- ТАЙНЫ
Ъ ИСПРИИВек XIXВ. В. Барятинский
ЦАРСТВЕННЫЙ МИСТИКГ. ВасиличИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР I
И СТАРЕЦ
ФЕДОР КУЗЬМИЧЛ. Н. Толстой
ПОСМЕРТНЫЕ ЗАПИСКИ
СТАРЦАФЕДОРА КУЗЬМИЧАМОСКВА
4(TEPPA»-^TERRA»
«Книжная лавка—РТР»
1997
УДК 882ББК 84 (2Рос=Рус) 1
Б26Составитель
В. ТРЕТЬЯКОВАХудожник
Р. АЮПОВАБарятинский В. Б. Царственный мистик (Алек-
Б26 сандр I — Федор Кузьмич); Василия Г, Император
Александр I и старец Федор Кузьмич; Толстой Л. Н.
Посмертные записки старца Федора Кузьмича; Прило¬
жения. — М.: ТЕРРА; «Книжная лавка — РТР»,
1997. — 240 с. — (Тайны истории в романах, повестях
и документах).ISBN 5-300-01463-ХОбстоятельства смерти Александра I 19 ноября 1825 г. в Таган¬
роге способствовали возникновению различных версий об истинной
судьбе русского монарха. В В. Барятинский и Г. Василии по-раз¬
ному трактуют эту тему, пытаясь аргументированно ответить на во¬
прос, тождественны ли личности российского императора и старца
Федора Кузьмича. Произведение Л. Н. Толстого представляет собой
художественную версию записок старца.УДК 882ББК 84 (2Рос=Рус) 1ISBN 5-300-01463-Х	© Издательский центр «ТЕРРА», 1997© «Книжная лавка — РТР», 1997
Его величество Александр I скончался 19 ноября 1825 г. в
городе Таганроге, без четверти одиннадцать утра. Медики
Джеймс Виллие и Стоффреген, лечившие государя, а также
князь Петр Волконский и барон Дибич подписали свидетельст¬
во о смерти. Через шесть недель после кончины прах царя был
отправлен из Таганрога в Санкт-Петербург. Погребение было
совершено 13 марта в Петропавловской крепости.В жизни Александра I было слишком много изломов, загадок
и противоречий, чтобы его скоропостижная смерть в малень¬
ком южном городке за тысячи верст от столицы не вызвала
подозрений. Появились многочисленные слухи. Они настолько
взбудоражили Россию, что власти Москвы и Санкт-Петербурга
приняли особые меры предосторожности. Говорили, что царь
не умер, а на английском корабле уплыл в Палестину. А в гробу
лежал умерший кучер. Говорили, что солдат, стоящий у дома
царя в Таганроге, увидел пробирающегося вдоль стены Алексан¬
дра. Офицер наказал солдата и велел ему молчать!Прошло десять лет. В 1836 г. произошел любопытный слу¬
чай: однажды вечером в маленькой деревне в Пермской губернии,
у дома кузнеца, остановился всадник на белом коне — человек
очень высокого роста, благородной осанки, скромно одетый, на
вид примерно 60 лет. Он заявил, что его зовут Федор Кузьмич,
что у него нет ни семьи, ни денег, ни дома. Он был приговорен
к 20 ударам плетьми за бродяжничество и к ссылке в Сибирь.
Где бы он ни был, повсюду с ним обращались с большим почте¬
нием — настолько поражало его сходство с Александром I. По¬
ползли слухи. Очень образованный, говоривший на нескольких
языках, старец давал дельные советы крестьянам и учил их
детей. Был, как и Александр, глуховат. Охотно рассказывал о
кампании 1812 г. Многие видели в его жилище икону с вензелем
«А» и императорской короной. На многочисленные вопросы
старец отвечал с улыбкой: «Я лишь воробышек, перелетная
птичка!» Он скончался 20 января 1864 г. и был похоронен в
одном из монастырей под Томском.Скончался ли царь Александр I в ноябре 1825 г. в Таганроге
или под его именем похоронили другого человека? Был ли царем
возникший из ниоткуда осенью 1836 г. Федор Кузьмич? Внима¬
тельно изучив эти вопросы, можно ответить просто: тайна
еще не разгадана. Хотя утверждение, что царь не умер в Та¬
ганроге, означало бы, что его супруга, мать, адъютанты и
медики разыгрывали неизвестно с какой целью зловещий спек¬
такль. Выходит также, что все цари, правившие после Алек¬
сандра I, — молча сносили то, что какой-то неизвестный
солдат или кучер покоился рядом с прахом Петра Великого,
Елизаветы II, Екатерины Великой? Трудно поверить, что они
могли терпеть подобное святотатство. В 1907 г. Лев Тол¬
стой писал: «Пускай исторически доказана невозможность со¬
единения личности Александра и Козмича, легенда остается во
всей своей красоте и истинности».
в. в. БарятинскийЦАРСТВЕННЫЙ
МИСТИК(Александр I — Федор Кузьмич)
Скончался ли император Александр I в Таганроге19	ноября 1825 г. или же, предоставив хоронить чье-
то чужое тело, таинственно удалился от мира и окон¬
чил жизнь в образе старца Федора Кузьмича в
окрестностях Томска 20 января 1864 г.?Разрешение этого вопроса — хотя бы приблизи¬
тельное разрешение — составляет цель этой книги.Вот схема, которой я буду стараться придержи¬
ваться:1)	Имел ли император Александр I намерение ос¬
тавить трон и удалиться от мира?2)	Если он имел это намерение, то привел ли он
его в исполнение в бытность свою в Таганроге или же
скончался, не выполнив своего намерения?3)	Если он скрылся из Таганрога, а не умер, то
можно ли отождествлять с его личностью личность
сибирского старца Федора Кузьмича?
IВо время поездки по России в 1817 г., в день отъезда своего из
Киева, 8 сентября, за обедом, когда разговор коснулся обязанностей
людей различных состояний, «равно и монархов», Александр I не¬
ожиданно произнес твердым голосом:«Quand quelqu’un а I’honneur d’etre а la tSte d’une nation comme
la notre, il doit au moment du danger etre le premiera I’affronter. II
ne doit res ter a sa place qu’aussi longtemps que ses forces physiques
le lui permettent... Passe ce temps, il faut qu’il se retire».(Когда кто-нибудь имеет честь находиться во главе такого наро¬
да, как наш, он должен в минуту опасности первый идти ей на¬
встречу. Он должен оставаться на своем посту только до тех пор,
пока его физические силы ему это позволяют. По прошествии этого
срока он должен удалиться.)«При этих словах, — пишет любимый флигель-адъютант импе¬
ратора Михайловский-Данилевский, — на устах государя явилась
улыбка выразительная», и он продолжал:«Quand а moi, je me porte bien a present, mais dans dix ou quinze
ans, quand j’aurai 50 ans, alors...»(Что касается меня, — я пока чувствую себя хорошо, но через10	или 15 лет, когда мне будет 50 лет...)«Тут, — продолжает Михайловский-Данилевский, — несколько
присутствующих прервали императора и, как не трудно догадаться,
уверяли, что и в 60 лет он будет здоров и свеж... Неужели, подумал
я, государь питает в душе своей мысль об отречении от престола,
приведенную в исполнение Диоклетианом и Карлом Пятым? Как бы
то ни было, но сии слова Александра должны принадлежать истории».Месяц спустя император был в Москве и присутствовал на за¬
кладке храма на Воробьевых горах в память отступления наполео¬
новской армии из Москвы. Накануне этого дня он имел беседу с
инициатором проекта, академиком Карлом Лаврентьевичем Витбер-
гом, и, между прочим, сказал: «Конечно, я не могу надеяться что-
либо видеть при себе».Н.	К. Шильдер, цитируя эти слова в т. IV своего известного
труда «Император Александр I» (стр. 80), добавляет:«Этим словам суждено было, к сожалению, осуществиться. Мало
того, после кончины государя все это грандиозное предприятие ру¬
шилось, не оставив по себе и следов, а творец его А. (К?) Л.
Витберг, был сослан в Вятку».Позволю себе и я сделать краткое добавление: императору
Александру было в то время 40 лет; он отличался превосходным
здоровьем, и — при всей медленности производства работ, особенно
художественных, в России, — мог бы надеяться «видеть что-либо
при себе».Воздерживаюсь от дальнейших толкований и продолжаю. Летом
1819 г. в Красном Селе, после смотра воинской части (2 бригады 1-й
гвард. пехотной дивизии), находившейся под командой великого кня¬
зя Николая Павловича, император Александр I обедал у своего брата.По поводу этого обеда мы находим следующие строки в запи¬
сках великой княгини (впоследствии императрицы) Александры
Феодоровны, супруги Николая Павловича.«Се fut а Krasnoie, I’ete 1819, q’un jour I’Empereur Alexandre ayant
dine chez nous, s’assit entre nous deux et causant familierement,
changea tout a coup de ton et devenant tres serieux il commenpa en
termes suivants a peu pres a nous dire qu’il avait ete tres satisfait ce
matin de la maniere dont son frere s’acquittait de son commandement
militaire, qu’il se rejouissait doublement de voir Nicolas remplir bien ses
devoirs, puisque sur lui reposerait un jour un grand poids, qu’il le
regardait comme son remplagant et cela beaucoup plus tot qu’on ne
pouvait presumer, puisque cela arriverait de son vivant. Nous etions assis
comme deux statues, les yeux ouverts, la bouche muette. L’Empereur
continua: vous semblez etonnes, mais sachez que mon frere Constantin,
qui ne s’est jamais soucie du trone est plus que jamais decide a у renoncer
formellement en faisant passer ses droits sur son frere Nicolas et ses
descendants. Pour moi meme je suis decide a me defaire de mes fonctions
et a me retirer du monde. L’Europe a plus que jamais besoin de
souverains jeunes et dans toute I’energie de leur force; pour moi je ne
suis plus ce que j’ai ete, et je crois de mon devoir de me retirer a temps...
Nous voyant prets a sanglotter, il tacha de nous consoler, de nous
rassurer, nous disant que cela n’arriverait pas incessament, que des
annees se passeraient avant qu’il mette son projet en execution».(Это было в Красном Селе, летом 1819 г., когда однажды импе¬
ратор Александр, пообедав у нас, сел между нами двумя и, беседуя
интимно, внезапно изменил тон, стал очень серьезным и начал
приблизительно в следующих выражениях высказывать нам, что он
остался очень доволен, как утром его брат справился с порученным
ему командованием; что он вдвойне рад тому, что Николай хорошо
исполняет свои обязанности, так как на нем когда-нибудь будет
лежать большая ответственность, что он видит в нем своего преем¬
ника и что это случится гораздо раньше, чем можно предполагать,
т. к. то случится еще при его жизни. Мы сидели как два изваяния,
с раскрытыми глазами и замкнутыми устами. Император продол¬
жал: вы удивлены, но знайте же, что мой брат Константин, кото¬
рый никогда не интересовался престолом, решился тверже, чем
когда-либо, отказаться от него официально и передать свои права
своему брату Николаю и его потомству... Что касается меня, я
решил сложить с себя мои обязанности и удалиться от мира. Европа
более чем когда-либо нуждается в монархах молодых и в расцвете
сил и энергии; я уже не тот, каким был, и считаю своим долгом
удалиться вовремя... Увидав, что мы готовы разрыдаться, он ста¬
рался нас утешить, ободрить, говоря, что все это случится не сей¬
час, что пройдут еш^е годы, прежде чем он приведет свой замысел
в исполнение.)Об	этом же знаменательном разговоре мы находим в книге ба¬
рона М. А. Корфа «Восшествие на престол императора Николая
Павловича», следующие строки, заимствованные из записок самого
императора Николая I.«Минута переворота, так вас устрашившего, — сказал он
(Александр I), — еш;е не наступила; до нее, быть может, пройдет
еще лет десять, а моя цель теперь была только та, чтобы вы забла¬
говременно приучили себя к мысли о непреложно и неизбежно
ожидающей вас будущности».В том же 1819 г., осенью, в бытность свою в Варшаве, Алек¬
сандр I сказал своему брату, великому князю Константину Павло¬
вичу, наместнику царства Польского:«— Я должен сказать тебе, брат, что я хочу абдикировать; я
устал и не в силах сносит тягость правительства; я предупреждаю
тебя для того, чтоб ты подумал, что тебе надобно будет делать в
сем случае.Цесаревич (Константин Павлович) ответил:—	Тогда я буду просить у вас место второго камердинера ваше¬
го; я буду служить вам, и, ежели нужно, чистить вам сапоги. Когда
бы я это теперь сделал, то почли бы подлостью, но когда вы будете
не на престоле, я докажу преданность мою к вам, как благодетелю
моему.При сих словах, — говорил великий князь Константин Павло¬
вич, — государь поцеловал меня так крепко, как еще никогда в 45
лет нашей жизни он меня не целовал.—	Когда придет время абдикировать, — сказал в заключение
Александр, — то я тебе дам знать, и ты мысли свои напиши ма¬
тушке» (императрице Марии Феодоровне).Вышеприведенный разговор Александра с цесаревичем взят из
рукописного журнала Михайловского-Данилевского со слов самого
великого князя Константина Павловича (1829 г.).В январе 1824 г. император заболел рожистым воспалением на
левой ноге, и болезнь приняла было серьезный оборот. Подробное
описание этого происшествия мы находим в «Воспоминаниях» док¬
тора Дм. Клим. Тарасова, который вместе с лейб-медиком бароне¬
том Як. Вас. Виллие пользовал больного. Не могу не остановиться
на странном противоречии, встречающемся по этому поводу в «Вос¬
поминаниях» д-ра Тарасова.«Когда я доложил, — пишет он, — все это баронету Виллие, он
крайне встревожился и сказал: «Боже сохрани, если это перейдет в
антонов». Опасение его было справедливо, ибо рожа сосредоточилась
на середине берца, в том самом месте, где нога в последний раз была
ушиблена копытом лошади на маневрах в Брест-Литовске».Между тем упоминаемый Тарасовым случай на маневрах рас¬
сказывается Н. К. Шильдером так:«...19 сентября (1 октября) на маневрах случилось прискорбное
происшествие. Во время проезда императора Александра по фронту
польской кавалерии один полковник, по требованию государя,
подъехал к нему для получения приказания; когда же он поворотил
свою лошадь, она лягнула и подковой задней ноги ударила импера¬
тора в правое берцо». (Шильдер, т. 4, стр. 283.)Иначе говоря, Тарасов ошибается: рожистое воспаление было на
левой ноге, а ушиб лошадиным копытом — на правой. Я отмечаю
этот факт как не имеющий отношения к разбираемому нами теперь
вопросу, потому что нам придется встретиться с ним позже.«Как-то после того, — пишет Шильдер, — как государь опра¬
вился от своей болезни, он сказал Васильчикову, что дешево отде¬
лался от нее (qu’il I’avait echappe belle).Васильчиков возразил ему, что весь город принимает участие в
его болезни. «Те, которые меня любят?» (Сеих qui m’aiment) —
возразил император. — «Все», — отвечал Васильчиков. — «По
крайней мере, мне приятно верить этому, — сказал Александр, —
но в сущности я не был бы недоволен сбросить с себя бремя короны,
страшно тяготящей меня». (J’aime du moins а le croire, mais je
n’aurais pas ete fache au fond de me debarasser de ce fardeau de la
couronne qui me pese terriblement).Приведем еще одну выдержку из сочинения того же историка:«Весною 1825 года приехал в Петербург принц Оранский, кото¬
рому император Александр поверил свое намерение сойти с престо¬
ла и удалиться в частную жизнь. Принц ужаснулся и старался
отклонить государя от подобного намерения. Но Александр остался
при своем мнении, и старания принца не привели к желаемой цели;
ему не удалось поколебать намерения государя». (Шильдер, т. 4,
стр. 350.)Попутно Шильдер упоминает о загадочном молчании, которое
Александр I хранил до конца относительно отречения от престола
цесаревича Константина Павловича.Отречение это формально состоялось 14 января 1822 г., когда
Константин Павлович, в бытность свою в Петербурге, прислал им¬
ператору письмо:«Не чувствую в себе ни тех дарований, ни тех сил, ни того
духа, чтоб быть когда бы то ни было возведену на то достоинство,
к которому по рождению моему могу иметь право, осмеливаюсь
просить Вашего Императорского Величества передать сие право то¬
му, кому оно принадлежит после меня, и тем самым утвердить
навсегда непоколебимое положение нашего государства».Только около трех недель спустя (2 февраля), Александр отве¬
тил коротким письмом:10
«Любезнейший брат. С должным вниманием читал я письмо
ваше. Умев всегда ценить возвышенные чувства вашей доброй ду¬
ши, сие письмо меня не удивило. Оно мне дало новое доказатель¬
ство искренней любви вашей к государству и попечения о
непоколебимом спокойствии оного. По вашему желанию предъявил
я письмо сие любезнейшей родительнице нашей. Она его читала с
тем же, как и я, чувством признательности к почтенным побужде¬
ниям, вас руководившим. Нам обоим остается, уважив причины,
вами изъявленные, дать полную свободу вам следовать непоколеби¬
мому решению вашему, прося всемогущего Бога, дабы он благосло¬
вил последствия столь чистейших намерений».«На этом, — пишет Шильдер, — пока дело остановилось. Толь¬
ко в 1823 году император Александр, томимый предчувствием близ¬
кой кончины, пожелал облечь силою закона семейное распоряже¬
ние, условленное им с цесаревичем».Как же «облек силою закона» это «распоряжение» Александр?Никак.Лишь летом 1823 г. император, «томимый (как загадочно выра¬
жается Н. К. Шильдер) предчувствием близкой кончины», поручает
митрополиту Филарету составить манифест о назначении великого
князя Николая Павловича престолонаследником и запечатывает
этот манифест в конверт, на котором собственноручно делает над¬
пись: «Хранить в Успенском соборе с государственными актами до
востребования моего, а в случае моей кончины открыть московско¬
му епархиальному архиерею и московскому генерал-губернатору в
Успенском соборе прежде всякого другого действия».Затем Александр отдает этот важнейший документ митрополиту
Филарету и приказывает положить его без всякой огласки в ковчег
государственных актов в Успенском соборе.Филарет весьма правильно изумился подобной таинственности:
как согласовать восшествие на престол, вероятнее всего могущее
произойти в Петербурге, с манифестом, тайно хранящимся в Мос¬
кве. По его совету копии манифеста были направлены в Государст¬
венный Совет, Синод и Сенат.Нельзя не согласиться с Шильдером, а за ним и с другими
исследователями занимающего нас вопроса, что поведение импера¬
тора Александра в этом деле было очень загадочно.Г. Василич, автор «Легенды о старце Кузьмиче и Александре I»,
весьма прозрачно намекает по этому поводу на состояние, близкое
к психическому расстройству, и приводит в подтверждение своего
взгляда слова современников о том, что государь находился «как бы
в каком-то душевном затмении», которое Меттерних в своих запи¬
сках назвал «утомлением жизнью».Мне кажется, что психического расстройства в том смысле, в
каком предполагает г. Василич, не было; об этом свидетельствует
все дальнейшее поведение Александра вплоть до таганрогской ката¬
строфы; все же эти «душевные затмения», «утомления жизнью», так
же как и беседы и совместные моления с квакерами, увлечение11
пресловутым архимандритом Фотием (предшественником современ¬
ного нам иеромонаха Илиодора) — вполне гармонируют с постепен¬
но все более укреплявшимся в душе императора намерением
удалиться от мира под влиянием все более охватывающего его мис¬
тицизма.Обнародование манифеста о передаче права престолонаследия
Николаю Павловичу являлось крупным шагом, весьма решитель¬
ным, и немудрено, что император Александр, не отличавшийся
особой силой воли, призадумался, заколебался. Люди, подобные
ему, часто совершенно неожиданно совершают изумительный по
смелости поступок, то, что французы называют «coup de tete»,
бросаются, так сказать, «головой в пропасть», но обнаруживают
робость, когда им нужно сделать серьезный, но промежуточный шаг
по направлению к этой пропасти. Как мы видели, он не скрывал
своего намерения «удалиться от мира»; даже наоборот, он упорно
год за годом подтверждал свое решение, словно с целью подбодрить
самого себя на последний шаг, как это часто делают люди со слабой
волей; но высказывал он это намерение только родственникам и
близким друзьям. Опубликование же манифеста о престолонасле¬
дии, вероятно, представлялось ему чем-то вроде пролога к своему
собственному всенародному отречению.Тут кстати будет упомянуть о том, что в конце манифеста
митрополит Филарет написал: «Чаем непреемственного царствия на
небесах». Александр подчеркнул эту фразу в представленном ему
черновике, и князь А. Н. Голицын заменил ее словами «о принятии
души нашей, по неизреченному Его милосердию, в Царствие Его
Вечное».Это очень характерно.Теперь, прежде чем закончить перечень указаний на желание
императора Александра I отречься от престола, мне кажется необ¬
ходимым обратить особое внимание на следующие строки из днев¬
ника императрицы Александры Феодоровны, супруги императора
Николая I.Эти строки писаны 15 августа 1826 г. во время коронации в
Москве; их приводит великий князь Николай Михайлович на стр.
40 своего труда «Легенда о кончине императора Александра I в
Сибири в образе старца Федора Козьмича»:«Gewiss werde ich beim Anblick des Volkes denken wie der Selige
Kaiser einst sagte, als er von seiner Abdankung sprach: «et comme je
me rejouirai quand je vous verrai passer et que moi dans la foule je
vous crierai hourrah, en remuant mon bonnet dans les airs». Ich wollte
ihn immer priigeln, wenn er mir so etwas sagte». (Наверно, при виде
народа я буду думать о том, как покойный император, говоря нам
однажды о своем отречении, сказал: «Как я буду радоваться, когда
я увижу вас проезжающими мимо меня, и я, потерянный в толпе,
буду кричать вам «ура»...)Нужно признаться, что великий князь Николай Михайлович,
знаток александровской эпохи и убежденный противник «Легенды12
о Кузьмиче», выказал большое мужество и беспристрастие, поме¬
стив в своем труде вышеприведенные строки, которые даже Шиль-
дер, его оппонент, по тем или иным причинам, не упоминает.Итак — «имел ли император Александр I намерение оставить
трон и удалиться от мира?»На этот вопрос можно вполне утвердительно, с полным беспри¬
страстием ответить: да, безусловно, он имел намерение отречься от
престола и удалиться от мира.Когда созрело в его душе это решение — как знать? Во всяком
случае, он открыто об этом высказался еще в сентябре 1817 г., и
это не было минутным увлечением, красивою мечтою. Нет, он
настойчиво повторяет упоминание об этом намерении: в 1819 г.
летом — великому князю Николаю Павловичу, осенью — велико¬
му князю Константину Павловичу; в 1822 г. — более чем странно
держит себя в вопросе о престолонаследии; в 1824-м говорит Ва-
сильчикову, что был бы рад избавиться от гнетущей его короны и,
наконец, весной 1825 г. всего только за несколько месяцев до та¬
ганрогской катастрофы, подтверждает принцу Оранскому свое
решение, решение, которое никакие доводы принца не могут поко¬
лебать.Обратим также внимание на эпизод с манифестом о престоло¬
наследии; сопоставим даты и некоторые подробности.1819 г. (осень), Александр сообщает цесаревичу Константину о
своем намерении «абдикировать» и прибавляет: «...Когда придет
время, ...я дам тебе знать, и ты мысли свои напиши к матушке».На это цесаревич не отвечает желанием «абдикировать» в свою
очередь от принадлежащих ему прав на престол, а только в льсти¬
вых — искренно или неискренно, это не играет роли — словах
указывает, что в случае отречения Александра он попросит дать
ему <должность его второго камердинера». Эти слова, несомненно,
дают понять, что Константин Павлович был настолько испуган пер¬
спективой вступить на престол при таких неслыханных еще в ис¬
тории России обстоятельствах, как самовольное отречение царству¬
ющего государя, что он — Константин Павлович — при таких
обстоятельствах отказался бы унаследовать престол.Затем проходит год. Ни Александр, ни Константин не возбуж¬
дают разговоров, устных или письменных, на тему об отречении.
Мало того, Константин Павлович вступает в морганатический брак
с Иоанной Грудзинской; его молодая супруга получает от импера¬
тора титул княгини Лович. Казалось бы, вот момент, когда Кон¬
стантин Павлович мог известить своего державного брата о своем
намерении отречься от принадлежащих ему прав на престол. Он
этого не делает. Проходит еще два года. Цесаревич внезапно при¬
езжает в Петербург и —1822 г. (14 января) находясь в Петербурге (и, следовательно
ежедневно видаясь или имея возможность видаться с императором),
пишет ему письмо о желании своем отречься от права престолонас¬
ледия.13
и Александр только три недели спустя отвечает ему коротким,
спокойным письмом, содержание которого в переводе на современ¬
ный язык можно было бы исчерпать фразой: «К сведению принято».В этом же ответном письме император пишет: «По вашему же¬
ланию предъявил я письмо сие любезнейшей родительнице нашей»,
чего нельзя не сопоставить с вышеприведенной фразой Александра,
когда он впервые сообщил цесаревичу о своем намерении оставить
трон: «Когда придет время абдикировать, то я тебе дам знать, и ты
мысли свои напищи к матушке».Что же случилось? Невольно приходит на ум, что Александр со¬
общил брату о том, что он намерен в ближайшем будущем «абдики¬
ровать». Это единственно возможное объяснение, которое, вероятно,
допускал и Шильдер, облекая его в загадочную форму — «томимый
предчувствием близкой кончины». Надо полагать, что Александр, по
тем или иным причинам, внезапно почувствовал известный прилив
энергии, силы привести в исполнение свою мечту «удалиться от ми¬
ра» и известил брата. А Константин Павлович, перепуганный неожи¬
данной перспективой вступить на престол при живом императоре,
поспешил, в свою очередь, отречься, упустив из виду, страдая сам
болезнью воли, что Александр мог еще снова изменить свое решение,
или по крайней мере отсрочить приведение его в исполнение.Отметим еще, что приведенный нами выше разговор в Красном
Селе (по запискам великой княгини, впоследствии — императрицы
Александры Феодоровны) имел место в июне 1819 г., т. е. за несколь¬
ко месяцев до беседы императора с цесаревичем в Варшаве. Из этого
следует заключить, что Константин Павлович еще и раньше подумы¬
вал об отречении, но не облекал свое намерение в официальную фор¬
му, почему император, вероятно, и сказал ему, сообщая о своем
собственном намерении отречься: «...предупреждаю тебя для того,
чтобы ты подумал, что тебе надобно будет сделать в сем случае».Еще одно слово, прежде чем окончить эту главу.Прошу читателя обратить внимание на то обстоятельство, что
как император Александр, так и цесаревич Константин Павлович,
как в разговорах, так и в письмах своих, касающихся отречения от
престола, настойчиво упоминают о своей матери, императрице Ма¬
рии Феодоровне, которая, казалось бы, никакого отношения к делу
не могла иметь, по крайней мере, официально.Подчеркиваю эту на вид незначащую подробность, т. к. нам при¬
дется в дальнейшем вернуться к ней, так же как и к упомянутому
противоречию в дневнике доктора Тарасова касательно ушиба, полу¬
ченного Александром I во время маневров в царстве Польском.IIНесомненно, очень заманчиво придерживаться мысли, что рус¬
ский император привел в исполнение давно лелеянную им мечту
оставить трон, власть и потеряться среди ста миллионов своих соб¬14
ственных подданных, руководимый исключительно желанием воз¬
высить таким подвигом свою душу, ответить на ее сокровенные
запросы, стать «живым трупом».Но мы в данном случае имеем дело с исторической проблемой,
которую стараемся по мере возможности разрешить; тут нет места
красивым сказкам, легендам, преданиям; нужно суммировать не
мечты, а факты.И я буду придерживаться, повторяю, только фактов, документов.Отъезд императора Александра I в Таганрог был, как известно,
вызван советом врачей, которые нашли необходимым для здоровья
его супруги, императрицы Елизаветы Алексеевны, пребывание на
юге в течение зимы. Нельзя по этому поводу не согласиться с
замечанием, сделанным князем П. М. Волконским, генерал-адъю-
тантом и другом Александра I, в письме его к А. А. Закревскому
(14 августа 1825 г.): «Не понимаю, как доктора могли избрать
такое место, как бы в России других мест лучше сего нет».В самом деле — почему Таганрог?Шильдер пишет (т. 4, стр. 349), что доктора «указывали на
Италию, Южную Францию или Южную Россию», причем, надо
полагать, они вряд ли, говоря о Южной России, имели в виду
побережье Азовского моря, славяш;ееся и поныне своими ветрами,
снежными заносами, стужами, мало соответствующими признакам
итальянской или южно-французской зимы. Скорее всего, доктора,
упоминая о Южной России, могли подразумевать южное побережье
Крыма или, если уж так необходимо было избрать какой-либо
крупный город, — Одессу. Я думаю, что не дам слишком большого
хода фантазии, если допущу мысль, что Таганрог был избран са¬
мим Александром I, посетившим этот город еще в мае 1818 г.Как бы то ни было, но решено было провести зиму в Таганроге,
и когда решение это было окончательно принято, император обна¬
ружил какую-то странную суетливость, отменив смотр войскам 2-й
армии в Белой Церкви, назначенный на осень, он поручает князю
Волконскому, только что возвратившемуся из Парижа с коронации
Карла X, сопровождать императрицу и 1 сентября уезжает из Пе¬
тербурга, всего только за два дня до отъезда самой императрицы. В
течение всего пути он нигде не останавливается, кроме как для
отдыха, отменяет все военные смотры, парады, маневры. Его сопро¬
вождают только начальник главного штаба генерал-адъютант барон
Дибич, доктора лейб-медик Виллие и Тарасов, и вагенмейстер
полк. Соломка, четыре обер-офицера и прислуга.При каких же обстоятельствах совершился его отъезд из сто¬
лицы?«При совершенно исключительных обстоятельствах», как спра¬
ведливо замечает г. Василич.Незадолго перед своим отъездом (см. «Восшествие на престол
императора Николая Павловича» барона М. А. Корфа) на замеча¬
ние князя Голицына о неудобстве сохранять в тайне перед продол¬
жительным путешествием такие документы, как акт о15
престолонаследии, Александр ответил: «Положимся на Бога: он ус¬
троит все лучше нас, слабых смертных».Собственно говоря, трудно определить, что более странно: слова
ли императора или замечание Голицына, вызвавшее эти слова. Им¬
ператор поручил Голицыну привести в порядок бумаги, хранивши¬
еся в его кабинете; происходило это в присутствии императора.
Почему Голицын заговорил о «престолонаследии»? Александр I по¬
стоянно отлучался из столицы и на краткие, и на продолжительные
сроки. Почему именно этот отъезд вызвал замечание — весьма,
впрочем, справедливое — министра духовных дел.Но это, впрочем, так сказать, — пролог к отъезду. Перехожу к
описанию самого отъезда, которое я целиком заимствую у Шильде-
ра (т. 4, стр, 352—355):«1 сентября император Александр покинул свою столицу уже
навсегда; ночная тишина и мрак царствовали над городом, когда он
выехал один, без всякой свиты, из каменноостровского дворца. В 4
часа с четвертью пополуночи коляска, запряженная тройкой, оста¬
новилась у монастырских ворот Невской лавры. Здесь ожидали го¬
сударя, предупрежденные о его посещении, митрополит Серафим,
архимандриты в полном облачении и вся братия. Александр в фу¬
ражке, шинели и сюртуке, без шпаги, поспешно вышел из коляски,
приложился к кресту, был окроплен святою водою, принял благо¬
словение от митрополита и, приказав затворить за собою ворота,
направился в соборную церковь. Монашествующие пели тропарь:
«Спаси, Господи, люди Твоя». Войдя в собор, государь остановился
перед ракою святого Александра Невского, и началось молебствие...Когда наступило время чтения Св. Евангелия, император, при¬
близившись к митрополиту, сказал: «Положите мне Евангелие на
голову», и с сими словами, стал на колени под Евангелие.По окончании молебна государь возложил три земных поклона
перед мощами благоверного князя, приложился к его образу и рас¬
кланялся с бывшими при молебствии... Вышедши из собора, митро¬
полит Серафим сказал государю:—	Ваше величество, не угодно ли пожаловать ко мне в келью?—	Очень хорошо, — отвечал император, — только не надолго;
я уже и так полчаса по маршруту промешкал.Тогда все провожавшие повернули от собора к дому митропо¬
лита и вошли в залу. Государь с Серафимом удалились в гости¬
ную...»Затем Шильдер рассказывает о том, что митрополит представил
государю схимника, «достопочтенного отца Алексея», который про¬
сил его удостоить и его келью своим посещением, и что император
принял это приглашение.Когда дверь кельи отворилась, мрачная картина представилась
глазам государя: пол и все стены до половины были обиты черным
сукном; с левой стороны у стены виднелось большое распятие с
предстоящими Богоматерью и евангелистом Иоанном; у другой сте¬
ны кельи находилась черная длинная деревянная скамейка; лампа¬16
да, горевшая перед иконами, тускло освещала печальное жилище
схимника. При входе императора схимник пал перед распятием и в
то же время, обратясь к своему высокому гостю, сказал: «Государь,
молись». Александр положил три земных поклона, а схимник, взяв¬
ши крест, прочел отпуск и осенил государя. По окончании молит¬
вы... продолжая разговаривать вполголоса с митрополитом, государь
спросил его: «Все ли здесь имущество схимника? Где он спит? Я не
вижу постели». — «Спит он, — отвечал митрополит, — на том же
полу, перед сим самым распятием, пред которым молится».«Схимник, вслушиваясь в слова эти, встал и сказал: «Нет, госу¬
дарь, и у меня есть постель, пойдем, я покажу тебе ее». С этими сло¬
вами он повел императора за перегородку в своей келье, где предста¬
вилось поразительное для государя зрелище: на столе стоял черный
гроб, в котором лежала схима, свечи и все относящееся к погребению.
«Смотри, — сказал схимник, — вот постель моя, и не моя только, а
постель всех нас: в нее все мы, государь, ляжем и будем спать долго».Молча, погруженный в размышление, стоял монарх несколько
времени. Когда государь отошел от гроба, то схимник обратился к
нему со следующими словами: «Государь, я человек старый и мно¬
гое видел на свете; благоволи выслушать слова мои. До великой
чумы в Москве нравы были чище, народ набожнее, но после чумы
нравы испортились; в 1812 г. наступило время исправления и на¬
божности: но по окончании войны сей нравы еще более испорти¬
лись. Ты — государь наш и должен бдеть над нравами. Ты сын
православной церкви и должен любить и охранять ее. Так хочет
Господь Бог наш».Выслушав эти слова, Александр обратился к митрополиту и
сказал ему: «Многие длинные и красноречивые речи слышал я, но
ни одна так мне не понравилась, как краткие слова сего старца.
Жалею, — сказал он потом схимнику, — что я давно с тобою не
познакомился», и обещал посещать его. Затем, приняв от него бла¬
гословение, вышел из кельи с митрополитом...Садясь в коляску, он поднял к небу глаза, наполненные слеза¬
ми, и, обратясь еще раз к митрополиту и братии, сказал: «Помоли¬
тесь обо мне и жене моей». Лаврою до самых ворот он ехал с
открытою головою, часто оборачиваясь, кланялся и крестился,
смотря на собор.Итак, мрачная келья, открытый гроб со всеми принадлежностя¬
ми похорон были последними впечатлениями, вынесенными импе¬
ратором Александром при расставании со столицею. Перед выездом
из Петербурга государь остановился у заставы, привстал в коляске
и, обратившись назад, в задумчивости несколько минут глядел на
город, как бы прощаясь с ним. Было ли то грустное предчувствие,
навеянное встречею со схимником, была ли то твердая решимость
не возвращаться более императором — кто может решить этот за¬
гадочный вопрос?»Так излагает в своей «Истории Александра I» Н. К. Шильдер
поистине драматическую сцену прощания императора со своей сто¬17
лицей, причем приводит (т. 4; стр. 482, прим. 399) и источники, на
основании которых он обрисовал эту сцену. Источники эти следу¬
ющие:1)	«Последние дни жизни императора Александра I». Издано
Заикиным. С.-Петербург, 1827.2)	«Taganrog ou les derniers jours d’Alexandre I». Traduit du
russe par D. Priklonskoy. St. Petersbourg, 1834.3)	«Таганрог или подробное описание болезни и кончины импе¬
ратора Александра I», составленное Н. Данилевским. Москва, 1828.4)	«Дух венценосных супругов, в Бозе почивающих императора
Александра I и императрицы Елисаветы». Сочинение Николая Да¬
нилевского. Москва, 1829.5)	«Граф Блудов и его время» (Царствование императора Алек¬
сандра I) Евг. Ковалевского. С.-Петербург, 1866.Тут же считаю нужным привести дословно и прим. 398:«Иностранные историки повествуют, что будто бы император
Александр служил перед отъездом панихиду в Невской Лавре. Не¬
удивительно, что, не зная порядков и смысла нашего богослужения,
они перепутали напутственный молебен с панихидой. Но нельзя не
удивляться, что Богданович в своей истории Александра I... нашел
возможным повторить подобную басню».Это последнее примечание очень характерно для Н. К. Шильде-
ра, маститого историка, который в своей «Истории Александра I»
был вынужден лавировать между официальной «правдой» и той
правдой, которую он, как ученый, исследователь эпохи, в душе
своей считал «настоящей» правдой. Шильдер, как прямой честный
человек, не обладал искусством лавировать, и потому, когда он
чувствовал, что наступает момент лавировать, он делал это очень
неумело и «садился на мель». В самом деле, может ли выдержать
мало-мальски серьезную критику его вышеприведенное примеча¬
ние 398.Кто присутствовал при таинственном богослужении в Александ-
ро-Невской лавре в ночь 1 сентября 1825 года? Митрополит, архи¬
мандриты и братия; никого из свиты, никого из светских людей и
тем более — никого из «иностранцев», которые могли бы «перепу¬
тать напутственный молебен с панихидой»; хотя, кстати сказать,
как бы иноверец или иностранец ни был невежествен в православ¬
ных обрядах, вряд ли могло прийти ему в голову, что при отъезде
монарха в путешествие служат панихиду (messe de morts), а не
молебен (Те Deum).С чьих же слов могли иностранные историки и наш русский
Богданович напечатать в своих сочинениях, что служилась именно
панихида, а не молебен? Только со слов присутствующих, конечно.
Но ведь эти присутствовавшие были духовные православные лица;
не могли же эти лица не различить панихиду от молебна! А Бог¬
данович, русский, православный, разве он не исправил бы ошибки
своих иностранных коллег, если бы у него не было положительных
данных, что служилась именно панихида, а не молебен. Наконец,18
самый факт, что Александр, часто уезжавший из Петербурга на
продолжительные сроки и по религиозности своей всегда напутст¬
вовавший свои отъезды молебнами в присутствии близких людей и
свиты, — на этот раз приехал в лавру далеко за полночь совсем
один и по приезде велел запереть за собой ворота, — разве этот
факт не указывает, на то, что в лавре в эту ночь происходило
что-то необычное? Разве не достойно внимания также то обстоя¬
тельство, что он приехал без шпаги, без этого символа братоубий¬
ства, и затем за все время своего путешествия в Таганрог повсюду
отменил воинские смотры?Все это очень странно, и нельзя не повторить еще раз слова г.
Василича, что отъезд Александра из Петербурга происходил «при
совершенно исключительных обстоятельствах».Поэтому отнесемся с исключительным же вниманием к обстоя¬
тельствам, сопровождавшим приезд императора Александра в Та¬
ганрог и его пребывание на юге вплоть до рокового дня 19 ноября.Он приехал в Таганрог 13 сентября.Лейб-медик Виллие пишет в своем дневнике за это число: «Nous
arrivames а Taganrog ой finit la premiere partie du voyage». И затем
под чертой ставит слово «finis».По этому поводу Шильдер пишет (т. 4, стр. 355):«В то время он, конечно, не подозревал того пророческого зна¬
чения, которое заключало в себе это слово. Первая часть была и
последнею».Не могу не признаться, что на меня вышеприведенные слова
Виллие производят несколько иное впечатление.Виллие, по имеющимся данным, знал более или менее недурно
французский язык, хотя и владел им далеко не в совершенстве. В
оставленных им записках попадаются подчас очень грубые ошибки.
Но, приглядевшись к стилю Виллие, меня в цитированной выше
фразе удивляет глагольная форма «arrivames». Она наводит на
мысль, что дневник этот был писан post factum, т. к., если бы
Виллие записывал свои впечатления день за днем, то он, конечно,
употребил форму «nous sommes arrives». Собственно, и слово «finit»
(...la premiere partie и т. д.) тоже производит впечатление скорее
формы passe defini, хотя по тексту Ши л ьд ера над вторым «i» стоит
точка, а не «accent circonflexe» (i).Если допустить, что Виллие писал «задним числом», тогда станет
понятным и показавшееся Шильдеру «пророческим» слово под чер¬
той — «finis». Иначе почему бы Виллие его написал, так и всю фразу
«...1а premiere partie de notre voyage?» Ведь в день приезда в Таганрог
не было никаких предположений о дальнейших путешествиях, о по¬
следующих «parties de voyage». Напротив, Александр занялся исклю¬
чительно устройством и убранством дома, расставлял мебель, вбивал
гвозди для картин, приводил в порядок городской сад; заботился о
возможном комфорте для императрицы в ожидании ее приезда.Приезд этот состоялся 23 сентября, и по этому поводу Шильдер
пишет: «Замечательно, что императрица, которой слабое здоровье19
и изнурение сил едва позволяли в Петербурге сделать самое ни¬
чтожное движение, по прибытии в Таганрог довольно бодро сама,
без помощи, вышла из экипажа и вступила в церковь под руку с
императором».Вообще здоровье императрицы Елизаветы Алексеевны с приез¬
дом ее в Таганрог начало быстро поправляться: «через несколько
дней она окрепла и физически и морально». Объяснение этого бы¬
строго поправления — неожиданного после долгого и утомительного
переезда — некоторые историки видят в том, что «государь окру¬
жил ее самою нежною заботливостью, предупреждал ее малейшие
желания и старался доставлять ей возможные развлечения, стре¬
мясь к одной цели, чтоб пребывание ее в этом городе сделать по
мере сил приятнейшим. Таганрогское уединение возобновило меж¬
ду ними прежние узы, ослабленные на первых порах рассеянною
молодостью, а потом заботами государственными» (Шильдер, т. 4,
стр. 356).Это объяснение очень трогательно, но не очень удовлетвори¬
тельно. Оно было бы таковым, если бы императрица страдала не¬
врастенией, а не тяжелым физическим недугом, да и то «несколько
дней» вряд ли могли бы и в таком случае оказать значительное
влияние на ее здоровье. Это — странность, на которую нельзя не
обратить внимания, так же, как и на вышеприведенные слова
Шильдера о том, что императрица, которая едва могла двигаться в
бытность свою в Петербурге, оказалась довольно сильной и здоро¬
вой при приезде в Таганрог, несмотря на двадцатидневный переезд.
Отметим попутно, что здоровье ее не ухудшилось и впоследствии,
вплоть до отъезда ее из Таганрога в апреле 1826 г., т. е. пять
месяцев спустя после рокового 19 ноября.Я не делаю никаких комментариев, а подчеркиваю только не¬
которые факты, какими бы ничтожными они ни оказались, т. к.
самый предмет разбираемого нами вопроса настолько затуманен,
что исследователю приходится бродить почти впотьмах и потому
внимательно и осторожно нащупывать каждый встречающийся на
его пути камешек.Итак — с приездом императрицы в скромном таганрогском
дворце началась тихая, спокойная жизнь. Состав двора пополнился
следующими лицами: генерал-адъютант князь П. М. Волконский,
статс-секретарь Лонгинов, камер-фрейлины — княжна В. М. Вол¬
конская и Е. П. Валуева, лейб-медик Стоффреген, доктора Добберт
и Рейнгольд, придворный аптекарь Протт и две камер-юнгферы.«Государь ежедневно гулял пешком по городу; в обращении он
был необыкновенно доступен. По-видимому, Александр казался по¬
коен духом и весел, несмотря на это его мучили подозрения...»
(Шильдер, т. 4, стр. 358). Какие подозрения? Найдя в сухаре ка¬
мешек, он велел расследовать, что это такое и как это могло слу¬
читься. Это обстоятельство совершенно незначительное, и я привел
его только потому, что не хотел оборвать цитату на словах «покоен
и весел», дабы не быть заподозренным в тенденциозном подборе20
цитат. Император Александр вообще страдал подозрительностью,
развившейся в нем параллельно с глухотой.Таганрогская идиллия продолжалась недолго. Александром ско¬
ро опять овладела свойственная ему «охота к перемене мест», и
он уехал сперва в землю Войска Донского на пять дней (с 11 по
15 октября), а затем в Крым по просьбе новороссийского генерал-
губернатора графа (впоследствии светлейшего князя) М. С. Ворон¬
цова.Накануне отъезда в Крым произошел следующий случай, о ко¬
тором я упоминаю только потому, что о нем, так сказать, «приня¬
то» упоминать, описывая поездку императора Александра по
Крыму.Цитирую по книге великого князя Николая Михайловича («Ле¬
генда о кончине императора Александра I», стр. 13):«Это было пополудни в 4-м часу, в сие время нашла туча и
сделалось очень темно. Государь приказал камердинеру подать свеч¬
ки; между тем, как небо прояснилось, сделалось по-прежнему светло
и солнце, камердинер осмелился подойти и доложить: «Не прикаже¬
те ли, ваше величество, свечи принять?» Государь спросил: «Для
чего? — «Для того, государь, что по-русски со свечьми днем писать
нехорошо». — «Разве в этом что заключается? Скажи правду, вер¬
но, ты думаешь сказать, что, увидев с улицы свечи, подумают, что
здесь покойник?» — Так, государь, по замечанию русских». — «Ну,
когда так, — сказал государь, — то возьми свечи».Великий князь Николай Михайлович приводит здесь точные
слова из «Выписки из письма, полученного в С.-Петербурге от
управляющего Демидовскою конторою в Таганроге о сведениях, им
полученных от камердинера Федорова и кучера Ильи».Шильдер рассказывает об этом эпизоде несколько иначе.«Государь занимался за своим письменным столом, как вдруг
над городом пронеслась туча и водворилась такая темнота, что
Александр позвонил и приказал камердинеру Анисимову подать
свечи. Вскоре затем прояснилось и показалось солнце. Тогда Ани¬
симов снова вошел и хотел вынести свечи. На вопрос государя,
зачем? он ответил, что на Руси считается худой приметой — сидеть
при свечах днем: могут подумать, что лежит покойник. Государь
ответил: «Ты прав, и я так думаю — унеси свечи» (т. 4, стр. 368).Разница между обеими версиями та, что по первой из них
Александр сам заговорил о покойниках, а по второй Анисимов ука¬
зал ему на существующую примету.20	октября, в сопровождении генерал-адъютанта барона Дибича,
лейб-медика баронета Виллие, доктора Тарасова и вагенмейстера
полковника Соломки, император выехал из Таганрога в Крым.«В первые дни, — как пишет Шильдер, — все обошлось
благополучно и государь был очень весел и разговорчив».Посетили Мариуполь, менонитские колонии на реке Молочной,
Симферополь, Гурзуф, Никитский сад и Орианду, приобретенную
государем у графа Кушелева-Безбородко.21
«Там, по-видимому, Александр нашел тот уголок в Европе, о
котором некогда мечтал и где желал бы навсегда поселиться. Вооб¬
ще, со времени переезда в Таганрог казалось, что государь снова
возвратился к прежним своим мечтам и помышлял об удалении в
частную жизнь. «Я скоро переселюсь в Крым, — сказал Алек¬
сандр, — я буду жить частным человеком. Я отслужил 25 лет, и
солдату в этот срок дают отставку». Князю Волконскому он говари¬
вал: «И ты выйдешь в отставку и будешь у меня библиотекарем»
(Шильдер, т. 4, стр. 376).Побыв у Воронцова в Алупке, Александр верхом поехал в Бай¬
дары, где его ожидал экипаж и обед (он и в Алупку приехал верхом
из Симферополя).Обед он отослал в Севастополь, а сам в коляске с Дибичем
поехал в Балаклаву, где и завтракал у командира греческого ба¬
тальона (Равальота).«Из Балаклавы император Александр проследовал в коляске до
места, откуда идет дорога в Георгиевский монастырь. Там он опять
сел на лошадь, в мундире, без шинели, отпустил свиту в Севасто¬
поль и, взяв с собою фельдъегеря Годефроа, направился в монастырь
в сопровождении только одного татарина. Это было 27 октября
(8 ноября) в 6 часов пополудни. День был теплый и прекрасный, но
к вечеру подул северо-восточный ветер, и настал чувствительный
холод. Не подлежит сомнению, что император Александр простудил¬
ся во время этой неосторожной и несвоевременной поездки в Геор¬
гиевский монастырь, и таким образом утомительные переезды 27
октября послужили исходной точкой поразившего его вскоре смер¬
тельного недуга» (Шильдер, т. 4, стр. 370).И с описания этой поездки Александра в Георгиевский мона¬
стырь Шильдер, колеблясь между официальным изложением исто¬
рии и своим собственным убеждением, начинает, что называется,
путаться или опять-таки «лавировать между Сциллой и Харибдой».Это настроение покойного историка вполне ясно высказывается
им в следующих словах: «Вообще следует заметить, что трудно
согласовать между собою рассказы о последних трех месяцах жизни
императора Александра; на каждом шагу встречаются противоре¬
чия, недомолвки, очевидные неточности и даже несообразности»
(т. 4, стр. 483, прим. 410).И действительно, даже самый приезд императора из Георгиев¬
ского монастыря в Севастополь описывается совершенно различно.
Достойно внимания то обстоятельство, что именно начиная с этого
дня, считающегося днем роковой для Александра простуды, проти¬
воречия принимают исключительно резкий характер.Привожу для примера три описания этого дня.«Наступила темнота, и холодный ветер усиливался, становился
порывистым, а государь все не возвращался. Все ожидавшие его
местные начальники и свита начали беспокоиться, не зная, чему
приписать такое замедление в приезде императора. Адмирал Грейг
приказал полицмейстеру поспешить с факелами навстречу к импе¬22
ратору, чтобы освещать ему дорогу. Наконец, ровно в 8 часов
прибыл государь. Приняв адмирала Грейга и коменданта в зале,
Александр отправился прямо в кабинет, приказав поскорее подать
себе чаю, от обеда же отказался...» («Воспоминания моей жизни»
почетного лейб-хирурга Д. К. Тарасова).«Вечером, в 10-м часу, при свете факелов, прибыл (Александр)
в Севастополь, посетил храм Божий, при свете же факелов, делал
смотр морским полкам. Потом спросил обедать, но ничего не ку¬
шал, а занялся приказаниями на следующий день» («Последние дни
жизни Александра I». С.-Петербург, 1827 г.).«Arrive а Sevastopol pour у coucher...» (Histoire de la maladie et
des derniers moments de I’empereur Alexandre fondee sur les
informations les plus authentiques»). Гос. apx. (Разряд 3, № 163).Нужно признаться, что более разительного противоречия, чем
то, которое представляют эти три источника, трудно подобрать.А между тем первый источник — воспоминания очевидца (д-ра
Тарасова), второй — официозный, если не официальный рассказ,
т. к. трудно предположить, чтобы в 1827 г. была разрешена к
печатанию и продаже книга неофициозная о таганрогской трагедии;
а третий ■— документ, одно заглавие которого свидетельствует о
его, скажем, достоверности.Между прочим, этот последний документ весьма загадочен; кто
и когда его составил? Но об этом после.Будем следить с особо напряженным вниманием за всем тем,
что происходило в последующие дни.«День 28 октября государь посвятил осмотру укреплений, фло¬
та, морского госпиталя и казарм; затем был большой обед у импе¬
ратора, и в наружности императора не было заметно никакой
неблагоприятной перемены.На другой день, 29 октября, Александр переправился на север¬
ную сторону, осмотрел там укрепления и затем проехал в коляске
в Бахчисарай, где остановился в ханском дворце, подобно тому, как
во время путешествия в 1818 г.Здесь император, призвав Тарасова в кабинет, приказал ему
приготовить из рису то самое питье, которое он пил в 1818 г., в
январе, во время горячки с рожею на ноге. Тарасов немедленно
выполнил полученное повеление и в то же время счел нужным
довести об этом до сведения Виллие, присовокупив, что у государя
расстроен желудок. «Впрочем, — добавляет Тарасов в своих запи¬
сках, — он ни мне, ни Виллие не жаловался на какое-либо рас¬
стройство в своем здоровье, однако ж кушал в этот день один
перловый суп и котлету». Несмотря на начавшееся нездоровье, го¬
сударь не дал себе покоя и, между прочим, совершил поездку вер¬
хом в Гурзуф-Кале и на обратном пути посетил Успенский
монастырь; он казался совсем здоровым, был весьма весел и со
всеми обращался с обычной своей благосклонностью. 1 ноября
Александр выехал на ночлег в Евпаторию и посетил там церкви,
мечети, синагоги, казармы и карантины. 2 ноября он ночевал в23
Перекопе, где осматривал госпиталь. На следующий день рано по¬
утру государь продолжал путь, согласно маршруту, и в селении
Знаменском осматривал квартировавшую там артиллерийскую бри¬
гаду, а потом лазарет, при посещении которого остался особенно
доволен пищею и преимущественно овсяным супом, которого до¬
вольно покушал... В этот день обеденный стол был в большом се¬
лении между Знаменской и Ореховым».«Император, — пишет Тарасов, — с самого Бахчисарая, где он
приказал приготовить для себя питье, казался совершенно здоро¬
вым, и ни мне, ни баронету Виллие нимало не жаловался на свое
здоровье...»Все вышеприведенное описание путешествия императора, с 28
октября по 4 ноября, заимствовано мною дословно из книги Шиль-
дера, который, в свою очередь, заимствовал его из воспоминаний
Д. К. Тарасова.Анонимный автор документа, хранящегося в Гос. архиве
(«Histoire de la maladie et des derniers moments de I’empereur
Alexandre») передает это так:«II employa la matinee du 28 a voir la ville, les hopitaux, les
casernes etc. Au nombre de ces dernieres plusieurs etaient etouffantes
de chaleur, d’autres au contraire a peine achevee n’avaient point de
croisees et il у regnait un vent coulis pernicieux. Droit d’une caserne
tres chaude I’empereur s’est mis en bateau, en uniforme, refusant le
manteau et a monte un vaisseau de guerre. Descendu a terre, il a
dejeune avec I’amiral Greigh sous une tente Daus Tapres — diner il a
parcouru une autre partie de la ville et le 29 les arsenanx, le port etc.
Comme il n’a rien voulu prendre pour son rhume, le mal est alle
empirant les jours suivants, d’autant plus qu’il ne s’est point menage
surtout a Baktchisaray, ou il a parcouru les environs a cheval. Le 1-er
Novembre a Kozlow, le 2 a Perekop il se sentait indispose; le 3 a
Orekhow il I’etait encore plus et le temps etait assez mauvais».Сопоставляя эти два рассказа, нельзя не обратить внимания на
заключающиеся в них противоречия, как в подробностях, так и в
общем тоне. Так, например, 28 числа, по одной версии, у импера¬
тора был большой обед, а по другой — он обедал в палатке с
адмиралом Грейгом, (т. к. во французском тексте слово «dejeune»,
очевидно, обозначает обед, о чем свидетельствует следующая затем
фраза «dans I’apres-diner»).В описании других дней Тарасов говорит: «...он ни мне, ни
Виллие не жаловался на какое-либо расстройство в своем здо¬
ровье...» «Казался совершенно здоровым, был весьма весел» и т. п.Во французском документе: «1е mal est alle empirant les jours
suivants». (Болезнь ухудшилась в течение последующих дней.)Затем под датою 1 ноября в этом документе значится, что госу¬
дарь был в «Козлове» (Kozlow), тогда как он был в Евпатории;
трудно даже понять, какое место следует подразумевать под име¬
нем «Козлов», т. к. очевидно, что речь не может идти об уездном
городе Тамбовской губернии.24
Общий же тон этой «Histoire de la maladie» и т. д. производит
впечатление, что автор ее нарочито старается доказать, что госу¬
дарь простудился в Севастополе, даже вопреки показаниям вра¬
чей.Документ этот составлен неизвестно кем и когда, но во всяком
случае, конечно, после 19 ноября. Можно только сказать одно с
уверенностью, что автор его был в свите государя в Таганроге, но
не из близких приближенных, т. к. нигде не упоминается о личном
разговоре между ним и Александром, но зато встречаются фразы
вроде: «je I’ai vu а 10 heures sortant des appartements de
rimperatrice», (я его видел в 10 часов выходящим из апартаментов
императрицы) «Sa Majeste m’a dit que TEmpereur allait mieux...» (Ее
величество мне сказала, что государю лучше) — что дает возмож¬
ность предполагать, что это лицо было, вероятно, в свите императ¬
рицы. Кроме того, в документе есть указание, что лицо это жило
не во дворце.Очень характерна также одна фраза в конце документа: «je
n’ecris pas pour le public mais pour moi et mes amis» (я пишу не
для общества, а для себя и своих друзей); это утверждение, ко¬
торое автор очевидно старается подчеркнуть, как-то не вяжется с
тем обстоятельством, что документ оказался в Государственном
архиве. «Histoire de la maladie» и т. д. производит скорее впечат¬
ление меморандума, составленного по особому, так сказать, зака¬
зу на основании самых достоверных сведений» (fondee sur les
informations les plus authentiques), как о том упоминается в самом
заголовке, а вовсе не записки «для себя и друзей». Впрочем,
документ этот особенной важности за собой не имеет, кроме разве
указанного мной общего тона, которым он написан; нам придется
разбираться в гораздо более серьезных документах, как-то: жур¬
налы врачей, князя Волконского, письма императрицы Елизаветы
Алексеевны и т. п.Вернемся к нашему рассказу о возвращении Александра из
Крыма в Таганрог.3 ноября, после обеда, на последней станции, не доезжая Оре¬
хова, государь встретил фельдъегеря Маскова с бумагами из Петер¬
бурга и Таганрога. Приняв бумаги, он приказал фельдъегерю
сопровождать его в Таганрог. По дороге ямщик, везший Маскова,
погнал лошадей и на повороте, наехав на глинистую кочку, выва¬
лил седока, причем так несчастливо, что Масков, ударившись голо¬
вой, остался на мосту без движения. Государь увидел это и
приказал доктору Тарасову оказать помощь пострадавшему, а по
приезде в Орехов лично доложить ему о положении больного.Тарасов приехал в Орехов около полуночи; генерал-адъютант
барон Дибич поджидал его и приказал тотчас же явиться к импе¬
ратору, который с нетерпением ожидал известий о Маскове.Д. К. Тарасов рассказывает так:«По докладе камердинера я вошел в опочивальню государя.
Его величество сидел против камина в шинели в рукава и читал25
бумаги. Я заметил, что он имеет беспокойный вид и старается
согреться у горящего камина. Он тотчас, при переступлении моем
через порог, спросил меня отрывисто: «В каком положении Мас-
ков?» — «Он при падении получил смертельный удар в голову, с
сильным сотрясением мозга и большой трещиной в самом основа¬
нии черепа; я нашел его на месте уже без дыхания и всякое
врачебное пособие оказалось тщетным». Выслушав мое донесение,
государь встал с места и в слезах сказал: «Какое несчастье, очень
жаль этого человека!» Потом, обратясь к столу, позвонил в коло¬
кольчик, а я вышел. При этом я не мог не заметить в государе
необыкновенного выражения в чертах его лица, хорошо изученно¬
го мною в продолжение многих лет; оно представляло что-то тре¬
вожное и вместе болезненное, выражающее чувство лихорадочного
озноба».На следующий день, 4 ноября, государь принимал в Орехове
вызванных им туда екатеринославского гражданского губернатора
и архиепископа Феофила, между которыми до того «произошла
ссора, дошедшая до личной расправы». Сделав обоим соответству¬
ющее внушение, он выехал в Мариуполь, куда и прибыл в 7
часов вечера. В 10 часу он потребовал к себе лейб-медика Вил-
лие, который нашел его «в полном развитии лихорадочного силь¬
ного пароксизма».Тарасов пишет: «Виллие был крайне встревожен положением
государя, казался потерявшим свое практическое присутствие духа
и наконец решился дать государю стакан крепкого пунша с ромом,
уложил его в постель и покрыл сколько можно теплее. Это усилило
только беспокойство императора, и он немного заснул лишь к утру.
Виллие предлагал остаться в Мариуполе, но государь не согласился
на это, ибо от Мариуполя до Таганрога только 90 верст, и его
величество спешил для свидания с императрицею, ожидавшею его
прибытия в назначенное время, т. е. 5 ноября. Так было назначено
по маршруту. 5 ноября, после сильного пароксизма, поутру госу¬
дарь чувствовал утомление и слабость. Часу в десятом утра в за¬
крытой коляске с медвежьей полостью, в теплой шинели,
отправился из Мариуполя».IIIПриезд в Таганрог состоялся в 7 часу вечера 5 ноября. С этого
же числа начинают вести свои записки князь Волконский и баронет
Виллие.Как я уже упоминал, самыми важными документами, отно¬
сящимися к таганрогской катастрофе и дающими возможность
признать факт кончины императора Александра в Таганроге,
являются именно записки этих двух лиц, а также д-ра Тарасова
и императрицы Елизаветы Алексеевны. Ввиду этого я буду из¬
лагать дальнейшие события день за днем, основываясь на жур¬26
нале князя П. М. Волконского и отмечая случаи, когда другие
документы или пополняют даваемые им сведения, или противо¬
речат им.5	ноября«Государь император изволил возвратиться из Крыма в 6 часов
вечера. Вошедши в свою уборную, на вопрос мой о здоровье его,
изволил ответить по-французски: «Я чувствую маленькую лихо¬
радку, которую схватил в Крыму, несмотря на прекрасный кли¬
мат, который нам так восхваляли. Я более чем когда-либо думаю,
что мы прекрасно сделали, избрав Таганрог местопребыванием
моей жены». Когда я спросил его величество, с каких пор он
испытывает лихорадку, император ответил мне, что с Бахчисарая,
где «прибыв вечером и почувствовав жажду, я спросил пить, и
мой камердинер Федоров подал мне барбарисового сиропа. Так
как во время путешествия в Крыму погода была очень жаркая, я
подумал, что сироп мог испортиться, но мой камердинер сказал
мне, что сироп не пострадал. Я проглотил целый стакан и лег
спать. Ночью я почувствовал страшные припадки (transes), но,
благодаря моему организму и прекрасному желудку, меня сильно
прослабило, и все обошлось этим. По приезде в Перекоп я посе¬
тил госпиталь, где почувствовал снова небольшую лихорадку». По
этому поводу я осмелился заметить его величеству, что было
неблагоразумно с его стороны отправиться в госпиталь, где он мог
лишь усилить свою лихорадку, вследствие нахождения в нем
большего числа лиц, пораженных этой болезнью, и что император
постоянно забывает, что, приближаясь к пятому десятку, не поль¬
зуешься уже теми силами, как в 20 лет. Он отвечал мне: «О,
дорогой друг, я слишком чувствую это и уверяю вас, что я очень
часто вспоминаю об этом и надеюсь, что все обойдется благопо¬
лучно». Спросив меня затем о здоровье императрицы, он отпра¬
вился к ней, где их величества и провели вместе остальную часть
вечера».В записках императрицы Елизаветы Алексеевны рассказывается
так об этом их первом после крымской поездки свидании:«Когда он вошел, моим первым вопросом было: «Здоровы ли
вы?» Он сказал, что нездоров, что у него уже второй день
лихорадка и он думает, что он схватил крымскую лихорадку.
Я его усадила; у него был жар... он велел принести чай с
лимоном, и когда доложили о Виллие, он пригласил его войти,
чтобы сказать ему, что он чувствует себя довольно хорошо и
что его не знобит, но что у него жар. Я без труда уговорила
его идти спать, хотя он еще более получаса рассказывал о
своем путешествии...»Относительно ночи с 5-го на б-е Виллие в своем дневнике пи¬
шет: «Ночь прошла дурно. Отказ принять лекарство. Он приводит
меня в отчаяние. Страшусь, что такое упорство не имело бы когда-
нибудь дурных последствий».27
Между тем в записках императрицы встречается фраза: «В пят¬
ницу утром он прислал мне сказать, что провел ночь хорошо».
Такое же противоречие со словами Виллие мы находим и в днев¬
нике князя Волконского.б	ноября«Потру в 8 часов позван я был, как по обыкновению, к его
императорскому величеству во время умывания: спросил о его здо¬
ровье, его величество изволил отозваться, что ночь провел изрядно
и лихорадки не чувствовал. Взгляд у государя был слабый, и глаза
мне показались мутны. Сверх того, глухота была приметнее, и до
того, что, докладывая по некоторым бумагам, его величество изво¬
лил сказать мне, чтобы я остановился чтением до совершенного
окончания его туалета. Одевшись, его величество, вышедши в ка¬
бинет, стал у камина греться, приказав мне продолжать доклад, по
окончании коего, отпустив меня, занялся чтением бумаг. Изволил
кушать с императрицей.В 3-м часу в исходе, во время нашего обеда, камердинер его
величества, Федоров, прислал записку к лейб-медику Виллие, в
которой пишет, что государь в весьма большом необыкновенном
поту. Г-н Виллие пошел тотчас к его величеству, куда я вслед за
ним отправился. Пришедши к государю, нашли его величество в
кабинете, сидящего на канапе в сюртуке и обернутым сверху байко¬
вым одеялом, дабы поддерживать пот. Г-н Виллие пощупал пульс и,
посмотрев язык, нашел лихорадку, предложил принять тотчас сла¬
бительные пилюли, коих его величество изволил принять восемь.
После того хотел было заниматься продолжением чтения бумаг,
полученных из С.-Петербурга во время отсутствия его величества,
но я и г-н Виллие от сего отклонили, дабы не увеличивать лихорад¬
ки занятием бумагами. Того же вечера в 7 часов лекарство произве¬
ло свое действие и государь почувствовал облегчение, был весьма
весел, доволен лекарством, благодарил Виллие за пилюли, а меня за
все о нем попечение. Потом изволил позвать императрицу, которая
изволила оставаться одна у его величества до 10-ти часов вечера».В описании этого дня журнал князя Волконского расходится с
записками императрицы и баронета Виллие, которые, в свою оче¬
редь, расходятся между собой. Не буду перечислять мелочей, но
укажу лишь на следующее обстоятельство. Князь Волконский ут¬
верждает, что он, встав из-за стола вместе с Виллие, оставался с
Виллие у государя. Императрица пишет, что Виллие был один, а
потом пришла она и уговорила государя принять пилюли; Волкон¬
ский же пришел гораздо позже. Баронет Виллие же не упоминает
о присутствии ни императрицы, ни Волконского.Виллие по краткости своих заметок (он записывал только по
несколько строк в день) мог, конечно, не упоминать о Волконском
и даже об императрице. Но чтобы Волконский в своем официаль¬
ном журнале, в котором он отмечал все свидания Александра с
супругой, не упомянул бы о ней, это немного странно; так же как28
и утверждение императрицы, что она оставалась у императора
вдвоем с Виллие, а что Волконский пришел гораздо позже.Описание князя Волконского расходится еще в одном пункте с
записками императрицы.Князь Волконский пишет, как мы видели, что лекарство произ¬
вело действие в семь часов вечера, после чего государь почувствовал
себя лучше, был очень весел и послал за императрицей, которая
оставалась у него до 10 часов; между тем императрица пишет так:«Мы оставались одни до 7 часов вечера с 4-х часов, когда он
мне сказал, чтоб я его оставила, т. к. приближается действие ле¬
карства. Я ему сказала: «Я вас увижу?» — «Да, сегодня вечером».
Но т. к. он не присылал за мной и позже 9 часов вечера, я велела
позвать Виллие, который мне сказал, что лекарство хорошо подей¬
ствовало и что он после заснул и еще спит. Виллие начал весело
болтать, наконец, я ему поручила сказать, если он увидит его по
пробуждении, что поздно и что ложусь спать. Потом я простилась
с Виллие».7	ноября«Ночь проводил государь спокойно и почивал хорошо. Поутру в
8 часов государь изволил делать свой туалет по обыкновению, при¬
нимал слабительную микстуру в 11 часов утра, от коей чувствовал
себя легче; но ввечеру сделался небольшой жар оттого, что за всеми
убеждениями не хотел продолжать микстуру».Нельзя не отметить, что князь Волконский в журнале своем за
это число поскупился на описание подробностей*.Императрица описывает этот день так (я опускаю ненужные
подробности):«В субботу 7-го он пришел ко мне между 11 и 12 часами и
сказал мне, что он себя чувствует лучше... Он по-прежнему был
желт, но более весел. Мы занялись раковинами, которые я собрала;
затем он сказал, чтоб я шла гулять, а он будет заниматься. Я
уговаривала его меньше работать, потому что вчера ему из-за этого
стало плохо. Он отвечал: «Работа настолько сделалась моей при¬
вычкой, что я не могу без нее обойтись, и если я ничего не делаю,
то чувствую пустоту в голове. Если бы я покинул свое место, я
должен был бы поглощать целые библиотеки — иначе я бы сошел
с ума». Когда я вернулась с прогулки, он мне прислал записку —
последнюю, — предлагая мне присутствовать при его обеде. Я при¬
бежала. Он кушал суп с крупой и сухую кашу с бульоном, т. к. он
принял еще слабительного. После своего скромного обеда он ходил
по комнате, остановился у одного из комодов, привел в порядок
пакеты, готовые к отправке, но через некоторое время он мне
сказал: «Вам придется скоро меня оставить, потому что мое лекар¬
ство действует, мой желудок не может больше ничего держать». Он
послал меня обедать. Между 3 и 4-мя часами он пришел ко мне и
нашел меня лежащей на том диване, который он устраивал для
меня и из которого я сделала себе кровать. Я ему сказала, что29
скорее ему следует лежать, нежели мне, и уговаривала его лечь.
После секундного колебания он сказал, что скоро пойдет спать к
себе. Мы поговорили немного. Он встал и сказал: «Я пришел уз¬
нать, почему вы не пошли гулять после обеда». Я ему сказала, что
дышала воздухом у окна и что у меня было два удовольствия:
слушать шум моря и звон прекрасного колокола из греческой цер¬
кви Константина и Елены. Я описывала ему с таким жаром красоту
звуков этого колокола, что он мне сказал улыбаясь: «Вы увидите,
вам тут так понравится, что вам трудно будет уезжать». Около 7
часов он прислал за мной. Я нашла его раздетым, в халате, лежа¬
щим на диване. «Что это?» — спросила я. Он мне сказал, что
лекарство на него подействовало до боли в желудке, что он надел
фланелевый пояс и что Виллие дал ему чаю и теперь он чувствует
себя хорошо. Он был весел. (Затем императрица пишет, что она
показала ему рисунок их дома, потом модные журналы и т. д.). Он
был в духе, еще веселее, чем накануне, и много говорил... Он
смеялся. В 9 часов BomLJin Виллие и князь Волконский. Виллие
спросил, как он себя чувствует. Он сказал «хорошо». Между тем
Виллие нашел у него жар и сказал, что, наверно, он слишком много
работал после обеда. «Это необходимость и это меня успокаива¬
ет», — сказал он. Князь Волконский сказал, что назначенный на
завтра в клубе бал отменяется из-за траура при дворе (умер король
Максимилиан Баварский, зять императрицы). Он возражал. Вошел
генерал Дибич... Когда эти господа ушли, мы остались одни, он
вскоре пожелал мне спокойной ночи и еще приподнялся, чтобы я
могла поцеловать его в затылок».Это описание императрицы, свидетельствующее о том, что
Александр чувствовал себя хорошо, много беседовал с ней, смеялся,
был весел и — если сопоставить указываемые ею часы — почти не
видал Виллие, резко расходятся с последними строками самого Вил¬
лие за это же число: «Les exacerbations (ожесточение болезни)
слишком часто повторяются, чтоб я позволил себе утверждать, что
это Hemitritacus Semitertiana, хотя эта чрезвычайная слабость^
эта апатия, эти обмороки имеют большое отношение с нею»
(курсив мой).Так же слова императрицы «лекарство подействовало», «он при¬
нял еще слабительного» совсем не совпадают с уверением князя
Волконского: «за всеми убеждениями не хотел продолжать мик¬
стуру».8	ноября«Ночь проводил неспокойно и имел лихорадку. Поутру в 8 часов
изволил делать свой туалет по обыкновению, приняв от меня поз¬
дравление с праздником, сожалел, что не может идти к обедне,
дабы не возобновить лихорадки. Отпустив меня к обедне, сам изво¬
лил в кабинете, сев на канапе, заняться чтением Библии. После
обедни, пришедши к его величеству, нашел его сидящим на канапе
в маленьком жару. Государь изволил спрашивать, по обыкновению,30
хорошо ли отправлялась служба, как пели певчие, и хорошо ли
служил вновь вывезенный его величеством из Новочеркасска диа¬
кон? Дав на все утвердительный ему ответ, я спросил о его здо¬
ровье; его величество изволил отвечать, что ему лучше, при сем
изволил мне сказать, что не знает, что ему сделать с бумагами,
коих много накопляется; на сие я отвечал, что теперь не до бумаг,
ибо здоровье его величества теперь всего нужнее, а как. Бог даст,
будет ему лучше, тогда успеет обделать все, как следует, но и
притом нужно будет ему не вдруг заниматься беспрестанно бумага¬
ми, а понемногу, дабы лихорадка вновь не открылась. После сего
приказал позвать к себе императрицу, которая изволила побыть у
его величества до самого своего обеда. Государь ничего не изволил
кушать, кроме хлебной отварной воды, и жар немного уменьшился.
Государь изволил писать в С.-Петербург к ее императорскому
величеству государыне императрице Марии Феодоровне, приказал
сделать отправление б-м числом, запретив писать о его болезни,
изволил мне сказать: «Боюсь я экстрапочт, чтоб не навлекли хло¬
пот известием о моей болезни и не встревожили бы там матушку».
На сие я сказал, что напишут то, что ему угодно, но вместе с сим
полагал я, что лучше писать правду, потому что нельзя совершенно
отвечать, чтобы кто-нибудь из жителей не написал чего и более,
чем скорее может всех встревожить. Вечером сделался пот, который
продолжался всю ночь».В этом описании князя Волконского обращают на себя внимание
два обстоятельства. Почему автор журнала пишет, что государь «по
обыкновению» спрашивал его о том, как прошла служба в церкви,
как пели певчие и т. п.? Из этой фразы можно было бы заключить,
что государь вообще за последнее время не посещал праздничных
служб, а ограничивался лишь потом расспросом. Конечно, может
быть также, что князь Волконский, который, по-видимому, писал
так же плохо по-русски, как и по-французски, употребил выраже¬
ние «по обыкновению» в том смысле, что государь был «как всегда»,
т. е. здоров.Другую странность можно усмотреть в эпизоде отправки госуда¬
рем письма к вдовствующей императрице. Написав письмо 8-го, он
велел пометить отправку 6-м и добавил, что «боится экстрапочт».
Из этого следует заключить, что были обычные почты и необыч¬
ные, т. е. экстрапочты. Но ведь если государь не желал, чтобы
письмо его шло экстра-почтой, то почему же он послал его тако¬
вою, хотя бы и пометив его задним числом? Содержание этого
письма неизвестно. Далее, почему князь Волконский 8 числа около
полудня (после обедни) выражал уже опасение, чтобы «кто-нибудь
из жителей не написал чего и более, чем скорее может всех встре¬
вожить». Ведь государь приехал в Таганрог всего только 5-го вече¬
ром, болезненное состояние его было очень незначительно: он
вставал, как всегда, в 8 часов утра, одевался, ходил по дворцу,
принимал доклады и т. п. Словом, не было никаких оснований
предполагать, чтоб какие-либо тревожные слухи могли распростра¬31
ниться по городу и вызвать с чьей-либо стороны более чем тревож¬
ную переписку с Петербургом.В записках императрицы за это число встречается следующая
курьезная подробность:«Обед состоял из стакана яблочной воды с соком из черной
смородины... Виллие сказал, что он случайно нашел запас этого
питья у князя Волконского, получившего его от своей сестры...»Это, конечно, подробность неважная сама по себе — пил ли
государь «хлебную отварную воду», как пишет Волконский, или
«яблочную воду с соком из черной смородины», как пишет импе¬
ратрица; но странно то, что по указанию Волконского, который,
казалось бы, мог запомнить рецепт посланного им питья и не на¬
зывать его «хлебной отварной водой».Дальше императрица рассказывает: «Между 5 и 6 часами он
прислал за мной и сказал, что посылает в Петербург курьера, и дал
мне для этого распоряжения. У него был очень больной вид, был жар
в голове. Я пошла исполнить распоряжения и сообщила о сделанном.
Он сказал: «Хорошо, отошлите ваши пакеты генералу Дибичу и,
когда вы кончите, возвращайтесь». Я вернулась около семи часов,
ему было лучше. Накануне я ему принесла газеты, прибывшие в его
отсутствие, которые его позабавили (во французском оригинале
«amuse»); он сказал мне принести продолжение. Я ему сказала: «У
вас бьы такой болезненный вид, что мне было больно на вас смот¬
реть. Вам теперь, по-видимому, лучше». «Да, я чувствую себя луч¬
ше», — ответил он мне; через некоторое время он опять начал
читать газеты, а я тоже занялась чтением. Потом он приготовился
спать и лег с видом такого хорошего ощущения (Ыеп etre), что
приятно было на него смотреть — он улыбался и заснул.Он спал таким образом около двух часов, причем дыхание было
вполне спокойное и тихое (1а respiration etait la plus calme, la plus
douce); он проснулся только один раз, посмотрел вокруг с таким
видом, что я сочла его веселым, — с тем самым видом, который я
наблюдала позже, в ужасные минуты, и потом опять уснул, улыба¬
ясь; (ипе certaine mine que je croyais de la gaiete et que j’ai
retrouve plus tard dans des moments affreux); вошел камердинер,
чтобы доложить о приходе Виллие, но он спал так крепко, что его
не разбудили. Наконец, в 9 часов он проснулся. Вошел Виллие. —
«Как вы себя чувствуете?» — «Очень хорошо, спокоен и свеж». —
Виллие сказал: «Вы увидите, что будет пот»; поговорив некоторое
время, ему предложили лечь. — «Мне хорошо так здесь», — сказал
он; тем не менее я ушла, чтобы дать ему возможность лечь, причем
он сказал мне: «Возьмите газеты, завтра принесете мне остальные».
В десять часов (в книге великого князя Николая Михайловича
сказано в «шесть часов», что очевидно не соответствует истине;
вероятно, неопытный переписчик прочел слово «dix», как «six») я
послала за Виллие; я спросила, лег ли он (император) спать; Вил¬
лие сказал, что ему не удалось уговорить его лечь; что он (импе¬
ратор) продолжал улыбаться, повторяя: «Я чувствую себя здесь так32
хорошо», но что теперь, однако, он сказал, чтобы ему приготовили
кровать (il avait demande son lit). И действительно, — в течение
ночи у него был обильный и хороший пот».Судя по вышеприведенным запискам императрицы, можно за¬
ключить, что, если у императора и был жар, то начиная с 7 часов
вечера он чувствовал себя хорошо, спокойно спал, был весел и
настаивал на том, что ему «здесь так хорошо».Тут опять мы наталкиваемся на противоречия.Анонимный автор («Histoire de la maladie») пишет, что государь
8 числа чувствовал себя настолько дурно, что с утра призвал к себе
Стоффрегена (1е 8 Stoffregen а ete appele des le matin).Стоффреген был лейб-медик, состоявший при императрице, и
государь его к себе не приглашал, так как имел своего собственного,
которому он доверял и которого очень любил — баронета Я. В.
