АКАДЕМИЧЕСКИЙ
ПРОЕКТ


B. 	С. Степин, А.М. Сточик,
C. 	Н. Затравкин
ИСТОРИЯ И ФИЛОСОФИЯ МЕДИЦИНЫ
НАУЧНЫЕ РЕВОЛЮЦИИ XVII—XIX ВЕКОВ
«Академический проект Москва, 2017


УДК 1/14;61 ББК 87;5 С 79
Редакционный совет серии:
A. 	А. Гусейнов (акад. РАН), В.А. Лекторский (акад. РАН),
Т.И. Ойзерман (акад. РАН), А.В. Смирнов (акад. РАН),
B. 	С. Степин (акад. РАН, председатель совета),
П.П. Гайденко (чл.-корр. РАН), В.В. Миронов (чл.-корр. РАН), Б.Г. Юдин (чл.-корр. РАН)
Рецензенты:
М.А. Пальцев (акад. РАН, доктор мед. наук, профессор), Н.Р. Палеев (акад. РАН, доктор мед. наук, профессор)
Степин В.С., Сточик А.М., Затравкин С.Н.
С 79 История и философия медицины. Научные революции ХУИ-Х1Х веков. —
М.: Академический проект, 2017. — 236 с. — (Университетский учебник).
¡БВЫ 978-5-8291-1964-5
В книге, посвященной развитию медицины как отрасли естествен но-научного знания в ХУИ-Х1Х вв., показано, что исторический процесс развития медицины в этот период не был линейным эволюционным развитием, связанным с постепенным приростом знаний об организме человека, его заболеваниях, методах и средствах лечения и профилактики. На обширном фактическом материале доказывается, что в течение XVII в. — 70-х гг. XIX в. в европейской медицине произошли три дисциплинарные научные революции, каждая из которых приводила к радикальному пересмотру представлений о фундаментальных основах жизнедеятельности, причинах и сущности болезней; подходов к диагностике, лечению и профилактике заболеваний человека. Раскрыты причины и механизмы каждой научной революции, установлен их характер, осуществлена историческая реконструкция сложившихся в ходе этих научных революций картин исследуемой реальности. Материалы книги основаны на результатах исследования, применяющего к анализу истории медицины ХУИ-Х1Х вв. философско-методологическую концепцию структуры и динамики научного познания, разработанную акад. РАН В.С. Степиным.
Книга адресована ученым, преподавателям, аспирантам и студентам, а также широкому кругу читателей, интересующихся проблемами истории науки.
УДК 1/14;61 ББК 87;5
© Степин В.С.,Сточик А.М., Затравкин С.Н., 2016 © Оригинал-макет, оформление. «Академический проект», 2017
ISBN 978-5-8291-1964-5


Введение. История науки как наука
История науки является особой научной дисциплиной. Она включает множество дисциплинарных специализаций (историю математики, физики, химии, биологии, медицины, многочисленных технических и социально-гуманитарных наук). В каждой из них есть свои специализированные области, требующие соответствующей подготовки исследователя. Он должен владеть основами концептуального аппарата той науки, историю которой анализирует. Это необходимое условие успешных историко-научных исследований, но еще недостаточное. Такие исследования, даже тогда, когда речь идет о математике, естественных, технических науках, медицине, не ограничиваются только дисциплинарными рамками соответствующей науки.
В современном подходе к анализу исторического развития научных знаний учитываются факторы их социальной детерминации, состояние социальной сферы и культуры, в контексте которых развивается наука. Применение научных знаний в различных областях общественной жизни, изменяющиеся запросы общества к науке и соответственно изменение функций науки как социального института также включается в предметную область современной истории науки, выступает ее особым аспектом. И в этом аспекте историко-научные исследования, например естественных наук, одновременно предстают как социально-гуманитарные исследования, связанные с философией, социологией и культурологией знания.
Как и во всякой развитой научной дисциплине в истории науки можно обнаружить эмпирический и теоретический уровни, взаимодействующие друг с другом. Эмпирический уровень ориентирован на поиск фактов. Он предполагает изучение многообразных источников (текстов трудов ученых, часто уже далекого прошлого, их переписку, мемуары, изложение и оценку их достижений современниками, их продолжателями и оппонентами в последующие исторические времена и т.п.). Знания, полученные на этом уровне историко-научных исследований, выражаются в конгломерате фактов — фиксации отдельных идей, открытий, их дат, использования этих открытий в последующей истории познания и практики и т.д.
Теоретический уровень предполагает объяснение выявленных фактов посредством теоретических реконструкций, выстраивающих логику определенного этапа исторической эволюции научного знания, связывающих в системе этой логики обнаруженные факты.


6 | История и философия медицины
Эмпирические и теоретические типы исторического знания не всегда различают. В частности, в философии постмодернизма исторические исследования обозначают термином «нарратив», рассматривая любое исследование истории как повествование, описывающее прошлое. Между тем исторические реконструкции не тождественны набору фактофиксирующих положений, хотя и те и другие могут интерпретироваться как описание истории.
Исторические реконструкции являются теоретическими моделями изучаемого исторического процесса. Это — особый вид теоретического знания, ориентированный на освоение сложных, исторически развивающихся систем.
Этот вид знания применяется как в социально-гуманитарных, так и в естественных науках. В современном естествознании развитие Метагалактики от Большого взрывадо наших дней, возникновение жизни на Земле, отдельные этапы этой жизни и ее влияние на облик планеты осмысливаются посредством теоретических моделей, которые являются историческими реконструкциями.
Социальная история и история культуры, включая историю науки, также теоретически описывается посредством исторических реконструкций.
Причем один и тот же объект исторического исследования может получить осмысление в различных теоретических моделях (реконструкциях). Они могут быть альтернативными, но вместе с тем дополняющими друг друга. Например, процесс становления капитализма был представлен К. Марксом в реконструкции превращения простого товарного производства в капиталистическое (превращение денег в капитал и рабочей силы в товар). Что же касается исследования этого же процесса М. Вебером, то он выстраивает иную реконструкцию, акцентируя становление «духа капитализма» — изменений в культуре, которые были связаны с формированием протестантской этики и особого типа рациональности (формальной рациональности), регулирующей хозяйственную и другие виды деятельности.
Обе реконструкции сложного системного процесса формирования капитализма дополняли друг друга и содержали объективно-истинное знание об исследуемых в них аспектах становления капиталистического общества. Различие в реконструкциях одного и того же этапа истории общества во многом было определено разными философско-социологическими представлениями о динамике общества. К. Маркс исходил из разработанного им и Ф. Энгельсом материалистического понимания истории, согласно которому главным источником радикальных социальных трансформаций являются изменения в способе производства


7 | Введение. История науки как наука
материальных благ. Что же касается М. Вебера, то он исходил из других предпосылок. Продолжая линию неокантианства, он полагал главным фактором социальных перемен изменения в культуре, возникновение новых мировоззренческих идей, которые определяют ценностно-целевые структуры, регулирующие деятельность и поведение людей.
Изучение истории, в том числе и истории науки, всегда явно или неявно предполагает некоторую предварительно принятую систему философских идей. Применительно к истории науки — это идеи о структуре и исторической динамике научного знания. Такие идеи вырабатываются в философии и методологии науки.
Длительное время в этой области доминировали представления о развитии знаний как возникновении все новых теорий путем обобщения непрерывно накапливаемых опытных данных. Эти представления сложились в эпоху классического естествознания и во многом выражали так называемый «здравый смысл» науки того времени. Если эти идеи интерпретировать с позиций системного подхода, то они соответствовали образу развивающегося знания как простой («квазимеханической») системы. Исходной единицей анализа здесь выступает отдельно взятая теория в ее отношении к опытным фактам. Неявно полагалось, что весь корпус научных знаний любой дисциплины, и науки в целом, определен свойствами этой базовой единицы.
История науки с этих позиций рассматривалась, прежде всего, как открытие новых фактов, накопление которых приводило к созданию новой теории. Сам процесс построения теории интерпретировался как обобщение накопленных и предсказание новых фактов.
Такого рода подход получил название «стандартной концепции». Однако дальнейшая эволюция философии науки привела к пересмотру этой концепции.
Исследование процедур формирования научного факта обнаружило, что эти процедуры включают особую обработку данных наблюдения, выявление в них инвариантного содержания и затем интерпретацию этого инварианта с применением ранее открытых наукой, обоснованных и доказанных теоретических законов и принципов.
«Теоретическая нагруженность» эмпирического факта требовала пересмотра стандартной концепции, поскольку проблема взаимодействия отдельно взятой теории с ее эмпирическим базисом предстала одновременно и как проблема соотношения этой теории с другими ранее сложившимися теориями научной дисциплины.
С несколько иной стороны эта же проблема системного взаимодействия теорий возникла при анализе процессов выдвижения теоретических гипотез и их последующего обоснования. Выяснилось, что в этом


8 | История и философия медицины
процессе широко используется метод аналогового моделирования, когда теоретические модели, как ядро уже сформировавшихся теорий, применяются в функции аналоговых моделей при построении новых теорий. В результате выявлялось системное взаимодействие научных теорий как в рамках научной дисциплины, так и в междисциплинарных исследованиях.
Все эти особенности развития научного знания стимулировали пересмотр стандартной методологической концепции. Возникла новая концепция, в которой единицей методологического анализа выступала целостная система теоретических и эмпирических знаний научной дисциплины, взаимодействующей с другими дисциплинами и погруженной в исторически развивающийся социокультурный контекст1.
Научное знание в данном подходе предстало в качестве сложной са- моразвивающейся системы. Такие системы в процессе исторического развития периодически проходят стадии качественных преобразований, формируя новые уровни своей организации и новые подсистемы в рамках усложняющегося целого. Причем каждый новый уровень воздействует на ранее возникшие, перестраивает их и тем самым восстанавливает системную целостность науки на каждом новом этапе ее исторической эволюции. Такой подход формирует представление об исторической изменчивости всех компонентов науки — ее эмпирических и теоретических знаний, ее методов, типов научной рациональности, ее организации как особого социального института и ее функций в жизни общества.
Ключевым аспектом в этом подходе остается анализ роста научного знания, который является главным продуктом научной деятельности, потребляемым в различных сферах общественной жизни. Но сам этот рост в новой методологической концепции предстает в особом, более широком диапазоне рассмотрения.
В ходе исторического развития происходит накопление истинного знания, его кумуляция в процессе преемственности. Но преемственность в развитии знания интерпретируется по-разному в стандартном и нестандартном подходах.
В рамках стандартной концепции преемственность рассматривалась как сохранение и постоянное пополнение элементов истинного знания при переходе к каждому новому уровню его исторического развития.
Возникало представление о своего рода «эскалаторе» научного прогресса, в ходе движения которого неперспективные, ложные идеи отбрасываются, а истинные сохраняются и накапливаются. В этом подходе исключается дополнительность альтернативных концепций. Только
1 	См.: Степин В.С. Теоретическое знание. М.: Прогресс-Традиция, 2000. С. 8, 12, 13.


9 | Введение. История науки как наука
одна из них может быть истинной, а другая, противоположная ей, считается ложной и ее необходимо исключить из потока трансляции научного знания.
Иной подход к проблемам преемственности предлагает нестандартная концепция. Присущее ей рассмотрение научного знания как сложной саморазвивающейся системы допускает элементы истинного знания в каждом из альтернативных теоретических объяснений фактов, относящихся к одной и той же предметной области.
Рост знания рассматривается в этом подходе как включающий пара- дигмальные трансформации, на этапе которых возникает несколько возможных сценариев развития системы. Реализация каждого из них зависит не только от внутринаучных факторов (включая внутридисципли- нарные и междисциплинарные взаимодействия), но и от характера социокультурной среды, создающей преференции одним из возможных сценариев и блокирующим другие. Различные сценарии развития знаний предстают как конкурирующие исследовательские программы. Они могут конкурировать достаточно длительное время. Но даже тогда, когда одна из них обретает статус наиболее перспективного и доминирующего направления, идеи альтернативных программ, оцениваемые как малопродуктивные, могут обрести «вторую жизнь» на последующих этапах эволюции знания. Но тогда возникает новое понимание преемственности. Она осуществляется в более широком диапазоне, чем это полагала стандартная концепция. То, что не вошло в мейнстрим научного развития на одном этапе, может быть иначе оценено на последующих этапах эволюции науки. Идеи, даже казавшиеся маргинальными, могут получить новую интерпретацию, которая выделит в них элементы истинного знания и включит эти элементы в новый мейнстрим.
В истории науки можно найти немало сюжетов, подтверждающих это, более широкое, понимание преемственности. Остановимся на трех из них, касающихся разных областей научного знания.
Сюжет 1. Из истории физики.
В физике XIX в. соперничали две альтернативные программы изучения явления электричества и магнетизма — электродинамика Ампера- Вебера и альтернативная ей электродинамика Фарадея—Максвелла. Первая из них продолжала ньютоновский вариант механической картины мира. Соответственно, теоретическое объяснение опытных фактов основывалось на представлениях о взаимодействии электрических зарядов и магнитных полюсов посредством действия электрических и магнитных сил, распространяющихся мгновенно в пустом пространстве (принцип дальнодействия).


10 | История и философия медицины
Вторая (программа Фарадея-Максвелла) исходила из альтернативной идеи, согласно которой электрические и магнитные силы распространяются в пространстве с конечной скоростью от точки к точке (принцип близкодействия). Носителем этих сил полагались особые материальные субстанции — электрические и магнитные поля, столь же реально существующие как и вещество (материальные корпускулы и образованные из них тела).
В рамках исследовательской программы Ампера—Вебера была разработана теория, предлагавшая математические формулировки законов электромагнетизма. Она первоначально имела преимущество перед полевой концепцией М. Фарадея, которая формулировала открытые им законы в качественной форме. Создание Максвеллом математизированной теории электромагнитного поля, формулировка его знаменитых уравнений, следствием которых было предсказание электромагнитных волн, изменило ситуацию. Полевая концепция стала доминирующей в физике.
Характерным штрихом изменения приоритетов научного сообщества было отношение Г. Герца к максвелловской теории. Свои знаменитые эксперименты, подтвердившие существование предсказанных Д. Максвеллом электромагнитных волн, Г. Герц поставил с первоначальной целью опровергнуть эти предсказания. Но, убедившись в опытном подтверждении электромагнитных волн, стал активным сторонником волновой концепции и даже предпринял попытку переформулировать классическую механику с позиций полевых представлений1.
Возрастающий авторитет максвелловской электродинамики привел к потере интереса к альтернативной программе, в том числе и к попыткам внести в нее коррективы, отказавшись от принципа дальнодействия, но не прибегая при этом к полевым представлениям. Такие коррективы были предложены в середине XIX в., более чем за два десятилетия до максвелловской теории. В 1845 г. великий математик К. Гаусс в письме к В. Веберу указывал, что трудности, возникающие при объяснении ряда фактов в теории Ампера—Вебера, можно преодолеть, если ввести наряду с принятым представлением о мгновенном действии сил между зарядами дополнительные силы, распространяющиеся с конечными скоростями в пустом пространстве. Эта идея дала импульс разработке теории потенциала Г. Риманом, который получил уравнение для запаздывающих потенциалов.
Однако идея сил, распространяющихся в пустоте с конечной скоростью, не была принята в научном сообществе XIX в. Она противоречила установке рассматривать силу как неразрывно связанную с материальным
1 	Герц Г. Принципы механики, изложенные в новой связи. М., 1959.


11 | Введение. История науки как наука
носителем. При мгновенной передаче сил они не отрывались от носителей (взаимодействующих зарядов, масс). Но при передаче с конечной скоростью силы представали как отделившиеся от зарядов и самостоятельно «путешествовавшие» в пространстве с течением времени. Такого рода представления не вписывались в картину мира классического естествознания, поскольку нарушали принцип неразрывной взаимосвязи силы с материей. Сохранение же этого принципа при допущении конечной скорости распространения электрических и магнитных сил требовало ввести представления об особой материи, заполняющей пространство.
Именно этим принципом руководствовался М. Фарадей, когда постулировал реальное существование электрического и магнитного полей. Получалось, что в рамках классического стиля мышления скорректированный вариант электродинамики Ампера-Вебера мог быть принят только при его полевой интерпретации, что означало его замену максвелловской теорией электромагнитного поля.
Однако в последующей истории науки выяснилось, что идея Гаусса- Римана, блокированная физической картиной мира XIX в., обрела смысл в XX столетии, в эпоху построения квантовой электродинамики. Эта идея была воспроизведена Р. Фейнманом в обобщенном варианте и стимулировала разработку математического аппарата и метода перенормировок, завершившего построение новой теории.
В своей Нобелевской лекции Р. Фейнман особо отмечал, что важную роль в его теоретических поисках сыграла модель, согласно которой можно абстрагироваться от состояний поля, порождаемого зарядами, и представить дело в упрощенном варианте: колебание одного заряда через некоторое время вызовет колебание другого заряда. По существу это была своего рода реставрация программы Гаусса-Римана, предполагавшая описание электрических и магнитных взаимодействий в терминах запаздывающих потенциалов, без полевых посредников. Фейнман, обобщая эти представления, дополнил их идеей опережающих потенциалов. Сама эта идея, подсказанная его учителем, известным физиком Дж. Уиллером, выглядела еще более экстравагантной, поскольку допускала влияние настоящего не только на будущее, но и на прошлое. По этому поводу Р. Фейнман писал: «К этому времени я был в достаточной мере физиком, чтобы сказать: "Ну, нет, этого не может быть". Ведь сегодня после Эйнштейна и Бора все физики знают, что иногда идея, кажущаяся с первого взгляда совершенно парадоксальной, может оказаться правильной после того, как мы разберемся в ней до мельчайших подробностей и до самого конца и найдем ее связь с экспериментом»1.
1 	Фейнман Р. Характер физических законов. М.: Мир, 1968. С. 199.


12 | История и философия медицины
Быть физиком в XX веке, после создания теории относительности и квантовой механики, значило быть приверженцем неклассического типа рациональности. Методология построения теории в рамках этого типа предполагала включение в процедуры объяснения представлений об особенностях средств и операций деятельности, благодаря которым фиксируется предмет исследования. Различные математические формулировки законов одной и той же предметной области рассматривались здесь как условие роста знания. Каждая такая формулировка может вводить новые физические смыслы, новые интерпретации, в том числе и альтернативные общепринятым, открывая возможности выдвижения нестандартных и перспективных физических идей.
В завершающей части своей Нобелевской лекции Р. Фейнман особо подчеркнул значимость этой методологии для процесса творчества. «С разных точек зрения можно усмотреть разные возможности для модификаций, а поэтому такие точки зрения не эквивалентны со стороны тех гипотез, которые выдвигают люди. Вот почему я уверен, что любому хорошему физику-теоретику полезно было бы иметь диапазон различных физических точек зрения на одну и ту же теорию»1.
Сюжет 2. Из истории биологии и медицины.
В истории медицины последней трети XIX столетия можно обнаружить кардинальные изменения представлений об организме. Наметился переход от понимания организма как «квазимеханической системы», где свойства целого целиком определены свойствами его частей, к пониманию организма как самоорганизующейся сложности, в которой целое обладает особыми системными качествами, определяющими те или иные свойства включаемых в него элементов2.
В становлении нового подхода важнейшую роль сыграли исследования физиолога К. Бернара и патологоанатома Ю. Конгейма. В частности, в работах К. Бернара было зафиксировано, что клетки организма могут изменять свои свойства при изменении их места в организме, что в этом случае они функционируют различно и развиваются различно3. Интерпретируя опыты с пересадкой плюсневой кости молодого кролика в позвоночник, Бернар подчеркивал, что клетки, как части организма, всегда подчинены его системной целостности4.
1 Фейнман Р. Характер физических законов. С. 230.
2 Подробнее см.: Степин В.С., Сточик А.М., Затравкин С.Н. К истории становления неклассического естествознания: революция в медицине конца XIX столетия // Вопросы философии. 2015. № 5. С. 16-29.
3 Там же. С. 27.
4 Там же.


13 | Введение. История науки как наука
Ответ на вопрос о механизмах, определяющих преобразование клеток в экспериментах при их перемещении из одной части организма в другую, был дан Бернаром в самой общей форме: каждая клетка как отдельный живой организм приспосабливается к условиям среды, а поэтому изменение дислокации клетки в теле означает ее включение в новые условия, на которые клетка должна отреагировать своими изменениями.
Проблема, поставленная К. Бернаром в общем виде, обрела новый смысл и «вторую жизнь» в XX в. после открытия генов и разработки генетики. Исследования морфогенеза представили проблему в новом свете. Многочисленные эксперименты подтверждали описанную Бернаром ситуацию, что первоначально недифференцированные клетки по-разному дифференцируются в различном клеточном окружении. В экспериментах, проведенных на эмбрионах, клетки из центральной части тела, которые могли бы, допустим, развиться в кишечник, после пересадки в головной отдел развивались в глаз. Проблема была переформулирована и конкретизирована. Содержащаяся в клетке информация о возможностях ее последующего развития реализуется благодаря дополнительной информации, получаемой из клеточного окружения1. Была выдвинута гипотеза химического обмена и формирования в межклеточной среде особых химических соединений, которые выступают в роли ингибиторов, воздействующих на генетический код клетки и определяющих характер ее дальнейшей дифференциации2. Эта гипотеза получила экспериментальное подтверждение. В процессах размножения гидры были обнаружены активаторы образования головы и щупалец гидры. Как отмечал Г. Хакен, подобного типа процессы кооперативного взаимодействия клеток представляют собой типичные процессы самоорганизации, описываемые синергетикой3.
Можно констатировать, что идея К. Бернара, высказанная им в 70 — 80-х годах XIX века, получила новый импульс развития в XX столетии. Она трансформировалась в перспективную исследовательскую программу функционирования генетических кодов клеток в различных типах их взаимодействия. На этих путях в конце XX — начале XXI столетия были сделаны новые впечатляющие открытия — существования стволовых клеток, способных преобразовываться в клетки любого органа тела, и возможности трансформации специализированных клеток в стволовые.
1 См.: Хакен Г. Синергетика. Иерархия неустойчивости в самоорганизующихся системах и устройствах. М.: Мир, 1985. С. 34, 35.
2 Там же. С. 35.
3 Там же. С. 39, 40.


14 | История и философия медицины
Сюжет 3. Из истории философии в ее отношении к естествознанию.
Если историю философии рассматривать как часть истории науки, то необходимо предварительно выяснить, в чем заключается специфика философского познания.
Философию сегодня рассматривают как самосознание культуры, рефлексию над фундаментальными смыслами и ценностями, образующими основания культуры. Эти жизненные смыслы и ценности обозначают разными терминами — концепты, идеи, категории культуры, мировоззренческие универсалии. Они представлены содержанием категорий «человек», «природа», «пространство», «время», «причинность», «добро и зло», «личность», «справедливость», «свобода», «страх», «вера», «красота», «любовь», «истина» и т. д.1
В своем сцеплении и взаимодействии они образуют целостную картину человеческого жизненного мира той или иной конкретной исторической эпохи. Мировоззренческие универсалии включают в свое содержание рациональную компоненту, но не сводятся к ней. Они определяют не только осмысление мира, его рациональное постижение, но и понимание и переживание человеком мира, эмоциональные оценки различных аспектов, состояний и ситуаций человеческой жизни. Смыслы универсалий в этом контексте предстают как базисные ценности культуры.
Человек усваивает их в процессе воспитания и социализации, через образцы поведения и деятельности, через включение в разные виды деятельности, через язык, через транслируемые в культуре знания, которые он приобретает. Часто он не осознает всего содержания этих категорий, хотя и понимает и переживает их.
Универсалии культуры не локализованы в какой-то одной сфере культуры, они пронизывают всю культуру, проявляют себя в языке, обыденном сознании, искусстве, религиозном миропонимании, политическом и правовом мышлении, научном познании.
Мировоззренческие универсалии в своих связях функционируют как предельно обобщенные программы деятельности, поведения и общения людей. Они являются своеобразными генами социальной жизни, в соответствии с которыми воспроизводится тот или иной тип общества. Для того чтобы радикально изменить общество, надо изменить эти гены.
1 Подробнее см.: Степин В.С. Цивилизация и культура. СПб.: СПб. ГУП, 2011. С. 61- 77; см. также: Степин В.С. Философская антропология и философия культуры. М.: Академический проект; Альма Матер, 2015. С. 190-212. Дальнейшее изложение конспективно выделяет в этих текстах фрагменты, необходимые для понимания специфики философии и ее истории в тех аспектах, которые позволяют интерпретировать их как особую форму научного знания.


15 | Введение. История науки как наука
Поэтому духовная революция всегда предшествует революциям политическим.
Философия осуществляет рефлексию над фундаментальными мировоззренческими универсалиями культуры. То, что здравому смыслу эпохи представляется само собой разумеющимся, философия проблемати- зирует и анализирует. На теоретическом уровне своих исследований философия вырабатывает и обосновывает новые категориальные смыслы, часто выходящие за рамки универсалий своей культуры и адресованные будущему1.
В этой конструктивно-прогностической функции философия работает так же, как и любая фундаментальная наука — генерирует знания, которые могут быть внедрены в различные сферы деятельности на будущих этапах развития цивилизации.
В частности, по отношению к науке вырабатываемые философией новые категориальные смыслы и порождаемые в этом процессе идеи могут оказаться востребованными и чрезвычайно продуктивными при решении возникающих в науке кардинальных проблем. Классическим примером здесь может служить идея атомистического строения вещества, обоснованная еще в философии античной эпохи (Демокрит, Эпикур), а затем в ходе развития физики и химии XVII—XIX вв. превратившаяся в естественнонаучный факт и фундаментальный принцип научной картины мира.
О значении этого принципа для науки Р. Фейнман писал, что если бы в результате мировой катастрофы были бы уничтожены научные знания и грядущим поколениям осталась бы только одна фраза, несущая наибольшую информацию об исчезнувшей науке, то это была бы фраза — «все тела состоят из атомов»2.
Адресованные будущему философские идеи транслируются в культуре часто на протяжении многих столетий. Процесс трансляции философских идей не просто сохраняет их в первозданном виде, а модифицирует, адаптируя к состояниям новой культурной среды. Ранее выработанные идеи переформулируются в новом философском языке, и в этом процессе появляются их новые характеристики.
Трансляция философских идей в культуре не исключает таких ситуаций, когда переосмысление ранее сложившихся философских катего¬
1 Подробнее о структуре и функциях мировоззренческих универсалий и этапах философской рефлексии над основаниями культуры см.: Степин В.С. Теоретическое знание. М., 2000. С. 257-292; Степин В.С. Научное познание в социокультурном контексте. Минск: Б ГУ, 2012. Гл. 6.
2 Фейнман Р., Лейтон Р., Сэндс М. Фейнмановские лекции по физике. Т. 1-2. М., 1976. С. 23.


16 | История и философия медицины
рий не только обогащает их новым содержанием, но и может приводить к утрате идей, которые не адаптируются к ценностям новой культурной среды. Однако эти идеи могут оказаться важными для последующих исторических эпох. Задачу их сохранения в социальной памяти, последующую трансляцию и интеграцию в творческие процессы культуры этих эпох обеспечивает история философии.
Сказанное можно пояснить следующим конкретным примером (отметим попутно, что это далеко не единственный пример из истории философии и естествознания)1. Аристотелевская идея потенциально возможного как выражение фундаментальной характеристики бытия не воспринималась философией механицизма, которая длительное время (с XVII и почти до середины XIX в.) сохраняла в естествознании статус его доминирующего философско-мировоззренческого основания. В рамках этого подхода причинность отождествлялась с лапласовским детерминизмом. Но когда в начале XX в. создавалась квантово-релятивистская физика, ее построение потребовало пересмотра категориальной матрицы механицизма, потребовало нового понимания категорий части и целого, вещи и процесса, причинности, пространства и времени. И оказалось, что идея потенциально возможного сыграла в этом процессе важную эвристическую роль.
В квантовой механике дискуссии вокруг интерпретации ее математического аппарата органично включили проблематику понимания причинности. В. Гейзенберг, один из создателей квантовой механики, в своих воспоминаниях отмечал, что в период ее построения он, Н. Бор и В. Паули постоянно обсуждали философский смысл детерминизма, обращаясь к истории философии. При прочтении книги В. Гейзенберга «Физика и философия. Часть и целое» можно убедиться в достаточно обширных знаниях истории философии Гейзенбергом и его коллегами, в том числе, в знаниях античной традиции, на которую Гейзенберг справедливо указывает как на один из источников новоевропейского рационализма2. Эти знания создатели квантово-релятивистской физики получали, начиная с гимназии, где классическое образование предполагало изучение философии и языков античного мира (древнегреческого и латыни), знакомства с переводами трудов Платона и Аристотеля3.
1 Более подробно о прогностической функции философских идей и их влияния на формирование новых исследовательских программ науки будет сказано в последующих главах книги.
2 Гейзенберг В. Физика и философия. Часть и целое. М.: Наука, 1990. С. 28-38, 142, 143.
3 Там же. С. 142, 143.


17 | Введение. История науки как наука
Аристотелевская идея потенциально возможного и ее связь с категорией причинности, судя по многим фрагментам воспоминаний Гейзенберга, была одним из источников представлений о вероятностной причинности1. Это представление Н. Бор обосновывал в дискуссиях с Эйнштейном на Сольвеевских конгрессах. Оно расширяло понятие причинности, дополняя (но не отменяя) идею лапласовской детерминации, определяя границы ее применимости.
Таким образом, история философии была включена в сложную деятельность, в ходе которой была переосмыслена категория причинности, и вырабатывалось понимание особенностей предмета квантовой физики. Впоследствии идея вероятностной причинности получила новое обоснование в рамках разработки кибернетики, теории сложных систем и синергетики.
Во всех трех рассмотренных сюжетах из истории науки прослеживаются характерные черты развития научного знания как сложной системы. Плюрализм идей и подходов при исследовании одной и той же предметной области выступает здесь условием формирования новых знаний, включая открытие ранее неизвестных законов этой области.
В каждой из идей, лежащих в основе конкурирующих исследовательских программ, обнаруживались элементы истины, и победа одной из этих программ не означала полной бесперспективности другой.
Преемственность знаний при возникновении новых уровней их иерархии осуществляется с позиций высшего уровня, который переформулирует знания предшествующего уровня и может включить в процессы преемственности ранее забытые идеи, возрожденные в новой форме благодаря их новому осмыслению.
Здесь плюрализм и кумулятивная преемственность, выражающая накопление истинного знания в ходе его исторического развития, не противоречат друг другу, а вполне согласуются между собой.
В новом свете предстает и значение истории науки для успешного порождения нового знания. На предыдущих (по отношению к современности) этапах этой истории всегда возникали идеи, адресованные будущему. В ходе развития часть из них получала свою реализацию. Но некоторые блокировались состояниями социокультурной среды, доминирующими в ней стилями мышления, и только изменение таких состояний открывало возможности для нового осмысления ранее отторгнутых и забытых идей.
В этом случае такие идеи переоткрываются заново, и на этой основе формируются новые перспективные исследовательские программы.
Гейзенберг В. Физика и философия. Часть и целое. С. 89, 113.


18 | История и философия медицины
Знание истории науки может сделать этот процесс более интенсивным и эффективным.
Разумеется, при этом историко-научные исследования должны осуществляться в русле методологии, преодолевающей узкие рамки стандартной концепции. И на эмпирическом и на теоретическом уровнях (при построении исторических реконструкций) они должны ориентироваться на представления о научном знании как сложной, исторически развивающейся системы, включенной в исторически изменяющийся социальный контекст.
В. С. Степин


Глава 1. Методология анализа научных революций
Историко-научные исследования всегда целенаправленны явно или неявно принятыми представлениями о структуре и динамике научного знания. Но не во всякой системе таких представлений акцентируются особые состояния развития науки, получившие название научных революций. В позитивистской традиции, которая доминировала более века в западной философии науки (с середины XIX до середины XX в.), основное внимание уделялось процессу роста знания, который исследовался с позиций стандартной концепции1. Предложенная в ее рамках схема: гипотеза —> ее верификация (подтверждение опытом) —► теория —► фальсификация (новые опытные факты, противоречащие принятой теории) —► новая гипотеза и т. д. не выделяла научные революции в качестве особых состояний роста знания и не вводила критериев, в соответствии с которыми можно было бы их описывать.
Научные революции, рассматриваемые как коренное изменение фундаментальных принципов и понятий науки, были выделены некоторыми историками науки, учеными-естествоиспытателями, популяризаторами науки первоначально на уровне фактофиксирующего знания.
Так, например, обстояло дело в конце XIX — начале XX в., когда ряд открытий в физике привел к представлениям о сложности и делимости атома. Эти открытия получили в то время название «новейшей революции в естествознании». Они поставили проблему переосмысления прежней методологии исследования. Данная проблема обсуждалась не только естествоиспытателями и философами науки, но даже публицистами и политиками2. В ходе обсуждения были выделены философские про¬
1 О стандартной концепции см.: Введение. История науки как наука.
2 В советское время философский анализ революции в физике конца XIX — начала XX в. чаще всего связывался с книгой В. И. Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» (1909 г.). В системе философского образования изучение этой книги было обязательным. Многочисленные ссылки на нее и комментарии создавали впечатление, что термин «новейшая революция в естествознании», вынесенный в заголовок пятой главы этой книги, был введен В. И. Лениным, хотя текст данной главы свидетельствует, что ее автор заимствовал данный термин из популярных научных и философских статей И. Динэ-Динеса и Абеля Рея. Ленин не имел достаточного естественнонаучного образования и в своих размышлениях о начавшейся революции в физике опирался на популярную литературу. Может быть, поэтому им не упоминается уже созданная к этому времени специальная теория относительности. Тем не менее, он достаточно четко обозначил проблему перестройки философских оснований естествознания — отказ от механицизма и необходимость новой методологии науки.


20 | История и философия медицины
блемы, порождаемые научными революциями, что стало первым необходимым шагом к более глубокому пониманию соответствующих стадий исторического развития науки.
Дальнейшие шаги в этом направлении были связаны с постепенным преодолением ограниченностей стандартной концепции роста научного знания. В 60-х годах XX в. в западной философии науки осуществился поворот от доминирования позитивистских установок к новым подходам в исследовании структуры и динамики науки, обозначенных как постпозитивизм (К. Поппер, Т. Кун, И. Лакатос, П. Фейерабенд, Ст. Тулмин и др.).
Эти исследования, при всех их различиях, формировали представление о развитии науки как социально детерминированной системы знания. Соответственно обозначились связи философии науки, социологии знания и истории науки.
В этот же период сходные процессы развертывались в отечественной философии науки. Но здесь они протекали в ускоренном темпе. Для нас установка на исследование научного познания, в его взаимодействии с философией с учетом социально-исторического контекста, не была открытием, поскольку соответствовала фундаментальным принципам марксистской концепции познания. Критика догматизированных версий марксизма в конце 50-х — начале 60-х годов XX в. стимулировала новую разработку проблематики структуры и эволюции научного знания. Были акцентированы идеи деятельностной природы человеческого познания и рассмотрения научного знания как сложной исторически развивающейся системы. Синтез этих идей приводил к преодолению стандартной методологической концепции. В результате в отечественных исследованиях 60-х -70-х годов XX в. были получены новые результаты, более глубоко и аналитично (по сравнению с постпозитивизмом) представляющие структуру и историческое развитие научного знания, включая анализ научных революций1.
В западной философии науки второй половины XX в. наиболее популярной среди исследований проблематики научных революций была книга Томаса Куна «Структура научных революций» (англ. изд. 1962, 1963, 1970; русский перевод 1977).
В исторической эволюции науки Т. Кун различил две взаимосвязанные и периодически повторяющиеся стадии — нормальную науку, ориентированную на решение конкретных задач в рамках принятой парадигмы и научную революцию, связанную со сменой парадигмы. Пара¬
1 	Подробнее об отечественной разработке этой проблематики см.: Степин В.С. История и философия науки. М.: Академический проект, 2012. Глава 1, раздел «Развитие философии науки во второй половине XX в.». С. 81-87.


21 | Глава 1. Методология анализа научных революций
дигма рассматривалась Т. Куном как совокупность фундаментальных принципов, понятий, методов и образцов деятельности, принятых научных сообществом на том или ином этапе развития науки.
В исследовании Т. Куна эпистемологические и методологические характеристики научного знания анализировались в их исторической эволюции и с учетом особенностей функционирования научных сообществ как социального института. В этом подходе философско-методологический анализ был связан с историко-научным исследованием и социологией знания, что являлось бесспорной заслугой Т. Куна.
Вместе с тем обсуждение концепции Куна как в западной, так и в отечественной философии науки выявило уязвимые места этой концепции. Критика главным образом была направлена против расплывчатого и недостаточно четко определенного понятия «парадигма». Под влиянием критики Т. Кун дополнил издание 1970 г. своей основной книги разделом «Постскриптум 1969», в котором предложил уточнение основного понятия своей концепции.
В структуре парадигмы он выделил следующие компоненты: «символические обобщения» (математические формулировки законов науки), образцы решения задач, «метафизические части парадигмы» и ценности1. Это был шаг вперед по сравнению с первым вариантом концепции, но и на этом этапе осталось непроясненной структура оснований научного поиска, устойчивость которых характеризует «нормальную науку», а радикальная трансформация — научную революцию.
Во-первых, не было показано, в каких связях находятся выделенные компоненты парадигмы, а значит, строго говоря, не была выявлена ее структура. Во-вторых, в парадигму, согласно Куну, входят как компоненты, относящиеся к глубинным основаниям научного поиска, так и формы знания, которые вырастают на этих основаниях. Например, в состав «символических обобщений» Куном включены математические формулировки частных законов науки (типа формул, выражающих закон Джоуля-Ленца, закон механического колебания и т.п.). Но тогда получается, что открытие любого нового частного закона должно означать изменение парадигмы, т. е. научную революцию. Тем самым стирается различие между «нормальной наукой» (эволюционным этапом роста знаний) и научной революцией. В-третьих, выделяя такие компоненты науки, как «метафизические части парадигмы» и ценности, Кун фиксирует их через описание соответствующих примеров. Из приведенных Куном примеров видно, что «метафизические части парадигмы» понимаются им то как философские идеи, то как принципы конкретно-научного ха¬
Кун Т. Структура научных революций. М., 1975. С. 219—264.


22 | История и философия медицины
рактера (типа принципа близкодействия в физике или принципа эволюции в биологии). Что же касается ценностей, то их характеристика Куном также выглядит лишь первым и весьма приблизительным наброском. По существу, здесь имеются в виду идеалы науки, причем взятые в весьма ограниченном диапазоне — как идеалы объяснения, предсказания и применения знаний.
Недостаточно аналитическая проработка структуры парадигмаль- ных оснований не позволила описать механизмы смены парадигм средствами логико-методологического анализа. Но проблема оставалась и требовала дальнейшей конкретизации и более аналитичной проработки. Эта задача во многом была решена в отечественных философско-методологических исследованиях, что было естественным результатом разработки новых концепций структуры и динамики научного познания1.
Не отрицая идей Т. Куна о парадигме как основании научного поиска, необходимо иначе определить структуру парадигмы. Эта структура представлена взаимосвязями главных компонентов оснований науки, в качестве которых выступают: 1) научная картина мира, 2) идеалы и нормы научного исследования, 3) философские основания науки.
Научная картина мира как компонент оснований науки
Существует многообразие форм познавательной деятельности (обыденное познание, художественное, философское познание, религиозный опыт, научное исследование). В каждой из них создаются свои обобщенные образы мира. В науке они представлены особой формой теоретического знания — научной картиной мира.
Построение этой картины и ее изменение не является результатом только автономного развития науки, накопления в ней новых эмпирических фактов и объясняющих их теорий. В этом процессе наука взаимодействует с другими формами познания.
1 В исследовании научных революций в медицине, которым посвящена предлагаемая читателю книга, была использована концепция науки, разработанная одним из авторов данного исследования (В. С. Степиным). Основные философе ко-методологические идеи этой концепции, определившие способ анализа исторического материала и соответствующие его реконструкции, далее излагаются в конспективной форме. В развернутом виде они представлены в книгах: Степин В.С. Становление научной теории. Минск: Б ГУ, 1976; Степин В.С. Теоретическое знание. М.: Прогресс-Традиция, 2000 (2-е изд. 2003); англ, перевод: Stepin V. Theoretical Knowledge. Synthese Library Studies in Epistemology, Logic, Methodology, and Philosophy of Science. Vol. 326. Springer. 2005; Степин В.С. История и философия науки. М.: Академический проект, 2011.


23 | Глава 1. Методология анализа научных революций
Научная картина мира является неотъемлемой частью и аспектом современной культуры. Она усваивается через систему современного образования, основанного на изучении достижений науки, и активно формирует мировоззренческие установки людей.
Мировоззренческий статус научной картины мира утверждался в новоевропейской культуре в эпоху становления техногенной цивилизации, которая представляла собой новый тип развития по сравнению с предшествующими ей традиционалистскими обществами1. В системе ценностей этой цивилизации научная рациональность заняла приоритетное место. Соответственно, наука завоевала право на создание собственной картины мира. В предыдущие эпохи (например, в Средние века) наука не создавала такой картины. Научные знания адаптировались в эпоху Средневековья к господствующим религиозно-богословским представлениям о мироздании.
Пройдя этап жесткой конфронтации с религией, научная картина мира стала оказывать всевозрастающее воздействие на другие области познания. Философия Нового времени при обсуждении онтологических, гносеологических и аксиологических проблем постоянно опиралась на достижения науки. Религиозные представления о мире также испытывали воздействие развивающейся науки. В рамках христианской традиции обозначилось стремление согласовать с наукой принципы христианского миропонимания. Влияние этих установок можно проследить в философии неотомизма. В их русле была разработана эволюционная концепция Т. Шардена, перекликающаяся с некоторыми идеями философии русского космизма.
Наука во многом преобразует также обыденное познание, и не только через систему образования, но и через применение технологий, основанных на научных знаниях и реально изменяющих повседневную жизнь людей.
Таким образом, на разных этапах социального развития взаимодействие научной картины мира с мировоззренческими образами вненаучных форм познания протекает по-разному. Доминация науки в этом взаимодействии характеризует лишь относительно небольшой исторический этап по сравнению со всей историей человеческого познания. Причем эта доминация не исключает, а напротив, предполагает многообразные прямые и обратные связи науки с другими формами познания.
1 О различиях этих двух типов цивилизационного развития см.: Степин В.С. Теоретическое знание. М., 2003. С. 17-29.


24 | История и философия медицины
Онтологический статус и типология научных картин мира
Как особая форма знания научная картина мира была выделена и зафиксирована не только философами, но и выдающимися естествоиспытателями, творчество которых определило великие преобразования в науке XX столетия (М. Планк, А. Эйнштейн, Н. Бор, Н. Винер, В. Вернадский). Ими были поставлены вопросы об особенностях научной картины мира, ее отношении к исследуемой реальности, о процедурах ее обоснования и о ее развитии в ходе исторической эволюции науки. Ответы на эти вопросы требовали выяснения структуры научной картины мира, анализа ее соотношения с теориями и опытом, выявления типологии научных картин мира и их функций в познании1.
В философии науки эти вопросы заняли приоритетное место относительно поздно, примерно в 60-х годах прошлого столетия. В позитивистской традиции многие из них вообще воспринимались как пережиток метафизики. Картина мира в этой традиции отождествлялась с теорией. И лишь с формированием постпозитивистских концепций научного познания, в середине 70-х годов XX в., в западной философии появились исследования научной картины мира как особой формы систематизации различных теорий и опытных фактов, относящихся к некоторой единой предметной области (Д. Шейпир, К. Хукер)2.
Что же касается отечественных исследований, то к этому времени у нас уже была проанализирована структура научной картины мира, выяснено ее соотношение с теориями, определена типология научных картин мира и их функции в исследовательской деятельности3.
Все эти результаты расширили арсенал методологических средств науки. Понятие научной картины мира вошло в состав этих средств наряду с понятиями: теория, факт, теоретический и эмпирический уровни познания и т. п.
Анализ структуры и динамики научной картины мира первоначально опирался прежде всего на материал истории физики. Это было характерно как для западных, так и для отечественных исследований. Такой подход имел свои основания. Чтобы выяснить особенности картины мира как формы теоретического знания, необходимо обратиться к наиболее развитой в теоретическом отношении научной дисциплине. Физика раньше других наук прошла стадию теоретизации и сформировала в ходе своей истории многообразие теоретических образцов, включая фундаментальные математизированные теории.
1 Подробнее см.: Степин В.С. Теоретическое знание. М., 2000. С. 199-207.
2 Там же. С. 13, 14.
3 Там же. С. 208-231.


25 | Глава I. Методология анализа научных революций
Как и во всякой исторически развивающейся системе, в научном знании то, что было лишь в зародышевой форме на ранних этапах эволюции, предстает на более поздних этапах в виде развитой дифференцированной целостности. Такого рода дифференциация позволяет выявить типологию различных форм знания и проанализировать их связи.
В истории естествознания и социальных наук, начиная с XVII и до второй половины XIX в., особый статус имела механическая картина. Сформировавшись как доминирующий вариант физической картины мира, она оказала влияние на развитие других наук (химии, биологии, астрономии, медицины, социальных наук). Как и все последующие научные картины мира, она строилась из небольшого набора теоретических конструктов, абстракций, которые онтологизировались, отождествлялись с исследуемой реальностью. Такого рода отождествление является ключевой характеристикой любой научной картины мира. Связи и отношения теоретических конструктов, из которых она построена, фиксируются в виде онтологических принципов. На них опираются эмпирические и теоретические исследования соответствующего исторического этапа развития науки.
Механическая картина мира, в той ее версии, которая была сформулирована в трудах Ньютона, вводила следующую систему онтологизиру- емых теоретических конструктов. В качестве фундаментальных объектов мироздания полагались неделимые корпускулы (атомы). И. Ньютон в «Оптике» писал, что Бог создал мир из неделимых корпускул (атомов) и все тела (твердые, жидкие и газообразные) составлены из них, возникают благодаря взаимодействию корпускул. Взаимодействие корпускул и тел осуществляется как мгновенная передача сил по прямой (дальнодействие) и подчиняется строгой детерминации, получившей позднее определение как лапласовская причинность. Процессы движения и взаимодействия протекают в абсолютном пространстве с течением абсолютного времени.
Неделимая корпускула, силы, действующие мгновенно по прямой, абсолютное пространство и время — все это теоретические идеализации, конструкты, которые наделялись онтологическим статусом. Относительно их формулировались принципы — неделимости атома и сохранения материи, принцип дальнодействия, лапласовской детерминации, принцип неизменности пространственных и временных интервалов и их независимости от характера движения тел. Система этих принципов составляла фундамент физического знания соответствующей эпохи.
Механическая картина мира выступала как первая научная онтология физики, объединившей идеи экспериментального изучения природы и ее математического описания. Эта картина вводила системно¬


26 | История и философия медицины
структурные представления предмета физического исследования. Одновременно она воспринималась и как научная картина природы и социальной жизни. Иначе говоря, в ХУН-ХУШ вв. она соединяла три аспекта: физической, естественнонаучной картины мира и картины социальной реальности, претендуя на статус общенаучной картины мира.
Приведем два примера, относящихся к функционированию механической картины мира в качестве парадигмального образа природы и общества. Оба относятся к этапу становления биологии и социологии как особых научных дисциплин.
В становлении биологии в качестве особой научной дисциплины важную роль сыграли идеи об эволюции организмов как источника видообразования.
В XVIII в. эти идеи обрели вид теоретической концепции Ламарка. Сегодня она воспринимается как своего рода антитеза механистическим представлениям. Но историко-научный анализ показывает, что все обстоит иначе. Оказывается, представления механической картины мира служили в концепции Ламарка фундаментальным объяснительным принципом.
В XVIII столетии механическая картина мира была модифицирована. В качестве фундаментальных объектов в нее были включены наряду с атомами вещества (неделимыми корпускулами) невесомые субстанции — носители тепловых, электрических и магнитных сил — теплород, электрический и магнитный флюиды. Такая модификация была вызвана обнаружением специфики термодинамических, электрических и магнитных взаимодействий.
Введение «невесомых» в качестве квазимеханических субстанций — носителей соответствующих сил позволяло интерпретировать все виды взаимодействий как вариант механических процессов. Последующее развитие физики, связанное с разработкой молекулярно-кинетической теории теплоты, элиминировало теплород из механической картины мира, а разработка электродинамики Ампера—Вебера истолковало силы электричества и магнетизма как непосредственно действующие между зарядами и магнитными полюсами (без «невесомых посредников»), так же как действуют механические силы в процессе взаимодействия атомов и построенных из них тел. Но это произошло уже во второй половине XIX столетия, а во времена Ламарка доминировал вариант механической картины мира, включавшей концепцию «невесомых».
Ламарк сознательно ориентировался на эту картину при исследовании изменений организмов в результате их приспособления к среде. Он полагал, что упражнение органов, вызванное приспособительной активностью, приводит к накоплению в них электрических и магнитных флю¬


27 | Глава 1. Методология анализа научных революций
идов, что в конечном итоге порождает изменение органов. Отсюда он вывел принцип: упражнение создает орган. И с этих позиций выявлял эволюционные ряды организмов, демонстрирующие образование новых видов1.
В дальнейшем развитии биологии идея флюидов была устранена, но представление об эволюции видов организмов осталось. Эти представления легли в основание картины биологического мира, не сводимой к физической, что конституировало биологию в качестве особой научной дисциплины.
Аналогичные процессы прослеживались в становлении социальных наук. Известно, что Сен-Симон и Фурье предлагали положить в основу исследования социальной жизни механику. Фурье считал, что возможно открыть закон, наподобие закона всемирного тяготения, который описывает все взаимодействия людей, только это будет тяготение не по массам, как в физике, а по страстям. Ученик Сен-Симона О. Конт, выдвинув идею социологии как науки об обществе, сначала называл ее социальной физикой. Он полагал, что ее можно построить по образу и подобию механики. Но потом выяснилась неадекватность механистических представлений в новой области исследований, и Конт первый сделал шаги по их преодолению. Он предложил рассматривать общество как целостный, развивающийся организм. Но первые шаги по созданию социологии были основаны на механической картине мира, предлагавшей видение общества как механической системы.
В эпоху становления дисциплинарно организованной науки три аспекта механической картины мира (ее статус как физической, естественнонаучной и общенаучной) дифференцировались. Они предстали в форме разных типов научной картины мира соответственно разным уровням систематизации научного знания. Сформировались дисциплинарные онтологии — специальные научные картины мира (физическая, химическая, биологическая). По отношению к ним термин «мир» уже не обозначает Универсум, а лишь его аспект или фрагмент, изучаемый соответствующей наукой (мир физики, мир химии, мир биологии). Для их обозначения применяют также термин «картина исследуемой реальности» (физической, химической, биологической и т. п.).
Из синтеза различных дисциплинарных онтологий наук о природе формируется естественнонаучная картина мира. Она включает представление о структурных уровнях организации неживой и живой природы и их фундаментальных особенностях. Соответственно, применитель¬
1 См. подробнее: Степин В.С., Кузнецова Л.Ф. Научная картина мира в культуре техногенной цивилизации. М., 1994. С. 147, 148, 170-172.


28 | История и философия медицины
но к социальным и гуманитарным наукам формируется социально-научная картина мира (картина социальной реальности), которая призвана синтезировать наиболее значимые достижения этих наук.
Наконец, в-третьих, можно выделить еще один уровень систематизации знаний — общенаучную картину мира. Естественнонаучная и социально-научная картины мира выступают ее аспектами. Она вводит целостный образ мира, обобщающий фундаментальные достижения науки соответствующей эпохи и включающий представления о неживой, живой природе, обществе и человеке.
Функции научной картины мира
Научная картина мира выполняет три основные и взаимосвязанные функции в исследовательской деятельности. Во-первых, она вводит системно-структурные представления предмета исследования и выступает формой систематизации научных знаний. Во-вторых, она обеспечивает объективацию соотносимых с ней конкретных научных знаний, их понимание и включение в культуру. В-третьих, она функционирует как особая исследовательская программа, определяющая постановку конкретных исследовательских задач и выбор средств их решения.
Рассмотрим эти функции с учетом типологии научных картин мира.
Научное знание всегда системно организовано. В рамках каждой научной дисциплины важнейшим системообразующим фактором выступает видение предмета исследования, которое задано принятой специальной научной картиной мира. Эта картина вводит системно-структурный образ предмета соответствующей науки посредством представлений 1) о фундаментальных объектах, из которых полагаются построенными все другие объекты, изучаемые соответствующей наукой; 2) о типологии изучаемых объектов; 3) об общих особенностях их взаимодействия; 4) о пространственно-временной структуре реальности. Все эти представления могут быть описаны в системе онтологических принципов, посредством которых эксплицируется картина исследуемой реальности.
По мере развития науки, формирования в ней новых фактов и объясняющих их теорий возникает необходимость новых представлений о предмете исследования. Это приводит к смене картин исследуемой реальности (специальных научных картин мира).
Так в историческом развитии физики можно выделить три крупных этапа смены картин мира: механическая картина после создания Д. Максвеллом теории электромагнитного поля сменилась на электродинамическую, а затем, в XX столетии, в процессе создания квантовой механики и теории относительности на квантово-релятивистскую картину мира.


29 | Глава 1. Методология анализа научных революций
Каждая новая дисциплинарная онтология выступала новым системообразующим фактором сложившегося дисциплинарного знания, организуя его в новую целостность. Так, принятие физикой электродинамической картины мира, вводившей принцип близкодействия и представление о полях сил как состояниях мирового эфира, поставило проблему: как встроить в единую систему физического знания механику, опиравшуюся на принцип дальнодействия (мгновенного действия сил), и как согласовать ее с теорией электромагнитного поля, основанной на альтернативном принципе близкодействия (распространения сил от точки к точке с конечной скоростью).
Г. Герц предпринял попытку решить эту проблему путем переформулировки механики в терминах полевых представлений. Он предложил рассматривать силу и энергию как изменение пространственно-временных конфигураций «масс-частиц» мирового эфира. С этих позиций Герц предложил описывать любое движение механической системы как свободное движение по геодезическим линиям, характер которых определен распределением масс в пространстве и времени.
В конце XIX в. эти идеи не нашли широкого отклика в сообществе физиков, но ретроспективно можно констатировать их своеобразную перекличку с идеями общей теории относительности. Правда, путь к теории относительности был иной. Для этого нужно было отказаться от представлений о мировом эфире, абсолютном пространстве-времени и ввести идею изменения геометрии пространства-времени. Разумеется, это означало коренную ломку электродинамической картины мира, на которую ориентировалась механика Г. Герца. Такая ломка произошла позднее, уже в XX столетии и была одним из важнейших моментов формирования квантово-релятивистской картины мира.
Ее создание, связанное с построением теории относительности, квантовой механики и теории квантованных полей, сопровождалось уточнением границ классических теорий (механики, классической электродинамики и термодинамики). Был сформулирован принцип соответствия, согласно которому фиксировались связи и границы между квантово-релятивистскими теориями и их классическими предшественниками. Новая дисциплинарная онтология физики по-новому организовывала в целостную систему разросшийся массив физического знания.
Аналогичные процессы формирования и смены специально-научных картин мира были характерны для исторического развития других наук.
В истории химии первым шагом на пути создания картины реальности, выражающей специфику химических процессов, была сформулированная в XVII — начале XVIII в. И. Бехером и Г. Шталем флогистонная концепция. Она послужила переходным этапом от предыдущей, предна¬


30 | История и философия медицины
учной стадии развития химии, включавшей алхимические гипотезы и практики, к научной. Как и многие феномены качественного перехода, она сохраняла ряд идей донаучного периода, но включала их в новую конфигурацию представлений о предмете химии.
Предложенная в XVII столетии И. Бехером, а затем уже в начале XVIII века развитая Г. Шталем концепция флогистона предлагала следующую картину химических процессов. Они рассматривались как взаимодействие особых «начал» (элементов) — земель (металлов, серы, кремния и т.п.), воды и особой материальной субстанции — флогистона. Флогистон считался горючей, летучей субстанцией, которая при соединении с частицами вещества передает им свою летучесть. Химические реакции интерпретировались как процесс перехода флогистона от вещества, богатого им, к веществу с меньшим содержанием флогистона. Эта картина химических процессов доминировала в химии до конца XVIII столетия.
Критическое отношение к ней было вызвано, с одной стороны, растущими трудностями непротиворечивого объяснения опытных фактов, а с другой, ее рассогласованием с механической картиной мира, которая к этому времени обрела статус общенаучной.
Характерно, что программа построения новой картины реальности применительно к химии, и соответственно идея новых принципов исследования, была предложена Р. Бойлем в качестве модификации механической картина мира.
Первичные неделимые корпускулы Бойль предложил рассматривать в качестве химических элементов, замещающих аристотелевские и алхимические элементы. Элементарные корпускулы должны сохраняться в химических реакциях, но вместе с тем качественно отличаться друг от друга: будучи физическими частицами, они должны включать свойства, позволяющие им образовывать в своих соединениях разные виды химических веществ. Причем типология химических веществ в картине химической реальности, предложенной Бойлем, не редуцировалась к типологии физических объектов (газообразные, жидкие, твердые тела), а дополняла ее двумя типами химических объектов — соединениями и смесями.
Все эти идеи Р. Бойля, как показала дальнейшая история химии, были продуктивны. Они предвосхищали открытия, которые были сделаны в конце XVIII — начале XIX в., и легли в основу новой картины химической реальности.
Но в XVII столетии для реализации программы Р. Бойля еще не было достаточных условий, позволяющих экспериментально определить, какие вещества являются химическими элементами, а какие не являются1.
1 	Соловьев Ю.И. Эволюция основных теоретических проблем химии. М., 1971. С. 24.


31 | Глава 1. Методология анализа научных революций
Новая картина реальности, частично реанимирующая программу Р. Бойля, была предложена в химии последней четверти XVIII в. известным исследователем А. Лавуазье. Она противостояла флогистонным представлениям о предмете химии и в конечном итоге вытеснила их.
Лавуазье полагал фундаментальными объектами химии химические элементы, которые определил как предел делимости сложных веществ. «До тех пор, пока не появятся средства их разделения и опыт не докажет нам обратное, — писал Лавуазье, — мы не можем считать их сложными»1.
Большинство химических элементов, выделенных в качестве простых и базовых в концепции Лавуазье, сохранили этот статус и в последующей истории. Но были и такие элементы, которые отвергла последующая история науки. Как своеобразную дань механической картине мира в ее версии «невесомых» Лавуазье перенес в создаваемую им картину химической реальности теплород как особую субстанцию — носителя тепловых сил.
Что же касается флогистона, то он был исключен из числа химических элементов. Объясняемые действием флогистона процессы окисления и горения Лавуазье объяснял соединением элементов с кислородом. Этот новый элемент был включен в число простых и базовых, взаимодействие которых определяет химические реакции. Было доказано далее, что вода является не простым элементом, а сложным соединением водорода (который первоначально именовали «горючим газом») и кислорода.
Взаимодействие химических элементов Лавуазье характеризовал по аналогии с механическими силами как действие сил «химического сродства» и полагал, что все эти процессы протекают в абсолютном пространстве с течением абсолютного времени.
Эта картина исследуемой реальности послужила прологом к ее новой трансформации, в качестве которой выступила созданная в начале XIX в. атомистическая картина Д. Дальтона. В нее были включены представления о молекулах как целостной системе атомов и о химических процессах как взаимодействии молекул, при котором они обмениваются атомами (в разработке этих представлений важную роль сыграли исследования А. Авогадро и Ш. Жерара).
Во второй половине XIX в. в принятую химией картину исследуемой реальности были инкорпорированы новые идеи. Открытие Д. Менделеевым периодического закона ввело в эту картину представление о периодической повторяемости свойств элементов в зависимости от величи¬
1 Лавуазье А. Предварительные рассуждения из «Начального учебника химии» // Успехи химии. М., 1943. Вып. 5. № 12. С. 362.


32 | История и философия медицины
ны атомных весов, В неявной форме здесь формировалась новая идея о системной связи элементов.
Последующие трансформации картины химической реальности произошли уже в XX столетии. Они опирались на открытие структуры атома (ядро и электронные оболочки), а значит строения химических элементов. Сформировались объяснения периодического закона особенностями этой структуры, понимание взаимодействия химических элементов как подчиняющихся квантовомеханическим закономерностям (квантовая химия), В картину мира вошли представления об особенностях пространственной конфигурации сложных молекул и о химической эволюции как особом этапе эволюции Вселенной.
Смена дисциплинарных онтологий всегда выражает изменения в видении предмета исследования научной дисциплины и фиксирует ее характеристики как особой области знания, нередуцируемой целиком и полностью к предметам других дисциплин.
Это прослеживается в истории химии, тесная связь которой с физикой, тем не менее, не приводила к утрате специфики химической науки. Но, пожалуй, в еще большей мере это относится к биологии. В становлении и развитии картины биологической реальности особую роль играли эволюционные представления. Биология одной из первых наук включила их в свою картину мира, тогда как в картинах исследуемой реальности физики и химии такого рода идеи стали укореняться только во второй половине XX в.
Можно выделить основные этапы развития научной картины биологической реальности после ее версии, предложенной Ламарком.
Это — представления о клеточном строении организмов, что впоследствии позволило поставить проблемы совершенствования клеточной структуры в ходе эволюции, проблемы возникновения одноклеточных и формирования усложняющихся многоклеточных организмов (растительных и животных). Это — трансформация картины биологической реальности, в процессе разработки Дарвином его теории происхождения видов. Это — последующие изменения дарвиновской картины в связи с открытием генов, выявлением надорганизменных структур живого (популяция, биоценоз, биосфера) и разработкой синтетической теории эволюции.
Все эти трансформации представлений о мире живого состояли не только в обнаружении его новых структурных единиц, но и в новом понимании их взаимодействий и в изменении первоначальных представлений о пространстве-времени, в которых развертываются эти взаимодействия. В XX столетии в биологии утвердились представления об особых характеристиках биологического пространства (ареалы обитания,


33 | Глава 1. Методология анализа научных революций
экологические ниши) и времени (биоритмы, изменения темпов эволюционных изменений в биосфере), которые не редуцируются к физическому пространству-времени.
Трансформации дисциплинарных онтологий не являются, как полагал Т. Кун, сменой абсолютно несовместимых парадигм. Между ними всегда есть кумулятивная преемственность, но в той расширительной ее трактовке, которая соответствует нестандартной методологической концепции1.
Системная целостность знаний научной дисциплины по мере накопления новых фактов и объясняющих их теорий может периодически нарушаться. Сложившаяся дисциплинарная онтология в такие эпохи утрачивает функцию системообразующего фактора научной дисциплины и не может обеспечить непротиворечивого объединения прежних знаний и новых открытий в самосогласующуюся систему. Эта проблема решается путем выработки новой специальной картины исследуемой реальности, которая заменяет предшествующую и восстанавливает системную целостность знаний научной дисциплины.
Каждая научная дисциплина лишь относительно автономна в своем развитии. Она всегда взаимодействует с другими науками. В процессе междисциплинарных взаимодействий возникает проблема согласования различных дисциплинарных онтологий. Она решается путем их синтеза в рамках естественнонаучной и социально-научной картин мира, объединяемых в общенаучную картину мира. В современной науке основанием этого синтеза выступает принцип глобального (универсального) эволюционизма.
Естественнонаучная картина мира нашего времени фиксирует иерархию структур неживой природы как результата эволюции Вселенной (элементарные частицы, атомы, молекулы, звезды и планетные системы, галактики, Метагалактика) и структур живой природы (ДНК, РНК, клетка, многоклеточные организмы, популяции, биогеоценозы, биосфера)2. Поскольку эти структуры могут исследоваться в разных
1 Особенности этой концепции описаны во Введении к данной книге.
2 Иерархия структур живой и неживой природы как результат развития нашей Вселенной (Метагалактики), конечно, не означает, что Метагалактика предстает завершающим этапом этой эволюции, что ей предшествует формирование звезд, галактик, атомов и молекул. Эти уровни организации материи возникают как результат внутренней дифференциации Метагалактики, как смена ее состояний в ходе развития от Большого взрыва до наших дней. Было время, когда в нашей Вселенной не существовало атомов и молекул. Они возникли в результате взрывных процессов звезд первого поколения и образования из выбросов звездной плазмы при ее остывании атомов и молекул межзвездного газа и пыли. Затем гравитационное сжатие больших газово-пылевых образований приводило к формированию звезд второго поколения и планетных систем. Химическая эволюция, возникшая


34 | История и философия медицины
дисциплинах, естественнонаучная картина мира определяет место каждой из них в системе знаний о природе и связи их предметных областей.
Что же касается современной социально-научной картины мира (картины социальной реальности), то в сообществе обществоведов и гуманитариев пока нет того уровня консенсуса в принятии той или иной ее версии, который сложился в естествознании по поводу научной картины природы. Тем не менее, в различных версиях структуры и динамики общества есть общие компоненты, что намечает общие контуры картины социальной реальности.
Можно констатировать определенное согласие относительно видения общества как сложной, исторически изменяющейся системы. Картина социальной реальности включает представление об этой системе, и в качестве ее составляющих выделяет три основные подсистемы — экономику, социально-политическую подсистему и культуру.
Все три подсистемы связаны между собой и внутренне структурированы. Каждую из них можно сделать особым предметом исследования и представить как сложный исторически развивающийся объект (систему). Именно такое выделение соответствующих блоков картины социальной реальности и конкретизация каждого из них в дисциплинарных онтологиях происходит в соответствующих социально-гуманитарных науках — экономических науках, социологии и политологии, в гуманитарных науках, ориентированных на исследование культуры и человека в культуре. В этом аспекте можно рассматривать картину социальной реальности в качестве системообразующего компонента, объединяющего различные социальные и гуманитарные науки.
Современные процессы дифференциации и интеграции научного знания все более активно включают в этот процесс многообразие естественнонаучных и социально-гуманитарных дисциплин. Формой их интеграции и системообразующим фактором выступает общенаучная картина мира. Она включает представление о природе, обществе и человеке, эксплицируя связи между предметами естественных и социально-гуманитарных наук. Современный глобальный эволюционизм демонстрирует новые аспекты этих связей.
Антропогенез, формирование и эволюция общества в современной общенаучной картине мира рассматриваются как особая стадия косми¬
на стадии образования атомов и молекул, создала условия для возникновения первых форм жизни и биологической эволюции. Биосфера как особая организация живого возникает уже на ранних этапах биоэволюции, а появление таких форм жизни, как клетка и многоклеточные организмы, характеризует дифференциацию и усложнение биосферы в качестве саморазвивающейся системы, в которой по мере развития происходит формирование новых уровней организации.


