НА ЗАРѢ НИ
^ВОСПОМИНАНІЯ
/У ' <Т
Е. Н. ВОДОВОЗОВОЙ.
жцзнь ВЪ ПРОВИНЦІАЛЬНОЙ ГЛУШИ.
ИНСТИТУТЪ ДО И ПОСЛЪ РЕФОРМЫ.
СРЕДИ МОЛОДЕЖИ 60-ХЪ ГОДОВЪ.
С.-ПЕТЕРБ'У РГЪ.
Типографія 1-ой Спб. Трудовой Артели.—Литовская ул., 34.
1911.

библиотека
имени
В. И. ЛЛЯИ.ЧА /

Посвящаю мои воспоминанія
мужу—товарищу и
другу.

Гз»4!»ч
К н И Г А И М Е Е Т

Рглавленіе.
СТРАН.
ПРЕДИСЛОВІЕ....................................... IX—XII
Часть I.
Жизнь въ провинціальной глуши передъ паденіемъ крѣпост-
ного права.
ГЛАВА I.
Неожиданная встрѣча на станціи и сватовство.—Мой дѣдъ
и его жена.—Ея изгнаніе.- Свадьба моей матери . 1—
ГЛАВА II.
Мой отецъ: его военная служба. - Вліяніе на его умственное •
развитіе заграничныхъ походовъ, жизни въ Варшавѣ и любви къ
чтенію.—Жизнь моихъ родителей въ уѣздномъ городѣ.—Няня и ея
значеніе въ нашей .семьѣ.—Холера 3848 г.—Появленіе чужого ре-
бенка.—Смерть отца.—Раззореніе семьи и ея несчастія.—Оконча-
тельный переѣздъ въ деревню.—«Чортовъ мостъ» и дорожныя при-
ключенія..............•............................ 25-	61
ГЛАВА III.
Жизнь въ деревнѣ (1848—1855 г).	,
Отсутствіе семейной жизни въ нашемъ домѣ.—Отчаянная тоска
сестры Саши и ея страстное стремленіе къ образованію.—Ея днев-
никъ.—Хозяйственныя реформы матушки.—Матеріальное положеніе
старосты и его значеніе.—Недовольство дворовыхъ перемѣнами въ
хозяйствѣ —Васька-музыкантъ и Минодора: ихъ злосчастное поло-
женіе.—Загадочная болѣзнь сестры и ея отъѣздъ въ пансіонъ.—Про-
дажа Васьки и его жены................................. 61—124
ГЛАВА IV.
Помѣщичьи нравы передъ эпохою реформъ.
Управляющій нѣмецъ «Карла >: его похожденія и управленіе
крестьянами.—Представленіе съ ученымъ медвѣдемъ.—Цыгане.—Цы-
ганка Маша. —Мелкопомѣстные дворяне.—<Селезень-вральманъ> и его
розсказни.—Сосѣдка Макрина, ея дочь Женичка и двое ихъ крѣ-
постныхъ.—Дядя Максъ: его женоненавистничество.—Барышни Тон-
ѵг
ГТРАН.
чевы: Милочка, Дія и Ляля.—Месть ихъ крѣпостныхъ.—«Духовитый
баринъ».—Семья Воиновыхъ........................................ 125—177
ГЛАВА V.
Положеніе моей семьи.
Отъѣздъ няни на богомолье.—Мѣстная Мессалина.—Ночь пе-
редъ рекрутчиной.—Воровство въ домѣ и вынужденныя клятвы.—
Обученіе................................................... 178—198
Г Л А В А VI.
Замужество сестры и проигрышъ брата.
Савельевы. — Женихъ сестры. — Смерть няни. — Лунковскіе—
мужъ и жена. -Гувернантство Саши и ея побѣгъ.—Смерть Савельева 198—26^
Часть II.
ГЛАВА VII.
Дореформенный институтъ.
Смольный монастырь. — Пріемъ «новенькихъ». — Начальница
Леонтьева.—Ратманова.—Бѣгство Голембіовской.......... 265—288
ГЛАВА VIII.
Жизнь институтокъ.
Суровая дисциплина.—Холодъ, голодъ и посты.— Преждевре-
менное вставаніе.—Охлажденіе къ родителямъ. —Презрѣніе къ бѣд-
нымъ родственникамъ.—Традиціонное обожаніе и причины этого явле-
нія.—«Отчаянныя» и ихъ значеніе.—Произволъ классныхъ дамъ . .	288—314
ГЛАВА IX.
Инспектриса, ея характеръ и значеніе.
Какъ легко было классной ламѣ оклеветать воспитанницу.—
Послѣдствіе институтской конфузливости.—Посѣщеніе лазарета импе-
раторомъ Александромъ II.............................. 315—344
ГЛАВА X.
Результаты институтскаго воспитанія и образованія.
Религіозное воспитаніе.—Образцовая кухня.—Обученіе руко-
дѣлію.—Изученіе французскаго языка.—Дневники и стихотворенія
воспитанницъ..................................•	. . . .	344—356
ГЛАВА XI.
* (
Смольный во время реформъ.	< тр\н
Назначеніе Ушинскаго инспекторомъ классовъ.—Его отношеніе
къ прежнимъ учителямъ.—Его преобразованія и вступительная лекція. 356—392
ГЛАВА XII.
Преобразованія въ институтѣ.
Дѣятельность Ушинскаго.—Отношеніе учащихся къ новше-
ствамъ.—Перемѣна взглядовъ воспитанницъ.—Блестящій успѣхъ ре-
формъ.—Рѣчь Ушинскаго по поводу освобожденія крестьянъ. - Вос-
кресныя занятія съ горничными.—Клевета и доносы.—Реакція.—Вы-
ходъ Ушинскаго въ отставку................................ 392—420
ГЛАВА XIII.
Выходъ изъ института	421—424
Часть III.
ШЕСТИДЕСЯТЫЕ ГОДЫ
ГЛАВА XIV.
На волѣ.
Жизнь въ домѣ родственниковъ.—Самостоятельный выѣздъ и
полная его неудача . ................................ 425—441
ГЛАВА XV.
Среди петербургской молодежи шестидесятыхъ годовъ.
Первое знакомство съ людьми молодого поколѣнія.—Вече-
ринка у «сестеръ».—Разсужденія, споры, пререканія, взгляды на худо-
жественныя произведенія и искусство, на государственную службу,
бракъ и любовь.—Пѣніе, чтеніе и танцы................ 442—489
ГЛАВА XVI.
Среди петербургской молодежи шестидесятыхъ годовъ.
Воспитаніе Зины.—Занятія и лекціи.—Увлеченіе естествен-
ными науками.  Воскресная школа и занятія въ ней Помялов-
скаго.—Учительскій кружокъ........................... 489—502
ѵш
V ГЛАВА XVII.
У родственниковъ.
Лекція Костомарова. —Разговоръ съ К. Д, Ушинскимъ,—Встрѣча
съ II. Л. Лавровымъ ..................................
ГЛАВА XVIII.
Среди петербургской молодежи шестидесятыхъ годовъ.
Прощальная вечеринка.—Домашняя жизнь господина «экзаменатора».
ГЛАВА XIX.
Раздѣлъ семейнаго имущества.
Жизнь моей семьи послѣ крестьянской реформы.—Второй
бракъ моей сестры.—Ея мужъ П. И. Лаговскій............
ГЛАВА XX.
Возвращеніе подъ родительскій кровъ..............
ГЛАВА XXI.
Захолустный уголокъ послѣ крестьянской реформы.
У мирового посредника.—Оживленіе захолустнаго общества.—
Взгляды помѣщиковъ на новшества.—Умирающая баба въ роли свахи
своего мужа.—Непріятное приключеніе со священникомъ.—Разговоры
въ крестьянской избѣ о дарованной свободѣ.............
ГЛАВА XXII.
Среди петербургской молодежи шестидесятыхъ годовъ.
1863 г.
Романъ* Что дѣлать» и его вліяніе.—Устройство швейныхъ ма-
стерскихъ на новыхъ началахъ.—Двѣ вечеринки съ благотворитель-
ною цѣлью.—Разрывъ между старымъ и молодымъ поколѣніями.—
Фиктивныя браки.—Женитьба на крестьянкахъ.—Значеніе шестиде-
сятыхъ годовъ ........................................
СТРАН.
502-512
513—529
530—539
539-544
545-570
570—608
Предисловіе.
Первая часть „Воспоминаній” посвящена годамъ дѣтства,
которые я провела въ глухомъ уѣздномъ городишкѣ среди
членовъ моей семьи, а потому въ этотъ періодъ жизни
я говорю только о нихъ. Но съ переселеніемъ въ деревню я
близко сталкиваюсь съ сосѣдями, и это даетъ мнѣ возможность
описать деревенскую жизнь захолустнаго уголка, въ которомъ
я жила передъ паденіемъ крѣпостного права.
Нравы, обычаи, воспитаніе дѣтей, отношенія между ними
и родителями,—однимъ словомъ, вся жизнь русскихъ дворянъ
того времени складывалась на основѣ крѣпостного права. Лишь
весьма немногимъ изъ нихъ, благодаря исключительно благо-
пріятнымъ условіямъ, удавалось стать, если не во всѣхъ, то во
многихъ отношеніяхъ, выше окружающей среды. Такъ, въ
умственномъ развитіи моего отца огромную роль сыграли за-
граничные походы 1813 — 1815 гг., въ которыхъ онъ участво-
валъ; они повліяли, какъ извѣстно, и на цѣлое поколѣніе
военной молодежи, дали могучій толчокъ распространенію среди
нея либеральныхъ идей. Большое значеніе въ жизни отца имѣли
и пребываніе его въ царствѣ Польскомъ въ конституціонный
періодъ, и польская литература и культура. Но такіе люди, какъ
мой отецъ, съ его широкими умственными запросами, съ его
гуманнымъ отношеніемъ къ семьѣ и къ своимъ крѣпостнымъ,
были рѣдкими исключеніями. Правда, и въ помѣщичьей средѣ
того времени мнѣ встрѣчались не только жестокосердые люди,
помышлявшіе лишь о томъ, какъ бы повыгоднѣе для себя экспло-
атировать своихъ рабовъ, но и добрые по натурѣ, даже вели-
кодушные, въ большинствѣ случаевъ однако нравственно опу-
стившіеся помѣщики, или такіе, которые отдавались какой ни-
будь невинной забавѣ въ родѣ пристрастія къ голубямъ, изго-
товленія для себя гробовъ, а всю заботу о крѣпостныхъ пре-
доставляли произволу своихъ управляющихъ и старостъ. Нако-
нецъ, тѣ изъ помѣщиковъ нашего медвѣжьяго угла, которые
потерпѣли серьезную аварію въ личной жизни, оказывались или
беззастѣнчивыми сластолюбцами, или женоненавистниками.
Благодаря мѣстнымъ историческимъ условіямъ моей ро-
дины, въ ней было значительное количество мелкопомѣстныхъ
дворянъ, и я могла близко наблюдать ихъ нравственное и
X
умственное убожество; такъ какъ о нихъ до сихъ поръ было
мало свѣдѣній въ литературѣ русскихъ мемуаровъ, я рѣшила
представить нѣсколько знакомыхъ мнѣ типовъ и изъ этой среды.
Всѣмъ, конечно, извѣстно, какое гибельное вліяніе имѣло
крѣпостное право на помѣщичьихъ крестьянъ и особенно дво-
ровыхъ: даже тамъ, гдѣ къ нимъ относились сравнительно че-
ловѣколюбиво, оно обыкновенно отражалось весьма печально
на ихъ судьбѣ, и чаще всего тѣхъ изъ нихъ, которые" отли-
чались исключительною талантливостью. Вотъ потому-то я нашла
небезполезнымъ представить положеніе такихъ дворовыхъ лю-
дей, какъ Васька музыкантъ.
Жестокое право распоряжаться судьбою ближняго по
своему произволу тлетворно вліяло не только на тѣхъ, кто
владѣлъ крѣпостными или самъ принадлежалъ къ ихъ числу,
но и на свободныхъ людей, очутившихся въ этой крѣпост-
нической средѣ, заставляя проникаться рабскими чувствами
даже одаренныхъ отъ природы высоконравственными каче-
ствами. Иллюстраціею того и другого можетъ служить вся
первая часть моего труда.
Изъ глухого деревенскаго захолустья я попала въ инсти-
тутъ, который былъ въ ту пору закрытымъ интернатомъ, отдѣ-
леннымъ высокими стѣнами отъ всего человѣческаго, гдѣ одно
женское поколѣніе за другимъ, изолированное отъ всего жи-
вого, воспитывалось, какъ будто нарочно, для того, чтобы не
понимать требованій дѣйствительности и своихъ обязан-
ностей, и оканчивало курсъ образованія, не пріобрѣтая ни са-
мыхъ элементарныхъ знаній, ни мало-мальски правильныхъ
воззрѣній на жизнь и людей, что я и описываю во второй
части „Воспоминаній".
Я воспитывалась въ Смольномъ не только тогда, когда
въ него не проникала ни одна человѣческая мысль, когда, въ
него’ не долеталъ ни одинъ стонъ, вызываемый человѣческими
страданіями: при мнѣ въ его стѣнахъ, въ качествѣ инспек-*
тора, появился К. Д. Ушинскій, что и дало мнѣ возможность
представить, какъ этотъ величайшій русскій педагогъ, вмѣстѣ
съ введенными имъ новыми учителями, началъ подрывать
гнилые устои института и водворять въ немъ новые порядки,
всколыхнувшіе весь строй стоячаго институтскаго болота, пе-
ревернувшіе вверхъ дномъ всѣ установившіяся въ немъ понятія
о воспитаніи и образованіи. Въ очеркахъ объ институтѣ за это
время я описываю, какъ, подъ вліяніемъ реформъ Ушинскаго,
его замѣчательной личности и выдающагося ума, постепенно
начали мѣняться міровоззрѣнія, стремленія и мечты институтокъ.
Послѣ умственной и нравственной встряски, произведенной
Ушинскимъ, когда голова моя шла кругомъ отъ нахлынувшихъ
новыхъ взглядовъ, и когда они далеко еще не перебродили въ
ней, я была брошена въ самый кипучій водоворотъ жизни
60-хъ годовъ. Въ очеркахъ подъ названіемъ „Среди петербург-
ской м.олодежи 60-хъ годовъ" я стиралась представить жизнь
молодыхъ людей того времени, ихъ отношенія другъ къ другу,
XI
ихъ взгляды, споры, стремленія, излюбленныя занятія, умѣнье
скрасить трудовую жизнь безудержнымъ весельемъ, наконецъ,
раздоры отцовъ сѣ- дѣтьми и фиктивные браки.
Мои первыя'знакомства съ людьми молодого поколѣнія, со-
вмѣстныя занятія съ ними, посѣщеніе, лекцій, воскресныхъ
школъ, кружковъ и вечеринокъ, разговоры, споры и рѣчи я, подъ
живымъ ^впечатлѣніемъ, подробно описывала моей любимой
сестрѣ, явившей въ то время въ провинціи. Послѣ ея смерти
я нашла у нея мои письма й воспользовалась ими для очерковъ
о молодежи 60-хъ г.г.
Затѣмъ, послѣ продолжительной разлуки съ близкими род-
ными, я ненадолго попадаю подъ родительскій кровъ и опи-
сываю все то, что.встрѣтила на моей родинѣ, какъ реагировали
на новыя общественныя теченія и крестьянскую реформу члены
моей семьи, а также помѣщики и крестьяне, которыхъ я тогда
встрѣтила,
Въ мои „Воспоминанія*1 я вношу только то, что видѣла,
перечувствовала, чему была свидѣтельницею, или что слышала
отъ окружающихъ. Хорошо запомнить событія деревенской
жизни и характеры моихъ старыхъ знакомыхъ, помѣщиковъ
дореформеннаго времени, мнѣ очень помогло то, что, имѣя
уже собственную семью, я нерѣдко отправлялась на родину къ
матери, куда съѣзжались и мои братья и сестры. Члены моей
семьи чрезвычайно любили вспоминать прошлое. Болѣе всего
способствовали этому уединенная однообразная деревенская
жизнь нашего захолустья, недостатокъ книгъ для чтенія, часто
даже отсутствіе газетъ, слѣдовательно скудость темъ для раз-
говора. Въ недѣлю-другую послѣ пріѣзда перескажемъ, бывало,
другъ другу все, что накопилось за годъ разлуки,—и матеріалъ
исчерпанъ. И вотъ, достаточно было самаго ничтожнаго по-
вода—появленія бабы, пришедшей изъ дальней деревни за ле-
карствомъ, полученія отъ сосѣда дѣловой записки, и одинъ
изъ присутствующихъ начинаетъ вспоминать о людяхъ и со-
бытіяхъ той мѣстности, другой переходитъ на соотвѣтствующіе
эпизоды изъ прошлаго нашей семейной жизни, третій поправ-
ляетъ и дополняетъ разсказываемое всевозможными подробно-
стями, такъ какъ всѣ присутствующіе въ продолженіе многихъ
• лѣтъ были свидѣтелями однихъ и тѣхъ же событій, жили од-
ною и тою же жизнью. Подобные разсказы повторялись при
мнѣ много разъ, и въ моихъ воспоминаніяхъ о событіяхъ
ранняго дѣтства я' не всегда могу дать себѣ отчетъ въ томъ,
что наблюдала сама и что узнала изъ разсказовъ лицъ меня
окружавшихъ. Еще болѣе оживляло прошлое въ моей памяти
слѣдующее обстоятельство: когда я лѣтомъ пріѣзжала въ де-
ревню къ матери, она то и дѣло просила меня читать днев-
никъ ея преждевременно умершей дочери, а моей любимой
сестры, найденный послѣ ея смерти. Такимъ образомъ онъ
былъ весь прочитанъ нѣсколько разъ отъ начала до конца.
Читать одно и то же приходилось потому, что это доставляло
матушкѣ безконечное удовольствіе и будило воспоминанія о
XII
прошломъ: она то и дѣло сообщала подробности или факты,
на Которые покойная сестра не обратила вниманія или описы-
вала ихъ слишкомъ кратко. Вотъ почему многія событія дере-
венской жизни я помню очень живо.
Отдѣльное изданіе моихъ воспоминаній «На зарѣ жизни»
составилось изъ очерковъ, напечатанныхъ въ слѣдующихъ жур-
налахъ: 1) «Русская Старина» 1887 г. № 2, подъ псевдонимомъ
Н. Титовой, 2) «Минувшіе Годы» 1908 г. въ десяти книжкахъ,
3) «Русское Богатство» 1908 г. въ пяти книжкахъ, 4) «Русское
Богатство» 1911 г. № 2, 5) «Современникъ» 1911 г. въ трехъ
номерахъ. Во вторую, а еще болѣе въ третью часть «Воспоми-
наній» вошло нѣсколько новыхъ очерковъ и эпизодовъ, нигдѣ
не появлявшихся въ печати.
Моими «Воспоминаніями» о помѣщичьей и крестьянской
жизни, напечатанными въ журналахъ, уже воспользовались нѣ-
которые изслѣдователи исторіи крѣпостного права въ царство-
ваніе имп. Николая и собиратели матеріаловъ для этой исторіи.
Если и другіе мои очерки окажутся небезполезными для оз-
накомленія съ тѣми сторонами нашей прошлой жизни, кото-
рыя я описываю, я буду вполнѣ вознаграждена за свой трудъ.
Когда въ этой книгѣ я упоминаю о литературныхъ и
общественныхъ дѣятеляхъ, я обыкновенно не нахожу нуж-
нымъ утаивать ихъ имена, но когда дѣло идетъ о моихъ род-
ныхъ и знакомыхъ, имѣющихъ значеніе только для общей ха-
рактеристики того времени или представляющихъ, какъ мнѣ
кажется, интересъ лишь для педагога и психолога, я не счи-
таю нужнымъ называть ихъ настоящія имена.
& Водовозова.
Часть I.
Жизнь въ провинціальной глуши передъ паденіемъ
крѣпостного права.
ГЛАВА і.
Неожиданная встрѣча на станціи и сватовство. — Мой дѣдъ и его жена. — Ея
изгнаніе въ ссылку,—Свадьба моей матери *).
Моя мать, урожденная Гонецкая, очень рано вышла замужъ. Вотъ
что она разсказывала по этому поводу намъ, своимъ дѣтямъ, когда мы
были уже взрослыми.
По окончаніи курса въ петербургскомъ Екатерининскомъ инсти-
тутѣ въ 1828 г., будучи тогда 16-ти-лѣтнѳй дѣвушкою, она возвраща-
лась весною со своимъ отцомъ въ его имѣніе, деревню Бухоново,
П—скаго уѣзда, С—ской губ. Подъѣзжая къ одной изъ почтовыхъ
істанцій, недалеко отъ своего помѣстья, они встрѣтили господина
'лѣтъ 37, который только что пріѣхалъ туда же. Оба путешественника,
'т.-е. мой дѣдъ (отецъ моей матери) и господинъ, отрекомендовавшій себя
Николаемъ Григорьевичемъ Цевловскимъ, тотчасъ разговорились между
собою. Оказалось, что оба они не только уроженцы С—ской губ., но
что дѣдушка прекрасно былъ знакомъ съ покойными родителями Ни-
колая Григорьевича, нерѣдко бывалъ у нихъ въ домѣ и зналъ его, когда
онъ былъ еще ребенкомъ. Но съ тѣхъ поръ много воды утекло: мой
дѣдъ во время этой встрѣчи былъ уже старикомъ, а Николай Григорье-
вичъ только что оставилъ военную службу и отправлялся въ свое имѣніе
Погорѣлое, находившееся недалеко отъ Бухонова.
Не только въ ту отдаленную пору, о которой я говорю, но еще
[совсѣмъ недавно, когда уроженцы С—ской»губ. встрѣчались другъ съ дру-
гомъ, они немедленно задавались вопросомъ, не состоятъ ли они въ родствѣ
*) Многія дѣйствующія лица въ моихъ „Воспоминаніяхъ" названы вымыш-
ленными именами; измѣнены и названія мѣстностей.
Воспоминанія.
1
— 2 —
между собою. Въ концѣ концовъ обыкновенно выходило такъ, что они,
дѣйствительно, оказывались хотя отдаленными, но все же родствен-
никами.
— Позвольте,—говорилъ кто-нибудь изъ нихъ,—какъ же мы-то съ
вами другъ другу приходимся? Не знавали-ли вы Анну Петровну Ска-
рятину, двоюродную тетку моей жены?—Боже мой, —отвѣчалъ, ему дру-
гой съ радостнымъ волненіемъ,—дѣйствительно мы съ вами родня!..
Скарятина—троюродная сестра моего двоюроднаго племянника.
Такъ было и въ данномъ случаѣ съ дѣдушкою и Николаемъ Григорь-
евичемъ: только послѣ ѳтихъ счетовъ и пересчетовъ родни они приступили
къ другимъ темамъ разговора.
Когда мужчины поболтали между собою и напились чаю, дѣдушка
выразилъ желаніе «соснуть». Матушка, до дикости конфузливая инсти-
тутка, испугалась, что она останется съ глазу на глазъ съ незна-
комымъ человѣкомъ, съ которымъ она ни одного слова не проронила во
время чая, схватила ломоть хлѣба и отправилась на крыльцо кормить
куръ. За нею скоро послѣдовалъ и молодой помѣщикъ. -
— Господи, Боже мой!—разсказывала мать. — Сколько времени
прошло съ тѣхъ поръ, а я все помню, что было сказано тогда между
нами, помню каждое слово Николая Григорьевича, каждый его жестъ,
точно все вто случилось только вчера. Вышелъ онъ на крыльцо и на-
чинаетъ разспрашивать меня. А я въ отвѣтъ только «да» и «нѣтъ», да
и это-то насилу могу выдавить изъ горла, продолжаю крошки курамъ
бросать, пошевельнуться боюсь, обернуться въ его сторону не смѣю,—
такими мы потѣшными дикарками изъ институтовъ выходили. Вѣрите-ли,
конфузливость въ большомъ обществѣ у меня нерѣдко доходила просто
до потери сознанія, а между тѣмъ по натурѣ я была очень живая
и даже пребойкая.
— Да что же это, табѳтоізеііе Аіехашігіпе, вы меня такъ дичи-
тесь? Вѣдь тутъ нѣть вашихъ классныхъ дамъ! Скажите же что-нибудь?
Ну... любите-ли вы танцы или нѣтъ?
— Да, очень,—отвѣчала я, не оборачиваясь.
— Ахъ вы, бѣдная, бѣдная дѣвочка! Вѣдь ваше имѣніе Бухо-
ново—настоящій медвѣжій уголокъ! Рѣдко кто туда заглядываетъ! По-
танцовать-то вамъ врядъ-ли когда придется! Въ вашихъ краяхъ образо-
ванной молодежи совсѣмъ нѣтъ. Помѣщики и ихъ супруги говорятъ «нѣ-
тути», «надысь», «намеднись», а ихъ сынки лазятъ по голубятнямъ,
бѣгаютъ съ борзыми по лѣсу, ну, а танцуютъ они, если только танцуютъ,
пожалуй, не лучше медвѣдей, на которыхъ они охотятся... Да, обидно
за васъ!.. И какъ вы будете рѣзко выдѣляться среди всего этого обще-
ства!.. Точно распустившійся розанчикъ среди чертополоха!
Мнѣ очень понравились эти слова. Думаю, вѣрно поэтъ, попро-
3 —
сить бы его стишки почитать, можетъ быть, онъ даже самъ ихъ пишетъ...
Да куда тутъ! Вѣдь я въ первый разъ въ жизни съ постороннимъ муж-
чиною разговаривала! Вотъ я. и стою, какъ пень, продолжаю курамъ
крошки бросать и съ ужасомъ думаю: ломоть кончается, куда же я
тогда свои руки дѣну?
— Да бросьте вы куръ кормить! Это-то занятіе отъ васъ не уйдетъ!
Ахъ, сказалъ бы я вамъ одинъ секретъ... Только боюсь довѣрить! Еще,
пожалуй, папенькѣ все разболтаете... Ужъ и не знаю... умѣете ли вы
тайны хранить?
Это меня сразу задѣло за живое, — я обернулась къ нему и го-
ворю: «если вы меня такой «мовешкой» считаете,—намъ нечего и раз-
говаривать!..
— «Мовешкой!» Ха, ха, ха... ха, ха, ха...—хохоталъ онъ,—что
это значитъ? Это, вѣроятно, у васъ въ институтѣ такъ называли тѣхъ,
кто не умѣлъ себя держать?
— Что вы, что вы! Это гораздо хуже! Мовѳшками у насъ назы-
ваютъ безнравственныхъ дѣвицъ, которыя доносятъ на подругъ началь-
ству, или не умѣютъ беречь серьезныхъ секретовъ... А я никогда, по-
нимаете, во всю свою жизнь, ни одного секрета не выдала! — Попалъ
онъ на институтскую тему, вотъ я конфузливость свою и забыла, стала
стрекотать какъ сорока.—А знаете-ли вы,—говорю ему,—какъ трудно не
выдать секретъ, когда подруги знаютъ, что именно тебѣ его довѣрили?
Онѣ вѣдь просто тогда осаждаютъ, умоляютъ назвать хотя первую
букву, съ которой секретъ начинается! Иная долго, долго крѣпится, но,
наконецъ, скажетъ первую букву, а у нея мало-по-малу догадками и
хитростями вымотаютъ и все остальное. Но со мною этого, слава Богу,
никогда не случалось... Я во всю свою жизнь ни одного секрета не
выдала!
— Вѣрю, вѣрю! И чтобы вамъ доказать, что я васъ не считаю
ни мовешкой, ни безнравственной, я вамъ, пожалуй, открою мой секретъ...
Хотя онъ все говорилъ съ шутками и прибаутками, съ хохотомъ
и улыбками, потѣшаясь надъ моею институтскою наивностью, но все
это я поняла гораздо позже, а въ ту пору я была совсѣмъ глупой,—
мнѣ казалось, что онъ ведетъ со мною серьезный разговоръ, а его
шутки я приписывала тому, что свѣтскому человѣку такъ и подобаетъ
говорить съ молодою дѣвушкою.
— Мой секретъ вотъ въ чемъ: такъ какъ вы любите танцовать,
1 а въ вашей трущобѣ вамъ это никогда не удастся, я и задумалъ устроить
для васъ балъ... Понимаете, настоящій блестящій балъ! На этойъ балу
будетъ гремѣть великолѣпнѣйшій оркестръ музыки... Приглашены будутъ
настоящіе танцоры—кавалеры со шпорами’. Не только дамы будутъ
въ цвѣтахъ, но стѣны залы и музыкальные инструменты будутъ7 укра-
1*
— 4 —
шены.ими!.. И среди этихъ цвѣтовъ, среди самыхъ хорошенькихъ жен-
щинъ и дѣвушекъ всей нашей губерніи вы будете царицею бала, кра-
сивѣйшимъ цвѣткомъ, лучшимъ украшеніемъ!.. А я передъ вами... на
колѣняхъ съ гитарою въ рукахъ буду воспѣвать васъ, прелестное соз-
даніе, дивная красота которой, какъ пышная роза, цвѣтетъ въ нашемъ
убогомъ захолустьѣ!.. Такъ вотъ все это я устрою для васъ, но съ однимъ
условіемъ.