Виллие. Поэтому нельзя не удивляться вышеприведенной фразе ав¬
тора «Histoire de la maladie»; если бы действительно государь «с утра
пригласил» к себе Стоффрегена, то, конечно, князь Волконский, а
тем более императрица упомянули бы об этом в своих записках.Упоминание о Стоффрегене мы находим только у самого Вил¬
лие, но совершенно разное с тем, которое делается в «Histoire de la
maladie». Виллие пишет под той же датой.8	ноября«Эта лихорадка, очевидно, febris gas trial biliosa, эта гнилая от¬
рыжка, это воспаление в стороне печени, des presscordes, рвота sine
vomite пес dolore pititer comprimendo требует, чтобы premieres voies
были хорошо очищены. Надо traire печень. Я сказал Стоффрегену».9	ноября«Ночь была изрядная. Поутру, хотя пот и продолжался, но го¬
сударь чувствовал себя лучше, что продолжалось во весь день. Так
как в тот день должна была отправиться экстрапочта в С.-Петер¬
бург, то и просил я у его величества, чтобы изволил писать ее
величеству о болезни. Государь император приказал государыне
писать к ее императорскому величеству гос. имп. Марии Феодоров-
не, равномерно приказал генерал-адъютанту барону Дибичу писать
в Варшаву к цесаревичу, что, возвратясь из Крыму с лихорадкою,
принужден не выходить из дома, дабы на увеличивать лихорадки».В дневнике императрицы за этот день сказано так:«Стоффреген мне сказал, что болезнь можно считать пресечен¬
ной, что если лихорадка вернется, то она примет перемежающуюся
форму и с ней скоро покончат, и что — поэтому — я могу писать
в С.-Петербург, что болезнь уже прошла (que la maladie n’etait plus
que du passe). Я видела его (императора) перед тем, чтоб выйти на
прогулку, а позже он прислал за мною перед его обедом. Ему
подали овсяный суп, он сказал, что ему действительно хочется есть
и что это случается с ним впервые после 3-го числа. Он нашел,
однако, что суп слишком густо сварен, и разбавил его водой; он33
съел его с аппетитом, а потом съел и сливы — он даже хотел еще
поесть, но сказал: «Надо быть благоразумным». Немного спустя он
сказал мне, чтобы я шла обедать, «а я, как порядочный человек,
пойду прилягу после обеда». Между 6 и 7 час. он прислал за мною,
чтобы я принесла ему газеты. «Вы мне приносите игрушку, как
ребенку», — сказал он. Он прочел, что оставалось прочесть, но ему
нездоровилось, у него был жар. Пока он читал, я читала «Les
Memoires de M-me de Genlis», и он задал мне несколько вопросов
по этому поводу... В течение вечера он меня внезапно спросил:
«почему вы не носите траура (по короле Баварском)?» — Я отве¬
тила, что сняла траур к его приезду и что мне не хочется его более
надевать; но что если ему угодно, я завтра опять надену».Улучшение в здоровье, происшедшее за этот день, отмечает и
Виллие в своем дневнике.Нелишне, может быть, будет обратить внимание на обстоятель¬
ство, что государь приказал сообщить о своей болезни цесаревичу
Константину; это обстоятельство интересно само по себе, а кроме
того, оно обращает на себя внимание потому, что в подлиннике
журнала князя Волконского к последней строке позже приписано
рукой самого Волконского: «Сие приказание г. Дибичу дано было
11-го ноября, а не 9-го». Эта пометка весьма странна, и мы к ней
еще вернемся при дальнейшем рассмотрении обстоятельств, пред¬
шествовавших событию 19 ноября.10	ноября«Государь проводил ночь изрядно, но к утру сделалось хуже. В8	часов принял шесть слабительных пилюль, в 11 часов утра, вста¬
вая с постели за нуждою, получил обморок и весьма ослабел. Во
весь день продолжался жар, к вечеру сделался сильный пот и за¬
бывчивость, от чего мало уже и почти совсем не говорил, как
только чего просил».Эти последние строки журнала князя Волконского за 10 ноября
резко расходятся с записками императрицы, в которых она подтвер¬
ждает, что императору днем было нехорошо, но к вечеру, т. е.
именно тогда, когда, по словам Волконского, государь впал в «за¬
бывчивость» и «почти совсем не говорил, как только чего просил»,
по ее словам:«Переменив белье, он послал за мною; он лежал на диване
(canape) в своем кабинете и выглядел поразительно хорошо сравни¬
тельно с тем, как он выглядел днем (в оригинале «I’apres diner»
иначе говоря — после обеда, т. е. после 3 часов пополудни, т. к.
Александр и императрица обедали в 3—4 часа). Со мною была моя
книга, и я делала вид, что читаю, но наблюдала за ним; он нашел,
что у меня усталое лицо. Я сказала, что у меня болит голова, что
не вовремя закрыли печь, находящуюся около моей кровати; это
была правда, но лицо мое было утомлено, потому что я плакала».
После разговора о печке и о том, кто в этом виноват, они говорили
о приеме депутации от калмыков.34
«Кстати, — сказал он, — они хотят с вами проститься; я не могу
их принят, так примите вы их». — «Когда?» — спросила я. — «За¬
втра; скажите об этом Волконскому». Желая ему спокойной ночи, я
поцеловала его и перекрестила его дорогой лоб. Он улыбнулся».Из вышеприведенного видно, насколько утверждения князя
Волконского в его официальном журнале не соответствуют истине.
Что касается баронета Виллие, то под этой же датой от 10 ноября
он пишет следующие весьма знаменательные строки:«Начиная с 8-го числа, я замечаю, что что-то такое другое его
занимает больше, чем его выздоровление, и беспокоит его мысли.
Post hoc egro propter hoc. Ему сегодня хуже, и Миллер, по его
словам, тому причина. Князю Волконскому вследствие сего препо¬
ручено побранить бедного Миллера».В «Histoire de la maladie» на это же число (10 ноября) даются
указания, идущие вразрез не только со словами Волконского, но
тоже и самой императрицы; зато они подтверждают до известной
степени мнение Виллие о том, что государь был чем-то озабочен:
La nuit а ete mauvaise, mais il у avait une amelioration dans la
matinee du 10. II est echappe a I’empereur de dire medecins, il faut
considerer Tetat de mes nerfs, qui ne sont que trop detraques, et les
medecines ne feront que les deranger encore plus. (Ночь была нехо¬
рошая, но утром 10 последовало улучшение. У императора в обра¬
щении к докторам вырвались такие слова: надо считаться с моими
нервами, которые слишком расстроены и без того, лекарства рас¬
строят их еще больше.)11	ноября«Государь проводил ночь спокойно и поутру чувствовал себя
лучше; приказал позвать императрицу, которая оставалась у его
величества до самого обеда. К вечеру в шесть часов опять сделался
жар, и, когда его величество встал за нуждою, с ним был обморок,
но не столь сильный, как первый. К ночи жар убавился; потом
продолжался всю ночь, от чего его величество худо почивал».Записки императрицы за это число подтверждают улучшение в
здоровье государя и заканчиваются так:«Около пяти часов я послала за Виллие и спросила его, как
обстоит дело, — Виллие был весел, он сказал мне, что у него
(императора) жар, но что я должна войти, что он не в таком
состоянии, как накануне».Сам же Виллие пишет 11 ноября:«Болезнь продолжается; внутренности еще довольно не чисты;
ructus, inflatio. Когда я ему говорю о кровопускании и слабитель¬
ном, он приходит в бешенство и не удостаивает говорить со мною».Что касается «Histoire de la maladie», то мы находим в ней
следующие строки:«Le 11 j’ai de nouveau appris que I’empereur etait emiux le matin
mais que la nuit il a eu redoublement de fievre. Sa Majeste croyait
toujours, que c’etait une fievre de Crimee tandis que c’etait toute autre35
chose». (11-го я опять узнал (узнала), что императору было лучше
утром, но что ночью лихорадка усилилась. Его (или ее) величество
продолжал (или продолжала?) думать, что это крымская лихорадка,
тогда как это было нечто совсем иное.)Я прошу читателя запомнить это число — 11 ноября, на кото¬
ром «записка императрицы обрывается», как отмечает великий
князь Николай Михайлович в своей книге «Легенда о кончине им¬
ператора Александра I».12	ноября«Поутру жар продолжался; приказывал мне сделать ему питье
из апельсинов, которое я вместе с г. Виллие ему сделал, чем его
величество был очень доволен и меня благодарил. Позвать изволил
к себе императрицу, которая изволила остаться целый день. К ве¬
черу сделалось легче».Виллие за этот день пишет следующие строки, начинающиеся
довольно странной фразой:«Как я припоминаю (курсив мой), сегодня ночью я выписал
лекарства для завтрашнего утра, если мы сможем посредством хит¬
рости убедить его принимать их. Это жестоко. Нет человеческой
власти, которая могла бы сделать этого человека благоразумным.
Я — несчастный».Оставляя в стороне не совсем понятное и лирическое восклица¬
ние Виллие, нельзя не сопоставить заключительных слов журнала
князя Волконского «к вечеру сделалось легче» со следующими сло¬
вами автора: «Histoire de la nialadie». «Le soir le redoublement de
fievre etait trop violent pour ne pas pressentir le danger». (K вечеру
лихорадка настолько усилилась, что нельзя было не предвидеть
опасности.)13	ноября«Государь ночь провел изрядно и поутру принимал слабитель¬
ное; жар уменьшился до полудня, потом опять начался и продол¬
жался во всю ночь. Вечером принимал два клистира, которые много
облегчили. Во весь день мало изволил говорить, кроме что просил
иногда пить; апельсинный лимонад ему опротивел, просил сделать
другой, почему и сделали из вишневого сиропа».Баронет Виллие отмечает этот день такими строками (привожу
подлинный текст):«Tout ira mal, parce qu’il ne permet, n’ecoute de faire ce qui est
absolument necessaire. Cette tendance a dormir est bien mauvaise
augure». (Будет плохо, так как он и слышать не хочет, чтобы
сделать то, что необходимо. Эта сонливость плохой знак.)«Histoire de la maladie» описывает этот день в очень мрачных
красках, совсем не совпадающих с указанием князя Волконского на
то, что вечером последовало облегчение:«Un assoupissement lethargique avec une respiration difficile et
entrecoupee et des crispations violentes prouvaient qu’il fallait des36
remedes plus efficaces, que le malade repoussait pourtant avec
opiniatrete. La nuit a ete affreuse et les craintes sur cet etat
redoublaient a mesure que chaque redoublement de fievre devenait de
plus en plus violent». (Летаргическая сонливость, дыхание, затруд¬
ненное и прерываемое сильными спазмами, доказывали, что нужны
были более действительные меры, от которых, впрочем, больной
упорно отказывался. Ночь была ужасная, и опасения за его здо¬
ровье усиливались с каждым усиленьем лихорадки.)14	ноября«Поутру жар у государя был поменее, и его величество делал
весь свой туалет и брился как обыкновенно. Около обеда сделался
опять сильный жар, и за ушами шея к голове заметно покраснела,
почему г. Виллие и Стоффреген предложили его величеству поста¬
вить за уши пиявки; но государь и слышать о сем не хотел, всяче¬
ски был уговариваем и упрашиваем докторами, императрицею и
мною, но всем отказал, отсылал даже с гневом, чтобы оставили его
в покое, ибо нервы и без того расстроены, которые бы должно
стараться успокаивать и не умножать раздражение их пустыми ле¬
карствами. В 8 часов вечера, при императрице, встал и спустил
ноги с постели, от чего сделался ему сильный обморок; видя его
упрямство, я при ее величестве сказал докторам, что почитаю од¬
ним средством склонить государя на принятие лекарства и пристав¬
ление пиявок — предложить его величеству причащение Святых
Тайн, вместо всех лекарств, наставя вместе с тем духовника, чтобы
на духу и после причащения старался его увещевать и согласить на
приставление пиявок, говоря, что в Таганроге сие средство от ли¬
хорадки почитается самым лучшим. Доктора приняли мой совет и
просили императрицу взять на себя сделать таковые предложения.
Государыня, видя, что жар не уменьшается, изволила решиться
предложить его величеству приобщиться, говоря:«J’ai une grace а vous demander, comme vous avez refuse tous les
remedes que les medecins vous ont proposes, j’espere que vous
accepterez celui que je vous preposerai. — «Qu’est се?» dit I’empereur.
«C’est la communion», repondit Timperatrice. — «Suis je done en
danger? demanda Sa Majeste — «Non», dit I’imperatrice, «mais c’est
comme un remede que tout chretien emploie dans les maladies».
L’empereur repondit, qu’il I’accepte avec bien de plaisir et ordonna de
faire charcher le pretre».В самое сие время сделался его величеству пресильнейший
пот, почему доктора положили повременить причастием, пока пот
будет продолжаться, я между тем занялся наставлением священ¬
ника соборной здешней церкви, отца Алексея Федотова. В И
часов вечера государь просил императрицу идти к себе почивать.
Ее величество, ушедши, приказала себе дать знать, когда спросят
духовника».Виллие за этот день делает краткую, но очень интересную за¬
пись такого содержания (привожу полностью):37
«Все очень нехорошо, хотя бреда у него нет. Я хотел дать ему
acide muriatique в питье, но, по обыкновению, получил отказ. «Ухо¬
дите» (Allez VOUS еп). — Я заплакал, и он, увидав это, сказал:
«Подойдите (venez), мой дорогой друг. Я надеюсь, что вы не серди¬
тесь на меня за это. У меня — мои причины».В этот же день, 14 ноября, в 9 часов вечера государь впервые
потребовал к себе доктора Д. К. Тарасова, который по этому поводу
пишет:«Надобно заметить, что я во время болезни императора во двор¬
це до того не бывал, а о положении его величества все подробности
знал частью от баронета Виллие, не желавшего, как казалось,
допустить меня в почивальню императора, а частью от лейб-
медика Стоффрегена». (Курсив мой.)Любопытно то обстоятельство, что с этого же первого дня, когда
записки Тарасова приобретают для нас интерес, они становятся в
противоречие с журналом князя Волконского. Так, например, Вол¬
конский пишет, что обморок случился в 8 часов вечера; Тарасов же
утверждает, что это б1лло утром в 7 часу, когда император собирался
бриться. Волконский пишет, что, когда императрица предложила
государю причаститься, он спросил: «Разве я в опасности?» — на что
она возразила: «Нет». — Тарасов же описывает эту сцену так: на
предложение причаститься, Александр спросил: «Кто вам сказал,
что я в таком положении, что уже необходимо для меня это лекар¬
ство?» — «Ваш лейб-медик Виллие», — ответила императрица. Тот¬
час Виллие был позван. Император повелительно спросил его: «Вы
думаете, что болезнь моя уж так зашла далеко?» Виллие, до край¬
ности смущенный таким вопросом, решил положительно объявиться
императору, что он не может скрывать того, что он находится в
опасном положении. Государь, с совершенно спокойным духом, ска¬
зал императрице: «Благодарю вас, друг мой, прикажите — я готов».Помимо вышеприведенных разногласий между журналом Вол¬
конского и записками Тарасова, попадаются также и другие, менее
значительные: так, например, Волконский пишет, что «в самое сие
время (когда императрица говорила о причащении) сделался его
величеству пресильнейший пот», Тарасов же утверждает, что им¬
ператор, по выходе императрицы, вскоре забылся и заснул. Волкон¬
ский пишет, что после этого разговора «в 11 часов вечера государь
просил императрицу идти к себе почивать»; из записок же Тарасова
видно, что императрица пришла к государю только в 12 часу. Это,
конечно, мелочи, но я все таки считаю нужным их отметить.15	ноября«Жар продолжался до 4-х часов утра. В 6 часов сделалось его
величеству хуже, о чем я немедленно доложил ее величеству, ко¬
торая, пришедши к государю, тотчас напомнила о духовнике, и
вместе с тем г-н Виллие объявил государю, что он в опасности. Его
величество приказал позвать духовника и, прослушав молитвы к
исповеди, обратился к императрице, сказал: «II faut me laisser seul».38
Когда все вышли, то государь изволил исповедываться, а по окон¬
чании приказал духовнику призвать императрицу, с коей вошел
опять и я с ген.-ад. Дибичем и с докторами Виллие, Стоффрегеном,
Тарасовым и камердинерами; государь изволил приобщиться Свя¬
тых Тайн, после чего духовник, поздравляя его величество, просил
его не отказывать помощь медиков и советовал, по обычаю здеш¬
нему, приставить пиявки. Умоляя государя не терять времени, стал
с крестом в руках на колени. Государь сказал: «Встаньте» и, поце¬
ловав крест и духовника, сказал, что никогда не ощущал большего
удовольствия, как в сей раз; обратился к императрице, взял ее руку
и, поцеловав оную, сказал: «Jamais je n’ai eprouve un plus grand
plaisir et vous remercie beaucoup». Как жар не убавлялся, напротив
того, усиливался, то доктора предложили опять пиявки; его вели¬
чество, не отказывая с тех пор ничего, употреблял все лекарства,
какие ему были подносимы; начали с пиявок, коих поставили за
уши 35 по обеим сторонам, что продолжалось довольно долго и
крови довольно было вытянуто; жар хотя и уменьшился, но не
надолго, и к ночи было уже хуже. Прикладывали синапизмы к
рукам и бедрам».Записки Тарасова опять во многом противоречат журналу князя
Волконского (отмечаю ниже курсивом эти противоречия).«Я всю ночь просидел подле больного и, наблюдая за положе¬
нием его, заметил, что император, просыпаясь по временам, читал
молитвы и псалмы, не открывая глаз. В пять с половиной часов
утра 15 ноября император^ открыв глаза и увидев меня, спро¬
сил: «Здесь священник?» Я тотчас сказал о сем барону Дибичу,
князю Волконскому и баронету Виллие^ проводившим всю ночь в
приемном зале подле кабинета. Князь Волконский доложил о сем
императрице, которая поспешила прибыть к государю. Все вошли в
кабинет и стали при входе у дверей. Немедленно был введен про¬
тоиерей Федотов. Император, приподнявшись на левый локоть,
приветствовал пастыря и просил его благословить; получив благо¬
словение, поцеловал руку священника. Потом твердым голосом ска¬
зал: «Я хочу исповедаться и приобщиться Святых Тайн; прошу
исповедать меня не как императора, но как простого мирянина;
извольте начать, я готов приступить к святому таинству».Затем следует описание сцены причащения и просьбы духовни¬
ка о принятии лекарств.«К вечеру положение императора казалось несколько лучше».Баронет Виллие ограничивается за этот день несколькими стро¬
ками:«Что за печальная моя миссия объявить ему о его близком
разрушении (dissolution) в присутствии ее величества императри¬
цы, которая пошла предложить ему верное средство: sacre-
mentum».На следующий день (16) Виллие подтверждает факт причаще¬
ния и увещеваний Федотова, а также принятия императором неко¬
торых лекарств.39
я соединил записи Виллие за два дня в одно, т. к. они представ¬
ляют одно целое и в сущности обе относятся к событиям, имевшим
место 15-го.Тут же не могу не упомянуть об одном странном обстоятельст¬
ве, опровергающем все вышеприведенные показания, в том числе и
самого Виллие.В декабре 1840 г. в Петербург приехал английский дипломат,
лорд Лофтус. В своих записках Лофтус упоминает о встрече с Вил¬
лие, а также и о том, что Виллие рассказывал одному общему их
другу следующее: когда императору Александру с его согласия по¬
ставили пиявки, он спросил императрицу и Виллие, довольны ли
они теперь? Они только что высказали свое удовольствие, как вдруг
государь сорвал с себя пиявки, которые единственно могли спасти
его жизнь. Виллие сказал при этом Лофтусу, что, по-видимому,
Александр искал смерти и отказывался от всех средств, которые
могли отвратить ее. Вероятно, Виллие сказал еще что-нибудь свое¬
му соотечественнику, т. к. лорд Лофтус пришел к заключению, что
смерть Александра всегда останется необъяснимой тайной, и дала
повод ко многим неправдоподобным рассказам о том, что его будто
бы отравили, что он кончил самоубийством или же, наконец, что
его будто бы умертвили.Это указание английского дипломата очень интересно: перечис¬
ляя неправдоподобные слухи, порожденные событием 19 ноября, он
не упоминает в числе их исчезновения императора и похороны
другого лица взамен его, хотя этот слух распространился по России
сейчас же после таганрогской катастрофы.16	ноября«Ночь проводил худо и все почти в забытьи; в 2 часа ночи
попросил лимонного мороженого, которого откушал одну ложечку,
потом во весь день ему было худо; к вечеру положили еще к
ляжкам синапизмы, но жар не уменьшался. Государь был все хуже,
в забытьи и ничего не говорил».Этому немногословному показанию князя Волконского рази¬
тельно противоречат следующие строки, приводимые Шильдером
(т. 4, стр. 383) по дневнику Тарасова:«Ночь государь провел несколько спокойнее. Жар был менее
сильный; поставленная на затылок шпанская мушка хорошо подей¬
ствовала».Кстати сказать, г. Василич, автор «Легенды о старце Кузьмиче
и императоре Александре I», цитируя записки Тарасова и Волкон¬
ского, совершенно опускает вышеприведенные строки.Что же касается анонимного автора «Histoire de la maladie»,
который все свое повествование вообще ведет в необычайно мрач¬
ных, трагических красках (так что поневоле удивляешься иногда,
по каким таким «informations les plus authentiques» он их состав¬
лял) , то он заявляет, что «усиление лихорадки между 3 и 4 часами
утра 16-го ноября сопровождалось всеми признаками смерти (1е40
redoublement de fievre survenu entre 3 et 4 heures du matin le 16 etait
accompagne de tous les indices de la mort).Невольно обращает на себя внимание еще и то обстоятельство, что
все имеющиеся документы часто, как мы видели, противоречащие
один другому, после 15 ноября (день причащения) становятся удиви¬
тельно, если можно так выразиться, «малословными», дают очень ма¬
ло материала и впадают в еще большие противоречия: мы видели
пример этого под датой 16 ноября. Перейдем к следующему дню.17	ноября«Ночью было государю худо, поутру в шесть с половиной часов
положили на спину шпанскую муху. В 10 часов утра стал всех узна¬
вать и немного говорить, то есть только просил пить. К вечеру сдела¬
лось хуже, однако позвал меня и сказал: «Сделай мне...», — и
остановился; я спросил у его величества: «Что прикажете сделать?»
Посмотрев на меня, отвечал: «Полосканье»; отошед от него, заметил,
что уже нельзя ему полоскать рта, потому что сил не имел, чтобы
подняться, а между тем забылся опять и был всю ночь в опасности».Тарасов пишет, что «болезнь достигла высшей степени своего
развития».Императрица же в этот день написала вдовствующей государы¬
не Марии Феодоровне письмо такого содержания:«Я не была в состоянии написать Вам со вчерашней почтой.
Сегодня... наступило очень решительное улучшение (du mieux tres
decide) в состоянии здоровья императора... Вы получаете бюллете¬
ни. Следовательно, вы могли видеть, что с нами было вчера (а quoi
nous avons ete reduits hier) — и даже еще этой ночью. Но сегодня
сам Виллие говорит, что состояние здоровья нашего дорогого боль¬
ного удовлетворительно».У самого же Виллие находим следующие строки:«Чем дальше, тем хуже. Смотрите историю болезни. Князь
(Волконский) в первый раз завладел моей постелью, чтобы быть
ближе к императору. Барон Дибич находится внизу».Нельзя не обратить внимания на это «завладение» Волконским
постели Виллие именно тогда, когда, казалось, близость доктора, а
не генерал-адъютанта была всего нужнее.18	ноября«Поутру государь стал немного посильнее, что и продолжалось
до вечера, но к ночи сделался опять сильный жар, от коего пришел
в совершенную опасность, ничего уже не говорил, но узнавал, ибо
каждый раз как вскрывал глаза и видел императрицу, то, взяв ее
руки, целовал и прикладывал к сердцу. Когда я к нему подошел,
то изволил, взглянув милостиво, улыбнуться, и когда я поцеловал
руку его величеству, то изволил сделать знак мне глазами, зачем
я сие делаю, ибо я знал, что он не жаловал давать свою руку
целовать. В 11 часов и 40 минут вечера опасность начала прибав¬
ляться, и с тех пор все уже был в забытьи».41
Воспоминания Тарасова расходятся с показаниями князя Вол¬
конского в первой их части, т. е. об улучшении в течение утра и
дня; но в дальнейшем разногласий не встречается.«Histoire de la maladie» расходится с предыдущими источниками
в указаниях времени, кроме того, описывает утро 18-го с полным
противоречием Волконскому (1е 18 аи grand matin le redoublement
de fievre eut lieu avec les memes alarmes»), a также упоминает о
присутствии духовника, о котором не упоминают ни Волконский,
ни Тарасов, ни Виллие.Виллие пишет: «Ни малейшей надежды спасти моего обожаемо¬
го повелителя. Я предупредил императрицу и кн. Волконского и
Дибича, которые находились — первый у себя, а последний — у
камердинеров».Кстати следует отметить, что Виллие не упоминает о Тарасове;
Тарасов же не упоминает о Виллие и пишет, что он — Тарасов —
предупредил императрицу и что он дежурил ночью при государе;
автор же «Histoire de la maladie» утверждает, что дежурным был
доктор Добберт, причем даже император выразил изумление, т. к.
не привык его видеть:«Ses yeux rencontrent un individu qu’il n’etait pas habitue de
voir — c’etait le medecin Dobbert qui etait de service puor le veiller.
Son regard etait plein de curiosite et de surprise».19	ноября«Государь оставался в забытьи во все время до конца, в 10 часов
и 50 минут испустил последний дух. Императрица закрыла ему
глаза и, подержав челюсть, подвязала платком, потом изволила
пойти к себе».Привожу полностью описания этого утра по другим источникам.«Воспоминания Тарасова»:«Наступило 19-е ноября. Утро было пасмурное и мрачное; пло¬
щадь перед дворцом вся была покрыта народом, который из церк¬
вей, после моления об исцелении государя, приходил толпами ко
дворцу, чтобы получить вести о положении императора. Государь
постоянно слабел, часто открывал глаза и прямо устремлял их на
императрицу и святое распятие. Последние взоры его были настоль
умилительны и выражали столь спокойное и небесное упование,
что все мы, присутствовавшие, при безутешном рыдании, проник¬
нуты были невыразимым благоговением. В выражении лица его не
заметно было ничего земного, а райское наслаждение и ни единой
черты страдания. Дыхание становилось все реже и тише».«Histoire de la maladie»:«В четверг 19 ноября, день навсегда прискорбный, пароксизм
закончился продолжительной агонией, к дыханию примешивались
стоны, которые доказывали страдания больного, а также предсмер¬
тная икота. Дыхание становилось все короче; пять раз оно совер¬42
шенно останавливалось и столько же раз возобновлялось. В три
четверти одиннадцатого император испустил последний вздох в
присутствии императрицы, которая оставалась одна в молитвах
около своего умирающего супруга. Она осталась около получаса
при бездыханном теле; это была она, которая закрыла глаза и рот
покойнику...»«Дневник Виллие»:«Ее величество императрица, которая провела много часов вме¬
сте со мною, одна у кровати императора все эти дни, оставалась до
тех пор, пока наступила кончина в 11 часов без 10 минут сегод¬
няшнего утра. Князь, барон, доктора, дежурные de vita aeterna
gauderi spero».Прибавим еще два показания: первое — д-ра Добберта {«Aus
dem Leben Dobberts), того самого, которого император так удивился
видеть у себя в комнате; второе — камердинера Федорова.Добберт пишет: «Ег hatte einen qu^lvollen Tod, beinahe elf
Stunden dauerte der Todeskampf». (Он умер мучительной смертью.
Борьба со смертью — агония — продолжалась почти одиннадцать
часов.)По сведениям камердинера Федорова:«Она (императрица) полторы сутки находилась при императоре;
за час до кончины государь, открыв глаза и видя около себя пред¬
стоящих любезнейшую царицу, барона Дибича, князя Волконского
и прочих особ, не мог говорить, но память еще имел; сделал дви¬
жение рукою, звал государыню, которая к нему подошла... Нако¬
нец, на исходе души великого своего супруга, сама изволила
закрыть дражайшему своему царю глаза и, подвязав ему платком
подбородок, залившись слезами, получила сильный обморок. Не¬
медленно вынесли ее в другую комнату».IVВ предыдущей главе я привел все документы, относящиеся к
болезни императора Александра I вплоть до момента его кончины.
Документы эти считаются бесспорными, и на них основываются
исследователи интересующего нас вопроса, отстраняя какую-либо
возможность отождествления Александра с таинственным старцем
Федором Кузьмичем.«Вот вам записки императрицы, вот вам воспоминания врачей,
вот вам официальные журналы князя Волконского и «Histoire de la
maladie» — разве можно возражать против таких аргументов? Раз¬
ве может оставаться еще хоть тень сомнения в подлинности кончи¬
ны государя именно в Таганроге 19 ноября 1825 года?»Так говорят эти исследователи, и на первый беглый взгляд ка¬
жется, что они правы. Какие, в самом деле, могут быть тут возра¬
жения против показаний очевидцев? И каких очевидцев! Вдовы43
покойного, его врачей, его ближайшего друга Волконского и его
камердинера...Признаюсь, что когда года три тому назад я начал изучать
этот вопрос, то, прочитав эти документы, а затем и сочинения, в
основу которых были положены эти документы, я готов был впол¬
не присоединиться к высказанному ими мнению и причислить
рассказ о Федоре Кузьмиче к категории тех красивых историче¬
ских легенд, которые делают из Григория Отрепьева — царевича
Дмитрия Иоанновича и из княжны Таракановой — законную
дочь императрицы Елизаветы Петровны от ее брака с графом А.
К. Разумовским.Но поставить, так сказать, крест на эту историю меня удержало
одно соображение: почему покойный Н. К. Шильдер, этот несом¬
ненно лучший знаток жизни императора Александра I, почему он
допускал возможность исчезновения своего героя из Таганрога и
«перевоплощение» его в сибирского отшельника? Ведь не мог же
маститый историк увлечься романтической сказкой; должен же он
был иметь какие-нибудь серьезные данные для этого? А что Шиль¬
дер допускал эту возможность — это я знал наверное.В колоссальном труде своем «Император Александр I» он не мог,
конечно, в качестве — если не официального, то официозного —
историка открыто высказать свое мнение; но во многих местах он
делает на это намеки. И самые прозрачные намеки, по моему мне¬
нию, заключаются даже не в самом тексте, а в примечаниях и
приложениях к последнему тому. Кроме того, всегда беспристраст¬
ный великий князь Николай Михайлович в своей «Легенде о кон¬
чине императора Александра I» открыто констатирует факт, что
Шильдер признавал эту возможность.Чем же мог руководствоваться Шильдер?К сожалению, Н. К. уже не было в живых, и мне самому
пришлось доискиваться этих причин. Единственный путь был тща¬
тельное, кропотливое изучение документов, тех самых, которые,
по-видимому, опровергают всякую возможность отнестись серьезно
к «истории о Федоре Кузьмиче».И вот результаты этого изучения я теперь вкратце предлагаю
вниманию читателя, причем спешу прибавить, что в следующей
главе я приведу опять все имеющиеся документы, охватывающие
период с 19 ноября до дня похорон в Петропавловской крепости.Великий князь Николай Михайлович (на стр. 16 своей книги),
приводя уже известные нам документы, пишет:«Почти все эти документы сходятся даже в подробностях о ходе
болезни и о самой кончине государя...»Августейший историк был прав, когда написал в начале этой
фразы осторожное «почти». Документы эти очень редко сходятся, а
иногда даже очень разительно расходятся. В предыдущей главе я
день за днем отметил эти разногласия, почему и не стану возвра¬
щаться к ним. Но не могу не указать еще на одно разногласие,
наиболее поразившее меня. Перечитайте документы, относящиеся к44
роковому утру 19 ноября, и вы не сможете ответить даже на сле¬
дующие три (казалось бы, важные) вопроса:1.	При каких обстоятельствах скончался Александр — спокойно
или в мучениях? В сознании или без сознания?2.	Кто присутствовал при кончине? Одна ли императрица или
еще кто-нибудь? И если кто-нибудь, помимо ее, присутствовал, то
кто именно?3.	Как держала себя императрица после кончины ее супруга?
Спокойно или нет? Плакала или нет? Упша ли она из комнаты
сама или с ней сделался обморок и ее вынесли?К этим трем вопросам можно, пожалуй, прибавить еще один:
когда точно скончался государь, в 10 ч. 45 мин. или в 10 ч. 50 мин.?
И этот вопрос даже не был бы особенно придиркой, т. к. мы имеем
дело с кончиной исключительно выдающегося лица, а такие момен¬
ты, как известно, отмечаются с, так сказать, хронометрической точ¬
ностью. Например, смерть гениального противника Александра I,
императора Наполеона, известна с точностью почти до секунды.Но, опуская этот последний вопрос, могущий показаться придир¬
кой, — какие ответы можно беспристрастно дать на первые три, ос¬
новываясь на «бесспорных документах»? Не знаю, не знаю и не знаю.Ведь нельзя же, в самом деле, ссылаться, например, в вопросе
о количестве присутствовавших при кончине на «современные ри¬
сунки».Г. Василич в своей книге приводит гравюру (из собраний Ши¬
банова), изображающую «Смерть Александра I в Таганроге», при¬
чем на этой гравюре, кроме самих императора и императрицы,
изображены еще двенадцать (!) человек; а через страницу тот же
автор приводит другую гравюру, изображающую «Императора
Александра I в Ал.-Невской лавре», на которой император изобра¬
жен в полном одиночестве.Впрочем, г. Василич — замечу мимоходом — вообще очень не¬
удачно иллюстрирует свою книгу. Так, например, он на отдельном
листе сопоставляет маску, снятую с покойного в Таганроге, с пор¬
третом Федора Кузьмича. Какой смысл в таком сопоставлении?
Если Александр умер в Таганроге и маска снята с него, то, очевид¬
но, Кузьмич не был Александром, потому сопоставление не имеет
никакого значения, так же как и в обратном случае — если Кузь¬
мич был Александр, а маска была снята с кого-то другого, похоро¬
ненного вместо императора.Но это, так сказать, только маленький упрек по адресу г. Васи-
лича, за который, надеюсь, он на меня не посетует.Возвращаюсь к интересующим нас документам.Я уже обращал внимание читателя на заметки авторов этих
документов от И ноября. Объяснюсь.Мне лично кажется, что именно 11 ноября случилось что-то осо^
бенное, чего мы не знаем, но что невольно заставляет призадуматься.За этот день императрица пишет (противореча князю Волкон¬
скому в подробностях):45
«Около 5-ти часов я послала за Виллие и спросила его, как
обстоит дело. Виллие был весел, он сказал мне, что у императора
жар, но что я должна войти, что он не в таком состоянии, как
вчера».На этом записки императрицы обрываются...Но в этот же самый день 11 ноября, когда здоровью императора
не грозила никакая опасность, когда «Виллие был весел» и когда
она вечером имела беседу со своим супругом, императрица пишет
письмо своей матери, маркграфине Баденской:«Где убежище в этой жизни? Когда вы думаете, что все устро¬
или к лучшему и можете вкусить этого лучшего, является неожи¬
данное испытание, которое отнимает от вас возможность
наслаждаться окружающим...» (Ой est 1е refuge dans cette vie?
Lorsqu’on croit avoir tout arrange pour le mieux et pouvoir le gouter,il	survient une epreuve inattendu, qui ote la faculte de jouir du bien
dont on est entoure.)Далее, почему записки императрицы на этом дне обрываются?
Неужели она вдруг прекратила писать? А если она продолжала их
писать, — куда девалось продолжение? Записки эти хранились и
хранятся по сию пору в собственной его величества библиотеке.
Или, быть может, император Николай I, «любивший», по выраже¬
нию одного лица в частном письме ко мне, лица, которое я не
считаю себя вправе назвать, — «уничтожать многое, касающееся
брата и, между прочим, весь дневник императрицы Марии Феодо¬
ровны, уничтожил также и продолжение этих записок вдовы своего
брата?И почему император Николай Павлович истреблял некоторые
документы, относящиеся к жизни Александра I? Как известно, он
очень любил его, высоко почитал; их связывала самая сердечная
дружба. Следовательно, нельзя допустить мысли, что им руководи¬
ло желание загасить воспоминание о его брате в будущих по¬
колениях. Разница в политических воззрениях? Желание не
обнаруживать перед историей этой разницы? Нет, и этого нельзя
допустить, т. к. именно те документы, которые относятся к первой
половине царствования Александра, т. е. к той эпохе, которая на¬
иболее по своим политическим идеям разнится от эпохи императора
Николая I, — эти документы не уничтожены.Да это и не соответствовало бы характеру самого Николая I.
Можно считать его царствование царствованием реакции, можно не
соглашаться с принципами, положенными им в основу его обще¬
ственной и политической деятельности, но нельзя отрицать того,
что он был цельная фигура, сильный и даже самомненный человек,
гордый и немелочный, который не стал бы скрывать убеждения
своего предшественника на престоле и уподобляться страусу, пря¬
чущему голову под крыло и думающему, что его никто не видит,
потому что он сам никого не видит.Нет, император Николай уничтожал — насколько нам извест¬
но — документы, относящиеся именно к последним годам царство¬46
вания Александра, и преимущественно те, которые носили не офи¬
циальный характер, а частный, интимный, семейный.Повторяю, я считаю невозможным, чтобы императрица Елиза¬
вета Алексеевна внезапно прекратила свои записки на /7 ноября.
Должно было быть продолжение; и вот это-то продолжение — не
существует, не дошло до нас.Если оно существовало — оно, очевидно, было уничтожено,
т. к. заключало в себе что-то, что не должно было стать достоянием
потомства.Если же я ошибаюсь, и императрица действительно прекратила
на этом дне свои записки, то перед нами опять встает тот же
вопрос: почему она прекратила их писать? Это заколдованный круг,
из которого нельзя выбраться. Единственный логический выход,
размыкающий этот круг, это предположение или даже уверенность,
что И ноября 1825 г., разговор императора Александра с его суп¬
ругой был не простой беседой, а заключал в себе что-то настолько
серьезное, что побудило или императрицу прекратить свои записки,
или императора Николая уничтожить продолжение их.Но это еще не все, что заставляет нас серьезно призадуматься
над этим таинственным числом И ноября. Мы видели, что П. М.
Волконский в своем официальном журнале отметил под датой 9 но¬
ября, что император Александр приказал начальнику штаба, гене¬
рал-адъютанту барону Дибичу известить о своей болезни
цесаревича Константина Павловича. И тут же князь Волконский
приписал потом: «Сие распоряжение г. Дибичу дано было 11 нояб¬
ря, а не 9-го».Как понять эту приписку? Не надо забывать, что мы имеем дело
с официальным документом. Не мог же князь Волконский ошибить¬
ся на два дня, приводя такое важное указание, как официальное
извещение цесаревича императором о его болезни. Я говорю офи¬
циальное извещение, т. к. иначе его трудно назвать. Император
Александр был в не менее, если даже не более, дружеских отноше¬
ниях со своим братом Константином, чем он был с Николаем.9	ноября он лично пишет пространное письмо своей матери,
вдовствующей императрице Марии Феодоровне, но — Константину
Павловичу письма не посылает, а поручает это сделать своему
начальнику штаба.Невольно вспоминаются слова императора, сказанные им еще в
бытность его в Варшаве цесаревичу Константину: «Когда придет
время абдикировать, то я дам тебе знать, и ты мысли свои напиши
к матушке».Почему «к матушке», а не «ко мне»?По той же, надо полагать, причине, почему сам Александр,
«давая знать» о своей болезни цесаревичу, написал лично письмо
«к матушке».Очевидно, императрица Мария Феодоровна являлась передаточ¬
ной инстанцией, связующим звеном между Александром и Кон¬
стантином в таинственной их переписке о возможных отречениях47
от престола и престолонаследия. И тут снова приходит на память
факт сожжения императором Николаем дневника императрицы Ма¬
рии Феодоровны, «матушки» Александра, Константина и его само¬
го, Николая.Но, однако, — как можно объяснить приписку князя Волкон¬
ского о том, что цесаревич был извещен бароном Дибичем не 9, а
И ноября?Конечно, не невольной ошибкой в датах. Такое предположение
недопустимо. Ошибиться Волконский не мог. Следовательно, он
сделал это намеренно. Ему, очевидно, по некоторым соображениям,
внезапно показалось неудобным отнести к одному и тому же дню
письмо Александра к императрице Марии Феодоровне и официаль¬
ное распоряжение, данное государем Дибичу. Но почему он избрал
для своей «поправки» именно 11-е ноября? Или потому, что это
число почему-либо особенно запечатлелось в его памяти, или пото¬
му, что ему понадобилось «пригнать» день, когда государь дал рас¬
поряжение Дибичу, к числу особенно значительному, которое
когда-нибудь в будущем могло бы быть выяснено и поставлено в
связь с другими датами и документами, документами... до нас не
дошедшими, по крайней мере в значительной их части.Но мне еще придется говорить о князе Волконском как об одном
из главнейших актеров таганрогской драмы. Пока я ограничусь,
помимо вышеприведенных строк, еще одним замечанием по поводу
его журнала.Журнал этот, несомненно, написан был post factum и по особо¬
му приказанию.Он помечен 7 декабря и послан в Петербург статс-секретарю
Г. И. Вилламову с препроводительным письмом, начинающимся та¬
кими словами:«Милостивый государь Григорий Иванович. Получив отношение
Вашего превосходительства из С.-Петербурга от 27 ноября и во
исполнение высочайшей воли государыни императрицы Марии Фе¬
одоровны, мне объявляемой, спешу при сем доставить собранный
собственно для себя журнал о болезни в Бозе почивающего покой¬
ного государя императора Александра Павловича, который полагал
хранить драгоценным памятником нахождения моего при последнем
конце жизни обожаемого мною монарха, при лице которого имел
счастье быть ровно 29 лет. Из сего журнала ее императорское вели¬
чество изволит усмотреть, что 14-го числа покойный государь импе¬
ратор, казалось, не полагал себя в опасности и мало вообще изволил
хворать, того же числа память его начала совершенно упадать, и с
трудом выговаривал слова, когда просил пить или чего другого...»Продолжение этого письма Волконского к Вилламову касается
обстоятельств, последовавших событию 19 ноября, и я позже при¬
веду его полностью с тех самых слов, на которых прерываю его
теперь.Нельзя не удивиться этому началу письма. Во-первых, как я
уже упомянул, оно свидетельствует, что императрица Мария Фео¬48
доровна (опять она, добавлю между скобок) потребовала от Волкон¬
ского, чтобы он прислал журнал болезни.Письмо Вилламова, сопровождавшее это «требование», было по-
слано из Петербурга 27 ноября и получено было не ранее 6 декаб¬
ря, т. е. накануне дня, когда князь Волконский послал свой ответ.
Говорю не ранее, т. к. даже экстрапочта не могла проследовать из
Петербурга до Таганрога скорее, чем в девять-десять дней; даже
известие о событии 19 ноября дошло до Петербурга только на де¬
вятый день, а именно 27 ноября. 27 ноября, т. е. в тот самый день,
когда Вилламов по приказанию императрицы Марии Феодоровны
послал князю Волконскому свое письмо.Из сопоставления этих чисел явствует, что немедленно, всего
через несколько часов по получении известия о событии в Таган¬
роге, императрица Мария послала через Вилламова официальный
запрос Волконскому, который в свою очередь немедленно же послал
Вилламову наскоро составленный журнал о болезни и приведенное
выше письмо.Князь Волконский, был очевидно, застигнут врасплох требова¬
нием императрицы Марии, т. к. письмо его противоречит даже
приложенному к нему журналу.Из письма явствует, что до 14 ноября «государь мало вообще
говорил, с того же числа память его начала совершенно упадать, и
с трудом выговаривает слова...»Волконский забыл, что даже в его журнале — не говоря уже о
других журналах — до 14-го государь вовсе не чувствовал себя так
уж плохо, что в самое утро 14-го «он делал весь свой туалет и
брился как обыкновенно», что к вечеру «он отсылал всех с гневом,
чтобы оставили его в покое, ибо нервы и без того расстроены»; что
15-го утром приходил духовник, с которым государь говорил боль¬
ше часа, и т. д., и т. д.Все это поневоле заставляет подумывать о такой возможной сце¬
не. В Петербурге получается известие о кончине императора. Импе¬
ратрица Мария Феодоровна — женщина, как известно, большого ума
и такта — немедленно, не успев, так сказать, даже и погоревать и
одного часа, думает о том, что необходимы официальные подробно¬
сти о болезни и смерти, и приказывает статс-секретарю Вилламову
немедленно же затребовать таковые — от кого?.. — не от барона Ди¬
бича, не от лейб-медика Виллие, которые по положению своему яв¬
ляются лицами, к кому официальный запрос мог бы быть обращен, а
к князю П. М. Волконскому, личному другу императора.Волконский получает письмо Вилламова, теряется, понимает
смысл запроса императрицы Марии, наскоро набрасывает краткий
дневник — не без наивности начиная его с 5 ноября (т. е. со дня
приезда в Таганрог), — перепутывает подробности, за неимением
времени согласовать свои показания с показаниями других лиц, и
отсылает его с приложением письма, которое он опять-таки не
имеет времени согласовать даже с собственным своим скороспелым
журналом.49
Мне скажут — это из области фантазии. Я спрошу — а какое
вы можете дать другое объяснение, которое хотя бы мало-мальски
объясняло все указанные противоречия? Эту изумительную по¬
спешность, с которой императрица Мария запросила князя Волкон¬
ского и князь Волконский ответил на запрос? Желанием ее узнать
немедленно подробности о болезни сына? Нет. Она получала бюл¬
летени о состоянии его здоровья. Журнал князя Волконского был
несомненно составлен задним числом, наскоро и в силу особых
обстоятельств.Теперь перейдем к другим документам.Из них первое место, конечно, занимают записки императрицы;
но именно этот драгоценный документ обрывается на загадочном
И ноября...Затем следуют записки лейб-медика баронета Я. В. Виллие.
Отрывистые, порою загадочные фразы, наскоро набросанные, и зна¬
чение которых сводится на нет хотя бы уж одним вышеприведен¬
ным разговором их автора с другом лорда Лофтуса. Кроме того, эти
записки тоже писаны задним числом, хотя и с явным намерением
придать им вид писанных день за днем. В этом отношении харак¬
терна фраза «как я припоминаю» (от 12 ноября).Воспоминания доктора Д. К. Тарасова. Они написаны много лет
спустя, и, как говорит Шильдер, в них «все числа перепутаны и
требуют поправок». Кроме того, не следует забывать, что Тарасов,
по его же признанию, был впервые приглашен к государю только14	ноября вечером. Многие его указания идут вразрез с другими
источниками; это, конечно, может быть объяснено именно тем фак¬
том, что они написаны много лет спустя; но что подрывает к ним
доверие, это неверная передача, даже искажение фактов, имевших
место 19 ноября утром.Тарасов мог перепутать «за давностью лет», когда с императо¬
ром «приключился обморок», кто и в какой час приходил навещать
государя, но он не мог забыть обстоятельств, сопровождавших по¬
следние минуты. А между тем в описании этих последних минут он
становится в резкое противоречие даже с таким «высокоофициаль¬
ным источником», как «Histoire de la maladie».Но перейдем к описанию того, что происходило после рокового
утра 19 ноября.Тело оставалось во дворце с 19 ноября до И декабря; затем
было перенесено в собор Александровского монастыря и «поставле¬
но на устроенном там катафалке, под балдахином, увенчанным
императорскою короною. В соборе ежедневно совершалось архи¬
ерейское служение, а поутру и ввечеру панихиды. Там тело оста¬
валось до 29 декабря 1825 г. В этот день печальная процессия
двинулась из Таганрога на дальний север. (Шильдер, т. 4, стр. 433).50
Перевоз тела продолжался ровно два месяца; процессия прибыла в
Царское Село 28 февраля 1826 г.Разберемся сперва в документах, относящихся к периоду от 19
ноября до 29 декабря, т. е. к промежутку времени, заключающему¬
ся между днем смерти и днем, когда тело покинуло Таганрог.Александр скончался 19 ноября около 11 часов утра. Вскрытие
тела было сделано 20 числа в 7 часов вечера, т. е. тридцать два
часа спустя после смерти, промежуток весьма значительный, осо¬
бенно приняв важность обстоятельств, необходимость немедленного
бальзамирования, присутствие большого количества врачей и т. п.Что происходило в таганрогском дворце за эти два дня?Какие имеются документы?Князь П. М. Волконский обрывает свой журнал на моменте
смерти. В письме к статс-секретарю Г. И. Вилламову он не дает
никаких подробностей — да и не только подробностей, а и вообще
никаких сведений — о том, что происходило после 10 часов 50 мин.
утра 19 ноября.Я привел в предыдущей главе начало этого письма; привожу
вторую его часть:«...Касательно печальной церемонии, то я имел честь уведомить
Ваше превосходительство, что мною здесь исполнено по сие время;
а вчера свинцовый гроб с телом поставлен в деревянный, обитый
золотым глазетом с золотым газом и усыпанный шитыми император¬
скими гербами, на том же катафалке под троном, в траурном зале.
Сегодня (т. е. 7-го декабря) надета порфира и золотая император¬
ская корона. Когда окончен будет катафалк в церкви греческого
монастыря, тогда тело перевезется туда, где останется впредь до
высочайшего разрешения, ожидаемого из С.-Петербурга, на основа¬
нии объявленного мне о том из Варшавы от 27-го ноября повеления
от его императорского величества государя императора Константина
Павловича. Мне необходимо нужно знать, совсем ли отпевать тело
при отправлении отсюда, или отпевание будет в С.-Петербурге, ко¬
торое, ежели осмеливаюсь сказать свое мнение, приличнее полагаю
сделать бы здесь, ибо хотя тело и бальзамировано, но от здешнего
сырого воздуха лицо все почернело, и даже черты лица покойного
совсем изменились, через несколько же времени и еще потерпят;
почему и думаю, что в С.-Петербурге вскрывать гроб не нужно, и в
таком случае должно будет совсем отпеть, о чем прошу Вас испро¬
сить высочайшее повеление и меня уведомить чрез нарочного. —
Здоровье ее императорского величества вдовствующей государыни
императрицы Елисаветы Алексеевны весьма посредственно. Вот уже
несколько ночей кряду изволят худо оные проводить и чувствует
судороги в груди, принимая, однако ж, прописываемые г-м Сто-
(^регеном лекарства. Ежедневно два раза присутствовать изволят у
панихид. Фрейлине Валуевой и г-ну Стоффрегену объявлено, чтобы
как можно подробнее доносили о здоровье ее императорского вели¬
чества. — Покорнейше прошу вас, милостивый государь, повергнуть
меня к стопам Е. И. В. Гос. Имп-цы Марии Феодоровны за всеми¬51
лостивый отзыв ее величества обо мне, который остается единствен¬
ным мне утешением после сделанной ужаснейшей потери. Да под¬
крепит Всевышний силы ее императорского величества в столь
чрезмерной ее печали и продлит дни ее, для всех нас столь драго¬
ценные. Вашего Превосходительства покорнейшийслуга князь Петр Волконский».Ничто в этой второй части письма не говорит нам — как я уже
указывал выше — о том, что происходило в таганрогском дворце
после момента смерти: единственное, что мы можем из него почер¬
пнуть, это что императрица присутствовала ежедневно на панихи¬
дах. А между тем не следует забывать, что письмо это было послано7	декабря и, казалось бы, могло содержать в себе какие-либо под¬
робности о том, что происходило между 19 ноября и 7 декабря.Это — первое, что поражает в письме князя Волконского. Вто¬
рое, это настойчивость, с которой князь советует отпеть тело в
Таганроге и, в связи с этим советом, его фраза «лицо все почернело
и даже черты лица покойного совсем изменились, через несколько
же времени и еще потерпят».Что черты лица изменились — это мы знаем также и из других
документов, но что «лицо все почернело» и что через несколько
времени (т. е. при привозе тела в Петербург) черты лица «и еще
потерпят», эти указания не находят себе подтверждения в других
документах и даже противоречат им. Я после приведу эти докумен¬
ты; пока же прошу читателя обратить внимание на эти слова Вол¬
конского, которые бесспорно наводят на мысль, что верный друг
императора Александра усиленно настаивал на том, чтобы гроб был
запаян в Таганроге и не открывался более.Затем нельзя не обратить внимания на то обстоятельство, что
Волконский пишет слова «тело покойного», ни разу не прибавляя к
ним какого-либо эпитета вроде «в Бозе почившего государя» или
«Его императорского величества» и т. п., что совершенно не вяжется
с обычным стилем Волконского и тем более в официальном письме.Перехожу к другим документам.Баронет Виллие пишет под датой 20 ноября:«Как скоро его величество скончался, даже до того, некоторые
лица удостоверились в вещах и в короткое время бумаги были
запечатаны; обменивались замечаниями зависти, горечи об отсутст¬
вующем».Это — все. И мало, и... много.«Некоторые лица» даже до того, что государь скончался, «удо¬
стоверились в вещах» и опечатали бумаги.Эта картина последних минут императора не особенно походит
на ту, которую дает Тарасов: «Все свитские и придворные стояли в
опочивальне во всю ночь и ожидали конца этой сцены, который
приближался ежеминутно».Эти «некоторые лица», «удостоверяющиеся в вещах», заставля¬
ют скорее думать, что в момент кончины в спальне действительно
никого не было, кроме императрицы, как о том свидетельствует52
«Histoire de la maladie» и о чем можно заключить также и из
записок самого Виллие (от 19 ноября), и из журнала князя Волкон¬
ского, который, как мы видели, умалчивает о лицах, присутство¬
вавших в роковую минуту, и говорит только об императрице,
закрывшей глаза покойному.Помимо этого, странно еще также, что Виллие, знавший всех
придворных, употребляет такое энигматическое выражение, как
«некоторые лица». Почему он не называет их по именам? Да и кто
могли быть эти лица? Мы знаем поименно весь штат императора в
Таганроге. Этими «лицами» — по занимаемому ими положению —
могли быть только князь П. М. Волконский и барон Дибич. И
действительно, в письме Дибича на имя «Императора» Константина
Павловича от 19 ноября мы находим прямое указание на это: «nous
avons cachete avec le prince Volkonsky les papiers que se trouvaient
dans le cabinet de S. M. ГЕшрегеиг».Почему Виллие предпочел не назвать их?Но перейдем к другим документам. Во-первых, что сталось с
императрицей?20	ноября она уехала из дворца в частный дом гг. Шихматовых,
где и оставалась до 29 числа, а затем опять возвратилась во дворец.
В связи с ее пребыванием у Шихматовых находятся два малоизве¬
стных документа, цитируемые полностью великим князем Никола¬
ем Михайловичем в «Легенде о кончине императора Александра I».Эти документы — два письма от неизвестного лица из семьи
Шихматовых к матери и брату.В них рассказывается с чужих слов о болезни и смерти импера¬
тора более или менее согласно с приведенными мною в главе III
источниками. Новыми в них являются только следующие сообще¬
ния:«...Сего дня 18-го поутру прислал князь Волконский к моему
зятю просить, чтобы он приготовил свой дом на случай всеобщего
несчастья для императрицы, которую они располагали перевезти к
нам... Сию минуту пришла моя женщина из дворца сказать нам,
что, слава Всевышнему, нашему государю императору сделалось
лучше, и сейчас взяли здешнего штаб-лекаря Александровича, о
котором предложил мой зять, ибо он в моем доме пользует двадцать
лет и особливо горячих чудесным образом лечит... Сейчас пришли
сказать, что в полночь, в 12 часов, сделалось опять очень худо, и он
страдает... — 19-го числа в 11 часов. Нет у нас больше нашего отца,
и мы, несчастные, должны Вам нашу сердечную горесть сообщить......Императрицу до сих пор милосердый Бог укрепляет, которую
просили переехать к нам на дом, на что она не хотела согласиться
и сказала князю Волконскому: «Я уверена, что вы разделяете со
мною мое несчастье, но неужели вы думаете, что меня привязывала
одна корона к моему мужу? Я прошу вас не разлучать меня с ним
до тех пор, покуда есть возможность», — после чего никто ее не
смел просить, и она оставалась целый день одна в своих комнатах,
и ходила беспрестанно к телу без свидетелей... На другой день53
опять просил ее князь переехать к нам в дом, хотя на несколько
дней, на что она согласилась, и уже 4-й день у нас; но она изволит
ездить всякий день к телу и совершенно неутешна».В приведенных выше письмах, оставляя в стороне сообщение о
д-ре Александровиче, о котором ни в одном официальном докумен¬
те не упоминается, а также и двусмысленную фразу императрицы,
обращенную к Волконскому, — нельзя не обратить внимания на то
весьма странное указание, что еще 18-го утром, когда, по журналу
Волконского, «государь стал немного посильнее, что и продолжа¬
лось до вечера», тот же самый Волконский просит Шихматовых
приготовить их дом для императрицы. Припомним, кстати, что
именно в ночь с 17-го на 18-е, Волконский «в первый раз завладел»
постелью Виллие, «чтобы быть ближе к императору».Есть еще одно обстоятельство, касающееся этих писем, которое
нельзя обойти молчанием.Копии эти находились в футляре, в котором хранится гипсовая
маска императора. Маска и бумаги были найдены в Большом Цар¬
скосельском дворце в собственных комнатах императора Александ¬
ра II; ныне эти бумаги находятся в рукописном отделении
собственных его величества библиотек (великий князь Николай
Михайлович, «Легенда о кончине императора Александра I»).Не странно ли, что кому-то понадобилось снять копии с частных
семейных писем и что копии эти постигла такая совершенно уди¬
вительная судьба: быть найденными в собственных комнатах Алек¬
сандра II, хранящимися в футляре, вместе с такой реликвией, как
маска, снятая с покойного?Такую участь, пожалуй, могли бы еще иметь «Акт о кончине»,
«Протокол вскрытия тела», но какие-то письма, настолько, каза¬
лось бы, малозначащие, что даже имя писавшего их неизвестно?..Но перехожу к другим документам, которым исследователями
занимающего нас вопроса приписывается — и вполне справедли¬
во — особо важное значение.Первое место занимают письма императрицы Елизаветы Алек¬
сеевны к ее матери маркграфине Баденской и ее свекрови вдовст¬
вующей императрице Марии Феодоровне.Привожу эти письма полностью:1.	К маркграфине Баденской, 19 ноября«Ah! maman! je suis la plus malheureuse creature sur la terre. J’ai
voulu vous dire seulement que j’existe apres la perte, de cet Ange
martyrise par la maladie et qui neanmoins avait toujours pour moi un
sourire ou un regard de bienveillance, quand meme il ne reconnaissait
personne. Oh! maman, maman! que je suis malheureuse, comme vous
souffrirez avec moi! Grand Dieu, quelle destinee! je suis abimee par la
douleur, je ne me comprends pas, je ne comprends pas ma destinee,
enfin je suis bien malheureuse. Le souvenir de sa profonde resi —
gnation en toute chose me soutiendra. Ma bonne maman! comme vous
souffrirez avec moi».54
I.	к маркграфине Баденской, 19 ноября«Я самое несчастное создание на земле. Я хотела сказать вам
только, что я еще существую после потери этого ангела, который,
несмотря на измучившую его болезнь, всегда находил для меня бла-
пюклонную улыбку или взгляд, даже когда он никого не узнавал. О,
матушка! матушка! Как я несчастна, как вы будете страдать вместе
со мной! Боже, какая судьба! Я подавлена горем, я не понимаю самое
себя, я не понимаю своей судьбы, словом — я очень несчастна. Вос¬
поминание о его глубокой покорности во всем — поддержит меня.
Моя добрая матушка! как вы будете страдать со мною!».2.	К императрице Марии Феодоровне, 19 ноября«Chere Машап! Notre ange est au ciel et moi sur la terre; de tous
ceux qui le pleurent la creature la plus malheureuse, puisse-je le joindre
bientot! Oh, mon Dieu c’est presque au dela des forces humaines, mais
puisque je Га envoye sans doute il faut pouvoir le supporter. Je ne me
comprends pas, je ne sais si je reve, je ne puis pas combiner, ni
comprendre mon existence. Voici de ses cheveux, chere maman! Helas!
Pourquoi a-t-il du souffrir autant! Mais sa figure maintenant ne porte
plus que I’expression de la satisfaction et de la bienveillance qui lui sont
naturelles. II semble approuver ce qui se passe autour de lui. Ah! chere
maman, que nous sommes tous malheureux! Tant qu’il sera ici, je reste
ici, quand il partira si on le trouve possible, je partirai aussi. J’irai avec
lui tant que je pourrai. Je ne sais encore ce que je deviendrai; chere
maman, conservez moi vos bontes».IL К императрице Марии Фе]доровне, 19 ноября«Дорогая матушка! Наш ангел на небе, а я — на земле; о, если
бы я, несчастнейшее существо из всех тех, кто его оплакивает,
могла скоро соединиться с ним! Боже мой! Это почти свыше сил
человеческих, но раз Он это послал, нужно иметь силы перенести.
Я не понимаю самое себя. Я не знаю, не сплю ли я; я ничего не могу
сообразить, ни понять моего существования. Вот его волосы, дорогая
матушка! Увы! Зачем ему пришлось так страдать! Но теперь его
лицо хранит только выражение удовлетворенности и благосклонно¬
сти ему свойственной. Кажется, что он одобряет все то, что проис¬
ходит вокруг его. Ах, дорогая матушка! как мы все несчастны! Пока
он останется здесь — и я останусь, а когда он уедет, уеду и я, если
это найдут возможным. Я последую за ним, пока буду в состоянии
следовать. Я еще не знаю, что будет со мною дальше; дорогая ма¬
тушка, сохраните ваше доброе отношение ко мне».По поводу этого письма Шильдер пишет:«Заметим здесь, что до сих пор этот исторический документ пе¬
редавался в различных сочинениях в совершенно искаженном виде».3.	К маркграфине Баденской, 21 ноября«Je VOUS ecris, chere et bonne maman, sans savoir que vous dire.
Je suis incapable de rendre ce que j’eprouve. C’est une douleur55
continue, un sentiment de desolation, auquel je crains parfois que ma
religion ne succombe. Oh! mon Dieu! c’est presque au dela de mes
forces. Si encore je n’avais pas re^u de lui tant de caresses, tant de
temoignages de tendresse presque jusqu’au dernier moment et il fallut
voir expirer cet etre angelique, qui conservait la faculte d’aimer, ayant
perdu celle de comprendre. Que faire de ma volonte qui lui etait
soumise, de ma vie que j’aimais a lui consacrer. Oh! maman, maman,
que faire, que devenir? Je ne vois plus rien devant moi. Je reste ici tant
qu’il sera, quand il partira, je partirai aussi, je ne sais quand ou j’irai.
Je ne puis vous en dire d’avantage, ma bonne maman, je me porte
bien, ne souffrez pas trop pour moi, mais si j’osais, je desirerais bien
suivre celui qui etait le but de ma vie».IIL К маркграфине Баденской, 21-го ноября,«Я пишу вам, дорогая и добрая матушка, сама не зная, что вам
сказать. Я не в силах передать то, что я испытываю. Это — непре¬
станная боль, чувство отчаяния, с которым — я временами бо¬
рюсь — бессильна бороться моя вера. Боже мой! это почти свыше
моих сил. Если б еще я не видела с его стороны столько ласки,
столько нежности почти до последней минуты и если б мне не
пришлось присутствовать при кончине этого ангельского существа,
которое не утеряло способности любить, утеряв способность пони¬
мать. Что мне делать с моей волей, которая была ему подчинена и
с моей жизнью, которую я любила посвящать ему! О, матушка! что
мне делать? что мне делать с собой? я больше ничего не вижу пред
собой. Я останусь здесь, пока он здесь останется; когда он уедет,
уеду и я. Я не знаю, когда и куда я поеду. Больше я ничего не
могу вам сказать, моя дорогая матушка; я чувствую себя хорошо,
не терзайтесь слишком много за меня, но если б я смела, я бы
охотно последовала за тем, кто являлся целью моей жизни».Эти письма выражают приличную случаю скорбь, и ничего дру¬
гого императрица, конечно, не могла написать. Как отдельные доку¬
менты их комментировать нельзя; с ними надо считаться в общей
картине таганрогской драмы. Из отдельных фраз можно обратить
внимание на ту, в которой императрица говорит, что останется в
Таганроге до тех пор, пока «он» останется, и уедет, когда «он» уедет
(quand il partira je partirai aussi). Эта фраза дословно повторяется в
письме от 19 ноября к императрице Марии и в письме от 21-го к
маркграфине Баденской, причем в первом добавлены слова «si on le
trouve possible» (если это найдут возможным). Эта приписка в пись¬
ме, обращенном к императрице Марии, довольно характерна, так
же, как и употребленное Елизаветой Алексеевной безличное место-
имение «оп». Вряд ли под этим «оп» можно подразумевать врачей,
т. к. если бы Елизавета Алексеевна видела возможное препятствие
к своему отъезду из Таганрога одновременно с телом покойного в
совете врачей в связи с ее нездоровьем, она, вероятно, в таком56
случае написала бы «les medecins» или, еще вернее: «I’etat de та
sante». Принимая во внимание, что она, целиком повторяя фразу о
своем отъезде, в письме к своей матери выпускает эти добавочные
слова, следует допустить, что она считала нужным адресовать их
только в Петербург, и потому под местоимением «оп» правильнее
подразумевать не врачей, а кого-либо другого; одно или несколько
лиц, от распоряжения которого или которых зависел дальнейший
распорядок дел в связи с событием 19 ноября.Вслед за вышеприведенными письмами императрицы Елизаветы
Алексеевны привожу полностью другие документы, относящиеся к
первым дням, последовавшим за смертью.I.	Всеподданнейший рапорт генерал-адъютанта барона
Дибича к императору Константину Павловичу от 19 ноября
1825 г.«С сердечным прискорбием имею долг донести Вашему импера¬
торскому величеству, что Всевышнему угодно было прекратить дни
всеавгустейшего нашего государя императора Александра Павлови¬
ча сего ноября, 19-го дня, в 10 часов и 50 минут пополуночи здесь
в городе Таганроге. Имею счастье представить при сем акт за под¬
писанием находящихся при сем бедственном случае генерал-адъю-
тантов и лейб-медиков».II.	Акт о кончине императора Александра«Нижеподписавшиеся, находясь в Екатеринославской губернии,
в городе Таганроге, при высочайшей особе, с глубочайшей вернопод¬
даническою скорбию свидетельствуем, что благочестивейший госу¬
дарь император Александр Павлович, самодержец всероссийский и
пр., и пр., и пр., на возвратном пути из Крыма 3-го и в особенности
4-го числа ноября почувствовал первоначальные лихорадочные при¬
падки, кои скоро по прибытии его величества в Таганрог 5-го числа
оказались послабляющею желчною лихорадкою, из коей образова¬
лась впоследствии воспалительная жестокая горячка с прилитием
крови в голову. Сия болезнь увеличивалась с быстротою и продол¬
жалась с таким упорством, что все непрестанно употребляемые к
прекращению ее врачебные средства оставались тщетными. 15-го
числа государь император изволил приобщиться Святых Тайн. 17-го
поутру в положении его величества примечена была некоторая пе¬
ремена, возбудившая слабый луч надежды к облегчению страждуще¬
го венценосца; но в продолжение того и последующих дней при
совершенном истощении последних сил его величества горячка уси¬
ливалась с сугубой жестокостью, 19-го же числа, пополуночи в 10
часов и 50 минут, государь император отошел из сей жизни в веч¬
ную. Все сие к неописанной горести верных сынов России, соверши¬
лось в присутствии Е. И. В. Гос. Имп-цы Елисаветы Алексеевны,
которая за всю болезнь августейшего ее супруга изволила быть при
нем неотлучно, при чем и мы, нижеподписавшиеся, непрерывно
находились. Настоящее свидетельство утверждаем подписанием на¬57
шим в двух экземплярах. Писано и подписано Екатеринославской
губернии в городе Таганроге ноября в 19 день 1825 года.Член Госуд. Совета, генерал от инфантерии генерал-адъютант
князь Петр Волконский.Член Госуд. Совета, начальник главного штаба, генерал-адъю-
тант барон Дибич.Баронет Яков Виллие, тайный советн. и лейб-мед.Конрад Стоффреген, д. ст. сов. и лейб-медик».С этого документа был сделан перевод на французский язык,
причем во французском подлиннике фигурирует, кроме четырех
вышеприведенных подписей, еще и подпись генерал-адъютанта
Чернышева (Alexandre de Czernicheff, lieutenant general et Aide de
Camp General). Почему эта разница в количестве подписей между
русским и французским актами — объяснить трудно. Впрочем, спе¬
шу добавить, что я привел эти документы не по подлинникам, а по
«Приложениям» к т. 4 соч. Шильдера. Возможно, что произошла
простая типографская ошибка, недосмотр корректора при печата¬
нии книги Шильдера, и что в оригинале русского подлинника име¬
ется и подпись Чернышева.Если же типографской ошибки не произошло и подпись Черны¬
шева действительно отсутствует в русском тексте, то такое явление,
конечно, странно и производит впечатление будто для «заграницы»
требовалось увеличить количество подписей, для большей, так ска¬
зать, убедительности.Впрочем, это, во всяком случае, обстоятельство второстепенное.К «рапорту» и «акту о кончине», посланным в Варшаву Кон¬
стантину Павловичу, барон Дибич присоединил еще два частных
письма, а также копию с письма, посланного им императрице Ма¬
рии Феодоровне.В этих письмах, которые Шильдер приводит полностью в прило¬
жениях к своей «Истории Александра I», ничего особенно интерес¬
ного не заключается, кроме разве того факта, что он написал два
письма, а не одно, т. к. оба письма написаны и посланы в один и тот
же день. Первое письмо краткое; оно подтверждает факт кончины и
присутствие при оной императрицы Елизаветы Алексеевны, однако
без указания, что кто-либо кроме императрицы присутствовал; это
является до некоторой степени официальным подтверждением, что
в момент кончины никого, кроме государыни, в комнате не было.Во втором письме Дибич пишет, что, «не имев никаких инструк¬
ций на случай несчастья», он по поводу всего совещался с Волконским
(сюда же относится и вышеприведенная фраза: «nous avons cachete
avec le prince Volkonsky les papiers...»); что он (Дибич) вставил во
французском переводе акта о кончине титул «Roi de Pologne»; что он
послал письмо императрице Марии с генералом Потаповым; что ко¬
пию с сего письма он «при сем препровождает»; что, когда болезнь
Александра приняла опасный оборот, он (Дибич) написал князю Ло¬
пухину, председателю Государственного Совета, петербургскому и
московскому генерал-губернаторам, а также «секретные письма» ге¬58
нералам графам Витгенштейну и Сакену; что он надеется (но сомне¬
вается), что Константин Павлович приедет в Таганрог.В общем — эти письма носят официальный характер и содержат
в себе, особенно второе письмо, перечисление тех мер, которые
начальник главного штаба счел себя обязанным принять в связи со
вступлением на престол нового монарха.3.	Протокол вскрытия тела (20 ноября 1825 года, 7 ч. веч.)
(опускаю вступительную фразу).«...и нашли следующее:1.	На поверхности тела.Вид тела вообще не показывал истощения и мало отступал от
натурального своего состояния как во всем теле вообще, так и в
особенности в брюхе, и ни в одной из наружных частей не примет¬
но ни малейшей припухлости.На передней поверхности тела, именно на бедрах, находятся
пятна темноватого, а некоторые темно-красного цвета, от прикла¬
дывания к сим местам горчичников происшедшие; на обоих ногах
ниже икр, до самых мыщелков приметен темно-коричневый и раз¬
личные рубцы (cicatrices)^ особенно на правой ноге, оставшиеся по
заживлению ран, которыми государь император одержим был преж¬
де. На задней поверхности тела, на спине между крыльцами, до
самой шеи простирающееся довольно обширное приметно пятно
темно-красного цвета от приложенного к сему месту пластыря
шпанских мух происшедшее. Задняя часть плеч, вся спина, задница
и все мягкие части, где наиболее находится жирной клетчатой пле¬
вы, имеют темно-оливковый цвет, происшедший от излияния под
кожу венозной крови. При повороте тела спиною вверх из ноздрей
и рта истекло немного кровянистой влаги.2.	В полости черепа.При разрезе общих покровов головы, начиная от одного уха до
другого, кожа найдена очень толстою и изобилующею жиром. По
осторожном и аккуратнейшем отделении пилою верхней части че¬
репа из затылочной стороны вытекло два унца венозной крови.
Череп имел натуральную толстоту. По снятии твердой оболочки
мозга, которая в некоторых местах, особенно под затылочной кос¬
тью, весьма твердо была приросши к черепу, кровеносные сосуды
на всей поверхности мозга чрезмерно были наполнены и растянуты
темною, а местами красноватой кровью от предшествовавшего силь¬
ного прилития оной к сему органу. На передних долях мозга под
лобными возвышениями (protuberantia frontales) приметны два не¬
большие пятна темно-оливкового цвета от той же причины. При
извлечении мозга из своей полости, на основании черепа, равно как
и в желудочках самого мозга, найдено прозрачной сукровицы
(serositas) до двух унцов. Хоровидное сплетение левого мозгового
желудочка найдено твердо приросшим ко дну оного.59
3.	в грудной полости.По сделании одного прямого разреза, начиная от гортани чрез
средину грудной кости до самого соединения лобковых костей, и
двух косвенных, от пупка до верхнего края подвздошных костей,
клетчатая плева найдена была повсюду наполненной большим ко¬
личеством жира. При соединении ребер с грудиною хрящи оных
найдены совершенно окостеневшими. Оба легких имели темноватый
цвет и нигде не имели сращения с подреберной плевой. Грудная
полость нимало не содержала в себе водянистой влаги. Сердце име¬
ло надлежащую величину и во всех своих частях, как формою, так
и существом своим нимало не отступало от натурального состояния,
равно и все главные сосуды, от оного происходящие. В околосердеч¬
ной сумке (pericordium) найдено сукровицы около одного унца.4.	В полости брюшной.Желудок, в котором содержалось немного слизистой смеси, най¬
ден в совершенно здоровом положении; печень имела большую ве¬
личину и цвета темнее натурального; желчный пузырь растянут
был большим количеством испорченной желчи темного цвета; обо-
дошная кишка была очень растянута содержащимися в ней ветра¬
ми. Все же прочие внутренности, как то: поджелудочная железа,
селезенка, почки и мочевой пузырь нимало не отступали от нату¬
рального своего состояния.Сие анатомическое исследование очевидно доказывает, что ав¬
густейший наш монарх был одержим острою болезнью, коею пер¬
воначально была поражена печень и прочие, к отделению желчи
служащие, органы. Болезнь сия в продолжении своем постепенно
перешла в жестокую горячку с приливом крови в мозговые сосуды
и последующими затем отделением и накоплением сукровичной
влаги в полостях мозга, и была, наконец, причиною самой смерти
его императорского величества».Протокол этот скреплен следующими подписями:1.	Дмитриевского военного гошпиталя младший лекарь Яковлев.2.	Л.-Гв. Казачьего полка штаб-лекарь Васильев.3.	Таганрогского карантина главный медиц. чиновник д-р Лакиер.4.	Придворный врач коллежский асессор Добберт.5.	Медико-хирург надворный советник Тарасов.6.	Штаб-лекарь надворный советник Александрович.7.	Доктор медицины и хирургии статский советник Рейнгольд.8.	Действ, статский сов. лейб-медик Стоффреген.9.	Баронет Яков Виллие, тайный советник и лейб-медик.Видел описанные медиками признаки и при вскры¬
тии тела Е. И. В. Государя Императора Александра Пав¬
ловича находился генерал-адъютант Чернышев.В дополнение к этому протоколу небезынтереснЬ привести сле¬
дующие, касающиеся бальзамирования тела, строки из воспомина¬
ний Н. И. Шенига. Шениг состоял при бароне Дибиче по
квартирмейстерской части.60
«21-го числа, поутру, в 9 часов, по приказанию Дибича, отпра¬
вился я, как старший в чине из числа моих товарищей, для при¬
сутствия при бальзамировании тела покойного государя.Вошед в кабинет, я нашел его уже раздетым на столе, и четыре
гарнизонные фельдшера, вырезывая мясистые части, набивали их ка¬
кими-то разваренными в спирте травами и забинтовывали широкими
тесьмами. Добберт и Рейнгольд, с сигарами в зубах, варили в каст¬
рюлях в камине эти травы. Они провели w этом занятии всю ночь, с
той поры, как Виллие вскрыл тело и составил протокол. Череп на
голове был уже приложен, а при мне натягивали кожу с волосами,
чем немного изменилось выражение черт лица. Мозг, сердце и внут¬
ренности были вложены в серебряный сосуд, вроде сахарной большой
жестянки с крышкою, и заперты замком. Кроме вышесказанных лиц
и караульного казацкого офицера, никого не только в комнате, но и
во всем дворце не было вр1Дно. Государыня накануне переехала на
несколько дней в дом Шихматова. Доктора жаловались, что ночью
все разбежались и что они не могут даже добиться чистых простынь
и полотенец. Это меня ужасно раздосадовало. Давно ли все эти мер¬
завцы трепетали одного взгляда, а теперь забыли и страх, и благоде¬
яния. Я тотчас же пошел к Волконскому, который принял меня в
постели, рассказал, в каком положении находится тело государя, и
тот, вскочив, послал фельдъегеря за камердинерами. Через четверть
часа они явились и принесли белье. Между тем фельдшера перевер¬
тывали тело, как кусок дерева, и я с трепетом и любопытством имел
время рассмотреть его. Я не встречал еще так хорошо сотворенного
человека. Руки, ноги, все части тела могли бы служить образцом для
ваятеля; нежность кожи необыкновенная; одно только место, которое
неосторожно хватил Тарасов, было черного цвета.По окончании бальзамирования одели государя в парадный об¬
щий генеральский мундир, с звездою и орденами в петлице, на руках
перчатки, и положили на железную кровать, на которой он скончал¬
ся, накрыв все тело кисеею. В ногах поставили аналой с Евангелием,
которое по очереди читали священники, сменяясь каждые два часа...»Протокол вскрытия тела несомненно один из важнейших доку¬
ментов, с которым приходится считаться, — и на него нужно обра¬
тить особое внимание.Казалось бы, что хоть по поводу такого документа не должно
было бы быть разногласий, хотя бы с формальной стороны. На самом
же деле — мы сразу наталкиваемся на противоречия, из которых
одно в высшей степени важное, так как оно обнаруживает подлог.Как мы только что видели из записок Н. И. Шенига, протокол
был составлен лейб-медиком Виллие. Между тем доктор Тарасов в
своих воспоминаниях утверждает, что протокол был составлен им,
Тарасовым. Это противоречие, само по себе довольно интересное,
может, впрочем, быть объяснено ошибкой Шенига, приписавшего
авторство протокола Виллие как старшему в чине из присутство¬
вавших медиков. Но другое противоречие ничем не объяснимо: оно,
повторяю, обнаруживает, подлог. Тарасов пишет, что хотя он и61
составлял протокол, но не подписывал его; между тем под прото¬
колом значится его подпись! Само собой разумеется, что Тарасов,
если и мог что-либо напутать в своих воспоминаниях, не мог за¬
быть того факта — подписывал он протокол или нет. Однако он
подчеркивает то обстоятельство что хотя он и составлял протокол,
но не подписывал. Этому нельзя не верить. Но каким же образом,
в силу каких обстоятельств, его подпись появилась на официальном
акте? Что подпись эта была необходима, это очевидно, гораздо
необходимее даже подписей старших по чину Рейнгольда и Сто-
ффрегена, т. к. Тарасов, хотя и не имевший звания лейб-медика,
был в медицинском мире ближайшим после Виллие лицом к Алек¬
сандру I; отсутствие его подписи было бы более чем странно.И — подпись его появилась... без его ведома! И он об этом не
узнал и позже, т. к. воспоминания его, в которых он утверждает,
что не подписывал, написаны много лет спустя, когда подлинник
протокола с «его» подписью уже хранился в архивах.С другой стороны, является вопрос: почему же он не подписал
им же составленного протокола?Раз подпись его была необходима, ему, очевидно, было предло¬
жено подписать; между тем он не подписал. Почему? Очевидно, он
отказался. Но почему же?Дальше, князь Волконский поручил ему бальзамировать тело.