35 | Глава 1. Методология анализа научных революций
ческой эволюции. Возможность этой стадии определена начальными состояниями развития Метагалактики, особенностями мировых констант, которые характеризуют четыре основных физических взаимодействия в нашей Вселенной — гравитационное, сильное, слабое и электромагнитное. Эти четыре типа взаимодействия возникли как результат расщепления первоначального состояния Вселенной в момент Большого взрыва, состояния, в котором они были еще неразличимы. Мировые константы, характеризующие эти взаимодействия, таковы, что создают возможности химической, биологической и социальной эволюции. Если изменить величины этих констант хотя бы на 5 %, во Вселенной не возникли бы атомы, молекулы, а значит, биологические и социальные формы человеческого бытия. В космологии сформулирован так называемый антропный принцип, согласно которому само существование нас в качестве наблюдателей предполагает определенные начальные условия эволюции Вселенной1. При иных значениях мировых констант человека как носителя разума могло и не быть.
В настоящее время в общенаучную картину мира включены представления о Большой Вселенной, в которой возникают различные типы малых Вселенных (Метагалактик), во многих из которых иные, чем в нашей Метагалактике, значения мировых констант делают их «пустыми мирами», не способными развертывать богатство тех возможных уровней организации материи, которые реализовались в развитии нашей Вселенной.
Теперь о второй функции научной картины мира — объективации знаний и их включения в поток культурной трансляции.
В основании конкретных научных теорий, входящих в состав научной дисциплины, лежат модели, относительно которых формулируются теоретические законы. Эти модели воспринимаются как выражение сущности исследуемых процессов, хотя они создаются из некоторого набора идеализированных конструктов и их связей2 (такие модели, включенные в состав теории и образующие их внутренний каркас, можно обозначить термином «теоретические схемы»3). Так в фундаменте классической механики лежит теоретическая схема, которая характеризует механические процессы как движение материальной точки под действием силы в инерциальной пространственно-временной системе отсчета (эйлеровская формулировка ньютоновской механики). Материальная точка, сила, инерциальная пространственно-временная система отсче¬
1 Картер Б. Совпадение больших чисел и антропологический принцип в космологии // Космология: теория и наблюдения. М., 1978. С. 370.
2 См.: Степин В.С. Теоретическое знание. М., 2000. С 105-134.
3 Там же. С. 110, 111.


36 | История и философия медицины
та — это теоретические конструкты, идеализации. И любому физику было понятно, что материальных точек (точечных масс) в природе нет, поскольку по определению это — тело, лишенное размеров. Переход от реальных тел к материальным точкам предполагал процедуру идеализации — мысленный эксперимент, когда фиксируется возможность уменьшения размеров тела с сохранением его массы и осуществляется предельный переход к точечной массе.
Знаменитые законы Ньютона формулировались как описание движения материальных точек, но воспринимались в качестве объективных законов природы.
Достигалось такое понимание законов не только благодаря процедуре введения конструкта «материальная точка» как идеализации, опирающейся на реальные опыты.
Важную роль играло соотнесение теоретической схемы механики с принятой физической картиной мира. Применительно к ньютонов- ско-эйлеровской формулировке механики это была механическая картина мира. Теоретический конструкт «материальная точка» сопоставлялся с конструктом «неделимая корпускула», который выступал базисным объектом в картине мира. Полагалось, что поскольку корпускулы неделимы, то количество материи в них сохраняется. А неуничтожи- мость корпускул была основанием для принципа сохранения материи в природе.
Сопоставление неделимой корпускулы (атома) и материальной точки, масса которой по определению неизменна, выразилось в определении массы как количества материи и формулировке принципа сохранения материи в природе как закона сохранения массы.
Отображение теоретической схемы, относительно которой формулировались фундаментальные уравнения механики, на механическую картину мира устанавливало соответствие между признаками конструктов теоретической схемы, с одной стороны, и теоретических конструктов картины мира, с другой. С материальными точками сопоставлялись неделимые корпускулы и тела (в различных задачах механики тело могло быть представлено либо как материальная точка, либо как система материальных точек); конструкт «сила» в теоретической схеме механики сопоставлялся с абстракцией «сила» в механической картине мира, где сила определялась как такое взаимодействие тел (по принципу дальнодействия), которое изменяет состояния их движения; наконец, с инерциальной системой отсчета сопоставлялось абсолютное пространство и время (характеристический признак инерциальной системы отсчета в механике — сохранение пространственных и временных интервалов при переходе от одной инерциальной системы отсчета к другой, был вы¬


37 | Глава 1. Методология анализа научных революций
ражен в механической картине мира как абсолютность пространства и времени, их независимость от характера движения тел).
Поскольку конструкты картины мира имели онтологический статус, то отображение на нее теоретических моделей (теоретических схем), составляющих ядро конкретных физических теорий, позволяло объективировать эти схемы, представить их как выражение сущности исследуемых процессов.
Описание процедур объективизации можно обнаружить во всех науках, которые сформировали достаточно развитый уровень теоретических знаний.
Возьмем, например, известный закон популяционной генетики — закон Харди-Вайнберга, характеризующий условия генетической стабильности популяций. Этот закон принадлежит к пока немногочисленной группе биологических законов, выраженных в математической форме. Он был сформулирован относительно теоретической модели (схемы), в которой генофонд популяции представлен как гетерогенная смесь различных генотипов, передающихся от поколения к поколению. Популяция в этой модели была типичным идеализированным объектом. Она вводилась по признакам: наличия бесконечно большого числа особей, их свободного скрещивания, исключения мутационного процесса и обмена особями с другими популяциями данного вида. Понятно, что таких популяций в природе не бывает, что это — идеализированный теоретический конструкт, посредством которого выделяются в чистом виде некоторые сущностные характеристики исследуемой реальности.
Чтобы применять закон Харди-Вайнберга к реальным популяциям, ему нужно придать объективированный статус. Это достигается через соотнесение теоретической схемы Харди-Вайнберга с картиной биологической реальности. В ней также фигурирует популяция как особый абстрактный объект. Но эта абстракция введена по типологическим, общим и существенным признакам, которые можно обнаружить в любой реальной популяции. Это — признаки популяции как группы особей определенного вида, которая занимает некоторый ареал, обладает общим генофондом, относительно устойчиво воспроизводится и в определенной мере обособлена от других подобных популяций, так что вероятность скрещивания с их особями во много раз меньше, чем скрещивание особей внутри данной популяции.
Описанная абстракция картины биологической реальности онтоло- гизируется, отождествляется с реальностью. И основанием для такого отождествления является совпадение признаков популяции с реальными свойствами биологических сообществ одного вида.


38 | История и философия медицины
Процедура соотнесения теоретической схемы, лежащая в основании закона Харди-Вайнберга, с картиной мира определяет условия применимости закона. Он применим к большим по численности популяциям, находящимся в состоянии равновесия, когда факторы мутаций, давление отбора, миграции особей из других популяций данного вида, изменение численности популяции не меняет ее генетического профиля, что создает возможность абстрагироваться от действия всех этих факторов, считая их пренебрежимо малыми.
Но в условиях, когда нарушается генетическая стабильность популяции, закон Харди-Вайнберга требует корректировки.
Процедуры объективизации теоретических схем и связанных с ними законов всегда включены в процесс построения теории. В этом процессе математические формулировки законов получают двоякую интерпретацию: 1) эмпирическую, через отображение теоретической схемы на определенную область опыта и 2) концептуальную (семантическую) интерпретацию через отображение теоретической схемы на картину мира (см. рис. 1).
математические \ формулировки \
законов \
специальная научная картина мира
эмпирическая
интерпретация
опыт
Рис. 1


39 | Глава 1. Методология анализа научных революций
Теоретический язык, посредством которого характеризуются изучаемые объекты, гетерогенен, он включает несколько типов языковых выражений, в системе которых обязательно присутствует язык картины мира и имеются своего рода правила перевода одних языковых выражений в другие.
Специальная научная картина мира участвует в процедурах объективации не только теоретических, но и эмпирических знаний.
Ситуации эксперимента, в которых обнаруживаются и изучаются те или иные явления, представляют собой разновидности деятельности человека. Чтобы интерпретировать эту деятельность в терминах естественного процесса, ее необходимо увидеть как взаимодействие природных объектов, существующих независимо от человека. Именно такое видение задает картина исследуемой реальности. Через отношение к ней ситуации реального эксперимента и их эмпирические схемы обретают объективированный статус. Когда, например, Био и Савар обнаруживали в экспериментах с магнитной стрелкой и прямолинейными проводниками с током, что магнитная стрелка реагирует на электрический ток, то они истолковывали этот феномен как порождение током магнитного поля, применяя тем самым при интерпретации результатов эксперимента представление физической картины мира о существовании электрических и магнитных полей.
Понимание наблюдений и их интерпретация также определены принятой исследователем картиной мира. Когда современный астроном наблюдает звезды и их скопления, то он понимает, что это не просто светящиеся точки на небесном своде, а огромные плазменные тела, подобные нашему солнцу и могущие отличаться от него размерами, массой, температурой поверхности.
Эти понимания ему дает научная картина мира. Такой картины не было у древних астрономов и их истолкование наблюдений за звездами было совсем иным, чем сегодня.
Онтологический статус картины мира позволяет относить все опирающиеся на нее знания к исследуемой реальности, понимать и интерпретировать их как знания об этой реальности самой по себе. Но тогда возникает сложная проблема онтологизации теоретических конструктов, из которых построена картина мира. Что позволяет их отождествлять с реальностью? Насколько правомерны такие отождествления? Ведь ретроспективно, с позиций современной науки мы знаем, что неделимая корпускула (атом) — это тоже идеализация, что атом сложен и делим.
Насколько правомерно тогда приписывать природе свойства нами изобретенных конструкций?


40 | История и философия медицины
Эти проблемы требуют особого исследования. Но предварительный ответ на них все же дать можно. Конечно же, любая научная картина мира представляет собой модель исследуемой реальности, задает ее упрощающий схематический образ. Но этот образ в определенных границах обеспечивает исследование природных взаимодействий. Пока физика имела дело преимущественно с механическими системами и соответствующим энергетическим диапазоном, в котором осуществлялись механические процессы, представление о неделимом атоме, лапласовской детерминации, абсолютном пространстве и времени было достаточным, чтобы осваивать эти процессы. В диапазоне энергий, с которыми имела дело наука и практика XVII—XIX столетий, принципиально невозможно было обнаружить делимость атома. В этом смысле тезис о неделимости атома содержал элементы истинного знания. Если его сформулировать в виде утверждения «атом неделим в энергетическом диапазоне, который осваивала физика XVII-XIX столетий», то это утверждение было бы абсолютно истинным. Поэтому в определенных границах идеализация неделимой корпускулы была не только допустима, но и полезна, организуя исследование тех процессов, которые были доступны человеческому познанию и практике данной исторической эпохи.
Аналогично обстояло дело с конструктом «абсолютное пространство и время». Обоснованное в теории относительности изменение пространственных и временных интервалов при переходе от одной инерциальной системы отсчета к другой могло быть обнаружено только при освоении процессов, протекающих со скоростями, близкими к скорости света. Но в Х\^1-Х\111 вв. и даже в первой половине XIX века наука не имела дела с такими процессами. При описании же механических систем и их взаимодействий изменения пространственных и временных интервалов были настолько малы, что ими вполне можно было пренебречь, полагать эти интервалы неизменными и опираться на идеализацию абсолютного пространства и времени как на адекватный образ пространства-времени Универсума.
Если учесть все эти реальные особенности процессов, изучаемых наукой в соответствующую историческую эпоху, то механическую картину мира вполне можно расценить как выражающую существенные черты исследуемой в этот период реальности. Эта картина имела многочисленные подтверждения опытом. Она взаимодействовала с опытом как непосредственно, так и опосредованно через отображаемые на нее конкретные теоретические модели, подтвержденные экспериментами, измерениями и наблюдениями.
Онтологизация конструктов картины мира, допустимая в определенных границах, обнаруживает свою несостоятельность при выходе за


41 | Глава 1. Методология анализа научных революций
эти границы. Тогда происходят радикальные изменения в картине мира, и на смену ранее принятой приходит новая, которая расширяет диапазон процессов, подлежащих изучению в науке. Но каждая новая картина мира как онтология будет иметь границы своей применимости.
В процедурах онтологизации теоретических конструктов картины мира важную роль играет ее состыковка с мировоззренческими образами, доминирующими в культуре ответствующей эпохи. Картине мира всегда свойственна определенная наглядность.
Представления о мире, которые вводятся в картинах исследуемой реальности, всегда испытывают определенное воздействие аналогий и ассоциаций, почерпнутых из различных сфер культурного творчества, включая обыденное сознание и производственный опыт определенной исторической эпохи.
Нетрудно, например, обнаружить, что представления об электрическом флюиде и теплороде, включенные в механическую картину мира в XVIII веке, складывались во многом под влиянием предметных образов, почерпнутых из сферы повседневного опыта и производства соответствующей эпохи. Здравому смыслу XVIII столетия легче было согласиться с существованием немеханических сил, представляя их по образу и подобию механических (например, представляя поток тепла как поток невесомой жидкости — теплорода, падающего наподобие водяной струи с одного уровня на другой и производящего за счет этого работу так же, как вода в гидравлических устройствах).
Формирование картин исследуемой реальности в каждой отрасли науки всегда протекает не только как процесс внутринаучного характера, но и как взаимодействие науки с другими областями культуры. Из поля значимых наглядных образов, вырабатываемых в различных сферах культуры, наука постоянно черпает те или иные фрагменты, которые входят в ткань ее картин исследуемой реальности. Образы Вселенной как простой машины, доминировали в развитии механической картины мира XVII—XVIII столетий (мир как часы, мир-механизм), перекликаясь с привычными представлениями о предметных структурах техники эпохи первой промышленной революции.
В современных научных картинах мира все чаще возникают образы самоорганизующегося автомата, которые выступают своеобразной апелляцией к наглядности технических устройств, являющихся сложными саморегулирующимися системами, которые применяются в различных областях техники второй половины XX века.
Сочетание разнородных, но вместе с тем взаимосогласующихся обоснований (эмпирических, теоретических, философских, мировоззренческих) определяет принятие специальных научных картин мира культу¬


42 | История и философия медицины
рой соответствующей исторической эпохи и их функционирование в качестве научных онтологий.
Наглядность представлений научных картин мира обеспечивает их понимание не только специалистами в данной области знания, но и учеными, специализирующимися в других науках, и даже образованными людьми, не занимающимися непосредственно научной деятельностью. Когда говорят о достижениях науки, влияющих на культуру эпохи, то в первую очередь речь идет не о специальных результатах теоретических и эмпирических исследований, а об их аккумуляции в представлениях научной картины мира. Только в такой форме они могут обрести общекультурный, мировоззренческий смысл.
Научные картины мира вступают, с одной стороны, как компонент внутренней структуры научного знания, а с другой — как компонент его инфраструктуры, опосредующей его включение в поток культурной трансляции. Их состыковка с мировоззренческими установками, доминирующими в культуре, не всегда протекает гладко и без коллизий. Наоборот, такие коллизии неизбежны в эпохи научных революций, при радикальных трансформациях картин мира, меняющих наши образы природы, пространства и времени, представления о биологической эволюции и обществе.
Новые научные картины реальности могут потребовать изменения мировоззренческих образов, которые ранее доминировали в культуре. Процесс их адаптации к новой картине мира всегда сопровождается философскими дискуссиями. Здесь можно привести в качестве примеров дискуссии по поводу новых представлений о пространстве и времени, связанных с выводами теории относительности, дискуссии по поводу нового понимания причинности в квантовой механике, дискуссии вокруг дарвиновской теории эволюции и т. п.
Философское обоснование выступает условием принятия культурой изменений в картине мира и, в определенной степени, участвует в обретении ею онтологического статуса.
Наконец, о третьей функции научной картины мира — ее способности быть исследовательской программой научного поиска. Эту функцию она может выполнять как на уровне теоретического, так и эмпирического исследования.
В процессе формирования теории картина мира целенаправляет теоретический поиск, определяя постановку допустимых проблем и задач и выбор средств их решения. В качестве примера можно сослаться на описанную ранее ситуацию построения двух различных и конкурировавших теорий электричества и магнетизма — электродинамики Ампера-Вебера, с одной стороны, и электродинамики Фарадея-Максвелла,


43 | Глава 1. Методология анализа научных революций
с другой. Первая из них ориентировалась на механическую картину мира и исходила из принципа дальнодействия (мгновенной передачи сил по прямой) при объяснении и описании электрических и магнитных процессов. Соответственно, ставилась теоретическая задача найти на этих путях математическую формулировку законов электричества и магнетизма. В качестве средств решения этой задачи использовались аналоговые модели и математические средства, почерпнутые из механики материальных точек.
Иная стратегия теоретического поиска характеризовала электродинамику Фарадея — Максвелла. Она ориентировалась на представления об электрических и магнитных полях как особой материальной субстанции, существующей наряду с веществом, и о распространении электрических и магнитных сил от точки к точке по принципу близкодействия. Эти представления были зародышевой формой будущей электродинамической картины мира. Соответственно, ставилась задача сформулировать законы электродинамики в терминах взаимодействия полей и их источников (электрических зарядов и магнитных полюсов) и выразить эти законы в математической форме. В качестве средств решения этой теоретической задачи использовались аналоговые модели и математический аппарат, заимствованные из механики сплошных сред. Именно на этих путях Максвеллом была создана обобщающая теория электромагнитного поля. Открытые им знаменитые уравнения, выражающие в математической форме фундаментальные законы электромагнитных взаимодействий, привели к предсказанию электромагнитных волн, впоследствии обнаруженных в эксперименте, а также к доказательству электромагнитной природы света. Все это обогатило электродинамическую картину мира новыми представлениями и придало ей статус приоритетной дисциплинарной онтологии физики.
Специальная научная картина мира выполняет функции исследовательской программы не только по отношению к теоретическому, но и по отношению к эмпирическому поиску. Он всегда целенаправлен определенными теоретическими идеями, которые определяют постановку исследовательских задач. Это могут быть задачи, генерированные конкретными теоретическими моделями. В этом случае целенаправляющая роль картины мира в эмпирическом поиске проявляется косвенно, через связанные с ней и возникающие на ее основе конкретные теории. Но в науке часто встречаются и такие ситуации, когда в опыте обнаруживаются новые явления, не получающие объяснения в рамках уже разработанных конкретных теоретических моделей. В этом случае целенаправляющую и регулирующую функцию по отношению к эмпирическому поиску берет на себя картина мира. Она напрямую взаимодействует


44 | История и философия медицины
с опытом. В истории науки можно обнаружить множество примеров такого взаимодействия. Одним из них было открытие и последующее экспериментальное исследование рентгеновских лучей.
В 1895 г. Рентген, экспериментируя с катодными лучами, которые были открыты Круксом в 1876 г. и определены как поток электронов, случайно натолкнулся на необычное побочное явление. Расположенный на расстоянии от катодно-лучевой трубки экран, покрытый слоем платиноцианистого бария, начинал светиться при каждой подаче напряжения на катодную трубку. Рентген интерпретировал эту ситуацию как появление неизвестного излучения, которое он назвал Х-лучами. Возникал вопрос о природе Х-лучей. Поскольку никаких конкретных теоретических моделей, объясняющих этот эффект в то время не было, Рентген обратился к физической картине мира, главной версией которой в конце XIX века была электродинамическая картина. В ней в качестве фундаментальных объектов, взаимодействие которых порождает все физические явления, полагались незаряженные неделимые частицы вещества (атомы), несущие электрический заряд электроны (атомы электричества) и мировой эфир, состояниями которого являются различные электромагнитные поля. Отсюда следовали три соответствующие гипотезы о природе Х-лучей, и все они подлежали экспериментальной проверке. Предположив вначале, что Х-лучи могут быть потоком электронов, аналогичным лучам Крукса, но только более высокой энергии, Рентген осуществил ряд экспериментов по воздействию на Х-лучи магнитного поля. Убедившись, что Х-лучи не отклоняются магнитным полем, он отверг первоначальную гипотезу. Затем были осуществлены эксперименты, показавшие, что Х-лучи проникают через толстые слои картона и ряда других веществ, а значит, не могут быть атомами вещества. Оставалось отождествить их с электромагнитным излучением. Рентген высказал идею, что это особый тип электромагнитных волн, подобных обычному свету, но способных проникать не только через прозрачные, но и через некоторые непрозрачные материалы.
Серия экспериментов по исследованию проникающей способности рентгеновских лучей обнаружила, что они засвечивают фотопластинку и проникают через некоторые непрозрачные тела, поставленные перед фотопластинками. В частности, в ходе экспериментов Рентген обнаружил, что мягкие ткани кисти руки, заслоняющей фотопластинку, проницаемы для Х-лучей, но они поглощаются костной тканью, оставляя отпечаток на соответствующей фотопластинке. Как продолжение этих экспериментов были получены первые рентгеновские снимки, оказавшие большое впечатление на современников.


45 | Глава 1. Методология анализа научных революций
Новые представления о рентгеновских лучах как особом виде электромагнитного излучения были включены в физическую картину мира. Они уточнили типологию электромагнитных излучений и поставили вопрос об энергетических диапазонах их разграничения.
Функционирование специальной научной картины мира как исследовательской программы не сводится только к познавательному движению от картины мира к новым теориям и эмпирическим фактам. Полученные результаты вновь сопоставляются с картиной мира и вносят в нее изменения. Эти изменения могут дополнять и конкретизировать сложившиеся представления об исследуемой реальности. Но могут и не согласовываться с ними. В этом случае возникают разрывы в системе знания научной дисциплины, накапливаются противоречия, которые разрешаются путем трансформации прежней системы представлений о реальности и формирования новой специальной научной картины мира. Но переход от одной системы фундаментальных представлений о реальности к другой не является одноразовым актом моментальной смены парадигмы.
Новая картина мира чаще всего возникает в процессе развития своих зародышевых форм, которые их творцы вначале выдвигают в качестве новых гипотез.
Процессы соперничества разных картин исследуемой реальности можно охарактеризовать в терминологии Т. Куна как конкуренцию парадигм, а в терминологии И. Лакатоса как конкуренцию исследовательских программ.
История науки дает множество примеров такого соперничества. Одним из них является соперничество в истории механики ньютоновской картины мира с декартовой картиной. Обе исходили из принципа, что движение как микрочастиц, так и построенных из них макротел подчиняется одним и тем же законам механики. Но понимания соотношений макротел и микрочастиц уже были альтернативными. Ньютонианцы полагали, что существует предел делимости материи — атомы (неделимые далее корпускулы). Картезианцы исходили из принципа бесконечной делимости материи. Любая частица может быть разделена и нет предела этой делимости1. Пустого пространства, согласно Декарту, не существует, оно заполнено различными частицами, отличающимися формой и размерами, постоянно движущимися и передающими друг другу при столкновениях определенное количество движения.
Все изменения в мире определены этими бесконечными перемещениями бесконечного количества частиц материи.
1
Декарт Р. Избранные произведения. М., 1950. С. 475.


46 | История и философия медицины
Картезианская картина мира испытывала большие трудности в объяснении с этих позиций сил тяготения, действия на расстоянии электрических и магнитных сил.
Для объяснения фактов предлагались каждый раз все новые фантастические гипотезы, что контрастировало с математическим описанием и предсказанием наблюдаемых явлений в ньютоновской механике. Но в картезианских представлениях были и позитивные моменты, на которые в свое время обратил внимание Р. Бойль в своей программе соединения физики и химии. Он отмечал, что картезианские идеи о бесконечной делимости частиц, как и атомистика, полагающая пределы делимости вещества, исходят из идеи фундаментальности механического движения частиц как основы всех природных процессов. Вместе с тем Р. Бойль подчеркивал, что для объяснения химических явлений важно использовать идею различных размеров и форм малых частиц, из соединения которых образуются различные виды химических веществ.
После выхода ньютоновского труда «Математические начала натуральной философии» (1687 г.) в развитии физики приоритет обретает ньютоновская версия механической картины мира. Что же касается картезианских представлений как исследовательской программы, то в химии и медицине XVII—XVIII вв. они еще сохраняли определенный эвристический потенциал.
Специальные научные картины мира выступают исследовательскими программами внутридисциплинарных исследований. Объединяя в систему различные направления соответствующей науки, они обеспечивают переносы методов и концептуальных средств из одной теории в другую.
Но кроме внутридисциплинарных взаимодействий в науке существуют междисциплинарные взаимодействия, которые на современном этапе становятся все более значимым фактором роста научного знания. Новые результаты порождаются благодаря трансляции концептуальных средств и методов из одной дисциплины в другую. Целый ряд перспективных направлений в науке возник как раз за счет такого рода междисциплинарной трансляции (биохимия, биофизика, кибернетика, синергетика). Встает вопрос, что подсказывает исследователю возможность заимствования методов и идей, выработанных в других науках, и их использование в своей области исследований? Ведь для этого нужно увидеть некоторые общие черты в предметах разных наук. Такое видение обеспечивает общенаучная картина мира, взятая в ее основных аспектах (естественнонаучной картины природы и картины социальной реальности).


47 | Глава 1. Методология анализа научных революций
В этих процессах общенаучная картина мира функционирует как программа междисциплинарных исследований, определяя круг возможных междисциплинарных проблем и ориентируя на определенный выбор средств их решения.
Идеалы и нормы исследовательской деятельности
Второй блок оснований науки составляют идеалы и нормы научного исследования. Как и всякая деятельность, научное познание регулируется определенными идеалами и нормативами, в которых выражены представления о целях научной деятельности и способах их достижения. Среди идеалов и норм науки могут быть выявлены: а) собственно познавательные установки, которые регулируют процесс воспроизведения объекта в различных формах научного знания; б) социальные нормативы, которые фиксируют роль науки и ее ценность для общественной жизни на определенном этапе исторического развития, управляют процессом коммуникации исследователей, отношениями научных сообществ и учреждений друг с другом и с обществом в целом ит.дЛ
Эти два аспекта идеалов и норм науки соответствуют двум аспектам ее функционирования: как познавательной деятельности и как социального института.
Познавательные идеалы науки имеют достаточно сложную организацию. В их системе можно выделить следующие основные формы: 1) идеалы и нормы объяснения и описания, 2) доказательности и обоснованности знания, 3) построения и организации знаний. В совокупности они образуют своеобразную схему метода исследовательской деятельности, обеспечивающую освоение объектов определенного типа.
На разных этапах своего исторического развития наука создает разные типы таких схем метода, представленных системой идеалов и норм исследования. Сравнивая их, можно выделить как общие, инвариантные, так и особенные черты в содержании познавательных идеалов и норм.
Если общие черты характеризуют специфику научной рациональности, то особенные черты выражают ее исторические типы и их конкретные дисциплинарные разновидности. В содержании любого из выделенных нами видов идеалов и норм науки (объяснения и описания, доказательности, обоснования и организации знаний) можно зафиксировать, по меньшей мере, три взаимосвязанных уровня.  11 См.: Мотрошилова Н.В. Нормы науки и ориентации ученого //Идеалы и нормы научного исследования. Минск, 1981. С. 91.


48 | История и философия медицины
Первый уровень представлен признаками, которые отличают науку от других форм познания (обыденного, стихийно-эмпирического познания, искусства, религиозно-мифологического освоения мира и т.п.). Например, в разные исторические эпохи по-разному понимались природа научного знания, процедуры его обоснования и стандарты доказательности. Но то, что научное знание отлично от мнения, что оно должно быть обосновано и доказано, что наука не может ограничиваться непосредственными констатациями явлений, а должна раскрыть их сущность, — все эти нормативные требования выполнялись и в античной, и в средневековой науке, и в науке нашего времени.
Второй уровень содержания идеалов и норм исследования представлен исторически изменчивыми установками, которые характеризуют стиль мышления, доминирующий в науке на определенном историческом этапе ее развития.
Так, сравнивая древнегреческую математику с математикой Древнего Вавилона и Древнего Египта, можно обнаружить различия в идеалах организации знания. Идеал изложения знаний как набора рецептов решения задач, принятый в математике Древнего Востока, в греческой математике заменяется идеалом организации знания как дедуктивно развертываемой системы, в которой из исходных посылок-аксиом выводятся следствия. Наиболее яркой реализацией этого идеала была первая теоретическая система в истории науки — евклидова геометрия.
При сопоставлении способов обоснования знания, господствовавших в средневековой науке, с нормативами исследования, принятыми в науке Нового времени, обнаруживается изменение идеалов и норм доказательности и обоснованности знания. В соответствии с общими мировоззренческими принципами, со сложившимися в культуре своего времени ценностными ориентациями и познавательными установками ученый средневековья различал правильное знание, проверенное наблюдениями и приносящее практический эффект, и истинное знание, раскрывающее символический смысл вещей, позволяющее через чувственные вещи микрокосма увидеть макрокосм, через земные предметы соприкоснуться с миром небесных сущностей. Поэтому при обосновании знания в средневековой науке ссылки на опыт как на доказательство соответствия знания свойствам вещей в лучшем случае означали выявление только одного из многих смыслов вещи, причем далеко не главного смысла.
Становление естествознания в конце XVI — начале XVII в. утвердило новые идеалы и нормы обоснованности знания. В соответствии с новыми ценностными ориентациями и мировоззренческими установками главная цель познания определялась как изучение и раскрытие природ¬


49 | Глава 1. Методология анализа научных революций
ных свойств и связей предметов, обнаружение естественных причин и законов природы. Отсюда в качестве главного требования обоснованности знания о природе было сформулировано требование его экспериментальной проверки. Эксперимент стал рассматриваться как важнейший критерий истинности знания.
Можно показать далее, что уже после становления теоретического естествознания в XVII в. его идеалы и нормы претерпевали существенную перестройку. Вряд ли, например, физик XVII—XIX века удовлетворился бы идеалами квантово-механического описания, в которых теоретические характеристики объекта даются через ссылки на характер приборов, а вместо целостной картины физического мира предлагаются две дополнительные картины, где одна дает пространственно-временное, а другая причинно-следственное описание явлений. Классическая физика и квантово-релятивистская физика — это разные типы научной рациональности, которые находят свое конкретное выражение в различном понимании идеалов и норм исследования.
Наконец, в содержании идеалов и норм научного исследования можно выделить третий уровень, в котором установки второго уровня конкретизируются применительно к специфике предметной области каждой науки (математики, физики, биологии, социальных наук и т. п.).
Например, в математике отсутствует идеал экспериментальной проверки теории, но для опытных наук он обязателен. В физике существуют особые нормативы обоснования ее развитых математизированных теорий. Они выражаются в принципах наблюдаемости, соответствия, инвариантности. Эти принципы регулируют физическое исследование, но они избыточны для наук, только вступающих в стадию теоретизации и математизации.
Современная биология не может обойтись без идеи эволюции и поэтому методы историзма органично включаются в систему ее познавательных установок. Физика же пока не прибегает в явном виде к этим методам. Если для биологии идея развития распространяется на законы живой природы (эти законы возникают вместе со становлением жизни), то физика до последнего времени вообще не ставила проблемы происхождения действующих во Вселенной физических законов. Лишь в последней трети XX в. благодаря развитию теории элементарных частиц в тесной связи с космологией, а также достижениям термодинамики неравновесных систем (концепция И. Пригожина) и синергетики в физику начинают проникать эволюционные идеи, вызывая изменения ранее сложившихся дисциплинарных идеалов и норм.
Специфика исследуемых объектов непременно сказывается на характере идеалов и норм научного познания, и каждый новый тип сис¬


50 | История и философия медицины
темной организации объектов, вовлекаемый в орбиту исследовательской деятельности, как правило, требует трансформации идеалов и норм научной дисциплины.
Но не только спецификой объекта обусловлено их функционирование и развитие. В их системе выражен определенный образ познавательной деятельности, представление об обязательных процедурах, которые обеспечивают постижение истины. Этот образ всегда имеет социокультурную размерность. Он формируется в науке под влиянием социальных потребностей, испытывая воздействие мировоззренческих структур, лежащих в фундаменте культуры той или иной исторической эпохи. Эти влияния определяют специфику обозначенного выше второго уровня содержания идеалов и норм исследования, который выступает базисом для формирования нормативных структур, выражающих особенности различных предметных областей науки. Именно на этом уровне наиболее ясно прослеживается зависимость идеалов и норм науки от культуры эпохи, от доминирующих в ней мировоззренческих установок и ценностей.
Поясним сказанное примером. Когда известный естествоиспытатель XVIII в. Ж. Бюффон знакомился с трактатами натуралиста эпохи Возрождения Альдрованди, он выражал крайнее недоумение по поводу ненаучного способа описания и классификации явлений в его трактатах.
Например, в трактате о змеях Альдрованди наряду со сведениями, которые естествоиспытатели последующих эпох отнесли бы к научному описанию (виды змей, их размножение, действие змеиного яда и т.д.), включал описания чудес и пророчеств, связанных с тайными знаками змеи, сказания о драконах, сведения об эмблемах и геральдических знаках, сведения о созвездиях Змеи, Змееносца, Дракона и связанных с ними астрологических предсказаниях и т. п.1
Такие способы описания были реликтами познавательных идеалов, характерных для культуры средневекового общества. Они были порождены доминирующими в этой культуре мировоззренческими установками, которые определяли восприятие, понимание и познание человеком мира. В системе таких установок познание мира трактовалось как расшифровка смысла, вложенного в вещи и события актом божественного творения. Вещи и явления рассматривались как дуально расщепленные — их природные свойства воспринимались одновременно и как знаки божественного помысла, воплощенного в мире. В соответствии с этими мировоззренческими установками формировались идеалы объяснения и описания, принятые в средневековой науке. Описать вещь или явление значило не только зафиксировать признаки, которые
См.: Фуко М. Слова и вещи. М., 1977.


51 | Глава 1. Методология анализа научных революций
в более поздние эпохи (в науке Нового времени) квалифицировались как природные свойства и качества вещей, но и обнаружить «знаково-символические» признаки вещей, их аналогии, «созвучия» и «перекличку» с другими вещами и событиями Универсума.
Поскольку вещи и явления воспринимались как знаки, а мир трактовался как своеобразная книга, написанная «божьими письменами», постольку словесный или письменный знак и сама обозначаемая им вещь могли быть уподоблены друг другу. Поэтому в описаниях и классификациях средневековой науки реальные признаки вещи часто объединяются в единый класс с символическими обозначениями и языковыми знаками. С этих позиций вполне допустимо, например, сгруппировать в одном описании биологические признаки змеи, геральдические знаки и легенды о змеях, истолковав все это как различные виды знаков, обозначающих некоторую идею (идею змеи), которая вложена в мир божественным помыслом.
Перестройка идеалов и норм средневековой науки, начатая в эпоху Возрождения, осуществлялась на протяжении довольно длительного исторического периода. На первых порах новое содержание облекалось в старую форму, а новые идеи и методы соседствовали со старыми. Поэтому в науке Возрождения мы встречаем наряду с принципиально новыми познавательными установками (требование экспериментального подтверждения теоретических построений, установка на математическое описание природы) и довольно распространенные приемы описания и объяснения, заимствованные из прошлой эпохи.
Показательно, что вначале идеал математического описания природы утверждался в эпоху Возрождения, исходя из традиционных для средневековой культуры представлений о природе как книге, написанной «божьими письменами». Затем эта традиционная мировоззренческая конструкция была наполнена новым содержанием и получила новую интерпретацию: «Бог написал книгу природы языком математики».
Итак, второй блок оснований науки составляют идеалы и нормы исследования. Они образуют целостную систему с достаточно сложной организацией. Эту систему, если воспользоваться аналогией А. Эддингтона, можно рассмотреть как своего рода «сетку метода», которую наука «забрасывает в мир» с тем, чтобы «выудить из него определенные типы объектов». «Сетка метода» детерминирована, с одной стороны, социокультурными факторами, определенными мировоззренческими презумпциями, доминирующими в культуре той или иной исторической эпохи, с другой — характером исследуемых объектов. Это означает, что с трансформацией идеалов и норм меняется «сетка метода» и, следовательно, открывается возможность познания новых типов объектов.


52 | История и философия медицины
Определяя общую схему метода деятельности, идеалы и нормы регулируют построение различных типов теорий, осуществление наблюдений и формирование эмпирических фактов. Они как бы вплавляются, впечатываются во все эти процессы исследовательской деятельности. Исследователь может не осознавать всех применяемых в поиске нормативных структур, многие из которых ему представляются само собой разумеющимися. Он чаще всего усваивает их, ориентируясь на образцы уже проведенных исследований и на их результаты. В этом смысле процессы построения и функционирования научных знаний демонстрируют идеалы и нормы, в соответствии с которыми создавались эти знания.
В системе таких знаний и способов их построения возникают своеобразные эталонные формы, на которые ориентируется исследователь. Так, например, для Ньютона идеалы и нормы организации теоретического знания были выражены евклидовой геометрией, и он создавал свою механику, ориентируясь на этот образец. В свою очередь, ньютоновская механика была своеобразным эталоном для Ампера, когда он поставил задачу создать обобщающую теорию электричества и магнетизма.
Вместе с тем историческая изменчивость идеалов и норм, необходимость вырабатывать новые регулятивы исследования порождает потребность в их осмыслении и рациональной экспликации. Результатом такой рефлексии над нормативными структурами и идеалами науки выступают методологические принципы, в системе которых описываются идеалы и нормы исследования.
Философские основания науки
В системе оснований науки, наряду с научной картиной мира, идеалами и нормами исследования, можно выделить еще один, чрезвычайно важный компонент — философские основания науки.
В западных методологических исследованиях длительное доминирование позитивистской традиции почти исключило из сферы методологического анализа проблему философских оснований науки.
Лишь в альтернативных позитивизму исследованиях, а затем и в постпозитивистской философии науки была реабилитирована проблема функций философии в развитии научного знания.
Наиболее значительные школы и концепции отказывались от представлений о строгой демаркации между философией и наукой, подчеркивая включенность философских идей и принципов в контекст научного поиска.


53 | Глава 1. Методология анализа научных революций
Как отмечал известный историк науки А. Койре, история научной мысли учит нас, что, во-первых, она никогда не была полностью отделена от философской мысли; во-вторых, великие научные революции всегда определялись изменением философских концепций; в-третьих, научная мысль развивалась не в вакууме: это развитие всегда происходило в рамках определенных идей, фундаментальных принципов, наделенных аксиоматической очевидностью, которые, как правило, считались принадлежащими собственно философии1.
Сопоставления различных исторических этапов взаимодействия философии и науки и учет социокультурного контекста этого взаимодействия выявлял новые аспекты проблемы. Возникали вопросы: как и почему возможны эвристические функции философии в научном познании и как влияет философия на процесс принятия новых научных знаний культурой. Поиск ответа на эти вопросы был связан с принципиально важным различением философии в целом и особой ее части, которая образует философские основания науки. Этот поиск привел также к постановке вопроса о культурно-исторической размерности философских оснований.
Включение научного знания в культуру всегда предполагает его философское обоснование. Оно осуществляется посредством философских идей и принципов, которые обосновывают онтологические постулаты науки, а также ее идеалы и нормы.
Характерным в этом отношении примером может служить обоснование Фарадеем материального статуса электрических и магнитных полей ссылками на философский принцип единства материи и силы2.
Не менее показательно обоснование Н. Бором нормативов квантово-механического описания. Решающую роль здесь сыграла аргументация Н. Бора, в частности его соображения о принципиальной “макро- скопичности” познающего субъекта. Исходя из анализа процесса познания как деятельности, характер которой обусловлен природой и спецификой познавательных средств, Бор обосновывал принцип описания, получивший впоследствии название принципа относительности описания объекта к средствам наблюдения.
Как правило, в фундаментальных областях исследования развитая наука имеет дело с объектами, еще не освоенными ни в производстве, ни в обыденном опыте (иногда практическое освоение таких объектов осуществляется даже не в ту историческую эпоху, в которую они были открыты). Для обыденного здравого смысла эти объекты могут быть не¬
1 Койре А. Очерки истории философской мысли. М., 1985. С. 14, 15.
2 См.: Фарадей М. Экспериментальные исследования по электричеству. М.; Л., 1959. Т. 2. С. 400,401.


54 | История и философия медицины
привычными и непонятными. Знания о них и методы получения таких знаний могут существенно не совпадать с нормативами и представлениями о мире обыденного познания соответствующей исторической эпохи. Поэтому научные картины мира (схема объекта), а также идеалы и нормативные структуры науки (схема метода) не только в период их формирования, но и в последующие периоды перестройки нуждаются в своеобразной стыковке с господствующим мировоззрением той или иной исторической эпохи, с категориями ее культуры. Такую “стыковку” обеспечивают философские основания науки. В их состав входят, наряду с обосновывающими постулатами, также идеи и принципы, которые обеспечивают эвристику поиска. Эти принципы обычно целена- правляют перестройку нормативных структур науки и картин реальности, а затем применяются для обоснования полученных результатов — новых онтологий и новых представлений о методе.
Постоянный выход науки за рамки предметных структур, осваиваемых в исторически сложившихся формах производства и обыденного опыта, ставит проблему категориальных оснований научного поиска.
Любое познание мира, в том числе и научное, в каждую историческую эпоху осуществляется в соответствии с определенной “сеткой” категорий, которые фиксируют определенный способ членения мира и синтеза его объектов.
В процессе своего исторического развития наука изучала различные типы системных объектов: от составных предметов до сложных самораз- вивающихся систем, осваиваемых на современном этапе цивилизационного развития.
Каждый тип системной организации объектов требовал категориальной сетки, в соответствии с которой затем происходит развитие конкретно-научных понятий, характеризующих детали строения и поведения данных объектов. Например, при освоении простых систем можно считать, что части аддитивно складываются в целое, причинность понимать в лапласовском смысле и отождествлять с необходимостью, вещь и процесс рассматривать как внеположенные характеристики реальности, представляя вещь как относительно неизменное тело, а процесс — как движение тел.
Именно это содержание вкладывалось в категории части и целого, причинности и необходимости, вещи и процесса естествознанием XVII- XVIII вв., которое было ориентировано главным образом на описание и объяснение механических объектов, представляющих собой простые системы.
Но как только наука переходит к освоению сложных систем, в ткань научного мышления должна войти новая категориальная канва. Пред¬


55 | Глава 1. Методология анализа научных революций
ставления о соотношении категорий части и целого должны включить идею о несводимости целого к сумме частей. Важную роль начинает играть категория случайности, трактуемая не как нечто внешнее по отношению к необходимости, а как форма ее проявления и дополнения.
Предсказание поведения больших систем требует также использования категорий потенциально возможного и действительного. Новым содержанием наполняются категории “качество”, “вещь”. Если, например, в период господства представлений об объектах природы как простых механических системах вещь представлялась в виде неизменного тела, то теперь выясняется недостаточность такой трактовки, требуется рассматривать вещь как своеобразный процесс, воспроизводящий определенные устойчивые состояния и в то же время изменчивый в ряде своих характеристик (сложная система может быть понята только как динамический процесс, когда в массе случайных взаимодействий ее элементов воспроизводятся некоторые свойства, характеризующие целостность системы).
Первоначально, когда естествознание только приступило к изучению сложных систем, оно пыталось рассмотреть их по образу уже изученных объектов, т.е. простых систем. Например, в физике долгое время пытались представить твердые тела, жидкости и газы как чисто механическую систему молекул. Но уже с развитием термодинамики выяснилось, что такого представления недостаточно. Постепенно начало формироваться убеждение, что в термодинамических системах случайные процессы являются не чем-то внешним по отношению к системе, а внутренней существенной характеристикой, определяющей ее состояние и поведение. Но особенно ярко проявилась неадекватность подхода к объектам физической реальности только как к простым системам с развитием квантовой физики. Оказалось, что для описания процессов микромира и обнаружения их закономерностей необходим иной, более богатый категориальный аппарат, чем тот, которым пользовалась классическая физика. Потребовалось диалектически связать категории необходимости и случайности, наполнить новым содержанием категорию причинности (пришлось отказаться от сведения причинности к лапласовскому детерминизму), активно использовать при описании состояний микрообъекта категорию потенциально возможного1.
Если в культуре не сложилась категориальная система, соответствующая новому типу объектов, то последние будут восприниматься через неадекватную сетку категорий, что не позволит науке раскрыть их суще¬
1 См.: Введение, 3-й сюжет.


56 | История и философия медицины
ственные характеристики. Адекватная объекту категориальная структура должна быть выработана заранее, как предпосылка и условие познания и понимания новых типов объектов. Но тогда возникает вопрос: как она формируется и появляется в науке? Ведь прошлая научная традиция может не содержать категориальную матрицу, обеспечивающую исследование принципиально новых (по сравнению с уже познанными) предметов. Что же касается категориального аппарата обыденного мышления, то, поскольку он складывается под непосредственным влиянием предметной среды, уже созданной человеком, он часто оказывается недостаточным для целей научного познания, так как изучаемые наукой объекты могут радикально отличаться от фрагментов освоенного в производстве и обыденном опыте предметного мира.
Задача выработки категориальных структур, обеспечивающих выход за рамки традиционных способов понимания и осмысления объектов, во многом решается благодаря философскому познанию.
Философия способна генерировать категориальные матрицы, необходимые для научного исследования, до того, как последнее начинает осваивать соответствующие типы объектов. Развивая свои категории, философия тем самым готовит для естествознания и социальных наук своеобразную предварительную программу их будущего понятийного аппарата. Применение развитых в философии категорий в конкретнонаучном поиске приводит к новому обогащению категорий и развитию их содержания. Но для фиксации этого нового содержания опять-таки нужна философская рефлексия над наукой, выступающая как особый аспект философского постижения действительности, в ходе которого развивается категориальный аппарат философии.
Но тогда возникает вопрос о природе и истоках прогностических функций философии по отношению к специальному научному исследованию. Это вопрос о том, как возможно систематическое порождение в философском познании мира идей, принципов и категорий, часто избыточных для описания фрагментов уже освоенного человеком предметного мира, но необходимых для научного изучения и практического освоения объектов, с которыми сталкивается цивилизация на последующих этапах своего развития.
Уже простое сопоставление истории философии и истории естествознания дает весьма убедительные примеры прогностических функций философии по отношению к специальным наукам. Как уже сказано выше, кардинальная для естествознания идея атомистики первоначально возникла в философских системах Древнего мира, а затем развивалась внутри различных философских школ до тех пор, пока естествознание и техника не достигли необходимого уровня, который позволил


57 | Глава 1. Методология анализа научных революций
превратить предсказание философского характера в естественнонаучный факт.
Можно показать далее, что многие черты категориального аппарата, развитого в философии Г. Лейбница, ретроспективно предстают как относящиеся к сложным системам, хотя в практике и естественнонаучном познании этой исторической эпохи осваивались преимущественно простые (механические) системы (в естествознании XVII столетия доминирует механическая картина мира, которая переносит на всю природу схему строения и функционирования механических систем).
Лейбниц в своей монадологии развивает идеи, во многом альтернативные механическим концепциям. Эти идеи, касающиеся проблемы взаимоотношения части и целого, несиловых взаимодействий, связей между причинностью, потенциальной возможностью и действительностью, обнаруживают удивительное созвучие с некоторыми концепциями и моделями современной космологии и физики элементарных частиц.
Фридмонная и планкеонная космологические модели вводят такие представления о соотношении части и целого, которые во многом перекликаются с картиной взаимоотношения монад (каждый фридмон для внешнего наблюдателя — частица, для внутреннего — Вселенная). В плане созвучия лейбницевским идеям можно интерпретировать также развиваемые X. Эвертом, Дж. Уилером, Б. де Витом концепции ветвящихся миров1, современные представления о частицах микромира как содержащих в себе в потенциально возможном виде все другие частицы, понимание микрообъектов как репрезентирующих мегамир и ряд других современных физических представлений.
Высказываются вполне обоснованные мнения о том, что концепция монадности становится одной из фундаментальных для современной физики, которая подошла к такому уровню исследования субстанции, когда выявляемые фундаментальные объекты оказываются “элементарными” не в смысле бесструктурности, а в том смысле, что изучение их природы обнаруживает некоторые свойства и характеристики мира в целом. Это, конечно, не означает, что современная физика при разработке
1 Эволюция целостной Вселенной рассматривается в рамках этой концепции как своеобразное ветвление из одного ствола множества миров, которые существуют как бы параллельно друг другу и не взаимодействуют между собой в энергетическом и силовом плане, но вместе с тем взаимно дополняют друг друга как особые квантовые состояния целостной Вселенной (подробнее о физическом и философском смысле концепции «ветвящихся миров» см., например: Мицкевич Н.В. Космология, релятивистская астрофизика и физика элементарных частиц // Философские проблемы астрономии XX века. М., 1976. С. 101-104; Крымский С.Б., Кузнецов В. И. Мировоззренческие категории в современном естествознании. Киев, 1983. С. 88-120).


58 | История и философия медицины
таких представлений сознательно ориентировалась на философию Лейбница. Рациональные моменты последней были вплавлены в систему объективно-идеалистической концепции мира, и можно сказать только то, что в ней были угаданы реальные черты диалектики сложных системных объектов. Но все эти догадки Лейбница, бесспорно, оказали влияние на последующее развитие философской мысли. Предложенные им новые трактовки содержания философских категорий внесли вклад в их историческое развитие, и в этом аспекте уже правомерно говорить об опосредованном (через историю философии и всей культуры) влиянии лейбницевского творчества на современность.
Наконец, рассматривая проблему прогностических функций философии по отношению к специальному научному исследованию, можно обратиться к фундаментальным для нынешней науки представлениям о саморазвивающихся объектах, категориальная сетка для осмысления которых разрабатывалась в философии задолго до того, как они стали предметом естественнонаучного исследования. Именно в философии первоначально была обоснована идея существования таких объектов в природе, и были развиты принципы историзма, требующие подходить к объекту с учетом его предшествующего развития и способности к дальнейшей эволюции.
Естествознание приступило к исследованию объектов, учитывая их эволюцию, только в XIX столетии. С внешней стороны они изучались в этот период зарождающейся палеонтологией, геологией и биологическими науками. Теоретическое же исследование, направленное на изучение законов исторически развивающегося объекта, пожалуй, впервые было дано в учении Ч. Дарвина о происхождении видов. Показательно, что в философских исследованиях к этому времени уже был развит категориальный аппарат, необходимый для теоретического осмысления саморазвивающихся объектов как особого типа сложных систем. Наиболее весомый вклад в разработку этого аппарата был внесен Гегелем.
Гегель не имел в своем распоряжении достаточного естественнонаучного материала для разработки системных представлений о развитии. Но он выбрал в качестве исходного объекта анализа историю человеческого мышления, реализовавшуюся в таких формах культуры, как философия, искусство, правовая идеология, нравственность и т. д. Этот предмет анализа был представлен Гегелем как саморазвитие абсолютной идеи. Он анализировал развитие этого объекта (идеи) по следующей схеме: объект порождает “свое иное”, которое затем начинает взаимодействовать с породившим его основанием и, перестраивая его, формирует новое целое.


59 | Глава 1. Методология анализа научных революций
Распространив эту схему развивающегося понятия на любые объекты (поскольку они трактовались как инобытие идеи), Гегель, хотя и в спекулятивной форме, выявил некоторые особенности развивающихся систем: их способность, развертывая исходное противоречие, заключенное в их первоначальном зародышевом состоянии, наращивать все новые уровни организации и перестраивать при появлении каждого нового уровня сложное целое системы.
Сетка категорий, развитая в гегелевской философии на базе этого понимания, может быть расценена как сформулированный в первом приближении категориальный аппарат, который позволял осваивать объекты, относящиеся к типу саморазвивающихся систем.
Итак, сопоставление истории философии и истории естествознания позволяет констатировать, что философия обладает прогностическими возможностями по отношению к естественнонаучному поиску, заранее вырабатывая необходимые для него категориальные структуры.
Но тогда возникает вопрос: каковы механизмы, обеспечивающие такую разработку категорий? Ответ на него предполагает выяснение функций философии в динамике культуры, ее роли в перестройке оснований конкретно-исторических типов культуры. Эти функции связаны с потребностями в осмыслении и критическом анализе универсалий культуры1.
В развитии общества периодически возникают кризисные эпохи, когда прежняя исторически сложившаяся и закрепленная традицией “категориальная модель мира” перестает обеспечивать трансляцию нового опыта, сцепление и взаимодействие необходимых обществу видов деятельности. В такие эпохи традиционные смыслы универсалий культуры утрачивают функцию мировоззренческих ориентиров для массового сознания. Они начинают критически переоцениваться, и общество вступает в полосу интенсивного поиска новых жизненных смыслов и ценностей, призванных ориентировать человека, восстановить утраченную “связь времен”, воссоздать целостность его жизненного мира.
В деятельности по выработке этих новых ценностей и мировоззренческих ориентиров философия играет особую роль.
Чтобы изменить прежние жизненные смыслы, закрепленные традицией в универсалиях культуры, а значит, и в категориальных структурах сознания данной исторической эпохи, необходимо вначале эксплицировать их, сопоставить с реалиями бытия и критически осмыслить их как целостную систему. Из неосознанных, неявно функционирующих
1 О роли мировоззренческих универсалий как базисных ценностей культуры, их функционировании в качестве своего рода генов социальной жизни см. Введение. Сюжет 3. Подробнее см.: Степин В.С. Цивилизация и культура. СПб., 2011. С. 61-78.


60 | История и философия медицины
категориальных структур человеческого понимания и деятельности универсалии культуры должны превратиться в особые предметы критического рассмотрения, они должны стать категориальными формами, на которые направлено сознание. Именно такого рода рефлексия над основаниями культуры и составляет важнейшую задачу философского познания.
Необходимость такой рефлексии вызвана не чисто познавательным интересом, а реальными потребностями в поиске новых мировоззренческих ориентаций, в выработке и обосновании новых, предельно общих программ человеческой жизнедеятельности. Философия, эксплицируя и анализируя смыслы универсалий культуры, выступает в этой деятельности как теоретическое ядро мировоззрения.
Выявляя мировоззренческие универсалии, философия выражает их в понятийно-логической форме, в виде философских категорий. В процессе философской экспликации и анализа происходит определенное упрощение и схематизация универсалий культуры. Когда они выражаются посредством философских категорий, то в последних акцент сделан на понятийно-логическом способе постижения мира, при этом во многом элиминируются аспекты переживания мира, остается в тени определенный личностный смысл, вкладываемый людьми в универсалии культуры при их усвоении.
Процесс философского осмысления мировоззренческих структур, лежащих в основании культуры, содержит несколько уровней рефлексии, каждому из которых соответствует свой тип знаний и свой способ оформления философских категорий. Их становление в качестве понятий, где в форме дефиниций отражены наиболее общие свойства, связи и отношения объектов, представляет собой результат довольно сложного развития философских знаний. Это как бы высший уровень философской рационализации оснований культуры, осуществляемый, как правило, в рамках профессиональной философской деятельности. Но прежде чем возникают такие формы категориального аппарата философии, философское мышление должно выделить и зафиксировать в огромном многообразии культурных феноменов их общие категориальные смыслы.
Рациональная экспликация этих смыслов часто начинается со своеобразного улавливания общности в качественно различных областях человеческой культуры, с понимания их единства и целостности. Поэтому первичными формами бытия философских категорий как рационализации универсалий культуры выступают не столько понятия, сколько смыслообразы, метафоры и аналогии.
В истоках формирования философии эта особенность прослеживается весьма отчетливо. Даже в относительно развитых философских си¬


61 | Глава 1. Методология анализа научных революций
стемах античности многие фундаментальные категории несут на себе печать символического и метафорически образного отражения мира (“Огнелогос” Гераклита, “Нус” Анаксагора и т. д.). В еще большей степени это характерно для древнеиндийской и древнекитайской философии. Здесь в категориях, как правило, вообще не отделяется понятийная конструкция от смыслообразной основы. Идея выражается не столько в понятийной, сколько в художественно-образной форме, и образ — главный способ постижения истины бытия. “Никто не может дать определения дхармы. Ее переводят и как “закон” и как “элементы бытия”, которых насчитывают от 45 до 100. У каждого существа своя дхарма — всеобщая и единичная (сущность неотделима от явления). Вы не найдете двух одинаковых определений дао у Лао-цзы, двух одинаковых толкований женъ или ли у Конфуция — он определял ли в зависимости от того, кто из учеников обращался к нему с вопросом”1.
В процессе философского рассуждения эти символические и метафорические смыслы категорий играли не меньшую роль, чем собственно понятийные структуры. Так, в гераклитовской характеристике души как метаморфозы огня выражена не только идея вторичности духа по отношению к материальной субстанции, составляющей основу мироздания, но и целый ряд обрамляющих эту идею конкретных смыслов, которые позволяли рассуждать о совершенных и несовершенных душах как в разной степени выражающих стихию огня. Согласно Гераклиту, огненный компонент души — это ее логос, поэтому огненная (сухая) душа самая мудрая, а увлажнение души ведет к утрате логоса (у пьяного душа увлажняется и он теряет разумность)2.
Однако не следует думать, что по мере развития философии в ней исчезают символический и метафорический способы мышления о мире и все сводится к строго понятийным формам рассуждения. И причина не только в том, что в любом человеческом познании, включая области науки, подчиненные, казалось бы, самым строгим логическим стандартам, обязательно присутствует наглядно-образная компонента, но и в том, что сама природа философии как теоретического ядра мировоззрения требует от нее постоянного обращения к наиболее общим мировоззренческим каркасам культуры, которые необходимо уловить и выявить, чтобы сделать предметом философского рассуждения. Отсюда вытекает и неустра- няемая неопределенность в использовании философской терминологии, включенность в ткань философского рассуждения образов, метафор и аналогий, посредством которых высвечиваются категориальные струк¬
1 Григорьева Т.А. Японская художественная традиция. С. 75, 76.
2 Гераклит. Фрагменты Гераклита // Материалисты Древней Греции. М., 1955. С. 48, 51,52.


62 | История и философия медицины
туры, пронизывающие все многообразие культурных форм. Когда, например, Гегель в “Науке логики” пытается обосновать категорию “химизм” как характеристику особого типа взаимодействия, составляющего некоторую стадию развития мира, то он прибегает к весьма необычным аналогиям. Он говорит о химизме не только как о взаимодействии химических элементов, но и как о характеристике атмосферных процессов, которые имеют “больше природу физических, чем химических элементов”, об отношениях полов в живой природе, об отношениях любви и дружбы1. Гегель во всех этих явлениях пытается обнаружить некоторую общую схему взаимодействия, в которой взаимодействующие полюса выступают как равноправные. И чтобы обосновать всеобщность и универсальность этой схемы, представить ее в категориальной форме, он обязан был выявить ее действие в самых отдаленных и на первый взгляд не связанных между собой областях действительности.
Сложный процесс философской экспликации универсалий культуры в первичных формах может осуществляться не только в сфере профессиональной философской деятельности, но и в других сферах духовного освоения мира. Литература, искусство, художественная критика, политическое и нравственное сознание, обыденное мышление, сталкивающееся с проблемными ситуациями мировоззренческого масштаба, — все это области, в которые может быть вплавлена философская рефлексия и в которых могут возникать в первичной образной форме философские экспликации универсалий культуры. В принципе на этой основе могут развиваться достаточно сложные и оригинальные комплексы философских идей.
В произведениях великих писателей может быть разработана и выражена в материале и языке литературного творчества даже целостная философская система, сопоставимая по своей значимости с концепциями великих творцов философии (известным примером в этом плане является литературное творчество Л. Н. Толстого и Ф.М. Достоевского). Но, несмотря на всю значимость и важность такого рода первичных “философем”, рациональное осмысление оснований культуры в философии не ограничивается только этими формами. На их основе философия затем вырабатывает более строгий понятийный аппарат, где категории культуры уже определяются в своих наиболее общих и существенных признаках.
Таким путем универсалии культуры превращаются в рамках философского анализа в своеобразные идеальные объекты (связанные в систему), с которыми уже можно проводить особые мысленные экспери¬
См.: Гегель Г.В.Ф. Наука логики. М., 1972. Т. 3. С. 117, 118.


63 | Глава 1. Методология анализа научных революций
менты. Тем самым открывается возможность для внутреннего теоретического движения в поле философских проблем, результатом которого может стать формирование принципиально новых категориальных смыслов, выходящих за рамки исторически сложившихся и впечатанных в ткань наличной социальной действительности мировоззренческих оснований культуры.
В этой работе на двух полюсах — имманентного теоретического движения и постоянной экспликации реальных смыслов предельных оснований культуры — реализуется основное предназначение философии в культуре: понять не только, каков в своих глубинных основаниях наличный человеческий мир, но и каким он может и должен быть.
Показательно, что само возникновение философии как особого способа познания мира приходится на период одного из наиболее крутых переломов в социальном развитии — перехода от доклассового общества к классовому, когда разрыв традиционных родоплеменных связей и крушение соответствующих мировоззренческих структур, воплощенных в мифологии, потребовали формирования новых мировоззренческих ориентаций.
Философия всегда активно участвует в выработке новых мировоззренческих идей. Рационализируя основания культуры, она осуществляет “прогнозирование” и “проектирование” возможных изменений в ее основаниях. Уже само рациональное осмысление категорий культуры, которые функционируют в обыденном мышлении как неосознанные структуры, определяющие видение и переживание мира, — достаточно ответственный шаг. В принципе, для того чтобы жить в рамках традиционно сложившегося образа жизни, необязательно анализировать соответствующий ему образ мира, репрезентированный категориями культуры. Достаточно его просто усвоить в процессе социализации. Осмысление же этого образа и его оценка уже ставят проблему возможной его модификации, а значит, и возможности другого образа мира и образа жизни, т. е. выхода из сложившегося состояния культуры в иное состояние.
Философия, осуществляя свою познавательную работу, всегда предлагает человечеству некоторые возможные варианты его жизненного мира. И в этом смысле она обладает прогностическими функциями. Конечно, не во всякой системе философских построений эти функции реализуются с необходимой полнотой. Это зависит от социальной ориентации философской системы, от типа общества, который создает предпосылки для развертывания в философии моделей “возможных” миров. Такие модели формируются за счет постоянной генерации в системе философского знания новых категориальных структур, которые обеспе¬


64 | История и философия медицины
чивают новое видение как объектов, преобразуемых в человеческой деятельности, так и самого субъекта деятельности, его ценностей и целей. Эти видения часто не совпадают с фрагментами модели мира, представленной универсалиями культуры соответствующей исторической эпохи, и выходят за рамки традиционных, лежащих в основании данной культуры способов миросозерцания и миропонимания.
Генерация в системе философского познания новых категориальных моделей мира осуществляется за счет постоянного развития философских категорий. Можно указать на два главных источника, обеспечивающих это развитие. Во-первых, рефлексия над различными феноменами культуры (материальной и духовной) и выявление реальных изменений, которые происходят в категориях культуры в ходе исторического развития общества. Во-вторых, установление содержательно-логических связей между философскими категориями, их взаимодействие как элементов развивающейся системы, когда изменение одного элемента приводит к изменению других.
Первый источник связан с обобщением опыта духовного и практического освоения мира. Он позволяет не только сформировать философские категории как рационализацию универсалий человеческой культуры (категорий культуры), но и постоянно обогащать их содержание за счет философского анализа научных знаний, естественного языка, искусства, нравственных проблем, политического и правового сознания, феноменов предметного мира, освоенного человеческой деятельностью, а также рефлексии философии над собственной историей. Второй источник основан на применении аппарата логического оперирования с философскими категориями как с особыми идеальными объектами, что позволяет за счет “внутреннего движения” в поле философских проблем и выявления связей между категориями выработать их новые определения.
Развитие философского знания осуществляется во взаимодействии этих двух источников. Наполнение категорий новым содержанием за счет рефлексии над основаниями культуры выступает предпосылкой для каждого последующего этапа внутритеоретического развития категориального аппарата философии. Благодаря такому развитию во многом обеспечивается формирование в философии нестандартных категориальных моделей мира.
Уже в начальной фазе своей истории философское мышление продемонстрировало целый спектр таких моделей. Например, решая проблему части и целого, единого и множественного, античная философия прослеживает все логически возможные варианты: мир делится на части до определенного предела (атомистика Левкиппа, Демокрита, Эпику¬


65 | Глава 1. Методология анализа научных революций
ра), мир беспредельно делим (Анаксагор), мир вообще неделим (элеа- ты). Причем последнее решение совершенно отчетливо противоречит стандартным представлениям здравого смысла. Характерно, что логическое обоснование этой концепции выявляет не только новые, необычные с точки зрения здравого смысла аспекты категорий части и целого, но и новые аспекты категорий “движение”, “пространство”, “время” (апории Зенона).
Здесь впервые были поставлены проблемы, к которым потом не раз возвращалась научная мысль разных эпох. В частности, парадокс «летящая стрела» заново возник более чем через две тысячи лет после Зенона, в эпоху становления механики, возник как научная проблема: если тело движется под действием силы, значит, оно имеет скорость в каждой точке пространства в каждый момент времени. Но скорость — это путь, деленный на время. А если путь стягивается в точку, то он равен нулю. А ноль, деленный на любую величину, даст ноль. Значит, скорость движущегося тела в точке равна нулю, то есть движущееся тело покоится в каждой точке. Решение этой проблемы и обоснование понятия мгновенной скорости не имело предпосылок в предыдущие эпохи. Но в период построения классической механики эти предпосылки созрели. И решение проблемы было найдено на путях разработки концепции бесконечно малых и создания дифференциального и интегрального исчисления.
Конструктивный проблемный смысл содержался и в апории Зенона, получившей название «Дихотомия». Она гласила, что невозможно пройти какой-либо путь от начала до конца. Для этого нужно пройти его половину, потом половину половины, потом половину оставшейся половины и так до бесконечности. Когда в XIX веке математика активно создавала неэвклидовы геометрии и приступила к исследованию бесконечных множеств, выяснилось, что рассуждение Зенона ставит сложную проблему соотношения бесконечных множеств, одно из которых является подмножеством другого. Любой путь представляет собой некоторый отрезок, состоящий из бесконечного числа точек, половина этого пути — тоже отрезок, состоящий из бесконечного числа точек. Как сравнивать бесконечности? Имеет ли смысл понятие «множество всех множеств»? Все эти проблемы обсуждались великими математиками Г. Кантором, Г. Фреге, знаменитыми логиками и философами Б. Расселом. А. Уайтхедом и др. Математика и логика к этому времени уже создали средства для решения этих проблем. В первом приближении таким решением стала теория типов бесконечных множеств.
Философское познание выступает как особое самосознание культуры, которое активно воздействует на ее развитие. Генерируя теоретическое ядро нового мировоззрения, философия тем самым вводит новые


66 | История и философия медицины
представления о желательном образе жизни, который предлагает человечеству. Обосновывая эти представления в качестве ценностей, она функционирует как идеология. Но вместе с тем ее постоянная интенция на выработку новых категориальных смыслов, постановка и решение проблем, многие из которых на данном этапе социального развития оправданы преимущественно имманентным теоретическим развитием философии, сближают ее со способами научного мышления.
Историческое развитие философии постоянно вносит мутации в культуру, формируя новые варианты, новые потенциально возможные линии динамики культуры. Если общество рассматривать как социальный организм, а мировоззренческие универсалии как гены этого организма, то философия может быть уподоблена генетической инженерии, которая конструирует геномы будущих возможных форм социальной жизни.
Многие выработанные философией идеи транслируются в культуре как своеобразные “дрейфующие гены”, которые в определенных условиях социального развития получают свою мировоззренческую актуализацию. В этих ситуациях они могут стимулировать разработку новых оригинальных философских концепций, которые затем могут конкретизироваться в философской публицистике, эссеистике, литературной критике, нравственных доктринах, политических и религиозных учениях и т. д. Таким путем философские идеи могут обрести статус мировоззренческих оснований того или иного исторически конкретного типа культуры. С высот философской абстракции они погружаются в основание культуры и становятся ее новыми мировоззренческими универсалиями.
В историческом развитии культуры можно обнаружить ситуации, когда эта роль философских идей в становлении новых социокультурных реалий прослеживается в явном виде. Показательным примером может служить использование идей известного английского философа Д. Локка творцами американской конституции. Эти идеи (правовое равенство людей, разделение властей, права человека) были сформулированы Локком задолго до создания конституции США. Они около столетия транслировались в новоевропейской культуре, прежде чем обрели свою актуализацию в эпоху борьбы за независимость североамериканских колоний Британии и образования США. Породив новые принципы правовой регуляции общества, философские идеи трансформировались в установки правового сознания, в новые смыслы соответствующих мировоззренческих универсалий, программирующих деятельность и поведение людей.
Генерируя категориальные модели возможных человеческих миров, философия в этом процессе попутно вырабатывает и категориальные схемы, способные обеспечить постижение объектов принципиально но¬


67 | Глава 1. Методология анализа научных революций
вой системой организации по сравнению с теми, которые осваивает практика соответствующей исторической эпохи.
Тем самым создаются важные предпосылки для становления науки в собственном смысле слова и для ее дальнейшего исторического развития.
Поэтому в периоды перестройки научных онтологий и норм исследования философский анализ служит целенаправляющей методологии поиска. И через философское обоснование эти новые онтологии и нормы науки согласуются с принятыми и доминирующими в культуре мировоззренческими ориентациями.
Но совпадение философской эвристики и философского обоснования не является обязательным. Может случиться, что в процессе формирования новых представлений исследователь использует одни философские идеи и принципы, а затем развитые им представления получают другую философскую интерпретацию, и только так они обретают признание и включаются в культуру. Таким образом, философские основания науки гетерогенны. Они допускают вариации философских идей и категориальных смыслов, применяемых в исследовательской деятельности.
Философские основания науки не следует отождествлять с общим массивом философского знания. Из большого поля философской проблематики и вариантов ее решений, возникающих в культуре каждой исторической эпохи, наука использует в качестве обосновывающих структур лишь некоторые идеи и принципы.
Формирование и трансформация философских оснований науки требует не только философской, но и специальной научной эрудиции исследователя (понимания им особенностей предмета соответствующей науки, ее традиций, ее образцов деятельности и т. п.). Оно осуществляется путем выборки и последующей адаптации идей, выработанных в философском анализе, к потребностям определенной области научного познания, что приводит к конкретизации исходных философских идей, их уточнению, возникновению новых категориальных смыслов, которые после вторичной рефлексии эксплицируются как новое содержание философских категорий. Весь этот комплекс исследований на стыке между философией и конкретной наукой осуществляется совместно философами и учеными-специалистами в данной науке. В настоящее время этот особый слой исследовательской деятельности обозначен как философия и методология науки. В историческом развитии естествознания особую роль в разработке проблематики, связанной с формированием и развитием философских оснований науки, сыграли выдающиеся естествоиспытатели и математики, соединившие в своей деятельности кон¬


68 | История и философия медицины
кретно-научные и философские исследования (Р. Декарт, И. Ньютон, Г. Лейбниц, А. Эйнштейн, Н. Бор, Н. Винер, В. Вернадский и др.).
Гетерогенность философских оснований не исключает их системной организации. В них можно выделить, по меньшей мере, две взаимосвязанные подсистемы: во-первых, онтологическую, представленную сеткой категорий, которые служат матрицей понимания и познания исследуемых объектов (категории “вещь”, “свойство”, “отношение”, “процесс”, “состояние”, “причинность”, “необходимость”, “случайность”, “пространство”, “время” и т.п.), во-вторых, эпистемологическую, выраженную категориальными схемами, которую характеризуют познавательные процедуры и их результат (понимание истины, метода, знания, объяснения, доказательства, теории, факта и т. п.).
Обе подсистемы исторически развиваются в зависимости от типов объектов, которые осваивает наука, и от эволюции нормативных структур, обеспечивающих освоение таких объектов. Развитие философских оснований выступает необходимой предпосылкой экспансии науки на новые предметные области.
Основания науки предстают особым звеном, которое одновременно принадлежит и к внутренней структуре науки и к ее инфраструктуре, определяющей связь науки с культурой с учетом их исторического развития. Их трансформация выступает главным признаком научных революций.
Научные революции как изменение стратегий исследования. Типология научных революций
Основания науки обеспечивают рост знания до тех пор, пока общие черты системной организации изучаемых объектов учтены в картине мира, а методы освоения этих объектов соответствуют сложившимся идеалам и нормам исследования.
Но по мере развития науки она может столкнуться с принципиально новыми типами объектов, требующими иного видения реальности по сравнению с тем, которое предполагает сложившаяся картина мира. Новые объекты могут потребовать и изменения схемы метода познавательной деятельности, представленной системой идеалов и норм исследования. В этой ситуации рост научного знания предполагает перестройку оснований науки. Она может осуществляться в двух вариантах: а) как революция, связанная с трансформацией специальной картины мира без глубинных и кардинальных изменений идеалов и норм исследования, б) как революция, в период которой вместе с картиной мира радикально меняются как идеалы и нормы науки, так и ее философские основания.