— Съ какимъ? Говорите! Пожалуйста, скажите! — Я съ такимъ
наслажденіемъ слушала, какъ онъ меня воспѣвалъ, такъ онъ меня раз-
задорилъ предстоящимъ баломъ, и мнѣ страшно досадно стало, что онъ
вдругъ остановился, — самъ смотритъ на меня и улыбается, а
не продолжаетъ. Я ему и говорю: если вы, дѣйствительно, устроите для
меня такой балъ, то я напередъ согласна на всѣ ваши условія...
— Видите ли въ чемъ дѣло: вѣдь не могу же я пріѣхать къ ва-
шимъ родителямъ и сказать: «я хочу устроить балъ для вашей дочери».
Вы понимаете, что такъ никто не посмѣетъ сказать... Ваши родители
могли бы принять такое предложеніе за личное оскорбленіе, могли бы
просто выпроводить меня изъ своего дома съ великимъ скандаломъ.
— Если такого бала нельзя устроить,—прервала я его, вспыхнувъ
отъ досады,—зачѣмъ же вы мнѣ все это расписывали? Значитъ, вы хо-
тѣли только посмѣяться надо мной?
— Боже мой! Что вы говорите? Я слишкомъ уважаю васъ, чтобы
смѣяться надъ вами!.. Подождите сердиться... Я вѣдь хотѣлъ только
объяснить вамъ, что въ такой формѣ нельзя сказать вашимъ родите-
лямъ о балѣ... А какъ устроить такой балъ, — у меня есть мысль... Не
знаю, согласитесь-ли вы?.. Какъ бы это сказать... боюсь, что вы опять
на меня разсердитесь!..
— Даю вамъ слово, что не разсержусь, только говорите скорѣе,
не мучьте меня!—Тутъ ужъ я смѣло-пресмѣло стала разговаривать съ
нимъ, точно съ институтской подругой.
— Такъ вотъ въ чемъ дѣло... Однако, знаете-ли, тайешоізеііе
Аіехашігте... мнѣ трудненько сказать вамъ это! Очень я боюсь васъ...
Увѣряю... Ну, будь, что будетъ! Слушайте же... Пріѣду я въ вашъ домъ...
такъ черезъ недѣльку-другую,—вашъ батюшка, вѣроятно, пригласитъ
меня. Побываю у васъ нѣсколько разъ, а потомъ... потомъ... сдѣлаю
вамъ предложеніе... буду просить у вашего батюшки позволенія же-
ниться на васъ... И вотъ тогда на нашей свадьбѣ я и буду имѣть воз-
можность устроить блестящій балъ. Я такъ его устрою, такъ устрою
чудесно... только согласитесь быть моею женой.
— А вы навѣрно, навѣрно устроите тогда блестящій балъ?
— Если вы умѣете * хранить секреты, то я умѣю держать свое
— 5 —
слово.. А въ этомъ случаѣ сдержать слово я буду считать своею свя-
тѣйшею и пріятнѣйшею обязанностью...
И вдругъ я, какъ дура, начала хлопать въ ладоши, скакать, хо-
хотать... А онъ/ вѣроятно, не могъ даже сообразить въ первую минуту,
что это во мнѣ глупое инстигутсгво брызжетъ изо всѣхъ поръ, и со-
всѣмъ оторопѣлъ отъ моего хохота, подумалъ, что я издѣваюсь надъ его
скоропалительнымъ предложеніемъ, и говоритъ:
— Что же вы смѣетесь? Почему вы такъ странно принимаете мое
предложеніе?
— Да вѣдь «наши-то», т. е. мои институтскія подруги, тогда со-
всѣмъ провалятся'со своимъ пророчествомъ? Поймите .. У насъ въ ка-
ждомъ классѣ подруги сообща рѣшали,—кто первый, кто второй по кра-
сотѣ... Я числилась только девятой. Вотъ онѣ и были увѣрены, что пер-
вая по красотѣ выйдетъ замужъ раньше другихъ, затѣмъ вторая и т. д.,
слѣдовательно, я должна была выйти замужъ девятой,—и вдругъ я
первая.
— Какъ! Онѣ васъ ставили только девятой по красотѣ? Эго слу-
житъ лучшимъ доказательствомъ того, что женщина не можетъ судить о
красотѣ другой женщины... Вы всегда и вездѣ будете первой красави-
цей!
— Вы не можете этого знать!.. Вы не видали моихъ подругъ!
— Нѣтъ, я знаю... Вы’ самая лучшая, самая красивая, самая пре-
лестная на всемъ земномъ шарѣ!
— Вы просто льстите мнѣ!—говорю я ему, а сама до смерти рада,
что онъ такъ расхваливаетъ меня, что онъ говоритъ мнѣ такіе пріятные
комплименты.
— А теперь прошу васъ объ одномъ,—сказалъ Николай Григорье-
вичъ,—Ни одного слова не говорите вашимъ родителямъ и рѣшительно
никому о моемъ предложеніи. Скажу вамъ только одно, что я очень,
очень счастливъ... въ высшей степени доволенъ, что вы согласились на
мое условіе. Не раздумаете? Нѣтъ? Ну, такъ по рукамъ.
Я и тутъ, ни о чемъ не думая, подала ему руку, точно соглашалась
идти съ нимъ на туръ вальса.
— Теперь вы моя невѣста! Настоящая невѣста, хотя и тайная.
Помните,—нужно крѣпко держать слово... хранить тайну до гробовой
ДОСКИ.
— Я прекрасно это понимаю, только и вы помните, что должны
устроить блестящій балъ съ настоящими кавалерами, а то мнѣ до смерти
надоѣли танцы «шерочки съ машерочкой»,—вѣдь у насъ въ институтѣ
подруга съ подругой танцуютъ... Пусть бы скорѣе наступалъ этотъ балъ,—
говорила я ему, -уже совершенно не конфузясь его, не понимая всей
наивности, всего непроходимаго легкомыслія своего тогдашняго поведенія
— 6 —
Только уже послѣ замужества я напала сознавать все это и, бывало,
спрашивала мужа, какъ онъ посмотрѣлъ тогда на то, что я не только
тотчасъ же согласилась на его предложеніе, но даже торопила его свадь-
бой... Не показалась-ли я ему слишкомъ наглой, не подумалъ-ли онъ
тогда обо мнѣ, что я слишкомъ нетерпѣливо стремилась къ замужеству?
Но онъ въ такихъ случаяхъ всегда отвѣчалъ мнѣ...
Но матушка не передала намъ отвѣта отца; она вдругъ сразу
сконфузилась, опустила голову и, улыбаясь счастливою улыбкой, густо
покраснѣла. Несмотря на то, что‘въ то время, к^гда она намъ разска-
зывала этотъ эпизодъ своей жизни, ей было уже подъ пятьдесятъ лѣтъ,
она вполнѣ сохранила какую-то цѣломудренную дѣвичью застѣнчивость,
и при ней никогда никто не смѣлъ разсказывать ни о чемъ двусмыслен-
номъ и игриво-пошломъ, не выносила она и разговоровъ объ адюльте-
рахъ съ пикантными приключеніями,—даже намеки на эти вещи до
глубокой старости вызывали густую краску стыда на ея щеки.
— Конечно,—кричали мы со всѣхъ сторонъ,—на ваши вопросы
отецъ отвѣчалъ вамъ, что онъ не могъ подумать о васъ ничего дурного,
такъ какъ вы были чисты, какъ ангелъ, божественно прекрасны, пре-
лестно-наивны, что относительно васъ у него и въ головѣ, и на языкѣ
былъ только одинъ восторгъ... Вѣдь такъ?
— Да, ну, отстаньте!—махала она на насъ рукой, желая заста-
вить насъ прекратить перечисленіе эпитетовъ, будто бы даваемыхъ ей
отцомъ...
— Да,—говорила она, помолчавъ,—невѣроятно наивны и глупы
были мы, выходя изъ института... Просто преступно и жестоко было
въ такомъ видѣ бросать дѣвушку въ житейскій водоворотъ! Но все же
были и хорошія стороны въ этомъ отсутствіи знанія жизни: теперешняя
барышня сейчасъ замѣчаетъ, если она кому-нибудь нравится, и давай
кокетничать, и глазками стрѣлять, и штучки разныя откалывать, чтобы
еще больше обворожить, ну, а мы по выходѣ изъ института были совсѣмъ
неопытны въ кокетствѣ.
Семья моей матери въ тотъ періодъ ея жизни, когда она только-
что кончила курсъ въ Екатерининскомъ институтѣ, состояла изъ ея
отца, Степана Михайловича, мачехи и двухъ братьевъ: Ивана и Ни-
колая. Родной матери матушка лишилась очень рано, а мачехи своей,
когда она возращалась изъ института, она еще никогда не видала.
Ея отецъ, уже будучи въ весьма преклонныхъ лѣтахъ, женился вторымъ
бракомъ на очень молоденькой дѣвушкѣ въ то время, когда его дочь
Александра (моя мать) была еще въ институтѣ. Вторая жена дѣдушки
была лишь на четыре года старше своей падчерицы. Своихъ братьевъ,
Ивана и Николая, моя мать не видала давнымъ-давно: ихъ отдали въ
корпусъ еще до поступленія ея въ институтъ, такъ какъ она была
— 7 —
младшею въ семьѣ. Въ эпоху, описываемую мною, они были офицерами
и написали отцу, что пріѣдутъ лѣтомъ въ деревню. Такимъ образомъ,
вторая жена дѣдушки, Марья Ѳедоровна, урожденная Кочановская, со-
всѣмъ не была знакома сь дѣтьми своего мужа; своихъ же собствен-
ныхъ дѣтей у нея не было.
Когда дѣдушка написалъ своей дочери въ институтъ о томъ, что
онъ вторично женился, моя матушка, тогда еще дѣвочка-подростокъ,
страшно испугалась, что у нея будетъ мачеха. Когда она ѣхала съ
отцомъ въ деревню, чѣмъ ближе подъѣзжала она къ дому, тѣмъ тяжелѣе
становилось у нея на душѣ при мысли, что ее встрѣтитъ не родная
мать, а мачеха, которую она представляла себѣ не иначе, какъ въ
видѣ злой, сварливой, старой классной дамы, которой ничѣмъ нельзя
угодить, съ ненавистью относящейся къ своей падчерицѣ. Отецъ не го-
ворилъ ей даже о томъ, какихъ лѣтъ была ея мачеха, не говорилъ,
какъ она догадалась потомъ, вѣроятно, потому, что его жена была
гораздо болѣе, чѣмъ вдвое моложе его; къ тому же онъ былъ человѣкомъ
властолюбивымъ, старозавѣтнымъ и весьма крутого нрава. Онъ и для
того времени слишкомъ строго расправлялся со своими крестьянами и
сурово относился къ домочадцамъ. За все время воспитанія въ инсти-
тутѣ моей матери, онъ не только ни уазу не навѣстилъ ее, но, будучи
человѣкомъ весьма зажиточнымъ, не посылалъ ей даже ни гостинцевъ,
ни денегъ, хотя по натурѣ вовсе не былъ скупымъ. Онъ не выказывалъ
ни женѣ, ни дочери никакихъ чувствъ, такъ какъ находилъ, вѣроятно,
что простыя человѣческія отношенія къ близкимъ могутъ уронить въ
ихъ глазахъ его авторитетъ главы семейства,—идеи Домостроя еще не
совсѣмъ исчезли въ русскомъ обществѣ въ первой половинѣ XIX сто-
лѣтія. Хотя дѣдушка не видалъ своей дочери за все время ея воспи-
танія, но какъ только онъ отправился съ нею въ дорогу, такъ сейчасъ
же началъ обрывать ее каждый разъ, когда она живо заговаривала
съ нимъ о чемъ-нибудь, наставительно и торжественно внушалъ ей, что
она обязана видѣть въ немъ только отца, а не свою « подружку-ми-
лушку», и что потому-то для нея неприлично трещать съ нимъ, какъ
трещотка: она должна лишь почтительно и благопристойно обращаться
къ нему. Ни малѣйшаго спора не только съ дочерью, но и съ женою
онъ не допускалъ, усматривая въ этомъ унизительную для себя фамильяр-
ность. Уже самъ по себѣ его наставительный тонъ отталкивалъ отъ
него ту и другую, и мѣшалъ имъ просто, по-человѣчески относиться
къ нему.
До возвращенія моей матери подъ родительскій кровъ отношенія
между ея отцомъ, Степаномъ Михайловичемъ, и его женою, Маріею Ѳедо-
ровною, были болѣе или менѣе миролюбивыя,—по крайней мѣрѣ, у
нихъ не выходило между собою никакихъ ссоръ и недоразумѣній. Да и
— 8 —
не могло быть иначе: Марья Ѳедоровна, существо замѣчательно кроткое,
безпрекословно выполняла всѣ требованія мужа. Несмотря на живость
своего темперамента, она скоро пріучила себя отвѣчать ему только на
его вопросы, а если ей изрѣдка и приходилось разговаривать съ нимъ,
то въ «мѣру» и «благопристойно»,—какъ онъ этого требовалъ. Но какъ
только въ домѣ появились его дѣти отъ перваго брака, такъ отношенія
между мужемъ и женою совершенно испортились.
Матушка разсказывала, что, когда она впервые 'увидала свою
мачеху, ее такъ поразили ея молодость и красота, удивительная строй-
ность ея стана, грація ея симпатичной фигуры, ея живыя и естествен-
ныя манеры, ея привлекательная улыбка, что она съ словами «мама-
шечка, какая вы чудная красавица!» бросилась душить ее въ своихъ
объятіяхъ. Но отецъ тотчасъ же строго замѣтилъ дочери, что она должна
цѣловать у матери только руку, а не вѣшаться ей на шею, какъ на
«подружку—милушку», говорить ей всегда «вы», и твердо помнить, что
она для нея прежде всего мать.
-Послѣ этого мачеха въ присутствіи мужа разговаривала со своею
падчерицею очень сдержанно. Но когда кончился обѣдъ и Степанъ Ми-
хайловичъ отправился отдохнуть въ свою комнату, мачеха бросилась
цѣловать падчерицу. Она разсказала ей, какъ мечтала о ея пріѣздѣ,
какъ изнываетъ въ тоскѣ въ захолустьѣ. Гости рѣдко бываютъ, а если
и пріѣзжаютъ въ торжественные дни, то обыкновенно садятся за карты.
И это еще самое лучше, такъ какъ Марья Ѳедоровна, приготовивъ все,
что слѣдуетъ для ихъ угощенія, могла тогда уходить къ себѣ. Гораздо
непріятнѣе для нея разговоры гостей: одинъ похваляется передъ дру-
гимъ, какъ ему удалось надуть пріятеля, взявъ за негодную лошадь
дорогую цѣну, другой объясняетъ, какую «штуку» онъ придумалъ, чтобы
мужики и бабы не лѣнились. Но Марья Ѳедоровна не стала на пер-
выхъ порахъ разсказывать падчерицѣ, въ чемъ состоятъ эти «штуки»>
говоря, что она сама скоро все увидитъ и узнаетъ. Теперь имъ вдвоемъ
будетъ весело: онѣ будутъ гулять, читать и работать вмѣстѣ... Она кон-
фузливо прибавила, что для этого, конечно, нужно будетъ улучать время,
когда Степана Михайловича не будетъ дома, такъ какъ онъ, видимо,
желаетъ, чтобы она (Марья Ѳедоровна) разыгрывала роль почтенной
матери семейства, а она этого не умѣетъ...
Падчерица съ мачехою быстро сблизились между собою и съ тѣхъ
поръ на всю жизнь сдѣлались сердечными друзьями.
Требованія дѣдушки, предъявляемыя имъ къ дочери и женѣ, были
такъ несложны, что обѣ онѣ скоро приноровились къ нимъ, и старику
не за что было журить ни жену, ни дочь: обѣ женщины чинно разго-
варивали между собою въ его присутствіи и съ почтительнымъ смире-
ніемъ относились къ нему. Но какъ только Степанъ Михайловичъ уходилъ со
— 9 —
двора, онѣ начинали болтать, пѣть и возиться между собой. Чуть кто-нибудь
изъ нихъ заслышитъ его шаги, онѣ моментально разбѣгались въ разныя
стороны и садились за свою работу.
Но вдругъ на нихъ посыпались напасти. Дѣдушка той дѣло заста-
валъ ихъ на мѣстѣ преступленія: то онъ неожиданно входилъ въ ком-
нату въ ту минуту, когда онѣ, схвативъ другъ друга за талію, носились
по комнатѣ въ какомъ-нибудь танцѣ, то ловилъ ихъ на томъ, какъ онѣ
съ хохотомъ бѣгали въ перегонку по аллеѣ сада. Онъ тутъ же рѣзко
бранилъ дочь за то, что она осмѣливается за панибрата обращаться съ
матерью, а жену—за то, что она забываетъ свое почтенное положеніе
матери семейства и ребячится съ дѣвчонкой, какъ равная съ равной.
Судя по тому, какъ Степанъ Михайловичъ радовался гостямъ, какъ
усердно зазывалъ ихъ къ себѣ, какъ оживленно бесѣдовалъ и шутилъ съ
ними, видно было, что и его по временамъ одолѣвали скука и однообразіе
деревенской жизни, но его домостроевскіе взгляды и деспотическій нравъ
не давали* ему возможности установить человѣческія отношенія съ своими
домашними. И вотъ, вѣроятно, вслѣдствіе этого онъ сталъ враждебно
относиться къ тому, что обѣ женщины такъ весело проводили время
безъ него.
Чѣмъ ближе матушка узнавала свою мачеху, тѣмъ болѣе удивля-
лась ея уму, благородству ея характера, ея природной деликатности и
добротѣ. Она не только съ горячею любовью, но съ истиннымъ востор-
гомъ до конца своихъ дней вспоминала ее, говорила, что рѣдко родная
мать относится съ такою нѣжною ласкою и вниманіемъ къ своему ди-
тяти, какъ относилась она къ ней, что и ея братья, т. е. пасынки Марьи
Ѳедоровны, тоже искренно привязались къ ней. Несмотря на это, пад-
черица всегда называла ее «мамочкою» и <вы», а та ее—«Шурочкою»
и «ты».
Моей матери такъ нравилась мачеха, она съ такимъ обожаніемъ
смотрѣла на нее, что порой, бросаясь душить ее въ своихъ объятіяхъ,
съ энтузіазмомъ и съ оттѣнкомъ горечи восклицала: «ахъ, мамочка,
отчего я не могу родиться во второй разъ? Вѣдь тогда вы были бы
моей настоящей, родной матерью!» На это Марья Ѳедоровна неизмѣнно
отвѣчала что-нибудь въ такомъ родѣ: «Не понимаю, Шурочка, почему
такъ хочется тѳбѣ этого? Видитъ Богъ, что и тогда я не могла бы
больше любить тебя».
За выраженіе подобныхъ чувствъ имъ обѣимъ однажды порядкомъ
досталось. Когда злополучная фраза моей матери какъ-то долетѣла до
слуха дѣдушки, онъ вошелъ въ комнату мрачнѣе тучи и началъ распе-
кать свою дочь за то, что ея языкъ, «языкъ такой молодой дѣвушки,
почти ребенка, поворачивается произносить такія непристойности, ко-
торыя не позволитъ себѣ послѣдняя дѣвка изъ крѣпостныхъ». Ошеломлѳн-
— 10 —
ная этимъ упрекомъ и искренно не понимая, въ чемъ она провинилась,
матушка забыла предупрежденіе мачехи никогда не возражать отцу, и
очень вѣжливо просила его объяснить ей, въ чемъ заключалась непри-
стойность въ ея словахъ. Но отецъ грозно затопалъ на нее, кричалъ,
что если она не понимаетъ ѳтого сама, то не пойметъ и его объясненій.
Къ тому же не: онъ, ея отецъ, долженъ ей объяснять подобныя вещи,
а особа, которая замѣняетъ ей родную мать... Но обѣ онѣ негодницы,
не донимаютъ ни женской скромности, ни женской чести.
Когда послѣ ѳтого мачеха съ падчерицею выбѣжали изъ дому, моя
мать, обнимая М. Ѳ., сказала ей: «видно ему ничѣмъ нельзя угодить!»..
Господи, какой тяжелый характеръ у папеньки!
— Какъ тебѣ не стыдно, Шурочка!—возразила съ упрекомъ ма-
чеха.—Вмѣсто того, чтобы пожалѣть отца, ты его же осуждаешь. Поду-
май, какъ ему должно быть тяжело жить съ такимъ характеромъ, видя,
какъ отъ него бѣгутъ самые близкіе, и не умѣть совладать съ собою!..
Вѣдь это мукц мученическая!..
Такая доброта и кротость такъ поразили мою мать, что она броси-
лась обнимать свою мачеху, называя ее «святой» и «ангеломъ доброты».
— Шурочка, дорогая, милая... никогда не называй меня такъ!..—
заливаясь слезами, говорила М. Ѳ.—Твои слова—острый ножъ въ
сердце. Ты превозносишь мою доброту, а на душѣ моей великій грѣхъ,
и никогда мнѣ не замолить его!.. Вѣдь я дала обѣтъ передъ святымъ
алтаремъ дѣлить съ мужемъ горе и радость, нести ему любовь, совѣтъ
и ласку!.. А что я дѣлаю? Чуть его завижу—бѣгу, чтобы только не
попадаться ему на глаза, чтобы было себѣ полегче, поспокойнѣе...
Если бы я выждала минуту-другую, когда онъ подобрѣе, да попыта-
лась бы представить ему, какъ необходимо для него иной разъ подойти
къ тебѣ съ лаской, хотя изрѣдка дать тебѣ возможность поболтать съ
нимъ о пустячкахъ дѣвичьихъ, вѣдь ты бы ему всю душу отдала. Ко-
нечно, человѣкъ онъ суровый, сразу бы это не удалось, иной разъ мнѣ,
быть можетъ, и сильно бы досталось... Такъ вѣдь если бы я была та-
кою хорошею, какою ты меня представляешь, развѣ бы думала я только
о себѣ? Неужели ты не понимаешь, что это тяжкое прегрѣшеніе?
— За меня-то, мамочка, вы, пожалуйста, не обвиняйте себя!.. Когда
мы возвращались съ папенькой изъ института, я то и дѣло заговари-
вала съ нимъ... мнѣ даже, трудно было молчать, но онъ каждый разъ
такъ рѣзко обрывалъ меня, что мнѣ волей-неволей пришлось совсѣмъ
замолчать...
— Я не обвиняю тебя, что ты не сумѣла къ нему подойти: ты—
дитя, характеровъ людей не знаешь, жизни еще не могла обдумать... А
я и его побольше тебя знаю, и жизнь лучше понимаю... Я должна была,
я обязана была сблизить тебя съ отцомъ, и самой стоять поближе къ
— 11 —
сердцу мужа, переломить себя... Такъ не расхваливай меня, не пре-
возноси, я этого не заслуживаю.
Отношенія между мужемъ и женою въ конецъ испортились, когда
въ дѳрѳвЪю пріѣхали сыновья Степана Михайловича, молодые офицера.
Но въ первое время ихъ пріѣзда все шло довольно гладко.
Степану Михайловичу не приходилось давать наставленій своимъ
сыновьямъ, какъ обращаться съ мачехою,—они были вполнѣ вышко-
лены: почтительно расшаркивались передъ «ею, подходили къ ея ручкѣ,
называли ѳѳ сЬёгѳ шашап, умѣли вести бесѣду съ отцомъ безъ излиш-
ней живости, однимъ словомъ, въ точности исполняли всѣ требованія
свѣтской вѣжливости и сыновняго почтенія по этикету того времени.
Однако, послѣ нѣсколькихъ дней своего пріѣзда, увлеченные привле-
кательностью и добротою мачехи, молодые люди стали все чаще
искать ея общества. Этому сближенію помогало и то, что усадьба Бухо-
ново лежала въ сторонѣ отъ большой дороги и еще далѣе отъ какого бы
то ни было, хотя бы даже маленькаго, уѣзднаго городишки; сосѣдей
было мало, да и тѣ лѣтомъ рѣдко заглядывали въ помѣстье дѣда. И
вотъ оба брата, Иванъ и Николай, ихъ сестра Саша (моя мать) и ихъ
мачеха, безъ предварительнаго соглашенія между собою, стали вмѣстѣ
собираться каждый разъ, когда хозяинъ дома уѣзжалъ по дѣламъ. Тогда
они весело проводили время вчетверомъ и точно также прерывали ожи-
вленный разговоръ на полуфразѣ и разбѣгались по разнымъ комнатамъ,
когда раздавались шаги дѣда или еще издали звенѣлъ колокольчикъ,
напоминавшій о его возвращеніи.
Но это невинное времяпрепровожденіе было внезапно грубо нару-
шено. Въ домѣ былъ органъ: когда однажды хозяинъ куда-то уѣхалъ, Марья
Ѳедоровна приказала горничной вертѣть ручку органа, и молодые люди
такъ увлеклись танцами, что не замѣтили его возвращенія. Разыградась
отвратительная сцена: мужъ въ неистовствѣ топалъ ногами на жену,
кричалъ, что «она отняла у него родныхъ дѣтей, что она обольщаетъ
пасынковъ», и уже бросился къ ней съ поднятыми кулаками, но сыновья
загородили ее отъ него, упали передъ отцомъ на колѣни, цѣловали его
руки, умоляли пощадить ее. Но это только вызвало въ дѣдушкѣ неисто-
вый взрывъ ревности и негодованія, и онъ началъ осыпать непечатною
бранью и сыновей, и жену. И Богъ знаетъ, чѣмъ бы все это кончилось,
если бы въ эту минуту не раздался подъ окнами звонъ бубенцовъ и
колокольчика. Пріѣхавшимъ гостемъ оказался Николай Григорьевичъ
Цевловскій.
Дѣдъ былъ до крайности любезенъ съ моимъ покойнымъ отцомъ
и упросилъ его подольше погостить; рады этому были и остальные, такъ
какъ понимали, что отвратительныя семейныя сцены при немъ не мо-
гутъ возобновиться.
— 12 —
. Николай Григорьевичъ, только что поселившійся въ имѣніи своихъ
покойныхъ родителей, въ селѣ Погорѣломъ, оказался самымъ близкимъ
сосѣдомъ дѣдушки. Послѣ перваго своего визита въ Бухоново Цевлов-
скій посѣтилъ еще нѣсколько разъ дѣдушку и очень скоро сдѣлалъ фор-
мальное предложеніе его дочери. Получивъ согласіе, онъ сталъ торо-
питься со свадьбой, говоря, что онъ желаетъ, чтобы на ней присутство-
вали братья- невѣсты, которые уже начали поговаривать о своемъ отъ-
ѣздѣ. Спѣшка со свадьбой вполнѣ совпадала и съ желаніями дѣдушки,
вѣроятно, потому, что онъ хотѣлъ поскорѣе сбыть съ рукъ всѣхъ своихъ
дѣтей, нарушившихъ заведенный въ домѣ порядокъ.
— Ну что же, мамашѳчка, блестящій балъ былъ на вашей свадьбѣ?
Все такъ происходило, какъ вамъ было обѣщано?—спросила я матушку,—
И «онъ* съ гитарою въ рукахъ и на колѣняхъ передъ вами воспѣвалъ
вашу красоту?
— Ахъ, ты, дрянь,—закричала на меня мать, хотя у меня уже
были въ то время свои дѣти.—Какъ ты смѣешь говорить «омъ», когда
дѣло идетъ о твоемъ покойномъ отцѣ!
Хотя изъ воспоминаній матушки о старинѣ видно было совершенно
ясно, что она весьма не одобряла поведенія дѣдушки и отношенія его
къ дѣтямъ и женѣ, хотя она впослѣдствіи сильно прониклась идеалами
60-хъ годовъ, но она до конца жизни' сохраняла многое изъ старин-
ныхъ понятій и взглядовъ. Одно изъ главныхъ житейскихъ правилъ,
которымъ она всегда руководилась, состояло въ томъ, чтобы немедленно
«обрывать» своихъ дѣтей, когда кто-нибудь изъ нихъ, по ея понятію,
«забывался», т. ѳ. говорилъ и дѣлалъ не такъ, какъ она находила это
нужнымъ. При этомъ она ни малѣйшаго вниманія не обращала на то,
были ли ея дѣти малолѣтними или совсѣмъ немолодыми людьми, про-
исходило ли это въ кругу домашнихъ или въ большомъ обществѣ. Ма-
тушка была убѣждена въ томъ, что такое зло нужно пресѣкать немед-
ленно. Но, рѣзко оборвавъ кого-нибудь изъ насъ, она послѣ этого не
дулась на насъ, не ворчала, а продолжала разговаривать съ нами, какъ
ни въ чемъ не бывало, въ самомъ благодушномъ тонѣ. И мы, ея дѣти,
совершенно привыкли къ этому вздёргиванію насъ отъ времени до вре-
мени. Будучи взрослыми и сказавъ что-нибудь не такъ, какъ у насъ
это допускалось домашними обычаями, кто-нибудь говорилъ ей: «Ну,
мамашечка, а разносъ?.. Вы и забыли? Раскатайте-ка его хорошенько!..»
Если матушка была въ веселомъ настроеніи,—это сходило съ рукъ, а
если въ дурномъ, то за этимъ слѣдовали нотаціи продолжительнѣе обык-
новеннаго, и тогда уже доставалось не только тому, кто провинился,
но еще болѣе тому, кто осмѣливался учить ее, какъ поступать съ про-
-винившимся.
— 13 —
— Дорогая, не сердитесь.,, разскажите же про вашу свадьбу,—
приставали мы къ ней.