Тарасов отказался, мотивируя свой отказ «сыновним чувством и
благоговением к императору».Смею думать, что не ошибусь, если скажу, что эта мотивировка
отказа со стороны врача была не более как лирической маской, при¬
крывавшей настоящую причину, ту самую причину, по которой он
отказался подписать и протокол вскрытия тела. Какова же могла быть
эта причина? Это — загадка, которую трудно разрешить, если согла¬
ситься с тем, что таганрогская драма происходила действительно так,
как нам о ней говорит официальная история. Но об этом после.Разберемся в самом протоколе.Г. Василич в своей «Легенде о старце Кузьмиче» пишет:«Мы почерпываем в нем (т. е. в протоколе) одно очень ценное об¬
стоятельство, указывающее на то, что вскрыт был именно труп умер¬
шего императора Александра, а не кого-нибудь другого. Именно
описание старого рубца на ноге, оставшегося от бывшей язвы, а у Алек¬
сандра, был именно на, этой ноге рубец от заживления после рожистого
флегмонозного процесса на той же ноге. Таким образом, устанавлива¬
ется сразу же тождество вскрываемого с умершим императором».К сожалению, тождество это не сразу «устанавливается», так
как нам известно, что рожистое воспаление, которым император
страдал в январе 1824 г., было на левой ноге, а в протоколе упо¬
минается о «различных рубцах, особенно на правой ноге».Кроме того, Г. Василич (на той же стр. 112 своей книги) пишет:«Что же касается болезни, унесшей Александра в могилу, то
следует признать, хотя она не названа нигде своим настоящим
именем, что это был типичный брюшной тиф».62
Не знаю, какие соображения привели Г. Василича к столь кате¬
горическому заключению; что касается меня, то, не обладая позна¬
ниями по медицине, я поступил следующим образом для
правильной оценки протокола.Я переписал в нескольких копиях протокол от слов «и нашли
следующее» до слов «сие анатомическое исследование очевидно до¬
казывает» (выпустив в тексте только слова «государь император»)
и разослал эти копии нескольким выдающимся представителям рус¬
ского медицинского мира с препроводительным письмом, текст ко¬
торого считаю долгом привести полностью:«Обращаюсь к Вам с большой просьбой, в исполнении которой,
надеюсь, Вы мне не откажете. Я в настоящее время занят одним ис¬
торическим исследованием, и мне, между прочим, попался один до¬
кумент, представляющий из себя протокол вскрытия тела некоего
лица, умершего в первое половине XIX столетия (чем и объясняется
«стиль» этого документа). Будьте добры, прочтите этот протокол, ко¬
пию с которого Вам присылаю, так же как и некоторые к нему при¬
мечания и — напишите мне Ваше беспристрастное заключение: от
какой причины (болезни или случайности) этот человек мог скон¬
чаться. Я буду крайне признателен Вам за скорейший ответ...» и т. д.Примечания, приложенные мною к протоколу и упоминаемые в
письме, были следующие:1.	Объяснениям о происхождении некоторых пятен на теле можно
верить, но также можно и не доверять. Кроме того, нужно заметить,
что если эти меры и были приняты, то они были приняты за три дня
до смерти; что вскрытие тела было сделано 30 часов после смерти.2.	Предполагаемые причины смерти: брюшной тиф; сотрясение
мозга, происшедшее от несчастного случая, а именно — падения из
экипажа при быстрой езде (почва — глины и камни); малярия;
жестокое обращение (телесные наказания).3.	Вышеприведенные причины смерти могут быть ошибочны и
потому должны быть приняты лишь «к сведению», а отнюдь не «к
руководству». Возможно, что этот человек умер и от других причин.Кроме вышеизложенных, я никаких примечаний или коммента¬
риев не сделал. Вторая и четвертая «предполагаемые причины
смерти» были прибавлены мною ввиду высказывавшихся некоторы¬
ми лицами предположений, что вместо императора был похоронен
или расшибшийся насмерть фельдъегерь Масков, или умерший от
телесных наказаний солдат местного гарнизона.Привожу полученные мною ответы:1.	«На основании присланного протокола вскрытия можно сде¬
лать весьма сомнительные предположения. Вскрытие не дает карти¬
ны болезни. Из всего отмеченного в протоколе можно предположить,
что смерть последовала от удара, т. е. от кровоизлияния в мозгу, но
была ли тому причина болезнь или несчастный случай — из прото¬
кола не видно. Трупные пятна на теле могут быть у всякого трупа,
а рубцы на ногах свидетельствуют о бывшем когда-то язвенном
процессе. Можно также думать, что умерший страдал сифилисом, на63
что указывают сращения мозговых оболочек, рубцы на голенях и
изменения в печени, впрочем, последние могли быть и самостоя¬
тельными, если покойник был алкоголик. Тиф нужно исключить,
т. к. при брюшном тифе обычно бывают изменения в селезенке,
опухание кишечных желез и язвы на них. Малярия тоже влечет
увеличение селезенки. На телесные наказания тоже нет указаний
(рубцы на ягодицах, спине и т. п.). Мое заключение не полно, но
иначе и быть не может, т. к. протокол далек от научного описания
и чересчур краток». (Д-р Н. И. Чигаев.)2.	«Протокол составлен не соответственно научным требовани¬
ям, так что причину смерти установить нельзя. Менее всего, одна¬
ко, она могла бы зависеть от приведенных Вами 4-х №№, т.
к.: 1) при брюшном тифе должны быть изменения в кишечнике
и увеличение селезенки, 2) при малярии же — резкое увеличение
последней, равно как исхудание в том и другом случае, а тут
везде жир; при №№ 2 и 4-м характерные более или менее следы,
а их нет. Принимая во внимание сомнительные признаки сифилиса
(рубцы на ногах, сращение оболочки мозга с черепом, описание
вскрытия грудной полости, большая величина печени) — можно
думать, не от него ли умер покойный». (Д-р М. М. Манасеин.)3.	«Извините, что отвечаю Вам несколько поздно, но для того,
чтобы дать более определенный ответ мне нужно было показать
протокол специалисту анатому-патологу. Данные, сообщаемые в
протоколе, слишком недостаточны, чтобы определить причину
смерти. На основании описания органов можно только с уверенно¬
стью сказать, что смерть произошла не от брюшного тифа и не
от малярии. Данные же, приводимые относительно полости черепа
и мозга, также слишком незначительны и не полны, чтобы усмот¬
реть в них причину смерти». (Хирург д-р К. П. Домбровский.)4.	«Причина смерти — кровоизлияние в мозг вследствие скле¬
роза сосудов мозга на почве луэса — сращения мозговых оболочек
с черепом и пр., утолщение черепных костей. — Из протокола
вскрытия никак нельзя допустить смерть от тифа или маля¬
рии», (Хирург д-р В. Б. Гюббенет.)(Курсив в текстах писем мой.)Суммируя содержание этих писем, мы видим, что при всей
трудности определить по протоколу вскрытия причину смерти
смерть эта отнюдь не могла произойти ни от брюшного тифа, ни от
малярии (т. е. «крымской лихорадки»).Указания же на сифилис совершенно не совпадают со всем тем,
что нам известно об Александре I.Таким образом, протокол вскрытия, который, по мнению исто¬
риков, придерживающихся официальной версии о таганрогской дра¬
ме, является одним из неоспоримых подтверждений этой версии, —
в действительности коренным образом подрывает доверие к ней.Что касается записок Н. И. Шенига, они сами по себе весьма
интересны, но не могут играть никакой роли в разбираемом нами
вопросе, т. к. Шениг является очевидцем только тех событий, ко¬64
торые последовали за вскрытием тела, начиная с бальзамирования.
Впрочем, фраза «немного изменилось выражение черт лица» — мо¬
жет быть отмечена.Таковы документы, относящиеся к первым двум дням, последо¬
вавшим за катастрофой 19 ноября.VIИзвестие о кончине императора пришло в Варшаву к цесареви¬
чу Константину Павловичу 25 ноября вечером, а в С.-Петербург
двумя днями позже. То, что произошло затем в столице, хорошо
известно.Опрометчивая присяга Николая Павловича императору Кон¬
стантину, опрометчивая и ничем не объяснимая, т. к. он сам заявил
членам Государственного Совета, что ему еще с 13 июля 1819 г.
известно об отречении Константина; лихорадочная переписка меж¬
ду Варшавой и Петербургом; общая растерянность; восстание 14
декабря и наступившее затем тяжелое затишье. Таковы были ре¬
зультаты той таинственности, в которую облек Александр I вопрос
о престолонаследии.Обо всем этом распространяться здесь, конечно, не место, т. к.
прямого отношения к разбираемому нами вопросу все эти события
не имеют. Единственным прямым последствием явилось то, что
князь П. М. Волконский долгое время оставался без всяких указаний
что ему делать: Цесаревич известил его в дружеском письме, что все
указания придут из Петербурга, а Петербург безмолвствовал.Только 3 декабря императрица Мария Феодоровна и Николай
Павлович написали Волконскому, чтобы он за всеми распоряжени¬
ями обращался к императрице Елизавете Алексеевне.Через день Николай Павлович снова написал князю, на этот раз
извещая его, что все флигель-адъютанты, не находящиеся при вой¬
сках, а также генерал-адъютант князь Трубецкой получили прика¬
зание ехать в Таганрог; на это Волконский письмом от 14 декабря
ответил, что поручит перевоз тела Трубецкому.Разбирая бумаги, оставшиеся в кабинете Александра в Таганроге,
Волконский и Дибич нашли церемониал погребения Екатерины II;
Шильдер по этому поводу делает предположение, что Александр взял
этот документ с собой на случай смерти своей жены. С таким пред¬
положением можно соглашаться, но можно и не соглашаться: здо¬
ровье Елизаветы Алексеевны далеко не было так плохо, чтобы
явилась необходимость запастись церемониалом погребения, а то об¬
стоятельство, что это был церемониал погребения императрицы
Екатерины, отнюдь не может служить подтверждением, что, взяв его
с собою, Александр думал именно об императрице Елизавете Алек¬
сеевне. Если б он думал о самом себе, то он иного церемониала тоже
не мог бы взять: церемониалы похорон Петра III и Павла I вряд ли
нашли бы себе место среди документов Александра...65
11 декабря тело было перевезено из дворца в собор Александ¬
ровского монастыря, где и оставалось до 29 числа, когда печальный
картеж двинулся в Петербург.Императрица Елизавета Алексеевна не сопровождала тело, а
осталась в Таганроге до 21 апреля.Перед выступлением печальной процессии она призвала к себе
д-ра Тарасова и сказала ему:«Я знаю всю вашу преданность и усердную службу покойному
императору и потому никому не могу лучше поручить, как вам,
наблюдать во все путешествие за сохранением тела его и проводить
гроб его до самой могилы».Кроме того, князь Волконский, в письме к Николаю I от 4
января, сообщает, что ввиду «неприбытия сюда никого из Петер¬
бурга» императрица поручила генерал-адъютанту графу Орлову-Де¬
нисову сопровождать тело и быть, так сказать, главным
распорядителем всей церемонии.Это «неприбытие никого из Петербурга» само по себе немного
странно, после того, как еще 5 декабря флигель-адъютанты и гене-
рал-адъютант князь Трубецкой получили приказание выехать в
Таганрог. Этого нельзя даже объяснить событием 14 декабря, т. к.
оно имело место девять дней спустя, когда, казалось бы, все эти
лица должны бы были уже находиться в пути в Таганрог. Странно
также, что Елизавета Алексеевна поручила наблюдение за телом
Тарасову, а не Виллие.Через день после отбытия тела из Таганрога императрица Елиза¬
вета Алексеевна написала своей матери письмо такого содержания;«Tous les liens terrestres sont rompus entre nous. Ceux dans
leternite seront differents, ils seront plus doux, surement, mais tant que
je porte encore cette triste enveloppe mortelle, il est douloureux de me
dire qu’il n’aura plu de part a mon existence ici-bas. Amis d’enfance,
nous avons marche ensemble pendant 32 ans. Nous avons traverse
ensomble toutes les epoques de la vie. Souvent eloignes, nous nous
retrouvions toujours d’une maniere ou d’une autre, enfin sur la vrai
chemin, nous ne goutions que la douceur de notre union. C’est dans ce
moment qu’elle m’a ete enlevee. Surement je le meritais, je ne sentais
pas assez le bienfait de Dieu, je ressentais peut etre encore trop de petits
inconvenients. Enfin quoique cela soit, Dieu Га voulu. Qu’il daigne
permettre que je ne perde pas le fruit de cette douloureuse croix — ce
n’est pas pour rien qu’elle m’a ete envoye. Je roconnais la main de Dieu
dans toute la direction de ma destinee en у reflechissant».Я привожу это письмо исключительно с целью дать побольше
документальных данных; само по себе оно не дает никаких особен¬
но интересных указаний. Хотя нельзя не обратить внимание на
немного загадочный, двусмысленный характер некоторых фраз...Итак, 29 декабря печальный кортеж проследовал на север под об¬
щим наблюдением генерал-адъютанта графа Орлова-Денисова и при
непосредственном наблюдении за телом со стороны доктора Тарасова.Маршрут шествия был таков: Харьков, Курск, Орел, Тула, Москва.66
Поручение, возложенное на графа Орлова-Денисова, было не из
легких. Немедленно вслед за тем, как кончина императора стала
известна, по всей России внезапно распространился слух, что им¬
ператор не умер, а скрылся; в гробу же везут чужой труп. Что
послужило причиной к зарождению и распространению такого слу¬
ха, сказать трудно: но факт тот, что слух этот принял угрожающие
размеры. Опасались даже, что народ на пути следования процессии
потребует вскрытия гроба. Граф Орлов-Денисов «наблюдал везде
строгий порядок и военную дисциплину», как пишет Тарасов в
своих воспоминаниях. (Мы знаем, что называется «строгим поряд¬
ком и военной дисциплиной» даже в XX столетии, и потому легко
можно представить себе, в чем они выражались сто лет назад.)3 февраля процессия прибыла в Москву. На протяжении версты
от подольской заставы по обеим сторонам дороги были выстроены
войска с заряженными ружьями. Когда гроб был поставлен в Ар¬
хангельском соборе, стечение народа было огромное. Ввиду тревож¬
ных слухов были приняты необычайные меры предосторожности: в9	часов вечера запирали ворота Кремля и у каждого входа стояли
заряженные орудия. Пехота расположилась в Кремле, а кавалерий¬
ская бригада — в экзерциргаузе с оседланными лошадьми. По го¬
роду всю ночь ходили военные патрули.Интересно привести для характеристики царствовавшего настро¬
ения письма А. Булгакова к его брату.«Не поверишь, что за вздорные слухи распространяют кумушки
и пустословы по городу. Жаль, право, что князь Дмитрий Влади¬
мирович (московский генерал-губернатор Голицын) удостаивает их
внимания, что много говорят о мерах, кои возьмутся для прекра¬
щения или предупреждения беспорядков. Говорят, что подписками
обязывают фабрикантов не выпускать фабричных в день процессии,
что кабаки будут заперты, и множество других подобных мер...» (27
января 1826 г.). «Филарет с духовенством лобзали останки бесцен¬
ные, а после все царевичи, князь Дмитрий Владимирович, генерал-
адъютанты и т. д. Как я буду теперь дурачить и смеяться над
глупцами, кои трусили уезжать из Москвы или просили часовых
для себя на это время... Благоговение народа было таково, что
нельзя не быть тронуту. Надобно было видеть, с каким чувством
все прикладывались. Все почти кланялись в землю. Во всю ночь
были поклонщики. Ночь не была потеряна. Дабы доставить всем
удовольствие приложиться к бесценному праху, впустили солдат
здешнего гарнизона».Это последнее письмо весьма курьезно. Во-первых, ни Филарет,
ни царевичи (вероятно — грузинские), ни Голицын не могли «лоб¬
зать останки бесценные», т. к. гроб был закрыт и не открывался за
все время нахождения его в Москве; во-вторых, как я уже упоми¬
нал выше, с 9 часов вечера все входы в Кремль были закрыты и
охранялись артиллерией, так что навряд ли «были поклонщики во
всю ночь». Возможно, впрочем, что таковыми поклонщиками вооб¬
ще, а не только ночью, являлись «солдаты здешнего гарнизона».67
в другом письме (от 7 февраля) Булгаков пишет: «А. С. Марко¬
вич, фельдъегерь, бывший при государе во время его болезни, кон¬
чины и после оной, видел все происходившее в горестное это время,
обмывал драгоценное тело, дежурил четверо суток при оном, не
спавши; открытие тела, бальзамировка, все это происходило в его
глазах. Я не мог от него оторваться, и он, видя наше любопытство,
удовлетворил оное в полной мере...»К этому можно было бы добавить, что фельдъегерь Маркович «удов¬
летворил любопытство» Булгакова не только «в полной мере», но и свы¬
ше меры, т. к. он, Маркович, ни при болезни, ни при кончине, ни при
«открытии тела», ни при «бальзамировке» не присутствовал и уж тем
более, конечно, не дежурил «четверо суток не спавши»... В общем,
письма Булгакова интересны, конечно, только поскольку они иллюст¬
рируют тревожное настроение, царившее в обществе. К такой же кате¬
гории документов нужно отнести и записку, составленную неким
дворовым человеком Федором Федоровым, под заглавием «Московские
Новости или новые правдивые и ложные слухи, которые после виднее
означатся, которые правдивые, а которые лживые, а теперь утвердить
ни одних не могу, но решился на досуге описывать для дальнего време¬
ни незабвенного, именно 1825 года, с декабря 25-го дня».В этой записке приведены все «слухи», ходившие тогда по Мо¬
скве, касательно смерти Александра.Основная мысль большинства этих «слухов», что Александр не
умер, а скрылся и что в гробу везут другое тело.Но как письма Булгакова, так и записки Федора Федорова до¬
кументы, так сказать, проблематические. Вернемся к документам
более серьезным.В записках д-ра Тарасова читаем следующее:«Я имел особенное предписание от графа Орлова-Денисова о
возможном попечении за целостью тела императора во время всего
шествия. С этой целью я представил графу, что для удостоверенияо	положении тела императора необходимо по временам вскрывать
гроб и осматривать тело. Таковые осмотры при особом комитете, в
присутствии графа, производились в полночь пять раз, и каждый
раз я представлял по осмотре донесение графу о положении тела».Эти показания Тарасова совершенно не совпадают с тем, что
писал граф Орлов-Денисов в официальном своем рапорте на имя
барона Дибича.Граф Орлов-Денисов сообщает, что в течении всего пути до
Москвы гроб не вскрывался; что впервые он был вскрыт на пути из
Москвы на север, на втором ночлеге в селе Чашошкове 7 февраля
в 7 часов вечера. При этом присутствовали, кроме самого Орлова-
Денисова и Тарасова, генерал-адъютанты граф Остерман-Толстой,
Бороздин и Сипягин и пять флигель-адъютантов (Герман, Шкурин,
Кокошкин, графы Залуцкий и Плаутин), а также полковник кава¬
лергардского полка Арапов и вагенмейстер Соломко.Второй осмотр был произведен по выступлении из Новгорода,
причем присутствовал и граф Аракчеев.68
Третий же и последний осмотр имел место в деревне Бабине,
причем он был произведен Виллие, получившим на то приказание
от императора Николая I.По этому поводу Виллие пишет:«Сего 26-го февраля в 7 часов пополудни, в Бабине, я произво¬
дил осмотр тела блаженной памяти императора Александра; рас¬
крыв его до мундира, я не нашел ни малейшего признака
химического разложения, обнаруживаюш:егося обыкновенно выде¬
лениями сернисто-водородного газа, обладающего весьма едким за¬
пахом, мускулы крепки и тверды и сохраняют свою
первоначальную форму и объем. Поэтому я смело утверждаю, что
тело находится в совершенной сохранности, и мы обязаны этим
удовлетворительным результатом точному соблюдению во время
пути необходимых мер предосторожности. Поэтому я не буду при¬
нимать никаких дальнейших мер до прибытия в Царское Село».Из приведенных выше выдержек видно, что разногласия в доку¬
ментах продолжали преследовать тело до места его последнего ус¬
покоения.Тарасов утверждает, что тело было осматриваемо пять раз в
полночь. По свидетельствам же графа Орлова-Денисова (на которо¬
го тот же Тарасов ссылается) и баронета Виллие, мы видим, что
тело осматривалось только три раза в 7 часов вечера, причем тре¬
тий раз осматривал не Тарасов, а сам Виллие.В день последнего осмотра тела в Тосне кортеж встретила им¬
ператрица Мария Феодоровна.Это обстоятельство, между прочим, довольно непонятно.Бабино, где тело осматривалось в 7 часов вечера, находится на
расстоянии 45 верст к югу от Тосны. Каким образом императрица
могла встретить кортеж в тот же самый день в Тосне?Во всяком случае, интересно отметить тот факт, что императри¬
ца Мария Феодоровна выехала одна, т. е. без сопровождения кого-
либо из семьи, навстречу телу, проехав расстояние около 100 верст
от Петербурга. Ввиду указанной мной выше явной несообразности
относительно встречи в Тосне, можно предположить, что она доеха¬
ла до Бабина, следствием чего и явилось новое освидетельствование
тела по «приказанию императора Николая»; это объяснило бы также
внезапное отстранение Тарасова и замену его баронетом Виллие.28	февраля печальная процессия приблизилась к Царскому Се¬
лу и была встречена императором Николаем, великим князем Ми¬
хаилом Павловичем, принцем Вильгельмом Прусским, принцем
Оранским, первыми чинами двора, духовенством и жителями Цар¬
ского Села.Гроб был поставлен в дворцовой церкви на катафалк под балда¬
хином.1	марта князь А. Н. Голицын, министр духовных дел и народ¬
ного просвещения, вызвал к себе Тарасова и спросил его: «Можно
ли открыть гроб и может ли императорская фамилия проститься с
покойным императором?»69
«я отвечал утвердительно, — пишет Тарасов в своих запи¬
сках, — и уверил его, что тело в совершенном порядке и целости,
так что гроб мог бы быть открыт даже для всех. Потом он (Голи¬
цын) мне сказал, что император мне приказал, чтобы в двенадцать
часов ночи я, при нем и графе Орлове-Денисове, со всею аккурат¬
ностью открыл гроб и приготовил все, чтоб императорская фамилия
могла вся, кроме царствующей императрицы, которая тогда была
беременна, родственно проститься с покойником. В 11 час. вечера
священник и все дежурные были удалены из церкви, а при дверях,
вне оной, поставлены были часовые; остались в ней: князь Голи¬
цын, граф Орлов-Денисов, я и камердинер покойного императора,
Завитаев. По открытии гроба я снял атласный матрац из ароматных
трав, покрывавший все тело, вычистил мундир, на который проби¬
лось несколько ароматных специй, переменил на руках императора
белые перчатки (прежние несколько изменили свой цвет), возло¬
жил на голову корону и обтер лицо, так что тело представлялось
совершенно целым, и не было ни малейшего признака порчи. После
этого князь Голицын, сказав, чтобы мы оставались в церкви за
ширмами, поспешил доложить императору. Спустя несколько ми¬
нут, вся императорская фамилия с детьми, кроме царствующей
императрицы, вошла в церковь при благоговейной тишине, и все
целовали в лицо и руку покойного. Эта сцена была до того трога¬
тельна, что я не в состоянии вполне выразить оную.По выходе императорской фамилии я снова покрыл тело аро¬
матным матрацем и, сняв корону, закрыл гроб по-прежнему. Все
дежурные и караул снова введены были в церковь ко гробу, и
началось чтение Евангелия».Оставляя в стороне вопрос, насколько Тарасов мог следить «из-
за ширм» за происходившим в церкви, интересно отметить следую¬
щее показание прусского генерала фон Герлаха, записанное им со
слов принца Вильгельма, при особе которого он состоял:«Императрица Мария Феодоровна несколько раз поцеловала ру¬
ку усопшего и говорила: «Oui, c’est шоп cher fils, шоп cher
Alexandre! Ah! Comme il est maigri!» Трижды она возвращалась к
гробу и подходила к телу».5	марта тело было перевезено из Царского Села в Чесму, где,
под наблюдением Тарасова, и было переложено в другой гроб, а на
следующий день перевезено по особому церемониалу в С.-Петербург
и поставлено в Казанском соборе. Здесь оно оставалось в течение
семи дней, причем император Николай I, вопреки совету прибли¬
женных лиц, запретил открывать гроб «для жителей столицы», и,
как пишет Тарасов, «кажется, единственно по той причине, что цвет
лица покойного государя был немного изменен в светло-каштано¬
вый, что произошло от покрытия оного в Таганроге уксусно-древес-
ною кислотою, которая, впрочем, нимало не изменила черт лица».Приводя эту догадку Тарасова, Шильдер сопоставляет ее с при¬
веденными уже мною выше строками из письма князя П. М. Вол¬
конского к статс-секретарю Вилламову: «...ибо хотя тело и70
бальзамировано, но от здешнего сырого воздуха лицо все почернело
И даже черты лица покойного совсем изменились, через несколько
же времени и еще потерпят...»13 марта 1826 г. разыгрался эпилог таганрогской драмы:«В одиннадцать часов, во время сильной метели, погребальное
шествие направилось из Казанского собора в Петропавловскую кре¬
пость... В тот же день происходили отпевание и погребение. Во
в1Х)ром часу пополудни пушечные залпы возвестили миру, что ве¬
ликий монарх снисшел в землю на вечное успокоение». (Шильдер,
т. 4, стр. 442).Теперь, когда мы ознакомились со всеми имеющимися докумен¬
тами, попробуем вывести беспристрастное заключение.Читатель не посетует на меня, если для полноты картины я
время от времени буду возвращаться к указанным уже в преды¬
дущих главах противоречиям, недомолвкам, фактам. Мне казалось
лучшим, приводя документы, параллельно отмечать то, что в них
было достойным особого интереса. Теперь же, суммируя содер¬
жание всего вышеизложенного и выводя заключение, придется, ко¬
нечно, поневоле припоминать кое-что уже сказанное — не
подробности, а самое существенное.В кратком предисловии к этой книге я изложил схему моего
исследования: 1. Имел ли Александр I намерение отречься от пре¬
стола? 2. Если он имел это намерение, то привел ли он его в
исполнение в бытность свою в Таганроге, или умер, не успев осу¬
ществить это намерение?Таковы были первые два вопроса. Первый разрешен утверди¬
тельно без всякого труда, да он, впрочем, никогда ни в ком не
возбуждал сомнения. Теперь мы со всей возможной полнотой исс¬
ледовали второй вопрос. Какой же беспристрастный ответ мы мо¬
жем на него дать?Я, с полным беспристрастием, взвешивая все pro и contra, отве¬
чаю на него утвердительно: да, император Александр I воспользо¬
вался своим пребыванием в Таганроге и легким недомоганием,
чтобы привести свой план в исполнение.Он скрылся, предоставив хоронить чье-то чужое тело.Вот причины, приведшие меня к такому убеждению.1.	Постоянные, так сказать, хронические и безнадежные проти¬
воречия, встречающиеся во всех документах, относящихся к таган¬
рогской драме; тогда как эти документы должны бы были (я бы
сказал: были обязаны!) согласоваться даже в мелких подробностях.
Я уже указывал на то, что из этих документов нельзя даже почер¬
пнуть таких краеугольных сведений о кончине Александра, как:
обстоятельства, при которых наступила смерть, число лиц, присут¬
ствовавших при ней, поведение императрицы и т. п.2.	Заведомо подложная подпись Тарасова под протоколом
вскрытия тела, потому что нельзя же, в самом деле, допустить,71
чтобы Тарасов лгал в своих записках, утверждая, что он протокола
не подписывал.3.	Странное и тревожное настроение и не менее странные по¬
ступки императрицы Марии Феодоровны, императора Николая I и
князя П. М. Волконского: переписка Волконского с Вилламовым;
скороспелый и несомненно задним числом писанный журнал князя;
запрещение Николая I открыть гроб для народа в Казанском собо¬
ре; неуместные повторные восклицания императрицы Марии Фео¬
доровны в Царском Селе — «oui, c’est mon cher fils, mon cher
Alexandre». Почему бы матери при виде тела сына понадобилось
повторять такие слова, производящие впечатление — «да право же,
это он...» Таинственная поездка ее же в Бабино и т. д.4.	Немедленно после смерти распространившиеся слухи, что ве¬
зут чужое тело. Ведь почему-нибудь такие слухи возникли же! А
ведь это слух необычный. Кончина монарха часто зарождает всякие
пересуды и всевозможные комментарии, но только таганрогская
драма породила такой слух. И слух этот, очевидно, показался на¬
роду настолько вероятным, что хотели насильно вскрыть гроб, а
властям настолько опасным, что в Московском Кремле по вечерам
приставляли артиллерию к воротам и посылали патрули по городу.5.	Исчезновение продолжения записок императрицы Елизаветы
Алексеевны после И ноября.Записки эти, несомненно, были писаны тоже задним числом, на
что указывает хотя бы такая фраза, как «он посмотрел... с тем
самым видом, который я наблюдала позже в ужасные минуты».Продолжение это, как я уже упоминал, несомненно имелось, но
оно исчезло; оно было, вероятно, уничтожено императором Николаем
I. Упоминал я также и о том, что Николай I уничтожил многие доку¬
менты, касающиеся именно последнего периода жизни своего брата.6)	Протокол вскрытия тела.Я уже выше объяснял, как я поступил с копиями этого прото¬
кола. Врачи, давшие мне ответы, известны на всю Россию, а неко¬
торые и за границей. Редкое единодушие, с которым они отрицают
возможность смерти от брюшного тифа или малярии и указания
троих из них, в том числе европейски известного сифилидолога М.
М. Манасеина, на возможность смерти от сифилиса несомненно
убеждают, что в Таганроге было вскрыто тело не Александра I.
Если даже допустить, что император Александр когда бы то ни
было и где бы то ни было заразился сифилисом (что совершенно не
соответствует всему тому, что о нем известно), то весь ход «болез¬
ни» все-таки не соответствует такому исходу.7)	Поведение самого императора, начиная с отъезда из Петер¬
бурга; его отдельные фразы и намеки.Вспомним хотя бы следующие из них; «Я скоро переселюсь в
Крым и буду жить частным человеком. Я отслужил 25 лет, и солдату
в этот срок дают отставку». Князь Волконский напоминает ему, что
ему уже около 50 лет, и получает ответ: «Я слишком чувствую это и
уверяю вас, что я очень часто вспоминаю об этом». По этому поводу72
нельзя не вспомнить слов Александра, сказанных им в Киеве еще в
1817 г.: «Когда кто-нибудь имеет честь находиться во главе такого
народа, как наш, он должен в момент опасности первым идти ей на¬
встречу. Он должен оставаться на своем посту только до тех пор, пока
его физические силы ему это позволяют; по прошествии этого срока
он должен удалиться... Что касается меня — я пока чувствую себя
хорошо, но через 10—15 лет, когда мне будет 50 лет...»10	и 14 ноября он повторил ту же фразу — «надо считаться с
моими нервами, которые слишком расстроены и без того, а лекар¬
ство расстроит их еще больше»; 11 ноября Виллие пишет: «Когда я
говорю о кровопускании, он приходит в бешенство и не удостаивает
говорить со мной»; 14 ноября, отказавшись от лекарства, Александр
говорит Виллие: «Я надеюсь, вы не сердитесь на меня за это, у
меня мои причины»; того же числа он говорит духовнику: «Прошу
исповедать меня не как императора, а как простого мирянина».Удивительно еще одно обстоятельство. После беседы с духовни¬
ком — а беседовал он, еще когда «болезнь» не предвещала ничего
трагического, — он за все последующие четыре дня ни разу не
выражал желания видеть священника, и при «кончине его» священ¬
ник также не присутствовал. Это совершенно не похоже на Алек¬
сандра, который, если б он действительно умирал, конечно,
потребовал к себе священника. Да и близкие к нему люди, т. е.
императрица и князь Волконский, несомненно, послали бы за свя¬
щенником, хотя бы чтобы прочитать отходную молитву.Я привел главные причины, убедившие меня в том, что импера¬
тор Александр не умер в Таганроге; опускаю много мелочей, кото¬
рые читатель сам усмотрит из моих комментариев к документам.Теперь естественно возникает вопрос: если император Алек¬
сандр привел свое намерение в исполнение и скрылся, то как и при
каких сйстоятельствах он мог это сделать?Великий князь Николай Михайлович в своей брошюре «Легенда
о кончине...» (стр. 36) приводит разговор, имевший место (в его при¬
сутствии) между Н. К. Шильдером и одним лицом, про которое ве¬
ликий князь пишет, что не считает себя вправе его назвать. Это лицо,
оппонируя, Шильдеру «на целую серию его мистических догадок»,
сказало: «Я допускаю возможность всех ваших предположений по по¬
воду исчезновения Александра, кроме одного самого основного и ко¬
торое мне кажется недопустимым. Как вы допускаете, чтобы можно
было «escamoter» (скрыть, подменить, сделать «фокус») тело импера¬
тора?!» Приводя эту фразу, великий князь добавляет:«Должен и я всецело присоединиться к этому мнению и сказать,
что более чем сомнительно допустить возможность подмены покой¬
ника, когда этим покойником является русский государь».«Escamoter» чей-либо труп — несомненно, задача очень нелег¬
кая, почти невозможная, ввиду полицейских, врачебных и зача¬
стую юридических препятствий; но — «escamoteD> тело
императора-самодержца, когда он сам того желает, — не может
встретить ни малейших препятствий. Для этого Александру доста¬73
точно было трех-четырех лиц, посвященных в его тайну. Эти лица,
распределив между собой степень активного участия, должны были
только найти подходящего покойника, чтобы положить его в гроб
вместо императора, затем своим образом действий импонировать
другим, непосвященным, заставляя ложь принимать за истину, и —
наконец — хранить молчание.В обстановке, при которой совершилось исчезновение Алексан¬
дра, все это было вовсе не трудно.Где-то там, за тридевять земель, в Таганроге, в небольшом
доме, при микроскопическом составе свиты и прислуги, большинст¬
во которой даже не жило во дворце, при маломальской осмотри¬
тельности и осторожности вся эта мистическая драма могла быть
разыграна без сучка без задоринки, не возбуждая ни в ком ни
малейшего подозрения; но, по-видимому, разыграна она была не
особенно удачно: кто-то или не справился с своей задачей, или
проговорился, или что-то пошло не совсем гладко; возникли подо¬
зрения, и тревожный слух сразу разнесся по всей России.Но кто же могли быть лица, которых император посвятил в
свою тайну? Это, конечно, были такие лица, без сообщничества
которых он не мог привести свой план в исполнение.Такими лицами являются: императрица Елизавета Алексеевна,
ближайший друг государя генерал-адъютант князь Петр Михайло¬
вич Волконский и один из врачей — или лейб-медик баронет Вил-
лие, или доктор Тарасов. Участие этих трех или четырех лиц было
необходимо.Посмотрим же теперь, было ли в образе действий этих лиц
что-либо такое, что могло бы дать нам хотя бы косвенное указание
на их сообщничество.Во-первых, императрица Елизавета Алексеевна.Известно, что супружеская жизнь ее была очень несчастлива; ни¬
что не связывало этих двух людей, кроме того, что называется внеш¬
ними приличиями. Каждый жил своей отдельной жизнью, своими
радостями, огорчениями, увлечениями. И вот внезапно, после много¬
летнего отчуждения, разыгрывается поистине драматическая идил¬
лия таганрогского уединения. Было ли то со стороны Александра
желание оставить по себе хорошее воспоминание в жене, которую он,
связав с собой, выбросил из своей жизни и пред которой он был ви¬
новат не менее, если не более, чем она была виновата перед ним, —
или было это только желание иметь в нужную для него минуту на¬
дежного товарища, который «не выдаст», — это загадка, ключ к ко¬
торой супруги унесли в могилу. Вероятнее всего, что в поездке в
Таганрог играло роль и то и другое. Об этом можно заключить и из
образа действий императора и из писем императрицы.Тут мы опять можем найти указания в таинственном 11 ноября.На этом числе, как я уже неоднократно подчеркивал, обрыва¬
ются записки императрицы на фразе: «Виллие был весел, он сказал
мне, что у императора жар, но что я должна войти, что он не в
таком состоянии, как накануне...»74
Супруги имели продолжительный разговор, содержание которо-
IX) неизвестно. Но в этот же день, как я тоже уже отмечал, импе¬
ратрица писала своей матери письмо поражающее своей
загадочностью: «Где убежище в этой жизни? когда вы думаете, что
все устроили к лучшему и можете вкусить этого лучшего, является
неожиданное испытание, которое отнимает у вас возможность на¬
слаждаться окружающим...»Что обозначают эти туманные, полные пессимизма слова? Какое
явилось «неожиданное испытание, отнимающее возможность на¬
слаждаться окружающим»? Ведь не легкое — каковым оно было
тогда даже по (Официальным источникам — недомогание государя.Затем, странным является ее пребывание в доме Шихматовых,
куда она уехала 20 ноября до 29-го. Почему она туда переехала?
Почему Волконский еще 18-го утром предупредил Шихматовых,
чтобы они приготовились к приему императрицы? Если даже допу¬
стить, что ее удалили из дворца на время вскрытия и бальзамиро¬
вания тела, то почему же она оставалась у Шихматовых так долго?
Если бы она оставалась до 11 декабря, то это еще можно было бы
объяснить желанием ее — или князя Волконского, — чтобы она не
возвращалась во дворец, пока тело не будет перевезено в собор...Наконец, почему она, несмотря на выраженное ею намерение (в
письмах к своей матери и свекрови) оставаться в Таганроге, «пока
он останется, а когда он уедет, и я уеду» — не сопровождала тело
в Петербург, а осталась в Таганроге еще четыре месяца. Здоровье
ее было вполне удовлетворительно и уж во всяком случае более
удовлетворительно, чем оно было четыре месяца спустя. Она всем
распоряжалась, ездила на панихиды; «почерк ее стал тверже», как
пишет император Николай I в частном письме к Волконскому.Я не думаю утверждать, что вышеприведенные факты являются
неопровержимыми доказательствами участия императрицы в исчез¬
новении ее супруга: таких доказательств и не может существовать,
конечно, а если они и существовали, то были уничтожены; но все это
во всяком случае является странным, дает возможность делать изве¬
стные предположения, незаметно приводящие вас к заключению, что
она была да и не могла не быть посвящена в тайну Александра.Одно лицо, которое я не могу назвать и о котором я уже упо¬
минал, возражая мне по этому поводу в частном письме, пишет:«Вы, вероятно, не дали себе труда прочесть внимательно все
письма Елисаветы Алексеевны к ее матери, маркграфине Баденской
о ходе болезни, о кончине мужа. Ведь с матерью она бы не стала
«финтить», если бы она сомневалась, что тот покойник, пред кото¬
рым дважды совершались в сутки панихиды, не ее муж, а другой
человек...»На это я могу ответить только одно: она и не сомневалась, что
этот покойник не ее муж, а раз что по тем или иным причинам она
должна была хранить тайну, то такие же другие письма она могла
писать своей матери, человеку ей лично, как дочери, близкому, но
совершенно чужому России, Александру и тому, что составляло75
семейную и династическую тайну семьи, в которую она, Елизавета
Алексеевна, вступила...Да вдобавок и дальнейшая судьба самой вдовы Александра на¬
столько загадочна, что заслуживала бы особого исследования...Следующим за императрицей главным действующим лицом та¬
ганрогской драмы является князь П. М. Волконский.Я уже указывал на его переписку со статс-секретарем Вилламо-
вым, на его настойчивые советы закрыть гроб в Таганроге; я только
что упоминал о его посещении Шихматовых 18 ноября утром, после
того, что он «впервые завладел постелью Виллие, чтобы быть ближе
к императору», и т. п.Но есть еще два пункта, весьма существенных для выяснения
роли князя Волконского в разбираемом вопросе.Князь П. М. Волконский оставил обширный архив дневников,
записок, всевозможных документов. Часть этого архива, не пред¬
ставляющая почти никакого интереса, оказалась в собственной его
величества библиотеке, где хранится и по сию пору, а другая,
большая часть, исчезла бесследно и была, по всей вероятности,
уничтожена императором Николаем Павловичем.Второй очень загадочный пункт — это письма жены Волконско¬
го к императрице Марии Феодоровне. Эти письма Шильдер приво¬
дит без всяких комментариев и без всякого отношения к тексту
своего труда в приложении к тому четвертому.Княгиня Софья Волконская приехала в Таганрог после 19 нояб¬
ря, вероятно в середине декабря.В письме своем от 26 декабря она, между прочим, пишет (по-
французски):«Кислоты, которые были применены для сохранения тела, сделали
его совершенно темным. Глаза значительно провалились; форма носа
наиболее изменилась, т. к. стала немного орлиной (ип реи aquilin)».Нельзя не отметить, что это совсем не соответствует запискам Та¬
расова, но зато вполне совпадает с показаниями самого Волконского.В письме от 29 декабря княгиня констатирует, что «императри¬
ца присутствовала при последней службе (перед отправлением тела
в Петербург) и без посторонней помощи подошла к гробу», что
указывает на весьма удовлетворительное состояние здоровья Елиза¬
веты Алексеевны.Но самым интересным и поистине загадочным является письмо
от 31 декабря.«Я осмеливаюсь снова взяться за перо, чтобы передать вам, го¬
сударыня, с хорошей оказией подробности, о которых я узнала во
время моего путешествия. Я сейчас же испытала чувство сожаления,
что ваше величество не узнали о них прежде (или «вовремя», во
французском тексте — «dans 1е temps»; может быть, автор письма
хотел сказать «а temps»), так же, как и обо всех других письмах
моего мужа, которые предшествовали этим, и здесь мое сожаление
еще возросло после всех новых данных, которые я узнала, и после
того, что я убедилась, что несколько лиц, приближенных к импера-76
ropy, подозревали и скрывали вещь, которую мой муж мог один
заметить более несомненно (plus positivement), чем другие. С его
столь преданным сердцем, любившим императора в течении 29-ти
лет кряду, с полным самоотречением, он мог менее чем кто-либо
другой — по крайней мере, я так думаю, ошибиться по поводу того,
что происходило в его прекрасной душе. Благосклонность, с которой
вы соизволили, государыня, выслушать меня по поводу отрывка (un
passage) из одного из писем моего мужа, которое я по тогдашним
обстоятельствам (vu 1е moment d’alors) предпочла не показать вам
во всей его полноте (или «правдивости», во французском оригина¬
ле — «j’avais evite de soumettre dans sa verite a vos yeux»); та добро¬
та, с которой вы изволили мне ответить и от которой, несмотря на
тот момент, ничто не ускользало, останется в моей памяти, пока я
буду жива; и потому я говорю самой себе теперь, что я не должна
бояться ознакомить с моими письмами (т. е. — мной полученными)
мать наших государей, которая не посетует на меня за мое решение
сообщить ей известие тяжелое (une chose penible), но которое она
сможет доверить тому, который, быть может, найдет для себя выгод¬
ным узнать интимное наблюдение, сделанное над душевным настро¬
ением нашего возлюбленного незабвенного императора. Я должна
добавить, что мой муж не знает и никогда не узнает, что я пишу
это письмо и что я пересылаю вам, государыня, его письма, содер¬
жащие в себе сообщение, которое он никогда не подумает вам сде¬
лать. Но меня утешает мысль, что то, что он видел и что составляет
его глубокое убеждение по этому поводу, не будет утеряно; я осме¬
ливаюсь вам это доверить, и вы сделаете из этого то употребление,
которое небо, ваша мудрость и ваше знание нашего нового государя
вам подскажут. Умоляю вас, государыня, сохранить для меня эти
последние письма моего мужа о несчастии, с нами случившемся, или
же, если ваше величество сочтет лучшим, — передать их запечатан¬
ными моей матери...Все, что связано с вашим возлюбленным сыном, представляет из
себя воспоминание, которое я желала бы сохранить до моей смерти,
но затем оно уничтожится вместе со мной; я чувствую в этом
необходимость и сумею обеспечить ее заранее...Воспоминания необходимы в том уединении, которому я надеюсь
себя посвятить, когда заботы о всех моих детях мне это позволят...Прошу вас видеть, государыня, в этом письме, написать которое
мне придала смелость ваша постоянная доброта, — мое преклоне¬
ние пред вашей добродетелью, мою веру в вашу душевную силу, а
также уверенность, что вы никогда никому не откроете содержание
этого письма...»Что все это обозначает? Какие данные, о чем княгиня узнала?
что подозревали и скрывали приближенные к Александру лица?
какие письма своего мужа княгиня Волконская читала и пересыла¬
ла императрице Марии Феодоровне? какое тяжелое известие сооб¬
щала она «матери государей»? Кто мог найти для себя выгодным
знать интимные наблюдения Волконского?77
Одно можно за1слючить из этого письма — это то, что дело идет
о какой-то важной тайне, о которой Волконский был более осведом¬
лен, чем другие, окружавшие императора лица: однако эти лица
тоже что-то подозревали, и их подозрения явились неприятной не¬
ожиданностью. Очевидно также, что эта тайна была интимного
характера, а не политического и не имела отношения к каким-либо
революционным и военным заговорам, т. к. в последнем случае
главным лицом, обо всем осведомленным, являлся бы не Волкон¬
ский, а барон Дибич.Кроме того, тайна эта несомненно касалась пребывания госуда¬
ря в Таганроге; это явствует из самого письма княгини Волконской:
она пишет о письмах, полученных из Таганрога от мужа, о данных,
собранных ею по дороге, о приближенных к императору, очевидно,
о находящихся в Таганроге.Но какая же, однако, могла быть тайна у Александра в бытность
его в Таганроге? Мы ведь знаем почти час за часом, как и где он
проводил время. Одного мы не знаем — это содержания его част¬
ных бесед с императрицей, Волконским, Виллие и Тарасовым; толь¬
ко эти лица неоднократно оставались с ним с глазу на глаз...Перейдем к той роли, которую могли играть в исчезновении
императора доктора Виллие и Тарасов.Привлечение к делу одного из них, а может быть и даже веро¬
ятнее, обоих являлось необходимым.Спокойный и сдержанный англичанин Виллие мало чем себя
выдал, разве что своим задним числом писанным дневником и в
особенности согласием совершенно стушеваться после подписания
протокола вскрытия тела до самого привоза тела в Бабино. По тому
официальному положению, которое он занимал, он, конечно, дол¬
жен был играть первенствуюш,ую роль в последовавших после 20
ноября событиях; между тем о нем нигде не упоминается, и даже
наблюдение за перевозом тела императрица Елизавета Алексеевна
поручает не ему, а Тарасову. Последний пункт меня настолько
поразил, что я предположил было, что Виллие уже не было в
Таганроге, когда печальный кортеж двинулся на север. Однако ли¬
цо, о котором я уже упоминал, не считая себя вправе назвать его
имени, засвидетельствовало мне, что Виллие оставался все время в
Таганроге и следовал затем за кортежем.Но какую же роль играл доктор Тарасов, автор записок?Документально мы знаем только следующее:1)	Тарасов был призван к императору лишь 14 ноября.2)	Он отказался вскрывать и бальзамировать тело, но составил
протокол вскрытия, который опять-таки отказался подписать, след¬
ствием чего было появление его заведомо подложной подписи, и —3)	Императрица Елизавета Алексеевна поручила ему наблюдать
за перевезением тела.К этому еще можно добавить, что он является автором воспоми¬
наний, в которых почти все время противоречит другим официаль¬
ным документам и которые были напечатаны в «Русской старине» в78
1871—1872 гг., т. е. как раз в тот самый период времени, когда воз¬
никли слухи о тождестве старца Федора Кузьмича с Александром I.Вот все, что можно сказать о Тарасове с документальной точно¬
стью, вернее, о его роли в таганрогской драме.Мне лично кажется, что Тарасов был посвящен в тайну, но в
последнюю минуту. Не обладая хладнокровием и выдержкой своего
английского коллеги, он, вероятно, что называется «заартачился»,
в пределах возможности, конечно, и выразил свой протест именно
отказом подписать протокол и произвести бальзамирование; даль¬
ше — его «урезонили», тем более что он, в сущности говоря, ничего
и не мог поделать против воли императора и таких лиц, как импе¬
ратрица, Волконский и Виллие. Для того же, чтобы его окончатель¬
но «задобрить», ему предоставили на вид очень важную роль —
наблюдать за перевозом тела, безвозвратно обязав его, таким обра¬
зом, хранить молчание.Спешу еще раз повторить, что это только мои предположения.Вот все, что можно сказать, не давая слишком большого просто¬
ра фантазии, о лицах, посвященных в тайну.Теперь, прежде чем закончить эту главу и вместе с тем первую
часть этой книги, нам остается разобраться, поскольку возможно,
еще в одном вопросе: чье тело было похоронено вместо императора
Александра I?Этот вопрос, в сущности говоря, — второстепенной важности.При твердо выраженной воле императора в большом городе не
трудно было, в конце концов, подобрать в одном из госпиталей
подходящего более или менее покойника. Розыски, конечно, нача¬
лись исподволь, вероятно с 11 ноября, и когда нашли то, чего
хотели, тогда и была инсценирована последняя картина драмы.
Если это было именно так, то розыски заняли семь дней. 17-го
Волконский привел розыски к желанным результатам, в ночь на
18-е «завладел постелью Виллие, чтобы быть ближе к императору»,
т. е. для того, чтобы окончательно уговориться о приведении плана
в исполнение; выработав все детали, он 18-го утром озаботился
приисканием помещения для императрицы в доме Шихматовых,
и — 19-го утром император «умер» в присутствии одной только
императрицы, пока Волконский и Дибич заблаговременно опечаты¬
вали бумаги в его кабинете.Привоз чужого трупа и исчезновение императора, вероятно, со¬
стоялось в ночь с 19-го на 20-е, может быть и раньше. Официаль¬
ные документы хранят молчание о том, что происходило во дворце
с И часов утра 19 ноября до 7 часов вечера 20 ноября.Но чье же тело, однако, могло быть подложено?Существуют три предположений.Первое —• наиболее распространенное и, в сущности говоря, на¬
именее вероятное — указывает на тело фельдъегеря Маскова,
умершего, как известно, 8 ноября при падении из экипажа по
дороге в Таганрог. Я уже приводил (глава II) подробности этого
печального события по «Воспоминаниям» Д. К. Тарасова.79
Великий князь Николай Михайлович в своей брошюре «Легендао	кончине императора Александра I» дает по этому поводу следую¬
щие интересные сведения.«Во время моих бесед с покойным Николаем Карловичем Шиль-
дером он неоднократно останавливайся на этом случае и обращал
мое внимание на заметку Тарасова. После ряда усилий, чтобы
найти кого-либо из потомков убившегося фельдъегеря Маскова,
Шильдеру удалось напасть на след некоего Аполлона Аполлоновича
Курбатова, профессора химии в технологическом институте. Я лич¬
но пригласил профессора к себе, и вот что он мне передал в 1902 г.,
вскоре после кончины самого Шильдера. А. А. Курбатов приходился
по матери своей внуком фельдъегеря Маскова, и у них в семье
сложилось не то убеждение, не то предположение, что будто бы дед
их, Масков, похоронен в соборе Петропавловской крепости, вместо
императора Александра I, что это предание ему, профессору, тоже
известно и что дети Маскова допускали возможность такого пре¬
дания. К сожалению, все дети Маскова давно умерли, их было
пять, два сына и три дочери, также не было в живых отца
А. А. Курбатова, Аполлона Митрофановича, скончавшегося в
1857 г., и его жены, Александры Николаевны, рожденной Маско-
вой, умершей в 90-х годах. Сам профессор (в то время уже пожи¬
лой человек), скончался в 1903 г. Других потомков, как сыновей
Маскова, так и остальных его дочерей, мне не удалось отыскать. Во
всяком случае курьезно, что такого рода предание могло вообще
существовать и, по показанию профессора Курбатова, оно храни¬
лось в семье в тайне и по понятным причинам избегалось к огла¬
шению. В Московском Лефортовском архиве я нашел не только
формулярный список Маскова, но и подробное донесение капитана
Михайлова командиру фельдъегерского корпуса майору Васильеву,
писанное 6 ноября 1825 г. из Таганрога. Оно схоже с рассказом
Шильдера и с описанием Тарасова, но, кроме того, указано точно
место, где похоронен фельдъегерь Масков, а именно в том селении,
где случилось с ним несчастье: «4-го числа ноября предан земле в
сем же означенном селении при фельдшере Вельше, который был
послан по приказанию начальника главного штаба его Высокопре¬
восходительства генерал-адъютанта Дибича из города Орехова». Се¬
мейству Маскова пожаловано было, по Высочайшему повелению,
полное содержание, которое он получал при жизни, и, кроме того,
несколько раз отпускалась сумма на уплату долгов, а младшая
дочь, Александра (впоследствии Курбатова), определена была на
казенное содержание в мещанское училище благородных девиц».Следовательно, вне всякого сомнения, что тело погибшего фель¬
дъегеря Маскова было похоронено на другой день после происшест¬
вия, т. е. 4 ноября, за 15 дней до кончины государя».В этом рассказе великого князя Николая Михайловича интере¬
сен, конечно, тот факт, что в семье Маскова существовало убежде¬
ние относительно погребения убившегося фельдъегеря в
усыпальнице императорской фамилии.80
Почему такое предположение, обратившееся с годами в убежде¬
ние, могло возникнуть?За вероятность такого предположения мог бы свидетельствовать
самый факт его возникновения. В самом деле: умирает фельдъегерь
от несчастного случая, две недели спустя умирает император. Ни
по обстоятельствам, ни по времени, протекшему от одной смерти до
другой, казалось бы, нельзя было найти ни малейшего повода для
предположения, что тело Маскова было погребено вместо импера¬
тора. Между тем в семье появляется убеждение, что это именно так
было, и убеждение это не выносится, так сказать, на улицу, а
наоборот — держится в глубочайшей тайне; следовательно, нельзя
заподозрить никаких корыстных целей. С другой стороны, мы ви¬
дим, что семья Маскова осыпана из ряда вон выходящими ми¬
лостями. Ей в виде пенсии оставляют полностью получавшееся
Масковым жалованье, а позже уже Николай I несколько раз упла¬
чивает долги семьи погибшего фельдъегеря, и дочь его определяется
в училище на казенный счет. Странным тоже может показаться тот
факт, что Маскова похоронили, вопреки обычаю православной цер¬
кви, на следующий же день после смерти, в присутствии какого-то
фельдшера, специально командированного бароном Дибичем.Если прибавить к этому еще «необыкновенное выражение в чер¬
тах лица государя» при получении известия о смерти Маскова, то
предание, хранящееся в его семье, несомненно, приобретает неко¬
торое правдоподобие.С другой стороны, весьма веским аргументом против такого
предположения является продолжительность промежутка времени
между 4 и 19 ноября. Если Масков умер 3 ноября, то зачем пона¬
добилось императору отложить исполнение своего плана до 19-го,
раз что ему пришла мысль похоронить вместо себя Маскова? Да и
как могли бы сохранить и тайно перевезти в Таганрог труп умер¬
шего фельдъегеря? Тайно перевезти — это еще, конечно, было воз¬
можно, но сохранить в течение двух недель?Возможно такое объяснение: что Масков не умер 3 ноября, а по¬
зже, ближе к 19-му; что 4 ноября похоронили в присутствии фельд¬
шера пустой гроб, и что Тарасов, опубликовавший свои воспоминания
уже после того, как он был посвящен в тайну Александра I, умышлен¬
но придумал всю сцену своего доклада императору о смерти Маскова.Но такое объяснение малоправдоподобно.Вдобавок, этому противоречит и самый протокол вскрытия тела,
не указывающий на повреждение черепных и иных костей.Второе предположение о том, чье тело могло быть похоронено
вместо Александра, таково: присужденный к телесным наказаниям
солдат таганрогского гарнизона не вынес «шпицрутенов» и умер;
воспользовались его трупом. Это предположение тоже более чем
сомнительно, т. к. тоже не соответствует протоколу вскрытия тела.Самым правдоподобным является третье предположение, кото¬
рого придерживался и Н. К. Шильдер, — что похоронено было тело
одного солдата (или фельдфебеля) Семеновского полка, находивше¬81
гося и умершего случайно в Таганроге; причем человек этот имел
некоторое сходство с императором Александром.Мне лично неизвестно, на каких точных данных основывал по¬
койный историк свою гипотезу; надо полагать, что какие-нибудь
данные у него были о пребывании и смерти этого солдата в Таган¬
роге. Во всяком случае, если его догадка покоилась на каких-либо
основаниях, то она является, конечно, самой правдоподобной, т. к.
несомненно похоронено было тело кого-то, умершего за день до
18-го ноября и более или менее похожего на императора, скорее...
менее, если судить по письму княгини Волконской (провалившиеся
глаза, немного орлиный нос).Быть может, важную роль сыграл в этом доктор Александрович, о
котором нигде не упоминается, кроме частного письма из семьи Ших-
матовых, и чья подпись фигурирует под протоколом вскрытия; быть
может, ему, как «штаб-лекарю», т. е. главному местному врачу, была
поручена миссия подыскать в одном из госпиталей нужного покойни¬
ка. Появился он во дворце впервые 18 числа, по шихматовским пись¬
мам, для подачи медицинской помощи; но ни Виллие, ни Тарасов, ни
князь Волконский о нем не упоминают, хотя, казалось бы, что будь он
призван профессионально», они должны были об этом упомянуть.Это, конечно, из области предположений, но предположений
возможных.В конце концов, повторяю, что, так или иначе, найти чужое
тело было нетрудно, раз того желал император с молчаливого со¬
гласия императрицы, Волконского и Виллие; а чье именно тело
было подложено, это уже вопрос второстепенный.Воля царственного мистика была исполнена и сохранена в тай¬
не, опять-таки — более или менее в тайне... Слухи возникли еще
почти у открытого гроба, и войска с артиллерией во главе охраняли
во время шествия на север эту плохо охраненную тайну...VIIОсенью 1836 г. в окрестностях города Красноуфимска (Перм¬
ской губ.) к находившейся там кузнице подъехал верхом на краси¬
вой лошади пожилой мужчина лет шестидесяти и просил подковать
лошадь. Кузнец, выполняя заказ, вступил в то же время в разговор
с проезжим: куда и откуда он едет, как звать и т. д. На все эти
вопросы старик отвечал неохотно и уклончиво. Такой образ дейст¬
вий проезжего, а также его барские манеры, не соответствовавшие
его крестьянскому кафтану, — все это вместе возбудило подозре¬
ния кузнеца. Собралась понемногу толпа, которая в конце концов
и повела незнакомца в город на допрос.На допросе он отказался дать какие-либо сведения о себе, кроме
того, что он не помнящий родства бродяга по имени Федор Кузь¬
мич. Однако его наружность, манера говорить и держаться застави¬
ли допрашивавших его лиц отнестись к нему с большой мягкостью82
й осторожностью. Его всячески старались убедить открыть всю
правду, дабы не подвергнуть его последствиям закона о бродяжни¬
честве; но он упорно стоял на своем. Результатом этого упорства
было то, что его наказали двадцатью ударами плети и сослали на
поселение в Томскую губернию.Ко времени этого допроса в Красноуфимске следует, по всей
вероятности, отнести следующий рассказ крестьянки Феклы Степа¬
новны Коробейниковой, слышанный ею от самого Кузьмича.«По какому-то случаю дано было знать императору Николаю
Павловичу, и по распоряжению его величества был прислан великий
князь Михаил Павлович. Он по приезде своем в город прямо явился
в острог и первого посетил старца Федора Кузьмича и сильно оскор¬
бился на начальствующих, хотел их привлечь к суду, но старец уго¬
ворил великого князя оставить все в забвении. Просил также, чтобы
его осудили на поселение в Сибирь, что также было исполнено». 26
марта 1837 г. Федор Кузьмич прибыл с 43 партией ссыльных в Бого-
тольскую волость Томской губернии и был помещен на жительство
на казенный Краснореченский винокуренный завод, хотя и был при¬
писан к деревне Зерцалы. Как во время переезда, так и во время
пребывания его на заводе с ним обращались очень хорошо. Смотри¬
тель завода его очень любил, доставлял ему все необходимое и не
назначал его ни на какие работы. Такое же отношение к нему было
и со стороны служащих и рабочих. Прожил он на заводе около пяти
лет, а в 1842 г. переехал в Белоярскую станицу, в избу, нарочно для
него выстроенную казаком Семеном Николаевичем Сидоровым.Родственник этого Сидорова — вероятно, брат, — Матвей Ни¬
колаевич Сидоров, рассказывал впоследствии, что какая-то высоко¬
поставленная особа, по имени Мария Федоровна, присылала старцу
одежду и деньгиЧПрожил он у Сидоровых всего несколько месяцев, т. к. кресть¬
яне соседних деревень'постоянно посещали его, обращались к нему
за советами, старались переманить его каждый в свою деревню,
словом — мешали его уединению. Он переехал на место своей
приписки, в деревню Зерцалы, и поселился в общей избе у отбыв¬
шего срок наказания каторжанина Ивана Иванова, человека очень
бедного, скромного и добродушного; но здесь повторилось то же,
что было у Сидоровых, — ему не давали покоя. Иванов, заметя
это, построил для него отдельную келью вне деревни, куда старец
и переехал, но жил там только урывками, постоянно отлучаясь в
соседние деревни.Кроме того, в первое лето (1843 г.) он ушел в Енисейскую тайгу
на золотые прииски Попова, где и проработал несколько месяцев.
Приисками управлял тогда некто Асташев, впоследствии известный
золотопромышленник, чей сын, между прочим, служил в гвардии.^ Императрица Мария Феодоровна скончалась в 1828 г.; так что, если рассказ
М. Н. Сидорова имеет в виду именно ее, то это может относиться только к первым
годам после таганрогской драмы или же к ее посмертной воле.83
был хорошо известен в высшем петербургском кругу и, если не
ошибаюсь, был даже флигель-адъютантом.Асташев выделял Федора Кузьмича из числа всех служащих на
приисках и отзывался о нем с большим уважением.Шесть лет спустя старец снова переменил свое местожительство и
переехал на берег реки Чулвин, в двух верстах от села Красноречен-
ского. Там ему была приготовлена келья богатым и очень популярным
крестьянином Иваном Гавриловичем Латышевым на его пасеке.У Латышева он прожил восемь лет, но не на одном месте: так,
в 1851 г. он просил Латышева перенести его келью в тайгу, в 10
верстах к северу от села Краснореченского, вблизи деревни Коро¬
бейниковой; а в 1854-м снова перебрался на Красную речку, ще
опять-таки Латышев построил ему другую келью, в стороне от
дороги, в чаш;е, на обрыве.За этот период его жизни популярность его все больше и больше
возрастала; он же сам обнаруживал все большую и большую склон¬
ность к уединению. Иногда он сидел по целым дням, запершись у
себя в келье; очень мало кого принимал, а если с кем и беседовал,
то большей частью вне кельи; почти совсем перестал посещать со¬
седние деревни, чем глубоко огорчил крестьян, привыкших видеть в
нем наставника и советника. Во время посещения деревень он обу¬
чал грамоте. Священному писанию, истории, географии, давал цен¬
ные указания по сельскому хозяйству и земледелию в особенности.К пребыванию его у Латышева относятся следующие рассказы о
нем современников и лиц, знавших его.«К Федору Кузьмичу заходили многие приезжающие; из них
были и люди благородные, высокие. Это беспокоило Федора Кузь¬
мича. Однажды Федор Кузьмич, поднявшись на верх кельи, заме¬
тил в трубе что-то положенное, крайне смутился этим и, огорчась,
сказал хозяину: «Зачем это мне положили неподобающее мне?»А что это было, рассказывавшая не могла объяснить, потому что
Федор Кузьмич не объяснил и на вопрос хозяина отвечал: «Нет, па¬
нок, это запечатано», т. е. это его тайна, которую нельзя открыть».«Федор Кузьмич обладал большой физической силой: так, при
метании сена поднимал на вилы чуть не копну сена и метал это на
стог, не опирая конца вил сперва в землю, как обыкновенно это
делают метатели сена, а поднимал всю тяжесть на руках, что при¬
водило в удивление зрителей». (Преосвященный Макарий, епископ
Томский и Барнаульский, со слов одной старицы, лично знавшей
Федора Кузьмича.)Крестьянин села Боготол, Булатов, коюрый неоднократно посе¬
щал Федора Кузьмича, человек весьма почтенный и словам кото¬
рого можно верить, высказывал о старце Федоре Кузьмиче мнение
как о важном лице, принявшем на себя добровольно обет молчания
и со смирением переносившем все наказания и лишения ссыльного.
Он нисколько не скрывал ходячего в этом краю мнения некоторых,
что это никто другой, как император Александр I, но положитель¬
ных доказательств этого последнего никто привести не мог.84
«Преосвященный Афанасий, епископ Иркутский, в бытность
свою в селе Краснореченском пожелал видеться со старцем и по¬
просил у хозяина, Латышева, лошадь; запрягли лошадь в малень¬
кую одноколку и тотчас же послали за старцем. Когда старец
подъехал к латышевскому крыльцу, владыка вышел встретить его
на крыльцо. Выйдя из одноколки, старец Федор поклонился архи¬
ерею в ноги, а владыка старцу, причем они взяли друг у друга
правую руку и поцеловали, как целуются между собой священни¬
ки. Затем преосвященный, уступая дорогу старцу, просил его идти
вперед, но старец не соглашался; наконец, владыка, взял старца за
правую руку, ввел его в горницу, где раньше сам сидел, и начал с
ним ходить, не выпуская его руки, как два брата; долго они так
ходили, много говорили, даже не по-нашенски, не по-русски, и
смеялись. Мы тогда стали дивиться, кто такой наш старец, что
ходит так с архиереем и говорит не по-нашенски».(Упоминаемый в этом рассказе преосвященный Афанасий после
этой первой встречи неоднократно приезжал к Федору Кузьмичу из
Иркутска, останавливался в его келье и проживал у него иногда по
несколько дней.)«Старец называл себя бродягой и говорил, что картины свои
купил у какого-то князя Волконского».(Картины, о которых тут говорится, две гравюры; одна из них,
изображающая икону Почаевской Божьей Матери в чудесах, инте¬
ресна тем, что на ней есть инициалы AI на престольных облачени¬
ях в тех изображениях чудес от иконы, которые совершались в
храме. Гравюра напечатана в 1855 г. с дозволения цензора, прото¬
иерея Петра Белицкого, но где, неизвестно, т. к. левый нижний
угол гравюры сгорел в 1887 г. по неосторожности купца Хромова,
у которого гравюра хранилась после смерти старца. О каком князе
Волконском идет речь, мне доискаться не удалось; во всяком слу¬
чае, не о генерале-адъютанте князе П. М. Волконском и не о де¬
кабристе, т. к. обоих их уж не было в живых в конце 50-х годов.)«Однажды на пасеке Латышева у него был граф Толстой, кото¬
рый приехал к нему утром, просидел до позднего вечера, но о чем
говорили они между собой — неизвестно».«Однажды старец Федор приходит к Парамонову (церковный
староста в с. Краснореченском). У Парамонова в это время жил
солдат Оленьев, занимавшийся сапожным мастерством. Увидав из
окна проходившего в дом Федора Кузьмича, Оленьев спросил у
бывших в избе крестьян: «Кто это?» затем, бросившись в избу
вперед старца с криком: «Это царь наш, батюшка Александр Пав¬
лович!» — отдал ему честь по-военному; тогда старец сказал ему:
«Мне не следует воздавать воинские почести, я бродяга; тебя за это
возьмут в острог, а меня здесь не будет; ты никому не говори, что
я царь».«Однажды со старцем был такой случай: недалеко от его кельи
работники Латышева производили какие-то полевые работы и при
этом пели песни. Вдруг они запели песню, начинающуюся словами:85
Ездил русский белый царь,Православный государь
Из своей земли далекой
Злобу поражать. .Во время пения старец Федор Кузьмич сидел на завалинке у
своей кельи. Лишь только он услышал вышеприведенную песню, он
задрожал, заплакал и ушел в свою келью, а затем подозвал одного
из латышевских рабочих, приказал прекратить пение, а после про¬
сил Латышева, чтобы он не позволял своим рабочим петь песни об
Александре I».«К Василию Ускову хаживал поселенец, плотник Семен Андре¬
ев, который часто бывал у старца Федора Кузьмича. Он рассказы¬
вает: бывало пойдешь с Федором Кузьмичем гулять по полю или
лесу, а он идет и про себя под нос бурчит: «Был царь, теперь
бродяга, живу в бедности».«Отец Георгий Белоусов слышал о том, что проходивший в
партии ссыльных солдат узнал в старце Федоре императора Алек¬
сандра и пал перед ним на колени. Федор Кузьмич поспешил под¬
нять его на ноги и просил никому не говорить, кто он; но солдат
не послушался и рассказал».«Однажды при починке рамы окна кельи Федора Кузьмича его
сильно беспокоили. Старец не вытерпел и, рассердившись, гневно
сказал: «Перестаньте! если бы вы знали, кто я, вы бы не осмели¬
лись меня так беспокоить. Стоит мне написать одну строчку в
Петербург, и вас на свете не будет».«Латышевы говорили, что Федор Кузьмич московский старооб¬
рядческий архиерей, скрывающийся здесь от полиции».(Это последнее предположение во всяком случае неправильно,
т. к. Федор Кузьмич неоднократно подчеркивал свою непринадлеж¬
ность к духовному званию.)«Отец Георгий Белоусов говорил, что старец Федор Кузьмич не
причащался, потому, как он сам говорил о себе, что он уже отпет».«Федор Степанович Голубев свидетельствует, что старец сказал
ему: «Многие говорят про меня, что я из архиереев, напрасно они
говорят это, я из людей гражданских». В это время в солдатской
казарме, недалеко от кельи, играла музыка. Старец сказал: «Вот,
любезный, нынче и музыка-то другого направления; а в старину
была хуже». Видно было, что он понимал хорошо музыку».За время пребывания старца у Латышева он, как я уже упоми¬
нал выше, мало кого принимал и посещал и искал уединения.
Однако среди местных крестьян некоторые пользовались его распо¬
ложением: два его бывших квартирохозяина Иван Иванов и казак
Сидоров, семья крестьянина Ивана Яковлевича Коробейникова,
семья Латышева и семья крестьянина Ивана Федотовича Ерлыкова
(из деревни Мазуля, Ачинского округа).Но самым близким его другом была одна бедная сирота, крестьянка
Александра Никифоровна, которая познакомилась с ним, когда ей бы¬
ло всего еще двенадцать лет, и которой он заменил умерших родителей.86
История этой девушки в высшей степени любопытна с точки
зрения интересующего нас вопроса.Проведя свое детство около старца, она переняла от него то, что
можно было бы назвать почти религиозной манией, и решила от¬
правиться странствовать по русским монастырям. Ее братья всяче-
рси старались отговорить ее и хотели выдать ее замуж. Но она
яастояла на своем и в 1849 г., снабженная старцем подробными
сведениями о маршруте путешествия, о монастырях, о лицах, ока¬
зывающих гостеприимство странникам, пустилась в далекий путь...«Как бы мне увидать царя?» — говорила она старцу, расспра¬
шивая его о разных высокопоставленных лицах.«Погоди, — задумчиво отвечал он, — может быть, и не одного
царя на своем веку увидать придется. Бог даст и разговаривать с
ним будешь...»Этим словам Федора Кузьмича суждено было, в силу тех или
иных обстоятельств, сбыться. Следуя данной ей инструкции, Алек¬
сандра Никифоровна разыскала в Почаеве графиню Остен-Сакен и,
прожив там несколько дней, приняла приглашение графини поехать
вместе с нею в Кременчуг, где находился муж графини, известный
своим благочестием граф Дмитрий Ерофеевич и его семья. Молодая
сибирячка очень понравилась Остен-Сакенам, и они приютили ее у
себя на несколько месяцев.Случилось так, что как раз, когда Александра Никифоровна
жила у графа, приехал в Кременчуг император Николай и тоже
остановился у Остен-Сакенов. Она была ему представлена и, по-ви¬
димому, тоже завладела его симпатией. Он с нею долго беседовал,
расспрашивая о Сибири.Александра Никифоровна, бойкая и смышленая девушка, ни¬
сколько не растерялась от такой, казалось бы, удивительной для
нее встречи и отвечала императору на все его вопросы. «Вот, —
говорит государь Остен-Сакену, — какая у тебя смелая гостья при¬
ехала». — «А чего же мне, говорю, бояться? Со мной Бог, да свя¬
тыми молитвами великий старец Федор Кузьмич, а вы все такие
Добрые: ишь как меня угощаете!»Граф только улыбнулся, а Николай Павлович как бы насупился.Покидая Кременчуг, император велел Остен-Сакену дать де¬
вушке записку-пропуск на случай, если бы она поехала в Петер¬
бург.«Если будешь в Петербурге, — сказал он Александре Никифо¬
ровне, — заходи во дворец, покажи ту записку и нигде не задер¬
жат, — рассказала бы мне о своих странствованиях; если будет
тебе в чем нужда, обратись ко мне, я тебя не забуду».Этот рассказ Александры Никифоровны (цитируемый также Г.
Василичем в его книге), несмотря на его, казалось бы, анекдотич¬
ность, совершенно правдив, так же как и продолжение его, прини¬
мающее почти, как справедливо замечает Г. Василич, сказочный
характер. Продолжение это касается ее второй поездки и ее заму¬
жества; я приведу его после.87
Запиской, выданной ей по высочайшему повелению графом Ос-
тен-Сакеном, Александра Никифоровна не имела случая воспользо¬
ваться, т. к. в Петербург не поехала, а, прожив три месяца у графа
и посетив несколько окрестных монастырей, вернулась восвояси.Вот как она описывает свою встречу с Федором Кузьмичем
(цитирую по книге Г. Василича «Император Александр и старец
Федор Кузьмич»).«Долго обнимал меня Федор Кузьмич, прежде чем приступить
ко мне с расспросами о моих странствованиях, и все-то я рассказы¬
вала ему, где была, что видела и с кем разговаривала: слушал он
меня со вниманием, обо всем расспрашивал подробно, а потом силь¬
но задумался: смотрела я на него, смотрела, да и говорю ему спро¬
ста: «Батюшка Федор Кузьмич! Как вы на императора Александра
Павловича похожи!» Как я только это сказала, он весь в лице
изменился, поднялся с места, брови нахмурились, да строго так на
меня: «А ты почем знаешь? кто тебя научил так сказать мне?» Я и
испугалась. «Никто, — говорю, — батюшка, — это я так, спроста
сказала; я видела во весь рост портрет императора Александра
Павловича у графа Остен-Сакена, мне и пришло на мысль, что вы
на него похожи и так же руку держите, как он».На это старец ничего ей не ответил, а вышел в другую комнату,
заплакал и утирал слезы рукавом рубашки.Помимо всех вышеприведенных рассказов имеются еще следую¬
щие сведения о пребывании старца у Латышева.Он вел обширную переписку с разными лицами и постоянно по¬
лучал всякие известия о положении дел в России, но тщательно скры¬
вал чернила и бумагу. Вставал он очень рано, но как он проводил
свободное время, никто не знал, т. к. келья была заперта. В молитве?
В писании писем? Вероятнее всего — ив молитве, и в писании писем.Пища его была самая скромная: сухари и вода, но он никогда
не отказывался, когда его угощали, не только от рыбы, но даже и
от мяса. «Я вовсе не такой постник, за какого ты принимаешь
меня», — сказал он однажды одной из своих почитательниц.Всякого рода советы давал он безвозмездно; разговаривал с не¬
знакомыми всегда стоя или прохаживаясь по комнате, держа руки
на бедрах или придерживая одной рукой грудь. Были у него две
знакомые старушки, пришедшие в Сибирь вместе с ним в одной
партии, новгородские огородницы, крепостные; он часто посещал
их. 30 августа (в день Александра Невского) старушки заготовляли
в его честь незатейливое деревенское пиршество, и он проводил у
них целый день. В таких случаях он бывал всегда в немного при¬
поднятом настроении, вспоминал о Петербурге: «Какие торжества
были в этот день в Петербурге! Стреляли из пушек, развешивали
ковры, вечером по всему городу было освещенье!..»Вообще, пишет Г. Василич, знание петербургской придворной
жизни и этикета, а также событий начала нынешнего (19-го) и конца
прошлого (18-го) столетий он обнаруживал необычайное; знал всех
государственных деятелей и высказывал иногда довольно верные (это88
зависит от точки зрения, добавлю я от себя) характеристики их. С
большим благоговением отзывался он о митрополите Филарете, ар¬
химандрите Фотии и др. Рассказывал об Аракчееве, его военных по¬
селениях, о его деятельности, вспоминал о Суворове, Кутузове и пр.
Замечательно, что Федор Кузьмич никогда не упоминал об импера¬
торе Павле I и не касался характеристики Александра Павловича.
Только события, тесно связанные с именем этого императора, неиз¬
бежно должны были вызывать в нем некоторые суждения.vniПо возвращении Александры Никифоровны из России ей не
было отбоя от женихов, да и братья ее продолжали настаивать на
ее замужестве; но она по-прежнему посвящала все свое время за¬
ботам о старце, который, в свою очередь, руководил ее поступками.—	Погоди, — говорил он ей, — успеешь еще выйти замуж. За
твою доброту Бог не оставит тебя, и царь позаботится наградить
тебя за твое обо мне попечение.—	Не трогайте ее, — убеждал он ее братьев, — она не останет¬
ся на вашей шее и не будет нуждаться в вашем хлебе, сам царь
наградит ее своей казной.В конце 1857 г. он снаряжает свою любимицу на богомолье в Рос¬
сию и снова снабжает ее всевозможными сведениями о различных
лицах; особенно настаивает он на том, чтобы она посетила в дальних
пещерах Киево-Печерской лавры некоего схимника Парфения.—	А что, Сашенька, ты меня не боишься?—	Что же мне вас бояться-то, Федор Кузьмич, ведь вы ласковы
всегда ко мне были, да и других-то никого не обижаете.—	Это только теперь я с тобой такой ласковый, а когда я был
великим разбойником, то ты, наверное, испугалась бы меня.Привожу дальнейшее описание путешествия Александры Ники¬
форовны по книге Г. Василича, который, в свою очередь, приводит
его по запискам самой молодой женщины. При этом Г. Василич,
как я уже упоминал, справедливо замечает: «История Александры
Никифоровны принимает уже совершенно сказочный характер, на¬
поминая собой сверхъестественные приключения героев «Тысячи и
одной ночи». Тем не менее достоверность дальнейших событий
вполне подтверждается неопровержимыми фактами и заставляет
только удивляться».Вот подробности путешествия.Все, на кого указывал ей Федор Кузьмич, принимали ее с осо¬
бенным гостеприимством, указывали дальнейший путь и ограждали
от разных случайностей. В Петербурге через генерала (фамилию
его она забыла) ей пришлось проехаться в Валаам на одном паро¬
ходе с покойной императрицей Марией Александровной, которая,
узнав от своих фрейлин о том, что на пароходе находится молодая
сибирячка, пригласила ее к себе и долго разговаривала о Сибири.89
в Киеве она разыскала отца Парфения, который, между про¬
чим, сказал ей:—	Нечего тебе делать в Сибири. Оставайся здесь, поговей у меня,
а когда причастишься Святых Тайн, я скажу тебе, куда отправиться.Исполнив его приказание, Александра Никифоровна принта к
нему за советом.—	Если кто-нибудь будет звать тебя в Почаев, то поезжай туда, —
сказал отец Парфений, — и приходи ко мне, я благословлю тебя.—	Но я уже была там.—	Все равно поезжай.На другой день в церкви по окончании службы она встретила
какого-то пожилого офицера, который пристально на нее смотрел и
в конце концов спросил ее:—	О чем вы так горько плакали?—	Не знаю, куда идти: хочется воротиться домой, а старец
Парфений советует отправиться в Почаев.—	Пойдемте вместе в Почаев, — ответил офицер, — я тоже
туда иду; а теперь пойдемте ко мне чая кушать.—	А вы семейный? — спросила она в замешательстве.—	Да, у меня большое семейство. Не бойтесь, у меня останавли¬
ваются разные странницы. Меня здесь все знают. Я майор Федоров.Войдя в дом майора, она тотчас увидела все его семейство: это
была целая толпа странниц и странников... Дня через два майор
собрался ехать в Почаев. Александру Никифоровну очень беспоко¬
ила мысль, что она не имеет паспорта, потому что старому срок
давно уже истек...—	Я ваш паспорт, — заметил ей по этому поводу майор, — со
мной можете быть совершенно спокойны, вас никто не обидит.
Пойдемте.По прибытии в Почаев, по совету майора, Александра Никифо¬
ровна остановилась у двух старушек, ему знакомых. На другой
день, после обедни, приходит какой-то монах и просит Александру
Никифоровну пожаловать к преосвященному Исидору (тогдашнему
экзарху Грузии, приезжавшему в Почаев и жившему там по не¬
сколько недель).«Зачем я к нему пойду? ведь преосвященный меня не знает. Не
обман ли это какой?» — а потому и отказалась от приглашения.