69 | Глава 1. Методология анализа научных революций
Первый вариант можно обозначить как локальную научную революцию, второй — как глобальную революцию. Соответственно этим вариантам можно выделить два типа научных революций: а) локальные научные революции и б) глобальные научные революции.
В истории естествознания можно обнаружить образцы обеих ситуаций интенсивного роста знаний. Примером первой из них может служить переход от механической к электродинамической картине мира, осуществленный в физике последней четверти XIX столетия в связи с построением классической теории электромагнитного поля. Этот переход, хотя и сопровождался довольно радикальной перестройкой видения физической реальности, существенно не менял познавательных установок классической физики (сохранилось понимание объяснения как поиска субстанциональных оснований объясняемых явлений и жестко детерминированных связей между явлениями; из принципов объяснения и обоснования элиминировались любые указания на средства наблюдения и операциональные структуры, посредством которых выявляется сущность исследуемых объектов и т. д.). Изменения касались только интерпретации субстанциональных оснований объяснения. Объяснения, базирующиеся на принципе дальнодействия были заменены объяснениями, основанными на принципе близкодействия.
Примером второй ситуации может служить история квантово-релятивистской физики, характеризовавшаяся перестройкой не только научной картины мира, но и классических идеалов объяснения, описания, обоснования и организации знаний, а также соответствующих философских оснований науки.
Новая картина исследуемой реальности и новые нормы познавательной деятельности, утверждаясь в некоторой науке, затем могут оказать революционизирующее воздействие на другие науки. В этой связи можно выделить два пути перестройки оснований исследования: 1) за счет внутри- дисциплинарного развития знаний, 2) за счет междисциплинарных связей, «прививки» парадигмальных установок одной науки на другую.
Оба эти пути в реальной истории науки как бы накладываются друг на друга, поэтому в большинстве случаев правильнее говорить о доминировании одного из них в каждой из наук на том или ином этапе ее исторического развития.
Научные революции во внутридисциплинарных
и междисциплинарных исследованиях
Началом внутридисциплинарных революций обычно являются трудности в объяснении новых фактов, приводящие к парадоксам и проблемным ситуациям в науке.


70 | История и философия медицины
Чаще всего наука включает в исследование новые объекты, сама того не замечая, через эмпирическое изучение новых явлений либо в процессе решения специальных теоретических задач.
Если объекты, относительно которых эмпирическое исследование формирует фактофиксирующее знание, принципиально иной природы, чем их видение в сложившейся специальной научной картине мира, то новые факты либо не находят своего объяснения, либо попытки такого объяснения при их сопоставлении со сложившейся картиной мира приводят к парадоксам.
Примером здесь могут служить парадоксы, возникшие при объяснении явлений излучения нагретых тел. Это была задача довольно частного характера. В классической физике была построена идеализированная модель абсолютно черного тела, в рамках которой законы термодинамики и классической электродинамики использовались для объяснения накопленных фактов. Объяснение было получено благодаря сформулированному М. Планком закону, согласно которому поглощение и излучение электромагнитной энергии абсолютно черным телом осуществляется порциями, кратными hv. Это была идея кванта излучения. Но ее сопоставление с электродинамической картиной мира приводило к парадоксам. В картине мира электромагнитное поле характеризовалось как непрерывная среда, тогда как теоретическая модель абсолютно черного тела приписывала полю свойство прерывности.
Первоначально этот парадокс пытались снять путем гипотезы ad hoc. Эта гипотеза предлагала считать квантовый характер излучения не свойством электромагнитного поля, а свойством вещества, которое взаимодействует с полем. Возникла даже поясняющая метафора, если пиво из бочки разливают по кружкам, то это не значит, что оно в бочке разделено на кружки. Кстати, М. Планк, создатель закона квантованного излучения, первоначально разделял эту гипотезу ad hoc и считал необходимым сохранить представления электродинамической картины мира о волновом характере электромагнитного поля. Идею квантов поля — фотонов предложил включить в физическую картину мира А. Эйнштейн. Последующее развитие физики подтвердило эти представления, в том числе и экспериментально (фотоэффект, комптон-эффект). Это было начало великой революции, завершившейся созданием квантовой механики, а затем квантовой электродинамики.
Сходные процессы были характерны и для второй составляющей великой революции в физике XX столетия, связанной с построением специальной теории относительности и кардинальными трансформациями представлений о пространстве и времени в физической картине мира. Путь к специальной теории относительности начался с обнаружения


71 | Глава 1. Методология анализа научных революций
трудностей согласования механики и электродинамики в рамках электродинамической картины мира. Опираясь на нее, физики решали различные конкретные экспериментальные и теоретические задачи. Среди них важное место заняли задачи взаимодействия движущихся электрически заряженных тел с электромагнитным полем. При решении такого рода задач возникла проблема формулировки законов электродинамики и оптики в различных инерциальных системах отсчета. Неожиданно выяснилось, что форма основных уравнений электродинамики не сохраняется при переходе от одной инерциальной системы отсчета к другой, если пользоваться преобразованиями Галилея.
Неизменность уравнений, выражающих физические законы, относительно определенных преобразований пространственных и временных координат при переходе от одной инерциальной системы отсчета к другой называется ковариантностью уравнений.
Требование ковариантности соответствует утверждению о независимости законов природы от выбора той или иной инерциальной системы отчета, что соответствует идее их объективного существования. Поэтому обнаружение того факта, что уравнения электродинамики не являются ковариантными, если пользоваться преобразованиями Галилея, поставило физиков перед серьезной проблемой. Чтобы найти выход из нее, известный физик, создатель теории электронов Г. Лоренц предложил пользоваться новыми преобразованиями пространственных координат и времени. Их независимо от Лоренца нашел также физик Фогт, но применяться они стали благодаря усилиям Лоренца, под именем которого они и вошли в науку.
Если пользоваться преобразованиями Лоренца, то при переходе от одной инерциальной системы отсчета к другой сохранялась форма уравнений, выражающих законы как механики, так и электродинамики. И те и другие оставались ковариантными.
Казалось, выход из трудностей был найден. Но тут возникли новые, еще более серьезные проблемы. Из преобразований Лоренца следовало, что отдельно пространственный и отдельно временной интервалы изменяются при переходе от одной инерциальной системы к другой. Они перестают быть абсолютными, как считалось ранее в физике, а становятся относительными. И если принять это в качестве характеристики реального физического пространства и времени, то тогда необходимо отказаться от представлений об абсолютном пространстве и времени в физической картине мира.
Иначе говоря, в системе физического знания возникал парадокс: если принять преобразования Лоренца и придать им физический смысл, то они противоречат принципу абсолютности пространства и времени.


72 | История и философия медицины
Парадоксы являются сигналами того, что наука включила в сферу своего исследования новый тип процессов, существенные характеристики которых не были отражены в картине мира. Представления об абсолютном пространстве и времени, сложившиеся в механике, позволяли непротиворечивым способом описывать процессы, протекающие с малыми скоростями по сравнению со скоростью света. В электродинамике же исследователь имел дело с принципиально иными процессами, которые характеризуются околосветовыми или световыми скоростями. И здесь применение старых представлений приводило к противоречиям в самом фундаменте физического знания.
Таким образом, специальная теоретическая задача перерастала в проблему. Система знания не могла оставаться противоречивой (непротиворечивость теории является нормой ее организации), но для того, чтобы устранить парадоксы, требовалось изменить физическую картину мира, которая воспринималась исследователями как адекватное отражение действительности.
Путь к теории относительности был связан с доказательством, что преобразования Лоренца выражают реальные свойства физического пространства и времени, с коренной перестройкой физической картины мира, отказом от представлений об абсолютном пространстве и времени. Именно на этом пути А. Эйнштейн создал специальную теорию относительности.
Возникновение парадоксов, когда решение задач, казалось бы частного характера, неожиданно перерастает в фундаментальную проблему, является характерной особенностью начального этапа внутринаучных революций. Такого рода ситуации можно обнаружить не только в физике, но и в историческом развитии других наук.
Так прологом научной революции в биологии, завершившейся созданием синтетической теории эволюции, было обнаружение парадоксов в картине биологической реальности, которая была выдвинута и обоснована Дарвином в процессе построения его теории происхождения видов. В этой картине в качестве главных биологических объектов рассматривались организмы (одноклеточные и многоклеточные) и виды. Организмы (особи) считались исходными единицами эволюционного процесса. Их взаимодействие между собой и со средой описывалось как конкурентная борьба (борьба за существование) и приспособление к природной среде на основе естественного отбора. Полагалось, что особям присуща изменчивость и наследственность (постулировалось, что наследуются все приобретенные признаки). Считалось, что выбраковывание неприспособленных в процессе естественного отбора


73 | Глава 1. Методология анализа научных революций
и наследования полезных приобретенных признаков приводит к образованию новых видов.
Эта картина биологической реальности, функционируя в качестве исследовательской программы, стимулировала создание в русле эволюционных идей целого ряда теоретических схем объяснения в различных областях биологии (палеонтологии, сравнительной морфологии, эмбриологии). Под ее непосредственным воздействием возникли новые направления в биологии и медицине — эволюционная физиология, эволюционная гистология и др.
Вместе с тем по мере накопления новых фактов и критического анализа уже построенных теоретических моделей данная картина столкнулась с весьма серьезными трудностями. В 1867 году Ф. Дженкинс выдвинул возражения против принципа дарвиновской эволюционной теории о наследовании приобретенных признаков. Он показал, что если признать «слитную» наследственность, то случайно приобретенный полезный признак одного из родителей в последующих поколениях сначала будет иметь промежуточный характер, а затем и вовсе исчезнет, а поэтому виды не могут возникать в результате наследования признаков, закрепленных естественным отбором. Учитывая, что принцип «слитной наследственности», лежащий в фундаменте дарвиновской теории эволюции, был одновременно и принципом картины биологической реальности, парадокс Дженкинса ставил под сомнение фундаментальные представления этой картины о наследовании приобретенных признаков.
Примерно в то же время (1871 г.) Ф. Гальтон экспериментально доказал, что не все приобретенные признаки наследуются, чем также опровергал постулат Дарвина1.
Появление этих противоречий и рассогласований картины реальности с опытом стимулировало разработку двух проблем: уточнение единиц эволюционного процесса и структурных единиц наследственности.
В принципе уже к этому времени Г. Менделем (1865 г.) было развито представление о «наследственных факторах» (названных впоследствии генами). Однако идеи Менделя значительное время не получали признания, и его представление о «наследственных факторах» (генах) не было включено в биологическую картину мира. Лишь после переоткры- тия законов Менделя (К. Корренс, К. Чермак, Г. де Фриз, 1900), исследований В. Иоганнсена и др. представления о дискретных носителях наследственности — генах прочно утвердились в биологической картине мира.
1 	История биологии с начала XX века до наших дней. М., 1975. С. 297.


74 | История и философия медицины
Претерпевало изменение и представление об особи как единице эволюционного процесса. Когда В. Иоганнсеном было показано, что отбор не действует применительно к отдельной особи, возникла необходимость в поиске новой структурной единицы эволюционного процесса и включения ее в картину биологической реальности. К этому времени в исследованиях по фитогеографии и зоогеографии было развито представление об органических сообществах, которое вводилось по признакам: занимать определенный ареал, взаимодействовать между собой и с условиями существования. Иоганнсен заимствовал это представление об органическом сообществе и обозначил его термином «популяция», показав, что «отбор непременно должен действовать в популяциях»1.
Представление о новой структурной единице в организации живого (популяции), как и представление о наследственных факторах (генах) вошло в качестве новых структурных компонентов в картину биологической реальности в начале XX века.
Важным аспектом развития этой картины в рассматриваемый исторический период явилось также включение в нее представлений о мутациях как о механизме изменения наследственности. После переоткры- тия генов в картину биологической реальности было включено представление о мутациях как трансформации «суммы наследственных факторов» (набора генов, который определяет наследственные признаки организмов)2.
Все эти изменения картины биологической реальности, произошедшие в последарвиновский период, означали радикальную трансформацию ядра прежней исследовательской программы. Новые представления о структуре и развитии биологического мира породили обширный класс принципиально новых теоретических задач, центральное место среди которых отводилось изучению структуры наследственности и механизмов ее изменения. Решение такого рода задач привело в итоге к построению синтетической теории эволюции.
Научные революции возникают не только как результат внутридис- циплинарного развития, когда в сферу исследования включаются новые типы объектов, освоение которых требует изменения оснований научной дисциплины. Они возможны также благодаря междисциплинарным взаимодействиям, основанным на «парадигмальных прививках» — пе¬
1 Иоганнсен В. О наследовании в популяциях и чистых линиях. М.; Л., 1935. С. 52.
2 На этом этапе развития биологии ген считался неизменным и мутационная изменчивость не распространялась на отдельные гены, которые полагались неизменными, а только на их наборы (комбинации). Идея изменения самих генов вследствие мутаций возникла позднее.


75 | Глава 1. Методология анализа научных революций
реносе представлений специальной научной картины мира, а также идеалов и норм исследования из одной научной дисциплины в другую. Такие трансплантации способны вызвать преобразования оснований науки без обнаружения парадоксов и кризисных ситуаций, связанных с ее внутренним развитием. Новая картина исследуемой реальности (дисциплинарная онтология) и новые нормы исследования, возникающие в результате парадигмальных прививок, открывают иное, чем ранее поле научных проблем, стимулируют открытие явлений и законов, которые до «парадигмальной прививки» вообще не попадали в сферу научного поиска.
В принципе этот путь научных революций не был описан с достаточной глубиной ни Т. Куном, ни другими исследователями в западной философии науки.
Между тем он является ключевым для понимания процессов возникновения и развития многих научных дисциплин. Более того, вне учета особенностей этого пути, основанного на парадигмальных трансплантациях, нельзя понять той великой научной революции, которая была связана с формированием дисциплинарно организованной науки.
После формирования дисциплинарно организованной науки каждая дисциплина обретает свои специфические основания и свой импульс внутреннего развития. Но науки не становятся абсолютно автономными. Они взаимодействуют между собой, и обмен парадигмальными принципами выступает важной чертой такого взаимодействия. Обменные процессы между науками значительно усилились в XX в. Поэтому революции, связанные с «парадигмальными прививками», меняющие стратегию развития дисциплин, прослеживаются и на этом этапе достаточно отчетливо.
Характерным примером в этом отношении может служить перенос в химию из физики фундаментального принципа, согласно которому процессы преобразования молекул, изучаемые в химии, могут быть представлены как взаимодействие ядер и электронов, а поэтому химические системы могут быть описаны как квантовые системы, характеризующиеся определенной функцией1. Эта идея легла в основу нового направления — квантовой химии, возникновение которой знаменовало революцию в современной химической науке и появление в ней принципиально новых стратегий исследования.
Образцы трансляций парадигмальных установок можно обнаружить в самых различных науках. Так, развитые в кибернетике и теории систем представления о самоорганизации, транслированные в современную
1 Кузнецов В.И. Диалектика развития химии. М., 1973. С. 289-293, 295.


76 | История и философия медицины
физику, во многом стимулировали разработку идей синергетики и термодинамики неравновесных систем И. Пригожина.
Не менее продуктивным оказался союз биологии и кибернетики, основанный на представлениях о биологических объектах как саморегулирующихся системах с передачей информации и обратными связями.
Среди многочисленных примеров, подтверждающих эффективность такого взаимодействия, можно сослаться на создание И. И. Шмальгау- зеном в 50—60-х годах XX в. теории биологической эволюции как саморегулирующегося процесса.
Первым шагом на пути к новой теории стало рассмотрение биологических объектов — организмов, популяций, биоценозов — как самоорганизующихся систем. «Все биологические системы, — писал Шмальга- узен, — характеризуются большей или меньшей способностью к саморегуляции, т.е. гомеостазису. С помощью авторегуляции поддерживается само существование каждой данной системы, ее состав и структура с ее характерными внутренними связями, и закономерные преобразования всей системы в пространстве и времени. Гомеостатическими системами являются, конечно, прежде всего отдельная особь каждого вида организмов, затем популяция как система особей одного вида, характеризующаяся своим составом и структурой с особыми взаимосвязями ее элементов, и, наконец, биогеоценоз, обладающий также определенным составом и структурой со своими, подчас очень сложными взаимосвязями»1.
Трансляция из кибернетики в биологию новой парадигмы потребовала определенного уточнения вводимых представлений. Необходимо было учесть специфику биологических объектов, которые принадлежали к особому типу саморегулирующихся систем. Существенно важно было принять во внимание их историческую эволюцию. В результате возникала проблема: насколько применимы представления о гомеостатических системах, сохраняющих свою качественную устойчивость, к системам исторически развивающимся, качественно изменяющимся в процессе эволюции.
Шмальгаузен исходил из того, что основные принципы саморегуляции могут быть использованы и при описании исторически развивающихся систем. «Механизмы контроля и регуляции, — писал он, — понятно, различны в разных системах. Однако общие принципы регуляции могут во всех этих случаях рассматриваться под одним углом зрения в свете учения о регулирующих устройствах»2. В принципе это был нетривиальный шаг, учитывая, что систематическая разработка в естест¬
1 Шмальгаузен И. И. Кибернетические вопросы биологии. Новосибирск, 1968. С. 103.
2 Там же.


77 | Глава 1. Методология анализа научных революций
вознании представлений о механизмах самоорганизации в исторически развивающихся объектах началась позднее. Существенными аспектами здесь были исследования динамики неравновесных процессов И. При- гожиным, теория катастроф Р. Тома, развитие синергетики (Г. Хакен, М. Эйген, Г. Николис и др.). Идеи Шмальгаузена о процессах регуляции в историческом развитии биологических систем можно рассматривать в качестве одного из предварительных вариантов этой, ныне активно разрабатываемой исследовательской программы.
Используя идеи самоорганизации при анализе взаимодействий биологических систем и рассматривая эволюцию как автоматически регулируемый процесс, Шмальгаузен тем самым включает новые представления в картину биологической реальности. Взаимодействие основных структурных единиц живого — организмов, популяций и биоценозов — было рассмотрено под углом зрения передачи и преобразования информации и процессов управления.
Применив идеи информационных кодов и обратных связей к уже сложившейся к этому времени синтетической теории эволюции, И. И. Шмальгаузен внес в нее существенные изменения и дополнения. Он раскрыл регулирующий механизм эволюции с учетом уровней организации живого, рассматривая их как целостность, которая включает прямые и обратные связи организмов, популяций и биогеоценозов.
Рассматривая каждую особь в качестве сложного сообщения, перекодирующего генетическую информацию молекулярного уровня в набор фенотипических признаков, Шмальгаузен представил ее как целостный информационный блок, а специфическую для каждой особи индивидуальную активность в биогеоценозе рассмотрел как средство передачи обратной информации1.
Переводя теорию эволюции на язык кибернетики, И. И. Шмальгаузен показал, «что само преобразование органических форм закономерно осуществляется в рамках относительно стабильного механизма, лежащего на биогенетическом уровне организации жизни и действующего по статистическому принципу»2. Это был «высший синтез идеи эволюции органических форм с идеей устойчивости вида и идеей постоянства геохимической функции жизни в биосфере»3. Этот подход позволил сформулировать новый для биологии принцип группового отбора, указал на роль соревнования целых популяций друг с другом как условия создания
1 Шмальгаузен И. И. Кибернетические вопросы биологии. С. 147.
2 Берг Р.Л., Ляпунов А. А. Предисловие к кн.: Шмальгаузен И. И. Кибернетические вопросы биологии. Новосибирск, 1968. С. 13.
3 Там же.


78 | История и философия медицины
и поддержания надорганизменных систем (вида и биогеоценоза)1. Концепция Шмальгаузена объясняла также многие факты помехоустойчивости передачи наследственной информации, открывая новые возможности применения в теории эволюции математических методов.
Другим ярким примером, демонстрирующим результативность трансляции в биологию представлений кибернетики, может служить разработка под этим углом зрения теории межклеточного взаимодействия (А. Тьюринг, 1952 г., М. Цетлин, 1964 г., Л. Вольтерра, 1968 г., М. Ап- тер, 1970 г.). Сопоставление взаимодействия клеток со взаимодействием группы автоматов, в которой отсутствует единый центр, рассылающий команды, позволило обнаружить целый ряд особенностей межклеточной регуляции. Позднее выяснилось, что эта модель применима к описанию процессов регуляции не только на уровне клеток, но и на орга- низменном и популяционном уровнях2.
Можно также констатировать, что транслированные в биологию представления затем возвращались в кибернетику и теорию систем в обогащенном виде. Выяснение особенностей регуляции биосистем при децентрализованном управлении привело к дальнейшему развитию модели и подготовило ее дальнейшее использование в других областях (применительно к системам развитой рыночной экономики, к некоторым социальным системам и др.).
Глобальные научные революции: от классической
к постнеклассической науке
В развитии науки можно выделить такие периоды, когда преобразовывались все компоненты ее оснований. Смена научных картин мира сопровождалась коренным изменением нормативных структур исследования, а также философских оснований науки. Эти периоды правомерно рассматривать как глобальные революции, которые могут приводить к изменению типа научной рациональности.
В истории естествознания можно обнаружить четыре такие революции. Первой из них была революция XVII в., ознаменовавшая собой становление классического естествознания.
Его возникновение было неразрывно связано с формированием особой системы идеалов и норм исследования, в которых выражались установки классической науки и осуществлялась их конкретизация с учетом доминанты механики в системе научного знания данной эпохи.
1 Берг Р.Л., Ляпунов А.А. Предисловие к кн.: Шмалъгаузен И. И. Кибернетические вопросы биологии. С. 13.
2 История биологии с начала XX века до наших дней. М., 1975. С. 591, 592.


79 | Глава 1. Методология анализа научных революций
Через все классическое естествознание начиная с XVII в. проходит идея, согласно которой объективность и предметность научного знания достигается только тогда, когда из описания и объяснения исключается все, что относится к субъекту и процедурам его познавательной деятельности. Эти процедуры принимались как раз навсегда данные и неизменные. Идеалом было построение абсолютно истинной картины природы. Главное внимание уделялось поиску очевидных, наглядных, «вытекающих из опыта» онтологических принципов, на базе которых можно строить теории, объясняющие и предсказывающие опытные факты.
В ХУП-ХУШ вв. эти идеалы и нормативы исследования сплавлялись с целым рядом конкретизирующих положений, которые выражали установки механического понимания природы. Объяснение истолковывалось как поиск механических причин и субстанций — носителей сил, которые детерминируют наблюдаемые явления. В понимание обоснования включалась идея редукции знания о природе к фундаментальным принципам и представлениям механики.
В соответствии с этими установками строилась и развивалась механическая картина природы, которая выступала одновременно и как картина реальности, применительно к сфере физического знания, и как общенаучная картина мира.
Наконец, идеалы, нормы и онтологические принципы естествознания ХУП-ХУШ столетий опирались на специфическую систему философских оснований, где доминирующую роль играли идеи механицизма. В качестве эпистемологической составляющей этой системы выступали представления о познании как наблюдении и экспериментировании с объектами природы, которые раскрывают тайны своего бытия познающему разуму. Причем сам разум наделялся статусом суверенности. В идеале он трактовался как дистанцированный от вещей, как бы со стороны наблюдающий и исследующий их, не детерминированный никакими предпосылками, кроме свойств и характеристик изучаемых объектов.
Эта система эпистемологических идей соединялась с особыми представлениями об изучаемых объектах. Они рассматривались преимущественно в качестве малых систем (механических устройств) и соответственно этому применялась «категориальная сетка», определяющая понимание и познание природы. Напомним, что малая система характеризуется относительно небольшим количеством элементов, их силовыми взаимодействиями и жестко детерминированными связями. Для их освоения достаточно полагать, что свойства целого полностью определяются состоянием и свойствами его частей, вещь представлять как относительно устойчивое тело, а процесс как перемещение тел


80 | История и философия медицины
в пространстве с течением времени, причинность трактовать в лапласовском смысле. Соответствующие смыслы как раз и выделялись в категориях «вещь», «процесс», «часть», «целое», «причинность», «пространство» и «время» и т.д., которые образовали онтологическую составляющую философских оснований естествознания ХУ11-ХУ111 вв. Эта категориальная матрица обеспечивала успех механики и предопределяла редукцию к ее представлениям всех других областей естественнонаучного исследования.
Радикальные перемены в этой целостной и относительно устойчивой системе оснований естествознания произошли в конце XVIII — первой половине XIX в. Их можно расценить как вторую глобальную научную революцию, определившую переход к новому состоянию естествознания — дисциплинарно организованной науке.
В это время механическая картина мира утрачивает статус общенаучной. В биологии, химии и других областях знания формируются специфические картины реальности, не редуцируемые к механической.
Одновременно происходит дифференциация дисциплинарных идеалов и норм исследования. Например, в биологии и геологии возникают идеалы эволюционного объяснения, в то время как физика продолжает строить свои знания, абстрагируясь от идеи развития. Но и в ней, с разработкой теории поля, начинают постепенно размываться ранее доминировавшие нормы механического объяснения. Все эти изменения затрагивали главным образом третий слой организации идеалов и норм исследования, выражающий специфику изучаемых объектов. Что же касается общих познавательных установок классической науки, то они еще сохраняются в данный исторический период.
Соответственно особенностям дисциплинарной организации науки видоизменяются ее философские основания. Они становятся гетерогенными, включают довольно широкий спектр смыслов тех основных категориальных схем, в соответствии с которыми осваиваются объекты (от сохранения в определенных пределах механицистской традиции до включения в понимание «вещи», «состояния», «процесса», «закона» идей развития). В эпистемологии центральной становится проблема соотношения разнообразных методов науки, синтеза знаний и классификации наук. Выдвижение ее на передний план связано с утратой прежней целостности научной картины мира, а также с появлением специфики нормативных структур в различных областях научного исследования. Поиск путей единства науки, проблема дифференциации и интеграции знания превращаются в одну из фундаментальных философских проблем, сохраняя свою остроту на протяжении всего последующего развития науки.


81 | Глава 1. Методология анализа научных революций
Первая и вторая глобальные революции в естествознании протекали как формирование и развитие классической науки и ее стиля мышления.
Третья глобальная научная революция была связана с преобразованием этого стиля и становлением нового, неклассического естествознания. Она охватывает период с конца XIX до середины XX столетия. В эту эпоху происходит своеобразная цепная реакция революционных перемен в различных областях знания: в физике (открытие делимости атома, становление релятивистской и квантовой теории), в космологии (концепция нестационарной Вселенной), в химии (квантовая химия), в биологии (становление генетики). Возникает кибернетика и теория систем, сыгравшие важнейшую роль в развитии современной научной картины мира.
В процессе всех этих революционных преобразований формировались идеалы и нормы новой, неклассической науки. Они характеризовались отказом от прямолинейного онтологизма и пониманием относительной истинности теорий и картины природы, выработанной на том или ином этапе развития естествознания. В противовес идеалу единственно истинной теории, «фотографирующей» исследуемые объекты, допускается истинность нескольких отличающихся друг от друга конкретных теоретических описаний одной и той же реальности, поскольку в каждом из них может содержаться момент объективно-истинного знания. Осмысливаются корреляции между онтологическими постулатами науки и характеристиками метода, посредством которого осваивается объект. В связи с этим принимаются такие типы объяснения и описания, которые в явном виде содержат ссылки на средства и операции познавательной деятельности. Наиболее ярким образцом такого подхода выступали идеалы и нормы объяснения, описания и доказательности знаний, утвердившиеся в квантово-релятивистской физике. Если в классической физике идеал объяснения и описания предполагал характеристику объекта «самого по себе», без указания на средства его исследования, то в квантово-релятивистской физике в качестве необходимого условия объективности объяснения и описания выдвигается требование четкой фиксации особенностей средств наблюдения, которые взаимодействуют с объектом (классический способ объяснения и описания может быть представлен как идеализация, рациональные моменты которой обобщаются в рамках нового подхода).
Изменяются идеалы и нормы доказательности и обоснования знания. В отличие от классических образцов, обоснование теорий в квантово-релятивистской физике предполагало экспликацию операциональной основы вводимой системы понятий (принцип наблюдаемости), а также выяснение связей между новой и предшествующими ей теориями (принцип соответствия).


82 | История и философия медицины
Новая система познавательных идеалов и норм обеспечивала значительное расширение поля исследуемых объектов, открывая пути к освоению сложных саморегулирующихся систем. В отличие от малых систем такие объекты характеризуются уровневой организацией, наличием относительно автономных и вариабельных подсистем, массовым стохастическим взаимодействием их элементов, существованием управляющего уровня и обратных связей, обеспечивающих целостность системы.
Именно включение таких объектов в процесс научного исследования вызвало резкие перестройки в картинах реальности ведущих областей естествознания. Процессы интеграции этих картин и развитие общенаучной картины мира стали осуществляться на базе представлений о природе как сложной динамической системе. Этому способствовало открытие специфики законов микро-, макро- и мегамира в физике и космологии, интенсивное исследование механизмов наследственности в тесной связи с изучением надорганизменных уровней организации жизни, обнаружение кибернетикой общих законов управления и обратной связи. Тем самым создавались предпосылки для построения целостной картины природы, в которой прослеживалась иерархическая организованность Вселенной как сложного динамического единства. Картины реальности, вырабатываемые в отдельных науках, на этом этапе еще сохраняли свою самостоятельность, но каждая из них участвовала в формировании представлений, которые затем включались в общенаучную картину мира. Последняя, в свою очередь, рассматривалась не как точный и окончательный портрет природы, а как постоянно уточняемая и развивающаяся система относительно истинного знания о мире.
Все эти радикальные сдвиги в представлениях о мире и процедурах его исследования сопровождались формированием новых философских оснований науки.
Идея исторической изменчивости научного знания, относительной истинности вырабатываемых в науке онтологических принципов соединялась с новыми представлениями об активности субъекта познания. Он рассматривался уже не как дистанцированный от изучаемого мира, а как находящийся внутри него, детерминированный им. Возникает понимание того обстоятельства, что ответы природы на наши вопросы определяются не только устройством самой природы, но и способом нашей постановки вопросов, который зависит от исторического развития средств и методов познавательной деятельности. На этой основе вырастало новое понимание категорий истины, объективности, факта, теории, объяснения и т. п.
Радикально видоизменялась и «онтологическая подсистема» философских оснований науки. Развитие квантово-релятивистской физики,


83 | Глава 1. Методология анализа научных революций
биологии и кибернетики было связано с включением новых смыслов в категории части и целого, причинности, случайности и необходимости, вещи, процесса, состояния и др. В принципе можно показать, что эта «категориальная сетка» вводила новый образ объекта, который представал как сложная система. Представления о соотношении части и целого применительно к таким системам включают идеи несводимое™ состояний целого к сумме состояний его частей. Важную роль при описании динамики системы начинают играть категории случайности, потенциально возможного и действительного. Причинность не может быть сведена только к ее лапласовской формулировке — возникает понятие «вероятностной причинности», которое расширяет смысл традиционного понимания данной категории. Новым содержанием наполняется категория объекта: он рассматривается уже не как себетождественная вещь (тело), а как процесс, воспроизводящий некоторые устойчивые состояния и изменчивый в ряде других характеристик.
Все описанные перестройки оснований науки, характеризовавшие глобальные революции в естествознании, были вызваны не только его экспансией в новые предметные области, обнаружением новых типов объектов, но и изменениями места и функций науки в общественной жизни.
Основания естествознания в эпоху его становления (первая революция) складывались в контексте рационалистического мировоззрения ранних буржуазных революций, формирования нового (по сравнению с идеологией Средневековья) понимания отношений человека к природе, новых представлений о предназначении познания, истинности знаний и т.п.
Становление оснований дисциплинарного естествознания конца XVIII — первой половины XIX в. происходило на фоне резко усиливающейся производительной роли науки, превращения научных знаний в особый продукт, имеющий товарную цену и приносящий прибыль при его производственном потреблении. В этот период начинает формироваться система прикладных и инженерно-технических наук как посредника между фундаментальными знаниями и производством. Различные сферы научной деятельности специализируются, и складываются соответствующие этой специализации научные сообщества.
Переход от классического к неклассическому естествознанию был подготовлен изменением структур духовного производства в европейской культуре второй половины XIX — начала XX в., кризисом мировоззренческих установок классического рационализма, формированием в различных сферах духовной культуры нового понимания рациональности, когда сознание, постигающее действительность, постоянно на¬


84 | История и философия медицины
талкивается на ситуации своей погруженности в саму эту действительность, ощущая свою зависимость от социальных обстоятельств, которые во многом определяют установки познания, его ценностные и целевые ориентации1.
В современную эпоху, в конце XX — начале XXI столетия мы являемся свидетелями новых радикальных изменений в основаниях науки. Эти изменения можно охарактеризовать как четвертую глобальную научную революцию, в ходе которой рождается новая постнеклассическая наука.
Интенсивное применение научных знаний практически во всех сферах социальной жизни, революция в средствах хранения и получения знаний (компьютеризация науки, появление сложных и дорогостоящих приборных комплексов, которые обслуживают исследовательские коллективы и функционируют аналогично средствам промышленного производства и т.д.) меняет характер научной деятельности. Наряду с дисциплинарными исследованиями на передний план все более выдвигаются междисциплинарные и проблемно-ориентированные формы исследовательской деятельности. Если классическая наука была ориентирована на постижение все более сужающегося, изолированного фрагмента действительности, выступавшего в качестве предмета той или иной научной дисциплины, то специфику современной науки конца XX века определяют комплексные исследовательские программы, в которых принимают участие специалисты различных областей знания. Организация таких исследований во многом зависит от определения приоритетных направлений, их финансирования, подготовки кадров и др. В самом же процессе определения научно-исследовательских приоритетов наряду с собственно познавательными целями все большую роль начинают играть цели экономического и социально-политического характера.
Реализация комплексных программ порождает особую ситуацию сращивания в единой системе деятельности теоретических и экспериментальных исследований, прикладных и фундаментальных знаний, интенсификации прямых и обратных связей между ними. В результате усиливаются процессы взаимодействия принципов и представлений картин реальности, формирующихся в различных науках. Все чаще изменения этих картин протекают не столько под влиянием внутридисци- плинарных факторов, сколько путем «парадигмальной прививки» идей, транслируемых из других наук. В этом процессе постепенно стираются жесткие разграничительные линии между картинами реальности, опре¬
1 См.: Мамардашвили М.К., Соловьев Э.Ю., Швырев В.С. Классика и современность: две эпохи в развитии буржуазной философии //Философия в современном мире. Философия и наука. М., 1972.


85 | Глава 1. Методология анализа научных революций
деляющими видение предмета той или иной науки. Они становятся взаимозависимыми и предстают в качестве фрагментов целостной общенаучной картины мира.
На ее развитие оказывают влияние не только достижения фундаментальных наук, но и результаты междисциплинарных прикладных исследований. В этой связи уместно, например, напомнить, что идеи синергетики, совершившие переворот в системе наших представлений о природе, возникали и разрабатывались в ходе многочисленных прикладных исследований, выявивших эффекты фазовых переходов и образования диссипативных структур (структуры в жидкостях, химические волны, лазерные пучки, неустойчивости плазмы, явления выхлопа и флаттера).
В междисциплинарных исследованиях наука, как правило, сталкивается с такими сложными системными объектами, которые в отдельных дисциплинах зачастую изучаются лишь фрагментарно, поэтому эффекты их системности могут быть вообще не обнаружены при узкодисциплинарном подходе, а выявляются только при синтезе фундаментальных и прикладных задач в проблемно-ориентированном поиске.
Объектами современных междисциплинарных исследований все чаще становятся уникальные системы, характеризующиеся открытостью и саморазвитием. Такого типа объекты постепенно начинают определять и характер предметных областей основных фундаментальных наук, детерминируя облик современной, постнеклассической науки.
Исторически развивающиеся системы представляют собой более сложный тип объекта даже по сравнению с саморегулирующимися системами. Последние выступают особым состоянием динамики исторического объекта, своеобразным срезом, устойчивой стадией его эволюции. Сама же историческая эволюция характеризуется переходом от одной относительно устойчивой системы к другой системе с новой уровневой организацией элементов и саморегуляцией. Формирование каждого нового уровня системы сопровождается ее прохождением через состояния неустойчивости (точки бифуркации), и в эти моменты небольшие случайные воздействия могут привести к появлению новых структур. Деятельность с такими системами требует принципиально новых стратегий. Саморазвивающиеся системы характеризуются кооперативными эффектами, принципиальной необратимостью процессов. Взаимодействие с ними человека протекает таким образом, что само человеческое действие не является чем-то внешним, а как бы включается в систему, видоизменяя каждый раз поле ее возможных состояний. Включаясь во взаимодействие, человек уже имеет дело не с жесткими предметами и свойствами, а со своеобразными «созвездиями возможностей». Перед ним в процессе деятельности каждый раз возникает проблема выбора


86 | История и философия медицины
некоторой линии развития из множества возможных путей эволюции системы. Причем сам этот выбор необратим и чаще всего не может быть однозначно просчитан.
В естествознании первыми фундаментальными науками, столкнувшимися с необходимостью учитывать особенности исторически развивающихся систем, были биология, астрономия и науки о Земле. В них сформировались картины реальности, включающие идею историзма и представления об уникальных развивающихся объектах (биосфера, Метагалактика, Земля как система взаимодействия геологических, биологических и техногенных процессов). В последние десятилетия на этот путь вступила физика. Представление об исторической эволюции физических объектов постепенно входит в картину физической реальности, с одной стороны, через развитие современной космологии (идея «Большого взрыва» и становления различных видов физических объектов в процессе исторического развития Метагалактики), а с другой — благодаря разработке идей термодинамики неравновесных процессов (И. Пригожин) и синергетики.
Именно идеи эволюции и историзма становятся основой того синтеза картин реальности, вырабатываемых в фундаментальных науках, которые сплавляют их в целостную картину исторического развития природы и человека и делают лишь относительно самостоятельными фрагментами общенаучной картины мира, пронизанной идеями глобального эволюционизма.
Ориентация современной науки на исследование сложных исторически развивающихся систем существенно перестраивает идеалы и нормы исследовательской деятельности. Историчность системного комплексного объекта и вариабельность его поведения предполагают широкое применение особых способов описания и предсказания его состояний — построение сценариев возможных линий развития системы в точках бифуркации. С идеалом строения теории как аксиоматически- дедуктивной системы все больше конкурируют теоретические описания, основанные на применении метода аппроксимации, теоретические схемы, использующие компьютерные программы, и т.д. В естествознание начинает все шире внедряться идеал исторической реконструкции, которая выступает особым типом теоретического знания, ранее применявшимся преимущественно в гуманитарных науках (истории, археологии, историческом языкознании и т.д.).
Образцы исторических реконструкций можно обнаружить не только в дисциплинах, традиционно изучающих эволюционные объекты (биология, геология), но и в современной космологии и астрофизике: современные модели, описывающие развитие Метагалактики, могут быть


87 | Глава 1. Методология анализа научных революций
расценены как исторические реконструкции, посредством которых воспроизводятся основные этапы эволюции этого уникального исторически развивающегося объекта.
Изменяются представления и о стратегиях эмпирического исследования. Идеал воспроизводимости эксперимента применительно к развивающимся системам должен пониматься в особом смысле. Если эти системы типологизируются, т.е. если можно проэкспериментировать над многими образцами, каждый из которых может быть выделен в качестве одного и того же начального состояния, то эксперимент даст один и тот же результат с учетом вероятностных линий эволюции системы.
Но кроме развивающихся систем, которые образуют определенные классы объектов, существуют еще и уникальные исторически развивающиеся системы. Эксперимент, основанный на энергетическом и силовом взаимодействии с такой системой, в принципе не позволит воспроизводить ее в одном и том же начальном состоянии. Сам акт первичного «приготовления» этого состояния меняет систему, направляя ее в новое русло развития, а необратимость процессов развития не позволяет вновь воссоздать начальное состояние. Поэтому для уникальных развивающихся систем требуется особая стратегия экспериментального исследования. Их эмпирический анализ осуществляется чаще всего методом вычислительного эксперимента на ЭВМ, что позволяет выявить разнообразие возможных структур, которые способна породить система.
Среди исторически развивающихся систем современной науки особое место занимают природные комплексы, в которые включен в качестве компонента сам человек. Примерами таких «человекоразмерных» комплексов могут служить медико-биологические объекты, объекты экологии, включая биосферу в целом (глобальная экология), объекты биотехнологии (в первую очередь генетической инженерии), системы «человек — машина» (включая сложные информационные комплексы и системы искусственного интеллекта) и т.д.
При изучении «человекоразмерных» объектов поиск истины оказывается связанным с определением стратегии и возможных направлений преобразования такого объекта, что непосредственно затрагивает гуманистические ценности. С системами такого типа нельзя свободно экспериментировать. В процессе их исследования и практического освоения особую роль начинают играть знание запретов на некоторые стратегии взаимодействия, потенциально содержащие в себе катастрофические последствия.
В этой связи трансформируется идеал ценностно-нейтрального исследования. Объективно истинное объяснение и описание применительно к «человекоразмерным» объектам не только допускает, но и предпола¬


88 | История и философия медицины
гает включение аксиологических факторов в состав объясняющих положений. Возникает необходимость экспликации связей фундаментальных внутринаучных ценностей (поиск истины, рост знаний) с вненаучными ценностями общесоциального характера. В современных программноориентированных исследованиях эта экспликация осуществляется при социальной экспертизе программ. Вместе с тем в ходе самой исследовательской деятельности с человекоразмерными объектами исследователю приходится решать ряд проблем этического характера, определяя границы возможного вмешательства в объект. Внутренняя этика науки, стимулирующая поиск истины и ориентацию на приращение нового знания, постоянно соотносится в этих условиях с общегуманистическими принципами и ценностями. Развитие всех этих новых методологических установок и представлений об исследуемых объектах приводит к существенной модернизации философских оснований науки.
Научное познание начинает рассматриваться в контексте социальных условий его бытия и его социальных последствий как особая часть жизни общества, детерминируемая на каждом этапе своего развития общим состоянием культуры данной исторической эпохи, ее ценностными ориентациями и мировоззренческими установками. Осмысливается историческая изменчивость не только онтологических постулатов, но и самих идеалов и норм познания. Соответственно развивается и обогащается содержание категорий «теория», «метод», «факт», «обоснование», «объяснение» и т. п.
В онтологической составляющей философских оснований науки начинает доминировать «категориальная матрица», обеспечивающая понимание и познание развивающихся объектов. Возникают новые понимания категорий пространства и времени (учет исторического времени системы, иерархии пространственно-временных форм), категорий возможности и действительности (идея множества потенциально возможных линий развития в точках бифуркации), категории детерминации (предшествующая история определяет избирательное реагирование системы на внешние воздействия) и др.
Три крупные стадии исторического развития науки, каждую из которых открывает глобальная научная революция, можно охарактеризовать как три исторических типа научной рациональности, сменявших друг друга в истории техногенной цивилизации1. Это — классическая рацио-
1 Еще раз отметим, что типология глобальных научных революций нетождественна выделению тех этапов развития науки, которые характеризуются как классическая, неклассическая и постнеклассическая наука. В рамках классической науки можно зафиксировать две глобальные научные революции: первая из них связана со становлением самой классической науки (возникновение механики и последующее развитие науки XVII века), вторая —


89 | Глава 1. Методология анализа научных революций
налъностъ (соответствующая классической науке в двух ее состояниях — додисциплинарном и дисциплинарно-организованном); неклассическая рациональность (соответствующая неклассической науке) и постнеклассическая рациональность. Между ними, как этапами развития науки, существуют своеобразные «перекрытия», причем появление каждого нового типа рациональности не отбрасывало предшествующего, а только ограничивало сферу его действия, определяя его применимость только к определенным типам проблем и задач.
Каждый этап характеризуется особым состоянием научной деятельности, направленной на постоянный рост объективно-истинного знания. Если схематично представить эту деятельность как отношения «субъект-средства-объект» (включая в понимание субъекта ценностноцелевые структуры деятельности, знания и навыки применения методов и средств), то описанные этапы эволюции науки, выступающие в качестве разных типов научной рациональности, характеризуются различной глубиной рефлексии по отношению к самой научной деятельности.
Классический тип научной рациональности, центрируя внимание на объекте, стремится при теоретическом объяснении и описании элиминировать все, что относится к субъекту, средствам и операциям его деятельности. Такая элиминация рассматривается как необходимое условие получения объективно-истинного знания о мире. Цели и ценности науки, определяющие стратегии исследования и способы фрагментации мира, на этом этапе, как и на всех остальных, детерминированы доминирующими в культуре мировоззренческими установками и ценностными ориентациями. Но классическая наука не осмысливает этих детерминаций.
Схематично этот тип научной деятельности может быть представлен следующим образом (см. рис. 2).
Неклассический тип научной рациональности учитывает связи между знаниями об объекте и характером средств и операций деятельности. Экспликация этих связей рассматривается в качестве условий объективно-истинного описания и объяснения мира. Но связи между внутрина- учными и социальными ценностями и целями по-прежнему не являются предметом научной рефлексии, хотя имплицитно они определяют
с формированием дисциплинарной организации науки (конец XVII — первая половина XIX столетия). Что же касается последующих радикальных изменений стратегий научного исследования, связанных со становлением не класс и чес кой, а затем постнеклассической науки, то эти изменения также являются глобальными научными революциями. Эти революции, определившие переход от классической к неклассической, а затем к постнеклассической науке, одновременно выступают как эпохи становления нового типа научной рациональности.


90 | История и философия медицины
характер знаний (определяют, что именно и каким способом мы выделяем и осмысливаем в мире) (см. рис. 3).
познания
Социальные ценности и цели
Рис. 2
Ср ► [О]
средства объект
(операции)
Этот тип научной деятельности можно схематично изобразить так:
Постнеклассический тип рациональности расширяет поле рефлексии над деятельностью. Он учитывает соотнесенность получаемых знаний об объекте не только с особенностью средств и операций деятельности, но и с ценностно-целевыми структурами. Причем эксплицируется связь внутринаучных целей с вненаучными, социальными ценностями и целями.


91 | Глава 1. Методология анализа научных революций
Этот тип научного познания можно изобразить посредством следующей схемы (см. рис. 4):
[(С
субъект
познания
Ср . ► О)]
средства объект (операции)
Рис. 4
Каждый новый тип научной рациональности характеризуется особыми, свойственными ему основаниями науки, которые позволяют выделить в мире и исследовать соответствующие типы системных объектов (простые, сложные, саморазвивающиеся системы). При этом возникновение нового типа рациональности и нового образа науки не следует понимать упрощенно в том смысле, что каждый новый этап приводит к полному исчезновению представлений и методологических установок предшествующего этапа. Напротив, между ними существует преемственность. Неклассическая наука вовсе не уничтожила классическую рациональность, а только ограничила сферу ее действия. При решении ряда задач неклассические представления о мире и познании оказывались избыточными, и исследователь мог ориентироваться на традиционно классические образцы (например, при решении ряда задач небесной механики не требовалось привлекать нормы квантово-релятивистского описания, а достаточно было ограничиться классическими нормативами исследования). Точно так же становление постнеклассической науки не приводит к уничтожению всех представлений и познавательных установок неклассического и классического исследования. Они будут использоваться в некоторых познавательных ситуациях, но только утратят статус доминирующих и определяющих облик науки.


92 | История и философия медицины
Современная наука на переднем крае своего поиска поставила в центр исследований уникальные, исторически развивающиеся системы, в которые в качестве особого компонента включен сам человек. Требование экспликации ценностей в этой ситуации не только не противоречит традиционной установке на получение объективно-истинных знаний о мире, но и выступает предпосылкой реализации этой установки. Есть все основания полагать, что по мере развития современной науки эти процессы будут усиливаться. Техногенная цивилизация ныне вступает в полосу особого типа прогресса, когда гуманистические ориентиры становятся исходными в определении стратегий научного поиска.


Глава 2. Научная революция в медицине XVII века
Картина реальности в медицине к началу XVII века
Ко времени начала первой глобальной научной революции XVII- XVIII веков картина реальности в медицине Западной Европы определялась совокупностью господствовавших на протяжении более 15 веков представлений традиционной системы греко-арабской медицины1.
Согласно этим представлениям основным предметом изучения медицины являлось тело человека в здоровом и больном его состоянии2. Считалось, что тело создано Богом-творцом (Демиургом) по высшему разумному плану для заранее предначертанной цели. Этой целью является служение мировой душе (мировой пневме), которая использует тело в качестве орудия для реализации своих потребностей и благодаря присущим ей силам управляет всеми происходящими в нем процессами жизнедеятельности (питание, рост, развитие, размножение, выделение, формирование ощущений, двигательная активность, высшие когнитивные функции и др.).
1 Подробно о возникновении этой системы представлений см.: Гезер Г. Основы истории медицины. Казань, 1890; Ковнер С. История древней медицины. Выпуск 3. Медицина от смерти Гиппократа до Галена включительно. Киев, 1888; Гиппократ. Избранные книги/ Пер. с греч. В. И. Руднева; ред., вступительная статья и примечания В. П. Карпова. М., 1936; Лбу Али Ибн Сина. Канон врачебной науки. Книга I. Ташкент, 1981; Балалыкин Д.А., Щеглов А.П., Шок Н.П. Гален: врач и философ. М., 2014; Гален. Сочинения. Т. I / Общ. ред., сост., вступ. ст. и комментарии Д. А. Балалыкин; пер. с древнегреч. А. П. Щеглова; науч. ред. А.П. Щеглова, Н.П. Шок. М., 2014.
2 Описание основных положений системы представлений греко-арабской медицины дается на основании текста «Канона врачебной науки» арабского врача и философа Ибн- Сины, созданного им в XI веке. С момента создания и вплоть до XVII столетия “Канон” являлся самым известным и востребованным медицинским источником, содержавшим подробное изложение системы представлений греко-арабской медицины. Уже в XII веке “Канон” был переведен на латинский язык и разошелся в Европе во множестве рукописей. После изобретения печатного станка “Канон врачебной науки” оказался в числе первых печатных книг и по числу изданий уступал лишь Библии. Только за последние 30 лет XVвека он выдержал 16 изданий на латинском и одно на еврейском языке. Всего он издавался около 40 раз полностью и бесчисленное множество раз в выдержках. К началу XVII в. именно “Канон” служил основным источником для воспроизводства носителей медицинского знания в процессе обучения на медицинских факультетах университетов Европы.


94 | История и философия медицины
Тело состоит из соков и органов (простых — сердце, печень, легкие, нервы, артерии и вены, головной и спинной мозг, селезенка, кишечник и т. д. и сложных — руки, ноги, лицо), которые в свою очередь являются результатом «смешения» четырех первичных элементов1. Эти элементы благодаря присущим им «противоположным качествам» находятся в постоянном диалектическом взаимодействии и в норме уравновешивают друг друга. Причем под «уравновешенностью качеств» понималась не «абсолютная середина между взаимно противоположными качествами», а их «справедливое распределение» для данного конкретного организма и каждой из его частей, что позволяло объяснить наблюдаемое многообразие «натур», «темпераментов» и «индивидуальных свойств различных органов».
Основным источником первичных элементов служит потребляемая пища, которая, попадая в желудок, «изменяется» до питательного сока — хилуса. Хилус всасывается по системе сосудов воротной вены в печень, где «сбраживается» до образования четырех основных соков тела — крови, флегмы, желтой и черной желчи. Эти соки, отличающиеся друг от друга по составу первичных элементов, оттекают от печени по венам ко всем органам и усваиваются ими без остатка.
«Мировая душа» («мировая пневма») поступает в организм с каждым вдохом и трансформируется в три различные «души» (три части единой души) — жизненную, животную, растительную, для каждой из которых существует в известной мере изолированная система полых трубочек. «Жизненная пневма» находится в артериальной системе и ее центральном органе — сердце и обеспечивает жизнеспособность органов и частей тела. «Животная пневма» заполняет собой желудочки мозга и нервные трубки и служит целям формирования ощущений, «сообщения движущей силы» всем органам и частям тела, а также обеспечивает высшие когнитивные функции (память, сознание, мышление). «Растительная пневма» находится в венозной системе, центром которой служит печень, и способствует усвоению первичных элементов плотными частями тела, обеспечивая рост и развитие организма.
Факты существования пневм, элементов, соков, натур и их количество в теле человека считались и прямо назывались «подобными аксиомам». Врачи были «должны представлять их себе только по сущности, безусловно утверждая... их существование»2. Любые попытки «доказать существование элементов, натур и того, что за ними следует», считались
1 Первичными элементами считались земля, вода, воздух, огонь. Первоэлемент «земля» обладал качествами — сухости и холода, «вода» — холода и влажности, «воздух» — влажности и теплоты, «огонь» — теплоты и сухости.
2 Лбу Али Ибн Сына. Цит. соч. С. 8.


95 | Глава 2. Научная революция в медицине XVII века
ошибкой1. Что же касается всего остального объема медицинского знания, включая особенности строения отдельных органов, их функциональную активность, «болезни, их частные причины, их признаки, а также и то, как прекращать заболевание и сохранять здоровье», то врач был обязан не только «представлять, но и доказывать их существование»2. Последнее состояло в формировании суждений о причинах наблюдаемых «вещей» на основе использования логики и теория познания Аристотеля.
Система греко-арабской медицины рассматривала болезнь как состояние нездоровья человеческого организма (состояние противоположное здоровью), возникающее вследствие различных нарушений в равновесии «качеств» первичных элементов или движении «пневм», и ориентировала врачей главным образом на выявление, изучение и устранение именно этих нарушений, получивших название ближайших причин болезни.
Возникновение ближайших причин болезни считалось результатом одновременного воздействия на организм человека двух групп отдаленных причин — внешних (случайных) и внутренних (предрасполагающих). К внешним причинам относили разнообразные факторы окружающей среды (температура воздуха, инсоляция, влажность, «непогода», погрешности в диете и др.), «механически действующие вредности», яды, «миазмы». Внутренние причины включали в себя «предрасположенности» к болезням, зависящие от темперамента, возраста, пола, телосложения, а также образа жизни человека, его привычек, режима труда и отдыха.
Диагностика болезненных состояний осуществлялась на основании сбора данных, получаемых в процессе расспроса пациента, его осмотра, обнюхивания, ощупывания, выслушивания дыхательных органов, определения изменений температуры тела, визуального исследования внешнего вида выделений (моча, кал, пот, кровь, мокрота), изучения особенностей пульса. Расспрос осуществлялся как для выявления жалоб, так и для сбора анамнеза жизни пациента и развития текущего болезненного состояния. В процессе осмотра и ощупывания следовало обращать внимание на цвет и состояние кожных покровов, «слезливость глаз, цвет и запах языка», особенности глотания, «опухоли и другие внешние изменения строения частей тела», частоту и другие характеристики дыхания, состояние потоотделения и др. Выслушивание осуществлялось путем приложения уха непосредственно к грудной клетке. Особое значение
1 Лбу Али Ибн Сына. Цит. соч. С. 8.
2 Там же.


96 | История и философия медицины
придавалось исследованию пульса, как самого «информативного» метода определения особенностей и нарушений циркуляции «пневм».
С помощью перечисленных приемов врач получал набор разнообразных симптомов, на основании которых путем умозрительных рас- суждений «определял» ближайшую причину болезни — то или иное нарушение в «циркуляции пневм» и/или «качество внутреннего страдания». Например, головная боль, прекращение потоотделения, обложенный язык, отсутствие жажды являлись внешними проявлениями «болезней холодности» (болезней, возникавших в результате перевеса «холода» над всеми остальными качествами); а потливость, жажда, повышение температуры и учащенный пульс — «болезней теплоты». Особо следует подчеркнуть, что врачи не стремились «называть болезни по имени» и не ставили перед собой задачи выделять и описывать отдельные заболевания. Исключение делалось лишь для наиболее часто встречавшихся устойчивых сочетаний симптомов и признаков («перемежающаяся лихорадка», «чахотка», «чума», «оспа», «проказа», «водянка» и др.), которых в рассматриваемый период было выделено несколько десятков.
Подходы к лечению основывались на необходимости устранения ближайших причин болезненных состояний. Основными лечебными приемами по восстановлению свободной циркуляции в теле «пневмы» служили массаж, физическая и дыхательная гимнастика, «очистительные», «отвлекающие», «опорожняющие» процедуры — кровопускания, назначение слабительных, рвотных, потогонных средств. Восстановление «уравновешенности» внутренних качеств осуществлялось главным образом средствами лекарственной терапии, которые благодаря собственным «качествам» могли возмещать недостающие «внутренние качества» и устранять избыток противоположных «качеств». Болезни «холода» следовало лечить лекарствами, основным «качеством» которых была «теплота», «горячие» — средствами, способными охлаждать, «сухость» можно было «умерить только влагой» и т. д. «Поистине, когда будет понятно качество болезни, — писал Ибн-Сина, — нужно выбрать лекарство с противоположным качеством, ибо болезнь лечится противодействием»1.
О «качествах», присущих тем или иным лекарственным средствам, судили по их вкусу, запаху, внешнему виду и т. д. Лекарственным сырьем служили природные материалы растительного (травы, ягоды, корни, ветви, листья, млечный сок, кора деревьев), животного (рога, кости, мясо, кровь, желчь, жир, мозг, кожа, когти, волосы, моча животных) и минерального происхождения. Лекарственные средства изготавлива¬
Абу Али Ибн Сына. Цит. соч. С. 379.


97 | Глава 2. Научная революция в медицине XVII века
лись в формах настоев, отваров, порошков, пилюль и включали, как правило, несколько десятков компонентов. Кроме лекарственной терапии, важная роль в восстановлении «уравновешенности» внутренних качеств отводилась устранению «погрешностей» в режимах труда и отдыха, сна и бодрствования, пищевом рационе.
Названные выше подходы и методы лечения в полной мере распространялись и на группу «болезней нарушения непрерывности», к которым относились: раны, язвы, переломы, кровотечения, растяжения и разрывы мышц и связок и т.п. Считалось, что, «когда нарушение непрерывности происходит в органе с хорошей (уравновешенной. — Авт.) натурой, то он быстро снова становится годным, если же это происходит в органе с дурной натурой, он не поддается лечению...»1. При этом «основное» лечение могло дополняться и рядом простейших хирургических манипуляций, таких как остановка кровотечения с помощью наложения лигатуры или «скручивания» поврежденного сосуда; вскрытие гнойников, очистка ран от грязи и попавших в нее посторонних предметов, прижигание ран раскаленным железом или кипящим маслом, вправление вывихов, вытяжение и наложение шины при переломах. В исключительных случаях могли производиться операции камнесечения, ампутации конечностей, трепанации черепа, глубокие разрезы для извлечения попавших в тело посторонних предметов. Однако врачи крайне неохотно шли на собственно оперативные вмешательства, поскольку опыт свидетельствовал об их чрезвычайной опасности для жизни пациента.
Практические рекомендации в отношении «сохранения здоровья и предупреждения болезней» также основывались на представлениях о необходимости обеспечения свободного движения «пневм» и «уравновешенности внутренних качеств» и состояли в разработке предписаний в отношении рациона питания и употребления напитков, режима труда и отдыха, сна и бодрствования, половой активности и воздержания, «уравновешенности физического и душевного движения», выполнения гимнастических упражнений, массажа, прогулок и др. Все рекомендации носили ярко выраженный индивидуальный характер, делались только врачами и только для конкретного человека в строгом соответствии с особенностями его «натуры»2.
Важнейшей отличительной особенностью системы представлений греко-арабской медицины служила ее способность давать объяснение любым обнаруживавшимся врачами новым фактам, касавшимся устрой-
1 Цит. по: Ковнер С. Цит. соч. С. 964.
2 Подробнее см.: Сточик А.М., ЗатравкинС.Н., Сточик А.А. Возникновение профилактической медицины в период научных революций ХУП-Х1Х веков. М., 2013. С. 6-21.


98 | История и философия медицины
ства и механизмов функционирования человеческого тела в здоровом и больном состоянии. Наиболее наглядно эти возможности можно продемонстрировать на примере открытия И. Фабрицием в 1547 году венозных клапанов. С современных позиций это открытие должно было, как минимум, поставить под сомнение справедливость постулировавшихся представлений о центробежном движении крови по венам. Однако на деле этого не произошло. И. Фабриций, обнаружив клапаны, даже не усомнился в том, что кровь по венам течет от печени к периферии тела. «Венозные клапаны, — утверждал он, — лишь замедляют ток крови, чтобы она не сразу притекала и собиралась в конечностях, в пальцах рук и ног; и предупреждают образование расширений вен... Клапаны сделаны для того, чтобы кровь распределялась по телу в известном количестве и соответствующей пропорции»1.
Идеалом описания и построения знания служил такой медицинский трактат, после прочтения которого любой человек мог «приобрести знания научные и знания практические, хотя бы сам никогда не практиковал»2. К началу XVII века в наибольшей степени этому идеалу соответствовал неоднократно цитировавшийся нами выше «Канон врачебной науки» арабского врача и философа Ибн Сины.
***
Лечебно-профилактические подходы и технологии системы грекоарабской медицины позволяли врачам оказывать действенную помощь при целом ряде, выражаясь современным языком, пограничных и функциональных расстройств сердечно-сосудистой, нервной, дыхательной, мочеполовой, пищеварительной систем, купировать разнообразные болевые синдромы и др. Эти успехи поддерживали веру врачей в справедливость существовавших представлений и способствовали их жизнеспособности. Правда, наряду с достоинствами имелись и серьезные недостатки. Самым существенным из них являлась практически полная беспомощность лечебно-профилактических технологий в решении проблем предотвращения и борьбы с непрекращавшимися эпидемиями, наводившими ужас и уносившими сотни тысяч жизней.
В эпоху Возрождения именно эта беспомощность послужила главным мотивом для критики традиционной системы греко-арабской медицины. Наибольший размах эта критика приобрела в XVI веке, когда были даже предприняты попытки отказа от ее дальнейшего использования.
1 РаЬпсшБ Н. Ое Уепагиш О&юНв. Ра1ауй, 1603. Р. 12.
2 Лбу Али Ибн Сына. Цит. соч. С. 6.


