ИДЕНТИЧНОСТЬ
СРЕДНЕВЕКОВОГО
ЧЕЛОВЕКА

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ

С о ц и а л ьн а я
идентичность

СРЕДНЕВЕКОВОГО
ЧЕЛОВЕКА

МОСКВА НАУКА 2007

У Д К 94“653” :316.3/.4
Б Б К 63.3(0)4:60.55
С69

Издание подготовлено в рамках программы
фундаментальных исследований секции истории
Отделения историко-филологических наук РАН
“Власть и общество в истории”
Ответственные редакторы:
доктор исторических наук А.А. СВАНИДЗЕ,
член-корреспондент РАН П.Ю. УВАРОВ
Ответственный секретарь Е.В. К А ЗБЕ К О В А
Бригадиры:
Н.И. ФОМИНА, З.А. ВОСТРИКОВА
Рецензенты:
кандидат исторических наук Е.В. КАЛМ Ы КОВА,
кандидат исторических наук А.В. СТОГОВА

Социальная идентичность средневекового человека / [отв. ред.
А .А . С ванидзе, П.Ю . У варов] ; И н-т всеобщ , истории РА Н . - М. : Н ау к а,
2007. - 327 с. - ISBN 978-5-02-035549-1 (в пер.).
В сборник вошли материалы конференции, состоявшейся в 2004 г., на которой
обсуждался важнейшей аспект исследования крупных социальных групп (институ­
тов, страт, структур) средневекового общества - социальная идентификация и само­
идентификация средневекового человека. В него включены также близкие по проб­
лематике статьи, посвященные многочисленным общностям и референтным груп­
пам средневекового социума, проблеме множественности социальных ролей средне­
векового человека.
Для историков, преподавателей и студентов.
Т ем п л ан 2007-11-371
ISBN 978-5-02-035549-1

© И н сти тут всеоб щ ей истории Р А Н , 2007
© К о л л е к ти в ав то р о в, 2007
© Р едак ц ион н о-и зд ател ьско е о ф о р м л ен и е.
И зд ател ьство “Н а у к а ” , 2007

СОДЕРЖАНИЕ

К чи тателю : О социальной идентичности средневекового ч ел о века

5

I
ИДЕНТИФИКАЦИЯ И САМОИДЕНТИФИКАЦИЯ:
__________ КАК ОНИ СКЛАДЫВАЛИСЬ И ПРОЯВЛЯЛИСЬ__________

Зарецкий Ю.П. (Москва) “Самоидентификация” или “моделирование Я”?
П остклассический концепт субъективности в историограф и и...............

9

Сидоров А.И. (Москва) Каролингские историки и их капетингские
редакторы: текст как средство утверждения социальной самоиденти­
ф икации.........................................................................................................................

22

Петрухин В.Я, (Москва) Славяне и Русь: идентификация и самоиден­
тиф икация в начальном летоп и сан и и ...............................................................

49

Габдрахманов П.Ш. (Москва) Н ек оторы е особенности правового ста­
туса и социального самосознания средневековых алтарных трибутариев

60

Арнаутова Ю.Е. (Москва) Формы идентичности в memoria социальных
г р у п п ..............................................................................................................................

70

Ауров О.В. (Москва) “Deuen leer las estorias...”: истоки и развитие сослов­
ной идентичности кастильского ры царства (XII - середина XIV в .) .....

88

Краснова И Л . (Ставрополь) И дентификация власти и стратегия
политического вы бора во Ф лоренции 1343-1382 гг....................................

128

Суприянович А.Г. (Москва) Гендерная идентичность и гендерный
“сбой” : случай М ардж ери К е м п ..........................................................................

150

Цатурова С,К. (Москва) И сторическая пам ять в построении само­
идентификации парламентариев во Франции X IV -X V вв.........................

166

Уваров П.Ю. (Москва) Социальны е именования париж ан в эпоху
С тарого п о р яд к а.......................................................................................................

180

Дмитриева О.В. (Москва) “Н едостойны й представлять достойнейш ее
собрание”: индивидуальная и коллективная идентификация в речах
спикеров английского п ар л а м е н та.....................................................................

193

Серегина А.Ю. (Москва) П олитическая и конфессиональная идентифи­
кация католической знати в Англии второй половины XVI - начала
XVII в .............................................................................................................................

213

3

II
ИДЕНТИЧНОСТЬ В РАМКАХ ЭЛИТАРНОГО
И ЭТНОКУЛЬТУРНОГО ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ

Горский А Л . (Москва) Этнический состав и ф орм ирование этниче­
ского самосознания древнерусской з н а т и .......................................................

226

Репина JI.П. (Москва) Ф еодальные элиты и процесс этнической консо­
лидации в средневековой А н гл и и .......................................................................

234

Литаврин Г.Г. (Москва) Эволю ция этнического самосознания болгар­
ской знати в эпоху византийского господства...............................................

244

М ельников Г.П. (М осква) Э тногенетический м иф в самосознании
чеш ской знати XIV в................................................................................................

253

Краснова И .А. (Ставрополь) Ф ормирование элитарного самосозна­
ния тосканских купцов и банкиров на чуж би н е............................................

262

Бычкова М.Е. (Москва) Русское и иностранное происхождение родо­
начальников боярских родов: И сторические реалии и родословные
в ы м ы с л ы .....................................................................................................................

271

Ведюшкин В.А. (Москва) К астильское дворянство XVI в. и “чистота
крови” ...........................................................................................................................

277

Гусарова Т.П. (Москва) Н ациональное самосознание венгерского
дворянства и язы ковая ситуация в Венгрии в первы й период раннего
нового вр ем ен и .........................................................................................................

284

III
О РОЛИ ОБЩНОСТЕЙ
В ФОРМИРОВАНИИ ИДЕНТИЧНОСТИ

Сванидзе А .А . (Москва) Ж ивы е общности, общ ество и человек в
средневековом мире Е в р о п ы ................................................................................

294

Буданова В.П. (Москва) Корпоративность раннесредневековой этни­
ческой общности: миф или реальность? ........................................................

302

Карева В.В. (Москва) И нтеллектуальная эволю ция общ ества и скла­
ды вание средневекового самосознания: Гвиберт Н ож ан ски й .................

309

Л учицкая С.И. (Москва) Групповая идентичность крестоносцев (опы т
анализа хрон и ки )......................................................................................................

315

Варьяш И .И . (М осква) К вопросу о сам оидентиф икац и и мусульман­
ского населения в А рагонском королевстве в XIV в. или о необходи­
мости представляться..............................................................................................

317

Д ят лов В .А. (Чернигов) “Х аусармен” и “хаусгеноссен” в немецких
городах в X V -X V I вв...............................................................................................

323

П риняты е сок ращ ен и я................

326

К ЧИТАТЕЛЮ:
О СОЦИАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ
СРЕДНЕВЕКОВОГО ЧЕЛОВЕКА

Еще в самом начале 1990-х годов Отдел истории западноев­
ропейского средневековья и раннего нового времени Института
всеобщей истории РАН предпринял попытку поиска новых под­
ходов к социальной истории средневековья. В отличие от тради­
ционных подходов, предполагавших изучение крупных струк­
тур, классовых и сословных групп средневекового общества
(притом, что само их существование в качестве вещных образо­
ваний не бралось под сомнение, они предполагались предзаданными для историка), мы поставили в центр исследования обще­
ственного человека не абстрактные конструкты современных
или средневековых обществоведов, а реальные общности и ре­
ферентные группы, которые окружали средневекового челове­
ка. Выяснилось, что для всех периодов средневековья характер­
на множественность этих групп и, соответственно, множествен­
ность социальных ролей каждого человека. Конечно, это свой­
ство было сильнее выражено в позднее средневековье, чем в
раннее, и было более заметно в городе, нежели в деревне, но
все же его можно назвать имманентным свойством тогдашнего
общества.
Таковы были основные результаты конференции, проведен­
ной в Институте всеобщей истории РАН в 1991 г., материалы ко­
торой представлены в сборнике “Общности и человек в средневе­
ковом мире: Материалы межреспубликанской конференции.
Москва, Институт всеобщей истории, 30 сентября - 2 октября
1991” (М.; Саратов, 1992). К сожалению, теперь это издание поч­
ти недоступно читателю.
Другая сторона этой проблемы была представлена на обшир­
ной конференции “Элита и этнос средневековья”; одноименный
сборник (М., 1995) также сегодня является библиографической
редкостью.
5

Время показало, что вектор развития социальной истории
был тогда угадан правильно. Исследования, посвященные круп­
ным социально-экономическим группам, макроцептам (институ­
там, стратам, структурам) стали настолько редкими, что теперь
приходится сожалеть о столь резкой перемене историографиче­
ской моды. Во все большей мере в центре исследования оказы­
вался отдельный человек и его непосредственное окружение, мир
его чувств, принятые им символы, мотивация и особенности его
поведения. Подобные тенденции (их можно определить как интериоризацию исторического объяснения) породили даже слухи о
“смерти” социальной истории.
Эти слухи, мягко говоря, преувеличены. Средневековый че­
ловек, как и современный, был все тем же “общественным жи­
вотным”, как его определил еще Аристотель. Он жил среди дру­
гих людей, испытывал многочисленные принуждения разного ро­
да и давление тех или иных стереотипов, его поведение было
включено в те или иные рамки. Однако это вовсе не делало его
автоматом. Он обладал известной свободой выбора, постоянно
вступал в сложные взаимоотношения с другими людьми и учреж­
дениями разного рода, обладал определенной стратегией соци­
ального поведения, корректируемой в зависимости от реакции
окружающих. От психологических реакций и поведения людей
зависело возникновение и воспроизводство социальных институ­
тов. Но важнейшим в поведении человека является его иденти­
фикация и самоидентификация - понимание им своего места в
обществе, своей социальной роли, была ли она единственной или
множественной.
Проблема идентичности чрезвычайно сложная, но, вместе с
тем, и чрезвычайно популярная у современных гуманитариев.
Свой вклад вносит социология (особенно теория социального
конструктивизма), психология и психоанализ, лингвистика, эсте­
тика...
Некоторые аспекты этой необъятной темы - социальной
идентификации средневекового европейца - были избраны в
качестве объекта обсуждения на очередной конференции в
Институте всеобщей истории РАН (октябрь 2004). Предпола­
галось рассмотреть как отдельные люди, группы людей, народ­
ности или народы самоопределяются в окружающем мире, как,
при помощи каких механизмов и зачем средневековые люди
могли заявлять о своей социальной принадлежности и роли, и
6

как окружающие воспринимали подобные действия или заяв­
ления. Тем самым на новом этапе была продолжена разработ­
ка темы, поднятой в нашей стране впервые почти полтора
десятилетия назад.
Предлагаемый сборник состоит из трех разделов. В первый и
основной вошли материалы конференции 2004 г. (“Социальная
самоидентификация средневекового человека”). Второй раздел
составлен из некоторых статей сборника “Элита и этнос средне­
вековья” (М.: ИВИ РАН, 1995). В третий раздел вошли отдель­
ные статьи из сборника “Общности и человек в средневековом
мире: Материалы межреспубликанской конференции Москва,
Институт всеобщей истории 30 сентября - 2 октября 1991”. (М.;
Саратов, 1992). Условия проведения этих трех конференций бы­
ли разными; не были одинаковыми и технические возможности
для публикации материалов, налагавшие порой весьма жесткие
ограничения. В связи с этим читателя не должен удивлять более
чем скромный объем каждого из материалов третьего раздела и
отсутствие в нем подстрочных примечаний. Мы вполне осознанно
не просили авторов перерабатывать их старые материалы и об­
новлять библиографический аппарат статей. Таким образом, пуб­
ликация второго и третьего разделов сборника преследует двой­
ственную задачу. Во-первых, дать возможность читателю ознако­
миться с некоторыми материалами изданий, практически недос­
тупных сегодня (заметим: и неудобочитаемых). Последнее в осо­
бенности относится к саратовскому сборнику, запечатлевшему в
своем внешнем облике характерные черты того бурного периода
в жизни нашей страны. Во-вторых, публикуемые материалы име­
ют и историографическую ценность. На их примерах можно на­
блюдать, как отечественная медиевистика, изначально стоявшая
на сугубо эссенциалистских позициях, постепенно начинала
“дрейфовать” в сторону все большего конструктивизма, все бо­
лее признавая за средневековым человеком право выбора в кон­
струировании своей идентичности. Об этом процессе уже много
написано, но, как правило, речь идет о произведениях именитых
западных методологов и эпистемологов. Мы же даем возмож­
ность проследить этот процесс на примерах творческой эволю­
ции отечественных “практикующих историков”.
Есть еще одна черта, объединяющая три блока данного изда­
ния. Все три конференции были задуманы и проведены под руко­
водством Ады Анатольевны Сванидзе, заведовавшей Отделом
7

истории западноевропейского средневековья и раннего нового
времени Института всеобщей истории с 1987 по 2003 г., а в насто­
ящее время являющейся его научным руководителем. Конферен­
ция 2004 г., материалы которой составляют основную часть пред­
лагаемого сборника, была посвящена 75-летию со дня рождения
Ады Анатольевны.
Представляется, что в настоящем сборнике удалось отразить
достаточно разнообразные аспекты избранной темы и материа­
лы разных регионов средневековой Европы, в том числе Руси.
Несомненно, изучение самой этой темы, столь многоликой, науч­
но актуальной и интересной как для исследователя, так и для
читателя, необходимо продолжить.
П.Ю. Уваров

I
ИДЕНТИФИКАЦИЯ И САМОИДЕНТИФИКАЦИЯ:
КАК ОНИ СКЛАДЫВАЛИСЬ И ПРОЯВЛЯЛИСЬ

Ю.П. Зарецкий
“ САМОИДЕНТИФИКАЦИЯ” ИЛИ “МОДЕЛИРОВАНИЕ Я” ?
ПОСТКЛАССИЧЕСКИЙ КОНЦЕПТ СУБЪЕКТИВНОСТИ
В ИСТОРИОГРАФИИ*

Построение сюжета этой статьи исходит из довольно расхо­
жей, однако не перестающей быть актуальной посылки: вопросы
исследователя к прошлому, как и ответы, которые он на них по­
лучает, исторически, социально, культурно обусловлены. В дан­
ном случае, можно уточнить: речь пойдет об обусловленности
преимущественно философского порядка1. Следует также доба­
вить, что иллюстрация этого тезиса в рамках небольшой работы
на примере даже одного историографического сюжета - истории
европейского индивида/субъекта - может иметь лишь самый
предварительный вид.
Из названия статьи, по-видимому, вполне очевидно, что речь
в ней пойдет о двух различных или даже противоположных под­
ходах к изучению этой истории. Трудности могут возникнуть
при уяснении смыслового наполнения понятий, которыми эти
различные подходы обозначаются. Привычное для языка гума­
нитарных наук понятие “самоидентификация” подразумевает
изначальное (часто говорят “примордиальное”) метафизиче-*1
* Работа выполнена при поддержке индивидуального исследовательского гранта
ГУ - ВШЭ 2005 г. “Индивид как историко-философская проблема (середина
XIX - начало XXI в.)”.
1 Мне уже приходилось говорить об обусловленности истолкования смыслов ис­
торического документа позицией историка: Зарецкий Ю.П. Стратегии понима­
ния прошлого (Чудо о благочестивой попадье, введшей мужа в смертный
грех) // Historia animata: Чтения памяти О.И. Варьяш. М., 2004. Т. 3. С. 84-95.
Настоящая статья может рассматриваться как продолжение разговора, предла­
гающее другой поворот той же темы.

9

ское присутствие в мире некоей человеческой “самости”, кото­
рая соотносит себя с остальным миром, в первую очередь с дру­
гими “самостями”. Именно так оно трактуется в европейской
классической философии, и именно такая его трактовка с сере­
дины XIX в. легла в основу изучения истории европейского ин­
дивида историками. Противопоставляемое ему понятие “моде­
лирование Я” восходит к иной философской традиции, ставшей
особенно влиятельной в последние десятилетия XX в. (в этой
статье она обозначается как “постклассическая”). С точки зре­
ния приверженцев этой традиции, человеческую “самость” сле­
дует рассматривать не как метафизическую часть действитель­
ности, а как социальный и культурный конструкт, складываю­
щийся в том или ином обществе в результате определенных вла­
стных отношений.
В качестве примеров этих двух различающихся позиций будут
рассмотрены знаменитый труд об итальянском Возрождении
Я. Буркхардта и два новых исследования по истории литературы
(С. Гринблатта и Н. Пейджа), основывающиеся на теоретических
подходах М. Фуко. Причем особое внимание будет обращено на
этот второй, более непривычный и потому более сложный для
уяснения случай, “взрывающий” традиционную для историков
постановку вопроса.
1.
Индивид и его “открытие” у Я. Буркхардта. Возникнове­
ние темы “история индивида” в историографии2 явилось резуль­
татом поворота в самосознании западного мира, начавшегося в
эпоху Просвещения и завершившегося в первой половине XIX в.
Этот поворот состоял в признании европейцами индивидуализма
в качестве одной из доминант современной им западной культу­
ры. Важнейшим основанием его стала просвещенческая теория
естественного права, которая признавала за каждым индивидом
наличие врожденных и неотъемлемых прав и свобод. Утвержде­
ние этой теорией изначального присутствия в мире данных “от
Бога” прав человека придавало абсолютную значимость индиви­
дуальной личности. Позднее на основе теории естественного
права сложилась идея самоценности каждого индивида, согласно
которой отдельный человек признавался значимым сам по себе,
а не потому, что он сын или отец, крестьянин или правитель,
член клана или гильдии. За этим следовало признание неповто­
римости каждого отдельного человека и того, что каждый имеет
право свободно развивать свою неповторимость. Эти идеи, от­
четливо оформившиеся в философской и общественно-полити2 В философской литературе тема чаще обозначается как “история субъекта”.

10

ческой мысли к середине XIX в., радикально трансформировали
представления европейцев об общественном устройстве и обще­
ственном развитии. Теперь в центр внимания был помещен от­
дельный индивид, абстрактный “человек” вне зависимости от
происхождения, расы, социального и экономического статуса и
было объявлено о начале утверждения нового порядка общест­
венного устройства, краеугольным камнем которого стали сво­
боды личности3.
Буркхардт в “Культуре Италии в эпоху Возрождения” исхо­
дил именно из этой посылки. Он видел свою задачу в том, что­
бы найти истоки индивидуализма и, соответственно, истоки сов­
ременной ему западной цивилизации. По мнению швейцарского
историка, индивид и индивидуальное “Я” человека в некоем ла­
тентном виде существовали всегда, подобно семени растения,
прорастающего лишь при определенных условиях. В средние ве­
ка это индивидуальное “Я” “дремало под покрывалом, соткан­
ным из бессознательных верований, наивных воззрений и пред­
рассудков”. Человек тогда сознавал и отличал себя от других
лишь “по расовым особенностям или по признакам, различав­
шим народ, партию, корпорацию, - другими словами - понятие
личности связывалось всегда с какой-нибудь общей формой”.
И вот в Италии эпохи Возрождения происходит революционное
событие: “покрывало” навсегда развеивается и “человек, познав
самого себя, приобретает индивидуальность и создает свой вну­
тренний мир”4. Эта трансформация, явившая истории индивиду­
альную личность, объяснялась Буркхардтом тремя взаимосвя­
занными переменами в культуре: складыванием новых предста­
влений о том, что такое человек и каковы его возможности; ис­
пользованием античного наследия как основы для этих предста­
влений; сменой направления общественного внимания от небес­
ного к земному5.
Главный тезис Буркхардта, таким образом, заключался в том,
что современный индивидуалистический тип человека появился в
эпоху Возрождения в Италии, и что его появление ознаменовало
начало нового времени. Использовав для объяснения способа
явления в мир этого нового человека мишлеанскую формулу
3 См. содержательную обзорную статью Стивена Люкса, не утратившую свое
значение сегодня: Lukes S. Types of Individualism // Dictionary of the History of
Ideas: Studies of Selected Pivotal Ideas / Ed. Ph.P. Wiener. N.Y., 1973. Vol. 2.
P. 596-597.
4 БуркгардтЯ. Культура Италии в эпоху Возрождения. СПб., 1904. T. 1. С. 157.
5 Gilbert F. History: politics or culture? Reflections on Ranke and Burckhardt.
Princeton, 1990. P. 58.

11

“открытия мира и человека”, Буркхардт сделал акцент на второй
ее части. Но наиболее значимым оказалось то, что метафора “от­
крытие человека” была наполнена им вполне конкретными
смыслами и убедительными примерами.
По Буркхардту, в основе культуры итальянского Ренессанса
лежит одна центральная и революционная по своим последстви­
ям идея: осознание человеком своей индивидуальности, акцент
на индивидуальном6. Соответственно, в центре внимания в его
исследовании оказались перемены, произведенные в обществе
этим новым пониманием природы человека и новыми представ­
лениями о его месте в мире. Вся книга швейцарского историка,
по существу, является описанием социальных и культурных
трансформаций, вызванных этим явлением в мир “самости”
индивида7.
Несмотря на буркхардтово неприятие идеи прогресса и то­
тальной исторической преемственности, обозначенная им фор­
мула “открытия индивида” в ренессансную эпоху оказала огром­
ное влияние на осмысление европейцами общего хода своей ис­
тории. Ренессанс стал для них периодом, когда впервые обнару­
жились ростки нового времени и были обозначены основные
направления дальнейшего развития европейской цивилизации.
Пережив серьезную, порой уничтожающую критику с разных
сторон, буркхардтова формула на протяжении всего XX в. про­
должала пользоваться огромным авторитетом у историков8, она
легла в основу множества прогрессистских концепций в гумани­
тарных и общественных науках9. При этом не только история
высокой культуры (изобразительное искусство, музыка, литера­
тура), но и цивилизационный процесс как таковой стал зачастую
пониматься как процесс индивидуации. Согласно концепции
Норберта Элиаса, например, расцвет централизованных урбани­
стских государств и обществ ведет к разделению и обособлению
людей в их отношениях друг к другу, создавая тем самым основу
6 Ibid. Р. 59.
7 Ibid. Р. 68, 59.
8 См. об этом: Kerrigan W.f Braden G. The Idea of the Renaissance. Baltimore, 1989.
P. XI.
9 Прогрессистское понимание истории как “движения вперед и вверх”, общепри­
нятое в историографии XIX - начала XX в., сегодня остается достаточно влия­
тельным, притягивая историков своей соблазнительной простотой (см. Басов­
ская Н.И. Цель истории - история. М., 2002. С. 8; Зверева Г.И. Историческое
знание в контексте культуры конца XX века: Преодоление власти модернист­
ской парадигмы // Гуманитарные науки и новые информационные технологии:
Сб. научных трудов. М., 1994. Вып. 2. С. 127-142).

12

для концепции человеческого субъекта как отдельного инди­
вида101.
2.
“Субъект” в постклассической философии. Сегодня боль­
шая часть гуманитариев, следуя классической философской тра­
диции, по-прежнему продолжает считать, что такие категории
как “индивид”, “личность”, “Я” являются фундаментальными и
универсальными и лишь обретают разную форму в конкретных
исторических и культурных контекстах. При этом сама онтологи­
ческая природа этих категорий определяется по-разному. Самый
простой случай - когда она, ассоциируясь с личным возвратным
местоимением, признается вечной и неизменной. Как считает
П.Ф. Стросон, личность (person) относится “к тем категориям и
концептам, которые в своей глубинной сути совсем не меняются”.
Это часть того “основополагающего центрального ядра челове­
ческого мышления, которая не имеет истории”11. Другие ученые
понимают “личность”, в первую очередь, как некую структуру
представлений о себе, в основе которых нередко лежит осознание
человеком двойственности своей природы. Сторонники такого
подхода считают, что люди сначала не умели, но постепенно нау­
чились выражать/описывать эти представления. Наконец, третий
подход - когда личности рассматриваются как агенты, способные
к самоинтерпретации и открытые специфически человеческим
смыслам, возникающим исключительно в языке и раскрываю­
щимся в публичном пространстве между собеседниками12.
Однако в последнее время в гуманитарных науках (особенно в
лингвистике, философии и литературоведении) наблюдается
отчетливая тенденция к смене общепринятых понятий, обознача­
ющих человека как деятельное начало. Вместо привычных тер­
минов (“индивид”, “человек”, “личность”, “Я”) теперь все чаще и
10 Элиас Н. Общество индивидов. М., 2001. Сказанное, конечно, не следует пони­
мать так, что научное знание XX в. восприняло буркхардтову модель “откры­
тия индивида” по-школьному буквально и некритично. Философские, антро­
пологические, литературоведческие, лингвистические исследования послед­
них лет настолько трансформировали представления о человеке, что стало не­
возможным основывать его изучение на прежних традиционных гуманистиче­
ских аксиомах, из которых исходил Буркхардт и многие его современники: на­
пример, о том, что индивид существовал “до истории”, что в средние века он
просто “дремал под покрывалом”, или о том, что ренессансный индивид - это
“человек как таковой” (см.: Martin J. Inventing Sincerity, Refashioning Prudence:
The Discovery of the Individual in Renaissance Europe // American Historical Review.
1997. Vol. 102. P. 1309-1342.
11 Strawson P.F. Individuals. An Essay in Descriptive Metaphysics. London, 1959. P. 10
(cit. for: Lukes S. Conclusion // The Category of the Person. P. 284).
12 Lukes S. Conclusion. P. 288.

13

чаще исследователи употребляют более общее понятие “субъ­
ект”, несущее вполне определенную смысловую нагрузку: не
столько индивид как агент, сколько индивид как результат дейст­
вия властных отношений13. Как поясняет Луи Монроз, «“субъ­
ект” - термин одновременно грамматический и политический приобрел в последнее время популярность не просто как модный
синоним слова “индивид”. Дело именно в том, что этот термин по­
зволяет подчеркнуть: индивиды и сама концепция “индивидуаль­
ного” исторически формируются языком и обществом. Свободно
творящий себя и мир Индивид так называемого буржуазного гу­
манизма уже отошел в прошлое - по крайней мере, в теории»14.
Эта смена терминологического инструментария непосредст­
венно связана с новыми трактовками понятия субъектности в
постклассической философии, у истоков которых лежит мысль
Ницше о том, что субъект не есть метафизическая природная
данность. Напротив, он является чем-то изобретенным и добав­
ленным в наш опыт повседневности. Ницше настаивал на его слу­
чайности, на его присутствии в жизни скорее в переносном, чем в
прямом смысле. Иными словами, тот субстрат, то единство, кото­
рое мы лучше всего знаем как “Я”, и которое лежит в основе на­
ших представлений о личности и индивидуальности, не имеет при­
родных корней. Он - всего лишь исторически обусловленный
продукт социальных и культурных отношений.
На протяжении десятилетий мысль о сконструированности
таких понятий, как “личность” или “Я”, оставалась для гумани­
тарного знания маргинальной - слишком самоочевидным и глу­
боко укорененным в европейском сознании (начиная с Декарта,
или даже с раннего христианства) казалась их онтологичность.
Поворот произошел только в 70-80-е годы прошлого века. Во
многом благодаря влиянию работ М. Фуко, в гуманитарных нау­
ках приобрело авторитетность представление о том, что понятия,
обозначающие человеческую субъектность, не являются отраже­
нием “объективной действительности”. Человек стал теперь все
чаще рассматриваться не как онтологическая субстанция, а как
результат действия определенных исторически изменчивых вла­
стных отношений в обществе. Точно так же, как душа христиани­
13 Здесь, заметим, мы снова встречаем разницу в русском языке и в языках за­
падноевропейских. В русском “субъект” означает прежде всего активное дей­
ствующее начало (исследователь - познающий субъект), а в английском это
также и предмет (the subject of study).
14 Цит по: Козлов С. На rendez-vous с “новым историзмом” // Новое литератур­
ное обозрение. 2000. Вып. 42. С. 19.

14

на является не субстанцией per se, а конструктом, порожденным
христианской догматикой и практикой исповеди, говорит Фуко,
“самость” человека не имеет независимого онтологического ста­
туса. Она порождена различными общественными установления­
ми и институтами, начиная с утверждения частной собственности
и заканчивая теорией психоанализа15.
В постклассической интерпретации концепт индивида, таким
образом, выступает как единство, естественным образом ассоци­
ируемое и зависимое от морали и закона, от таких понятий, как
суверенность, права, рациональность, ответственность, умствен­
ное здоровье и сексуальность. Иными словами, не как некий пер­
вичный “атом” или вневременная онтологическая характеристи­
ка, а как специфическая интерпретация человека в ходе практик
его подчинения и высвобождения. При таком понимании пробле­
мы главная задача исследователя состоит в описании того, как
индивид обретает конкретную форму через артикуляцию неоп­
ределенности в специфических социальных и исторических кон­
текстах16.
3.
“Анти-Буркхардт ”: ренессансная личность в интерпре­
тации Стивена Гринблатта. Для историков, принявших в той
или иной степени взгляд на личность как на социокультурный
конструкт, долгое время господствующая в европейской исто­
риографии модель “открытия индивида” momentum преврати­
лась в устаревший (а в некоторых крайних случаях и совершен­
но бесполезный) инструмент для постижения истории европей­
ского субъекта. Эти историки стали формулировать свои воп­
росы иначе, ставя перед собой в первую очередь задачу просле­
дить два момента: а) как в разные эпохи индивид конструиро­
вался обществом, его языком и культурой и б) как и когда был
“сконструирован” в европейской культуре современный индивид/субъект.
Наиболее влиятельным исследованием этого нового направ­
ления стала книга американского историка литературы, одного
из самых известных представителей “нового историзма”, Стивена
Гринблатта «Формирование “я” в эпоху Ренессанса: От Мора до
15 См. об этом особенно: Foucault М. Power/Knowledge: Selected Interviews and
Other Writings, 1972-1977. N.Y., 1980; Idem. The Subject and Power // Foucault M.
Beyond Structuralizm and Hermeneutics / Ed. Hubert Dreyfus and Paul Rabinov.
Chicago, 1982. Фуко - о чем он не раз говорил в своих интервью - считал себя
историком мысли (Foucault М. Technologies of the Self / Ed. L. Martin, H. Gutman
and P.H. Hutton. Amherst, 1988. P. 10).
16 Foucault M. Power/Knowledge. P. 97-98.

15

Шекспира»17. Название книги, и некоторые заявления автора во
введении к ней18, на первый взгляд, допускают существование не­
коего независимого Я (self) и, соответственно, его “моделирова­
ние” (fashioning) как процесса, выражающего волю отдельного
субъекта. Однако в действительности вместо традиционного ана­
лиза отдельных случаев “делания себя” ренессансным индивидом
(или “стилизации” им собственного “Я”), Гринблатт на примере
классических текстов английской ренессансной литературы про­
слеживает, как вполне определенные политические и религиоз­
ные силы Англии создали функцию .автономного индивида. Та­
ким образом, ренессансное “моделирование себя”, по Гринблатту,
изначально предполагает взгляд на индивидуальное “Я” преиму­
щественно как на культурный артефакт, историческую и идеоло­
гическую иллюзию, порожденную экономическими, социальными,
религиозными и политическими переменами эпохи.
В итоге ренессансное “формирование Я” в трактовке исследова­
теля оказывается в первую очередь изучением того, как в эпоху Ре­
нессанса властные отношения создавали фикцию индивида опреде­
ленной формы (а не того, как люди формировали собственные ин­
дивидуальности). Таким образом, главной движущей силой этого
процесса явилась не индивидуальная воля человека, а «...подчинение
абсолютной власти или авторитету, внешнему - хотя бы отчасти по отношению к “Я” - Богу, священному тексту, институту - такому
как церковь, двор, колониальная или военная администрация»19.
17 Greenblatt S.J. Renaissance Self-Fashioning: From More to Shakespeare. Chicago,
1980. Русский перевод частей этого исследования см.: Гринблатт С. Форми­
рование “я” в эпоху Ренессанса: От Мора до Шекспира / Пер. с англ. Г. Дашевского // Новое литературное обозрение. 1999. Вып. 35. С. 34—77. Помимо Фу­
ко на Гринблатта, безусловно, повлияли идеи интерпретативной антрополо­
гии Клиффорда Гиртца. О “новом историзме” кроме статьи, указанной в примеч. 14 см.: Козлов С. Наши “новые истористы” (Заметки об одной тенден­
ции) // Новое литературное обозрение. 2001. Вып. 50. С. 125-133; Эткинд А.
Новый историзм, русская версия // Новое литературное обозрение. 2001.
Вып. 47. С. 7-40; Смирнов И.П. Новый историзм как момент истории (По по­
воду статьи А.М. Эткинда “Новый историзм, русская версия”) // Новое лите­
ратурное обозрение. 2001. Вып. 47. С. 41—71; О влиянии исследования Гринб­
латта на историков литературы см.: Hieatt А.К. The Alleged Early Modem Origin
of the Self and History: Terminate or Regroup? // Spenser Studies: A Renaissance
Poetry Annual. 1992. Vol. 10. P. 24.
18 В частности, заявление о том, что центральным для него является “ощущение,
возникшее у ученых начиная с Буркхардта и Мишле, что в начале нового вре­
мени произошла перемена в тех интеллектуальных, социальных, психических
и эстетических структурах, которые управляют порождением личности”. см.: Гринблатт С. Формирование “я”. С. 34.
19 Гринблатт С. Формирование “я”. С. 39.

16

И в целом концепция ренессансного индивида Гринблатта, ис­
ходящая из того, что “формирование человеческой личности это управляемый, искусственный процесс”20, а не “раскрытие”
внутреннего потенциала человеческой личности, - это концепция
в известном смысле “анти-буркхардтовская”, бросающая вызов
традиционной историографии проблемы личности в истории,
долгое время опиравшейся на либеральный миф о героическом
высвобождении индивида и его “самости”21. Вместо метафоры
“открытия индивида” им фактически была предложена новая,
“формирование Я”, более соответствующая представлениям о
субъекте и субъективности, сложившимся в постклассическом
знании конца XX в.
4.
Создание субъекта раннего нового времени: исследова­
ние Николаса Пейджа. В качестве другого примера посткласси­
ческого подхода к проблеме можно привести исследование Ни­
коласа Пейджа “Внутреннее бытие: Автобиография и противо­
речия модерности во Франции XVII в.”, в центре внимания кото­
рого находятся проблемы “конструирования” внутреннего мира
индивида во Франции XVII в. и их связь с “рождением” автобио­
графии22. «Эта книга, - поясняет во введении автор, - о развер­
тывании на протяжении семнадцатого века культурного импе­
ратива “внутренней жизни” и особенно об одновременно само­
очевидной и упрямо проблематичной связи между этой челове­
ческой внутренней сущностью и ростом автобиографических
сочинений»23.
Анализ разнообразных текстов - как самих “автобиогра­
фий”, так и полузабытых предисловий к ним издателей XVII в. приводит автора к заключению, что во Франции между 1632 и
1660 гг. произошло нечто важное, причем связанное не столько
с автобиографической практикой, сколько с местом этой прак­
тики в складывающейся новой культуре24. «“Внутреннее бы­
тие”, - поясняет он, - рассказывает о том, как общество... изо­
брело голос жизненного опыта и научилось изображать внут­
ренний мир»25. В самом общем виде, добавляет Пейдж, это рас­

20 Там же. С. 34.
21 См. Martin J. Inventing Sincerity... P. 1313.
22 Paige N.D. Being Interior: Autobiography and the Contradictions of Modernity in
Seventeenth-Century France. Philadelphia, 2000.
23 Ibid. P. 1.
24 Ibid. P. 3.
25 Ibid. P. 4.

17

смотрение того, “как мы стали мыслить автобиографически”, в
качестве проблемы26.
Какие же стратегические подходы демонстрирует в решении
поставленной задачи исследователь? Говоря об общеметодологи­
ческой основе своей работы, он заявляет о ее компромиссности, о
том, что его позиция находится где-то между постклассической и
классической трактовками субъекта: «...Мое исследование стре­
мится к тому, чтобы в определенной степени переплестись с фукольдианской картиной того, как автобиографическая менталь­
ность приспосабливается к “гаверментальности”27 (техникам, на­
чиная с исповеди и заканчивая опросами общественного мнения,
с помощью которых субъекты управляются и, что еще важнее,
сами учатся управлять), и менее радикальной точкой зрения, на­
правленной на то, чтобы понять психологическую и социальную
эвристику практики: если сказать иначе, в автобиографии меня
интересует ее неразрешимое отношение к институциональной
власти»28. Несмотря на это заявление и на утверждение автора о
том, что его исследование не укладывается ни в какие конкрет­
ные методологические рамки29, можно все же заключить, что
оно, по большому счету, лежит в русле постклассического “кон­
структивизма”, берущего истоки в фукольдианской “истории
настоящего”.
Об этом же свидетельствует и конкретный анализ текстов в
книге, который отталкивается от известного определения авто­
биографии как договора, заключенного между автором и читате­
лем (“автобиографический пакт” Филиппа Лежена30): Н. Пейдж
видит свою задачу в том, чтобы написать историю создания/конструирования (construction)31 этого договора. Первая часть иссле­
дования, основываясь на анализе форм, которые приобретали ав­
тобиографические тексты на пути от писателя к читателю, как
раз показывает, как это автобиографическое “наваждение” было
изобретено (fabricated) во Франции XVII в.32 В первой главе автор
выясняет, кем и как эти книги читались во Франции XVII в., что
этим читателям нравилось в них больше всего, что они пропуска­
ли или считали нечитабельным, какие ценности, по их мнению,
26 Ibid. Р. 6.
27 От английского “govern” (править, управлять) + ментальность.
28 Paige N.D. Being Interior. P. 14.
29 Он заявляет, что ни одна из существующих методологий не подходит для ре­
шения задачи его исследования: Ibid. Р. 15.
30 Lejeune Ph. Le pacte autobiographique. Paris, 1975.
31 Paige N.D. Being Interior. P. 7.
32 Ibid. P. 13.

18

декларировали Августин и Руссо. В общем, исследователь исхо­
дит из того, что если считать, что восприятие этих двух сочинений
сегодня как автобиографий является анахронизмом, то истоки
этого анахронизма лежат в XVII в.33 И он прослеживает те удиви­
тельные превращения под властью новых культурных императи­
вов, которые произошли с двумя знаменитыми сочинениями “Исповедью” Августина и “Эссе” Монтеня: они превратились в
автобиографии, в свидетельства о внутренней жизни и индиви­
дуальном “Я” их авторов.
5.
Постскриптум. Когда большая часть этой статьи была
уже написана, в одном из последних выпусков журнала “История
и теория”34 мне попалась на глаза статья Элиаса Пальти о “воз­
вращении субъекта”. Тот общий “диагноз” современного состоя­
ния изучения проблемы, который в ней содержится, показался
мне в высшей степени убедительным и заслуживающим внимания
в контексте обсуждения вопроса “Самоидентификация”/“моделирование Я”. Однако статья привлекла внимание не только этим,
но и предложениями автора об уточнении понятийного аппарата,
которым пользуются историки европейской субъективности, и
вытекающими из этих предложений перспективами нового
взгляда на проблему.
Аргентинский исследователь обстоятельно разбирает фи­
лософские основания серии призывов к “возвращению индиви­
да”, недавно оглашенных некоторыми теоретиками историче­
ской науки и, отталкиваясь от проделанного анализа, предлага­
ет свое вйдение проблемы. Неизвестно, конечно, насколько
продуктивным это вйдение может оказаться для практикующих
историков, занятых соответствующей проблематикой, найдут
ли предложения Э. Пальти “практическое применение” вообще.
Однако уже то, что оно сформулировано, представляется важ­
ным и ценным.
В последнее время, пишет Пальти, все больше сторонников
привлекает призыв к “возвращению субъекта”: ведь без субъек­
та не может быть никакого действия, никакой истории. При этом,
однако, “субъект” рассматривается как некая самоочевидная дан­
ность, как вневременная и неизменная категория. Автор считает,
что из такого подхода проистекает множество противоречий и
анахронизмов. Чтобы ясней их увидеть, он предлагает, используя
“археологический проект Фуко” (не утративший, по его мнению,
33 Ibid. Р. 15.
34 Palti Е. The “Return of the Subject” as a Historico-Intellectual Problem // History and
Theory. 2004. Vol. 43. P. 57-82.

19

своей эпистемологической ценности), различать “разнообразие
значений, которые обретала категория субъекта исторически”35.
Он призывает помнить о том общеизвестном обстоятельстве, что
представление о человеческом субъекте как движущей силе исто­
рии сложилось только к концу XIX в.36
Пальти акцентирует внимание на различии понятий “субъект”
(subject) и “действующая сила” (agency) и прослеживает, как исто­
рически изменялось содержание одного из них в связи с другим,
предваряя свой анализ следующим предуведомлением: «Истори­
ческий обзор разнообразных концептов “субъекта” и его связи с
“действующей силой”, которые появлялись в последние два сто­
летия, позволит нам раскрыть богатство и разнообразие значе­
ний категорий, о которых здесь идет речь»37. В заключении обзо­
ра исследователь делает вывод, что «на протяжении последних
четырех веков, охватывающих “модерность”, постановка вопро­
са о движущей силе истории подверглась нескольким фундамен­
тальным последовательным переформулировкам». Однако из-за
применения общего ярлыка на современный субъект эти пере­
формулировки остаются невидимыми38.
«Современные призывы к “возвращению субъекта”, - разъ­
ясняет свою позицию Э. Пальти, - заключают в себе допущение,
что деятельность требует субъекта. Соответственно, в отсутст­
вии субъекта не будет истории (или политики) и, наоборот, если
вещи, о которых идет речь, меняются во времени и осуществля­
ется целенаправленная деятельность, за этими изменениями и
действиями должен стоять субъект. Однако понимание действую­
щей силы и субъекта существенно изменились за последние
400 лет. Идея обязательной связи между этими двумя категория­
ми имеет смысл только в рамках исторически определенной эпистемы, т.е. она предполагает определенный концепт темпоральности, определенное понимание природы и истории, начало и
кризис которых могут быть точно определены»39. Игнорирова­
ние этого обстоятельства и, как следствие, вытекающее из этого
игнорирования суждение о том, что в отсутствии субъекта ^ д е й ­
ствующей силы) и политика, и история лишаются активного на­
35 Ibid. Р. 57.
36 Ibid. Р. 59.
37 Ibid. Р. 60.
38 Ibid. Р. 79 (“Деисториоризация категорий, о которых идет речь, и соответст­
вующая концептуальная путаница, - добавляет автор, - тесно связаны с пере­
носом (сделанным тайком) обсуждения из дескриптивной в нормативную об­
ласть”).
39 Ibid. Р. 60.

20

чала, ведет к ошибочной оценке настоящего, одним из результа­
тов чего и является призыв к “возвращению субъекта”. Исходя из
этой же ошибки, делается и ошибочный вывод о том, что постмо­
дернистский проект не просто “вышел из моды”, но продемонст­
рировал свою бесперспективность в интеллектуальном отноше­
нии и обреченность на скорую смерть40.
«С археологической точки зрения, - заключает исследова­
тель, - императив возвращения субъекта в действительности не
является результатом теоретического, идеологического или экзи­
стенциального выбора, каким он был для модернистов и постмо­
дернистов: такая постановка вопроса представляет собой концеп­
туальный анахронизм, тот его вид, который, перефразируя Квен­
тина Скиннера, мы можем назвать “мифологией ретролепсиса”,
т.е. притворством, как будто мы можем вытащить из прошлого и
дать новую жизнь прежним способам сознания, в то время как са­
мо основание для позитивности, набор допущений, на которых эти
способы сознания основаны, определенно рухнули»41.
К сказанному можно добавить лишь одно достаточно очевид­
ное соображение. Безусловно, и постановка исследовательского
вопроса (в данном случае - “самоидентификация или моделирова­
ние Я?”), и ответ на него, в конечном счете, зависят от нашего
восприятия настоящего (точнее, определенных его составляю­
щих, актуальных для разговора на заданную тему). Согласимся ли
мы с тем, что сегодня возобладал новый постклассический “ре­
жим знания”? Живем ли мы в “веке репрезентаций”, пришедшем
на смену “веку формы”? Ответы на эти вопросы могут быть раз­
ные, и это дело, если не вкуса, то определенных научных позиций,
которые у участников споров о субъекте в истории, как правило,
достаточно устойчивы.

40 Ibid. Р. 58.
41 Ibid. Р. 79.

А Ж Сидоров
КАРОЛИНГСКИЕ ИСТОРИКИ
И ИХ КАПЕТИНГСКИЕ РЕДАКТОРЫ:
ТЕКСТ КАК СРЕДСТВО УТВЕРЖДЕНИЯ
СОЦИАЛЬНОЙ САМОИДЕНТИФИКАЦИИ

Исторические сочинения никогда не были и, по-видимому, ни­
когда не будут непредвзятым описанием объективной реально­
сти, неважно, идет ли речь о безыскусной фиксации конкретных
фактов или об их обстоятельном научном анализе. Они неизмен­
но представляют собой интерпретацию, более или менее созна­
тельно созданную конструкцию, моделирующую отдельные
фрагменты действительности, описывающую их в соответствии с
определенными экономическими, социальными, политическими,
культурными, ментальными установками и ценностными ориен­
тирами историка. Последний, зачастую, предлагает такую трак­
товку прошлого, которая отвечает не только его персональным
представлениям, но разделяется более широким кругом людей.
Они - его аудитория, именно к ним он апеллирует прежде всего,
с их стороны с трепетом ожидает соответствующей реакции.
В этом смысле каждое историческое сочинение является, по сути,
не чем иным, как способом установки обратной связи со “свои­
ми”, инструментом персональной и коллективной самоидентифи­
кации. Особенно отчетливо данная особенность историографии
прослеживается в период до начала нового времени. Позднее ис­
тория, стремясь подражать естественным наукам, начала адапти­
ровать для себя новые методы анализа, позволяющие ей претен­
довать на получение “объективного” результата. Однако даже в
начале XXI в. она ни в коей мере не перестала быть социально
ориентированным, предельно актуализированным и, как следст­
вие, весьма субъективным знанием. Многочисленные попытки в
очередной раз переписать историю, заметно активизировавшиеся
в последнее время, служат тому наглядным подтверждением.
Если обратиться к средневековью, то картина окажется не­
сколько более сложной. Разумеется, исторические сочинения не­
изменно демонстрировали свою “коллективную” природу и отра­
жали взгляды и представления определенных социальных групп.
Однако средневековое общество было значительно более дроб­
ным в социально-правовом плане, нежели новоевропейское. Речь
идет не столько о разветвленной сословной структуре, сколько о
22

многочисленных локальных микрогруппах, ориентированных на
определенный институт (монастырь, кафедральный собор, город­
ская коммуна и др.) или конкретного носителя власти (король,
епископ, аббат, сеньор и др.). Потенциальная аудитория отдель­
ных текстов оказывалась, как правило, довольно ограниченной и
порой могла насчитывать всего несколько человек. Здесь следу­
ет упомянуть о двух хорошо известных особенностях средневеко­
вого общества. Во-первых, оно сознательно ориентировалось на
традицию. Во-вторых, обладало весьма ограниченным, прежде
всего, в количественном отношении, интеллектуальным бага­
жом. В таком контексте становится понятным то огромное вни­
мание, которое уделялось всему написанному. Даже самые не­
значительные сочинения бережно сохранялись и переписыва­
лись, благодаря чему они, собственно, и дошли до нас. Однако с
течением времени - и этот процесс носил вполне объективный
характер, - их потенциальная аудитория менялась. Локальные
микрогруппы, интересы которых они поначалу отражали, эво­
люционировали, или исчезали вовсе. Отдельные произведения
сплошь и рядом оказывались в чуждой им социальной среде. Их
дальнейшее существование, или, если угодно, перманентное пе­
речитывание и переписывание, должны были предполагать их
актуализацию, т.е. адаптацию, хотя бы частичную, к интересам
новых читателей. Так, вместе с аудиторией постепенно изменя­
лись и тексты. Мне хотелось бы проследить этот процесс на
судьбах нескольких выдающихся памятников каролингской ис­
ториографии IX в., а именно “Анналов королевства франков”,
“Жизнеописания императора Людовика” Астронома и “Исто­
рий” Нитхарда. Вначале речь пойдет о проблеме самоидентифи­
кации их непосредственных авторов. Затем о том, какие измене­
ния, как и почему были внесены в их содержание редакторами
XI-XII вв. Разумеется, я коснусь лишь некоторых конкретных
рукописей, однако, думается, что общую тенденцию наметить
вполне удастся.
*

*

*

“Анналы королевства франков” - самое известное и, безус­
ловно, наиболее читаемое в IX в. историческое сочинение1. Речь
идет о продукте официальной политической пропаганды, кото­
рый не только формировал совершенно определенный образ
недавнего прошлого и настоящего, но и активно популяризиро-1
1 Annales regni Francorum / Ed. F. Kurze // MGH SS rerum Germanicarum in usum
scholarum. Hannover, 1895. T. 6. (далее ARF).

23

вался при непосредственной поддержке центральной власти2.
Исследователи единодушны в том, что “Анналы” представляют
собой наиболее яркий пример официозной придворной историо­
графии, призванной исторически оправдать действия Каролинг­
ской династии3. Они создавались при дворе на протяжении не­
скольких десятилетий и отражали, прежде всего, интересы при­
дворной аристократии, ближайшего королевского окружения,
которое принимало самое непосредственное участие в отправ­
лении власти. Однако в 810-х годах, особенно со смертью Карла
Великого и воцарением Людовика Благочестивого, довольно су­
щественные изменения претерпела не только политическая док­
трина, но и персональный состав двора. “Анналы” зафиксировали
данную эволюцию. Наиболее отчетливо она прослеживается
как раз в контексте проблемы самоидентификации их аноним­
ных составителей.
В создании “Анналов” принимало участие довольно много
людей. Это хорошо видно по тому, как меняются принципы от­
бора фактов, способы их интерпретации и, наконец, терминоло­
гия, описывающая одни и те же политические институты. Одна­
ко самое существенное влияние на процесс составления текста
оказали только два редактора. Первый около 788 г. переработал
сообщения annales minores и, обогатив их собственным материа­
лом, создал весьма концептуальный рассказ о событиях
741-788 гг. Второй трудился уже после 814 г. и написал заключи­
тельную часть, которая охватывает 807/808-829 гг. Остальные
составители, продолжавшие “Анналы” на протяжении полутора
десятилетий, в теоретическом отношении тяготели либо к одно­
му, либо к другому.
Наиболее полно идеологическая концепция первого редакто­
ра раскрывается в рассказе о первых десятилетиях правления
Карла. Здесь доминирует одна единственная тема - последова­
2 Подробнее см.: McKitterick R. Constructing the Past in the Early Middle Ages: The
Case of the Royal Frankish Annals // Transactions of the Royal Historical Society. Sixth
series. VII. Cambridge, 1997. P. 101-129.
3 Впервые эту мысль отчетливо сформулировал Л. Ранке; см.: Ranke L. Zur Kritik
frankisch-deutscher Reichsannalisten // Abhandlungen der Preussischen Akademie in
Berlin. B., 1854. S. 415^135. Его поддержал Б. Симеон (см.: Simson В. Zur Frage
nach der Entstehung der Annales Laurissenses maiores // Forschungen zur deutschen
Geschichte. 1880. Bd. 20. S. 205-214). Отечественные исследователи в целом
разделяют мнение Ранке и подчеркивают официальный характер “Анналов”
(см.: Егоров Д.Н. Введение в изучение средних веков: Историография и источ­
никоведение. М., 1916. Ч. 2. С. 162-163; Беркут Л.Н. Возникновение и ха­
рактер средневековой анналистики. Варшава, 1910. С. 31; Люблинская А.Д.
Источниковедение истории средних веков. Л., 1955. С. 80).

24

тельная и непримиримая борьба за веру, за распространение хри­
стианства и укрепление позиций церкви, которую ведет сын и
преемник Пипина. Смысл политики Карла заключается в реали­
зации некоего высшего плана, а за любым его действием угады­
вается рука Господа.
Многочисленные военные походы короля франков представ­
лены как составные элементы одной непрерывно ведущейся свя­
щенной войны, направленной на внешнее расширение и внутрен­
нее сплочение христианского пространства. Автор не забывает
упомянуть, что побед на поле брани Карл добивается непременно
с Божьей помощью (Deo auxiliante, Domino auxiliante, Deo largien­
te). Высшая сила позволяет королю взять верх в борьбе с саксами
(772, 775, 776, 778, 779, 783, 784), аварами (788, 791), норманнами,
арабами, славянами (789), а также и бретонцами (860), гасконцами
(769), баварами (787), византийцами (788), лангобардами (773,
788). Чаще всего Господь являет свою волю в подлунном мире че­
рез франков, но иногда и самым непосредственным образом вме­
шивается в происходящее. Подняв очередной мятеж, саксы возна­
мерились захватить крепость Сибург. Сначала они применили
камнеметные машины, но “по Божьей воле” {Deo volente) нанесли
значительно более серьезный урон самим себе, нежели защитни­
кам крепости. Затем они приготовились к штурму. Однако вне­
запно произошло знамение: на крыше церкви, расположенной в
лагере осажденных, появились два красных щита - таким обра­
зом явило себя величие Господне {manifeste gloria Dei). Потрясен­
ные увиденным, язычники поспешно обратились в бегство, и в су­
матохе многие из них погибли от рук своих же товарищей. Еще
долго высшая сила карала саксов ради спасения христиан. Чем
больше страх охватывал язычников, тем больше славили христи­
ане Всевышнего, который явил силу свою верным рабам своим4.
Готовясь к войне с аварами, франки три дня служили молебны в
Энне, чтобы получить утешение Господне и помощь Христа в
предстоящем сражении. Когда авары увидели приближающееся
франкское войско, Господь нагнал на них такого страху, что они
без боя покинули свои укрепления5.
4 ARF 776: “Et quantum super eos Dei virtus propter salutem Christianorum operata est,
nullus narrare potest; attamen quantum illi plus pavore perterriti fuerunt, tanto magis
Christiani confortati omnipotentem Deum laudaverunt, qui dignatus est suam mani­
festare potentiam super servos suos”.
5 ARF 791: “Avari cum vidissent utrasque ripas exercitum continentes et navigia per
medium fluvium venientes, a Domino eis terror pervenit (курсив мой. - A .C.): derelinquerunt eorum loca munita... firmitatesque eorum vel machinationes dimiserunt fuga
lapsi”.

25

Большое внимание уделяется в “Анналах” актам крещения и
обращения язычников. Редактор не упускает случая рассказать
об этом, причем трактует данные события как признание варва­
рами могущества христианского Бога в лице короля франков,
своего представителя на земле. После чуда со щитами и позорно­
го бегства, множество саксов вместе с женами и детьми приняли
крещение в одной из франкских крепостей на Липпе6. На следую­
щий год большая толпа саксов крестилась в Падерборне. При
этом они поклялись “сохранять верность христианству, королю
Карлу, его сыновьям и всему народу франков”7. Еще через не­
сколько лет в христианство обратились мятежные вожди саксов,
Видукинд и Абби, “вместе со своими приближенными”, что для
автора автоматически означало полное подчинение Саксонии8.
Впрочем, сила франкского оружия являлась достаточно убеди­
тельным аргументом в пользу истинного вероисповедания и для
других народов, в частности, славян и норманнов9.
Под пером редактора этой части “Анналов” все враги Карла,
даже те, кто прошел обряд крещения, предстают, прежде всего, в
образе безбожников. Главная их вина заключается в том, что они
наносят огромный ущерб церкви, а богоизбранный народ фран­
ков, ведомый своим королем, неизменно становится на ее защиту.
По призыву папы Карл развязывает войну против лангобардов
“во имя службы Господу, для защиты прав св. Петра и для утеше­
ния церкви”101. Поводом для очередного похода за Рейн становит­
ся то, что саксы “жгут церкви в святых местах”11. Аналогичным
образом аргументируется и необходимость войны с аварами12.
Герцог Беневента вызывает осуждение автора, прежде всего,
тем, что разоряет епископства и монастыри в своей стране13. Же­
на баварского герцога Тасиллона, с чьей подачи было организо­
6 ARF 776: “(in) castrum super Lippiam... venientes Saxones una cum uxoribus et infan­
tibus innumerabilis multitudo baptizati sunt”.
7 ARF 777: “Ibi multitudo Saxonum baptizati sunt et... omnem ingenuitatem et alodem
manibus dulgtum fecerunt, si amplius inmutassent secundum malam consuetudinem
eorum, nisi conservarent in omnibus christianitatem vel fidelitatem domni Caroli regis
et filiorum eius vel Francorum”.
8 ARF 785: “baptizati sunt Widochindus et Abbi una cum sociis eorum; et tunc tota
Saxonia subiugata est”.
9 ARF 780: “(Carolus) iter peragens partibus Albiae fluvii, et in ipso itinere omnes
Bardongavenses et multi de Nordleudi baptizati sunt”.
10 ARF 773: “pro Dei servitio et iustitia sancti Petri seu solatio ecclesiae”.
11 ARF 778: “ecclesias Dei incendentes in sanctimonialibus”.
12 ARF 791: “propter nimiam malitiam et intollerabilem, quam fuerunt Avari contra s.
Ecclesiam vel populum Christianum”.
13 ARF 787: “ut non terra deleretur illa et episcopia vel monasteria non desertarentur”.

26

вано очередное нападение аваров, объявлена “зловредной и без­
божной”14. Во имя сохранения единства тела церкви Карлу даже
позволяется “пройти огнем, смертью и разорением” (in incendiis
aut homicidiis vel in qualecumque malitia) собственно христианские
территории, в частности, Баварию. Причем данное деяние не счи­
талось грехом15.
Целостность церкви Карл поддерживает и на идеологическом
уровне. Он созывал церковные синоды для обсуждения и осужде­
ния догматических расхождений с официальной доктриной, а так­
же организует борьбу с ересями16.
В таком контексте сознательная позиция редактора обозна­
чать любые типы публичных собраний словом synodus представ­
ляется более, чем логичной и выглядит совершенно естествен­
ной. Он стремился подчеркнуть, что и ежегодные съезды знати,
на которых, главным образом, принимались решения о военных
мероприятиях, и сборы церковных иерархов, где обсуждались су­
губо идеологические проблемы, служили одной великой цели укреплению церкви и расширению границ христианского мира, а
в конечном счете - количественному увеличению populus Chris­
tianus (который и составляет подлинное тело церкви!), избранно­
му к спасению. В этом смысле для составителя нет никакой
разницы между собраниями духовенства и светских магнатов17.
С большой долей уверенности можно предположить, что чело­
век, взявший на себя труд переработать разрозненные сообщения
ранних анналов, а затем дополнить их собственным текстом, был
очень близок к той идеологической доктрине, которая создава­
лась в окружении Алкуина. По всей видимости, он и сам прини­
мал активнейшее участие в ее разработке.
С середины 790-х годов задача продолжения “Анналов” легла
на плечи других авторов. Скорее всего, это было связано со смер­
тью первого редактора. Иначе трудно было бы объяснить, поче­
му человек, создавший столь целостный в идеологическом плане
текст, оказался отстраненным от работы. Правда, к концу столе­
тия трансформировался и сам алкуиновский кружок, что было
связано с отъездом его лидера в Тур. Новые люди привнесли в со­
чинение собственное понимание того, как нужно писать историю,
и отличия эти явно бросаются в глаза. Прежде всего, изменения
14 ARF 788: “malivola uxor, Deo obidilis”.
15 ARF 787: “Carolus ac Franci innoxii ab omni culpa exunde permansissent”.
16 ARF 792, 794.
17 Использование термина synodus для описания общегосударственных собраний
см.: ARF 770, 771, 772, 775, 776, 777, 779, 780, 785, 787, 788.

27

наметились в трактовке образа Карла, а шире - места и роли пра­
вителя в политической жизни страны. Так, военные победы боль­
ше не приписывались только королю. Да и вообще война пере­
стала быть исключительно королевской прерогативой. В боевых
действиях активное участие принимают герцоги и графы. Они со­
вершают военные предприятия и персонально стяжают славу по­
бедителей. Герцог Фриуля Эйрих направил своих людей в Паннонию и приказал разграбить аварский Ринг. Операция закончилась
весьма успешно: франки захватили огромную добычу, большую
часть которой герцог отправил Карлу18 Видо, маркграф Бретон­
ской марки, собрав графов, вторгся в Бретань и покорил страну19
Франки сумели также организовать и защиту Балеарских остро­
вов от набегов арабов, а захваченные в сражении пиратские зна­
мена были торжественно переданы королю20 Карл, старший сын
короля, удачно сражается на восточных окраинах империи21- Ко­
нюший Бурхард командует флотом у берегов Корсики22
В описании военно-политической активности франков основ­
ное вниманние первоначалььно было сосредоточено на Карле,
как организатора вооруженной борьбы. Теперь же ведуЩа яроль
была отведена его окружению. Этот переход сопровождался и
другими, не менее любопытными изменениями. Так, в описании
боевых действий и военных успехов франков постепенно исчеза­
ет упоминание о Божьей помощи, а там, где таковое сохраняется,
оно приобретает достаточно маргинальный характер и больше не
увязывается персонально с Карлом23- Вместе с тем в образе пос­
леднего появляются новые штрихи. Составители все больше ак­
центируют внимание на внешнеполитическом триумфе импера­
тора. В погодных записях увеличивается количество сообщений,
которые рассказывают о том, как правители соседних королевств
спешат выразить Карлу свое почтение и признать его превосход­
ство. Ко двору прибывают многочисленные посольства из Вати­
кана (796), от византийского императора (797, 798, 802, 803), от
короля Астурии и Леона (798), от арабских правителей (797, 799,
801, 807), от венецианских дожей (806), от аварских каганов (805).
18 ARF 796: “Heiricus... thesaurum priscorum regum multa seculorum prolixitate collec­
tum domno regi Carolo ad Aquis palatium misit”.
19 ARF 799: “Wido comes... una cum sociis comitibus Brittaniam ingressus totamque
perlustrans in deditionem accepit... et tota Brittaniorum provincia, quod numquam
antea, a Francis subiugata est”.
20 ARF 798.
21 ARF 805, 806.
22 ARF 807.
23 ARF 798.: “Insulae Baleares... cum Dei auxilio a nostris... defensi sunt”.

28

Папа Лев отправляет в Аахен ключи от гробницы св. Петра и зна­
мя города Рима (796). Патриарх Иерусалима вручает Карлу клю­
чи от Гроба Господня (800). Ключи от своего города, в знак край­
него уважения, отдает и мусульманский правитель Хуески (799).
Король Астурии, разграбив Лиссабон, преподносит ему плен­
ных мавров вместе с доспехами и мулами (798). Персидский ха­
лиф в знак уважения дарит ему белого слона Абулабаза (802).
Сам император франков начинает играть роль мирового арбит­
ра и вершителя судеб соседних народов. Один аварский конунг
просит у Карла выделить его народу место для поселения (805).
А другой, приняв крещение, “вручает ему себя и свой народ”24.
Римский папа только за Карлом признает право высшего земного
суда (800).
С середины 790-х годов прекращается использование термина
synodus для обозначения общегосударственных собраний. Упоми­
нания о них становятся вообще крайне редкими, и, кроме того,
они лишены лексического единообразия: по одному разу исполь­
зуются термины placitum (795), concilium (791) и contio (800). Пос­
ледний вообще встречается лишь однажды. Это изменение следу­
ет отметить особо. Можно предположить, что продолжатели не
разделяли концептуальных установок своего предшественника члена кружка Алкуина, и отказались от активной пропаганды
представлений о единой природе церковных и светских государст­
венных собраний знати. Во всяком случае, не акцентировали его
явно. С другой стороны, у продолжателей появляется новый ас­
пект в интерпретации событий политической истории. Они начи­
нают подавать их как результат столкновения “наших” с другими:
термин nostri впервые появился именно в этой части “Анналов”.
Так, префект Барселоны Затун возвращает “нам” мятежный го­
род25. А жители Балеарских островов, уставшие от бесконечных
набегов пиратов, обращаются “к нам” за помощью и получают ее
в обмен на признание “нашей” власти26.
С очередной и последней сменой редактора манера повест­
вования изменилась еще больше. Прежде всего, в изложении по­
явились обстоятельность и фактическая детализация, не встре­
чавшиеся ранее. Различные события внутренней и внешней по­
24 ARF 796: “se cum populo suo et patria regi dedit; ipse et populus baptizatus est”.
25 ARF 797: “Barcinona civitas Hispaniae, quae iam pridem a nobis desciverat, per
Zadun praefectum ipsius nobis est reddita”.
26 ARF 799: “Insulae Baleares, quae a Mauris et Sarracenis anno priore depraedatae sunt,
postulato atque accepto a nostris auxilio nobis se dediderunt et cum Dei auxilio a nos­
tris a praedonium incursione defensi sunt”.

29

литики описываются, порой, с чрезмерной подробностью. Тако­
вы, например, рассказы о подавлении восстания ободритов
(819), об улаживании споров славянских князей (823), о много­
численных военных походах франков, обмене посольствами и
государственных собраниях. В заключительной части отдель­
ные погодные записи занимают несколько страниц, в то время,
как в предыдущих разделах на одной странице нередко помеща­
лись сообщения за два, три и даже четыре года. Степень детали­
зации большинства сообщений очень высока, так что не остает­
ся никаких сомнений в хорошей личной осведомленности автора
в происходящем, более того, в его персональном участии во
многих событиях.
Принадлежность редактора заключительной части к ближай­
шему императорскому окружению проявляется и в другом. В от­
личие от всех своих предшественников он не только обстоятель­
но описывает происходящее, но иногда сопровождает рассказ
своеобразным оценочным комментарием. Сыновья датского ко­
нунга Готфрида обратились к императору с просьбой о помощи в
войне против Хериольда, взамен пообещав сохранять мир. Одна­
ко их слова представляются составителю обыкновенным лицеме­
рием, которому не надо верить27. Очередной мятеж ободритов
имел одну единственную причину: их князь Склаомир не желал
делить королевскую власть с сыном умершего правителя28. Хериольд разделил власть с двумя сыновьями Готфрида, а еще двоих
изгнали из королевства. Это произошло, “как полагают”, вслед­
ствие заговора29. Можно думать, что автор воспроизводит здесь
расхожее мнение, сложившееся в окружении императора. Отме­
тим и специфическое использование термина “наши”, дающее до­
полнительный материал для социальной самоидентификации ав­
тора. Только в заключительной части “Анналов” о мирном дого­
воре говорится, что он подписан “между нами и королем Испании
Абулазом”30. Трудно усомниться, что последний редактор при­
надлежал к очень знатной аристократической фамилии, тесно
связанной со двором.
Наконец, следует отметить, что этот человек обладал несрав­
ненно более широким политическим кругозором, чем любой из
27 ARF 817: “cun haec simulata magis quam veracia viderentur, velut inania neglecta
sunt”.
28 ARF 817: “Causa defectionis erat, quod regiam potestatem, quam Sclaomir eatenus
post mortem Thrasconis solus super Adodritos tenebat, cum Ceadrago filio Thrasconis
partiri iubebatur”
29 ARF 819: “sed hoc dolo factum putatur”.
30 ARF 820: “Foedus inter nos et Abulaz regem Hispaniae constitutum”.

30

его предшественников. В его поле зрения находится не только
империя франков. Довольно подробно описывается все, что про­
исходит за ее пределами в сопредельных государствах. Составите­
ля в равной степени интересуют Скандинавия и Испания, славян­
ские земли и Италия, Византия и Британия. Он как бы обобщает
все важнейшие политические события, произошедшие в мире за
истекший год.
Не менее обстоятельным и хорошо структурированным
становится рассказ о внутренней жизни королевства. Здесь вы­
страивается довольно устойчивая схема. Во внутренней поли­
тике обзор событий начинается с упоминания о государствен­
ных собраниях и принятых на них решениях, затем настает оче­
редь “внутренних войн” и мятежей, и, наконец, рассматривают­
ся поручения, которые император дает отдельным представи­
телям высшей аристократии. Во внешней политике основное
внимание уделяется принятию и отправке посольств, затем войнам.
Заключительная часть “Анналов” превращается в обстоятель­
ную летопись событий, имевших место в пределах мира, извест­
ного франкам. Такое смещение акцентов повествования привело
к тому, что в нем фигура короля, вокруг которой прежде неиз­
менно выстраивался рассказ, смещается на задний план. Это неиз­
бежно снижает “прокоролевский” заряд сочинения, особенно его
первого раздела. В заключительной части окончательно исчезает
представление о внешних войнах как о непрерывной священной
войне, направленной на расширение границ христианского мира.
Победы франков уже не приписываются божественному покро­
вительству. Они объясняются, скорее, личными способностями
тех, кто организует военные предприятия. В описаниях последних
все чаще встречаются сообщения о поражениях франков. Откры­
той апологии военных талантов императора мы тоже не встре­
тим. Разумеется, до известной степени такой характер нарратива
соответствовал реальному положению вещей. Император Людо­
вик практически перестал совершать заграничные походы, а в
тех, что состоялись, личного участия не принимал, отдавая пред­
почтение молитве и пению псалмов. Однако только этого вряд ли
было достаточно для появления столь существенных изменений в
официальной хронике империи. В данных инновациях можно ус­
мотреть проявление более общей тенденции, характеризовавшей
политическую жизнь королевства: высшая аристократия и, в пер­
вую очередь, придворная, отчетливо доминирует в сфере власти,
поднимается до уровня императора и рассматривает себя в каче­
стве соправителей последнего, принимая участие в ministerium
31

regis31. В тексте всячески подчеркивается роль разного рода соб­
раний короля и знати при выработке соответствующего полити­
ческого курса, принятии важнейших решений, а также для сохра­
нения консенсуса между различными политическими силами.
Весьма показателен и выбор автором термина для описания госу­
дарственных собраний. В заключительной части они неизменно
именуются conventus32. Таким образом, здесь можно видеть, пре­
жде всего, отражение интересов придворной части франкской
элиты, которая стремилась играть ведущую роль в политической
жизни страны. Более того, пыталась отстоять свое исключитель­
ное право на власть перед лицом региональных элит.
*

*

*

“Жизнеописание императора Людовика Благочестивого” на­
писано в 841-842 гг. анонимным автором, которого в историогра­
фии принято именовать Астрономом33. Это был хорошо образо­
ванный человек, разбирающийся в литературе, сведущий в меди­
цине и астрономии. Противопоставление мирских законов Зако­
ну Божьему, который автор называет “нашим”34, глубокий инте­
рес к церковным преобразованиям императора35, а также ярко
выраженный религиозно-дидактический характер Vita, в целом,
позволяют предположить, что мы имеем дело с клириком или
31 Идея соучастия знати (обладателей honor) в отправлении власти и разделении
с королем его ministerium была наиболее четко сформулирована в знамени­
том капитулярии 823/825 гг. Admonitio ad omnes regni ordines (MGH. Capitularia
regum Francorum. Hannover, 1883. T. 1. P. 303-307); см.: Admonitio, 3: “Sed
quamquam summa huius ministerii in nostra persona consistere videatur, tamen et div­
ina auctoritate et humana ordinatione ita per partes divisum esse cognoscitur, ut
unusquiaque vestrum in suo loco et ordine partem nostri ministerii habere cognoscatur;
unde apparet, quod ego omnium vestrum admonitor ese debeo, et omnes vos nostri adiutores esse debetis”.
32 ARF 806, 812, 813, 814, 817, 818, 819, 820, 821, 822, 823, 825, 826, 827, 828, 829.
33 Anonymi Vita Hludowici imperatoris // MGH. Scriptores (in folio). Stuttgart, 1829.
T. 2. P. 604-648 [repr.: 1976]. Наиболее авторитетное академическое издание
Vita Hludowici подготовлено Э. Тремпом: Theganus. Die Taten Kaiser Ludwigs.
Astronomus. Das Leben Kaiser Ludwigs / Hrsg. und libers. E. Tremp // MGH.
Scriptores rerum Germanicarum in usum scholarum. Hannover, 1995. T. 64; см. так­
же русский перевод: Аноним. Жизнь императора Людовика / Пер. и ком.
А.В. Тарасовой // Историки эпохи Каролингов / Отв. ред. А.И. Сидоров. М.,
1999. С. 37-94, 238-240.
34 Vita Hludowici imperatoris. Cap. 49: “leges forenses non contra unam culpam semel
commissam bis invehant, et nostra lex (курсив мой. - А . С.) habeat, non iudicare
Deum bis in id ipsum”.
35 Vita Hludowici imperatoris. Cap. 19, 28.

32

монахом в миру. Многие исследователи вполне обоснованно счи­
тают его придворным капелланом и даже одним из прелатов им­
перской церкви, входившим в число proceres palatii36.
После смерти императора Людовика аахенский двор разде­
лился, и Аноним, судя по всему, оказался в той его части, которая
перешла на службу к императрице Юдифи и Карлу Лысому. На­
чавшиеся вскоре междоусобицы раскололи франкское общество
на несколько противоборствующих лагерей и значительно его
политизировали. Однако “Жизнеописание” не имеет ярко выра­
женной политической направленности. В отличие от другого сво­
его современника, хорепископа Тегана, Астроном весьма умерен
в критике и оценках. Он старается держаться подальше от пар­
тийных распрей королей и их магнатов - для времен “войны
братьев” случай почти уникальный. Все же некоторые его пред­
почтения прослеживаются довольно отчетливо. Автор несомнен­
но симпатизирует Карлу, неизменно подчеркивая огромную лю­
бовь к нему со стороны отца37. В то же время (и это особенно при­
мечательно!) он остается в высшей степени лояльным по отноше­
нию к Лотарю, его старшему брату и главному противнику. Ас­
троном снимает ответственность с Лотаря даже за самые непри­
глядные его поступки. В мятежах тридцатых годов его фигура
отодвинута на задний план. Пленение императора Людовика, не­
посредственно организованное Лотарем, трактуется как дело рук
“неверных” (infideles), а низложение в Суассоне - как действие не­
скольких заговорщиков и епископов38. Автор упоминает о страш­
ной резне, учиненной Лотарем в Шалоне, но подчеркивает, что
старший сын императора не хотел сжигать город. Пожар и раз­
грабление церквей произошли “по свирепому обычаю победите­
лей” (<crudelium more victorum), а казни совершались “с одобрения
войска” (adclamatione militari)39. Столь же лоялен Астроном и к
ближайшим сподвижникам Лотаря, таким как Теодульф Орлеан­
ский и Вала, которые в то же время были ведущими прелатами
имперской церкви. Первого он называет “ученейшим мужем”
36 Об Астрономе и его сочинении см.: Wattenbach W., Levison W., Lôwe H.
Deutschlands Geschichtsquellen im Mittelalter. Weimar, 1957. H. 3. S. 335-338;
Heyse E. Astronomiis // Lexikon des Mittelalters. München; Zürich, 1980. Bd. 1.
S. 1153; Tremp E. Op. cit. S. 53-153; Сидоров А.И. “Астроном” как писатель и
историк: Опыт культурно-антропологического прочтения каролингской био­
графии // Европа: Международный альманах. Тюмень, 2003. Вып. 3. С. 5-19.
37 Vita Hludowici imperatoris. Cap. 60, 61.
38 Vita Hludowici imperatoris. Cap. 48, 49.
39 Vita Hludowici imperatoris. Cap. 52. По мнению Тремпа, Аноним был очень бли­
зок к Теодульфу, возможно даже являлся его учеником: Tremp Е. Op. cit. S. 63.
2. Социальная идентичность

33

(vir doctissimus)40, а второго славит за “большое дружелюбие и
сердечную доброту” (multa alacritas et benignitas cordis)41. Расска­
зывая об эпидемии в войске Лотаря, которая унесла жизни мно­
гих его сторонников, активно воевавших против императора, ав­
тор с прискорбием отмечает, что “Франция осиротела знатью,
обессилела и оскудела разумом”42.
Напротив, по отношению к Пипину Аквитанскому, среднему
сыну императора, Астроном настроен крайне негативно. Пипин
грабит церкви, отнимая их владения43; демонстрирует чрезмер­
ную заносчивость и неповиновение по отношению к отцу44; уча­
ствует в мятежах против Людовика, причем оказывается первым,
к кому приходят заговорщики45. Такая оценка Пипина вписывает­
ся в более широкий контекст - отрицательную характеристику
аквитанцев вообще46. Они представляются автору лживым наро­
дом, во всякое время готовым к мятежу и предательству. Решение
императора передать Аквитанию Карлу, а не сыну Пипина, автор
объясняет тем, что последний вырос среди народа, который не
мог научить его чему-либо хорошему47. В начале 40-х годов IX в.
двор Карла Лысого состоял из двух частей. Сам Карл все время
разъезжал по территории королевства лишь с небольшим коли­
чеством верных людей. Основная часть двора почти постоянно
находилась в Аквитании при императрице Юдифи48. Претензии
Карла на власть в этом регионе ожесточенно оспаривались на­
следниками Пипина. Сочинение Астронома, таким образом,
40 Vita Hludowici imperatoris. Cap. 21.
41 Vita Hludowici imperatoris. Cap. 55.
42 Vita Hludowici imperatoris. Cap. 56: “quorum recessu... Frantia nobilitate orbata, for­
titudine... evirata, prudentia his obeuntibus adnullata”.
43 Vita Hludowici imperatoris. Cap. 53, 55.
44 Vita Hludowici imperatoris. Cap. 46: “inobodientia plurimaque... morum insolentia”;
см. также: Ibid. P. 47.
45 Vita Hludowici imperatoris. Cap. 44.
46 Негативная характеристика аквитанцев проходит красной нитью через все со­
чинение Анонима; ср.: Ibid. P. 1, 3, 5, 13, 18, 26, 32, 37, 47, 61. Напротив, о бре­
тонцах автор отрицательно отзывается дважды (Р. 30, 39), а о германцах все­
го один раз (Р. 24).
47 Vita Hludowici imperatoris. Cap. 61: “ipse (т.е. император Людовик. - А.С.)
morem gentis nativum noverit, utpote connutritus illis, et quia levitati atque aliis stu­
dentes vitiis, gravitati atque stabilitati penitus renuntiarint; et... talem Pippinumpatrem
eius facere possent (курсив мой. - А .С.)”.
48 По сообщению Нитхарда, Карл, находясь в Нейстрии и собираясь на встречу
с Лотарем в Аттиньи, отправил в Аквитанию посланника и приказал матери
вместе со своими аквитанскими сторонниками присоединиться к нему; ср.:
Nithard. II, 6: “Ergo omnes Aquitanos, qui suae favebant, una cum matre post se
venire praecepit” (см. также: Nithard. II, 9; Ш, 2).

34

несет на себе печать этой борьбы49. Содержание Vita определен­
но указывает на самоидентификацию автора с представителями
ведущих аристократических фамилий из Северной Франкии.
Второе важное обстоятельство в свете данной проблемати­
ки - характеристика самого императора Людовика. Главный ге­
рой предстает в образе идеального правителя, воина Христа. Бо­
лее того, он предзадан и состоит почти исключительно из библей­
ских и агиографических топосов, а также из априорных этиче­
ских максим, характерных для королевских зерцал. Их набор во
многом перекликается с тем, который предлагает для Карла Ве­
ликого Эйнхард. Мы встречаемся с выдающимися качествами ге­
роя, его высокой нравственностью, военной удачей, заботой о
благе подданных, исключительным вниманием к церкви и др. Од­
нако здесь значительно сильнее, чем в Vita Karoli, чувствуется
влияние монашеской этики, трактующей власть монарха в духе
munus divinum50. В прологе Аноним обозначает четыре доброде­
тели, вокруг которых он стремится организовывать свой матери­
ал: воздержанность, благоразумие, справедливость и доброде­
тельность51. Более того, во избежание неясности, он старательно
поясняет, о чем идет речь. “Воздержанность иначе называется
умеренностью или сдержанностью” - его герой живет по принци­
пу “ничего слишком”52. Мудрость означает страх перед Госпо­
дом53. Справедливость есть “воздаяние каждому по заслугам, и
Богу прежде всего”54. Смысл добродетельности заключен в том,
чтобы “не сломиться под тяжестью обид”55. Лишь один недоста­
49 Неприязнь к аквитанским Пипинидам и лояльность по отношению к Лотарю
действительно могли объясняться более ранним появлением Vita (на чем на­
стаивает Тремп) - расклад политических сил в конце 840 - начале 841 г. был
существенно иным, нежели после битвы при Фонтенуа. Самым опасным вра­
гом Карла казался еще не столько Лотарь, сколько Пипин II.
50 Влияние монашеского этического идеала на образ светского правителя стано­
вится особенно заметным именно в правление Людовика Благочестивого;
подробнее см.: Anton Н.Н. Fürstenspiegel und Herrscherethos in der Karolingerzeit.
Bonn, 1968. S. 404-419.
51 Vita Hludowici imperatoris. Prol.: “sobrietatem et sapientiam et iustitiam et virtutem”.
Уже эти характеристики со всей очевидностью указывают на принципиаль­
ные концептуальные расхождения Vita Hludowici и “Жизнеописания К ар­
ла Великого”. Как известно, герою Эйнхарда были свойственны, прежде все­
го, magnanimitas и animositas. В таком контексте более понятной становится и
ограниченность влияния Vita Karoli на Астронома.
52 Vita Hludowici imperatoris. Prol.: “frugalitas sive temperantia”.
53 Vita Hludowici imperatoris. Prol.: “timor Domini ipsa est sapientia”.
54 Vita Hludowici imperatoris. Prol.: “quisque ordo hominum ordini suo iusta per­
solveret, et Deum super omnia”.
55 Vita Hludowici imperatoris. Prol.: “iniuriarum pondere frangi”.
2'

35

ток приписывают Людовику завистники, - добавляет автор, - из­
лишнюю снисходительность56. Однако самому Анониму это каче­
ство вовсе не представляется порочным. При каждом удобном
случае он стремится подчеркнуть исключительное милосердие
своего героя, столь презираемое его врагами57. Автор неодно­
кратно отмечает, что все эти качества были свойственны Людо­
вику с рождения58. Он неизменно проявлял их на протяжении всей
жизни. Благоразумие и милосердие сподвигли его на проведение
налоговой реформы в Аквитании59. Мудрость (страх перед Госпо­
дом!) побудила его взяться за монашескую реформу и прочие
церковные преобразования60, а также не раз способствовала пре­
дотвращению кровопролития61. Забота о церкви вообще была
ежедневным упражнением императора, его школьным занятием,
добавляет Аноним62. Страшные унижения, пережитые Людови­
ком в первой половине 30-х годов IX в., привлекают автора пре­
жде всего тем, что они позволили его герою явить лучшие свои
качества, “подражая в смирении Христу”63. Даже гибель его вра­
гов во время чумы есть лишь напоминание Божие об умеренно­
сти, милосердии и набожности императора - узнав о случившем­
ся, Людовик “с глазами полными слез” молился об их спасении64.
Одним словом, Людовик прожил жизнь так, что “обещал стать
величайшим государем среди пастырей”65. Не менее знаковый
характер обретает в глазах Анонима смерть благочестивого им­
ператора. По собственному признанию автора, она явилась вер­
ным доказательством хорошо прожитой жизни. Последняя схват­
ка с дьяволом оказалась выигранной - физически немощный, но
крепкий духом Людовик прогнал его прочь, яростно воскликнув
“hutz!” (“прочь”!), и с радостью вверил себя небу66. Одним словом,
56 Vita Hludowici imperatoris. Prol.: “Uni... ad aemulis ascribebatur succubuisse culpae,
eo quod nimis clemens esset”.
57 Vita Hludowici imperatoris. Cap. 7, 30, 34, 37, 39, 42, 44, 45, 46, 56.
58 Vita Hludowici imperatoris. Cap. 7: “prudentia et misericordia... sibi genuina pro­
batur”; см. также Cap. 42: “natura misericordissimus”.
59 Vita Hludowici imperatoris. Cap. 7.
60 Vita Hludowici imperatoris. Cap. 19, 28, 32, 40, 53.
61 Vita Hludowici imperatoris. Cap. 45, 50.
62 Vita Hludowici imperatoris. Cap. 28: “Haec erat sancti imperatoris exercitatio, hic
cotidianus ludus, haec palaestrica agonia”.
63 Vita Hludowici imperatoris. Cap. 28: “imitando Christum”; см. также Cap. 44, 48,
49, 50,51.
64 Vita Hludowici imperatoris. Cap. 56.
65 Vita Hludowici imperatoris. Cap. 62: “promisit se daturum maximus princepsque pas­
torum”.
66 Vita Hludowici imperatoris. Cap. 64.

36

Аноним старательно подбирает для биографии Людовика те фак­
ты, которые раскрывают предустановленный и абсолютно идеа­
лизированный образ miles Christi, лишенный малейшей динамики.
Однако, создавая портрет императора, автор, безусловно, воспро­
изводил ту систему взглядов и представлений, что доминировали в
придворной среде в 20-40-е годы IX в. и которые разрабатывались
церковными реформаторами, начиная с Бенедикта Анианского.
Именно с этими людьми идентифицировал себя Астроном. После
раскола аахенского двора часть из них перешла на сторону Лотаря. Скорее всего, вполне лояльное отношение автора к новому им­
ператору и его сторонникам объяснялось именно этим. В начале
840-х годов потенциальная аудитория Vita Hludowici оказалась
раздробленной территориально, но не идейно. Тем уверенней
можно говорить о социальной самоидентификации Анонима.
*

*

*

“Истории” Нитхарда, военачальника, дипломата и графа-аб­
бата монастыря Сен-Рикье, являются, на мой взгляд, наиболее
выдающимся памятником каролингской историографии67. Это
очень ясный, предельно рациональный, лишенный каких-либо
библейских реминисценций и богословских рассуждений текст,
составленный по горячим следам и напоминающий местами поли­
тический дневник активного участника описываемых событий.
Автор, внук Карла Великого по женской линии, в течение не­
скольких лет входил в ближайшее окружение Карла Лысого, сра­
жался на его стороне и выполнял важнейшие дипломатические
поручения. В начале 840-х годов положение Карла было довольно
зыбким. Значительная часть не только аквитанский, но и нейстрийской аристократии отказывалась признавать его власть.
Поэтому младший из сыновей Людовика Благочестивого использо­
вал самые разные средства для укрепления собственных позиций.
В ход шли политические интриги, подкуп, военные провокации.
Однако король очень быстро осознал необходимость подвести
под эти акции соответствующий идеологический фундамент. Так,
весной 841 г. Нитхарду было поручено написать “историю нашего
времени” таким образом, чтобы обосновать законность претен­
зий юного Карла на западную часть Франкской империи, оп­
67 Nithardi Historiarum libri IIII / Ed. E. Müller // MGH. Scriptores rerum Germanicarum
in usum scholarum. Hannover, 1907. T. 44; см. также: Нитхард. История в четы ­
рех книгах / Пер. с лат. и ком. А.И. Сидорова // Историки эпохи Каролингов.
С. 97-140, 240-250.

37

равдать его инициативы в разжигании “внутренних войн” и пере­
ложить всю ответственность за политическую нестабильность в
регионе на главного соперника и старшего брата - императора
Лотаря. Нитхард блестяще справился с заданием. “Истории в че­
тырех книгах”, составленные в течение 841-843 гг., оказались
строго выверенным в идеологическом плане сочинением. Во гла­
ву угла автор положил идею “общего блага” или “общей пользы”
{utilitas publica). Основными ее элементами являются “внутрен­
ний мир” в империи, защита церкви и процветание христианского
народа. Политическая стабильность, в свою очередь, покоится на
concordia fratrum, равноправном союзе всех королей-братьев (Ло­
таря, Карла Лысого и Людовика Немецкого), которые поровну
делят империю, независимо управляют своими частями и облада­
ют одинаковым объемом властных полномочий68. Однако Лотарь
не захотел мириться с таким положением вещей и возжелал под­
чинить себе все королевство франков, лишив братьев того, что
принадлежит им “по праву”.
Лотарь и его приверженцы - враги Карла Лысого, предстают
в описании историка средоточием всех возможных пороков. Пре­
жде всего они нарушают клятвы и постоянно склоняются к невер­
ности. Еще в малолетство Карла император Людовик обратился к
сыновьям с просьбой позволить ему пересмотреть условия
Ordinatio imperii и выделить младшему отпрыску часть уже поде­
ленных земель. “Лотарь согласился и подтвердил согласие клят­
вой, что отец может дать сыну ту часть королевства, которую по­
желает... Но подстрекаемый Гуго (Турским), чью дочь Лотарь на­
звал женой, а также Матфридом (Орлеанским) и другими, он рас­
каялся позже в том, что сделал и искал возможности устранить со­
вершенное”69. Лотарь постоянно организует заговоры против от­
ца, при этом заверяя его в сыновней покорности и готовности под­
чиниться любому его приказанию70. Верность для него ничего не
значит. Сам изменник, он постоянно склоняет к предательству
людей Карла и Людовика Немецкого71. Даже по отношению к
68 Подробнее см.: Сидоров А.И. Представление об “общем благе” в сочинении
раннесредневекового хрониста Нитхарда // Науч. тр. Московского педагоги­
ческого государственного университета. Серия: социально-политические нау­
ки. М., 2000. С. 190-197.
69 Nithard. Op. cit. I, 3: “Lodharius consensit ac sacramento testatus est, ut portionem
regni quam vellet eidem pater daret... Instigante autem Hugone, cuius filiam in matri­
monium Lodharius duxerat, ac Mathfrido ceterisque, sero se hoc fecisse penituit et,
quemadmodum illud quod fecerat annulare posset, querebat”.
70 Nithard. I, 3, 5.
71 Nithard. II, 2, 3, 4, 7.

38

собственным сторонникам Лотарь ведет себя подло. После подав­
ления мятежа 830-831 гг., в котором он принимал самое активное
участие, “те, которые были связаны с Лотарем, предстали перед
(королевским) судом, и самим Лотарем были осуждены на смерть
или отправлены в изгнание, если им была дарована жизнь”72. Каз­
нить собственных primores, чтобы оправдаться перед отцом! Мож­
но думать, что Нитхарду - и его читателям, - подобное представ­
лялось поистине чудовищным преступлением. Разумеется, стар­
ший сын императора Людовика заставляет служить себе не иначе,
как угрожая лишением земель и даже жизни. После смерти отца
он поспешно отправился из Италии в Аахен, послав вперед себя
гонцов. Они должны были “связать колеблющихся присягой на
верность” и заставить их “как можно скорее двинуться ему на­
встречу. Тем же, кто не пожелает этого сделать, он велел пригро­
зить смертью”73. Нитхард и сам пострадал от коварства Лотаря за отказ перейти к нему на службу император лишил его ленов74.
Лотарю неведомо сострадание, он разоряет церкви и жестоко рас­
правляется с пленными христианами. Взяв штурмом город Шалон,
“он приказал сжечь его вместе со всеми церквами. (Монахиню)
Гербергу он повелел... утопить в Соне, (графов) Гоцхельма и Сенилу обезглавил”75. Братья устами Нитхарда постоянно призыва­
ют Лотаря “отказаться от преследования святой божьей церкви,
сжалиться над бедными вдовами и сиротами, не терзать войной
королевство... и не заставлять христиан убивать друг друга”76. Они
просят мира, а он склоняется к войне. Накануне битвы при Фонтенуа братья не раз отправляли к Лотарю послов с мирными предло­
жениями. Но он отверг их, заявляя, что “желает битвы и ничего
другого”. Тогда Карл и Людовик, зная коварный нрав старшего
брата, просили его о том, чтобы сражение состоялось “без всяко­
го обмана и хитрости”77. Картина глубины морального падения
Лотаря дополняется сообщением о том, что для реализации своих
72 Nithard. I, 3: “hi qui cum Lodhario senserunt in concilium deducti et ab ipso Lodhario
ad mortem diiudicati aut vita donata in exilium retrusi sunt”.
73 Nithard. II, 1: “Dubios quoque fidei sacramento firmari praecepit; insuper autem iussit, ut, quantotius possent, obviam illi procederent, nolentibus vero capitate supplicium
ut praediceretur, indixit”.
74 Nithard. II, 2: “Insuper etiam, quoniam ad ipsum se vertere frustrata fide noluerunt,
honoribus, quos pater illis dederat, privavit”.
75 Nithard. I, 5: “una cum ecclesiis incendit. Gerbergam... in Ararim mergi praecepit,
Gozhelmum et Senilam capite punivit”.
76 Nithard. III, 3: “cesset a persecutione sanctae Dei ecclesiae, misereatur pauperum, vid­
uarum orfanorumque et regnum... ut ingrediatur omittat, ne forte iterato populum
Christianum ad cedem mutuam confluere compellat”.
77 Nithard. П, 10.

39

подлых планов он не постыдился прибегнуть к помощи язычников.
“Он отправил гонцов к саксам и велел им обещать... что, если они
последуют за ним, он возвратит им закон, который они имели еще
во времена язычества... Кроме того, Лотарь призвал на помощь
норманнов и отдал им во владение часть христианских земель, а
также позволил им грабить другие христианские народы”78.
Карл выступает в “Историях” полной противоположностью
старшему брату. Он верен своим клятвам, постоянно стремится к
миру и жаждет справедливости. Он с презрением отвергает пред­
ложение Лотаря разорвать союз с Людовиком, скрепленный
клятвой79. Ради общего благополучия он готов пожертвовать да­
же жизнью80. Карл не бежит от опасностей, но встречает их ли­
цом, как отважный и благородный воин. “Когда Карл узнал, что
его преследует Лотарь, он тотчас покинул свой лагерь... и двинул­
ся навстречу брату, чтобы... помериться силами в открытом
бою”81. Переправляясь через Сену, берега которой были заняты
врагом, он посылает вперед себя людей, чтобы предупредить о
своем прибытии и “предложить прощение каждому, кто хотел его
получить”82. Карл заботится о своих primores. Узнав, что один из
них, некий Адельгар, брошен в тюрьму в городе Лаон, он немед­
ленно спешит ему на выручку и за ночь преодолевает расстояние
в тридцать миль, несмотря на сильные заморозки. Адельгар осво­
божден, но этого мало. “Побужденный состраданием к церквям
божьим и всему христианскому народу”, Карл запрещает своим
людям разорять город и ограничивается лишь выражением по­
корности со стороны жителей83. Разумеется, такого сеньора окру­
жают исключительно преданные, отважные и благородные спод­
вижники. Среди опасностей, не имея ничего “кроме собственных
тел и жизней, они охотнее соглашались умереть с честью, чем
предать и оставить своего короля”84. Карл милостив и всегда
78 Nithard. IV, 2: “hinc etiam in Saxoniam misit... promittens, si secum sentirent, ut
legem, quam antecessores sui tempore, quo idolorum cultores erant, habuerant, ean­
dem illis deinceps habendam concederet... Insuper autem Lodharius Nortmannos causa
subsidii introduxerat partemque Christianorum illis subdiderat, quibus etiam, ut
ceteros Christianos depraedarent, licentiam dabat”.
79 Nithard. III, 3.
80 Nithard. II, 5.
81 Nithard. II, 9: “Cumque Karolus a Lodhario persequi se didisset... ut absque qualibet
difficultate, si Lodharius vellet, congredi possent, protinus obviam illi perrexit”.
82 Nithard. II, 6: “ingressus praemittit, qui se venturum prenuntient, unicuique volenti
delicta cedens”.
83 Nithard. III, 4.
84 Nithard. II, 4: “nihil praeter vitam et corpora reliquum habebant, elegerunt potius
nobiliter mori quam regem proditum derelinquere”.

40

готов простить раскаявшегося врага. Несколько раз обманутый
Бернардом Септиманским, Карл неожиданно напал на него, так
что тот едва спасся бегством. Однако стоило Бернарду попросить
о пощаде и поклясться в верности, как Карл “наделил его дарами
и своей благосклонностью и принял в круг своих друзей”85. Разу­
меется, Господь в споре братьев стоит на его стороне - победа
при Фонтенуа продемонстрировала это всем86. Однако правда
приоткрылась ему еще раньше, когда накануне Пасхи неожидан­
но прибыли послы из Аквитании и торжественно вручили Карлу
корону и королевские украшения. Это было тем более удиви­
тельно, пишет Нитхард, что Карл никогда не знал, где он будет
находиться завтра. “Это событие показалось всем особым даром
и знамением Божьим и... возбудило твердую надежду на спасе­
ние”87. Высокие моральные качества Карла находят прямое
продолжение в его физических и интеллектуальных достоинст­
вах. Вместе с Людовиком, своим братом и союзником, они соста­
вляли славную пару. “Оба были среднего роста, красивы собой,
в равной степени образованны и ловки во всякого рода телесных
упражнениях; оба отважны, щедры, рассудительны и красно­
речивы”88.
Подстать королям и их окружение. Primores Карла, наиболее
доверенные лица (participes secretorum) в описании Нитхарда яв­
ляются носителями высших моральных достоинств. Прежде все­
го они демонстрируют исключительную преданность своему
сеньору. Попытки Лотаря переманить на свою сторону “верных”
брата обречены на неудачу: ни утрата земель и привилегий, ни да­
же смерть не способны склонить их к предательству. Поведение
аристократов из числа аквитанской и италийской знати, которые
предпочли сохранить имущество путем измены, Нитхард презри­
тельно именует “рабской манерой”89.
Сторонники Карла оказывают своему королю помощь и под­
держку (concilium et auxilium) во всех делах. Они отстаивают его
интересы на переговорах, принимают от его имени клятву верно­
сти со стороны местной знати, советуют, какие военные и дипло­
матические шаги следует предпринимать, героически сражаются
85 Nithard. II, 5: “ditatum muneribus et gratia in societatem amocotiae suscepit”.
86 Nithard. Ill, 1.
87 Nithard. II, 8: “Quem... eventum haud aliter quam munere ac nutu divino visum est...
maximam ad spem salutis erexit”.
88 Nithard. III, 6: “Erat quidem utrisque forma mediocris cum omni decore pulchra et
omni exercitio apta; erat uterque audax, largus, prudens pariter et eloquens”.
89 Nithard. II, 3: “more servorum elegerunt potius... fidem omittere, iuramenta contempnere, quam ad modicum tempus facultates relinquere”.

41

под знаменами сеньора, заботятся о церкви, защищают вдов и си­
рот. Однако самое главное - стремятся действовать во имя “об­
щего блага”.
Напротив, люди из окружения Лотаря не держат данного ими
слова, они трусливы и коварны, не задумываясь меняют сеньора,
когда им это выгодно, и, наконец, демонстрируют чрезвычайный
эгоизм, любыми способами удовлетворяя собственные амбиции в
ущерб общегосударственным интересам. Многие из них поступа­
ли аналогичным образом еще при жизни императора Людови­
ка Благочестивого. Таков, например, Бернард Септиманский,
влиятельнейший фаворит императрицы Юдифи, отказавшийся
признавать власть Карла90.
В отличие от “Анналов королевства франков”, сочинение
Нитхарда не предназначалось для активной внешней пропаганды.
Во всяком случае, мы не располагаем свидетельствами того, что
Карл предпринимал какие бы то ни было усилия в данном напра­
влении. Косвенно на это указывает крайне скудная рукописная
традиция “Историй” и полное незнание текста уже младшими со­
временниками91. Скорее всего, произведение было ориентирова­
но исключительно на “внутреннее” использование и рассматрива­
лось как важный инструмент корпоративной консолидации, спо­
собствовавший привлечению к нему новых сторонников, но глав­
ным образом нацеленный на еще большее сплочение primores из
ближайшего окружения Карла92. Именно к ним апеллирует автор
90 Нитхард говорит, что, будучи еще при императоре Людовике “вторым чело­
веком в империи”, Бернард “безрассудно злоупотребляя властью, совершен­
но разорил государство, вместо того, чтобы укрепить его, как он должен был
[это сделать]” (Qui dum inconsulte re publica abuteretur, quam solidare debuit, pen­
itus evertit. - Nithard. I, 3). Несмотря на то что Бернард принес Карлу Лысому
вассальную присягу и был принят в число “друзей короля” (Karolus... in soci­
etatem amicitiae suscepit), Нитхард обвиняет его во лжи, неверности и частом
нарушении клятв (soluto iuramento... seductiones faciebat). - Nithard. II, 5.
91 Н а сегодняшний день известна лишь одна рукопись “Историй” Нитхарда, да­
тированная второй половиной или концом X в. Она происходит из монастыря
св. Медарда близ Суассона и в настоящий момент хранится в Парижской Н а­
циональной библиотеке (BNF lat. 9768). Все академические издания сделаны
именно с этого кодекса. Имеется, правда, еще рукопись XV в. (BNF lat. 14663),
однако она представляет собой всего лишь неполную копию суассонского ма­
нускрипта.
92 В свое время Д. Нельсон высказала предположение, что Нитхард писал не
только “публичную”, официальную историю {Public Histories), оправдывая
действия своего государя. Воспользовавшись поручением Карла, Нитхард по­
старался реализовать с помощью этого сочинения собственные интересы сделать карьеру, получить обратно отнятые Лотарем земли и т.д. Причем в
IV книге Private History начала доминировать над всем остальным: Nelson J.L.

42

в прологе к I книге, прося снисхождения за возможные пробелы
и недостатки, которых следовало бы избежать из-за важности
описываемого предмета. Более того, Нитхард подчеркивает, что
все это время “был охвачен тем же водоворотом событий”, что и
они93. Таким образом, он прямо идентифицирует себя с данной
микрогруппой, насчитывающей не более нескольких десятков
человек94.
*

*

*

Итак, все три сочинения, рассмотренные выше, были строго
ориентированы на определенную аудиторию, отражали ее взгля­
ды, идеологические установки и политические интересы. Однако
ни одна из этих микрогрупп не пережила даже IX столетия. Меж­
ду тем, рукописи “Анналов”, Vita Hludowici и “Историй” продол­
жали появляться. Вряд ли было бы правильно объяснять данный
феномен одним лишь уважением к традиции. Очевидно, ману­
скрипты каждый раз создавались для новых читателей. Следова­
тельно, те находили, или по крайней мере должны были находить
в древних текстах нечто такое, что отвечало их интересам. Если
же содержание по разным причинам не соответствовало новым
задачам, то его необходимо было подправить, так сказать, актуа­
лизировать. Рукописная традиция позволяет хорошо представить
себе данный процесс. Разумеется, любая переработка не была
произвольной и, в конечном счете, определялась тем, как и с кем
идентифицировали себя позднейшие редакторы.
Public Histories and Private History in the Work of Nithard // Speculum. 1985.
Vol. 60/2. P. 251-293. Однако позднее она отказалась от такой трактовки “Ис­
торий”, отметив, что в эту эпоху противопоставление частного и публичного,
в том числе и в историографии, вряд ли имело место: Nelson JL. History-writ­
ing at the courts of Louis the Pious and Charles the Bald // Historiographie im friihen
Mittelalter / Hrsg. A. Scharer und G. Scheibelreiter. Wien; München, 1994.
S. 435-442, bes. S. 439.
93 Nithardus. Op. cit. I, prol.: “si quod minus vel incultius quam oportuerit pro rerum
magnitudine, huic operi inveneritis insertum... venia a vobis vestrisque mihi debetur,
quando me nostis eodem turbine, quo et vos, dum hoc opus peregerim, esse agitatum”.
94 П о мнению Д. Нельсон, в ближайшем окружении Карла Лысого в 841-843 гг.
насчитывалось не более двенадцати primores; см.: Nelson JL. Public Histories.
P. 256. Однако сообщения Нитхарда позволяют предполагать, что это число
было, по крайней мере, в три раза больше. Так, в состав комиссии по выработ­
ке условий Верденского договора, куда входил и сам автор, первоначально
было включено по двенадцать человек от каждого короля (uterque illorum
doudecim е suis ad hoc opus elegit, quorum unus extiti. - Курсив мой. - Л.С.), а
затем их численность было решено увеличить до сорока магнатов (Nithardus.
Op. cit. IV, 1, 4).

