ВОРОНЕЖСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ Исторический факультет
КОНСЕРВАТИЗМ
В РОССИИ И МИРЕ: прошлое и настоящее
Сборник научных трудов Выпуск 1
Издательство Воронежского государственного университета 2001
ББК 63.3(0)
К65
Редакционная коллегия:
канд. ист. наук А. Ю. Минаков (отв. ред.),
канд. ист. наук С. Г Алленов (зам. отв. ред.), канд. ист. наук М. Д. Долбилов,
канд. ист. наук А. И Филюшкин (отв. секр.)
Консерватизм в России и мире: прошлое и настоящее: Сб.
К 65 науч, трудов. Вып. 1 / Под ред. А. Ю. Минакова. — Воронеж:
Издательство Воронежского государственного университета, 2001.— 264 с.
ISBN 5-7455-1188-5
В сборнике анализируется идеология и практика русского и западноевропейского консерватизма Нового и новейшего времени. Дается развернутая дефиниция традиции, ключевая для понимания консерватизма и традиционализма, воссоздаются исторические портреты русских и западноевропейских консерваторов, исследуются проблемы, характерные для консервативного направления в западноевропейской политике XX века, историография русского консерватизма последних лет.
Для историков, преподавателей и студентов, а также всех интересующихся историей социально-политической мысли.
ББК 63.3(0)
На обложке: портреты М. Л. Магницкого, С. С. Уварова, Артура Мёллера ван ден Брука, Эрнста Юнгера
ISBN 5-7455-1188-5
© Воронежский государственный университет, 2001
© Издательство Воронежского государственного университета, 2001
Предисловие
Долгое время отечественное обществознание видело в консерватизме лишь “приверженность к старому строю, старым, отжившим порядкам, отстаивание и стремление восстановить их”, а также косность и вражду “ко всему новому, передовому в политической жизни, науке, литературе и т. д.”1 В последние годы, когда возник устойчивый интерес и даже своего рода мода на консерватизм, это понятие предстает, очевидно, устаревшим в политическом отношении и явно недостаточным в научном плане. При этом чем большую популярность завоевывает понятие консерватизма в сознании политических элит и масс, тем больше затруднений вызывает его дефиниция у научной общественности.
В западной историографии постоянно высказывается мысль о слабой изученности феномена консерватизма. Так, А. Молер сетовал сорок лет назад на то, что консерватизм “в двояком смысле остается приемным дитем политических изысканий. Прежде всего, он так и не породил собственной литературы, в которой изобразил бы себя и которая могла бы сравниться по своей систематичности и завершенности с литературой параллельных политических течений, таких как либерализм, социализм или анархизм. Да и в качестве объекта исторического исследования с ним до сих пор обходились, поистине, как с приемышем. Пока еще нет не только изложения истории общеевропейского (и североамериканского) консерватизма — даже освещение отдельных национальных разновидностей находится в плачевном состоянии”2 Через двадцать лет тот же приговор повторил К. Ленк3
Более того, ответ на вопрос о том, чем же на самом деле является консерватизм, кажется с течением времени все более
1 Краткий словарь иностранных слов. М. 1952. С. 196.
2 Mohler A. Konservative Literatur und Literatur fiber den Konservatismus // Neue politische Literatur. 1960. H. 12. S. 1037.
3 Cm.: Lenk K. Deutscher Konservatismus. Frankfurt a.M.; New York, 1989. S. 29.
3
проблематичным. “Консервативная волна” охватившая страны Запада в конце 70-х гг. XX столетия, а затем и “консервативная революция”, разразившаяся там же в конце 80-х гг., вряд ли прояснили суть данного феномена. Скорее они высветили его новые грани, требующие не только своего частного осмысления, но и переосмысления консервативной традиции в целом.
В статьях данного сборника (вып. 1), посвященных исследованию проблем зарубежного консерватизма, изменчивость и неоднозначность данного феномена наиболее очевидны. Возникнув на заре Нового времени, консерватизм на протяжении последнего столетия продемонстрировал поразительную способность ко всякого рода мутациям и трансформациям. В самом деле, инверсия консерватизма, смыкавшегося то с либеральной, то с социал-реформистской традицией, вступавшего в альянс с нацизмом и готового к концессиям с коммунистическим советским режимом, кажется поразительной. Не служит ли это многообразие проявлений консерватизма подтверждением тезиса одного из его величайших представителей в XX в. У Черчилля: “быть консерватором — значит меняться вместе с постоянно меняющимися обстоятельствами”? Впрочем, справедливости ради заметим, что и другие базовые идеологии Нового и новейшего времени (либерализм, социализм, анархизм) не раз демонстрировали способность к разного рода идейным “мутациям” и парадоксальным “синтезам”
При этом можно и нужно указать на некоторые базовые ценности и “антиценности” консервативной мысли, которые характерны для подавляющего большинства его ответвлений. Без этого “ядра” анализ тех или других проявлений феномена консерватизма будет беспредметен и бессмыслен.
Консерватизм возник в конце XVIII в. как реакция на рационализм и индивидуализм Нового времени, теорию Прогресса, революционные изменения в мире. В современной литературе уже сложилось достаточно устойчивое определение консерватизма, как широкого идейного течения, ставящего своей целью актуализацию позитивных традиций и ценностей прошлого, обеспечивающих эволюционное органическое развитие общества, для которого характерны культ сильного государства, приоритет его над интересами индивида, понимание естественного неравенства людей и соответственно признание необходимости общественной иерархии. Одной из важнейших ценностей для консерватизма 4
является религия, которая, согласно воззрениям консерваторов, придает смысл истории и отдельной человеческой личности. Отсюда вытекает также скептическое отношение консерватизма к Ratio, неприятие абсолютизации его возможностей, понимание ограниченности и несовершенства (“греховности”) человеческой природы, то, что обычно обозначается как антирационализм. Следует подчеркнуть и весьма характерный для большинства консерваторов антиндивидуализм. С точки зрения большинства консервативных доктрин, приоритетное значение имеют интересы целого, надындивидуальных ценностей (Бог, нация, государство, общество и т.д.), а не отдельной личности.
Для консерватизма характерен культ не только сильного государства, церкви, религии и нравственности, но и семьи, школы, армии, патриотизма, самобытной национальной культуры, т. е. тех общественных институтов, которые выступают основными проводниками и хранителями традиции. Сюда же можно добавить и такие типологические черты консерватизма, как понимание конкретно-исторической обусловленности уровня прав и свобод, прагматизм, здравый смысл.
Консерватизм при этом противостоит левым и идеологиям, в основе которых лежат ценности противоположного порядка: атеизм, материалистическая ориентация политики, моральный релятивизм, культ рассудка, рационализм, антитрадиционализм, универсализм, космополитизм, приоритет интересов индивида над интересами государства, индивидуализм, равенство, культ личных прав и свобод, приверженность теоретическим моделям, культ перемен, революция4
В случае необходимости социальных перемен консерватизм требует при их осуществлении чрезвычайной осторожности и постепенности. При этом было бы неверно трактовать консерваторов как противников всего нового. Они выступают лишь против абсолютизации принципа новизны, что обычно характерно для левых течений.
Для характеристики современной отечественной историографии консерватизма достаточно привести тот факт, что основополагающие произведения классиков консервативной мысли — Эдмунда Бёрка и Жозефа де Местра — были опубликованы на
4 См.: Гусев В.А. Консервативная русская политическая мысль. Тверь, 1997. С. 16.
5
русском языке лишь после 1991 г.5 Несколько лучше обстояло дело с изданиями классиков русской консервативной мысли — Н. М. Карамзина, Н. Я. Данилевского, К. Н. Леонтьева, И. А. Ильина и др. В русской мысли столетиями преобладали идейные течения красного и “розового” цвета, соответственно в историографии консерватизм был своего рода “пасынком” Лишь в 1990-е гг. в различных российских публикациях и дискуссиях всё настойчивее стала высказываться мысль о слабой изученности консерватизма как идеологии и ценностной системы, а также о настоятельной необходимости восполнить этот пробел6 К настоящему времени эта историографическая “ниша” частично заполнена, и теперь можно говорить о возникновении нескольких центров по изучению консерватизма, как русского, так и западноевропейского, главные из которых находятся в Москве и Перми7 и которые смогли за короткое время добиться определенных результатов. Во всяком случае, начало комплексному изучению русского и мирового консерватизма в России положено.
Можно с достаточной степенью определенности утверждать, что, в отличие от западноевропейского, русский консерватизм легче поддается типологизации, он более “жёсток”, поскольку в нем четко прослеживается магистральное направление, которое возникло и оформилось под воздействием нескольких основных факторов русской истории. В первую очередь, речь идет о влиянии православной религии на все стороны общественной жизни
5 Бёрк Э. Размышления о революции во Франции. М. 1993; Местр Жозеф де. Петербургские письма. 1803—1817. СПб., 1995, и др.
6 См.: Консерватизм как течение общественной мысли и фактор общественного развития // Полис. 1995. № 4. С. 24—25.
7 См.: Российские консерваторы. М. 1997; Репников А. В. Консервативная концепция российской государственности. М., 1999; Смолин М. Б. Очерки Имперского Пути: Неизвестные русские консерваторы второй половины XIX — первой половины XX века. М., 2000; Гросу л В. Я. Итенберг Б. С., Твардовская В. А. Шацилло К. Ф., Эймонтова Р. Г Русский консерватизм XIX столетия: Идеология и практика. М., 2000; Исследования по консерватизму. Пермь, 1993—1998. Вып. 1—5; Исторические метаморфозы консерватизма. Пермь, 1998; Российский консерватизм: Теория и практика. Челябинск, 1999.
6
— от бытовой до политической. Огромную роль также играл идеал мощного централизованного иерархического государства, который исторически сформировался в национальном сознании в силу больших пространств и военных угроз со стороны Запада и Востока, необходимости вести оборонительные войны, требующие колоссального народного напряжения и сплоченности. Наконец, большую роль в формировании русского консерватизма сыграло сознательное неприятие западноевропейской культурно-религиозной традиции — русское антизападничество, которое стало существенным компонентом национального самосознания. В XVIII—XIX вв. русский консерватизм возникает как реакция на вестернизацию России, предпринятую Петром I, и на угрозу революций, надвигающихся с Запада.
Повторим, речь идет о главном течении в русском консерватизме, для которого приоритетными ценностями были православие, сильное централизованное государство, русский национализм. Следует подчеркнуть, что в русском консерватизме на разных этапах существовали различные течения, которые можно назвать церковным, масонским, мистико-космополитическим, либеральным консерватизмом, однако эти течения не доминировали в русском консерватизме и не определяли его специфику.
Настоящий сборник состоит из работ преимущественно воронежских исследователей; в нем приняли участие также авторы из Москвы, Петербурга, Перми и Томска. Изучение феномена консерватизма в последние годы явилось новым перспективным исследовательским направлением в деятельности исторического факультета Воронежского государственного университета. Сборник появился на свет в результате объединения усилий нескольких кафедр. В какой-то мере это издание продолжает традицию, заложенную сборником “Российская монархия: вопросы истории и теории”8 Редколлегия сборника сознательно пошла на то, чтобы предоставить возможность высказаться историкам с различными исследовательскими подходами и зачастую с полярной идейной ориентацией, что неизбежно оказывает влияние на их
8 Российская монархия: Вопросы истории и теории: Межвуз. сб. статей, поев. 450-летию учреждения царства в России (1547—1997 гг.) / Отв. ред. М. Д. Карпачев. Воронеж, 1998.
7
интерпретацию консерватизма. Ряд публикуемых работ написан в лоне консервативной традиции, которая не только осмысляет самое себя, но и подвергает себя самокритике, большинство — в духе существующей академической традиции, некоторые — с резко критической в отношении консерватизма дистанции. И это нормально, ибо только в столкновении и сопоставлении различных подходов и точек зрения рождается истина.
канд. ист. наук А. Ю. Минаков, канд. ист. наук С. Г Алленов
РАЗДЕЛ I ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ КОНСЕРВАТИЗМА
А. В. Репников
РУССКИЙ КОНСЕРВАТИЗМ: ВЧЕРА, СЕГОДНЯ, ЗАВТРА
Декларирование приверженности консервативным принципам постепенно становится в современном российском обществе одним из признаков хорошего тона. При этом далеко не все, называющие себя сегодня модным словом “консерватор”, реально осознают то глубокое содержание, которое скрывается за данным понятием.
Долгие годы понятию консерватизма придавалась заведомо негативная, чуть ли не ругательная окраска. Это слово являлось синонимом таких определений, как “реакционер”, “ретроград”, “мракобес” и т.п. Считалось, что “консервативного творчества” как такового быть не может, поскольку основной идеей консерватизма является “приверженность к старому, отжившему и вражда ко всему новому, передовому”1 В отечественной историографии бытовал стереотип, согласно которому консерваторы изображались убежденными противниками прогресса, стремившимися повернуть “колесо истории” вспять. Подобная точка зрения грешит заведомой односторонностью, поскольку русские консерваторы были не только “охранителями” в прямом смысле этого слова, но также пытались найти компромисс с происходившими в стране переменами.
Попытки современного рассмотрения генезиса русской консервативной мысли в рамках противопоставления “традиция — модернизация” или “прогресс — регресс” весьма условны, поскольку ни традиция, ни модернизация не являются неким абсолютом. И реформы, и контрреформы проводятся реальными людьми, преследующими реальные интересы. К тому же реформы вовсе не должны однозначно нести благо для большинства народа, точно так же как контрреформы, не должны обязательно иметь деструктивный характер. В конечном счете власть должна
© Репников А. В., 2001
9
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
работать во имя страны и живущего в ней народа. Словом “реформы” можно при желании прикрывать любые разрушительные для государства действия. Наблюдая за тем распадом государственности, который вершится под знаменем “реформ”, невольно начнешь желать контрреформ.
Тотальное противопоставление традиции и модернизации возникает в том случае, если с понятием модернизации связывается исключительно заимствование зарубежного опыта, а под традицией понимается приверженность ко всему отсталому и отжившему. При подобном раскладе сил практически невозможно наладить диалог между оппонентами, поскольку приверженцы крайних взглядов демонстрируют нежелание выслушать и понять собеседника. В этом случае радикальными “охранителями” становятся не традиционалисты, а их противники, которые упорно отстаивают свою монополию на истину. Представляется, что сегодняшнее обращение к прошлому русской консервативной мысли может помочь нам в выработке политического курса, свободного от “правых” и “левых” крайностей.
Постепенное смещение акцентов в оценке консерватизма от негативно-нейтральных к положительно-апологетическим было связано не только с научным поиском, но и с новым обострением проблемы “традиция и модернизация” в 90-е гг. XX столетия. Советской цивилизации требовался новый импульс. В то время как одна часть партийной и интеллектуальной элиты встала на прозападнические позиции, другая часть пыталась найти опору в традиции. Для одних эта традиция ограничивалась возвращением к ленинским (или сталинским) нормам правления, другие предприняли попытку соединить воедино историю дореволюционного и советского периодов.
Одними из первых появившийся в обществе интерес к консервативной традиции попытались использовать современные почвенники-традиционалисты. В 1991 г. ряд изданий патриотического направления опубликовал статьи, посвященные столетию со дня смерти К. Н. Леонтьева2 Постепенно стали возвращаться и другие забытые имена. В среде современного монархического движения и поныне наблюдается стойкий интерес к фигурам К. П. Победоносцева и Л. А. Тихомирова. Отметим, что первая книга Л. А. Тихомирова, вышедшая в России после 1917 г., была издана в 1992 г. Российским Имперским Союзом-орденом и по
10
А. В. Репников
священа памяти великого князя Владимира Кирилловича (чья роль в монархическом движении оценивается, впрочем, весьма неоднозначно)3
За последнее десятилетие XX в. стена умолчания вокруг “забытых мыслителей” была сломана. Их книги переиздаются многотысячными тиражами и по-прежнему пользуются повышенным спросом. Дважды переиздана книга Н. Я. Данилевского “Россия и Европа”4 Как минимум шесть (!) раз переиздавали фундаментальную работу К. Н. Леонтьева “Византизм и славянство”5 Трижды переизданы статьи К. П. Победоносцева из “Московского сборника”6 Дважды вышел основной труд Л. А. Тихомирова “Монархическая государственность”7 Увидел свет целый ряд интереснейших исследований, посвященных Н. Я. Данилевскому8, К. Н. Леонтьеву9, К. П. Победоносцеву10 и Л. А. Тихомирову11 Читатели, наконец, смогли узнать о взглядах и деятельности М. Л. Магницкого12, С. С. Уварова13 и М. Н. Каткова14 без привычных политических ярлыков. Был реабилитирован М. О. Меньшиков15 , и появилась первая монография о нем16 Из небытия вернулись имена П. Е. Астафьева17 и С. Ф. Шарапова18 На 90-е гг. пришелся целый бум диссертационных работ, посвященных таким видным представителям отечественного консерватизма, как Н. Я. Данилевский, М. Н. Катков, К. Н. Леонтьев, К. П. Победоносцев, Л. А. Тихомиров19 Сборники и отдельные статьи по проблематике русского консерватизма выходят не только в Москве и Санкт-Петербурге, но и в других городах России20 Активизировался процесс изучения русского правомонархического движения начала XX в.21 Наиболее фундаментальные исследования в этой области принадлежат С. А. Степанову и Ю. И. Кирьянову22 Значительный интерес в научных кругах вызвало переиздание работ видных представителей русской консервативной мысли в серии “Пути русского имперского сознания”23 Вышло также несколько общетеоретических исследований по русскому консерватизму24
Все вышеперечисленные исследования, несомненно, внесли значительный вклад в изучение теоретических и практических основ консерватизма. Стараниями отечественных историков и философов был создан значительный комплекс работ, в которых рассматриваются взгляды отдельных видных идеологов русского консерватизма. Первый этап пройден, и уже можно наметить новые задачи:
11
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
1)	необходимо сформулировать более четкое определение самого понятия “консерватизм”. Если в советскую эпоху консерватизм трактовался как исключительно антитеза прогрессу и развитию, то теперь консерватизм рассматривается как “понятие, обозначающее политические силы, которые в тот или иной период борются за сохранение традиционных, сложившихся основ общественной жизни, а также характеризующее определенный тип или стиль мышления”25. При этом нужно учесть, что если мы еще можем дать формулировку консерватизма как политического течения, то консерватизм как тип мышления еще очень слабо изучен;
2)	многоплановость и неоднородность отечественного консерватизма привела к тому, что рассмотрение взглядов русских консервативных мыслителей только в историческом, философском или богословском ключе влечет за собой неизбежную односторонность в оценках. В последние годы статьи, посвященные ряду консерваторов, не считавшихся философами, появились в чисто философских сборниках26, а взгляды консерваторов-теоретиков стали изучаться применительно к конкретно-историческому контексту. Нельзя забывать и о том, что мировоззрение русских консерваторов было в значительной степени религиозным, а следовательно, нужно обязательно учитывать православный аспект в их мировосприятии;
3)	в качестве позитивного момента, наметившегося в последних исследованиях, необходимо отметить стремление их авторов проследить тесную связь отечественного и зарубежного консерватизма. Было бы излишне упрощенно замыкаться только в рамках русского консерватизма, акцентируя внимание исключительно на его самобытности и оригинальности, поскольку идеи русских консерваторов обогатили собой сокровищницу не только российской, но и мировой (прежде всего европейской) мысли. В те годы, когда изучение консерватизма не приветствовалось в СССР, именно западные исследователи смогли создать монографические работы, посвященные видным представителям отечественного консерватизма27. Существующий и поныне интерес зарубежных исследователей к русской консервативной мысли не случаен. В Европе также существовало свое консервативное течение, представители которого стремились осмыслить происходящие изменения. Эгалитарные идеи, связанные с модернизаци-
12
А. В. Репников
онным процессом, несли с собой определенное упрощение действительности, подгоняли ее под рационалистическое мировоззрение “среднего человека” Это стремление к упрощению проявлялось в различных сферах, начиная от идей однолинейного прогресса и европоцентризма в науке и кончая идеей непрерывного научно-технического прогресса в технике. Подобная однолинейность, призванная продемонстрировать ничем не сдерживаемое движение прогресса, была отвергнута и российскими, и европейскими консерваторами. Наблюдая столкновение традиционных основ миропонимания с необратимым процессом модернизации, и русские, и европейские мыслители задумывались над схожими вопросами. В последние годы, когда мы получили широкую возможность ознакомиться с работами западных традиционалистов, начиная от Ж. де Местра и О. Шпенглера и заканчивая Р Геноном, А. Мёллером ван ден Бруком и Э. Юнге-ром, необходимо рассмотреть и выделить то общее и различное, что было и есть между русским и западным консерватизмом;
4)	интерес к оригинальным концепциям отдельных представителей русской консервативной мысли вытеснил на периферию исследования такие важные составные части отечественного консерватизма, как его экономическая и национальная составляющие. Попытки анализа экономических программ русских консерваторов в основном связываются с именем С. Ф. Шарапова28 Хотя русский консерватизм и не смог выдвинуть из своей среды видных экономистов, это вопрос (прежде всего в контексте аграрной проблемы) занимал не последнее место в консервативных разработках и, следовательно, заслуживает более тщательного изучения. Практически не исследованной остается тема “консерваторы и рабочий вопрос” (есть только отдельные разработки этой проблемы в рамках рассмотрения взглядов Л. А. Тихомирова)29 Национальная составляющая русского консерватизма, долгое время трактовавшаяся как “национализм” или “великодержавный шовинизм”, также нуждается в тщательном анализе;
5)	до сих пор остается дискуссионной проблема хронологических рамок русского консерватизма. Определенные предконсерва-тивные направления в политике можно отнести к началу правления Екатерины II. Современный историк В. Я. Гросул считает, что русский политический консерватизм зародился лишь в начале XIX в. с вступлением на престол Александра I. Это, конечно, не значит, что консерватизм (не как политическое течение, а как тип 13
Консерватизм в России и мире. Выл. 1
мышления) не существовал до вышеуказанного времени. Были до этого времени в России и на Руси и консервативно мыслящие государственные деятели, и просто консервативно мыслящие индивиды. Следовательно, консерватизм только проявил себя к середине XVIII в., а существовал он много раньше;
6)	долгое время в отечественной историографии наблюдалась определенная привязка консерватизма к дворянству (“дворянский консерватизм”), чиновничеству (“консерватизм бюрократии”) и интеллектуальным кругам. При этом народный консерватизм трактовался как “наивный монархизм” В последние годы наблюдается обратное явление, когда некоторые исследователи доказывают, что только консерватизм низов был подлинным, “чистым” и искренним консерватизмом. И тот, и другой подход оставляет открытым вопрос, существовал ли народный консерватизм в действительности и как он выражался в реальной жизни;
7)	все большее внимание современных исследователей привлекает феномен либерального консерватизма30 Действительно, консерватизм в России представлял настолько широкое явление, что консерваторами можно объявить (и не без основания) таких совершенно разных людей, как В. М. Пуришкевич и Б. Н. Чичерин. Это еще раз свидетельствует о политической неоднородности консерватизма, который включал в себя “правое”, “центристское” и “левое” направления;
8)	недостаточно разработанной остается тема эволюции консерватизма в русской эмиграции. Как правило, здесь выделяются только наиболее известные фигуры — И. Л. Солоневич, И. А. Ильин и др. Если мы согласимся с тем, что консервативные идеи существовали и развивались в среде русских эмигрантов, то следует ли ограничиться изучением только монархического движения? Можно ли отнести к ответвлениям консервативной мысли представителей евразийского и сменовеховского движения? И, наконец, как определить “русских фашистов”, которые заявляли о себе: “ ...мы не красные, мы не белые”? В последние годы к консервативному лагерю начинают также относить казачество31 ;
9)	с предыдущим вопросом тесно связан вопрос существования “советского консерватизма” Был ли консерватизм в СССР? Совпадало ли инвариантное ядро “советского” консерватизма (если такой действительно существовал) с инвариантным ядром консерватизма, существовавшего в самодержавной России?
10)	современный консерватизм еще ждет своих исследовате
14
А. В. Репников
лей. В сегодняшней политике, так же как и в науке, наблюдается взлет интереса к русскому консерватизму и его представителям. Характерно, что лидер КПРФ Г А. Зюганов в книге “Россия и современный мир”, написанной на основе его докторской диссертации по философии, заявил о необходимости выработки новой идеологии, отвечающей современным реалиям. Среди источников этой новой идеологии помимо Ленина он привел Н. Я. Данилевского и К. Н. Леонтьева. Оценивая вклад Н. Я. Данилевского в копилку мировой мысли, Г А. Зюганов писал: “В своей знаменитой книге “Россия и Европа” Данилевский подверг критике главный эволюционистский принцип исторической науки, предполагающий последовательное, прогрессирующее развитие человечества от низших культурных форм к высшим”32 Но если встать на позицию сторонника цивилизационного пути развития Н. Я. Данилевского, то как тогда можно примирить его с Марксом и Лениным? Не случайно один из публицистов “Moscow Times” заметил, что “теоретических предшественников коммунистов — Гегеля, Смита, Рикардо... Зюганов заменяет националистами-почвенниками, такими как К. Леонтьев, Н. Данилевский, И. Ильин, как Освальд Шпенглер...”33
Можно говорить о том, что “мода” на консерватизм постепенно вытесняет “моду” на либерализм. Не случайно слово “традиция” звучит в устах государственных мужей чаще, чем “реформа” Тяга значительной части населения к стабильности, поиск опоры на неизменные, вечные ценности — все это было в полной мере использовано творцами PR-технологий. Консерватизм, понимаемый как антитеза анархии и экстремизму, очень популярен в современной политике. Сейчас уже никто не выступает открыто с позиции тотального отрицания прошлого, никто не стремится к разрыву исторической преемственности. К консерваторам относят себя и В. С. Черномырдин, и Б. Е. Немцов. Но что же хотят “законсервировать” те, представители движения “правых сил”, которые сегодня называют себя консерваторами? Не скрывается ли за их показным консерватизмом желание “заморозить” ту, во многом несовершенную и нестабильную политическую систему, которая сложилась за последнее десятилетие в России? Если это так, то подобный “консерватизм” не может принести позитивные плоды, а является всего-навсего очередным прикрытием для обанкротившихся политиков. Подлинный кон
15
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
серватизм всегда ставил во главу угла благо России и населявшего ее народа.
1	Советский энциклопедический словарь. М. 1980. С. 628.
2	См.: Афонина В. Спасительное бремя национальной дисциплины // Русский вестник. 1991. № 31; Кремнев Г Константин Леонтьев и русское будущее: К 100-летию со дня смерти // Наш современник. 1991. № 12; Куликов Ю. Склоняя голову: Обретение могил К. Н. Леонтьева и В. В. Розанова // Литературная Россия. 1991. 18 октября; Соловьев С. Единоборство с эпохой // Литературная Россия. 1991. 22 ноября; Кураева Е. День памяти И Там же. 1991. 29 ноября.
3	См.: Тихомиров Л. А. Монархическая государственность. СПб., 1992. Отклик на издание см.: Белов В. Незамеченная книга // Наш современник. 1997. № 1.
4	Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М. 1991; Его же. Россия и Европа: Взгляд на культурные и политические отношения Славянского мира к Германо-Романскому. СПб., 1995.
5	См.: Леонтьев К Н. Византизм и славянство И Россия глазами русского: Чаадаев, Леонтьев, Соловьев. СПб., 1991; Его же. Цветущая сложность: Избранные статьи. М. 1992; Его же. Записки отшельника. М. 1992; Его же. Избранное. М. 1993; Его же. Восток, Россия и Славянство: Философская и политическая публицистика. Духовная проза (1872—1891). М. 1996; Его лее. Поздняя осень России. М., 2000.
6	См.: Победоносцев К. П. Великая ложь нашего времени. М. 1993; Победоносцев К.П.: pro et contra. СПб., 1995; Его же. Сочинения. СПб. 1996.
7	Тихомиров Л. А. Монархическая государственность. СПб., 1992; М., 1998.
8	См.: Аринин А. Н. Михеев В. М. Самобытные идеи Н. Я. Данилевского. М., 1996; Михеев В. М. Славянский Нострадамус. Брест., 1993; Его же. Тоталитарный мыслитель. Брест. 1994; Бажов С.И. Философия истории Н. Я. Данилевского. М. 1997; Балуев Б. П. Спор о судьбах России: Н. Я. Данилевский и его книга “Россия и Европа” М., 1999.
9	См.: Сивак А. Ф. Константин Леонтьев. Л., 1991; Корольков А. А. Пророчества Константина Леонтьева. СПб., 1991; К. Леонтьев, наш современник. М., 1993; Русская социально-политическая мысль XIX в.: К. Н. Леонтьев. М., 1995; Леонтьев К. Н.: pro et contra. СПб., 1995; Кн. 1, 2; Долгов К. М. Восхождение на Афон: Жизнь и миросозерцание Константина Леонтьева. М. 1997; Косик В. И. Константин Леонтьев: Размышления на славянскую тему. М., 1997; Репников А. В. “Эстетический аморализм” в произведениях К. Н. Леонтьева. М., 1999; Андронов Ю. В. Мячин А. Г., Ширинянц А. А. Русская социально-политическая мысль
16
А. В. Репников
XIX — начала XX века: К. Н. Леонтьев. М., 2000; Володихин Д. М. “Высокомерный странник: Философия и жизнь Константина Леонтьева. М., 2000.
10	См.: Победоносцев К. П.: pro et contra. СПб. 1995; Полунов А. Ю. Под властью обер-прокурора. Государство и церковь в эпоху Александра III. М., 1996.
11	См.: Бурин С. Н. Судьбы безвестные: С. Нечаев, Л. Тихомиров, В. Засулич. М. 1996; Ермашов Д. В., Пролубников А. В., Ширинянц А. А. Русская социально-политическая мысль XIX — начала XX века: Л. А. Тихомиров. М., 1999.
12	См.: Минаков А. Ю. Охранитель народной нравственности: Православный консерватор М. Л. Магницкий // Исторический вестник. Воронеж, 2000. № 3—4 (7—8); Его же. Консервативный проект М. Л. Магницкого: Страница истории идейных поисков русской православной оппозиции в 20-е годы XIX века // Вестник Воронежского государственного университета. Сер. 1, Гуманитарные науки. 2000. № 2.
13	См.: Шевченко М. М. Правительство императора Николая I и политика С. С. Уварова // П. А. Зайончковский (1904—1983): Статьи, публикации и воспоминания о нем. М., 1998; Виттекер Ц. X. Граф С. С. Уваров и его время. СПб., 1999.
14	См.: Попов А. А. М. Н. Катков: К вопросу о его социально-политических взглядах И Социально-политический журнал. 1992. № 9; Макарова Г Н. Охранитель: Жизнь и исторические заслуги М. Н. Каткова // Славянин. 1996. № 1; Итенберг Б. С. Российская интеллигенция и Запад: Век XIX: Очерки. М., 1999; Минаев А. И. К вопросу об оценке М. Н. Катковым британского парламентаризма XIX века // Научные труды МПГУ Сер. Социально-исторические науки: Сб. статей. М., 2000.
15	См.: Меньшиков М.О. Из писем к ближним. М. 1991; Его же. Реакция на убийство Николая II: Страницы из дневника // Русский вестник. 1991. № 20; Российский Архив (История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.). Вып. IV М. О. Меньшиков: Материалы к биографии. М., 1993; Меньшиков М. О. Праведники и пустосвяты. Национальная комедия // Московский журнал. 1993. № 7; Его же. Сироты Верещагина // Там же. № 8; Его же. Из статьи “Чиновники и герои” // Там же. № 9; Его же. Быть ли России великой И Там же. № 11; Его же. О любви. Ставрополь, 1994; Его же. Думы о счастье. Ставрополь, 1995; Его же. В Москве // Наш современник. 1997. № 9; Его же. Выше свободы: Статьи о России. М., 1998; Его же. Письма к русской нации. М., 1999.
16	См.: Шлемин П.И. М.О. Меньшиков: Мысли о России. М. 1997.
17	См.: Ильин Н. “Душа всего дороже...” (О жизни и творчестве П. Е. Астафьева. 1846—1893) // Русское самосознание. 1994. № 1; Прасолов М. А. Петр Евгеньевич Астафьев: “Росток русско-православной культуры” //
2. Заказ 3119
17
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
Воронежская беседа. 1995; Гаврюшин Н. К. Забытый русский мыслитель: К 150-летию со дня рождения П. Е. Астафьева И Вопросы философии. 1996. № 12; Астафьев П. Е. Философия нации и единство мировоззрения. М., 2000.
18	См.: Бачинин А. Н. “Евангелие от Сергия”: Земско-самодержавный проект устроения России // Россия в новое время: Выбор пути исторического развития. М., 1994; Шарапов С. Ф. Диктатор: Политическая фантазия. М., 1998; Лощиц Ю. “Вот такого бы диктатора...”// День литературы. 1998. № 12; Его же. “Диктаторъ” возвращается // Москва. 1998. № 12; Чумовой С. После власти: О книге С. Ф. Шарапова “Диктатор” И Русский вестник. 1999. № 20—21.
19	См.: Григорьева Т С. Концепция культурного идеала К. Н. Леонтьева: Дис. к.ф.н. М. 1993; Пешков А. И. Победоносцев К. П. как идеолог русского православия: Дис. к.ф.н. СПб. 1993; Жировое В. И. Политические взгляды и государственная деятельность К. П. Победоносцева в 80—90-е годы XIX века: Дис. к.и.н. Воронеж, 1993; Маяку-нов А. Э. Национально-государственные проблемы России в творчестве Н. Я. Данилевского: Дис. к.ф.н. СПб. 1994; Михеев В. М. Философия истории Н. Я. Данилевского: Дис. к.ф.н. М. 1994; Дробжева Г М. Проблема социокультурного идеала в социально-философских воззрениях Константина Николаевича Леонтьева: Дис. к.ф.н. М., 1995; Иванников И. А. Проблема государственного устройства в русской политико-правовой мысли: (М. А. Бакунин, К. Д. Кавелин, К. П. Победоносцев): Дис. к.ю.н. Ростов-н/Д., 1995; Псеуш А. А. Проблема “Россия и Европа” в историософии Н. Я. Данилевского: Дис. к.ф.н. М., 1995; Султанов К. В. Социальная философия Н. Я. Данилевского и проблема “культурно-исторических типов” в современной общественной мысли: Дис. д.ф.н. СПб. 1995; Лебедева Г Н. Социально-философская концепция русского консерватизма в творчестве М. Н. Каткова: Дис. к.ф.н. СПб. 1996; Милевский О. А. Тихомиров Л. А.г (От революционности к монархизму): Дис. к.и.н. Томск, 1996; Нугманова Н. X. Н. Я. Данилевский: Традиции цивилизационного подхода в отечественной историографии: Дис. к.и.н. М. 1996; Полякова Н. В. Жозеф де Местр и политическая философия русского консерватизма второй половины XIX в.: (М. Н. Катков, Ф. И. Тютчев): Дис. к.ф.н. СПб. 1996; Кожу-рин А. Я. Социальные аспекты антропологии К. Н. Леонтьева и В. В. Розанова: Дис. к.ф.н. СПб., 1997; Репников А. В. Проблемы государственной власти в концепции русских консервативных мыслителей конца XIX — начала XX вв.: (Исторический аспект): Дис. к.и.н. М. 1997; Панаэ-тов О. Г Полифонизм и соборность как категории поэтики: Ф. М. Достоевский и К. Н. Леонтьев: Дис. к.ф.н. Краснодар, 1998; Пролубни-ков А. В. Концепция монархической государственности Льва Тихомирова: Дис. ... к.п.н. М., 1998; Птицын А. Н. Концепция “славянской циви
18
А. В. Репников
лизации” Н. Я. Данилевского: Дис. к.и.н. Ставрополь, 1999; Гревцова Е. С. Философия культуры А. И. Герцена и К. Н. Леонтьева: (Сравнительный анализ): Автореф. дис. канд. филос. наук. М., 2000.
20	См.: Тезисы Всесоюзного семинара, посвященного творчеству К. Н. Леонтьева (1831—1891). Калуга, 1991; Российская монархия: Вопросы истории и теории. Воронеж, 1998; Пушкин С. Н. Историософия русского консерватизма XIX века. Нижний Новгород, 1998; Николай Данилевский. 175 лет: Материалы IV областных историко-философских чтений. Липецк, 1998; Российский консерватизм: Теория и практика. Челябинск, 1999.
21	Подробную историографию см.: Кирьянов Ю. И. Обзор литературы о правых партиях и организациях в России в 1905—1917 гг. // Правые партии. 1905—1917: Документы и материалы: В 2 т. М., 1998. Т. 2. 1911—1917 гг.
22	См.: Степанов С. А. Черная сотня в России (1905—1914 гг.). М. 1992; Его лее. Черная сотня в России. 1905—1914 гг.: Дис. д.и.н. М. 1993; Кирьянов Ю. И. Правые в 1915 — феврале 1917: (По перлюстрированным департаментом полиции письмам) // Минувшее: Исторический альманах. М.; СПб., 1993. Вып. 14; Его же. “Майские беспорядки” 1915 г. в Москве // Вопросы истории. 1994. № 12; Его же. Переписка правых и другие материалы об их деятельности в 1914 — 1917 годах // Там же. 1996. № 1,3, 4, 7, 8, 10; Его же. Правые партии в России накануне и в февральско-мартовские дни 1917 года: Причины кризиса и краха // 1917 год в судьбах России и мира. Февральская революция: От новых источников к новому осмыслению. М., 1997; Его же. Правые и конституционные монархисты в России в 1907—1908 гг. // Вопросы истории. 1997. № 6, 8; Правые партии. 1905—1917: Документы и материалы: В 2 т. М., 1998. Т. 1. 1905—1910 гг. Т. 2. 1911—1917 гг.; Кирьянов Ю. И. Переписка и другие документы правых 1911 года // Вопросы истории. 1998. № 10 — 12; Его же. Правые партии в России (1905—1917 гг.): Причины кризиса и краха // Россия XXI. 1999. № 2; Его же. Численность и состав крайних правых партий в России (1905—1917 гг.): Тенденции и причины изменений // Отечественная история. 1999. № 5; Его лее. Переписка и другие документы правых (1911—1913) // Вопросы истории. 1999. № 10—12.
23	См.: Тихомиров Л. А. Религиозно-философские основы истории. М., 1997; Его лее. Критика демократии. М. 1997; Иванов В. Ф. Русская интеллигенция и масонство: От Петра I до наших дней. М., 1997; Украинский сепаратизм в России. Идеология национального раскола: Сб. М. 1998; Черняев Н. И. Мистика, идеалы и поэзия русского самодержавия. М. 1998; Казанский П. Е. Власть Всероссийского императора. М., 1999; Тихомиров Л. А. Апология веры и монархии. М., 1999; Толь С. Д. Ночные братья. М., 2000.
2*
19
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
24	См.: Российские консерваторы. М., 1997; Карцов А. С. Правовая идеология русского консерватизма. М. 1999; Репников А. В. Консервативная концепция российской государственности. М. 1999; Рутке-вичА. М. Что такое консерватизм. М.; СПб. 1999; Смолин М. Б. Очерки Имперского Пути: Неизвестные русские консерваторы второй половины XIX — первой половины XX века. М., 2000; Гросул В. Я., Итен-берг Б. С., Твардовская В. А., Шацилло К. Ф., Эймонтова Р Г Русский консерватизм XIX столетия: Идеология и практика. М., 2000.
25	Приленский В. И. Консерватизм И Русская философия: Словарь. М., 1999. С. 235.
26	См.: Неволин С. Б. Лев Александрович Тихомиров И Русские философы (конец XIX — середина XX века): Антология. М., 1994. Вып. 2; Назаров В. Н. Л. А. Тихомиров // Сто русских философов: Биографический словарь. М., 1995.
27	См.: Kohn Н. The mind of modern Russia: Historical and political thought of Russia’s great age. New Jersey, 1955; Thaden E. Conservative nationalism in nineteenth-century Russia. Seattle, 1964; Mac-Master Danilevsky: A Russian totalitarian philosopher. Cambridge, Massachusetts, 1967; Lukashevich S. Konstantin Leontev (1831—1891): A study in Russian “Heroic Vitalism” N. Y., 1967; Byrnes R. Pobedonostsev: His life and thought. Bloomington; L., 1968; Wada H. Lev Tikhomirov: His Thought in his years, 1913—1923. Tokyo, 1987.
28	См.: Конягин M. Ю. Шарапов С. Ф.: Критика правительственного курса и программа преобразований. Конец XIX — начало XX вв.: Дис.
к.и.н. М., 1995; Платонов О. А. Экономика русской цивилизации. М., 1995.
29	См.: Аврех А. Я. Столыпин П. А. и судьбы реформ в России. М., 1991. С. 112—122.
30	О возрастающем интересе к этой проблеме свидетельствует прошедшая в Ростове-на-Дону Всероссийская научно-практическая конференция “Либеральный консерватизм: история и современность” (25—26 мая 2000 г.). Следует отметить и специальный семинар, посвященный консерватизму, прошедший в Фонде развития политического центризма, в котором приняли участие О. В. Волобуев, В. Я. Гросул, В. В. Журавлев, В. В. Зверев, А. В. Репников, С. С. Сулакшин, С. В. Тютюкин, В. В. Шелохаев (см.: Вестник Фонда развития политического центризма. Июнь 2000. № 2 (23): Россия в условиях трансформаций: Историко-политологический семинар: Материалы. М., 2000. Вып. 2).
31	См.: Российский консерватизм: Теория и практика. С. 83—116.
32	Зюганов Г А. Россия и современный мир. М., 1995. С. 16.
33	Marcov S. So what is Zyganov? H Moscow Times. 1996. 30 марта.
20
А. А. Слинько
А. А. Слинько
РЕКОНСТРУКЦИЯ БУДУЩЕГО: РУССКИЙ КЛАССИЧЕСКИЙ КОНСЕРВАТИЗМ
О ГЕОПОЛИТИКЕ
Конец XX столетия обнаружил удивительный факт: выяснилось, что наиболее приемлемая, реалистическая и прагматическая концепция внешней политики существует достаточно давно, жестко детерминирована и хорошо обоснована. Катастрофические последствия тактики односторонних уступок конца 80-х гг. могут быть преодолены именно на путях применения геополитического инструментария классического консерватизма. Характерно, что еще в начале XX в. царская дипломатия признала правильность политики сдержанности на Балканах, Ближнем и Дальнем Востоке, однако это признание было формальным, поверхностным и не предотвратило возврат к военно-имперскому авантюризму. В нынешних условиях богатейшее геополитическое наследие русских классиков вполне может стать теоретической основой для воссоздания отечественной политики “здравого смысла” в международных делах.
“Золотой век” русской культуры продолжает до сих пор приносить свои богатейшие плоды в самых неожиданных сферах духовной жизни. Одна из них — геополитика, традиционно связывавшаяся с именами ряда европейских ученых (X. Маккиндера, Ф. Ратцеля, Р Челлена и др.). Между тем пристальный интерес российской общественности к обострившимся внутри- и внешнеполитическим проблемам, вызванный быстрым изменением границ и взаимодействием множества государств, выдвинул проблемы геополитики — “политической географии” — в число главных вопросов политической жизни.
И здесь обнаружился неожиданный для многих факт существования собственной оригинальной российской геополитической школы, связанной с именами выдающихся консервативных мыслителей XIX столетия — Н. Я. Данилевского (1822—1885) и К. Н. Леонтьева (1831—1891), обладавших редким даром политического предвидения. Характерно, что Данилевский и Леонтьев сформулировали ряд положений “политической географии”
© Слинько А. А., 2001
21
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
раньше своих немецких и английских коллег. С другой стороны, обнаруживается непротиворечивость теорий крупнейших европейских геополитиков (к примеру, X. Маккиндера) и концепций русских ученых.
Теория русской геополитики, сформулированная Н. Я. Данилевским в работе “Россия и Европа” (1869) и К. Н. Леонтьевым в труде “Византия и славянство” (1873)1, достаточно обширна и сложна, поэтому остановимся лишь на некоторых ее важных для современности положениях.
Первое. И Данилевский, и особенно Леонтьев обращали внимание (как и впоследствии западноевропейские классики “политической географии”) на известную самодостаточность России — государства и своеобразного “духовного континента”2^ “У России друзей нет”, — отмечал Леонтьев, призывая искать и находить союзников везде и всюду, и не только среди родственных славянских народов. Та или иная степень недоверия, по мысли классиков русского консерватизма, будет проявляться Западом в отношении России всегда, независимо от преходящей политической конъюнктуры. Поэтому необходим своеобразный “стратегический барьер” на границах России, избавляющий наше Отечество от ненужных жертв и* локальных войн.
Второе. Жесткая приверженность классиков русского консерватизма православной цивилизации обусловила полное отсутствие страха перед Западом. Русские геополитики полагали, что в конкурентной борьбе (а именно язык конкуренции лучше всего понимает западное сообщество) Россия имеет неплохие шансы. Леонтьев считал, что существенным условием успешного противостояния Западу является духовная дисциплина и самоограничение всего общества сверху донизу на основе православной этики3 С другой стороны, Россия не боится Запада, принимает его науку, но старается избежать копирования. Так, некоторые достижения западной науки чаще всего основываются на логических натяжках. Данилевский смог дать меткую критику дарвинистской теории, причем аргументы русского ученого ныне признаются неопровержимыми.
В целом с позиций социологии XX в. можно определить идеал русских консервативных мыслителей как открытое общество с национальной спецификой.
Третье. Особенностью русской геополитики было решитель
22
А. А. Слинько
ное противостояние военно-политическому авантюризму, откуда бы он ни исходил — с Запада или с Востока. И Данилевский, и Леонтьев не хотели безоглядного военного вмешательства России в балканский конфликт4 Но тот же Данилевский призывал отстаивать в оборонительной войне стратегически важные пункты российских границ. Во время “военной тревоги” он принимал участие в организации гражданской самообороны Крыма, на Южном берегу которого он жил и где был похоронен.
Четвертое. Ядром самостоятельной внешнеполитической линии и средством достижения геополитической стабильности России классики русского консерватизма считали прочную авторитарную власть внутри страны. Ни Данилевским, ни Леонтьевым не подвергались сомнению традиционные монархические ценности5 , при этом устанавливались крайне жесткие моральные требования к монарху и его окружению. Приверженность христианской морали была воплощена Данилевским и Леонтьевым в их наполненной трудами подвижнической жизни.
Пятое. Предложенная Данилевским геополитическая концепция (для славянских народов) была чрезвычайно гибкой. Политическим основанием прогнозируемого Данилевским славянского союза могла бы стать федерация (или конфедерация), где руководящая роль России не должна была открыто декларироваться, а естественно вытекать из ее политического и морального веса на международной арене6 Как это ни парадоксально, но, будучи последовательным сторонником монархии, Данилевский одновременно стал и основоположником гибкой теории внешней политики, на основе которой могли быть достигнуты без крови и жертв практически все внешнеполитические цели России.
Шестое. В поиске духовных союзников представители русской консервативной мысли не исключали компромисс с консервативными неагрессивными политическими кругами как на Западе, так и на Востоке, отмечая, что Россия вступает в сложнейший переходный период, чреватый многими трагическими последствиями. Тем не менее с присущим им политическим тактом классики русского консерватизма не стремились определить ни рамки, ни характер переходного периода7
Седьмое. Конкретные последствия последней балканской войны XX в. показали, что, как предвидел Леонтьев, ни на Болгарию, ни на Венгрию, ни на Румынию рассчитывать России не
23
Консерватизм в России и мире. Вып. I
приходится8 Как это ни парадоксально, но в полном соответствии с леонтьевским прогнозом наибольшее взаимопонимание в ходе кризиса обнаружилось с Грецией, Кипром, а по некоторым позициям даже с Турцией. В то же время болгарская политика отличалась пронатовской прямолинейностью и прямо-таки рабской готовностью выполнять все пожелания Запада.
Перечисленные особенности русской геополитики далеко не исчерпывают всего богатства политической мысли ученых эпохи “золотого века” отечественной культуры. Возникает естественный вопрос: возможно ли в условиях современного (трагического и хаотического) политического развития возрождение, хотя бы частично, некоторых принципов русской геополитики? События в стране показывают, что ныне без использования вершинных достижений русской культуры прошлого столетия бессмысленно и опасно говорить о духовном, нравственном и сколько-нибудь успешном политическом развитии России. Проблема в том, можем ли мы честно посмотреть назад.
Между тем в последнее время распространилась вульгарноупрощенная трактовка теоретического наследия “золотого века” Прямолинейный монархизм, оголтелый шовинизм и экспансионизм части современных парламентских и внепарламентских ультранационалистов являются по сути феноменами, противоположными фундаментальным ценностям классического русского консерватизма. В современных условиях, с учетом социально-политических и исторических изменений, генетически связанной с русской классической традицией следует признать концепцию либерально-авторитарного режима переходного периода. Ее основные параметры: Россия — сильная президентская или полу-президентская республика с большими прерогативами исполнительной власти. Она осознает себя самостоятельной великой державой, не примыкающей ни к Востоку, ни к Западу. Российское государство, тем не менее, ищет союзников по всему миру для достижения реального баланса сил на планете. Кроме того, оно способно использовать стратегию внезапных непрямых действий в глубоком тылу своих потенциальных и реальных оппонентов с целью принудить их к достижению широких компромиссов.
Важнейшим пунктом внешнеполитической концепции России должно стать использование естественных стратегических барье-
24
М. А. Прасолов
ров для остановки внешней экспансии: Кавказ, Калининград, Севастополь, Памир становятся центрами противостояния экстремистским группам, действующим под антироссийскими лозунгами.
Таким образом, политическое наследие русского классического консерватизма живо и вполне применимо к современным реалиям. Проблема состоит в бережном и творческом освоении отечественной консервативной классики.
1	Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М. 1991; Леонтьев К. Н. Византизм и славянство // Россия глазами русского: Чаадаев, Леонтьев, Соловьев. СПб., 1991. С. 171—310.
2	Данилевский Н. Я. Указ. соч. С. 54—70; Леонтьев К. Н. Указ. соч. С. 182—200.
3	См.: Леонтьев К. Н. Указ. соч. С. 171—172.
4	См.: Там же. С. 295—296.
5	См.: Там же. С. 193—194.
6	См.: Данилевский Н. Я. Указ. соч. С. 397—439.
7	См.: Там же. С. 469—509.
8	См.: Леонтьев К. Н. Указ. соч. С. 200—234.
М. А. Прасолов
ТРАДИЦИЯ И ЛИЧНОСТЬ: ПРОБЛЕМА ПЕРСОНАЛИСТИЧЕСКОЙ КОММУНИКАЦИИ ТРАДИЦИИ
Консерватизм всегда представлялся апологетом традиции. Относительный антагонист консерватизма — либерализм — всегда представлялся апологетом личности. Истинность этих точек зрения определяется их способностью понять действительную антиномию традиции и личности. Изолированные и идеологически противопоставленные, традиция и личность превращаются в пустые абстракции. Примирить их в таком случае без взаимного ущерба невозможно. Но мысль и реальность общественной жизни требуют синтеза, в котором традиция и личность всецело отождествлялись, целиком сохраняясь в новом единстве. Поэтому выясним, допускают ли эти две идеологии возможность об-
© Прасолов М. А., 2001
25
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
щения традиции и личности без взаимного ущерба, или иначе — возможность персоналистической коммуникации традиции. Наша работа не столько о консерватизме, сколько для консерваторов.
1.	Просвещение и романтизм: деперсонализация традиции
Консерватизм и либерализм как идеологии формируются во времена Просвещения и романтизма. Тогда возникли две основные парадигмы толкования традиции, питаемые единой мифологией. Они господствуют в большинстве социально-философских концепций, которые являются лишь разной идеологической акцентировкой сторон этой дуальной оппозиции. В середине XVIII в. происходят фундаментальные изменения значений староевропейской социальной и политической семантики в сторону темпорализации и идеологизации ее основных понятий1. Идеология заменяет соотнесение общества с природным и божественным порядком на соотнесение его с историческим временем и современным положением социально-политической системы в качестве компенсации утери реальности — следствия утраты для общества и человека возможности какой-либо предпочтительной репрезентации. Сдвиг начался в эпоху Просвещения. Слово "традиция” перекочевало из теологической и юридической сфер в социально-политическую и философскую. Благодаря бесконечному спору просветителей и консерваторов слово крайне идеологизировалось. "Традиция” родилась слишком политически ознаменованной категорией, средством общественной борьбы и такой остается по сей день, что помешало ей стать отчетливо осознанной категорией философии. В век романтизма завершился процесс создания единой системы различений, образовавшей скелет, к которому крепится то или иное идеологическое содержание. Это именно система дуальных оппозиций, а не синтез, что позволило бесконечно актуализировать различные идеологии путем комбинаций и переоценки данных оппозиций, когда то та, то другая сторона оппозиции наделялась разным содержанием. Например, мощные оппозиции "общество — индивид”, "природа — человек”, "гражданское общество — государство” позволяли без труда создавать целый веер идеологий при полной нетронутости самого скелета. Все познание становилось познанием того, что может быть различено при помощи этих различений.
26
М. А. Прасолов
При полном согласии в основе все интерпретации самой системы стали бесконечным переотражением друг друга. Понимание того, где у нас либеральный консерватор или консервативный революционер, делается чуть ли ни метафизической проблемой. Толкованиями такого рода, которые, словно два стоящих напротив зеркала, переотражаются друг в друге, создавая иллюзорнобесконечную перспективу, являются Просвещение и романтизм со своими детищами — либерализмом и консерватизмом. В это Зазеркалье попала традиция и личность. Понимание их отношений с тех пор осуществляется по законам Зазеркалья.
Просвещение наделило традицию метафорами, от которых ей до сего дня приходится открещиваться. Традицию поставили в один ряд с предрассудком, неразумностью, невежеством, мракобесием, религиозным фанатизмом, рабством, тупостью, варварством, бессознательностью, ложью, извращением, иллюзией, ненавистью, жестокостью. Традиция была объявлена врагом Разума и Природы — двух божков Просвещения, союз которых породил миф о ’’естественном порядке” Поэтому традиция определялась как нечто неразумное и неестественное. В первом качестве она являлась как бессознательное (здесь начинается блестящая карьера ’’бессознательного” в представлениях о традиции), неумное, не обладающее самосознанием, как ложное суждение, раболепие перед авторитетами (не перед авторитетом ’’Энциклопедии”, конечно же), недостаток просвещения и воспитания, а во втором качестве — как нечто извращенное, искусственное, больное, неживое, незаконное, созданное специально и со злым умыслом. Традиция предстает в образе внеорганической и надындивидуальной необходимости, которая мешает проявлению ’’естественных” качеств человека. Утверждается рационально-метафизическая противоположность традиции, разума и человеческой природы, они взаимоотчуждаются.
Перенесение законов абсолютизированной природы на человеческое общество, свойственное Просвещению, привело к отрицанию автономности и уникальности сфер социального и личного бытия, откуда проистекает антиисторизм и антиперсонализм эпохи. Антиисторизм Просвещения есть разрыв "со смысловой непрерывностью традиции”2. В пределах представления об истории как прямолинейном восхождении вечного и неизменного
27
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
Разума традиция была ограничена рамками трех исторических феноменов: первобытностью, средними веками и Востоком.
Личность человека просветителями сводилась к его чувственно-материальной и рациональной стороне. Поскольку эти свойства человеческой природы действительно у всех людей общие, постольку Просвещение уравняло людей всех времен и народов между собой, но уравняло отнюдь не в качестве уникальных личностей, а как природных разумных существ (словно животных одного вида, сказал бы Д. Дешан3). Тождество личности человека и его природы есть индивидуализм, ибо последний всегда является редукцией личности к ее признакам. С той поры проблема отношений традиции и личности замутнена тем, что под личностью подразумевают индивида.
Итог Просвещения можно определить как тотальную деперсонализацию сферы человеческого общения. Личностный характер социальной коммуникации последовательно подменялся на не-личные основания — физиологические, психологические, социальные, юридические. Если традиция противна природе и разуму, а личность человека есть эти природа и разум, то традиция противополагается и человеку как нечто противоестественное и неразумное. Все признаки человеческой личности — разумность, самосознание, свобода — у традиции отрицались категорически.
Понятно, почему Просвещение не верило в возможность традиции и личности вступить в общение друг с другом без взаимного ущерба. Либо традиция подавляла личность, которая делалась жертвой иллюзии, рабства, лжи, либо личность подавляла традицию, уничтожая ее силой рационалистического познания. Общение традиции и личности при сохранении ими всех своих отличительных свойств оказалось немыслимым. Их общение рисовалось только в двух видах: либо субстанционально, когда личность растворяется в традиции, теряя саму себя, разум, свободу, самосознание; либо понятийно, когда личность овладевает традицией путем ее рационализации, сводит традицию к понятиям о ней. Отношения традиции и личности Просвещение понимает в категориях господства и подчинения. Здесь есть отношения, но нет общения.
Просвещение способствовало укреплению мнения о том, что жизнь человека — это процесс удовлетворения потребностей. От
28
М. А. Прасолов
части это была секуляризация католического учения об удовлетворении Бога за грехи человека, только вместо удовлетворения личного Бога человек стал удовлетворять свои природные потребности. Подобное учение — следствие индивидуализма, сведения личности к ее природным признакам, когда примордиаль-но существующие потребности, которые признаны ’’естественными” и этически индифферентными, принудительно требуют своей сатисфакции и с необходимостью определяют жизнь человека и общества.
Дело Просвещения продолжил романтизм — диалектическое и историческое развитие идей предшествующей эпохи ("романтическое переотражение Просвещения”4). Романтизм отрицательно отнесся к посылке Просвещения о "расколдовывании мира”, но сам разделял схему победы логоса над мифом. Более того, романтизм есть настоящее преклонение перед разумом. Романтический пыл соединялся с силой чистой логики. В этом его главное отличие и превосходство над Просвещением: последнее — рационалистическая метафизика, романтизм же — это диалектика.
Считается, что романтизм реабилитировал традицию. Отчасти это верно. Но романтизм создал свою интерпретацию традиции и ее отношений с личностью, лишь иначе используя идеалы Просвещения — природу и разум. Романтизм отнес традицию к области природы, но сохранил ее противоположность разуму. Однако эта противоположность не была теперь статичной и механичной. Романтизм — это все-таки диалектика. Природа рисовалась ему как бессознательное художественное произведение абсолютного духа, как бессознательная творческая мощь и сила, как естественно сложившийся организм, но не статически данный, а погруженный в процесс бесконечного становления, которое является творческой деятельностью по воплощению некоего скрытого, неявного внутреннего принципа этого организма во внешнюю, совершенную и прекрасную, но недостижимую реальность. Толкование традиции как манифестации скрытых самостоятельных принципов и идей, как замкнутого саморазвива-ющегося живого индивидуального организма ("самобытность”), проходящего жизненные циклы развития, в течение которого он полностью реализует скрытую определяющую духовную структуру, стало модным, особенно в среде консерваторов. С одной стороны, романтическое толкование традиции глубже и богаче
29
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
просвещенческого нигилизма, а с другой — противоположность традиции и личности сохраняется и усиливается. Традиция остается феноменом неразумным, несамосознательным, несвободным, бессознательным, противостоящим личности человека как внешняя ему фатальная безумная воля.
Романтизм дальше развивает индивидуализм и субъективизм Просвещения, выразившиеся в абсолютизации человеческого Я. Индивидуализм, в сочетании с культом бесконечного, опрокинул личность человека в стихию алогического становления, в котором личность теряет себя, вынуждена вечно искать свое Я. Отсюда у романтиков нигилистическая оценка личности, вплоть до узрения зла в самой личности ("грех индивидуации"). Романтизм допускал или субстанциональное общение личности и традиции — растворение личности в традиции как в природе, или эстетическое — субъективно-индивидуалистическая творческая игра.
Романтизм более историчен, чем Просвещение, что позволило ему осознать традицию не как предрассудок, идеологию или утопию, но как живой организм, мифологию и символизм.
Вслед за Просвещением романтизм развил в еще большей степени толкование традиции как бессознательного феномена.
И наконец, для романтизма свойственно особое чувство абсолютизма, любовь к диалектике абсолютного. Но абсолютное понималось как бессознательное и безличное. Религиозность романтизма всегда была светской и пантеистической. Романтики хотели сохранить с помощью религии то, что они утрачивали в себе и в обществе. Они хотели протащить и утвердить себя в вечности, оставаясь при этом в текучем потоке времени. Религиозность романтизма насильственна, и здесь нет никакого свободного и личностного общения, но есть попытка силой осуществить субстанциональный синтез временного и вечного. Романтизм есть пантеизм, а так как всякий пантеизм безличен, то и проблема персоналистической коммуникации традиции в рамках парадигмы романтизма не решается и не ставится.
Итак, в утверждении безличности традиции романтизм и Просвещение раз и навсегда сходятся. Никакого личностного общения традиции и личности они не допускают и допустить не дают. Последующие социально-философские и идеологические представления о традиции и ее отношениях с личностью за пределы
30
М. А. Прасолов
этого Зазеркалья не вышли. Чтобы лучше в этом убедиться, приведем один современный пример.
2.	Современный пример: "традиция" и "традиционализм"
Традицию пытались реабилитировать не только в эпоху романтизма, но и недавно, причем вновь усиленно противополагая личности. В связи с переменами в ’’третьем мире” и кризисом теорий модернизации, конвергенции и индустриализации, вокруг традиции разгорелись страсти, цивилизованно оформленные в научные дискуссии в конце 1950-х — начале 1980-х гг.5 В новой ситуации требовалось "обелить" традицию таким образом, чтобы в "третьем мире" у "современности" оставался "враг", на происки которого можно списать неудачи и промахи прозападной политики. В этих целях создается понятие "традиционализм", на которое переносятся в усиленном виде все негативные оценки и определения "традиции", принятые на Западе ранее. Западные социологи провели различие между формой наследования и его содержанием, в результате которого "традиция" стала приемлемой для "современной" системы ценностей. Если ранее "общим убеждением для всех ученых было то, что современность должна подорвать традицию во всем мире и что степень однородности обществ будет возрастать не только в экономическом плане, но и в отношении социальных институтов и культурных ориентаций"6, то с 1950-х гг. от подобной прямоты ученые отказываются, но целиком сохраняя изначальную мифологическую основу.
Первыми различение "традиции" и "традиционализма" провели в конце 1950-х гг. Э. Шилз и Б. Хозелитц. Последний утверждал, что следует отличать традицию от традиционализма, ибо "традиционализм заключается не просто в принятии традиционных норм, а в обращении к традиционным нормам по причине их давности и приписываемых им святости или идеологического превосходства. Под традиционализмом подразумевается идеология: это возвышение традиции ради самой традиции"7 Традиция гораздо шире традиционализма и есть неотъемлемый элемент социального развития. Для бытия традиционализма нужны особые условия. "Развитие традиционалистических моделей социального действия будет происходить только в тех обществах,
31
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
где сохранились пережитки священного прошлого или в которых происходит явное и сознательное возрождение религиозных и политических традиций’’8 ’’Таким образом, — заключает Хозе-литц, — если можно утверждать, что традиционализм всегда противостоит экономическому развитию, то же самое нельзя сказать о традиции"9
Э.	Шилз начинает "реабилитацию" традиции с другой стороны. По его словам, главное убеждение либерализма в том, что традиция есть противоположность свободы, неверно. "Традиция, — пишет Шилз, — это не мертвая рука прошлого, она скорее подобна руке садовника, питающей и выявляющей духовные стремления. В этом отношении традиция является скорее поддержкой для зарождающейся индивидуальности, чем ее врагом. Она скорее возбуждающее средство, чем наркотик"10 Традиция — это кардинально важный аспект любой протяженной во времени сущности. Традиция и свобода не антагонисты: "Свободное общество должно покоиться на традиции"11 Традиция сдерживает перемены, но и беспорядок. "Традиция уменьшает скорость изменений в обществе, но, поскольку она допускает умеренное количество изменений, она обеспечивает упорядоченное развитие и делает возможным свободное развитие в направлении большей справедливости"12. Оптимальное сочетание традиции и свободы таково: "искусство политики свободы частично заключается в ослаблении, сокращении и уменьшении интенсивности священной традиции до такой степени, когда для свободы создаются наиболее благоприятные условия, но при этом форма традиционного мировоззрения и восприимчивости индивида к традиции может привести только к беспорядку, который временно принимается за расширение свободы и в дальнейшем вызывает к жизни идеологический традиционализм и взрыв энтузиазма, причем ни тот, ни другой не оставляют места для свободы личности"13 Образ традиции как врага свободы, личности и прогресса не разрушается, а переносится на иной объект и понятие — традиционализм. "Традиционализм во всех своих формах и при всех условиях противостоит свободе"14 Шилз противополагает традиционализм традиции: "Традиционализм враждебен не только свободе, он полностью враждебен и традиции — неопределенной, подвижной традиции, которая даже если не включает традицию свободы, все же позволяет ей существовать на своей периферии, постепенно
32
М. А. Прасолов
расти и укрепляться"15 Все негативные определения, приписываемые ранее традиции, теперь придаются традиционализму. Добавляется только одно свойство. Традиционализм обязательно сознателен, преднамерен, обладает развитым самосознанием, является итогом активного выбора человеческой личности. Непримиримость к традиции только ужесточается.
3.	Консерватизм и традиция
Консерватизм несет свою долю ответственности за деперсонализацию традиции. Общество консерватизм представляет как продукт естественного, органического исторического роста. Ему важна органика самодостаточной жизни как таковая. Человеческая личность теряется на фоне кипящей жизни исторических организмов. Сам человек для консерваторов — существо не столько разумное, сколько инстинктивное, эмоциональное, иррациональное. Здесь консерваторов поджидают все ловушки "бессознательного" Организм сам по себе вполне абстрактен, и объяснять сущность традиции как некий "организм истины и любви" — значит зарываться в безличную иррациональную "почву" Историческая органика является иррациональной оппозицией индивидуализма (это ясно проявилось в неоконсерватизме). Как неперсоналистическая идеология, консерватизм является дополнением либерализма, еще одним выражением основного мифа новой Европы.
Для консерватизма свойственно определенное почитание "давности", освящение своих идеалов через их временное или пространственное постоянство, посредством чистой природной протяженности (это может быть, например, постоянство расы), что наводит на мысль о родственности консервативного "космоса" ньютоновскому. Протяженность полагается священной и освящающей, антилиберальной и контрреволюционной по своей природе. Поскольку протяженность — категория не историческая, то и консерватизм защищает не конкретное историческое общество или социальный порядок, но некие общие принципы, некую утопию "образцового исходного прошлого", совершенно однородного по своему содержанию. Вся история разрывается дуализмом "сакрального принципа" и чужеродных наслоений.
Утверждая, что человек — существо религиозное, что религия — фундамент общества, постоянно спекулируя на религиоз
3. Заказ 3119	33
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
ные темы, консерватизм выдает свою светскую природу. Консерватизм — это идеология, поэтому для него религия есть только средство в борьбе за власть и контроль над обществом. Все богатство религиозной жизни консерватизм сводит к набору абстрактных принципов (иерархия, авторитет, культура, антииндивидуализм), с помощью которых он желал бы достичь земных целей. Не религия, а государство остается для консерватизма наивысшей формой общественной жизни, будь то самодержавная монархия или апатичное государство неоконсерваторов. Консерватизм не верит в самостоятельную силу религии, да и не хочет такой самостоятельности. Он желает приковать религию к какой-либо конкретной исторической эпохе, к какой-либо политической системе, к какой-либо социальной организации или форме цивилизации. Никакой вечности — одна временность. Консерватизм не верит, что религия способна обойтись без корыстной поддержки власти. Он очень озабочен проблемой создания каких-то "идеальных" условий для существования и действия религии, не понимая, что если бы религия ожидала этих "благоприятных" исторических условий, она бы предала самое себя.