Через несколько минут монах вернулся и повторил просьбу преос¬
вященного; тогда, скрепя сердце, отправилась Александра Никифо¬
ровна к нему.Преосвященный тотчас же принял ее очень радушно, усадил за
стол, велел подать кофе и закидал ее разными вопросами.—	Как это вы не боитесь, — сказал он ей, между прочим, — в
таких летах (ей было тогда 32 года) пускаться в такое дальнее
путешествие? Мой совет — выходите-ка вы лучше замуж, а я оты¬
щу вам жениха хорошего.Нечего ч говорить, как поразило такое предложение со стороны
почтенного архиерея набожную странницу. Преосвященный позво-90
иил и велел пригласить дожидавшегося у него в кабинете майора
Федорова.—	Вот, — сказал преосвященный, — вы очень понравились
майору Федору Ивановичу, и он непременно хочет просить руки
вашей. Мой отеческий совет — не отказывайтесь.Преосвященный Исидор от себя вытребовал из Краснореченско-
то ее метрику, и Александра Никифоровна вышла замуж за майора
Федора Ивановича Федорова.Проживши в Киеве с мужем, уже вышедшим в отставку, пять
лет, она овдовела и воротилась на родину, но уже не застала в
живых старца Федора Кузьмича.На этом оканчивается удивительная история путешествий и за¬
мужества Александры Никифоровны. Вернувшись в Сибирь, она
поселилась в Томске, где и скончалась в преклонном возрасте.В том же 1857 г., когда Федор Кузьмич отправил свою любими¬
цу в Россию, он познакомился с состоятельным томским купцом
Семеном Феофановичем Хромовым, который настолько увлекся
старцем, его разговорами, советами, что построил на своей заимке
(ц 4 верстах от Томска) отдельную келью и убедил Федора Кузь¬
мича переехать туда. 31 октября 1858 г. старец распростился с
Зерцалами и окрестными деревнями, где он в общей сложности
прожил около двадцати лет, и переселился к Хромову.Перед отъездом он перенес из своей кельи в часовню образ
Печерской Божьей Матери (привезенный ему одной из его уче¬
ниц — Натальей Яковлевной Поповой) и Евангелие. В день своего
отъезда он заказал молебен, на котором присутствовали местные
крестьяне, и после молебна поставил в часовне раскрашенный вен¬
зель — букву А с короной над ней и летящим голубем вместо
перечерка.—	Храните этот вензель пуще своего глаза, — сказал он при
этом крестьянам.По другой версии (священника Тыжнова), старец при оправе
иконы в рамку вложил букву А, сказав при этом:—	Под этой литерой хранится тайна — вся моя жизнь. Узнае¬
те, кто был.Эта икона, так же как и вензель, хранится по сию пору в
часовне деревни Зерцалы (Ачинского округа).Приведу, опять-таки со слов современников и лиц, знавших
таинственного старца, некоторые подробности о последних шести
годах его жизни, проведенных у Хромова.Чиновница Бердяева приехала в Томск искать себе квартиру в
семейном доме; ей указали на дом Хромова. Придя туда, Бердяева
встретилась со старцем и, вскрикнув, упала в обморок. (Старец
сказал хромовским работникам: «Приберите эту женщину».Ее унесли и привели в чувство. После этого старец сказал Хро¬
мову: «Не пропускайте эту женщину сюда».Впоследствии Бердяева рассказывала, что в старце Федоре она
узнала Александра I.91
Томский мещанин Иван Васильевич Зайков рассказывал по¬
сланному великого князя Николая Михайловича, Н. А. Лашкову,
следующее.. В 50-х и 60-х годах в Томске жил советник губернского суда
Лев Иванович Савостин. Он часто посещал старца и раза два при¬
водил туда Зайкова.«Старец был глуховат на одно ухо, потому говорил немного
наклонившись. При нас во время разговора он или ходил по келии,
заложив пальцы правой руки за пояс, как это делают почти все
военные, или стоял прямо, повернувшись спиной к окошку. Придя
в келью и поздоровавшись со старцем издали, мы молча садились.
Старец первый предлагал вопросы, а Савостин отвечал на них. Во
время разговоров обсуждались всевозможные вопросы: государст¬
венные, политические и общественные. При обсуждении первых
Савостин становился перед старцем в почтительную позу и не пе¬
ременял ее, пока такой разговор не прекращался; в таком случае
старец только приказывал, а Савостин только слушал. Говорили
иногда на иностранных языках и разбирали такие вопросы и рефор¬
мы, как всеобщая воинская повинность, освобождение крестьян,
война 1812 г., причем старец обнаруживал такое знание этих собы¬
тий, что сразу было видно, что он был одним из главных действу¬
ющих лиц. Позднее все эти вопросы осуществились так, как о них
говорил старец».Эти показания Зайкова вполне подтверждаются рассказами
Ивана Григорьевича Чистякова, хорошо знавшего старца.«Старец хорошо знал иностранные языки, современные ему
политические события и современное ему высшее общество. Расска¬
зывая крестьянам или своим посетителям о военных походах, осо¬
бенно о событиях 1812 г., он как бы перерождался: глаза его
начинали гореть ярким блеском и он весь оживал; сообщал же он
такие подробности, вдавался в описание таких событий, что, каза¬
лось бы, он сам вновь переживал давно прошедшее время. Напри¬
мер, рассказывал он о том, что когда Александр I в 1814 г. въезжал
в Париж, под ноги его лошади постилали шелковые платки и ма¬
терии, а дамы на дорогу бросали цветы и букеты; что Александру
это было очень приятно; во время этого въезда граф Меттерних
ехал справа от Александра и имел под собой на седле подушку...
Когда в России появилась ложа масонов, Александр сделал заседа¬
ние из высших духовных и светских лиц с целью обсудить вопрос,
следует ли допустить эту ложу в России или нет. «i^eкcaндp, —
заметил старец, — не был ни еретиком, ни масоном».В этом рассказе Чистякова любопытна, между прочим, следую¬
щая деталь: знаменитый австрийский канцлер Меттерних известен
вообще под своим княжеским титулом, и только лицо действительно
хорошо знакомое с событиями и лицами начала XIX столетия могло
в глухом местечке, где-то в Сибири, знать, что Меттерних носил
титул графа, хотя, впрочем, при вступлении союзников в Париж он
уже пять месяцев как был возведен в княжеское достоинство.92
Некто Скворцов, который жил невдалеке от кельи старца, рас¬
сказывал следующее:«Жили у него два ссыльных, бывшие истопники царские. Один
из этих истопников заболел и второй пошел к старцу попросить его
молитвы. Истопник, войдя в келью старца, бросился перед ним на
колени и, опустив голову и дрожа от страха, начал рассказывать о
цели своего посещения старца. Старец слушал его, стоя у окна
спиной, а лицом к истопнику, и не перебивал его. Окончив свой
рассказ, истопник смолк и слышит, что старец приближается к
нему, и чувствует, как он обеими руками поднимает его с колен и
одновременно слышит и не верит своим ушам — чудный, кроткий,
знакомый ему голос:—	Успокойся.Встает, поднимает голову и, взглянув на старца, с криком, как
сноп, валится на пол и теряет сознание: перед ним стоял и говорил
сам император Александр I со всеми его отличительными характер¬
ными признаками, но только уже в виде седого старца с длинной
бородой».Ольга Максимовна Балахина рассказывает:«Однажды я пришла в келью старца Федора Кузьмича и увида¬
ла в ней Семена Феофановича Хромова, который из ящика с веща¬
ми старца вынимал какие-то бумаги и, взявши одну из них, сказал
мне: «Старца называют бродягой, а вот у него имеется бумага о
бракосочетании императора Александра Павловича с императрицей
^исаветой Алексеевной. Бумага эта была синеватого цвета, тол¬
стая, величиной в целый обыкновенный лист бумаги. На бумаге
некоторые строки были напечатаны, а некоторые писаны. Помню,
что в этой бумаге Александр I назван еще великим князем. Внизу
листа находилась черная печать с изображением церкви. Что это
было так, я готова принять присягу хоть сейчас».Г-жа Кручевская, жена этапного начальника на Красной речке,
рассказывает, что 9 февраля 1862 г. Федор Кузьмич дал ей молитву
«Тебе Бога хвалим», написанную старинным почерком на синей
бумаге. Она поехала однажды в Гефсиманский скит, в Москве;
осматривая в покоях митрополита Платона развешненые письма
многих императоров, при взгляде на письмо Александра I ее пора¬
зило сходство почерка Александра с почерком той молитвы, кото¬
рую Федор Кузьмич дал ей.А. С. Оконишникова рассказывает:«Раз я видела, как из кельи старца Федора Кузьмича в его сопро¬
вождении вышла молодая барыня и офицер в гусарской форме, вы¬
сокого роста, очень красивый, похожий на покойного наследника
Николая Александровича (старшего сына императора Александра П).
Федор Кузьмич проводил их довольно далеко и, когда прощались,
мне показалось, что гусар у старца поцеловал руку, чего он никому
не позволял делать. Вернувшись, Федор Кузьмич с сияющим лицом
сказал: «Деды-то как меня знали, отцы-то как меня знали, дети-то
как меня знали, а внуки и правнуки вот каким видят».93
Наталья Яковлевна Попова (уже упомянутая выше) спросила раз
старца о его родителях, чтобы помолиться за них. На это старец от¬
ветил: «Это тебе знать не нужно. Святая Церковь за них молится;
если открыть мне свое имя, то меня скоро не будет. Тогда Небесная
восплачет, а земная возрадуется и возгремит... И если бы я при преж¬
них условиях жизни находился, то долголетней жизни не достиг бы».Мариамна Ивановна Ткачева, урожденная Ерлыкова, также
старалась допытаться от старца, кто его родители. Он ответил: «Я
родился в древах; если бы эти древа на меня посмотрели, то без
ветра бы вершинами покачали».Та же госпожа Ткачева приводит еще следующие слова старца:
«Я в деньгах счета не знал, а когда в партии шел, тогда узнал
гроши и копейки».«Когда в 1812 г. входил француз в Москву, Александр приходил
к мощам Сергия Радонежского и помолился ему со слезами; слы¬
шен был глас от угодника: «Иди, Александр, дай полную волю
Кутузову, да поможет Бог изгнать француза из Москвы».Кроме того, г-жа Ткачева подтверждает также приведенный вы¬
ше, со слов г-на Чистякова, рассказ Федора Кузьмича о вступлении
императора Александра I в Париж (без упоминания о Меттернихе).Томская мещанка Клавдия Чернышева рассказывает, что при
ней какая-то барыня спрашивала старца, откуда он родом, на что
старец ответил: «Залетный воробышек, царский властелин».Среди рассказов современников о старце следовало бы отвести
значительное место «запискам» самого Семена Феофановича Хромо¬
ва; но, к сожалению, Хромов, искренне или неискренне, по простоте
души или из расчета, посвятил девять десятых своих записок все¬
возможным... чудесам, совершенным Федором Кузьмичем частью
при жизни, а главным образом, после смерти. Тут и дар «провиде¬
ния», и «исцеления», и «благоухания в келии», и «пламя над домом»
в момент смерти старца, и «чудодейственная водица с зубка велико¬
го старца», и т. п. сообщения человека или наивно-верующего, или
с корыстной целью добивающегося канонизации своего таинственно¬
го жильца. Хромов также делает весьма прозрачные намеки на то,
что старец был никто иной, как Александр I, но руководящей мыс¬
лью его записок является не выяснение личности старца, а желание
доказать необходимость причисления его к лику святых.Я приведу ниже те два-три отрывка из этих записок, которые
могут представлять некоторый фактический интерес, вообще же
хромовская «запись» по вышеуказанным причинам не может счи¬
таться серьезным историческим документом.Старец Федор Кузьмич скончался в своей келье около дома
Хромова в 8 час. 45 мин. 20 января 1864 г.Перед смертью он сказал жене Хромова на ее просьбу «объяви
хоть имя своего ангела»: «Это Бог знает», а самому Хромову заве¬
щал похоронить его скромно («меня ты не величь»), подтвердил,
что он «не монах» и, указывая на маленький мешочек, висевший у
изголовья кровати, сказал: «В нем моя тайна».94
об	этой «тайне» нам еще придется говорить.Похоронен старец на кладбище Томского Алексеевского муж¬
ского монастыря. На могиле его воздвигнута в настоящее время
часовня; в сооружении этой часовни принимали участие многие
лица, среди которых и член Государственного Совета действитель¬
ный тайный советник М. Н. Галкин-Врасский. Надпись на кресте
гласит: «Здесь погребено тело Великого Благословенного старца,
Федора Кузьмича, скончавшегося 20 января 1864 года». Слова «Ве¬
ликого Благословенного» были потом по распоряжению томского
губернатора г-на Мерцалова замазаны белой краской...Относительно наружности старца, его одежды, а также обста¬
новки его кельи имеются следующие достоверные сведения.Роста он был высокого (2 аршина 9 или 10 вершков), широ¬
коплечий, с высокой грудью; глаза голубые, лысый, но остав¬
шиеся волосы мягкие и вьющиеся, борода длинная, черты лица
правильные, красивые. Характер — мягкий, добрый, но вспыль¬
чивый.Одежда его состояла из длинной холщовой блузы, холщовых
панталон, белых чулок и кожаных туфель. Темно-синий халат или
черный кафтан, а зимой вылинявшая доха дополняли его незатей¬
ливый гардероб. Носовые платки имел он очень тонкие, чулки
менял ежедневно. Чистоту соблюдал чрезвычайную, как в своей
одежде, так и в своей келье. Обстановка всех его келий была одна
и та же: стол, лежанка, два-три стула (самого примитивного образ¬
ца) и по стенам несколько картин или гравюр религиозного содер¬
жания: иконы Божьей Матери и Александра Невского, виды
монастырей, портреты некоторых духовных лиц, митрополитов, ар¬
хиереев. На столе лежало Евангелие, Псалтирь, акафист Пресвятой
Животворящей Троице, молитвенник (изд. Киево-Печерской лав¬
ры) и «Семь слов на кресте Спасителя».Теперь я приведу несколько небезынтересных рассказов, отно¬
сящихся к смерти таинственного старца, а также к обстоятельст¬
вам, имевшим место в последующие за его смертью годы.Протоиерей Илья Иоаннович Изосимов рассказывал со слов
Ф. Хромова, — что Федор Кузьмич всю свою жизнь тщательно
скрывал ото всех свое настоящее звание, так что на прямой вопрос
Хромова: «Молва носится, что ты, дедушка, никто иной, как Алек¬
сандр Благословенный, правда ли это?» ответил: «Чудны дела твои.
Господи, нет тайны, которая бы не открылась». Это было накануне
смерти старца, а на другой день, т. е. в самый день своей кончины,
он сказал Хромову: «Панок, хотя ты знаешь, кто я, но ты меня не
величь, схорони просто».Статский советник Василий Семенович Садовников в бытность
свою в Петербурге зашел в лавку, где продавались карточки всех
князей и царей, и, увидав среди них карточку старца Федора,
спросил продавца: «Почему эта карточка находится среди карточек
царственных особ?» Купец ему ответил: «Так нам приказано, поче¬
му — мы не знаем».95
Отец Илья Изосимов — опять-таки со слов Хромова — расска¬
зывает о свидании Хромова с министром двора графом И. И. Во¬
ронцовым» Дашковым.«В зале (у графа Воронцова) вокруг стола сидели восемь генера¬
лов. На вопрос, правда ли, что старец есть император Александр I,
я ответил: вам, как людям ученым, это знать можно лучше меня;
потом между нами завязался крупный спор. Одни говорили, что
этого быть не могло, потому что история передает о болезни, смерти
и погребении императора Александра I; другие же, наоборот, дока¬
зывали, что это все могло быть. Спор был продолжительный; дошло
даже до того, что один из генералов сказал мне: «Если вы, Хромов,
станете распространять молву о старце и называть его императором
Александром I, вы наживете себе много неприятностей; я знаю, что
Александра I в дальний путь провожали десять человек», стал назы¬
вать их по фамилиям, но я мог запомнить только Дибича, Адельбер-
га и Соломку, а других фамилий не упомню. Много было говорено
здесь, но, по-видимому, ни к какому соглашению здесь не npnmLnn.
Тот господин, который приезжал за мной, сидел также среди гене¬
ралов. Позже я узнал, что это был Рудановский. Прошло много
времени, этот Рудановский пишет мне телеграмму в Томск: «При¬
готовьте мне квартиру», и, действительно, он вскоре приехал и жил
у меня. Зачем он приезжал, осталось для меня тайной. Он постоянно
бывал на панихидах в келье у старца Федора».Иван Денисович Митрополов, служивший в Синоде при К. П. По¬
бедоносцеве, получил в подарок от барнаульского мещанина Е. Ф.
Сдобникова книгу с надписью: «Книжица, заключающая в себе ака¬
фист Воскресению Христову и сказание об антихристе»; книгу эту, рус¬
скими буквами, но славянским слогом писанную, подарил, по словам
Сдобникова, старец Федор одной благочестивой чиновнице в Томске;
чиновница эта, проживая затем в Бийске, перед своей смертью в 1876
г. подарила эту книгу одной своей знакомой, келейнице Таисии, про¬
живающей теперь в Бийске в собственном доме. Эта келейница в свою
очередь подарила ее Сдобникову. И. Д. Митрополов в С.-Петербурге,
в публичной библиотеке, сличал эту рукопись с некоторыми писания¬
ми Александра I: оказалось, что некоторые буквы схожи. Был тут ге¬
нерал Н. Ф. Дубровин, который сказал Митрополову: «Покажите мне
эту книжку, я знаю почерк Александра I и тотчас же скажу, он ли писал
это». Увидав первую страницу акафиста, Дубровин воскликнул: «Это
писал Александр Павлович». Затем смотрел подлинные письма, замет¬
ки и пр., писанные несомненно рукой Александра I, сличал некоторые
буквы; сходство есть, но видно, что в акафисте почерк изменен наме¬
ренно — одни и те же буквы писаны различно. А. Ф. Бычков (директор
имп. публ. библ.) не согласился с Дубровиным.Однажды старец был болен и лежал в больнице, которую посе¬
тил Клейнмихель; старец тогда постарался быть не узнанным им и
скрылся.И. Н. Зайков рассказывает, что глубокой осенью 1864 г. рано
утром его посетили два незнакомца высокого роста военного сосло-96
ВИЯ. Незнакомцы спросили его, знает ли он, где похоронен старец
Федор.«Когда я привел их в монастырь и указал им могилу, они,
молясь, стали на колени, а затем тотчас же сказали мне, что я им
больше не нужен. Я ушел из монастыря и больше их никогда не
видал. Спустя некоторое время явилась вторая пара таких же не¬
знакомцев, которая тоже вызвала меня указать могилу старца Фе¬
дора; я и им указал ее, они же опять меня отпустили, не позволив
их ждать. Наконец, ранней весной следующего, 1865 г., также
таинственно явилась и исчезла новая пара военных незнакомцев».Анне Семеновне Оконишниковой старец Федор подарил 50-й
псалом, собственноручно им переписанный. Почерк старца, по сло¬
вам г-жи Оконишниковой, весьма похож на почерк документов,
несомненно писанных императором Александром I, виденных ею в
Историческом музее в Москве. К сожалению, г-жа Оконишникова,
всегда носившая при себе этот псалом, потеряла его недавно (в
конце 90-х или в начале 900-х годов).В семье Чистяковых сохранился печатный экземпляр молитвы
старца. Вот эта молитва:«Отцу и Сыну и Св. Духу. Покаяние со исповеданием по вся дни.О,	Владыко Человеколюбче, Господи Отец, Сын и Св. Дух,
Троица Святая, благодарю Тя, Господи, за Твое великое милосер¬
дие и многое терпение, аще бы ни Ты, Господи, и не Твоя благо¬
дать покрыла мя грешного по вся дни и нощи, и часы, то уже бы
аз, окаянный, погибл, аки прах, пред лицом ветра за свое окаянст¬
во, и любность, и слабность, и за вся свои приестественные грехи,
а когда восхищает приити ко отцу своему духовному на покаяние
отча лица устыдихся греха утаих и оные забых и не могох всего
исповедать срама ради и множества грехов моих, тем же убо пока¬
яние мое нечистое есть и ложно рекомо, но Ты, Господи, сведый
тайну сердца моего молчатися разреши и прости в моем согрешении
и прости душу мою яко благословен еси во веки веков. Аминь».Упомянутый выше г. Митрополов говорил директору император¬
ской публичной библиотеки в С.-Петербурге А. Ф. Бычкову, что
будто бы старец Федор Кузьмич исповедовал священнику тяжкий
грех, что он участвовал в кончине императора Павла I, отца своего,
и чтобы испросить у Бога прощение за это, решил взять на себя
такой великий подвиг — удаление в Сибирь.В заключение можно еще упомянуть, что Хромов приезжал в С.-
Петербург, видался, как выше уже было сказано, с министром двора
графом И. И. Воронцовым-Дашковым, а также с обер-прокурором
Синода К. П. Победоносцевым, государственным контролером Т. И.
Филипповым и князем С. А. Долгоруким. Не цитирую рассказов Хро¬
мова, т. к. они не представляют особенного интереса; вкратце говоря,
эти рассказы сводятся к тому, что упомянутые лица принимали его
любезно и обнаруживали большой интерес к личности старца Федора
Кузьмича; что он, Хромов, передал через К. О. Победоносцева импе¬
ратору Александру 1П шапочку и портрет, а также копию с остав¬97
шихся записок старца, за что удостоился высочайшей благодарности,и,	наконец, что князь С. А. Долгорукий вполне допускал возмож¬
ность отождествления Кузьмича с Александром I.IXМы ознакомились со всеми документами и свидетельскими по¬
казаниями, касающимися старца Федора Кузьмича. Я не упомянул
только такие, которым по их наивности или заведомой неискренно¬
сти нет места в историческом исследовании. Впрочем, и эти, неу¬
помянутые мной, документы единогласно свидетельствуют о
тождестве Кузьмича с императором Александром. Что же можно
вполне беспристрастно заключить из всего вышеприведенного?Во-первых, что таинственный старец был безусловно человек
очень образованный, воспитанный, прекрасно осведомленный в воп¬
росах государственных, исторических (в частности — эпохи царство¬
вания Александра I); знает иностранные языки, когда-то прежде
носил военный мундир, бывал при дворе, знал хорошо петербургскую
жизнь, нравы, обычаи и привычки так называемого высшего круга.Во-вторых, что он самовольно принял на себя обет молчания
относительно выяснения своей личности; что он удалился от мира
в целях искупления какого-то тяжкого греха, мучившего его всю
жизнь; что, не принадлежа к духовному званию, он был очень
религиозен, но не в «церковном» смысле слова, не в обрядовом, а
именно в мистическом.В-третьих, что ни одно показание людей, знавших его, не
может служить возражением против догадки, что он был именно
император Александр I; наоборот, все указания свидетельствуют в
пользу такой догадки (я не говорю даже о тех, которые прямо без
обиняков называют старца Александром).В самом деле: наружность, рост, возраст, глухота на одно ухо,
мозоли на коленях, манера держать руки или на бедрах, или одну
за поясом, привычка принимать посторонних стоя, и притом почти
всегда стоя спиной к свету (т. е. к окну), — все это указывает на
несомненное сходство с Александром I.В-четвертых, Федор Кузьмич несомненно вел с какими-то ли¬
цами обширную переписку, а с некоторыми даже шифрованную;
стоит только вспомнить хотя бы удивительную историю Александры
Никифоровны, ее пребывание у графа Остен-Сакена, ее встречу с
Николаем I, ее замужество, подробные указания на разных лиц,
данные ей старцем... Тут, кстати, следует заметить, что, несмотря
на несомненность факта, что Федор Кузьмич вел переписку, — ни
одна строка из этой переписки не стала достоянием истории; все
письма как-то таинственно исчезали. Так, например, детям графа
Д. Е. Остен-Сакена достоверно известно, что отец их переписывал¬
ся со старцем и держал его письма в особом пакете, но пакет этот
после смерти графа куда-то бесследно исчез, совершенно так же,98
как исчезали документы, касающиеся последних годов жизни Алек¬
сандра I.Следует признать, что если тайна смерти императора была не
особенно хорошо охранена, то тайна жизни старца была очень хо¬
рошо скрыта.От Федора Кузьмича ничего не осталось, кроме его кельи у
Хромова, на стене которой, как бессильный протест против тайны,
висят рядом портреты императора и старца, да еще две записки,
писанные Кузьмичем и о которых я буду говорить после.В-пятых, нельзя не считаться с тем фактом, что четыре чело¬
века признали в старце императора Александра: солдат Оленьев,
чиновница Бердяева, бывший придворный истопник и еще один
солдат, шедший в партии ссыльных. Я привел пять «пунктов», на¬
иболее обращающих на себя внимание, таких пунктов читатель
может еще прибавить много, вчитавшись внимательно в цитирован¬
ные мной документы. Но что, в сущности говоря, по моему мне¬
нию, является особенно интересным — это следующее.Александр I «официально» умер в 1825 г. Слухи о том, что он
не умер, возникли сейчас же; но так же быстро как они возникли,
так же быстро они и заглохли. Через какой-нибудь год или два
никто уже больше не думал о таганрогской драме. Проходит около
сорока лет, и вдруг почему-то слухи не только возникают, но молва
прямо указывает на какого-то сибирского отшельника и называет
его именем умершего сорок лет перед тем царя. Почему? Как это
могло случиться? Какие причины заставили где-то в глухом уголке
потревожить давно забытую и похороненную тень?Великий князь Николай Михайлович вспоминает по этому по¬
воду Лжедмитрия I, Лжедмитрия II (Тушинского вора), Емельяна
Пугачева и Степана Разина, указывает на то, что внезапная кон¬
чина наследника престола или самого монарха внушала всегда на¬
родным массам доверие к самым грубым проявлениям фантазии
смелых авантюристов.С этим до известной степени нельзя не согласиться; но такая точ¬
ка зрения не может быть применена к Федору Кузьмичу; так еще,
пожалуй, можно объяснить возникновение слухов по поводу смерти
Александра I в Таганроге в 1825 г.; но ни Григорий Отрепьев, ни
Пугачев не объявлялись сорок лет после смерти царевича Дмитрия
или императора Петра III, а уже тем более не скрывали «тайны сво¬
его происхождения»; наоборот, они всячески оповещали о нем, urbi
et orbi, именно потому, что они надевали на себя чужую личину.Федор Кузьмич, наоборот, упорно хранил свою тайну: ни телес¬
ные наказания при допросе в Красноуфимске, ни увещания сибир¬
ских преосвященных, ни просьбы окружавших его в последние дни
его жизни не заставили его раскрыть тайну его жизни, его про¬
шлое, его настоящее имя.Хотя С. Ф. Хромов и удостоверяет, что Федор Кузьмич — как мы
видели выше, — так сказать, «пол у признался», что он император
Александр, но я уже высказывал мой взгляд на показания Хромова.99
Кстати. Лицо, о котором я уже неоднократно упоминал, не
называя его, сделало мне такое возражение:«Неужели вы допускаете возможность, что Александр I, если бы
он был Кузьмичем, позволил бы себя высечь публично 20 ударами
розог?»На это я отвечу: а что же он, собственно говоря, мог другое
сделать?Неужели же через двенадцать лет после своей официальной
смерти он должен был сказать при виде розог или плетей: «Не
смейте меня бить. Я император Александр». Если бы он поступил
так, то, наверное, ему никто не поверил бы, а наказание было бы
удесятерено.Кроме того, человек, решивший уйти от мира и приведший свой
план в исполнение, т. е. переносивший в течение 12 лет всякого
рода лишения и ограждавший свою тайну, неужели внезапно выдал
эту тайну от страха быть высеченным? Чаша испытания и искуп¬
ления выпивается до дна... тем более, что в данном случае нельзя
было и поступить иначе. Сказать «Я — Александр I» можно, но как
это доказать? Не сослаться же на императора Николая Павловича,
который, хотя, конечно, и знал тайну своего брата, но не мог в
силу чисто государственных соображений раскрыть ее.К категории таких же, по-моему, наивных вопросов относится
и следующий:«Если Федор Кузьмич был Александр I, то где же он скрывался
в течение 12 лет?»Да там же, где он скрывался, если б он и не был Александром!
Если можно было бы узнать, где скрывался Федор Кузьмич до
1837 г., то, само собой разумеется, многое могло бы быть выяснено
более несомненно и документально.Скажу больше: самый факт, что жизнь Кузьмича до 1837 г.
осталась невыясненной, наводит на мысль, что и выяснять ее, ве¬
роятно, было нежелательно.Во всяком случае вполне очевидно, что он скитался по разным
монастырям и в особенности на юге России; на это указывает осве¬
домленность, с которой он составил маршрут путешествия Алексан¬
дры Никифоровны. Проведя несколько лет в Южной и Центральной
России, он переехал на север, где в конце концов и был арестован.По поводу личности Федора Кузьмича не лишена интереса сле¬
дующая догадка, приводимая великим князем Николаем Михайло¬
вичем.Император Павел I в бытность свою еще наследником престола
был в связи с Софьей Степановной Чарторыжской, рожденной Уша¬
ковой, вышедшей впоследствии вторично замуж за графа П. К.
Разумовского. От этой связи родился сын, получивший имя Семен
Афанасьевич Великий. О нем известно следующее.Восьми лет его поместили в С.-Петербурге в Петропавловскую
школу и, «чтобы он не догадался о причине этого предпочтения»,
ему выбрали в товарищи неважных лиц». По окончании курса его100
перевели в Морской кадетский корпус, и 5 марта 1789 г. он был
произведен в мичманы. Во время шведской войны С. А. Великий
служил под начальством капитана Травакина и 28 июня был при¬
слан к императрице Екатерине II курьером с донесением. Произве¬
денный в лейтенанты, он, в числе других офицеров, был послан для
усовершенствования в Англию и, служа в английском флоте, умер
йа корабле «Vanguard» в 1794 г., в Вест-Индии. По другим сведе¬
ниям, он утонул в Кронштадте. Но по документам архива морского
министерства, он скончался 13 августа на корабле «Vanguard» на
Антильских островах.Это — все. С другой стороны, известно, что графиня Остен-Са-
кен, жена Дмитрия Ерофеича, была рожденная Ушакова, а также
что в семье Ушаковых встречались имена Федор и Кузьма; некото¬
рые Ушаковы даже назывались Федорами Кузьмичами. Сопостав¬
ляя все эти данные с тем фактом, что мать С. А. Великого была
тоже из рода Ушаковых, возникло предположение — не был ли
сибирский старец С. А. Великим.Великий князь Николай Михайлович, приводя в своей книге эти
данные, совершенно справедливо замечает:«Здесь пока не имеется никаких данных, чтоб поддержать гипо¬
тезу».Что касается меня, то я совершенно отрицаю правдоподобие
этой гипотезы, даже не потому, что я лично признаю тождество
Федора Кузьмича с Александром I, но просто даже на основании
тех данных, которые мы имеем о С. А. Великом.Сопоставим хотя бы известные нам даты.С. А. Великий поступил восьми лет от роду в Петропавловское
училище, по окончании которого перешел в Морской кадетский
корпус. В 1789 г. он был произведен в офицеры. Павел I женился
в 1776 г.; следовательно, рождение С. А. Великого не может быть
отнесено позже чем к 1775 г., j. к. он родился до женитьбы цеса¬
ревича Павла. Приняв во внимание возраст его при поступлении в
Петропавловское училище и год производства его в офицеры, надо
предположить, что он родился в 1771 или 1772 г. — если не ра¬
нее, — т. е. за пять или за шесть лет до рождения Александра I.
Иначе говоря, в 1864 г. ему было бы 93—92 года, что не соответ¬
ствует возрасту Федора Кузьмича. Но это, так сказать, хронологи¬
ческие вычисления, на которые можно возразить: «А почему вы
знаете, сколько действительно было лет Кузьмичу, когда он умер?»Есть другие доводы, опровергающие всякую возможность отне¬
стись серьезно к гипотезе о том, что сибирский старец мог быть
С. А. Великим.Во-первых, нет положительно никаких данных сомневаться в
том, что лейтенант Великий утонул в Антильском море; архивы
дают нам точную дату его смерти.Во-вторых, если даже допустить, что Великий не утонул, а
скрылся в 1794 г., то почему бы он это сделал? Александр I имел
свои причины решиться на такой поступок — мистицизм, угрызе¬101
ния совести, усталость и т. п., но молодой лейтенант, который имел
всю жизнь перед собой, жизнь и... карьеру, о чем мы можем судить
по факту посылки его с донесением к Екатерине II, почему бы он
вдруг решился «уйти от мира»? Да, наконец, как он фактически
мог бы осуществить эту мысль? Симулировать смерть дома, в по¬
стели, будучи императором-самодержцем ,— нетрудно, но фиктив¬
но утонуть в Антильском море, будучи офицером английского
флота, невозможно.В-третьих, предположив невозможное возможным и допустив,
что С. А. Великий каким-то чудом умудрился исчезнуть и обратить¬
ся в Федора Кузьмича, не следует забывать, что это произошло 13
августа 1794 г. (день, когда он утонул), т. е. больше чем за два года
до смерти императрицы Екатерины II, — поэтому он никак не мог
бы обладать теми познаниями о политической, придворной, светской
и военной жизни конца XVIII столетия и первой четверти XIX,
каковыми, как нам известно, в изобилии обладал Федор Кузьмич.Мне кажется, что вышеприведенных соображений вполне доста¬
точно, чтоб категорически отвергнуть гипотезу о превращении
С. А. Великого в Федора Кузьмича.Теперь, прежде чем закончить мое исследование, я считаю сво¬
им долгом упомянуть еще о тех единственных автографах старца
Федора Кузьмича, которые нам известны. Автографы эти — две
записки, найденные в мешочке, висевшем у изголовья умирающего
старца, про который он сказал: «В нем моя тайна».Записки эти — короткие, узкие, лентообразные бумажки, испи¬
санные с двух сторон.На первой записке написано:
на лицевой стороне:«видишили накакое вас бессловесие счастие слово изнесе».
на обратной стороне:«Но егда убо А молчат П невозвещают»На второй записке:
на лицевой стороне:1, 2, 3, 4,о, в, а, зн, а крыются струфманi,	Д к ео а м в, р,С, 3, Д Я
на обратной стороне:во	во1837 Г. Мар. 26 в ,,вол.43.Пар.,Эти две бумажки известны под названием «Тайны Федора Кузь¬
мича»; кроме них, имеется еще один только автограф старца, изве¬
стный под названием «Записи Федора Кузьмича». Интерес
сосредоточен, конечно, на «Тайне». Многие исследователи стара¬
лись разгадать ее, расшифровать.102
Пробовал и я, но результатом моих стараний похвастаться не
могу.Во всяком случае, считаю долгом поделиться с читателями мо¬
ими заключениями, ничего особенного не представляющими, но
могущими, быть может, послужить материалом для более проница¬
тельных исследователей.1)	Первая записка, как на лицевой, так и на обратной стороне,
ничего таинственного из себя не представляет. Это — отдельные
фразы, более или менее понятные и во всяком случае к шифру
второй записки никакого отношения не имеющие.2)	«Видишили на какое вас бессловесие (или «бессловесне», как
читают некоторые толкователи) счастие слово (или «слава») изнесе».Это можно понять так:«Видишь ли на какое молчание вас обрекло ваше счастье и ваше
слово (т. е. обещание)» или «ваша слава».3)	«Но егда убо А молчат П не возвещают».Если согласиться с тем, что Федор Кузьмич был император
Александр, то смысл этой фразы очень понятен: «Но когда Алек¬
сандры молчат, то Павлы не возвещают», т. е.: «Но когда Алек¬
сандр хранит молчание, то его не терзают угрызения совести
относительно Павла».4)	Первая половина лицевой стороны второй записки представ¬
ляет из себя, конечно, ключ к шифру, при помощи которого Федор
Кузьмич, вероятно, вел переписку с какими-то лицами; вторая по¬
ловина, т. е. «а крыются струфиан» — очень загадочна.Я обратил внимание на следующее обстоятельство.В вышеприведенной фразе шестнадцать букв; в «ключе» встре¬
чается то же число — шестнадцать знаков: не говорю букв, а имен¬
но — знаков, т. к. там дважды попадаются комбинации из двух
букв, соединенных в один знак («ео», «зн»).Затем меня заинтересовало слово «струфиан»; в «Толковом сло¬
варе» В. Даля я нашел следующее:«Строус, страус, струс, струсь, струфь строфион... будут «селе¬
ния сирином и селища струфионом» (Исайя)».Пересмотрев «Книгу пророка Исайи», я нашел, что фраза эта
взята из стиха 21 главы 13.Опять-таки если согласиться с тем, что Кузьмич и Александр
одно и то же лицо, то фразу «а крыются струфиан» можно про¬
честь: «Я скрываю тебя, Александр, как страус, прячущий голову
под крыло».5)	Обратная сторона второй записки не представляет ничего
другого, как только дату и, так сказать, адрес, т. е.: 26 марта
1837 г. (день, когда старец прибыл в Сибирь) «43 пар.» (43-я пар¬
тия, с которой он прибыл), «в. вол.» (по всей вероятности — «Бо-
готольская волость»; может быть, старец по ошибке, или описке,
или незнанию поставил «в» вместо «б».6)	Буква «д», писанная так, как в «Тайне», очень характерна
для почерка Александра I; обращает на себя внимание не то, что103
она писана как французское «g» — это часто встречалось в XIX
столетии, — но что нижний завиток перечеркнут резким штрихом.По этому поводу на могу не отметить одной особенности в
«записи» старца, писанной, безусловно, тем же почерком, что и
«Тайна». В «записи» буква «д» писана иначе, т. е. с завитком
кверху, причем завиток тщательно вычерчен с нажимом пера, как
сделал бы человек не привыкший писать эту букву именно так.Заканчивая мое исследование вопроса об императоре Александ¬
ре I и сибирском отшельнике Федоре Кузьмиче, я, может быть,
должен был бы написать еще несколько страниц патетического за¬
ключения. Но я думаю, что это излишне. Я привел все известные
и доступные исследователю документы, сопоставил их, отметил все
их особенности, высказал мое мнение, в искренности которого чи¬
татель, надеюсь, не усомнится, а затем — пусть каждый судит
по-своему.По-моему — император Александр I не умер в Таганроге, а
удалился от мира и скончался в 1864 г. в образе Федора Кузьмича...
В этом я убедился, изучая доводы и документы противников такой
точки зрения.1 мая (18 апреля) 1912 г.Лондон
г. ВасиличИМПЕРАТОР
АЛЕКСАНДР I
И СТАРЕЦ
ФЕДОР КУЗЬМИЧ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Последние годы царствования АлександраЕдва ли кто другой из русских царей, кроме Петра I, превзошел
Александра I в страсти к передвижениям и путешествиям и даже
не только по своему государству, но и за границей. Почти непре¬
рывное странствование вело за собою то, что оба они редко видели
своих близких и бывали в столице лишь наездами.22 мая 1818 года Александр при объезде юга России посетил в
первый раз г. Таганрог, которому во второе его посещение суждено
было сыграть такую роковую роль в судьбе императора. Дневки,
ночевки, встречи, балы, обеды — все это должно было неблагопри¬
ятно действовать на здоровье путешественника, тем более что в то
время в России не было ни железных, ни шоссейных дорог. Местами
Н теперь еще сохранились остатки дорог, которые прокладывались
услужливыми администраторами для царственных путешественни¬
ков, например. Екатерининская дорога между с. Царицыном и с.
Дубровицами Подольского уезда. Но это можно было сделать на
коротком расстоянии, а всю Россию такими дорогами не покроешь.Не всегда и не везде бывали балы и обеды, иногда приходилось
питаться одним картофелем, иногда неудобства пути доходили до
такого предела, когда самая жизнь путников подвергалась опасно¬
сти, например, при переправе в шлюпке через озеро Улео в Фин¬
ляндии; или, например, как на том же обратном пути императору
пришлось идти пешком, вести свою лошадь и чистить ее, когда она
при переправе вброд выпачкалась в грязи. Но как ни идиллично
было это путешествие, жизнь не ждала, а советчикам государя
было не до сентиментальностей, им было впору лишь успевать
творить расправы, душою которых был Аракчеев.Несмотря на все его старания смягчить впечатление, ему все же
приходилось нередко огорчать своего повелителя, и вот, как раз во вре¬
мя путешествия по Финляндии, случилось событие, которое могло бы,
казалось, менее предубежденного человека заставить призадуматься:
в военном поселении, в Чугуеве, вспыхнул бунт. Жестокость его усми¬
рения должна была быть как-нибудь скрашена, и вот здесь временщик
открыл новую струну в душе Александра, на которой ему было выгодно
играть, это мистическое и религиозное настроение государя.Вот, как писал граф в своем донесении: «По разным собственным
моим о сем днем и ночью рассуждениям, с призыванием на помощь107
всемогущего Бога, я видел, с одной стороны, что нужна решимость и
скорое действие, а с другой, слыша их злобу единственно на меня,
как христианин, останавливался в собственном действии, полагая,
что оное, может быть, по несовершенству человеческого творения,
признаться может строгим или мщением за покушение на мою
жизнь. Вот, государь, самое затруднительное положение человека,
помнящего свое несовершенство. Но важность дела, служба отечеству
и двадцатипятилетняя привязанность к лицу императора АлександраI	решили меня, составя комитет, рассуждать в оном по делам, до воз¬
мущения касающимся, действовать же строго и скоро от лица моего,
в виде главного начальника... После всех сих предварительных мер,
в исполнение приведенных, и когда военный суд был окончен и пред¬
ставлен ко мне на конфирмацию, по коему приговорено к лишению
живота 275 преступников, я дал предписание дивизионному коман¬
диру генерал-лейтенанту Лисаневичу, что утверждаю его мнение о
наказании их шпицрутенами каждого через тысячу человек по две¬
надцати раз, с тем, чтоб наказание сие было учинено в первый день
только сорока человекам, из главнейших преступников... Определен¬
ное наказание было произведено в Чугуеве 18-го августа, и к оному
были приведены из Волчанска все арестанты и из Змиева главнейшие
бунтовщики. При оном находились и все арестанты, содержащиеся в
Чугуеве, и депутаты, бывшие у меня в Харькове. Ожесточение пре¬
ступников было до такой степени, что из сорока человек трое, раска¬
явшись в своем преступлении, просили помилования; они на месте
прощены, а прочие 37 наказаны; но сие наказание не подействовало
на остальных арестантов, при оном бывших, хотя оно было строго и
примерно, ибо пехотные солдаты, по неудовольствию своему на чу-
гуевцев за их возмущение, сильно их наказывали. Впрочем, при сем
наказании присутствовали медицинские чиновники, кои прекращали
оное по силе и сложению каждого преступника.По окончании сего наказания, спрошены были все ненаказанные
арестанты, каются ли они в своем преступлении и прекратят ли
свое буйство? Но как они единогласно сие отвергли, то начальник
штаба поселенных войск, с согласия моего, приказал из них взять
первых возмутителей и наказать на месте же шпицрутенами, а
толпа преступников, под арестом находящаяся, только тогда при¬
шла в повиновение и начала просить помилования, когда наказано
из них было 15 человек. В то же самое время наказание прекраще¬
но, и все арестанты, не бывшие под судом, приведены вновь к
присяге... Принеся в душе моей благодарность Всевышнему, я не¬
медленно переехал на жительство в Чугуев, в середину самого
города, призвал к себе депутатов и объявил им, что приму на себя
ответственность остановить наказание, судом определенное, и по¬
шлю к вам, государь, просить за них всемилостивейшее прощение,
если исполнят следующее: дадут мне список главным зачинщикам
беспорядка, отыщут бумаги, при начале сего возмущения ими пи¬
санные, и найдут или, по крайней мере, откроют место убежища
трех преступников, бежавших в первые дни беспокойства.108
с помощью Божией, сие имело желанный успех... Действующие
эскадроны Чугуевского уланского полка выступили в Чугуев в во¬
енном порядке; я лично объявил им благоволение вашего величест¬
ва, и они прошли мимо церемониальным маршем, шагом повзводно
и рысью по-полуэскадронно. После сего приказал я представить к
себе находившихся под их присмотром, на общественной полковой
работе, 438 нижних чинов поселенных и резервных эскадронов,
бывших в числе ослушников и, отобрав из них зачинщиков, отпра¬
вил оных под арест, а остальным объявил, чтобы кающиеся в своем
преступлении пали на колени и просили прощения. К удовольствию
»1оему, сие исполнилось в одно мгновение, и я, оставя их в сем
положении на коленях, приказал действующим эскадронам следо¬
вать в свои квартиры мимо них, а потом, сделав им должное на¬
ставление, простил и распустил по домам... К предупреждению же
всякого беспорядка везде нахожусь сам и надзираю лично, надеясь
всегда на благость Создателя».Контраст между приветливостью финляндцев, старавшихся все¬
ми силами и средствами угодить императору, и этим жестоким
донесением был поистине разителен, а между тем Александру при¬
ходилось делать bonne mine а mauvais jeu и отвечать временщику
хотя сдержанно, но любезно. Он даже решается ему напомнить:
«Сделано ли нами все обещанное полку?»С этих пор наступил как бы какой-то поворот в судьбе импера¬
тора: в Варшаве ему пришлось столкнуться тоже не с радостными
вестями о недовольстве против Константина Павловича и в армии,
и в администрации. Вскоре скончался граф С. К. Вязьмитинов, что
тоже очень огорчило государя. В следующем году (1820) пришлось
заняться вопросом о престолонаследии по поводу расторжения бра-
КД Константина Павловича с великой княгиней Анной Федоровной,
удалившейся за границу. После этого появился манифест такого
содержания: «При сем объемля мыслию различные случаи, которые
могут встречаться при брачных союзах членов императорской фа¬
милии, и которых последствия, если не предусмотрены и не опре¬
делены общим законом, сопряжены быть могут с затруднительными
недоумениями. Мы признаем за благо, для непоколебимого сохра¬
нения достоинства и спокойствия императорской фамилии и самой
империи нашей, присовокупить к прежним постановлениям об им¬
ператорской фамилии следующее дополнительное правило. Если
какое лицо из императорской фамилии вступит в брачный союз с
лицом, не имеющим соответственного достоинства, то есть не при¬
надлежащим ни к какому царствующему или владетельному дому,
в таком случае лицо императорской фамилии не может сообщить
другому прав, принадлежащих членам императорской фамилии, и
рождаемые от такового союза дети не имеют права на наследование
престола. Изъявляя сию волю нашу настоящим и будущим членам
императорской нашей фамилии и всем верным нашим подданным,
по точному праву, определенному в 23 пункте учреждения об им¬
ператорской фамилии, пред лицом Царя царствующих обязуем всех109
и каждого, до кого сие касаться может, сохранять сие дополнитель-
ное наше постановление в вечные времена свято и ненарушимо».На самом же деле это произошло из-за женитьбы Константина
Павловича на графине Иоанне Грудзинской, названной в тайном
манифесте княгиней Лович. Еще раньше, до открытия цикла поез¬
док по России, Александр был взволнован и потрясен пожаром в
Царскосельском дворце, истребившим значительную его часть;
Александр видел в этом даже дурное предзнаменование.Наряду со злым гением у себя дома в образе Аракчеева, Алек¬
сандр и вне своего государства имел такого же в лице Меттерниха:
на конгрессе в Троппау последний явно задался целью подчинить
себе Александра. Меттерних имел с ним трехчасовую беседу и об¬
ратил внимание своего собеседника на замеченную в нем, сравни¬
тельно с 1813 годом, перемену. На это Александр сказал ему: «Вы
не понимаете, почему я теперь не тот, что прежде; я вам это
объясню. Между 1813 годом и 1820-м протекло семь лет, и эти семь
лет кажутся мне веком. В 1820 году я ни за что не сделаю того,
что совершил в 1813-м. Не вы изменились, а я. Вам не в чем
раскаиваться; не могу сказать того же про себя».В это же время было получено известие о бунте в Семеновском
полку; об этом происшествии император совещался с Меттернихом.
По этому случаю последний пишет так: «Царь полагает, что долж¬
на быть какая-нибудь причина для того, чтобы три тысячи русских
солдат решились на поступок, так мало согласующийся с народным
характером. Он доходит до того, что воображает, что никто иной,
как радикалы, устроили все это, чтобы застращать его и принудить
вернуться в Петербург; я не разделяю его мнения. Превосходило бы
всякую меру вероятия, если бы в России радикалы уже могли рас¬
полагать целыми полками, но это доказывает, насколько император
изменился».После четырехлетнего отсутствия Александра, казалось, настало
уже время возвратиться ему в свою столицу, где его ждали. Он огра¬
ничился письмом к княгине Софье Сергеевне Мещерской 23 октября
1820 года такого содержания: «Мы заняты здесь важнейшею заботой,
но и труднейшей также. Дело идет об изыскании средства против
владычества зла, распространяющегося с быстротою при по¬
мощи всех тайных сил, которыми владеет сатанинский
дух, управляющий им. Это средство, которое мы ищем, находится,
увы, вне наших слабых человеческих сил. Один только Спаситель
может доставить это средство Своим божественным словом. Воззовем
же к Нему от всей полноты, от всей глубины наших сердец, да спо¬
добит Он послать Духа Своего Святого на нас и направит нас по угод¬
ному Ему пути, который один только может привести нас к
спасению». Наконец, 24 мая 1821 года Александр, уже целый год от¬
сутствовавший из России, возвратился в Царское Село. Но и тут его
ждали невеселые вести. С одной стороны, греческое восстание легко
могло, против воли даже, вовлечь Александра в войну с Турцией, а
с другой — внутри страны далеко не все могло радовать.110
Александру пришлось услышать донесение о тайных политиче¬
ских обществах. Это известие сильно поразило его самолюбие. Счи¬
тая совершенно недопустимым, чтобы против него были тайные
заговоры, он был уязвлен в самое сердце.«Друг мой Васильчиков! — сказав он печальному вестнику, Ва-
сильчикову. — Так как вы находитесь у меня на службе с начала
моего царствования, то вы знаете, что и я когда-то разделял и
поощрял эти мечтания и заблуждения». И потом после длинной
паузы добавил: «Не мне наказывать».Кроме этого доклада, Бенкендорфом была представлена госуда¬
рю еще отдельно особая записка с подробным изложением дела;
после смерти Александра она была найдена в бумагах в кабинете
Царскосельского дворца без всякой пометки.Вместе с тем в личном характере Александра начали замечаться
черты, ясные даже поверхностному наблюдателю, именно усиление
подозрительности, бывшей в нем и раньше, мнительность и задумчи¬
вость. Например, известен такой случай. Однажды генерал-адъютан¬
ты Киселев, Орлов и Кутузов, стоя во дворце у окна, рассказывали
друг другу анекдоты и хохотали. Вдруг проходит император, — они
перестают смеяться, но появление его было так неожиданно, что на
лицах еще видны были следы усмешки. Через несколько минут госу¬
дарь посылает за Киселевым, который застает его у зеркала. Импе¬
ратор смотрится в зеркало то с одной стороны, то с другой и наконец,
подзывая Киселева, спрашивает его, что в его особе могло бы быть
смешного? Удивленный или, лучше сказать, пораженный этим воп¬
росом, Киселев отвечает, что он его не понимает. «Скажи мне прав¬
ду, — продолжает государь, — может быть, сзади моего мундира есть
что-нибудь, подавшее повод к насмешкам, потому что я видел, как
ты с двумя товарищами своими надо мною насмехались». Можно лег¬
ко себе представить изумление Киселева, который сказал решитель¬
но государю, что он до тех пор не выйдет из кабинета, пока
император не убедится в несправедливости своего обвинения. «По¬
шлите, — сказал он, — за Кутузовым и Орловым, пусть они вашему
величеству расскажут, о чем мы смеялись». После долгих стараний
он, наконец, успел убедить Александра в своей невиновности.Великая княгиня Александра Феодоровна в своих записках точ¬
но останавливается на этой особенности характера императора
Александра.«Я не поняла подозрительного характера императора — недоста¬
ток, вообще присущий людям глухим, — пишет Александра Феодо¬
ровна. — Не будучи положительно глухим, император мог, однако,
с трудом расслышать человека, сидящего напротив него за столом,
и охотнее разговаривал со своим соседом. Ему казались такие вещи,
о которых никто и не думал, будто над ним смеются, будто его
слушают только для того, чтобы посмеяться над ним, и будто мы
делали друг другу знаки, которых он не должен заметить. Наконец,
все это доходило до того, что становилось прискорбно видеть подоб¬
ные слабости в человеке со столь прекрасным сердцем и умом...»111
Настроение Александра было в это время мрачно и сосредото¬
ченно, мысли его вращались главным образом около вопросов рели¬
гии. Уже в 1818 году он сказал в Москве графине Софии Ивановне
Соллогуб следующее: «Возносясь духом к Богу, я отрешился от всех
земных наслаждений. Призывая к себе на помощь религию, я при¬
обрел то спокойствие, тот мир душевный, который не променяю ни
на какие блаженства здешнего мира...»В записках современников мы находим очень характерные черты,
совпадающие с вышеописанным. «Трудно изобразить состояние, в ко¬
тором находился Петербург в последние годы царствования императо¬
ра Александра, — пишет один из них. — Он был подернут каким-то
нравственным туманом; мрачные взоры Александра, более печальные,
чем суровые, отражались на его жителях... Говорили многие: «Чего ему
надобно? Он стоит на высоте могущества». Многие другие обстоятель¬
ства и некоторые семейные тяготили его душу... Последние годы жизни
Александровой можно назвать продолжительным затмением».Как и подобает в периоды всякого «затмения», на арену высту¬
пило все, что порождается мраком, все эти совы и нетопыри. С
одной стороны, Аракчеев со своими поселениями, с другой — баро¬
несса Крюденер с мистицизмом, аскетизмом и освобождением Гре¬
ции и, наконец, Фотий со своим фанатизмом.Фотий был по всем признакам несомненно душевнобольным че¬
ловеком; после жалкого детства и семинарского школенья он в 1817 г.
на 25-м году жизни был уже иеромонахом. В автобиографии, напи¬
санной от имени третьего лица, он пишет о себе: «В летнее время
некогда около августа месяца, после часа девятого, сел во власяном
хитоне на стул, где было место моления, под образами, хотел встать
и молиться Господу по обычаю. Но вдруг, что с ним сделалось, и в
каком состоянии был, но только в забытьи увидел себя в непонятном
некоем состоянии, не во сне и не наяву: увидел явно четырех бесов
человекообразных пришедших, безобразных, в сером виде, не вели¬
ких по виду, и они, бегая, было все хотят его бить, но опасаются
именно власяного хитона на нем, и говорят они между собою: «Сей
есть враг наш! Схватим его и будем бить», но ни один не смел при¬
ступить к нему и бить его. Наконец, сии четыре согласились беса с
четырех сторон на него напасть, один спереди, другой сзади, третий
с правого бока, четвертый с левого. И тако вдруг нечаянно наскочили
на него, как волки быстро, и один его так ощутительно ударил в
грудь, что он, вскочив на ноги, от боли и страху испугался и, забыв
молитву читать, вскоре на одр свой возлег и окрылся весь одеянием,
дабы не видеть никого и ничего, и, тако молитву лежа втайне сотво¬
рив вмале, весь трепетал от ужаса вражия».Тогда Фотий пожелал видеть беса в его настоящем виде; бес
явился, и «Фотий тогда пришел в ужас велий». Тем не менее он
вступил с ним в борьбу, в которой едва не погиб, но был спасен,
по собственному признанию, божественной силой свыше. Несколько
месяцев сатана подсылал к нему духа злого, который внушал Фо-
тию «явить всем силу Божию, а посему некое бы чудо сотворил,112
или хотя перешел по воде яко по суху против самого дворца через
реку Неву». Но и тут Фотий оказался победителем против такого
искушения и уклонился от совершения чудесного опыта.фотию нужны были слушатели всей этой чепухи, и вот, в 1820
п>ду, посредством своих проповедей он сблизился с графиней Анной
Алексеевной Орловой-Чесменской. Фотий называл ее «дщерь-деви¬
цею», «рабой Господней смиренной и сосудом благодати Христовой».
Эта «дщерь-девица» вскоре предоставила Фотию свои громадные
средства и поддержала его своими сильными связями при дворе, куда
он и проник при ее помощи. Наконец, ему выхлопотали аудиенцию.Фотий так рассказывает о своем первом свидании с Александ¬
ром: «Изшед из колесницы, шел по лестницам общим, знаменал
как себя, так во все стороны дворец, проходы, помышляя, что тмы
здесь живут и действуют сил вражиих, что ежели оные, видя кре¬
стное знамение, отбегут от дворца на сей час прихода. Господь пред
лицем царя даст ему благодать и преклонит сердце его послушати,
что на сердце его есть царю возвестить».Дальше Фотий пишет:«Отверзаются двери, я оными вхожу в комнату, где был царь,
вижу, что тотчас царь грядет принять благословение, я же, не обра-
ищя на него внимания, смотрю, где святый образ в комнате на стене
есть, дабы сотворить молитву, перекрестився, поклониться, прежде
царя земного, образу Царя Небесного. Не видя противу себя, очами
о(быскав в двух углах и трех стенах и близ себя, почти назаде усмот¬
рев на левой стороне у прага образ в углу, обратился я; трижды зна-
менаяся, поклонясь, предстал пред царем. Царь, видя меня,
хотевшего прежде честь Богу сотворить, отступил в сторону на то
малое время и после паки со страхом и благоговением подходит ко
мне, приемлет благословение, целует усердно десницу мою, я же тот¬
час неприметно открыл лик Спаса, дал ему приложиться и ему вру¬
чаю оный образ. Царь принял и приветствовал сими словами: «Я
давно желал тебя, отец Фотий, видеть и принять твое благослове¬
ние». На что я сказал царю: «Яко же ты хощешь принять благосло¬
вение Божие от меня, служителя святого алтаря, то, благословляя
тебя, глаголю: мир тебе, царю, спасися, радуйся. Господь с тобою
буди!» Царь по сих словах, взяв меня за руку и указав место, посадил
меня на стул, сам сел противу меня, лицом в лицо прямо зря мне,
воссел же весьма близ меня, яко же бы можно все, тихо глаголя, слы¬
шать, я же, желая сесть на место, знамением креста знаменал себя,
десницею моею место, воссел и царя перекрестил. Начал царь вопро¬
шать меня о месте моея службы в корпусе, когда я был законоучите¬
лем, и в монастыре. Я же, простирая слово в сладость, говорил о
святой церкви, вере и спасении души, зря в лице царю прямо, часто
я себя знаменал, глаголя слово; царь же, смотря на меня, себя кре¬
стил, возводя очи свои на небо, ум и сердце вознося к Богу. И колико
слово все в сладость принимал царь, аз же сердцем чувствовал, толи-
ко я крестился, а царь, простирая руку, благословение от меня при¬
нимать желая, просил, дабы я его перекрестил. Я же о силе креста и113
знамения старался внушить. Вижу, что царь весь сердцем применил¬
ся к услышанию слова от уст моих, я в помыслах моих движение
чувствовал сказать царю слово в пользу церкви и веры».Потом зашла речь о нечестии, соблазнах, о потоке нечестия. В
заключение Фотий сказал: «Противу тайных врагов тайно и неча¬
янно действуя, вдруг надобно открыто запретить и поступать. Все
нужное к делу веры святой внушил царю в сердце его. Когда я,
глаголя слово о сем, крестился, царь также сам крестился и, при¬
казывая себя паки и паки перекрестить и оградить силою святого
креста, многократно он целовал руку, благословляющую его, бла¬
годаря за беседу. Восстав же, когда я готовился идти от царя,
приметил, что царю уже время беседу со мною кончить. Царь пал
на колени перед Богом и, обратясь лицом ко мне, сказал:«Возложи руце твои, отче, на главу мою и сотвори молитву
Господню о мне, прости и разреши мя». Аз же, видя плод беседы
моея с царем, таковое благоговение царя к Богу втайне, смирение
его пред Вышним и Святым Царем царствующих и Господом господ¬
ствующих, возложил руце мои на главу цареву крестообразно, воз¬
водя ум и сердце горе к Богу, просил, да снидет благодать Христова
на него, да простит вся согрешения царю и исполнит ум и сердце его
сотворити волю Господню во славе, деле святой церкви и веры, и
сокрушить силы вражии вскоре... И посем, знаменав главу цареву и
лице, руки мои отнял, царь же поклонился мне в ноги, стоя на
коленях; восстал от земли, принял благословение, целовал десницу
мою, весьма благодаря, просил в молитве поминать не забывать,
благословение посылать, и проводил меня сам из дверей».С этого времени Фотий сразу поднимается на целую ступень: от
царя он получил алмазный крест, от императрицы Марии Феодо¬
ровны золотые часы, и в то же время назначен настоятелем Новго¬
родского Юрьева монастыря. Под его влиянием появился рескрипт
на имя управляющего Министерством внутренних дел графа Кочу¬
бея, которым было повелено закрыть все тайные общества, в том
числе и масонские ложи, и не позволять открытия их вновь; и всех
членов сих обществ обязать, что они впредь никаких масонских и
других тайных обществ составлять не будут, и, потребовав от воин¬
ских и гражданских чинов объявления, не принадлежат ли они к
таким обществам, взять с них подписки, что они впредь принадле¬
жать уже к ним не будут; если же кто такового обязательства дать
не пожелает, тот не должен остаться на службе».По этому случаю «Фотий толико подвизаяся, — пишет он о се¬
бе, — радовался вельми, не о награде крестом себя, но о том, что сии
все вредные заведения, под разными предлогами в империи, опасные
для церкви и государства, по их запрещении вскоре ослабеют в своих
действиях и замыслах, и путь их с шумом погибнет, яко нечестивых».Итак, изувер, фанатик, несомненно душевнобольной человек, как
Фотий, имел влияние на издание государственных актов не последне¬
го значения; но уже одно существование Аракчеева с его влиянием
должно бы, казалось, объяснить появление и Фотиев и подобных им.114
в промежутке между возвращением из последнего путешествия и
отправлением в новое, в 1821 году, произошло событие не менее та¬
инственного характера, чем все, случавшееся в последние годы царст¬
вования Александра, — это указ о престолонаследии и отречение от
престола цесаревича Константина Павловича. Появление его было
обставлено такой строгой тайной, что один из посвященных, москов¬
ский архиепископ Филарет, должен был по особо выраженному жела¬
нию государя прибегнуть к особенным приемам для сокрытия тайны.29 августа 1823 года, в полдень, он отправился в Успенский
собор; там находились только протопресвитер, сакелларий и проку¬
рор синодальной конторы с печатью. Архиепископ вошел в алтарь,
открыл ковчег государственных актов, показал присутствующим
печать, но не подпись принесенного конверта, положил его в ков¬
чег, запер, запечатал и объявил всем трем свидетелям, к строгому
исполнению, высочайшую волю, чтобы о совершившемся никому не
было открываемо.Из Москвы начались опять странствия по России: дорога лежала
на Тулу в Орел; затем — через Брянск в Бобруйск, оттуда — в
Брест-Литовск. Всюду были смотры, и на одном из них Александр
получил очень сильный удар копытом лошади по ноге, так что
пришлось разрезать сапог, чтобы снять его для осмотра ноги. Это
случилось так: 19 сентября на смотру, во время проезда Александра
по фронту польской кавалерии, один полковник, по требованию
государя, подъехал к нему для получения приказания; когда же он
поворотил свою лошадь, она лягнула и подковою задней ноги уда¬
рила императора в правое берцо. Нога потом болела довольно долго.Но этим дело не ограничилось, и в начале 1824 года Александр
опять заболел. 12 января 1824 года, прогуливаясь в саду, государь
почувствовал сильные приступы лихорадки, с жестокой головной
болью; вскоре за тем последовала тошнота со рвотой. В тот же день
император переехал из Царского в Петербург и вечером прибыл в
Зимний дворец в возке. Виллие немедленно был призван к больному,
который провел ночь очень беспокойно. На другой день совместное
исследование Виллие и доктора Тарасова привело к заключению, что
государь заболел горячкой с сильным рожистым воспалением на ле¬
вой ноге. Тарасов пишет в своих записках: «Жестокость припадков
горячки продолжалась до седьмого дня болезни; 19-го января в ночи
у императора сделалась испарина по всему телу, и он часа три сряду
заснул совершенно покойным сном, так что, когда я поутру рано во¬
шел к нему, он сказал: «Вот сегодня и я спал и чувствую, что голове
моей легче и она яснее: посмотри мой пульс, есть ли в нем перемена?»«Исследовавши внимательно пульс и все положение больного в
подробности, я, к величайшему удовольствию, нашел императора
несколько в лучшем положении и в этом смысле отвечал на вопрос
его. «А посмотри теперь мою ногу, — сказал государь, — я в ней
чувствую тягость, но боли меньше». При осмотре ноги я заметил,
что рожистое воспаление стало ограничиваться от краев и сосредо¬
точиваться на средине берца, а из пустул некоторые начали тем¬115
неть и отделять жидкую материю — явление неблагоприятное. О
положении ноги я доложил государю верно, но о неблагоприятном
положении умолчал.Когда я объяснил все это баронету Виллие, он крайне встрево¬
жился и сказал: «Боже сохрани, если это перейдет в антонов!»Опасение его было справедливо, ибо рожа сосредоточилась на
средине берца, в том самом месте, где нога в последний раз была
ушиблена копытом лошади на маневрах в Брест-Литовске.В продолжение последующих дней от 20 января общее положе¬
ние императора становилось лучше; но в ноге не было перемены к
лучшему, кроме того, что рожистое воспаление мало-помалу умень¬
шалось в окружности; на средине же берца желтый цвет оставался
без всякой перемены, и из пустул сочилась жидкая сукровица. К
этому месту, кроме ароматных трав, ничего не прикладывалось.26 января, поутру, в восьмом часу, вместе со мною у императо¬
ра был и баронет Виллие, который желал удостовериться особенно
о положении ноги. Общее положение больного было удовлетвори¬
тельно, даже показался аппетит; особенно государь с удовольствием
кушал уху из ершей. При снимании с ноги штиблета из ароматных
трав я заметил, что он от засохшей материи присох к ноге. Нужно
было употребить осторожное усилие и сноровку, чтобы отделить его
без боли для больного.Вдруг, к общему нашему удивлению, я усмотрел, что присохшее
место покровов отделяется вместе со штиблетом, величиною в два
дюйма длины и в полтора дюйма ширины. Отделение это произошло
без значительной боли. По отделении этого обширного гангренозного
струпа, состоящего из ометрвелых общих покровов и клетчатки,
представилась нам обширная язва, коей дно было покрыто доброка¬
чественным гноем. По осторожном и крайне аккуратном снятии гноя
оказалось, что язва простиралась до самой надкостной плевы, кото¬
рая, благодарение Богу, была невредима, покрывая большую берцо¬
вую кость. Удостоверясь в сем, баронет Виллие, бывший до сего в
лихорадочном положении от страха за ногу императора, перекре¬
стился самым христианским образом и сказал: «Ну, слава Богу!»
Император, заметив это, спросил его о причине такого восхищения.
«Я очень рад, государь, что ваше здоровье поправляется», — отвечал
Виллие, скрыв от его величества настоящую причину своего востор¬
га. Виллие трепетал за надкостную плеву, потому что с отделением
ее неминуемо должно бы последовать омертвение или костоеда боль¬
шой берцовой кости, — а исход такого поражения кости мог быть
самый неблагоприятный или, по крайней мере, продолжительный».С этого дня общее состояние здоровья государя стало удовлет¬
ворительнее.Несомненно, однако, что такая тяжелая болезнь должна была
подорвать еще более и без того расшатанное здоровье Александра.Весною он переехал в Царское Село, и Тарасов следующим
образом описывает порядок царского дня: «Государь в седьмом часу
утра кушал чай, всегда зеленый, с густыми сливками и с поджа¬116
ренными гренками из белого хлеба; потом, сделав свой начальный
туалет, требовал меня для осмотра и перевязки ноги; после того,
одевшись окончательно, выходил в сад чрез собственный выход в
свою аллею, из коей постоянно направлялся к плотине большого
озера, где обыкновенно ожидали его главный садовник Л ямин и все
птичье общество (лебеди, гуси и утки), обитавшее на птичьем дво¬
ре, близ этой плотины. К приходу его величества птичники обык¬
новенно приготовляли в корзинах разный корм для птиц. Почуяв
издали приближение государя, все птицы приветствовали его на
разных своих голосах. Подойдя к корзинам, его величество надевал
особенно приготовленную для него перчатку и начинал им сам
раздавать корм. После сего давал садовнику Лямину разные свои
повеления, относящиеся до сада и парка, и отправлялся на даль¬
нейшую прогулку. В 10 часов возвращался с прогулки и иногда
кушал фрукты, особенно землянику, которую он предпочитал всем
прочим фруктам. К этому времени г. Лямин обыкновенно приносил
большие корзины с различными фруктами из обширных царско¬
сельских оранжерей. Фрукты эти, по собственному его величества
назначению, рассылались разным придворным особам и семействам
генерал-адъютантов, кои занимали домики Китайской деревни.После того государь, переодевшись, принимал разных минист¬
ров, по назначению приезжавших с докладами из Петербурга, и
начальника главного своего штаба. Окончив свои занятия, в треть¬
ем часу отправлялся в Павловское к вдовствующей императрице,
августейшей своей матери, целовать ее руку и, возвращаясь оттуда,
в 4 часа обедал. После обеда государь прогуливался или в экипаже,
или верхом. В девятом часу вечера кушал чай, после коего зани¬
мался работою в своем маленьком кабинете; в одиннадцать часов
кушал, — иногда простоквашу, иногда чернослив, приготовляемый
для него без наружной кожицы. Часто случалось, что его величест¬
во, откушавши сам, приказывал камердинеру своему простоквашу
или чернослив отсылать на ужин мне. Перед тем, как ложиться в
постель государю, я обязан был войти, по требованию его, в опо¬
чивальню осмотреть и перевязать его ногу. После чего его величе¬
ство, перекрестясь, ложился в постель и тотчас засыпал, всегда на
левом боку. Государь засыпал всегда тотчас и самым крепким сном,
так что шум и крик дежурного камердинера и лакеев, прибиравших
обыкновенно в почивальне его платье, белье и разные вещи, нима¬
ло не препятствовали сну его, что для меня в первый раз казалось
чрезвычайно необыкновенным и неучтивым со стороны его прислу¬
ги. Но его камердинер Завитаев тогда же уверил меня, что как
только государь ляжет в постель, и он его укроет одеялом, то хоть
стреляй из пушки — он не услышит».Тот же Тарасов так характеризует Александра: «Император был
очень религиозен и чрезвычайный христианин. Вечерние и утренние
свои молитвы совершал на коленях и продолжительно, от чего у него
на верху берца у обеих ног образовалось очень обширное омозолесте-
ние общих покровов, которое у него оставалось до его кончины».117
Далее он же говорит: «Император в резиденциях и в путешест¬
вии всегда почивал на походной кровати — на матраце, набитом
соломою, с ложбиною в середине, а в головах всегда была сафьян¬
ная подушка, набитая сеном. В ноги всегда клался сафьянный ва¬
лик, а под правую руку другой валик, поменьше, — и всегда спал
на одном левом боку, не изменяя этого положения во всю ночь».Не успела кончиться эта болезнь Александра, как на него уже
накинулась стая, давно поджидавшая случая пустить в ход свои за¬
мыслы. Это были Аракчеев, Фотий, митрополит Серафим, Магниц¬
кий и др., старавшиеся о сокрушении Министерства духовных дел и
народного просвещения, состоявшего с 1815 года под ведением князя
А. Н. Голицына. Фотий выступил в поход после бывшего ему в начале
1824 года видения. Он видел себя в царских палатах, стоящим перед
царем, который просил его, дабы он благословил и исцелил его. «Тог¬
да Фотий, обняв его за выю, на ухо тихо поведал ему, како, где, от
кого и колико вера Христова и церковь православная обидима есть:
царь же приял все реченное, дал манием Фотию ведать, что, сколько
возможно и успеет, всячески постарается исправить все нужное для
церкви, — свой стыд тем прикрыть и болезнь исцелить, в тайне со¬
деянную без умысла злого, по неведению и соблазну других».20 апреля 1824 года Фотий был принят императором, но был
проведен тайным образом с секретного входа, «дабы сие не было
всем гласно». Фотий старался запугать государя, раскрывая перед
ним картины политических заговоров и государственного переворо¬
та. Ему удалось это. По крайней мере, император был уверен, что
сам Бог послал ему спасение от страшной опасности. «Господь,
сколь Ты милосерд ко мне! — сказал он, молясь. — Ты мне как
прямо с небес послал ангела своего святого (это Фотия-то!) возве¬
стить всякую правду и истину! Буди милость Твоя ко мне! Я же
готов исправить все дела и Твою святую волю творить». Обратясь
затем к Фотию, государь сказал: «Отец Фотий! Не возгордися, что
я сие сказал тебе, я так о тебе чувствую».Напуганный зловещими предсказаниями Фотия, государь сказал
ему, «чтобы он написал для совершения намерения в дело план о всем».По словам Фотия, государь, «благодаря его за ревность к истине
и видя, что сам он, вовлечен будучи, много к тому содействовал
своею царскою силою, просил помощи от Господа в делах и сказал:
«О Фотий! Сотвори о мне здесь ко Господу молитву, да осенит меня
сила Вышнего на всякое дело благое». С этим словом царь великий
перед священноначальником отцом Фотием пал на колени, сложа
руки к сердцу, велел на главу свою ему положить руки и прочитать
молитву. Фотий, видя в сем не только всесовершенное содействие
свыше ему, яко в слове и деле истины за веру и благочестие, но и
совершенное благопокорение царя на всякое дело благое, возложил
руки свои крестообразно на главу цареву помазанную, тихо возведя
ум и сердце горе к Богу, читал, глаголя сии слова: «Царю Небес¬
ный! Утешителю...» И знаменая главу цареву десницею, отступил
от царя; царь же, смиреннейший царь, яко кроткий Давид, царь118
мудрый, царь по сердцу Божию, достойный сосуд благодати Святого
Духа, поклонился по молитве в ноги, яко кающийся человек к
Богу, не человеку, но Богу в лице человека поклонився, восстал,
фотий же видел благодать Св. Духа, яко росу, на руно окрест
сходящую, яко фимиам кадильный над царем, окрест его величест¬
ва; в лице его был зрак света лица Божия. Посем, царя Фотий
благословив, исходил из палаты царевы... Тайною лестницею сошел
он вниз и, исшед из двора царского прежним путем, скоро идя, сев
в карету, прибыл к дщери своей девице Анне».В это время Фотий уже жил в Петербурге под кровом «дщерь-
девицы» Анны.29	апреля он послал государю третье послание о том, как посо¬
бить, дабы остановить революцию. К этому посланию был прило¬
жен «план разорения России и способ оный план вдруг уничтожить
тихо и счастливо».Фотий говорит, что он молился Господу Богу и что ему было
открыто, что нужно делать немедленно. В числе мероприятий, ука¬
занных Фотию свыше, главнейшие заключались в уничтожении
Министерства духовных дел и библейского общества; Синоду же
быть по-прежнему, и «духовенству надзирать при случаях за про¬
свещением, не бывает ли где чего противного власти и вере».После четвертого послания, которое тоже было тайно передано
Александру, Фотий неожиданно предал анафеме министра князя
Голицына, случайно заспорив с ним в доме графини Орловой. Дело
кончилось отставкой Голицына и назначением на его место адми¬
рала Шишкова. Около этого же времени Александр был потрясен
известием о смерти дочери Марии Антоновны Нарышкиной, Софии,
к которой он относился особенно участливо.В конце того же года было совершено опять огромное путеше¬
ствие по восточным областям Европейской России. Но тотчас по
возвращении ему пришлось пережить еще одно тяжелое испытание
во время наводнения 7 ноября 1824 года. Александр принял это за
наказание за свои грехи.Наконец, у него явилось очень близко затрагивавшее его огор¬
чение, это — болезнь императрицы Елизаветы Алексеевны. Мрач¬
ное настроение не покидало Александра, он стал еще более угрюм
и необщителен, и в то же время ему было сообщено уже о сущест¬
вовании тайного общества, и это не могло не оказывать своего
действия на его душевное состояние. Тем не менее, а может быть,
именно поэтому, уже 4 апреля 1825 года Александр отправился по
весенней распутице в Варшаву, где 1 мая (13-го) состоялось откры¬
тие третьего польского сейма.По возвращении 13 июня в Царское Село Александр не мог
выдержать долго и вновь отправился на этот раз к Аракчееву в Гру-
зино, оттуда проехал в Юрьевский монастырь к Фотию для беседы.Ввиду ухудшения здоровья императрицы Елизаветы Алексеевны
приходилось уже думать о новом переезде на юг. Был выбран мес¬
том пребывания Таганрог.119
ГЛАВА ВТОРАЯ
Отъезд на юг и ТаганрогПосле грустного прощания с Павловском, где Александр был
особенно грустно настроен, он 1 сентября 1825 года выехал из
Петербурга, чтобы уже в него не возвратиться.Отъезд совершился при совершенно исключительных обстоятель¬
ствах: Александр отправился один, без свиты, из Каменноостровско¬
го дворца. В 41/2 часа пополуночи коляска, запряженная тройкой,
остановилась у монастырских ворот Невской лавры. Александр в
фуражке, шинели и сюртуке, без шпаги, поспешно вышел из коля¬
ски, приложился к кресту, был окроплен святой водой, благословлен
митрополитом Серафимом и, приказав запереть за собою ворота,
направился в соборную церковь. Войдя в собор, Александр остано¬
вился перед ракою Александра Невского, и началось молебствие.Длинный ряд монахов, встретивших императора у входа в лав¬
ру, господствовавшая вокруг темнота и ярко освещенная рака, вид¬
невшаяся вдали в растворенные соборные двери, поразили его
своим особенным настроением: Александр плакал во время молебна.
Дальше Александр был еще более потрясен при посещении кельи
схимника этой лавры, у которого вместо постели в келье стоял гроб.Этот ряд мрачных впечатлений настолько повлиял на Алексан¬
дра, что он, отъезжая за заставу, привстал в коляске и долго,
обернувшись назад, смотрел на город, как бы прощаясь с ним.На этот раз по дороге не было никаких смотров, парадов и
маневров. 13 сентября Александр прибыл в Таганрог. Виллие пишет
в дневнике: «Здесь кончается первая часть путешествия».Дом, в котором поселился Александр, был каменный, одноэтаж¬
ный, с подвальным этажом для помещения прислуги. Половина им¬
ператрицы состояла из восьми небольших комнат, из коих две
предназначались для двух фрейлин. В середине дома был располо¬
жен большой сквозной зал, служивший столовой и приемной. На
половине императрицы, в особой комнате, помещалась походная
церковь. С другой стороны приемной залы находились две комнаты
государя: одна довольно просторная, предназначавшаяся для каби¬
нета, служила вместе с тем и спальней; другая, полукруглая и очень
небольшая, в которой государь одевался, была туалетной или убор¬
ной, с окном, выходившим во двор. При этих двух комнатах был
коридор, свет в который проходил из туалетной; он предназначался
для дежурного камердинера, гардеробная же находилась в подваль¬
ном этаже. При доме были обширный двор и небольшой сад с пло¬
довыми деревьями, несколько запущенный, но к приезду государя
приведенный в возможный порядок. Меблировка всего дома была
самая простая. Александр так писал Аракчееву о своем пребывании
в Таганроге: «Благодаря Бога, я достиг до моего назначения, любез¬
ный Алексей Андреевич, весьма благополучно и, могу сказать, даже
весьма приятно, ибо погода и дорога были весьма хороши. В Чугуеве120
я налюбовался успехом в построениях. О фронтовой части не могу
ничего сказать, ибо, кроме развода и пешего смотра поселенных и
пеших эскадронов и кантонистов, ничего не видел... Здесь мое по¬
мещение мне довольно нравится. Воздух прекрасный, вид на море,
жилье довольно хорошее; впрочем, надеюсь, что сам увидишь».Тем не менее, как он ни казался весел, его мучили, по-видимому,
скрываемые подозрения. Это явствует из того, что он раздул целую
историю из-за попавшегося ему в хлебе какого-то маленького камеш¬
ка. Он приказал строго рассмотреть, что это такое, и разобрать, как
могло случиться, что он попал туда; что он придавал этому факту
большое значение, следует из того, что он не поручил этого дела Вол¬
конскому, а Дибичу. Дознались, что это случилось по вине хлебопе¬
ка, который утверждал, что камушек попал в сухарь по его
неосторожности, но и после этого едва удалось успокоить Александра.В ответ на свое радостное и довольное письмо Александр полу¬
чил от Аракчеева очень тревожное известие личного характера,
именно об убийстве его домоправительницы Настасьи Минкиной.