43

Редакторская правка принимала самые разные формы: сокра­
щение оригинального текста, перемещение его фрагментов или
внесение в него более или менее обширных экстраполяций. Пос­
леднее представляется особенно любопытным в контексте наших
сюжетов.
Первый пример - исторический компендиум из Сен-Медарда
(РНБ. lat. F.v. IV.4). Рукопись датируется X в., однако, скорее всего
является копией с кодекса из личной библиотеки Карла Лысого.
Она включает в себя “Анналы королевства франков”, фрагмент из
“Продолжателей Фредегара” (31v-35r), так называемые “Бавар­
ские анналы” VIII - начала IX вв. (35r-36v), биографии Карла Ве­
ликого и Людовика Благочестивого, написанные Эйнхардом
(90v-lllr) и Астрономом (111г-168г), а также королевскую генеа­
логию (168v), доведенную до 823/840 гг. В XII в., очевидно, она ока­
залась в распоряжении графов Булонских. Новые владельцы не
преминули обратить столь обстоятельное повествование о слав­
ном каролингском прошлом Франции к своей пользе. В “Анналах
королевства франков” под 750-752 гг. отсутствуют какие-либо со­
общения. Однако редактор X в. не был вполне в этом уверен и,
очевидно, полагал, что пропуск обусловлен неосведомленностью
предшествующих составителей. Рассчитывая восполнить пробел в
будущем, он оставил чистыми примерно полтора листа. В XII в.
сюда была вставлена генеалогия Каролингов и графов Булонских,
доведенная до 1136 г., а затем продолженная до 1179/1180 гг.
(38г-39г). Таким образом, редакторы утверждали знатность и древ­
ность графского рода, буквально вписывая его историю в древнее
сочинение. Характерно, что в этом кодексе имелась другая генеа­
логия Каролингов. Как уже отмечалось, она завершала собрание
текстов. Кажется, логичней было бы продолжить именно ее, не
экономя места и подшивая к последней странице сколько угодно
листов. Тем не менее, редакторы отдали предпочтение “Анналам”,
очевидно, как наиболее читаемому тексту. Скорее всего, генеало­
гия, помещенная внутрь этого авторитетного сочинения, обретала
в глазах читателей дополнительную состоятельность, по сравне­
нию с отдельно стоящей. Кроме того, она имела гораздо больше
шансов быть воспроизведенной, а, следовательно, актуализирован­
ной. Иными словами, графы Булонские стремились к публичной
декларации собственной самоидентификации, а избранный для
этого способ казался им достаточно эффективным.
Другой пример дает “Жизнеописание Людовика Благочести­
вого”, помещенное в сен-жерменский кодекс второй половины
XI в. (BNF lat. 12711). Сочинение Астронома здесь изрядно сокра­
щено. Редакторы полностью опустили главы 25-27, 30—31, 33-41,
44

а также некоторые фрагменты глав 28--29, 32 и 42. В этом можно
усмотреть желание избежать фактических повторов, и по воз­
можности сохранить оригинальный материал, так как Vita сосед­
ствует с “Деяниями франков” Аймоина, повествующими пример­
но о тех же событиях. Однако, это не все. Поскольку кодекс со­
ставлял кто-то из монахов Сен-Жермен-де-Пре, к тому же имев­
ший доступ к монастырским архивам, он постарался максимально
приспособить “Жизнеописание” к нуждам собственного монасты­
ря. В рассказы о Карле Великом (гл. 4), Людовике Благочестивом
(гл. 28) и Пипине Аквитанском (гл. 56) редактор вставил несколь­
ко фраз о том, как короли заботились об обители, и в доказатель­
ство привел несколько подлинных дипломов, подтверждавших
пожалования земель и привилегий (126v-127v; 133v-134v;
141r-142r). По всей видимости, его основная задача заключалась
именно в этом. Характерно, что в довольно пространном сочине­
нии Астронома монастырь Сен-Жермен ни разу не упомянут, а из
всех его аббатов по имени назван только один - Хильдвин. Дейст­
вительно, этот человек был очень влиятельной персоной в
820-840 гг., занимал пост королевского архикапеллана и управ­
лял многими монастырями, включая Сен-Жермен. Однако в тек­
сте он фигурирует исключительно в качестве аббата Сен-Дени.
Данное обстоятельство не смутило редактора. Предваряя диплом
Пипина, он сообщил, что именно Хильдвин убедил короля Акви­
тании возвратить обители несправедливо присвоенные владе­
ния95. Однако у Астронома в качестве увещевателей Пипина на­
званы император Людовик и анонимные святые мужи. Никаких
конкретных церковных земель автор, разумеется, не упоминает.
Отметим, что в отличие от сен-медардской рукописи, в которую
графская генеалогия была интерполирована вполне механически,
создатели сен-жерменского кодекса предпочли заново перепи­
сать текст с учетом новых вставок. Таким образом, они стреми­
лись выдать новодел за оригинал. Можно предположить, что этот
текст предназначался для читателей за пределами монастырских
стен, для оппонентов обители или для демонстрации в суде. Оче­
видно, в этом случае монахам было легче обосновать собствен­
ные имущественные притязания. Однако в действиях редактора
прослеживается и другой мотив, пусть не столь явно, но вполне
определенно. Отстаивая интересы обители, он заявлял о своей са­
моидентификации с братией и отцами-аббатами.
95 “Nam Hilduinus ibi affuit abbas utpote sacri capellanus palatii conquerens de quibus­
dam praediis pertinentibus ad ecclesiam sancti parisiensis Germani sitis in Aquitania
quae Pippinus rex eidem abstulerat ecclesiae” (fol. 141r).

45

Наконец, еще один пример можно обнаружить в суассонском
кодексе X в. BNF lat. 9768, в котором сохранилась единственная
известная на сегодняшний день рукопись “Историй” Нитхарда
(1г-18г). Создавая копию, переписчик сделал довольно значитель­
ную интерполяцию в рассказ о проезде Карла Лысого через Суассон в конце августа 841. г. (1 lr col. 2)96. Кстати, этот город здесь
упоминается только однажды. Воспользовавшись прибытием ко­
роля, монахи Сен-Медарда якобы обратились к нему с просьбой
поучаствовать в перенесении мощей святых в новую, хотя и не до
конца отстроенную монастырскую церковь. Карл не только сог­
ласился принять участие в торжественной церемонии, но вдоба­
вок еще подарил монастырю виллу Бернаха. Можно предполо­
жить, что именно эта вставка обеспечила известную сохранность
рукописи на протяжении, по крайней мере, двух столетий. Она не­
изменно привлекала внимание монахов Сен-Медарда и даже под­
верглась перманентной редакционной правке. Первый копиист в
силу объективных обстоятельств, - физического наличия мо­
щей, - мог упомянуть имена всего трех святых, Медарда, Себасть­
яна и Онесма97. Однако в XI в. кто-то из читателей уже сущест­
венно расширил список, добавив имена Григория, Тибурция, Пет­
ра и Марцеллина, Марии, Марфы, Аудифакса, Абакука, Мересма
и Леокадии. Для этого ему пришлось стереть часть текста, выне­
сти одну фразу в подстрочник, а в имени Леокадии ограничиться
лишь первым слогом. Новые добавления были сделаны в рукопи­
си рукой XII в. Последний редактор дописал имя Леокадии и про­
должил список святых на полях, упомянув Мариана, Пелагия,
Мавра, Флориана с шестью братьями, Гильдарда, Серена и Ремигия. Последнего он сначала ошибочно идентифицировал с архи­
епископом Реймса, но затем исправил на епископа Руана. Более
того, последний редактор красной краской вывел в тексте конту­
ры трехнефной церкви. Рисунок как бы обрамлял имена святых,
которые в ней покоились, т.е. буквально демонстрировал читате­
лю, что мощи погребены именно здесь. Список на полях так же
был выделен красными чернилами. Скорее всего, это было сде­
лано с целью облегчения поиска важной для братии информации.
Таким образом, сочинение Нитхарда, повествующее о междоусо­
96 Эта вставка была выявлена Е. Мюллером. См.: Müller Е . Die NithardInterpolation und die Urkunden- und Legendenfalschungen im St. Medarduskloster bei
Soisson // Neues Archiv. Jg. 34, 1909. S. 681-722.
97 О святых мощах монастыря Сен-Медард, времени их приобретения и состав­
лении соответствующих житий подробнее см.: Müller Е. Ор. cit.; Saint-Médard.
Trésors d ’une abbaye royale. Paris, 1996. P. 61-62.

46

бицах 820-840-х годов, узко корпоративное, светское по своей
природе и лишенное даже легкого налета монашеской религиоз­
ности, монахи Сен-Медарда, идентифицирующие себя с опреде­
ленным сакральным пространством, использовали для прослав­
ления собственной обители, для доказательства многовекового
владения мощами святых и, вероятно, в мемориальной практике.
То, что в тексте нет ни одного упоминания даже имени монасты­
ря, их не смущало.
Данный пример интересен и в ином отношении. Он показыва­
ет, насколько бережно использовались в монастырях самые раз­
ные литературные произведения, далеко не только религиозно­
теологического содержания. Сочинение Нитхарда оказалось в
Сен-Медарде случайно. Очевидно, незадолго до гибели автор су­
мел вернуться ко двору из изгнания и подарил свой труд Кар­
лу Лысому, по поручению которого он и был написан. После
смерти Карла его богатейшая библиотека была разделена между
отдельными людьми и институтами989. Исторические сочинения, кроме “Историй” Нитхарда, там оказался и рассмотренный выше
компендиум по истории франков, - попали в Сен-Медард, один из
ведущих политических центров Западно-Франкского королевст­
ва во второй половине IX в." Несколько десятилетий спустя, ко­
гда монастырь оказался под властью графов Вермандуа, претен­
довавших на близкое родство с Каролингами, они были заново
переписаны, а “Истории” еще и исправлены с учетом интересов
обители. Как и в случае с сен-жерменским кодексом, трудно отде­
латься от мысли, что эти тексты предназначались не только для
братии, но имели более широкую аудиторию, прежде всего семью
графов, а с 1045. г. - вновь королевское окружение.
*

*

*

Средневековые исторические сочинения, а также содержа­
щие их рукописи представляют собой прекрасный источник для
изучения самых разных проблем социо-культурной истории, в
данном случае проблемы самоидентификации и ее механизмов.
Для людей далекого прошлого, и мирян, и лиц духовного звания,
98 Успешную попытку реконструировать состав библиотеки Карла Лысого
предприняла Р. М акКиттерик; см.: McKitterick R. Charles the Bald (823-877) and
his library: The patronage of learning // McKitterick R. The Frankish Kings and Culture
in the Early Middle Ages. Adelshot, 1995. nr. V (P. 28-47).
99 Об истории монастыря Сен-Медард, его роли в политической, религиозной и
культурной жизни Франции подробнее см.: Saint-Médard trésors d’une abbaye
royale (Relié) / Ed. Denis Defente. Paris, 1996-1997.

47

те и другие являлись эффективным инструментом демонстрации
и декларации собственной самоидентификации, способом заявить
о ней всем потенциальным читателям. Круг последних мог быть
довольно внушительным, если относить к таковым не только lec­
tores, но и audientes, т.е. слушателей. Судя по тому, сколь часты
были заказы на написание разного рода историй, а также приме­
ры позднейшей редакторской правки оригинальных сочинений,
имеющих, порой, весьма отдаленное отношение к их новой ауди­
тории, этот способ рассматривался современниками как весьма
действенный.

ВЯ. Петрухин
СЛАВЯНЕ И РУСЬ:
ИДЕНТИФИКАЦИЯ И САМОИДЕНТИФИКАЦИЯ
В НАЧАЛЬНОМ ЛЕТОПИСАНИИ*
Минуло 900 лет с тех пор, как была составлена Начальная ле­
топись - ‘‘Повесть временных лет”, и грядет 300-летний юбилей
того события, с которого начинается российская научная исто­
риография. В 1725. г. академик-востоковед Готлиб Зигфрид Бай­
ер начал критическое изучение источников по русской истории и,
исследовав традиционную российскую историографию, показал,
что в позднесредневековой хронографии историко-географиче­
ский подход подменялся генеалогическим. Жившие на террито­
рии России народы древности - скифы и сарматы - “автоматиче­
ски” оказывались предками славян, это построение подкрепля­
лось библейской генеалогией, происхождением народов Евразии
от потомка Яфета Мосоха (с его именем ассоциировалось и имя
Москвы) и т.п.*1 При этом Байер разделил мифологические и ис­
торические генеалогии в русском летописании, указав на очевид­
ное скандинавское происхождение варягов и имени Русь, в соот­
ветствии с летописным преданием о призвании из-за моря варяж­
ских князей.
С тех пор “норманская теория” стала жупелом для официозно-“патриотической” историографии, что и понятно: гораздо
удобнее апеллировать к концепции естественного происхождения
государственной власти и “генеалогическим”, если не генети­
ческим единством подданных, чем вспоминать о призвании за­
морских варягов. Эта концепция, восходящая к “риторической ис­
ториографии” Ломоносова, получила развитие и в наши дни с ха­
рактерным политически злободневным как для XVIII, так и для
XXI века, мотивом: если уж и призывать варягов, то это должны
быть родственные по крови славяне, к тому же из Пруссии.
Конечно, все эти построения далеки от задач летописной тек­
стологии. Но Начальная летопись, казалось бы, сама дает повод
для различных интерпретаций происхождения Руси, ибо уже в
космографической части “Повести временных лет” русь упоми­
нается дважды. Первый раз русь помещается на Варяжском море
* Работа выполнена при финансовой поддержке РФФИ (проект № 03-06-80067).
1 Ср.: Ловмянъский X. Русь и норманны. М., 1985. С. 59.

49

рядом с чудью, среди финно-угорских и балтийских племен Севе­
ра Восточной Европы, второй раз - за Варяжским морем, среди
заморских варягов-скандинавов, между жителями Готланда и ан­
гличанами. Далее, под 862. г. в легенде о призвании князей русь,
естественно, вновь помещается среди варягов, но под 898 г., в рас­
сказе о “преложении книг на словенский язык” - моравской мис­
сии Константина и Мефодия, отождествляется с полянами, при­
чем, неясно с какими - киевскими или польскими.
Вся эта очевидная, на первый взгляд, неразбериха, приводит
исследователей либо к пессимистическому выводу о том, что ле­
тописец, создававший свой свод - компиляцию из разных источ­
ников, не вполне справился со своей задачей и не в состоянии ока­
зался создать стройную концепцию происхождения Руси и обна­
ружил даже “раздвоение” собственного самосознания2, либо - бо­
лее “оптимистическому”, согласно которому первоначально - в
Начальном или даже предшествующем ему своде - такая концеп­
ция содержалась и повествовала о славянском происхождении руси, если угодно - на Балтийском море рядом с чудью, а скорее в
Полянском Киеве, но злостный норманист-редактор вычеркнул
эту концепцию, заменив ее захожей легендой о призвании варя­
гов (Б.А. Рыбаков). Правда, и этот редактор, судя по всему, “не
доработал”, ибо оставил в летописи единственную фразу, которая
призвана свидетельствовать о славянстве Руси: “поляне, яже
ныне зовомая Русь”.
В последние годы удалось разобраться в текстологической
природе этой двойственности, когда русь помещалась одновре­
менно за Варяжским морем и в Восточной Европе. Эта двойст­
венность была задана начальными вопросами “Повести времен­
ных лет” - “откуду есть пошла Русская земля” и “откуду Русская
земля стала есть”, то есть о “генеалогическом” происхождении
варяжской Руси (из-за моря) и о становлении Русской земли - го­
сударства в Восточной Европе. Здесь нельзя еще раз не вспом­
нить основателя научной российской историографии - Г. Байера,
указавшего на различие “генеалогического” и историко-геогра­
фического методов историографического описания, и нельзя не
отметить, что первый русский летописец различал эти методы.
Конечно, не русский летописец создал эти методы - он следовал
общей традиции, восходящей к библейской историографии: в
библейской Таблице народов потомки Сима, Хама и Иафета пе­
речислены сначала в соответствии с генеалогическим родством,
2 Ср.: Живов В.М. Об этническом и религиозном самосознании Нестора лето­
писца // Слово и культура. М., 1998. Т. П. С. 321-337.

50

потом - в соответствии с расселением в Средиземноморье: в лето­
писи, начинающейся с описания стран - “жребиев” потомков Ноя,
эта система инвертирована, сначала говорится - “в Афетове же
части седят” разные народы, в том числе русь рядом с чудью, а
затем “Афетово бо и то колено”, где русь помещается уже среди
варяжских народов3. Заметив, что в “географическом” отноше­
нии здесь нет противоречий: ведь чудь (эстонцы) сидит на Варяж­
ском море.
Перед летописцем стояла сложная историографическая зада­
ча по идентификации руси и славян - поиску их места среди наро­
дов мира. Они не могли быть упомянуты в Библии (если не ото­
жествлять с русью “князя Рос” в греческом переводе Иезекииля),
а в греческих хронографических источниках Начальной летопи­
си, прежде всего, в Хронике Георгия Амартола, ни для руси, ни
для славян - новых “северных варваров” - не нашлось места в
традиционном космографическом описании: географическом пе­
речне провинций - областей, а не собственно народов. Летописец
справился с этой задачей благодаря собственно славянскому - мо­
равскому источнику, который А.А. Шахматов назвал “Сказанием
о преложении книг на словенский язык”4: в этом источнике были
перечислены славянские племена, которые оказались под вла­
стью франков - волохов на Дунае, где ныне, как замечал летопи­
сец, Угорская и Болгарская земля. Язык славянских племен был
единым, хотя звались они по-разному: морава, чехи, ляхи, поляне.
Мораве и были первым “преложены” книги, и так возникла сла­
вянская грамота, которая “есть в Руси и в болгарех дунайских”, комментирует свой источник летописец.
Далее следует повествование о миссии Константина и Мефодия к дунайским славянам, князья которых сами призвали себе
учителей при императоре Михаиле III. Моравская миссия изобра­
жалась как продолжение апостольской миссии Павла и Андрони­
ка в Иллирике (в соответствии с апостольским преданием, ср.:
Рим. 15, 19). Эти данные и послужили дальнейшей исторической
конструкции летописца, ибо Иллирик бы упомянут среди других
балканских провинций Иафетовой части в Хронике Амартола.
В описание этой части, заимствованное у Амартола, летописец и
включает имя Словенеупомещая его между Иллириком и Лухитией - областью вокруг Охрида в северо-западной Македонии.
Далее составитель летописи дополняет описание Иафетовой части
3 Повесть временных лет. 2-е изд. СПб., 1996 (далее - ПВЛ). С. 7-8.
4 Шахматов А.А. Повесть временных лет и ее источники // Труды Отдела древ­
нерусской литературы. 1940. T. IV. С. 5-150.

51

перечнем народов Европы Восточной, Северной и Западной Ев­
ропы, дважды упоминая, как уже говорилось, русь - среди варя­
гов на Севере, и рядом с чудью на Востоке. Затем, в соответствии
со структурой библейского повествования, говорится о строи­
тельстве Вавилонской башни и смешении 72 языков, среди кото­
рых оказываются “словени от племени Афетова”, но летописная
ремарка здесь же гласит: “нарци, еже суть словене”5.
Кажущаяся несообразность отождествления славян не с илли­
рийцами в целом - Иллириком, а с Нориком - римской провинци­
ей, упоминаемой в Пасхальной хронике - общем источнике ви­
зантийских хронографов между Паннонией - нижним Иллириком
и Далмацией - верхним Иллириком6, равно как и малая вероят­
ность того, что летописцу было известно, что в позднеантичной
традиции нориками именовалось местное кельто-иллирийское
население, привели к ученой полемике по поводу летописной
глоссы. Е.А. Хелимский предположил, что речь в летописи идет
не о неких нарцах, а о народе “нареченном” словенами7. Однако,
как давно замечено, сходная атрибуция известна в Толковой па­
лее, где в списке 72 народов сказано: “Норици, еже суть слове­
не”8. При этом дальнейшее летописное повествование о том, что
“по мнозех временех” после столпотворения словене сели на Ду­
нае, где “ныне земля Болгарска и Угорска”, указывает на вполне
определенный историко-географический контекст, заставляю­
щий внимательнее отнестись к отождествлению словен с норика­
ми. Действительно, Норик располагался на Дунае к западу от
Паннонии, эти земли действительно были заселены славянами
(летописные хорутане), с начала IX в. их контролировали франки-волохи, а с конца этого столетия Паннония, Норик и Моравия
оказались под властью завоевателей - венгров.
О.Н. Трубачев вслед за Е.Ч. Скржинской обратил внимание
на упоминание жителей Норика рядом со славянами в латинской
эпитафии Мартина Бракарского, адресованной святому Марти­
ну Турскому (IV в.) и составленной в 40-е годы VI в. Оба Марти­
на были уроженцами Паннонии, и хотя известно, что миссионер­
ские усилия Мартина Турского на родине привели к минималь­
ным успехам (он смог обратить лишь свою собственную мать),
5 п в л . С. 8.

6 Ср.: Шахматов А.А. Указ. соч. С. 75.
7 Хелимский Е.А. Компаративистика, уралистика: Лекции и статьи. М., 2000.
С. 333.
8 Шахматов А Л . Указ. соч. С. 75; ср.: Борцова И.В. Легендарные экскурсы о
разделении земли в древнерусской литературе // Древнейшие государства на
территории СССР: Мат-лы и исследования. 1987 год. М., 1989. С. 167-172.

52

в эпитафии прославляется сила его святости: все варварские наро­
ды Европы - среди них “Pannonius, Rugus, Sclavus, Nara, Sarmata” познали Бога9. И хотя контекст эпитафии сам по себе не дает ос­
нований для предположений о тождестве “нарцев” и славян101, он,
все же, важен для прояснения традиции этого отождествления.
Не только нарци, но и руги, представленные в этом ономастиче­
ском ряду, надолго вошли в латинскую традицию: собственно о
ругах - германском народе в Верхней Паннонии нет упоминаний
после середины VI в., но сам этникон сохранился и уже в X в. стал
употребляться германскими авторами в отношении Руси11. Прав­
да, наименование руги было перенесено на русь на основе мето­
дов средневековой латинской “этимологии” - по сходству имен12.
Латинская традиция, относящаяся к ругам, осталась неизвест­
ной летописи: у летописца были собственные источники о проис­
хождении руси. Но отождествление дунайских словен и “нарцев”
оказалось весьма подходящим для идентификации славян в соот­
ветствии с библейской историографией: в географическом про­
странстве они помещались рядом с Иллириком, где и располагал­
ся исторический Норик, в “генеалогическом” смысле были ото­
ждествлены с нарцами. Проблема источника этого отождествле­
ния - общего, как показал Шахматов, для “Повести временных
лет” и Толковой палеи - особая проблема13: напрашивается пред­
положение, что этим источником, синтезирующим греческую и
латинскую традиции, могло быть моравское “Сказание о преложении книг”.
Значение кирилло-мефодиевской традиции считается очевид­
ным для создания летописной концепции этногенеза славян. В от­
ношении Руси она, по крайней мере, не очевидна. Давно известен,
однако, редко используемый источник, который дает удивитель­
но близкую летописной картину расселения славян и народов Се­
верной Европы. Это еврейский хронограф “Иосиппон”, состав­
ленный в Италии в 960-е годы: уже основатель российской иудаики А. Гаркави показал, что в “Таблице народов” этого хроногра­
фа названия славянских племен в Иафетовой части - Морава,
9 Свод древнейших письменных известий о славянах. М., 1994. T. 1. С. 357-360.
10 Трубачев О.Н. Этногенез и культура древнейших славян. М., 2002. С. 351.
11 Назаренко А.В. Древняя Русь на международных путях. М., 2001. С. 11-50.
12 Так, в средневековой историографии датчане могли именоваться даками, и
норвежцы - нориками (см.: Гене Б. История и историческая культура средне­
векового Запада. М., 2002. С. 203).
13 Ср.: Ведюшкина И.В. Формы проявления коллективной идентичности в Пове­
сти временных лет // Образы прошлого и коллективная идентичность в Европе
до начала нового времени. М., 2003. С. 300.

53

Харвати, Сорбин, Лучанин, Ляхин и т.д., именуемые Склава - да­
ны в славянской передаче. Они обитают от границ Болгарии до
Венеции и Саксонии, но не на Дунае (Дунай также поименован
по-славянски), ибо на Дунае - в полном соответствии с летопис­
ной традицией - обитают народы Угр (!) и Булгар; Иосиппон
только добавляет к ним - в соответствии уже с исторической
реальностью X в., печенегов.
Наконец, разительным сходством с летописным отличается
контекст хронографа, в котором упомянута русь. Окраинные на­
роды Европы Иосиппон знает плохо, и естественно, что он ото­
ждествляет их с Мешехом - Мосохом греческого перевода саксов.
За Мешехом в библейской “Таблице” упомянут Фирас/Тирас, и
Иосиппон отождествляет с этим потомком Иафета народ “Руси”.
“Саксини и Энглиси живут на Великом море, - продолжает Ио­
сиппон, Руси живут на реке Кива, впадающей в море Гурган”.
Русь таким образом оказывается одновременно рядом с саксами и
англами, живущими на Великом море (Балтийское море счита­
лось заливом океана), и на реке Кива, в имени которой видят на­
звание днепровской столицы Руси - Киева. То, что Днепр у Иосиппона впадает в Гурган - Каспийское море можно списать на
отдаленность итальянского книжника от Восточной Европы; ин­
тересно, однако, что в “Повести временных лет” Варяги, среди
которых упоминается русь, обитают “ко въстоку до предела Симова”, а “к западу до земли Агнянски и до Волошьски”14. Предел
Симов в “Повести временных лет” начинается в Персии, за
Каспийским - Хвалисским морем: такое растяжение окраин­
ных народов по хорде круга земного характерно для ранне­
средневековой космографии.
Но, пожалуй, главным совпадением оказывается упоминание
руси рядом с англами: в летописном списке варяжских народов
это выглядит особенно странным, но если признать, что летопи­
сец следовал авторитетному источнику (как в случае с нарцами),
то эта странность найдет объяснение. Соблазнительно было бы
предположить, что летописцу был известен перевод Иосиппона,
тем более, что хронограф был популярен в раннесредневековом
мире (есть арабский перевод), а в “Повести временных лет” был
действительно включен фрагмент еврейского хронографа, в кото­
ром говорится об ангеле, явившемся Александру Македонскому15.
Однако Таблица народов Иосиппона все же существенно отлича­
ется от летописного списка: в летописи отсутствуют далекие от
14 п в л . с . 8.

15 ПВЛ. С 121-122.

54

Дуная саксы, Иосиппон не знает никаких волохов - он упоминает
хорошо известных еврейской диаспоре франков, знает народ Даниски - датчан, неизвестных под своим именем “Повести времен­
ных лет”.
С большим основанием можно полагать, что Иосиппон ис­
пользовал некий славянский источник, которому была известна и
греческая ономастика: об этом свидетельствует имена печене­
гов - Пецинак, Толмац, воспроизводящие греческие формы. На­
конец, имя козар в Иосиппоне воспроизводит этникон, характер­
ный для кирилло-мефодиевской традиции (Житие Константина,
Шестоднев Иоанна Экзарха и “Повесть временных лет”). Это мо­
жет означать, что Иосиппон использовал кирилло-мефодиевскую космографическую традицию, сходную с той, что была из­
вестна летописцу. Как эта космографическая традиция соотноси­
лась со “Сказанием о преложении книг” и с еще одним источни­
ком летописи - Хронографом по великому изложению - особая
проблема. Как бы то ни было, “двойственное” размещение руси
на Варяжском море и в Восточной Европе отражает достаточно
раннюю космографическую традицию, предшествующую состав­
лению первых летописных сводов16.
Работа по идентификации Руси (обнаружению ее генеалоги­
ческого места среди варяжских народов и историко-географиче­
ского - среди народов Восточной Европы) была выполнена лето­
писцем достаточно последовательно. То же можно сказать и о
славянах, но славяне - летописные словене, - занимали принципи­
ально иное место в этнографической иерархии летописи. Слове­
не сами были группой народов, подобной летописным варягам,
или волхве - волохам, и процесс расселения этих народов из еди­
ной прародины - Дуная, где они звались своим общим именем, бо­
лее всего интересовал летописца в космографической части “По­
вести временных лет”. Показательно при этом, что в космогра­
фической экспозиции - перечне потомков Иафета - словене, в
отличие от руси, помещенной рядом с чудью, еще отсутствуют в
Восточной Европе, ведь они сидят на Дунае. Заметим, что космо­
графический список народов, перечисляющий “русь, чудь и все
языци”, явно зависит от другого списка - перечня племен, призы­
вавших варягов в легенде о призвании князей. Легенда помещена
уже в собственно летописной части “Повести временных лет”,
почти сразу за космографическим введением. В космографиче­
ском списке сразу за прибалтийской чудью следуют все финно­
16 Петрухин В.Я. Начало этнокультурной истории Руси IX-XI вв. М.; Смоленск,
1995. С. 36-41.

55

угорские “языки”, начиная с верхневолжской мери: между чудью
и мерей обнаруживается географическая лакуна - там в легенде о
призвании обитают новгородские словене и кривичи. Стало быть,
на построения летописца помимо космографических источников
оказывало воздействие княжеское предание о призвании руси княжеской дружины во главе с варяжскими князьями чудью, словенами, кривичами и мерей. “От тех варяг”, согласно легенде,
прозвалось государство, Русская земля, и таков был ответ на пер­
вый заглавный вопрос “Повести временных лет”: “откуду есть
пошла Русская земля”. Ответу на второй вопрос посвящена, соб­
ственно говоря, вся летопись, повествующая об истории Русской
земли, но в космографической части этот ответ также обозна­
чен17. Уже после описания процессов расселения славян от Дуная
в Восточной Европе и легенды о киевских полянах, летописец ут­
верждает: “Се бе токмо словенеск язык в Руси: поляне, деревляне, ноугородьци, полочане, дреговичи” и т.д. Обратим внимание
на то, что здесь русь не отождествляется с полянами; напротив,
летописец частично переходит от этнического к географическо­
му “регистру” - вместо словен и кривичей “в Руси” у него упомя­
нуты новгородцы и полочане. О том, что речь идет уже о государ­
ственной этногеографии, ясно из следующей фразы: “А се суть
инии языци, иже дань дають Руси: чюдь, меря” и т.д. в соответст­
вии с предыдущим космографическим списком18. Ясно, что Русь
идентифицирована здесь с государственным объединением сла­
вянских “языков” и противопоставлена иным “языкам” как дан­
никам. Заметим, что этот географический регистр задан летопис­
цу не только Амартолом, перечисляющим страны в своей космо­
графии, но и начальным вопросом Повести временных лет о Рус­
ской земле: ср. переход “от тех варяг прозвася Русская земля”.
Этой “формальной”, “политической” - государственной иден­
тификации Руси и словенского языка в широком смысле - явно
недостаточно было для самоидентификации, понимания того ис­
торического процесса, который привел к тождеству Руси и сла­
вян. Ведь летописец конца XI - начала XII в. считал русь одним из
варяжских народов, а не “профессиональным” названием княже­
ской дружины, как это следует из современных историко-лингви­
стических реконструкций. Дело осложнялось еще и тем, что сла­
17 Мельникова Е Л . Заглавие Повести временных лет и самоидентификация
древнерусского летописца // Восточная Европа в древности и средневековье:
X чтения к 80-летию члена-корреспондента АН СССР В.Т. Пашуто. М., 1998.
С. 68-71.
18 ПВЛ. С. 10.

56

вяне и русь противопоставлялись вплоть до XI в. не только “зару­
бежными” источниками, но и собственно русскими: в летописном
предании о походе Олега на Царьград словене оказываются
в униженном положении по сравнению с русью - им даны не­
прочные паруса; наконец, в Русской Правде Ярослава Мудрого
(начало XI в.) Словении еще противопоставлен русину19.
Конечно, монах-летописец хорошо осознавал и специально
отметил обширным летописным текстом то событие, которое
привело к становлению “нового” русского народа. Это было кре­
щение Руси при Владимире Святославиче, отмена племенных
обычаев, введение единого культа и единой культуры с единым
словенским языком богослужения во всей Русской земле. Однако
в распоряжении летописца были источники, которые свидетель­
ствовали о роли на Руси словенского языка - словенской грамо­
ты задолго до крещения. Это были договоры руси с греками, пер­
вый из которых - договор Олега 911 г. - был заключен от имени
“всей руси”, послы которой носили явно неславянские имена, но
составлен на славянском языке.
Этот источник и другие исторические соображения летописца
предопределили известный парадокс летописной композиции.
Уже говорилось, что одним из источников “Повести временных
лет” было моравское “Сказание о преложении книг на словен­
ский язык”, и славянская грамота интересовала летописца уже в
космографическом введении, где рассказывалось о расселении
славянских племен после нашествия франков - волохов, в том
числе в Восточной Европе20. Как это грамота распространилась у
восточных славян, оставалось неясным. Летописец знал из сказа­
ния, что Константин и Мефодий были призваны славянскими
князьями к дунайским славянам при императоре Михаиле III. Ле­
тописцу было известно, когда правил этот император, он знал их
греческого хронографа, что при нем после похода Аскольда и Дира стала “прозываться” - получила известность Русская земля, и
в его царствование состоялось собственно призвание варягов. Ка­
залось бы, здесь и место для текста “Сказания о преложении
книг”. Однако летописец, несмотря на явную несообразность с
хронологией, помещает рассказ о моравской миссии солунских
братьев под 898 г., вслед за рассказом о походе угров мимо Киева
на Дунай и Балканы (вплоть до Солуня!). Само повествование о
походе угров, изгнавших с Дуная волохов и подчинивших тамош­
них славян, относится к моравскому Сказанию. Однако включе­
19 Петрухин В.Я. Указ. соч. С. 108 и сл.
20 ПВЛ. С. 8.

57

ние Киева в их маршрут принадлежит летописцу: уграм не нужно
было во время своего похода форсировать Днепр и идти мимо Ки­
ева; они уже обитали в Ателькузу, междуречье Днепра и Днест­
ра21. Летописцу важно было увязать этот поход с Киевом, что
можно было сделать, ибо под Киевом было известно урочище
Угорское (правда, оно упоминается раньше, под 882 г., где расска­
зывается о том, как Олег остановился на Угорском, чтобы захва­
тить Киев). Это как раз и нужно летописцу, чтобы совместить в
едином “хронотопе” правление Олега и происхождение словен­
ской грамоты.
Итак, на пути от Киева к Солуню угры подчиняют себе дунай­
ских словен, воюя “на мораву и на чехи”. “Бе един язык словенеск, - продолжает цитировать Сказание летописец, - словени,
иже седяху по Дунаеви, их же прияша угри, и морава, и чеси, и ляхове, и поляне, яже ныне зовомая Русь” (курсив мой. - В Л .). Пос­
ледние слова - ремарка летописца, ибо он отождествил польских
(ляшских) полян Сказания с полянами киевскими, которых в его
изложении уже подчинил Олег со своими “варягами, словенами и
прочими, прозвавшимися русью”22, и которые в его (летописную)
эпоху зовутся Русью. Создав эту историческую конструкцию, ле­
тописец уже может утверждать: “Сим бо первое были преложе­
ны книги мораве, яже прозвася грамота словеньская, яже грамо­
та есть в Руси и в болгарех дунайских”23.
Летописец прибегнул тут к традиционному методу средневе­
ковой “этимологии”, отождествив на основании не просто созву­
чия, а полного совпадения племенных названий “дунайских” и
днепровских полян. Рассказ о моравской миссии славянских пер­
воучителей, продолжившей миссию Павла в Иллирике, он завер­
шает утверждением, что и “словеньскому языку учитель есть Па­
вел, от него же языка и мы есмо Русь, тем же и нам Руси учитель
есть Павел. [...] А словеньскый язык и русский одно есть, от варяг
бо прозвашася Русью, а первое беша словене; аще и поляне
звахуся, но словеньскаа речь бе”.
Нельзя не заметить, что летописец ощущал некоторую искус­
ственность своего построения, несмотря на то, что исторический
его итог был вполне документирован: договор Олега, в войско
которого входили и поляне, был составлен на словенском языке.
Характерна, однако, завершающая рассказ о словенском языке
ремарка о полянах: “Полями же прозвани быши, зане в поли
21 Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1989. С. 160.
22 ПВЛ. С. 14.
23 Там же. С. 15.

58

седяху, а язык словенски един”24. Ремарка как бы лишает полян
этнографической специфики, апеллируя к “ландшафтному” зна­
чению этнонима.
Показательно, что в киевской легенде летописец характери­
зует полян как мужей “мудрых и смысленых”25 в противополож­
ность древлянам и прочим племенам, живущим “звериньским об­
разом”. Отказ от рецидивов племенного сознания в пользу обще­
славянского и, наконец, общерусского - русско-славянского са­
мосознания, и есть определенный итог работы летописца в поис­
ках самоидентификации или самопознания26.
Крещеная Русь, объединившая славянские языки в новый
народ, уже не противопоставляла себя грекам, как это было свой­
ственно древним словенам на дунайской границе Византии27 и
языческой руси в договоре Олега. Напротив, возникает тенден­
ция к сближению и даже отождествлению Руси и Греции в скан­
динавской литературе28; ср. прорицание волхва в “Повести вре­
менных лет”29: “...стати Гречьскы земли на Руской, а Руськей на
Гречьской”. В “Повести временных лет”, однако, подробно опи­
сывается и многократно упоминается европейский “поганый”
(языческий) народ, не отнесенный в космографическом введении
к потомкам Иафета, но постоянно противопоставляющийся хри­
стианской руси. Это половцы, обычай которых “нечист”, как и
происхождение от Измаила: они - “безбожные сыны Измаило­
вы”30. Обретающая христианское самосознание Русь имела на
границах собственных варваров.

24 Там же. С. 16.
25 Там же. С. 9.
26 Если пользоваться терминологией Н.С. Трубецкого и Н.И. Толстого ( Тол­
стой Н.И. Этническое самопознание и самосознание Нестора Летописца, ав­
тора “Повести Временных лет” // Исследования по славянскому историческо­
му языкознанию. М., 1993. С. 4—12; ср.: Ведюшкина И.В. Формы проявления
коллективной идентичности... С. 304).
27 Петрухин В.Я. Указ. соч. С. 15 и сл.
28 Ср.: Успенский Ф.Б. Скандинавы. Варяги. Русь: Историко-филологические
очерки. М., 2002. С. 286 и сл.
29 ПВЛ. С. 75.
30 Ср.: Чекин Л.С. Безбожные сыны Измаиловы // Из истории русской культу­
ры. М., 2000. T. 1: Древняя Русь. С. 691-716; Ведюшкина И.В. Этногенеалогии
в Повести временных лет // Древнейшие государства Восточной Европы.
2002. М., 2004. С. 52-60.

П.Ш. Габдрахманов
НЕКОТОРЫЕ ОСОБЕННОСТИ ПРАВОВОГО СТАТУСА
И СОЦИАЛЬНОГО САМОСОЗНАНИЯ
СРЕДНЕВЕКОВЫХ АЛТАРНЫХ ТРИБУТАРИЕВ

Существование алтарных трибутариев документально засви­
детельствовано, начиная с каролингской эпохи. Это - так называ­
емые “жертвенники” или “вкладники” (votivi homines) Сен-Жерменского полиптика1, “восковники” (cerarii) Реймсского полиптика12, “лампадники” (luminariï) Сен-Бертенского политика3, трибутарии (tributarii) из “Книги дарений” (Liber traditionum) Гентского
аббатства св. Петра. Упоминания о близких им по положению за­
висимых содержатся также в полиптике и сборнике грамот (так
называемой “Золотой книжичке”) Прюмского монастыря4, равно
как и в урбариях Верденского аббатства5. В XI-XIII вв. алтарные
трибутарии становятся почти повсеместным явлением. Во Фран­
ции они встречаются в Иль-де-Франсе, в Пикардии, Турени и Ван1 Polyptyque de Г abbaye de Saint-Germain-des-Près rédigé au temps de l’abbé Irminon /
Publ. par A. Longnon. Paris, 1895. T. 2: Texte (далее - Pol. Saint-Germain /
A. Longnon) IV, 34: De votivis hominibus; cp. такж е о “votivis hominibus”:
Polyptyque de l’abbé Irminon ou dénombrement des manses, des serfs et des revenus
de l ’abbaye de Saint-Germain-des-Près sous règne de Charlemagne / Publ. avec des
Prolégomènes par B. Guérard. Paris, 1844. T. 1: Prolégomènes. Pars 1. P. 428 (далее Pol. d ’Irminon / B. Guérard. Prolégomènes. Pars 1).
2 Polyptyque de l’abbaye de Saint-Remi de Reims / Publ. par B. Guérard. Paris, 1853.
XXII, 47: “Est quoque in predicta villa... cerarios X. Donat unusquisque denarios IIII
aut ceram econtra”; cp.: Ibid. Préface par B. Guérard. P. XVI.
3 Polyptyque de l’abbaye de Saint-Bertin // Cartulaire de l’abbaye de Saint-Bertin / Publ.
par B. Guérard. Paris, 1841. P. 97, 99. XVI: “luminaria IIII. Unusquisque solvit de cera
valente denarium I; XX: Luminarii XI. Solvunt inter omnes solidos VII, denarios VIII;
XXI: In Atcona est ecclesia, ad quem solvunt VII homines de lumine unusquisque de
cera valente denarios II”; cp. также: Pol. Saint-Germain / A. Longnon. IX, 264, 305;
XII, 48; XIX, 51; XXIV, 182, 183: “Isti sunt homines, qui se tradiderunt ad luminaria
Sancti Germani”; cp. такж е о “luminariis”: Pol. d ’Irminon / B. Guérard.
Prolégomènes. Pars 1. P. 368, 428-429.
4 Urkundenbuch zur Geschichte der jetzt die preussischen Regierungsbezirke Coblenz
und Trier bildender mittelrheinischen Territorien / Hrsg. von H. Beyer, L. Eltester,
A. Goerz. Coblenz, 1860. Bd. 1: Von den àltesten Zeiten bis zum Jahre 1169. Nr. 120.
S. 126 (a. 882); Nr. 151. S. 215 (a. 905).
5 Rheinische Urbare. Bd. 2: Die Urbare der Abtei Werden an der Ruhr / Hrsg. von
R. Kôtzschke. Bonn, 1906. S. 33 (a. 887): “Temporibus regis Karoli iunioris venit
quidam homo liber de Bergon sive de Gent nomine Eremfrid et eius coniux Adalwi et
tradiderunt se ipsos ad sanctum Lindgerum censum solventes II den. in cera”.

60

домуа67. В Шампани их называют homines sanctuarii, в Эльзасе censarii, censuales, homines sancti, mundiliones1. Их довольно много
в Лотарингии8, но особенно часто их можно встретить в грамотах
и специально посвященных им описях (так называемые Libri cen­
sualium) из Южной Германии, в которых они чаще всего именуют­
ся censuales или cerocensuales9. Не меньше их во Фландрии, Эно,
Брабанте, Турнэ, Намюре и Лимбурге, где они в различных мона­
стырях называются по-разному (как прежде tributarii в Гентском
аббатстве св. Петра, как tributaria или homines Sancti Trudonis в
монастыре его имени101, как familiares в монастыре Бодэло11, или
просто servi et ancillae, как в монастыре Энам). Их число в разных
монастырях варьируется от нескольких сотен до нескольких ты­
сяч. Например, в неопубликованном регистре (К 2556) аббатства
св. Петра в Генте середины 30-х годов XIII в. перечислено более
пяти тысяч трибутариев, и это, по-видимому, еще не все трибута6 Pol. Saint-Germain / A. Longnon. XIX, 51 (Add. de Xlle s.): “Quidam homo,
Rainoldus nomine, ex familia sancti Germani, natus in pago Parisiacensi, abiit in ter­
ritorio Pruviniensi, et duxit uxorem quandam, Ahildem nomine, genere liberam;
habuitque ex ea duas filias,... Hi et quicunque ex eorum progenie nati fuerint, debent
solvere singulis annis, V kalendas iunii, in festivitate sancti Germani, unam deneratam
cerae, ad luminaria eiusdem sancti”. Cp. BNF Collection de Picardie. Vol. 281. Nr. 2.
Chyrographe de chartriers de cathédrale de Soissons (a. 1115): “Mulier quedam ingen­
ua nomine Manna ex territorio Verbereriensi incidit in egritudinem gravissimam et
incurabilem.... hoc modo se et omwem progeniem suam cum esset ingenua prodictis
sorcctis martyribus se dedidit et devovit, ut et ipsa et om/ies de progenie sua censum
capitis sui unusquisque quattuor denarios singwlis annis in aeccles/a principali ubi
salus ei collata est, persolverent” (все словосокращения раскрыты, сокращенные
буквы помечены курсивом).
7 Duparc P. La question des sainteurs ou hommes d ’église // Journal des savants. 1972.
P. 31. n. 10; Dubled H. Paysans d ’Alsace au Moyen Âge // Paysans d ’Alsace.
Strasbourg, 1959. P. 25-26, 31, 34. Mundiliones вероятно соответствуют munborati Сен-Жерменского полиптика (Pol. Saint-Germain / A. Longnon. IX, 268).
8 Calmet A. Histoire ecclésiastique et civile de Lorraine. Nancy, 1728. T. 1. passim;
Chronique et chartes de l’abbaye de Saint-Mihiel / Publ. par A. Lesort. Paris,
1909-1912. Fasc. 1^4. (Mettensia. Mémoires et documents. Société nationale des anti­
quaires de France. T. 6). Nr. 33. P. 137 (a. 1024-1033): “Gysa, nobilis femina, ...in
famulam censualiter ipsi altari deserviendam ad opera monasterii reddidit”.
9 Dollinger Ph. Der bayerische Bauemstand vom IX. bis zum XIII. Jahrhundert.
München, 1982. S. 21-23 u.a.
10 Cartulaire de 1’abbaye de Saint-Trond / Pubi, par Ch. Piot. Bruxelles, 1870. T. 1 (да­
лее - Piot). Nr. XVII. P. 24 (a. 1072-1075): “...tributarias se esse voluerunt”; Ibid.
Nr. CCLVI. P. 307 (a. 1262, mai): “...homines sunt beati Trudonis, sicut et ipsarum
progenitores”.
11 Rijksarchief Gent, fonds abdij Boudelo, Nr. 552: Cijns- en renteboek der abdij
Boudelo, ms. lat. du XIII s., f.22r.: “Iste sunt qui se reddiderunt in familiares ecclesie
beate Marie de Bodelo”.

61

рии, принадлежавшие этому монастырю12. В таком же регистре
(R 31) аббатства св. Бавона в Генте от 1295 г. описано более деся­
ти тысяч алтарных трибутариев этого аббатства13. В массовом
числе они встречаются в Нидерландах в эпоху позднего средневе­
ковья. В одной лишь небольшой области Ваас (Waasland) было
описано и учтено в так называемых Hoofdcijnsboeken ряда мона­
стырей несколько десятков тысяч принадлежавших им алтарных
трибутариев из числа ее жителей. Здесь существование трибута­
риев засвидетельствовано вплоть до XVIII в.14
Несмотря на разнообразие терминов, которыми они обозна­
чались, и принимая во внимание региональные особенности в их
положении (иногда в одном монастыре их статус мог быть не­
сколько иным по сравнению с другим, даже соседним монасты­
рем), их все же следует рассматривать в качестве единой и особой
социальной группы, которая характеризуется набором свойствен­
ных только ей определенных прав и обязанностей, легко выде­
лявших ее из общей массы членов familia того или иного мона­
стыря. Даже если прямо они и не называются трибутариями, то и
тогда, когда говорится, что некие лица пожертвовали себя сами
(или их пожертвовали) в церкви на алтарь почитаемого ими свя­
того на определенных условиях, а именно с обязательством еже­
годного приношения на алтарь этого святого в знак подтвержде­
ния своего нового статуса либо символического дара в виде го­
лубки, воска или восковой свечи15, либо соотвествовавшей их сто­
имости фиксированной суммы в несколько денариев, речь идет
явно об алтарных трибутариях. Они были обязаны также уплатой
небольшой брачной подати вместо испрашивания разрешения на
брак, а после их смерти наследники должны были выплатить до­
вольно умеренный налог на наследство, как правило, не превы­
шавший дюжины денариев. Специально оговаривались также их
судебные права: они и их потомки подлежали только юрисдикции
(advocatio) аббата монастыря и его заместителей. Они также
пользовались рядом таможенных льгот и налоговых привилегий.
12 Rijksarchief te Gent, Bisdom, К 2556, ms. lat. du ХШе s. (далее - К 2556).
13 Rijksarchief te Gent, Bisdom, R 31, ms. lat. (a. 1295).
14 Hoofdcijnsboeken van het Land van Waas / Door Alfons Van Geertsom en Gaston
Roggeman. Deel I—VIII. Roeselare; Handzame, 1966-1972.
15 Chartes et documents de l’abbaye de Saint-Pierre au Mont-Blandin a Gand / Éd. par
A. Van Lokeren. Gand, 1868. T. I (далее - Van Lokeren). Nr. 189. P. 119 (a. 1116):
“...tali conditionis tenore, quod tam ipsa quam cuncta eius posteritas singulis annis in
Nativitate ipsius beate Virginis unam albam columbam, vel pro redemptione eiusdem
columbe II denarios persolvet”. О подношениях ими воска на освещение алтаря
см. выше.

62

Современники выделяли их из общей массы церковных сервов, называя их сервами и сервками “по закону милостыни” (sub
lege eleemosynae)16. Да и сами алтарные трибутарии осознавали се­
бя особой правовой группой с присущим им статусом, обладавши­
ми “своим правом” (jus nostrum) и живущими по “своему закону”
(lege sua). Об этом, например, недвусмысленно говорится в одной
из грамот 1163 г. из архива монастыря Мюнстербильзен в Лим­
бурге, в которой три сестры просят аббатиссу обновить принад­
лежавшую их роду “древнюю грамоту” 1040 г. и тем самым под­
твердить их статус алтарных трибутариев данного монастыря17.
Само существование алтарных трибутариев как бы ставит
под сомнение оправданность привычной нам средневековой со­
циальной структуры, ибо они объединяли в себе представителей
самых разных социальных слоев: знать, рядовых рыцарей, горо­
жан, ремесленников, крестьян, в том числе даже сервов. Доста­
точно сказать, что трибутариями становились двумя путями: ли­
бо в них вступали свободные (нередко знатные) женщины, отда­
вая себя под покровительство святого патрона монастыря, либо
в них превращались сервы в результате акта их освобождения и
жертвования на алтарь со стороны их светских сеньоров на ус­
ловиях, о которых уже шла речь. Мне удалось, например, с од­
ной стороны, обнаружить среди трибутариев аббатства св. Пет­
ра в Генте членов известной в Турнэзи знатной семьи Blondei18,
из которой в течение двух столетий вышли многие каноники ка­
федрального собора Нотре-Дам в Турнэ19, а с другой - иденти­
фицировать среди держателей-цензитариев аббатства св. Бавона по их описи в поместье Зингем (Synghem) некоего Оливера по
прозвищу Лис (Colpart)20. Вместе с другими членами своей
16 Miraeus A. Opera diplomatica et historica. 2e éd. auctior et correctior J. Foppens.
Lovanii, 1723. T. 1. Cap. LXIV. P. 75 (a. 1089): “...servi tamen et ancillae sub lege sint
eleemosynae”.
17 Hansay A. Une prétendue Charte originale de l ’anneé 1040 concernant L ’Abbaye de
Munsterbilsen. Hasselt, 1907. P. 4 (Extrait du Bulletin de la Société Scientifique et
Littéraire des Mélophiles de Hasselt. T. XXXIX. P. 55): “...nos tres sorores
Mersuendis, Liburgis, Imeza, de familia ecclesie sancti Amoris existentes in Belisia,
jus nostrum, quod longo tempore scripto antique carte legitime possedimus, renovari
nobis et confirmari fecimus”.
18 К 2556, f. 20r.
19 Pycke J. Répertoire biographique des chanoines de Notre-Dame de Tournai,
1080-1300. Louvain-le-Neuve; Bruxelles, 1988. Nr. 9, 111, 151, 166, 433; P. 12-14,
153, 180-182, 190, 399.
20 Het oudste goederenregister van de Sint-Baafsabdij te Gent (Eerste helft XHI eeuw) /
Door van M. Gysseling, A. Verhulst. Brugge, 1964. P. 131: “Redditus pertinentes ad
curiam de Singhem (a. 1227). Oliverus Colpart et coheredes eius servitium de VI bon.
[terre]”.

63

genealogia, проживавшими в той же деревне, он одновременно
являлся и трибутарием аббатства св. Петра, что документально
засвидетельствовано в двух грамотах и в уже упоминавшемся ре­
гистре21. Все это заставляет несколько иначе взглянуть на те
критерии, по которым средневековые люди объединяли себя в
социальные группы. Очевидно, для социального самосознания
алтарных трибутариев важным было не их происхождение, не
их место проживания, не род их занятий, а их особый правовой
статус.
Разумеется, столь явно юридически выраженная, столь массо­
вая, распространенная и устойчивая средневековая социально­
правовая группа не могла не привлечь внимания специалистов.
У нас о трибутариях писали А.Д. Удальцов, Н.П. Грацианский,
Н.Ф. Колесницкий и другие22. На Западе ими много занимались
такие известные медиевисты как Л. Веррье, Ш.-Э. Перэн, Л. Женико, Ф.Л. Гансхоф, Ф. Доллингер и многие другие23. Основная
проблема в их работах - проблема статуса трибутариев. Дискус­
сии о том, кем являются алтарные трибутарии, скорее свободны­
21 Van Lokeren. Nr. 392 (1). P. 213 (s.d.): “Oliverus Colpart, Ava, Lisa, sorores eius,
Berta filia Lise, Gerardus filius Ave, Neta de Cnapanarde. Hii omnes supradicti spec­
tant ad advocatiam Sancti Petri Gandensis et solvere debent annuatim censum ad fes­
tum beati Remigii”; cp.: Rijksarchief te Gent. Sint Pieterabdij. Charters Nr. 633
(a. 1251, mars): “Нес sunt nomina spectantium ad advocatiam ecclesie Sancti Petri
Gandensis, et descendentium de genealogia Ave de Singhem. Lisa et Oliverus frater
eius. Petrus et Lisa filii Ave. Neta de Arde”; cp. также: К 2556, f. 12v.: “In Synghem.
In Nativitate Domini. Abbatis. Olyverus Colpart. Ava soror eius. Ava filia Ave. Lyza
soror eius. Walterus filius eius. Emma soror Walteri. Berta filia Lyze. Alya filia
(Lyze). Ava filia (Lyze). Gerardus censorarius filius Ave. Petrus censorarius filius
Ave. Lyza soror Gerardi. Neta de Cnapenarde”.
22 Удальцов А Д . Из истории Каролингской Фландрии. М., 1935. С. 43^44, 96-97;
Грацианский Н.П. Бургундская деревня в X-XII столетиях. М.; Л., 1935. С. 190;
Колесницкий Н.Ф. Серваж в Германии IX-XI веков // Общество, государство,
право России и других стран Европы: Норма и действительность. Ранний и
развитой феодализм. Чтения, посвященные памяти академиков С.Д. Сказкина и Л.В. Черепнина. Тез. докл. и сообщ. Москва, 25-27 октября 1983 г. М.,
1983. С. 92.
23 Verriest L. Le servage dans le comté de Hainaut. Les sainteurs. Le meilleur catel.
Bruxelles, 1910; Perrin Ch.-Ed. La seigneurie rurale en France et en Allemagne, du
début du IXe a la fin du Xlle ss. P., 1951. P. 206-214; Ganshof F.L. Les homines de
generali placito de Г abbaye de Saint-Vaast d ’Arras // Revue du Nord. T. VIII. Lille,
1920. P. 119-135; Idem. Étude sur les ministeriales en Flandre et en Lotharingie.
Bruxelles, 1926. P. 357-414; Genicot L. Nobles, sainteurs et alleutiers dans le
Namurois au Xle s. // Album Joseph Balon. Namur, 1968. P. 117-123; Idem.
L ’Économie rurale Namurboise au Bas Moyen Âge. T. 3: Les hommes - Le commun.
Louvain-la-Neuve; Bruxelles, 1982. P. 238-246; Dollinger Ph. Op. cit. S. 304—346,
453-461.

64

ми или скорее сервами, длились десятилетиями24. В последнее же
время исследователи стали обращать внимание больше на осо­
бенности, на промежуточный и даже противоречивый характер
их статуса25.
Действительно, их положение представляется двояким и до­
вольно странным. С одной стороны, по своему статусу они были
резко отделены от обычных сервов монастыря: их обязанности и
чинши четко фиксированы и ограничены, их нельзя было как
сервов заставить выполнять ручные сервильные работы {opus
servilis), например, принудить пасти скот или обрабатывать
манс26. Они пользовались также правом свободного перемещения
и судебным иммунитетом.
Весьма показательным является и то, что они не могли
вступать в брак с сервами монастыря. Об этом, например, сви­
детельствует казус, описанный в одной из грамот монастыря
св. Ведаста в Аррасе, случившийся в бытность аббата Алольда
(1068-1104). Два брата, как сказано в самой грамоте, - принад­
24 См. помимо вышеуказанных работ также специально посвященные этим спо­
рам статьи Жана Пакэ, Эмиля Сабба, Шарля Вирца, Пьера Дюпарка и многих
других: Paquay J. La condition sociale des sainteurs dans le Limbourg au Xle, Xlle et
XlIIe siècle // Bulletin de la Société scientifique et littéraire du Limbourg. Limbourg,
1910. T. XXVIII. P. 243-280; Sabbe E. La condition juridique des tributaires d ’église
en Europe occidentale au Moyen Âge // Annales de la Fédération archéologique et his­
torique de Belgique, Congrès de Namur. Bruxelles, 1938. fasc. 1. P. 39; Wirtz C. Le
problème de la condition juridique des tributaires d ’église en Belgique: une question
mal posée // Annales de la Société royale d ’archéologie de Bruxelles. Bruxelles, 1961.
T. L. P. 275-296; Duparc P. La question des sainteurs ou hommes d ’église // Journal
des savants. 1972. P. 25-48.
25 Helvetius A.-M. Les sainteurs de l’abbaye de Crespin, du Xe au XlIIe siècle // Revue
belge de philologie et d ’histoire. Bruxelles, 1988. T. LXVI. Nr. 2. P. 231-249.
26 П опытки заставить их это делать рассматривались как неправомерные и на­
талкивались на протест с их стороны. Возникавший конфлит, как правило,
разреш ался в судебном порядке с участием аббата монастыря или епископа
в их пользу. Cambrai, Bibliothèque municipale. Original (a. 941) / Despy G. Serf ou
libres? Sur une notice judiciare cambresienne de 941 // Revue belge de philologie et
d ’histoire. T. XXXIX, Nr. 4. Bruxelles, 1961. P. 1142-1144: “Notitia qualiter
Rainerus tunc temporis vasallus domni Fulberti episcopi Cameracensis ecclesie, cum
haberet in benefitio villam que dicitur Reilencurte, voluit ibi inservire quandam fem­
inam nomine Ore viam cum infantibus suis, quorum haec sunt nomina: Gotlandus,
Gerwinus, Ivoria, Volemia, Plectrudis, ut mansos deservirent. Qui... reclamantes con­
tra ius nativum indebite servitutis pondus sibi velle inponi et ab ipso episcopo iuste
debere subveniri... Sicque veraciter adque stabiliter ab omnibus inventum est plus per
legem et debitam plus per legem iustitiam supradictas feminas matrem scilicet et fil­
iabus suis unaqueque earum ad supradictam villam dare de suo capite denarios II et
filii earum IHIor quam illud servitium facere quod a supradicto seniori eis
inponebatur”.
3. Социальная идентичность

65

лежавшие монастырю на условиях уплаты мэнморта из поло­
вины наследства (que erant ex familia sancti Vedasti de dimidia pos­
sessione pro mortua manu) и относящиеся к ведомству эконома
{ad ministerium cellarii pertinentes), - обратились при посредни­
честве графа Роберта Младшего и “друзей” {amicos) к аббату с
просьбой разрешить им взять в жены женщин, живущих по
праву в два денария, поскольку иначе они никак не могут же­
ниться {те adierunt quoniam alter uxorem accepturus, nisi de lege II
den. fieret sicut femina eratf conjugium assequi no poterat). В ре­
зультате с согласии братии и вассалов аббат решил, что из все­
го их рода (stirpis) только этим двум братьям разрешено осво­
бодиться от их прежнего статуса {priore lege) и поменять его
{commutationem legis) на тот, в котором находились их будущие
жены {Est autem permutatio hujus modi: ex omni numero totius suae
stirpis, solis fratribus yqui de dimidia possessione sancti Vedasti erant,
hanc commutationem legis indulgemus ut, a priore lege ipsi duo solu­
tiy deinceps duorum den. censum persolvant, sicut et uxores quibus
sociantur)21.
С другой стороны, алтарных трибутариев нельзя назвать и
полноценными свободными, поскольку они подвержены посто­
янной опасности быть превращенными светскими магнатами в
обычных сервов, особенно в тех случаях, когда они живут вдале­
ке от монастыря или отданы в феод кому-то из вассалов. С ними
порой разыгрывались настоящие драматические истории, напо­
добие той, что произошла с Эммой из Рамейи и ее наследниками.
Эта история длилась более полувека. Начавшись в самом конце
XII в., она закончилась в середине XIII в. уже после смерти самой
Эммы, но счастливо для ее наследников. Эмма, ее сестры и их де­
ти происходили из семьи свободных трибутариев, длительное
время с миром принадлежавшей (XXX annis et amplius possedisse
in расе) церкви Пресвятой Богородицы в Авланже, являвшейся
дочкой монастыря св. Креста в Льеже (de libera familia altaris
beate Virginis Marie in villa de Havelangiay que filia est ecclesie nostre). Однако, Эмма и члены ее семьи стали объектом грубых до­
могательств со стороны местного рыцаря Робера из Лёз, кото­
рый их “жесточайше преследовал и стремился низвести до серважа от себя” (accerime infestaret et ad suam vellet redigere servitutem).
Дело часто доходило даже до побоев, что вынудило Эмму “в сле­
зах” обратиться за помощью к монастырю (cum lacrimis con-27
27 Duvivier Ch. Actes et documents anciens intéressant la Belgique. Nouvelle série.
Bruxelles, 1903 (далее - Duvivier, Actes, N. s.). P. 338.

66

querendo accessit, et ei non solum dampna et injurias, sed etiam cor­
poreas lesiones, que frequenter ei per dictum militem illate fuerant, inti­
mavit)28. Но грань, отделяющая алтарных трибутариев от полно­
правных свободных, проявлялась также и тогда, когда они пыта­
лись произвольно повысить свой статус, например, выдавая себя
за свободных министериалов (se liberos ministeriales поп censuales
confirmarent), что сразу же наталкивалось на сопротивление со
стороны монастыря.
Не менее противоречивым представляется и собственное со­
циальное самосознание трибутариев. С одной стороны, сами они
считали себя “свободными и никакому серважу не подвластными”
(libere et nullius servitutis obnoxie), а с другой - называли себя “cepвами и сервками” того или иного святого (servi et ancille sunt beati
Vincentii). Отдаваясь под покровительство святого патрона мона­
стыря, они жертвовали на его алтарь “самих себя и свою свободу”
(corpus suum et libertatem suam), и передавали себя ему в “услуже­
ние” (iancillatio), но при этом делали оговорку, что совершали это
“не так, как господа дарят своих слуг и служанок, но как по своей
воле жертвуют себя свободные”29, и называя все это актом осво­
бождения (carta ingenuitatis). Таким образом, в их восприятии от­
каз от свободного статуса парадоксальным образом означает
процесс их освобождения.
Оказывается, совершая подобный акт, они уподоблялись
тем, которые не только сохраняли свою свободу, но даже “воз­
вышают свое свободное звание более свободным игом рабства”
(qui titulum libertatis sue liberioris jugo servitutis extollentes), а также
и тому, “кто обменял свою свободу на более свободное рабство
ради искупления грехов своих и спасения души своей” (qui liber­
tatem suam in liberiorem servitutem, pro redemptione peccatorum suo28 Cartulaire de collegiale de St.-Croix a Liège, fol. 342v et fol. 393v // Documents con­
cernant Leval-Trahegnies, Bienne-lez-Happart et les Clarisse de Mons / Éd. par
L. Devillers // Analectes pour servir a l’histoire ecclésiastique de la Belgique. T. XIV,
4ème livraison. Bruxelles, 1877. P. 400-402 (a. 1213), P. 402-403 (a. 1249, 22 déc.);
cp.: Poncelet E. Inventaire analytique des chartes de la collégiale de Sainte-Croix a
Liège. T. 1: 1005-1440. Bruxelles, 1911. Nr. 41. P. 24 (s.d.), Nr. 44. P. 25 (a. 1213),
Nr. 86. P. 41 (a. 1249, 22 déc.).
29 BNF, Coll. Moreau, T. 18, f. 118, copie de Dom Queinsert du XVIIIe s. // Duvivier Ch.
Recherches sur le Hainaut ancien du Vile au Xlle siècles. Bruxelles, 1866. T. 2: Codex
diplomaticus (далее - Duvivier. Hainaut). Nr. XXXIII. P. 363 (a. 1009): “... trado
meipsam ego Berta... Sancto Landelino..., non ut quilibet domini suos suasque tradunt
famulos ac famulas, sed qualiter se sponte offerunt liberi vel libere”. Cp.: Mons,
Archives de l ’État, Fonds de l ’abbaye de S. Ghislain // Ibid. (a. 1073): “...sicut libera
immo quia libera tradidi me sancto Gisleno”.
3!

67

rum et salute anime sue commutavit)30. Иными словами, в их понима­
нии несвобода при некоторых обстоятельствах как бы меняется
местами со свободой, и эта несвобода может даже рассматри­
ваться как более свободная свобода, чем собственно свобода.
Как в связи с этим не вспомнить об известной формуле Ансель­
ма Кентерберийского: “Не является ли тот, кого зовут сервом у
господина, свободным Господа, а тот, кого зовут свободным, - не
раб ли он Христов?”31
Разумеется, здесь подразумеваются не вполне обычные не­
свобода и свобода: “ибо, - как говорится в преамбуле одной из
грамот, объясняющей резоны, побудившие некую свободную
женщину причислить себя к трибутариям св. Трудона, - Богу слу­
жить - значит царствовать, [и те] кто ярмом праведного божест­
венного рабства себя связывают, [те] желают наслаждаться сво­
бодой царствия вечного”32. Сходные мотивы мы находим и в гра­
моте, объясняющей причины передачи себя в трибутарии аббат­
ства св. Троицы в Вандоме неким Райнальдом: “... избравшим,
[что] лучше быть сервом у Господа, нежели свободным в миру”33.
Точно такие же объяснения добровольного превращения себя в
алтарные трибутарии свободными женщинами мы находим и в
грамотах монастыря св. Гилена в Монсе34.
Все эти резоны явно выражают особенности не только их
социального, но и их религиозного самосознания. Они находят­
ся в полном соответствии с теми господствовавшими в их эпоху
представлениями, согласно которым высшим проявлением сво­
боды, самой сутью свободы {summa libertatis, summa ingenuitas),
является служение Господу, в котором все равны. Это находит от­
ражение даже в преамбулах многих грамот, оформлявших акты
30 Piot. Nr. XXXII. P. 41-42 (а. 1129). Nr. CIX. P. 148-149 (a. 1186); cp также:
Hasselt, Archives de l’Etat, fonds de l’abbaye de Munsterbilsen // Ernst S.P. Histoire
du Limbourg. T. VI: Codex diplomaticus Limburgensis. Liege, 1847 (далее Munsterbilzen / Éd. Ernst. Limbourg. T. VI) (a. 1181): “quedam mulier Margareta
liberis orta natalibus titulum sue ingenuitatis in liberiorem Dei redigens servitutem
ecclesie beati Amoris contradidit”.
31 Цит. по: Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М., 1984. С. 207.
32 Piot. Nr. LXVIII. P. 91 (а. 1158): “Quoniam Deo servire regnare est, recte divine servi­
tutis jugo se obligant qui etemi regni libertate frui desiderant”.
33 Cartulaire de 1’abbaye cardinale de la Sainte-Trinité de Vendôme / Ed. par Ch. Métais.
T. 1. Vannes, 1893. Nr. CCLXXV. P. 427 (a. 1079): “... eligens magis esse servus Dei
quam libertus seculi”.
34 Mons, Archives de l’État, Fonds de l’abbaye de S. Ghislain / Éd. Duvivier. Hainaut.
Nr. LXXI. P. 446 (a. 1086): “Quocirca ego Awidis de Houa, quamvis libera et nullo
terreno domino subiecta, temporalem libertatem eligens postponere et ad eius anhelare
servitium cui servire regnare est”.

68

добровольного превращения себя свободными в алтарные трибутарии35.
Подобные взгляды были, вероятно, “общим местом” у сред­
невековых авторов и содержатся не только в их теологических
сочинениях, но и в тех проповедях, которые они внушали своей
пастве. Не случайно почти те же сентенции мы находим, к приме­
ру, в проповедях Жака из Витри: “Рабом же Божьим называется
всякий муж добропорядочный, пока исполняет волю того, “слу­
жить кому - значит царствовать”, или в “Нормах небесного пра­
ва” у Алана Лилльского: “...Коему [Богу] служить - значит царст­
вовать”36. А для средневекового мистика Мейстера Экхарта
(1260-1328), идеи которого пользовались особой популярностью
именно во Фландрии, истинная добродетель и свобода появляют­
ся только тогда, когда человек отрешится от своего “Я” и полно­
стью подчинит свою волю воле Божьей; лишь тогда он обретет
искомую внутренюю свободу души37.
Таким образом, имея дело с алтарными трибутариями и им
подобными, мы оказываемся в мире особых взаимоотношений
средневековых людей с Богом, его святыми и церковью, кото­
рые не могли не сказываться и на их социальном самовосприятии. В свойственной им “картине мира” их социальные представ­
ления были неотделимы от их религиозных верований. Без уче­
та этого обстоятельства особенности их собственного социаль­
ного самосознания вряд ли могут быть нами правильно поняты и
объяснены.
35 Mons, Archives de l ’État, Fonds de l’abbaye de S. Ghislain / Éd. Duvivier. Actes. N. s.,
Nr. 75. P. 152 (a. 1190): “Ego Hawidis, cum essem libera et omni jugo servitutis
humane soluta, audiens summam libertatem esse Christo servire, memor etiam et in
mente revolvens diversos et miseros casus humani generis, peccatorumque morientium
periculosos et dubios exitus, exterrita etiam ewangelica voce qua dicitur in miseri­
cordibus: “Ite, maledicti, in ignem etemum”, pro remedio anime mee me ipsam, cum
omni posteritate de me exitura, tradidi ecclesie beati Gilleni in Cella”; cp.: Van Lokeren.
Nr. 251. P. 148 (a. 1156): “Scriptum est summa ingenuitas ista est in quam servire
Christi comprobatur, quia Deo sevire est regnare. Нес ego Vergina de Wenlina atten­
dens cum ex ingenuis et nobilibus parentibus procreata essem, me Deo sanctoque Petro
in Blandiniensi cenobio ancillam constitui”; cp.: Munsterbilzen / Éd. Ernst. Limbourg.
T. VI. (a. 1176): “Summa ingenuitas illa est in qua servitus Christi comprobatur”.
36 Jacobus de Vitriaco. Sermo LXV: “Sermo ad servos et ancillas”, c. 3: “Servus autem
Dei dicitur quilibet homo justus, dum facit voluntatem eius “cui servire regnare est” //
Longere J. Deux sermons de Jacques de Vitry ( t 1240) “Ad servos et ancillas” // La
Femme au Moyen Âge / Sous la haute présidence de Georges Duby; édité par Michel
Rouche et Jean Heuclin. Maubeuge, 1990. P. 285; Alanus de Insulis. Regulae caelestis
iuris, LXXXIV, 3 // Migne. PL. T. 210. Col. 664: “Cui servire regnare est”.
37 Хорьков М Л . Майстер Экхарт: Введение в философию великого рейнского
мистика. М., 2003. С. 122 и сл.

Ю.Е. Арнаутова
ФОРМЫ ИДЕНТИЧНОСТИ
В MEMORIA СОЦИАЛЬНЫХ ГРУПП

В основу предлагаемых ниже размышлений положены три
примера из практики культа одного и того же святого, ставшего
объектом идентификации для разных социальных групп. Речь
пойдет о св. Гангульфе, культ которого возникает очень рано,
уже в конце VIII столетия, и с того самого момента и на протя­
жение всего средневековья неоднократно используется различ­
ными социальными группами для манифестации своего особого
положения и занятий, своих целей, этических ценностей и норм,
словом, всего того, что отличает и отграничивает членов опре­
деленной группы от всех остальных, от “не-членов”, и что в со­
временных исследованиях принято называть групповой иден­
тичностью1.
Одним из таких отличительных признаков или форм объек­
тивации групповой идентичности является традиция общих для
членов группы воспоминаний о прошлом. “Группа есть то, что
она о себе помнит”12, и эта память легитимирует само ее сущест­
вование, обеспечивая воспроизведение групповых ценностей и
норм, подтверждая стабильность и длительность ее существова­
ния во времени - основные структурные признаки социальной
группы. Культ святых также является частью такой традиции
воспоминания, хотя мы и привыкли рассматривать его главным
образом как феномен религиозной практики. Как и культ мерт­
вых вообще, средневековый культ святых вырос из memoria - ос­
нованной на религии, метафизике, литургии и непосредственно
связанной с ними формы воспоминания и поминовения живыми
умерших. Поэтому предложенная мною проблема - репрезента­
ция групп в культе святого-патрона - вполне обоснуема в контек­
сте теории и практики изучения средневековой memoria и сфор­
1 Определение социальной группы и групповой идентичности см.: Oexle О.G.
Soziale Gruppen in der Stândegesellschaft: Lebensformen des Mittelalters und ihre historische Wirkungen // Die Repràsentation der Gruppen. Texte - Bilder - Objekte / Hrsg.
O.G. Oexle, A. von Hülsen-Esch. Gottingen, 1998. S. 17-19.
2 Подробно эта идея развивается Я. Ассманном: Assmann J. Das kulturelle
Gedàchtnis. Schrift, Erinnerung und politische Identitàt in den frühen Hochkulturen.
München, 1992. S. 10-12.

70

мулированной М. Хальбваксом, а затем Я. Ассманном теории
культурной памяти3.
Со времен языческой античности и едва ли не до XVIII в.
memoria была одной из важнейших составляющих повседневной
жизни. Она являла себя не только в религиозной, но и в правовой,
экономической, политической, художественной сферах и в этом
смысле была “тотальным социальным феноменом” (М. Мосс)4.
Как феномен исключительно коллективный, сама практика
memoria являлась залогом существования группы. Участвуя в со­
ставляющих memoria ритуалах - в бдении над покойным, в цер­
ковном погребении, в совместной поминальной трапезе, но преж­
де всего - в многократном и многолетнем литургическом помино­
вении умерших, вспоминающие (поминающие) ощущали себя как
группу, “сообщество вспоминающих” (Я. Ассманн).
Однако memoria хотя и “коммуникативна”, поскольку практи­
куется группой живых людей, современников, является в то же
время частью культурной памяти. Ведь память о мертвых означа­
ет память о прошлом. В этом смысле Я. Ассманн назвал memoria
протоформой культурной памяти, которая, оставаясь связанной с
создавшей ее группой, в то же время выходит за ее пределы в
многочисленных “формах объективации” - в текстах и изображе­
ниях, в монументальных памятниках и институтах, и тем самым
служит формой манифестации групповой идентичности. Как спе­
цифическая культура воспоминания и вспоминания memoria име­
ет свою мнемотехнику - называние имени покойного в литурги­
ческом поминовении, надгробные изображения и мемориальные
сооружения, портреты, тексты a memoria viventium, к которым
можно отнести биографии членов аристократических родов,
истории “домов”, генеалогии, “деяния” (gesta) великих людей
прошлого, жития (vita) святых и разнообразные формы их куль­
тового почитания. А это значит, что именно memoria дает “сооб­
ществу вспоминающих” - социальной группе - то коллективное
знание о ее истории, которое помогает ей сформировать собст­
венный образ, подчеркнуть свойственные ей ценности и нормы
и через них ощутить свое своеобразие и отличие от других, т.е.
3 Об этом см.: Арнаутова Ю.Е. О т memoria к “истории памяти” // Одиссей, 2003.
М., 2003. С. 170-198.
4 Имеется в виду высказывание М. Мосса из известной работы о даре {Mauss М.
Essai sur le don. Paris, 1950). Анализ взглядов Мосса на социальную природу
memoria см.: Oexle О.G. Soziale Gruppen und Deutungsschemata der sozialen
Wirklichkeit in der Memorialüberlieferung // Prosopographie als Sozialgeschichte?
Methoden personengeschichtlicher Erforschung des Mittelalters. Sektionsbeitràge zum
32. Deutschen Historikertag Hamburg 1978. München, 1978. S. 33-38.

71

идентичность. Так из узкой групповой memoria живых людей
(“коммуникативной” памяти) возникает память “культурная”, по­
скольку материальные свидетельства memoria данной группы в
виде разного рода памятников - “пунктов фиксации” прошлого в
настоящем - становятся достоянием человечества, и, таким обра­
зом, создавшая их группа оставляет свои следы в истории, доступ­
ные современным исследователям. Это тем более важно для изу­
чения тех групп, жизнедеятельность которых проходила в мире
устной культуры и коммуникации, и которые, как в первых двух
предложенных мною примерах, не оставили нам о себе никаких
письменных свидетельств. Для таких групп данный подход предо­
ставляет едва ли не единственную возможность узнать нечто об
их самосознании. Обратимся к примерам.
I
Как мне уже приходилось писать, св. Гангульф - историче­
ское лицо5. Он жил в середине VIII в., был бургундским графом
(comes) и современником Пипина Короткого, а датой его смерти
принято считать 760 г.
О жизни св. Гангульфа не существует других свидетельств,
кроме его жития6, написанного почти полтора столетия спустя
после смерти святого. Из него следует, что Гангульф был сыном
благородных родителей и рано прославился своим благочестием,
однако склонность к чтению Священного Писания и борьбе с по­
рочностью человеческой натуры не привели его в монастырь или
в келью отшельника. Всю свою жизнь Гангульф оставался в ми­
ру. Еще в юности он поступил на службу к франкскому королю,
вскоре был приближен ко двору и стал там одним из лучших со­
ветников и полководцев. В перерывах между военными походами
и делами придворной службы Гангульф посещал свои владения в
окрестностях Лангра, где основным его занятием была охота в
окрестных лесах. Однажды во время очередного посещения родо­
вой усадьбы, он узнал, что в его отсутствие супруга изменяла ему
с неким клириком. Вместо того, чтобы по обычаю тех времен
убить обоих, Гангульф предложил неверной жене раскаяться, а
когда та отказалась, просто удалил ее от себя и даже возвратил
5 Арнаутова Ю.Е. Женщина в “культуре мужчин”: брак, любовь , телесная кра­
сота глазами агиографов X в. // Адам и Ева: Альманах гендерной истории / Под
ред. Л.П. Репиной. М., 2001. С. 77-84.
6 Vita Gangulfi Martyris Varennensis / Ed. W. Levison // MGH. Scriptores Rerum
Merovingicarum. T. 7: Passiones vitaeque sanctorum aevi Merovingici / Ed. B. Krusch,
W. Levison. Hannover, 1919-1920 [repr.: 1997]. P. 1. T. I. P. 142-174.

72

приданное - случай по тем временам неслыханный. Однако мило­
сердие обернулось против Гангульфа, поскольку спустя несколь­
ко дней любовник жены, опасаясь, что тот передумает и начнет
мстить, вероломно убивает его. Это, собственно, и вся история
св. Гангульфа.
Чтобы у читателя не возникло чувство недоумения по пово­
ду обоснованности причисления Гангульфа к канону святых,
поясню, что его религиозный подвиг состоял в отказе от наси­
лия (топос поп violentia из catalogus virtutum). Гангульф - бур­
гундский аристократ, военачальник, придворный - не поддался
чувству мести и не пожелал сам свершить суд и наказание, ко­
торые как всякий истинно благочестивый человек он относил
к компетенции одного только Бога. Однако это обоснование
эксплицируется из текста жития, созданного, повторю еще раз,
более чем через полтора столетия после его гибели, в эпоху с
совершенно иным духовным климатом: на волне настроений,
связанных с монашескими движениями за укрепление христи­
анской нравственности7. Культ св. Гангульфа документируется
гораздо раньше, с конца VIII в., поскольку именно тогда его имя
попадает в литургический календарь, что в раннее средневеко­
вье означало причисление к канону святых de facto. Почему он
возник?
Из жития известно, что еще при жизни граф Гангульф по
обычной практике того времени основал в своих владениях мона­
стырь, в котором был впоследствии погребен. Там же и было по­
том написано его житие. По всей вероятности, это был мона­
стырь в Варенне-на-Амансе под Лангром. Как из литургической
memoria монашеской общины, хранящей память о своем основа­
теле, возникает, слившись со спонтанным почитанием “невинно
убиенного”, локальный культ святого, в целом понятно8. Удиви­
тельно в истории этого культа другое.
Сравнительно быстро после смерти исторического графа
Гангульфа, т.е. самое позднее в 70-80-е годы VIII столетия, его
начинают почитать как святого довольно далеко от родины - на
только что присоединенных к каролингскому государству землях
7 В рамках данной работы нет места для более подробного обоснования этой
идеи и, соответственно, датировки жития. В. Девисон без особых, впрочем,
объяснений, датирует его создание концом IX в.; у меня есть все основания
полагать, что оно было написано не ранее конца второго десятилетия X в.
8 Более подробно “механизм” такой memoria рассматривается мною в работе:
Арнаутова Ю.Е. Memoria: “Тотальный социальный феномен” и объект иссле­
дования // Образы прошлого и коллективная идентичность в Европе до нача­
ла Нового времени / Под ред. Л.П. Репиной. М., 2002. С. 24-27.

73

Алемании и северной Баварии (Баварской Швабии)9. Там, вдоль
исторических путей сообщения, на перекрестках больших дорог
или у переправ, королевской администрацией для их безопасно­
сти и обеспечения путешествующих (прежде всего, разъезжавше­
го по стране двора) всем необходимым, закладывались форты и
укрепленные поселения. Понятно, что в каждом таком новом по­
селении строилась церковь или хотя бы капелла. Многие из них
освящались в честь св. Гангульфа.
Следует задаться вопросом, почему культ именно этого ново­
явленного святого стал столь популярен (о популярности культа
судят по количеству приходов) в нескольких десятках маленьких
крепостных поселений на окраине государства? Объяснение
может быть только одно: этот культ был “спущен сверху”, со
стороны каролингского двора, причем “спущен” с определен­
ной целью.
В те времена основание новых церквей (особенно на королев­
ских землях) и определение их под патронат какого-либо святого
находилось в ведении главного придворного капеллана (capellanus) - своего рода “министра” по делам церкви. До 784 г. им был
современник исторического Гангульфа аббат Сен-Дени граф
Фульрад. Преемником Фульрада на этом посту стал Ангильрам
(784-791) из известного рода Робертингов - метцский архиепи­
скоп и аббат монастырей Санс и Сен-Трюиден (Sens и St. Truiden).
Св. Гангульф почитался в обоих этих аббатствах и в самом Мет­
це. И Фульрад, и Ангильрам, вероятно, знали графа Гангульфа
лично, по придворной жизни, или по рассказам, и делали все от
них зависящее, способствуя формированию культа этого челове­
ка как святого. Именно при Ангильраме возникли почти все упо­
мянутые патроцинии св. Гангульфа, а после его смерти в тех мес­
тах новых приходов ему уже не посвящали10.
Однако этот интерес к “невинно убиенному” благочестивому
графу не был бескорыстным. Культу св. Гангульфа предназнача­
лась роль групповой memoria. В пользу этого предположения сви­
детельствуют и необычность самого святого, и специфичность
ареала распространения культа (на новых фискальных землях), и,
главное, наличие подходящей группы или “партии” в среде
франкской военной аристократии, которая претендовала на веду­
9 В. Зигель скрупулезно собрал и проанализировал все топографические и то­
понимические свидетельства этого культа в VIII-X вв.: Siegel W. Der heilige
Gangolf an Donau und Lech // Zeitschrift des historischen Vereins fiir Schwaben.
1991. Bd. 84. S. 7-44.
10 Ibid. S. 20-21.

74

щие позиции во внутрицерковной политике государства и нужда­
лась в дополнительных средствах легитимации своих целей. Еще
при Бонифации (ум. 754), архиепископе и папском легате в Запад­
но-франкской церкви, возникла ощутимая напряженность в отно­
шениях между англосаксонским и франкским клиром - борьба за
власть, за церковные, прежде всего епископские, должности, за
влияние на церковную реформу и отношения с Римом. Группа
высших церковных иерархов, о которой идет речь, сплотилась,
вероятно, где-то в середине VIII в. вокруг тогдашнего архикапел­
лана епископа Хродеганга Метцского (ум. 766) и сменившего его
на этом посту Фульрада. В отличие от круга сподвижников Бони­
фация, все они происходили из старейших франкских родов и ак­
тивно способствовали политике создания каролингской импер­
ской церкви, обеспечивавшей переплетение королевской админи­
страции и церковных должностей, связь имперской политики с
церковной реформой при вовлечении в церковное управление ме­
стной франкской аристократии11. После смерти Фульрада его де­
ло продолжил назначенный архикапелланом Ангильрам. К этой
же группе принадлежал и дальний родственник Ангильрама - робертинг Ханкор (ум. 764), которого считают основателем част­
ной капеллы св. Гангульфа в Штернбахе на limes - одного из пер­
вых культовых мест почитания этого святого. Другим возмож­
ным попечителем культа св. Гангульфа был его современник бывший лангрский епископ Хариульф. В 775-778 гг. он основал в
баварской Швабии аббатство Элльванген. Точных сведений о по­
читании в нем св. Гангульфа в то время нет (хотя оно и не исклю­
чается), но под приоратом этого аббатства с конца VIII в. нахо­
дился ряд изучаемых нами патроциний св. Гангульфа1112.
Таким образом, в сложившейся внутриполитической ситуа­
ции, да еще на общем фоне, когда святыми становились только
епископы и аббаты, к тому же пришлые, для этой группы святой
“из своих” был как нельзя кстати. Образ овеянного ореолом свя­
тости графа, военачальника, придворного в высшей степени под­
ходил для нее на роль образца идентичности. Более того, он леги­
тимировал ее претензии на власть. Дело в том, что в аристокра­
тических группах memoria непосредственно связана со славой fama13. Memoria и fama нераздельны и являются основным консти­
11 Angenendt A. Das Frühmittelalter. Stuttgart; В.; Kôln, 1995. S. 267-271, 287-289.
12 Siegel W. Op. cit. S. 20-21, 33-34.
13 Подробнее о связи memoria и fama см.: Oexle О.G. Die Memoria Heinrichs des
Lôwen // Memoria in der Gesellschaft des Mittelalters / Hrsg. D. Geunisch,
O.G. Oexle. Gottingen, 1994. S. 128-177.

75

туирующим фактором по отношению друг к другу: fama увеличи­
вает memoria, a memoria есть необходимое условие для fama - и в
этом смысле обе они манифестируют сословное “качество”, т.е.
знатность и благородство группы, ее способность к власти.
Memoria аристократии непосредственно легитимирует власть, по­
скольку “власть нуждается в происхождении” (Я. Ассманн)14.
Кроме того, fama св. Гангульфа была двоякого рода. С одной сто­
роны, это была обычная для воина-аристократа слава о его воин­
ской доблести. Оружие и доспехи графа Гангульфа сразу после
его смерти стали реликвиями. Они хранились в основанном им
монастыре и были объектами религиозного поклонения, однако
по своей природе продолжали манифестировать традиционные
групповые ценности военной аристократии. С другой стороны,
это была слава о его выдающемся христианском благочестии, по­
добном монашескому и позволившем ему подняться до вершин
святости. Однако продемонстрировано оно было не в тиши мона­
стырских стен, а в мирской жизни. Впоследствии анонимный ав­
тор жития очень точно отразил эту двойственность fama св. Ган­
гульфа: “Пипин считал блаженнейшего Гангульфа [...] одним из
самых мужественных воинов в своем войске, потому что он был
духом храбр, силами могуч, в бою бодр и превосходно обучен вся­
кому воинскому делу. Свидетельством этому является и его заме­
чательное вооружение, которое еще и сегодня хранится в церкви,
освященной его именем: там имеется его шлем, панцирь, меч и
налокотники. И если снаружи у святого видны были укрепления
этого оружия, то самое непобедимое оружие сияло [у него] внут­
ри, а именно: шлем веры, непробиваемый панцирь праведности,
щит справедливости и меч слова Божьего, который чудесным и
всепроницающим острием освещал тайники его души”15. Поэто­
му на раннем этапе в культе св. Гангульфа, неразрывно связан­
ном со свежей памятью о fama исторического графа Гангульфа,
нашли выражение не только общехристианские, но и традицион­
ные для военной аристократии “профессиональные” ценности, в
свою очередь свидетельствующие о специфической идентично­
сти группы инициировавших его memoria франкских аристокра­
тов, претендовавших на лидерство во внутрицерковной политике.
Посвященные св. Гангульфу церкви и капеллы (иных свиде­
тельств - текстов или изображений - от того времени не сохрани­
лось) стали монументальными памятниками этой групповой
memoria и достоянием культурной памяти.
14 Assmann J. Op. cit. S. 61.
15 Vita s. Gangulfi. Cap. 3.

76

II

Мой второй пример касается культа св. Гангульфа в той же
местности, однако носителем его была другая группа, точнее, две
последовательно сменяющие друг друга во времени группы, для
которых этот святой стал объектом профессиональной само­
идентификации.
Несмотря на то, что культ св. Гангульфа был “спущен сверху”,
для своих прихожан он с самого начала стал вполне подходящим
церковным патроном. В приходах св. Гангульфа на завоеванных
областях Алемании и северной Баварии, в поселениях, наделенных
функциями военных укреплений при важных путях сообщения,
иногда даже специально основывавшихся для обслуживания этих
путей, объединялись люди, не просто живущие на одной террито­
рии (соответствующей церковному приходу), но и - в силу особен­
ностей истории этих населенных пунктов - приблизительно одно­
го социального слоя, близкие по роду своей деятельности. Это
были королевские служилые люди, сидящие на фискальных зем­
лях и обязанные нести охрану путей сообщения или границ, уча­
ствовать в военных экспедициях, поддерживать в порядке дороги
и переправы, разводить лошадей, обеспечивая ими, а также вся­
кими другими припасами и услугами, проходящие мимо войска,
путешествующих по государственным делам, торговцев, королев­
ский двор. Для них св. Гангульф был таким же, как и они сами, благочестивым воином, всадником и охотником, покровителем
источников и колодцев - важнейшей принадлежности любого
придорожного поселения или места для привала путников. Поэ­
тому они не просто объединялись вокруг него как члены церков­
ного прихода, но и именно с ним идентифицировали себя как чле­
ны “профессиональной” группы16. Конечно, прямых свидетельств
об этом нет. Однако имеется серьезный аргумент в пользу данного
предположения, а именно то, что культ св. Гангульфа не исчезал
в этой местности ни при каких обстоятельствах и дожил до наших
дней. Какое значение это обстоятельство имеет для проблемы
идентичности?
Следует пояснить, что культ святого - явление отнюдь не вне­
временное и отнюдь не спонтанное. Он во многом определяется
идеологией, политикой, даже “модой”. Ситуация, когда культ то­
го или иного святого в данной местности утрачивает свою акту­
альность и, перестав отвечать потребностям прихожан, исчезает,
в истории скорее норма, нежели исключение. Ставший непопу16 Разумеется, вопрос о степени гомогенности такой группы остается открытым.

77

лярным церковный патрон заменялся обычно новым, тем более
что в конце IX в. приходская община получила больше свободы в
выборе покровителя, теперь уже не назначавшегося церковной
администрацией, как раньше.
Казалось бы, все говорит за то, что культ св. Гангульфа в
изучаемом регионе должен был исчезнуть уже к началу X в. Вопервых, потому, что он больше не стимулировался сверху: пар­
тия придворных из числа церковных сановников, использовав­
ших этот культ как род своей групповой memoria в борьбе за
власть, ушла с исторической арены. Во-вторых, сама каролинг­
ская фискально-военная организация во многих местах уже в на­
чале IX в. начинает приходить в упадок, а в X в. исчезает вовсе.
Часть дорог, а вместе с ними и придорожные поселения с их уз­
коспециальными функциями укрепленных перевалочных пунк­
тов, утрачивают свое значение. Соответственно, претерпевает
существенные трансформации и состав их населения. Из коро­
левских поселенцы становятся или окончательно свободными,
или переходят в собственность церкви и крупных землевладель­
цев. Во многих местах они добровольно переходят в зависимость,
дабы избавиться от воинской повинности, и все больше превра­
щаются в мирных крестьян. Таким образом, основные носители
культа св. Гангульфа теряют свою идентичность с образом святого-воина и охотника.
Однако вопреки обычной практике культ св. Гангульфа не ис­
чезает; вероятно, столь сильна была здесь (при отсутствии внеш­
них потрясений и удаленности от политической “моды”) мемори­
альная традиция, историческая память о нем - как живое свиде­
тельство былых королевских свобод этих земель17. Более того,
постепенно в приходах св. Гангульфа формируется новая соци­
альная среда носителей его культа. И случается почти небывалое:
эта новая среда “переконструирует” образ старого приходского
патрона в соответствии с собственными требованиями групповой
идентичности. Понятно, что процесс этот растянулся не на одно
17 Н а сохранение существенной роли исторической memoria в патроциниях
св. Гангульфа вдоль исторических путей сообщения, напоминающей об их ка­
ролингском происхождении, указывает не только наличие постоянных “спут­
ников” и сопатронов св. Гангульфа - святых из “воинского сословия” (св. М ар­
тина, Мауриция, Георгия), но и тот факт, что его самого продолжали изобра­
жать как воина, с воинскими атрибутами. Хотя католической иконографии не
свойственна строгость ортодоксальных живописных канонов и она допускает
различные отклонения от “образца”, нигде заказчики изображений св. Ган­
гульфа не потребовали показать какой-либо атрибут, символизирующий его
патронат над лошадьми и крупным рогатым скотом.

78

поколение, но его результаты отчетливо видны в XII-XIV столе­
тиях, когда на фоне общих тенденций в почитании святых
оформляется их “специализация” - патронаты над определен­
ными ситуациями и видами деятельности. Святой Гангульф ста­
новится здесь патроном лошадей и крупного рогатого скота, а
также тех людей, которые трудятся в этой отрасли хозяйства.
Этот патронат и соответствующий культ сохранялись еще в
XX в., обросли многочисленными народными обрядами, вызва­
ли к жизни предания, песни, новые молитвы и благословения. В
чем необычность ситуации?
Memoria, как уже упоминалось, являет собой форму памяти
группы о собственном прошлом. Чем длиннее традиция этой па­
мяти, тем выше “качество” этой группы. Поэтому в аристократи­
ческих родах трепетно хранится (или даже вымышляется) память
о родоначальнике - великом предке, в монашеских общинах - па­
мять об основателе обители и т.п. В социальных группах, не при­
надлежащих к ведущим слоям общества и объединенных на осно­
ве общности рода занятий, “великого предка”, легитимирующего
возникновение группы, обычно заменяет святой-патрон. К этому
патрону возводился начальный этап истории группы; своей пер­
соной он как бы узаконивал ее место в божественном миропоряд­
ке, перенимая на себя роль не только небесного покровителя, но
и объекта групповой, профессиональной самоидентификации ее
членов.
Выбор святого-патрона, покровительствующего определен­
ной профессиональной группе, который будет для нее и объек­
том самоидентификации, мотивируется обычно по принципу
similia similibus. Если, например, святые Козьма и Дамиан еще
при жизни занимались врачеванием, то понятно, почему они ста­
новятся патронами цехов лекарей и брадобреев. Или если автор
третьего Евангелия св. Лука, по преданию, был врачом, понят­
но, почему врачи Майнца, Вюрцбурга или Фрайбурга объединя­
лись в гильдию св. Луки. Другой распространенный вариант воз­
никновения патроната - на основании жития святого. Так, зна­
менитым сюжетом о “свинье св. Антония” мотивируется патро­
нат этого святого над свиноводами, случай из жизни св. Венделина, который, будучи королевским сыном, некоторое время
вынужден был пасти стадо в Вогезах, дал основания для его па­
троната над скотоводами-гуртовщиками. Святой Вит принял му­
ченическую смерть в медном котле с кипящим маслом - отсюда
его патронат над медниками. Но почему св. Гангульф, который
к лошадям имеет отношение только как благородный всадник, а
его житие не содержит ни одного указания на причастность его
79

к разведению лошадей или волов и, тем более, к торговле ими/
получил такой необычный патронат, а патроном воинов, как
св. Георгий или св. Мауриций, не стал? Справочники по патронатам святых также нигде не упоминают патроната св. Гангульфа над лошадьми, следовательно, он был локального значения и
существовал только здесь - в деревнях между реками Дунаем и
Лехом.
В этих деревнях, когда они перестали быть военными фор­
тами, под влиянием природных условий и в силу исторической
традиции складывалась их новая хозяйственная специализа­
ция - скотоводство и коневодство, а приходские группы посте­
пенно осознавали себя как группы профессиональные, локали­
зованные на определенной территории, соответствующей цер­
ковному приходу. Свидетельствами манифестации их професси­
ональной идентичности со св. Гангульфом при отсутствии пись­
менных источников могут служить изображения в приходских
церквах.
Как всякая профессиональная группа, коневоды и скотоводы
этих деревень были озабочены успехом своего дела и обращались
за помощью к высшим силам. Поэтому они жертвовали своим
церквам и капеллам статуи или оплачивали росписи, изображав­
шие их приходского патрона св. Гангульфа в обществе других об­
щеизвестных святых покровителей крестьянских работ, коневод­
ства и скотоводства - святых Георгия, Вита, Лаврентия, Власия,
Антония, Венделина, Леонарда, патрона погоды св. Доната. Пос­
тепенное заполнение пространства церквей их изображениями, в
свою очередь, является неоспоримым свидетельством процесса
конституирования профессиональных групп в этих приходах.
Старейшие из сохранившихся изображений относятся к XIV в., а
после XV в. существование в приходах св. Гангульфа профессио­
нальных групп скотоводов и коневодов подтверждается уже доку­
ментами из церковных архивов18.
Дарение имеет сложную символическую природу со множе­
ством значений. Это не просто акт благочестия - забота о душе,
обращение к небесному покровителю с выражением благодар­
ности за свершенное благодеяние (например, урожай или хоро­
18 Большая часть этих сведений собрана и опубликована приходским священни­
ком из Нойденау Ф. Майером: Mayer F. Der heilige Gangolf, seine Verehrung in
Geschichte und Brauchtum // Freiburger Diozesan-Archiv. Freiburg, 1940. Bd. 67.
S. 90-139 (особенно S. 113-120; 132-139). Кроме того, патронат св. Гангульфа
над лошадьми и крупным рогатым скотом подтверждается более поздними
свидетельствами краеведов о связанных с ним народных обрядах.

80

ший приплод) или “аванс” в надежде на новое, а сами дары - изо­
бражения и церковная утварь - наделялись функцией не только
предметов культа. Неразделенность религиозной и, я бы назва­
ла это “репрезентативной”, функций предметов церковного ос­
нащения очевидна. С одной стороны, нельзя оставить без внима­
ния то обстоятельство, что создание любого произведения ис­
кусства кто-то финансирует. Поэтому важными оказываются и
его размеры, и то, сколько материала пошло на его изготовле­
ние, и то, сколько стоила работа; все это определенный показа­
тель, предназначенный не только увеличивать славу Бога, свя­
того, церкви (данной и вообще), но и позволяющий тем самым
донатору заявить о себе, о своем сословном и имущественном
статусе, словом, о своем месте в структуре общества. С другой
стороны, не менее важным оказывается и содержание изобра­
жения. Кого изображают на фресках и в пластике? Разумеется,
святых, близких дарителям, благосклонность которых наиболее
важна им, - тех, кто обеспечивает богатый приплод скота, хоро­
шую погоду и урожай кормов, способствует сохранности стада
или табуна, предохраняет его от хищников, болезней и мора, по­
могает найти щедрого покупателя. Как видим, посредством этих
изображений маленький мирок приходской общины крестьян,
коневодов и скотоводов проецируется на церковное простран­
ство, заполняя его небесными представителями своей профес­
сии, а сам св. Гангульф и его спутники воспринимаются как зер­
кальное отражение, небесный прообраз социальной группы их
земных почитателей. В этом контексте мемориальные изобра­
жения следует рассматривать не просто как свидетельства рели­
гиозной практики - культа святых, а как социальные действия,
посредством которых манифестируется консолидация социаль­
ной (профессиональной) группы. Дарения, таким образом, это
способ манифестации идентичности, поскольку они репрезенти­
руют специфические для группы ценности, которые одновре­
менно - и часть групповой идентичности, и символическая ре­
презентация этой группы.
Таким образом, в изучаемом регионе на определенном этапе
конституирования в приходах новых профессиональных групп их
члены, в силу неизбежной потребности осознать свое место в
структуре общества, сами создали для себя образец идентично­
сти, в котором манифестировались их групповые ценности, цели
и занятия. А приходской патрон св. Гангульф стал для них патро­
ном профессиональным не потому, что он изначально имел осно­
вания быть патроном этого рода занятий, а потому, что ему по­
степенно пришлось им стать.
81

Ill
Мой третий пример касается роли культа св. Гангульфа в
формировании групповой идентичности в совсем другой среде и
уже в другое время - в кругах, вовлеченных в монашеские движе­
ния за реформы Х-ХП вв. представителей аристократических ро­
дов, для которых этот святой стал одним из наиболее почитаемых
“сословных” святых. Речь идет о так называемой “второй волне”
культа, на этот раз сосредоточенного не в деревнях, а в городах,
особенно, с епископскими кафедрами. Главными его носителями
стали аристократические фамилии, прежде всего причастные к
церковному управлению. Именно они способствовали возведе­
нию новых (или обновлению старых) церквей и капелл, посвящая
их св. Гангульфу, и раздобывали для них его реликвии. Они же ос­
новывали и поддерживали материально каноникаты при этих
церквах, заказывали и оплачивали внутренние интерьеры и изо­
бражения своего патрона, которого они хотели видеть со всеми
атрибутами своего сословия, поэтому повсюду в иконографии
вместо тоги и мученического венца св. Гангульф предстает в дос­
пехах и в полном рыцарском вооружении, часто верхом на коне.
За этой “второй волной” культа св. Гангульфа стоит специфи­
ческая констелляция общеевропейских процессов: формирование
рыцарства как особого сословия со своими задачами и ценностя­
ми и церковный кризис X столетия, повлекший за собой волну ис­
ходящих из разных центров - Клюни, Горца, Хирсау - религиоз­
ных движений за нравственное обновление не только обмирщаю­
щихся монашества и церкви, но и погрязшего в грехе мира. Уча­
стие в них белого духовенства и многих мирян из высших слоев
общества обусловливалось тем, что монашеский идеал благочес­
тия в то время еще продолжал оставаться общечеловеческим эти­
ческим образцом. Общественная рефлексия вокруг представле­
ния о трехфункциональной модели общества в этот период была
сосредоточена на проблеме трансцендентной легитимации при­
менения оружия воинским сословием (bellatores, pugnatores). Ины­
ми словами - на формулировании этических основ и обществен­
ного долга зарождающегося рыцарства. Идеальный христиан­
ский рыцарь - miles viriliter et sapienter - служил как земному, так
и небесному господину, искал славы в этом мире и надеялся на
спасение души в том. Итогом такого сплетения военных, аристо­
кратических и христианских элементов в рыцарском кодексе чес­
ти и поведения стало то самое идеализированное представление о
miles Christi, которое характеризует рыцарство после 1100 г. Од­
нако эта легитимация имела два взаимно обусловленных и взаим­
82

но стимулирующих следствия - религиозное оправдание, обосно­
вание и регулирование войны, с одной стороны, и милитаризацию
религии и самой церкви - с другой19. В обстановке неконтролиру­
емой феодальной агрессии именно Церковь переняла на себя в
тот момент роль координатора защиты “порядка” и последова­
тельно способствовала формированию в общественном сознании
образа военной аристократии (говорить о “рыцарстве” до XII в.
можно только условно) как меченосной руки на службе disciplina
ecclesiae. Порожденные этим духовным климатом движение рах
Dei, а также все движения за обновление церкви второй полови­
ны XI в., отчасти обозначаемые как “грегорианская реформа”,
немало способствовали формированию специфического “рыцар­
ского” благочестия как сословной (групповой) этики.
Понятно, что новая этика “христианского воина” нуждалась в
соответствующих образцах для подражания и создания чувства
идентичности, причем в таких образцах, которые соотносились
бы с существующей ситуацией. Поэтому не удивительно, что по­
мимо древних святых из числа “военных” - предводителя “воин­
ства небесного” архангела Михаила, святых Мартина Турского,
Георгия, Мауриция, в лоне обновляющейся церкви особенно ак­
тивизируются культы тех редких святых из мирян, которые - и
это был характерный признак эпохи - удостоились святости не
вопреки своему ремеслу, а благодаря ему. Для них военные похо­
ды и битвы были при жизни основным занятием, и теперь имен­
но это обстоятельство обрело новое и первостепенное значение в
их культе. Святость человека, живущего в миру in ordine pugna­
tores20, участвующего в военных походах и демонстрирующего
при этом доведенное до абсолюта соответствие нормам христиан­
ской нравственности, становится не просто этическим образцом
для других представителей данного сословия, но и объектом груп­
повой идентичности особенно усердных ревнителей идеи renova­
tio и специфического “рыцарского благочестия”.
Одним из таким образцов для идентичности и становится св.
Гангульф уже в конце X в. Позже возникают или активизируют­
ся культы других святых - прежде всего святого графа Геральда
из Аурилака, затем короля Роберта Благочестивого, графа Бурхарда Вандомского. Однако уже поверхностный взгляд на геогра­
19 Арнаутова Ю.Е. Caritas sancti Geraldi: К вопросу об авторских интенциях в Vita
s. Geraldi Одо Клюнийского // Одиссей: Человек в истории. 2005.
20 Ср.: “[...он], хотя и вел жизнь мирянина, все же, стремясь к служению и духов­
ному подвигу, мужественно сражался с искушениями древнего врага” (Vita s.
Gangulfi. Pro!.).