99 I Глава 2. Научная революция в медицине XVII века
Самой известной из таких попыток стало учение Парацельса. Взяв за основу положения герметических учений, алхимии и астрологии, Пара- цельс разработал принципиально новую теорию медицины, тесно увязавшую основные жизненные явления и состояния человеческого организма (здоровье, болезнь) с химическим составом тела и действием на него различных оккультных сил.
Учение Парацельса на протяжении большей части XVI столетия не оказывало сколько-нибудь существенного влияния на массовое врачебное сознание. В плане доступности для врачей труды Парацельса и первых его последователей были не в состоянии конкурировать с постоянно переиздававшимися работами Ибн-Сины, Галена, а также многочисленными комментариями к ним1. Немаловажную роль играло и крайне негативное отношение к идеям Парацельса подавляющего большинства университетских профессоров, осуществлявших воспроизводство носителей медицинского знания исключительно на основе канонических источников.
Студенты медицинских факультетов и врачи получили реальную возможность познакомиться с идеями Парацельса благодаря усилиям тех его последователей, которые попытались интегрировать некоторые из них в систему взглядов греко-арабской медицины2. А. Либавий, А. Сала, Р. Миндерер, А. Миншихт, Д. Зеннерт подготовили и опубликовали алхимические и медицинские руководства, в которых попытались объяснить ряд процессов жизнедеятельности и возникновение некоторых заболеваний нарушением течения химических процессов в теле человека, а также представили обоснования целесообразности применения химических средств для лечения болезней.
«Алхимия» А. Либавия, руководства по практической медицине Д. Зеннерта и Р. Миндерера, около 20 отдельных публикаций А. Сала получили широкую известность в медицинском мире, многократно переиздавались и определили формирование особого направления в медицине конца XVI — первой половины XVII века, получившего название медицинской алхимии (алхимической ятрохимии).
Однако, благодаря изначальной посылке упомянутых авторов, возникшее учение не преследовало целей ниспровержения греческих и арабских авторитетов, а единственным значимым для медицины последствием его возникновения стало появление в арсенале врачей край¬
1 Шамин Л.Н. История биологической химии. Истоки науки. М., 1990.
2 Франк Й. Всеобщая практическая медицина / Пер. с лат. Кн.1.4.1. М., 1825. С. XIV; Gelman Z.E. Angelo Sala, an iatrochemist ofthe late Renaissance //Ambix. 1994.41(3). P. 142-160; Debus A. Andreas Libavius and the Transformation of Alchemy: Separating Chemical Cultures with Polemical Fire// Journal of the History of Medicine and Allied Sciences. 2008. 63(2). P. 258-260.


100 | История и философия медицины
не опасных для жизни и здоровья пациентов спагирических лекарственных средств на основе серы, ртути, мышьяка, сурьмы и др.
Таким образом, ко времени начала первой глобальной научной революции описанная выше система представлений продолжала властвовать над умами врачей, и именно ее основные положения стали предметом пересмотра в ходе научной революции в медицине XVII века.
«Парадигмальная прививка» новой методологии научного познания как механизм научной революции в медицине XVII века
Научная революция в медицине XVII века стала результатом «пара- дигмальной» прививки новой методологии научного познания, возникшей в астрономии благодаря трудам И. Кеплера и Г. Галилея и позволившей ее создателям довершить начатое Н. Коперником и Т. Браге разрушение столпов космологии Аристотеля-Птолемея.
Новая методология базировалась на представлениях о том, что подлинным языком, на котором могут быть выражены законы природы, является язык математики. «Философия написана в величественной книге (я имею в виду Вселенную), которая постоянно открыта нашему взору, но понять ее может лишь тот, кто сначала научится постигать ее язык и толковать знаки, которыми она написана, — отмечал Г. Галилей в 1632 году. — Написана она на языке математики, и знаки ее — треугольники, круги и другие геометрические фигуры, без которых человек не смог бы понять в ней ни единого слова; без них он был бы обречен блуждать в потемках по лабиринту»1.
Для того чтобы выразить бесконечно разнообразный и изменчивый мир природных явлений абстрактным и неизменным математическим языком, предмет естествознания был ограничен только объективными, «первичными качествами» вещей, которые были доступны для исчисления и точного измерения (форма, величина, масса, положение в пространстве, характеристики движения) и не зависели от познающего субъекта. «Вторичные качества» — цвет, вкус, запах, звук — были объявлены существующими только в сознании воспринимающего их субъекта, как следствие воздействия реальных тел на органы чувств. «Вторичные качества» могли стать объектом научного познания лишь в том случае, если их изменения соответствовали точно фиксируемым изменениям в «первичных качествах» и могли быть сведены к измеряемым геоме¬
Галилей Г. Пробирных дел мастер/Пер. Ю. А. Данилова. М., 1987. С. 41.


101 | Глава 2. Научная революция в медицине XVII века
трическим и механическим величинам. Например, высоту звука струны можно свести к ее длине, толщине и натяжению, а субъективное ощущение теплоты соотнести с изменением уровня жидкости в трубке термометра. «Тот, кто хочет решать вопросы естественных наук без помощи математики, ставит неразрешимую задачу, — отмечал Г. Галилей. — Следует измерять то, что измеримо, и делать измеримым то, что таковым не является»1.
Однако эти количественные характеристики природных объектов и явлений могли служить лишь материалом для научного исследования и сами по себе не вели к достоверному знанию о Вселенной. Достоверное знание достигалось только в результате рассудочного («теоретически нагруженного») экспериментирования — планомерно проводимых реальных или мысленных опытов, посредством которых исследователь, исходя из избранной им предварительной теоретической модели, задает природе интересующие его вопросы.
Эффективный путь познания включал несколько последовательных этапов применения аналитических и синтетических методов: 1) на основе данных наблюдений и чувственного опыта проектировалась идеальная модель эксперимента, которая реализовывалась в многократно повторяемых экспериментах и при необходимости уточнялась; 2) в результате осмысления полученных в ходе экспериментов количественных показателей исследуемого объекта или явления формулировалась математическая гипотеза, из которой путем логических рассуждений выводились следствия; 3) сделанные выводы вновь проверялись в эксперименте, который либо подтверждал, либо опровергал гипотезу и таким образом служил высшим критерием всего пути открытия.
Иными словами, новая методология экспериментального и математического естествознания требовала, во-первых, получения и использования в исследовании только точных количественных показателей, во-вторых, воображения и способности порождать теоретически обоснованные гипотезы и, в-третьих, обязательной экспериментальной проверки гипотез и сделанных на их основании выводов.
«Прививка» в медицину этого нового методологического подхода была осуществлена двумя учениками и последователями Г. Галилея — итальянским врачом, профессором Падуанского университета С. Сан- торио и английским врачом У. Гарвеем, а также близким другом Р. Декарта голландским врачом, профессором университета в Лувене В. Плем- пиусом.
1
Цит. по: Кузнецов В.И., Идлис Т.М., Гутина В.И. Естествознание. М., 1996. С. 14.


102 | История и философия медицины
С. Санторио поставил перед собой задачу математически описать феномены здоровья и болезни. Для этого он использовал множество, в том числе и изобретенных им, измерительных приборов (водный и ртутный термометры, гигрометр, пульсимер, «камеру» для измерения показателей обмена веществ и др.), с помощью которых предпринял попытку определить количественные параметры основных соков организма и «натур» различных органов в здоровом их состоянии. Исходя из идеи о том, что при болезни происходят изменения в соках и «натурах» органов, он также постарался рассчитать количество возможных сочетаний таких изменений. С. Санторио насчитал 80.085 различных вариантов болезненных состояний, а затем, используя те же измерительные приборы, постарался получить экспериментальные подтверждения своим вычислениям1. И хотя С. Санторио не удалось добиться сколько-нибудь существенных результатов, попытка внедрения нового подхода не осталась незамеченной. Его труд «Ars de statica medicina» (1614) выдержал 30 изданий, был переведен на многие европейские языки, а его автор справедливо считается одним из основоположников количественного метода изучения в медицине.
В отличие от С. Санторио У. Гарвей и В. Племпиус для внедрения новых методологических установок избрали частные проблемы — движение крови и физиологию зрительного акта, но смогли добиться подлинно революционных результатов.
Отправной точкой рассуждений и экспериментальных исследований У. Гарвея послужили арифметические расчеты. Измерив объем крови, находящийся в левом желудочке сердца подопытного животного, он умножил его на количество сердечных сокращений за определенный промежуток времени и обнаружил, что за полчаса сердце «выбрасывает» крови больше, чем ее содержится во всем организме. Объяснить этот факт с общепризнанной точки зрения о полном усвоении крови органами тела было практически невозможно.
Тогда У. Гарвей решился на тотальную ревизию всех известных к тому времени фактических данных о движении крови, которая привела его к сенсационной научной гипотезе. «Я задал себе вопрос, — писал, в частности, У. Гарвей, — не имеет ли кровь кругового движения»2.
Для проверки этой гипотезы он воспользовался методом вивисекций. Перевязывая и затем вскрывая средние и крупные сосуды, он установил, что при перевязке вен кровь всегда скапливается ниже места на¬
1 Grmek M.D. L’Introduction de l’expérience quantitiative dans les sciences biologiques. Paris, 1962.
2 Гарвей У. Анатомическое исследование о движении сердца и крови у животных. М., 1948. С 57.


103 | Глава 2. Научная революция в медицине XVII века
ложения лигатуры, а верхняя часть сосуда остается пустой. При перевязке артерий всегда наблюдалась прямо противоположная картина.
Полученные У. Гарвеем результаты однозначно свидетельствовали в пользу того, что по венам кровь движется только центростремительно, а по артериям — центробежно. Сопоставив эти факты с данными анатомов о строении клапанов сердца и вен, У. Гарвей пришел к выводу, что кровь из артерий попадает в вены, а из вен — снова в артерии, и, таким образом, в организме человека она движется по кругу, а точнее, по двум замкнутым кругам — малому («через легкие») и большому («через весь организм»). «Теоретические изыскания и эксперименты подтвердили следующее, — писал У. Гарвей, — кровь проходит через легкие и сердце..., посылается во все тело, проникает в «поры ткани» и по венам, сначала по тонким, а потом по более крупным, возвращается от периферии к центру и, наконец, через полую вену приходит в правое предсердие. Таким образом, кровь течет по артериям из центра на периферию, а по венам от периферии к центру в громадном количестве. Это количество крови больше того, что могла бы дать пища, а также больше того, которое нужно для питания тела»1.
Отдельно отметим, что, доказывая «круговое движение крови», У. Гарвей не ограничился опытами над животными. Во избежание возможных возражений о несоответствии строения организма человека и животного он повторил часть своих экспериментов на конечностях человека, заменив перевязку сосудов наложением сдавливающей повязки. При сильном сдавливании конечности («как при операции ампутации»), т. е. при сдавливании артерий и вен, он наблюдал «обескровливание» дистальной части. При менее выраженном сдавливании («как при операции кровопускания»), т. е. при сдавливании только вен, кровь, наоборот, скапливалась ниже места наложения повязки.
Причиной, заставляющей кровь циркулировать, У. Гарвей назвал сокращения сердца. «Необходимо заключить, что у животных кровь находится в круговом и постоянном движении, — отмечал У. Гарвей. — В этом и состоит деятельность — или функция — сердца, осуществляемая посредством биения»2. Подобно тому, как сначала Н. Коперник, а затем Г. Галилей «остановили» солнце, сделав его центром макрокосма, У. Гарвей объединил две прежде изолированные сосудистые системы в одну и поставил в ее центре сердце, прямо и вряд ли случайно назвав его «солнцем микрокосма»3.
1 Гарвей У. Анатомическое исследование о движении сердца и крови у животных. С. 81.
2 Там же.
3 Там же. С. 7.


104 | История и философия медицины
В окончательном виде «учение о круговом движении крови» было сформулировано У. Гарвеем в предельно лаконичном труде «Анатомическое исследование о движении сердца и крови у животных», публикацией которого в 1628 году был нанесен первый значительный удар по гегемонии системы взглядов греко-арабской медицины.
Реакция врачебного сообщества на этот факт оказалась вполне предсказуемой. Подавляющее большинство врачей, включая наиболее авторитетных и влиятельных фигур медицинского мира того времени, заняло непримиримо негативную позицию, обрушив на У. Гарвея шквал критики. «Мы переживаем эпоху невероятных выдумок, и я даже не знаю, поверят ли наши потомки в возможность такого безумия», — писал по поводу исследований У. Гарвея один из признанных корифеев тогдашней медицины, лейб-медик Людовика XIV Г. Патэн. Он называл труд У. Гарвея «парадоксальным, бесполезным, ложным, невозможным, непонятным, нелепым, вредным для человеческой жизни»1. Медицинский факультет Парижского университета посвятил рассмотрению «учения» Гарвея специальное заседание, на котором было принято решение не признавать циркуляцию крови в организме человека.
У. Гарвей ждал «ненависти и проклятий», но, публикуя свой труд, он надеялся, что «настоящие ученые не поддадутся до такой степени зависти или раздражению, ...чтобы не понять правильно освещенного факта»2. И эта надежда в конечном счете оправдалась. Однако прежде чем это произошло, голландский врач В. Племпиус в 1632 году предпринял еще одну попытку убедить врачебное сообщество в эффективности новых методов научного познания на примере изучения принципов устройства и функционирования человеческого глаза.
***
К началу XVII века в европейской науке в целом и в медицине в частности сосуществовали две основные точки зрения в отношении принципов функционирования человеческого глаза. По одной из них, восходившей к Эмпедоклу, глаз испускает пучки лучей «зрительной пневмы»3, которые как бы ощупывают встречающиеся на их пути предметы и, отражаясь от них, возвращаются в глаз, неся с собой соответственную информацию (экстрамиссия). Вторая точка зрения базировалась на представлениях Демокрита и Аристотеля о том, что каждый предмет постоянно излучает вокруг себя образы, повторяющие его внешний вид
1 Цит. по: Шойфет М.С. Сто великих врачей. М., 2005. С. 17.
2 Гарвей В. Цит. соч. С. 9.
3 «Зрительная пневма» образовывалась из «животной пневмы» при попадании ее в глазное яблоко по зрительному нерву.


105 | Глава 2. Научная революция в медицине XVII века
в сильно уменьшенном размере, которые, попадая в глаз, воспринимаются «зрительной пневмой» как изображения соответствующих предметов (интрамиссия). Причем среди сторонников интрамиссии существовали различные мнения в отношении места «встречи» «образов» и «зрительной пневмы». Одни считали таким местом зрачок, другие — хрусталик, третьи — сетчатку.
Первый решительный шаг, направленный на опровержение этих представлений, был сделан И. Кеплером в его знаменитом труде «Дополнения к Вителлию, в которых излагается оптическая часть астрономии», увидевшем свет в 1604 году. Использовав в качестве модели глаза камер-обскуру1, И. Кеплер поставил множество экспериментов, позволивших ему представить исчерпывающее математическое объяснение ее влияния на поведение света, и на этой основе высказать и обосновать близкую к современной теорию зрительного акта. В частности, он представил математические доказательства того, что хрусталик и стекловидное тело служат лишь для проецирования уменьшенного обратного перевернутого изображения предмета на сетчатку. Сетчатка в свою очередь представляет собой главную световоспринимающую структуру глаза, откуда изображение предметов переносится в «седалище зрительной способности» мозга и воспринимается сознанием как прямое.
Возможность ясного видения предметов на разных расстояниях (аккомодацию глаза) И. Кеплер объяснил изменением кривизны поверхности хрусталика и длины глазного яблока. Близорукость и дальнозоркость он отнес на счет неправильной кривизны хрусталика и впервые объяснил механизм действия собирающих очковых линз, применяемых для исправления дальнозоркости, и рассеивающих линз — для исправления близорукости. От разработки проблем цветового восприятия И. Кеплер полностью уклонился, поскольку не видел возможности выразить цветовые явления в количественной форме, а следовательно, и возможности построения математической теории этого явления2.
Труд И. Кеплера сразу же привлек к себе внимание математиков, астрономов, философов, но остался совершенно незамеченным врачебным сообществом. Не разбирая причин случившегося, отметим, что первым врачом, сумевшим по достоинству оценить теорию зрения И. Кеплера, стал В. Племпиус.
Повторив все эксперименты и математические расчеты И. Кеплера, В. Племпиус в 1632 году издал обширный труд «Офтальмография», в ко¬
1 Впервые идею о том, что камер-обскура может служить моделью глаза, высказал Леонардо да Винчи.
2 Белый Ю.Л. Иоганн Кеплер (1571-1630). М., 1971.


106 I История и философия медицины
тором предпринял попытку донести до коллег не только новое знание, но и новые методы его получения.
«Офтальмография» В. Племпиуса вызвала значительный интерес у врачей. Причем самое сильное впечатление произвели результаты того эксперимента В. Племпиуса, который не мог поставить И. Кеплер. Удалив глазное яблоко быка и отпрепарировав его до стекловидного тела, В. Племпиус поместил изготовленный препарат в отверстие камер-об- скуры, а на место сетчатки приставил яичную скорлупу, на которой было отчетливо видно изображение предметов, находившихся перед камер- обскурой.
Этот эксперимент не только послужил прямым доказательством справедливости кеплеровской теории, но и наглядно продемонстрировал, что изображение на сетчатке формируется полностью автоматически, и происходит это исключительно благодаря анатомической конструкции глаза без какого-либо участия в этом процессе «пневм», которых попросту не может быть в мертвом глазу1.
Особо отметим, что по ходу повествования В. Племпиус неоднократно требовал от читателей не верить ему на слово. Он настоятельно рекомендовал повторить эксперименты и, примерив таким образом на себя роль Творца, лично убедиться в том, что для формирования изображения на сетчатке не требуется никаких сверхъестественных сил.
Возникновение и утверждение новой картины исследуемой реальности и новых философских оснований медицины
Результаты экспериментальных исследований У. Гарвея и В. Племпиуса, наглядно демонстрировавшие, что важнейшие физиологические процессы могут быть полностью сведены к механическим причинам и разъяснены чисто пространственными, количественными понятиями, сыграли ключевую роль в истории научной революции в медицине XVII века. Опираясь именно на них, великий французский философ, математик и естествоиспытатель Р. Декарт в 1637 году в своих знаменитых «Рассуждениях о методе» и «Диоптрике» предпринял попытку пересмотра философских оснований медицины и заложил основы новой картины исследуемой реальности в медицине.
В картине мира живой природы Р. Декарта не было ничего, кроме механического перемещения частиц, лишенных каких бы то ни было
1 Vanagt К. Early Modem Medical Thinking on Vision and the Camera Obscura. V F. Plem- pius’ Ophthalmographia//Intersections Interdisciplinary Studies in Early Modem Culture. 2012. Vol. 25. P. 569-594.


107 | Глава 2. Научная революция в медицине XVII века
особых качеств. Единственной причиной всякого движения той или иной частицы считалось только механическое воздействие на нее другой частицы.
Душа и тело человека были лишены общих свойств, противопоставлены друг другу, а сфера прежнего влияния души ограничена только мышлением (сознанием) и волей. Всё разнообразие многочисленных проявлений жизнедеятельности поставлено в зависимость исключительно от особенностей анатомического устройства человеческого тела. «Я хочу, — писал позднее Р. Декарт, раскрывая основные положения, высказанные им в “Рассуждении о методе”, — чтобы все считали, что все функции происходят в этой машине совершенно естественно из одного только расположения ее органов, ни больше, ни меньше, как это происходит при движении часов или какого-либо другого автомата, зависящего от расположения его гирь и колес»1. Само тело — главный предмет изучения медицины — признано простым механическим устройством, не имеющим принципиальных отличий от машин, построенных самим человеком, что в свою очередь открывало неограниченные возможности для разработки медицинских проблем методами экспериментально-математического естествознания.
Причиной механического движения частиц, составлявших человеческое тело («главной пружиной и основанием всех движений»), а следовательно, и самой жизни, Р. Декарт назвал работу сердца. Эта работа состояла не в мышечных сокращениях его стенок, как полагал У. Гарвей, а в воздействии на кровь теплоты сердца, что приводило к ее стремительному расширению. «Эта теплота, — писал Р. Декарт, — способна, как только капля крови войдет в полость сердца, вызвать быстрое набухание и расширение, как это бывает вообще, когда какая-нибудь жидкость капля за каплей падает в горячий сосуд»2. А поскольку после «расширения» крови требуется больше пространства, она «выходит» в артерии и возвращается обратно по венам.
Р. Декарт полностью согласился с мнением У. Гарвея о том, что кровь не потребляется без остатка частями тела, а питает их за счет частиц пищи, поступающей в кровь из желудка и кишок. Желудочно-кишечный тракт Р. Декарт рассматривал как трубку с множеством мелких отверстий.
Обязательным условием эффективной работы сердца Р. Декарт считал существенное сгущение и охлаждение крови перед поступлением ее в сердце. Эту важнейшую задачу решали легкие, охлаждавшие и сгущав¬
1 Декарт Р. Описание человеческого тела. Об образовании животного // Сочинения: В 2 т. Т. 1.М., 1989. С. 424.
2 Декарт Р. Рассуждение о методе // Сочинения: В 2 т. Т. 1. С. 278.


108 | История и философия медицины
шие поступающую в левый желудочек сердца кровь с помощью вдыхаемого воздуха. «Без этого, поступая в левую полость сердца, кровь не могла бы служить там пищей огня», — указывал Р. Декарт1.
При выбросе «нагретой и разжиженной крови» из сердца «самые подвижные и быстрые частицы крови» начинали двигаться по «самым прямым линиям», которыми являлись сонные и позвоночные артерии и таким путем поступали в головной мозг, где «образовывали как бы тончайший воздух, или ветер, называемый животными духами». Эти «духи», во-первых, расширяли мозг, «делая его вместилищем общего чувства, воображения и памяти», а во-вторых, «расходились из мозга» по полым трубочкам нервов, обеспечивая получение «внешних чувств» и мышечные движения2. Отдельно заметим, что «животные духи» Р. Декарта принципиально отличались от «животной пневмы», поскольку представляли собой частицы крови самого организма.
Для объяснения механизма мышечных движений тела Р. Декарт выдвинул принцип автоматической «отражательной» деятельности мозга. Согласно этому принципу, получившему в дальнейшем название рефлекторного, всякая мышечная активность организма является «отражением внешних раздражений» (стимулов) и осуществляется посредством головного мозга. Схематически процесс «отражения» представлялся Р. Декарту следующим образом. Внешние раздражения воздействуют на периферические окончания нервных «нитей», расположенных внутри нервных «трубок». Нервные «нити», натягиваясь, открывают клапаны отверстий, ведущих из мозга в нервы, по каналам которых «животные духи» устремляются в соответствующие мышцы, те в результате «надуваются», осуществляя двигательный акт. В качестве примера подобных действий Р. Декарт приводил мигание при внезапном появлении предмета перед глазами или отдергивание руки от огня. Как справедливо отмечали крупнейшие физиологи конца XIX — XX веков, добившиеся признания приоритета Р. Декарта в разработке идеи рефлекса, это была «законченная схема отношений между стимулом и ответом», включавшая все необходимые компоненты будущей рефлекторной дуги.
Никто из предшествующих Р. Декарту мыслителей не придавал нервной системе такой меры автономности от души и не доходил до столь выраженного противопоставления физиологического и психологического. Однако объяснить сложность, разнообразие и пластичность ответных реакций человеческого организма на внешние раздражения
1 Декарт Р. Рассуждение о методе // Сочинения: В 2 т. Т. 1. С. 281.
2 Там же. С. 281,282.


109 | Глава 2. Научная революция в медицине XVII века
только с помощью механизма «рефлекса» не удалось, в конечном итоге, и Р. Декарту. В 1649 г. в труде «Страсти души» он оказался вынужденным признать существование взаимодействия между телом и душой. Это взаимодействие осуществлялось в шишковидной железе, где, по мнению Декарта, в наибольшей степени проявляла свое присутствие душа, и опосредовалось через «возникающие страсти души» (эмоции). Животные духи, «пробегая мимо шишковидной железы», раскачивали ее и тем самым «вызывали страдательные состояния души» — радость или печаль, позволявшие душе судить о вредности или полезности данного внешнего раздражителя для организма. Р. Декарт особо подчеркивал, что, хотя при возникновении «душевных страстей» страдала именно душа, она выступала лишь в пассивной роли. Решающим фактором возникновения «страстей души» были движения животных духов, т. е. сугубо материальные процессы функционирования нервной системы.
Однако благодаря своей изначальной способности мыслить и проявлять волю душа могла выступать и в активной роли. Самостоятельно «раскачав шишковидную железу», она могла изменить направление движения животных духов и тем самым повлиять на процесс формирования ответной нервно-мышечной реакции. Такие нервно-мышечные реакции, в процессе формирования которых душа лишь «страдала», но не вмешивалась и которые в результате протекали всецело в соответствии с принципом отражения, Декарт назвал непроизвольными (автоматизированными) движениями. Остальные, в ходе которых проявлялось осознаваемое волевое стремление души, — произвольными.
Высказанный Р. Декартом принципиально новый взгляд на принципы устройства и механизмы жизнедеятельности человеческого организма вызвал широкий резонанс в медицинском мире и положил начало формированию альтернативной картины исследуемой реальности в медицине.
Период параллельного функционирования прежней и картезианской картин реальности продолжался недолго. Уже в конце 40 — начале 50-х гг. XVII столетия были получены данные, вынудившие врачебное сообщество поставить под сомнение всю систему традиционных представлений.
Решающую роль в этом сыграло открытие лимфатической системы. Первые находки, положившие начало изучению этой прежде совершенно неизвестной системы сосудов и органов человеческого тела, были сделаны еще в 20-х гг. XVII века. В 1622 году профессор Падуанского университета Г. Азелли во время учебной анатомической демонстрации случайно обнаружил в брыжейке тонкой кишки сосуды, которые содержали не кровь, а хилус, и назвал их млечными. Однако Г. Азелли недо¬


110 | История и философия медицины
оценил важность совершенной им находки и не стал детально изучать дальнейший ход этих сосудов. А поскольку согласно традиционным представлениям весь хилус из желудочно-кишечного тракта поступал в печень, Г. Азелли заявил, что и открытые им млечные сосуды обеспечивают поступление хилуса в печень.
Истинное предназначение открытых Г. Азелли млечных сосудов удалось установить лишь в середине XVII столетия в ходе проведения беспристрастных анатомических и экспериментальных исследований в рамках картезианской исследовательской программы.
В 1647-1654 гг. Ж. Пеке (1647, 1651-1653), И. ван Хорн (1647, 1650), О. Рудбек (1652, 1653) и Т. Бартолин (1652—1654) независимо друг от друга доказали, что сосуды Азелли не ведут к печени. «Без сомнения, анатомическое сообщество обогатилось открытием млечных сосудов знаменитым Азеллием, — констатировал Ж. Пеке. — Но он вслед за древними считал печень источником крови, и полагал, что млечные сосуды ведут к ней, и это его ошибка»1. Перечисленные естествоиспытатели установили, что местом впадения млечных сосудов служит особое «вместилище хилуса», названное млечной цистерной. Ими было также обнаружено, что из млечной цистерны хилус поступает в «большой проток» (грудной лимфатический проток), по которому он поднимается почти вертикально вверх и поступает непосредственно в кровяное русло в месте впадения грудного протока в угол слияния левой подключичной и левой яремной вен2.
Тогда же Ж. Пеке совместно с французскими математиками Ж. де Робервалем и А. Озу на основании проведенных ими экспериментов с вакуумом объяснили механизм движения хилуса по системе лимфатических сосудов из кишечника к подключичной вене (т.е. снизу вверх) присасывающим действием грудной клетки3. О. Рудбек обнаружил и описал клапаны грудного протока, препятствовавшие обратному току млечного сока, а Т. Бартолин впервые предложил назвать новую систему сосудов и органов лимфатической.
Кроме того, Ж. Пеке выполнил классическую демонстрацию функции лимфатической системы на собаке. Перевязав подключичную и яремную вены выше места впадения грудного протока и осушив губ¬
1 Uht. no: Dobson J., Tompsett D.H. Museum specimens of the main superficial and deep lymphatics of the leg in man//Ann. R. Coll. Surg. Engl. 1968. 43(2). P. 112.
2 Chikly B. Who discovered the lymphatic system? // Limfology. 1997. Vol. 30. P. 186-193.
3 Domenico Bertoloni Meli. The Collaboration between Anatomists and Mathematicians in the mid-Seventeenth Century with a Study of Images as Experiments and Galileo’s Role in Steno’s Myology// Early Science and Medicine. 2008. 13. P. 665-709.


Ill | Глава 2. Научная революция в медицине XVII века
кой правое сердце, он путем надавливания на млечную цистерну и грудной проток добился наполнения правого желудочка хилусом.
Открытие лимфатической системы произвело эффект подлинной научной сенсации. Не случайно для многих естествоиспытателей того времени оно стояло на одном уровне или даже превосходило по своей значимости открытие У. Гарвеем кровообращения.
Во-первых, оно наглядно продемонстрировало эффективность картезианской исследовательской программы, позволившей обнаружить совершенно новую систему органов и сосудов. Во-вторых, были получены дополнительные и весьма весомые аргументы в пользу картезианского взгляда на организм человека как механическое устройство: процесс всасывания хилуса из кишечника в сосудистую систему осуществлялся в строгом соответствии с законами физики, и для его объяснения не требовалось привлечения никаких других представлений. Наконец, в-третьих, результаты анатомических и экспериментальных исследований Ж. Пеке, О. Рудбека, И. ван Хорна и Т. Бартолина однозначно свидетельствовали об ошибочности одного из ключевых положений прежней системы представлений: хилус из кишечника поступает не в печень, а в кровеносную систему. «Хилус всасывается... посредством канала, впадающего в подключичные вены и начинающегося в виде резервуара или приемника, в который впадают все млечные сосуды, — прямо указывал Ж. Пеке. — Из последних ни один не проходит через печень»1. Печень, таким образом, автоматически лишалась прежнего статуса главного органа «творения» крови и других основных соков человеческого тела, что позволило Т. Бартолину даже написать специальную главу «О погребении печени» и посвятить ей надгробную эпитафию2.
Первая реакция медицинского сообщества на это открытие в точности повторила истерику по поводу работы У. Гарвея. Говорили и писали, что если так обстоит дело у собаки, то у человека все обстоит совершенно иначе. Но этот контраргумент отпал почти сразу. Французскому хирургу Гайяну удалось воспроизвести демонстрацию Ж. Пеке на еще не остывшем трупе солдата, убитого в драке. А в 1654 году увидели свет результаты исследований кембриджского профессора Ф. Глиссона, не только впервые детально описавшего строение печени и «желчного аппарата», но и обосновавшего положение о том, что основным предназначением печени следует считать выработку желчи, необходимую для переваривания пищи в кишечнике.
1 Цит. по: МеньеЛ. История медицины. М., 1926. С. 126.
2 Bartholin Т. \fosa lymphatica nuper Hafniae in animalibus inventa et hepatis exsequiae. Copenhagen, 1653.


112 | История и философия медицины
С этого времени методологические установки экспериментальноматематического естествознания и картезианский взгляд на человеческий организм как механическое устройство, основные проявления жизнедеятельности которого определяются только устройством этого механизма, начали стремительно завоевывать широкое признание.
Выражением этого признания стала развернувшаяся во второй половине XVII столетия тотальная ревизия всех без исключения сведений об устройстве и предназначении органов и частей человеческого тела, содержавшихся в канонических источниках. Эта ревизия осуществлялась на основе использования новой научной методологии, для чего было разработано и внедрено множество новых методических приемов проведения анатомо-физиологических исследований. Наиболее эффективными оказались такие методы, как микроскопирование, сравнительноанатомические исследования, вивисекции с термометрией, опыты с вакуумом и искусственной вентиляцией, инъецирование красящими веществами и инсуффляция сосудов, дренирование выводных протоков желез, использование индикаторов для выявления кислот и щелочей. В проведении исследований активно участвовали астрономы, физики и математики (К. Рен, Дж. Борелли, Р. Гук, Р. Бойль, Ж. де Роберваль, А. Озу, В. Вивиани), также проявившие большую заинтересованность в познании структурной организации и механизмов функционирования человеческого тела как чисто механического устройства.
Результатом этой совместной деятельности стало множество подлинно революционных открытий, обеспечивших широкое признание картезианской картины исследуемой реальности. Рамки настоящего исследования не позволяют подробно описать все многообразие новых фактов, полученных в ходе беспристрастного экспериментального изучения устройства и предназначения органов и частей человеческого тела во второй половине XVII века. Остановимся лишь на наиболее крупных научных прорывах этого периода.
Условно говоря, первым из них стало обнаружение путей перехода крови из артерий в вены в органах человеческого тела. В 1661 году итальянский врач и анатом М. Мальпиги с помощью 180-кратного микроскопа установил, что артерии соединены с венами сетью тончайших капиллярных сосудов. Чуть более десятилетия спустя голландский естествоиспытатель А. Левенгук, вооружившись 270-кратным микроскопом, впервые увидел в крови эритроциты и зафиксировал их движение по капиллярам от артериального к венозному концу. В 1675-1678 гг. и в 1691 г. голландские врачи и анатомы С. Бланкард и Ф. Рьюиш независимо друг от друга на основании использования инъекционного и микроскопического методов исследования доказали наличие капиллярной


113 | Глава 2. Научная революция в медицине XVII века
сети во всех органах тела. Ф. Рьюиш также обнаружил и описал капилляры, обеспечивающие кровоснабжение стенок самих кровеносных сосудов — vasa vasorum. И хотя к 60-м гг. XVII века положение о «круговом движении крови» уже получило всеобщее признание, описанные открытия послужили окончательными доказательствами справедливости учения У. Гарвея.
Вторым прорывом стал пересмотр традиционных представлений о центральной нервной системе в целом и головном мозге в частности.
Во-первых, было доказано, что головной мозг неоправданно считается относительно простым анатомическим образованием, главным структурно-функциональным компонентом которого являются содержащие «животный дух» мозговые желудочки. Было обнаружено, что субстанция головного мозга не однородна, состоит из белого и серого вещества и включает множество различных структурных компонентов, образованных этими веществами. Например, уже в 1664 году английский врач Т. Уиллис смог обнаружить и подробно описать такие образования, как ядра таламуса, полосатое тело и его лентиформное ядро, мозолистое тело, пирамиды на уровне продолговатого мозга и др.
После того, как в 1665-1667 гг. М. Мальпиги и А. Левенгук установили, что серое вещество представляет собой скопления «шариков», а белое вещество по своей природе идентично периферическим нервам1, возникла и получила широкое признание гипотеза о том, что «животные духи» находятся не в желудочках мозга, а в его сером и белом веществе. При этом структуры, образованные из серого вещества, стали рассматриваться как мозговые центры управления различными жизненными функциями, а основным предназначением белого вещества стали считать проведение нервного возбуждения между этими центрами и периферическими нервами (Н. Стеной, 1665; Т. Уиллис, 1667, 1672; Р. Вьес- сан, 1685). Например, Т. Уиллис полагал, что центром дыхания, сердечной деятельности и перистальтики кишок является мозжечок; ощущений — полосатое тело; инстинктов — зрительные бугры. Местом «расположения разумной души в человеке», а также основным «источником идей и произвольных движений» он считал извилины коры головного мозга. Что же касается желудочков мозга, то они стали рассматриваться лишь как простые резервуары мозговой жидкости (ликвора), основным функциональным предназначением которых является предохранение нежного вещества мозга от механических повреждений (Т. Уиллис, Р. Вьессан).
1 	Архангельский Г. В. История неврологии от истоков до XX века. М., 1965; http://www. treccani.it/enciclopedia/marcello-malpighi.


114 I История и философия медицины
Во-вторых, были кардинально пересмотрены традиционные представления о кровоснабжении мозга и, в частности, представления о крайне незначительном количестве крови, поступающей в головной мозг. Выполненные Т. Уиллисом измерения и расчеты показали, что мозг является «самым кровоснабжаемым» органом человеческого тела, получающим приблизительно 1/6 часть крови, попадающей в сосудистую систему при сердечном выбросе. И это при том, что вес головного мозга составляет всего около двух процентов от веса тела. Т. Уиллис также показал, что решению задачи столь интенсивного кровоснабжения служат четыре крупные артерии — две сонные и две позвоночные, ветви которых образуют в основании мозга уникальный структурный феномен — сосудистый артериальный круг (1664). Справедливости ради следует отметить, что Т. Уиллис был не первым, кто сообщил об этом анатомическом образовании. О существовании артериального круга в основании мозга писали Г. Фаллопий (1561), Дж. Кассери (1627), Й. Вислинг (1653), Я. Вепфер (1658). Однако именно Т. Уиллис не только дал самое подробное описание этого сосудистого комплекса, но и на основании опытов по перевязке сонных и позвоночных артерий ниже артериального круга первым объяснил его физиологическое предназначение1.
Наконец, в-третьих, на основании экспериментов с удалением головного мозга у живых животных французскими врачами Ю. Дюверни и П. Шираком в 1673 году было установлено, что многие непроизвольные «рефлекторные» акты могут осуществляться на уровне спинного мозга. Эти данные позволили сделать вывод, что спинной мозг представляет собой самостоятельную структуру центральной нервной системы и ошибочно считался лишь «отростком» головного мозга.
Третьим важнейшим прорывом могут считаться открытия в области изучения органов чувств, позволившие европейским ученым не только опровергнуть традиционные представления, но и обосновать принципиально новые взгляды на принципы устройства и механизмы функционирования органов обоняния, осязания, вкуса и слуха.
В 1655 и 1660 гг. немецкий врач и анатом К. Шнейдер опубликовал два труда, в которых представил бесспорные доказательства ошибочности представлений о том, что органом обоняния являются передние желудочки мозга, где «животная пневма» непосредственно воспринимает «запахи», поступающие в передние желудочки при вдохе через нос.
1 	O'Connor J. Thomas Willis and the background to «Cerebri Anatome»// Journal of the Royal Society of Medicine. 2003. 96(3). R 139—143; MolnârZ. Thomas Willis (1621—1675), the founder of clinical neuroscience // Nature Reviews Neuroscience. 2004. 5(4). P. 329-335; Ren- gacharyS., Xavier A., Manjila S., etc. The legendary contributions of Thomas Willis (1621-1675): the arterial circle and beyond // Journal of Neurosurgery. 2008. 109(4). P. 765-775.


115 | Глава 2. Научная революция в медицине XVII века
К. Шнейдер, в частности, обнаружил существование слизистой мембраны носа, выстилающей всю носовую полость, и установил, что эта мембрана совершенно непроницаема для воздуха. Одновременно К. Шнейдер сообщил, что слизистая мембрана содержит множество окончаний обонятельного нерва, и предложил рассматривать именно ее в качестве органа обоняния.
В 60-х гг. XVII столетия в результате последовательных усилий итальянских врачей и анатомов М. Мальпиги и Л. Беллини были пересмотрены традиционные представления о том, что органом вкуса является язык, обладающий особой “природной способностью” воспринимать и передавать “животной пневме” ощущения вкуса. В 1662 году М. Мальпиги при микроскопическом исследовании языка обнаружил различного вида сосочки, расположенные на его верхней и боковой поверхности. Спустя четыре года Л. Беллини подтвердил факт существования сосочков языка и экспериментально доказал, что вкусовые ощущения возникают при раздражении только тех участков языка, которые снабжены этими сосочками. Экспериментальные исследования Л. Беллини вызвали широкий резонанс, были отмечены специальным сообщением в журнале Лондонского королевского общества (1666) и заставили врачебное сообщество признать, что органом вкуса является не язык, а только его сосочки.
Практически одновременно получили широкую известность результаты и других микроскопических исследований М. Мальпиги (1662, 1665), в ходе которых он обнаружил сенсорные рецепторы кожи и предложил рассматривать их в качестве “истинного” органа осязания.
Наконец, в 70-х — 80-х гг. XVII столетия последовали первые подлинно революционные открытия в области изучения органа слуха, которым до этого времени по традиции продолжали считать “тимпаниче- скую” (барабанную) полость. «Ушной канал ведет в полость, в которой находится неподвижный воздух, — указывал Ибн Сина, — внутренняя поверхность ее выстлана волокнами слухового нерва... Когда звуковая волна доходит до полости, слух (животная пневма. — Авт.) улавливает ее»1.
В 1672 году уже упоминавшийся английский врач Т. Уиллис на основании тщательных анатомических исследований топографии слухового нерва, показавших, что его веточки идут не к барабанной полости (среднее ухо), а к одной из структур внутреннего уха — так называемой улитке, заявил о том, что «истинным» органом слуха следует считать именно улитку. Одновременно он высказал предположение, что основным меха¬
Абу Али Ибн Сина. Канон врачебной науки. Книга III. Т. 1. Ташкент, 1979. С. 295.


116 | История и философия медицины
низмом преобразования звуковых волн в нервное возбуждение служат резонансные колебания ее стенок1.
Улитка, как отдельная анатомическая структура, была впервые описана еще в 1561 году Г. Фаллопием. Однако в тот период ни Г. Фаллопий, ни его современники, находившиеся всецело во власти традиционных представлений, не придали этому открытию должного значения, и многие важнейшие детали строения улитки оказались попросту забытыми. В числе этих деталей были и костная спиральная пластинка, и прикреплявшаяся к ее внешнему краю «перепончатая спиральная пластика» (базилярная мембрана), разделявшие канал улитки пополам.
Во второй половине 70-х — начале 80-х гг. XVII века французские врачи Ж. Мери, К. Перро и Ю. Дюверни, заинтересовавшиеся гипотезой Т. Уиллиса, фактически заново открыли эти структурные образования улитки. Ими было также установлено, что эластичная базилярная мембрана, подходя почти вплотную к противоположной стенке канала улитки, не прикреплена к нему и вследствие этого обладает определенной подвижностью (К. Перро, 1681), а толщина костной спиральной пластики постепенно уменьшается от основания улитки к ее верхнему завитку (Ю. Дюверни, 1683).
Названные открытия позволили Ю. Дюверни совместно с французским физиком Э. Мариоттом в 1683 году превратить гипотезу Т. Уиллиса в первую научную теорию слуха. Согласно этой теории ушная раковина, наружный слуховой проход, барабанная перепонка и барабанная полость с находящимися в ней слуховыми косточками служат только целям улавливания и проведения звуков. Звуковоспринимающей структурой органа слуха является улитка, а точнее находящиеся внутри улитки костная спиральная пластинка и базилярная мембрана, к которой прикреплены тончайшие нитевидные окончания слухового нерва2.
Механизм звуковосприятия, по мнению разработчиков теории, состоял в том, что звуковые волны вызывают резонансные колебания костной спиральной пластинки. Эти колебания передаются эластичной базилярной мембране, которая в силу своей подвижности вызывает раздражение волокон слухового нерва. При этом особо подчеркивалось, что звуковые волны вызывают резонансные колебания не всей спиральной пластинки целиком, а только строго определенных ее участков. Место возникновения колебаний зависит от высоты звука: чем выше звук, тем более тонкие участки спиральной пластинки приходят в движение, и та¬
1 http://www.tonybaino.com/otorhino/Otology-histoty.html
2 Ю. Дюверни и Э. Мариотт не располагали прямыми доказательствами того, что волокна слухового нерва прикрепляются к базилярной мембране. Установить этот факт удалось только в 1704 году итальянскому врачу и анатому А. Вальсальве.


117 | Глава 2. Научная революция в медицине XVII века
ким образом исключительно благодаря особенностям строения улитки осуществляется механический спектральный анализ поступающих в ухо акустических сигналов1. Первая механическая теория слуха произвела эффект подлинной научной сенсации и оказала огромное влияние на дальнейшее признание и распространение картезианских взглядов на тело человека как механическое устройство.
Четвертым прорывом стал кардинальный пересмотр представлений о строении почек и процессе образования мочи. В 1662 году Л. Беллини с помощью увеличительного стекла обнаружил, что вопреки существовавшим взглядам вещество почек неоднородно и состоит из множества тесно переплетенных между собой тончайших кровеносных сосудов, «фибр» и «трубочек». Последние «пронизывали почку насквозь», открывались в почечную лоханку и содержали мочу. Л. Беллини не отважился комментировать предназначение обнаруженных им анатомических образований и передоверил этот вопрос своему наставнику профессору Дж. Борелли.
В 1664 году вышел в свет совместный труд Л. Беллини и Дж. Борелли, в котором содержалось первое строго естественнонаучное объяснение механизма образования мочи. В частности, была высказана и обоснована гипотеза о том, что почки представляют собой своеобразные сита, основным предназначением которых является процеживание крови, поступающей в них по почечной артерии. Процеживание происходит под действием кровяного давления в местах наиболее тесного прилегания мельчайших артерий (артериол) к «мочевым трубочкам». В этих местах ненужные организму частицы через поры в стенках артериол, форма и размер которых точно соответствовали форме и размеру частиц, «выдавливаются» в «мочевые трубочки», образуя мочу. Моча в дальнейшем по «трубочкам» оттекает в почечную лоханку, а очищенная кровь по тончайшим венам (венулам) собирается в почечную вену2.
В 1666 г. итальянский врач и анатом М. Мальпиги в результате исследований вещества почек с использованием микроскопа дополнил эту теорию данными о том, что тончайшие артериолы в корковом веществе почки образуют окруженные капсулой капиллярные клубочки, в которых, по его мнению, и происходила фильтрация мочи. Эти клубочки он назвал «почечными тельцами» и сравнил их функцию с действием же¬
1 GitterA. A short history of hearing research. II. Renaissance//Laryngorhinootologie. 1990. 69(9). P. 495-500; MudryA. Guichard Joseph Duvemey (1648-1730), first French otologist in the 17th century//Ann. Otolaryngol. Chir. Cervicofac. 2000. 117(4). P. 203-209.
2 Domenico Bertoloni Meli. The Collaboration between Anatomists and Mathematicians in the mid-Seventeenth Century with a Study of Images as Experiments and Galileo’s Role in Steno’s Myology// Early Science and Medicine. 2008. 13. P. 665-709.


118 I История и философия медицины
лез1. Созданная совместными усилиями Л. Беллини, Дж. Борелли и М. Мальпиги первая механическая теория образования мочи сразу же завоевала широкое признание и сохраняла свою актуальность вплоть до середины XIX века.
Пятым прорывом может по праву считаться радикальный пересмотр традиционных представлений о половых процессах, в которых ведущие роли отводились мужской сперме (мужскому семени) и женской матке. Местом образования мужского семени считались яички, обладавшие природной способностью преобразовывать кровь и «жизненную пневму» во «влагу совершенную для зарождения живого существа». Во время полового акта эта «влага» через семявыносящие пути и мочеиспускательный канал попадала в матку. «Как только сперма попадает в подходящую среду (матку), она становится началом, зарождающим живое существо, — писал римский врач и философ Гален.— ... Когда влага спермы попадает на оболочки матки, то, будучи вязкой и прилипая к шероховатым телам, она быстро смазывает их подобно жиру... Сама матка быстро сокращается над спермой, вся шейка полностью закрывается, влага, смазывающая все неровности матки по всей ее внутренней поверхности, становится тонкой пленкой; пневма, со всех сторон тщательно удерживаемая этой оболочкой, начинает свои естественные движения. Она привлекает в матку при помощи вен и артерий жидкую влагу... и очень скоро создает из них нечто, имеющее плотность и объем»2.
Врачи знали о существовании анатомических структур, которые позднее получат название «яичников», однако отводили им второстепенную роль в процессе зачатия. В частности, они полагали, что «женские половые железы» предназначены для выработки женского семени («женской спермы»), которое непосредственного участия в зарождении живого существа не принимает. Женское семя лишь способствует зачатию: извергаясь во время полового акта в шейку матки (влагалище), оно смачивает его для облегчения введения полового члена и осуществления фрикций3.
1 Mezzogiomo V., Mezzogiomo А. The structure of lungs and kidneys in the work of Malpighi // Italian Journal of Anatomy and Embryology. 1995. \bl.lOO. Suppl. 1. P. 11-17; Lilien O.M. Marcello Malpighi (1628-1694) and Lorenzo Bellini (1643-1704) // Investigative urology. 1971. 8(6). P. 698-699.
2 Гален К. О назначении частей человеческого тела. М., 1971. С. 464.
3 Исследования, выполненные в XVI столетии, несколько дополнили эту схему. В частности, Г. Фаллопий открыл и описал маточные (фаллопиевы) трубы, соединяющие матку и “женские половые железы”; более детально изучил строение этих «желез» и отметил наличие в них различной величины пузырьков — фолликулов; выделил влагалище в отдельную анатомическую структуру и предложил сам термин «vagina». Однако предназначение


119 I Глава 2. Научная революция в медицине XVII века
Опровержение этих представлений о зачатии началось в начале второй половины XVII столетия после выхода в свет в 1651 г. труда «Исследования о зарождении животных» уже неоднократно упоминавшегося английского врача У. Гарвея. В этой работе на основании результатов многолетних тщательных наблюдений над очень маленькими зародышами были впервые представлены убедительные свидетельства того, что обязательным условием зарождения организмов животных является наличие яйца. Это положение У. Гарвея, сформулированное им в виде общеизвестной формулы — «Ex ovo omnia» («все из яйца»), вступало в прямое и очевидное противоречие с традиционными взглядами, что в свою очередь привело к развертыванию исследований, направленных на поиск яиц у всех «живородящих» животных, включая и человека.
Наибольшего успеха в этом направлении добился голландский естествоиспытатель и врач Р. де Грааф, работы которого сыграли решающую роль в опровержении традиционных взглядов как в отношении устройства и предназначения половых органов человека, так и в вопросах зачатия.
Прежде всего, необходимо отметить, что Р. де Грааф доказал полную несостоятельность существовавших представлений о “женском семени” и его роли в половом процессе. Проведенные Р. де Граафом многочисленные экспериментальные исследования позволили установить, что влажность стенок влагалища определяется их смачиванием не “женским семенем”, продуцируемым яичниками, а “специально созданной природой для облегчения сношения особой вязкой жидкостью”, выделяемой самим влагалищем1. В экспериментах Р. де Граафа «вязкая жидкость» особенно интенсивно выделялась при стимуляции особого участка задней стенки влагалища, который Р. де Грааф даже сравнил с предстательной железой у мужчин. Другим способом, позволявшим добиться выделения «вязкой жидкости», была механическая стимуляция клитора, который усилиями Р. де Граафа был окончательно признан самостоятельной анатомической структурой.
Дальнейшие исследования Р. де Граафа, направленные на изучение строения и выявление подлинного предназначения «женских половых желез», привели его к повторному открытию в них фолликулов. И, если Г. Фаллопий не стал даже комментировать эту находку, то Р. де Грааф высказал предположение о том, что фолликул представляет собой не что иное, как яйцо, подвергающееся оплодотворению «муж¬
обнаруженных анатомических образований либо не обсуждалось вовсе, либо объяснялось в полном соответствии с приведенными выше представлениями Галена.
1 Истинный источник влагалищной смазки — большие железы преддверия влагалища (бартолиновы железы) описал в 80-х гг. XVII в. К. Бартолин-младший.


120 | История и философия медицины
ским семенем» во время полового акта. Более того, он постулировал, что в организме женщины целям зачатия зародыша могут служить только находящиеся в яичниках яйца, а матка «лишь принимает зародыш и вынашивает его».
Обобщив материалы своих многочисленных исследований, Р. де Гра- аф в 1672 году опубликовал обширный труд, в котором сформулировал принципиально новый взгляд на сущность процесса зачатия. При «плодотворном сношении наиболее нежная часть мужского семени», попав в матку, по фаллопиевым трубам устремляется в яичники, где «оплодотворяет наиболее зрелое из находящихся там яиц». Оплодотворенное яйцо «выходит из яичника, по трубам доставляется в матку... и прикрепляется к ее стенке». Среди представленных им доказательств были не только результаты его экспериментальных исследований на животных, но и материалы вскрытий трупов женщин, скончавшихся вследствие внематочной беременности1.
Исследования и теоретические обобщения Р. де Граафа практически сразу же получили признание, а когда спустя всего 5 лет, в 1677 г., А. Левенгук открыл «семенные зверьки»2 и в письме Лондонскому королевскому обществу назвал их «оплодотворяющим началом мужского семени», жидкие среды родительских организмов окончательно перестали считаться источником образования человеческого зародыша.
В результате неверной интерпретации микроскопических наблюдений над развитием насекомых и лягушек (Я. Сваммердам, 1669, 1672), куриных яиц (М. Мальпиги, 1672) возникла и усилиями, главным образом, Н. Мальбранша (1674) и Г. Лейбница (1695) была распространена на все живые существа, включая и организм человека, т.н. теория преформации или вложения. Согласно этой теории, в живых существах изначально содержится уже готовый маленький организм, который после взаимодействия яйца с «семенными зверьками» начинает просто увеличиваться в размерах до состояния взрослого организма. В зародышах находятся свои зародыши и так до бесконечности3.
Теория преформации, идеально вписывавшаяся в механическую картину мира, моментально получила всеобщее признание и господствовала в медицине вплоть до XIX столетия. Открытым оставался лишь вопрос о том, в яйцах или «семенных зверьках» находятся эти предсуще- ствующие зародыши. Ожесточенные споры по этому вопросу привели к
1 Houtzager Н. Reinier de Graaf. 1641-1673. Rotterdam, 1991.
2 Как отмечал сам А. Левенгук, о «семенных зверьках» ему сообщил его друг, студент- медик И. Гам (Johan Ham). Термин «сперматозоид» был введен в научный оборот в 1827 г. К. фон Бэром.
3 ГайсиновичА. Преформация // БМЭ. 1-е изд. Т. 21. М.,1932. Стб. 132-138.


121 | Глава 2. Научная революция в медицине XVII века
формированию двух “партий” — овистов и анималькулистов (спермати- ков). Первые полагали, что зародыш предсуществует в яйце, а “семенные зверьки” лишь запускают процесс его роста; вторые же считали, что зародыш находится в головке сперматозоидов, а яйцо служит только источником его питания.
Шестым прорывом стало обнаружение различных пищеварительных желез и вырабатываемых ими «соков». Слюнные железы были описаны фактически заново. В частности, было доказано, что они представляют собой не губки, сначала впитывающие, а затем по мере необходимости отдающие влагу для смачивания языка, гортани и голосовых связок, а органы, вырабатывающие пищеварительный «сок» и обладающие системой выводных протоков.
В 1656 г. английский анатом и врач Т. Вартон обнаружил и описал проток поднижнечелюстной слюнной железы1; в 1660 г. датский врач и натуралист Н. Стенсен — проток околоушной слюнной железы2; в 1678-1679 гг. датский врач и анатом К. Бартолин и немецкий врач и анатом А. Ривинус — подъязычную слюнную железу и ее протоки.
Повторно была открыта и поджелудочная железа. Врачи знали о существовании этого анатомического образования, но считалось, что оно предназначено для защиты «рта желудка» от контакта с «твердыми позвонками». В 1642 году прозектор Падуанского университета И. Вирсунг описал главный панкреатический проток и обосновал мнение о том, что pancreas представляет собой железу, обладающую признаками функциональной активности3.
В 1664-1672 гг. Р. де Грааф разработал способы получения соков поджелудочной и слюнных желез у живого животного (дренирование протоков и выведение протоков на наружную поверхность тела), позволивший установить факт существенного увеличения функциональной активности этих желез после приема пищи4.
В 70 — 80-х гг. XVII века были открыты и совершенно неизвестные прежде пищеварительные железы. Так, в 1679 г. швейцарский врач И. Вепфер и независимо от него в 1687 г. немецкий анатом и врач И. Бруннер обнаружили железы двенадцатиперстной кишки; в 1689 г. М. Мальпиги — простые трубчатые железы слизистой оболочки тонкой и толстой кишок.
1 Wells W.A. Thomas Wharton (1614-1673), first gland specialist and dicsovererof a salivary duct//The Laryngoscope. 1948. 58(3). P. 254-266.
2 Шафрановский И. И. Николай Стеной (Нильс Стенсен) — кристаллограф, геолог, палеонтолог, анатом. М., 1972. С. 18-19, 140-143.
3 Castiglioni A. History of medicine. N.Y., 1941. Р. 527.
4 HoutzagerH. Reinierde Graaf. 1641-1673. Rotterdam, 1991.


122 | История и философия медицины
Наконец, отдельного упоминания заслуживает целая череда важнейших открытий в области изучения дыхания, устройства и предназначения легких. Напомним, что после открытия кровообращения под влиянием трудов У. Гарвея и Р. Декарта основным предназначением легких стало считаться охлаждение крови, поступающей в сердце. Однако в конце 50-х гг. Дж. Борелли опроверг эту гипотезу. В ходе вивисекции животного он измерил температуру всех его внутренних органов и обнаружил, что «показатели теплоты» сердца и легких одинаковы.
В 1661 году М. Мальпиги в результате микроскопических исследований установил, что вещество легких неоднородно и состоит из небольших сообщающихся полостей (альвеол), разделенных тонкими мембранами, в которых находятся кровеносные сосуды, а также наблюдал непрерывное движение крови по этим сосудам. Это открытие позволило Дж. Борелли высказать новую гипотезу в отношении предназначения легких. Он, в частности, заявил, что основной функцией легких следует считать перемешивание хилуса с кровью, которое осуществляется в кровеносных сосудах стенок легочных альвеол благодаря давлению воздуха и постоянному движению альвеолярных стенок при вдохе и выдохе1.
Однако и эта гипотеза не выдержала экспериментальной проверки. Уже в 1667 году на заседании Лондонского королевского общества английский естествоиспытатель Р. Гук и английский врач Р. Лоуэр провели сложнейший эксперимент по искусственной вентиляции легких с помощью воздуходувных мехов, который наглядно продемонстрировал, что для поддержания жизни необходимо не движение легких, а смена в них воздуха. Было также установлено, что только при смене воздуха в легких происходит изменение цвета крови: притекающая к легким темная венозная кровь приобретает ярко-красный цвет2.
Продолжая эти исследования, другой английский врач Дж. Мэйо в 1669 году высказал и на основании экспериментов с горящей свечой и мышкой под колоколом обосновал гипотезу о том, что для дыхания и горения необходим не весь воздух, а лишь одна из его частей, названная им «нитровоздушным паром». По данным Дж. Мэйо, именно эта часть воздуха вызывала изменение цвета крови, циркулирующей в легких, вступала в реакцию с горючими веществами при горении и дыха¬
1 Domenico Bertoloni Meli. The Collaboration between Anatomists and Mathematicians in the mid-Seventeenth Century with a Study of Images as Experiments and Galileo’s Role in Steno’s Myology// Early Science and Medicine. 2008. 13. R 665-709.
2 M. Мальпиги и Дж. Борелли также наблюдали феномен изменения цвета крови в легких, но не придали этому обстоятельству сколько-нибудь серьезного значения, поскольку вслед за Г. Галилеем рассматривали цвет как «вторичное качество», не подлежащее научному анализу.


123 | Глава 2. Научная революция в медицине XVII века
нии и была, таким образом, в равной мере необходима как для горения, так и для жизни1.
Р. Гук, Р. Лоуэр и Дж. Мэйо очень близко подошли к разрешению проблемы дыхания. Была экспериментально доказана связь между дыханием и горением, показано влияние воздуха на изменение свойств крови и даже установлено, что кровь «забирает не весь воздух, а лишь определенное вещество», которое как раз и необходимо для горения и жизни. Однако дать ответ на главный вопрос — какие именно изменения в крови происходят под воздействием воздуха — не удалось. Для этого требовался качественно иной уровень развития химии, которая в XVII веке только зарождалась. Тем не менее, начиная уже с 70-х гг. XVII века, основным предназначением органов дыхательной системы в целом и легких в частности стало считаться обеспечение постоянной смены воздуха, контактирующего с кровью в капиллярах легочных альвеол.
***
Другим важнейшим следствием признания идей Р. Декарта послужило возникновение во второй половине XVII века первых медицинских теорий, призванных объяснить как обнаруживаемые анатомо-физиологические феномены, так и сущность болезней человека на основе картезианских принципов кинетической механики. Одна из них — теория ятромеханики (ятрофизики) — сложилась исключительно под влиянием картезианских идей, другая — корпускулярной ятрохимии — опиралась в том числе и на ряд представлений прежней алхимической ятрохимии.
В историко-медицинской литературе сложилась традиция противопоставлять эти теории друг другу, обращая внимание главным образом на существовавшие расхождения во взглядах и на непримиримую борьбу их сторонников. Однако как одна, так и другая теория основывалась на представлениях об организме человека как совокупности множества перемещающихся во времени и пространстве неделимых бескачественных частиц. Что же касается научной полемики между их сторонниками, то ее главным предметом был вопрос о том, движение частиц в каких средах — в жидких или плотных — составляет главную основу жизнедеятельности.
Ятрохимики (Ф. Сильвий, Т. Уиллис, Р. де Грааф, О. Тахений, Г. Ве- дель, М. Эттмюллер и др.) настаивали на приоритетном значении жидких сред. Создатель первой целостной теории корпускулярной ятрохи-
1 Proctor D.F. A History of Breathing Physiology. N.Y., 1995; Partington J.R. The life and work of John Mayow (1641-1679) // Isis. 1956. 47 (149). P. 217-230.


124 | История и философия медицины
мии профессор Лейденского университета Ф. Сильвий (1671) связывал основные проявления жизнедеятельности с происходящими в жидких средах процессами «брожения» (разъединения частиц) и «эффервесцен- ции» (слияния частиц). Так, например, он считал, что рост и развитие организма происходит за счет слияния частиц в ходе «эффервесценции» крови, а пищеварение представляет собой процесс «брожения» и заключается в разложении пищевых веществ на составляющие их частицы под влиянием «ферментативного» действия секретов пищеварительных желез1. Конечными продуктами любых реакций «брожения» являлись две категории частиц — кислые и щелочные. Причем «кислотность» или «щелочность» означала не особые свойства частиц, а лишь их форму. Считалось, что «кислотные» частицы имели «острие», а «щелочные» — «полости», и именно этим объяснялись причины образования солей при взаимодействии кислот и щелочей. Если количество возникавших кислых и щелочных продуктов уравновешивало друг друга, организм находился в состоянии здоровья. Нарушение равновесных соотношений в ту или другую сторону приводило к образованию «едкостей» либо кислотного, либо щелочного характера, которые вызывали изменения крови, желчи, лимфы и обусловливали возникновение болезней.
Ятрофизики (Дж. Борелли, Л. Беллини) отводили основополагающую роль в жизнедеятельности движению частиц в плотных частях организма. Структурными единицами, из которых формировались все твердые части человеческого тела, считалась «фибра» (волокно). От возможности «фибр» сокращаться и возвращаться в исходное состояние (тонус, эластичность) зависело протекание всех физиологических процессов, а следовательно, и поддержание состояния здоровья.
Ятрофизики видели в пищеварении лишь процесс механического растирания и термической обработки пищи стенками желудочно-кишечного тракта, а пищеварительные железы считали своеобразными ситами, через которые просеивались частицы крови, необходимые для облегчения прохождения пищи в желудок и кишки. Всасывание хилуса объяснялось давлением стенок сокращающейся кишки, а питание, рост и развитие организма — результатом механического воздействия кровяного давления, выдавливавшего частицы из крови в плотные части тела. Артерии и вены сравнивались с гидравлическими трубками, сердце — с нагнетательным насосом, грудная клетка — с кузнечными мехами, кости и мышцы — с рычагами и т. п.
Здоровье считалось состоянием «правильного течения всех физикомеханических процессов»; расстройство хотя бы одного из них приводи¬
1 ШаминА.Н. История биологической химии. Истоки науки. М., 1990.


125 | Глава 2. Научная революция в медицине XVII века
ло к болезни. Доказательством того, что при заболевании поражаются именно плотные части, служил пример мышечной силы руки, до болезни свободно поднимавшей вес до одного пуда, а после длительной лихорадки не способной удержать и половину этого веса.
Таким образом, несмотря на множество частных различий, обе ведущие медицинские теории второй половины XVII столетия постулировали сходные взгляды на здоровье и болезнь. Они рассматривали здоровье как состояние беспрепятственного движения частиц, составлявших человеческое тело, а любые нарушения этих движений считали ближайшей причиной болезней. Прежний взгляд на болезнь как результат нарушения циркуляции «пневм» и/или утраты уравновешенности «внутренних качеств» навсегда ушел в прошлое.
Основной задачей врача у постели больного стало скорейшее восстановление нормального движения частиц. Лечебные практики приобрели крайне агрессивный характер. Ятрофизики для коррекции нарушенного тонуса «фибр» настаивали на применении сильнодействующих потогонных, «возбуждающих» и наркотических средств. Ятрохимики в целях восстановления кислотно-щелочного равновесия широко и смело использовали высокотоксичные средства минерального происхождения: нитрат серебра (ляпис), сульфаты, ртутные соли — каломель и сулему, препараты сурьмы.
Простые и наглядные объяснения сложнейших физиологических и патологических процессов сделали обе теории, оба учения крайне привлекательными для врачей, что в свою очередь способствовало их широкому распространению. Ятрохимия получила большее признание в северных странах Европы, где еще сохранялись сильные алхимические традиции, ятрофизика — на юге. Распространение во второй половине XVII столетия ятрофизических и корпускулярно-ятрохимических учений ознаменовало окончательное утверждение в медицине картины исследуемой реальности, основанной на кинетической механике Р. Декарта, успешное функционирование которой продолжалось до середины 90-х гг. XVII века, когда четко обозначился внутридисциплинарный кризис, преодоление которого привело к следующей научной революции в медицине.