Уже этого достаточно, чтобы понять, почему консерватизм столь же враждебен традиции, как и либерализм. Тем более трудно представить в рамках консервативной идеологии возможность признания персоналистической коммуникации традиции.
4.	Основной миф
В эпоху Просвещения и романтизма создана устойчивая дуальная оппозиция в истолковании сущности традиции и ее отношений с личностью, неизменно существующая до сих пор. В основе ее лежит безусловная вера в то, что и общее, и частное одинаково субъективны: индивидуальные вещи суть наши представления, общие идеи суть наши понятия. Все общее и частное в разных вариантах сведено к личному сознанию и бытию индивида, к человеческому Я. Европейская мысль извечно стремится к самоутверждению и абсолютизации этого Я, поэтому "Я для новой Европы есть новый миф"16. Именно этой мифологией питается дуальная оппозиция в понимании традиции. Казалось бы, превознесение Я должно привести к персоналистическому толкованию традиции, но вышло иначе. Оказалось, что субъективность не имеет ничего личного, что Я есть не Я-личность, но Я-
34
М. А. Прасолов
индивид. "Отождествляя личность с индивидуальностью, мы невольно материализуем ее, ставим ее в исключительную зависимость от органических условий"17 Везде в европейской современной социальной мысли безраздельно господствует принцип индивида, изолированного и пустого, самодовольного и самобытного Я, но отнюдь не личности. В этом сходятся мистики, рационалисты и эмпирики новой Европы. Этот миф лежит в основании их откровений, разума и опыта (М. Экхарт, Я. Бёме, Р. Декарт, Ф. Бэкон).
Поскольку индивид считался сознательным, то все общее, что ему противостоит, могло быть только бессознательным. Но сначала надо установить четкое различение между индивидуальным и универсальным. Это проделал Кант. Вещь-в-себе должна быть либо всецело идеей разума, либо иррациональным источником субъективных познаний a posteriori. Необходимо или отрицать бытие вещи-в-себе, или вносить дуализм внутрь субъекта, признавать в нем наряду с сознательным и разумным еще и иррациональное начало, отвлеченную волю. Поэтому реальность сводится либо к иррациональному началу в субъекте, либо к рациональным понятиям. Вещь-в-себе не дана нам, не воспринимается, не сообщается; между нами нет коммуникации, но есть бездна. Однако она имеет практическую ценность, хотя при этом не имеет никакой теоретической истинности и реальной действительности. Ведь если вещь-в-себе — это реальность и истина, то надо будет признать бытие и сознание помимо субъекта. Отсюда всякое универсальное начало бытия и сознания может быть только бессознательным (безумным) по существу. Ведь если есть трансцендентное бытие и сознание, то субъективное бытие и сознание перестанет быть абсолютно автономным и самодовлеющим. Но этого Кант допустить не хочет. Поэтому у него образуются "безвольная бессубъектная мысль и безумная воля как два атрибута бессознательного духа"18 Так все универсальное делается либо рациональным понятием, лишенным реальности и истинности, либо иррациональной практической волей, лишенной разума.
Немецкий идеализм иррациональное начало возвел в Абсолют, который через самосознательного индивида доходит и до собственного сознания. Позитивизм и материализм это начало видели в бессознательной и психической деятельности организма человека, которая есть наследственный базис всех индивидов.
з*
35
Консерватизм в России и мире Вып. 1
Опыт предыдущих поколений унаследован нами в организации мозга (Г Спенсер), в организации психики (Дж. Милль) или в организации материальных условий существования (К. Маркс). Оттого традиция, во-первых, всегда противополагалась личности; во-вторых, представлялась как бессознательный и безличный феномен; в-третьих, личность воспринималась как индивид. Поэтому традиция и личность не могли общаться без взаимного ущерба. Их коммуникация представлялась только как: 1) субстанциональная, где традиция и личность растворялись друг в друге; 2) рационалистическая, где общение ограничивалось лишь рациональным познанием индивида; 3) трансцендентная, где традиция и личность признавались как два независимых факта, но возможность общения между ними отрицалась.
Общения, где бы традиция и личность сообщались друг другу без утраты всех своих особенностей и во всей своей полноте, западная социально-философская мысль представить не могла, ибо основной миф новой Европы не знает и не хочет знать такого общения. В утверждении безличной традиции все направления западной социальной мысли, в том числе консерватизм, сходятся. Для постановки и решения проблемы персоналистической коммуникации традиции необходимо выйти за пределы этого мифа. Конечно, обилие мнений создает впечатление альтернативности подходов к проблеме, а наша точка зрения на это обилие как на бесконечное переотражение одного и того же образа выглядит на таком фоне непростительным агрессивным догматизмом. Но мы склонны за множеством альтернатив видеть вполне конкретную мифологию, ведь "тайна альтернатив состоит в том, что никакой альтернативы они вообще предлагать не должны и это они должны скрывать от себя и от других"19, хотя наш взгляд все равно истолкуется как "субъективный", ибо "давно уже не новость, что люди утеряли способность к настоящему мифологическому мышлению"20
5.	Предмет традиции: безличное нечто
Современные концепции пытаются определить предмет традиции с помощью метафор. Эти метафоры мы назовем "ядерной моделью" Предмет традиции именуют по-разному: традиция традиций; центральная зона; этнические константы; модель мира; национальный космо-психо-логос; культурное ядро; базисный фонд; идей
36
М. А. Прасолов
ный концентрат; верования; sacrum; центр; прасимвол21 Бывают и художественные определения: сокровищница; кладезь; хранилище; богатство; душа; память; источник; устои; корни; почва.
Сущность традиции пытаются понять через комплекс рациональных абстрактных понятий. Что входит в этот комплекс? Во-первых, все концепции объединяет уверенность в существовании надындивидуальной системы хранения и переработки общественно значимой информации. Эту систему называют: социальная память, историческая память, внегенетическая система социального наследования, всеобщий интеллект, коллективная память, менталитет22. Ученые видят в этом феномене некий коллективный субъект, который превосходит отдельного человека по всем показателям, бесконечно насыщеннее и глубже по содержанию, по мощи своего бытия и по силе своей воли: "в нем как бы сконцентрировалась весьма своеобразная умственная жизнь, бесконечно более богатая и более сложная, чем умственная жизнь индивида”23 Отдельный человек поэтому "не может быть надежным механизмом культурной преемственности”24. Традиция осуществляется лишь благодаря коллективному субъекту. Этот субъект безличен, нуждается в людях только для проявления и осознания себя. Он тотален, ибо охватывает все свои проявления во всей их полноте, поэтому господствует над отдельными людьми, наделяет их бытийной полнотой. Безличный, он обладает свойствами субъекта (думает, стремится, живет, желает, представляет, имеет свои потребности, цеДи, систему ценностей). Он бессознателен, не имеет самосознания и существует неявно до своих воплощений. Традиция предстает как безумная воля. Она организует все множество людей до уровня универсального бытия. Люди же, обладая самосознанием и разумом, овладевают содержанием традиции, позволяют ей осознать себя, взамен получая мощь этого содержания. Осознать, чтобы овладеть — вот к чему стремятся и человек, и традиция. Личность хочет утвердить себя, традиция — узнать себя. "Посредством традиции коллектив передает самому себе послание, необходимое для его выживания и самоподдер-жания. Традиция есть механизм коллективной автокоммуникации”25
Общение происходит не между полноценными участниками, которые сами обладают всей полнотой своего бытия, а потом уже вступают в общение как равно свободные участники, но их
37
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
общение — вынужденное, является следствием их ущербности и нужды друг в друге. Оно корыстно и неравноправно, детерминировано, фатально, имеет целью власть. Традиция не может быть ничем иным для личности, как ’’кошмаром и хваткой мертвецов”
Спросим: где пребывает этот коллективный субъект? Куда обратиться человеку, желающему приобщиться к традиции? Где личностное общение традиции и человека возможно? Отвечают, что есть традиция вообще, традиция-в-себе. Она сокрыта за пеленой своих проявлений. Но если все доступные стороны традиции суть лишь ее проявления, а не она сама, то как человеку приобщиться к ней самой? Если в проявлениях традиции нет сущности традиции, то нигде никакой традиции нет вообще. Если проявление традиции не есть ее сущность, пусть отчасти и в каком-то смысле, то нет никакой сущности традиции, а значит, нет ее проявлений, ибо проявлением чего они являются, если сущность никак в них не обнаруживается. Если отдельный человек не может быть причастен сущности традиции, если она не есть традиция никакого отдельного человека, если ничто у отдельного человека не есть традиция сама по себе, значит, ни у какого человека нет никакой традиции самой по себе и нет нигде никаких традиционных личностей. Если же традиция-в-себе не связана ни с одной отдельной личностью, то ее именем нельзя назвать никого из людей, так как тем, в ком традиция существует, надо было бы называться ее именем, как все мы называемся людьми по общей всем нам природе. Современная наука считает, что личность вовсе не встречается с традицией как таковой. Тради-ция-в-себе совсем не сообщается личности, меж ними — бездна, через которую немыслимо никакое общение.
Но если традиция-в-себе не сообщима отдельной личности, то где же она обретается? Дают три варианта ответа.
1)	Традиция-в-себе есть рациональное понятие, которое конструируется путем абстрагирования от множества эмпирических проявлений традиции. Оно — удобное средство научного анализа. Конечно, такое общение возможно, более того, оно должно входить в полноту общения традиции и личности как момент целого. Но личность не может быть ограничена рациональностью и, раз мы ищем полноты личного общения с традицией, сводить это общение лишь на понятия о нем было бы ошибочно.
2)	Традиция-в-себе есть текст в широком смысле слова. Об
38
М. А. Прасолов
щение традиции и личности — в сфере текста. Но это толкование — только момент искомого целого. Текст сам по себе мертв и безличен, он сам не может вступать в общение, но есть итог и средство общения. Как бы ни хотелось герменевтике заставить текст "проговориться", он этого никогда не сделает. Общение с текстом не является личностным в полном смысле. Это ограниченное и одностороннее общение и будет таким до тех пор, пока мы не встретим живую личность, владеющую этим текстом как своим. Ведь есть же разница между чтением жития и беседой с самим святым или молитвой к нему. Личностное общение первично по отношению к тексту. Оно не может быть сведено к знакам и символам, но должно основываться на внетекстовом, вне-знаковом, внесимволическом общении, хотя и должно включать их в себя как свои моменты. Текст — это всегда толкование, а оно выводит нас за пределы текста. Могут сказать, что толкование — тоже текст, но тогда и для него требуется толкование и мы впадаем в дурную бесконечность. Поэтому принцип толкования текста находится за его пределами и сам текстом не является.
3)	Традиция-в-себе есть некая субстанция, которая существует в сфере человеческого бессознательного. Общение традиции и личности происходит субстанционально в сфере бессознательного. Это общение безлично, ибо бессознательное — это далеко не вся личность и далеко еще не вся традиция-в-себе. Такое толкование — господствующее.
Во всех трех случаях общение — безлично и ограничивается какой-то одной стороной, а личность не может быть сведена ни к понятию, ни к тексту, ни к бессознательному, хотя существует и не без них.
Сущность традиции любят помещать в области бессознательного и всецело опираются на какой-либо вариант психоанализа. Психоанализ повторяет уже известный нам дуализм иррационального абсолюта и изолированного индивида. Личное Я человека необходимо бессознательному в качестве средства приспособления и самозащиты от внешней среды. Личность обладает только разумом и самосознанием, да и то не в полной мере. Она несвободна от бессознательного и придавлена извне ценностями и запретами культуры и общества. Личность слоится и расщепляется, в ней живут несколько параллельных рядов явлений, ко
39
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
торые непроницаемы друг для друга и ведут между собой постоянную борьбу. Тезис Фрейда о расщепленности личности — основа всех концепций бессознательного. Психоанализ сохранил оппозицию природы и культуры. Он индивидуалистичен. Хорошо показав расстройство и конфликты внутри природы человека, ее поврежденность и болезненность, ее ненормальность в нынешнем состоянии, психоанализ перенес природные характеристики человека на его личность, поэтому личность толкуется либо как фикция, либо как отвлеченный тип, либо как сложный природный феномен, части которого претендуют на личностное существование. Психоанализ всегда посягал на раскрытие тайн творчества и разработку приемов его стимуляции (творчество — и стимулируется!'.), но стал лишь средством подавления творчества прозаическим и пошлым толкованием, навязыванием человеку мнимой определенности. Это — трафарет, стереотип, штамповка, но не творчество, ибо здесь нет места для тайны и недосказанности. У личности отнимается свобода самоопределения, без чего никакая традиция невозможна.
Какова основа существования бессознательного? По Фрейду, развитие человека есть итог биологически детерминированного процесса превращения сексуального инстинкта. Традиция суть биологически наследованная часть психики каждого человека. Юнг развил этот взгляд в теории "коллективного бессознательного" и "архетипа" Сегодня общее мнение о форме связи человека и всеобщих бессознательных структур состоит в том, что все наши универсальные идеи, мифы, символы, традиции коренятся в безличной и бессознательной психической деятельности, которая есть наследственный базис всех индивидуальных состояний, а субстанциональной основой ей служат материальные биологические изменения нервной системы и мозга человека.
Но личностное общение невозможно в сфере субстанции как таковой. Если личность общается с чем-либо субстанционально, то именно личного общения здесь нет. Субстанция сама по себе, какой бы она ни была, еще ничего ни о какой личности не сообщает. Она всегда до-лична. Субстанциональное общение может проходить вне и помимо личности. Если традиция лишь часть человеческой природы, то личность может с ней общаться так же, как со своим дыханием или желудком. Это безответное общение, тут нет ни свободы, ни творчества, ни символов, ни мифа, нет ни традиции, ни личности, ни их общения.
40
М. А. Прасолов
Допущение субстанционального общения обычно подталкивает ученых к объяснению традиции из биологии и психологии, где последние сводятся к физиологическим процессам26 Однако традиция не есть факт физиологии или психологии. Если б это было так, то чем традиция отличалась бы от иных физиологопсихологических процессов? Законы последних одинаковы и для традиции, и вне ее. Пищеварение или фантазии одинаково протекают и там, и тут. Традиция как особое явление в таком случае неразличима. Сущность традиции не в физиологии и психологии, а в том предмете, к которому они относятся. Конечно, физиология и психология в традиции имеют свою специфику, но она привносится самой традицией. Традиция может выражать природные явления, но это не значит, что она ими является. Где в традиции даются непосредственно физиологические или психологические факты? Кто в традиции воспринимает бессознательное как таковое? Неужели при восприятии традиционной музыки или живописи мы воспринимаем прямо колебания воздуха и раздражения мозга? Наши представления о физиолого-психической стороне восприятия мы заимствуем задним числом из плохих учебников, но не получаем их в момент восприятия. Мы воспринимаем не саму физиологию или психологию, хотя и не без них. Они — только органы и средства, а не субъекты восприятия.
Что в самом бессознательном отвечает за сохранение традиции? Ученые именуют устойчивые образования в бессознательном по-разному: архетип, формальные образцы, стереотипы, модели, схемы, типы. Традиция для них — совокупность формальных образцов, которые не имеют никакого содержания. Они обеспечивают единство, целостность, устойчивость, непрерывность традиции, но не ее содержание. Зато они универсальны. Для утверждения универсальности потребовалась их формализация. Современная ученая мысль с большим трудом может представить универсальные категории, которые обладают сразу и универсальной формой, и универсальным содержанием. Образцы традиции — это пустые бессодержательные рациональные понятия. Какое-либо содержание образцы могут получить только на уровне частных проявлений. Отсюда следует, что все настоящие живые, полноценные традиции, которые ведь только и существуют на самом деле, относительны и нет ни одной реальной
41
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
традиции, которая была бы универсальной и абсолютной. Все традиции — лишь моменты в бесконечном проявлении пустых и мертвых образцов. Эти образцы управляют всеми традициями, но совершенно равнодушны к их целям, ценностям и людям. Они все определяют, но ни за что не отвечают.
Как возникают общие образцы? Обычный ответ: "Чем более длительно, интенсивно и замкнуто взаимодействие между людьми, тем больше они будут отождествлять себя с некоторой группой и тем большее давление они будут чувствовать и оказывать в направлении подчинения локальным образцам поведения и веры при условии равенства сил и отсутствия конкуренции в борьбе за скудные ресурсы"27 Возникает сомнение: что заставляет это взаимодействие быть интенсивным в течение долгого времени? Почему оно должно привести к появлению морали, общей веры, а не к чему-то иному? Стадо животных или машина тоже умеют действовать интенсивно в одном направлении, но никакой морали, символов, традиций им для этого не нужно. Человеческое поведение объясняют через понятие "движущих сил" ("инстинктов, влечений, побуждений, потребностей" — что вам угодно). Эти "силы" всецело ограничены человеческим организмом. Потребности заданы физическим состоянием человека или физиологией психических сил. Личность — это органический автомат, стремящийся к достижению наибольшей пользы с наименьшей затратой сил для своего максимального удовлетворения. Потребности пребывают до и за человеком, а традиция служит средством их ублажения28. Какие же это потребности? По М. Шеле-ру, их три: "1) влечение к продолжению рода и все его производные...; 2) инстинкт роста и влечения к власти; 3) влечения, которые служат питанию в самом широком смысле слова"29 Для удовлетворения подобных потребностей человеческая личность не необходима.
Традицию рисуют как некую целостность или даже тотальность, говорят, что она насыщена максимальным бытийным содержанием. Однако целостность эта вполне формальна, бессознательна и безлична.
Традиция есть также отношение времени и вечности; нередко сущность традиции именуют "вечными образцами" Но под вечностью подразумевают время неопределенной протяженности или метафору. О самой вечности как таковой никто всерьез 42
М. А. Прасолов
не говорит. Для нынешних ученых традиция — всецело во времени. Но если это так, то традиция не имеет сил передавать себя во времени и вопреки времени. Если она не имеет собственных сил и средств к преодолению времени, то существует ли она вообще?
Часто говорят о чрезвычайном чувственно-эмоциональном характере традиции, о ее "харизматичности"30, но такая "харизма" абстрактна, формальна, безлична, и в чем состоит ее отношение к сущности традиции — неясно.
Сущность традиции толкуют иногда как сакральную или религиозную, но религиозную субъективно-психологически. Сущность традиции религиозна не сама по себе, а только в силу наших о ней представлений.
Итак, господствующая современная точка зрения на предмет традиции покоится на признании его принципиальной безличности. Предмет традиции — это деперсонализированный коллективный субъект, бессознательный, без-умный, лишенный самосознания, но самодостаточный и самодовольный, неизмеримо превосходящий и подавляющий изолированного индивида. Он есть совокупность неких образцов, которые являются результатом процесса удовлетворения потребностей человеческой природы и представляют собой устойчивые формы бессознательного, обусловленного физиологией и психологией человека. "Субъект" обладает метафорическими вечностью, харизмой и сакральнос-тью. Он допускает только три формы "общения" личности с собой: в сфере 1) рационального понятия; 2) текста; 3) субстанции. Личностное общение с таким предметом традиции — невозможно. Чтобы выпутаться из этих тенет, необходимо иначе помыслить сам предмет традиции.
6.	Предмет традиции с разных точек зрения
Предмет традиции можно представить с точки зрения разных наук и подходов. Мы укажем на некоторые из них.
1)	Биологическое толкование традиции и сходное 2) психологическое. Эта точка зрения дает четыре положительные характеристики сущности традиции: а) традиция есть нечто иррациональное, но не только как природное бессознательное, а в смысле запредельного человеческому разуму и бытию; б) традиция не ограничена пределами изолированного индивида, но всецело
43
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
превосходит его; в) она есть органическая целостность или живой организм; г) традиция должна проявляться В физиологии, психике и поведении, должна выразиться материально, телесно воплотиться, стать фактом. Это самый важный пункт, ибо традицию легко воспринимают как чистую идею и смысл, как "что-то в душе", тогда как диалектика традиции должна захватывать всю стихию жизни. Сущность традиции — не расплывчатая "духовность", не голый спиритуализм, не только рациональное понятие или текст, а живой организм, даже живое тело. Только так можно уберечь традицию от субъективного бесплотного идеализма, ложного гнозиса и докетизма.
3)	Структурно-функциональное и 4) системное толкования предмета традиции весьма популярны. Но традиция здесь — только "специфическое проявление" более общих системных принципов, а в чем "специфика" — неясно. Прежде, чем уяснить, что связывается, эти подходы сразу перескакивают к тому, как нечто связывается.
5)	Семиотическое толкование традиции мыслит ее как текст. Чаще традицию связывают именно с символом, но почему они связаны — не разъясняют. Главное положительное значение этой точки зрения — постановка проблемы самостоятельного существования сферы смысла. Категория смысла, свободная от субъективных, рационалистических и натуралистических толкований, совершенно необходима для определения сферы общения.
6)	Культурологическое толкование традиции определяет ее как культуру, культурное наследие. Но если традиция есть культура, то какая культура? Особенную ценность представляют замечания культурологов о творческом, свободном и самосознательном характере участия личности в традиции, о бесконечности содержания образцов традиции, о самих образцах как творческой деятельности, о связи вечности и времени в традиции, о традиции как об Истине и целостном вечном Произведении31. Эти идеи романтизма при правильном толковании совершенно необходимы для всякой теории традиции.
7)	Историческое толкование указывает, что традиция — это нечто из прошлого. Традицию, как правило, замыкают в определенных исторических эпохах и явлениях (первобытность, средние века, Восток). Не ясно, в чем особенность историчности традиции и ее отличие как независимого явления от истории. Понят
44
М. А. Прасолов
но, что без истории нечего и говорить о традиции, ибо традиция без истории — пустая абстракция. Традиция, не явившая себя в истории, или вовсе не существует, или еще не существует, или уже не существует. Однако традиция — это история особого рода, но в чем эта особенность — исторический подход не дает ответа.
8)	Социологическое толкование традиции утверждает ее как общество. Традиция — не только атрибут общества, но и сама — некое общество. Вступая в общение с традицией, человек вступает в общение с определенным обществом людей, которые живут своей традицией. Традиция — факт социальный, общение ее с личностью не представимо в отрыве от традиционного общества. Но традиция и обществом не может быть ограничена, ибо общества бывают и не традиционными. Традиция не ограничена социальностью, хотя проявляется не без нее. Традиция — это процесс осуществления возможности создать общество совершенно иного, небывалого типа. Социология именует такое общество "традиционным", но ограничивает его пределами "незападных" и "нецивилизованных" народов32. Но нам нужно такое традиционное общество, в котором возможно личностное общение традиции и человека.
9)	Аксиологический подход видит в традиции систему ценностей33, но применительно к традиции этот подход плохо разработан. Сами ценности утратили самостоятельное бытие, став субъективными представлениями. Может ли традиция быть абсолютной истиной и ценностью по своему существу, сама по себе, или только как наше о ней представление? Если традиция возможна как абсолютная истина и ценность, то возможно ли с ней личностное общение? Эти вопросы пока остаются без ответа. Теории ценности верно указывают, что любая ценность не мыслима без воли, разума и чувства какого-либо субъекта. Значит, вся проблема заключена в определении этого субъекта.
10)	Мифологический подход связывает традицию с мифом. Но почему они связаны и как понимать сам миф — вот загадка. О мифе есть бездна литературы, но ближе всех к существу дела подошли четыре философа-мифолога: Прокл, Ф. Шеллинг, Э. Кассирер и А. Ф. Лосев. Ограничимся пока отрицательными определениями мифа. Миф не является фантастикой, вымыслом, аллегорией, персонификацией, поэзией, наукой, метафизикой, философией, моралью, психологией, физиологией, физикой, космо-
45
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
логией, филологией, бытием идеальным, только специально религией, догматом, обрядом, историей как таковой, эстетикой34, хотя существует и не без них. Традиция немыслима без связей со всеми перечисленными сферами, но не является как таковая ни одной из них.
11)	Оккультно-гностическое толкование видит в традиции абсолютное тайное знание, дающее магическую власть над действительностью. Мы имеем в виду главным образом "традиционализм" Р Генона, Ю. Эволы, А. Дугина и др.35 Что отсюда можно извлечь ценного? Традиция есть абсолютное само по себе и есть абсолютное знание (ведение). Традиция — это тайна. Она не передается простыми средствами, но передается при помощи таинств, в которых изменяется человек. Традиция дает людям силу менять себя и мир. Итогом должна быть полная реализация традиции и завершение истории, поэтому традиция эсхатологична. Однако оккультно-гностическое толкование всех этих ценных моментов делает невозможным их использование без тщательного перетолкования.
12)	Религиозное понимание традиции полагает ее религиозным явлением или прямо отождествляет с религией. Под религией обычно подразумевается разного рода субъективистский психический опыт. Так истолкованная религия ничего нового в понимание традиции внести не может.
Каждая из перечисленных точек зрения указывает на какие-то действительные признаки предмета традиции, но они — ни каждый в отдельности, ни в сумме своей, даже если их число будет увеличено до бесконечности, — не ухватывают сущности традиции. Однако вряд ли кто будет сомневаться в том, что все эти признаки действительно присущи традиции. Так что же это за предмет, который в состоянии понести в себе столь великое разнообразие подчас противоречивых свойств и качеств, связей и признаков? Вдобавок, этот предмет должен допускать с собой личностное общение. Ни одна из перечисленных точек зрения, взятая в отдельности, не в состоянии объяснить и представить существование столь мощного предмета традиции.
7.	Сфера общения и ее природа
Для современных представлений об отношениях традиции и личности свойственна неспособность объяснить эти отношения 46
М. А. Прасолов
как персоналистическую коммуникацию. Социально-философская мысль мечется между натурализмом и субъективизмом. Неспособность помыслить особую сферу общения, которая бы снимала дуализм объекта и субъекта, заводит современную мысль в тупик.
Область общения не может быть сведена ни к объекту, ни к субъекту, ибо общение подразумевает равное и свободное участие в нем обеих сторон. Общение зиждится не только на моем отношении к чему-то, но и на его ответе мне. Причем этот ответ нельзя считать метафорой. "Метафорическое" общение — такой же объект-субъектный дуализм. Если метафорически можно мыслить мое общение со шкафом, то нельзя мыслить метафорически моего общения с отцом или другом. Можно ли всерьез воспринимать герменевтическое ожидание момента, когда текст "проговорится", или романтическую магию о "вживании" и "вчувствовании" в предмет?
Общение возможно только между личностями. Сфера общения — личностная, а не субъективная или объективная. Личность заключает в себе и превышает и субъект, и объект. Только присутствие личности позволяет преодолеть этот дуализм и осуществить общение. Поэтому общение по сути своей персоналистич-но. Нет безличного общения, но только отношения.
Сфера коммуникации, однако, должна иметь свою природную основу, субстанция должна как-то присутствовать в сфере общения, иначе мы утонем в болоте субъективизма. Единственной, на наш взгляд, категорией, которая могла бы целиком избавить нас от различных затруднений, является категория энергии. Учение об энергии детальнейшим образом разработано еще Аристотелем и неоплатониками (Плотин, в первую очередь). Нет нужды излагать это учение подробно, укажем только на некоторые важные его моменты. Энергия у античных философов истолковывалась совершенно безлично, поэтому, если мы хотим понимать коммуникацию традиции как персоналистическую, мы и категорию энергии должны понимать как персоналистическую. Энергия у нас должна быть энергией личности. Ибо если энергия будет чисто природной, то мы не выйдем за пределы объект-субъектного дуализма.
Именно категория персоналистической энергии дает нам не только силу преодолеть объект-субъектный дуализм, но и силу
47
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
вырваться из тенет основного мифа новой Европы, одной из бесчисленных вариаций которого является оппозиция ’’либерализм — консерватизм" Энергийная персоналистическая коммуникация традиции дает нам возможность избежать, с одной стороны, субстанционального растворения личности в традиции, а с другой стороны, уйти от субъективизма. Энергия не есть ни сущность как таковая, ни иное сущности, а есть выралсение сущности. Энергия сущности неотделима от сущности, и потому энергия сущности есть сама сущность. Но в тот же самый миг энергия отлична от сущности, ибо предполагает нечто иное, что есть помимо сущности и в чем сущность является, хотя само это иное может быть и не дано фактически. Энергия сущности есть становящаяся в ином сущность, постоянное самооткрытие, самояв-ленность сущности, условие ее раскрытия в ином, хотя опять же само иное здесь еще вовсе не обязательно, оно лишь подразумевается как потенция для выражения энергий сущности, откровения сущности и потенция энергийного участия иного в бытии сущности. Энергия не вносит при этом разделения в саму сущность, не является чем-то иным сущности, ибо никакого иного тут еще нет.
Сущность сама по себе непознаваема и непостижима, о ней даже нельзя с уверенностью сказать, что она есть. Энергия же выражает сущность и делает ее доступной познанию и общению. Поскольку сущность бесконечна по природе своей, то и энергии ее бесконечны. Но в то же самое время энергии и конечны, ибо актуально выражают бесконечное. Энергии делают для нас возможным охватить бесконечность и недоступность сущности. Если наши идеи о сущности только субъективны, тогда общения с сущностью нет, общение происходит у нас только с самими собой, мь( заперты сами в себе. Энергия же делает наши идеи о сущности объективными. Однако объективность эта не абсолютна. Сущность не может быть всецело охвачена нами, но может бесконечно охватываться. Это вечное объятие. При этом опять же процесс энергийного общения с сущностью объективен, реален, ибо энергия сущности — это ее энергия, а не наши домыслы. Благодаря энергии сущность может открываться, сообщать себя всему ей инобытийному, не сливаясь с этим инобытием, не изливаясь в него целиком, не теряя себя в инобытии. Инобытие
48
М. А. Прасолов
же, в свою очередь, в энергии приобщается к сущности, общается с ней самой, не утрачивая при этом своей целости и самости. Сущность традиции сообщается личности в своих энергиях. Личность в энергиях традиции причащается самой традиции. Только персоналистическое энергийное общение гарантирует полную сохранность всей свободы и специфики и традиции, и личности, их безущербное общение друг с другом. Именно такое общение делает традицию и личность со-трудниками, со-участниками, собеседниками, со-общниками. И только в персоналистической энергии открывается возможность полнейшего и теснейшего общения традиции и личности, когда они отождествляются, целиком жертвуя себя друг другу и целиком сохраняя себя друг для друга. Традиция становится личностью, личность — традицией, но обе остаются по сущности сами собой. Тут перед нами безоговорочный выбор или допущение энергийного общения, или отказ от общения вообще.
8.	Традиция — Абсолютная Личность
В заключении статьи мы хотели бы наметить выход из дуализма традиции и личности, в который вгоняет нас оппозиция "либерализм — консерватизм" независимо от того, какую сторону этой оппозиции мы берем. По необходимости, наше заключение будет недопустимо "афористично"
Выше мы показали, что традиция в современной социальнофилософской мысли представляется как бессознательный коллективный субъект и, как бы он ни толковался, он не в состоянии вступать в личностное общение с человеком. Если оставаться в пределах парадигм Просвещения и романтизма (versus либерализма и консерватизма), вопрос о персоналистической коммуникации традиции будет невозможно поставить и решить. Где же выход?
На наш взгляд, выход вырисовывается только один — признать саму традицию личностью. Традиция и есть личность. Понятно, что это особая личность, ни на кого не похожая, ни на кого не сводимая. Но непохожесть, апофатичность есть существенное качество всякой личности. Личность, в отличие от индивида, не может быть подменена своей природой, функциями, разумом, психикой, социальным, культурным положением или историческим прошлым. Личность неопределима из своей при-4. Заказ 3119
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
роды, хотя живет и не без нее. Личность — таинственна. Традиция, будучи личностью, тоже есть тайна и непостижимость в своей сущности. Только с утратой чувства тайны, что свойственно ’’расколдованной" современности, связана утрата обществом и человеком своего традиционного характера. Все люди, причастные определенной традиции, причастны неопределимой и непознаваемой тайне некой личности. Не пошлый бессознательный физиологический коллективный субъект, грязные "тайны" которого исторгает перед нами психоанализ, а сокрытая тайна открывающей себя личности — вот что встречает человек в настоящей традиции.
Сущность традиции непознаваема и непостижима, как любая сущность. Поэтому отчасти правы те, кто утверждает абсолютную трансцендентность сущности традиции нашему познанию. Однако непознаваемость и несообщимость — не одно и то же. Сущность традиции непознаваема, но она сообщима нам в своих энергиях. Общение с традицией первичнее ее познания или, вернее, общение и познание в традиции являются одним целым.
Правы романтики, утверждая сущность традиции как Абсолют. Всякая традиция полагает свой предмет как абсолютный. Различия между традициями здесь состоят только в понимании самого Абсолюта. В большинстве традиций он является тем или иным божеством. Поэтому всякая традиция принципиально религиозна и без увенчания религией традиция ущербна и неполноценна. Существенные различия между традициями заключены не в них самих, а в том божестве, которому они в конечном итоге поклоняются.
Всё, что существует помимо Абсолюта, всякая традиция утверждает как существующее благодаря Абсолюту. Традиция должна устанавливать принципиальную границу между своим предметом и всем остальным. Всё остальное в сравнении с абсолютностью предмета традиции должно быть представлено как ничто, не-сущее, которое своим бытием всецело обязано тем или иным отношениям с Абсолютом. Всё, что существует, существует общением с предметом традиции. В этом состоит первоначальная тотальность традиции. В разных традициях это общение может рисоваться по-разному. Нас интересует только та традиция, которая допускает персоналистическое общение со своим абсолютным предметом. Такое общение, как мы уже выяснили,
50
М. А. Прасолов
возможно только при строгом отрицании какого-либо субстанционального тождества между предметом традиции и человеком. Как это ни странно, персоналистическое общение с традицией представимо только при совершенном признании полной непе-реходимости субстанциональной бездны между абсолютным предметом традиции и человеком и, более того, только при совершенном признании совершенного субстанционального ничтожества человека. Человек в традиции не существует сам по себе, его природа — ничто. Своим бытием он всецело обязан общению с тем предметом, который сообщается человеку в данной традиции. Это общение энергийно, а всякое допущение какого-либо субстанционального тождества предмета традиции и человека приводит к полной деперсонализации и традиции, и человека. Те традиции, которые делают такое допущение, не являются полноценными традициями или, по крайней мере, не являются персоналистическими.
Однако для осуществления персоналистической коммуникации традиции мало признания абсолютности своего предмета, мало признания сущностного различия между человеком и Абсолютом, ибо и Абсолют может быть безличным. Совершенное личностное общение возможно только между личностями. Поэтому предметом традиции должен быть не просто Абсолют, а Абсолютная Личность. Именно Абсолютная Личность может сообщать себя человеческой личности именно как личности. В разных традициях эта Личность может толковаться по-разному: это может быть божественная Личность, человеческая, звериная или вообще какая угодно, но обязательно Личность.
Так как Абсолютная Личность в свой сущности и своих энергиях несоизмерима с остальным миром, а этот мир, в том числе человек, суть ничто и всякое существование, всякое ’’что" есть уже соединение энергий Личности с ничто, то мир и человек — это лестница, иерархия разных степеней причастности Абсолютной Личности. В мире и человеке нет ничего кроме этих энергий, но мир и человек в то же самое время не есть Абсолютная Личность. Ясно, что задача мира и особенно человека — отпечатлеть на себе образ Абсолютной Личности. Абсолютная Личность — это Первообраз для всех людей, которые участвуют в данной традиции, а человек — образ и подобие этой Личности. Быть человеком традиции — значит быть образом и подобием некой
4*
51
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
Абсолютной Личности. Но человек не является пассивным орудием энергий Личности. Считать так — значит не отличать человека от неодушевленной вещи и от животных (в этом заключается одно из главных заблуждений современной ученой мысли, в том числе консервативной). Поскольку Абсолютная Личность хочет приобщить к себе как можно больше других личностей, ибо эта Личность хочет сообщать себя им, то по ее образу человеческая личность тоже имеет волю и энергию к сообщению себя этой Личности. Цель у них одна — сообщать себя друг другу всецело, без ущерба друг для друга. Это возможно, если только Абсолютная Личность сообщается в своих энергиях человеческой личности, а человеческая личность свободно и самосознательно сообразуется и уподобляется Абсолютной Личности. Таким образом, традиция — это энергийный процесс сообразования и уподобления человека той Абсолютной Личности, которая является предметом данной традиции.
Но отношений сообразования и уподобления не вполне достаточно для полноценного общения человека с Абсолютной Личностью. Человек вступает пока только в символическое или образное общение. Но символическое общение не охватывает всего человека, а общение требует полнейшей самоотдачи, предания себя другому. Человек, однако, остается пока не единосущным, иноприродным Абсолютной Личности. Для полноты личного общения между ними необходимо, чтобы человек и Личность-Первообраз стали единоприродными друг другу и тем самым приобрели природную, сверхсимволическую основу для своего общения. Такое соестественное общение возможно только при условии, если Абсолютная Личность явит сама себя в человеческой природе, сделает и человеческую природу своей личной природой. Это — личная, свободная, самосознательная Жертва Абсолютной Личности себя человеку. Природа человека становится природой Абсолютной Личности. Человек и Личность-Первообраз становятся соприродными друг другу, и их общение друг с другом получает мистериальную основу. Ни одна нормальная традиция поэтому не мыслима без таинств. Другое дело, как эти таинства понимаются в разных традициях. Однако персоналис-тическая коммуникация традиции возможна, если только сущность человека и сущность Первообраза начинают жить в Абсолютной Личности, а человек по сущности становится единоприродным человеческой природе Абсолютной Личности.
52
М. А. Прасолов
Традицию часто толковали как живой организм. Но традиция не просто живой организм, а живой организм Абсолютной Личности. Живой организм личности — это тело. Поэтому традиция — это Тело Абсолютной Личности. Именно тело, а не абстрактный организм, есть то мистериальное единство, которое создается воплощением Абсолютной Личности. Человек традиции не просто соприроден Первообразу, но именно сотелесен ему. Люди, сотелесные Личности традиции, образуют традиционное общество, которое и есть живое Тело Абсолютной Личности. Это общество действительно иного типа, чем все остальные социальные образования, ибо связь его членов более существенна и интимна, чем связь членов иных сообществ, лишенных мисте-риального телесного единства.
Личность-Первообраз — это личность основателя традиции. Цель традиции — сохранить образ устроения человеческой жизни, который впервые явил ее основатель. Создатель традиции есть не просто предмет передачи, но сам субъект передачи. Он не столько наследуется, сколько делает сам себя наследуемым. Поэтому важно не столько его учение, сколько он сам. Главный вопрос традиции — вопрос ’’кто это?”, а не ’’что это?” В русском языке слово ’’традиция” переводится как ’’предание” Но предание — это не только передача, но и предание себя чему-то или кому-то. Предание — это жертва. Всякая жертва является таковой, если она свободна, добровольна. Личность-Первообраз предает себя, жертвует себя всецело людям традиции. Ее жертва и создает традицию. Эта Жертва затем и передается и предается в традиции.
Но там, где есть свободное предание и жертва, там есть предательство и убийство. Традиция — это дело личной свободы, поэтому она совершенно не автоматична и не гарантирована. Она существует пока есть люди, желающие быть ей причастными. Без них традиция превратится в музей. Традиция — онтологический акт, она должна обязательно осуществляться в людях. Традиции нельзя просто научиться, но можно только родиться в ней. Оттого она не может быть втиснута в книги, музеи, вещи. Традиция принципиально выше текста, понятия, символа, ибо традиция в первую очередь — это ее личности, а не ее архивы. Без личностей она мертва.
53
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
Поскольку традиция есть энергийный процесс сообразования и уподобления Абсолютной Личности, то она есть преобразование человека. Человек в традиции становится тем, кем он не был. Человек обновляется, его уже не узнать, хотя он остается самим собой. Он стяжает те качества, которые дарит ему Личность— Первообраз в своих энергиях. Человек делает себя прозрачным и доверительно-доступным для пронзающих его энергий и приобретает всё то, что Личность-Первообраз имеет по своей сущности. Традиция действует в человеке, но и он должен разрешить ей жить в нем, допустить ее в себя, предаться ей. Потому всякий человек ответственен за свою причастность той или иной традиции, и ни на что и ни на кого не может это бремя переложить (ни на бессознательное, ни на архетипы, ни на воспитание, ни на свое прошлое, ни на политический строй или идеологию). Вхождение в традицию — всегда прирост опыта, всегда новость, всегда творчество и всегда чудо. Традиция призывает человека не быть неподвижным, не коснеть и не ветшать, а делаться все более причастным ей, все более сообразовываться и уподобляться Первообразу. Вхождение в традицию — это творчество, изображение самого себя как совершенного по красоте и благу причастника Первообраза. Человек делается художественным произведением, которое он создает из себя вместе с Абсолютной Личностью. В человеке пишется икона той Личности, которой он причастен. Поэтому считать традицию противоположностью творчества и красоты — это заблуждение современного субъективизма. Ни творчество без традиции, ни традиция без творчества не живут. Их разрыв приведет только к плагиату и стереотипу.
Традиция утверждает человека не в прошлом, а в вечности. Причем эта вечность — не метафорическая. Только вечность может дать человеку право не быть рабом современности и прошлого, выйти за условия места и времени, быть вне истории, чтобы творить эту историю. Благодаря этому человек традиции не может быть сведен к прошлому или к современному типу общественных отношений. Вечность традиции дарует человеку свободу быть самим собой, свободу общения с Личностью-Первообразом. Если же вечность — метафора, то нет никакой традиции, нет никакой личности (да и есть ли вообще что-то?).
54
М. А. Прасолов
Традиция озабочена истиной, а не гипотезами, не мнениями о жизни, но всей полнотой реальной жизни. Человеку не безразлично, как он выйдет на фотографии — он хочет выйти самим собой. Человеку традиции не безразлично, по чьему образу и подобию он изменит свою жизнь. И человеку не хочется здесь ошибиться или удовольствоваться гипотезами. Нельзя преобразовать свою жизнь по гипотезе. Такая жизнь сама будет гипотетична. Жизнь преобразуется по абсолютной Истине. Если нет такой Истины — нет никаких преобразований, а есть только реформы, макияж на старческом лице. Поэтому традиция озабочена абсолютной истиной. Этой истиной в традиции является ее Личность-Первообраз. Понятно, что в поисках абсолютной Истины легко ошибиться, но ошибка-то будет абсолютной.
Думаем, что вполне очевидны существенные расхождения консервативной идеологии с подобной традицией Абсолютной Личности. Их примирение, на наш взгляд, вряд ли возможно без смертельного исхода для консерватизма и для всех его дуальных оппозиций.
’См.: Brunner Е., Conze W Koselleck R. Geschichtliche Grundbegriffe: Historisches Lexikon zur politisch-sozialen Sprache in Deutschland. Stuttgart, 1972. Bd I. S. XIII—XXVII.
2	Гадамер Х.-Г Истина и метод. М., 1988. С. 327.
3	См.: Дешан Д. Истина, или Истинная система. М., 1973. С. 117.
4	Гадамер Х.-Г Указ. соч. С. 326.
5	См.: Никифоров В. Н. Восток и всемирная история. М., 1975; Общее и особенное в историческом развитии стран Востока. М., 1966; Дроздов И. Ф. Являются ли традиции признаком нации? // Вопросы истории. 1968. № 3; Советская этнография. 1981. № 2—3; Eisenstadt S. N. Tradition, Change and Modernity. N.Y. 1973; Friedland W H. Traditionalism and Modernization I I Journal of Social Issues. 1968. Vol. XXIV, № 4; Huntington S. The Change to Change // Analyzing the Third World. Boston, 1978; Nash R.A. Tradition and Revolt. N.Y., 1970; Rudolph L. I., Rudolph S. H. The Modem of Tradition. Chicago; L. 1967; Adelman I., Morris С T. Economic Growth and Social Equity in Developing Countries. Stanford, 1973.
6	Coser L. A. Review of “Tradition...” by S. Eisenstadt // Science. 1974. Vol. CLXXIII. P. 742.
7	Hoselitz B. F. Tradition and Economic Growth // Tradition, Values and Socio-Economic Development. L., 1961. P. 99.
55
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
8	Ibid. Р 85—86.
9	Ibid. Р. 110.
10	Shils Е. Tradition and Liberty И Ethic. 1958. Vol. XLVIII, № 3. P. 156. 11 Ibid. P. 157—158.
12	Ibid. P. 163.
13	Ibid. P. 164.
14	Ibid. P 161.
15	Ibid. P. 160.
16	Лосев А. Ф. Форма. Стиль. Выражение. M., 1995. С. 249.
17	Трубецкой С. Н. Сочинения. М., 1994. С. 500.
18	Там же. С. 535.
19	Луман Н. Тавтология и парадокс в самоописаниях современного общества И Социо-Логос. М. 1994. С. 240.
20	Лосев А. Ф. Миф. Число. Сущность. М., 1994. С. 240.
Плахов В. Д. Традиции и общество. М., 1982. С. 53; Лурье С. В. Метаморфозы традиционного сознания. СПб. 1994. С. 56—58; Власова В. Б. Традиция как социально-философская категория // Философские науки. 1980. № 4. С. 34; Давыдов Ю. Н. Культура—природа—традиция // Традиция в истории культуры. М., 1978. С. 54; Чистов К. В. Традиция и вариативность // Советская этнография. 1981. № 2. С. 19; Пер-шиц А. И. Традиции в культурно-историческом процессе // Народы Азии и Африки. 1981. № 4. С. 7; Ракитов А. И. Системно-логический анализ понятия наследственности И Вопросы философии. 1974. № 10. С. 125; Модель мира // Мифы народов мира. М., 1991. Т. 2. С. 161—162; Гачев Г. Д. Национальный космо-психо-логос // Вопросы философии. 1994. № 12. С. 63; Лосев А. Ф. Очерки античного символизма и мифологии. М., 1993. С. 38—39; Шпенглер О. Закат Европы. М., 1993. Т. 1. С. 54; Ор-тега-и-Гассет X. Эстетика. Философия культуры. М., 1991; Eisen-stadt S. N. Op. cit. P 138; Shils E. Centre and Periphery // The Logic of Personal Knowledge. L., 1961. P 117—118.
22	См.: Соколов В. Э. Культура и личность. Л., 1972. С. 125; Ракитов А. И. Историческое познание. М. 1982. С. 10; Моль А. Социодинамика культуры. М. 1973. С. 55—56; Малиновский А. А. Проблема соотношения социального и биологического // Биологическое и социальное в развитии человека. М. 1977. С. 220—221; Афанасьев В. Г Социальная информация и управление обществом. М., 1975. С. 45; Андреев И. Л. Происхождение человека и общества. М., 1982. С. 81—82; Алексеев В. 77. Возникновение человека и общества // Первобытное общество: Основные проблемы. М., 1975. С. 40—41.
23	Дюркгейм Э. Социология и теория познания И Новые идеи в социологии. СПб., 1914. Сб. 2. С. 38—39.
56
М. А. Прасолов
24	Соколов Э. В. Указ. соч. С. 128.
25	Бернштейн Б. М. Традиция и канон: Два парадокса И Советское искусствознание. М., 1981. Вып. 2. С. 122.
26	См.: Лоренц Э. Природа ритуала в биологических и культурных связях И Природа. 1969. № 11. С. 53; Маркарян Э. С. Узловые проблемы теории культурной традиции И Советская этнография. 1981. № 2. С. 80— 85; Kroeber A., Kluckhohn С. Culture: A Critical Review of Concepts and Definition. Cambridge, 1952. P 67; Pocock J.G.A. Time, Institutions and Action // Politics and Experiens. Cambridge, 1968. P 209.
27	Коллинз P Социология: Наука или антинаука? // THESIS. М., 1994. Вып. 4. С. 72.
28	См.: Taylor С. Philosophy and the Human Sciences. Cambridge, 1985. Vol. 2. P. 2; Шибутани T Социальная психология. M. 1969. С. 11.
29	Шелер М. Человек и история // THESIS. М.,1993. Вып. 3. С. 142—143.
30	См.: Eisenstadt S.N. Op. cit. Р. 138, 174.
31	См.: Давыдов Ю. Н. Указ. соч. С. 51, 54—60.
32	См.: Lewine D. N. The Flexibility of Traditional Culture // J. of Social Issues. 1968. Vol. XXIV № 4. P. 131—137.
33	См.: Шацкий E. Утопия и традиция. M., 1990. С. 324, 327,434; Radin М. Tradition // Encyclopedia of Social Sciences. N.Y 1949. Vol. XV P. 62— 63; Shils E. Tradition and Liberty. P. 154; A Dictionary of Social Sciences. L., 1976. P. 221.
34	См.: Шеллинг Ф. Сочинения. M. 1989. T. 2. С. 160—237; Лосев А. Ф. Миф. Число. Сущность. С. 8—71, 96—151; Его же. Форма. Стиль. Выражение. С. 183—185; Его же. Бытие. Имя. Космос. М. 1993. С. 265—275.
35	См.: Генон Р Царство количества и знамения времени. М., 1994; Его же. Символы священной науки. М., 1997; Его же. Кризис современного мира. М., 1991; Его же. Царь мира И Вопросы философии. 1993. № 3; Его же. Эзотеризм Данте // Философские науки. 1991. № 8; Эвола Ю. Языческий империализм. М., 1992; Дугин А. Пути Абсолюта. М., 1991, и др.
РАЗДЕЛ II РУССКИЕ КОНСЕРВАТОРЫ
А. Ю. Минаков
М. Л. МАГНИЦКИЙ:
К ВОПРОСУ О БИОГРАФИИ И МИРОВОЗЗРЕНИИ ПРЕДТЕЧИ РУССКИХ ПРАВОСЛАВНЫХ КОНСЕРВАТОРОВ XIX ВЕКА
Имя Михаила Леонтьевича Магницкого (1778 — 1844) порой недостаточно знакомо даже вузовским специалистам по истории России XIX в. Большинству из них известны большей частью лишь те непременные ярлыки, которыми снабжала в течение полутора столетий его имя историография — “крайний реакционер”, “дикий мракобес”, “разрушитель Казанского университета” К примеру, А. А. и А. П. Чумиковы давали ему такую характеристику: “Магницкий, при всех своих дарованиях, был, без сомнения, не что иное, как обскурант и ретроград, и тем более упорным, что был прежде либерал, а потому, как все ренегаты, явился самым неукротимым “погасителем”, до того, что фамилия его обратилась еще при жизни в бранное слово; таковым пребудет она в России до тех пор, пока не заглохнет мысль и не умолкнет живое слово, будящие ее к развитию”1
Подобного рода ситуация была вызвана прежде всего резко негативной оценкой русского консерватизма в либеральной и марксистской историографии. Между тем консервативное направление в российской мысли было одним из важнейших и влиятельных, и без учета того, какую роль оно играло в политических и культурных процессах, невозможно полное и адекватное изучение русской истории XIX — начала XX в. Становление русского консерватизма, по оценке В. Я. Гросула, следует отнести к числу “слабо разработанных и довольно спорных проблем”2. М. Л. Магницкий же был одним из весьма ярких (до экстравагантности) и по-своему оригинальных деятелей русского политического консерватизма на этапе его зарождения.
Настоящая статья ставит своей целью воссоздать основные
© Минаков А. Ю., 2001
58
А. Ю. Минаков
факты его политической биографии и осуществить предварительный анализ его взглядов в их относительной целостности, опираясь как на архивные документы, так и в основном на опубликованные до 1917 г. источники и исследования3
Михаил Леонтьевич Магницкий родился 23 апреля 1778 г. Он был правнуком Л. Ф. Магницкого, создателя знаменитого первого русского учебника “Арифметика...” (1703). Образование Михаил получил в благородном пансионе при Московском университете. Современники единодушно отмечали, что он был исключительно способным и умным учеником. Так, на доске почета, заведенной в пансионе в 1791 г., его имя было записано золотыми буквами третьим по счету, в то время как имя знаменитого поэта В. А. Жуковского значилось там же тринадцатым. За блестящие успехи в изучении наук Магницкий получил награду из рук поэта М. М. Хераскова. В любой компании Магницкий неизменно выделялся артистизмом и обаянием и вызывал симпатии у большинства окружающих, как “человек острого, высокого ума, с необыкновенно увлекательным даром слова”4 Он обладал привлекательной внешностью, светскими манерами, которые производили на всех, особенно женщин, сильное впечатление. Обучаясь в пансионе, Магницкий писал недурные стихи, чем даже обратил на себя внимание Н. М. Карамзина, который опубликовал некоторые из них в издаваемом им альманахе “Аони-ды”5
Свою карьеру Магницкий начал с воинской службы. Он поступил в гвардейский Преображенский полк и в течение короткого времени дослужился до капитана, после чего перешел в 1798 г. с военной службы на гражданскую в министерство иностранных дел, став служащим в русском посольстве в Вене. Так он оказался прикомандированным к фельдмаршалу А. В. Суворову для ведения его переписки.
После кончины прославленного генералиссимуса Магницкий в 1801 г. был отправлен с русским послом в Париж. Впоследствии в записке о службе он писал об этом периоде своей жизни следующее: ’’Находился секретарем посольства в Париже и в продолжении двух лет заведовал всеми делами посольства”6 Там он провел два года, занимаясь разменом пленных, составлением Дипломатических бумаг в канцелярии посольства. Магницкий обращает на себя внимание Наполеона, который в то время был
59
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
первым консулом Французской республики, и его супруги Жозефины, причем Бонапарт предсказывал Магницкому блестящее будущее на родине. В Париже его называли “русским львом”
По возвращении из-за границы в Петербург Магницкий поступил на службу начальником экспедиции департамента министерства внутренних дел, где сблизился с М. М. Сперанским. Магницкий быстро стал своим человеком в доме реформатора. Это объяснялось прежде всего идейной близостью молодых людей, которые были убежденными либералами-западниками. В 1803 г. Магницкий вернулся из Парижа “с проектом конституции и запискою о легком способе ввести ее” Проект был представлен Александру I, который по этому поводу “приказал сказать что его (Магницкого. — А. М.) не забудет”7 Про Магницкого также рассказывали, что в молодости он носил вместо трости якобинскую дубинку с серебряной бляхой, на которой красовалась надпись по-французски: “droits de ГЬотте” (права человека. — А. Л/.)8 Известно также, что в 1810 г. он был введен Сперанским в масонскую ложу “Полярная звезда”9 Особый характер их отношений злые языки объясняли не только общностью убеждений и масонской солидарностью, но и тем, что “Сперанский был в тесной дружбе с Магницким и, как полагают, в связях с его женою”10
В 1804 г. Магницкий был послан с секретным поручением Александром I в Псков для ревизии губернии. В итоге, по донесению Магницкого, псковский губернатор был смещен за “лихоимство”11 На служебной карьере Магницкого в особенности сказалась инспекционная поездка “для вскрытия заговора” в польско-литовский Виленский край, в то время сравнительно недавно присоединенный к Российской империи в результате раздела Речи Посполитой, где он проверял работу учебных заведений. В результате либеральной политики в национальном вопросе польские националисты, пользующиеся покровительством А. Чарторыйского, занимавшего тогда посты министра иностранных дел и одновременно попечителя Виленского учебного округа, вели дело к максимальному ограничению русского имперского влияния и всемерному насаждению в крае польских и католических начал. Магницкий, не убоявшись личного друга царя Чарторыйского, сделал вывод о том, что в Виленском университете возник “заговор, в пользу французов сделанный”12 и
60
А. Ю. Минаков
он представляет собой не что иное, как “гнездо будущих возмущений”13 Однако никаких выводов из этого донесения правительством сделано не было, лишь Чарторыйский как попечитель Виленского учебного округа отделался выговором, а сам Магницкий получил орден св. Анны 2-й степени, причем в рескрипте, сопровождавшем эту награду, не было указано, за что ее дают14
Это событие произошло в 1805 г. И с этого момента Магницкий в течение пяти лет вынужден был выполнять черновую канцелярскую работу. Но в 1810 г. хитрый и памятливый Александр I, совершенно неожиданно для многих приблизил его к себе в качестве статс-секретаря департамента законов в Государственном совете с пожалованием в действительные тайные советники. Вероятно, это произошло и вследствие “дружеской связи” Магницкого со Сперанским15 Он начал выполнять все военные дела “в высшем их отношении”, составлять инструкции командующим русскими армиями. Кроме того, император дал ему “поручение образовать устройство Министерства Военного и полиции”16 Магницкий возглавил комиссию для составления уставов и уложений для всех подразделений военного министерства, т.е. выступил в роли военного законодателя. Работа велась им совместно с М. Б. Барклаем-де-Толли. Уставы определяли всю жизнь армии, поэтому можно утверждать, что Александр I поручил ему одно из самых важных дел, какое только мог получить высокопоставленный чиновник перед грандиозной схваткой Российской империи с одним из самых удачливых в мировой истории полководцев — Наполеоном17
Магницкий смог за несколько месяцев составить все необходимые уставы и подать их на высочайшее рассмотрение.
Однако 17 марта 1812 г. Магницкий был объявлен государственным преступником и отправлен в изгнание. Причиной этому явилось падение его либерального покровителя и друга М. М. Сперанского, при котором он одно время состоял своего рода “правой рукой” и “ревностным исполнителем его планов”18 Сперанский был обвинен в “намерении ниспровергнуть существующий порядок”, в “преступных сношениях с французским правительством” и сослан в Нижний Новгород. Магницкий же был отправлен в Вологду.
Вологодскому губернатору было предписано оказывать со-
61
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
сланному “всякую пристойность по чину”, но вместе с тем принять строгие меры для наблюдения за ним, т.е. доносить министру полиции обо всем “замечательном на счет изгнанника” и о всех лицах, с которыми он будет иметь знакомство. Письма Магницкого, а также те, которые будут приходить к нему, приказывалось представлять в подлиннике тому же министру для доклада императору19
Многое пришлось пережить Магницкому в Вологде. На улицах на него указывали пальцем, дети кричали вслед:’’изменник!” Проходу не было не только его семейству, но и слугам. Акушер отказывался приезжать к его беременной жене. В лавках ему продавали товары по ценам, завышенным в сравнении с обычными, в пять раз. За снимаемый семейством Магницких дом, вместо обычных трехсот рублей, пришлось платить тысячу рублей в год. Они были вынуждены продавать всё, что у них было, вплоть до платья. После взятия французами Москвы купцы из мясных рядов решили убить Магницкого. В своих показаниях Александру I он с ужасом вспоминал: “В течение нескольких месяцев, каждую ночь, с больною беременною женою и малолетним сыном ожидал я нападения пьяной черни”20
Вологодский губернатор пытался заставить слуг Магницкого доносить на него, запугивал тех, кто готов был познакомиться с ним, ссылкой в Сибирь, распространял слухи, что изгнанник ходит гулять с женою за город якобы для того, чтобы взбунтовать окрестных крестьян, которым он говорит, что пострадал “за них”21
Четыре года провел Магницкий в Вологде под строгим надзором полиции. Все это время он был “весьма сдержан в своем поведении и переписке”22, несмотря на то, что, по его позднейшим воспоминаниям, “жена его, от жестокого климата, потеряла здоровье, а дочь умерла”23 Магницкий избегал обращаться к местным врачам, поскольку те, по его словам, были “опаснее самих болезней”24
Магницкий начал бороться за свое освобождение уже в первый год ссылки. 17 декабря 1812 г. датировано его письмо Александру I, в котором он “приносит благодарность за воспоминания о его просьбе и за доставление средства к оправданию”25 Следующее письмо императору он отправляет из Вологды 30 июня 1814 г. В нем в свойственной ему витиеватой манере он пишет о том, что не может “видеть себя поверженным в политический 62
А. Ю. Минаков
гроб позорной ссылки”26 и взывает к милосердию императора: “Третий уже год претерпеваю я, с злополучным семейством моим ужаснейшее наказание, какое может постигнуть человека, в образованном обществе живущего: лишение чести, личной свободы и последнего куска хлеба, без суда, без объявления преступления и невинно”27 Письма Магницкого в конце концов достигли цели.
В августе 1816 г. Магницкий указом императора получил назначение на должность воронежского вице-губернатора. Этому предшествовала его встреча с всесильным А. А. Аракчеевым, но не следует думать, что речь шла о заурядном протекционизме со стороны одного из “столпов реакции” Ведь одновременно с Магницким обратился к Аракчееву с просьбой походатайствовать за него перед императором Александром I и Сперанский, который в результате был назначен пензенским гражданским губернатором.
Одновременное возвращение к государственной деятельности Сперанского и Магницкого произвело сильное впечатление на русское общество. Один из современников по этому поводу писал: “Случай сей произвел почти такое же волнение в умах, как и бегство Наполеона с острова Эльбы”28
После появления указа между Магницким и Аракчеевым завязалась деловая переписка. В письме от 6 сентября 1816 г. из Вологды с выражением благодарности за “реабилитацию” Магницкий пишет: ”Я прошу позволения вашего, Милостивый Государь, и впредь обременять, иногда, ваше сиятельство моими письмами по самонужнейшим предметам”29 Благодарность была принята. В ответном письме от 25 сентября 1916 г. Аракчеев заявлял: ’’Благодарность, которую вашему Превосходительству угодно было изъяснить на мой щет в письме из Вологды (сохраняем орфографию оригинала. — А. М.) от 6-го сентября, принадлежит непосредственно всемилостивейшему нашему Государю, я был только готовый исполнитель воли Его величества” Далее Аракчеев писал: “Мне приятно будет, ежели вы иногда почтите меня своими письмами; но я желал бы, чтобы дела по службе не были их целью. Сей род писем часто бывает причиною неприятных впечатлений в начальстве, мимо которого идут оне; потому я стараюсь избегать их”30 Просьба эта выглядела странно, поскольку одной из причин назначения Магницкого было то, что Александр I дал ему “важные и доверенные поручения, для по-63
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
верки или обнаружения дел бывшего в то время там губернатора” (М. И. Бравина. — А. Л/.)31 и не писать об этом Магницкий не мог в принципе.
Находясь на посту вице-губернатора, Магницкий смог раскрыть значительные злоупотребления воронежских властей. К примеру, он доказал императору, что “под именем земской повинности, в продолжение трех лет совершенно ограблена губерния на несколько миллионов, которые следует взыскать с виновных”32
Из Воронежа в июне 1817 г. Магницкий был перемещен на должность гражданского губернатора в Симбирск. Именно в Симбирске впервые Магницкий предстал русскому обществу в качестве “мракобеса” и реакционера. Так, он открыл в Симбирске отделение Библейского общества и, по свидетельству Н. И. Греча, “стал жечь на площади сочинения Вольтера и других подобных писателей XVIII века”33 Подобные меры обеспечили Магницкому покровительство со стороны влиятельнейшего в те годы министра духовных дел и народного просвещения А. Н. Голицына.
Но осуществлением над либеральной литературой аутодафе деятельность Магницкого на новом поприще отнюдь не ограничивалась. В Симбирске он смог также приобрести репутацию “ловкого, распорядительного и энергичного администратора”34, ведущего активную борьбу с разного рода злоупотреблениями и преступлениями, деятельно и энергично защищавшего местных крестьян от насилия и злоупотреблений помещиков.
Сохранился его колоритный рассказ о первых днях на посту гражданского губернатора35 Первый служебный день в новом качестве Магницкий начал с приема местных чиновников. По его словам, он “увидел такую коллекцию, какой сроду не видывал: точно четвероногие стали на задние лапы и надели ошейники... На всех лицах были видны пошлость и страх” Магницкий знал, с каким окружением ему придется в ближайшее время иметь дело, а потому его первая речь носила весьма оригинальный и явно приноровленный к специфическим особенностям собравшейся публики характер. “Господа, строгим к вам быть нельзя, — обратился к чиновникам Магницкий, — и не буду убеждать вас не брать взяток, потому что это противно вашей натуре, но скажу вам одно: берите, но не дерите”
Сразу же после этой примечательной речи, воспринятой чи
64
А. Ю. Минаков
новной братией с глубочайшим удовлетворением, к нему на прием пришел некий богатый и влиятельный купец-татарин Ахмет Аксенов, который ранее к прежним губернаторам свободно входил без доклада. Без обиняков Аксенов выложил на стол Магницкому небольшой узелок: “Это на поклон вашему превосходительству маленький подарок, всего двадцать тысяч. Будешь милостив, каждый год буду приносить по пяти тысяч. Ты небогат, жалованье небольшое, а расходы велики; прими, не побрезгуй малым приношением”, — заявил купчина. Магницкий, вспыхнув, сказал, что взяток не берет, и выгнал Аксенова из кабинета. Деньги были отданы им в Приказ Общественного Призрения на содержание немощных и сирот. Затем в доме Аксенова был произведен обыск, в ходе которого было обнаружено 300 тысяч фальшивых ассигнаций — сумма по тем временам огромная. Правда, печатного станка обнаружить не удалось, поскольку один из чиновников уведомил Аксенова о предстоявшем обыске и получил за извещение сто рублей. При обыске в тюфяке была также найдена секретная переписка татарина с высокопоставленными сановниками из Петербурга и Москвы, которые благодарили купца за присылку денег и обещали за то “всегдашнее покровительство” Всю эту переписку Магницкий представил министру внутренних дел, чем, естественно, нажю! себе немало врагов. Попав в тюрьму, Аксенов писал жалобы, где, между прочим, утверждал, что его разоблачитель “хуже сатаны”, и уверял, что он “человек самый опасный, замышляющий зло против целой России”
“Дворянство видело во мне... — вспоминал впоследствии Магницкий, — предателя собственного моего сословия, из преданности к правительству; весь многочисленный класс подьячих и лихоимцев — опасного и смелого обличителя; получестные их покровители — человека жестокого и злонамеренного”36 “С радости” по поводу его удаления с поста губернатора “было выпито все шампанское в Симбирске, так что на другой день отъезда не осталось ни одной бутылки”37
В 1819 г. Магницкий получил от Александра I предложение стать членом Главного правления училищ, созданного при министерстве духовных дел и народного просвещения, и осуществить проверку деятельности Казанского университета, который находился недалеко от Симбирска. Тем самым ему предстояло
5. Заказ 3119
65
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
сыграть одну из ключевых ролей в ощутимо наметившемся консервативном повороте в политике Российской империи первой половины 20-х гг. XIX в. Он во многом был вызван причинами, которые носили не только специфически российский характер. Потрясения первых десятилетий XIX в. крушение казавшегося незыблемым феодально-монархического миропорядка вызвали к жизни волну мистических умонастроений, которые на политическом уровне нашли свое отражение в акте Священного Союза. Этот акт, по словам историка русской науки и просвещения М. И. Сухомлинова, “послужил основанием для реформы народного просвещения в России: то, что в акте выражено общими чертами в нескольких словах, разрослось в целую систему в понятиях и действиях...”38
В 1817 г. министерство народного просвещения было соединено со Святейшим Синодом. Новое учреждение возглавил князь А. Н. Голицын. Его ближайшими сотрудниками стали лица, решительно осуждавшие систему народного просвещения, созданную либералами-реформаторами первой половины царствования Александра I. В правительственном либерализме той эпохи, в “слепом доверии” к просветительским идеям XVIII в. они видели источник политических потрясений и религиозных смут.
Поскольку российские университеты в начале царствования Александра I были устроены по образцу германских, в которых особенно вольно чувствовали себя либералы, это вызвало резкую негативную реакцию части русских консерваторов, для которых идеалом стали французские университеты дореволюционного периода с их строгой религиозной дисциплиной.
Во втором десятилетии XIX в. в немецких университетах началось мощное либерально-конституционное, по сути же — революционное движение, что привело к существенному ограничению их автономии со стороны правительственных органов. В России внимательно следили за происходившим в Германии, а в правительственных кругах стали не без известных оснований считать немецкие университеты очагами революции.