83

фию распространения мест их культового почитания позволяет
говорить о том, что если святые Геральд, Роберт или Бурхард бы­
ли популярны в ареале распространения движения Божьего мира
и клюнийской реформы, то св. Гангульф был поднят на знамя в
кругах так называемой лотарингской реформы: из Туля его культ
в Х-ХП столетиях последовательно распространяется вдоль “ло­
тарингской оси” Мозель - Средний и Нижний Рейн - Маас Шельде21. Данное обстоятельство можно рассматривать как еще
один аргумент в пользу предположения о том, что речь здесь идет
именно о группе, локализующейся на определенной территории и
легитимирующей свою “программу” исторической memoria: реги­
он Мозель - Маас - родина не только первых Каролингов, но и
вдохновителя каролингской церковной реформы епископа Хродеганга Метцского. Образ Гангульфа как каролингского святого,
“ангажированного” при дворе и во внутрицерковной политике,
манифестировал генетическую связь лотарингской реформы с
идеями Хродеганга, касающимися функционирования имперской
церкви и тесной связи монастырей с правящей династией, а также
регулирования жизни белого духовенства по образцу vita commu­
nis, что создавало бы столь необходимые основы для сближения
и сотрудничества монашеских communitas и епископских кафедр.
Аналогичные цели во многом были свойственны и лотарингской
реформе X-XI вв. Подобно клюнийской, она зародилась в X в.
как движение монашества, стремящегося к усилению аскезы и
более строгому следованию правилам vita religiosa. Ее форпостом
в Лотарингии стал весьма известный при дворе Оттона Великого
и его преемников горцский монастырь, основанный самим епи­
скопом Хродегангом, который тогда еще, в VIII в., видел в нем
главный опорный пункт задуманных им преобразований. Два сто­
летия спустя идеи Хродеганга не утратили в Лотарингии своей ак­
туальности, особенно в том, что касалось регулирования в соот­
ветствии с более строгими правилами общинной жизни клириков
в каноникатах. Поэтому уже в конце X в. горцская монастырская
реформа обрела множество сподвижников в рядах белого духо­
венства, прежде всего в Метцском и Тульском диоцезах. Имен­
но на это время и приходится начало “второй волны” культа
св. Гангульфа.
21 География распространения патроциний св. Гангульфа с конца X в. (так назы­
ваемая “вторая волна” культа) была подробно исследована Г. Циммерманном:
Zimmermann G. Sankt Gangolfs Weg von Lothringen nach Bamberg. Studie zur
Gründung und friihen Geschichte des Stiftes in der Theuerstadt zu Bamberg //
Jahrbuch für frânkische Landesforschung. 1962. Bd. 22. S. 443-461.

84

Напомню, что граф Гангульф, согласно житию, был погре­
бен в основанном им в своих владениях в Варенне-на-Амансе
(лангрский диоцез) монастыре св. Петра (впоследствии святых
Петра и Гангульфа), где и утвердился его - весьма скромный культ как местного святого. При тульском епископе Герарде
(963-994) реликвии св. Гангульфа переносятся в Туль (963-973),
где Герард возводит для них церковь св. Гангульфа и создает при
ней каноникат. Тогда же по случаю транслации мощей пишется
и новое житие св. Гангульфа - vita Tullensi, впрочем, мало отли­
чающееся от прежнего. Однако с уверенностью судить о том,
было ли перенесение Герардом мощей св. Гангульфа в Туль про­
диктовано преимущественно идейно-политическими соображе­
ниями, нельзя. На фоне общего стремления епископов сосредо­
точить в своих диоцезах как можно больше реликвий святых
епископ Герард выделялся особенным усердием, что впоследст­
вии стало одним из аргументов для его канонизации. В любом
случае, фигура благочестивого графа - глубоко, по-монашески,
религиозного и одновременно верно служащего своему королю,
тщательно исполняющего светские административные обязан­
ности - как нельзя лучше подходила для того, чтобы стать сим­
волом идеи “святости в миру” как результата нравственного очи­
щения общества, что и было одним из главных идеалов лота­
рингской реформы22.
Уже к середине XI столетия культ св. Гангульфа распростра­
няется по всей Лотарингии и приграничным районам, превратив­
шись в своеобразный способ манифестации ориентации на идеа­
лы реформы епископской кафедры, а следовательно, и всего ди­
оцеза, равно как и отдельных представителей мирской знати.
Горцский монастырь приобретает его реликвии в 1077 г. В Мет­
це в XI в. помимо приходской церкви св. Гангульфа в его честь
были освящены несколько алтарей во всех крупнейших соборах
города. С Мозеля культ перемещается далее на Средний Рейн че­
рез Трир. Этот город стал одним из главных центров почитания
св. Гангульфа. Посвященные ему алтари с реликвиями имели мо­
настыри св. Максимина (с 1018 г.), св. Матфея, св. Симеона, патроцинии св. Гангульфа возникли не только в самом Трире, но и в
других городах диоцеза. В льежском диоцезе центром его культа
стал Флоренн. Туда по инициативе местного ландграфа Арнульфа в 1022 г. перенесли большую часть реликвий святого. По при­
22 Более подробно об этой идее и лотарингском движении см.: Wollasch J.
Mônchtum des Mittelalters zwischen Kirche und Welt. München, 1973. S. 159-162.

85

казу ландграфа для них возвели церковь, при которой был осно­
ван каноникат. Впоследствии сын Арнульфа Герард, епископ
Камбре (1012-1050), поручил аббату одного из флореннских мо­
настырей написать миракулы св. Гангульфа. При составлении
этих миракул, охватывающих период с момента транслации ре­
ликвий до 1045 г., аббат Гонцо особое внимание уделил чудесной
помощи святого на поле брани. Во второй половине XI и в XII в.
по инициативе нескольких поколений другого аристократиче­
ского дома - графов Хайнсбергских - возникло сразу несколько
частных церквей св. Гангульфа: не только в их родовом поместье
Хайнсберг под Ахеном, но и в самом Ахене, и в близлежащем
Миллене. В Хайнсберге вдова графа Годвина I учредила канони­
кат в честь св. Гангульфа, а церковь для каноников построил ее
сын Филипп. Впоследствии он стал кёльнским архиепископом
(1167-1191) и уже в этом качестве всячески способствовал куль­
ту своего домашнего патрона во всей церковной провинции, при­
везя в Кёльн часть его реликвий. Он же основал новую церковь
св. Гангульфа в Роде, а в Бонне приказал освятить его именем од­
ну из старых приходских церквей. Один из преемников Филиппа
Хайнсбергского, Фердинанд Баварский, заботясь о популяриза­
ции культа, подарил потом часть этих реликвий в богатом реликварии монастырю в Айхштедте. В XII в. все ветви дома бавар­
ских герцогов были в непосредственной связи с культом св. Ган­
гульфа. И этот род был не единственным, кто избрал св. Ган­
гульфа своим патроном. В Вестфалии знатный род Ашебергов
имел в Нордвальде в качестве домовой церкви капеллу св. Ган­
гульфа. Под его патронатом были и домовые капеллы епископов
Майнца и Магдебурга. Бамбергский епископ Гюнтер (1057-1062)
основал в городе частный монастырь св. Гангульфа. На террито­
рии бамбергского диоцеза с конца XII в. его именем освящаются
также частные церкви местной аристократии в Бургбернхайме,
Нойштадте, Холльфельдене23. Все это в целом свидетельствова­
ло о том, что культ св. Гангульфа все более утрачивал специфи­
ческую связь с лотарингским движением, постепенно превраща­
ясь в культ сословного “рыцарского” святого. В частной жизни
некоторых лотарингских, бельгийских, нидерландских аристо­
кратических фамилий он сохранялся до начала нового времени,
а при епископских кафедрах, будучи ответом на потребность
времени, уже к началу XIII в. исчез столь же стремительно, как и
появился.
23 См.: Zimmermann G. Op.cit.; Mayer F. Op. cit. S. 103-109, 129-131.

86

*

*

*

То обстоятельство, что на примере культа св. Гангульфа в
разные эпохи и в разных регионах можно наблюдать формы ма­
нифестации идентичности не одной, а целого ряда социальных
групп, позволяет сделать некоторые обобщающие выводы о сущ­
ности и природе самого феномена идентичности и специфиче­
ской - групповой - ментальности.
Прежде всего следует подчеркнуть, что обращение в поисках
образца для самоидентификации к одной и той же персоне сооб­
ществ, разнящихся по социальному положению, мировоззрению,
занятиям и целям своих членов, объясняется тем, что социальные
группы не просто выбирают, а - всякий раз заново - сами конст­
руируют себе объекты идентичности в соответствии со своими
потребностями в манифестации тех ценностей и норм, которые,
по мнению группы, должны демонстрировать вовне ее особен­
ность и тем самым отделять от всех других, от “не-членов”. То,
что в средние века для этого используется главным образом
memoria (или шире - культурная память) обусловлено одним из
фундаментальных свойств этого “тотального социального фено­
мена”: memoria может изменяться в зависимости от потребностей
“сообщества вспоминающих”. Иными словами, она ориентирует
присущее ей коллективное знание о прошлом на современную си­
туацию и таким образом помогает социальной группе сформиро­
вать свой образ в однозначной соотнесенности с современностью.
Из этого следует главное: культурная память групп и их идентич­
ность взаимно влияют друг на друга и взаимно обусловлены.

О.В. Ауров
“DEUEN LEER LAS ESTORIAS...”:
ИСТОКИ И РАЗВИТИЕ СОСЛОВНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ
КАСТИЛЬСКОГО РЫЦАРСТВА
(XII-середина XIV в.)
В составленном между 1260 и 1265 гг. знаменитом кодексе ка­
стильского короля Альфонсо X Мудрого (1252-1284) “Семь Партид”, среди прочего, содержится и одно любопытное положение,
включенное в состав 21-го титула II Партиды, регламентирующе­
го особые права и обязанности рыцарей. Речь идет о законе
Partid. П.21.201. Красноречиво уже его заглавие: «О том, что ры­
царям во время трапезы следует читать “истории” о великих под­
вигах». В данном случае, под “историями” (estorias) понимаются
исторические сочинения, написанные на разговорном (т.е. старо­
кастильском) языке в противовес латинским текстам того же
жанра (chronicae, historiae и т.п.).
Согласно закону, во время трапезы и во все иные моменты,
свободные от занятий, рыцарям надлежит слушать чтение “исто­
рий” или внимать устным рассказам пожилых и опытных сорат­
ников о великих деяниях прошлого. О том же должны повество­
вать песни хугларов - один из неотъемлемых атрибутов торжест­
венной феодальной трапезы. Наконец, чтению все тех же “исто­
рий” следует посвящать вечера и даже часть ночи. Не менее крас­
норечиво и завершение текста: “И это делалось [рыцарями] из­
давна, ибо от выслушивания [таких рассказов] укреплялась их во­
ля и их сердца, и становились они духовно крепче, и стремились к
тем свершениям, которых достигли другие...” и т.д.12
Перед нами - факт прямого навязывания определенных норм
и ценностей, целью (или одной из важнейших целей) которого,
несомненно, являлось формирование и воспроизводство сослов­
ной рыцарской идентичности. На факты подобного рода уже дав­
но (в 1980-е годы) обратили внимание ученые (главным образом,
антропологи и культурологи), изучавшие другой, может быть,
наиболее исследованный, вид идентичности, а именно - идентич­
1 Las Siete Partidas del Sabio rey don Alfonso... T. I. Madrid, MDLV [repr.: 1974] (да­
лее - Partid.). 11.21.20: “Como ante los caualleros deuen leer las estorias de los grandes
fechos de armas quando comieren” (здесь и далее выделено мной - О.А.).
2 Partid. Ы.21.20: “...porque oyendo las les crescian las voluntades, e los coraçones, esforçauan se, faziendo bien, e queriendo llegar, a lo que los otros fizieran, о passaran рог ellos”.

88

ность национальную. В частности, Э. Хобсбаум и Б. Андерсон
представляют национальную идентичность (да и саму нацию) как
некий набор “конструкций и культурных артефактов”, как ре­
зультат целенаправленной деятельности нескольких или даже
одного поколения интеллектуальной элиты. В итоге нация
предстает как некая “сконструированная реальность”3.
Эта точка зрения несомненно интересна, но небесспорна. В
частности, американский антрополог Э. Смит, предпринявший
детальный обзор концепций национальной и этнической идентич­
ности, сформировавшихся в 60-80-е годы XX в., обоснованно от­
мечает, что если нацию и можно “сконструировать” сверху, то
лишь в той степени, в которой идеи и ценности, исходящие от ин­
теллектуальной элиты, оказываются способными найти отклик у
остальной части общества. В любом случае, объяснить генезис и
развитие подобной идентичности лишь каким-либо одним факто­
ром (будь то сознательная деятельность интеллектуалов, или же
объективные процессы экономической, политической или соци­
альной природы) оказывается невозможным (а теоретические
конструкции, исповедывающие принцип “монофакторности”, со­
ответственно, несостоятельными)4. Этот вывод представляется
столь значимым, что, приняв его во внимание, я постараюсь ре­
конструировать тот комплекс факторов, который способствовал
формированию и воспроизводству индентичности средневекового
кастильского рыцарства5.
3 См., например: Смит Э. Национализм и модернизм: Критический обзор совре­
менных теорий наций и национализма. М., 2004. С. 220-265.
4 Там же. С. 260-265.
5 В настоящей статье я не буду касаться проблемы общей характеристики исто­
ков и статуса местного кастильского рыцарства. Возражения против господ­
ствующей в литературе характеристики его как рыцарства “народного” или да­
же “демократического” (см., например: Menendez Pidal R. Introducciôn. // Historia
de Espana / Fund, y dir. рог R. Menendez Pidal. Vol. VI: Espana cristiana: Comienzo
de la reconquista (711-1038). Madrid, 1988. P. XXVII-XXVIII), т.е. как нефеодаль­
ного по своей природе, городского, бюргерского слоя, уже излагались мною
ранее (см., например: Ауров О.В. Средневековая территориальная община в
Леоно-Кастильской Эстремадуре (об одном историографическом мифе) //
Проблемы социальной истории и культуры средних веков и раннего нового
времени. СПб., 1996. С. 117-130; Он же. Местное рыцарство Кастилии в XIII середине XIV в. // Новый исторический вестник. М., 2001. № 2 (4). С. 64—84; Он
же. Образ жизни кастильского рыцаря XIII в. // Вопросы истории. 2003. № 8.
С. 56-67). “Классическая” точка зрения, в основе своей восходящая к идеям
португальского историка первой половины XIX в. А. Эркулану-де-Карвалью
(см., например: Herculano de Carvalho A. Historia de Portugal. Amadora, 1980. T. 1П.
P. 310-314ss.) нашла отражение, главным образом, в следующих работах:
Pescador de del Hoyo C. La caballeria popular en Leon y Castilla // Cuademos de

89

Хронологические границы исследования (XII - середина
XIV в.) охватывают период, который традиционно рассматрива­
ется как переломный в истории европейского рыцарства, время,
когда латинский термин “miles”, а затем и его эквиваленты на
разговорном языке (chevalier, Ritter, knight etc.) стали применяться
для определения всех страт светского феодального класса, от ко­
ролей до представителей нижнего, т.е. наиболее массового слоя
профессиональных конных воинов6. Для Кастилии и Леона то
historia de Espana (далее - СНЕ). № 33-34; 1961. Р. 101-238; № 35-36; 1962.
Р. 56-201; № 37-38; 1963. Р. 88-198, № 39-40; 1964. Р. 169-260; Carmen Carié M.
del, Во A. Cuando empieza a reservarse a los caballeros el gobiemo de las ciudades
castellanas // CHE. 1948. № 4, P. 114-124; Carmen Carle M. del. Infanzones e Hidalgos
// CHE. 1961. № 33-34, P. 58-100; Idem. “Boni homines” y “hombres buenos” // CHE.
1964. № 49-50, P. 133-168; Idem. Del concejo medieval castellano-leonés. Buenos
Aires, 1968; Idem. El municipio de Oviedo, exception // CHE. 1970. № 51-52, P. 24-41;
Idem. La ciudad y su contomo en Leon y Castilla (Siglos X-XIII) // Anuario de estudios
medievales. 1972-1973. T. 8. P. 68-103; Moxo S. de. La nobleza castellano-leonesa en
la Edad Media // Hispania. T. 30. № 114, P. 5-68; Idem. El auge de la nobleza urbana de
Castilla y su proyecciôn en el mbito administrativo y rural a comienzos de la Baja Edad
Media // Boletm de la Real Academia de la historia. 1978. T. 178. P. 407-516 etc. Сле­
дует заметить, что эта концепция отразилась не только в испаноязычной исто­
риографии (см., например: Lourie E. A Society organized for War: Medieval Spain //
Past & Present. 1966. Vol. 35. P. 54-76; Powers J.F. A Society organized for War: The
Iberian Municipal Militias in the Central Middle Ages. 1000-1284. Berkeley; Los
Angeles; London, 1988), но и в отечественной историографии: Корсунекий А.Р.
История Испании IX—XIII вв. М., 1976. С. 176-181; Минаков С.Т. Социальная
структура североиспанского города в XI—XIII вв. // Классы и сословия средневе­
кового общества. М., 1988, С. 133-138; Червонов С.Д. Землевладение и сослов­
ная структура кастильского города в ХН-ХШ вв. // Классы и сословия...
С. 138-143. По этой причине в статье не используются утвердившиеся в отече­
ственной историографии понятия “кабальерос-вильянос” (“кабальерос-сьюдаданос”), а применяется более нейтральное - “рыцарство”. Среди прочего, это при­
звано акцентировать и черты сходства в положении кастильского и запиренейского (прежде всего, французского) рыцарства, в противовес господствующим
представлениям о сугубой оригинальности первого.
6 См., например: Duby G. La noblesse dans la France médiévale // Idem. La société
chevaleresque. Paris, 1988. P. 22-23; Idem. Les origines de la chervalerie // Ibid.
P. 4 4 4 8 ; Дюби Ж. Трехчастная модель или представления средневекового об­
щества о самом себе. М., 2000. С. 268; Flori J. La chevalerie en France au Moyen
Âge. Paris, 1995. P. 88-107; Idem. La chevalerie... P. 102-114; Idem. Chevaliers et
chevalerie... P. 179-266; Флори Ж. Идеология меча. СПб., 1999. С. 223-257;
Fossier R. La Société médiévale. Paris, 1991. P. 276-280; Кин M. Рыцарство. M.,
2000. C. 442-450; Mortimer R. Knight and Knighthood in Germany in the Central
Middle Ages // The Ideals and Practice of Medieval Knighthood. Woodbrige, 1986.
P. 86-103; Noble P.S. Knight and Burgesses in the Feudal Epic // Ibid. P. 104-110;
North S. The Ideal Knight as presented in some Franch Narrative Poems, c. 1090 - 1240
// Ibid. P. 111-132; Coss P.R. The Knight in Medieval England, 1000-1400. Dover,
1996. P. 135-166; Лучицкая С.И. Рыцарство - уникальный феномен западноев­
ропейского Средневековья // Одиссей: Человек в истории. 2004. С. 12.

90

была эпоха пусть и неоднозначного, но блестящего политическо­
го, военного и экономического подъема, достигшего своего апо­
гея в годы правления Фернандо III Святого (1217-1252) и, особен­
но, Альфонсо X Мудрого (1252-1284) (последний попытался даже
распространить свое влияние далеко за Пиренеи - так называе­
мое “fecho del imperio”, выдвижение претензий на имперский пре­
стол, освободившийся после смерти Фридриха II Гогенштауфена).
Этот подъем уже в последние годы правления Альфонсо X
сменился глубоким кризисом, закономерным итогом которого
стали гражданская война середины XIV в., свержение Педро I
Жестокого (1369 г.), утверждение династии Трастамара и глубо­
чайшие изменения в системе организации общества и власти. Не­
изменным остался, пожалуй, лишь высокий уровень культуры, в
частности - литературной, и, как ее следствие - изобилие текстов,
от памятников феодального эпоса, исторической прозы и про­
странных правовых сводов (в том числе, испытавших влияние ре­
цепции римского права) до многочисленного и разнообразного
актового материала. Важное значение имеет также тот факт, что
эти разнообразные тексты написаны не только на латинском, но
и на разговорном (старокастильском) языке7, что открывает ши­
рокие возможности как для формально-терминологического, так
и содержательного их анализа8.
*

*

*

В начале исследуемого периода, т.е. в середине XII столетия,
единой рыцарской идентичности в Кастилии еще не существова­
ло. Тексты этого времени, в частности, “История”, созданная по
инициативе неутомимого овьедского прелата дона Пелайо (ранее
1140 г.) и официальная “Хроника императора Альфонсо” (ранее
1147 г.) четко разделяют знатных (nobiles) и незнатных (ignobiles)
рыцарей9. Разумеется, это совсем не означает, что процесс консо­
7 В Кастилии уже к середине Х1П в. тексты на разговорном языке получили
столь широкое распространение, что на него было переведено даже делопро­
изводство королевской канцелярии; см. об этом: Procter ES. The Castilian
Chancelery during the Reign of Alfonso X (1252-1284) // Oxford Essays in Medieval
History presented to H.E. Salter. Oxford, 1934. P. 104—121.
8 Точные библиографические указания см. ниже.
9 Breve compendium, seu Pelagii ovetensis episcopi historia // Historias de cinco obispos.
Coronista antigio en Espaiia / Recogidas рог P. de Sandoval. Pamplona, 1615 (далее Pelag. Hist.). P. 78: “...tunc comites & milites nobiles, & ignobiles siue & ciues decaluatis capitibus... dolore cordis dabant uoces vsq. ad coelos”. Cp.: Chronica Adefonsi
Imperatoris // Espana Sagrada. T. 21. P. 343: “Congregati sunt autem nobiles & igno­

biles milites...”.
91

лидации рыцарского класса не получил развития на кастильской
почве. Имеющиеся данные свидетельствуют о том, что уже в на­
чале XI в. под влиянием Наварры (в этот период Кастилия входи­
ла в состав державы наваррского короля Санчо I), общеевропей­
ский термин “miles” не только проник восточнее Эбро, но и стал
неотъемлемым элементом правового лексикона эпохи, что видно
прежде всего, по актовому материалу. Причем, как и за Пиренея­
ми, в XII в. он применялся уже и к королям, которые, вместо преж­
него определения “отважный воин” (bellator strenuus), стали имено­
ваться “отважными рыцарями” (miles strenuous)101. К середине сле­
дующего столетия в этом же значении, наряду с латинским
“miles”, стало уподобляться и синонимичное ему старокастильское
слово “caballero”. Среди прочего, об этом свидетельствует, в част­
ности, сопоставление аналогичных мест двух версий фуэро Кордо­
вы, изданного в 1241 г. покорителем города королем Фернандо III
Святым как в латинском, так и старокастильском вариантах11.
Применительно к XII в. детально отследить этапы развития
единой рыцарской идентичности еще сложно. Но вот нащупать ее
истоки все-таки можно. На фоне возрастания военной роли кон­
ницы на рубеже раннего и классического средневековья разные
страты рыцарства сближались уже потому, что все рыцари были
воинами-конниками, играли решающую роль в сражениях и обла­
дали (пусть и на разных правах) крайне дорогостоящими предме­
тами - боевым конем, вооружением и снаряжением, порой сопос­
тавимыми по цене со стоимостью целых усадеб-вилл. Из много­
численных примеров на этот счет, содержащихся в документах,
составленных около 1000 г., приведу лишь два (намеренно взятых
из разных регионов королевства).
В грамоте 1012 г. эквивалентом стоимости обширного асту­
рийского имения (виллы Клаусас), представляющего собой целый
сельскохозяйственный комплекс (“с зависимыми людьми, домами,
постройками, землями, фруктовыми садами с разными породами
10 Colecciyn de documentos de Sancho el Mayor // Pérez de Urbel J. Sancho el Mayor
de Navarra. Pamplona, 1950 (далее - Sancho el Mayor: AD). P. 390. Ар. U, doc. nr.
69 (a. 1032-1052, Castilla): “...tradat illud cui uoluerit, non secularibus militibus sed
sancturiis Dei sine obstaculo”; Ibid. P. 394. Ар. II, doc. nr. 74: “Facta carta... in presentia de filios regis... et Julianus eps. Oscensis, et milites pampilonensis”; cp.: Pelag.
Hist. P. 75: “Sancius rex...fuit homo formosus nimis, & miles strenuus...”.
11 Fuero latino de Cordoba // Reinado y diplomas del rey don Fernando III / Ed. рог J.
Gonzalez. Madrid, 1986. T. 2. P. 222 (далее - FL Cordoba): “Iubeo et mando ut omnis
miles de Corduba posit accipere stipendio de seniore saluo iure et stipendio Regis”;
cp.: Fuero de Cordoba // Ibid. P. 213: “Otorgo et mando que todo cauallero de
Côrdoua que pueda tomar soldada de sennor saluo et derecho et el seruicio del rey”.

92

деревьев, виноградниками, пустошами, источниками (колодцами),
лугами, выпасами, болотистыми местами (т.е. охотничьими угодь­
ями. - О.А.), мельницами”) выступает всего один, но зато “луч­
ший”, конь (kaballum obtimum), цена которого определена в разме­
ре 250 солидов12. По-видимому, имел определенное значение тот
факт, что в качестве продавца выступал король Леона Альфон­
со V (994—1027), а покупателя - некий магнат Муньо Муньос. Тем
не менее, судя по данным, собранным К. Санчесом-Альборносом,
стоимость боевых коней в Леоне и Кастилии (в противополож­
ность рабочим лошадям) вообще была очень высокой: документы
X-XI вв. дают цифры в 100, 200 и даже 300 солидов (т.е. даже
больше, чем в приведенном примере)13. И все же, не столько при­
веденные суммы (новые свидетельства об условности которых от­
носительно недавно привела английская исследовательница У. Дэ­
вис14), сколько описание усадьбы, обмененной на одного единст­
венного коня, представляется мне особо красноречивым.
Не менее красноречивыми являются и данные второй грамо­
ты, датированной 1033 г. и происходящей из восточной Кастилии
или Наварры. Здесь стоимость другого имения (некой виллы
Адуанг) оказывается эквивалентной “одной кольчуге и ста сере­
бряным солидам”15. Замечу, что принципиально общая тенденция
12 Documentas referentes al orden judicial del Monasterio de Otero de las Duenas / Publ.
рог A. Prieto // Anuario de historia del derecho espanol. 1974. № 44. P. 633-635. doc.
nr. XIV (a. 1012): “Ego Adefonsus rex, prolis Ueremundi, tiui Monio Muniuzi
...Placuit namque serenitate me ut tibi taxato Munnio, facerem kartam uendicionis et
donacionis de uilla mea, qui fuit de Ablabel et Gunterodo, qui est in prouincia
asturiense, secus albeo Leena, uilla quem uocitant Clausas, cum hominia sua, casas,
cuncta edificia, terras, pomares, omnes genu arboris, uineis, montes, fontes, pradis,
pascuis, paludibus, molinis, cesum atque regressum, per cunctis suis terminis ad
integritate, pro que acebi de te precium kaballum obtimum , ualente solidos CCL, et
que nobis bene placuit... abeas tu et post te ereditas tua...”.
13 Sanchez Albornoz C. EI precio de la vida en el reyno asturleonés hace mil anos // Idem.
Viejos y nuevos estudios sobre las instituciones medievales espanolas. Madrid, 1976.
T. 2. P. 846-847. К сожалению, нам оказалась недоступной обобщающая рабо­
та по этому вопросу, принадлежащая перу английского медиевиста Р. Дэвиса
(Davis R.H.C. The Medieval Warhorse // Horses in European Economic History.
London, 1983, P. 4—20), основные положения которой излагаюся в статье
Р. Алена Брауна; см.: Allen Brown R. The Status of the Norman Knight // War and
Government in the Middle Ages: Essays in Honour of J.O. Prestwich. Cambrige;
Woodbrige; Totowa (N.J.), 1985. P. 18-32.
14 Davies W. Sale, Price and Valuation in Galicia and Castile-Le6n in the Tenth Century
II Early Medieval Europe. 2002. Vol. 11. № 2. P. 149-174.
15 Sancho el Mayor: AD: Ар. IL P. 393, doc. nr. LXXIV (a. 1033): “...facio vobis ...char­
tam venditionis et ingenuationis de vnius villa qua vendidi vobis, hic est Aduaing
prenominata, et accepi ex vobis pretium lorica vna et centum solidos argenti, quantum
mihi bene placitum fuit”.

93

не изменилась и в XII столетии: не случайно иногда хронисты спе­
циально отмечали случаи, когда всадники в вступали в бой “lori­
cati”, т.е. имели столь дорогое снаряжение, каковыми являлись
кольчуги16. С учетом этого факта можно по новому взглянуть и
на те отрывочные сведения, которые приводит уже упоминав­
шийся К. Санчес-Альборнос: кольчуга - 60 солидов (по саагунской грамоте 1034 г.), “лучший” меч - 100 солидов (Саагун,
1034 г.), два шлема - 60 солидов и т.п. А ведь были еще и предме­
ты, относившиеся к конской упряжи, стоимость которых колеба­
лась от 10 до 600 солидов17!
С течением времени, к XIII в., на фоне технического совер­
шенствования и разнообразия вооружения и снаряжения, эта до­
роговизна должна была лишь возрастать. Полный комплект ры­
царского вооружения и снаряжения в том виде, в котором он
сложился к этому времени, приведен, например, в пространном
своде местного права (фуэро) Сепульведы (ранее 1300 г.)18 (о
том, что перед нами не единичный факт, а общая тенденция,
свидетельствует сопоставление этого перечня с другими анало­
гичными данными, содержащимися, в частности, в королевских
привилегиях)19. Оказывается, что рыцарь должен был обладать
16 Historia Roderici Didaci Campidocti... // Risco M. La Castilla о el mas famoso castel­
lano. Historia del celebre castellano don Rodrigo Diaz. Madrid, 1792 (далее - Hist.
Rod.). Apendix VI. P. XVII: “Cum uero rex Sactius Zemoram obsederit, tunc fortune
casu Rodericus Didaci solus cum XV militibus ex adversa parte contra eum pugnan­
tibus. VII autem ex his erant loricati, quorum unum interfecit, duos uero uulnerauit et
in terram prostrauit, omnesque alios robusto animo fugauit”.
17 Sanchez Albornoz C. EI precio de la vida... P. 845.
18 Fuero extenso de Sepulveda // Los fueros de Sepulveda / Ed. рог Sâez // Publicaciones
historicas de la Exma. Diputaciôn provincial de Segovia, I. Segovia, 1953: “Titulo
[74]: De los cavalleros со т о ayan sus escusados”: “De los escusados. Qui fuere en la
hueste, quien levare cavallo, que non sea ataharrado, & escudo, & lanza, & capiello, &
perpunt, aya très escusados enteros. Qui levare loriga о lorigôn & brofuneras, aya VII
escusados enteros, & si brofuneras non levare, non aya mas de seys escusados. Qui
levare armas a cuello & esto sobredicho, aya ocho escusados enteros. Qui levare cav­
allo de diestro, & coberturas, & sonages & todo esto sobredicho, aya IX escusados
enteros. Qui levare tienda redonda & todo esto sobredicho, aya X escusados enteros.
Qui levare loriga de cavallo & esto todo sobredicho, aya doze escusados enteros. Et qui
con escusados se adobare fasta quanto oviere a aver, ffnquese en paz. E si de su casa
quisiere fazer su mission, a la venida aya todos sus escusados”. Ibid. tit. [77]: “...&
todos sus escusados segunt armas levare”.
19 См., например, привилегию консехо Куэльяра, пожалованную ему в 1256 г.
королем Альфонсо X: Colecciôn diplomatica de Cuéllar / Ed. рог A. Ubieto Arteta
// Publicaciones historicas de la Exma. Diputaciôn provincial de Segovia, VI. Segovia,
1961 (далее - CDC): P. 43. doc. nr. 16 (a. 1256, Segovia): “...cavallos e armas, el cav­
allo de treynta moravedis arriba, e escudo e langa e capiello de fierro e espada e lori­
ga e brafuneras...”

94

щитом, длинным копьем, металлическим шлемом, надевавшей­
ся под кирасу холщовой поддоспешной курткой (“perpunt”; во
Франции она называлась “пурпуаном”), кольчугой, наплечника­
ми, латным воротником, попоной и колокольчиками, конским
кольчужным доспехом (loriga de cavallo), и, наконец, круглой
палаткой.
На дороговизну всех этих предметов указывает уже тот факт,
что в целях стимулирования их приобретения, фуэро предусмат­
ривало существенные фискальные льготы для владельцев: чем
большим количеством предметов обладал рыцарь из Сепульве­
ды, тем большее количество его зависимых людей освобожда­
лось от податей и повинностей. Однако даже минимально необхо­
димый комплект вооружения и снаряжения включал наиболее
дорогостоящие вещи: меч, щит, копье, шлем и пурпуан. В отсут­
ствие хотя бы одного из этих предметов рыцарь уже не мог вы­
полнять своих военных обязанностей.
Здесь мы подходим к следующему фактору, выделявшему
(пусть и в неравной степени) всех профессиональных воинов-конников из среды остального населения. Я имею в виду экономиче­
ский фактор. Уже говорилось о том, что приобретение рыцарями
дорогостоящего вооружения и снаряжения поощрялось фискаль­
ными льготами. Среди прочего, это предполагало возвышение
нижней страты рыцарства - рыцарей из территориальных общин-консехо - над основной массой соплеменников-весино, пре­
вращение их в элитарную группу на местном уровне, стремившу­
юся внешне выделиться из основной массы общинников-весино и
подчеркнуть свою близость к знати.
Эта тенденция наметилась гораздо раньше XIII в. Уже фуэро
Кастрохериса, пожалованное графом Кастилии Гарсия Фернан­
десом (968-1006) в 974 г. и дошедшее до нас в редакции 1254 г.,
приравнивало местных рыцарей по привилегиям к знати - инфансонам20. В дальнейшем подобные привилегии затронули самые
разные стороны жизни изначально незнатных профессиональ­
ных конных воинов-рыцарей. Общей была лишь цель - предоста­
вление последним дополнительных средств для приобретения бо­
евых коней, вооружения и снаряжения. Так, уже на рубеже
X-XI вв. появилась практика оплаты сеньором военной службы
простых рыцарей из его консехо. Считается, что впервые этот
20 Fuero de Castrojeriz // Coleccion de fueros municipales y cartas pueblas de los reynos
de Castilla. Leyn, Corona de Aragon y Navarra / Ed. T. Munoz y Romero. Madrid,
1847. T. 1. P. 37: “Damus foros bonos ad illos Caballeros, ut sint infanzones deforas
Castro...” etc.

95

порядок был введен в Сепульведе кастильским графом Санчо
Феранандесом (1006-1028)21.
Ко второй половине XIII в. сложилась уже стройная система
выплат за участие в проходах. Фуэро той же Сепульведы преду­
сматривало, что за участие в походах в королевском войске рыца­
ри получали свою долю от собранного в их консехо особого воен­
ного платежа - фонсадеры. Кроме того, из тех же средств им вы­
плачивалась компенсация за павших в период кампании вьючных
животных. По всей видимости, размер выплат не был постоян­
ным. Исключение составлял лишь возглавлявший отряд консехо
местный судья (iuez), которому полагалась весьма значительная
сумма - 200 золотых монет (мараведи)22.
Похожая система действовала и в других консехо, по меньшей
мере - в Центральной Испании. Средства на соответствующие
выплаты должна была предоставить остальная часть общинников-весино, как бюргеров, так и крестьян. Таким образом, мате­
риальное обеспечение рыцарей выступало в качестве едва ли не
главной обязанности общины-консехо как таковой. Помимо пря­
21 Roderici archiepiscopi Toletani De rebus Hispaniae, VIL 2 // Hispania illustrata / Ed.
A. Schottus. T. IV. Francofurti, 1606 (далее - De rebus...). P. 214: % ..) Antiquos
foros Septempublicae iste dedit. Castellanis militibus qui & tributa soluere, & militare
cum principe tenebantur, contulit libertates, videlicet vt nec ad tributum aliquod
teneantur, nec sine stipendiis militare c o g a n tu r cp.: Primera crônica general que
mando componer el Rey don Alfonso el Sabio e se continuaba bajo Sancho IV en 1289
/ Pubi, por R. Menéndez Pidal. Madrid, 1955. Vol. 2. (далее - Prim. Cron.). P. 454:
“Este conde don Sancho... dio los fueros antiguos de Sepuluega; et dio franqueza a
los caualleros castellanos que non pechassen nin fuessen en hueste sin soldadas, ca
dantes del conde don Sancho pechauan los caualleros, et auien de yr con el sennor do
los auie mester”.
22 FE Sep. Tit. [75]: “El conçeio de Sepulvega non sea tenido de ir en hueste, si non fuese
con el cuerpo del rey, a aguardar très meses, & non mas. Et si el rey non quisiere que
vayan con él, non vayan en otra hueste ninguna, nin pechen fonsadera. Et si fueren en
la hueste, los cavalleros que hy fueren, ayan toda la fonsadera de los que non fueren.
Et qui non fuere en la hueste, el que oviere valfa de dozientos mrs. о dent arriba, peche
X mrs.; et de XX fasta LX-a non peche mas de V mrs. Et otro ninguno, que non aya
parte en la fonsadera , sinon los cavalleros que fueren por el conçeio, & aguarden la
senna. Otrossi, el cavallero que alguna bestia se le muriere en la hueste, que ia pechen
de la fonsadera”. Ibid. Tit. [77]: “...todo iuez de Sepulvega que dado fuere рог conçeio,
si a hueste ovieren de ir, por mandado del rey, con el conçeio, о con cavalleros a mano,
& la senna levare & lid campai ovieren, aya dozientos mrs. de la fonsadera & todos
sus escusados, segunt armas levare. Et sis pararen en az рога aver la fazienda, & non
la ovieren, aya cient mrs. & todos sus escusados. Et si non ovieren lid campai, nin se
pararen en az рога aver la fazienda, aya L-a mrs. de la fonsadera & todos sus escusa­
dos, assi со т о sobredicho es. Et si hueste pregonada fuere, & sacare la senna fuera de
la villa, & non ovieren de ir en hueste, aya XIIII mrs., et pechenlos el pueblo de las
aldeas”.

96

мого финансирования рыцарей, существовали и косвенные фор­
мы экономической поддержки. Речь идет о поддержании сложно­
го комплекса льгот, обеспечение которых являлось предметом
постоянной заботы консехо. Для самих же рыцарей эти льготы
оборачивались дополнительными источниками доходов, что в
полной мере соответствовало интересам королевской власти.
При ее поддержке местное рыцарство с самого своего возникно­
вения оказалось во главе консехо и было противопоставлено
основной массе сограждан.
Например, в кастильском городе Куэльяре в XIII - середине
XIV в. по привилегии 1256 г. рыцари освобождались от уплаты
основных податей (pecho). Аналогичное освобождение распро­
странялось и на их зависимых людей (“paniaguados”, т.е. слуг пахарей, пастухов, мельников, огородников, воспитателей детей
из рыцарских семей и др.). В последнем случае льготный статус
получали лица, обладавшие движимым или недвижимым имуще­
ством на сумму не менее ста мараведи. Вдова рыцаря сохраняла
свои льготы и после смерти мужа, если вторично не выходила за­
муж за человека из нерыцарской среды. Сын умершего или по­
гибшего рыцаря, унаследовавший коня и все перечисленное воо­
ружение и снаряжение, по достижении совершеннолетия (16 лет)
должен был унаследовать военную службу отца. Тогда на него
распространялся и отцовский привилегированный статус23. И,
наоборот, - утрачивавший эти предметы автоматически его
лишался24.
Там же мы встречаем норму, возлагающую на консехо Ку­
эльяра контроль за рыцарским землевладением. В отличие от
23 CDC: Р. 43, doc. пг. 16 (а. 1256, Segovia): “Et mando que los cavalleros que tovieren...
cavallos e armas, el cavallo de treynta moravedis arriba, e escudo e lanza e capiello de
fierro e espada e loriga e brafuneras e perpunt, que sean escusados de pecho. (...) E que
escusen sus paniaguados e sus yuveros e sus molineros e sus ortolanos e sus pastores
que guarden sus yeguas e sus ganados e sus amos que criaren sus fijos. Estos escusa­
dos que ovieren si cada uno oviere volta de cient moravedis en mueble e en rayz e en
quanto oviere о dent ayuso, quel puedan escusar; e si oviere volta mas de cient
moravedis, quel non puedan escusar, e que peche al rey. E quanto el cavallero muriere
e ficare sus mugier, mando que aya aquella franqueza que avie su marido, mientre que
toviere bibdedat; e si casare con cavallero que tenga cavallo e armas, assi cuemo sobre
dicho es, que aya su franqueza cuemo los otros cavalleros. E si casare con pechero, que
peche. E si la bibda fijos oviere en su marido que non sean de hedat, sean escusados
fasta que sean de hedat de dize seys annos. E si de hedat tovieren cavallos e armas e
fizieren fuero cuemo los otros cavalleros, que ayan su опта e su franqueza, assi cuemo
los otros cavalleros; e sin non, pechen”; см. также: FESep.: [tit. 42 c], tit. [198], [tit.
239 a].
24 См., например: CDC: P. 62. doc. nr. 21 (a. 1264, Sevilla): “E dent adelante, si non
tovieren cavallos e armas, que non sean escusados”.
4. Социальная идентичность

97

массы простых общинников (pueblos), рыцари имели право на
установление в пределах своих “наследственных владений”
(heredades) огороженных пастбищ, с тем лишь ограничением,
чтобы от этого не страдали “пуэбло”. В 1264 г., предоставляя
новую привилегию консехо, Альфонсо X обратил самое при­
стальное внимание на льготы, распространявшиеся на вдов,
детей и других членов семей рыцарей и более детально регла­
ментировал порядок наследования боевого коня и рыцарского
вооружения25.
Линию своего деда Альфонса X последовательно продолжал
Фернандо IV (1295-1312). В предоставленных им городу в 1304 и
1306 гг. двух привилегиях последовательно отстаивалось право
рыцарей, оруженосцев и членов их семей на податные льготы,
вне зависимости от тяжести фискального бремени, перелагаемо­
го на плечи остальных членов консехо26. Для этого короля, как и
для его предков и потомков на престоле, рыцарство неизменно
оставалось особой привилегированной группой, в сохранении и
поддержании статуса которой монархи проявляли постоянную
заинтересованность.
Очевидно, что эти и подобные им льготы и привилегии явля­
лись результатом сознательной деятельности феодальной власти
(даже с учетом ее относительной слабости)27. Придавая рыцар­
скому статусу черты привлекательности с материальной точки
зрения, эта власть, разумеется, действовала в своих интересах: да­
же в середине XIII в. далеко не все желали стать рыцарями, на что
косвенно указывает одно из положений фуэро Кордовы28. Кроме
того, характер служебных обязанностей рыцарства (прежде всего,
25 CDC: Р. 62-65. doc. nr. 21 (а. 1264, Sevilla).
26 См., например, постановления Бургосских кортесов 1304 г., текст которых
воспроизводится в CDC: Р. 121, doc. nr. 54 (а. 1304, Burgos): “...e que ningunos se
escusen de pechar esta ayuda, salvo los que se escusan en la moneda forera, cavalleros
e escuderos e duenas e donzellas...”; Ibid. P. 130. doc. nr. 57 (a. 1306, Burgos): “los
privilegios e las cartas que avedes los cavalleros e los escuderos... de los reyes onde yo
vengo e de mi todos comunalmentre...”.
27 Интересно, что ряд исследователей истоков феномена национальной иден­
тичности (Чарльз Тилли, Роджерс Брубейкер, Майкл Манн и некоторые дру­
гие), развивая некоторые идеи М. Вебера, более или менее последовательно
связывают их формирование с целенаправленной деятельностью власти
(правда, власти эпохи нового времени); см., например: Смит Э. Указ. соч.
С. 138-184.
28 См. например, показательную оговорку (“если пожелает”) в тексте фуэро
Кордовы (1241 г.): FL Cordoba. Р. 221: “Et, si quis de peditibus equitare potuerit uel
uoluerit in aliquibus temporibus, equitet et intret in mores militum”.

98

необходимость длительного присутствия в походах29) создавал су­
щественные препятствия на пути привлечения в рыцарскую сре­
ду обеспеченных представителей торгово-ремесленных слоев го­
рожан. Очевидно, что последние, желая приобрести рыцарские
привилегии, по самому характеру своих занятий были неспособ­
ны выполнять соответствующие обязанности. Именно этими со­
ображениями следует объяснить известное положение ряда
фуэро (в частности - уже упоминавшегося пространного фуэро
Сепульведы), которое требует от ремесленника-соискателя
рыцарского статуса отказа от его ремесла30.
* * *
При всей важности факта превращения местного рыцарства в
привилегированную социальную группу в рамках консехо, обу­
словленного наличием у представителей этого класса дорогосто­
ящего вооружения, снаряжения и боевого коня, само по себе это
не могло обеспечить формирования общерыцарской идентично­
сти. Следовательно, существовали и другие причины: ведь даже
местные рыцари сознательно противопоставляли себя представи­
телям других обеспеченных слоев городского населения, едва ли
принципиально отличавшимся от них по своему материальному
положению. Таким образом, рыцарская идентичность не могла
базироваться только на материальных преимуществах, которые
предоставлял рыцарский статус.
Судя по данным моих источников значительную роль в про­
цессе развития самосознания рыцарей сыграло также возникно­
вение и развитие особой системы рыцарского воспитания, посте­
пенно складывавшейся по меньшей мере с начала XII в. (причем
ее истоки относятся к еще более раннему времени). Тексты
XIII в., прежде всего - “Первая всеобщая хроника”, один из наи­
более ранних памятников старокастильской исторической прозы
(70-90-е годы XIII в.) - позволяют выделить два основных этапа
29 Фуэро и привилегии оговаривают, что получателями рыцарских привилегий
на территории их юрисдикции являются лица, имеющие дом в соответствую­
щем городе и проживающие в нем от Рождества до Великого поста, т.е. око­
ло 5-6 месяцев. Очевидно, что все остальное время (с мая по декабрь) рыцари
находились в походах и проживать в своих домах не могли. См., например, уже
упоминавшуюся привилегию Альфонсо X: CDC. Р. 43. doc. nr. 16 (а. 1256,
Segovia): “Los cavalleros que tovieren las mayores casas pobladas en la villa, con
mugieres e con fijos, e los que non ovieren mugieres, con la companna que ovieren,
desde ocho dias ante de Navidat fasta ocho dias depue s de cinquaesma...”
30 FE Sep. 213: “Todo morador del arraval, que non sea menestral, que toviere cavallo...
& tenga escudo, & lança, & perpunte, & capiello, non peche... E si non dexare su menester... que peche”.
4'

99

этой системы. Первый - воспитание детей вассала в доме сеньо­
ра, второй - пребывание будущего рыцаря в статусе оруженосца.
Первый изначально был генетически связан с институтом заложничества. Отголосок этих времен сохранила, в частности,
“Первая всеобщая хроника”. Ее авторы, повествуя о начальном
этапе истории Кастилии, среди прочего сообщают, что первый ка­
стильский судья (фактический правитель области) Нуньо Расуэра
собрал в своем доме сыновей “рыцарей и видных людей Касти­
лии”. Они воспитывались вместе с его собственным наследником,
а, став взрослыми, естественным образом признали его преемни­
ком отца31. Параллелей подобному рассказу можно найти множе­
ство и за пределами Пиренейского полуострова. В частности, из­
вестный агиограф Ардон (или Смарагд) сообщает, что сын графа
(потомка эмигрантов из Готской Испании) Витица, будущий
св. Бенедикт Аньянский, вместе с родным братом получил воспи­
тание при дворе Пипина Короткого. Уже с 15-ти лет он начал хо­
дить в походы сначала с самим Пипином III, а затем - с его наслед­
ником Карлом Великим32. Замечу, что рассказ “Первой всеобщей
хроники” относится к середине - второй половине IX в., т.е. при­
близительно к тому же времени, когда создавался текст Ардона33.
Тем не менее, к XIII в. характер института претерпел значи­
тельные изменения и вышел далеко за его рамки заложничества.
Судя по текстам, в новую эпоху он стал прежде всего возможно­
стью для детей вассалов (особенно бедных) не только получить в
доме сеньора воспитание (владение оружием, конем, умение охо­
титься), которое было не доступно в родительском доме. При
этом, воспитатель нередко вооружал воспитанника за свой счет,
посвящал его в рыцари и даже женил, обеспечивая тем самым бо­
лее благоприятные стартовые позиции34. Однако в данном случае
31 См., например: Prim. Cron. P. 388: “Este alcalde Nunno Rasuera tomaua los fijos de
los caualleros et de los omnes buenos de Castiella, et criaualos et mostrauales todas
buenas costumbres et buenas mannas, en guisa que los padres de los ninnos se tenien
por muy adebdados esquantra el... Et demientre este Gonçalo Nunnez era fijo, tanto le
amauan olos otros donzeles que so padre criaua, quel aguardauan со то a sennor, et
nunqua del se partien”. Ibid.: “...Assi que despues que el padre murio... pusieronle en
logar de so padre con ayuda de aquellos que con el se criauan...”.
32 Ardo seu Smaragdus. Vita S.Benedicti // PL. Paris, 1850. Vol. 103. Col. 351ss.
33 Житие создавалось вскоре после смерти св. Бенедикта, умершего в 821 г.
34 На особенности системы рыцарского воспитания уже в конце 1960-х годов об­
ращала внимание С.-М. Бельмартино, но в контексте ее исследования соот­
ветствующие сюжеты не имели самостоятельного значения; см.:
Belmartino S.M. Estructura de la familia y “edades sociales” en la aristocracia de Leén
y Castilla segun las fuentes literarias y historiograficas (siglos X-XIII) // Cuademos de
historia de Espana. № 47-48. 1968. P. 289-308.

100

особенно важен факт приобщения воспитанника к сословным
ценностям - так называемым “costumbres”, вне зависимости от то­
го, кто выступал в качестве наставника: сам сеньор или его дове­
ренный вассал (последнее имело место при воспитании сыновей
короля и, возможно, наиболее высокопоставленных магнатов)35.
Далее следовал период пребывания в статусе оруженосца. Не
буду вдаваться в историографическую дискуссию о сути этого
статуса36. Отмечу лишь, что вне зависимости от шансов оруже­
носца принять посвящение в рыцари (в противном случае он ока­
зывался в положении “вечного оруженосца”, подобно английским
сквайрам XIV в.), под руководством патрона он приобретал опыт
участия в военных действий и доводил до совершенства приобре­
тенную в детстве боевую выучку37. Однако еще более существен­
ным представляется тот пример подлинно рыцарского поведения,
который давал ему (по меньшей мере в идеале) сеньор-воспита­
тель. Так, в “Первой всеобщей хронике” описан характерный слу­
чай, происшедший со знаменитым рыцарем Гарсия Пересом де
Варгасом. Однажды он потерял свой подшлемник и, презирая
страх (наперерез ему скакало семь всадников-мавров), демонстра­
тивно вернулся, чтобы найти и подобрать вещь, материальная
стоимость которой была явно невелика. Находившийся при нём
оруженосец, был в ужасе, но не мог и не выразить своего восхи­
щения поступком сеньора38.
35 Ibid. Р. 468: “Et aquel su ayo... conseiaual siempre que punnasse en fazer grandes
f echos, et ayudaual el en ello quanto podia a guisa de omne leal”. Ibid. P. 483: “Destos
sus fijos uarones pensso este rey don Fernando desta guissa: metiolos luego a leer
porque fuessen mas sabios et mas entendudas, et despues desso fizo los usar de armas,
et mostrolos a lidiar et a combaterse et a ser caçadores”. Ibid. P. 615: “Et leuaua D
escuderos fijosdalgo de pie, sin los otros de criazon de su casa, et otra gentede pie que
yua y muy grant”. Ibid. P. 451: “A este rey don Alffonso mientre que era pequenno criaron el conde Melend Gonçalez de Gallizia et su mugier la condessa donna Mayor; et
pues que llego a edad de auer mugier, casaronle ellos con una su fija que auie nom­
bre donna Eluira...”. Ibid. P. 468: “Et aquel su ayo omne de alta guisa quell criara...
casol con una duenna del linnage de los reyes de los godos”.
36 См., например: Menant F. Les écuyer (“scutiferi”) vassaux paysans d ’Italie du Nord
au XHe siècle // Structures féodales et féodalisme dans l ’Occident méditerranéen (Xe X nie siècles). Paris, 1980. P. 285-297; Coss P.R. Op. cit. P. 128-130; Paterson LM.
The Occitan Squire in the Twelfth and Thirteenth Centuries // The Ideals and Practice...
P. 133-149; Bennett M. The Status of the Squire: The Northen Evidence // The Ideals
and Practice... P. 1-11.
37 Prim. Cron.: P. 532: “...Llego de Castiella Aluar Hannez Minaya con CC caualleros de
linage, et de escuderos a pie, et de otros peones...”. Ibid. P. 628: “...con el toda su companna ...et sus escuderos que leuauan las armas”.
38 Ibid. P. 752: “jCommo, don Garçia, рог una cofia uos quieredes tomar a tan grant peligro?
et non tenedes que estades bien, quando tan sin danno uos partieredes de aquellos moros,
sseyendo ellos siete caualleros et vos vno solo, et queredes tomar a ellos рог vna cofia?”

101

*

*

*

Вне всякого сомнения, рыцарское воспитание играло значи­
тельную роль в формировании и воспроизводстве сословной
рыцарской идентичности. Но само по себе и оно было неспо­
собно сформировать ее единые формы, хотя и несколько сгла­
живало дистанцию между представителями разных слоев свет­
ского феодального класса. В поисках дальнейших объяснений
целесообразно обратить внимание на выводы исследователей
национальной идентичности, принадлежащих к так называемо­
му “примордиалистскому” направлению (“культурный примордиализм”). Часть из них, если и не утверждает, что подобная
идентичность существовала всегда, но отмечает значение для ее
формирования неких общих атрибутов, символов и воспомина­
ний, главным образом неписанных (Э. Шилз, К. Гирц и некото­
рые Д р.)39.
Следует заметить, что в ХП-ХШ вв. (а, вероятно, даже не­
сколько ранее) произошло складывание и совершенствование, а
также распространение на все страты рыцарства (светской части
феодального класса) целого комплекса образов и ритуалов. Пре­
жде всего обращусь к ритуалам. По мере вызревания кастиль­
ского феодализма в XII в., при активном внешнем (французском)
влиянии, сложились и трансформировались как минимум два ти­
па таких ритуалов. Первый - посвящение в рыцари. Разумеется,
его развернутым описанием мы обладаем лишь применительно к
королям, но косвенные данные (и даже оговорки) свидетельству­
ют о том, что постепенно и в низших слоях рыцарства обряд вру­
чения оружия также трансформировался здесь в особую церемо­
нию. Как и за Пиренеями, в Кастилии и Леоне не существовало
ее абсолютно унифицированной формы. Тем не менее, общее
представление о ней дает развернутое описание, содержащееся в
“Семи Партидах”. Согласно ему, весь ритуал можно подразде­
лить на восемь основных элементов:
- всенощное бдение и молитва посвящаемого (1);
- словесная формула: посвящающий спрашивал, готов ли по­
свящаемый стать рыцарем и исполнять свой долг (2);
- в случае утвердительного ответа, посвящающий или назна­
ченный им рыцарь привязывал посвящаемому шпоры (3);
- опоясывание мечом: посвящающий мог сделать это лишь
лично (4);39
39 См. об этом: Смит Э. Указ. соч. С. 268-311.

102

- клятва на мече, извлеченном из ножен; посвящаемый клял­
ся не пожалеть жизни за веру, “сеньора по рождению” (т.е. короля)
и свою землю (5);
- посвящающий давал ему ритуальную пощечину (6);
- ритуальный же поцелуй в губы - знак мира (7);
- обряд снятия меча; его проводил другой человек, который
уподобляется крестному отцу (padrino), принимающему крестника
из купели (8)40.
Описанный ритуал датируется 60-ми годами XIII в. и явно от­
мечен каталанскими или провансальскими влияниями. Во всяком
случае, выделенные мною элементы 1-4, 6 (ритуальная пощечи­
на - наиболее показательная часть ритуала в силу своей ориги­
нальности) и 7 полностью совпадают с описанием, данным вели­
ким каталонцем Р. Льюлем в его “Книге о рыцарском сословии”.
При этом в каталонском тексте отсутствуют упоминания о клят­
ве на мече (5) и особом обряде снятия меча41. Эти различия не
должны удивлять: абсолютного единообразия не было и в реаль­
ности.
Разумеется, число источников, содержащих развернутые
описания ритуала посвящения в рыцари, невелико. Даже когда
речь шла об особах королевской крови, авторы, подчеркивая
важность события как такового, не вдавались в детали. Так,
юристы-составители “Королевского фуэро” Альфонсо X, обо­
значая год его издания (1255), заключили соответствующую
фразу замечанием: “то был год, когда Эдуард, старший сын и
40 Part. 1V.21.14: “...e esto ha de ser fecho en tal manera, que passada la vigilia, luego
que fuere de dia deve primeramente oyr su Missa, e rogar a Dios, que guie sus fechos
para su seruicio. E despues ha de venir el que le ha de fazer cauallero, a preguntarle, si
quiere rescebir la Orden de Caualleria, e si dixiere si, haie de preguntar, si la manterna , assi como se deue mantener; e despues que gelo otorgare, deuele calçar la las
espuelas, о mandar a algund cauallero que gelas calce. (...) E de si haie de cenir la
espada sobre el brial que viste, assi que la cinta non sea muy floxa; mas que se llegue
al cuerpo. (...) E desque la espada le ouieren seruido, deuenla sacar de la vayna, eponergela en la mano diestra e fazerle jurar esas tres cosas. La primera, que non recele
de morir por su Ley, si fuere menester. La segunda, por su Senor natural. La tercera por
su tierra. E quando esto ouiere jurado, deuele dar vna pescoçada, porque estas cosas
sobredichas le vengan en miente...: e despues desto haie de besar, en serial de la fe, e
de paz, e de hermandad, que deue ser guardada entre los caualleros”; Part. IV.21.15:
“Descenir la espada, es la primera cosa que deuen fazer, despues que el cauallero
nouel fuere fecho. (...) Et este deue ser fecho... por mano de... su senor natural, о orne
honrrado,... о cauallero que fuesse muy bueno de armas. (...) Et a este que le destine el
espada, llamanle Padrino... Padrino del cauallero nouel, desceniendole el espada con
su mano, otorga, e confirma la caualleria que ha recebido”.
41 Llull R. Libre de l ’ordre de cavalleria. Barcelona, 1988. IV. 1-4, 9, 11-12.

103

наследник Генриха, короля Англии, получил в Бургосе посвя­
щение в рыцари от вышеназванного короля дона Альфонсо”42.
Таким образом, едва ли не единственным подходящим источ­
ником оказываются хроники, причем интересующие нас описа­
ния касаются исключительно (или почти исключительно) слу­
чаев посвящения в рыцари самих монархов, да и то лишь тогда,
когда этому посвящению предшествовали особые обстоятель­
ства.
В качестве примера можно привести два эпизода из “Первой
всеобщей хроники”. Подробно здесь описано посвящение в рыца­
ри короля Фернандо III. И совсем не случайно: его приход к вла­
сти в 1217 г. сопровождался чрезвычайными обстоятельствами.
После кратковременного правления мальчика-короля Энрике I
(1214—1217), королевство Кастилия осталось без законного на­
следника, и власть должна была перейти к ближайшему родст­
веннику покойного короля - Альфонсо IX, правителю Леона
(1188-1230), женатому вторым браком на Беренгеле, старшей се­
стре покойного. Однако кастильская знать, не желавшая подчи­
няться леонцам, которых никогда не считала себе равными, пред­
ложила принять корону самой Беренгеле. Она же решила отка­
заться от престола в пользу своего сына, инфанта Фернандо. Сле­
дует также учесть, что брак Беренгелы и Альфонсо IX никогда
не признавался полностью легитимным в силу близости родства
супругов (отец жены и его леонский зять являлись двоюродными
братьями), что встретило противодействие со стороны Римской
курии.
Тем не менее, Беренгеле удалось добиться поддержки прав
ее сына со стороны подавляющей части кастильской знати и
главных городов. Теперь оставалось лишь признать инфанта
совершеннолетним. Довольно быстро согласовали вопрос о его
браке: в супруги была избрана Беатриса - дочь Филиппа Шваб­
ского, сына “нового Константина” Фридриха II Гогенштауфена
(1196-1250); в 1220 г. он провозгласил себя императором, а сво­
его отпрыска - “королем римлян”. Кроме того, мать невесты Мария Корсак - являлась дочерью византийского императора
Исаака II Ангела (1185-1195, 1203-1204). Хронисты особо от­
мечают все эти факты, и не случайно: именно такой брак при­
42 Fuero Real // Opusculos legales del Rey D. Alfonso el Sabio. T. II. Madrid, 1836 (да­
лее - FR). P. 169: “...en el anno que don Odoarte, fijo primero heredero del rey
Enrique de Anglatierra, rescibio cavalleria en Burgos del rey don Alfonso el sobredicho”. “Король Англии Генрих” - это, разумеется, Генрих III (1216-1272), отец
короля Эдуарда I (1272-1307), который получил посвящение.

104

давал достаточный авторитет власти кастильского инфанта43.
Невесту с почетом препроводили в Бургос. Теперь Фернандо
оставалось только стать рыцарем, что и было сделано накану­
не свадьбы.
Сохранилось три описания церемонии: два латинских (в ано­
нимной “Латинской хронике королей Кастилии” (1236) и хрони­
ке Р. Хименеса де Рада (1243)) и одно старокастильское - в
“Первой всеобщей хронике”, несомненно восходящее к послед­
нему из латинских прототипов. В любом случае, все они не про­
тиворечат друг другу. Везде сроком проведения церемонии ука­
зано время за три дня до праздника св. Андрея, местом - жен­
ский цистерцианский монастырь в Лас-Уэльгас, недалеко от
Бургоса. Ритуал проводил епископ Бургосский дон Маурсио.
Отслужив торжественную мессу, он возложил оружие короля на
алтарь, благословил и освятил его. Затем Фернадно, собствен­
ной рукой взяв меч с алтаря, лично опоясал им себя, и, наконец,
королева-мать донья Беренгела расстегнула и сняла с него пояс.
Отмечу, что последняя деталь упоминается только Р. Химересом де Рада, присутствовавшим на церемонии лично, а также
ориентировавшимися на его текст составителями “Первой все­
общей хроники”44.
Черты сходства с соответствующим описанием, данным в
“Партидах”, очевидны, вплоть до ритуала торжественного сня­
тия пояса. Странным выглядит лишь факт личного опоясывания
мечом. Но и он находит свое объяснение, если учесть общий кон­
текст церемонии: ведь, как говорилось выше, она являлась не­
отъемлемым элементом комплекса мероприятий, призванного
43 Даже немногословный Лука Туйский посчитал нужным заметить: “Duxit
namque uxorem ex imperiali genere Romanorum Deo dovotissimam foeminam nomine
Beatricem” {Lucus Tudensis. Chronicon Mundi. Lib. IV // Hispania illustrata / Ed. A.
Schottus. Francofurti, T. 4. 1603-1608. P. 112); см. также: Cron. Lat. P. 59; De
rebus... IX.10 (P. 143); Prim. Cron. P. 718.
44 De rebus... IX. 10 (P. 143): “...& tertia die ante festum sancti Andreae in regali monas­
terio prope Burgis celebrata missa a venerabili Mauricio Burgensi episcopo, & armis
militaribus benedictis, ipse rex suscepto gladio ab altari manu propria se accinxit
cingulo militari, & mater sua regina nobilis ensis cingula deaccinxif\ См. также:
Prim. Cron. 1034: P. 718-719 (дословный перевод, за исключением замечания о
том, что оружие было не только благословлено, но и освящено: “bendixo las
armas de la caualleria del rey don Fernando, et sanctiguolas”); cp.: Crônica latina de
los reyes de Castilla / Ed. por L. Charlo Brea. Cadiz, 1984 (далее - Crôn. lat.). P. 59:
“Tercia igitur (die) ante festum Sancti Andree, rex Femandus in monasterio regali,
quod auus at auia sua construxerant, gladium militare in signum militcie, auctoritate
propia, de altari accepit, benedicum prius cum ceteris armis a Mauricio, Burgense
episcopo, missa prius ab eodem ibidem solemniter celebrata”.

105

узаконить занятие престола доном Фернандо. В этом смысле
весьма красноречивым выглядит сопоставление изложенного с
актом посвящения в рыцари отца Фернандо, короля Леона Аль­
фонсо IX.
В нашем распоряжении находятся три описания этого акта
(автор “Всемирной хроники” (1236) Лука, дьякон из Леона, а за­
тем - епископ Туйский (Галисия), явно настроенный пролеонски,
о нем умалчивает). Соответственно, речь идет о двух независи­
мых латинских версиях (в анонимной “Латинской хронике коро­
лей Кастилии” и хронике Р. Хименеса-де-Рад а), а также одной
старокастильской (в “Первой всеобщей хронике”), восходящей к
последней, но не соответствующей ей полностью. Тем не менее,
различия, как и в предыдущем случае, прослеживаются лишь во
второстепенных деталях.
Аноним сообщает, что во время проведения курии в Карри­
оне (1188 г.)45 только что взошедший на престол король Леона
Альфонсо IX явился туда и в церкви св. Зоила был посвящен в
рыцари (“препоясан мечом”) кастильским монархом Альфон­
со VIII (1158-1214), после чего тут же, поцеловав ему руку, в
присутствии аристократов из Галисии, Леона и Кастилии при­
знал себя вассалом посвятившего46. Родриго Толедский местом
посвящения назвал курию, и, в дополнение к сказанному, отме­
тил, что в то же время в рыцари был посвящен также и младший
сын Фридриха Барбароссы Конрад Гогештауфен, будущий
рейнский пфальцграф (он прибыл для сватовства к старшей до­
чери кастильского короля - Беренгеле), причем посвящение
произошло согласно тому же ритуалу - “similiter”. Наконец, ста­
рокастильская версия того же рассказа выглядит несколько бо­
лее обстоятельной: ее авторы не только сообщают о самом ри­
туале, но и считают нужным специально оговорить его смысл в общем-то и без того вполне понятный: (“и надел этот король
дон Альфонсо Кастильский рыцарский пояс на дона Альфонсо
45 А.Р. Корсунский отмечает особенности этой курии: при обсуждении вопроса
о браке инфанты Беренгелы с сыном германского императора Фридриха I
Барбароссы (1155-1190) Конрадом Гогештауфеном присутствовали предста­
вители 50 крупных городов. Впрочем, он не отказывается от тезиса В.К. Пискорского о том, что первые настоящие кортесы произошли именно в коро­
левстве Леон, в 1188 г.; см.: Корсунский А .Р . История Испании IX-XIII веков.
М , 1976. С. 193-194.
46 Cron. lat. P. 12: “Celebrata namque curia famosa et nobili apud Carrionem, idem rex
Legionis accinctus est gladio a predicto rege Castelle in ecclesia Sancti Zoili et oscu­
latus est manum regis Castelle, presentibus Galleciis et Legionensibus et Castellanis”.

106

Леонского, своего двоюродного брата, и вооружил его, и сделал
его рыцарем”47.
Склонность к уточнениям (порой даже излишним и тяжело­
весным) в целом характерна для ранней старокастильской прозы
с ее еще незрелой стилисткой48. Впрочем, в данном случае эта
склонность является для историка скорее плюсом, чем минусом.
Становится понятным, во-первых, что “самопосвящение” в рыца­
ри Фернандо III отнюдь не было правилом, а во-вторых, - посвя­
щение в рыцари тесно сопрягалось с вступлением в отношения
вассалитета. Последнее представляется особенно важным, и не
только потому, что объясняет сознательное нежелание молодого
короля Фернандо III уклониться от вассальных обязательств
(вспомним, что в системе рыцарского воспитания посвящение в
рыцари было естественным шагом в отношениях воспитателясеньора и воспитанника как потенциального вассала).
Для местных рыцарей равнозначность актов посвящения и
вступления в отношения вассалитета была, по-видимому, общей
нормой49. Во всяком случае, в в той части привилегии Альфон­
со X (1264), которая прямо обращена к куэльярским рыцарям,
король предоставляет дополнительные права именно тем из
них, кто принял посвящение от него и от его инфанта-наследни­
ка и, следовательно, стал их прямым вассалом50. О том же, пусть
и без непосредственного употребления слова “вассал”, свиде­
47 De rebus... VII.24 (P. 123): “[Aldefonsus rex Legionensis]... venit ad regem Castellae
& in curia Carrionis accinctus ab eo cingulo militari, manum eis fu it in plena curia
osculatus, & in eadem curia rex Castellae nobilis Aldefonsus Conradum filium
Frederici imperatoris romani accinxit similiter cingulo militari, & ei filiam primo­
genitam Verengariam desposauit” ; cp.: Prim. Cron.: P. 677: “Et ueno estonçes al rey
don Alffonso de Castiella a Carrion a cortes que fizo y; et çinxo alli este rey don
Alffonso de Castiella la çinta de caualleria a don Alffonso de Leon , su primo cormano, et armo alli et fizol cauallero; onde esse rey don Alffonso de Leon beso alli la
mano a don Alffonso rey de Castiella ante todos, la corte llena”.
48 См., например: Karsten L. Alfonso el Sabio and the Thirteenth-Century Spanish
Language // Emperor of Culture. Alfonso X the Learned of Castile and his ThirteenthCentury Renaissance / Ed. R.I. Bums. Philadelphia, 1990. P. 41-42.
49 Н а ф акт распространения акта посвящения на простых рыцарей не позднее
середины XIII в. уже в конце 1970-х годов указывала Н.Р. Порро (которая, ме­
жду прочим, ссылается прежде всего на куэльярскую грамоту 1264 г. (см. примеч. 49)); см.: Porro N.R. El ingreso de Villasandino en la caballerîa (Cancionero de
Baena, 225) // Cuademos de historia de Espana. № 61-62. 1977. P. 363-365.
50 CDC: P. 64, doc. nr. 21 (a. 1264, Sevilla): “... tenemos por bien que el cavallero que
nos fizieremos о nuestro fijo heredero, que aya quinientos sueldos; e esto por razon
de la cavalleria que tomare de nos, о de nuestro fijo que oviere a regnar después de
nos, e mandamos que estos cavalleros puedan aver alcaldias justitias, e ayan todos sus
escusados assi como el privilegio dize que les diemos sobresta razon”.

107

тельствует и реплика, вложенная авторами “Первой всеобщей
хроники” в уста знаменитого рыцаря Сида Кампеодора, однаж­
ды вспомнившего о том дне, когда он стал обладать “конем и
оружием, которые мне вручил король дон Фернандо [Фернан­
до I, король Кастилии и Леона (1035-1065). - О .А.], который по­
святил меня в рыцари”51.
Между тем, именно получение коня и оружия нередко явля­
лось целью вступления в отношения вассалитета, по меньшей ме­
ре - для низшей страты рыцарей. До конца XII - начала XIII в. она
была широко распространенной и за Пиренеями (что отмечает, в
частности, Р. Фоссье52) и, по существу, представляла собой глав­
ную экономическую основу отношений вассалитета. Ее правовая
регламентация устанавливается, в частности, “Королевским фуэро”, изданном тем же Альфонсо X: если посвященный в рыцари
до истечения годичного срока посвятившего (и, соответственно,
ставшего его сеньором), то разрывающему узы следует возвра­
тить ему все полученное от него ранее (по прошествии года воз­
вращались лишь конь и оружие, но не деньги, полученные в каче­
стве платы)53.
Этот факт непосредственно подводит нас к другой группе ри­
туалов - ритуалов вассалитета. Оговорюсь, что подробная харак­
теристика природы сеньориально-вассальных отношений, а так­
же юридических принципов их установления и разрыва в данном
случае не входят в мою задачу. Я ограничу свое внимание лишь
ритуальными процедурами, абстрагировавшись от их правового
содержания54. Обратившись, таким образом, лишь к внешней,
зримой стороне ритуала вассалитета, замечу, что мои источники
различают две разновидности последнего.
Первая соответствует тесному оммажу французского образ­
ца, именующемуся в латинских текстах “manu et ore hominium”, a
51 Prim. Cron. P. 619: “... del dia que yo oue cauallo et armas, que me lo dio el rey don
Fernando..., que me fizo cauallero”.
52 См., например: Fossier R. Op. cit. P. 280.
53 FR III. 13.3: “Sy alguno se quisier espedir de aquel que lo fizo caballero seyendo su
senor, non lo pueda fazer fasta un ano complido del dia que lo fizo caballero: et si lo
alguno ficiere ante del ano complido, non vala e tome doblado a aquel quel fizo cavallero quanto dél ovo, tan bien рог razon de la cavalleria como рог lo que tomé рог

soldada”.
54 Тот факт, что изучение соответствующих ритуалов требует именно правово­
го, а не т.н. “антропологического” изучения явствует даже из поверхностного
знакомства с известной статьей Ж. Ле Гоффа; см.: Ле Гофф Ж. Символиче­
ский ритуал вассалитета // Он же. Другое Средневековье. Екатеринбург, 2000.
С. 211-262.

108

в старокастильских - “pleito e homenage”55. Одно из первых его
упоминаний содержится в хронике Р. Хименеса-де-Рада, а затем
(в буквальном переводе) - и в “Первой всеобщей хронике”56. Речь
идет о знаменитом жесте вложения руки (или рук) вассала в руки
сеньора и следовавшем за ним ритуальном поцелуе в губы. В “По­
эме о Фернане Гонсалесе” (середина XIII в.) присутствует вариа­
ция: обряд предстает в виде простого рукопожатия: “Оммаж, ко­
торый вы совершили в моей руке”57. При этом, оммаж (что так­
же, в целом, обычно58) скрепляет в этом случае не вассальные
узы, а обязательство, данное герою его вассалами, - не оставить
его в момент опасности.
Разумеется, примеры такого рода дают не только нарратив­
ные тексты, но и документы. Правда, они датируются более позд­
ним временем. Наиболее ранние из известных мне относятся к
первой трети XIV в., когда, с одной стороны, процесс рецепции
римского права уже сделал документ неотъемлемым элементом
системы фиксации правоотношений, а с другой - ритуал еще не
ушел в прошлое и сохранял свое значение. В итоге, в документах
55 De rebus... VIL 1. P. 248: “...accessit... ad regem Aragonum... cui manu & ore homini­
um fecerat pro terra, quam ab eo acceperat in honorem.(...) “Manus autem, os et corpus que fecerunt hominium vobis offero...”; cp.: Prim. Cron. P. 646: “...et fuesse poral
rey de Aragon a quien el fiziera pleycto et omenaie рог la tierra que del touiera... (...)
Do a uos las mis manos et la boca et el cuerpo que a uos fizieron el pleycto et ell ornenage"', cp.: Documentaciôn medieval del archivo municipal de Alba de Tormes / Ed.
рог A. Barrios Garcia, A. Martin Exposito, G. del Ser Quijano. Salamanca, 1982. P. 94.
doc. nr. 27 (a. 1317, Alba de Tormes): “Et otrossi yo el dicho Diago Gymez juro e
prometo, puestas las manos sobre santos avangelios e en la cruz corporalmiente. (...) Et
yo el dicho Diago Gômez fago pleito e omenage en manos de vos Johân Alffonso de
Alva... que fue de mantener e complir todo quanto dicho es en esta carta e con todas
estas condiçiones...”; cp.: Ibid.: “Et yo el dicho Garçi Pérez de Meyz fago otrossi ome­
nage en mano del dicho Johân Alffonso, segunt la fizo el dicho Diago Gômez et so la
misma репа, de mantener e guardar e conplir todas las dichas condiçiones que dichas
son en esta carta”; cp.: Cron. lat. P. 22: “...Vascones ipsos tam nobiles quam populos
duitatum , absoluit a iuramento et omagio, que ei tenebantur astricti”; cp.: Fem. Gonz.
P. 197: “656. Por amor dei buen conde por sennor la tememos //pleito e omenaje todos

a ella faremos”.
56 De rebus... VII. 1 (P. 112): “Tunc comes Petrus Assurii... accessit... ad regem
Aragonum... cui manu & ore hominium fecerat pro terra, quam ab eo acceperat in hon­
orem”; cp.: Prim. Cron. P. 646: “...et fuesse poral rey de Aragon a quien el fiziera
pleycto et omenaie por la tierra que dei touiera...”.
57 Poema de Feman Gonzâlez. Madrid, 1948 (далее - Fem. Gonz.). P. 188: “631. Si vos
luego agora d ’aqui salir quieredes // pleyto [e] omenaje en mi mano faredes, // que por
duenna en mundo a mi no dex[ar]edes, // comigo bendiçiones e mis[s]a prenderedes”.
58 См., например: Platon G. L ’hommage féodal comme moyen de contracter des obli­
gations privées // Revue general du droit. T. XXVI. 1902. P. 5-18, 97-110, 224-231.

109

XIV-XV вв. мы видим развернутые описания правовых ритуалов,
в том числе - феодальных.
Одним из таких актов является грамота из архива леонского консехо Альба-де-Тормес (недалеко от Саламанки). Терри­
ториальная община признала себя вассалом магната Диего Ло­
песа де Кастаньеда. Когда содержание договора было согласо­
вано, последний поклялся не нарушать прав консехо “в руках”
представителя консехо Альбы рыцаря Хуана Альфонсо. В том
же и точно также поклялся и назначенный сеньором алькайд
(комендант) городского замка инфансон Гарсия Перес де
Мейс59. Через столетие, в 1415 г., сходным образом оруженос­
цы Диего Мануэль и Альвар Гонсалес, уполномоченные кас­
тильским консехо Сепульведы, скрепили обязательство общи­
ны хранить верность признанному ее сеньором королю Хуану II
(1406-1454) “в руках” его представителя - королевского нотария Альфонсо Руиса60.
Приведенные примеры, как и подобные им, разумеется, явля­
ются поздними, но есть все основания полагать, что аналогичный
жест в сходном контексте присутствовал и гораздо ранее. Хрони­
ки неоднократно упоминают о коллективных оммажах королям и
(реже) магнатам, принесенных как группами лиц, так и отдельны­
ми консехо, и даже всеми общинами целых областей61. Главное
же то, что перед нами - ритуал, совершавшийся как магнатами,
так и простыми рыцарями, вплоть до оруженосцев, как это явст­
вует из сепульведекой грамоты 1415 г.

59 Documentation medieval del archivo municipal de Alba de Tormes / Ed. рог
A. Barrios Garcia, A. Martin Exposito, G. del Ser Quijano. Salamanca, 1982. P. 94.
doc. nr. 27 (a. 1317, Alba de Tormes): “Et otrossf yo el dicho Diago Gômez juro e
prometo, puestas las manos sobre santos avangelios e en la cruz corporalmiente. (...)
Et yo el dicho Diago Gômez fago pleito e omenage en manos de vos Johân Alffonso
de Alva... que fue de mantener e complir todo quanto dicho es en esta carta e con todas
estas condiçiones...”; cp.: Ibid.: “Et yo el dicho Garçi Pérez de Meyz fago otrossf ome­
nage en mano del dicho Johân Alffonso, segunt la fizo el dicho Diago Gômez et so
la misma репа, de mantener e guardar e conplir todas las dichas condiçiones que
dichas son en esta carta”.
60 Colecciôn diplomatica de Sepulveda / Ed. рог E. Sfez // Publicationes historicas de la
Exma. Diputaciçn provincial de Segovia, V. Segovia, 1956. T. 1. P. 352-353. doc. nr.
108 (a. 1415, Sepulveda): “E luego los dichos Diego Manuel e Alvar Gonçalez... pleito
e omenaje fizieron... en manos del dicho Alfonso Ruiz en esta manera”.
61 См., например: Cron. lat. P. 22: “...Vascones ipsos tam nobiles quam populos d u i­
tatum , absoluit a iuramento et omagio, que ei tenebantur astricti”; cp.: Fem. Gonz.
P. 197: “656. Por amor dei buen conde por sennor la tememos, // pleito e omenaje
todos a ella faremos”.

110

Но жесты, сопровождавшие принесение тесного оммажа
французского образца, не были единственной моделью кастиль­
ского ритуала вассалитета. Местный вариант оформления вас­
сальных обязательств менее жесткого характера по аналогии с
французским обычаем именуется Родриго Хименесом де Рада
“hominium more Hispanico”62. Он сопровождался характерным поцелем руки сеньора, на римские истоки которого я уже указывал
ранее63. В хронике Родриго совершение такого “оммажа по ис­
панскому обычаю” атрибутируется представителям знати: автор
возмущён предательским убийством правнука знаменитого Фер­
нана Гонсалеса, последнего из графов Кастилии Гарсия Санчеса
(1028) сыновьями графа Вела де Алава, грубо поправшими свои
вассальные обязательства. Но, как и жест вложения рук, ритуал,
сопровождавшийся поцелуем руки, совершали не только магнаты,
но и простые рыцари.
Так, “Королевское фуэро” Альфонсо X устанавливало общие
нормы разрыва отношений вассалитета следующим образом:
“Когда идальго захочет стать вассалом другого, пусть он поцелу­
ет ему руку и будет таковым. А если вдруг он захочет оформить
отношения вассалитета через представителя, то пусть направит
другого идальго вместо себя, и он от его имени признает того
сеньором, и поцелует ему руку”. Соответственно, желающий рас­
торгнуть вассальные должен был поступить точно также: явив­
шись к сеньору (лично, или направив представителя) поцеловать
сеньору руку и произнести слова “С этого момента я более не яв­
ляюсь Вашим вассалом”64. Характерно, что одно из положений
62 De rebus... V. 25: “...manus osculo (pro ut mos Hispanus) es eius dominio
subiecerunt, quorum hominio iam securus... permissus est infans optatis solatiis delec­
tari”. (Cp.: Prim. Cron. P. 470: “...et besaronle la mano assi с о т о es costumbre de
Espanna, et tornaronse sus uassallos... et seyendo ya el seguro de los fijos dei conde
don Vela рог ell omenage quel fizieran...”).
63 Ауров O.B. “Alço la mano, a la barba se tomo”: Из истории испанской средневе­
ковой правовой символики // Кентавр / Centaurus: Studia classica et mediaevalia.
M., 2004. Вып. 1. C. 125-160.
64 FR III. 13.1: “Quando fîdalgo se quisiere tomar vasallo de otre, bese le mano a aquel
que recibe por senor, e tomese su vasallo. Et si рог aventura por mandadero se quisiere
tomar vasallo de alguno, enbie fidalgo que en su logar e en su nombre reciba por senor
a aquel cuyo vasallo se torna, e besel la mano”. FR III. 13.2: “Mandamos que ningun
fidalgo non se pueda tomar vasallo dotre fasta que se espida de su senor, quier por si,
quier por mandadero fidalgo , e quanto se quisiere espedir del, besel la mano , e digal,
daqui adelantre non so vuestro vasallo: et si por mandadero se quisier espedir, el man­
dadero bese la mano al senor de aquel de qui lo espide, e diga, fulan vos manda besar
la mano e espedirse de vos por mi, e mandavos decir que daqui adelantre non es
vuestro vasallo”.
111

латинского фуэро Сепульведы 1076 г. фиксирует подобную прак­
тику (правда, не упоминая о поцелуе руки) уже применительно к
концу XI в., причем речь идет о простом рыцаре из консехо, на
тот момент - еще незнатном65.
* * *
Лишь учтя все эти процессы, можно вернуться к началу, а
именно - к роли “историй” как формы фиксации элементов ры­
царского самосознания. Огромная работа, проведенная исследо­
вателями к настоящему времени, позволяет четко уяснить смысл
понятия “estorias”, употребленного в том фрагменте “Партид”, с
разбора которого начата эта статья (т.е. 11.21.20). Закономерным
итогом политико-культурной программы “ренессанса XIII века”,
инициированного Альфонсо X Мудрым66, должно было стать со­
ставление двух дополняющих друг друга обширных “estorias” “Всеобщей истории” и “Истории Испании”, работа над которыми
велась уже в царствование отца “Императора Культуры” - Фер­
нандо III Святого. Первый труд, излагавший события от сотворе­
ния мира, удалось завершить еще при жизни Альфонсо X67. Вто­
рой, едва ли не более глобальный, начатый около 1270 г., так и не
был закончен.
В начале 60-х годов XX в. его судьбу подробно проследил
Д. Каталан Менендес Пидаль, давший полное описание всех со­
хранившихся рукописных версий68. Подводя итоги огромной ра­
боты, проделанной его предшественниками (прежде всего Р. Менендесом Пидалем), он пришел к выводу о том, что матери­
алы, собранные в процессе подготовки “Истории Испании” легли
65 Fuero latino de Sepulveda // Los fueros de Sepulveda... 35: “[0]mnis miles qui uoluerit bene buscare de senior faciat so foro, et uadat a quale senior quesierit, qui non seat
nostro guerrero, cum sua casa et sua heredade”.
66 Это выражение, вынесенное в заглавие сборника работ американских испани­
стов, изданного под общей редакцией Р. Бернса, при ближайшем рассмотре­
нии оказывается преувеличением в гораздо меньшей степени, чем принято ду­
мать; см.: Emperor of Culture: Alfonso X the Learned of Castile and his ThirteenthCentury Renaissance / Ed. R.I. Bums. Philadelphia, 1990.
67 В 1997 г. из печати вышла четвертая часть этого фундаментального труда, к
сожалению, нам не доступная. Издание продолжается; см. об этом: FerndndezOrdonez I. Novedades у perspectivas en el estudio de la historiografia alfonsi //
Alacante. 2001. Vol. 2 (мне эта важная работа оказалась доступна лишь в элек­
тронной версии; см.: http:/www.uam.es/personal_pdi/filoyletras/ifo/publicaciones/9_a.pdf).
68 Catalan Menendez Pidal D. De Alfonso X al conde de Barcelos: Cuarto estudios sobre
el nacimiento de la historigrafia romance en Castilla y Portugal. Madrid, 1962.

112

в основу целого ряда испанских и португальских хроник конца
XIII-XV вв., наиболее ранней из которых является так называе­
мая “Первая всеобщая хроника”69. В свою очередь, сам труд
(включая и эту хронику) не мог бы появиться без многочислен­
ных источников, начиная с сочинений античных авторов: в этом
смысле, “История Испании” выступала как культурный проект
колоссального значения, в определенном смысле - даже как ре­
зультат всего развития кастильской культуры в период, предше­
ствовавший “ренессансу” Альфонсо X.
Следует заметить, что каждое из свидетельств, привлеченных
компиляторами, имело и свою собственную судьбу, причем дале­
ко не все источники хронистов изначально возникли в письмен­
ной форме. Нередко, они складывались в виде устной традиции.
Она могла отразиться в “Первой всеобщей хронике” непосредст­
венно. Однако чаще ее анонимные составители пользовались ка­
кими-то письменными фиксациями устных сказаний, как латин­
ских, так и старокастильских. Но вне зависимости от формы бы­
тования, эта устная традиция отражала идеальные модели “ры­
царского” поведения. Соответственно, их распространение долж­
но было способствовать развитию сословной идентичности ры­
царства не в меньшей степени, чем особенности материальной
жизни или ритуалы.
С некоторой долей условности эта устная традиция может
быть подразделена на два основные пласта. В основе рассказов,
относимых мной к первой группе, несомненно лежат реальные
события. Таков, в частности, эпизод из описания сражения при
Кампо-де-Эспинас, зафиксированный уже в латинской хронике
Р. Хименеса-де-Рада. В той битве, состоявшейся между арагон­
ским королем Альфонсо I и непокорными кастильскими магната­
ми, победа осталась за арагонцами, но кастильцы бились отваж­
но, и многие из них полегли на поле брани. Желая подчеркнуть их
геройство, хронист сообщает и о подвиге рыцаря-знаменостца из
местечка Олеа. Под ним убили коня, ему отрубили обе кисти, но
он нашел в себе силы встать, поднять знамя обрубками рук и из­
дать боевой клич, призывающий его земляков продолжать бой70.
69 Перечислю лишь основные кастильские версии: (1) “Сокращенная хроника”
инфанта Хуана Мануэля; (2) “Хроника Кастилии”; (3) “Хроника двадцати ко­
ролей”; (4) так называемая “Crénica Ocampiana”, т.е. версия, изданная в 1571 г.
Флорианом де Окампо; см.: Catalan Menendez Pidal D. Op. cit. P. 10-11 ; Dyer N J.
Alfonsine Historiography: The Literary Narrative // Emperor of Culture... P. 248.
70 De rebus... P. 113: “Sed & miles quidam de domo Oleae qui vexillum Comitis in sua
acie praeferebat, occiso equo ad terram cecidit, & amputatis manibus solis brachiis
vexillum tenens non cessabat, Oleam, Oleam fortifer inclamare”.

113

Другие рассказы являются либо полностью вымышленными,
либо настолько разбавлены фантастическими деталями, что раз­
делить реальную основу и вымысел оказывается почти невоз­
можным. Подобных примеров немало, и они уже давно являются
предметом интереса исследователей. Так, уже Р. Менендес Пидаль обратил внимание на версии эпоса о Сиде, содержащиеся в
хрониках71. В последние годы появились новые работы на эту те­
му. В частности, Н.Д. Дайер обратила внимание на интерпрета­
цию сюжета о любви Альфонсо VIII к прекрасной иудейке
(“Fermosa”), отраженного позднейшими романсеро72. Ж. Мартэн
подробно изучил пути интерпретации в “Первой всеобщей хрони­
ке” историй о первых кастильских судях73. Очевидно, что устные
сказания, лежащие в основе подобных эпизодов, проникнуты ари­
стократическими представлениями. Но вопрос далеко не закрыт,
и можно найти еще многие примеры еще более четко отражаю­
щие идеальные представления о рыцарстве.
Таков, в частности, рассказ о греке-паломнике, зафиксиро­
ванный уже в латинской хронике Р. Хименеса-де-Рада, а затем
близко к тексту переведенный на старокастильский язык и вклю­
ченный в “Первую всеобщую хронику”. У нас есть все основания
не сомневаться в том, что в основе этого рассказа лежат подлин­
ные события. В конце концов, в присутствии паломника с христи­
анского Востока в Сантьяго-де-Компостела до определенного
момента не было ничего необычного. Так, уже выдающийся рус­
ский византинист В.Г. Васильевский обратил внимание внимание
на тот факт, что гробница св. Иакова почиталась и на Востоке
еще во второй половине XI в., свидетельства чему сохранились, в
частности, в житии св. Мелентия Нового, написанном Николаем
Мефонским74.
Другое дело, что в кастильской рыцарской традиции случай
такого рода подвергся активному переосмыслению и приобрел
фантастические черты. В интерпретации хрониста “гречишка”
71 Menendez Pidal R. La Espana del Cid. T. 1-2. Marid. 1929; Idem. El Cid Campeador.
Madrid, 1964.
72 Dyer N J. Op. cit. P. 154-158.
73 Martin G. Cinq opérations fondamentales de la compilation: l’exemple de l’Histoire
d ’Espagne (Étude segmentaire) // L ’Historiographie médiévale en Europe / Ed. par
J.-Ph. Genet. Paris, 1991. P. 99-109. К сожалению, более поздняя монография
Ж. Мартэна, посвященная разработке того же сюжета, в настоящее время яв­
ляется для меня недоступной {Idem. Les juges de Castille. Mentalités et discours
historique. Paris, 1992).
74 Васильевский В Т . Николай, епископ Мефонский. Феодор Продром: Жития
Мелентия Нового. СПб., 1886. С. ХУП-Х1Х.

114

(vir Graeculus), посмел усомниться в том, что св. Иаков действи­
тельно является рыцарем, а не рыбаком, как он считал по неве­
дению. И тогда во сне ему явился сам апостол в облике могуче­
го рыцаря, восседавшего на великолепном коне с оружием в ру­
ках и предсказал скорое взятие Коимбры, осажденной королем
Фернандо I75. И уж совсем фантастическим выглядит эпизод,
изложенный будто бы со слов пленных мавров. Тот же апостол
вмешивается в битву на стороне христиан, восседая на белом
коне, с белым знаменем одной руке и с мечом в другой. За со­
бой он ведет целый отряд “белых рыцарей”, а над ними парят
ангелы76.
Но устные предания могли попасть в текст не только непо­
средственно или через изложения в латинских хрониках. В Касти­
лии они дали начало как минимум двум литературным жанрам,
весьма “творчески” использовавшим фонд устных образов и сю­
жетов. Первый - это феодальный эпос. Наиболее ярким приме­
ром здесь является, разумеется, уже упоминавшийся эпос о Сиде.
В данном случае мы имеем возможность проследить судьбу уст­
ного предания на разных этапах его трансформации. Эти этапы
(пусть и частично) олицетворяют собой латинские поэтический
(“Carmen Campidocti”) и прозаический (“Historia Roderici Didaci”)
тексты, а затем уже собственно эпос, сохранившийся в разных
редакциях.
Как известно, в основе эпоса лежат реальные события. Вме­
сте с тем, они подверглись существенному переосмыслению и до­
полнению за счет явно фантастических образов и деталей. К чис­
лу последних относятся, в частности, упоминания о св. Иакове
(Сантьяго): кастильцы имеют обыкновение призывать его в по­
мощь перед битвой, а сам Родриго Диас-Сид клянется его име­
75 De rebus... VI. 10. P. 99: “Eo tempore fertur vir Graeculus ex Hierosolima causa pere­
grinationis ad ecclesiam Sancti Iacobi aduenisse, qui in deuotione pernoctans audiuit
indigenas enarrare, vt militem in Christianorum praeliis apparere, sed ipse licet deuotus Apostolo paedicabat non militem sed piscatorem, cumque in tali pertinacia per­
maneret, reuelatione diuina meruit intueri equum splendore conspicuum Apostolo
praesentatum, & armorum insignibus decoratum obsidentibus Coimbriam subuenire. Et peregrinus de quo diximus, visione huius certus factus, & diem, & horam
captionis Coimbriae in ecclesia Apostoli publice praedicauit, & sicut ipse praedixit,
sic postea rei veritas patefecit, & sic remansit terra citra Mondaicum fluuium
Christianae fidei acquisita”.
76 Prim. Cron. P. 727: “Et dizen, asi commo los moros mismos afirmauan depues, que
parescio y Santiago en vn cauallo blanco et con senna blanca en la mano et con vn
espada en la otra, et que andaua y con el vna ligion de caualleros blancos; et aun dizen
que angeles vieran andar sobre ellos por el ayre; et que estos caualleros blancos les
semeiaua que les estroyen mas que ninguna otra gente”.

115

нем77. Но интерпретаторы устных сказаний о Сиде не ограничи­
лись лишь изложением устных преданий о великом рыцаре. В ко­
нечном итоге их интерпретации сообщают эпосу новое качество,
проявляющееся прежде всего в следующем:
• во-первых, с его страниц предстает виртуальный облик со­
циальной группы с четко оформленными границами. Общество
“Песни ...” выстроено в соответствии с утопическими представле­
ниями ярко выраженного феодального характера. Соответствен­
но, представители нефеодальных социальных групп присутству­
ют исключительно в качестве размытого фона. Персонифициру­
ются лишь несчастные обманутые Сидом иудеи Рахиль и Иуда, да
и то лишь для того, чтобы оттенить границы феодального социу­
ма, четче выявить характеристики, противопоставляемые рыцар­
ским ценностям. В итоге внимание аудитории целиком и полно­
стью сосредоточивается на представителях лишь одного социаль­
ного слоя, идеалы которого пропагандируются довольно прямо­
линейно;
• во-вторых, дополнительную внутреннюю прочность этой
виртуальной среде придает подчеркиваемый в “Песне...” мотив
вертикальной мобильности. Проявлений этой тенденции в тек­
сте много, но наиболее характерным выглядит прямое игнориро­
вание реальности в интерпретации образа самого Родриго. В
итоге Сид, именуемый в латинской “Истории Родриго” “nobilis­
simus”78 в “Песне...” оказывается едва ли не простым рыцарем,
противопоставленным представителям знати, прежде всего каррионским инфантам. У читателя (или слушателя) сознатель­
но формируется впечатление, что простой рыцарь способен под­
няться до самых вершин социальной лестницы и даже войти в
родство с королями79;
• в-третьих, непременным условием такого возвышения ста­
новится строгое следование сословной системе ценностей, кото­
рой, тем самым, сообщается значительная привлекательность. В
результате все выдающиеся качества Сида оказываются обусло­
вленными его рыцарским статусом: факт физического рождения
героя фигурирует как соразмеримый акту посвящения в рыцари,
т.е. своеобразным рождением социальным. В итоге повторяюще­
77 Cantar de Mio Cid / Ed. рог R. Menendez Pidal. Madrid, 1980. T. 3. Part 4: Texto del
Cantar (далее - Çid.). 731: “Los moros laman Mafomat & los christianos santi
Yagu[e]”; cp.: Ibid. 1138: “Enel nombre del Criador & del apostol santi Yague”.
78 Hist. Rod. P. XVI: “Roderici Didaci nobilissimi, ac bellatoris viri prosapiam...”.
79 Çid. 3420: “Este casamiento otorgo uos le yo, // De fijas de myo Cid, don Eluira &
dona Sol, // Рога los yfantes de Nauarra & de Aragon” (слова короля дона А ль­
фонсо).

116

еся рефреном “Мой Сид, рожденный в добрый час”, обретает си­
ноним - “Мой Сид, который в добрый час мечом опоясался”80;
• в-четвертых, структурообразующим элементом, придаю­
щим рыцарской среде целостность и организованность, были
феодальные узы, а рыцарская идентичность выступает неразрыв­
но связанной с идентичностью вассальной. Идеальный рыцарь это идеальный вассал81, а потому разрозненные элементы специфически-рыцарской идентичности выстраиваются в определен­
ную систему. Что же касается ее распространения, то ему способ­
ствует сама форма эпоса, рассчитанного на устное восприятие дос­
таточно широкой (и при этом относительно однородной в социаль­
ном плане) аудиторией.
Другим жанром, восходящим к устному преданию, стала поэ­
зия трубадуров (trobadores, troveiros), жогралов (jograles, jograres) и
сегрелей (segreles). Их тексты, создававшиеся на галисийско-пор­
тугальском (или старогалисийском) языке, исполнялись при дво­
рах королей Фернандо III и Альфонсо X, магнатов, и даже в до­
мах представителей средней страты знати - инфансонов82. При­
чем не только аудитория, но и значительная часть авторов тек­
стов принадлежали к феодальному классу, вплоть до королей
(включая Альфонсо X, являвшегося одним из наиболее извест­
ных трубадуров своего времени)83. Соответственно в поэзии тру­
бадуров не могли не найти отражения те же связанные с рыцар­
ской идентичностью мотивы, которые столь четко проявляются
как в устных преданиях, так и в эпической традиции.
Разумеется, вопрос о формах и степени отражения рыцарских
идеалов в поэзии галисийско-португальских трубадуров требует
особого исследования, выходящего за рамки настоящей статьи.
80 Çid. 266: “Merçed, Canpeador, en ora buena fuestes nado”; Ibid. 437: “el que en buen
ora nasco”; Ibid. 559: “El buen Canpeador que en buen ora nasco”; Ibid. 613: “myo
Çid Ruy Diaz, el que en buen ora fue nado” etc. Cfr.: Ibid. 439: “Çid, en buen ora çinxiestes espada!”; Ibid. 875: “Myo Çid Ruy Diaz, que en buen ora cinxo espada”; Ibid.
1574: “Avn non sabie myo Çid, el que en buen ora cinxo espada”; Ibid. 1595: “Merçed,
Campeador, en buen ora cixiestes espada!”; Ibid. 899: “Quiero uos dezir del que en
buen ora nasco & çinxo espada”.
81 Çid. 20: “Dios, que buen vassalo, si ouiere buen Senor!”; Ibid. 1322-1323: “Besaua
uos las manos myo Çid lidiador, // Los pies & las manos, сошлю atan buen senor”;
Ibid., 1339: “Razonas por vuestro vassallo & auos tiene por senor” etc.
82 Poesia dos trobadores. Antoloxia da literatura galega / Поэзия трубадуров. А нтоло­
гия галисийской литературы. СПб., 1995 (далее - Trobadores...). Р. 34: “Foy hun
dia Lopo jograr // a cas d’un in f ancon cantar // e mandou-lh’ ele por don dar // tres
couces na guarganta” (Martin Soarez).
83 См., например: Snow J.T. Alfonso as Troubadour: The Fact and the Fiction //
Emperor of Culture... P. 124-139.

117

Поэтому я ограничусь лишь указаниями на наиболее очевидные
примеры. В первую очередь, речь идет об аллюзиях, связанных с
культом Сантьяго, который, как уже подчеркивалось выше, в
эпоху классического средневековья принял четко выраженные
светско-феодальные черты. Частые упоминания о святом, глав­
ное святилище которого (Сантьяго-де-Компостела) находилось
в Галисии, можно было бы объяснить лишь проявлением свое­
образного “регионального патриотизма”, если бы не одна осо­
бенность.
Дело в том, что наиболее часто обращения к апостолу прояв­
ляются в жанре так называемых “песен о друге” (cantigas de
amigo). Воспринятый из поэзии провансальских трубадуров, этот
жанр представлял собой песни, написанные от имени дев и знат­
ных дам, лирические герои (или точнее - героини) которых стра­
дают от разлуки с любимым и просят апостола о покровительст­
ве ему и о скорейшем воссоединении с “другом”. Замечу однако,
что в качестве возлюбленного в большинстве случаев выступает
рыцарь, находящийся в походе или выполняющий иное (нередко
небезопасное) послание сеньора. Отсюда становится понятным,
почему св. Иаков Компостельский вдруг выступает в довольно
неожиданной роли покровителя возлюбленных84.
Продолжая разговор о поэзии пиренейских трубадуров,
укажу на несколько свойственных ей характерных черт. Вопервых, в ней воспевается либо любовь к рыцарю, либо лю ­
бовь самого рыцаря. Сословная принадлежность возлюбленного
или влюбленного оговаривается либо прямо85, либо явствует из
контекста86. Следовательно, как и эпос, лирика пиренейских
84 Trobadores... Р. 38: “De fazer romaria, pug’ en meu coraçon // a Santiag’ un dia frazer oraciçn // e рог ueer meu amigo logu’i” (Lopo) [“Меня в Сантьяго отпустить я
мать просила: // там помолюсь, и там меня ждать будет // милый - // в Санть­
яго с милым встречусь я” (перевод И. Чежеговой)]; Ibid. Р. 86: “Ay, Santiago,
padron prouado, // uos my-adugades о meu amado! // Sobre mar uen quen frores
d ’amor ten! // Myrarey, madré, as torres de Geen!” (Pai Gomez Charinho) [“О святой
Иаков, услышь стенанья: // пусть скорее приблизится миг свиданья! // П лывет
по лазури вод тот, // кто песню любви поет. // Меня в Хаэне любимый ждет!”
(Перевод В. Андреева)].
85 Trobadores... Р. 26: “Madre, passou per aqui hun caualeyro, // e leixou-me namorad’
e со marteyro!” (Feman Rodriguez de Calheiros); Ibid. P. 54: “...fez-lle querer // tan
ben a un cavaleiro // que lie non daua lezer // tra en que a foi fazer // que sayu do moesterio” (Alfonso X о Sabio).
86 Trobadores... P. 66: “Poys non uen de Castella, // non e uiu’, ay mesela, // ou my-o
deten el-rey” (Pero Gonçalvez de Porto Carreiro); Ibid. P. 70: “Foy-ss’ о meu amigo
d ’aqui // na oste, por el-rey seruir” (Pero da Ponte); Ibid. P. 72: “Vou-m’ eu, fremosa,
pera’ 1-rey” (Pedr’ Eanes Solaz).