Глава 3. Научная революция в медицине XVIII века
Внутридисциплинарный кризис в медицине XVIII века
Успешное функционирование картины исследуемой реальности, основанной на кинетической механике Декарта, продолжалось до середины 90-х гг. XVII столетия, когда в медицине сложилась ситуация глубокого внутридисциплинарного кризиса, связанного с осознанием невозможности объяснить все процессы жизнедеятельности здорового и больного человеческого организма исключительно на основе представлений о «соударении» частиц, лишенных каких-либо специфических свойств.
Первые научно обоснованные сомнения в состоятельности картезианских объяснений возникли еще в 60-х — начале 70-х гг. XVII века. Основанием для них послужили результаты исследований в области изучения физиологии мышечных сокращений. Напомним, Р. Декарт и его сторонники полагали, что сокращение мышцы состоит в увеличении ее объема и происходит в результате непосредственного поступления в нее частиц «животных духов» из нервов. В 60 — начале 70-х гг. XVII века датский анатом Н. Стеной (1663,1667), голландский естествоиспытатель Я. Сваммердам (1667) и английский врач, профессор Кембриджского университета Ф. Глиссон (1672) установили, что, несмотря на видимое «раздувание» мышц при сокращении, их объем не увеличивается.
Причем, если Я. Сваммердам и Ф. Глиссон представили экспериментальные доказательства (опыты с погруженным в воду нервно-мышечным препаратом лягушки — Я. Сваммердам; плетизмография — Ф. Глиссон), что оставляло сторонникам Р. Декарта возможность оспаривать полученные результаты, то Н. Стеной доказал постоянство объема мышцы неопровержимыми геометрическими построениями. Это открытие означало, что частицы «животных духов» из нервов не переходят в мышцы и не принимают непосредственного участия в мышечном сокращении. Они лишь запускают этот процесс, который, как показал Н. Стеной, состоит в укорочении составляющих мышцу мышечных волокон. Объяснить же механизм этого укорочения на основе простого соударения бескачественных частиц авторы сочли невозможным1. Осо¬
1 	Ф. Глиссон в 1672 и 1677 гг. опубликовал две работы, в которых гипостазировал понятие о «раздражимости», как одном из имманентных свойств материи, состоящем в ее способности быть возбуждаемой раздражителем, и использовал его для объяснения меха¬


127 | Глава 3. Научная революция в медицине XVIII века
бую актуальность возникшей проблеме придавал тот факт, что в 1664 г. уже упоминавшийся Н. Стеной, а в 1667 г. английский врач Р. Лоуэр независимо друг от друга представили неопровержимые доказательства того, что сердце также является мышцей.
Тогда кризиса удалось избежать благодаря усилиям английских врачей У. Круна и Т. Уиллиса (1664), а также последнего из учеников Г. Галилея, итальянского ученого Дж. Борелли (1680-1681), разработавших специальную теорию, призванную объяснить механизм укорочения мышечных волокон в рамках представлений картезианской кинетической механики. Согласно этой теории сокращение мышечных волокон — результат химической реакции, которая возникает в момент контакта частиц «животных духов» с кровью в мышце и выражается в своеобразном закипании крови. «Возбужденные частицы крови» проникают в мышечные волокна, они вздуваются и мышца сокращается. Иными словами, непосредственной причиной сокращения мышечных волокон были объявлены частицы «возбужденной» крови самой мышцы, а не «животных духов», что в свою очередь позволяло объяснить причины неизменности объема мышцы в процессе ее сокращения.
Однако появление и признание этой теории лишь отсрочило наступление кризиса. В 1692-1693 гг. была опубликована серия лекций шотландского врача, профессора Лейденского университета А. Питкерна, нанесшая сокрушительный удар подействовавшей картине исследуемой реальности. Наибольший резонанс в медицинском мире вызвала лекция «О циркуляции крови через мельчайшие сосуды организма» (1693), в которой А. Питкерн опроверг ятромеханические объяснения сразу пяти важнейших феноменов жизнедеятельности: образования секрета желез, мочеотделения, питания, тканеобразования и роста живых организмов.
Р. Декарт, а вслед за ним и все без исключения ятромеханики считали, что перечисленные процессы являются результатом механического воздействия давления крови, выдавливающего частицы крови в плотные части тела через отверстия в сосудистой стенке. Строгую специфичность такой фильтрации (в почках фильтруются только ненужные организму частицы; в железах — частицы, образующие секрет данной конкретной железы, и т.д.) картезианцы объясняли тем, что для каждой частицы существуют строго соответствующие ее размеру и форме отверстия.
А. Питкерн с помощью чисто геометрических построений наглядно продемонстрировал, что такой механизм фильтрации не может обеспечить ее специфичности: частицы малых размеров вне зависимости от их
низма мышечных сокращений. Однако в силу того, что это понятие носило метафизический характер и прямо противоречило картезианской картине реальности, исключавшей любые «скрытые качества», данные Ф. Глиссоном объяснения не получили признания.


128 | История и философия медицины
формы будут свободно проходить через отверстия, предназначенные для более крупных частиц; через круглые отверстия смогут отфильтровываться как шарообразные, так и конусообразные частицы. Уже только этого было вполне достаточно, чтобы признать картезианские объяснения ошибочными. Но А. Питкерн пошел дальше. Он привел два уравнения Гюйгенса, с помощью которых доказал, что избирательное «процеживание» по механизму Декарта не только не в состоянии обеспечить специфичность фильтрации, но и невозможно в принципе: из гетерогенной жидкости через пору определенного размера либо будут фильтроваться все частицы, либо ни одной1.
Последнее означало, что поры в сосудистых стенках (если такие существуют) имеют одинаково большой размер, позволяющий проходить через них частицам любых форм и размеров, а специфичность фильтрации становилась попросту необъяснимой с позиций картезианской кинетической механики.
Лекции А. Питкерна, наглядно показавшие несостоятельность картезианских объяснений важнейших феноменов жизнедеятельности, заставили врачебное сообщество «вспомнить» и другие упреки в адрес кинетической механики Декарта, которые до этого попросту игнорировались. В частности, «вспомнили» о неубедительности ятрофизических и ятрохимических объяснений таких феноменов, как «самопроизвольное выздоровление» и заживление ран. «Вспомнили» и о неудаче ятро- механических и ятрохимических лечебных технологий, базировавшихся на идее скорейшего восстановления нормального движения частиц в теле человека и носивших крайне агрессивный характер. Особенно жесткой критике (Т. Сиденгам, Г. Патен, Г. Гарвей, Г. Шталь, Дж. Бальи- ви) были подвергнуты спагирические (химические) лекарственные средства, которые, по словам Г. Патена, унесли больше жизней, чем шведский король в Пруссии.
Возникновение и утверждение в медицине новой картины исследуемой реальности
Возникновение новых представлений об организме человека
Возникшая кризисная ситуация определила начало следующей научной революции в медицине, продолжавшейся вплоть до конца XVIII столетия. Эта революция носила локально-дисциплинарный ха¬
1 	GuerriniA. Archibald Pitcairne and Newtonian medicine//Medical History. 1987. \bl. 31. P. 70-83.


129 | Глава 3. Научная революция в медицине XVIII века
рактер и состояла в формировании новой картины исследуемой реальности, предусматривавшей пересмотр ряда картезианских представлений о принципах устройства и механизмах функционирования организма человека, исходя из идеи о том, что человеческому организму, как и другим природным телам, присущи собственные источники движения — «внутренние деятельные силы».
Применительно к природным телам вообще эта идея начала активно внедряться и использоваться в европейской науке Нового времени незадолго до времени рассматриваемых событий. Ее главными пропагандистами выступили немецкий ученый и философ Г. Лейбниц и английский ученый И. Ньютон.
Г. Лейбниц в 80-90-х гг. XVII века в ряде публикаций в научных журналах подверг резкой критике картезианский взгляд на природу как на «мертвый механизм», движения в котором осуществляются лишь в результате божественного первотолчка. «Нужно допустить, — писал он в 1692 году в работе “О самой природе, или природе сил и деятельности творений”, — что вещам дана некоторая действенность, форма или... природная внутренняя сила...»1. Кинетическая механика Р. Декарта, исключившая из природы внутреннюю силу, оказалась, с точки зрения Г. Лейбница, малопригодной для анализа законов взаимодействия тел. Критикуя физику Р. Декарта, Г. Лейбниц одновременно противопоставил ей свою динамическую физику, в которую ввел такие понятия, как «первичная сила», «производная сила», «энергия», «активная потенция» и др.2
Идею существования у природных тел собственных «внутренних деятельных сил» не менее активно использовал и И. Ньютон. В 1686— 1687 гг. вышли в свет его знаменитые «Математические начала натуральной философии», в которых на основе использования представлений о присущей всем телам дальнодействующей силе взаимного притяжения (силе тяготения) И. Ньютон успешно свел все известные на то время сведения о движении тел в единую систему земной и небесной механики; дал безупречные объяснения таких физических явлений, как падение тел, движения и орбиты планет, причины приливов и отливов и др.
В 1692 году в работе «О природе кислот» И. Ньютон ввел представления о короткодействующих силах химического сродства и отталкивания, с помощью которых дал принципиально новые объяснения механизмов образования растворов, химического взаимодействия и превращения веществ.
1 Лейбниц Г. Сочинения: В 4 т. Т. 1. М., 1984. С. 295.
2 Гайденко П.П. История новоевропейской философии в ее связи с наукой. Изд. 2-е. М., 2009. С. 231-235; Майоров Г.Г. Лейбниц как философ науки //Лейбниц Г. Сочинения: В4т.Т. З.М., 1984. С. 3-40.


130 I История и философия медицины
***
Включение в картину исследуемой реальности в медицине динамических идей началось в 90-х гг. XVII — первой трети XVIII в. и стало заслугой, главным образом, пяти выдающихся врачей и университетских профессоров — А. Питкерна (Лейден, Эдинбург), Ф. Гоффмана (Галле), Дж. Бальиви (Рим), Г. Шталя (Галле) и Г. Бургаве (Лейден).
Первым решительным шагом стали уже упоминавшиеся лекции А. Питкерна в Лейденском университете. Опровергнув картезианскую концепцию фильтрации, он одновременно предпринял попытку объяснить причины избирательного «процеживания» частиц крови через сосудистую стенку с помощью идеи И. Ньютона о короткодействующих силах химического сродства и отталкивания между частицами крови с одной стороны и частицами органов с другой.
Об этой идее А. Питкерн узнал непосредственно от И. Ньютона, когда встречался с ним весной 1692 года в Тринити-колледже. В ходе той встречи И. Ньютон не только подробно изложил А. Питкерну свои динамические идеи применительно к разработке проблем жизнедеятельности и медицины, но и отдал ему рукопись работы «О природе кислот» с тем, чтобы тот передал ее для ознакомления их общему другу математику и астроному Д. Грегори1.
Однако предложением использовать силы химического сродства и отталкивания для объяснения механизма секреции частиц крови и причин ее избирательности А. Питкерн не ограничился. Повторив прием, использованный И. Ньютоном для введения в картину физической реальности силы тяжести, он постулировал, что циркуляция крови в организме человека является результатом действия сразу двух особых сил — силы мышечных волокон сердца и силы пульсации стенок артериальных сосудов2. А. Питкерн особо обращал внимание коллег на тот факт, что невозможность объяснить происхождение и характер сил механическими законами не может служить контраргументом против их существования. В этом вопросе, писал А. Питкерн, «в качестве образца для подражания врачи должны полагать метод астрономов»: не зная причины силы, следует детально изучать последствия ее действия строгими естественнонаучными методами.
Следующим шагом на пути внедрения в медицину динамических идей стали работы профессора университета в Галле Ф. Гоффмана, дати¬
1 Guerrini A. Archibald Pitcairne and Newtonian medicine // Medical History. 1987. \bl. 31. P. 70-83.
2 Идеи А. Питкерна быстро завоевали признание, особенно среди шотландских врачей. А. Питкерна активно поддержали Дж. Келли, Дж. Фрейнд, Г. Чейни, Р. Мид, В. Кокбурн, внесшие существенный вклад в распространение и развитие его идей.


131 | Глава 3. Научная революция в медицине XVIII века
рованные 1690-ми годами. Среди них наиболее важной была «Fundamenta Medicinae» («Основы медицины», 1695), в которой, опираясь на ряд философских идей Г. Лейбница1, он изложил основные положения своего знаменитого физико-динамического учения2.
Согласно этому учению, жизнь представляет собой движение, обусловленное взаимодействием материальных и динамических факторов. Для того, чтобы разрешить вопрос об источнике движения, Ф. Гоффман «наполнил» организм человека множеством гипотетических сущностей, каждой из которых (за исключением нематериальной рациональной души) были присущи внутренние деятельные силы. Так, чувственной душе, служившей материальным посредником между телом и нематериальной рациональной душой, была присуща т. н. направляющая или формообразующая сила. Взаимодействие чувственной души с телом осуществлялось благодаря «нервному флюиду», образовывавшемуся в головном мозге из мирового эфира и обладавшему целым набором разнообразных сил — чувствительной, пластической, симпатической и двигательной. Двигательная сила «нервного флюида» вызывала сокращение фибр — нитевидных частиц, сплетением которых образовывались все твердые части тела3. Фибры в свою очередь обладали силой упругости (эластичности), позволявшей им возвращаться в исходное состояние после сокращения. Противодействие силы «нервного флюида» и силы упругости фибр определяло постоянный «тонус» твердых частей тела и обеспечивало движение всех жидкостей в организме4.
Третий шаг последовал в 1700-1702 гг., когда римский профессор Дж. Бальиви сформулировал теорию «живых фибр». Опираясь на собственные наблюдения и свидетельства других врачей о том, что мышцы и сердце могут сокращаться даже после смерти человека5, он постулиро¬
1 Ф. Гоффман принял лишь часть идей Г. Лейбница. В частности, он категорически отверг концепции предустановленной гармонии и психофизического (психофизиологического) параллелизма.
2 В окончательном виде физико-динамическое учение Ф. Гоффмана было представлено в трудах «Medicinae rationalis systematicae» (в 2 т., Halle, 1718-1720) и «Opera omnia physico-medica» (в 6 т. Geneva, 1740).
3 Концепция фибр как элементарных структурных единиц живых организмов возникла под влиянием микроскопических исследований А. Левенгука, Р. Гука, М. Мальпиги в результате последовательных усилий Дж. Борелли (1680-1681), Н. Грю(1682), Ф. Верхее- на (1693), Ф. Гоффмана (1695), Дж. Келли (1698).
4 KingL.S. Medicine in 1695: Friedrich Hoffmann’s Fundamenta Medicinae// Bulletin of the History of Medicine. 1969.43(1). P. 17-29; http://www.encyclopedia.com/topic/Friedrich_Hoff- mann.aspx
5 С подобными сообщениями выступали P. Бойль (1663), P. Гук (1664), H. Стеной (1667), И. Бон (1668), Р. Лоуэр (1669), Я. Вепфер (1679), И. Пейер (1682), но никто из названных ученых не придал этому факту должного значения.


132 | История и философия медицины
вал, что все фибры обладают собственными силами и разделяются на чувствительные и двигательные. Чувствительные фибры обладают силой передавать ощущения в центральное чувствилище, а двигательные — сокращаться под воздействием различных раздражителей1. Эту идею Дж. Бальиви практически сразу же поддержал Ф. Гоффман, уже в 1718-1720 гг. включивший ее в свое физико-динамическое учение.
Идею использовать динамические представления для объяснения важнейших физиологических процессов горячо поддержал и коллега Ф. Гоффмана по университету в Галле, уже широко известный к тому времени химик и врач Г. Шталь. Однако он не согласился ни с одним из названных выше ученых в вопросе о главном источнике сил, присущих человеческому организму. Г. Шталь считал материю пассивной, а все «движения и изменения», происходящие в живом организме, напрямую связал с силами рациональной души.
Учение Г. Шталя, основные положения которого нашли отражение в труде «Theoria medica vera» («Истинная теория медицины», 1707—1708), было расценено как попытка отказа от завоеваний научной революции XVII века и вызвало бурю негодования. Г. Шталя резко критиковали и картезианцы, и Г. Лейбниц, и Ф. Гоффман. Рамки настоящей публикации не позволяют подробно остановиться на содержании всех дискуссий, в которые в 10 — 40-х гг. XVIII века оказался вовлеченным Г. Шталь. Отметим лишь два наиболее важных для целей нашего исследования обстоятельства. Во-первых, и само учение, и возникшая вокруг него полемика привлекли внимание врачей и тем самым сыграли важную роль во внедрении в медицину динамических идей.
Во-вторых, если рассматривать учение Г. Шталя с точки зрения идеи существования “внутренних деятельных сил”, присущих организму человека, то следует признать, что оно не имело принципиальных отличий от приведенных выше учений и теорий. Г. Шталь рассматривал душу как одну из сущностей самого организма (организм — неразрывное единство двух постоянно взаимодействующих сущностей — души и тела), а следовательно, источник сил находился “внутри” организма. Г. Шталь особо подчеркивал, что не только тело существовало ради души, но и душа могла действовать только в рамках предоставляемых телом возможностей и действовала только «вместе с телом, в теле, ради тела»2. Он даже допускал возможность того, что душа обладает протяженностью и представляет собой «нечто, связанное с механическими свойствами
1 Steinke Н. Irritating Experiments: Haller's Concept and the European Controversy on Irritability and Sensibility, 1750—90/Clio Medica 76. Amsterdam; N.Y., 2005. P. 21-27.
2 Карпов В.П. Шталь и Лейбниц // Вопросы философии и психологии. 1912. № 4. С. 320-321.


133 I Глава 3. Научная революция в медицине XVIII века
тела и зависящее от них». Не случайно для обозначения души Г. Шталь наряду со словом «anima» использовал и термин «natura»1.
Наконец, отдельного упоминания заслуживает деятельность профессора Лейденского университета Г. Бургаве. Вплоть до 1715 года Г. Бургаве выступал в роли последовательного сторонника картезианских представлений, полагая, что «организм сам был не в состоянии ни произвести, ни изменить движение»2. «Только механики, — говорил Г. Бургаве в 1703 году в своей знаменитой речи “О полезности механического метода в медицине”, — имеют право утверждать, что они имеют дело с самой сутью объекта, и не существует во всем теле, по крайней мере в твердом его веществе, того, к чему бы это не относилось»3.
Однако под влиянием А. Питкерна, Ф. Гоффмана и Г. Шталя он пересмотрел свои взгляды и стал постепенно внедрять динамические идеи. Уже в 1715 году Г. Бургаве начал активно использовать представления о «пластической силе» и «направляющем принципе» для объяснения процессов эмбриогенеза и ассимиляции веществ человеческим организмом. А к середине 30-х гг. он не только постулировал существование врожденной активной силы сердца, но и допустил возможность того, что каждый орган человеческого тела обладает особой силой, обеспечивающей выполнение этим органом его специфических функций. Кардинально изменились и его представления об основном предмете изучения медицины. «Медицина, — говорил Г. Бургаве в своей речи “Рассуждение о служении как славе врачей” (1730), — является наукой о тех реакциях, которые тело, созданное Богом, вызывает в себе, а также в других телах, и реакциях, к которым оно само может быть стимулировано другими телами»4.
Важность этих перемен, происшедших в мировоззрении Г. Бургаве, невозможно переоценить. Г. Бургаве являлся самым известным и популярным врачом и университетским профессором Европы первой трети XVIII столетия. На его лекции постоянно съезжались сотни студентов из всех европейских стран, и поэтому трудно представить себе лучшего способа пропаганды новых идей, чем их изложение с кафедры Лейденского университета в исполнении Г. Бургаве.
В результате последовательных усилий А. Питкерна, Дж. Бальиви, Ф. Гоффмана, Г. Шталя и Г. Бургаве были заложены основы новой картины исследуемой реальности в медицине, дальнейшее развитие
1 Гезер Г. Основы истории медицины. Казань, 1890. С. 315, 317.
2 Steinke Н. Irritating Experiments: Haller's Concept and the European Controversy on Irritability and Sensibility, 1750-90/Clio Medica 76. Amsterdam; N.Y., 2005. P. 28.
3 Boerhaaveis Orations. Leiden, 1983. P. 109.
4 Ibid. P.117.


134 I История и философия медицины
и успешное функционирование которой определили труды швейцарского врача, профессора Геттингенского университета А. Галлера.
До А. Галлера представления о «внутренних деятельных силах» использовались главным образом в качестве средства объяснения тех феноменов жизнедеятельности, которые были либо необъяснимы, либо плохо объяснимы с позиций кинетической механики Декарта. А. Галлер был первым, кто поставил и успешно разрешил вопрос о необходимости строго естественнонаучного изучения самих этих сил. Он провел тысячи экспериментов с тем, чтобы получить количественные показатели силы сердечных сокращений и пульсирующей силы сосудов; установить законы действия пластической силы; обнаружить силы, обеспечивающие двигательную активность; раскрыть интимные механизмы «симпатических» взаимоотношений между органами. «Если какой-нибудь физиолог, — писал в начале XIX столетия выдающийся французский естествоиспытатель Ф. Мажанди, — только думает поставить опыт, предполагая, что он новый, то он найдет его описание в книгах Галлера»1. И эти титанические усилия не пропали даром.
Наибольших успехов А. Галлер добился в сфере изучения механизмов двигательной активности. Метафизические рассуждения Ф. Глиссо- на о раздражимости и гипотезы Дж. Бальиви, Ф. Гоффмана и Г. Бургаве о «живых фибрах» получили в его исследованиях исчерпывающее экспериментальное подтверждение и превратились в научно установленные факты.
На основании экспериментов с разделением живых организмов на части и последующем воздействием на них различными раздражителями (механическими, термическими, электрическими, химическими) он получил фактические доказательства существования в «животных организмах» сразу четырех сил — силы упругости, собственной силы мышц («vis insita»), силы нервов («vis nevrosa») и силы чувствительности («vis sensitivitatis»)2.
Сила упругости, которой обладали все части тела, была отнесена А. Галлером к простым механическим силам, присущим как живым, так и неживым телам, и названа им «мертвой силой». «Vis insita», «vis nevrosa» и «vis sensitivitatis» были обнаружены A. Галлером только в живых организмах. Причем «vis insita» была обнаружена только в мышцах, a «vis sensitivitatis» только в нервах. Действие «vis insita» состояло в обеспечении способности мышц в ответ на любое раздражение отвечать сокращением длины мышечных волокон (двигательных фибр) и было названо
1 Цит. по: Меркулов В.Л. Альбрехт Галлер. М., 1981. С. 65.
2 Giglioni G. What Ever Happened to Francis Glisson? Albrecht Haller and the Fate of Eighteenth-Century Irritability// Science in Context. 2008. 21(4). P. 465-493.


135 I Глава 3. Научная революция в медицине XVIII века
А. Галлером раздражимостью1; действие «vis sensitivitatis» обеспечивало специфическое свойство нервов в ответ на раздражение отвечать ощущением и было названо им чувствительностью. Что же касается «vis nevrosa», то действие этой силы состояло в способности нервов в ответ на их раздражение вызывать непроизвольное (без участия души) сокращение мышц2.
В экспериментах А. Галлера «vis nevrosa» и «vis sensitivitatis» устранялись наложением лигатуры на нерв или разрушением мозга; «vis insita» не устранялась ни одним из названных способов. Она продолжала какое-то время действовать даже после смерти подопытного животного и в мышечных органах, извлеченных из тела. А. Галлер также доказал, что единственным условием для возбуждения «vis insita» является наличие раздражителя (стимула)3. Причем действие этой силы совершенно не зависело от характера раздражителя и менялось лишь при изменении его интенсивности. Наибольшей раздражимостью, по данным А. Галлера, обладали внутренняя поверхность сердца, диафрагма, кишечник и внутренняя оболочка сосудов.
♦♦♦
Результаты этих исследований А. Галлера, впервые увидевшие свет в 50-х гг. XVIII века4, произвели эффект подлинной научной сенсации и имели два важнейших последствия.
Условно говоря, первое из них состояло в окончательном пересмотре прежней картины исследуемой реальности. Как показывает анализ учеб¬
1 А. Галлер заимствовал термин «раздражимость» («imtabilis») у Ф. Глиссона, наполнив его принципиально новым содержанием. В дальнейшем галлеровская собственная сила мышц («vis insita»), обеспечивавшая раздражимость мышц, стала называться силой раздражимости («vis imtabilitatis»).
2 Позднее, в 19-м столетии, такие непроизвольные ответные мышечные реакции получат название специальных рефлексов (сокращение мочевого пузыря, реакция зрачка на свет, реакция мускулов внутреннего уха на звук).
3 Одновременно с А. Галлером к аналогичному выводу пришел и шотландский врач, профессор Эдинбургского университета Р. Витт (Whytt Robert, 1714 - 1766), внесший значительный вклад в дальнейшее изучение действия «vis nevrosa» в осуществлении непроизвольных рефлекторных актов. Им впервые (1751) было доказано, что зрачковая реакция на свет носит рефлекторный характер и не является результатом прямого воздействия света на мышцы зрачка или сосуды глаза, как это считалось ранее; обнаружена содружественная реакция зрачков на свет, показана роль зрачковых реакций в процессе аккомодации.
4 Результаты исследований А. Галлера в области изучения раздражимости и чувствительности были впервые опубликованы в 1752 году в труде «De partibus corporis humani sensilibus et imtabilibus», а затем в многотомном руководстве «Elementa Physiologiae corporis humani» (1757-1766), ставшем первым специальным руководством по физиологии. Руководство было признано классическим и на протяжении века служило основным источником преподавания физиологии в европейских университетах.


136 | История и философия медицины
ников и руководств, использовавшихся в учебном процессе на медицинских факультетах европейских университетов, начиная с 60-х гг. XVIII столетия, организм человека перестал считаться механическим устройством, единственным отличием которого от машин, созданных самим человеком, является мыслящая душа. В массовом врачебном сознании одушевленная механико-гидравлическая машина человеческого тела оказалась наполненной множеством «внутренних деятельных сил», обеспечивающих все движения этой машины. Более того, именно совокупность этих сил стала считаться главным атрибутом человеческого тела, определяющим его «природу» или «натуру»: «Собрание... сил, которыми одарено тело одушевленное, называются натурою или природою человеческого тела. Природа одушевленного тела с помощью этих сил, от Творца ему данных, также и посредством твердых и жидких частей, из которых оно составлено, совершает разные действия, которые обыкновенно называются функциями тела»1.
Для того, чтобы не быть голословными и максимально точно передать представления о тех силах, которые получили признание во врачебной среде в 60-70-х гг. XVIII столетия, приведем выдержку из учебника «Естественная наука о действиях человеческого тела» одного из самых известных в XVIII веке составителей учебной медицинской литературы — австрийского врача, профессора Й. Пленка.
«Физические силы нашего тела суть: 1) сила тяжести (vis gravitatis), посредством которой тела стремятся к центру своему перпендикулярно;
2) сила лености (vis inerriae), через которую тела противятся всякому движению; 3) сила упругости (vis elasticitatis), помощи которой тела, будучи некоею силою растянуты, приходят сами собою в прежнее свое состояние, если причина действующая будет отнята; 4) сила движущая (vis motrix), которою тела, приведены будучи в движение, до тех пор пребывают в сем движении, пока движущая причина не перестанет действовать; 5) сила привлечения или сродства (vis attractionis), через которую два тела клонятся друг к другу самопроизвольно; 6) сила отталкивания (vis repulsionis), посредством которой два тела одно от другого отдаляются без постороннего побуждения.
Душевные силы нашего тела суть следующие: 1) сила раздражительности (vis irritabilitatis), посредством которой волокна нашего тела раздраженные сжимаются; 2) сила чувственности (vis sensitivitatis), помощью которой волокна будучи раздражены, производят чувствование в душе;
3) сила души (vis animae), по произволению которой какая-нибудь часть
1 	Пленк И.Я. Естественная наука о действиях человеческого тела / Пер. с лат. Ф. Ершова. М., 1789. С. 9.


137 I Глава 3. Научная революция в медицине XVIII века
движется; 4) сила чувственных жил (vis nervea), посредством которой перемена делается в некоторой части и без согласия души, как-то: краснота на щеках от стыда, бледность на лице от страха и проч.; 5) сила живительная (vis vegetative), посредством которой раненые части заживают иногда без всякого лечения; 6) сила скисания или брожения (vis fermentativa), через которую соки животных переменяются из одной природы в другую посредством внутреннего движения»1.
Как видно из приведенной цитаты, все силы одушевленной механико-гидравлической машины человеческого тела были разделены на две основные группы. К одной из них были отнесены силы, присущие всем без исключения природным телам («физические силы»), к другой — только живым существам («силы одушевленных тел»). Последнее обстоятельство заслуживает особого внимания, поскольку факт выделения целой группы сил, присущих только живым существам, является прямым доказательством того, что сложившаяся в медицине в ходе научной революции XVIII века картина исследуемой реальности оказалась несводимой к механической.
Вторым важнейшим последствием открытий А. Галлера стало формирование новой исследовательской программы, в рамках которой объектом анатомо-физиологических исследований становились не только «формы» и «движения», но в первую очередь «силы» и «специфические свойства», присущие как организму человека в целом, так и отдельным его органам и частям. «Физиолог, — прямо указывал А. Галлер, — должен дать объяснения внутренних движений тела животного..., дать объяснения тем силам, которыми поддерживается сама жизнь, а также дать объяснения тому, посредством каких образов вещей чувства сообщают о них душе, каковы силы мышц, которые сокращаются по воле сознания. Наконец, он должен дать объяснения тем силам, которые преобразуют пищу в наши жизненные соки, как часть этих соков используется для поддержания нашего тела, а другая — для продления рода человеческого»2.
Во второй половине XVIII столетия десятки естествоиспытателей Англии, Франции, Германии, Италии пошли по пути, намеченному А. Галлером, что в свою очередь привело к множеству открытий, которые, с одной стороны, укрепили веру врачей в существование “живых сил”, присущих человеческому организму, а с другой — продолжили череду опровержений ятромеханических и ятрохимических представлений.
1 Пленк И.Я. Естественная наука о действиях человеческого тела / Пер. с лат. Ф. Ершова. М., 1789. С. 3-4.
2 Haller A. Elementa Physiologiae corporis humani. \Ы. I. Lausanne; Bern, 1757. P. 276.


138 | История и философия медицины
Если говорить о наиболее значимых из них, то в первую очередь надо назвать открытия А. Реомюра (1752) и Л. Спаланцани (1783), установивших переваривающее действие желудочного сока и его избирательный характер. Проведенные ими эксперименты по скармливанию плотоядным птицам железных трубочек, содержавших мясо и другие виды пищи, показали, что во время пребывания в желудке мясо и кости подвергались существенным изменениям, а крахмал и «жировые вещества» практически не менялись. Полученные результаты послужили прямым доказательством того, что переваривание пищи в желудке не является ни брожением, ни результатом перетирания и измельчения пищи стенками желудка. Кроме того, Л. Спаланцани удалось опровергнуть и тезис о роли термического фактора в переваривании пищи в желудке. Основным средством опровержения послужили его эксперименты с изучением действия желудочного сока на различные виды пищи in vitro.
В 1767 году последовали сенсационные открытия итальянского естествоиспытателя Ф. Фонтана, который не только полностью подтвердил выводы А. Галлера о существовании силы раздражительности, но и представил бесспорные свидетельства того, что действие этой силы подчинено целому ряду «законов», названных им законами раздражительности. В их числе были впервые описаны такие важнейшие физиологические феномены, как усталость мышцы и кратковременное снижение ее возбудимости непосредственно вслед за действием раздражителя (рефрак- терность). Установлено, что в зависимости от особенностей воздействия на мышцу внешнего раздражителя (стимула) может возникать либо одиночное сокращение отдельных волокон, либо длительное — тетаниче- ское сокращение всей мышцы и высказано предположение о том, что тетанус является результатом суммирования сокращений множества мышечных волокон1.
В 1767—1774 гг. значительный резонанс вызвала публикация результатов экспериментальных исследований и сделанных на их основании теоретических обобщений французского врача, профессора университета в Монпелье Т. Борде. Представленные материалы свидетельствовали, что все существовавшие ятромеханические и ятрохимические объяснения «приготовления из крови секрета желез» не выдерживают опытной проверки, что в свою очередь привело Т. Борде к выводу о принципиальной невозможности объяснить процесс образования специфических секретов желез только на основе положений механики и химии. Им было также обнаружено, что железы могут секретировать свои «соки» не толь¬
1 	Belloni L. Fontana Felice Complete Dictionary of Scientific Biography (http://www.ency- clopedia.com/doc/1 G2-2830901468.html)


139 I Глава 3. Научная революция в медицине XVIII века
ко в полые органы, но и в кровь, и в этом случае они способны оказывать влияние на все части тела. В частности, Т. Борде показал существование тесной взаимосвязи между функционированием половых желез и формированием вторичных половых признаков.
В 1779 году австрийский врач Ф. Месмер сообщил об обнаружении свойственной только живым существам и особенно человеку способности оказывать «магнетическое воздействие» на другие живые и неживые объекты1. Многочисленные физиологические эксперименты с использованием электричества, проводившиеся в 50 — 80-х гг. XVIII века, привели итальянского врача и физика, профессора университета в Болонье Л. Гальвани к мысли о том, что в живых организмах существуют собственные источники электричества, названного им «животным электричеством», а позже получившего наименование гальванизма. В 1794— 1797 гг. Л. Гальвани удалось даже представить экспериментальные доказательства того, что таким источником является нервная система2.
Наконец, отдельного упоминания заслуживают исследования в области изучения химического состава «живого вещества», начатые еще Ф. Гоффманом, Г. Бургаве и А. Галлером и продолженные их многочисленными учениками. Эти исследования позволили установить, что вещества, потребляемые с пищей, не используются напрямую для ткане- образования, а сам процесс тканеобразования не является результатом простого механического присоединения новых частиц. Было доказано, что изменение свойств пищевых веществ (их анимализация) начинается уже в процессе пищеварения и завершается в ходе их включения в состав тканей животного организма.
Прямым следствием перечисленных открытий стало дополнительное расширение перечня «живых сил», присущих организму человека. Т. Борде постулировал существование «жизненной силы желез»; Л. Гальвани — силы «животного электричества», Ф. Месмер — «животного магнетизма». Еще один французский врач и профессор университета в Монпелье П. Бартез вместе с немецким врачом, профессором университета в Геттингене И. Блюменбахом обосновали существование т. н. силы элементарных структурных образований человеческого тела («force de situation fixe»), с помощью которой они попытались объяснить как процесс тканеобразования, так и способность живых организмов развиваться в строго определенные формы, сохранять эти формы на протяжении жизни при помощи питания и восстанавливать их в случае повре¬
1 ШертокЛ., Соссюр Р. де. Рождение психоанализа. От Месмера до Фрейда / Пер. с фр. М.,1991.
2 Лебединский А. В. Роль Гальвани и Вольта в истории физиологии // Гальвани А., Вольта А. Избранные работы о животном электричестве. М., 1937. С. 7—65.


140 I История и философия медицины
ждений. Представления о «force de situation fixe» прекрасно согласовывались с основными положениями господствовавшей в естествознании теории преформационного развития, что в свою очередь способствовало их быстрому распространению и признанию. Усилиями П. Бартеза (1778) и другого немецкого врача и профессора Хр. Гуфеланда (1800) возникли и получили признание представления о «силах крови», обеспечивавших осуществление таких жизненно важных процессов, как кроветворение и свертываемость крови1.
Одновременно были созданы и первые медицинские учения, полностью построенные на динамических идеях. Во Франции создателями таких учений стали Т. Борде (1774), П. Бартез (1772, 1778) и П. Бертолон (1780), в Британии — У. Куллен (1776—1789) и Дж. Броун (1780, 1788), в Германии — Ф. Медикус (1774), И. Блюменбах (1789), И. Рейль (1796); Хр. Гуфеланд (1800); в Италии —Л. Гальвани (1791), в Австрии — Ф. Месмер (1779).
Все названные учения рассматривали жизнедеятельность человеческого организма в здоровом и больном его состоянии как результат совокупного действия различных сил и различались, главным образом, перечнем «действующих сил» и представлениями об их природе. Так, Ф. Медикус, П. Бартез, И. Блюменбах, Хр. Гуфеланд, А. Гумбольдт полагали, что источником сил является особая нематериальная сущность, принципиально отличная и от материи, и от души, а потому названная ими «третьим принципом» или «жизненным принципом»2. В XIX столетии в первую очередь именно эти учения получили наименование виталистических. У. Куллен, Дж. Броун, Дж. Разори, Л. Гальвани, П. Бертолон, Ф. Месмер, И. Рейль были принципиально не согласны с таким подходом и считали источником сил материю («фибры», «молекулы», «флюиды», «электрическая жидкость» и др.). К подобному взгляду на природу сил, присущих организму человека, склонялось большинство естествоиспытателей Европы второй половины XVIII века.
Наибольшее число сторонников завоевало учение шотландского врача Дж. Броуна. В его основу был положен открытый А. Галлером феномен раздражимости — способность мышц (двигательных фибр) отвечать сокращением на воздействие внешних «раздражителей», которую Дж. Броун распространил на все органы и части тела и назвал «возбудимостью». Возбудимость, по Дж. Броуну, представляла собой важнейшее
1 В первой трети XIX века перечень «живых сил», присущих человеческому организму, пополнится специфическими свойствами и силами двадцати одной ткани (М. Биша, 1800—1801) и жизненными силами органов чувств (И. Мюллер, 1832).
2 StollbergG. Vitalism and Vital Force in Life Sciences — The Demise and Life of a Scientific Conception (www.uni-bielefeld.de/soz/pdf/Vitalism.pdf).


141 | Глава 3. Научная революция в медицине XVIII века
отличие живой материи от неживой и была единственной причиной всех жизненных проявлений.
Согласно его учению, жизнь является результатом непрерывных воздействий на организм человека различных внешних (холод, тепло, пища, вода) и внутренних (психические реакции, изменения крови) “раздра- жений”. На каждое “раздражение” организм отвечает “возбуждением” и таким образом пребывает в состоянии постоянного возбуждения. Здоровье, с точки зрения Дж. Броуна, обусловливалось средней степенью возбуждаемости и средним же количеством и силой «раздражителей». Увеличение или уменьшение одного или сразу двух этих факторов приводило к возникновению болезней. Смерть наступала либо вследствие отсутствия «раздражений» и связанного с этим отсутствия «возбуждения», либо, напротив, от истощения «возбуждаемости» при переизбытке «раздражителей». Им была составлена специальная 80-градусная шкала, по которой уровень в 30-50 градусов соответствовал здоровью, а отклонения в ту или другую сторону — болезням1.
За два десятилетия основной труд Дж. Броуна «Elementa medicinae» выдержал 28 изданий, был переведен на 6 языков, а содержавшиеся в нем основные положения его учения получили широкое признание не только во врачебной среде. В частности, одним из сторонников идей Дж. Броуна был И. Кант.
Возникновение и распространение во второй половине XVIII века медицинских учений, рассматривавших «внутренние действующие силы» как важнейший атрибут человеческого организма и определявшие его жизнедеятельность в здоровом и больном состоянии как результат действия этих сил, ознаменовало окончательную победу новой картины исследуемой реальности в медицине.
Утверждение новых представлений о болезни
Признание врачебным сообществом представлений об организме человека как одушевленной машине, наполненной множеством разнообразных сил, привело к кардинальному пересмотру представлений о болезни и возникновению принципиально новых подходов к изучению, диагностике и лечению заболеваний человека.
В XVIII столетии под болезнью стали понимать не только различные «нарушения» в составе и движениях частиц в соках и плотных частях тела, но в первую очередь ответную реакцию «целебной силы природы» организма на эти «нарушения». Об этой важнейшей для врачей XVIII века
1 Наиболее точно основные положения учения Дж. Броуна изложены в кн.: Гезер Г. Основы истории медицины. Казань, 1890. С. 379—382.


142 I История и философия медицины
«внутренней деятельной силе» мы умышленно умолчали в предыдущих разделах настоящей главы, с тем чтобы уделить ей отдельное внимание.
После опровержения галенизма первым о ведущей роли «целебной силы природы» («vis medicatrix nature») в возникновении и развитии болезни начал говорить и писать известный английский врач Т. Сиденгам еще в 60-х —■ 70-х гг. XVII века. «Болезнь, — прямо указывал Т. Сиденгам, — как бы ни были противны ее причины природе человеческого тела, — это не более чем ответное усилие природы, которая стремится восстановить здоровье пациента путем устранения болезнетворной материи...»1. Однако в рамках картезианской картины исследуемой реальности эта его идея осталась невостребованной и получила широкое признание лишь на рубеже XVII-XVIII веков одновременно с проникновением в медицину динамических идей. Из всех перечисленных выше врачей XVIII столетия, пожалуй, только Ф. Гоффман не использовал понятия о «целебной силе природы». Наиболее активно его пропагандировали Дж. Бальиви, Г. Бургаве, Г. Шталь, Г. Чейни, Р. Мид, А. Галлер, И. Гауб, Б. де Соваж, Т. Борде, П. Бартез, У. Куллен, Дж. Броун, Ф. Ме- дикус, Г. ван Свитен, М. Штоль, И. Блюменбах2. При этом одни авторы считали «целебную силу природы» особой самостоятельной силой, другие — понимали под «целебной силой природы» совокупность всех присущих организму сил, поддерживающих в нем жизнь. «Болезнь не может произойти без какого ни есть противодействия жизненным силам, — говорится в широко распространенном в конце XVIII века учебнике “Начальные основания всеобщих частей врачебной науки” профессора Кенигсбергского университета И. Мецгера, — почему всякая болезнь есть сражение натуры с болезнетворною причиною. И для того по справедливости натура называется главным средством к излечению болезни, а врач служителем оной. Искусство его состоит в правильном употреблении того, чем естественные силы могут противодействовать болезнетворным причинам»3.
Было также признано, что при всем многообразии возможных ответных реакций «целебной силы природы» на появление «болезнетворной материи» («болезнетворных причин») их число не бесконечно, и они имеют типовые разновидности. Эти типовые разновидности представляют собой отдельные болезненные формы — отдельные заболевания, каждое из которых обладает строго индивидуальным, присущим только
1 The works of Thomas Sydenham. Vol. I. London, 1848. P. 29.
2 Neuburger M. An Historical Survey of the Concept of Nature from a Medical Viewpoint// Isis. 1944. \bl. 35. № l.P. 16-28.
3 Мецгер И. Начальные основания всеобщих частей врачебной науки / Пер. с нем. Д. Велланского. СПб., 1799. С. 14-15.


143 I Глава 3. Научная революция в медицине XVIII века
ему одному, набором «внешних болезненных явлений» (симптомов). «Высшее Существо подчиняется законам не менее определенным, производя болезни, чем скрещивая растения или животных, — прямо указывал Т. Сиденгам. — Тот, кто внимательно наблюдает порядок, время, час, когда начинается переход лихорадки к фазам, феноменам озноба, жара, одним словом, всем свойственным ей симптомам, будет иметь столько же оснований верить, что эта болезнь составляет определенный вид, как он верит, что растение представляет один вид, ибо оно растет, цветет и погибает одним и тем же образом»1.
Отдельно заметим, что положение о существовании и необходимости изучения отдельных болезненных форм (отдельных заболеваний) имело судьбоносные последствия, заложив основы формирования нозологического подхода к разработке проблем патологии и практической медицины, сохраняющего актуальность вплоть до настоящего времени.
Поскольку симптомы заболеваний стали рассматриваться как результат действия силы или сил, присущих всему организму, они были объявлены независимыми от конкретных органов и частей тела, а больной — источником искажений, которые он в силу своих индивидуальных особенностей, связанных с возрастом, полом, образом жизни, темпераментом, вносит в «истинную картину болезни». «Нужно, чтобы тот, кто описывает болезнь, — указывал Т. Сиденгам, — позаботился о различении свойственных ей симптомов, являющихся ее обязательным сопровождением, от случайных и необязательных, зависящих от темперамента и возраста больного». Развивая параллель между болезнями и растениями, Т. Сиденгам не без сарказма заметил, что ни одному ботанику не придет в голову рассматривать «укусы гусениц в качестве характерных особенностей листа»2. Заболевания, таким образом, хотя и проявляли себя в человеческом теле, фактически оказались от него полностью оторванными, что в свою очередь дало основания для олицетворения отдельных нозологических форм болезней самостоятельными живыми существами3.
Изменение представлений о болезни и возникновение не существовавшего прежде предмета врачебного изучения — отдельных заболеваний, олицетворенных самостоятельными природными сущностями, — определило необходимость внесения кардинальных изменений в про¬
1 The works of Thomas Sydenham. \bl. I. London, 1848. P. 18—19.
2 Meynell G. G. John Locke and the Preface to Thomas Sydenham’s Observationes Medicae// Med. Hist. 2006. 50 (1). P. 93-110.
3 Sigerist Henry E. The Great Doctors: A Biographical History of Medicine. N.Y., 1933. P. 175-185.


144 I История и философия медицины
цесс диагностического поиска. Отныне врачебному исследованию подлежал уже не больной, а отдельные болезни, основные характеристики которых совершенно не зависели от конкретного организма.
Первой и главной задачей врача у постели больного становилось не диагностическое домысливание возможных «внутренних нарушений», а беспристрастное выявление всех без исключения симптомов и объединение их в максимально «точный портрет» болезни. «Необходимо... в этом подражать художникам, — писал Т. Сиденгам, — которые, создавая портрет, заботятся о том, чтобы отметить всё, вплоть до знаков и самых мелких природных деталей, которые они встречают на лице изображаемого персонажа»1. Для того чтобы ни один штрих в портрете болезни не остался бы незамеченным или забытым, врачи стали постоянно записывать сделанные ими наблюдения и, таким образом, заложили традицию ведения историй болезни.
После составления «точного портрета» болезни от врача требовалось сопоставить его с уже имеющимися описаниями всех известных болезней с целью обнаружения возможных сходств (аналогий). Если аналогия возникала — ставился диагноз, если не возникала — рождалась новая нозологическая форма. Принцип аналогии форм играл в патологии и практической медицине XVIII века столь существенную роль, что, по меткому выражению М. Фуко, стал фактически «законом образования сущностей»2. «Врач, исследовав больного, соединив припадки в целое, ищет в носологической системе форму, подобную наблюдаемой; если находит ее, распознавание болезни (diagnosis morbi) кончено; если не находит, то составляет новую форму болезни, — писал профессор Московского университета И. В. Варвинский. — Чем врач внимательнее к явлениям, им наблюдаемым..., тем чаще ему не удается найти в системе форму, совершенно соответствующую им наблюдаемой, тем чаще он бывает вынужден вставлять в систему новые формы болезней»3.
И. В. Варвинский не только исчерпывающе точно описал работу врача XVIII столетия, но и отметил одно из важнейших последствий внедрения новых принципов диагностики. Этим последствием стал стремительный рост количества нозологических форм болезней, которое стало исчисляться тысячами4.
1 Meynell G. G. John Locke and the Preface to Thomas Sydenham's Observationes Medicae// Med. Hist. 2006. 50 (1). P. 93-110.
2 Фуко M. Рождение клиники / Пер. с фр. М., 1998. С. 29.
3 Варвинский И. В. О влиянии патологической анатомии на развитие патологии вообще и клинической в особенности// Московский врачебный журнал. 1849. Ч. 1. С. 56.
4 Например, в одной из самых известных нозографий XVHI века Б. де Соважа содержалось более 2400 нозологических форм болезней, которые были разделены на 10 классов,


145 | Глава 3. Научная революция в медицине XVIII века
Необходимость свободно ориентироваться в столь значительном множестве совершенно разнородных, не связанных ни друг с другом, ни с организмом человека, «болезненных индивидуумов» требовала их систематизации, без которой нозологическое поле грозило превратиться в неуправляемый и неподлежащий практическому использованию информационный массив. Решение этой проблемы было найдено в составлении классификаций, подобных тем, которые еще в середине XVII века активно создавались и внедрялись в минералогии и ботанике для «легчайшего обзора множества разнородных явлений». Натуралисты распределяли такие явления на основе присущих им внешних признаков, выстраивая иерархические системы классов и их подклассов (роды, отделы, виды). Первая «ботаническая» классификация болезней была составлена самим Т. Сиденгамом. Вскоре последовали классификации Г. Бургаве, Хр. Людвига и др., а уже в конце первой половины XVIII столетия «составление и усовершенствование классификаций болезней» превратилось в самостоятельный вид научно-практической деятельности, которому посвящали себя крупнейшие ученые медики того времени. Результаты их творчества стали публиковаться отдельно в виде так называемых нозографий, включавших описание, обозначение («имя болезни») и классификацию всех известных болезней. Наибольшей известностью и популярностью в XVIII веке пользовались нозографии Б. де Со- важа, У. Куллена и Ф. Пинеля.
Первоначально возникнув как средство систематизации знания, классификации и нозографии, очень скоро превратились в неотъемлемый инструмент практической работы врача. Они служили матрицами, обеспечивавшими практическую реализацию принципа аналогии форм. С содержащимися именно в них данными врачи сопоставляли наблюдаемую у постели больного картину болезни и именно на их основе ставились диагнозы и возникали новые нозологические формы болезней. Правда, ориентация на «распознавание» болезней только на основе совокупности их внешних проявлений привела к тому, что большинство выделенных в конце XVII-XVIII вв. нозологических форм оказались по сути лишь случайным набором симптомов, что было неопровержимо доказано уже в начале XIX столетия. Однако наряду с ошибочно сформированными комплексами симптомов были одержаны и бесспорные диагностические победы. Так, например, Т. Сиденгам детально описал и выделил из острых лихорадок с сыпью — скарлатину, из группы судорожных состояний — малую хорею, из группы заболеваний суставов —
44 вида, 315 родов (Sauvages F.-B. Nosología methodica sistens morbomm classes, genera et species, juxta Sydenhami mentem et botanicorum ordinem, 1763).


146 | История и философия медицины
суставной ревматизм и подагру. Получили известность его подробные описания коклюша, кори, натуральной оспы, малярии, истерии. У. Ге- берден (старший) описал и выделил в самостоятельную нозоформу грудную жабу, Ф. Фраполли — пеллагру и др.
Подходы к лечению стали основываться на представлениях о том, что лечит «целебная сила природы», а задача врача — помогать ей лишь в случаях крайней необходимости. «Надлежит следовать шаг за шагом по пути, избранному Природой, — читаем мы в одном из руководств по практической медицине XVIII века, — подкрепляя ее, если она слишком слаба, и, смягчая, если она слишком сильно разрушает то, что ей мешает»1.
Следуя по пути, избранному Природой, большинство врачей XVIII столетия старались избегать применения сильнодействующих средств, обильных и частых кровопусканий. История медицины сохранила немало свидетельств того, насколько осторожными были такие знаменитые и удачливые врачи, как Г. Бургаве, Г. Шталь, Ф. Гоффман, А. де Гаен, М. Штоль, И. Гауб и др. Во второй половине 18-го столетия возникла и получила широкое распространение знаменитая «английская лечебная кватра» — холод, мясо, водка, опий, практически полностью вытеснившая спагирические (химические) лекарственные средства. В этот же период в медицинскую практику стали активно внедряться методы грязелечения, минеральные воды, климатотерапия; получила новый мощный импульс к развитию диететика.
Особым направлением развития был поиск специфических средств лечения для каждой нозологической формы болезни. Основанием для убежденности в существовании таких средств послужил опыт успешного использования в Европе в середине XVII века в лечебных целях коры хинного дерева. Хина прекрасно помогала при лечении малярии и была практически бесполезна при других лихорадках. В качестве специфических средств лечения были также признаны препараты железа для лечения анемий, ртуть при сифилисе, опий и алкоголь при болях. Поиск новых специфических средств лечения осуществлялся сугубо эмпирически и в плане обнаружения новых эффективных лекарственных препаратов особых результатов не принес. Исключение составляют лишь счастливые находки английских врачей У. Видерин- га и Дж. Линда. У. Видеринг установил (1775), что настой из листьев наперстянки оказывает выраженный терапевтический эффект при определенных видах отеков, а Дж. Линд доказал лечебные свойства свежих овощей и фруктов при цинге (1753). Однако, несмотря на это,
1 	Guindant T. La nature opprimée par la medicine moderne. Paris, 1768. P. 10,11.


147 | Глава 3. Научная революция в медицине XVIII века
сам факт формирования ориентации на поиск специфических средств лечения отдельных заболеваний следует рассматривать как подлинно революционный переворот во врачебном сознании, определивший основное направление развития лечебного дела вплоть до настоящего времени.
Новые подходы к предупреждению болезней
Вслед за возникновением новых представлений о болезни существенному пересмотру подверглись и представления о способах их предупреждения. Основанием для пересмотра и последовавших вслед за этим масштабных преобразований, заложивших основы государственной медицины, послужило возникновение и признание принципиально новых взглядов на сущность и причины возникновения эпидемий и сенсационные результаты, полученные в ходе их изучения.
Прежние системы представлений, господствовавшие в медицине, рассматривали эпидемии как неотвратимые бедствия1 и выделяли две независимые причины их возникновения — «порчу воздуха» и наличие сравнительно большой восприимчивой к болезням группы людей. «Порча воздуха» могла заключаться либо в чрезмерном преобладании одного или двух его основных «качеств» (влажности, сухости, теплоты, холода), либо в появлении в нем особых частиц, попадание которых в организм человека вызывало развитие процессов брожения и/или гниения («гнилостные частицы», «семена чумы»). Восприимчивость к болезням определялась недостаточной уравновешенностью «внутренних качеств» или недостаточной подвижностью частиц (система представлений второй половины XVII века) самого организма, которые в свою очередь являлись прямым следствием погрешностей в диете, неправильного образа жизни, нарушений режима труда и отдыха, правил выполнения физических упражнений, разнообразных излишеств.
Считалось, что хотя «испорченный воздух» действует на всех людей, заболевают преимущественно представители восприимчивой группы. Исходя именно из этих представлений, основным противоэпидемическим мероприятием считались индивидуальные усилия каждого конкретного человека, направленные на соблюдение им правил сохранения здоровья и, выражаясь современным языком, здоровый образ жизни. Рекомендовалось избегать любых, в первую очередь пищевых и сексу¬
1 Слово «эпидемия» (от греч. epi — на, demos — народ) было впервые использовано в медицинской литературе Гиппократом для обозначения случаев массового заболевания людей в одно время одной или несколькими болезнями. Гален не употреблял это слово, предпочитая использовать слово «чума» в значении «бедствие».


148 I История и философия медицины
альных, излишеств, соблюдать режим труда и отдыха, выполнять физические упражнения и т. д.1 Что же касалось заболевших во время эпидемий, то им надлежало оказывать обычную помощь, направленную на восстановление уравновешенности внутренних качеств (в XVII веке — движения частиц) и удаление из организма «загнивших» влаг (в XVII веке — болезнетворной материи) путем назначения кровопусканий, слабительных, рвотных, потогонных средств.
Первый шаг на пути пересмотра этих представлений и подходов к предупреждению повальных болезней был сделан в 70 — 80-х гг. XVII века уже упоминавшимся нами Т. Сиденгамом2. На основании двадцатилетних наблюдений над ^прекращавшимися эпидемиями в Лондоне Т. Сиденгам разработал принципиально новую эпидемиологическую концепцию, суть которой сводилась к четырем основным положениям.
Первое: все эпидемии изначально жестко привязаны к определенному месту и времени, поскольку основной причиной «порчи» воздуха служат неизвестные «процессы, протекающие в недрах земли», в результате которых воздух наполняется «частицами, враждебными по отношению к организации человеческого тела»3. Такую «порчу» воздуха Т. Сиденгам назвал «атмосферной конституцией».
Второе: «атмосферная конституция» вызывает специфические изменения крови и других соков у всех без исключения людей, которые дышат
1 В качестве дополнительных мер профилактики предлагались меры, направленные на «очистку» и индивидуальную защиту от испорченного воздуха. Для «очистки» воздуха жгли костры на улицах городов, окуривали дома дымом ароматных трав или специй, стреляли из пушек, звонили в колокола. Индивидуальная защита считалась хорошей, если удавалось полностью уничтожить «чумной запах». Для этого рекомендовалось носить с собой и часто нюхать цветочные букеты, бутылочки с духами, пахучие травы и ладан. Средневековые врачи для защиты себя от «миазмов» носили знаменитую клювастую маску. В клюв закладывались розовые лепестки, розмарин, лавр, ладан и т.д., защищавшие от чумных «миазмов». Чтобы минимизировать контакт с испорченным воздухом, предлагалось как можно меньше бывать на улице, двери и окна домов держать наглухо закрытыми, имеющиеся щели закрывать пропитанной воском тканью.
2 Основные положения концепции эпидемических конституций были сформулированы и обоснованы Т. Сиденгамом в «Observations Medicae circa Morborum acutorum historiam et curationem», вышедшем в свет в 1676 году, а затем развиты в ряде публикаций, датированных серединой 80-х гг. XVII века.
3 Идею о том, что причиной «порчи» воздуха могут служить испарения мельчайших невидимых частиц из недр земли, Т. Сиденгам заимствовал у своего близкого друга Р. Бойля, который высказывал и обосновывал ее в серии работ, датированных первой половиной 60-х гг. XVII века. Р. Бойль, в частности, полагал, что такие частицы минерального происхождения, проникая в организм человека либо через легкие, либо через кожу, попадают в кровь и, вступая во взаимодействие с частицами самого организма, приводят к образованию т. н. «болезненной материи» (Keele К. The Sydenham-Boyle theory of morbific particles// Medical history. 1974. 18(3). P. 240-248).


149 I Глава 3. Научная революция в медицине XVIII века
испорченным воздухом, формируя у них «предрасположение» к той или иной повальной болезни. Иными словами, в системе взглядов Т. Сиден- гама формирование группы лиц, «предрасположенных» к повальным болезням, являлось прямым следствием «атмосферной конституции», что в свою очередь превращало ее в главный фактор возникновения эпидемий.
Третье: «атмосферная конституция» и вызываемое ей «коллективное предрасположение» в совокупности образуют эпидемическую конституцию. Возникновение где-либо эпидемической конституции не означает, что на этой территории обязательно разовьется эпидемия. Но если эпидемия возникла, то это могло произойти только при наличии эпидемической конституции1. «Любая конституция — не эпидемия, — справедливо отмечал известный французский философ М. Фуко, комментируя взгляды Т. Сиденгама, — но эпидемия в своем ядре наиболее стабильных феноменов — это конституция»2.
И, наконец, четвертое: в плане влияния на здоровье людей эпидемическая конституция непостоянна и всегда конечна. Она проходит несколько этапов своего развития (подъем, снижение), а затем полностью исчезает и заменяется другой. Одновременно изменяется и характер «предрасположения». «В разные годы существуют различные конституции, — писал Т. Сиденгам в 1676 году. — Они происходят ни от жары, ни от холода, ни от влажности, ни от засухи, но зависят лишь от определенных скрытых и необъяснимых изменений в недрах земли. При испарении из этих последних атмосфера становится загрязненной, и в этом случае тела людей оказываются предрасположены к той или иной болезни. Это продолжается во всё время влияния этой или иной конституции»3.
Момент смены одной эпидемической конституции на другую представлял, с точки зрения Т. Сиденгама, особую практическую важность, поскольку возникавшая новая «предрасположенность» могла настолько отличаться от предыдущей, что любой эффективно действовавший метод лечения мог превратиться в свою противоположность. «Будучи подкрепленным множеством точных наблюдений, — писал, в частности, Т. Сиденгам, — я могу с уверенностью утверждать, что каждая из конституций характеризуется особым видом лихорадки, не проявляющейся
1 Для того чтобы «предрасположение» перешло в болезнь, не требовалось никаких иных специфических причин, а было вполне достаточно воздействия любых случайных факторов (эмоциональный стресс, физическая перегрузка, переохлаждение и др.), которые в «обычных условиях» могли не вызвать никаких последствий для здоровья. В условиях же эпидемической конституции любой из этих факторов приводил к возникновению повальной болезни, соответствовавшей данной эпидемической конституции.
2 Фуко М. Рождение клиники / Пер. с франц. М., 1998. С. 49.
3 The works of Thomas Sydenham. Vol. I. London, 1848. P. 33.


150 I История и философия медицины
при других обстоятельствах; лихорадки данного вида... могут так разниться, что вы можете убить своего пациента в конце года тем методом, который излечивал их в начале года»1.
Невнимание к факту постоянных смен эпидемических конституций и использование одних и тех же терапевтических подходов к лечению разных повальных болезней было, по мнению Т. Сиденгама, одной из главных ошибок в системе представлений греко-арабской медицины и основной причиной неудач в борьбе с эпидемиями. «Никогда не должно принимать какую-либо эпидемическую болезнь за ту же самую... — писал Т. Сиденгам, — не должно обходиться с нею по методу, уже употребленному для предыдущей; ибо все эти последовательные эпидемии различны одна от другой»2.
Идеи Т. Сиденгама о причинах возникновения эпидемий вызвали к жизни подлинно революционные последствия. Они не просто положили конец гегемонии традиционных взглядов на эпидемии, но и привели к кардинальному пересмотру всех существовавших прежде подходов к их изучению, коренным образом изменив цели, задачи и предмет исследовательской и практической деятельности врачей в этой области.
Если во времена господства традиционных представлений основное внимание уделялось индивидуальным показателям здоровья отдельных лиц, то в системе взглядов Т. Сиденгама главным предметом изучения становились постоянно сменявшие друг друга эпидемические конституции — возникавшие и исчезавшие «пространственно-временные узлы» реальных обстоятельств. Эти обстоятельства и формируемые ими «узлы» могли выявляться и изучаться строгими естественнонаучными методами (наблюдениями, измерениями, подсчетом, сопоставлением, сравнением и др.). Отдельные факторы физической среды обитания выявлялись либо простыми наблюдениями, либо наблюдениями с использованием измерительных метеорологических приборов (термометр, барометр, гигрометр и др.). Об особенностях возникавших «предрасположенностей» можно было судить по преобладающим в данное время в данном месте заболеваниям, а представления о той или иной эпидемической конституции в целом формировались на основе сопоставления полученных данных между собой.
При этом Т. Сиденгам особо подчеркивал, что эпидемические конституции надлежало изучать предельно тщательно, фиксируя все многообразие деталей тех обстоятельств, которые формируют соответствующий пространственно-временной узел, а главное — изучать непрерыв¬
1 Sydenham Th. Observations medicae in Opera Medica. T. I. Geneva, 1736. P. 33-34.
2 Ibid. P.34.


151 | Глава 3. Научная революция в медицине XVIII века
но. Только при таком подходе представлялось возможным разобраться в характере и особенностях каждого формировавшегося «коллективного предрасположения» и не пропустить самый важный момент — момент смены одной эпидемической конституции на другую.
Работы Т. Сиденгама, в которых нашли отражение принципиально новые взгляды на причины возникновения эпидемий и подходы к их изучению, не сразу получили признание. В 70—80-х гг. XVII века, когда они были впервые высказаны, их поддержали лишь близкие друзья Т. Сиденгама — Р. Бойль и Дж. Локк. Однако по мере наполнения картезианской картины исследуемой реальности представлениями о действующих силах и связанным с этим пересмотром представлений о болезни идеи Т. Сиденгама получили признание большинства ведущих врачей и естествоиспытателей конца XVII — XVIII веков. В ряду сторонников концепции эпидемической конституции оказались Дж. Бальиви, Р. Мортон, Дж. Ланцизи, Б. Рамаццини, Дж. Хаксэм, Г. Бургаве, Г. Ван-Свитен, М. Штоль, Дж. Фозергилл, Дж. Линд, Дж. Прингл, Д. Монро.
Результатом их усилий стали десятки медико-топографических и медико-климатических исследований по выявлению заболеваемости и ее связи с изменениями атмосферного давления, температуры и влажности воздуха, «переменами в направлениях ветра», местными условиями жизни, особенностями почвы, почти ежегодно публиковавшихся в виде отдельных книг или статей в медицинских журналах1.
Значение этих исследований для дальнейшего развития медицины трудно переоценить. Во-первых, ими было положено начало формирования принципиально нового предмета изучения медицины — факторов среды обитания человека. Из сказанного не следует, что до XVIII века врачи не знали о влиянии, например, погодных или климатических условий на здоровье людей. Однако сами по себе эти факторы никогда прежде не являлись объектом врачебных исследований.
Во-вторых, медицина обогатилась новым методом получения эмпирических знаний — проведение нескольких серий перекрестных наблюдений, постоянно пополняемых новыми данными. В распоряжении врачей впервые появился реальный инструмент изучения болезней в их сложнейшей взаимосвязи со всем многообразием окружающих человека внешних факторов. «Насколько же верно, что существует цепь, которая связывает во вселенной, на земле и в человеке все живые существа, все тела, все недуги, — писал в 1786 году один из последователей идей Т. Сиденгама французский исследователь Ж. Менюре, — цепь, своей тонко¬
1 Библиография 50 наиболее важных медико-климатических и медико-топографических исследований, выполненных в конце ХУИ-ХУШ вв., приведена в учебнике Й. Франка «Всеобщая практическая медицина».


152 I История и философия медицины
стью обманывающая поверхностные взгляды мелочного экспериментатора и холодного рассуждателя, открываясь истинному гению наблюдателя»1. Как справедливо отметил М. Фуко, врачебный взгляд открылся, и пространство, охватываемое этим взглядом, совпало с пространством социальным2.
Наконец, в-третьих, удалось установить целый ряд неизвестных прежде связей между отдельными факторами среды обитания людей и возникновением массовой заболеваемости. Причем в числе факторов, оказывающих негативное влияние на здоровье, были обнаружены не только разнообразные природно-климатические явления, но и условия социального общежития людей, господствующие обычаи и традиции, профессиональная деятельность. Удалось также показать, что устранение негативно влияющих на здоровье людей условий физической и социальной среды обитания способно оказывать влияние на снижение заболеваемости.
Эти результаты произвели огромное впечатление и позволили сделать два судьбоносных для медицины вывода. Первый: причины эпидемий принципиально изучаемы и предотвратимы. Второй: исследования эпидемических конституций должны обрести общегосударственный масштаб, а разработанные на основании этих исследований предупредительные меры смогут обеспечить желаемый результат лишь в случае их неукоснительного исполнения всем населением, что становилось возможным только при условии активного вмешательства государства. Окончательное осознание этих важнейших положений последовало уже в середине XVIII века и сыграло важную роль в возникновении и практической реализации концепции медицинской полиции.
Впервые термин «медицинская полиция» был использован немецкими и австрийскими политиками и правоведами — И. фон Юсти (1756) и И. Зонненфельсом (1765) и врачами — В. Рау (1764) и И. П. Франком (1766).3 Наибольший вклад в пропаганду термина и становление самой концепции медицинской полиции внес австрийский врач и организатор медицинского дела И.П. Франк, начавший в 1779 г. публикацию своей всемирно известной девятитомной «Системы совершенной медицинской полиции».
Согласно замыслу основоположников медицинской полиции новая отрасль государственного управления представляла собой научно обоснованный и законодательно закрепленный комплекс мер непрерывно¬
1 MenuretJ.J. Essai sur l'histoire medico-topographique de Paris. Paris, 1788. P. 139.
2 Фуко M. Рождение клиники / Пер. с франц. М., 1998. С. 60-62.
3 Carroll P.E. Medical Police and the History of Public Health // Medical History. 2002. №46. P.461-494.