Причины быстро распространявшихся, как лесной пожар, либеральных, атеистических и революционных идей Магницкий усматривал в почти открытой их проповеди с университетских кафедр и со страниц университетских пособий. “Правительство наказывает молодых людей за то, что они выучились тому, чему
66
А. Ю. Минаков
их так усердно учили, — говорил он. — В самом деле, не преподается ли открыто, что Французская революция была благодетельным явлением”39
В России западноевропейский опыт, считал Магницкий, может оказаться особенно опасным. “ Мы заимствовали просвещение от земель иностранных, не приспособив его к нашему положению (не обрусив), и сверх того в самую неблагоприятную минуту, в XVII-м и начале XVIII-ro столетия, т.е. во время опасной его заразы, — писал он. — Мы пересадили ядовитое растение сие в наш холод, где оно вредит медленно, ибо растет худо. По счастью, равнодушие к нему управляющих и национальная лень наших ученых остановили его на одной точке”40
Магницкий в данном случае разделял убеждения, характерные для консервативной мысли того времени. К примеру, известный западноевропейский консерватор Жозеф де Местр, живший в России с 1803 по 1817 г., так описывал состояние дел в российском образовании того времени: “Это единственная страна во вселенной, где не интересуются верой у воспитателей юношества... Гимназии и провинциальные универсальные университеты суть истинные клоаки, откуда выходят бешеные враги всякой морали, всякой веры и всякого чинопочитания. Я знал людей, поставленных обучать юношество (и какое!), которых наши предки просто повесили бы, да и мы сами, при всем теперешнем слабоволии и безразличии, с позором изгнали бы... Сюда являются часто не просто посредственности, но развращенные и даже бесчестные, дабы продать свою ложную науку за деньги. Особенно сегодня на Россию набегает сия пена; которую политические бури гонят из других стран. Сии перебежчики приносят с собою лишь наглость и пороки”41
Выход для России виделся Магницкому в том, чтобы поставить систему образования таким образом, чтобы она соответствовала национальным особенностям. “Россия имеет особенный характер, — утверждал он. — Следовательно, и просвещение ее Должно быть соображено с сими отличительными ее свойствами; ибо иначе всякое его противодействие непременно произведет вредное потрясение, сперва нравственное, потом гражданское и наконец политическое”42
Под давлением консервативных кругов в 1817 г. был поставлен вопрос о ликвидации практически всех университетов. За
5*	67
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
крывать их все же не стали, но решили их серьезно реорганизовать, в духе идей Священного Союза. “Постоянною темою совещаний главного правления училищ было водворение в общественном воспитании начала веры и монархизма, торжество Откровения и покорности властям над порывами разума и воли, предоставленных самим себе и неподчиненных никакому авторитету, — писал историк русской науки и просвещения М. И. Сухомлинов. — Соединение веры и знания провозглашено было целью умственного развития, но под соединением понимали не равноправный союз двух начал, а полное господство одного над другим. Отвергая свободу научного исследования и увлекаясь крайнею нетерпимостью, отрицали построение науки на независимых основаниях и научный элемент даже в сфере богословия считали несовместным с идеею чистой, неиспытующей веры”43 Магницкий же шел дальше всех и был убежден в том, что вообще необходимо “создать новую науку и новое искусство, вполне проникнутые духом Христовым, взамен ложной науки, возникшей под влиянием язычества и безверия”44
Первый удар консерваторов обрушился на Казанский университет в 1819 г., вследствие полученных А. Н. Голицыным донесений “о крайне запущенном состоянии” этого учебного заведения. Опираясь на эти сведения, министр просвещения поручил Магницкому провести тщательнейшую ревизию университета. Причем, как утверждал сам Магницкий, идея “уничтожения” университета изначально принадлежала Голицыну45 Чиновник голицынского министерства В. И. Панаев писал в своих воспоминаниях, что Магницкий “сам напросился на это поручение”, так как ему “легко было, по близкому расстоянию Симбирска от Казани, уверить князя, что он хорошо знает, в каком жалком (будто бы) положении находится университет, ему нужно было безотлагательно блеснуть перед соседним, не любившим его, Симбирском, таким важным поручением, таким доверием правительства и в то же время иметь случай показать перед новым начальством и государем ревность свою, особливо в религиозном отношении”46
По возвращении в Петербург Магницкий представил подробное донесение о состоянии осмотренного им университета Александру I. При этом он, согласно его воспоминаниям, “имел счастие при изъяснении Императора рыдать в объятиях сего анге
68
А. Ю. Минаков
ла Божия и вышел из кабинета его как бы никогда не страдавшим”47
При осмотре Казанского университета Магницкий был поражен тем, что обнаружил в числе его почетных членов аббата Грегоара, одного из радикальных членов Парижского Конвента, подписавшего смертный приговор Людовику XVI. В самой франции Грегоар числился среди цареубийц, которые не допускались в царствование Бурбонов ни к каким должностям. Магницкий вспоминал: “В бумагах университета я нашел письмо Грегоара, в котором он благодарит университет за избрание и посылает для его библиотеки все свои сочинения, а в них на первой странице красуется его знаменитая речь о свойствах царей. Цари, говорит Грегоар, в человечестве то же, что чудовища в физическом мире”48
Помимо этого вопиющего, с точки зрения консерваторов, факта, Магницкий обнаружил, что хозяйственные дела университета оказались запущенными до последней степени. “Университетские дома пришли в упадок, хотя и отпущена была при прежних министрах значительная сумма для поддержания их в надлежащем виде. Учащиеся чрезмерно стеснены в помещении и даже слушают лекции в спальнях”, — писал он в своем донесении49
Большая часть профессоров, по словам Магницкого, не пользовалась уважением студентов. На заседаниях университетского Совета ссоры между различными профессорскими “партиями” доходили до того, что “прохожие, слыша споры и крики профессоров, останавливались толпами под окнами Совета”50
Был Магницкий недоволен и моральным обликом части профессуры и студентов. В собранном им “досье” имелись сведения о том, что некоторые из профессоров “напивались вместе со студентами, держали распутных женщин, ездили на казенных экипажах в непотребные дома и давали в комнатах своих лекции” Некий адъюнкт, “давая лекции на дому вводил непристойные рассказы и часто оканчивал свои уроки тем, что студенты напивались с ним допьяна”51 А один из студентов “в трактире задолжал 35 р. 30 к., отдал в задаток золотое кольцо и велел за собою идти служителю трактира, мещанину Петру Евсееву для получения денег, коих не только не отдал на квартире своей, но, раздев Евсеева, отнял у него собственных его денег 30 р. и свое кольцо, бил плетью и остриг ему волосы”52.
69
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
Ко всему прочему ревизор нашел на кафедрах университета “господство опасного духа свободомыслия”, систему “непростительно снисходительных для студентов экзаменов” а также “вольнодумство, разврат и буйство в студенческих кружках и деморализацию профессоров как в общественной их деятельности, так и в частной жизни”53 Кафедра богословия в Казанском университете отсутствовала, что, с его точки зрения, было непростительно.
По итогам ревизии Магницкий заключил, что Казанский университет “по непреложной справедливости и по всей строгости прав подлежит уничтожению”54, т.е. предложил закрыть его. Он даже предложил “торжественно разрушить самое здание университета”55
Правительство, однако, не согласилось со столь радикальной мерой, а ограничилось частичным преобразованием университета. Для этого Магницкий в июне 1819 г. был назначен попечителем Казанского учебного округа и получил инструкцию, которая предписывала ему ввести в университете преподавание “бо-гопознания и христианского учения, определив для этого наставника из духовных”, уволить некоторых профессоров от занимаемых должностей и т. д.56
Им были уволены одиннадцать профессоров (из общего числа в двадцать пять человек!). Свои действия Магницкий объяснял следующим образом: “Одни (профессора. — А. М.) были заражены атеистическими и лжелиберальными теориями и искусно передавали их студентам при удобном случае; другие не имели враждебных намерений против веры и правительства, но действовали в том же смысле из тщеславия, почитая, что быть человеком вполне православным и монархическим — значит быть отсталым. Наконец, все они были не труженики науки, а торгаши ею”57
В дальнейшем почти все профессора и преподаватели были обязаны своим назначением Магницкому.
Затем началась ревизия университетской библиотеки. В ней было уничтожено всё, что, по мнению Магницкого, проникнуто “вредным направлением” В первую очередь он торжественно сжег на университетском дворе книги аббата Грегоара.
И эти, и последующие мероприятия Магницкого преследовали одну цель — пересоздать русские университеты и всю сис
70
А. Ю. Минаков
тему общественного воспитания в России в консервативном духе. Принципы, на которых должна была осуществиться эта радикальная реформа, были изложены Магницким в инструкции директору Казанского университета от 17 января 1820 г. Она определяла дух и направление, которому обязаны были следовать в преподавании различных дисциплин ученые университета и по своей форме представляла своего рода синтез бюрократического документа и религиозно-философского трактата.
Главной целью университетского образования инструкция58 объявляла воспитание “верных сынов Православной Церкви, верных подданных Государю, добрых и полезных граждан Отечеству” Для этого, в первую очередь, требовалось сформировать в студентах “первую добродетель гражданина”: покорность и послушание. Студенты обязаны были ежедневно “отправлять” в положенное время должные молитвы и в присутствии инспектора, а в воскресные дни и в дни церковных праздников ходить с инспектором к Божественной литургии, приучаться “к делам милосердия небольшими, по состоянию каждого милостынями, посещением больных товарищей в праздничные дни, и тому подобного” Причем студенты, “отличающиеся Христианскими добродетелями” должны были предпочитаться всем прочим и руководство университета обязано было принять их “под особенное покровительство по службе и доставить им все возможные по оной преимущества”
Директор университета обязан был наблюдать, чтобы студенты “постоянно видели вокруг себя примеры строжайшего чинопочитания со стороны учителей и надзирателей” Он должен был “иметь достовернейшие сведения о духе университетских преподавателей, часто присутствовать на их лекциях, по временам рассматривать тетради студентов, наблюдать, чтобы не прошло что-нибудь вредное в цензуре”, чтобы “дух вольнодумства ни открыто, ни скрытно не мог ослаблять учение церкви в преподавании наук философских, исторических или литературы” Ему вменялось в обязанность “выбор честных и богобоязненных надзирателей”, а также “сообщение с полициею для узнания поведения их вне университета, запрещение вредных чтений и разговоров”, а также “предупреждение всех тех пороков, коим подвергается юношество в публичном воспитании”
В основе преподавания всех наук “должен быть один дух Свя
71
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
того Евангелия” В университете вводилось богословское отделение, профессор которого обязан был преподавать библейскую и церковную историю. В преподавании философии основополагающим становился следующий принцип: “всё то, что не согласно с разумом Священного Писания, есть заблуждение и ложь, и без всякой пощады должно быть отвергаемо только те теории философский основательны и справедливы, кои могут быть соглашаемы с учением Евангельским: ибо истина едина, а бесчисленны заблуждения” Основанием философии должны служить послания апостола Павла к колоссянам и к Тимофею, в которых призывалось уклоняться от “басен”, “скверных суесловий”, “словопрений лжеименного разума” и “учений бесовских”
Начала политических наук преподаватели должны извлекать из Моисея, Давида, Соломона, отчасти из Платона и Аристотеля, “с отвращением указывая на правила Махиавеля и Гоба (Макиавелли и Гоббса. — А. М.у\ в силу безнравственности последних. Преподавание политического права должно было показать, что “правление Монархическое есть древнейшее и установлено самим Богом, что священная власть Монархов в законном наследии и в тех пределах, кои возрасту и духу каждого народа свойственны, нисходит от Бога, и законодательство, в сем порядке установляемое, есть выражение воли Вышнего”
Профессора физики, естественной истории и астрономии, согласно инструкции, обязаны “указать на премудрость Божию и ограниченность наших чувств и орудий для познания непрестанно окружающих нас чудес”, а также показать, что “обширное царство природы, как ни представляется оно, премудро и в своем целом для нас непостижимо, есть только слабый отпечаток того высшего порядка, которому, после кратковременной жизни, мы предопределены”, указать “на тверди небесной пламенными буквами начертанную премудрость Творца и дивные законы тел небесных, откровенные роду человеческому в отдаленнейшей древности”
Студенты медицинского факультета должны были быть предостережены своими профессорами от ослепления, “которому многие из знатнейших Медиков подверглись, от удивления превосходству органов и законов животного тела нашего, впадая в гибельный материализм” Им должно быть внушено, что “Святое Писание нераздельно полагает искусство врачевания, без
72
А. Ю. Минаков
духа Христианской любви и милосердия, есть ремесло, само по себе, особливо, когда отправляется для одной корысти, низкое”
В лекциях по словесности на первом плане должны быть Библия, разбор '‘красот языка Славянского”, а также “образцовых творений” Ломоносова, Державина, Богдановича и Хемницера с тем, чтобы отвергать всё, что “введено в язык произволом и смелостью” как “неклассическое и недостойное подражания” В курсе древних языков необходимо знакомить слушателей преимущественно с творениями христианских писателей: святых Иоанна Златоуста, Григория Назианзина, Василия и Афанасия Великих. При изложении арабской и персидской литературы преподаватель не должен “вдаваться излишне во все, что собственно принадлежит к их религии, к преданиям Магомета и первых учеников его”, а должен “ограничиться преподаванием языков арабского и персидского в том единственно отношении, в котором они по торговым и политическим связям для России могут быть полезны”
В курсе истории профессор обязан прежде всего проследить роль христианства и христианской церкви, показать, что “Отечество наше в истинном просвещении упредило многие современные государства”, и доказать “сие распоряжениями по части учебной и духовной Владимира Мономаха” Кроме того, он должен “распространиться о славе, которою Отечество наше обязано Августейшему дому Романовых, о добродетелях и патриотизме его родоначальника и достопримечательных происшествиях настоящего царствования”
Почти все основные принципы и положения инструкции Магницкого сознательно и целенаправленно перечеркивали сравнительно либеральный университетский устав 1804 г., обеспечивавший автономию высших учебных заведений и соответственно относительную свободу преподавания и научных исследований. Но изложенными в записке принципами дело не ограничилось. На практике Магницкий и его последователи пошли еще дальше.
В феврале 1823 г. попечитель Казанского учебного округа обратился с официальной запиской к министру духовных дел и народного просвещения Голицыну, в которой высказывал мнение, что “если правительство не хочет допускать распростране
73
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
ния различных гибельных учений, то не должно довольствоваться одним надзором за направлением профессоров, а должно прибегнуть к решительной мере и вовсе изъять некоторые науки из учебного преподавания”59
Магницкий имел в виду прежде всего естественное право и философию. По его словам, “наука естественного права сделалась умозрительною и полною системою всего того, что видели в революции французской на самом деле, стала опаснейшим подменом Евангельского Откровения и, наконец, отвергнув алтарь Христов, наносит святотатственные удары престолу царей, властям и таинству супружеского союза”60
Философия же “есть не что иное, как настоящий иллюмина-тизм (иллюминатство выступало в воззрениях Магницкого синонимом масонства. — А. М.), обязанный новому только своему имени тем, что христианские правительства у себя публичное преподавание его дозволяют и даже платят жалованье распространителям оного”61. Более того, Магницкий был убежден в том, что преподавание философии подрывает существующий строй. В своей докладной записке, поданной в Главное правление училищ, он писал: ...я трепещу перед всяким систематическим неверием философии, сколько по непобедимому внутреннему к нему отвращению, столько и особенно потому, что в истории 17-го и 18-го столетий ясно и кровавыми литерами читаю, что сначала поколебалась и исчезла вера, потом взволновались мнения, изменился образ мыслей только переменою значения и подменой слов, и от сего неприметного и как бы литературного подкопа алтарь Христов и тысячелетний трон древних государей взорваны; кровавая шапка свободы оскверняет главу помазанника Божия и вскоре повергнет ее на плаху. Вот ход того, что называли тогда только философия и литература и что называется уже ныне либерализм!’*2.
Впоследствии, в издаваемом им журнале “Радуга”, он в более развернутом виде повторил свои инвективы против философии: “Все учения философские, будучи отрицательны, или что одно и то же, разрушительны, имеют общим началом господство человека; а как скоро человек признает себя самовладыкою, то он тем самым есть уже бунтовщик против Бога и против всякой власти, Богом установленной; бунтовщик же только ненавидеть может, следовательно, общее чувство, философскими учениями
74
А. Ю. Минаков
рождаемое, есть ненависть Кто усомнится, взгляни на то, что делали они (философы) в течение последних 40 лет... Какое остервенение самых зверских страстей; какое утончение злобы; какие неслыханные преступления”63
Преподавание этих предметов все-таки не было запрещено, несмотря на все усилия Магницкого. Тем не менее вместо римского права в университете было введено преподавание византийского права, и в качестве источника последнего рассматривалась церковная “Кормчая книга” Новый попечитель устроил в 1823 г. с “обличительной” целью особую “кафедру конституций” — английской, французской и польской. О конституционном правлении Магницкий вообще не мог говорить без брезгливости. Это была, по его мнению, полная ложь и бессмыслица — распустить народ и связать власть; дать свободу ногам и оковать голову64. Народные собрания, считал он, терпимы и сносны, пока довольствуются субсидиями и ролью актеров, забавляющих публику; но когда они вздумают серьезно мешаться в их дела, их разгоняют Кромвели и Наполеоны65
Преподаватели всех факультетов и кафедр должны были давать на рассмотрение попечителю подробные планы своих лекций. Руководства немецких ученых, как “растлевающие душу”, были изъяты из университетских курсов. Преподавание многих учебных предметов, основываясь на богословских началах, выглядело так, словно было призвано готовить студентов к принятию духовного сана.
Профессор русской литературы читал большей частью “духовное красноречие”, где образцом слога, по предложению попечителя, служили некоторое время “Четьи-Минеи” (полное собрание житий святых)66 Имена же Карамзина, Батюшкова, Жуковского, Пушкина запрещалось произносить на лекциях, как “неклассические”
Профессор математики Никольский, говоря о полном согласии законов математики с истинами христианства, утверждал, что в ней “содержатся превосходные подобия священных истин, христианскою верою возвещаемых. Например, как числа без единицы быть не может, так и вселенная, яко множество, без Единого владыки существовать не может. Начальная аксиома в математике: всякая величина равна самой себе; главный пункт веры состоит в том: Единый в первоначальном слове своего всемогу
75
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
щества равен самому себе. В геометрии треугольник есть первый самый простейший вид, и учение об оном служит основанием других геометрических строений и исследований. Он может быть эмблемою: силы, действия, следствия; времени, разделяющегося на прошедшее, настоящее и будущее; пространства, заключающего в себе длину, широту и высоту или глубину; духовного, вещественного и союза их. Святая церковь издревле употребляет треугольник символом Господа, яко верховного геометра, зиждителя всея твари. Две линии, крестообразно пресекающиеся под прямыми углами, могут быть прекраснейшим иероглифом любви и правосудия. Любовь есть основание творению, а правосудие управляет произведениями оной, нимало не преклонялся ни на которую сторону. Гипотенуза в прямоугольном треугольнике есть символ сретения правды и мира, правосудия и любви, чрез ходатая Бога и человеков, соединившего горнее с дольним, небесное с земным”67
В столь же пиэтическом духе была составлена инструкция для преподавания по кафедре политической экономии. “Преподаватель политической экономии, — говорилось в ней, — поставит себе в непременную обязанность делать своим слушателям напоминания, что все наше имущество, как малое, так и большое, содержит в себе только условную цену, именно в качестве средства к достижению высших благ, дабы тем предупредить, сколько возможно, то пагубное влияние любостяжания, которое и без всякого учения весьма легко овладевает человеческим сердцем и превращает людей в машины, а еще боле — ту суетную расточительность, которая пожирает и самое мнимое богатство наше”68
Университетское начальство с трудом мирилось даже с процедурой длительного вымачивания трупов в воде с целью изготовления скелетов для анатомического театра. Директор университета писал: “Превращение трупов в скелеты есть необходимость для науки, весьма жестокая в отношения почтения к нашим умершим; но сия жестокость в благоустроенных заведениях смягчается скрытным производством и благочестивым погребением частей тела, от костей отпадавших. Здесь торжественно издеваются над прахом усопших, чего и язычники не делали. Нет пощады народным уважениям, трепещет христианское сострадание: какое же впечатление воспитанникам и какое зрелище для тех. кои и без того почитают медицину варварскою наукою?”69.
76
А. Ю. Минаков
Самые главные изменения коснулись студенческой жизни, причем, по словам М. И. Сухомлинова, "‘университет принимал вид духовного, даже монашеского учреждения и преобразователи его старались уничтожить все признаки и особенности светского учебного заведения”70 Все студенты были распределены не по курсам, а по степени “нравственного содержания” К первому разряду относились “отличные”, “весьма хорошие” и “хорошие” студенты, ко второму — “испытуемые”, “посредственные” и “исправляемые” и, наконец, “находящиеся под особым присмотром”
Студенты, принадлежавшие к каждому из этих разрядов, располагались на разных этажах (по сложившемуся в то время обычаю значительная часть студентов жила в самом высшем учебном заведении) и собирались вместе только на лекциях. Но и здесь принимались меры для того, чтобы предотвратить какое бы то ни было общение между ними. Надзор за студентами доходил до такой степени, что не только посещать знакомых, но и переходить с одного этажа на другой запрещалось без билета от инспектора. Надзиратели обязаны были водить студентов из одной комнаты в другую, осматривать волосы, платья, кровати. Посторонние лица могли посещать университет только в праздники, да и то под непосредственным наблюдением надзирателя.
Такая атмосфера неизбежно порождала практику доносительства студентов друг на друга и на присматривающее за ними начальство. За все нарушения заведенных правил студенты подвергались наказаниям, перечень которых был весьма обширен. Это могло быть лишение пищи на несколько дней, заключение в карцер, или в “комнату уединения”, где двери и окна были загорожены железными решетками, на одной из стен висело распятие, а на другой — картина Страшного Суда. Попадавшие в карцер получали название “грешников”, и пока они находились в заключении, за спасение их душ произносились молитвы.
Во время попечительства Магницкого в Казанском университете стала практиковаться такая мера, как отправка студентов в солдаты без суда и следствия, ей подверглись двое студентов за “неумеренное употребление крепких напитков”
Каждый день в университете проходил следующим образом. В пять часов утра комнатные служители будили звонком студентов, которые в течение десяти минут должны были одеться, за
77
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
стелить свои кровати и ожидать прихода помощника инспектора. Далее следовала небольшая молитва, по окончании которой все студенты под наблюдением надзирателя шли в столовую. Завтрак проходил в полном молчании под чтение Священного Писания. В восемь часов все собирались в большом главном зале, а оттуда уже по парам в сопровождении старших расходились по аудиториям, где для каждого было определено место. Инспектор, ректор, директор один за другим являлись в аудитории для осмотра. В двенадцать часов дня все вновь собирались в большой зале, откуда по парам шли в столовую. После обеда дозволялась кратковременная прогулка во дворе или в саду университета. По окончании вечерних лекций, ужина и молитвы студенты расходились по спальням и уже через десять минут во всем здании гас свет. Начинался ночной дозор. Двое часовых до самого рассвета ходили по коридорам каждого этажа навстречу друг другу, а дежурный помощник инспектора в течение ночи несколько раз осматривал спальни71
Однако не только студенты подвергались надзору; общественная и даже личная жизнь профессоров стала также предметом строгого контроля. И. И. Лажечников вспоминал: “За профессорами наблюдали, чтоб они не пили вина. Из числа их, некоторые весьма воздержные, но привыкшие пред обедом выпивать по рюмке водки, в свой адмиральский час, ставили у наружной двери на караул прислугу, чтобы предупредить грозу нечаянного дозора. Таким образом, прислушиваясь к малейшему стуку и беспрестанно оглядываясь, преступник дерзал ключом, привешенным у пояса, отворять шкаф, где, в секретной глубине, хранилось ужасное зелье”73.
Профессура Казанского университета была освобождена от необходимости ежегодно предоставлять попечителю конспекты своих лекций. Объяснялось это тем, что Магницкий установил за ними надзор несколько иного рода, который оказался, по его словам, весьма действенным. “Касательно направления всех преподаваемых наук, — доносил он, — стараюсь убедиться личным, сколько можно ближайшим познанием образа мыслей каждого из преподавателей. Для сего стараюсь привлекать их к короткому в своем деле знакомству и, кроме того, имею всегда назначенные дни для обедов и беседы у себя. Сим средством в свободе приватных и приятных отношений, в коих открывается без при
78
А. Ю. Минаков
нуждения образ мыслей каждого, могу легче узнать направление их мыслей, гораздо надежнее, нежели в конспекте, часто из чуждых рассуждений заимствованном и не всегда довольно надежном, ибо преподаватель легко в самом преподавании от него удалиться может”73
Магницкий явно был склонен переоценивать результаты своей деятельности. В отчете Казанского университета за 1819—1820 учебные годы утверждалось: “Смиренномудрие, терпение и любовь сопровождают поступки студентов, а любезная учтивость украшает их наружное обращение. Всегда видят они вокруг себя назидательные примеры жизни благочестивой. Прежний дух партий и раздоров исчезает. Связуемые духом христианской любви, все чины, все сословия университета взаимно друг к другу оказывают чинопочитание и уважение. Под видом благочестия все приемлет новый вид... Вольнодумство, прежде под различными видами в недре университета скрывавшееся, удаляется от сего жилища наук, где обитает страх Божий”74
Между тем очевидно, что принудительное насаждение дисциплины и религиозности не могло не вызвать определенных негативных последствий. М. И. Сухомлинов по этому поводу отмечал: ’’Религиозность ограничивалась иногда одною только внешностью, и за набожною обстановкою скрывались недостойные религии свойства: лицемерие, раболепство, отсутствие убеждений и нравственных начал. У некоторых из лиц, игравших роль в событиях Казанского университета, пиэтизм был маскою, надетою по необходимости и расчету, в угоду сильным мира”75
Не следует думать, что Магницкий был против высших учебных заведений и высшего образования как таковых. Разумеется, речь шла о выборе определенного типа образованности, определенной системы ценностей, которая бы лежала в основе учебных программ. К примеру, одновременно с антилиберальной чисткой Казанского университета Магницкий вынашивал прожектерский план создания Института восточных языков в Астрахани, намеревался “поставить университет в сношения с учеными сословиями Индии” и возложить на него собирание сведений об учении браминов, “указав источник последнего в преданиях патриарха и апостолов, в Индии сохранившихся; и может быть, доказать Европе сведениями положительными и письменными, от самих Браминов полученными, что каста их не что иное есть, как об
79
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
щество, соединенное преданиями патриархов и освещенное преданиями апостольской же проповеди в Индии; к чему служит поводом название Брамы, от имени Абрама тем с большим основанием производимое, что по учению Браминов и жена Брамы называлась Сара-Веда, т.е. госпожа Сара”76.
В данном случае Магницкий следовал идее, впервые развитой немецким консерватором-романтиком Ф. Шлегелем, а затем, уже в России, создателем знаменитой формулы-триады “православие, самодержавие, народность” С. С. Уваровым. Последний, подобно Магницкому, видел в усвоении восточных языков и культуры Востока “источник новой национальной политики, долженствующей спасти нас от дряхлости преждевременной и от Европейской заразы”77
М. И. Сухомлинов, который в целом негативно оценивал итоги попечительства Магницкого, все же не отрицал, что последний “снаряжал ученые экспедиции по различным отраслям наук, в разные страны, на запад и на восток”, отправлял ученых в Германию, Францию и Англию “для изучения математических наук и устройства кабинетов” а для “отыскания рукописей древних классиков положено было объехать армянские монастыри, по поводу открытой в Италии драгоценной рукописи Евсевия на армянском языке...”78.
Кроме того, по свидетельству И. И. Лажечникова, Магницким “сделано было много на увеличение и украшение зданий университета, на устройство церкви (по образцу домашней князя А. Н. Голицына в Петербурге), библиотеки, физического кабинета, обсерватории, одним словом, все, что можно было сделать денежными средствами, щедро ему отпускаемыми”79
Однако большинство авторов самых различных идейных направлений сходятся в том, что в попечительство Магницкого ученая жизнь в Казанском университете не развивалась. Так, Е. М. Феоктистов писал: ’’Всякая литературная и научная деятельность приостановилась в Казани в период управления Магницкого. Не появилось ни одного труда, который заслуживал бы серьезного внимания публики...”80. Справедливости ради, стоит отметить, что примерно такая же ситуация существовала в Казанском университете и до попечительства Магницкого. В первую треть XIX в. русская наука переживала стадию становления и лишь в более поздний период стала приносить зрелые плоды.
80
А. Ю. Минаков
Еще одной сферой деятельности, в которой Магницкий проявил свою кипучую энергию, была работа в Комитете по составлению цензурного устава в 1820—1823 гг. Либеральный устав о цензуре 1804 г. к 20-м гг. XIX в. был признан несовершенным. Всё более укреплялось мнение, что “слово человеческое есть проводник адской силы философии XVIII века, а книгопечатание ее орудие”81 Поэтому вместе с учреждением министерства духовных дел и народного просвещения на очередь стал вопрос о резком ужесточении цензуры.
Руководителем работы по составлению нового цензурного устава стал Магницкий, изложивший предварительно свое “Мнение о цензуре вообще и началах, на которых предполагает цензурный комитет составить для оной устав” Согласно этому проекту, запрету подвергались все произведения, которые прямо или косвенно отвергали или подвергали сомнению учение Священного Писания и Евангельского Откровения. Запрещались сочинения, содержавшие в себе “какой-либо дух сектантства или смешивающее чистое учение веры евангельской с древними подложными учениями, либо с так называемой естественной магией, кабалистикой и масонством”82. Не разрешалось также публиковать “все те сочинения, в коих своевольство разума человеческого пытается изъяснить и доказать философией недоступные для него святые таинства веры”83 Наконец, в проекте рекомендовалось запрещать те произведения, которые хоть малейшим образом ослабляют или подрывают авторитет существующей власти.
Проект был настолько жёсток, что вызвал критику даже со стороны отнюдь не отличавшегося либерализмом архимандрита Филарета Дроздова (в будущем известного митрополита Московского), который находил, к примеру, излишним присутствие духовного лица в числе членов цензурных комитетов. И тем не менее именно этот проект Магницкого оставил свой след в анналах истории, поскольку впоследствии, уже в царствование Николая I, некоторые его основные идеи легли в основу предельно сурового, так называемого “чугунного”, цензурного устава 1826 г.
Судьба Магницкого резко изменилась после смерти Александра I. Дело в том, что Магницкий в 1824 г. пожаловался в письме министру просвещения А. С. Шишкову, что “правительство изгоняет вредных профессоров, а члены императорской фамилии
6. Заказ 3119	81
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
дают им места” В воспоминаниях В. И. Панаева уточняется, что речь в данном случае шла о том, что изгнанные из Петербургского университета за “безбожие и вольнодумство” профессора К. Ф. Герман и К. И. Арсеньев были определены в другие учебные заведения по ходатайствам вдовствующей императрицы Марии Федоровны и великого князя Николая Павловича84 Случилось так, что докладные записки Магницкого оказались в руках Николая Павловича, сменившего на престоле Александра I. В итоге новый царь невзлюбил Магницкого и всецело склонен был верить характеристикам, даваемыми несметными недоброжелателями попечителю Казанского учебного округа.
В начале 1826 г. царь назначил ревизию Казанского университета. Что послужило поводом для нее, до сих пор остается неясным. Известно лишь, что она была начата в феврале 1826 г. генерал-майором Желтухиным и длилась целый месяц. Ревизор обнаружил растраты Магницким казенных денег. По наиболее распространной версии это была “громадная растрата денег”85 Однако комментатор к автобиографическим показаниям Магницкого П. И. Бартенев по этому поводу отмечал: “Казанское дело продолжалось семь лет. На Магницкого насчитывали то 90 тысяч, то 56 тысяч, то 24 тысячи рублей; семь лет держали имение под запрещением. Кончилось тем, что определено было взыскать с него 438 рублей 15 копеек ассигнациями!” И далее он пишет: “Магницкий был человек беспокойный, рвавшийся из своего круга, чтобы иметь более значения, но уже, конечно, не был корыстолюбцем или мелким злоупотребителем”86. Магницкий в свою защиту утверждал, что стал “жертвою партии, питавшей к нему ненависть за его строгие принципы благочестия и уважения к существующему порядку”87, и считал себя пострадавшей стороной, подчеркивая, что все его доводы в собственную защиту были рассмотрены уже после увольнения в отставку. Так или иначе, он не только лишился места попечителя учебного округа, но на его имущество был наложен секвестр, а затем он в сопровождении фельдфебеля был сослан в Ревель, где прожил около шести лет. Будучи в ссылке, Магницкий неоднократно обращался с различного рода проектами к Николаю I и к А. X. Бенкендор-фу-
Через несколько лет после декабристского мятежа правитель
82
А. Ю. Минаков
ство обратилось к вопросу о “зловредности тайных обществ” Одним из инициаторов этого обращения явился опальный Магницкий. В начале 1831 г. он подал императору Николаю I ряд записок под общим заглавием “Обличение всемирного заговора против алтарей и тронов публичными событиями и юридическими актами” В этом любопытном документе подробно излагался некий план захвата иллюминатами-масонами власти в европейских государствах и установления мирового господства. Магницкий писал о том, что иллюминаты стремятся к “разрушению не только алтарей и тронов, но и всех правительств, какого бы рода они не были, и даже самых оснований всякого гражданства и образованности”, и следующим образом обрисовывал тактику иллюминатов по захвату власти: ’’Иллюминаты должны стараться завладеть всеми правительственными местами, помещая на них своих адептов”88
Показательно, что в записках Магницкий фактически занялся “разоблачением” своего бывшего начальника и либерального единомышленника М. М. Сперанского. Прежде всего Магницкий заявил, что тот являлся главой тайного заговора в России и, благодаря покровительству Сперанского, проповедь иллюминат-ства велась в Российской империи с “адскими ухищрениями” посредством как учебной, так и научной литературы. Магницкий ставил в вину Сперанскому приглашение профессора еврейского языка И. А. Фесслера89 в Россию. По словам Магницкого, Фесслер был чрезвычайно опасен, ибо, отвергая христианство и желая заменить веру иллюминатством, профессор доказывал, что Христос был отнюдь не Спасителем, а “сыном Эссеянина, обманывающим народ для утверждения своего учения”90 Сперанский, утверждал Магницкий, получил из рук профессора “талисман”, т.е. некий перстень, сделавший его полновластным руководителем русских масонов. При всем при том Сперанский изображался Магницким как жертва иллюминатов, “кои ищут... обольстив значущих в правительстве людей разными обманами управлять ими в видах своего общества”91
В своем доносе Магницкий перечислял десятки высокопоставленных чиновников, находившихся в тайном обществе. Далее он обвинял университеты в преподавании пантеизма, материализма и прагматизма, ибо занятия “точными дисциплинами”
6*
83
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
(статистика, экономика и т.д.) при соответствующей интерпретации со стороны либеральной профессуры очень быстро могут убедить студентов в том, что “лица правительственные, духовенство, дворянство, армия суть классы не производящие (трутни общества)”92. Бывший попечитель Казанского учебного округа считал злом даже книгопечатание, с которого началось проникновение масонства в Россию. Не случайно, по его мнению, для масонских кругов было характерно стремление “завладеть всеми отраслями литературы и всех их отравить ядом иллюминат-ства”93
Современный израильский исследователь С. Ю. Дудаков в своей монографии по истории русского антисемитизма утверждает, что самым примечательным в этом доносе Магницкого было то, что “впервые участниками “мирового заговора масонов” стали и евреи”94. Говоря о возникновении различных ересей, Магницкий возлагал за это вину на еврейство, которое, по его утверждениям, превратно истолковывает Библию, особенно в пророчествах о пришествии Христа. Евреи, пользуясь незнанием христианами древнееврейского языка, “издают под видом молитвенных книг разные возмутительные против народа и правительств христианских” сочинения95 Изображая евреев как “деморализующую силу”, Магницкий писал об использовании их со стороны иллюминатов для достижения тайных целей: ’’Люди сего рода в Россию приезжать могут, по большей части, под именем приказчиков торговых домов ныне капиталы всей Европы приведены уже в руки жидов (четыре брата Ротшильда)...”96. Кроме того, он заявлял, что центр мирового заговора находится в Лондоне, где иллюминаты даже учредили университет без преподавания христианской теологии, но зато с обучением “жидов”97
Анализ доноса Магницкого доказывает, что, похоже, ему принадлежит приоритет в декларировании связи между масонством и еврейством. По сути дела, бывший попечитель Казанского учебного округа оказался в этом отношении своеобразным предтечей публикатора и комментатора печально известных “Протоколов сионских мудрецов” С. А. Нилуса.
В том же, 1831 г. Магницкий отправил Николаю I письмо, в котором он нижайше просил дозволения императора посвятить
84
А. Ю. Минаков
ему сделанный Магницким перевод книги немецкого философа Карла Людвига фон Галлера “О восстановлении политической науки”98 В письме также говорилось: “Перевод, на который ныне дерзаю склонить внимание Ваше, есть обращик, представляющий план и дух довольно обширного, великого творения известного Гения, друга алтарей и тронов — Галлера. Все, прежде и после его, защищавшие святое дело Цезарей, были партизаны, более или менее для врага беспокойные, но он один дал ему и выиграл сражение общее. Он один, подобно Кеплеру, открывшему новые законы движения тел небесных, открыл новый закон мира политического... При повсеместно господствующем духе Книга сия не может пойти в ход иначе, как за торжественною колесницей победителя Крамолы и Спасителя общего спокойствия”99 К письму прилагался краткий перевод предисловия и оглавления книги Галлера.
Взгляды Галлера получили очень широкое распространение в консервативных кругах Пруссии в 20—30-е гг. XIX в. В упомянутой книге он подверг резкой критике естественное право и предложил свою трактовку происхождения и оправдания монархической власти. Всякое законное государственное устройство основано у него не на человеческой воле и рефлексии, как то утверждали идеологи Просвещения, а на праве сильного над слабым. Государство и государственная власть, по Галлеру, возникают не искусственно — посредством человеческой воли и договора, а естественно — при помощи силы и превосходства100
Магницкий явно рассчитывал на то, что Николай I, который в это время был крайне заинтересован в разработке новой идеологической государственной доктрины, призванной заменить “просвещенный абсолютизм”, обратит на сделанный им перевод благосклонное внимание и соответственно в его судьбе произойдут благоприятные изменения. Однако его постигло разочарование. III Отделение сообщило ему об отказе царя в разрешении печатать перевод.
О дальнейших годах жизни Магницкого имеются лишь отрывочные сведения. Известно, что, будучи в ссылке, он негласно руководил с 1832 по 1833 г. ежемесячным педагогическим, философским, литературным журналом, названным “Радугой” В журнале господствовали, по словам авторов либеральной ориентации, “глумление над западным просвещением и западной фило
85
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
Софией в особенности”, “гонение на западную цивилизацию и порицание русских за сближение с западом”101 Подобного рода оценки “Радуги”, впрочем, нуждаются в серьезной корректировке. Знакомство с содержанием журнала говорит о том, что на его страницах Магницкий пытался разработать свой вариант доктрины “официальной народности”, которая опиралась бы на труды некоторых германских философов (не только упомянутого Галлера, но и Ж.-П. Ф. Рихтера, И. Г Гамана и др.) и православное вероучение.
В основе взглядов Магницкого лежали прежде всего его религиозные убеждения. Несомненно, что Магницкий был человеком искренне верующим. Залогом самобытности России и ее главной духовной ценностью он считал православие. В то время подобное воззрение было, мягко говоря, не в моде среди представителей высшего слоя, в лучшем случае равнодушных к вопросам религии либо состоявших в масонских ложах или же исповедовавших деизм, атеизм и т.п. Неугомонный Магницкий и здесь упрямо шел поперек течения. Один из типичных представителей тогдашнего дворянского общества так негодовал по поводу набожности Магницкого: ’’Умнейший человек, но суеверен как крестьянин. Представьте: у него огромные иконы, перед которыми теплится день и ночь лампада!”102. Магницкий не раз давал волю своему гневу против “разных аристократических замашек и капризов в деле веры”, не перенося на дух “разделения в вере между аристократами и мужиками, между господами и слугами”, и суждений вроде: “Как же я позволю священнику помазать мне лоб, чтобы одно и то же было для лакея и для барыни!” Лица духовного звания утверждали, что Магницкий в вере был “совершенный простец” Сам же бывший попечитель Казанского округа в узком кругу заявлял: “Моя вера — кучерская... мы с кучером ходим в одну церковь... В какую церковь мой кучер, туда и я. А если в ней несколько священников, то если я застану в церкви кого-либо из них, то — это он, мой духовник”103 Когда у него случались семейные раздоры с женой-француженкой, то он видел в них “наваждение дьявола” и поэтому “всякий раз кропил стены святою водою и курил в комнатах херувимским ладаном. Этим он прогонял бесов, как причину раздора” За подобные действия и высказывания большая часть тогдашнего рус
86
А. Ю. Минаков
ского образованного общества считала Магницкого “чуть не помешанным”104.
Годы ссылки проходили большей частью впустую для этого деятельного и энергичного человека. Поэтому в 1834 г. он обращается с покаянным письмом к князю А. Н. Голицыну. Магницкому было разрешено перебраться в Одессу, где он вел большей частью домашний образ жизни, занимаясь совершенствованием своих знаний греческого языка и переводом книг древних писателей.
Судьба была неблагосклонна к Магницкому: в начале 1839 г. одесские власти под предлогом, что он начал “водиться с праздными людьми в Одессе, занимается интригами, пересудами, сплетнями и неосновательными доносами, затрудняет начальство и возбуждает вредное для службы несогласие”105, приказали ему покинуть Одессу. Магницкий переехал в Херсон под надзор полиции и провел там два года в полном одиночестве, но в 1841 г. ему разрешили вернуться в Одессу, где 21 ноября 1844 г. он скончался от воспаления легких.
Так закончил свой земной путь один из зачинателей русского политического консерватизма. Целостное исследование его жизни, деятельности и идей — еще впереди. Однако очевидно, что М. Л. Магницкий являлся одной из тех ключевых фигур русской истории первой четверти XIX в. стараниями которых был осуществлен консервативный поворот в правительственной политике, острие которого было направлено против идеологии эпохи Просвещения и Великой Французской революции, т.е. против атеизма, рационализма, масонства, конституционализма, либерализма и т.д. Попытка реализации подобной идеологии на практике в первые два десятилетия правления Александра I породила традиционалистскую реакцию, что резко ускорило становление различных вариантов русского консерватизма. Магницкий был ярким представителем того варианта, который опирался на православие и исходил из убеждения в том, что Россия должна идти по самобытному пути развития. Таким образом, М. Л. Магницкий, с определенными оговорками, в идейном плане оказался непосредственным предшественником графа С. С. Уварова с его знаменитой триединой формулой “православие, самодержавие, народность”.
87
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
1	Ч-в [Чумиков А. А. Чумиков А. П.]. Михаил Леонтьевич Магницкий: Новые данные к его характеристике. 1829—1834 И Русская старина. 1875. Т. 14. Кн. 11. С. 491.
2	Гросул В. Я. Зарождение русского политического консерватизма И Вестник Российского гуманитарного научного фонда. 1997. № 1. С. 22.
3	Из них наиболее важными являются: Показания Магницкого И Девятнадцатый век: Исторический сборник. М. 1872. Т. 1; Инструкция директору Казанского Университета И Сборник постановлений по Министерству народного просвещения. Царствование Александра I. 1802— 1825. 2-е изд. СПб., 1875. Т. 1; Два мнения попечителя Казанского учебного округа М. Л. Магницкого И Русский архив. 1864; Два доноса в 1831 году: Всеподданейшие письма М. Магницкого императору Николаю об иллюминатах И Русская старина. 1899. № 1—3; Морозов 77. Т. Мое знакомство с М. Л. Магницким. М., 1877; Лажечников И. И. Как я знал Магницкого И Русский вестник. 1866. № 1; Панаев В. И. Воспоминания // Вестник Европы. 1867 Т. 4. Кн. 12; Фортунатов Ф. Н. Памятные записки вологжанина И Русский архив. 1867. № 12.
Исследование Е. М. Феоктистова “Магницкий”(СПб., 1865), по сути, представляет собой собрание слабо обработанных материалов, расположенных в хронологической последовательности (см. также: Феоктистов Е. М. Магницкий: Материалы для истории просвещения в России И Русский вестник. 1864. № 6—8) и не может рассматриваться как полноценное монографическое исследование.
Кроме того, жизнь и деятельность М. Л. Магницкого фрагментарно рассматривается в следующих работах: Загоскин Н. 77. История императорского Казанского университета за первые сто лет его существования (1804—1904). Казань. 1902—1904. Т. 1—4; Попов 77. А. Общество любителей отечественной словесности и периодической литературы в Казани с 1804 по 1834 г. И Русский вестник. 1859. Т. 23; Скабичевский А. М. Очерки истории русской цензуры (1800—1863). СПб., 1892; Сухомлинов М. И. Исследования и статьи по русской литературе и просвещению: В2-хт. СПб., 1889. Т. 1.
4	Лажечников И. И. Указ. соч. С. 122.
5	См.: Фортунатов Ф. Н. Указ. соч. С. 1703.
6	ГА РФ, ф. 109, СА, оп. 3, д. 879, л. 119.
7	Два доноса в 1831 году... № 2. С. 293.
8	См.: Фортунатов Ф. Н. Указ. соч. С. 1708.
9	Этот факт подтверждает либеральный историк В. И. Семевский, который в статье “Декабристы-масоны” (Минувшие годы. 1908. Т. 5— 6. С. 403) писал, что в числе бумаг, найденных в кабинете императора Александра I после его смерти, есть донос некого полковника Полева,
88
А. Ю. Минаков
в котором называются следующие члены “ложи иллюминатов”: Сперанский, Фесслер, Магницкий, Злобин и др.
10	Воспоминания Николая Игнатьевича Шенига И Русский архив. 1880. Т. 3. Кн. 2. С. 312.
11	Показания Магницкого. С. 235.
12	ГА РФ, ф. 109, СА, оп. 3, д. 879, л. 120.
13	Показания Магницкого. С. 236.
14	Там же.
15	См.: Панаев В. И. Указ. соч. С. 73.
16	ГА РФ, ф. 109, СА, оп. 3, д. 879, л. 120—120 об.
17	Известный военный историк А. А. Керсновский следующим образом оценивает результаты работы Магницкого: “Положение об управлении большой действующей армией” — самый важный из военных статутов России после “Устава Воинского” 1716 года. Оно стало основой для всех последующих наших Положений о полевом управлении войск” (Керсновский А. А. История русской армии: От Нарвы до Парижа. 1700— 1814 гг. М. 1992. Т. 1. С. 201).
18	Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. СПб., 1896. Т.35. С. 328.
19	[Чумиков А. А. Чумиков А. П.] Михаил Леонтьевич Магницкий в 1812—1844 гг. И Русская старина. 1875. Т. 14. Кн. 12. С. 641.
20	ГА РФ, ф. 109, СА, оп. 3, д. 879, л. 44-Л8.
21	Там же, л. 47.
22	[Чумиков А. А., Чумиков А. П.] Михаил Леонтьевич Магницкий в 1812—1844 гг. С. 642.
23	Показания Магницкого. С. 237.
24	ГА РФ, ф. 109, СА, оп. 3, д. 879, л. 49.
25	Там же, л. 2 об. —3.
26	Там же, л. 6.
27	Там же, л. 4.
28	Цит. по: Шильдер Н. К. Император Александр I: Его жизнь и царствование: В 4 т. СПб., 1898. Т. 4. С. 56.
29	ГА РФ, ф. 109, СА, оп. 3, д. 879, л. 126.
30	Там же, л. 127.
31	Показания Магницкого. С. 237.
32	Там же. С. 240.
33	Греч Н. И. Записки о моей жизни. М. 1990. С. 218—219.
34	Попов Н. А. Общество любителей отечественной словесности и периодической литературы в Казани с 1804 по 1834 г. И Русский вестник. 1859. Т. 23. С. 74.
35	Морозов П. Т Указ. соч. С. 7—14.
89
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
36	Показания Магницкого. С. 241.
37	Морозов П. Т. Указ. соч. С. 16.
38	Сухомлинов М. А. Указ. соч. С. 160.
39	Морозов П. Т. Указ. соч. С. 19.
40	Показания Магницкого. С. 243.
41	Местр Жозеф де. Петербургские письма И Звезда. 1994. № 11. С. 173—179.
42	Показания Магницкого. С. 243.
43	Сухомлинов М. И. Указ. соч. С. 159—169.
44	Морозов 77. Т Указ. соч. С. 19.
45	См.: Показания Магницкого. С. 237.
46	Панаев В. И. Указ. соч. С. 75.
47	Показания Магницкого. С. 238.
48	Морозов 77. Т. Указ. соч. С. 17.
49	Феоктистов Е. М. Магницкий. С. 489.
50	Скабичевский А. М. Очерки истории русской цензуры (1800—1863). СПб., 1892. С. 135.
51	Феоктистов Е.М. Магницкий: Материалы... № 7. С. 20.
52	Там же.
53	Скабичевский А. М. Указ. соч. С. 135.
54	Там же. С. 136.
55	Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. Т. 35. С. 328.
56	См.: Рождественский С. В. Исторический обзор деятельности Министерства народного просвещения (1802—1902). СПб., 1902. С. 119.
57	Морозов 77. Т. Указ. соч. С. 18.
58	Все цитаты из инструкции Магницкого даны по изданию: Сборник постановлений по Министерству народного просвещения. Царствование Александра I. 1802—1825. Т. 1. Стб. 1317—1337.
59	Феоктистов Е. М. Магницкий: Материалы... № 8. С. 412.
60	Два мнения попечителя Казанского учебного округа М. Л. Магницкого. С. 862—863.
61	Там же. С. 865.
62	Там же. С. 864.
63	Ч-в [Чумиков А. А., Чумиков А. П.]. Указ. соч. С. 484.
64	См.: Морозов 77. Т. Указ. соч. С. 19.
65	См.: Там же. С. 20.
66	См.: Лажечников И. И. Указ. соч. С. 137.
&	Сухомлинов М. И. Указ. соч. С. 225.
68	Там же. С. 226.
69	Там же. С. 228—229.
90
А. Ю. Минаков
70	Там же. С. 222—223.
71	См.: Феоктистов Е. М. Магницкий: Материалы... № 6. С. 22—26; Скабичевский А. М. Указ. соч. С. 138—139.
72	Лажечников И. И. Указ. соч. С. 138—139.
73	Цит. по: Феоктистов Е. М. Магницкий: Материалы... № 7. С. 30.
74	Цит. по: Сухомлинов М. И. Указ. соч. С. 221.
75	Там же. С. 223.
76	Феоктистов Е. М. Магницкий: Материалы... № 7. С. 42.
77	Цит. по: Зорин А. Л. Идеология “православия—самодержавия—народности” и ее немецкий источники И В раздумьях о России: Сб. М., 1996. С. 110—111.
78	Сухомлинов М. И. Указ. соч. С. 217.
79	Лажечников И. И. Указ. соч. С. 135—137.
80	Феоктистов Е. М. Магницкий: Материалы... № 6. С. 41.
81	Рождественский С. В. Указ. соч. С. 160.
82	Цит. по: Сухомлинов М. И. Указ. соч. С. 469.
83	Там же. С. 468.
84	См.: Панаев В. И. Воспоминания И Вестник Европы. 1867. Т. 4. Кн. 12. С. 102.
85	Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. Т. 35. С. 329.
86	Показания Магницкого. С. 252.
87	Феоктистов Е. М. Магницкий: Материалы... № 8. С. 444.
88	Два доноса в 1831 году... № 1. С. 69.
89	О Фесслере см.: Попов Н. Игнаций Аврелий Фесслер: Биографический очерк // Вестник Европы. Кн. 12. 1879, декабрь. С. 587—643.
90	Два доноса в 1834 году... № 2. С. 296.
91	Там же. С. 297.
2	Там же. № 3. С. 623.
93	Там же. № 1. С. 75—76.
94	Дудаков С. Ю. История одного мифа: Очерки русской литературы XIX—XX вв. М., 1993. С. 59.
95	Два доноса в 1931 году... № 3. С. 625.
96	Там же. С. 629.
97	Там же. № 1. С. 87.
98	Правильнее было бы перевести — “Реставрация науки о государстве” (См.: Haller С. L. von. Restauration der Staatwissenschaft oder Theorie des natiirlichgeselligen Zustands der Chimare des kiinstlichburgerlichen entgegensetzt. Winterthur, 1822).
99	ГА РФ, ф. 109, CA, on. 3, д. 881, л. 4 об. — 5.
100	Подробнее о взглядах Геллера см.: Мусихин Г. И. Авторитет и
91
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
традиция в мировоззрении немецкого и российского консерватизма // Исторические метаморфозы консерватизма. Пермь, 1998. С. 107—108.
101	Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. Т. 35. С. 329; Ч-в [Чумиков А. А., Чумиков А. П.]. Указ. соч. С. 485.
102	Морозов П. Т. Указ. соч. С. 5.
103	Мацеевич Л. С. Одесские заметки о Магницком // Русский архив. 1898. № 2. С. 225—226.
104	Там же. С. 226.
105	Там же.
О. А. Иванов
ИДЕОЛОГИЯ “ПРАВОСЛАВИЕ, САМОДЕРЖАВИЕ, НАРОДНОСТЬ” С. С. УВАРОВА
Среди русских государственных деятелей консервативной ориентации второй четверти XIX в. выделяется фигура министра народного просвещения Сергея Семеновича Уварова (1786— 1855), который известен не только своей деятельностью на ниве народного образования, но и как создатель знаменитой триады: “православие, самодержавие, народность” За этой доктриной, сыгравшей важную роль в истории русской общественной мысли, оказавшей определенное влияние на развитие русской культуры 30—40-х гг. XIX в. и ставшей своеобразным символом русского консерватизма, в историографии прочно закрепился термин “теория официальной народности”1, введенный в научный оборот А. Н. Пыпиным.
Истоки и генезис этой доктрины пока не стали предметом всестороннего обобщающего исследования. Исследователи, затрагивавшие в своих трудах эту тему, писали о европейских корнях уваровской идеологии2 В последнее время появилась обстоятельная статья А. Л. Зорина, посвященная идейному влиянию на Уварова политического учения немецких романтиков, которое автор статьи считает решающим в процессе формирования мировоззрения Уварова3
Работ, анализирующих саму доктрину, немного. Наиболее
© Иванов О. А., 2001
92
О. А. Иванов
значительной из них является статья А. Л. Зорина “Идеология “православия — самодержавия — народности”: опыт реконструкции”4 В ней А. Л. Зорин попытался проанализировать знаменитую формулу, опираясь на документ, вышедший из-под пера Уварова и ранее историками не использовавшийся. Этот документ — письмо Уварова к Николаю I (март 1832 г.) с изложением основных принципов, которые должны лечь в основу будущей государственной идеологии5 Среди других работ, посвященных данному вопросу, следует отметить статьи Н. И. Казакова и М. М. Шевченко6 Оба автора, разбирая смежные вопросы, лишь кратко характеризуют доктрину Уварова.
Вопрос о времени появления уваровской триады остается открытым до сих пор. Ранее считалось, что впервые Уваров сформулировал ее в отчете о ревизии Московского университета, представленном Николаю I 4 декабря 1832 г. Однако Зорин, ссылаясь на обнаруженный им в личном фонде Уварова меморандум к императору, переносит дату появления формулы на март 1832 г.7 Вполне возможно, что некий “зародыш” теории появился и раньше, поскольку еще в 1818 г. Уваров в речи, произнесенной на торжественном собрании Главного педагогического института, говорил о любви к отечеству, вере и государю, которую необходимо воспламенять в молодом поколении8
В современной западной русистике одним из наиболее значительных исследований по данной проблематике является книга Ц. X. Виттекер, посвященная биографии Уварова9 Изучая жизнь и деятельность Уварова, Виттекер, естественно, не обошла стороной и вопрос об уваровской идеологии10 Одна из основных идей Виттекер состоит в том, что Уваров до конца своих дней оставался умеренным либералом, сохраняя верность тем политическим взглядам, которые он высказал в известной речи 1818 г. Справедливо замечая, что в 30—40-е гг. Уваров “не уставал повторять, что “закон поступательного движения” останется непременным условием развития цивилизации и залогом ее здоровья”, Виттекер приходит к выводу о сохранении Уваровым либеральных воззрений и после революционных событий 20—30-х гг. Став министром, считает Виттекер, Уваров зачастую вынужден был скрывать свои истинные взгляды, подчиняясь общей линии правительства11 . В этом вопросе она полностью солидаризируется с
93
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
известным русским историком С. М. Соловьевым, который также считал Уварова либералом12 Отвергая версию о переходе Уварова с позиций умеренного либерализма к консерватизму, Виттекер тем не менее характеризует преобразовательскую политику в области народного просвещения во второй четверти XIX в. как “консервативное обновление”13
Следует назвать причины, которые способствовали переходу Уварова с позиций умеренного либерализма к консерватизму: во-первых, огромное воздействие революционных событий в Европе (революционные выступления 20—30-х гг. XIX в.) и России (восстание декабристов); во-вторых, влияние представителей французской консервативной мысли, таких как Ф. Шатобриан и Ж. де Местр; в-третьих, общение с русскими консерваторами, в частности, с Н. М. Карамзиным, идейное влияние которого на Уварова неоспоримо.
В конце 20-х — начале 30-х гг. Уваров окончательно переходит в лагерь консерваторов. Ярким свидетельством этого являются упоминавшееся выше письмо-меморандум Николаю I и отчет о ревизии Московского университета, представленный царю 4 декабря 1832 г. В отчете, подводя итоги своей инспекционной поездки в Москву, Уваров убеждал Николая в том, что России необходимо “образование правильное, основательное, необходимое в нашем веке с глубоким убеждением и теплою верою в истинно русские охранительные начала православия, самодержавия и народности” 14 Между тем “дух и расположение умов молодых людей” готовы к восприятию правительственной идеологии, следовательно, задача министерства, которую выдвигает Уваров, состоит в том, чтобы создать систему образования, основанную на охранительных началах, составляющих “последний якорь нашего спасения и вернейший залог силы и величия нашего Отечества”15 Подобная система, основанная на прочном фундаменте, позволит уберечь студенчество от влияния европейских революционных идей и воспитать значительное количество достойных “полезных и усердных орудий правительства” Больше Уваров ничего разъяснять не стал, поскольку содержание основных принципов своей доктрины он раскрыл в письме-меморандуме. Видимо, свежих идей и существенных дополнений к уже сказанному у Уварова не было.
В циркулярном предложении управляющего министерством
94
О. А. Иванов
народного просвещения от 21 марта 1833 г. Уваров снова выдвигает в качестве основной задачи воспитание молодого поколения в духе охранительной идеологии. “Общая наша обязанность, — обращается Уваров к попечителям учебных округов, — состоит в том, чтобы народное образование совершалось в соединенном духе православия, самодержавия и народности16 ” Определив основные направления своей политики в области просвещения, Уваров не стремился в данном случае что-либо разъяснять. Этот документ интересен тем, что в нем впервые в печати прозвучали главные составляющие уваровской доктрины. Помимо попечителей циркулярное предложение адресовалось также преподавателям учебных заведений, которые должны проникнуться, по словам Уварова, “чувством преданности трону и отечеству и употребить все силы, дабы сделаться достойным орудием правительства”17 Последняя фраза — сделанное в своеобразной форме указание педагогам на хозяина дома. Это не приглашение к сотрудничеству и не предложение, а директивная установка на подчинение своих идей “видам правительства”, пропаганду угодных ему теорий.
Стремление превратить и студентов университетов, и их наставников в “достойные орудия правительства” т.е. в людей, чьи мысли и действия не расходятся с правительственными установками, весьма характерно для Уварова. Будучи твердо уверенным во всесилии государственного аппарата России, Уваров именно на него возлагал свои надежды как на единственную реальную силу, способную не только предотвратить революцию, но и обеспечить благоденствие русского народа. Поэтому и студенты, как будущие государственные чиновники, и преподаватели, как их наставники, должны опираться в своей деятельности на государственную идеологию.
Наиболее развернуто Уваров изложил свои идеи в четырех документах: в письме-меморандуме императору, датированном мартом 1832 г. в докладе “О некоторых общих началах, могущих служить руководством при управлении министерством народного просвещения”, представленном царю 19 ноября 1833 г., и двух юбилейных отчетах о деятельности министерства народного просвещения в течение 5 и 10 лет (“Обозрение действий правительства за истекшее пятилетие” и “Десятилетие министерства народного просвещения”)18 Меморандум фактически представ-
95
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
ляет собой черновой вариант доклада. Это первый из известных на сегодня источников, вышедших из-под пера Уварова и содержащих основные положения его доктрины. По объему он больше, чем доклад, и отличается от последнего рядом нюансов. В “Обозрении...” Уваров мало места отвел обоснованию доктрины в целом, но зато попытался кратко охарактеризовать историческую роль в судьбе России каждого из принципов своей теории. В “Десятилетии... он кратко повторяет основное содержание доклада, внося в текст существенные дополнения и изменения.
Основные отличия меморандума от доклада и отчетов обусловлены положением, которое занимал их автор в момент написания этих работ. Меморандум Уваров писал, будучи лишь членом Комитета устройства учебных заведений, а доклад он представлял уже как управляющий министерством народного просвещения. Поэтому меморандум более эмоционален, менее официален (личное письмо императору!), содержит ряд сильных эффектных фраз, поскольку он создавался с целью убедить Николая I в истинности и необходимости для России указанных принципов.
Так, характеризуя положение, сложившееся в области просвещения к началу 30-х гг., Уваров рисовал перед царем мрачную картину духовной деградации молодого поколения: “Положение учреждений, состояние умов и в особенности поколение, которое выходит сегодня из наших дурных школ и в нравственной запущенности которого мы, может быть надо признаться, должны упрекнуть себя, поколение потерянное, если не враждебное, поколение низких верований, лишенное просвещения, состарившееся прежде, чем оно успело вступить в жизнь, иссушенное невежеством и модными софизмами, будущее которого не принесет блага Отечеству”19 Такие слова не могли не произвести впечатления на Николая I, которое усиливалось предложением Уварова императору: “взять на себя роль поводыря и указывать путь” направляя возможную будущую министерскую деятельность автора письма в нужное русло. Несомненно, используя подобные обороты, такой тонкий дипломат, каким был Уваров, хотел убедить Николая в правоте своих идей, доказать царю, что он не ошибся в своем выборе. Читая декларацию о намерениях кандидата на пост министра, самодержец должен был убедиться в том, что Уваров именно тот человек, который способен превратить
96
О. А. Иванов
дурные школы в хорошие, не потерять будущее поколение образованных русских людей, а наоборот, воспитать патриотов своего Отечества, могущих с полной самоотдачей трудиться на пользу России.
Убеждая императора в своей правоте, Уваров привлекает в союзники знаменитого французского историка и государственного деятеля Ф. Гизо. “У общества, — цитирует Уваров ученого, — нет более политических, нравственных и религиозных убеждений” — и этот вопль отчаяния, — добавляет он уже от себя, — непроизвольно вырывающийся у всех благонамеренных людей Европы, каких бы взглядов они не придерживались, служит единственным символом веры, который еще объединяет их в нынешних условиях”20 Эти слова, как и обращение к высказываниям Гизо, в высшей степени не случайны. А. Л. Зорин, анализируя вышеприведенное высказывание, указывает на то, что Уваров “вольно перетолковывает выступление Гизо, менее всего похожее на “вопль отчаяния”21 Возникает вопрос: чем руководствовался Уваров, используя вольный перевод изречения Гизо в своем меморандуме? Ответ, как нам представляется, достаточно прост. Характеризуя положение Европы, Уваров заявляет, что “после 1830 года нет мыслящего человека, который хотя бы однажды не спрашивал себя с удивлением, что. же такое эта цивилизация” По всей видимости, сам Уваров подразумевал под цивилизацией современное ему государственное и гражданское устройство стран Западной Европы. Поэтому, отвечая на поставленный вопрос, он приходит к выводу, что цивилизация вместо того, чтобы воспрепятствовать развитию революционных процессов, стала “пособницей ходу событий”, “превратилась в призрак” и “каждый из нас и как частное лицо и как член общества уже в глубине души сверг ее с трона”22 В этих словах звучит скрытая установка на неприемлемость принципов национально-государственного устройства европейских держав для России. Между тем порочность этих принципов осознают и сами европейцы. Тут-то Уваров и вставил цитату из выступления одного из крупнейших современных ему политических деятелей Франции, стремясь убедить в своей правоте царственного читателя. Естественно, что слова Гизо, “одного из творцов Июльской революции, человека, наделенного совестию и талантом, выразителя мнения всех благонамеренных людей Европы независимо от их идейных
7. Заказ 3119
97
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
воззрений”, пришлись как нельзя кстати. Высказыванием Гизо Уваров подчеркивал не только разрушительность европейских либеральных и радикальных идей, не только признание этого факта самими европейцами, но и выгодное положение России, которая “пока избегла подобного унижения”23
Впрочем, будущее России, как считает Уваров, оставляет желать лучшего: “Не забираясь слишком далеко, достаточно бросить взгляд в прошлое, чтобы проникнуться нынешним положением дел в Европе и его отношением к всеобщей цивилизации, ставшей тем очагом, без которого современное общество, такое как оно есть, не может существовать и который в то же время содержит в себе зародыш всеобщего разрушения”24 Фактически Уваров вычерчивает перед императором замкнутый круг, в котором оказалась Европа. Характерно, что под “всеобщей цивилизацией” и “современным обществом” подразумеваются все страны и народы, в том числе и Россия не выделяется из общего контекста. Таким образом, она также помещается Уваровым в “очаг, без которого не может существовать”, но который рано или поздно уничтожит ее. Есть ли выход из такой ситуации? Уваров не дает прямого ответа на этот вопрос. Но из текста меморандума следует, что современное общество оказалось в кризисной ситуации “таким как оно есть”, поэтому можно наметить путь выхода общества из кризиса, который состоит в изменении самого общества.
Уваров считал, что средством спасения для России могут стать ее национально-государственные особенности, поскольку она “невзирая на повсеместное распространение разрушительных начал, сохраняла теплую веру к некоторым религиозным, моральным и политическим понятиям, ей исключительно принадлежащим”25 Опираясь в своей деятельности на эти понятия, возрождая их значение, можно избегнуть “всеобщего разрушения”, спасти общество от кризиса. Эти понятия, по мысли Уварова, должны быть положены в основу будущей государственной идеологии, сформулировать которую должно министерство народного просвещения. Уваров предложил императору план создания идеологии, состоящий из трех этапов. На первом этапе нужно “найти начала, составляющие отличительный характер России и ей исключительно принадлежащие”, затем собрать эти начала в единое целое и “на них укрепить якорь нашего спасения” и, на
98
О. А. Иванов
конец, используя эти принципы, укрепить Отечество на твердых основаниях, “на коих зиждется благоденствие, сила и жизнь на-родная”26
Создание подобной идеологии и ее внедрение в систему народного образования — задача трудновыполнимая. Поэтому Уваров поставил перед министерством четыре менее объемные задачи, решение которых в конечном итоге приведет к выполнению главной цели. Во-первых, Уваров предполагал не только собрать разрозненные принципы в единую стройную теорию, но и “согласить их с настоящим расположением умов” Во-вторых, Уваров считал необходимым создать такую систему образования, которая, опираясь на национальные корни, одновременно находилась бы в органической связи с европейскими системами образования. В-третьих, поскольку Россия уже не может обойтись без европейского влияния, Уваров предлагал разработать систему мер, направленных на его ограничение. В-четвертых, Уваров полагал необходимым создать действенную систему надзора, цель которой “удержать стремление умов в границах порядка и тишины”
Анализируя уваровские работы, Ц. X. Виттекер приходит к выводу, что Уваров имел целую программу политических, экономических, культурных преобразований. На наш взгляд, уместнее говорить не о программе, а о взглядах Уварова, так и не оформившихся в целостную и развернутую систему.