118

трубадуров способствовала формированию некоего мира куль­
турных образов, в который были допущены лишь представите­
ли рыцарства и их близкие - все той же элитарной социальной
среды.
Во-вторых, и здесь феодальные узы выступают в качестве
основного принципа конституирования социальных связей. Ха­
рактерно уже то, что для наименования прекрасной дамы тру­
бадуры использовали не понятия “сеньора”, а понятие “сеньор”
(.senhor)*7, в полном соответствии с правовыми принципами
вассального оммажа, который мог приноситься лишь муж­
чине: его аналогом в песнях выступает обет верности, данный
любимой.
И устные предания, и феодальный эпос, и лирика трубадуров
в равной степени были рассчитаны на восприятие на слух. Такова
была общая черта феодальной литературы ХП-ХШ вв., включая
рыцарский роман (которого эта особенность, казалось бы, долж­
на была коснуться в меньшей степени). Анализируя его аудито­
рию, Д. Грин выделяет три ее составляющие. Первая - рыцари
(т.е. в широком смысле представители светской части феодаль­
ной знати). Как правило, они были либо полностью неграмотны,
либо (но гораздо реже) являлись “quasi litterati”, т.е. образованны­
ми весьма поверхностно. Этот уровень предполагал обладание
навыками чтения и письма на разговорных диалектах, а также
знание латыни в объеме наиболее распространенных простых
христианских текстов (главным образом - молитв). Ко второй
группе относились знатные дамы, в числе которых “quasi litterati”
присутствовали в гораздо большей степени (правда Д. Грин име­
ет в виду лишь жен и дочерей феодальных магнатов, князей и ко­
ролей). Однако сложные аллюзии, которыми изобилуют романы
и понимание которых предполагало хорошее знание античной
мифологии (главным образом - в объеме произведений Овидия и
Вергилия) были недоступны и им. И лишь образованные клири­
ки, составлявшие третью (и далеко не самую многочисленную)
часть аудитории, были способны воспринять романы во всей пол­
ноте их содержания8788.
87 Trobadores... Р. 30: “е рог meu mal uos filhei рог senhor” (Martin Soarez); Ibid. P. 40:
“Dona que eu am’e tenho por senhor” (Bernai de Boaval); Ibid. P. 48: “Dona das
donas, Senhor das senhores” (Alfonso X о Sabio); Ibid. P. 88: “...agora d ’amor // me
fez filhar outra senhor” (Roi Fernandez) etc.
88 Green D.H. “Vrume ritr und guote vrouwen und wise phaffen”. Court Literature and
its Audience // German Narrative Literature of the Twelfth and Thirteenth Centuries.
Studies presented to Roy Wisbey on his Sixty-fifth Birthday. Tubingen, 1994. P. 7-26.

119

*

*

*

В ряду этих текстов историческая проза занимала особое ме­
сто. Как известно, ее основные черты определились еще тогда,
когда она существовала исключительно на латинском языке и
была недоступна для большей части светской аудитории. Как из­
вестно, основополагающим принципом структурирования средне­
векового исторического текста выступала категория времени. В
этом смысле повествование о прошлом являлось прежде всего
“chronica”, т.е. тем, что Евсевий Кессарийский определял как
Xpovixoi xavôveç (“хронологические таблицы”), а его переводчик
на латинский язык Евсевий Иероним - как “Temporum liber”
(“книга времен”). Любое подразделение на более частные жанры
(анналы, истории и др.) в конечном итоге оказывалось вторич­
ным, несмотря на известные слова Исидора Севильского о том,
что история говорит о современных временах, тогда как анналы о временах прошедших (“Inter historiam uero et annales hoc interest,
quod historia est eorum temporum quae uidimus, annales uero sunt
eorum annorum quos aetas nostra non nouit”)89.
По наблюдениям Г.-В. Гетца, цель хроники - представить
прошлое и связать его с настоящим посредством интеллектуаль­
ной репрезентации в виде рассказа. Этой цели оказываются под­
чинены важнейшие черты, отличавшие хронику от других пись­
менных жанров. К их числу исследователь относит: (1) особый
предмет повествования (отбор тех событий, которые заслужива­
ют быть увековеченными - memorabilia gesta); (2) стремление к
правдивости изложения; (3) исследование прошлого, и, прежде
всего, “истоков” (origines); (4) намерение передать будущему сви­
детельства о прошлом (memoriae commendare); (5) особая манера
изложения материала, в соответствии с хронологическим поряд­
ком событий90. Вместе с тем, восприятие категории времени в
средние века отличала весьма существенная особенность: хроно­
логическая последовательность изложения событий и явлений не
89 См., например: Dumville D. What is a Chronicle? // The Medieval Chronicle. II.
Proceedings of the 2nd International Conference on the Medieval Chronicle.
Driebergen - Utrecht, 16-21 July 1999 / Ed. by E. Kooper. Amsterdam; N.Y., 2002.
P. 1-27. Менее жестко эту же мысль выражает Б. Гене: Гене Б. История и ис­
торическая культура средневекового Запада. М., 2002. С. 236-240; см. также:
Дубровский И.В. Историография // Словарь средневековой культуры. М.,
2003. С. 204.
90 Goetz H.-W. The Concept of Time in the Historiography of the Eleventh and Twelfth
Centuries // Medieval Concept of the Past: Ritual, Memory, Historiography / Ed. by G.
Althoff. Cambrige, 2002. P. 139-143.

120

предполагала автоматического изменения их сути и характера.
Именно это, по мысли средневекового историка, и позволяло из­
влекать из прошлого поучительные примеры и уроки, вполне соразмеримые с настоящим и, следовательно, пригодные для прак­
тического использования91.
Следует напомнить, что именно эта - дидактическая - функ­
ция истории и выделялась составителями “Партид” в Part. 11.21.20.
Но до той поры, пока исторические тексты писались на латыни,
заложенные в них поучительные примеры и уроки оставались не­
доступными для подавляющей части мирян, включая рыцарей.
Открыть новые возможности могло лишь повествование на по­
нятном для подобной аудитории языке. Таким образом, процесс
возникновения историографии на разговорном языке выглядит
вполне естественным продолжением предшествующей традиции
историописания.
Это представление о естественности процесса перехода от ла­
тинской историографии к старокастильской противоречит усто­
явшемуся взгляду на формирование историографии на разговор­
ном языке, который акцентирует внимание на факте разрыва
традиции. С легкой руки последователей X. Уайта подобный под­
ход оперирует употребляемым без перевода английским выраже­
нием “Romancing the Past”. Как известно, оно вошло в обиход по­
сле выхода в 1993 г. книги американского историка средневеко­
вой литературы Г. Шпигель92. Истоки и сущность своего метода
исследования средневековой историографии сама автор опреде­
лила в выступлении на I Международной конференции по изуче­
нию средневековой хронистики (1996)93. Главным для нее являет­
ся представление об исторической прозе как об одном из видов
нарративных текстов, не имеющем принципиальных отличий от
других литературных жанров: «...Подлинный историографиче­
ский анализ должен всегда затрагивать как социальную, так и
формальную сторону исследуемого сочинения; он обязан сосре­
дотачиваться на “социальной логике” текста в двояком смысле т.е. с учетом как его структуры, так и дискурса как структуриру­
емого “логоса”»94. Проще говоря, процесс формирования истори­
91 Ibid. Р. 153-165; см. также: Гене Б. Указ. соч. С. 31-33.
92 Spiegel GM. Romancing the Past: The Rise of Vernacular Prose Historiography in
Thirteenth Century France. Berkeley; Los Angeles, 1993.
93 Spiegel GM. Theory into Practice: Reading Medieval Chronicles // The Medieval
Chronicle. Proceedings of the 1st International Conference on the Medieval Chronicle.
Driebergen - Utrecht, 13-16 July 1996 / Ed. by E. Kooper. Amsterdam; Atlanta, 1999.
P. 1-12.
94 Spiegel GM. Theory into Practice... P. 7.

121

ческого текста, по Г. Шпигель, сводится к сведению воедино не­
кой суммы исходных элементов, отбираемых и структурируемых
составителями в строгом соответствии с задачами (главным обра­
зом - политическими), поставленными ими для самих себя. Поня­
тие “реальности” при этом отрицается в принципе.
На испанском материале подобные подходы, независимо от
Г. Шпигель, еще на рубеже 1980-1990-х годов применила другая
американская исследовательница - Н. Дайер, назвавшая свой
текст более чем красноречиво - “Историография Альфонсо X:
литературный нарратив”. Для нее процесс составления “историй”
(прежде всего - “Истории Испании” Альфонсо X, о которой, соб­
ственно, и идет речь) сводится исключительно ко встраиванию
фактов в готовую схему исторического времени, унаследованную
от латинской хронистики95. Еще более категоричным выглядит
вывод французского филолога Ж. Мартэна, сводящего весь про­
цесс создания хроник к пяти основополагающим операциям. Вот
они: (1) “reproduire” - выявление структурных элементов (“историограмм”); (2) “réunir” - их отбор, в соответствии с заранее по­
ставленными задачами; (3) “assembler, bâtir” - устранение внут­
ренних противоречий между “историограммами”; (4) “assembler,
agencer” - встраивание элементов в заданную структурную цепоч­
ку; (5) “reviser” - конечная сверка, “чистовое” устранение неувя­
зок, а при необходимости - и добавление недостающих “скреп”.
Таким образом, в основе творчества создателей “Истории Испа­
нии”, как оказывается, лежит лишь незамысловатый “труд
ножниц и клея”96.
На первый взгляд, подобные подходы представляются доста­
точно логичными. Тем не менее, Бог, как и всегда, проявляет се­
бя в деталях. В данном же случае, читатель так и не получает от­
вета на некоторые “несвоевременные” и “глупые” вопросы. Глав­
ный из них заключается в явном противоречии между предложен­
ными выводами и хорошо известными фактами. Так, и Н. Дайер,
и Ж. Мартэн уверенно связывают описанные историографиче­
ские манипуляции с политическим курсом Альфонсо X. Однако
уже Д. Каталан Менендес Пидаль выделил два этапа в процессе
создания “Первой всеобщей хроники”. На первом этапе (до нача­
ла 1280-х годов) неизвестные нам писатели работали под непо­
средственным руководством Альфонсо X, создавая капитальную
“Историю Испании”. Но их труду не суждено было завершиться:
в 1284 г. “Император Культуры” скончался, а еще ранее - в
95 Dyer N J. Op.cit. P. 140-143.
96 Martin G. Cinq opérations fondamentales... P. 99-109.

122

1282 г. - его сын и наследник Санчо IV поднял мятеж против сво­
его отца, который превратился в беглеца в собственном королев­
стве, едва ли способного уделять достаточное внимание своему
глобальному историографическому проекту. К тому же, парал­
лельно работа велась и над другим тестом - “Всеобщей историей”,
которая, очевидно, была более важной для Альфонсо X.
В итоге, “История Испании” была доведена лишь до эпохи
мавританского завоевания (начало VIII в., гл. 633). Вся дальней­
шая работа велась уже во времена Санчо IV (1282/1284-1295). В
отличие от отца, он не уделял этому делу сколь-нибудь значи­
тельного внимания. Соответственно, масштабный историографи­
ческий проект “усох” до размеров хроники (пусть и весьма значи­
тельной по объему). Правда, и после этого использовались ранее
заготовленные материалы, но они применялись гораздо менее
творчески, чем ранее. После 982-й (максимум - 985-й) главы из­
ложение основывается лишь на двух источниках - уже упоминав­
шихся хрониках Луки Туйского и Родриго Толедского, а главы
1050-1135 представляют собой лишь старокастильский перевод
текста последнего97. Так вот: и сюжет, о котором рассуждает
Н. Дайер (интерпретация биографии Альфонсо VIII), и история о
первых судьях Кастилии, являющая предметом анализа Ж. Мартэна, располагаются именно после 633-й главы. Так не скудно­
стью ли источников объясняются прежде всего манипуляции с
“ножницами и клеем”? Главное же то, что Санчо IV проводил
курс, мало согласовывавшийся с централизаторскими устрем­
лениями его отца989. Так под какую же политическую линию
подстраивались хронисты, создававшие упомянутые разделы
“Первой всеобщей хроники”? Вот вопрос...
С учетом сказанного, гораздо более взвешенной представля­
ется точка зрения, преложенная английским историком П. Лайнхэном". Обращая внимание на синтетический характер “Истории
97 Catalan Menendez Pidal D. Op. cit. P. 24-29.
98 Характерно, что позднее и сам Ж. Мартэн обратил внимание на принципиаль­
ные различия содержания двух частей “Первой всеобщей хроники’’. Если пер­
вую (созданную при Альфонсо X) отличают дух преемственности наследия
готской Испании (так называемый “неоготицизм”) и подчеркнутые централизаторские устремления, то вторую (связанную с эпохой Санчо IV) характери­
зует стремление связать в единое целое интересы монарха, а также церков­
ных и светских магнатов, что было несомненной уступкой последним (см.:
Ferndndez Ordonez /. Novedades у perspectivas... P. 2-3). К сожалению, моя ин­
формация об этой новой работе ограничивается лишь кратким резюме, содер­
жащимся в статье И. Фернандес-Ордоньес.
99 Linehan Р. From Chronicle to History: Concerning the Estoria de Espanna and its
Principal Sources // Historical Literature in Medieval Iberia. London, 1996. P. 7-29.

123

Испании” Альфонсо X, он акцентирует ее морализаторскую и ди­
дактическую функцию, заявленную уже в “Прологе” и полно­
стью соответствующую духу закона Part. П.21.20100. Принципиаль­
ное же отличие “Истории...” от ее непосредственных латинских
предшественников исследователь усматривает как выдвижении
ее авторами нового представления о содержании самого понятия
“Испания” (“от этнического к территориальному”), так и в ориен­
тации на иную аудиторию, способную воспринять текст на раз­
говорном языке101.
Приняв во внимание эти замечания, я хотел бы прежде всего
указать на генерализующий характер “Истории Испании”, во­
бравшей в себя самые разнородные источники. В их числе стоит
выделить те, которые в наибольшей степени отражают черты
рыцарской сословной идентичности, а именно - устные предания
и эпические памятники, включая такие известные как “Песня о
Моем Сиде”, “Поэма о Фернане Гонсалесе” и др. Можно указать
и на прямую связь с традициями лирики трубадуров, по меньшей
мере в том, что касается восприятия культа Сантьяго. Формы
включения всех этих текстов в ткань исторического повествова­
ния исследуются уже давно и продолжают изучаться в настоящее
время. В связи с этим, особенно значимыми для меня являются
выводы И. Фернандес-Ордоньес, М. де-ла-Кампа, С.Г. Армштеда,
Дж. Ди Стефано102, рассматривающих исторические труды Аль­
фонсо X как закономерный результат всей литературной и зако­
нотворческой деятельности “Императора Культуры”.
Опираясь на достигнутое моими предшественниками, остано­
влюсь на сюжете, еще не удостоенном должного внимания со
стороны исследователей. Он представляет собой эпизод, вклю­
ченный в описание событий 1243-1248 гг. Эти даты ограничива­
ют период, не освещенный в пространных латинских хрониках
второй трети XIII в. (т.е. “Латинской хронике королей Кастилии”
и “Всемирной хронике” Луки Туйского (оканчиваются 1236 г.), а
также хронике Родриго Хименеса де Рада (доведена до 1243 г.)).
Между тем, составители “Первой всеобщей хроники” продолжи­
ли повествование и дальше, закончив свой рассказ описанием
взятия Севильи. Сообщая о том, что произошло после 1243 г.,
юо prim> Cron. P. 3: “Рог que los que despues uiniessen por los fechos de los buenos punnassen en fazer bien, et por que los que se castigassen de fazer mal, et por esto fue
enderecado el curso del mundo de cada una cosa en su orden”.
101 Linehan P. From Chronicle to History... P. 8.
102 К сожалению, содержание всех этих работ известно мне лишь по кратким ре­
зюме, содержащимся в обзорной статье И. Фернандес-Ордоньес; см.:
Fernandez Ordonez /. Novedades у perspectivas ... P. 6-9.

124

хронисты могли опираться лишь на краткие анналы, позволяв­
шие установить лишь самую общую систему хронологических
координат. Не приходилось надеяться ни на пространные исто­
рические, ни на эпические памятники. Едва ли могла помочь и
собственная память авторов: с момента событий прошло не ме­
нее 40 лет (они писали в конце 1280-х - начале 1290-х годов).
Следовательно, хронисты могли опираться главным образом на
аморфный корпус устных преданий, выбирая из него то, что они
считали не только правдоподобным, но и относящимся к “memo­
rabilia gesta”.
Если учесть эту оговорку, то весьма показательным приме­
ром оказывается включенная в “Первую всеобщую хронику” ис­
тория двух рыцарей из Толедо, родных братьев Диего и Гарсия
Перес де Варгас. Не принадлежащие ни к королевскому роду, ни
к семьям магнатов, не способные оказать влияния на “большую
политику”, эти два рыцаря оказываются персонажами крайне
(порой даже - чрезмерно) подробного повествования103. На гла­
зах читателя они проходят путь, отделяющий положение просто­
го безвестного рыцаря (и даже оруженосца, как в случае Гарсия)
от знатного инфансона, обладающего собственным гербом (пусть
и не причисленного к числу магнатов). Более того, в уста одного
из братьев, а именно - Диего, вкладывается пространная речь, на­
писанная в духе античного героического диалога. Она начинается
словами “Все мы рыцари...” и звучит как развернутая программа
подлинно-рыцарского поведения104. Очевидно, что личностные
качества этих персонажей, их заслуги и (прежде всего!) обуслов­
ленные ими темпы продвижения по социальной лестнице в рам­
ках рыцарского сословия выдвигаются как эталонные, а описа­
ние в целом носит четко выраженный дидактический характер. В
конечно итоге - перед нами пример именно из того ряда, который
имел в виду Альфонсо X, призывая рыцарей читать “истории” в
11. 21. 20.
103 Биография братьев Перес де Варгас подробно проанализирована мною в спе­
циальной работе, а потому нет смысла пересказывать ее вновь; см.: Ауров О.В. Образ жизни кастильского рыцаря XIII века // Вопросы истории.
2003. № 8. С. 56-67.
104 Prim. Cron. 1054: P. 738: “Somos caualleros... ca non biuremos por sienpre, et morir
auemos, et de la muerte ninguno de nos non se puede escusar; et pues de la muerte
non nos podemos escusar agora о depues, porque auemos della tan grant miedo? Et
ssy agora nos alcançare la muerte, venimos a con muy grant onrra et semos a onrrada et con bona fama, faziendo derecho et lealtat, lo que todo omne bono deuie fazer.
Et pues tan poco es la uida deste mundo, por miedo de la muerte non deuemos dexar
perder tan noble cosa commo es la penna de Martos, et que sea catiua la condessa et
las duennas”.

125

*

*

*

История братьев Перес де Варгас вошла в ту часть “Первой
всеобщей хроники”, которая была составлена уже после смерти
“Императора Культуры”. Но в полном объеме значение его при­
зыва “читать” (leer), а не воспринимать исторические тексты на
слух (что являлось общим правилом в Х1П в.) было осознано еще
позднее. Понадобилось несколько десятилетий, чтобы понять: в
полной мере приобщиться к сословным идеалам, отраженным в
“историях”, способен лишь человек образованный. Одним из пер­
вых это осознал один из продолжателей историографической
традиции Альфонсо X, составитель “Сокращенной хроники” ин­
фант дона Хуан Мануэль (1282-1348), приходившийся “Импера­
тору Культуры” племянником.
Обратим внимание на два текста из числа его многочислен­
ных сочинений. Первое - “Книга о рыцаре и оруженосце”. Оно
акцентирует преемственность традиционного рыцарского воспи­
тания и образования в новом духе, перекликающемся с традиция­
ми раннего Возрождения. Старый рыцарь воспитывает молодого
оруженосца, вскоре посвященного им в рыцари. Всякий раз он
считает нужным скромно оговорить, что не получил соответству­
ющего образования, и что ему знакомо лишь рыцарское ремес­
ло - владение конем и оружием, да охота105. Однако при ближай­
шем рассмотрении эта оговорка оказывается столь же формаль­
ной, как и авторские признания в некомпетентности в прологах
средневековых исторических трудов: разговор касается широчай­
шего круга научных и философских проблем. И хотя традицион­
ное общение рыцаря и оруженосца здесь играет роль лишь “ра­
мочного” сюжета, тем не менее очевидно, что Хуан Мануэуль со­
всем не случайно вложил излагаемые идеи в уста не клирика, а
рыцаря - такого, каким хотел его видеть.
В другом тексте - “Книге о состояниях” (гл. 67, кн. 1) мы ви­
дим уже целостную программу рыцарского образования. Воспи­
тание знатного юноши - инфанта Йохаса - наряду с обучающим
его военному делу преданным рыцарем Турином, возлагается на
философа-христианина Хулиана, который прямо говорит о себе,
что получил лишь книжное, а не рыцарское образование. Тем не
105 Don Juan Manuel. Libro del Cavallero et del Escudero // Idem. Obras. T. 1.
Barcelona, 1955. P. 26: “...yo пипса ley nin aprendi ninguna sçiencia, que so mucho
ançiano et gareçi en casa de muchos sennores, oÿ départir a muchos omnes sabios”;
Ibid. P. 47: “et por que non sé ningua cosa de las sçiençias que fazen al omne muy
sabidor” etc.

126

менее, его наука оказывается не менее (но и не более) важной для
молодого человека, чем воинское искусство. В числе прочего,
юнному Йохасу предлагается перед сном читать и слушать “доб­
рые истории дабы извлекать из них добрые примеры”106107.
В другом месте знатных детей рекомендуется обучать грамо­
те уже начиная с 5 лет, ежедневно уделяя занятиям особое время
и совмещая эти занятия с традиционным рыцарским воспитани­
ем: верховой ездой, охотой, владением оружием. Чтение при этом
необходимо для того, чтобы “читать хроники, и знакомиться с
великими деяниями и великими завоеваниями, и подвигами и про­
явлениями рыцарственности, и с тем, как могущественные
сеньоры достигли могущественного положения в силу своих вы­
соких качеств и своих усилий, и с тем, как совершались в жизни
таких людей дурные поступки, и как плохая слава оставалась
об императорах, королях и могущественных сеньорах, совер­
шавших дурные дела, если они бывали трусливы и не обладали
твердым сердцем”101 (курсив мой - О.Л.)
Иными словами, образование прочно вошло в систему рыцар­
ских приоритетов, и быть рыцарем, не имея возможности самому
читать повествования о “великих деяниях”, стало просто невоз­
можно108.
Правда, теория и здесь несколько опережала практику, но
спустя еще два столетия М. де Сервантес представит своего зна­
менитого “Кехару или Кесару”, более известного как дон Кихот,
в окружении рыцарских романов. Впрочем, это будет уже другая
эпоха и другая история...

106 Don Juan Manuel. Libro de los Estados // Biblioteca de autores espanoles. T. 4L
Madrid, 1928 (далее - Lib. de los Estad). 1.59: “Si non puede dormir, debe mandar
que leyan ante el algunas buenas historias de que tome buenos ejemplos”.
107 Lib. de los Estad. 1.67: “Et de que pasare de los cinco anos adelante deben comenzar
poco a poco à les mostrar leer... et este leer debe ser tanto a lo menos fasta que sepan
fablar et entender latin, et despues deben facer quando pudieren tomen placer en leer
las cronicas de los grandes fechos ...” etc.
108 Замечу, что роль образования как фактора конституирования идентичности
(опять же, применительно к идентичности национальной) вполне осознается
и подчеркивается современными исследователями. Одним из первых значе­
ние системы образования в этом процессе показал Э. Геллнер (о значении его
идей см.: Смит Э. Национализм и модернизм... С. 92-96).

И Л. Краснова
ИДЕНТИФИКАЦИЯ ВЛАСТИ И СТРАТЕГИИ
ПОЛИТИЧЕСКОГО ВЫБОРА ВО ФЛОРЕНЦИИ
(1343-1382 гг.)
Первая половина XIV в. во Флоренции рассматривается неко­
торыми исследователями как период относительно прямолиней­
ного политического развития1, в течение которого формирова­
лись государственные органы, составляющие основу флорентий­
ского народовластия, совершенствовались выборные системы и
принципы распределения властных функций12. Но если обратить­
ся к хроникам, отражающим рассматриваемую эпоху, то возника­
ет убежденность в том, что политические процессы протекали
весьма противоречивым образом. Оставив за рамками борьбу
черных и белых гвельфов, а также межклановые противостоя­
ния, хотелось бы обратить внимание на одно из противоречий:
скаладывающаяся система республиканского правления постоян­
но нуждалась во внешних опорах и передала значительные власт­
ные полномочия иноземным правителям различного ранга3.
1 Например, таково мнение современного итальянского историка М. Луццатти:
Luzzatti М. Firenze е la Toscana nel Medioevo. Torino, 1986. P. 158.
2 Подробно об этом: Guidi G. Il govemo della citta-republica di Firenze del primo
Quattrocento. T. II: Gli istituti “Di Dentro” che componevano il govemo di Firenze nel
1415. Firenze, 1981. P. 3-57.
3 В 1301-1302 гг. власть в городе вершит герцог Карл Валуа, призванный устра­
нить раздоры между черными и белыми гвельфами, в 1313 г. власть на 8 лет
предоставлена королю Роберту, который правит через своих наместников,
причем Джованни Виллани убежден, что его власть “спасла Флоренцию” от
разрушительных проявлений борьбы черных и белых. В 1316 г. для усиления
исполнительной власти призывают иноземного барджелло - “свирепого пала­
ча из Губбио”. С 1321 по 1325 гг. следует не долгий период усиления приората
и избирательных реформ. Но уже в 1325 г. в правители приглашают на 10 лет
герцога Карла Калабрийского, что “вызвало великую радость во Флоренции”,
если верить Джованни Виллани. Этот герцог правил сначала через своего на­
местника Готье де Бриенна, герцога Афинского, затем самостоятельно, “при­
мирив враждующие партии лаской и строгостью”, но принизив власть приоров
“до ничтожного состояния”. В 1335 г. снова пришлось учредить должность “ка­
питана охраны” для очередного представителя синьоров де Губбио, который
“нагнал страху и на грандов и на пополанов” до такой степени, что в 1337 г. эту
должность уничтожили. Но в 1340 г. снова призывают представителя этой
феодальной клики, который “правил на манер тирана”. В 1342 г. власть вруча­
ю т вторично герцогу Афинскому, которого свергают в 1343 г. В промежутках
между этими герцогами, синьорами и королями пытаются усилить свою власть
“жирные” пополаны, режим которых крайне отрицательно характеризует
хронист Виллани: Виллани Дж. Новая хроника или история Флоренции / Пер.,
статья и прим. М.А. Юсима. М., 1997: Кн. IX, 56. С. 266; IX, 76. С. 268-269; IX,
333. С. 294-295; IX, 356. С. 295-296; X, 60. С. 302-303; XI, 118. С. 382-385.

128

В этой связи уместно поставить вопрос о том, с какими обра­
зами идентифицируются носители власти в обыденных представ­
лениях флорентийских граждан в указанный период. Писатель
конца XIII в. Брунетто Латини главу “Об управлении городами” в
своем знаменитом трактате посвятил исключительно правлению
подеста, облеченного полномочиями судебной и административ­
ной исполнительной власти, которого приглашали извне4. Для
хрониста Джованни Виллани также носителем власти с начала
XIII в. являлся иноземный подеста, именами этих правителей он
начинал многие главы своей хроники. Хотя Джованни Виллани
живет в эпоху правления приората и гонфалоньера справедливо­
сти, он не приводит списков их имен в своем труде. То же самое
наблюдается и на страницах “Книги” его современника флорен­
тийского торговца зерном Доменико Ленци: фрагменты, повест­
вующие о политических событиях, начинаются с имени подеста,
который управлял Флоренцией в указанный год и месяц, и также,
как Виллани, он совсем не упоминал списков приоров и имен гон­
фалоньера справедливости5. О правлении жирных пополанов и
“нечесаного народа” в первой половине XIV в. Джованни Вилла­
ни отзывался скорее отрицательно6. Но если обратиться к хрони­
ке Маркьонне ди Коппо Стефани, который жил во второй поло­
вине XIV в., то в ней упоминается о подеста только на начальных
страницах. Уже начиная с записей, относящихся к 80-м годам
XIII в. (приорат был основан в 1282 г.) и далее, он везде приводит
поименные списки приоров и гонфалоньера справедливости7, ко­
торые в глазах гражданина Флоренции второй половины XIV в.
являлись главными носителями власти. Это дает основание пред­
положить, что власть в городе-коммуне XIV в. далеко не сразу и
не абсолютным образом идентифицировалась с системой органов
республиканского правления, в основном сложившейся к 1355 г.
Иноземный синьор чаще всего требовался на роль арбитра в том
случае, когда флорентийское общество не могло своими силами
преодолеть разрушительное противостояние политических фрак­
ций или могущественных семей-консортерий. Гражданам фло­
рентийской республики приходилось вырабатывать механизмы
поддержания социального мира и ментальные установки полити­
4 Latini Brunetto. Dou government des cites // Li livres dou Trésor de Brunetto Latini.
Berkeley; Los Angeles, 1948. Cap. LXXIII. P. 391-423.
5 Lenzi Domenico. II libro del Biadaiolo // Pinto G. II libro del Biadaiolo: Carestie e
annona a Firenze della meta dal’ 200 al 1348. Firenze, 1978. P. 179,185,195,219,232.
6 Виллани Дж. Новая хроника. Кн. XI. С. 382-385; XII. С. 429^430.
7 Cronaca fîorentina di Marchionne di Coppo Stéfani / A cura di N. Rodolico // Rerum
italicarum scriptores. Cittâ di Castello, 1903-1913. T. XXX. Rubr. 157. P. 57.
5. Социальная идентичность

129

ческой толерантности в городском социуме, сложная социальная
стратификация которого дополнялась силой сплоченных семей­
ных кланов, часто противостоящих коммунальной власти.
Примером пластичной адаптации к резко меняющимся поли­
тическим условиям флорентийской коммуны может послужить
поведение одного из ее граждан. Донато Веллути (1313-1370) в
конце своей жизни написал пространную “Домашнюю хронику”
для своих потомков, в которой подробно рассказал о своей вполне
успешной политической карьере8. И хотя в ней, как и в большин­
стве источников такого рода, почти не содержится описания внут­
ренних мотиваций тех или иных поступков автора, она остается
ценнейшим свидетельством эпохи, поскольку политик XIV в. сам
повествует о своих действиях и намерениях, дает оценки происхо­
дящих событий и персонажей, раскрывает противоречивость от­
ношений между своей консортерией и городом-государством.
Последнее приобретает особую значимость, поскольку Веллути в прошлом феодальный род (гранды), в XII в. насильственно пере­
селенные в город после разрушения их замков в контадо9. Мессер
Донато - потомок “кавалеров с золотыми шпорами” в процессе
своей жизни все больше склоняется к тому, чтобы идентифициро­
вать себя с системой флорентийского народовластия. С этой це­
лью он камуфлирует под антитираническим пафосом свою недву­
смысленную попытку послужить герцогу Афинскому ради собст­
венных выгод, из-за которой в конце жизни он, может быть, испы­
тывал некоторую неловкость. Зато его тщеславие было удовле­
творено в сентябре 1343 г. после вооруженных столкновений гран­
дов с пополанами: только его и еще одного избранного от их картьеры по решению народа оставили в новом составе гонфалоньеров компании, хотя Веллути и принадлежали к роду грандов. Из
гражданских смут 1342-1343 гг. он сам и его консортерия вышли,
приумножив политический капитал. Он не может скрыть своего
8 Velluti Donato. La cronica domestica scritta tra il 1376 e il 1370 / A cura di I. Del
Lungo e C. Volpi. Firenze, 1914.
9 Трудно определить степень знатности семейства Веллути в то время, когда они
еще владели своими замками в контадо. Сохранение до второй половины
XIV в. многочисленной и сплоченной консортерии, а также приверженности к
традициям вендетты свидетельствуют о том, что этот род можно отнести к
грандам и феодалам. Однако эта фамилия не встречается у авторов
XIV-XVI вв., пытающихся описывать происхождение первостепенных родов
грандов, что заставляет предполагать, что Веллути не относились к первым
рангам знати города и контадо; см.: Вилланы Джованни. Новая хроника.
Кн. IV, 10-13. С. 85-87; Cavalcanti G. Il “Trattato politico-morale // GrendlerM. The
“Trattato politico-morale” of Giovanni Cavalcanti. Genève, 1983. P. 102-103;
Borghini V. Storia della nobilta fiorentina. Pisa, 1974. P. 43-11.

130

удовлетворения, что в новые списки для голосования, куда “вошли
одни только пополаны”, попали три представителя его рода, и да­
же его собственное имя оказалось в списке кандидатов на долж­
ность гонфалоньера справедливости. Постоянно занимая различ­
ные посты в системе управления пополанской республики, Дона­
то готов пожертвовать ради своей идентичности с коммунальной
средой традиционными ценностями клановой чести. Он решитель­
но настроен против родовых вендетт, и поэтому гордится тем, что
именно ему удалось завершить многолетнюю кровную вражду с
могущественной консортерией Адимари. Избранный в 1349 г. гонфалоньером компании, он всячески способствовал тому, чтобы
удовлетворить поданную этой фамилией петицию о вступлении в
пополанство. Удачное завершение его хлопот ознаменовалось
сердечным примирением с Адимари: “Они заявили, что желают
стать моими братьями, и я принял их и признал как братьев, ... и
мы уже всегда оставались таковыми без всякой ненависти”. Таким
же образом происходит окончание длительной вендетты и прими­
рение с родом Маннелли10. В сознании хрониста меркнет престиж
войны, как главного занятия представителей благородного сосло­
вия, поскольку он непримиримо осуждает всех членов семьи, из­
бравших для себя этот удел. С истинным пафосом ненависти клей­
мит он “проклятую куртуазию”, последствиями которой становят­
ся истощение сил и банкротство некоторых его родственников.
Зато успех на службе республике, возможность выступать ее пол­
номочным представителем, вершить судьбы людей и городов от
ее имени наполняют его гордостью и осознанием высокого досто­
инства собственной персоны. Вариант столь гибкой адаптации по­
томка “кавалеров с золотыми шпорами” к ментальным установ­
10 Velluti D. La cronica domestica. P. 18-21, 166-167. Адимари - древний род го­
родских нобилей феодального происхождения, судя по наличию замков в контадо, которые продолжали оставаться их собственностью. Их предком был
маркиз Бонифацио - граф Альберти и герцог Сполето (вторая четверть X в.).
Во Флоренции - это одна из самых титулованных фамилий. Представители
этого гвельфского рода в ХШ в. играли активную политическую роль, многие
из них состояли в цехе Калимала; см.: Тагassi М. L ’elite dirigente guelfa //
Ghibellini, guelfi e popolo grasso: I detentori del potere politico a Firenze. Firenze,
1978. P. 113-115. Маннелли - многочисленный род грандов, большинство чле­
нов которого придерживалось гибеллинской ориентации. Они около ста лет
вели жестокую вендетту с семьей Веллути. Владели значительной недвижи­
мостью в городе и контадо, активно занимались ростовщичеством и обменом
монеты в XIII в., создав род банковской компании, с 1300 г. были вписаны в
матрикулы цеха Камбио. В первой половине XIV в. этот род стал клониться к
упадку, чему способствовали их гибеллинские симпатии; см.: Raveggi S. La
classe dirigente ghibellina // Ghibellini, guelfi e popolo grasso. P. 37-39.
5*

131

кам пополанской коммуны связан, на наш взгляд, с двумя обстоя­
тельствами. Кроме того, что поколения этой семьи обитали внут­
ри городских стен уже более двухсот лет, во второй половине
XIII в. Веллути не просто были вписаны в матрикулы цеха Лана,
как делали многие гранды для получения политических преиму­
ществ, но активно были заняты текстильным предпринимательст­
вом в созданной ими семейной компании, и в этом ряду Донато
представлял уже четвертое поколение деловых людей. Но еще бо­
лее важно, что складывающаяся система пополанской республики
предоставляла возможность стать и ощутить себя носителем ре­
альной власти - “добросовестно ускорять работу” комиссий, “дей­
ствовать добрыми и приветливыми речами, а некоторый раз и уг­
розами”, руководить людьми и городами-государствами, разре­
шать сложные политические ситуации11.
Эпоха преобладания в коммунальных структурах власти пополанов вплоть до последних десятилетий XIV в. отмечена труд­
ными поисками форм согласований претензий той или иной консортерии с интересами города-государства, и в этом смысле она
не столь уж отличается от предыдущего столетия. Сквозь это
противостояние часто прорастают неумеренные политические
амбиции отдельных личностей, которые иногда расценивались
современниками и последующими обозревателями как образцы
девиантного поведения1112.
11 В реальности отношения Донато Веллути с государством складывались дале­
ко не столь безоблачно, но в данном изложении мы опустили часто возникав­
шие сложности и противоречия, сосредоточив внимание на основополагаю­
щей тенденции, характеризующей в указанном случае преобладание вариан­
та положительной идентичности.
12 Таким, например, выглядело поведение Андреа дельи Строцци, представите­
ля быстро идущего на подъем рода, имеющего, по всей видимости, пополанские корни, “народного рыцаря”, принимающего активное участие в полити­
ческой жизни коммуны. Воспользовавшись неурожаем, он стал собирать во­
круг себя чернь и “отщепенцев”, раздавая им хлеб. Затем вооружил несколь­
ко тысяч из них и повел за собой на площадь Синьории, чтобы захватить П а­
лаццо Синьории и провозгласить себя правителем. Толпу разогнала стража
подеста, а незадачливый “диктатор” верхом на коне и в сияющих доспехах с
позором вернулся домой. Хронист Джованни Виллани называет его не иначе,
как “сумасбродным и безумным”. Члены консортерии Строцци единодушно
осудили своего сородича, “схватили его и выслали в имение за пределы горо­
да”; см.: Виллани Джованни. Новая хроника. Кн. XII, 20. С. 420. Потомок это­
го Андреа в начале XVI в. составил жизнеописания представителей семьи
Строцци, пользуясь, может быть, более ранней домашней хроникой, текст ко­
торой не дошел до нас. Хотя он и видит некоторое величие в порыве дерзости
своего предка, “подобного Спурию из древней истории”, однако очень осуж­
дает “бесчестье” и “амбициозные аппетиты” этого представителя дома
Строцци (Strozzi Lorenzo. Le vite degli uomini illustri della casa Strozzi. Firenze,

132

50-е середина 70-х годов XIV в. - период усиления позиций
гвельфской партии в политической жизни республики на Арно, но
также и время, характеризующееся острым соперничеством вид­
ных пополанских семей Альбицци и Риччи13. И хотя обе фамилии
не происходили от грандов, для их поведения и образа жизни свойствены стереотипы, скорее присущие воинственной феодальной
знати, нежели миролюбивым и лояльно настроенным пополанам.
Те и другие опирались на многочисленные и могущественные консортерии, хотя и не владели замками с башнями. Вражда усугубля­
лась тем, что оба семейства проживали в одной картьере, будучи
там самыми могущественными семействами. Они постоянно води­
ли за собой толпы своих родичей, вассалов и клиентов, до зубов
вооруженных, поэтому дело часто доходило до уличных сраже­
ний: “На Старом Рынке вспыхнула драка между двумя людьми,
один из Альбицци, другой из Риччи, и весь город с оружием в ру­
ках поднялся...”14. Донато Веллути, будучи приором, рассказывал
о тех упорных, но тщетных усилиях, которые предпринимала
Синьория, чтобы примирить враждующие кланы, отправляя в их
дома своих послов, словно в воюющие государства15. Главы этих
кланов не ограничивались угрозами и проявлениями насилия, пус­
кая в ход демагогические приемы. Пьеро ди Филиппо дельи Аль­
бицци поражал воображение современников своей щедростью,
тогда как Угуччоне ди Риччардо де Риччи, не обладающий значи­
тельным богатством, стремился прослыть честным, принципиаль­
ным и неподкупным16. Донато Веллути писал о том, что предста­
1892. Р. 9-12). Очень трудно представить, какие намерения двигали опытным
политиком и представителем влиятельного клана. Поневоле возникают сом­
нения в том, можно ли всерьез рассматривать такого рода попытку захватить
власть, да еще примерно через месяц после изгнания герцога Афинского.
13 Эти два рода не принадлежали к фамилиям старой флорентийской знати: оба
клана переселились во Флоренцию не ранее XIII в. Но уже в середине XIV в.
они славились своим могуществом и влиятельностью. Риччи использовали
связи с синьорами Ломбардии. Пьеро ди Филиппо дельи Альбицци опирался
на поддержку Римского двора. Когда его дядя, епископ Флоренции, стал кар­
диналом, авторитет главы клана Альбицци особенно возрос во Флоренции;
см.: Cerretani Bartolomeo. Storia fiorentina / A cura di G. Berti. Firenze, 1994.
P. 123-124, 136-137, 143-144.
14 Маркьонне ди Коппо Стефани немало страниц в своей хронике посвящает
этому противостоянию: Stéfani М. Cronaca. Rubr. 731-733. Р. 280-283;
Cerretani Bartolomeo. Storia fiorentina. P. 136-137, 142-144.
15 Velluti Donato. La cronica domestica. P. 241-243, 247.
16 Такие характеристики дает им историк Джованни Кавальванти, но относится
к ним следует с некоторой осторожностью, поскольку этот автор склонен был
к идеализации глав обоих кланов: Cavalcanti G. И Trattato politico-morale //
Grendler M. The “Trattato politico-morale” of Giovanni Cavalcanti. Genève, 1983.
P. 120-121.

133

вители обеих семей стремились обеспечить себе поддержку млад­
ших цехов, поэтому предлагали увеличить их количество с 14 до
21. Он открыто обвинял их в неумеренных притязаниях на власть,
предрекая будущий позор и крушение17. Высказывание этого сов­
ременника свидетельствует о том, что главам кланов плохо удава­
лось скрывать свои истинные намерения под демагогическими
высказываниями и демонстративными поступками.
Риччи и Альбицци в указанный период еще не выработали та­
ктики гибкого лавирования, позволяющей в определенной степе­
ни сочетать интересы консортерии и государства, или хотя бы
ловко камуфлировать собственные властные амбиции, а дости­
жение эгоистических целей представлять согражданам как забо­
ту об общем благе Флоренции18. Их политические стратегии от­
личались чрезмерной прямолинейностью и некоторой примитив­
ностью. Есть основания полагать, что упадок клана Риччи начал­
ся с того, что гордящийся своей неподкупностью и честностью
глава клана Угуччоне Риччи в 1371 г. открыто продался своему
политическому сопернику Пьеро ди Филиппо Альбицци. Он пе­
реметнулся к противникам в погоне за церковными благами: не­
богатому Угуччоне Риччи стараниями мессера Пьеро ди Филип­
по, имеющего связи при папском дворе, были предоставлены не­
малые бенефиции для двух его сыновей и множество щедрых по­
дарков. Но за это пришлось заплатить развенчанием мифа о “не­
подкупном Угуччоне” и потерей политического престижа во
Флоренции19, которым бывший глава клана Риччи явно предпо­
17 Velluti Donato. La Cronica domestica. P. 241-143. Обращение к “тощему народу” в
лице членов младших цехов симптоматично для 50-60-х годов XIV в., посколь­
ку в этот период наблюдается расширение рамок флорентийской демократии и
для ремесленников появляется больше возможностей доступа к коммунально­
му правлению. О возрастании демократических тенденций и терпимости в от­
ношении городских низов см.: Brentano L. Le origini del capitalismo. Firenze, 1954.
P. 50, 85; Heers J. L’ Occident au XIV et XV siècles - Aspects économiques et sociaux.
Paris, 1963. P. 222; Ugolini G. Moti popolari e potere nell’ esperienze florentine del
Trecento // Un’altra Firenze (Героса di Cosimo il Vecchio). Firenze, 1973. P. 304-307.
18 Это дало основания некоторым авторам полностью отождествлять противо­
стояние этих семей с соперничеством Черки и Донати в начале XIV в., несмо­
тря на то, что эти фамилии, возглавившие партии белых и черных гвельфов,
были грандами, а Риччи и Альбицци - пополаны; см.: Rodolico N. La democrazia
fiorentina nel suo tramonto (1378-1382). Bologna, 1905. P. 170-191; Rado A. Maso
degli Albizzi e il partito oligarchico in Firenze dal 1382 al 1293. Firenze, 1926. P. 27.
19 Поступок Угуччоне Риччи был встречен презрением и негодованием: “Он те­
перь не боролся против лиги с церковью, и поступал так не для блага Комму­
ны, а чтобы иметь лучший кусок для себя. Теперь он сам усиливал аммониции. И многие были поражены и ненавидели его, когда выяснилось, что он де­
лает одно дело с сектой Альбицци”, - писал современник событий Маркьонне
ди Коппо Стефани (Stéfani М. Cronaca. Rubr. 726. Р. 277).

134

чел семейные интересы. Может быть, последствия этого поступ­
ка и не были бы столь ошеломляющими в глазах флорентийских
граждан, в сознании которых верность фракции и преданность
идее отнюдь не являлись основополагающими добродетелями, ес­
ли бы не столь нарочито определенным и явным был имидж че­
стного борца за коммунальное благо и врага Альбицци, который
десятилетиями создавал вокруг себя мессер Риччи с помощью
своих консортов.
Стратегии, которые избирали для себя горожане, стремящие­
ся к политической эскалации в XIV в., часто имели противопо­
ложные векторы направленности: потомки “кавалеров с золоты­
ми шпорами” врастали в коммунальную среду и с воинствующей
категоричностью отвергали ментальные ценности феодально­
рыцарского сословия, представители пополанских родов стано­
вились “возмутителями спокойствия”, создавали вокруг себя
сплоченные консортерии, ходили по улицам в сопровождении
вооруженных свит, вели долгую “войну домов”, не останавлива­
ясь перед проявлениями насилия. При этом возникает вопрос,
вызывающий у всех исследователей, начиная с XIX в., значитель­
ные затруднения: какова мотивация, определяющая выбор той
или иной модели поведения? Ведь даже в том случае, если до нас
доходят такие бесценные источники как мемуары, дневники, ча­
стная переписка, домашние хроники, в них редко описываются со­
мнения по поводу того или иного выбора линии в политике, или
определенных ментальных установок (вряд ли стоит в рамках за­
явленной статьи вдаваться в долгие объяснения по поводу особен­
ностей восприятии и отражения действительности в сознании го­
рожан XIV в.). Попытки историков обосновать мотивы избрания
какой-то определенной стратегии иногда кажутся весьма инте­
ресными и убедительными, но далеко не всегда сопровождаются
прямыми доказательствами20.
Период соперничества между фамилиями Риччи и Альбицци
за политическое преобладание приходился на 50-70-е годы
XIV в., совпадая по времени с утверждением господства гвельф20 В качестве примера хотелось бы привести “цеховую” версию современного
итальянского исследователя Уголини, который утверждал, что жирные пополаны (Риччи, Медичи), которые были членами цехов Калимала и Камбио, и
занимались главным образом торгово-банковскими операциями, в меньшей
степени имея дело с производством шерсти, как таковым, были более склон­
ны к диалогу с городскими низами и наемными рабочими, не являясь их непо­
средственными эксплуататорами. Члены цеха Лана (Альбицци), непосредст­
венно связанные с эксплуатацией наемных рабочих, были менее толерантно
настроены к городским низам (Ugolini G. Moti popolau e potere. P. 304-307).

135

ской партии и борьбой многих представителей флорентийского
общества против режима партийной диктатуры, выражающегося
в необоснованных репрессях и подавлении свободного волеизъя­
вления граждан. Эта борьба, которая долгое время велась в рам­
ках относительного соблюдения правопорядка, завершилась в
1378 г. чудовищным взрывом, получившим в истории название
“восстание чомпи”. Эта ознаменовалось выдвижением на первый
план новых политиков, пытающихся влиять на стремительно раз­
вивающиеся события 1378-1382 гг., вошедших в историю Фло­
ренции как период правления с преобладанием младших цехов.
Согласно хроникам и мемуарам самих флорентийцев - совре­
менников указанных событий - главными фигурами на политиче­
ском горизонте выступали Сальвестро ди мессер Аламанно деи
Медичи, Бенедетто ди Нероццо дельи Альберти, Томмазо ди Мар­
ко дельи Строцци и Джорджо ди мессер Франческо Скали. Все они
являлись признанными противниками засилья гвельфской партии,
будучи главами оппозиционной политической фракции, состояли в
авторитетной коллегии “8 Войны”, специально созданной для ру­
ководства ходом войны с папским престолом (1375-1378). После
1378 г. им приходилось противостоять изгнанным и подвергшимся
проскрипциям “архигвельфам” (термин, введенный в оборот хро­
нистом Маркьонне ди Коппо Стефани, последовательным против­
ником партийной диктатуры и умеренным сторонником режима
1378-1382), которые непрерывно устраивали заговоры и предпри­
нимали решительные, хотя зачастую и плохо организованные, по­
пытки возвращения во Флоренцию. Они вынуждены были проти­
востоять радикализму младших цехов, преобладающих в комму­
нальных магистратах, и пресекать стремление значительно усилив­
шихся цеховых корпораций диктовать свою волю органам комму­
нального правления, то есть не допускать, чтобы на смену партий­
ной диктатуры пришла диктатура цехов21. В этих условиях избран­
21 Для своего времени достаточно глубокий анализ расстановки социальных сил
после восстания чомпи дан в хронике Маркьонне Стефани, который отчетли­
во делил флорентийское общество на три группы. Он выделял глав прави­
тельства, в руках которых сосредотачивалась наибольшая власть, относя к
ним указанных выше лиц, а также судью Донато дель Рико. Хронист, кроме
того, обозначил новую формирующуюся “элиту” из членов младших цехов (о
ней см.: Stella A. La révolte des Ciompi. Les homes, les lieux, le travail. Paris, 1993).
В третьих, он указывал на “партию купцов и ремесленников из старых фами­
лий, которые хотели жить в мире” и порицали крайности в политике первых
и вторых (Stéfani Marchionne. Cronaca. Ruhr. 814. P. 344). Джованни Морелли
давал следующую характеристику новому режиму: “правили члены младших
цехов и обвиненные в приверженности к гибеллинам” (Morelli G. Ricordi / А
cura di V. Branca. Firenze, 1956. 70b. P. 322-323).

136

ные ими модели политического поведения существенно различа­
лись. Мы попытаемся пойти вопреки традиции актуализации фигу­
ры Сальвестро де Медичи, в тени которой часто оказывались ос­
тальные его соратники по борьбе. Между тем, четыре названных
политика, которые во-многом определяли развитие событий, из­
брали две основные стратегии политического поведения, одну из
которых можно условно назвать “диктаторской”, а другую обозна­
чить как “поиски социальной и политической толерантности”.
Выразителями первой тенденции стали решительно настро­
енные Джорджо дельи Скали и Томмазо дельи Строцци. Их уси­
лия были направлены на жестокие и скорые расправы как с яв­
ными противниками вновь установленного режима, так и с теми,
кто вызывал хотя бы малейшие подозрения в симпатиях к архи­
гвельфам (к таковым без преувеличения можно было отнести по­
ловину флорентийского общества). В сознании современников
начали складываться оценочные суждения, воспринятые затем
последующими поколениями как некий набор клише и мифов о
“тиранах Флоренции” и “невинных жертвах” установленного ими
режима. К последним относили, например, талантливого право­
веда и дипломата Донато Барбадори, подвергнутого подозрениям
по формально недоказанным обвинениям, предъявленным Том­
мазо Строцци22. Наверное, было бы соблазнительно на основа­
нии косвенных данных различных источников пуститься в поиски
истины и установить, что, возможно, обвинения в адрес Донато
Барбадори на самом деле были не столь уж беспочвенны, а дей­
ствия Томмазо Строцци, скорее всего, объясняются проявлением
бдительности, оправданной с точки зрения политической ситуа­
ции конца 1379 г., а вовсе не его злонамеренностью и личной не­
навистью к мессеру Донато. Во всяком случае, такая точка зрения
могла бы иметь право на существование. Но объектом нашего ис­
следования является другое. В глазах многих современников
22 В 1379 г. Томмазо Строцци, Донато Барбадори и с ними один ремесленник из
младших цехов составили посольство к герцогу Карло ди Дураццо, вассалу
венгерского короля, которого подозревали в связях с флорентийскими изгнанниками-архигвельфами. Убедившись, что герцог ди Дураццо встречается
с главарями изгнанников по ночам, Томмазо Строцци обвинил в предательст­
ве своего коллегу Донато Барбадори, который однажды ужинал вместе с из­
гнанными флорентийцами и герцогом. Обвинения в государственной измене
были предъявлены Донато Барбадори по возвращении во Флоренцию. Тот
признал ф акт участия в ночном сборище, но отвергал обвинение в предатель­
стве, ссылаясь на то, что ужины с друзьями и родственниками, находящимися
в изгнании, не противоречат законам коммуны и не подлежали официально­
му запрету со стороны Синьории; см.: Stéfani Marchionne. Cronaca. Rubr. 827.
P. 351-352.

137

Донато Барбадори, казненный в декабре 1379 г., как участник за­
говора архигвельфов, стал воплощать образ “жертвы тирании”.
Понятно, что такую точку зрения высказывает неизвестный
автор “Первой хроники Анонима”, который является политиче­
ским противников режима 1378-1382 гг., сторонником изгнанных
архигвельфов23. Но такова и позиция хрониста Маркьонне ди
Коппо Стефани, явного сторонника указанного режима, хотя и
умеренного толка, ненавидящего диктаторские порядки, устанав­
ливаемые капитанами гвельфской партии. Это не помешало ему
в своей хронике посвятить целую рубрику “плачу” по мессеру До­
нато Барбадори24. Для нас тем более важен тот факт, что хронист
Стефани разделяет ответственность за произошедшее, поскольку
он входил в состав приоров, избранных на ноябрь-декабрь
1379 г., которым предстояло заниматься расследованием загово­
ра, участвовать в вынесении и утверждении приговоров о смерт­
ной казни25.
Что касается мифов, то следует обратиться к “экземпла” из
политико-правовой сферы флорентийского общества, приводи­
мых в более позднем трактате историка Джованни Кавальканти
(1381-1451). В рассказе, проникнутом сочувствием к казненным в
1379 г., он повествует о благочестивой матери Донато Барбадори,
23 Он убежден в том, что Донато Барбадори и Якопо Саккетти пострадали не­
винно: “23 декабря на стене Палаццо Капитана народа благодаря действиям
Томмазо ди Марко дельи Строцци и мессера Джорджо дельи Скали, которые
управляли государством с бандой разбойников, им отрубили головы”. При
этом он подчеркивал, что капитан народа, не находя явной вины арестован­
ных, долго не хотел выносить смертный приговор, но Джорджо Скали и Том­
мазо Строцци “с таким бешенством выступали против [промедления], что
насильно вынудили его вынести смертный приговор” (Сгопаса prima
d ’Anonimo // И Tumulto dei Ciompi. Cronache e memorie / Ed. G. Scaramella.
Firenze, 1903-1913 (Rerum Italicarum Scriptores). T. XVIII. P. 89.
24 Он сомневался в справедливости обвинения: “Если мессер Донато действи­
тельно был виновен, то великий грех лежал на нем, коли он допустил такую
ошибку, потому что он был человеком независимым, очень мудрым и очень
полезным Коммуне, если же он не был виновен, то от его осуждения происте­
кал великий вред, и поистине большое зло заключалось в том, кто так возне­
навидел его. Ведь мессер Донато служил Коммуне честно и со рвением, и он
включался в каждое посольство Коммуны, которое вершило великие дела с
большими синьорами и тиранами... и говорил он всегда возвышенно и свобод­
но (даже перед папой Григорием XI, который относился к нему с ненави­
стью)... и много он радел и претерпевал ради Коммуны Флоренции... Б оль­
шим уроном была его смерть. И уже после того, как это неправедное дело
свершилось..., в городе стали соглашаться с тем, что следовало бы освободить
Донато Барбадори...” (Stéfani Marchionne. Сгопаса. Rubr. 836. P. 359-360).
25 Stéfani Marchionne. Сгопаса. Rubr. 823. P. 348.

138

щедрой подательнице милостыни, которой являлись видения изза чрезмерного религиозного рвения. Проснувшись однажды сре­
ди ночи, которая показалась ей утром, она отправилась к запер­
тому Баптистерию, и увидела там множество людей в белоснеж­
ных одеждах с огоньками в руках, которые медленно шествовали
из Баптистерия в собор Санта Мария дель Фьоре. Видение рассе­
ялось с первыми лучами солнца, но в воздухе разлился чудесный
аромат. Следуя из контекста, можно предположить, что тени в
белых одеждах - это граждане Флоренции, которые погибли как
жертвы политических репрессий и несправедливых обвинений26.
Подоплекой этой сублимации образа Донато Барбадори является
осуждение противоположной стороны - Томмазо Строцци и
Джорджо Скали, доморощенных диктаторов, не останавливаю­
щихся ни перед какими средствами ради достижения своих целей.
В тревожной атмосфере заговоров и подозрений конца 1379 г.
было решено назначить усиленную охрану из представителей го­
родского ополчения, капитанами которой утвердили Томмазо
Строцци и Бенедетто Альберти. Главы режима повсюду появля­
лись в окружении многочисленной толпы вооруженных людей,
принуждая исполнительные власти города приговаривать к аммонициям и конфискациям имущества, ускоряя высылки и смертные
казни врагов и подозреваемых. В биографии, написанной Лоренцо
дельи Строцци, высказывается двойственная оценка Томмазо
Строцци: с одной стороны, потомка восхищало величие личности,
находящейся в самом эпицентре грандиозных политических собы­
тий, вершителя человеческих судеб, с другой - отвращали тирани­
ческие методы правления и отступничество от интересов рода27.
Модель действий Томмазо Строцци и Джорджо Скали восходит к
более раннему прообразу, напоминая стратегию поведения жесто­
ких, решительных и скорых на расправу подеста, капитанов и
“блюстителей мира” из рода синьоров Губбио начала XIV в. Они
26 Cavalcanti G. Il Trattato politico-morale. P. 117-118.
27 Биограф не отрицал, что действия Томмазо Строцци производили разруши­
тельное влияние на государство, а “звание народного кавалера не очень-то
ему подходило, поскольку сделало его надменным и устрашающим”. Но более
всего он ставит в вину Томмазо экстремизм в отношении своих консортов и
родственников: он не только не захотел спасти своего родича Филиппо ди
Бьяджо Строцци, арестованного по подозрению в заговоре в декабре 1379 г.,
хотя и мог бы это сделать, но и вынудил капитана народа подвергнуть его и
других обвиняемых жестоким пыткам и ускорил их казнь (Strozzi Lorenzo. Le
vite. P. 11-14). Повествование биографа подтверждается достаточно подроб­
ным описанием происходящих событий в хронике Маркьонне Стефани
(Stéfani Marchionne. Cronaca. Rubr. 833-834. P. 356-358).

139

использовали также и средства из арсенала капитанов партии
гвельфов, посылая впереди себя готовых на все “толкачей”, бес­
принципных авантюристов из народа, которым нечего было те­
рять, согласных исполнять за олигархов наиболее грязную работу
(например, “подслеповатый разбойник Скатицца” - простой стри­
гальщик из свиты Джорджо Скали).
Бок о бок с Томмазо Строцци действовал Джорджо дельи
Скали, хотя несколько настораживает тот факт, что во главе уси­
ленной вооруженной охраны в конце 1379 г. вместе с Томмазо
был назначен Бенедетто дельи Альберти, но и современники со­
бытий и писатели последующих поколений все-таки всегда объе­
диняли в одно именно пару имен Томмазо Строцци - Джорджо
Скали. Причина этого явления заключалась только в том, что
они оба избрали одну и ту же стратегию. Именно Джорджо Ска­
ли попытался решительным, хотя и бесчестным образом, спасти
приходящий в упадок режим в начале 1382 г. (по флорентийскому
календарю - конец 1381 г.)28.
Его попытка закончилась падением режима тощего народа и
противников архигвельфов. Сам Джорджо Скали был схвачен от­
важным и решительным капитаном народа, немедленно осужден
и обезглавлен 17 января 1382 г. Казни мессера Скали и его при­
спешников превратились в кровавый и жуткий спектакль, пора­
зивший воображение современников, привычных к зрелищам
28 В составе Синьории января - февраля 1382 г. преобладали сторонники изгнан­
ных архигвельфов. Против одного из них, гонфалоньера компании Джованни
Камби, Джорджо Скали натравил человека из своей свиты, прозванного
“Скатицца” (“Бешеный”), который начал всячески порочить Джованни Кам­
би, желая таким образом дискредитировать связанного с этим гонфалоньером
компании канцлера Синьории Колюччо да Стильяно Салютати, твердого
противника политического экстремизма Томмазо Строцци и Джорджо Скали.
Отличавшийся решительностью капитан народа Обиццо д ’Имола арестовал
“Скатиццу” и тот сознался в том, что возвел клевету на Джованни Камби “из
ненависти к канцлеру Синьории, а также по побуждению мессера Джорджо и
мессера Томмазо”. Попытка Джорджо Скали силой освободить своего при­
спешника из-под ареста закончилась тем, что капитан народа сумел разгро­
мить людей Скали - вооруженный отряд в 400 человек, и добился от “дрожа­
щих в страхе членов Синьории” ареста Джорджо Скали, которого он немед­
ленно приговорил к смертной казни. Томмазо Строцци удалось в последний
момент бежать в Феррару, где он и закончил свои дни; см.: Stéfani Marchionne.
Сгопаса. Rubr. 901. P. 392-393; Cronicchetta Strozziana / / 1 Ciompi. Croniche e doc­
umenti / Ed. G.O. Corazzini. Firenze, 1887. P. 142-143; Diario di Anonimo fiorentino // Aile bocche della piazza: Diario di Anonimo fiorentino (1382-1401). Firenze,
1986. P. 17-18. Авторы всех трех хроник, хотя и являлись лицами разной по­
литической ориентации, были современниками этих событий и одинаково
описывали их основную канву.

140

такого рода. Обезглавленный труп главы режима валялся на сте­
не дворика палаццо капитана народа даже без подстилки и повяз­
ки, соединяющей отрубленную голову с телом, поэтому она ле­
жала возле ног казненного. Описание картины надругательств,
которым подвергали останки осужденных, невозможно читать
без ужаса и отвращения29. Чудовищные эксцессы демонстрируют
всю силу противодействия, которая скопилась в народе, долгое
время испытывающим диктаторские методы правления и произ­
вол со стороны политических лидеров и их клик.
Оценивая деятельность этих “Робеспьеров”, труднее всего от­
ветить на вопрос о побудительных причинах избрания стратегии
насилия и подавления двумя представителями из тех, кто стоял во
главе флорентийского государства в 1378-1382 гг. На ум сразу
приходят объективные обстоятельства, лежащие на поверхности.
Невозможно отрицать, что такие модели поведения отличали
иноземных капитанов и подеста, облеченных чрезвычайными
полномочиями власти, и воспринимались скорее как нормальная
традиция, а не нечто из ряда вон выдающееся. Флорентийских
граждан, веками переживающих борьбу гвельфов и гибеллинов,
черных и белых, войны между кланами, трудно было удивить
произволом и насилием со стороны лидеров, водящих за собой
сотни и тысячи вооруженных людей. Таким образом, перед глаза­
ми Джорджо Скали и Томмазо Строцци имелась целая галерея
образцов для подражания, которыми изобиловало давнее и близ­
кое прошлое республики на Арно.
Разумеется, их выбор тактики поведения предопределялся
логикой текущего момента, диктовался условиями сложнейшей
политической ситуации, когда пришедшим к власти борцам с за­
сильем гвельфской партии, пришлось делить власть с тощим
народом, испытывая активный и жесткий напор сплоченных и ор­
ганизованных младших цехов. Рассматриваемый период - эпоха
непрерывных заговоров со стороны осужденных и изгнанных по­
литических противников с целью возвращения своих позиций,
причем их сторонников или хотя бы сочувствующих им набиралась
хорошо, если не половина граждан в самом городе, как всегда в
29 Мальчишки и молодежь протащили труп Симоне ди Бьяджо, человека из со­
провождения Джорджо Скали, до дома Томмазо дельи Строцци, который уже
бежал из города. Там они отрезали у трупа руки, играли ими как мячом, по­
том подвесили тело, затем вновь поволокли его по улицам, наконец, сбросили
его вместе с телом его убитого сына в земляную яму. Яму четыре дня не дава­
ли закапывать, придумывая все новые надругательства: см.: Stéfani
Marchionne. Cronaca. Rubr. 901. P. 393; Morelli G. Ricordi. 71a. P. 325-326; Diario
di Anonimo fiorentino. P. 18-20; Cronicchetta Strozziana. P. 144.

141

период массовых репрессий, когда общество резали пополам пот
живому. А еще надо было не упускать из виду крупные внешне­
политические силы и пристально следить за всеми передвижени­
ями Карло ди Дураццо с его войсками, вместе с которыми шли во­
жди изгнанных архигвельфов. Особое внимание следует обратить
на то, что после изгнания герцога Афинского, в гражданском об­
ществе Флоренции, как мы полагаем, изживают себя ментальные
формы, в которых выражались упования на “Бога из машины” чужеземного синьора в роли бесстрастного и справедливого ар­
битра и грозной карающей силы, освобождающей горожан от от­
ветственности и мести за всех осужденных, изгнанных, повешен­
ных и обезглавленных. Но ведь кто-то из самих флорентийцев
должен был в определенной мере взять на себя эти функции!
В этом случае перед исследователем возникает искушение об­
наружить глубокую личную мотивацию. Наверное, стоит вспом­
нить о том, что всеми почитаемый в обществе до 1378 г. мессер
Джорджо Скали сам стал жертвой аммониций со стороны капитанов-архигвельфов, как и некоторые члены его фамилии, поэтому
мог предъявить своим противникам личный счет30. Конечно,
крайности диктаторских проявлений в деятельности опытного,
хладнокровного, обладающего искусством появиться на сцене в
самый решающий момент Томмазо дельи Строцци заслуживают
осуждения в памяти современников и последующих поколений,
но кто из “озверевших” Строцци, консортерия которых пережи­
вала раскол по политическим причинам, не был экстремистом в
тот период времени, если брат закалывал брата ножом в присут­
ствии сородичей31. При осознании неубедительности и недоста­
точности всех изложенных аргументов, объективность требует
констатировать и то, что они не дают возможности ответить и на
вопрос о том, почему две другие ключевые фигуры рассматрива­
емого режима - Бенедетто дельи Альберти и Сальвестро деи
Медичи избрали иную стратегию действий.
Мессер Бенедетто предстает со страниц хроник и дневников
современников человеком действия. В разгар восстания чомпи, в
августе 1378 г. он возглавил коллегию “8 Балии Войны”, учреж­
30 Джорджо Скали был аммонирован в 1375 г., “что вызвало изумление всех со­
граждан”, поскольку он происходил из рода, всегда верного гвельфам, являл­
ся крупным военачальником, преданным гвельфской партии, был “человеком
великого духа, ученым, и обладал тонким умом”. Вся его вина тогда состояла
в том, что он открыто высказал возмущение несправедливым осуждением
своего консорта Вьери дельи Скали (Stéfani Marchionne. Сгопаса. Rubr. 755.
P. 294—295).
31 Ibid. Rubr. 814. P. 342-345.

142

денную повстанцами для их охраны и совета, активно руководил
событиями 29-30 августа 1378 г. при подавлении движения экс­
тремистски настроенной части восставших32. Вместе с Томмазо
дельи Строцци он встал во главе усиленного отряда городской ох­
раны, созданного в декабре 1379 г. для борьбы с заговорами.
Именно Бенедетто Альберти с четырьмя гражданами вошел в
зал Совета, где уже сутки непрерывно шло заседание коллегии по
вопросу о наказании заговорщиков, а в городе назревало второе
восстание младших цехов, поскольку представители тощего наро­
да подозревали членов коллегии в сочувствии к участникам заго­
вора, многие из которых были именитыми гражданами из стар­
ших цехов. Мессер Бенедетто решительно потребовал принятия
решения, установления и обнародования порядка правосудия в те­
чение часа, заявив, что в противном случае народ станет действо­
вать огнем и мечом33. Тем не менее, изгнанные архигвельфы
“грозили порезать на куски мессера Томмазо ди Марко дельи
Строцци и мессера Джорджо дельи Скали”34, не упоминая в числе
самых ненавистных им лидеров Бенедетто дельи Альберти. Пос­
ледующие историки и хронисты склонны отделять Бенедетто
дельи Альберти от Джорджо Скали и Томмазо Строцци35.
При попытке проанализировать действия Бенедетто дельи
Альберти обнаруживается, что в отличие от Джорджо Скали и
Томмазо Строцци, он занимался экономической политикой. При
этом Бенедетто стремился совместить несовместимое в поисках
разумного компромисса между интересами купцов и предпринима­
телей из старших цехов и тощего народа. В пользу первых Аль­
берти выступал за сохранение Монте - банка государственного
кредита и не допускал фиксации низкой годовой процентной став­
ки, но в интересах младших цехов предлагал ввести экономию на
военных расходах, чтобы не повышать налоги, тяжелым бреме­
нем ложащиеся на городские низы36. Джованни Кавальканти рас­
сматривал деятельность Бенедетто Альберти как попытку согла­
совать запросы могущественных людей, пренебрегающих комму­
32 Ibid. Rubr. 796. P. 325-326; Rubr. 798. P. 327; Rubr. 804. P. 332-334; Rubr. 814. P. 344.
33 Stéfani Marchionne. Cronaca. Rubr. 830. P. 355; Rubr. 833. P. 357.
34 Ibid. Rubr. 829. P. 354.
35 Cerretani Bartolomeo. Storia fiorentina. P. 174-175; По мнению биографа С. Рацци Синьория января-февраля 1382 г., расправившаяся с Джорджо Скали и
Томмазо Строцци, “хотела достигнуть соглашения с мессером Бенедетто А ль­
берти, человеком богатейшим, по природе своей добрым, слывущим защитни­
ком свободы отечества” (Vita di Salvestro dei Medici // Razzi S. Vite di cinque
uomini illustri. Firenze, 1602. P. 101).
36 Stefani Marchionne. Cronaca. Rubr. 883. P. 384—385; Rubr. 884. P. 385; Rubr. 886.
P. 386.

143

нальными постановлениями и обязанностью уплачивать налоги, с
нуждами охваченного ропотом народа, убежденного в том, что оптиматы паразитируют за счет налогоплательщиков37. Бенедеттр
Альберти был не единственным политиком, стремящимся достичь
равновесия при сохранении республиканского правления с широ­
кими демократическими основами, являющимися гарантией про­
тив тиранического господства отдельной личности или коллеги­
ального органа. Малоуспешными поисками такого компромисса
занимался, например, гонфалоньер справедливости Андреа де
Сальвиати, возглавивший Синьорию в ноябре-декабре 1378 г.38
После переворота в начале 1382 г. и возвращения в город ранее
изгнанных сторонников партии гвельфов Бенедетто Альберти
еще удается в течение пяти лет оставаться заметной персоной в
политике флорентийской республики. Его изгнание в 1387 г. было
вызвано рядом причин: наравне с реваншистскими настроениями и
желанием глав нового режима устранить лидеров периода преоб­
ладания тощего народа сыграло свою роль межклановое соперни­
чество домов Альберти и Альбицци, а также процесс сужения пра­
вящей олигархии, стремящейся к сокращению числа наиболее
значимых и влиятельных фигур39. Очевидно, в обществе проявля­
лись настроения сожаления по поводу изгнания Бенедетто Аль­
берти, которые, например, выражал в своих мемуарах Джованни
37 Cavalcanti G. Trattato politico-morale. P. 157-158. Он даже приписывал Бенедет­
то Альберти инициативу издания “блестящего и справедливого закона” о
Specchio - списке должников Коммуны, отстраняемых на этом основании от
должностей. Но исследователям не удалось найти подтверждений, что этот
закон был принят в 1375 г. по предложению Бенедетто Альберти. О деятель­
ности Бенедетто Альберти в 1380-1381 гт. см.: Passerini L. Gli Alberti di Firenze.
Firenze, 1869; Rodolico N. La democrazia fiorentina nel suo tramonto (1378-1382).
Bologna, 1905. P. 273. Родолико писал: “Альберти находился между наковаль­
ней своих амбиций, заключающихся в том, чтобы сохранить свой авторитет у
народа, и молотом собственных экономических интересов”; см. также:
Brucker G. Florentine Politics and Society (1343-1378). Princeton, 1962. P. 206, 219,
321; Ugolini G. Moti popolari e potere. P. 333-334. Уголини отмечал: “Он нахо­
дился в позиции посредника между контрастирующими интересами”.
38 По его инициативе был введен “estimo” - прямой налог, более выгодный то­
щему народу, нежели жирным пополанам. Но он же, не желая терпеть заси­
лья членов младших цехов, предложил проект, чтобы все они были исключе­
ны из комиссий и должностей во Флоренции и контадо, как персоны низкого
ранга 0Stéfani М. Cronica. Rubr. 808. P. 337; Hurtubis P. Une famille-temoin les
Salviati. Citta dei Vaticano, 1985. P. 36).
39 Diario dello Squittinatore / / 1 Ciompi. P. 88-90; Diario di Anonimo fiorentino // Ibid.
P. 65-70. Анонимный автор Диарио был на стороне противников мессера
Альберти, но он сохранял в своем повествовании бесстрастный тон: “Великий
ропот шел по городу, потому что одни желали этого (изгнания Альберти), а
другие - нет”.

144

Морелли40. Можно предположить, что политическая стратегия
Бенедетто Альберти, направленная на поиски компромисса меж­
ду различными слоями населения, хотя и не всегда успешная, на­
ходила положительную оценку в умах современников.
Но пожалуй самой загадочной фигурой из четырех лидеров
режима 1378-1382 гг. предстает Сальвестро ди Аламанно деи Ме­
дичи. О том, насколько неясны его действия в политике, можно
судить на основании сравнительного анализа двух биографий это­
го представителя дома Медичи. Жизнеописание, автором которо­
го является ученый аббат камальдуленского ордена конца XVI в.
Сильвано Рацци, и биографию, вышедшую из-под пера итальян­
ского историка Брунетто Дами, разделяет срок приблизительно в
300 лет. При этом нельзя не обратить внимания на значительное
сходство между ними: основное содержание этих трудов посвяще­
но возможно более подробному описанию событий 1378-1393 гг.
В контексте этого нарратива почти совершенно теряется фигура
описываемый персоны. Разница заметна только в плане оценоч­
ных суждений: если С. Рацци склонен к некоторой идеализации
своего героя, то Б. Дами считал его изощренным демагогом, уме­
ющим ловко управлять из-за ширмы, дергая за ниточки то одну
политическую марионетку в лице Микеле ди Ландо, которого
чомпи сделали гонфалоньером справедливости в июле 1378 г., то
другую - Бенедетто дельи Альберти, вместе с Сальвестро Медичи
состоящего в коллегии “80 Свободы” с 1378 г.41
Хроники не часто упоминают имя Сальвестро де Медичи до
1370 г., несмотря на то, что он давно действовал на политическом
поприще42. Его карьера строилась медленно, но верно, обнаружи­
40 Morelli G. Ricordi. 71а. Р. 326-328; Позиция Морелли противоречива: с одной
стороны за тесную связь и родство с домом Альберти часть клана Морелли
подверглась проскрипциям, имена самого Джованни и его брата Морелло бы­
ли на 13 лет вычеркнуты из списков. С другой стороны, Джованни последова­
тельно и твердо отказывался осуждать мессера Бенедетто, “человека мудро­
го и распорядительного,... действующего с любовью к добрым людям и гвель­
ф ам ”. Джованни упоминал, что гонфалоньер справедливости Бардо Манчини,
в правление которого произошло осуждение Бенедетто Альберти, якобы по­
лучил переданную ему через банкира украшенную золотом и эмалью шкатул­
ку, полную золотых флоринов.
41 Dami В. Un demagogo del secolo decimoquarto Salvestro dei Medici. Firenze, 1899.
42 В 1335 г. он был отправлен послом в Венецию создавать лигу против Мастино да Верона и ловко справился с этим поручением, несмотря на молодость.
В 1351 г. участвовал в войне против миланского синьора Джованни Висконти
и так отличился в битве под Скарперией, что был произведен в рыцари.
В 1358 г. вступил в должность приора, в 1360 г. был назначен капитаном Пистойи. В 1370 г. первый раз стал гонфалоньером справедливости; см.: Razzi S.
Vita di messer Salvestro de Medici. P. 65; Dami B. Un demagogo. P. 4—5.

145

вая человека мудрого, осторожного и предусмотрительного.
Оценки историков, которых прежде всего интересовала его роль
в событиях восстания чомпи, очень противоречивы. Вряд ли воз­
можно полностью согласиться с мнением Н. Родолико, представ­
ляющего Сальвестро Медичи лицом амбициозным, которое ради
достижения собственных целей не остановилось перед тем, чтобы
привести в движение революционный процесс, не проявляя при
этом искренности Микеле ди Ландо, но действуя с холодной рас­
четливостью и выверенностью каждого шага43. В этой оценке
слишком заметны либерально-демократические настроения ав­
тора. Поведение Сальвестро не обнаруживает претензий на явное
политическое лидерство: он не водит за собой многочисленные
вооруженные свиты, не призывает к оружию, руководит и распо­
ряжается, не выходя за рамки коллегиального органа: сначала
“8 Войны”, потом “80 Свободы”. Нет прямых доказательств того,
что он имел широкую клиентелу среди городских низов. Возмож­
но, это утверждение сильно преувеличено или вовсе неправомер­
но, поскольку исходит чаще всего от авторов хроник (архигвель­
фов), которые являлись политическими противниками режима
1378-1382 гг. Вместе с тем, не представляется убедительным и
мнение Фаллетти-Фоссати, который недооценивал роль Сальве­
стро в событиях 1378-1382 гг.44 Этот представитель дома Медичи
являлся признанным политическим лидером фракции, оппозици­
онно настроенной по отношению к диктатуре гвельфской партии
в 70-е годы XVI в., и одним из лиц, стоящих во главе режима, ус­
тановившегося после восстания чомпи. Это единодушное мнение
всех современников и очевидцев событий, какой бы ориентации
они не придерживались. О том же свидетельствует и переполох,
поднявшийся среди капитанов и активных функционеров гвельф­
ской партии, когда они обнаружили весной 1378 г., что в сумках
на должность гонфалоньера справедливости осталось всего не­
сколько жребиев, и один из них - с именем мессера Сальвестро45.
Возглавив Синьорию, избранную на май-июнь 1378 г., он совер­
шил великие дела: добился восстановления в полном объеме Ус­
тановлений справедливости против грандов и принятия петиций,
свергающих партийную диктатуру.
Следует особо подчеркнуть значимость указанных реформ и
роль Медичи, поскольку при изучении политической истории
Флоренции часто приходится сталкиваться с пассивностью и даже
43 Rodolico N. La democrazia. P. 274.
44 Falletti-Fossati C. Il Tumulto dei ciompi. Studio storico sociale. Firenze, 1888.
45 Stéfani Marchionne. Cronaca. Rubr. 787. P. 315.

146

беспомощностью безликих составов Синьорий в моменты, когда
требовались решительные действия. Осмысливая свой политиче­
ский опыт, граждане республики на Арно сетовали на серость
приоров и гонфалоньеров справедливости, просто отбывающих
почетный срок в Палаццо Синьории, на трусость, беспринцип­
ность и безответственность, как характерные черты двухмесяч­
ного коллегиального руководства46. Можно бесконечно спорить,
так и не придя к определенному выводу, о том, насколько эти пре­
образования являлись инициативой самого Сальвестро Медичи, а
не его более молодых и радикально настроенных соратников, ко­
торые, может быть, и подтолкнули гонфалоньера начать рефор­
мы. Нельзя сбрасывать со счетов и то обстоятельство, что вокруг
Синьории, возглавляемой Сальвестро Медичи, возникла атмо­
сфера, которую, как нам кажется, можно определить как “повы­
шенную напряженность поля ожиданий”: слишком многие упова­
ли и возлагали большие надежды на состав именно этого прави­
тельства, понимая, что в лице Сальвестро к власти пришли оппо­
зиционные силы. Факт остается фактом: именно Синьория, воз­
главляемая Сальвестро Медичи, осуществила государственный
переворот, приведший к далеко идущим последствиям.
Но сам он каким-то непостижимым образом ускользал от
определения собственной политической позиции47. Характер­
ной для поведения мессера Сальвестро ситуацией кажется инс­
ценировка ухода из Палаццо Синьории и отказа от должности
18 июня 1378 г., когда в очередной раз не прошла при голосова­
нии его петиция о восстановлении в полном объеме Установле­
ний справедливости против грандов48. После восстания
46 Cecchi D. Riforma sancta et pretiosa // Mazzone U. “El buon govemo”. Un progetto di
riforma generale nella Firenze savonaroliana. Firenze, 1978. P. 184-202. О трактате
Доменико Чекки см.: Cordero F. Demiurgo senza politica (1496-1497). Roma; Bari,
1987. P. 564-565.
47 Это с чувством выразил историк XIX в. Джино Каппони в своем фундамен­
тальном труде: “Я не знаю этого человека. Когда началось смятение в госу­
дарстве, он стал основателем величия своей фамилии, хотя я думаю, что в нем
не было достоинств, равных достоинствам тех, кто потом были от него рож­
дены: он не был великим, я даже не утверждаю, что он был добрым и искрен­
ним. Единственная черта, которая кажется в нем ясной - угодливость, которая
и определяет его характер. То, что известно о нем, вряд ли может достоверно
представить его (Capponi G. Storia della Repubblica di Firenze. Firenze, 1930.
P. 335).
48 Stefani Marchionne. Cronaca. Rubr. 790. P. 317-318; Morelli G. Ricordi. 70b. P. 321.
Джованни Морелли описывал попытку Сальвестро покинуть палаццо с жало­
бами на совет в целом так же, как и Стефани, непосредственно участвовавший
в событиях. Разница только в том, что он вкладывал в уста гонфалоньера “гор­
дые речи” о “преданном врагами народе Флоренции”. Тот ж е самый прием

147

чомпи он появлялся почти на всех советах и “пратиках” вместе
с Бенедетто Альберти, требовал самого сурового наказания для
заговорщиков-архигвельфов, но совершенно отстранялся от
исполнительных функций власти. При этом созданная по его
инициативе Б алия пересматривала дела осужденных партией и
возвращала несправедливо изгнанных49. В самые критические
моменты он никогда не выходил “из-за кулис”, а с конца 1380 начала 1381 г. вовсе перестал принимать участие в политике.
Невозможно определить, что явилось причиной этого ухода,
возраст (66 лет) или осознание надвигающегося кризиса режи­
ма и его неизбежного свержения. Теневая позиция позволила
ему, в отличие от своих соратников, избежать осуждения, кон­
фискации имущества и высылки: в 1388 г. он умер в возрасте
около 73 лет во Флоренции, благополучно пережив казнь
Джорджо Скали, бегство Томмазо Строцци и изгнание Бене­
детто дельи Альберти.
Попытки построить диалог с различными социальными слоя­
ми, стратегия избегания крайностей и отказа от диктаторских ме­
тодов правления стали основой политического выбора представи­
телей последующего режима (1382-1434) и одной из причин его
длительности и устойчивости. В коллективных ментальных пред­
ставлениях утверждаются заповеди конформизма и социального
мира, в поведении политиков вырабатываются ритуалы, которые
условно можно назвать “театр сокрытия власти”, вместо строи­
тельства баррикад и призывов к оружию используются сложные
манипуляции со списками и шарами при голосовании. Немалой
заслугой Сальвестро Медичи и Бенедетто Альберти можно счи­
тать сохранение суверенитета Синьории как главного государст­
венного органа, доминирующие позиции которого удалось отсто­
ять от посягательств со стороны корпоративных структур - пар­
тии гвельфов и младших цехов, вступивших после 1382 г. в ста­
дию постепенного упадка. На этапе 1382-1434 гг. значительная
роль по сохранению и укреплению указанной тенденции будет
принадлежать мастеру социальных компромиссов, канцлеру рес­
использовал и историк второй половины XV в. Бартоломео Черретани
{Cerretani В. Storia fiorentina. P. 156-158). Нет непосредственных доказательств
того, что мессер Сальвестро произносил какие-либо речи, по всей вероятно­
сти, это риторические добавления позднейших историков и хронистов. Сте­
фани писал о том, что он “жаловался” на коллегии совету, собравшемуся в
низшей зале Палаццо: “...scese... nella sala dov’ era il consiglio, dolendosi con consiglio”.
49 Джованни Морелли высоко оценивал ее значение: Morelli G. Ricordi. 70b.
P. 320.

148

публики Колюччо Салютати50. Элементы стратегии Сальвестро
Медичи заметны в поведении его родственников Джованни ди
Биччи Медичи и его сына Козимо. Первый, как мог, избегал Па­
лаццо Синьории, по большей части сосредоточившись на торго­
во-банковской деятельности. Козимо Медичи на несколько лет
покидал Флоренцию, отправившись на Констанцский собор в ка­
честве папского секретаря, подолгу жил на загородной вилле,
упоенно занимаясь огородничеством, даже с людьми разговари­
вал туманно и двусмысленно, избегая всякой определенности. В
республиканском обществе, отличающемся сложной социальной
стратификацией, пронизанном густой сетью противоположных, а
иногда взаимоотрицающих интересов, подобная стратегия оправ­
дывала себя и позволяла добиться значительного успеха. У нас
нет прямых доказательств того, что представители семейства Ме­
дичи воспринимали непосредственно опыт Сальвестро. Но имеет­
ся много свидетельств, подтверждающих, что образ действий Бе­
недетто Альберти и Сальвестро Медичи станет определяющей
стратегией политического выбора при дальнейших режимах и
формах правления Флорентийской республики.

50 О политической деятельности Колюччо Салютати на этом посту см.: De
Rosa D. Coluccio Salutari: Il cancelliere e il pensatore politico. Firenze, 1980.

A T . Суприянович
ГЕНДЕРНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ И ГЕНДЕРНЫЙ “СБОЙ”:
СЛУЧАЙ МАРДЖЕРИ КЕМП

Среди многочисленных женских портретов, возникших из ис­
торического небытия на последней волне феминизма1, повышен­
ное внимание историков привлекает персона Марджери Кемп12.
Занимаясь поиском соратниц в глубине веков, феминистские ис­
следовательницы сформировали образ “пламенной революцио­
нерки”, чьи жизненные трудности являлись следствием ее неже­
лания принять уготованную судьбой гендерную роль3. Казалось бы,
именно так воспринимали ситуацию и современники Марджери,
неоднократно высказывавшие недовольство ее поведением4.
1 Феминистские авторы выделяют несколько так называемых “волн” феминист­
ского движения. Первую обычно связывают с концом XIX - началом XX в.,
вторую относят к середине XX в. Нынешний всплеск, приходящийся на конец
XX - начало XXI в., по данной периодизации - третий; подробнее см.: ЯрскаяСмирнова Е. Одежда для Адама и Евы. М., 2001. С. 7-38; Пушкарева Н Л . О т
“His-story” к “Her-story”: Рождение исторической феминологии // Адам и Ева:
Альманах гендерной истории. М., 2001. № 1. С. 20-45 и др.
2 Наряду с внушительной библиографией существуют различные, посвященные
ей интернет-сайты; см.: Atkinson С. Mystic and Pilgrim: The Book and the World of
Margery Kempe. Ithaca, 1983; Lochrie K. Margery Kempe and Translations of the
Flesh. Philadelphia, 1991; Staley L. Margery Kempe’s Dissenting Fictions. State
College: Pennsylvania University Press, 1994 etc. Среди интернет-сайтов наиболее
крупные см.: http:// www.luminarium.org/ medlit/ margery.htm и http:// www.holycross.edu/ departments/ visarts/ projects/ kempe.
3 Так, Тимея Же л представляет Марджери как борца за права личности и досто­
инство женщины “Deeply uncomfortable with the traditionally inscribed status of
wife and mother and unwilling to respect conventionally sanctioned and practically
confining restrictions on her sphere of action as a woman...” {Szell, Timea. From Woe
to Weal and weal to Woe: Notes on the structure of the Book of Margery Kempe //
Margery Kempe: A Book of Essays / Ed. S.J. McEntire. N.Y.; L., 1992. P. 74).
4 Обычно в подтверждение феминистками приводится популярная цитата из
текста той же Марджери, свидетельствующая, что ее современники-мужчины
явно пытались поставить женщину на место: “So, as sche went forth to
Beverleward wyth the seyd yemen and the frerys befom seyd, thei mettyn many tymes
wyth men of the cuntré, whech seyd unto hir, ‘Damsel, forsake this lyfe that thu hast,
and go spynne and carde as other women don, and suffyr not so meche schame and so
meche wo. We wolde not suffir so meche for no good in erthe’.” (Мы пользовались
электронной версией книги Марджери по изданию: The Book of Margery
Kempe / Ed. Lynn Staley. Kalamazoo, 1996 (далее - Book). P. 53). Заметим, одна­
ко, что эта интерпретация реакции окружающих принадлежит самой Мардже­
ри и потому нуждается в проверке.

150

Однако возникает некоторое сомнение в том, что их слова пра­
вильно интерпретировались как самой Марджери, так и ее после­
дующими биографами, да и сами критики могли не вполне осоз­
навать причины своего недовольства. В первую очередь, наше со­
мнение продиктовано существованием других женщин, занимав­
шихся подобной же деятельностью, и терпимым отношением к
ним окружающих. Как и Марджери, они были визионерками и па­
ломницами, при этом их уважали, ими восторгались, их видения
рассматривали в качестве общественного достояния, и потому их
уговаривали, а то и принуждали записывать увиденное5. Таким
образом, простая констатация факта, что Марджери была жен­
щиной, потому ее и отказывались признавать авторитетной в во­
просах веры, даже при наличии, казалось бы, подтверждающих
это цитат, не достаточна. Более весомыми представляются аргу­
менты из области социальной и политической истории Англии,
связывающие проблемы Марджери с ее невписанностью в цер­
ковную иерархию или с преследованием лоллардов6. Марджери
жила в Англии в разгар борьбы с лоллардистской ересью. Подоз­
рения в причастности к ней могли не просто стать серьезным пре­
пятствием для деятельности, но и угрожать жизни7. Однако в этих
случаях, хотя и можно найти связь между женским статусом и
преследованиями8, она отнюдь не очевидна и нуждается в солид­
ной доказательной базе, опять же по причине существования дру­
гих примеров9. Так, если рассмотреть стандартные доводы о при­
чинах преследования Марджери, в том числе предложенные фе­
министками, они выглядят недостаточно убедительными. Вопрос
5 К концу XIV в. история насчитывала уже многочисленные примеры женщин
мистиков, визионерок, пророчиц и паломниц, принадлежавших как к клиру,
так и мирянок. Знала такие примеры и Англия, поэтому в деятельности Мард­
жери в этих качествах ничего из ряда вон выходящего не было.
6 Упомянутая выше Тимея Ж ел приводит именно этот аргумент; см. Ibid. Р. 74.
Однако к видениям нориджской затворницы священник отнесся всерьез задол­
го до принятия ею затворничества и, может быть, даже до вступления в мона­
стырь.
7 Это неоднократно упоминается в ее тексте (Book, 53 и др.).
8 У женщины действительно было гораздо меньше возможностей (особенно в
позднесредневековой Англии) найти себе место в церковной иерархии, кото­
рое не вынуждало бы ее сидеть взаперти и позволяло бы публично высказы­
ваться по вопросам веры, тем более у женщины замужней. Думается, что осно­
вательное исследование ситуации могло бы пролить свет на этот вопрос. Что
же касается обвинений в лоллардизме, то для этого достаточно было пропове­
ди со стороны мирянина, не обязательно женщины.
9 Об англичанках, подобных Марджери см.: Goldberg P.J.P. Women in FifteenthCentury Town Life // Towns and townspeople in the fifteenth century / Ed. J. Tomson.
Gloucester; Wolfboro, 1988. P. 106-128.

151

о причинах непризнания Марджери остается открытым и тянет за
собой еще один: имеет ли вообще право на существование в рам­
ках исторической науки постановка, инициированная политиче­
скими задачами женского движения?
Для прояснения ситуации обратимся к биографии Марджери,
изложенной в ее знаменитом произведении “The Book of Margery
Kempe”101. В первую очередь, нас будет интересовать, какие фор­
мы социальной активности проявляла Марджери, в чем собствен­
но они противоречили ее статусу, и в чем же выражались ее “пре­
следования”11. Обратимся к основным событиям ее жизни.
Марджери родилась в семье состоятельных бюргеров в пор­
товом городе графства Норфолк Линне около 1373 г.12 Ее отец
занимал видное положение в местном сообществе, состоял в од­
ной из наиболее влиятельных гильдий Святой Троицы и даже не­
сколько раз занимал пост мэра (Book, 2). По-видимому, детство и
юность Марджери ничем примечательным отмечены не были, во
всяком случае, она не находит ничего достойного упоминания,
кроме одного греха, рассказать о котором она стеснялась даже на
исповеди.
В двадцатилетием возрасте Марджери вышла замуж за Джо­
на Кемпа, которому впоследствии родила четырнадцать детей.
Марджери описывает Джона как заботливого, мягкого и верую­
10 См.: The Book of Margery Kempe / Ed. Lynn Staley. Kalamazoo, 1996.
11 Слово “преследования” мы берем в кавычки, поскольку нас будут интересо­
вать не обвинения в лоллардизме, а негативное отношение со стороны окру­
жающих. Изначальной трудностью данного анализа является то, что необхо­
димо абстрагироваться от мнения самой Марджери о происходящем и вы­
явить отношение окружающих. Другая проблема связана с тем, что текст был
записан существенно позже описываемых событий, припоминание и интер­
претация которых не могли не измениться. Богатый жизненный опыт не мог
не повлиять на оценку и изложение событий прошлого. Наконец, нельзя ис­
ключить влияние “руки, выводившей знаки на бумаге”, открытым остается
вопрос о степени влияния “помощников” Марджери в создании ее Книги (о
проблеме авторства подробнее см.: Зарецкий Ю.П. Автобиографические “Я”
от Августина до Аввакума: Очерки истории самосознания европейского инди­
вида. М., 2002. С. 38-39). Осознавая, что конструируемая в Книге реальность
может далеко не соответствовать жизненным реалиям, мы, тем не менее, счи­
таем возможным и плодотворным анализ этого текста на предмет выявления
отношений, взглядов и оценок, характерных для эпохи и людей конца XIV начала XV в.
12 Несмотря на то, что, излагая свою биографию, Марджери довольно много
внимания уделяет ходу времени, установить точные даты довольно сложно.
Книга была записана спустя десятилетия после описываемых событий, когда
женщина находилась уже в пожилом возрасте и не всегда помнила последова­
тельность произошедшего с нею.

152

щего человека. Изначально финансовое положение его также
было неплохим, молодую женщину окружал целый штат прислу­
ги. Казалось, ей была уготована судьба счастливой жены и мате­
ри. Но в связи с тяжелой беременностью и рождением первого ре­
бенка Марджери пережила психическую травму. Возможно, в хо­
де родов возникла угроза ее жизни (или она очень этого боялась).
У нее начались кошмары, она видела дьяволов, изрыгающих
огонь13и грозивших ей вечным осуждением. Реальная или мнимая
угроза заставила ее пожалеть, что до того она не уделяла долж­
ного внимания исповеди. Впечатление было столь сильным, что у
молодой женщины случилось помутнение рассудка, во всяком
случае, именно так восприняли происходившее с Марджери окру­
жающие. Джону пришлось не только запереть, но и привязать
жену к кровати. В таком состоянии Марджери провела много
месяцев. К действительности ее вернуло видение Иисуса Христа,
спрашивавшего Марджери, почему она забыла о нем, тогда как
он никогда не забывал о ней (Book, I)14. Вскоре после этого Мар­
джери пришла в себя. С этого момента она отсчитывает начало
своего духовного становления. Тем не менее, понадобилось еще
несколько лет и несколько видений, чтобы преодолеть горды­
ню и любовь к роскоши, что, в конце концов, было сделано с
13 “...develys opyn her mowthys al inflaumyd wyth brennyng lowys of fyr as thei schuld
a swalwyd hyr in, sumtyme rampyng at hyr, sumtyme thretyng her, sumtym pullyng
hyr and halyng hir bothe nygth and day duryng...” (Book, 1).
14 “Sche slawndred hir husbond, hir frendys and her owyn self; sche spak many a reprevows worde and many a schrewyd worde; sche knew no vertu ne goodnesse; sche
desyryd all wykkydnesse; lych as the spyrytys temptyd hir to sey and do so sche seyd
and dede. Sche wold a fordon hirself many a tym at her steryngys and a ben damnyd
wyth hem in belle. And into wytnesse therof sche bot hir owen hand so vyolently that
it was seen al hir lyfe aftyr. And also sche roof hir skyn on hir body agen hir hert wyth
hir nayles spetowsly, for sche had noon other instrumentys, and wers sche wold a don
saf sche was bowndyn and kept wyth strength bothe day and Nygth that sche mygth
not have hir wylle. And, whan sche had long ben labowrd in thes and many other temptacyons that men wend sche schuld nevyr a skapyd ne levyd, than on a tym, as sche lay
aloone and hir kepars wer fro hir, owyr mercyful Lord Crist Jhesu, evyr to be trostyd,
worshypd be hys name, nevyr forsakyng hys servawnt in tyme of nede, aperyd to hys
creatur, whych had forsakyn hym, in lyknesse of a man, most semly, most bewtyuows,
and most amyable that evyr mygth be seen wyth mannys eye, clad in a mantyl of purpyl sylke, syttyng upon hir beddys syde, lokyng upon hir wyth so blyssyd a chere that
sche was strengthyd in allé hir spyritys, seyd to hir thes wordys: ‘Dowtyr, why hast
thow forsakyn me, and I forsoke nevyr the?’ And anoon, as he had seyd thes wordys,
sche saw veryly how the eyr openyd as brygth as ony levyn, and he stey up into the eyr,
not rygth hastyli and qwykly, but fayr and esly that sche mygth wel beholdyn hym in
the eyr tyl it was closyd ageyn. And anoon the creature was stabelyd in hir wyttys and
in hir reson as wel as evyr sche was befom...” (Book, 1).

153

помощью раскаяния и поста (Book, 2-3). В итоге Марджери воз­
ненавидела земные радости (Book, 4)15.
В этот период участилось число ее видений. Нередко они со­
провождались слуховыми и обонятельными эффектами. Однаж­
ды, лежа рядом с мужем, Марджери услышала “райскую” музы­
ку. Впечатление от этого было настолько сильным, что вызвало
у нее обильные слезы (Book, 1). Более того, картина увиденного
так прочно запечатлелась в ее памяти, что впоследствии, даже
находясь в обществе, она вздыхала и говорила о том, каково бла­
женство на небесах (Book, 3). Она могла возвести очи долу и
вздохнуть “Небеса полны благодати”. Эти сентенции, как мини­
мум, вызывали недоумение окружающих, полагавших, что Мард­
жери, как и они, вряд ли что-либо знает о подобных вещах, а по­
тому считали ее лицемеркой16. Так, уже первые шаги Марджери
по пути духовной стези сопровождались недоверием окружаю­
щих17. Впрочем, это отношение не кажется странным или случай­
ным, если этот же период биографии прочитать иначе: текст да­
ет такую возможность. По-видимому, к этому же времени отно­
сятся сообщения Марджери об организации ею сначала пивовар­
ни, а затем мельницы, в чем она не преуспела (Book, 2). Попытки
самореализации в качестве предпринимателя не увенчались успе­
хом. Земные радости тоже, видимо, не до конца были забыты, о
чем с удивительной безыскусностью сообщает сама же Мардже­
ри (Book, 4). Можно предположить, что, если бы ее бизнес был
успешен, карьера мистика могла бы и не состояться.
Тем не менее, позднейшие воспоминания самой женщины ри­
суют этот период как время интенсивного духовного очищения.
Несмотря на неверие окружающих в духовное перерождение
Марджери (Book, 3), она регулярно совершает покаяния и держит
посты, кроме того, начинает заниматься медитацией. Как сама
она сообщает, ей удалось, наконец, добиться твердости на избран­
ном пути и единственное, что ее печалило, это необходимость ис­
полнять супружеские обязанности, не позволявшие ей приобрести
15 И зображ ая начало своей духовной стези, М арджери очевидно подгоняет
ф акты ранней биографии под распространенные представления о тройствен­
ном пути духовного совершенствования.
16 “For, wher sche was in ony cumpanye, sche wold sey oftyntyme, ‘It is ful mery in
hevyn’. And thei that knew hir govemawnce befortyme and now herd hir spekyn so
mech of the blysse of hevyn seyd unto hir, ‘Why speke ye so of the myrth that is in
hevyn; ye know it not, and ye have not be ther no mor than we’...”
17 “Hir wepyng was so plentyuows and so contwnyng that mech pepul wend that sche
mygth wepyn and levyn whan sche wold, and therfor many men seyd sche was a fais
ypocryte and wept for the world for socowr and for wordly good”. (Book, 3)

154

абсолютную чистоту. Потратив немало лет на убеждение мужа
принять обет целомудрия, Марджери, в конце концов, обратилась
за помощью ко Всевышнему, который, по ее рассказу, и воздей­
ствовал на Джона (Book, 9)18. Позже в присутствии епископа Лин­
кольна Джон Кемп официально подтвердил ее право на собствен­
ное тело19, при этом она продолжала делить крышу с мужем,
вплоть до его смерти в 1431 г.20 Ей также удалось убедить Джона
совершить паломничество: они посетили Йорк и другие святые
места. В этот период Марджери уже не только беседует с Госпо­
дом о собственной участи, но и выступает в качестве заступницы
за других (в том числе духовных особ), присваивая себе право го­
ворить от имени Бога с людьми, обличать их грехи и назначать
епитимьи (Book, 12).
Около 1413 г., вероятно, чтобы подчеркнуть свой новый ста­
тус, Марджери (по настоянию свыше, как она утверждала (Book,
15)) потребовалось одеться во все белое, для чего было необходи­
мо разрешение архиепископа Кентерберийского, которое спустя
недолгое время и было получено.
И опять же страсть к демонстрации, театральность и выстав­
ление на всеобщее обозрение глубоко личных и интимных вещей
вселяют подозрения в отношении новоиспеченной подвижницы,
возможно, те же сомнения испытывали окружавшие ее люди.
В Кентербери Марджери пришлось пережить неприятную и
опасную ситуацию, когда ее эксцентричная манера плача и ссыл­
ки на Писание вызвали у монахов подозрение в принадлежности
Марджери к лоллардам (Book, 13)21. Это обвинение, в эпоху рас­
18 «Another tyme, as this creatur prayd to God that sche myt levyn chast be leve of hir
husbond, Cryst seyd to hir mende, “Thow must fastyn the Fryday bothen fro mete and
drynke, and thow schalt have thi desyr er Whitsonday, for I schal sodeynly sle thin husbonde”. Than on the Wednysday in Estem woke, aftyr hyr husbond wold have had
knowlach of hir as he was wone befor, and whan he gan neygh hir, sche seyd, “Jhesus,
help me”, and he had no power to towche hir at that tyme in that wyse, ne nevyr aftyr
wyth no fleschly knowyng». (Book, 9)
19 Помимо воздействия свыше, обещание Джона хранить целомудренный брак
имело и материальную подоплеку: Марджери в обмен на это обещание опла­
тила его долги (Book, 11).
20 Марджери ненадолго пережила Джона, так что основную часть своей жизнь
имела статус замужней женщины.
21 Как отмечают исследователи, плач, отсылки к Писанию и тенденция обви­
нять окружающих (особенно духовных особ) в недостаточном религиозном
рвении, а то и греховности вызывали подозрение в недостаточном уважении к
церкви и клиру и, соответственно, в лоллардизме; см.: Schirmer Е.К. Orthodoxy,
Textuality, and the “Tretys” of Margery Kempe // Journal X. A biannual journal in cul­
ture and criticism. Vol. 1. N 1 / Autumn 1996.