Аракчеев потерял голову и очень встревожил Александра. Он видел
в этом деле гораздо больше, чем простое убийство. В письме к
Аракчееву по этому поводу он так пишет, между прочим: «Объяви
губернатору мою волю, чтобы старался дойтить всеми мерами, не
было ли каких тайных направлений или подущений».Затеялась длинная переписка, а тем временем Александр уже
предпринял новое путешествие по югу России; на первый раз оно
продолжалось недолго — от 11 до 15 октября; собрался было отпра¬
виться в Уральск и в Астрахань, но отложил намерение.Но 20 октября, по приглашению новороссийского генерал-губер-
натора графа М. С. Воронцова, Александр решил отправиться в
Крым; маршрут был рассчитан на 17 дней. Накануне отъезда про¬
изошел следующий любопытный случай: государь занимался за
письменным столом, как вдруг над городом пронеслась туча и на¬
ступила такая темнота, что Александр позвонил и приказал камер¬
динеру Анисимову подать свечи. Вскоре затем прояснилось и
показалось солнце. Тогда Анисимов снова вошел и хотел вынести
свечи. На вопрос государя «Зачем?» — он отвечал, «что на Руси
считается худой приметой — сидеть при свечах днем: могут поду¬
мать, что лежит покойник. Государь отвечал: «Ты прав, и я так
думаю — унеси свечи». Этот случай врезался в память Александра,
и вскоре Александр припомнил его.Во время путешествия по Крыму Александр был очень неосто¬
рожен, много ездил верхом по дурным дорогам, в Балаклаве ел
какую-то жирную рыбу, наконец, поехал в Геориевский монастырь
верхом в одном мундире. Хотя днем было тепло, но к вечеру подул
северо-восточный ветер, и погода резко изменилась. Очевидно, что
здесь именно Александр простудился и получил тяжкую болезнь,
сведшую его в могилу. Это было 27 октября 1825 года. Александр
вернулся только в 8 часов вечера, отказался от обеда, ожидавшего
его с 4 часов, чем очень удивил всех, а ограничился одним чаем.121
28	числа Александр осматривал в Севастополе укрепления,
флот, морской госпиталь и казармы; после этого был у него боль¬
шой обед, и в нем самом никто не заметил никакой перемены.29	октября Александр осматривал укрепления северной стороны,
а оттуда отправился в Бахчисарай. Здесь уже государь приказал
Тарасову приготовить из риса то самое питье, какое он пил во
время рожи на юге. Тарасов исполнил это и сообщил об этом
Виллие, добавив, что у государя расстроился желудок. «Впрочем, —
говорит Тарасов в своих записках, — он ни мне, ни Виллие не
жаловался на какое-либо расстройство в своем здоровье, но кушал
в этот день один перловый свой суп и котлету».Однако объезд продолжался, государь проехался еще верхом в
Чуфут-Кале, посетил на обратном пути Успенский монастырь; он
казался здоровым и был весел. 1 ноября он выехал в Евпаторию и
посетил там церкви, мечети, синагоги, казармы и карантины. 2-го
ноября ночевал в Перекопе, где осматривал госпиталь.На следующий день в селении Знаменском была осмотрена ар¬
тиллерийская бригада, был посещен лазарет; здесь император про¬
бовал пищу, остался доволен ей и особенно много съел овсяного
супа. Повар получил в награду 25 рублей ассигнациями. В этот же
день на пути Александр был поражен случаем с фельдъегерем Ма-
сковым, привезшим ему депеши: ямщик, везший фельдъегеря, по¬
мчался обратно с ним так неосторожно, что на повороте, недалеко
отъехав от императора, наскочил на кочку, а Масков от толчка был
выброшен из экипажа и, ударившись головой о землю, тут же
скончался. Тарасов вспоминает в своих записках, что когда он
доложил Александру о причине смерти Маскова, то «император
встал с места и в слезах сказал: «Какое несчастие, очень жаль этого
человека». Потом, оборотясь к столу, позвонил в колокольчик, а я
вышел. При этом я не мог не заметить в государе необыкновенного
выражения в чертах его лица, хорошо изученного мною в продол¬
жение многих лет: оно представляло что-то тревожное и вместе
болезненное, выражающее чувство лихорадочного озноба».По дороге, в Орехове, Александру пришлось разбирать самому
дело о ссоре между екатеринославским гражданским губернатором и
архиепископом Феофаном, кончившейся дракой. Когда в Мариуполе
4 ноября Александр потребовал к себе вечером Виллие, то последний
нашел его в полном развитии лихорадочного сильного пароксизма.Тарасов пишет, что «Виллие был крайне встревожен положением
государя, он казался потерявшим свое практическое присутствие духа
и, наконец, решился дать государю стакан крепкого пунша с ромом,
уложил его в постель и покрыл сколько можно теплее. Это усилило
только беспокойство императора, и он немного заснул только к утру».
Виллие предлагал остаться в Мариуполе, но государь не согласился на
это, ибо от Мариуполя до Таганрога только 90 верст, и его величество
спешил для свидания с императрицей, ожидавшей его прибытия в на¬
значенное время, т. е. 5 ноября. Так было назначено по маршруту. 5
ноября, после сильного пароксизма, поутру, государь чувствовал122
утомление и слабость. Часу в десятом утра, в закрытой коляске с мед¬
вежьей полостью, в теплой шинели, отправился из Мариуполя.В Таганрог вернулись в 6 часов вечера. На вопрос Волконского
о здоровье Александр отвечал: «Я чувствую маленькую лихорадку,
которую схватил в Крыме, несмотря на прекрасный климат, кото¬
рый нам так восхваляли. Я более чем когда-либо уверен, что,
избрав Таганрог местопребыванием для моей жены, мы поступили
в высшей степени благоразумно». В разговоре с Волконским Алек¬
сандр упоминал о Перекопском госпитале, и тот указал ему, не без
основания, что он напрасно был долго в госпитале, где было скоп¬
ление больных подобной же болезнью, но Александр не согласился
с ним. Но зато он в тот же вечер припомнил по поводу своего
нездоровья в разговоре с камердинером Анисимовым о тех свечах,
которые были зажжены днем перед его отъездом. «Эти свечи у меня
из головы не выходят», — сказал он Анисимову.Несмотря на очевидное недомогание, Александр серьезно обра¬
тился к Виллие только 3 числа. Последний ведет так описание хода
болезни в своем дневнике:«5-го. Приезд в Таганрог. Ночь скверная. Отказ от лекарств. Он
приводит меня в отчаяние. Страшусь, чтобы такое упорство не
имело когда-нибудь дурных последствий.6-го.	Император обедал у ее величества императрицы и вышел
из-за стола. Федоров позвал меня из-за стола, чтобы объявить мне,
что его величество имел испарину и непроизвольно, таково отвра¬
щение от медицины. После борьбы он согласился, между 5 и 6
часами, принять дозу пилюль.7-го.	Эта лихорадка имеет сходство с эпидемической крымской
болезнью. «Les exacerbations» (ожесточение болезни) слишком час¬
то повторяются, чтобы я позволил себе утверждать, что это
Hemitritaeus Semitertiana, хотя эта чрезвычайная слабость, эта апа¬
тия, эти обмороки имеют большое отношение с ней.8-го.	Эта лихорадка, очевидно, Febris gastrica biliosa; эта гнилая от¬
рыжка, это воспаление в стороне печени, des presscordes, рвота sine
vomitu пес dolore pititer comprimendo, требует, чтобы premieres voies (?)
были хорошо очищены. Надо traire (?) печень. Я сказал Стоффрегену.9-го.	Императору немного легче сегодня, но он с полной верой
в Бога ждет совершенного выздоровления от недугов. Состояние
viscera chylopoetica может в настоящий момент служить указанием
на понос, так некстати остановленный в Бахчисарае.10-го.	Начиная с 8-го числа, я замечаю, что что-то такое зани¬
мает его более, чем его выздоровление, и волнует его душу post
hoc — ergo propter hoc. Ему сегодня хуже, и Мюллер, по его сло¬
вам, тому причина. Князю Волконскому, вследствие чего, препору¬
чено побранить бедного Мюллера.11-го.	Болезнь продолжается; внутренности еще довольно нечи¬
сты; ructus inflatio. Когда я ему говорю о кровопускании и слабитель¬
ном, он приходит в бешенство и не удостаивает говорить со мною.
Сегодня мы, Стоффреген и я, говорили об этом и советовались.123
12-го.	Как я припоминаю, сегодня ночью я выписал лекарство для
завтрашнего утра, если мы сможем посредством хитрости убедить его
употребить их. Это жестоко. Нет человеческой власти, которая могла
бы сделать этого человека благоразумным. Я несчастный.13-го.	Все пойдет скверно, потому что он не дозволяет, не слушает
делать то, что безусловно необходимо. Такое направление — очень
плохое предзнаменование. Его пульс очень неправильный, слаб и бу¬
дет exsudatio (выпот) без des mercuriau (ртутных средств), saigne
(кровопускание), мушки, горчицы, мочегонного и очистительного.14-го.	Все очень нехорошо, хотя у него нет бреда. Я намерен
был дать acide muriatique с питьем, но получил отказ по обыкнове¬
нию. «Уходите» (allez vous en). Я заплакал, и, видя это, он мне
сказал: «Подойдите, мой милый друг. Я надеюсь, что вы не серди¬
тесь на меня за это? У меня свои причины».15-го.	Сегодня и вчера, что за печальная моя должность объя¬
вить ему о грядущем его разрушении в присутствии ее величества
императрицы, которая отправилась предложить ему верное лекар¬
ство. Причащение Федотовым. Его слово после того.16-го.	Все, мне кажется, слишком поздно. Только вследствие
упадка сил физических и душевных и уменьшения чувствительно¬
сти удалось дать ему некоторые лекарства после Святого Причастия
и напутствия Федотова.17-го.	От худого к худшему. Смотрите историю болезни. Князь
(Волконский) в первый раз завладел моей постелью, чтобы быть
ближе к императору. Барон Дибич находится внизу.18-го.	Ни малейшей надежды спасти моего обожаемого повелите¬
ля. Я предупредил императрицу, и кн. Волконского, и Дибича, кото¬
рые находились: первый у него, а последний внизу у камердинеров.19-го.	Ее величество императрица, которая провела много часов
вместе со мною, одна у кровати императора все эти дни оставалась
до тех пор, пока наступила кончина в 11 часов без 10 минут
сегодняшнего утра. Князь (Волконский), барон (Дибич), доктора,
дежурные de vita aeterna gauderi spero.20-ГО.	Как скоро его величество скончался, даже до того, неко¬
торые лица удостоверились в вещах, и в короткое время бумаги
были запечатаны; обменивались замечаниями зависти, горечи об
отсутствующем.22-го. Вскрытие и бальзамирование, которые подтверждают все
то, что я предсказывал. О, если бы я имел его согласие, если бы он
был сговорчив и послушен, эта операция не происходила бы здесь.Виллие».Очень любопытные подробности дает об этом времени в своих
записках Тарасов. Он описывает, например, случай, когда с импе¬
ратором случился обморок во время бритья, причем он даже поре¬
зался бритвою и упал на пол. Тарасов утверждает, что Виллие
совершенно растерялся, а Стоффреген начал растирать Александру
голову и виски одеколоном. На эту тревогу пришла императрица,124
и императора уложили на кровать в белом шлафроке. С этого
момента болезнь императора прин51ла окончательно опасное на¬
правление. Он более не мог уже вставать с постели. Из уборной его
перенесли на большой диван в кабинет.В 9 часов вечера Александр потребовал к себе Тарасова. «Надобно
заметить, — пишет Тарасов, — что я во время болезни императора
во дворце до того не бывал, а о положении его величества все подроб¬
ности знал частью от баронета Виллие, не желавшего, как казалось,
допустить меня в почивальню императора, а частью от лейб-медика
Сто^регена. Меня нашли тогда у барона Дибича, бывшего не совсем
здоровым. По докладу императору я тотчас был позван в кабинет. Его
величество был в большом жару и беспокоен. Увидав меня, сказал:«Вот, любезный Тарасов, как я разболелся, останься при мне. Яко¬
ву Васильевичу одному трудно, он устает, и ему по временам нужно
успокоиться; посмотри мой пульс». При самом моем входе, взглянув
на государя, я был поражен его положением, и какое-то бессознатель¬
ное предчувствие произвело решительный приговор в душе моей, что
император не выздоровеет, и мы должны его лишиться».«В двенадцатом часу вечера, — пишет он далее, — императри¬
ца вошла к императору весьма смущенная, усиливаясь в виду госу¬
даря казаться спокойною. Сев подле больного, на том же диване,
она начала разговор убеждением, чтобы государь аккуратно прини¬
мал назначенные ему докторами лекарства. Далее она сказала по-
французски больному:—	Я намерена предложить вам свое лекарство, которое всем
приносит пользу.—	Хорошо, говорите, — сказал государь.Императрица продолжала: «Я более всех знаю, что вы великий
христианин и строгий наблюдатель всех правил нашей православ¬
ной церкви; советую вам прибегнуть к врачеванию духовному; оно
всем приносит пользу и дает благоприятный оборот в тяжких на¬
ших недугах».—	Кто вам сказал, что я в таком положении, что уже необхо¬
димо для меня это лекарство?—	Ваш лейб-медик Виллие, — отвечала императрица.Тотчас Виллие был позван. Император повелительно спросил его:«Вы думаете, что болезнь моя уже так зашла далеко?» Виллие, до
крайности смущенный таким вопросом, решился положительно объ¬
явить императору, что он не может скрывать того, что он находится
в опасном положении. Государь с совершенно спокойным духом ска¬
зал императрице: «Благодарю вас, друг мой, прикажите — я готов».Решено было призвать соборного протоиерея Алексея Федотова,
но император, по выходе императрицы, вскоре забылся и заснул,
что, однако ж, не было настоящим сном, но сонливостью. В таком
положении государь оставался до пяти часов утра.«Я всю ночь просидел подле больного, — говорит Тарасов, — и,
наблюдая за положением его, заметил, что император, просыпаясь
по временам, читал молитвы и псалмы, не открывая глаз.125
в пять с половиною часов утра 15-го ноября император, открыв
глаза и увидев меня, спросил: «Здесь ли священник?» Я тотчас
сказал об этом барону Дибичу, князю Волконскому и баронету Вил-
лие, проводившим всю ночь в приемном зале подле кабинета. Князь
Волконский доложил о сем императрице, которая поспешила при¬
быть к государю. Все вошли в кабинет и стали при входе у дверей.«Немедленно был введен протоиерей Федотов. Император, при¬
поднявшись на левый локоть, приветствовал пастыря и просил его
благословить; получив благословение, поцеловал руку священнику.
Потом твердым голосом сказал:«Я хочу исповедаться и приобщиться Святых Тайн; прошу ис¬
поведать меня не как императора, но как простого мирянина; из¬
вольте начинать, я готов приступить к святому таинству».После причастия Александр, по словам Тарасова, обратясь к
врачам, сказал: «Теперь, господа, ваше дело; употребите ваши
средства, какие вы находите для меня нужными».17 числа, по замечанию Тарасова, болезнь достигла высшей
степени своего развития.18-го Тарасов пишет: «Ночь всю провел государь в забытьи и
беспамятстве, только по временам открывал глаза, когда императ¬
рица, сидя возле него, говорила с ним, и, по временам, обращаясь
взором на святое Распятие, крестился и читал молитвы. Несмотря
на забывчивость и беспамятство от усиливающегося угнетения моз¬
га, всегда, когда приходила императрица, государь чувствовал ее
присутствие, брал ее руку и держал над своим сердцем. К вечеру
государь начал очевидно слабеть. Когда я ему давал пить с ложки,
то заметил, что он начинал глотать медленно и не свободно. Я не
замедлил объявить об этом. Князь Волконский тотчас доложил об
этом императрице, которая в 10 часов вечера пришла в кабинет и
села подле умирающего на стул, постоянно своей левой рукой дер¬
жа его правую руку. По временам она плакала. Я во всю ночь
безотходно, позади императрицы, стоял у ног государя. Питье он
проглатывал с большим трудом; в четвертом часу за полночь дыха¬
ние заметно стало медленнее, но спокойно и без страданий.Все свитские и придворные стояли в опочивальне во всю ночь и
ожидали конца этой сцены, который приближался ежеминутно.Наступило 19-е ноября. Утро было пасмурное и мрачное; пло¬
щадь перед дворцом вся была покрыта народом, который из церк¬
вей, после моления об исцелении государя, приходил толпами ко
дворцу, чтобы получить весть о положении императора.Государь постепенно слабел, часто открывал глаза и устремлял
их на императрицу и святое Распятие.Последние взоры его столь были умилительны и выражали столь
спокойное и небесное упование, что все мы, присутствовавшие, при
безутешном рыдании, проникнуты были невыразимым благоговени¬
ем. В выражении лица его не заметно было ничего земного, а
райское наслаждение и ни единой черты страдания. Дыхание ста¬
новилось все реже и тише».126
Кроме Виллие и Тарасова в это же время вел свой журнал и
князь Волконский, который начинает его 5 ноября.«5-г о ноября. Государь император изволил возвратиться из
Крыма в б часов вечера. Вошедши в уборную, на вопрос мой о здо¬
ровье его, изволил отвечать по-французски: «Я чувствую небольшую
лихорадку, которую я получил в Крыму, несмотря на прекрасный
климат, который нам так восхваляли. Я думаю, что мы сделали как
нельзя лучше, выбрав Таганрог местом пребывания для моей жены».На мой вопрос его величеству, с какого времени он уже почув¬
ствовал лихорадку, император ответил мне, что «это уже с Бахчи¬
сарая, куда мы прибыли вечером, я хотел очень пить, и когда
попросил пить, то мой камердинер Федоров дал мне барбарисного
сиропа. А так как во время путешествия по Крыму стояла очень
жаркая погода, я подумал, что сироп мог испортиться; но мой
камердинер сказал мне, что сироп не пострадал. Я осушил целый
стакан и лег спать. В продолжение всей ночи я испытывал ужасные
0ОЛИ, и только благодаря своему сложению и прекрасному желудку
я благополучно отделался, и все прошло. Прибыв в Перекоп, я
посетил госпиталь, где я почувствовал повторный приступ лихорад¬
ки». Я взял на себя смелость указать его величеству его неблагора¬
зумие при посещении госпиталя, где он рисковал только усилить
свою лихорадку, благодаря тому, что там много людей, поражен¬
ных этой болезнью, и что император всегда забывает, что, вступая
в пятидесятилетний возраст, он не имеет тех сил, что у него были
в двадцать лет. Он мне ответил: «Ах, друг мой, я это слишком
хорошо чувствую и уверяю вас, что я напоминаю об этом себе
постоянно, но я надеюсь, что это не будет иметь последствий».Спросивши меня потом о новостях по поводу здоровья императ¬
рицы, он отправился искать ее, и их величества провели остаток
вечера вместе.6-го ноября. Поутру в 8 часов позван я был, как по обык¬
новению, к его императорскому величеству во время умывания;
спросив о его здоровье, его величество изволил отозваться, что ночь
провел изрядно и лихорадки не чувствовал. Взгляд у государя был
слабый, и глаза мне показались мутны. Сверх того, глухота была
приметнее и до того, что, докладывая по некоторым бумагам, его
величество изволил сказать мне, чтоб остановился чтением до со¬
вершенного окончания его туалета.Одевшись, его величество вошел в кабинет, стал у камина греться,
приказав мне продолжать доклад, по окончании коего, отпустив ме¬
ня, занялся чтением бумаг. Изволил кушать с императрицей. В 3-м
часу в исходе, во время нашего обеда, камердинер его величества, Фе¬
доров, прислал записку к г. лейб-медику Виллие, в которой пишет,
что государь в весьма большом, необыкновенном поту. Господин Вил¬
лие пошел тотчас к его величеству, куда и я вслед за ним отправился;
пришедши к государю, нашли его величество в кабинете сидящего на
канапе в сюртуке и обернутым сверху байковым одеялом, дабы
поддерживать пот. Господин Виллие пощупал пульс и, посмотрев127
язык, нашел лихорадку, предложил принять тотчас слабительные пи¬
люли, коих его величество изволил принять восемь. После того хотел
было заниматься продолжением чтения бумаг, полученных из С.-Пе¬
тербурга во время отсутствия его величества, но я и господин Виллие
от сего отклонили, дабы не увеличить лихорадки занятием бумаг. То¬
го же вечера в семь часов лекарство произвело свое действие, и госу¬
дарь почувствовал облегчение, был весьма весел, доволен лекарством,
благодарил Виллие за пилюли, а меня за все о нем попечение. Потом
изволил приказать позвать императрицу, которая изволила оставать¬
ся одна у его величества до 10-ти часов вечера.7-го	ноября. Ночь проводил государь спокойно и почивал
хорошо. Поутру в 8 часов государь изволил делать свой туалет по
обыкновению, принимал слабительную микстуру в 11 часов утра,
от коей чувствовал себя легче; но ввечеру сделался небольшой жар,
от того, что за всеми убеждениями не хотел продолжать микстуру.8-г	о ноября. Ночь проводил неспокойно и имел лихорадку.
Поутру в 8 часов государь изволил делать свой туалет по обыкно¬
вению, приняв от меня поздравление с праздником, сожалел, что
не может идти к обедне, дабы не возобновить лихорадки. Отпустив
меня к обедне, сам изволил в кабинете, сев на канапе, заняться
чтением Библии. После обедни, пришедши к его величеству, нашел
(его) сидящим на канапе в маленьком жару. Государь изволил
спрашивать, по обыкновению, хорошо ли отправлялась служба, как
пели певчие, и хорошо ли служил вновь вывезенный из Новочер¬
касска диакон. Дав на все удовлетворительный ему ответ, я спросил
его о здоровье; его величество изволил отвечать, что ему лучше,
при сем изволил мне сказать, что не знает, что ему сделать с
бумагами, коих много накопляется; на сие я отвечал, что теперь не
до бумаг, ибо здоровье его величества всего нужнее, а как Бог даст,
будет ему лучше, тогда успеет все обделать как следует, но и
притом нужно будет ему не вдруг заниматься беспрестанно бумага¬
ми, а понемногу, дабы лихорадка вновь не открылась. После сего
приказал позвать к себе императрицу, которая изволила побыть у
его величества до самого своего обеда. Государь ничего не изволил
кушать, кроме хлебной отварной воды, и жар немного уменьшился.Государь изволил писать в С.-Петербург к ее императорскому
величеству государыне императрице Марии Феодоровне, приказал
сделать отправление б-м числом, запретив писать о его болезни,
изволил мне сказать: «Боюсь я экстрапочт, чтобы не навлекли хло¬
пот известием о моей болезни и не встревожили бы тем матушку»;
на сие я сказал, что напишут то, что ему угодно, но вместе с сим
полагал я, что лучше писать правду, потому что нельзя совершенно
отвечать, чтобы кто-нибудь из жителей не написал чего и более,
чем скорее может всех встревожить. Вечером сделался пот, который
продолжался всю ночь.9-го	ноября. Ночь была изрядная.Поутру хотя пот и продолжался, но государь чувствовал себя
лучше, что продолжалось во весь день.128
Как в тот день должна была отправиться экстрапочта в С.-Петер-
бург, то и просил я у его величества, чтобы позволил писать ее вели¬
честву о болезни. Государь император приказал государыне писать к
ее императорскому величеству государыне императрице Марии Фео-
доровне, равномерно приказал генерал-адъютанту барону Дибичу
писать в Варшаву к цесаревичу, что, возвратясь из Крыма с лихорад¬
кой, принужден не выходить из дома, дабы не увеличить лихорадки.10-го	ноября. Государь проводил ночь изрядно, но к утру
сделалось хуже. В 8 часов принял шесть слабительных пилюль, в
11 часов утра, вставая с постели за нуждою, получил обморок и
весьма ослабел. Во весь день продолжался жар, а к вечеру сделался
сильный пот и забывчивость, отчего мало уже и почти совсем не
говорил, как только чего просил.11-го	ноября. Государь проводил ночь спокойно и поутру чув¬
ствовал себя лучше; приказал позвать императрицу, которая остава¬
лась у его величества до самого обеда. Вечеру в 6 часов опять
сделался жар, и, когда его величество встал за нуждою, с ним был
обморок, но не столь сильный, как первый. К ночи жар убавился;
потом продолжался во всю ночь, отчего его величество худо почивал.12-го	ноября. Поутру жар продолжался; приказывал мне
сделать ему питье из апельсинов, которое я вместе с господином
Виллие ему сделали, чем его величество был очень доволен и меня
благодарил. Позвать изволил к себе императрицу, которая изволила
оставаться целый день. К вечеру сделалось легче.13-г	о ноября. Государь провел ночь изрядно и поутру прини¬
мал слабительное; жар уменьшился до полудня, потом опять начал¬
ся и продолжался во всю ночь. Вечером принимал два клистира,
которые много облегчили. Во весь день мало изволил говорить, кро¬
ме что иногда просил пить; апельсинный лимонад ему опротивился,
цросил сделать другой, почему и сделали из вишневого сиропа.14-го	ноября. Поутру жар у государя был поменее, и его
величество делал весь свой туалет и брился, как обыкновенно. Око¬
ло обеда сделался опять сильный жар, и за ушами шея к голове
приметно покраснела, почему г. Виллие и Стоффреген предложили
его величеству поставить за уши пиявки, но государь и слышать о
сем не хотел, всячески был уговариваем и упрашиваем докторами,
императрицей и мной, но всем отказал, отсылая даже с гневом,
чтобы оставили его в покое, ибо нервы его и без того расстроены,
которые бы должно стараться успокаивать, а не умножать раздра¬
жение их пустыми лекарствами. В 8 часов вечера при императрице
встал и спустил ноги с постели, отчего сделался ему сильный обмо¬
рок; видя его упрямство, я при ее величестве сказал докторам, что
почитаю одним средством склонить государя' на принятие лекарства
й приставление пиявок, предложить его величеству причащение
Святых Тайн, вместо всех лекарств, наставя вместе с тем духовни¬
ка, чтобы на духу и после причащения старался его увещевать и
согласить на приставление пиявок, говоря, что в Таганроге сие
средство в лихорадке почитается самым лучшим. Доктора приняли129
мой совет и просили императрицу взять на себя сделать такое
предложение. Государыня, видя, что жар не уменьшается, изволила
решиться предложить его величеству приобщиться, говоря: «Я имею
к вам одно предложение: так как вы отвергаете все средства, кото¬
рые предлагают врачи, то я надеюсь, что вы примете то, которое я
имею вам предложить». «Что такое?» — сказал император. — «Это
причаститься», — ответила императрица. — «Разве мое положение
так опасно?» — спросил его величество. — «Нет, — ответила им¬
ператрица, — но это такое средство, к которому прибегает всякий
христианин во время болезни». Император ответил, что он прини¬
мает его с большим удовольствием, и приказал пригласить священ¬
ника. В самое сие время сделался его величеству пресильнейший
пот, почему доктора положили повременить причастием, пока пот
будет продолжаться; я, между тем, занялся наставлением священ¬
ника соборной здешней церкви отца Алексея Федотова.В 11 часов вечера государь просил императрицу идти к себе
почивать. Ее величество, ушедши, приказала себе дать знать, когда
спросят духовника.15-г	о ноября. Жар продолжался до 4-х часов утра. В 6 часов
сделалось его величеству хуже, о чем я немедля доложил ее вели¬
честву, которая, пришедши к государю, тотчас напомнила о духов¬
нике, и вместе с тем господин Виллие объявил государю, что он в
опасности. Его величество приказал позвать духовника и, прослу¬
шав молитвы к исповеди, обратился к императрице, сказав: «Ос¬
тавьте меня одного». Когда все вышли, то государь изволил
исповедываться, а по окончании приказал духовнику позвать импе¬
ратрицу, с коей взошел опять и я с генерал-адъютантом Дибичем
и с докторами Виллие, Стоффрегеном, Тарасовым и камердинера¬
ми; государь изволил приобщиться Святых Тайн, после чего духов¬
ник, поздравя его величество, просил его не отказывать помощь
медиков и советовал по обычаю здешнему приставить пиявки. Умо¬
ляя государя не терять времени, стал с крестом в руках на колени.
Государь сказал: «Встаньте», — и, поцеловав крест у духовника,
сказал, что никогда не ощущал большего удовольствия, как в сей
раз; обратясь к императрице, взял ее руку и, поцеловав оную,
сказал: «Я никогда не испытывал большего удовольствия — и я вам
очень благодарен». Как жар не убавлялся, напротив того усиливал¬
ся, то доктора предложили опять пиявки: его величество, не отка¬
зывая с тех пор ничего, употреблял все лекарства, какие ему были
подносимы; начали с пиявок, коих поставили за уши 35 по обеим
сторонам, что продолжалось довольно долго, и крови довольно было
вытянуто; жар хотя и уменьшился, но не надолго, и к ночи было
хуже. Прикладывали синапизмы к рукам и бедрам.16-г	о ноября. Ночь проводил худо и все почти в забытии; в
два часа ночи попросил лимонного мороженого, которого откушал
одну ложечку, потом во весь день ему было худо, к вечеру поло¬
жили еще к ляжкам синапизмы, но жар не уменьшался. Государь
был все хуже в забытии и ничего не говорил.130
17-го	ноября. Ночью было государю худо, поутру в 6V2 часов
положили на спину шпанскую муху. В 10 часов утра стал всех узна¬
вать и немного говорить, то есть только просить пить. К вечеру сде¬
лалось хуже, однако позвал меня и сказал: «Сделай мне», — и
остановился; я спросил у его величества: «Что прикажете сделать?»
Посмотрев на меня, отвечал: «Полосканье»; отошед от него, заметил,
что уже нельзя ему полоскать рта, потому что сил не имел, чтобы
подняться, а между тем, забылся опять и был всю ночь в опасности.18-го	ноября. Поутру государь стал немного посильнее, что
и продолжалось до вечера, но к ночи сделался опять сильный жар,
от^ коего пришел в совершенную опасность, ничего уже не говорил,
но узнавал, ибо каждый раз, как вскрывал глаза и видел императ¬
рицу, то, взяв ее руки, целовал и прикладывал к сердцу. Когда я
к нему подошел, то изволил, взглянув милостиво, улыбнуться, и
к^огда я поцеловал руку его величеству, то изволил сделать мне
знак глазами, зачем я сие делаю, ибо я знал, что он не жаловал
давать свою руку целовать. В 11 часов и 40 минут вечера опасность
начала прибавляться и с тех пор все уже был в забытии.19-г	о ноября. Государь оставался в забытии во все время до
конца, в 10 часов 50 минут испустил последний дух. Императрица
закрыла ему глаза и, поддержав челюсть, подвязала платком, по¬
том изволила пойти к себе.Таганрог.7 декабря 1825 г.Генерал-адъютант князь Волконский».Кроме этого, есть еще крайне интересные записки императрицы
Елизаветы Алексеевны на французском языке, которые мы считаем
необходимым для полной характеристики момента привести цели¬
ком; они тоже касаются как раз того же времени, начиная с мо¬
мента возвращения из Крыма.«Он возвратился из путешествия по Крыму в четверг 5 ноября
около семи часов вечера. Так как он опоздал более обыкновенного
зайти ко мне, то мне пришла мысль, что он мог вернуться больным;
я испытывала беспокойство и неопределенную тоску, а при виде
плошек, освещавших улицу так же, как при его возвращении из
Новочеркасска, я сказала себе с грустью: «Он отправится отсюда
еще раз, но уже больше не возвратится». Когда он вошел, мой
первый вопрос был: «Здоровы ли вы?» Он мне сказал, что нет, что
у него лихорадка уже два дня, он думает, что он схватил крымскую
лихорадку. Я его усадила, у него был жар, он мне сказал, что
полковник Соломка и слуга Евстифеев тоже заразились ею. У себя
он приписывал причину ее барбарисному сиропу, который он пил в
Бахчисарае, когда хотел очень пить; он полагал, что так как от этого
питья у него приключилось расстройство желудка, и так как эта
болезнь его ослабила, то он сделался более восприимчивым к забо¬
леванию лихорадкой. Он сказал, что после первого приступа он не
предупредил Виллие, и что он пригласил его только после второго,131
что тот дал ему пунш, и что в течение дня его не лихорадило; он
приказал принести себе чаю с лимоном, а когда доложили о Виллие,
он пригласил его для того, чтобы сказать ему, что он чувствует себя
довольно хорошо, что его не знобит, но что ему жарко. Я без труда
уговорила его пойти лечь спать пораньше, хотя он еще с полчаса
рассказывал о своем путешествии, а выходя, пожелав мне покойной
ночи, он прибавил: «Я очень рад, что вижу вас опять», — так как,
получивши известие о смерти короля Баварского, он мне писал, что
он будет беспокоиться о том, какое действие окажет это на меня, и
что он не успокоится, пока меня не увидит.В пятницу утром б-го он приказал сказать мне, что он очень
хорошо провел ночь. Он пришел ко мне около 11 часов. Он был
желт и имел плохой вид — у него был вид больного. Он сел, я ему
показала его письма, которые он хотел видеть накануне, мы гово¬
рили о том, что произошло в его отсутствие; когда же он уходил,
то я его спросила, не желает ли он обедать со мной вместе и не
стеснит ли это его. «Я очень этого желаю», — ответил он. Когда же
он пришел к обеду, я нашла его вид еще хуже, чем утром. Он
сказал мне, что просит разрешения встать из-за стола тотчас, как
только он кончит свой скромный обед, потому что у себя он заку¬
тывается в шубу. Ему подали суп с крупой, он ел его и сказал:
«Оказывается, у меня больше аппетита, чем я думал», — потом он
только попробовал лимонного желе и сказал метрдотелю, что он
готовит желе слишком сладким. Он встал из-за стола.Около 4 часов он прислал за мной; я нашла его на канапе, он
сказал мне, что, вернувшись к себе, он лег и заснул, потом он
хотел работать, но так как он очень устал, то он вышел из-за стола
и, желая отдохнуть, попросил меня взять книгу. В таком положе¬
нии он оставался некоторое время, ни слова не говоря, но и не
засыпая. Мы припомнили, что мы накануне годовщины наводнения,
и говорили, что можно надеяться, что этот год пройдет благополу¬
чно в этом отношении; тем не менее надо мною что-то тяготело,
какое-то ожидание несчастия или бедствия. Он пораньше велел
принести огня, видя, что я едва могла различать при чтении.В 5 часов слуга Федоров доложил о Виллие; он едва мог его рас¬
слышать, так как слух его стал особенно туг, он сам замечал это и
говорил, что это происходит от лихорадки, и что это у него было уже
в первые дни при заболевании рожею. Он упрекал своего камердине¬
ра, что он говорит тише обыкновенного, тогда как он слышал хуже
обыкновенного. Он приказал пригласить Виллие; он просил также и
Виллие говорить громче; «Я ничего не слышу, — сказал он, — as dief
as pots, как говорил Парнанд», — весело прибавил он. Виллие посо¬
ветовал ему предпринять лечение, но он долго отказывался, Виллие
хотел, чтобы он сделал это тотчас же, но он отказывался, обещая, что
он сделает это на другой день утром, тотчас, как только захотят этого
от него, между тем как, принимая с вечера, он испортит себе ночь, а
между тем, он надеется, она будет такою же, как и предыдущая. Вил¬
лие уверял, что действие должно произойти до ночи, и упрашивал его132
принять, я сзади Виллие глазами умоляла о том же; наконец, он мне
сказал: «Вы держитесь того же мнения, что Виллие?» Я ответила зна¬
ком, что да. «Ну хорошо», •— сказал он, и Виллие пошел приготов¬
лять пилюли. Они были готовы через полчаса. Виллие принес их, в
это время вошел князь Волконский, двух пилюль не хватало, они
спрятались в рукаве, где их нашли и смеялись над этим фокусом; мы
оставались одни еще до 7 часов вечера. Тогда он мне сказал, чтобы я
его оставила, потому что приближалось действие лекарства. Я сказа¬
ла ему: «Я еще увижу вас?» — «Да, сегодня вечером».Но так как до 9 часов вечера он не присылал за мной, я
приказала позвать Виллие, который сказал мне, что лекарство от¬
лично подействовало, и что он после этого заснул и теперь еще
спит. Виллие принялся весело болтать, наконец, я ему поручила
асазать императору, если он его увидит, коща тот проснется, что я
уже легла спать, так как уже поздно, и пожелала спокойной ночи
Виллие. Действительно, он спал на канапе до полуночи и проснул-
Сй только, чтобы перейти на кровать.В субботу 7-го он пришел ко мне между 11 и 12 часами. Он сказал
мне, что чувствует себя лучше: «Вчера, когда я сидел там, я испыты¬
вал какое-то крайне тягостное ощущение, и вечером, когда я просил
вас оставить меня вследствие действия лекарства — это было не
столько потому, ибо действие наступило только через 20 минут, а
потому что я чувствовал какое-то смутное беспокойство, мне было
стыдно, если бы меня увидели в таком состоянии: я не знал, куда мне
деваться»; он согласился, что потом ему помогли; он был как всегда
желт, но более весел. Мы занялись раковинами, которые я собрала;
наконец, он сказал, что я должна идти гулять, а он пойдет работать.
Я уговаривала его не работать постольку, что это ему повредило на¬
кануне. Он отвечал мне: «Это сделалось столь привычным для меня,
что я не могу без этого обходиться, и я чувствую пустоту в голове,
когда ничего не делаю; если я оставлю свой пост, то мне придется
поглощать целые библиотеки, иначе я сойду с ума».Когда я возвратилась с прогулки, он прислал мне последнее пись¬
мо, приглашая меня присутствовать за его обедом. Я поспешила туда.
Он ел суп с крупой и сухую кашу с бульоном. Он продолжал прини¬
мать слабительные средства; после своего скромного обеда он ходил
по комнате, остановился около одного из комодов и привел в порядок
пакеты с бумагами для отправки; но через некоторое время он мне
сказал: «Вам нужно меня скоро оставить, ибо мое лекарство действу¬
ет, мой желудок не удерживает ничего». Он отослал меня обедать.Между 3 и 4 часами он пришел ко мне и застал меня лежащей на
диване, который он делал для меня, и из которого я сделала себе
кровать. Я ему сказала, что, собственно говоря, ему бы следовало
лечь, а не мне, и приглашала его лечь, он сначала было поколебался,
а потом сказал, что он сейчас же отправится лечь к себе. Мы немного
побеседовали. Потом он поднялся и сказал: «Я пришел узнать, поче¬
му вы не отправились на прогулку, после обеда была такая хорошая
погода». Я ему сказала, что дышала воздухом в окно, и что я полу¬133
чила два удовольствия: это слушать море и слышать звон прекрасного
колокола греческой церкви Константина и Елены; я с таким увлече¬
нием описывала ему звон этого колокола, что он сказал мне с улыб¬
кой: «Вот вы увидите, что вам так здесь понравится, что вы не
сможете отсюда уехать». Около 7-ми часов он пригласил меня к себе.Я нашла его раздетым, в домашнем костюме, лежащим на дива¬
не. «Что это значит?» — сказала я ему; он ответил мне, что его
лекарство подействовало до охлаждения конечностей и боли в же¬
лудке, что он надел фланелевый бинт, и что Виллие предложил ему
чашку чая, и что он чувствует себя хорошо. Он был весел, я при¬
несла ему рисунок и план, который сделал с нашего дома Шарнеман
для отсылки императрице-матери, он его рассмотрел, а также и
объяснения, которые я сделала письменно, одобрял, критиковал и
сделал поправки. Притом сказал: «Это доставит удовольствие моей
матери, она его покажет тому-другому». Я принесла ему также мод¬
ные журналы, полученные в его отсутствие; он был в хорошем
расположении, лучшем, чем накануне, и много говорил, я ему рас¬
сказала о впечатлении, которое произвели клавесины полковника
Фридерикса на калмыков. Он смеялся и сказал: «Хорошо, вы можете
доставить себе это удовольствие, когда они придут к вам прощаться;
скажите им, что вы узнали, что они любят музыку, и сыграйте им
что-нибудь». Но потом мы напши, что это было бы противно моему
достоинству в глазах их, но он предложил заставить сыграть кн.
Волконского, чтобы произвести то же радостное впечатление на них,
которое они испытывали у полковника Фридерикса.В 9 часов вошли Виллие и князь Волконский. Виллие спросил, как
он себя чувствует, он сказал: «Хорошо», — между тем как Виллие
нашел у него жар и нашел, что он, конечно, еще слишком много
работал после обеда. «Это необходимость, это меня успокаивает», —
ответил он. Князь Волконский сказал, что бал в клубе решено завтра
не давать, потому что при дворе траур. Он поднял спор. Вошел гене¬
рал Дибич, — он распорядился еще в его присутствии о некоторых
поправках к рисунку. Когда эти господа ушли, мы остались одни, но
по прошествии некоторого времени он пожелал мне покойной ночи и
поднялся еще, чтобы я могла поцеловать его в затылок.В воскресенье, 8-го, он приказал меня позвать, прежде чем я от¬
правилась к обедне. Он сказал, что ночью у него был жар, тем не
менее он был одет; через некоторое время я ушла к обедне, а потом
вернулась опять к нему. «Слишком плохая погода для того, чтобы
вам выходить», — сказал он мне (была буря); я соглашалась с удо¬
вольствием. Он рассказывал уже во второй раз после своего возвра¬
щения о диаконе из Черкасска. Мы говорили о том, что сделано в
городе во время его отсутствия, согласно его указаниям, по украше¬
нию города; я сказала, что работали с усердием. «Это очень милые
люди», — сказал он. Спустя некоторое время, он попросил меня ос¬
тавить его. Он пригласил меня опять, чтобы присутствовать при его
обеде, — это был стакан яблочной воды с соком из черной смороди¬
ны, — тем не менее он крестился, прежде чем выпить его, как будто134
бы он садился за стол, а после того, как выпил половину, нашел это
вкусным и приказал отыскать Виллие, чтобы спросить его, нужно ли
оставить ему половину на ужин, или он может получить другой ста¬
кан. Виллие сказал, что если он желает, то ему дадут вечером другой
стакан того же самого. Тогда он мне сказал, что это как раз то, что
ему было нужно, что он случайно нашел запас этого у кн. Волкон¬
ского, которому его подарила его сестра, а та в свою очередь полу-
«шла от своего знакомого, и что он слышал, будто это питье полезно
при этой болезни. Около 2-х часов он послал меня обедать, между 5
и 6-ю часами он прислал за мной и сказал, что он собирается посы¬
лать курьера в Петербург, и дал мне по этому поводу распоряжение.Он имел очень болезненный вид; у него был жар в голове; я
отправилась исполнить его распоряжения и сообщила ему о резуль¬
тате; он сказал мне: «Очень хорошо, отошлите пакет генералу Ди¬
бичу и, когда кончите, возвращайтесь». Я возвратилась около 7-ми
часов, — ему было лучше; я принесла ему вчерашние газеты, при¬
евшие в его отсутствие, которые его заинтересовали; он сказал
лишь принести ему продолжение; я ему сказала: «Раньше у вас был
такой утомленный вид, что мне было больно на вас смотреть, теперь
вы кажетесь лучше!» — «Да, я чувствую себя лучше», — сказал он
мне; через некоторое время он начал опять читать, я тоже читала.Потом он приготовился лечь спать и лег с таким счастливым ви¬
дом, что было приятно на него смотреть, — улыбнулся и заснул. Он
шал таким образом около двух часов и дышал спокойно и сладко; он
проснулся только один раз, посмотрел вокруг себя со странным вы¬
ражением, которое я приняла за веселое, и которое я потом видела в
ужасные минуты! — и опять заснул, улыбаясь. Вошел слуга доло¬
жить о Виллие, но он так крепко спал, что его не будили. Наконец в
9 час он проснулся. Вошел Виллие. — «Как вы себя чувствуете?» —
«Очень хорошо, спокоен, свеж». Виллие сказал: «Вот увидите, будет
испарина». После непродолжительного разговора его уговорили лечь
спать. «Я так хорошо чувствую себя здесь», — сказал он. Когда же я
уходила, чтобы дать ему заснуть, он сказал еще мне: «Возьмите га¬
зеты, завтра принесите мне остальные». В 10 часов я приказала по¬
звать Виллие; я спросила его, заснул ли он уже, — он же сказал мне,
что не мог уговорить его лечь, что он улыбался, постоянно повторяя:
«Как мне хорошо здесь», — но что тем не менее он попросил свою
кровать. Ночью действительно был хороший, обильный пот.Понедельник, 9. Стоффреген мне сказал, что можно счи¬
тать болезнь пресеченной, что если бы лихорадка возвратилась, она
бы приняла перемежающуюся форму и скоро бы окончилась, что я
могу даже написать в Петербург, что болезнь уже прошла. Я виде¬
ла его перед уходом. Потом он прислал за мною к своему обеду.
Ему подали овсяный суп, — он сказал, что у него появился насто¬
ящий аппетит, что это первый раз с 3-го числа. Однако он нашел
суп слишком густым и прибавил туда воды; он ел его с аппетитом,
а после ел сливы — он даже имел желание съесть больше, но
сказал: «Надо быть благоразумным». Через некоторое время он ска¬135
зал, что мне надо идти обедать, «а я как порядочный человек пойду
отдохну после обеда». Между 6 и 7 часами он прислал за мною —
принести журналы: «Вы мне приносите игрушки, как ребенку», —
сказал он. Он прочел остальное, но он устал, у него был жар.В ожидании я читала воспоминания m-me de Genlis, и он мне
задал несколько вопросов по этому поводу. В Петербурге он сказал
мне взять их потому, что он мог бы их прочитать, я ему сказала,
что это такое легкое чтение, как будто нарочно создано для боль¬
ных. «Завтра, может быть», — сказал он. Вечером он вдруг спросил
меня: «А почему вы не носите траура (по короле Баварском)?» Я
ответила ему, что сняла его по случаю его приезда, что с тех пор
у меня больше не было желания его надевать, но что, если он
желает, я завтра же надену его.Вторник, 10. Он должен был принять лекарство утром. Сто-
ффреген приходил два раза сообщать мне новости о действии лекар¬
ства и сказал мне, что он так ослабел, что чувствует себя дурно. Я
не удивилась тому, что он меня не позвал, так как знала, что он не
любил, чтоб его беспокоили во время действия лекарства. Я отпра¬
вилась на прогулку, возвратилась, окончила свой обед, а он все еще
не присылал за мной. Я начала беспокоиться — приказала позвать
Виллие. Виллие пригласил меня пройти к нему, и я нашла его
лежащим в уборной на кровати; голова была очень горяча, однако
он меня увидел и сказал: «Я за вами не посылал сегодня утром,
потому что я провел ужасное утро, благодаря этому противному
лекарству; у меня были боли в сердце, я должен был постоянно
вставать, из-за этого я так ослабел»; окно было открыто, он заметил,
что была хорошая погода. «12 градусов тепла в ноябре!» — сказал
он Виллие. Но скоро он впал в тяжелое забытье, и дыхание стало
тяжелым. В первый раз я увидела опасность. Я провела с Виллие 2
или 3 ужасных часа около этой постели. Я видела Виллие взволно¬
ванным и очень озабоченным, однако он говорил: «Вы увидите, что
будет обильный пот». Пот явился, но забытье продолжалось столь
тяжелое, что он не чувствовал, как Виллие часто вытирал ему лицо.Однако через некоторое время он мало-помалу пришел в себя и
взял носовой платок, чтобы вытереться, говоря: «Благодарю вас, я
сделаю все это сам! У вас нет с вами вашей книги?» — сказал он
мне. Его следовало переодеть. Я вышла, но он послал за мною, как
только переменил белье. Он лежал на диване в кабинете; он удиви¬
тельно хорошо выглядел для того состояния, в каком он был после
обеда. У меня была книга, и я сделала вид, что читаю, а между тем
наблюдала за ним, — он заметил, что я смущена. Я ему сказала,
что у меня сильно болит голова, что рано закрыли печь рядом с моей
кроватью — это было верно, но лицо мое было расстроено от слез;
он спросил меня, кто это сделал; я назвала горничную; тогда он
подробно объяснил, как нужно топить эту комнату. Он спросил
меня, гуляла ли я, я ему отвечала что да; я рассказала ему, что
встретила калмыков на лошадях, и что, говорят, когда они узнали о
его болезни, то они хотели отслужить молебен о его выздоровлении.136
«Кстати, — сказал он, — они хотят попрощаться с вами, я не могу
их принять, так уж примите вы». «Когда?» — спросила я. «Да хоть
завтра, скажите об этом Волконскому». Пожелав ему покойной ночи
и обняв его, я перекрестила его дорогой лоб, — он улыбнулся.Среда, 11. Он приказал мне сказать, что он провел ночь
спокойно. Я пригласила калмыков в 11 часов. Он приказал мне
передать через Волконского зайти раньше к нему; он выглядел
очень хорошо, показал мне стакан с уксусом и альпийской водой,
которую Виллие приготовил для него для умывания лица, и сказал,
что это наслаждение; он спрашивал меня, что мне говорили калмы¬
ки, и велела ли я им сыграть. Я сказала, что нет, что я сказала им
другое, что я поблагодарила их за молитвы о нем, что я их спро¬
сила, в первый ли раз это было, что они вошли в нашу церковь; я
хотела продолжать, но он не слушал более и напомнил своему
камердинеру вымыть ему лицо приготовленным уксусом; он сказал,
чтобы я ушла и вернулась перед прогулкой; — я пришла опять
перед тем, как оправиться; он спросил меня, куда я намерена пой¬
ти; я ему сказала, что хотела бы спуститься пешком с горы, чтобы
пройти к источнику. «Вы найдете там казаков, — сказал он, — они
поместили теперь своих лошадей в одном из пустых пакгаузов».
«Почему?» — спросила я. «Они желали быть поближе». Он сказал
мне, чтобы я зашла к нему с прогулки; я зашла к нему; он спросил
меня, выполнила ли я план прогулки, я сказала, что да. «Видели
ли вы казаков?» — «Я видела там только двух офицеров». Я ска¬
зала ему, что вчера, во время моей прогулки в сторону карантина,
я была приятно поражена и тронута, видя, что садовник Грей ра¬
ботал над украшением моего любимого местечка. Я спросила его,
не он ли это все устроил? Он мне ответил с тем добрым выражени¬
ем, которое он часто умел принимать: «Да, так как он не может
работать теперь с другой стороны (на месте, где император хотел
развести сад, для чего исключительно был вызван Грей), я ему
велел пока устроить ваше любимое местечко». Я его поблагодарила.
Он казался довольно бодрым, и голова его была свежа; он сказал
мне, что необходимо, чтобы я пошла еще раз гулять после обеда, я
просила его избавить меня от этой прогулки и уверяла, что я
гораздо лучше чувствую себя дома и спокойнее, когда нахожусь
возле него, — я сказала это с некоторым волнением. «Хорошо, —
сказал он, — побольше благоразумия, будем благоразумны!» — он
дал мне попробовать питье, которое, казалось ему, имеет какой-то
посторонний привкус; я тоже находила это, и он мне сказал, что
Егорович нашел то же самое. Вошел Виллие; он сказал ему про
питье и сказал ему, что мы нашли; Виллие утверждал, что этого
не может быть. Спустя некоторое время, вошел Сто<^реген; пока
он был еще там, он сказал ему, указывая на меня: «Говорила она
вам вчера, что с нею было?» Я не могла вспомнить, о чем шла речь;
оказалось, что это он говорил о вчерашней топке печи. В 2 часа он
отослал меня обедать. В 5 часов я позвала Виллие и спросила у
него, как обстоит дело. Виллие был весел, он сказал мне, что в137
настоящий момент есть жар, но что я должна пойти к нему, так
как он не в таком состоянии, как вчера!»На этом записки императрицы кончаются.ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Над умершимИтак, 19 ноября Александра I не стало, а все окружающие его
были сразу поставлены в громадное затруднение. На противополож¬
ном конце страны от столицы, в полном неведении, где теперь
находится новый император, они долго еще продолжали переписы¬
ваться до окончательного выяснения дела.Первое уведомление было послано императору Константину
Дибичем от того же 19 ноября следующего содержания: «С сердечным
прискорбием имею долг донести вашему императорскому величеству,
что Всевышнему угодно было прекратить дни всеавгустейшего наше¬
го государя императора Александра Павловича сего ноября 19-го дня
в 10 часов и 50 минут пополуночи здесь, в городе Таганроге. Имею
счастие представить при сем акт за подписанием находившихся при
сем бедственном случае генерал-адъютантов и лейб-медиков. Таган¬
рог. Ноября 19-го дня 1825 года. № 1. Генерал-адъютант Дибич».Акт же, о котором упоминает Дибич в своем рапорте, гласит
следующее:«Нижеподписавшиеся, находясь Екатеринославской губернии в
городе Таганроге при высочайшей особе его императорского вели¬
чества, с глубочайшею верноподданническою скорбию свидетельст¬
вуют, что благочестивейший государь император Александр
Павлович, Самодержец всероссийский и пр., и пр., и пр., на воз¬
вратном пути из Крыма, 3-го, и в особенности 4-го числа ноября,
почувствовал первоначальные лихорадочные припадки, кои скоро
по прибытии его величества в Таганрог 5-го числа оказались по¬
слабляющею желчною лихорадкою, из коей образовалась впослед¬
ствии воспалительная жестокая горячка с прилитием крови в
голову. Сия болезнь увеличивалась с быстротою и продолжалась с
таким упорством, что все непрестанно употребляемые к прекраще¬
нию ее врачебные средства остались тщетными. 15-го числа госу¬
дарь император изволил приобщиться Святых Тайн. 17-го поутру в
положении его величества примечена была некоторая перемена,
возбудившая слабый луч надежды к облегчению страждущего вен¬
ценосца; но в продолжение того и последующих дней, при совер¬
шенном истощении сил его величества, горячка усиливалась с
сугубою жестокостью, 19-го же числа пополуночи в 10 часов и 50
минут государь император отошел из сей жизни в вечную. Все сие,
к неописанной горести верных сынов России, совершилось в при¬
сутствии ее императорского величества государыни императрицы
Елизаветы Алексеевны, которая во всю болезнь августейшего ее138
супруга изволила быть при нем неотлучно, при чем и мы, ниже¬
подписавшиеся, непрерывно находились. Настоящее свидетельство
утверждаем подписанием нашим в двух экземплярах. Писано и
подписано Екатеринославской губернии в городе Таганроге ноября
в 19-й день 1825 года. Член госуд. совета, ген. от инф., ген.-адъют.
кн. Петр Волконский. Член госуд. сов., нач. гл. штаба, ген.-адъют.
fopOH Дибич. Баронет Яков Виллие, тайн. сов. и лейб-медик. Кон¬
рад Сто(ффреген, дейст. ст. сов. и лейб-медик».На следующий день было произведено вскрытие тела умершего
императора, и вот что содержит в себе протокол вскрытия:«1825 года, ноября в 20-й день, в 7 часов пополудни, мы, ниже¬
подписавшиеся, вскрывали для бальзамирования тело почившего в
Бозе его величества государя императора и Самодержца всероссий¬
ского Александра Павловича и нашли следующее:1)	На поверхности тела.Вид тела вообще не показывал истощения и мало отступал от
натурального своего состояния как во всем теле вообще, так и в
особенности в брюхе, и ни в одной из наружных частей не примет¬
но ни малейшей припухлости.На передней поверхности тела, именно на бедрах, находятся пят¬
на темноватого, а некоторые темно-красного цвета, от прикладыва¬
ния к сим местам горчишников происшедшие; на обеих ногах, ниже
икр, до самых мыщелков приметен темно-коричневый цвет и различ¬
ные рубцы (cicatrices), особенно на правой ноге, оставшиеся по за¬
живлении ран, которыми государь император одержим был прежде.На задней поверхности тела, на спине между крыльцами, до
самой шеи простирающееся довольно обширное приметно пятно
темно-красного цвета, от приложения к сему месту пластыря шпан¬
ских мух происшедшее. Задняя часть плеч, вся спина, задница и
все мягкие части, где наиболее находится жирной клетчатой плевы,
имеют темно-оливковый цвет, происшедший от излияния под кожу
венозной крови. При повороте тела спиною вверх из ноздрей и рта
истекло немного кровянистой влаги.2)	В полости черепа.При разрезе общих покровов головы, начиная от одного уха до
другого, кожа найдена очень толстою и изобилующею жиром. По
осторожном и аккуратном отделении пилою верхней части черепа из
затылочной стороны вытекло два унца венозной крови. Череп имел
натуральную толстоту. По снятии твердой оболочки мозга (dura
mater), которая в некоторых местах, особенно под затылочною кос¬
тью, весьма твердо была приросши к черепу, кровеносные сосуды на
всей поверхности мозга чрезмерно были наполнены и растянуты
темною, а местами красноватою кровию от предшествовавшего силь¬
ного прилития оной к сему органу. На передних долях мозга под
лобными возвышениями (protuberantia frontales) приметны два не¬
большие пятна темно-оливкового цвета от той же причины.При извлечении мозга из своей полости на основании черепа,
равно как и в желудочках мозга, найдено прозрачной сукровицы139
(serositas) до двух унцов. Хоровидное сплетение левого мозгового
желудочка найдено твердо приросшим ко дну оного.3)	В грудной полости.По сделании прямого разреза, начиная от гортани чрез средину
грудной кости до самого соединения лобковых костей, и двух косвен¬
ных, от пупка до верхнего края подвздошных костей, клетчатая пле¬
ва найдена была повсюду наполненною большим количеством жиру.При соединении ребер с грудиною хрящи оных найдены совер¬
шенно окостеневшими. Оба легкие имели темноватый цвет и нигде
не имели срощения с подреберною плеврою. Грудная полость нима¬
ло не содержала в себе водянистой влаги.Сердце имело надлежащую величину и во всех своих частях,
как формою, так и существом своим, нимало не отступало от на¬
турального состояния, равно и все главные сосуды, от оного проис¬
ходящие. В околосердечной сумке (pericardium) найдено сукровицы
около одного унца.4)	В полости брюшной.Желудок, в котором содержалось немного слизистой смеси, най¬
ден совершенно в здоровом положении; печень имела большую ве¬
личину и цвет темнее натурального; желчный пузырь растянут был
большим количеством испорченной желчи темного цвета, ободош-
ная кишка была очень растянута содержащимися в ней ветрами.
Все же прочие внутренности, как-то: поджелудочная железа, селе¬
зенка, почки и мочевой пузырь нимало не отступали от натураль¬
ного своего состояния.Сие анатомическое исследование очевидно доказывает, что ав¬
густейший наш монарх был одержим острою болезнию, коею пер¬
воначально была поражена печень и прочие к отделению желчи
служащие органы; болезнь сия в продолжении своем постепенно
перешла в жестокую горячку с приливом крови в мозговые сосуды
и последующим затем отделением и накоплением сукровичной вла¬
ги в полостях мозга и была, наконец, причиною самой смерти его
императорского величества»^От очевидца сцены бальзамирования тела Александра Н. И. Шени-
га мы имеем следующие подробности, сохранившиеся в его записках:^ Сей протокол подписали:1)	Дмитриевского военного гошпиталя младший лекарь Яковлев2)	Лейб-гвардии казачьего полка штаб-лекарь Васильев.3)	Таганрогского карантина главный медицинский чиновник доктор Лакиер.4)	Придворный врач коллежский асессор Добберт.5)	Медико-хирург надворный советник Тарасов.6)	Штаб-лекарь надворный советник Александрович.7)	Доктор медицины и хирургии статский советник Рейнгольд.8)	Действительный статский советник лейб-медик Стоффреген.9)	Баронет Яков Виллие, тайный советник и лейб-медик.Видел описанные медиками признаки и при вскрытии тела его императорского
величества государя императора Александра Павловича находился генерал-адъютант
Чернышев.Екатеринославской губернии в г. Таганроге.140
«21-го ноября, поутру, в 9 часов, по приказанию Дибича, отпра¬
вился я, как старший в чине^ из числа моих товарищей, для при¬
сутствия при бальзамировании тела покойного государя.Вошед в кабинет, я нашел его уже раздетым на столе, и четыре
гарнизонные фельдшера, вырезывая мясистые части, набивали их
какими-то разваренными в спирте травами и забинтовывали широ¬
кими тесьмами. Добберт и Рейнгольд, с сигарами в зубах, варили в
кастрюльке в камине эти травы. Они провели в этом занятии всю
ночь, с той поры, как Виллие вскрыл тело и составил протокол.
Череп на голове был уже приложен, а при мне натягивали кожу с
волосами, чем немного изменилось выражение черт лица. Мозг,
сердце и внутренности были вложены в серебряный сосуд, вроде
сахарной большой жестянки с крышкой, и заперты замком. Кроме
вышесказанных лиц и караульного офицера, никого не только в
комнате, но и во всем дворце не было видно. Государыня накануне
переехала на несколько дней в дом Шихматова. Доктора жалова¬
лись, что ночью все разбежались и что они не могут даже добиться
чистых простынь и полотенец. Это меня ужасно раздосадовало. Дав¬
но ли все эти мерзавцы трепетали одного взгляда, а теперь забыли
и страх, и благодеяния! Я тотчас же пошел к Волконскому, который
принял меня в постели, рассказал, в каком положении находится
тело государя, и тот, вскочив, послал фельдъегеря за камердинера¬
ми. Через четверть часа они явились и принесли белье. Между тем
фельдшера перевертывали тело, как кусок дерева, и я с трепетом и
любопытством имел время осмотреть его. Я не встречал еще так
хорошо сотворенного человека. Руки, ноги, все части тела могли бы
служить образцом для ваятеля, нежность кожи необыкновенная...По окончании бальзамирования одели государя в общий генераль¬
ский мундир, со звездою и орденами в петлице, на руках перчатки,
и положили на железную кровать, на которой он скончался, закрыв
все тело кисеею. В ногах поставили налой с Евангелием, которое по¬
очередно читали священники, сменяясь каждые два часа. Мы четверо
и несколько казацких офицеров дежурили также по два часа стоя,
потому что и стула не было в комнате, и это дежурство приходилось
иногда по три раза в сутки. На панихидах всегда был дежурным один
из нас четверых. Кроме того, был всегда безотлучно один из камер¬
динеров и Рейнгольд или Добберт, которые ежечасно смачивали лицо
губкою, напитанною спиртом. Жар в комнате доходил до 18° и более;
все двери и окна были заперты, и, кроме того, горели три большие
церковные свечи. Острый запах спирта, насыщенного каким-то ду¬
шистым веществом, наводил дурноту, и мундиры до того им прово¬
няли, что недели три сохраняли этот неприятный запах. Доктора
признавались, что они не могли хорошо и настоящим образом произ¬
вести бальзамирование по неимению достаточного количества спир¬
та, в который должно бы было погрузить все тело на несколько суток;
к тому же, я думаю, что они были непривычны к этому делу.^ Служил по квартирмейстерской части.141
На второй день, подняв кисею для примочки лица, я дал заме¬
тить Добберту, что клочок галстука торчит из-под воротника госу¬
даря. Он потянул и, к ужасу, увидел, что это кожа. Лицо начало
совершенно чернеть. Теплота и уменьшение остроты спирта, стояв¬
шего в открытой чаше и в жаркой комнате, вместо сохранения
послужили только к порче тела. Сейчас побежал он к Виллие,
который явился удостовериться в показании. Решили заморозить
тело и тем только сохранить его. Отворили все окна, подвинули под
кровать корыто со льдом и повесили у постели термометр, чтобы
стужа всегда была не менее 10°. В это время холод и ветры начи¬
нали делаться весьма сильные, и каково же было нам дежурить в
одном мундире! Только во время утренней и вечерней панихиды
запирали окна, потому что присутствовала государыня.20-го числа поставили трон, обили всю залу черным сукном,
надели на государя порфиру и положили во гроб, надев на голову
золотую корону. Первый гроб был свинцовый, а этот уже был
поставлен в деревянный, обитый золотою парчою с орлами. Окна
насквозь были отворены, и мы уже дежурили а шляпах и с обна¬
женными шпагами. Подъехало с Дону несколько казаков всех чи¬
нов, и тут уже дежурили один генерал, один штаб-офицер и по два
обер-офицера; во время панихиды всегда, однако ж, двое из нас. По
окончании каждой панихиды входил Волконский, уводил вон из
залы всех часовых и, наконец, уходил и сам; оставались священ¬
ник, читающий Евангелие, и нас двое, которым велено было стоять
у ступеней гроба смирно и не поднимать глаз. Несмотря на то, мы
очень хорошо могли видеть, что всякий раз выходила из своих
комнат императрица, совершенно одна, никем не поддерживаемая,
всходила на ступени трона и начинала целовать тело и молиться.
Это всегда продолжалось минут десять. Коль скоро она удалялась,
Волконский опять вводил часовых, входили дежурные, и мы начи¬
нали ходить вольно. Панихиды со дня кончины отправлял грече¬
ский архимандрит с шестью священниками и, не зная по-русски,
делал возгласы по-гречески. К 1-му декабря приехал екатеринос-
лавский архиепископ и тогда начал первенствовать на службе».Известие о смерти Александра получено было в Петербурге
только 27 ноября во время молебствия о здравии императора.Оно было сообщено первому Николаю Павловичу в церкви. За¬
тем он уже от себя сообщил императрице-матери и своей жене. С
этого же дня начались все перипетии междуцарствия и семейного
раздела наследства. Неудивительно, что за это время потеряли го¬
лову и забыли об умершем или, правильнее сказать, не имели
достаточно времени распорядиться и перевезти его тело в столицу.
Только 3 декабря Николай Павлович нашел возможность написать
князю Волконскому следующее:«Письмо матушки, любезный Петр Михайлович, достаточно вас
уведомит о причинах, побудивших нас всех просить чрез нее госу¬
дарыню императрицу решить самой все, что касается до тела наше¬
го ангела: кому, если не ей, принадлежит собственность сих142
драгоценных останков нашего отца, кому ж, если не ей, решить
все, что в силах будет сама решить. Но так как ее решение может
касаться только до общих распоряжений, то на вас остается тяже¬
лая обязанность всех необходимых приличных чести русского име¬
ни и памяти нашего ангела распоряжений.Потому беру я на себя просить вас войти в сношение со всеми
местными начальствами, с главнокомандующим и с прочими места¬
ми, с коими нужно будет, довольствуясь прямо мне доносить о
принятых уже мерах, разрешая наперед все, что найдете прилич¬
ным. Для сего, а равно и для уведомления, что императрица изво¬
лит решить касательно отъезда, дороги и времени прибытия сюда,
равно и что самой государыне заблагорассудится делать, прошу
сейчас прислать мне уведомление; все же сношения, нужные с
местами, здесь находящимися, прошу делать непосредственно чрез
меня. Дабы быть всегда известному как о здоровье государыни, так
и об ваших распоряжениях, нужным считаю просить присылать
уведомление, по крайней мере, через два дня. Государь предоставил
мне все по оному распоряжения.Статья важная, и которую сама государыня изволит решить, есть,
везти ли тело отца нашего на Москву или иной дорогой; ей одной
должно и можно сие решить. С нетерпением жду ваших известий —
повторяю, помните, кого храните, и чей государь он был! Скорее
много, чем мало, вот мое мнение. Ваш искренно доброжелательныйНиколай.К вам едет Реад, я решился его отпустить к вам. Ждем послед¬
них повелений государя, после которых все свободные генерал-адъ-
ютанты и флигель-адъютанты просят ехать навстречу и провожать
тело нашего ангела».Другое письмо было написано и послано Николаем Павловичем
князю Волконскому 5 декабря:«В дополнение последнего моего письма, любезный Петр Ми¬
хайлович, нужным считаю вас уведомить, что с разрешения матуш¬
ки все флигель-адъютанты государя, не находящиеся при войсках,
и генерал-адъютант Трубецкой, как один здесь без должности на¬
ходящийся, получили повеление отправиться и явиться к вам для
нахождения при теле нашего ангела. Генерал-адъютант Васильчи-
ков, хотя без должности, но находящийся в Совете, где присутствие
его необходимо, остается здесь, равно как и прочие генерал- и
флигель-адъютанты до особого повеления государя императора. Из¬
вестия от его величества нами ожидаются с большим нетерпением,
ибо все зависит от него одного. Ежели мы здесь долго останемся без
его повелений или в безызвестности его решения, будет ли или не
будет ли сюда, мы не будем в состоянии отвечать здесь за поддер¬
жание нынешнего порядка и устройства и тишины, которые, благо¬
даря Бога, совершенны и поразительны не только для
чужестранных, но, признаюсь, и для нас самих. Михайло Павло¬
вич, приехавший третьего дня с известием из Варшавы, что госу¬
дарь изволит уже быть известен о несчастном вашем донесении,143
ничего не привез решительного и потому от матушки возвращен в
Варшаву сего же дня, с неотступною ее просьбою пожаловать сюда,
ще его присутствие необходимо.Известия ваши об здоровии Елизаветы Алексеевны нас крайне
беспокоят, хотя ее величество и изволила сама писать к матушке
рукою, кажущеюся тверже последнего письма; оборони нас Боже
второго несчастия.Здоровье матушки хорошо, важность обстоятельств развлекает
полезным образом ее мысли и не дает предаваться совершенно
одному горю. Бог милостив.Прощайте, да хранит вас Бог, и молите Его, чтоб нас не поки¬
нул. Ваш искренний Николай».В ответ на это Волконский 14 декабря пишет:«Прибывший сюда 12-го декабря вечером из С.-Петербурга адъ¬
ютант мой, г. Реад, вручил мне всемилостивейший рескрипт вашего
императорского высочества, коим изволите уведомлять, что все
флигель-адъютанты и генерал-адъютант князь Трубецкой получили
повеление отправиться сюда для нахождения при теле покойного
государя императора. Принося вашему императорскому высочеству
мою наичувствительную благодарность за таковое извещение, пола¬
гаю поручить генерал-адъютанту князю Трубецкому главное на¬
чальство при сопровождении тела, а флигель-адъютанты в то же
время будут отправлять дежурство по очереди.Зная важность теперешних обстоятельств, весьма понимаю не¬
терпение, в каком должно находиться ваше императорское высоче¬
ство от неприбытия еще государя императора в С.-Петербург; я
надеюсь, что Всевышний Бог поможет милостию Своею вашему
императорскому высочеству поддержать существующий порядок,
устройство и тишину, и что все верноподданные его императорского
величества всячески стараться будут сохранить оные вполне.Здоровье государыни императрицы Елизаветы Алексеевны очень
нас беспокоит частою переменою и всегда менее к лучшему. Г. лейб-
медик Стоффреген еще сегодня уверял меня, что он находит ее вели¬
чество лучше, и что прежде чувствуемых припадков она более не
имеет; напротив того, получила от скорби обыкновенные нервические
припадки, которые, по его мнению, не подают никакого беспокойст-
вия, и надеется, что с помощью Божиею со временем совсем пройдут».Князь Волконский и барон Дибич нашли в бумагах умершего
императора церемониал похорон императрицы Екатерины И, захва¬
ченный им с собою, может быть, на случай смерти Елизаветы
Алексеевны; вот этот-то церемониал как раз облегчил их задачу и
пригодился им для похорон самого Александра.11	декабря тело императора Александра перенесли в собор
Александровского монастыря, поставив на специально устроенном
там катафалке под балдахином.29	декабря 1825 года двинулась печальная процессия в Петербург.На другой день князь Волконский писал так цесаревичу Кон¬
стантину Павловичу:144
«Вчерашний день был для нас ужаснейшим, ибо навеки расста¬
лись с отцом нашим, в Бозе почиваюш;им покойным государем
императором. Не могу описать вашему императорскому высочеству
той минуты, в которую принесено последнее поклонение праху его,
и чувств горести и скорби, всеми ощущаемых. В 10 часов утра,
после литургии и панихиды, кортеж выступит отсюда с тою же
церемониею, какая была при переносе тела из дворца в монастырь.
Народ сопровождал по всей дороге до самого ночлега и даже из
сторонних деревень. Вдовствующая государыня императрица Елиза-
рета Алексеевна изволила присутствовать при последней панихиде
и прощалась с телом любезнейшего ее супруга, с коим вечная
разлука не могла не подействовать на весьма ослабленное уже от
скорби и прежней болезни ее здоровье».В то же время сама Елизавета Алексеевна писала своей матери
31 декабря следующее:«Все земные узы порваны между нами! Те, которые образуются
в вечности, будут уже другие, конечно, еще более приятные, но,
пока я еще ношу эту грустную, бренную оболочку, больно говорить
самой себе, что он уже не будет более причастен моей жизни здесь,
на земле. Друзья с детства, мы шли вместе в течение тридцати
двух лет. Мы вместе пережили все эпохи жизни. Часто отчужден¬
ные друг от друга, мы тем или другим образом снова сходились;
очутившись, наконец, на истинном пути, мы испытывали лишь
одну сладость нашего союза. В это-то время она была отнята от
меня! Конечно, я заслуживала это, я недостаточно сознавала бла¬
годеяние Бога, быть может, еще слишком чувствовала маленькие
шероховатости. Наконец, как бы то ни было, так было угодно Богу.
Пусть Он соблаговолит позволить, чтобы я не утратила плодов
этого скорбного креста — он был ниспослан мне не без цели. Когда
я думаю о своей судьбе, то во всем ходе ее я узнаю руку Божию».4	января 1826 года князь Волконский писал следующее уже
императору Николаю:«Насчет сопровождения оного (то есть тела Александра) я был в
большом затруднении по неприбытию сюда никого из С.-Петербур-
га; из генерал-адъютантов граф Ожаровский не бывал по сие время;
граф Ламберт хотя и находится здесь, то как он не нашего испове¬
дания, то государыне императрице угодно было приказать потребо¬
вать генерал-адъютанта графа Орлова-Денисова, коему изволила
сама поручить драгоценные останки покойного супруга своего, в
надежде, что ваше императорское величество благоволите утвердить
сделанный ее величеством выбор и позволите графу Орлову-Дени-
сову довершить до С.-Петербурга возложенное на него поручение».Императрица Елизавета Алексеевна, кроме того, при самом вы¬
ступлении из Таганрога пригласила к себе Тарасова и сказала:«Я знаю всю вашу преданность и усердную службу покойному
императору, и потому я никому не могу лучше поручить, как вам,
наблюдать во все путешествие за сохранением тела его и проводить
гроб его до самой могилы».145
Процессия направилась на Харьков, Курск, Орел, Тулу в Моск¬
ву. Тарасов пишет, что начальствовавший над церемониею и вой¬
сками, составлявшими эскорт, граф Орлов-Денисов наблюдал везде
строгий порядок и военную дисциплину. На козлах колесницы по¬
стоянно сидел лейб-кучер покойного государя Илья Байков. Все ноч¬
леги были в селах или городах, так что гроб всегда ночевал в
церквах. Усердием жителей сооружались великолепные катафалки.
В каждой епархии на границе встречал архиерей с духовенством
всего уезда и сменяли духовенство предшествовавшей губернии. В
городах войска выстраивались шпалерами, и, где была артиллерия,
во время следования процессии производилась пальба, У колесницы
народ нередко отпрягал лошадей и вез ее на себе. Переезды были
обыкновенно не более пятидесяти верст. На границе каждой губер¬
нии останавливались в поле и губернатор одной губернии передавал
церемониал губернатору другой, который и провожал процессию
через свою. На всем пути, даже в степных местах, стекались жители
большими массами; в городах, а в особенности в губернских, стече¬
ние народа принимало обширные размеры. Не было недостатка и в
разных нелепых слухах, которые, как говорит Тарасов, распростра¬
нялись среди народа неблагонамеренными людьми и вызывали со
стороны графа Орлова-Денисова принятие необходимых мер предо¬
сторожности. Так, например, когда шествие приближалось к Туле,
то донесли, что фабричные намереваются вскрыть гроб; но все обош¬
лось благополучно. Оружейники просили только отпрячь лошадей и
везти колесницу до города на расстоянии пяти верст».«Кроме личного повеления, — пишет Тарасов, — данного мне
императрицею в Таганроге, я имел особенное предписание от графа
Орлова-Денисова о возможном попечении за целостью тела импера¬
тора во время всего шествия. С этою целью я представил графу, что
для удостоверения о положении тела императора необходимо по вре¬
менам вскрывать гроб и осматривать тело. Таковые осмотры, при осо¬
бом комитете в присутствии графа, производились в полночь пять
раз, и каждый раз, по осмотре, я представлял донесение графу о по¬
ложении тела. Для ежедневного же наблюдения в гробе было сделано
отверстие в виде клапана, чрез которое всегда можно было удостове¬
риться о целости тела. Когда же мороз понижался до двух или трех
градусов по Реомюру, тогда под гробом постоянно держались ящики
со льдом, нашатырем и поваренной солью для поддержания холода».3 февраля 1826 года печальная процессия прибыла к Москве. На
протяжении версты от Подольской заставы, по обеим сторонам до¬
роги, были выстроены войска, пехота и кавалерия, с заряженными
ружьями. В Коломенском гроб был поставлен на парадную колес¬
ницу, приготовленную в Москве. Там прежних лошадей заменили
восемью придворными лошадьми цугом, в сбруе с глубоким трау¬
ром; дорожную прислугу заменила прислуга придворная. Тарасов
описывает при этом следующее происшествие: «По смене в колес¬
нице лошадей лейб-кучер покойного императора, Илья Байков, по¬
спешил и на новой парадной колеснице занять свое место на146
козлах; назначенный в Москве парадный в трауре кучер подходит
к нему и просит его уступить место; Илья Байков положительно и
настойчиво отказывает ему в требовании. На этот спор подходит
унтер-шталмейстер и приказывает Байкову оставить место; Байков
не повинуется приказанию. Наконец, это упорство Байкова доведе¬
но было до сведения самого князя Голицына (московского генерал-
губернатора), который приказал было удалить Байкова силою,
сказав ему, что он с бородою не может быть в этой церемонии. На
это Байков, в чувстве преданности к императору, отвечал:—	Я возле императора с лишком тридцать лет и хочу служить
ему до могилы, а если теперь мешает только моя борода, то прика¬
жите сейчас ее сбрить.Князь Голицын, тронутый такою преданностью, приказал оста¬
вить Байкова на козлах».В Москве для церемониала перевозки была образована особая
печальная комиссия под начальством князя Николая Бо¬
рисовича Юсупова. Гроб был поставлен на катафалке в Архангель¬
ском соборе, посреди гробниц царей русских. Стечение народа для
поклонения гробу было громадное. Ввиду тревожных слухов, рас¬
пространившихся в Москве, полициею были приняты деятельные и
строгие меры предосторожности для предупреждения беспорядков и
смут. В 9 часов запирали ворота в Кремле, и у каждого входа
стояли заряженные орудия. Пехота расположилась в Кремле, а ка¬
валерийская бригада в экзерциргаузе с оседланными лошадьми. По
городу всю ночь ходили военные патрули. Однако ни малейшего
шума или беспорядка не было замечено.Орлов-Денисов 6 и 7 февраля так доносил барону Дибичу: «По
высочайшему повелению от 2 февраля за № 196 ваше превосходи¬
тельство изволили препроводить мне представленное главным по ар¬
мии медицинским инспектором, лейб-медиком Виллие, мнение
касательно свинцового гроба, вмещающего тело блаженныя памяти
государя императора Александра Павловича. Приняв на себя высо¬
кую и священную для меня обязанность сопровождать бесценные ос¬
танки почивающего в Бозе государя императора, я главнейшим для
себя долгом поставил неусыпно пещись о хранении оных, как во вре¬
мя самого шествия, так и на ночлегах и дневках. Из приложенной у
сего в копии инструкции дежурному при гробе флигель-адъютанту
ваше превосходительство усмотреть изволите распоряжения мои по
сему предмету; сверх того, находящемуся при печальной свите меди-
ко-хирургу надв. сов. Тарасову поручено мною строго наблюдать за
надлежащей при гробе температурой, который, следуя безотлучно во
время шествия при оном, на ночлегах и дневках с большой аккурат¬
ностью смотрит за содержанием гроба, сколько возможно, в низшей
температуре. Касательно же осмотра свинцового гроба и положения
в оном самого тела государя императора, то, не решаяся доселе при¬
ступить к нему до получения на то высочайшей воли, я не премину
теперь выполнить сие по выступлении из Москвы при новом, удобном
к тому случае во время ночлега, стараясь сделать сие, сколько это147
будет возможно, уединеннее и осторожнее, о последующем не пре¬
мину обстоятельно уведомить ваше превосходительство».Второе донесение гласит:«По благополучном выступлении из Москвы, на втором ночлеге в
селе Чашошкове, 7 февраля, в 7 часов пополудни, по удалении всех
посторонних из церкви, генерал-адъютантами: графом Остерманом-
Толстым, Бороздиным и Сипягиным и мною, флигель-адъютантами
полковниками: Германом, Шкуриным, Кокошкиным, графом Залуц-
ким и ротмистром Плаутиным, также гвардии полковниками, кава¬
лергардом Араповым, Соломкой и медико-хирургом Тарасовым для
удостоверения насчет положения тела почивающего в Бозе импера¬
тора Александра предпринято было вскрытие свинцового гроба, и
тщательнейшим осмотром оного оказалось следующее: по снятии де¬
ревянной крышки, крышка свинцового гроба оказалась: на своем ме¬
сте и в совершенной сохранности, кроме только угла правой стороны
близ головы, который не более как на одну линию опустился вниз, в
том же самом месте конец железного прута, служащего подпоркой
свинцовой крышки, немного отстал от своего места. Когда же свин¬
цовая крышка была с возможною осторожностью нами поднята, то
положение самого тела в гробу представилось нам в совершенном по¬
рядке и сохранности, так что в укладке оного ни малейшей перемены
на путешествии не последовало. При сем вскрытии, кроме ароматно¬
го и бальзамического запаха, никакого газа не было приметно. После
сего оба гроба закрыты нами по-прежнему».6 февраля при выступлении из Москвы архиепископ Филарет
сопровождал гроб до Петровского дворца за Тверской заставой, где
была совершена им и всем московским духовенством лития. Дальше
шествие направилось через Тверь и Новгород в Царское Село.На границе Новгородской губернии шествие было встречено
епархиальным архиереем, при котором был Фотий. Последний чи¬
тал Евангелие при гробе на ночлегах. Тарасов сообщает, что тут же
присоединился к шествию Аракчеев, который хотел стать на колес¬
ницу при выезде из Новгорода, но его сначала не допустили до
этого, а потом он с разрешении Орлова-Денисова получил место на
левой ее стороне.Вследствие запроса верховного маршала печальной комиссии в
Петербурге, князя Алексея Борисовича Куракина, о положении и
целости тела императора по выступлении из Новгорода, Тарасов
просил Орлова-Денисова произвести еще раз до Царского Села ос¬
видетельствование тела. На втором переходе оно было произведено
в присутствии графа Аракчеева, подписавшего вместе со всеми про¬
чими акт освидетельствования. Наконец, император Николай пору¬
чил Виллие до прибытия в Царское Село еще раз осмотреть тело;
это было произведено в Бабине. Виллие пишет следующее: «Сего 26
февраля, в 7 часов пополудни в Бабине я производил осмотр тела
блаженной памяти императора Александра; раскрыв его до мунди¬
ра, я не нашел ни малейшего признака химического разложения,
обнаруживающегося обыкновенно выделением сернисто-водородного148
газа, обладающего весьма едким запахом; мускулы крепки и тверды
и сохраняют свою первоначальную форму и о^ем. Поэтому я сме¬
ло утверждаю, что тело находится в совершенной сохранности, и
мы обязаны этим удовлетворительным результатом точному соблю¬
дению во время пути необходимых мер предосторожности. Поэтому
я не буду принимать никаких дальнейших мер до прибытия в Цар¬
ское Село».28 февраля процессия приблизилась к Царскому Селу. Импера¬
тор Николай выехал навстречу шествию, его сопровождали великий
князь Михаил Павлович, принц Вильгельм Прусский, принц Оран¬
ский и первые чины двора. Там же находились также царскосель¬
ские жители с духовенством и крестьяне царскосельского дворцового
ведомства. День был солнечный и довольно теплый, так что на шоссе
таял снег, и была грязь, по словам Тарасова: «Сошед с коляски,
император, приближаясь к колеснице, поклонился в землю, потом,
вошед на колесницу, упал на гроб и залился слезами; с другой
стороны колесницы то же сделал Михаил Павлович. По совершении
литии шествие двинулось к Царскому Селу, император с братом в
траурных плащах и распущенных шляпах следовали непосредствен¬
но за колесницею пешком до дворцовой церкви, в которую внесен
был гроб и поставлен на великолепный катафалк под балдахином».Далее Тарасов рассказывает следующее:«1 марта от князя Голицына я получил приказание поспешнее
явиться к нему. Он с озабоченным видом спросил меня:«Можно ли открыть гроб и может ли императорская фамилия
проститься с покойным императором?» Я отвечал утвердительно и
уверил его, что тело в совершенном порядке и целости, так что
гроб мог бы быть открыт даже для всех. Потом он мне сказал, что
император мне приказал, чтобы в двенадцать часов ночи я, при нем
и графе Орлове-Денисове, со всею аккуратностью открыл гроб и
приготовил все, чтоб императорская фамилия могла вся, кроме цар¬
ствующей императрицы, которая была тогда беременна, родственно
проститься с покойным.«В 111/2 часов вечера священник и все дежурные были удалены
из церкви, а при дверях, вне оной, поставлены были часовые; оста¬
лись в ней: князь Голицын, граф Орлов-Денисов, я и камердинер
покойного императора Завитаев. По открытии гроба я снял атласный
матрац из ароматных трав, покрывавший все тело, вычистил мун¬
дир, на который пробилось несколько ароматных специй, переменил
на руках императора белые перчатки (прежние несколько изменили
цвет), возложил на голову корону и обтер лицо, так что тело пред¬
ставилось совершенно целым, и не было ни малейшего признака
порчи. После этого князь Голицын, сказав, чтобы мы оставались в
церкви за ширмами, поспешил доложить императору. Спустя не¬
сколько минут, вся императорская фамилия с детьми, кроме царст¬
вующей императрицы, вошла в церковь при благоговейной тишине,
и все целовали в лицо и руку покойного. Эта сцена была до того
трогательна, что я не в состоянии вполне выразить оную.149
По выходе императорской фамилии я снова покрыл тело аро¬
матным матрацем и, сняв корону, закрыл гроб по-прежнему. Де¬
журные все и караул снова были введены в церковь ко гробу, и
началось чтение Евангелия».Прусский генерал Герлах пишет в своем дневнике, что при
вскрытии гроба Александра присутствовал также принц Вильгельм.