Эти частные цели в своей совокупности представляют общегосударственную задачу, от решения которой зависит судьба России. И первый шаг на пути претворения поставленной задачи в жизнь — разработка государственной доктрины, основанной на исконных национальных особенностях, отличающих Россию от других стран. Таких особенностей, таких начал, без коих Россия, по мысли Уварова, “не может усиливаться, благоденствовать, жить”, всего три: “православие, самодержавие, народность”
Православие, полагал Уваров, составляет основу жизни народа. Русский человек не мыслит своей жизни без православной веры, которая охватывает все стороны его деятельности и быта. С давних пор он привык видеть в ней “залог счастия общественного и семейственного” Уваров отмечал, что вера обеспечивает кровную связь между поколениями, преемственность тради
7*
99
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
ций, поскольку “без любви к Вере предков народ как частный человек должен погибнуть” Подчеркивая искренность и глубину религиозных чувств русских людей, Уваров предупреждал императора об опасности ослабления народной веры: “ослабить в них Веру то же самое, что лишить их крови и вырвать сердце.
Это была бы измена в пространном смысле”27 Не случайно Виттекер, анализируя первый символ доктрины, отметила, что “принципы православия больше отвечали своей провиденциальной роли и составляли лучшую основу для национального развития, чем любая религия Запада”28
Примечательно, что в меморандуме Уваров заменяет православие терминами “национальная религия”, “господствующая церковь” Использование этих определений Уваровым приводит А. Л. Зорина к выводу об “очевидном конфессиональном индифферентизме” их автора, которому “безразлично, о какой церкви идет речь, если она укоренена в истории народа и политической структуре государства”29
Как нам представляется, говорить о равнодушном отношении Уварова к религии и церкви большое преувеличение. В более ранних и более поздних своих работах Уваров подчеркивал положительную роль христианства в мировой истории и его влияние на всемирную литературу30 Уваров знал, что его адресат твердо уверен в Богоизбранности, в Богоосвященности своей власти. Между тем Уваров с завидным постоянством использует понятия общего характера, не раскрывая, какая конкретная религия и церковь подразумевается. В чем же дело? Вероятно, в том, что Уваров, увлекшись еще в молодости идеологией немецкого романтизма, продолжал оставаться и в зрелом возрасте под ее непосредственным влиянием. Именно из трудов немецких романтиков и перекочевал термин “национальная религия” в ува-ровский меморандум. Но в сочинениях Уварова, по справедливому замечанию М. М. Шевченко, фактически “не прослеживается связь со святоотеческой традицией”31 В то же время связь с мировоззрением романтиков прослеживается достаточно отчетливо.
Уваров высоко оценивал историческую роль православия в судьбе России. Православная вера выступает у него той силой, которая помогла России “устоять среди бурь и волнений” В прошлом вера русского народа “сохранила бытие России при напоре
100
О. А. Иванов
и полудиких орд языческого Востока, и полупросвещенных полчищ мятежного Запада” Способствуя отражению военной агрессии, сохранению русской государственности и самобытного характера Руси, она помогала выстоять русским людям в годы тяжелейших испытаний. Православная вера выступает у Уварова в роли спасителя русского просвещения. Когда развитие просвещения в древнерусском государстве “остановилось под игом варваров”, только “вера не дала ему померкнуть навеки” Уваров подчеркивает, что защитная функция православной веры сохранилась и в настоящее время, но теперь в XIX в. перед ней стоят уже другие задачи. Ныне вера, “основанная в нашем Отечестве на незыблемом камени Православия, служит ему вернейшею защитою от того развращения умов, которое гибельнее всех физических зол и иноплеменных нашествий” Таким образом, Уваров рассматривает православие как одно из основных средств защиты России и русского народа от проникновения с Запада мистико-религиозных и политических идей, способных “развратить умы” и тем самым нанести непоправимый ущерб русской нации и русской государственности32
Православная вера — основа народного монархизма и патриотизма, считал Уваров. Она оказывает значительное влияние на другие структурные элементы доктрины. Ослабление, а тем более утрата веры в народе нанесет удар и по самодержавию, и по народности, так как приведет русский народ к падению “на низшую ступень в моральном и политическом предназначении” Православие, наряду с самодержавием и народностью, выступает у Уварова становым хребтом мировоззрения русского народа. Все три принципа соединены в сознании русских людей в единое нераздельное целое, поэтому “русский, преданный Отечеству, столь же мало согласится на утрату одного из догматов нашего православия, сколь и на похищение одного перла из венца Мономаха” Этому положению своей теории Уваров придавал большое значение — не случайно с небольшими изменениями он трижды повторил его, каждый раз завершая таким образом характеристику первого символа триады33
Самодержавие, по Уварову, представляет “главное условие политического существования России”, это фундамент, на котором держится все Российское государство. “Рука, прикоснувшаяся к подножию, потрясает весь состав государственный” — для
101
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
Уварова это истина, которая не требует доказательств. Большинство русских людей, независимо от сословной принадлежности, образования, занимаемой должности, идейных воззрений, “отношения к правительству” осознают губительность попыток реформировать институт самодержавия, поскольку монархическим сознанием проникнуто мировоззрение всех слоев и сословий России. А потому как нелепо и смешно выглядят те, кто в конституционном устройстве европейских держав видят свой идеал. Они, пишет Уваров далее, “не знают России, ее положения, ее нужд, ее желаний”
Пристрастием к европейским формам, по мнению Уварова, мы наносим вред прежде всего сами себе, поскольку забываем об исконных русских национальных особенностях. Самодержавие, которое входит в число этих особенностей, может эффективно действовать, только опираясь на народ. Поэтому Уваров считал одним из главных направлений деятельности правительства всемерную заботу о том, чтобы самодержавие в России было “сильным, человеколюбивым, просвещенным” Только в этом случае самодержавная власть может в достаточной мере выполнять свои функции верховной власти в государстве. Важная роль в этом отводится Уваровым министерству народного просвещения, которое должно заботиться о развитии и укреплении монархических воззрений у подрастающего поколения, следуя “духу монархических учреждений” в своей деятельности34
Историческую роль самодержавия Уваров видел в том, что оно “соединило расторженные члены Государства и уврачевало язвы его” Создав сильное единое государство, превратившееся впоследствии в империю, которая раскинулась на просторах от Балтийского моря до Тихого океана, самодержавие обеспечивало на протяжении столетий его целостность и политическую самостоятельность. Уваров утверждал, что только самодержавие способно поддерживать “целость в такой огромной массе, которой не было в Истории мира ничего подобного”35 Самодержавие в доктрине Уварова оказывал непосредственное влияние на остальные основополагающие принципы, в частности, на народность. Уваров призывал в “монархических учреждениях искать той силы, того единства, той прочности, коих мы слишком часто думали открыть в мечтательных призраках равно для нас чуждых и бесполезных, следуя коим нетрудно было бы наконец ут
102
О. А. Иванов
ратить все остатки Народности, не достигнувши мнимой цели Европейского образования”36 Судя по всему, Уваров видел в самодержавии силу, способную не только обеспечить политическую стабильность в обществе, но и сохранить “остатки народности”, т.е. укрепить русскую государственность и консолидировать русскую нацию.
Третий принцип уваровской формулы — народность. Самый сложный и противоречивый, вызывающий и по сей день споры. Несомненно одно — сам Уваров прекрасно понимал всю сложность и многогранность этого понятия. Недаром, характеризуя принцип народности, он писал, что этот вопрос “не имеет того единства, какое представляет вопрос о самодержавии” Суть понятия народности в работах Уварова сводится к двум составляющим: русской нации и русскому государству, которые представляют собой две части единого организма. Единство народа и государства достигается путем совместного многовекового развития. Причем развитие любого государства, которое “подобно человеческому телу, переменяет наружный вид по мере возраста”, выступает в трудах Уварова как естественный процесс, бороться с которым бессмысленно. Тем не менее, по Уварову, при всех изменениях черт государственного строя, сущность государства должна оставаться неизменной37
Другая особенность принципа народности заключается в его динамичности. “Народность, — писал Уваров, — не состоит в том, чтобы идти назад или останавливаться; она не требует неподвижности в идеях” “Народность” такое же древнее понятие, как православие и самодержавие, но, в отличие от последних, она на протяжении столетий претерпевала значительные изменения, сохраняя старые и приобретая новые черты, поэтому “относительно народности все затруднение заключается в соглашении древних и новых понятий” Россия развивалась и будет развиваться благодаря своей народности, опираясь на православную веру и монархию, без возврата к прошлому, но и без решительного разрушения “существующего порядка вещей” Уваров уверен, что между “обветшалыми предрассудками” (идеи XVIII в.) и “новейшими предрассудками” (революционные идеи Запада) “находится обширное поле, на котором здание нашего благосостояния укрепиться может” А для того чтобы построить это здание, нам надо, считал Уваров, не только сохранить “святилище
103
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
наших народных понятий” в неприкосновенности, но и положить их в основу всей государственной политики, и в первую очередь политики в области народного просвещения38
Надо признать, что во взглядах самого Уварова понятие “народность” не было статичным. С годами оно расширялось, обогащалось новыми гранями. По прошествии пяти лет со дня назначения на пост министра в юбилейном отчете императору Уваров дал такое определение народности: “Дух русский, здравый, высокий в простоте своей, смиренный в доблести, неколебимый в покорности закону, обожатель царей, готовый все положить за любезное Отечество, искони возвышал нравственные силы его”39
Под термином “дух русский” Уваров подразумевал национальный дух русского народа, составным элементом которого является национальный характер. Поэтому характеристика этого понятия сводится у Уварова к перечислению черт характера русского народа, таких как законопослушность, монархизм, патриотизм. Развитие национального духа позволяет судить о степени зрелости всей нации, об уровне развития национальной культуры, национального самосознания. Об этом пишет и Уваров: “Слово “народность” возбуждало в недоброжелателях чувство неприязненное за смелое утверждение, что министерство считало Россию возмужалою и достойною идти не позади, а по, крайней мере, рядом с прочими европейскими национальностями”40
Следует отметить, что важное место отводится Уваровым русскому языку, который выступает в его теоретических построениях как “великий двигатель русской народности”41 Эта мысль подтверждается выводами современных этнографов и языковедов, которые видят в языке один из важнейших факторов зрелости нации, становления ее самосознания.
Н. И. Казаков сделал верный вывод о том, что Уваров понимал под народностью “национальную культуру и национальный дух русского народа”42 С нашей точки зрения, данное определение имеет довольно узкий характер, поскольку уваровское понимание народности этим не ограничивается. И национальный дух, и национальная культура выступают у Уварова составными частями принципа народности.
И. X. Виттекер, характеризуя принцип народности, пришла к заключению, что Уваров выдвинул идею народности с целью
104
О. А. Иванов
объединить усилия государства, народа и образованного слоя для решения стоящих перед Россией проблем. В отличие от определения Казакова, это слишком широкое понимание термина “народность”, поскольку свою доктрину Уваров провозгласил с намерением консолидировать силы государственного аппарата, интеллектуальной элиты и народа для деятельности, направленной на формирование национального самосознания.
Во всех работах Уваров характеризует народность как категорию моральную, нравственную. Так, в докладе от 19 ноября 1833 г. Уваров, обращаясь к императору, писал: “Посреди всеобщего падения религиозных и гражданских учреждений Европы, невзирая на повсеместное распространение разрушительных начал, Россия, к счастью, сохранила доселе теплую веру к некоторым религиозным, моральным и политическим понятиям, ей исключительно принадлежащим”43 Несомненно, что здесь под “религиозными понятиями” подразумевается Уваровым православие, под политическими — самодержавие, а под моральными — народность.
Разбирая понятие народности в теории Уварова, можно встретить мысль, что народность связывает церковь и трон. В чем же выражается эта связь? Во-первых, в XIX в. и православная церковь, и самодержавие являлись государственными институтами, причем церковь, входившая составной частью в государственный аппарат, подчинялась самодержавной власти. Во-вторых, церковь и власть издавна шли рука об руку. В России власть советовалась с церковью, церковь освящала деяния власти, с XVI в. все русские цари (позднее императоры) венчались на царство. Современный русский философ, историк и публицист А. В. Гулыга считает, что “самодержавие вытекает из православия”, Царь, чья власть освящена церковью, выступает в роли носителя высшей благодати44 Следовательно, сотрудничество церкви и власти было явлением постоянным и плодотворным. Нельзя сбрасывать со счетов и православно-монархическое мировоззрение русского народа, позволявшее самодержавию в течение веков удерживать власть.
Народность Уваров рассматривал в тесной связи с православием и самодержавием. Он отмечал, что религиозные, моральные, политические понятия, принадлежащие России, есть не что
105
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
иное, как “священные останки ее народности”, в которых “находится и весь залог будущего ее жребия”45
Думается, что взаимовлияние всех трех охранительных принципов в доктрине Уварова прослеживается весьма четко. Действительно, трудно отрицать консолидирующее влияние религии на формирование нации, что налагает определенный отпечаток на характер и историческую судьбу народа. С другой стороны, религия, претендующая на роль национальной, как правило, распространяется в этнокультурной среде, которая уже находится на определенной стадии своего развития и соответственно оказывает некоторое влияние на эту религию.
Еще более интересен вопрос о связи между самодержавием и собственно народностью. С одной стороны, Уваров признавал, что эти принципы не всегда мирно уживались друг с другом, но “каковы бы ни были столкновения, которые им довелось пережить, оба они живут общей жизнью и могут еще вступить в союз и победить вместе”46 С другой стороны оба принципа тесно друг с другом связаны — “и тот и другой проистекают из одного источника и связуются на каждой странице истории русского народа”47 Таким образом, несмотря на все противоречия, возникавшие между самодержавием и народностью в прошлом, оба родственных по происхождению принципа еще можно объединить, и только в этом залог будущего процветания.
Уваров в своих работах неоднократно подчеркивал важность и сложность деятельности в области народного просвещения. Он убеждал императора в том, что основная цель деятельности министерства “поставлена так высоко и отдаленно”, что добиться ее выполнения в течение нескольких лет невозможно. Для этого потребуется планомерная и методичная работа нескольких поколений администраторов от образования, результаты которой проявятся только в далеком будущем. Остальным, по Уварову, остается лишь ждать и надеяться на лучшее. “Два .или три поколения быстро исчезнут с лица земли, но государства долговечны, пока в них сохраняется священная искра Веры, Любви и Надежды”48 В деле народного образования недопустимы поспешные и неосмотрительные шаги, поскольку особенность деятельности на ниве народного просвещения состоит в том, что здесь “все начинания и действия созревают медленно и требуют терпеливости неизменной”49. Преобразования, по мысли Уварова, необходимо
106
О. А. Иванов
проводить на основе приобретенного опыта, не разрушая ранее созданного и “сообразуя прошедшее с будущим”
Уваров четко и недвусмысленно высказал свою позицию по данному вопросу в юбилейном отчете: “Чем позднее достигаются последние и окончательные результаты, тем необходимее беспристрастным исследованием приобретенных выгод, равно как и встреченных неудач, убеждаться в правильности избранного пути и подкреплять надежды на приближение к мете далекой, почти невидимой”50 Такая программа свидетельствует об основательности намерений ее создателя, не приемлющего поспешности и непродуманное™ действий на поприще народного воспитания. Однако медлительность Уварова и явное стремление к затягиванию преобразований неизбежно вызывают вопрос: а не выступает ли министр вообще против реформ? Ответ на, этот вопрос можно найти в работах самого Уварова. В докладе, характеризуя русских либералов и радикалов, чьи неумеренные реформаторские устремления были хорошо известны, Уваров писал: “Страсть к нововведениям расстраивает естественные сношения всех членов Государства между собою и препятствует мирному, постепенному развитию его сил” 51
Несомненно, что Уваров выступал за реформы, но реформы умеренные, не нарушающие существующего порядка. Понимая, что перемены неизбежны, Уваров призывал отказаться от крутых резких мер, способных нанести ощутимый вред стране. Причем роль реформатора, считал он, состоит не в мощном влиянии на происходящее, не в бесцеремонном вторжении в существующую систему, а в помощи, которую оказывает опытный администратор, направляя в нужное русло естественные процессы, происходящие в государстве. Тогда государство, изменяясь без сильных общественных потрясений, сохранит внутренний порядок и стабильность.
Уваров понимал, что созданная им новая идеология неизбежно встретит неприятие в определенных кругах. Противников идеологии он видел в приверженцах “либеральных и мистических идей” Либералов, вполне справедливо полагал Уваров, в формуле не устроит принцип самодержавия, провозглашая который министерство “заявило твердое намерение возвращаться прямым путем к русскому монархическому началу во всем его объеме”, поставив, таким образом, крест на мыслях о введении в России
107
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
европейских политических институтов и представительского правления52 Уваров не уставал обращать внимание на пагубность для России либеральных политических идей. Такие либеральные принципы, как ограничение монархии, парламентаризм, введение конституционализма, равенство сословий, для Уварова прежде всего “разрушительные понятия” Попытка реализации их в Российском государстве, считал он, приведет к гибели империи: “колосс не протянет и двух недель, более того, он рухнет прежде, чем эти ложные преобразования будут завершены”53 Поэтому только самодержавие, по мнению Уварова, способно выступить гарантом сохранения политической стабильности общества.
Если с либералами все более или менее ясно, то с носителями мистических идей дело обстоит куда сложнее. Еще Г Шпет отмечал широту толкования термина “мистицизм” в русском образованном обществе в первой половине XIX в.54 Вероятно, Уваров подразумевал под этим собирательным термином масонов и представителей различных сект, процветавших в то время в России. У мистиков, полагал Уваров, вызовет неприятие первый символ доктрины. Обращение к православию связано со “стремлением министерства ко всему положительному в отношениях к предметам христианского верования и удаление от всех мечтательных призраков”55 Забота о чистоте учения православной церкви, о развитии религиозных чувств у подрастающего поколения и поддержании веры в народе свидетельствовала о взятом Уваровым курсе на сохранение и развитие духовных традиций русской нации и отрицание новомодных псевдорелигиоз-ных течений, претендовавших на гегемонию в духовной сфере.
Принимая портфель министра, Уваров прекрасно понимал сложность тех задач, которые он сам себе поставил. Тем не менее ни в одном из основополагающих документов, написанных им, мы не найдем каких-то практических рекомендаций — одни теоретические установки. Вероятно, Уваров стремился создать теоретический фундамент и только после его завершения возводить здание народного просвещения. Здания, строительство которого требовало многих лет напряженного труда. Недаром, определяя свою будущую деятельность на посту министра просвещения, Уваров говорил, что “не тому, кто посеет семена, определено промыслом пожинать плоды оных”. Уваров собирал
108
О. А. Иванов
ся создать такую систему образования, которая, будучи основана на совмещении “европейского духа” и национальных основ, позволила бы воспитывать европейски образованных и одновременно патриотически настроенных граждан России. Этим надеждам не суждено было сбыться.
1	Пыпин А. Н. История русской этнографии. СПб. 1890. Т. 1. С. 380.
2	См., например: Доклады министра народного просвещения С. С. Уварова императору Николаю I И Река времен. М., 1995. Кн. 1. С. 67; Шпет Г Г Очерк развития русской философии И Сочинения. М., 1996. С. 105—126.
3	См.: Зорин А. Л. Идеология “православия — самодержавия — народности” и ее немецкие источники И В раздумьях о России. М., 1996. С. 105—126 (далее — Немецкие источники...).
4	Зорин А. Л. Идеология “православия — самодержавия — народности”: Опыт реконструкции И Новое литературное обозрение. 1997. Т. 26. С. 71—104 (далее — Зорин А. Л. Опыт реконструкции...).
5	Текст меморандума см.: Зорин А. Л. Опыт реконструкции... С. 96—100.
6	Казаков Н. И. Об одной идеологической формуле Николаевской эпохи И Контекст. М. 1989. С. 5—37; Шевченко М. М. Сергей Семенович Уваров И Российские консерваторы. М., 1997. С. 95—136.
7	См.: Зорин А. Л. Немецкие источники... С. 126; Его же. Опыт реконструкции... С. 73.
8	См.: Уваров С. С. Речь президента Академии наук, попечителя Санкт-Петербургского учебного округа в торжественном собрании Главного педагогического института 22 марта 1818 года. СПб., 1818. С. 53.
9	См.: Виттекер Ц. X. Граф Сергей Семенович Уваров и его время. СПб., 1999.
10	См.: Там же. С. 110—128.
"См.: Там же. С. 10, 146.
12	См.: Соловьев С. М. Мои записки для детей моих, а если можно, и для других И Избранные труды. Записки. М., 1983. С. 268.
13	Виттекер Ц. X. Указ. соч. С. 10.
14	Цит. по: Барсуков Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина. СПб. 1891. Кн. 4. С. 82—83.
15	Там же. С. 83.
16	Циркулярное предложение управляющего министерством народного просвещения И Журнал министерства народного просвещения. 1839. № l.C. XLIX.
17	Там же. С. L.
18См.: Доклады министра народного просвещения... С. 70—72; Зо
109
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
рин А. Л. Опыт реконструкции... С. 96—100; Обозрение действий правительства за истекшее пятилетие И Журнал министерства народного просвещения. 1839. № 1. С. 1—36; Десятилетие министерства народного просвещения. СПб., 1864.
19	Зорин А. Л. Опыт реконструкции... С. 99.
20	Там же. С. 97.
21	Там же. С. 77.
22	Там же. С. 96.
23	Там же. С. 97.
24	Там же. С. 96.
25	Доклады министра народного просвещения... С. 70.
26	Десятилетие... С. 2.
27	Доклады министра народного просвещения... С. 71; Десятилетие... С. 2—3.
28	Виттекер Ц. X. Указ. соч. С. 113.
29	Зорин А. Л. Опыт реконструкции... С. 86.
30	См.: Уваров С. С. Речь президента... С. 33; Его же. Общий взгляд на философию словесности. СПб., 1848. С. 5.
31	Шевченко М. М. Указ. соч. С. 107.
32	См.: Обозрение действий правительства... С. 8.
33	См.: Доклады министра народного просвещения... С. 71; Десятилетие... С. 3; Зорин А. Л. Опыт реконструкции... С. 97.
34	См.: Доклады министра народного просвещения... С. 71; Десятилетие... С. 3.
35	Обозрение действий правительства... С. 8.
36	Доклады министра народного просвещения... С. 71—72.
37	См.: Там же. С. 71.
38	См.: Десятилетие... С. 3.
39	Обозрение действий правительства... С. 7.
40	Десятилетие... С. 107.
41	Там же. С. 46.
42	Казаков Н. И. Указ. соч. С. 31.
43	Доклады министра народного просвещения... С. 70.
44	См.: Гулыга А. В. Формула русской культуры И Молодая гвардия. 1995. № 11. С. 191.
45	Доклады министра народного просвещения... С. 70.
46	Зорин А. Л. Опыт реконструкции... С. 98.
47	Десятилетие... С. 3.
48	Доклады министра народного просвещения... С. 72.
49	Десятилетие... С. 1.
50	Там же.
51	Доклады министра народного просвещения... С. 71.
52	См.: Десятилетие... С. 107.
НО
М. Д. Долбилов
53	Зорин А. Л. Опыт реконструкции... С. 98.
54	См.: Шпет Г Г Указ. соч. С. 234.
55	Десятилетие... С. 107.
М. Д. Долбилов
КОНСЕРВАТИВНОЕ РЕФОРМАТОРСТВО М. Н. МУРАВЬЕВА
В ЛИТОВСКО-БЕЛОРУССКОМ КРАЕ (1863—1865 гг.)
Несмотря на заметное оживление в последние годы исследовательского интереса к русскому консерватизму XIX в. остается несколько в тени весьма любопытный феномен — реальная служебная деятельность государственных мужей, чьи получившие громкую известность убеждения по тем или иным вопросам подходят под категорию “консервативные” Нередко в таких случаях выводы о деятельности предопределяются уже сложившейся оценкой, экстраполированной на всю служебную биографию данного лица. Между тем изучение консервативных умонастроений в непосредственном контексте административно-политической практики остро необходимо. Имперская власть уже по своей институциональной природе эклектически совмещала в себе начала жесткого охранительства и дерзкого новаторства, и именно на стыке этих свойств с доктринальным консерватизмом находил свою сферу активности весьма примечательный тип “консерватора-преобразователя” если не “консерватора-разрушителя”
Представляется, что одной из его персонификаций был пользующийся в русской исторической памяти нелестной славой Михаил Николаевич Муравьев (1796—1866), исключительно энергичный “практик” консерватизма. Избрание отдельным сюжетом для анализа его генерал-губернаторской деятельности в Литовско-Белорусском (Северо-Западном) крае в период восстания, с мая 1863 г., и еще в течение года после его подавления, до апреля 1865 г. продиктовано не только тем, что имперская политика на национальных окраинах — ныне также одна из уси-
© Долбилов М. Д., 2001
111
Консерватизм в России и мире. Вып. I
ленно разрабатываемых тем в отечественной и зарубежной историографии. В роли виленского генерал-губернатора Муравьев проявил себя в высшей степени — насколько это было вообще возможно в России середины XIX в. — самостоятельным политиком, артикулировал наиболее последовательную, сравнительно с воззрениями других сановников, программу действий по проблеме западных губерний. Современные событиям письма и мемуары служивших под началом Муравьева людей, расходясь в отношении к конкретным шагам и мерам, солидарно свидетельствуют о сложившейся вокруг него атмосфере смелого государственного творчества, передают исходившее от его фигуры веяние преобразовательной энергии1. Не случайно два новейших исследователя политики самодержавия в западном регионе высказываются за большую беспристрастность в научной оценке действий Муравьева2.
(Сказанное не означает, что я считаю деяния 1863—1865 гг. изолированными от других этапов служебной биографии Муравьева, феерическим взлетом после рутинного продвижения по лестнице чинов и должностей. С позиции “преобразовательного консерватизма”, думается, могут быть изучены и его почти неизвестная историкам служба в должности директора Межевого корпуса в 1840—1850-е гг., и деятельность на постах министра государственных имуществ и председателя Департамента уделов в 1856—1862 гг., которая лишь по инерции, заданной кипением политических страстей накануне 1861 г., оценивается доселе как реакционно-крепостническая.)
Объективному анализу мероприятий Муравьева в Литовско-Белорусском крае до сих пор препятствует его репутация крайнего, кровожадного националиста (подкрепляемая прозвищем “Вешатель”), насадителя великорусского шовинизма, вдохновителя русификации в форме, близкой к тотальной ассимиляции польской народности. Внимание исследователей гипнотически приковывается почти исключительно к карательно-репрессивным акциям Муравьева3 Не удивительно, что и все прочие меры, принятые и задуманные им в 1863—1865 гг., рассматриваются в контексте “национальной политики” самодержавия или активизации националистических устремлений властной элиты империи.
Между тем такая трактовка небесспорна. Не говоря уже о том, что частично она навеяна польской традицией (чем “нацио
112
М. Д. Долбилов
налистичнее” или даже “шовинистичнее” выглядит подавитель восстания, тем — по закону зеркальной противоположности — возвышеннее и благороднее представляются действия самих восставших, тем сильнее подчеркивается в них национально-освободительная мотивация и, напротив, умаляются неприглядные проявления собственной ксенофобии), вызывает сомнение само приложение к Муравьеву понятий “национализм” и “национальная политика” Хорошо известно, что национализм — довольно поздний феномен в мировой истории и что он обычно подрывал такую важнейшую основу построения полиэтнических империй, как культ служения и преданности правящей династии. А ведь пафос всей политики Муравьева в Литве и Белоруссии как раз и заключался в противодействии геополитическому лозунгу превращения России в полуазиатскую не-империю — “Московию” или “Монголию”, в воссоздании единого имперского пространства поверх этноконфессиональных различий, в демонстрации прочности и неделимости империи перед Западной Европой4.
То, что в муравьевской политике именуется националистическим духом, корректнее было бы назвать русской этнической или этнокультурной фобией в отношении поляков, корни которой уходят еще в доимперскую эпоху. По официальным докладам, служебным и частным письмам, воспоминаниям Муравьева, как и свидетельствам, оставленным его сотрудниками в Вильно, можно составить целый свод по-настоящему свирепых и бескомпромиссно враждебных высказываний Муравьева о польском “национальном характере”, свойствах “польской нации” и т.д. “У Михаила Николаевича только и речи, что о Литве, и выражения его при посторонних и подчиненных об усмиренных уже поляках возмутительны; наедине он человечнее, видно, такая система”, — сообщал в частном письме племянник генерал-губернатора в июне 1864 г.5
Однако “полонофобия” Муравьева, при всей ее видимой и, как кажется, несколько наигранной неукротимости, была весьма избирательной. Вопрос о том, кого же, собственно, считать носителем “польской крамолы”, решался для Западного края существенно иначе, чем для Царства Польского. Уже вскоре после начала волнений в Польше Александр II провозгласил, что связывает их не с польской нацией в целом, а только с преступной партией. Однако в Царстве Польском, с его этнически сравни
s. Заказ 3119
113
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
тельно однородным населением, которое в своей массе было так или иначе вовлечено в восстание, соблюсти в политике этот имперско-универсалистский принцип (нет враждебных наций, есть неверные подданные) было невозможно. Западный же край, особенно Литва и Белоруссия, где формирование этнических идентичностей было далеко от завершения, представлял собой куда более подходящую сцену для конструирования образа мятежа в соответствии со схемами имперского мышления.
Отрицание за восстанием в Литве национального характера получило в муравьевской политике четкое идеологическое оформление. Генерал-губернатор принципиально отвергал истолкование восстания в терминах борьбы между двумя народностями, даже если оно сопровождалось (как в отклоненном им проекте всеподданнейшего адреса местного дворянства) вроде бы выигрышным для власти покорным признанием верховенства русской народности над польской. В программном письме главноуправляющему III Отделением В. А. Долгорукову Муравьев утверждал: “[Польская пропаганда] принимает характер панславизма, стараясь привлечь к этой не новой уже мысли некоторых русских, под видом соединения в одно целое всех славянских племен, и как бы сознавая искренно свою вину перед Россиею в том, что действовала против нее. Цель их [поляков], видимо, та же самая, т.е. желание во что бы ни стало со временем освободиться от русского владычества и не называться даже именем Русским”6
Муравьев сумел поставить на службу своей политике распространенное тогда убеждение, что большинство польскоязычно-го населения Северо-Западного края (а в основном это было дворянство) — вовсе и не поляки по своим генеалогическим корням, а переродившиеся, презревшие родной язык, “совратившиеся” в католицизм во времена Речи Посполитой или даже после ее разделов русские (по его характерной терминологии, “ренегаты” или “ополяченные”). Отсюда суть “полонизма” определялась как отступничество и измена, постоянное пребывание в состоянии антиимперской мятежности, скрытой или явной7 Иначе говоря, под “полонизмом” понималось подражание полякам. По парадоксальному выражению Муравьева, польская нация “в виде нации не существовала в наших западных губерниях”8, т.е. присутствовала здесь не она сама, а ее влияние, воплощенное в устойчивых, воспроизводящихся структурах. Не случайно термин
114
М. Д. Долбилов
“польская интеллигенция”, имевший тогда широкое хождение в имперском дискурсе, употреблялся не только для наименования конкретных социальных слоев в западном регионе (дворянство и римско-католическое духовенство), но и в специфическом отвлеченном значении — склад мышления, предрасполагавший к мечтательному умствованию, к одержимости идеей фикс9 “Польская интеллигенция” (“полонизм”) представала, таким образом, отличительным свойством неполяков, желавших походить на поляков и потому повышенно восприимчивых к химерическим преданиям эпохи Речи Посполитой.
Историческая и этнографическая обоснованность такого воззрения на характер восстания в Литве и Белоруссии, безусловно, открыта всевозможным возражениям. Однако для нас эта идеологема особенно интересна тем, что она дает яркое освещение социальному измерению мероприятий Муравьева. До известной степени, сама муравьевская “русификаторская” программа более адекватно оценивается в контексте не “национальной”, а социально-сословной политики империи. Мятежность отождествлялась с целыми социальными категориями, доступными прямому административному воздействию.
В литературе социальные меры Муравьева, особенно подрыв экономических позиций местных землевладельцев и ревизия в крестьянских интересах законодательства 19 февраля 1861 г., обычно проходят под рубриками “демагогия” и “вынужденные уступки” Такой оценке между тем противоречит достоверно засвидетельствованная ориентированность этого курса на долгосрочную перспективу — уже в ноябре 1863 г. справившись с главными вооруженными отрядами мятежников, Муравьев пишет Долгорукову, что потребуются “многие годы для окончательного устройства сего края”; весной 1864 г. в черновом плане доклада на царской аудиенции также отмечается необходимость “продолжить предстоящую трудную реформу в управлении еще многие годы”10
Главное же, социальные мероприятия Муравьева имели глубокую внутреннюю логику, впечатляюще и зримо (особенно для исполнителей его распоряжений) вычерчивали целостную картину переустройства социальной структуры местного общества.
Репрессии против дворянского населения были спланированы с особым тщанием: и их риторическое оформление, и адми
8*
115
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
нистративно-политические процедуры осуществления на практике демонстрировали, что объектом наказаний и кар является дворянство как единое сословие, как социальный класс, а не какая-то его часть или прослойка. В двух воззваниях генерал-губернатора к жителям края в июне 1863 г. — к крестьянству и ко всем сословиям — лишь дважды встречается этнически маркированное обозначение местного дворянства, т.е. упоминание его с уточняющим оборотом “польского/здешнего происхождения”11 Зато в тексте имеется по меньшей мере семь случаев словоупотребления, ставящего идею мятежа, измены, предательства, крамолы, коварства и т.д. в тесную смысловую связь с собирательными понятиями дворянина и помещика, т.е. социологическими категориями, которые в традиционном дискурсе власти сопрягались с противоположными качествами — верной и самоотверженной службой, приверженностью престолу и пр. Вот один из таких пассажей: "‘Дворяне и помещики тайно и явно раздувают пламя волнений и принимают в них деятельное участие, которое в этом сословии сделалось до такой степени всеобщим, что предводители дворянства не решились указать лиц, на политическую благонадежность которых можно бы положиться”12. Не стоит преуменьшать взрывную силу подобных деклараций, ссылка на “демагогию” мало что здесь способна объяснить. Не уничтожая привычного представления о сословиях как носителях четко фиксированных свойств и черт, муравьевская риторика совершала переворот внутри этой системы, символически экспроприировала у дворянства его давние атрибуты в пользу крестьян (в тексте крестьяне подчеркнуто упоминаются в одном ряду с доблестным войском).
Среди практических акций Муравьева не меньшее значение, чем казни и ссылки на каторгу и поселение дворян — непосредственных участников восстания, получили экстраординарные меры материального взыскания — контрибуционный сбор со всех помещичьих имений края в размере 10 % с дохода (с июня 1863 г.) и другие штрафные взимания. Как явствует из документации по подготовке этой кампании, фактически пресекшей финансирование восстания, Муравьев первоначально не желал допускать никаких исключений из общего правила: освобождать от сбора предполагалось лишь наиболее преданных власти владельцев, причем ни русское происхождение, ни исповедание право
116
М. Д. Долбилов
славия не назывались в качестве заведомых признаков лояльности. Позже генерал-губернатор несколько понизил размер сбора со всех не замеченных в потворстве мятежу помещиков-неполя-ков, однако уплата сбора оставалась для них столь же обязательной, что и для польскоязычных, и производилась тем же “конфискационным” порядком, через начальников военных отрядов, прибытие которых в имение было само по себе внушительным предостережением. Даже сторонники Муравьева находили распространение штрафного сбора на русских крайне обидным для патриотического чувства13 Именно резкая социальная окрашенность “антипольских” мероприятий Муравьева, их слабая дифференцированность по национальному признаку вызывали особое беспокойство у многих высших бюрократов в Петербурге, видевших в этой политике опасный прецедент.
Историки до сих пор не дали убедительного объяснения примечательной коллизии в деятельности Муравьева: как сановник, снискавший накануне реформы 1861 г. сомнительную славу “крепостника” упорной защитой помещичьих интересов, мог обернуться через несколько лет недоброжелателем дворян в порученном его управлению регионе? Неужели “полонофобия” была столь сильна, что перевернула с ног на голову его “классовые” симпатии? Думается, это противоречие могло бы быть разрешено углубленным и непредвзятым изучением государственной деятельности Муравьева в 1857—1861 гг., когда он возглавлял Министерство государственных имуществ и выдвигал собственный проект социально-аграрной реформы. Пока же выскажу отдельные соображения, имеющие прямое отношение к проблеме социальных приоритетов его политики в Литве.
Дело в том, что на всех этапах своей службы Муравьев смотрел на российское дворянство как разрозненное сословие, перегруженное социальным балластом, с ослабленным сознанием своего исторического долга и высокого призвания. Коренное преобразование дворянства — постоянная тема его размышлений. Накануне освобождения крестьян он активно развивал идею о важности реформы для пробуждения помещиков от затянувшегося сна. Еще в феврале 1858 г. он писал брату (Муравьеву-Кар-скому), что удивляться дворянской тревоге по поводу подготовки освобождения “не должно, при малой вообще образованности нашего дворянства, которое всегда было будто бы очень ве
117
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
ликодушно, т.е. приносило жертвы на счет своих крестьян, ставило из них ратников и жертвовало деньги, разлагая на души, с которыми ему, т.е. непросвещенной части дворянства, как кажется, расстаться не хочется”14 В конце 1860 г. Муравьев представил царю проект, где рекомендовал “очистить так называемое дворянство от плевел” т.е. мелкопоместных и личных дворян, установить землевладельческий дворянский ценз в размере 1000 дес. на семейство, разработать новые правила пожалования дворянства — не по формальной выслуге чинов, а по реальным служебным и общественным заслугам, дабы дворянство могло “освежаться новыми элементами из лиц других сословий... не составляя замкнутого сословия” 15 Это было бы настоящим реструктурированием высшего сословия. Идеальным социальным типом Муравьеву, как и другим консерваторам того времени, мыслился дворянин, совмещающий в своем лице неформальный, патриархальный авторитет крупного землевладельца и официальную роль представителя власти. Эта по-своему романтическая мечта отразилась во внесенном им в Главный комитет по крестьянскому делу в ноябре 1860 г. предложении учредить выборную неоплачиваемую должность волостных попечителей16.
Подавление восстания 1863 г. в Литве позволило приступить к осуществлению данного консервативного проекта в локальном масштабе, зато путем радикальной социальной реформы. Неприязнь Муравьева к местной дворянской корпорации имела столько же этнополитическую, сколько и социальную природу. В его представлении местное дворянство было чужеродным телом в социальном организме империи, “олигархией” землевладельцев, претендующей на воскрешение традиций шляхетского участия в верховном правлении и, в силу своей “кастовой” отчужденности от крестьянства, неспособной к патриархальной опеке над низшими слоями. В глазах Муравьева это было неизлечимое заболевание высшего сословия, вызванное забвением своего коллективного долга перед государством (симптомы чего он констатировал и в коренной России).
Дворянской мятежности муравьевская концепция подавления восстания противопоставляла крестьянскую верность и преданность престолу. Вопрос о том, можно ли социальную политику Муравьева назвать “прокрестьянской”, не поддается простому разрешению. Меры, разработанные генерал-губернатором для
118
М. Д. Долбилов
увеличения крестьянского землепользования и облегчения условий выкупа земли в собственность, можно было провести через высшие инстанции только при исключительной административной энергии и целеустремленности; некоторые из них (например, специальные инструкции комиссиям, проверявшим наделение крестьян землей) приходилось принимать и без высшей санкции, для чего требовалась немалая политическая смелость. Главнейшие акции Муравьева по крестьянскому делу: распространение указа от 1 марта 1863 г., вводившего обязательный выкуп наделов с понижением их оценки в так называемых литовских губерниях — Виленской, Ковенской, Гродненской и Минской, на белорусские губернии — Могилевскую и Витебскую; учреждение повсеместной проверки крестьянских наделов и повинностей, записанных в 1861—1862 гг. в уставные грамоты; восстановление в полном объеме наделов крестьян, обезземеленных в период после 1857 г.; попытка полного восстановления крестьянского земельного фонда, зафиксированного в инвентарях 1846 г., и придания законодательной силы инвентарным правилам 1852 г. (в свое время так и не вступившим в действие); разрыв контрактов на аренду казенных ферм с лицами дворянского сословия и раздача этих земель в пользование государственных крестьян17
Вместе с тем исследователи справедливо отмечают, что на практике постановления и распоряжения Муравьева могли исполняться с существенной коррекцией в пользу помещиков; не без оснований указывается и на то, что сам Муравьев, — правда, не афишируя этого, — делал послабления владельцам, если осуществление предписанных мер грозило задеть их экономические интересы особенно ощутимо18. Однако не менее, если не более важным для социальной политики Муравьева было то, что ему удалось облечь деятельность своей администрации в патерналистский имидж. Крестьянская политика, помимо прямых задач, должна была выполнить и более масштабную миссию социального конструирования — внедрить в общественное сознание целостный образ крестьянства западных губерний. Мероприятия Муравьева выстраивались так, чтобы сделать “невидимыми” различия между литовцами и белорусами, между католиками, православными и старообрядцами, между фермерами и батраками.
Именно потребность в социальной мифологизации крестьян
119
Консерватизм в России и мире. Бып. 1
ства обусловливала принятие мер, которые со стороны могли казаться противоречащими друг другу и прежним воззрениям Муравьева. Призывая к возрождению народного самосознания крестьян, угнетенных “панами”, генерал-губернатор в то же время не признавал существования белорусов как отдельной народности. В официальных документах нет вообще никаких упоминаний о белорусах, и лишь в черновом плане доклада императору в мае 1864 г. содержится замечание о том, что “бедственная идея о разъединении народностей в России, введении Мало-российского], Белорусского] и иных наречий уже глубоко проникла в обществ[енные] взгляды” Поэтому в сельских народных школах, одновременно с полным запретом польского языка, предписывалось преподавать “только русский язык” (лишь в местностях с компактным литовским населением разрешалось, “независимо от русского языка”, обучаться родному языку, с непременной заменой польской латиницы кириллицей), тогда как преподавание и книгопечатание на белорусском почти приравнивалось к польской “крамоле”
Казалось бы, это было не чем иным, как логическим развитием доктрины официальной народности, содержавшей в себе уже в начале 1830-х гг. заряд великорусского национализма, но позволительно усомниться, совпадало ли “обрусительство” в понимании Муравьева с классической культурно-языковой ассимиляцией. Так, в одной из обзорных всеподданнейших записок (от апреля 1865 г.) генерал-губернатор, сообщая об обучении крестьян русской грамоте и православному катехизису, заявлял, что крестьяне “даже и на Жмуди” (т. е. литовцы) “принимают уже радушное участие в устройстве православных церквей и гордятся званием русских”19 Ясно, что “русские” как “звание” — скорее политоним, обозначение имперской идентичности, чем этноним, а русификация такого рода могла быть больше рассчитана на внешний эффект и не обязательно уничтожала этническую самобытность.
В ряде случаев Муравьев решительно отступал от канонов официальной народности, например, усердно покровительствуя местным старообрядцам, которые находились в довольно напряженных отношениях с православной церковью. Генерал-губернатор полагал, что крестьяне-старообрядцы “более других сохраняют русскую народность”, что “не было еще случая, чтобы ста
120
М. Д. Долбилов
рообрядец, оставив свои родные привычки, поверья, обычай и образ жизни, слился с местным инородческим элементом”20 Муравьев оказывал старообрядцам демонстративные знаки доверия даже в ответственных военно-административных мероприятиях, разрешая им формировать самостоятельные вооруженные отряды21.
Наконец, экономические параметры крестьянской политики Муравьева в Литве и Белоруссии разительно не соответствовали началам аграрной реформы, которую он проводил в этом же крае ранее, будучи министром государственных имуществ22. Полагаю, что объяснение этого поворота нельзя сводить единственно к стремлению предотвратить массовый взрыв крестьянского возмущения — даже в конфиденциальных письмах Муравьева нет явных следов подобного страха23 Если в 1857—1861 гг. он видел свою задачу в том, чтобы ускорить процесс расслоения в среде литовского крестьянства, стимулировать формирование фермерской прослойки, то в 1863—1865 гг. он внедряет в крестьянское хозяйство уравнительно-перераспределительные принципы, настаивает на ликвидации категории батраков (посредством раздачи земель), вполне традиционной для здешнего сельского населения. Более того, им была предпринята попытка нарочитой архаизации крестьянского землепользования — восстановление так называемых сервитутов, т. е. крестьянского коллективного права пользования частью помещичьих угодий (прежде всего пастбищами и лесом), что укрепляло элемент общинных порядков в сфере подворного или участкового хозяйства24. (Недаром автор представленной генерал-губернатору анонимной записки (“Голос русского в Литве”), одобрявший подавление “польского элемента”, но также весьма озабоченный и прогрессом аграрного хозяйства края, призывал Муравьева: “Кончайте дело, дорезывайте, но разом отнимите все, что можете отнять, но разверстайте угодья обязательно...”25.) Трудно предположить, чтобы при этом бывший министр государственных имуществ, ратовавший накануне 1861 г. за насаждение участкового землевладения Даже в Великороссии26, не отдавал себе отчета в объективных пределах патриархального попечительства над крестьянской массой, в которой процесс расслоения зашел достаточно далеко.
Все перечисленные распоряжения Муравьева, даже еще до их практического исполнения, должны были репрезентировать кре
121
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
стьянство Северо-Западного края — вопреки этническим, конфессиональным, социально-экономическим и прочим различиям — как единую массу, однородное и нерасчленимое сословие, живое воплощение “русской народности” на западной периферии. Муравьевская политика создавала неповторимый эффект извлечения “народного тела” из-под будто бы искусственного, наносного прикрытия, расчистки имперского фундамента от нагроможденного сверху хлама. (Визуальным аналогом освобождения “народного тела”, призванным символизировать русское присутствие в крае, стала кампания по реставрации древних православных церквей, превращенных в эпоху Речи Посполитой в костелы, и разысканию средневековых реликвий здешнего православия27 .) Имперское здание имеет здесь прочную и монолитную основу, но остается недостроенным ввысь, недовозведенным — таков был ментальный образ, объективированный в деятельности виленской администрации и прочитывавшийся в ней многими современниками. Этой картине красноречиво не хватало вертикального измерения.
Примерно до начала 1864 г. в мероприятиях Муравьева вроде бы почти не обнаруживалось ясного ответа на вопрос о будущей социальной структуре в крае. Соответствующая риторика оставляла даже впечатление, что речь идет о построении некоего мужицкого царства. В письме Долгорукову от марта 1864 г. Муравьев восхваляет преданность крестьянства и высказывает намерение “возродить в нем” чувство “независимости от землевладельцев”, как если бы в перспективе имелось в виду вытеснение крупного землевладения вообще. Один из его ближайших сотрудников, А. Н. Мосолов, впоследствии заметил, что созвучные этому тезису указания Муравьева подчиненным давали повод к проявлению “красных” тенденций в действиях крестьянских учреждений28. Молва о кадрах крестьянских учреждений в Северо-Западном крае как “социалистах” имела даже европейский резонанс29 Однако по мере развертывания муравьевской программы в течение 1864 г. заложенное в нее призывное послание звучало явственнее и адресовалось разным сословным и профессиональным группам русского общества.
Весной 1864 г. Муравьев выдвигает и начинает реализовывать ряд параллельных проектов заселения Северо-Западного края “русским элементом”, т.е. преимущественно выходцами из корен
122
М. Д. Долбилов
ной России, при финансовой поддержке государства. Это и приглашение выпускников духовных семинарий на должности учителей сельских школ и волостных писарей, и наделение землей отставных солдат, и переселение крестьян для водворения их на свободных казенных землях, включая конфискованные у мятежников. Особое значение в этих колонизационных замыслах имела разработка механизмов перехода имений польскоязычных помещиков, как конфискованных и секвестрованных, так и не затронутых репрессиями30, в руки новых, лояльных, владельцев. Высказанное новейшим исследователем мнение о том, что Муравьев был склонен поддерживать помещичью колонизацию в ущерб крестьянской31, не совсем точно. В сфере административной практики генерал-губернатор, видимо, рассчитывал, что удастся сочетать обе формы, избегая до поры до времени конфликтов между ними. По данным А. А. Станкевича, с 1863 по октябрь 1867 г. (а именно до 1868 г. курс имперской политики на западной периферии, заданный Муравьевым, выдерживался почти без изменений) на казенных землях было водворено 37 крупных землевладельцев против почти 10 000 семей отставных нижних чинов и почти 20 000 семей бывших арендаторов и бобылей32 Кроме того, под “крупным землевладением” в колонизационных планах Муравьева отнюдь не подразумевались латифундии, скорее наоборот. Так, незадолго до отставки он намечал разделить конфискованные имения на участки от 120 до 1000 дес., чтобы открыть доступ благонадежным русским чиновникам к их приобретению в рассрочку или с предоставлением пособия. Напротив, исключительная продажа крупных имений “в одни руки” порождала у него опасение, что их новые владельцы “поневоле будут увлечены польскою пропагандою и сами ополячатся”33.
Другое дело, что сама идея помещичьей колонизации, умело обыгрываемая Муравьевым, выполняла важную мобилизующую функцию. Тезис о коллективной виновности и неисправимости польского/“ополяченного” дворянства в полном составе (а не только подвергшихся конфискации) влек за собой размышления о способах его постепенного выживания из края. Весной 1864 г. Муравьев ходатайствовал перед императором о разрешении на обязательную продажу всех секвестрованных владений и предоставление русским льгот и пособий в приобретении имений в крае34 Надежды на столь массовый прилив колонистов из обра
123
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
зованного общества, культивируемые в ближайшем окружении Муравьева, усиливали впечатление подготовки к достраиванию имперской пирамиды с опорой на древний, “исконный” народный фундамент. Подогревая такие настроения и ожидания, Муравьев придавал дополнительную притягательность своей политике35 Только этим можно объяснить, что в мотивации многих чиновников, прибывших из коренной России на службу в Вильно, неразделимо смешивались подвижническое сознание причастности к историческому свершению и расчет на удовлетворение карьерных устремлений и социальных амбиций.
В 1864 г. Александр II не решился форсировать мобилизацию крупной земельной собственности, однако в Вильно разработка идеи продолжалась. В результате преемник Муравьева К. П. Кауфман выступил с проектом еще более жестких санкций, который и был утвержден царем как указ от 10 декабря 1865 г., разрешавший покупку имений в Западном крае только “лицам русского происхождения, православного и протестантского вероисповеданий”, но не “лицам польского происхождения” Указ, несмотря на формулировку “польское происхождение”, не содержал в себе четких критериев идентификации такового. Административная же практика его применения чаще всего использовала в качестве индикатора католическое вероисповедание36, которое, как и в воззрениях Муравьева, связывалось применительно к Западному краю скорее с антиимперскими социально-политическими умонастроениями37 , чем с собственно польской национальностью, т.е. скорее с “полонизмом”, но не “польскостью”
Известно, что намеченные указом 1865 г. цели не были достигнуты — колонизация лишь частично ослабила польское присутствие в крае38, однако это не принижает значения, какое имело само проектирование такой колонизации в 1863—1865 гг. для поддержания в муравьевских чиновниках духа социального эксперимента. Идеальный тип колониста — землевладельца, администратора и земского деятеля в одном лице! — эйфорически обрисован в специальной записке Кауфмана от осени 1865 г. которая составлялась, видимо, с учетом советов Муравьева (в личном фонде последнего сохранились копии двух редакций записки): “[Русские помещики] будут стремиться приобретать имения в северо-западных губерниях, причем перевезут в край не только свои семьи, но, частию, и прислугу, а наконец, многие
124
М. Д. Долбилов
увлекут за собою и лиц из крестьянского сословия, так что каждый из приобретающих имение в северо-западных губерниях положит основание целого русского поселка, посадит в литовскую землю целый куст православного русского начала. Совершенно излишне говорить о нравственном влиянии, которое приобретет в крае группа наприм[ер] из 10 или 12 русских помещиков, поселившаяся в одном уезде. Нечего говорить и о том, какое содействие найдет в них местное начальство при выполнении правительственных предначертаний, ибо они представят собою готовый и оседлый элемент для земства, отчасти для судебной реформы и будут надежными проводниками идеи распространения и укоренения православия в крае, внесут и разовьют русскую народность и поддержат, в смысле русского направления, народные школы”39
♦♦♦
Реформаторство М. Н. Муравьева в 1863—1865 гг., несмотря на локальный характер данного опыта, было направлено на разрешение общеимперских социальных проблем. Его деятельность может быть рассмотрена как попытка реванша за поражение в противоборстве с творцами крестьянского законодательства 19 февраля 1861 г. Во-первых, Муравьев старался реабилитировать бюрократический аппарат как коллективную сознательную силу, способную к восприятию воодушевляющей воли начальника, к быстрому*и эффективному функционированию. Во-вторых, концепция социальной структуры, которая утверждалась в мероприятиях виленской администрации, предписывала восстановление, хотя и в новых формах, патриархальной (“органической”) взаимосвязанности двух сельских сословий, возрождение попечительной миссии имперского дворянства (в противоположность шляхетству). Осуществить же эту консервативную по своей природе задачу предполагалось методами рационалистического социального конструирования, посредством прямого властного воздействия на целые социальные группы (вплоть до их физического перемещения, как в случае с мелкой шляхтой), что было более свойственно доктринальному либерализму просвещенческого образца. И в данном свете приобретает особое значение тот факт, что в молодости Муравьев активно участвовал в деятельности Союза спасения и Союза благоденствия и даже соперничал с П. И. Пестелем за лидерство в этих организациях40
125
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
Характерная для декабристского сознания вера в открытость общества во всей его пестроте волевому преобразующему воздействию была продемонстрирована спустя почти полвека в имперской политике на западной периферии.
1	См., например: Никотин И. А. Из записок И Русская старина. 1904. № 2. С. 325—336; Имеретинский Н. К. Воспоминания о графе М. Н. Муравьеве // Исторический вестник. 1892. № 12. С. 603—643, особ. 616—617, 638—641; Бутковский Я. Из моих воспоминаний И Там же. 1883. № 10. С. 78—105, особ. 96—97, и др.
2	См.: Горизонтов Л. Е. Парадоксы имперской политики: Поляки в России и русские в Польше (XIX — начало XX в.). М., 1999. С. 193; Weeks Т. R. Nation and State in Late Imperial Russia. Nationalism and Russification on the Western Frontier, 1863—1914. DeKalb, Northern Illinois U.P. 1996. P. 97—98, 103—104.
3	См.: Смирнов А. Ф. Восстание 1863 года в Литве и Белоруссии. М., 1963. С. 294—305, 322.
4	Ср.: Голос минувшего. 1913. № 12. С. 255 (письмо Муравьева В. А. Долгорукову от марта 1864 г.) и: Восстание в Литве и Белоруссии 1863— 1864 гг. М., 1965. С. 42 (письмо одного из лидеров литовских “красных” соратнику).
5	ОПИ ГИМ, ф. 254, ед. хр. 508, л. 87. Такой же “системы”, но в ее крайнем выражении, держался состоявший в подчинении Муравьева казачий генерал Я. П. Бакланов, поощрявший распространение о себе слухов среди местного населения: будто “я человек дикий и варвар, как гунн”, и “не питаюсь мясом животных, а пожираю детей” (Бакланов Я. П. Моя боевая жизнь И Русская старина. 1871. № 8. С. 157—158. Замечу, что колоритнейшая внешность генерала немало способствовала укреплению этого суеверия). До известной степени, “полонофобия” усмирителей восстания была подыгрыванием тому макаберному образу “москаля”, который давно сложился в умах носителей польской культуры.
6	ГА РФ, ф. 109, СА, оп. 2, д. 576, л. 4 об.—5. Ср.: [Мосолов А. Н.] Виленские очерки // Русская старина. 1883. № 12. С. 585.
7	Отступничество признавалось прямо-таки антропологическим свойством местных высших сословий: “ Шляхта, паны и ксендзы были и будут всегдашними нашими врагами, — заверял Муравьев царя в обзорном итоговом докладе от апреля 1865 г., — их преданности и уверениям не должно никогда верить; крамола и обман есть основа их чувствований и воспитания; они изменяли России и венценосцам ее всякий раз, когда встречали к тому возможность; они изменяли и собственному их правительству Речи Посполитой и были виновниками ее падения. Они
126
М. Д. Долбилов
и теперь ползают и уверяют в преданности, тогда как на душе у них таятся кинжалы, яд и убийства” (Русская старина. 1902. № 6. С. 496).
8	Русская старина. 1883. № 2. С. 295. Ср. созвучное высказывание в другом месте записок: “ У поляков нет настоящего патриотизма, но лишь влечение к своеволию и угнетению низших классов... им хотелось восстановления древних прав польской аристократии во время Речи Посполитой...” (Там же. 1882. № 11. С. 429).
9	См., например: Ратч В. Ф. Сведения о польском мятеже 1863 г. в Северо-Западной России. Вильна, 1867. Т I. Введение. С. 19, 240 (раздельная пагинация).
10	ГА РФ, ф. 945, on. 1, д. 40, л. 2 об.; ф. 811, on. 1, д. 48, л. 17 об.
11	См.: Сборник распоряжений графа Михаила Николаевича Муравьева по усмирению польского мятежа в Северо-Западных губерниях. 1863—1864. Вильна, 1866. С. 230, 232, 236.
12	Там же. С. 229—235.
13	РГИА, ф. 1282, оп. 2, д. 368, л. 1—10 об., 30, 55—59; Черевин 77. А. Воспоминания. 1863—1865. Кострома, 1920. С. 24; Голос минувшего. 1913. № 12. С. 256—257.
14	ОПИ ГИМ, ф. 254, ед. хр. 393, л. 51—51 об.
15	ГА РФ, ф. 811, on. 1, д. 33, л. 8 об. — 9 об.; РГИА, ф. 1180, оп. т. XV, д. 96, л. 373—373 об.
16	Журналы Секретного и Главного комитетов по крестьянскому делу. Пг., 1915. Т. II, С. 90—93.
17	См.: Неупокоев В. И. К вопросу о восстановлении инвентарных наделов крестьян Литвы в результате восстания 1863 г. // Проблемы общественно-политической истории России и славянских стран: Сб. ст. к 70-летию акад. М. Н. Тихомирова. М., 1963. С. 418—427; Русский архив. 1885. №6. С. 188—189.
18	См.: Смирнов А.Ф. Указ. соч. С. 297—302.
19	ГА РФ, ф. 811, on. 1, д. 48, л. 27 об., 66; Сборник распоряжений... С. 153—154.
20	Русский архив. 1885. № 6. С. 194—197; Станкевич А. Очерк возникновения русских поселений на Литве. Вильна, 1909. С. 44.
21	Восстание в Литве и Белоруссии... С. 315—316; Исторический вестник. 1883. № 11. С. 333.
22	См.: Неупокоев В. И. Крестьянский вопрос в Литве во второй трети XIX в. М., 1976. С. 208—236; ОР РГБ, ф. 169, к. 42, ед. хр. 8, л. 4 об. (секретная записка министра государственных имуществ от ноября 1862 г. “О колонизации западных губерний”).
23	ОПИ ГИМ, ф. 241, ед. хр. 22, л. 35 об.—36; Русская старина. 1904. № 8. С. 378—381 (письма П. А. Валуеву от 26 мая и 23 августа 1863 г.).
24	Русская старина. 1904. № 8. С. 381—384; Черевин 77. А. Указ. соч. С. 21—23.
127
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
25	ГА РФ, ф. 109, СА, оп. 2, д. 705, л. 22 об.
26	См.: Долбилов М. Д. Проекты выкупной операции 1857—1861 гг.. К оценке творчества реформаторской команды И Отечественная история. 2000. №2. С. 21—22, 25.
27	См.: Муравьев А. Н. Русская Вильна. СПб., 1864; Римский С. В. Российская церковь в эпоху Великих реформ: (Церковные реформы в России 1860—1870-х годов). М., 1999. С. 382.
28	Голос минувшего. 1913. № 12. С. 255; Русская старина. 1883. № 12. С. 620.
29	См. всеподданнейшую записку министра внутренних дел П. А. Валуева от 21 февраля 1864 г. с разбором письма прусского короля Вильгельма I Александру II, где высказывалась тревога за материальное положение помещиков в Западном крае (РГИА, ф. 908, on. 1, д. 217, л. 3— 4 об.).
30	По данным из записки преемника Муравьева К. П. Кауфмана, составленной осенью 1865 г. и обосновывавшей необходимость такого перехода, в Северо-Западном крае было конфисковано около 200 имений, под секвестром же к тому времени оставалось около 650. Обе категории составляли примерно 5% всех “польских” имений в крае (ГАРФ. ф. 811, on. 1, д. 71, л. 2, 13 об.—14).
31	См.: Горизонтов Л. Е. Указ. соч. С. 139—140.
32	Станкевич А. Указ. соч. С. 31—34.
33	РГИА, ф. 1267, on. 1, д. 1, л. 36—36 об. (официальное представление министра государственных имуществ А. А. Зеленого, составленное с учетом мнения Муравьева и легшее в основу высочайше утвержденной инструкции от 23 июля 1865 г.).
34	См.: Русская старина. 1883. № 2. С. 298—300; Самбук С. М. Политика царизма в Белоруссии во второй половине XIX в. Минск, 1980. С. 32—33.
35	В служившем под его началом чиновничестве Муравьев видел ядро будущего русского землевладения в крае. “Русских людей, теперь занимающих разные должности в крае, более тысячи человек, и в числе их много весьма хороших, но надобно их здесь удержать на будущее время, составив, таким образом, русский компактный элемент земства, для чего необходимо дать им оседлость”, — писал он А. А. Зеленому в декабре 1864 г. (Голос минувшего. 1913. № 12. С. 263).
36	См.: Горизонтов Л. Е. Указ. соч. С. 101—108.
...Католическая вера того края не вера, а политическая ересь; римско-католические епископы, ксендзы и монахи не составляют духовенства, а политических эмиссаров, проповедующих вражду к русскому правительству и ко всему, что только носит название русского и православного”, — писал Муравьев в итоговом всеподданнейшем докладе в апреле 1865 г. (Русская старина. 1902. № 6. С. 503).
128
Л. М. Искра
38	См.: Weeks Т. R. Op. cit. Р 99.
39	ГА РФ, Ф- 811, on. 1, д. 71, л. 17—17 об., 37 об.
40	См.: Кропотов Д. А. Жизнь графа М. Н. Муравьева, в связи с событиями его времени и до назначения его губернатором в Гродно: Биографический очерк. СПб., 1874. С. 185—222.
Л. М. Искра
Б. Н. ЧИЧЕРИН И ПРОБЛЕМЫ КОНСЕРВАТИЗМА
Вопрос о консерватизме заметно актуализировался в последние годы. Постепенно уходит в прошлое представление о нем как о “реакции”, но до сих пор и в литературе, и особенно в массовом сознании сохраняются старые воззрения. Отметим, что наиболее успешно изучается западный консерватизм, чего нельзя сказать об отечественном. Вряд ли это случайно. Большое и чаще всего позитивное влияние консерватизма в наиболее развитых странах — несомненный факт, который учитывается современными исследователями.
Иначе обстоит дело с русским консерватизмом. Во-первых, сказывается многолетнее предвзятое отношение к нему, не только идущее от советской эпохи, но и уходящее в дооктябрьский период. Неприязненное отношение к консерватизму было широко распространено среди интеллигенции XIX — начала XX в. Во-вторых, очередная глобальная перестройка страны сопровождается неизбежным в этом случае стремлением разрушить существующие традиции. Отсюда и соответствующее отношение к консерватизму, в основе которого лежит традиционализм. Однако, преуспев в разрушении, преобразователи оказались несостоятельны в созидании и теперь сами призывают к поиску национальной русской идеи, а последнюю без осмысления традиций невозможно сформулировать. Как видим, научная и общественная значимость исследования консерватизма очевидна. Бесспорна и необ-
© Искра Л. М., 2001
9. Заказ .311Q
129
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
ходимость изучения “золотого фонда” русской общественно-политической мысли.
Одним из крупнейших представителей последней был ученый с мировым именем, видный общественно-политический деятель, убежденный консерватор Борис Николаевич Чичерин (1828— 1904). Подчеркнем, что если до Чичерина русская политическая мысль была представлена публицистикой, сравнительно редко включавшей элементы науки, а также высказываниями политиков-практиков, то Чичерин первым в России превратил ее в науку, имевшую как теоретическое, так и практическое значение. Проблемы консерватизма Чичерин исследовал специально. В этой связи его воззрения по данному вопросу представляют особый интерес.
По Чичерину, консерваторы — это охранительная партия, которая “стоит на страже... власти, закона, религии, семейства, собственности. Эти вечные начала составляют для нее святыню... Она признает и свободу... Но... старается ввести ее в надлежащую колею, связать ее с высшими требованиями власти и закона. Она не противится и нововведениям, когда они подготовлены жизнью... Дальновидные консерваторы сами совершают необходимые преобразования, зная, что они этим упрочивают здание, которому без того грозит разрушение... Лишь в случае настоятельной потребности охранительная партия решается на... радикальные меры. Вообще же она предпочитает медленные и постепенные улучшения, избегая всякой ломки, щадя упроченные интересы. Даже при разложении известного общественного строя она дорожит всеми остатками прежнего порядка, которые сохраняют еще жизненную силу и могут принести пользу государству... Преждевременные... нововведения или такие, в которых не ощущается настоятельная нужда, встречают в ней самое сильное, иногда даже чрезмерное противодействие”1
Характерной особенностью консерваторов, считает Чичерин, является то, что в своей политике они руководствуются не доктринами и учениями, а запросами жизни, историческими реалиями своего народа и никакая общественная теория не может лечь в основу охранительной системы. Консерватизм — гарант стабильности, в этом его главная сила. Огромное большинство народа инстинктивно держится за тот порядок вещей, к которому
130
Л. М. Искра
оно привыкло. Нужен страшный разлад и вопиющая несправедливость, чтобы толкнуть народ на выступление.
Однако чрезмерная склонность консерватизма к практицизму становится его слабостью. Теоретическое осмысление исторического и общественного процессов необходимо для выработки правильной политики. Пренебрежение этим грозит потерей общественного влияния2 Думается, что последнее суждение ученого совершенно справедливо. Слепая приверженность даже к самой прекрасной теории в конечном итоге приводит к отрыву от реальной действительности и оборачивается бесплодным принесением в жертву идее миллионов жизней.
С другой стороны, сугубый практицизм в политике лишает возможности увидеть более отдаленную перспективу, которая со временем приобретет решающее значение. В отличие от консерваторов либералы, писал Чичерин, это партия прогресса, которая ратует прежде всего за свободу, за преобразования, но при этом не всегда считается с возможностями общества, с интересами многих людей и нередко вольно обращается с законами. Чрезмерная приверженность к свободе породила у них недооценку порядка, в силу чего они постоянно конфликтуют с властями и являются преимущественно оппозиционной партией. Когда же власть оказывается в их руках, они стремятся к немедленной реализации своих теорий, не считаясь с реальностью. Встретив же неизбежное сопротивление, либералы во имя свободы насилуют жизнь, превращаясь в бюрократов. Лишь долговременное пребывание во власти способствует осознанию ими государственных потребностей3
Как видим, симпатии Чичерина, несомненно, отданы консерватизму. Однако и либерализм признавался им жизненно необходимым явлением. Общество в силу своих естественных законов, отмечал он, подлежит развитию. Поэтому ни один общественный строй не вечен. В ходе исторического процесса складывается определенный порядок вещей, который в известную эпоху является основой народной жизни. Благодаря ему реализуются существенные потребности общества. Однако дальнейшее развитие порождает новые цели и требования, которые не находят удовлетворения при данном строе. В результате существующий порядок начинает разлагаться, наступает время перемен с неизбежной борьбой, которая заканчивается установлением но
9*
131
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
вого порядка4 На первый взгляд приоритет должен принадлежать либералам, которые раньше консерваторов видят новое. Но, во-первых, это новое может оказаться не реальной потребностью, а плодом беспочвенного мудрствования, или же не подходить данной стране в силу особенностей исторического и национального развития ее народа. Во-вторых, даже если оно действительно необходимо, то это еще не значит, что его надо вводить немедленно и в полном объеме. Чаще всего новое внедряется постепенно, по мере созревания объективных условий. Легче всего обвинить консерваторов в ретроградности за крайне осторожный подход к новациям, но разве необдуманные действия лучше? Желание поскорее осуществить заманчивую идею совершенно естественно, но разве указание на подводные камни не помогает в конечном счете ее осуществлению? Либералы же, которым, как правильно указывал Чичерин, свойственно доктринерство, хотят подхлестнуть события, что всегда приводит к материальным, духовным, а нередко и к человеческим потерям.