155

цвета гонений, не было пустой угрозой и могло привести на кос­
тер. Подозрение было снято архиепископом Кентерберийским
после личного знакомства. Более того, Марджери было позволе­
но самой избрать себе исповедника и причащаться каждую неде­
лю, что означало не просто одобрение, но и признание за ней
особых прав и достоинств. Собственно в возникновении подоз­
рений нет ничего удивительного, принимая во внимание как
слегка нетрадиционное поведение Марджери, так и характер
времени и места данного события. Вместе с тем, совершенно
очевидно, что вряд ли и эта ситуация была вызвана дискримина­
цией на почве пола.
Совершив поездки по стране, Марджери осмелилась на более
дальние и рискованные путешествия. Она посетила Рим и Иеру­
салим, Сантьяго-де-Компостелу в Испании. Исследователи сог­
ласны во мнении, что одной из основных причин посещений пред­
ставителей высшего духовенства и известных визионеров было
желание Марджери засвидетельствовать боговдохновенность ее
видений и правильность ее служения. Теперь, по-видимому, она
чувствовала себя достаточно уверенной, чтобы говорить от имени
Господа.
Путешествия, конечно, расширяли горизонты, в том числе и в
плане духовного опыта и практики религиозного служения. Воз­
можно, во время поездок Марджери познакомилась с движением
бегинок, о котором она явно была хорошо осведомлена22.
Паломничества способствовали получению новых видений.
Оказавшись в Иерусалиме, она ощущает себя участницей собы­
тий полуторатысячелетней давности. Во время процессии Мард­
жери, как сама она сообщает, видела реально и телесно, как был
распят Господь, что заставило ее забыть обо всем и зайтись в пла­
че с криком (Book, 28)23. Духовным зрением видит она деву Ма­
рию, св. Иоанна, Марию Магдалину и других последователей
Христа, присутствовавших при распятии. Переживания переносят
ее назад во времени и превращают в участницу тех событий,
22 Модель религиозного служения мирянки, скорее всего, была почерпнута
именно у них.
23 And whan thei cam up onto the Mownt of Calvarye sche fel down that sche mygth not
stondyn ne knelyn but walwyd and wrestyd wyth hir body, spredyng hir armys abrode,
and cryed wyth a lowde voys as thow hir hert schulde a brostyn asundyr, for in the cité
of hir sowle sche saw veryly and freschly how owyr Lord was crucifyed. Befom hir
face sche herd and saw in hir gostly sygth the momyng of owyr Lady, of Sen John and
Mary Mawdelyn, and of many other that lovyd owyr Lord. And sche had so gret compassyon and so gret peyn to se owyr Lordys peyn that sche myt not kepe hirself fro
krying and roryng thow sche schuld a be ded therfor. (Book, 28).

156

вызывая у нее отчаянный плач. Для нее скорбь - не просто вос­
поминание, а способ соучастия. Ее рыдания были вызваны имен­
но свежестью восприятия, ведь при ней распяли Христа! Если
первоначально переживаемые события инициируют эмоциональ­
ную реакцию, то в дальнейшем происходит обратный процесс, и
уже пережитые чувства в свою очередь актуализируют воспоми­
нание о событиях. Марджери запомнила этот плач. По ее собст­
венным словам, впоследствии она ударялась в слезы в самых раз­
ных местах, не связанных как-либо с историей распятия, так что
окружающие не могли понять причину столь горьких слез и гром­
кого плача. В результате он осуждался окружающими, которым
не всегда была понятна ее реакция: одни думали, что она больна,
другие, - что пьяна, но некоторые и понимали. Очевидно, Мард­
жери вела себя неприлично, демонстрируя очень громкий плач со
всхлипываниями в местах, специально для того не предусмотрен­
ных. В результате с ней отказывались есть и находиться в одной
компании (Book, 29). Показательно, что в данном случае в при­
знании Марджери отказывают паломники, казалось бы, соверша­
ющие нелегкое и опасное путешествие ради прикосновения к са­
кральному. Находящаяся с ними рядом визионерка не вызывает
душевного трепета.
Но для самой женщины (и многих из окружавших ее духовных
лиц) этот плач был очевидно важен. Она специально рассказыва­
ет (и помнит к моменту записи, хотя прошло немало времени) о
первом случае этого плача. Для рассказа о плаче она даже преры­
вает рассказ о видении Иисуса. Она пестует свои эмоции и чувства.
Фактически, из всех событий своей биографии Марджери особен­
но дорожит ими и рассказывает в “Книге” собственно о них,
выводя биографию чувств. Марджери постоянно указывает, что
ее целью является передать чувства и откровения (felyngys and
revelacyons) (Book, 63-65 и др.), которые собственно и составляют
ее духовный опыт, а отнюдь не уроки, наставления и т.п.
В 1420 г. Марджери вернулась в Линн, где начала работу над
“Книгой”. Поскольку сама она не была достаточно образованной,
то ей пришлось немало потрудиться, прежде чем она нашла чело­
века, способного изложить ее воспоминания. Работа над книгой
была прервана поездкой в Норвегию и Германию в 1433 г. По
возвращении Марджери удалось найти священника, который за­
кончил создание книги к 1436 г.24 Ее завершение стало делом,
подведшим и жизненную черту: Марджери тихо скончалась в
конце 30-х - начале 40-х годов XV в. В результате появился труд,
24 С рассказа об истории написания труда Марджери и начинается ее работа.

157

который исследователи нередко называют первой английской ав­
тобиографией25. Возможно, ракурс, приданный Марджери своему
повествованию, объясняется именно неудовлетворенными амби­
циями, оставшимся ощущением непонятости и желанием объяс­
ниться. Во всяком случае, визионерский текст из достаточно тра­
диционного для того времени рассказа о пути души к Богу пре­
вратился в рассказ о непонятой женской душе, сместив главный
акцент и трансформировав жанр текста. Если эта сконцентриро­
ванность на себе проявлялась не только в этом тексте, но и в по­
вседневном поведении, то недоверие окружающих легко объяс­
нимо: традиционная роль “медиума”, посредника между Богом и
людьми в обязательном порядке предполагала личную скром­
ность, даже некоторую отстраненность от происходившего с ним,
зато служило подтверждением социальной значимости. Претен­
зии Марджери, нередко высказываемые в истерической форме,
могли сильно повредить “имиджу” святой.
Итак, даже этот небольшой очерк позволяет рассматривать
биографию Марджери как историю “непризнания”, или, как ми­
нимум, говорить о том, что так считала сама Марджери. Попыта­
емся ответить на вопрос, кто и почему отказывал Марджери в ее
претензиях.
Кажется, проще всего объяснить ее проблемы в коммуника­
ции с ближайшим окружением, бывшими друзьями и соседями.
Если женщина, выросшая и жившая рядом, любившая роскошь26,
пытавшаяся как-то утвердиться в местном сообществе, зарабо­
тать, разделявшая их интересы и заботы, вдруг неожиданно силь­
но меняется, да еще после того, как ее попытки самореализации
в других сферах потерпели неудачу, неудивительно, что ее ис­
кренность ставится под сомнение. Эти изменения, очевидно, свя­
зываются или с душевной болезнью, или с поисками способов
удовлетворения личных амбиций27. Марджери, судя по всему, дей25 Эта характеристика Книги Марджери прижилась в историографии. Однако нам
близка точка зрения Т.Л. Лонга, полагающего, что определение средневеково­
го текста в жанре нового времени страдает анахронизмом. По мнению
Т.Л. Лонга, текст Марджери скорее исполнен в традициях “Исповеди” Августи­
на или вдохновенных книг (inspirational book); см.: Long T.L. The Book of Margery
Kempe and the Pre-Tridentine Documentation of Sanctity: Paper for International
Congress on Medieval Studies, Western Michigan University, May 8, 1999.
26 Косвенно об этом говорит пассаж об отказе от украшений. Да и странно
было бы ожидать иного от дочери мэра.
27 Что тоже не исключено. Марджери выросла в обеспеченной и уважаемой се­
мье, муж также первоначально обеспечивал ей должный статус, но со време­
нем его дела ухудшились, а претензии его жены, видимо, не уменьшились.

158

ствительно отличалась нехарактерной для женщины ее времени
и положения социальной активностью, а также немалыми амби­
циями. Все это дополнялось конфликтным характером28 и оче­
видной истерией. Театральные эффекты с переодеваниями и при­
влечением к ее персоне внимания публики, призванные подчерк­
нуть в глазах окружающих происходившие в душе Марджери из­
менения, достигали обратной цели: вызывали подозрение в лице­
мерии, о чем ей прямо и заявлялось. Да и какой святости можно
было ожидать от замужней соседки, воспитывающей ораву дети­
шек; ее претензии на чистоту и целомудрие, вероятно, трудно бы­
ло воспринимать всерьез. По точному замечанию Линн Стейли29,
разрыв Марджери с окружающими не в последнюю очередь был
связан с переосмыслением ею собственной идентичности, отка­
зом следовать принятым в ее среде правилам поведения. Ситуа­
ция изменилась только к концу жизни визионерки. Преклонный
возраст, уже сам по себе вызывающий уважение, легенды о ее пу­
тешествиях, признание со стороны авторитетных духовных особ,
да и просто длительное отсутствие в родном городе способствова­
ли, наконец, изменению отношения к Марджери. Не будем сбра­
сывать со счетов и якобы совершенные ею чудеса. Хотя сам факт
написания истории жизни визионерки, потребность высказаться и
объясниться оставляет небольшое сомнение в том, что по возвра­
щении ситуация изменилась кардинально. Наверняка все еще ос­
тавались люди, помнившие прежнюю Марджери и не желавшие
признавать ее претензии на святость.
Другой группой, чье мнение для Марджери было первосте­
пенно важным, и чье одобрение не так просто было заслужить,
являлось духовенство. Марджери активно налаживала контакты
с представителями церкви, значительную часть поездок она по­
святила посещению различных духовных лиц, и везде, как она со­
общает, рассказывала о своем духовном опыте. По-видимому, не­
обходимость получения одобрения была связана не только с же­
ланием проверить и подтвердить правильность ее практики, но и
с поисками и попытками построения собственной идентичности,
поисками своего места и лица. Надо отметить, что именно со сто­
роны духовенства, призванного укреплять веру мирян, визионер­
ка получала основную поддержку в своей деятельности. Случаи
же негативного отношения отдельных представителей этой груп­
пы чаще всего были связаны с подозрениями в лоллардизме.
28 Книга свидетельствет, что эта черта Марджери регулярно проявляется в са­
мых разных ситуациях.
29 См.: Book, Introduction.

159

Хотя подозрения в ереси и доставляли серьезное беспокойство и
грозили основательными неприятностями, гораздо более значи­
тельными, чем проявления соседского недовольства, Марджери
была признана безопасной и даже заслуживающей внимания и
уважения. Не последнюю роль, видимо, здесь сыграли семейные
связи30, благодаря чему женщину не просто выслушали, но вслу­
шались в ее слова. Немаловажно и то, что, несмотря на все свои
претензии, Марджери проявляла важное в этом случае - и, похо­
же, в целом ей не присущее - послушание и смирение. Поскольку
визионерка рассматривала духовенство в качестве источника уче­
ния и не посягала на авторитет церкви, ее оставили в покое.
Если недоверие со стороны соседей и духовенства вполне
объяснимо, причем, в том числе и с точки зрения построения
идентичности (разрыв с одними и попытка присоединиться к дру­
гим неизбежно сопровождались или негативным отношением,
или как минимум подозрительностью), то вопрос, почему Мард­
жери не воспринималась адекватно людьми посторонними, ранее
с ней не знакомыми, требует дополнительных размышлений. По
сути он становится ключевым в истории непризнания визионер­
ки, поскольку ответ на него может прояснить те сложности, ко­
торые возникали у Марджери в общении и с другими контактными
группами31.
Текст содержит многократные жалобы на неадекватное вос­
приятие визионерки посторонними лицами, случайно оказавши­
мися рядом. Конечно, проще всего было бы списать это на дурной
характер женщины: ну кому не испортят аппетит вопли в подлив­
ке из рыданий, или настроение - неуместное кликушество. Как не
впасть в соблазн объявить женщину еретичкой и избавиться от ее
назойливого присутствия? Надо учесть, что речь идет о паломни­
ках, людях, которые должны были бы с большим пониманием от­
нестись к странностям особы, отмеченной всевышним, даже если
паломничество и происходило в эпоху все большего превращения
его в туризм. Как правило, странности избранных Богом лиц
охотно прощали и даже рассматривали как особый отличающий
их знак. Но не только паломники, но и другие случайные спут­
ники Марджери оставались от нее в недоумении. Окружающие
30 См.: Book, 45.
31 Выделение трех основных контактных групп Марджери: ближайшего окру­
жения, духовенства и случайных знакомых, конечно, не учитывает социаль­
ные и гендерные градации, как и другие важные факторы, влияющие на про­
цесс коммуникации, но нам представляется затруднительным выявить более
тонкие его нюансы на основании рассматриваемого источника.

160

явно не идентифицируют ее не то что как святую, на что она, оче­
видно, претендует, а вообще как особу, достойную доверия. До­
вольно часто Марджери слышала за спиной обвинение в лицеме­
рии. Совершенно очевидно, что ее проблемы - это проблемы
коммуникации, проистекающие из несовпадения самоидентифи­
кации визионерки и ее идентификации окружающими. Именно
поэтому так часто раздается обвинение именно в лицемерии, в
представлении себя не тем, чем она была на самом деле.
Как кажется, Марджери осознает, что причина ее неудач кро­
ется в неадекватном ее восприятии и ищет пути демонстрации сво­
ей идентичности. Именно в этом ключе могут быть поняты ее те­
атральные переодевания и публичные заявления. Однако все это
отнюдь не решает проблемы, а лишь усиливает недоверие к ней.
В чем же состояла ее ошибка? Попробуем обрисовать суще­
ствовавшие модели женской святости и те отправные точки, по
которым строила свою идентичность Марджери. Как явствует из
ее текста, она связывала признание ее святости с двумя основны­
ми аспектами. Во-первых, с признанием со стороны авторитет­
ных духовных особ, и в этом она преуспела, получив одобрение на
самом высоком уровне, вплоть до архиепископа Кентербери.
Во-вторых, с достижением целомудрия, в ее случае, кажется, ха­
рактеризующего не только внутреннее состояние чистоты и со­
средоточенности на Боге, к которому следовало стремиться, но и
внешнюю, статусную характеристику. Не случайно Марджери
уделяет так много внимания убеждению окружающих в том, что
ведет целомудренный образ жизни. Ей, замужней женщине и
многодетной матери, и в самом деле не просто было доказать ок­
ружающим, что на самом деле она - “невеста Христова”. Вне по­
нимания целомудрия как важного элемента в репрезентации
Марджери своей идентичности не просто было бы понять, поче­
му так настойчиво в ее тексте проходит эта тема32. Как кажется,*I
32 Она специально и неоднократно останавливается на вопросе о девстве и цело­
мудрии, о том, кто более угоден Богу; см., например: “Than seyd the creatur,
‘Lord Jhesu, this maner of levyng longyth to thy holy may dens’. ‘Ya, dowtyr, trow
thow rygth wel that I lofe wyfes also, and specyal tho wyfys whech woldyn levyn
chast, the state of maydenhode be mor parfyte and mor holy than the state of wedewhode, and the state of wedewhode mor parfyte than the state of wedlake, yet dowtyr
I lofe the as wel as any may den in the world” (Book, 21). “As this creatur lay in contemplacyon, sor wepyng in hir spiryt, sche seyde to owyr Lord Jhesu Cryst, ‘A, Lord,
maydonys dawnsyn now meryly in hevyn. Schal not I don so? For becawse I am no
mayden, lak of maydenhed is to me now gret sorwe; me thynkyth I wolde I had ben
slayn whan I was takyn fro the fimtston that I schuld nevyr a dysplesyd the, and than
schuldyst thu, blyssed Lorde, an had my maydenhed wythowtyn ende. A, der God, I
have not lovyd the allé the days of my lyve, and that sor rewyth me; I have ronnyn
6. Социальная идентичность

161

дело не только в желании женщины получить право на собствен­
ное тело, как это нередко изображают современные феминистки,
да и вообще сомнительно, чтобы такая фантазия могла прийти ей
в голову. Марджери настойчиво много рассказывает о том, как
тяготили ее супружеские обязанности, как долго она уговаривала
мужа пересмотреть их отношения, как, наконец, с помощью Все­
вышнего ей это удалось. Наконец, она устраивает публичную де­
монстрацию, призванную закрепить ее новый статус, вовлекая в
церемонию представителей высшего духовенства. Однако несмо­
тря на все старания, признания со стороны ближних так и нет.
Многие по-прежнему воспринимают ее как сумасшедшую жен­
щину. По-видимому, все же проблемы с построением идентично­
сти остались не разрешенными.
Если посмотреть, какие модели святости для женщин сущест­
вовали, и какие еще критерии не учла Марджери, то, в первую
очередь, бросается в глаза следующее. Ее очевидный статус за­
мужней женщины отнюдь не был перечеркнут белыми одеждами.
До смерти Кемпа (1431 г.) супруги жили под одной крышей, Джон
нередко сопровождал жену в поездках и вообще, видимо состав­
лял если не значительную, то заметную часть ее жизни, как, ско­
рее всего, и дети. В представлении близко знавших ее людей,
Марджери оставалась просто замужней женщиной со странностя­
ми. Что до людей посторонних, то опять же объяснять всем и ка­
ждому, что перед ними невеста Христова, было не просто, осо­
бенно когда за ее спиной маячил муж.
Конечно, всем были хорошо известны многочисленные при­
меры святых замужних женщин, как неслучайны напоминания
визионерки о св. Анне, матери Девы Марии, св. Елизавете, мате­
ри Иоанна Крестителя и др.33 Однако этот статус, связанный с ро­
ждением выдающихся детей, мог быть достигнут лишь в весьма
почтенном возрасте и мало зависел от самой Марджери. Апелля­
ция к замужним христианским мученицам (хотя, как кажется,
описание болезни и страданий в браке отдаленно и может бытьI
awey fro the, and thow hast ronnyn aftyr me; I wold fallyn in dyspeyr, and thu woldyst
not suffer me’. ‘A, dowtyr, how oftyntymes havel teld the that thy synnes am forgove
the and that we ben onyd togedyr wythowtyn ende? Thu art to me a synguler lofe,
dowtyr, and therfor I behote the thu schalt have a synguler grace in hevyn, dowtyr, and
I behest the I schal come to thin ende at thi deyng wyth my blyssed modyr and myn
holy awngelys and twelve apostelys, Seynt Kateryne, Seynt Margarete, Seynt Mary
Mawdelyn, and many other seyntys that ben in hevyn, whech gevyn gret worshep to
me for the grace that I geve to the, God, thi Lord Jhesu’” (Book, 22).
33 Существует мнение о самоидентификации М арджери и с Марией М агда­
линой.

162

отсылкой к этой модели святости), так же мало что могла ей
дать: их святой статус достигался посмертно, что явно Марджери
не устраивало, да и времена были не те. Последней возможно­
стью примирить положение замужней женщины с претензиями
на святость могла стать реализация модели бегинки, которую,
как кажется, визионерка и пыталась претворить в жизнь. Но и
здесь ее постиг провал. Возможно, в другой европейской стране и
в иную эпоху этот эксперимент прошел бы удачно, но не в совре­
менной Марджери Англии34.
Все иные возможные модели женской святости, связанные с
ролями визионерки или пророчицы, требовали иных способов ее
репрезентации. И главным аргументом - тут Марджери была без­
условно права - должно было стать если не девство, то хотя бы
его суррогат. Однако безбрачное положение важно было не само
по себе. Оно было основой бесполости, от которой недалеко бы­
ло до бестелесности и ангелоподобное™35. Именно этот прибли­
женный к Богу статус позволял говорить от его имени и обеспе­
чивал доверие к сказанному со стороны окружающих. Но ангелы
не живут в миру, среди обычных людей; для женщин, которые из­
бирали этот путь, существовали специально отведенные места,
где они без помехи могли общаться со своим небесным женихом.
Монастырь, еще лучше затворничество, - был важным условием
достижения ангелоподобное™. Только при его соблюдении мож­
но было быть уверенным в чистоте “визионерской практики”.
Чтобы обрести “право голоса” Марджери нужно было в предста­
влении окружающих “перестать быть женщиной”. Но именно
этого важнейшего условия Марджери не доставало. И дело не
только в замужестве и материнстве. Вместо того чтобы удалить­
ся от мира, она вела активную деятельность в нем и пыталась
компенсировать недоверие окружающих к ее духовной жизни за
счет внешних атрибутов.
Бросается в глаза несоответствие существовавших моделей
святости и попыток построения своей идентичности Марджери.
При контакте с ней у окружающих неизбежно возникало комму­
никативное недоверие по отношению к женщине, чье поведение
не укладывалось в существовавшие стереотипные представления,
более того, чья половая принадлежность была не вполне ясной:
то ли перед ними была женщина, то ли одетое в белое бесполое
существо, каким ей, вероятно, хотелось казаться. Возникала
34 Ко времени Марджери это движение было осуждено папством, и были пред­
приняты меры по его уничтожению.
35 Речь идет, конечно, о представлении.
6’

163

ситуация “гендерного сбоя”36, когда не проясненная половая при­
надлежность мешала успешной коммуникации. Дело особенно за­
труднялось тем, что “гендерный дисплей”37 нередко формируется
как фоновое знание, не подвергаемое рефлексии. Марджери от­
казывали в доверии, не задумываясь особенно о его причинах, что
особенно осложняло дело. В этой связи становится понятным и
различное отношение к ней в выделенных коммуникационных
группах: лишь духовенству, в чью задачу входили “раскопки” вну­
треннего мира людей, удавалось докопаться до глубин души и на­
мерений этой женщины, лишь у них находила она понимание и
признание.
Представляется, что случай Марджери Кемп является хоро­
шим примером для апробации существующих теорий формирова­
ния гендерной идентичности38. Он примиряет крайности альтер­
нативных подходов. С одной стороны, очевиден факт коммуника­
ционного сбоя: несмотря на постоянные поиски своей социальной
и гендерной идентичности, Марджери не преуспела. Она “разыг­
рывала” модель, оставшуюся непонятной окружающим. В ре­
зультате она постоянно находилась в ситуации коммуникацион­
ного недоверия, на основании чего ей отказывали в социальной
компетенции вообще. С другой стороны, если мы задумаемся,
с чем, в конечном счете, были связаны ее неудачи, то станет оче­
36 Термин “gender trouble” переводят на русский язык и как “гендерный сбой”, и
как “гендерное беспокойство”. Как кажется, в первом случае смысл отражен
точнее.
37 Имеется в виду вся совокупность признаков “пола”, включающая как физиче­
ские, так и социокультурные.
38 Как известно, в социологии разработаны различные теорий формирования
идентичности, в том числе гендерной. Наиболее популярными являются два
конкурирующих подхода, один из которых, восходящий к Р. Бейлзу и М. Комаровски, рассматривает пол как статус адскриптивный, навязанный лично­
сти обществом в процессе воспитания. Одну из наиболее разработанных тео­
рий гендерной идентичности в рамках данного подхода сформировала извест­
ная феминистка Джудит Батлер, под влиянием Фуко создавшая теорию “цитатности”. Другой, созданный в рамках социального конструктивизма, наста­
ивает на том, что гендер конструируется субъективно и довольно свободно
(И. Гофман, Д. Циммерман, К. Уэст). Более того, гендер рассматривается как
формируемый не только и не столько на протяжении жизни или какого-то
продолжительного времени, сколько здесь и сейчас, т.е. сиюминутно в про­
цессе акта коммуникации. Наделение полом при этом рассматривается как
двусторонний процесс, в котором тесно связаны восприятие и представление.
Таким образом, гендер постоянно разыгрывается. Если же в ходе игры возни­
каю т трудности с идентификацией, то возникает ситуация коммуникативного
недоверия, что влияет на общее восприятие человека; подробнее см.: Введе­
ние в гендерные исследования. СПб., 2001. Ч. 1. С. 147-196.

164

видным, что их причина - отсутствие модели святости, которую
Марджери могла бы воспроизвести. Ее поиски были ограничены
существовавшими образцами, но не один из них в полной мере
Марджери не подходил, и потому попытки натянуть их на себя и
тем более скрестить различные не принесли ей успеха.
Итак, Марджери активно строит свою идентичность, но дела­
ет это в тех рамках, которые были заданы обществом, причем
как сформированы в процессе ее воспитания, так и постоянно
корректировались “здесь и сейчас”, в ходе непосредственного об­
щения. Таким образом, случай Марджери позволяет сделать вы­
вод, что гендерная идентичность конструируется личностью, но в
определенных социально опосредованных рамках, она тесно
связана с идентичностью социальной, причем субъективная
идентичность оказывается во многом зависимой от идентифи­
кации окружающих.

С.К. Цатурова
ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ
В ПОСТРОЕНИИ САМОИДЕНТИФИКАЦИИ
ПАРЛАМЕНТАРИЕВ ВО ФРАНЦИИ XIV-XV вв.

Тема поиска и построения самоидентификации отдельного
человека или группы людей (профессиональной, социальной,
конфессиональной, национальной и т.д.) мощно заявила о себе в
гуманитарных науках со второй половины XX в. Актуальность
этой темы для современной общественной мысли, отражающая
нынешнее разнообразие и, следовательно, усложнение выбора
человека или группы собственной идентичности, обусловила ин­
терес к аналогичным проблемам в прошлом, когда выбор, хоть и
был ограничен, но все же существовал. При этом особый интерес
вызывают специфические исторические формы проявления
идентичности людей, например, имена, девизы, иконография,
гербы, одежда, святые покровители профессий и т.п. В то же вре­
мя, изучение выбора собственной идентичности и способов ее по­
строения в различные исторические эпохи явилось симптомом
обновления традиционной социальной и даже политической исто­
рии с помощью, прежде всего, историко-антропологического
подхода, раскрывшего новое, подчас структурообразующее зна­
чение форм осмысления человеком окружающего мира и своего
места в нем1.
Исследование институциональной, политической и социо­
культурной истории зарождающейся группы профессиональных
служителей королевской власти во Франции XIV-XV вв. - корпо­
рации чиновников Парижского Парламента - привело меня к по­
ниманию значительной роли в этом процессе представлений пар­
ламентариев о собственном предназначении в обществе, о месте
правосудия в нем, об идеальном государе и институтах его вла­
сти1
2. Выбор темы для данной статьи - историческая память - в
этом контексте также не случаен. Мне хотелось бы тем самым
обратить внимание на фундаментальное значение памяти, в том
1 См. подробнее: Хачатурян Н.А. Современная медиевистика России в контек­
сте мировой исторической науки // Средние века. М., 2001. Вып. 62. С. 195-212.
2 Цатурова С.К. Офицеры власти: Парижский Парламент в первой трети XV в.
М., 2002. С. 189-274; Она же. “Сеньоры закона”: К проблеме формирования
“параллельного” дворянства во Франции XIV-XV вв. // Средние века. М., 2003.
Вып. 64. С. 50-88.

166

числе и исторической памяти в построении идентичности челове­
ка и группы в средние века. Речь пойдет лишь об одном аспекте
этой обширной темы: о специфике и роли исторической генеало­
гии в поиске собственных истоков зарождающимся институтом
власти.
В средневековом обществе, где социальный статус человека
ввиду отсутствия унифицированных документов определялся и
даже доказывался в суде на основе устных свидетельских показа­
ний людей, например, о благородном статусе судили по заявлени­
ям свидетелей о том, что человек жил благородно, не торговал,
не платил налогов и носил оружие; и даже личность человека
идентифицировалась по показаниям других (пример - казус Мар­
тена Герра3), - память людей играла важную роль.
Поэтому институты, призванные быть хранителями этой па­
мяти, приобретали особый авторитет. Среди таких институтов ос­
новополагающим, наряду с церковью, явилось зарождающееся
государство, одной из фундаментальных функций которого было
создание, поддержание и сохранение общей для всего королевст­
ва исторической памяти. Эту функцию монархической власти
призван был исполнять Парижский Парламент, чьи обширные
архивы сделались хранилищем памяти о человеке, судебном казу­
се, событии или церемониале (например, о порядке следования
верховных институтов королевской власти на церемонии пост­
коронационного въезда короля в Париж4). Тщательность, с кото­
рой велись и охранялись эти архивы, была уже мною отмечена в
монографии5. Добавлю, что этой функции Парламента придава­
ла значение и корона, отдавая туда королевские указы не только
для регистрации и оглашения, но и “на вечную память”. Замечу
попутно, что те указы и ордонансы, которые Парламент отказы­
вался утвердить, так и не сохранились, правда, из-за того, что дру­
гую суверенную курию - Палату счетов, где они также регистри­
ровались, постигло несчастье: ее архив сгорел в пожаре 1737 г.
3 См.: Дэвис Н.З. Возвращение Мартена Герра. М., 1990; о феномене самозванничества в этой связи см. недавнюю статью: Она же. Еще раз о самозванцах:
О т М артена Герра до Соммерсби // Homo historicus: К 80-летию Ю.Л. Бессмерт­
ного. М., 2003. Т. 2. С. 171-188.
4 Поскольку такая церемония, естественно, была не частой, а значение ее очень
велико, в том числе место каждого института или корпорации в ней, то возни­
кающие споры и сомнения разрешались именно с помощью парламентских ар­
хивов; см. об этом подробнее: Цатурова С.К. “На ком платье короля?”: К оро­
левские чиновники в торжественных въездах королей в Париж в XIV-XV в. //
Королевский двор в политической культуре средневековой Европы / Под ред.
Н.А. Хачатурян. М., 2004. С. 216-248.
5 Цатурова С.К. Офицеры власти. С. 18-22, 48-50.

167

Однако, сохраняя память о других, Парламент сам находился
в весьма щекотливой ситуации. В обществе, где новизна была си­
нонимом не легитимности, а все реформы “смотрели назад”, взы­
вая к “добрым старым временам”, для властных институтов во
Франции чаще всего ко временам Людовика Святого, а лучше
всего - к эпохе Карла Великого6, возникающий новый институт,
как и формируемая на его основе социальная группа профессио­
нальных служителей королевской власти - парламентская корпо­
рация, нуждались в легитимизации на основе исторической пре­
емственности с каким-либо древним институтом, способным уза­
конить их существование. И если Парижский университет, стро­
ил свою идентичность на основе теории translatio studii из Афин
через Рим в Париж, то Парижский Парламент позиционировал
себя как прямой аналог Римского Сената.
Вот пример того, как это делалось. 7 января 1412 г. в большой
зале Парламента состоялось необычное торжественное заседа­
ние: первое посещение верховного суда королевства дофином Лю­
довиком герцогом Гиенским7. Обставлено оно было как “ложе су­
да”8 (наследник престола сидел отдельно, хотя и не на месте коро­
ля, кресло его было богато украшено, а над ним помещен балда­
хин в виде неба), хотя таковым не являлось и быть не могло, а при­
чина этой торжественности обусловлена была тяжелым заболева­
нием короля, создававшим опасный вакуум власти. Именно поэто­
му на 15-летнего дофина возлагались большие надежды (не сбыв­
шиеся впоследствии), а его приход в Парламент в качестве “лейте­
нанта короля” в сопровождении принцев крови и знати был ис­
пользован парламентариями для представления и обоснования ме­
ста верховного суда в структуре королевской власти.
Программную речь произнес фактический глава Парламента,
первый президент Анри де Марль, который начал ее такими сло­
вами: “Как город Рим не только отстраивался зданиями, но был
основан, дабы вершить правосудие сотней достойных людей, на­
зываемых сенаторами, точно также эта Курия была создана и
6 Цатурова С.К. Карл Великий и “королевская религия” во Франции
XIV-XV вв. // Карл Великий: Реалии и мифы. М., 2001. С. 189-209.
7 Journal de Nicolas de Baye, greffier de Parlement de Paris / Ed. A. Tuetey. Paris,
1885-1889. T. 2. P. 41-44.
8 О церемонии “ложа суда” и ее месте в репрезентации и реализации верховной
власти см.: Hanley S. Le lit de justice des Rois de France. L ’idéologie constitutionnelle
dans la légende, le rituel et le discours. Paris, 1991; Brown E., Famiglietti R. The Lit de
Justice: Semantics, ceremonial and the Parlement of Paris, 1300-1600. Sigmaringen,
1994.

168

основана, дабы свершать суд в количестве ста человек, кои и со­
ставляют Парламент”.
Итак, Парижский Парламент репрезентирует себя как прямо­
го наследника и аналог Римского Сената, а парламентариев - как
сенаторов. Исследователям давно и хорошо известно, что парла­
ментские чиновники охотнее всего рядились в тоги римских сена­
торов, однако ни одного специального исследования этого фено­
мена, функций и последствий такой самоидентификации парла­
ментариев до сих пор не предпринималось9. Возможно потому,
что такая самоидентификация кажется поверхностной и незамы­
словатой. В самом деле, что удивительного в апелляции к Римско­
му Сенату для людей, чья интеллектуальная образованность и
профессиональный язык опирались на античные образы и рим­
ское право?
И все же, на мой взгляд, эта самоидентификация не столь оче­
видна и не так безобидна, как кажется. В самом деле, Парламент,
похоже, единственный из формирующихся институтов королев­
ской власти строил собственную идентичность с помощью столь
древней исторической памяти; ни один другой институт, будь то
Палата счетов или даже Королевский совет, не прибегал к подоб­
ным историческим аналогиям. Но еще более любопытна апелля­
ция не к старым феодальным предшественникам, а к античному
аналогу. Объяснить это знакомством парламентариев с римским
правом, хоть и верно, но малосущественно.
Разумеется, рецепция римского права и приток во власть легистов способствовали трансформации концепции верховной вла­
сти суверена, его прерогатив и компетенции, как и форм репре­
зентации монарха. В своих изощренных теориях (прежде всего,
“король - император в своем королевстве”) ученые-юристы чер­
пали из арсенала Римской империи аргументы в пользу нового
образа монархической власти во Франции. Однако все эти по­
строения замыкались на фигуре короля, распространяясь на его
служителей лишь в той мере, в какой им делегировалась часть
функций верховной власти. В этом контексте апелляция Парла­
9 Характерно, что в работе крупнейшего исследователя институтов власти во
Франции Г. Дюпон-Феррье, специально посвященной античным истокам заро­
ждающейся французской бюрократии, лишь вскользь упомянуто о Парламенте
как Римском Сенате. Правда, это можно объяснить тем, что автор исследовал
связи чиновной номенклатуры (титулатуры) с античной, в то время как изуча­
емая нами аналогия скорее имеет отношение к социальному воображаемому
(imaginaire sociale); см.: Dupont-Ferrier G. Les institutions françaises du Moyen Âge
vues à travers les institutions de l ’Antiquité romaine // Revue historique. 1933. T. 171.
P. 281-298.

169

мента к Римскому Сенату как своему прообразу, на мой взгляд,
проистекала из главенствующего места правосудия101.
Роль правосудия в прерогативах и идейных основаниях но­
вого образа монарха диктовала верховному суду королевства
необходимость облачиться в освященные незапамятной древ­
ностью одежды, способные максимально адекватно и наглядно
продемонстрировать символически безупречную и благород­
ную “родословную”. Эту символическую родословную верхов­
ного суда королевства создавали и пропагандировали не толь­
ко сами парламентарии в своей повседневной практике, но и
идеологи монархии, в том числе - люди церкви и университет­
ские интеллектуалы. Именно в этом сравнительно узком эли­
тарном и чрезвычайно значимом круге людей уподобление
Парламента Римскому Сенату было наиболее актуально и вос­
требовано.
В связи с этим стоит обратить внимание, что в королевских
указах, в преамбулах ордонансов, в которых используются разно­
образные формулы, изучаемые ныне в качестве идейного обос­
нования королевской власти, Парламент никогда так не называл­
ся, а чаще всего квалифицировался как “главная и суверенная
курия” (cour capitale et souveraine).
Когда точно возникает в самоидентификации парламентари­
ев образ Сената, сказать трудно, но явно лишь после фундамен­
тального для парламентской корпорации ордонанса 11 марта
1345 г.11 об отмене ежегодных наборов членов верховного суда,
правда, уже не практиковавшихся на деле, где был закреплен со­
став Парламента, поскольку, как мы могли уже заметить, числен­
ность в 100 человек играла значимую роль в апелляции к образу
Римского Сената. Дело не просто в том, что традиция приписыва­
ет Сенату изначальную численность в 100 человек. Это важно, но
куда важнее для парламентариев то, что численность в 100 чело­
век не просто количественно (ср.: Канцелярия - 40 человек, Па­
лата счетов - 24, Казна - 10), но качественно отличает верховный
суд от других институтов власти. Мне уже приходилось писать о
численности Парламента как о категории скорее символической,
чем производственной (она была по сути контрольной), подчер­
кивавшей приоритет этого института над всеми остальными орга­
10 О месте правосудия в системе королевской власти эпохи сословной монархии
см.: Хачатурян Н А . Сословная монархия во Франции XIII-XV вв. М., 1988.
С. 46-49.
11 Ordonnances des rois de France de la troisième race, recueillis par ordre
chronologique. Paris, 1723-1849 T. II. P. 219-236 (далее - ORF).

170

нами верховной королевской власти12. Как видим, она играла и
важную символическую роль в построении самоидентификации
парламентариев.
При этом стоит обратить внимание на весьма любопытный
факт: строго говоря, число 100 впрямую не названо ни в одном,
даже в этом краеугольном ордонансе 11 марта 1345 г. В нем лишь
закрепляется бывший на момент его составления корпус парла­
ментариев, а подсчет тех, кто принес в тот момент клятву, дает
цифру в 81 человек (33 в Верховной палате, 40 - в Следственной,
8 - в Палате прошений Дворца). Правда, в тексте ордонанса не
указаны чиновники Палаты прошений Двора короля, а также
12 пэров Франции, по традиции включавшиеся парламентариями
в состав верховного суда. В последующих королевских указах, ко­
гда уточняется, сокращается или подтверждается численность ин­
ститутов власти, применительно к Парламенту она не оговарива­
ется, подразумевая тем самым сохранение символической цифры
в сто человек. Любопытно в связи с этим, что даже в цитировав­
шейся речи Анри де Марля после гордого заявления о 100 сенато­
рах, составляющих Парламент, следует перечень наличного чис­
ла чиновников, который при несложном подсчете дает цифру
96 человек: “сиречь 12 пэров, шесть прелатов и шесть мирян,
8 мэтров Прошений Двора и остаток в трех палатах: 6 в Проше­
ниях Дворца, 15 клириков и 15 мирян в Верховной палате и 24 ми­
рянина и 16 клириков в Следственной палате, кои составляют в
сумме 100 человек”13. Эта “ошибка” объясняется просто: Анри де
Марль “забыл” упомянуть глав Парламента - четырех президен­
тов (себя в том числе), вместе с которыми и получалась требуе­
мая сотня. Классическая формула состава верховного суда дана
секретарем Никола де Баем на открытии сессии 1408 г. (12 нояб­
ря): “реестр ста сеньоров, бывших в тот день на Совете короля в
его Парламенте... из коих 12 пэров, 8 мэтров Прошений Двора
короля и 80 человек в трех Палатах, в Верховной, Следственной
и Прошений Дворца”14. Цифра “сто” сохранялась даже в случае
описания только членов парламентской корпорации. Так, 14 ию­
ня 1411 г. секретарь пишет о “президентах, советниках, секрета­
рях суда, нотариусах и судебных приставах, всего вместе насчиты­
вающих 101 человек”, хотя здесь нет пэров Франции, правда, есть
чиновники вспомогательных служб суда15. Таким образом, для
парламентариев цифра “сто” играла определяющую роль в их
12 Цатурова С.К. Офицеры власти. С. 25-26.
13 Journal de Nicolas de Baye. T. 2. P. 42.
14 Ibid. T. 1. P. 246-247.
15 Ibid. T. 2. P. 33.

171

претензиях на статус сенаторов не столько потому, что изначаль­
но по традиции Римский Сенат состоял из 100 сенаторов, сколько
из-за обеспечиваемого ею символического превосходства над
всеми остальными институтами власти.
Косвенно это подтверждает и единственное найденное мною
точное указание в королевских письмах численности Парламента
в 100 человек - письмо 13 октября 1463 г. о передаче всех личных
и имущественных споров пэров Франции в компетенцию Парла­
мента: “с самого начала и установления нашей Курии Парламен­
та в Париже, каковая была исстари учреждена и основана из
100 советников, в число коих были включены и пэры Франции”16.
Так происходит соединение в обосновании парламентской
идентичности численности верховного суда в 100 человек со ста­
тусом Сената. Возможно также, что в восприятии парламентари­
ев произошло совмещение трибунала центумвиров (100 судей
Рима) с Сенатом17. Однако ясно, что именно образ Сената наибо­
лее адекватно выражал и легитимизировал социальные претен­
зии парламентариев.
И подобная аналогия широко использовалась в трудах фран­
цузских интеллектуалов, находившихся вне стен Дворца правосу­
дия уже со второй половины XIV в., т.е. практически со времени
возникновения этой аналогии. Впервые она появляется в коммен­
тированном переводе Никола Орезма на французский язык “По­
литики” Аристотеля18. Парламент уподобляется Римскому Сенату
и в речи канцлера Парижского университета Жана Жерсона, про­
изнесенной им в 1404 г. в зале верховного суда с целью призвать
судей к исполнению ими своей священной миссии защитников
справедливости19. Ту же аналогию мы находим и в трактате Фи­
липпа де Мезьера “Сновидение старого паломника”, и, разумеет­
ся, в трудах представителя блестящей династии служителей
короны Жана Жувеналя дез Урсена, прямо утверждающего, что
Парламент “называется Сенатом (qui senatus vocatur)”20. А в поэме
16 ORF. T. XVI. Р. 87-88.
17 Н а это первым обратил внимание Р. Делашеналь; См.: Delachenal R. Histoire
des avocats au Parlement de Paris. 1300-1600. Paris, 1885. P. 120.
18 “ ...comme seroit parlement en France, ou comme fu aucune foiz le sénat de Rome”
{Oresme N. Le Livre de Politique d ’Aristote / Pubi. A.D. Menut. Philadelphia, 1970.
P. 242 (fol. 200d)).
19 “ .. .cette cour très honnorable de Parlement, ce sénat” {person J. Oeuvres complètes /
Ed. P. Glorieux. Paris, 1968. T. VII. P. 327: “Estote misericordes”).
20 Mézières, Philippe, de. Songe du viel pèlerin / Ed. G.W. Coopland. Cambridge, 1969.
T. I. P. 503; Jouvénal des Ursins J. Ecrits politics / Ed. P. Lewis. Paris, 1978. T. I.
P. 513 (“A, a, a, nescio loqui”. 1445); Жан Жерсон в речи перед королем от 4 сен­

172

Антуана Астесана 1451 г. “О прославлении Парижа” глава о Пар­
ламенте начинается так: “любуюсь отцами, подобными Сенату
Римскому, каковой первым учредил основатель города Ромул, чис­
лом сто”21. Можно предположить, что такая самоидентификация
парламентариев была не только хорошо известна в среде интелле­
ктуалов и властной элиты, но и не вызывала у них возражений.
Что же давала Парламенту такая идентификация? Какие по­
литические и социальные претензии она выражала? И какие пос­
ледствия для парламентской корпорации имела в дальнейшем?
Образ Сената порождал богатые по смыслу ассоциации для
легитимизации властных претензий Парламента. В нем, как в фо­
кусе, концентрировались основные линии в строении политиче­
ской и социальной идентичности парламентариев.
Фундаментальная претензия Парламента заключалась в ут­
верждении своего центрального места в системе власти, т.е.
функции главного органа управления королевством, обосновы­
вая ее особым местом правосудия в легитимизации и обществен­
ном предназначении монархии - защитнице общего блага22. Как
следствие, возникает претензия на политические функции, а
именно на статус Совета при монархе, из которого выделился
Парламент, но неизменно подчеркивал генетическую связь с
ним (“Совет короля в Парламенте”). С этой точки зрения анало­
гия с Сенатом, который был именно советом, а не судебным ор­
ганом, особенно дорога должна была быть сердцам парламента­
риев, неизменно подчеркивавшим, что они по сути исполняют
функции Совета и даже называли себя советниками, а не судья­
ми и уж тем более не магистратами23. Не случайно Жан Жерсон,
желая заручиться поддержкой Парламента в долгом судебном
конфликте Парижского университета с Карлом Савойским, пре­
возносит верховную судебную палату как “высокий трон пра­
восудия, где покоится и восседает королевский авторитет”24.
тября 1413 г. также призывал к гражданской беспристрастности по образцу
Рима, где “советники Сената, едва войдя в Сенат, тут же оставляли свои при­
вязанности и желания и избирали общие, т.е. общее благо без пристрастия
(Gerson / . Oeuvres complètes. P. 1018-1019: “Rex in sempiternum vive”).
21 “Miror deinde patres, Romani more Senatus / Quem primo instituit fundator Romulus
urbis; / In numero centum” (Le Roux de Lincy A. et Tisserand L.-M. Paris et ses histo­
riens aux XIV et XV siècle. Paris, 1867. P. 542).
22 Хачатурян H.A. Сословная монархия во Франции XIII-XV вв. С. 44-46.
23 Цатурова С.К. Офицеры власти. С. 190-194.
24 “ .. .hault throne de justice ou siet et se repose son autorité royalle... ce throne de la jus­
tice royalle ou repose son auctorité, ce sénat dez peres conscrips” (Gerson J . Oeuvres
complètes. P. 327, 340).

173

А Жан Жувеналь в речи на Штатах в Орлеане в 1440 г. относит
основание Парламента к мифическому первому королю фран­
ков Фарамону, который якобы в 429 г. “для дел своей сеньо­
рии...поставил сто человек как сенаторов, в чьем ведении будет
вся компетенция и суверенитет... называемый Парламентом”25.
Правосудие как инструмент верховной справедливой власти,
столь значимый в политических претензиях парламентариев, оп­
равдывало их апелляции к образу Римского Сената. Показатель­
но, что сенатор и советник выступают в политических трактатах
нередко как синонимы, а обвинения в адрес “дурных советников”
строятся именно на сравнении с честностью, независимостью и
гражданской ответственностью членов Сената - защитников
общего блага в противовес частному интересу, что было фунда­
ментальной идейной основой легитимизации институтов монар­
хической власти26.
В результате, ассоциируя себя с Сенатом, Парламент в весьма
емкой и образной форме выражал претензию на соучастие в за­
конодательной сфере власти, что было источником постоянных
трений верховного суда с монархами вплоть до конца Старого по­
рядка27. Как известно, эта функция целиком относилась к веде­
нию Королевского совета, однако процедура регистрации и огла­
шения королевских указов, отданная в ведение Парламента, бы­
ла им со временем трансформирована в право контролировать и
опротестовывать (так называемое право возражения - ремонст­
рации) распоряжения монарха, что превратилось в источник
постоянных конфликтов с короной, не признававшей такого
вмешательства верховного суда в сферу суверенной компетен­
ции монарха.
Но существовала еще одна властная претензия Парламента,
менее заметная в истории института, но не менее амбициозная,
а именно: претензия на функции сословно-представительного
собрания, которую также призвана была легитимизировать
апелляция к Сенату. В постоянно происходивших перерывах
между созывами сессий Штатов даже в период Столетней войны 25 Juvénal des Ursins J. Ecrits politics. T. I. P. 345: “Loquar in tribulatione”.
26 Филипп де Мезьер, осуждая появление политических группировок в институ­
тах власти, отмечал, что “пока сенаторы советники решались говорить прав­
ду на Совете, сеньория Римлян приумножалась” (Mézières Philippe, de. Songe du
viel pèlerin.T. 2. P. 344).
27 Н а такую мотивацию указывает и А. Гурон; см.: Gowron A. Théorie des pré­
somptions et pouvoir législatif chez les glossateurs // Droits savants et pratiques
françaises du pouvoir (XI-XV siècles) / Sous la dir. de J. Krynen et A. Rigaudière.
Paris, 1992. P. 117-127 (особенно P. 122).

174

времени наивысшего авторитета сословно-представительных
собраний в средневековой Франции, собираемых, как известно,
исключительно по воле монарха, для определенных им задач, и
не добившихся институционального оформления в виде посто­
янно действующего органа, возникал вакуум трибуны для выра­
жения общественного мнения. На эту роль претендовал и Па­
рижский университет, долго лелеявший надежду стать рупором
мнения всех сословий общества, в том числе ввиду наличия вну­
три университетской корпорации выходцев из всех регионов и
сословий страны28. Однако Парламент сохранял эту претензию
дольше всех претендентов, основываясь на своей осведомленно­
сти о состоянии всего королевства, каждого бальяжа и отдель­
ной социальной группы. Кстати, появившееся в начале XV в. в
королевском законодательстве о Парламенте требование изби­
рать судьями выходцев из различных областей королевства29,
чтобы при вынесении решений учитывались особенности обы­
чаев и права каждого региона, подкрепило эту претензию пар­
ламентариев, просуществовавшую вплоть до конца Старого
порядка.
В сущности, ассоциируя себя с Римским Сенатом и претендуя
на аналогичные функции в управленческой, законодательной и
сословно-представительной сферах, Парламент позиционирует
себя как властную персону, равную и аналогичную персоне мо­
нарха, и эта глубинная аналогия вписывается в структуру фран­
цузской политической теории “двух тел короля”. Уже Никола
Орезм в приведенном выше пассаже о Парламенте как Сенате,
рассуждает о способах избежать тирании, и главные гарантии он
видит в ограничениях власти монарха, в частности за счет разде­
ления его функций, не сосредоточенных в одних руках: “короли
имеют суверенитет, но во многих важных делах они ничего не мо­
гут сделать без другого суверена, каковым мог бы быть в одном
случае как Парламент во Франции или как когда-то был Сенат в
Риме”30. Спустя более полу-века в апологии Парламента Антуан
Астесан с уверенностью говорит о полномочиях верховного суда
28 См. подробнее: Уваров П.Ю. Парижский университет: европейский универса­
лизм, местные интересы и идея представительства // Город в средневековой
цивилизации Западной Европы. Т. 4: Extra muros: город, общество, государст­
во. М., 2000. С. 51-64.
29 “ ...и чтобы, если это возможно, чиновники были от всех областей нашего ко­
ролевства, ибо в каждой местности свои кутюмы, так чтобы от каждой обла­
сти в нашем Парламенте был бы человек, знающий кутюмы и сведущий в
них” (ORF. T. VIII. Р. 416, ордонанс от 7 января 1401 г. статья 18).
30 Oresme N. Le Livre... P. 242.

175

действовать в интересах правосудия против всех, в том числе и
против французского короля31, и для этой апологии образ Сената
служит адекватной ассоциацией. В этой связи нельзя не вспом­
нить, что Парламент был с самого начала объявлен эманацией
королевской власти, представляющим без посредников персону
монарха властным институтом32.
С другой стороны, такая самоидентификация парламентариев
таила немало “подводных камней”: в общественной критике чи­
новников, усиливавшейся по мере возрастания привлекательно­
сти королевской службы и, как следствие, сужения дверей в ин­
ституты власти, аналогия с Сенатом все чаще служила надежным
арсеналом аргументов для соперников, критиков и противников
Парламента.
Прежде всего, возрастающая численность институтов коро­
левской власти вызывала острое недовольство в задавленном на­
логами обществе, не желавшим оплачивать разбухающий бюро­
кратический аппарат. Неизменные требования в общественных
программах реформ сократить число чиновников и их множащи­
еся привилегии и доходы находили неожиданную подмогу и в
этой излюбленной Парламентом аналогии с Римским Сенатом.
В самом деле, если в Римской империи, “правившей всем миром”,
было оправданно иметь в главном органе верховной власти сто
сенаторов, то это число казалось явно избыточным для меньшего
по размерам королевства Франции33.
Другой наиболее частно встречающийся аргумент критиков
Парламента - обвинение в отборе “юнцов” на должности - полу­
чает дополнительную весомость именно в контекст этой ассоциа­
ции. Сенатор - это старец, мудрец, и Парламент, ставший объек­
том клановых и семейных стратегий, терял часть символической
легитимности из-за притока в него родственников парламентари­
ев или ставленников политических партий и сеньориальных кла­
нов, слишком быстро делавших карьеру. Теряющие надежду по­
пасть во властные структуры люди критикуют принципы отбора и
комплектования чиновников, и здесь на помощь им приходит
31 “ ...quibus est commissa potestas/Jura ministrandi contra quoscumque, vel
ipsum/Francorum regem” {Le Roux de Lincy A. et Tisserand L.-M. Paris et ses histo­
riens. P. 542).
32 Подробнее см.: Хачатурян H Л . Сословная монархия во Франции. С. 47; Цатурова С.К. Офицеры власти. С. 228-231.
33 Подобное рассуждение можно обнаружить у Филиппа де Мезьера, в главе
102 (Книги 2) “Сновидения старого паломника”, красноречиво названной так:
“Об избыточности числа людей в парламенте и об ущербе королю и общест­
венному благу” (см.: Mézières Philippe, de. Songe du viel pèlerin. T. 1. P. 503-504).

176

лелеемая парламентариями аналогия с Сенатом34. Содержащийся
в слове “сенатор” возрастной ценз сыграл “злую шутку” с парла­
ментариями, поскольку упреки в юности судей формально, с точ­
ки зрения парламентских законов, были необоснованы. Заметим,
нигде в королевском законодательстве о Парламенте не оговари­
вался возраст тех, кого следует принимать или, в период использо­
вания процедуры выборов, избирать в корпорацию. Хотя разуме­
ется, поскольку кандидат был обязан иметь образование, ученую
степень одного из прав, а лучше - обоих (гражданского и канони­
ческого), как и некоторый опыт судебной практики, из числа пре­
тендентов заведомо исключались юнцы. Однако, наряду с этими
принципами отбора судейских чиновников, творимый Парламен­
том образ “мудрого и неподкупного Сената, беспристрастного за­
щитника общего блага” обязывал при комплектовании учитывать
возраст будущего судьи, отдавая предпочтение умудренным опы­
том людям. Причем такая критика исходила не только извне, но и
изнутри чиновной среды. Ярчайший пример органичности для
парламентской среды этого требования - Жан Жувеналь дез Урсен, писавший брату Гийому, избранному канцлером Франции:
“Курия Парламента есть собственно говоря те, кого во времена
Римлян называли сенаторами, и их числом сто,... из чего можно за­
ключить, каких людей следует туда ставить, сиречь людей зрелых
возрастом, кто столь мудры и сдержанны, что их можно было бы
называть отцами, а вовсе не юнцов разумом и поведением”35.
Однако вопреки таящимся в апелляции к образу Сената невы­
годным для парламентариев ассоциациям и “подводным камням”,
она упорно ими сохранялась, поскольку, на мой взгляд, выразила
главную социальную претензию чиновников парламента, а имен­
но: тога римских сенаторов призвана была легитимизировать и
демонстрировать притязание парламентариев на благородный
статус по службе в верховном суде, а не просто по аноблирующей
грамоте, которая уравнивала их со всяким, особо отличившимся в
служении монарху и получившим в награду статус благородного.
Встраивание в социальное воображаемое, как и логика становле­
ния властной элиты привели, как известно, к оформлению во
Франции особой привилегированной группы - так называемого
34 Упрек в адрес парламентариев за их неподобающе юный возраст стал со време­
нем общим местом в общественной критике. Как пример, приведу речь Жана
Куртекисса, произнесенную в ходе так называемого восстания кабошьенов в
1413 г., где он напоминал о высоком и ответственном предназначении сенато­
ров, “называемых отцами за их заботы об общем благе” (Courtecuisse J. L ‘Cfeuvre
oratoires française / Ed. G.Di Stefano. Turin, 1969. P. 321-332: “Bonum michi”).
35 Juvénal des Ursins J. Op. cit. T. I. P. 513-514.

177

дворянства мантии. Этому служили и постепенно завоеванные
привилегии - освобождение от уплаты налогов, обоснованное
службой на постоянной основе короне и общему благу в верхов­
ном суде, и внешние знаки отличия судейских, прежде всего, осо­
бое одеяние судей, воспроизводящее так называемое “королев­
ское одеяние”. Хотя термин “дворянство мантии” возникает срав­
нительно поздно, в начале XVII в., а благородный статус чиновни­
ков так и не был признан безоговорочно, эту тенденцию совре­
менники распознали достаточно рано, и здесь образ Сената пред­
ставал в своем истинном свете. Самое поразительное свидетель­
ство современника - трактат “Перебранка четырех” (Quadrilogue
invectif) Алена Шартье, написанный около 1422 г., где в уста при­
тесняемого народа вложены слова, впервые квалифицирующие
Парламент как силу, противостоящую народу и солидарную с
привилегированным сословием: “Весьма удачно предусмотрели
защиту от подобных беззаконий древние римляне, создав для ох­
ранения членов их сообщества, каждого в его достоинстве и со­
стоянии, народных трибунов, кто поддерживал и защищал свободы
против Сената и могущества знатных людей”36.
Апелляция к образу Сената как историческому аналогу Пар­
ламента оказалась наиболее адекватной для обоснования благо­
родного статуса по службе закону, которого добились в итоге чи­
новники верховных курий во Франции. Ей была суждена самая
долгая жизнь из всех других символических идентичностей парла­
ментариев. Об этом свидетельствуют трактаты ученого юриста и
парламентария рубежа XVI-XVII вв. Шарля Луазо, ставшего сре­
ди прочего теоретиком социальных институтов при Старом по­
рядке. В его юридических трактатах - “Пяти книгах о правах
должностей”, “Трактате о сеньориях”, “Трактате о состояниях и
простых достоинствах” - обосновывается право членов Парла­
мента на статус благородного сословия и делается это, прежде
всего, с помощью апелляции к римскому Сенату. В основе его
теории лежат две идеи. Во-первых, функция верховного суда, яв­
ляющаяся raison s’être королевской власти, дает право судейским
считаться благородными. В этом смысле, сам король, по анало­
гии с принцепсом, является как бы частью тела Сената/Парламента (а не наоборот, как это было раньше) и буквально главой
верховного суда: “Еще более справедливо советники Парламент36 “Trop bien pourveurent a telz inconveniens les anciens Rommains quant, pour garder
les parties de leur communauté chascune en sa dignité et en son ordre, ilz establirent
les tribuns de pueuple qui avoient office pour icellui soustenir et defendre sa franchise
contre le Sénat et la puissance des nobles hommes” (Chartier A. Quadrilogue invec­
tif /E d . E. Droz. Paris, 1923. P. 21).

178

ра должны открыто почитаться за благородных в силу их служб,
хотя об этом нет никакого эдикта,... учитывая, что они вместо се­
наторов и часть тела принцепса, а император считал себя из их
числа... Поэтому также во Франции король есть истинный глава
Парламента, и место его там всегда свободно”37. Во-вторых, Пар­
ламент предстает не просто корпорацией, собранием чиновников-судейских, но цельным сословием (ordre), которое отличает
его членов от всех прочих и дает право называться благородным
сословием, по аналогии с сенаторами Рима: “во всех древних язы­
ках одно и то же слово означает старца и чиновника... и в нашей
христианской Франции мы привыкли употреблять слово “senior”
для обозначения наших политических магистратов, кто имеет
обязанность управления и правосудия”; “Ныне юристы ведут
большой спор, является ли римский Сенат сословием или простой
корпорацией чиновников (une compagnie d’officiers)... Римский Се­
нат со времени своего учреждения был чистым сословием, и не
имели сенаторы никакого командования, ни административных
обязанностей”; “и также сеньоры советники Курии поступают не
иначе, поскольку они судьи лишь как тело и корпорация, учиты­
вая, что и Сенат в древности был сословием, а вовсе не толпой чи­
новников, и потому сословия (les Ordres) не имели власти по от­
дельности, но лишь в качестве единого тела (en Corps)”38.
В итоге историческая память исполнила возлагавшиеся на нее
надежды. Парламентарии с самого начала правильно выбрали се­
бе историческую генеалогию и не отступали от нее никогда, со
временем лишь развивая и упрочивая ее символический багаж.
Аналогия с Сенатом помогла им претендовать на соучастие в уп­
равленческой, законодательной и представительской функциях,
равно как и послужила незыблемой основой в достижении статуса
дворянства по службе короне. Правда, их благородство считалось
столь же воображаемым, символическим, как и их предок оста­
вался лишь в социальном воображаемом парламентариев и узкого
круга интеллектуалов. Однако это нисколько не смущало членов
суверенных курий во Франции, и их заботами тога римских сена­
торов, трансформировавшись со временем в судейскую мантию,
стала общеевропейским символом суверенной судебной власти, а
полученный парламентариями статус благородного сословия еще
убедительнее облагораживал миссию вершителя правосудия.
37 Loyseau Ch. Cinq livres du droit des offices H Idem. Oeuvres. Paris, 1701. P. 57 (Livre
I. Ch. IX).
38 Loyseau Ch. Traité des seigneuries // Ibid. P. 3. Ch. I.; Idem. Traité des ordres et sim­
ples dignitez // Ibid. P. 2-3. Ch. I; Idem. Cinq livres du droit des Offices // Ibid. P. 38.
Livre I. Ch. VI.

П Ж Уваров
СОЦИАЛЬНЫЕ ИМЕНОВАНИЯ ПАРИЖАН
В ЭПОХУ СТАРОГО ПОРЯДКА

В 50-60-е годы XX в. исследователи, занимавшиеся проблема­
ми социальной истории, с полным основанием могли быть отне­
сены к авангарду французской исторической науки. Считалось,
что социальная история - это “история, которая имеет предметом
социальные группы, их стратификацию и отношения” и главной
задачей которой является “выделить и описать разные социаль­
ные группы”1. Неудивительно, что самое пристальное внимание
уделялось отношениям между социальными группами и описа­
нию социальной иерархии Франции эпохи Старого порядка
(XVI-XVIII. вв.) - ведь именно в этом предполагалось отыскать
ключ к пониманию ключевого события национальной истории Великой французской революции. Показателем важности изуче­
ния социальной структуры французского общества явились зна­
менитые коллоквиумы в Сен-Клу, где сторонники классового
подхода к обществу Старого порядка (школа Эрнеста Лабрусса)
спорили с теми, кто трактовал Францию XVI-XVII вв. как обще­
ство “сословий” - “ordres” (школа Ролана Мунье)12.
В массовых источниках (прежде всего в нотариальных актах
и фискальных описях) историки надеялись непосредственно уви­
деть социальную реальность, сокрытую “ложью слов”: идеологи­
ческими и историографическими конструктами. Главная же цель
виделась в восстановление “подлинной” социальной иерархии и
стратификации что и составляло всю соль социальной истории,
которая в свою очередь давала ключ к пониманию важнейших
политических процессов и событий. Позднее социальная история
1960-х годов будет много и справедливо критиковаться за упро­
щение и за приписывание реального существования конструкци­
ям, созданным учеными (реификацию исследовательских катего­
рий), а дебаты в Сен-Клу были не без основания заклеймлены как
образцы методологического бесплодия3.
1 Копосов Н.Е. Высшая бюрократия во Франции XVII века. Л., 1990. С. 3.
2 L ’histoire sociale: Source et methods: Colloque de l’Ecole normale de Saint-Cloud
(15-16 mai, 1965). Paris, 1967; Ordres et classes: Colloque d ’histoire sociale, SaintCloud (24-25 mai 1967). Paris, 1973.
3 См., например: Jlenmu Ж. Общество как единое целое: О трех формах анали­
за социальной целостности // Одиссей, 1996. М., 1997. С. 148-164.

180

С тех пор французская историография прошла долгий и плодо­
творный путь, обогатившись достижениями истории ментальностей
и исторической антропологии, “новой политической истории”, “по­
литической антропологии”, “истории повседневности”, “культур­
ной истории социального”, методами микроанализа, имагологии,
“прагматического поворота” и многими другими. Но все чаще ста­
ли замечать, что история грозит распасться на отдельные фраг­
менты или осколки. И хотя некоторые коллеги и не уверены в том,
что эти фрагменты необходимо складывать между собой, однако
все чаще стали звучать нотки ностальгии по спорам в Сен-Клу, по
старым добрым шестидесятым, когда история еще не разбилась на
осколки, и историки задавались решением масштабных вопросов.
Значит ли это, что вопрос о социальном устройстве общества
снят с повестки дня как неактуальный? Не думаю. Потребность в
новых социальных обобщениях весьма велика, а затянувшееся от­
сутствие исследований в этой области можно сопоставить с ситу­
ацией в нашей стране, где авторы обзора современного состояния
отечественной социологии, пришли к неутешительному выводу:
“Социологи не считают престижным изучение природы социаль­
ного неравенства в России, задача социологов сводится не к пони­
манию социальной реальности, а к предугадыванию ожиданий
властных структур”4.
Однако вопросы о социальной структуре общества, об его
устройстве, о существующих в нем иерархиях и о способах соци­
альной категоризации не только не сняты с повестки дня, но, по­
хоже, вновь возвращаются в поле зрения исследователей, относя­
щихся к методологическому авангарду. Именно сейчас, когда на­
ши представления об обществе усложнились, данные историков
могут оказаться как никогда востребованными всеми гуманита­
риями. Примером сотрудничества историков и социологов во
Франции может служить деятельность семинара “Классы и сосло­
вия: процессы категоризации”, организованного историками Вы­
сшей школы социальных исследований (в первую очередь - Робе­
ром Десимоном), в заседаниях которого принимали участие такие
известные социологи, как Люк Больтански и Ян Тома. Результа­
том работы этого семинара явилось вышедшее в свет в 2005 г. из­
дание: “Социальное устройство Франции эпохи Старого порядка:
Проживать и проговаривать”5.
4 Константиновский Д Л ., Овсянников А.А., Покровский Н.Е. Программы на­
ционального фонда подготовки кадров и обновление социологического обра­
зования в России // Социологический Журнал. 2004. № 3-4. С. 121.
5 Dire et vivre l ’ordre social en France sous l’Ancien Régime. Paris, 2005.

181

Как и историки - шестидесятники, авторы названной книги
основывают свои данные преимущественно на нотариальных ак­
тах. Однако возврат к этой ключевой для социальной истории
проблематике осуществляется уже на принципиально иной мето­
дологической основе. “Отцы-основатели” французской социаль­
ной истории стояли на эссенциалистских позициях: они были убе­
ждены в реальном и стабильном существовании анализируемых
социальных категорий (будь то классы или “ordres”) и, главное, в
объективном существовании единой социальной иерархии, найдя
ключ к которой, удастся точно определить место каждого инди­
вида или каждой группы на социальной лестнице. Теперь же ис­
торики по преимуществу находятся под влиянием социального
конструктивизма или символического интеракционизма, то есть
они, с одной стороны, уделяют особое внимание особенностям
умственной деятельности по категоризации, с другой - подчерки­
вают изменчивый характер процессов социальной стратифика­
ции и социальной идентификации индивида, как в настоящем, так
и в прошлом. Вопрос о статусе каждого человека6 отчасти был
дан в языке, а отчасти зависел от той сети отношений, в который
он оказывался в данный момент. Вопрос этот был сугубо контек­
стуальным, являлся результатом переговоров и равновесия сил в
каждой конкретной ситуации.
Это положение выглядит непривычным: слишком сильно в
нас убеждение в том, что в обществах прошлого положение чело­
века было заранее предопределено и “всяк сверчок знал свой ше­
сток”. Но сегодняшние исследования убеждают нас в том, что
картина была более сложной: перед “сверчком” почти всегда от­
крывался выбор сразу между несколькими “шестками” и то, ка­
кой именно он займет на сей раз, зависело и от него самого, и от
его окружения и от стечения обстоятельств7.
Историки, изучающие общество Старого порядка во Франции
обратили свое внимание на употребление социальных титулатур
(“почетных эпитетов”, “величаний”). Оно подчинялось сложным
законам социальной грамматики, которая в равной степени и “от­
ражала” реальное соотношение различных групп, и сама служила
и средством социальной динамики, и ставкой в индивидуальных и
6 Во французской социологической литературе для их обозначения использует­
ся термин “социальный ф актор” или “социальный агент”.
7 В России, например, извозчик мог именовать седока “ваше степенство”, “ваше
сиятельство” или “ваше преподобие” не спрашивая документов, а руководству­
ясь лишь внешним видом клиента, его манерами и речью, но также и собствен­
ным расчетом - набить цену, а если это не удалось, то и посмеяться над сква­
лыгой, подобрав ему неподобающее величание.

182

коллективных стратегиях социального возвышения или защиты
социальных позиций. “В этом обществе, где честь была столь же
важным предметом переговоров, как и богатство, выражавшие
ее символические словесные атрибуты являлись внешним знаком
статуса, который пытались поддержать или который намерева­
лись изменить”, - пишет знаток нотариата, канадская исследова­
тельница Клер Долан о системе “почетных эпитетов”8. Но суще­
ствует ли источник, где было бы раз и навсегда прописано - кому
какой “эпитет” полагается? Историки из школы Р. Мунье счита­
ли, что наиболее адекватное отражение реальная социальная
иерархия нашла в трактатах юриста Шарля Луазо, разделившего
в своем трактате, впервые изданном в 1610 г. французское обще­
ство на девять иерархически организованных страт9. Были и дру­
гие попытки найти схемы социальной классификации в готовом
виде, “как оно было на самом деле”. Таковой, в частности, была
попытка восстановить “реальную социальную иерархию” на ос­
новании “Тарифа капитации” 1695 г., когда для сбора беспреце­
дентного всеобщего подоходного налога, финансовые чиновники
разбили французское общество на 22 класса, объединяющих
569 рангов в зависимости от ставки взимаемого сбора101. При том,
что подобные классификационные схемы очень интересны, и они
повествуют не столько о реальной, тем более о “долговремен­
ной” социальной структуре Франции, сколько о целях, которые
преследовал автор. Что касается Луазо, то этот рьяный католик
в условиях Контрреформации стремился упорядочить окружав­
шую его социальную действительность, классифицируя ее в соот­
ветствии с небесной иерархией девяти ангельских чинов, разрабо­
танной еще Псевдо-Дионисием Ареопагитом, чьи труды в 1608 г.
были изданы по-французски11. Сугубо ситуационными (и потому
противоречащими друг другу) оказывались и иные схемы социаль­
ной классификации.
Дело в том, что у современников, судя по всему, вообще не
было единого скрытого ментального образа социальной иерар­
хии - этих образов было великое множество и зависели они от
8 Dolan С. Le notaire, la famille et la ville (Aix-en-Provance à la fin du XVIe siècle.
Toulouse, 1998. P. 45
9 Loyseau C. Traité des ordres. Lyon, 1701.
10 B luehe F., Solnon J.-F. La véritable hiérarchie sociale de Г Ancienne France: Le Tarif
de la première capitation (1695). Genève, 1983.
11 Вопрос о том, почему подобные обобщенные схемы стали появляться лишь
после Религиозных войн заслуживает специального разговора; см.: Согомонов А.Ю., Уваров П.Ю. Открытие социального (парадокс XVI века) // Одиссей
2001. М., 2001. С. 199-215.

183

многих факторов. В частности - от позиции наблюдателя. Как от­
мечал П. Берк, для герцога разница между президентом Парла­
мента и купцом была несущественной. Столь же несущественной
была разница между герцогом и маркизом в глазах крестьян и ре­
месленников12. Классификации всегда были результатом взаимо­
действия между классифицирущими (преследующими свои цели и
руководствующимися своим мыслительным инструментарием) и
классифицируемыми, отстаивающими свое собственное предста­
вление о себе, о той группе, с которой они в данный момент себя
идентифицировали. Но кто же присваивал все эти почетные эпи­
теты и титулы чести, служившие средством социальной иденти­
фикации индивида и группы?
Для ответа на этот вопрос следует обратиться к нотариаль­
ным актам.
Клиент, составляющий акт, мог именоваться по следующей
схеме:
(1) Почетный эпитет (titre d’honneur, epithète d’honneur) - (2)
предыменная приставка (avant-nom) - (3) личное имя (prénom) - (4)
родовое имя (nom) - (5) указание на ранг или сословную, принад­
лежность, достоинство (vrai ordre, dignité d’honneur) - (6) имя сень­
ории (nom de seigneurie) - (7) должность или профессия (l’office,
vocation).
Приведу четыре примера:
- (1) Noble homme (2) maitre (3) Samuel (4) Spifame (6) seigneur
de Bisseux (7) conseiller du roi en sa court de Parlement de Paris {Бла­
городный человек, мэтр Самюэль Спифам, сеньор де Биссо, со­
ветник короля в его курии Парижского парламента).
- (2) Messire (3) Nicolas (4) Potier (5) chevalier (6) seigneur
d’Ocquerre et (7) conseiller du roi en ses conseils d’Etat et privé presi­
dent en sa chamre des comptes à Paris {Господин Николя Потъе, ры ­
царь>, сеньор д’Окер и советник короля в его Государственном и
Тайном советах, президент в его Парижской счетной палате).
- (1) Honnorable personne (2) Vincent (3) Guignon (5,7) marchant
et bourgeois de Paris {Почтенный человек Венсан Гиньон, купец и
Парижский буржуа).
- (2) Pierre (3) Fery (7) Laboureur de vigne demeurant a Saint Denis
en France {Пьер Фери, землепашец-виноградарь, проживающий в
Сен-Дени в [Илъ-де-]Франсе).
Количество позиций, использованных в именовании, имело
явную тенденцию снижаться по мере продвижения вниз по вооб­
12 Burke Р. The Language of Ordres in Early Modem Europe // Social Orders and Social
Classes in Europe since 1500. London, 1992. P. 11.

184

ражаемой социальной лестнице. Естественно, что эта зависи­
мость не была линейной. Так, например, в Париже Венсан Гиньон был достаточно уважаемым человеком, чтобы нотариус огра­
ничился указанием на его имя и статус, в случае же какого-нибудь
простого ремесленника, розничного торговца или подмастерья
нотариус обычно указывал более пространный адрес: “прожива­
ющий в Париже на улице Сен-Жак в доме под знаком Восходяще­
го солнца”. Но все же система именований и величаний вселяла в
историков уверенность в то, что она находится в строгом соответ­
ствии с “настоящей” социальной иерархией и может быть полез­
на для реконструкции последней, благо, что тот же Луазо стара­
тельно убеждал читателей в наличии такого соответствия.
Порой один и тот же человек мог определять себя по-разно­
му. Он мог, например, именоваться: “благородный человек, мэтр
Жак Соваж, советник нашего господина короля в его Палате ко­
свенных сборов, сеньор де Гранж”, но через год мог назвать себя
“почтенным человеком, мэтром Жаком Соважем, парижским
буржуа, квартальным в приходе Сен-Северен”, причем оба раза с
равными на то основаниями. Просто в первом акте (брачный кон­
тракт сына) целью Жака Соважа было подчеркнуть свой высо­
кий статус должностного лица, обладание сеньорией и почти дво­
рянское состояние13. Во втором акте (дарение в пользу бедных
своего прихода) мэтр Соваж подчеркивал свой статус буржуа, на­
деясь в будущем на участие в выборах на муниципальные должно­
сти или на использование парижских привилегий, которые в
XVI в. сохраняли немалую привлекательность даже для родови­
тых дворян. Важно было, чтобы у второй стороны, участвующей
в сделке (родителей невесты в одном случае и церковных ста­
рост - в другом) не возникло возражений против такого рода
именования.
Инстанцией, которая присваивала человеку то или иное “дос­
тоинство”, был он сам и его окружение, выражавшее ему свое со­
гласие или несогласие. Таким образом, легитимация социального
порядка зависела от своеобразного молчаливого контракта, а ме­
стом, где происходила стабилизации этого “официального” языка,
была контора нотариуса. О характере именований и величаний
стороны договаривались так же, как и о материальных условиях
13 “П очти”, потому что эпитет “благородный человек” - noble homme, как раз
указывал на то, что его обладатель не был настоящим дворянином по крови последние, дабы оградить себя от наступления богатых простолюдинов, вооб­
ще отказались от “титулов чести”, и указывали свой “ранг” vrai ordre: экюйе,
шевалье, граф.

185

сделки. Сен-Симон рассказывал, что продажа герцогства де Вер­
ней герцогом Сюлли принцу Конде застопорилось, именно пото­
му, что Конде отказался, чтобы герцог, именовался бы в акте
“монсеньором”, а не “месье”. Первая формулировка уравнивала
Сюлли с Конде, в чьих жилах текла королевская кровь14.
Роль нотариуса в этом процессе трудно переоценить: он тща­
тельно работал с клиентами, о чем свидетельствуют нотариаль­
ные минуты, на страницах которых встречаются многочисленные
исправления и подчистки во фразах, содержащих социальную титулатуру. Клиенты могли вносить уточнения в текст, подготов­
ленный клерком. Последний мог руководствоваться готовыми
формулярами и традициями своей конторы. Так, например, в се­
редине XVI в., когда адвокаты, не говоря уже о магистратах Пар­
ламента, именовались “благородными людьми и учеными мэтра­
ми” (noble homme et saige maistre), клерки старого нотариуса Жана
Контесса по-прежнему именовали их так, как это было принято в
начале века: “почтенный человек” (как и купцов), лишь добавляя
указание на их ученость15.
Здесь мы подходим, пожалуй, к главному вопросу, встающе­
му перед теми, кто пытается исследовать социальную класси­
фикацию и, как одну из ее сторон - социальную идентифика­
цию, сквозь призму нотариальных актов. Не получалось ли так,
что нотариусы, руководствуясь какими-то своими соображени­
ями, накладывали на живую материю социальной реальности
свою сетку представлений о социальной иерархии и идентично­
сти, подобно тому, как поступали разного рода теоретики, вро­
де Луазо, или практики, вроде клерков, составлявших “Тариф
капитации”? В чем тогда отличие нотариального источника от
всех остальных?
Для ответа на этот вопрос, обратим внимание на то, что мно­
гочисленные пособия для нотариусов, тщательно просвещая их
по разным вопросам составления сделок (например, по поводу то­
го, как определять возраст клиентов, что было важно, чтобы су­
дить о достижении ими совершеннолетия)16, хранят почти полное
молчание относительно того, кому какой “титул” присваивать.
Значит, в конечном счете, определяющими являлись позиции
клиентов. Нотариус же мог только указывать им на некоторые
14 Saint-Simon. Ecrits inédits / Ed. P. Faugère. T. III/2: Mélanges. Paris, 1881. P. 170.
15 Archives Nationales de la France (далее - AN), Minutier Central (далее - MC)
СХХП 33 (1541), 35 (1545).
16 Théorique de l’art des notariés: Pour cognoistre la nature de tous contrats... / Trad, de
Latin en François ... par Pardoux de Prat. Lyon, 1582.

186

явные противоречия. Тем не менее, в актах можно встретить не­
мало казусов, содержавших весьма необычные “величания”. Как
показал мой собственный опыт, пристальное внимание к этим
“странным” актам, их реконтекстуализация, могут принести са­
мые неожиданные результаты17. Так, например, Рауль Спифам18,
адвокат в Парижском парламенте, именуется в акте, как и другие
его коллеги, “благородный человек и ученый мэтр”19, но там до­
бавлено в качестве dignité d'honneur - “почетного достоинства” указание: “доктор обоих прав” (т.е. канонического и светского).
Он действительно имел ученые степени, но дело в том, что па­
рижские адвокаты, в отличие от их провинциальных собратьев, к
середине XVI в. уже не упоминали об обладании степенью, став­
шем к тому времени для них обязательным требованием. То, что
Спифам настаивал именно на таком величании, позволяло пред­
положить либо его особую приверженность старине, либо экст­
равагантность характера. Обе гипотезы подтвердились. Выясни­
лось, что даже на процедуру ежегодной присяги адвокатов Спи­
фам являлся не в черном, как все, но в алом одеянии, тем самым
подчеркивая достоинство адвокатского сана и указывая, что на
старинных миниатюрах и на фресках адвокаты изображались
именно в красных мантиях20.
В другом акте виноградарь Тома Мазе именуется “честным
человеком” (honneste personne)21, но этим эпитетом к тому време­
ни обозначали богатых купцов, зажиточных цеховых мастеров,
средних и мелких чиновников и судейских. Ни “почтенные”, ни
“честные” крестьяне или виноградари не попадались мне в других
актах XVI в. Следовательно, речь шла о каком-то исключитель­
ном случае. И действительно, Тома Мазе жил практически в Па­
риже, в предместье Сен-Жермен-де-Пре и владел землями, нату­
ральными и денежными рентами и домами в деревнях Аньер,
Нейи и Женевилье. Очевидно, что это был земельный собствен­
ник, использовавший наемный труд, или сдававший земли в арен­
ду (они располагались на расстоянии 7-8 км от его дома). Акт
представляет собой дарение в пользу провинциального приората
Нотр-дам-де-От-Брюйер, с правом пожизненного содержания ви­
ноградаря и его супруги. По-видимому, монахини были очень за­
17 Уваров П.Ю. Франция XVI в. Опыт реконструкции по нотариальным актам.
М., 2004. С. 336-470.
18 Двоюродный дед Самюэля Спифама, упомянутого выше в качестве примера.
19 AN, У 87, f.314.
20 Loisel A. Le dialogue des avocats du Parlements de Paris // Divers traités tires des
mémoires de m. A. Loisel. Paris, 1651. P. 524-525.
21 AN, Y 98, f. 88.

187

интересованы в этом дарении, которое сулит им прекрасные ус­
ловия (вино должно доставляться из собственных погребов Мазе,
а еда и медицинское обслуживание должно быть не худшим, чем
у монахинь)22. Сам акт составлен в приорате письмоводителем со­
седнего бальяжа. Столичный виноградарь - “пенсионер” получил
от монахинь и местного нотариуса почетный эпитет, которого
ему вряд ли удалось бы дождаться в Париже.
Это исключения, но на то они и исключения, чтобы свиде­
тельствовать о существовании правил. Итак, в том, как в нотари­
альном акте присваивались “имена”, была своя логика. Она была
нестрогой и различалась по регионам, разумеется, изменяясь во
времени.
Она также была не единственной: иная логика была, напри­
мер, в системе именований, характерных для фискальных доку­
ментов, судебных регистров и иных видов памятников, вплоть до
надгробий. В связи с этим трудно удержаться от искушения и не
привести еще один пример множественности моделей социальной
иерархии, почерпнутый из отечественной литературы: «Вы, на­
пример, мужчина видный, возвышенного роста, хотя и худой. Вы,
считается, ежели, не дай Бог, помрете, что в ящик сыграли. А ко­
торый человек торговый, бывшей купеческой гильдии, тот, зна­
чит, приказал долго жить. А если кто чином поменьше, дворник,
например, или кто из крестьян, про того говорят: перекинулся
или ноги протянул. Но самые могучие когда помирают, железно­
дорожные кондуктора или из начальства кто, то считается, что
дуба дают. Так про них и говорят: “А наш-то, слышали, дуба дал”.
Потрясенный этой странной классификацией человеческих смер­
тей, Ипполит Матвеевич спросил:
- Ну, а когда ты помрешь, как про тебя мастера скажут?
- Я - человек маленький. Скажут: “гигнулся Безынчук”.
А больше ничего не скажут, и строго добавил: - Мне дуба
дать или сыграть в ящик - невозможно: у меня комплекция
мелкая...»23.
Очевидно, что данная классификация совмещает в себе опре­
деленную строгость, учет социальных и физических параметров с
сугубой функциональностью, приспособленной для нужд гробов­
щиков. Точно также фискальные чиновники имели свои крите­
рии сортировки людей, а судебные следователи - свои.
22 Уваров П.Ю. Указ соч. С. 318-319.
23 Ильф И ., Петров Е. Двенадцать стульев // Ильф И П е т р о в Е. Собр. соч. М.,
1961. T. 1. С. 44.

188

Но отличие нотариальной классификации и состояло в том,
что она была вроде бы неутилитарна. Однако именно нотариаль­
ная контора была основным местом “предъявления” своего соци­
ального статуса. И уже это одно выделяло нотариальный язык из
общего ряда. В деятельности нотариуса было нечто от священно­
действия: ведь он был хранителем незыблемости клятв, а клятва
с незапамятных времен была чем-то священным. Составленный
им акт говорил вовсе не его голосом и не голосом клиента. Чис­
товик документа (“гросса”) формально составлялась от лица пря­
мого представителя королевской власти, в Париже им был коро­
левский прево. Вот с чего обычно начинался акт:
“Всем, кто увидит настоящую грамоту, Антуан Дюпра, ше­
валье, барон Тье и де Вито, сеньор де Нантулье и де Преси, со­
ветник Короля, господина нашего, ординарный дворянин его по­
коев и хранитель королевского превотства города Парижа, при­
вет! Настоящим даем знать, что перед Пьером Де Преслем и
Клодом Беро, нотариусами, утвержденными Королем, господи­
ном нашим, в его Шатле города Парижа, явились собственной
персоной...”.
Далее следовало перечисление участников сделки с полным
перечислением их величаний. То, что ни король, ни его париж­
ский прево, ни какой-нибудь лейтенант провинциального бальяжа или сенешальства в действительности и не подозревали о су­
ществовании составителей данного акта, дела не меняло: сам ко­
роль, а через него и Христос, чьим земным викарием и был мо­
нарх, подтверждали социальный статус сторон.
В конечном счете, именно на нотариальных актах основыва­
лись притязания на обретение дворянского статуса. Именно акты
могли служить решающим аргументом во времена устрашающих
“проверок дворянства”, предпринятых по инициативе Кольбера в
1660-х годах. В какой-то мере это понимали и сами клиенты,
стремясь “на будущее” создать в актах улучшенное представле­
ние о своих символических социальных позициях, порой идя на
подлог. Так, брачный контракт советника Шатле (парижского го­
родского суда) Франсуа Пари, женившегося на Мишель Жара в
1578 г., упоминает отца жениха - “благородного человека” Клода
Пари, экюйе, сеньора да Ла Форж, и отца невесты - “благородно­
го человека, мэтра Мартена Жара, адвоката Парламента”. В дей­
ствительности же Клод Пари был богатым купцом-бакалейщиком, видным членом самоуправления (пятидесятником) квартала
Парижского рынка. Мэтр Мартен Жар был нотариусом и выбор­
ным старостой (квартальным) квартала Сен-Жерве. Зачем в
брачном контракте потребовалось камуфлировать статус этих
189

почтенных буржуа? Франсуа Пари надеялся получить должность
советника Парижского парламента, должность, дающую наслед­
ственное дворянство, и тогда его сын мог бы заявить, что оба его
деда как с отцовской, так и с материнской стороны - настоящие
дворяне. Это выделяло бы его из мира судейских и открывало до­
ступ к королевскому двору или в кавалеры Мальтийского ордена,
куда принимали только родовитых дворян24. Надо было только
предать забвению реальный статус своих дедов. Так, знаменитая
семья де Ту, давшая Франции ученейшего первого президента
парламента и знаменитого историка, вовремя позаботилась об
уничтожении надгробных камней своих предков - орлеанских
меховщиков25.
Стремление предприимчивых простолюдинов (ротюрье), по­
купавших сеньории и королевские должности, величать себя
“полновесными” дворянскими титулами, встречало противодей­
ствие традиционной элиты. Механизмы этого “пассивного со­
противления” описывает все тот же Сен-Симон, рассказывая о
том, как ранее герцоги именовались “высокий и могуществен­
ный сеньор мессир такой-то”, и никто иной, кроме них, не смел
себя так величать. Однако затем король возвел в герцогское до­
стоинство полтора десятка человек, отнюдь не столь знатного
происхождения, которые начали величать себя, как и прежние
герцоги. Последние, стремясь отделить себя от “выскочек”, ста­
ли именоватся “очень высокими и очень могущественными”
{très hautes et tres puissantes), но и в этом новые герцоги стали им
подражать. Тогда “настоящие” герцоги заменили слово “мес­
сир”, на “монсеньор”, и эта разница пока остается в силе. «Но
“мессирами” сейчас даже именуются последние из буржуа»26.
Еще за полтора столетия до Людовика XIV традиционное дво­
рянство по этой же причине отказалось от эпитета “благород­
ный человек”, оставив его для тех буржуа, которые изо всех сил
старались выделиться из остальной массы своих сограждан “почтенных” или “честных” людей. Но знали ли бы они, что их
потомков во времена Кольберовских проверок дворянства будут
вычеркивать из списков дворян на том основании, что эпитет
“благородный человек”, которым украшали себя их деды в
XVI в., будет считаться верным признаком принадлежности к
ротюрье!
24 D escimoп R. Un langage de la dignité. La qualification des personnes dans la société
parisienne à l ’époque moderne // Dire et vivre. P. 93.
25 Richet D. De la Reforme à la revolution. P. 144-146.
26 Saint-Simon. Op. cit. P. 172-173.

190

Таким образом, система социальных обозначений, вырисовы­
вающаяся при изучении нотариальных актов, отнюдь не была
чем-то данным раз и навсегда. Она изменялась благодаря актив­
ному воздействию людей, иногда законно, иногда не вполне за­
конно игравших на множественности своей социальной идентич­
ности. Она изменялась под воздействием экономических и поли­
тических причин, часто при активном посредничестве юридиче­
ской мысли. На протяжении XVII столетия усилился разрыв меж­
ду обладателями судейских должностей и традиционными город­
скими элитами. Слово “мессир”, сменив прежнее “благородный
человек”, сравнявшись с подлинно дворянскими титулами. По­
четные эпитеты (“благородный человек”, “честный человек”,
“почтенный”) сменяются величаниями: “мессир”, “сьер”, “сир”.
Группа “благородных людей” как промежуточный слой между
буржуа и дворянством исчезла.
Если в XVI в. можно в целом говорить о некоей, перетекаю­
щей друг в друга системе различных почетных эпитетов, соответ­
ствующих определенным социо-профессиональным категориям,
то в XVIII в. перед нами гораздо более упрощенная система, кото­
рая, однако, вполне четко отделяет дворян от ротюрье.
Параллельно менялся и способ присвоения социальных титу­
лов. К началу рассматриваемого периода, даже в случае узурпа­
ции, человек, украшаемый теми или иными “величаниями”, свя­
зывал их с определенными институтами. Конечно же, это была
королевская власть (король мог возвести в дворянство, мог пожа­
ловать баронию или герцогство), но, кроме того, существовало
немало и иных “центров присвоения” титулов. Прежде всего, это
была церковь, сообщавшая личности особое достоинство, сан и
чин: “преподобный отец Рене Бенуа, священник и кюре церкви
Сент-Эсташ в Париже {reverende père en Dieu René Benoist, prebstre
et cure de leg lise Saint-Eusatche à Paris”). Почти столь же древней
была система титулатур, предполагавшая указания на обладание
фьефами и сеньориями, ее широкое распространение вызывало
нарекания современников27. Университетская корпорация давала
право указывать обладание степенью: бакалавр, лиценциат, ма­
гистр, доктор (встречался мне и виноторговец - магистр искусств28).
Кроме указания на степень, доктор теологии величался в XVI в.
27 Монтень сетовал на плохой обычай с дурными последствиями “каждого име­
новать по имени его земли и сеньории”, а не родительским именем. (Montaigne М.
Essais, 1, XLVI). Но сам-то он предпочитал использовать не патроним - Эйкем,
а именоваться по своей сеньории - Монтенем.
28 Jean Tellier, maître ès arts, marchands de vins, demeurant aux faubourgs SaintJacques-lez-Paris près la porte à l’enseigne de l ’Image Sainte-Anne (AN,Y 91, f. 12).

191

“Noble (vénérable) et scientifique personne”, a прочие выходцы из
университета могли использовать приставку “maistre”. Впрочем,
так вскоре стали называть всех образованных людей, а также тех,
кто достиг мастерства в своем деле. Система величаний, связан­
ная с профессиональной деятельностью вообще была весьма
сложной и указывала не столько на реальную сферу деятельно­
сти, сколько на уровень престижа. Пахарь (laboureur) предпочи­
тал именоваться купцом - пахарем (marchand-laboureur), скром­
ный поденщик, владевший при этом саженью земли под вино­
градником, предпочитал именоваться “виноградарем” (laboureur
des vignes), а не “поденщиком” (manouvrier). Городская корпора­
ция присваивала величания (“почтенный”, “честный”) и давала
право тому или иному лицу именоваться “буржуа [данного] города”,
что в XVI в. было весьма распространено.
Однако уже концу XVII столетия преобладание королевского
“центра присвоения титулов” стало подавляющим. Вместе с тем,
единство системы социальных обозначений расшатывалось но­
выми формами социабильности: салонами и учеными сообщест­
вами (академиями), где был принят особый речевой этикет29, а
также распространением новых норм вежливости, предписываю­
щими распространять “вежливое обхождение” чуть ли не на все
общество30. Но самым показательным было то, что королевская
власть в XVIII столетии перестает контролировать аутентичность
формул социальной идентификации в нотариальных актах. Мерсье
в “Картинах Парижа”, живописуя общество времен Людовика
XVI, рассказывает, что мелкий дворянчик именует себя в своем
контракте “высоким и могущественным сеньором”, нотариус за­
писывает все, что ему диктуют, откуда проистекает невероятная
легкость присвоения себе узурпированных имен и титулов”31.
Старый порядок во Франции заканчивался.
Итак, французская социальная история, как и социологиче­
ская мысль вновь возвращаются к размышлениями о формах со­
циальной классификации. Однако возвращается с осознанием то­
го, насколько сложен этот процесс и что дальнейшие реконструк­
ции будут ущербны без учета внутреннего мира действующих лиц
истории, их собственной активной позиции, каждый раз воспроиз­
водящий социальные отношения в зависимости от контекста.
29 Goldstein С. L ’honneur de l’esprit: de la “République des mathématiqies” // Dire et
vivre. P. 191-230.
30 Merlin-Kajman H. “Une troisième espèce de simple dihnité”, ou la civilité entre l’hon­
neur et la familiarité // Dire et vivre. P. 231-280.
31 Mercier L.-S. Tableau de Paris, ch. LXXVHI. Paris, 1994. T. 1. P. 202.

О.В. Дмитриева
“НЕДОСТОЙНЫЙ ПРЕДСТАВЛЯТЬ
ДОСТОЙНЕЙШЕЕ СОБРАНИЕ” :
ИНДИВИДУАЛЬНАЯ И КОЛЛЕКТИВНАЯ ИДЕНТИФИКАЦИЯ
В РЕЧАХ СПИКЕРОВ АНГЛИЙСКОГО ПАРЛАМЕНТА
Одним из многочисленных ритуалов, которыми обставлялось
начало работы английского парламента, были выборы спикера
палаты общин - многоступенчатая процедура, растягивавшаяся
на два дня и изобиловавшая не только ритуальными жестами, но
и пространными речами, в которых будущий спикер был обязан
публично высказать то, что, на первый взгляд, казалось беспре­
цедентной по откровенности самооценкой.
На деле же эта декларация едва ли имела отношение к его
подлинной самоидентификации, будучи явно скорректированной
с учетом предлагаемых политических обстоятельств. Анализу
данной ситуации, в которой от парламентского функционера тре­
бовалось предъявить на суд публики собственное “я”, а также
смыслу и тем функциям, которые выполняли эти речи в парла­
ментской культуре раннего Нового времени и будет посвящена
эта статья.
Кандидатура спикера нижней палаты, как правило, намеча­
лась задолго до созыва парламентской сессии. Его номинирова­
ние было прерогативой монарха и Тайного Совета. После того,
как кандидат получал одобрение короны, канцелярия оформляла
патент, скрепленный большой государственной печатью, кото­
рым спикер назначался на должность, с указанием жалования, по­
ложенного ему за работу в течение сессии (100 ф.ст.)1. Тем не ме­
нее, на второй или третий день после официального открытия пар­
ламента в нижней палате имела место церемония так называемых
“выборов” спикера. Противоречие между его назначением “свер­
ху” и декларируемым принципом выборности было очевидным для
современников, о чем, в частности, не умолчал в своих “Заметках”
историк-антикварий У. Ламбард: “Обычно один из [членов] совета
Его Величества поднимает вопрос о том, что Его Величеству угод­
но, дабы они свободно избрали себе спикера, однако рекомендует
по своему усмотрению некую персону, называя ее имя”12. Тем не
1 Neale J.E. The Elizabethan House of Commons. London, 1949. P. 332.
2 Lambarde W. Some few Notes... P. 56-57.
7. Социальная идентичность

193

менее, это противоречие не становилось в XVI в. источником
конфликта между короной и палатой общин, поскольку обе сто­
роны осознавали целесообразность предварительного согласо­
вания кандидатуры спикера. Неприятие ее со стороны монарха
могло породить сложности в работе коммонеров, поставив под
угрозу саму процедуру прохождения предложенных ими законо­
проектов, а также петиций, подававшихся на высочайшее имя,
поскольку только спикер (или возглавляемая им депутация) полу­
чал доступ к государю на протяжении сессии. Таким образом, в
интересах нижней палаты было убедиться в том, что их председа­
тель будет приемлем для короны. Последней, в свою очередь, бы­
ло необходимо выдвинуть кандидатуру человека, пользующегося
достаточным авторитетом, чтобы обеспечить умелое руководст­
во дальнейшим ходом сессии, соблюдение повестки и эффектив­
ное лоббирование правительственных биллей. “Выборы”, таким
образом, воплощали и освящали достигнутый в этом вопросе
консенсус. Позднее, уже в начале XVII в. известный теоретик
права Эдуард Кок, избиравшийся спикером в 1593 г., констатиро­
вал в своем трактате о государственных институтах Англии, что
подобное сочетание назначения и выборов глубоко укоренилось
в политической практике, в той же мере, что и обычай королев­
ского номинирования прелатов в англиканской церкви, которых
затем “избирает” духовенство: “Обычай таков, что (как и при
conge d’élire епископа) король называет достойного и ученого че­
ловека, которого общины выбирают”3.
Но несмотря на фиктивный характер этой процедуры (нико­
гда одобренная короной кандидатура не была оспорена, и ни разу
на протяжении XVI в. выборы не были альтернативными4), она
играла важную роль в системе парламентского ритуала. Ее значе­
ние для депутатов нижней палаты определялось тем, что в пер­
вый день открытия парламента, в то время как все внимание бы­
ло сконцентрировано на фигуре монарха и окружавших его пэров
королевства, общины, по сути, оставались “на обочине” и весьма
недвусмысленно игнорировались. В этих условиях “выборы” спи­
кера оказывались первым ритуализированным действием, разво­
рачивавшимся собственно в нижней палате. И поскольку их ре­
зультатом было появление ее председателя, эта церемония имела
непосредственное отношение к конституированию палаты как
3 Соке Е. The Fourth Part of the Institutes of the Laws of England. London, 1669. P. 8.
4 Первая попытка выдвинуть альтернативную кандидатуру спикера относится
ко времени Якова I; см.: The Journals of the House of Commons. Vol. I. P. 141; под­
робнее об этом см.: Neale J.Е. Op. cit. P. 356.

194

особого сообщества, претендующего на статус корпорации. В то
же время спикеру, становившемуся “устами” палаты общин, пред­
стояло служить связующим звеном между коммонерами с одной
стороны, монархом и лордами - с другой. Таким образом, его из­
брание представляло собой необходимую стадию инкорпорирова­
ния нижней палаты в сообщество всего парламента.
Церемония “выборов” проходила в соответствии с издавно за­
веденным порядком, неоднократно описанным в трактатах о пар­
ламентских обычаях5. Когда депутаты занимали свои места, в па­
лате водворялась тишина, и неизбежно возникало некоторое за­
мешательство, поскольку в палате еще не было председателя. По
традиции молчание нарушал один из членов Тайного Совета, как
правило - старший по возрасту (в елизаветинскую эпоху это бы­
ли чаще всего сэр Фр. Ноллис, казначей королевского двора, сэр
Джеймс Крофт - контролер финансов королевского двора, или
сменивший его на этом посту Уильям Ноллис), напоминавший
депутатам, что по воле государыни и в соответствии “с древним и
достохвальным обычаем” им следует избрать себе спикера. Он
также кратко суммировал качества, которыми тот должен обла­
дать6, и называл достойного, по его мнению, претендента (со все­
возможными оговорками относительно того, что это не более,
чем его личное мнение, и поскольку это свободные выборы, он
готов выслушать любые возражения или предложения). Назван­
ный кандидат в меру своих актерских способностей демонстриро­
5 Эти описания можно найти в “Заметках” У. Ламбарда, в трактате Дж. Хукера;
см.: Order and Usage... P. 164. Существует также анонимный текст, обобщаю­
щий порядок избрания, составленный, по-видимому, в связи с выборами на
должность спикера Дж. Крука в 1601 г. British Library (далее - BL), Cotton Titus
F. U, f. 132v; Proceedings in the Parliaments of Elizabeth I. Vol. Ill: 1593-1601 / Ed.
T.E. Hartley. London; N.Y., 1995. P. 282.
6 Среди этих качеств традиционно значились рассудительность, ученость, муд­
рость и умеренность; см., в частности: Trinity College Dublin (далее - TCD), MS
1045, f. IV; Proceedings in the Parliaments of Elizabeth I. Vol. I: 1558-1581. Leicester,
1981. P. 337. В 1598 г. контролер финансов двора Уильям Ноллис предположил,
что это должен быть человек “мудрый и ученый, скрытный, осмотрительный,
набожный и преданный” (Townshend H. Н. Townshend’s Journal // BL Cotton Titus F
II, f. V; Proceedings... Vol. III. P. 227). Упоминание о необходимости для спикера
быть скрытным (sycrett), по-видимому, связанное с принципом неразглашения
того, что обсуждалось в палате, все чаще встречается к концу века, как и требо­
вание набожности; см. например, речь У. Ноллиса в 1601 г.: “Нам следует пораз­
мыслить, каким должен быть этот человек? Во-первых, набожным, ибо религия
должна служить основанием тому, что мы строим, и всем нашим трудам, далее честным, рассудительным, мудрым, преданным и скрытным. Все эти добродете­
ли должны сочетаться в одном человеке, подходящем, чтобы занять это место”
(Townshend H. H. Townshend’s Journal // Proceedings... Vol. III. P. 300).
Г

195

вал бесконечное удивление тем, что выбор пал на него, и весь
спектр приличествующих моменту эмоций7. Порой, депутаты
нижней палаты не проявляли должного энтузиазма, и в воздухе
повисало молчание. В такой ситуации упомянутый член Тайного
Совета делал все, чтобы поддержать иллюзию свободного воле­
изъявления, спрашивая, есть ли другие предложения, которых,
как правило, не возникало. Замешкавшиеся поначалу (возможно,
вследствие неопытности многих, прибывших на сессию впервые)
депутаты начинали криками выражать свое одобрение названному
кандидату8. Затем два члена Тайного Совета под руки препровож­
7 Сержанту Йилвертону удалось даже покраснеть, о чем свидетельствует запись
в частном журнале X. Тауншенда: “При этих словах господин Йилвертон зар­
делся и снял шляпу, и дальше он сидел с непокрытой головой” (Townshend Н.
Н. Townshend’s Journal // Proceedings... Vol. III. P. 227). Не хуже удалась эта пан­
томима и Дж. Круку, который, услыхав свое имя, “обнажил голову с выраже­
нием необыкновенного изумления на лице” (Ibid. Р. 300).
8 Если в 1571 г. достаточное количество депутатов без промедления прокрича­
ли свое “Да” Р. Беллу, как и в 1572 г., когда, по свидетельству Т. Кромвеля, со­
гласие всей палаты было выражено недвусмысленно (Proceedings... Vol. I.
P. 197, 337), то во время выдвижения Кр. Йилвертона в 1589 г. депутаты реа­
гировали вяло, демонстрируя отсутствие интереса к процедуре и шумели, не­
смотря на то что красноречивый и почтительный к палате Уильям Ноллис вы ­
полнял свою миссию с изяществом. Ему пришлось демонстративно выдержать
паузу, прежде чем огласить имя номинанта, “так как в палате кашляли и хар­
кали (hawked and spat)”. Однако и после этого палате не проявила интереса, и
Ноллису пришлось воззвать к ней: “Если кто-нибудь здесь думает, что я оши­
баюсь, я хочу, чтобы он свободно высказал свое мнение, как это сделал я, ес­
ли же нет, тогда чтобы все мы объединились в общем согласии и одобрении
этого предложения”. После этого вся палата закричала “Да, да, да!”, “Пусть
будет он!”. Однако заставить депутатов сконцентрироваться так и не удалось.
После окончания речи Йилвертона в палате раздавался какой-то невнятный
ропот (the Howse murmured like a still confused noyse a good while), пока У. Н ол­
лис не задал вопрос напрямик, выбирают ли они Йилвертона или приступают
к выборам кого-то другого, на что, очнувшись, наконец, от спячки “вся палата
ответила громким криком “Да, да, да, да, да, да!” (Proceedings... Vol. IU.
P. 227-228). Церемония выдвижения Джорджа Крука в 1601 г. также шла с по­
стоянными заминками. Членам Тайного Совета приходилось все время сове­
щаться по поводу отсутствия надлежащих реакций со стороны аудитории и вы ­
зывать их наводящими вопросами. По словам депутата X. Тауншенда, после
того как прозвучало имя номинанта, “палата сидела в молчании, и члены Со­
вета склонились головами друг к другу, после чего господин Контролер снова
поднялся и задал вопрос об их согласии и мнении относительно его предложе­
ния. После чего все закричали “Да, да, да!” (Proceedings... Vol. HL P. 300). Одна­
ко ситуация в точности повторилась после того, как Крук закончил свою “речь
о несоответствии”. Палата снова хранила молчание. “Совет сблизил головы и
господин Контролер спросил, согласны ли они, как и прежде. И все ответили
“Да, да, да!” (Ibid. Р. 301).