По его рассказу, императрица Мария Феодоровна несколько раз
целовала руку усопшего и говорила: «Oui, c’est шоп cher fils, mon
cher Alexadre, ah! Comme il est maigre».5	марта тело императора Александра было перевезено из Цар¬
ского Села в Чесму и поставлено в церкви дворца. Тарасов говорит,
что «в двенадцатом часу вечера, в присутствии князей Куракина и
Голицына, при подобающем церковном обряде, тело императора, по
моему указанию, из прежнего деревянного гроба в свинцовом гробе
переложено в новый бронзовый великолепный гроб; ковчег с внут¬
ренностями был помещен в гробе, в ногах, а ваза с сердцем у
самого тела с левой стороны груди. Прежний же гроб тут же был
разобран и распилен и со всеми принадлежностями в кусках поме¬
щен был в новый». Граф Комаровский пишет по этому поводу:
«Переложение это было делано одними только генерал-адъютанта-
ми, бывшими при его величестве, в числе которых и я находился».6	марта шествие двинулось из Чесменского дворца в Петербург.
День этот с утра был пасмурный, морозный, с ветром и снегом. За
гробом следовали император Николай, великий князь Михаил Пав¬
лович, чужестранные принцы, герцог Веллингтон и многочисленная
свита, все в черных шляпах и плащах.В половине второго часа пополудни прибыли к Казанскому собо¬
ру. Здесь в продолжение семи дней закрытый гроб Александра был
выставлен на поклонение народу. Собор посетила огромная масса
людей. Тарасов утверждает, что «императору было доложено об от¬
крытии гроба для жителей столицы, но его величество не изъявил
на то своего согласия, и, кажется, единственно по той причине, что
цвет лица покойного государя был немного изменен в светло-кашта¬
новый, что произошло от покрытия его в Таганроге уксусно-древес¬
ною кислотою, которая, впрочем, нимало не изменила черт лица».Но Волконский еще 7 декабря 1825 года так писал из Таганрога
Г. И. Вилламову по поводу этого: «Мне необходимо нужно знать,
совсем ли отпевать тело при отправлении отсюда, или отпевание
будет в С.-Петербурге, которое, ежели осмеливаюсь сказать свое
мнение, приличнее, полагаю, сделать бы здесь, ибо хотя тело и
бальзамировано, но от здешнего сырого воздуха лицо все почерне¬
ло, и даже черты лица покойного совсем изменились, чрез несколь¬
ко же времени и еще потерпят; почему и думаю, что в
С.-Петербурге вскрывать гроба не нужно, и, в таком случае, долж¬
но будет здесь совсем отпеть, о чем и прошу вас испросить высо¬
чайшее повеление и меня уведомить через нарочного».13 марта 1826 года в И часов при сильной метели погребальная
процессия направилась из Казанского собора в Петропавловскую150
крепость, она следовала по Невскому, Большой Садовой, Царицыну
лугу, через Троицкий мост. В тот же день происходили отпевание
0 погребение. Во втором часу пополудни пушечные залпы возвести¬
ли миру, что Александр предан земле.За несколько дней до погребения Николай I писал Лагарпу сле¬
дующее:«Посреди самого печального торжества и, так сказать, на могиле
того, коего мы оплакиваем кончину, отвечаю вам на письмо ваше
от 16-го января. В подобную минуту мысль моя должна, по естест¬
венному течению, перенестись на вас, и я еще живее мог оценить
те чувства, кои вы мне выражаете. На ваших глазах, вашими по¬
печениями развивались первые семена тех благородных качеств,
которые из императора Александра сделали славу России и которые
присйщили все человечество к плачу об его утрате. Мое сердце
подсказало мне то, что должно было происходить в вашем, когда
шы имели несчастье узнать, что этот великий монарх взят от нас,
от нашего уважения и наших надежд. Связь, существующая между
нами вследствие этой общей скорби, останется для меня всегда
священною. Поверьте, что я никогда не забуду ни привязанности к
вам покойного моего брата, ни минут, проведенных мною самим с
вами, и что мне всегда приятно будет возобновить вам уверения в
искреннем моем уважении».В то время, когда схоронили Александра, его вдова, императри¬
ца Елизавета Алексеевна, еще находилась в Таганроге; она чувст¬
вовала себя все хуже и хуже. Несомненно, что на нее резко
повлияла смерть Александра, с которым у нее наладились было уже
отношения во время пребывания в Таганроге; такой удар перенести
было нелегко, и она его не перенесла.12	апреля Волконский пишет императору Николаю из Таганрога
следующее:«Долгом почитаю вашему императорскому величеству всепод¬
даннейше донести, что слабость здоровья вдовствующей государыни
императрицы Елизаветы Алексеевны вновь увеличивается. Сверх
того, ее императорское величество чувствует в груди иногда силь¬
ное удушье, которое препятствует даже говорить, и сама изъявила
г. Сто^регену опасение водяной болезни в груди. Хотя г. Стоф-
фреген не уверен, что таковая болезнь существует, но начинает
однако сильно беспокоиться, предложил ее величеству лекарства
для предупреждения оной и надеется, что предполагаемое путеше¬
ствие может отвратить сию болезнь.В прошедшую субботу, 10-го числа, государыне императрице
угодно было повелеть переставить походную церковь в ту комнату,
ще покойный государь император скончался; может легко быть, что
воспоминание горестного происшествия производит сие действие над
ее величеством; не менее того не могу скрыть пред вашим импера¬
торским величеством крайнего опасения худых от сего последствий».21 апреля Елизавета Алексеевна выехала из Таганрога; она на¬
правилась в Петербург на Харьков, Калугу. Здесь должно было151
состояться у нее свидание с императрицею Мариею Феодоровною,
выехавшею к ней навстречу из Пете^урга.Слабость Елизаветы Алексеевны все увеличивалась и скоро дошла
до того, что она могла с трудом лишь говорить. Волконский в письме
к Вилламову, сопровождавшему императрицу Марию Феодоровну,
просил ее предупредить, что положение императрицы Елизаветы
Алексеевны становится все хуже, «оно так худо, что ее величество
найдет ужаснейшую в ней перемену. Не могу описать вам, милости¬
вый государь, — пишет он, — всех беспокойств моих насчет здоровья
ее императорского величества во время путешествия и беспрестанно
молю Бога, чтобы сподобил благополучно доехать до Калуги».3 мая прибыли на ночлег в Белев, уездный город Тульской
губернии; крайняя слабость препятствовала ей продолжать путь.
Императрица Мария Феодоровна была уже в Калуге, но по письму
Волконского выехала немедленно в Белев, как того желала Елиза¬
вета Алексеевна. А уже 4 мая в шестом часу утра камер-юнгфера
застала императрицу мертвою. Таким образом, Мария Феодоровна
уже прибыла в 10 часов утра только к панихиде по умершей не¬
вестке.Граф Бенкендорф в своих записках так характеризует покойную
императрицу: «Прекрасная собою, любезная, умная, Елизавета
Алексеевна показала большую твердость духа в ту эпоху, когда
нашествие Наполеона угрожало целости империи. Она имела свои
слабости, свои вины перед супругом, и хотя сначала играла роль,
всегда вызывающую участие женщины покинутой, ревностной пат¬
риотки, но ее холодность и совершенное удаление от общества
внушили всей почти нации полное к ней равнодушие; под конец
своей жизни император Александр, разочарованный суетностями
мира и увлеченный мистицизмом, возвратился к своей супруге.
Таганрогское уединение возобновило между ними прежние узы».ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Легенды и слухиТаким образом, оба супруга скончались при совершенно исклю¬
чительных обстоятельствах, один тотчас по возвращении из путе¬
шествия, а другая в дороге. Что касается смерти императрицы
Елизаветы Алексеевны, то ввиду ее продолжительной болезни, из-
за которой был предпринят самый переезд в Таганрог, болезни,
протекавшей на виду у всех еще в Петербурге, то ее кончина
никого не удивила, все были к ней подготовлены заранее. Совсем
другое следует сказать о смерти Александра I.Физически он всегда отличался хорошим здоровьем, настолько
хорошим, что даже после 16 дней изнурительной болезни он сохра¬
нил достаточно питание тела, о чем свидетельствует протокол
вскрытия и частные записки очевидцев. Тем удивительнее должна152
была казаться его смерть, особенно если вспомнить, что первые
известия о болезни самой были получены уже очень поздно, перед
самым получением известия о смерти — все время стеснялись бес¬
покоить родных в Петербурге. Конечно, невольно смерть его долж¬
на была заинтересовать широкие круги населения, так как даже
после смерти его вопрос о престолонаследии вызвал целый ряд
более или менее трагических событий. В то время сношения окраин
с центром и со столицей происходили медленно, известия шли дол¬
го, а точные сведения еще дольше, скорее распространялась всякая
сплетня, всякий ложный слух, и на этой почве разрастались целые
легенды, рассказы и пр.Можно сказать даже, что молва бежала впереди гроба Алексан¬
дра: ко времени прибытия его тела в Москву шли уже такие раз¬
нородные и тревожные слухи, что власти все время были заняты
тем, как оградить процессию от возможных насилий и осложнений
со стороны народа и толпы; для этого они запасались, как всегда в
подобных случаях, возможно большим количеством войск, расстав¬
ляли и размещали всюду отряды и шпалеры войск и только тоща
чувствовали себя несколько спокойнее.Опасались, например, что в Туле оружейники рабочие вскроют
гроб; боялись того же при въезде в самую Москву и т. п.В архиве канцелярии военного министерства хранится записка,
составленная неким дворовым человеком Федором Федоровым, ко¬
торому удосужилось собрать эти слухи и свести их в одно целое;
записка эта озаглавлена так:«Московские Новости, или новые правдивые и ложные слухи,
которые после виднее означатся, которые правдивые, а которые
лживые, а теперь утвердить ни одних не могу, но решился на
досуге списывать для дальнего времени незабвенного, именно 1825
года, с декабря 25-го дня».Не все слухи относятся к самому Александру, некоторые касают¬
ся Константина Павловича; наиболее характерны следующие: 3-й
слух — государя убили, изрезали, и долго его тело искали, и навер¬
ное не могут утвердить, нашли ли его тело, и нельзя узнать, для
того на лицо сделали восковую маску; 7-й слух — государя напоили
такими напитками, от которых он захворал и умер. Все тело его так
почернело, что никак и показывать не годится. Для того и сделали
восковую накладку, а гроб свинцовый в 80 пудов; 9-й слух — госу¬
дарь жив, его продали в иностранную неволю; 10-й слух — государь
жив, уехал на легкой шлюпке в море; 11-й слух •— гроб государев
везут ямщики, которым дано за провоз 12 тысяч рублей; — что
находят весьма подозрительным; Шульгин, московский поли¬
цеймейстер о сем разговаривал, да и князь Голицын, московский
генерал-губернатор, находится в немалом сомнении о сем; 20-й
слух — князь Долгоруков, Юрий Владимирович, престарой князь,
после блаженныя кончины Александра I не присягал еще ни одному
из новых государей, а желает прежде видеть тело покойного госуда¬
ря своими глазами в лицо, тогда и присягнет кому должно, то народ153
из оного ожидает чего-нибудь невеселого; 24-й слух — когда госу¬
дарь поехал в Таганрог, то за ним гнались во всю дорогу многие
господа с тем намерением, чтобы убить его; двое и догнали в одном
местечке, но убить не осмелились. Так народ заключает, что госу¬
дарь убит в Таганроге верноподданными извергами, ну то есть гос¬
подами благородными душами, первейшими в свете подлецами; 25-й
слух — графиню Орлову и жену графа Потемкина высекли плетьми
за то, что они делали балы, на которых были заговоры на царскую
фамилию, а они не могли оного доказать императору, верные фрей¬
лины, распренеблагородные канальи; 31-й слух — во время проезда
через Москву государева тела был в Москве из некоторого села
дьячок, смотрел и он, и при приезде его в село стали его спрашивать
мужики, что видел ли государя, а он ответил: какого государя, это
черта везли, а не государя. Тогда мужик его ударил в ухо и объявил
управителю и попу, то оного дьячка взяли в Москву, и попа, и
дьякона тоже. Попа-то отпустили из Москвы и от службы отрешили,
а дьячка и дьякона и теперь держат, и неизвестно, что будет с ними;
33-й слух — царского кучера Илью Байкова отравили ядом в пи¬
рожке и никак не могли его отпоить молоком, а доктор, который
лечил государя, помер, приехавши в Петербург; 34-й слух — когда
привезут государя покойного в Петербург, и поставят тело его в
означенном соборе, тогда вся царская фамилия будет его осматри¬
вать, а другого звания, кроме царской фамилии, не будет в соборе
никого, а тело его будет вынуто из гроба и осмотрено кем следует;
36-й слух — государя когда привезут в Петербург, то станут его
осматривать при иностранных королях и посланниках; 37-й слух —
государево тело сам государь станет встречать, свое тело, и на 30-й
версте будет церемония им самим устроена, а везут его адъютанта,
изрубленного вместо него, который ему сказал, а он бежал тогда и
скрывался до Петербурга; 39-й слух — когда государь был в Таган¬
роге, то приходят к той палате несколько солдат и спрашивали, что
государь делает, им отвечали, что государь пишет, то и пошли
прочь, также и на другой день пришли, получили тот же ответ и
ушли опять, тогда пришли на третью ночь, им ответили, что госу¬
дарь ходит по покоям, то один солдат взошел к государю и сказал
ему: «Вас сегодня изрубят, приготовьтесь непременно», — что госу¬
дарь сказал солдату: «Хочешь за меня быть изрубленным?» — то
солдат сказал: «Я не хочу ни того, ни другого»; то государь сказал
ему: «Ты будешь похоронен, как я, а род твой будет весьма награж¬
ден», то солдат тоща на оное согласился. Он надел на себя царский
мундир, а государя спустил в окно, а на солдата вбежали изверги и
всего изрубили вместо государя, и т. д.; 32-й слух — когда Алек¬
сандр Павлович был в Таганроге, и там строился дворец для Елиза¬
веты Алексеевны, то государь приехал в оный из заднего крыльца,
стоявший там часовой остановил его и сказал: не изволите входить
на оное крыльцо, вас там убьют из пистолета. Государь на это
сказал: «Хочешь ли ты, солдат, за меня умереть, ты будешь похоро¬
нен, как меня должно, и род твой будет весь награжден», то солдат154
на оное согласился, а государь надел солдатский мундир и стал на
часы, а солдат надел царский, государя, шинель и шляпу и пошел в
отделываемый дворец, прикрыв лицо шинелью. Как взошел в пер¬
вые комнаты, то вдруг из пистолета по нему выстрелили, но не
попали, солдат повернулся, чтобы назад идти, то другой выпалил по
нему, прострелил его, солдата подхватили и потащили в те палаты,
где жила супруга государева, и доложили ей, что государь весьма
нездоров и потом после помер, яко государь. А настоящий государь,
бросив ружье, бежал с часов, но неизвестно куда, и писал Елизавете
Алексеевне письмо, чтобы оного солдата похоронили, как меня».Кроме того, а письмах Александра Булгакова к брату его Кон¬
стантину, напечатанных в «Русском архиве», находятся тоже ука¬
зания на распространение всевозможных слухов, так, напр., 27 янв.
1826 года он пишет:«Не поверишь, что за вздорные слухи распространяют кумушки
и пустословы по городу. Жаль, право, что князь Дмитрий Влади¬
мирович (Голицын) удостаивает их внимания, что много говорят о
мерах, кои возьмутся для прекращения или предупреждения беспо¬
рядков. Говорят, что подписками обязывают фабрикантов не выпу¬
скать фабричных в день процессии, что кабаки будут заперты, и
множество других подобных мер. Князь поставит себя в неприятное
положение и заслужит нарекание справедливое тех, коих не допу¬
стит принять участие в отдании последнего долга».В письме 4 февраля говорится: «Филарет с духовенством лобза¬
ли останки бесценные, а после все царевичи, князь Дмитрий Вла¬
димирович, генерал-адъютанты и т. д. Как я буду теперь дурачить
и смеяться над глупцами, кои трусили уезжать из Москвы или
просили часовых для себя на это время. Да я своею головою ручал¬
ся моей жене и всем, что весь город будет покоен, что вид гроба
Александра I заставит все на свете забыть, и что в народе одно
только будет чувство — скорбь. А, конечно, бездельники были де¬
ятельны и рассеивали разные глупые слухи, кои дураков пугали.
Благоговение народа было таково, что нельзя не быть тронуту.
Надобно было видеть, с каким чувством все прикладывались, все
почти в землю. Во всю ночь были поклонщики. Ночь не была
потеряна. Дабы доставить всем удовольствие приложиться к бесцен¬
ному праху, впускали солдат здешнего гарнизона».В письме 7 февраля: «Александр Сергеевич Маркович, фельдъ¬
егерь, бывший при государе во время его болезни, кончины и после
оной, видел все происходившее в горестное это время, обмывал
драгоценное тело, дежурил четверо суток при оном, не спавши;
открытие тела, бальзамировка, все это происходило в его глазах. Я
не мог от него оторваться, и он, видя наше любопытство, удовлет¬
ворял оное в полной мере. Первый консилиум, на который государь
очень неохотно согласился, говоря Виллие, что он в нем не сомне¬
вается, и что все делается по воле Божьей, был 13-го числа. Кроме
Виллие, были также Штофреген и Ренгольд; сей, вышед оттуда,
сказал Марковичу на ухо: «Золотое время было упущено». Государь155
не хотел слышать о лекарствах сначала, когда можно было разо¬
рвать болезнь. Крепкое его сложение столь оную преодолевало, что
еще 11-го изволил сам бриться без всякой усталости, беспрестанно
повторял: «Не мучьте меня. Дайте мне покой!»И когда императрица стала наиубедительнейше его уговаривать
принять лекарство, то император, не имея чем возразить, просил ее
оставить на некоторое время одного, дабы отдохнуть и воспользо¬
ваться наклонностью, которую чувствует ко сну. Когда приставили
пиявки, то, как скоро чувствовал действие оных, государь срывал их
сам руками и кидал на пол. Все теперь видели, сколь гнусна была
клевета, выдуманная на верный, богобоязливый и кроткий народ
русский. Сказали, что когда прибудет тело сюда, народ потребует
вскрытия гроба, чтобы убедиться в смерти государевой. Какая неле¬
пость. Ужели все сии генералы, адъютанты и все, сопровождающие
тело (назовем одного Илью, плачущего на козлах), ужели они и весь
Таганрог в заговоре сем, обмануть Россию? Слухи сии, однако же,
стали беспокоить князя Д. В.; он думал всему пособить, напечатав,
что тело было отпето, и напрасно, ибо правда всегда узнается».Здесь нелишне будет дать описание дворца в Таганроге, где
умер Александр I, в его настоящем виде: дворец в Таганроге состо¬
ит из небольшого одноэтажного каменного домика, имеющего 13
окон на улицу; направо ворота, ведущие во двор, где имеется подъ¬
езд во дворец, а на левой стороне небольшой сад. Фасад дома
окрашен темною охрою, а украшения на нем белою краскою; кры¬
ша, как надо полагать, была зеленого цвета. Вообще по наружному
своему, весьма скромному виду здание не походит на дворец. Всех
комнат во дворце 12; они маленькие до чрезвычайности, невысоки;
окна небольшие; меблировка старинная, красного дерева, сохраня¬
емая в чехлах со времен Александра I. Некоторые комнаты окра¬
шены, некоторые оклеены обоями. План внутренний дворца
следующий: маленькая передняя в одно окно во двор и рядом с нею
приемная в два окна; из нее ход в зал, имеющий на улицу и во
двор по три окна, в зале стулья, два стола и часы в углу. Из зала
направо дверь в домовую церковь, устроенную после кончины
Александра I в той комнате, в которой он скончался, а налево в
гостиную и затем спальню императора и другие комнаты.Живопись на иконах церкви настолько закопчена и загрязнена
в настоящее время, что судить о ее достоинстве весьма трудно; в
алтаре весьма плохое изображение Иисуса Христа, несущего крест.
Иконостас зеленого цвета, с написанными белыми колоннами, с
золотыми украшениями и надписью: «С нами Бог, разумейте язы-
цы — и покоряйтеся, яко с нами Бог». Под алтарем, в подвальном
помещении, имеется памятник, сделанный из бута; он как бы
поддерживает потолок. На памятнике вделана бронзовая доска с
изображением кончины Александра; барельеф, но очень плохой.
Памятник окружают девять колонн, окрашенных белою краскою.
По рассказам, под этим памятником погребены внутренности Алек¬
сандра.156
Служащие при дворце ошибочно ныне указывают на комнату,
тле будто бы скончался император; эта комната имеет два окна на
улицу и находится между государевой гостиной, прилегающей к
залу, и опочивальней императрицы; но этот покой не более как одна
из комнат, входивших в число апартаментов императрицы Елизаве¬
ты Алексеевны. В углу этой комнатки помещается большой турец¬
кий диван, обитый когда-то розовой материей, ныне выгоревшей и
сделавшейся желтого цвета. У дивана ширмы из той же материи. У
того же дивана в головах стол, покрытый ковром, вышитый, по
рассказам, самой императрицей. Над столом в настоящее время по¬
мещен портрет в старинной раме императора Александра II. В про¬
тивоположном углу печь; около нее бюро, с мраморным бюстиком
Александра I. Ковры старые. В спальне императрицы: кровать, стол,
кресла, наугольник и портрет ее масляными красками, по-видимому
копия. Из спальни этой вход в гостиную государыни; оттуда в ком¬
нату дежурного генерала и затем в библиотеку, имеющую одно окно
во двор и вдоль стен книжные шкафы. Государь скончался в той
комнате, в которой помещена теперь церковь.ГЛАВА ПЯТАЯ
Характер Александра и его болезньИтак, события последних 10 лет царствования Александра I и в
особенности изменения в его личности и характере, происшедшие к
концу его жизни, настолько были резки и соответственно поража¬
ющи, что современники и окружающие его не могли не останавли¬
ваться мысленно на этих переменах. Говорить о них вслух было
опасно, можно было лишиться всего благосостояния, надо было та¬
ить свои наблюдения и мысли, можно было делиться ими только
лишь с самыми верными друзьями. Атмосфера таинственности сгу¬
щалась вокруг императора, он сам тоже поддавался общему настро¬
ению и поддерживал его. Он никому не доверялся и всех опасался.
Ему нужно было иметь около себя таких церберов, как Аракчеев,
и ему одному он сравнительно верил.Страсть к передвижениям, проявившаяся особенно сильно в эти
годы, совершенно не соответствовала нуждам управления государ¬
ством, скорее и вернее это было просто неудержимое стремление к
перемене места, чтобы не оставаться подолгу где-нибудь в одном
месте, это было болезненное явление со стороны человека, не дове¬
ряющего никому и опасающегося всех. Ему было все равно, ездить
ли в пределах своей империи или отправиться вне ее, только бы не
засиживаться долго. Даже в последнюю поездку, едва успев при¬
быть на место, Александр уже едет дальше, едет в неудобное для
осмотра и путешествий время и возвращается домой уже совершен¬
но больным. Но это лишь одна из черт болезненно измененного
характера Александра.157
Другая не менее важная черта — это мистицизм, это набожность
и крайняя религаозность. На этой почве Александр сошелся даже с
таким изувером и несомненно душевнобольным человеком, как Фо-
тий. Стоит только припомнить сцену аудиенции, данной Фотию, по
описанию последнего, чтобы понять ясно, что здесь перед нами не
один, а скорее два больных человека. Ведь, в самом деле, надо
совершенно утратить способность правильной критики окружающе¬
го, чтобы принимать серьезно, с благоговением, все причитания и
выходки этого изувера, чтобы представлять себя понимающим всю
галиматью, которую он выкладывал перед слушателем, надо было
довольствоваться исключительно формой, а не содержанием, чтобы
на коленях просить молитвы и заступничества этого малопонимаю¬
щего, необразованного, неосмысленного фанатика, произносившего
набор фраз об антихристе и страшном суде, и пр.; и не только
слушать, но еще и восхищаться и умиляться. Эта же слабость кри¬
тики проявляется и по отношению к другому злому гению Алексан¬
дра — Аракчееву, когда никакие самые убедительные жалобы,
просьбы, восстания и возмущения не могли подвинуть Александра
на то, чтобы вникнуть в суть и проверить, правда ли в колониях все
так хорошо, как ему расписывал временщик и как ему показывали
при мимолетном осмотре. И это не было какое-нибудь маловажное,
по его мнению, дело, которое было недостойно его внимания, нет,
это, по его же признанию, было делом очень серьезным и важным.Вполне гармонирует с этим и страсть говорить и действовать
загадками, какими-то полунамеками, таинственно. Возьмем хотя
опять-таки очень важный и серьезный вопрос о престолонаследии;
Александру было хорошо известно, что по его же манифесту о на¬
следии престола Константин не мог бы вступить на него вследствие
своей женитьбы на польке, следовательно, тут даже не было выбора
другого, как объявить всенародно еще при своей жизни наследником
Николая, а на деле оказывается, что Александр предпочитает на¬
мекнуть, и даже не раз, Николаю об этом в частном разговоре, даже
без свидетелей, ухитряется самым таинственным образом спрятать
три документа об этом с предписанием вскрыть их после своей смер¬
ти и хранить упорное молчание и никому не выдать тайны о содер¬
жании этих документов даже на смертном одре.Приведем текст этого интересного документа:«Объявляем всем верным нашим подданным. С самого вступле¬
ния Нашего на Всероссийский Престол, непрестанно мы чувствуем
себя обязанными пред вседержителем Богом, чтобы не только во
дни Наши охранять и возвышать благоденствие возлюбленного на¬
ми отечества и народа, но также предуготовить и обеспечить их
спокойствие и благосостояние после нас, чрез ясное и точное ука¬
зание Преемника Нашего, сообразно с правами Нашего Император¬
ского Дома и с пользами Империи. Мы не могли, подобно
предшественникам нашим, рано провозгласить его по имени, оста¬
ваясь в ожидании, будет ли благоугодно неведомым судьбам Божи-
им даровать Нам наследника престола в прямой линии. Но чем158
далее протекают дни наши, тем более поспешаем Мы поставить
Престол Наш в такое положение, чтобы он ни на мгновение не мог
оставаться праздным.Между тем, как Мы носили в сердце нашем сию священную за¬
боту, Возлюбленный Брат Наш Цесаревич и Великий Князь Констан¬
тин Павлович, по собственному внутреннему побуждению, принес
нам просьбу, чтобы право на то достоинство, на которое он мог бы
некогда быть возведен по рождению своему, предано было тому, кому
оное принадлежит после него. Он изъяснил при сем намерение, чтобы
таким образом дать новую силу дополнительному акту о наследова¬
нии Престола, постановленному нами в 1820 году, и им, поколику то
до него касается, непринужденно и торжественно признанному.Глубоко тронуты Мы сею жертвою, которую Наш Возлюблен¬
ный Брат, с таким забвением своей личности, решился принести
для утверждения родовых постановлений Нашего Императорского
Дома и для непоколебимого спокойствия Всероссийской Империи.Призвав Бога в помощь, размыслив зрело о предмете, столь близ¬
ком к Нашему сердцу и столь важном для государства, и находя, что
существующие постановления о порядке наследования Престола в
имеющих на него право не отъемлют свободы отрещись от сего права
в таких обстоятельствах, когда за сим не предстоит никакого затруд¬
нения в дальнейшем наследовании Престола; согласия Августейшей
родительницы Нашей, по дошедшему до нас наследственно Верхов¬
ному праву Главы Императорской Фамилии, и по врученной Нам от
Бога Самодержавной Власти, Мы определили: во-первых, свободному
отречению первого Брата Нашего Цесаревича и Великого Князя Кон¬
стантина Павловича от права на Всероссийский Престол быть твер¬
дым и неизменным; акт же сего отречения, ради достоверной
известности, хранить в Московском большом Успенском соборе и в
трех высших правительственных местах Империи Нашей: в Святей¬
шем Синоде, Государственном Совете и Правительствующем Сенате.
Во-вторых, вследствие того на точном основании акта о наследовании
Престола Наследником нашим быть второму Брату Нашему Велико¬
му Князю Николаю Павловичу.После сего мы остаемся в спокойном уповании, что в день, когда
Царь Царствующих, по общему для земнородных закону, воззовет
нас от сего временного Царствия в вечность. Государственные со¬
словия, которым настоящая непреложная воля Наша и сие законное
постановление Наше, в надлежащее время по распоряжению Наше¬
му должно быть известно, немедленно принесут верноподданниче¬
скую преданность свою назначенному Нами наследственному
Императору единого нераздельного Престола Всероссийской Импе¬
рии, Царства Польского и Княжества Финляндского. О Нас же
просим всех верноподданных Наших, да они с тою любовию, по
которой Мы в попечении о их непоколебимом благосостоянии пола¬
гали Высочайшее на земли благо, принесли сердечные мольбы к
Господу и Спасителю Нашему Иисусу Христу о принятии души
Нашей, по цеизреченному Его милосердию, в Цартвие Его Вечное».159
Последняя фраза написана князем Голицыным, так как четыре
варианта ее, представленные Филаретом, не понравились Алексан¬
дру; он подчеркнул в первом варианте слова: «чаем непреемствен¬
ного царствия на небесах» — чем поставил в затруднительное
положение митрополита.Здоровый во всех отношениях, крепкий умственный аппарат не
допустил бы сделать это при ясном понимании важности такого
поступка и серьезности его для страны. Не есть ли это явление
слабости, дефекта?Ту же таинственность мы видим далее и при отъезде из Петербур¬
га в Таганрог, при посещении отшельника в Невской лавре, и т. д.С другой стороны, о существовании болезненной подозрительно¬
сти в Александре нам говорит не только его страсть к путешествиям,
но и такие факты, как упорный отказ от лекарств во время болезни
в Таганроге, или дело расследования о камешке, попавшем в хлеб,
испеченный поваром во время пребывания в Таганроге, когда Вол¬
конскому едва удалось убедить императора в отсутствии злого умыс¬
ла с чьей-либо стороны. Мы видим, как во время болезни Александр
часто посылал за императрицей, чтобы она присутствовала во время
его обеда, и случалось тоже, что он обращал ее внимание на особен¬
ность вкуса того или иного блюда или питья, — если не считать это
изменением вкуса уже вследствие острой болезни, то, конечно, при¬
дется отнести его на счет психической причины.Мы не имеем прямого основания предполагать существования
галлюцинаций у Александра, но его беседа с Фотием дает повод
думать, что внушенным образом могло на этот раз дело дойти до
появления их, а с другой стороны, при скрытности Александра
вообще, можно думать, что он мог тщательно скрывать их, как это
делают обычно больные, и притом так искусно, что никому и в
голову не могло прийти подозревать что-либо подобное.Однако нередко можно было слышать от современников, что госу¬
дарь находится «как бы в каком-то душевном затмении». Да и было от
чего. Помимо тяжелой наследственности, было много причин, начи¬
ная с войны 1812 года, могших вызвать в совокупности своей не одно
только нервное расстройство, а и более серьезного характера болезнь.Наводнение с его ужасами, бунты поселений и расправы Аракче¬
ева, опасения новой войны, происки Меттерниха, интриги собствен¬
ных придворных — все это могло подорвать здоровье Александра и
вызвать в нем прямо отвращение и к этой обстановке, и даже к самой
жизни; это мы и видим на самом деле; он не раз упоминал, что желал
бы сдать бремя власти преемнику, а во время пребывания в Вероне
это так было резко видно, что Меттерних в своих записках прямо
назвал тогдашнее состояние императора «утомлением жизнью».Настроение духа Александра было мрачное, он высказывал,
напр., императору Францу о томившем его предчувствии близкой
смерти. Это было за три года до рокового исхода.Такие расстройства умственной и чувствующей сферы, естествен¬
но, должны были непосредственно отразиться и на волевой деятель¬160
ности Александра. Это мы и видим на деле. Последние годы Алек¬
сандр метался, можно сказать, от одного пристанища к другому, от
Сперанского к Аракчееву, от Филарета к Фотию, от князя Голицына
к адмиралу Шишкову — и нигде не находил удовлетворения.Говоря словами современника, можно сказать, что «в последние
годы царствования Александра бессильная геронтократия^ дремала
у государственного кормила: старики Татищев, Лобанов, Ланской,
Шишков казались скорее призраками министров, чем настоящими
министрами: всеми делами заправляли их подчиненные, каждый по
своей части, без всякого единства. За всех бодрствовал один всем
ненавистный Аракчеев».Ему Александр совершенно не мог и не умел противопоставить
свое желание, свою волю; он лишь робко решается напомнить о
возможности пристрастия и ошибочности единоличного суда и рас¬
правы над бунтовщиками и, сделавши это, как бы тотчас забывает
сам свои слова и уже нигде больше этого не повторяет.Такое состояние духа и воли Александра послужило темой для
исследования одному из русских ученых психиатров^.Правда, что наш ученый профессор рассматривает болезненное
состояние Александра I несколько под другим углом зрения, — он
считает это изменение воли за результат недоразвитости характера
в виде слабой недоразвитой или при удовлетворитель¬
ном развитии ума и чувств, но в том-то и дело, что и последние
упомянутые области, как мы видели уже, надо признать не вполне
целыми, а значительно пострадавшими.Тем не менее мы считаем необходимым привести доказательства
профессора, как они изложены у него. «Подобный характер (т. е.
болезненно недоразвитый в волевом отношении), — говорит масти¬
тый ученый, — остается без особенных последствий в некоторых
профессиях, в особенности в профессиях умственного труда (ученые,
художники, артисты). Но в тех профессиях, где требуется практи¬
ческая деятельность, в особенности там, где необходимо влияние на
людей, управление массами, где предстоит выбор и смена сотрудни¬
ков, — словом, в сфере политической и административной, — люди
с недоразвитой волей часто оказываются бессильными и бездеятель¬
ными. Для неограниченного же монарха подобный характер являет¬
ся роковым, служа соблазном для простора и смелости временщиков.«Таким характером отличался император Александр I».Император Александр I представлялся своим современникам
«загадочной личностью», «неразгаданным сфинксом», человеком,
которого они сами не понимали, но о котором думали, что его не
поймет и потомство. Такой взгляд разделяет и автор разбираемой
книги (т. I, стр. 139). Наиболее затруднений в понимании личности
Александра I представляли те противоречия в его характере, те
черты, которые совершенно несовместимы и совершенно исключают^ Правление старейших в Спарте.^ Проф. Сикорский. «Вопр. нервно-псих. медицины». Киев, 1901 г.161
одна другую. В настоящее время характер подобного рода уже не
представляет затруднений для психологического анализа.По словам профессора, «Александр I был натура, одаренная тон¬
ким художественным развитием чувств при среднем уме и слабой
воле. В этом особенном сочетании душевных сил, в этой психиче¬
ской односторонности и несоизмеримости кроется разгадка всех про¬
тиворечий и неожиданностей, которыми переполнена была жизнь
этого глубоко симпатичного и столь же несчастного человека».«При жизни императора и впоследствии, для объяснения его дей¬
ствий и характера, придавали нередко значение той противополож¬
ности впечатлений, среди которых он рос, находясь под влиянием
бабки и впоследствии отца. Хотя эти влияния несомненно были
противоположны, но корень зла лежал в самом природном складе
характера Александра I. Быть может, если бы это обстоятельство в
ту пору было понятно, как теперь, воспитание будущего императора
могло быть иным, а в зависимости от этого и самая жизненная
судьба его более счастливой. Но в ту эпоху педагогическая психоло¬
гия едва начиналась, а о возможности существования односторонних
или неразвитых характеров еще ничего не было известно.В детстве Александр был весел, беззаботен и уже очень рано
обнаруживал доброту, нежность и сочувствие к людям. Вместе с тем
он показывал любознательность, внимание, рассудительность, лов¬
кость и вкус к изящному. Но в то же время развитие воли далеко
не соответствовало развитию ума и силе чувства, и императрица
Екатерина, близко следившая за ним с момента рождения, не без
удивления отмечает эту особенность его характера. Она следующим
образом выражается о «господине Александре»: заговорю о чем-ни-
будь дельном, он весь — внимание, заставлю его играть в жмур¬
ки — он и на это готов, одним словом, он мальчик, соединяющий в
себе множество противоположностей. Противоположности вытекали
из резкой разницы в степени развития у него основных сторон ду¬
ши — чувства и воли. Эта разница низвела до минимума пользу,
какая могла бы быть извлечена из многих прекрасных сторон его
души и привела почти к отрицательным результатам жизненное
значение этой благородной и великодушной личности.«Слабость воли Александра I сделала некоторые чувства его
чрезмерными, давая полный простор их одностороннему росту. Во
всю свою жизнь император был неспособен подавить в себе робость,
конфузливость, тщеславие, обидчивость; он часто плакал, и слеза¬
ми и вздохами зачастую разрешались у него напряжения души,
ждавшие и требовавшие иного исхода. Оттого его добрые качества
оставались неустойчивыми и при первых испытаниях жизни обра¬
щались в противоположные модификации: доверчивость, кротость и
ловкость — в подозрительность, строгость, неприступность.Слабость воли, — говорит Сикорский, — выступала решительно
во все моменты жизни, и это обозначилось всего яснее в тот период,
когда воля получает свое окончательное развитие, т. е. с наступле¬
нием юности. В детские годы и в отрочестве еще не бывает полного162
развития воли, и это не нарушает гармонии духа и не отзывается
резко в поступках и действиях, но в юношеском, а в особенности в
зрелом возрасте слабая воля вносит непоправимый диссонанс в пси¬
хический склад человека, в его внутренний мир и его деятельность.Благодаря слабой воле, Александр не мог сдерживать порывов
фантазии и не мог напрягать свое внимание в здоровом, добром
направлении. Отсюда — мечтательность, составлявшая решитель¬
ную черту его характера. Предаваясь великодушным мечтам, он
создал себе умственный культ служения добру и осуществлял это
добро скорей в мечтах и фантазии, чем в действительности. Эту
черту замечает в нем князь Чарторыйский во время знаменитой
трехчасовой беседы с юным Александром в Таврическом саду.Слабость воли и преобладание чувства, этот роковой порок души,
сказывался более всего при встрече личности Александра с другими.
Не только люди сильные умом и волей брали перевес над личностью
Александра, но даже фанатики, т. е. люди, лишенные развития ума,
а лишь сильные волей, подавляли и подчиняли его. Он преклонялся
не перед сильным чувством, не перед непоколебимой логикой, но
пред простым решительным напряжением воли, хотя бы за этой во¬
лей не было ни высших чувств, ни логики. При таких свойствах сво¬
его характера Александр I не только не мог осуществить благородных
стремлений и возвышенных идеалов своей души, не только не мог
отстоять своих принципов, но был бессилен защищать свою собствен¬
ную личность от нравственного порабощения грубых и смелых лю¬
дей, лишенных того тонкого понимания и того чутья истины, каким
обладал император. Фанатический узкий ум Фотия и грубая практи¬
ческая душа Аракчеева овладели Александром и подчинили его себе.
Тонкие художественные чувства Александра, оставаясь одинокими в
душе и не находя для себя поддержки ни в проницательном уме, ни
в сильной воле, не могли устоять и постепенно вырождались. Лич¬
ность императора с течением времени не только не совершенствова¬
лась в нравственном смысле, но отступала назад. Император
бесплодно волновался, нравственно страдал и подчас тяжко мучился,
но был бессилен предупредить органическое изменение своего харак¬
тера. Мы, разумеется, говорим, — прибавляет Сикорский, — о фи¬
зических, а не о патологических изменениях характера^Роковой процесс порчи характера начался у Александра очень
рано — с того периода, когда надлежало бы наступить полному
развитию воли, т. е. с юношеского возраста. Уже в это время у него
выказываются первые признаки слабости воли: на него по временам
нападала ничем не объяснимая медленность, праздность и лень,
столь мало свойственные острому живому направлению юношеского
ума. Слабая воля не могла удержать Александра от физических
эксцессов, наступивших вслед за его ранним браком и повлекших
за собою не только физическую слабость, но и заметную умствен¬
ную усталость и бездеятельность. Пустота души, вызванная такими^ А между тем в них-то вся и суть Шрим автора.)163
переменами, заполнялась пустым, ничтожным и нередко недостой¬
ным препровождением времени в обществе парикмахера Романа и
прочих «комнатных», на что неоднократно жалуется Протасов.Но всего резче и очевиднее слабость воли Александра сказыва¬
ется там, где требовалось единовременное напряжение ума и воли.
Тут он обыкновенно слабел и уступал, отдаваясь бесплодным вол¬
нениям. Так он поступил в 1796 году, когда нужно было дать
решительный ответ на предложенный ему пост наследника престо¬
ла. Так он отвечал и в ту, гораздо более важную минуту, которая
предшествовала смерти императора Павла. Сначала молчание,
вздохи, а затем уступка, как справедливо замечает Шильдер.Слабость воли, бессилие отстаивать свою независимость и лич¬
ность рано развило в Александре черту, стоящую резким диссонан¬
сом в его честной возвышенной душе. Мы разумеем уклончивость,
обратившуюся впоследствии в скрытность и обман. На эту черту
указывает и жалуется и Екатерина, и другие лица, имевшие близ¬
кое отношение к Александру. Уклончивость, скрытность, а затем и
двоедушие помогли ему выходить из затруднений там, где требова¬
лась прямота и решительная воля для отстаивания своих убеждений
и предначертаний. Придирчивость и мстительность, тщеславие и
хитрость постепенно явились плодом слабой воли, бессильной охра¬
нять высшие, благороднейшие качества души, которыми был богат
Александр. В важных случаях жизни, среди крупных событий, при¬
ходило в возбуждение его чувство, но менее возбуждался ум и всего
менее воля: он был бессилен в психической борьбе. «Если бы в это
время здесь вы были, — говорит он Чарторыйскому о событиях
перед своим вступлением на престол, — я бы не позволил себя
увлечь на этот путь». Императрица Елизавета Алексеевна говорит,
по поводу тех же событий, что «его чувствительная душа навсегда
останется растерзанной». Молчание, согласие, вздохи, т. е. бессилие
мысли, бессилие воли и одни только волнения. Такая внутренняя
борьба, которой жил этот, достойный лучшей участи, человек, кон¬
чилась не возвышением, а упадком характера, не прогрессом души,
а горестной деградацией. «Он безмерно желает поступать во всем
хорошо, он обещает»... — говорит о нем Екатерина, но для осуще¬
ствления желаний и обещаний необходимы непрерывные напряже¬
ния воли. Этого-то и недоставало Александру.Таким образом, из благороднейшего, великодушного юноши, ка¬
ким был Александр, постепенно, путем естественной психической
эволюции, выработался человек, который, по справедливому заме¬
чанию современника, был одновременно и великодушным, и мечта¬
тельным, и двоедушным. Легко понять, что и самый жизненный
путь и осуществление жизненных целей не могло удаться этому
человеку, столь неполному в психологическом смысле.Быть может, — заключает Сикорский, — нельзя найти лучшего
примера для выяснения важности правильного, основанного на пси¬
хологии, воспитания, как грустная жизнь императора Александра I;
на примере его видим ясно, что как бы ни были счастливо выраже¬164
ны отдельные черты характера, окончательный склад души опреде¬
ляется не ими одними, а всею суммою душевных качеств человека.
Жизнь зрелого человека вводит в живое действие и в борьбу все
силы. От искусства человека, от его нравственных усилий, от неу¬
сыпного самовоспитания зависит направление и исход внутренней
борьбы, какую ведут между собою лучшие и худшие стороны ха¬
рактера. Исход этот может выразиться то нравственным усовершен¬
ствованием, то, наоборот, прогрессивной порчей характера».Вполне соглашаясь в обш;ем с первою частью этих заключитель¬
ных строк относительно важности «правильного, основанного на
психологии, воспитания» по отношению не только к Александру, но
вообще ко всякому человеку, мы должны совершенно разойтись с
ним в коренном вопросе, относящемся до Александра. Вся суть за¬
ключается именно в том, что не об эволюции личности должна идти
речь при разборе характера Александра в пределах физиологических
изменений ее, а о патологических изменениях душевной деятельно¬
сти под влиянием развития определенного болезненного состояния.Описываемая Сикорским в его труде «слабость воли» Александ¬
ра I есть, по нашему мнению, именно результат общего болезнен¬
ного состояния, затронувшего не только область воли, но и все
стороны душевной деятельности Александра, одни в большей степе¬
ни, другие в меньшей. Например, та скрытность его, о которой
упоминается в этой работе, есть не больше, как обычная форма
подозрительности такого рода больных, старания скрывать‘иногда
бредовые идеи, иногда галлюцинации, как чисто болезненный сим¬
птом, сюда же следует отнести и молчание. Как ни старается наш
почтенный ученый поставить на первый план чувство и ум импе¬
ратора, но и ему приходится назвать умственные способности его
средними, а в одном месте прямо указать на времяпровождение его:
«пустое, ничтожное, недостойное».Далеко не все обстоит благополучно и в области чувства у
Александра I. Мы уже видели указание на двоедушие, а теперь
приходится присоединить сюда резкие черты эгоизма, ибо мы
нигде не видим, чтобы Александр искренно и участливо относился
к горю и несчастию своих близких. Даже когда Аракчеев писал ему
о своем высшем горе, и тогда у него ничего не нашлось, кроме
нескольких общих фраз в утешение, а между тем он не забыл
спросить, нет ли в деле политической подкладки. Характерно, что
чувство альтруизма утрачивается при большинстве душевных бо¬
лезней одним из первых и, если признать существование этого
чувства у Александра в молодые годы, то необходимо согласиться,
что оно утратилось у него с течением и развитием болезни.К благополучию его самого и к счастью для окружающих и всей
страны, болезнь, если признать ее существование, была в той лег¬
кой степени развития, когда она может протекать совершенно не¬
заметно для окружающих, а для многих остаться даже
сомнительным самое ее существование, в особенности трудно дока¬
зывать это теперь, так сказать, задним числом, когда нет записи165
точных наблюдений и когда приходится делать выводы на основа¬
нии лишь сопоставлений.Но данные тяжелой наследственности со стороны отца, ненор¬
мальные условия воспитания, слишком одностороннего, потрясения
при самом вступлении на престол, неправильные семейные отноше¬
ния могли служить, несомненно, каждое со своей стороны, благо¬
дарной почвой для развития болезни даже и в более резкой форме.Мистицизм и жестокость, тщеславие и смирение, доброта и дво¬
едушие не могут ужиться в человеке со здоровым душевным стро¬
ем, для того же, чтобы эти свойства развивались и действовали,
нужно было ослабление всех сторон душевной деятельности, это мы
и видим под конец жизни Александра уже в значительной степени.
Все его сотрудники из лучших им были заменены никуда не год¬
ными дряхлыми стариками, сам он делами занимался мало, проводя
время в поездках, или интересовался как важным, в сущности же
ничтожным по существу для государства, делом военных поселе¬
ний. Затем приближение Фотия с его изуверством грозило в буду¬
щем большими осложнениями, и кто знает, что ожидало бы страну,
не прервись столь неожиданно жизнь Александра, — ведь предсто¬
яло раскрытие заговора через Шервуда.Что же касается болезни, унесшей Александра в могилу, то
следует признать, хотя она не названа нигде своим настоящим
именем, что это был типичный брюшной тиф, не леченный доста¬
точно правильно, с одной стороны, вследствие упорного отказа са¬
мого больного от лекарств, а может быть, и вследствие
несовершенных познаний окружавших императора врачей. Единст¬
венным заслуживающим из них признания способным человеком,
был, по-видимому, д-р Тарасов, но его влияние на ход лечения
было ничтожно, и он был призван к постели больного почти лишь
под конец, когда уже ничего нельзя было сделать.Откуда могла появиться эта болезнь? С одной стороны, несани¬
тарное состояние города Таганрога, особенно в то время, могло
способствовать внесению инфекции, а с другой стороны — бивач¬
ная жизнь, которую перед тем все время вел Александр, постоян¬
ные переезды, посещения госпиталей с заразными больными, где
ему приходилось иногда пробовать пищу, давали много шансов за¬
болеть какой-нибудь заразной болезнью, — и вот, наконец, она
явилась и унесла больного в каких-нибудь 16—17 дней. Из всего
течения ее явствует с очевидностью, что то не была крымская
перемежающаяся лихорадка, как совершенно неосновательно пред¬
полагал баронет Виллие, а брюшной тиф в довольно резкой форме.
К сожалению, в протоколе вскрытия мы не имеем указания на
подтверждение этого, так как на кишечник не было обращено до¬
статочно внимания, и он совершенно не описан. Но зато мы почер¬
паем в нем одно очень ценное обстоятельство, указывающее на то,
что вскрыт был именно труп умершего императора Александра, а
не кого-нибудь другого, именно описание старого рубца от бывшей
язвы на ноге вскрываемого, а у Александра был именно на этой166
ноге рубец от заживления после рожистого флегмонозного процесса
на той же ноге. Таким образом, устанавливается сразу же тожде¬
ство вскрываемого с умершим императором.ГЛАВА ШЕСТАЯ
Старец КузьмичПосмотрим же теперь, какого рода слухи тем не менее распро¬
странялись в народе и почему им придавали веру.Выше уже были приведены версии различных слухов о кончине
императора Александра. Постепенно, мало-помалу слухи по поводу
событий 1825 года умолкли и современные письменные следы их
уже покоились в разных архивах, как вдруг во второй половине
прошлого столетия неожиданно и с новой силой воскресли старые,
давно забытые народные сказания. На этот раз они сосредоточились
на одном таинственном старце, появившемся в Сибири и умершем
20 января 1864 года, как полагают, 87 лет, в Томске. Личность
этого отшельника, называвшегося Феодором Кузьмичем, вызвала
даже к жизни официальную переписку о некоем старике, о котором
ходят в народе ложные слухи.Осенью 1836-го года к одной из кузниц, находящейся около
города Красноуфимска, Пермской губернии, подъехал какой-то
мужчина, лет бО-ти, и попросил кузнеца подковать бывшую под
ним верховую лошадь. Кузнец, исполняя желание проезжего, заин¬
тересовался красивой лошадью и самой личностью старика, одетого
в обыкновенный черный крестьянский кафтан, не гармонировавший
с чрезвычайно мягкими, так сказать, не крестьянскими манерами
проезжего, обратился к нему с обычными в этаких случаях вопро¬
сами о цели путешествия, принадлежности лошади и, наконец, о
его имени и звании. Уклончивые ответы проезжего возбудили по¬
дозрения собравшегося около кузницы народа, и неизвестный без
всякого со своей стороны сопротивления был тут же задержан и
доставлен в город. На допросе он назвал себя крестьянином Феодо¬
ром Кузьмичем, объяснил, что лошадь принадлежит ему, отказался
от дальнейших показаний и объявил себя не помнящим родства
бродягой, следствием чего был арест и затем суд по тогдашним
законам за бродяжество. Говорит, что необыкновенно симпатичная
наружность этого человека, добродушное выражение лица его,
изящные манеры, уменье говорить и проч., обнаруживая в нем
хорошее воспитание и как бы знатное происхождение, вызвали об¬
щее сочувствие и сострадание; были употреблены все меры угово¬
рить его открыть свое настоящее звание и происхождение, но все
увещания и гуманные попытки в этом отношении оказались тщет¬
ными, и неизвестный упорно продолжал называть себя бродягой.В том же году, Феодор Кузьмич, как бродяга, был наказан 20
ударами плетей, выслан из Красноуфимска на поселение в Сибирь,167
в Томскую губернию, близ г. Ачинска, и приписан к деревне Зер-
цалы, Боготольской волости (в то время округа), куда и прибыл с
43 партией 26 марта 1837 года.Во время этого длинного следования этапным порядком по си¬
бирским дорогам Феодор Кузьмич своим поведением, услужливой
заботливостью о слабых и больных арестантах, теплыми беседами
и утешениями расположил к себе всю партию злосчастных путеше¬
ственников и, выпущенный на свободу с некоторыми из своих то¬
варищей по пути, положил залог своей будущей популярности.Из сообщений лиц, хорошо знавших Феодора Кузьмича, напри¬
мер, архимандритов Алексеевского монастыря отца Лазаря, отца
Виктора, некоторых монахов и др., безошибочно можно сделать при¬
близительно следующее описание его наружности: рост его был вы¬
ше среднего, около 2 аршин 9—10 вершков, плечи широкие, грудь
высокая, глаза голубые, ласковые, лицо чистое и замечательно бе¬
лое, волосы на голове кудрявые, борода длинная, разумеется, немно¬
го вьющаяся, совершенно седая, вообще черты лица чрезвычайно
правильные, красивые и симпатичные. Характер добрый и мягкий,
немного вспыльчивый, но в общем скорее всего флегматический.Костюм его состоял обыкновенно из длинной, грубой, толстой
холщовой рубахи (только в двух экземплярах), подпоясанной то¬
неньким ремешком или веревочкой, таких же штанов, 3—4 пар
белых бумажных чулков, ежедневно сменяемых, и обыкновенных
кожаных туфель. Сверх рубахи надевал он иногда длинный темно¬
синий суконный халат, а зимой старую сибирскую доху с облиняв¬
шей шерстью.Несмотря на такой незначительный гардероб, одежда на нем
была постоянно чистая, вообще старец был чрезвычайно аккуратен,
держал себя и свою келью в неподражаемой чистоте и не выносил
вообще никакого беспорядка.Первое время по прибытии в Сибирь Феодор Кузьмич был по¬
мещен на существовавший тогда казенный Краснореченский вино¬
куренный завод, в двух верстах от села Краснореченского,
Боготольской волости, где и прожил около 5 лет, не употребляе¬
мый, впрочем, ни на какие принудительные работы.Говорят, что обходились с ним вообще очень хорошо, смотри¬
тель любил его и доставлял ему все необходимое, а прочие служа¬
щие и рабочие относились к нему с особой заботливостью.Около 1842 года один из соседних жителей, некто казак Семен
Николаев Сидоров, заметив в старце желание удалиться куда-ни-
будь подальше от народа, построил около своего дома в Белоярской
станице, находящейся в нескольких верстах от села Красноречен¬
ского в сторону к Ачинску, небольшую избушку и уговорил старца
переселиться к нему, на что он и согласился очень охотно. Узнав
об этом, крестьяне соседних деревень наперебой начали заманивать
к себе старца, предлагая ему большие удобства, очевидно с расче¬
том иметь около себя сведущего человека и добросовестного руко¬
водителя. Просьбы эти, не давая ему покоя, заставили его, прожив168
несколько месяцев в Белоярской станице, переехать в деревню Зер-
цалы, т. е. поселиться на месте своей приписки. В этой деревне
Феодор Кузьмич, несмотря на приглашения некоторых зажиточных
крестьян, прожил целую зиму в избе одного добродушного и скром¬
ного поселенца Ивана Иванова, только что отслужившего срок в
каторжных работах, человека семейного и очень бедного, но с боль¬
шим радушием принявшего старца в свою хижину.Заметив, что жизнь в общей избе видимо тяготит старца, Иван Ива¬
нов предложил крестьянам устроить ему отдельную келью, где-нибудь
возле деревни, что и было (Общими силами тотчас же очень охотно, по
указанию самого старца, из старого овечьего хлева для него сделано.Надо заметить, что в Сибири лес вообще в некоторых местах не
имеет никакой ценности, следовательно, постройка таких келий,
кроме затраченного труда, не представляет никаких затруднений и
материальных ущербов.В этот период времени Феодор Кузьмич часто посещал соседние
деревни, нередко гостил в Белоярской станице, а однажды летом
ушел в Енисейскую тайгу на золотые прииски Попова и проработал
на них несколько месяцев в качестве простого рабочего. Поповски¬
ми приисками управлял тогда известный впоследствии всей Сибири
золотопромышленник Асташев, обративший внимание на старца и
отзывавшийся о нем с большим уважением.По возвращении с приисков старец окончательно поселился во
вновь устроенной келье в Зерцалах и прожил в этой деревне около
6 лет, постоянно навещая соседние.В 1849 году один богатый и богобоязненный краснореченский
крестьянин Иван Гаврилович Латышев, пользовавшийся всеобщей
любовью за свою доброту, устроил около своей пасеки на живопис¬
ном месте, верстах в двух от Краснореченского вниз по реке Чул-
вину, на самом берегу реки новую маленькую келейку и переманил
к себе получившего уже общую известность богомольного старца.С этого времени личность Феодора Кузьмича начинает уже при¬
влекать к себе всеобщее внимание, а таинственные посещения, вне¬
запные приезды к нему каких-то господ возбуждать всеобщее
любопытство и разного рода догадки относительно его происхожде¬
ния. Никаких, однако, серьезных намеков на будто бы царственное
происхождение его, как уверяет В. Долгоруков, ни Феодором Кузь-
мичем, ни его окружающими в это время не делалось, и народная
молва считала его каким-то сосланным или добровольно оставив¬
шим свой пост митрополитом, хотя весь его образ жизни не заклю¬
чал в себе ни одной характеристической черты, по которой можно
было бы предположить принадлежность его к духовному званию.Сам он всячески избегал разговоров о своем происхождении и
не обнаруживал никаких признаков самозванства. Ни цесаревичем
Константином, ни Александром и никем иным не называл он себя
и от предлагаемых вопросов старался всячески уклоняться.Следует заметить, что в Сибири вообще мало интересуются пер¬
воначальной историей вновь прибывшего. Русское коренное населе¬169
ние ведет свои истории в большинстве случаев от ссыльных праде¬
дов, и в народе, как бы из деликатности, установился традицион¬
ный обычай не бередить тогда только что залеченные в этом
отношении семейные раны. Огромное количество не помнящих род¬
ства бродяг разных званий постоянно поддерживает этот обычай, и
сибирское население, привыкшее оценивать всякого приезжего че¬
ловека, не касаясь его истории, весьма мало интересуется такими
бродягами. Всякие намеки даже и на очень высокое происхождение
и отменную когда-то деятельность принимаются в Сибири с чрез¬
вычайной критикой и притом с необыкновенным равнодушием.Нужно поэтому обладать редкими качествами и иметь за собою
достаточно блестящее прошлое, чтобы возбудить в Сибири всеобщее
внимание и уважение. Даже в наше время вы встретите немало
бывших севастопольских героев, отставных генералов в полиняв¬
ших николаевских шинелях с капюшонами, расстриженных архи¬
мандритов, свихнувшихся с жизненного пути предводителей и
председателей разных обществ и учреждений и массу других все¬
возможного рода более или менее значительных кабинетных и го¬
сударственных деятелей, имевших в свое время и власть, и
положение, но теперь, так сказать, политически совершенно умер¬
ших и утративших всякое общественное значение. Если они и на¬
ходят еще иногда слушателей, то беседы их заключают в себе
только горькие воспоминания минувшего или бессильные ожесто¬
ченные проклятия своей судьбе и не оценившему их способности и
плодотворные труды человечеству. Почти все они отживают здесь
век свой всеми забытые и оставленные, и сибирские вьюги замета¬
ют следы их прежней деятельности...Личность Феодора Кузьмича, помимо своего происхождения, за¬
служивает уже серьезного внимания как продукт религиозных дви¬
жений начала XIX столетия. Он не имел ничего общего с типом
старинных юродствующих обличителей или пессимистическими ре¬
лигиозными мистиками, вроде, например, Феодосия Леницкого и
ему подобных, не проповедовал никаких богословских теорий и не
выказывал никаких признаков принадлежности к сектантству или
масонским ложам и вообще, как видно, обнаруживал вполне совре¬
менное отношение к религиозным учениям. Хромов, в доме которо¬
го умер Феодор Кузьмич, причислив его к лику святых, исказил его
личность своими записками до неузнаваемости и с помощью всевоз¬
можных странников распространил интересные только в изучении с
психологической стороны натуры самого Хромова повествования о
нем далеко за пределами Сибири.Феодор Кузьмич был далеко не таким святошей и ханжой, ка¬
ким изображает его в своих записках услужливый Хромов.Получивший несомненно высокое для тогдашнего времени обра¬
зование, движимый гуманными идеями, целями и побуждениями,
человек этот, как видно, немало потрудился на веку своем на поль¬
зу дорогому его сердцу отечеству и до самой своей смерти не изме¬
нил своим убеждениям.170
Изучая жизнь этого старца, невольно приходит на мысль: неу¬
жели этот развитой, с таким богатством знаний и тактичности чело¬
век не мог в то время занять соответствующее своим способностям
место и не заявить себя ничем особенным? Неужели он во цвете лет
совершил какое-нибудь преступление и принужден был, удалившись
от мира, бродить по городам и селам великой империи, отыскивая
по монастырям временный приют и кое-какую пищу?!.Но, повторяем, если отбросить все прошлое этого человека, т. е.
всю его жизнь до прибытия в пределы Сибири, то и тогда он
заслуживает вечной памяти потомства, как один из тех незаметных
муравьиных тружеников, неутомимо разбрасывающих семена гу¬
манных идей в отдаленнейших уголках нашей великой родины.Нечего и говорить, какое огромное воспитательное значение в
среде неразвитой массы народа имеют такие бескорыстные труже¬
ники, подавая пример безупречной жизни и наглядно указывая на
способы ее упорядочения.Переходя из деревни в деревню, Феодор Кузьмич делал все, что
только может делать хорошо воспитанный и образованный человек,
поставленный в необходимость жить в массе неразвитого крестьян¬
ского населения. Он учил крестьянских детей грамоте, знакомил со
Священным писанием, с географией и историей — и во всем этом
не было ничего тенденциозного, преувеличенного; все сведения и
поучения, сообщаемые им, всегда отличались правдивостью, глубо¬
ко врезались в умы учеников его и сохранились до сих пор. Взрос¬
лых он увлекал религиозными беседами, занимательными
рассказами из событий отечественной истории, в особенности о во¬
енных походах и сражениях, причем, незаметно для себя самого,
вдавался иногда в такие мелкие подробности, например в эпизодах
войны 1812 года, что возбуждал общее недоумение даже среди лиц,
сравнительно развитых, как-то: местного духовенства и некоторых
более или менее интеллигентных ссыльных.Тонкое понимание человеческой натуры и в особенности духов¬
ной стороны ее в связи с необыкновенным даром слова позволяли
ему исцелять душевные недуги, подмечать и указывать слабые сто¬
роны человека, угадывая иногда тайные намерения, что, в связи с
его образом жизни, умением обращаться с больными, облегчать их
страдания и проч., возвысило его в глазах простого народа и возбу¬
дило о нем впоследствии, как о великом угоднике Божием, всевоз¬
можные толки далеко за пределами его местопребывания. Кроме
того, он обнаруживал немалое знание крестьянской жизни, отдавал
предпочтение земледельцам, делал ценные сельскохозяйственные
указания относительно выбора и обработки земли, устройства ого¬
родов и всякого рода посевов. Говорил о значении земледельческого
класса в государственном строе, знакомил крестьян с их правами и
обязанностями, учил уважать власть и вместе с тем низводил вели¬
ких государственных деятелей до степени обыкновенного человека.«И цари, и полководцы, и архиереи — такие же люди, как и
вы, — говорил он, — только Богу угодно было одних наделить171
властью великой, а другим предназначить жить под их постоянным
покровительством...»Отношения его к окружающим вполне гармонировали с подоб¬
ным воззрением; он никогда не отдавал предпочтения званию и
оценивал человека по его личным качествам.Частная жизнь Феодора Кузьмича отличалась особой строго¬
стью, правильностью и воздержностью. Обстановка всех его ма¬
леньких келий указывала на крайнюю неприхотливость самого
хозяина. Жесткая постель, две или три скамейки и небольшой сто¬
лик — составляли всю его мебель. В правом углу висело несколько
образов: Печерской Божией Матери, маленький образок Александра
Невского и др.; кроме того, он вешал в этом углу некоторые кар¬
тинки религиозного содержания, приносимые ему разными стран¬
никами, но выбирал из них только более приличные и осмысленные
по содержанию, напр., виды монастырей, портреты митрополитов и
евангельские притчи. Никаких изображений «страшного суда», «се¬
ми смертных грехов» и им подобных у него не было, и это до
некоторой степени указывает на его умственное развитие. На столе
стояло небольшое распятие, лежали Евангелие, акафист Живона¬
чальной Троице, Псалтирь, маленький Киево-Печерский молитвен¬
ник и небольшая книжка под заглавием «Семь слов на кресте
Спасителя». Никаких лубочных изданий и жизнеописаний святых
отцов он не имел у себя и отзывался о большинстве из них как о
сочинениях, недостойных серьезного внимания.По имеющимся данным, можно заключить, что Феодор Кузьмич
имел обширную переписку с разными лицами через различных
странников и постоянно получал всякого рода сведения о положе¬
нии дел в России, но тщательно скрывал от посторонних чернила и
бумагу.Вставал Феодор Кузьмич очень рано и все свободное время посвя¬
щал, вероятно, молитве. Никто, однако, не видал, когда он молился,
потому что дверь его кельи была постоянно заперта; только после
смерти колени его оказались покрытыми толстыми мозолями, что за¬
ставляет предполагать продолжительное и усердное стояние на них.Пищу он принимал самую скудную; его обед состоял из сушеных
сухарей, вымоченных в обыкновенной воде, для чего в келье его
постоянно находился маленький тужок (род большой кружки из
берестовой коры, — весьма распространенная по Сибири посуда) и
деревянная ложечка. Почитатели Феодора Кузьмича почти ежеднев¬
но приносили ему пищу, а в особенности по праздникам, заваливая
пирогами, лепешками и т. п. Старец охотно принимал все это, но,
отведав немного, оставлял, как он выражался, для «гостей» и разда¬
вал затем заходившим к нему бродягам и странникам. Строго соблю¬
дая посты, он никогда, однако, не рисовался этим. Однажды одна из
его почитательниц принесла ему жирный пирог с нельмой (вкусная
сибирская рыба) и выразила сомнение в том, будет ли он его кушать.«Отчего же не буду, — возразил ей на это старец, — я вовсе не
такой постник, за какого ты принимаешь меня!» Вообще же он не172
брезговал никакой пищею и приводил обыкновенно известное еван¬
гельское выражение, что всякую предлагаемую пищу следует при¬
нимать с благодарностью; хотя и просил постоянно, чтобы ему не
цриносили никаких яств, так как он уже давно отвык от жирной и
сладкой пищи. Феодор Кузьмич не отказывался даже от мяса, но
ел его очень немного, очевидно, только для виду, а в особенности
любил жареные оладьи с сахаром. «От таких оладий и сам бы царь
не отказался!» — говорил он, когда ему стряпали их.Навещая своих любимцев, он не отказывался ни от какого уго¬
щения, охотно пил чай, выпивая только два стакана, но до вина
никогда не дотрагивался и строго порицал пьянство.У себя в келье Феодор Кузьмич принимал всех приходящих к
нему за советами и редко отказывал кому-нибудь в приеме. Денег
он ни с кого никогда не брал и не имел их у себя. Всякого рода
советы давал, разумеется, безвозмездно и разговаривал с незнако¬
мыми всегда стоя или прохаживаясь взад и вперед по комнате,
держа обыкновенно руки на бедрах или придерживая одной из них
грудь. С некоторыми, в особенности с бродягами и странниками,
беседовал иногда подолгу, а иных оставлял ночевать у себя. Церков¬
ную службу Феодор Кузьмич посещал очень аккуратно, всегда ста¬
новился на правой стороне поближе к двери. У себя в селе, несмотря
на свою религиозность, он никогда не ходил к исповеди и прича¬
стию, чем и возбудил было к себе негодование местного духовенства.
На неоднократные предложения священника причаститься он отве¬
чал обыкновенно: «Господь удостоил меня принимать эту пищу!»
Впоследствии же оказалось, что у Феодора Кузьмича был постоян¬
ный духовник — протоиерей Красноярской кладбищенской церкви
отец Петр, человек очень хорошей жизни, получивший хорошее
образование, горячо любимый своей паствой. Священник этот заез¬
жал к старцу раза два-три в году, иногда подолгу оставался у него,
беседовал о нем с крестьянами и уговаривал их относиться к старцу
с особенным уважением, так как это был, по его словам, «великий
угодник Божий». Его личные отношения к Феодору Кузьмичу огра¬
ничивались единственно принятием от него исповеди.Рассказывают, что местный священник, не видя его у себя на ду¬
ху, первое время относился к нему очень недружелюбно, предостере¬
гая крестьян и советуя им держаться подальше от
старца-раскольника. Однажды, выведенный из терпения хладнокро¬
вием и упорством, с которым Феодор Кузьмич отказывался принять
от него причастие, священник назвал его при всем народе «безбож¬
ником». В тот же день священник этот почувствовал себя очень плохо
и к вечеру слег в постель. Призванный из Ачинска врач объявил его
безнадежным. Тогда, по совету односельчан, семейство священника
обратилось к Феодору Кузьмичу и со слезами стало просить его по¬
мочь их горю. Старец, осмотрев больного, сделал ему строгое внуше¬
ние, как нужно относиться к людям, которые никому не делают
никакого зла, и как осторожно следует делать заключения и произ¬
носить над людьми приговоры, и объявил, что больной скоро попра¬173
вится. Через несколько времени ему действительно сделалось лучше,
и старец приобрел в нем с того времени искреннего почитателя.По большим праздникам, после обедни, Феодор Кузьмич захо¬
дил обыкновенно к двум старушкам, Марии и Марфе, и пил у них
чай. Старушки эти жили ранее около Печерского монастыря. Нов¬
городской губернии, между Изборском и Псковом, занимаясь
огородничеством. Сосланные в Сибирь своими господами (кем
именно — неизвестно) за какую-то провинность, пришли со стар¬
цем в одной партии. В день Александра Невского в этом доме
приготовлялись для него пироги и другие деревенские яства. Старец
проводил у них все послеобеденное время и вообще, по сообпцениям
знавших его, весь этот день был необыкновенно весел, вспоминал
о Петербурге, и в этих воспоминаниях проглядывало нечто для него
родное и задушевное. «Какие торжества были в этот день в Петер¬
бурге, — рассказывал он, — стреляли из пушек, развешивали ков¬
ры, вечером по всему городу было освещение и общая радость
наполняла сердца человеческие...»Вообще знание петербургской придворной жизни и этикета, а
также событий начала нынешнего и конца прошлого столетия он
обнаруживал необычайное; знал всех государственных деятелей и
высказывал иногда довольно верные характеристики их. С большим
благоговением отзывался он о митрополите Филарете, архимандри¬
те Фотии и др. Рассказывал об Аракчееве, его военных поселениях,
о его деятельности, вспоминал о Суворове, Кутузове и пр. Про
Кутузова говорил, что он был великий полководец, и Александр
завидовал ему. Все подобные воспоминания и суждения о людях
имели характер, если можно так выразиться, какой-то объектив¬
ный, в силу чего неразвитой народ приписывал ему какую-то воз¬
вышенную способность смотреть на вещи с какой-то
необыкновенной, непонятной для них точки зрения. Замечательно,
что Феодор Кузьмич никогда не упоминал об императоре Павле I
и не касался характеристики Александра Павловича. Только собы¬
тия, тесно связанные с именем этого императора, неизбежно долж¬
ны были вызывать в нем некоторые суждения. «Когда французы
подходили к Москве, — рассказывал Феодор Кузьмич, — импера¬
тор Александр припал к мощам Сергия Радонежского и долго со
слезами молился этому угоднику. В это время он услышал, как
будто бы внутренний голос сказал ему: «Иди, Александр, дай пол¬
ную волю Кутузову, да поможет Бог изгнать из Москвы францу¬
зов!.. Как фараон погряз в Черном море, так и французы на
Березовой реке». «Когда Александр, — рассказывал в другой раз
старец, — ехал из Парижа, купцы устилали дорогу сукном, а куп¬
чихи разными богатыми шалями, и ему это очень понравилось».
Подобных рассказов сохранилось немало в народной памяти.В конце тридцатых и начале сороковых годов в деревне Зерцалах
жил другой богомольный сподвижник, старец Даниил (ум. в 1843 г.,
в Енисейске), из сосланных солдат, пользовавшийся также всеобщим
уважением. Феодор Кузьмич нередко заходил, в бытность Даниила в174
Зерцалах, в эту деревню, но, как говорят, никогда не встречался с
ним и не имел с Даниилом ничего общего. После смерти этого старца
крестьяне деревни Зерцалы, предполагая в Данииле великого угод¬
ника Божьего, выстроили на том месте, где жил и молился старец,
маленькую часовню, а через несколько лет соорудили вместо нее
церковь. Феодор Кузьмич заботливо посещал эту часовню и старался
не заглушать в народе добрую память о Данииле. Когда ему показали
печатное жизнеописание Даниила, он выразился таким образом:«Даниил был человек святой жизни, и редко кто мог понимать
его; книжка же эта составлена (не по разуму) нехорошо и неуме¬
ло». Впоследствии, когда какой-то священник назвал Феодора
Кузьмича учеником Даниила, он возразил на это: «Даниил не имел
учеников, да и не мог никого учить, потому что он был малообра¬
зован и едва грамотен!»Оставляя в 1857 году навсегда селение Зерцалы, Феодор Кузь¬
мич перенес из своей кельи в часовню образ Печерской Божией
Матери и Евангелие. В день отъезда пригласил нескольких крестьян
в часовню и, по окончании молебна, поставил в эту часовню рас¬
крашенный разноцветными красками вензель, изображавший букву
А, с короной над ней и летящим голубком вместо перечерка.«Храните этот вензель пуще своего глаза», — сказал он при
этом зерцаловским крестьянам — и буква эта до сих пор хранится
в часовне, помещаясь за поставленным Феодором Кузьмичем обра¬
зом Печерской Божией Матери.Во все время пребывания Феодора Кузьмича на пасеке Латышева6	1848—1861 годах народ целыми толпами осаждал его со всевоз¬
можными просьбами. У одного заболеет корова, у другого пропала
лошадь, у третьего приключилось еще какое-нибудь несчастье — и
старец с большой охотой наделял каждого своими советами.Заметив, что слухи о нем распространяются все далее и далее,
привлекая несметные полчища всякого люда, иногда даже из про¬
стого любопытства посмотреть на удивительного старца, Феодор
Кузьмич однажды, не сказавши никому, кроме Латышева, скрылся
в тайгу и, побродивши в ней несколько времени, выбрал себе около
деревни Коробейниковой, находящейся верстах в 10 от Красноре-
ченска к северу, в самой тайге, удобное местечко и попросил Ла¬
тышева перенести туда свою келью.Мало-помалу народ узнал, однако, новое местопребывание сво¬
его любимого старца и снова начал осаждать его разными просьба¬
ми. Не находя, очевидно, никакого другого исхода и требуя
соответствующего летам своим покоя, Феодор Кузьмич стал чаще
запирать свою келью и впускать в нее только некоторых, большин¬
ству же стал или вовсе отказывать в приеме, или принимал и
разговаривал с посетителями на улице; в этот период времени он
иногда по целым дням просиживал в своей келье и совершенно уже
не показывался посетителям.Проживши около Коробейниковой три года (1851—1854 гг.), он
снова переехал на Красную речку, причем Латышев устроил ему в175
стороне от дороги, в самой горе, над обрывом, в густом кустарнике,
новую келейку. Эта келейка была последней его хижиной в этой
местности. Здесь он продолжал вести такую же затворническую
жизнь и только реже стал посещать соседние деревни. Очевидно,
расшатанное здоровье его не позволяло ему уже совершать далеких
прогулок и отнимало возможность работать физически. Окружен¬
ный истинными почитателями, старец, по-видимому, тяготился
приобретенной им популярностью и всячески старался укрываться
от новых посетителей. Особенным расположением его пользовались
только немногие. Из крестьян он в особенности любил бывшего
своего хозяина в Зерцалах Ивана Иванова, казака Семена Никола¬
ева Сидорова, крестьянина деревни Коробейниковой Ивана Яковле¬
ва Коробейникова, жену его Феклу Степанову и в особенности
маленькую дочь их Феоктисту, затем Ивана Гаврилова Латышева,
сына его Архипа Иванова, крестьянина Ачинского округа, деревни
Мазули, Ивана Федотова Ерлыкова, дочь его Марью Иванову и
маленького сына, которого, между прочим, выучил в 3 месяца гра¬
моте. Из более или менее высокопоставленных лиц в это время
лучшим его другом был преосвященный Афанасий Иркутский, не¬
однократно заезжавший к нему из Иркутска, останавливаясь иног¬
да в его келье по нескольку дней сряду, и затем протоиерей отец
Петр, как сказано выше, духовник его. Лучшим, однако, другом
его, или, лучше сказать, единственным человеком, которого он ок¬
ружал осо^й отеческой заботливостью, обращаясь с ним, как с
родным детищем, была одна молодая девушка, дочь бедного крас-
нореченского крестьянина Александра Никифоровна, известная
впоследствии всему Томску под именем «майорши» Федоровой.Александра Никифоровна родилась в 1827 году в селе Красно-
реченском и, рано лишившись родителей, попала под покровитель¬
ство местного священника отца Поликарпа. Находясь постоянно
при церкви, она скоро стала очень религиозной, а природный ум,
мягкое сердце и необыкновенная отзывчивость с самых ранних лет
требовали всецело отдаться служению на пользу ближнего.Ей было около 12 лет, когда она в первый раз увидала необык¬
новенного старца Феодора Кузьмича. Толки о его строгой подвиж¬
нической жизни, чудодейственной силе, величественная фигура,
общее к нему уважение как-то невольно заставляли ее смотреть на
него как на нечто высокое, таинственное и недосягаемое.Мало-помалу чувство это перешло в слепое, бессознательное
почитание и детское любопытство возбудило желание поближе по¬
знакомиться с ним. Нередко видала она Феодора Кузьмича работав¬
шим в огороде вместе с крестьянскими девушками или окруженного
толпой крестьян, внимательно слушавших его поучительные бесе¬
ды, и каждый раз непреодолимая сила влекла ее к нему поближе,
ей хотелось послушать этого доброго старика, сделать ему какое-
нибудь удовольствие или просто поболтать и приласкаться к нему,
но братья не пускали ее, говоря: «Нечего тебе беспокоить его, он с
тобой и говорить не станет».176
Проходя как-то из лесу с корзиночкой брусники мимо соседнего
огорода, увидала она в нескольких шагах от себя копающего кар¬
тофель старца и не утерпела, быстро перепрыгнув через заплот, она
подбежала к нему, и, как она рассказывала, с каким-то затаенным
сердечным трепетом протянула свою корзиночку со словами: «Не
хочешь ли, дедушка, ягодок?»Старичок тотчас поднял голову, подошел к смелой девочке, и в
добрых глазах показались слезы умиления, он наклонился к ней,
взял обеими руками ее головку и поцеловал в лобик.—	Спасибо, миленькая... разве ты не боишься подходить ко
мне, ведь тебя за это бранить будут?..—	Пускай бранят, дедушка, я вас полюбила, ягодок принесла,
я давно хотела убежать к вам, да все боялась, — говорила, ласка¬
ясь к нему, девочка.Старик опять поцеловал ее в лобик, приласкал ее и велел при¬
ходить к жившим на заводе двум сосланным старушкам Анне и
Марфе, у которых он бывал довольно часто.С этих пор Александра Никифоровна безотчетно отдалась до¬
брому старичку и сделалась его первой любимицей. Целые дни
проводила она у него, исполняя его поручения, сопровождала его
во время прогулок, чинила его платье, а впоследствии, когда старец
несколько лет жил в Зерцалах, навещала его и там почти ежеднев¬
но, ночуя около его кельи, и всевозможными способами оказывала
ему свое расположение.Рассказы о жизни в России, о святых местах, монастырях, ве¬
ликих подвижниках и богатствах лавр совершенно вскружили голо¬
ву молодой девушке. Феодор Кузьмич знал решительно все
монастыри и лавры и рассказывал о них с такими подробностями и
так увлекательно, что Александра Никифоровна во что бы то ни
стало порешила в своем уме отправиться странствовать по России.