— Что же, свадьба была богатая! За недѣлю верховые разосланы '
были съ приглашеніями. Но не было ни гитары, ни танцоровъ со шпо-
рами, кромѣ моихъ братьевъ-офицѳровъ. Мы съ Марьей Ѳедоровной
много та'нцовали и веселились, но только все почти въ своей компаніи,
т. е. съ моими братьями и Николаемъ Григорьевичемъ. Когда наѣхали
гости, я просто была поражена: увальни какіе то, медвѣди! Свадьба моя
дорого обошлась моему отцу и принесла ему только однѣ непріятности:
огорчали его гости, огорчали, жена и сыновья, да и мы съ Николаемъ
Григорьевичемъ не доставили ему особеннаго удовольствія... Ахъ, дѣтушки,
не понравилились бы . и вамъ помѣщики того времени! Конечно, вы не
стали бы, можетъ быть, винить ихъ за то, что они были совсѣмъ ка-
кими-то неотесанными... А я просто не могла смотрѣть на нихъ безъ
смѣха. Но они поражали меня не только своею неуклюжестью. Хотя я
до своей свадьбы совсѣмъ . не бывала въ обществѣ, но все же поняла,
что большая часть ихъ были люди грубые, необразованные, а шутки,
остроты и намеки ихъ были до невѣроятности неделикатны и даже
грязны. Николай Григорьевичъ рѣзко выдѣлялся среди нихъ и ма-
нерами, и разговорами. Нужно вамъ сказать, что, несмотря на
свою застѣнчивость, я уже до свадьбы перестала дичиться своего же-
ниха и разболтала ему обо всѣхъ институтскихъ дѣлишкахъ. Потомъ-то
я, конечно, поняла, что онъ.выказывалъ интересъ къ моямъ розсказнямъ
только для того, чтобы возбудить мое довѣріе къ нему, —вѣдь ни о чемъ
другомъ я и говори гь-то тогда не могла. Онъ зналъ фамиліи моихъ лю-
бимыхъ подругъ, каждой классной дамы,, зналъ характеристику и прозвище
каждой изъ нихъ, запомнилъ, въ чемъ различіе между «мовешками» и
«парфѳтками», «подлипалами» и «славнушками», «отвратками» и «под-
халимками».
— Смотрите, смотрите,—говорилъ онъ мнѣ, указывая на помѣ-
щицу очень непрезентабельнаго вида, видимо желавшую къ намъ по-
дойти,—къ намъ приближается «змѣя подколодная» (прозвище одной
моей классной дамы),—скорѣй убѣжимъ отъ нея на другой конецъ...—
И онъ, не прекращая танца, несся со мной на другой конецъ залы. Я
хохотала до упаду... Подходитъ мой отецъ и, обращаясь къ Николаю
Григорьевичу, спрашиваетъ его: «чему мы такъ смѣемся?» Тотъ былъ
въ такомъ веселомъ настроеніи, что, не мѣняя тона, отвѣчалъ ему: «да
за нами неслась цѣлая стая «мовешекъ», «фурій» и «змѣй»...
— Что же это значитъ?
— Это все Шурочкины институтскія пріятельницы.—И, не обращая
вниманія на моего отца, онъ продолжалъ шутить въ такомъ же родѣ.
Я отъ удовольствія прыгала, смѣялась и тоже забыла о батюшкѣ. Сер-
— 14 —
дито пожимая плечами, онъ уходилъ отъ насъ недовольный и подходилъ
къ другой группѣ, гдѣ его жена, оживленно болтая, танцовала съ однимъ
изъ его сыновей или отдыіала послѣ танца, окруженная гостями, ко-
торые засыпали ее своими глупыми комплиментами. Но вотъ пробирается
онъ къ наиболѣе почтеннымъ гостямъ, а кто-нибудь изъ нихъ кричитъ
ему: «ишь ты, старый грѣховодникъ, какую себѣ кралю подцѣпилъ!»
Или: «ахъ ты, старый хрѣнъ, поди, какъ у тебя подъ сердце-то подка-
тываетъ, что всѣ около -твоей молодухи увиваются!»... А то вдругъ кто-
нибудь его окликнетъ, точно за дѣломъ, а самѣ закричитъ ему на всю
залу: «а вѣдь жонка-то отъ тебя, стараго, сбѣжитъ, какъ пить дастъ,
сбѣжитъ!»
Когда мы потомъ съ мачехой вспоминали о свадьбѣ, мы много
толковали о томъ, какъ все зто было тяжело для отца. Не даромъ послѣ
зтого онъ такъ круто измѣнился къ своей женѣ.
— «Мамашечка!»—вдругъ спросила матушку одна изъ моихъ се-
стеръ.—«Ко времени вашей свадьбы вы уже, конечно, успѣли влюбиться
въ отца?»
— Никогда въ жизни я не задавала себѣ такихъ глупыхъ вопро-
совъ! Всѣ эти ваши слова о страстной любви, о неземныхъ увлеченіяхъ—
только однѣ пошлости и больше ничего... Начитались вы глупыхъ ро-
мановъ, вотъ такія фразы и сыплются у васъ, какъ горохъ изъ мѣшка.
Вы считаете даже, что счастливый бракъ не можетъ быть безъ страст-
ной любви, а я нахожу, ее только помѣхою. Достаточно я видала бра-
ковъ по страсти... Вотъ хотя бы взять Марью Васильевну (наша дальная
родственница). Родители отказали ея жениху. Она отчаянно убивалась
и въ концѣ-концовъ обвѣнчалась, тайкомъ. А черезъ полтора года му-
женекъ- уѣхалъ по дѣламъ, да и былъ таковъ, она же съ ребенкомъ
осталась безъ куска хлѣба и возвратилась въ^одителіскій домъ. Я
очень глупо вышла замужъ, сознаюсь, вышла замужъ только изъ-за бала,
и что же? Прожила съ мужемъ двадцать лѣтъ душа въ душу, до самой
его смерти... Насъ чуть не вся губернія знала, и всѣ говорили, что
другую, болѣе счастливую пару, чѣмъ мы съ Николаемъ Григорьевичемъ,
трудно найти въ нашей мѣстности.
Это было вполнѣ справедливо: помѣщики и помѣщицы, хорошо
знавшіе моихъ родителей, вспоминая прошлое, а слѣдовательно и тотъ
развратъ, который повсемѣстно царилъ среди нихъ во время господства
крѣпостного права, указывали, какъ на совершенное исключеніе, на
моихъ родителей.
Лично я не знала ни дѣдушки, ни его второй жены,—оба они
умерли гораздо раньше моего появленія на свѣтъ. Все, что я описываю
здѣсь о нихъ, я узнала отъ близкихъ мнѣ лицъ, и болѣе всего изъ
постоянныхъ разсказовъ о нихъ моей матери.
— 15 —
Дѣдушка Степанъ Михайловичъ былъ помѣщикомъ средней руки:
онъ имѣлъ два имѣнія и, кромѣ того, владѣлъ еще маленькимъ фоль-
варкомъ, Васильковымъ, находившимся верстахъ въ 18-ти отъ Бухонова;
крѣпостныхъ у него было болѣе ста душъ. Жилъ онъ въ большомъ
домѣ, но такъ плохо поддерживалъ постройку, что она послѣ его смерти
совсѣмъ развалилась, а скоро затѣмъ была растаскана по бревнамъ.
Несмотря на это, онъ велъ хозяйство на широкую ногу, держалъ огром-
ный штатъ прислуги: «дѣвокъ», лакеевъ, казачковъ, кучеровъ, имѣлъ и
выѣздныхъ лошадей и нѣсколько экипажей, но свободныхъ денегъ, какъ
это было тогда и съ другими помѣщиками, у него никогда не было-
Какъ только въ нихъ являлась необходимость, приходилось эк-
стренно продавать что-нибудь изъ имѣнія: какой нибудь лѣсокъ, нѣ-
сколькихъ лошадей или коровъ и крестьянъ цѣлыми семьями. За второю
женою дѣдушка не взялъ почти никакого приданаго, кромѣ домашней
обстановки.
Марья Ѳедоровна лишилась матери въ самомъ раннемъ дѣтствѣ.
Когда ей исполнилось лѣтъ 8—9, отецъ отдалъ ее въ интернатъ одного
изъ самыхъ модныхъ московскихъ пансіоновъ. Онъ и раньше велъ без-
путный образъ жизни, а сдѣлавшись вдовцомъ, сталъ такъ кутить, что
привелъ въ полное разстройство свое, когда-то хорошее, имѣніе. Послѣ
его внезапной смерти опекуномъ Марьи Ѳедоровны, въ то время еще
не кончившей пансіонскаго курса, назначенъ былъ мужъ ея двоюродной
сестры. Онъ гораздо болѣе заботился о себѣ, чѣмъ объ опекаемой имъ
сиротѣ. Ко времени окончанія воспитанія Марьи Ѳедоровны у нея уже
не было ни имѣнія, ни даже дома: все было продано съ молотка, всѣ
вырученныя деньги, по словамъ опекуна, пошли какъ на покрытіе гро-
мадныхъ долговъ ея отца, такъ и на необходимыя траты по ея вос-
питанію. Впослѣдствіи, однако, оказалось, что имѣніе и домъ были про-
даны подставному лицу и черезъ нѣсколько лѣтъ сдѣлались собствен-
ностью опекуна.
По выходѣ изъ пансіона Марьи Ѳедоровны, ее, какъ бы изъ ми-
лости, взялъ къ себѣ опекунъ. Какъ на величайшую свою заслугу онъ
указывалъ на то, что сохранилъ для сироты прекрасную, по тѣмъ време-
намъ, обстановку ея родительскаго дома и платья ея матери. Степ. Мих.
Гонецкій, встрѣтивъ нѣсколько разъ молодую дѣвушку, сдѣлалъ ей пред-
ложеніе, но она отказала ему.
Мѣстные обыватели упорно говорили, что послѣ того; какъ Го-
нецкій получилъ отказъ отъ Марьи Ѳедоровны, онъ вошелъ съ опеку-
номъ въ такую сдѣлку: если тотъ постарается склонить молодую дѣ-
вушку на бракъ съ нимъ, онъ, Гонецкій, не потребуетъ отъ него отчета
по опекѣ, за который ему приходилось сильно побаиваться, не подни-
метъ дѣла о незаконной продажѣ имѣнія Марьи 'Ѳедоровны.
— 16 —
Состоялось-ли такое соглашеніе между дѣдушкою и опекуномъ,
осталось неизвѣстнымъ даже для Марьи Ѳедоровны, но она разсказывала
моей матери, что съ тѣхъ поръ, какъ она отказала дѣдушкѣ въ своей рукѣ,
жизнь въ домѣ опекуна сдѣлалась для нея невыносимой. Его жена, т. е.
ея двоюродная сестра, ихъ взрослыя дочери и самъ опекунъ чуть не
ежедневно настойчиво убѣждали ее принять предложеніе дѣдушки. Такъ
какъ она не соглашалась на это, то они стали возмутительно обра-
щаться съ нею и .попрекали ее каждымъ кускомъ. Наконецъ, опекунъ
объявилъ ей, что онъ нашелъ мѣсто въ губернскомъ городѣ и не мо-
жетъ взять ее со своею семьею, такъ какъ находится въ стѣсненномъ
матеріальномъ положеніи. Впослѣдствіи оказалось, что онъ никуда не
собирался уѣзжать, но молодая дѣвушка пришла въ отчаяніе, не зная,
что ей дѣлать съ собой. Кромѣ двоюродной сестры—жены опекуна, у
Марьи Ѳедоровны не было на свѣтѣ ни одного близкаго лица, съ кѣмъ
бы она могла посовѣтоваться, и она не нашла никакого другого выхода
изъ своего положенія, какъ принять предложеніе Гонецкаго, когда тотъ
повторилъ его.
Разсказывая моей матери о своей двухлѣтней брачной жизни,
Марья Ѳеооровна говорила ей, что Степ. Мих., до пріѣзда его дѣтей,
никогда не былъ съ нею ни жестокъ, ни грубъ; напротивъ, онъ старался
окружить ее полнымъ довольствомъ, а когда отлучался въ городъ, при-
возилъ ей щедрые подарки. Но, несмотря на эго, жизнь съ мужемъ ста-
новилась для нея все невыносимѣе. Пока она ожидала ребенка, она
кое-какъ еще мирилась съ своимъ положеніемъ, но когда она потеряла
и эту надежду, она рѣшилась уйти въ монастырь. Однако она боялась
приступить съ этой просьбой къ мужу, и ее стала душить тоска, которую
она не могла скрыть даже отъ него. Степанъ Михайловичъ сталъ часто
заставать ее въ слезахъ и журилъ ее, говоря, что каждая на ея мѣстѣ
только радовалась бы, живя въ такомъ довольствѣ, что пусть она ска-
жетъ ему, чего она еще хочетъ, и онъ все сдѣлаетъ, лишь бы она не
тосковала.- Эти: утѣшенія совсѣмъ не утѣшали ея, и всю надежду она
возлагала на пріѣздъ изъ института мужниной дочери Александры, на
то, что она будетъ жить вмѣстѣ съ ними, и ея жизнь такимъ образомъ
скрасится присутствіемъ молодой падчерицы, которой она постарается
быть родною матерью. Но и эти мечты несчастной женщины не осуще-
ствились.
Поспѣшныя приготовленія къ свадьбѣ моей матери, частыя посѣ-
щенія Бухонова моимъ отцомъ въ качествѣ жениха,—все это сдержи-
вало домашнія сцены между мужемъ и женою. Впрочемъ, онѣ не могли
происходить и потому, что дѣдушка въ это время рѣдко бывалъ дома.
Чтобы дать хотя самое скромное приданое дочери и сыграть свадьбу,
соотвѣтственную его положенію, ему часто приходилось ѣздить какъ
— 17 —
въ городъ, такъ и въ свое другое имѣніе. Это* дало возможность моло-
дежи по цѣлымъ днямъ оставаться вмѣстѣ. Хотя дѣдушка теперь мало
сидѣлъ дома, но онъ не могъ не замѣтить, что и мой отецъ, самъ по
себѣ не будучи уже въ то время очень молодымъ человѣкомъ, примкнулъ
къ кругу молодежи, и что всѣ они одинаково относились къ Марьѣ Ѳедо-
ровнѣ съ большимъ вниманіемъ. Матушка, разсказывая о М. Ѳ., обык-
новенно прибавляла, что каждый, кто хотя нѣсколько сближался съ
нею, проникался къ ней необыкновенною симпатіею. Такъ относились
къ ней и помѣщики, и крестьяне, и близкіе, и дальніе, и свои, и чужіе.
Ея привлекательная внѣшность вполнѣ гармонировала съ ея нравствен-
ными и умственными качествами. Будучи по натурѣ чрезвычайно крот-
кою, но живою, сна въ то же время была умна, находчива и внима-
тельна къ каждому.
Послѣ свадьбы моей матери крутой и властный нравъ дѣдушки
настолько обострился, что онъ началъ уже не только придираться ко
всякому пустяку, но и давать волю рукамъ. Жизнь молодой женщины
сдѣлалась настоящей каторгой, и она однажды бросилась на колѣни
передъ своимъ мужемъ, умоляя его отпустить ее въ монастырь. Но это-
то окончательно и взбѣсило дѣдушку. Его ненависть къ монастырямъ
была всѣмъ извѣстна: въ разговорахъ съ сосѣдями онъ обыкновенно
приравнивалъ ихъ къ «непотребнымъ домамъ». Просьба жены показа-
лась ему неслыханною дерзостью, презрѣніемъ къ его взглядамъ. Онъ
тутъ же избилъ ее до полусмерти и объявилъ, что, вмѣсто монастыря,
онъ на другой же день отправитъ ее въ Васильково.
Въ фольваркъ* Васильково дѣдушка ссылалъ всѣхъ чѣмъ-нибудь
провинившихся передъ нимъ крестьянъ, которые должны были, смотря
по времени года, заниматься рубкою дровъ или выкорчевываніемъ корней
деревьевъ, а также косьбою луговъ, лежащихъ за болотами, непосред-
ственно примыкавшими къ этому жалкому поселку. Простой народъ на-
зывалъ Васильково «Выселками», или «Ссыльнымъ поселкомъ». Надъ
опальными крестьянами, которые въ наказаніе поселены были здѣсь
безъ своихъ семействъ, надзиралъ особый староста, тоже простой кре-
стьянинъ, единственный неопальный человѣкъ среди Васильковскаго люда,
а потому и жившій здѣсь съ своею семьею. Этотъ поселокъ состоялъ
изъ сѣнныхъ сараевъ и построекъ для лошадей, нѣсколькихъ избъ, въ
которыхъ жили опальные крестьяне, и изъ конторы—тоже простой хаты,
только нѣсколько побольше остальныхъ, которая служила жилищемъ
старосты и его семьи. Болота, безконечныя болота и топкія лужайки тя-
нулись вокругъ. Дѣдушка приказалъ поселить свою молодую жену въ
конторѣ этого поселка.
Итакъ, жена зажиточнаго помѣщика, жившая до тѣхъ поръ въ
довольствѣ и холѣ, должна была поселиться въ болотистой мѣстности и
Воспоминанія,
18 —
жить безъ всякихъ средствъ, такъ какъ мужъ ни при ея отъѣздѣ, ни
впослѣдствіи не давалъ ей ни денегъ, ни провизіи, ни скота, ни при-
слуги. Чтобы сдѣлать для жены это изгнаніе еще болѣе унизитель-
нымъ и чувствительнымъ, дѣдушка въ день ея отъѣзда всталъ съ раз-
свѣтомъ и, увидавъ на дворѣ телѣгу, въ которой обыкновенно вывозили
навозъ, закричалъ на весь дворъ такъ, чтобы его могли услышать всѣ
крестьяне, находившіеся тамъ: «въ этой телѣгѣ вы вывозите навозъ
изъ хлѣвовъ, а сегодня будете вывозить навозъ изъ моего дома». И онъ
приказалъ запречь въ навозную телѣгу рабочую лошадь и везти свою
жену въ Васильково. Затѣмъ, подозвавъ къ крыльцу двухъ дворовыхъ,
которые должны были везти Марью Ѳедоровну, онъ, подъ угрозою стро-
гаго наказанія, запретилъ имъ класть на подводу какія бы то ни было
вещи, кромѣ ея двухъ сундуковъ съ одеждою. Когда одна изъ «дѣвокъ»
пробѣжала мимо него съ подушками, не зная, что и это запрещено
класть на возъ, дѣдушка ударилъ ее по щекѣ со всей силы, вырвалъ у
нея подушки и бросилъ ихъ на землю.
Только что этотъ печальный кортежъ, т. е. Марья Ѳедоровна, си-
дящая на сѣнѣ въ навозной телѣгѣ съ крестьяниномъ вмѣсто кучера,
и сзади подвода съ ея сундуками, сдѣлали нѣсколько верстъ по скверной
осенней дорогѣ, какъ ихъ догналъ верховой съ приказаніемъ отъ ба-
рина немедленно вернуться назадъ. Это извѣстіе было принято за знакъ
того, что баринъ положилъ гнѣвъ на милость и позволяетъ своей ни въ
чемъ неповинной женѣ возвратиться снова къ нему. Оба крестьянина,
сопровождавшіе Марью Ѳедоровну, соскочили съ телѣгъ и бросились
цѣловать ея руки. Выходили изъ хатъ и крестьяне на встрѣчу своей
госпожѣ, плакали отъ радости и крестились, приговаривая: «славаБогу,
слава Богу». Но когда Марья Ѳедоровна подъѣхала къ дому, дѣдушка
вышелъ на крыльцо и закричалъ женѣ, чтобы она не смѣла ни на
шагъ никуда отлучаться изъ Василькова, чтобы она безвыѣздно прожи-
вала тамъ, что, если она осмѣлится нарушить его приказаніе, онъ от-
правитъ ее туда, куда Макаръ телятъ не гоняетъ.
Вторичный отъѣздъ Марьи Ѳедоровны, видимо,' вызвалъ въ кре-
стьянахъ душевное сокрушеніе о своей бывшей барынѣ, которая была
съ ними всегда привѣтлива и добра: они выходили изъ своихъ хатъ съ
образами, крестили и благословляли ее, рыдая навзрыдъ, цѣловали ея
руки, кланялись земно. Бабы связывали ноги и крылья курицъ и со-
вали ихъ въ телѣгу, ставили туда лукошки съ яйцами, узелки съ коври-
гами хлѣба. Одна баба выбѣжала съ подушкою въ рукѣ и, подсовывая
ее подъ голову полуживой Марьи Ѳедоровны, сказала: «она у меня чи-
стенькая, барынька, не побрезгуй... Дочкѣ въ приданое готовила»... А
старуха, снявъ съ шеи кипарисовый крестикъ на снуркѣ и надѣвая его
Маріи Ѳедоровнѣ, проговорила, обливаясь слезами; «Не обезсудь, бо-
— 19 —
лѣзная... Ничего нѣтутц у самой... отъ покойнаго сынишки, младенца
Ванюши... онъ тебя сохранитъ своими чистыми молитвами».
Помѣщичій домъ въ Бухоновѣ стоялъ на невысокой горѣ, внизу
которой разстилалось прекрасное озеро на десять верстъ въ длину. На
противоположномъ его берегу, наискось, но еще на болѣе возвышен-
номъ мѣстѣ, стоялъ домъ моихъ родителей Цевловскихъ. Изъ Бухонова
въ Погорѣлое нужно было сухимъ путемъ ѣхать въ объѣздъ верстъ
пятнадцать, а по озеру крестьяне въ своихъ душегубкахъ переѣзжали
изъ одного имѣнія въ другое часа въ полтора. Мѣщанинъ, бывшій по
своимъ дѣламъ въ Бухоновѣ въ моментъ изгнанія Маріи Ѳедоровны,
возвращался въ свою лавку, находившуюся недалеко отъ Погорѣлаго,
и завернулъ къ моей матери, чтобы разсказать ей все, что только-что
произошло съ ея мачехою. Такимъ образомъ мои родители очень скоро
узнали о случившемся въ Бухоновѣ. Мой отецъ сталъ сейчасъ же то 
ропить людей, чтобы они запрягали бричку и приготовляли подводы подъ
вещи, а матушку просилъ какъ можно скорѣе укладывать вещи и про-
визію для Марьи Ѳедоровны, необходимыя въ хозяйствѣ на первыхъ
порахъ. Но вдругъ, въ самый разгаръ этихъ сборовъ, матушкѣ пришло
въ голову, что родной отецъ можетъ проклясть ее за помощь мачехѣ-
Тогда эти родительскія проклятія были въ большомъ ходу, и каждый
боялся пуще смерти накликать ихъ на себя. Она бросилась къ мужу
и передала ему свою мысль. Но онъ началъ стыдить ее за то, что она
въ такую тяжелую для Марьи Ѳедоровны минуту болѣе думаетъ о себѣ
и о проклятіяхъ взбалмошнаго старика, чѣмъ о невинно-погибающей жен-
щинѣ, которая выказала ей столько ласки и любви.
— Да,—говорила намъ при этомъ матушка,—хотя я во многихъ
взглядахъ расходилась съ вашимъ отцомъ при его жизни, но всегда
понимала, особенно же ясно сознаю это теперь, что я и въ умствен-
номъ, и въ нравственномъ отношеніи была ниже его. Вамъ трудно по-
вѣрить, но клянусь вамъ всѣми святыми, что вашъ отецъ уже въ 30-хъ
и 40-хъ гг., слѣдовательно, въ эпоху злѣйшаго крѣпостничества, прово-
дилъ тѣ же гуманныя идеи, какія раздѣляете и вы. Когда я что ни-
будь начинаю дѣлать, я всегда думаю: а какъ бы Николай Григорьевичъ
взглянулъ на это, что бы онъ сказалъ?.. Да, онъ былъ лучшій изъ
людей, которыхъ я знала!
И вотъ матушка съ отцомъ торопили людей, чтобы они скорѣе
клали на подводы все, что было приказано: посуду, перины, по-
душки, провизію, и сами немедленно отправлялись въ дорогу. Изъ По-
горѣлаго въ Васильково дорога была короче и лучше, чѣмъ изъ Бу-
хонова; къ тому же мои родители ѣхали быстро и не останавливались,
а Марью Ѳедоровну везли шагомъ, и ѳѳ приходилось выносить изъ те-
лѣги и класть на лавку въ нѣсколькихъ попадавшихся по дорогѣ ха-
2*
— 20 —
тахъ,—такъ плохо чувствовала она себя. Вслѣдствіе этого, когда телѣ-
женка Марьи Ѳедоровны въѣхала во дворъ Василькова съ одной сто-
роны, съ противоположной—внеслась туда же бричка моихъ родителей,
запряженная тройкой.
Марью Ѳедоровну перенесли на рукахъ въ экипажъ родителей,
пока на скорую руку приготовляли для нея комнаты, точнѣе сказать
избу или контору, перегороженную на три клѣтушки.
Ссылка на болото потрясла молодую женщину своею неожидан-
ностью, проводы же крестьянъ тронули ее до глубины души, и ей стали
приходить мысли, которыя раньше не посѣщали ея. Она горько упре-
кала себя за то, что никогда не думала хотя чѣмъ-нибудь облегчить
жалкое положеніе крестьянъ, и, по ея словамъ, выходило, что она «за-
даромъ приняла ихъ ласку, жалость и любовь къ себѣ. Правда я не
могла многаго сдѣлать для нихъ, но должна была пытаться хоть защи-
щать ихъ. Конечно, Степанъ Михайловичъ человѣкъ суровый», раз-
суждала она, «но до послѣдняго времени онъ любилъ меня по своему...
Можетъ быть, если бы я стала просить его за ссыльныхъ, въ минуты,
когда проходили его вспышки, онъ, пожалуй, и не разлучалъ бы ихъ съ
семьями, либо прощалъ бы ихъ черезъ мѣсяцъ-другой. Если бы онъ
даже обругалъ меня за то, что я суюсь не въ свое дѣло, все
же у меня на сердцѣ не было бы такъ тяжело... А я думала только объ
одномъ, чтобы не перечить ему, чтобы лишній разъ не слышать его на-
ставительнаго тона, значитъ, дѣлала только то, чтобы мнѣ самой было
спокойнѣе».
Мысль, что къ ней, ничего не сдѣлавшей хорошаго крестья-
намъ, они отнеслись съ такимъ сочувствіелъ, — жила въ ней всю
жизнь. На свое изгнаніе она стала смотрѣть, какъ на перстъ прови-
дѣнія, указывавшій ей быть матерью, утѣшительницею и помощни-
цею ссыльныхъ крестьянъ, съ которыми судьба ее столкнула. Будучи
женщиной религіозной, она придавала чудотворное значеніе кипарисо-
вому крестику, который надѣла ей на шею старуха, когда ее отправ-
ляли въ ссылку; она вѣрила, что покойный младенецъ Ванюша передъ
престоломъ Всевышняго дѣйствительно будетъ ходатайствовать за нее.
Какъ на явный признакъ такого заступничества, она указывала на то,
что мои родители, мало знавшіе ее до этого несчастія, и которымъ она
собственно и родней-то настоящей не приходилась, явились ея истин-
ными благодѣтелями а друзьями.
— Вы знаете, дѣтушки,—говорила намъ мать,—я въ павлиньи
перья наряжаться не люблю, представлять себя лучше, чѣмъ я была и
есть,—не въ моемъ характерѣ, а потому и скажу вамъ, что нерѣдко,
когда вашъ отецъ заводилъ разговоры съ М. Ѳ. на серьезныя темы, я
не все донимала, а когда они говорили о помѣщикахъ, о крѣпостныхъ,
— 21 —
6 воспитаніи дѣтей, мнѣ не все было по-нутру. Мачеха въ ту пору
какъ-то больше, чѣмъ я, подходила къ его взглядамъ. Я же всѣ эти
идеи воспринимала мало-по-малу, медленно, многія изъ нихъ усвоила
только послѣ его смерти, а кое-что мнѣ стало ясно ужа изъ споровъ и
разговоровъ съ вами и вашими знакомыми, когда вы повыросли. При
жизни же вашего отца я частенько огорчала его непониманіемъ многаго,
оскорбляла его чистые помыслы, его великую душу.—И при этомъ вос-
поминаніи матушка залилась слезами.
— Мамаптечка, вѣдь вы же хорошая!—утѣшали мы ее, тронутые ея
искренностью.—Вѣдь если васъ всю жизнь любилъ такой человѣкъ, какъ
отецъ, значитъ онъ видѣлъ, что вы по натурѣ—человѣкъ очень хорошій,
только у васъ были нѣкоторыя привычки того времени...
— Вотъ именно, привычки... Да, привычки были дурныя, по ны-
нѣшнимъ временамъ даже постыдныя,—говорила она, утѣшенная нашими
словами, зная, что мы говоримъ искренно и можемъ быть даже грубо-
ватыми съ нею, но неспособны льстить въ угоду ей.
— Разскажите же, голубчикъ, въ чемъ и какъ выражались у васъ
идейныя размолвки съ отцомъ?
— А вотъ, бывало, М. Ѳ. говоритъ ему что-нибудь въ такомъ
родѣ: «Какъ это обидно, что для насъ, Помѣщиковъ, нужно какое-нибудь
тяжелое горе для того, чтобы мы сдѣлались людьми»...
— Да не всѣхъ этому и горе научаетъ, — отвѣчаетъ ей Николай
Григорьевичъ,—наши помѣщики глубоко убѣждены въ томъ, что только
они одни люди, а крестьяне—скоты, и что съ ними, какъ со скотами, и
поступать надо.