153 | Глава 3. Научная революция в медицине XVIII века
го вмешательства государства в жизнь и поведение индивидуумов с целью «охраны и восстановления их здоровья» в интересах общей, т.е. государственной, безопасности.
Комплекс медико-полицейских мер, разработанный и реализованный во второй половине XVIII века в Австрии, Франции, Швеции, Пруссии и России, включал пять главных направлений деятельности.
Первое из них состояло в ликвидации традиционной независимости врачебных корпораций и введении прямого государственного администрирования деятельностью врачей. Для достижения этой цели были созданы особые высшие государственные врачебно-санитарные инстанции, которые получили значительные административные и финансовые ресурсы для привлечения (а в случае необходимости и принуждения) врачей к участию в исследовательской, лечебно-диагностической и профилактической работе, проводившейся этими инстанциями. Привлечение врачей осуществлялось путем убеждения, введения и замещения специальных государственных врачебных должностей, прямой денежной оплаты их услуг. Меры принуждения зависели от конкретных обстоятельств и могли предусматривать даже лишение врача права на практику на данной территории.
В Австрии такой инстанцией стала Санитарно-придворная депутация (1753) и реформированный в начале 50-х гг. венский медицинский факультет, во Франции — Королевское медицинское общество (1778), в России — Медицинская коллегия (1764) и Врачебные управы (1797), в Швеции — радикально реформированная Медицинская коллегия (1763, 1774), в Пруссии — сначала Санитарная коллегия (1769), а затем Медико-санитарная оберколлегия (1799). В отличие от существовавших прежде врачебных коллегий, занимавшихся главным образом контролем над аптеками, выдачей разрешений на практику и проведением судебно-медицинских освидетельствований, к числу первоочередных задач новых структур относилось осуществление постоянного сбора данных о заболеваемости на всей территории своих государств, выявление связи заболеваемости с особенностями физической и социальной среды обитания людей, разработка на основе этих материалов научно обоснованных рекомендаций, доведение их до сведения практикующих врачей и осуществление постоянного надзора за их неукоснительным соблюдением. Организация непрерывного сбора информации о заболеваемости служила одновременно и целям раннего выявления эпидемий.
В XVIII столетии наибольших успехов в решении этих задач удалось добиться Королевскому медицинскому обществу, разработавшему и внедрившему принципиально новые для медицины методы сбора информации. Наиболее значимым методическим нововведением стало


154 I История и философия медицины
широкое внедрение в исследовательскую практику эталонированных измерительных приборов и единого протокола проведения измерений. Главным образом благодаря усилиям секретаря общества, французского врача Ф. Вик-д’Азира были закуплены сотни одинаковых термометров, барометров и других измерительных приборов, которыми были обеспечены все привлеченные к работе рядовые врачи-эксперты. Одновременно Ф. Вик-д’Азир разработал и разослал на места подробные инструкции по их использованию. Результатом этой работы стало появление первых, не зависевших от квалификации эксперта, стандартизованных количественных показателей факторов внешней среды обитания людей — утренней, дневной и вечерней температуры, атмосферного давления, состояния атмосферы (ясно, облачно, туманно, дождливо), преобладающих в данном месте в данное время направлений ветра и т. д., что в свою очередь существенно повысило достоверность и объективность выводов об их влиянии на здоровье людей1.
Другим методическим нововведением стала разработка единообразных анкет, содержащих перечень конкретных вопросов и подлежавших регулярному заполнению всеми врачами, привлекавшимися Обществом. Благодаря анкетным опросам Королевское медицинское общество получило исчерпывающие сведения о продовольственных и промышленных ресурсах каждой провинции королевства, минеральных водах, лекарственном сырье, расселении и условиях проживания населения, наиболее распространенных болезнях и проч.
Все, вместе взятое, позволило Королевскому медицинскому обществу уже в 80-х гг. XVIII века сформировать во Франции единое исследовательское пространство в масштабах всего государства и обеспечить непрерывное конструктивное взаимодействие между центральным органом управления и множеством врачей в территориях, которые de facto стали государственными служащими, решающими правительственные задачи. По меткому выражению М. Фуко, Королевское медицинское общество смогло стать подлинным «местом централизации науки, регистрирующей и решающей инстанцией для всех областей медицины... официальным органом коллективного сознания патологических феноменов, сознания, которое разворачивается... в пространстве нации»2.
Второе направление состояло в борьбе с шарлатанами и создании государственных систем подготовки медицинских кадров. Вплоть до XVIII столетия дипломированных врачей, обладавших правом на самостоятельную практику, едва хватало для обеспечения медицинской по¬
1 Tournay V. Le concept de police médicale // Politix. 1/2007 (n°77). P. 173-199.
2 Фуко M. Рождение клиники / Пер. с франц. М., 1998. С. 57.


155 | Глава 3. Научная революция в медицине XVIII века
мощью состоятельных городских жителей. Как следствие, и в городах, и особенно за их пределами действовало множество знахарей, повитух, цирюльников, активно предлагавших свои услуги всем нуждавшимся в медицинской помощи и готовых за небольшое вознаграждение «пустить кровь», принять роды, изготовить настои и отвары, провести хирургическую операцию и т. д. Их деятельность не поощрялась, но сколько-нибудь реальной борьбы с этим явлением не велось. Врачебные корпорации не видели в деятельности шарлатанов серьезной угрозы для своих заработков. Что же касается государства, то оно не вмешивалось в сложившуюся ситуацию, поскольку рассматривало проблему получения медицинской помощи личным делом каждого отдельного человека (исключение составляли лишь армейские соединения, принимавшие участие в боевых действиях).
Исследования, проведенные в первой половине XVIII века в рамках изучения эпидемических конституций, показали, что вред здоровью тысяч людей, постоянно наносившийся шарлатанами, был сопоставим с последствиями крупной эпидемии.
Основными средствами борьбы с шарлатанами и знахарями, развернувшейся уже во второй половине XVIII столетия, стали, во-первых, полицейские меры по активному выявлению и преследованию лиц без медицинского образования, занимавшихся медицинской практикой. А во-вторых, целенаправленная работа по увеличению количества квалифицированных медицинских работников и повышению уровня их практической подготовки.
Осуществлявшиеся прежде разовые акции по созданию фельдшерских и повивальных школ при больницах и госпиталях сменились систематической деятельностью по организации подобных учебных заведений. Создавались государственные медико-хирургические институты и академии для подготовки хирургов, имеющих равные права с дипломированными врачами. Для преподавания в этих учебных заведениях приглашались университетские профессора, разрабатывались специальные учебные программы.
Для решения проблемы увеличения количества дипломированных врачей и повышения уровня их профессиональной подготовки была проведена масштабная реформа высшего медицинского образования, предусматривавшая отмену большинства университетских свобод и отказ от канонической университетской традиции. Согласно этой традиции, насчитывавшей к середине XVIII века более пяти веков, медицинские факультеты не готовили врачей, пригодных для практической деятельности, а выпускали широко образованных в теоретическом плане медиков — кандидатов (бакалавров) медицины, не имевших права на


156 | История и философия медицины
самостоятельную врачебную практику. Желавшие получить такое право (а это была лишь часть выпускников медицинского факультета) должны были пройти послеуниверситетскую практическую стажировку под руководством опытного врача и сдать специальный экзамен1.
В ходе реформы деятельность высших медицинских учебных заведений была полностью переориентирована на подготовку и выпуск врачей с правом на самостоятельную практику. Важнейшим условием этой переориентации стала организация клиник и введение клинического преподавания, предусматривавшего обязательное обучение студентов навыкам самостоятельной работы с больными. Кроме того, были отменены свобода преподавания для профессоров и свобода обучения для студентов, разработаны и внедрены обязательные учебные программы, организованы строгие этапные и выпускные испытания, которые одновременно служили и государственной аттестацией на право врачебной практики2.
Третье направление — разработка совместными усилиями врачей и правоведов специального врачебно-санитарного законодательства. Уже первый опыт работы высших государственных врачебно-санитарных инстанций показал, что действовавших общих законов недостаточно для эффективного решения проблем предупреждения болезней и охраны здоровья, а существовавшие отдельные медико-санитарные нормативные акты не соответствовали уровню развития медицинской науки.
В 60-х гг. XVIII в. началась активная разработка новой системы юридических норм, регламентирующих «санитарную жизнь государства». Были разработаны новые и усовершенствованы действовавшие законы против фальсификации и торговли испорченными пищевыми продуктами; об охране чистоты воздуха и источников водоснабжения, об обороте ядовитых веществ, о порядке погребения мертвых тел, о благоустройстве городов. Особое внимание было уделено законам, на которых основывались мероприятия против распространения эпидемических и заразных болезней (оспопрививание, дезинфекция, изоляция больных, эвакуация здоровых, карантинное законодательство). В XVIII веке наибольших результатов в этом направлении удалось достичь в Австрии, где был
1 Сточик А.М., Затравкин С.Н. Медицинский факультет Московского университета в XVIII веке. М., 2000.
2 Например, в Австрии и Швеции эти преобразования были осуществлены в 50-х — 80-х гг. XVIII века благодаря прямому вмешательству государства в деятельность университетов. Во Франции — путем ликвидации медицинских факультетов университетов, признанных оплотом средневековой корпоративной медицины, и создания в 90-х гг. XVIII века учебных медицинских заведений нового типа, т. н. школ здоровья (Париж, Страсбург, Монпелье).


157 | Глава 3. Научная революция в медицине XVIII века
разработан и 2 января 1770 года высочайше утвержден «Санитарный норматив» — первый специальный свод врачебно-санитарных правил и установлений, обязательный для исполнения на всей территории империи1.
Четвертое направление — формирование государственной системы помощи нуждающимся, детям-сиротам, престарелым и инвалидам. Актуальность решения этой задачи определялась тем, что результаты исследований эпидемических конституций показали, что именно в этих группах населения наблюдались максимальные показатели заболеваемости и смертности и что эпицентрами возникавших эпидемий чаще всего становились места массового скопления нищих.
Если еще в первой половине XVIII столетия действия государства в отношении наиболее уязвимых групп населения основывались на наказании, угрозах и применении силы, а призрением занималась, главным образом, церковь, то во второй половине столетия в России, Австрии, Франции, ряде германских государств оказание помощи нищим, престарелым и инвалидам была юридически признана непременной обязанностью государства. Началась реконструкция старых и строительство новых богаделен, приютов, работных, инвалидных, воспитательных и сиротских домов. Развернулась масштабная больничная реформа, предусматривавшая значительное расширение больничной сети за счет строительства новых больниц и передачи в управление органов государственной власти церковных больниц и приютов2.
Одновременно были разработаны и внедрены новые принципы больничного строительства, постепенно ликвидировавшие прежнее ужасающее положение дел в сфере оказания стационарной медицинской помощи. Была полностью устранена традиционная практика помещать больных в огромные общие палаты на десятки человек вне зависимости от их пола, возраста и характера заболевания3. Вновь создававши¬
1 Lesky Е. Österreichisches Gesundheitswesen im Zeitalter des aufgeklorten Absolutismus. Wien, 1959.
2 Так, например, во Франции только за период с 1775 по 1794 год было организовано 11 крупных больничных учреждений. Госпитали — Necker, Cochin, Beaujon, Hôpital des véneries, Clinique de Perfectionnement, Maison Royale de Santé (1775-1785) — созданы заново; Salpétrière (1787) и Charenton (1791) отделены от сиротских домов; St. Antoine, Val-de-Grâce, Maternité (1792-1794) возникли в результате закрытия и преобразования одноименных монастырей. Кроме того, были построены новые корпуса в госпиталях Hôtel-Dieu (1790, 1801) и Charité (1790). В результате количество коек, например, в госпитале Charité увеличилось с 200 до 500. В Вене в 1784 г. состоялось официальное открытие знаменитого госпиталя Allgemeines Krankenhaus der Stadt Wien на 2000 пациентов, в состав которого входили также богадельня, инвалидный и сиротский дома.
3 «На двух составленных рядом кроватях (в парижском госпитале Hôtel-Dieu. — Авт. ) валетом лежало по 5-7 человек... Дети рядом со стариками, мужчины вместе с женщинами...


158 | История и философия медицины
еся и реконструировавшиеся больницы и госпитали были разделены на корпуса или отделения, которые в свою очередь состояли из «тематических» палат («лихорадочные», «хронические», «неизлечимые», «венерические», «послеоперационные», «сумасшедшие» и др.). Было рассчитано предельное число коек в палате, оптимальный объем воздуха и воды, необходимые для каждого пациента; выделены особые помещения для операционных, приема и освидетельствования больных, вскрытия трупов. По инициативе лидера французской клиники внутренних болезней тех лет Ф. Пинеля был решен вопрос об отмене традиционных жестких мер «усмирения» психически больных (заковывание в кандалы, содержание в казематах, систематические телесные наказания и пр.), для них введены прогулки, организована трудотерапия.
Пятое направление — осуществление конкретных мероприятий, направленных на обеспечение санитарного благополучия и формирование здоровых условий жизни населения. Основоположники концепции медицинской полиции были совершенно убеждены, что главными причинами возникновения эпидемий, высокой заболеваемости и смертности являются чудовищное санитарное состояние городов, практически полное отсутствие у населения личной чистоплотности и элементарных представлений о возможной опасности для здоровья со стороны различных факторов окружающей среды, существование множества крайне опасных для здоровья обычаев и привычек.
Подавляющее большинство частных домовладений и общественных зданий было переполнено разлагающимися нечистотами. По улицам европейских городов постоянно текли зловонные потоки отходов человеческой жизнедеятельности, которые, просачиваясь в подземные водоносные горизонты, загрязняли колодцы и реки. Моющих средств для уборки помещений или целей личной гигиены не существовало. Мылись в естественных водоемах, не чаще 1—2 раз в год. Нижнее и постельное белье являлось исключительной редкостью, а верхнюю одежду не меняли неделями. Запахи немытого тела, пота, гнилых зубов; обилие насекомых (блох, вшей) считались нормальными явлениями. Ели преимущественно только руками, которые в лучшем случае ополаскивались или вытирались о тряпку. Процветало преднамеренное и непреднаме¬
На одном и том же ложе стонала от родовых мук женщина, корчился в судорогах младенец, горел в лихорадочном жару тифозный, кашлял чахоточный и расчесывал себе кожу экзематозный... Трупы умерших оставались обыкновенно сутки и более на своем смертном одре, и в течение всего этого времени больные должны были делить постель с окоченевшим трупом, который к тому же скоро загнивал в этой инфернальной атмосфере и начинал издавать запах» {Лахтин М. История развития госпитального ухода // Этюды по истории медицины. М., 1902. С. 85-121).


159 | Глава 3. Научная революция в медицине XVIII века
ренное детоубийство, алкоголизм, проституция. Темные, узкие, неровные улицы в сочетании с отсутствием тротуаров и правил дорожного движения служили постоянным источником травматизма, а в тот период любая рваная рана, перелом или сильный ушиб зачастую становились причиной тяжелой инвалидности или смерти1.
Во второй половине XVIII века начинается систематическая целенаправленная работа по исправлению описанного положения дел посредством широкого внедрения мер личной (индивидуальной) и общественной гигиены и профилактики.
Внедрение мер личной гигиены состояло в развертывании пропаганды среди населения элементарных медицинских знаний и практических гигиенических рекомендаций в отношении правильного питания, поведения, личной жизни, ухода за детьми, опрятности и содержания в чистоте собственного тела и жилища, пребывания «в чистом и свободном воздухе и умеренной теплоте». Особое внимание уделялось разъяснению смертельной опасности тесных физических (в том числе и сексуальных) контактов с незнакомыми людьми.
Использовались все существовавшие инструменты влияния на массовое и индивидуальное сознание. Огромными тиражами издавались научно-популярные пособия и наставления, плакаты, открытки, детские назидательные книги, которые бесплатно распространялись среди населения. Плакаты вывешивали для всеобщего ознакомления в местах наибольшего скопления людей. Университетские профессора и наиболее авторитетные врачи выступали с публичными популярными лекциями, которые широко рекламировались в газетах. Была задействована и церковь: по воскресным и праздничным дням проводились специальные мессы, на которых зачитывались правила личной гигиены. Эти правила адаптировались для каждого прихода и напоминали молитвы, чтобы даже самые невежественные лица и дети смогли бы их повторить.
В XVIII столетии началось массовое производство зубного порошка; получили распространение носовые платки, ночные рубашки, столовые приборы; открывались общественные бани; был изобретен и получил признание ватерклозет со смывом клапанного типа и водяным затвором. Чистая одежда, отсутствие неприятных запахов и насекомых превратились в самые модные веяния времени, и постепенно сформировалось
1 	Бродель Ф. Структуры повседневности: возможное и невозможное / Пер. с франц. М., 1986; Вебер Ю. От грязи — к порядку// Интеллектуальный форум. 2000. № 1 (1Шр://ги88. ш/181_5оуг/200005 18_veber.html); Писис Г. Наука сохранять свое здоровье; или руководство к Гигиене / Пер. с лат. М., 1806; Гуфеланд Х.-В. Искусство продлить человеческую жизнь (Макробиотика) / Пер. с лат. СПб., 1853.


160 | История и философия медицины
представление о том, что «цивилизованный» человек — это, прежде всего, человек «вполне чистый и опрятный».
В сфере общественной гигиены и профилактики основные усилия органов государственной власти были сосредоточены на санитарной очистке и благоустройстве городов и проведении непосредственных противоэпидемических мероприятий. В городах развернулась активная работа по освещению улиц, строительству тротуаров и каменных мостовых, дождевой канализации. При закладке новых городских районов предусматривалось строительство прямых и значительно более широких улиц. Началась борьба с обычаем выливать на улицы нечистоты и организацией свалок в черте города.
Важнейшей особенностью противоэпидемической работы во второй половине XVIII века стало существенное ограничение использования органами государственной власти карантинных мер. Врачи и прежде считали карантины, по меньшей мере, бесполезной мерой для борьбы с эпидемиями, поскольку никакие войсковые заслоны не могли препятствовать распространению испорченного воздуха. Более того, многие врачи прямо указывали, что карантины были не просто бесполезны, а приносили существенный вред, т. к. лишали целые города и районы подвоза самых необходимых пищевых продуктов и вещей, что в свою очередь только способствовало увеличению заболеваемости1.
Однако к этой позиции врачебного сообщества прислушались лишь в XVIII столетии, когда против карантинов активно выступили стремительно набиравшие влияние представители торгово-промышленного капитала. Хранение товаров в судовых трюмах на протяжении 40 и более суток приводило их в негодность. Фабрики, оказывавшиеся внутри карантинных зон, лишались подвоза сырья и возможности сбыта готовой продукции, что оборачивалось колоссальными убытками.
На протяжении XVIII столетия в большинстве стран Европы начался процесс постепенного ограничения использования карантинов. С середины XVIII века карантины устанавливались лишь в случаях возникновения эпидемий чумы, а основными противоэпидемическими мерами стали раннее выявление эпидемических заболеваний, изоляция больных и дезинфекция.
Началось внедрение специальных средств борьбы с отдельными эпидемическими заболеваниями. Для борьбы с эпидемиями натуральной оспы была предпринята попытка использовать вариоляцию — способ оспопрививания путем заражения здоровых людей «оспенным
1 Карантин // Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. Т. XIV (27). СПб., 1895. С. 450-455.


161 | Глава 3. Научная революция в медицине XVIII века
ядом», взятым у больных легкой формой оспы (от лат. «variola» — оспа). Этот способ, традиционно применявшийся в Китае и Индии, в 20-х гг. XVIII века проник в Англию через Турцию и к середине столетия стал активно применяться во многих странах Европы. Однако по мере его распространения накапливались данные о том, что прививки часто приводили к развитию тяжелых форм оспы и даже становились причиной возникновения эпидемий. Эти данные определили отказ от проведения вариоляций и сыграли важнейшую роль в разработке в 1796 году английским врачом Э. Дженнером принципиально нового, надежного и сравнительно безопасного способа оспопрививания — вакцинации (от лат. «vacca» — корова).
Для борьбы с эпидемиями венерических болезней, и в первую очередь сифилиса, были разработаны два различных подхода к ограничению их распространения проститутками. Один из них, реализованный по инициативе Марии-Терезии в Австрии в 50-70-х гг. XVIII века, предусматривал совершенную ликвидацию проституции. Проституток выявляли, подвергали жестоким телесным наказаниям и пыткам, а затем высылали из городов. Наказание за сводничество было еще более суровым (вплоть до смертной казни). Другой путь, впервые апробированный во Франции в 70-х гг. XVIII века, состоял в сохранении традиционной для Европы терпимости к проституции и введении ее санитарной регламентации. Проститутки были обязаны проходить регулярные врачебные осмотры, публичные дома находились под постоянным надзором санитарных врачей и др. Второй путь оказался более эффективным и в XIX веке был взят на вооружение большинством европейских государств.
Практическая реализация всего представленного выше комплекса медико-полицейских мер, потребовавшая огромных усилий и немалых средств, в XVIII веке еще не дала желаемых результатов. Число эпидемий не уменьшилось, а показатели заболеваемости и смертности (особенно детской) оставались чудовищно высокими. Однако европейские государства не только не отказались от избранного пути, но, напротив, умножили свои усилия по внедрению концепции медицинской полиции. Более того, уже в начале XIX века резко увеличилось число стран, начавших реализацию аналогичных преобразований. Решающую роль в этом сыграло ясное осознание политической целесообразности предпринимавшихся усилий. Как справедливо отметил М. Фуко, городские больницы, богадельни, приюты, воспитательные и работные дома, подконтрольные государству учебные заведения показали себя прекрасными дисциплинарными институтами, а санитарно-гигиенические нормы и правила — весьма эффективным инструментом государственного


162 | История и философия медицины
управления, способным играть важную роль в поддержании устойчивости политической системы и действующей вертикали власти1.
И хотя европейские государства продолжили активно внедрять и совершенствовать концепцию медицинской полиции, руководствуясь прежде всего этими мотивами, в распоряжении врачей появились первые по-настоящему эффективные инструменты сбора данных о заболеваемости и ее связи с условиями жизни людей.
1 Фуко М. Власть и тело // Интеллектуалы и власть: избранные политические статьи, выступления и интервью. М., 2002; Михель Д. Власть, управление, население: возможная археология социальной политики Мишеля Фуко // Журнал исследований социальной политики. 2003. Т. 1 (1). С. 91-106.


Глава 4. Научная революция
в медицине конца XVIII в. — 70-х гг. XIX в.
«Парадигмальные прививки» и научная революция в медицине конца XVIII в. — 70-х гг.
XIX в.
На рубеже XVIII — XIX веков в медицине началась следующая локально-дисциплинарная научная революция, продолжавшаяся вплоть до середины 70-х гг. XIX столетия и состоявшая в очередной смене картины исследуемой реальности. Механизмом этой революции послужили две последовательные «парадигмальные прививки» из химии и биологии, определившие возникновение в медицине новых полей научных проблем.
Перенос в медицину положений химической революции
А. 	Лавуазье
«Парадигмальная прививка» из химии последовала в 90-х гг. XVIII столетия и состояла в переносе в медицину двух важнейших положений новой картины исследуемой реальности, возникшей в химии в результате так называемой химической революции А. Лавуазье1.
Условно говоря, первое из них заключалось в признании воздуха сложным веществом, обладающим не только физическими, но и ярко выраженными химическими свойствами, которые определяются составляющими его газами и, прежде всего, кислородом. Вторым положением вводилось принципиально новое представление о химических элементах. Под влиянием работ А. Лавуазье химическими элементами стали считаться только такие вещества, которые не могли быть далее разложены ни одним из существующих методов химического анализа («последний предел, достигаемый анализом»)2 и обладали наименьшим весом по
1 Дмитриев И.С. Научная революция в химии XVIII века: концептуальная структура и смысл//Вопросы истории естествознания и техники. 1994. № 3. С. 24—53.
2 «Стремление считать все тела природы состоящими лишь из трех или четырех элементов происходит от предрассудка, перешедшего к нам от греческих философов... — писал А. Лавуазье в своем знаменитом «Начальном курсе химии» (1789). — Если мы свяжем с названием элементов или начал тел представление о последнем пределе, достигаемом анали-


164 I История и философия медицины
отношению к разлагаемому веществу. Решающим доказательством справедливости нового взгляда на химические элементы, определившим его стремительное признание на рубеже XVIII — XIX веков, стали представленные А. Лавуазье данные о сложном составе воды.
Попытку использовать эти положения в качестве основы для теоретической и экспериментальной разработки проблем медицины впервые предпринял самим А. Лавуазье, который с 1782 года являлся активным членом Королевского медицинского общества и постоянно уделял много внимания различным вопросам теоретической медицины и медицинской полиции1.
Выполненные им в 80-х — начале 90-х гг. XVIII века исследования в области изучения механизмов жизнедеятельности и химического состава живой материи привели к нескольким фундаментальным открытиям и опровергли ряд ключевых положений действовавшей на тот момент в медицине картины исследуемой реальности.
Во-первых, получив бесспорные экспериментальные доказательства того, что вода, “земли” (“земляные частицы”, основания), кислоты и масла (“масляные частицы”) являются сложными химическими соединениями, А. Лавуазье выявил ошибочность всех когда-либо высказывавшихся представлений в отношении элементарного состава живых организмов, а вместе с этим и всех выводов, непосредственно базировавшихся на этих ложных суждениях. Уже в 1788 году в результате использования разработанного им метода органического элементарного анализа он показал, что основными “органогенными” элементами следует считать углерод, водород и кислород. К. Бертолле дополнил этот перечень азотом.
Во-вторых, А. Лавуазье было установлено, что «животная теплота», которая во все времена считалась важнейшим отличительным признаком живых организмов, возникает не вследствие трения крови о стенки сосудов. С помощью ряда великолепно задуманных и блестяще проведенных экспериментов, включавших количественный химический анализ и калориметрию, он доказал, что источником “животной теплоты” служит “замедленное горение углеродистых и водородистых начал животных” под воздействием кислорода воздуха, поступающего в организм в процессе дыхания. “Дыхание есть не что иное, как замедленное горение углеродистых и водородистых начал животных, вполне подобное тому горению, которое совершается в зажженной лампе или свече, —
зом, то все вещества, которые мы еще не смогли никаким образом разложить, являются для нас элементами» (цит. по: Дорфман Я. Г. Лавуазье. М., 1962. С. 217).
1 	Smeaton W.A. Lavoisier's Membership in the Société Royale de Médecine // Annals of Science. 1956. № 12. P. 228-244.


165 | Глава 4. Научная революция в медицине конца XVIII в. — 70-х гг. XIX в.
писал А. Лавуазье, — и в этом отношении дышащие животные настоящие горючие тела, которые зажжены и сгорают”1. Первоначально А. Лавуазье полагал, что «замедленное горение» происходит в самих легких, а распределение теплоты по организму осуществляется посредством тока крови, поглощающей эту теплоту при прохождении через легкие. Однако в начале 90-х гг. он изменил свое мнение и пришел к заключению, что основным местом протекания окислительных процессов служит сама кровь.
В-третьих, он экспериментально доказал, что дыхание представляет собой в первую очередь химический процесс, в ходе которого происходит потребление кислорода воздуха и выделение из организма в атмосферу продуктов «замедленного горения углеродистых и водородистых начал» в виде углекислого газа и воды. Это открытие заставило врачей поставить под сомнение прежнюю точку зрения о том, что основным физиологическим предназначением органов дыхания являются перемешивание хилуса с кровью, облегчение поступления крови из легких в правое сердце и образование голоса2.
Наконец, в-четвертых, А. Лавуазье выявил крайнюю ограниченность господствовавших представлений об обмене веществ между телом человека и окружающей его средой, который связывался только с обеспечением организма питанием и удалением ненужных ему «отходов» в виде пота, мочи и кала. А. Лавуазье существенно расширил эти представления и предпринял попытку обосновать положение о том, что физико-химические процессы обмена веществ играют определяющую роль в обеспечении всей жизнедеятельности живых организмов.
«Животная машина, — прямо указывал А. Лавуазье, обобщая результаты исследований, выполненных им в 1790 году совместно А. Сеге- ном, — управляется тремя главными регуляторами: дыханием, которое заключается в медленном сгорании в легком или других местах тела некоторой части углерода и водорода крови и развивает теплоту, абсолютно необходимую для поддержания температуры тела; испариной, которая, способствуя выделению тепла в окружающую среду..., препятствует повышению его температуры за пределы, положенные природой; пищеварением, которое, снабжая кровь водой, углеродом и водородом, возвращает машине то, что она теряет при дыхании и транспирации, и вы¬
1 Цит. по: Горбов А. И. Воздух // Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. Т. Via. Кн.12. 1892. Стб. 312-317.
2 См., например: Пекен М. Физиология, или наука о естестве человеческом. СПб., 1787; Пленк И.Я. Естественная наука о действиях человеческого тела / Пер. с лат. Ф. Ершова. М.,1789.


166 | История и философия медицины
брасывает затем наружу посредством выделений те вещества, которые нам вредны или излишни»1.
Эти открытия и опровержения, сделанные А. Лавуазье в 80-х — начале 90-х гг. XVIII века, очень быстро получили широкое признание благодаря усилиям его ближайших соратников и последователей — А. Фурк- руа, К. Бертолле, Л. Воклена, А. Гумбольдта. Наибольший вклад в распространение и признание идей А. Лавуазье внес французский ученый и политический деятель, доктор медицины А. Фуркруа. Он не только активно пропагандировал их на страницах своих книг и двух издававшихся им специальных журналов, но и смог институционализировать их, добившись организации специальных химических лабораторий при всех французских госпиталях и внедрения преподавания “новой химии” в высших медицинских учебных заведениях Франции2. Кроме того, именно А. Фуркруа первым начал систематическую работу по характеристике всех известных химии веществ биологического происхождения и сравнению их по объективным признакам.
Как следствие, уже в начале XIX столетия в европейской медицине сформировалась новая комплексная исследовательская программа изучения жизнедеятельности. Суть этой программы состояла в том, чтобы на основе использования точных количественных методов исследования (химического анализа и калориметрии) раскрыть основные физикохимические свойства “живой материи”. В числе первоочередных оказались вопросы о том, какие химические соединения образуют “живое вещество” человеческого организма, какие вещества поступают в него с пищей и какие именно из этих веществ “сгорают” под влиянием кислорода воздуха.
В практической реализации этой масштабной исследовательской программы приняли участие крупнейшие химики и врачи XIX столетия, заложившие основы органической химии и обогатившие медицину рядом открытий, имевших фундаментальное значение.
Так, уже в 20 — 40-х гг. XIX века было установлено и утвердилось в науке представление о том, что “организованная субстанция” живых организмов и потребляемая ими пища состоит главным образом из трех групп органических3 соединений — «белковых» (белки), «маслянистых» (жиры) и «сахаристых» (углеводы). Было также показано, что белки, жиры и угле¬
1 Цит. по: Дорфман Я.Г. Лавуазье. М., 1962. С. 242-243.
2 Biittner J. The programme devised in 1791 by Fourcroy for the establishment of clinical laboratories // Tractrix. 1991. № 4. P. 39-48.
3 Вещества, получаемые из живых (либо бывших живыми) организмов, предложил называть «органическими веществами», а иные — «неорганическими веществами» шведский химик Й. Берцелиус в 1807 г.


167 | Г лава 4. Научная революция в медицине конца XVIII в. — 70-х гг. XIX в.
воды представляют собой не смеси, как считалось ранее, а самостоятельные биологические вещества, обладающие характерными свойствами и индивидуальным элементарным составом. В частности, углеводы были квалифицированы как соединения углерода и воды и стали описываться брутго-формулой Сх(Н20)у (К. Шмидт, 1844), жиры — как сложные эфиры глицерина из жирных кислот (М. Шеврель, 1816, 1823; Ж. Дюма и П. Пеллетье, 1839); белки — как азотсодержащие “биологические молекулы”, состоящие из серы, фосфора и нескольких так называемых протеиновых единиц1, состав которых выражался формулой — С40Н62Ы10О12 (Дж. Дальтон, 1803, Гей-Люссак, 1810, Г. Мульдер, 1836).
На основе сопоставлений этих данных с результатами химического анализа выделений человеческого организма было показано, что именно белки, жиры и углеводы «медленно сгорают» под влиянием кислорода воздуха, что в процессе «сгорания» они превращаются в более простые вещества (мочевину, мочевую кислоту, воду, углекислый газ и др.), удаляющиеся из тела с мочой, калом, потом и выдыхаемым воздухом (А. Фуркруа, Дж. Дальтон, Л. Гей-Люссак, Й. Берцелиус, Г. Мульдер, М. Шеврель, Ф. Веллер, Ю. Либих).
Единственным источником белков, жиров и углеводов были признаны растения, в отношении которых была доказана способность синтезировать их из неорганических веществ почвы, углекислого газа воздуха и воды. Все без исключения животные были признаны «хищниками», способными лишь потреблять производимые растениями органические вещества. Более того, было экспериментально доказано, что жизнь человека и животных не может быть поддержана пищей, лишенной белков (Ф. Мажанди, 1836).
Попав с пищей в тело животного, белки, жиры и углеводы либо сгорают под влиянием вдыхаемого кислорода воздуха, либо служат целям пластических процессов. В последнем случае они используются животными организмами в неизмененном виде. Лишь в отношении белков Г. Мульдер и Ю. Либих, а вслед за ними другие химики и врачи допускали возможность частичной перегруппировки «протеиновых» радикалов2.
Названные открытия, совершенные в течение первых десятилетий практической реализации исследовательской программы А. Лавуазье, поставили под сомнение справедливость многих представлений сло¬
1 Теория, согласно которой минимальной структурной единицей белка является «протеин», созданная голландским химиком Г. Мульдером в 1836 г. и на протяжении нескольких десятилетий пользовавшаяся всеобщим признанием, оказалась ошибочной. Однако это не помешало с ее помощью доказать единство белков растительного и животного происхождения и их фундаментальное значение в мире живой природы.
2 ШаминА.Н. История биологической химии. Истоки науки. М., 1990.


168 | История и философия медицины
жившейся в XVIII столетии картины исследуемой реальности в медицине. Однако их оказалось недостаточно для того, чтобы разрушить ее ядро — опровергнуть представление об организме человека как о машине, обладающей собственными внутренними деятельными силами.
Вплоть до 40-х гг. XIX века обмен веществ связывался в массовом врачебном сознании только с пластическими процессами и образованием животной теплоты, а биологическое окисление — исключительно с животной теплотой. Что же касается остальных важнейших проявлений жизнедеятельности, то они продолжали объясняться действием разнообразных сил, присущих живым организмам (силы раздражимости, чувствительности, силы сердца и “бьющих жил”, силы желез и т.д.).
Не утратили влияния на массовое сознание и представления о существовании единой “жизненной силы” (“жизненного принципа”). Например, в трудах Ю. Либиха этой силе отводилась роль важнейшего регулятора процессов дыхания, пищеварения и транспирации и одновременно основного фактора, защищавшего органические вещества тела от их полного сгорания под действием кислорода воздуха. Именно отсутствием этой защиты Ю. Либих объяснял стремительное развитие процессов брожения и гниения в трупе.
Первый решительный шаг, направленный на опровержение этих представлений и установление истинного предназначения процессов обмена веществ и биологического окисления, был сделан в 1842-1845 гг.1 немецким врачом Р. Майером, высказавшим и обосновавшим принципиально новый взгляд на фундаментальные основы жизнедеятельности организма человека.
Отправной точкой проведенного Р. Майером исследования послужили действовавшие на тот момент философские основания науки; объектом исследования — совокупность сведений, накопленных к 40-м гг. XIX века в области физиологии, патологии и органической химии2, пер¬
1 В 1842 году увидела свет его статья «Замечания о силах неживой природы» в журнале «Анналы химии и фармации», издававшемся Ю. Либихом и Ф. Веллером, а в 1845 году — отдельная книга «Органическое движение в его связи с обменом веществ».
2 «Я исходил из физиологических и патологических исследований, — писал Майер в 1841 году своему другу математику Бауру, — и когда мне представилось, что я здесь постиг истинные принципы, я, последовательно возвращаясь согласно этим принципам в обратном направлении, неизбежно пришел в области физики и химии. При этом возникло естественнонаучное мировоззрение, которое полностью осветило мне необозримый и поистине бесконечный ряд до сих пор необъяснимых явлений и которое помимо проблем естествознания и специальной медицины разрешает мне важнейшие вопросы метафизики» (Майер Р. Закон сохранения и превращения энергии. Четыре исследования 1841-1845/ Под ред. А. А. Максимова. М.; Л., 1933. С. 290-291).


169 | Глава 4. Научная революция в медицине конца XVIII в. — 70-х гг. XIX в.
вым промежуточным результатом — ясное осознание недостаточной разработанности проблемы силы.
Во-первых, Р. Майер отметил, что «в то время как обозначением «материя» предмету приписываются очень определенные свойства, так, например, свойство тяжести или способность заполнения пространства, то с названием силы связывается преимущественно понятие чего-то неизвестного, непостижимого, гипотетического»1. Во-вторых, он обратил внимание на то, что понятие силы зачастую «искусственно смешивается» с понятием свойства. Наконец, в-третьих, Р. Майер констатировал, что представления о ряде сил прямо противоречат эвристическим установкам, наработанным мировой философской мыслью за столетия раздумий над проблемами причинности. В наибольшей степени эти противоречия проявлялись при описании действий «жизненной силы» и отдельных сил, присущих живым организмам. В частности, представления о том, что «жизненная сила», производя то или иное «жизненное действие», остается неизменной, а после смерти полностью исчезает, прямо противоречили как положению о равенстве причины и вызываемого ею действия, так и положению о том, что ничто не происходит из ничего и ничто не превращается в ничто2.
Поставив перед собой задачу «уразуметь понятие силы столь же точно, как и понятие материи», Р. Майер воспользовался законом достаточного основания и допустил, что все явления и процессы живой и неживой природы, связанные с изменением взаимоотношений между веществами или телами, имеют причину. Эту причину он назвал силой. «Силы суть причины, — рассуждал далее Р. Майер, — следовательно, к ним имеет полное применение аксиома: причина равна действию. Если причина с вызывает действие е, то с = е; если е является снова причиной некоторого другого действия/, тое =/ит.д.: с =е =/=... =с». Поскольку из природы этого уравнения прямо следовало, что ни один его член не может быть равен нулю, Р. Майер сделал заключение, что одним из важнейших свойств любой силы является ее неразрушимость.
«Если данная причина с вызвала равное ей действие е, то как раз вместе с тем... с превратилось в е, — продолжал свои рассуждения Р. Майер, — если бы после произведения е с целиком или частью еще осталось существовать, то этой остаточной причине должно было бы соответствовать еще дальнейшее действие; действие с вообще, следовательно, было
1 Майер Р. Замечания о силах неживой природы. Цит. соч. С.75.
2 «Вопрос: Во что превращается жизненная сила после смерти? — Ответ: В ничто. Заключение: следовательно, жизненная сила — ничто... Сила или причина, которая может уничтожаться, не обнаруживая никакого действия, не является силой» (Майер Р. Органическое движение в его связи с обменом веществ. Цит. соч. С. 172).


170 | История и философия медицины
бы более е, что противоречит предположению, что с = е... Следовательно, мы должны рассматривать эти величины как различные формы проявления одного и того же объекта». Такая способность принимать различные формы была признана Р. Майером вторым важнейшем свойством силы.
В результате Р. Майер пришел к своему второму промежуточному результату — принципиально новому представлению о силах, которыми он стал считать причины действий, обладающие свойствами неразрушимости и способности к превращению из одной формы в другую. «Силы суть причины..., а причины суть (количественно) неразрушимые и (качественно) способные к превращению в объекты», — писал он в статье «Замечания о силах неживой природы», опубликованной в 1842 году в журнале «Анналы химии и фармации»1.
Таких сил в живой и неживой природе, по Р. Майеру, насчитывалось только пять — «сила падения», «сила движения», «сила тепла», «сила электричества» («магнетизм») и «сила химической разности материи». Каждая из названных сил могла превращаться в любую другую, а все вместе они образовывали единую физическую силу, способную принимать различные формы. «В действительности существует только одна сила, — писал Р. Майер. — Эта сила в вечной смене циркулирует как в мертвой, так и в живой природе. Нигде нельзя найти ни одного процесса, где бы не было бы изменения силы со стороны ее формы»2.
Источником этой силы Р. Майер назвал солнечное излучение. «Солнце является неисчерпаемым источником физической силы, — писал он. — Поток этой силы, изливающийся и на нашу землю, есть та постоянно заводящаяся пружина, которая поддерживает ход механизма всех деятельностей на земле...»3. Рассматривая действия и превращения этой силы в живой природе, Р. Майер указал, что она воздействует на зеленые растения, которые «превращают определенный механический эффект — свет — в другую силу, а именно в химическую разность»: разлагают углекислый газ на углерод и кислород и образуют углеводы, жиры и белковые тела растений. Эти вещества, попадая в животный организм, а за-
1 Майер Р. Замечания о силах неживой природы. Цит. соч. С. 76.
2 Майер Р. Замечания о силах неживой природы. Цит. соч. С. 94. Позднее, в 70-х — 80-х гг. XIX века, единая физическая сила Р. Майера получит наименование энергии, а выделенные им ее формы — различных форм энергии («сила падения» — потенциальная энергия, «сила движения» — кинетическая энергия, «сила тепла» — тепловая энергия, «сила электричества» — электрическая энергия, «сила химической разности материи» — химическая энергия).
3 Майер Р. Органическое движение в его связи с обменом веществ. Цит. соч. С. 130-
131.


171 | Глава 4. Научная революция в медицине конца XVIII в. — 70-х гг. XIX в.
тем, «сгорая», выделяют ровно то количество физической силы, которое было затрачено солнечными лучами при образовании их растениями.
В отношении животных организмов в целом и организма человека в частности Р. Майер категорически отверг любые источники силы, кроме созданной растениями «силы химической разности». «При жизненном процессе, — прямо указывал он, — происходит лишь превращение вещества и силы, но отнюдь не их созидание»1. Процесс превращения «силы химической разности» в организме животного представлялся Р. Майеру следующим образом. При сгорании органических веществ под действием кислорода «сила химической разности» трансформировалась в «силу тепла», которая затем частично переходила в окружающую среду, а частично превращалась в механическую работу. Принципиальную возможность такого перехода Р. Майер обосновал математическими расчетами и определил близкий к современному механический эквивалент теплоты.
По мнению Р. Майера, превращение «силы химической разности» в «силу тепла» проходило в крови2, а трансформация «силы тепла» в «механический эффект» — в мышцах, которые он назвал органами животных, специально предназначенными для обеспечения этой трансформации. «Для того, чтобы иметь возможность превращать химическую силу в механический эффект, животные снабжены специальными органами, каких совершенно нет у растений. — писал Р. Майер. — Таковыми являются мышцы. Для проявления деятельности мышцы необходимы два момента: 1) влияние двигательного нерва как условие и 2) обмен веществ как причина действия... »3. Однако Р Майер особо отметил, что возбуждение нерва нельзя считать причиной мышечного сокращения. «Движение парохода подчиняется воле рулевого и машиниста, — писал он. — Однако духовное воздействие... направляет, но не движет; для движения вперед пароход нуждается в известной физической силе — каменном угле, без которого он при самой сильной воле своего рулевого останется неподвижным»4.
Рассматривая мышцы в качестве орудия, осуществляющего превращение сил, Р Майер, тем не менее, решительно отверг все существовавшие гипотезы о чрезвычайной разрушаемости «организованного живого вещества» мышц под действием кислорода, назвав их противоречащими
1 Майер Р. Органическое движение в его связи с обменом веществ. Цит. соч. С. 134- 135.
2 «Очагом этого процесса является полость сосудов кровеносной системы, кровь же — это медленно сгоряющая жидкость — играет роль масла в пламени жизни» (Майер Р. Органическое движение в его связи с обменом веществ. Цит. соч. С. 182).
3 Майер Р. Органическое движение в его связи с обменом веществ. Цит. соч. С. 151.
4 Там же.


172 | История и философия медицины
новейшим исследованиям в области химии и микроскопии. «Мускул является только орудием, посредством которого достигается превращение силы, но он не представляет собой вещества, подвергающегося превращению для порождения работы..., — указывал он. — Безусловно, нельзя отрицать снашивание органов, но это вопрос самостоятельный. И в паровых машинах снашивание происходит ежедневно и ежечасно, но нельзя же ставить на одну доску материалы, нужные для починок, с затратой угля»1.
Он полагал, что «организованное вещество» выполняет роль лишь трансформатора сил, оставаясь само по себе относительно устойчивым. «Мускул производит механический эффект за счет химической разности, израсходованной в его капиллярных сосудах (курс, наш — Авт.)... В то время как волокна сгибаются и мускул укорачивается, не изменяя своего объема, производится то большая, то меньшая работа; одновременно в капиллярах мускула происходит процесс окисления (курс, наш — Авт.), которому соответствует образование тепла; при работе мускула известная часть этого тепла переходит в «скрытое» состояние или потребляется, причем это потребление пропорционально... произведенному механическому эффекту... Поэтому длительная работоспособность мышцы пропорциональна не массе мышцы, а массе протекающей через нее крови»2.
Иными словами, Р. Майер высказал и обосновал принципиально новое представление об организме человека, как паровой машине, которая в процессе деятельности сама не разрушается, но при этом эффективно преобразует «силу химической разности» в «тепловую» и «механическую». Как именно происходил процесс этого преобразования (особенно тепловой в механическую), Р. Майер не знал и призвал всех коллег к экспериментальной разработке этой проблемы.
Значение исследований и работ Р. Майера для истории медицины и естествознания трудно переоценить. Во-первых, они считаются первыми трудами, в которых был сформулирован закон сохранения и превращения энергии, а их автор — одним из первооткрывателей этого фундаментального закона3.
1 Майер Р. Органическое движение в его связи с обменом веществ. Цит. соч. С. 152.
2 Там же. С. 192.
3 Практически одновременно и независимо от Р. Майера английский ученый Дж. Джоуль в 1843 году представил прямые экспериментальные доказательства того, что теплота может быть получена за счет механической работы, и также определил механический эквивалент теплоты. В 1847 г. немецкий врач Г. Гельмгольц опубликовал работу «О сохранении силы», в которой дал математическое обоснование закона сохранения и превращения энергии и показал его всеобщий характер. Им же были представлены первые экспериментальные доказательства того, что процессы, происходящие в живых организмах, подчиняются закону сохранения и превращения энергии.


173 | Глава 4. Научная революция в медицине конца XVIII в. — 70-х гг. XIX в.
Во-вторых, Р. Майер стал первым, кто напрямую связал обмен веществ не только с образованием животной теплоты, но и с работой мышц, а следовательно, и с большинством проявлений жизнедеятельности человеческого организма.
В-третьих, обосновав положение о том, что организм человека получает энергию только извне и в нем самом нет ничего, кроме превращений различных видов энергии, Р. Майер нанес сокрушительный удар по концепции существования особых жизненных сил, присущих организму человека.
В отличие от физиков, встретивших работы Р. Майера, мягко говоря, прохладно и оценивших их важность только в 60-70-х гг. XIX века, в медицине его идеи стремительно завоевали широкое признание. По словам выдающегося французского физиолога К. Бернара, «это представление об организме, которое видит в нем паровую машину... было повторено почти всеми современными авторами»1. Причем оно было не просто принято на веру, а утвердилось в медицине, получив множество экспериментальных доказательств. Для работающих мышц было экспериментально доказано значительное повышение: теплообразования (Г. Гельмгольц, 1845-1847), кровоснабжения (И.П. Щелков, 1863;
В. 	К. Задлер, 1869), потребления кислорода и выделения углекислоты (К. Фойт, М. Петтенкофер, 1859-1862), а также отсутствие сколько- нибудь значимого повышения концентрации в крови, оттекающей от мышцы, продуктов распада белков мышечной ткани (К. Фойт, М. Петтенкофер).
В результате прежняя исследовательская программа, направленная на изучение обмена веществ, была, во-первых, существенно расширена за счет одновременного изучения проблем газообмена, энергопотребления и энерготрат организма, а во-вторых, переориентирована на поиск объяснений основных процессов жизнедеятельности без привлечения представлений о жизненных силах.
Во многом в рамках реализации этой программы в 40-60-х гг. XIX века в европейской медицине сложилась и заняла лидирующие позиции т. н. физико-химическая школа. Стоявшие во главе этой школы ведущие физиологи середины XIX века — Э. Брюкке, Э. Дюбуа-Реймон, Г. Гельмгольц, прямо поставили перед собой задачу объяснить все процессы жизнедеятельности, включая и психические, исключительно на основе законов физики и химии2. «Все явления, наблюдаемые в живых
1 Бернар К. Об отношениях функциональных и питательных явлений / Пер. под ред. И. Тарханова. СПб., 1875. С. 20.
2 Дюбуа-Реймон Э. О границах познания природы: Семь мировых загадок/ Пер. с нем. М., 2010; Эрнест Дж. Жизнь и творения Зигмунда Фрейда. М., 1997.


174 I История и философия медицины
существах, следует объяснять законами химии и физики, — писал в 1855 году немецкий физиолог К. Леманн, — только эти законы уясняют нам явления жизни и можно полагать, что когда-нибудь физиология животных будет основываться единственно на законах, которые откроют эти науки»1.
О конкретных открытиях, совершенных представителями этой школы в 40-х — 70-х гг. XIX века, мы подробнее скажем в разделе, посвященном рассмотрению новых представлений об отдельных системах органов. Сейчас лишь отметим, что именно они внесли решающий вклад в окончательный пересмотр прежней картины исследуемой реальности. Прежде всего благодаря их исследованиям человеческий организм окончательно перестал считаться машиной, наделенной собственными внутренними силами, а стал рассматриваться как паровая машина, жизнедеятельность которой целиком и полностью зависит от поступления из внешней среды кислорода и органических веществ. Сложился и получил признание детерминистский взгляд на жизнедеятельность, утверждавший единство организма человека и окружающей среды на уровне вещественно-энергетического, а не витального и макромеханического взаимодействия.
Трансляция в медицину идей и принципов клеточной теории строения живых организмов
В 40-70-х гг. XIX века параллельно разработке физико-химических основ жизнедеятельности в медицине возникло еще одно принципиально новое поле научных проблем. Оно возникло в результате «парадиг- мальной прививки» из биологии клеточной теории строения живых организмов и новых представлений о клетке.
Исторически создание клеточной теории и открытие клетки не совпадают. Клетка была впервые описана Р. Гуком в 1665 году: при микроскопическом наблюдении в пробке и ряде других растительных объектах он обнаружил полости, отделенные тонкими стенками, наподобие пчелиных сот и назвал их порами (pores) или клетками (cells). Вслед за Р. Гуком похожие описания привели в своих работах А. Левенгук (1674), М. Мальпиги (1675) и Н. Грю (1682). Однако исследователи XVII столетия не оценили важности совершенного ими открытия. Они считали, что клетки представляют собой пустоты в непрерывной массе растительного вещества, которое английский ботаник Н. Грю по аналогии с текстильной тканью предложил называть «ткань».
Только в начале XIX века в связи с усовершенствованием микроскопической техники (изобретением ахроматического объектива) стало
1 Lehmann К. Precis de chimie physiologique animale. Paris, 1855. P. 7.


175 | Глава 4. Научная революция в медицине конца XVIII в. — 70-х гг. XIX в.
ясно, что клетки — не пустоты в общей массе растительного вещества, а «индивидуумы» — своеобразные камеры, имеющие собственные оболочки, изолирующие их друг от друга (Мольденгауер, 1812). Кроме оболочки, составной частью клеток было признано также ядро, впервые описанное чешским анатомом и физиологом Я. Пуркинье в яйцеклетке птиц (1825) и шотландским натуралистом Р. Броуном в клетках растений (1831, 1833). В 1835 году натуралисты Ф. Дюжарден и Г. фон Моль обнаружили, что ядро погружено в полужидкую вязкую субстанцию, пронизанную тягучими структурами и заполняющую все внутриклеточное пространство. Г. фон Моль назвал эту субстанцию «протоплазмой». Позднее он же первым пришел к заключению о том, что «протоплазма» представляет собой раствор различных белков.
Опираясь на новые данные о строении клетки, а также на результаты многочисленных наблюдений, свидетельствовавшие о том, что все форменные образования растений состоят и развиваются из клеток, немецкий ботаник М. Шлейден в 1838 году пришел к выводу, что растения представляют собой сообщества клеток или продуктов их жизнедеятельности. В 1839 году, установив, что животные клетки по своему строению (оболочка, содержимое, ядро) принципиально не отличаются от растительных, к аналогичному выводу только уже в отношении животных организмов пришел немецкий естествоиспытатель Т. Шванн.
Обобщив огромный фактический материал, полученный в результате изучения клеток растений и животных, Т. Шванн в своем знаменитом труде «Микроскопические исследования о соответствии в структуре и росте животных и растений» (1839) высказал и обосновал три важнейших положения, составивших клеточную теорию строения живых организмов.
Первое: клетка есть биологическая элементарная единица строения организма и может быть рассматриваема как биологическая индивидуальность низшего порядка. Второе: жизнь организма может быть сведена к сумме жизней составляющих его клеток. Третье: клеткообразование есть универсальный принцип роста и развития организмов1. Процесс образования клеток представлялся Т. Ш ванну аналогичным выпадению кристаллов из насыщенного раствора: клетки всякий раз возникали заново, «выкристаллизовываясь» из бесструктурной массы живого вещества — цитобластемы, находящейся в крови и межклеточной жидкости2.
Перенос из биологии в медицину этих представлений вызвал подлинно революционные преобразования. Во-первых, с их помощью были опровергнуты сразу два принципиальных положения прежней картины
1 Шванн Т. Микроскопические исследования о соответствии в структуре и росте животных и растений. М.; Л., 1939. С. 55.
2 Рокитанский К. Руководство к общей патологической анатомии. М., 1849. С. 625.


176 | История и философия медицины
исследуемой реальности: «фибры» перестали считаться элементарными структурными единицами организма человека, а его рост и развитие — следствием существования и действия «пластической» («направляющей», «организующей») силы. Во-вторых, уже в 40-х гг. XIX века в медицине возникла новая масштабная исследовательская программа, практическая реализация которой не только принесла множество открытий в области изучения строения органов и частей тела человека, но и привела к существенному пересмотру самой клеточной теории.
Решающий вклад в этот пересмотр внесли немецкие врачи и гистологи Р. Ремак и Р. Вирхов. На материалах исследований дробления зародышевых клеток (Р. Ремак, 1852), образования костной, хрящевой и соединительной ткани (Р. Вирхов, 1855), атакже различных патологических феноменов (воспаление, опухоли, тромбоз, эмболия и др.) они опровергли возможность новообразования клеток из бесструктурного вещества и показали, что новые клетки в составе тканей появляются только в результате деления предсуществующих.
Эти важнейшие открытия, а также факт признания простейших свободно живущими клетками (К. Зибольд, 1848) получили в 1855-1858 гг. теоретическое обобщение в трудах Р. Вирхова, дополнившего клеточную теорию Т. Шванна двумя важнейшими положениями.
Первое: клетки могут образовываться только из других клеток путем их деления («каждая клетка из клетки»), что в свою очередь обеспечивает как непрерывный последовательный рост и развитие организма, так и его видовые особенности. Второе: клетки следует считать «элементарными организмами», вне которых не существует не только нормальной, но и патологической жизненной деятельности.
Р. Вирхов придал клетке такую меру структурно-функциональной самостоятельности, что в конечном итоге пришел к представлению об организме как совокупности отдельных, взаимодействующих друг с другом «жизненных единиц» — клеточном государстве. «Клеточка не есть только сосуд жизни: она есть сама живущая часть, — писал Р. Вирхов. — Нужно представить себе тело, как многочисленный, насквозь наполненный жизнью организм... Здесь множество жизней соединено в одну совокупную жизнь, множество особливостей с независимою жизнью и работоспособностью поставлено здесь в общую зависимость между собою и в этой зависимости одни влияют на других, каждая на свой лад и по ладу других»1.
Эти дополнения не только позволили распространить положения клеточной теории на область патологии (о чем подробнее будет сказано ниже), но и послужили мощнейшим стимулом для научной разработки
1
Вирхов Р. Жизнь и болезнь. М., 1906. С. 39, 82-83.


177 | Глава 4. Научная революция в медицине конца XVIII в. — 70-х гг. XIX в.
проблем морфологии и физиологии ранних стадий развития человеческого организма (оплодотворения, дробления зародышевой клетки, закладки зародышевых листков). Дальнейшие исследования в этой области позволили установить, что обязательным условием возникновения нового организма является проникновение мужской половой клетки (сперматозоида) в женскую (яйцеклетку). В результате их последующего слияния образуется зародышевая клетка, из которой путем ее «дробления» происходит все бесчисленное многообразие отдельных клеточных жизней, образующих «клеточное государство» человеческого организма (О. Гертвиг, 1875)1.
Утверждение в медицине новой картины исследуемой реальности
Возникновение новых представлений о принципах устройства и механизмах функционирования человеческого организма
Главным предназначением системы органов дыхания стало считаться обеспечение циркуляции воздуха и газообмена между поступающим в легкие воздухом и кровью. Суть газообмена состояла в насыщении крови кислородом и удалении излишков углекислого газа. Сердечно-сосудистая система обеспечивала постоянное движение крови, благодаря которому последняя получала возможность насыщаться кислородом и органическими веществами, а также освобождаться от углекислоты (в легких) и продуктов распада белковых веществ (в почках).
Сама кровь окончательно перестала рассматриваться как продукт переработки питательного сока. Было установлено, что она представляет собой сложный раствор, содержащий, во-первых, газы, органические и неорганические вещества, а во-вторых, собственные клетки (эритроциты, лейкоциты и тромбоциты) и белки — альбумины, глобулины (протромбин) и фибриноген (Г. Андраль, А. Беккерель, Р. Вирхов, Э. Гоппе-Зейлер, К. Людвиг, И. М. Сеченов).
В эритроцитах было обнаружено особое вещество белковой природы — хромопротеин, в отношении которого была установлена способность связывать кислород и углекислый газ. Этот хромопротеин получил наименование гемоглобина, а его открытие позволило объяснить механизм доставки кровью кислорода до работающих органов2.
1 Бляхер Л.Я., Быховский Б. Е., Микулинский С. Р. История биологии с древнейших времен до начала XX века. М.,1972.
2 Открытие гемоглобина позволило дать ответ и на извечный вопрос о причинах красного цвета крови: выполненный в 1862 г. Э. Гоппе-Зейлером спектральный анализ показал, что именно гемоглобин определяет характерный для крови спектр поглощения.


178 | История и философия медицины
Важнейшим предназначением собственных белков крови было признано поддержание целостности сосудистой системы за счет механизма свертывания крови (Р. Вирхов, А. А. Шмидт). В 1869-1872 гг. российский физиолог А. А. Шмидт разработал первую теорию свертывания крови. Согласно этой теории, практически сразу же получившей широкое признание, тромбообразование представляло собой двухэтапный процесс белковых превращений, имевший ферментативную природу. Вначале, при повреждении сосудистой стенки, из циркулирующего в крови неактивного протромбина образуется тромбин («фибрин-фермент»), который затем катализирует реакцию превращения растворимого фибриногена в нерастворимый фибрин. Это открытие вызвало переворот в представлениях о механизмах действия ферментов в организме и позволило Р. Гейденгайну в 1874 г. высказать положение о том, все ферменты изначально существуют в своих неактивных формах (проферменты, зимогены) и переходят в активную форму лишь при определенных внешних условиях.
В отношении пищеварения было полностью доказано, что это не механическая и термическая денатурация пищи в желудке, а начинающийся уже во рту и завершающийся в кишечнике химический процесс расщепления крупных молекул белков, жиров и углеводов пищи на более мелкие, способные легко всасываться и поступать в кровяное русло. В ходе детального изучения этого процесса удалось установить, что расщепление молекул органических веществ происходит под влиянием содержащихся в пищеварительных соках особых белковых веществ, получивших название ферментов.
Первый фермент был открыт работавшим в России академиком Петербургской академии наук К. С. Кирхгофом. В 1814 г. он показал, что водный экстракт из солода способен вызывать превращение крахмала в сахар. В 1833 г. французские исследователи А. Пайен и Ж. Персо выделили этот фермент из солодового экстракта путем осаждения спиртом и назвали его диастазой1. Практически одновременно Э. Лейке обнаружил диастатическое действие слюны. В 1836 г. Т. Шванн выделил из желудочного сока фермент, растворявший белки, и назвал его пепсином. В 1843-1849 гг. главным образом усилиями К. Бернара была экспериментально установлена «способность» панкреатического сока переводить жиры в состояние эмульсии, а также «растворять крахмалистые и белковые вещества», что было объяснено наличием в секрете поджелудочной железы сразу трех ферментов — амилазы (Г. Бушарда, К. Сандра,
1 	С этим названием связана вся последующая номенклатура ферментов. В 1898 г. Пьер Эмиль Дюкло предложил при наименовании ферментов суффикс «аза» прибавлять к корню названия того вещества, на которое данный фермент действует.


179 | Глава 4. Научная революция в медицине конца XVIII в. — 70-х гг. XIX в.
1845), трипсина (Л. Корвизар, 1857) и липазы. Способность эмульгировать жиры была также выявлена и у желчи (Ф. Фрерикс, Э. Горуп- Безанец)1.
Основным предназначением мочевыделительной системы было признано выведение из крови не столько излишков воды, сколько азотсодержащих продуктов распада белков и прежде всего мочевины (А. Фуркруа, Ю. Либих). В 1844 году немецкий физиолог К. Людвиг разработал новую теорию мочеобразования, согласно которой этот процесс включал в себя два последовательных этапа. Первый этап проходил в мальпигиевых клубочках, где под влиянием высокого давления крови в приносящих артериолах и капиллярах осуществлялась фильтрация жидкости, содержащей все вещества, входящие в состав мочи. На втором этапе — отфильтрованная в клубочках жидкость поступала в почечные канальцы, где вследствие низкого давления в капиллярах канальцев происходило обратное всасывание воды в кровяное русло2.
Главным предназначением половых органов мужского и женского организмов стало считаться, во-первых, «производство» особых половых клеток (сперматозоидов и яйцеклеток), а во-вторых, создание необходимых условий для проникновения сперматозоида в яйцеклетку и их последующего слияния с образованием зародышевой клетки.
Значительные успехи были достигнуты и в изучении нервной системы, которая наряду с системой крови и кровообращения была признана еще одним важнейшим фактором обеспечения единства человеческого организма.
Были окончательно опровергнуты традиционные представления о нервах как полых трубках. В конце 30-х гг. XIX века, главным образом, усилиями Р. Ремака удалось установить, что они представляют собой протоплазматические отростки нервных клеток. Это открытие автоматически привело к опровержению всех существовавших версий в отношении природы нервного возбуждения, построенных на представлениях о передвижении чего-либо по полым трубочкам, и возвело в ранг основной — гипотезу о его электрической природе, которая уже в 40-х гг. XIX века получила прямые экспериментальные доказательства.
1 В ходе научной революции в медицине конца XVIII в.— 70-х гг. XIX века не удалось обнаружить лишь ферменты кишечного сока. Это произошло только в 1899 г., когда Н. П. Шаповальников, работавший под руководством И. П. Павлова, выделил энтерокиназу — «фермент ферментов, активирующий трипсиноген».
2 Эта теория вызвала резкий протест у ряда физиологов и, прежде всего, у Р. Гейден- гайна (1873). Однако раскрыть истинные механизмы обратной реабсорбции воды ему удалось только в середине 80-х гг. XIX века.


180 | История и философия медицины
Основная заслуга в этом принадлежала немецкому физиологу и философу Э. Дюбуа-Реймону, справедливо считающемуся основоположником электрофизиологии. Прекрасная подготовка в области физики и талант изобретателя позволили ему значительно усовершенствовать электроизмерительные приборы, с помощью которых он экспериментально установил, что в спокойном состоянии нервов и мышц между их “продольной поверхностью и поперечным сечением” существует разность электрических потенциалов (“ток покоя”). При переходе нервов и мышц в “деятельное состояние” эта разность изменяется (“отрицательное колебание тока покоя”), что и составляет природу нервного возбуждения.
В 1850 г. Г. Гельмгольц измерил скорость проведения нервного возбуждения по нерву лягушки1, которая оказалась равна 30 м/с, и тем самым опроверг существовавшие представления о том, что она близка к скорости света2. Это открытие значительно укрепило уверенность исследователей в возможности опытно-экспериментального изучения интимных механизмов возникновения и проведения нервного возбуждения. В 1867 г. ученик Э. Дюбуа-Реймона Л. Германн выдвинул так называемую ал итерационную теорию, согласно которой электрический ток в живой ткани в покое отсутствует и возникает только при ее повреждении или возбуждении («ток действия»), а Ю. Бернштейн в 1871 г. доказал, что генерируемый нервами электрический ток имеет прерывистый импульсный характер, и сформулировал первые представления о нервном импульсе.
Параллельно этим исследованиям благодаря сенсационным открытиям Ч. Белла (1811) и Ф. Мажанди (1822), обнаружившим функциональную специфичность нервных волокон (чувствительные и двигательные нервы)3, удалось получить прямые доказательства справедливости декартовской гипотезы о рефлексе, как универсальном принципе функционирования нервной системы, обеспечивающем целесообразные ответные реакции организма на любые раздражения (М. Холл, 1832; И. Мюллер, 1833). Было показано, что разнообразие, комплексность и пластичность ответных реакций определяются не влиянием души,
1 В 1867 г. Г. Гельмгольц совместно с российским врачом Н. И. Бакстом измерили скорость проведения возбуждения в нервах человека. Тогда же профессор Московского университета А. И. Бабухин и В. Кюне установили, что возбуждение в нервных волокнах может распространяться в обе стороны от участка раздражения (Закон двухстороннего проведения).
2 И. Мюллер был настолько ошеломлен результатами, полученными Г. Гельмгольцем, что не поверил им и запретил своему ученику их публикацию в научных изданиях.
3 Подробнее см.: СточикЛ.М., Затравкин С.Н. Формирование естественнонаучных основ медицины в процессе научных революций XVII-XIX веков. М., 2011. С. 58-61.