Родные братья ни за что не хотели отпускать ее из родной семьи
и, чтобы изменить ее намерение, стали подыскивать ей подходя¬
щую партию. Настроенная на религиозный лад, она наотрез отка¬
залась от мысли о замужестве.Феодор Кузьмич оказал ей в этом отношении немалую поддер¬
жку: «Погоди, — говорил он ей, — успеешь еще выйти замуж, тебе
не годятся эти женихи, ты непременно выйдешь замуж за какого-
нибудь офицера».Девушка, привыкшая беспрекословно повиноваться своему по¬
кровителю, еще более утвердилась в своих намерениях и, вооду¬
шевляемая рассказами старца, однажды категорически заявила о
своем неизменном желании отправиться по святым местам на бого¬
молье; тогда ей было уже более 20 лет от роду.Феодор Кузьмич составил ей подробный план путешествия, он
отметил монастыри, в которых она должна побывать во время сво¬
его странствования, указал на лиц, гостеприимно принимающих
странников, наделил всевозможными советами и в 1849 году благо¬
словил свою любимицу на дальнее странствование...177
—	Как бы мне увидать в России царя? — спрашивала Алексан¬
дра Никифоровна старца Феодора Кузьмича, собираясь в дорогу и
расспрашивая его о разных высокопоставленных лицах.—	А разве тебе хочется видеть царя?—	Как же, батюшка, не хочется, все говорят, царь, царь, — а
какой он из себя — и не знаешь.—	Погоди, — задумчиво заметил ей на это старец, — может
быть, и не одного царя на своем веку увидать придется. Бог даст, и
разговаривать еще с ним будешь и увидишь тогда, какие цари бывают.Много пришлось Александре Никифоровне испытать разных пере¬
дряг и дорожных приключений, прежде чем она добралась, наконец,
до Почаевского монастыря, где, по указанию Феодора Кузьмича, дол¬
жна была встретить какую-то «добрую и гостеприимную графиню».Расспросив кое-кого из местных жителей, бойкая девушка очень
скоро отыскала эту графиню и, заинтересовав ее своим грандиоз¬
ным странствованием в такие молодые лета, расположила к себе
добрую женщину. Графиня эта, как оказалось впоследствии, была
жена известного в свое время богомольца графа Дмитрия Ерофее¬
вича Остен-Сакена.Проживши несколько дней в Почаевском монастыре, Александра
Никифоровна вместе с графинею Остен-Сакен отправилась в Кре¬
менчуг, где Остен-Сакен жил в это время со своим семейством и ле¬
чился от полученной им в Венгрии раны. Граф и его семейство с
большим радушием приняли молодую странницу и с любопытством
расспрашивали ее о сибирской жизни, и вскоре она приобрела себе в
этом доме общую любовь, и гостеприимные хозяева уговорили ее по¬
гостить у них несколько месяцев. Сибирскую гостью угощали, чем
могли, и общество, собиравшееся у графа, забавлялось ее бесхитро¬
стными повествованиями. В это время, то есть осенью 1849 года, в
Кременчуг прибыл император Николай Павлович и остановился в до¬
ме графа Остен-Сакена. Целые сутки Александра Никифоровна про¬
вела под одной кровлей со своим царем при самом добродушном его
к ней отношении. Государь, очевидно, заинтересовался молодой бо¬
гомолкой и возможностью познакомиться, благодаря ее еще детской
наивности, с жизненной обстановкой крестьян далекого уголка своего
государства и закидывал ее всякого рода вопросами: «И сколько у них
поп за свадьбы берет, и как себя девушки ведут, — рассказывала
она, — и чем народ занимается, и что ест, и много кое о чем расспра¬
шивал, и все я ему спроста-то порассказала, а они (то есть государь
и граф) слушают да смеются. «Вот, говорит государь Остен-Саке-
ну, — какая у тебя смелая гостья-то приехала». — «А чего же мне,
говорю, бояться, со мной Бог, да святыми молитвами великий старец
Феодор Кузьмич, а вы все такие добрые, ишь как меня угощаете».
Граф только улыбнулся, а Николай Павлович как бы насупился.Уезжая, Николай Павлович приказал Сакену дать Александре
Никифоровне записку-пропуск, сказав ей: «Если ты будешь в Петер¬
бурге, заходи во дворец, покажи ту записку и нигде не задержат, —
рассказала бы мне о своих странствованиях, — присовокупив: —• Ес¬178
ли тебе в чем будет нужда, обратись ко мне, я тебя не забуду!» (За¬
писку она от Сакена получила, но в ней надобности не имела.)Прожив около трех месяцев в доме графа Остен-Сакена и посе¬
тив затем некоторые соседние монастыри, Александра Никифоровна
в 1852 году воротилась на родину. Со слезами на глазах рассказы¬
вает она свое свидание с ожидавшим ее с нетерпением старцем.
Долго обнимал меня Феодор Кузьмич, прежде чем приступил ко
мне с расспросами о моих странствованиях, и все-то я рассказала
ему, где была, что видела и с кем разговаривала: слушал он меня
со вниманием, обо всем расспрашивал подробно, а потом сильно
задумался: смотрела, смотрела я на него, — рассказывает дальше
Александра Никифоровна, — да и говорю ему спроста: «Батюшка
Феодор Кузьмич! Как вы на императора Александра Павловича
похожи!» Как я только это сказала, он весь в лице изменился,
поднялся с места, брови нахмурились, да строго так на меня: «А ты
почем знаешь? Кто это тебя научил так сказать мне?» Я и испуга¬
лась. «Никто, — говорю, — батюшка, — это я так, спроста, сказа¬
ла, я видела во весь рост портрет императора Александра
Павловича у графа Остен-Сакена, мне и пришло на мысль, что вы
на него похожи, и так же руку держите, как он!» Ничего не сказал
ей на это старец, повернулся только и вышел в другую комнатку
и, как она увидела, обтер рукавом своей рубашки полившиеся из
глаз его слезы.Далее история Александры Никифоровны принимает уже совер¬
шенно сказочный характер, напоминая собой сверхъестественные
приключения героев «Тысячи и одной ночи». Тем не менее досто¬
верность дальнейших событий вполне подтверждается неопровержи¬
мыми фактами и заставляет только удивляться. Около 5 лет
прожила Александра Никифоровна возле старца, продолжая по-
прежнему окружать его нежной и бескорыстной заботливостью. В
свою очередь и старец отдавал ей предпочтение перед всеми други¬
ми девушками, следя за ней, как за родной дочерью, и руководил
всеми ее поступками. Это было нечто вроде идеальной любви убе¬
ленного сединами старца к молодой и цветущей незапятнанной
людскими дрязгами девушке.—	Погоди, успеешь еще выйти замуж, — говорил он ей неод¬
нократно, когда она сообщала ему о беспрестанно повторяющихся
предложениях со стороны молодежи той деревни, где она жила. —
За твою доброту Бог не оставит тебя, и царь позаботится наградить
тебя за твое обо мне попечение».То же самое говорил он и моим братьям: «Не трогайте ее, она
не останется на вашей шее и не будет нуждаться в вашем хлебе,
сам царь наградит ее своей казной».В конце 1857 года Феодор Кузьмич снова вызывает в ней жела¬
ние отправиться на богомолье в Россию, снова указывает ей на
места, где она может ожидать для себя особого гостеприимства и
помощи, и в особенности упирал на то, чтобы она побывала в
Киево-Печерской лавре.179
«Есть там, — говорил он ей, — так называемые пещеры, и
живет в этих пещерах великий подвижник Парфений (ум. в
1864 г.) и еще один старец Афанасий; живут они: один в дальних,
а другой в ближних пещерах, отыщи их ты непременно, попроси
их помолиться за тебя, расскажи им о житье своем. В особенности
не забудь побывать у Парфения. Если он спросит тебя, зачем ты
пришла к нему, скажи, что просить его благословения, ходила по
святым местам и пришла из Красной речки; что бы ни спрашивал
тебя, говори ему чистую правду, потому что великий это подвиж¬
ник и угодник Божий. А что, Сашенька, ты меня не боишься?»—	Что же мне вас бояться-то, Феодор Кузьмич, ведь вы ласко¬
вы ко мне всегда были, да и других-то никого не обижаете!—	Это только теперь я с тобой такой ласковый, а когда я был
великим разбойником, то ты, наверное, испугалась бы меня!В тот раз много говорил о Петербурге, царе и войнах, которые
так губят безвинный народ!И в этом путешествии все, на кого указывал ей Феодор Кузь¬
мич, принимали ее с особенным гостеприимством, указывали даль¬
нейший путь и ограждали от различных случайностей. В
Петербурге через генерала (фамилию его она забыла) ей пришлось
проехаться в Валаам на одном пароходе с покойной императрицей
Марией Александровной, которая, узнав от своих фрейлин о том,
что на пароходе находится молодая сибирячка, пригласила ее к себе
и долго разговаривала о Сибири.Наконец, после долгих странствований, добралась она до Киева.
Отстояв утреню и вечерню в лавре, отправилась она в скит и
отыскала старца Парфения. Схимник встретил ее очень сурово, но,
узнав, откуда она, обласкал и благословил ее.—	Зачем тебе мое благословение, — заметил он ей, ~ когда у
вас на Красной речке есть великий подвижник и угодник Божий!
Он будет столпом от земли до неба!После этих слов отец Парфений долго расспрашивал ее о ее стран¬
ствованиях, намерениях и жизни в Сибири, а затем спросил, долго ли
она думает оставаться в Киеве? Получив ответ, что желание ее за¬
ключается в том, чтобы поскорее добраться до родины, он сказал ей:—	Нечего тебе делать в Сибири, оставайся здесь, поговей у
меня, а когда причастишься Святых Тайн, я скажу тебе, куда
отправиться.Исполнив его приказание, Александра Никифоровна пришла к
нему за советом.—	Если кто-нибудь будет звать тебя в Почаев, то поезжай ту¬
да, — сказал отец Парфений, — и приходи ко мне, я благословлю
тебя.—	Но ведь я уже была там, — заметила Александра Никифо¬
ровна.—	Все равно поезжай!Грустно и страшно сделалось Александре Никифоровне, однако
она не решалась ослушаться. На другой день долго и горячо молилась180
она за обедней, слезы так и лились из глаз ее. Народ уже выходил из
церкви, когда она встала с колен и оставила свою молитву. Смотрит,
в нескольких шагах от нее стоит какой-то пожилой офицер и при¬
стально на нее смотрит. Александре Никифоровне стало неловко.Вдруг офицер обращается к ней и спрашивает:—	О чем вы так горько плакали?—	Не знаю, куда идти, — отвечала я ему, — хочется воротить¬
ся домой, а старец Парфений советует отправиться в Почаев!—	Поедемте вместе в Почаев, я тоже туда еду, а теперь пой¬
демте ко мне чай кушать.—	А вы семейные? — спрашивает она в замешательстве.—	Да, у меня большое семейство, — говорит офицер, заметив
ее замешательство, — не бойтесь, у меня останавливаются разные
странницы, меня здесь все знают — я майор Федоров.Войдя в дом майора, она тотчас увидела все его семейство, это
была целая толпа разных странниц и странников. Вся квартира
представляла нечто вроде странноприимного дома. Здесь находили
приют и даровое угощение многие богомольцы, и Александра Ни¬
кифоровна почувствовала себя сразу, как у себя дома. Майор Фе¬
доров провел ее в свои комнаты и позаботился покормить ее как
можно получше. Дня через два майор собрался ехать в Почаев.
Александру Никифоровну очень беспокоила мысль, что она не име¬
ет паспорта, потому что старому срок давно уже истек, родные ее,
требуя домой, не высылали нарочно нового, а потому она и объяс¬
нила все это благодетелю своему.—	Я ваш паспорт, — ответил ей майор. — Со мной можете
быть совершенно спокойны, вас никто не обидит. Поедемте!По прибытии в Почаев, по совету майора, Александра Никифо¬
ровна остановилась у двух старушек, ему знакомых. На другой
день, после обедни, приходит какой-то монах и просит Александру
Никифоровну пожаловать к преосвященному Исидору (тогдашнему
экзарху Грузии, приезжавшему в Почаев и жившему там по не¬
скольку недель).—	Зачем я к нему пойду, ведь преосвященный меня не знает,
не обман ли это какой, — а потому и отказалась от приглашения.Через несколько минут монах вернулся и повторил просьбу пре¬
освященного, тогда, скрепя сердце и недоумевая, отправилась Алек¬
сандра Никифоровна к нему.Преосвященный тотчас же принял ее очень радушно, усадил за
стол, велел подать кофе и закидал ее разными вопросами.—	Как это вы не боитесь, — сказал он ей между прочим, — в
таких летах (ей было тогда 32 года) пускаться в такое дальнее
странствование, мой свет, выходите-ка вы лучше замуж, а я вам
отыщу жениха хорошего.Нечего и говорить, как поразило такое предложение со стороны
почтенного архиерея набожную странницу. Преосвященный позво¬
нил и велел пригласить дожидавшегося у него в кабинете майора
Федорова.181
—	Вот, — сказал преосвященный, — вы очень понравились
майору Феодору Ивановичу, и он непременно хочет просить руки
вашей. Мой отеческий совет — не отказывайтесь.Преосвященный Исидор от себя вытребовал из Красной речки ее
метрику, и Александра Никифоровна вышла замуж за майора Фе¬
одора Ивановича Федорова.Проживши в Киеве с мужем, уже вышедшим в отставку, пять
лет, она овдовела и воротилась на родину, но уже не застала в
живых старца Феодора Кузьмича; он в ее отсутствие переехал на
житье в город Томск, к купцу Хромову, сначала в дом, а потом во
вновь выстроенную для него келью. Тело старца похоронено при
Алексеевском мужском монастыре, куда она почти ежедневно при¬
ходила после церковной службы, на его могилу.В последние годы пребывания Феодора Кузьмича на Красной
речке приехала погостить к каким-то своим знакомым из Красно¬
ярска очень богатая женщина, жена генерала Картухова, очень
богомольная и набожная. Увидя старца и побеседовав с ним, она
совершенно очаровалась его речами и, во все пребывание свое в
Краснореченске, не упускала ни одного случая побеседовать и чем-
нибудь порадовать старца. Уезжая, она предложила ему переехать
в Красноярск, обещая окружить лучшими удобствами, чем он поль¬
зуется, и снабдить всем необходимым. Однако Феодор Кузьмич
наотрез отказался от каких бы то ни было вспомоществований и
принял от нее только черный халатик из грубой материи, так как
его халат давно износился до негодности, и носил этот халат до
самой своей смерти.Сильное впечатление произвел старец на красноярского священ¬
ника Рачкова, который сразу, после первого разговора с ним, при¬
знал его за великого Божьего угодника, обладавшего
необыкновенными познаниями, и на иеромонаха Израиля, прибыв¬
шего из Афона за сбором подаяний, который вышел от Феодора
Кузьмича с рыданиями, рассказывая потом, что, несмотря на его
далекие и многолетние странствования, такого великого человека
ему приходится видеть в первый раз в жизни. В тот год, когда
Александра Никифоровна отправилась второй раз в Россию на бо¬
гомолье (1852 г.), старец Феодор Кузьмич жил в Краснореченске.
К нему однажды приехал томский купец Семен Феофантьевич Хро¬
мов, наслышавшись от отца Парфения Афонского, который после
был гуслицким игуменом. Подходя к келье, он произнес громко
обыкновенную молитву, какая принята между монашествующими
лицами; дверь была не заперта; Феодор Кузьмич спросил Хромова,
откуда едет. Тот ответил ему, что едет по делам золотопромышлен¬
ности.—	Охота тебе заниматься этим промыслом, и без него Бог пи¬
тает тебя, — и затем старец делал ему наставления, как следует
жить всякому христианину, не заботиться о насущном хлебе, а
более думать о будущей жизни: — И пока владеешь приисками, то
не обирал бы рабочих.182
Хромову очень полюбился старец Феодор Кузьмич, а потому он,
всякий раз, когда бывал в той местности, считал своей священной
обязанностью повидать такого благочестивого старца и послушать
его поучений, неотвязчивая мысль засела в его голове — уговорить
старца переселиться к нему на постоянное жительство. С этой мыс¬
лью он не расставался, поведал своей жене, и порешили выстроить
на своей заимке, что в 4 верстах от города Томска, отдельную
келью, где бы отцу Феодору было покойно и уютно. Радостный для
него день настал; старец Феодор Кузьмич согласился и приехал к
нему 31 октября 1858 года.В 1859 году старец Феодор Кузьмич заболел довольно серьезно,
тогда Хромов обратился к нему с вопросом — не откроет ли он ему,
кто он?«Нет, это не может быть открыто никогда, об этом меня проси¬
ли преосвященный Иннокентий и Афанасий, и я им тоже сказал,
что говорю тебе, панок».Иногда, по словам того же Хромова, он пускался в откровенно¬
сти больше; например, однажды он ему сказал:«Когда в России, особенно в высшем кругу, распространялась
масонская ложа, то император Александр созвал собрание во дворце
из высших и гражданских, и духовных лиц, то почти все они поже¬
лали участвовать в этой ложе. Входит архимандрит Фотий и сказал
только: «Да заградятся уста нечестивых». От этих слов все собрание
не могло и слова вымолвить, так и разошлись, а секта рушилась. Да,
Фотий был муж благодатный!» Хромов придает значение, между
прочим, например, таким словам: «Да, любезный, царская служба
не без нужды». «Романовых дом крепко укоренился, и глубок корень
его милостью Божьей, — повторял он, — глубоко корень его сидит!»Феодор Кузьмич часто в праздники ходил в семинарскую домо¬
вую церковь и всегда становился у печи на одном месте, а когда
стал замечать, что на него обращается большое внимание, то и
вовсе перестал ходить в церковь.Покойный архимандрит томского мужского монастыря Виктор во
время сорокалетнего управления этим монастырем хорошо знал старца
Феодора Кузьмича и не разделял мнения большинства томского духо¬
венства, что он будто бы не ходил на исповедь, напротив, ему было из¬
вестно, что духовником его был священник Воскресенской церкви
Николай Созунов. На хромовскую заимку приезжал также бывший ир¬
кутский иеромонах Герман, который также перед своей кончиной го¬
ворил, что у него на духу бывал старец Феодор Кузьмич, о котором
отзывался как о великом подвижнике и будто бы знает, кто он.20 января 1864 года Хромов пришел к старцу Феодору Кузьми¬
чу проведать его, так как видно было, что он страдает. В то время
старец жил в келье, нарочно для него выстроенной около дома
Хромова. Видя, что жизнь Феодора Кузьмича угасает, Хромов про¬
сил благословить его. «Господь тебя благословит, и меня благосло¬
ви». Жена Хромова сказала старцу: «Объяви хотя имя своего
ангела», и на это он сказал: «Это Бог знает».183
«Батюшка, в случае вашей кончины, не надеть ли на вас тот
черненький халатик?» — спросил Хромов. Феодор Кузьмич сказал:
«Я не монах, — а обратившись к Хромову, добавил: — Панок,
меня не величь». Из этих слов Хромов понял, что старец желал не
пышного одеяния, а скромных похорон. В продолжение дня Хромов
несколько раз входил проведывать угасающего старца, и видно бы¬
ло, что Феодор Кузьмич уже боролся со смертью: то ляжет на один
бок, то привстанет, то опять поворотится на другой бок, осенит себя
крестным знамением. Много приходило разного люда в келью стар¬
ца, чтобы попросить у него для себя благословения и видеть конец
его жизни. После 8 часов вечера, когда все посторонние люди уш¬
ли, старец, обращаясь к Хромову и показывая ему маленький ме¬
шочек, висевший на стене, сказал:—	В нем моя тайна.Потом он попросил себя поднять, посидел немного, опять поло¬
жили его на левый бок, немного полежал, вдруг сам поворотился
на спину, три раза вздохнул редко, а четвертый тихо и предал Богу
душу в 81/2 часов пополудни того же дня 20 января 1864 года.Феодор Кузьмич похоронен на кладбище томского Богородице-
Алексеевского мужского монастыря. Могила его обнесена деревян¬
ной решеткой, выкрашенной белой краской, по углам посажены
четыре кедровых дерева, а внутри ограды крест, тоже деревянный,
выкрашенный белой краской, и на нем надпись: «Здесь погребено
тело Великого Благословенного старца Феодора Кузь¬
мича, скончавшегося 20-го января 1864 года».По приказанию бывшего начальника Томской губернии Мерца-
лова надпись черной краской: «Великого Благословенного» приказа¬
но было закрасить белой краской, но от времени белая краска
слиняла, и теперь закрашенное явственно можно прочесть, как бы¬
ло написано прежде.Старец Феодор Кузьмич умер и никому из знавших его не
открыл, кто он.После смерти старца найден в его мешочке, про который он
сказал: «В нем моя тайна», — снимок, как полагают, ключ к его
переписке с другим лицом.Кроме приведенного выше биографического очерка, принадлежа¬
щего М. О. Мельницкому, жившему в Томске и умершему в 1891
году, есть еще краткая записка о том же епископа Петра. Послед¬
ний, подтверждая сказание о сечении плетьми Кузьмича, прибавля¬
ет некоторые характерные черты его личности. По его словам, когда
его вели с прочими арестантами по этапам, то арестанты, конвойные
солдаты и этапные офицеры оказывали ему особое уважение, охра¬
няли от неприятностей, от негодных людей, на ночлег отводили ему
особую комнату, и старец во всю дорогу ни в чем не нуждался. По
распоряжению экспедиции о ссыльных старец сначала поселился в
деревне Зерцалах, Томской губернии, на границе с Енисейской, на
Московском тракте. Тогда ему было под 60 лет. Его охотно прини¬
мали к себе на жительство лица, у которых он соглашался поселить¬184
ся. Жил он очень строго, питался одним ржаным хлебом и сухарями
с водой. При переходах из деревни в деревню он занимался обуче¬
нием детей грамоте. Когда во время болезни к Феодору Кузьмичу
приехал преосвященный Парфений, то он потом рассказывал следу¬
ющее: «Он мне говорил, что ему является небесный свет, что он
видел Святую Троицу, что ему открыто, когда он умрет, и многое
тому подобное говорил старец, а приобщиться Святых Тайн не со¬
гласился». Он не раз говорил Хромову, что он, по милости Божией,
ежедневно удостаивается трапезы Господней, то есть принимает
Святое Причастие через ангела Господня. Об отношениях Хромова
к старцу в записке епископа Петра мы находим следующие харак¬
терные места: «Однажды, — говорит Хромов, — старец мне гово¬
рил, что, по благодати Божией, ему открыты помыслы и сердца
человеческие, что я многократно испытывал на себе; иногда случа¬
лось приходить к нему с рассеянными помыслами; он сейчас же
обличал меня, только не прямо, а как-то загадочно. Однажды я
велел жене отнести старцу холста потоньше на рубаху. А она поду¬
мала: на что ему тонкий холст, и взяла потолще. Когда стала отда¬
вать холст старцу, он обличил ее, говоря: обещан был холст тонкий
и нужно бы это исполнить. Впрочем, для меня, бродяги, и этот очень
хорош. Нам известно было, — говорит Хромов, — что старец никог¬
да не умывался, а только, бывало, в год раза два обмывал себе ноги.
Однажды старец подошел к бочке с водой среди двора и просил жену
мою полить ему воду на голову. Это показалось нам необычным и
удивительным. После мы узнали, что в это самое время был боль¬
шой пожар в Апраксином дворе в С.-Петербурге».«Однажды жена моя, — продолжает Хромов, — приехав на за¬
имку, где жил летом старец, захотела проведать его, узнать, не
нужно ли ему чего. Войдя в келью, увидела, что старец сидит на
лежанке в одной простой рубашке; ей стало что-то грустно, и она
подумала про себя: «Боже мой, какой человек, а сам решился пойти
на такой трудный подвиг, взял на себя такой тяжелый крест, сми¬
рил себя до такого уничижительного состояния!» Старец вдруг го¬
ворит ей: «Э, полно, любезная! На это была воля Божия».Хромов передает, по словам епископа Петра, еще следующий
замечательный случай. «Однажды я был у старца в 11 часу дня и
оставил его здоровым. Вскоре после меня пошла к нему енисейская
игуменья и не могла отворить дверь, была заперта. Я сейчас опять
пошел в келью старца; дверь была не заперта, а старца нашел
лежащим на скамье совершенно мертвым; не говорил, не дышал, не
видно было никаких признаков жизни, и это продолжалось часов 7
или 8. Потом он, открыв глаза, перекрестился. Жена моя спросила
его: «Вы, батюшка, здоровы ли?» Он отвечал: «По милости Божией,
здоров». Мы не знали, что и подумать о таком случае со старцем.
Вероятно, он был духом восхищен в горний мир».«Мы, да и не одни мы, — говорит Хромов, — часто ощущали в
келье старца необыкновенное благоухание, которое нельзя сравни¬
вать ни с какими обыкновенными ароматами, духами, которых, как185
знаю, у старца никогда не бывало. Многие иногда видели в его
келье ночью свет, тогда как нам известно было, старец никогда не
зажигал у себя ни свечи, ни лампады, всегда оставался в темноте».«В первый день Пасхи, — пишет Хромов, — я пришел к старцу по¬
христосоваться. Похристосовавшись, старец дал мне красненькое яич¬
ко, которое, принеся домой, я положил перед святыми иконами, на
чайном блюдечке. По окончании святой Пасхи, я вздумал посмотреть
яичко и увидел, что из него истекает масло. Я подивился этому и поло¬
жил яйцо с другими яйцами, лежавшими тут же на блюдце. Через не¬
сколько времени посмотрел я это яйцо, масла на нем не было. После
того я опять положил его на отдельное блюдце и через некоторое время
опять увидел на нем масло». Дальше епископ Петр пишет следующее
о болезни старца: «Во время болезни часто бывали ему видения: то Спа¬
ситель являлся, то Пресвятая Богородица, то лики святых».С 10 часов утра особенно тяжело стало старцу, он томился,
метался. «Видя, как старец мучается, — говорит Хромов, — я по¬
думал про себя: не от того ли он так мучается, что отказался
приобп^иться Святых Тайн. Старец, провидя мои мысли, вдруг
твердым голосом спрашивает меня: «Панок, и ты думаешь удалить¬
ся от меня?» Я, познав свой грех, сказал: «Батюшка, прости, нет,
не думаю». Так старец томился, постоянно переменял положение,
в три четверти девятого часа вечера 20 января 1864 года три раза
вздохнул тяжело, а в четвертый раз, вздохнувши тихо и без стонов
предал свою праведную душу в руки Божии. Правая рука лежала
на груди с изложением перстов для крестного знамения.«Поутру 21-го числа мы узнали, что в то самое время, когда
душа старца разлучилась с телом, кучер и горничная нашего сосе¬
да, лекаря Левашова, въезжая в город, с горы видели пожар около
нашего дома, и три раза вылетало огромное пламя. По приезде
домой они спрашивали, не загорелось ли у нас или у соседей на¬
ших? Им ответили: нет. При этом одна женщина заметила: «Не
чудо ли это, каков-то у Хромовых старец, не помер ли?»«Погребен старец на северо-восточной стороне, в 3-х саженях от
алтаря монастырской церкви. Вот еще чудо, о котором нельзя умол¬
чать! Мы сочли нужным приготовить кушанья и напитки для по¬
минального обеда на 30 человек, — так и приготовили, а обедало
около 80-ти человек, и всего для всех было достаточно, даже остат¬
ков кушанья и напитков было довольно». Свою записку епископ
Петр закончил следующим характерным замечанием: «Старица
Домна Карповна, Христа ради юродивая, бывши в доме Хромова в
августе 1871 года говорила ему: «Мало ли что народ говорит, нельзя
всему верить. Вот говорили про старца, который жил у вас, что он
раскольник и другой веры. Но я знаю, что он святой! Когда он жил
в келье вашего сада, я была очень больна; пришедши в ваш сад,
осталась на ночь в саду для того, чтобы пойти к старцу и получить
от него исцеление. Стала стучать в дверь, старец отворил, и как
только я вступила на порог, он исцелил меня совершенно от болез¬
ни. Святой был старичок». Надобно заметить, говорит епископ186
Петр, что Домна Карповна и сама была святая и имела дар прозре¬
ния; скончалась она 15 октября 1872 года, погребена в женском
томском монастыре. Хромов в своих записках записал много случа¬
ев, когда он и другие ощущали в келье старца, при жизни и по
смерти его, необыкновенное благоухание, видели свет в келье и
слышали пение. Было много случаев, когда, по молитвам старца,
Хромов и другие знакомые его исцелялись от тяжелых и опасных
болезней, в которых врачи не могли помочь больным.Среди лиц, занимавшихся вопросом об удивительном старце
Кузьмиче, мы находим и князя Голицына, записавшего народную
легенду о сибирском отшельнике и объясняющего появление ее тем
обстоятельством, что последний имел большое сходство с императо¬
ром Александром I. Между прочим, он пишет: «В 1860-х годах один
приятель мой, которого я навестил, показал мне небольшую фото¬
графическую карточку, говоря: «Посмотрите, не найдете ли сходст¬
во с кем-нибудь, вам известным?» Смотрю и вижу: великого роста
и благолепного вида старец, с обнаженной от волос головой, в белой
крестьянской рубахе, опоясанный пояском, с обнаженными ногами,
стоящий среди крестьянской хижины. Лицо — прекрасное, кроткое,
величественное; никакого сходства ни с кем припомнить не могу.
Наконец приятель мой спрашивает меня: «Не находите ли сходст¬
во... с покойным императором Александром Павловичем?» Я крайне
удивился — начал пристальнее всматриваться и точно стал понем¬
ногу находить некоторое сходство и в чертах лица, и в росте; но я
недоумевал, что значили эти борода, одежда, хижина? Тогда при¬
ятель рассказал следующее.«Карточку эту дал мне, предложив те же вопросы, что и я вам,
один приятель мой, долго живший в Сибири и недавно приехавший
оттуда. Он рассказал мне при этом, что по общему в Сибири в то
время народному поверью после смерти императора Александра
Павловича в одном глухом месте Западной Сибири водворился не¬
известный отшельник и затворник или — как народ наш называ¬
ет — «блаженный». В лесу, вдали от человеческого жилища, в
совершенном затворничестве, в малой хижине, жил он в безвестно¬
сти. Вскоре в народе стала более и более распространяться молва о
«блаженном» затворнике и привлекать к нему народ. Затворник,
однако, не впускал к себе никого, исключая весьма редких случаев
и то немногих, — тяжко страдавших телесными или душевными
недугами; при этом затворник впускал поодиночке прибегавших к
нему, иного — в небольшие сени, а иного — ив свою убогую
келью. И тогда всякого сразу поражала какая-то необыкновенная
величавость во всей наружности затворника, в благолепных чертах
лица, и в кротких глазах, и в обаятельном звуке голоса, и в чудных
речах, и во всех приемах в движениях... Все это производило на
посетителей такое впечатление, что все невольно преклоняли перед
затворником колени и кланялись ему в землю.По говору народному, затворник имел какой-то особенный дар
утолять страдания, не только телесные, но и душевные, или сло¬187
весным наставлением и указанием способа исцеления, или же про¬
зорливым предсказанием.В числе стремившихся посетить его случилось быть одному по
следующему случаю, как гласила народная молва. В той же мест¬
ности жили двое бывших придворных служителей: один из них
опасно заболел и, не имея возможности самому отправиться к за¬
творнику, упросил своего товарища посетить его и испросить у него
помощи или указать средства к исцелению больного. Товарищ его,
при помощи одного человека, имевшего доступ к затворнику, был
принят последним в его келье, провожатый же остался в сенях.Посетитель, как только вошел в келью, тотчас бросился в ноги
затворнику и, стоя перед ним на коленях, с поникшей головой, с
невольным страхом рассказал ему, в чем было дело. Кончив, он
чувствует, что затворник обеими руками своими поднимает его, и
в то же время он слышит и не верит ушам своим — чудный,
кроткий, знакомый ему голос...Встает, поднимает голову, взглянул на затворника — и с кри¬
ком, как сноп, повалился без чувств на землю... Затворник отворил
дверь в сени и кротко сказал провожатому: «Возьмите и вынесите
его бережно, он очнется и оправится, но скажите ему, чтобы он
никогда не говорил, что он видел и слышал; больной же товарищ
его выздоровеет» (что, действительно, и случилось). Очнувшийся
же и оправившийся не мог утаить от своих провожатого и товари¬
ща, что в лице затворника он узнал... императора Александра Пав¬
ловича, но престарелым и с седой бородой!..«Несмотря на запрещение затворника, тайна эта, поведанная
только провожатому и товарищу, огласилась, — ив простом народе
в Западной Сибири распространилась молва, что затворник был —
император Александр Павлович!.. «Вот, — заключил приезжий из
Сибири, — что, по крайней мере, гласит народная молва, и не без
убеждения».Лица, исследовавшие вопрос на месте, впоследствии могли слы¬
шать рассказы не только об этом служителе, но и загадочных по¬
сещениях Феодора Кузьмича какими-то высокопоставленными
лицами, приезжавшими издалека для свидания со старцем, о ка¬
кой-то таинственной переписке его то с Киевом, то с Петербургом,
о благословении митрополитом Филаретом императора Александра
Павловича на столь суровый подвиг.В 1885 году по Петербургу ходила объемистая сенсационная
рукопись о необыкновенном отшельнике Феодоре как знатном и
великом в мире, с легендами о его мудрости, прозорливости, свято¬
сти и даже чудесах.ЗаключениеТак выросла легенда почти что на наших глазах, легенда,
связавшая имена двух людей: русского императора, победившего
Наполеона, освободившего свою страну от нашествия французов и188
всю Европу от наполеоновского ига, и какого-то «Ивана, не по¬
мнящего родства», бродяги, превратившегося потом в отшельника,
затворника, угодника и подвижника, бродяги, подвергнутого 20
ударам плетьми по известной статье «Устава о ссыльных и посе¬
ленцах».Трудно и бесполезно было бы искать первоисточник сказки,
пущенной в народ, но некоторые факторы, породившие ее, можно
проследить — и на них поэтому следует остановиться. Но, прежде
чем сделать это, необходимо указать, что после обстоятельного ис¬
следования этого вопроса в сочинении великого князя Николая Ми¬
хайловича остается очень мало добавить к тому, что уже сделано в
этом направлении.Можно сказать, что легенда о тождестве Феодора Кузьмича с
Александром I складывалась вокруг первого при помощи двух родов
факторов: внутренних и внешних. Внутренние заключались в лич¬
ности самого старца, внешние — в окружающих его лицах, особен¬
но в Хромове и его семье. Начиная с внезапного появления
Феодора Кузьмича на арене сибирской жизни, все было в нем
таинственно: приехал верхом на хорошей лошади, сбился в показа¬
ниях, отказался назвать себя, был наказан плетьми и признан за
бродягу, а потом «водворен». Это ли не тайна? И хотя в Сибири
никого не удивишь, но в то же время в поведении старика было,
по-видимому, нечто, что отличало его от других подобных ему
стариков, ссылаемых ежегодно сотнями и пересылаемых по этапам,
но здесь даже конвой в пути оказывал ему сочувствие и покрови¬
тельство и облегчал его участь. Дальше, при оседлом жительстве на
месте ссылки, окружающим сильно импонировала стойкость, с ко¬
торой он держался нежелания открыть имя; по прибытии на место
старец начал вести жизнь анахорета, а ничто так не привлекает к
себе темные массы, как вопросы религиозные, проводимые на деле
в жизнь, и вот за старцем укрепляется репутация чуть не святого,
слава его в этом смысле быстро растет, молва подхватывает и раз¬
носит рассказы досужих богомольных старушек, и уже в лице 12-
летней Александры Никифоровны вырастает его первая горячая
поклонница. А мы знаем, как сильно может способствовать росту
влияния одна такая последовательница! У нас на виду пример та¬
кого рода, разросшийся в целую секту под боком и покровительст¬
вом центральной власти, а уж в далекой Сибири это и тем более
неудивительно! Надо еще удивляться скромности аппетитов Хромо¬
ва, который не сумел или не захотел сделать при помощи «своего»
старца того, что так легко и просто удалось впоследствии в Крон¬
штадте. По-видимому, это было просто «не по времени».Отсюда уже рукой подать до ореола подвига — и так оно и
случилось. Когда Александра Никифоровна отправилась на бого¬
молье, то старец снабдил ее указаниями на определенные места для
поклонения и посоветовал разыскать определенных лиц. Она так и
сделала... И вдруг от другого старца, которого она готова признать
за святого, живущего в дальних пещерах лавры, она слышит189
похвалы ее Феодору Кузьмичу, что он такой же подвижник, такой
же, даже еще больший угодник и великий человек, — как же тут
не закружиться голове? Есть от чего! Но этот прием слишком хо¬
рошо знаком вообще, чтобы на нем стоило останавливаться, а на
восторженную душу он подействовал сокрушительно, и Александра
Никифоровна отныне принимает всякую букву «своего» старца за
пророчество, а он ведь ей предсказал даже замужество — и вот она
замужем!Мы не думаем, чтобы Феодор Кузьмич пытался сознательно
говорить непонятные фразы, чтобы морочить головы, но иногда он
говорил иносказательно; но ведь так делают и другие «блаженные»,
как их называет русский народ, и тем не менее ко всем их словам
прислушиваются; ловят их на лету, стараются уловить тайный
смысл их, понять значение, разгадать и объяснить. Так было с
Иваном Яковлевичем в Москве, так было и с Феодором Кузьмичем
в Томске.Все такие прорицатели обыкновенно отличаются странностями,
ну хоть бы в костюме, как Феодор Кузьмич: на нем была всегда
длинная белая рубаха, подпоясанная пояском. У него была своеоб¬
разная манера держать руки: одну сложивши на груди, другую за
поясом.Подобные мелочи в ряду других чудачеств тоже имеют большое
значение для стекающихся на поклонение верующих, во всем этом
они склонны видеть какое-то высшее значение, так же как и в
словах старца. Ни у кого из них никогда бы не хватило духу видеть
в этом своеобразном способе одеваться и держаться признака болез¬
ненного состояния, по всей вероятности душевной болезни, что, как
увидим ниже, подтверждается другими данными, так как подобная
поза нередко у больных принимается и усваивается благодаря из¬
вестным бредовым идеям, обыкновенно тщательно скрываемым, ко¬
торые подчас и опытный глаз специалиста не скоро уловит. Такие
свойства, как нелюдимость, несловоохотливость, тоже принимаются
в этих старцах за высшую мудрость, за то, что не со всяким можно
говорить, не всякого можно удостоить и сподобить, а между тем
дело обстоит гораздо проще — это тоже не больше как симптом
болезни. И действительно, что мы видим у Феодора Кузьмича, —
лишь только он обживается где-нибудь, попривыкнет, как, смот¬
ришь, уходит на другое место, к другим лицам, хотя до того уси¬
ленно отказывался переменить место жительства, несмотря на
настойчивые приглашения его к себе со стороны разных благотво¬
рителей. Это тоже в значительной степени указывает на существо¬
вание душевной болезни у старца, так как при некоторых формах
душевного расстройства стремление менять часто место жительства
представляет собою симптом болезни, как результат бредовых идей,
главным образом преследования, т. е., когда данный субъект при¬
ходит в новое место, он некоторое время чувствует с^я хорошо,
полагая, что спасся от врагов, но чрез некоторое время «враги»
опять находят его, и опять надо искать нового укромного уголка.190
Среди доказательств тожества Феодора Кузьмича с Александром I
приводились обширные познания Кузьмича о Петербурге, о придвор¬
ных сферах, о военных делах и вообще сравнительно будто бы высо¬
кий уровень образования его. Но ведь все эти утверждения идут
даять-таки или из семьи Хромова или от лиц, близких этой семье,
мы видели уже достаточно, насколько можно этим лицам доверять;
да, наконец, старец во время своих долгих странствований и перехо¬
дов из монастыря в монастырь мог много наслушаться рассказов из
эсяких сфер и областей, будучи же, по-видимому, способным от при¬
роды, хорошо усваивал слышанное и умело передавал его.Ибо можно думать, что едва ли вероятно предположение, выска¬
зываемое в сочинении великого князя Николая Михайловича, что
старец сам принадлежал к какой-нибудь известной фамилии. Во-
0срвых, его исчезновение из семьи было бы своевременно отмечено
It было бы известно в аристократических кругах, а во-вторых, неко¬
торые выражения, словечки Феодора Кузьмича с большой вероятно¬
стью указывают в нем скорее простонародное происхождение и, в
частности, может быть, малоросийское, как, напр., слово «панок»,
которое он любил употреблять в виде слова обращения, как велико¬
россы любят, напр., говорить: «голубчик, батенька, братец» и т, п.Что касается доказательств душевного расстройства, которое
можно было наблюдать у Феодора Кузьмича, то они не настолько,
каждое само по себе, резки, чтобы бросались в глаза, но все вместе
дают вполне определенную картину: эти видения, склонность к
перемене места жительства, преувеличенное мнение о себе, скрыт¬
ность, аллегорическая речь намеками на что-то неопределенное,
упорство в нежелании назвать свое имя даже перед смертью, со
ссылкой на то, что оно известно Богу, и т. п., — все это, сопостав¬
ленное вместе, дает основание предполагать в нем душевное рас¬
стройство не в слишком резкой степени.Таким образом, мы можем проще взглянуть на этого старца и
считать, что и подвига-то никакого не было, и что это был просто
«Иван, не помнящий родства», каких в Сибири, в ссылке и на
каторге мы найдем в большом количестве и которым место не там,
а в ^льустроенных психиатрических заведениях.Из жизни же старых домов умалишенных можно немало отко¬
пать случаев, когда к некоторым больным, помещавшимся там го¬
дами, стекались горожане послушать прорицаний и «вещих и
мудрых слов», можно было видеть лет 15—20 каких-нибудь назад,
как трудно, каких усилий стоило отучить публику от привычных
посещений по праздникам «блаженненького». В данном же случае
для Хромова не было никакого расчета отучать публику от таких
посещений, наоборот, чем больше будет таинственности, чем боль¬
ше несуразности, тем лучше, меньше будут понимать, больше бу¬
дут притекать богомольцы и жертвователи, больше будет доходов,
и ему перепадет что-нибудь.О	Хромове рассказывают следующее. Семен Феофанович Хро¬
мов, столь удачно для себя воспользовавшийся Феодором Кузьми-191
чем, был когда-то так называемым офенею, бродячим торговцем в
Вязниковском уезде. Владимирской губернии. Он доходил до Вос¬
точной Сибири, имел золотые прииски, на них же разорился и, для
поправки своего состояния, пустил слух о таинственном старце,
которому отвел особое помещение. С его стороны это было вроде
изобретения мироточивых икон или чудотворных крестов, чем у нас
до недавних времен занимались и дворяне, даже один из потомков
петровского фельдмаршала князя Голицына.Хромов приезжал в Петербург с письмами от Феодора Кузьмича
к императору Александру Николаевичу, которые были, по его сло¬
вам, наставительного содержания. Последнее обстоятельство изве¬
стно от знакомого Хромова, покойного В. А. Кокорева, который
через одного дворцового служителя доставил эти письма прямо в
кабинет государя. Хромов рассказывал Кокореву, что когда Феодор
Кузьмич жил у него в доме, то однажды он, Хромов, читал вслух
со своим знакомым какую-то книгу, где передавалась беседа Алек¬
сандра с Наполеоном; вдруг из боковушки, где молился старец,
послышались слова: «Никогда я этого не говорил ему».Такими рассказами полно все пребывание Феодора Кузьмича у
Хромова. Понемногу рассказы эти делали свое дело, и, наконец, в
день смерти старца какой-то кучер и горничная «видят над домом
Хромова дым и огонь» — это уже настоящие чудеса, что, собствен¬
но, только и нужно было Хромову.Да и нетрудно было достичь такого поклонения сообразно со
средой, в которой это происходило: грубое невежество, суеверие,
фетишизм, неспособность понять и объяснить самые обыденные и
естественные явления несомненно вели за собой, как следствие, веру
в несуществовавшие чудеса, искание скрытого смысла там, где была
лишь полная бессмыслица, и пр. Отсюда уже один шаг до признания
тождественности с императором Александром I. Это последнее об¬
стоятельство было сделано с крайней осторожностью; открыто сде¬
лать этого нельзя было: и не поверят, да и не позволят. Поэтому
Хромов начал издалека, написавши сначала только таинственную
фразу на надгробном памятнике Кузьмича: «Здесь погребено тело
Великого Благословенного»...; достаточно было послед¬
них двух слов, чтобы зародилось у посетителей сомнение, — а вдруг
да это в самом деле был Александр I? А мы-то и не знали! Есть от
чего прийти в священный трепет. Дальше Хромову, вероятно, рисо¬
валась перспектива памятников, мавзолеев, украшений и пр., и пр.Когда пришлось эту надпись уничтожить, тогда Хромов повел
другую политику: он собрал какие-то документы и повез их в Пе¬
тербург, долго там добивался покровительства, но ничего не добил¬
ся; однако письма Феодора Кузьмича «наставительного
содержания» к императору Александру П попали-таки на стол в
кабинет императора. Мы можем на этот раз поверить Хромову, что
он сам верил в то, что это были письма дяди к племяннику, но он,
к сожалению, не знал того, что больные, подобные Кузьмичу, по¬
стоянно осаждают всех высокопоставленных лиц письмами, проек¬192
тами и наставлениями всякого рода, что в любом заведении для
«умалишенных» такие письма ежедневно сочиняются десятками и
адресуются на имя царствующих особ; что в его времена это по
старой терминологии в науке называлось «графоманией». Для нас,
впрочем, подлежит большому сомнению вопрос, остановился ли бы
Хромов, даже если бы ему это и было известно.Ведь говорилось же и им, и женой его о каких-то таинственных
незнакомцах, высокопоставленных лицах, будто бы посещавших
Кузьмича. Но, спрашивается, где же след посещения какими-ни-
будь высокопоставленными лицами Сибири в то время, да еще
таинственными; ведь не на воздушном шаре, надо полагать,
они спустились и поднялись, не в шапке-невидимке они прибыли и
исчезли.Но ведь Хромову только и нужна таинственность, только ей он
я надеялся поживиться. При свете дня все его бредни разлетелись
бы в прах. Поэтому ему совершенно достаточно такого компе¬
тентного заявления, как Александры Никифоровны о сходстве
Феодора Кузьмича с Александром I, а уж когда придворный лакей
упал в обморок от этого сходства, тут, конечно, все хромовские
сомнения рассеялись.Мы пойдем дальше Хромова и скажем: хорошо, возможно, что
и было сходство, но тогда понятно, что и голос был узнан лакеем,
это отнюдь не говорит за тождество, потому что сплошь и рядом
сходство черт лица сопровождается сходством и голоса, и не только
у родственников, а и у посторонних, ибо сходство в строении чере¬
па, то есть лицевой его части, очень часто может и сопровождается
сходством в строении и глубоко лежащих его частей, то есть голо¬
совых связок, хрящей гортани, мышц ее и т. д., что и создает эту
иллюзию тождества. Хромову же это не было известно, ему важно
было установить хоть как-нибудь тождество.Нельзя оспаривать, что в этом сходстве, может быть, лежит
источник предположения, что Кузьмич — это Александр I. Но ведь
этого мало... Что же связало имена Александра I и Феодора Кузь¬
мича, не помнящего родства сибирского ссыльнопоселенца, нака¬
занного плетьми за бродяжничество? Что помогло в народе
распространиться и удержаться этой легенде? Чем она питалась? На
какой почве росла?Ответ на это дает нам история последних 10 лет царствования
Александра I, начиная с конгресса в Вероне, где император произ¬
водил странное впечатление: жил особняком, всех дичился, выска¬
зывал различные мрачные мысли, так что вызвал даже особенное
отношение к себе Меттерниха; ему же Александр тут намекнул на
желание свое отречься от власти. Это тоже должно было произво¬
дить странное впечатление.Дальше, подозрительность, увеличивавшаяся в Александре до
конца жизни, когда он даже при очень серьезных и опасных забо¬
леваниях отказывался принимать лекарства, по-видимому, от бояз¬
ни отравления; его усиленная религиозность, доходившая до193
мистицизма; приближение к себе негодных элементов, начиная с
Аракчеева, — все эти явления в характере человека, сидящего на
троне, не могли пройти незамеченными, и как ни слабо было про¬
свещение страны, но оценка происходящего там, «на верхах», рано
или поздно должна же была проникнуть в народ и, раз распростра¬
нившись в народе, не могла не вызвать недоумения.Если прибавить сюда скорость и стремительность отъезда на юг,
тоже происшедшего при таинственной обстановке, затем быстро
наступившие болезнь и через короткое время смерть, то можно
понять и представить себе, какую массу толков и кривотолков дол¬
жно все это было вызвать. Да мы и видели это в перечне слухов.Дальнейшие события своей стремительностью с их 14 декабря1825	года успели несколько посгладить остроту предыдущих впечат¬
лений, но зато все последующее царствование отнюдь не способст¬
вовало рассеиванию тумана, окутывавшего все сильнее и сильнее
несчастную страну, где среди невежественности истомленного наро¬
да всякие, какие угодно, слухи могли встретить благодарную почву
для своего роста и развития; а со стороны власти всегда в этом
отношении была система и политика тушения слухов и толков
штыками и розгами, начиная от погребения Александра I, когда
московский генерал-губернатор приготовился к нему, точно в поход
на неприятеля с артиллерией и засадами, и кончая Победоносце¬
вым, который своим преследованием слухов о «некоем старце» до
того терроризовал духовенство Западной Сибири, что когда великий
князь Николай Михайлович отправил туда специальное лицо для
исследования вопроса на месте, то этому лицу все поголовно отка¬
зывались давать какие бы то ни было сведения, боясь, не будет ли
тут какого «подвоха».Пресловутому обер-прокурору надо было все прикрыть, даже
самую истину, которой он не знал, да вряд ли и хотел знать, лишь
бы только все обстояло благополучно... на бумаге.Таким образом, народ невежественный, темный мог понимать
события только по внешним признакам, по наружному сходству; а
для этого условия были вполне подходящие. Те же странности, та
же таинственность, та же религиозность; там царь, хотевший давно
уже отречься от престола, там путаница с наследованием ему, раз¬
разившаяся катастрофой, тут неожиданно откуда-то появившийся
благообразный старец, в котором подметили сходство с покойным
императором, старец, держащий себя по-особенному, все вспомина¬
ющий Петербург, знакомый с порядками военными и придворны¬
ми, — ну, кому ж быть, как не самому Александру I? Прикинули
года подходят, стало быть — он; придворный лакей узнал — ну,
конечно, он!Впоследствии же, благодаря гонениям, подобная мысль могла
только окрепнуть и упрочиться.По счастью, мы имеем в протоколе вскрытия тела Александра I
одно такое место, которое неопровержимо доказывает тождество
умершего императора и вскрытого в ноябре 1825 года, а именно в194
п. I при описании поверхности тела говорится: «...и различ¬
ные рубцы, особенно на правой ноге, оставшиеся по заживлении
ран, которыми государь император одержим был прежде». Что же
это за раны, какими он был одержим?Припомним, что у Александра I было рожистое воспаление на
правой ноге, перешедшее в нагноительный процесс, заживший по¬
средством рубца.Это было в январе 1824 года, когда государь, 12 числа почувство¬
вал себя нездоровым, а 13-го уже было констатировано врачами ро¬
жистое воспаление. Семь дней была повышенная температура, 19
числа появилась испарина и ночью сон. Между тем на ноге появилось
нагноение и глубокая язва, проникавшая до кости. Тарасов придумал
для лечения ноги особый штиблет из ароматных трав, надевавшийся
и снимавшийся очень удобно. 1 февраля Александр сидел уже в крес¬
ле, а 18-го во время свадьбы Михаила Павловича он еще не мог хо¬
дить, и в соседней с кабинетом его комнате была поставлена походная
церковь. Во время совершения обряда император был одет в сюртук
и сидел в кресле в дверях кабинета за занавесом.Кроме того, другим ясным доказательством отсутствия тождест¬
ва с Феодором Кузьмичем может служить то, что самый ход болез¬
ни Александра, как мы его знаем по запискам современников,
настолько характерен для брюшного тифа, что сомневаться в этом
не приходится. Вероятность заражения брюшно-тифозной инфек¬
цией для Александра была весьма велика: он много времени прово¬
дил в разъездах, заходил в лазареты, пробовал там пищу и,
конечно, мог заразиться где-нибудь при этом, а при малейшей
простуде и ослаблении организма могли начать свое губительное
действие специфические бациллы. Нам представляется, что если
даже допустить на короткий миг возможность ложной болезни под¬
ставного лица, как возражают сторонники теории тождества Кузь¬
мича с Александром, то ведь при этом надо допустить возможность
и даже необходимость самой тонкой и точной лжи и игры в насто¬
ящего государя в течение 16 дней со стороны всех окружающих, до
императрицы включительно, причем ложь должна была происхо¬
дить не за страх только, но и за совесть, ибо императрица Елиза¬
вета Алексеевна писала самые искренние горестные письма к своей
матери, что уж наверно не могло бы входить в самую широкую и
точно обдуманную программу мистификации и фальсификации.Мы не будем говорить о прочих мелких чертах, отличающих
Кузьмича от Александра Павловича, как, напр., о почерке, не име¬
ющем ничего общего ни в одной букве, если сличить, например,
надпись на конверте Хромову, сделанную рукой Кузьмича, с почер¬
ком Александра I. Равно можно считать поконченным вопрос о
тарабарщине, которую нашли в записке после Феодора Кузьмича в
том пакете, на который он указывал со словами: «В нем моя тай¬
на». Никакой тайны в нем нет, это просто набор слов, без всякого
смысла, записанный когда-нибудь в период тяжелого состояния ду¬
шевной боли Кузьмичем, может быть, даже с намерением придать195
этому характер тайны и смысл ее, но от намерения до уменья
сделать это еще далеко, и самые тщательные изыскания показали,
что никакого смысла в этой записке не заключается.Мы не можем обойти молчанием, в особенности теперь, когда
вопрос наш приходит к концу, и мы можем считать доказанным
отсутствие тождества интересующих нас лиц, того, что и после
Александра остался в кармане его платья, пакет, который окружа¬
ющими был принят за духовное завещание, так как император
никогда с ним не расставался.Но когда его вскрыли, то оказалось, что там были две молитвы
и заметки из нескольких глав Священного писания.Это обстоятельство, думается нам, только подтверждает, что од¬
но и то же болезненное душевное состояние у разных лиц, в различ¬
ных совершенно обстоятельствах в смысле времени и места может
выражаться одинаковым образом. Ведь у Кузьмича тоже нашли па¬
кет, в котором будто бы была «его тайна». Сказанного, полагаем,
довольно для того, чтобы убедить непредубежденного читателя в
том, что между императором Александром I и старцем Феодором
Кузьмичем никакой связи, которую можно было бы доказать науч¬
ным путем, нет, что весь сыр-бор загорелся, с одной стороны, из-за
кликушеских причитаний досужих богомолок, а с другой — поддер¬
живалось все это своекорыстными расчетами разбогатевшего кулака,
ловко эксплуатировавшего народное невежество.Но надо надеяться, что свет, пролитый на это дело, не даст
возродиться нелепым слухам и сплетням, и что мракобесие уступит
исканию истины, и свет науки осветит все темные углы мрачной
истории русской земли.
л. Н. ТолстойПОСМЕРТНЫЕЗАПИСКИСТАРЦАФЕДОРА КУЗЬМИЧА
ПОСМЕРТНЫЕ ЗАПИСКИ СТАРЦА ФЕДОРА КУЗМИЧА,умершего 20 января 1864 года в Сибири близ Томска
на заимке купца ХромоваЕще при жизни старца Федора Кузмича, появившегося в Си¬
бири в 1836 году и прожившего в разных местах 27 лет, ходили
про него странные слухи о том, что это скрывающий свое имя
и звание, что это не кто иной, как император Александр Пер¬
вый; после же смерти его слухи еще более распространились и
усилились. И тому, что это был действительно Александр Пер¬
вый, верили не только в народе, но и в высших кругах, и даже
в царской семье в царствование Александра Третьего. Верил это¬
му и историк царствования Александра Первого, ученый Шиль-
дер.Поводом к этим слухам было, во-первых, то, что Александр
умер совершенно неожиданно, не болев перед этим никакой серь¬
езной болезнью, во-вторых, то, что умер он вдали от всех в доволь¬
но глухом месте, Таганроге, в-третьих, то, что когда он был
положен в гроб, те, кто видели его, говорили, что он так изменил¬
ся, что нельзя было узнать его и что поэтому его закрыли и никому
не показывали, в-четвертых, то, что Александр неоднократно гово¬
рил, писал (и особенно часто в последнее время), что он желает
только одного: избавиться от своего положения и уйти от мира,
в-пятых, обстоятельство мало известное, то, что при протоколе
описания тела Александра было сказано, что спина его и ягодицы
были багрово-сизо-красные, что никак не могло быть на изменен¬
ном теле императора.Что же касается до того, что именно Кузмича считали скрыв¬
шимся Александром, то поводом к этому было, во-первых, то, что
старец был ростом, сложением и наружностью так похож на импе¬
ратора, что люди (камер-лакеи, признавшие Кузмича Александ¬
ром), видавшие Александра и его портреты, находили между ними
поразительное сходство, и один и тот же возраст, и та же харак¬
терная сутуловатость; во-вторых, то, что Кузмич, выдававший себя
за не помнящего родства бродягу, знал иностранные языки и всеми
приемами своими величавой ласковости обличал человека, привык¬
шего к самому высокому положению; в-третьих, то, что старец
никогда никому не открыл своего имени и звания, а между тем
невольно прорывающимися выражениями выдавал себя за человека,
когда-то стоявшего выше всех других людей; и, в-четвертых, то,199
что он перед смертью уничтожил какие-то бумаги, из которых
остался один листок с шифрованными странными знаками и ини¬
циалами А. и П.; в-пятых, то, что, несмотря на всю набожность,
старец никогда не говел. Когда же посетивший его архиерей угова¬
ривал его исполнить долг христианина, старец сказал: «Если бы я
на исповеди не сказал про себя правды, небо удивилось бы; если же
бы я сказал, кто я, удивилась бы земля».Все догадки и сомнения эти перестали быть сомнениями и стали
достоверностью вследствие найденных записок Кузмича. Записки
эти следующие. Начинаются они так.IСпаси Бог бесценного друга Ивана Григорьевича^ за это восхи¬
тительное убежище. Не стою я его доброты и милости Божией. Я
здесь спокоен. Народа ходит меньше, и я один со своими преступ¬
ными воспоминаниями и с Богом. Постараюсь воспользоваться
уединением, чтобы подробно описать свою жизнь. Она может быть
поучительна людям.Я родился и прожил сорок семь лет своей жизни среди самых
ужасных соблазнов и не только не устоял против них, но упивал¬
ся ими, соблазнялся и соблазнял других, грешил и заставлял гре¬
шить. Но Бог оглянулся на меня. И вся мерзость моей жизни,
которую я старался оправдать перед собой и сваливать на других,
наконец открылась мне во всем своем ужасе, и Бог помог мне
избавиться не от зла — я еще полон его, хотя и борюсь с ним, —
но от участия в нем. Какие душевные муки я пережил и что
совершилось в моей душе, когда я понял всю свою греховность и
необходимость искупления (не веры в искупление, а настоящего
искуплении грехов своими страданиями), я расскажу в своем ме¬
сте. Теперь же опишу только самые действия мои, как я успел
уйти из своего положения, оставив вместо своего трупа труп за¬
мученного мною до смерти солдата, и приступлю к описанию
своей жизни с самого начала.Бегство мое совершилось так. В Таганроге я жил в том же
безумии, в каком жил все эти последние 24 года. Я величайший
преступник, убийца отца, убийца сотен тысяч людей на войнах,
которых я был причиной, гнусный развратник, злодей, верил
тому, что мне про меня говорили, считал себя спасителем Евро¬
пы, благодетелем человечества, исключительным совершенством,
ип heureux hasard^, как я сказал это ш-те Stael. Я считал себяИван Григорьевич Латышев — это крестьянин села Краснореченского, с ко¬
торым Федор Кузмич познакомился и сошелся в 1839 году и который после разных
перемен места жительства построил для Кузмича в стороне от дороги, в горе, над
обрывом в лесу, келью В этой келье и начал Кузмич свои записки.^ Счастливой случайностью.200
таким, но Бог не совсем оставил меня, и недремлющий голос
совести не переставая грыз меня. Все мне было нехорошо, все
были виноваты. Один я был хорош, и никто не понимал этого.
Я обращался к Богу, молился то православному Богу с Фотием,
то католическому, то протестантскому с Парротом, то иллюми-
натскому с Крюденер, но и к Богу я обращался только перед
людьми, чтоб они любовались мною. Я презирал всех людей, а
эти-то презренные люди, их мнение только и было для меня
важно, только ради его я жил и действовал. Одному мне было
ужасно. Еще ужаснее с нею, с женою. Ограниченная, лживая,
капризная, злая, чахоточная и вся притворство, она хуже всего
отравляла мою жизнь. Nous etions censes^ проживать нашу новую
lune de mieF, а это был ад в приличных сармах, притворный и
ужасный.Один раз мне особенно было гадко, я получил накануне письмо
от Аракчеева об убийстве его любовницы. Он описывал мне свое
отчаянное горе. И удивительное дело: его постоянная тонкая лесть,
не только лесть, но настоящая собачья преданность, начавшаяся
еще при отце, когда мы вместе с ним, тайно от бабушки, присягали
ему, эта собачья преданность его делала то, что я если любил в
последнее время кого из мужчин, то любил его. Хотя и неприлично
употреблять это слово «любил», относя его к этому извергу. Связы¬
вало меня с ним еще и то, что он не только не участвовал в
убийстве отца, как многие другие, которые именно за то, что они
были участниками моего преступления, мне были ненавистны. Он
не только не участвовал, но был предан моему отцу и предан мне.
Впрочем, про это после.Я спал дурно. Странно сказать, убийство красавицы, злой На¬
стасьи (она была удивительно чувственно красива), вызвало во мне
похоть. И я не спал всю ночь. То, что через комнату лежит чахо¬
точная, постылая жена, не нужная мне, злило и еще больше мучи¬
ло меня. Мучили и воспоминания о Мари (Нарышкиной),
бросившей меня для ничтожного дипломата. Видно, и мне и отцу
суждено было ревновать к Гагариным. Но я опять увлекаюсь вос¬
поминаниями. Я не спал всю ночь. Стало рассветать. Я поднял
гардину, надел свой белый халат и кликнул камердинера. Все еще
спали. Я надел сюртук, штатскую шинель и фуражку и вышел
мимо часовых на улицу.Солнце только что поднималось над морем, был свежий осенний
день. На воздухе мне сейчас же стало лучше. Мрачные мысли
исчезли, и я пошел к игравшему местами на солнце морю. Не
доходя угла с зеленым домом, я услыхал с площади барабан и
флейту. Я прислушался и понял, что на площади происходила эк¬
зекуция: прогоняли сквозь строй. Я, столько раз разрешавший это
наказание, никогда не видал этого зрелища. И странное дело (это,^ Мы предполагали.^ Медовый месяц.201
очевидно, было дьявольское влияние), мысли об убитой чувствен¬
ной красавице Настасье и об рассекаемых шпицрутенами телах
солдат сливались в одно раздражающее чувство. Я вспомнил о про¬
гнанных сквозь строй семеновцах и о военнопоселенцах, сотни ко¬
торых были загнаны насмерть, и мне вдруг пришла странная мысль
посмотреть на это зрелище. Так как я был в штатском, я мог это
сделать.Чем ближе я шел, тем явственнее слышалась барабанная дробь
и флейта. Я не мог ясно рассмотреть без лорнета своими близору¬
кими глазами, но видел уже ряды солдат и движущуюся между
ними высокую, с белой спиной фигуру. Когда же я стал в толпе
людей, стоявшей позади рядов и смотревшей на зрелище, я достал
лорнет и мог рассмотреть все, что делалось. Высокий человек с
привязанными к штыку обнаженными руками и с голой, кое-где
алевшей уже от крови, рассеченной белой сутуловатой спиной шел
по улице сквозь строй солдат с палками. Человек этот был я, был
мой двойник. Тот же рост, та же сутуловатая спина, та же лысая
голова, те же баки, без усов, те же скулы, тот же рот и те же
голубые глаза, но рот не улыбающийся, а раскрывающийся и иск¬
ривляющийся от вскрикиваний при ударах, и глаза не умильные,
ласкающие, а страшно выпученные и то закрывающиеся, то откры¬
вающиеся.Коща я вгляделся в лицо этого человека, я узнал его. Это был
Струменский, солдат, левофланговый унтер-офицер 3-й роты Семе¬
новского полка, в свое [время] известный всем гвардейцам по сво¬
ему сходству со мною. Его шутя называли Александром II.Я знал, что он был вместе с бунтовавшими семеновцами пере¬
веден в гарнизон, и понял, что он, вероятно, здесь в гарнизоне
сделал что-нибудь, вероятно, бежал, был пойман и вот наказывал¬
ся. Как я потом узнал, так это и было.Я стоял, как заколдованный, глядя на то, как шагал этот
несчастный и как его били, и чувствовал, что что-то во мне
делается. Но вдруг я заметил, что стоявшие со мной люди, зри¬
тели, смотрят на меня, одни сторонятся, другие приближаются.
Очевидно, меня узнали. Увидав это, я повернулся и быстро пошел
домой. Барабан все бил, флейта играла; стало быть, казнь все
продолжалась. Главное чувство мое было то, что мне надо было
сочувствовать тому, что делалось над этим двойником моим. Если
не сочувствовать, то признавать, что делается то, что должно, —
и я чувствовал, что я не мог. А между тем я чувствовал, что если
я не признаю, что это так и должно быть, что это хорошо, то я
должен признать, что вся моя жизнь, все мои дела — все дурно,
и мне надо сделать то, что я давно хотел сделать: все бросить,
уйти, исчезнуть.Чувство это охватило меня, я боролся с ним, я то признавал,
что это так и должно быть, что это печальная необходимость, то
признавал, что мне надо было быть на месте этого несчастного.
Но, странное дело, мне не жалко было его, и я, вместо того202
чтобы остановить казнь, только боялся, что меня узнают, и ушел
домой.Скоро перестало быть слышно барабаны, и, вернувшись домой,
я как будто освободился от охватившего меня там чувства, выпил
свой чай и принял доклад от Волконского. Потом обычный завтрак,
обычные, привычные тяжелые, фальшивые отношения с женой, по¬
том Дибич и доклад, подтверждавший сведения о тайном обществе.
В свое время, описывая всю историю своей жизни, опишу, если
Богу будет угодно, все подробно. Теперь же скажу только, что и
это я внешним образом принял спокойно. Но это продолжалось
только до конца обеда. После обеда я ушел в кабинет, лег на диван
и тотчас же заснул.Едва ли я проспал пять минут, как толчок во всем теле разбу¬
дил меня, и я услыхал барабанную дробь, флейту, звуки ударов,
вскрикивания Струменского и увидал его или себя, я сам не знал,
он ли был я, или я был я, увидал его страдающее лицо и безна¬
дежные подергивания и хмурые лица солдат и офицеров. Затмение
это продолжалось недолго: я вскочил, застегнул сюртук, надел шля¬
пу и шпагу и вышел, сказав, что пойду гулять.Я знал, где был военный гошпиталь, и прямо пошел туда. Как
всегда, все засуетились. Запыхавшись, прибежал главный доктор и
начальник штаба. Я сказал, что хочу пройти по палатам. Во второй
палате я увидал плешивую голову Струменского. Он лежал нич¬
ком, положив голову на руки, и жалобно стонал. «Был наказан за
побег», — доложили мне.Я сказал: «А!», сделал свой обычный жест того, что слышу и
одобряю, и прошел мимо.На другой день я послал спросить: что Струменский. Мне ска¬
зали, что его причастили, и он умирает.Это был день именин брата Михаила. Был парад и служба. Я
сказал, что нездоров после крымской поездки, и не пошел к
обедне. Ко мне опять пришел Дибич и докладывал опять о заго¬
воре во 2-й армии, напоминая то, что говорил мне об этом граф
Витт еще до крымской поездки, и донесение унтер-офицера Шер¬
вуда.Тут только, слушая доклад Дибича, приписывавшего такую
огромную важность этим замыслам заговора, я вдруг почувствовал
все значение и всю силу того переворота, который произошел во
мне. Они делают заговор, чтобы изменить образ правления, вве¬
сти конституцию, то самое, что я хотел сделать 20 лет тому
назад. Я делал и разделывал конституции в Европе, и что и кому
от этого стало лучше? И главное, кто я, чтобы делать это? Глав¬
ное было то, что вся внешняя жизнь, всякое устройство внешних
дел, всякое участие в них — а уж я ли не участвовал в них и
не перестраивал жизнь народов Европы — было не важно, не
нужно и не касалось меня. Я вдруг понял, что все это не мое
дело. Что мое дело — я, моя душа. И все мои прежние желания
отречения от престола, тогда с рисовкой, с желанием удивить,203
опечалить людей, показать им свое величие души, вернулись те¬
перь, но вернулись с новой силой и с полной искренностью, уже
не для людей, а только для себя, для души. Как будто весь этот
пройденный мною в светском смысле блестящий круг жизни был
пройден только для того, чтобы вернуться к тому юношескому,
вызванному раскаянием, желанию уйти от всего, но вернуться без
тщеславия, без мысли о славе людской, а для себя, для Бога.
Тогда это были неясные желания, теперь это была невозможность
продолжать ту же жизнь.Но как? Не так, чтобы удивить людей, чтобы меня хвалили, а,
напротив, надо было уйти так, чтобы никто не знал и чтобы по¬
страдать. И эта мысль так обрадовала, так восхитила меня, что я
стал думать о средствах приведения ее в исполнение, все силы
своего ума, своей, свойственной мне, хитрости употребил на то,
чтобы привести ее в исполнение.И удивительное дело, исполнение моего намерения оказалось
гораздо более легким, чем я ожидал. Намерение мое было такое:
притвориться больным, умирающим и, подговорив и подкупив док¬
тора, положить на мое место умирающего Струменского и самому
уйти, бежать, скрыв от всех свое имя.И все делалось, как бы нарочно, для того, чтобы мое намерение
удалось. 9-го я, как нарочно, заболел лихорадкой. Я проболел около
недели, во время которой я все больше и больше укреплялся в
своем намерении.и обдумывал его. 16-го я встал и чувствовал себя
здоровым.В этот день я, по обыкновению, сел бриться и, задумавшись,
сильно обрезался около подбородка. Пошло много крови, мне сде¬
лалось дурно, и я упал. Прибежали, подняли меня. Я тотчас же
понял, что это может мне пригодиться для исполнения моего наме¬
рения, и хотя чувствовал себя хорошо, притворился, что я очень
слаб, слег в постель и велел позвать себе помощника Виллие. Вил-
лие не пошел бы на обман, этого же молодого человека я надеялся
подкупить. Я открыл ему свое намерение и план исполнения и
предложил ему восемьдесят тысяч, если он сделает все то, что я от
него требовал. План мой был такой: Струменский, как я узнал, в
это утро был при смерти и должен был кончиться к ночи. Я ложил¬
ся в постель и, притворившись раздраженным на всех, не допускал
к себе никого, кроме подкупленного врача. В эту же ночь врач
должен был привезти в ванне тело Струменского и положить его на
мое место и объявить о моей неожиданной смерти. И удивительное
дело, все было исполнено так, как мы предполагали. И 17 ноября
я был свободен.Тело Струменского в закрытом гробу похоронили с величайши¬
ми почестями. Брат Николай вступил на престол, сослав в каторгу
заговорщиков. Я видел потом в Сибири некоторых из них, я же
пережил ничтожные в сравнении с моими преступлениями страда¬
ния и незаслуженные мною величайшие радости, о которых расска¬
жу в своем месте.204
Теперь же, стоя по пояс в гробу, семидесятидвухлетним стари¬
ком, понявшим тщету прежней жизни и значительность той жизни,
которой я жил и живу бродягой, постараюсь рассказать повесть
моей ужасной жизни.МОЯ ЖИЗНЬ12	декабря 1849.Сибирская тайга близ КраснореченскаСегодня день моего рождения, мне 72 года. Семьдесят два года
тому назад я родился в Петербурге, в Зимнем дворце, в покоях
моей матери императрицы — тогда великой княгини Марьи Федо¬
ровны.Спал я сегодня ночью довольно хорошо. После вчерашнего
нездоровья мне стало несколько легче. Главное, прекратилось сон¬
ное духовное состояние, возобновилась возможность всей душой
обращаться с Богом. Вчера ночью в темноте молился. Ясно познал
свое положение в мире: я — вся моя жизнь — есть нечто нужное
Тому, Кто меня послал. И я могу делать это нужное ему и могу
не делать. Делая нужное ему, я содействую благу своему и всего
мира. Не делая этого, лишаюсь своего блага — не всего блага, а
того, которое могло быть моим, но не лишаю мир того блага,
которое предназначено ему (миру). То, что я должен бы был
сделать, сделают другие. И Его воля будет исполнена. В этом
свобода моей воли. Но если Он знает, что будет, если все опре¬
делено Им, то нет свободы? Не знаю. Тут предел мысли и начало
молитвы, простой, детской и старческой молитвы: «Отче, не моя
воля да будет, но Твоя. Помоги мне. Прииди и вселиси в ны».
Просто: «Господи, прости и помилуй, да. Господи, прости и по¬
милуй, прости и помилуй. Словами не могу сказать, а сердце Ты
знаешь. Ты сам в нем».И я заснул хорошо. Просыпался, как всегда, по старческой сла¬
бости раз пять и видел сон о том, что купаюсь в море и плаваю и
удивляюсь, как меня вода держит высоко, так, что я совсем не
погружаюсь в нее, и вода зеленоватая, красивая, и какие-то люди
мешают мне, и женщины на берегу, а я нагой, и нельзя выйти.
Смысл сновидения тот, что мешает мне еще крепость моего тела,
но выход близок.Встал до рассвета, высек огня и долго не мог зажечь серничка.
Надел свой лосиный халат и вышел на улицу. Из-за осыпанных
снегом лиственниц и сосен краснела красно-оранжевая заря. Внес
вчера наколонные дрова и затопил, и стал еще колоть. Рассвело.
Поел размоченных сухарей, печь истопилась, закрыл трубу и сел
писать.Родился я ровно 72 года тому назад, 12 декабря 1777 года в
Петербурге, в Зимнем дворце. Имя дано мне было, по желанию
бабки, Александра, в предзнаменование того, как она сама гово¬205
рила мне, чтобы я был столь же великим человеком, как Алек¬
сандр Македонский, и столь же святым, как Александр Невский.
Крестили меня через неделю в большой церкви Зимнего дворца.
Несла меня на глазетовой подушке герцогиня Курляндская; по¬
крывало поддерживали высшие чины, крестной матерью была им¬
ператрица, крестным отцом был император австрийский и король
прусский. Комната, в которую поместили меня, была так устроена
по плану бабушки. Я ничего этого не помню, но знаю по расска¬
зам.В обширной комнате этой, с тремя высокими окнами, посере¬
дине ее, среди четырех колонн прикреплен к высокому потолку
бархатный балдахин с шелковыми занавесами до полу. Под бал¬
дахином поставлена кроватка железная с кожаным тюфячком, по¬
душечкой и легким английским одеялом. Кругом балдахина
балюстрада в два аршина вышины, так, чтобы посетители не
могли близко подходить. В комнате никакой мебели, только поза¬
ди балдахина постель кормилицы. Все подробности моего телесно¬
го воспитании были обдуманы бабушкой. Запрещено было меня
укачивать, пеленали особенным образом, ноги были без чулок,
купали сначала в теплой, потом в холодной воде, одежда была
особенная, надевалась сразу, без швов и завязок. Как только я
начал ползать, так меня клали на ковер и предоставляли самому
себе. Первое время мне рассказывали, что бабушка часто сама
садилась на ковер и играла со мной. Я ничего этого не помню,
не помню и кормилицу.Кормилицей моей была жена садовникова молодца, Авдотья
Петрова из Царского Села. Я не помню ее. Я увидал ее в
первый раз, когда мне было 18 лет и она в Царском подошла
ко мне в саду и назвала себя. Было это в то мое хорошее время
моей первой дружбы с Чарторижским и искреннего отвращения
ко всему тому, что делалось при обоих дворах, как несчастного
отца, так и ставшей мне ненавистной тогда бабки. Я был еще
человеком тогда, и даже недурным человеком, с добрыми стрем¬
лениями. Я шел с Адамом по парку, когда из боковой аллеи
вышла хорошо одетая женщина, с необыкновенно добрым, очень
белым, приятным, улыбающимся и взволнованным лицом. Она
быстро подошла ко мне и, упав на колени, схватила мою руку
и стала целовать ее.—	Батюшка, ваше высочество. Вот когда Бог привел.—	Кто вы?—	Кормилка ваша, Авдотья, Дуняша, одиннадцать месяцев
кормила. Привел Бог взглянуть.Я насилу поднял ее, спросил, где она живет, и обещал зайти к
ней. Милый interieur^ ее чистенького домика; ее милая дочка, со¬
вершенная русская красавица, моя молочная сестра, [которая] бы¬
ла невестой берейтора придворного, отец ее, садовник, такой же^ Обстановка206
улыбающийся, как и жена, и куча детей, тоже улыбающихся, все
они точно осветили меня в темноте. «Вот настоящая жизнь, насто¬
ящее счастье, — думал я. — Так все просто, ясно, никаких интриг,
зависти, ссор».Так вот эта милая Дуняша и кормила меня. Главной няней
моей была немка Софья Ивановна Бенкендорф, а няней англичанка
Гесслер. Софья Ивановна Бенкендорф, немка, была толстая, белая,
прямоносая женщина, с величественным видом, когда она распоря¬
жалась в детской, и удивительно униженной, низкопоклонной, низ¬
ко приседающей при бабушке, которая была на голову ниже ее
ростом. Она ко мне относилась особенно раболепно и вместе с тем
строго. То она была царицей, в своих широких юбках и [с] своим
величественным прямоносым лицом, то вдруг делалась притворяю¬
щейся девчонкой.Прасковья Ивановна (Гесслер), англичанка, была длиннолицая,
рыжеватая, всегда серьезная англичанка. Но зато, когда она улы¬
балась, она рассиявала вся, и нельзя было удержаться от улыбки.