196

дали будущего председателя к креслу спикера, и здесь, уже почти
водворившись на этом почетном месте9, кандидат произносил
речь о своем полном несоответствии должности, на которую его
выдвигают (в парламентской практике того времени она получи­
ла особое наименование - disabling speech). Впрочем, насколько
можно судить по дошедшим до нас свидетельствам, в елизаветин­
ских парламентах нормой постепенно становилось то, что буду­
щий спикер обращался к своей аудитории с того места, на кото­
ром сидел, и лишь затем, встретив одобрение палаты, перемещал­
ся к креслу председателя. Это, безусловно, более способствовало
созданию иллюзии не формальных, а подлинных выборов. В этом
случае, номинант выступал с еще одним кратким обращением к
собратьям, приблизившись к первой ступеньке у подножия завет­
ного кресла. После глубокого поклона он искренне благодарил
депутатов за доверие и симпатии к нему, и, продолжая настаивать
9 Хранитель лондонского городского архива депутат У. Флитвуд оставил в сво­
ем парламентском журнале за ноябрь 1584 г. колоритную зарисовку о том, как
был провозглашен спикером его родственник Дж. Пакеринг: “...Господин К а­
значей [сэр Фрэнсис Ноллис. - О.Д.] предложил палате избрать спикера, в свя­
зи с чем он сам назвал моего брата Пакеринга, сидевшего рядом со мной, и ни­
кто не произнес ни слова. Тогда я сказал своим друзьям, сидевшим поблизости:
“Кричите - Пакеринг!”, и они начали вместе со мной, а остальные последова­
ли за нами” (BL Lansdowne MS. 41, f. 45; Proceedings... Vol. IL P. 65). Впрочем,
Флитвуд остался весьма недоволен небольшой накладкой, допущенной члена­
ми Тайного Совета, которые, замешкавшись, не срезу отвели Пакеринга к
креслу спикера, поэтому он произнес речь, “все еще оставаясь на своем месте.
И когда он закончил, господин Казначей и господин Контролер [сэр Джеймс
К рофт. - О.Д.], которых я, сидевший рядом, призвал к этому, поднялись и от­
вели его на его место, куда они, конечно же, должны были проводить его либо
прежде, чем он начал речь, либо в самом ее начале, поскольку ее следует про­
износить перед креслом” (Ibid). В своих претензиях Флитвуд, знаток парла­
ментских традиций, по-видимому, опирался на известные прецеденты. В част­
ности, автор анонимного журнала парламента 1571 г. так описал сходный эпи­
зод в момент выборов спикером сержанта Рэя: “Когда прозвучал вопрос, неко­
торы е сказали “Д а”, но ни один человек не возразил, после чего господин
Казначей, сэр Фрэнсис Ноллис, и господин Контролер, сэр Джеймс Крофт,
поднявшись, попросили его занять свое место, что он и сделал без дальнейших
оговорок. Расположившись там, около кресла он стоя выступил с кратким и ис­
креннем увещеванием о том, почему его не следует избирать” (Anonymous
Journal // TCD MS. 535, f. 3v; Proceedings... Vol. I. P. 197). Однако известны и
иные случаи, помимо ситуации в 1584 г., когда кандидат выступал с речью и
лишь после этого его препровождали к месту спикера. В 1572 г. Р. Белл высту­
пал со своего места (TCD MS. 1045, f. 2; Proceedings... Vol. I. P. 337). В такой же
позиции произносил речь Кр. Йилвертон (Proceedings... Vol. III. P. 210). В 1601 г.
ситуация повторилась со спикером Дж. Круком (Proceedings... Vol. III. P. 301).
Подобная последовательность действий зафиксирована и в анонимном доку­
менте, суммирующем процедуру выборов спикера, составленном в том же
1601 г. (BL Cotton Titus F. И, f. 132v; Proceedings... Vol. III. P. 282).

197

на том, что он никак не заслуживает их расположения, совершал
еще один поклон, наконец, занимая почетное место.
Ритуальный самоотвод будущего спикера - явление чрезвы­
чайно интересное с точки зрения той функции, которую он вы­
полнял в парламентском ритуале нижней палаты. Обратимся к
сути этих речей, в частности, к динамике в них индивидуальной
самооценки спикера и коллективной идентификации депутатов
нижней палаты.
На первый взгляд, речь о несоответствии должности носила
глубоко личностный характер: пожалуй, в политической культу­
ре того времени не было другого случая, когда бы государствен­
ному мужу представилась возможность столь обстоятельно пого­
ворить о себе на публике, рассуждая как о своих персональных
качествах, так и о жизненных обстоятельствах - семейных и фи­
нансовых делах, профессиональной карьере и т.д. Однако то бы­
ла лишь иллюзия подлинности, мнимая самооценка, скорректиро­
ванная с учетом ритуального характера данной ситуации, и нико­
го не вводившая в заблуждение. Ибо все кандидаты, независимо
от их социального статуса и политических амбиций, (а это были в
большинстве своем процветающие юристы высокого статуса сержанты права, генеральные прокуроры или генеральные адво­
каты, хранители архивов Сити, люди, составлявшие юридиче­
скую элиту столицы и далеко не бедствовавшие) в этот момент
предавались самоуничижению и делали это в соответствии с усто­
явшимся каноном, истоки которого восходили к античной и сред­
невековой риторической традиции ритуальной скромности.
У. Ламбард в своих “Заметках” суммировал резоны, по кото­
рым оратор обычно просил избавить его он назначения, - “буду­
чи не так сведущ в законах, как те, кто занимал это место преж­
де; будучи не красноречив ни от природы, ни благодаря упражне­
ниям в этом искусстве; не будучи опытен в государственных делах
или в обычаях этой палаты; будучи человеком скромного образа
жизни, низких достатка и репутации; и заботясь об их репутации
более, чем о своей...”10. При этом, разумеется, его искусная речь,
представлявшая собой образчик высокой элоквенции и уснащен­
ная ссылками на античные примеры, свидетельствовала о неза­
урядных способностях кандидата как политика, и его подлинном
ораторском мастерстве.
В традиционной композиции “речей о несоответствии” важ­
ное место отводилось социальному и имущественному статусу бу­
дущего спикера. Так, выступая перед коммонерами в 1598 г., сер­
10 Lambarde W. Op. cit. P. 57.
198

жант Кр. Йилвертон утверждал, что “тяготы, связанные с отправ­
лением этой должности так велики”, а “сопровождающие расхо­
ды столь непосильны”, что он неизбежно будет погребен под их
бременем, ибо “занятие человека есть мера, определяющая образ
его жизни”11. “Поскольку этот пост далеко не обычный и не низ­
кий, его не должны занимать люди обычного или низкого звания,
удовлетворяющиеся рядовыми или скромными доходами”. Лич­
ные же средства кандидата невелики, его расходы постоянно рас­
тут, а поправить дела он не может ничем, кроме собственного
усердия. Далее Йилвертон пускался в обсуждение деталей своей
частной жизни и подробностей финансового положения, живопи­
суя, как он, младший сын в семье1112, не получил никакого наслед­
ства от отца, кроме запутанных судебных тяжб, не извлек ника­
ких выгод из женитьбы, зато стал отцом многих детей, вынужден
зарабатывать юридической практикой и не может вести образ
жизни, приличествующий спикеру. Его окончательный вердикт
был пессимистичен: “Я слишком низок и слишком далек от тех
достойных персон, которых прежде призывали на эту службу”13.
Речь Йилвертона сохранилась не только в авторской редакции,
но и в пересказе очевидца X. Тауншенда, который кратко изло­
жил ее в своем дневнике. Небезынтересно сличить оба текста,
проследив, что из аргументов оратора показалось ему самым
важным и заслуживающим фиксации. Тауншенд тщательно пере­
числил все, что Йилвертон говорил о своем социальном и имуще­
ственном статусе, однако в его версии высокий стиль, которым
изъяснялся оратор, оказался чрезмерно упрощен, а некоторые
пункты в его интерпретации выглядят почти пародией на исход­
ные положения речи. Так в изложении Тауншенда рассуждения о
“незначительности” персоны кандидата превращаются в утвер­
ждение о том, что он щупл и мал ростом, а тема его ораторской
безыскусности сводится к тому, что у Йилвертона тихий голос14.
11 Proceedings... Vol. III. P. 208.
12 Относительно положения младших сыновей в дворянских семействах в Анг­
лии, не наследовавших отцовского титула и поместья см. подробнее: Дмитри­
ева О.В. Английское дворянство в XVI в. // Европейское дворянство в
XVI-XVII вв.: Границы сословия. М., 1997. С. 11-34.
13 Proceedings... Vol. Ш. Р. 209-210.
14 “...Тот, кто занимает это место, должен быть большим человеком, с приятной
наружностью, красноречивым, с громким голосом, величественной манерой
держаться, по своей натуре он должен быть гордым, а его кошель - полным и
увесистым. Я же, напротив, телом щупл, не красноречив, мой голос тих, как и
манера держаться, - самая заурядная, по натуре я мягок и застенчив, кошелек
мой тонок и легок и никогда еще не бывал полным” (Townshend Н.Н.
Townshend’s Journal // Proceedings... Vol. П1. P. 228).

199

Как и прочие кандидаты, Йилвертон весьма искусно демон­
стрировал заботу о престиже поста спикера, которому избрание
подобных ему “малых” людей может повредить в длительной
перспективе, “ибо должность часто начинают считать незначи­
тельной из-за того, что ее добиваются незначительные люди”.
Он по-своему трактовал и некоторые моменты, которые также
можно отнести к “институционным”, призывая коммонеров за­
думаться о механизме взаимодействия спикера палаты с коро­
левой в процессе законотворчества. По его мнению, было бы
лучше, если бы спикер изначально пользовался особым распо­
ложением монарха, это обеспечило бы благосклонное внима­
ние к петициям, которые он будет доставлять государыне от
имени палаты. Успех дела часто зависит от личности посланца.
Что если пренебрежительное отношение к нему замедлит про­
хождение биллей или решение вопросов, имеющих обществен­
ную значимость?15
Пассажи об отсутствии красноречия, как правило, особенно
удавались ораторам. Йилвертон, например, утверждал, что его
“трепетная и боязливая натура дрожит от одного упоминания или
мысли о присутствии Ее Величества”, и он может “пасть в изум­
лении и онеметь” перед ней. Государыня же, благодаря “совер­
шенству ее знаний и исключительности суждений”, непременно
подметит даже малейшие недостатки в его речи, как и лорды
верхней палаты, среди которых будут присутствовать “мудрей­
шие и достойнейшие советники”, “люди исключительной учено­
сти и дарований”16. Несмотря на то что кандидат был известным
и искушенным юристом, весь прежний опыт выступлений в суде,
по его убеждению, не мог пригодиться на новом посту, поскольку
судебные речи требуют прямоты и ясности(!), а спикеру необхо­
димо красноречие, в судебном поединке выдвигаются “голые ар­
гументы”, здесь же следует “облечь их в одежды элегантности”17.
По его словам, даже “Демосфен, цветок всей Греции и царь ора­
15 Proceedings... Vol. III. P. 209. См. параллели к этим рассуждениям в речи
Р. Белла, утверждавшего, что если он не справиться со своей миссией, то по­
кроет себя вечным позором и нанесет великое оскорбление палате (TCD MS.
1045 f. lv; Proceedings... Vol. I. P. 337).
16 Ibid. Cp. сходный пассаж в речи Дж. Крука, который говорил о страхе высту­
пать “перед нашей героической, внушающей трепет и священной особой ко­
ролевы, сияющей в своей мудрости и величии...” (Proceedings... Vol. III. P. 283).
17 Ibid. Vol. I. P. 337. У Крука мы находим прямую параллель пассажу Йилвертона о безыскусном, прямолинейном и задавленном рутинной работой законни­
ке, у которого не было времени на овладение наукой управления
(Proceedings... Vol. III. P. 284).

200

торов, трепетал всякий раз, как начинал выступать в публичных
собраниях, в особенности, если присутствовал Фокион18, насколь­
ко же сильнее страх будет угнетать меня, которому нужно будет
выступать не столько перед собранием фокионов, сколько в при­
сутствии ее наипревосходнейшего Величества”19.
Среди подобных самоуничижительных характеристик, вы­
страивавшихся по принципу “от противного” (недостаточно со­
стоятелен, недостаточно учен, не златоуст и т.д.) все же присутст­
вовали и тезисы, формулировавшиеся в позитивном плане. Они
касались тех сторон личности спикера, в отношении которых
юродство было неуместным: неизменно подчеркивались его при­
верженность гражданским идеалам, любовь к родине (деклариро­
вавшаяся практически в цицероновской стилистике)20, предан­
ность королеве и готовность служить государству и общественно­
му благу (commonwealth) в любом качестве.
В то же время параллельно настойчивым заверениям в соб­
ственной непригодности в речах кандидатов звучала не менее
постоянная тема - похвала достойнейшему сообществу депута­
тов нижней палаты, которые оказали им честь своим выбором
(пусть и совершенно неоправданным). Парламентариев превоз­
носили как людей, “известных своей набожностью, почитаемых
за их мудрость, выдающихся ученостью, прославленных дарова­
ниями”21. Умело польстивший им Крук говорил, что с изумлени­
ем взирает “на тех, перед кем я должен выступать, на это вели­
кое и славное тело (body), некоторые члены которого за их пре­
восходные добродетели и заслуги по справедливости призваны к
управлению, дабы занять высшие посты в нашем государстве”,
он именует их “лучшими и избранными рыцарями, горожанами
и бюргерами этой страны, среди которых множество великих,
достойных и ученых мужей выказывают себя исполненными
мудрости, учености и красноречия”22. Р. Белл напоминал, что
палата общин является частью “верховного суда этого королев­
ства” и поэтому ее собрание “должно быть и является самым до­
стойным”23. Самоопределение номинанта как недостойного слу­
18 Фокион (402-318 гг. до н.э.) - афинский государственный деятель, оппонент
Демосфена.
19 Proceedings... Vol. III. P. 209.
20 Йилвертон, например, утверждал: “ я всегда был рад сослужить любую служ­
бу моей стране, которой я посвящаю каждую каплю крови...” (Proceedings...
Vol. III. P. 209).
21 Ibid. P. 210.
22 Townshend H. H. Townshend’s Journal // Proceedings... Vol. III. P. 302.
23 TCD MS. 1045, f. 2; Proceedings... Vol. I. P. 337.

201

жить устами подобного сообщества всегда было неразрывно
связано с утверждениями о высочайшем авторитете палаты и ее
прежних спикеров.
Таким образом, речь кандидата в палате общин, безусловно,
не отражала его действительной самооценки, а представляла его
самоинтерпретацию в процессе ритуализированного диалога с
корпорацией, ставящей его на должность. Будущий председатель
палаты демонстрировал признание того, как незначителен мас­
штаб его личности перед лицом депутатского сообщества. При
этом, на наш взгляд, смысл игры, разворачивавшейся в нижней
палате, состоял не столько в самоуничижении спикера, сколько в
повышении коллективной самооценки парламентариев за счет
занижения его индивидуальной оценки24.
Состоявшиеся в палате общин выборы спикера отнюдь не оз­
начали, что он может приступать к выполнению своих обязанно­
стей. Через один-два дня, отводившиеся ему на подготовку, кан­
дидату предстояло пройти инициацию в ходе церемонии в палате
лордов, именуемой “представлением спикера”. Она обставлялась
со всей мыслимой торжественностью: как и в день открытия сес­
сии, королева прибывала в парламент и занимала свое место на
троне под балдахином, в окружении должностных лиц, сопровож­
давших регалии25, духовных и светских лордов, облаченных в пар­
ламентские одежды. Спустя некоторое время посылали за коммонерами, которые должны были представить верхней палате
своего спикера.
Несмотря на то что на этот раз коммонеры получали пригла­
шение прибыть в полном составе, им, как и в первый день, пред­
стояло тесниться на небольшом пространстве за барьером пала­
ты, куда удавалось пробраться не всем. В сопровождении двух
членов Тайного Совета с жезлами, символизировавшими их
24 Ритуал нижней палаты предполагал, что и другие ее члены, занимавшие вид­
ные посты, члены Тайного Совета, например, должны прибегать в своих вы­
ступлениях к сходной традиции самоуничижения. В частности, Уильям Ноллис предварил свои рекомендации относительно выборов спикера следующим
пассажем: “Необходимость принуждает меня нарушить молчание... И хотя я
мене всего способен и потому непригоден для того, чтобы выступать в этом
месте, тем не менее, лучше пусть мне будет суждено обнаружить собственные
несовершенства, чем... ваши ожидания в связи с первым днем работы окажут­
ся обмануты по причине всеобщего молчания” (Townshend H. H. Townshend’s
Journal // BL Cotton Titus F. I, f. V; Proceedings... Vol. HI. P. 226).
25 См. отчеты герольдов о появлении королевы в парламенте по случаю пред­
ставления спикера: BL Cotton Titus F. I, f. 69v; Proceedings... Vol. I. P. 72; Cotton
Titus F. I, f. lOlv; Proceedings... Vol. I. P. 1225; BL Additional MS. 5758, f. 73v;
Proceedings... Vol. I. P. 268-269.

202

должности, спикер входил и, следуя через всю палату, делал три
глубоких почтительных поклона. Заняв свое место, после очеред­
ных трех поклонов он начинал вторую речь о несоответствии
должности26.
Это выступление, без сомнения, было одним из кульминаци­
онных моментов в карьере спикера, которому предстояло проде­
монстрировать свое искусство перед государыней и политической
элитой королевства. С точки зрения ритуала данная ситуация су­
щественно отличалась от того действа, которое разворачивалось
в нижней палате. Там корпорация, назначавшая спикера, выгля­
дела самодостаточной и исполненной достоинства, и ритуальная
скромность номинанта лишь подчеркивала это. Здесь же стояв­
шим за барьером коммонерам вновь давали почувствовать их не­
значительность, и речь спикера до некоторой степени способст­
вовала тому, что ощущение глубокого разрыва между государы­
ней, лордами, с одной стороны, и представителями общин, с дру­
гой, лишь усиливалось. Социальный масштаб происходящего ме­
нялся благодаря присутствию королевы, к которой в основном
обращался оратор, что как минимум требовало от него развития
новой темы, связанной с личностью государыни и ее прославле­
нием. Таким образом, оказавшись в новом для себя измерении,
спикер, хотя и воспроизводил основные тезисы своей первой ре­
чи, все же должен был существенно переработать ее. В первую
очередь следствием такой корректировки становилось демонст­
ративное стремление дезавуировать свои выборы в нижней пала­
те и, принижая значение ее решения, “униженно просить” коро­
леву избавить его от назначения, совершившегося по явному не­
доразумению. И если в нижней палате это воспринималось как
проявление личной скромности, то в данных обстоятельствах не­
избежно подчеркивало, насколько санкция монарха выше коллек­
тивного решения коммонеров. Некоторые, подобно Р. Онслоу,
делали это с неподражаемым изяществом. В 1566 г. он отозвался
о своем назначении на должность как о душевной ране, нанесен­
ной ему собратьями-депутатами: “Я был вынужден пораниться их
мечом, и рана эта еще свежа и не затянулась, и Ваше Величество,
будучи совершенным врачевателем, может исцелить ее, не дозво­
ляя того, что дозволили они, ибо без Вашего согласия это ничего
не значит”27. В конце своей речи он снова вернулся в теме анну­
26 BL Cotton Titus F. I, f. 69v; Proceedings... Vol. I P. 73; Cotton Titus F. I, f. lOlv;
Proceedings... Vol. I. P. 125; BL Add. MS. 5758, f. 73v-74; Proceedings... Vol. I.
P. 269.
27 Proceedings... Vol. I. P. 125-126.

203

лирования решения нижней палаты, обыграв ее на иной лад. Он
сделал вид, что как юрист тщательно искал правовых прецеден­
тов для отзыва своего назначения и нашел их: ведь если король
дарует декану и соборному капитулу лицензию на приобретение
земель, а затем выясняется, что они уже принадлежали держате­
лю короны in capite, такое пожалование отменяется. Будучи ко­
ролевским генеральным солиситором он уже выступает как дер­
жатель одной официальной должности in capite, и не может при­
нять на себя другую. После еще одного столь же тяжеловесного
аргумента (но милого сердцам множества юристов общего права,
заседавших в парламенте), Онслоу приходит к выводу, что и вер­
дикт нижней палаты можно обжаловать28.
Эдуард Кок в 1593 г. выразил мысль о том, что решение коммонеров еще не означает окончательного избрания, с помощью
“астрономической” метафоры отсылавшей к существующим во
Вселенной темным небесным телам: “Их номинирование это всего
лишь номинирование, а не избрание, до тех пор, пока Ваше Вели­
чество не даст своего разрешения и одобрения. Ибо, подобно то­
му, как в небесах звезда всего лишь opacum corpus до тех пор, по­
ка на нее не упадет свет Солнца, и я остаюсь corpus opacum, без­
гласным телом, до тех пор, пока Ваша высокая и ярко сияющая
мудрость не осветит меня и не даст мне соизволения”29.
Основной темой второй “речи о несоответствии”, тем не ме­
нее, оставалась публичная демонстрация мнимых недостатков
спикера. Якобы пребывая в глубоком недоумении от непостижи­
мого выбора коммонеров, Т. Уильямс в 1563 г. находил ему толь­
ко одно возможное объяснение - подражание обычаям древних:
и римляне назначали людей “от сохи” на почетные должности, но
с тем, чтобы после исполнения возложенных обязанностей, они
возвратились к сельскому труду. Аттестуя и себя как “селянина”,
пригодного к тому, чтобы идти за плугом, но не годящегося в ма­
гистраты, спикер просил освободить его, обещая “служить Ваше­
му Величеству и своей стране по мере сил в роли горожанина, на
которую я и был назначен изначально”30. Р. Белл утверждал, что
он - лишь тень, не обладающая той сущностью, которую должен
иметь достойный спикер31. Однако всех превзошел красноречием
Э. Кок, уподобивший себя дрожащему листу среди прекрасных
плодов, произрастающих в палате общин: “О том, до какой
28 Ibid. Р. 126.
29 Anonymous Journal // Cotton Titus F. I, f. 22v; Proceedings... Vol. III. P. 64-65.
30 Cotton Nitus F. I, f. 70; Proceedings... Vol. I. P. 73.
31 TCD MS. 1045, f. 2v; Proceedings... Vol. I. P. 338.

204

степени я не способен справиться с этой должностью, свидетель­
ствует моя речь, ибо я самый неподходящий из числа членов этой
палаты. Поскольку среди них много достойных, много ученых,
много людей, наделенных глубокой мудростью и зрелыми сужде­
ниями, я же - плод ранний и еще незрелый, нет, скорее бутон ед­
ва распустившийся, я страшусь, что Ваше Величество скажет:
“Neclecta fruge ligantur folia” - среди такого множества прекрас­
ных плодов вы выбрали дрожащий лист”32.
Многократно цитировавшийся выше Кр. Йилвертон произнес
одну из самых удачных речей, удостоившись особой похвалы ко­
ролевы, переданной частным образом через лорда-хранителя, за
то, что “его красноречие было естественным, а не аффектиро­
ванным”33. Он использовал понятие “анатомия недостатков” и по­
обещал обнажить ее перед всеми, “раскрыв свои тайны” (<deci­
phering myself), но из опасения, что длинный перечень его слабо­
стей утомит государыню, признался лишь в основных - стеснен­
ности средств, слабой памяти, нехватке учености и опыта в госу­
дарственных делах. “Признаюсь, что я провел некоторое время,
изучая законы, но почти не знаком с делами государства, ибо все­
гда считал их непостижимыми для моего разума, превосходящи­
ми мои навыки, оторванными от моих профессиональных заня­
тий, и выходящими за пределы круга, очерченного моим призва­
нием. Нет, никогда не услаждал я свой язык сладостной речью
убедительной риторики. Нет, никогда не стремился облечь свою
нагую фразу элегантностью. Малоприятная, прямолинейная и со­
пряженная с трудностями работа законника едва ли оставляет
досуг для упражнений в элоквенции”34.
При этом, как и в первой “речи о непригодности”, во второй
звучали мотивы гражданственности и готовности верно служить
государыне и стране. В лексике спикеров часто встречалось поня­
тие common wealth, служившее в XVI в. как для обозначения госу­
дарства, так и для того, что подразумевает его буквальный пере­
вод - общественного блага. В том, что “сделает все, что в его си­
лах, на службе Ее Величеству и государству” заверял Онслоу35.
Йилвертон говорил как о своей стране, так и о государстве, упо­
миная свой “долг перед государством, процветание которого я бы
поставил превыше собственной жизни”, и его постоянное рвение
к этой службе (iту unfained affection which I beare to this service)36.
32 Anonymous Journal // Cotton Titus F. II, f. 23; Proceedings... Vol. III. P. 65.
33 Proceedings... Vol. III. P. 189.
34 Ibid. P. 188.
35 Cotton Titus F. I, f. 104; Proceedings... Vol. I. P. 127.
36 Proceedings... Vol. III. P. 188.

205

Спикер Крук опасаясь, как бы его не заподозрили в желании
увильнуть от исполнения общественного долга, утверждал, что от
службы Ее Величеству и его стране его “сердце никогда не станет
уклоняться”37.
Набор клише, относившихся в речах спикеров к самой госу­
дарыне38, был сравнительно невелик, в основном они были свя­
заны с превознесением ее достоинств как правительницы, “на­
деленной таким множеством добродетелей, ученостью и сво­
бодно изливающимся красноречием”, что это заставляло сту­
шеваться любого оратора39. Тенденция выказывать демонстра­
тивный трепет в ее присутствии нарастала к концу столетия,
причем, если поначалу этому чувству приписывали, если так
можно выразиться, “интеллектуальные” основания, то в пос­
леднем парламенте Елизаветы Джордж Крук явно трактовал
его как священный трепет при встрече с сакральной персоной.
Он говорит о “могуществе великой королевы”, чья манера дер­
жаться, которую он именует “священной” (sacred), должна вну­
шать почтение и трепет даже самому преданному в своем серд­
це подданному, как и величие Бога на земле, место которого
она замещает в сиянии мудрости. Она - “слава всех времен”,
“чудо света”, и спикер “дрожит и трепещет”, представ перед
ней. “С дрожащими губами и сбивчивой речью в сердце своем я
простираюсь у ног Вашего Величества, только чтобы вновь
быть поднятым, благодаря вседостаточной милости (all-sufficing
grace) Вашего Величества” - завершает он свою речь, в кото­
рой безошибочно угадываются аллюзии на теологическое по­
нятие спасительной благодати40.
Официальный ответ на свою “нижайшую петицию” к госуда­
рыне спикер получал из уст лорда-хранителя печати. Речи пос­
леднего, несмотря на их лаконичность, содержали в себе немало
максим, характерных для английской политической культуры и
отражавших представления о долге магистратов и об их отноше­
нии к постам, на которые они назначены. Одной из неизменных
добродетелей публичного лица считалась скромность, и первое,
за что лорд-хранитель хвалил спикера, это проявленные им
37 Ibid. Р. 258.
38 Е е именуют “превосходнейшей и наиславнейшей”, “нашей прославленной и
внушающей трепет Дамой-сувереном”, “высочайшей и милостивейшей госу­
дарыней, самой грозной и самой превосходной”, “священным величеством”,
“самой благородной и самой милостивой” (Proceedings... Vol. I. P. 73, 125;
Vol. III. P. 189, 257).
39 BL Cotton Titus F. I, f. 102; Proceedings... Vol. I. P. 125.
40 Proceedings... Vol. III. P. 257-258.

206

скромность и почтительность41. В 1589 г. Кристофер Хэттон, вы­
ступая от имени королевы, пустился в достаточно пространные
рассуждения на этот счет, подчеркнув, что “самые мудрые люди
более всего сомневаются в себе, и никто не бывает так самоуве­
рен, как те, кто наделен наименьшими способностями. И самый
толстый лед ломается, как если бы он был тонким. Когда на сло­
вах вы представляете себя слабым, это служит подтверждением
вашей силы на деле”42. В то же время отказ от публичного поста
уместен лишь до особого предела.
По мнению Хэттона, равным образом недопустимо, когда че­
ловек рвется к должности, имея завышенное мнение о собствен­
ных достоинствах, и когда он стремится уклониться от бремени,
которое накладывает на него столь почетное избрание. Кроме
того, это бремя “обернется благом для вашей страны (которой вы
обязаны и своей личностью, и всеми своими начинаниями), и по­
тому это не позволит вам уклониться от столь необходимых обя­
занностей, наложенных на вас, в особенности, будучи столь щед­
ро наделенным исключительными дарованиями для их выполне­
ния”43. В подтверждение этого тезиса Хэттон ссылался на пример
древних: “Эпаминонда избрали в Фивах на весьма низкую долж­
ность, дабы его опозорить, тем не менее, к чести его, он принял
ее...и так повел себя на этой должности, что после она всегда
пользовалась большим уважением. Вас же избрали на должность,
которая уже пользуется таким почетом и уважением, что Ее Ве­
личество не сомневается: благодаря вашим мудрым и осмотри­
тельным действиям, вы тем самым лишь повысите свою репута­
цию...”44.
Отказ принять самоотвод спикера сопровождался ссылками
на мудрость и осведомленность монарха, обладающего истинным
знанием о качествах своих подданных, которое формируется ли­
бо благодаря его проницательности и личным впечатлениям от
знакомства с кандидатом, либо благодаря надежной информации,
полученной от верных советников45. Кроме того, одним из важ­
ных обстоятельств, по которым просьбу спикера не могли удов­
41 В ответах лордов-хранителей постоянно фигурируют упоминания о “humble and
reverent manner” спикера, “modest and humble manner in disabling”, “modest, wise,
well-composed speech” и т.д. (Proceedings... Vol. I. P. 40-41, 73; Vol. III. P. 65).
42 Proceedings... Vol. II: 1584-1589. P. 425.
43 Ibid. P. 426; 425.
44 Ibid. P. 426. Он также напоминал собравшимся, что у древних был обычай
ш трафовать тех, кто уклонялся от общественного служения, будучи признан
“достойным какого-то места на службе республике”.
45 См., в частности: Proceedings... Vol. I. Р. 40-^И, 127, 244, 338; Vol. III. P. 65-66.

207

летворить, объявлялось его политическое и ораторское искусст­
во, продемонстрированной в присутствии королевы, которое бы­
ло лучшим доказательством его пригодности к должности. Одна
из формул, к которым с некоторыми вариациями прибегали лордыхранители звучала как “disabling yourself you abled yourself’46.
Тем не менее, главный аргумент, подводивший черту под все­
ми спорами о пригодности кандидата, лежал в иной плоскости.
Перед тем, как огласить окончательный вердикт лорд-хранитель
призывал присутствующих поразмыслить над общими законами
политики и максимами государственного управления, подводя их
к мысли о том, что судить, пригоден ли человек, назначаемый на
какой-то пост в государстве, или нет, - вне пределов его собствен­
ной компетенции47. Это исключительная прерогатива монарха,
как лица, которое назначает на должности. Иллюстрацией этому
тезису чаще всего служила метафора органического тела. В устах
лорда-хранителя Николаса Бэкона она выглядела следующим об­
разом: “Подобно тому, как главе естественного тела принадле­
жит право назначать, и подобно тому, как это тело направляют
для выполнения какой-то службы или поручения, так и главе лю­
бого политического тела, будь то империя, королевство, или
меньшее государство, принадлежит непосредственное или полу­
ченное опосредованно право принимать или назначать каждому
члену этого тела его место и обязанности. И как в природе обрат­
ное первому было бы монструозным, так и противоречащее вто­
рому, разумеется, было бы чудовищным для нашего разума”48.
Следуя этой логике, лорд-хранитель делал спикеру нечто вроде
внушения, указывая, что Ее Величество как глава политического
тела лучше может судить о том, куда направить энергию его ма­
лых членов, и никто не должен оспаривать ее решений, посколь­
ку это может обернуться во вред как службе государыне, так и
общественному благу. В соответствии с логикой государственной
необходимости и покорности монарху, кандидату предлагали “со
смирением подчиниться желанию Ее Величества”49.
46 Proceedings... Vol. I. P. 73, 127; Vol. III. P. 303.
47 “...By the orders and rules of good govemaunce and pollicie, power and authoritie to
receive or refuse any office or service in any commonwealth should not be permitted
to be in th’ arbitramente of hym who is thereunto orderly called or appointed; nor that
the iudgment and decerning of abilitie and disabilitie in service perteyneth to the per­
son called, but to the caller...” (BL Harleian MS. 5176, f. 109; Proceedings... Vol. I.
P. 40); см. также сходные пассажи относительно “призываемого” на долж­
ность и “призывающего”: Ibid. Р. 73, 127.
48 Ibid.
49 Proceedings... Vol. I. P. 40-41; 73; 127: Vol. II. P. 425.

208

Таким образом, препирательства относительно назначения
спикера заканчивались недвусмысленной демонстрацией абсо­
лютного превосходства мнения суверена, в сравнении с которым
любое должностное лицо казалось не более чем фалангой мизин­
ца, послушно устремлявшегося туда, куда укажет “глава”. Тем не
менее, это не означало, что в данной ситуации в палате лордов
эксплуатировались только те идеи, которые подчеркивали соци­
альную дистанцию между спикером, коммонерами и монархом, а
все, что касалось высокой самооценки общин, было опущено. Не­
мало традиционных комплиментов в адрес нижней палаты звуча­
ло из уст спикера. В речь лорда-хранителя также неизменно
включался пассаж, содержавший лестные оценки и эпитеты в ад­
рес корпорации, выдвинувшей столь достойного спикера. Коро­
лева всячески демонстрировала свое расположение к представи­
телям общин, которых именовали “доверенными и возлюбленны­
ми рыцарями и горожанами”, “возлюбленными подданными”,
“добрыми подданными ее нижней палаты”. Отказывая спикеру в
его просьбе, королева всегда ссылалась на коллективное мнение
коммонеров - “множества мудрых, ученых и почтенных мужей”,
которые избрали его “согласно древнему и похвальному поряд­
ку”. Поэтому “Ее Величество полагает, что приличествует и уме­
стно питать большое уважение и большое доверие к их суждени­
ям и мнениям”50. Более того, она полагала, что уважение к их ре­
шению станет для спикера стимулом в его дальнейшей деятельно­
сти, и он сделает все, чтобы оправдать их мнение и упрочить свою
репутацию, как в глазах своей государыни, так и собратьев по па­
лате51. Формулировки, в которых королева санкционировала вы­
бор нижней палаты разнились: порой они были весьма лестными
для палаты, как в 1571 г., когда, как записал в своем журнале
Дж. Хукер, королева велела передать, что “поскольку такое мно­
жество мудрых, опытных и великих людей по зрелому размыш­
лению остановили выбор на нем, она не разочарует их и не дис­
кредитирует их действия”52. На следующий год она заявила, что
50 Ibid. Р. 4041. Спикер Уильямс упоминал о “множестве мудрых людей”, избрав­
ших его. Онслоу превозносил их “прямоту, мудрость и знания”. Рэй уверял,
что в нижней палате большой выбор депутатов, превосходящих его достоин­
ствами, тех, кто “более пригоден и подходит”, Крук говорил о “множестве
почтенных, осмотрительных и ученых людей” среди его коллег (Proceedings...
Vol. I. P. 73, 126, 244; Vol. III. P. 257). B 1563 г. королева отказала спикеру со­
славшись на то, что “мудрые рыцари, жители городов и бургов назвали его и
избрали” (Ibid. Р. 73). В 1567 г. о них отзывались как об “ученых и опытных
людях” (Ibid. Р. 127).
51 Ibid.
52 Ibid. P. 244.

209

“снисходит до их мнения”53. Пожалуй, самым благожелательным
для палаты было ее слово в 1593 г. Весьма довольная выступле­
нием Э. Кока, искусно польстившего ей своим “corpus opacum”
она, с легкостью приняв предложенную ей роль Солнца, переда­
ла: “влиянием своей добродетели и мудрости она не только осве­
щает вас, не только санкционирует и одобряет вас, но и приносит
нижней палате свою благодарность, а также хвалит их за рассуди­
тельность, с какой они сделали столь удачный выбор и избрали
такого подходящего человека”54.
После высочайшего утверждения спикер приступал к испол­
нению своих обязанностей, что предполагало немедленное (после
неизменных трех поклонов) выступление с новой, третьей по сче­
ту ритуальной речью, на этот раз весьма пространной, в которой
присутствовали как набор обязательных топосов, так и элементы
анализа реальной политической ситуации, с явным преобладани­
ем первых. Содержание этих программных заслуживает отдель­
ного рассмотрения, здесь же лишь сошлемся на У. Ламбарда, сог­
ласно которому, каноническое построение речи включало вступ­
ление, продиктованное личностью оратора или текущими обсто­
ятельствами; похвалу правлению Ее Величества или ее законам;
благодарность за созыв парламента, с помощью которого можно
излечить болезни, грозящие государству; заверения в верности и
усердии со стороны депутатов нижней палаты и самого спикера55.
Последним пунктом его выступления было обращение к короле­
ве с просьбой о даровании палате общин ее традиционных приви­
легий и свобод (свободы депутатов от ареста, свободы слова, пра­
ва доступа к королеве для спикера и возглавляемых им депута­
ций; и прощения за невольные проступки в сочетании с правом
самой нижней палаты наказывать своих членов). Ответ на эту пе­
тицию, передаваемый через лорда-хранителя, как правило, бывал
милостивым, но сопровождался определенными оговорками, про­
диктованными конкретной политической ситуацией, а порой и
внушениями о том, чем и в каком порядке следует заниматься
нижней палате, а от обсуждения каких вопросов стоит воздержи­
ваться. Выслушав его, спикер снова трижды кланялся королеве и
53 Th. Cromwell’s Journal // TCD MS. 1045, f. 3; Proceedings... Vol. I. P. 338. Вполне
возможно, что кажущийся незначительным, этот нюанс отражал нарастав­
шее на протяжении парламентов 1571 и 1572 гг. раздражение королевы пове­
дением депутатов нижней палаты. Тем не менее, “снизойдя” до них, королева
все же “признала, ратифицировала и подтвердила” их выбор.
54 BL Cotton Titus F. Il, f. 23; Proceedings... Vol. Ш. P. 66.
55 Lambarde W. Some Few Notes... P. 58.

210

лордам и удалялся вместе с остальными членами палаты общин.
Впрочем, иногда королева не сразу отпускала спикера, а велела
ему приблизиться к трону и беседовала в течение нескольких ми­
нут с глазу на глаз, как в случае с Р. Беллом, который “был при­
зван к Ее Величеству, и Ее Величество совещалась с ним, колено­
преклоненным, в течение четверти часа под церемониальным
балдахином”56.
В чем же нам видится глубинный смысл тех игр, которые со­
провождали выборы и неоднократные самоотводы спикера? Це­
ремония “свободных выборов” и первая “речь о непригодности”,
предназначенная для внутреннего пользования, служили средст­
вом самоутверждения нижней палаты, подтверждая ее самостоя­
тельность, и способствовали формированию высокой коллектив­
ной самооценки коммонеров как избранных и мудрых представи­
телей общин всего королевства. И в данной системе координат
такая оценка была безусловной.
Церемония представления спикера верхней палате, с одной
стороны, в большей мере, чем ритуалы открытия парламентской
сессии, символизировала инкорпорирование нижней палаты в со­
общество парламента. И все же целый ряд моментов в ходе этой
процедуры свидетельствовал о том, что палате общин по-прежне­
му отводилось место не совсем полноценного элемента парла­
ментской “Троицы”. Риторика речей спикеров была призвана
подчеркнуть огромную дистанцию между монархом и оратором,
а опосредованно - и теми, кого он представлял. И в этой системе
координат приниженная позиция спикера воспринималась уже не
столько нарочитой, сколько естественной. Коммонерам милостиво,
56 Наряду с этим примечательным эпизодом, зафиксированном в журнале
Т. Кромвеля, он отметил еще одно необычное отступление от привычного по­
рядка: “После возвращения в нижнюю палату спикер был снова приведен к
присяге, хотя прежде уже присягал как горожанин” (TCD MS. 1945, f. 5v;
Proceedings... Vol. I. P. 342). Это нововведение не закрепилось. Возможно, оно
было обычным сбоем в процедуре, но возможно, отражало некоторые под­
водные течения в палате, которая начиная с 1571 г. упорно пыталась оказать
на королеву давление в вопросах о престолонаследии и о судьбе Марии Стю­
арт, что вызывало недовольство Елизаветы. Поскольку неизвестно, кто вы ­
ступил инициатором повторной присяги, трудно судить о смысле, который ей
придавался, но едва ли это была инициатива самих коммонеров, символизиру­
ющая корпоративную консолидацию в предчувствии грядущих политических
дебатов. Скорее напротив, поскольку присягу приносили перед членами Тай­
ного Совета, она была призвана ориентировать спикера на более тесное сот­
рудничество с представителями власти и более жесткое проведение офици­
альной линии в вышеназванных вопросах. (Косвенно об этом свидетельствует
и эпизод с инструктированием спикера королевой).

211

но недвусмысленно напоминали об их периферийном положении
как малых членов политического тела относительно его главы
(или, если воспользоваться другой метафорой из речи лорда-хранителя Кр. Хэттона в 1589 г., все они были не более, чем строи­
тельным материалом, деревянными брусками, из которых госуда­
рыня как мудрый строитель возводит здание государства57). И да­
же ободряющие комплименты, адресованные королевой к коммонерам, не затушевывали того факта, что порядок инкорпорирова­
ния их в единое тело парламента требовал от них ритуального
унижения.

57 Proceedings... Vol. II. P. 425.

А.Ю. Серегина
ПОЛИТИЧЕСКАЯ И КОНФЕССИОНАЛЬНАЯ
ИДЕНТИФИКАЦИЯ КАТОЛИЧЕСКОЙ ЗНАТИ В АНГЛИИ
ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XVI-НАЧАЛА XVIIв.
XVI век, столетие Реформации и начала Католической Рефор­
мы, принес Европе невиданное разделение ранее единого хри­
стианского сообщества на соперничавшие конфессии. Это кон­
фессиональное деление, не совпадавшее ни с политическими, ни с
социальными границами, сказалось на всех сферах жизни Европы
раннего нового времени. В области политической теории и прак­
тики само существование конфессиональных групп противоречи­
ло формировавшимся в это время представлениям о подданстве,
или, по крайней мере, видоизменяло их. В идеально устроенном
государстве должно было сохраняться конфессиональное единст­
во - на этом сходилось большинство мыслителей того периода.
Однако реалии европейской жизни говорили совсем о другом:
практически все правители сталкивались с проблемой наличия в
пределах своих владений представителей иной/иных христианских
конфессий, и им приходилось определять свое отношение к ним.
С той же проблемой, в ее зеркальном отображении, сталкива­
лись и сами представители религиозных меньшинств, в особенно­
сти же те из них, кто принадлежал к знатным дворянским родам.
Их предки порой на протяжении столетий участвовали в управле­
нии страной, но религиозные конфликты XVI в., отделившие их
потомков конфессиональным барьером от прочих подданных, по­
рождали тем самым и преграды на пути реализации того, что они
понимали как свое предназначение - политической власти.
Каким образом представители знати, принадлежавшей к ре­
лигии, отличной от официально признанной в той или иной стра­
не, строили свои отношения с государями? Становились ли они
главами оппозиционных групп, удалялись ли в свои поместья, за­
нимаясь исключительно местными делами, или же пытались дос­
тичь компромисса, который позволил бы им, не отказываясь от
убеждений, участвовать в делах управления? Все эти вопросы мо­
гут быть заданы применительно к истории почти любого евро­
пейского государства XVI-XVII вв.
Общая участь не минула, естественно, и Англии: на протяже­
нии XVI столетия она трижды меняла официальное исповедание.
Последняя такая перемена (1559) сделала страну официально
протестантской, лишив значительное число тех ее жителей, кото­
213

рые остались верны католической церкви, гражданских прав. Те­
оретически без признания монарха главой английской церкви
(т.е. без отрицания власти папы) невозможно было занимать вы­
борную должность любого уровня, быть юристом или учителем,
получить степень в университете, заседать в палате общин и т.д.
А отказ от требуемого по закону обязательного еженедельного
посещения церкви (по воскресеньям) делал католиков преступни­
ками (непосещение церкви приравнивалось к частичному отрица­
нию королевской прерогативы)1.
Положение титулованной знати в Англии было несколько
иным. С одной стороны, от лиц, обладавших титулом барона и
выше, не требовали присяги в признании монарха главой церкви.
Таким образом, теоретически присутствие католиков в палате
лордов сохранялось. Однако если титулованные католики жела­
ли на самом деле участвовать в делах управления, не ограничива­
ясь исключительно церемониальным присутствием в палате лор­
дов, им было необходимо признать обязательными для себя зако­
ны страны, часть которых явно противоречила их религиозным
убеждениям. Главы католических семейств должны были прини­
мать решение, как именно строить свои отношения с правитель­
ством, одновременно не отягощая слишком сильно свою совесть.
Кем в первую очередь осознавали себя дворяне-католики?
Дворянами, представителями правящей элиты? Или все-таки ка­
толиками, членами преследуемого конфессионального сообщест­
ва? Или, возможно, противоречие является ложным, и так ста­
вить вопрос нельзя? А если можно, то применительно к какому
периоду? Ведь в историографии отнюдь неоднозначно определя­
ется период формирования в Англии относительно хорошо очер­
ченных конфессиональных групп с выраженным самосознанием12.
1 Парламентский статут 1559 г. обязал всех должностных лиц (включая членов
Палаты общин, мировых судей), духовенство и преподавателей приносить при­
сягу королеве как главе Английской церкви (1 Eliz., с. 1, Statutes of the Realm
(далее SR). T. IV. P. 249-253; см. также: SR. T. IV. P. 271-272 [1563]). Второй
статут, принятый тем же парламентом, впервые установил штраф в размере 12
пенсов за непосещение приходской церкви в воскресенье или праздничный
день (1 Eliz., с. 2, SR. T. IV. Р. 254—257). Впоследствии размер ш трафа был уве­
личен до 20 фунтов (SR. T. IV. Р. 656-658 [1581]).
2 Все попытки исследовать процесс формирования конфессиональных групп в
Англии конца XVI в. сталкивались с серьезными затруднениями, вызванными
аморфностью подобных групп, которые в большинстве случаев (до 1640-х го­
дов) формально входили в официальную церковь. Даже католики отнюдь не
всегда порывали с ней, о чем свидетельствует существование в рамках Англи­
канской церкви XVI в. так называемых “церковных папистов”; см.: WalshamA.
Church Papists: Catholicism, Conformity and confessional polemic in early modem
England. 2nd ed. Woodbridge, 1999.
214

Попыткой предложить версию ответа на эти вопросы являет­
ся данная статья, основывающаяся на материалах, связанных с ис­
торией виконтов Монтегю - одного из самых влиятельных като­
лических семейств Англии в рассматриваемый период. Статья
строится вокруг сопоставления двух парламентских речей, произ­
несенных двумя виконтами Монтегю - дедом и внуком - соответ­
ственно в 1559 и 1604 гг. Я попытаюсь показать, кем стараются
представить себя в этих речах представители семейства Монтегю:
“государственными деятелями” или лидерами преследуемого
сообщества.
Текст обеих речей сохранился в единственной рукописи.
Вплоть до 1968 г. она принадлежала семейству Браденелл из
Норхемптоншира, потомкам известного католического рода.
В 1968 г. она была продана на аукционе Сотби3 и теперь хранит­
ся в Бодлеянской библиотеке Оксфорда (MS Engl. Th. В. 1-2). Два
тома in folio представляют собой своего рода католическую энци­
клопедию, или пособие по полемическому богословию. Ее разде­
лы, организованные в алфавитном порядке, посвящены бого­
словским вопросам, вызывавшим ожесточенные споры католи­
ков и протестантов (например, “месса”, “святые” и т.п.). Матери­
ал каждого раздела выстроен по одной формуле: сначала следу­
ют цитаты из Библии, затем - ссылки на постановления соборов,
и в конце - цитаты из трудов св. Отцов и авторитетных богосло­
вов, в том числе и авторов XVI - начала XVII в. Судя по времени
публикаций данных трудов, а также упоминаемых событиях, ра­
бота над рукописью велась в 1605-1608 гг. По всей видимости,
она была заказана писцу по имени Томас Джолет кем-то из чле­
нов семьи Браденелл или их родственников, Трешамов (том II со­
держит экслибрис сэра Томаса Трешама, чья дочь Мэри была за­
мужем за Томасом Браденеллом) и так и не завершена: часть ини­
циалов, украшающих начало каждого раздела, отсутствует.
Некоторые части “энциклопедии”, посвященные преследо­
ваниям или мученикам, содержат материалы по истории католи­
ков XVI в. - письма или сообщения о мученической кончине то­
го или иного священника и т.п. Кроме того, современным собы­
тиям посвящен целый раздел - “of thing contingent” - второго то­
ма рукописи (Р. 824-899). Именно в этом разделе (где по боль­
шей части представлены бумаги, принадлежавшие Томасу Трешаму) и помещены речи двух виконтов Монтегю. Речь первого
виконта Монтегю (1559 г.) была опубликована в 1970 г. Тимоти
3 О*Leary J.G. A Recusant Manuscript of Great Importance // Essex Recusant. Vol. 10.
1968.

215

Мак Канном4. Речь, произнесенная его внуком в 1604 г., остается
неопубликованной.
Род Монтегю был обязан своим возвышением монархам дина­
стии Тюдоров. Некий Роберт Браун или ле Брен представлял
графство Камберленд в парламенте в середине XIV в. Его млад­
ший сын Энтони разбогател, занимаясь торговлей в Лондоне, и
был возведен в рыцарское достоинство Ричардом II. Старший из
его сыновей стал в 1439 г. мэром Лондона; о его младшем сыне
Роберте ничего не известно. Однако именно его ветви рода суж­
дено было возвыситься: его сын Томас Браун стал казначеем дво­
ра при Генрихе VI, а его внук Энтони Браун сделал блистатель­
ную карьеру при дворе первого Тюдора, Генриха VII, став снача­
ла знаменосцем (1485), затем - королевским телохранителем
(1486) и одновременно получив рыцарское достоинство. Тогда же
он был назначен смотрителем замка в Квинсборо, а в 1503 г.
достиг зенита славы, заняв важный пост констебля в замке Кале
(где он и умер в 1506 г.)5.
Его сын и наследник, по традиции получивший имя Энтони
(1500-1548), укрепил положение семейства Браунов при дворе но­
вого монарха. Энтони Браун верно служил Генриху VIII на поле
битвы (за храбрость, проявленную в сражении при Морлэ, он был
посвящен в рыцари), а также в качестве дипломата (посольство к
Франциску I и возможное участие в переговорах о разводе коро­
ля с Екатериной Арагонской). Сэр Энтони сделал также и блестя­
щую придворную карьеру, превзойдя достижения отца: как тот,
он был в 1531 г. назначен знаменосцем, но это стало лишь нача­
лом его восхождения. В 1536 г. Энтони Браун был хранителем ку­
пели при крестинах будущего Эдуарда VI, в 1538 г. получил при­
вилегию иметь ливрейную свиту в 24 человека. Спустя год он
стал конюшим, а затем (1540) - рыцарем Подвязки. Король дове­
рял верному слуге, который регулярно участвовал в его военных
походах и посольствах. В королевском завещании сэр Энтони
упомянут как один из душеприказчиков и опекунов Эдуарда VI и
принцессы Елизаветы6.
Доверие и благодарность короля выражалась и вполне мате­
риальным образом: в августе 1538 г. королевским патентом было
подтверждено право сэра Брауна на бывшее аббатство Бэттл,
4 The Speach of the Lord Vicount Montacute in the p[ar]liament house primo Elizabethe
Reginae / Ed. T. McCann // The Parliamentary Speech of Viscount Montague against
the Act of Supremacy, 1559 // Sussex Archaeological Collections. 1970. Vol. 108.
5 Roundell J. Cowdray: The History of a Great English House. London, 1884. P. 11-12.
6 Ibid.; St. John Hope W.H. Cowdray and Easeboume Priory in the County of Sussex.
London, 1919. P. 22.

216

одну из древнейших и богатейших бенедиктинских обителей Сассекса. Роспуском этого монастыря незадолго перед тем руково­
дил сэр Томас Гейдж, еще один придворный, друг Энтони Брауна
и представитель одного из дворянских семейств Сассекса. Друж­
ба была скреплена браком: Энтони Браун женился на дочери Гей­
джа Элис. Так влиятельный придворный сделался и одним из
крупнейших землевладельцев графства, унаследовав спустя не­
сколько лет поместья своего сводного брата, Уильяма Фицуильяма, графа Саутгемптона в Сассексе и Сарри, с основным манором
Мидхерст, который и стал родовым гнездом семейства Браунов7.
Как и сотни других дворян, сэр Браун значительно обогатил­
ся в ходе роспуска монастырей. Однако, как и во многих других
случаях, обладание бывшей монастырской собственностью вовсе
не влекло за собой непременного принятия новой религии (даже
в том умеренном виде, в каком она проповедовалась при Ген­
рихе VIII). Сэр Энтони был верен королю и явно принял разрыв
с Римом достаточно спокойно. Однако в вопросах вероучения и
обрядности он был стойким консерватором, принадлежавшим к
католическим группировкам придворных, и воспитал своих детей
во вполне католическом духе.
Его наследник, Энтони Браун (1526-1592) чуть было не ли­
шился королевского фавора из-за своих религиозных убеждений:
в 1551 г. он даже угодил в Тауэр из-за того, что присутствовал на
мессе. Однако уже в 1552 г. сэр Энтони-младший поучил возмож­
ность принимать своего монарха в своем поместье Коудрей
(Мидхерст). Позднее он стал шерифом Сассекса и Сарри. Впро­
чем, его придворная карьера при Эдварде VI была осложнена ре­
лигиозными пристрастиями: фактически она началась только при
Марии Тюдор. В 1554 г. сэр Энтони стал конюшим короля Фи­
липпа, в том же году он, как внук Люси Невилл, дочери виконта
Монтегю, получил этот титул, позднее стал членом Тайного со­
вета и рыцарем Подвязки. Подобно своим предкам, виконт Мон­
тегю служил своей королеве как дипломат и воин: в 1553 г. он
был участником посольства в Рим, отправленного с целью восста­
новить отношения Англии с папским престолом. А в 1555 г. ви­
конт Монтегю участвовал в осаде Сент-Кантена в качестве лордалейтенанта8.
Приход к власти протестантки Елизаветы прервал взлет ви­
конта Монтегю. С самого начала нового царствования (1558) он
лишился членства в Тайном совете. Затем последовало измене­
7 Roundell J. Op. cit. P. 13-14.
8 Ibid. P. 23.

217

ние официального исповедания (1559) и возвращение к протес­
тантизму. Виконт Монтегю был единственным из светских лор­
дов, протестовавших против новых законов о религии.
В речи, произнесенной виконтом Монтегю в Палате лордов
в 1559 г., во время третьего и последнего обсуждения билля о
супрематии, он несколько раз заявляет о себе как о привержен­
це католической веры, “веры, которую я исповедовал при моем
крещении, когда я стал членом мистического Тела Христова, и
поклялся верить в святую католическую церковь, возлюб­
ленную невесту Христову; в единстве с ней я буду спасен или
проклят”9.
Далее виконт говорит о действиях еретиков, покусившихся на
истинную церковь, и приводит (кратко) доводы против подчине­
ния английской церкви монарху. Его речь, впрочем, не слишком
напоминает богословскую полемику, хотя бы потому что сугубо
богословские аргументы в ней сведены к минимуму101. Не стоит
считать, что виконт был на это неспособен: примерно в тот же
период он тратил часы досуга, свободные от парламентских дел,
на перевод трактата католического епископа Джона Фишера о
молитве с латыни на английский. Это сложный текст, генетиче­
ски связанный как с эразмианской традицией, так и с мистической
традицией “нового благочестия” XV - начала XVI в.11. Известно и
то, что виконт писал наставления в вере для своих детей12. Оче­
видно, что при желании виконт вполне мог блеснуть познаниями
в богословии.
Однако он предпочел представить себя в Палате лордов в
ином качестве. Большая часть его аргументов против принятия
билля о супрематии затрагивает вероятные негативные полити­
ческие последствия этого шага: конфликты с соседями и волне
вероятное отлучение королевы от церкви, которое их только усу­
губит13. Этот прогноз, к несчастью для Англии, оказался весьма
9 The Speach of the Lord Vicount Montacute in the p[ar]liament house primo Elizabethe
Reginae / Ed. T. McCann // The Parliamentary Speech of Viscount Montague against
the Act of Supremacy, 1559 // Sussex Archaeological Collections. 1970. Vol. 108.
P. 53: “Religion ye wch I professed in my baptisme, wher I was made a member of
Christs Misticall bodie, and vowed to beleeve the oly Catholique Churche, as the
spowse and only beloved of Christe, by unitie in the wch I am to be saved, or damned”.
10 Ibid. P. 53-54.
11 Cm.: A godlie treatisse declaring the benefites, fruités, and great commodities of
prayer, and also the true use therof. London, 1560.
12 Questier M. ‘Loyal to a fault: Viscount Montague explains himself // Bulletin of the
Institute of Historical Research. 2004. Vol. 77. P. 244.
13 The Parliamentary Speech. P. 54-57.

218

точным: в 1570 г. папа Пий V отлучил Елизавету от церкви и объ­
явил ее лишенной власти.
В качестве побудительного мотива к произнесению речи ви­
конт указывает: “Я беспокоюсь за мир и спокойствие моей прави­
тельницы и страны”14. Далее следует фраза, говорящая о том, что
такого рода беспокойство является долгом виконта (и всех лор­
дов): “Здесь я имею случай вспомнить о своем призвании и этом
месте. Это место есть высший совет королевства Англии, а я
предписанием призван сюда, чтобы давать совет в важных делах,
касающихся государя, церкви и королевства Англии. Господь на­
делил знатных людей достоинством, превосходящим других лишь
для того, чтобы они больше, чем другие пеклись о чести и безо­
пасности государя и страны, и были готовы принести себя за них
в жертву”15. Таким образом, выступление виконта, которое комуто могло показаться вызывающим, на его взгляд было “выполне­
нием долга по отношению к Богу, государю и стране”16.
Конечно, виконт Монтегю, говоря о долге знати, отдал дань
традиционной риторике. Тем не менее он, в общем, оставался
верным своему пониманию долга, пусть и несколько напыщенно
выраженному, на протяжении всей жизни. Выполнение долга по
отношению к Богу сделало виконта одним из признанных лиде­
ров католиков внутри страны, хотя не стоит представлять его в
качестве главы оппозиции. Напротив, виконт после 1559 г. верно
служил своей королеве-протестантке. При Елизавете лорду Мон­
тегю доверяли важные дипломатические миссии (посольство в
Испанию в 1559 г., посольства в Парму в 1565 и 1566 гг.). Вместе
с Томасом Сэквилем, лордом Бакхерстом (позднее графом Дор­
сетом) он в 1569-1585 гг. был лордом-лейтенантом графства Сассекс17. Кроме того, виконт оставался весьма деятельным членом
Палаты лордов. Он присутствовал на большей части заседаний
палаты (за исключением парламентов 1572, 1587 и 1588 гг.), уча­
14 Ibid. Р. 55: “I seeme to be fearfull of the sure and quyett estate of my Soveraigne and
Countrye”.
15 Ibid.: “and in this poynte I have agaynne occasion to remember my vocation and this
place: ye place being the highest and supreme Councell of this Realme of England: and
I being by wrytt summoned to be present and to give counsaile in matters of waighte,
touching the prynce, Church and Realme of England, wherfore nowe hath god placed
Noble men to be in dignitye before others, but to this end that they shoulde be more
carefull of the honour and safetye of the Prynce and Countrie, then others, and for any
of theis to be ready and willing to sacrifice themselves”.
16 Ibid. P. 52: “I am enforsed to discharg my dutie towards god, my Prynce and Countrie”.
17 О политической карьере первого виконта Монтегю см.: House of Commons,
1509-1558 / Ed. Bindoff. Vol. 1. P. 514-515.

219

ствовал в работе комиссий (34, 13 в 1566 г., 9 - в 1571 г.), затраги­
вавших широкий спектр вопросов - от церкви и анти-католических биллей до строительства моста в Рочестере18. В качестве
лорда-лейтенанта и одного из самых влиятельных дворян графст­
ва виконт Монтегю вместе с другом и будущим родственником
лордом Бакхерстом стремился контролировать большую часть
должностей в графстве, а также выборы в парламент (хотя конт­
роль лордов-лейтенантов никогда не был всеобъемлющим, и им
всегда приходилось считаться с интересами других семейств).
Активная политическая деятельность виконта была возмож­
ной лишь благодаря тому, что он сам, и многие (но не все) члены
его семьи были так называемыми “церковными папистами”, т.е.
католиками-мирянами, которые допускали для себя возможность
время от времени присутствовать на англиканской литургии в
знак повиновения монарху и законам страны. Практика отнюдь
не бесспорная с точки зрения многих католиков, категорически
не одобрявшаяся католическим духовенством, но тем не менее,
широко распространенная. Не стоит видеть в ней исключительно
малодушие католических дворян: для фигур, подобных Монтегю,
это была возможность хотя бы отчасти сохранить свое влияние
(подобающее им по рождению), одновременно оказывая покро­
вительство единоверцам (доступ к выборным должностям - на
уровне графства или даже место в парламенте, к школам; доступ
к католической литургии, наставлениям в вере, благотворитель­
ность в рамках католического сообщества - т.е. возможность
оставаться католиками, прежде всего для лиц недворянского
статуса)19.
Впрочем, слишком влиятельный католический лорд (даже
считавшийся вполне лояльным) не мог не создавать проблем для
правительства, отчасти по уже приведенным причинам, а отчасти
и потому, что к концу царствования Елизаветы к власти посте­
пенно приходило поколение ревностных протестантов, которое, в
отличие от Монтегю, помнившего потрясения середины XVI в.,
знало только протестантский режим и было менее склонно тер­
петь присутствие католиков в сфере управления. У виконта были
все основания под конец жизни чувствовать себя обиженным: с
началом войны с Испанией и нагнетанием анти-католических на­
строений в стране виконт лишился поста лорда-лейтенанта граф­
ства Сассекс (что нанесло удар по престижу семьи). Королева,
впрочем, продолжала доверять лично главе рода: виконту было
18 См.: Journals of the House of Lords. Vol. 1-2.
19 WalshamA. Church Papists.

220

молчаливо позволено верить так, как ему хочется. Впрочем, это
не освобождало ни его самого, ни его семью от постоянного на­
блюдения со стороны правительственных агентов. В 1588 г. ста­
рый виконт был оскорблен недоверием Елизаветы, которая не
включила его в число дворян, обязанных прибыть со свитой в ее
распоряжение (для защиты личности королевы). Только после
затянувшейся переписки с лордами - членами Тайного Совета ви­
конту Монтегю было приказано собрать свиту для защиты коро­
левы, однако многих дворян из этой свиты вскоре вернули в Сассекс, в распоряжение виконта20. В 1591 г. (за несколько месяцев
до смерти) виконт с горечью говорил о недоверии к нему при­
дворных, отговаривавших Елизавету от визита в его поместье
Коудрей (лето 1591 г.)21.
Таким образом, к концу 1580-х гг., под влиянием войны и
прихода к власти нового поколения политиков атмосфера изме­
нилась. Политическая и конфессиональная составляющая жиз­
ни католиков все больше приходили в противоречие, как под
действием внешних факторов (изменения отношения правитель­
ства), так и в результате внутреннего развития католического
сообщества. Быть “государственным деятелем”, оставаясь при
этом католиком, к чему всегда стремился первый виконт Мон­
тегю, становилось если не невозможным, то, по крайней мере,
затруднительным.
Каким образом к изменившейся ситуации приспособился его
наследник, Энтони Мария Браун, второй виконт Монтегю
(1574-1629)? Он сам принадлежал к тому поколению политиков,
которые были менее склонны к компромиссу с представителями
иных конфессий. Справедливо ли это по отношению к виконтукатолику?
Политическая карьера младшего виконта при Елизавете явно
не задалась: он не занимал никаких постов в графстве, в парла­
менте его присутствие было нежелательным (в 1593 г. он отсут­
ствовал из-за несовершеннолетия, а потом - по прямому приказу
королевы). Доверие королевы явно не распространялось на дру­
гих представителей семейства Монтегю, кроме старого виконта.
С другой стороны, его наследник давал основания для этого: если
дед на протяжении всей жизни был “церковным папистом”, то его
20 См.: The Acts of the Privy Council. London, 1588. P. 174-177, 194, 232.
21 Breight C.C. Caressing the Great: Viscount Montague’s Entertainment of Elizabeth at
Cowdray, 1591 //Sussex Archaeological Collections. 1989. Vol. 127. P. 147-166. Ж а­
лоба виконта Монтегю на недоверие придворных прозвучала в его застольной
речи, произнесенной в конце 1591 г., несколько месяцев спустя после визита
королевы в Коудрей; см.: Questier М. Op. cit. Appendix. P. 251.

221

внук между 1594 и 1597 гг. перестал посещать англиканские служ­
бы (что, помимо прочего, было знаком признания власти Елиза­
веты) - то есть, стал “рекузантом” согласно терминологии анг­
лийского права22. В 1594 г. он был в первый (но отнюдь не в пос­
ледний) раз арестован - за совершение обряда крещения над сво­
ей дочерью Мэри (чтобы воспрепятствовать ее крещению по
англиканскому обряду)23.
Приход к власти в Англии довольно терпимого к католикам
(особенно на первых порах) Якова I Стюарта, казалось, дало но­
вый шанс незадавшейся политической карьере виконта. Однако
“большим надеждам” английских католиков быстро пришел ко­
нец: первый Парламент нового царствования, собравшийся в
1604 г., подтвердил все принятые при Елизавете анти-католические статуты.
Именно обсуждение этого билля в Палате лордов привело к
созданию второго рассматриваемого в докладе источника, а так­
же к краху едва начавшейся парламентской карьеры второго ви­
конта. В 1604 г. он, подобно деду, активно участвовал в работе па­
латы (8 комиссий) - до обсуждения билля24. Однако 23 июня
1604 г. он произнес речь, стоившую ему карьеры (после этого он
практически не присутствовал в Парламенте) и приведшую его в
тюрьму Флит (правда, всего на несколько дней).
На первый взгляд кажется, что молодой виконт просто подра­
жал своему деду: внешние обстоятельства выглядят схожими:
первый Парламент нового царствования, обсуждение вопроса,
касающегося религии. Именно так толкуют речь молодого ви­
конта некоторые исследователи25. Однако мне представляется,
что по своей стилистике, по образу, который стремился создать у
слушателей автор, да и по адресату обе эти речи сильно отлича­
ются друг от друга.
В отличие от речи деда изобилующее латинскими цитатами
из Вульгаты, выступление второго виконта гораздо больше напо­
минает полемический текст. Продолжения гонений на католиков,
по мнению виконта, объясняются враждебностью к ним протес­
тантов, а также их стремлением обратить католиков в свою веру26.
Однако католики, исповедующие веру, изначально принесенную
22 Questier М. Op. cit. Р. 243-244.
23 Historical Manuscripts Commission, Frere Manuscripts. V. IV. Norwich, 1931. P. 523.
24 Journals of the House of Lords. Vol. 2.
25 Questier M. Op. cit. P. 227n.
26 A Coppie of the L. Viscount Mountacute his speach made for releasment of the punishmente and afflictions of Catholikes before the LL. In the Parlyament House
(Bodleian Library. MS Engl. TH. b. 2. P. 845-847, 845).

222

в Англию первыми христианскими проповедниками, не откажут­
ся от нее из-за преследований, способных породить мучеников, но
не заставить их отречься от своих взглядов27. Отвечая на произне­
сенную днем ранее в палате речь, в которой прозвучали опасения,
что число католиков в Англии без преследований возрастет (опа­
сения небезосновательные: в период фактического прекращения
преследований число “рекузантов” в стране резко выросло), ви­
конт заявил, что новообращенным католикам не предлагают ни­
чего, кроме гонений и лишений, и если они, тем не менее, прини­
мают эту веру, их вряд ли можно будет вернуть карательными
мерами28.
В речи виконта нет и намека на “государственный интерес”
или какие-либо политические соображения. “Признаю, что у ме­
ня нет ни знаний, ни понимания дел политических и им подобных,
чтобы говорить о них”29. Его слова гораздо чаще напоминают о
богословской полемике, а порой и непосредственно переклика­
ются с современными виконту полемическими сочинениями
(полемика о крещении Англии).
Его высказывания выглядят достаточно резкими; неудиви­
тельно, что лорды обиделись и отправили молодого лорда во
Флит за оскорбление палаты. Почему же виконт произнес эту
речь? Дело в неопытности молодого политика, неправильно ис­
толковавшего терпимость, проявленную королем в первые меся­
цы правления? Или же виконт преследовал иные цели?
Из текста речи отчетливо видно, что виконт противопостав­
ляет себя всей палате. Он все время использует местоимения
“вы” (лорды, отождествляющиеся с гонителями-протестантами)
и “мы” - католики. И хотя виконт, произнося свою речь, вроде
бы тоже выполнял долг “по отношению к Богу и стране”30 (не
монарху!), по сути, он выполнял свой долг перед своими собратьями-католиками и просил (довольно вызывающим образом) ми­
лости по отношению к ним: “Я говорю... из долга по отношению
к моим братьям, которые вместе со мной являются членами од­
ного тела”31. И самого себя виконт представляет главным обра­
зом как католика, защищающего единоверцев: “Говори католик,
говори смело и уверенно, и не бойся никакого противника... Не
27 Ibid. Р. 846.
28 Ibid.
29 Ibid. P. 845: “for to speake uppon this same poynts of pollicie and suck like things I
confesse I have no knowledg nor understanding of them”.
30 Ibid. P. 845: “the dutie that I owe both to God & my countrye”.
31 Ibid. P. 846: “I speake ... out of the dutie wch I owe unto all my brethem wch in one
& the same bodie are with me fellowe members”.

223

бойся никого из людей, но знай, что Бог готов помочь тебе, и
бойся Его”32.
Таким образом, в отличие от деда, представлявшего себя од­
ним из лордов - правителей страны, долг которого - решать
сложные политические проблемы, младший виконт обращался не
столько к членам палаты, сколько к католикам вне Парламента.
Его адресат - не Парламент, но единоверцы; для них предназна­
чен образ защитника веры, готового на мученичество. Не потому
ли его речь прозвучала столь вызывающе? Во время последовав­
ших за ней бурных дебатов лорд Берли - единственный из членов
палаты - выступил против ареста виконта, вполне разумно, на
мой взгляд, предположив, что именно этого виконт и добивался:
арест сделал его известным и создал ему репутацию, необходи­
мую человеку, собравшемуся играть роль лидера католического
сообщества в Англии.
Политическая карьера виконта, вернее, ее отсутствие, - пока­
затель справедливости данной оценки. Второй виконт Монтегю
не играл такой существенной роли в политических делах графст­
ва, как его дед, он не занимал никаких должностей. В Палате
лордов он также не заседал, так как либо находился под арестом
(в 1606 и 1610 гг.), либо по приказу короля появлялся лишь на це­
ремониях открытия и закрытия Парламента.
На протяжении царствования Якова I виконт еще дважды
подвергался аресту: в 1605 г. в связи с Пороховым заговором и
в 1610 г. из-за отказа принести присягу на верность Якову I
(поскольку в ее тексте содержалось положение, отвергавшее
право папы смещать государей с престола)33.
Все амбиции виконта ушли в политические интриги внутри
католического сообщества в Англии. И здесь он добился своего,
став, пожалуй, самым влиятельным английским католиком (что
признавалось и в Риме). Виконт финансировал деятельность ка­
толических семинарий на континенте (в Дуэ); оказывалась под­
держка и английским конвентам на континенте (прежде всего,
женским - клариссинкам - именно в этот орден вступят дочери
второго виконта)34.
Виконт Монтегю с первых лет царствования короля Якова I
оказался вовлеченным в действия анти-иезуитски настроенной
группы священников (связанных с апеллянтами), и активно под­
32 Ibid. Р. 845: “Speake Catholique, speake boldly and counfydently & feare no adver­
sarie: Feare nowe no man, knowing that god is ready to give assistance, & feare him”.
33 McCann T. Op. cit. P. 398.
34 Records of the English Province of the Society of Jesus. Vol. II. P. 273.
224

держивал их усилия по восстановлению католического епископата.
Виконт Монтегю был настроен против иезуитов (о чем свиде­
тельствуют, как отказ допустить в свой дом Флетчера, так и рез­
кое недовольство решением своего младшего брата Уильяма
Брауна вступить в орден иезуитов)35; трудно сказать, объяснялось
ли его решение поддержать определенную группировку священ­
ников влиянием капелланов леди Монтегю (Смита и Мора), свя­
занных с проектом реставрации епископата, или же здесь сыграл
свою роль традиционный лоялизм семейства Монтегю. Как бы
там ни было, поддержка Монтегю была немаловажным факто­
ром, внесшим свой вклад в восстановление католического епи­
скопата в 1624-1634 гг., и тем самым, повлиявшем на историю
всего английского католического сообщества36.
Безусловно, виконт был столь активно занят католическими
делами и потому, что другие пути для него оказывались закрыты­
ми. Новая протестантская элита (сознание которой также оказы­
валось гораздо более конфессионально ориентированным) “вы­
талкивала” виконта из своих рядов. Однако этот процесс совер­
шался при явном соучастии самого виконта Монтегю. Среди при­
дворных и министров Якова I оставались крипто-католики или
лица, не без основания подозревавшиеся в симпатиях к католиче­
скому учению (достаточно вспомнить Ховардов, среди которых
было немало католиков)37. Но компромисс, на который им прихо­
дилось идти (прежде всего, “церковный папизм”), для виконта
оказался неприемлемым. Он отказывался от участия в “большой
политике”, удаляясь в мир католического сообщества. Так, возве­
дение конфессионального барьера проходило при содействии
обеих сторон.
История одного католического семейства, конечно, не может
быть показательной для истории всего сообщества в целом. Од­
нако она предоставляет достаточно материала для того, чтобы
предположить, что на рубеже XVI-XVII вв. католическое сооб­
щество (первым из других конфессиональных групп в стране) на­
чало приобретать относительно четкие очертания, а ее члены в
своих поступках - руководствоваться соображениями конфессио­
нальной принадлежности.

35 RoundellJ. Op. cit. P. 75-77.
36 См.: Questier M. Newsletters. Introduction.
37 L. Levy Peck, Northampton: Patronage and Policy at the Court of James I. London,
1982.

8. Социальная идентичность

II
ИДЕНТИЧНОСТЬ В РАМКАХ ЭЛИТАРНОГО
И ЭТНОКУЛЬТУРНОГО ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ

А Л . Горский
ЭТНИЧЕСКИЙ СОСТАВ
И ФОРМИРОВАНИЕ ЭТНИЧЕСКОГО САМОСОЗНАНИЯ
ДРЕВНЕРУССКОЙ ЗНАТИ
Светская элита Киевской Руси X - начала XII в. (периода су­
ществования единого Древнерусского государства) представлена
военно-служилой корпорацией, обозначавшейся в древнерусском
языке понятием “дружина”1. Вопрос формирования ее этническо­
го самосознания представляет особый интерес в связи с полиэт­
ничным составом древнерусской знати.
И письменные данные, и археологические материалы свиде­
тельствуют о присутствии на Руси в X столетии множества дру­
жинников скандинавского происхождения (“варягов” по древне­
русской терминологии). Среди русских послов, названных в дого­
ворах князей Олега и Игоря с Византией 911 и 944 гг., носители
скандинавских имен составляют соответственно 80 и 68%12. В ан­
тропонимике, содержащейся в летописных известиях о событиях
второй половины X - начала XI в., доля лиц со скандинавскими
именами намного меньше (6-19%)3.
Археологические данные также говорят о заметной роли ва­
рягов в древнерусских дружинах, но определить на их основе
удельный вес норманнов в господствующем слое Киевской Руси
очень затруднительно. Скандинавские элементы встречаются
преимущественно в погребениях конца IX-X в., содержащих бога­
тый инвентарь, в том числе оружие (так называемые “дружинные
1 См.: Горский А Л . Древнерусская дружина. М., 1989.
2 Валеев Г.К. Антропонимия “Повести временных лет”: Дне. ... канд. ист. наук.
М„ 1981. С. 140-150.
3 Из 16-ти имен представителей элитарного слоя (исключая князей) к сканди­
навским могут быть отнесены, согласно разным мнениям, от 1 до 3 (Там же.
С. 259-260, 263-265, 267, 270, 272, 275-276, 278).

226

захоронения”)4. Такие особенности погребального обряда, как бо­
гатство инвентаря и наличие оружия в захоронениях, издревле яв­
лялись характерными чертами германцев (в том числе скандина­
вов) и кочевых народов, но не были свойствены славянам5. Сла­
вянские захоронения VI-VIII вв. в Восточной и Центральной Ев­
ропе практически безынвентарны (в них встречается лишь кера­
мика)6, хотя из письменных источников известно, что в это время
у славян были и князья, и знать (в том числе дружинники). От кон­
ца VIII-IX вв. сохранились богатые дружинные захоронения в Мо­
равии и Хорватии7- славянских государствах, возникших по сосед­
ству с территорией, на которой во второй половине VI-VIII вв.
располагался Аварский каганат - объединение, созданное кочевниками-аварами. В то же время в Польше, имевшей “срединное”
положение в области раннесредневекового расселения славянства
и не подвергавшейся серьезному влиянию ни со стороны герман­
цев, ни со стороны кочевников, богатых захоронений с оружием
обнаружено мало (хотя из письменных источников очевидно, что
дружинный слой существовал и - по крайней мере в X в. - господ­
ствовал в обществе)8 - ряд единичных погребений и один могиль­
ник с большим количеством захоронений дружинников; при этом
захороненные в них воины имеют скандинавское происхождение
(т.е. среди знати местного происхождения, в дружинах польских
князей, несомненно составлявшей большинство, обычай богатых
инвентарем погребений с оружием не появился)9.
4 О захоронениях дружинной знати см.: Каргер М.К. Древний Киев. М., 1958. T. 1.
С. 166-168; Седов В.В. Восточные славяне в VI-ХШ вв. М., 1982. С. 248-256.
5 См.: Седов В.В. Происхождение и ранняя история славян. М., 1979. С. 58-59,
63-64; Степи Евразии в эпоху средневековья. М., 1981. С. 12-22, 69-75, 214-218;
Лебедев Г.С. “Эпоха викингов” в Северной Европе. Л., 1985. С. 33-35, 38-44.
6 Седов В.В. Происхождение и ранняя история славян. С. 108, 116, 121, 126; Он
же. Восточные славяне. С. 18, 26.
7 См.: Vinski Z. Zu den Waffenfunden in Bereich des Altkroatischen Staates bis zum
Jahre 1000 / / 1 Miedzynarodowy Kongres archeologii slowianskej. 1965. Wroclaw etc.,
1970. T. Ш. S. 147-152; BeloseviéJ. Materialna kultura Hrvata od VII do IX stolejeca. Zagreb, 1980. C. 98-104, 137-138; Рутткаи А. Войско и вооружение в вели­
коморавский период // Великая Моравия, ее историческое и культурное значе­
ние. М., 1985. С. 148-151; Chropovsky В. Das Grossmanrische Reich // Welt der
Slawen. Geschichte. Gesellschaft. Kultur. Leipzig etc., 1986. S. 168-179.
8 См.: Надольский A . Археологические источники о начальных этапах польской
государственности // Становление раннефеодальных славянских государств.
Киев, 1972. С. 236-237, 242.
9 Nadolski А Abramowicz A., Poklewski T. Cmentarzysko z XI w. w Lutomiersku. Lodz,
1959; Яжджевский К. Элементы древнерусской культуры в Центральной П оль­
ше // Древняя Русь и славяне. М., 1978; Kara М. Sily Zbrojne Mieszka I. Z badaii
nad skladem etnicznyh organizacj§ i dyslokaici§ druzyny pierwszych Piastdw //
Kronika wielkopolski. Poznan, 1992. N 3.
8!

227

По-видимому, появление богатых погребений дружинников в
славянских землях следует связывать с иноземным влиянием, при
этом на Руси - с воздействием обычаев норманнов и, возможно,
отчасти (на юге) кочевников. В силу этого очень сложно по чис­
лу дружинных захоронений с норманнскими чертами определить
удельный вес выходцев из Скандинавии в древнерусском господ­
ствующем слое. Среди погребенных в “дружинных захоронени­
ях” должны быть, во-первых, скандинавы, для кого пребывание
на Руси было лишь временной военной службой; во-вторых, нор­
манны, осевшие на Руси; в-третьих, потомки последних; в-четвер­
тых, дружинники местного происхождения, перенявшие указан­
ные особенности погребального обряда (богатство инвентаря и
наличие оружия). Если соотношение этих категорий еще можно
пытаться (с очень большой степенью гипотетичности) опреде­
лить, то совершенно невозможно установить, каково было ко­
личество славянских дружинников, не перенявших обычай бога­
тых инвентарем захоронений с оружием, поскольку их погребе­
ния не выделяются среди рядовых (можно лишь полагать, что
это число было не слишком велико, поскольку такой обычай
был привлекателен для дружинников местного происхождения,
подчеркивая привилегированное положение дружинного слоя в
обществе).
Включение выходцев из Скандинавии в состав древнерус­
ской знати продолжалось до середины XI в.101С XI столетия на­
блюдается наличие в дружинном слое Киевской Руси тюркских
элементов11.
Первыми памятниками, по которым можно судить о процессе
складывания этнического самосознания древнерусской знати, яв­
ляются русско-византийские договоры X в. (907, 911, 944, 971 гг.).
В их текстах отсутствуют какие-либо “племенные” или “регио­
нальные” термины: Древнерусское государство, его население и
отдельные представители называются только термином “Русь”
(ед. число: “русин”). “Русью” в договорах может обозначаться:
1) государство12, 2) его население в целом13, 3) отдельные группы
лиц, принадлежащие к данной этнополитической общности14.
Термин “русин” употребляется, когда речь идет о правовых нор­
мах, подразумевающих индивидуальную ответственность15.
10 Горский А Л . Указ. соч. С. 58-59.
11 Там же. С. 59.
12 Памятники русского права. Вып. 1. М., 1952. С. 6, 9 (911 г.), 31, 33-34 (944 г.).
13 Там же. С. 6 (911 г.), 31 (944 г.), 59 (971 г.).
14 Там же. С. 64 (907 г.), 7-9 (911 г.), 30-34 (944 г.), 59 (971 г.).
15 Там же. С. 7-8 (911 г.), 32-34 (944 г.).

228

Из текстов договоров не ясно, каков территориальный охват
понятия “Русь” - все восточнославянские земли, в той или иной
мере признающие политическое верховенство киевского князя,
или только те, которые находились непосредственно под его вла­
стью (в первой половине X в. это Среднее Поднепровье и земли
ильменских словен, в 971 г. - также и Древлянская земля). Но оче­
видно другое: “Русью” именуется все население без социальных
различий. “Русь”, “русин” противополагаются понятиям “греки”,
“гречин” (вариант: “христиане”, “христианин”)16, т.е. терминам,
обозначающим все население Византии. В договоре 944 г. гово­
рится: “И великий князь нашь Игорь и князи и боляре его и людье
вси Рустии послаша ны к Роману и Костянтину и Стефану, к вели­
ким цесарем Гречьским, створити любовь с самеми цесари и со
всемь болярьством и с всеми людьми Гречьскими...”17, т.е. “все лю­
ди русские” (отличные от бояр - верхнего слоя дружины) соответ­
ствуют “всем людям греческим”. Аналогичная формула имеется в
договоре 971 г.: “хочю имети мир и свершену любовь... с боговдох­
новенными цесари и со всеми людьми вашими, иже суть подо
мною Русь, боляре и прочий, до конца века”18. Согласно догово­
рам 911 и 944 гг. “русин” может быть “имовит” и “неимовит”19 (т.е.
и имущие, и неимущие слои подпадают под этноним “Русь”). Толь­
ко в договоре 971 г. есть статья, содержащая упоминание термина
“Русь” в более узком, социально ограниченном смысле: “Яко же
кляхъся ко цесарем Греческим, и со мною боляре и Русь вся”20.
В данном случае “Русь” - это воины, находившиеся со Святославом
во время заключения мира (исключая отдельно названных бояр).
Это упоминание может быть сопоставлено со сведениями де­
вятой главы труда императора Константина Багрянородного “Об
управлении империей” (середина X в.). У Константина термином
“все росы” (“вся Русь”) названы дружинники киевского князя21.
Однако вряд ли есть основания делать на этой основе вывод о
первоначально социальном значении термина “Русь”, как обозна­
чении членов дружины22. В данном случае, скорее можно вести
речь о распространенном в раннее средневековье явлении, когда
16 Там же. С. 6-9, 31-34.
17 Там же. С. 31; ср. выше в том же договоре: “Мы от рода рускаго сълы и гос­
тье... послании от Игоря, великого князя Рускаго, и от всякоя княжья и от всех
людии Руския земля” (Там же).
18 Там же. С. 59.
19 Там же. С. 7, 34.
20 Там же. С. 59.
21 Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1989. С. 50-51.
22 Мельникова Е.А., Петрухин В.Я. Название “Русь” в этнокультурной истории
Древнерусского государства (IX-X вв.) // Вопросы истории. 1989. № 8.

229

этноним приобретал наряду с первоначальным широким (все,
принадлежащие к данной этнополитической общности) узкое
значение: переносился на наиболее социально активный слой военно-служилую знать23.
В целом на основании данных русско-византийских договоров
можно констатировать, что в течение всего X столетия служилая
знать киевских князей (решающая роль которой в составлении
текстов договоров несомненна) осознавала и себя, и рядовое на­
селение, находящееся под властью киевского князя, принадлежа­
щими к этнической общности под названием “Русь”24.
В памятниках XI в. термин “Русь” в этническом смысле обо­
значает население всего Древнерусского государства25. Только в
так называемой Древнейшей Правде (первоначальной редакции
Русской Правды, составленной в Новгороде ок. 1015-1016 гг.)
термин “русин” имеет более узкий смысл: им определен житель
Южной Руси в противоположность новгородцу, названному “словенином” (от древнего “племенного” названия жителей Новго­
родской земли: “словене”)26.
В “Повести временных лет”, летописном своде, созданном в
Киеве в начале XII в.27, появляется, наряду с “русским” самосозна­
нием, самосознание “общеславянское”. Автор “Повести” рассмат­
ривает как единое целое историю государства Русь и историю сла­
вянства. Он начинает изложение обращением к фактам всемир­
ной истории (раздел земли между сыновьями Ноя), затем перехо­
дит к рассказу о расселении всех славян в раннее средневековье,
далее дает подробную характеристику до-государственной жизни
23 Так, в Чехии в X в. встречается обозначение термином “мужи чешские” кня­
жеских дружинников (см.: Флоря Б.Н. Формирование этнического самосозна­
ния древнечешской народности // Развитие этнического самосознания славян­
ских народов в эпоху раннего средневековья. М., 1982. С. 124-127).
24 В данном случае не имеет принципиального значения, происходит ли наиме­
нование “Русь” от варяжских дружинников, пришедших в Киев в конце IX в.,
или имеет местное происхождение (из новейших работ по этому вопросу см.:
Максимович К.А. Происхождение этнонима Русь в свете исторической линг­
вистики и древнейших письменных источников // KANIXKION: Юбилейный
сб. в честь 60-летия профессора И.С. Чичурова. М., 2006).
25 См.: Рогов А.И., Флоря Б.Н. Формирование самосознания древнерусской на­
родности // Развитие этнического самосознания славянских народов в эпоху
раннего средневековья. М., 1982. С. 109-111.
26 См.: Черепнин Л.В. Общественно-политические отношения в Древней Руси и
Русская Правда // Древнерусское государство и его международное значение.
М., 1965. С. 133-134.
27 “Повесть временных лет” создавалась в церковных кругах, но по заказу свет­
ских властей и книжниками, имевшими тесные связи с военно-служилой элитой.

230

восточной ветви славянства, и только после этого начинает пове­
ствование о том времени, когда “нача ся прозывати Руска земля”
(с середины IX в., по его мнению)28. Рассказывая (очевидно, на ос­
нове западнославянского источника)29 об изобретении славянской
письменности Кириллом и Мефодием, автор “Повести” заключает:
“"РЬм же и словеньску языку учитель есть Павелъ, от него же
языка и мы есмо Русь... А словеньскыи язык и рускыи одно есть,
от варягъ бо прозвашася Русью, а первое бЪша словене; аще и по­
ляне звахуся, но словеньскаа рЪчь бъ. Полями же прозваны быши,
зане в поли сЪдяху, а язык словенски единъ”30. В термине “язык”
здесь преобладает значение “народ”, а не “речь”. Вначале гово­
рится о том, что апостол Павел был учителем славян и отмечает­
ся, что и мы, народ “Русь”, принадлежим к славянству; далее кон­
статируется этническое единство славян и Руси (несмотря на то
что название “Русь”, по мнению автора “Повести”, произошло от
варягов). В конце отрывка разъясняется, что несмотря на разные
этнонимы, бытовавшие у славян (в качестве примера приведены
“поляне”), “речь” у них общая - славянская, и еще раз подчеркива­
ется этническое единство всех славян. Появление “общеславян­
ского самосознания” стало возможным в результате притока на
Русь после принятия христианства в конце X в. славяноязычной
литературы (в основном из Болгарии).
Сопоставление данных об этническом самосознании древне­
русской знати со сведениями об ее этническом составе наталкива­
ется на противоречие: в X в. в составе дружинного слоя Руси вид­
ную роль играют люди скандинавского происхождения, в первой
половине этого столетия они, казалось бы, даже численно преоб­
ладали (во всяком случае, в окружении киевского князя), но сле­
дов особого этнического сознания в дружинной среде обнаружить
не удается: знать не отделяет себя этнически от рядового (т.е. сла­
вянского) населения; и представители элиты, и простолюдины
считаются “Русью”. Объяснение этого феномена, вероятно, сле­
дует искать в некоторых особенностях процесса проникновения
норманнов в восточнославянские земли.
Контингенты скандинавских викингов появлялись в восточ­
нославянских землях со второй половины IX (дружины Аскольда
28 Повесть временных лет. М.; Л., 1950. Ч. 1. С. 9-17. В предшествовавшем “П о­
вести” так называемом Начальном Своде этот “общеславянский фон” отсут­
ствует (см.: Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.;
Л., 1950. С. 103-106).
29 См.: Свердлов М.Б. К изучению моравских исторических произведений в составе
“Повести временных лет” // Феодальная Россия: Новые исследования. СПб., 1993.
30 Повесть временных лет. Ч. 1. С. 22.

231

и Дира, Рюрика и Олега) до середины XI столетия (дружины Ин­
гвара, конунга Харальда Сигурдарссона). В период до середины
X в. они после походов на Византию (860, 907, 944 гг.), по-видимому, направлялись киевскими князьями (в порядке выполнения
русско-византийских договоров) на прикаспийские земли; уцелев­
шие в этих далеких походах возвращались с добычей на родину31.
С конца X в. варяги после службы русским князьям часто уходи­
ли в Византию, где поступали на службу к императорам32. Поэто­
му можно полагать, что лишь небольшое число из первоначаль­
ного состава приходивших в восточнославянские земли дружин
викингов оседало здесь. Но одна из таких дружин - дружина Рю­
рика, позже возглавленная Олегом (пришедшая в Восточную Ев­
ропу, по летописной датировке, в 860-е годы)33, не совершала
дальних походов в Византию и на Восток и, по-видимому, осела
почти полностью (чему должно было способствовать вокняжение
ее предводителя в Киеве - столице Руси). Дружины викингов бы­
ли многочисленнее королевских дружин Скандинавии34, а, следо­
вательно, и их славянских аналогов - княжеских дружин; поэтому
такое оседание имело неизбежным результатом высокий удель­
ный вес дружинников скандинавского происхождения на службе
киевских князей в первой половине X в. Главным образом этим
может, на наш взгляд, объясняться преобладание носителей скан­
динавских имен среди послов, упомянутых в договорах с Византи­
ей 911 и 944 гг. Но это были уже варяги соответственно во вто­
ром и третьем-четвертом поколениях35. Памятью о скандинав­
ском происхождении их отцов (для дружинников Олега), дедов и
прадедов (для дружинников Игоря) остались имена. Кроме того,
по убедительному предположению ряда исследователей, за лето­
писной легендой о взимании варягами дани с северных восточнославянских “племен”, изгнании варягов “за море” и последующем
призвании варяжского князя с дружиной кроются факты борьбы
с набегами в середине IX в. на приладожские и поволховские зем­
ли шведских викингов, которым местная знать решила противо­
поставить дружину викингов иной племенной принадлежности
31 См.: Лебедев Г.С. Указ. соч. С. 249-258.
32 См.: Василевский В Т . Варяго-русская и варяго-английская дружина в Кон­
стантинополе в XI-XII вв. // Журнал Министерства народного просвещения.
1874-1875. № 171-178.
33 Повесть временных лет. Ч. 1. С. 18-20.
34 См.: Лебедев Г.С. Указ. соч. С. 14-22, 58-65, 68-71.
35 Часть послов могла происходить и из числа наемных варяжских дружин, привле­
кавшихся Олегом и Игорем для походов на Византию (Повесть временных
лет. Ч. 1. С. 23, 33).

232

(датской)36. Если это так, то дружина Рюрика-Олега не только
оказалась в иноэтничном (славянском) окружении, но была отно­
сительно “чужой” и для тех варягов, которые приглашались поз­
же Олегом и Игорем для участия в далеких южных походах (эти
викинги несомненно были шведами)37. Все это обусловило бы­
строе “ославянивание” этой дружины. В результате уже в первой
половине X в. киевская знать в этническом отношении не отделя­
ла себя от рядового населения. Во второй половине этого столе­
тия исчезает последнее упоминание о варяжском происхождении
значительной части дружинников киевских князей - скандинав­
ские имена: связано это было не только с притоком в дружинный
слой лиц, не имевших варяжских предков (этот процесс шел, оче­
видно, и ранее; предполагать его резкое усиление с середины X в.
основании нет), но и с тем, что вторая половина X в. - время жиз­
ни уже пятого-шестого поколений потомков дружинников Рюри­
ка-Олега, и процесс их “ославянивания” завершился полностью.

36 Дубов И.В., Кирпичников А .Н ., Лебедев Г.С. Варяги и Русь // Славяне и скан­
динавы. М., 1986. С. 193-194.
37 См.: Лебедев Г.С. Указ. соч. С. 249-258.

Л.П. Репина
ФЕОДАЛЬНЫЕ ЭЛИТЫ
И ПРОЦЕСС ЭТНИЧЕСКОЙ КОНСОЛИДАЦИИ
В СРЕДНЕВЕКОВОЙ АНГЛИИ
Относительно устойчивая территориальная общность у англо­
саксов сложилась в результате объединения королевств Альф­
редом в конце X в.1Но уже очень скоро процесс этнической кон­
солидации был осложнен и деформирован нормандским завоева­
нием. Глубина этой деформации объясняется тем, что она захва­
тила властные структуры, а ведь именно они скрепляют образую­
щуюся на основе осознания культурного и языкового единства
этническую общность. Учитывая значение интересов высшего
социального слоя для выработки этнического самосознания,
нельзя переоценить воздействие на этот процесс такого фактора,
как почти полное замещение элитных групп, прежде всего тради­
ционной политической элиты, не в результате завершения опре­
деленного цикла внутреннего социального развития, а вследствие
иноземного завоевания.
В связи с избранной темой необходимо сделать два пояснения:
терминологического и принципиального порядка. Во-первых, в
заглавие статьи не случайно вынесено обобщенное понятие “фео­
дальные элиты”. Под этим термином подразумеваются различ­
ные социальные группы, характеризующиеся наличием более
или менее крупных земельных владений и занимающих в общест­
ве властные позиции разного уровня. Совокупность этих групп,
как правило, называется в научной исторической литературе
“правящим классом”, иногда “властвующей элитой”, иногда “по­
литической нацией” и т.д. По-видимому, можно говорить и от­
дельно о военно-феодальной, административной, церковной, ин­
теллектуальной, а также о провинциальных или региональных
местных элитных группах, осуществляющих контроль над ресур­
сами и над различными формами жизнедеятельности людей в ло­
кально-территориальных социальных общностях. В конечном
счете, именно в соответствии с балансом сил между различными
элитами складывается структура политической власти в обществе.
Во-вторых, говоря о процессе этнической консолидации в Англии
1 См.: Шервуд К Л . О т англосаксов к англичанам (к проблеме формирования
английского народа). М., 1988. С. 230-232.

234

после нормандского завоевания, я имею в виду обе его стороны, а
по сути два процесса: внутриэтническую консолидацию побеж­
денных, преобладавшую в первой фазе, и несводимую к ассими­
ляции интеграцию чужеземной элиты, которая осуществлялась
по мере складывания общего этнического самосознания, включа­
ющего новые элементы (во второй фазе).
Несколько слов об историографии вопроса. История нор­
мандского завоевания и его последствий уже не первое столетие
переписывается каждым новым поколением историков под
вполне очевидным воздействием политической ситуации и соци­
альных проблем современности. В специфическом историче­
ском контексте второй половины XIX - начала XX в. интерпре­
тации этого события приобрели отчетливое националистиче­
ское звучание. В течение десятилетий кипели научные баталии
сторонников вигско-либеральной концепции Э. Фримана, бази­
рующейся на идее одностороннего континуитета англосаксон­
ских и англонормандских институтов, и историков критического
направления, сплотившихся вокруг концепции Дж. Раунда, исхо­
дящей из идеи дисконтинуитета - полной цезуры между англосак­
сонским и англонормандским обществами2. В середине XX в.
была предложена новая синтетическая концепция “двойного
континуитета” Ф. Стентона, рассматривавшая завоевание как
длительный процесс, завершившийся складыванием качествен­
но нового социального организма, исторические корни которо­
го обнаруживаются равным образом и в англосаксонском, и в
нормандском обществах с их специфическими институтами и
традициями3.
Юбилейный бум, связанный с подготовкой к празднованию
900-летия знаменательного события в 1966 г., не только заполнил
книжные полки научных библиотек и британских любителей оте­
чественной истории, но и привел к новому пересмотру концепций
и переформулированию многих центральных вопросов, прежде
всего тех, которые относятся к социальному аспекту проблема­
тики нормандского завоевания. Что касается ее этнического
компонента, то, потеряв свою национально-политическую окра­
ску и соответственно острую полемичность, сюжеты этого рода
сохранили и даже приобрели дополнительную привлекатель­
ность для историков культуры, вдохновленных успехами средне­
2 Freeman ЕЛ. History of the Norman Conquest of England. Lonlon, 1867. Vol. I;
Round J. Feudal England. London, 1895.
3 Stenton FM. Anglo-Saxon England. Oxford, 1943; Idem. The First Century of the
English Feudalism, 1066-1166. 2nd ed. Oxford., 1961.

235

вековой археологии, топонимики, ономастики, лингвистики,
искусствоведения и других смежных дисциплин.
Несмотря на то что в каждой работе по истории Англии
XI-XII вв. непременно говорится об англосаксах и нормандцах, об
их взаимоотношениях, постепенном сближении и слиянии, возьму
на себя смелость констатировать, что этническая история этого
чрезвычайно интересного периода еще не написана, работа над
ней только начинается.
Подойдя вплотную к поставленной проблеме, стоит, видимо,
напомнить, что в течение полувека, с 1016 по 1066 г., Англию за­
воевывали дважды. Попробуем сравнить два завоевания. Кнуту,
королю Дании, завоевателю и королю Норвегии, основавшему
новую династию в Англии также в результате завоевания, доста­
лось в 1016 г. королевство, которое было английским, пожалуй,
не более, чем наполовину. Его границы были неопределенны, а
внутренние областные различия очень значительны. Его относи­
тельное государственно-политическое единство было результа­
том противостояния нашествиям викингов, которые в IX в. конт­
ролировали полстраны. Борьба с пришельцами послужила ката­
лизатором создания в X в. единого королевства из ряда неболь­
ших самостоятельных королевств, но все же этнически Англия
была весьма неоднородна. На северо-западе викинги норвежско­
го происхождения соседствовали с англосаксами Мерсии. По дру­
гую сторону Пеннинских гор начиналась область датского пра­
ва - Денло, которая представляла собой не столько географиче­
ское, сколько этническое понятие. Эта область пересекала преж­
ние границы между Мерсией и Нортумбрией. К югу и западу ле­
жали земли собственно англосаксонской Англии. Но даже в этом
ограниченном районе сохранялись еще старые различия, прежде
всего между Уэссексом и Мерсией.
Если в долинах Трента и Северна старая местная знать не
потеряла окончательно своих властных позиций, то Уэссекс
вместе с его обширными королевскими поместьями и многочис­
ленными монастырями был центром объединения, опорой коро­
левской власти. К началу XI в. здесь сложился новый слой воен­
но-служилой знати - тэны. Политическая структура держалась
на трех китах: королевской власти, власти лорда и властных
функциях территориальных общин. Конкретное соотношение
этих реалий политической власти многое объясняет в характере
обоих завоеваний Англии в XI в. Сохранение традиционных ин­
ститутов и механизмов реализации королевской власти обеспе­
чивало суперлокальное единство территориальных общин в ан­
глосаксонском обществе. В этих условиях установление новой
236

династии и замещение завоевателями относительно небольшой
группы крупнейших землевладельцев не производило принци­
пиальных изменений в политическом строе и социальном члене­
нии общества. Несмотря на культурные различия, стадиальная
идентичность или, по меньшей мере, сопоставимость социаль­
ной организации победителей и побежденных, определяла воз­
можность последующей интеграции.
К сожалению, скудость Источниковой базы не позволяет со­
ставить полное представление об этническом составе нового гос­
подствующего меньшинства в Англии при Кнуте. Но тенденция
прослеживается достаточно четко: как в заимствовании сканди­
навской терминологии для обозначения крупных территориаль­
ных правителей - эрлов, так и в имеющихся свидетельствах о
многочисленных землевладельцах скандинавского происхожде­
ния во всех частях Англии, в том числе в центре Уэссекса. Не при­
ходится, однако, сомневаться, что до полного замещения местной
феодальной элиты дело не дошло: большая часть английских тэнов сохранила свои позиции. Эдуард Исповедник, вступив на пре­
стол после смерти третьего и последнего короля датской дина­
стии Хартакнута, постепенно избавился от собственно датского
придворного окружения, но “очистить” так называемую англосак­
сонскую знать от ее скандинавского компонента было уже невоз­
можно. Именно представителей этой англо-датской знати, назы­
вавших себя англами (Angli), или англичанами, предстояло вытес­
нить с командных высот нормандским баронам, называвшим себя
франками (Franci), или французами. Здесь, видимо, уместно
вспомнить об объективном и субъективном содержании этнони­
мов и предположить несовпадение этнического состава и этниче­
ского самосознания, фиксирующего принадлежность той или
иной социальной группы к конкретному территориально-полити­
ческому объединению.
Если во многих сферах жизни общества, особенно на его ниж­
них этажах, нормандское завоевание не произвело резких пере­
мен, то этого никак не скажешь в отношении верхушки социаль­
ной пирамиды: судьба англосаксонской знати не вызывает в исто­
риографии каких-либо дискуссий - она перестала существовать и
была полностью замещена нормандской аристократией с вкрап­
лением бретонских и фламандских элементов. Самый авторитет­
ный источник - знаменитая Книга Страшного Суда4 бесстрастно
зафиксировала двадцатилетние итоги этого драматического про­
4 Domesday Book seu Liber Censualis Willelmi Primi Regis Angliae... / Ed. A. Farley,
H. Ellis. London, 1783-1816. Vol. l^ L

237

цесса в своем реестре земельных владений непосредственных вас­
салов короны. Согласно имеющимся подсчетам, в 1086 г. пятая
часть всех земель оставалась в королевском домене. Земли, при­
носившие почти половину совокупного ежегодного дохода (около
35 тыс. фунтов), оказались в руках ста восьмидесяти баронов выходцев из Нормандии и других французских территорий. Око­
ло четверти земель принадлежало церковным корпорациям, воз­
главляемым главным образом высшим духовенством того же
происхождения. И лишь менее 1/12 части находилось во владении
английских держателей и королевских слуг, из которых далеко не
все были англичанами.
Всего в Книге Страшного Суда зарегистрировано более 280
тысяч человек. Около десяти тысяч из них были новопришельцами. Например, в Бакингемшире “французы” составляли менее
5%, но занимали 80% земель в качестве непосредственных держа­
телей короны, а “англичане” - всего 3%. Если же попытаться дой­
ти до самой нижней ступеньки феодальной лестницы, до тех дер­
жателей, которые осуществляли повседневный контроль над кре­
стьянскими общинами, то можно увидеть аналогичную картину
распределения земель и доходов: в распоряжении “французов”
имелось 77% земель и 71% ежегодного дохода, на долю “англи­
чан” приходилось 6% земель и 5% ежегодного дохода. Церковные
земли, на которых до завоевания временно испомещались англо­
саксонские тэны, были превращены в пожизненные феоды нор­
мандских рыцарей, при этом прежние держатели вместе со свои­
ми землями переходили под власть нового лорда (например, в
Сент-Эдмундсбери, в Вестминстере). Земли многих тэнов, погиб­
ших или потерявших сыновей в многочисленных сражениях и мя­
тежах, если они не были конфискованы, перешли к нормандским
вассалам короля через браки с их наследницами5.
Таким образом, совершенно ясно, что контроль над экономи­
ческими ресурсами, так же как и над военными, перешел в руки
очень немногочисленной группы чужеземцев, причем процесс за­
мещения охватил не только верхушку землевладельческой эли­
ты, но в значительной степени и ее среднюю часть. В 1086 г. пе­
рераспределение земель еще не было завершено. Земли послед­
них крупных феодалов англосаксонского происхождения пере­
шли к нормандским баронам уже после составления Книги
Страшного Суда и вскоре после смерти Вильгельма Завоевателя,
а их выжившие наследники в течение одного-двух поколений опу­
5 Adam R J. A Conquest of England. The Coming of Normans. London, 1965.
P. 222-227.