Подобныя разсужденія ихъ обоихъ меня всегда злили, и я начи-
нала, доказывать имъ, что крестьяне дѣйствительно часто поступаютъ,
какъ скоты, приводила примѣры, какъ они звѣрски убили того или дру-
гого помѣщика, какъ надули, обокрали и т. д.
— А отъ кого ты все это слышишь?—возражалъ мужъ,—Отъ тѣхъ же
помѣщиковъ! Но тебѣ не безъизвѣстно, какъ они до смерти засѣкаютъ
крестьянъ, до какой нищеты доводятъ ихъ! Что же удивительнаго, что
крестьяне звѣрски убиваютъ своихъ тирановъ.—А то, бывало, съ серд-
цемъ прибавитъ: «Удивительно, Шурочка, что въ тебѣ, именно въ тебѣ
такъ крѣпко засѣла крѣпостная закваска! Съ ранняго возвраста ты во-
спитывалась въ институтѣ, крестьяне лично не сдѣлали тебѣ ничего
дурного, ты еще и теперь ребенокъ, жизни совсѣмъ не знаешь, а разсу-
ждаешь, какъ заправская помѣщица!»
Передъ отъѣздомъ изъ Василькова мои родители обѣщали часто
навѣщать М. Ѳ. и ее умоляли пріѣзжать къ нимъ въ Погорѣлое. Но она
испугалась даже этой мысли, утверждая, что Степанъ Михайловичъ не
запретилъ и не можетъ запретить моимъ родителямъ бывать у нея (хотя
— 22 —
они могутъ уже и этимъ навлечь его гнѣвъ на себя), а ей онъ прямо
приказалъ безвыѣздно жить въ Васильковѣ, объявилъ, что, если она на-
рушитъ его волю,, онъ еще болѣе ухудшитъ ея положеніе.
Всѣ эти разговоры шли въ крошечныхъ комнатахъ, въ которыхъ
съ утра до вечера толкались люди, занятые отдѣлкою и чисткою жилища
М. Ѳ., слѣдовательно, они слышали все, о чемъ говорили господа. Въ
день отъѣзда, когда уже былъ поданъ экипажъ моихъ родителей, всѣ
«ссыльные», а также семья старосты и люди отца, привезенные имъ для
услугъ, собрались на дворѣ и, при появленіи моихъ родителей, бросились
на колѣни передъ ними, упрашивая ихъ, чтобы они пріѣзжали къ М. Ѳ.
и чтобы она навѣщала ихъ, при этомъ они клялись, что никто изъ нихъ
никогда не проговорится объ этомъ «старому барину».
Хотя Марья Ѳеодоровна была увѣрена въ томъ, что крестьяне
свято сдержатъ свое слово, но она не сомнѣвалась, что ея мужъ, по
крайней мѣрѣ, впослѣдствіи, когда она стала часто ѣздить въ Погорѣлое,
зналъ объ этомъ, но не показывалъ вида, что это ему извѣстно, и дер-
жалъ себя такъ, точно жены его никогда не существовало на свѣтѣ;
онъ никогда не писалъ ей, не дѣлалъ относительно ея никакихъ распо-
ряженій, ничего не посылалъ ей. Но о своемъ несчастномъ фольваркѣ
онъ не забывалъ: онъ попрежнему ссылалъ туда провинившихся кре-
стьянъ, а нѣкоторыхъ изъ раньше сосланныхъ приказывалъ возвратить.
Вообще дѣдушка съ момента изгнанія своей жены ни разу не видалъ
ее вплоть до самой ея кончины.
До первыхъ родовъ моей матери мои родители часто посѣщали
М. Ѳ., но она долго не рѣшалась навѣщать ихъ. Когда они пріѣзжали
въ Васильково, большая часть времени проходила у нихъ въ совмѣст-
номъ чтеніи. Отецъ читалъ вслухъ Пушкина, а также сочиненія Руссо
и Вольтера въ подлинникѣ, такъ какъ всѣ трое прекрасно знали фран-
цузскій языкъ.
Разсказывая намъ о совмѣстномъ чтеніи втроемъ, матушка при
этомъ чистосердечно сознавалась, что какъ это чтеніе, такъ и разсу-
жденія отца по поводу прочитаннаго, несравненно болѣе живо воспринима-
лись ея мачехою, чѣмъ ею, можетъ быть потому, что она была еще очень
молода. Къ тому же институтское воспитаніе того времени, не давая ни
знаній, ни малѣйшаго умственнаго развитія, въ то же время притупляло
наблюдательность, а М. Ѳ. была и старше ея на четыре года, и воспи-
тывалась не въ закрытомъ заведеніи, а въ хорошемъ пансіонѣ и имѣла
возможность думать и наблюдать все, ее окружающее.
М. Ѳ., по словамъ моей матери, была въ неописанномъ восторгѣ
отъ этихъ чтеній, которыя открыли ей, какъ она говорила, новый міръ.
Когда отецъ уѣзжалъ, она на время удерживала у себя книги, перепи-
..сывала то, что ей особенно нравилось и, обладая замѣчательною па-
— 23 —
мятью, произносила наизусть съ необыкновеннымъ выраженіемъ большіе
отрывки изъ названныхъ писателей. Она вообще вела въ Васильковѣ
дѣятельный образъ жизви: серьезно занималась своимъ маленькимъ хо-
зяйствомъ, желая извлечь изъ него наибольшую выгоду, въ то же время
постоянно посѣщала ссыльныхъ крѣпостныхъ, съ которыми сроднилась
душою, прекрасно ознакомившись съ нуждами каждаго изъ нихъ, шила
имъ рубахи, лѣчила ихъ, дѣлилась съ нуждающимися всѣмъ, чѣмъ могла,
призывала всѣхъ ихъ къ себѣ каждое воскресенье, зажигала восковыя
свѣчи у образовъ и лампадку и читала имъ вслухъ молитвы и еван-
геліе.
Не прошло и нѣсколькихъ недѣль послѣ водворенія на новомъ мѣстѣ
М. Ѳ., какъ она стала убѣждать моихъ родителей навѣстить ея мужа.
Отправляясь къ дѣдушкѣ, мои родители думали, что онъ или не при-
метъ ихъ за участіе ихъ къ его женѣ, или что послѣ этого ви-
зита имъ уже не придется болѣе навѣщать его. Но дѣдушка встрѣтилъ
ихъ чрезвычайно радушно и въ продолженіе всего дня, который они
пробыли у него, не проронилъ ни слова о своей женѣ.
Матушка на другой же день отправилась къ мачехѣ, поджидавшей
ее съ особеннымъ нетерпѣніемъ. Когда она на этотъ разъ вошла въ
горницу къ мачехѣ, она, къ крайнему своему удивленію, застала у нея
мѣстнаго священника, весьма добраго и умнаго человѣка. Этотъ визитъ
бѣднаго деревенскаго попа, находившагося въ матеріальной зависимости
оіъ мѣстныхъ помѣщиковъ, былъ смѣлымъ и благороднымъ поступкомъ
съ его стороны, а потому М. Ѳ. сказала падчерицѣ, чтобы она не стѣ-
снялась присутствіемъ батюшки и разсказала при немъ все, какъ было.
Когда матушка увѣряла ее, что о ней не было произнесено ни слова,
М. Ѳ. вытащила свой завѣтный крестикъ, перекрестилась, поцѣловала
его съ благоговѣніемъ и произнесла: «Это меня защищаетъ покойный
младенецъ Ванюша своими чистыми молитвами»... Священникъ замѣ-
тилъ при ѳтомъ: «Степану Михайловичу не безъизвѣстно, что порядоч-
ные люди нашей округи полюбили М. Ѳ. за ея кроткое обхожденіе со
всѣмщ онъ знаетъ и то, что Николай Григорьевичъ—не послѣдній че-
ловѣкъ: хотя онъ и очень недавно поселился у насъ, но зарекомендо-
валъ себя, какъ образованный помѣщикъ; къ тому же онъ состоитъ въ
большой дружбѣ съ предводителемъ дворянства и съ живущимъ за гра-
ницею княземъ Г.,—богатѣйшимъ человѣкомъ съ большими связями.
Вотъ Степанъ Михайловичъ и принимаетъ все это въ разсчетъ: боится
еще болѣе тѣснить свою супругу, чтобы не нажить себѣ «исторіи».
Съ появленіемъ въ домѣ моихъ родителей маленькаго существа,
жизнь получила для М. Ѳ. новый интересъ. Какъ только ей дали
знать о наступившихъ родахъ падчерицы, она уже не могла болѣе ду-
мать объ угрозахъ своего мужа и въ первый разъ отправилась въ По-
— 24 —
горѣлое. Къ тому же, на ея счастье, Степанъ Михайловичъ наотрѣзъ
отказался быть крестнымъ отцомъ своего перваго внука. Его обязан-
ность долженъ былъ взять на себя кто-то другой, но зато М. Ѳ. могла
быть крестною матерью.
Своего крестника и внука она стала обожать съ момента его по-
явленія на свѣтъ божій. Она не отходила отъ него, была въ восторгѣ,
когда ей приходилось спать съ нимъ въ одной комнатѣ, и подбѣгала къ
нему каждый разъ, когда тотъ начиналъ пищать, хотя въ дѣтской на-
ходилась кормилица новорожденнаго. Съ тѣхъ поръ М. Ѳ. стала часто
бывать у родителей и гостила у нихъ по недѣлямъ, такъ какъ страстно
привязалась къ новорожденному, а когда тотъ впѳрвые произнесъ «баба»
(бабушкѣ въ это время шелъ 21 или 22-й годъ), ея восторгамъ не
было предѣловъ.
Послѣ родовъ перваго ребенка матушка скоро опять забеременѣла,
и М. Ѳ. стала умолять моихъ родителей отдать ей на воспитаніе ихъ
первенца. Но отецъ не согласился на это, прежде всего потому, что
находилъ болотный воздухъ Василькова вреднымъ для здоровья ребенка.
Число внуковъ М. Ѳ. увеличивалось съ каждымъ годомъ, и она всѣхъ
ихъ обожала, няньчила, обшивала, забавляла.
М. Ѳ. умерла очень молодою, а именно 27—28 лѣтъ, проживъ въ
Васильковѣ лишь шесть лѣтъ. Случилась ли эта преждевременная смерть
отъ болотнаго воздуха поселка, или отъ того, что неудачный бракъ ис-
терзалъ ея душу, отъ того-ли, что, посѣщая Погорѣлое; она не разби-
рала погоды, но скорѣе всего отъ всѣхъ этихъ причинъ вмѣстѣ она
уже черезъ 3—4 года послѣ своей ссылки стала замѣтно хирѣть, кашель
все усиливался, и она таяла, какъ свѣчка.
Еще въ то время, когда М. Ѳ. только-что разошлась со своимъ
мужемъ, мой отецъ извѣстилъ объ этомъ ея пасынковъ, Ивана и Ни-
колая Гонецкихъ. Они немедленно, тотъ и другой, стали писать ей нѣж-
ныя письма, посылали ей подарки и деньги, и эти добрыя отношенія къ
ней съ ихъ стороны не прекращались до ея смерти. Мало того: года
черезъ два послѣ разрыва мачехи съ мужемъ они пріѣхали лѣтомъ въ
Бухоново и прежде, чѣмъ отправиться къ отцу, заѣхали къ ней. Не
желая, вѣроятно, .чтобы отецъ узналъ объ этомъ отъ другихъ, они сами
сказали ему, что заѣзжали въ Васильково. Они передавали сестрѣ (т. е.
моей матери), что отецъ съ удивленіемъ взглянулъ на нихъ, ничего не
сказалъ и сейчасъ же перевелъ разговоръ на другую тему. А когда моя
мать написала своимъ братьямъ, что на выздоровленіе М. Ѳ. нѣтъ ни-
какой надежды, они, несмотря на обязанности по службѣ, на ужасаю-
щую осеннюю распутицу, несмотря на отсутствіе тогда желѣзныхъ до-
рогъ, выхлопотали себѣ короткій отпускъ и пріѣхали навѣстить свою
мачеху, но застали ѳѳ уже въ гробу.
— 25 —
Передъ своей кончиной Марья Ѳедоровна подозвала къ себѣ ма-
тушку и просила ее, послѣ смерти, не снимать съ ея шеи кипарисоваго
крестика, говоря, что онъ принесъ ей большое счастье, далъ ей воз-
можность сродниться съ семьею моихъ родителей, прожить человѣческою
жизнью послѣдніе годы. Когда она скончалась, мой отецъ отправилъ
верхового къ Степану Михайловичу съ извѣстіемъ о кончинѣ его жены,
но лишь только успѣли «обрядить» покойницу, какъ пріѣхали ея па-
сынки, прискакавшіе въ Васильково на перекладныхъ. Скоро послѣ нихъ
въ комнату усопшей вошелъ и дѣдушка. Первое, что онъ увидалъ,—
всѣхъ своихъ троихъ дѣтей, стоявшихъ на колѣняхъ' вокругъ покойной
и горько рыдавшихъ, а ссыльные крестьяне окружали ея маленькій до-
микъ снаружи и набожно молились. Дѣдушка ( подошелъ къ гробу, сдѣ-
лалъ земной поклонъ, поцѣловалъ руку усопшей и, ни съ кѣмъ не раз-
говаривая, ничего не разспрашивая, не здороваясь и не прощаясь, тот-
часъ же вышелъ изъ комнаты. Онъ не былъ на похоронахъ-и пересталъ
куда бы то ни было выѣзжать изъ своего помѣстья. Очень скоро послѣ
смерти Маріи Ѳедоровны пожаръ уничтожилъ всѣ постройки Василькова;
ссыльные крестьяне были возвращены на свои мѣста и больше туда ни-
кого не ссылали.
Дѣдушка пережилъ свою вторую жену лишь на нѣсколько мѣся-
цевъ.
ГЛАВА II.
Мой отецъ: его военная служба.—Вліяніе на его умственное развитіе загранич-
ныхъ походовъ, жизни въ Варшавѣ и любви къ чтенію.—Жизнь моихъ родителей
въ уѣздномъ городѣ.—Няня и ея значеніе въ нашей семьѣ.—Холера 1848 г.—
Появленіе чужого ребенка.—Смерть отца.—Разореніе семьи и ея несчастія.—
Окончательный переѣздъ въ деревню.—.Чортовъ мостъ'1 и дорожныя при-
ключенія.
Когда моя мать, Александра Степановна Гонецкая, въ 1828 г.
вышла замужъ, ей было 16 лѣтъ, а мой отецъ, Николай Григорьевичъ
Цевловскій, былъ болѣе, чѣмъ вдвое старше ея,—ему шелъ 38-й годъ.
Члены моей семьи—мать, няня, мои старшіе братья и сестры вспо-
минали покойнаго отца не иначе, какъ съ чувствомъ глубочайшаго благо-
говѣнія и съ горячею любовью, вторая же моя сестра Саша (во время
смерти отца она была еще подросткомъ) чуть не умерла отъ горя, ли-
шившись его. Это благоговѣніе передъ памятью отца крайне удивляло
многихъ нашихъ родственниковъ, а тѣмъ болѣе сосѣдей по имѣнію, такъ
какъ фактъ разоренія отцомъ своего семейства былъ у всѣхъ на лицо.
Изъ всей нашей семьи только самый младшій ея членъ, то есть я одна,
долго скептически относилась къ восторгамъ, съ которыми у насъ го-
ворили о покойномъ отцѣ. Это происходило отчасти отъ того, что послѣ
— 26 —
смерти отца я осталась 4-хъ-лѣтнимъ ребенкомъ, совсѣмъ его не помнила
и лишь смутно представляла себѣ даже его внѣшній обликъ, а отпасти
и потому, что когда я стала доискиваться причинъ культа его памяти,
я была еще очень молодой дѣвушкой. Я только что кончила тогда свое
образованіе и, послѣ долгой разлуки съ семьей, пріѣхала домой. Это было
въ освободительную эпоху 60-хъ годовъ, когда молодежь особенно кри-
тически относилась къ людямъ крѣпостническаго періода. Съ юнымъ жа-
ромъ и задоромъ, вся погруженная въ стремленія и идеи ѳтой кратко-
временной, но лучезарной эпохи, не зная еще ни жизни, ни людей, не
получивъ достаточно солиднаго образованія, а, слѣдовательно, и не имѣя
возможности выработать правильное пониманіе исторической перспек-
тивы, я недовѣрчиво спрашивала себя и другихъ: гдѣ и какъ могъ отецъ
пріобрѣсти и сохранить лучшіе идеалы своего времени, какъ это осо-
бенно настойчиво утверждала моя любимая сестра Саша. Вѣдь онъ съ
ранней юности до женитьбы былъ военнымъ, военная же среда того вре-
мени едва-ли могла этому содѣйствовать? Я высказывала даже увѣрен-
ность (рѣдко кто въ молодости лишенъ самонадѣянности), что жизнь въ
полку должна была наталкивать отца лишь на кутежи и попойки или, по
крайней мѣрѣ, сдѣлать его свѣтскимъ человѣкомъ, чему могли содѣйство-
вать его представительная наружность (это было видно по его дагерро-
типу) и хорошія матеріальныя средства за все то время, пока онъ былъ
холостымъ. Но болѣе всего мой скептическій взглядъ на отца поддержи-
вался тѣмъ, что онъ владѣлъ крѣпостными: въ освободительную эпоху
мы, молодежь, съ ужасомъ и отвращеніемъ смотрѣли на всѣхъ, такъ или
иначе мирившихся съ рабствомъ и лишь по волѣ правительства порвав-
шихъ съ нимъ. Истинно идейный и гуманный человѣкъ, по нашему
мнѣнію, долженъ былъ, освободить крестьянъ по собственной иниціативѣ,
а не по приказанію правительства.
Какъ-то однажды сестра Саша попросила меня пересмотрѣть съ
нею старый сундукъ, наполненный книгами, оставшимися послѣ отца и
испещренными на поляхъ его замѣчаніями, и тетрадями, исписанными
его рукою, которыя она свято хранила и перечитывала. Когда я пере-
смотрѣла все это, я могла задавать относительно отца уже болѣе опре-
дѣленные вопросы своимъ близкимъ. Собранныя мною свѣдѣнія вполнѣ
совпадали съ тѣмъ, что я нашла въ его наброскахъ и разсужденіяхъ
по поводу того или другого явленія жизни, а также и съ его служеб-
нымъ формуляромъ, сохранившимся у меня до настоящей минуты.
Мой отецъ былъ православный, какъ и его отецъ, но его мать
была католичка и истая полька. Овдовѣвъ уже въ ранней молодости,
она вложила всю душу въ воспитаніе трехъ сыновей: Максима (про-
званнаго Максомъ), Андрея и младшаго Николая (моего отца). Подъ
ея бдительнымъ надзоромъ съ ними занимались гувернеры-иностранцы-
— 27 —
Оба старшіе сына не обнаруживали любви къ занятіямъ, и она отдала
ихъ въ корпусъ, младшаго же, своего любимца Николая, она оставила
дома и дала ему блестящее, по понятіямъ того времени, первоначальное
образованіе, для чего на первомъ планѣ требовалось усвоеніе нѣсколь-
кихъ иностранныхъ языковъ. Сама же лично она болѣе всего старалась
привить ему страстную любовь ко всему польскому и къ чтенію книгъ.
Она вполнѣ достигла своей цѣли.
Мой отецъ, родившійся въ 1790 г., лишился - матери, когда ему
было 14 лѣтъ, послѣ чего онъ вступилъ юнкеромъ въ петербургскій
уланскій полкъ; лишь черезъ нѣсколько лѣтъ онъ былъ произведенъ въ
офицеры и несъ военную службу почти до женитьбы. Хотя его служеб-
ный формуляръ испещренъ упоминаніями о походахъ и войнахъ, въ
которыхъ онъ участвовалъ въ продолженіе всей своей 24-лѣтней воен-
ной карьеры, но это не мѣшало ему много читать и тратить не мало
денегъ на покупку лучшихъ произведеній польской, французской и рус-
ской литературъ. Его разсужденія и замѣтки, которыя мнѣ удалось про-
честь на русскомъ и французскомъ языкахъ (большая ихъ часть была
набросана на польскомъ языкѣ, котораго я не знала), вполнѣ убѣдили
меня въ томъ, что онъ не только усвоилъ лучшія идеи французскихъ
энциклопедистовъ XVIII и писателей XIX вв., въ родѣ Мицкевича (ко-
торый, судя по восторженнымъ отзывамъ отца, оказывался его любимымъ
поэтомъ), но что онъ былъ страстнымъ поклонникомъ гуманныхъ идей,
и по своему образованію стоялъ цѣлою головою выше того общества,
среди котораго вращался. Въ его отзывахъ о только что прочитанныхъ
имъ книгахъ меня поражали не только его вдумчивость, но для того
времени даже оригинальность мысли, живость впечатлѣній и наблюда-
тельность, которыя особенно сказывались въ его разсужденіяхъ по по-
воду общественныхъ и политическихъ явленій западно-европейской жизни,
а нерѣдко остроумное сопоставленіе ихъ съ фактами русской дѣй-
ствительности. Его широкій кругозоръ и живой интересъ къ обществен-
нымъ вопросамъ были результатомъ не только чтенія серьезныхъ сочи-
неній, но и его преисполненной разнообразія военной службы, которая,
на протяженіи почти четверти вѣка бросала его то вь одну, то въ дру-
гую европейскую страну. Онъ посѣтилъ не только Турцію и Молдавію,
но и Пруссію, Саксонію, Австрію, Францію, два раза въ продолженіе
нѣкотораго времени жилъ въ Парижѣ и еще гораздо больше времени
провелъ въ Польшѣ.
Мой отецъ начинаетъ участвовать въ походахъ и битвахъ съ
ранней молодости. Уже въ 1805 г., т. е. 15-ти лѣтнимъ юношею, онъ
былъ въ битвѣ подъ Аустерлицемъ въ Моравіи, а черезъ два года—въ
двухъ сраженіяхъ: при Прѳйсишъ-Эйлау и при Фридландѣ. Съ 1809 по
1811 г. включительно онъ участвовалъ въ нампаніи противъ турокъ и
— 28 —
находился при осадѣ Браилова, ІПумлы, Рущука и при взятіи въ плѣнъ
войскъ турецкаго визиря. Въ 1812 г. его полкъ преслѣдовалъ полчища
Наполеона при ихъ отступленіи, а затѣмъ совершилъ походъ черезъ
Пруссію и Саксонію и участвовалъ въ знаменитой четырехдневной
битвѣ при Лейпцигѣ противъ Наполеона; въ 1814 г., послѣ нѣсколь-
кихъ сраженій съ французами, онъ, вмѣстѣ съ русскими войсками, всту-
пилъ въ Парижъ, гдѣ и пережилъ низложеніе Наполеона и возстано-
вленіе Бурбоновъ на правахъ конституціонныхъ монарховъ. Обратный
походъ отецъ совершилъ черезъ Германію въ Польшу, но вслѣдствіе
того, что въ 1815 г. Наполеонъ бѣжалъ съ острова Эльбы и появился
во Франціи, отецъ долженъ былъ снова совершить походъ съ русскими
войсками черезъ Германію въ Парижъ. Во время обратнаго похода отцу
пришлось побывать въ Варшавѣ въ то время, когда уже были объяв-
лены сначала основы польской конституціи, а затѣмъ подписана и самая
конституція Царства Польскаго. Но и послѣ зтого, раньше, чѣмъ выйти
въ отставку, онъ жилъ въ Варшавѣ около двухъ лѣтъ.
Особенное значеніе въ его умственномъ развитіи, безъ сомнѣнія,
сыграли походы 1813—1815 годовъ, а также позднѣйшая жизнь въ
Варшавѣ: на его глазахъ, съ одной стороны, совершилось обрашеніе
наполеоновской Франціи въ государство конституціонное, съ другой—
развитіе конституціонной жизни въ Царствѣ Польскомъ.
Прекрасно владѣя польскимъ и французскимъ языками, мой отецъ
былъ принятъ въ средніе кружки польскаго общества, гдѣ онъ встрѣ-
чалъ писателей, художниковъ и вообще, какъ показывали его замѣтки,
велъ знакомство не только съ весьма образованными мужчинами, но и
съ женщинами, высоко развитыми въ умственномъ отношеніи, попадав-
шимися тогда среди полекъ. Его наброски и разсужденія за этотъ пе-
ріодъ его жизни говорятъ о томъ, съ какимъ живымъ интересомъ онъ от-
носился къ общественнымъ вопросамъ и политикѣ.
Въ то время, когда жизнь въ Россіи была въ полномъ застоѣ,
поляки Царства Польскаго имѣли уже конституцію. Хотя она была не-
удовлетворительна во многихъ отношеніяхъ, но все же польское обще-
ство было оживлено выборами въ сеймъ и разговорами о нихъ.
«Въ польскомъ обществѣ», говорится у отца въ одномъ изъ его
набросковъ, «постоянно обсуждаютъ рѣчь имп. Александра, сказанную
имъ при открытіи сейма въ 1818 г., а также рѣчи депутатовъ,
ведутъ политическіе и философическіе споры, а у насъ можно слы-
шать развѣ, какъ Никифоръ Сидоровичъ подкузьмилъ своего пріятеля
при продажѣ ему коня, либо какъ помѣщикъ именитаго рода, знатный
своими связями и богатыми маетностями, растлѣваѳтъ своихъ крѣпост-
ныхъ дѣвокъ, либо какъ нѣкій почтенный мужъ, отецъ многочисленнаго
семейства, дабы оттягать поемный лужокъ, во всѣхъ присутственныхъ
— 29 —
мѣстахъ позоритъ родную сестру, возводя одну клевету срамнѣе другой.
И уже во всѣхъ гостиныхъ непрестанно раздаются розсказни о томъ,
какъ такой-то помѣщикъ за проступокъ одного крестьянина выдралъ
всѣхъ мужиковъ и бабъ своего фольварка отъ старика-дѣда до 5-тилѣт-
ней внучки. Почтенные гости внимаютъ сему не съ омерзѣніемъ, а съ
веселіемъ дѣтской души, съ апробаціей, точно имъ повѣтствуютъ о под-
вигахъ древнихъ героевъ».
Сильное вліяніе оказалъ на моего отца и варшавскій театръ. Нужно
помнить, что онъ былъ въ то время для поляковъ не только любимымъ
развлеченіемъ, но и искусствомъ, имѣющимъ громадное образовательное
значеніе, однимъ изъ наиполѳзнѣйшихъ средствъ для ихъ служенія
страстно любимой отчизнѣ. Варшавскій театръ былъ лучше обставленъ
и поставленъ, чѣмъ русскій столичный театръ, и имѣлъ огромное вліяніе
на всю жизнь моего отца. Будучи женатымъ и имѣя большую семью,
онъ всегда проводилъ мысль, что изъ всѣхъ просвѣтительныхъ вліяній
наибольшее имѣетъ театръ, какъ первѣйшее средство для воспитанія въ
молодежи благородныхъ чувствъ. Эга мысль, всецѣло овладѣвшая имъ,
заставила его впослѣдствіи, несмотря на свои скромныя матеріальныя
средства, устроить свой собственный театръ. Хотя онъ не построилъ
для него особаго зданія, и представленія происходили въ квартирѣ, за-
нимаемой его семьей, хотя все было устроено такъ просто, какъ теперь
рѣдко устраиваютъ въ домашнихъ спектакляхъ, а артистами являлись
прежде всего собственныя дѣти и крѣпостные, но все же этотъ театръ
въ концѣ концовъ помогъ окончательному разоренію моего отца.
Театральная обстановка и доспѣхи нашихъ доморощенныхъ арти-
стовъ (изъ 11-ти человѣкъ крѣпостныхъ, исключительно предназначен-
ныхъ для театра, 6 человѣкъ были актерами, а 5—музыкантами) ока-
зывались крайне незамысловатыми. Короны были склеены изъ золоче-
ной бумаги и украшены фольгою и цвѣтными бусами; шпаги, латы,
сабли и т. п. сдѣланы изъ папки и дерева, раскрашены или обклеены
разноцвѣтной бумагой; туалеты артистокъ смастерены изъ самой деше-
вой матеріи съ бумажными блестками,—однимъ словомъ, все было при-
готовлено домашнимъ способомъ, руками моихъ сестеръ и горничныхъ.
Если бы кто-нибудь теперь взглянулъ на всѣ эти театральныя
принадлежности, то навѣрно бы подумалъ, что такимъ театромъ могли
забавляться лишь дѣти въ небогатой семьѣ, никто бы не повѣрилъ, что
образованный, серьезный человѣкъ могъ отдавать ему всѣ свои силы,
душевныя и матеріальныя. Конечно, причиною полнаго разоренія моей
семьи былъ не только театръ, а вообще безпечность отца, который
жилъ на болѣе широкую ногу, чѣмъ позволяли ему его скромныя сред-
ства, но сильно помогали этому и наши театральныя представленія.