Мне нравилась ее аккуратность, ровность, чистота, твердая мяг¬
кость. Мне казалось, что она что-то знает такого, чего не знал
никто, ни маменька, ни батюшка, даже сама бабушка.Мать свою я помню сначала как какое-то странное, печальное,
сверхъестественное и прелестное видение. Красивая, нарядная, бле¬
стящая бриллиантами, шелком, кружевами и обнаженными полны¬
ми, белыми руками, она входила в мою комнату и с каким-то
странным, чуждым мне, не относящимся ко мне грустным выраже¬
нием лица ласкала меня, брала на свои сильные, прекрасные руки,
подносила к еще более прекрасному лицу, откидывала густые, па¬
хучие волосы, и целовала меня, и плакала, и раз даже спустила
меня с рук и упала в дурноте.Странное дело, внушено ли мне это было бабушкой, или таково
было обхождение со мною матери, или я детским чутьем проник ту
дворцовую интригу, которой я был центром, но у меня не было
простого чувства, даже никакого чувства любви к матери. Что-то
натянутое чувствовалось в ее обращении ко мне. Она как будто
что-то выказывала через меня, забывая меня, и я это чувствовал.
Так это и было. Бабка отняла меня от родителей, взяла в свое
полное распоряжение для того, чтобы передать мне престол, лишив
его ненавидимого ею сына, моего несчастного отца. Я, разумеется,
долго ничего не знал этого, но с первых же дней сознания я, не
понимая причин, сознавал себя предметом какой-то вражды, сорев¬
нования, игрушкой каких-то замыслов и чувствовал холодность и
равнодушие к себе, к своей детской душе, не нуждавшейся ни в
какой короне, а только в простой любви. И ее-то и не было. Была
мать, всегда грустная в моем присутствии. Один раз она, поговорив
о чем-то по-немецки с Софьей Ивановной, расплакалась и выбежа¬
ла почти из комнаты, заслышав шаги бабушки. Был отец, который
иногда входил в нашу комнату и к которому потом водили меня с
братом. Но отец этот, мой несчастный отец, еще больше и реши¬207
тельнее, чем мать, при виде меня выражал свое неудовольствие,
сдержанный гнев даже.Помню, как раз нас с братом Константином привели на их
половину. Это было перед отъездом его в путешествие за границу
в 1781 году. Он вдруг отстранил меня рукой и со страшными гла¬
зами вскочил с кресла и, задыхаясь, заговорил что-то обо мне и
бабушке. Я не понял что, но помню слова:—	Apres 62 tout est possible...^Я испугался, заплакал. Матушка взяла меня на руки и стала
целовать. И потом поднесла ему. Он быстро благословил меня и,
стуча своими высокими каблуками, почти выбежал из комнаты.
Уже долго потом я понял значение этого взрыва. Они с матушкой
ехали путешествовать под именем Comte и Comtesse du Nord^.
Бабушка хотела этого. И он боялся, чтобы в его отсутствие он бы
не был объявлен лишенным права на престол и я признан наслед¬
ником...Боже мой. Боже мой! И он дорожил тем, что погубило телесно
и духовно и его, и меня, и я, несчастный дорожил тем же.Кто-то стучится, произнося молитву «Во имя отца и сына». Я
сказал: «Аминь». Уберу писание, пойду отопру. И если Бог велит,
буду продолжать завтра.13	декабряСпал мало и видел нехорошие сны: какая-то женщина, непри¬
ятная, слабая, жмется ко мне, и я не ее боюсь, не греха, а боюсь,
что увидит жена. И будут опять упреки. Семьдесят два года, и я
все еще не свободен... Наяву можно себя обманывать, но снови¬
дение дает верную оценку той степени, до которой ты достиг.
Видел еще — и это опять подтверждение той низкой степени
нравственности, на которой я стою, — что кто-то принес мне
здесь во мху конфеты, какие-то необыкновенные конфеты, и мы
разобрали их из моха и роздали. Но после раздачи остались еще
конфеты, и я выбираю их для себя, а тут мальчик вроде сына
турецкого султана, черноглазый, неприятный, тянется к конфе¬
там, берет их в руки, и я отталкиваю его и между тем знаю, что
ребенку гораздо свойственнее есть конфеты, чем мне, и все-таки
не даю ему и чувствую к нему недоброе чувство и в то же время
знаю, что это дурно.И странное дело, наяву во мной нынче случилось это самое.
Пришла Марья Мартемьяновна. Вчера стучался от нее посол с за¬
просом, может ли она побывать. Я сказал, что можно. Мне тяжелы
эти посещения, но я знаю, что ее огорчил бы отказ. И вот нынче
она приехала. Полозья издалека слышно было, как визжали по
снегу. И она, войдя в своей шубе и платках, внесла кульки с
гостинцами и такой холод, что я оделся в халат. Она привезла^ После 1762 года все возможно...^ Граф и графиня Северные.208
оладий, масла постного и яблок. Она приехала спросить о дочери.
Сватается богатый вдовец. Отдавать ли? Очень мне тяжело это их
представление о моей прозорливости. Все, что я говорю против, они
приписывают моему смирению. Я сказал, что всегда говорю, что
целомудрие лучше брака, но, по слову Павла, лучше жениться, чем
разжигаться. С ней вместе приехал ее зять Никанор Иванович, тот
самый, который звал меня поселиться в его доме и потом не пере¬
ставая преследовал меня своими посещениями.Никанор Иванович — это великое для меня искушение. Не
могу преодолеть антипатии, отвращения к нему. «Ей, Господи,
даруй мне зрети прегрешения моя и не осуждать брата моего». А
я вижу все его согрешения, угадываю их с проницательностью
злобы, вижу все его слабости и не могу победить антипатии к
нему, к брату моему, к носителю, так же как и я, божественного
начала.Что значат такие чувства? Я в моей долгой жизни не раз испы¬
тывал их. Но самые сильные мои две антипатии это были Лудовик
XVIII, с его животом, горбатым носом, противными белыми рука¬
ми, с его самоуверенностью, наглостью, тупостью (вот я сейчас уже
начинаю ругать его), и другая антипатия — это Никанор Ивано¬
вич, который вчера два часа мучал меня. Всё в нем, от звука его
голоса до волос и ногтей, вызывало во мне отвращение. И я, чтоб
объяснить свою мрачность Марье Мартемьяновне, солгал, сказав,
что мне нездоровится. После них стал на молитву и после молитвы
успокоился. Благодарю Тебя, Господи, за то, что одно, единствен¬
ное одно, что нужно мне, в моей власти. Вспомнил, что Никанор
Иванович был младенцем и будет умирать, тоже вспомнил и о
Лудовике XVIII, зная, что он уже умер, и пожалел, что Никанора
Ивановича уже не было, чтобы я мог выразить ему мое доброе к
нему чувство.Марья Мартемьяновна привезла много свечей, и я могу писать
вечером. Вышел на двор. С левой стороны потухли яркие звезды в
удивительном северном сиянии. Как хорошо, как хорошо! Итак,
продолжаю.Отец с матерью уехали в заграничное путешествие, и мы с
братом Константином, родившимся два года после меня, перешли
на все время отсутствия родителей в полное распоряжение бабки.
Брата назвали Константином в ознаменование того, что он должен
был быть греческим императором в Константинополе.Дети всех любят, особенно тех, которые любят и ласкают их.
Бабка ласкала, хвалила меня, и я любил ее, несмотря на оттал¬
кивающий меня дурной запах, который, несмотря на духи, всегда
стоял около нее; особенно когда она меня брала на колени. И
еще неприятны мне были ее руки, чистые, желтоватые, сморщен¬
ные, какие-то склизкие, глянцовитые, с пальцами, загибающими¬
ся внутрь, и далеко, неестественно оттянутыми, обнаженными209
ногтями. Глаза у нее были мутные, усталые, почти мертвые, что
вместе с улыбающимся беззубым ртом производило тяжелое, но
не отталкивающее впечатление. Я приписывал это выражение
глаз (о котором вспоминаю теперь с омерзением) ее трудам о
своих народах, как мне внушили это, и я жалел ее за это
томное выражение глаз. Видел я раза два Потемкина. Этот кри¬
вой, косой, огромный, черный, потный, грязный человек был
ужасен. Особенно же ужасен он мне был тем, что он один не
боялся бабки и говорил своим трескучим голосом громко при ней
и смело, хотя и называл меня высочеством, ласкал и тормошил
меня.Из тех, кого я видел у нее в это мое первое время детства, был
еще Ланской. Он всегда был с ней, и все замечали его, все ухажи¬
вали за ним. Главное, сама императрица беспрестанно оглядыва¬
лась на него. Я не понимал, разумеется, тогда, что такое был
Ланской, и он очень нравился мне. Нравились мне его букли, нра¬
вились обтянутые в лосины красивые ляжки и икры, нравилась его
веселая, счастливая, беззаботная улыбка и бриллианты, которые
повсюду блестели на нем.Время это было очень веселое. Нас возили в Царское. Мы ката¬
лись на лодках, копались в саду, гуляли, катались на лошадях.
Константин, толстенький, рыженький, un petit Bacchus^ как его
называла бабушка, веселил всех своими шутками, смелостью и
выдумками. Он всех передразнивал, и Софью Ивановну, и даже
саму бабушку.Важным событием за это время была смерть Софьи Ивановны
Бенкендорф. Случилось это вечером в Царском, при бабушке.
Софья Ивановна только что привела нас после обеда и что-то
говорила улыбаясь, как вдруг лицо ее стало серьезно, она заша¬
талась, прислонилась к двери, скользнула по ней и тяжело упала.
Сбежались люди, нас увели. Но на другой день мы узнали, что
она умерла. Я долго плакал и скучал и не мог опомниться. Все
думали, что я плакал об Софье Ивановне, а я плакал не о ней,
а о том, что люди умирают, что есть смерть. Я не мог понять
этого, не мог поверить тому, чтобы это была участь всех людей.
Помню, что тогда в моей детской пятилетней душе восстали во
всем своем значении вопросы о том, что такое смерть, что такое
жизнь, кончающаяся смертью. Те главные вопросы, которые стоят
перед всеми людьми и на которые мудрые ищут и не находят
ответы и легкомысленные стараются отстранить, забыть. Я сделал,
как это свойственно ребенку, и особенно в том мире, в котором
жил; я отстранил от себя эту мысль, забыл про смерть, жил так,
как будто ее нет, и вот дожил до того, что она стала страшна
мне.Другое важное событие в связи с смертью Софьи Ивановны был
переход наш в мужские руки и назначение к нам в воспитатели210
Николая Ивановича Салтыкова. Не того Салтыкова, который, по
всем вероятиям, был нашим дедом, а Николая Ивановича, служив*
шего при дворе отца, маленького человечка с огромной головой,
глупым лицом и всегдашней гримасой, которую удивительно пред¬
ставлял маленький брат Костя. Переход этот в мужские руки был
для меня горем разлучения с милой Прасковьей Ивановной, преж¬
ней няней.Людям, не имевшим несчастия родиться в царской семье, я
думаю, трудно представить себе всю ту извращенность взгляда на
людей и на свои отношения к ним, которую испытывали мы, испы¬
тывал я. Вместо того естественного ребенку чувства зависимости от
взрослых и старших, вместо благодарности за все блага, которыми
пользуешься, нам внушалась уверенность в том, что мы особенные
существа, которые должны быть не только удовлетворяемы всеми
возможными для людей благами, но которые одним своим словом,
улыбкой не только расплачиваются за все блага, но награждают и
делают людей счастливыми. Правда, от нас требовали учтивого
отношения к людям, но я детским чутьем понимал, что это только
видимость и что это делается не для них, не для тех, с кем мы
должны быть учтивы, а для себя, для того, чтобы еще значительнее
было свое величие.Какой-то торжественный день, и мы едем по Невскому в огром¬
ном, высоком ландо: мы, два брата, и Николай Иванович Салты¬
ков. Мы сидим на первом месте. Два напудренных лакея в красных
ливреях стоят сзади. Весенний яркий день. На мне расстегнутый
мундир, белый жилетик и по нем голубая андреевская лента, так
же одет и Костя, на головах шляпы с перьями, которые мы то и
дело снимаем и кланяемся. Народ везде останавливается, кланяет¬
ся, некоторые бегут за нами.—	On VOUS salue, — повторяет Николай Иванович. — А
droite4Проезжаем мимо гауптвахты, и выбегает караул.Этих я всегда вижу. Любовь к солдатам, к военным экзерцици-
ям у меня была с детства. Нам внушали — особенно бабушка, та
самая, которая менее всех верила в это, — что все люди равны и
что мы должны помнить это. Но я знал, что те, кто говорят так,
не верят в это.Помню, раз Саша Голицын, игравший со мной в бары, толкнул
меня и сделал больно.—	Как ты смеешь!—	Я нечаянно. Что за важность!Я чувствовал, как кровь прилила мне к сердцу от оскорбления
и злобы. Я пожаловался Николаю Ивановичу, и мне не было стыд¬
но, когда Голицын проем у меня прощения.На нынче довольно. Свеча догорает. И надо еще нащепать лу¬
чины. А топор туп и наточить нечем, да и не умею.^ Вас приветствуют. Направо.211
16 декабряТри дня не писал. Был нездоров. Читал Евангелие, но не мог
вызвать в себе того понимания его, того общения о Богом, которое
испытывал прежде. Прежде много раз думал, что человек не может
не желать. Я всегда желал и желаю. Желал прежде победы над
Наполеоном, желал умиротворения Европы, желал освобождения
себя от короны, и все желания мои или исполнялись и, когда
исполнялись, переставали влечь меня к себе, или делались неиспол¬
нимы, и я переставал желать. Но пока эти исполнялись или стано¬
вились неисполнимыми прежние желания, зарождались новые, и
так шло и идет до конца. Теперь я желал зимы, она настала, желал
уединения, почти достиг этого, теперь желаю описать свою жизнь
и сделать это наилучшим образом, так, чтобы принести пользу
людям. И если исполнится, и если не исполнится, явятся новые
желания. Вся жизнь в этом.И мне пришло в голову, что если вся жизнь в зарождении
желаний и радость жизни в исполнении их, то нет ли такого
желания, которое свойственно бы было человеку, всякому челове¬
ку, всегда, и всегда исполнялось бы или, скорее, приближалось бы
к исполнению? И мне ясно стало, что это было бы так для
человека, который желал бы смерти. Вся жизнь его была бы
приближением к исполнению этого желания; и желание это на¬
верное исполнилось бы.Сначала это мне показалось странным. Но, вдумавшись, я вдруг
увидал, что это так и есть, что в этом одном, в приближении к
смерти, разумное желание человека. Желание не в смерти, не в
самой смерти, а в том движении жизни, которое ведет к смерти.
Движение же это есть освобождение от страстей и соблазнов того
духовного начала, которое живет в каждом человеке. Я чувствую
это теперь, освободившись от большей части того, что скрывало от
меня сущность моей души, ее единство с Богом, скрывало от меня
Бога. Я пришел к этому бессознательно. Но если бы я поставил
своим высшим благом (а это не только возможно, но так и должно
быть), считал бы своим высшим благом освобождение от страстей,
приближение к Богу, то все, что придвигало бы меня к смерти:
старость, болезни, было бы исполнением моего единого и главного
желания. Это так, и это я чувствую, когда я здоров. Но когда я,
как вчера и третьего дня, болею желудком, я не могу вызвать этого
чувства и хотя и не противлюсь смерти, не могу желать прибли¬
жаться к ней. Да, такое состояние есть состояние сна духовного.
Надо спокойно ждать.Продолжаю вчерашнее. То, что я пишу про свое детство, я
пишу больше по рассказам, и часто то, что мне про меня расска¬
зывали, перемешивается с тем, что я испытал, так что я не знаю
иногда, что я пережил и что слышал от людей.Жизнь моя, вся, от рождения моего и до самой теперешней
старости, напоминает мне местность, всю покрытую густым тума¬
ном, или даже после сражения под Дрезденом, когда все скрыто,212
ничего не видно, и вдруг тут и там открываются островки, des
eclaircies^ в которых видишь ни с чем не соединенных людей,
предметы, со всех сторон окруженные непроницаемой завесой. Та¬
ковы мои детские воспоминания. Эти eclaircies в детстве только
редко, редко открываются среди бесконечного моря тумана или
дыма, потом чаще и чаще, но даже и теперь у меня есть времена,
не оставляющие ничего в воспоминании. В детстве же их чрезвы¬
чайно мало, и чем дальше назад, тем меньше.Я говорил об этих просветах первого времени: смерти Бенкен-
дорфши, прощанье с родителями, передразниванье Кости, но и
еще несколько воспоминаний того времени теперь, когда я думаю
о прошедшем, открываются передо мной. Так, например, я совер¬
шенно не помню, когда появился Костя, когда мы стали жить
вместе, а между тем живо помню, как мы раз, когда мне было
не более семи, а Косте пяти лет, мы после всенощной накануне
Рождества пошли спать и, воспользовавшись тем, что все вышли
из нашей комнаты, соединились в одной кроватке. Костя в одной
рубашке перелез ко мне и начал какую-то веселую игру, состоя¬
щую в том, чтобы шлепать друг друга по голому телу. И хохо¬
тали до боли живота и были очень счастливы, когда вдруг вошел
в своем расшитом кафтане с орденами Николай Иванович с своей
огромной напудренной головой и, выпучив глаза, бросился на нас
и с каким-то ужасом, которого я никак не мог сйбъяснить себе,
разогнал нас и гневно обещал наказать нас и пожаловаться ба¬
бушке.Другое памятное мне воспоминание, уже несколько позже —
мне было около девяти лет, — это происшедшее у бабушки почти
при нас столкновение Алексея Григорьевича Орлова с Потемки¬
ным. Было это незадолго до поездки бабушки в Крым и нашего
первого путешествия в Москву. Как обыкновенно, Николай Ива¬
нович приводит нас к бабушке. Большая, с лепным и расписным
потолком комната полна народом. Бабушка уже причесанная. Во¬
лосы ее зачесаны вверху надо лбом и как-то особенно искусно
заложены на темени. Она сидит в белом пудроманте перед золо¬
тым туалетом. Горничные ее стоят над нею и убирают ее голову.
Она улыбаясь смотрит на нас, продолжая говорить с большим,
высоким, широким генералом с андреевской лентой и страшно
развороченной щекой ото рта до уха. Это Орлов, Le balafre^. Я
тут в первый раз видел его. Около бабушки Андерсоны, левретки.
Моя любимица Мими вскакивает с подола бабушки и вскакивает
на меня лапами и лижет в лицо. Мы подходим к бабушке и
целуем ее белую, пухлую руку. Рука переворачивается, и загну¬
тые пальцы ловят меня за лицо и ласкают. Несмотря на духи, я
чувствую неприятный бабушкин запах. Но она продолжает гля¬
деть на Balafre и говорит с ним.^ Просветы^ Человек со шрамом213
—	Какоф маладец, — говорит она, указывая на меня. — Вы
ишо не витали его, граф? — говорит.—	Молодцы оба, — говорит граф, целуя руку мою и Костину.—	Карашо, карашо, — говорит она горничной, надевающей
ей на голову чепец. Горничная эта — Марья Степановна, набе¬
ленная, нарумяненная, добродушная женщина, которая всегда ла¬
скает меня.—	Ой est та tabatiere?^Ланский подходит, подает открытую табакерку. Бабушка нюха¬
ет и улыбаясь глядит на подходящую шутиху Матрену Даниловну.Где моя табакерка*^
ПРИЛОЖЕНИЯ
СТАРЕЦ ФЕДОР КУЗЬМИЧ
в 1836—1864 гг.Осенью 1836 года к одной из кузниц, находящейся около го¬
рода Красноуфимска Пермской губернии, подъехал какой-то муж¬
чина лет 60 и попросил кузнеца подковать бывшую под ним
верховую лошадь. Кузнец, исполняя желание проезжего, заинте¬
ресовался красивой лошадью и самой личностью старика, одетого
в обыкновенный черный крестьянский кафтан, не гармонировав-
пшй с чрезвычайно мягкими, так сказать не крестьянскими, ма¬
нерами проезжего, обратился к нему с обычными в этаких
случаях вопросами о цели путешествия, принадлежности лошади
и, наконец, о его имени и звании. Уклончивые ответы проезжего
возбудили подозрения собравшегося около кузницы народа, и не¬
известный без всякого со своей стороны сопротивления был тут
же задержан и доставлен в город. На допросе он назвал себя
крестьянином Федором Кузьмичем, объяснил, что лошадь принад¬
лежит ему, отказался от дальнейших показаний и объявил себя
не помнящим родства бродягою, следствием чего был арест и
затем суд по тогдашним законам за бродяжество. Говорят, что
необыкновенно симпатичная наружность этого человека, добро¬
душное выражение лица его, изящные манеры, уменье говорить и
проч., обнаруживая в нем хорошее воспитание и как бы знатное
происхождение, вызвали общее сочувствие и сострадание. Были
употреблены все меры уговорить его открыть свое настоящее зва¬
ние и происхождение, но все увещания и гуманные попытки в
этом отношении оказались тщетными, и неизвестный упорно про¬
должал называть себя бродягой.В том же году Федор Кузьмич, как бродяга, был наказан 20
ударами плетей, выслан из Красноуфимска на поселение в Сибирь,
в Томскую губернию, близ г. Ачинска, и приписан к деревне Зер-
цалы Боготольской волости (в то время округа), куда и прибыл с
43-й партией 26 марта 1837 года.Во время этого длинного следования этапным порядком по си¬
бирским дорогам Федор Кузьмич своим поведением, услужливой
заботливостью о слабых и больных арестантах, теплыми беседами
и утешениями расположил к себе всю партию злосчастных путеше¬
ственников и, выпущенный на свободу с некоторыми из своих то¬
варищей по пути, положил залог своей будущей популярности.217
Из помещенных на страницах «Русской старины» заметок по
поводу этого старца наиболее внимания заслуживает, разумеется,
сообщение И. Смирнова, как очевидца, хотя в нем довольно ясно
проглядывает преобладание личного убеждения автора над действи¬
тельностью и сделаны слишком смелые заключения. Что же каса¬
ется сообщения В. Долгорукова, основанного, по его же
собственному признанию, на народной молве, можно сказать, что
оно дает только отдаленное понятие о существовавшем в Сибири в
1860-х годах каком-то старце. Причем все сообщенные им сведения
представляют из себя не более не менее как ни на чем не основан¬
ные и, как увидим ниже, совершенно неверные слухи и предполо¬
жения [...].Из сообщений лиц, хорошо знавших Федора Кузьмича, напри¬
мер архимандритов Алексеевского монастыря отца Лазаря, отца
Виктора, некоторых монахов, Хромова и др., безошибочно можно
сделать приблизительно следующее описание его наружности.Рост его был выше среднего, около 2 аршин, 9—10 вершков,
плечи широкие, грудь высокая, глаза голубые, ласковые, лицо чи¬
стое и замечательно белое, волосы на голове кудрявые, борода
длинная, разумеется, немного вьющаяся, совершенно седаяЧ Вооб¬
ще черты лица чрезвычайно правильные, красивые и симпатичные.
Характер добрый и мягкий, немного вспыльчивый, но в общем
скорее всего флегматический.Костюм его состоял обыкновенно из длинной, грубой, толстой
холщовой рубахи (только в двух экземплярах), подпоясанной то¬
неньким ремешком или веревочкою, таких же штанов, 3—4 пар
белых бумажных чулков, ежедневно сменяемых, и обыкновенных
кожаных туфель. Сверх рубахи надевал он иногда длинный темно¬
синий суконный халат, а зимою старую сибирскую доху (шуба
мехом наружу) с облинявшей шерстью.Несмотря на такой незначительный гардероб, одежда на нем
была постоянно чистая, вообще старец был чрезвычайно аккуратен,
держал себя и свою келью в неподражаемой чистоте и не выносил
вообще никакого беспорядка.Первое время по прибытии в Сибирь Федор Кузьмич был поме¬
щен на существовавший тогда казенный Краснореченский виноку¬
ренный завод, в двух верстах от села Краснореченского
Боготольской волости и в 15 верстах от места приписки, деревни
Зерцал, где и прожил около 5 лет, не употребляемый, впрочем, ни
на какие принудительные работы.О жизни его на этом заводе мне не удалось собрать более или
менее точных и достоверных сведений. Говорят, что обходились с
ним вообще очень хорошо, смотритель любил его и доставлял ему
все необходимое, а прочие служащие и рабочие относились к нему
с особою заботливостью.^ По заявлению арх. Лазаря, видевшего Федора Кузьмича в 1862 году, волосы
на его голове покрылись уже легкою желтизною, признак старости.218
Около 1842 года один из соседних жителей, некто казак Семен
Николаев Сидоров, заметив в старце желание удалиться куда-ни-
будь подальше от народа, построил около своего дома в Белоярской
станице, находящейся в нескольких верстах от села Красноречсн-
ского в сторону к Ачинску, небольшую избушку и уговорил старца
переселиться к нему, на что он и согласился очень охотно. Узнав
об этом, крестьяне соседних деревень наперебой начали заманивать
к себе старца, предлагая ему большие удобства, очевидно, с расче¬
том иметь около себя сведущего человека и добросовестного руко¬
водителя. Просьбы эти, не давая ему покоя, заставили его, прожив
несколько месяцев в Белоярской станице, переехать в деревню Зер~
цалы, т. е. поселиться на месте своей приписки. В этой деревне
Федор Кузьмич, несмотря на приглашения некоторых зажиточных
крестьян, прожил целую зиму в избе одного добродушного и скром¬
ного поселенца Ивана Иванова, только что отслужившего срок в
каторжных работах, человека семейного и очень бедного, но с боль¬
шим радушием принявшего старца в свою хижину.Заметив, что жизнь в общей избе, видимо, тяготит старца, Иван
Иванов предложил крестьянам устроить ему отдельную келью, где-
нибудь возле деревни, что и было общими силами тотчас же очень
охотно, по указанию самого старца, из старого овечьего хлева для
него сделано.Надо заметить, что в Сибири лес вообще в некоторых местах не
имеет никакой ценности, следовательно, постройка таких келий,
кроме затраченного труда, не представляет для крестьян никаких
затруднений и материального ущерба.В этот период времени Федор Кузьмич часто посещал соседние
деревни, нередко гостил в Белоярской станице, а однажды летом
ушел в Енисейскую тайгу на золотые прииски Попова и проработал
на них несколько месяцев в качестве простого рабочего. Поповски¬
ми приисками управлял тогда известный впоследствии всей Сибири
золотопромышленник Асташев, обративший внимание на старца и
отзывавшийся о нем с большим уважением.По возвращении с приисков старец окончательно поселился во
вновь устроенной келье в Зерцалах и прожил и этой деревне около
6 лет, постоянно навещая соседние.В 1849 году один богатый и богобоязненный краснореченский
крестьянин Иван Гаврилович Латышев, пользовавшийся всеобщей
любовью за свою доброту, устроил около своей пасеки на живопис¬
ном месте, верстах в двух от села Краснореченского вниз по р.
Чулыму, на самом берегу реки, новую маленькую келейку и пере¬
манил к себе получившего уже общую известность богомольного
старца.С этого времени личность Федора Кузьмича начинает уже при¬
влекать к себе всеобщее внимание, а таинственные посещения, вне¬
запные приезды к нему каких-то господ возбуждать всеобщее
любопытство и разного рода догадки относительно его происхожде¬
ния. Никаких, однако, серьезных намеков на будто бы царственное219
происхождение его, как уверяет В. Долгоруков, ни Федором Кузь-
мичем, ни его окружающими в это время не делалось. Народная
молва считала его каким-то сосланным или добровольно оставив¬
шим свой пост митрополитом, хотя весь его образ жизни не заклю¬
чал в себе ни одной характеристической черты, по которой можно
было бы предположить принадлежность его к духовному званию.Сам он всячески избегал разговоров о своем происхождении и
не обнаруживал никаких признаков самозванства. Ни цесаревичем
Константином, ни Александром и никем иным не называл он себя
и от предлагаемых вопросов старался всячески уклоняться.Следует заметить, что в Сибири вообще мало интересуются пер¬
воначальной историей вновь прибывшего. Русское коренное населе¬
ние ведет свою историю в большинстве случаев от ссыльных
прадедов, и в народе, как бы из деликатности, установился тенден¬
циозный обычай не бередить иногда только что залеченные в этом
отношении семейные раны. Огромное количество не помнящих род¬
ства бродяг разных званий постоянно поддерживает этот обычай, и
сибирское население, привыкшее оценивать всякого приезжего че¬
ловека, не касаясь его истории, весьма мало интересуется такими
бродягами. Всякие намеки даже и на очень высокое происхождение
и отменную когда-то деятельность принимаются в Сибири с чрез¬
вычайной критикой и притом с необыкновенным равнодушием.Нужно поэтому обладать редкими качествами и иметь за собой
достаточно блестящее прошлое, чтобы возбудить в Сибири всеобщее
внимание и уважение. Даже в наше время вы встретите немало
бывших севастопольских героев, отставных генералов в полиняв¬
ших николаевских шинелях с капюшонами, расстриженных архи¬
мандритов, свихнувшихся с жизненного пути предводителей и
председателей разных обществ и учреждений и массу других все¬
возможного рода более или менее значительных кабинетных и го¬
сударственных деятелей, имевших в свое время и власть, и
положение, но теперь, так сказать, политически совершенно умер¬
ших и утративших всякое общественное значение. Если они и на¬
ходят еще иногда слушателей, то беседы их заключают в себе
только горькие воспоминания минувшего или бессильные ожесто¬
ченные проклятия своей судьбе и не оценившему их способности и
плодотворные труды человечеству. Почти все они отживают здесь
век свой всеми забытые и оставленные, и сибирские вьюги замета¬
ют следы их прежней деятельности...Личность Федора Кузьмича, помимо своего происхождения, за¬
служивает уже серьезного внимания как продукт религиозных дви¬
жений начала нынешнего столетия. Он не имел ничего общего с
типами старинных юродствующих обличителей или пессимистиче¬
скими религиозными мистиками вроде, например, Феодосия Левиц¬
кого и ему подобных. Не проповедовал никаких богословских
теорий и не выказывал никаких признаков принадлежности к сек¬
тантству или масонским ложам и вообще, как видно, обнаруживал
вполне здравое современное отношение к религиозным учениям.220
Хромов, в доме которого умер Федор Кузьмич, причислив его к
лику святых, исказил его светлую личность своими записками до
неузнаваемости и с помощью всевозможных странников распрост¬
ранил, интересные только в изучении с психологической стороны
натуры самого Хромова, повествования о нем далеко за пределами
Сибири.Федор Кузьмич был далеко не таким святошей и ханжой, каким
изображает его в своих записках услужливый Хромов. Получивший
несомненно высокое для тогдашнего времени образование, движи¬
мый гуманными идеями, целями и побуждениями, человек этот,
как видно, немало потрудился на веку своем на пользу дорогому
его сердцу отечеству и до самой своей смерти не изменил своим,
если можно так выразиться, альтруистическим убеждениям.Изучая жизнь этого старца, невольно приходит на мысль: неу¬
жели этот развитой, с таким богатством знаний и тактичности че¬
ловек не мог в то время занять соответствующее своим
способностям место и не заявить себя ничем особенным? Неужели
он в цвете лет совершил какое-нибудь преступление и принужден
был, удалившись от мира, бродить по городам и селам великой
империи, отыскивая по монастырям временный приют и кой-какую
пищу?!Но, повторяю, если отбросить все прошедшее этого человека,
т. е. всю его жизнь до прибытия в пределы Сибири, то и тогда он
заслуживает вечной памяти потомства как один из тех незаметных
муравьиных тружеников, неутомимо разбрасывающих семена гу¬
манных идей в отдаленнейших уголках нашей великой родины.Нечего и говорить, какое огромное воспитательное значение в
среде неразвитой массы народа имеют такие бескорыстные труже¬
ники, подавая пример безупречной жизни и наглядно указывая на
способы ее упорядочивания.Переходя из деревни в деревню, Федор Кузьмич делал все, что
только может делать хорошо воспитанный и образованный человек,
поставленный в необходимость жить в массе неразвитого крестьян¬
ского населения. Он учил крестьянских детей грамоте, знакомил с
Священным писанием, с географией и историей, и во всем этом не
было ничего тенденциозного, преувеличенного. Все сведения и по¬
учения, сообщаемые им, всегда отличались правдивостью, глубоко
врезывались в головы учеников его и сохранились до сих пор.
Взрослых он увлекал религиозными беседами, занимательными рас¬
сказами из событий отечественной истории, в особенности о воен¬
ных походах и сражениях. Причем незаметно для себя самого
вдавался иногда в такие мелкие подробности, например в эпизодах
войны 1812 года, что возбуждал общее недоумение даже среди лиц,
сравнительно развитых, как-то: местного духовенства и некоторых
более или менее интеллигентных ссыльных.Тонкое понимание человеческой натуры и в особенности ду¬
ховной стороны ее в связи с необыкновенным даром слова позво¬
ляли ему исцелять душевные недуги, подмечать и указывать221
слабые стороны человека, угадывая иногда тайные намерения, что
в связи с его образом жизни, умением обращаться с больными,
облегчать их страдания и пр., возвысили его в глазах простого
народа и возбудили о нем впоследствии, как о великом угоднике
Божием, всевозможные толки далеко за пределами его местопре¬
бывания. Кроме того, он обнаруживал немалое знание крестьян¬
ской жизни, отдавал предпочтение земледельцам, делал ценные
сельскохозяйственные указания относительно выбора и обработки
земли, устройства огородов и всякого рода посевов. Говорил о
значении земледельческого класса в государственном строе, знако¬
мил крестьян с их правами и обязанностями, учил уважать власть
и вместе с тем низводил великих государственных деятелей до
степени обыкновенного человека.«И цари, и полководцы, и архиереи — такие же люди, как и
вы, — говорил он, — только Богу угодно было одних наделить
властью великою, а другим предназначить жить под их постоянным
покровительством...»Отношения его к окружающим вполне гармонировали с подоб¬
ным воззрением: он никогда не отдавал предпочтения званию и
оценивал человека по его личным качествам.Частная жизнь Федора Кузьмича отличалась особою строгостью,
правильностью и воздержностью. Обстановка всех его маленьких
келий указывала на крайнюю неприхотливость самого хозяина.
Жесткая постель, две или три скамейки и небольшой столик состав¬
ляли всю его мебель. В правом углу висело несколько образов:
Печерской Божией Матери, маленький образок Александра Невско¬
го и др. Кроме того, он вешал в этом углу некоторые картинки
религиозного содержания, приносимые ему разными странниками,
но выбирал из них только более приличные и осмысленные по
содержанию, например виды монастырей, портреты митрополитов и
евангельские притчи. Никаких изображений «страшного суда», «се¬
ми смертных грехов» и им подобных у него не было, и это до
некоторой степени указывает на его умственное развитие. На столе
стояло небольшое распятие, лежали Евангелие, акафист Живона¬
чальной Троице, Псалтирь, маленький Киево-Печерский молитвен¬
ник и небольшая книжка под заглавием «Семь слов на кресте
Спасителя». Никаких лубочных изданий и жизнеописаний святых
отцов он не имел у себя и отзывался о большинстве из них как о
сочинениях, недостойных серьезного внимания.По имеющимся данным, можно заключить, что Федор Кузьмич
имел обширную переписку с разными лицами через различных
странников и постоянно получал всякого рода сведения о положе¬
нии дел в России, но тщательно скрывал от посторонних чернила и
бумагу.Вставал Федор Кузьмич очень рано и все свободное время по¬
свящал, вероятно, молитве. Никто, однако, не видал, когда он мо¬
лился, потому что дверь его кельи была постоянно заперта. Только
после смерти колени его оказались покрытыми толстыми мозолями,222
что заставляет предполагать продолжительное и усердное стояние
на них.Пищу он принимал самую скудную; его обед состоял из суше¬
ных сухарей, вымоченных в обыкновенной воде, для чего в келье
его постоянно находился маленький туесок (род большой кружки из
березовой коры — весьма распространенная по Сибири посуда) и
деревянная ложечка. Почитатели Федора Кузьмича почти ежеднев¬
но приносили ему пищу, а в особенности по праздникам, заваливая
пирогами, лепешками и т. п. Старец охотно принимал все это, но,
отведав немного, оставлял, как он выражался, для «гостей» и раз¬
давал затем заходившим к нему бродягам и странникам. Строго
соблюдая посты, он никогда, однако, не рисовался этим. Однажды
одна из его почитательниц принесла ему жирный пирог с нельмой
(вкусная сибирская рыба) и выразила сомнение в том, будет ли он
его кушать.«Отчего же не буду, — возразил ей на это старец, — я вовсе не
такой постник, за какого ты принимаешь меня!»Вообще же он не брезгал никакой пищей и приводил обыкно¬
венно известное евангельское выражение, что всякую предлагаемую
пищу следует принимать с благодарностью; хотя и просил постоян¬
но, чтобы ему не приносили никаких яств, так как он уже давно
отвык от жирной и сладкой пищи. Федор Кузьмич не отказывался
даже от мяса, но ел его очень немного, очевидно, только для виду,
а в особенности любил жареные оладьи с сахаром. «От таких ола¬
дий и сам бы царь не отказался!» — говорил он, когда ему стряпа¬
ли их.Навещая своих любимцев, он не отказывался ни от какого уго¬
щения, охотно пил чай, выпивая только два стакана, но до вина
никогда не дотрагивался и строго порицал пьянство.У себя в келье Федор Кузьмич принимал всех приходящих к
нему за советами и редко отказывал кому-нибудь в приеме. Денег
он ни с кого никогда не брал и не имел их у себя. Всякого рода
советы давал, разумеется, безвозмездно и разговаривал с незнако¬
мыми всегда стоя или прохаживаясь взад и вперед по комнате,
держа обыкновенно руки на бедрах или придерживая одною из них
грудьЧ С некоторыми, в особенности с бродягами^ и странниками,
беседовал иногда подолгу, а иных оставлял ночевать у себя. Цер¬
ковную службу Федор Кузьмич посещал очень аккуратно, всегда^ Указываю на такие подробности потому, что группировка таких мелочей мо¬
жет, до некоторой степени, выяснить принадлежность его к известному сословию,
например, в этом случае — к военному.^ Следует заметить, что слово «бродяга» не звучит диссонансом в среде местного
населения в Сибири Класс этот, заключая в себе людей различных сословий, вы¬
зывает со стороны многих большое сочувствие. Между бродягами попадаются люди
даже весьма порядочные, так или иначе поставленные в необходимость забывать
свое происхождение; все они имеют свою длинную, занимательную историю, пол¬
ную трагизма или до невероятности несправедливых ударов судьбы, наконец, между
ними есть люди действительно преступные, раскаявшиеся, люди с оригинальным
складом ума, полупомешанные и т. п.223
становился на правой стороне поближе к двери. У себя в селе,
несмотря на свою религиозность, он никогда не ходил к исповеди и
причастию, чем и возбудил было к себе негодование местного ду¬
ховенства. На неоднократные предложения священника прича¬
ститься он отвечал обыкновенно: «Господь удостоил меня
принимать эту пищу!»Впоследствии же оказалось, что у Федора Кузьмича был посто¬
янный духовник — протоиерей Красноярской кладбищенской церк¬
ви отец Петр, человек очень хорошей жизни, получивший хорошее
образование, горячо любимый своею паствой. Священник этот за¬
езжал к старцу раза два-три в году, иногда подолгу оставался у
него, беседовал о нем с крестьянами и уговаривал их относиться к
старцу с особенным уважением, так как это был, по его словам,
«великий угодник Божий». Его личные отношения к Федору Кузь¬
мичу ограничивались единственно принятием от него исповеди.Рассказывают, что местный священник, не видя его у себя на
духу, первое время относился к нему очень недружелюбно, предо¬
стерегая крестьян и советуя им держаться подальше от старца-рас-
кольника. Однажды, выведенный из терпения хладнокровием и
упорством, с которым Федор Кузьмич отказывался принять от него
причастие, священник назвал его при всем народе «безбожником».
В тот же день священник этот почувствовал себя очень плохо и к
вечеру слег в постель. Призванный из Ачинска врач объявил его
безнадежным. Тогда по совету односельчан семейство священника
обратилось к Федору Кузьмичу и со слезами стало просить его
помочь их горю. Старец, осмотрев больного, сделал ему строгое
внушение, как нужно относиться к людям, которые никому не
делают никакого зла, и как осторожно следует делать заключения
и произносить над людьми приговоры, и объявил, что больной скоро
поправится. Через несколько времени ему действительно сделалось
лучше, и старец приобрел в нем с того времени искреннего почи¬
тателя.По большим праздникам, после обедни, Федор Кузьмич заходил
обыкновенно к двум старушкам, Марии и Марфе, и пил у них чай.
В день Александра Невского в этом доме приготовлялись для него
пироги и другие деревенские яства. Старец проводил у них все
послеобеденное время и вообще, по сообщениям знавших его, весь
этот день был необыкновенно весел, вспоминал о Петербурге, и в
этих воспоминаниях проглядывало нечто для него родное и заду¬
шевное. «Какие торжества были в этот день в Петербурге, — рас¬
сказывал он, — стреляли из пушек, развешивали ковры, вечером
по всему городу было освещение и общая радость наполняла сердца
человеческие...»Вообще знание петербургской придворной жизни и этикета, а
также событий начала нынешнего и конца прошлого столетий он
обнаруживал необычайное; знал всех государственных деятелей и
высказывал иногда довольно верные характеристики их. С большим
благоговением отзывался он о митрополите Филарете, архимандри¬224
те Фотии и др. Рассказывал об Аракчееве, его военных поселениях,
о его деятельности, вспоминал о Суворове, Кутузове и пр. Про
Кутузова говорил, что он был великий полководец и Александр
завидовал ему.Все подобные воспоминания и суждения о людях имели харак¬
тер, если можно так выразиться, какой-то объективный, в силу чего
неразвитой народ приписывал ему какую-то возвышенную способ¬
ность смотреть на вещи с какой-то необыкновенной, непонятной
для них точки зрения. Замечательно, что Федор Кузьмич никогда
не упоминал об императоре Павле I и не касался характеристики
Александра Павловича. Только события, тесно связанные с именем
этого императора, неизбежно должны были вызывать в нем некото¬
рые суждения. «Когда французы подходили к Москве, — рассказы¬
вал Федор Кузьмич, — император Александр припал к мощам
Сергия Радонежского и долго со слезами молился этому угоднику.
В это время он услышал, как будто бы внутренний голос сказал
ему: «Иди, Александр, дай полную волю Кутузову, да поможет Бог
изгнать из Москвы французов!.. Как фараон погряз в Черном море,
так и французы на Березовой реке». «Когда Александр, — расска¬
зывал в другой раз старец, — ехал из Парижа, купцы устилали
дорогу сукном, а купчихи разными богатыми шалями, и ему это
очень понравилось». Подобных рассказов сохранилось немало в на¬
родной памяти [...].Оставляя в 1857 году навсегда селение Зерцалы, Федор Кузьмич
перенес из своей кельи в часовню образ Печерской Божией Матери
и Евангелие. В день отъезда пригласил несколько крестьян в часо¬
вню и по окончании молебна поставил в эту часовню раскрашен¬
ный разноцветными красками вензель, изображавший букву А, с
короною над нею и летящим голубком вместо перечерка.«Храните этот вензель пуще своего глаза», — сказал он при
этом зерцаловским крестьянам. И буква эта до сих пор хранится в
часовне, помещаясь за поставленным Федором Кузьмичем образом
Печерской Божией Матери.
ЛЕГЕНДА И ИСТОРИЯ...О нем и ныне спорят вновь...(Кн. П. А. Вяземский)С появлением в «Историческом вестнике» (№ 7, 1907) исследо¬
вания великого князя Николая Михайловича, посвященного «Ле¬
генде о кончине императора Александра I в Сибири в образе старца
Федора Козьмича» (вышло 2-м изданием отдельно), в разных кон¬
цах России возник живой интерес к уже почти забытому вопросу.
В печати сообщаются новые данные в подтверждение легенды,
предпринимается издание жизнеописания и материалов о Федоре
Козьмиче. [...]Остается только радоваться неожиданному возбуждению (столь
редкому у нас) интереса к прошлому. Но при этом следует поже¬
лать, однако, большего спокойствия и беспристрастия, которые ус¬
транили бы попадающиеся иногда теперь явные нарушения
требований исторической критики. Благодаря этому возникновению
интереса и вызванному им всестороннему изысканию, кто знает,
может быть, кому-нибудь [...] удастся в конце концов бесспорно
открыть: кто именно то лицо, которое скрывало свои настоящие
звание и имя и жило в Сибири с марта 1837 года под видом и с
именем «старца Феодора Козьмича». [...]Естественно, что в таком диаметрально противоположном деле,
как убеждение в том, что Александр I скончался 19 ноября 1825
года в Таганроге, и вера, что государь скрылся из Таганрога и умер
в Сибири 20 января 1864 года, — все, интересующиеся этим воп¬
росом, делятся на два лагеря. Одни, сторонники легенды, искренне
и глубоко верят, что предание о Федоре Козьмиче не легенда, а
исторический случай, полный глубокого трагизма. Другие, умиля¬
ясь перед поэтическим замыслом народного творчества в легенде,
которая только в 60-х годах девятнадцатого столетия нашла себе
конкретную личность в Сибири в старце Федоре Козьмиче, не на¬
ходят в себе достаточно «веры» и в силу исторической критики не
считают возможным признать тождество императора Александра I
с неведомым сибирским старцем, умершим 20 января 1864 года (80
лет, как записано в метрике о его кончине).Из сказанного ясно, что нижеподписавшийся принадлежит к
числу противников не легенды, а превращения ее в историю. Чтобы
дальше не оговариваться, я должен сказать, что глубоко убежден
всей массой имеющегося под руками материала, что император226
Александр I действительно скончался 19 ноября 1825 года в Таган¬
роге и мирно почивает в Петропавловском соборе, не замененный
в гробу ни фельдъегерем Масковым, ни кем-либо другим. Это не
значит, однако, что мною отрицается интерес к личности Федора
Козьмича. Я не считаю его также каким-либо заурядным бродягою,
«не помнящим родства», каких тогда было особенно много в Сиби¬
ри. Напротив, мое искреннее желание — узнать, кто был именно
отшельник-старец, окруженный ореолом святости. При этом у меня
есть даже некоторые свои соображения на этот счет. Но я считаю
преждевременным сообщать их ввиду неимения серьезных факти¬
ческих доказательств, вводить же субъективный элемент чувства и
догадок нахожу лишним.К сожалению, сам старец Федор Козьмич оставил в полном
недоумении как тех, кто серьезно считал его Александром, так и
других, не соглашающихся с этим. В сущности говоря, ведь старец
никому и никогда не открывал своего имени, своего звания и про¬
исхождения; даже перед кончиной на вопросы, кто он (значит, и
близкие этого не знали!), он отвечал: «Это Богу известно!» Федор
Козьмич выслушивал все, что ему по этому поводу говорили. Иног¬
да делал намеки на свое какое-то особенное происхождение, а за¬
тем оставлял всех в полном недоумении, не опровергая, впрочем, и
того, во что хотелось верить его окружающим. Этим же последним
почему-то захотелось ходившую по Руси легенду об исчезновении
Александра I приурочить именно к нему, неизвестному благочести¬
вому старцу.Правда, похороны Федора Козьмича были торжественные, сте¬
чение народа было громадное. Но ведь в Томске и в то время ни
для кого не было тайной, за кого считали Федора Козьмича, кото¬
рого, кроме того, чтили почти как святого. На могиле его поставили
крест с надписью «Великий Благословенный старец»... Если тут в
созвучии слов и заключался будто бы «особенный намек», то ведь
эта эпитафия не была сочинена или завещана самим старцем, а,
вероятно, написана теми же Хромовыми или кем-либо другим. Что
же касается слов «великий старец», то разве не заслуживал этого
названия Федор Козьмич и без всего прочего только своей свято¬
стью и известностью среди народа, хотя бы подобно оптинскому
старцу Амвросию?От старца не осталось решительно ничего, что давало бы почву
для догадок о его происхождении, кроме его «тайны». Допускаю,
что «тайна» Федора Козьмича, т. е. листочки бумаги с загадочными
фразами и каким-то шифром, писаны самим старцем; но ни то, ни
другое до сего времени не разгадано, хотя, может быть, и действи¬
тельно раскрыло бы «тайну» старца. Серьезно нельзя смотреть на
остроумное раскрытие шифра, сделанное И. С. Петровым (напеча¬
тано великим князем Николаем Михайловичем во 2-м издании его
книги), и на фразу, далеко не грамотную, им прочитанную. Из¬
бранный Петровым способ, может быть, при известном терпении и
находчивости приведет еще к другим комбинациям букв и даст227
возможность прочесть и другую какую-нибудь фразу, при ином
направлении предвзятой мысли.Других бумаг, о которых ходили слухи и говорил Хромов, ста¬
рец не оставил. Конечно, великому князю Николаю Михайловичу
все это могло бы быть известно скорее, чем кому-либо другому.Говорят затем о сходстве старца в натуре и на его портретах с
Александром I. Но с 1825 по 1860 год прошло 35 лет, и думается, что
через такой промежуток времени трудно говорить серьезно о сходст¬
ве, и в чертах лица ветхого старца, обросшего бородой, отыскать чер¬
ты лица государя, умершего далеко не старым. Притом об этом
сходстве говорили в Сибири люди, едва ли видавшие когда Алексан¬
дра I, а если и видевшие, то разве когда-нибудь мельком и, конечно,
также более 35 лет назад. Еще в большей степени то же приходится
сказать о сходстве старца с Александром I по портретам. К сожале¬
нию, портреты старца настолько плохи и неискусно писаны, что серь¬
езно говорить о них нельзя. Нужно только совсем отказаться судить
по ним о сходстве лица старца с портретами Александра I, лицо ко¬
торого плохо удавалось даже первоклассным художникам.Говоря о сходстве, сторонники легенды умалчивают о том безу¬
словно разительном сходстве с живым, мягким, улыбающимся ли¬
цом Александра, которое мы видим в гипсовой маске,
воспроизведенной теперь впервые в книге великого князя Николая
Михайловича. Впрочем, нельзя умолчать, что несколько мистиче¬
ски настроенный Н. К. Шильдер находил по портретам Федора
Козьмича сходство в чертах его лица с лицом Александра. Спорить
с этим трудно: ибо это, конечно, уже чувство совершенно субъек¬
тивное, подобное рассказу о явлении тому же Н. К. Шильдеру во
сне Федора Козьмича, который будто бы исцелил его от головных
болей. Это уже область чудесного. Но, не отрицая и этого, должно,
однако, сказать, что для этого Федор Козьмич должен быть признан
не непременно императором Александром, явившимся своему исто¬
рику, а только святымЧОднако цель наша — не входить в подробный разбор всех дока¬
зательств, представляемых в пользу того, что сибирский старец есть
Александр I, а указать только на фактический материал, имеющий¬
ся у той и другой стороны, и остановиться на некоторых приемах,
не чуждых пристрастия. А там уже пусть сам читатель судит, какая
чаша весов перевешивается, в смысле достоверности и тяжести ис¬
торического и фактического материала.Богатство положительного документального материала так вели¬
ко, что всякий исторический факт, обоснованный так серьезно, былСам достопочтенный, добродушный и необычайно трудолюбивый Николай
Карлович Шильдер, сколько нам известно, предавался иногда увлечениям фантазии,
что мог он унаследовать от своего знаменитого родителя. Дальнейшие разыскания
об императоре Александре Павловиче невозможны без четырехтомного сочинения
Шильдера. Но мы уже имели случай заметить, что это сочинение — не история,
а приведенное в порядок собрание анекдотов, и притом сделанное с предвзятою
мыслию унизить Александра и возвеличить Сперанского П. Б.228
бы признан самой придирчивой критикой безусловно доказанным,
если бы только в данном вопросе не замешивались вера в чудесное
и своя доля фанатизма. Существуют ведь налицо все официальные
акты и документы, протоколы болезни и вскрытия тела, подробные
донесения с пути следования тела из Таганрога в Петербург, —
протоколы вскрытия гроба и осмотра тела, церемониал и акт погре¬
бения в соборе. Существует затем ряд писем, записок и свиде¬
тельств близких людей, бывших с Александром I в Таганроге.
Письма князя Волконского, Дибича, доктора Стофрегена, «Запи¬
ски» Шёнига о вскрытии тела, о которых П. И. Бартенев сообщал
нам, что «Записки» эти напечатаны полностью, за исключением
нескольких строк с описанием некоторых органов; «Записки» сопро¬
вождавшего тело и следившего все время за состоянием бальзами¬
рования лейб-хирурга Д. К. Тарасова. Далее, показания прислуги
и кучера И. Байкова, который всю зиму мерз на козлах траурной
колесницы и готов был обрить себе бороду, чтоб не разлучиться с
своим благодетелем, пока он был еще тут, на земле.Чтобы бесследно исчезнуть, государю нужно было иметь так
много сообщников! Неужели все эти близкие люди были участни¬
ками тайны: и Волконский, и Чернышев, и Дибич, и все доктора,
и камердинер «Геогрович», и Илья Байков? Но тогда это едва ли
была бы уже тайна. Во всяком случае эта тайна в пределах време¬
ни, и не дети, так внуки или правнуки узнали бы ее из первоисточ¬
ника, от кого-либо из участников или их жен.Наконец, для того, чтобы скрыться, Александру I нужно было
согласие и участие его супруги, императрицы Елисаветы Алексеев¬
ны, так как, живя в Таганроге, они почти не разлучались, и окру¬
жающие (Тарасов) называли их «молодыми супругами». Допустим
маловероятное, что такое согласие было получено. Но сколько в
таком случае нужно было истинно драматического таланта, чтобы
разыграть у гроба чужого для императрицы покойника неподдель¬
ную скорбь, убиваться, ходить по два раза в день к гробу, подолгу
смотреть на него, писать о своем горе. Наконец... чтоб умереть от
полного истощения сил и от скорби полгода спустя, в Белеве, 3 мая1826	года, перед тем написав императрице-матери: «Notre Ange est
au del, et moi, je vegette encore sur la terre...»^Про Александра I, только что вновь сблизившегося и полюбив¬
шего свою давно покинутую супругу, отправившего ее лечиться в
Таганрог и окружившего нежными заботами, рассказывают сторон¬
ники легенды, что он имел, в сущности, другую цель, потому что
захватил с собой какой-то похоронный церемониал.Положим, однако, что все многочисленные участники заговора,
окружавшие постель государя при последних минутах его жизни и
изображенные на рисунке кончины Александра, даже с императри¬
цею во главе положившие фельдъегеря Маскова в гроб императора,
все они свято хранили и сохранили навсегда тайну. Что граф В. В.^ Наш Ангел на небе, а я прозябаю еще на земле229
Орлов-Денисов также был участником этого беспримерного в исто¬
рии заговора против царствующего государя, в союзе с ним самим.
Допустим, что Тарасов усердно ходил и заботился о сохранности
тела покойника, лежавшего в гробу (казалось, как раз нужно было
позаботиться о противоположном). Но неужели можно было смело
открывать гроб, не опасаясь, что возникнет сомнение у людей,
наиболее знавших императора, у его многочисленных генералов и
флигель-адъютантов, сменявшихся в течение пути, у целовавшего
тело графа Комаровского, у графа Аракчеева, близкого государю с
молодых его лет... Игра была бы чересчур неосторожной!Но и на это находятся объяснения. Говорят, что Масков, фель¬
дъегерь, умерший за 2V2 недели до кончины государя при падении
из тележки в г. Орехове и там похороненный (где же его берегли с
3 по 19 ноября?), имел большое сходство с императором. Но чем
это документально может быть доказано? Кроме предания в его
семье, почему-то приятно убежденной, что в Петропавловском со¬
боре лежит не Александр I, это ничем не подтверждается. Во вся¬
ком случае доказательства слабы и едва ли не от последующего к
предыдущему'.Рассказывают еще, со слов профессора И. Т. Тарасова, будто
старик лейб-хирург Д. К. Тарасов упоминал о сходстве Маскова с
Александром. В своих воспоминаниях, подробно описывая смерть
Маскова в собственном его присутствии (ибо он был послан госуда¬
рем оказать убившемуся фельдъегерю медицинскую помощь), Та¬
расов ничего не говорит об этом сходстве. Равно и профессор
И. Т. Тарасов нам лично в сентябре 1907 года того не передавал.Впрочем, тут мы встречаем один из типичных приемов критики,
какими пользуются сторонники легенды. Перейдем к подробному
разбору других подобных случаев, стараясь проверить некоторые из
таковых доказательств.В Петербурге вся царская семья, видевшая тело государя, ни
минуты не сомневалась, что видит пред собой покойного старшего
своего члена, столь всем близкого, и благоговейно целовала его
руку. Сопровождавшие тело и граф Орлов-Денисов, и доктор Тара¬
сов увер51ли, что тело сохранилось вполне хорошо, причем послед¬
ний даже был того мнения, что оно может быть открыто для всех.
Конечно, об этом едва ли старались бы лица, совершавшие подлог,
хотя бы и удачно; это маловероятно тем более, что, по словам
Тарасова, уже в то время появились «нелепые слухи», о которых
он так говорит в своих воспоминаниях: «Слухи те были различные:1)	одни утверждали, что в гробу вместо императора лежит кукла;2)	другие, что государь в Таганроге скончался насильственною
смертию; и 3) наконец, что гроб везут пустой, а император будто
бы скрылся и отправился в Америку, и еще другие подобные неле¬
пости, легко в то время могущие произвести беспокойства и беспо¬
рядок в народе».Д. К. Тарасов в своих воспоминаниях так пишет о прощании
царской семьи с покойником.230
«10 марта от князя Голицына^ я получил приказание поспешнее
явиться к нему. Он с озабоченным видом спросил меня: «Можно ли
открыть гроб, и может ли императорская фамилия проститься с
покойным императором?» Я отвечал утвердительно и уверил его, что
тело в совершенном порядке и целости, так что гроб мог бы быть
открыт даже для всех. Потом он мне сказал, что император мне
приказал, чтоб в 12 часов ночи я при нем и графе Орлове-Денисове
со всею аккуратностью открыл гроб и приготовил все, чтоб импера¬
торская фамилия могла вся, кроме царствующей императрицы, ко¬
торая была тогда беременна, родственно проститься с покойником. В
И1/2 часов вечера священники и все дежурные были удалены из
церкви, а при дверях вне оной поставлены были часовые. Остались
в ней князь Голицын, граф Орлов-Денисов, я и камердинер покой¬
ного императора Завитаев. По открытии гроба я снял атласный мат¬
рац из ароматных трав, покрывавший все тело, вычистил мундир,
на который пробилось несколько ароматных специй, переменил на
руках императора белые перчатки (прежние несколько изменили
цвет), возложил на голову корону и обтер лицо, так что тело пред¬
ставилось совершенно целым и не было ни малейшего признака
порчи. После этого князь Голицын, сказав, чтобы мы оставались в
церкви за ширмами, поспешил доложить императору. Спустя не¬
скольких минут, вся императорская фамилия с детьми, кроме цар¬
ствующей императрицы, вошла в церковь при благоговейной
тишине, и все целовали лицо и руку покойного. Эта сцена была до
того трогательна, что я не в состоянии вполне выразить оную!»По свидетельству «Записок» Герлаха, императрица-мать три ра¬
за подходила к телу, целовала руку и восклицала: «Oui, c’est mon
cher fils Alexandre: ah, comme il a maigri!»^ Казалось, это явное
доказательство в пользу того, что императрица Мария Федоровна
узнала в покойнике своего сына. Оказывается, что это не так:
принц Вильгельм Прусский в то же время «был глубоко потрясен
видом усопшего императора», поэтому значит, что у самой импе¬
ратрицы, видимо, было сомнение.Но при таких приемах критики является невозможным вообще
что-либо доказать. Такие приемы, однако, далеко не единственны.
Сторонники легенды утверждают как нечто положительное, как
факт, что старик князь Юрий Владимирович Долгорукий, доживав¬
ший свой век в Москве и переживший четырех государей, «прямо-
таки отказался присягать новым (sic) государям». Кажется,
положительное известие, наводящее на сомнение. Но откуда оно
взято? Оказывается, оно находится только в сборнике «слухов»,
записанных каким-то дворовым человеком и хранящемся в архиве
канцелярии военного министра. Источник, едва ли имеющий серь¬
езное историческое значение. [...]^ То есть от князя Александра Николаевича Голицына, который был одним из
наиболее близких к покойному государю людей. П. Б.^ Да, это мой дорогой сын Александр: ах, как он исхудал!231
Обращаясь теперь к другим доказательствам, [...] остановимся
еще на двух следующих.По поводу напечатанного в первый раз великим князем Нико¬
лаем Михайловичем отрывка из дневника императрицы Елисаветы
Алексеевны, заключающего в себе подробное изложение всего хода
болезни ее супруга, всех изменений в его положении, разговоров
государя и т. п., возбужден сторонниками легенды вопрос: почему
же дневник обрывается на вечере 11 ноября, когда государю стало
временно лучше?.. Далее широкое поле для догадок... К великому
сожалению, на этом рукопись обрывается. Может быть, удрученной
горем императрице не было уже времени писать дневник, а может
быть, конец затерялся. Как бы то ни было, теперь можно с уверен¬
ностью сказать, что и в конце ничего особенного не было в смысле,
благоприятном для легенды.Дело в том, что теперь известны письма императрицы к ее
матери, принцессе Баденской, за все время до самой кончины Ели¬
саветы Алексеевны. В этих письмах она подробно описывает по¬
следние дни жизни Александра, его страдания и кончину, а также
последующее за тем время в Таганроге: императрица ежедневно
посещает тело, сообщает о постепенном изменении лица покойного
и другие различные подробности. [...]С возбуждением вопроса о личности Федора Козьмича особен¬
но повезло Д. К. Тарасову. О нем вспомнили и теперь стараются
выставить его как одного из активных участников подлога в Та¬
ганроге и, следовательно, хранителей тайны. Началось это с лег¬
кой руки П. А. Россиева, напечатавшего в «Историческом
вестнике» 1907 года свои заметки и соображения, явившиеся ре¬
зультатом свидания его с племянником покойного лейб-медика,
профессором Московского университета И. Т. Тарасовым. Должно,
однако, оговориться, что лично нам, уже после Россиева, в сен¬
тябре 1907 года уважаемый Иван Трофимович прежде всего пря¬
мо заявил, что П. А. Россиев все им сказанное «чересчур
подчеркнул». Трудно сказать, конечно, в какой мере это было
сделано, тем не менее факт некоторого преувеличения несомненно
налицо.Доказательства [...] будто бы «странного поведения» лейб-хи-
рурга Тарасова в отношении старца Федора Козьмича сводятся к
следующему:1)	он не любил говорить о кончине императора Александра I;2)	считал его «святым человеком»;3)	«страшно взволновался, как будто его задели за живое, как
будто подняли покров над тайною» и т. д., когда однажды мать
И. Т. Тарасова сказала: «Отчего же император Александр Павло¬
вич и не мог принять образ старца Федора Козьмича? Всякое
бывает!..»;4)	вспоминая Маскова, Тарасов будто бы говорил о его сходстве
с Александром, и это-де подало повод к легенде, что в 1826 году
хоронили не государя, и прибавлял: «Явный вздор!»;232
5)	Тарасов имел большие средства, «которые нельзя было на¬
жить практикой»; значит, его особо наградили свыше, осыпали
деньгами, конечно, за какие-то особенные заслуги;6)	и самое важное — будто Д. К. Тарасов, «человек религиоз¬
ный, никогда не служил панихид по Александре Благословенном
вплоть до 1864 года, а когда в Сибири умер Федор Козьмич, Тара¬
сов стал служить панихиды ежегодно. И все тайком! Случайно
узнали об этом от кучера, и ведь что курьезно: Тарасов не ездил
служить панихиды в Петропавловский собор, а либо в приходские
церкви, либо в Исаакиевский и Казанский соборы.Встречаем и здесь те же «курьезные» приемы критики: Алек¬
сандр I «святой человек» — значит, Федор Козьмич. «Явный
вздор», — говорит Тарасов о слухах (так же, как и в своих «Запи¬
сках») — значит, напротив: ибо сказано «с подчеркиванием, нази¬
дательно», поэтому нельзя верить, тут явное желание скрыть
истину. Но ведь нельзя же так относиться хотя бы даже к словес¬
ным свидетельствам спустя 45 лет после разговора «однажды».Останавливаясь на последнем пункте, т. е. на служении пани¬
хид Тарасовым, мы хотели бы спросить: сколько же раз служились
эти панихиды после смерти Федора Козьмича? Как будто, по рас¬
сказу, много раз, ибо и в приходских церквах, и в соборах Исаа-
киевском и Казанском. А чем доказать, что он не служил панихид
и раньше, раз это делалось тайком (раньше кучер мог и не сказать
или его не спрашивали!). Кроме того, не видно, в какой день
служились эти панихиды: 19 ли ноября или 20 января? Вот сколько
недоумения является по поводу этого свидетельства. Можем, одна¬
ко, заметить, что много панихид после смерти сибирского старца
Д. К. Тарасов служить не мог. Дело в том, что профессор И. Т.
Тарасов ошибается, говоря, что его дядя скончался «в первой поло¬
вине 70-х годов». Лейб-хирург Тарасов родился в ночь с 25 на 26
октября 1792 года, а умер в Царском Селе 12 июня 1866 года, 74
лет. Значит, Тарасов пережил всего на 2 года Федора Козьмича,
умершего далеко в Сибири 20 января 1864 года, и мог, вероятно,
отслужить по нем не более 2—3 панихид. Еще вопрос: как мог
знать кучер, по ком служил Тарасов панихиды, если он желал это
скрыть, сделать «тайком»?Кажется, ничего нет особенного в том, что старик не любил
говорить о кончине императора Александра, которого он искренне
и «сыновне» любил и основательно считал своим благодетелем, так
как после его кончины окончилась и его удачно начавшаяся при¬
дворная карьера. Тяжело, конечно, ему было вспоминать все то,
что он пережил в ноябре 1825 года в Таганроге и что так подробно
и добросовестно занес в свои, забытые теперь, «Воспоминания», из
которых выше нами приведено несколько выдержек и к которым
мы теперь обратимся.Эти «Воспоминания», например, сейчас же и разъяснят нам,
откуда у Тарасова были большие средства, несмотря на то, что
после кончины Александра I, благодаря проискам Виллие, он почти233
был удален от двора. Никаких особых наград он не получал. Но
практика дала ему некоторые средства, которые он вложил в тор¬
говые операции своего земляка, рязанского откупщика, известного
богача Рюмина. Именно это увеличило быстро и весьма значитель¬
но капитал Тарасова. В своих «Воспоминаниях», писанных спустя
много лет («переступив за полвека моей жизни»; подаренная Тара¬
сову в 1820 году в Троппау Александром I енотовая шуба прожила
у него 30 лет, т. е. 1820+30=1850 г.), Тарасов описал последние дни
жизни Александра так точно, как запечатлелось это в его памяти,
с подробным перечислением бывших тут докторов, с указанием
признаков болезни, способов лечения и самых лекарств. Наконец,
он точно описал самую кончину, окружающих, свои чувства, отказ
от участия в бальзамировании «из сыновнего чувства», причем на¬
звал всех участников.Вот что пишет Тарасов: «17 ноября. Ночь государь провел не¬
сколько спокойнее: жар был менее сильный, пульс до 100 ударений
(поставленная на затылок шпанская мушка хорошо подействовала).
Но к вечеру положение государя сделалось снова хуже, все припад¬
ки ожесточились, признаки угнетения мозга были очень очевидны
и погасили всякую надежду на благоприятный исход болезни.18	ноября. Ночь всю провел государь в забытьи и беспамятстве;
только по временам открывал глаза, когда императрица, сидя подле
него, говорила с ним, и по временам, обращаясь взором на св.
распятие, крестился и читал молитвы. Несмотря на забывчивость и
беспамятство от. усиливающегося угнетения мозга, всегда, когда
приходили императрица, государь чувствовал ее присутствие, брал
ее руку и держал над своим сердцем. К вечеру государь начал
очевидно слабеть. Когда я давал ему пить с ложки, то заметил, что
он начинал глотать медленно и несвободно. Я не замедлил объявить
об этом. Князь Волконский тотчас доложил императрице, которая
в 10 часов вечера пришла в кабинет и села подле умирающего на
стуле, постоянно своей левою держа его правую руку. По временам
она плакала. Я во всю ночь безотходно позади императрицы стоял
у ног государя. Питье он проглатывал с большим трудом; в 4-м часу
за полночь дыхание заметно стало медленнее, но спокойно и без
страданий. Все свитские и придворные стояли в опочивальне во
всю ночь и ожидали конца этой сцены, который приближался еже¬
минутно. Наступило 19 ноября. Утро было пасмурное и мрачное:
площадь перед дворцом вся была покрыта народом, который из
церквей после моления об исцелении государя приходил толпами ко
дворцу, чтобы получить весть о положении императора.Государь постепенно слабел, часто открывал глаза и прямо уст¬
ремлял их на императрицу и на св. распятие. Последние взоры его
столь были умилительны и выражали столь спокойное и небесное
упование, что все мы, присутствовавшие, при безутешном рыдании
проникнуты были невыразимым благоговением. В выражении лица
его не заметно было ничего земного, а райское наслаждение и ни
единой черты страдания. Дыхание становилось все реже и тише.234
Наконец, в десять часов и сорок минут утра незабвенный и вели¬
кий монарх мирно и покойно испустил последний вздох, и благоче¬
стивая великая душа его возлетела на небо! Наш Ангел в
небесах!!!..Государыня императрица, неотлучно сидевшая при августейшем
своем умирающем ровно 12 часов, встала со своего места в этот
торжественно ужасный момент, помолилась на коленях св. распя¬
тию, висевшему на стене пред усопшим, потом перекрестила импе¬
ратора, поцеловала его нежно, еще перекрестила его, закрыла веки
глаз его. Сложивши свой платок, подвязала ему подбородок, нако¬
нец, опять на коленях помолилась св. распятию, низко поклонив¬
шись усопшему и, отерши свои слезы, вышла из кабинета в свои
комнаты».Очевидно, человек много пережил и перечувствовал в эти дни;
можно ли так лгать? Наконец, может быть, имело бы смысл в то
время для сохранения тайны одному из участников этого события
так фальсифицировать свои «Записки». Но не надо забывать, что
«Воспоминания» Д. К. Тарасова, его «признания моей жизни», пи¬
саны им исключительно для детей его (чтобы они могли «почерпать
из них полезное и поучительное») приблизительно в середине
1850-х годов, когда он был уже давно вдали от двора. Какой смысл
имело бы ему на старости лет выдумывать, лгать, сочинять такую
сложную по мелочности картину смерти Александра I, ему, чело¬
веку хотя резкому, но прямому и религиозному? Для чего нужно
это было, когда все участники и свидетели давно сошли со сцены,
большею частью уже умерли? Легче было бы, кажется, Тарасову
совсем не писать своих воспоминаний, раз он был участником ис¬
чезновения из Таганрога Александра I или совершителем подлога в
гробу императора, чем бесцельно, бессмысленно сочинять небыли¬
цы и брать новый грех на душу.Сверяя все мелочные показания Тарасова со сведениями других
лиц и, главное, остальных врачей, мы поражаемся точностью и
необыкновенным согласием всех свидетелей, писавших в разное
время, по разным поводам и разными способами (воспоминания,
записки, письма и т. п.). О ходе болезни согласно говорят императ¬
рица супруга, доктор Стофреген, бывший при государе с 9 ноября
и писавший брату 23 ноября о кончине государя Рейнгольд и дру¬
гие.Современник, со слов доктора Рейнгольда, рассказывает следу¬
ющее. «Доктор Рейнгольд, находившийся при нем ночью с 13 на 14
ноября, сообщил мне на другой день, что он, входя в комнату
больного, заметил признаки поражения мозга и что болезнь приня¬
ла такой плохой оборот, что уже нет надежды на выздоровление.
Штоффреген (так в оригинале) говорил, что только крепкая натура
императора могла вынести пароксизмы этого утра, когда он ожидал
с минуты на минуту, что все будет кончено. На 18 ноября усиление
лихорадки опять встревожило всех, тем более, что силы государя
безнадежно упали. Но часы пробили 9, и государь обратил на них235
глаза, еще полные жизни. Когда вслед за этим он увидел дорогую
и милую ему императрицу, он хотел говорить. Но, увы! не мог
сказать ей приветливого слова. Он лишился уже языка, и лишь по
движению губ его можно было отчасти угадывать его желания; он
мог только улыбнуться ей, пожать и поцеловать ее руки. К вечеру
он не в состоянии был проглотить пищу. При виде конвульсий в
разных частях головы, особенно в глазах, чувствовалась приближа¬
ющаяся с каждой минутой кончина этого привлекательного челове¬
ка, столь дорогого для всей России. Дыхание его обратилось
наконец в глухое хрипение, послышались плач и стоны во дворце.
Но спустя несколько времени больной стал покойнее, черты лица
его приняли обычное выражение, только рот оставался открытым;
он узнал еще императрицу и обратился к ней с обычною нежно¬
стью. Осматриваясь, он заметил доктора Добберта, которого не при¬
вык видеть около себя. Взгляд его выразил удивление и
любопытство: он хотел, конечно, спросить, зачем он тут, но не мог
и тотчас же закрыл глава. В нас снова проснулась надежда. Аниси¬
мов, камердинер императора, выразился при этом весьма характе¬
ристично: он уверял, что государь «отбаливается и будет здоров».Но надеждам нашим не суждено было оправдаться. В четверг19	ноября, день, принесший нам и всей России столько горя, что
он не скоро изгладится из памяти народной, пароксизмы закончи¬
лись долгой агонией: она сопровождалась стонами, в которых слы¬
шалось страдание, и икотой, предвестницей смерти. Дыхание его
становилось с каждым разом короче и раз 5 останавливалось вов¬
се. Наконец, в ЮУ4 часов император скончался в присутствии
императрицы.Ее оставили одну с умирающим супругом: она молилась во все
время агонии и оставалась еще с полчаса перед бездыханным тру¬
пом, закрыла глаза покойному и подвязала ему подбородок. Можно
ли было ожидать, чтобы слабая натура государыни, пораженная
более чем неизлечимым недугом, вынесет столько нечеловеческих
усилий, если бы она не вмещала такой великой, твердой, сильной
души? Кто бы подумал, что она, вопреки общего порядка вещей, с
ее слабым и расстроенным организмом, переживет человека силь¬
ного, крепкого и здорового, который природную крепость своего
организма поддерживал строгою и воздержанною жизнию».Вскрытие производилось 20 ноября вечером и ночью. Тело по¬
койного императора сохранило свои атлетические формы. Доктор
Стофреген о результатах вскрытия говорит только, что оно подтвер¬
дило диагноз врачей; они не ошиблись. По его мнению, государь
скончался от тифа.Когда приняты были врачами, потерявшими надежду, уже по¬
следние энергические меры и к голове государя было поставлено 30
пиявок, с его многолетним другом князем П. М. Волконским «сде¬
лалось дурно; он совершенно упал духом и обессилел, подавленный
горем». 19 ноября в 10 часов утра этот наиболее близкий Алексан¬
дру I человек начал писать письмо Милорадовичу: «Увы! Наши236
желания не исполняются; вчера его величество дошел до такой
неимоверной слабости, что не имел силы проглотить лекарства,
всегда почти в беспамятстве». Затем письмо брошено, наступили
последние минуты, и в 2 часа дня Волконский продолжал на том
же начатом письме: «Россия осиротела; в У4 11-го часа не стало
Государя. Оплакивайте потерю добрейшего отца отечества. Госуда¬
рыня находилась при кончине его величества до последней минуты,
сама закрыла глаза, сомкнула губы, приняла последний его вздох...
слезы мешают продолжать, прощайте».В то же время Дибич 19 ноября писал императрице Марии
Федоровне: «По жестокой обязанности моей нахожусь принужден¬
ным писать к вашему императорскому величеству письмо сие; сер¬
дце мое, преисполненное горести, едва позволяет мне сие
выполнить. Всеавгустейший сын вашего императорского величества,
обожаемый нами государь наш император Александр Павлович в
сие утро кончил жизнь свою от тяжкой болезни, о коей ваше
императорское величество едва еще только получили уведомление.
По отправлении последнего извещения моего от вчерашнего числа
к тайному советнику Вилламову положение его величества не ос¬
тавляло нам почти никакой надежды; с полуночи оно сделалось
отчаяннее, а в десять часов и пятьдесят минут Всевышнему угодно
было призвать его величество в жизнь вечную». («Истор. вестник»,
№ 7, 1907 г.).Все эти достопамятные известия сходятся одно с другим. Нет ни
одного голоса, ни одного свидетеля, который становился бы в про¬
тиворечие даже в подробностях и мелочах. Кажется, ни одно исто¬
рическое событие не может быть так прочно подкреплено
различными свидетельствами очевидцев-современников, писавших
в разное время и при различных обстоятельствах, как факт смерти
Александра I 19 ноября 1825 года в Таганроге. В любом судебном
процессе такое согласное показание свидетелей убедило бы судей в
непреложности и действительности факта известного события.Скептицизм в истории особенно желателен, ибо требует более
точной проверки и самого себя, и источников, требует изыскания и
представления все новых положительных данных. Но когда этот
скептицизм переходит в упорное отрицание, тогда он не только
теряет свою ценность, но и делает невозможным всякую борьбу с
ним. При этом условии ни опровергнуть, ни доказать чего-либо
нельзя, как нельзя убедить человека, говорящего: «Так-то так, а
все-таки...»Чтобы покончить с нашей заметкой по поводу того скорее пси¬
хологического, чем фактического материала, который обыкновенно
выдвигается вперед сторонниками легенды, остается еще сказать,
что нельзя опровергать, конечно, субъективные убеждения многих
лиц, особенно сибиряков, в том, что Федор Козьмич был не кто
иной, как император Александр I. Это уже дело веры, и эта вера в
Сибири очень крепка, что доказывается обилием того повествова¬
тельного (при полном отсутствии фактического и документального)237
материала, который был собран Н. А. Дашковым (тоже сибиряком,
проникнутым притом большим пиететом к предмету своих изыска¬
ний).Еще последнее замечание. Часто указывается на посещение мо¬
гилы старца в Томске многими высокопоставленными лицами. Ду¬
мается нам, однако, что это доказательство не имеет большого
значения. Легенду, конечно, знают многие, может быть, иные верят
в нее, но, конечно, никто точно не знает и не имеет доказательств
того, кто был именно этот старец.Великий князь Николай Михайлович, употребивший так много
труда и стараний, чтобы разгадать «тайну» Федора Козьмича, делая
свои предположения о Семене Великом, сыне Павла Петровича,
прямо высказывает, что ему неизвестно, кто был Федор Козьмич.
Автор пока только вполне ясно и бесповоротно доказал, что таин¬
ственный старец не был покинувший престол Александр Павлович.
Посещается могила Федора Козьмича, личность которого связана с
поэтической легендой, как одна из немногих достопримечательно¬
стей Томска, а служатся на ней панихиды потому, что народу в
Томске памятна отшельническая, благочестивая жизнь старца, ок¬
руженная ореолом святости, чего никто и не отрицает.А. Голомбиевский
СОДЕРЖАНИЕв. в. БарятинскийЦарственный мистик (Александр I — Федор Кузьмич)	 7Г. ВасиличИмператор Александр I и старец Федор Кузьмич 		 107Л. Н. ТолстойПосмертные записки старца Федора Кузьмича	 199ПРИЛОЖЕНИЯСтарец Федор Кузьмич	 217А. Голомбиевский. Легенда и история 	 226
в. в. БарятинскийЦАРСТВЕННЫЙ МИСТИК(Александр I — Федор Кузьмич)Г. ВасилияИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР I
И СТАРЕЦ ФЕДОР КУЗЬМИЧЛ. Н. ТолстойПОСМЕРТНЫЕ ЗАПИСКИ
СТАРЦА ФЕДОРА КУЗЬМИЧАРедактор
В. ТретьяковаХудожественный редактор
И. МаревТехнический редактор
Г. ШитоеваКорректорВ.	АнтоноваЛР№ 030129 от 23.10.96 г.Подписано в печать 27.10.97.Гарнитура Таймс. Печать офсетная.Уч.-изд. л. 17,63. Цена 16 700 р. (С 01.01.98 г. цена 16 р. 70 к.).
Цена для членов клуба 15 200 р.(С 01.01.98 г. цена для членов клуба 15 р. 20 к.).Издательский центр «ТЕРРА».113184, Москва, Озерковская наб., 18/1, а/я 27.Оригинал-макет подготовлен ТОО «Макет».141700, Московская обл., г. Долгопрудный,
ул. Первомайская, 21.