238

стились до положения субвассалов. В ранг субвассалов попадали
и те из них, кому удавалось сохранить свои земли за счет потери
статуса. Многие тэны становились в своих бывших поместьях
простыми держателями на фирме.
К сожалению, здесь нет возможности подробно охарактери­
зовать последовательные этапы и различные механизмы этого
процесса. Остается лишь подчеркнуть, что по крайней мере часть
старого господствующего класса была не просто вытеснена, а
скорее подмята надстроенной над ней новой чужеземной элитой,
менее многочисленной и в общем более богатой, чем ее предше­
ственница. Потеряв свое военное и политическое значение, а так­
же земельные богатства, бывший правящий слой опустился на
другой социальный уровень.
Что касается английского крестьянства, то ему было не при­
выкать к приему новых заморских господ. Отношения с ними
складывались не на этнической, а на социальной основе. Там, где
не было особого произвола, и местный лорд обеспечивал своих
людей надлежащей защитой, вопрос о его “национальности” не
стоял. Ксенофобия охватила главным образом потерявшие свое
былое положение элитные слои. Актуализация в их сознании эт­
нического компонента шла рука об руку с переживанием соци­
альной ущемленности. Ощущение утраты высокого правового
статуса, богатства, социального престижа, властных функций ис­
кало компенсацию в чувстве морального и культурного превос­
ходства, артикулируемом сохранившимися на средних и нижних
этажах церковной иерархии представителями старой духовно-ин­
теллектуальной элиты6. С другой стороны, сближение уровня и
образа жизни относительно многочисленной элитной группы
тэнов с другими группами свободных также способствовало внутриэтнической консолидации местного населения. Здесь сработа­
ли оба фактора: и мощный всплеск антитезы “мы - они”, и новое
осознание общих исторических корней.
Таким образом, нормандское завоевание, сопровождавшееся
резким понижением прав традиционных элитных групп, создало
ситуацию временного совпадения этнического и социального
водоразделов в обществе, что в свою очередь укрепило послед­
ние, сделав их более зримыми, труднее преодолимыми и менее
терпимыми.
Еще несколько слов о так называемом процессе нормандизации английской политической элиты. Число нормандских при­
шельцев было относительно небольшим, их “хватило” только на
6 Historia Ecclesiastica / Ed. М. Chibnall. London, 1969-1981. Vol. 2. P. 269.

239

высшие слои общества: магнаты, их вассалы и рыцари, а также
верхушка духовенства. Многие крупнейшие бароны сохраняли,
наряду с новыми приобретениями, обширные владения в Норман­
дии и длительное время отсутствовали в Англии. Люди подобного
рода (Уильям де Варенн, Роже де Бомон и др.) рассматривали свои
английские поместья не более как источник дохода и, в случае не­
обходимости, военной силы. Даже тот, кто имел на континенте со­
всем немного земли, став обладателем крупных поместий в Анг­
лии, вовсе не спешил окончательно распорядиться своей неболь­
шой земельной собственностью в Нормандии. В первое время по­
сле завоевания сохранялся обычай раздельного наследования нор­
мандских и английских владений двумя сыновьями. В сознании
многих завоевателей и их старших наследников истинным домом
оставалась Нормандия7. Исследователи справедливо отмечают
сплоченность нормандской аристократии. Те тесные связи, кото­
рые установились в Нормандии, были воспроизведены в завоеван­
ной Англии в результате расширения материальной базы, исполь­
зуемой для укрепления отношений сеньеров со своими вассалами,
и привычной практики внутригрупповых брачных союзов8.
Как же все-таки смогла структурироваться новая англо-нор­
мандская элита и насколько она была открыта для потомков анг­
ло-датских эрлов и королевских тэнов? Что касается ситуации в
среде субвассалов, то при ее анализе историки сталкиваются с
серьезными препятствиями. Одно из основных - проблема лич­
ных имен. В первом поколении после завоевания нормандские
имена еще могут служить индикатором этнического происхожде­
ния, но начиная со второго поколения этот признак становится
очень обманчивым. Англичане довольно быстро восприняли нор­
мандские имена, так же как прежде - датские. Распространение
этого обычая затрудняет идентификацию этнических корней тех
рыцарских родов, которые оставили о себе лишь единичные сви­
детельства, скупые на дополнительную информацию такого ро­
да. Вполне возможно, что наиболее удачливые потомки королев­
ских тэнов во втором и третьем поколениях после завоевания
могли проникать в ряды рыцарей и субвассалов гораздо чаще,
чем это представляется сейчас историкам, использующим онома­
стический материал. В целом, имеющихся данных о вхождении
отдельных представителей англосаксонских семей в новую власт­
вующую элиту достаточно, чтобы понять главное: этнический
принцип не был единственно определяющим.
7 Sawyer Р.Н. From Roman Britain to Norman England. N.Y., 1978. P. 251.
8 Douglas D.C. William the Conqueror. London, 1964. P. 270.

240

Изучение брачно-семейных отношений в среде феодалов с ис­
пользованием, правда, менее обширной статистики, дало британ­
ской исследовательнице Э. Серль возможность выявить наличие
в конце XI в., наряду с внутригрупповой баронской моделью брач­
ных союзов, так называемой рыцарской модели, практикуемой
на уровне среднего слоя земледельческого класса и использую­
щей брак с англосаксонскими женщинами для обеспечения буду­
щим наследникам законных прав на владение недвижимостью,
принадлежащей ранее их дедам9.
В течение века после завоевания многое изменилось в процес­
се длительного социального и культурного взаимодействия: сме­
шанные браки стали обычным явлением на всех уровнях, вклю­
чая самого короля, к середине XII в. нормандская знать стала вос­
принимать старую английскую историю и литературу как часть
своей собственной культурной традиции, о чем свидетельствует, в
частности, появление франкоязычной хроники Жеффрея Гаймара “Estoire des Angles”, основанной на англосаксонских источни­
ках101. Вместе с тем, уже в самые первые годы после завоевания
латынь заменила английский язык в административной сфере, а
за полвека она вместе с англо-нормандским языком, отличав­
шимся не только от французского, но и от нормандского, посте­
пенно вообще вытеснила его из письменности, ограничив сферу
его применения устной речью низших классов11.
Тем не менее через сто лет после битвы при Гастингсе проти­
вопоставление англичан и нормандцев потеряло свой смысл и бы­
лое значение: по крайней мере, автор “Диалога казначейства”
констатирует, что в результате множества смешанных браков
среди свободных стало невозможно определить, кто по рожде­
нию нормандец, а кто - англосакс12. За исключением хрестома­
тийного отрывка из того же автора, в котором объясняется вве­
дение в первые годы после завоевания коллективной ответствен­
ности сотни или округа в случае обнаружения в их администра­
тивных границах убитого без свидетелей нормандца, источники
не дают достаточных оснований говорить об устойчивой взаим­
ной ненависти двух этнических групп. Представление о последней
было продуцировано в совершенно иных исторических обстоя­
9 Searle Е. Women and the legitimization of succession at the Norman Conquest //
Proceedings of the Battle Conference on Anglo-Norman Studies. Woodbridge, 1981.
P. 159-170.
10 Gaimar G. L ’estoire des Engles / Ed. A. Bell. Oxford, 1960.
11 Cp.: Clanchy M J. England and its Rulers, 1066-1272. Foreign lordship and national
identity. Glasgow, 1983. P. 59.
12 Dialogus de Scaccario / Ed. C. Johnson. London, 1950. P. 52-53.

241

тельствах и ментальных структурах. Так, в XVII в. миф о “нор­
мандском иге” подпитывал идеологию демократического крыла
Английской революции. В целом же мифология нормандского
завоевания и “освободительной борьбы английского народа”,
культивируемая вигской историографией и романтической бел­
летристикой XIX в. сыграла важную роль в воспитании нацио­
нального самосознания многих поколений англичан.
Одно из центральных мест в историографии викторианской
эпохи занимала тема совместной борьбы королевской власти и
“английского народа” против мятежных нормандских баронов,
которая разрабатывалась, как правило, на основе освещения этих
политических конфликтов хронистами в полном соответствии со
средневековыми канонами историописания. Постоянно употреб­
ляемый при этом термин “Angli” нигде не раскрывается. В много­
численных политических столкновениях в годы правления Виль­
гельма Завоевателя, Вильгельма Рыжего и Генриха I короли по­
стоянно обращаются за помощью к “англам” и, получив их под­
держку, обуздывают восставших магнатов. Кто же все-таки эти
“англы”, к которым регулярно апеллируют короли Нормандской
династии, обещая им за “верность” “лучшие законы, каких толь­
ко они потребуют” (“meliorem legem quam vellent exigere”)? Можно
ли говорить об умелом использовании ими межэтнической кон­
фронтации или чуть приправленного ксенофобией классового
протеста народных масс Англии против нормандских феодалов?
Некоторые косвенные характеристики позволяют все же предпо­
ложить, что в эти моменты выступали на сцену противоречия
иного социального уровня, а интенсивность их этнической окра­
ски со временем убывала.
Приведу только два примера. В 1075 г. нормандские бароны
Ральф, эрл Восточной Англии, и Роже, эрл Херефорда, подняли
мятеж против Вильгельма и сделали первую и единственную по­
пытку привлечь на свою сторону тех представителей англосак­
сонской знати, которые в то время еще сохраняли политический
статус и военную силу. Хронист приписывает восставшим прово­
кационное заявление о том, что “Вильгельм незаконно вторгся в
благородное королевство Англию, несправедливо лишил жизни
или отправил в жестокое изгнание ее прирожденных наследни­
ков”, и хотя “англы только обрабатывают свои поля, предаются
пирушкам и пьянству”, “но по всему видно, что они больше всего
жаждут отмщения за гибель своих родных”. Однако англосаксы,
пожалуй, и впрямь уже “не думали о битвах”: во всяком случае,
они поддержали короля, что не помешало ему казнить за предпо­
лагаемое участие в заговоре сына Сиварда Нортумбрийского
242

(одного из трех эрлов Англии при Эдуарде Исповеднике), к кото­
рому обращались мятежники, обещая в случае победы треть ко­
ролевства13.
“Англы” в очередной раз остались верны королю и в 1101 г.,
когда Роберт, герцог Нормандии, вернувшись из святой земли,
потребовал у Генриха I захваченную им в обход старшего брата
корону, и бароны немедленно встали на его сторону. Было за­
ключено соглашение, по которому Роберт признал Генриха коро­
лем, но самый могущественный из приверженцев нормандского
герцога - Роберт де Белем, владевший несколькими графствами
в Англии и на континенте, поднял восстание, и Генрих был выну­
жден вновь собрать войска. Несмотря на то, что бывшие с коро­
лем магнаты, помня о своих групповых интересах и не желая на­
сильственного подчинения королем одного из себе подобных, пы­
тались уладить дело мирно, неожиданно вмешались некие “три
тысячи сельских рыцарей” (“tria millia pagensium militum”), при­
звавшие Генриха “не верить этим предателям”. Белем был раз­
бит, его имущество в Англии конфисковано, и он удалился в свои
нормандские владения14.
Анализ этого и ряда других эпизодов, а также дополнитель­
ных фрагментарных данных об отдельных участниках событий с
обеих сторон, позволяет предположить, что постоянно употреб­
ляемый хронистами термин “Angli” был не более чем удобным
словесным штампом, в котором за этнонимической формой до
поры скрывалось социально-политическое содержание. Речь
идет об определенном этапе формирования новой социальной
группы, того рыцарского класса, который на рубеже XI-XII вв.
был уже накрепко привязан к Англии в отличие от баронской
аристократии, имевшей особые интересы на континенте. Еще бо­
лее полувека этнический момент играл существенную роль в
формировании и поддержании довольно устойчивой оппозиции
средних и низших слоев землевладельческого класса его аристо­
кратической верхушке. Со временем же он теряет свою силу, и во
второй половине XII в. этносоциальное противостояние оконча­
тельно превращается в социально-политическое.

13 Stubbs W. The Constitutional History of England. Oxford, 1874—1878. Vol. I. P. 317.
N1.

14 Ibid. P. 332. N 1 , 2 .

Г.Г. Литаврин
ЭВОЛЮЦИЯ ЭТНИЧЕСКОГО САМОСОЗНАНИЯ
БОЛГАРСКОЙ ЗНАТИ
В ЭПОХУ ВИЗАНТИЙСКОГО ГОСПОДСТВА
Избранная тема позволяет выдвинуть и аргументировать по
крайней мере два главных тезиса. Первый имеет прямое отноше­
ние к методике изучения этнических проблем в средние века, вто­
рой - к содержанию понятия “этническое самосознание” и его
функциональной роли в жизни средневекового общества.
Сначала приведу первый тезис, так как в соответствии с ним
построено дальнейшее изложение. Исследователям, занимаю­
щимся этнической историей, прекрасно известно, сколь скуден
материал письменных источников для ее освещения - в особенно­
сти для европейского средневековья доренессансной эпохи.
Сплошь и рядом приходится обследовать почти весь фонд сохра­
нившихся источников самых разных видов и жанров, чтобы по
крупицам собрать данные, имеющие непосредственное отноше­
ние к делу.
Слависты-медиевисты Института славяноведения РАН, иссле­
дуя в течение последних двух десятилетий проблему эволюции
этнического самосознания славянских народов в Средние века и
постоянно ощущая острый недостаток источников, стали с успе­
хом широко использовать в качестве своеобразного дополни­
тельного материала так называемый “поведенческий фактор”.
Состоит этот прием в анализе поведения крупных и малых этни­
чески однородных объединений и групп людей и даже отдельных
лиц в критических ситуациях, которые вынуждали участников со­
бытий занять определенную позицию в отношении соплеменни­
ков или вообще в отношении родного этноса. К такого рода кри­
тическим ситуациям относятся, например, нападение внешнего
врага, восстание против господства иноземцев, дискредитация,
умаление прав или унижение достоинства людей представителя­
ми господствующего этноса и т.п.
Даже скупые сведения о поступке человека при подобных об­
стоятельствах имеют, как мне кажется, очевидные преимущества
более объективного свидетельства перед прямым высказыванием
того или иного хрониста о его собственных этнических представ­
лениях, ибо, во-первых, они (эти сведения) позволяют судить не
только о самом этническом чувстве того или иного исторического
персонажа, но также о проявлении этого чувства на деле, о его
244

значении в общественной жизни; во-вторых, “поведенческий фак­
тор” дает возможность получить достаточно достоверные данные
о состоянии и степени развитости этнического самосознания у са­
мых разных социальных слоев населения, а не только у представи­
телей господствующего класса и образованной элиты.
В данной статье, однако, речь пойдет об эволюции этническо­
го самосознания прежде всего у представителей болгарской знати
XI-XII вв. Возможности учета “поведенческого фактора” демон­
стрируются при рассмотрении данного сюжета наиболее нагляд­
но, особенно при анализе поведения представителей социальной
болгарской верхушки в критических ситуациях, возникших во
время трех антивизантийских восстаний болгар в 1040-1041, 1072
и 1186-1187 гг.
Коротко напомню ход основных событий, которые подробно
(включая отчасти сюжет данной статьи) уже рассматривались
мною ранее1. В 1018 г. после многолетних тяжелых войн Первое
Болгарское царство пало под ударами войск императора Визан­
тийской империи Василия II, получившего прозвище “Болгаробойца”. Болгарские земли стали провинциями империи. Болгария
исчезла с политической карты после более чем 300-летнего неза­
висимого государственного существования и более 150-летия со
времени принятия христианства, когда по уровню развития эко­
номики, социальной структуры, политических учреждений и
культуры она не уступала другим государствам Европы и мало ус­
тупала Византии.
Перед множеством социально и политически активных лиц во
весь рост встал кардинальный вопрос о возможном влиянии лич­
ного выбора на собственную судьбу, благополучие семьи, поло­
жение в обществе. Уже в последние годы отчаянного сопротивле­
ния завоевателям проявились яркие симптомы утраты былого
единства болгарской знати в ее решимости до конца вести борьбу
за независимость своего отечества: случаи перехода на сторону
врага, поиска соглашения с ним, отказа от участия в военных дей­
ствиях имели место во всех разрядах болгарской знати, начиная с
членов правящей династии и кончая начальниками гарнизонов
крепостей.
Решая вопросы организации управления завоеванной страной
и определяя личные судьбы болгарских вельмож и военачальни­
1Литаврин Г.Г. Болгария и Византия в XI-XII вв. М., 1960. С. 376-464; Он же.
Особенности развития самосознания болгарской народности со второй четвер­
ти X до конца XIV вв. // Развитие этнического самосознания славянских наро­
дов в эпоху зрелого феодализма. М., 1989. С. 45-48.

245

ков, Василий II, несомненно, принял во внимание не только их
былое положение на родине, но и их позицию, их поведение на
последнем этапе борьбы. Болгарская знать была как бы разделе­
на на три основные группы. В наименьшую вошли представители
бывшей правящей династии, высшее боярство и видные воена­
чальники. Их император счел необходимым удалить из Болгарии,
надежно изолировав от родной этнической среды: они вместе с
семьями были переселены в Малую Азию, в пограничные вос­
точные провинции, получив назначение как служилые люди им­
ператора на различные гражданские и военные посты. Предста­
вители второй, более многочисленной группы были приняты на
императорскую службу на скромные должности либо в самой
Болгарии, либо в соседних с нею районах империи. Третья, самая
многочисленная группа представляла наименее значимый в соци­
альном отношении разряд болгарской знати; ее представители в
качестве новых подданных империи остались на месте на положе­
нии частных лиц. По понятиям того времени нежелание импера­
тора зачислить видное лицо на государственную службу было
знаком пренебрежения или немилости. Разумеется, с годами по­
ложение людей в каждой из групп менялось, и представители
третьей группы постепенно втягивались в орбиту политической и
общественной жизни империи. Но знаменательно и то, что на
видных должностях (военных и гражданских) в балканских про­
винциях Византии лица со славянскими именами встречались в
XI-XII вв. исключительно редко.
Первое антивизантийское восстание в Болгарии вспыхнуло в
1040 г. в результате усиления налогового гнета и изменения
формы их взыскания (коммутация натуральных податей денеж­
ными платежами). Едва весть о народных волнениях в болгар­
ских провинциях достигла Константинополя, оттуда тайно бе­
жал к соотечественникам Петр Делян, который, по некоторым
данным, находился там на положении раба одного из византий­
ских сановников. Представившись повстанцам как сын царя Гав­
риила Радомира и внук царя Самуила (Гавриил занял трон Бол­
гарии после смерти отца и правил в 1014-1015 гг.), он был при­
знан законным наследником и коронован царем возрождаемого
Болгарского государства. Города, крепости и целые области до­
бровольно признавали власть Петра, народ с энтузиазмом ока­
зывал ему поддержку, из стекавшихся к Петру представителей
болгарской знати быстро составился его двор, выдвигались вое­
начальники и управители, восстанавливались традиционные для
Болгарии титулы и должности. “Ромеи”, т.е. представители
иноземной (византийской) власти, “беспощадно избивались”.
246

Войско соседней с Болгарией провинции Диррахий, состоявшее
в значительной мере из болгарских ополченцев, получив приказ
выступить против Петра, восстало также и выбрало “царем
Болгарии” одного из воинов - Тихомира. Вскоре оно соедини­
лось с отрядами Петра (Тихомир, как не имевший законных
прав на престол, был устранен). Против повстанцев были двину­
ты регулярные войска империи, и в поход отправился сам импе­
ратор Михаил IV Пафлагонец. В момент наивысших успехов
восставших и в канун решающих битв в лагерь Петра в самом
конце 1040 г. или начале 1041 г. прибыли другой законный пре­
тендент на трон Болгарии, сын последнего погибшего в бою ца­
ря Ивана Владислава (1015-1018), и еще один внук Самуила Алусиан. Узнав о восстании болгар, он тайно, скрываясь от слу­
жителей константинопольского сыска, бежал из Феодосиуполя,
города близ восточной границы Византии. Примерно в то же
время люди болгарского происхождения, придворные служите­
ли Михаила IV, Мануил Иваца и некий евнух-спальничий доста­
вили к Петру из-под Фессалоники императорский обоз с деньга­
ми и дорогим снаряжением, который император в панике бросил
при появлении отрядов Деляна.
Приход Алусиана резко изменил ситуацию в ближайшем
знатном окружении Петра Деляна: легитимность притязаний
Алусиана была бесспорной и, опираясь на появившихся у него
влиятельных приверженцев, он потребовал приобщить его к
высшей власти. Предстояла осада Фессалоники, крупнейшей кре­
пости и второго по значению города империи, и Петр был выну­
жден доверить эту военную операцию Алусиану, дав ему 40-ты­
сячное войско. Алусиан действовал бездарно и, будучи разгром­
лен, бежал с поля боя.
Поняв, что его престиж среди повстанцев резко упал, и често­
любивые надежды отныне нереальны, Алусиан и его сторонники
завязали тайные переговоры с императором (он стоял лагерем в
200 км к востоку от Фессалоники), получили заверения в ожида­
ющих их высоких наградах за измену Петру и сумели нанести
повстанцам удар, погубивший все дело восстания: тайно от вой­
ска, на пиру, они ослепили Петра и тотчас бежали в стан импера­
тора. Несмотря на мужество оставшихся верными Деляну сорат­
ников, в том числе Мануила Ивацы, и отчаянные попытки слепо­
го царя организовать сопротивление армии императора, Петр пе­
рестал быть символом борьбы за независимость, среди повстан­
цев начался разброд. Восстание было подавлено. Алусиан полу­
чил высокий титул магистра и чествовался как герой в кругу
византийской знати.
247

Восстание Петра Деляна произошло через 22 года после паде­
ния Болгарии. Руководство им осуществляли люди среднего воз­
раста, оформившиеся как личности еще до завоевания их отече­
ства иноземцами или достигшие к тому времени отроческого воз­
раста и хорошо помнившие уклад жизни родной страны в годы ее
независимости. Именно этим в немалой степени объясняется то
единодушие, с которым подавляющее большинство болгарской
знати и рядовые болгары приняли участие в восстании: травма,
нанесенная завоевателями достоинству болгар, была еще свежа,
их этническое самосознание обострено, историческая память не
успела поблекнуть - среди молодежи она поддерживалась стар­
шим поколением. Политика константинопольского двора с конца
30-х годов лишь усиливала антивизантийские настроения в Болга­
рии: увеличивались налоги, болгарские церковные иерархи заме­
нялись греческими, захваченные в плен болгары, вопреки импер­
ским законам, удерживались византийцами в рабстве, граждан­
ские права болгарских подданных ущемлялись.
Эррозия этнического самосознания в этот период имела мес­
то лишь у части болгарской знати, которая превратностям и тру­
дностям борьбы за государственную независимость предпочла
вознагражденную врагом измену своим соотечественникам.
Крупные перемены были характерны для поведения болгар­
ской знати в ходе другого антивизантийского восстания в Болга­
рии. Оно вспыхнуло также в ответ на усиление налогового гнета
в 1072 г., через 54 года после завоевания Болгарии и 32 года пос­
ле первого восстания. К этому времени участники борьбы с заво­
евателями ушли из жизни. Большинство новых повстанцев пред­
ставляли, несомненно, их внуки и правнуки, выросшие в условиях
иноземного господства, причем по преимуществу в тех семьях,
которые - как не слишком скомпрометированные оказанной
Петру Деляну поддержкой - не подверглись в прошлом (в 1041—
1042 гг.) репрессиям со стороны торжествовавшей победу импер­
ской власти.
К 1072 г. значительный слой болгарской знати уже находился
на императорской службе, стал двуязычным, составил часть им­
перской аристократии, участвовал во внутренней политической
жизни страны. Ряд видных болгарских родов оказался в родстве с
греческими. На южных, западных и юго-западных болгарских зе­
млях появились владения греческих вельмож и военных, как и
греческих монастырей.
Новое восстание возглавила, разумеется, не эта знать, а та,
которая была обойдена высочайшим вниманием. С самого нача­
ла враждебную в отношении к ней позицию, как и к ее целям воз­
248

рождения болгарской государственности, заняли не только визан­
тийские власти, но и значительное число знатных соотечествен­
ников, проживавших в тех же болгарских городах, на тех же бол­
гарских землях.
Прежде всего, повстанцы не могли найти легитимного канди­
дата на трон Болгарии, хотя мужских потомков рода Самуила бы­
ло тогда немало среди служилых людей императора. И ни один из
этих потомков, узнав о восстании, не бежал на землю предков в
поисках царского трона. Желая соблюсти традицию - короновать
лишь человека “из царского рода” - повстанцы попросили Миха­
ила, главу сербского княжества Зеты, отдать им сына Константи­
на Богдина, который и был коронован под именем Петра. Окру­
жавшая Петра часть знати пыталась наращивать успех: она за­
хватывала города, но избивала при этом, как пишет тот же цити­
ровавшийся выше хронист, не “ромеев”, а “всех не покоряющих­
ся”, т.е. и враждебных повстанцам соотечественников.
Действительно, в крупную крепость Касторию сбежались из
страха перед повстанцами не только византийцы, но и представи­
тели болгарской знати (среди них, например, Борис Давид, имя
которого можно расценить как признак сохранения его носите­
лем болгарского этнического самосознания). Не перешло на этот
раз на сторону повстанцев и набранное из болгар ополчение про­
винции. Дважды соотечественники сходились в кровопролитном
сражении (на имперской стороне враждебные повстанцам болга­
ры выступали, разумеется, вместе с византийцами). В первом бою
победили повстанцы, во втором они потерпели тяжелое пораже­
ние. Византийские хронисты использовали особое выражение для
обозначения болгар, выступивших против повстанцев: они назы­
вали их “заботящимися об интересах ромеев”.
Восстание 1072 г. уступало по размаху восстанию Петра Де­
ляна. Первые же неудачи усилили колебания, причем - в ближай­
шем к Бодину окружении; участились случаи предательства и от­
каза от продолжения борьбы. Восстание было подавлено сравни­
тельно быстро. Самое важное для уяснения позиции болгарской
знати в этот период - это углубление раскола в ее среде: часть ее
уже не отделяла своих интересов от интересов империи, она не
просто не желала участвовать в борьбе за независимость своего
отечества, но выступила с оружием в руках против тех, кто на эту
борьбу решался. Иерархия самосознания приобрела новую стру­
ктуру, изменилось ценностное соотношение его компонентов, со­
знание подданства империи, социальные и политические мотивы
поведения оттеснили на задний план или полностью заглушили
этническое чувство.
249

После подавления восстания 1072 г. и после новой волны ре­
прессий, пережитой потомками старой болгарской аристократии,
наступил длительный “глухой” период в истории болгарского эт­
носа. Императоры стремились стереть самую память о некогда
независимом Болгарском государстве: в Преспе были до основа­
ния разрушены не только воздвигнутые при Самуиле царские
дворцы, но и сами дворцовые церкви (безусловный и большой
грех для христиан).
До 1186 г. болгарская знать не проявляла большой политиче­
ской и общественной активности. Отдельные эпизоды явно антивизантийской направленности имели место не в Западной и ЮгоЗападной Болгарии, где произошли описанные выше восстания, а
в центральных и северо-восточных районах страны. Главенству­
ющую роль в народно-освободительном движении стали играть
не потомки старой династии и не представители прежней аристо­
кратии, практически сошедшей со сцены, а выходцы из рядов но­
вой болгарской знати, сложившейся к этому времени вдали от
крупных имперских центров. О ее этнических (болгарских) сим­
патиях позволяют судить данные о благотворительных благочес­
тивых взносах в пользу сохранившихся старых и основываемых
новых болгарских монастырей, ее заказы на изготовление руко­
писей церковноучительных книг на старославянском языке. Она
не пользовалась милостями константинопольского двора, не бы­
ла отягощена греческими связями, и в родственные отношения
она вступала не с греками, а с влахами, половцами и, возможно,
русскими. Именно эти матримониальные связи позволили в даль­
нейшем Асеням получить существенную военную помощь в борь­
бе с империей из-за пределов болгарских земель.
Восстание 1186 г. также было вызвано серьезным (причем ис­
ключительно для болгарских земель) повышением государствен­
ных поборов. Братья Асени, возглавив движение, сделали все,
чтобы максимально расширить число участников вооруженной
борьбы. Они вели широкую пропагандистскую кампанию, дейст­
вуя и по светской, и по церковной линии: они напоминали народу
о славном историческом прошлом родной земли в эпоху незави­
симой государственности, утверждали свою легитимность якобы
существовавшей кровной связью с былыми болгарскими династи­
ями, славили популярных болгарских святых. Снова был брошен
призыв к бескомпромиссной беспощадной борьбе со всеми роме­
ями. Колебания в рядах знати и склонность к компромиссам с им­
ператором имели место в перипетиях и этого победоносного в ко­
нечном итоге восстания. Но эти акции не нанесли уже того роко­
вого ущерба общему делу, как это произошло в 1041 и 1072 гг.
250

Основное большинство знати сохранило верность поставленной
цели. Старший из братьев, Феодор, коронованный под именем
Петра, дважды ставил под вопрос успех дела, вступая в соглаше­
ние с императором. Но он не сумел сплотить вокруг себя значи­
тельный круг приверженцев и был, в сущности, незаметно для об­
щества отстранен от управления. Вся власть и руководство воен­
ными действиями оказались в руках решительного и талантливого
среднего брата (Асеня).
Более того - на успешный исход восстания не повлияли и за­
говоры против его вождей, инспирированные, несомненно, визан­
тийской тайной дипломатией. В результате происков высшего
болярства и императорского двора погибли Асень (1196), Петр
(1197) и, наконец, младший из братьев - знаменитый Калоян
(1207). Но эти убийства запоздали: Второе Болгарское царство
успело не только упрочиться, но и стать угрозой владениям ромеев
и латинян на Балканах.
В заключение необходимо вернуться к нераскрытому (хотя и
упомянутому в самом начале) тезису о содержании понятия “этни­
ческое самосознание” и его роли. В исследовании этого феноме­
на наметились две тенденции. В русле одной внимание сосредото­
чено почти исключительно на проявлениях этнического чувства.
Материал привлекаемых при этом источников весьма скуден, их
анализ нередко сводится к раскрытию содержания этнонимов.
Вторая тенденция (свойственная более историкам, чем этноло­
гам) состоит в изучении этнического самосознания как одной из
сторон духовного мира человека, системы его конфессиональ­
ных, социальных, политических и этических пристрастий. Не от­
рицая важности первого аспекта, я считаю второй подход в целом
более перспективным. Во-первых, потому, что данные о “чисто
этнических” представлениях средневекового человека почти не
содержатся в источниках. Во-вторых, по существу само сознание
этнической принадлежности к данному этническому единству не­
разрывно сопряжено с представлениями не только о кровном
родстве, родной речи и привычном жизненном укладе, но и с мыс­
лью о родной природе, общей для своего этноса вере, подданстве
своему государю, о принадлежности к своему социальному кругу,
о приверженности общепринятым обычаям, о могилах предков,
исторических героях своего народа, близких сердцу с детства пес­
нях и сказках и т.д.
Надеюсь, из предшествующего изложения явствует, что этни­
ческое чувство не есть неизменная величина. И что даже во вре­
мя смертельной борьбы с иноземцами оно не всегда выступало в
качестве решающего мотива в поведении человека. Приведенные
251

выше факты убеждают в том, что социальные интересы и поли­
тические амбиции в определенных ситуациях оказываются в шка­
ле духовных ценностей более высокими, чем сознание этнического
родства и “голос крови”.
Но факты же убеждают в том, что процесс ассимиляции и ак­
культурации в условиях сохранения живых связей с родной этни­
ческой средой совершается достаточно медленными темпами и
захватывает лишь малую часть этноса, имеющего богатые госу­
дарственно-политические и культурные традиции*.

Текст статьи подготовлен на основе выступления автора на заседании круглого

Г.П. Мельников
ЭТНОГЕНЕТИЧЕСКИЙ МИФ
В САМОСОЗНАНИИ ЧЕШСКОЙ ЗНАТИ XIV в.*

XIV столетие представляется важнейшим этапом в эволю­
ции самосознания чешского дворянства, как его высшего слоя
(в аутентичной терминологии - панство), так среднего и мелкого
(рыцари и земаны). Оно начало идентифицировать себя с чеш­
ским этносом, “natio boemica”, одновременно осознавая себя глав­
ным субъектом политической жизни страны. Дворянство как
этнофор и “политический народ” стало стремиться к социальнополитическому самоутверждению, что обусловило начавшийся в
Чехии процесс формирования сословной монархии. Этому спо­
собствовало пресечение по мужской линии чешской династии
Пржемысловцев. При выборах новой династии чешское панство
впервые реально почувствовало себя решающей политической
силой в стране. Новой, иноземной династии Люксембургов при­
шлось адаптироваться к этно-политическому самосознанию чеш­
ского дворянства. Если Яну Люксембургу это не удалось, по­
скольку в центре его политической концепции была дипломатия1,
то его сын Карл (будущий император Карл IV) с самого начала
своей политической деятельности, будучи еще маркграфом Мора­
вии, осознал важность аутоидентификации с этнически чешской
знатью своего королевства.
Ее самосознание наиболее рельефно было выражено в Хро­
нике так называемого Далимила (первая четверть XIV в.), отстаи­
вавшего концепцию “Чехии для чехов”. Недавние исследования
3. Углиржа*12, Р. Штястного3 и Б.Н. Флори4 показали, что для ав­
тора Хроники сословие чешских светских феодалов было иден­
тично понятию народа как этнической общности. В терминоло­
гии хрониста дворянство - это obec (община) и даже zemè (земля,
* Автор выражает благодарность Международному научному фонду, благодаря
которому данное исследование стало возможным.
1 SpëvdcëkJ. Krai diplomat (Jan Lucemburskÿ). Praha, 1982. S. 10.
2 UhUf Z. Pojem zemské obce v tzv. Kronice Dalimilovë jako zâkladni prvek jeji idéolo­
gie // Folia fistorica Bohemica. 9. Praha, 1985. S. 7-32.
3 Stdstny R. Tajemstvi jména Dalimil. Praha, 1991. S. 173-183.
4 Флоря Б.Н. Этническое самосознание чешской феодальной народности в X IIначале XIV в. // Развитие этнического самосознания славянских народов и эпо­
ху зрелого феодализма. М., 1989. С. 197-201.

253

страна). Последнее особенно важно для понимания амбиций дво­
рянства, считавшего именно себя репрезентантом всей страны.
Вследствие этого монарх рассматривался как необходимый, но
привнесенный элемент этносоциального организма.
Этно-патриотическая концепция Далимила имела одним из
своих источников легенду о происхождении чехов, зафиксирован­
ную еще в Чешской хронике Козьмы Пражского. Однако, эта ле­
генда ограничивалась рамками славянского мира. Для середины
XIV в. этого было уже явно недостаточно, поскольку Чехия ста­
ла центром Священной Римской империи. В документах, выхо­
дивших из канцелярии Карла IV, подчеркивалось особое, почет­
ное место страны в империи. Чехия неизменно называлась “mem­
brum nobile”, “imperii magni ficum et insigne membrum”. Юридиче­
ски это положение было закреплено в Золотой булле 1356 г.5
Концепция богемоцентризма, занявшая основополагающее место
в политической доктрине Карла IV6, требовала обоснования бла­
городного происхождения чехов и их монарха уже во всемирном,
с позиций того времени, масштабе.
Такое обоснование появилось в хрониках середины - второй
половины XIV в., написанных по заказу Карла IV. В них, прежде
всего у Мариньолы и Пулкавы, было дано этногенетическое
обоснование родства чехов со славнейшими народами древности
и современными им западноевропейскими этносами. Цель созда­
ваемого хронистами этногенетичекого мифа - ввести чешское
дворянство как основного, наряду с королем, репрезентанта сво­
его народа в “европейскую семью” народов как равноправного
родственника. Окончательный поворот Чехии на Запад, опреде­
лившийся еще при последних Пржемысловцах, был закреплен
чешской интронизацией Люксембургов. Парадоксально, что
“германоцентризм” Пржемысла Отакара II, разбившийся о со­
перничество с Габсбургами, сменился “богемоцентризмом” им­
перской политики Карла IV Люксембурга. То, что не удалось сде­
лать национальной чешской династии, даже ценой кровопролит­
ных войн, смогла мирными средствами осуществить династия ев­
ропейская. Поэтому осознание чешской элитой своих историче­
ских корней нуждалось в историко-географическом расширении,
выводящем чехов из рамок мира славянских этносов в общемиро­
вой этнический контекст. Именно это соображение и продикто5 Мельников Г.П. Этническое самосознание чехов во второй половине XIV в. //
Там же. С. 205-206.
6 Подробный анализ политической концепции Карла IV см.: SpëvâcëkJ . Karel IV.
Praha, 1980.

254

вало чрезмерную амбициозность мифологизированных этногенетических построений у хронистов эпохи Карла IV.
Особенно выделяется Хроника Джованни Мариньолы, италь­
янского епископа и миссионера, написанная по специальному зака­
зу императора. Именно Мариньола взял на себя задачу создания
этого мифа и введения его в контекст всемирной истории народов,
как она понималась в историографии XIV в. Одновременно с этим
Мариньола дал столь же мифологическое обоснование семантики
персоны самого Карла IV и его родителей, введя монарха в цепь этно-исторической генеалогии, каждое звено которой имело скры­
тый символический смысл. Происхождение монарха иноземной ди­
настии тем самым оказывалось сопряженным с происхождением
народа, которым он правил. Эти наблюдения заставляют подроб­
нее остановиться на этногенетических построениях Мариньолы.
Основной особенностью этногенеза чехов, по Мариньоле,
была их родственная связь с двумя великими народами древно­
сти - греками и римлянами. “Славяне и чехи” ведут свой род от
Яфета, третьего сына Ноя, “а не от Хама, как некоторые лживо
утверждают”. Тем самым чехи исключаются хронистом из потом­
ков отрицательного библейского персонажа, проявившего столь
большое неуважение к своему родителю. Акцентируя внимание
на этом лживом утверждении “некоторых”, хронист дает понять,
что существуют иные этногенетические построения, принижаю­
щие чехов, поскольку относят их в буквальном смысле к “хамско­
му отродью”. Яфет же “получил Европу”, границы которой тя­
нутся от Сирии к Дону, а на Западе - к Атлантическому океану.
Яфет положил начало двадцати семи странам и народам. Среди
его потомков был Янан, от которого произошли “греки, ныне на­
зываемые италиками, так как живут в стране Италии, которая
когда-то, согласно Иерониму, называлась Великой Грецией”. От­
туда происходили покорители Трои, они были италиками. Ны­
нешние же греки, которых хронист-католик неоднократно гроз­
но клеймит, как схизматиков, не имеют отношения к античным
грекам, так как ведут свое происхождение от Аскенеза, т.е. пра­
вославные греки - это (в современной этнической терминоло­
гии) - ашкенази. Так конфессионально ангажированный хронист
создает новую версию этногенеза греков.
“Первые чехи” произошли от упомянутого “италийского Янана”, по-иному называемого Янус, и Гомера, прародителя галлов,
также потомка Яфета7. Следовательно, чехи состоят в родстве с
7 Kronika Jana z Marignoly // Fontes rerum Bohemicarum (далее - FRB). Praha, 1882.
T. Ш. S. 507, 522; см. также: Kroniky doby Karla IV. Praha, 1987. S. 448, 458^159.

255

потомками галлов - французами. Данное построение хрониста
вызвано, очевидно, тем, что Карл IV воспитывался при француз­
ском дворе, имел французскую культурную ориентацию, а его по­
литическим наставником долгое время был Пьер де Розьер, буду­
щий папа Григорий XI. Желание породнить чехов с французами
как бы обосновывало “родственный” характер франкофильства
первых чешских Люксембургов и делало вполне легитимным
“парижский период” жизни Карла IV.
В хронике Мариньолы перед нами предстает довольно пута­
ная этногенеалогия, в которой население Великой Греции счи­
тается италиками, причем они контаминируются с ахейцами покорителями Трои. При этом в стороне остаются “те, которые
ныне греки”. Таким образом, чехи одновременно оказываются
потомками славных покорителей Трои и народа Италии, т.е.
двух основных носителей культуры и государственности в
античном мире.
Далее Мариньола указывает на еще одного прародителя всех
славян и чехов, в частности, - потомка Яфета, Элису. Его потом­
ки - “Helisani”, “ныне, как это бывает по изменении письма”, стали называться славянами. “Первые чехи были родом славяне,
т.е. элисане. Элиса также называется Солярис”8. В связи с этим
далее Мариньола выстраивает псевдоэтимологический ряд, дол­
женствующий обосновать сакральную сущность “солярности”
чешского этноса. Именно “Elysa” имеется в виду у пророка Исайи
в выражении “Eliopolis civitas solis”9. Поэтому чехи - народ “сол­
нечный, или сияющий, или же, скорее, славный”. “Филологиче­
ская эрудированность” хрониста позволяет ему “доказать” этимо­
логическое родство имени Elysa, он же Solaris, с лат. “Sclaui” и
чеш. “Slava”101. Разницу в чешском и латинско-немецком названи­
ях страны Мариньола объясняет просто: среди чехов был некто
но имени Воуа, по нему западные соседи назвали землю Богеми­
ей. Она составляет часть Германии. Сами чехи называют ее Че­
хией по имени праотца Чеха11.
Инновации Мариньолы, касающиеся этногенеза народа,
тесно связаны с семантикой генеалогии правителя этого наро­
да - Карла IV. По матери, Элишке, он происходил из рода
8 FRB. Т. III. S. 521.
9 Исайя 19,18.
10 О солнечной символике у Мариньолы см.: Chadraba R. Apostolus Orientis.
Poselstvf Jana z Marignoly // Z tradic slovanské kultury v Cechâch. Sâzava a Emauzy
v dëjinâch Ceské kultury. Praha, 1975. S. 129-130.
11 FRB. T. III. S. 522.

256

Пржемысловцев. Для Карла IV была особенно важной принад­
лежность к чешской элите именно по крови и по праву наследо­
вания по женской линии. Поэтому Элишка Пржемысловна и в
автобиографической Vita Caroli Quarti и в Хронике Мариньолы
выступает прежде всего как носитель чешской государственно­
сти и высших достоинств чешского народа, обусловленных его
генезисом. Для Мариньолы Элишка - “путеводная звезда” с
двумя лучами - мудрости и добродетели - в лабиринте темной
чешской истории. Она, как Ревекка, очень красива, невинна,
причем прекраснее душой, чем телом. Она не “упорхнула”, как
ее сестры, в другие страны, но “неподвижной голубицею оста­
лась в отчем доме как предвестница будущего”. Она сравнива­
ется с чешской легендарной пророчицей Либуше, которая тоже
сама избрала себе в супруги Пржемысла, которому дала “кня­
жество и чешское герцогство”. Элишка также получила это ко­
ролевство для себя и для супруга, предопределенного ей не
людьми, но Богом.
Далее хронист в присущей ему квазифилологической манере,
объясняет глубокую символику латинской формы имени Элишки - Elisabeth. Оно образовано из двух слов. Первое - это все тот
же Elysa. Второе - beth, по-древнееврейски “дом”. Следовательно,
Elisabeth - это “дом элисский”. Таким образом, Элишка - высшее
воплощение “светоносности” чехов, находящаяся в одном ряду с
ветхозаветной праведницей и родоначальницей чешской государ­
ственности. Более того, поскольку еще св. Иероним толковал
имя Helisabeth как “моя княжна”, то можно заключить, как счита­
ет Мариньола, что княжество свое она получила от самого Бога.
Значит, она становится еще и божьей избранницей. В этот сла­
вянский дом света, пребывающий в богоизбранной деве, вступил
отец Карла - Johann (Jan) Luxemburg, имя которого означает “ми­
лость”. Род его еще более славен. Он происходит от Карла Вели­
кого, ведущего свою родословную “от троянцев”. Эта линия про­
тивопоставляется римским императорам древности, которые
происходили “из плебеев”. “Троянская” же линия императоров
восходит к языческим богам Сатурну и Юпитеру, которые, судя
по их “портретным” изображениям в цикле фресок замка Карлштейн, представляющим родословие Карла IV, мыслились как
реальные существа вполне человеческого вида12. “Троянская” ли­
ния предков Карла IV перетекает в “римско-итальянскую” опять
же посредством женщины: Лавиния, дочь “короля Иоанна - вла­
стителя этрусков и отца римского народа”, т.е. наследница мест-*9
12 Dvofdkovd V., Menclovd D. KarlStejn. Praha, 1965. S. 66, 74.

9. Социальная идентичность

257

ной династии, берет в мужья короля-пришельца Энея. Их сын ста­
новится основателем рода Юлиев, от которого идет прямая ли­
ния: Юлий Цезарь - династия Каролингов - Иоганн Люксем­
бург - Карл IV13.
Естественно, что союз Элишки и Яна может быть только бла­
годатным, а его плод может означать только “дар божий”, ибо яв­
ляется результатом соединения “славы и милости”. Их потомство
“воистину заслуживает названия превышающего славу по проро­
честву Либуше, предсказавшей, что ее потомство превысит славу
всего своего рода”. “Из этого счастливого союза возник славный
потомок солнечного света в божьей церкви, т.е. на троне Римской
империи... (появился) император Карл IV, милый Богу, сильный
могуществом, сияющий всеми добродетелями, в котором как в со­
суде с мирром соединились две линии... Как надеется мир, плод
Элишки будет возвышен над Ливаном, когда Карл славно перей­
дет море и победно утвердится в Иерусалиме, чтобы исполнить
пророчество Сивиллы. И будет ему уготовано надгробие у ног
Господа нашего”14. Таким образом, этнологема оборачивается
политическим профетизмом. Карл IV уже мыслится как восста­
новитель Pax Christiana Universalis. Слова о “возвышении над Ли­
ваном” отсылают читателя к библейской книге пророка Заха­
рии15, в которой мессианская тема трактуется как будущий союз
“священства” и “царства”. В искусстве эпохи Карла IV, как пока­
зал Р. Хадраба, император часто изображался с чертами архие­
рея, иногда как Мельхиседек - иудейский царь и одновременно
первосвященник16. Поэтому можно заключить, что этногенеалогия монарха воспринимается как провиденциально ориенти­
рованная.
Более того, именно посредством мифического Элисы король
и народ оказываются не только этногенетически едиными, но и
богоизбранными, так как Мариньола дает еще одну этимологию,
связывая славян-элисан с элизиумом, т.е. раем. Именно “в рае
всех земных раев”, а именно при дворе Карла IV, Мариньола со­
бирает венок из “flor de helis” - цветов Эллисы, элисейских, сле­
довательно, славянских17. Телеологический характер этногенетического мифа достигает здесь вершины.
13 FRB. Т. III. S. 520.
14 Ibid.
15 Захария II, I.
16 Chadraba R. Staromëstskâ mosteckâ vë2 a triumfâlm symbolika v umënf Karla IV.
Praha, 1971 (Хадраба P. Карлов мост. Прага, 1974. С. 18-19).
17 FRB. Т. 1П. S. 520.

258

В другом историческом сочинении круга Карла IV - Хрони­
ке Пршибика Пулкавы из Раденина так же подробно, но не­
сколько по-иному, освещено происхождение чехов. “Этногенетический” раздел хроники начинается с библейских реминис­
ценций: после разрушения вавилонской башни различные
“языки” (термин понимается как “народ = речь”, среди них и
“речь славянская”, по которой “люди этого языка названы сла­
вянами”), стали заселять Европу. Дается этимология этого этникона, возводимая к слову “слово”: “И так от слова... эти лю ­
ди названы славянами”. Вначале они заселили север Балкан.
“Один человек из Хорватии но имени Чех”, убивший вельмо­
жу, был вынужден бежать вместе со своим родом. Он нашел
новую родину на территории позднейшей Чехии, названной так
по его имени. Также “названа эта страна по-латыни Богемией
от имени Божьего”, считает Пулкава18. Хронист проводит
мысль, что латиноязычный западный мир, зная славянское
слово “Бог” и исходя из него, назвал страну потомков Чеха Б о­
гемией, т.е. “божьей страной”. Следовательно, мы видим иную
формулировку той же концепции богоизбранности чешского
народа.
Пулкава подчеркивает родство славянских языков, их взаимопонятность в славянской среде. Приводя рассказ о праотце Че­
хе, Пулкава впервые формулирует его приоритетное положение
по отношению к иным славянам (кроме южных). У Чеха появля­
ется младший брат или родственник Лех - праотец поляков, по­
томки которого заселили территорию позднейшего Кракова. Да­
лее говорится, что славяне населили все известные средневеко­
вому европейцу славянские земли19. Легенда о хорватском проис­
хождении Чеха впервые встречается в Хронике Далимила, но
лишь у Пулкавы сформулирована концепция славянского родст­
ва, в которой чехам отведено центральное место между южными
славянами, с одной стороны, и поляками, русскими и поморски­
ми славянами, с другой. Следует отметить важную деталь - пра­
отец Чех является главой целого рода, т.е. он несомненно при­
надлежит к числу “хорватской” знати. Следовательно, все его по­
томки - знатного происхождения. Это заставляет вспомнить этно­
социальную концепцию Далимила, где знать, дворянство равны
понятиям страны и народа.
Концепция “старшего родственника” но отношению к поля­
18 Kronika Ceskâ Ffibika Pulkavy // FRB. Praha, 1893. T. V. S. 212.
19 Ibid.

9’

259

кам20 прослеживается также и в дипломатической переписке
Карла IV. В формуляре послания польскому королю Казимиру III
проводится мысль об общности исторических судеб обеих стран,
“идущих в будущее одним шагом и с одинаковой судьбой”, причем
подчеркивается, что Польша должна относиться к Чехии как “по­
слушный сын к ласковому отцу”. С этих же позиций Карл IV тре­
бовал от полностью суверенного польского государства, не свя­
занного с Чехией никакими вассальными обязательствами, сво­
бодного прохода чешских купцов через польские владения на
Русь, т.е. права беспошлинной транзитной торговли21.
Анализ этногенетических конструкций позволяет заключить,
что социальные верхи чешского общества считали себя равными
по отношению к элите многих европейских народов и безусловно
старшими по отношению к большинству славянских этносов. По
своему этногенезу чешская элита состояла в родстве со славней­
шими народами древности и современности, к тому же она была
“солярной” и во многих отношениях богоизбранной. Это относи­
лось как к монарху из новой династии, так и ко всей чешской “на­
ции” - дворянству. При этом из понятия “нации”, “народа чешско­
го” исключалось бюргерство как этнически чужеродное, преиму­
щественно немецкое. Оно обладало лишь юридическими права­
ми, было подданным короны и не могло претендовать на преиму­
щества, даваемые дворянству в силу его происхождения. Совер­
шенно неясным остается вопрос, включалось ли в XIV в. чешское
крестьянство (“подданный люд”) в понятие “нации”. Во всяком
случае вне социального контекста нигде не прослеживается про­
тивопоставление знати и простого народа по принципу их проис­
хождения. Скорее можно предположить обратное: общность эт­
ногенеза цементирует этносоциальный организм в его противо­
стоянии перманентной немецкой инвазии, особенно острой в пе­
риод немецкой городской и сельской колонизации XIII - начала
XIV в. Может быть, чешская знать не противопоставляется про­
стонародью из-за их общего происхождения от знатного вельмо­
жи праотца Чеха, а также из-за “богоизбранности” и “солнечно­
сти” чешского этноса в целом. Большую степень единения с “на­
цией” демонстрирует и этногенеалогия ее монарха - Карла IV.
20 О ней см.: Мельников Г.П. Чешско-польские отношения в XIV в.: От претен­
зий на польский трон к концепции “старшего родственника” // Славяне и их
соседи: Международные отношения в эпоху феодализма. М., 1989. С. 36-37;
Heck R. Uwagi о rozwoju polskiej i czeskiej swiadomoséi narodowej w sredniowieczu // Studia nad rozwojem narodowym Polakow, Czechow i Slowakôw.
Wroclaw; Warszawa; Krakow; Gdansk, 1976.
21 Collectarius perpetuarum formarum Johannis de Geylahusen. Innsbruck, 1900. P. 222.

260

Этногенетический миф, отраженный в хронистике XIV в., стал
частью официальной государственной идеологии22, что способст­
вовало укреплению этно-патриотических элементов в самосозна­
нии чешской элиты. Этнопатриотизм чехов наиболее ярко про­
явится уже в следующую, гуситскую, эпоху, на заре которой Ие­
роним Пражский сформулировал понятие “sacrosancta natio
bohemica”23. С другой стороны, рассказы хроник о родстве чехов
с иными народами обосновывали идеологему партнерских отно­
шений с элитами других этносов. Богемоцентризм политики
Карла IV в империи давал этому процессу политическую базу и
поддержку верховной власти.

22 Blâhovd М. Odraz stâtni idéologie v oficiâlm historiografii doby pïedhusitské // Folia
historica Bohemica. 12. Praha, 1988. S. 269-282.
23 Smahel F. Idea nâroda v husitskÿch techâch. Ceské Budëjovice, 1971. S. 40.

И Л . Краснова
ФОРМИРОВАНИЕ ЭЛИТАРНОГО САМОСОЗНАНИЯ
ТОСКАНСКИХ КУПЦОВ И БАНКИРОВ
НА ЧУЖБИНЕ
Флоренция в средние века могла претендовать на роль цент­
ра, где создавалась особая торгово-предпринимательская элита,
сознание которой питалось в значительной степени импульсами,
исходившими от процесса отграничения, отказа от ценностей,
свойственных традиционным элитам средневековья, объединив­
шими родовую аристократию, феодально-сеньориальную и воен­
но-рыцарскую знать. На протяжении четырех поколений после
насильственного переселения во Флоренцию род Веллути, проис­
ходивший от “кавалеров с золотыми шпорами”, эволюциониро­
вал в текстильно-предпринимательский клан, члены которого за­
правляли в Африке торговыми филиалами Перуцци, стояли за
штурвалами торговых судов, торговали сукном и с гордостью по­
лагали себя оплотом пополанской демократии. Для живущего в
середине XIV в. Донато Веллути ценности, составлявшие идеалы
его предков-грандов, обозначались почти бранным выражением
“куртуазия”, что означало вернейший путь к преисподней на зем­
ле для истинного купца - банкротству и разорению1.
Начиная со второй половины XIII столетия высшие слои пополанского общества рекрутировались из лиц, наиболее автори­
тетных и достойных, каковыми почитались в этом городе те, кто
преуспел в деле накопления капиталов за счет транзитной торго­
вли и обмена в широкой сети филиалов, разбросанных по всей
Европе и Средиземноморью. Эта среда, как никакая другая в рам­
ках города, отличалась мобильностью и открытостью миру: в се­
редине XIV в. в ней не нашлось бы семьи, представители которой
не пребывали бы длительное время за пределами своего городагосударства по делам торгово-банковских фирм или с дипломати­
ческими миссиями и разного рода поручениями от коммуны, в
связи с чем сознание этих горожан изначально было запрограм­
мировано на причастность к широкому миру, на уход в мир. Ситу­
ация ухода кодировалась в их воспитании как априорная установ­
ка, не чуждая даже не участвовавшим в международном бизнесе
мелким торговцам на местных рынках или ремесленникам, без­
1 Velluti D. La cronica domestica, scritta tra il 1367 e il 1370. Firenze, 1914. P. 36, 96,
296-297.

262

выездно пребывавшим в своем приходе и квартале. К таковым
относился небогатый коммерсант из местечка под Флоренцией
Чертальдо Паоло, который в своем подобии трактата морально­
дидактического характера, именуемого “Книга о добрых нравах”
снабжал потомков целым рядом предписаний на случай пребыва­
ния на чужбине2. Другой флорентиец, практически не выезжав­
ший из города, Джованни Морелли, “Воспоминания” которого
широко известны в литературе, требовал от сыновей всесторон­
него развития, включавшего знание языков, умение танцевать и
фехтовать именно потому, что предусматривал для них ведение
дел за границей3.
Эта среда купцов, менял и текстильных предпринимателей,
отличавшаяся значительной “растяжимостью” в пространстве, в
своей внутренней динамике предопределялась к обязательному
“стягиванию”: возврату в рамки своего города-государства уже в
новом качестве, обогащенной капиталом и опытом, поскольку
там происходил своего рода процесс “отстоя”, дававший шанс
подъема наверх, к “сливкам общества”. Продолжительное отсут­
ствие Донато Веллути в стенах родного города вследствие дипло­
матической службы в разных местах Тосканы принесло ему опре­
деленный убыток в торговых делах, но он с избытком вознаграж­
ден в плане морально-политическом: его опытность и компетент­
ность оценены назначением его в коллегию “мудрых” - эксперт­
ный совет при Сеньории, куда избирались пожизненно лица, об­
ладавшие высокой репутацией в городе4. Возврат, обуславливав­
ший возвышение в своем социуме, также кодировался в сознании
флорентийцев, как бы ни были безнадежны перспективы ока­
заться вновь в родном городе: братья Строцци были пожизненно
изгнаны из города за участие в политическом заговоре их отца в
середине XV в., однако из их переписки с матерью, охватываю­
щей десятилетия, явствует уверенность в возвращении, они пла­
нируют женитьбу и политическую карьеру в своем маленьком го­
сударстве5. Вообще пускание корней - основание собственной се­
мьи - предполагалось только во Флоренции, по каким бы горо­
дам и весям не носила судьба, как в случае с игроком, купцом и ди­
пломатом Бонаккорсо Питти, в “Хронике” которого упоминается
2 Certaldo P. И libro di buoni costumi (Documento di vita trecentesca fiorentina).
Firenze, 1945. P. 142, 239.
3 Morelli G. Ricordi. Firenze, 1956. P. 272-273, 62b.
4 Velluti D. La cronica. P. 190.
5 Macinghi-Strozzi A. Lettere di una gentildonna fiorentina ai fîglinoli esuli. Firenze,
1877. P. 100-101.

263

его пребывание в 33-х городах Европы6. Бастарды же, как прави­
ло, происходили из тех стран, где приходилось длительное время
обитать их отцам по роду службы или деятельности.
Из-за своеобразия такого образа жизни на формирование
этоса высших торгово-предпринимательских слоев значительное
влияние оказывало соприкосновение с чуждыми этническими со­
обществами, и в этом влиянии доминировала феодальная и цер­
ковная знать, монархи и придворные, составлявшие клиентуру
тосканских банковских и торговых фирм. Пользуясь кредитами,
ссудами и товарами, предоставляемыми тосканцами, родовитая
знать не могла взаимодействовать с ними по законам товарных
отношений, следуя еще не изжитым установкам своего натураль­
нохозяйственного топоса. Даже если высокородные сеньоры при­
нимали деловых людей из Италии в свою среду, это не исключи­
ло отношения к ним, как к “презренным ломбардцам”, алчным
стяжателям, погрязшим в ростовщичестве, спекуляциях и мер­
кантильных расчетах. Такая позиция владетельных сеньоров и
правителей позволяла применять насилие, и тогда вместо уплаты
процентов и возвращения долгов на итальянских предпринимате­
лей в чужих странах обрушивались секвестры имущества, изгна­
ния, аресты и прочие репрессии, подробно рассмотренные в свое
время Армандо Сапори7.
Естественно, противопоставить этому флорентийцы на чуж­
бине могли прежде всего сплоченность своей микросреды, воспро­
изводившей ценностные ориентации товарнохозяйственного то­
поса, и это обуславливало прочность флорентийских землячеств в
чужих странах. В семейные филиалы компании Строцци, распола­
гавшиеся в Неаполе и Брюгге, весь штат, включая и garzone мальчиков на посылках, нанимали исключительно из Флоренции
по рекомендательным письмам близких родственников. Дружбы и
продолжившиеся всю жизнь связи завязывались часто за предела­
ми родины в тесном, почти патриархально-родственном кругу
иностранных филиалов: молодой Лоренцо Строцци и один из чле­
нов клана Медичи, посланный с дипломатической миссией в Ни­
дерланды, мгновенно подружились в Брюгге, несмотря на то, что
Лоренцо был сыном политического врага, посягавшего на власть
самой могущественной фамилии в городе на Арно8.
6 Питти Б. Хроника / Пер. с итальянского З.В. Гуковской. Л., 1972; Вес Ch. Les
marchands-è crivains. Affaires et humanisme à Florence (1375-1434). Paris, 1967. P. 78.
7 Sapori A. Le marchand italien au Moyen Âge. Paris, 1952. P. XV; Renouard Y. Les
hommes d ’affaires italiens du Moyen Âge. Paris, 1968. P. 276-277; Renard G. Histoire
du travail au Florence. Paris, 1914. V. 2. P. 283-285.
8 Macinghi-Strozzi A. Lettere. P. 241.

264

Таким образом, ментальные компоненты элитарности скла­
дывались в сознание граждан Флоренции в попытках противосто­
ять прессингу иного социального этоса, но вместе с тем они несли
на себе отпечаток общения с чуждыми этническими сообщества­
ми. И то и другое отчетливо выразилось в своего рода “комплек­
се превосходства”, постулируемом в умах флорентийских бюрге­
ров в чужих странах формулой “чужие должны оказаться в зави­
симости от меня”. Движимый ею, Бонаккорсо Питти охотно ссу­
жал большие деньги феодальной знати Франции, невзирая на вы­
сокую степень риска их безвозвратности. При этом он не только
не торопил их с расплатой, но даже и не всегда спешил извлечь из
этих ссуд материальную выгоду. Авантюристическому духу этого
купца весьма импонировало понимание того, что столь знатные
сеньоры поставлены от него в зависимость9.
В этом случае, как и в большинстве других, основой ощуще­
ния превосходства становилось богатство деловых людей Фло­
ренции и всей Тосканы, та экономическая состоятельность, кото­
рая не была присуща потребляющему образу жизни феодальной
знати, с “карманами, вечно пустыми в позорной нищете”. Под­
куп - основной метод взаимодействия с титулованной аристокра­
тией. Обретение Порто Пизано в 1406 г. деловые круги Флорен­
ции упорно приписывали “звону многих флоринов”: “Мы предла­
гали деньги и Бусико (французский посол в Генуе, оккупировав­
шей Пизу), и сеньору Пизы, и герцогу Орлеанскому, и француз­
скому королю, стремясь смягчить их, насколько возможно”. Уве­
ренный вывод Морелли из этой сентенции показывает, сколь хо­
рошо понимали они важность своих экономических позиций:
“Тот, кто имеет деньги и может их вложить, всегда получит то,
что он пожелает, или большую часть такового”10.
Но свою избранность они чувствовали, и сравнивая устройст­
во мира своей коммуны с политическими системами тех стран, в
которых приходилось действовать. Республика Флоренция в их
представлении являлась тем социумом, где структура власти и ор­
ганизация общества наиболее совершенны. С точки зрения ис­
тинного гвельфа и демократа Донато Веллути, его отечество не­
сет справедливую и освободительную миссию во всей Тоскане,
выручая население небольших городков и крепостей от власти
гиббелинов, которая не может быть ничем, кроме тирании, от ко­
торой, на взгляд автора “Домашней хроники”, надежно избавлена
Флоренция, благодаря гарантиям демократической системы с ее
9 Питти Б. Хроника. С. 66-67, 73-74.
10 Morelli G. Ricordi. Р. 449, 88Ь; 438, 87Ь.
10. Социальная идентичность

265

избирательными правами, короткими сроками пребывания на
должности, широкой возможностью высказывать различные
мнения. Маленькие крепости Биббиена и Вальдарно, призывав­
шие республику на Арно для разрешения конфликтов, уповают
на нее, по мнению Донато Веллути, как на отца, умудренного
опытом и справедливого, как на оплот мира и свободы во всей
Тоскане. И жители Лукки, которых коммуна на Арно избавляет
от притязаний германского императора, называют себя устами
своих послов “Богом данными сыновьями Флоренции”. И хотя на
самом деле отношения между республикой и другими тоскански­
ми городами были очень далеки от подобной идеализации, созна­
ние Донато Веллути отбирает факты, показывающие превосход­
ство государства, гражданином которого он является11. Спустя
почти столетие ему вторил хронист Джованни Кавальканти, по­
лагавший, что соотечественники возвышаются над другими тем,
что “сохраняют свою свободу, которая есть поддержка для каж­
дого гвельфа в Тоскане”1112. Им представлялось, что другие страны
и города заключают в своем социально-политическом устройстве
порок - предпосылки для установления тирании, не означающей
ничего, кроме политического рабства и социального хаоса в госу­
дарстве.
Попадавшим за границу флорентийцам свойственно было от­
давать предпочтение своим республиканским порядкам перед мо­
нархиями. Богатый предприниматель-сукнодел Франческо Датини, оказавшись в Англии, не мог не оценить “усиленную работу”,
которая идет в этой стране по организации морских экспедиций,
доставке грузов, производству товаров, позволившую англичанам
вкладывать основной капитал в своей стране. Но он убежден, что
по политическому устройству его город-государство превосходит
Англию с ее монархическим режимом и господством феодальной
знати, которая “непоправимо разрушает свою собственную стра­
ну, потому что король и многие лорды бедны и стремятся на­
житься за счет войны”13.
Гражданам этой тосканской республики свойственно было
ощущение превосходства над миром по причине наличия у них бо­
лее высокого уровня цивилизованности и культуры. В “Хронике”
Бонаккорсо Питти звучат в этом плане даже ноты торжествую­
щего реванша перед придворной знатью французского двора
Карла VI, среди которой не находится никого, кто мог бы перевес­
11 Velluti D. La cronica. P. 183-184, 277.
12 Cavalcanti G. Istorie florentine. Firenze, 1838. V. 1. P. 21-22.
13 Brucker G. Renaissance Florence. N.Y., 1975. P. 73.

266

ти с латинского языка на французский статьи привезенного Питти договора, и ему пришлось самому переводить их в присутствии
короля. Вообще флорентийцы за рубежом никогда не упускали
случая продемонстрировать свое умственное превосходство пе­
ред высокопоставленной знатью14. Вступая в контакты с предво­
дителями наемных войск, германцами и англичанами, флорентий­
цы презрительно относятся к их профессиональным качествам и
интеллектуальным способностям, утверждая, что ума этих капи­
танов хватает лишь на то, чтобы “ловить перепелов, посылать за
флягами с вином, да губить солдат”15. С конца XIV в. стали расти
претензии деловых людей на высокую культуру и некоторую ра­
финированность образа жизни. Друг и духовный наставник Фран­
ческо Датини из Прато сер Лапо Маццеи, укоряя первого в сует­
ной гордыне, подвигающей его принимать в своем новом, напол­
ненном произведениями искусства и книгами палаццо самых знат­
ных чужеземцев, прекрасно разбирался в природе чувств, испы­
тываемых сыном бедного ремесленника из Тосканы по отноше­
нию к родовитой знати16.
Среди образующейся торгово-предпринимательской элиты
Флоренции, уже отличающейся претензиями на изысканность
нравов, бытовало ходячее мнение о германских рыцарях и сеньо­
рах как грубых животных и варварах, которые “живут в неряше­
стве, а конюшни и кухни заменяют им картинные галереи и биб­
лиотеки, погружая их в вульгарные удовольствия пьянства и об­
жорства”17.
До середины XV столетия, когда эта формирующаяся новая
элита была еще достаточно широка по составу и предоставляла
определенный доступ недавним переселенцам из контадо и нуво­
ришам, поднимающимся из более низких социальных слоев, она
склонна была отождествлять себя со всей коммуной, нераздель­
ной частью которой себя считала, почти не отделяя ценности сво­
его мироощущения от общекоммунальных. Эти тенденции очень
заметны в апологетической литературе рубежа XIV и XV столе­
тий, прославившей республику на Арно. В “Истории Флорен­
ции”, написанной торговцем шелком и бессменным консулом
шелкового цеха Грегорио Дати, очень заметен этнический эле­
14 Питти Б. Хроника. С. 73-74.
15 Morelli G. Ricordi. P. 445-447, 88a-88b.
16 Mazzei L. Lettere di un notaro a un mercante dal sec. XIV. Firenze, 1880. V. 1.
P. 12-13; V. 2. P. 146.
17 Lucas-Dubreton /. La Renaissance italien. Vie et moeurs au XV siècle. Paris, 1957.
P. 86-89, 209-210.

267

мент, выделяющий флорентийскую торгово-ремесленную элиту
в ее превосходстве над коммерсантами из других стран и народов:
“Наши купцы разъезжают по всему свету, приобретая сокрови­
ща, золотые монеты и опыт. И действительно, если есть в мире
люди, обладающие столь многими добродетелями и столь уме­
лые, то это флорентийцы. Ведь кажется, что их замечательные
качества имеют силу обуздывать даже фортуну... Этого не могут
добиться другие города и народы, потому что Бог осуждает их за
постоянную праздность и отвратительную зависть, вместо того,
чтобы во всем следовать флорентийцам”18.
Такое же понимание пополанской среды коммуны являл и ре­
лигиозный реформатор Джироламо Савонарола при объяснении
ее специфики среди народов других городов Италии и всей Евро­
пы. Сколь не велики были в его представлении преимущества мо­
нархического правления, он отдавал отчет в том, что оно непри­
годно для дорогих его сердцу флорентийцев: “Монархии подходят
для народов, которые по своей природе являются рабами из-за
недостатка разума (северные народы), или отсутствия жизненной
энергии (восточные народы)..., флорентийцы же - дерзкие, ра­
зумные, полные жизни, могущие плести заговоры и легко подвер­
гать казни монархов, они - умнейшие из всех народов Италии, со­
образительнейшие в своих предприятиях, решительные и смелые,
хотя и кажутся спокойными, потому что склонны к коммерции...
Природу такого народа невозможно подчинить монарху, даже до­
брому и совершенному”19.
Высшие слои флорентийских коммерсантов, банкиров и сук­
ноделов, обладая командными высотами в своей республике и не
отделяя себя окончательно от всего социума и его ментальных
ценностей, возвышали Флоренцию как особое процветающее от
торговли и производства государство с наиболее справедливыми
демократическими устоями власти, занимающее элитное поло­
жение среди других этносов. Не случайно идеи Савонаролы о бо­
гоизбранности Флоренции среди других городов и народов, о на­
ложенной на нее Провидением великой миссии возглавить поли­
тическое переустройство мира и обновление церкви, были столь
популярны среди ее граждан. Столь же знаменательно, что Саво18 Dati G. Istoria di Firenze. Firenze, 1867. P. 60-61.
19 Savonarola G. Predica XXIII del 28 dicembre 1494 // Prediche sopra Aggeo. Roma,
1965. P. 422; Savonarola G. Circa el reggimento e govemo della citta di Firenze //
Prediche sopra Aggeo. P. 446-447.

268

народа связывал с этой особой миссией процесс внутренней гер­
метизации города, обязанного ограничить на время переходного
периода проведения благодетельных реформ контакты с внеш­
ним миром, чтобы потом тем вернее встать во главе преобража­
ющегося мира20. Основывающий комплекс своих реформ на тра­
диционно-коммунальных свойствах духа пополанства, проповед­
ник не без основания опасался чрезмерной динамичности и от­
крытости миру своей паствы, размывания и утраты “антикуртуазного” мировосприятия и установок на старинную демократию,
все более девальвирующихся от слишком широкого и тесного об­
щения негоциантов, банкиров и дипломатов с чуждыми социоэтническими средами.
Действительно, с середины XV столетия, если судить по пере­
писке, дневникам и “домашним хроникам” флорентийцев, тен­
денции к определенной космополитичности и восприятию соци­
альных и этических ценностей, свойственных духу рыцарской и
придворной куртуазии, становятся более заметными. Вернув­
шийся во Флоренцию в 1461 г. от двора Людовика XI дипломат
Пьеро Пацци демонстрировал согражданам роскошь и комфорт
нового образа жизни в пирах, балах и кавалькадах, обходивших­
ся ему в несколько сот флоринов ежедневно. Фиксирующий вни­
мание на подобных процессах Альберто Тененти обоснованно
вел речь о “наличии симбиоза между феодальным и буржуазным
сословием” и “одворяниванием верхушки флорентийского по­
поланства”21.
Постепенное замыкание и сужение торгово-промышленной и
финансовой элиты в городе-государстве, складывание предпосы­
лок тиранического режима в той среде, которая долее всех других
вырабатывала устойчивые антисеньориальные начала, влекли за
собой все большую деэтнизацию элиты поднимающихся по сту­
пенькам социальной лестницы выходцев из ремесленных и торго­
вых слоев демократически настроенного пополанства. Однако
усиливалось и противостояние им обычных ценностей, сопровож­
давших процесс накопительства и способствовавших ему. Эти
ценности прочно сохранялись в сознании даже таких богатейших
представителей рафинированной денежной олигархии, как Джо­
ванни Ручеллаи и Филиппо Строцци, которые скупали землю,
20 Savonarola G. Predica del 23 dicembre 1494 // Prediche sopra Aggeo. P. 357-362.
21 Tenenti A. Firenze dal Comune a Lorenzo il Magnifico (1350-1494). Milano, 1970.
P.41.

269

строили палаццо, устраивали в них музеи, щедро жертвовали на
произведения искусства, но продолжали учить своих наследовав­
ших баснословные суммы сыновей, чтобы количество работы у
них изо дня в день возрастало, а расходы на содержание дома
находились в строгой пропорции с ежедневными доходами22.
Борьба между этими двумя тенденциями и вызвала острейшую
социально-политическую борьбу на рубеже XV-XVI столетий,
которая не смогла приостановить дальнейшей аристократизации
и замыкания олигархических слоев вокруг тиранического правле­
ния, по мере чего утрачивалось этническое самосознание городагосударства, расширявшегося до границ Тосканского герцогства
и воплощавшегося в личности правителя.

22 Ruceliai G. Il Zibaldone quaresimale. London, 1960. P. 5.

М.Е. Бычкова
РУССКОЕ И ИНОСТРАННОЕ ПРОИСХОЖДЕНИЕ
РОДОНАЧАЛЬНИКОВ БОЯРСКИХ РОДОВ:
ИСТОРИЧЕСКИЕ РЕАЛИИ И РОДОСЛОВНЫЕ ЛЕГЕНДЫ

Идея об иноземном происхождении родоначальников бояр­
ских родов и вытекающий из нее вывод о нерусском происхожде­
нии всего дворянства были общим местом генеалогических иссле­
дований в России конца XIX - начала XX в. Такой вывод опирал­
ся на официальные родословные документы, древнейшие из ко­
торых начинались, как правило, с формулы: “Во дни благоверно­
го великого князя... выехал из Прус (из Орды, из Литвы) муж че­
стен..., а во крещении ему имя...”. Петровское время создало иные
стереотипы легенд: вместо выехавшего “из Прус” Андрея Кобы­
лы здесь появляется потомок императора Гландос Камбила. Но
идея выезда присутствует постоянно1. Особенно популярной у ис­
следователей была ссылка на Джильса Флетчера, который при­
водил слова Ивана Грозного, гордившегося тем, что его предки не русские, а германцы. В посланиях к соседним государям тот же
Иван неоднократно упоминал о происхождении династии от рим­
ского императора Августа, что соответствовало родословной
легенде конца XV в.1
2
Основной тенденцией научной генеалогии вплоть до наших
дней было установить подлинность таких легенд, содержащихся в
них исторических реалий; прекрасным примером тому являются
работы С.Б. Веселовского3. Но при скудости фактов о выездах на
службу в Москву в XIII - начале XV в. в древних источниках и хо­
рошем знании этих фактов составителями легенд такой метод мо­
жет оказаться тупиковым.
Кроме того, он исключает исследование родословных легенд
как памятников общественной мысли; в нем нет и попытки выяс­
нить, почему и как менялось оформление этого документа в зави­
симости от времени их создания. Почему, наконец, в летописях и
других источниках мы находим гораздо меньше записей о выез­
дах знатных иноземцев в Москву, хотя о начале такой службы
1 Савелов JIM . Лекции по русской генеалогии. М., 1908. С. 34—36.
2 Флетчер Дж. О государстве Русском. СПб., 1905. С. 19; Послания Ивана Гроз­
ного. М.; Л., 1951. С. 342, 347.
3 Веселовский С.Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев.
М., 1969.
271

родоначальников тексты летописей и родословий иногда совпа­
дают почти дословно4.
Говоря о зависимости и соотношении текстов родословных
легенд и других документов, надо помнить, что в России давность
службы московским князьям была основным критерием, давав­
шим возможность занимать высшие государственные и придвор­
ные должности, и она же определяла знатность происхождения.
Родословные документы, чья форма существовала неизменной
более двухсот лет, и позволяла определять степень родства меж­
ду всеми однородцами, изначально имели официальное происхо­
ждение, то есть родословная роспись только тогда могла исполь­
зоваться при определении должности (в Думе, во время военного
похода и т.д.), в местническом споре, если она подавалась в госу­
дарственное учреждение (приказ) и там официально утвержда­
лась. С этого момента официально признавался и предок рода,
выехавший служить на русские земли, его происхождение5. Рус­
ские родословные росписи представляют записи нисходящего
родства всех мужских потомков одного лица. Как правило, био­
графические сведения касаются родства с московскими князьями,
службы им же (бояре, окольничие, воеводы в походах, реже - све­
дения об участии в посольствах); известий о землевладении в рос­
писях практически нет.
Самые древние родословия составлялись семьями, постоянно
служившими в Москве и принадлежавшими к Государеву двору. В
эти росписи не попадали сородичи, по каким-то причинам пере­
шедшие на службу в соседние - великие и удельные - княжества,
к митрополитам, и другие, выбывшие из Государева двора. В
XVII в., когда после отмены местничества в 1682 г. начинают со­
бирать росписи дворянских родов, мы отчетливо видим стремле­
ние многих семей, впервые официально представлявших свои ро­
дословия, приписаться к родословному древу старинных родов,
стать еще одной веточкой на его стволе6.
Правительство было вынуждено разработать ряд мер, регла­
ментировавших такие приписки: родство с новой семьей должны
были признать остальные сородичи, уже внесенные в роспись;
требовались дополнительные документы о службе новых членов
4 См. подробнее: Бычкова М.Е. Состав класса феодалов России в XVI в. М.,
1986. С. 39-45.
5 Бычкова М .Е . Некоторые задачи генеалогического исследования // Вспомога­
тельные исторические дисциплины. Л., 1963. Вып. XIV. С. 5-6.
6 Бычкова М.Е. И з истории создания родословных росписей конца XVII в. и
Бархатной книги // Вспомогательные исторические дисциплины. Л., 1981.
Вып. XII. С. 100-107.

272

рода; иногда дело кончалось судебным разбирательством. Как
показывают родословные дела 80-х годов XVII в., много усилий,
чтобы создать единое родословное древо, приложили Бунины и
Майковы; Бунаковы, утратившие к этому времени княжеский ти­
тул, доказывали общность происхождения с князьями Хотетовскими, а эти последние в своей росписи показали Лариона Бунака
Хотетовского бездетным7.
Дворянские семьи, сделавшие в XVII в. блистательную карье­
ру при дворе, стремились удревнить свое происхождение, припи­
савшись к польским семьям, только что начавшим службу в Мо­
скве. Так произошло со старинным родом Лихачевых, которых
признали однородцами Краевские8. Основное требование авто­
ров таких росписей - показать давность службы предков москов­
ским государям.
С конца XV в. в Москве существовало родословие московских
великих князей: Сказание о князьях владимирских9. Корень мос­
ковских правителей - через князей владимирских и киевских, ле­
гендарного Рюрика - выводился от римскою императора Авгу­
ста. Это родословие было окружено сходными легендами о про­
исхождении великих литовских князей (многие Гедиминовичи к
этому времени обосновались в Москве), молдавских господарей
(сын Ивана III был женат на Елене Стефановне), но знатнейшие
нетитулованные боярские роды начинали свое происхождение от
дружинников Александра Невского, боярина Михаила Чернигов­
ского, пострадавшего вместе с князем в Орде, бояр Дмитрия Дон­
ского, героев Куликовской битвы. Даже иноземное происхожде­
ние основателей рода указывалось кратко: “из Прус”, “из Орды”.
Но Прусы - это и родина Рюрика по Сказанию о князьях Влади­
мирских. Лишь это упоминание об общей прародине родоначаль­
ников династии и боярского рода деликатно указывало на общ­
ность их иноземных корней.
По сохранившимся официальным родословным документам
XVII в. можно отчетливо представить значение легенды о проис­
хождении, как определителя знатности, средства получить и за­
крепить право на высокие должности, службу. Почетнее всего
было доказать свое происхождение от Рюрика. Основное количе­
ство споров возникло вокруг документов нетитулованных фами­
лий, стремившихся приписаться к родам черниговских или смо­
7 РГАДА. Ф. 210. Оп. 18. Д. 43, 54, 152.
8 Бычкова М.Е. Польские традиции в русской генеалогии XVII в. // Советское
славяноведение. 1981. № 5. С. 45^46.
9 Дмитриева Р.П. Сказание о князьях Владимирских. М.; Л., 1955.

273

ленских князей. Земли этих княжеств долгое время входили в со­
став Великого княжества Литовского, и реальные потомки этих
династий были плохо известны в Москве. Еще в конце XIX в.
генеалоги с большим сомнением относились к подобным припис­
кам, сделанным составителями Бархатной книги - основной офи­
циальной родословной конца XVII в.101Больше всего споров было
вокруг родословия Татищевых, которых создатели Бархатной
книги признали потомками литовской ветви смоленских Рюрико­
вичей. А князья Кропоткины, выехавшие из Литвы в начале
XVI в., в своей росписи назвали родоначальником выходца из Ор­
ды, и уже дьяки, работавшие с генеалогическими документами,
поправили их, указав, что князья Кропоткины - смоленские
Рюриковичи11.
В тех случаях, когда доказать княжеские корни было невоз­
можно, боярские семьи пытались приписаться к литовским. Пос­
ле продолжительных войн XVII в. в Москве появилось много
представителей польско-литовской шляхты. При подаче роспи­
сей некоторые из них соглашались признать своими сородичами
русские боярские семьи, чьи представители сделали блестящую
карьеру при дворе первых Романовых12. Таким был союз Краевских с Лихачевыми. Первые - ветвь древнего польского рода появились в Москве в середине XVII в., а вторые - древние потом­
ки новгородских вотчинников - быстро выдвинулись при дворах
Алексея Михайловича и Федора Алексеевича13.
Принципиально новым в это время было возрождение “рим­
ской” темы в родословных легендах. До сих пор такое происхож­
дение было лишь у Рюриковичей. Но династия угасла в конце
XVI в., а боярский род Кошкиных-Захарьиных, из которого вы­
шли новые цари, никогда не роднился с русскими князьями и не
мог претендовать на античные корни.
В XVII в. впервые появляются легенды боярских родов, чьи
предки вышли из Рима. Наиболее красочна родословная у Рим­
ских-Корсаковых, составленная после того, как боярский род
Корсаковых официально получил разрешение прибавить к своей
фамилии прозвище Римских14. В начале XX в. историю происхож­

10 Савелов Л.М. Лекции. С. 30-33.
11 Там же. С. 83.
12 Бычкова М.Е. Польские традиции. С. 46-47.
13 Лихачев Н.П. Генеалогическая история одной помещичьей библиотеки. СПб.,
1913. Вып. I. С. 12-18.
14 РГАДА. Ф. 150; 1662 г. Д. 5.

274

дения Римских-Корсаковых исследовал Н.П. Лихачев15. Высоко
оценив эрудицию анонимного автора, знание им древних текстов,
Лихачев все же признал за этой генеалогией право называться
литературным произведением, не имеющим никакого отношения
к реальной истории боярской семьи. Можно добавить, что созда­
ние такого научного труда в XVII в. - показатель и нового отно­
шения к истории. Ведь древняя история Корсаковых (потомков
античного Корса) - это попытка связать историю семьи с древней
историей, показать участие предков в исторических событиях,
представить обосновавшихся в России потомков античных героев
(Геркулеса, Кроноса) носителями давних традиций. В легенде о
происхождении Корсаковых не только использованы сведения по
истории из 65-ти античных и средневековых авторов; составитель
родословной обращается и к литовской редакции сказания о про­
исхождении Гедимина, сделав одного из Корсаковых - Кринуса внуком великого литовского князя Палемона, основателя дина­
стии. А уже из Литвы Корсаковы пришли на Русь.
Более скромно о своем римском происхождении тогда же на­
писали Елагины, Нерыцкие, Потемкины16. Супоневы, также вы­
двинувшиеся при дворе в XVII в., составили легенду, по которой
их предки путешествовали в древности по разным странам Евро­
пы вплоть до Испании, породнились с несколькими королевскими
домами; каждый из таких предков имел прозвище Суп17. Такие
легенды дают прекрасный материал для исследования историче­
ского сознания в России XVII в., попытки по-новому осмыслить
исторический процесс, но ни к реалиям происхождения семьи, ни
к формированию этноса они отношения не имеют.
Если вернуться к соседним с Россией странам, прародинам вы­
езжавших родоначальников, мы заметим, что выезды “из Лит­
вы”, о которых охотно пишут составители родословий, как пра­
вило, связаны с усилением роли католической церкви в Великом
княжестве. Действительно, оттуда в XIV - начале XVI в. выезжа­
ли православные князья Рюриковичи и Гедиминовичи со своими
дворами. Последним среди таких массовых отъездов следует на­
звать отъезд Михаила Львовича Глинского, его братьев и боль­
шой группы православных бояр в 1508 г.18
15 Лихачев Н.П. “Генеалогия” дворян Корсаковых // Сб. статей в честь Д.Ф. Кобеко. СПб., 1913. С. 93-100.
16 Савелов Л.М. Лекции. С. 28-30.
17 Бычкова М.Е. Польские традиции. С. 28-30.
18 Зимин А .А . Новое о восстании Михаила Глинского в 1508 г. // Советские ар­
хивы. 1970. № 5; Бычкова М.Е. Состав класса феодалов. С. 61-68.

275

Не исключено, что упоминания о выездах родоначальников
“из Орды” также связаны с появлением на русских землях в По­
волжье служилых татар, часть которых приняли православие.
Но такие иноземные предки из XIII-XIV вв. к моменту составле­
ния родословных росписей в середине XVI - второй половине
XVII в. имели уже православных, обрусевших потомков, кото­
рые ничем не отличались от потомков дружинников первых
московских князей.
Историки, изучавшие исторические реалии родословных ле­
генд, обходили молчанием один существенный вопрос. Русское
средневековое дворянство было православным: упоминание о
крещении родоначальника в православную веру - необходимая
деталь почти всех родословных легенд. А уже по документам
XVI-XVII вв. мы видим четкое разграничение между иностранцами-наемниками на временной службе и иностранцами, переходив­
шими в подданство к царю и вливавшимися в русское дворянство:
последние обязательно становились православными. Это вело к
тому, что происходила быстрая адаптация “нововыезжих инозем­
цев” в местной среде: усваивался язык, браки с русскими женщи­
нами способствовали усвоению нового образа жизни, культуры.
Однако и появление в XVII в. регионов, где земля давалась
только принявшим русское подданство иноземцам (преимущест­
венно Поволжье от Казани до Астрахани), вело к созданию ло­
кальных вариантов русской культуры, ее проникновению в куль­
туры местных народов, к взаимодействию культур. Поэтому, как
представляется, проблемы реального существования иностранцев
среди боярства Русского государства, взаимовлияние культур на­
до изучать, опираясь и на историю землевладения в различных
регионах страны.
Родословная легенда, зафиксировавшая выезд иноземного
предка, скорее служила точкой отсчета давности службы рода
русским князьям. В Русском государстве XVI-XVII вв. именно это
давало право занимать определенные государственные и при­
дворные должности. В XVII в. пышные родословия как никогда
удовлетворяли амбиции родов, выдвинувшихся благодаря близо­
сти к новой династии, и уравнивали их с древними фамилиями. Но
такие родословия показывают изменения в историческом созна­
нии общества; задолго до появления первых научных историче­
ских трудов именно в них проявилась попытка связать историю
семьи, а через нее и Россию, со всемирной историей. И именно
здесь активно осваивались исторические и генеалогические про­
изведения соседних с Россией европейских государств.

В А . Ведюшкии
КАСТИЛЬСКОЕ ДВОРЯНСТВО XVI в.
И “ЧИСТОТА КРОВИ”
В рамках проблематики “элита и этнос” трудно переоценить
важность феноменов, возникавших на границах этноконфессиональных общностей. И в этом отношении материал стран Пире­
нейского полуострова, в течение многих веков бывшего границей
и потому ареной ожесточенной борьбы, но также и взаимовлия­
ния, и взаимопроникновения различных этносов, представляет
огромный интерес. Наследие этой борьбы, в основном закончен­
ной в середине XIII в., оставалось актуальным еще и в XVII в.
После завершения в середине XIII в. “быстрой Реконкисты”
социальный строй Кастилии характеризовался сосуществованием
на одной территории трех этноконфессиональных общностей:
христианской, иудаистской и мусульманской (при этом, разумеет­
ся, каждая из них не была этнически абсолютно однородной). Эти
общности отличались заметным герметизмом и сравнительно ма­
ло контактировали друг с другом, что позволяет некоторым ис­
следователям говорить о кастовости кастильского общества
XIV в.1 И хотя о полной их изоляции речь идти не может, но, во
всяком случае, для каждой из них существовал определенный на­
бор профессиональных занятий. Его соблюдение регулирова­
лось, с одной стороны, системой запретов (для арабов и евреев) и,
с другой, установкой христиан на презренность тех занятий, кото­
рые были закреплены за побежденными иноверцами. Необходи­
мо отметить, что часть этих занятий была связана с торговлей и
финансами, что объективно сближало с их носителями тот слой
христианского населения, который эволюционировал в сторону
ранней буржуазии. Таким образом, наряду с тенденциями к герметизму этих общностей между ними существовало определенное
разделение труда, своего рода взаимодополняемость, хотя и поко­
ившаяся во многом на принуждении со стороны христиан.
Поворотным пунктом стал 1391 г., ознаменованный волной ев­
рейских погромов. На рубеже XIV-XV вв. происходит массовое об­
ращение евреев в христианство, которое продолжается меньшими
темпами, но зато постоянно, в течение почти всего XV в. Конверсо, т.е. “обращенные”, быстро захватывают важные позиции и в
1 Gutiérrez Nieto J.L La estructura castizo-estamental de la sociedad castellana del siglo
XVI // Hispania. Revista espanola de historia. Madrid, 1973. T. 33. N 125. P. 519-563.

277

экономике, и в управлении. Мы найдем их и среди городских элит,
и в области финансовой администрации, и на высших постах цер­
ковной иерархии, и среди королевских советников. Немалую роль
сыграли они и в испанской культуре того времени, и, что симпто­
матично, немного найдется столь экзальтированных патриотов Ка­
стилии, как сын конверсо Алонсо де Картахена, выступивший на
Базельском соборе со знаменитой речью о преимущественных
правах кастильских королей по отношению к английским.
Важным компонентом социального возвышения конверсо
было их проникновение в ряды дворянства, не говоря уже о бра­
ках отпрысков древних родов с богатыми наследницами из числа
конверсо. Более того, конверсо ощущают себя среди дворянства
привилегированной группой, гордятся своей еврейской кровью такою же, как у самого Христа! - и, как всякие неофиты, непри­
миримее других обрушиваются на своих бывших единоверцев. Ре­
альной опорой этих притязаний, обусловившей быстрое социаль­
ное возвышение конверсо, были деньги и связи в области финан­
совой администрации. В обстановке сравнительной этнической
терпимости (с конфессиональной терпимостью ситуация уже на­
чала меняться) едва ли кому-нибудь из родовитых дворян могло
прийти в голову, что по этим векселям придется когда-нибудь
платить, и что еще спустя 150 лет их потомки будут нести пятно
своего происхождения.
Причина произошедших перемен состояла в том, что конвер­
со самим фактом своего обращения нарушили существовавший
хрупкий баланс социальных сил. Христианская торговая и финан­
совая элита оказалась свидетельницей если не ломки, то по край­
ней мере заметного ослабления жесткости прежней иерархии за­
нятий, ослабления связи этноса и религии с характером экономи­
ческой деятельности. Негативная оценка торговой и предприни­
мательской деятельности пересматривалась, что, по мнению
крупнейшего знатока этой проблемы Х.И. Гутьерреса Ньето, в
XV в. открыло перед страной более широкие возможности бур­
жуазного развития2. С другой стороны, конверсо могли оказаться
теми дрожжами, на которых могла бы “взойти” христианская
буржуазия. Случилось однако иначе. Возобладал взгляд, что и по­
сле обращения конверсо несут бремя своего иудейского прошло­
го; само их обращение трактовалось как неискреннее. Одной из
причин принижения социального статуса буржуазии по-прежнему
оставалось участие конверсо в ее деятельности, и сама эта дея­
тельность сохранила прежнюю этноконфессиональную окраску.
2 Ibid. Р. 525.

278

Решающую роль в изменении отношения к конверсо сыграло
дворянство. Экономическая и политическая активность конверсо
в первой половине XV в., их внедрение в ряды дворянства и при­
обретение муниципальных должностей (что реально также озна­
чало последующее аноблирование) вызвали ответную реакцию
дворянства, стремившегося сохранить свою идентичность и свой
характер ограниченной привилегированной группы. Наиболее
остро почувствовали угрозу дворянские по своему составу муни­
ципальные олигархии, заинтересованные в консолидации своего
прежнего состава, поэтому не случайно толчком к систематиче­
ской дискриминации конверсо стал запрет в 1449 г. занимать лю­
бые публичные должности в Толедо и в районе его юрисдикции
всякому конверсо еврейского происхождения, и на первом этапе
эта дискриминация имела место прежде всего в муниципальных
органах.
С другой стороны, те же самые стремления дворянства в ус­
ловиях аноблирования конверсо вызвали к жизни тенденцию к
созданию своего рода “дворянства внутри дворянства”. Стремясь
отмежеваться от новых идальго, родовитые дворяне в своих заве­
щаниях и в распоряжениях об основании майоратов нередко за­
прещают своим наследникам вступать в браки с потомками кон­
версо. Однако важнейшим проявлением этой тенденции было
ужесточение условий приема в духовно-рыцарские ордена, объе­
динявшие родовитую верхушку дворянства на общекастильском
уровне, а также городские дворянские корпорации, выполнявшие
ту же функцию на уровне муниципальном3. От претендентов все
более стали требоваться, наряду с дворянством по крови, также
“чистое происхождение” {сипа limpid), т.е. отсутствие среди пред­
ков евреев, арабов и лиц, осужденных инквизицией за ересь, и
“чистая жизнь” {vida limpid), исключавшая занятия торгово-пред­
принимательской деятельностью, которые все более трактуются
как низкие и презренные. В испанских условиях это последнее
требование выходит за рамки простого противопоставления дво­
3 Подробнее о проверках (pruebas) кандидатов при их вступлении в Ордена см.:
Lambert-Gorges М. Basques et navarrais dans l ’Ordre de Santiago (1560-1620). Paris,
1985; Fernandez Izquierdo F. La orden militar de Calatrava en el siglo XVI. Madrid,
1992. P. 92-104, 210-220. О городских дворянских братствах в целом см.: Ведюшкин В.А. Дворянские братства в Кастилии XVI-XVII веков // Общности и
человек и средневековом мире. Саратов, 1992. Р. 139-141. Специально об усло­
виях вступления в дворянское братство Сан-Николас в Саморе см. ордонансы
братства, датированные 1538 г. и опубликованные крупнейшим знатоком исто­
рии Саморы Э. Фернандесом Прието: Fernandez Prieto Е. Nobleza de Zamora.
Madrid, 1953. P. 381-399.

279

рянского этоса бюргерскому; его важность обусловлена прежде
всего его направленностью против конверсо.
Со второй половины XV в. и примерно на два столетия “чис­
тота крови” (limpieza de sangre) становится важнейшим феноме­
ном испанского общества. Постепенно процесс дискриминации
“запятнанных” охватывает все новые сферы. Вслед за муници­
пальными и дворянскими институтами требования “чистоты кро­
ви” к своим членам стали предъявлять соборные капитулы и наи­
более важные образовательные коллегии (colegios mayores), не
говоря уже об инквизиции. Таким образом, - и это необходимо
подчеркнуть, - конверсо и их потомки с помощью соответствую­
щих статутов исключаются из всех властных структур. Эффект
статутов был тем больше, что в этих делах фактически не суще­
ствовало “срока давности”, и какой-нибудь кабальеро мог ока­
заться “запятнанным” спустя несколько веков после того, как
среди сто предков (или предков его жены) фигурировал мавр или
иудей4.
Значение статутов “чистоты крови” особенно возрастает во
второй половине XVI в. не без личного участия Филиппа II5, все
звенья внутренней и внешней политики которого были тесно вза­
имосвязаны. Однако постепенно ситуация выходит из-под конт­
роля монарха, который к концу своего правления обнаружил, в
частности, что не может наградить крестом духовно-рыцарского
ордена, т.е. высшей воинской наградой, некоторых своих лучших
военачальников, как, например, Санчо Давилу. Собственно,
именно король, и только он, жаловал звание рыцаря ордена, но
реальную силу оно приобретало лишь после соответствующих
проверок происхождения и образа жизни претендента (pruebas),
после которых король нередко вынужден был отменять собст­
венное пожалование, терявшее всякий смысл, и находить ему бо­
лее или менее эквивалентную замену. Даже владение титулом (а
титулованная знать в XVI в. была еще относительно малочислен­
ной, объединяя действительно наиболее знатные и могуществен­
ные роды королевства) не гарантировало удачного исхода прове­
рок. Так, сквозь их сито в начале 60-х годов XVI в. долго не мог
пройти граф Чинчон из знатного и влиятельного рода Кабрера-иБобадилья. Граф посетовал на судьбу своему дяде, епископу Бур­
госа и кардиналу Франсиско де Мендосе-и-Бобадилье. Тот увидел
4 Penalosa у Mondragôn В. Libro de las cinco excelencias del espanol que despueblan a
Espana para su mayor potencia y dilatation. Pamplona, 1629. F. 99r.
5 Gutiérrez Nieto J.I. La discrimination de los conversos y la tibetizacion de Castilla рог
Felipe II // Revista de la Universidad Complutense, 1973. N 87.

280

в этом эпизоде не частный случай, но предмет для серьезных раз­
мышлений, и обратился к Филиппу II с обширным мемориалом.
Этот текст произвел в высшем свете эффект разорвавшейся бом­
бы. Скандальным его делал не тон мемориала (тон как раз был
вполне нейтральным), и не личность автора, ибо кардинал отли­
чался образцовым поведением. Скандальным был сам его пред­
мет, причем настолько скандальным, что мемориал, ходивший во
многих рукописях и хорошо известный современникам (несмотря
па попытки Филиппа II не предавать его содержание огласке),
смог быть опубликован лишь триста лет спустя6. Дело в том, что
почтенный прелат отличался глубокими познаниями в области
генеалогии и в своем трактате рассмотрел, род за родом, всю ка­
стильскую титулованную знать и показал, что в ней нет букваль­
но ни одного рода, который бы не имел “пятна” арабского или ев­
рейского предка, хотя нередко и достаточно отдаленного (вплоть
до времен Альфонсо VI). Скандал удалось замять, но проблема
оставалась, и голоса против статутов чистоты крови раздавались
все чаще: в трактатах, на заседаниях кортесов и даже в Совете по
делам инквизиции. Сначала речь шла не о полной отмене стату­
тов, но лишь о том, чтобы их умерить, чаще всего - ограничить
время их действия, например, 150 годами после “пятна”.
Таким образом, идеи и статуты “чистоты крови” были введе­
ны по инициативе дворянства с целью дискриминации его потен­
циальных противников. Этноконфессиональные аспекты оказа­
лись при этом переплетенными с социальным противостоянием.
Х.И. Гутьеррес Ньето приводит свидетельства источников, пока­
зывающие, что и современники нередко осознавали, что в основе
этноконфессиональных конфликтов лежат соображения борьбы
за власть7. Однако трактовка “чистоты крови” как того критерия,
по которому внутри многочисленного кастильского дворянства
выделяется господствующая элита, была отнюдь не единствен­
ной. Так, одновременно набирали силу представления, что знат­
ность, “чистота крови” и культ истинного Бога взаимосвязаны
и присущи испанскому дворянству, а по сравнению с другими
нациями - вообще испанцам8.
“Чистота крови” нередко начинает восприниматься как обя­
зательный компонент самого определения идальгии. Себастьян
6 Mendoza у Bobadilla F. El Tizdn de la Nobleza espanola о Mâculas y Sambenitos de
sus linajes. Barcelona, 1880.
7 Gutiérrez Nieto J.I. La estructura castizo-estamental. P. 551-552.
8 Sicrojf A. Les controverses des statuts de “Pureté de sang” en Espagne du XV-e au
XVII-e siècle. Paris, 1960. P. 292-295.