Особенно обременительны были пріемы гостей, съѣзжавшихся на нихъ
— 30 —
иногда издалека, и не только съ членами своей семьи, но и съ своими
гувернантками, горничными и лакеями,—всѣхъ ихъ приходилось уго-
щать ужинами, а нѣкоторыхъ содержать съ лошадьми и челядью въ
продолженіе нѣсколькихъ дней. И то еще хорошо, что не всѣ остава-
лись гостить: театральныя представленія были устроены въ уѣздномъ
городѣ (гдѣ тогда жили мои родители), и на нихъ являлись не только
городскіе знакомые, но и зѳакомыя семьи, живущія въ своихъ деревен-
скихъ помѣстьяхъ.. Гости, пріѣхавшіе издалека, за верстъ 30—40, не
могли пуститься ночью въ обратный путь при тогдашнихъ ужасающихъ
дорогахъ. Да и чего имъ было торопиться? Спѣшной, обязательной ра-
боты у помѣщиковъ не бывало. Разъ пріѣхали изъ своего захолустья,
нужно воспользоваться случаемъ! На другой день послѣ спектакля одни
изъ гостей садились за карты, другіе предпринимали увеселительное
катанье куда-нибудь за городъ или отправлялись на охоту за нѣсколько
верстъ, а вечеромъ молодежь устраивала танцы, игры, пѣніе.
Несмотря на то, что моя мать послѣ смерти своего мужа оста-
лась въ крайне тяжеломъ матеріальномъ положеніи, она свято чтила
его память и вспоминала о немъ не иначе, какъ съ трогательнымъ
благоговѣніемъ.
Когда кго-то изъ близкихъ однажды при насъ, уже взрослыхъ ея
дѣтяхъ, выразилъ ей свое удивленіе, какъ она, при большой семьѣ,
могла допускать жизнь не по средствамъ, вотъ какъ она оправдывала
себя и мужа, вотъ что разсказывала она по этому поводу намъ, своимъ
дѣтямъ.
«Послѣ нашего брака Николай Григорьевичъ точно обозначилъ
роли въ хозяйствѣ каждаго изъ насъ: я должна была заботиться о дѣ-
тяхъ, завѣдывать домашнимъ хозяйствомъ, скотнымъ дворомъ, прислу-
гою, а въ его распоряженія относительно крѣпостныхъ и сельскаго хо-
зяйства я не имѣла права вмѣшиваться. Я была очень молода, довѣ-
ряла ему во всемъ, думала, что онъ лучше меня знаетъ, какъ зто должно
быть, а потому и не обращала вниманія на остальное. Конечно, съ го-
дами Я' все болѣе сознавала, что, при нашей громадной семьѣ, слѣдо-
вало бы жить поскромнѣе, не вводить у себя такихъ затѣй, какъ театръ...
Но вѣдь мужъ устроилъ его не для своей забавы, а для пользы дѣтей.
Ему самому ничего не нужно было: ему хотѣлось только, чтобы его
дѣти, какъ пчелы, жужжали вокругъ него, чтобы ихъ интересы были
чище и выше интересовъ окружающей.среды. Подумайте только, что мы
видѣли въ то время кругомъ! Безшабашный разгулъ, грязь, развратъ,
взяточничество, истязанія крестьянъ, отчаянный картежъ!.. Совсѣмъ
другое было у насъ. Бывало, мужъ только что прибѣжитъ изъ должности,
сейчасъ начинаетъ учить дѣтей, или устраиваетъ репетицію, а то си-
дитъ и переводитъ Мольера для своего театра, много переводилъ съ
— 31
польскаго, ставилъ пьесы Фонвизина и Грибоѣдова. Многіе помѣщики
нашего уѣзда впѳрвые изъ представленій нашего театра познакомились
съ произведеніями русскихъ писателей, даже съ комедіею «Горе отъ ума».
«Никогда, ни въ одной семьѣ не встрѣчала я человѣка, который бы
такъ страстно любилъ своихъ дѣтей, какъ вашъ отецъ: онъ вою свою
жизнь готовъ былъ отдать на то, чтобы сдѣлать васъ людьми болѣе
просвѣщенными и гуманными. Онъ то и дѣло открывалъ какія-нибудь
способности то у одного, то у другого ивъ васъ и находилъ, что нѣтъ
больше преступленія, какъ зарыть въ землю талантъ, не постараться
развить его. Узнаетъ, бывало, что кто-нибудь изъ знакомыхъ хорошо
рисуетъ, и попроситъ его обучать дочь или сына, да при этомъ зорко
слѣдитъ за тѣмъ, дѣлаетъ ли ребенокъ успѣхи. Вторая дочурка наша,
покойница Манюня, любила въ саду копаться. Онъ пріискалъ ей хоро-
шаго садовника, который ее садоводству обучилъ. И какія она стала
разводить георгины, штокъ-розы, гіацинты, научилась прививать фрук-
товыя деревья, сажать и сѣять всевозможные цвѣты, ухаживать за ними!
На вечеринкѣ увидитъ барышню, которая хорошо протанцуетъ харак-
терный танецъ, онъ сейчасъ же подсядетъ къ ней и попроситъ ее обу-
чить этому танцу ту или другую изъ своихъ дочерей.
«Во время нашихъ театральныхъ спектаклей, въ антрактахъ (вѣдь
онъ самъ всему училъ актеровъ и всѣмъ распоряжался) мужъ выйдетъ
къ публикѣ, посадитъ къ себѣ на плечи Петюню (забавный былъ маль-
чишечка) и заставитъ его говорить съ жестами какое-нибудь стихотво-
реніе или басенку. А послѣ окончанія спектакля дочери должны были
протанцовать качучу или выйти къ публикѣ въ русскихъ нарядахъ.
Вотъ и явятся онѣ, мои доченьки, въ сарафанахъ, кокошникахъ или
въ дѣвичьихъ повязкахъ со множествомъ разноцвѣтныхъ лентъ, падаю-
щихъ на спину вмѣстѣ съ косой, съ нитками разноцвѣтныхъ бусъ на
шеѣ, и отхватываютъ весѳло-превѳсело русскую съ своими братьями,
которые тоже одѣты въ кумачевыя рубахи и черные плисовые штаны.
А послѣ разудалой русской пляски мужъ прикажетъ оркестру играть
«По улицѣ мостовой», и старшія дочки наши, помахивая бѣлыми платоч-
ками, плывутъ, какъ лебедушки...
«Счастливыя, счастливыяі»—крикомъ кричатъ постороннія барышни
моимъ дочерямъ. «Какъ вамъ хорошо, весело живется при такомъ отцѣ!»
«Но эти представленія вызывали и зависть: завидовали тому, что
къ намъ всѣ стремились, что у насъ было такъ весело, какъ нигдѣ.
Иная барыня, бывало, вся изстрадается, что ни я, ни мои дочери не
обращаемъ вниманія на пересуды, и ужъ какъ-нибудь ввернетъ мнѣ:
«А какъ васъ Анна Павловна осуждаетъ за вашъ театръ! Говоритъ, что
при такомъ небольшомъ имѣніи, какое у васъ, это должно быть крайне
разорительно!..» А я, бывало, сейчасъ и перебью ее просьбою передать
— 32 -
этой самой Аннѣ Павловнѣ, что я больше ее на свои спектакли не по-
зову. И какъ этого боялись! Послѣ нѣсколькихъ сплетней, переданныхъ
мнѣ, уже никто ни гу-гу... Сама знала я, что эта затѣя не по нашему
карману, но настоять на томъ, чтобы мужъ уничтожилъ ее, не могла...
Какъ сравню, бывало, свою семью съ другими, подумаю, какая у меня
семейная жизнь и какая у другихъ, какіе разговоры ведутъ мои дѣти и
какіе у нихъ интересы,—и скажу себѣ: нѣтъ, трогать нельзя, а то, по-
жалуй, изломаешь и все хорошее.
«Особенно укрѣплялась я въ этой мысли потому, что видѣла лю-
бовь дѣтей къ отцу... Бывало кто-нибудь изъ моихъ дѣвочекъ во время
вечера отойдетъ въ сторонку и надуетъ губы... «Чего еще тебѣ не хва-
таетъ?» спрошу ее.—«Мамашечка, попросите папеньку, чтобы онъ со
мной потанцовалъ,—а то онъ со всѣми уже по два раза прошелся, а
со мной только разъ». Имъ ничего не нужно было, только бы отецъ
былъ съ ними, и Николай Григорьевичъ безъ нихъ нигдѣ не бывалъ,
никуда не ходилъ...- Что же, думаю, бывало, если, по холодности харак-
тера, я сама не могу внушить дѣтямъ горячей любви, пусть любятъ
Отца,—онъ болѣе меня достоинъ этого»...
Если отецъ не былъ на службѣ, онъ занимался съ дѣтьми или под-
нималъ съ ними возню, которою самъ увлекался, какъ ребенокъ. Ма-
тушка, выведенная изъ терпѣнія шумомъ и визгомъ, выскакивала тогда
изъ своей комнаты, гдѣ она занималась счетами или хозяйственными
распоряженіями, и расталкивала въ разныя стороны дѣтей и расшалив-
шагося мужа. Чтобы задобрить ее, отецъ цѣловалъ ея ручки или хва-
талъ ее за талію и начиналъ бѣшено вальсировать. И матушка момен-
тально смягчалась.
Отецъ съ матушкой, несмотря на діаметрально противоположные
вкусы, характеры и умственное развитіе, относились другъ къ другу съ
полнымъ уваженіемъ, довѣріемъ и любовью. Но это не исключало ма-
ленькихъ домашнихъ сценъ и ссоръ, происходившихъ въ большинствѣ
случаевъ изъ-за воспитанія дѣтей. Матушка и серьезно, и въ шутку
укоряла отца за баловство дѣтей, за то, что онъ не умѣетъ соблюдать
съ ними отцовскаго авторитета, а отцу не нравилась ея холодность въ
обращеніи съ ними. Матушка оправдывалась тѣмъ, что женщина, ко-
торая, какъ она, носитъ каждый годъ ребенка подъ сердцемъ, не можетъ
быть страстною матерью.
Однако, изъ слышаннаго объ отцѣ я не все находила прекраснымъ
въ его системѣ воспитанія. Будучи для своего времени человѣкомъ
передовымъ и сознавая весь вредъ предразсудковъ, господствовавшихъ
тогда въ русскомъ обществѣ, онъ всѣми силами старался искоренять
ихъ въ своихъ дѣтяхъ. Онъ строго запрещалъ стращать ихъ мертве-
цами, оборотнями, вообще говорить имъ чтобы то ни было, несообразное
- 33 —
съ здравымъ смысломъ. Къ числу предразсудковъ онъ относилъ боязнь
темной комнаты и грома,—страхъ передъ тѣмъ и другимъ онъ старался
уничтожать несвойственными его мягкой натурѣ суровыми мѣрами, отъ
которыхъ самъ страдалъ и которыя иной разъ приносили его дѣтямъ
не менѣе вреда, чѣмъ самые предразсудки. Одна изъ моихъ сестеръ,
10—11-ти лѣтняя дѣвочка, особенно болѣзненно относилась къ грому и
грозѣ. Когда небо заволакивалось свинцовыми тучами, она бросалась
въ постель и накидывала на голову, что попадало подъ руку. Но отецъ
насильно тянулъ ее на дворъ: дѣвочка билась у него въ рукахъ, кри-
чала, плакала... У отца при этомъ текли слезы изъ глазъ, онъ нѣжно
укутывалъ ее въ платокъ, но крѣпко держалъ и оставлялъ подъ откры-
тымъ небомъ. Однажды онъ вытащилъ ее во время сильной грозы.
Сестра умоляла пустить ее въ комнаты, кричала, тряслась, вдругъ упала
на землю, и съ ней сдѣлался припадокъ, въ родѣ падучей. Отецъ былъ
въ отчаяніи, но въ первый же разъ, когда снова разразилась гроза,
опять началъ уговаривать ее и тащить съ собой, пока этой педагогиче-
ской мѣрѣ не положила конецъ матушка. Ея здравый смыслъ востор-
жествовалъ: она вырвала .у мужа трепещущую дѣвочку и рѣзко на-
кричала, что она ни за что болѣе не позволитъ ему сводить съ ума
дѣтей.
Мой отецъ старался и въ своей женѣ развить любовь къ серьез-
ному чтенію и ко всему польскому. Хотя матушка, за множествомъ до-
машнихъ обязанностей, не часто располагала свободнымъ временемъ, но
она все-таки выучилась этому языку, что давало возможность отцу чи.
тать ей вслухъ польскія книги. Мало того, онъ самъ училъ старшихъ
дѣтей по-польски и разговаривалъ съ ними не иначе, какъ на этомъ
языкѣ. Но какъ только умеръ отецъ, всѣ въ домѣ стали говорить исклю-
чительно по-русски. Мои братья и сестры, не имѣя практики въ поль-
скомъ языкѣ, начали постепенно его забывать; я же, оставшись послѣ
смерти отца маленькимъ ребенкомъ, когда у насъ воцарился ислючи-
тельно русскій языкъ, не запомнила отъ ранняго дѣтства ни одного
польскаго слова.
Послѣ брака мои родители лишь нѣсколько лѣтъ прожили въ де-
ревнѣ, въ своемъ имѣніи Погорѣломъ, а затѣмъ переселились въ П..,
уѣздный городъ С—ской губ., переѣзжая въ деревню только на лѣтнее
время. И такъ моя семья большую часть года проводила въ городѣ для
того, какъ говорилъ матери покойный отецъ, «чтобы не погрязнуть въ
захолустныхъ дебряхъ, среди людей звѣринаго образа».
По едва ли такой жалкій уѣздный городишко, какъ П..., былъ въ
то время болѣе приспособленъ для жизцр культурнаго человѣка, чѣмъ
наше захолустное помѣстье. Судя по нѣкоторымъ фактамъ, я думаю,
что къ переселенію въ городъ отца побудило прежде всего желаніе уве-
Воспоминанія.
— 34 —
личить средства своей многочисленной семьи,—онъ получилъ въ. немъ
мѣсто уѣзднаго судьи, а затѣмъ желаніе устроить собственный театръ,
что, конечно, удобнѣе было осуществить въ городѣ, чѣмъ въ деревнѣ.
Окончательному рѣшенію переселиться въ городъ содѣйствовало болѣе
всего то, что моему отцу неожиданно представился случай купить въ
городѣ П... большой деревянный домъ со службами, надлежащими при-
стройками и хорошимъ садомъ чуть не задаромъ, а именно, за 900 руб-
ассигнаціями.
Семья наша увеличивалась съ каждымъ годомъ. Довольно сказать,
что матушка, проживъ съ отцомъ 20 лѣтъ (отъ 1828 до 1848 г.) имѣла,
по ея собственному счету, 16 человѣкъ дѣтей. Я указываю на ея
собственный счетъ потому, что онъ не согласовался со счетомъ сосѣдей.
У матушки была какая-то болѣзненная ненависть къ точному опредѣ-
ленію количества своихъ дѣтей. Однажды она сказала при сосѣдкѣ-по-
мѣщицѣ что-то въ такомъ родѣ: «когда у женщины было такъ много
дѣтей, какъ у меня*... Собесѣдница порѳбила ѳѳ словами: «Да, поря-
дочная была у васъ семья! Вы-то считаете, что у васъ было 16 дѣтокъ,
а всѣ кругомъ говорятъ, что ихъ у васъ было 19: вы ни выкидыпіѳч-
ковъ, ни мертворожденнѳнькихъ въ счетъ не берете»...
Матушка, крайне вспыльчивая по натурѣ' вышла изъ себя при ѳтихъ
словахъ и наговорила большихъ рѣзкостей сосѣдкѣ, которая не переставала
подзадоривать ее словами: «Чего же стыдиться этого? Вѣдь это же благодать
Божья! Къ тому же у васъ, ужъ по совѣсти можно сказать, они не отъ
заѣзжихъ молодцовъ, какъ у многихъ другихъ, а отъ Богомъ даннаго
законнаго супруга».
Однако, если остановиться и на матушкиной статистикѣ, т. ѳ. на
томъ, что у нея было 16 человѣкъ дѣтей, то въ 1848 г., т. е. передъ
холерою, ихъ оставалось уже 12, такъ какъ четверо изъ нихъ умерли
еще до этого -злосчастнаго года: двое изъ умершихъ были моложе меня,
такъ что я передъ смертью отца была самою младшею въ семьѣ.
Въ жизни моего семейства няня играла выдающуюся роль. Мы,
дѣти, были крѣпко привязаны къ ней, а я и моя сестра Саша любили
ее даже больше матери. Вотъ потому-то я и считаю необходимымъ
объяснить, какъ она у насъ появилась. Всѣ служащіе у насъ люди
были нашими крѣпостными, кромѣ няни, которая была изъ мѣщанскаго
сословія, слѣдовательно, могла свободно располагать собою. Но въ то
время, какъ у низшаго, такъ и у высшаго класса русскаго общества,
понятія были чисто крѣпостническія, рабскія. Няня до глубины души
оскорблялась каждый разъ, когда кй) нибудь изъ домашнихъ напоми-
налъ ей о томъ, что она человѣкъ свободный. Она считала себя настоя-
щей рабой моихъ родителей и членовъ нашего семейства.
— Нянюшечка,—кричалъ иногда кто-нибудь изъ моихъ*братьевъ,
— 35 —
чтобы посердить ее.—Ты не наша крѣпостная! Есіи ты убѣжишь отъ
насъ, становой не будетъ тебя разыскивать... ' ’'
— ?то я тебѣ сдѣлала, Заринька (Захаръ), — отвѣчала она съ
горечью.—Чѣмъ не угодила, что ты меня такъ обижаешь?
Но тутъ со всѣхъ сторонъ поднимались возмущенные голоса дѣтей:
«Зарька! Какъ ты смѣешь обижать няню!» И всѣ мы, какъ по мано-
венію волшебнаго Жезла, бросались къ ней со словами: «няня наша,
наша собственная! Она не смѣетъ уйти отъ насъ!»
— Конечно, не смѣю!—отвѣчала она, уже совершенно успокоенная.
Вотъ, какъ ѳта совершенно свободная женщина сдѣлалась нашею,
по ея мнѣнію, неотъемлемою собственностью. Родители няни были за-
житочными мѣщанами. Ея отецъ держалъ постоялый дворъ, и вся его
семья, состоявшая изъ жены и дочери Маши (впослѣдствіи нашей няни),
должна была работать, не покладая рукъ. Онъ былъ человѣкъ крутого
нрава и за ничтожную оплошность жестоко расправлялся съ женою и
дочерью.
Маша и въ дѣтствѣ не отличалась крѣпкимъ здоровьемъ, а когда
мать ея внезапно умерла, это такъ потрясло дѣвочку, которой въ то
время было четырнадцать лѣтъ, что она захворала послѣ похоронъ, а
когда встала съ постели, очень долго не могла оправиться. Отецъ ея
нанялъ на время работницу, но скоро объявилъ дочери, что ей уже
время работать, а такъ какъ она взрослая, то обязана все дѣлать сама.
Но Маша плохо справлялась съ хозяйствомъ, за что тяжелая рука отца
'обрушивалась на нее съ такою силою, что нерѣдко оставляла кровавый
слѣдъ. Такъ прожила она съ полгода послѣ смерти матери, какъ вдругъ
узнала, что отецъ ея собирается жениться во второй разъ, да еще на
сварливой бабѣ. Тогда Маша рѣшила, что положеніе ея въ домѣ при
мачехѣ еще ухудшится и задумала бѣжать раньше, чѣмъ отецъ же-
нится. Случай помогъ этому.
Какъ-то весною она вышла изъ -дому и сѣла на заваленку. Мимо
нея прошли нищіе и недалеко отъ ея дома сдѣлали привалъ. Ихъ пѣніе
и разсказы такъ прельстили дѣвочку, что она открыла свою тайну одной
изъ нищенокъ, которая и пригласила ее странствовать вмѣстѣ съ ними,
питаться подаяніемъ, «прославляя имя Господне и вымаливая у Все-
вышняго прощеніе людямъ ихъ грѣховъ». И дѣвочка сдѣлалась ни-
щенкою.
Но бродячая жизнь въ холодъ и непогоду, ночевки на сырой
землѣ подъ открытымъ небомъ очень своро подорвали ея здоровье. Къ
ея все большему недомоганію и жестокимъ лишеніямъ, которыя ей
пришлось выносить, • присоединилось еще отвращеніе къ нищимъ, съ
которыми столкнула ее судьба. Приближаясь къ деревнѣ, они обыкно-
венно ловко загоняли въ сторонку куръ съ цыплятами и утокъ и сво-
з*
— 36 —
рачивали имъ головы, вытаскивали узелокъ у спящаго на дорогѣ чело-
вѣка, вообще оказывались опасными товарищами.
До города Владиміра, куда нищіе направлялись, оставалось уже
нѣсколько верстъ, когда они замѣтили деревенскую избу, а на изгороди,
въ нѣкоторомъ разстояніи отъ нея, развѣшанное бѣлье. Старшей нищихъ
рѣшилъ тутъ сдѣлать привалъ, а Машѣ приказалъ осторожно стащить
все съ изгороди. Дѣвочка стала умолять его не давать ей этого пору-
ченія. Нищій уже поднялъ свою клюку, чтобы ее ударить, какъ вдругъ
издали раздался стукъ колесъ и звонъ колокольчика, и онъ успѣлъ
только толкнуть ее изо всей силы и грозно закричалъ ей ,что онъ убьетъ,
ее, если она попадется ему на дорогѣ.
Долго пришлось Машѣ бродить по городу, не получая подаянія.
Мой отецъ, который по своимъ дѣламъ находился въ это время во
Владимірѣ, случайно натолкнулся на дѣвочку, упавшую безъ чувствъ
отъ голода, утомленія и слабости и свезъ ее въ больницу; когда она при-
шла въ сознаніе, онъ узналъ отъ нея всю ея исторію, затѣмъ зашелъ ее
навѣстить и, когда она оправилась, далъ ей денегъ и отправилъ съ
письмомъ къ своему знакомому, управлявшему поблизости фабрикою. Но,
прежде чѣмъ разстаться съ дѣвочкою, мой отецъ далъ ей адресъ своего
помѣстья и сказалъ ей, что, если она черезъ годъ-другой забредетъ
туда, онъ непремѣнно устроитъ ее.
Плохое здоровье Маши не дало ей возможности долго прожить на
фабрикѣ. Поработавъ нѣсколько мѣсяцевъ, она отправилась искать мѣста >
но, прежде чѣмъ найти его, ей долго пришлось перебиваться поденной
работой, то и дѣло впадая въ жестокую нищету. Наконецъ, она нашла
мѣсто няни во Владимірѣ, въ домѣ богатаго купца Сидорова, гдѣ ее
полюбили не только дѣти и хозяйка, но и жестокосердый хозяинъ, у ко-
тораго до нея никто не уживался. Она прожила у нихъ болѣе пяти
лѣтъ, могла бы прожить и всю жизнь, такъ какъ Сидоровы ни за что
не хотѣли разстаться съ нею. Но. изъ благодарности за участіе, которое
выказалъ ей мой отецъ, Маша рѣшила, что она обязана всю свою жизнь, всѣ
свои силы отдать на служеніе ему. И это стремленіе во что бы то ни
стало отыскать моего отца никогда не покидало ея. Если она не яви-
лась къ нему раньше, то только потому, что ей не съ чѣмъ было дви-
нуться въ дальній путь. Прежде, чѣмъ окончательно уйти отъ .Сидоро-
выхъ, она объявила имъ, что желаетъ оставить ихъ, но тѣ всячески
задерживали ее.
Вотъ, какъ она передавала это намъ сама: «Вы, дѣтушки, часто
спрашиваете, отчего я такая дряхлая да старая, а мамашѳчка ваша
однихъ со мною лѣтъ, а выглядитъ куда моложе меня... А отъ того,
сердечные мои, что жизнь моя, почитай, съ самыхъ ребячьихъ лѣтъ,
больно тяжкая была. А какъ я убѣжала изъ родительскаго дома, такъ
— 37 —
у меня сразу и вся молодость пропала!.. Проживу годъ,—точно десять
лѣтъ прошло, изъ лица на десять лѣтъ постарѣю... Отъ горькаго-ли
одиночества, отъ жизни-ли моей скитальческой, только все, что людей
въ молодости радуетъ, у меня точно огнемъ выжгло: ни о нарядахъ я
не помышляла, ни о женихахъ на умѣ у меня не было... Втемяшилась
въ меня одна думка: къ благодѣтелю моему,—къ вашему батюшкѣ до-
браться, въ ноги ему броситься, послужить ему за доброту его ко мнѣ,
что меня злосчастную изъ грязи вытянулъ. И ничего другого въ головѣ
у меня не было. Какъ только моимъ господамъ, купцамъ Сидоровымъ,
надоѣло меня улещать еще маленько пожить у нихъ, такъ я скорёхонько
ужъ и у васъ объявилась. Мамашѳнькѣ-то вашей я ровесницей приш-
лась: ей было тогда, какъ и мнѣ, 23 года. Сколько лѣтъ съ тѣхъ
поръ прошло, а я и о ту пору немногимъ моложе выглядѣла: старая-пре-
старая, точно чѳрнослиЬина сморщенная, а мамашенька-то ваша, что ма-
ковъ цвѣтъ, цвѣла: бѣлая, румяная, полная, на видъ еще моложе своихъ
лѣтъ. У нея уже пятеро дѣтокъ было, да все крошки-погодки,—вотъ я
и стала ихъ няньчить. Такъ съ тѣхъ поръ и живу у васъ, дастъ Богъ,
у васъ и кости сложу».
Всю любовь, всю преданность своего добраго сердца няня отдала
нашей семьѣ. У нея не было своей жизни: ея радость и горе были
исключительно связаны съ нашею жизнью. За то только, что отецъ
когда-то свезъ ее въ больницу, навѣстилъ ее во время болѣзни, далъ
нѣсколько рублей на то, чтобы она могла перемѣнить нищенскія лох-
мотья на обычную деревенскую одежду, душа этой молоденькой дѣвушки
преисполнилась къ нему безграничною благодарностью, благоговѣніемъ,
доходившимъ до поклоненія. Она дала слово Богу отдать свою жизнь
на служеніе моему отцу и его близкимъ и, несмотря на всѣ преврат-
ности судьбы, сдержала свое слово. Дѣтей своего «благодѣтеля», какъ
называла она отца, она любила, какъ можетъ только любить нѣжно лю-
бящая мать. Несмотря на безконечную массу дѣла въ домѣ, она не
только съ утра до ночи зорко слѣдила за нами, но и по нѣскольку
разъ ночью подходила къ каждому изъ насъ, закрывала того, кто раз-
метался на постели, внимательно осматривала, кресала. Во время ѣды
она тщательно наблюдала за наиболѣе болтливыми, чтобы они не остались
голодными. Она совсѣмъ отбивалась отъ ѣды и сна, когда заболѣвалъ кто-
нибудь изъ насъ, но если больной начиналъ поправляться, она, еще
изнуренная уходомъ и безсонными ночами, отъ радости не знала, что
дѣлать: показывала выздоравливающему всякіе фокусы, разсказывала
сказки и приключенія изъ своей жизни, пѣла, даже плясала.
* Мать считала няню своею главною помощницею и всегда говорила,
что безъ нея она ни за что не могла бы справиться со своею огромною
семьею и со своимъ сложнымъ хозяйствомъ. Что же касается того врѳ-
— 38 —
мѳни, когда она осталась одна послѣ смерти мужа, она признавалась,
что безъ няни совсѣмъ бы пропала. Мои братья и сестры, поступавшіе
въ учебныя заведенія, обыкновенно писали ей письма, которыя были
для нея предметомъ восторга, ея гордостью и величайшимъ счастьемъ.
Она, какъ святыню, бережно складывала ихъ въ. шкатулку и въ сво-
бодное время перечитывала ихъ, но чаще, поручала это намъ. Хотя она
умѣла читать (для веденія дѣлъ на постояломъ дворѣ, который держалъ
ея отецъ, требовалась грамотность, что и заставило отца обучить ее чи-
тать и кое-какъ писать; еще болѣе подучилась она отъ своихъ питомцевъ),
но она любила наслаждаться чтеніемъ писемъ въ обществѣ дѣтей, остав-
шихся дома. Читаетъ ей, бывало, сестра то одно, то другое письмо чуть
не въ сотый разъ, она набожно крестится, при нѣжныхъ же эпитетахъ, въ
родѣ слѣдующихъ: «дорогая, . золотая, брилліантовая, любимая няню-
шѳчка» и т. п., проливаетъ потоки слезъ. При эЛмъ она обыкновенно-
приговаривала: «ахъ, голубчикъ мой дорогой, да развѣ я это заслу-
жила?»
Для насъ, дѣтей, она положительно была ангеломъ-хранителемъ,
и мы всѣ обожали ѳѳ. Матушка была съ нами скорѣе сурова, чѣмъ
нѣжна, няня же обращалась съ нами удивительно ласково, употребляя
всѣ усилія, чтобы предупреждать вспышки матушкинаго гнѣва. Но въ
тѣ крѣпостническія времена ни одно чувство не выражалось по-человѣ-
чески: господа и рабы, свободные и крѣпостные выражали свои чувства
по-холопски, вытравляя и въ дѣтяхъ всѣ зародыши истинно честныхъ и
свободныхъ инстинктовъ.
— Нянюшечка, — и при этихъ словахъ моя сестра Саша такъ
трясетъ за рукавъ няню, что ея вязальныя спицы разлетаются въ сто-
роны.—Слушай, нянюшечка, я тебѣ на уіпко секретъ скажу...