По нашему мнению, негодовать на тормозящие силы можно только в том случае, если их сопротивление проистекает из-за корыстных расчетов, некомпетентности, догматизма или же просто из-за жажды покоя. Но корыстными могут быть и псевдоноваторы, стремящиеся выделиться любой ценой, занять вожделенное положение, пренебрегая при этом общественными интересами. Если же у конкурирующих сторон на первом месте стоит дело, то их неизбежная борьба в целом плодотворна. Конечно, в каждом отдельном случае она будет оцениваться по-разному. Иногда глубокое сожаление вызывает долгий и мучительный путь, который пришлось пройти новатору, но не меньшее сожаление вызывает неудача охранителя, если новация принесла вред.
Поэтому справедливо мнение Чичерина, что для нормального функционирования общества необходимо как развитие, так и торможение. Отсутствие развития обрекает общество на застой, длительность которого ведет к гниению, заканчивается гибелью или революцией. С другой стороны, безудержное развитие разрывает все связующие нити, все традиции. Последние же создают устои и делают осмысленным человеческое существование. Без традиций (семейных, национальных, религиозных, культурных и т.д.) человек превращается в изолированный индивид, в перекати-поле. А если подобная тенденция наберет силу в обще
132
Л. М. Искра
стве, то его гибель неизбежна. Подобный народ в лучшем случае послужит этнографической массой для других.
Необходимым условием развития, по Чичерину, является свобода. Сохранение же общественного организма от разрушения поддерживается порядком. Вот почему Чичерин нередко называл либералов партией свободы, а консерваторов партией порядка. Это не значит, что первые игнорируют порядок, а вторые — свободу, речь идет лишь о предпочтении. Высоко оценивая умение консерваторов опереться на традиции страны, видя в этом их силу, Чичерин предупреждал, что жизнь меняется и некогда могучие устои начинают слабеть. В этих условиях держаться традиции во имя традиции — “это романтизм, а не охранительство” Применив здесь щадящий термин, ученый в дальнейшем называл это явление недальновидным, упорным, рутинным консерватизмом, который рискует сомкнуться с реакцией и обречен на поражение. Поэтому, подчеркивал он, “если охранительная партия не хочет... ограничиться ролью жертвы... она не может быть врагом свободы и преобразований” Что же касается порядка, то его упрочение достигается не произволом, а либеральными законами и гарантиями свободы. Будучи приверженцем существующих устоев, консерватизм обязан видоизменяться, если под влиянием жизни меняются сами устои. Неизменным принципом является отстаивание такого нового, которое прочнее старого5
Подчеркнем, что не только консерваторы-рутинеры, но и непоследовательные реформаторы критиковались Чичериным. Так, оценивая мысли крупнейшего теоретика консерватизма Э. Берка, согласно которому все права должны быть наследственными, а всякая перемена — опираться на предание и авторитет, Чичерин спрашивал: “Где же тут место для обновления?”6
Тем не менее терминология, применяемая Чичериным, может вызвать сомнения относительно его трактовки консерватизма. В самом деле, если либералы — прогрессивная партия, то их соперники — регрессивная? Но ведь регресс — это плохо! Для понимания возникшей дилеммы необходимо учесть, какое содержание вкладывал Чичерин в выдвигаемые им понятия.
Говоря о прогрессе в контексте исследуемой им проблемы политических партий, он имел в виду движение к новому, к переменам. Но перемены полезны далеко не все. Конечно, Чичерина можно упрекнуть за слишком узкое толкование прогресса, но
133
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
учитывать позицию ученого при уяснении его воззрений необходимо. Говоря о либералах и консерваторах, он неоднократно уточнял, что первые — преимущественно прогрессивная, вторые — преимущественно охранительная партия, следовательно, ни те. ни другие не отказываются ни от охранительства, ни от прогресса. Более того, по Чичерину, прогрессивное направление не исчерпывается либеральным, а охранительное — консервативным.
И либералы, и консерваторы — это умеренные партии. Но существуют и крайние — революционеры и реакционеры. Первые не признают никаких традиций, никаких устоев, несут всеобщее разрушение и жесточайший деспотизм. Вторые отрицают свободу и прогресс, упорно отстаивают отживший порядок. В здоровом обществе крайние неопасны, поскольку являются незначительным меньшинством. Но в кризисные эпохи они способны взять власть, и тогда страну ждет катастрофа. Поскольку в любом обществе имеются предельно односторонние люди, видящие только одно и не замечающие другого, постольку крайние неискоренимы.
Напрашивается мысль, что соединение лучших сторон консерватизма и либерализма было бы оптимальным вариантом. Так считал и Чичерин, справедливо указывая, что “идеальная цель общежития состоит в том, чтобы сохранять, улучшая”7 Но он же указал на исключительную сложность осуществления этого на практике. Люди, как правило, ориентируются на свои ближайшие цели, у них весьма различные интересы. Поэтому продвижение вперед и совершенствование происходит в результате борьбы, которая порождает партии и ведется через них. По Чичерину, наличие такой борьбы не только неизбежно, но и полезно, ибо монолитное единство во взглядах — это следствие либо неразвитости общества, либо тирании. И то, и другое ведет к застою.
При нормальном развитии общества, полагал Чичерин, либералы и консерваторы дополняют друг друга. При стабильном положении чаще всего правят консерваторы. Но с появлением у общества новых запросов возрастают шансы либералов, которые лучше чувствуют необходимость новаций. И если у консерваторов не хватит дальновидности самим провести преобразования, либералы приходят к власти. Однако в силу своего природного стремления забегать вперед, доктринерства, неумения должным
134
Л. М. Искра
образом учесть житейский и профессиональный опыт большинства, либералы, в свою очередь, теряют правящее положение, уступая его консерваторам. Последние, находясь в вынужденной оппозиции, извлекают уроки из поражения, пересматривают свою позицию, находят рациональное у соперников и, соединяя его с жизнеспособными элементами старого, упрочивают достигнутые результаты.
Важнейшим аспектом проблемы является экономическая политика. Наблюдая процветание наиболее передовых стран, вызванное умелым применением принципов рыночной экономики, естественно, задаешься вопросом, кто же был ее творцом. Широко распространено мнение, что экономические успехи, гражданские свободы и т.д. связаны с реализацией принципов либерализма. Уклонение же от них ведет к тоталитаризму8 Но ведь поборниками рыночной экономики были и многие консерваторы, в том числе и Чичерин, хотя инициаторами рыночной экономики и связанных с нею общественных отношений, действительно, были либералы.
Явно симпатизируя консерватизму и показывая вследствие этого более рельефно недостатки либерализма, Чичерин указывал, что общегражданский строй, т.е. капиталистическое общество, создан главным образом либерализмом9 Поскольку же капитализм был для ученого венцом общественного развития, постольку его оценка либерализма в этом суждении очень высока. Сам Чичерин не объяснял этого противоречия, но из его сочинений следует, что если зарождение капитализма связано с либерализмом, то его становление и зрелая стадия — с консерватизмом.
Либеральную модель приняли далеко не все консерваторы. Многие из них выступали за довольно активное вмешательство государства в экономику. Если в начале XIX — начале XX в. экономический либерализм был действенным, то позднее необходимость государственного регулирования значительно возросла. Либералы, продолжавшие мыслить старыми категориями, потеряли прежнее влияние. Консерваторы же учли веления времени гораздо лучше. Не допуская тотального огосударствления экономики, они в то же время научились гибко и рационально применять планирование.
Перейдя к классификации либерализма, Чичерин разделил
135
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
его на оппозиционный и охранительный. Особенностью первого является оппозиционность ради оппозиционности, неумение и нежелание найти общий язык с властями, готовность при любом удобном случае конфликтовать с ними, стремление к освобождению от любых ограничений, при искреннем непонимании того, что свобода и порядок взаимосвязаны. Именно таково было большинство российских либералов, что обоснованно тревожило Чичерина. Появление же оппозиционного либерализма в России ученый считал естественным, ибо в стране, недавно освободившейся от крепостничества, чрезмерное увлечение свободой неизбежно. Но оппозиционный либерализм бесплоден и объективно вреден, ибо, накаляя обстановку в стране и толкая этим правительство вправо, сам он не способен к позитивной деятельности. Иное дело — охранительный либерализм, сущность которого “состоит в примирении начала свободы с началом власти и закона. В политической жизни лозунг его: либеральные меры и сильная власть...”10
Этот лозунг был политическим кредо и самого Чичерина. Почему же он, будучи консерватором, наделил им и либералов? Дело в том, что, согласно его концепции, и для либерального консерватизма, и для охранительного либерализма характерно понимание государственных интересов. А для каждого государственно мыслящего деятеля эта формула должна быть аксиомой. Разница же заключается в способе ее применения. Так, если охранительный либерализм акцентирует внимание на первой ее части — либеральные меры, то либеральный консерватизм — на второй — “сильная власть”
Либеральные меры, писал Чичерин, представляют обществу самостоятельность, гарантируют права человека, а сильная власть обеспечивает государственное единство, охраняет порядок и строго следит за соблюдением закона. “Горький опыт научает народы, что им без сильной власти обойтись невозможно, и тогда они готовы кинуться в руки первого деспота. Отсюда то обыкновенное явление, что те же самые либералы, которые в оппозиции ратовали против власти, получив правление в свои руки, становятся консерваторами. Это считается признаком двоедушия... Всё это, без сомнения, слишком часто справедливо; но тут есть и более глубокие причины... Необходимость управлять на деле раскрывает все те условия власти, которые упускаются из
136
Л. М. Искра
вида в оппозиции. Тут недостаточно производить агитацию — надобно делать дело... Либерал, облеченный властью, поневоле бывает принужден делать именно то, против чего он восставал, будучи в оппозиции”11
Небезынтересно, что при всей расположенности к консерватизму Чичерин не занимался специально классификацией его внутренних течений. В его работах можно лишь встретить указания на дальновидных и недальновидных (или упорных) консерваторов. В статье “Что такое охранительные начала?” он ставит вопрос о необходимости формирования либерального консерватизма. На наш взгляд, это объясняется тем, что в русском образованном обществе консерватизм не получил развития и поэтому перед Чичериным стояла задача не классифицировать, а формировать его.
Следует подчеркнуть, что в консерватизме существует течение, которое вообще не укладывается в чичеринские схемы, а потому игнорируется им. Ученый мыслил прогресс как поэтапную европеизацию России. Либеральный консерватизм и был призван стимулировать, развивать и укреплять складывающиеся капиталистические устои. Социализм же Чичерин считал извращением прогресса. Но ведь в русской общественной мысли была предпринята попытка найти третий путь, в равной мере отвергающий и капитализм, и социализм. Эту попытку предприняли славянофилы.
Рассуждения же Чичерина о тесной взаимосвязи порядка и свободы обоснованны. Свобода, обеспечивающая развитие, и порядок, ограждающий общество от саморазрушения, необходимы в равной мере. Но, видимо, прав ученый, считая, что гармония возможна лишь в идеале; в реальности же люди, не отказываясь ни от первого, ни от второго, отдают чему-либо предпочтение в зависимости от ситуации. Для кого дороже порядок — тот консерватор, а для кого свобода — тот либерал. Отсутствие свободы дает реакционный порядок, тиранию, а безграничная свобода ведет к самоистреблению, разрушению общества и к возникновению на его развалинах тирании. Крайности сходятся.
Свобода, разумеется, звучит заманчивее порядка, но большинство людей, по нашему убеждению, пусть и не всегда осознанно, предпочитают порядок. И именно это, а не та или иная расстановка классовых сил обеспечивает удивительную жизне
137
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
способность консерватизма. Жажда кардинальных изменений — это удел небольшого числа лиц, увлекающих за собой прежде всего молодежь. Большинство же общества, состоящее из зрелых людей, стремится прежде всего к стабильности. Причем они склонны поддерживать привычное, даже если оно их далеко не во всем устраивает. Еще Н. М. Карамзин проницательно писал: “Зло, к которому мы привыкли, для нас чувствительно менее нового, а новому добру как-то не верится. Перемены сделанные не ручаются за пользу будущих: ожидают их более со страхом, нежели с надеждой, ибо к древним государственным зданиям прикасаться опасно”12 Конечно, описанный Карамзиным консерватизм является рутинным. Но если вместо терпеливого убеждения и постепенных, продуманных мер, дающих осязаемое улучшение, начинают ломать человека, то результаты оказываются плачевными. Поэтому консерватизм всегда старается исходить не из книжных теорий, а от реальной жизни, полагая, что надо считаться даже с заблуждениями и предрассудками людей.
Вопрос о том, почему не сложилась консервативная партия в России, имеет особенную значимость. Обратим внимание на поистине парадоксальное явление: консервативно настроенных людей в царской России было подавляющее большинство (практически всё крестьянство, духовенство, значительные слои помещиков, буржуазии, служащих), но оно оставалось неорганизованной, инертной, а следовательно, и бессильной массой. Если же учесть, что крайне слаб был и охранительный консерватизм, и правый либерализм, то победа консолидированных и чрезвычайно активных врагов державы, всё равно какого толка — революционного или либерального, была неизбежна.
Консолидировать же консервативные силы, которые стали бы непреодолимой преградой перед разрушителями, не удалось никому, в том числе и Чичерину. Вершина его политической деятельности пришлась на первую половину 60-х гг. XIX в. когда он имел влияние и на общественность, и на правящие сферы. Ученый сыграл тогда немалую роль в сближении государственно мыслящей общественности с властями, что отвечало интересам России и могло бы стать залогом ее мирного развития. К сожалению, уже в середине 60-х гг. неокрепший союз разрушился, а Чичерин с этого времени стал постепенно утрачивать свое влияние на общественное мнение. Будучи непримиримым про
138
Л. М. Искра
тивником как революционеров, так и реакционеров, Чичерин мог сотрудничать либо с либералами, либо с консерваторами. С первыми его сближало западничество, но поскольку российский либерализм так и не стал охранительным, то Чичерину-государственнику с ним было не по пути. Однако к консерваторам-почвенникам он относился гораздо хуже, считая их противниками просвещения. Консерватизм же западнической ориентации так и не сформировался в России, несмотря на все усилия ученого, а сам он в последние годы своей жизни практически оказался в идейно-политической изоляции.
Думается, что либеральный консерватизм и не мог сформироваться в России. Чичерин всегда подчеркивал, что истинный консерватизм должен развиваться в соответствии с изменениями, происходящими в обществе и стране. Однако если во второй половине 50-х—начале 80-х гг. XIX в. Чичерин как политик был на высоте положения, то позднее он утратил понимание политической ситуации в стране. В своих трудах ученый многократно доказывал, что по мере созревания общества последнему необходимо предоставить определенную самостоятельность, а по мере становления общегражданского строя неизбежно изменение политической системы, в силу чего народ приобретет право влиять на правительственный курс. Но участие народа в политической жизни, пусть даже пассивное, не может не сказаться на политических направлениях. Они либо претерпят изменения, либо окажутся в изоляции.
Теоретически до пробуждения масс к политической жизни либеральный консерватизм мог бы состояться как объединение части образованного общества с бюрократией. Однако реальностью он так и не стал. Даже позже становление данного течения, а тем более его оформление во влиятельную политическую партию в условиях глубокого духовного разрыва между европеизированным обществом и народом исключалось. Чичерин осознавал наличие такого разрыва, но как истинный западник в народных воззрениях усматривал прежде всего невежество, которое не устоит перед просвещением. А между тем просветители сами во многом заблуждались. Чичерин был сторонником капитализма, причем с такими его атрибутами, как нерегулируемая экономика, индивидуализм, отсутствие социальных гарантий, рассматриваемых ученым как проявление ненавистного ему социализма.
139
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
Такой капитализм сложился при жизни Чичерина на Западе и наряду с бедствиями, которые он принес людям, имел и впечатляющие результаты. Но утверждение подобного капитализма в России могло произойти только в результате слома основополагающих начал русской цивилизации. Последняя же возникла и сложилась в соответствии с геополитическими реалиями России, которые и по сей день препятствуют ее вхождению в число так называемых цивилизованных стран.
Будучи самой холодной (за исключением Антарктиды), со всеми вытекающими отсюда последствиями, страной мира, занимая громадную, с весьма уязвимыми границами, территорию, не имея незамерзающих портов, фактически лишенная свободного выхода на мировые торговые рынки, веками окруженная многочисленными и сильными врагами и вынужденная вследствие этого тратить большую часть и без того скудных ресурсов на оборону, Россия не могла не отличаться от западных стран. Взаимовыручка и коллективизм, возвышение общего над личным, долга над свободой, мораль нестяжания, пусть и часто нарушаемая на практике, православие — самое аскетическое из направлений христианства — вот основы русской цивилизации.
Живя на протяжении почти всей своей истории в условиях чрезвычайного положения и неся поэтому неизмеримые тяготы, налагаемые властью, русский народ желал, чтобы эти тяготы определялись общим благом, возвышенной целью, но никак не прихотью кого бы то ни было. Не только терпение, которым правители нередко злоупотребляли, но и жажда справедливости стали русскими национальными чертами. Отсюда же нетерпимость народа к тем, кто, по его мнению, приобрел состояние неправедным путем, как и столь ненавистная либеральным индивидуалистам тяга русского народа к заглядыванию в чужой карман.
Обязательным условием существования России была необходимость создания великой державы. Однако если ее строительство, равно как и создание великой культуры, удалось, то, несмотря ни на какие усилия, ни посредством капитализма, ни посредством социализма не был достигнут материальный уровень высокоразвитых стран. Судя по всему, эта цель недостижима. Достижима достойная, но небогатая жизнь. Удивляться, а тем более негодовать по этому поводу бесполезно. Есть все основания согласиться с суждением, согласно которому “само существо
140
Л. М. Искра
вание России — неповторимое чудо мировой истории. Русский народ создал свою державу в таких широтах, где великого государства не могло и не должно быть”13
Очевидно, что и создание русского консерватизма невозможно без понимания основ русской цивилизации и стремления развивать их. Подчеркнем также, что подлинный консерватизм не отгораживается от чужих достижений, но берет на вооружение только те, которые способствуют усилению, а не разрушению страны. Что же касается либерального консерватизма, от имени которого выступал Чичерин, то он заведомо не мог найти отклика в народной среде.
Считая, например, что социальная защита трудящихся несовместима со свободой, Чичерин не мог выдвинуть приемлемой для народа программы. Народное же сознание не признавало формально-юридической справедливости, свойственной Западу, и не могло примириться с мыслью, что свобода совместима с нищетой и безработицей. В этой связи славянофилы, стремившиеся соединить лучшее в патриархальных отношениях с современной цивилизацией, по нашему мнению, были правы. Япония, Южная Корея и некоторые другие страны показали, что подобное соединение не только возможно, но и весьма перспективно. К сожалению, славянофилов было слишком мало, а влияние их блокировалось явно превосходящими силами западников.
Выступая против социальных гарантий, Чичерин не был безразличен к положению масс, предлагая улучшить его посредством благотворительности, которой занимался и сам. Однако все усилия благотворителей сводились на нет ненасытной жаждой господствующего класса к западным жизненным стандартам, которые в России были достижимы лишь для меньшинства и за счет остальных людей.
Видный консервативный публицист начала XX в. М. О. Меньшиков убедительно показал это. “Мы, — писал он, — глаз не сводим с Запада, мы им заворожены, нам хочется жить именно так и ничуть не хуже, чем живут “порядочные люди” в Европе” Но добиться этого, продолжал Меньшиков, в России несравненно труднее, чем на Западе. Господствующий класс последнего путем промышленности и торговли ограбивший половину земного шара, не только может позволить себе то, что мы зовем роскошью, но развить ее еще глубже, еще махровее, еще неслыхан
141
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
нее... Мы, образованные русские, как сомнамбулы следим за Западом, бессознательно поднимая уровень своих потребностей, чтобы удовлетворить последние, мы предъявляем к народу все более строгие требования. С каждым годом нам становится мало прежних средств к жизни. Пусть имения дают теперь втрое больший доход, чем при наших дедах, — мы кричим о разорении, потому, что наши потребности возросли вшестеро. Пусть казенное содержание чиновников теперь втрое выше, чем шестьдесят лет назад, — мы непременно требуем повышения окладов и пенсий, хотя источник их — чернорабочий труд, земледелие остаются в прежних и даже более стесненных условиях”14
Следует подчеркнуть, что русскую консервативную партию можно было создать только как партию православную и национальную. Но просвещенные консерваторы, вроде Чичерина, при искреннем уважении к православию все же недооценивали его роль и, более того, были склонны к экуменизму. Что же касается патриотизма, то он у них был государственным, но не национальным, хотя сам Чичерин доказывал в своих трудах, что государство создается и держится на национальной основе. Однако опасение, что рост национального самосознания помешает европеизации, побуждал Чичерина выступать против национального консерватизма.
А между тем проблемы национальной консолидации и выработки национального самосознания имели для русского народа поистине судьбоносное значение. Современный ученый В. И. Козлов показал, что к началу XX в. этническая консолидация великорусов не была завершена. Более того, она не превосходила и консолидацию всего русского суперэтноса (великорусов, украинцев, белорусов). Парадоксальной особенностью Российской империи, обоснованно считает Козлов, было то, что государствообразующий народ не только не имел привилегий, но, напротив, был ущемлен. Он отставал от ряда других народов и в землепользовании (земля же — главное богатство России), и в образовании, и по представительству в высшем сословии. Великорусы, указывает Козлов, составляли не более трети потомственного дворянства15
Обратим внимание и на то, что такая тяжелейшая повинность, как военная, держалась в основном на русском суперэтно-
142
Л. М. Искра
cq Русские же власти были русскими по названию. И дело не в этнической принадлежности тех или иных ее представителей, хотя и это немаловажно, а в том, что они руководствовались исключительно имперскими, нередко превратно понимаемыми, интересами, которым они неоднократно приносили в жертву русский народ по формуле “свои потерпят, а чужих надо ублаготворить” То, что при этом официально и вполне искренне признавались заслуги русского народа, не могло компенсировать ему материальные, культурные и другие потери. По-своему власти даже любили русский народ, но главным образом потому, что он причинял меньше хлопот, был менее требователен и вез куда больший груз, нежели другие.
Размыто было и представление о национальной принадлежности. Так, крестьяне называли себя православными, а не русскими. Конечно, религиозный фактор имел большое значение, но заменить собою фактор национальный не мог. Главным барьером, препятствующим национальной консолидации, было сохранение сословного строя. Заметим, что французы, например, сложились в нацию лишь в XIX в. Великая французская революция, разрушившая сословный строй, во многом способствовала этнической консолидации. А ведь до этого население северной и южной Франции по языку отличалось больше, чем великорусы и украинцы. В России же вплоть до 1917 г. сословный строй был еще крепок. Пережитки же недавнего крепостничества усугубляли положение. Могло ли при таких условиях возникнуть чувство родства между бывшими крепостными и помещиками? Чем, как не отсутствием национального чувства у русского господствующего класса, можно объяснить то вопиющее положение, по которому украинские и белорусские крестьяне вплоть до 1917 г. находились в кабале у польских помещиков, которых само же русское правительство считало врагами России?
В этнической консолидации многих народов выдающуюся роль сыграла национальная интеллигенция. Русская же, за исключением отдельных ее слоев, таковой не стала. Нацеленная на решение социальных и политических вопросов, она мало внимания Уделяла национальному вопросу, да и то ее больше волновало положение национальных меньшинств, нежели положение собственного народа.
143
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
Учитывая вышесказанное, приходится признать, что быть русским в Российской империи — почетно, но не выгодно. То же и в СССР Всё это свидетельствует о том, что русскому народу как воздух была необходима дееспособная национальная организация, которая смогла бы ускорить национальную консолидацию, защитить национальные интересы русского народа и в конечном счете спасти российскую державу. Крах же последней больно ударил по всем народам империи, наглядно показав, что она была нужна и им. Такой организацией и должна бы стать русская консервативная паотия, но, к сожалению, она так и не сложилась. Без нее русский народ оказался беззащитен в период социальных и политических потрясений. Крах же империи вообще обезглавил его и отдал в руки безжалостных экспериментаторов, вознамерившихся переделать Россию заново в соответствии со своими проектами.
К сказанному добавим, что как течение общественно-политической мысли национал-консерватизм существовал, а его ярчайшим представителем, на наш взгляд, был Павел Иванович Ковалевский. Его труды, такие как, например, “Русский национализм и национальное воспитание России” (СПб., 1912), до сих пор не потеряли своего значения и во многом актуальны сегодня. Но ни овладеть умами, ни вылиться во влиятельную политическую организацию национал-консерватизм не успел и был уничтожен в 1917 г.
Думается, есть все основания для вывода о том, что чем глубже осознание народом своих национальных интересов, чем прочнее внутринациональная связь, тем труднее увлечь такой народ социальными и политическими химерами. Можно, конечно, в качестве возражения указать на нерусские народы Российской империи, подавляющее большинство которых также не сложились в нации. Однако они были гораздо сплоченнее русских. Сплоченность малых народов, входящих в крупные государства, — обычное явление. Если же государствообразующий народ разрознен, а тем более раздираем социальными противоречиями, то это провоцирует другие народы решить все свои проблемы за его счет. Сплоченность этих народов, при осуществлении подобных попыток, естественно возрастает.
Возвращаясь к Б. Н. Чичерину, необходимо признать, что его
144
Л. М. Искра
исследование консерватизма является выдающимся вкладом в науку и общественную мысль. Чичерин опроверг представление о нем как об отжившем реакционном течении и показал его истинную сущность, а его призыв к созданию в России сильной, независимой консервативной партии — свидетельство глубокого понимания им государственных и общественных задач. Однако лелеемый им либеральный консерватизм не подходил России.
Характерно, что в трудах, посвященных исследованию отечественной истории, Чичерин показал глубокое различие русского и западного исторических процессов в допетровский период. Но поскольку он не признавал существования самобытной русской цивилизации, постольку был убежден, что в конечном итоге мы пойдем с Западом одним путем. Особенности допетровского развития для него были следствием крайне неблагоприятных условий, преодолев которые Россия пошла вслед за ушедшими далеко вперед западными народами. Ученый уважал допетровскую Русь, но смотрел на нее как на ступени ракеты, которые подняли ее ввысь, а затем отпали и больше ей не нужны.
Позиция Чичерина во многом объясняется тем, что он фактически отождествлял общечеловеческое с западным. Никакие русские ценности, равно как и ценности неевропейских народов, в его глазах общечеловеческого значения не имели. Правда, он отвергал обвинения славянофилов в том, что западники стремятся лишить русский народ самостоятельности и обречь его на вечное подражание Западу, но убедительными его контраргументы не были. Он признавал, что общечеловеческое осуществляется в национальной форме, но подчеркивал, что если между ними имеется разлад, то просвещенный человек должен сделать выбор в пользу общечеловеческого.
Вместе с тем Чичерин признавал наличие особенностей у любой страны, а у России тем более. Важнейшей ее особенностью он обоснованно считал необходимость в ней сильной государственной власти, имеющей некоторый перевес над всеми совокупными общественными силами. Однако, отождествляя западное с общечеловеческим, Чичерин ратовал за такую эволюцию России, которая привела бы к разрушению русской цивилизации. То, что он стремился действовать не грубо, как многие западники, а осторожно, не спеша, призывая щадить чувства и
Ю. Заказ 3119
145
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
даже предрассудки людей, существенной роли не играет. Итогом было бы исчезновение национальной России, а поскольку она никогда не принадлежала к западной цивилизации, то утрата ею самобытности имела бы для нее катастрофические последствия. Стать аналогом Англии, Франции или США она все равно не сможет. Поэтому ее уделом было бы превращение в слабую и зависимую страну, а то и в огромную резервацию.
Таким образом, чичеринский консерватизм представлял собою соединение идеи русской державности с западничеством и с общими для всех консервативных направлений компонентами. Однако отклика у русского общества он не нашел. Западников отталкивала державность, национально мыслящих людей — западничество. Народным же массам был чужд чичеринский подход к социальным проблемам.
1	Чичерин Б. Н. Курс государственной науки. М., 1898. Ч. 3. С. 507—508.
2	См.: Там же. С. 508; Чичерин Б. Н. Что такое охранительные начала? // Чичерин Б. Н. Несколько современных вопросов. М., 1862. С. 151—154.
3	См.: Чичерин Б. Н. Курс государственной науки. Ч. 3. С. 508.
4	См.: Там же. С. 506.
5	См.: Чичерин Б. Н. Что такое охранительные начала? С. 154—157.
6	Чичерин Б. Н. История политических учений. М. 1874. Ч. 3. С. 237
7	Чичерин Б. Н. Курс государственной науки. Ч. 3. С. 507.
8	См.: Хайек Ф. А. Дорога к рабству // Вопросы философии. 1990. № 10. С. 113—151.
9	См.: Чичерин Б. Н. Курс государственной науки. М., 1896. Ч. 2. С. 214.
10	Чичерин Б. Н. Различные виды либерализма // Чичерин Б. Н. Несколько современных вопросов. С. 199—200.
11	Там же. С. 200—201.
12	См.: Карамзин Н. М. Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях. М. 1991. С. 63.
13	Таляронок И. (Тимаков В. В.). Черная дыра потребительского общества // Русский Восток. 1995. № 13.
14	Меньшиков М. О. На ту же тему // Меньшиков М.О. Из писем к ближним. М. 1991. С. 44—45.
15	См.: Козлов В. И. История трагедии великого народа: Русский вопрос. М., 1996. С. 32—43.
146
О. А. Милевский
О. А. Милевский
ИДЕИ Л. А. ТИХОМИРОВА ПО ПРЕОБРАЗОВАНИЮ ЦЕРКОВНО-ГОСУДАРСТВЕННЫХ ОТНОШЕНИЙ
(1901—1913 гг.)
Фигура Льва Александровича Тихомирова (1852—1923), известного революционера-народовольца, совершившего затем поворот в сторону монархизма, до сих пор вызывает неоднозначные оценки специалистов-историков. И если революционное прошлое Тихомирова изучено довольно хорошо, то его общественно-политическая и публицистическая деятельность на стороне правомонархических сил только начинает исследоваться. Тем больший интерес в плане ознакомления с эволюцией взглядов Тихомирова представляют его предложения по реформированию института православной церкви в целях наиболее полного воплощения идеи “симфонии” в отношениях между самодержавным государством и церковью. Отметим, что первостепенное значение при выработке своей теории “монархической государственности” бывший народоволец придавал именно активному участию православной церкви в исторических судьбах русского государства.
Планы Тихомирова по переустройству государственных учреждений были тесно связаны с его практическими предложениями по реформированию института православной церкви, так как именно церковь была, по его мнению, тем духовным центром, который объединял и связывал самодержавного монарха и его подданных. Тесный союз государства и церкви как раз являлся тем фундаментом, на котором строилось здание “идеальной самодержавной монархии” Тихомирова. Вопросы, касающиеся церковной политики, активно поднимались им еще в период сотрудничества с “Русским обозрением” в 1891—1898 гг. Тихомиров был сторонником ортодоксального православия, основанного на следовании всем церковным канонам. Во взаимоотношениях церковных и государственных институтов он отстаивал их право на естественный органичный союз, который покоился бы не на “правовых”, в на этических нормах, где верховная власть в лице монарха контролировала бы дела государственного управления, а вся веро-
© Милевский О. А., 2001
10*
147
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
исповедная политика находилась бы под непосредственным контролем православной церкви во главе с патриархом.
Тревога за органичное единство церковно-государственного союза особенно остро охватила Тихомирова в начале XX в., ознаменованного взрывом революционного насилия в России. Охватившая тогда страну волна террора сопровождалась увлечением молодежи антиправославным учением Л. Н. Толстого и далекими от канонического православия религиозными идеями таких мыслителей, как В. В. Розанов или Н. А. Энгельгардт. Всё это заставило Тихомирова обратиться к вопросам внутрицерковной политики. В ее изменении он искал выход из кризисного состояния, в котором оказались православная церковь и все русское общество в начале столетия.
Впервые такая постановка вопроса прозвучала в ходе обсуждения доклада М. А. Стаховича в “Орловском миссионерском обществе” Упрекая Стаховича в “абсолютном легкомысленном невнимании к истинам веры и полнейшем незнании их” и заявляя, что докладчик, “стращая служителей Церкви деспотизмом государства... предлагает для русского государства разрыв с Церковью”1 , Тихомиров приходит к выводу, что вероисповедные проблемы необходимо решать, четко выделив роль института церкви в системе самодержавной России.
В письме к Н. П. Барсукову Тихомиров писал по поводу церковного управления в России: “Это, к сожалению, весьма запущенная у нас болезнь, так что уже не думают об ее лечении. Между тем в ней источник слабости церковного воздействия на народный дух. Отсюда большие опасности для государства... Нужно быть на высоте идеалов и своей правды, если мы не хотим дождаться, чтобы народ стал искать правду там, где слово не расходится с делом”2 В этих строках, пожалуй, содержится центральный пункт его программы видоизменения всей церковной политики в стране.
В 1900—1903 гг. Тихомиров уделяет исследованию внутри-церковных проблем все большее внимание. Так, в конце 1901 г на страницах “Московских ведомостей44 выходит цикл его статей “Вероисповедный состав России”3 В них автор, опираясь на статистические данные, со скрупулезной точностью дает оценку всех религиозных верований Российской империи и делает акцент ш лидирующем положении православия, а также перспективах его
148
О. А. Милевский
развития и укрепления на окраинах России. Эта серия статей была как бы прологом для его следующей работы, вышедшей отдельной брошюрой в 1902 г. под названием “За наше церковное управление” В этой брошюре Тихомиров наиболее полно обосновал свое мнение о необходимости реформы внутрицерков-ного управления, заявляя, что это управление “во всех важнейших запросах жизни обнаруживает слишком часто как недостаток своеобразной в них осведомленности, так и недостаток средств к их разрешению”4 Основную причину отмеченных недостатков Тихомиров видел во “вмешательстве случайного принципа коллегиальности, который перепутал действие законных правил церковного управления”, что выразилось в упразднении патриаршества и создании Святейшего Синода во главе с обер-прокурором5 Выходом же из создавшегося положения, которое Тихомиров вовсе не считал таким уж трагическим, было, по его мнению, возвращение к единоличной “управительной” власти церкви в лице восстановленного патриаршества. Этот институт, закрепленный с древнейших времен в канонах православной церкви, должен был, на его взгляд, находиться в непосредственной близости от государственной верховной власти, для удобства непрерывного общения власти церковной и власти государственной.
Более конкретно реформу церковного управления Тихомиров представлял в виде возобновления созыва Поместных Соборов, “особых” от Святейшего Синода, которому они не подчиняются и которые Синод не может заменить. В самом Святейшем Синоде он предлагал произвести разделение функций, ошибочно слитых воедино ради идеи коллегиальности. При этом управленческие функции, а вместе с ними права патриаршие, права главного епископа русской церкви должен был единолично получить первоприсутствующий член Синода, т.е. митрополит резиденции государя императора. Остальной состав Синода сохранял бы совещательные функции, а обер-прокуратуре возвращались бы Функции государственного надзора за делами церковного управления. Сношения Святейшего Синода с верховной властью должны были по этой схеме осуществляться первоприставленным митрополитом или патриархом6 Появление брошюры, в которой были высказаны эти положения, не осталось незамеченным представителями правого лагеря. Так, из переписки Тихомиро
149
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
ва явствует, что его предложения заинтересовали членов аристократического кружка, собиравшихся на квартире братьев Н. А. Барсуковых в Санкт-Петербурге. На регулярно проводившихся собраниях этого кружка обсуждались различные религиозные и морально-этические проблемы7
Революционные события 1905 г., приведшие к изменению общественно-политической ситуации в стране, не могли не выдвинуть вопроса о судьбах православия в России и о той роли, которую играла церковь в социально-политической жизни страны. Манифест 17 октября 1905 г., составленный С. Ю. Витте и знаменовавший собой реформу государственного устройства, повлек за собой проект реформы церкви. Предыстория этого проекта такова. В начале января 1905 г. в Комитете министров под председательством Витте, где заслушивался вопрос о веротерпимости, выступил Санкт-Петербургский митрополит Антоний (Вадковский). Он высказал недовольство “слишком бдительным контролем светской власти”, т.е. Святейшего Синода и его обер-прокурора К. П. Победоносцева. Был поставлен вопрос о возрождении роли прихода и о созыве Собора церковников и мирян. Это дало возможность Витте обратиться к царю с докладом “О современном положении Православной Церкви” По воспоминаниям митрополита Евлогия, записка Витте была знаменательным событием. Он внес ее на рассмотрение особого комитета под председательством Санкт-Петербургского митрополита Антония. Совещанию предлагалось обсудить преобразования в церковном управлении, а также вопрос о созыве Церковного Собора и о патриаршестве8 Такое развитие событий вызвало резкое недовольство Победоносцева, считавшего, что записка Витте угрожает “великой опасностью церкви и государству”, и постаравшегося вызвать негативное отношение к ней у Николая II. Тем не менее инициатива Витте привела к тому, что 17 марта 1905 г. “Церковные ведомости'1 (орган Санкт-Петербургской духовной академии) опубликовали “письмо 32-х” иерархов о необходимости перемен в церковном управлении. Иерархи писали о желательности восстановления института патриаршества, о необходимости соборности и возрождении истинного авторитета церкви9
В это же время в “Московских ведомостях” Тихомиров поместил открытое письмо епископу Исидору, в котором от лица московских православных кругов высказывался за восстановле
но
О. А. Милевский
ние патриаршества и Соборов, но выражал протест против действий санкт-петербургских чиновников во главе с Витте, заявляя, что “все дело в том, что мы не желаем под видом церковного возрождения служить политиканам” Конфликт разгорелся в связи с решением Святейшего Синода собрать Поместный Собор для выборов патриарха. Однако в планы Витте входило преобразовать православную церковь помимо Собора, против чего и протестовал Тихомиров. Он заявлял: “Мы желаем Собора и пусть он сам решит, что нужно делать. Достаточно насилия над Церковью. Пусть ее устраивает не С. Витте, не митрополит Антоний со штатом, а Собор”10 В 1906 г. было собрано Предсоборное присутствие, в работе которого принимали участие не только представители церковной иерархии, но и светские эксперты в области православной веры. Туда был приглашен работать и Тихомиров, где он сотрудничал вплоть до 15 октября того же года.
Деятельность Тихомирова в Предсоборном присутствии была сопряжена с выработкой приходского устава, которым занимался IV отдел Присутствия. Причем Тихомиров был во многом не согласен с проектом, разработанным в этом отделе, о чем печат-но заявил в газете “Новое время” в статье “Приходской вопрос” Он выступал против агитации в пользу введения проекта устава до созыва Поместного Собора, усматривая в этом тенденцию к бюрократическому способу проведения церковной реформы. Особенно настойчиво Тихомиров высказывался против положения проекта, по которому “приходские избиратели — это поголовно весь народ, официально из Православной Церкви не изгнанный. Тут будут иметь место и гг. Аладьины и Родичевы и даже евреи, если им вздумается во время выборов присоединиться к Православной Церкви” Реформирование прихода таким способом могло, по мнению Тихомирова, создать орудие давления на решения Собора“ Поэтому автор высказывался за то, чтобы вопрос о приходе был выведен на обсуждение представителей самих приходов, приходских попечительств и вообще “подлинных представителей” церковной общественной жизни. Призывая отбросить “повадки деспотического бюрократизма**”, Тихомиров предупреждал, что приход, “офасоненный” по рецептам IV отдела Присутствия, не станет опорой порядка, но, наоборот,
151
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
“станет лишь новым и быть может самым опасным очагом смуты”11.
Данная проблема так взволновала Тихомирова, что получила развитие в его брошюре “Современное положение приходского вопроса”, изданной в 1907 г. В ней более широко рассматривались приходские проблемы. Вновь критикуя проект устава, Тихомиров замечал: “Проект переходит все границы бюрократической страсти к регламентации малейших подробностей жизни прихода” Далее он указывал, что “между духом православного и протестантского благочестия огромная разница, не принятая во внимание при составлении устава” Развивая эту мысль, автор продолжал: “Заботясь о поднятии религиозной жизни, мы не должны заглушать в приходе ничего привязывающего к вселенской церковности”12. Тихомиров считал, что истинно верующие православные русские люди живут только верой и, не замыкаясь в религиозной общинной жизни, стремятся к всецерковной, вселенской общности, в отличие от протестантов, которые, даже несходные в своей личной вере, легко замыкаются вокруг своих религиозных приходских общин на идее удобной и благопристойной мирской жизни. Не устраивало Тихомирова в проекте устава и принижение роли приходского священника как пастыря за счет повышения роли “толпы, проживающей в приходе” Критике он подверг и имущественные отношения между церковью и приходом. Подчеркивая опасения, высказанные в упоминавшейся выше статье, Тихомиров прямо указывал, что “если масса населения России не сумела провести своих истинных представителей в Государственную думу, то эта масса населения, выпускаемая теперь в приходские выборы, едва ли помешает Поместному Собору превратиться в своей совещательной части в такую же “буйную Думу”, не имеющую ничего общего с интересами духовной жизни”13
Как видим, в размышлениях Тихомирова о настоящем и будущем православной церкви отчетливо сквозило убеждение в примате духовного над материальным, что разительно отличало, по его мнению, русских православных верующих от христиан в Западной Европе. Это мнение о нравственном превосходстве православия было вынесено Тихомировым из его наблюдений за жизнью западноевропейских государств во время его пребывания в эмиграции.
152
О. А. Милевс кий
Находясь в 1907—1908 гг. в Санкт-Петербурге на государственной службе и стремясь, как и прежде, к изменениям в церковной политике государства, Тихомиров пытался воздействовать и на П. А. Столыпина. Он считал, что позиция Столыпина по ряду вероисповедных законопроектов, переданных для рассмотрения в Государственную Думу, не отвечала интересам укрепления православия и подрывала устои православной церкви. А это грозило неисчислимыми бедами церковно-государственному союзу, являвшемуся, по мнению Тихомирова, стержнем самодержавной монархии. Он же подготавливал для Столыпина записку о церковном Соборе, сторонником созыва которого, в отличие от председателя комитета министров, он являлся.
Свои идеи по преобразованию внутрицерковной жизни и реформированию церковного управления Тихомиров попытался реализовать на практике, оказавшись с 1909 по 1913 г. во главе редакции “Московских ведомостей” Именно в этот период проблемы православия выдвинулись в его публицистике на первый план. Особенно это касалось вопроса о подчиненном положении церкви перед государственными структурами, т.е. Святейшим Синодом, что несомненно приводило к излишней бюрократизации церковного строя и подрыву авторитета церкви среди при-, хожан.
Главную опасность для церкви Тихомиров усматривал в нарушении органического союза между государством и церковью, который превращался из некогда очень живого и плодотворного в пустую формальность и, более того, начинал поддерживаться “только из желания подчинить государству “град Божий”14 По мнению Тихомирова, для России было необходимо сохранить христианский характер государства, состоящий в том, “чтобы оно само по своей доброй воле прониклось христианскими нравственными идеями и пронизало ими свои государственные обязанности”15, т.е. стало бы господином и покровителем церкви, не посягая на ее самостоятельный строй и давая ей поддержку.
Именно в этом ключе Тихомиров вел на страницах “Московских ведомостей” беспощадную борьбу с вероисповедными законами, рассматриваемыми в III Государственной Думе. В этих законах он видел подрыв устоев православной веры, считая, что в государстве должна находиться одна господствующая церковь, в Данном случае православная. Усматривая в работе III Государ
153
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
ственной Думы попытку взять деятельность церкви под свой контроль через воздействие на Святейший Синод (например, в вопросе составления финансовой сметы)16, Тихомиров выступал за уважение самостоятельности православной церкви. Для этого, по его мнению, требовалось дать возможность церкви “восстановить канонические формы общецерковной жизни, начиная с центрального управления, кончая приходским”17, т.е. разрешить созыв Поместного Собора и так определить отношения между гражданской и церковной властями, чтобы церковная власть не являлась подобием правительственного ведомства (имелось в виду современное положение Святейшего Синода). В качестве первостепенной меры он предлагал выдвинуть вопрос о церковном бюджете на рассмотрение специального комитета Государственной Думы в составе лиц исключительно православного вероисповедания”18
Видя в Государственной Думе чисто политическое явление, не связанное ни с русскими национальными традициями, ни с вероисповеданием, Тихомиров указывал, что при современном построении государственного управления в России обер-прокурор Святейшего Синода неизбежно окажется под влиянием Думы, не имеющей никакого отношения к православной церкви. Как оп писал, “того и жди, что будет учреждено Министерство исповеданий, а это уже не союз Государства и Церкви, а подчинение Церкви внеисповедному государству449
Ратуя за безотлагательный созыва Поместного Собора, Тихомиров полагал, что именно Собор должен будет подтвердить нерушимость традиционного союза самодержавной монархии и православной церкви. Однако его планы, вызванные сильными опасениями за судьбу этого союза, разделялись далеко не всеми публицистами правого лагеря. Так, “престарелый флюгер реакции” князь В. П. Мещерский, умудренный опытом в интригах и политиканстве, имевший близкие связи с правящими сферами Санкт-Петербурга и знавший о настроениях в Зимнем дворце, на страницах своего печатного органа газеты “Гражданин” не одобрял мысли о созыве Поместного Собора и высказывался за сохранение существующего положения. Он признавал созыв Собора несвоевременным и вредным и видел выход в назначении “хорошего” обер-прокурора Святейшего Синода. В ответ на это Тихомиров разразился резкой статьей в “Московских ведомос
154
О. А. Милевский
тЯх”, которую заключил словами: “Говорить же о вредности Собора Церкви и всеисцеляющей благодетельности хорошего Обер-прокурора — это значит ставить Обер-прокурора выше Церкви”20
Статьи Тихомирова по церковному вопросу вызывали раздражение правящих сфер Санкт-Петербурга. Столыпин и в период пребывания Тихомирова в Санкт-Петербурге, и раньше довольно холодно относился к его церковным проектам, а теперь был и вовсе недоволен. В дневниковых записях Тихомирова это отражено довольно четко: “П. Столыпин очень недоволен моими вероисповедными статьями... Этот П. Столыпин мне страшно надоел. Какого черта он навязал мне “Московские ведомости”? Чего он мог ожидать от меня, кроме защиты Церкви и Царя”21
Не имели успеха и попытки Тихомирова воздействовать на монарха с целью изменения церковной политики. К тому же неодобрение двора вызывала и проводимая редакцией “Московских ведомостей” яростная антираспутинская кампания. Тихомиров критически относился к деятельности Г Е. Распутина, негодовал по поводу заигрывания с ним многих представителей русской православной церкви и чиновников и с удовольствием предоставил на страницах газеты место для статьи М. А. Новоселова “Духовный гастролер”, которая была напечатана в марте 1910 г.22 Статья обличала не только неблаговидное поведение Распутина и его “гнусное распутство”, но и контакты с ним некоторых религиозных деятелей, компрометирующих тем самым православную церковь. Сам Тихомиров отмечал, что эта публикация не произвела впечатление в высших сферах. “Видел ли ее Государь и как отнесся, неизвестно. Но вряд ли хорошо”, — заключал он24 Более поздняя запись от 10 апреля 1910 г. подтверждает верность предположений Тихомирова: “Узнал я, что Государь сказал, что ошибся в своих ожиданиях от Л. Тихомирова. В чем причины, неизвестно, но можно думать, что виноваты статьи Новоселова. Ну уж, как угодно! Не могу я не обличать духовного разврата”24 И действительно, 30 апреля 1910 г. в “Московских ведомостях” появляется передовица, утверждающая, что Распутин — хлыст. Поскольку “секта хлыстов по закону гражданскому считается сектой вредною и недопустимою”, в статье содержалось и тре
155
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
бование к Святейшему Синоду рассмотреть данное обстоятельство25
Ясно осознавая свое идейное поражение, Тихомиров начинает все чаще задумываться об уходе с поста редактора-издателя. Тем более, что трепетно относившийся к денежным вопросам, он на сей раз изданием “Московских ведомостей” на хороших условиях уже обеспечил себе и своей семье безбедное существование. Таким образом он мог позволить себе заниматься разработкой интересующих его проблем, не думая о хлебе насущном. Решение об уходе окончательно вызрело к 1913 г. В это время Тихомиров находился в еще более мрачном расположении духа. 16 декабря 1912 г. министр внутренних дел А. А. Макаров был отправлен в отставку, вместо него был назначен Н. А. Маклаков, ставленник крайне правых сил. Одной из причин увольнения был Распутин. В своем дневнике Тихомиров отмечал: “Макаров, видимо, ушел против своей воли... Очевидно, что я должен уйти. С такой правительственной политикой, как эта, никто не может ничего делать”26. В феврале 1913 г. Тихомиров отправляется в Санкт-Петербург для переговоров с В. Н. Коковцовым о передаче газеты. И 9 августа Тихомиров информирует С. С. Татищева (начальника Управления по делам печати) о своем намерении уйти в отставку. Он делает в дневнике следующую запись: “Назад не повернуть, Милосердный Боже, помоги мне у меня нет больше сил продолжать эту каторгу и быть соединенным с людьми, которым я не верю и от которых не могу ожидать ничего хорошего для своих идеалов”27
31 декабря 1913г., перед окончательным уходом из “Московских ведомостей”, Тихомиров опубликовал там прощальное послание, которое одновременно являлось и обращением к властям. “Прощаясь с читателями, я должен повторить тот же призыв, добавив, что наша национальная ситуация не оказалась в состоянии улучшения, но и ухудшилась в эти 5 лет”, — писал он. Объясняя причины этого, он указывал: “В противоположность пяти предшествовавшим годам, периоду надежды, который вызвал П. Столыпин, в сегодняшнем настроении людей присутствует инертность. Может быть, мы живем более спокойно. Но это спокойствие безжизненности” По мнению Тихомирова, “Россия давно не имеет идеала или великой национальной цели, и то, что кажется нам прогрессом или экономическим ростом, есть не бо
156
О. А. Милевский
лее чем проявление процесса мирного завоевания России иностранным капиталом”28
Приведенные нами факты из биографии и творческого пути д. А. Тихомирова в первое десятилетие XX в. неоспоримо свидетельствуют о том, что его идеи не были услышаны современниками. Отчасти это можно объяснить изменившейся социальной ситуацией в России, совершенно новым раскладом политических сил, приведшим к тому, что правящая элита, хотела она того или нет, вынуждена была ориентироваться на либеральные ценности западноевропейского общества. Следовательно, правящим кругам приходилось поступаться единоличной самодержавной властью в пользу все более набиравшей силы русской национальной буржуазии (вспомним деятельность октябристов в III Государственной Думе), с одной стороны, и прозападнически мыслящей интеллигенции — с другой. И та и другая сила искала опору в бюрократически-чиновничьей управленческой прослойке, действующей в государственных учреждениях Петербурга. Всё это делало трудноосуществимыми планы Тихомирова по преобразованию государственной и церковной жизни страны в духе той идеальной модели самодержавно-монархического устройства, которую он создавал в своих многочисленных работах.
Тихомиров разочаровался в бюрократическом строе, который сложился в царствование Николая II, но он и не считал монархию Николая II концом истории монархической России. Перед его глазами всегда стоял пример царствования Александра III, которое началось с цареубийства 1 марта, а закончилось возвратом России к историческим основам. Идеализируя деяния Александра III, Тихомиров, как представляется, все же надеялся на то, что Россия сможет выйти на собственную историческую дорогу даже через потрясения и революционную смуту начала века. Будущее своей страны он связывал не просто с сильной государственной властью, но с властью самодержавного монарха, как наиболее соответствующей интересам православного русского народа. Единственное, чего он не мог предвидеть, так это октябрьского переворота, в корне изменившего российскую историю и придавшего ей новую точку отсчета.
1	Тихомиров Л. А. Христианские отклики на доклад г. Стаховича И Московские новости. 1901. 26—27 ноября.
157
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
2	Русский государственный институт литературы и искусства (РГАЛИ). ф. 87, on. 1, д. 82, л. 175, 249, 300, 351, 493.
3	Тихомиров Л. А. Вероисповедный состав России. М. 1902.
4	Тихомиров Л. А. Запросы жизни и наше церковное управление. М. 1902. С. 4.
5	Там же. С. 33.
6	См.: Там же. С. 42—45.
7	См.: Лаверычев В. Я. “Беседа” и тенденция к консолидации консервативных сил в России в конце XIX в. И Отечественная история. 1994. № 2. С. 50—52.
8	Митрополит Евлогий. Путь моей жизни. М., 1994. С. 154.
9	См.: Рабкина Н. А. К. П. Победоносцев // Вопросы истории. 1995. № 2. С. 72.
10	Тихомиров Л. А. По поводу письма еп. Исидора И Московские ведомости. 1905. 6 апреля.
11	См.: Тихомиров Л. А. Приходской вопрос// Новое время. 1906. 31 декабря.
12	Тихомиров Л. А. Современное положение приходского вопроса. М.. 1907. С. 5, 7, 9.
13	Там же. С. 9.
14	Тихомиров Л. А. Град Божий И Тихомиров Л. А. К реформе обновленной России. М. 1912. С. 11.
15	Тихомиров Л. А. Клерикализм и союз с Церковью // Там же. С. 40.
16	См.: Тихомиров Л. А. Смета Святейшего Синода в Государственной Думе // Московские ведомости. 1909. 15 мая.
17	Тихомиров Л. А. Римско-католическая пропаганда И Тихомиров Л. А. К реформе обновленной России. М., 1912. С. 40.
18	Тихомиров Л. А. Наш церковный бюджет // Московские ведомости. 1909. 21 марта.
19	Тихомиров Л. А. Безотлагательность Церковного Собора И Тихомиров Л. А. К реформе обновленной России. С. 316.
20	Тихомиров Л. А. Князь Мещерский и Церковный Собор И Там же. С. 335.
21	Дневник Л. А. Тихомирова И Красный архив. 1936. № 1. С. 166.
22	Новоселов М. Духовный гастролер И Московские ведомости. 1910. 2 марта.
23	Дневник Л. А. Тихомирова. С. 171.
24	Там же. С. 179.
25	См.: Тихомиров Л. А. О Г Распутине, иеромонахе Илиодоре и прочих И Московские ведомости. 1910. 30 апреля.
26	ГА РФ, ф. 634, on. 1, д. 21, л. 134 об.
27	Там же. л. 139 об.— 140.
28	Тихомиров Л. А. На прощание И Московские ведомости. 1913. 31 декабря.
158
В. Ю. Рылов
В. Ю. Рылов
ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ПРАВОКОНСЕРВАТИВНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ РУССКОЕ СОБРАНИЕ
(1900—1917 гг.)
В опубликованных работах по истории черносотенного движения деятельность правоконсервативной организации — Русское Собрание (PC) освещалась лишь мимоходом, в общем контексте правомонархического движения1 Обычно речь в них шла об обстоятельствах возникновения центрального PC, затем перечислялись некоторые наиболее яркие лидеры, наконец, излагались основные параграфы устава организации. Что же касается вопросов, связанных с историей центрального PC с момента его возникновения и до Февральской революции, работой провинциальных отделов PC, их взаимодействием с центром, политической, просветительской и благотворительной деятельностью, то они практически не освещались в научной литературе. Данная статья ставит своей целью частично восполнить этот пробел в истории правомонархического движения. В ней рассматриваются вышеупомянутые аспекты работы PC как в центре, так и на местах.
Русское Собрание возникло в Петербурге в октябре 1900 г. и было официально зарегистрировано 26 января 1901 г. В уставе PC говорилось: “Ближайшими задачами деятельности являются: а) изучение явлений русской и славянской народной жизни в ее настоящем и прошлом; б) разработка вопросов русской и славянской словесности, художеств, народоведения, права и народного хозяйства, а также исследование всех проявлений русской и славянской духовности и обиходной самобытности; в) охрана чистоты и правильности русской речи”2
Во главе PC стоял ежегодно избираемый председатель (первый председатель — писатель-романист кн. Д. П. Голицын), руководящим органом был Совет из 18 человек. Среди них выделялись потомок украинского летописца, поэт и писатель В. Л. Величко, художник, сын известного поэта, А. А. Майков, академик, известный ученый-славист А. И. Соболевский, профессор, юрист и литературовед, первым опубликовавший стихи А. А. Блока,
© Рылов В. К)., 2001
159
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
Б. В. Никольский, артист императорских театров К. А. Варламов и др. С Русским Собранием сотрудничали известные представители творческой элиты — художники Н. К. Рерих и А. М. Васнецов, поэт М. А. Кузмин и др. Среди членов PC было немало высших государственных чиновников, например, министр внутренних дел В. К. Плеве и Б. В. Штюрмер, будущий министр внутренних дел, граф П. Н. Апраксин, бывший в 1907— 1911 гг вице-губернатором в Воронеже, а затем ставший Таврическим губернатором. Забегая вперед, отметим, что многие члены PC в 1905—1906 гг. возглавили возникшие на волне контрреволюции правые партии. Так, А. И. Дубровин и В. М. Пу-ришкевич стали во главе Союза русского народа (СРН). Эта организация, как впрочем, и большинство других правых организаций, отпочковалась от PC. Таким образом, Русское Собрание было той исходной организационной структурой, где пр; вомонархисты пробовали свои силы и набирались политического опыта.
Совет PC постоянно пополнялся новыми членами. Особыми правами обладали члены-учредители Собрания, состав которых также регулярно обновлялся. Петербургское Собрание являлось одновременно и центральной и региональной организацией. В его состав входили представители местных отделов PC и отдельные лица из провинции. Правом утверждать вновь образованные отделы обладало Петербургское Собрание. Однако PC не насаждало новые отделы сверху. Они возникали исключительно благодаря инициативе местных монархистов. Низовые организации и рядовые члены могли вносить различные дополнения в устав PC. Например, Казанский отдел предложил внести изменения в устав, чтобы освободить членов организации, выполнявших поручения отдела, от уплаты взносов. Совет PC разрешил внести в устав подобные изменения. При этом председатель PC имел право распустить любой провинциальный отдел, если последний допускал отклонения от устава Собрания.
Деятельность PC разворачивалась по трем основным направлениям: просветительская деятельность, благотворительность, участие в политической жизни.
Примером просветительской деятельности являлись литературно-музыкальные вечера, которые Собрание организовывало раз в неделю. Одному из его членов, Н. И. Привалову, было раз
160
В. Ю. Рылов
решено пользоваться помещением PC для проведения концертов любительского “хорового великорусского оркестра”, который неоднократно принимал участие в музыкальных вечерах Собрания. Стараниями членов PC ставились пьесы и проводились “кинематографические вечера” В 1912 г. состоялось два больших концерта, которые посетили 1938 членов организации и 1043 гостя. На концертах выступали Б. А. Мезенцев, К. Н. Смирнов, Н. Н. Доронин, Чекетти, хор народных гусляров, русский женский вокальный квартет Ризы Нордштрем и др. На литературных вечерах, проводимых с участием Русского Собрания, речь велась о творчестве А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, Иоанна Кронштадтского, К. П. Победоносцева, К. Н. Леонтьева и др.
Другим видом просветительской деятельности PC была организация религиозно-нравственных бесед. Только в 1912 г. состоялось шестнадцать бесед. На первой из них епископом Вологодским и Тотемским Никоном был прочитан доклад на тему “Берегите сокровища церковных преданий” Дальнейшие беседы велись протоиереем Т. И. Буткевичем — об апокрифических Евангелиях и об объяснении Св. Евангелия.
“Известным коллекционером русской старины” Бреевым была организована выставка к 100-летию войны 1812 г. Экспозицию своих картин представил художник Н. А. Карелин, сын известного мастера русского фотоискусства3 Стараниями членов PC также ставились пьесы в Народном доме.
Кроме того, в PC читались доклады на экономические темы.
1 ноября 1909 г. Собрание устроило курсы для Всероссийского Экономического Союза. Они были организованы Союзом Михаила Архангела (СМА), среди докладчиков подвизались видные члены правой фракции Государственной Думы. Открыл курсы В. М. Пуришкевич, который поздравил присутствовавших с началом “тесного единения русских рабочих с русской интеллигенцией”, причем рабочих присутствовало свыше 400 человек4 Ранее, в 1907 г., PC организовало торгово-промышленный кружок на правах своего отдела.
Русское Собрание смогло создать даже собственную гимназию. В 1909 г. в ней обучалось 466 учеников, в 1911 г. — 103, в 1913 г. — 104. Социальный состав гимназистов был довольно пестрым. К примеру, в 1911 г. среди гимназистов было 59 детей Дворян и чиновников, 11 — купцов и почетных граждан, 9 — ду
11. Заказ 3119
161
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
ховенства, наконец, 33 — крестьян, мещан и ремесленников5 Обучение осуществлялось по программе министерства просвещения, но она наполнялась “национальным содержанием” Цель обучения состояла в воспитании патриота, “слуги царю и отечеству” В гимназии немало заботились и о физическом здоровье учеников. Физическое воспитание осуществляли члены панславистской организации “Сокол”
Деятельность гимназии осуществлялась за счет значительных пожертвований. В 1909 г. Николай II “даровал на постройку дома Собрания и его гимназии 100 000 рублей” На эти деньги было решено также построить церковь и учредить Николаевскую стипендию6 PC помогало своим местным отделам, например Иркутскому отделу, в “получении Национальной гимназией Русского Собрания прав правительственных гимназий”7 С началом войны в 1914 г. Совет PC открыл вакансии для детей военных и русских беженцев из Польши и Галиции8
Собрание вело также довольно разнообразную благотворительную деятельность. В 1904—1905 гг. и позднее Собрание жертвовало значительные суммы на флот. Оказывалась материальная помощь и отдельным лицам. Так, за ученика Художественного училища Болдырева была внесена плата за обучение. В 1908 г концерты, выставки и доклады в PC посетило 2296 “бесплатных гостей” Устраивались воскресные чтения для народа9 Собрание предоставляло свое помещение “Русскому обществу любителей пения и музыки”
В 1907 г. PC совместно с СРН выступило учредителем благотворительной организации Союз русских женщин. Наибольшая активность ее пришлась на период войны в 1914—1917 гг. В 1910 г при Собрании был образован дамский комитет, который занимался благотворительностью под покровительством императрицы. Комитет возглавила жена тогдашнего председателя PC П. Н. Апраксина — Е. А. Апраксина10
Русское Собрание было не только культурно-просветительской и благотворительной организацией. Газета “Новое время” писала, что цель общества — “не научная, а практическая”11, т. е. политическая. Сами учредители PC поначалу называли свою организацию “националистическим кружком” Собрание заявило о себе как об организации, отстаивающей традиционные устои русского общества: “православие, самодержавие, народ
162
В. Ю. Рылов
ность” Идеология PC имела яркую антилиберальную и антире-волюционную окраску. Это вызывало раздражение у либеральных славянофилов того времени. Один из них в брошюре “Старый славянофил”выражал возмущение по поводу того, что PC “лезет не в свое дело”, т.е. занимается политикой12
В 1904—1905 гг. Собрание стало всероссийской политической организацией. Начавшаяся русско-японская война способствовала росту националистических настроений в обществе. Следствием этого явилось возникновение новых отделов PC в провинции. Они открываются в Варшаве, Казани, Киеве, Одессе, Оренбурге, Перми. К 1905 г. в PC было около 1800 действительных членов, представлявших НО городов России. В это же время демократизировался социальный состав организации: в нее вошли представители “третьего сословия” Однако Собрание оставалось преимущественно аристократическим обществом.
Тогда же правомонархисты приступили к выработке тактики политической борьбы. Пытаясь воздействовать на общество и власть, они устраивали политические лекции, собрания, составляли “всеподданнейшие адреса”, печатали обращения и т.д. Когда в декабре 1904 г. Николай II отклонил предложенный министром внутренних дел П. Д. Святополк-Мирским проект указа о привлечении выборных лиц в Государственный совет, делегация PC, принятая царем, приветствовала это решение: “Здесь раздаются голоса, дерзновенно требующие отказа от наших родных святынь. Русское Собрание не может быть молчаливым свидетелем этого явления”13
После Манифеста 17 октября 1905 г. политическая деятельность Собрания вышла на качественно новый уровень. В конце 1905 г. оно выпустило обращение к “единомышленным партиям, союзам и русскому народу” Идеологи PC считали, что “Государь... не отрекается от своей Самодержавной власти” Составители обращения полагали, что Манифест “выражает лишь недоверие Государя Императора к прежним Его советникам, которые, находясь далеко от народа и не зная его нужд, подносили к утверждению Государя такие законы, которые не только не отвечали народным желаниям, но... были направлены вразрез народным интересам, почему Его Величеству благоугодно ныне управлять страной при широком содействии народных представителей”14 .
И*
163
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
В это время самодержавная власть рассматривала PC в качестве союзника. 31 декабря 1905 г. Николай II принял еще одну депутацию от Собрания. При этом Б. В. Никольский, приват-доцент Петербургского университета, один из зачинателей Собрания, произнес “верноподданническую” речь. В ответной речи Николай II отметил: “Сегодня ровно год как я принимал вас здесь и за это время убедился в плодотворной деятельности Собрания, развивающегося естественным и правильным путем на пользу Мне и Отечеству”15
Отношение Собрания к другим партиям и организациям на данный период определялось их отношением к обращению PC к “единомышленным партиям, союзам и русскому народу” по поводу Манифеста. 17 января 1906 г. одним из первых на это обращение откликнулся “Кружок москвичей” — объединение в основном дворян и землевладельцев, преследовавшее цель отстоять в период революционных потрясений традиционные политические и экономические устои страны. В своем заявлении “Кружок11 отмечал: “Русское Собрание приглашает всех, разделяющих политические убеждения, изложенные в его программе, сплотиться, объединиться и образовать “Всенародный союз приверженцев Самодержавия”, для участия в выборах16 Такая коалиция вскоре возникла, в нее вошли Русская народная партия центра и другие правые организации.
После этого события 8—12 февраля 1906 г. состоялся Всероссийский съезд Русского Собрания. Правые пытались консолидироваться с целью участия в предстоящих выборах и воздействовать на власть. Еще 27 января PC информировало своих сторонников о том, что оно объединяется с СРН для совместной предвыборной борьбы17 12 февраля все участники съезда присутствовали на собрании СРН, которое было “созвано специально для ознакомления участников Съезда с дружественной Русскому Собранию народной организацией”18
Кроме того, съезд должен был координировать предвыборную работу и активизировать деятельность местных отделов Собрания. В его работе принимали участие отделы из Харькова, Одессы, Киева, Варшавы, Перми, а также ряд монархических организаций, помимо СРН. Были заслушаны их отчеты о проделанной работе, делегаты съезда высказались о волновавших их проблемах. От Харьковского отдела выступил профессор
164
В. Ю. Рылов
С. Вязигин, который заявил, что “в Слободской Украине нет сепаратизма (украинского. — В. Р.)... отдельные голоса, временами раздающиеся в таком направлении, нельзя считать за голос целой области”19
От Киевского PC выступил представитель, который заявил о том, что “Октябрьские события ошеломили жителей Киева, отдельные картины еврейского издевательства над священнейшими чувствами русского народа произвели на Съезд удручающее впечатление”20 (имеются в виду события, сопровождавшие еврейский погром в Киеве в 1905 г., подробно описанные В. В. Шульгиным21 ). Для председателя Варшавского отдела PC профессора Д. В. Цветаева главной темой отчета была судьба “угнетенных русских, забытых в Холмщине” На съезде обсуждался вопрос L‘o выделении Холмской Руси в административном отношении из Царства Польского и об устроении земельного быта жителей русского Забужья”22 Глава Варшавского Собрания предлагал решить земельный вопрос в пользу русского населения путем конфискации земли у польских помещиков и передачи ее русским крестьянам.