281

де Коваррубиас, автор толкового словаря испанского языка нача­
ла XVII в., пишет, что идальго - это знатный человек, чистый по
крови и принадлежащий к старинному роду9. Венецианский посол
в Испании в начале XVII в. Франческо Приули начинает опреде­
ление идальго с того, что это старинный христианин (т.е., по тер­
минологии того времени, человек, обладающий “чистотой кро­
ви”) с незапятнанной верой101. Его предшественник Франческо Соранцо, отмечая, что многие идальго являются ремесленниками,
подчеркивает для них необходимость “чистоты крови” вплоть до
четвертого колена11. Таким образом, “чистота крови” оказывается
более важным компонентом понятия идальгии, чем приличест­
вующие дворянину занятия.
В конце XVI в. проблема “чистоты крови” повернулась не­
ожиданной стороной. На важность этого аспекта справедливо об­
ратил внимание Х.И. Гутьеррес Ньето12, который впервые под­
робно рассмотрел проблему “чистоты крови” в контексте соци­
ально-экономической ситуации в стране. Разорение и обезлюде­
ние деревни настоятельно требовало более высокой обществен­
ной оценки крестьянского труда, и она не замедлила появиться.
Однако в кастильской иерархии ценностей, ориентированной на
дворянские идеалы, оказалось недостаточным объявить землю
подлинным богатством, а труд крестьянина - почетным. Необхо­
димо было сделать их причастными к идеалам, традиционно счи­
тавшимся дворянскими. Этот процесс хорошо прослеживается и в
общественной мысли, и в театре Золотого века. Крестьянству
приписываются такие характерные для дворянства качества как
верность монарху, воинская доблесть, чистота веры и многое дру­
гое. Важным элементом этой системы становится и “чистота
крови”, доказать которую крестьянам часто было проще, чем
9 Covarrubias у Orozco S., de. Tesoro de la lengua castellana о espanola. Madrid, 1611.
F. 400.
10 Barozzi N., Berchet G. Le relazioni degli stati europei lette al senato dagli ambasciatori veneti nel secolo XVII. Ser. I: Spagna. Vol. I. Venezia, 1858. P. 353.
11 Ibid. P. 52. Чрезвычайно любопытно в этом отношении объяснение, которое
дает Соранцо факту знатности всех жителей Басконии. Если традиционно он
связывался с тем, что именно на севере Испании после арабского завоевания
сохранилась готская знать, то Соранцо объясняет знатность басков тем,
что их территория удалена от тех провинций, где прож иваю т конверсо
(Ibid. Р. 53). Стоит вспомнить и литературный пример - полные наивной уве­
ренности слова Санчо Пансы: “Я чистокровный христианин, а для того, чтобы
стать графом, этого вполне достаточно” (Сервантес Сааведра М. Хитроум­
ный идальго Дон Кихот Ламанчский. T. I. Гл. 21).
12 Gutiérrez Nieto J.I. Limpieza de sangre y antihidalguismo hacia 1600 // Homenaje al
Dr. D. Juan Regia Campistol. Valencia, 1975. Vol. I. P. 497-514.

282

дворянам. Во-первых, в отличие от дворянства, в значительной
мере урбанизированного, крестьяне жили в деревне и меньше
контактировали с городами, в которых в христианской Испании
было сосредоточено арабское и еврейское население. Во-вторых,
предки крестьянина обычно были известны гораздо хуже, чем
предки дворянина, и скрыть давнюю примесь арабской или еврей­
ской крови было легче. В результате крестьяне получают воз­
можность использовать идею “чистоты крови” для самоутвер­
ждения, покоящегося на принижении дворянства. Так, Херони­
мо де Себальос в начале XVII в. отмечает, что против дворян “с
помощью чистоты крови выступали и выступают люди низкие,
желающие таким образом не только уравняться с ними, но и по­
лучить над ними превосходство; будучи не на виду, они легко до­
биваются своего. Это наполняет их такой гордыней и тщеслави­
ем, что нет уже такого кабальеро, дворянина или сеньора, кото­
рого они не осмеливались бы порочить и обвинять в отсутствии
чистоты крови”13.
У ряда авторов появляется своего рода презумпция “чистоты
крови” кастильского крестьянства. Следующий же шаг - объя­
вить подлинной знатностью именно “чистоту крови”, в отличие
от идальгии, которую можно купить или получить за незначи­
тельные заслуги. Приведем в связи с этим еще одну цитату из ав­
тора XVII в.: “В Испании есть два вида знатности. Один из них
более значителен - это идальгия, другой, а именно чистота кро­
ви - менее; и, хотя обладать первым из них более почетно, одна­
ко отсутствие второго гораздо постыднее, потому что в Испании
мы гораздо более ценим чистого по крови печеро, чем идальго,
который не является чистым по крови”14.
Таким образом, если при рождении идея “чистоты крови”
призвана была сохранить незыблемость дворянской иерархии, то
для крестьянства она становится основой строительства альтер­
нативной иерархии. В какой мере созданная крестьянством аль­
тернативная иерархия была свободна от дворянской системы цен­
ностей и представляла ли она серьезную угрозу для последней,
это уже предмет для другого исследования, в котором “чистота
крови” окажется лишь одним из факторов, хотя и важным.

13 Цит. по: Gutiérrez Nieto JJ. Limpieza de sangre. P. 514.
14 Цит. по: Gutiérrez Nieto J.I. La estructura castizo-estamental. P. 560.

Т.П. Гусарова
НАЦИОНАЛЬНОЕ САМОСОЗНАНИЕ
ВЕНГЕРСКОГО ДВОРЯНСТВА
И ЯЗЫКОВАЯ СИТУАЦИЯ В ВЕНГРИИ
В ПЕРВЫЙ ПЕРИОД РАННЕГО НОВОГО ВРЕМЕНИ

Языковая общность представляет важнейшую характеристи­
ку этноса. Развитость национального языка, его место в общест­
венно-политической и культурной жизни являются одновременно
показателями развитости этноса и его самосознания. Наиболее
благоприятные условия для успешного завершения процессов
складывания национального языка и нации в целом создаются в
моноэтнических (и близких к ним), социально мобильных и дина­
мичных обществах, политически самостоятельных государствах.
По этому пути пошло большинство стран Западной Европы. Вен­
грия не относится к их числу. В то же время история ее этнополи­
тического и этноязыкового развития являет собой не частный
случай среди европейских стран, а может претендовать на типич­
ность, свойственную обществам, которые я назвала бы погранич­
ными или маргинальными.
Средневековое королевство Венгрия было полиэтническим
государством, его народы говорили на нескольких языках. В се­
редине XVI в. в этнополитическое развитие страны вторглись но­
вые факторы, связанные с установлением чужеземного владыче­
ства и активизацией внутренней и внешней миграций. К факто­
рам внешнего порядка добавились особенности внутрисоциального развития: возрождение крепостничества поляризовало обще­
ство, разделив его на свободных и несвободных, дворян и недворян. Социальная разобщенность усугублялась конфессиональны­
ми различиями, порожденными Реформацией. Все эти факторы
отразились на этническом развитии и национальном самосозна­
нии венгерского народа в XVI-XVII вв. В чем проявилось это вли­
яние и как в связи с ним менялась языковая ситуация, я попыта­
юсь показать в своем сообщении. Мои наблюдения касаются в
первую очередь феодальной элиты, к которой в данном случае я
отношу как верхушку феодального общества, так и рядовое дво­
рянство, поскольку, несмотря на различие в положении, они все
же образовывали слой, более или менее единый с точки зрения
его правовой противопоставленности основной, непривилегиро­
ванной части общества. Фокусирование моего внимания на дво­
284

рянстве не случайно, ибо в Венгрии оно в силу исключительности
своего социально-политического положения стало носителем
господствующей национальной идеи.
Вопросы этнического единства ставились идеологами фео­
дальной элиты, и в стремлении объяснить его они широко поль­
зовались понятиями “patria”, “natio”, “populus hungaricus”, “gens
hungarica”. Однако все эти понятия трактовались с политических
позиций, в результате чего была создана в принципе далеко не
оригинальная для средневековья концепция “политической роди­
ны” и “политической нации”. Эта концепция восходит еще к
XIII в., к “Золотой булле” 1222 г., и была сформулирована в нача­
ле XVI в. юристом Иштваном Вербеци в своде обычного фео­
дального права - “Трипартитуме”. Согласно ей “gens hungarica”
включает в себя жителей королевства (regnicoles), каковыми счи­
таются только “благородные” (nobiles), то есть, дворяне. Эту “по­
литическую нацию” объединяет в корпус “святая венгерская ко­
рона”1. Вербеци, отражая реальные процессы, происходившие в
венгерском обществе, обосновывал лишение крестьянства какихлибо свобод и прав, в том числе на землю и на участие в управле­
нии государством. Таким образом, он окончательно отделил дво­
рян от недворян, в первую очередь крестьян, и отрешил их от “ро­
дины” и “нации”. В сознании же дворянства в XVI в. понятия “на­
ция” и “свобода” постепенно слились в одно: “свободная венгер­
ская нация”. Не случайно поэтому, когда Иштван Бочкаи в 1607 г.
пожелал отблагодарить хайдуков за помощь, оказанную ими в
борьбе дворян против Габсбургов, он даровал 10 тысячам из них
дворянство и “свободу”, причислив таким образом к “нации”12.
Что касается национального языка, то он не нашел своего ме­
ста в дворянской концепции “политической нации”. Его значение
не было еще в полной мере осознано дворянской интеллектуаль­
ной элитой. Общность на базе языка, начиная с XVI в., стала, ве­
роятно, в определенной мере ощущаться дворянством, но лишь на
уровне общности обычаев и нравов, свойственных более широ­
ким массам населения, что по представлениям дворянства ни в ко­
ей мере не могло сравниться с общностью политической. Движе­
ние за национальный язык как важнейшее достояние нации раз­
вертывается под эгидой дворянства в Венгрии в полной мере
лишь в конце XVIII в. Следует отметить, что подобное отноше­
ние к национальному языку отражало мировоззрение в первую
1 Чизмадиа А., Ковач К., АсталошЛ. История венгерского государства и права.
М., 1986. С. 78-79.
2 Benda К. Bocskai-szabadsâgharc. Budapest, 1955. 124-129.1.

285

очередь именно дворянства. Ибо в венгерском обществе конца
XV-XVI вв. имели хождение и другие трактовки этнических про­
блем и понятий и связанные с ними оценки языка. Так, некоторые
представители гуманистической интеллигенции в Венгрии пони­
мали “natio hungarica”, исходя из общности языка и без социаль­
ных различий3. Однако подобная трактовка, содержащая в себе
элементы современных характеристик этноса, не была широко
распространена в обществе.
Недооценка роли общности языка, проявившаяся в дворян­
ской политической концепции нации, имела под собой реальную
основу и в том смысле, что в понятие “natio hungarica” включались
все представители феодальной элиты без различий их этническо­
го происхождения. В этом отражался полиэтнический характер
венгерского государства и, в частности, его привилегированной
части. Знаменитейшие феодальные роды Венгрии - Хуняди, За­
полняй, Зрини, Турзо, Другеты - были невенгерского происхож­
дения, но представляли венгерскую феодальную элиту и ощуща­
ли себя таковой, не отказываясь от своего этнического происхо­
ждения. Они знали как свой, так и венгерский язык, часто на
уровне родного. Так, хорватские баны Миклош и Петер Зрини,
хорваты по происхождению, были билингвами. Миклош, поэт и
писатель, внес большой вклад в развитие венгерской литературы
и венгерского литературного языка, создавая свои произведения
на венгерском. Петер же перевел с венгерского на хорватский не­
сколько поэтических произведений своего брата. По словам вен­
герского историка Е. Сюча, Миклоша Зрини нельзя считать ни
венгром, ни хорватом в современном смысле слова. “Он был чле­
ном natio hungarica, многоязыковой сословной “государственной
нации”; patria для него - как и для любого его современника, ко­
торый благодаря своим привилегиям внедрился в эту политиче­
скую нацию, - была территориальным символом сословности,
впрочем, той части государства, где располагались его владения,
где находился его “дом”4. Крестьяне в венгерских поместьях
братьев Зрини не воспринимали их как чужеземных хозяев, в том
числе и из-за того, что при общении между ними не возникало
языкового барьера.
Конечно, то обстоятельство, что идея единого национального
языка не нашла отражения в концепции “политической нации”
3 Péter К. Reformaci<5 és muvelôdés а 16. szâzadban // Magyarorszâg tôrténete
1526-1686.1. kôt. Budapest, 1985. 4 8 9 .1.
4 Szücs J. A nemzet historikuma és a tôrténetszemlélet nemzeti lâtdszoge. Hozzâszolâs
egy vitâhoz // Szücs J. Nemzet és tôrténelem. Budapest, 1984. 68.1.

286

венгерского дворянства, не могло сдержать объективных процес­
сов развития венгерского языка, который в XVI-XVII вв. достиг
больших успехов. Это был язык повседневности разных социаль­
ных страт, включая дворянство. Он развивался в литературный
язык. И, что особенно важно с точки зрения рассматриваемых
мною проблем, в XV-XVI вв. он выполнял функции официально­
го языка. Венгерский язык использовался в официальной перепи­
ске, в работе органов дворянского самоуправления на местах: комитатских собраний, судов и т.п. Он был рабочим языком и Госу­
дарственных собраний. Особенно широко он распространился в
то время, когда и в Государственных, и в Комитатских собраниях
требовалось поголовное участие дворянства5. Дворянство же в
массе не только не знало латыни, но зачастую не обременяло се­
бя и знанием венгерской грамоты. Поэтому заседания велись повенгерски, но письменно их решения оформлялись на латинском
языке.
После распада венгерского королевства в XVI в. судьба вен­
герского языка складывалась по-разному в рамках новых госу­
дарственных структур. В Трансильванском княжестве венгерский
язык, как официальный и государственный, не только не сдал
своих позиций, но и укрепил их. Даже решения государственных
собраний фиксировались там по-венгерски. Беспрепятственное
распространение реформации в Трансильвании также благотвор­
но сказывалось на развитии венгерского языка: в трансильван­
ских типографиях печаталось все больше книг на венгерском
языке - как переводов, так и оригинальных произведений; появ­
лялись и тиражировались первые венгерские грамматики, более
прочные позиции венгерский язык стал занимать в системе
школьного образования. В Османской Венгрии венгерский язык
сохранялся в делопроизводстве местной венгерской администра­
ции, а также в контактах с венгерской стороной6. Более того, ту­
рецкие власти настаивали на его применении в дипломатических
связях с австрийскими Габсбургами, подчеркивая таким образом,
что обращаются к венгерским королям7. Так, тексты мирных до­
5 Этот принцип восторжествовал во второй половине XV - первой четверти
XVI в.
6 См., например: The Hungarian letters of Ali Pasha of Buda 1604-1616 / Ed.
G. Bayerly. Budapest, 1991: письма Али к Бочкаи (Doc. 30, P. 33; Doc. 41, P. 48,
etc.); письма Али к Ф. Баттяни, главному капитану Задунавья (Doc. 89, Р.106,
etc.), надору И. Иллешхази (Doc. 39, Р. 46).
7 Ibid. Письма Али к Матяшу II (Doc. 137, Р. 175; Doc. 158, Р. 198, etc.); письма
Али к члену Венского Придворного тайного Совета Иоганну Молларду (Doc.
156, Р. 195), канцлеру М. Клеслю (Doc. 159. Р. 199).

287

говоров между Портой и Габсбургами нередко составлялись на
венгерском языке8.
Венгры также делали попытки использовать на переговорах с
Веной венгерский язык. Так, как своего рода политическую дек­
ларацию и признание суверенитета Венгрии можно расценить
эпизод, имевший место во время посольства в Вену Яноша Банфи
и эстергомского препоста Эндре в 1526 г. Посланные к Фердинан­
ду для того, чтобы сообщить о выборах венгерским королем Яно­
ша Запольяи, они настаивали на том, чтобы вести переговоры повенгерски, через переводчика9.
Венгерский язык даже после перехода части венгерского ко­
ролевства под власть Габсбургов употреблялся в некоторых госу­
дарственных церемониях. Так, в течение XVI и XVII вв. на коро­
национных церемониях по-венгерски трижды произносилась тор­
жественная формула, обращенная к присутствующим поддан­
ным: хотят ли они, чтобы такой-то претендент был коронован
как венгерский король? Ответ-согласие трижды звучал по-вен­
герски. В этой традиционной, в XVII в. уже изжившей себя, фор­
муле, символизировавшей делегирование сословиями верховной
власти новому королю, венгерский язык был как бы эмблемой
венгерского королевства, выраженной в системе языковых зна­
ков10. Однако сфера применения венгерского языка на этом уров­
не при Габсбургах чрезвычайно сузилась, и он играл скорее роль
символа, “заклинания”, нежели носителя реальной информации и
средством коммуникации. Венгерскому языку пришлось уступить
свои позиции и в других областях деловой жизни в Габсбургской
Венгрии.
Соперником венгерского языка в Венгрии был латинский. Он
был широко распространен там в средние века и раннее новое
время по тем же причинам, что и в других странах Западной и
Центральной Европы, о чем нет надобности говорить. Венгрии и
до турецкого завоевания употребление венгерского языка имело
свои особенности. Латинский язык дольше, чем в других странах,
сохранял сначала монопольное, а позже ведущее значение как
язык письменности. У венгров, занявших свое место в Европе до­
вольно поздно, не было устойчивой традиции своей письменно­
8 Например, Ж итваторокский договор 1606 г., Венский договор 1615 г.
(Salamon F. Két magyar diplomata a tizenhetedik szâzadbol. Pest, 1867. 257-273).
9 Ferdinandy G. A magyar nyelv szerepe a mùlt idôk orszaggyülésein // Budapesti
Szemle, 1894. évf., 212. sz., 264.1.
10 Bartoniek E. A magyar kirâlykoronâzâsok tôrténete. Budapest, 1987 [repr.]. 118.1.,
152.1.

288

сти. Первые венгерские рукописные книги появились лишь в
XV в. В конце столетия гуманист, придворный историк короля
Матяша Марцио Галеотти писал, что особенности венгерской
фонетики затрудняют запись венгерских звуков латинскими бук­
вами11. Кроме того, современники отмечали, что на венгерском
языке нельзя было выразить многие термины и понятия, напри­
мер, юридические, которые уже давно устоялись на латинском
языке. Эта ситуация сохранялась и в последующий период. Не
случайно в тексте “Завещания” Иштвана Бочкаи, в основном по­
литическом по содержанию, написанном высоким стилем на вы­
разительном венгерском языке, встречаются латинские обороты
и фразы: как раз в тех местах, где перечисляются конкретные да­
рения в пользу различных лиц1112. Многоязычие венгерского коро­
левства также способствовало тому, чтобы в качестве пись­
менного языка (да еще при неразвитости венгерского) выступала
нейтральная латынь.
Таким образом, венгерский и латинский языки соперничали
между собой в Венгрии. Однако в XVI-XVII вв. это соперничест­
во стало приобретать новый смысл в новых политических услови­
ях. Австрийские Габсбурги, став венгерскими королями, в стрем­
лении централизовать государственное управление, укрепить
свою власть и католицизм в своих дунайских владениях, оказыва­
ли сильное влияние на политические и общественные институты
венгерского королевства. Нажим вызывал в венгерском общест­
ве ответное недовольство, выразителем которого стало венгер­
ское дворянство, бывшее ведущей силой в стране и больше всех
терявшее от ограничения сословных привилегий и свобод. XVII в.
отмечен в истории Венгрии рядом антигабсбургских движений, не
лишенных национально-освободительной окраски и проходив­
ших под лозунгами “За веру и отечество”. Обострившееся этно­
политическое сознание дворянства искало разные способы для
своего выражения. В первую очередь это были политические ло­
зунги и политические концепции, базировавшиеся на старых идеях
“политической нации”.
Установление власти Габсбургов над частью Венгрии привело
к усилению позиций латинского языка в общественной и государ­
ственной жизни. С одной стороны, этот факт можно объяснить
тем, что в государственных, официальных делах, особенно в кон­
тактах с центральными органами управления, находившимися в
Вене и Праге, а также с венским двором, военным властям было
11 Galeotti М. De...
12 Bocskai Istvân Testamentumi rendelese. Budapest, 1986. 19.1.

289

удобней использовать опять-таки нейтральный латинский язык,
чем малопонятный венгерский. Вместе с тем нельзя не отметить и
политической окраски обращения венгерских сословий к латин­
скому языку, которым они ставили преграду на пути усиления ав­
стрийского влияния в Венгрии, в том числе и через попытки рас­
пространить немецкий язык. Эти попытки в XVII в. еще не приоб­
рели такого целенаправленного характера, как в эпоху просве­
щенного абсолютизма в XVIII в., но уже становились заметными.
Латинский язык стал доминировать во всех сферах и на всех
уровнях деловой государственной жизни. Изменился статус языка
в Государственных собраниях. Последние в это время стали пред­
ставительными. Их участники (а от дворянских комитатов при­
сутствовали, как правило, вице-ишпан, т.е. заместитель главы ко­
митата, и комитатский нотарий) хорошо знали латынь. На латин­
ском языке не только формулируются документы собраний - ко­
ролевские пропозиции и ответы на них сословий, жалобы сосло­
вий, промежуточные и окончательные решения и т.д., но и произ­
носятся речи. Присутствующие понимают их. На латинском язы­
ке написано большинство дневников Государственных собраний
XVII в.13 Латинский стал языком торжественных встреч и цере­
моний, в частности, коронаций: приветственные и прочие речи,
как с австрийской, так и с венгерской стороны, произносились
только по-латыни. Хотя высшие государственные чиновники надор (высший государственный чин в Венгрии, представлявший
сословия перед королем), государственный судья, канцлер и др. из венгерской феодальной элиты хорошо знали немецкий язык (о
чем свидетельствует изучение состава их домашних библиотек14),
заседания, посвященные венгерским вопросам, происходившие в
Вене, они предпочитали вести на латинском. В протоколах этих
заседаний сквозь латинский текст временами пробиваются вен­
герские фразы, высказанные кем-нибудь из присутствующих15.
Латиноязычной стала и официальная переписка между высшими
должностными лицами.
Более сложной представляется языковая ситуация в работе
органов местного дворянского самоуправления. Тенденция к рас­
13 В XVII в. ведение дневников еще не стало обязательным для Государственных
собраний. Этим занимались энтузиасты, чаще - из заседавших в Нижней па­
лате. Так, в XVII в. ход нескольких Государственных собраний запечатлен в
записях депутата от комитата Абауйвар П ала Сереми, до сих пор не опубли­
кованных.
14 Ôtvos P. Egy fôuri kônyvtâr а XVII. szâzad elején (Illéshâzy Istvân) // Az értelmiség
Magyarorszâgon a 16.-17. szâzadban. Szeged, 1988. 152.1.
15 Esterhâzi Miklôs Nador iratai. Budapest, 1930. Doc. 68. P. 203.

290

ширению сферы употребления латинского языка в их делопроиз­
водстве также очевидна. Правда, некоторые исследователи счи­
тают, что рабочим языком комитатских собраний продолжал и в
XVI-XVII вв. оставаться венгерский16. Однако то обстоятельство,
что дошедшие до нас протоколы комитатских дворянских собра­
ний записаны нотариями в основном по-латыни (венгерский
встречается в них лишь эпизодически), не позволяет однозначно
прийти к такому выводу17.
В то же время свидетельством того, что на комитатском уров­
не венгерский язык был распространен весьма широко, являются
многочисленные письма, адресованные комитатами властям дру­
гих комитатов, Трансильвании, частным лицам18. Даже в венгер­
скую канцелярию в Вене комитатские дворяне позволяли себе
обращаться с письмами, написанными по-венгерски19.
Расширение сферы употребления латинского языка вызвало
усиление спроса на его изучение в венгерской дворянской среде в
XVII в. Интересно отметить, что если в XVI в. среди интеллиген­
ции было много выходцев из недворян, то в XVII в. в ее среде ста­
ли преобладать дворяне. Знание латыни давало возможность уст­
роиться на государственную, общественную или частную службу.
Работа в качестве секретарей, нотариев, писцов не только давала
заработок малосостоятельным мелким дворянам, но и служила
средством социального возвышения, так как часто приводила к
аноблированию. Это свидетельствовало о том, что знание латы­
ни ценилось высоко, но спрос на людей, знающих латынь, превы­
шал в обществе предложение. В XVI в. нередко на несколько ко­
митатов приходился один нотарий20. Случалось, комитатская ад­
министрация обращалась к ишпану с просьбой прислать такого
человека. Позже нотарии стали выбираться на комитатских соб­
раниях и превратились в важную фигуру в комитате.
В результате в Венгрии в XVII в. заметно выросло число
школ, где дворянские дети могли получить начальное и среднее
латинское образование, которое заключалось в том, что на пер­
16 Fekete L. A vârmegyei tisztikar а XVI.-ХУП. szâzadban (Bôlcsészet doktori értekezlés). Bp., 1914. 86.1.
17 Именно так выглядят изучавшиеся мною, хранящиеся в венгерских архивах,
еще не опубликованные протоколы комитатских собраний комитатов Ваш,
Шопрон, Зала, Веспрем, Пешт-Пилиш-Шолт, Земплен. Ссылки на них не даю
потому, что это заняло бы много места.
18 См. примеч. 17.
19 Эти письма такж е не опубликованы, они хранятся в Австрийском государст­
венном архиве в Вене.
20 Fekete L. Op. cit. 82.1.

291

вом этапе ученик учился читать и писать по-латыни, а на вто­
ром - письменно формулировать мысль, говорить и дискутиро­
вать на этом ученом языке. В XVII в. в условиях контрреформа­
ции большой вклад в школьное латинское образование внесли ие­
зуиты, стремившиеся взять верх над протестантами, которые
сильно преуспели в создании школ с венгерским языком и подго­
товке многочисленных кадров чиновников. В то же время следу­
ет отметить, что важность и необходимость специального свет­
ского образования для дворянства не была еще осознана и в пер­
вой половине XVII в.21 Да и первый университет в Венгрии (и тот
без определенной специализации) был открыт только в 1635 г.
Поэтому желавшие получить высшее и специальное образование
ездили учиться за границу. В XVII в. поток дворянских детей, от­
правлявшихся на учебу в европейские университеты, сильно воз­
рос - особенно в католические университеты. Так, в Оломоуцком
университете среди прибывших из Венгрии студентов дворяне со­
ставляли в XVI в. около 20%, а в XVII в. - уже больше 40%22. При­
чем, как свидетельствуют метрики, много было выходцев из вы­
сшей знати, например, Форгач, Вешшелени, Палфи и т.д.23 В дру­
гом высшем учебном заведении, Collegium Germanicum
Hungaricum в Риме, готовившем в основном священнослужителей
высокого ранга, дворяне из Венгрии составляли в XVI в. около
30%, а во второй половине XVII в. - уже более 70%24.
Все это весьма существенно расширило круг дворян, профес­
сионально владевших латынью и имевших возможность исполь­
зовать эти знания на самом широком поприще государственной,
общественной и частной службы. Более того, латынь стала вне­
дряться и в разговорный язык. Путешествующий в конце XVII в.
по Венгрии англичанин Эдвард Браун удивлялся тому, что в Вен­
грии многие, особенно дворяне и воины, говорят по-латыни. Еще
большее его удивление вызвало то обстоятельство, что на этом
языке можно было договориться даже с простыми людьми, куче­
рами и перевозчиками25. Зато оказавшийся примерно в это же
время в Англии венгерский путешественник Мартон Сепши Чом21 Makkai L. Müvelôdés а 17. szâzadban // Magyarorszâg tôrténete 1526-1686. 2. kôt.
Bp., 1985. 1488.1.
22 Szôgi L. Az olmützi egyetemen tanult magyarorszâgi, erdélyi és horvâtorszâgi szülétsû hallgatdk 1576-1850/ / Unger Mâtyâs Emlékkônyv. Budapest, 1991. 191-227.1.
23 Ibid. 201, 203, 212.
24 Bitskey /. A Romai Collegium Hungaricum magyar alumnusai a XVII. szâzad kôzepén
(1637-1685) // Az értelmiség Magyarorszâgon..., 100.1.
25 Brown E. A Brief Account of Some Travels in Hungaria, Servia... / Hrgs. K. Nehring.
München, 1975. P. 13-14.

292

бор никак не мог понять, почему, пройдя в Лондоне целых три
улицы, полные купцов, скорняков, портных, он не нашел ни одно­
го человека, с кем бы он мог объясниться по-латыни26. Эти сето­
вания, возможно, не лишенные некоторого снобизма, тем не ме­
нее косвенно могут свидетельствовать о положении латыни в
венгерском обществе XVII в.
Результаты этого языкового соперничества не замедлили ска­
заться. В Венгрии возник особый пласт языка, представлявшего
собой смесь латинского с венгерским: латинские корни и основы
слов обрамлялись в нем в венгерские грамматические конструк­
ции. Особенно распространенным этот смешанный язык оказал­
ся в среде юристов, военных, делопроизводителей, не говоря уже
об ученых.
Итак, своеобразная этническая, политическая, социальная си­
туация в Венгрии XVI-XVII вв. непосредственно сказывалась на
процессах этноязыкового развития, возводя на его пути препятст­
вия, которые приходилось не без труда преодолевать. Из-за это­
го этноязыковая картина смазывалась и искажалась. Корпора­
тивность и сословная замкнутость дворянства, с одной стороны,
обособленность и юридическое бесправие крестьянства, с другой,
как, впрочем, и полиэтничность венгерского королевства, ослож­
няли процесс складывания единой венгерской народности. Латин­
ский язык, укрепивший свои позиции в условиях утверждения
иноязычной династии, в определенной мере сдерживал развитие
венгерского национального языка, сужая сферу его общественно­
го применения, засоряя его. Результаты этого сказались не столь­
ко в XVII в., когда венгерский язык, несмотря на успехи латинско­
го, достиг высот, а в XVIII в., когда в абсолютистском государст­
ве австрийских Габсбургов он отступил под напором немецкого и
латинского и переживал глубокий кризис.
В то же время оценка такого неординарного для раннего но­
вого времени явления, как борьба между национальным и латин­
ским языками в Венгрии, была бы упрощенной, если бы я ограни­
чилась вышесказанным. Обращение к латинскому языку носило
в Венгрии окраску своеобразной самозащиты общества (в пер­
вую очередь, его привилегированной части) своей идентичности
перед лицом чужеземной власти, оказывавшей сильное полити­
ческое и культурное давление на него: будучи не в силах защи­
щаться от немецкого влияния своим языком, венгерская феодаль­
ная элита использовала в качестве оружия латинский.
26 Szepsi Csombor Mârton ôsszes müvei. Sajtd alâ rend. Kovâcs S. - Kulcsâr P.
Budapest, 1986. 206.1.

Ill
О РОЛИ ОБЩНОСТЕЙ
В ФОРМИРОВАНИИ ИДЕНТИЧНОСТИ

А Л . Сванидзе
ЖИВЫЕ ОБЩНОСТИ, ОБЩЕСТВО И ЧЕЛОВЕК
В СРЕДНЕВЕКОВОМ МИРЕ ЕВРОПЫ

Специальный разговор о средневековом коммунализме воз­
ник не случайно, он подготовлен многими конкретными работа­
ми у нас и особенно за рубежом. Проблема весьма актуальна и в
чисто научном плане, и в свете “общественного заказа”. В центре
всеобщего интереса сегодня прежде всего то, что касается обще­
ства и человека: “общество с человеческим лицом” и “человек с
общественным лицом”.
Не раз подчеркивалось (в последнее время - Ж. Дюби), что
общественное поведение личности и группы детерминируется
сложным набором факторов: материальными интересами, соци­
альным положением, этническими и религиозными традициями,
половозрастными особенностями, образовательным уровнем, на­
конец, психофизическими свойствами. Сергей Булгаков называл
этот комплекс “социальной связанностью человеческих деяний”.
Средневековое общество было в сущности патриархальным.
Ручное производство, преимущественно деревенское существова­
ние и аграрный труд, неизжитость родоплеменных отношений
предопределили синкретизм образа жизни, поведения, представ­
лений человека той эпохи. Люди жили тогда в условиях слитности
своего труда и быта, семьи и трудового коллектива, деятельности
и ее осознания, наконец, частной и публичной жизни. Не только
родичи и свойственники, но соседи, коллеги привлекались к ре­
шению личных проблем. Все это придавало жизни устойчивость,
но связывало личность. Человек формировался в уважении к ста­
бильности. Он был уверен в повторении порядка вещей, неизмен­
ности “колеса жизни”, многократно изображенного художниками
того времени. Соблюдение надлежащего образа действий, канона,
294

традиций, верности известному кругу и групповой солидарности
было естественной, сущностной чертой менталитета.
Другой его чертой было четкое представление о “своем мес­
те в обществе”, связанное с иерархичностью общественного уст­
ройства. Эта иерархия в средние века была, во-первых, всеобщей,
включала каждого “среднего человека”. Во-вторых, выражалась
в виде системы сословно-правовых структур и страт. В-третьих,
она была политико-юридически оформлена, закреплена в виде
комплекса этико-правовых норм и привилегий. Наконец, меж- и
внутрисословные отношения выступали в личностной, персони­
фицированной форме. Крестьянин имел - и должен был знать своего сеньора, вассал - сюзерена, подмастерье - мастера, ка­
ждый индивид - свое место в обществе, в конкретной иерархии,
должен был “не садиться не в свои сани”.
Этот порядок освящался христианской религией и церковью,
утверждавшими разделение общественных функций и обязан­
ность человека подчиниться таковому разделению, хорошо ис­
полняя свое дело на своем месте. Понятно поэтому, что человек
средневековой эпохи воспринимал себя и окружающих через со­
ответствующую социальную роль, место в иерархии. Путь вклю­
чения того или иного лица в общественную систему пролегал че­
рез малые группы и социальные ячейки - различные общности.
Согласно Далю, термины “общность”, “общество”, “община”
определяются заложенным в них понятием об известном свойст­
ве - свойстве одинаковости, совместного, общего. Как обозначе­
ния совокупности людей термины восходят к действию “общать” - объединяться, действовать согласно одинаковым целям
или условиям, координировать действия, а также обмениваться
информацией.
В историческом контексте эти термины имеют два значения.
Первое - это система, т.е. механизм организации коллективного
или, по выражению Гегеля и Карсавина, социального человека.
Второе - это совокупность самих людей, обладающая признака­
ми единства. Когда речь идет об обществе-общности как системе,
принято использовать структурную группировку: принцип макро­
структур (город и деревня; регион и континент; страна; класс и
сословие; слой; страта; категория и т.д.) и микроструктур - в ка­
честве частей макроструктуры. Если же речь идет об объедине­
нии людей, общество-общность предстает как ассоциация, по­
строенная на основе межличностных связей.
И хотя термины общество-общность в этом последнем смыс­
ле также взаимозаменяемы, они имеют свои оттенки. Общество
можно обозначить как комплекс общностей. Именно в этом
295

смысле принято говорить о коммунализме средневековой жизни
(лат. communis - общий) как особом свойстве людей той эпохи
группироваться, “кучковаться”. По второму значению слова
(communis - обыкновенный, общепринятый) о коммунализме
можно говорить как об “образе повседневности” средних веков.
Именно на такую живую общность, ка ее общественную роль хо­
телось бы обратить внимание прежде всего.
Очевидно, что живая общность - ограниченная по числу чле­
нов группа, где все знают друг друга, где протекает повседневная
жизнедеятельность человека, где, следовательно, он прежде все­
го реализуется как член общества и личность. Такая общность
предстает поэтому как форма повседневного взаимодействия не­
скольких уровней общения личностей: между собой, личности и
коллектива (группы), коллектива - с другими группами и общест­
вом в целом.
Средневековая жизнь была пронизана такими ячейками, со­
ткана из них: от придворной среды, дворянских, крестьянских,
бюргерских сословных групп до среды деклассированной. Систе­
матизация столь разнообразного и массового феномена допуска­
ет множество вариантов: по размерам и внешним формам, внут­
реннему построению, типу и уровню оформления, привязке к оп­
ределенным социальным стратам и структурам, профессиональ­
но-функциональному признаку, разработанности ритуалов и пр.
Люди в кабачке, толпа на улице, праздничной или ярмароч­
ной площади, несомненно, - живая общность со своим ритуалом.
Конечно, она эфемерна - общность-фантом: она собиралась на
короткое время, расходилась и собиралась вновь. Более стойкие “окказиональные” общности (складничества, морской конвой,
отряд викингов, ватага охотников). Они возникали на время - для
одной или серии кратковременных акций, на условии устного со­
глашения; по миновении данной надобности они прекращали су­
ществование. Наиболее изученные - стабильные живые общно­
сти (сельская община, городской ремесленный цех, торговая
гильдия, религиозные и военные братства и многие др.), которые
существовали подолгу, имели оформленную организацию и не­
редко превращались в корпорацию.
Слово “корпорация” (лат. corporatio - буквально: объедине­
ние) принято употреблять в узком смысле как обозначение замк­
нутой общности. Понятие “корпоративизм” точно отражает
стремление людей средневековья не только совмещаться, соеди­
няться в группы, но замыкаться в них и придавать своей общно­
сти институционально-правовое оформление. Многие постоян­
ные общности становились реальными и даже монопольными
296

корпорациями с фиксированной внутренней иерархией и правообязанностями, своим уставом. Классические примеры - та же
духовная гильдия или ремесленный цех. Характерно, что многие
живые общности, имевшие рыхлую или вовсе размытую форму,
также проявляли эти - в разной мере выраженные - свойства
обособления, замкнутости в своем кругу, имели стихийно выра­
ботанный обиход.
По структуре общности могли быть как простые, так и слож­
ные, когда объединение состояло из ряда включенных, подчинен­
ных и смежных общностей. Например, цех Лана во Флоренции
или Парижский университет. Наиболее структурированная общ­
ность-корпорация - город как объединение горожан, распадав­
шееся на десятки, сотни, а то и тысячи более мелких общностей.
Впрочем, жители крупного города, исчислявшиеся десятками ты­
сяч, уже не умещались в живую общность.
Общности складывались, конечно, по интересам. И здесь, по­
жалуй, самой обширной была группа территориально-соседских
общностей: это прежде всего знаменитая средневековая сельская
община в разных формах, а также общности соседей в городах
(уличане, слобожане и т.п.), сотенные объединения и др. Наи­
большим разнообразием отличались объединения профессио­
нальные - по специальности, по занятию. Особенно многочислен­
ными они были в городах, где ремесленники объединялись по
предмету производства и по сырью, торговцы - по объему, пред­
мету и направлению торговли; где существовали общности моря­
ков и грузчиков, врачей и аптекарей, юристов, жонглёров, нищих
и воров.
Повсеместно существовали духовные - конфессиональные,
церковные и прицерковные общности. С утверждением христи­
анства по всей Европе на смену языческим сообществам типа
так называемого “ордена” друидов пришли иные организации:
нищенствующие ордена и монастырские общины, приходские
общности и духовные гильдии мирян, духовно-рыцарские орде­
на, этно-конфессиональные объединения (мосарабские общины
на Пиренейском полуострове, армянские - в Болгарии, еврей­
ские гетто и пр.).
Половозрастные общности были обычно представлены объ­
единениями молодых, неженатых мужчин. Очень часто это одно­
временно были и боевые союзы, братства по оружию, сыгравшие
столь большую роль в конституировании рыцарства и “феодаль­
ной лестницы” средневековья. Среди воинских общностей - дру­
жины государей, воинские отряды, боевые братства (гальярды в
Милане, молодые немцы в Стокгольме) и т.д. Некоторые боевые
11. Социальная идентичность

297

сообщества выступали в роли своего рода политических пар­
тий - в Лукке, Сиене, Прато, Флоренции и т.д. С другой стороны,
и так наз. партии “зеленых” и “синих” в Константинополе, гвель­
фов и гибеллинов во Флоренции и др. нередко обретали боевой
характер, равно как и конфессионально-политические союзы и
секты - альбигойцев, “божьих воинов” (будущих таборитов),
гугенотов.
Нередко общности складывались в служебной среде: “секре­
тари” в Венеции, “люди мантии” в позднесредневековой Франции,
а также такие специфические общности, как дворни господ и
“многоядерные” придворные окружения государей.
Очевидно, что многие общности имели социальную комп­
лексную подоснову. С другой стороны, люди одного занятия или
статуса создавали разные по форме общности. Особенно подвиж­
ные и разнообразные объединения создавали торговцы: союзыгильдии, складничества-партнёрства, фактории, компании.
Как правило, средневековый человек входил одновременно в
несколько живых общностей, что создавало многообразный круг
общения. Однако при этом он всегда оставался в пределах своих
макро- и микроструктур и ориентировался на какую-то одну глав­
ную живую общность, которая обладала наиболее близкими ему
социальными признаками. Так, немецкие рыцари вместе с прела­
тами организуют политический “Союз щита св. Георгия” (Шва­
бия, XVI в.). Те же рыцари, оказавшиеся в городе, образуют в
рамках патрициата собственные “цехи господ” (Базель). Иными
словами, живые общности развивались в рамках горизонтальной
социально-правовой стратификации, в свою очередь, выстраи­
ваясь в иерархию с определённым местом для каждой.
Но те же общности служили вертикальному взаимодейст­
вию. Через городской патрициат или территориальные сельские
общности феодалы были связаны с верхушкой бюргерства и
крестьянства. Привилегированные духовные гильдии включали
дворян, крупных купцов, подчас членов королевских семей.
Членство в подобной гильдии давало возможность повысить
свой статус, войти в избранный круг.
*
Особая сторона проблемы коммунализма - отношения живой
общности и семьи, т.е. общности естественной. Как известно, к
рубежу I—II тыс. в Европе произошло распадение кровно-родст­
венной домовой общины и выделение малых семей, хотя значи­
тельные родственные связи и элементы совладения большой се­
мьи сохранялись еще долго. Нет сомнений, что большесемейная
община послужила своего рода моделью для развивавшихся в жи­
вой общности межличностных отношений. “Семейная модель”
298

была к тому же удачно закреплена в менталитете христианским
постулатом о братстве единомышленников по вере.
Живые общности обычно именовали себя братствами, своих
членов - собратьями. Почти все они обладали известной общей
собственностью, от недвижимости до привилегий, имели казну.
Нередко все имущество или часть его завещалась в пользу собра­
та по общности, либо общности в целом. Собратья оказывали по­
мощь как в делах, так и (прежде всего) в случае болезни, инвалид­
ности, сиротства, смерти. Не только сельская община или город­
ской цех, но и духовные братства включали семейные группы и
приветствовали наследование членства сородичами, вплоть до
полного замыкания группы (как произошло, например, с город­
скими цехами или патрициатом с XIV в.). Семейные связи широ­
ко использовались для закрепления в общностях и статусах, для
продвижения в высшие слои и группы. Этот феномен исследован
достаточно - на примере университетской, чиновничьей среды, да
и того же патрициата. Складывались “торговые дома”, в основе
которых лежал капитал одной или нескольких семей. Так возни­
кла новая укрупненная, разветвленная семья-клан, соединенная с
профессиональной или иной живой общностью.
Живая общность, особенно типа корпорации, выступает как
охранительная организация, гибкая форма которой позволяла ей
сочетать защиту профессиональных, духовных, правовых интере­
сов человека того времени. По существу в средневековой общин­
ное™ можно видеть особый образ жизни или особый стиль вну­
три эпохи. Его характерной чертой была групповая солидар­
ность, которая опиралась на совместную собственность и совме­
стную деятельность, но и закреплялась через право и ритуалы.
Право общности - общинное, цеховое, монастырское и т.д.
являлось частным случаем общего права. Оно выступало в виде
устного договора, обычая или письменного устава-регламента,
чаще всего утвержденного властями. Право общности регулиро­
вало, а зачастую жестко регламентировало все стороны ее жиз­
недеятельности, внутренних отношений и отношений с внешним
миром, вплоть до поведения собратьев за столом и на улице. Оно
поддерживало и закрепляло общественно необходимый синтез
свободы и обязательности, меры ответственности членов группы.
При этом общность строилась в принципе на демократиче­
ских началах: она создавалась путем договора между учредителя­
ми, управлялась собранием своих членов, сообща решавших дела.
Заложенный в общинности демократизм был противовесом авто­
ритаризму средневековой монархической государственности и
феодально-сеньориальному единоначалию. Не случайно общно­
11*

299

сти служили ядром освободительных движений той эпохи - от со­
противления росту феодальной эксплуатации (рент, экстраорди­
нарных налогов, военных постоев и др.) до еретических движе­
ний, коммунальной борьбы городов и широких крестьянских вос­
станий.
Трудно переоценить роль в жизни общностей ритуалов и
традиций. Среди главных ритуалов - введение в общность и та­
кие совместные действа, как трапеза-пирушка по разным пово­
дам (собственно, термин “компания” произошел от лат. сит вместе + panis - хлеб), как похороны собрата. Для совместного
отправления культовых праздников приобретали собственные
алтари, часовни и даже церкви. Большинство постоянных общно­
стей носило имя святого покровителя. Кроме того, многие общ­
ности совместно проводили праздничные шествия, выступали
единым воинским подразделением и т.д.
Стабильные корпорации имели свои знамена или значки, свои
цвета, подчас форму одежды, даже особый жаргон. Ритуалы и
традиции завораживали человека, закрепляли его в особом кругу.
В то же время это были социальные знаки, указывающие на ста­
тус индивида и обязывающие окружающих относиться к нему со­
ответствующим образом. Но и сам человек был обязан вести се­
бя в соответствии с этим статусом, с принятой в его круге группо­
вой моралью. Так создавался нормативный образ своей общности
и “своего брата” - в противовес стереотипу чужой общности и чу­
жака. При этом этические нормы общности не действовали за ее
пределами. Преданный собрат и честный компаньон во внешнем
мире нередко проявлял себя как насильник и обманщик. Это была
избирательная мораль.
Вместе с тем в средние века общности сплошь и рядом служи­
ли средством интеграции чужаков - будь то переселенцы, пред­
ставители иных этносов или слоев. Вопрос состоял лишь во вклю­
чении лица в соответствующую общность.
Несомненно, что живые общности были школой социальной
жизни: трудовых навыков и этикета, правового воспитания, вос­
питания навыков самодеятельности и демократизма. Общности
были школой норм и, что еще важнее, мотивов нравственного по­
ведения, особенно чувства долга и взаимопомощи. Они играли ог­
ромную роль в развитии гражданских свойств личности, ее спо­
собности сочетать общие и собственные интересы.
Конечно, при этом группа ограничивала возможности само­
выражения индивида. Однако групповой детерминизм не озна­
чал полного растворения личности в группе. Ведь живая общ­
ность была средством использования социальных связей для до­
300

стижения личных целей, что повышало результативность инди­
видуальной деятельности и достоинство индивида. Кроме того,
живые общности были подвижными, они изменялись по мере
изменения условий. И не случайно именно в средние века, в са­
мую “классическую” пору эпохи - с XII в. - начался подъем ин­
дивидуализма, который стал одной из основ социальной психо­
логии Возрождения.
Поле для исследований по теме общностей обширно. Можно
и нужно говорить о соотношении живой модели и ее реалий, о
проявлении региональных и временных особенностей и динамики.
Пока была возможность наметить только некоторые вопросы
этого круга.

В.П. Буданова
КОРПОРАТИВНОСТЬ
РАННЕСРЕДНЕВЕКОВОЙ ЭТНИЧЕСКОЙ ОБЩНОСТИ:
МИФ ИЛИ РЕАЛЬНОСТЬ?

Положение в области исследования Великого переселения на­
родов таково, что заставляет обратить самое пристальное внима­
ние на поиск новых подходов, определение стратегии исследования
и возможное приложение этих исследований в сферах более широ­
ких, чем история. Уже первое приближение к проблемам Пересе­
ления выявляет непродуктивность традиционного подхода, как по
причине широких масштабов темы, так и по характеру Источнико­
вой базы. Дабы сориентироваться как в проблеме, так и в источни­
ках, мы подошли к необходимости построения априорной гипоте­
тической концепции Переселения, вокруг доказательства или оп­
ровержения которой предполагается формировать дальнейшее ис­
следование. Важным звеном этой концепции является разработка
вопроса об этнической корпоративности как интегративной харак­
теристике этнической общности, чему и посвящена статья. Она
имеет постановочный характер и отражает лишь общее направле­
ние и некоторые возможные подходы к изучению конкретных ха­
рактеристик и свойств раннесредневековых общностей.
Вопрос об этнической специфике раннего средневековья не
является новым в мировой историографии. Однако имеются, по
крайней мере, три обстоятельства, побуждающие к его дальней­
шему исследованию. Первое - достигнутая за последнее время
большая ясность в истолковании специфики переломных, пере­
ходных этапов, в том числе от античности к средневековью (сле­
дует иметь в виду, что когда говорят об этом времени, то подра­
зумевают не только переход от одних форм собственности к дру­
гим, от одних социальных и политических структур к другим, но
и превращение этнического самосознания в национальное). Вто­
рое обстоятельство - заметные успехи последних лет в разработ­
ке общей теории относа, и, прежде всего, категорий “этничность”, “этническая общность”, “этносоциальный организм”.
И, наконец, третье - возросший интерес историков, этнографов,
психологов и социологов к этническому аспекту социального
поведения.
Несколько слов о терминологии. Под “раннесредневековой
этнической общностью” имеется в виду любая группа людей, ко­
302

торая, во-первых, объединяется общностью происхождения, а
также общностью исторических судеб и осознания людьми своего
единства в прошлом и настоящем и, во-вторых, представляет ие­
рархически организованное потестарное единство (X. Вольфрам
называет подобные общности “политический народ”). Некоторо­
го разъяснения требует и понятие “корпоративность этнической
общности”. С точки зрения системного подхода этническая общ­
ность “в норме” является открытой системой. Корпоративность
же есть свойство закрытой системы. Однако внутреннее содержа­
ние жизнедеятельности любой этнической общности состоит в
реализации двух начал: самосохранения и саморазвития. Поэтому
на переломных этапах, и, в частности, в эпоху бурных переселе­
ний, особенно при столкновении и взаимодействии с другими
общностями, этническая общность может переживать периоды
“закрытости” для сохранения своей системы. Обострение этниче­
ского приобретает форму специфического интегративного каче­
ства общности, которую можно назвать корпоративностью. Сле­
дует также различать корпоративность внутреннюю и внешнюю.
Внешняя корпоративность отделяет членов данной общности
от их соседей, т.е. представляет фактор этнической дифференци­
ации. Задача внутренней корпоративности состоит в том, что­
бы обеспечить целостность этой общности и ее нормальное
функционирование в качестве таковой. Корпоративность этниче­
ской общности проявляется двояко: во-первых, это характеристи­
ка общественного сознания, основанная на сходном, связанном с
этническим моментом понимании прошлого и настоящего, осоз­
нании себя в качестве особой группы по этно-потестарному при­
знаку. Во-вторых, это характеристика деятельности или действий
данной общности, выраженной в особой атрибутике (одежда, ук­
рашения, прически и т.д.) и особых “моделях” действия (обряды,
традиции, стереотипы поведения, образ жизни и т.д.). Можно, на­
верное, говорить и о третьей, в какой-то мере производной от
первых двух, сфере проявления корпоративности - межличност­
ных отношениях как внутри общности, так и вовне - с представи­
телям» других этнических групп.
В ходе Переселения имела место как этническая корпоратив­
ность, которая объединяла этнооднородные племена и позволяла
им быть ядром какого-либо исторического действия, события,
так и этноориентированная корпоративность, которая сплачива­
ла этнически разнородные племена вокруг одного, которое более
ярко несло в себе главную идею, или, как считает Р. Венскус, “яд­
ро традиции” сплочения, и наиболее последовательно реализовы­
вало цели этого сплочения. Такое этнооднородное племя в подобзоз

ной этнической общности выступало как бы ее коллективным
лидером, что добровольно или насильственно побуждало ведо­
мые им племена принимать порой хотя бы на время не только эт­
ническое имя своего лидера, но и усваивать некоторые стереоти­
пы его поведения. Подобные явления, проявившиеся в конце ан­
тичности и начале средневековья на уровне этнической или этноориентированной корпоративности, стали как бы прообразом то­
го процесса, который позже происходил в варварских королевст­
вах, например, Лангобардском. Только этноориентированное пе­
рерастало уже в социоориентированное на определенную госу­
дарственную власть, нередко связанную с конкретной лидирую­
щей этнической общностью, по имени которой государство полу­
чало название.
Успех германцев, вторгшихся в западные провинции Римской
империи, состоялся еще и потому, что этническая корпоратив­
ность у них приближалась к своему пику. Готы, вандалы, бургунды, франки, лангобарды сплотили под свои знамена множество
племен и народов, которые не всегда были одной с ними крови,
например, аланы, сарматы, паннонцы, норики, но которые прини­
мали обычаи и правила, образ жизни и систему ценностей герман­
цев. Безусловно, нельзя преувеличивать степень внутренней со­
лидарности и закрытости таких этнических корпораций. Они
имели разную степень консолидации. Нельзя забывать о наличии
еще и такого психологического фактора, как чувство принадлеж­
ности к тому или иному большому племени германцев. Это чувст­
во создавало некий комфорт, ибо оно и поддерживало, и вдохно­
вляло, и спасало, и ограждало. Вспомним хотя бы образ “государ­
ства Эрманариха”, который должен был питать национальный
дух остроготов в Италии и вселять в Теодориха уверенность в бу­
дущем его династии и его королевства, это чувство возникало
прежде всего на основе культурной и языковой общности, кото­
рая при определенных обстоятельствах порождала представле­
ние об общности исторических судеб. Причастность к некоей
общности, именуемой gens, natio, populus... Francorum, Gotorum,
Vandalorum... не просто осознается, но и санкционирует в ряде
жизненных ситуаций поступки человека.
Поскольку в этнической общности доминируют вертикаль­
ные, т.е. диахронные, информационные связи, то взгляд этноса
всегда обращен в прошлое, где он ищет ответа на вопрос о своем
происхождении, ищет подтверждения своих исторических пре­
тензий, духовную опору. Временная вертикаль “потомки-пред­
ки”, которая всегда пронизывала верования германцев, особенно
четко проявлялась в периоды усиления их этнической корпора­
304

тивности, как бы подпитывая идеологические основы каких-либо
конкретных устремлений. Одним из высших проявлений развития
этнической корпоративности является появление сочинений типа
“Происхождение народа”. Героические картины прошлого, яркие
образы конунгов и вождей в сочинениях Гильдаса, Исидора Се­
вильского, Иордана, Григория Турского, Фредегара, Павла Диа­
кона укрепляли у германской элиты чувство собственного прево­
сходства над племенами бывшей Римской империи, санкциони­
ровали и закрепляли право на занимаемую, территорию и власть
над другими народами. Со славными предками связывались и
притязания на чужие земли. Вспомним, например, претензии
лангобардов к Карлу Великому после 774 г. Однако в то же вре­
мя появление подобных сочинений свидетельствует и о начале
кризиса этнической корпоративности, потому что возможности
развития племенного самосознания были уже исчерпаны, как ис­
черпала себя и возможность развития племени как этнического
объединения.
Одно из проявлений этнической корпоративности на уровне
общественного сознания - название общности, а также имя чело­
века, входящего в эту общность. Не всегда за общим названием
стоит реальное этническое единство, ведь народы дробились,
рассеивались. Тем не менее, именно этноним остается одним из
последних индикаторов этнической корпоративности, даже если
судьбы двух одноименных групп не пересекались в видимой исто­
рической ретроспективе. Имя человека и имя народа - это визит­
ная карточка, заветное слово, передаваемое из поколения в по­
коление. Произнесенное вслух название той или иной этниче­
ской общности или человека являлось звуковой меткой, симво­
лом-маркером, звуковым индикатором общности. В совокупно­
сти с другими признаками это создавало механизм дифференци­
ации социума, служило одним из проявлений этнической корпо­
ративности “свой народ - чужой народ”, “свой человек - чужой
человек”. Антропоним и этноним как бы играли роль “внешнего
барьера” и одновременно “внутренней цензуры”, отделяющей
“своих’-; от “чужих”. Но барьер был зыбкий, ибо хорошо извест­
но, что в варварских королевствах коренные жители часто ис­
пользовали германские антропонимы, если видели в этом выго­
ду. Кроме того, имели место и обратные явления, когда герман­
цы и другие пришедшие с ними племена принимали римские име­
на. Наблюдается также процесс превращения ряда этнонимов в
политонимы.
В многоэтничной ситуации варварских королевств этниче­
ская принадлежность имела престижное значение и определяла
305

зачастую статус человека. Вследствие важной социальной роли
этнической принадлежности росли этнические различия и этни­
ческая разобщенность, ибо и привилегированные и подчиненные
этнические группы искусственно углубляли свои культурные раз­
личия и стремились законсервировать и упрочить свой образ жиз­
ни, свою систему ценностей и традиций. Так, например, острогот­
ская знать требовала от Амаласунты соблюдения в воспитании
малолетнего конунга Аталариха готских традиций, в королевстве
вандалов были запрещены межэтнические браки. Корпоратив­
ность из “фильтра”, пропускающего самые различные влияния
извне, которые помогали цементировать этническую общность
(например, роль арианства в начале обращения), превращалась в
“стену”, в этноцентризм.
Как известно, этнические общности существуют в социаль­
ной действительности лишь в рамках определенных обществен­
ных институтов. Этническое развитие представляло лишь отно­
сительно самостоятельную линию жизни общества и реализовы­
вались главным образом через его структуры власти. Потестарно-политические структуры раннесредневековых gentes играли
роль важнейшего разграничителя в системе отношений “мы они”, создавали определенную корпоративность этого “мы”, яв­
лялись первостепенной важности факторами этнической консо­
лидации и дифференциации. Корпоративность особенно ярко
проявлялась на арене борьбы за власть. Известно отношение гер­
манцев к авторитету власти, почти мистическое понимание ими
связи народа с королем. Отношение к королевской власти опре­
деляло социальный статус человека. Через это отношение фор­
мировалась определенная система ценностей, например, чувство
собственного превосходства и самоуверенность готов, презрение
к физическому труду вандалов. Династические браки служили
высшим залогом стабильности. Властные структуры выступали в
качестве того ядра, вокруг которого консолидировалась этниче­
ская общность. Они играли роль арматуры, скрепляющей кон­
кретный этносоциальный организм, и тем самым выполняли
очень важную этническую функцию. В варварских королевствах
имела место тенденция к фиксации этнических границ средства­
ми власти. Местное население жило по римскому праву, а герман­
цы по своим законам. Им была доверена военная служба и защи­
та королевства, а римлянам - администрирование и юриспруден­
ция. Последние были католиками, а основная масса германцев
придерживалась арианского вероисповедания. Однако результа­
ты фиксации этнических границ, да и формы ее, как известно,
были достаточно разными, например, у готов, лангобардов, англо­
306

саксов, франков, бургундов. Один из способов фиксации этниче­
ских границ - это переселение, когда из прежних своих ареалов
народ перемещается в этнически чуждую им среду. Притом такие
переселенные группы средствами власти искусственно поддержи­
вались как замкнутые, например, готы Атанариха или “малые
готы”. Власть конунга усиливала и закрепляла естественную в
таких условиях тенденцию к сохранению своей этнокультурной
индивидуальности.
Таким образом, потестарно-политические структуры вар­
варских королевств, которые в своем функционировании вы­
полняли роль фактора как этнической консолидации, так и диф­
ференциации, именно в силу этих причин осознавались членами
общности в качестве этнического индикатора. Сознание принад­
лежности к определенному этнополитическому организму пре­
вращается в один из главных признаков, отделяющих “своего”
от “чужака”.
Изложенное выше не раскрывает, конечно, корпоративность
как характеристику этнической общности во всей ее полноте.
Здесь представлены были преимущественно проявления корпо­
ративности в сфере общественного сознания, хотя, как было ска­
зано ранее, корпоративность проявляется еще в двух сферах: дей­
ствий людей и их взаимоотношений, так как определенные “мо­
дели сознания” реализуются в конкретных “моделях поведения” и
определенных “алгоритмах отношений”. И дальнейшее изучение
феномена этнической корпоративности подразумевает не только
конкретный анализ проявлений ее в указанных выше сферах, но
и рассмотрение взаимосвязей, взаимодействий, взаимовлияний
этих трех сфер, чтобы в итоге охарактеризовать корпоратив­
ность как целостное системное явление.
Рассмотрение корпоративности преимущественно в сфере
общественного сознания объясняется не только ограниченным
объемом статьи. Наличие элементов этнической корпоративно­
сти в сфере сознания является как бы индикатором реального
существования такой характеристики у этнической общности.
История сохранила немало примеров, когда у определенной
общности или группы ее представителей сохранялись некото­
рые устоявшиеся традиции, модели поведения, общественные
привычки. Однако они уже являлись чем-то механически повто­
ряемым, рудиментом поведения или взаимоотношений, смысл
которых утерян. В этом случае трудно говорить о них как о про­
явлениях корпоративности. В противоположность этому исто­
рия знает и такие примеры, когда этническая корпоративность
существовала преимущественно на уровне общественного соз­
307

нания, в то время как модели поведения членов этнической общ­
ности и даже модели взаимоотношений менялись под влиянием
конкретной исторической ситуации, теряли свои специфические
этнические характеристики.
Корпоративность как процесс и одновременно как качество
заслуживает глубокой проработки, что поможет выявить с боль­
шей точностью типологическое своеобразие этнических образо­
ваний на разных этапах Великого переселения народов, а следо­
вательно, и особенности тех объединительно-разделительных
процессов, которые происходили при рождении новых народов
Европы.

В.В. Карева
ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНАЯ ЭВОЛЮЦИЯ ОБЩЕСТВА
И СКЛАДЫВАНИЕ СРЕДНЕВЕКОВОГО САМОСОЗНАНИЯ:
ГВИБЕРТ НОЖАНСКИЙ

Ставший уже устойчивым в отечественной историографии
интерес к проблеме человека, понимаю его сущности, его места в
общественном пространстве, и, в частности, в истории европей­
ской культуры, заставляет по-новому взглянуть на становление
самосознания средневекового человека, формирование самодос­
таточной личности (естественно, в известных пределах) в стихии
конфессионального мира. Уходят в прошлое стереотипы, соглас­
но которым средневековье безлично, его индивид растворен в той
или иной социальной общности, а в раннем и классическом сред­
невековье многие были поглощены религией и церковью.
В долгом и трудном процессе формирования самосознания
средневековый человек совершал как бы две духовные операции:
насколько мог выделял себя из традиционного окружающего ми­
ра, прежде всего религиозного, и определял свое место в кругово­
роте общественных событий, проявляя личностное отношение к
ним.
Сочинение Гвиберта Ножанского, французского историка и
теолога “De vita sua sive monodiarum”1 написана в самом начале
XII в., в 1115 г. По своему жанру сочинение близко к исповеди, но,
по сути, в нем отчетливо прослеживаются автобиографические
моменты. Автобиографический характер и ракурс сочинения (от­
личающие особенно первую из трех книг “Монодий”) позволяют
проследить становление личности XI-XII вв., явление, получив­
шее в историографии название “феномен Гвиберта”.
Гвиберт родился в Клермоне (Пикардия) в 1064 г. в богатой
феодальной семье. Размышляя о том, как формировалось его
детское сознание и мировосприятие, автор “Монодий” вспомина­
ет о влиявших на него ближайших родственниках: отца - рыцаря
Эврарда12, деда3, дяди - архидьякона Бове4, двоюродного брата,
1 Guibertus abbas Sanctae Mariae de Novigento. De vita sua sive Monodiarum // Idem.
Opera omnia // Migne J.P. Patrologiae cursus completus. Series latina. T. 156. Parisiis,
1880 (далее - Guibertus. Monodiae).
2 Ibid. Col. 841-843.
3 Ibid. Col. 865.
4 Ibid. Col. 893.

309

одного из первых лиц Пикардии, могущественного и влиятельного,
как называет его Гвиберт5. Особенно много и убедительно он пи­
шет о влиянии на него матери, женщины религиозной, болез­
ненно экзальтированной, что было чрезвычайно даже для того
времени6. В 12 лет, после смерти отца, погибшего в битве при
Мортимере, в которой он участвовал в качестве вассала короля
Генриха I против герцога Нормандии Вильгельма I, Гвиберт был
отдан в бенедиктинский монастырь Сен-Жермен-де-Флавиньи.
Такой поворот судьбы, в какой-то степени неожиданный и выну­
жденный, ввел Гвиберта в новый период жизненной школы, чуж­
дый для него. В новой среде продолжилось формирование “фено­
мена Гвиберта”. Жизнь в монастыре вырабатывала у мальчикамонаха склонность к глубокой, болезненно-тяжелой рефлексии,
постепенно эволюционировавшей, прежде всего, к анализу собст­
венного “я” - состоянию души, со временем закончившемуся
укоренившимся стремлением к самопознанию. Самопознание
формировало у юного бенедиктинца желание познать мир, серь­
езные аналитические качества. Со временем эти качества при­
годились Гвиберту в его ипостаси историка, личной жизни, в
познании реального мира и попытках найти причинно-следст­
венные связи происходящего не только трансцендентные, но и
вполне земные.
В заточении монастырских стен Гвиберт не без сожаления
вспоминает о короткой жизни в миру, причем размышляет доста­
точно светски, не довольствуясь религиозной сентенцией верую­
щих - такова воля и промысел Божий. Резкую смену своей судь­
бы и ее превратности он объяснял, прежде всего, смертью отца7.
Размышляет молодой монах и о том, какое бы место мог занять,
останься он в миру8.
Годы притупили остроту разочарований, но долгое время мо­
нашеский мир не становился ему близким. Гвиберт оставался как
бы его сторонним наблюдателем и критиком. Двадцать восемь
лет, проведенные в монастыре, не были, однако, годами духовно­
го одиночества. Они протекали в постоянном общении с Богом,
молитвах, изучении текстов Ветхого и Нового Заветов, сочине­
ний отцов церкви, (прежде всего Аврелия Августина и папы Гри­
гория I) и современных ему теологов (Ансельма Кентерберийского,
Ансельма Ланского, богословов Шартрской школы).
5 Ibid. Col. 861.
6 Ibid. Col. 843.
7 Ibid.
8 Ibid. Col. 869.

310

Богатая библиотека ученого бенедиктинского монастыря да­
ла ему возможность познакомиться с иным миром - миром антич­
ной культуры. Гвиберт углубленно изучает труды Вергилия, Ови­
дия, Горация, Саллюстия, Тацита, Лукиана Теренция. Под влия­
нием античных поэтов (особенно Вергилия) он сам начинает пи­
сать стихи, совершенствуется его проза. Увлеченность антично­
стью сыграла серьезную роль в формировании его духовного ми­
ра, в складывании его личности. Может быть, именно этот орга­
нический, на уровне одной, отдельно взятой личности, синтез
христианского и античного начал, позволил Гвиберту соединить
в себе два мира - горнего и дольнего, заставлял опускать глаза,
поднятые к Богу, и на землю. Здесь, в суете мирских страстей,
искать мотивации своих и чужих поступков, скрытые пружины
больших и малых дел и событий. Современники восхищались да­
ром Гвиберта, соединившим в себе два мира и свободно опериро­
вавшим в них.
Важнейшей и во многом определившей самосознание и миро­
восприятие, приобщение к кардинальным проблемам теологии и
схоластики молодого бенедиктинца стала его встреча с одним из
крупнейших теологов-схоластов Ансельмом Кентерберийским.
Ансельм много внимания уделял занятиям с необыкновенным мо­
лодым монахом, формировать которого схоласт начал с обучения
управления внутренним миром (душой) и телом9. Убежденность
Ансельма в возможности и необходимости обосновывать поло­
жения веры логической аргументацией10 становится жизненным
и профессиональным credo Гвиберта писателя, историка, экзегета
и богослова. “Феномен Гвиберта” получает практически закон­
ченный образ. Завершит его сама жизнь.
В 1104 г. Гвиберт в сорокалетием возрасте становится абба­
том небольшого монастыря Нотр-Дам в Ножане, близ Лана. Но­
вый перелом судьбы столь запоздалый, не проходит бесследно.
Меняется положение Гвиберта в церковной иерархии и характер
его творчества. Резко обновляется стиль и жанровые параметры
второй и третьей книг “Монодий”, в соответствии с новым перио­
дом жизни их автора. Автобиографические мотивы первой книги
отходят как бы на задний план. Гвиберт окунается в стихию реаль­
ного мира. Во второй и в третьей книгах он выступает как наблю­
дательный и вдумчивый историк, со своим методом, с поисками
причинно-следственных связей многочисленных и серьезных со­
бытий конца XI - начала XII в. Объектом изучения становятся
9 Ibid. Col. 912.
10 Ансельм Кентерберийский . Сочинения. М., 1995.

311

сложнейшие новые проблемы: две власти - духовно-религиозная
и светская, их сопряженность и разобщенность, крестовые похо­
ды, коммунальные движения и восстание в Лане в 1112 г., ранние
крестьянско-плебейские ереси. Духовно-интеллектуальный, фак­
тологический и аналитический багаж, накопленный до управле­
ния аббатством, приходит на помощь в их понимании и решении.
Проблема французской государственности перед Гвибертом
не стояла. Франция, как, впрочем, и другие страны этого времени
находились еще в состоянии институирования. Проблема государ­
ства в зачатке - Гвиберт ее не замечает. Как религиозный писа­
тель и историк Гвиберт занимает определенное место в конфес­
сионально-политическом движении за обновление церкви и уси­
ления ее политических позиций. Он был последовательным сто­
ронником клюнийских реформ. Гвиберт разделял характерную
для Средневековья вселенскую идею единства католического ми­
ра, олицетворением которого являлась сильная католическая
церковь во главе с Римом. Гвиберт решительно поддерживал пап­
скую инвеституру, он был приверженцем папской партии и ее ру­
ководителя Бернара Клервоского. Он приветствовал клюнийские
по духу реформы папы Григория VII, идею папы Урбана II об ор­
ганизации первого Крестового похода, принимает сторону папы в
его противоборстве с французским королем Филиппом I.
Как проницательный историк Гвиберт понимал, что деятель­
ность папства по укреплению позиций церкви не преодолела ре­
лигиозных противоречий, проявление которых он воспринимал
как духовный кризис общества. Составные элементы этого кри­
зиса Гвиберт находил, прежде всего, в упадке религиозного чув­
ства. Наблюдение, которое могло бы показаться традиционно
церковным, если бы автор “Монодий” не попытался дать ему и
другое, вполне реальное, земное объяснение. Гвиберт констати­
рует растущую концентрацию в церквях и монастырях колос­
сальных материальных богатств, безудержную страсть к деньгам,
которую историк называет “дубиной Геракла”, заразившую всех
служителей Бога - от папы до простого монаха11. Характеризуя
состояние современного ему церковного мира, Гвиберт отмечает
падение нравственности, образованности, катастрофы личных су­
деб и социальных институтов. Недаром в историографии его счи­
тают самым критичным из критичных историков.
Отношение Гвиберта к высшей светской власти трудно счи­
тать, хотя бы в какой-то мере, определившимся. Высказывание
Гвиберта о королевской власти и о тех или иных королях, четко
11 Guibertus. Monodiae. Col. 926.

312

свидетельствуют о том, что высшая светская власть не восприни­
малась им как воплощение государственно-национального нача­
ла. Единственное исключение он сделал для Карла Великого: по
его мнению, фигуре наднациональной, живому воплощению все­
ленской идеи. Приход королей из дома Капетингов Гвиберт рас­
сматривал как узурпацию власти, принадлежавшей роду Карла
Великого12. Три капетингских короля прошло перед Гвибертом Генрих I, Филипп I, Людовик VI Толстый и оставили его, в луч­
шем случае равнодушным к ним и к их политике, определенное
исключение историк делает для Людовика VI13.
То, что некоторые исследователи называли “патриотизмом”
Гвиберта14, было скорее лишь первыми ростками идеи нацио­
нальной государственности, еще прочно слитой со вселенской ка­
толической идеей. Национальное, франкское воспринималось им
как составная часть и форма общекатолического проявления.
Однако, выходя за конфессиональные рамки, можно говорить и о
мирских, земных моментах католицизма этого уникального мона­
ха, коренящиеся, как представляется, в его остром ощущении сво­
ей этнической, франкской принадлежности, что особенно рель­
ефно выступило в его сочинении “Gesta Dei per Francos”, в кото­
ром он глубоко и скрупулезно изучает охватившие Европу с
конца XI в. крестовые походы15.
Изучая институты папства, королевской власти, крестонос­
ное движение, Гвиберт обращается к анализу нового для европей­
ского средневековья институту складыванию коммуны и комму­
нальному движению. Он исследует причины его и дает оценку со­
бытий, приведших к появлению коммуны в Лане, Амьене, Суассоне. Дает яркое, аналитическое описание восстания в Лане
1112 г. Восставшие горожане Лана рисуются им в крайне мрач­
ных и отталкивающих тонах. Аббат - непримиримый враг ком­
мун. Однако Гвиберт при этом критичен и в характеристиках
светских и духовных феодалов Лана. Как историк, он полагал,
что сеньоры города открыто занимались вооруженным разбоем и
грабежом. Что касается духовенства и особенно ланского еписко­
пата, то ножанский аббат не жалеет слов, чтобы описать их край­
нюю испорченность. Именно политика ланских епископов приве­
ла, по мнению Гвиберта, к “трагедии” - коммунальному восстанию
12 Ibid. Col. 908.
13 Ibid. Col. 924.
14 Monod B. Le moine Guibert et son temps. P., 1905. P. 239.
15 Guibertus abbas Sanctae Mariae de Novigento. Gesta Dei per Francos sive Historia
Ierosolimitana, libri III // PL. T. 156.

313

и установлению коммуны16. Гвиберт не ограничивается и в этом
случае только религиозно-нравственной дидактикой. На поиски
причин возникновения коммун, он распространил не только мо­
рализующий “тропологический” метод. Как историк, Гвиберт
тщательно и детально изучает Ланское восстание, вырабатывая
свою религиозно-социально-политическую концепцию, согласно
которой восстание в Лане и других городах Франции следует объ­
яснять исходя из социально-политических и, прежде всего, эконо­
мических причин и обстоятельств. Понимание событий своего
времени у ученого, уникального бенедиктинского аббата Гвиберта Ножанского, постепенно сформировалось чрезвычайно широ­
ким и глубоким. Время наложило последние штрихи на то, что
получило название “феномена Гвиберта”, на становление нового
интеллекта и новой многогранной личности начала XI в.

16 Guibertus. Monodiae. Col. 913-914, 922-923, 926.

С.И. Лучицкая

ГРУППОВАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ КРЕСТОНОСЦЕВ
(опыт анализа хроники)
В “Истории заморских деяний” известный хронист Гильом
Тирский выступает от лица определенной группы, членом кото­
рой он является и с которой он себя идентифицирует.
Групповая идентификация была характерна для средневеко­
вого общества с его сложной гетерогенной структурой. Человек
рождался в определенной группе и с трудом проникал в другую сословные барьеры были труднопреодолимы. Группы могли
быть более или менее когерентными, более или менее постоян­
ными. Для каждой характерны общие нормы, убеждения, интере­
сы, будь то лиги пэров и баронов, общности городских жителей,
проживающих в одном месте и имеющих определенный круг кон­
тактов и знакомств и т.д. Некоторые из подобных групп могли су­
ществовать лишь в потенции, но и их значение важно, так как
именно они обеспечивали гибкость той или иной коллективной
организации и общества в целом.
Какова же основные способы самоидентификации крестонос­
цев? Гильом Тирский чаще, всего употребляет термин “nostri”
(“мы”), иногда этот термин растворен в общем христианском уни­
версуме, иногда приобретет вполне конкретный смысл.
Крестоносцы, от лица которых выступает Гильом Тирский,
объединены общими целями похода, идеей борьбы против невер­
ных и защиты Гроба Господня, общностью веры: хронист назы­
вает их “populus Christianus, militia Dei” и т.д.
Крестоносцы осознают свою принадлежность к определен­
ной социальной группе и даже к элитарным слоям рыцарства.
Хронист специально обращает внимание на знатность происхож­
дения участников крестового похода, подробно описывает их ти­
тулы, их родственные связи, прошлое их семьи. Бои с сарацинами
изображаются как дело отдельных контингентов высоких господ,
чьи имена и высокий статус в обществе известны.
Единство группы организуют общие ритуалы и формы повсе­
дневной жизни. Гильом Тирский подробно описывает ритуалы:
рыцарские пиршества, советы предводителей крестоносцев и
приближенных к ним рыцарей, коллективные литании перед на­
чалом боя, военные парады, церемониал похорон. Хронист под­
черкивает роскошь обихода крестоносцев; ясен и особый уклад
их повседневной жизни.
315

Ценностью группы становится каждый геройский поступок,
совершенный одним. Прославляется подвиг рыцаря, получая опре­
деленное место в групповой памяти. Для группового мнения ры­
царский подвиг - “пример”, который постоянно вспоминается. То
же относится к королям и правителям, возглавляющим войско.
Существуют известные групповые ценности, качества, необ­
ходимые для включения индивида в группу: религиозная “devo­
tio”, сознание общей цели борьбы против сарацин, отвага, муже­
ство, которые необходимо проявлять в бою, а также обязатель­
ное в этой ситуации соблюдение вассальной субординации, безус­
ловное подчиненные вассала сюзерену (даже в рассказах о герой­
ских поступках того или иного рыцаря обязательно упоминается
имя сюзерена), взаимная поддержка и помощь в бою и конфлик­
тах с сарацинами.
Экстремальная ситуация крестового похода обостряет чувство
“мы”, усиливает групповую солидарность крестоносцев. Их объе­
диняют трудности пути, необходимость совместно преодолевать
преграды; они терпят лишения и голодают, страдают от местных
болезней и знойного климата, вынуждены приспосабливаться к эк­
зотическим для них природно-климатическим условиям.
Важным фактором формирования группового самосознания
становится встреча с чужой культурой. Это выявляется в описа­
нии Гильомом Тирским контактов крестоносцев как с византий­
цами, так и с сарацинами. Противопоставляя себя Византии, кре­
стоносцы осознают общность своих интересов, идентифицируют
себя с западным миром.
Еще большее сплочение происходит при столкновении с вос­
точной культурой, чужими нравами и обычаями, непривычными
стереотипами поведения и иной системой ценностей и норм.
Крестоносцы остро осознают свою принадлежность к западно­
европейской культуре.
Итак, проявления самоидентификации крестоносцев были
различными: религиозная - общность религиозных убеждений и
общих задач против неверных, социальная - сознание принадлеж­
ности к рыцарскому сословию и даже к его высшим слоям. Выя­
вляются определенные групповые ценности, ритуалы, а также
групповая память. Чувство “мы” обострялось экстремальной си­
туацией крестового похода, а также контактами с экзотической
восточной культурой. Существование общих норм, убеждений и
ритуалов, организующих единство группы, позволяет говорить о
формировании в среде крестоносцев группового самосознания.

И.И. Варьяш

К ВОПРОСУ О САМОИДЕНТИФИКАЦИИ
МУСУЛЬМАНСКОГО НАСЕЛЕНИЯ
В АРАГОНСКОМ КОРОЛЕВСТВЕ В XIV в.
ИЛИ О НЕОБХОДИМОСТИ ПРЕДСТАВЛЯТЬСЯ

Проблема самоидентификации - как групповой, так и индиви­
дуальной - одна из центральных при изучении социума, особенно
социума, включающего в себя различные этноконфессиональные
общности. Занимаясь историей мусульманского населения
Арагонского королевства, я не раз сталкивалась с вопросами, так
или иначе касавшимися самоопределения этой группы населения
и, шире, - ее самоощущения в христианском обществе. В данном
сообщении мне хотелось бы предложить вниманию читателей
скорее мои рассуждения о самой теме самоидентификации: это
главным образом соображения и находки, сделанные благодаря
любезному приглашению организаторов конференции пораз­
мышлять о самоидентификации в средние века, хотя здесь учиты­
вается и тот материал, который был собран раньше и частично
опубликован.
Приступая к работе, я думала ограничиться небольшой мини­
атюрой, рисующей два-три локальных случая самоопределения
сарацинов. Однако исследованный материал показал, что мне
предстоит иметь дело скорее с монументальным полотном, кото­
рое не хотелось бы произвольно дробить с риском утратить цель­
ное представление об этом явлении. В то же время, приступая к
работе, я очертила для себя целый круг вопросов, как по пробле­
ме, так и источниковедческого характера, которые мне было бы
интересно обсудить. Все это побудило меня отказаться от перво­
начального замысла и обратиться к жанру, который я бы услов­
но назвала “эскизом”.
Итак, чем же интересны сарацины как объект при исследова­
нии проблем самоидентификации?
Следует сразу сказать, что использование в качестве объекта
исследования сарацин-вассалов арагонских королей весьма удоб­
но с методической точки зрения, поскольку снимает целый ряд
возможных вопросов, связанных с идентификацией историком
изучаемой группы или индивида. Мусульмане, жившие под вла­
стью христианских королей, как правило, располагали автоно­
мией, самоуправлением, воспринимались местной и центральной
317

властью как обособленное инон'аселение. Это была заведомо и
очевидно отличная от остального общества группа, которая уже
только в силу этого обстоятельства обладала сильнейшим стиму­
лом для публичного оформления самоидентификации. Действи­
тельно, арагонские сарацины воспринимали себя как общность,
отстаивали свои специфические привилегии, вытекавшие из их
особого статуса в королевстве (по большей части они были пря­
мыми вассалами короны) и вероисповедания. Этноконфессиональная принадлежность не оставляла никакой возможности не­
заметно ассимилироваться или “забыть” о своем статусе, что пе­
реносит вопрос о самоидентификации в область повседневного.
Прибавим к этому, что мусульмане были достаточно много­
численной социальной группой (в некоторых районах Арагонско­
го королевства достигая 60% населения), что дает основание рас­
считывать на довольно представительный источниковый матери­
ал. В нашем распоряжении не единичные и случайные варианты
самоидентификации, но вполне распространенные и устойчивые.
Этому способствует еще и то, что к XIV в. сарацины и для христи­
ан, и для власти были привычной частью общества. Кроме того,
мусульмане и сами воспринимали свое положение как уже устояв­
шееся, владели правилами коммуникации с властью. Все это дает
основание предполагать, что в тех случаях, когда мы будем стал­
киваться в источнике с самоидентификацией мусульман, в ней не
будет ничего непринятого, девиантного для исторической ситуа­
ции Арагона XIV в.
Наиболее информативным источником при изучении воп­
росов самоидентификации являются грамоты, так что я поль­
зуюсь комплексом королевских актов из Барселонского архи­
ва, отобранным и опубликованным несколькими испанскими
историками, которые специально занимаются историей мудехаров.
Этот источник имеет несколько особенностей, весьма сущест­
венных для нашего исследования. Прежде всего, он является
внешним для мусульман. Грамоты составляются на латыни или
старо-каталанском, а не по-арабски, что естественно для коро­
левского делопроизводства. Мусульмане должны следовать вы­
работанному к тому времени формуляру, что вполне им удава­
лось и свидетельствует о том, что они владели необходимыми на­
выками для ведения дел с властями. Любопытно оценить, какое
место в этом устоявшемся механизме воздействия на власть формуляре документа - занимала самоидентификация просителя.
Существует, однако, и более серьезное основание говорить об
опосредованности источника по отношению к мусульманам,
318

обращавшимся в курию. Дело в том, что большая часть докумен­
тов, которые до нас дошли, представляет собой не сарацинские
грамоты, а исходившие из канцелярии ответы на них или на обра­
щения сарацин в курию в устной форме. Таким образом, между
нами и сарацинами, прибегшими к самоидентификации, находит­
ся, по меньшей мере, куриальный писец, переписавший или пере­
сказавший суть мусульманской грамоты или просьбы в королев­
ском распоряжении.
Учитывая это, резонно вообще усомниться в том, что перед
нами будет вариант самоидентификации, а не идентификации,
проведенной писцом, и при том с принятыми клише. Такая осо­
бенность источника корректируется при помощи грамот, кото­
рые включают в себя полностью или частично цитированные
тексты просителей, что обязательно отмечается писцом. Сравни­
вая акты королевской курии с актами, приведенными внутри ко­
ролевских грамот, можно убедиться в очень высоком уровне про­
фессиональной добросовестности королевских писцов, которые
чаще всего дословно переписывали текст прошений. Опираясь на
это знание, мы можем с известной осторожностью, но все же уве­
ренно использовать наш источник для изучения темы самоиден­
тификации мусульман.
Еще одной особенностью источника, пожалуй, является его
жанр - практически все грамоты, направлявшиеся мусульманами
в королевскую курию, были в широком смысле слова петициями
или прошениями: будь то апелляция по поводу судебного реше­
ния или протест против назначения нового чиновника. Изредка
встречаются документы, представляющие собой отчеты мусуль­
манских должностных лиц перед королем, но в них мы не найдем
интересующую нас информацию.
Таким образом, перед нами ситуации взаимодействия мусуль­
манской общности и власти, как правило, по инициативе первой.
Вступая в контакт с властью, сарацины выходят за пределы сво­
ей общины, своего пространства - языкового, правового, так что
мы почти ничего не сможем узнать из актов об их представлени­
ях о самйх себе, так сказать, для “внутреннего пользования”. Са­
моидентификация мусульман, с которой придется сталкиваться
исследователю, происходит в заведомо специфических условиях,
а именно в ситуации вынужденного контакта с властью. Здесь не
может быть места произвольности, случайности формулировки
или ее спонтанности, что скорее проявляется в бытовых ситуаци­
ях. Какой бы краткой, скупой ни была форма самоопределения
в грамоте, поступавшей в королевскую курию, она все равно
прагматична и продумана.
319

Хотелось бы особо обратить внимание на то, что сарацины,
отправлявшие в курию петиции, действовали не только вынуж­
денно, но и в невыигрышных для себя условиях, поскольку всегда
выступали как просители, жалобщики, истцы, податели петиций.
Каждый раз те или иные обстоятельства заставляли их начать ди­
алог с властью и ставили перед необходимостью доказывать, от­
стаивать, требовать, просить.
Петиции, поступавшие в королевскую курию, составлялись
от лица мусульманских общин, мусульманских должностных лиц
и частных лиц-мусульман. Сарацинские чиновники очень часто
выступали также как частные лица, но пользовавшиеся особым
статусом, что затрудняет сопоставление материала их петиций с
материалом других грамот. В связи с этим лучше ограничиться
первым и последним типом актов, которые позволяют поставить
вопрос о разнице в самоидентификации групповой и индивидуаль­
ной перед лицом власти.
Впрочем, с какой бы формой самоидентификации мы ни име­
ли дело, важно помнить, что в силу своей официальности она все­
гда была осознанной и целевой. Исходя из этого, правомерно за­
даться следующим вопросом.
Можно ли оценить отраженную в источнике самоидентифи­
кацию мусульман как формальную, появляющуюся в качестве
принятого “адреса”, в рамках клише? Или она была активной,
настойчивой, может быть, даже навязчивой? В поисках ответа,
следует рассмотреть те варианты самоназвания, самоэпитетов,
которые употреблялись сарацинами, и обратить особое внима­
ние на критерии самоидентификации, проявившиеся в таких слу­
чаях. Подобный материал покажет, была ли принята разверну­
тая формула самоидентификации и происходили ли отступления
от нее; или она скорее была сведена к минимуму, имела нейт­
ральный характер; или, напротив, присутствующая в актах само­
идентификация мудехаров обладает неким знаком: благодаря ей
просители позиционируют себя положительно или, наоборот,
уничижительно?
Формы самоидентификации, использовавшиеся мусульмана­
ми в прошениях на протяжении XIV в., могут оказаться и разны­
ми. В таком случае интересно будет выяснить, чем определялся
выбор той или иной формы, выстраивается ли какая-нибудь ти­
пология в этом плане.
Нельзя исключить и ситуацию полного отсутствия какой бы
то ни было самоидентификации в источнике. Молчание грамоты
относительно самоопределения просителя, тем более принадле­
жащего к обособленной по статусу и конфессии группе, может
320

стать более красноречивым свидетельством, чем самые разверну­
тые формулы. В этом случае, для того чтобы оценить значение
такого молчания, нам следует попытаться выяснить его причину,
закономерность появления.
Все эти вопросы непосредственно связаны с прагматикой то­
го или иного документа, другими словами, как я уже отмечала, с
целью их составления. Однако, на мой взгляд, прямая зависи­
мость в данном случае не очевидна и было бы интересно разо­
браться, как использованная форма самоидентификации корре­
лирует с задачами просителей.
Изучив цели сарацин в каждом конкретном случае поданной
петиции и их аргументацию, можно будет поставить вопрос о сте­
пени их связанности с выбранным вариантом самоидентифика­
ции. Сначала речь идет о том, чтобы найти такую связь, посколь­
ку на первый взгляд она необязательна, если самоидентификация
присутствует в документе лишь как “адрес отправителя”. Впро­
чем, если видеть за каждой формой самоидентификации инстру­
мент воздействия на власть (а подобная точка зрения вполне име­
ет право на существование), то важно определить, каким образом
выражение самоидентификации работало на преследовавшуюся
цель: оно усложняло дело, способствовало более успешному раз­
решению его или не влияло вовсе. Не менее интересно задаться
вопросом о том, какого типа самоидентификация “работала”
эффективней всего.
Здесь, правда, мы подходим к не менее сложному вопросу о
том, на что собственно реагировала власть: действительно ли на
указанную мусульманами самоидентификацию, или в большей
степени, на приведенные аргументы, или на известный власти
статус мусульманина или мусульманской общины? Или, может
быть, власть исходила из своих собственных интересов, мало об­
ращая внимание на текст петиции? Ответить на эти вопросы
очень трудно из-за недостаточности Источниковых данных, но не
поставить их, значит охватить тему эффективности воздействия
самоидентификации неполно.
Впрочем, существуют документы, которые с большей долей
вероятности, нежели остальные, могут предоставить информацию
о результативности самоидентификации в грамотах просителейсарацин. Это те акты, которые составлялись по одному и тому же
делу и выстраиваются в некий ряд, способный продемонстриро­
вать, менялась ли форма самоидентификации от одного обраще­
ния в курию к повторному, третьему и т.д. В этом случае перед на­
ми будет уже не просто вынужденный контакт мусульман с вла­
стью, а небольшой фрагмент их диалога, в ходе которого и власть
3 21

будет принуждаться, по меньшей мере, реагировать на прошения
письменно, если не принимать другие меры.
В заключение мне хотелось бы сказать, что проблема приме­
нения самоидентификации при моделировании отношений с вла­
стью выводит исследователя на более общий уровень: к вопросу
о воздействии, которое способна оказывать самоидентификация
на общество и власть и к вопросу о ее зависимости от обществен­
ной точки зрения и принятых “правил поведения” с властью. Для
того чтобы самоидентификация достигла своей цели (ведь мы го­
ворим о прагматической самоидентификации), она должна была
задействовать понятные и эффективные для власти рычаги. В то
же время она, скорее всего, не должна была бы раздражать, не
должна была бы быть психологически дискомфортной, т.е. ей
следовало бы совпадать с привычными для данного общества и
власти установками.
Таким образом, мы подходим к вопросу о взаимовлиянии са­
моидентификации группы (или индивида), общества и власти.
Внешняя, целевая, как я отмечала, самоидентификация может
быть очень полезна при изучении внутреннего состояния общест­
ва в целом: в своем самоопределении группа или индивид учиты­
вают настроение общества, подстраиваются под власть, принима­
ют “условия игры”, которые исторически складываются на тот
момент. Власть, со своей стороны, отвечает на запрос, проявляя
свое отношение, изменяя его подчас. Благодаря этому, изучение
самоидентификации и форм ее присутствия в диалоге с властью,
способствует познанию таких характеристик общества и власти
как их устойчивость, толерантность, открытость. В то же время,
модель самообозначения перед лицом власти говорит об уровне
социального комфорта, мобильности группы (индивида), востре­
бованности в данном обществе.
Если же мы обращаемся к явлению самоопределения как к
некоей самодостаточной изучаемой единице, то неизбежно при­
ходим к вопросу о его критериях и степени его необходимости в
тот или иной период истории. Оценка этих двух параметров даст,
пожалуй, наиболее важные характеристики такого сложного со­
циального феномена, как самоидентификация.

В.А. Дятлов
“ХАУСАРМЕН” И “ХАУСГЕНОССЕН”
В НЕМЕЦКИХ ГОРОДАХ В XV-XVI bb.
Среди проблем развития городской общины в эпоху позднего
средневековья недостаточно исследованы такие важные стороны
жизни “специфической городской общности”, как межличные
родственные и соседские связи и различные виды социальных
ценностей - таких, в частности, как оседлость, репутация челове­
ка. Попытаемся проследить их влияние на эволюцию городской
общины в XV-XVI вв., основываясь на анализе социальных свя­
зей двух категорий горожан, за которыми закрепилось название
“хаусармен” (Hausarmen) и “хаусгеноссен” (Hausgenossen).
“Хаусармен” - беднейшая часть бюргерства. Имущество их
состояло главным образом из небольшого дома, часто совсем об­
ветшалого, и небогатой домашней утвари. Из-за бедности они не
платили налоги и в списках налогоплательщиков значились как
“хабениты” (неплатежеспособные). Многие из них вынуждены
были втайне собирать милостыню, чтобы прокормить себя и
свою семью. Современники нередко называли их “робкими”, “за­
стенчивыми” нищими. Однако, несмотря на бедственное положе­
ние, “хаусармен”, как справедливо заметил Э. Машке, пользова­
лись в широких кругах горожан репутацией “почтенных” и были
полноправными членами бюргерского сообщества. О благо­
склонном и доброжелательном отношении к ним со стороны
бюргерства и городских властей свидетельствуют щедрая благо­
творительная помощь, предоставление им ссуд и беспроцентных
займов, многочисленные дарения и завещания богатых горожан в
их пользу. Они не исключались из цеховых и политических стру­
ктур, в которых состояли ранее. Иными словами, эти обнищав­
шие горожане оставались полноправными членами общины. Чем
это объяснять?
Уважение со стороны горожан “хаусармен” заслуживали пре­
жде всего тем, что, оказавшись в условиях крайней бедности, не
запятнали свое звание бюргера, строго соблюдали традиционные
нормы поведения. В многочисленных завещаниях горожан и сви­
детельствах современников они характеризуются как “благочес­
тивые бюргеры”, которые “стойко переносят нужду и ведут себя
достойно”; “обедневшие бюргеры и бюргерши, которые ведут се­
бя так, как подобает их сословию”; разорившиеся ремесленники,
которые “в горе и нужде не уронили своей чести, не опозорили
323

своего ремесла и своих родственников попрошайничеством”. Все
документы того времени говорят о том, что “хаусармен” неповин­
ны в своей бедности, в отличие от тех, кто обнищал из-за склон­
ности к порочному образу жизни, пьянству, азартным играм, бро­
дяжничеству.
Кроме того, “хаусармен” имели хорошие личные отношения с
зажиточными бюргерами, своими соседями. От соседей зависело
многое. Они лучше других знали истинное положение бедняка и
могли походатайствовать перед властями о помощи ему; по сведе­
ниям соседей и благочестивых людей, благотворительные кассы
определяли размеры помощи для “хаусармен”; зажиточные бюр­
геры нередко поочередно оказывали поддержку обедневшим со­
седям. Не случайно автор известного трактата “О ложных ни­
щих” (1510) под “хаусармен” подразумевает, в первую очередь,
“бедных соседей”. Ганс Сакс в одном из своих диалогов замечает,
что он предпочитает оказывать помощь “хаусармен”, своим сосе­
дям, которые работают, не покладая рук, а не ленивым монахам.
По признанию Э. Эннен, “соседство” - взаимная спайка живущих
рядом, было значительным моментом как сельского, так и город­
ского общинного устройства. Соседи составляли основу особых
общин, округов внутри города.
Круг знакомств “хаусармен” не ограничивался только соседя­
ми. В бюргерских завещаниях часто указываются имена и адреса
“хаусармен”, проживавших в других кварталах города. Межлич­
ные связи могли в данном случае формироваться через принад­
лежность к одному цеху, совместную работу, службу.
Проявление милосердия к “хаусармен” со стороны других
бюргеров можно объяснить также тем, что многие из них были
старожилами города: в свое время они и их родственники внесли
определенный вклад в “общую пользу” участием в защите горо­
да, ремонте и строительстве городских укреплений, ремесленном
производстве. В списках “хаусармен” немало вдов, мужья кото­
рых погибли на войне, встречаются представители старых родов.
Повышению чувства общности у коренных горожан способ­
ствовало то обстоятельство, что в XV-XVI вв. население городов
быстро возрастало за счет притока разорившихся крестьян, бро­
дяг, нищих, различного рода маргинальных групп. Бюргерство
всячески старалось отгородиться от чужаков, которые либо изго­
нялись из городов, либо обрекались на жалкое и бесправное су­
ществование. Деление на своих и чужих было обусловлено не
только межличными связями, но и стремлением бюргерства со­
кратить расходы на благотворительные цели и, в то же время,
предотвратить социальные конфликты.
324

Однако потребность городов в рабочей силе приводит к рас­
ширению числа бюргеров за счет новых лиц, значительная часть
которых не имела собственного жилья, а снимала угол или от­
дельный дом. В городской среде таких жителей называли “хаус­
геноссен”. Большинство из них имело бюргерские права, состоя­
ло в цехе, имело доходы, достаточные для того, чтобы содержать
себя и семью, иногда прислугу, платить за наем жилья. Часть из
них успела приобрести земельные участки. Однако в среде корен­
ных горожан никто из бюргеров-”хаусгеноссен” не пользовался
репутацией “почтенного” и не считался полноправным членом
общины.
“Хаусгеноссен” обычно считались временными жителями
улицы, квартала; они часто меняли жилье. Вместо соседских
отношений, характерных для коренных жителей, здесь на перед­
ний план выступали отношения господства и подчинения между
владельцем дома и “хаусгеноссен”. Хозяева не только диктовали
условия найма, но и несли определенную долю ответственности
за поведение жильца перед соседями и властями города. Немало­
важную роль играл и тот факт, что в течение длительного време­
ни бюргерские права в городах предоставлялись только владель­
цам собственного дома. Отступление в XV-XVI вв. от этого прин­
ципа не могло преодолеть в сознании горожан прежних предста­
влений о полноправном бюргере: владение домом было символом
привязанности к городу. Поэтому в среде бюргеров-домовладельцев “хаусгеноссен” слыли бюргерами второго сорта. Подобное
отношение подкреплялось и тем обстоятельством, что часть “ха­
усгеноссен” так и осталась вечными постояльцами (“приживала­
ми”). Не все “хаусгеноссен” выдерживали испытание на верность
бюргерской морали, не все соблюдали установленные нормы по­
ведения. Некоторые из них обретали дурную славу среди горожан
и теряли бюргерские права.
Таким образом, в XV-XVI вв. в условиях резкой социальной
дифференциации населения межличные связи в значительной
степени сдерживали разложение городской общины, способство­
вали сохранению в ее составе широкой прослойки бедноты. В то
же время замедленность формирования новых межличных свя­
зей, приобретения хорошей репутации в обществе тормозили по­
полнение общины новыми лицами.

ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

П ВЛ - П овесть временных лет. 2-е изд. СПб., 1996
И Ф Ж - И сторико-ф илологический журнал
AN - Archives Nationales de la France
ARF - Annales regni Francorum / Ed. F. Kurze // MGH SS rerum Germanicarum in
usum scholarum. T. 6. Hannover, 1895
BL - British Library
BNF - Bibliothèque nationale de France
Book - The Book of Margery Kempe / Ed. Lynn Staley. Kalamazoo, 1996
CDC - Coleccidn diplomatica de Cuéllar / Ed. por A. Ubieto Arteta // Publicaciones
historicas de la Exma. Diputaciôn provincial de Segovia, VI. Segovia, 1961
CHE - Cuademos de historia de Espana
Cron. lat. - Cronica latina de los reyes de Castilla / Ed. por L. Charlo Brea. Cadiz,
1984
De rebus... - Roderici archiepiscopi Ioletani De rebus Hispaniae, VII. 2 // Hispania
illustrata / Ed. A. Schottus. T. IV. Francofurti, 1606
Duvivier, Actes, N. s. - Duvivier Ch. Actes et documents anciens intéressant la
Belgique. Nouvelle série. Bruxelles, 1903

Duvivier Hainaut - Duvivier Ch. Recherches sur le Hainaut ancien du V ile au X lle
siècles. Bruxelles, 1866. T. 2: Codex diplomaticus
Fem. Gonz - Poema de Feman Gonzalez. Madrid, 1948
FL Cordoba - Fuero latino de Cordoba // Reinado y diplomas del rey don
Fernando III / Ed. por. J. Gonzalez. T. 2. Madrid, 1986
FR - Fuero Real // Opuscules legales del Rey D. Alfonso el Sabio. T. П. Madrid,
1836
FRB - Fontes rerum Bohemicarum

Guibertus. Monodiae - Migne J.P. Patrologiae cursus completus. Series latina.
T. 156. Parisiis, 1880
Hist. Rod. - Historia Roderici Didaci Campidocti... // Risco M. La Castilla о el mâs
famoso castellano. Historia del celebre castellano don Rodrigo Dlaz. Madrid,
1792
K 2556 - Rijksarchief te Gent, Bisdom, K 2556, ms. lat. du XlIIe s.
Lib. de los Estad. - Don Juan Manuel. Libra de los Estados // Biblioteca de autores
espanoles. T. 41. Madrid, 1928

326

M unsterbilzen / Éd. Ernst. Limbourg. T. VI - Ernst S.P. Histoire du Limbourg.
T. VI: Codex diplomaticus Limburgensis. Liege, 1847.
ORF - Ordonnances des rois de France de la troisième race, recueillis par ordre
chronologique. Paris, 1723-1849. T. 1-22.
Partid. - Siete Partidas del Sabio rey don Alfonso... T. I. Madrid, MDLV [repr.:
1974].
Pelag. Hist. - Breve compendium, seu Pelagii ovetensis episcopi historia // Historias
de cinco obispos. Coronista antigio en Espana / Recogidas рог P. de Sandoval.
Pamplona, 1615.
Piot - Cartulaire de l ’abbaye de Sain-Trond / Publ. par Ch. Piot. Bruxelles, 1870.
T. 1.
Pol. d ’Irminon / B. Guérard. Prolégomènes. Pars 1 - Polyptyque de l ’abbé Irminon
ou dénombrement des manses, des serfs et des revenus de l ’abbaye de SaintGermaim-des-Près sous règne de Charlemagne / Publ. avec des Prolégomènes
par B. Guérard. Paris, 1844. T. 1: Prolégomènes. Pars 1.
Pol. Saint-Germain / A. Longnon - Polyptyque de l ’abbaye de Saint-GermaindesPrès rédigé au tem ps de l ’abbe Irm inon / Publ. par A. Longnon. Paris, 1895.
T. 2: Texte.
Prim. Cron. - Primera crénica general que m andé componer el Rey don Alfonso el
Sabio e se continuaba bajo Sancho IV en 1289 / Publ. por R. M enéndez Pidal.
Vol. 2. Madrid, 1955.
Sancho el Mayor: AD - Coleccién de documentos de Sancho el M ayor // Perez de
Urbel / . Sancho el M ayor de Navarra. Pamplona, 1950.
Cid. - Cantar de Mio Cid / Ed. por R. M enéndez Pidal. Madrid, 1980. T. 3. Part 4:
Texto del Cantar.
SR - Statutes of the Realm.
TCD - Trinity College Dublin.
Trobadores... - Poesia dos trobadores: Antoloxia da literatura galega / П оэзия тру­
бадуров: А нтология галисийской литературы . СП б., 1995.
Van Lokeren - Chartes et documents de l ’abbaye de Saint-Pierre au Mont-Blandin a
Gand / Ed. par A. Van Lokeren. Gand, 1868. T. 1.

Н а у ч н о е и зд ан и е

СОЦИАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ
СРЕДНЕВЕКОВОГО ЧЕЛОВЕКА
Утверждено к печати
Ученым советом
Института всеобщей истории
Российской академии наук
Зав. редакцией НЛ. Петрова
Редактор Л.В. Столярова
Художник В.Ю. Яковлев
Художественный редактор Т. В. Болотина
Технический редактор З.Б. Павлюк
Корректоры З.Д. Алексеева, Е Л . Желнова,

Т А . Пен ко
Подписано к печати 03.05.2007
Формат 60 х 90!/|б- Гарнитура Таймс
Печать офсетная
Усл.псч.л. 20,5. Усл.кр.-огг. 21,0. Уч.-изд.л. 23,0
Тип. зак. 4482
Издательство “Наука”
117997, Москва, Профсоюзная ул., 90
E-mail: sccrcl@naukaran.ru
www.naukaran.ru
Отпечатано с готовых диапозитивов
в ГУП “Типография “Наука”
199034, Санкт-Петербург, 9 линия, 12

ИДЕНТИЧНОСТЬ
СРЕДНЕВЕКОВОГО
ЧЕЛОВЕКА

ISBN 978-5-02-035549-1

785020

355491

НАУКА