— Ахъ, ты, шалуньяі Видишь, всѣ спицы на полу!—И няня на-
гибается ихъ поднять, но сестра предупреждаетъ ѳѳ.—Петдю-то въ чулкѣ
подними,—говоритъ ей няня наставительно и строго, не давая ей наги-
баться за вязальными сницами,—а по полу ёрзать не твое дѣло. Ты
барышня и такъ себя понимать должна,—значитъ, для холопки своей
не смѣешь спину гн^ть! Вотъ если бы я очень больна была, съ постели
не могла подняться, ну, тогда другое дѣло, ты бы, значитъ, милосердіе
свое оказала. А дѣлать это безъ надобности для тебя должно быть
довольно стыдно!.. Ну теперь, Шурочка, говори свой секретъ.
— Нянюша! Очень моя славная, дорогая, любимая!... Я тебя
люблю больше всѣхъ, всѣхъ, всѣхъ!.. Даже больше мамашеньки!
— Никогда не смѣй этого говорить, Шурочка,—ни при мама-
шенькѣ, ни безъ нея,—сердито выговариваетъ, она сестрѣ. Развѣ можно-,
кого-нибудь любить больше матушки родимой? Грѣхъ это, дѣточка, ухъ,
какой грѣхъ!
— 39 —
— Грѣхъ, говоришь? А что же мнѣ дѣлать, нянюша, если я тебя
люблю больше мамашеньки? Отчего же это грѣхъ? •
— Ну, Шурочка, ты не малолѣтка!.. Могла бы ужъ понимать, что
родную матушку Богъ велитъ больше всѣхъ любитьі Да опять же ты
настоящаго дворянскаго рода, а я твоя раба, какъ же ты можешь меня
къ матушкѣ приравнивать?.. Большой грѣ^ъ, дитятко, такъ говорить!
- — Но если это такой грѣхъ, какъ ты говоришь, такъ скажи же,
нянечка, должна я это на исповѣди сказать?—допытывалась сестра со-
вершенно серьёзно.
Няня въ первую минуту, видимо, растерялась, но тотчасъ же наш-
лась.—Какіе гы пустяки, Шурочка, спрашиваешь! Вѣдь этого нѣтъ, и
ты этого вовсе не думаешь! Это только сейчасъ и въ головенку-то твою
взбрело! Пустяки это все, и не зачѣмъ этого батюшкі на духу сказы-
вать! Нечего его глупостями утруждать! И какъ это у тебя языкъ пово-
рачивается такъ про матушку говорить? Вѣдь она день-деньской, какъ
рыба объ ледъ, бьется! Подумай сама, сколько васъ-то всѣхъ! Она васъ
и обшиваетъ, она и по хозяйству, она васъ и наукамъ обучаетъ,—
гдѣ-жъ ей время взять, чтобъ еще съ вами забавляться? Мамашенька-то
у насъ первая голова во всей округѣ, чай, не пристало ей съ вами
телелёшиться, сказки сказывать, да глупости всякія нести, какъ я!
Наиболѣе яркое впечатлѣніе изъ моего отдаленнаго дѣтства во
время нашей городской жизни оставили дни доставки провизіи изъ
деревни.
— Возы, возы пріѣхали!—другъ раздавался крикъ братьевъ и
сестеръ. При этихъ крикахъ мы, дѣтишки, стремглавъ бросались къ
окнамъ, и намъ было видно, что узенькая уличка, на которой стоялъ
нашъ домъ, вся запружена нашими деревенскими возами. Если была
мало-мальски сносная погода, мы второпяхъ надѣвали наши пальтишки,
гурьбой высыпали на улицу и начинали шмыгать между возами, выхва-
тывая узелки и ящикя поменьше, чтобы вносить ихъ въ домъ. Для насъ,
малышей, это была одна изъ счастливѣйшихъ минутъ жизни, но далеко
не безъ шиповъ, и требовала отъ насъ большой выдержки и силы воли.
Если во время этой суматохи мы какъ-нибудь неловко подвертывались
подъ руку старшимъ или, Боже упаси, роняли какой-нибудь горшокъ,
насъ безцеремонно толкали и колотили, чѣмъ попало, и не только ма-
тушка, но даже горничныя и лакеи считали эту минуту самою удобнор,
чтобы сводить съ нами различные счеты. Иная горничная и не рѣша-
лась дернуть или толкнуть,'но умѣла отомстить еще чувствительнѣе: ей
стоило только закричать такъ, чтобы услышала матушка.
— Да что вы, барышня, такъ кидаетесь? Чуть съ ногъ не сшибли!
Банку бы съ вареньемъ выронила!—И этого было достаточно: матушка,
какъ ястребъ, бросалась на оговоренную, и за руку, а то и за уши
— 40 —
тащила несчастную въ домъ, вталкивала въ первую попавшуюся комнату
и замыкала на ключъ. То хе самое было съ тою изъ моихъ сестеръ,
которая, не стерпѣвъ обиды, вскрикивала отъ толчка горничной или
лакея: не разбирая, въ чемъ дѣло, матушка наказывала ее, какъ и
предыдущую. Такіе оговоры горничныхъ и лакеевъ во время суматохи
всегда оставались нѳразслѣдоврлными потому, что доставка провизіи вно-
сила много работы на нѣсколько дней для всѣхъ служащихъ, и матушка
не имѣла времени думать о чемъ бы то ни было, кромѣ какъ о приве-
деніи въ порядокъ своего деревенскаго добра. Для дѣтей же просидѣть
взаперти, въ отдѣльной комнатѣ, въ столь оживленное и любимое время,
было величайшимъ несчастьемъ, и каждый изъ насъ готовъ былъ про-
глотить всякія обиды, лишь бы не быть исключеннымъ изъ всеобщей
суматохи. Но этимъ наказаніямъ мы подвергались рѣдко: нашъ ангелъ-
хранитель—няня, зная настроеніе матушки въ такое время, выбѣгала
вмѣстѣ съ нами на улицу, если только это было для нея возможно, и
какъ насѣдка относительно своихъ цыплятъ, зорко наблюдала, чтобы во
время охранить Насъ отъ толчковъ и пинковъ старшихъ и чтобы не
дать намъ что-нибудь уронить. Но тотъ, кто во время этой суматохи
ускользалъ отъ ея бдительнаго надзора и получалъ трепку отъ матушки,
молча утиралъ слезы, боясь проронить хотя одинъ звукъ.
Шумно и торжественно вносили крестьяне въ домъ кадки, бочки и
боченки съ квашеной капустой, съ солониной, масломъ, творогомъ, сме-
таной, съ замороженными сливками. Наконецъ, все разставлено по полу
во всѣхъ комнатахъ, которыя принимаютъ видъ безпорядочнаго базара
самой разнообразной снѣди. Выходныя двери закрываютъ, и начинается
распаковка: ящики взламываютъ, узлы и мѣшки развязываютъ, рогожи
разрѣзаютъ и оттуда извлекаютъ банки съ вареньемъ, горшки съ мари-
надами, мочеными яблоками, соленою рыбою, съ медовыми сотами, съ
солеными и маринованными грибами и огурцами, вытаскиваютъ моро-
женыхъ куръ, поросятъ, индѣекъ, гусей и всякую дичину. Затѣмъ по-,
степенно начинаютъ все это сортировать, что относятъ въ погребъ, что
въ кладовушки и боковушки, вспарываютъ. мѣшки съ орѣхами, съ су-
шеною малиною, земляникою, съ яблоками и всякою всячиной. При этомъ
всѣхъ насъ щедро одѣляютъ деревенскими гостинцами,—и мы цѣлый
день грыземъ, сосемъ, жуемъ, однимъ словомъ, наслаждаемся.
Если бы наша семья не могла получать изъ деревни провизіи,
холста и кожъ, если бы крѣпостные не обшивали насъ съ головы до
ногъ, если бы мы не жили въ деревнѣ по нѣскольку мѣсяцевъ въ году,
мы не могли бы существовать, а тѣмъ болѣе жить на барскую ногу, какъ
это было при отцѣ.
Мои личныя воспоминанія дѣлаются нѣсколько болѣе отчетливыми
и рельефными съ 1848 г., но и тутъ, вѣроятно, я могла бы вспомнить
— 41 —
лишь нѣкоторые факты нашей семейной жизни, да и то безъ всякой
логической связи. Но различныя событія этого невыразимо злосчастнаго
года, который такимъ роковымъ образомъ отозвался на нашей судьбѣ»
такъ часто и съ такими подробностями вспоминали близкіе мнѣ люди—
мать, братья, сестры, няня и наша прислуга,—что я уже и сама не
знаю, что изъ происшедшаго за это время я запомнила по личнымъ на-
блюденіямъ, что узнала отъ другихъ.
Раннею весною 1848 г. мы часто стали слышать, какъ взрослые
разговаривали о томъ, что у насъ на Руси много народа умираетъ отъ
холеры. Вслѣдствіе этого мои родители рѣшили переѣхать въ деревню
раньше обыкновеннаго. Но вышло наоборотъ: какія-то дѣла задержали
ихъ, и мы въ первый разъ встрѣтили пасху въ городѣ. Вдругъ въ концѣ
страстной недѣли разнеслась вѣсть о томъ, что холера появилась и въ
нашемъ городѣ. Рѣшено было собраться въ деревню послѣ первыхъ дней
Пасхи. Между тѣмъ какъ разъ въ это время прислуга то и дѣло вбѣ-
гала въ столовую и сообщала, что въ томъ или другомъ домѣ кто-ни-
будь заболѣлъ или умеръ. Но насъ, дѣтей, это нисколько не заботило:
мы были поглощены куличами, пасхами, но болѣе всего разноцвѣтными
яйцами, которыя мы весело катали по полу, примостивъ въ уголокъ или
къ стѣнѣ свои лубки. На третій день Пасхи стояла теплая прекрасная
погода: выбѣжавъ съ утра веселою гурьбой на крыльцо, мы увидали
незнакомую намъ дѣвочку лѣтъ 3—4, одѣтую, какъ одѣвались тогда дѣти
средняго помѣщичьяго достатка. Незнакомка, нисколько не стѣсняясь
тѣмъ, что находилась въ чужомъ домѣ, спокойно возила по крыльцу
нашу игрушечную телѣжку. Мы сейчасъ же подбѣжали къ ней, спра-
шивали, какъ ее зовутъ, откуда и зачѣмъ она пришла къ намъ. Она
отвѣтила, что ее зовутъ Лелею, но на дальнѣйшіе вопросы не обращала
ни малѣйшаго вниманія, выхватывая изъ нашихъ рукъ лубки и яйца
и бросая все въ телѣжку. Мы, вѣроятно, тоже нашли дальнѣйшіе во-
просы излишними и стали помогать ей тащить нагруженный возъ, за-
тѣмъ всѣ вмѣстѣ побѣжали въ садъ, гдѣ мы съ нею бѣгали, играли и
катали яйца, какъ со старой знакомой. Когда насъ позвали къ обѣду,
родители наши очень удивились появленію незнакомаго ребенка, а когда
отецъ, схвативъ ее на руки, просилъ ее показать, откуда она пришла,
она неопредѣленнымъ жестомъ махнула куда-то рукой и нетерпѣливо
закричала: «ѣсть хочу, скорѣе ѣсть». Послѣ обѣда няня взяла дѣвочку
за руку, чтобы вмѣстѣ съ нею прогуляться и, можетъ быть, такимъ
образомъ узнать, откуда она, но Леля стала плакать и кричать, вы-
рвалась изъ ея рукъ и побѣжала съ нами въ садъ. Тогда матушка
отправила горничную справиться по сосѣднимъ домамъ, не ищѳтъ-ли
кто своего пропавшаго ребенка. Но поиски оказались напрасными, и
Леля осталась у насъ ночевать. На другой день отецъ съ утра отпра-
— 42 —
вился въ городъ за тѣми же свѣдѣніями, но, возвратившись домой, вы-
сказалъ только предположеніе, что дѣвочка, должно быть, прибѣжала изъ
противоположнаго конца города, изъ одного дома, стоявшаго нѣсколько въ
сторонѣ отъ города, такъ съ версту отъ него, и въ которомъ въ нѣ-
сколько дней вымерла вся семья. Онъ говорилъ, что дошелъ до этого
дома, но двери его и дворъ оказались заколоченными; полиція обѣщала
ему немедленно навести справки и доставить необходимыя свѣдѣнія.
При этомъ отецъ подтвердилъ, что въ городѣ за послѣдніе дни заболѣ-
ваетъ и умираетъ очень много народу.
Леля играла съ нами и во второй день, и мы вмѣстѣ съ нею от-
правились спать въ дѣтскую, гдѣ съ маленьками дѣтьми спала и наша
няня. Вдругъ, уже подъ утро, проснулась Саша и съ крикомъ стала
звать няню, которая не откликалась. Этимъ крикомъ она разбудила насъ
всѣхъ: когда она зажгла свѣчу, мы увидѣли, что кровать няни не была
даже смята. Въ то же время мы услыхали какой-то шумъ, бѣготню и
суету въ домѣ. Тогда Саша открыла дверь и громко стала звать няню,
которая тотчасъ вбѣжала къ намъ. Но, Боже мой, какой у нея былъ
ужасный видъ! Руки тряслись, изъ глазъ текли слезы, она растерянно'
смотрѣла на насъ, но ничего не говорила. Мы вскочили съ кроватокъ
и бросились ее обнимать.
— Нянюшѳчка, что съ тобой, отчего ты плачешь?
— Папашѳнька захворалъ, папашенька...,—говорила, она, рыдая и
отчаянно ломая руки.—Молитесь Богу, чтобъ онъ васъ пожалѣлъ, не
оставилъ сиротами,—и мы вмѣстѣ съ нею, въ однѣхъ рубашонкахъ,
бросились на колѣни и, ошеломленные внезапною новостью, повторяли
за нею то, что она произвосила, рыдая: «Боже, пожалѣй насъ, Боже, не
оставь насъ сиротами!»
, Въ эту минуту въ корридорѣ раздался голосъ матери, которая звала
няню.
— Ложитесь въ кроватки и лежите смирно,—и съ этими словами
няня выбѣжала изъ комнаты. Но Леля сейчасъ же привстала и, закрывъ
ручонками лицо, начала плакать, все сильнѣе и громче съ каждой ми-
нутой. Какъ мы ци уговаривали ее, какъ ни утѣшали, какъ ни разспра-
шивали, о чемъ она плачетъ, она ничего не отвѣчала, но продолжала
рыдать и вздрагивать всѣмъ тѣломъ. Ея рыданія перешли въ крики,
раздирающіе душу. Тутъ вбѣжала моя старшая сестра, взрослая молодая
дѣвушка, которая тоже не раздѣвалась въ эту ночь, схватила на руки
ребенка, помочила ей голову холодной водой, дала ей напиться и стала
носить ее на рукахъ по комнатѣ. Можетъ быть, сообщеніе о болѣзни
дало толчекъ для пробужденія грустныхъ воспоминаній и въ ея дѣтскомъ
мозгу, и она, вѣроятно, только при этомъ вспомнила, что не видитъ
своихъ родителей,—но она ничего не говорила. Когда же сестра поло'
— 43 —
жила ее въ постель и, гладя по головкѣ, нѣсколько минутъ посидѣла у
ея кровати, она быстро заснула. Мы же спать не могли: какъ только
разсвѣло, сестра приказала намъ вставать и какъ можно тише сидѣть
въ комнатѣ, противоположной той, въ которой находился больной отецъ.
Черезъ нѣкоторое время сестра ввела къ намъ Лелю: она была очень
весела, и ея тяжелое настроеніе послѣ сна совсѣмъ разсѣялось. Да и
всѣ мы, малыши, быстро забыли о томъ, что у насъ дѣлалось въ домѣ:
мы скоро такъ расшумѣлись и развозились, что къ намъ вбѣжала стар-
шая сестра и рѣзко стала бранить насъ.
Положеніе отца быстро ухудшалось: докторъ приходилъ черезъ
каждые 2—3 часа. Когда няня внесла намъ обѣдъ, она была такъ изму-
чена, что не могла даже раскладывать кушаній по тарелкамъ, присѣла
на стулъ и попросила кого-то изъ сестеръ сдѣлать это за нее. Нѣсколько
успокоившись, она сказала, что отцу теперь гораздо легче, и что онъ
крѣпко заснулъ. Заснула и матушка, такъ какъ въ предыдущую ночь
никто изъ старшихъ не раздѣвался.
Мы, дѣти, на этотъ разъ легли спать очень рано. Чуть стало свѣ-
тать, какъ Саша опять вскочила съ кровати и стала громко кричать:
«Вставайте, вставайте!» Мы быстро приподнялись съ постелей и стали
спрашивать у нея, зачѣмъ она насъ разбудила. «Тише... Тише... Слу-
шайте!..» зашикала она на насъ. Мы стали прислушиваться и были по-
ражены еще болѣе ужаснымъ шумомъ и переполохомъ, чѣмъ въ преды-
дущую ночь: дверями комнатъ хлопали то и дѣло, въ корридорѣ шла
ужасающая бѣготня, что-то безпрерывно вносили и выносили, громко
звали по имени то одного, то другого изъ служащихъ; съ противопо-
ложнаго конца дома доносились крики, рыданія... Но вотъ на минуту
все стихло, затѣмъ послышался топотъ многихъ людей сразу, точно
вносившихъ что-то громоздкое. Когда шумъ нѣсколько стихъ, Саша ска-
зала намъ, что она потихоньку посмотритъ, что все это значитъ.
— Я ни за что не останусь безъ тебя!—кричали мы на всѣ лады,
вскочили съ кроватей и кинулись къ ней въ полутемнотѣ. Толкая другъ
друга, падая и вновь вставая, мы, наконецъ, поприпѣпились, кто за
Сашину рубашку, кто за ея руку, и босые, въ однѣхъ рубашкахъ, вы-
бѣжали въ корридоръ. Дверь залы была закрыта, но снизу изъ-подъ нея
блестѣла полоска свѣта. Саша распахнула дверь настежъ, мы вошли и
остолбенѣли. Посреди комнаты, на столѣ,’ уже одѣтый, лежалъ усопшій
отецъ, окруженный зажженными восковымя свѣчами. Кто-то изъ насъ
пронзительно вскрикнулъ, а за нимъ и всѣ остальные.
Трудно повѣрить, что уже болѣе полустолѣтія прошло съ тѣхъ
поръ, а эта сцена такъ врѣзалась въ моей памяти, что стоитъ передъ
моими глазами, точно это было нѣсколько дней тому назадъ! Мы, босые,
въ однѣхъ рубашенкахъ, сбились въ . кучу около сестры Саши, кричимъ,
— 44 —
рыдаемъ. Въ ту же минуту къ намъ вбѣжала няня и, увидавъ насъ,
всплеснула руками; стараясь захватить всѣхъ насъ въ свои распростер-
тыя объятія, она стала рыдать вмѣстѣ съ нами, причитая: «Несчастные
вы мои... Сиротки... Горемычныя вы крошки! Молитесь Богу!..» И, падая
на колѣни, она увлекла и насъ за собою. «Ахъ ты, Господи, да вѣдь
вы въ рубашенкахъ, босые!.. Идите къ себѣ, идите скорѣе!»... спохва-
тилась она и повела насъ къ двери.
Возвращусь немного назадъ и разскажу о послѣднихъ минутахъ
жизни отца. Когда, на другой день послѣ начала болѣзни, у него снова
появилась рвота со всѣми другими признаками холеры, что непрерывно
продолжалось нѣсколько часовъ сряду и съ ужасающею силою потрясло
весь организмъ больного, докторъ нашелъ необходимымъ объявить
:матѳри о его крайне опасномъ положеніи. Однако, послѣ продолжи-
тельныхъ приступовъ болѣзни, наступило успокоеніе: отецъ сразу
почувствовалъ себя лучше и пожелалъ уснуть. До самаго вечера онъ
спалъ крѣпко и спокойно, какъ здоровый человѣкъ, такъ что у матери
явилась надежда, что докторъ ошибся. Отецъ проснулся часовъ въ 10
вечера, объявилъ, что долженъ имѣть серьезный разговоръ съ матушкою
и нянею, и что онъ имѣетъ для этого достаточно силы. Онъ говорилъ,
что чувствуетъ себя теперь вполнѣ хорошо, и если бы не видѣлъ сна, то
подумалъ бы, что болѣзнь приняла благопріятный оборотъ. Но онъ
видѣлъ сонъ, предвѣщающій ему немедленную кончину, слѣдовательно,
матушка не должна питать несбыточныхъ надеждъ на его выздоров*
леніе.
Предсмертный разговоръ отца няня много разъ передавала намъ
и всегда кончала его горькими рыданіями, съ гордостью и умиленіемъ
прибавляя, что онъ ѳѳ благодарилъ за ея любовь и преданность къ нему
и его семейству. Затѣмъ онъ просилъ «не терзать его попами», такъ
какъ часы его жизни сочтены, и онъ обязанъ матушкѣ выяснить ея
положеніе.
Отецъ былъ человѣкъ въ высшей степени деликатный: будучи не-
вѣрующимъ, онъ никому не говорилъ объ этомъ, кромѣ матери, и осо-
бенно скрывалъ это отъ няни, зная ея глубокую религіозность, а по-
тому, вѣроятно, и въ послѣднню минуту, не желая призывать къ себѣ
священниковъ, объяснилъ это недостаткомъ времени. Затѣмъ онъ обра-
тился къ матушкѣ и сталъ благодарить ее за счастье, которое она ему
дала въ продолженіе 20 лѣтъ. Въ эту минуту, по словамъ няни, ма-
тушка стала рыдать и, осыпая его руки поцѣлуями, умоляла его сказать
ей, почему онъ думаетъ о смерти теперь, когда подкрѣпился сномъ,
когда прекратились всѣ болѣзненныя явленія. Тогда онъ разсказалъ ей
свой пророческій сонъ: онъ, въ видѣ птицы, леталъ по кладбищамъ, по-
сѣтилъ могилы близкихъ ему людей, а когда опустился на могилу своей
— 45 —
матери, оттуда раздался ея голосъ: «Не успѣетъ пѣтухъ прокричать
трижды, какъ мы уже свидимся съ тобой, мой любимый сынъ! Приго-
товь свою жену на горе и лишенія, все разскажи ей откровенно и вы-
проси у нея прощенье». Тутъ уже и матушка не могла болѣе сомнѣ-
ваться въ томъ, что ея любимый мужъ уходитъ отъ нея навсегда, и,
рыдая, упала передъ нимъ на колѣни.
Нечего удивляться тому, что видѣнный отцомъ сонъ поколебалъ
послѣднюю надежду матушки на его выздоровленіе. Если отецъ, чело-
вѣкъ весьма образованный для своего времени, вѣрилъ въ сны, то тѣмъ
болѣе такая вѣра понятна въ матушкѣ, которая, хотя и была женщиною
съ большимъ природнымъ умомъ, но получила лишь институтское вос-
питаніе.
Отецъ, потрясенный отчаяніемъ матушки, долго не могъ говорить.
Но, когда ея раздирающіе душу воцли стихли, онъ, наконецъ, изложилъ
то, что считалъ необходимымъ, т. е. раскрылъ передъ нею картину ея
настоящаго матеріальнаго положенія. Оно оказалось крайне плохимъ и
запутаннымъ: нѣсколько отдѣльныхъ фольварковъ съ наиболѣе плодо-
родною землею, наилучшія части лѣса, нѣсколько десятковъ крестьян-
скихъ семействъ,—все пришлось отцу продать, чтобы покрыть долги.
Такимъ образомъ, состояніе наше, которое никогда не было значитель-
нымъ, уменьшилось теперь болѣе чѣмъ вдвое. Кромѣ того, послѣ него
оставались долги, матушка должна была уплатить ихъ, слѣдовательно,
ей и впредь предстояло продавать по частямъ имѣніе, чтобы удовлетво-
рить кредиторовъ. Отецъ объяснилъ, что послѣ этого у матушки оста-
нется лишь имѣніе Погорѣлое—усадьба съ 700 десят. земли и, прибли-
зительно, 70—80 душъ крестьянъ. Онъ не забылъ указать матушкѣ и
на то, что тяжелое матеріальное положеніе, въ которомъ она очутится,
не дастъ ей возможности нанять опытнаго управляющаго: такому не-
обходимо платить изрядное жалованье, а денегъ у нея совсѣмъ не бу-
детъ. Слѣдовательно, съ этихъ поръ всѣмъ хозяйствомъ матушка должна
управлять сама съ помощью старосты изъ крестьянъ. Обращаясь къ
нянѣ, отецъ сказалъ, что онъ разсчитываетъ на то, что она будетъ анге-
ломъ-хранителемъ не только его дѣтей, но и его жены, что она сдѣ-
лается ея первою помощницею. Въ эту предсмертную минуту отецъ
вполнѣ ясно сознавалъ, какое тяжкое бремя онъ оставляетъ въ наслѣд-
ство своей семьѣ, но увѣрялъ матушку, что, какъ только она примется
за управленіе помѣстьемъ, ея практическій умъ и дѣловитость подска-
жутъ ей, что дѣлать, и она навѣрно лучше поведетъ хозяйство, чѣмъ
онъ, который растратилъ дѣтское достояніе. Его собственныя слова такъ
потрясли его, что онъ долго не могъ говорить и, наконецъ, обратился
къ матушкѣ съ послѣднею просьбой: «Дай дѣтямъ образованіе, дай даже
въ томъ случаѣ, если бы для этого тебѣ пришлось продать все имуще-
— 46 —
-ство, а другой мой предсмертный завѣтъ—будь милостива къ крестья-
намъ, не уважай своего человѣческаго достоинства до экзекуцій и же-
стокихъ расправъ Съ ними, никому не позволяй обижать ихъ,—пусть
среди нихъ изъ-за тебя не раздаются стоны и проклятія!»
Чѣмъ дальше, тѣмъ менѣе внятно говорилъ отецъ, останавливался,
повторялъ сказанное, наконецъ, помолчавъ довольно долго, точно при-
слушиваясь къ чему-то, онъ вдругъ приподнялъ руку и, блѣднѣя, съ
ужасомъ прошепталъ: «Пѣтухъ, пѣтухъ кричитъі» Няня съ матушкою
стояли подлѣ кровати, боясь пошевелиться, а когда онѣ наклонились
надъ умирающимъ, онъ уже не дышалъ.
Если бы я писала повѣсть или романъ, я бы остановилась здѣсь,
а не описывала бы другихъ ужасовъ и несчастій, послѣдовавшихъ за
смертью моего отца, такъ какъ уже одна эта смерть внесла много горя
и лишеній въ жизнь моей семьи. Чувство мѣры, такта и художествен-
наго чутья помѣшали бы мнѣ изобразить тѣ жестокіе удары судьбы, ко-
торые, какъ изъ рога изобилія, одинъ за другимъ, безъ всякой пощады,
даже почти безъ передышки, посыпались на голову моей матери. Но
моя задача не повѣсть писать, а дать правдивое описаніе жизни моей
семьи, а потому я не буду смягчать жестокой дѣйствительности.
Еще усопшій отецъ лежалъ на столѣ, когда холера уложила въ
постель двухъ моихъ старшихъ сестеръ, изъ которыхъ одной было 19,
а другой—18 лѣтъ, и ихъ хоронили одну за другою. Затѣмъ въ три по-
слѣдующія недѣли холера унесла еще четырехъ дѣтей изъ нашей семьи.
-Итакъ, въ продолженіе мѣсяца съ небольшимъ, у насъ было семь по-
койниковъ. Впослѣдствіи многіе спрашивали матушку, почему послѣ смерти
отца она не уѣхала тотчасъ же въ свое имѣніе: такимъ отъѣздомъ она,
вѣроятно, прервала бы жестокую холерную эпидемію. Н.а это, конечно,
былъ одинъ отвѣтъ: съ момента болѣзни отца во весь послѣдующій пе-
ріодъ не проходило и недѣли безъ похоронъ и тяжелыхъ больныхъ, ко-
торыхъ немыслимо было везти по тряской деревенской дорогѣ.
Очень вѣроятно, что развитію холеры въ нашемъ домѣ и тому,
что она приняла у насъ такой угрожающій характеръ, помогало то, что
за дѣтьми въ тѣ времена былъ вообще весьма плохой уходъ, а въ тотъ
періодъ времени, который я описываю, въ нашей семьѣ господствовалъ
такой невыразимый безпорядокъ, который сдѣлался причиною воровства
и еще новаго величайшаго несчастія для матушки, но о томъ и дру-
гомъ разскажу нѣсколько ниже.
Старшіе члены моей семьи были совершенно поглощены уходомъ
за больными и хлопотами о похоронахъ, а потому на насъ, здоровыхъ
дѣтей, никто не обращалъ ни малѣйшаго вниманія. Мы свободно сооб-
щались съ заболѣвавшими, вбѣгали въ ихъ комнаты, входили къ покой-
никамъ. До чего присмотръ за нами былъ плохъ, видно уже изъ того,
— 47 —
что Леля, этотъ вѣстникъ смерти въ нашей семьѣ, такъ внезапно появив-
шійся у насъ, такъ же внезапно и навсегда исчезла съ нашего гори-
зонта. Въ послѣдній разъ ее видѣли въ моментъ выноса тѣла покой-
наго отца, а затѣмъ у насъ хватились ее только вечеромъ, когда ложи-
лись спать. Нужно помнить, что въ эту минуту холерою заболѣли двѣ
мои старшія сестры. Вѣроятно, потому-то и объ исчезновеніи Лели дали
знать полиціи лишь черезъ нѣсколько дней послѣ того, какъ это было
обнаружено. Какія свѣдѣнія были получены по этому поводу,—у насъ,
кажется, объ этомъ никто въ домѣ не справлялся. Тяжкія невзгоды и
жестокіе сюрпризы, которые судьба преподносила матушкѣ, могутъ слу-
жить оправданіемъ ея индифферентизма къ ребенку, такъ неожиданно
посланному ей судьбою и относительно котораго она должна была бы
быть особенно заботливою.