181 | Глава 4. Научная революция в медицине конца XVIII в. — 70-х гг. XIX в.
а сложнейшей комбинаторикой возможных переходов нервного возбуждения между множеством нервных клеток и их отростков (Р. Ремак, В. Гризингер, Э. Брюкке), «суммацией возбуждений» и центральным торможением (И. М. Сеченов, 1863).
Наконец, отдельного упоминания заслуживает возникновение и успешная разработка представлений о нервной регуляции деятельности внутренних органов. В частности, в 30-х — 60-х гг. XIX века удалось обнаружить и экспериментально доказать прямое влияние нервной системы на тонус сосудов (Г. Мэйо, 1833; К. Бернар, 1851; М. Шифф, 1856), силу и частоту сердечных сокращений (А. Фолькман, 1838, Эрнст и Эдуард Веберы, 1845; Ф. Бецольд, 1863; К. Людвиг и И.Ф. Цион, 1866), секреторную активность желез (К. Людвиг, 1851; К. Бернар и К. Экхард, 1856-1860). В этот же период были опубликованы и получили признание исследования, доказывавшие влияние нервной системы на обмен веществ (Ф. Мажанди, К. Бернар, С. Самуэль, М. Шифф); деятельность желудочно-кишечного тракта, дыхательные движения, половые функции (Э. Пфлюгер, И. Чермак, К. Экхард, Ф. Керер, У. Герценштейн и др.). Названные открытия оказали огромное влияние на развитие медицины и по праву должны считаться одними из главных завоеваний научной революции в медицине конца XVIII в.— 70-х гг. XIX в.
Новые представления о болезни
Параллельно возникновению и утверждению в массовом врачебном сознании новых представлений об основах жизнедеятельности и функционировании отдельных систем органов в медицине развернулись процессы пересмотра представлений о смерти и болезни, сложились и получили признание принципиально новые подходы к диагностике и лечению заболеваний человека. Не случайно период с 1800 по 1875 гг. часто называется в литературе временем «великого перелома» в истории практической медицины.
Начало пересмотра представлений о смерти и болезни относится к 1800-1801 гг. и связано с выходом в свет двух монографий выдающегося французского врача и естествоиспытателя М. Биша. В 1800 г. были опубликованы его знаменитые «Физиологические исследования о жизни и смерти», перевернувшие все прежние представления о смерти, считавшейся одномоментным актом отделения души от тела, прекращавшим жизнь и уничтожавшим вместе с нею и болезнь.
М. Биша на основании многочисленных наблюдений над телами гильотинированных убедительно доказал, что смерть это не одномоментный акт, а растянутый во времени процесс, причем процесс столь же естественный, как и жизнь, только направленный не на созидание, а на разру¬


182 | История и философия медицины
шение. Он установил, что процесс умирания «запускается» тремя возможными причинами — прекращением деятельности сердца, легких или головного мозга — и приводит к возникновению серии последовательных и взаимосвязанных «частных смертей» в других органах и частях тела. Первыми разрушаются и прекращают функционировать структуры тела, получающие наиболее активное питание (центральная нервная система, слизистые оболочки), затем наступает очередь внутренних органов и, наконец, «смерть останавливает упорствующие потоки жизни» в сухожилиях и костях. Более того, М. Биша показал, что эти процессы разрушения постоянно протекают и «в процессе жизни», и определил жизнь, как «совокупность отправлений, противостоящих смерти»1.
Но этими открытиями М. Биша не просто развеял мрак смерти, который человечество щедро наполнило множеством мифологизированных страхов. Он вооружил врачей исследовательским методом, сыгравшим решающую роль в радикальном пересмотре сложившихся в рамках прежней картины исследуемой реальности представлений о болезни.
Напомним, что в XVIII столетии болезни считались независимыми природными сущностями, олицетворявшимися живыми существами. По мнению врачей того времени, каждая болезнь (нозологическая форма) обладала строго индивидуальным, присущим только ей одной, характерным набором «внешних болезненных явлений» — симптомов («припадков»). Эти явления объявлялись независимыми от конкретного больного и единственными безусловными признаками, на основании которых могли формироваться какие-либо врачебные суждения о данной болезни.
При этом врачам было известно, что кроме внешних явлений болезни «причиняли» и разнообразные внутренние повреждения. Более того, еще в 1676 г. швейцарский врач Т. Боне высказал гипотезу о существовании взаимосвязи между наблюдаемой врачом внешней симптоматикой и анатомическими изменениями, обнаруживаемыми при вскрытиях трупов лиц, умерших от болезней. В 1761 г. эта гипотеза была полностью доказана итальянским врачом и анатомом, профессором Падуанско- го университета Дж. Б. Морганьи, который одновременно показал, что морфологические повреждения первичны по отношению к внешним «припадкам»2.
Однако в XVIII веке метод клинико-анатомических сопоставлений не получил широкого признания и распространения. Количество аргументов против его использования для познания болезней существенно превышало число доводов в его защиту. Указывалось на отсутствие ка¬
1 Биша М. Физиологические наблюдения о жизни и смерти / Пер. с фр. СПб., 1865.
2 Сточик Л. М., Затравкин С. Н. Патологическая анатомия и ее становление в Московском университете. М., 2009.


183 | Глава 4. Научная революция в медицине конца XVIII в. — 70-х гг. XIX в.
ких-либо критериев, позволявших отличать прижизненные изменения от посмертных. Обращалось внимание, что на вскрытии можно наблюдать морфологическую картину лишь терминальной стадии болезни. Много говорилось и писалось о том, что динамичная картина болезни принципиально несовместима со статичной картиной повреждений, наблюдаемых на трупе. Последний контраргумент подкреплялся множеством конкретных и, как считалось, «необъяснимых» фактов. Например: наблюдаемым в ряде случаев несоответствием масштабов морфологических повреждений и выраженности клинической симптоматики; обнаружением одинаковых симптомов при поражении различных органов и, наоборот, крайне непохожих симптомокомплексов при повреждении одного и того же органа.
Исследования М. Биша в области изучения механизмов наступления смерти позволили снять большинство из названных контраргументов. Во-первых, стало очевидным, что если провести вскрытие в течение нескольких часов после смерти пациента, то посмертные изменения еще не успеют развиться в такой мере, чтобы исказить картину морфологических повреждений, случившихся при жизни. Во-вторых, после того как М. Биша детально описал подавляющее большинство происходящих в теле посмертных изменений, у врачей появилась возможность точно определять, какие морфологические повреждения, обнаруживаемые на вскрытии, произошли вследствие болезни, а какие — уже после смерти. Наконец, в-третьих, он показал, что в случаях наступления смерти от случайных, не связанных с болезнью причин, обнаруживаемая на вскрытии картина морфологических повреждений отражает не терминальную стадию болезни, а какой-либо из предшествующих ей этапов. Это наблюдение М. Биша позволило, что называется, «оживить» труп и сделало патологоанатомическую картину болезни существенно более сопоставимой с наблюдаемой у постели больного клинической симптоматикой.
Не успело врачебное сообщество прийти в себя от пережитого потрясения, как в 1801 году последовала другая работа М. Биша «Общая анатомия в приложении к физиологии и медицине», полностью изменившая представления о локализации болезненных процессов в теле человека. В частности, М. Биша представил бесспорные доказательства того, что органы и части человеческого тела при всей неповторимости их строения состоят из нескольких «простых» тканей1. «У химии есть свои
1 	М. Биша выделил следующие ткани: клеточная, нервная животной жизни, нервная растительной жизни, артериальная, венозная, ткань выделяющих сосудов, ткань поглощающих сосудов, костная, медуллярная, хрящевая, фиброзная, фибро-хрящевая, животномышечная, мышечная, слизистая, синовиальная, железистая, кожная, эпидермоидная, волосяная.


184 | История и философия медицины
простые тела, которые образуют с помощью различных сочетаний сложные тела..., — писал М. Биша. — Так же точно у анатомии есть простые ткани, которые... своими сочетаниями образуют органы»1.
Эти ткани он подверг «разнообразным испытаниям» (мацерации, варению, гниению, воздействию кислот и щелочей и т.д.), изучал их «в различном возрасте», «в различных болезненных состояниях» и пришел к двум важнейшим выводам. Первый: всякая ткань, в какой бы части тела она ни находилась, всегда имеет одну и ту же структуру, одни и те же свойства. Болезненные изменения, претерпеваемые тканями, развиваются одинаково вне зависимости от того, составной частью какого органа эта ткань является. Второй: болезнь может затрагивать и чаще всего затрагивает не весь орган или часть тела целиком, а только какую-либо из составляющих его тканей. Это был прямой доказательный ответ на вопрос о причинах возникновения различной клинической симптоматики при поражении одного и того же органа и обнаружения сходных клинических проявлений в случаях локализации морфологических изменений в разных органах и частях тела.
М. Биша едва исполнилось 30 лет, когда смерть прервала его в высшей степени результативную научную деятельность. Но того, что ему удалось сделать, оказалось вполне достаточно для превращения метода клинико-анатомических сопоставлений в главный и наиболее эффективный на тот момент инструмент познания болезней. «Вы делали бы в течение 20 лет с утра до вечера заметки о поражениях сердца, легких, внутренностях желудка, что оставалось бы для вас лишь смешением симптомов, которые, совершенно не соединяясь, будут демонстрировать последовательность несвязанных феноменов, — писал М. Биша. — Вскройте несколько трупов: вы сразу же увидите, как исчезнет темнота, рассеянная лишь одним наблюдением»2.
Первыми этот факт ясно осознали французские врачи Ф. Пинель, П. Кабанис и Ж. Корвизар, немедленно зафиксировавшие его в своих работах и провозгласившие необходимость обязательного и широкого внедрения в практику медицинских исследований метода клинико-анатомических сопоставлений. Ф. Пинель сделал это в 1802 г. в «Клинической медицине», П. Кабанис — в 1804 г. во «Взгляде на революцию и на реформу медицины», Ж. Корвизар — в 1806 г. в «Описаниях болезней и органических поражений сердца». Собственно с этого времени и начинается широкое внедрение в медицину метода клинико-анатомических сопоставлений.
1 BichatX. Anatomie générale: appliquée à la physiologie et à la médecine. T. I. Paris, 1801. P. XXVIII.
2 Ibid. P.XCIX.


185 | Глава 4. Научная революция в медицине конца XVIII в. — 70-х гг. XIX в.
Многовековая история медицины не знала нововведений такого масштаба. Внедрение метода клинико-анатомических сопоставлений представляло собой совершенно уникальную задачу и для своего воплощения требовало столь же уникальных условий. Если Гален, Т. Сиденгам или Г. Бургаве могли себе позволить делать умозаключения на основании исследования единичных «болезненных случаев» и личного врачебного опыта, то внедрение метода клинико-анатомических сопоставлений было попросту невозможным без проведения серийных прижизненных и посмертных наблюдений сотен случаев, подготовки и вовлечения в эту работу десятков и сотен врачей-единомышленников. Кроме того, учитывая новизну и невероятную сложность поставленных задач, требовалось, хотя бы на первых порах, устранить сильное противодействие со стороны приверженцев прежней системы представлений.
На рубеже XVIII-XIX веков единственной европейской страной, способной предоставить такие условия, была Франция. Во-первых, Франция располагала самым большим числом крупных госпиталей. Во-вторых, французские госпитали по своему организационному устройству существенно отличались от лечебных учреждений других стран Европы. В результате начавшейся вскоре после Великой французской революции крупномасштабной госпитальной реформы в них была полностью устранена традиционная практика помещать больных в огромные общие палаты вне зависимости от их пола, возраста и характера заболевания1. Французские госпитали были разделены либо на корпуса, либо на отделения, которые в свою очередь состояли из «тематических» палат. Отдельные помещения выделялись для операционных, приема и освидетельствования больных, вскрытия трупов. Такое внутреннее устройство госпиталей создавало прекрасные условия для проведения необходимых серийных наблюдений «над похожими болезненными случаями»2. Более того, в процессе госпитальной реформы во Франции были организованы первые в Европе специальные клиники. Печально знаменитый «чумной дом» (St. Louis) в 1801 г. был реорганизован в кожную клинику; в 1802 г. открыт Hôpital des Enfants Malades — первая специализированная клиника детских болезней. Соответствующие отделения госпиталей Bicetre, Salpétrière и Charenton приобрели мировую известность как психиатрические клиники; Hôpital des véneries — как клиника венерических болезней3.
1 Лахтин М. История развития госпитального ухода // Этюды по истории медицины. М., 1902. С. 86-124.
2 Письма М.Я. Мудрова к М. Н. Муравьеву//Чтения в Обществе истории и древностей российских. 1861. Кн.Ш. С. 26-57.
3 Ackerknecht E.H. Die Pariser Spitaler vom 1800 als Ausgangspunkt einer reneu Medizin. Ciba-Symposium. 1959. Bd.7. H.3. S. 98-105.


186 | История и философия медицины
В-третьих, в результате прямого вмешательства государства французские клиники перестали быть только лечебными учреждениями. Они были превращены в особые государственные институты, призванные обеспечивать повседневное накопление новых знаний, а пациенты французских клиник были объявлены объектами научного познания и обучения новых поколений врачей. Моральные сомнения на этот счет были преодолены путем убеждения общества в том, что бедняки содержатся в госпиталях за государственный счет и поэтому обязаны позволять обращаться с собой как с объектами познания и обучения в интересах получения и трансляции нового знания, важного для всего общества1.
В-четвертых, Постановлением Революционного Конвента от 18 августа 1792 года, как оплот вредоносной схоластики и ученой аристократии, были закрыты все 18 существовавших во Франции университетов, включая и их медицинские факультеты, и тем самым устранена главная противодействующая сила любым реформам2 [13,14].
И, наконец, в-пятых, начиная с 1794 года, вместо уничтоженной стала создаваться новая система подготовки врачей, основанная на широком использовании в учебном процессе клиник, что создало возможности для целенаправленной подготовки носителей новой идеологии практической медицины.
Уже первые результаты, полученные в 10-х — 40-х гг. XIX века в ходе широкого использования метода клинико-анатомических сопоставлений, вынудили врачебное сообщество признать ошибочность большинства врачебных суждений прежних исторических эпох.
Начало длинной череде опровержений и открытий было положено клинико-анатомическими исследованиями «грудных болезней». Одни нозологические формы, входившие в этот раздел частной патологии внутренних болезней, такие, например, как «нарывы легких» или «полипы сердца», были признаны попросту несуществующими. Другие «распались» на несколько самостоятельных заболеваний. Например, выяснилось, что «под именем» самого популярного в конце XVIII века диагноза — «сердечной аневризмы» скрывалось множество разнообразных заболеваний сердца: перикардиты (Ж. Корвизар, 1806; Ж. Буйо, 1823, 1835, 1840), «болезни сердечной мышцы» (Ж. Корвизар, 1806), острый эндокардит (Г. Крейзинг, 1815; Ж. Буйо, 1823, 1835). В отдельные нозологические формы были выделены повреждения сердечных клапанов
1 Фуко М. Рождение клиники. М., 1998.
2 Заблудовский П.Е. Медицина и врачи в эпоху Великой французской революции // Советское здравоохранение. 1989. № 7. С. 56-59; Сточик А.М., Затравкин С.Н., Сто- чикА.А. Клиническое преподавание во Франции в первой половине 19 века// Клиническая медицина. 1999. № 8. С. 62-66.


187 | Глава 4. Научная революция в медицине конца XVIII в. — 70-х гг. XIX в.
(митральный и аортальный стеноз, недостаточность митрального и аортального клапанов). Выявлены и описаны клинические признаки левожелудочковой и правожелудочковой сердечной недостаточности.
Описанная еще Гиппократом «перипнеймония» была разделена на плеврит и пневмонию (П. Порталь, 1803, Г. Дюпюитрен, 1804, Ж. Крюве- лье, 1816); «катар легких» — на эмфизему легких, бронхоэктазы, бронхит и катар верхних дыхательных путей (Р. Лаэннек, 1819); «легочная чахотка» — на гангрену, отек, инфаркт легкого (Р. Лаэннек, 1819) и собственно чахотку или туберкулез1 легких (Г. Бейль, 1810, Р. Лаэннек, 1819).
Вслед за «грудными болезнями» столь же радикальному пересмотру подверглись представления о «лихорадках», «водянках», «тифе», раковых опухолях, ревматизме2.
На основании методически безупречных клинико-морфологических исследований было неопровержимо доказано, что лихорадки не являются самостоятельными заболеваниями, а представляют собой лишь ответную реакцию организма на «воспалительное повреждение тканей организма». Причем особенности и различия лихорадочных реакций целиком и полностью зависят от того, какие именно ткани вовлечены в воспалительный процесс (Ф. Бруссе, 1816).
Установлено, что «водянка» также не может считаться нозологической формой, а является лишь клиническим симптомом, возникающим при целом ряде различных заболеваний. В числе таких заболеваний, выделенных в рассматриваемый период, оказались детально описанный Р. Лаэннеком атрофический (алкогольный) цирроз печени (1819); «водянка с белковой мочой и диффузным поражением почек» (гломеруло- нефрит), получившая название «болезнь Брайта» по имени впервые описавшего его английского врача Р. Брайта (1827), а также все сопровождающиеся отеками заболевания сердца.
К концу 20-х гг. усилиями Г. Дюпюитрена, Р. Лаэннека, Ж. Крюве- лье, Ф. Бруссе был опровергнут прежний взгляд на раковые опухоли, как результат «сгущения испорченной тканевой жидкости», и сложилось представление об опухолях, как «об истинной оформленной ткани». В середине 30-х гг. XIX века ушли в историю традиционные представления о ревматизме, как о специфическом заболевании суставов. Во второй половине 30-х гг. Ж. Буйо и Г. И. Сокольский представили доказательства того, что острый ревматизм «затрагивает» не только суставы, но и многие внутренние органы и, в частности, сердце. Клинико-анатомические исследования позволили также установить, что под именем
1 Термин «туберкулез» ввел Р. Лаэннек.
2 Сточик А. М., Затравкин С. Н. Реформирование практической медицины в процессе научных революций XVII—XIX веков. М., 2012.


188 | История и философия медицины
“тиф”, которым с древнейших времен обозначали лихорадки с помрачением сознания (typhos — дым, туман, оглушение), «скрывались» три различных заболевания — брюшной тиф, сыпной тиф и возвратный тиф (Луи, 1829; Гендере, 1843; Дженнер, 1850, Гризингер, 1856).
Мы привели лишь наиболее громкие научные победы, одержанные в первой половине XIX века в результате внедрения метода клиникоанатомических сопоставлений. Их общее количество исчислялось сотнями и коснулось большинства известных в то время нозологических форм. «Чем более делали трупоразъятий, — отмечал А. Ферстер, — чем глубже проникали взглядом во внутренность тела, тем сильнее обличал опыт, что вымышленные симптоматиками названия болезней часто вовсе не подходят к изменениям, найденным в трупе»1.
Однако одержанных побед оказалось недостаточно для отказа от взглядов на болезнь, сложившихся в XVIII столетии в рамках прежней картины исследуемой реальности. Вплоть до середины XIX века большинство врачей, в числе которых были и ведущие университетские профессора (X. Гуфеланд, И. Шенлейн, Г. И. Сокольский и др.), продолжало считать болезни результатом действия «целебной силы природы» и олицетворять их самостоятельными живыми существами2.
В результате признания и широкого внедрения метода клинико-анатомических сопоставлений удалось лишь несколько видоизменить это представление. В 30-х — 50-х гг. XIX века болезнь стала считаться живым существом, «характеризующим себя» не только комплексом симптомов, но в первую очередь «рядом анатомических изменений», а классификации болезней стали строиться на основе «анатомического принципа». И никакие успехи, достигнутые с помощью использования метода клинико-анатомических сопоставлений, не могли изменить этой точки зрения. Не могли потому, что чем шире внедрялся этот метод, тем очевиднее становилось, что «скальпелем и микроскопом невозможно исследовать всю область Патологии», что метод клинико-анатомических сопоставлений имеет «свои естественные пределы использования»3.
Во-первых, он позволяет лишь констатировать факт «расстройства того или иного жизненного отправления» (выявление клинического
1 Ферстер А. Руководство патологической анатомии / Пер. с нем. СПб., 1860. С. 9.
2 См., например: Гуфеланд X. В. Enchiridion Medicum, или руководство к практической медицине/Пер. с нем. М., 1840; Сокольский Г.И. Введение в специальную Патологию, содержащее в себе общие выводы из этой науки // Носография и терапия Ю.Л. Шенлейна, составленная из лекций, преподанных им в Вюрцбурге, Цюрихе и Берлине/Пер. с нем. М., 1841.
3 С. Самуэль приводит текст из статьи Р. Вирхова, опубликованной в 1847 году. Цит. по: Самуэль С. Руководство к общей патологии в смысле патологической физиологии/Пер. с нем. СПб., 1879. С. 64.


189 | Глава 4. Научная революция в медицине конца XVIII в. — 70-х гг. XIX в.
симптома), но обнаружить и изучить конкретные механизмы развития этого «расстройства» с его помощью невозможно. Во-вторых, в целом ряде случаев с его помощью не удается установить причинно-следственные связи «обнаруживающихся патологических феноменов» и «надежным образом решить, которое из двух существующих рядом явлений составляет причину, которое последствие, и вообще, есть ли одно из этих явлений действительно причина, не суть ли оба они одновременные последствия ... третьей причины»1. Наконец, в-третьих, метод клиникоанатомических сопоставлений оказывался просто неприменим в тех случаях, когда морфологический субстрат болезни «лежал по ту сторону лучшей микроскопической оптики и техники»2.
Преодолеть этот последний рубеж сопротивления сторонников прежней картины исследуемой реальности в медицине удалось лишь во второй половине 40-х — начале 60-х гг. XIX столетия в результате внедрения в патологию и практическую медицину метода лабораторного эксперимента на животных. Инициатором его широкого использования для разработки различных проблем патологии по праву считается Р. Вирхов. Именно он первым четко обозначил пределы возможного использования метода клинико-анатомических сопоставлений и прямо указал на то, что для выявления причинно-следственных связей между «различными болезненными явлениями» и изучения механизмов нарушения функционирования органов и систем человеческого тела следует в первую очередь использовать лабораторный эксперимент на животных.
Во второй половине 40-х — начале 50-х гг. XIX века на страницах издававшегося им журнала Р. Вирхов развернул активную пропаганду, направленную на привлечение внимания врачебного сообщества к необходимости внедрения экспериментального метода в исследовательскую практику патологов и клиницистов. «Патологическая анатомия может... начать реформу клинической медицины и медицинской практики, но довершить эту реформу она не в состоянии, — писал Р. Вирхов в 1846 году. — Если патологический анатом не желает довольствоваться своим мертвым материалом, замкнутым в простые пространственные отношения, то ему не остается ничего другого, как сделаться вместе с тем и патологическим физиологом. Патологическая физиология имеет только два пути: один несовершенный — это клиническое наблюдение и другой, возможно совершенный — это опыт... Опыт составляет последнюю и высшую инстанцию патологической физиологии, ибо только опыт одинаково доступен для медицины всего мира; только опыт представля¬
1 Самузлъ С. Руководство к общей патологии в смысле патологической физиологии. С. 64.
2 Лурия Р.А. Внутренние болезни. БМЭ. 1-е изд. Т. 5. Стб. 191—202.


190 I История и философия медицины
ет нам известное явление в его зависимости от известного условия»1. Особо отметим, что Р. Вирхов не только призывал к внедрению «опытного» метода, но и активно использовал его в своей научно-исследовательской работе. Именно сочетание клинико-анатомического и экспериментального методов исследования позволили ему впервые раскрыть и описать патогенетические механизмы таких общепатологических процессов, как тромбоз и эмболия, дать исчерпывающие объяснения механизмов транссудации, экссудации и развития местной гиперемии.
В 50-х — 60-х гг. XIX века начинания Р. Вирхова по внедрению экспериментального метода в области патологии и клинической медицины получили мощную поддержку в лице целой группы выдающихся клиницистов и физиологов, среди которых особо следует отметить К. Бернара2 и Л. Траубе.
Вклад К. Бернара в разработку и внедрение экспериментального метода в медицину трудно переоценить. Во-первых, он завершил начатую Р. Вирховым разработку методических основ постановки и проведения лабораторных экспериментов на животных (детально описал вопрос о роли, порядке формирования и проверки научной гипотезы, сформулировал основные требования к экспериментатору, раскрыл необходимые условия для успешного развития экспериментальной медицины, обозначил возможные пределы использования экспериментального метода). Во- вторых, совершенные им выдающиеся открытия («сахарный укол» в дно четвертого желудочка мозга, сосудодвигательные нервы, «жировой фермент» поджелудочной железы, внутренняя секреция желез и др.) сыграли определяющую роль во всеобщем признании эффективности экспериментального метода исследования в изучении причин и механизмов нарушения функционирования органов и систем человеческого тела3.
Что же касается Л. Траубе, то он справедливо считается первым клиницистом, который, выражаясь словами И. П. Павлова, попытался найти «ключ к великой загадке: что такое больной человек и как помочь
1 Цит. по: Самуэлъ С. Руководство к общей патологии в смысле патологической физиологии / Пер. с нем. СПб., 1879. С. 64.
2 В советской историко-медицинской литературе сложилась устойчивая традиция связывать разработку экспериментального метода и его внедрение в патологию и клиническую медицину главным образом с деятельностью К. Бернара, а Р. Вирхова считать его главным оппонентом, «упрямо отстаивавшим локализационный подход» и гегемонию анатомического метода. Однако такая точка зрения, сложившаяся в СССР в период «борьбы с вирховианством», полностью противоречит сохранившимся источникам. Более того, сам К. Бернар признавал роль и приоритет Р. Вирхова и прямо называл его «одним из первых современных провозвестников этого нового направления в медицине» (Bernard Cl. De la physiologie generale. Paris, 1872. P. 331).
3 Карлик JI. H. Клод Бернар. M., 1964.


191 | Глава 4. Научная революция в медицине конца XVIII в. — 70-х гг. XIX в.
ему — в лаборатории, в живом эксперименте»1. В частности, им были выполнены пионерские клинико-экспериментальные исследования лихорадок, позволившие впервые установить, что «главным лихорадочным явлением» следует считать не «скорость пульса и ускорение биений сердца», как неизменно полагали на протяжении веков, а повышение температуры тела. Господствовавшие представления о лихорадках, как «болезнях крови», не давали врачам возможности «увидеть» и зафиксировать такие, казалось бы очевидные, факты, как, например, «встречающиеся случаи замедленного пульса» при значительном повышении температуры или «заметное повышение» температуры во время лихорадочного озноба.
Значительный вклад во внедрение экспериментального метода для изучения проблем патологии внесли также Ф. Фрерикс, Э. Марей, Ш. Броун-Секар, М. Ромберг, К. Людвиг, Р. Гейденгайн, а также подготовленные ими ученики — Ю. Конгейм, С. Самуэль, Б. Наунин, А. Кус- смауль, В. фон Лейбе, Г. Нотнагель, С. П. Боткин и др.
Широкое использование экспериментального метода в сочетании с методом клинико-анатомических сопоставлений, роль и значение которого в 40-х — 50-х гг. XIX в. еще более возросли в связи с возникновением клеточной теории, позволило опровергнуть представления о болезни как независимой природной сущности, являющейся результатом действия «целебной силы природы».
На основе данных, полученных в ходе патофизиологических и патоморфологических исследований, был сделан однозначный вывод, что ни при болезни, ни при излечении не возникает «сила, до того не существовавшая...». Что «вещество, которое является носителем жизни, есть и носитель болезни»; что законы физики и химии не отменяются болезнью, а «лишь проявляются иным образом, чем это происходит в жизни здоровой»2.
Первым к такому выводу пришел Р. Вирхов, высказавший и обосновавший в 1855—1858 гг. принципиально новое представление о сущности болезни3. Согласно разработанному им учению, под болезнью следовало
1 Павлов И.П. Поли. собр. соч. 2-е изд. М.; Л., 1951. Т. 2. Ч. 1. С. 284.
2 Малые Ю.Г. Рудольф Вирхов. Его жизнь, научная и общественная деятельность. СПб., 1899. С. 62.
3 Новый взгляд на болезнь был высказан и обоснован Р. Вирховым в серии журнальных статей, которые он считал и прямо называл своими главными научными трудами. В 1855-1856 гг. он опубликовал их в виде отдельного сборника под названием «Сборный трактат о научной медицине» («Gesammelte Abhandlungen zur wissenschaftlichen Medicin»). Однако, к неудовольствию Р. Вирхова, наибольшую известность получил конспект курса его лекций, изданный слушателями под названием «Целлюлярная патология как учение, основанное на физиологической и патологической гистологии» (1858).


192 | История и философия медицины
понимать одну из форм жизни организма, состоящую в развитии под влиянием внешних факторов цепи последовательных взаимосвязанных структурно-функциональных изменений клеток (патологический процесс), в основе которых лежат те же физиологические закономерности, что и в здоровом организме. «Болезнь есть изменение клеточек, — писал Р. Вирхов. — Это изменение совершается по совершенно определенным законам, по тем же самым законам, которым подчинена и здоровая деятельность. Поэтому болезнь не есть особенное, бесчинствующее в теле бытие, болезнь есть только неправильная жизненная деятельность. Каждое болезненное явление, каждая болезненная картина имеет свой физиологический прототип, и нет ни одной патологической формы, элементы которой не были бы повторением нормальных явлений. Развитие зародыша и яйца основано на тех же принципах, которые имеют значение для позднейшей жизни и болезненных расстройств...»1. Как справедливо отметил по этому поводу известный врач и патолог второй половины XIX века Г. Цимссен: «Онтологическое представление о болезни, как о самостоятельном паразитическом существе, преобразилось в руках Вирхова в понятие физиологических процессов, протекающих в патологических условиях»2. Работы Р. Вирхова уже в конце 50-х — начале 60-х гг. XIX века получили широкое признание и обеспечили утверждение в медицине новых представлений о болезни.
Внедрение новых принципов диагностики
Постепенное изменение представлений о болезни в целом и отдельных заболеваниях в частности определило кардинальный пересмотр подходов к их диагностике. Поскольку отныне объектом диагностического исследования становились не абстрактные не доступные ощущениям живые существа, а собственно больной, его организм, возникла потребность в принципиально новых приемах и методах, позволявших выявлять происходившие в организме структурно-функциональные изменения.
Первыми были разработаны и внедрены диагностические приемы, позволявшие выявлять структурные изменения внутренних органов и частей тела, так называемые физические и инструментальные методы диагностики.
Начало широкого внедрения физических методов диагностики относится к первому десятилетию XIX века и связано с именем французского врача Ж. Корвизара, возродившего практически полностью забы¬
1 Цит. по: Амеке В. Возникновение гомеопатии и борьба против ее распространения. СПб., 1889. С. 427.
2 Цит. по: БМЭ. 1-е изд. Т. 17. Стб. 385.


193 | Глава 4. Научная революция в медицине конца XVIII в. — 70-х гг. XIX в.
тые со времен Гиппократа методы пальпации и непосредственной1 аускультации (выслушивания) органов грудной клетки. В 1808 году он также возродил и усовершенствовал метод перкуссии2, впервые открытый Л. Ауэнбруггером в 1761 г., но полностью отвергнутый современниками3.
В 1816-1819 гг. последовали выдающиеся работы ученика Ж. Корви- зара Р. Лаэннека, определившие возникновение нового и чрезвычайно эффективного метода физической диагностики — опосредованной аускультации. Обнаружив феномен усиления «звуков сердца» при выслушивании его через полую трубку (стетоскоп), Р. Лаэннек на основании нескольких тысяч наблюдений выявил и детально охарактеризовал множество звуковых явлений в органах грудной полости, а затем на огромном клинико-анатомическом материале установил связь каждого обнаруженного им «патологического звука» с морфологическими изменениями в легких и сердце.
В 1819 году он систематизировал и опубликовал собранные им данные в отдельной книге, посвященной методу посредственной аускультации и результатам его применения. «Лаэннек создал язык, в котором тысячи звуков, образующихся в здоровых и больных органах, расшифрованы и представлены в высокой степени точно и рельефно, — писал об этой книге Р. Лаэннека другой известный французский клиницист первой половины XIX века Г. Андраль. — Его трактат не только открытие аускультации, но целая доктрина»4. «Он... слушал голос страдающих органов и объяснял их неясные жалобы с терпением, проницательностью и тонкостью», — вторил Г. Андралю один из крупнейших историков медицины XIX столетия Ж. Гардиа5.
Разработка метода посредственной аускультации и использование ее в сочетании с перкуссией позволили сразу же обеспечить прорыв в диагностике заболеваний легких. «При их умелом использовании» плевриты, пневмонии, поздние стадии туберкулеза легких, эмфизема
1 Ухом, приложенным к груди.
2 Перкуссия — метод определения физического состояния (размер, плотность, форма) внутренних органов на основе анализа звуковых явлений, возникающих при постукивании по поверхности тела над этими органами.
3 В рамках картины исследуемой реальности, действовавшей в медицине в ХУ1Н веке, идеи Л. Ауэнбруггера были расценены как попытка вызывать не проявляемые самой болезнью, искусственные, в буквальном смысле слова рукотворные, симптомы. Для представителей врачебного сообщества того времени это было равносильно тому, чтобы покрашенную красной краской белую розу назвать красной.
4 Цит. по: Колосов Г.А. Столетие аускультации / Отд. оттиск. М., 1926. С. 91.
5 Гардиа Ж. История медицины от Гиппократа до Бруссэ / Пер. с фр. Казань, 1892. С.500.


194 | История и философия медицины
легких, бронхиты стали диагностироваться почти безошибочно. Р. Лаэннек, например, мог обнаружить очаг пневмонии размером с миндальный орех.
Что же касается диагностики заболеваний сердца, то в решении этой проблемы использование методов перкуссии и аускультации далеко не сразу привело к столь же впечатляющим результатам. В 20-х гг. XIX века и сам Р. Лаэннек, и другие врачи, взявшие на вооружение эти методы, оказались вынужденными признать, что с помощью перкуссии не удается достаточно точно определить даже границы сердца, а «дующие шумы» очень часто выслушиваются у лиц, не страдающих никакими заболеваниями этого органа. По словам крупнейшего французского клинициста второй половины XIX века П. Потэна, «Великий Лаэннек в отчаянии отказался формулировать диагноз пороков сердца на основании выслушиваемых шумов, и по этому поводу мы находим во втором издании его книги (1826) опровержение истин, которые он изложил в первом издании»1.
Отчаяние Р. Лаэннека, однако, не передалось другим сторонникам использования физических методов диагностики, и благодаря последовательным усилиям П. Пьорри, Ж. Буйо, Й. Шкоды прорыв в диагностике заболеваний сердца все же состоялся. В 1828 году П. Пьорри изобрел плессимер2 и разработал метод посредственной перкуссии, которая позволяла «разграничивать органы, определять их форму и протяженность очагов повреждения» с точностью до нескольких миллиметров. С помощью посредственной перкуссии появилась возможность точно определять границы не только сердца, но и аорты.
В 1835 году увидел свет знаменитый «Клинический трактат о болезнях сердца» Ж. Буйо, который, продолжив начатые Р. Лаэннеком исследования в области сопоставления аускультативных феноменов и патоморфологических изменений, первым смог разобраться «в какофонии сердечных шумов» и разработал начала дифференциальной диагностики пороков сердца. «Он знал пороки клапанов во всем их разнообразном проявлении, — писал об исследованиях Ж. Буйо П. Потэн, — сумел различить всевозможные анормальные шумы и поставить их в зависимость от повреждений соответствующих отверстий или клапанов»3.
Наконец, в 1839 году Й. Шкода определил значение изменений сердечных тонов для распознавания болезней сердца, доказал возможность
1 Потэн К. Клинические лекции / Пер. с фр. СПб., 1897. С. 13.
2 Плессимер И Пьорри существовал в двух модификациях: в виде еловой лопаточки или круглой пластинки из слоновой кости, на которые были нанесены деления с шагом в один миллиметр.
3 Потэн К. Клинические лекции / Пер. с фр. СПб., 1897. С. 13.


195 | Г лава 4. Научная революция в медицине конца XVIII в. — 70-х гг. XIX в.
появления шума при отсутствии анатомических изменений клапанов, установил зависимость возникновения и характера сердечных шумов от скорости тока крови через пораженное устье. Он же первым объяснил природу выявленных аускультативных и перкуторных феноменов законами физики. С этого времени перкуссию и аускультацию стали использовать для диагностики заболеваний не только легких и сердца, но и других органов, например, печени (абсцессы, «гидратиды» и др.), а также в хирургии для выявления переломов.
Разработка методов инструментальной диагностики началась практически одновременно с возникновением и постепенным внедрением методов физической диагностики. Первый прибор «для осмотра различных каналов и полостей человеческого тела» был изобретен в 1805— 1807 гг. врачом из Франкфурта-на-Майне Ф. Боццини и представлял собой металлическую трубку, на конце которой под углом было укреплено небольшое плоское зеркальце. С помощью второго зеркала Ф. Боццини направлял в просвет трубки пучок света от свечи; луч отражался зеркальцем трубки и создавал возможность врачу рассмотреть просвет пищевода. Этот же принцип устройства лежал в основе изобретенного Ж. Рекамье зеркала для маточных исследований, «уретро-пузырного зеркала» страсбургского врача П. Сегаласа (1825) и гортанного зеркала («глоттископа») Б. Бабингтона (1829).
Однако эти первые образцы эндоскопической техники оказались весьма далеки от совершенства и не получили распространения. Признание эндоскопии и ее постепенное внедрение во врачебную практику относится к 50-м — 60-м гг. XIX века. В 1849 г. В. Крамер предложил методику отоскопии с помощью «ушной воронки»; в 1851 г. Г. Гельмгольц изобрел офтальмоскоп, позволивший впервые увидеть глазное дно; в 1854 г. лондонский профессор пения М. Гарсия разработал методику ларингоскопии, основываясь на которой Л. Тюрк и И. Чермак создали ларингоскоп для осмотра внутренней поверхности гортани. В 1853 г. А. Дезормо сконструировал первый эндоскоп, обеспечивавший достаточно яркое освещение мочеиспускательного канала и мочевого пузыря.
Изобретение эндоскопической техники обеспечило бурный прогресс в изучении заболеваний пищевода, желудка, мочевого пузыря и мочевыводящих путей, женских половых органов, органов слуха и зрения и во многом способствовало выделению офтальмологии, оториноларингологии, гинекологии и урологии в самостоятельные клинические дисциплины.
В 40-х — 70-х гг. XIX века к физическим и инструментальным методам диагностики добавились методы, позволявшие выявлять не только структурные, но и функциональные изменения.


196 | История и философия медицины
Появление первой функционально диагностической методики датируется 1844 г. и связано с именем английского врача Дж. Гетчинсона, который изобрел аппарат, позволявший выявлять нарушения объемных и скоростных показателей дыхания. Этот аппарат Дж. Гетчинсон назвал спирометром, а разработанный им метод исследования функции внешнего дыхания — спирометрией. В 1846-1852 гг. он опубликовал серию научных статей, в которых детально описал не только устройство, принципы работы и методические указания по использованию спирометра, но и на основании исследования более 4000 здоровых и больных людей сформулировал представления о дыхательных объемах и емкостях (жизненная емкость легких, дыхательный объем, остаточный объем и др.), использующиеся вплоть до настоящего времени. Дж. Гетчинсон смог также доказать существование устойчивой зависимости между изменениями этих объемов и емкостей и тяжестью болезненного процесса в легких.
В 1854 г. немецким врачом К. Фирордтом был изобретен первый сфигмограф — прибор, позволявший осуществлять графическую регистрацию колебаний стенки лучевой артерии (пульса). И хотя сфигмограф К. Фирордта имел множество конструктивных недостатков, был достаточно громоздким и сложным в эксплуатации, он сразу же привлек внимание клиницистов и стал широко применяться на практике для диагностики аритмий и клапанных пороков сердца. Кроме того, в случае присоединения к нему не записывающего устройства, а особой конструкции «весов и противовесов» сфигмограф позволял определить предельную величину внешнего давления, останавливающего кровь в лучевой артерии, и, таким образом, стал использоваться в том числе и в качестве аппарата для измерения артериального давления. В 1863 г. французский физиолог Э. Марей существенно усовершенствовал конструкцию сфигмографа, сделав прибор портативным и значительно более точным.
В 60-х — первой половине 70-х гг. XIX века функциональная диагностика пополнилась методиками термометрии и построения температурных кривых (Л. Траубе, К. Вундерлих), определения величин основного обмена (респирационная камера К. Фойта и М. Петтенко- фера), измерения ударного и минутного объема сердца (А. Фик) и зондирования желудка и двенадцатиперстной кишки. В 1867— 1869 гг. А. Куссмауль впервые применил полую резиновую трубку для аспирации желудочного и дуоденального содержимого с диагностическими целями. В 1871 г. его ученик и ассистент В. фон Лейбе разработал и начал активно применять для исследования функциональной активности желудка процедуру зондирования на основе пробного


197 | Глава 4. Научная революция в медицине конца XVIII в. — 70-х гг. XIX в.
завтрака1. Желудочное содержимое аспирировалось им через 6 часов после употребления пробного завтрака и подвергалось лабораторному исследованию: оценивалась степень переваривания пищи, входившей в пробный завтрак, определялось количество и концентрация соляной кислоты и пепсина. На основе исследования сотен пациентов В. фон Лейбе разработал критерии оценки состояния функциональной активности желудка и впервые описал диспепсию нейрогенной природы.
Были также обоснованы и получили широкое распространение активные тестовые исследования, направленные на выявление нарушений отдельных функций нервной системы, получившие в клинике название «рефлексов» (сухожильные, периостальные, кожные). В 1871— 1872 гг. В. Эрб и К. Вестфаль описали сухожильные рефлексы и, в частности, один из самых часто проверяемых неврологами — коленный рефлекс. В середине 70-х гг. A. Moceo описал глотательный рефлекс, М. Ястрович — кремастерный, О. Розенбах впервые сообщил о брюшных рефлексах2.
Одновременно с этим, в 60-х — первой половине 70-х гг. XIX века, неотъемлемым компонентом врачебной работы в ведущих европейских клиниках и госпиталях становится и лабораторная диагностика. Анализ учебников и руководств по практической медицине позволяет утверждать, что в этот период в клинических лабораториях выполнялись «общий анализ крови», «анализ мочи и мочевого осадка»; проводились исследования рвотных масс, желудочного сока, мокроты3. «Общий анализ крови» в те годы включал в себя определение количества гемоглобина, эритроцитов, фибрина, «жиров», определение времени свертываемости крови, а также «микроскопическое счисление отношения бесцветных кровяных клеток к красным кровяным тельцам» в капле крови. В случае необходимости врачи могли получить количественные данные о содержании в крови железа, натрия, калия, кальция, магния, мочевины, креатинина4.
Анализ мочи предусматривал определение «реакции мочи» и ее удельного веса, микроскопию осадка и комплексное химическое исследование «жидкой мочи», в ходе которого устанавливалось количество
1 «Пробный завтрак Лейбе» включал в себя: бульон 200 куб.см., бифштекс 200 г., хлеб 50 г., вода 200 куб. см.
2 Архангельский Г. В. История неврологии от истоков до XX века. М., 1965.
3 См., например: Купце К. Основания практической медицины / Пер. с нем. СПб., 1875; Нимейер Ф. Частная патология и терапия / Пер. с нем. Т. 1—2. Киев, 1872-1873; Трау- беЛ. Полное собрание клинических лекций в 2 книгах/Пер. с нем. СПб., 1874.
4 Гоппе-Зейлер Ф. Руководство к физиолого- и патолого- химическому анализу / Пер. с нем. СПб., 1876.


198 | История и философия медицины
«свойственных ей» веществ (мочевина, мочевая, гиппуровая, фосфорная и щавелевая кислоты, креатинин, аммиак, натрий, калий, кальций, железо и др.), а также возможное наличие «не свойственных ей веществ», таких, например, как сахар или белок1. При исследовании желудочного сока и рвотных масс определялось количество пепсина и соляной кислоты, а также осуществлялись тестовые исследования на наличие ядов (мышьяка). Мокрота исследовалась главным образом микроскопическим методом.
Внедрение во врачебную практику методов функциональной и лабораторной диагностики обеспечило дальнейший прогресс диагностики. Во-первых, с их помощью удалось обнаружить и описать новые заболевания и клинически значимые симптомы, такие, например, как гипертония и гипотония, лейкоцитоз, гастрит с повышенной и пониженной кислотностью и др. Во-вторых, благодаря этим методам диагностическое исследование обрело новое качество. В распоряжении врачей появилась возможность получать объективные данные не только о факте поражения того или иного органа, но и о степени утраты им «функциональной способности», что в свою очередь открыло возможности для научно обоснованного прогноза развития заболевания, определения характера терапии и границ ее допустимости2.
Разработка новых подходов к лечению
Революционный переворот в представлениях о болезни и бурный прогресс диагностики сделали очевидным, что имевшиеся в распоряжении врачей лекарственные препараты и методы лечения, направленные на оказание посильной помощи несуществующей «целебной силе природы» для «изгнания» из организма также несуществующих чужеродных существ, непригодны для целей излечения от большинства болезней.
Поначалу это вызвало у врачей осознание практически полной беспомощности перед болезнями, достигшее масштабов терапевтического нигилизма. «Мы можем распознать, описать и понять болезнь, — писал крупнейший представитель этого направления Й. Шкода, — но мы не должны даже мечтать о возможности повлиять на нее какими-либо средствами»3. Подобные заявления терапевтических нигилистов вызвали бурную реакцию той части медицинского сообщества, которая несмотря ни на что продолжала слепо верить в существовавшие средства и методы лечения. В чем только ни обвиняли Й. Шкоду, Й. Дитля и других лидеров терапевтического нигилизма: от агностицизма и желания
1 Гоппе-Зейлер Ф. Руководство к физиолого- и патолого-химическому анализу.
2 Вовси М.С. Функциональная диагностика. БМЭ. 1-е изд. Т. 34. Стб. 90.
3 Цит. по: БМЭ. 1-е изд. Т. 17. Стб. 377.


199 | Глава 4. Научная революция в медицине конца XVIII в. — 70-х гг. XIX в.
уклониться от решения главной задачи врача до возведения врачебной беспомощности в общемедицинский принцип. Обличающие цитаты их оппонентов до сих пор продолжают переходить из одного руководства по истории медицины в другое. А вместе с тем именно терапевтические нигилисты середины XIX столетия сделали первый и решительный шаг на пути преодоления этой беспомощности.
В их работах не просто констатировался факт невозможности «влиять на течение болезни», а впервые без оглядки на авторитеты высказывалось и обосновывалось положение о совершенной неэффективности существовавших лечебных приемов и более чем определенно формулировался призыв к отказу от терапевтических подходов и «лекарственных сокровищ» прежних исторических эпох. «До сих пор, — писал, в частности, Й. Дитль, — наша наука о лечении представляла собой не что иное, как собрание сказок и традиций, унаследованных от старых времен и не стоящих решительно ни в какой связи с принципами науки... Если болезнь проходит во время употребления известного лекарства, то отсюда еще не следует, что она излечилась вследствие употребления этого лекарства. Post hoc, ergo propter hoc1 — злосчастное умозаключение, которое повело к самым грубым ошибкам и вопиющему обману в медицине вообще и в терапии в частности... Уже пробил последний час лишенной почвы эмпирии; только то, что имеет строго научное, естественноисторическое обоснование, должно переноситься в практическую медицину; все остальное относится к области мистики. Наши предшественники интересовались результатами лечения, мы интересуемся результатом нашего исследования. Врач должен быть только естествоиспытателем, но не представителем лечебного искусства...; в знании, а не в нашей практической деятельности наша сила»2.
Ясное осознание этих принципиальных положений сыграло решающую роль в развертывании в конце 40-х — начале 50-х гг. XIX века крупномасштабной реформы лечебного дела, позволившей обеспечить по меньшей мере три крупных прорыва, определивших основные направления дальнейшего развития этого важнейшего раздела практической медицины.
Первый из названных прорывов состоял в возникновении и постепенном внедрении во врачебную практику методов объективной оценки эффективности отдельных средств и методов оказания медицинской помощи. Пионерами в решении этой задачи стали французские врачи П. Луи и Ж. Гаварре, предложившие определять эффективность лечеб¬
1 После этого — значит вследствие этого.
2 Цит. по: БМЭ. 1-е изд. Т. 17. Стб. 377.


200 I История и философия медицины
ных мероприятий на основе использования статистического метода исследования.
В 1835 году вышла в свет книга П. Луи1, в которой были представлены и математически обработаны результаты лечения значительного числа больных пневмонией, «рожистым воспалением» и дифтерией с использованием кровопусканий и без применения этого самого популярного лечебного мероприятия, прямо свидетельствовавшие о совершенной терапевтической неэффективности кровопусканий при этих заболеваниях. Публикация П. Луи вызвала бурную реакцию со стороны приверженцев «старой лечебной медицины» и широко обсуждалась научной общественностью.
Следующим шагом на пути разработки «числового метода» и внедрения его в практическую медицину стала знаменитая книга Ж. Га- варре (1840), в которой были впервые сформулированы представления о контрольной группе; положения теории доверительных интервалов и статистической значимости. В этой работе Ж. Гаварре прямо заявил, что вывод о преимуществе одного метода лечения перед другим должен быть результатом наблюдений за достаточным количеством больных, получавших лечение по сравниваемым методикам. «Для того чтобы предпочтение было отдано какому-либо вмешательству, — указывал, в частности, Ж. Гаварре, — оно должно не только приводить к лучшим результатам, чем сравниваемые методы лечения, но различие в эффективности должно превышать определенную пороговую величину, которая зависит от числа наблюдений. Если различие ниже этой пороговой величины, его следует игнорировать и считать несущественным»2.
И хотя в середине XIX века «числовой метод» использовался лишь отдельными энтузиастами, следуя именно такому подходу к оценке эффективности лечебных мероприятий, Й. Дитль смог окончательно убедить врачебное сообщество в порочности существовавших методов лечения воспаления легких обильными кровопусканиями и приемом больших доз рвотного камня. В возглавляемой им венской больнице он назначил большой группе «пневмоников безлекарственную терапию» и обнаружил, что в этой группе число смертельных исходов заболевания оказалось значительно меньше, чем в других больницах Вены, где проводилось традиционное лечение. Последовавший вслед за этим уже в начале 50-х гг. XIX в. практически полный отказ от использования кровопусканий, причем не только при пневмониях, но и при других заболе¬
1 Louis P. С.A. Recherches sur les effets de la saignee dans quelques maladies inflammatoires. Paris, 1835.
2 GavarretJ. Principes generaux de statistique medicale. Paris, 1840. P. 6.


201 I Глава 4. Научная революция в медицине конца XVIII в. — 70-х гг. XIX в.
ваниях, положил начало длинной череде дальнейших опровержений «незыблемых постулатов великих врачей древности» и постепенному отказу от подавляющего большинства других традиционных малоэффективных или опасных для жизни и здоровья пациентов лечебных технологий1.
Вторым крупным прорывом стало появление в арсенале врачей первых лекарственных препаратов, представлявших собой чистые химические вещества с известными фармакологическими свойствами, научно обоснованными дозировками и показаниями к применению. Это достижение стало результатом совместных усилий сначала химиков, выделивших из растительного сырья алкалоиды и разработавших методы получения синтетических соединений, обладающих физиологической активностью, а затем врачей, взявших на вооружение экспериментальный метод изучения фармакологических свойств этих веществ (И. Бухгейм, О. Шмидеберг). Из числа созданных и внедренных в практику в период рассматриваемой научной революции в медицине новых лекарственных препаратов наибольшее значение имели — морфий, хинин, кодеин, атропин, кофеин, дигиталин, йод, йодоформ, хлоралгидрат, амилнитрит и нитроглицерин2.
Кроме того, было доказано, что стрихнин (алколоид, полученный из чемерицы) и вератрин (алколоид, полученный из рвотного ореха) являются сильнейшими ядами. Это открытие повлекло за собой не только изъятие из лечебного арсенала врачей чемерицы и «рвотного камня», но и сыграло важную роль в становлении еще одной экспериментальной медицинской дисциплины — экспериментальной токсикологии.
Наконец, третьим прорывом стало открытие (У. Мортон, 1846; Дж. Симпсон, 1847), всестороннее экспериментальное изучение (М. Флуранс, Дж. Сноу, Н. И. Пирогов) и внедрение во врачебную практику (Р. Листон, И. Диффенбах, Ф. И. Иноземцев, Н. И. Пирогов, Ж.-Ф. Мальген, Дж. Симпсон) общего ингаляционного наркоза на основе использования эфира и хлороформа3.
Широкое внедрение общего обезболивания оказало огромное влияние на развитие хирургии и совершенствование хирургической помощи. Во-первых, благодаря наркозу существенно уменьшилось число смерт¬
1 Карасик В.М. Прошлое и настоящее фармакологии и лекарственной терапии. Л.,
1965.
2 Biographisches Lexikon der hervorragenden Arzte aller Zeiten und Volker. Bd. 1-5. Berlin, Wien. 1929-1935; МенъеЛ. История медицины / Пер. с фр. М., 1926.
3 Столяренко П.Ю. История обезболивания в стоматологии. Самара, 2001; Сто- никА.М., Затравкин С.Н. От классификационной медицины к медицине клинической. Сообщение 5. Реформирование лечебного дела в 40-60-х годах 19 века // Терапевтический архив. 2012. № 1.С. 69-73.


202 | История и философия медицины
ных случаев от развития болевого шока. Во-вторых, появилась возможность увеличить время проведения оперативных вмешательств, что в свою очередь способствовало повышению качества их выполнения и уменьшило число грубых ошибок. И, наконец, в-третьих, операционные и зубоврачебные кабинеты перестали восприниматься больными как «пыточные камеры». Внедрение в практическую медицину общего обезболивания стало первым существенным шагом на пути превращения хирургии из сферы оказания «рукодеятельной помощи при наружных болезнях» в современную клинику хирургических болезней.
Возникновение новых представлений о предупреждении
болезней
Утверждение в медицине представлений о том, что жизнедеятельность организма человека целиком и полностью зависит от внешней среды, определило возникновение нового предмета изучения медицины, которым наряду с телом человека в здоровом и больном состоянии стали факторы среды обитания. Стало полностью очевидным, что всестороннему изучению должны подвергнуться не только последствия воздействий этих факторов на организм человека, но сами эти факторы и интимные механизмы их влияния на здоровье людей.
В течение 30-х — 70-х гг. XIX века были выполнены тысячи исследований, направленных на изучение возможного влияния на здоровье людей колебаний температуры воздуха (суточных, месячных, сезонных, годовых), количества осадков, уровней почвенных вод, направлений и силы ветра, влажности воздуха («точка росы»), высоты проживания над уровнем моря, плотности расселения, социального положения жителей, качества и количества питания, условий труда и профессиональной деятельности и др.
Исследовался химический состав всевозможных почв, рек и водоемов (озер, морей, болот, колодцев), воздуха лесов, полей, городов, деревень, промышленных предприятий, больниц, тюрем, церквей, школ. Изучались свойства и состав наиболее распространенных пищевых продуктов и напитков, материалов, используемых для изготовления одежды, предметов домашнего обихода, строительства жилых домов.
В этой работе приняли участие десятки естествоиспытателей, среди которых были выдающиеся химики и физики (Ю. Либих, Ж. Дюма, X. Шенбайн, М. Шеврель, Ж. Бусенго, М. Фарадей, Ж. Гей-Люссак), врачи (Г. Андраль, Л. Гаварре, К. Фирордт, У. Гай, М. Петтенкофер, Р. Вирхов, Ж. Буден, М. Леви, Э. Паркс, А. Беккерель, Л. Папенгейм, А. Гассалл, Л. Мотар, Ф. Эстерлен, Смит и др.), основоположники сани¬


203 | Глава 4. Научная революция в медицине конца XVIII в. — 70-х гг. XIX в.
тарной статистики (У. Фарр, Ф. Найтингейл), общественные деятели (Э. Чедвик)1.
Рамки настоящего исследования не позволяют даже перечислить полученные в ходе этих исследований конкретные результаты, поскольку такое перечисление потребовало бы написания отдельного руководства по гигиене, наподобие тех, что были опубликованы в 40-70-х гг. XIX века Л. Мотаром2, А. Беккерелем3, М.Леви4, Ф. Эстерленом5, Ж. Буденом6, Э. Парксом7, М. Петтенкофером8 и рядом других авторов. Остановимся лишь на наиболее важных последствиях проделанной ими работы.
Во-первых, сформировались сразу две новые естественнонаучные медицинские дисциплины — экспериментальная гигиена и эпидемиология, предметом изучения которых стали факторы среды обитания, механизмы их влияния на здоровье человека и разработка мер защиты от тех факторов, в отношении которых было доказано их негативное влияние на здоровье людей.
Во-вторых, сложились устойчивые представления о том, что все многообразие природно-климатических и социальных факторов среды обитания, негативно влияющих на здоровье людей, в конечном счете, сводится к воздействию на человеческий организм конкретных физических и химических агентов. Так, например, было показано, что причиной «порчи» воздуха в жилых помещениях и общественных зданиях (больницах, тюрьмах, церквях, школах) является уменьшение количества кислорода и увеличение концентрации углекислого газа. Наиболее частой причиной «таинственных ночных смертей» в закрытых помещениях, отапливаемых печами, служит отравление угарным газом. Вредное влияние на здоровье городских свалок, выгребных ям и текущих по улицам европейских городов «рек из нечистот» было объяснено обильным
1 Сточик А.М., Затравкин С.Н., Сточик А.А. Возникновение профилактической медицины в процессе научных революций XVII-XIX веков. М., 2013.
2 Motard L.-C.-A. Essay d’hygiène générale. Paris, 1841.
3 Беккерелъ A. Элементарное начертание частной и общественной гигиены (науки о сохранении человеческого здоровья) / Пер. с фр. СПб., 1852.
4 Lewy М. Traite d’hygiène privée et publique, troisième édition, revue, corrigée et augmentée. Paris, 1857 (первое издание — Paris, 1844).
5 Oesterlen Fr. Handbuch der Hygiene, der privaten und oeffentlichen. Tuebingen, 1857.
6 Boudin J. Traité de géographie et de statistique médicales et des maladies endémiques. Paris, 1857.
7 ParkesE.A. Manual of Practical Hygiene. London, 1864.
8 Петтенкофер M. О важности общественного здоровья для города / Пер. с нем. СПб., 1873; Петтенкофер М. Общедоступные чтения: Отношение воздуха к одежде человека; Вентиляция жилых помещений; Почвенный воздух / Пер. с нем. СПб., 1873; Петтенкофер М. Канализация и вывоз нечистот / Пер. с нем. СПб., 1877.


204 | История и философия медицины
выделением из них сероводорода и аммиака, а главное — белковых веществ, находящихся в состоянии распада. Последние считались одной из главных причин развития процессов гниения и брожения в живых организмах.
Негативные последствия для здоровья крайней нищеты были объяснены недостаточной насыщенностью белками и низкой калорийностью потребляемой пищи, большими и невосполняемыми потерями «животной теплоты» из-за плохой одежды, ветхого и сырого жилья. Причиной возникновения разнообразных профессиональных заболеваний стали считаться: вибрация, пыль, высокая влажность; отравления мышьяком (красильные фабрики), свинцом (свинцовые заводы), ртутью (производство зеркал), фосфором (спичечные фабрики), серной кислотой (белильные фабрики), «мышьяковистым водородом» (обжигание руды) и др.
Наибольший вклад в изучение этих проблем внес ученик Ю. Либиха немецкий врач М. Петтенкофер, разработавший сразу несколько оригинальных методик экспериментального изучения механизмов влияния на человеческий организм воздуха, воды, почвы, рациона питания. В 1861— 1862 гг. он сконструировал респирационный аппарат, с помощью которого изучал обмен веществ у человека и животных и совместно с К. Фой- том разработал первые научно обоснованные нормы питания (нормирование калорийности пищи). В 50-х — начале 70-х гг. XIX века М. Петтенкофер выполнил комплексные экспериментальные исследования по изучению естественной и искусственной вентиляции жилых помещений и общественных зданий. Предложил использовать показатели концентрации углекислого газа в качестве индикатора чистоты воздуха помещений. Установил факт обмена воздуха через стены, особенности вентиляции через различные виды тканей и на основании полученных результатов разработал нормативы для определения объема вентиляционного воздуха и гигиенические требования к строительным материалам и одежде. Исследовал отопление жилищ, значение сырости в помещении и предложил эффективные меры борьбы с нею. Изучил механизмы образования и проникновения в помещения угарного газа и выполнил классические экспериментальные работы по оценке токсичности окиси углерода и ряда других газов, обнаруживавшихся в воздухе.
Различные физико-химические влияния стали считаться определяющими и для возникновения эпидемий. Место концепции эпидемических конституций заняла новая теория возникновения эпидемий, разработанная М. Петтенкофером на модели самого опасного эпидемического заболевания XIX века — холеры.
Эта теория получила название почвенно-локалистической и постулировала существование трех основных факторов возникновения эпи¬


205 I Глава 4. Научная революция в медицине конца XVIII в. — 70-х гг. XIX в.
демий холеры, названных М. Петтенкофером факторами “х”, “у” и “z”. Фактором “х” М. Петтенкофер называл “холерный яд”, представлявший, по его мнению, особое неживое органическое соединение, попадание которого в организм человека (с водой или пищей) не оказывало никакого влияния на здоровье. Человек в этом случае становился просто переносчиком «яда», выделяя его с испражнениями. Для возникновения заболевания (эпидемии) требовалось, чтобы «холерный яд» превратился бы в «деятельный холерный яд» (фактор «z»). М. Петтенкофер считал, что процесс трансформации фактора «х» в фактор «z» был аналогичен процессу гниения органических веществ (распад под действием кислорода воздуха) и мог протекать только в благоприятной для этого почве (фактор «у»). Такая почва должна была обладать известной рыхлостью и скважностью, быть проницаемой для воздуха и иметь определенный уровень стояния почвенных вод. При высоком уровне стояния почвенных вод фактор «х» попросту размывался; при низком — верхние слои почвы высыхали, что в свою очередь препятствовало развитию процессов трансформации фактора «х» в фактор «z». Наибольшую угрозу возникновения эпидемий представляли моменты резкого понижения уровня почвенных вод, когда верхние слои почвы уже почти не содержали воды, но еще не успевали полностью высохнуть.
Из почвы «деятельный холерный яд» мог распространяться с воздухом или водой. По мнению М. Петтенкофера, наиболее масштабные вспышки и эпидемии холеры происходили в результате заражения людей воздушным путем1.
Впервые сформулированная в 1855 году и полностью объяснявшая все многообразие накопленных к тому времени фактов, касавшихся возникновения и распространения эпидемий холеры, теория М. Петтенкофера стремительно овладела массовым врачебным сознанием. В числе ее сторонников оказались Л. Буль, Л. Зейдель, Р. Вирхов, распространившие в 60-х — 70-х гг. XIX века ее положения и на эпидемии брюшного тифа. И хотя с наступлением бактериологической эры, в последней четверти XIX — начале XX вв., почвенно-локалистическая теория в отношении холеры и брюшного тифа будет отвергнута, в момент своего появления она представляла собой высшее достижение эпидемиологической мысли.
Признание, которым пользовалась эта теория в 50—70-х гг. XIX века, послужило существенным стимулом для развертывания дополнитель¬
1 Основные положения теории М. Петтенкофера были впервые изложены им в трудах: Untersuchungen und Beobachtungen über die \ferbreitungsart der Cholera. München, 1855 (“Исследования и наблюдения о способе распространения холеры”); Zur Frage über die \ferbreitung- sart der Cholera. München, 1855 (“К вопросу о способе распространения холеры”).


206 | История и философия медицины
ных комплексных гигиенических исследований почвы, ее состава, механизмов циркуляции в ней воздуха и движения грунтовых вод. Арсенал противоэпидемических средств пополнился такими продолжающими использоваться вплоть до настоящего времени мерами, как дренирование и осушение почв; изоляция холерных больных с обязательной химической дезинфекцией их белья и испражнений; химическая дезинфекция отхожих мест в очагах холерных и тифозных вспышек. Мониторинг уровней стояния почвенных вод стал еще одним обязательным компонентом осуществлявшегося медицинской полицией надзора за санитарным состоянием территорий.
В-третьих, был разработан, научно обоснован и благодаря усилиям органов государственной власти (в рамках дальнейшей реализации концепции медицинской полиции) осуществлен обширный комплекс санитарных мер, направленных на предотвращение или минимизацию “разрушительного воздействия” факторов окружающей среды, негативно влияющих на здоровье людей.
В числе таких мер были успешно реализованы: ликвидация выгребных ям и строительство городских канализационных систем (снижение влажности почвы, уменьшение загрязнения воздуха газообразными продуктами распада нечистот, устранение контакта с разлагающимися органическими веществами); фильтрация водопроводной воды (снижение количества химических примесей); вентиляция помещений (уменьшение углекислоты в воздухе); организация городских садов и парков (увеличение кислорода в воздухе); создание городских “коридоров проветривания” — снос домов, прокладка широких проспектов, организация площадей (очистка воздуха от углекислого газа и газообразных продуктов распада нечистот)1; перенос фабрик и заводов за пределы границ населенных пунктов (профилактика химического загрязнения воздуха) идр.
Из всего комплекса перечисленных санитарных мер наибольшие трудности вызвала ликвидация выгребных ям. Широкое внедрение ватерклозетов, связанных с помощью сточных труб с подземной дождевой канализацией, не дало сколько-нибудь удовлетворительных результатов. Во-первых, из-за незнания особенностей прокладки и устройства канализационных труб стоки постоянно забивались. Из-за крайне малого диаметра этих труб для их прочистки привлекали маленьких детей, многие из которых тонули в зловонной жиже, получали тяжелые отравления сероводородом, погибали от взрывов метана. Во-вторых, при по¬
1 Например, Париж, прежде чем превратиться во второй половине XIX века в прославленный «Город света», в 50-х — 60-х гг. был практически полностью разрушен и отстроен заново.


207 I Глава 4. Научная революция в медицине конца XVIII в. — 70-х гг. XIX в.
вышении уровня воды в городских реках фекалии попросту выливались на улицы и размывали фундаменты строений. В-третьих, произошло чудовищное загрязнение рек, продолжавших служить основным источником питьевого водоснабжения. Попытка увеличить скорость их течения в городской черте посредством строительства каменных набережных не изменила общей ситуации.
Страшные эпидемии холеры конца 40-х и второй половины 50-х гг. XIX века в сочетании с печально знаменитым “Великим лондонским зловонием” 1858 года1 заставили искать решение в строительстве отдельной сплавной канализационной системы, оказавшейся не только невероятно дорогим, но и чрезвычайно сложным в инженерно-техническом плане сооружением. Честь создания первого такого сооружения принадлежит английскому инженеру Дж. Базелгетту, назначенному в 1858 году главным инженером проекта создания лондонской сплавной канализации. Во избежание повторения прежних ошибок Дж. Базелгетту и его коллегам потребовалось провести множество опытов и сложнейших гидравлических расчетов для того, чтобы определить оптимальную форму и диаметр всех видов канализационных труб (центральных, промежуточных, домовых ответвлений), надлежащий угол их уклона и способ обеспечения «гладкости» их внутренней поверхности. В период с 1858 по 1864 год, когда состоялся торжественный ввод в эксплуатацию лондонской канализации, было выстроено 134 километра подземных кирпичных коллекторов высотой 11 футов (около 3,3 м) и 1800 километров канализационных уличных стоков. Кроме того, были построены четыре мощные насосные станции, позволявшие поднимать отходы на более высокий уровень, а затем по специальным трубам, проложенным вдоль русла Темзы, выводить их в Северное море. Лондонская канализация, позволившая навсегда очистить городской воздух от омерзительного зловония, произвела такое впечатление на мировое сообщество, что примеру столицы Британской империи без промедления последовали Париж, Гамбург, Данциг, Цюрих и ряд других городов, способных профинансировать и осуществить проект такого масштаба.
Важнейшим последствием этих мероприятий стало существенное снижение смертности и заболеваемости. Так, например, М. Петтенко- фер приводил следующие изменения показателей смертности в Лондоне: в 80-х гг. XVII века в Лондоне проживало около 530 000 человек и смертность составляла 42 %о\ в середине XIX века (1846-1855) при на¬
1 Великое зловоние (The Great Stink) — событие, произошедшее в Лондоне летом 1858 г. Вследствие очень жаркой погоды переполненная нечистотами вода в Темзе и ее притоках начала бурно цвести, и запах стоял такой, что Палата общин прекратила работу и переехала в Хэмптон. Суды переехали в Оксфорд.