Таким образом, съезд Собрания можно считать первым всероссийским съездом правых. Русское Собрание и впоследствии, хотя и неформально, исполняло роль организации, объединяющей всех монархистов. Участники съезда отправили телеграмму царю с выражением верноподданнических чувств. В свою очередь, в ответной телеграмме “Государь Император... Высочайше повелел искренне благодарить” монархистов и одобрил деятельность PC23
Развитие политической ситуации перед выборами во II Государственную Думу потребовало от PC определиться в своем отношении к Партии правового порядка (ППП) и октябристам. ППП существовала в 1905—1907 гг. и занимала промежуточное положение между крайне правыми (PC, СРН) и правыми либералами (Союз 17 октября). В отношении Союза 17 октября князь М. Л. Шаховской отметил, что “Московский Областной Съезд Объединенного Русского Народа, отвергая партийный блок с Союзом 17 октября, признал, что на местах, в отдельных случаях возможно... соглашение... но при условии, что эти лица заявят себя противниками еврейского равноправия” По поводу предвыборного объединения PC, СРН, ППП было решено руко
165
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
водствоваться при выборе кандидатов от этих и других организаций их отношением к двум проблемам, а именно: “неприкосновенность православной церкви” и “недопущение равноправия евреев”24
В резолюциях Всероссийского съезда PC были приняты пункты о “поддержании порядка и законности в избирательных комиссиях”, об “оспаривании неправильных выборов” Собрание хотело ходатайствовать перед правительством, “чтобы русское население на всех без исключения окраинах получало право иметь особых представителей в Государственной Думе”25
Проанализировав итоги выборов в I и II Государственную Думы, которые Русское Собрание и его союзники проиграли, они пришли к закономерному выводу, что с их стороны организация выборов все же оказалась слабой. Громоздкая структура предвыборных комитетов лишала их оперативности. “Предвыборная деятельность, а также процесс самих выборов требуют быстроты в проведении различных мероприятий, что трудно достижимо, когда эти мероприятия обсуждаются в коллегии из 25 членов... Предвыборные районные собрания были организованы весьма неудовлетворительно... многие избиратели, принадлежащие к соединенной партии, отличались безразличием к делу выборов, а подавляющее большинство членов Русского Собрания не было ни в одном районном собрании... Избирательные списки с опубликованием опоздали, а дополнительный список был опубликован чуть не накануне выборов. Рассылка повесток избирателям производилась небрежно, многие их не получили., обнаружены были и злоупотребления: повестки уничтожались дворниками и швейцарами... То же происходило и с “кандидатскими” бюллетенями” Недостаток средств стал одной из главных причин провала правых: на нужды избирательной кампании в I Думу было собрано всего 2362 р. а израсходовано 3379 р. Разница была покрыта председателями отделов избирательных комитетов”26 Таким образом, неуспех правых на выборах объяснялся не только общим революционным настроем избирателей, но и отсутствием денежных ресурсов, которые не могли быть скомпенсированы партийной дисциплиной.
В дальнейшем, на выборах в III Думу, условный союз между PC и умеренными консерваторами не был продлен. Так, Главный совет Союза русского народа в циркулярном письме отмечал:
166
В. Ю. Рылов
“ни один Отдел Союза не имеет права вступать в блок ни с какими партиями, стремящимися к ограничению Царского Самодержавия (от партии Правового порядка и левее)”27
К 1910 г. вокруг Собрания образовался блок, состоящий исключительно из родственных организаций. В него входили СРН, СМА, Русское окраинное общество, Славянское благотворительное общество, “Общество Ревнителей исторического просвещения в память Императора Александра III” и Союз правой печати28
PC предоставляло свои помещения для собраний “родственных организаций”, например, фракции националистов в Государственной думе. Проводились и совместные заседания с членами правых фракций Думы, Государственного совета и различных монархических организаций: СРН, СМА, Всероссийского национального союза (ВНС). Кроме того, Собрание сотрудничало со студенческими монархическими организациями; например, членам Академического союза Петербургского политехнического института было разрешено посещать заседания PC. Докладчиками приглашались “видные деятели монархических организаций из провинции”, причем Собрание оплачивало их “путевые издержки”29
Издание “Вестник Русского Собрания” рассылалось членам PC, правым депутатам Государственного совета и Думы, представителям “родственных организаций”30 Совместно с СМА и другими монархическими организациями Собрание издавало “Книгу русской скорби” — биографии военных, полицейских, чиновников, священников, членов монархических организаций и их родственников, убитых террористами.
Однако с 1911 г. роль PC как объединителя правых сходит на нет. В 1911 г. произошел конфликт между сторонниками и противниками лидера СРН А. И. Дубровина. Обсуждение острой темы так называемых “темных денег” т.е. субсидий, которые правые организации получали из секретного фонда Департамента полиции, начатое Б. В. Никольским на одном из заседаний Собрания, перешло в словесную перепалку его с Н. Е. Марковым, а затем и в драку. Внутри Русского Собрания началась борьба между “умеренными”(это были большая часть депутатов Думы и Государственного совета от правых, “обновленческий” СРН, возглавляемый Н. Е. Марковым, СМА) и Всероссийским
167
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
Дубровинским СРН. С 1905 по 1912 г. сторонники А. И. Дубровина пользовались в Собрании большим влиянием. С 1912 г. в PC возобладали сторонники В. М. Пуришкевича и “умеренноправые” депутаты Думы.
Деятельность Русского Собрания не ограничивалась пределами столицы. При этом деятельность центрального Петербургского отдела организации и ее провинциальных отделов различалась лишь масштабами.
В 1903 г. в Харькове был открыт первый провинциальный отдел PC. Им руководил профессор всеобщей истории Харьковского университета А. С. Вязигин, редактор правого журнала “Мирный труд” (1902—1914 гг.), активный член СРН и СМ А, депутат III Думы, в которой он с 1908 г. руководил фракцией правых.
На открытии Харьковского отдела присутствовал член Совета Петербургского Собрания М. М. Бородкин, произнесший речь по поводу этого события. Заявляя, что “Россия находится на краю пропасти”, выход из создавшегося положения оратор видел в “обретении национальной идеи” и призывал “не тащиться на буксире у Запада” Он утверждал, что “самодержавие — наш политический идеал”; под “народностью” оратор подразумевал национализм в его современном звучании: “Россия для русских” Бородкин также отметил: современники забыли о том, что “целые поколения храбрых наших отцов легли на полях Европы и Азии, чтобы обеспечить свое царствие, мы — их наследники" Причины утраты национального самосознания виделись ему в ошибках русского прошлого, к которым он относил реформы Петра I и царствование Александра I, в результате которых “наш руководящий класс отучился мыслить и говорить по-русски”31
16 января 1906 г. на заседании Собрания “было рассмотрено заявление лиц, желающих открыть Отдел Собрания в Перми” Совет Русского Собрания постановил: “ввиду спешности дела представить заявление об открытии в Перми Отдела Собрания на утверждение Министра Внутренних Дел”32
7 февраля 1906 г. на заседании Совета PC был заслушан доклад о том, что “Советом Русской Народной Партии в Иркутске перепечатано воззвание Русского Собрания. Совет постановил: означенную Партию внести в список присоединившихся к Русскому Собранию Партий”33.
168
В. Ю. Рылов
Как уже говорилось, правые в провинции пытались найти союзников среди праволибералов и консерваторов. В марте 1906 г. выявились разногласия в Одесском Собрании по поводу объединения с Партией правового порядка для участия в выборах. Конституционный монархизм, присущий ППП, был неприемлем для Русского Собрания. Именно поэтому Совет Петербургского Собрания обсудил вопрос о том, почему председатель Одесского PC вошел в сношения с местной Партией правового порядка34 Совет Собрания постановил не объединяться с ППП, “пока эта партия не примет программы Русского Собрания”35 Эта история получила дальнейшее развитие. В отчете Одесского PC было отмечено, что “результатом плодотворной работы Отдела, пребывавшего... в единении с Одесским Отделом Союза Русского Народа, явилось полное исчезновение Партии Правового Порядка, члены которой, равно как и большинство членов местных Отделов Союза 17 октября и Торгово-Промышленной партии, всецело примкнули к направлению Русского Собрания”36 Таким образом, крайне правые и умеренные силы общества смыкались в зависимости от ситуации, когда возникала острая необходимость противостоять революционным силам.
Аналогичная ситуация сложилась в Киеве перед выборами в IV Думу. В декабре 1911 г. Киевский отдел PC был закрыт центральным Собранием за союз с октябристами на выборах. Отдел был воссоздан в феврале 1912 г. Киевское PC отрицало факт сотрудничества с умеренными либералами. В своем отчете киевляне отмечали, что результатом предвыборной работы “Русского Собрания” и других монархических организаций было избрание из 15 депутатов 14 представителей правых (из них лишь один был октябристом)37
Всего Киевское Собрание с декабря 1911 г. по январь 1914 г. провело 16 собраний. Оно активно занималось издательской деятельностью и организовало торжества по поводу 300-летия династии Романовых. Организация ставила одной из своих основных целей борьбу с “польским, еврейским и немецким засильем в Юго-Западном крае”38 Деятельность PC и других монархических организаций была отмечена императором: “Передайте представителям Киевского Русского Собрания, губернскому Союзу Михаила Архангела, русской монархической партии и русского братства, патриотического общества молодежи “Двуглавый
169
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
Орёл”, губернскому отделу союза русского народа и всероссийскому союзу русских рабочих Мою сердечную благодарность”39 Киевское Собрание придерживалось славянофильской ориентации. Накануне первой балканской войны оно вступало в переписку с родственными по духу организациями в балканских государствах. Так, PC выражало поддержку болгарскому царю, королям Сербии, Греции и Черногории40
Во время революции 1905—1907 гг. возникают отделы Собрания в Иркутске и Казани. На общем собрании PC 1 сентября 1906 г. присутствовали представители иркутской организации, которые ознакомили присутствовавших с деятельностью своего отдела: “Мысль об Иркутском Отделе возникла во время октябрьских беспорядков... Сначала учредители Отдела ограничивались созданием воззваний и брошюр. Открытие последовало в апреле; с тех пор число членов непрерывно растет; Отдел принимал деятельное участие в подготовке к выборам в Государственную Думу; намеченный в члены Думы кандидат от Отдела Собрания имел много данных для того, чтобы рассчитывать на успех быть избранным, но незадолго до выборов был убит. В настоящее время деятельность Отдела проявляется главным образом в издании газеты “Сибиряк” Общее собрание PC утвердило выборы руководства Иркутского отдела на своем собрании”41 Оно же впоследствии помогло Иркутскому Собранию в получении Национальной гимназией PC прав правительственной гимназии42
В целом деятельность местных отделов Собрания была активной. Работа Казанского PC касалась различных сторон жизни губернии. К примеру, он ходатайствовал перед казанским губернатором об изъятии “черемисского календаря крайне вредного содержания” и книги “Ислам”, “национально-революционного" направления. Кроме того, местное Собрание предлагало вывести из ведения Думы вероисповедные вопросы, а также выселить “не имеющих прописки евреев из Казани”43
Казанское PC оказывало “помощь патриотическим организациям и лицам”, устраивало “патриотические шествия” Оно ходатайствовало перед архиепископом Дмитрием о “разрешении священникам быть председателями отделов Союза Русского Народа, разрешение было получено, а затем владыка издал указ о содействии Союзу духовенства”. Стараниями епископа Андрея
170
В. Ю. Рылов
при PC “был организован кружок борьбы с печатью, направленной против православия” К Собранию обращались крещеные татары “о защите их от мусульман” PC брало на себя расходы по материальной поддержке газеты “правых” — 1414 руб. 62 коп. в 1907 г., на “выпуск брошюр, книг, органа Союза Русского Народа” — 1253 руб. 64 коп.44 Как видно, суммы, выделявшиеся на поддержку “родственных организаций”, были невелики.
Казанское Собрание занималось культурно-просветительской и благотворительной работой. Оно сотрудничало с местным обществом трезвости. Стараниями Собрания были открыты организации Русских ремесленников и Союза русских женщин, причем последний открыл приют и библиотеку. Собрание создало несколько библиотек в селах губернии, состоящих “из книг по истории, религии и сельскому хозяйству”45
Члены Казанского Собрания заботились помимо всего “об охранении народной нравственности”, ходатайствуя “перед попечителем учебного округа о запрещении учителям начальных школ водить детей по бесплатным билетам в театр, что вредно воздействует на здоровье детей и действует на их нравственность, так как билеты присылают нежелательного содержания” Организация также выступила перед губернатором с инициативой о “запрещении театральных представлений во время Великого поста” В отчете Казанского Собрания с удовлетворением отмечалось, что власти сделали “соответствующие распоряжения” по этому поводу. Местные черносотенцы, во главе с PC, решили построить “часовню над могилой Митрополита Ефрема, помазавшего на Царство Михаила Федоровича Романова” Икона митрополита была изготовлена на средства Собрания.
Казанским PC устраивались различные доклады и чтения. Например, в 1907 г. было прочитано шесть докладов: “1) По вопросу об инородцах; 2) О борьбе с пьянством; 3) По вопросу о волостном суде; 4) Об устройстве осужденных и досрочно освобожденных; 5) О законе о печати; 6) О статье гр. Л. Н. Толстого Не могу молчать” Помимо этого проведены чтения в память патриарха Гермогена46
В начале 1907 г. “составился кружок лиц, глубоко сочувствующих задачам Русского Собрания и желающих посему открыть в Уфе отдел Русского Собрания” Подобное известие пришло также из Верхнеудинска Иркутской губернии “об открытии под
171
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
отдела Иркутского Отдела Русского Собрания” Центральный орган Собрания разрешил Иркутскому Собранию открывать подотделы47
Как уже отмечалось, PC не насаждало свои отделы “сверху” Так, 3 апреля 1907 г. Совет PC рассмотрел “заявление уполномоченного Главного Совета Союза Русского Народа на открытии Отделов Союза в пределах Самарской и Уфимской губ. Г И. Зееман фон Езерского, коим предлагает свои услуги по открытию отделов Собрания в пределах сказанных губерний” PC уведомило СРН, что “Русское Собрание не открывает по собственной инициативе своих отделов”, т.е. отделы, по мнению руководства Собрания, должны организовываться местными сторонниками Собрания48
Деятельность провинциальных отделов и центрального PC существенно замедлилась во время первой мировой войны. Это было вызвано целым рядом причин: отсутствием серьезной государственной поддержки, слабым финансированием, ростом активности сторонников Прогрессивного блока. Многие члены PC были призваны в действующую армию или ушли добровольцами на фронт.
Таким образом, история Русского Собрания оказалась нераздельно связанной с историей правомонархического движения дореволюционной России. PC играло роль центра, объединяющего все монархические партии не только организационно, но и идейно, являясь центром притяжения для правых интеллектуалов и интеллигенции. Собрание как первая монархическая организация в стране воспитала целую плеяду политиков, возглавивших правое движение с началом революции 1905 г. Будучи преимущественно аристократическо-чиновничьей организацией, PC в какой-то мере осуществляло связь между правыми и властью. Однако, несмотря на свое серьезное влияние на политическую жизнь страны, Русское Собрание, как и правомонархическое движение в целом, не смогло остановить надвигавшейся революции. В феврале 1917 г. деятельность Русского Собрания и других правых партий была запрещена.
1	См.: Степанов А. С. Чёрная сотня в России (1905—1914). М. 1992. С. 32—34, 36; Кирьянов Ю. И. [Предисловие] // Правые партии: Документы и материалы. 1905—1910 гг.: В 2 т. М., 1998. Т. 1. С. 10—12.
172
В. Ю. Рылов
2	Что такое “Русское Собрание”? СПб., 1901. С. 1.
3	См.: Отчет по Русскому Собранию за 1912 год (далее — Отчет...). СПб., 1913. С. 18.
4	Прямой путь. 1909. № 16—19. С. 25—26.
5	Отчет... за 1911 год. СПб., 1912. С. 19.
6	Отчет за 1910 год. СПб., 1911. С. 5.
7	Отчет за 1914 год. Пг., 1915. С. 18.
8	Там же.
9	Отчет за 1908 год. СПб., 1909. С. 16.
10	Отчет за 1910 год. С. 20.
11	Что такое “Русское Собрание”? С. 2.
12	[Б.а.] Старый славянофил. СПб. 1901. С. 3.
13	Московские ведомости. 1905. 7 января.
14	Правые партии: Документы и материалы. М., 1998. Т. 1. С. 84—85. ,5Там же. С. 101.
16	Отзыв на Обращение “Русского Собрания” к единомышленным партиям, союзам и русскому народу по поводу Манифеста 17 октября. М., 1906. С. 3.
17	Правые партии: Документы и материалы. Т. 1. С. 119.
18	Вестник Русского Собрания. 1906. № 1. С. 2.
19	Там же. № 4. С. 9.
20	Там же.
21	Шульгин В. В. Дни. 1920. Записки. М., 1989. С. 81.
22	Вестник Русского Собрания. 1906. № 4. С. 9.
23	Правые партии: Документы и материалы. Т. 1. С. 124—125.
24	Вестник Русского Собрания. 1907. № 2. С. 2—4.
25	Там же. 1906. № 4. С. 16.
26	ГА РФ, ф.116, on. 1, д. 37, л. 1—6 об.
27	Русское знамя. 1907. № 205.
28	Там же. 1910. № 83.
29	Отчет... за 1910 год. С. 31.
30	Там же. С. 24.
31	Бородкин М. М. Речь, произнесенная М. М. Бородкиным при открытии Харьковского Отдела “Русского Собрания” СПб., 1903. С. 2—3.
32	ГА РФ, ф. 588, on. 1, д. 1243, л. 32.
33	Там же. л. 31.
34	Вестник Русского Собрания. 1906. № 4. С. 20.
35	ГА РФ, ф. 588, оп.1, д. 1243. л. 32.
36	Вестник Русского Собрания. 1906. № 19. С. 2—3.
37	Отчет о состоянии Киевского Русского Собрания с декабря 1911 г. по январь 1914 г. Киев, 1914. С. 7.
173
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
38	Там же. С. 14
39	Там же. С. 13.
40	Там же. С. 15.
41	Правые партии: Документы и материалы. Т. 1. С. 664.
2	Отчет... за 1911 год. С. 24.
43	Краткий отчет Казанского Русского Собрания. Казань, 1908. С.
44	Там же. С. 3.
45	Там же.
46	Там же.
47	ГА РФ, ф. 588, on. 1, д. 1243, л. 40-42.
48	Там же.
Ю. И. Кирьянов
ОБРАЗОВАНИЕ И ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ОТЕЧЕСТВЕННОГО ПАТРИОТИЧЕСКОГО СОЮЗА (1915—1917 гг.)
Накануне первой мировой войны в России с большей или меньшей активностью действовали правомонархические партии: Союз русского народа — СРН (Н. Е. Марков), Русский народный союз имени Михаила Архангела — СМА (В. М. Пуришке-вич), Русский монархический союз (о. И. И. Восторгов, полковник В. В. Томилин), Всероссийский Дубровинский Союз русского народа (А. И. Дубровин ), а также, по крайней мере, две местные организации — Одесский Союз русских людей (Н. Н. Род-зевич) и Астраханская народно-монархическая партия (Н. Н. Ти-ханович-Савицкий), значимость которых выходила за региональные рамки.
Начало войны привело — во имя национальных интересов — к затуханию партийной борьбы в стране. Однако в середине 1915 г. под воздействием поражений на фронте, обострения хозяйственных трудностей, первых массовых продовольственных выступлений произошла активизация партийной деятельности, получившая свое выражение в создании представителями либе-
© Кирьянов Ю. И., 2001
174
Ю. И. Кирьянов
рально-оппозиционных партий Государственной думы и Государственного совета Прогрессивного блока и в принятии этим блоком Декларации. На это последовала реакция и правомонархических партий и более того — образование новых партийных объединений правого толка. По замыслу, исходившему, как можно полагать, от Департамента полиции Министерства внутренних дел (ДП МВД), была предпринята попытка оживить правомонархическое движение, придав ему новое “обличье”, не раздражавшее общественное мнение, и вдохнув в него новые силы. Реализацией этого замысла и явилось создание Отечественного патриотического союза (ОПС), который отличался от большинства других монархических Союзов своим сугубо патриотическим названием, а также одним из уставных пунктов, позволявших принимать в члены организации — при определенных условиях — “инородцев и иноверцев”, что должно было способствовать национальному сплочению.
Учредительное собрание ОПС состоялось 21 и 22 июня 1915 г. Новая организация объединила “целый ряд отделов СРН и СМА” В Собрании приняли участие “многие председатели и уполномоченные провинциальных отделов названных организаций и 8 московских священников” Во вновь образовавшийся Союз вошли “58 провинциальных и столичных отделов прежних монархических организаций”1 Председателем ОПС был избран известный деятель правых организаций в Москве (руководитель железнодорожных Отделов), член руководства СМА (в предвоенное время) В. Г Орлов.
Каких-либо особых программных заявлений, по сравнению с Другими правыми партиями, новый Союз не делал. И все же определенное основание для нового образования было: это — желание создать в годину национального потрясения более широкое, чем существовавшие партии, объединение, снимавшее жесткие ограничения — запрет для вступления в Союз “инородцев и иноверцев” Думается, “идея” была подсказана “сверху” — ДП МВД, причем в период тяжелых испытаний — отступления русской армии, усилившегося потока беженцев из западных губерний, среди которых было немало евреев, и начавшихся массовых 'продовольственных беспорядков”
Пробным шагом в этом отношении стало посещение Харько-Ва в конце апреля или начале мая 1915 г. В. Г. Орловым и его
175
Консерватизм в России и мире. Вып. 7
сподвижником на данном этапе В. А. Берновым2 Об этих визитах рассказывалось в перлюстрированном письме С. Л. Облеу-ховой (жены и.о. Председателя СМА) В. М. Пуришкевичу от 17 мая 1915 г. Согласно ее сообщению, по приезде в Харьков Орлов сделал правым предложение выступить с докладом “Польский и еврейский вопросы” Далее в письме говорилось: “Когда его спросили о содержании доклада, он сказал: “Отрицательное отношение к польскому и положительное к еврейскому вопросам” Ваши союзники, — продолжала С. Л. Облеухова, — этот доклад отклонили. Тогда через неделю является в Харьков почетный член Московской палаты СМА — Бернов (литератор и не особенно светлая личность), снимает городской театр и объявляет, что устроит патриотический вечер с музыкальной программой. Все наличные в Харькове союзники распространили билеты и явились на вечер. Театр наполнился. Тогда устроители стали раздавать публике программы. В программе, после гимнов, стоят два доклада Бернова: “Русско-польские взаимоотношения” и “Перемещение точек зрения по еврейскому вопросу” “желательность уничтожения черты оседлости и радостная надежда на равноправие” Начался доклад Бернов заявил, что нам, союзникам, давно пора переменить точку зрения на евреев, стал распинаться за них, восхвалял пользу, ими приносимую России, заявил, что мы должны все меры употребить к тому, чтобы устроить евреям отмену черты оседлости и выхлопотать равноправие. Поднялся в зале неимоверный скандал... Больше всего смущает всех то, что Бернова записал почетным членом и прислал в Харьков — Орлов, которого считают одним из китов Союза Михаила Архангела и вашим сподвижником... Н[иколай] Дмитриевич Облеухов] очень взволновался этим делом, так как мерзавец Бернов действует в связи с распускаемыми слухами о вашем мнимом жидофильстве, что может серьезно повредить всему вашему делу”3
Создание Отечественного патриотического союза и явилось, видимо, реализацией пересмотра прежней позиции. Сделано это было не демонстративно: в Уставе было лишь маленькое дополнение в разделе о том, кто может стать членом Союза. В какой-то мере это нововведение было даже “завуалировано”: в брошюре, где был напечатан Устав, приводился также список почетных членов, среди которых значился и А. С. Шмаков — истец по делу
176
Ю. И. Кирьянов
якобы ритуального убийства А. Ющинского во время Киевского процесса 1913 г. (но почетные члены были избраны “автоматически”, путем перевода из прежней организации — Союза железнодорожных рабочих и служащих Московского узла).
Поднявшаяся в правой печати шумиха по поводу примечания в Уставе была “надуманной” (поводом для наказания амбициозного ’’отщепенца”) и не отражала расхождений по принципиальному вопросу: недопуск в правую организацию евреев. В литературе нет сведений о национальном составе новой организации — ОПС. Но можно предположить, что иноверцы (в частности, евреи) едва ли стали вступать в эту организацию, основным программным положением которой, как и всех других правых союзов и партий, было провозглашение первенства православной веры. К тому же контингент этой партии и изначально, и в дальнейшем составляли преимущественно железнодорожные рабочие и служащие, среди которых представители еврейской национальности были единичны. Поэтому история с Орловым отражала не столько борьбу в среде правых по принципиальным вопросам, сколько, с одной стороны, амбициозные стремления Орлова стать руководителем Всероссийского союза, а с другой — желание руководства СМА и СРН наказать отшельника, который “увел” несколько организаций из этих Союзов. Принципиальность “правоверных” правых проявилась скорее в нежелании “примириться” и в дальнейшем отмежевании от Орлова, который если не во всем, то во многом действовал тогда так же, как и руководители СРН, СМА и других партий, и неоднократно выражал желание к общим совместным действиям с другими правыми Союзами.
Информация об Учредительном собрании ОПС сообщала о затронутых вопросах4 Главным из них была выработка позиции об отношении монархистов “к переживаемому политическому моменту” Как отмечали многие ораторы, это “было вызвано усилением деятельности левых организаций”
Собрание приняло решение усилить деятельность монархистов на местах посылкой в провинцию нескольких ораторов, в том числе В. Г Орлова, П. В. Остроухова, Е. А. Никитина, трех студентов, двух рабочих и др.
Был возбужден вопрос “об отношении к сдвигу влево В. М. Пу-ришкевича”, однако вопрос был снят председательствующим (по
177
12. Заказ 3119
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
некоторым данным, им был В. М. Скворцов — редактор “Колокола”), чтобы не способствовать раздорам.
Собрание выразило протесты против действий Московского городского головы М. В. Челнокова за “допущение трамвайной забастовки в Москве” и против позиции Г Е. Львова, допустившего на Общеземском съезде оппозиционные речи. Поднимался вопрос о реагировании на принятые Городским и Земским съездами резолюции, но ввиду того, что, как выяснилось, “большинство участников собрания уже послало соответствующие протесты из провинции”, от обсуждения вопроса на Собрании отказались.
Специальное постановление сводилось к просьбе разрешить “восстановить деятельность прежних монархических кружков молодежи и дружин”
Было принято решение об организации Издательского комитета ОПС и выпуске “копеечной маленькой газеты”, на что было собрано 2852 руб.
Собрание постановило ходатайствовать о созыве Всероссийского съезда монархистов в Москве. Было одобрено предложение послать благодарственные телеграммы Н. Е. Маркову и Г Г Замысловскому “за их монархическую деятельность в Государственной думе”
Особое решение касалось открытия лазарета для раненых воинов на 10 коек имени покойного министра внутренних дел В. К. Плеве и на 10 коек имени почетного члена монархических отделов Московского железнодорожного узла князя А. Г Щербатова, скончавшегося весной 1915 г.5 Кроме того, Собрание выразило “сожаление по поводу повторяющихся в Москве уличных беспорядков, учиняемых врагами Родины”6
ОПС прошел довольно быстро стадию утверждения, и в сентябре новое правомонархическое объединение (с некоторыми уточнениями положения прежних Уставов о “приеме в члены”) было зарегистрировано. Но “влиться” новому Союзу в среду правых партий, несмотря на усилия, не удалось. С А. И. Дубровиным отношения уже давно были испорчены. Не лучшими оказались и отношения с В. М. Пуришкевичем и СМА (после “увода” некоторых отделов из этой организации). На собрании-совещании была предпринята попытка заигрывать с Н. Е. Марковым и его СРН-обновленческим. Но и она окончилась безуспешно.
178
Ю. И. Кирьянов
Вскоре же отношение большинства правых партий к ОПС (несмотря на его определенный рост) стало откровенно неприязненным, если не сказать — враждебным. Единственной партией, с которой ОПС сумел сохранить на какое-то время “нормальные” отношения и даже провести совместное совещание, оказался Русский монархический союз, возглавлявшийся в годы войны С. А. Кельцевым.
Как уже отмечалось, в связи с образованием ОПС должен был быть представлен Устав новой организации — для регистрации. Новый Устав, утвержденный 7 сентября 1915 г.7, повторял аналогичные документы других правомонархических организаций, зарегистрированных в 1906, 1908 и 1912 гг.
Кратко воспроизведем его основные положения.
Первый раздел Устава, называвшийся “Цель и задача Союза”, звучал следующим образом: “Отечественный Патриотический Союз ставит своей основной и неуклонной задачей — содействовать объединению русских людей, всех сословий и состояний для мирной работы на благо Отечества на нераздельных исконных русских началах: Православия, Неограниченного Царского Самодержавия и Русской Народности"
Второй раздел Устава характеризовал направления деятельности, которая должна была способствовать реализации целей и задач Союза. Они мало чем отличались от тех, о которых говорилось в аналогичных документах предшествовавших лет. Это касалось пропагандистской и “хозяйственной” деятельности (мелкий кредит, ссудо-сберегательные и страховые товарищества, потребительские союзы, артели и т.п.); в связи с последним положением заслуживает внимания следующий пункт этого раздела: “10) Всеми законными способами содействовать улучшению материального быта крестьян и рабочих, — однако всеми силами оказывать противодействие социализму, как лживой и несостоятельной теории обеспечения трудящихся классов и как силе разрушительной для государственной и церковной жизни”8 Несколько необычно, хотя и в духе привычных установок правых, выглядел пункт, подчеркивавший необходимость контактов с правыми депутатами Государственной Думы: “12) Союз всеми мерами стремится к более тесному установлению постоянной непосредственной связи своих членов с правыми членами Госу-даственной Думы и Государственного совета, имея в Канцелярии
12*
179
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
Главного совета Союза особый отдел по справкам о запросах в Думе и текущих ее делах. При новых же выборах в Думу Союз принимает деятельное участие в таковых, стремясь провести в Думу возможно большее число своих единомышленников. При этом провинциальные отделы по указанию Главного совета, безусловно, должны вступить в соглашение с родственными по духу политическими организациями”9
В особом разделе говорилось о том, что деятельность Союза распространяется на всю территорию страны, а Главный совет находится в Москве. Оговаривалось, что Союз имел право открывать Отделы в составе не менее 12 человек. Все Отделы находились с Союзом “в постоянном духовном и нравственном единении, а равно и в посильной взаимной материальной поддержке, однако без какого бы то ни было принудительно-юридического подчинения”
Но одно место Устава отличалось от соответствующих записей в Уставах других монархических партий. Оно касалось членства в Союзе. В этом Уставе после обычных слов: “Действительными членами могут быть все верные русские граждане, все патриоты, выше всего любящие свое Отечество, служащие своему Государю...” и т.п. были два примечания: “1) Немцы и все те, кои враждебны государственным устоям России, членами Союза быть не могут. 2) Инородцы и иноверцы принимаются в члены Союза по единогласному решению Советов Отделов, каждый раз представляя о сем на утверждение Главного Совета [ОПС]”10 Второе примечание открывало формальную возможность вступать в члены правого Союза и евреям (между тем особой оговоркой это не допускалось Уставами других партий и вызвало не только непризнание нового образования со стороны СРН. ВДСРН и СМА, но и стремление отмежеваться от него). Соответствующая позиция руководителей прежних Союзов была зафиксирована в ряде документов второй половины 1915—1916 гг. и в конечном счете выразилась в недопущении ОПС к участию в предполагавшемся в начале 1917 г. общероссийском совещании монархических партий и организаций.
Однако в первые месяцы после образования какие-то шансы на “нормальные” контакты и общение с другими правыми организациями у ОПС оставались. Их руководитель присутствовал и выступал на Петроградском совещании в ноябре 1915 г. Еще ра
180
Ю. И. Кирьянов
нее, во второй половине сентября 1915 г. удалось провести совместное совещание представителей ОПС и РМС в Москве (на нем лидерствовали о. И. И. Восторгов, В. Г Орлов и С. А. Кель-цев).
Совещание приняло ряд постановлений, характеризовавших позицию этих двух партий. Оно приветствовало “твердую и неуклонную политику премьера И. Л. Горемыкина и рекомендовало провинциальным организациям “выносить однородные резолюции”; выразило протест против допущения на Земском и Городском съездах обсуждения и принятия политических резолюций; констатировало, что левые партии начали и почти беспрепятственно развивают явную и скрытую антигосударственную деятельность, в связи с чем было признано необходимым “оживить деятельность правых организаций и в этих целях начать пропаганду на местах”; учредило курсы для подготовки организаторов на местах, а также “школу для подготовки ораторов для рабочих”; приняло решение “вновь сформировать монархические дружины, кружки молодежи из учащихся в высших учебных заведениях и союзы из монархически настроенных рабочих”; признало необходимость созвать в Москве Всероссийский монархический съезд с целью выработки директив, которыми необходимо руководствоваться “в исключительное время, переживаемое Россией”; признало желательным издание ежедневной дешевой, копеечной монархической газеты.
По вопросу о целесообразности созыва “законодательных учреждений” (Государственной Думы) мнения, однако, разделились. И. И. Восторгов и В. Г Орлов высказались против созыва в годы войны “народного представительства” (“Государственная Дума при нынешнем ее составе пользы принести не может, вред же от ее деятельности — неизмерим”). Другие же участники, в том числе С. А. Кельцев11, полагали необходимым возобновление сессии Государственной Думы, но при условии неподчинения Правительства парламентскому Прогрессивному блоку и опоры в своей деятельности на монархические массы. Ввиду разногласий голосование по этому пункту проведено не было.
По целому ряду пунктов не только Программа, но и Постановление этого совещания повторяли соответствующие документы Учредительного собрания ОПС.
Согласно агентурным сообщениям ДП МВД, правые, считав
181
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
шие совещание естественной реакцией на действия Прогрессивно блока, выражали сожаление, что “слишком мало можно питать надежды на то, что современное Правительство услышит голоса этих монархистов, а главное — захочет и сумеет использовать значение политических резолюций, вынесенных московскими монархистами”12
Кратко осветим деятельность и основные документы ОПС, связанные с последующим его существованием, т.е. с осени и вплоть до его закрытия Временным правительством в начале марта 1917 г.
В октябре 1915 г. в составе ОПС насчитывалось 58 отделов, которые действовали как в обеих столицах, так и в провинциальных городах. К концу 1916 г. Отделы ОПС были зафиксированы в Александровске, Витебске, Москве, Нижнем Новгороде, Петрограде, Рязани, Самаре, Саратове, Харькове и в некоторых других местах.
ОПС, хотя и расходился с СРН, ВДСРН и СМА по вопросу о членстве, в остальном в своих документах и действиях в значительной мере дублировал своих “старших братьев” Главный совет ОПС направил министру внутреннних дел князю Н. Б. Щербатову телеграмму, выразив возмущение “революционными выкриками” членов Всероссийского съезда Союза городов и Съезда Земского союза, а также выразил протест Московскому городскому голове М. В. Челнокову, допустившему на Съезде “поносить Правительство, говорить революционные речи” словом, как бы повторять “позорной памяти 1905 год” Далее в телеграмме говорилось: “Русский народ не может допустить, чтобы призванные только для работы на помощь Правительству и доблестной армии самозванно именовали себя народными избранниками, коим никто не давал права вторгаться в прерогативы Монарха, заниматься политикой, вносить смуту в умы народных масс, подстрекать рабочие массы к бунту и мятежам” И в заключение выражалась надежда, что Правительство примет меры к тому, чтобы работа всего русского общества была всецело и исключительно направлена в сторону борьбы с вторгшимся в пределы Отечества врагом и чтобы благодаря попустительству не создалось в стране настроение, поведшее к событиям позорной памяти 1905 г., вследствие которых была проиграна дальневосточная война13.
182
Ю. И. Кирьянов
По сообщениям печати за октябрь 1915 г В. Г Орлов, отмечая патриотический подъем в рабочей среде, предлагал обратить внимание на тяжелое материальное положение рабочих и путем вмешательства государственной власти во взаимоотношения труда и капитала, а также повышения заработной платы на оборонных предприятих привлечь симпатии рабочих и способствовать тем самым утверждению среди них политических настроений, “близких к программе правых партий”14
В январе 1916 г. председатель Главного совета ОПС и участник Петроградского совещания монархистов в ноябре 1915 г. направил на имя Председателя Совета монархических совещаний И. Г Щегловитова письмо, отмечая, что выборы в Совет прошли “под знаком партийной кружковщины: почти все члены Совета принадлежат к одной монархической организации, а именно к СРН” а избранными оказались лица, нередко недостойные этого положения (конкретно назывались Шинкаревский, Соколов, Бобров, Кельцев). Избрание в Совет представителей лишь СРН грозило в будущем, по мнению автора, “окончательным развалом”, и в этой связи он предлагал “при первом удобном случае переизбрать членов Совета Съезда, причем с таким расчетом, чтобы в него попали представители всех имеющихся в России правых организаций” В. Г Орлов настаивал на реформировании Совета, призвав в него людей “решительных и ярких, а иначе все монархическое движение будет находиться в руках слабых и неуверенных, а отсюда, как вывод, — окончательный развал правых организаций”15 Письмо это имело сугубо внутрипартийный характер, но, как отмечалось в печати, оно, возможно, повлияло на отказ Щегловитова от поста Председателя Совета монархических совещаний16
5 мая 1916 г. Председатель ОПС В. Г Орлов направил письмо премьеру Б. В. Штюрмеру. В этом письме предлагалось использовать майские торжества в Тобольске (по случаю открытия мощей) для подготовки приехавших священнослужителей и духовных лиц к выборам в V Государственную Думу. Это, по мнению Орлова, могло способствовать поднятию авторитета власти. Предлагалось также использовать торжества для раздачи патриотической литературы, организации лекций и докладов (“на современные темы, указав наши подвиги... что сделано и делается Правительством, разъяснить народу об отрицательных сто
183
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
ронах деятельности, о подпольной работе во вред Русскому государству Земских и Городских союзов ”). Орлов сообщал, что по согласованию с бывшим министром МВД А. Н. Хвостовым им “организовано и открыто в Москве Бюро ораторов, для посылки их по России для организации собраний и чтения лекций" Вместе с тем Орлов сетовал на невыдачу ему Министерством денежных средств и заканчивал словами: “Если моя работа не нужна Правительству, то пусть Министерство внутренних дел укажет мне на это прямо, открыто: тогда я закрою все эти организации, в которых насчитывается свыше 17 000 членов одних железнодорожных служащих и рабочих и уйду от политики в сторону и отдамся службе. Если же моя работа будет полезной и долженствующей быть продолженной, то необходимо создать условия возможности работать”17 Что имел в виду в данном случае Орлов, сказать трудно. Однако известно из опубликованных в газетах после Февральской революции 1917 г. документов, что он из фонда ДП МВД в 1915 г. получил 500 руб. и 200 руб. а в феврале 1916 г. — 400 руб.18
2 октября 1916 г. состоялось Собрание в основном, видимо, представителей ОПС с участием 32 человек. Председательствовал на нем Орлов.
На этом Собрании, согласно газетной информации, име; место “обмен мнениями” “по вопросам еврейскому и польскому и о современном положении страны в связи с войной” По первому вопросу была принята платформа ОПС, согласно которой поляки и евреи признавались “достойными уравнения с прочими гражданами Империи” Обсуждение второго вопроса связывалось в основном с назначением А. Д. Протопопова новым управляющим МВД. Отношение участников к этому назначению определилось как отрицательное, главным образом вследствие принадлежности Протопопова к партии октябристов, которую правые относили “к левым группам”
На Собрании был обсужден вопрос о предполагаемом съезде правых в Москве, организуемом ОПС, и было высказано мнение “потребовать присутствия на Съезде представителей всех монархических организаций России, а если этого не удастся добиться, выделиться в автономный Союз со своим постоянным Советом”19 Цель этого демарша сводилась к стремлению добиться формального “уравнения” с другими правыми партиями при
184
Ю. И. Кирьянов
сохранении своей изначальной “особенности” (и некоторых новых предложений в этом же духе). Однако добиться желаемого им не удалось. Буквально через несколько дней в “Земщине” появилось заявление руководителей Совета монархических совещаний, а также ВДСРН и СРН. В нем говорилось, что вошедшие в состав монархических съездов Союзы, Общества и Организации ничего общего с деятельностью ОПС не имеют и в организуемом Орловым Съезде принимать участие не намереваются.
22 октября 1916 г. Главный совет ОПС провел “Торжественное собрание” в Москве, в помещении Союза — на 2-й Тверской-Ямской. В. Г Орлов информировал о посещении в период предыдущего собрания в Петербурге премьера Б. В. Штюрмера и некоторых членов правительства. Во время этих приемов Орлов рассказал премьеру и членам правительства о прочном объединении 82 отделов ОПС, которые можно использовать в желательном для правительства направлении в случае ожидаемых монархистами эксцессов со стороны левых. В связи с резкими выступлениями против Штюрмера в Государственной думе было принято решение послать ему “сочувственную телеграмму” В очередной раз Орлов призвал “к дальнейшей горячей работе и единению на пользу монархического дела” а также сделал предложение, принятое присутствовавшими, ходатайствовать о разрешении созвать в Москве Всероссийский съезд единомышленных монархических организаций в марте 1917 г. В то же время по отношению к Съезду, созываемому в Москве по инициативе С. А. Кельцева, Собрание объявило себя в оппозиции и постановило не отвечать на все выпады Кельцова в “Кореннике” и “Русском знамени”
Собрание уполномочивало Орлова “предпринимать шаги в различных инстанциях на защиту членов Союза от несправедливых гонений со стороны тех или иных местных администраторов и начальствующих лиц”
29 октября 1916 г. состоялось заседание Главного совета ОПС. Предметом обсуждения было несколько вопросов, однако главным из них был вопрос о предстоявшем в Москве Всероссийском монархическом съезде, организуемом председателем РМС Кельцевым через петроградский Совет монархических совещаний. По этому поводу было принято заключение о том, что Совет, не имевший в своем составе представителей ОПС, является
185
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
“учреждением самозванным, незаконным” В случае неполучения приглашения на созываемый Съезд предполагалось обратиться к правительству, а также выступить с заявлением в печати о том, что Съезд не является представителем правой России.
В. Г Орлову было поручено составить для подачи в “правительственные сферы” “Записку” относительно того, что выступления СРН, СМА и РМС против Орлова и его единомышленников носят “личный характер и ничего общего с отстаиванием интересов монархического дела не имеют” Было также решено обратить внимание министра внутренних дел на то, что руководимая Н. Е. Марковым газета “Земщина” получая правительственные деньги на развитие патриотической деятельности, делает, однако, выпады против Орлова и ОПС и тем “вносит разлад в среду монархистов”
Собрание, по предложению В. Г Орлова, одобрило Проект передачи продовольственного дела в ведение Министерства внутренних дел.
В заключение было принято решение “развить дальнейшую патриотическую деятельность в провинции” С этой целью намечалось “открыть целую сеть “патриотических” потребительских лавок, направить в провинцию передвижные кинематографы с картинами научно-патриотического содержания и поручить пяти ораторам выступления в различных провинциальных центрах на тему о необходимости участия народных сил вместе с Правительством не только в борьбе с внешним врагом, но и с внутренними неурядицами на почве продовольственных дефектов”20
По данным одной из газет, был затронут также польский вопрос. По этому поводу в газете сообщалось: “В “Отечественном союзе” относятся к домогательствам или, вернее, вымогательствам поляков отрицательно. Еврейский вопрос не обсуждался”21
Очередное Собрание членов ОПС состоялось, видимо, в середине января 1917 г. На нем присутствовали сенатор Н. И. Ту-ган-Барановский, В. М. Скворцов, В. Г Орлов и “другие видные монархические деятели”
Рассматривался вопрос “о мерах борьбы с развивающимся в стране брожением” Было принято постановление отправить телеграмму министру внутренних дел А. Д. Протопопову “с тре
186
Ю. И. Кирьянов
бованием” “о проявлении на местах твердой власти, так как революционная пропаганда принимает широкие размеры”
Обсуждались заявления трех начальников станций Александровской железной дороги с жалобами “на пристрастное отношение к ним со стороны начальников по службе” В этой связи Орлову было поручено обратиться с докладной запиской к министру путей сообщения с указанием на необходимость “прекращения преследований членов Союза” и принято решение об исключении начальника Северных дорог Шмидта из числа почетных членов одного из Отделов Союза “за враждебное отношение к союзникам”
Рассматривался вопрос “о нападках некоторых петроградских газет на главного вдохновителя московского ОПС В. Г Орлова”22 Решено не реагировать на эти высказывания газет ввиду их клеветнического характера (Орлов обвинялся, в частности, во взяточничестве).
Было решено также отложить издание еженедельного журнала “Патриотическая копейка” до 1 февраля.
В связи с новыми назначениями были направлены приветственные телеграммы премьеру Н. Д. Голицыну и председателю Государственного совета И. Г Щегловитову 23
Наконец, последние известные документы, исходившие от Главного совета ОПС и его председателя В. Г Орлова, — это две телеграммы от 8 и 10 февраля 1917 г. направленные министру внутренних дел А. Д. Протопопову. Первая телеграмма обращала внимание министра на покровительство некоторых иностранных послов (в частности, Италии и Англии) ряду российских политических деятелей, оказавшихся в конфликтных отношениях с Правительством. Речь шла конкретно об А. В. Амфитеатрове и П. Н. Милюкове. Первый подлежал высылке “за антигосударственную деятельность”, но вследствие вмешательства итальянского посла был освобожден. Милюков после нашумевшей речи в Государственной Думе в ноябре 1916 г. на автомобиле английского посла приехал к Бьюкенену, где в его честь был устроен банкет. Московский городской голова Челноков, которого, согласно телеграмме, все русские люди считали большим ’’злом для России”, а также бывший министр иностранных дел Сазонов, после отстранения царем от должности ввиду неспособности, получили высшие английские ордена. Отмечая столь “ненормаль
187
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
ные явления”, письмо заканчивалось словами: “Такое внимание со стороны Англии к Прогрессивному блоку — антигосударственным элементам России, вмешательство иностранных послов умаляет значение великой державы, вносит брожение в народные массы, нарождает ненависть к Англии и Италии”24 Вторая телеграмма была “опровержением клеветы” левой газеты “Вечернее время” о якобы направленной министру Протопопову “Записке” по поводу Государственной Думы. В телеграмме отрицался этот факт, но вместе с тем говорилось: “В Главном совете [ОПС], правда, обсуждался вопрос о предстоящих выступлениях левых [в] Государственной Думе (сессия должна была открыться 14 февраля. — Ю. К.), и, конечно, если Дума позволит себе ругать, поносить Правительство, издеваться над Министрами, поставленными Монархом, то Отечественный союз молчать не будет”
В связи с ироническими высказываниями некоторых газет относительно заявлений Орлова о поддержке его десятками тысяч союзников25, в телеграмме делалось очередное подобное утверждение (будто в одной лишь Москве насчитываются “десятки тысяч человек”)26
Других документов этой партии выявить не удалось. Не отложились они и в материалах Чрезвычайной следственной комиссии (ЧСК) Временного правительства, хотя обыск в квартире Орлова производился.
По показаниям бывшего товарища министра внутренних дел С. П. Белецкого, сделанным ЧСК Временного правительства в 1917 г., последний министр А. Д. Протопопов инспирировал отправку в конце 1916 г. телеграмм и петиций от имени ОПС на имя Николая II и императрицы Александры Федоровны с целью поддержания царской четы в условиях обострившейся критики со стороны оппозиционных сил.
В начале марта 1917 г. ОПС, как и другие правомонархические партии, в связи с постановлением Временного правительства, должен был прекратить свою деятельность. ОПС, как и другие, не проявил какой-либо активности ни в связи с отстранением от власти Николая II, ни в связи с запретом их собственной деятельности
В. Г Орлов, вплоть до февраля 1917 г. переписывавшийся с Министерством внутреннних дел, по-видимому, предполагал
188
Ю. И. Кирьянов
“отсидеться” вдали от бурных событий и уехал в Ташкент. Но даже там он был арестован и лишь путем больших усилий ему удалось освободиться. Его привлекала в качестве свидетеля ЧСК Временного правительства, и он давал показания, хотя его не арестовывали. В дальнейшем следы руководителя ОПС, как, впрочем, и ряда других правомонархических лидеров, теряются. Можно предположить, что в 1918 г. Орлов оказался в стане белых в Пятигорске, где находился и бывший министр путей сообщения С. В. Рухлов. После занятия этого города красными, наряду с некоторыми высокопоставленными в прошлом сановниками и министрами, в частности Рухловым, был расстрелян и В. Орлов, “за контрреволюционную деятельность” Сказать с уверенностью, что в данном случае это был В. Г Орлов, нет веских оснований. Однако связка Рухлов — Орлов говорит в пользу такого предположения.
Подводя итог сказанному о существовании этой последней по времени возникновения крупной правомонархической партии, можно констатировать, что попытка ДП МВД “оживить” правое дело путем придания новой партии — в противоположность уже существовавшим партиям, негативно воспринимавшимся общественным мнением, — нового сугубо патриотического названия, а также расширить круг участников (за счет возможности вхождения инородцев и иноверцев) не принесла желаемого результата. Если считать создание ОПС затеей ДП МВД с целью встряхнуть, оживить правомонархическое дело в годы войны, то следует признать, что затея не выдержала испытания, несмотря на определенные шаги для обновления и уставных установок, и фасада организации — ее названия.
С середины 1915 г. и особенно в 1916 г. и начале 1917 г. режим и правительство настолько себя дискредитировали, что влияние и значимость защищавших их правомонархических партий и организаций, в том числе ОПС, оказались близкими к нулю. В совокупности различных причин это была одна из главных причин, приведших к безмолвному их сходу с политической арены в февральско-мартовские дни 1917 г.
1	См.: Переписка с Главной палатой РНС имени Михаила Архангела о закрытии Московской палаты и Открытии Отечественного патриотического союза 21 июня 1915 г. // ГА РФ, ф. 117, оп. 3, д. 4.
2	Владимир Александрович Бернов в сентябре 1907 г., будучи редак
189
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
тором воронежской газеты “Живое слово”, основал воронежскую “Русскую народную партию” Согласно отчету Бернова, представленному губернатору, в губернском отделе под его руководством в 1907 г. насчитывалось 635 членов. Всего же численность воронежской Русской народной партии определялась в 1362 человека (Государственный архив Воронежской области (ГАВО), ф. 6, оп. 2, д. 139; Слесарев Ю. В. Деятельность правых организаций ЦЧР в 1905—1917 гг.: Дис. канд. ист. наук. Пенза, 1998. С. 192). Цифры эти, надо полагать, были существенно завышенными. Не имея, однако, политического авторитета в общественных кругах, Бернов летом 1908 г. вынужден был примкнуть к октябристам. Но в 1911—1912 гг. Бернов вновь оказался на политической арене. Еще летом 1911 г. он основал Национальный клуб в Воронеже, насчитывавший к 1912 г. около 200 человек (Земщина. 1912. 22 февраля. № 912. С. 4.). В 1912 г. он разъезжал по губернии с циклом лекций, вел агитацию накануне выборов в IV Государственную думу и развернул деятельность с целью создания отделов “Всероссийского Национального союза” В 1912 г. опубликовал в Петербурге брошюру (лекцию) “Национализм в качестве основы государственности”
3	ГА РФ, ф. 102, оп. 265, 1915 г., д. 1006, л. 17—18; Исторический архив. 1994. № 5. С. 38—39; см. также: Русская воля. Пг., 1917. 7 января // ГА РФ, ф. 102, 4 д-во, 1915 г., д. ПО, л. 285; Правые партии: Документы и материалы. 1911—1917 гг. М., 1998. Т. 2. С. 608—610.
4	ГА РФ, ф. 102, 4 д-во, 1915 г., д. 110; Правые партии. Т. 2. С. 442— 443.
5	А. Г Щербатов продолжительное время возглавлял базировавшийся в Москве Союз русских людей — с ноября 1905 г. и предположительно до середины 1908 г., когда Союз прекратил подавать какие-либо признаки жизни.
6	Возможно, имелись в виду так называемые “антинемецкие беспорядки” и погромы в Москве, начавшиеся еще в последних числах мая (см.. Кирьянов Ю. И. Майские беспорядки 1915 г. в Москве // Вопросы истории. 1994. № 12. С. 137—150).
7	Устав Общества под названием “Отечественный Патриотический Союз” М. 1915.
8	Там же. С. 9.
9	Там же. С. 9—10.
10	Там же. С. 12—13.
11	С. А. Кельцев баллотировался осенью 1912 г. в IV Государственную думу, но не прошел, и, можно думать, что надеялся на успех на дополнительных выборах.
190
Ю. И. Кирьянов
ГА РФ, ф. 102.00, 1915 г., д. 307, Лит. А.Л. 153—153 об. Правые партии. Т. 2. С. 467 468.
13	ГА РФ, ф. 102, 4 д-во, 1915, д. 110, л. 19—21; ф. 1467, оп. 4, д. 858. л. 19—19 об.; Союз русского народа. М.; Л., 1929. С. 187; Правые партии. Т. 2. С. 463—464.
14	Правые и рабочее движение И День. СПб. 1915. 17 октября. № 286 (ГА РФ. ф. 539 (В. В. Водовозов), on. 1, д. 933, л. 41 об.).
15	ГА РФ, ф. 102.00, оп. 265, 1916 г., д. 1050, л. 254а, 254а об.; Исторический архив. 1994. № 5, С. 62—64; Правые партии. Т. 2. С. 538—540.
16	Так, газета “Вечернее время” (СПб.) в одном из октябрьских номеров за 1916 г. сообщала: “Главари СРН обижены письмом, полученным недавно И. Г Щегловитовым от В. Г Орлова. Следствием этого было то, что И. Г Щегловитов счел нужным откзаться от председательствования в Совете...”(ГА РФ, ф. 102, 4 д-во, 1915 г., д. ПО, л. 264; Правые партии. Т. 2. С. 575).
17	ГА РФ, ф. 102, 6 д-во, 1916 г., д. 244, л. 130; Союз русского народа. С. 193—195; Правые партии. Т. 2. С. 550—551.
18	См.: Из секретного фонда И День. Пг., 1917. 14 марта. № 8 (ГА РФ, ф. 539 (В. В. Водовозов), on. 1, д. 1288, л. 16 об.).
19	Русское слово. М. 1916. 3 октября И ГА РФ, ф. 102, 4 д-во, 1915 г., д. ПО, л. 250; Правые партии. Т. 2. С. 567.
20	Раннее утро. М., 1916. 30 октября // ГА РФ, ф. 102, 4 д-во, 1915 г. д. ПО, л. 269; Правые партии. Т. 2. С. 575—576.
21	Вечернее время. Пг., 1916. Октябрь И ГА РФ, ф. 102, 4 д-во, 1915 г., д. ПО, л. 264; Правые партии. Т. 2. С. 575.
22	Вероятно, имелась в виду заметка в газете “Русская воля” от 7 января 1917 г. (см.: Правые партии. Т. 2. С. 607—611).
23	Утро Москвы. М. 1917. 20 января И ГА РФ, ф. 102, 4 д-во, 1915 г., Д. НО, д. 294; Правые партии. Т. 2. С. 618—619.
24	ГА РФ, ф. 1467, on. 1, д. 858, л. 70—70 об.; Вопросы истории. 1996. № 8. С. 99; Правые партии. Т. 2. С. 631—632.
25	Так, “Русская воля” писала 7 января 1917 г.: “При ревизии Московской Палаты СМА (видимо, в 1915 г. — Ю. К.)9 произведенной Юскеви-чем-Красковским, оказалось, что все ее Отделы — простая бутафория. В каждом из них насчитывается не более 4—8 человек. Орлов пускает на собрание публику с улицы, и они изображают членов Союза. Это засвидетельствовано в Протоколе за подписью Юскевича-Красковского. В таком же состоянии находятся, однако, отделы и палаты всяких других черносотенных организаций” (Русская воля. Пг., 1917. 7 января // ГА РФ. Ф- 102, 4 д-во, 1915 г., д. 110, л. 285; Правые партии. Т. 2. С. 610).
26	ГА РФ. ф. 102, 4 д-во, д.110, л. 309—312; Вопросы истории. 1996. № Ю. С. 120—121; Правые партии. Т. 2. С. 636—637.
191
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
Д. Д. Богоявленский
Н. Е. МАРКОВ И СОВЕТ МИНИСТРОВ: СОЮЗ РУССКОГО НАРОДА
И САМОДЕРЖАВНАЯ ВЛАСТЬ
Проблема отношений между властью и правыми партиями и движениями является одной из ключевых проблем истории консерватизма в России в начале XX в. Обращение к истории взаимоотношений одного из лидеров черносотенного движения Н. Е. Маркова и Совета Министров позволяет прояснить некоторые аспекты этой проблемы.
Николай Евгеньевич Марков родился в 1866 г. в Курской губернии, в старинной дворянской семье. Марковы вели происхождение от литовского дворянина, перешедшего на службу к российскому государю и получившему в XVII в. поместья около города Курска1 Отец Николая Евгеньевича, Евгений Львович Марков — видный публицист и критик, некоторое время сотрудничал в «Отечественных записках». Известность он приобрел благодаря роману «Черноземные поля» и своим статьям в «Вестнике Европы», «Голосе» и «Русской речи». По своей бабке, дочери суворовского генерала Гана, Н. Е. Марков приходился родственником писательницам Блаватской, Желиховской и видному государственному деятелю конца XIX — начала XX в. С. Ю. Витте2
Окончив институт гражданских инженеров и будучи землевладельцем Щигровского уезда Курской губернии, Н. Е. Марков стал членом губернской земской управы3 Его старший брат, Лев Евгеньевич Марков, в той же губернии был предводителем дворянства Щигровского уезда. В 1905 г. Марков стал одним из основателей Партии Народного Порядка (ПНП) в Курске. Партия придерживалась консервативно-реформаторского направления в лагере правых политических сил. ПНП выступала против неверного, с точки зрения ее членов, толкования Манифеста 17 октября 1905 г. Общая численность ее достигала 500 человек. Марков был избран вице-председателем партии. ПНП провела всего 5— 7 заседаний, после чего ее деятельность прекратилась, так как основные участники влились в созданный Марковым Курский
© Богоявленский Д. Д., 2001
192
Д. Д. Богоявленский
отдел Союза русского народа (СРН) (численностью около 1770 человек). Одновременно были организованы отделы и в других городах Курской губернии: Путивле, Белгороде, Старом Осколе, Рыльске (общей численностью около 400 человек)4
Марков вскоре приобрел известность и за пределами Курской губернии. Он выделялся среди лидеров правомонархистов своими организаторскими способностями и ораторским мастерством. Важной вехой его политической карьеры стало избрание депутатом III Государственной Думы от Курской губернии.
Курский отдел СРН, возглавляемый Марковым, провел энергичную и удачную избирательную кампанию. В отличие от выборов во II Государственную Думу, где от Курской губернии не было представителей правого движения, в III Государственной Думе от нее прошли 9 депутатов-правомонархистов (всего от Курской губернии — 11 депутатов)5 На общегосударственном уровне правые получили 147 депутатских мест в Государственной Думе. Из них крайне правых было 50, а умеренно-правых и националистов — 97 человек. По численности это была вторая фракция в Думе (после октябристов, которые имели 154 депутата). Фракцию возглавил граф В. Ф. Дорер, соратник Маркова по монархическому движению в Курске.
Однако после начала спада революционной активности правительство перестало нуждаться в активной помощи правых. Правительству понадобились парламентские партии, которые не запятнали бы себя погромными выступлениями и которые могли бы служить ему опорой в парламенте. П. А. Столыпин, стремясь достигнуть этой цели, опирался на различные партии правых и на отдельные течения внутри СРН. Такая позиция правительства вместо консолидации правых привела к их расколу на несколько меньших по численности организаций, что нанесло ущерб всему правому движению.
По словам Маркова, СРН «явился мощным и всенародным выразителем... здоровых, истинно русских, глубоко национальных убеждений... и... поначалу к этому общенародному движению примкнуло немало дворян, духовенства, купечества, чиновничества...»6 Но «...издав Манифест 17 октября 1905 года, ...Государь требовал... признания законодательных прав Государственной Думы... Верноподданный СРН вынужден был ...поко
193
13. Заказ 3119
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
риться и признать новые — по существу конституционные — законы ...и вступить в борьбу с разлагателями государства в самой невыгодной для простонародной организации обстановке — партийного парламентаризма»7
Марков, став одним из лидеров правых в Думе, был избран членом Петербургского отдела СРН и членом Главного совета (ГС) СРН. В СРН он возглавил течение, которое сам характеризовал как «земско-соборническое»8 Сторонники этого направления признавали новое государственное устройство, в котором определенное место отводилось Государственной Думе, созданной и действовавшей по воле царя. Основными приверженцами этого течения были В. М. Пуришкевич, В. П. Соколов, А. С. Вя-зигин, Г Г Замысловский. Противостояли им «дубровинцы», названные так по фамилии их лидера А. И. Дубровина, бывшего председателем ГС СРН. Они являлись сторонниками возвращения к порядкам, существовавшим в России до появления Манифеста 17 октября 1905 г. Хотя численность СРН и составляла на тот момент около 357 тысяч человек при 405 тысячах правых в общей сложности9, популярность этого движения стала падать, и внутренний раскол был не последней причиной этого.
Сторонники Маркова и Пуришкевича преобладали во фракции крайне правых в Думе. Фракция решительно поддержала Столыпина при попытке части депутатов отменить чрезвычайное положение. Правые считали, что нет гарантий от повторения кровавых событий, последовавших за 17 октября 1905 г., а «правительственная власть, окрепшая благодаря деятельности III Государственной Думы, должна и впредь стараться искоренять элементы, которые нарушают правильное течение государственной жизни»10 Позиция правительства полностью совпала с точкой зрения правых.
За первую сессию (с 1 ноября 1907 г. по 18 июня 1908 г.) между правительством и Думой возникло серьезное разногласие. В Думу был вынесен проект постройки четырех линейных кораблей нового типа (дредноутов). Но предложение не нашло поддержки ни у кадетов, ни у октябристов, ни у правых. Дума отклонила этот проект большинством голосов. Правые подвергали критике работу морского министерства. Они требовали проведения реформ, в том числе создания нового Совета обороны и морского генерального штаба, а также модернизации техники и обу
194
Д. Д Богоявленский
чения на флоте. Марков, отвечая на упреки в том, что критика представляет собой вторжение в прерогативы монарха, говорил: «Не для того мы критикуем действия министерства, чтобы наносить ему удары, чтобы вредить его авторитету ...так как нет более фанатичных... сторонников могучего дееспособного русского флота ...как мы»11
27	мая 1908 г. А. Н. Гучков, лидер октябристов и председатель думской комиссии по обороне, в своем выступлении в Государственной Думе потребовал отставки великих князей с постов, занимаемых ими в армейском руководстве. Фракция правых, в лице Пуришкевича, высказала свое крайне отрицательное отношение к речи Гучкова: ...Фракция... находит совершенно недопустимым обсуждение с этой кафедры вопросов, составляющих прерогативы самодержавного царя, считает долгом всячески протестовать против такого прецедента, который ведет Государственную Думу по весьма нежелательному и крайне опасному пути»12
Одновременно на второй сессии III Государственной Думы происходило рассмотрение нового земельного законодательства. Мнения членов правой фракции разделились. Некоторые поддерживали А. И. Дубровина, который считал, что «хуторская реформа есть огромная фабрика пролетариата если до реформы пролетариата насчитывалось сотни тысяч — теперь его насчитывается миллионы, а в ближайшем будущем будет насчитываться десятки миллионов»13 Другие депутаты-правые были сторонниками Н. Е. Маркова. Марков считал, что «...земля главным образом должна принадлежать тем, кто больше из нее извлекает питательных продуктов». А так как урожайность земель частновладельческих больше урожайности земель общинных, то следует способствовать выделению крестьян из общины. «Я, — подчеркивал Марков, — со своей стороны приветствую появление нового класса крестьян — мелких собственников или крестьян-помещиков». Ратуя за «хозяйственного кулака», Марков-второй выступал против общины: «Общинное землевладение есть не что иное, как крепостное землевладение, где свободная воля каждого отдельного крестьянина закрепощена волею тех, которых... называют анархической толпой ...пьяной сплошь и рядом. Отдельный русский крестьянин — прекрасный, добрый, хороший отзывчивый человек, но когда они собираются толпой, когда они
195
13*
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
составляют из себя общину, когда эту общину разные писаря споят водкой, тогда действительно эта община является зверем, и с этим зверем надо бороться»14 Точка зрения Маркова совпадала с мнением правительства относительно общины, и его сторонники поддержали Столыпина.
Вопрос о земельной политике правительства стал причиной нового обострения взаимоотношений внутри правого лагеря в целом и внутри СРН в частности. Если в ноябре 1908 г. ГС СРН проявил единодушие по поводу обвинений в адрес своего председателя и назвал эти обвинения невероятными15, то после начала обсуждения земельного вопроса в Думе единство в рядах СРН исчезло. В 1908 г. «дубровинцы» начали кампанию критики правительства и лично Столыпина. Сторонники же Маркова, выступая за ужесточение избирательного закона и ограничение прав Думы, поддержали курс правительства на реформы.
Летом 1909 г. сторонники Маркова добились обновления ГС СРН. В новом составе Главного совета стали преобладать оппоненты Дубровина («обновленцы»).