Кратковременная, но мучительная болѣзнь то одного, то другого
члена нашей семьи, смерть и похороны одного за другимъ не только
ошеломили всѣхъ домашнихъ своею неожиданностью, но физически и
морально истерзали ихъ. За всѣ эти 4—5 недѣль никто въ домѣ не
проспалъ, какъ слѣдуетъ, ни одной ночи; матушка и няня еле передви-
гали ноги отъ усталости и отчаянія, и всѣ служащіе въ домѣ, исто-
мленные хроническими безсонницами, бѣготнею съ утра до вечера и
напряженнымъ уходомъ за больными, бродили измученные и сонные до
невѣроятности.
До чего матушка была потрясена горемъ и отчаяніемъ, до чего
растеряна и убита, видно изъ слѣдующаго эпизода. Только уже послѣ
послѣднихъ похоронъ матушка подозвала няню и спросила ее, откуда
доставала она деньги на лекарство для больныхъ и на похороны. Она
только тутъ вспомнила, что въ ея карманѣ, еще передъ началомъ бо-
лѣзни мужа, было очень немного денегъ. Няня сказала ей, что послѣ
смерти Николая Григорьевича она пришла къ ней просить денегъ, не-
обходимыхъ, чтобы заказать могилу, купить гробъ и пригласить духов-
ныхъ лицъ. Матушка. вытащила изъ кармана кошелекъ съ нѣсколькими
десятками рублей и, подавая ей, сказала: «Дѣлай, какъ знаешь, у меня
больше рѣшительно ничего нѣтъ!» Послѣ этого никто ничего не могъ
добиться отъ матушки, которая временами не могла даже хорошенько
сообразить, о чемъ ее спрашиваютъ. Вслѣдствіе этого за всѣми свѣдѣ-
ніями и распоряженіями обращались къ нянѣ, которая волею-неволею
все взяла въ свои руки.
Хотя нянѣ удалось упросить поставщиковъ отпускать намъ все въ
кредитъ до отъѣзда въ деревню, но оказалось такъ много расходовъ,
за которые необходимо было платить немедленно, что ей скоро пришлось
подумать о займѣ. Она побѣжала было просить въ долгъ у кого-то изъ
нашихъ знакомыхъ, но хозяйка дома, замѣтивъ въ открытое окно ея
— 48 —
приближеніе, закричала ей на всю улицу, чтобы она не смѣла близко
подходить къ ней, такъ какъ всѣ боятся заразы отъ членовъ нашео
семьи. «Точно прокаженные какіе-то сдѣлались! Даже на базарѣ сторо-
нятся нашихъ людей!»... жаловалась няня. Когда она потеряла надежду
занять деньги у знакомыхъ, она рѣшила отправиться къ священнику и
просить его одолжить хотя небольшую сумму, но увѣрена была въ его
отказѣ, такъ какъ онъ и безъ того обѣщалъ ждать платы за свои услуги,
пока матушка сама не найдетъ возможнымъ уплатить ему. Но вдругъ,
на улицѣ, она неожиданно столкнулась съ сыномъ купца Сидорова, въ
домѣ котораго она служила до поступленія къ намъ и няньчила его
младшихъ братьевъ и сестеръ. Хотя онъ былъ тогда еще подросткомъ
и съ тѣхъ поръ прошло уже много лѣтъ, но они тотчасъ узнали другъ
друга. Молодой Сидоровъ зазвалъ ее въ лавку своей жены. Няня узнала
отъ него, что онъ женился на дочери одного изъ нашихъ городскихъ
купцовъ, получилъ за женою лавку въ нашемъ городѣ, куда только что
и переѣхалъ. Жилъ онъ пока у родственниковъ жены, но рѣшилъ
купить здѣсь домъ для себя. Ему уже говорили о томъ, что матушка
будетъ продавать свой домъ, онъ хотѣлъ начать переговоры съ нею по
этому поводу, но, въ виду холеры въ нашей семьѣ, его уговорили по-
дождать. Такимъ образомъ, прежде даже, чѣмъ моей матери могла
придти мысль о продажѣ собственнаго дома, обыватели города уже рѣ-
шили за нее, что это будетъ ею сдѣлано. Няня подтвердила, что, вѣ-
роятно, это такъ и будетъ, но пока просила его ссудить ей небольшую
сумму, увѣривъ его, что, если онъ не сойдется съ матушкою въ цѣнѣ,
онъ все-таки сполна получитъ свои деньги, такъ какъ въ такомъ слу-
чаѣ на уплату долговъ будетъ продано что-нибудь изъ имѣнья. За чест-
ность матушки ему поручились въ лавкахъ, гдѣ мы забирали провизію,
и онъ далъ денегъ взаймы, разсчитывая, что матушка изъ-за этого бу-
детъ уступчивѣе при продажѣ ему дома.
Разсказывая все это, няня не упустила случая, чтобы по своему
обыкновенію, не указать на милосердіе Господа Бога, «который все же
не оставилъ насъ въ такую тяжелую минуту». Но матушка при этомъ
пришла въ такое негодованіе, разразилась такимъ потокомъ богохульствъ
и проклятій судьбѣ, что няня, успокаивая ее всѣмъ, чѣмъ только могла,
наконецъ, начала стращать ее тѣмъ, что она накличетъ новую бѣду. И
причину новаго нѳсчастія, разразившагося надъ моею семьей черезъ
нѣсколько часовъ, няня, хотя и не высказывала этого въ глаза матушкѣ,
очевидно, приписывала ей, какъ тяжко провинившейся передъ Богомъ
своими богохульствами и проклятіями.
— Чѣмъ пугать меня такими страстями, поди-ка лучше поспи,—
вѣдь ты на ногахъ еле держишься!..—сказала матушка совершенно
измученной нянѣ, на долю которой выпадало всегда больше, чѣмъ дру-
— 49 —
гимъ, напряженной работы за больными, бдѣнія по ночамъ, бѣготни,
заботъ и хлопотъ.
Шелъ третій или четвертый день послѣ послѣднихъ похоронъ:
больныхъ въ домѣ не было, и старшіе рѣшили отдохнуть, чтобы не-
медленно начать укладку для окончательнаго переѣзда въ деревню.
Въ Погорѣлое уже былъ отправленъ верховой, чтобы дать знать
крестьянамъ о пріѣздѣ съ телѣгами для перевозки всего нашего город-
ского имущества. Няня, прежде чѣмъ уйти въ свою комнату, распоря-
дилась, чтобы горничная затопила всѣ печи. Несмотря на то, что на-
ступилъ уже Іюнь, въ этотъ день было очень холодно. Горничная полу-
чила приказаніе не выходить ни на минуту изъ комнатъ, не бѣгать въ
людскую и присматривать за младшими дѣтьми; то же должны были
дѣлать и мои старшія сестры. Двое моихъ братьевъ ушли изъ дому, а
мы, дѣвочки, усѣлись въ одной комнатѣ. Но мои сестры, Аня 13-ти и
Саша 12-ти лѣтъ, прилегли на постель и скоро уснули. Тогда я и моя
семилѣтняя сестра, Нина, стали бѣгать по незанятымъ комнатамъ. Когда
горничная увидала, что матушка и няня спятъ, что заснули и мои
старшія сестры, она, несмотря на приказаніе, преспокойно ушла въ
людскую. Мы съ Ниной надумали дѣлать стирку бѣлья для нашихъ ку-
колъ: достали чашку, налили въ нее воды и принялись за дѣло. Но
вотъ Нина объявила, что уже кончила мытье бѣлья и будетъ его су-
шить. Придерживая руками свои мокрыя тряпочки, она стала сушить
ихъ у открытой печки, пылавшей въ ту минуту яркимъ огнемъ. Вдругъ
она отчаянно закричала. Когда я подняла голову отъ своей работы,
легкое бумажное платье сестры пылало на ней, и она съ пронзитель-
нымъ крикомъ понеслась въ другую комнату. Я побѣжала за ней и
упала безъ чувствъ. Въ сознаніе я пришла уже на кровати, какъ мнѣ
казалось тогда отъ страшной боли въ желудкѣ, которая сводила всѣ
мои члены. Затѣмъ послѣдовала рвота и появились другіе признаки хо-
леры. Ускорилъ-ли появленіе злостной эпидеміи испугъ, или она уже
раньше таилась въ моемъ организмѣ и проявилась сама собой, не
съѣла-ли я чего-нибудь неудобоваримаго въ ту минуту, когда мы съ
сестрой оставались безъ присмотра,—неизвѣстно; только съ этой минуты
я сильно занемогла. Отчаянно заболѣвшая Нина лежала въ другой комнатѣ.
По разсказамъ матушки и няни, когда обѣ онѣ, пробужденныя
нашими криками, вбѣжали въ залу, мы съ сестрой лежали на полу:
одна у одной, другая—у противоположной двери; я была безъ чувствъ,
а Нина захлебывалась отъ рыданій, но была въ сознаніи,—платье на
ней продолжало тлѣть, а кое-гдѣ и вспыхивало искорками. Хотя док-
торъ явился немедленно, но Нина получила такіе тяжелые ожоги, а
испугъ такъ потрясъ ея организмъ, что она въ концѣ того же дня уже
Воспоминанія.	4
— 50 —
стала бредить и не приходила въ сознаніе до самой смерти, наступив-
шей черезъ нѣсколько дней.
Послѣ похоронъ Нины, этихъ уже восьмыхъ похоронъ въ нашемъ
семействѣ меньше, чѣмъ за полтора мѣсяца, я продолжала лежать опасно
больная.
Не знаю, какъ въ то время лѳчили отъ холеры въ другихъ до-
махъ, но нашъ докторъ, между прочимъ, практиковалъ у насъ такой
способъ: изъ постели вынимали перины и подушки, а больного, оберну-
таго въ одну простыню, клали на раму кровати, затянутую грубымъ
полотномъ. Сверху больного укрывали множествомъ нагрѣтыхъ одѣялъ
и перинъ, въ ноги и по бокамъ его клали бутылки съ кипяткомъ,
крѣпко закупоренныя и обернутыя въ тряпки, а подъ кроватью, т. е.
подъ полотномъ рамы кровати, въ огромномъ мѣдномъ тазу, лежалъ рас-
каленный кирпичъ, который то и дѣло поливали кипящею водою съ
уксусомъ. Такимъ образомъ больной вдыхалъ горячій уксусный паръ,
который вмѣстѣ съ теплыми покрышками долженъ былъ согрѣвать его
холодѣющее тѣло.
Не помню, какъ долго продолжалась моя болѣзнь, забыла и то,
мучительны или нѣтъ были мои страданія, но у меня остался въ па-
мяти-только вотъ какой моментъ: на меня вдругъ напало какое-то оцѣ-
пенѣніе, такъ что я не могла пошевельнуться, не могла отвѣчать на
вопросы няни. Вдругъ я почувствовала, что она растираетъ мнѣ то
ноги, то руки, безпрестанно наливаетъ на раскаленный кирпичъ кипя-
токъ съ уксусомъ, и ея горячія слезы падаютъ мнѣ на лицо. Она умо-
ляетъ меня сказать хотя одно слово, умоляетъ хотя кивнуть головой,
если я ее слышу, а я все слышу, что она говоритъ, все вижу, что она
дѣлаетъ, но остаюсь неподвижною, нѣмою и равнодушною. Не помню,
молчала-ли я потому, что не могла исполнить ея просьбу, или не хо-
тѣла этого сдѣлать по упрямству. Тогда она, не отходя отъ меня,
громко позвала матушку, ‘которая быстро вошла въ комнату, присѣла
къ моей кровати, положила руку на мой лобъ и проговорила: «уми-
раетъ!»
— Боже упасиі—закричала няня въ какомъ-то изступленіи.—Мы
ее ототремъ... Какъ же такъ? Непремѣнно ототремъ!.. Зовите, зовите
доктора, зовите же, матушка-барыня, поскорѣе!
— Ахъ, не кричи ты, пожалуйста!—съ досадой проговорила ма-
тушка и затѣмъ въ какомъ-то раздумьѣ, покачивая головой, нѣсколько
разъ повторила: «девятый покойникъ! девятый покойникъ! Что же...
Пусть умираетъ! И оставшихся нечѣмъ кормить!»
О, зачѣмъ, зачѣмъ были произнесены слова: «пусть умираетъ!» За-
чѣмъ они дошли до моего слуха! Они надолго остались выгравирован-
ными въ моемъ мозгу и, какъ раскаленные уголья, жгли мое сердце. Во
— 51 —
всѣ моменты не только моей дѣтской, но даже отроческой жизни, какъ
только случалось со мной какая-нибудь невзгода, я припоминала ихъ и
еще болѣе чувствовала себя несчастною. Эти слова, до глубины зна-
ченія которыхъ я такъ долго не могла додуматься, то и дѣло приходили
мнѣ на память, окрашивали всѣ обстоятельства моей жизни въ еще
болѣе мрачный цвѣтъ, заставляли меня отыскивать индифферентизмъ
матери ко мнѣ даже тамъ, гдѣ его не было и слѣда, порождали въ моей
душѣ настоящую зависть къ окружавшимъ меня дѣтямъ нашихъ сосѣдей:
мнѣ всегда казалось, что каждаго изъ нихъ любятъ больше, чѣмъ меня,
и это заставляло меня мучительно страдать. Чѣмъ болѣе я подрастала,
тѣмъ чаще съ невыразимою тоскою и болью въ сердцѣ, точно жалуясь
-кому-то на величайшую несправедливость, на незаслуженное горе, мои
уста шептали помимо моей воли: «Моя мать, моя родная мать желаетъ
моей смерти! Моя мать, моя родная мать меня не любитъ!» Мое дѣт-
ство вообще роковымъ образомъ сложилось въ высшей степени печально,
а эти неосторожныя слова лишь усиливали его горечь, толкали мою
дѣтскую фантазію на изобрѣтеніе неимовѣрно нелѣпыхъ исторій, что
причинило не только мнѣ, но и матери не мало огорченій. Я придала
словамъ «пусть умираетъ» несравненно болѣе узкій, жестокій смыслъ
относительно меня, чѣмъ они имѣли въ дѣйствительности. И это на-
турально: я была въ то время слишкомъ мала и совсѣмъ еще не по-
нимала того, что они могутъ вырваться и изъ материнскаго сердца,
переполненнаго любовью... Очень возможно, что у матушки эти слова
•сорвались отъ страха за новую утрату, но я не понимала и не могла
понять въ то время этого. Не могла я понять и всей глубины горя,
постигшаго мою мать, всего ужаса ея положенія.
Доказательство неосновательности моей обиды я могла бы найти
хотя въ томъ, что во время моей болѣзни ко мнѣ постоянно ходилъ
докторъ, между тѣмъ въ то время для матушки былъ дорогъ каждый
грошъ, что для моего спасенія были приняты всевозможныя мѣры... Но
я ни въ ту минуту, ни гораздо позже ничего не хотѣла слышать, ни о
чемъ не хотѣла думать, кромѣ тѣхъ роковыхъ словъ, и даже изъ нихъ
брала только одну фразу: «пусть умираетъ*, а послѣдующую: «мнѣ ихъ
нечѣмъ кормить!» я опускала, не понимая ея значенія, да она и не
нужна была мнѣ для моихъ горькихъ размышленій и душевныхъ тер-
заній, для моихъ гнѣвныхъ чувствъ, для злобныхъ вспышекъ противъ
матери, разрывавшихъ на части мое сердце. Своими неосторожными
словами матушка нанесла мнѣ смертельную обиду, которая во времена
моего злополучнаго дѣтства нерѣдко не только давила мнѣ грудь, но
плодила между нами множество недоразумѣній, которыя проявлялись
бы въ еще болѣе безобразной формѣ, если бы безконечно добрая няня
4*
— 52 —
не употребляла всевозможныхъ средствъ, чтобы смягчать наши взаим-
ныя отношенія.
Однако, пора возвратиться къ изложенію семейныхъ событій.
Наконецъ, докторъ объявилъ, что моя болѣзнь не представляетъ
болѣе опасности для жизни, но я была еще очень слаба и не могла
ходить: меня выносили въ другую комнату и усаживали на диванъ
среди подушекъ. Дѣлали это, вѣроятно, для того, чтобы я не скучала
одна, безъ няни; въ домѣ у насъ началась лихорадочная укладка для
окончательнаго переѣзда въ деревню.
Когда въ первый разъ меня перенесли въ залу и усадили, меня
поразили монотонные звуки, раздававшіеся изъ кабинета покойнаго-
отца. Няня объяснила мнѣ, что «божественное» читаютъ по «дорогимъ
нашимъ покойничкамъ», что на дняхъ будетъ уже 6 недѣль послѣ смерти
моей старшей сестры, и что тогда чтица будетъ отпущена. Она сооб-
щила, что у насъ не одна, а двѣ сестры чтицы для того, чтобы смѣнять
одна другую: когда одна уставала, спала или обѣдала,—ее замѣняла дру-
гая, чтобы чтеніе по усопшимъ продолжалось непрерывно день и ночь.
Няня говорила все это отрывочно, такъ какъ постоянно выбѣгала изъ
комнаты, чтобы внести для укладки ту или другую вещь. Вдругъ нѣ-
сколько нашихъ слугъ съ крикомъ «воровство! воровство!» вбѣжали въ
залу, а за ними то и дѣло входили другіе. Когда матушка, привлечен-
ная шумомъ, вошла къ намъ, они заявили, что прежде, чѣмъ уклады-
вать вещи, они стали кое-что провѣрять. Оказалось, что раскрадена не
только огромная часть серебра и золотыхъ вещей, но не хватало многаго
изъ бѣлья и верхней одежды. Наши служащіе высказали подозрѣніе на
чтицъ, двухъ молодыхъ дѣвушекъ, дочерей пономаря, приглашенныхъ для
чтенія по усопшимъ. Когда въ домѣ поднялась суматоха, одна изъ чтицъ
читала, а другая въ это время у насъ же спала въ людской. Люди сами
распорядились устроить за ними такой надзоръ, чтобы онѣ какъ-нибудь
не вышли изъ дому, а няня немедленно отправилась доложить объ этомъ
полицмейстеру, который, чтобы доказать свою готовность помочь матушкѣ,
пригласивъ съ собою няню и полицейскихъ, отправился въ домъ поно-
маря. Очень скоро кое-что изъ украденнаго было найдено въ сундукѣ
молодыхъ дѣвушекъ, а когда туда же съ полицейскимъ привели и двухъ
сестеръ, онѣ немедленно сознались во всемъ и объяснили, что ежедневно
уносили чго-нибудь изъ нашего добра, но что большую часть украден-
ныхъ вещей онѣ уже сбыли на базарѣ, на который въ то время съѣз-
жался всякій людъ: и крестьяне, и мелкіе торговцы. Родители дѣвушекъ
прибѣжали къ матушкѣ и бросились передъ нею на колѣни, умоляя ее
не губить семью. Матушкѣ не было даже смысла преслѣдовать ихъ,
такъ какъ украденное въ то время очень рѣдко находилось. Матушка
во всемъ обвиняла только себя: отецъ ни во что не вѣрилъ, слѣдова-
— 53 —
тельно, ни для него, ни для усопшихъ ея дѣтей не зачѣмъ было вы-
полнять обрядъ чтенія по покойникамъ.
Наконецъ, злой рокъ, казалось, утомился вырывать изъ нашей
чіѳмьи то одну, то другую жертву, и всѣ несчастія на время прекрати-
лись. Домъ былъ проданъ купцу Сидорову, и проданъ безъ убытка, т. е.
на ту же цѣну, за которую его пріобрѣлъ покойный отецъ. Если бы не
деньги, полученныя за него, намъ немыслимо было бы выѣхать изъ
города,—столько у насъ накопилось долговъ за это время болѣзней и
смертей. За уплатою городскихъ долговъ, у матушки оставалось лишь
нѣсколько десятковъ рублей, съ которыми она должна была начать
нбвое хозяйство. Укладка вещей продолжалась нѣсколько дней, и при
этомъ всѣ были заняты съ утра до поздняго вечера,—приходилось все
забирать, съ собою, такъ какъ мы навсегда разставались съ городомъ.
Наше помѣстье Погорѣлое находилось въ 75 верстахъ отъ города,
въ которомъ мы проживали. Чтобы перевезти нашихъ лакеевъ, пова-
ровъ, кучеровъ, горничныхъ, прачекъ, а также насъ самихъ, все наше
добро и городскую обстановку, намъ прислано было множество телѣгъ
съ лошадьми. Хотя штатъ нашей прислуги, какъ мнѣ говорили, всегда
былъ меньше, чѣмъ у другихъ, но, по сравненію съ нынѣшнимъ време-
немъ, онъ все-таки былъ чрезвычайно многолюденъ. Лошадей и людей
45ыло много прислано и оттого, что дороги въ то время вообще были
крайне плохи, вслѣдствіе этого нельзя было слишкомъ тяжело нагружать
возы, да и лошади сами по себѣ отличались въ нашей мѣстности мало-
рослостью и слабосиліемъ.
Для путешествія «господской семьи» былъ присланъ изъ деревни
дормезъ, представлявшій нѣчто въ родѣ громаднѣйшей, первобытной
кареты: на огромныхъ высокихъ колесахъ стоялъ неуклюжій ящикъ чуть
не исполинскихъ размѣровъ. Снаружи онъ былъ обтянутъ побурѣвшею и
растрескавшеюся кожею, прибитою къ доскамъ простыми гвоздями, про-
ржавѣвшими отъ времени, а по бокамъ дормеза, или, какъ мы его на-
зывали, «Ноева ковчега», были сдѣланы отверзтія. Въ дурную погоду
яти отверзтія, или окна закрывались сукномъ, а въ хорошую погоду тя-
желыя суконныя полосы прикрѣплялись надъ отверзтіями. Внутри этотъ
экипажъ былъ обитъ (конечно, руками доморощенныхъ обойщиковъ изъ
крестьянъ) сѣрою матеріею, положенною на вату и простеганною въ
пяльцахъ руками крѣпостныхъ дѣвушекъ.
Какихъ только мѣшечковъ, кармашковъ и отдѣленій не было при-
крѣплено къ обивкѣ этого экипажа внутри! Въ немъ были устроены
карманы для полотенецъ личныхъ и чайныхъ, помѣщенія для бутылокъ
съ квасомъ и молокомъ, для кружекъ, для спичечницы, мыльницы, гре-
бешковъ, щетокъ; большіе мѣшки предназначались для провизіи. Не-
смотря на то, что объемистые бока дормеза были унизаны помѣщеніями
— 54 —
для дорожныхъ принадлежностей и провизіи, во всѣхъ углахъ еще стояли
ящики съ провизіей, а узелки и мѣшечки съ разнообразнымъ жаркимъ
и печеньемъ подвѣшивались къ потолку экипажа. Тамъ, гдѣ дорога была
убійственно плоха, ѳтотъ экипажъ встряхивало до основанія, и тогда съ
верха и боковъ дормёза срывались съ своихъ мѣстъ бутылки и узлы, и
все это летѣло на головы путешественниковъ. Низъ экипажа внутри
былъ устланъ сѣномъ, а сверху лежали перины и подушки. Лежать въ
этомъ экипажѣ было удобнѣе, чѣмъ сидѣть, такъ какъ даже взрослый
мужчина могъ вытянуться въ немъ во весь ростъ. Но не каждому уда-
валось вылежать всю дорогу. Когда чувствовалась потребность посидѣть,
приходилось изобрѣтать новый порядокъ: узлы, ящички и картонки ото-
двигались въ сторону, а сидѣнье устраивалось изъ подушекъ и одѣялъ.
Къ невообразимой суматохѣ, господствовавшей въ нашемъ домѣ во
время сборовъ въ деревню, присоединились еще хлопоты по заготовкѣ
провизіи на дорогу: 75 верстъ до деревни мы должны были сдѣлать въ
два дня, но для этого заготовляли цѣлые вороха всякой снѣди, пред-
назначенной какъ будто для прокормленія огромнаго полка, выступавшаго
въ походъ. Наканунѣ, уже съ ранняго утра, то поваръ вносилъ въ залу
готовые бисквиты въ бумажныхъ коробкахъ, и по комнатамъ проносился
запахъ жженой бумаги, то горничная входила съ блюдомъ булочекъ разно-
образной формы или съ жареными гусями, курами, цыплятами. А какихъ
только пирожковъ не заготовляли для этого случая! Тутъ были и пи-
рожки съ морковью, картофелемъ, фаршемъ, и пирожки, въ которыхъ
запекалось по цѣлому маленькому цыпленку.
Несомнѣнно, что въ прежнія времена «господа» ѣли гораздо больше <
и гораздо чаще, но даже, если и это принять въ разсчетъ, все же не-
понятно, зачѣмъ все это дѣлалось въ такихъ поразительныхъ размѣрахъ,
особенно въ нашей семьѣ, въ то время, когда въ домѣ былъ такой не-
достатокъ въ деньгахъ. Матушка разрѣшала этотъ вопросъ очень просто:
«всѣ такъ дѣлали», къ тому же, кромѣ ѣды, и дѣлать-то въ прежнее
время помѣщикамъ нечего было, а главное нужно помнить и то, что въ
то время деревенскія сбереженія или не имѣли сбыта, или цѣнились
такъ дешево, что ихъ не стоило продавать.
Наступилъ и день отъѣзда. Все запаковано и уложено; вся улица
передъ нашимъ домомъ запружена подводами съ сидящими уже на нихъ
людьми и съ возами нашихъ -вещей; дормёзъ у крыльца. Городская
квартира совершенно пуста; торопливо ставятъ въ уголъ нарочно при-
несенный откуда-то столикъ, покрываютъ его чистою салфеткою, въ
уголъ прилаживаютъ образъ, прикрѣпляютъ къ нему восковую свѣчу,
и няня подводитъ насъ, дѣтей, къ нему со словами: «Помолитесь бо-
женькѣ, помолитесь на дорожку!» Въ эту минуту вошла матушка, встала
позади насъ и вдругъ со стономъ упала на колѣни.
— 55 —
— Боже! за что же, за что все это?—отчаянно рыдая, вскричала
она, ломая руки, затѣмъ быстро поднялась и направилась въ кабинетъ
мужа, перешла въ комнату только что умершихъ дочерей и сыновей,
и отовсюду раздавались ея разрывающіе душу не то вопли, не то отчаян-
ные крики, вылетавшіе изъ глубины сердца, возмущеннаго несправед-
ливостью судьбы. Мы, дѣти, прижались къ нянѣ и плакали вмѣстѣ съ
нею. Но вотъ безумныя рыданія матушки стихли, ‘она вошла къ намъ
съ лицомъ, искаженнымъ душевною мукою, покрытымъ багровыми пят-
нами, съ глазами, опухшими отъ слезъ и разсѣянно блуждавшими; ея
грудь судорожно подымалась отъ внутренняго волненія, и она присло-
нилась къ стѣнѣ, но вдругъ схватилась рукою за сердце, нечеловѣче-
скій крикъ вырвался изъ ея груди, и она рухнула на полъ безъ
чувствъ.
Жгучая, страстная любовь къ матери обожгла мое дѣтское сердце,
я хотѣла было броситься къ ней, чтобы цѣловать ея ноги, просить у
нея прощенія за то, что еще такъ недавно я не любила ее, ее—такую
несчастную, но мои слабыя отъ болѣзни ноги покачнулись, и няня еле
подхватила меня. О, отчего я не могла тогда рыдать на груди моей
несчастной матери! Эти слезы, можетъ быть, заставили бы меня забыть
навсегда тѣ роковыя слова, я скорѣе поняла бы всю глубину ея не-
счастья, поняла бы, что, будучи еще молодою, здоровою, красивою жен-
щиною 36 лѣтъ, она уже навѣки прощалась со счастьемъ всей своей
личной жизни, и моя бы обида противъ нея скорѣе улеглась!.. Но этого
не случилось: я была слишкомъ слаба, чтобы подойти къ ней, да и
около нея уже суетилось нѣсколько человѣкъ. Откуда-то достали кро-
вать, уложили на нее матушку, давали ей что-то нюхать, обливали ее
водою, но не могли привести въ чувство, и няня послала за докторомъ.
Но и его старанія оказались такъ же безуспѣшными, и матушка не
приходила въ себя. Тогда докторъ послалъ къ себѣ за кресломъ,
усадилъ въ него, съ помощью людей, безчувственную матушку, обна-
жилъ ея руку и пустилъ ей кровь. Матушка • открыла глаза и пришла
въ себя. Когда кровопусканіе было окончено и рука забинтована, док-
торъ приказалъ положить ее на постель и присѣлъ къ ея кровати. Онъ
объявилъ ей, что она не должна предпринимать путешествіе въ де-
ревню ранѣе нѣсколькихъ дней, въ продолженіе которыхъ онъ долженъ
слѣдить за ея здоровьемъ, и посовѣтовалъ ей, во избѣжаніе подобныхъ
обмороковъ, ежегодно пускать себѣ кровь.