208 | История и философия медицины
селении в 2 362 236 жителей — 25 %о, а в начале 70-х гг. XIX столетия при населении более 3 миллионов человек — 22 %о. Смертность от тифа, составлявшая в Англии в 1860-1869 гг. 895 случаев на миллион жителей, в 1890-1899 г. упала до — 146.
В английском городе Кройдон в доканализационный период смертность составляла 28 %о, а после постройки канализации в 1859 году упала до 15,33 %о. В Гамбурге на 1000 смертных случаев 48,6 приходилось на потери от брюшного тифа; после постройки канализационной системы от тифа стало умирать 25,71.
В качестве одного из ведущих доказательств того, что эти изменения стали прямым следствием осуществленных медико-санитарных преобразований, М. Петтенкофер приводит данные о смертности в тех городах, где эти преобразования не были проведены в полном объеме. В частности, в Риме, Берлине, Москве, Петербурге, Вене, Мюнхене, Манчестере, где в начале 70-х гг. XIX века системы сплавной канализации оставались лишь в планах и чертежах, водоснабжения едва хватало на обеспечение питьевых потребностей горожан, а дома, дворы и улицы продолжали представлять собой скопления нечистот и отбросов человеческой жизнедеятельности, показатели смертности составляли соответственно — 39 %о, 37 %о, 36%о, 36%о, 35 %о, 33 %о, 30%о2.
Такие результаты окончательно утвердили врачей в их взглядах на роль и «физико-химические механизмы влияния» среды обитания на здоровье людей и тем самым довершили окончательное утверждение новых оснований медицинской науки.
В картине исследуемой реальности за организмом человека окончательно закрепилось представление как о клеточном государстве, жизнедеятельность которого (как нормальная, так и патологическая) обеспечивается исключительно физико-химическими процессами взаимодействия с окружающей средой, протекающими в полном соответствии с всеобщими законами физики и химии. Нормальная жизнедеятельность, по мнению создателей новой картины реальности, обеспечивалась энергией, образующейся в результате разрушения в теле сложных органических веществ (белков, жиров, углеводов) под влиянием окислительной способности вдыхаемого кислорода. Местом окислительных реакций служит кровь, субстратом окисления — пищевые вещества (главным образом углеводы и жиры) и лишь при голодании собственные белки тела. Последние, составлявшие протоплазму клеток, признавались устойчивыми, изнашивание их — незначительным и восполняе¬
1 Петтенкофер М. Канализация и вывоз нечистот / Пер. с нем. СПб., 1877.
2 Петтенкофер М. О важности общественного здоровья для города / Пер. с нем. СПб., 1873.


209 | Глава 4. Научная революция в медицине конца XVIII в. — 70-х гг. XIX в.
мым за счет белков пищи. Патологическая жизнедеятельность возникала в случаях появления в окружающей среде разрушительных для организма физико-химических влияний и состояла в развитии цепи последовательных структурно-функциональных изменений клеток, тканей, органов. В рамках этих представлений главной задачей врачей, наряду с возможно более тщательным установлением локализации и характера структурно-функциональных изменений и их устранением новыми лечебными средствами, стало обнаружение негативно влияющих на здоровье человека физико-химических факторов окружающей среды и осуществление мер, направленных на минимизацию их «разрушительного воздействия».
Доминирующую роль в системе философских оснований медицины продолжили играть идеи механицизма и представления о познании как о наблюдении и экспериментировании с объектами живой природы, которые раскрывают тайны своей жизнедеятельности в здоровом и больном состоянии познающему их разуму. Основная цель познания в медицине определялась как сведение всего многообразия жизненных явлений, наблюдаемых в здоровом и больном человеческом организме, к физико-химическим процессам обмена веществ и энергии; объяснение их причин и механизмов законами физики и химии и разработка на этой основе эффективных средств диагностики, лечения и профилактики заболеваний человека. Арсенал исследовательских методов состоял главным образом из аналитических методов — секционного (анатомия, патологическая анатомия), микроскопического, химического анализа сжиганием, острого эксперимента на животных (вивисекция).


Заключение
В процессе исследования истории медицины ХУ11-Х1Х веков, проведенного с философско-методологических позиций, изложенных во введении и первой главе, установлено, что исторический процесс развития медицины этой эпохи не был линейным эволюционным развитием, связанным с постепенным последовательным приростом знаний об организме человека, его заболеваниях, методах и средствах лечения и профилактики. В течение XVII в.— 70-х гг. XIX в. в европейской медицине произошли три дисциплинарные научные революции, каждая из которых приводила к радикальному пересмотру представлений о фундаментальных основах жизнедеятельности человеческого организма, причинах и сущности болезней; подходов к диагностике, лечению и профилактике заболеваний человека.
К началу XVII столетия картина реальности в медицине Западной Европы определялась совокупностью господствовавших на протяжении более 15 веков представлений традиционной системы греко-арабской медицины. Согласно этим представлениям основным предметом изучения медицины являлось тело человека в здоровом и больном его состоянии. Считалось, что тело создано Богом-творцом (Демиургом) по высшему разумному плану для заранее предначертанной цели. Этой целью является служение мировой душе (“мировой пневме”), которая использует тело в качестве орудия для реализации своих потребностей и благодаря присущим ей силам управляет всеми происходящими в нем процессами жизнедеятельности. Само тело считалось состоящим из соков и органов, которые в свою очередь являлись результатом “смешения” четырех “элементов-качеств”. Эти элементы благодаря присущим им “противоположным качествам” находились в постоянном диалектическом взаимодействии и в норме уравновешивали друг друга.
Свободное движение “пневм” и “уравновешенность внутренних качеств элементов” считались обязательными условиями здоровья. Болезнь рассматривалась как состояние, противоположное здоровью, возникавшее вследствие нарушения циркуляции «пневм» и/или утраты «уравновешенности внутренних качеств», которые получили наименование ближайших причин болезни. Возникновение ближайших причин болезни считалось результатом одновременного воздействия на организм человека двух групп отдаленных причин — внешних (случайных) и внутренних (предрасполагающих). К внешним причинам относили разнообразные факторы окружающей среды (температура воздуха, ин¬


211 | Заключение
соляция, влажность, “непогода”, погрешности в диете и др.), “механически действующие вредности”, яды, “миазмы”. Внутренние причины включали в себя “предрасположенности” к болезням, зависящие от темперамента, возраста, пола, телосложения, наследственных и врожденных факторов, а также образа жизни человека, его привычек, режима труда и отдыха.
Диагностика осуществлялась на основании сбора внешних проявлений болезненного состояния (симптомов), на основании которых путем умозрительных рассуждений врач «определял» ближайшую причину болезни — то или иное нарушение в «циркуляции пневм» и/или «качество внутреннего страдания».
Подходы к лечению основывались на необходимости устранения ближайших причин болезненных состояний. Основными лечебными приемами по восстановлению свободной циркуляции в теле «пневмы» служили массаж, физическая и дыхательная гимнастика, «очистительные», «отвлекающие», «опорожняющие» процедуры — кровопускания, назначение слабительных, рвотных, потогонных средств. Восстановление «уравновешенности» внутренних качеств осуществлялось главным образом средствами лекарственной терапии, которые благодаря собственным “качествам” могли возмещать недостающие “внутренние качества” и устранять избыток противоположных “качеств”. О «качествах», присущих тем или иным лекарственным средствам, судили по их вкусу, запаху, внешнему виду и т. д. Кроме лекарственной терапии, важная роль в восстановлении «уравновешенности» внутренних качеств отводилась устранению «погрешностей» в режимах труда и отдыха, сна и бодрствования, пищевом рационе.
Научная революция в медицине XVII в. носила глобально дисциплинарный характер. Ее механизмом послужила «парадигмальная прививка» методологических установок экспериментально-математического естествознания, первоначально возникших в астрономии и механике главным образом благодаря трудам Г. Галилея.
Новая методология базировалась на представлениях о том, что подлинным языком, на котором могут быть выражены законы природы, является язык математики, и требовала, во-первых, получения и использования в научном познании только точных количественных показателей (форма, величина, масса, положение в пространстве, характеристики движения), во-вторых, воображения и способности порождать теоретически обоснованные гипотезы и, в-третьих, обязательной экспериментальной проверки гипотез и сделанных на их основании выводов.
Решающую роль в переносе этих новых установок научного познания в медицину сыграли английский врач У. Гарвей и голландский врач


212 | История и философия медицины
В. Племпиус, наглядно показавшие, что движение крови в организме человека и физиология зрительного акта могут быть объяснены без привлечения представлений о целесообразно действующей душе, сведены к механическим причинам и разъяснены чисто пространственными, количественными понятиями.
Во многом опираясь на результаты исследований У. Гарвея и В. Плем- пиуса, великий французский философ, математик и естествоиспытатель Р. Декарт осуществил пересмотр философских оснований медицинской науки и заложил основы новой картины исследуемой реальности в медицине.
В картине мира живой природы Р. Декарта не было ничего, кроме механического перемещения частиц. Единственной причиной всякого движения той или иной частицы считалось только механическое воздействие на нее другой частицы. Душа и тело человека были лишены общих свойств, противопоставлены друг другу, а сфера прежнего влияния души ограничена только мышлением (сознанием) и волей. Все разнообразие многочисленных проявлений жизнедеятельности поставлено в зависимость исключительно от особенностей анатомического устройства человеческого тела. Само тело признано простым механическим устройством (механико-гидравлической машиной), не имеющим принципиальных отличий от машин, построенных самим человеком.
Период параллельного функционирования прежней и новой картезианской картин исследуемой реальности в медицине продолжался до начала 50-х гг. XVII столетия, когда были получены данные, вынудившие врачебное сообщество поставить под сомнение всю систему традиционных представлений. Решающую роль в этом сыграло открытие в 1847-1852 гг. лимфатической системы (Ж. Пеке, И. ван Хорн, О. Руд- бек, Т. Бартолин).
С этого времени методологические установки экспериментально-математического естествознания и картезианский взгляд на человеческий организм как механическое устройство, основные проявления жизнедеятельности которого определяются только устройством этого механизма, начали стремительно завоевывать в медицине всеобщее признание. Выражением этого признания стала тотальная ревизия всех без исключения сведений об устройстве и предназначении органов и частей человеческого тела, содержавшихся в канонических источниках. Эта ревизия осуществлялась на основе использования новой научной методологии, для чего было разработано и внедрено множество новых методических приемов проведения анатомо-физиологических исследований. Наиболее эффективными оказались такие методы, как микроскопирование, сравнительно-анатомические исследования, вивисекции с термометрией, опыты


213 | Заключение
с вакуумом и искусственной вентиляцией, инъецирование красящими веществами и инсуффляция сосудов, дренирование выводных протоков желез, использование индикаторов для выявления кислот и щелочей. В проведении исследований активно участвовали астрономы, физики и математики (К. Рен, Дж. Борелли, Р. Гук, Р Бойль, Ж. де Роберваль, А. Озу, В. Вивиани), также проявившие большую заинтересованность в познании структурной организации и механизмов функционирования человеческого тела как чисто механического устройства.
Результатом этой совместной деятельности стало множество подлинно революционных открытий в области изучения пищеварительных желез (Т. Вартон, Н. Стеной, Т. Бартолин, Р. де Грааф, И. Вепфер, И. Бруннер), дыхания (М. Мальпиги, Дж. Борелли, Р. Гук, Р. Лоуэр, Дж. Мэйо), мочеотделения (Л. Беллини, Дж. Борелли, М. Мальпиги), органов чувств: обоняния (К. Шнейдер), осязания (М. Мальпиги), вкуса (М. Мальпиги, Л. Беллини), слуха (Т. Уиллис, Ж. Мери, К. Перро, Ю. Дюверни); половых процессов (Р. де Грааф, А. Левенгук), эмбриогенеза (Я. Сваммердам, М. Мальпиги), строения центральной и периферической нервной системы (Т. Уиллис, Н. Стеной, М. Мальпиги, А. Левенгук, Р. Вьессан, Ю. Дюверни, П. Ширак).
Сложились и получили признание два медицинских учения — ятро- физики (Дж. Борелли, Л. Беллини) и корпускулярной ятрохимии (Ф. Сильвий, Т. Уиллис, Р. де Грааф, О. Тахений, Г. Ведель, М. Эттмюл- лер и др.), призванные объяснить как обнаруженные анатомо-физиологические феномены, так и причины и сущность болезней человека на основе картезианских принципов кинетической механики. Здоровье было объявлено состоянием беспрепятственного движения частиц, составлявших соки и плотные части тела, а любые нарушения движений — болезнью. Диагностика стала ориентированной на выявление этих нарушений, а лечение — на их устранение и восстановление нормального движения частиц, причем лечебные практики стали носить крайне агрессивный характер.
***
Успешное функционирование картины исследуемой реальности, основанной на кинетической механике Декарта, продолжалось до середины 90-х гг. XVII столетия, когда в медицине сложилась ситуация глубокого внутридисциплинарного кризиса, связанного с осознанием невозможности объяснить все процессы жизнедеятельности здорового и больного человеческого организма исключительно на основе представлений о «соударении» частиц, лишенных каких-либо специфических свойств.


214 | История и философия медицины
Возникшая кризисная ситуация определила начало следующей научной революции в медицине, продолжавшейся вплоть до конца XVIII столетия. Эта революция носила локально-дисциплинарный характер и состояла в формировании новой картины исследуемой реальности, предусматривавшей пересмотр ряда картезианских представлений о принципах устройства и механизмах функционирования организма человека, исходя из идеи о том, что человеческому организму, как и другим природным телам, присущи собственные источники движения — «внутренние деятельные силы».
Применительно к природным телам вообще эти представления были введены в европейскую науку Нового времени Г. Лейбницем и И. Ньютоном. Включение в картину исследуемой реальности в медицине динамических идей началось в 90-х гг. XVII — первой трети XVIII вв. и стало заслугой, главным образом, пяти выдающихся врачей и университетских профессоров — А. Питкерна (Лейден, Эдинбург), Ф. Гоффмана (Галле), Дж. Бальиви (Рим), Г. Шталя (Галле) и Г. Бургаве (Лейден), использовавших представления о “внутренних деятельных силах” в качестве средства объяснения тех феноменов жизнедеятельности, которые были либо необъяснимы, либо плохо объяснимы с позиций кинетической механики Декарта. Механизмы роста и развития человеческого организма начали объясняться действием «пластической (формообразующей) силы»; кровообращение — действием “силы сердца” и “силы бьющих жил”. Завоевали признание представления о «целебной силе природы», обеспечивающей самопроизвольное заживление ран и выздоровление при болезнях.
Человеческий организм перестал представляться мертвым механическим устройством, единственным отличием которого от машин, созданных самим человеком, являлась мыслящая душа. Началось постепенное формирование представлений об организме как об одушевленной механико-гидравлической машине, основными процессами жизнедеятельности которой управляли многочисленные богом данные жизненные силы.
Ключевым событием, определившим окончательный отказ от прежней картины исследуемой реальности, стали открытия А. Галлера, представившего прямые экспериментальные доказательства существования сил, присущих только живым организмам, — раздражимости и чувствительности. Под влиянием трудов А. Галлера в медицине сформировалась новая исследовательская программа, в рамках которой предметом изучения врачей и естествоиспытателей стали не только формы и движения, но, в первую очередь, силы и специфические свойства.


215 | Заключение
Одновременно с развертыванием исследований, направленных на изучение “деятельных сил” и специфических свойств органов и систем тела человека, возникли первые медицинские учения (Т. Борде, П. Бар- тез, X. Гуфеланд, Ф. Медикус, Дж. Броун, И. Блюменбах, А. Месмер), определявшие всю жизнедеятельность человеческого организма в здоровом и больном его состоянии как результат совокупного действия различных сил. Широкое распространение этих учений во второй половине XVIII века ознаменовало окончательное утверждение в медицине новой, не сводимой к механической, картины исследуемой реальности.
Признание большинством врачебного сообщества идей динамизма привело к кардинальному пересмотру представлений о болезни, возникновению качественно новых подходов к изучению, диагностике, лечению и профилактике заболеваний человека.
Под болезнью стали понимать не «внутреннее нарушение» в соках или плотных частях тела, а ответную реакцию «целебной силы», направленную на устранение этого нарушения и удаление «болезнетворной материи». Было признано, что при всем многообразии возможных ответных реакций “целебной силы” на появление “болезнетворной материи” их число не бесконечно, и они имеют “типовые разновидности”. Эти типовые разновидности представляют собой отдельные болезненные формы — отдельные заболевания, каждое из которых обладает строго индивидуальным, присущим только ему одному, набором “внешних болезненных явлений” (симптомов).
Поскольку симптомы заболеваний стали рассматриваться как результат действия силы, присущей всему организму, они были объявлены независимыми от конкретных органов и частей тела. Заболевания, таким образом, хотя и проявляли себя в человеческом теле, фактически оказались от него полностью оторванными, что в свою очередь дало основания для олицетворения отдельных нозологических форм болезней самостоятельными живыми существами.
Изменение представлений о болезни и возникновение не существовавшего прежде предмета врачебного изучения — отдельных заболеваний, олицетворенных самостоятельными природными сущностями, определило необходимость внесения кардинальных изменений в процесс диагностического поиска. Отныне врачебному исследованию подлежал уже не больной, а отдельные болезни. Первой и главной задачей врача у постели больного стало не диагностическое домысливание возможных “внутренних нарушений”, а беспристрастное выявление всех без исключения симптомов, объединение их в максимально “точный портрет болезни” и сопоставление его с уже имеющимися описаниями всех известных заболеваний с целью обнаружения возможных сходств


216 | История и философия медицины
(аналогий). Если аналогия возникала — ставился диагноз, если не возникала — рождалась новая нозологическая форма. Произошел стремительный рост количества выделенных отдельных заболеваний, число которых к концу XVIII века определялось тысячами.
Подходы к лечению стали основываться на представлениях о том, что лечит «целебная сила природы», а задача врача — помогать ей лишь в случаях крайней необходимости и с максимально возможной осторожностью.
Существенному пересмотру подверглись и представления о способах предупреждения болезней и охраны здоровья. В ходе естественнонаучного изучения причин эпидемий стали накапливаться данные о возможном существовании устойчивых связей между различными факторами окружающей среды и утратой здоровья не только отдельными людьми, но и возникновением случаев массовых заболеваний. Причем в числе факторов окружающей среды, оказывающих негативное влияние на здоровье, были описаны как природно-климатические явления, так и условия социального общежития людей. Было также показано, что устранение подобных факторов способно снижать заболеваемость и смертность.
Обнаруженные взаимосвязи позволили ряду исследователей прийти к заключению, что предупреждение болезней может осуществляться не только в индивидуальном порядке, но и в массах населения. В качестве основных средств предупреждения заболеваний, наряду с индивидуальными врачебными предписаниями отдельным лицам, были рекомендованы решительные меры государственной власти по устранению или ослаблению негативных влияний природной и социальной среды обитания людей. Первые попытки осуществить такие меры в виде внедрения концепции медицинской полиции были предприняты органами государственной власти Австрии, Пруссии, Франции, России уже во второй половине XVIII века.
***
На рубеже XVIII—XIX веков в медицине началась следующая локально-дисциплинарная научная революция, продолжавшаяся вплоть до середины 70-х гг. XIX столетия и состоявшая в очередной смене картины исследуемой реальности. Механизмом этой революции послужили две последовательные “парадигмальные прививки” из химии и биологии, определившие возникновение в медицине новых полей научных проблем.
Первое такое поле возникло под влиянием работ А. Лавуазье, в которых на основании экспериментов с биологическими объектами он попытался объяснить жизненные явления физико-химическими процес¬


217 | Заключение
сами, связанными с “медленным горением” потребляемых с пищей веществ под влиянием кислорода воздуха. Работы А. Лавуазье заложили основу комплексной исследовательской программы изучения жизнедеятельности, практическая реализация которой привела к множеству открытий. Уже к началу 30-х гг. XIX века было установлено, что “организованная субстанция” живых организмов и потребляемая ими пища состоит главным образом из трех групп органических веществ — белков, жиров и углеводов. Доказано, что именно они “медленно сгорают” под влиянием кислорода воздуха, что в процессе «сгорания» белки, жиры и углеводы превращаются в более простые вещества (мочевину, мочевую кислоту, воду, углекислый газ и др.), удаляющиеся из тела с мочой, калом, потом и выдыхаемым воздухом (А. Фуркруа, Дж. Дальтон, Л. Гей- Люссак, Й. Берцелиус, Г. Мульдер, Т. Е. Ловиц, М. Шеврель, Ф. Веллер, Ю. Либих).
В первой половине 40-х гг. XIX века, главным образом усилиями немецкого врача Р. Майера, удалось раскрыть подлинное физиологическое предназначение этих процессов, которое оказалось существенно более значимым, нежели только образование в организме “животной теплоты”. Было доказано, что в процессе распада сложных органических соединений под влиянием кислорода выделяется особая “сила”, получившая название энергии; что энергия служит “универсальным источником” для всех без исключения “внутренних и внешних работ организма”, а “животная теплота” представляет собой лишь одну из форм энергии.
Первоначальным источником энергии было признано солнечное излучение, под влиянием которого в зеленых растениях происходят процессы разложения углекислого газа на углерод и кислород с одновременным образованием углеводов, жиров и белковых тел растений. Эти вещества, попадая в качестве пищи в животный организм, а затем, “медленно сгорая”, выделяют ровно то количество энергии, которое было затрачено солнечными лучами при образовании их в растении. “Мы все дети солнца, — писал Г. Гельмгольц, — ибо живой организм — это система, в которой нет ничего, кроме преобразований различных видов энергии”. Сложился и получил признание детерминистский взгляд на жизнедеятельность, утверждавший единство организма человека и окружающей среды на уровне вещественно-энергетического, а не витального и макромеханического взаимодействия.
Второе поле новых научных проблем сложилось в результате радикального изменения представлений о клетке. В 20-х — 30-х гг. XIX века было неопровержимо доказано, что клетки ошибочно считались пустотами в непрерывной массе живого вещества; что они представляют собой “живые индивидуумы”, обладающие собственной оболочкой, ядром


218 | История и философия медицины
и протоплазмой, заполняющей внутриклеточное пространство (Я. Пур- кинье, Р. Броун, Ф. Дюжарден, Г. фон Моль). Развернувшиеся вслед за этим всестороннее изучение клеток и их производных позволило обнаружить клеточное строение всех без исключения органов и частей человеческого тела, а также установить, что непрерывный последовательный рост и развитие живых многоклеточных организмов зависит не от действия “пластической силы”, а является следствием постоянного деления клеток (И. Шлейден, Т. Шванн, Р. Ремак, Р. Вирхов и др.).
Параллельно возникновению и утверждению в массовом врачебном сознании новых представлений об основах жизнедеятельности и функционировании отдельных систем органов, в медицине развернулись процессы пересмотра представлений о смерти и болезни, сложились и получили признание принципиально новые подходы к диагностике и лечению заболеваний человека.
Начало пересмотра представлений о смерти и болезни относится к 1800—1801 гг. и связано с выходом в свет двух монографий выдающегося французского врача и естествоиспытателя М. Биша. М. Биша, в частности, доказал, что смерть — не одномоментный акт отделения души от тела, прекращающий жизнь и уничтожающий болезнь, а растянутый во времени процесс разрушения тела, причем столь же естественный, как и жизнь.
Работы М. Биша устранили большинство существовавших возражений против использования трупного материала для изучения болезней, что в свою очередь привело к стремительному накоплению множества патоморфологических данных и широкому внедрению метода клиникоанатомических сопоставлений для формирования окончательных суждений об отдельных заболеваниях.
Уже первые результаты, полученные в 10-х — 40-х гг. XIX века на основании использования метода клинико-анатомических сопоставлений, вынудили врачебное сообщество признать, что большинство выделенных и описанных в рамках прежней картины реальности нозологических форм болезней представляет собой лишь случайный набор симптомов. Одни нозологические формы были признаны попросту несуществующими, другие “распались” на несколько самостоятельных заболеваний, третьи, наоборот, объединены (Ж. Корвизар, Р. Лаэннек, Ф. Бруссе, Ж. Буйо, Г. Дюпюитрен, Ж. Крювелье и др.).
Одновременно, по мере пересмотра представлений об отдельных заболеваниях, стали накапливаться данные, свидетельствующие о том, что болезнь — это «не бесчинствующее в теле бытие», а одна из форм жизни самого организма, состоящая в развитии последовательных взаимосвязанных структурно-функциональных изменений клеток, тканей, органов


219 | Заключение
(Р. Вирхов). Было также установлено, что ни при болезни, ни при излечении не возникает «сила, до того не существовавшая...»; «что вещество, которое является носителем жизни, есть и носитель болезни»; что законы физики и химии не отменяются болезнью, а «лишь проявляются иным образом, чем это происходит в жизни здоровой».
Поскольку отныне объектом диагностического исследования становились не абстрактные живые существа, а собственно больной, его организм, возникла потребность в приемах и методах, позволявших выявлять происходившие в организме структурно-функциональные изменения. Были разработаны и внедрены методы физической (перкуссия, аускультация), инструментальной (маточное и уретро-пузырное зеркала, ларингоскоп, офтальмоскоп), лабораторной (общий и химический анализ крови, мочи, микроскопическое исследование мокроты) и функциональной (желудочное зондирование, термометрия, измерение давления, определение скоростных показателей дыхания) диагностики. В области лечения сложилось ясное осознание необходимости отказа от «лекарственных сокровищ» древности. Благодаря совместным усилиям химиков и врачей развернулась масштабная реформа лечебного дела, определившая появление в арсенале врачей первых лекарственных препаратов, представлявших собой чистые химические вещества с известными фармакологическими свойствами, научно обоснованными дозировками и показаниями к применению.
Основной причиной возникновения болезней было признано воздействие на клетки и ткани организма неблагоприятных факторов окружающей среды. Всестороннее экспериментальное изучение этих факторов, а также конкретных механизмов их влияния на организм человека привело к убеждению, что все многообразие существующих как природно-климатических, так и социальных факторов среды обитания, негативно влияющих на здоровье, в конечном счете, сводится к воздействию на человеческий организм определенных физических и химических агентов. Возникли сразу две новые медицинские дисциплины — экспериментальная гигиена и эпидемиология, ориентированные на изучение не тела человека, а факторов среды обитания, что в свою очередь ознаменовало окончательное утверждение в медицине нового предмета изучения и одновременно довершило формирование новой картины исследуемой реальности в медицине периода научной революции конца 18—70-х гг. XIX века.
За организмом человека закрепилось представление как о паровой машине, функционирование которой (как в норме, так и патологии) обеспечивается исключительно физико-химическими процессами взаимодействия с окружающей средой, протекающими в полном соответствии с всеобщими законами физики и химии. Нормальная жизнедеятель¬


220 | История и философия медицины
ность обеспечивается энергией, образующейся в результате разрушения в теле сложных органических веществ (белков, жиров, углеводов) под влиянием окислительной способности вдыхаемого кислорода. Патологическая жизнедеятельность возникает в случаях появления в окружающей среде разрушительных для машины физико-химических влияний и состоит в развитии цепи последовательных структурно-функциональных изменений клеток, тканей, органов.
Эта картина исследуемой реальности, сложившаяся в ходе научной революции в медицине конца XVIII в. — 70-х гг. XIX в., включала в себя далеко не все открытия, сделанные в период ее функционирования. Целый ряд важнейших наблюдений, экспериментально доказанных фактов и теорий по разным причинам не получили признания и не оказали сколько-нибудь существенного влияния на формировавшуюся новую систему взглядов о жизнедеятельности организма человека в здоровом и больном состоянии.
Так, например, оказались попросту забыты работы немецкого физиолога А. Бертольда, получившего прямые экспериментальные доказательства регулирующего влияния половых желез на обмен веществ и формирование внешних признаков (1849). После “вшивания” кастрированному петуху в брюшную полость семенников другого петуха он наблюдал, что у первого исчезли практически все последствия кастрации (восстановился голос, половой инстинкт и т.д.). Об исследованиях А. Бертольда вспомнят лишь на рубеже XIX—XX вв., после того, как будет создано учение о железах внутренней секреции.
Аналогичная участь постигла и работы Г. Менделя, в которых на основании экспериментов по скрещиванию разных сортов гороха, различающихся по единичным, строго определенным признакам, с последующим точным количественным учетом и статистической обработкой результатов, он в 1865 г. сформулировал ряд основополагающих закономерностей наследственности. Установленные и экспериментально доказанные Г. Менделем законы наследственности получат признание лишь в начале XX века, после того, как будут заново открыты X. де Фризом, К. Корренсом и Э. Чермаком в 1900 году.
В числе “незамеченных” фактов следует назвать результаты экспериментов Ю. Либиха, Ж. Персо, Ж. Бусенго, К. Бернара, свидетельствовавших о принципиальной способности организмов животных и человека не только разрушать, но и самостоятельно синтезировать органические вещества; Г. Гельмгольца, Л. Германна, Э. Клебса, Г. В. Струве, наглядно демонстрировавших, что физико-химические процессы обмена веществ и энергии, обеспечивающие жизнедеятельность организма, протекают не в крови, а в клетках.


221 | Заключение
В период научной революции в медицине конца XVIII в. — 70-х гг. XIX в. не получила признания и так называемая биологическая теория брожения и гниения, обосновывавшая первопричину возникновения этих процессов жизнедеятельностью микроскопических живых существ.
Для медицины проблемы брожения и гниения традиционно являлись одними из наиболее актуальных. Достаточно сказать, что с развитием именно этих процессов связывалось как все многообразие раневых осложнений, так и большинство эпидемических болезней, считавшихся и прямо называвшихся врачами болезнями гниения.
Ко времени научной революции в медицине конца XVIII в. — 70-х гг. XIX в. в естествознании вообще и в медицине в частности господствовала так называемая физико-химическая теория гниения и брожения. Согласно этой теории, созданной еще в 1697 году знаменитым немецким врачом и химиком Г. Шталем, гниение и брожение представляли собой разновидности «процесса умирания» и состояли в развитии цепи химических превращений, направленных на разложение веществ. Роль механизма, запускавшего эти химические превращения, Г. Шталь отводил «ферментам» — телам, находящимся в состоянии разложения и благодаря этому обладающим способностью передавать присущее им «внутреннее активное движение» молекулам сбраживаемого или гниющего субстрата и т. о. индуцировать процессы расщепления различных веществ и даже организмов.
В отличие от многих теорий, созданных в XVII веке, физико-химическая теория брожения и гниения с успехом прошла испытания революцией в химии конца XVIII — начала XIX веков. Более того, она получила дополнительный импульс развития и таких могущественных сторонников, как основоположники физиологической и органической химии — Ю. Либих, Й. Берцелиус, Ф. Веллер, считавших гниение и брожение не просто похожими процессами, а последовательными этапами единого процесса распада органических веществ под воздействием кислорода1.
Первая попытка дать иные теоретические объяснения природы процессов брожения и гниения была предпринята в 30-х гг. XIX века. Французский ботаник Ш. Каньяр де Латур и немецкие естествоиспытатели Ф. Кютцинг и Т. Шванн, обнаружившие микроорганизмы в «осадке брожения» и установившие факт их размножения в ходе брожения, высказали предположение, что именно эти живые существа могут служить «ферментом» брожения. Однако эти работы были сразу же квалифици¬
1 Распад органических веществ (преимущественно азотсодержащих) в результате непосредственного воздействия на них кислорода воздуха назывался гниением. Процессы распада органических веществ под влиянием других гниющих веществ — брожением.


222 | История и философия медицины
рованы как «научно-поэтический бред», противоречивший очевидным фактам1. Таких фактов было, по меньшей мере, три.
Факт первый. В разлагающемся веществе действительно появляется «всякая нечисть» — грибки, инфузории, а во время брожения (пива, вина и др.) действительно образуется грязный осадок, в котором обнаруживаются микроорганизмы. Но ведь совершенно «очевидно», что все это происходит уже после начала брожения или гниения, а потому никак не может считаться его причиной. На этом же бесспорном наблюдении основывалась и теория самозарождения микроорганизмов в разлагающихся веществах.
Факт второй. Дрожжи вызывают брожение сахара, но они могут быть полностью заменены «любым безусловно мертвым» азотистым веществом — казеином, кусочком мяса и др. А если так, значит, дрожжи вызывают брожение не за счет своего роста и размножения, а в результате гибели и распада, как любое другое разлагающееся азотсодержащее вещество.
Факт третий. Щепотка дрожжей, брошенная в чан с тестом, заставляет всю эту массу пучиться, подниматься, киснуть, выделять газы. По сравнению с достигаемым результатом вызвавшая его причина столь ничтожна, что не оставляет никаких сомнений в том, что тесто (сусло, брага) бродит «само собой», а дрожжи играют роль лишь «первотолчка», запустившего цепную химическую реакцию распада.
Эти «факты», согласовывавшие физико-химическую теорию брожения и гниения с повседневными наблюдениями, приводились во всех учебниках химии. Выступать против физико-химической теории — значило выступать против очевидности. Тем не менее, в середине 50-х гг. XIX столетия французский естествоиспытатель Л. Пастер предпринял еще одну попытку выяснить, в какой мере его собственные экспериментальные данные смогут подтвердить или опровергнуть физико-химическую теорию брожения и гниения2.
Уже первые полученные Л. Пастером результаты стали подлинной научной сенсацией. Во-первых, им было доказано, что кислород воздуха не является обязательным условием возникновения брожения и гниения. Для обоснования этого положения исключительное значение имело открытие Л. Пастером маслянокислого брожения. Этот вид брожения вызывался строго анаэробными бактериями, которые не только не нуждались в кислороде воздуха, но последний действовал на них как яд.
1 Кацнелъсон 3.С. Теодор Шванн — творец клеточной теории/В кн.: Шванн Т. Микроскопические исследования о соответствии в структуре и росте животных и растений. М.; Л., 1939.
2 Имшенецкий А.А. Луи Пастер. Жизнь и творчество. М., 1961.


223 | Заключение
Во-вторых, Л. Пастер доказал, что для брожения совершенно необязательно присутствие в среде распадающихся белковых веществ. Сбраживание сахара с образованием спирта или молочной кислоты может происходить в среде, совершенно не содержащей белка, а имеющей в качестве единственного источника азота неорганическое соединение, например, сернокислый аммоний. В-третьих, Л. Пастер обнаружил, что каждый вид брожения (молочнокислое, уксуснокислое, маслянокислое) вызывается строго определенным микроорганизмом («ферментом») и что, например, «бактерия маслянокислого брожения» никогда не вызовет брожения молочнокислого или уксуснокислого. В-четвертых, Л. Пастер полностью подтвердил данные Т. Шванна о том, что в ходе брожения вес микроорганизмов постоянно увеличивается. Одновременно серией остроумнейших экспериментов он полностью опроверг существовавшее представление о том, что микроорганизмы способны само- зарождаться в сбраживаемом или гниющем веществе.
Обобщив материалы выполненных им в 1856—1864 гг. экспериментальных исследований, Л. Пастер создал собственную теорию брожения и гниения, получившую название «зародышевой», или биологической. Суть этой теории сводилась к следующим основным положениям. Первое: брожение и гниение относятся к явлениям жизни, а не смерти. Они связаны с жизнью микробов, с их ростом и размножением, а не с гибелью и разложением, как это считалось ранее. Второе: причиной брожения и гниения являются не кислород и не распадающиеся органические вещества, а микроорганизмы, использующие сбраживаемое или гниющее вещество в качестве источника питания. Третье: легкость и быстрота появления микробов в различных средах определяются их широчайшим распространением в природе и постоянном наличии в окружающем воздухе. Воздух населенных мест особенно богат микробами. Четвертое: все однородные случаи разложения органических веществ, включая гниение трупов, гангрены, распад тканей при заразных болезнях и др., невозможны в отсутствии микробов. Если любой биооргани- ческий объект (раствор) тем или иным способом (нагреванием, фильтрацией воздуха, помещением в стерильный герметично закрытый сосуд и т.д.) изолировать от попадания в него микробов, гниение или брожение не наступает в течение сколь угодно длительного времени.
Однако вопреки существующему в отечественной историко-медицинской литературе мнению биологическая теория брожения и гниения Л. Пастера ни в 60-х гг., ни в первой половине 70-х гг. XIX века не получила широкого признания. Более того, большинство крупнейших ученых того времени подвергли ее достаточно жесткой критике. Химики Ю. Либих, М. Бертло, М. Траубе, физиолог К. Бернар прямо обвини¬


224 | История и философия медицины
ли Л. Пастера в том, что он подменил изучение процессов гниения и брожения поиском «грибков» и «инфузорий»1. «Исследования Пастера, — писал, в частности, Ю. Либих, — приводят к тому, что главное, то есть явление, общее всем этим процессам, упускают из виду, просматривают; исследование дробится на возню с чистейшими деталями; дошли до того, что в каждом из этих бесчисленных процессов отыскивают отдельную причину... Когда мы спрашиваем у исследователей, вооруженных микроскопом, что же такое собственно фермент молочнокислого, масляного и других брожений, то получаем в ответ название грибка!»2.
Биологи подвергли резкой критике положения Л. Пастера о невозможности самозарождения. Знаменитый французский биолог Ф. Пуше откровенно издевался над результатами экспериментальных исследований Л. Пастера, ядовито замечая, что если бы Л. Пастер был прав, то «воздух должен был бы иметь плотность железа»3. Представители физико-химической школы в физиологии и медицине — Э. Брюкке, Э. Дюбуа-Реймон, К. Людвиг, Г. Гельмгольц увидели в работах Л. Пастера, сводившего брожение и гниение к жизнедеятельности микроорганизмов, угрозу возврата к витализму и возрождение идеи «жизненной силы». Крайне негативно отнесся к теории Л. Пастера и Р. Вирхов4.
Вместе с биологической теорией брожения и гниения оказались отвергнуты и идеи ряда европейских врачей и естествоиспытателей (Басси, 1837; И. Шенлейн, 1839; Я. Генле, 1840, Дж. Сноу, 1849; Ф. Поллендер и Ф. Брауэлль, 1849-1850; К. Давен, 1863; Т. Бильрот, 1868 и др.), полагавших, что микроорганизмы могут служить причиной «заразных» болезней5. Причем упомянутые авторы не просто постулировали такую возможность, но и приводили конкретные факты обнаружения в крови и выделениях больных микроорганизмов. Однако их оппоненты совершенно справедливо указывали на отсутствие прямых доказательств этиологической роли микроба: одни и те же микроорганизмы могли встречаться при совершенно разных заболеваниях, а при одной и той же болезни микробы «то обнаруживались, то не обнаруживались». Как следствие, большинством врачебного сословия микроорганизмы считались не причиной болезни, а только сопутствующим ей явлением.
1 ШаминА.Н. История биологической химии. Формирование биохимии. М., 1993.
2 Энгельгардт М.А. Луи Пастер. Его жизнь и научная деятельность. СПб., 1891.
3 Завадовский М.М. Пастер. М., 1934.
4 Бардах Я.Ю. Пастер и Листер //Терапевтическое обозрение. 1912. № 5. С. 141-146.
5 Скороходов Л.Я. Материалы по истории медицинской микробиологии в дореволюционной России. М., 1948. С. 16-26.


225 Заключение
Ведущими врачами и физиологами начала второй половины XIX века была практически полностью проигнорирована и эволюционная теория Ч. Дарвина, объявленная ими «недоказанной и беспочвенной гипотезой». Врачебное сообщество оказалось попросту не готово к тому, чтобы воспринять совершенно новые революционные идеи Ч. Дарвина. Во- первых, Ч. Дарвин предложил качественно новую схему причинно- следственных отношений между организмом и внешней средой. До него полагали, что среда во взаимоотношениях с организмом играет роль стимула, который вызывает «в телесной организации» ответную реакцию, полностью соответствующую ее изначально заданному устройству. В учении Ч. Дарвина среда впервые выступила в роли силы, способной не только вызывать те или иные проявления жизнедеятельности, но и видоизменять их. Прежняя спонтанность воздействий на организм отдельных стимулов окружающей среды уступала место непрерывному воздействию внешних условий, неумолимо уничтожающих все, что не способно к ним приспособиться. Макромеханический и вещественноэнергетический детерминизм, характерный для периода классического естествознания, дополнялся идеей о существовании механизмов биологического приспособления в обеспечении жизнедеятельности.
Во-вторых, Ч. Дарвин предложил принципиально новый подход к анализу жизнедеятельности как организма в целом, так и каждой из составляющих его систем органов. Подход, главной составляющей которого было обязательное рассмотрение всех «телесных процессов и функций» с точки зрения того, что они являются продуктом и одновременно орудием приспособления к внешним условиям жизни. Этот подход создавал возможность рассматривать наблюдаемые реакции организма не только как ответ на действующие в данный момент причины, но и как реакцию, установленную на возможно более успешное поведение в предстоящих обстоятельствах. Эта «преднастройка на будущее» выступала не в качестве постулировавшегося виталистами имманентного свойства живой материи, а как эффект естественного отбора.
В-третьих, Ч. Дарвин предпринял попытку дать рациональный ответ на вопрос о причинах целесообразности, наблюдаемой в живой природе. Этот вопрос не давал покоя многим поколениям исследователей «живой натуры». Врачи греко-арабской медицинской традиции объясняли целесообразность величайшей мудростью Создателя. Естествоиспытатели XVII века искали на него ответ, главным образом, в действиях целесообразно действовавшей души. В XVIII веке целесообразность живой природы объяснялась направляющим действием жизненной силы. Исследователи XIX столетия, отказавшиеся от идей витализма, отказались и от попыток ответа на вопрос о наблюдаемой в живой природе


226 | История и философия медицины
целесообразности. «Телеология — это такая дама, — писал один из крупнейших физиологов XIX века, лидер физико-химической школы в физиологии Э. Брюкке, — без которой не может обойтись ни один биолог, однако с которой никто не решится появиться публично»1. Выражаясь словами М.Г. Ярошевского, Ч. Дарвин реабилитировал органическую целесообразность, показав, что наблюдаемая в живой природе целесообразность представляет собой результат естественного отбора полезных для организма ненаправленных изменений.
Эти и другие важнейшие идеи и открытия получат заслуженное признание лишь в последней четверти XIX — начале XX вв., что в свою очередь приведет к развертыванию в медицине следующей научной революции, носившей глобально-дисциплинарный характер и предусматривавшей смену типа научной рациональности.
Только в ходе этой революции будет постепенно осознано, что человеческий организм не является механическим устройством (простой системой), в которой свойства целого определяются сложением свойств составляющих его единиц, а окружающая среда не может рассматриваться как совокупность физико-химических стимулов, вызывающих в “телесной организации” ответную реакцию, полностью соответствующую ее изначально заданному устройству. Сложится и получит всеобщее признание взгляд на организм человека как сложную саморегулирующуюся биологическую систему, обладающую относительно высокой устойчивостью к внешним возмущениям благодаря наличию множества защитно-приспособительных механизмов сохранения своей специфичности в изменяющихся условиях окружающей среды, которая в свою очередь также станет рассматриваться как сложная саморегулирующаяся система.
1
Ярошевский М.Г., Чеснокова С.Л. Уолтер Кеннон. М.,1976. С. 177.


Литература
Амеке В. Возникновение гомеопатии и борьба против ее распространения. СПб., 1889.
Архангельский Г.В. История неврологии от истоков до XX века. М., 1965.
БалалыкинДЛ, Щеглов А.П., Шок Н.П. Гален: врач и философ. М., 2014.
Бардах Я.Ю. Пастер и Листер//Терапевтическое обозрение. 1912. № 5.
С. 	141-146.
БеккерельА. Элементарное начертание частной и общественной гигиены (науки о сохранении человеческого здоровья)/Пер. с фр. СПб., 1852.
Белый Ю.А. Иоганн Кеплер (1571-1630). М., 1971.
Бернар К. Об отношениях функциональных и питательных явлений/ Пер. подред. И. Тарханова. СПб., 1875.
Биша М. Физиологические наблюдения о жизни и смерти/Пер. с фр. СПб., 1865.
БляхерЛ.Я., Быховский Б.Е., Микулинский С.Р. История биологии с древнейших времен до начала XX века. М.,1972.
Бродель Ф. Структуры повседневности: возможное и невозможное/Пер. сфр. М., 1986.
Варвинский И.В. О влиянии патологической анатомии на развитие патологии вообще и клинической в особенности // Московский врачебный журнал. 1849. 4.1. С. 55-109.
Вебер Ю. От грязи к порядку // Интеллектуальный форум. 2000. № 1 (http://russ.ru/ist_sovr/20000518_veber.html)
Вирхов Р. Жизнь и болезнь. М., 1906.
Вовси М.С. Функциональная диагностика. БМЭ. 1-е изд. Т. 34. Стб. 89,90.
Гайденко П.П. История новоевропейской философии в ее связи с наукой. Изд. 2-е. М., 2009.
ГайсиновичА. Преформация// БМЭ. 1-е изд. Т. 21. М.,1932. Стб. 132-138.
Гален К. О назначении частей человеческого тела. М., 1971.
Гален К. Сочинения. Т. 1 / Общ. ред., сост., вступ. ст. и коммент. Д.А. Бала- лыкина; пер. с древнегреч. А.П. Щеглова; науч. ред. А.П. Щеглова, Н.П. Шок. М., 2014.
Галилей Г. Пробирных дел мастер/Пер. Ю. А. Данилова. М., 1987.
Гарвей В. Анатомическое исследование о движении сердца и крови у животных. М., 1948.
Гардиа Ж. История медицины от Гиппократа до Бруссэ /Пер. с фр. Казань, 1892.
Гегель Г.В.Ф. Наука логики. М., 1972. Т. 3.


228 | История и философия медицины
Гезер Г. Основы истории медицины. Казань, 1890.
Гейзенберг В. Физика и философия. Часть и целое. М., 1990.
Герц Г. Принципы механики, изложенные в новой связи. М, 1959.
Гиппократ. Избранные книги / Пер. с греч. В.И. Руднева; ред., вступ. ст. и примем. В.П. Карпова. М., 1936.
Гоппе-Зейлер Ф. Руководство к физиолого- и патолого-химическому анализу /Пер. с нем. СПб., 1876.
Горбов А. И. Воздух/Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза
и И. А. Ефрона. Т. Via. Кн.12. 1892. Стб. 312-317.
Григорьева Т.А. Японская художественная традиция. М., 1979.
Гуфеланд Х.В. Enchiridion Medicum, или руководство к практической медицине / Пер. с нем. М., 1840.
Гуфеланд Х.В. Искусство продлить человеческую жизнь (Макробиоти- ка) / Пер. с лат. СПб., 1853.
Декарт Р. Избранные произведения. М., 1950.
Декарт Р. Описание человеческого тела. Об образовании животного // Сочинения в двух томах. Т. 1. М., 1989. С. 423-461.
Декарт Р. Рассуждение о методе / В кн.: Сочинения в двух томах. Т. 1. М., 1989. С. 250-297.
Дмитриев И.С. Научная революция в химии XVIII века: концептуальная структура и смысл // Вопросы истории естествознания и техники. 1994. № 3. С. 24-53.
Дорфман Я.Г. Лавуазье. М., 1962.
Дюбуа-Реймон Э. О границах познания природы: Семь мировых загадок/ Пер. с нем. М., 2010.
Заблудовский П.Е. Медицина и врачи в эпоху Великой французской ре- волюции//Советское здравоохранение. 1989. № 7. С. 56-59.
Завадовский М.М. Пастер. М., 1934.
Ибн СинаАбуАли. Канон врачебной науки. Книги I-V. Ташкент, 1979-1981.
Идеалы и нормы научного исследования. Минск, 1981.
Имшенецкий А.А. Луи Пастер. Жизнь и творчество. М., 1961.
Иоганнсен В. О наследовании в популяциях и чистых линиях. М.; Л., 1935.
История биологии с начала XX века до наших дней. М., 1975.
Карантин//Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. Т. XIV (27). СПб., 1895. С. 450-455.
Карасик В.М. Прошлое и настоящее фармакологии и лекарственной терапии. Л., 1965.
КарликЛ.Н. Клод Бернар. М., 1964.
Карпов В.П. Шталь и Лейбниц// Вопросы философии и психологии. 1912. №4. С. 320-321.


229 | Литература
Картер Б. Совпадение больших чисел и антропологический принцип в космологии // Космология: теория и наблюдения. М, 1978.
Кацнельсон 3.С. Теодор Шванн — творец клеточной теории / В кн.: Шванн Т. Микроскопические исследования о соответствии в структуре и росте животных и растений. М.; Л., 1939. С. 15-70.
КойреА. Очерки истории философской мысли М., 1985.
Ковнер С. История древней медицины. Выпуск 3. Медицина от смерти Гиппократа до Галена включительно. Киев, 1888.
Колосов Г.А. Столетие аускультации / Отд. оттиск. М., 1926.
Кузнецов В.И. Диалектика развития химии. М., 1973.
Кузнецов В.И., Идлис Т.М., Гутина В.И. Естествознание. М., 1996.
Кун Т. Структура научных революций. М., 1975.
Купце К Основания практической медицины / Пер. с нем. СПб., 1875.
Лавуазье А. Предварительное рассуждение из «Начального учебника химии» //Успехи химии. Вып. 5. М., 1943. № 12.
Лахтин М. История развития госпитального ухода / В кн.: Этюды по истории медицины. М., 1902. С. 85—121.
Лахтин М. История развития госпитального ухода / В кн.: Этюды по истории медицины. М., 1902. С. 86-124.
Лебединский А.В. Роль Гальвани и Вольта в истории физиологии / В кн.: А Гальвани и А Вольта «Избранные работы о животном электричестве». М., 1937.
Лейбниц Г. Сочинения в четырех томах. Т. 1. М., 1984.
Ленин В.И. Материализм и эмпириокритицизм // Поли. собр. соч. Т. 18.
Лурия Р.А. Внутренние болезни. БМЭ. 1-е изд. Т. 5. Стб. 191—202.
Лъоцци М. История физики. М., 1970.
Майер Р. Закон сохранения и превращения энергии. Четыре исследования 1841-1845 / Под ред. А. А. Максимова. М.; Л., 1933.
Майоров Г.Г. Лейбниц как философ науки // Лейбниц Г. Сочинения в четырех томах. Т. 3. М., 1984. С. 3-40.
МалисЮ.Г. Рудольф Вирхов. Его жизнь, научная и общественная деятельность. СПб, 1899.
Материалисты Древней Греции. М., 1955.
Медицина. БМЭ. 3-е изд. Т. 17. С. 94-142.
МеньеЛ. История медицины / Пер. с фр. М., 1926.
Меркулов В.Л. Альбрехт Галлер. М., 1981.
Мецгер И. Начальные основания всеобщих частей врачебной науки / Пер. с нем. Д. Велланского. СПб., 1799.
Михель Д. Власть, управление, население: возможная археология социальной политики Мишеля Фуко // Журнал исследований социальной политики. 2003. Т. 1 (1). С. 91-106.
Научные революции в динамике культуры. Минск, 1987.


230 | История и философия медицины
НимейерФ. Частная патология и терапия / Пер. с нем. Т. 1-2. Киев, 1872-1873.
Павлов И.П. Поли. собр. соч. 2-е изд. М.; Л., 1951.
Пекен М. Физиология; или наука о естестве человеческом. СПб., 1787.
Петтенкофер М. Канализация и вывоз нечистот / Пер. с нем. СПб., 1877.
Петтенкофер М. О важности общественного здоровья для города/Пер. с нем. СПб., 1873.
Петтенкофер М. Общедоступные чтения: Отношение воздуха к одежде человека; Вентиляция жилых помещений; Почвенный воздух/Пер. с нем. СПб., 1873.
Пысис Г. Наука сохранять свое здоровье, или Руководство к Гигиене/ Пер. с лат. М., 1806.
Письма М.Я. Мудрова к М. Н. Муравьеву // Чтения в Обществе истории и древностей российских. 1861. Кн. III. С. 26-57.
Пленк И.Я. Естественная наука о действиях человеческого тела/ Пер. с латинского Ф. Ершова. М.,1789.
Потэн К. Клинические лекции / Пер. с фр. СПб., 1897.
Рокитанский К. Руководство к общей патологической анатомии. М., 1849.
Самуэлъ С. Руководство к общей патологии в смысле патологической физиологии/Пер. с нем. СПб., 1879.
Скороходов Л.Я. Материалы по истории медицинской микробиологии в дореволюционной России. М., 1948.
Соловьев Ю.И. Эволюция основных теоретических проблем химии. М., 1971.
Сокольский Г И. Введение в специальную Патологию, содержащее в себе общие выводы из этой науки/В кн.: Носография и терапия Ю. Л. Шенлейна, составленная из лекций, преподанных им в Вюрцбурге, Цюрихе и Берлине/ Пер. с нем. М., 1841.
Степин В.С. Становление научной теории. Минск, 1976.
Степин В.С. Теоретические знание. М., 2003.
Степин В.С., Кузнецова Л.Ф. Научная картина мира в культуре техногенной цивилизации. М., 1994.
Степин В.С. Цивилизация и культура. СПб., 2011.
Степин В.С. Научное познание в социокультурном контексте. Минск, 2012.
Степин В.С. История и философия науки. М., 2012.
Степин В.С., СточикА.М., Затравкин С.Н. К истории становления неклассического естествознания: революция в медицине конца XIX столетия // Вопросы философии. 2015. № 5.


231 | Литература
Столяренко П.Ю. История обезболивания в стоматологии. Самара, 2001.
СточикА.М., ЗатравкинС.Н. Медицинский факультет Московского университета в XVIII веке. М., 2000.
СточикА.М., ЗатравкинС.Н. Патологическая анатомия и ее становление в Московском университете. М.,2009.
СточикА.М., Затравкин С.Н. Формирование естественнонаучных основ медицины в процессе научных революций ХУП-Х1Х веков. М., 2011.
СточикА.М., Затравкин С.Н. Реформирование практической медицины в процессе научных революций XVII—ХЕХ веков. М., 2012.
СточикА.М., ЗатравкинС.Н. Картины реальности в медицине XVII- XIX веков // Вопросы философии. 2013. № 7. С. 80-94.
СточикА.М., ЗатравкинС.Н., СточикА.А. Возникновение профилактической медицины в период научных революций Х\Л1-Х1Х веков. М., 2013.
СточикА.М., ЗатравкинС.Н., СточикА.А. Клиническое преподавание во Франции в первой половине XIX века // Клиническая медицина. 1999. № 8. С. 62-66.
ТраубеЛ. Полное собрание клинических лекций в 2 книгах / Пер. с нем. СПб., 1874.
Фейнман Р. Характер физических законов. М., 1968.
Фейнман Р., Лейтон Р., Сэндс М. Фейнмановские лекции по физике. Т. 1-2. М., 1976.
Ферстер А. Руководство патологической анатомии / Пер. с нем. СПб., 1860.
Философские проблемы астрономии XX века. М., 1976.
Франк Й. Всеобщая практическая медицина / Пер. с лат. Кн. I. Ч. 1. М., 1825.
Фуко М. Слова и вещи. М.,1977.
Фуко М. Власть и тело / Интеллектуалы и власть: избранные политические статьи, выступления и интервью. М., 2002.
Фуко М. Рождение клиники / Пер. с фр. М., 1998.
Хакен Г. Синергетика. Иерархия неустойчивости в самоорганизующихся системах и устройствах. М., 1985.
ШаминА.Н. История биологической химии. Истоки науки. М., 1990.
ШаминА.Н. История биологической химии. Формирование биохимии. М., 1993.
Шафрановский И.И. Николай Стеной (Нильс Стенсен) кристаллограф, геолог, палеонтолог, анатом. М., 1972.
Шванн Т. Микроскопические исследования о соответствии в структуре и росте животных и растений. М.; Л., 1939.
ШертокЛ., де Соссюр Р. Рождение психоанализа. От Месмера до Фрейда /Пер. с фр. М.,1991.
Шмальгаузен И.И. Кибернетические вопросы биологии. Новосибирск. 1968.


232 I История и философия медицины
Шойфет М.С. Сто великих врачей. М., 2005.
Энгельгардт М.А. Луи Пастер. Его жизнь и научная деятельность. СПб., 1891.
Эрнест Дж. Жизнь и творения Зигмунда Фрейда. М., 1997.
Ярошевский М.Г., Чеснокова С.А. Уолтер Кеннон. М.,1976.
Ackerknecht E. H. Die Pariser Spitaler vom 1800 als Ausgangspunkt einer reneu Medizin. Ciba-Symposium. 1959. Bd. 7. H. 3. S. 98-105.
Bartholin Thomas Vasa lymphatica nuper Hafniae in animalibus inventa et hepa- tis exsequiae. Copenhagen, 1653.
Bernard Cl. De la physiologie generale. Paris, 1872.
BichatX. Anatomie générale: appliquée à la physiologie et à la médecine. T.I. Paris, 1801.
Biographisches Lexikon der hervorragenden Arzte aller Zeiten und Volker. Bd.l- 5. Berlin, Wien. 1929-1935.
Boerhaaveis Orations. Leiden, 1983.
Boudin J. Traité de géographie et de statistique médicales et des maladies endémiques. Paris, 1857.
Büttner J. The programme devised in 1791 by Fourcroy for the establishment of clinical laboratories//Tractrix. 1991. № 4. P. 39—48.
Carroll P.E. Medical Police and the History of Public Health // Medical History. 2002. № 46. P. 461-494.
Castiglioni A. History of medicine. N. Y., 1941.
Chikly B. Who discovered the lymphatic system? // Limfology. 1997. Vol.30. P. 186-193.
Debus A. Andreas Libavius and the Transformation of Alchemy: Separating Chemical Cultures with Polemical Fire // Journal of the History of Medicine and Allied Sciences. 2008. 63(2). P. 258—260.
Dobson J.y Tompsett D.H. Museum specimens of the main superficial and deep lymphatics of the leg in man // Ann. R. Coll. Surg. Engl. 1968. 43(2). P. 112.
Domenico Bertoloni Meli. The Collaboration between Anatomists and Mathematicians in the mid-Seventeenth Century with a Study of Images as Experiments and Galileo’s Role in Steno’s Myology // Early Science and Medicine. 2008. 13. P. 665-709.
Fabricius H. De Venarum Ostiolis. Patavii, 1603. P.12.
GavarretJ. Principes generaux de statistique medicale. Paris, 1840.
Gelman, Zahkar E. Angelo Sala, an iatrochemist of the late Renaissance//Am- bix. 1994.41(3). P. 142-160.
Giglioni G. What Ever Happened to Francis Glisson? Albrecht Haller and the Fate of Eighteenth-Century Irritability// Science in Context. 2008. 21(4). P. 465-493.


233 I JlmepaTypa
Gitter A. A short history of hearing research. II. Renaissance//Laryngorhi- nootologie. 1990. 69(9). P. 495-500.
GrmekM.D. L’Introduction de l’expérience quantitiative dans les sciences biologiques. Paris, 1962.
Guerrini A. Archibald Pitcaime and Newtonian medicine//Medical History. 1987. Vol. 31. P. 70-83.
Guindant T. La nature opprimée parla medicine moderne. Paris, 1768.
Haller A. Elementa Physiologiae corporis humani. Vol. I. Lausanne-Bem, 1757.
Houtzager H. Reinierde Graaf. 1641-1673. Rotterdam, 1991.
Keele K. The Sydenham-Boyle theory of morbific particles// Medical history. 1974. 18(3). P.240-248.
KingL.S. Medicine in 1695: Friedrich Hoffmann’s Fundamenta Medicinae// Bulletin of the History of Medicine. 1969. 43(1). P. 17-29.
Lehmann K. Precis de chimie physiologique animale. Paris, 1855.
Lesky E. Österreichisches Gesundheitswesen im Zeitalter des aufgeklorten Absolutismus. Wien, 1959.
Lewy M. Traite d’hygiène privée et publique, troisième edition, revue, corrigée et augmentée. Paris, 1857.
Lilien O.M. Marcello Malpighi (1628-1694) and Lorenzo Bellini (1643— 1704) // Investigative urology. 1971. 8 (6). P. 698, 699.
Louis P.C.A. Recherches sur les effets de la saignee dans quelques maladies inflammatoires. Paris, 1835
MenuretJ.J. Essai sur l’histoire medico-topographique de Paris, Paris, 1788. P. 139.
MeynellG.G. John Locke and the Preface to Thomas Sydenham’s Observations Medicae// Med. Hist. 2006. 50 (1). P. 93-110.
Mezzogiomo V., MezzogiomoA. The structure of lungs and kidneys in the work ofMalpighi// Italian Journal of Anatomy and Embryology. 1995. Vol. 100. Suppl. 1. P. 11-17.
MolnârZ. Thomas Willis (1621-1675), the founder of clinical neuroscience // Nature Reviews Neuroscience. 2004. 5 (4). P. 329-335.
Motard L.C.A. Essay d’hygiène générale. Paris, 1841.
MudryA. Guichard Joseph Duverney (1648-1730), first French otologist in the 17th century//Ann. Otolaryngol. Chir. Cervicofac. 2000. 117(4). P. 203-209.
Neuburger M. An Historical Survey of the Concept of Nature from a Medical Viewpoint // Isis. 1944. Vol. 35. Nq 1. P. 16—28.
O'Connor J. Thomas Willis and the background to «Cerebri Anatome»// Journal of the Royal Society of Medicine. 2003. 96(3). P. 139-143.
Oesterlen Fr. Handbuch der Hygiene, der privaten und oeffentlichen. Tuebingen, 1857.


234 I История и философия медицины
Parkes E.A. Manual of Practical Hygiene. London, 1864.
Partington J.R. The life and work of John Mayow (1641-1679) // Isis 1956. 47 (149). P.217-230.
Proctor, Donald F. A History of Breathing Physiology. New York, 1995.
Rengachary S., Xavier A., Manjila S., etc. The legendary contributions of Thomas Willis (1621-1675): the arterial circle and beyond // Journal of Neurosurgery. 2008. 109 (4). P. 765-775.
Sigerist Henry E. The Great Doctors: A Biographical History of Medicine. N. Y, 1933. P.175-185.
Smeaton W.A. Lavoisier’s Membership in the Société Royale de Médecine// Annals of Science. 1956. № 12. P. 228-244.
Steinke H. Irritating Experiments: Haller’s Concept and the European Controversy on Irritability and Sensibility, 1750—90/Clio Medica 76. Amsterdam; N.Y., 2005. P.21-27.
Stepin V. Theoretical Knowledge. Dordrecht, Verl. Springer. 2005. Vol. 326.
Sydenham Th. Observations medicae in Opera Medica. T. I. Geneva, 1736.
The works of Thomas Sydenham. Vol. I. London, 1848.
Toumay V. Le concept de police médicale // Politix. 1/2007 (n°77). P. 173— 199.
Vanagt K. Early Modem Medical Thinking on Vision and the Camera Obscura. V. F. Plempius’ Ophthalmographia//Intersections Interdisciplinary Studies in Early Modem Culture. 2012. Vol. 25. P. 569-594.
VesaliusA. Opera omnia anatomica et chirurgica. Leyden, 1725. T. I. P. 517.
Wells W.A. Thomas Wharton (1614-1673) first gland specialist and dicsoverer of a salivary duct // The Laryngoscope. 1948. 58 (3). P. 254-266.


Оглавление
Введение. История науки как наука 5
Глава 1. Методология анализа научных революций 19
Научная картина мира как компонент оснований науки 22
Онтологический статус и типология научных картин
мира 24
Функции научной картины мира 28
Идеалы и нормы исследовательской деятельности 47
Философские основания науки 52
Научные революции как изменение стратегий исследования.
Типология научных революций 68
Научные революции во внутридисциплинарных
и междисциплинарных исследованиях 69
Глобальные научные революции: от классической к постнеклассической науке 78
Глава 2. Научная революция в медицине XVII века 93
Картина реальности в медицине к началу XVII века 93
«Парадигмальная прививка» новой методологии научного
познания как механизм научной революции в медицине
XVII века 100
Возникновение и утверждение новой картины исследуемой реальности и новых философских оснований медицины 106
Глава 3. Научная революция в медицине XVIII века 126
Внутридисциплинарный кризис в медицине XVIII века 126
Возникновение и утверждение в медицине новой картины
исследуемой реальности 128
Возникновение новых представлений об организме
человека 128
Утверждение новых представлений о болезни 141
Новые подходы к предупреждению болезней 147


236 | История и философия медицины
Глава 4. Научная революция в медицине конца XVIII в. —
70-х гг XIX в 163
«Парадигмальные прививки» и научная революция в медицине конца XVIII в.— 70-х гг. XIX в 163
Перенос в медицину положений химической
революции А. Лавуазье 163
Трансляция в медицину идей и принципов клеточной
теории строения живых организмов 174
Утверждение в медицине новой картины исследуемой
реальности 177
Возникновение новых представлений о принципах устройства и механизмах функционирования
человеческого организма 177
Новые представления о болезни 181
Внедрение новых принципов диагностики 192
Разработка новых подходов к лечению 198
Возникновение новых представлений о предупреждении болезней 202
Заключение 210
Литература 227


Научное издание
Степин В.С., Сточик А.М., Затравкин С.Н.
История и философия медицины.
Научные революции XVII—XIX веков
Корректор: Моисеева Т.Г.,
группа допечатной подготовки изданий:
Зеленцов П.О.,
Исакова Т.В.,
Коновалова Т.Ю.,
Крылов К.А.,
Пияева М.В.
Подписано в печать 29.10.2016. Формат 60 х 90/16. Бумага офсетная. Печать офсетная.
Уел. печ. л. 15,0. Тираж 300 экз.
Заказ № 15573.
Издательство «Академический проект»
(общество с ограниченной ответственностью), адрес: 111399, г. Москва, ул. Мартеновская, 3; сертификат соответствия № РОСС Яи. АЕ51. Н 16070 от 13.03.2012; орган по сертификации РОСС 1Ш.0001.11АЕ51 ООО «Профи-сертификат».
Отпечатано в типографии ООО «Паблит», адрес: 127282, г. Москва, ул. Полярная, д. 31в, стр. 1, телефон: +7 495 230-20-52
По вопросам приобретения книги просим обращаться в издательство:
телефоны: +7 495 305 3702, +7 495 305 6092, факс: +7 495 305 6088, e-mail: info@aprogect.ru, zakaz@aprogect.ru, интернет-магазин: www.academ-pro.ru.


Издательство «Академический проект» предлагает
книги по философии,
психологии,
истории,
культурологии,
геополитике,
а также учебную
и справочную литературу
по гуманитарным дисциплинам
для вузов, лицеев, колледжей.
Вы можете приобрести книги:
купив их в нашем
интернет-магазине
www.academ-pro.ru,
заказав их по телефону
+7 495 305 3702,
по факсу
+7 495 305 6088
или по электронной почте
info@aprogect.ru,
zakaz@aprogect.ru.
Просим Вас быть внимательными и указывать полный почтовый адрес и телефон /факс для обратной связи. С каждым выполненным заказом Вы будете получать информацию о новых книгах, выпущенных в свет нашим издательством.
ЖДЕМ ВАШИХ ЗАКАЗОВ!
Издательство «Академический проект», адрес: 111399, Москва, ул. Мартеновская, 3, телефоны: +7 495 305 3702, +7 495 305 6092, e-mail: info@aprogect.ru.


Книги издательства
«Академический проект»
Степин В.С.
История и философия науки (424 с.)
Книга написана в соответствии с программой кандидатского минимума для аспирантов и соискателей. В ней прослеживается, как возникла наука в ходе развития культуры и цивилизации, каковы отличия науки от других форм познания. Анализируются структура и динамика научного знания, историческое изменение типов научной рациональности, связи науки и философии, социокультурная обусловленность научного исследования. Проблематика философии науки анализируется на конкретном материале истории науки.


Книги издательства
«Академический проект»
Философия науки: Практикум
Ред.-сост. А.А. Шестаков (461 с.)
Практикум соответствует программе экзамена кандидатского минимума по истории и философии науки. В учебном пособии представлены материалы по широкому кругу проблем истории и философии науки. Каждый тематический раздел строится по алфавитному принципу и содержит тексты как философов, так и видных ученых.