Обновленный ГС СРН перешел к более тесным отношениям с Союзом Михаила Архангела (СМА), вплоть до координации совместных действий. Взаимоотношения СРН и СМА оставались дружескими до 1915 г., ими даже проводились совместные съезды16
Нехватка денег на содержание СРН вынуждала Маркова просить помощи у правительства. Недостаток средств и необходимость просить субсидии были связаны с тем, «что союз... и в начале имел недостаточно интеллигентных сил из представителей состоятельных классов, ноттотом, когда первая революция прошла, состоятельные классы от нас отошли и...союз состоял из... «бедноты» ...с которых неудобно было что-нибудь собирать, потому что это была действительно беднота»17 Правительство откликнулось на просьбу Маркова о материальной помощи. Деньги начали поступать «со времен Столыпина, с 1909 года»18 Ассигнования, шедшие из специального фонда (по 12 тысяч рублей в месяц), Марков получал на свое имя и делал пожертвования организации. Денежные средства тратились на поддержание правых организаций и печати. Обычно тысяч 8—9 в месяц тратилось на содержание «Земщины», ежедневной газеты, неофициального органа крайне правой фракции III и IV Государствен
196
Д. Д. Богоявленский
ных Дум и «обновленного» ГС СРН, выходившей с 3 июня 1909 г. По собственной инициативе Марков отчитывался за субсидии перед своими соратниками, правительство же отчетности не требовало19
Правительственные дотации правым нередко становились причиной конфликтов не только между правыми и их оппонентами, но и внутри правого лагеря между недавними союзниками. Марков и его сторонники не считали целесообразным раскрывать существование такого рода взаимоотношений с правительством. «Дубровинцы», наоборот, выступали против такой помощи от правительства, считая, что организации, зависимые от правительства в финансовом плане, зависят от него и в политическом. Но, по словам Маркова, попытки Столыпина давать указания относительно деятельности СРН не имели успеха, так как при получении средств Марков ставил условием, «что они не должны стеснять нас в свободе нашей деятельности»20
Так или иначе, по целому ряду законопроектов правые поддерживали правительство Столыпина. Марков высказывался за принятие законопроекта о Финляндии, считая что «...у финнов больше прав, чем у русских»21 Крайне правые поддержали главу правительства и во время правительственного кризиса в начале 1911 г., когда Столыпин распустил Думу на три дня. Марков заявлял, что «.. .на .. .основании Основных Законов несомненно было бы возможно ежегодно собирать Государственную Думу на один час и через час ее распускать»22
III Государственная Дума завершила свою работу в обстановке политической неопределенности. Незадолго до этого произошли трагические события на Ленских приисках. Дума незамедлительно отреагировала на это происшествие. Были приняты резкие запросы. Крайне правые тоже не остались в стороне. Марков с думской трибуны оправдывал действия правительства и, называя виновниками событий 4 апреля крупных предпринимателей, особо подчеркивал, что Ленским товариществом заведовали евреи: ...Солдаты стреляли по команде и должны будут стрелять, и, как совершенно верно сказал министр внутренних Дел, в таких случаях они стреляли и будут стрелять всегда, а я Добавлю — будут стрелять до тех пор, пока вы войска не развратите и не обратите в сброд каторжников... Но вот... мы перейдем к другой части, почему эти рабочие... дошли до такого воз
197
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
бужденного бунтовщического состояния ...из которого их вывести было возможно не иначе, как залпами, — все это дело было достигнуто деятельностью этой самой Ленской компании... Ленское товарищество, руководимое жидом ...бароном Горацием Гинцбургом и международным масоном господином Тимирязевым, конечно, знает, чего хочет... Вы обратите внимание, что у нас уже скоро нельзя будет заметить, кто Тимирязев: министр ли он торговли и промышленности; сегодня он во главе этого Ленского предприятия, завтра он опять во главе министерского поста, получает стотысячные оклады — где начинается министр и где кончается аферист, уж скоро нельзя будет разобраться...»23
На выборах в IV Государственную Думу Марков вновь был избран депутатом от Курской губернии, где позиции правых настолько укрепились, что все депутаты от Курской губернии были членами правых организаций, сторонниками Маркова и руководимого им СРН24
При открытии Думы Марков от лица правой фракции ответил на речь нового председателя Совета Министров В. Н. Коковцова. Он «одобрил намерение председателя Совета Министров внести новый полицейский устав, но желал бы услышать также о пересмотре уголовного положения с повышением всех наказаний на несколько ступеней...» и мотивировал это тем, что «...судьи развратили русский народ снизу доверху...» Но в целом речь главы правительства вызвала у правых массу нареканий. Так, Марков выразил протест против необходимости утверждения «правовых начал», так как это, с его точки зрения, означало, что правительство встало на путь, ведущий к демократической республике. «Поедет русский государственный паровоз, пыхтя и свистя. А машинистом и кочегаром кто? Его Высокопревосходительство с господином Маклаковым. Но куда же поведут они этот.. государственный поезд? В тумане, господа, мне брезжится станция: имя ей конституция. Правда, более опытный машинист не спешит доехать до этой станции и принимает все меры, чтобы поезд потерпел крушения, но этот кочегар Маклаков он более экспансивен, он жжет уголь целыми тоннами, ему страстно хочется доскакать, а может быть, и проскочить эту станцию, ибо ему мерещится вторая станция, а вторая станция, господа, революция... за революцией замышляется третья станция — демократическая республика»25.
198
Д. Д. Богоявленский
По мере нарастания общественного подъема политика правительства все больше подвергалась критике со стороны право-монархистов. 1 мая 1913 г. при рассмотрении бюджета в Государственной Думе, Марков произнес речь, в которой позволил себе усомниться в правильности финансовой политики Коковцова. Обращаясь к главе правительства, он заявил: «Обратите внимание ...когда дружно и единогласно соединяется Дума? Тогда только, когда она выступает против ваших, Ваше превосходительство, начинаний... Вы достигли дружной работы не за правительство, а дружной работы против правительства»26
Накануне первой мировой войны позиции правых и правительства разошлись относительно внешней политики. Марков с думской трибуны утверждал: «Лучше вместо большой дружбы с Англией иметь маленький союз с Германией... с Германией мы не воевали... со времени Елизаветы Петровны. У нас нет причин для войны; нужна война между Францией и Германией; нужна война между Англией и Германией, да, но между Россией и Германией не нужна ни для России, ни для Германии, это очевидно»27 Правые учитывали и то, что принятая «Большая программа» по перевооружению и усилению армии и флота требовала нескольких лет для полного воплощения. Кроме того, многие правомонархисты предрекали серьезные социальные потрясения для всех участников военного конфликта. ...В результате пострадают все, государства все могут развалиться, а на месте их явятся Аттилы, имя которым социал-демократы...»28.
Однако разногласия между правыми и правительством были забыты сразу же после начала войны. Полное единение законодательных учреждений с правительством показала чрезвычайная сессия обеих палат 26 июля 1914 г. В своем выступлении Марков следующим образом охарактеризовал настроение народа всей Российской империи: ...я не слышал ни одного слова упрека по поводу того, зачем война... все говорили только об одном: Господи, пусть будет победа»29
Откат линии фронта в глубь страны вынудил императора принять на себя верховное командование войсками. В связи с этим ГС СРН во главе с Марковым заявил, что царю следует поразить «рукою властной гидру жидо-масонскую» и укрепить «на долгие времена священную власть свою самодержавную»30 Одновременно Марков резко критиковал создание в Думе либе
199
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
рального Прогрессивного блока: ...Да позволено мне будет назвать этот прогрессивный блок не красным, ибо все истинно красное, определенного кроваво-красного цвета, не вошло в состав этого блока, а вошло туда все промежуточное между черным и красным, — я думаю, что это соединение правильнее назвать желтым блоком»31
Марков считал недопустимой во время войны пропаганду политических идей, которую вели партии центра и левого фланга. Эта пропаганда, считал он, исходившая из уст депутатов, могла быть напечатана в газетах, которые, попав в действующие части, сделают ее доступной для военных, что приведет к разложению армии32
Выходом из сложившейся в годы войны ситуации была, по мнению Маркова, «правительственная экономическая диктатура»33 Признавая, что снабжение армии не соответствует ее нуждам, Марков всю вину за это возлагал на Особое совещание по продовольствию и на его уполномоченных, игнорируя замечание В. М. Пуришкевича о «море губернаторских предписаний»34 «Все эти общественные организации, которые громко и шумно объявляли, что они спасут Россию от того, от чего не смогла спасти законная власть, которые заявляли, что они засыплют армию пушками, снарядами, винтовками, — говорил Марков, — они ровно ничего не сделали ...только после Рождества дали жалкую горстку ручных гранаток; вот и вся деятельность этих шумящих, кричащих и обманывающих своей похвальбой доблестную русскую армию общественных учреждений»35
За день до конца четвертой сессии, 19 июня 1916 г., депутат-кадет А. И. Шингарёв сделал доклад в военно-морской комиссии, в котором доказывал необходимость реформы в пользу евреев. В случае ее проведения известный банкир Я. Шифф обещал выпустить заём для русского правительства. Лидер кадетов П. Н. Милюков поддержал Шингарёва. Подобные действия представителей Прогрессивного блока вызвали противодействие со стороны правых. Марков от лица правых так ответил на предложения Шингарёва и Милюкова: «Вопрос ясен: его величество еврейское, его величество Яков Шифф приказывает союзникам заставить Россию провести внутри своего государства желательную его величеству реформу... Нам приказывают. Хорошо, если эти реформы вам нравятся ...но ведь могут приказать и то, что
200
Д. Д. Богоявленский
вам не нравится... Вы ведь не говорите, что Яков Шифф прав, а вы говорите, что иначе нам не дадут денег. Значит, вам приказывают, иначе вас заставят! ...Вот постановка, которая должна нам показаться мало приемлемой, — не только для сторонников самодержавия, но даже для приверженцев конституционной монархии, даже для республиканцев!» После этого заявления в Думе возникли бурные прения, в ходе которых А. Ф. Керенский предложил отдалить от власти «единомышленников .Маркова»36
В 1916 г. отношения черносотенцев с правительством стали более чем прохладными, так что Марков, ведший переговоры по поводу организации в октябре 1916 г. съезда монархистов, вынужден был сократить его программу, поскольку правительство не соглашалось на утверждение пункта об отношении к общественным организациям и грозилось запретить проведение съезда37
В начале пятой сессии IV Государственной Думы обострилась политическая обстановка внутри страны. От правых деятелей, членов кружка А. А. Римского-Корсакова, среди которых был и Марков, Николаю II была направлена записка. Лидеры право-монархистов предлагали немедленно распустить IV Государственную Думу, назначить на важнейшие правительственные посты людей, преданных «Единой Царской Самодержавной власти» и решительных, в местах ожидаемых революционных выступлений ввести военное положение, закрыть крайне оппозиционные органы печати, милитаризовать промышленность, направить во все учреждения и организации, непосредственно связанные по роду деятельности с фронтом, правительственных комиссаров и, наконец, исключить из состава властных органов членов Прогрессивного блока и других оппозиционных и нерешительных лиц38
Выступивший 19 ноября 1916 г. в Государственной Думе новый глава правительства А. Ф. Трепов заявил о своем желании сотрудничать с Думой. Однако левые и представители Прогрессивного блока подвергли критике деятельность правительства. Марков, представлявший на думской трибуне правых, едко возражал на речи ораторов блока. Его выступление перебивалось возгласами с мест, а председатель Государственной Думы М. В. Родзянко, делавший ему бесконечные замечания, в конце концов лишил Маркова слова. Возмущенный оратор публично оскорбил
201
Консерватизм в России и мире. Вып. 7
Родзянко, обозвав его болваном и мерзавцем. Свое поведение Марков объяснял пристрастностью и непорядочностью председателя Государственной Думы: «Я сделал это сознательно, с этой кафедры осмелились оскорблять высоких лиц безнаказанно, и я в лице вашего председателя, пристрастного и непорядочного, оскорбил вас»39 Это выступление стоило Маркову исключения на пятнадцать думских заседаний.
В декабре 1916 г. правые решили отправить депутацию в «высшие сферы» власти для «...ознакомления с взглядами на политический момент»40 В депутацию входили Щегловитов, Марков, Дубровин и Левашов. В начале 1917 г. правые развернули широкую подготовку к пересмотру Основных законов в пользу самодержавия, причем Марков был одним из инициаторов этого41
В начале Февральской революции А. А. Ширинский-Шихма-тов, А. Ф. Трепов и Н. А. Маклаков — члены Государственного совета — явились 25 февраля на заседание Совета Министров и потребовали введения осадного положения42 Но было уже поздно.
Против правомонархистов начались репрессии. В Петрограде были закрыты правые газеты, в их числе и «Земщина» — газета председателя ГС СРН Н. Е. Маркова, произведены обыски у многих деятелей правого движения. Арестам подверглись А. И. Дубровин, Н. Н. Тиханович-Савицкий и другие известные черносотенцы. В прессе появились сообщения об арестах провинциальных лидеров правомонархистов. В период с 27 мая по 9 июня был арестован и доставлен в Петроград и Марков43
Таким образом, взаимоотношения Маркова и Совета Министров были противоречивыми. Получение дотаций от Столыпина и других министров зависело от политической ситуации в стране. Субсидии были регулярными в период подавления революции 1905—1907 гг., затем их получение было существенно затруднено. Это подтверждается словами Маркова о том, что после 1907 г. «даже крупные государственные люди, как Столыпин, думали, что «мавр сделал свое дело и что мавру время уйти» Либеральная же министерская мелочь, вроде Коковцова, Фило-софова, Тимирязева, князя Васильчикова, барона Нольде и им подобных... в своих ведомствах учиняли на членов Союза (СРН. —Д. Б.) формальное гонение». Хотя при этом «Государь
202
Д. Д. Богоявленский
Император весьма благоволил Союзу Русского Народа но Государь был одинок в этом отношении и, встречая постоянное противодействие со стороны почти всех министров и приближенных, не настоял на своевременной и надлежащей государственной поддержке развития организаций народной самообороны»44.
Денежная зависимость от правительства, отсутствие внутреннего единства среди правомонархистов, поощряемое правительством, наряду с целым комплексом предпосылок (невнимание к правомонархистам со стороны царя, непонимание ими некоторых действий монарха, в частности, отречения от престола, пропаганда теряющих популярность идей: «православие, самодержавие, народность», «война до победного конца»), явились в конечном счете причинами политической несостоятельности русских консерваторов.
1	См.: Бобринский А. Дворянские роды, внесенные в общий Гербовник Всероссийской Империи. СПб., 1890. Ч. 2. С. 206—207
2	См.: Марков Евгений Львович И Новый энциклопедический словарь. Пг., 1915. Т. 25.
3	См.: Боимович М. М. Члены Государственной Думы. 3-й созыв. М., 1910. С. 152.
4	См.: Правые и конституционные монархисты в России в 1907—1908 гг. // Вопросы истории. 1997. № 8. С. 112.
5	См.. Боимович М. М. Члены Государственной Думы. 3-й созыв. С. 152.
6	Марков Н. Е. Войны темных сил. М., 1993. С. 114—115.
7	Там же. С. 117—118.
8	ГА РФ, ф. 1467, on. 1, д. 317, л. 8.
9	См.: Правые и конституционные монархисты в России в 1907—1908 гг. // Вопросы истории. 1997. № 6. С. 106.
10	Государственная Дума. Третий созыв: Стенографические отчеты. Сессия первая. СПб., 1908. Ч. 2. Стб. 2427.
11	Там же. Ч. 3. Стб. 1348.
12	Там же. Стб. 1632.
13	Цит. по: Политическая история: Россия — СССР — Российская Федерация: В 2 т. М. 1996. Т. 1. С. 448.
14	Государственная Дума 1906—1917: Стенографические отчеты. М., 1995. Т 3. С. 208—218.
15	См.: Правые партии: Документы и материалы. 1911—1917 гг. М., 1998. Т. 1. С. 419.
16	ГА РФ, ф. 1467, on. 1, д. 317, л. 27.
17	Там же, л. 32.
203
Консерватизм в России и мире. Вып. J
18	ГА РФ, ф. 1467, on. 1, д. 317, л. 11.
19	Там же, л. 9—14.
20	Там же, л. 20.
21	Земщина. 1912. 17 января. Л. 4.
22	Государственная Дума. Третий созыв: Стенографические отчеты. Сессия четвертая. СПб., 1911. Ч. 3. Стб. 798.
23	Правые партии: Документы и материалы. 1911—1917 гг. М., 1998. Т. 2. С. 761—762.
24	См.: Боимович М. М. Члены Государственной Думы. 4-й созыв. М., 1913. С. 146—156.
25	Государственная Дума. Четвертый созыв: Стенографические отчеты. Сессия первая. СПб., 1912. Ч. 1. Стб. 402.
26	Государственная Дума. Четвертый созыв: Стенографические отчеты. Сессия первая. СПб., 1912. Ч. 2. Стб. 1049.
27	Государственная Дума. Четвертый созыв: Стенографические отчеты. Сессия вторая. СПб., 1914. Ч. 4. Стб. 430—432.
28	Там же. Стб. 431-432.
29	Государственная Дума 1906—1917. Т. 4. С. 25.
30	См.: Союз русского народа: По материалам Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства 1917 г. М.; Л., 1929. С. 99—102.
31	Государственная Дума. Четвертый созыв: Стенографические отчеты. Сессия четвертая. Пг. 1915. Стб. 1045.
32	См.: Государственная Дума 1906—1917. Т. 4. С. 57.
33	Там же. С. 64.
34	Там же. С. 84.
35	Государственная Дума. Четвертый созыв. Сессия четвертая. Стб. 1450.
36	Цит. по: Ольденбург С. С. Царствование императора Николая II. Ростов н/Д., 1998. С. 504.
37	См.: Правые партии. Т. 2. С. 560.
38	См.: Там же. С. 586—587.
39	Государственная Дума 1906—1917. Т. 4. С. 84.
40	Правые партии. Т. 2. С. 600.
41	См.: Правые партии в 1915 — феврале 1917: (По перлюстрированным департаментом полиции письмам) И Минувшее. М.; СПб. 1993. Т. 14. С. 216—217.
42	См.: Кирьянов Ю. И. Правые партии накануне и в февральско-мартовские дни 1917 года: Причины кризиса и краха И 1917 год в судьбах России и мира. Февральская революция: от новых источников к новому осмыслению. М. 1997. С. 86—87.
43	См.: Чхартишвили П. Ш. Черносотенцы в 1917 году И Вопросы истории. 1997. № 5. С. 136.
44	Марков Н. Е. Указ. соч. С. 116.
РАЗДЕЛ III ФЕНОМЕН КОНСЕРВАТИЗМА В МИРОВОЙ ИСТОРИИ
Т. 3. Шмидт
Г. ФОН БЕРЛЕПШ И КОНСЕРВАТИВНЫЙ РЕФОРМИЗМ В ГЕРМАНИИ НА РУБЕЖЕ XIX—XX ВЕКОВ
Буржуазный реформизм в кайзеровской Германии носил преимущественно непартийный характер. Это было связано как со слабостью политических партий вообще, так и с особенностями прусско-германского государства, носившего ярко выраженный и весьма специфический бюрократический характер. Поэтому буржуазно-реформистская мысль здесь обретает организационные формы вне партий — в традиционной для Германии культуре ферейнов. Союз социальной политики, Общество социальной реформы, Социально-евангелический конгресс — ведущие социал-реформистские ферейны, в которых концентрировались основные силы, мобилизованные социальными проблемами индустриальной эпохи.
Общество социальной реформы было создано в 1901 г. бывшим прусским министром Гансом фон Берлепшем (1843—1926). Он был очень выразительной фигурой в политической жизни Германии той поры. С позиций типологического анализа германского буржуазного реформизма Берлепш интересен тем, что его взгляды и деятельность свидетельствовали об условности границ между консервативными и либеральными вариантами реформизма.
Появившись на свет в Дрездене в 1843 г., Берлепш унаследовал титул барона, и это аристократическое происхождение никак Не предвещало получение им в будущем иных «титулов», таких как «друг рабочих» или «министр социальной реформы». Между тем в историю он вошел «в качестве первого высокопоставленного германского деятеля, который распознал справедливое
© Шмидт Т. 3., 2001
205
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
зерно рабочего движения и посвятил примирению между ним и государством свою жизнь»1
Государственная социальная политика, которая проводилась до его прихода в прусское министерство (1890 г.), была ориентирована почти исключительно на помощь слабым, больным, увечным представителям трудящегося класса при одновременном репрессивном подавлении инициативы сильных, здоровых, квалифицированных, способных к организации и солидарности рабочих. В основе этой патерналистской политики (сам Берлепш называл ее «государственным социализмом», который «в Пруссии так же стар, как династия Гогенцоллернов»2), идеологически оформившейся еще до возникновения серьезного рабочего движения в Германии, лежали социально-этические и филантропические мотивы.
В самом начале карьеры социально-политическая активность Бёрлепша также была мотивирована главным образом состраданием к низшим классам. В 1885 г. по его инициативе будет создан «Горный союз общего блага», а в 1888 г. — «Леворейнский союз общего блага», уставы которых вполне соответствовали этим представлениям.
Гуманистический и моральный выбор будет присутствовать и в дальнейшей практике Берлепша, но в результате, как он сам выразился, «обучения в области социальной политики»3, пройденного им на посту регирунг-президента (1884—1889 гг.) и обер-президента (с 1889 г.) Рейнской провинции, на первое место среди мотивов его позиции выступают факторы иного порядка. «Справедливости, а не благодеяния требует социальное развитие нашего времени» — эти слова станут предпосылкой для превращения Берлепша в одного из ведущих реформаторов предвоенной Германии. Опыт непосредственного соприкосновения с рабочим движением на западе Германии изменил его представление о том, какие реформы нужны стране для того, чтобы она вновь обрела социальный мир. «Рабочее страхование и охрана труда, — считал он, — уже значительно улучшили материальное положение рабочих, но социальный мир они принести не могут, если одновременно не будет признано, установлено и обеспечено равноправие рабочих. Кто к этому не готов, тот не понял внутренний смысл мощной социальной борьбы... освободительной борьбы
206
Т. 3. Шмидт
наемных рабочих, тот, может быть, и станет радушным благодетелем рабочего класса, но никогда — настоящим социал-рефор-матором»4 Задачей ответственного государственного деятеля должно стать, по мнению Берлепша, внимательное изучение причин возникновения рабочего движения и «поиск путей для предотвращения того, чтобы оно превратилось в бурный поток, сметающий на своем пути и то ценное, что оставило нам прошлое»5 Из его уст звучали слова о великом историческом движении, которое по сути имеет все основания для существования.
По мнению Берлепша, то обстоятельство, что это движение в Германии в основной массе своей приобрело социал-демократический характер, не должно служить оправданием репрессивной политики государства. «Методы насилия потерпели полное фиаско вообще, — отмечал он, — но особенно это верно, если принять во внимание, что они преследовали цель... истребить не только социал-демократические стремления, но и социал-демократические убеждения»6 Исключительные законы, считал Берлепш, могут только увеличить пропасть между рабочим классом и государством, но не устранят источник возникновения социал-демократического мировоззрения. Социал-демократия кажется опасной Берлепшу не столько своей конечной целью, сколько тем, «что она толкает своих сторонников на путь озлобления, классовой борьбы, классовой ненависти и абсолютного обособления рабочего класса от всех остальных слоев населения, от государства и отечества».
К тому времени, когда события в стране, связанные с мощной забастовкой горняков в 1889 г. вывели Берлепша на общенациональную сцену, у него уже сформировалась самостоятельная позиция по социальным вопросам. Первые шаги на посту прусского министра торговли и ремесла (1890—1896 гг.) свидетельствовали о самых серьезных его намерениях. Он вышел в прусское правительство с предложениями, нацеленными не столько на улучшение материальных условий жизни рабочих, сколько на рационализацию трудовых конфликтов. Почва для такого рода реформ была подготовлена отставкой Бисмарка, отменой «исключительного закона» и появлением знаменитых социальных Указов Вильгельма II, которые вопреки намерению монарха ста
207
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
ли при их широком толковании реформистской программой для целого поколения социальных политиков различного толка.
Однако основные задачи так называемого «нового курса» в социальной политике были выполнены очень ограниченно. Главным практическим результатом стало законодательство по охране труда (1891 г.), оформленное в качестве дополнения к Промысловому уставу. В то время как реализация законодательства о социальном страховании в 1880-х гг. проводилась при явном одобрении со стороны бизнеса, социальная политика Берлепша в начале 90-х гг. вызывала решительное сопротивление предпринимательских кругов. Во-первых, они уверяли общественность, что обременительные социальные расходы приведут к снижению конкурентоспособности германской промышленности; во-вторых, они считали подобное законодательство политически бесполезным, так как оно «рабочих не удовлетворит, но только разбудит их желания».
С экономическими аргументами предпринимателей Берлепш был готов согласиться. Он хотел избежать ущерба немецкой промышленности через законодательство по охране труда — в февральском указе Вильгельма II именно таким образом были определены границы реформ в этой области. Для Берлепша они всегда будут непреложны. И в 1923 г. он будет писать о социальных реформах, «строго учитывающих экономические возможности». В 90-е гг. XIX в. он готов был даже приостановить проведение охранных мероприятий до тех пор, пока другие государства не последуют по этому же пути.
Такая «чувствительность» Берлепша к экономическим аргументам буржуазии была типичной чертой, свойственной представителям консервативного реформизма, которые выступали за «медленность, постепенность, градуалированность в проведении реформ и стремление осуществить их, не затрагивая материальных интересов...»7
Политические аргументы крупных промышленников — это были возражения и его противников в прусском правительстве — Берлепш отвергал. По его мнению, социальные реформы не рассчитаны на быстрый успех: «В природе любых реформ заложено, что они поначалу не удовлетворяют тех, ради чьего блага
208
Т. 3. Шмидт
начинались. Пройдут десятилетия, пока рабочие, благодаря улучшению положения, изменят свое отношение к существующему государственному и общественному строю...»8
Другой составной частью новеллы 1891 г. были реформы, направленные на изменение договорных отношений на производстве. Так называемый «свободный трудовой договор» был окончательно признан фикцией. По закону условия труда теперь в значительной степени регулировались государством. Трудовые отношения переставали быть частным делом. Все эти меры были направлены на ограничение предпринимательского произвола. Однако одновременно работодатели получали определенную компенсацию за потерянную долю прав, а именно улучшенную правовую защиту против нарушения контракта со стороны рабочих.
Во время обсуждения закона в рейхстаге со стороны левых депутатов звучали голоса за отмену штрафов как дисциплинарной меры, так как предприниматель выступает здесь и как истец, и как судья. Берлепш призвал рейхстаг «гарантировать предпринимателю средства, в которых он настоятельно нуждается не только в своих интересах, но несомненно и в интересах рабочих, чтобы сохранить действительный порядок и надзор на своем предприятии»9
«Очень уступчивым» назовет прусского министра фон Берлепша Г Фольмар — один из лидеров реформистского крыла СДПГ, а левые социал-демократы будут еще более категоричными: от них Берлепш получит звание «приказчик предпринимателей». Разумеется, определенная доля чисто тактических соображений присутствовала в его поведении при выработке и особенно при проведении реформ через рейхстаг, тем не менее причиной того, что были сохранены значительные элементы преемственности в государственной социальной политике Германии между «бисмарковской эрой» и «новым курсом», является не только давление со стороны правых сил, но и компромиссная позиция самого лидера этого курса.
Воплощению тех идей, которым он так часто изменял во время пребывания на посту министра, Берлепш посвятил всю свою Дальнейшую деятельность в качестве «свободного социального политика». В 1901 г. он создаст Общество социальной реформы,
209
14. Заказ 3119
Консерватизм в России и мире. Вып. J
усилия которого будут направлены на преодоление глубокой пропасти, отделяющей наемных рабочих от других слоев населения. Берлепш попытался объединить всех сторонников социальной реформы в Германии, независимо от социальной, партийной, конфессиональной принадлежности.
Особое внимание было обращено на привлечение рабочих организаций. Он был убежден, что если на сотрудничество с Обществом не пойдут организации рабочих и служащих, то оно окажется «мертворожденным ребенком»10 При этом двери для сотрудничества были открыты и для социал-демократических профсоюзных объединений. Недаром Ф. Науман предлагал в качестве координационных рамок для Общества лозунг: «От Берлепша до Бебеля». Руководство СДПГ отвергло сотрудничество с «разнородными буржуазными элементами» (Бебель).
Между тем в других странах национальные секции «Международного объединения правовой защиты рабочих», подобные берлепшевскому Обществу, формировались при участии социалистических и профсоюзных лидеров. Так обстояло дело в Австрии, Бельгии, Франции. В Германии группа социальных реформаторов вокруг Берлепша делала ставку на идеологические и политические разногласия между социал-демократической партией и свободными профсоюзами. Движение в сторону большего прагматизма наблюдалось в этой профсоюзной среде с начала XX в. Одним из самых убедительных симптомов эволюции свободных рабочих профорганизаций стало создание при Генеральной комиссии профсоюзов социально-политического отдела, функции которого сводились к практической работе на почве существующего экономического и общественного строя. До первой мировой войны, однако, недоверие между Обществом социальной реформы и социал-демократическими профсоюзами не исчезло, и только иногда удавалось добиться частичного сотрудничества.
Бесспорно, существенной предпосылкой для такого сближения между буржуазными реформаторами и частью социал-демократического спектра стало признание со стороны первых полной свободы коалиций в качестве важнейшего оружия борьбы рабочего класса. В первой своей речи в Обществе Берлепш заявил: «Прежде всего мы стремимся к сохранению и расширению коа
210
Т 3. Шмидт
лиционных прав, этого важнейшего права рабочих»11 Он считал, что социальные реформы в пользу рабочих могут быть успешными только тогда, когда они проводятся вместе с рабочими. Поэтому его организация будет действовать в соответствии с девизом: «Всё для рабочих и насколько возможно — через них».
Признание подобного подхода к социальным проблемам означало лично для Берлепша определенную эволюцию влево. Находясь на посту прусского министра, он был настроен более осторожно. Уже тогда, оценивая коалицию как «полезную, целительную и нравственную», а также считая «политической глупостью» преследование рабочих организаций со стороны предпринимательских союзов и властей, он все же признавал, что Германия уже упустила время для реализации так называемого «английского варианта» развития трудовых отношений, характерной особенностью которого была полная свобода профсоюзного движения. В то время Берлепш в качестве предварительного условия для предоставления полной свободы коалиций и отмены § 53 Промыслового устава «О защите штрейкбрехеров» выдвигал тезис об освобождении рабочего движения от социалистического влияния. Полная свобода коалиций должна была стать своеобразным вознаграждением немецкому рабочему движению за его отказ от социал-демократии.
Опасение, что свободные профсоюзы, находящиеся под влиянием СДПГ и являющиеся самыми многочисленными в Германии, используют расширение прав для «экономического и политического терроризма», а не для достижения социального мира в промышленности, было широко распространено в правящих кругах. Почти до конца XIX в. в вопросе о коалиционных правах Берлепш также был склонен исходить в первую очередь не из постулата о фактическом равноправии, а из необходимости защитить государство и общественный строй от социальных потрясений. На первый план выдвигалась охрана государства от неконтролируемых действий со стороны рабочих организаций. В проекте новеллы к Промысловому уставу, подготовленном под его руководством, предусматривалось даже усиление статьи о «злоупотреблении» коалиционным правом. Поправка носила явно антисоциал-демократический оттенок. Хотя через рейхстаг она не прошла, тень на репутацию «социального министра» была брошена.
211
14*
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
Как известно, ограничения профсоюзных свобод сохранятся в Германии вплоть до Ноябрьской революции. Правящие круги не хотели отказываться от своего права контролировать развитие рабочего движения. Селективный подход к профсоюзам различного толка затруднил процесс интеграции всего рабочего движения в существующую систему. Пределы, которые ставил на этом пути комплекс охранительных идей, консервативные реформаторы из числа облеченных властью не сумели преодолеть. На правительственном уровне суждения о рабочем движении формировались под влиянием «комплекса страха».
Покинув консервативное окружение прусской правящей верхушки и учтя опыт многих провалов своего «социального» министерства, Берлепш постепенно приходит к осознанию того, что не штрафами и ограничениями, а только благодаря «надлежащим практическим мероприятиям» можно противодействовать распространению социал-демократического мировоззрения. В их число теперь включались меры по обеспечению полной свободы коалиций и признание правоспособности для всего рабочего движения. Схема социальных реформ «либеральных консерваторов», по которой следовало сначала освобождение профсоюзов от социалистического влияния благодаря государственному патернализму, а потом признание за ними права на свободу действий и правоспособность, была отвергнута. Его стратегия в начале XX в. строилась на том, что примирение между государством и социал-демократией возможно в результате взаимных шагов навстречу друг другу. Руководствуясь «чувством справедливости» и «политическим благоразумием», имперское руководство, по мнению Берлепша, в качестве условия для всей последующей реформистской деятельности должно сначала устранить препятствия для осуществления равноправия рабочих в социально-экономической области. До этого идея «классового сотрудничества», предполагающая равноправие контрагентов и признание общих целей в процессе производства, объявлялась Берлепшем для Германии преждевременной, так как немецкие рабочие, по его мнению, еще не достигли того уровня нравственного, духовного и культурного развития, при котором только и возможна взаимная ответственность двух сторон. Теперь постепенное развитие партнерских отношений на базе юридического равнопра
212
Т 3. Шмидт
вия предпринимательских организаций и профсоюзов признавалось им в качестве того лекарства, которое исцелит рабочих от социал-демократической болезни.
Оглашая на собрании гамбургского отделения Общества социальной реформы 18 сентября 1903 г. программную речь «Почему мы выступаем за социальную реформу?», Берлепш разъяснял, что среди мотивов, лежащих в основе реформистской деятельности, со временем все больший вес приобретают иные факторы, чем только филантропия, сострадание, гуманность, что все в большей степени поведение реформаторов диктуется чувством справедливости и политического благоразумия. «Я затрудняюсь ответить, — говорил он, — какому мотиву я должен уступить первое место. Прекрасно, если все они, взаимно дополняя друг друга, придают силу человеческим поступкам»12
Анализ социальной политики Берлепша позволяет выявить изменения в иерархии названных мотивов в различные периоды. Если вторая половина 80-х гг. прошла под знаком сострадания, филантропии, социально-этических мотивов, на посту прусского министра проявляется наряду с ними забота о защите государственных интересов и служение монархии (февральские указы Вильгельма II 1890 г. были восприняты им как руководство к действию и патриотический долг), то в период «свободного социально-политического творчества», особенно с момента создания Общества социальной реформы, на первый план явственно выступает мотив «справедливости». Защита государственных интересов получает иную трактовку, приобретает формулу «политического благоразумия» и становится движущей силой для борьбы Берлепша за сохранение и расширение коалиционных прав рабочих. «Политическое благоразумие подсказывает, — утверждал он в 1903 г., — что ничто не вызывает такого ожесточения... как чувство несправедливого обращения». Для всех серьезных реформаторов, считал он, ясно, что без устранения несправедливости, которую «нагромождали законодательство прошлого и полицейский бюрократический дух властей», включить рабочий класс в общество и государство «удовлетворительным образом» не удастся. Государство должно, по его мнению, в своих же собственных интересах не заниматься уничтожением социал-демократии, а стремиться к уничтожению тех препятствий,
213
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
которые мешают ей превратиться «в рабочую партию, которая пыталась бы завоевать место под солнцем для рабочих, на которое они имеют такое же право, как и другие граждане государства, но без классовой борьбы, без разрушительной войны против собственности путем реформ и эволюции»13
Эволюция Берлепша в рамках буржуазного реформизма свидетельствовала о том, что в начале XX в. в самых широких кругах германского общества происходило постепенное осознание того, что государственная социальная политика, неизменной составной частью которой является ограничение профсоюзного движения, несмотря на все успехи системы социального страхования и законодательства по охране труда, все больше заходит в тупик и не дает результатов в достижении социальной стабильности в стране.
‘Soziale Praxis. 1923/24. S. 264.
2	Ibid. 1897/98. S. 693.
3	Berlepsch H. von. Sozialpolitische Erfahrungen und Erinnerungen. Munchen, 1925. S. 19.
4	Born К. E. Staat und Sozialpolitik seit Bismarks Sturz. Wisbaden, 1957. S. 96.
5	Berlepsch H. Op. cit. S. 25—26.
6	Schneider H. Burgerliche Vereinsbestrebungen fur das «Wohl der arbeitenden Klassen» in der Preussischen Rheinprovinz im 19. Jahrhundert. Bonn, 1967. S. 84.
7	Кертман Л. E., Рахшмир П. Ю. Буржуазия стран Западной Европы и Северной Америки на рубеже XIX—XX вв. М., 1984. С. 117.
8	Born К. Е. Wirtschafts- und Sozialgeschichte des Deutschen Kaiserreichs. 1867/1871—1914. Stuttgart, 1985. S. 134.
9	Berlepsch H.-J. «Neuer Kurs» im Kaiserreich? Die Arbeiterpolitik des Fr. von Berlepsch. 1890—1896. Dusseldorf, 1987. S. 298.
10	Ibid. S. 67.
11	Soziale Praxis. 1900/01. S. 358.
12	Ibid. 1903/04. S. 26.
13	Herrschaftsmethoden des deutschen Imperialismus. 1897/98—1917: Dokumente zur innen- und auBenpolitischen Strategic und Taktik der herrschenden Klassen des Deutschen Reiches. Berlin, 1977. S. 77—78.
214
С. Г Алленов
С. Г. Алленов
А. МЁЛЛЕР ВАН ДЕН БРУК: ВЕХИ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА РЕВОЛЮЦИОННОГО КОНСЕРВАТОРА1
Понятие “революционного консерватизма” является одним из самых парадоксальных неологизмов, возникших в новейшую эпоху и прочно вошедших в политический лексикон XX столетия. Наиболее раннее и яркое выражение “революционно-консервативная” утопия нашла в сочинениях немецких “правых” публицистов 20-х — начала 30-х гг., в том числе таких ярких представителей интеллектуальной элиты Германии, как О. Шпенглер, А. Мёллер ван ден Брук, Э. Юнгер. Находясь в непримиримой оппозиции к либеральному Веймарскому режиму, они призывали к радикальным переменам во имя утверждения “высших” и неизменных ценностей. По их единодушному убеждению, эти ценности могли иметь исключительно национальный, т. е. чисто “немецкий”, характер. Достижению этой цели и должна была служить провозглашенная ими “консервативная революция”, которая вошла в историю как одно из самых агрессивных проявлений немецкого национализма.
После разгрома нацистского рейха во второй мировой войне “революционно-консервативная” идея казалась достаточно скомпрометированной для того, чтобы долгое время оставаться на периферии немецкого общественного сознания2. Однако в последнее десятилетие эта идея вновь завоевывает многочисленных сторонников среди “правых” интеллектуалов уже не только Германии, но и других стран Европы. Нынешние идеологи “консервативной революции”, объявившие 1989 г. началом ее нового, решающего этапа, чутко реагируют на издержки начавшейся глобализации и предрекают Западу тяжелые испытания в схватке с “агрессивными” культурами Востока. В обострении этнических, экологических и социокультурных проблем они видят признаки грядущего апокалипсиса, а в “революционном консерватизме” — единственную силу, способную ответить на вызов, который несет миру третье тысячелетие. Вслед за своими немецкими предшественниками приверженцы современной “консервативной ре-
© Алленов С. Г., 2001
215
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
волюции” оспаривают идеалы либеральной демократии и отвергают ее претензии на духовную и политическую гегемонию в сегодняшнем мире. “Открытому” обществу, построенному на началах мультикультурализма и соперничества интересов, они повсюду противопоставляют идею культурно однородной, “органически” сплоченной народной общности3.
В своем “триумфальном шествии” “консервативная революция” не миновала и Россию. В последние годы в нашей стране возникло немало журналов и издательств, занятых популяризацией трудов зарубежных классиков “революционного консерватизма”, а также сочинений его отечественных неофитов. Лидеру этого движения в России А. Дугину удалось серьезно пополнить его идейный арсенал элементами евразийства и других ответвлений русского “национал-большевизма”4. И все же “консервативная революция” выглядит пока не столько наследницей “русской идеи”, сколько очередным новомодным заимствованием с Запада. Тем более неожиданным и достойным внимания представляется то, что эта “революция”, вспыхнувшая в 20-е гг. XX в. в центре Европы и лишь недавно заявившая о себе в России, берет свои истоки в русской культурной и общественно-политической традиции прошлого столетия5. Каким бы смелым ни казалось заявление о том, что практически все теоретические основы современного национализма “были разработаны в последние десятилетия XIX в. в славянофильских кружках Петербурга и Москвы6, оно находит подтверждение в истории возникновения “революционно-консервативной” идеи в Германии. В данном случае речь может идти даже не о простой близости исходных установок немецких и русских “почвенников”, но о прямых и сознательных заимствованиях из идейного наследия последних. Эти заимствования отчетливее всего прослеживаются в творчестве Артура Мёллера ван ден Брука, который слывет автором самого понятия немецкой “консервативной революции”, а также ее застрельщиком и ведущим идеологом.
В блестящей плеяде немецких литераторов первой четверти XX в. Мёллер был если не наиболее яркой, то бесспорно самой разносторонней фигурой. Свой путь он начинал как переводчик, издатель иностранной беллетристики и культуролог, а завершил как публицист крайне правого националистического толка и основоположник так называемого младоконсерватизма. Полити
216
С. Г Алленов
ческим завещанием Мёллера стала опубликованная им незадолго до смерти книга с печально известным названием “Третий рейх”7 С тех пор его имя прочно ассоциируется с нацистским режимом и часто называется в ряду идейных предтеч Гитлера8. Это обстоятельство обычно заслоняет собой другой важный факт биографии Мёллера — издание им первого на немецком языке полного собрания сочинений Ф. М. Достоевского9 Во всяком случае, этот без преувеличения выдающийся вклад немецкого националиста в диалог культур Германии и России до сих пор практически не привлекал внимания советских и российских авторов. Тем более они не вникали в хитросплетения его литературных и политических пристрастий1 °.
Думается, всестороннему разбору взглядов Мёллера мешала прежде всего обязательная для историков-марксистов “классовая” трактовка нацизма, которая заставляла видеть в нем всего лишь выразителя интересов германских монополий. Однако, не будучи марксистом, также трудно представить, что человек, прослывший идейным предтечей нацизма, мог быть искренним поклонником великого русского гуманиста. В самом деле, ничто не кажется столь чуждым бесчеловечной доктрине германского фашизма, как проповедь Достоевского о русской “всечеловечнос-ти” Более того, именно в этой проповеди в России ищут спасение от всякого рода политических эксцессов. Так, Юрий Карякин, имея в виду гуманизм Достоевского, высказал надежду на то, что “хорошая литература” станет, наконец, “фактором очеловечения политики” и даже “непосредственной спасительной силой”11 Следует отметить, что вера в спасительную миссию литературы присуща не только российской традиции. За пределами России она с особой силой проявилась в немецких интеллигентских кругах незадолго до прихода Гитлера к власти. Одним из самых страстных поборников идеи “очеловечения политики” литературой здесь был не кто иной, как Мёллер ван ден Брук.
Артур Мёллер родился в Золингене на Рейне в 1876 г. Звучный псевдоним, под которым идеолог немецкого национализма войдет в историю, он сочинил себе в юности, соединив фамилии отца и матери, голландки по происхождению. Сын образованных и обеспеченных родителей, Мёллер не получил систематического образования. Бросив гимназию, он быстро приобщился к бо-
217
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
темной жизни Берлина, Лейпцига и Эрфурта. Его “университетами” стали художественные мастерские и галереи, театры и варьете, литературные кафе и читальные залы библиотек12 Уже во второй половине 90-х гг. Мёллер начал пробовать свои силы в качестве переводчика. Тогда же он написал свои первые литературно-критические этюды, в которых, как не раз отмечалось, проявил редкие для самоучки чутье, проницательность и кругозор13
В 1902 г. молодой литератор оставил жену, ждавшую от него ребенка, и, уклоняясь от призыва в армию, перебрался в Париж. Именно здесь в добровольной эмиграции взгляды Мёллера стали приобретать все более заметный националистический оттенок14 Однако обострившееся чувство национальной принадлежности не лишило его способности ценить достоинства иных культур. Об этом свидетельствует начатая им в поездке по Италии и ставшая настоящим гимном этой стране книга “Итальянская красота”15 В 1904 г. Мёллер заявил о себе как почитателе русской литературы и в первую очередь Достоевского, которого называл ее “центральным гением”16 Уже через год он при содействии четы Мережковских приступил к своему знаменитому изданию сочинений Достоевского. Этот поистине подвижнический труд растянулся на десятилетие, и к окончанию первой мировой войны Мёллер выпустил двадцать два прекрасно переведенных и оформленных тома. Результатом его публикации стал настоящий культ Достоевского, который сохранялся в Германии и в годы войны, и после ее окончания17 В становление этого культа Мёллер внес решающий вклад не только как издатель, но и как интерпретатор русского классика. В блестящих вступительных эссе он внушал читателям свою любовь к Достоевскому, а заодно и поныне живущий миф о якобы воплощенной в его творчестве “загадочной русской душе”
Естественно, что, разгадывая секреты русской “природы” Достоевского, Мёллер искал ответ прежде всего на те вопросы, которые занимали его в связи с осознанием собственной — немецкой — национальной принадлежности. Уже поэтому Достоевский был для него больше, чем великий писатель. Русский классик во многих отношениях служил будущему идеологу немецкого национализма наставником и примером для подражания. Прежде всего, у Достоевского Мёллер учился верить в избран-
218
С. Г Алленов
цость своего народа, видеть в нем высшую ценность и пророчествовать о его великом предназначении.
В своих комментариях к Достоевскому Мёллер прямо указывал на источник, из которого вытекали его национализм и, как он полагал, русский патриотизм его кумира. Этим источником была их общая нелюбовь к современному Западу и неприятие базисных ценностей его культуры18 Именно эти мотивы Мёллер особенно бережно прослеживал в произведениях своего любимого писателя. Запад в его представлении ассоциировался с распадом и смертью органического народного целого. Поэтому он с пылом истинного славянофила осуждал безрассудство Петра Великого, открывшего свою страну европейским влияниям19 Однако творчество Достоевского и вся русская литература убеждали Мёллера в том, что Россия даже после роковых петровских реформ сохраняла-в своей душе стихийную силу и самобытность. Все привлекательные черты ее духовной жизни — будь то русская набожность или русский юмор, русская чувственность или русский консерватизм — он так или иначе сводил к русскому антизападничеству.
Примечательно, что, даже став одним из ведущих немецких националистов, Мёллер не смущался заявлять землякам, что им недостает “безусловной русской духовности”20 Вслед за Достоевским он ждал явления “русского Христа”, “Христа сегодняшнего дня”, который станет “обороной от Запада” не только для России, но и для Германии21 Это ожидание было тем сильнее, чем тлетворнее ему казалось влияние Запада на его собственную страну. Явно противореча известным пассажам из “Пушкинской речи” Достоевского, Мёллер называл “самоотречение” в отношениях с Западом не достоинством, а слабостью, свойственной не столько России, сколько Германии22. Ни вера Достоевского во “вселенскую отзывчивость русской души”, ни его признания в любви к “европейскому кладбищу” не помешали немецкому националисту уловить неприязнь его наставника к современной Европе, в которой “все подкопано и, может быть, завтра же рухнет бесследно во веки веков”23
И всё же, сожалея о потере соотечественниками “духовного суверенитета”, Мёллер не терял веры в их способность вернуться к собственным национальным истокам. Эту веру ему также внушил Достоевский, причем не только силой русского приме
219
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
ра, но и указанием на таящийся в самой Германии — этой "вечно протестующей стране” — антизападнический потенциал24 Наконец, Мёллера обнадеживал и развитый Достоевским романтический миф о “молодых” народах, которые в избытке сил бросают свой вызов старым нациям “крайнезападного мира” Европы. Естественно, что, подхватив его, немецкий националист включил в число этих народов и своих соотечественников.
Так, учившись у Достоевского боготворить свой народ, Мёллер уже в эмиграции завел речь о великом немецком предназначении. Однако он считал, что для его исполнения немцы должны “стать немцами во-первых и прежде всего” Формулируя данную задачу, Мёллер также следовал примеру Достоевского, призывавшего своих соотечественников “стать русскими во-первых и прежде всего”25 При этом идеолог немецкого национализма брал на себя по сути ту же роль “воспитателя” нации, в которой, как он подчеркивал, для русских выступал Достоевский. Но если Достоевский воздействовал на русское сознание прежде всего своими художественными произведениями, то Мёллер избрал для аналогичной цели публицистику.
Первым шагом в этом направлении стала серия эссе о выдающихся политиках, писателях, художниках и философах различных эпох немецкой истории26. Как признавал сам Мёллер, этот труд был адресован в первую очередь немецкой молодежи с тем, чтобы морально подготовить ее к грядущей схватке с Европой. При этом он в буквальном смысле приравнял свое перо публициста к штыку солдата. Начав публикацию “немецкой серии’’ еще в эмиграции, он обратился в Военное министерство Германии с ходатайством зачесть работу над ней за прохождение военной службы. Просьба была удовлетворена, и в 1907 г. Мёллер смог вернуться на родину, уже не опасаясь наказания за дезертирство27
С началом первой мировой войны бывший дезертир и эмигрант уже без колебаний простился с богемой и пошел на фронт добровольцем. Правда, расшатанное к тому времени здоровье не позволило Мёллеру нести строевую службу, и он был прикомандирован к Военному отделу Министерства иностранных дел/ Здесь, на поприще психологической мобилизации, он оказался в своей стихии и немало поспособствовал разжиганию националистических страстей. Но надо отдать Мёллеру должное: ему хва
220
С. Г Алленов
тило если не трезвости ума, то вкуса, чтобы удержаться и от площадной брани в адрес противника, и от пошлого бахвальства, бившего через край в немецкой — и не только немецкой — военной пропаганде.
Долг немецкого патриота Мёллер исполнил иным образом, написав в годы войны свое самое глубокое по содержанию и изысканное по форме произведение — небольшую книгу под названием “Прусский стиль”28. Стремясь представить в ней морфологию прусской культуры, Мёллер сплел в один прихотливый узор свои размышления о прошлом и настоящем Пруссии, ее природе и архитектуре, народе и королях. И все же задача, которую ставил перед собой автор — выразить “прусскую сущность” — имела для него актуальный политический смысл. В своей книге он противопоставлял “прусский дух” аморфности немецкой “природы” Ему казалось, что этот дух нашел воплощение в активной и монолитной прусской государственности. Поэтому перестройка немецкого государства по прусскому образцу представлялась ему насущнейшей задачей всего немецкого народа.
Книга “Прусский стиль” стала последним культурфилософ-ским произведением Мёллера. Вскоре после капитуляции Германии и подписания Версальского мира он сплотил вокруг себя видных политиков, издателей и публицистов националистического толка с тем, чтобы вести борьбу на два фронта: против “внешнего Запада” в лице Антанты и против “внутреннего Запада”, олицетворением которого для него был прозападный Веймарский режим29 Эта борьба вылилась в “консервативную революцию”, под которой ее исследователи чаще всего понимают всеобъемлющее идеологическое наступление на модерн и весь комплекс идей и учреждений, в котором воплотилась либеральная, западная, индустриальная цивилизация30
Пожалуй, самым ярким документом этого движения в Германии стало последнее крупное произведение Мёллера — книга 'Третий рейх” Такое имя он дал идеальному немецкому государству, которое, собственно, и должно было явиться итогом “консервативной революции” Этот образ вместил многое из того, о нем писал автор в предшествующие периоды своего творчества: Преемственность культурного развития, увиденную им когда-то в Италии, проповедь народного избранничества, услышанную им
221
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
из России, и тот стиль “связующего” государственного начала, который он ощутил в прусской традиции31. Каждую из этих тем Мёллер раскрыл в свое время как художник. Теперь, уже политиком, он, подобно платоновскому герою, желал воплотить в жизнь гармонию, которая открылась ему в сфере художественного творчества. Его политическая утопия явилась, как сказал бы К. Поппер, “интеллектуальной интуицией мира чистой красоты” Рисовавшийся ему “Третий рейх” должен был стать в одно и то же время царством всеобщей гармонии и политическим обрамлением нации, сакральным центром мира и храмом для обожествленного народа. Но взгляд, в соответствии с которым общество должно быть столь же прекрасным, как и произведение искусства, неизбежно вел к эстетическому отказу от компромисса и политическому радикализму32.
Именно из этой установки вытекало определение “истинного”, т.е. “революционного консерватизма”, которое Мёллер обосновывал в “Третьем рейхе” и противопоставлял “ложному” консерватизму традиционного толка. Консерватизм являлся для него ценностным мышлением. Быть истинным консерватором означало, по его определению, хранить не все наличные ценности, но только те, которые достойны сохранения. Речь шла о “вечных” ценностях, на которых должна строиться жизнь немецкого народа. Остальные — “ложные” идеалы либерального общества — предстояло безжалостно искоренять. Соответственно консерватизм по Мёллеру означал национализм, а быть националистом значило славить не то отечество, которое есть, а то, которое будет очищено от скверны либерализма и воплотит в себе истинные национальные ценности33
Чем более желанным для Мёллера был этот идеал, тем более радикальным было его неприятие действительности. В своем комментарии к “Третьему рейху” он обронил пророческую фразу о том, что его утопия может стать смертельной для склонного к самообману немецкого народа34. Однако прежде всего она оказалась гибельной для него самого. Жизнь в реальной, не вымышленной Германии становилась для немецкого националиста все более невыносимой. В 1925 г. в одном из приступов участившейся меланхолии он покончил жизнь самоубийством.
Можно спорить о том, насколько весом был вклад автора утопии “Третьего рейха” в становление идеологии нацизма и был
222
С. Г Алленов
ли он в действительности его предтечей. Но бесспорно, что атака, предпринятая Мёллером и его соратниками на веймарскую демократию, во многом способствовала успехам нацизма. Их изощренная критика веймарской системы находила, как и их утопические проекты, широкий отклик в тех антидемократических — прежде всего интеллигентских — кругах, которым претила откровенно вульгарная пропаганда нацистов. Иррационализм, который “консервативная революция” несла в политику, парализовал те силы, которые могли бы оказать сопротивление нацизму и предотвратить самоубийственный для Германии выбор.
1	Данная работа была впервые опубликована в электронном журнале “Commentarii de Historia” 2000. № 1. — http: //www.main.vsu.ru/-cdh.
2	В то же время “консервативная революция” 20-х — начала 30-х гг. XX в. неизменно оставалась в поле зрения историков. Заслуга ее “открытия” в качестве предмета исторического исследования принадлежит бывшему секретарю Э. Юнгера немецко-швейцарскому историку и публицисту Алмину Молеру. В 1949 г. Молер защитил по этой теме диссертацию, а спустя год опубликовал ее в виде монографии, которая выдержала три издания и до сих пор слывет бестселлером (см.: Mohler А. Die konservative Revolution in Deutschland 1918—1932. GrundriB ihrer Weltanschauungen. Stuttgart, 1950). На протяжении уже полувека А. Молер является не только первым историографом “консервативной революции”, но и ее “ветераном” и ведущим идеологом.
3	О провозглашенной европейскими “правыми” в 1989 г. “консервативной революции” см., например: Jaschke H.-G. Nationalisms und Ethnopluralismus. Zum Wiederaufleben von Ideen der “Konservativen Revolution” 11 Jahrbuch zur Konservativen Revolution, 1994. Koln, 1994; Eichberg H. Der Unsinn der “Konservativen Revolution” Uber Ideengeschichte, Nationalismus und Habitus // wir selbst. 1996. № 1. S. 10 ff. С середины 90-х гг. лозунг “консервативной революции” в специфически “американской” интерпретации взят на вооружение и лидерами республиканской партии США. См. об этом например: Wiegandt М. Konservative Revolution im “Land of the Free” // Die Neue Gesellschaft. Frankfurter Hefte. August 1995. H. 8 (42. Jg.) S. 679—683; Leggewie C. USA: Konservative Revolution oder neue Reform-Ara? // Internationale Politik und Gesellschaft. International Politics and Society. 1996. № 3. S. 229—236.
4	См., например: Дугин А. Консервативная революция: Краткая история идеологий третьего пути И Элементы: Евразийское обозрение. 1992. № 1. С. 15—16, 49—56; Его же. Консервативная революция. М. 1994. С. 9—38. Краткий анализ взглядов А. Дугина см.: Сулимов К. А. “Тре-
223
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
тий путь” Александра Дугина И Исследования по консерватизму. Вып. 5: Политика и культура в контексте истории. Пермь, 1998. С. 44—47. Нынешний синтез идей “консервативной революции” и евразийства не случаен. Принципиальное сходство воззрений русских евразийцев и немецких “революционных консерваторов” 20-х — начала 30-х гг. подметил Л. Люкс (см.: Люкс Л. Евразийство И Вопросы философии. 1993. № 6. С. 112—113, а также более подробно: Luks L. “Eurasier” und “Konservative Revolution” Zur antiwestlichen Versuchung in RuBland und in Deutschland // West-dstliche Spiegelungen. Hrsgg. von Lew Kopelew. Russen und RuBland aus deutscher Sicht. Reihe A. Bd 5. Deutschland und die Russische Revolution. 1917—1924. Munchen, 1998. S. 219—239).
5	Прослеживая “родословную” “консервативной революции”, ее приверженцы и историографы иногда упоминают имя Ю. Самарина, который едва ли не первым осмысленно употребил этот термин в опубликованной им под конец жизни в Берлине одноименной книге. Однако считать его на этом основании родоначальником самой “консервативной революции” было бы неверно. Старый славянофил применял это понятие в уничижительном смысле, резко критикуя “революционные поползновения русской реакции” и подразумевая под ними планы взращивания культурной элиты для будущей “организации России” (см.. Нольде Б. Э. Юрий Самарин и его время. Paris, 1978. С. 225—232).
6	См.: Пленков О. Ю. Мифы нации против мифов демократии: Немецкая политическая традиция и нацизм. СПб., 1997. С. ПО—111.
7	См.: Moeller van den Bruck A. Das dritte Reich. Berlin, 1923.
8	Между тем есть основания сомневаться в том, что понятие “Третий рейх”, пользовавшееся исключительной популярностью в немецкой публицистике и литературе конца XIX — начала XX в., было заимствовано нацистами именно из этого сочинения (см., например: Borsch С.-Е. Die politische Religion des Nationalsozialismus. Munchen, 1998. S. 52).
9	Cm.: Dostojewski F. M. SSmtliche Werke. Unter Mitarbeiterschaft von Dmitri Mereschkovski, Dmitri Philosophoff und Anderen herausgegeben von A. Moeller van den Bruck. Bd 1—23. Munchen und Leipzig, 1905—1919.
10	Беглые упоминания об А. Мёллере в советской историографии см.. Галкин А. А. Германский фашизм. М., 1967. С. 317—318; Бланк А. С Идеология германского фашизма: Материалы к спецкурсу для студентов исторических факультетов. Часть III. Вологда, 1974. С. 41—43; Оду -ев С. Ф. Тропами Заратустры. М. 1976. С. 172—174; Бланк А. С. Из истории раннего фашизма в Германии. М., 1978. С. 109—110; Бессонов Б. Н. Фашизм: Идеология, политика. М., 1985. С. 99—100.
11	См.: Карякин Ю. Достоевский в канун XXI века. М., 1989. С. 9.
12	См.: Kaltenbrunner G.-K. Von Dostojewski zum Dritten Reich. Artur Moeller van den Bruck und die “Konservative Revolution” // Politische
224
С. Г Алленов
Studien. Zweimonatsschrift fur Zeitgeschichte und Politik. Heft 184. 20 Jg., Marz/April 1969. S. 186.
13	См., например: Ibid. Об этом свидетельствует, в частности, тот факт, что практически все начинающие писатели, творчество которых привлекло внимание Мёллера, стали впоследствии классиками немецкой литературы (см.: Moeller-Bruck. Die moderne Literatur in Gruppen- und Einzeldarstellungen. Ausgabe in einem Band. Berlin; Leipzig, 1902; Idem. Das Variete. Berlin, 1902).
14	Cm.: Schwierskott H.-J. Artur Moeller van den Bruck und die Anfange des Jungkonservativismus in der Weimarer Republik. Eine Studie fiber Geschichte und Ideologic des revolutionaren Nationalismus. Gottingen, 1962. S. 31 f.
15	Moeller van den Bruck A. Die italienische Schonheit. Munchen, 1913.
16	Moeller van den Bruck A. Die Russische Dichtung 11 Ders. Rechenschaft uber RuBland. Berlin, 1933. S. 34; Idem. RuBland, der Westen und wir // Ibid. S. 185.
17	См. об этом, например: Koenen G. Bilder mythischer Meister. Zur Aufnahme der russischen Literatur in Deutschland nach Weltkrieg und Revolution // West-ostliche Spiegelungen. S. 763—789.
18	См., например: Moeller van den Bruck A. Dostojevski, ein politisches MiBverstandnis// Ders. Rechenschaft... S. 48.
19	См., например: Moeller van den Bruck A. Beharrung und Wechsel in der russischen Politik 11 Ders. Rechenschaft... S. 156; Idem. RuBland, der Westen und wir. C. 182.
20	Ibid. S. 185.
21	Cm.: Moeller van den Bruck A. Die Russische Mystik. Dostojewski, “Der Idiot” // Ders. Rechenschaft... 1933. S. 29; Idem. Die Russische Dichtung. S. 33.
22	Cm.: Moeller van den Bruck A. RuBland, der Westen und wir. S. 185.
23	Достоевский Ф. M. Объяснительное слово по поводу печатаемой ниже речи о Пушкине // Русская идея. М., 1992. С. 132—133.
24	Ср.: Достоевский Ф. М. Германский мировой вопрос. Германия — страна протестующая И Полное собрание сочинений: В 30 т. Т. 25: Дневник писателя за 1877 г. Январь—август. Л. 1983. С. 151—154.
25	См.: Moeller van den Bruck A. Dostojevski, ein politisches MiBverstandnis. S. 48; Idem. RuBland, der Westen und wir. S. 186. Ср.: Достоевский Ф. M. Мы в Европе лишь Стрюцкие И Полное собрание сочинений. Т. 25. С. 23.
26	Moeller van den Bruck A. Die Deutschen. Unsere Menschengeschichte. 8 Bde. Minden, 1904—1910.
27	Cm.: Schwierskott H.-J. Artur Moeller van den Bruck und die Anfange... S. 20.
28	Moeller van den Bruck A. Der preuBische Stil. Munchen, 1916.
225
15. Заказ 3119
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
29	См. об этом: Geistenberger Н. Der revolutionare Konservatismus. Ein Beitrag zur Analyse des Liberalismus. Berlin, 1969.
30	См., например: Stern Fr. Kulturpessimismus als politische Gefahr. Eine Analyse nationaler Ideologie in Deutschland. Bern, 1963. S. 7, 349. Cp.. Rudolph H. Kulturkritik und konservative Revolution. Zum Kulturell-politischen Denken Hoffmanstahls und seinen problemgeschichtlichen Kontext. Tubingen, 1971. S. 269; Hecker H. Die Tat und ihr Osteuropa-Bild 1909—1939. Koln, 1974. S. 193.
31	Смысловое единство этих трех тем своего творчества Мёллер раскрыл в коротком эссе, которое может служить своего рода “ключом” к их “расшифровке”: Moeller van den Bruck A. Die italienische Schonheit — der PreuBische Stil — Dostojewski 11 Ders. Rechenschaft... S. 179—180.
32	Об опасностях “эстетического энтузиазма”, чреватого в политике отказом от разума и его заменой иррациональной мечтой об апокалиптической революции см.: Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. I: Чары Платона. М. 1992. С. 207—209, 211. Мёллера можно считать воплощением того типа отравленного мечтами о прекрасном мире “художника-политика”, чье мышление было подвергнуто К. Поппером блестящему и безжалостному анализу.
33	См.: Moeller van den Bruck A. Das dritte Reich. S. 301.
34	Ibid.
О. Ю. Пленков
Э.	ЮНГЕР И ЕГО ВКЛАД В СОВРЕМЕННОЕ КОНСЕРВАТИВНОЕ МЫШЛЕНИЕ
В наши дни на Западе существует два консервативных течения: неоконсерватизм и «консервативная революция» (преимущественно французские «nouvelles droits»), причем эти два направления в принципе противоположны друг другу.
Неоконсерватизм сумел сочетать наследие классического либерализма (бывшего долгие годы главным врагом консерваторов всех разновидностей) с уважением к правам человека и гражданскому обществу, с защитой таких традиционных ценностей, как религия, семья, закон, порядок и самоуправление. Утвердившиеся почти повсеместно на Западе в начале 80-х гг. XX в. неоконсервативные политики настаивают на самостоятельном значении экономической сферы и необходимости освобождения от государственного регулирования.
© Пленков О. Ю., 2001
226
О. Ю. Пленков
Представители «консервативной революции», наоборот, отводят экономике подчиненную роль по отношению к морали, религии, политике. Экономическая свобода подчас считается ими даже вредной.
Основное же расхождение между этими двумя разновидностями консерватизма — отрицательное отношение «nouvelles droits» к рыночной экономической системе, парламентаризму и демократии. В их представлении это гибельные вещи. В поисках ориентиров они обращаются к античности, средним векам и даже язычеству.
Если современный неоконсерватизм берет свои истоки в идейном наследии Эдмунда Бёрка и англосаксонской политической традиции в целом, то нынешняя «консервативная революция» инспирирована немецкой «консервативной революцией» периода Веймарской республики, которая необыкновенно богата философскими, публицистическими и художественными талантами. По словам Г Гофманшталя, она была «консервативной по содержанию, революционной по форме»1 и охватывала весьма широкий спектр — от младоконсерваторов до национал-большевиков и «левых» нацистов.
Странной закономерностью является то, что на всем протяжении XX в. левая теория не смогла выдвинуть значительных мыслителей, которые были бы сегодня по-настоящему интересны и актуальны, зато в правой части политического спектра таковых мыслителей было в достатке. Вероятно, это связано с отсутствием в левой практике и идеологии ясной политической преемственности и традиции, которые так характерны для правой и которые в изобилии снабжали ее различными сюжетами, реминисценциями и темами.
Одним из самых ярких «революционно-консервативных» дарований XX в. был немецкий мыслитель, писатель и публицист Эрнст Юнгер, который начал свою политическую карьеру в период Веймарской республики в качестве одного из ведущих теоретиков немецкого национализма. По всей видимости, Юнгер дал самый значительный толчок современной «консервативной революции» (преимущественно французской) наряду с Конрадом Лоренцем, Мирчей Элиаде, Арнольдом Геленом и Жоржем Сорелем.
Именно эти люди громче других заявили о том, что современное общество несет людям взамен материальной нужды ду
227
15*
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
ховную нищету. При этом разрушаются такие традиционные ценности, как духовная общность верующих, семья, милосердие. Характерной особенностью индустриального общества является растущая дезинтеграция вследствие повсеместной атомизации интересов. Большие массы людей все реже сплачиваются общими интересами. С другой стороны, маргинализация все большей части населения создает взрывоопасную обстановку, ибо политический экстремизм растет на «окраинах» социума, затем он легко внедряется в сердца дезинтегрированного общества.
Эрнст Юнгер прожил удивительную жизнь, став свидетелем практически всех значительных событий XX в., хронистом его катастроф. Он оставил свои оригинальные комментарии по разным поводам, что, как магнитом, привлекало к нему внимание общественности. Его дом в Вильфингене стал центром паломничества самых разных по своим политическим ориентациям людей, среди которых были, к примеру, Ф. Миттеран, Г Коль, К. Шмитт. Вплоть до старости (он прожил до 102 лет и умер 17 февраля 1998 г.) Юнгер сохранил удивительную бодрость духа и совершенную ясность суждений.
По своему духовному и умственному складу Эрнст Юнгер — нонконформист, его жизненный девиз: «сомнение любой ценой, кроме собственной шкуры». Он был легендарным фронтовиком и одним из самых известных и блестящих беллетристов периода Веймарской республики. На фронт он попал почти мальчишкой, был несколько раз ранен, отличался невероятным хладнокровием и храбростью, после одного из ранений был отправлен на офицерские курсы. Из-за исключительно тяжелых условий «карфагенского» Версальского мира Юнгер пребывал в оппозиции Веймарской демократии, служил некоторое время в добровольческом корпусе, а затем активно выступил в качестве публициста в праворадикальном журнале «Комменден». После этого он пытался завершить образование как ботаник, но в конечном счете стал писателем. В политической сфере он обратился к разработке теории «нового национализма», целью которого было возрождение национального величия Германии.
Первоначально Юнгер писал преимущественно о войне — его наиболее известная повесть «В стальных грозах» в 20—30-х гг была постоянно в списках бестселлеров, в Веймарский период она была второй по общему тиражу после манновских «Будден
228
О. Ю. Пленков
броков». Стиль и дух фронтовой прозы Юнгера был диаметрально противоположен известному роману Ремарка «На западном фронте без перемен». В 1931 г. в предисловии к 13-му изданию повести Юнгер писал: «Мы потеряли многое, может быть, всё. Но одно останется с нами навсегда: благодарные воспоминания о тебе, блистательная армия, и о мощной борьбе, которую ты вела. Сохранить эти воспоминания во времена без совести и без чести — это долг каждого, кто не только своим оружием боролся за великое будущее Германии, но и готов был отдать за эту святую цель свою жизнь»2. Такая высокая романтика была свойственна Юнгеру и впоследствии, привлекая к его творчеству особое внимание.
В качестве публициста «консервативной революции» Юнгер находился под сильным влиянием Ницше и Шпенглера. Ницшеанские, сорелевские и шпенглеровские мотивы пронизывают его книгу «Рабочий» — публицистическое произведение, оказавшее наибольшее впечатление на немецкое общество. Юнгер исходил из того, что мировая история вступила в фазу насильственных конфликтов. Победителем в этой борьбе станет напряженно и самоотверженно работающий человек — безразлично, где он это делает, у станка или в окопах на фронте. Следствием подобной логики стал юнгеровский культ техники, работы, плана. Рабочий у Юнгера отличался прежде всего неутомимой жаждой труда, это был не просто пролетарий, а некий промышленный «сверхчеловек». Юнгеровский «Рабочий» так же сильно переполнен пафосом промышленной модернизации, как и произведения советских публйцистов этого времени. Не случайно Карл Радек в юнгеров-ском рабочем увидел образ Ленина. Коммунисты хотели видеть в этой знаменитой книге свой собственный литературный манифест.
Из «Рабочего», а также других произведений Юнгера следовало, что главную задачу «консервативной революции» он понимал как ликвидацию парламентской формы правления. Капитализму, сводной стороны, и реальному социализму в СССР — с другой, Юнгер, как и Шпенглер, противопоставлял национальный социализм, трактуемый как общность интересов всей нации. Но если Шпенглер игнорировал пролетариат, то Юнгер говорил от его имени. В созданном под значительным влиянием Жоржа Сореля «Рабочем» он писал о технизации и модернизации тру
229
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
да, о появлении новой рабочей аристократии, подобной окопной аристократии, и переносил боевой пафос фронтовиков на производственный процесс. В «Рабочем» провозглашались конец буржуазной эпохи и возникновение национального, социального, имперского и тоталитарного государства.
В своих беллетристических и публицистических произведениях Юнгер противопоставлял «идеи 1789 г.» «идее 1914 г.», когда в окопах войны казались стертыми различия в классовом происхождении и религии. Это ощущение товарищества, единства и стало проформой преодоления парадигмы «левый — правый». «Метаполитическая» устремленность к преодолению общественных противоречий лежит в основе идеологии «консервативной революции» и отделяет ее от традиционного консерватизма виль-гельмовской Германии. Сущностная категория, отличающая ее от старого консерватизма, — это отношение к современности. На место антимодернизма, характерного для традиционного консерватизма, в теории «консервативной революции» выступило видение наднационального «третьего рейха», стремление к синтезу национализма и социализма или даже восторженное пророчество о грядущем «машинном веке». В военных дневниках Юнге-ра и автобиографических романах Эрнста фон Заломона появляется новый «революционно-консервативный» архетип, олицетворение «нового человека». У Юнгера это солдат и рабочий, у Заломона это крестьянин. Для консервативного мышления характерна склонность к фрагментарному, известному в общих чертах, открытому в будущее. Это не мышление в категориях, готовых и завершенных. Фрагмент становится картиной, а картина мифом. В этом и заключается сила афоризмов Ницше, од Гельдерлина, стихов Паунда, высказываний Юнгера.
Юнгер попытался разрешить квадратуру круга: преодолеть предсказанный Ницше нигилизм нашей эпохи его же последовательным осуществлением. Ритм машинного века требовал тотальной мобилизации. Юнгер гениальным образом понял и предвосхитил сущность «тотальности» в XX в. со всеми ее ужасами. Героическая фигура рабочего с его чертами робота и солдата — это противоположность ненавистному буржуа. От этого уже недалеко до футуризма Маринетти: в конце этого пути стоит замена человека роботом. Крестным отцом такого восприятия был
230
О. Ю. Пленкой
Ницше с его воодушевленной эстетикой неорганической материи.
Очень большое значение Юнгер придавал интегральному национализму, который был одним из наиболее существенных моментов в его мировоззрении. В отличие от «старого» национализма, который обычно ориентировался на традиционные национально-культурные ценности и суверенитет, родившийся в годы первой мировой войны, «новый национализм» отстаивал необходимость утверждения авторитарного государства и подразумевал при этом соответствующее духовное состояние народа. Юнгер писал: «Национализм — это стремление жить для данной нации как для высшего существа, чье существование важней, чем жизнь одного человека». «Новый национализм, — дополнял брат Эрнста Юнгера Фридрих Георг, — это духовное движение нашего времени, которое противоборствует духовным силам, возымевшим влияние на чувства и мышление последнего немецкого поколения: либерализму и марксизму»3 С другой стороны, ясно видно, что «новый национализм» имел много общего со старым национализмом, а позже и с расизмом, о чем свидетельствует следующее высказывание Ф. Г Юнгера: «Национализм имеет нечто опьяняющее, дикую расовую гордость, героическое, могучее восприятие жизни. Он не обладает никакими критическими аналитическими наклонностями. Он не стремится к терпимости, так как жизнь ее не знает. Он фанатичен, так как все расовое фанатично и несправедливо. Его ценности не нуждаются в научном обосновании, так как знание лишь ослабляет первозданную жизнь... Кровную общность не нужно оправдывать, она уже есть и она не нуждается в интеллектуальном оправдании»4
Сторонники Эрнста Юнгера отличали «новый национализм» от патриотизма, который они рассматривали как проявление либерализма. Патриотизм, на их взгляд, это болезнь, свойственная вильгельмовской эпохе. В отличие от неопределенности патриотизма «новый национализм» ставил задачу восстановления немецкого авторитарного государства, причем фронтовики в этом должны были сыграть ведущую роль5 Хотя под влиянием Юнгера и его единомышленников находилась и часть нацистов («Черный фронт» Грегора Штрассера и другие организации), он решительно отвергал всякие попытки привязать к «новому национализму» расовое учение: раса, по Юнгеру, это не биологичес
231
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
кое понятие, а метафизическое. «Плохую расу, — писал Юнгер, — можно узнать по тому, что она стремится возвеличиться, сравнивая себя с другими, а другие нации стремится унизить, сравнивая их с собой»6. Отдаленная цель «нового национализма» — нация, которая включала бы в себя многие народы, нация, которая перекрыла бы понятие Европы и обеспечила немцам ведущую роль в мире7 Интересно отметить, что, следуя прусской традиции, Юнгер придерживался прорусской ориентации и считал антисоветскую политику нацистов неумной8.
К разочарованию Юнгера, в 1933 г. в Германии восторжествовал ненавистный ему эгалитаризм. Часть деятелей «консервативной революции», таких как Эрнст Никит и Харро Шуль-це-Бойзен, ушла в Сопротивление, другие же, как Готфрид Бенн или Мартин Хайдеггер, ушли во «внутреннюю эмиграцию». Во времена, когда уже нет обязательных ценностей, только стиль и форма помогают сохранить политическую ориентацию. Так возникают «борьба за слово» у Бенна и подчеркнутый эстетизм Юнгера, поскольку на краю пропасти речь идет прежде всего о достоинстве. В романе «На мраморных утесах» (1939 г.) Юнгер создал памфлет на всякого рода тиранию, и его современники прямо узнавали в романе намеки на концлагеря. Только личный запрет Гитлера не позволил цензуре вмешаться в дело.
Первая книга Юнгера о второй мировой войне «Сады и дороги» (1942 г.) была практически запрещена в Германии: из-за «нехватки» бумаги книгу так и не издали. Перейдя на действительную военную службу, Юнгер спасался от нацистского беспредела в Париже, где ведущей фигурой военной оппозиции был почитатель литературного таланта Юнгера генерал Шпейдель. Вокруг него постепенно сформировался кружок ученых, художников, образованных офицеров. В Париже Юнгер с 1942 г. отдался своим библиографическим увлечениям, посещал художников всевозможных направлений — Жана Кокто, Пабло Пикассо. Он оказался в опасной близости к заговорщикам 20 июля 1944 г. Его памфлет «Мир» (1945 г.) содержал морально-политическую программу обновления Германии. Он ходил в списках и произвел глубокое впечатление на Э. Роммеля. От ареста за причастность к заговору Юнгера спасло личное заступничество Гитлера, не рискнувшего отдать на расправу великого художника слова и героя войны.
232
О. Ю. Пленков
После окончания второй мировой войны Юнгер сумел сохранить свою моральную идентичность как правый мыслитель, стремившийся отгородиться от нацизма. При вступлении американцев в Германию в 1945 г. он писал, что от последствий такой катастрофы нельзя избавиться со временем, как оправились в свое время от травмы поражения под Йеной или Седаном немцы и французы. Поражение 1945 г. означало, на его взгляд, радикальный поворот в жизни европейских наций, в том числе и немцев. Погибло не только множество народа, но и канули в Лету многие ранее весомые и значительные ценности, двигавшие людьми и придававшие смысл жизни. У немцев возникла острейшая потребность противостоять последствиям тотального поражения, потребность, которая должна быть обращена в русло конструктивной преемственности и возрождения старой немецкой традиции. Юнгер первым из европейских консервативных мыслителей понял, что немецкая катастрофа 1945 г. означает общий крах антипросвещенческого проекта.
Юнгер склонялся к тому, чтобы по возможности смягчить моральный ущерб, который понесла Германия. Это уже указывает на его правую позицию — со временем она стала в его стране настоящей редкостью, ибо немецкая общественность целиком сосредоточилась на преодолении тоталитарного менталитета и к настоящему времени значительно в этом преуспела. В вышеупомянутом труде «Мир» Юнгер подвергал сомнению безусловный характер «немецкой вины» за совершенные нацистами преступления, высказывался за активную позицию Германии в послевоенной Европе и мире. Основным рефреном этого эссе являлось утверждение о том, что «война должна приносить плоды для всех» (Der Krieg muss fur alle Frucht bringen). Юнгер по-прежнему мистически трактовал войну как действие роковых сил судьбы, как проявление мирового духа, что было призвано разделить ответственность за войну поровну среди всех воевавших сторон.
При этом Юнгер в целом справедливо придавал большое значение Версальскому миру, который для немцев был настоящим шоком и легитимировал в глазах немцев всё, что предпринимал Гитлер для разрушения Версальской системы. Гитлера Юнгер обвинял в том, что он извратил смысл «объединительной войны», превратив ее в «захватническую войну»9 При этом он решительно оправдывал всё, что было сделано нацистской дипло
233
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
матией до 1938 г. Вопреки мнению общественности и историков, Юнгер так же решительно защищал вермахт от обвинений в преступлениях. Наоборот, он славил рыцарство немецких солдат, их героизм и высокий боевой дух. Тотальную же войну на уничтожение, которую проводил вермахт на Восточном фронте, Юнгер объяснял «мировой гражданской войной», глобальным столкновением идеологий и мировоззрений, в котором никому не было пощады. Напрашивающийся вопрос о том, когда же военные действия перерастают в военные преступления, Юнгер свел к трагическому конфликту между моральным благоразумием и солдатским долгом.
Эрнст Юнгер нигде в своих текстах не говорит прямо о нацистском геноциде в отношении евреев, но его стратегия аргументации упирается в уравнение сталинских чисток и нацистских газовых камер. Он был убежден, что убийство евреев было делом рук небольшой асоциальной группы подлецов и мучителей. Более того, Юнгер обвинил победителей в том, что они использовали жертвы Холокоста в своих собственных политических целях, прибегая в отношении немцев к низким и недостойным приемам. В этом плане он указывал в июне 1975 г. на то, что «ныне немцы заменили евреев в качестве вьючных животных». Немецкие консервативные силы подхватили эту сентенцию, и в книге «Сознающая себя нация» Ульрих Шахт писал, продолжая мысль Юнгера, что «намеренное торможение регенерации немецкого национального самосознания после окончания второй мировой войны победителями и их подручными идентично тотальному уничтожению нацистами евреев»10.
Оценки Юнгера развил Эрнст Нольте в книге 1994 г. «Спорные вопросы», в которой он описывал левых как постоянных борцов за эмансипацию, равенство и социальную справедливость. Это состояние «вечных левых» со временем стало исторической константой, и оно нашло наиболее полное выражение в Октябрьской революции, которую правые всегда расценивали как «заговор ради уничтожения европейской культуры». С этих позиций национал-социализм представляется вполне легитимной попыткой спасти упомянутую культуру от серьезной опасности. В том, что эта попытка была предпринята, Юнгер видел бесспорную заслугу нацизма, а в том, что нацизм сам превратился в средство разрушения культуры, писатель видел его трагедию, еще одно
234
О. Ю. Пленков
доказательство того, что доброе и злое, славное и позорное в жизни сосуществуют рядом бок о бок.
Поскольку «вечные левые» после 1989 г. не совсем преодолены и по-прежнему представлены в западной цивилизации, проблема спасения европейской культуры всё еще актуальна. Поэтому немецкие консерваторы считают необходимым новый, дифференцированный взгляд на нацизм, имевший первоначальный импульс на сохранение культуры. Для Нольте Юнгер — противник Гитлера, с одной стороны, а с другой — один из прародителей нацизма, фигура особенно привлекательная, поскольку имеет в современных условиях позитивные возможности для сугубо консервативной антипросвещенческой реконструкции культуры.
В итоге следует констатировать, что гипертрофированная романтика у Юнгера смешивалась с эстетством, снобизмом, литературным вымыслом, что, однако, не мешало его проповеди «нового национализма» быть интересной для молодежи, которую особенно привлекало славное фронтовое прошлое мыслителя. Излишне говорить, что значимость его радикальных теоретизирований особенно возросла после 1929 г., когда все социальные процессы обострились и начали прямо воздействовать на политическую сферу. Подобно Адриану Леверкюну, герою маннов-ского «Доктора Фаустуса», Юнгер готов был заключить союз хоть с самим дьяволом, погрузиться в самое дикое варварство, лишь бы достичь главной цели — омоложения немецкой культуры, придания ей динамики, юношеского задора, целеустремленности воли.
Людьми подобного Юнгеру типа были Антуан де Сент-Экзюпери, искавший освобождения от будней в полетах, романтических, авантюрных и весьма опасных предприятиях, или Анри Мальро, который, как и Сартр, ради придания жизни нового смысла предпочел различные формы левого радикализма. Такого же рода свойства, как и у названных знаменитых французов, — нонконформизм, отвращение к буржуазности — одолевали и Юнгера, что и предопределило его обращение к «консервативной революции». Однако те, кто видят в Юнгере только неисправимого симпатизанта нацистов, упускают в восприятии его личности самое существенное — его идеологическую неоднозначность, постоянное стремление быть впереди своего времени.
235
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
Юнгер оставался верен себе до самого последнего момента, сохраняя сильную критическую дистанцию в том числе и к современной немецкой демократии. Думается, такая устойчивость воззрений и темперамента достойна лишь уважения.
1 Hofmannsthal Н. von. Das Schrifttum als geistiger Raum der Nation 11 Gesammelde Werke in Einzelausgaben. Frankfurt a. M., 1966. Bd IV S. 390—413.
2	Junger E. Im Stahlgewitter. Hamburg, 1931. S. VII.
3	Цит. no: Hietala M. Der neue Nationalismus in der Publizistik Ernst Jungers und des Kreises um ihm. 1920—1933. Helssinki, 1975. S. 10—11.
4	Цит. no: Sontheimer K. Antidemokratishes Denken. Munchen, 1968. S. 57
5	Cm.: Hietala M, Op. cit. S. 42.
6	Paetel K. (Hg). Ernst Junger in Selbstzeugnissen und Dokumenten. Hamburg, 1962. S. 54.
7	Cm.: Hietala M. Op. cit. S. 52.
8	Cm.: Paetel K. (Hg). Op. cit. S. 59.
9	Stefens H. «Und hier gab es viel, was zu iiberspielen war». Ernst Jungers «Vergangenheitsbewaltingung» // Die Neue Gessellschaft. 1997. № 6. S. 550.
10	Ibid. S. 551.
С. В. Кретинин
СОЦИАЛИЗМ И КОНСЕРВАТИЗМ В РАБОТЕ Э. ФРАНЦЕЛЯ “ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ”
Эмиль Францель (1901—1976), автор хрестоматийно известного труда “Судето-немецкая история”, выдержавшего уже десять изданий1, принадлежит к числу видных мыслителей, пытавшихся совместить идеологию социализма и консерватизма. Воспитанный в католической семье, сын учителя, Францель в юные годы, в 1919 г., примкнул к партии судето-немецкой социал-демократии, боровшейся за интересы немецких рабочих в Чехословацкой республике2 Одновременно с партийной деятельностью он изучал германистику, историю и географию в вузах Праги, Вены, Мюнхена.
Францель быстро выдвинулся в число ведущих идеологов
© Кретинин С. В., 2001 236
С. В. Кретинин
социал-демократической партии, редактировал ее ежегодник и главный печатный орган газету “Социал-демократ” Идейно-теоретические и политические взгляды Францеля выходили за рамки марксистской ортодоксии, которой следовало руководство судето-немецкой социал-демократии; он принадлежал к числу правых оппозиционеров, которые в ЗО-е гг. разработали самобытные концепции народного (национального) социализма и консервативной социалистической революции.
Ближайшим другом и единомышленником Францеля был вице-председатель партии В. Якш. В 1936 г. практически одновременно вышли книга Якша “Народ и рабочий” и книга Францеля “Западноевропейская революция”, в которых были сделаны попытки переосмыслить социалистическую теорию с новых позиций, отталкиваясь от национальных приоритетов. Выступая против искусственного, на его взгляд, разделения понятий “национальное” и “социальное”, Якш ставил в качестве важнейшей задачи социал-демократии “служить высшей цели национального сотрудничества”3 Якш сохранил формальную верность марксистской ортодоксии, ратуя за совмещение социалистических и консервативных принципов, что в наибольшей степени нашло отражение в сочинении Францеля.
Во введении своей книги Францель писал о том, что излагаемые им идеи окончательно сформировались у него после 1933 г., т.е. после победы фашизма в Германии, но они были взращены на почве восприятия им средневековья: в 1929 г. в Праге вышла монография Францеля о германском короле Генрихе VII (1211— 1242), сыне императора Фридриха II Гогенштауфена (1212— 1250)4
Одним из основных положений книги Францеля “Западноевропейская революция” являлось противопоставление либеральных и традицирналистских, консервативных идей, базирующихся на ценностях западноевропейского, в первую очередь немецкого средневекового общества, и поиск нового содержания социализма. Францель отмечал работы своих предшественников: О. Шпенглера, А. Мёллера ван дер Брука, Г Ландауэра, подчеркивая отличие своего труда, которому чужды идеи упадочничества и математического расчета. Отмечая, что “наша трагедия состоит в том, что мы всегда стремимся облечь историю в хронологические рамки”5, сам Францель также останавливался на вопросе периодизации европейской истории.
237
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
Собственно европейская история, по Францелю, брала начало в конце эпохи античности, когда произошло разделение европейской и азиатской истории. Европейская история явилась с самого начала историей средневековой. Францель достаточно прямолинейно подходил к хронологии, отводя на средние века 1400—1500 лет. Время с XVI в. он датировал как переходный период от “старого” средневековья к “новому”, начало которого он ожидал в промежуток между 1900 и 2000 гг. Францель выделял особый “ритм” западноевропейской истории, в которой каждые 300—400 лет предпринимались попытки консолидации, шедшие преимущественно из немецких земель: 500 г. — Теодо-рих Великий, 800 г. — Карл Великий, 1200 г. — империя Гоген-штауфенов, 1500 г. — император Карл V, 1800 г. — Наполеон6
Западноевропейская история предстает в изложении Франце-ля как поле борьбы за немецкое национальное единство, наиболее ярким эпизодом которой он считал попытку Гогенштауфе-нов. В дальнейшем наблюдалось перенесение основных центров западноевропейской империи на Запад, во Францию и Англию, а Германия превращалась в политический вакуум. Францель критиковал политику К. Меттерниха, которая, по его мнению, предопределила крушение Австро-Венгрии и отодвинула на неопределенное будущее проблему немецкого единства. Таким образом, Францель отходил от традиционного тезиса немецкой социал-демократии, односторонне возлагавшей вину за раскол немецкого мира на Бисмарка. Оценивая первую мировую войну, основными виновниками ее начала Францель называл сербов, русских и англичан, при этом отмечая, что “все народы, все классы, все партии до 1914 г. мыслили империалистически... Рабочие и социалисты находились в плену иллюзий буржуазного мира”7
Что касается непосредственно судето-немецкой проблемы, то Францель в последующих работах развивал мысль о том, что “между 1866 и 1917 гг. была возможность мирным путем и на основе добрососедства создать совместное государство с чехами”, при этом он указывал, что сама идея государственной независимости для чехов могла быть реализована “лишь в исторических границах”, что имело тяжелые последствия для остальных народов, в первую очередь для судетских немцев, которые населяли Богемию8 Францель писал о трагике судето-немецкой истории, выступил позднее с оправданием позиции генлейновско-
238
С. В. Кретинин
tq движения в его стремлении к разрешению судето-немецкого вопроса радикальным способом, подчеркивая, что чехословацкое руководство само провоцировало Гитлера накануне Мюнхенских соглашений, “рассчитывая, вероятно, на превентивную войну” Сам же Мюнхен Францель характеризовал как заслугу “государственных мужей западных держав”9, тем самым возлагая вину и ответственность западных демократий за судето-немецкую трагедию.
Францель указывал, что мировая война ликвидировала Западную Европу в привычном смысле: не существовало более империй, не было единого образца поведения, общеевропейского единства и порядка. В этих условиях окончательно стало ясно, что “мировая организация” единый “мировой порядок” более невозможны. В этом плане Францель указал на два основных источника опасности для западноевропейцев. С одной стороны, это традиционное стремление западного мира раздвинуть рамки своего мира на Восток: Францель утверждал, что попытка расширить территорию Европы до Волги и Урала — “утопия” Наиболее адекватным и приемлемым для западноевропейцев он считал положение, достигнутое после 1878 г., которое затем было разрушено в 1918 г., что привело, в свою очередь, к нарушению европейского равновесия10
Вторая опасность для Западной Европы виделась Францелю в распространении чуждых влияний из Америки и Азии. Живописуя грядущие “ночь над Европой” и “закат цивилизации”, Францель подчеркивал, что “европейская культура обанкротилась. На спортплощадках господствует Америка, в танц-барах — Африка, в залах общественных собраний — дух Азии”11 Одной из главных причин упадка Западной Европы Францель называл господство либеральной модели общественного развития, которая характеризовалась им как вера в хозяйство, в числа, в деньги, когда демократия превращается только в проблему подсчета голосов. При этой системе общество деградирует, что связано также с мифами либеральной эпохи. Критикуя лозунг: “Свобода. Равенство. Братство”, Францель указывал, что свобода не может сочетаться с экономическими и политическими репрессиями, что в обществе, где бездомные ночуют под городскими мостами, а банкиры живут в роскошных домах, нет равенства, и что там, где отдельные классы и целые народы вынуждены прозябать
239
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
и умирать от голода, не может идти речь о братстве. Либерализм и капитализм представлялись Францелю неразрывно связанными между собой. При этом он особо подчеркивал, что “каждое антикапиталистическое движение носит антисемитский характер”, что именно “идея эмансипации общества от еврейства”12 была одной из основных у К. Маркса. В этом проявился антисемитизм, свойственный выросшему в католической семье Францелю, который постоянно проявлялся у него и в последующем.
Фашизм Францель также считал производным либеральной эпохи. “На авто — в Уайт-холл”13 — эти слова, принадлежавшие О. Штрассеру, как нельзя лучше, по мнению Францеля, характеризовали либеральное мировоззрение Гитлера. В вышедших после окончания второй мировой войны работах Францель называл события 1933 г. “немецкой революцией” “восстанием против бога”, установившими власть “коричневых якобинцев на 150 лет опоздавших к власти”, что и предопределило их поражение14
Фашистская угроза поставила вопрос о новом содержании социалистической теории. Францель выделял три уровня, которые должна пройти в своем развитии концепция социализма, начиная от ортодоксального, “рабочего социализма” Такими уровнями он считал “народный социализм, немецкий социализм и европейский социализм”; для Францеля “европейский социализм немыслим без немецкого социализма” и не только потому, что Германия являлась родиной марксизма и германская социал-демократия была сильнейшей из социалистических партий, но и в силу особых, традиционно социалистических домарксистских элементов, традиций немецкого общества, обусловивших то, что Германия являла собой “сердце европейского социализма”15
По Францелю, идея социализма совершала своеобразный круг: отойдя от позиций интернационализма, пройдя через стадию социализма национального и вновь выйдя на уровень общеевропейского социализма. “Национальный социализм” предусматривал последующее соединение европейских социалистических партий на базе объединенной немецкой социал-демократии в новой Европе, которая должна была реорганизоваться по швейцарскому образцу. Первым шагом на пути к этому судетонемецкие социал-демократы считали перестройку чехословацкого государства в духе кантональной организации, что нашло затем отражение в плане судето-немецкой социал-демократии, пред
240
С. В. Кретинин
ставленном В. Якшем в качестве альтернативы Мюнхенским соглашениям16
Францель развил положения об особом характере “духа средневекового товарищества”, “гуманизме средневековья”, уникальном положении немецкого народа в европейской истории. Используя пример Священной римской империи германской нации в качестве идеала общественного устройства, Францель ратовал за перестройку Западной Европы, отталкиваясь от принципов средневековой организации, которые он называл социалистическими. “Именно здесь, в средневековье, находятся основные предпосылки для строительства немецкого народного государства, здесь лежат его демократическая и социалистическая традиции”17, — писал он.
Средневековье в изложении Францеля — это статичное, простое, даже примитивное общество “солидарного сотрудничества”, главной движущей силой которого являлись консервативные элементы, в первую очередь крестьянство. В средние века западноевропейское общество нашло свои естественные границы, оградило себя от разрушительного воздействия извне, от стяжательства, обрело единение, что было разрушено в эпоху либерализма, которая расколола общество. Именно ориентация социал-демократии на отдельные классы, слои населения виделась Францелю одной из наиглавнейших ошибок “либерального социализма” Он выступал за консолидацию всех национальных сил, против отжившего, по его мнению, деления на классы.
Францель особо подчеркивал угрозу уничтожения Западной Европы как общественно-политического понятия, указывал, что она стоит перед временем, когда происходит “конец и начало европейской истории” Главным содержанием новой эпохи Францель считал утерю западноевропейцами ведущих ролей в мире. “Мы больше не являемся хозяевами земли. Наша история уже не является всемирной историей, — писал он. — Наши товары не находят рынков, наши люди — работы Если мы не найдем выхода, то вскоре будем представлять собой музей, место для экскурсий, пляж, комфортабельный отель, аэропорт и смешную реминисценцию для американцев... Фабрику потребительских и готовых товаров для России. ...Наш западноевропейский дух смешается с азиатским мировосприятием... Так или иначе, но мы будем феллахами”18.
241
16. Заказ 3119
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
В этой ситуации Францель видел лишь один выход — западноевропейскую консервативную революцию, которая бы вернула Западную Европу в русло традиционного исторического развития. “Мы больны, — писал он. — ...Мы нуждаемся в революции. Но эта революция не должна быть делом только одной нации. Наши национальные революции окончились. Последняя из них, русская, нашла свое пространство на Востоке... Западноевропейская революция ...должна быть консервативной... Она нуждается в традиции, во взаимодействии всех наций Западной Европы Назад, к западноевропейскому пространству, к западноевропейскому человеку” 19 Как идея социализма совершает своеобразный круговорот через национальный социализм к социализму европейскому, так и консервативная революция, согласно Францелю, возвращает западноевропейцев к их национальнокультурным истокам, к ним самим. Социализм является в этом ряду важнейшим связующим элементом, поскольку консервативная революция будет питаться “духом социалистического порядка”20
Немецкий народ Францель называл главным инициатором, вдохновителем и реализатором этой консервативной социалистической революции. Проповедуя своеобразный западноевропейский изоляционизм, Францель исходил из необходимости консолидации всех основных наций в борьбе за сохранение Западной Европы. Он весьма нелестно характеризовал политику англичан и французов, возлагая на них вину за европейскую дезинтеграцию, за Версальскую систему, расколовшую немецкий народ на несколько частей. Именно немцы, которые “уже водительствовали однажды Европой” должны были, по мнению Францеля, вновь возглавить объединительный процесс, но не на принципах насилия, не на новых коалициях и таможенных союзах, а на основе нового духа, социалистической идеологии. Ратуя за “европейскую федерацию”, хотя правильнее было бы назвать это проектом конфедерации, Францель считал необходимым разрушение сложившихся административно-территориальных принципов европейской организации. Основной низовой единицей новой Европы он считал не государство с его границами, которые могли сохраняться, а организованные по национальному принципу общины. “В социалистическую свободную Европу будет включена свободная Германия”, — писал Францель21. Он утверждал, что
242
С. В. Кретинин
Германия принесет в новую федерацию социалистический дух и станет житницей новой Европы. Идейно-теоретические разработки в духе ‘‘народного социализма” и консервативной революции были задуманы как альтернатива нацистским планам разрешения немецкого национального вопроса. В этом отношении обращает на себя внимание созвучность идей Якша—Францеля с идеями бывшего соратника Гитлера О. Штрассера, с 1934 г. жившего в эмиграции в ЧСР, который ратовал за “...социалистический единый фронт между коричневым и черным”22 Отметим, что многие социал-демократы критически отнеслись к сочинениям Францеля и Якша, напрямую сравнивая их взгляды с воззрениями Штрассера и идеологией таких националистических организаций, как “Черный фронт” и “Стальной шлем”23
В целом следует констатировать, что обращение Францеля к проблемам народного социализма и консервативной революции было вызвано специфическими условиями развития немецкого социалистического движения в Чехословакии в 30-е гг. XX в. Францель и Якш попытались дать социал-демократии и широким массам судетских немцев новую идейную программу. Однако в условиях тотального наступления фашизма и правых сил в Европе, при отсутствии здоровых консервативных сил среди политических организаций судетских немцев, роль которых попыталась сыграть социал-демократия, эта программа практически не имела шансов на успех. В конце 1937 г. Францель вышел из социал-демократической партии24, сохранив при этом влияние на умеренных социал-демократов и особенно на Якша, возглавившего партию в марте 1938 г. Францель был одним из главных инициаторов переговоров между Якшем и представителями правонационалистической генлейновской Судето-немецкой партии (СНП), боровшейся за отторжение судето-немецких областей от ЧСР и за их присоединение к гитлеровской Германии.
С середины 30-х гг. Францель и Якш установили тесные контакты с молодежными активистами судето-немецких консервативных партий, в первую очередь с аграриями (Г Хакер) и христианскими социалистами (Г Шютц). Они проводили консультации с австрийскими легитимистами, с консервативно-христианской группой в Вене, в частности, с профессором Д. фон Хильдебрандом и его зятем К. Дорном, д-ром Е. Когоном, австрийскими христианскими социалистами, в том числе с вице-бургоми
243
16*
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
стром Вены Э. К. Винтером, Л. Куншаком и Спаловски, с лидерами австрийского Национального фронта К. Шушнинга Й. Штау-дом и Ф. Ватником25 Указанные контакты носили скорее характер политических и идеологических консультаций. В марте 1938 г. Францель пошел дальше и через своего старого друга члена СНП пражского правоконсервативного профессора Й. Пфитцнера26 организовал прямые переговоры между Якшем и генлейновцами. Социал-демократам было сделано предложение войти в состав СНП: подразумевалось, что Якш получит пост заместителя Генлейна. Однако, несмотря на давление со стороны Францеля, Якш после некоторых колебаний отказался от этого союза27 Партия судето-немецкой социал-демократии до самого конца действовала в союзе с чехословацким руководством, противопоставив себя всем остальным судето-немецким организациям, вошедшим в СНП.
Францель, несомненно, наиболее выдающийся и оригинальный теоретик в рядах судето-немецкой социал-демократии, не был понят товарищами по партии. Несмотря на связи с руководством СНП, ему пришлось испытать большие трудности в период гитлеровской оккупации: в 1939 г. был вынужден оставить пост директора института “Урания”, который он занял после выхода из социал-демократической партии. Девять месяцев он оставался безработным, затем сменил несколько мест работы в библиотеках и музеях Богемии. После 1941 г. Францель вызывался на допросы в гестапо и был вынужден сотрудничать с нацистской тайной полицией в качестве редактора. Этот факт стал затем причиной его ареста уже чехословацкими органами временной власти в 1945 г., и только по счастливой случайности Фран-целю удалось остаться в живых. После второй мировой войны он стал крупнейшим исследователем судето-немецкой истории. Францель — автор многочисленных работ, посвященных истории династии Габсбургов, истории Западной и Центральной Европы, внешней политики28 В области идейно-политических воззрений Францель остановился на позициях консерватизма, поддерживая тесные связи с австрийскими легитимистами (монархистами), клерикалами и германскими христианскими социалистами. Свое кредо он выразил словами: “Консерватизм должен занимать обособленную позицию и не зависеть от прогресса, поддерживая все разносторонние начинания в области политики,
244
С. В. Кретинин
которая стоит на страже законности и порядка и которую только он делает возможной. Он должен поддерживать человека против толпы, личность — против функционера, природу — против техники, творчество — против рутины, слово — против фразы. Другого пути я не вижу”29
1	Franzel Е. Sudetendeutsche Geschichte. Augsburg, 1958. (Первое издание).
2	Подробнее об этом см.: Кретинин С. В. Судето-немецкая социал-демократия: Страницы политической истории. 1918—1939 гг. Воронеж, 1998.
3	Jaksch W Volk und Arbeiter. Bratislava, 1936. S.13, 14.
4	Franzel E. Konig Heinrich VII von Hohenstaufen. Prag, 1929.
5	Franzel E. Abendlandische Revolution: Geist und Schicksal Europas. Bratislava, 1936. S. 9.
6	Ibid. S. 127.
7	Ibid. S. 180, 181.
8	Arbeiter-Jahrbuch / Hrsg. vom Parteivorstand der DSAP 1938. Prag, 1937. S. 33—49.
9	Franzel E. Das Reich der brauner Jakobiner. Der Nationalsozialismus als geschichtliche Erscheinung. Munchen, 1964. S. 176. См. также: Munchen 1938: Eine offene Frage / Hrsg. von E. Franzel, H. Raschhofer, H. Schutz. Munchen, 1958; Franzel E. Munchen 1938 — nie gewesen?: Zur ex-tunc-Frage. Munchen, 1971.
10	Cm.: Franzel E. Abendlandische Revolution. S. 165.
11	Ibid. S. 213.
12	Ibid. S. 24, 35.
13	Die Deutsche Revolution. Prag., 1934. № 7
14	Cm.: Franzel E. Das Reich der brauner Jakobiner. S. 224; Idem. Geschichte des deutschen Volkes. Munchen, 1974. S.721.
15	Franzel E. Abendlandische Revolution. S. 10, 234.
16	Cm.: Seliger-Archiv im Archiv der sozialen Demokratie in der Friedrich-Ebert-Stiftung, Bonn-Bad Godesberg (bis 1989 — Stuttgart). Sammlung der Seliger-Gemeinde zur Geschichte der Deutschen Sozialdemokratischen Arbeiterpartei in der CSR (SELA). Teil VIII, Nachlass Wenzel Jaksch. J 4/Sa 3938.
17	Franzel E. Abendlandische Revolution. S. 65.
18	Ibid. S. 261.
19	Ibid. S. 256. После 1945 г. Францель продолжил развивать идею консервативной революции, связав ее с политической линией австрийских Габсбургов. Наиболее ярким сторонником консервативной революции он называл эрцгерцога Франца Фердинанда, трагически погибше
245
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
го в Сараево 28 июля 1914 г (см.: Franzel Е. Franz Ferdinand d’Este. Leitbild einer konservativen Revolution. Wien; Munchen, 1964).
20	Franzel E. Abendlandische Revolution. S. 261.
21	Ibid. S. 261.
22	Die Deutsche Revolution. Prag, 1934. №. 7. Францель был знаком co ШтрассерохМ еще с тех времен, когда последний был членом СДПГ Он познакомил со Штрассером и Якша. Между последними установились дружеские отношения и определенное идейное родство: Штрассер публиковался в социал-демократических изданиях, а Якш — в газете Штрассера “Дойче Революцион”, причем оба под одинаковым псевдонимом — Йоахим Вернер (см., например: Der Kampf. Prag, 1937. S. 64—67).
23	См.: Zeitschrift fur Sozialismus. Prag, 1936. Jh. 3. S. 1105—1136; Der Kampf. S. 146.
24	Поводом для выхода Францеля из партии явилось его присутствие на похоронах одного из ближайших сподвижников К. Генлейна Г Руты. Будучи гомосексуалистом, Рута пользовался скандальной репутацией, что усугубилось тем, что он покончил жизнь самоубийством. В этом свете участие Францеля в похоронах этого лидера генлейновской организации вызвало резкое недовольство в социал-демократической партии, (см.: Sator К. Die sexualdenunziation als Kampfmittel der Propagande der organisierten Arbeiterbewegung gegen den National-Sozialismus: Der “Fall Ruhta” in der sudetendeutschen marxistischen Presse // Internationale Wissenschaftliche Korrespondenz. 1994. H. 3. S. 404—413).
25	Cm.: Schutz H. Emil Franzel — Versuch einer Wiirdigung // Franzel E. Die Habsburger. Gestalt und Schicksal eines Geschlechts: Festgabe der Ackermann-Gemeinde fur den Historiker und Publizisten Emil Franzel zur Vollendung seines 70. Lebensjahres. Munchen, 1971. S. 224.
26	Авторитетный профессор-историк Й. Пфитцнер был автором самобытной концепции судето-немецкой истории, которой затем в значительной степени следовал Францель (см.: Pfitzner J. Sudetendeutsche Geschichte. 2. Aufl. Reichenberg, 1937). В период гитлеровской оккупации Чехословакии Пфитцнер занимал пост вице-бургомистра Праги и в 1945 г. был повешен чехами.
27	О подготовке и ходе переговоров свидетельствуют так называемый “Меморандум Пфитцнера” и сопроводительное письмо Пфитцнера, адресованные Генлейну, сохранившиеся в Федеральном архиве ФРГ (см.. Bundesarchiv (ВA). RY 20 / II 145 / 81 / В1. 55—59).
28	См.: Franzel Е. Geschichte wider Legende: Der gefaerliche Weg der deutschen Sozialdemokratie. Augsburg, 1954. 2. Aufl; Idem. Der Donauraum. Im Zeitalter des Nationalitatenprinzip (1789—1918). Munchen, 1958; Idem. Geschichte unserer Zeit: Die letzten 100 Jahre. Augsburg, 1963; Idem. Kronprinzen-Mythos und Maqerling-Legende. Munchen, 1963; Idem. 1866.
246
О. Б. Подвинцев
Il Mondo Carsa. Das Ende der alten Europa. Wien; Munchen, Bd 1—2. 1965; Idem. Die Vertreibung Sudetendeutschen. 1945—1946. Munchen, 1979.
29	Franzel E. Gegen den Wind der Zeit. Erinnerungen eines Unbequemer. Munchen, 1983. S. 459.
О. Б. Подвинцев
БРИТАНСКИЕ КОНСЕРВАТОРЫ
И ПРОБЛЕМА ДЕРЖАВНОГО ВЕЛИЧИЯ В УСЛОВИЯХ РАСПАДА ИМПЕРИИ
В период послевоенной оппозиции (1945—1951 гг.) одним из самых распространенных поводов для обвинений лейбористского правительства со стороны британских тори стало падение престижа страны на мировой арене. Консерваторы находили тому немало доказательств и были настроены в этом отношении весьма жестко.
В 1949 г. после инцидента на реке Янцзы, в ходе которого подверглись обстрелу британские суда, депутат-юнионист, бригадный генерал в отставке Р Рейнер провозглашал в ходе парламентских слушаний: «Нет сомнений, что за последние четыре года другие народы, начиная с чилийцев и кончая китайцами, использовали любую возможность для того, чтобы ткнуть нас носом в дерьмо. Еще не так давно они не осмеливались на то, что проделывают сегодня, и этот инцидент на Янцзы только еще одно свидетельство степени катастрофического падения нашего престижа»1 Тон лидера умеренного крыла консервативной партии Р Батлера, конформистски настроенного по отношению к лейбористскому курсу, несколько отличался, но ситуация при этом также изображалась в драматических тонах: «Каждый такой случай требует тщательного рассмотрения в парламенте, и правительство само по себе должно быть уверено, что возможность для этого будет использована оппозицией, и не только оппозицией, но и представителями всех фракций, кто действительно заинтересован в сохранении британских жизней и славы британского имени»2
Одним из наиболее смелых и значимых шагов правительства
© Подвинцев О. Б., 2001
247
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
К. Эттли стало предоставление прав доминиона (фактически — независимости в тех условиях) Индии, разделенной, правда, на две части — собственно Индию и Пакистан. Это и ряд других действий, предпринятых под давлением национально-освободительного движения и изменений на мировой арене, справедливо воспринималось как начало отказа от Империи. Многие в Англии не были готовы к такому развитию событий, и консерваторы обещали поправить дело. Выступая на партийной конференции 1948 г. и провозглашая свою внешнеполитическую концепцию «Трёх великих кругов» (содружество, англоязычный мир, объединенная Европа), У Черчилль утверждал: «Если мы в ближайшие годы окажемся на уровне обстоятельств, то, возможно, вновь в наших руках будет ключ к безопасному и счастливому будущему человечества и мы вновь завоюем для себя благодарность и славу»3
Один из самых распространенных агитационных плакатов британских консерваторов на всеобщих парламентских выборах 1950 г. призывал: «Сделаем Британию вновь великой». Через год, во время новой кампании, предвыборный манифест тори был озаглавлен «Британия, сильная и свободная». Именно с этими лозунгами консервативной партии удалось вернуться к власти после шестилетнего правления лейбористов, ознаменовавшегося как радикальными реформами внутри страны, так и начавшимся ослаблением позиций державы на мировой арене.
Тем не менее, сформировав новое правительство, основная часть тори не могла не осознавать ограниченность своих возможностей в плане возрождения прежних имперских позиций. Стремясь удержать хотя бы те владения, что еще остались под управлением британской короны, они вынуждены были действовать с оглядкой на мировое общественное мнение и, главное, с учетом новой расстановки международных сил.
Когда в 1956 г. разразился Суэцкий кризис — кульминационный момент в процессе распада Британской империи, после которого стала очевидна его необратимость, «империализм» британских консерваторов уже окончательно стал «стыдливым». Характерно, что возмущение действиями правительства А. Идена в дни кризиса внутри собственно консервативного лагеря звучало как со стороны тех, кто выступал за полный отказ от прежней имперской политики, так и со стороны тех, кто, напротив.
248
О. Б. Подвинцев
ратовал за возвращение к ней. Причем обвинения были весьма схожи. Так, депутат Найджел Николсон, наиболее активный член «Антисуэцкой группы», которому за совершенное в эти дни «предательство» интересов партии в конце концов пришлось распроститься с местом в парламенте, ставил в вину Идену «лицемерие», стремление говорить «полуправду»4 Его отец, известный дипломат Гарольд Николсон писал в своем дневнике о «позорных лживых заявлениях премьер-министра»5 Что касается проимперски настроенной части консерваторов, то, как свидетельствует в своих мемуарах один английский политический деятель, они «всегда хотели путем военной акции избавиться от Насера, но не могли выносить лицемерия и некомпетентности Идена»6 Премьер-министр, таким образом, оказывался виновным и в том, что войска были пущены в ход, и в том, что эта акция не принесла желаемого результата. Изоляция Англии, Франции и Израиля на международной арене, отсутствие поддержки со стороны США, активное вмешательство СССР в ход событий — всё это осуждалось противоположными политическими кругами.
После Суэца для высшего эшелона британских консерваторов настало время признать, что Империя ушла в прошлое. Но, делая это, его представители уже готовы были предложить нечто взамен.
Показателен в данном отношении памфлет «Торизм и завтрашний день», вышедший в 1959 г. из-под пера председателя консервативной партии и одного из ее основных идеологов лорда Хэйлшема (вскоре он отказался от унаследованного титула и снова стал просто Квентином Хоггом, чтобы попытать счастья в борьбе за пост лидера, однако, потерпев в этом неудачу, в начале 70-х гг. он вновь вернулся в палату лордов — отсюда разночтения его имени). В данной работе проблема «величия державы» применительно к той ситуации, в которой оказалась Великобритания, была затронута весьма подробно. «Для нас закрыт путь превращения в заурядную посредственность, так как будто нашей прошлой славы не было вовсе, — писал Хэйлшем. — Иногда мне кажется, что это стало бы подлинной политикой лейбористской партии, если уж это было даже открыто заявлено. Но эта нация шествует по пути величия, а с этого пути невозможно свернуть назад, избегнув при этом бедствий и бесчестия. Лишившись наших прошлых преимуществ, мы должны по
249
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
этому обдуманно и осознанно подвести себя к наступлению новой эры величия народа этого острова. Мы должны создать новые преимущества, соответствующие нынешнему веку, чтобы компенсировать те, что были утрачены»7
Возможности для этого, с точки зрения Хэйлшема, предоставляли лидирующие позиции страны в развитии передовых отраслей промышленности (мирное использование атома, электроника, производство самолетов с газотурбинными двигателями и т.д.), а также ее «ключевая» роль в обеспечении единства Западного мира (отголосок концепции «трех великих кругов»).
И то, и другое оказалось фикцией. Собственно, уже в момент написания памфлета объективный наблюдатель мог бы счесть эти упования не имеющими под собой реальной почвы. Великобритания явно отставала по темпам своего экономического развития. Уже произошло «экономическое чудо» в Западной Германии. Сходные процессы наблюдались в Японии и Италии. На подходе была Франция. Дорогостоящие научно-технические проекты могли себе позволить лишь «супердержавы» (свидетельством тому, в частности, была развернувшаяся между СССР и США космическая гонка). Британия к числу последних не принадлежала, это было уже очевидно.
Видный деятель партии тори Р Модлинг, занимавший на рубеже 1950—1960-х гг. пост министра торговли (председателя торговой палаты), пишет в своих воспоминаниях об «общем недомогании», которое поразило послевоенную Англию, и подчеркивает значимость того обстоятельства, что наиболее удачливыми соперниками его страны были государства, испытавшие горечь поражения в войне, а ныне наслаждающиеся плодами восстановления. Отсюда, по мнению Модлинга, необходимостью становилась проповедь, обращенная не только к соображениям поиска личной выгоды, но и к патриотизму, который он характеризует как «все еще важную эмоцию»8 Но проповедь эта также не дала желаемого экономического эффекта.
Что касается «ключевой» роли в обеспечении единства Западного мира, то по сути речь шла о концепции «трех окружностей», выдвинутой еще Черчиллем и Иденом и ставшей официальной внешнеполитической доктриной консервативной партии с конца 40-х гг. Окончательный крах она потерпела в начале 60-х гг., но уже в конце 50-х гг. было ясно, что ни США, ни страны Запад
250
О. Б. Подвинцев
ной Европы, ни даже основные Члены Содружества не собираются признавать «ключевую» роль Великобритании в обеспечении их взаимодействия друг с другом.
Характерен, однако, сам подход Хэйлшема, отраженный в памфлете. Во-первых, со всей очевидностью признается, что прежние «преимущества» утрачены. Во-вторых, указывается, что утрачены они безвозвратно и, следовательно, нужно искать новые — те, что более соответствуют «современному веку». Ни в коей мере не отказываясь от самой идеи «величия» («державности», сказали бы в России), Хэйлшем, вольно или невольно, пытается найти для него новые параметры и подогнать под них современную ему Великобританию, и наоборот — найти параметры под Великобританию. В случае о якобы имевшем место лидерстве страны в передовых отраслях промышленности мы сталкиваемся с первым вариантом, а в случае с «ключевой» ролью, в которой никто не нуждался, — со вторым. Таким образом, сами «преимущества» или стартовые позиции для их достижения оказываются иллюзорными, но иллюзии эти служат переобосно-ванию «величия» («державности») и в этом смысле действительно компенсируют утраченное.
Ту же роль иллюзорной опоры новой державности выполняет и якобы крепнущее Содружество. «Мы находимся в последней фазе перехода от управляемой из центра Империи к свободному партнерству равных и независимых государств. Идея опеки быстро уступает путь концепции партнерства. Всё это вполне нормально и неизбежно, и нет никакой причины для неверия в то, что это партнерство будет процветать», — утверждал в британском парламенте депутат-консерватор Бернард Брэйн, когда не прошло еще и месяца после Суэцкого кризиса9 «Если система не распалась до настоящего времени, — продолжал он, — она обязана этим не столько традиции или чувству, или даже привычке ассоциации, сколько существованию вполне реальных и ощутимых уз взаимной заинтересованности»10 Примечательно, что Брэйн принадлежал к тем консерваторам, которые испытывали особый интерес к данным проблемам. Еще в период, 1937—1945 гг. он числился вице-председателем молодежной имперской Лиги. В начале 60-х гг. он получил работу в правительстве, в том числе в 1961—1962 гг. занимал пост заместителя министра по делам Содружества. В своем отношении к Содружеству Брэйн явно ис
251
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
пытал на себе влияние идей генерала Смэтса, ссылаясь на которого, он заявлял: «Никто из нас не в состоянии предугадать, какую конечную форму примет Содружество»11
Необходимо отметить, что за два года до Суэца тон Брэйна по поводу Содружества был все же несколько иным и наполнен большим пафосом и оптимизмом: «Я рассматриваю Содружество как семью суверенных наций, круг которой постоянно расширяется, по мере того, как продвинувшись вперед, ранее зависимые народы берут на себя ответственность за свою судьбу. Я рассматриваю его как партнерство многих рас, преодолевающее пропасть между Востоком и Западом, между белой и черной расами, между христианами и нехристианами. Я рассматриваю его как символ человеческого братства и наилучшую надежду для мира»12 Однако он и в дальнейшем не утратил основ своей веры относительно возможности «перехода».
Но Брэйн и подобные ему энтузиасты чем дальше, тем больше оставались в меньшинстве. Вера в Содружество и его поддержка быстро таяли. «Не только рассеялся романтический взгляд, — характеризовал этот период один из деятелей консервативной партии Р Бойсон, — но наш народ просто перестал внимать жалобам Содружества, с которым только умеренно-левые интеллектуалы, да часть Лондонского истеблишмента чувствовали отныне какую-либо реальную связь. Было бы лучше, если бы мы сразу начисто оборвали все узы и, провозгласив собственную независимость, вернулись, как раньше, к роли островного государства. Наша продолжающаяся вовлеченность в Содружество ежедневно напоминала нашему народу о закате британской мощи, а иммиграция из Нового Содружества (т.е. бывших «туземных» колоний. — 0>П.) создавала проблемы, возбуждавшие негодование многих людей»13
Интересно, что результаты социологических опросов начала 60-х гг., казалось бы, противоречат этой и ряду других подобных оценок. Так, Дж. Барнс, автор одного из разделов в монографии «Век консерваторов», приводит данные Института Гэллопа, согласно которым в сентябре 1961 г. 48 % британцев считали отношения с Содружеством наиболее важным приоритетом для своей страны, в то время как с США — 19 %, а с Европой — только 13 %. Барнсу эти сведения нужны для иллюстрации следующего положения: «Невозможно объяснить взрыв чувств, вы
252
О. Б. Подвинцев
званных Суэцкой операцией, иначе как глубокой психологической связью с Империей, если не всей страны, то, по крайней мере, консервативной партии, ее сторонников и значительной части населения»14 Однако после Суэца эта связь стала довольно быстро разрушаться. Данные опроса скорее фиксировали силу инерции. К тому же респонденты, очевидно, под «Содружеством» в первую очередь имели в виду «белые доминионы». Еще живы были принципы имперской солидарности и воспоминания о той помощи, которую имперские окраины оказали в первые годы войны с гитлеровской Германией. К «туземным» владениям отношение стало иным. Буквально через несколько лет недовольство наплывом «цветных» иммигрантов из бывших колоний уже вполне явственно охватило достаточно большую часть британского общества.
Реально оценивая ситуацию внутри страны и за ее пределами, руководство консервативной партии Великобритании во главе с Г Макмилланом провозгласило «ветер перемен» в колониальной политике, а следовательно, и в отношениях с Содружеством. Одновременно был взят курс на вступление страны в «Общий рынок». Вето, наложенное де Голлем на такое вступление в 1963 г., стало новым чувствительным ударом по авторитету страны. Британские политики, и консерваторы в том числе, должны были четче определиться в своих внешнеполитических приоритетах. В результате пришлось еще в большей степени пожертвовать своими отношениями с Содружеством. Так постепенно консервативная партия, а с ней и значительная часть населения Британии избавлялись от иллюзий относительно «величия» своей державы, которое в новых условиях, если мерить его традиционными мерками, стало значительно меньшим, хотя и не исчезло вовсе.
Конечно, на одних иллюзиях и мифах «величие» держаться не может. Для него были и реальные основания — те, что остались от прошлого. Именно в наследство от Империи Великобритании достались экономические, финансовые, внешнеполитические и идеологические позиции в мире, часть из которых она сумела удержать. Она не стала «супердержавой» и перестала быть одной из «крупнейших мировых держав», но осталась, как заключил в начале 70-х гг. ее новый премьер-министр Э. Хит, при котором вхождение страны в «Общий рынок» все же состоялось, «европейской державой первого ранга».
253
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
Многие «державники» в целом смирились с происшедшим и сняли вопрос «возрождения» с повестки дня. Показательна в этом смысле перемена, произошедшая в настроениях и тоне лорда Хэйлшема. В работе «Дилемма демократии», изданной в конце 70-х гг. и задуманной как итоговое изложение его политической концепции, он говорит уже не о «величии» страны, а о «единстве» нации и называет себя британским «националистом»15
И все же у «патриотов» из числа правых и умеренно-правых консерваторов оставалось чувство неудовлетворенности. Источником вдохновения и надежды им по-прежнему служило прошлое страны, в том числе и величие Британской империи. Тот же Р. Бойсон писал в конце 70-х гг.: «Настоятельной необходимостью для консервативной партии является возрождение и, если необходимо, воссоздание у британцев гордости и чувства идентичности. Нашему подрастающему поколению должны напоминать в школах о величии нашего прошлого: о нашей литературе; о том, что промышленная революция, которая изменила стандарты жизни во всем мире, началась именно здесь; что дважды в течение этого столетия мы успешно боролись, платя огромную цену, за спасение свободного мира; что в отношении наших политических институтов и убеждений мы были современными Афинами. Британскую империю тоже должно вспоминать как одну из двух величайших из известных империй (под второй, видимо, имелась в виду Римская. — О.П.), у которой принесенная польза значительно больше, чем те недостатки, что могут быть поставлены ей в вину»16 «Нет никаких серьезных причин для того, чтобы эта страна продолжала переживать период упадка, — утверждал идейный наставник Маргарет Тэтчер К. Джозеф. — Мы имеем достаточно таланта, того самого таланта, что сделал Британию великой и процветающей сто лет назад, на зависть всему миру. Мы обладаем объективными условиями для успеха сейчас в той же степени, что и тогда»17 Из таких настроений и складывался «Викторианский синдром», ставший одной из важнейших характеристик «тэтчеризма».
«Вкупе с угрозой свободе, имеет место чувство беспомощности, связанное с тем, что мы, будучи великой нацией, отчего-то слишком долго катимся вниз и что сейчас якобы уже слишком поздно пытаться повернуть этот процесс вспять. Я не согласна с этим, я считаю, что мы не только можем, мы должны сделать
254
О. Б. Подвинцев
это”, — писала Тэтчер в предисловии к предвыборному манифесту консерваторов в апреле 1979 г.18 Приведя партию к победе на выборах и став премьер-министром, она не отбросила подобную риторику, а в некоторые периоды, например во время Фолклендской войны, даже значительно усиливала ее.
С точки зрения возрождения державности, Тэтчер постаралась сделать для Великобритании столько же, сколько де Голль сделал для Франции. Вскоре после блестящего для Тэтчер завершения конфликта с Аргентиной известный публицист А. Сэмпсон закончил работу над очередной версией своей «Анатомии Британии». В ней можно найти следующий интересный пассаж, характеризующий атмосферу того времени, сложившийся имидж первой в истории страны женщины-премьера и восприятие направленности ее политики: «Фолклендский кризис добавил в ее (Тэтчер. — О.П.) политический стиль еще больший элемент мо-наршества; все чаще она стала использовать слово «я» вместо слова «правительство». После войны она посетила острова со всей церемониальной пышностью и шумихой, присущими королевскому визиту. Подобно монарху, она ставит себя выше политических драк, непосредственно обращается к своему народу и подает себя как символ вновь обретенного патриотического достоинства. Но, насколько ясность цели, вера в себя и единство, вызванные к жизни Фолклендским конфликтом, смогут помочь британцам вместе работать над решением своих, гораздо более сложных, экономических проблем, — относительно промышленности, технологии или безработицы? Насколько патриотический пыл помог усилить позицию Британии во взаимозависимом мире? Сможет ли Маргарет Тэтчер создать новый облик Британии, так, как Шарль де Голль создал его для Франции? Вопросы будут повторяться»19
Время показало, что ни блестяще выигранная Фолклендская война, вызвавшая у нации прилив чувств, который характеризовали и как «патриотизм», и как «джингоизм»; ни крушение советского блока в Европе, в быстром и относительно мирном исходе которого сама Тэтчер сыграла не последнюю роль; ни жесткое отстаивание интересов и особой позиции Британии в отношениях с партнерами по ЕС; ни гибкая и реалистичная позиция в решении сложных проблем — от Южной Родезии и Гонконга до Северной Ирландии не привели к столь явственному процессу
255
Консерватизм в России и мире. Вып. 1
возрождения державных позиций и авторитета на международной арене, который наблюдался в 1960-е гг. в отношении Франции. Вероятно, одной из причин этого были «особые отношения» с США, как стратегическим партнером в политике. В отличие от де Голля, Тэтчер не собиралась их пересматривать, а, наоборот, стремилась укрепить. Вероятно, она полагала при этом, что Британии в большей степени угрожает зависимость от Брюсселя, чем от Вашингтона. Кроме того, для Тэтчер, естественно, был закрыт путь сближения с Советским Союзом, благодаря которому де Голль сохранял дополнительную свободу маневра.
Но главное, видимо, заключено в том, что возрождение Британской державы в системе приоритетов у Тэтчер стояло на втором месте, а на первом — создание «нации собственников», утверждение традиционной морали и ценностей «западной цивилизации». Отсюда проистекает и характер взаимоотношений с США. Отсюда и то, что Фолклендская война оказалась ярким эпизодом периода правления Тэтчер, мощной политической подпоркой проводимому курсу, но не более того.
И конечно же, в период «тэтчеризма» речь не шла о прямом возвращении к прежней имперской традиции. Как реальная политическая альтернатива этот путь современными консерваторами просто не рассматривается. Прежняя империя окончательно переместилась для них в область истории. «Господствующей философией среди сторонников миссис Тэтчер и мистера Мэйджора была та, что Империя, Содружество и все обязательства, с ними связанные, принадлежат прошлому», — делает вывод Л. Джеймс, автор одного из последних фундаментальных трудов, посвященных «взлету и падению» Британской империи20
С этой точки зрения характерна оценка Суэцких событий, данная в мемуарах одного из наиболее видных и влиятельных деятелей консервативной партии периода «тэтчеризма» и бывшего соперника Тэтчер на выборах лидера партии У Уайтлоу. Вспоминая о событиях 1956 г. он, с одной стороны, выражает сожаление, что действия Британии не получили тогда достаточной поддержки на международной арене и ее войска не смогли полностью поставить канал под свой контроль. Случись это, пишет Уайтлоу, и тогда «проблемы Ближнего Востока, вероятно, решались бы сегодня значительно легче». Однако далее он добавляет: «В консервативной партии распространено, конечно,
256
О. Б. Подвинцев
мнение, что, вопреки отсутствию поддержки на международной арене, наши войска все равно должны были двигаться вперед. Я не верю, что это было возможным. Мы можем, несомненно, винить Америку и другие страны за непредусмотрительность, но я полагаю, мы также должны взять на себя часть вины за отсутствие координации планирования действий на международной арене»21
Мнение о необходимости защищать державные приоритеты и свое видение мирового порядка без оглядки на позицию других стран и мировое общественное мнение к моменту написания мемуаров (конец 30-х гг.) было уже не распространено в консервативной партии. Что касается самого Уайтлоу, принадлежавшего к старшему поколению и олицетворявшему собой «старую гвардию» консерваторов, то, как видно из приведенного отрывка, он четко отдавал себе отчет относительно пределов проведения Британией великодержавной политики в современных условиях.
Таким образом, в период «тэтчеризма» процесс адаптации британских консерваторов к постимперским реалиям с точки зрения переобоснования державности полностью завершился. Именно в таком переосмыслении состояла основная, магистральная линия процесса в целом. Новые всплески «викторианского синдрома» вовсе не исключены в будущем. Державная идея как таковая неизбежно будет присутствовать в настроениях, по крайней мере, части британских консервативных кругов. Однако основа «величия» уже никак не может быть связана с возрождением прежней Империи или даже взятием реванша за ее распад.
1	Hansard. House of Commons (далее — H. of С.). Vol. 464. Col. 1306—7. 05. V. 1949.
2	Ibid. Col. 1332.
3	Цит. no: The Faber Book for Conservatism. L., 1993. P. 110.
4	См.: Трухановский В. Г Антони Иден. М., 1983. С. 393—394.
5	Nicolson Н. Diaries and Letters. L., 1980. P 380.
6	Healey D. The Time of My Life. L., 1989. P. 17.
7	Hailsham. Toryism & Tomorrow. L., 1959. P 18.
8	Maudling R. Memoiirs. L., 1978. P. 79.
’Hansard. (H. of C.). Vol. 561. Col. 752. 30.IX.1956.
10	Ibid.
11	Ibid.
12	Hansard. (H. of C.). Vol. 525. Col. 2415. 02.VI.1954.
257
17. Заказ 3119
Консерватизм в России и мире. Вып. /
13	Boyson R. Centre forward: A radical conservative programme. L., 1978. P. 137—138.
14	Conservative Century: The Conservative Party since 1900. Oxford, 1994. P 337.
15	Cm.: Lord Hailsham. The Dilemma of Democracy. L., 1978. P. 28—29.
R. Op. cit. P. 144.
17	Joseph K. Reversing the Trend: A Critical Re-appraisal of Conservative Economic and Social Policies. L. 1975. P. 6.
18	The Conservative Manifesto. L., 1979. P. 3.
19	Sampson A. The Changing Anatomy of Britain: The Handbook for the 80s. Hodder and Stoughton, 1983. P. 57.
20	Cm.: James L. The Rise and Fall of British Empire. L., 1994. P. 624.
21	Whitelow Ж The Whitelow Memoirs. L., 1989. P. 43.
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ
Алленов С. Г — канд. ист. наук, доц. кафедры истории Нового и новейшего времени Воронежского государственного университета.
Богоявленский Д. Д. — аспирант кафедры истории России средних веков и нового времени Московского педагогического университета.
Долбилов М. Д. — канд. ист. наук, ст. преподаватель кафедры истории России Воронежского государственного университета.
Иванов О. А. — аспирант кафедры истории России Воронежского государственного университета.
Искра Л. М. — д-р ист. наук, проф., заведующий кафедрой истории России новейшего времени Воронежского государственного университета.
Кирьянов Ю. И. — д-р ист. наук, ведущий научный сотрудник Института истории Российской Академии наук.
Кретинин С. В. — д-р ист. наук, доц. кафедры истории средних веков и зарубежных славянских народов Воронежского государственного университета.
Милевский О. А. — канд. ист. наук, доц. кафедры гуманитарных дисциплин Барнаульского юридического института МВД РФ.
Минаков А. Ю. — канд. ист. наук, доц. кафедры истории России Воронежского государственного университета.
Пленков О. Ю. — д-р ист. наук, проф. кафедры всеобщей истории Российского государственного педагогического университета им. А. Герцена.
Подвинцев О. Б. — канд. ист. наук, доц. кафедры истории Нового и новейшего времени Пермского государственного университета.
Прасолов М. А. — аспирант кафедры философии Российского государственного педагогического университета им. А. Герцена.
Репников А. В. — канд. ист. наук, старший научный сотрудник Центра политической и экономической истории России Российского независимого института социальных и национальных проблем.
Рылов В. Ю. — канд. ист. наук, преподаватель кафедры истории России новейшего времени Воронежского государственного университета.
259
17*
Слинько А. А. —д-р политол. наук, проф., заведующий кафедрой культурологии Воронежского государственного университета.
Шмидт Т. 3. — канд. ист. наук, доц. кафедры истории нового и новейшего времени Пермского государственного университета.
СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие {Минаков А. Ю., Алленов С. Г.).................3
Раздел I Теоретические аспекты консерватизма
Репников А. В. Русский консерватизм: вчера, сегодня, завтра.9
Слинъко А. А. Реконструкция будущего: русский классический консерватизм о геополитике..................................21
Прасолов М. А. Традиция и личность: проблема персоналистичес-кой коммуникации традиции...................................25
Раздел II Русские консерваторы
Минаков А. Ю. М. Л. Магницкий: к вопросу о биографии и мировоззрении предтечи русских православных консерваторов XIX века....................................................58
Иванов О. А. Идеология “православие, самодержавие, народность” С.С. Уварова................................................92
Долбилов М. Д. Консервативное реформаторство М. Н. Муравьева в Литовско-Белорусском крае (1863—1865 гг.)	111
Искра Л. М. Б. Н. Чичерин и проблемы консерватизма	129
Милевский О. А. Идеи Л. А. Тихомирова по преобразованию
церковно-государственных отношений (1901—1913 гг.)	147
Рылов В. Ю. Деятельность правоконсервативной организации
Русское Собрание (1901—1917 гг.)	159
Кирьянов Ю. И. Образование и деятельность Отечественного патриотического союза	(1915—1917 гг.).....................174
Богоявленский Д. Д. Н. Е. Марков и Совет Министров: Союз русского народа и самодержавная власть	192
Раздел III Феномен консерватизма в мировой истории
Шмидт Т. 3. Г фон Берлепш и консервативный реформизм в
Германии на рубеже XIX—XX веков............................205
Алленов С. Г А. Мёллер ван ден Брук: вехи жизни и творчества революционного консерватора................................215
Пленков О. Ю. Э. Юнгер и его вклад в современное консервативное мышление....................................226
Кретинин С. В. Социализм и консерватизм в работе Э. Францеля “Западноевропейская революция*4............................236
Подвинцев О. Б. Британские консерваторы и проблема державного величия в условиях распада	империи............247
Сведения об авторах......................................259
261
Научное издание
Консерватизм в России и мире: прошлое и настоящее
Сборник научных трудов Вып. 1 Под редакцией Аркадия Юрьевича Минакова
Редактор 3. С. Фоменко Художественный редактор Л. А. Клочков Электронная верстка С. Н. Володиной Корректоры Г. И. Старухина, М. Г Щигрёва
ИБ 2625
ЛР 040088 от 24.03.97. Подп. в печ. 27.04.2001.
Форм. бум. 60x90/16. Бумага офсетная № 1.
Офсетная печать. Усл. п. л. 16,5 Уч.-изд. л. 15,7.
Тираж 500. Заказ № 3119.
Издательство Воронежского государственного университета 394000 Воронеж, ул. Ф. Энгельса, 8 Издательско-полиграфическая фирма “Воронеж” 394000 Воронеж, пр. Революции, 39