Къ несчастью, матушка послушалась этого совѣта и стала еже-
годно пускать себѣ кровь сначала разъ въ годъ, а потомъ и два. Нужно
замѣтить, что она, несмотря на свой 36-лѣтній возрастъ, несмотря на
множество рожденныхъ ею дѣтей, неизмѣнно отличалась превосходнымъ
здоровьемъ. Она не только никогда не хворала, но даже каждый разъ
— 56 —
послѣ родовъ, какъ она намъ сказывала,не лежала въ постели болѣе 2—3-хъ
часовъ, и въ тотъ же день продолжала прерванную дѣятельность, т. е.
шила для дѣтей или учила кого-нибудь изъ нихъ, однимъ словомъ,
дѣлала все то, что и въ обыкновенное время. Этотъ обморокъ случился
съ нею въ первый и послѣдній разъ въ жизни, но какъ только она
стала прибѣгать къ кровопусканіямъ, она, несмотря на въ высшей сте-
пени дѣятельную жизнь въ деревнѣ и большой моціонъ, стала чрез-
мѣрно толстѣть. Черезъ лѣтъ десять она уже выглядѣла старухою и
стала чрезвычайно толстою, такъ что расхаживать по полямъ и лугамъ,
какъ дѣлала это въ первые годы своей самостоятельной жизни въ де-
ревнѣ, уже не могла и ѣздила въ карафашкѣ. Когда приближался срокъ
кровопусканія, у ней начинались приливы крови къ головѣ, и она чув-
ствовала недомоганіе. Только послѣ многихъ лѣтъ такого способа лече-
нія одинъ докторъ убѣдительно доказалъ ей вредъ для нея кровопуска-
нія, и она, наконецъ, рѣшилась покончить съ нимъ.
Продолжаю прерванный разсказъ. Какъ только докторъ удалился,
матушка не позволила распрягать лошадей, а, полежавъ очень недолго,
приказала всѣмъ выходить на крыльцо, чтобы отправляться въ дорогу.
Нашъ переѣздъ въ деревню скорѣе походилъ на < великое пере-
селеніе народовъ», чѣмъ на переселеніе семьи въ деревню за 75верстъ.
До 20 телѣгъ, нагруженныхъ нашимъ имуществомъ, были разставлены
другъ за другомъ. Послѣднія изъ нихъ были заняты служащими съ
привязанными позади городскими коровами. Лошади дормёза были увѣ-
шены бубенцами, а къ дугѣ коренника подвѣсили большой и звонкій
колоколъ; три лошади этого экипажа были запряжены къ ряду, трой-
кой, и ими управлялъ кучеръ; но едва ли одна тройка могла бы ста-
щить такую махину, какъ «Ноевъ ковчегъ», а потому въ него были
впряжены еще двѣ лошади впереди, и ими управлялъ крестьянинъ,
сидѣвшій верхомъ на одной изъ нихъ. Можно себѣ представить, какой
раздался шумъ, визгъ, трескъ, звонъ колокольчиковъ и бубенцовъ, когда
всѣ лошади тронулись въ, путь.
Низъ нашего первобытнаго экипажа былъ устланъ перинами, по-
душками и покрытъ одѣялами. Матушка улеглась съ одного края; подлѣ
нея положили меня, возлѣ примостилась няня, а противъ насъ усадили
двухъ братьевъ и двухъ сестеръ. Моему старшему брату Андрюшѣ было
въ то время 14 лѣтъ,—онъ былъ кадетомъ полоцкаго корпуса и прі-
ѣхалъ домой на лѣтніе каникулы; сестрѣ Аннѣ было 13 лѣтъ, Сашѣ—12,
Зарѣ (Захару)—9 лѣтъ, я была самою младшею. Такимъ образомъ у
матушки было теперь всего 5 человѣкъ дѣтей.
Вначалѣ дорога шла весьма сносная», и мы подвигались довольно
быстро. Няня всѣхъ одѣлила орѣхами: братья и сестры щелкали и пере-
грызали ихъ собственными зубами, выбрасывая шелуху за оконца, откры-
— 57 —
тыя по случаю прекрасной лѣтней погоды. Но вотъ кочки и выбоины
стали чаще попадаться по дорогѣ, и насъ то и дѣло встряхивало. Ма-
тушка, только что перенесшая внезапный обморокъ и кровопусканіе,
вѣроятно, сильно страдала, такъ какъ у нея отъ времени до времени
вырывались тяжелые стоны. Няня безпрестанно останавливала стар-
шихъ дѣтей, громко болтавшихъ между собою. Но это не дѣйствовало на
Андрюшу, который сталъ увѣрять, что тряска экипажа помогаетъ ему
разгрызать орѣхи. Въ эту минуту экипажъ сталъ сотрясаться безъ пере-
дышки. Андрюша, желая на дѣлѣ показать справедливость своихъ словъ,
вскочилъ съ своего мѣста, продолжая щелкать орѣхи. Вдругъ «Ноевъ
ковчегъ» встряхнулся до основанія, Андрюша схватился рукой за тесьму,
придерживавшую бутылку съ квасомъ, нечаянно сорвалъ ее съ мѣста,
она разбилась, и квасъ выплеснулся на наши ноги. Матушка гнѣвно
приподнялась съ своего мѣста, приказала кучеру остановиться и вкатила
брату тяжеловѣсную оплеуху со словами: «Болванъ! Разучился благо-
пристойно держать себя въ присутствіи матери! Маршъ на телѣгу съ
людьми!»
Возвратившись изъ корпуса на каникулы, братъ Андрей старался
держать себя уже взрослымъ. Помогало этому то, что, вслѣдствіе смерти
старшихъ братьевъ и сестеръ, онъ оказывался теперь старшимъ чле-
номъ семьи, а можетъ быть уже такой возрастъ пришелъ, когда под-
ростки любятъ казаться болѣе взрослыми, чѣмъ они есть на самомъ
дѣлѣ. Какъ бы то ни было, но онъ началъ покрикивать на людей,
командовать ими, давать свои приказанія болѣе авторитетно, чѣмъ это
дѣлали у насъ взрослые, и тономъ, нѳдопускающимъ возраженій, что
такъ ненавидѣла матушка. Очень возможно, что она замѣчала это уже
въ городѣ, и ея неудовольствіе на поведеніе сына все росло, но ей
было не до того, чтобы каждый разъ рѣзко обрывать его, хотя это было
главнымъ правиломъ ея воспитанія. Я только этимъ и могу объяснить
матушкину пощечину и изгнаніе на людскую телѣгу 14-лѣтняго юноши:
то и другое даже для нея было слишкомъ безцеремонно и до сихъ поръ
не практиковалось въ нашемъ домѣ.
Однако, оплеуха сама по себѣ, какъ много разъ послѣ этого вспо-
миналъ братъ, еще не была для него особенно оскорбительною, такъ
какъ она нанесена была въ присутствіи только членовъ своего семей-
ства: ужаснѣе для него было приказаніе ѣхать въ одной телѣгѣ съ
крѣпостными. У кого въ то время съ раннихъ лѣтъ не было дворян-
скаго гонора? Братъ много разъ впослѣдствіи вспоминалъ объ этой
непріятности, полученной имъ въ дорогѣ, и всегда удивлялся себѣ, что
онъ, въ то время заносчивый и задорный, могъ выполнить такое при-
казаніе. Но матушка была натурой въ высшей степени властной, и
— 58 —
едва-ли возможно было даже Андрюшѣ, который былъ ея первымъ лю-
бимцемъ, не повиноваться ей.
Когда экипажъ, уже безъ брата, пустился въ путь, мы поѣхали
рысцой. Однако, кучеръ скоро слѣзъ съ козелъ, подбѣжалъ къ окошечку,
около котораго лежала матушка, и просилъ позволенія смѣнить двухъ устав-
шихъ лошадей на привязанныхъ сзади къ одной изъ телѣгъ.
Наконецъ, день сталъ склоняться къ вечеру, и мы, чтобы не платить
денегъ за ночлегъ на постояломъ дворѣ, остановились при въѣздѣ въ одну
деревню и вышли изъ экипажа. Люди вынесли изъ хаты скамейки и
столъ, отправились ставить самоваръ, который мы везли съ собою, раз-
вязывали провизію и разставляли на столѣ. Когда мы покончили съ
чаемъ и закусками, въ виду теплаго вечера, матушка приказала оты-
скать для братьевъ сѣновалъ для ночлега, а мы всѣ съ матушкою и
нянею улеглись въ дормезѣ. Люди, бывшіе съ нами, устроили между
собою смѣну: одни изъ нихъ оберегали лошадей и насъ, другіе спали
въ это время, а затѣмъ вставали и дежурили въ свою очередь. Какъ
только разсвѣло, насъ разбудили, мы вылѣзли изъ экипажа, началось
чаепитіе, — и снова отправились въ путь. Хотя мы выѣхали очень
рано, и всей дороги оставалось верстъ тридцать, но на этотъ разъ пред-
полагалось кормить лошадей въ пути, и насъ ожидалъ знаменитый «Дѣ-
довъ мостъ», который многіе совершенно правильно называли «Чорто-
вымъ мостомъ». Онъ никогда не былъ мостомъ или, можетъ быть, былъ
имъ въ давнопрошедшія времена, такъ какъ не только въ то время,
которое я описываю, но и черезъ лѣтъ тринадцать послѣ ѳгого, когда
я проѣзжала здѣсь, онъ былъ мало чѣмъ лучше. «Чортовымъ мостомъ»
называли извѣстную часть дороги, или, точнѣе сказать, совершенное
ея отсутствіе на пространствѣ 3—4 верстъ.
Когда мы рано утромъ тронулись въ путь, верстъ черезъ пять-шесть,
справа и слѣва дороги потянулись топкія болотистыя мѣстности, поросшія
жалкимъ кустарникомъ; дорога становилась все хуже, и, наконецъ, пе-
редъ нами, во всемъ своемъ ужасающемъ величіи, предсталъ «Чортовъ
мостъ». Его нельзя было назвать ни мостомъ, ни дорогою,—это просто
былъ какой-то непостижимый хаосъ. Иначе трудно опредѣлить эту не-
выразимую путаницу кое-какъ набросанныхъ и переломанныхъ засох-
шихъ вѣтвей, щебня, самаго разнообразнаго мусора, камней, всевоз-
можныхъ обрубковъ, дранокъ, палокъ и грязи, грязи безъ конца. Здѣсь
и тамъ на этой дорогѣ, называемой «Чортовымъ мостомъ», появлялись
то углубленія, то огромныя, топкія лужи, въ которыя проваливались ло-
шади по самое брюхо и вязли колеса экипажа. Здѣсь торчкомъ высо-
вывались тонкіе обрубленные стволы деревьевъ, тамъ на выдающихся
грязныхъ кочкахъ торчали камни, а тутъ же подлѣ зіяла мутная кол-
добина, блестя на солнцѣ своею зеленоватою грязью.
— 59 —
Эта невообразимая путаница лужъ, трясинъ и гніющихъ древес-
ныхъ массъ образовалась потому, что въ этой сырой, топкой и низ-
менной мѣстности никогда не устраивали надлежащей дороги, а подлѣ
не было даже канавъ для стока болотной грязи. Когда становой узна-
валъ, что тутъ скоро придется проѣзжать архіерею или какому-нибудь
важному чиновнику, онъ сгонялъ крестьянъ тѣхъ землевладѣльцевъ, ко-
торымъ принадлежали эти болота, и тогда наскоро чинили «Чортовъ
мостъ». Но вся починка состояла въ томъ, что крестьяне привозили къ
означенному мѣсту возы хвороста, песку, камней, щебня, наваливали
все это по всему пространству и нѣсколько утрамбовывали сваливаемое.
И при проѣздѣ важнаго лица эта дорога была очень плоха, но все же
лошади не вязли здѣсь по брюхо, и, хотя съ грѣхомъ пополамъ, тутъ
можно было проѣхать. Но черезъ мѣсяцъ-другой послѣ починки, особенно
послѣ ливней или зимнихъ оттепелей, «Чортовъ мостъ» принималъ свой
обычный видъ. Къ тому же по нашимъ дебрямъ и захолустьямъ важ-
ныя лица проѣзжали чрезвычайно рѣдко; чаще это случалось въ зимнее
время, когда замерзали всѣ лужи, когда массы снѣга заметали всѣ ухабы
и выбоины,—тогда снѣжный покровъ выравнивалъ всю эту адскую мѣст-
ность; только въ такое время года и можно было проѣзжать по «Чор-
тову мосту», не опасаясь вытрясти всѣ внутренности или погубить ло-
шадей и экипажъ.
Прежде чѣмъ нашъ дормезъ вступилъ въ область «Чортова моста»,
кучеръ остановилъ лошадей и подошелъ къ окошечку, у котораго ле-
жала матушка. Онъ отрапортовалъ, что лошадь съ первою телѣгою, ко-
торую онъ отправилъ впередъ, чтобы испробовать дорогу, уже завязла,
что намъ, вѣроятно, долго придется простоять на одномъ мѣстѣ, такъ
какъ онъ долженъ вмѣстѣ съ другими людьми вытаскивать телѣги и
поправлять дорогу для проѣзда нашего экипажа. Всѣ бывшіе съ нами
люди выскочили изъ телѣгъ, схватили палки и начали вымѣрять ими
глубину болотныхъ лужъ и проваловъ, по которымъ предстояло проѣз-
жать. При этомъ нѣсколько человѣкъ уже обрубали топорами кустар-
ники и тонкія деревца по бокамъ дороги и наваливали ихъ въ колдо-
бины и лужи; затѣмъ, еще нѣсколько человѣкъ, взявъ длинный брусъ и
ставъ съ двухъ сторонъ увязнувшаго воза, запускали его подъ прова-
лившуюся телѣгу, вытаскивая ее изъ грязи, а другіе тащили увязнув-
шую лошадь. Когда это было окончено, то, прежде чѣмъ тащиться
дальше, рѣшено было пустить впередъ всѣ возы, одинъ за другимъ:
какъ только одному изъ нихъ приходилось двинуться впередъ по осо-
бенно опасному мѣсту, къ нему подбѣгали двое людей и тянули лошадь
подъ уздцы, направляя ее то вправо, то влѣво. Сами люди все это
время оставались въ топкой грязи, безпрестанно проваливаясь по ко-
лѣно и даже по поясъ. Такъ какъ передъ нашимъ экипажемъ другъ за
— 60 —
другомъ продефилировали до 20 нашихъ возовъ, то все это продолжа-
лось очень долго. Наконецъ, тронулись и мы. И вотъ заскрипѣлъ, за-
визжалъ и отчаянно застоналъ нашъ «Ноевъ ковчегъ!»... Впереди насъ
люди насыпали хворостъ въ углубленія, такъ какъ предыдущія телѣги
при своемъ проѣздѣ уже нѣсколько испортили только что произведен-
ную поправку. Каждую изъ пяти лошадей дормёза держалъ подъ уздцы
особый человѣкъ, который вытаскивалъ ее при первой попыткѣ увязнуть.
А другіе крестьяне, чтобы облегчить тяжесть труда лошадей, схватились
за брусья, на которыхъ укрѣпленъ былъ экипажъ, и тащили его впередъ.
Общія усилія крестьянъ не остались тщетными, и мы, наконецъ, выпу-
тались изъ перваго затрудненія. Но вся эта «чортова дорога» была
убійственно дурна, а такихъ мѣстъ, на которыхъ приходилось набрасы-
вать хворостъ и вытаскивать лошадей, было нѣсколько.
Боже мой! Чего только не было съ «Ноевымъ ковчегомъ» во время
особенно тяжелыхъ пѳрѳѣвдовъ: онъ вдругъ то выкидывалъ удивительное
сальто-мортале и при высокомъ для себя скачкѣ вверхъ трясся, точно
живое существо отъ страха передъ чѣмъ-то страшнымъ, то накренялся
въ одну сторону или въ другую, то начиналъ трещать и скрипѣть въ
такой степени, что, казалось, мы вмѣстѣ съ нимъ будемъ разбиты
вдребезги. При этомъ мы ударялись о безчисленныя металлическія
скрѣпы и гвозди съ внутреннихъ его боковъ. Сильно разбили мы себѣ
спины о его брусья сзади, исколотили головы, перебудоражили всѣ
внутренности отъ жестокой тряски. Дорожныя вещи, укрѣпленныя по
внутренней обивкѣ экипажа, безпрестанно срывались со своихъ мѣстъ
и падали на головы сидящихъ.
Наконецъ, адская дорога кончилась: лошади и люди были изму-
чены до послѣдней степени, а матушка, чтобы дать возможность отдох-
нуть послѣ этого ада, приказала остановиться у первой деревни, хотя
до Погорѣлова намъ оставалось не болѣе 10—12 верстъ.
Мы въѣзжали въ наше помѣстье уже подъ вечеръ. Я совсѣмъ
забыла деревню, вѣроятно, потому, что годъ тому назадъ была еще
слишкомъ мала, чтобы удерживать что-нибудь въ памяти. Какъ только
показались наше огромное, чудное озеро у подножія горы и нашъ, въ
то время еще красивый, большой деревенскій домъ, няня приподняла
меня съ моего ложа.
— Смотри, смотри, вотъ и наше озеро! А нашъ-то домъ, ишь
какъ блеститъ на солнышкѣ,—сущій дворецъ!
Когда меня вынесли изъ дормёза, я встала на ноги и уже больше
не ложилась. На крыльцѣ стояли нѣсколько бабъ и крестьянъ съ при-
ношеніями и съ своими ребятами: крестьяне подносили матушкѣ
хлѣбъ-соль, бабы—яйца, ихъ дѣти подавали сестрамъ и мнѣ букеты
полевыхъ цвѣтовъ, живыхъ зайчиковъ, чуть оперившихся птичекъ.
— 61 —
Матушка, несмотря на свою дѣятельную натуру и на то, что въ
первый день пріѣзда у каждой хозяйки много хлопотъ, расхаживала безъ
дѣла по комнатамъ, точно въ первый разъ разсматривала ихъ, и слезы
градомъ катились по ея щекамъ. Щемило ли ея душу сознаніе, что она
впервые, и уже навсегда, вошла въ этотъ домъ одна, безъ мужа, кото-
раго она такъ любила, ужасала ли ее перспектива того, что теперь
исключительно на одни ея плечи свалились и тяжесть воспитанія дѣтей,
и обязанность привести въ порядокъ совершенно разстроенное хозяйство,
или и еще что тревожило ее, но она разсѣянно давала распоряженія и
отправилась въ <боковушку»—маленькую комнату дома въ одно окно,
а затѣмъ стала звать туда меня и няню. Когда мы вошли, она схва-
тила меня на руки и начала осыпать меня поцѣлуями, между тѣмъ
какъ неудержимыя слезы падали изъ ея глазъ на мои руки и голову.
Она сказала намъ, что предназначаетъ эту комнату для меня съ нянею:
такъ какъ я теперь самая младшая въ семьѣ и хворая, то няня нужна
для меня больше, чѣмъ для другихъ, и приказала перенести сюда только
наши двѣ кровати.
Какъ я была счастлива при мысли, что я буду теперь всегда съ
моею милою нянею! Я поняла слова матушки такъ, что она дарила мнѣ
няню ВЪ/ мою полную и неотъемлемую собственность и что няня съ
этихъ поръ должна была принадлежать только мнѣ и мнѣ одной.
ГЛАВА III.
Жизнь въ деревнѣ (1848—1855 г.)-
Отсутствіе семейной жизни въ нашемъ домѣ.—Отчаянная тоска сестры Саши и
ея страстное стремленіе къ образованію.—Ея дневникъ.—Хозяйственныя реформы
матушки.—Матеріальное положеніе старосты и его значеніе.—Недовольство дво-
ровыхъ перемѣнами въ хозяйствѣ.—Васька-музыкантъ и Минодора: ихъ зло-
счастное положеніе.—Загадочная болѣзнь сестры и ея отъѣздъ въ пансіонъ.—
Продажа Васьки и его жены.
Въ то давно прошедшее время, т. е. въ концѣ сороковыхъ и въ
пятидесятыхъ годахъ ХІХ-го ст., дворяне нашей мѣстности, по крайней
мѣрѣ, тѣ изъ нихъ, которыхъ я знавала, не были избалованы комфор-
томъ: вели они совсѣмъ простой образъ, жизни, и ихъ домашняя обста-
новка не отличалась ни роскошью, ни изяществомъ. Въ дѣтствѣ мнѣ не
приходилось видѣть даже, какъ жили богатѣйшіе и знатнѣйшіе люди
того времени. Можетъ быть, вслѣдствіе этого мы, дѣти, съ величайшимъ
интересомъ слушали разсказы старшихъ о томъ, съ какимъ царскимъ
великолѣпіемъ жили тѣ или другіе помѣщики, какъ роскошно были
— 62 —
•обставлены ихъ громадные дома, походившіе на дворцы, какіе блестя-
щіе пиры задавали они, какъ устраивали охоты съ громадными сворами
собакъ, когда за ними двигались цѣлыя полчища псарей, доѣзжачихъ и
т. п. Ничего подобнаго не было въ помѣстьяхъ, по крайней мѣрѣ,
верстъ на 200 кругомъ. Не говоря уже о мелкопомѣстныхъ дворянахъ,
которыхъ было особенно много въ нашемъ сосѣдствѣ, но и помѣщики,
владѣвшіе 75—100 душами мужского пола, жили въ небольшихъ дере-
вянныхъ домахъ, лишенныхъ какихъ бы то ни было элементарныхъ
удобствъ и необходимыхъ приспособленій. Помѣщичій домъ чаще всего
раздѣлялся простыми перегородками на нѣсколько комнатъ, или, точнѣе
сказать, клѣтушекъ, и въ такихъ четырехъ-пяти комнатюркахъ, съ при-
бавкою иногда флигеля въ одну-двѣ комнаты, ютилась громаднѣйшая
семья, въ которой не только было шесть-семь человѣкъ дѣтей, но по-
мѣщались нянюшки, кормилица, горничныя, приживалки, гувернантка и
разнаго рода родственницы: незамужнія сестры хозяина или хозяйки,
тетушки, оставшіяся безъ куска хлѣба, вслѣдствіе раззоренія ихъ мужьями.
Пріѣдешь бывало въ гости, и какъ начнутъ выползать домочадцы, просто
диву даешься, какъ и гдѣ могутъ всѣ они помѣщаться въ крошечныхъ
комнаткахъ маленькаго дома.
Совсѣмъ не то было у насъ, въ нашемъ имѣніи Погорѣломъ: срав-
нительно съ сосѣдями у насъ былъ большой, высокій, свѣтлый и уютный
домъ, съ двумя входами, съ семью большими комнатами, съ боковуш-
ками, корридоромъ, съ дѣвичьей, людскою и съ особымъ флигелемъ во
дворѣ. Но и нашъ домъ поражалъ своими размѣрами только сравнительно
оъ очень скромными домами нашихъ сосѣдей. Онъ былъ построенъ моимъ
отцомъ вскорѣ послѣ его женитьбы и, какъ все, что онъ устраивалъ,
свидѣтельствовалъ о томъ, что онъ любилъ жить на болѣе широкую ногу,
чѣмъ позволяли ему его средства.
Можно было удивляться тому, что изъ нашей громадной семьи
умерло лишь четверо дѣтей въ первые годы своей жизни, и только хо-
лера сразу сократила число ея членовъ болѣе, чѣмъ на половину; въ
другихъ же помѣщичьихъ семьяхъ множество дѣтей умирало и безъ хо-
леры. И теперь существуетъ громадная смертность дѣтей въ первые годы
ихъ жизни, но въ ту отдаленную эпоху ихъ умирало несравненно больше.
Я знавала не мало многочисленныхъ семей среди дворянъ, и лишь не-
значительный процентъ дѣтей достигалъ совершеннолѣтія. Иначе и быть
не могло: въ то время среди помѣщиковъ совершенно отсутствовали
какія бы то ни было понятія о гигіенѣ и физическомъ уходѣ за дѣтьми.
Форточекъ, даже въ зажиточныхъ помѣщичьихъ домахъ, не существо-
вало, и спертый воздухъ комнатъ зимой очищался только топкой печей.
Дѣтямъ приходилось дышать испорченнымъ воздухомъ большую часть
года, такъ какъ въ то время никто не имѣлъ понятія о томъ, что еже-
— 63 —
дневное гулянье на чистомъ воздухѣ—необходимое условіе правильнаго
ихъ физическаго развитія. Подъ спальни дѣтей даже богатые помѣщики
назначали наиболѣе темныя и невзрачныя комнаты, въ которыхъ уже
ничего нельзя было устроить для взрослыхъ членовъ семьи. Спали дѣти
на высоко взбитыхъ перинахъ, никогда не провѣтриваемыхъ и не про-
сушиваемыхъ: бокъ, на которомъ лежалъ ребенокъ, страшно нагрѣвался
отъ пуха перины, а другой въ это время оставался холоднымъ, особенно,
если сползало одѣяло. Духота въ дѣтскихъ была невыразимая: всѣхъ
маленькихъ дѣтей старались помѣстить обыкновенно въ одной-двухъ
комнатахъ, и тутъ же вмѣстѣ съ ними на лежанкѣ, сундукахъ или просто
на полу, подкинувъ подъ себя, что попало изъ своего хлама, спали
мамки, няньки, горничныя.
Предразсудки и суевѣрія шли рука объ руку съ недостаткомъ
чистоплотности. Во многихъ семьяхъ, гдѣ были барышни-невѣсты, суще-
ствовало повѣрье, что черные тараканы предвѣщаютъ счастье и быстрое
замужество, а потому очень многія помѣщицы нарочно разводили ихъ:
за нижній плинтусъ внутренней обшивки стѣны онѣ клали куски сахара
и чернаго хлѣба. И въ такихъ семьяхъ черные тараканы по ночамъ,
какъ камешки, падали со стѣнъ и балокъ на спящихъ дѣтей. Что же
касается другихъ паразитовъ, въ родѣ пруссаковъ, клоповъ и блохъ, то
они такъ искусывали дѣтей, что лица очень многихъ изъ нихъ были
всегда покрыты какою-то сыпью.
Питаніе также мало соотвѣтствовало требованіямъ дѣтскаго орга-
низма: младенцу давали грудь при первомъ крикѣ, даже и въ томъ слу-
чаѣ, если онъ только что сосалъ. Если ребенокъ не унимался и самъ
уже не бралъ груди, его до одурѣнія качали въ люлькѣ или походя на
рукахъ. Качаніе еще болѣе мѣшало дѣтскому организму усвоить только
что принятую пищу, и ребенокъ ѳѳ отрыгивалъ. Рвота и для взрослаго
сопровождается недомоганіемъ, тѣмъ болѣе тяжела она для неокрѣпшаго
организма ребенка. Вслѣдствіе всѣхъ этихъ причинъ покойный сонъ
маленькихъ дѣтей былъ рѣдкимъ явленіемъ въ помѣщичьихъ домахъ:
обыкновенно всю ночь напролетъ раздавался ихъ плачъ подъ аккомпани-
мѳнтъ скрипа и визга люльки (зыбки) или колыбели.
Глубоко безнравственный помѣщичій обычай, при которомъ даже
здоровая мать сама не кормила грудью своегб ребенка, а поручала его
кормилицѣ изъ крѣпостныхъ, тоже очень вредно отзывался на физиче-
скомъ развитіи. Еще болѣе своей барыни неаккуратная, грязная и не-
вѣжественная мамка, чтобы спокойно спать, клала ребенка къ себѣ на
всю ночь. Она прекрасно знала, что въ такое время ѳѳ нѳ будутъ кон-
тролировать, къ тому же для ребенка спать на одной кровати съ мам-
кою, нѳ выпуская груди, въ то время не считалось вреднымъ. Если младѳ.
нѳцъ все же кричалъ, мамка давала ему соску изъ хлѣба, иногда размочѳн-
— 64 —
наго въ водкѣ, или прибавляла къ нему тертый макъ. Дѣтей въ большин-
ствѣ случаевъ кормили грудью по два, а то и по три года. Женщину выби-
рали въ кормилицы не потому, что она была молода, здорова и не стра-
дала болѣзнями, опасными для дитяти, но вслѣдствіе различныхъ домаш-
нихъ соображеній: ревнивыя помѣщицы избѣгали брать въ кормилицы
молодыхъ и красивыхъ женщинъ, чтобы не давать своимъ мужьямъ
повода къ соблазну.
Вредное вліяніе имѣлъ и общераспространенный обычай пеленать
ребенка: крѣпко накрѣпко забинтованный свивальниками отъ шеи по
самыя пятки, несчастный младенецъ неподвижно лежалъ по нѣскольку
часовъ кряду, вытянутый въ струнку, лежалъ до онѣмѣнія всѣхъ чле-
новъ. Такое положеніе мѣшало правильному кровообращенію и пищева-
ренію. Къ тому же постоянное треніе пеленокъ о нѣжную кожу дитяти
производило обильную испарину, которая заставляла ребенка легко схва-
тывать простуду, какъ только его распеленывали.
При такомъ же отсутствіи какихъ бы то ни было здравыхъ поня-
тій, ребенокъ переходилъ въ послѣдующую стадію своего развитія.
Подростая онъ болѣе всего стремился попасть въ людскую,—въ ней
было веселѣе, чѣмъ въ дѣтской: тутъ горничныя, лакеи, кучера, кухон-
ные мужики, обѣдая, сообщали другъ другу новости о только что слы-
шанныхъ происшествіяхъ въ семьяхъ другихъ помѣщиковъ, о романи-
ческихъ приключеніяхъ его родителей. Притягивала ребенка къ себѣ
людская и потому, что она въ то же время служила кухнею для господъ.
Тутъ обыкновенно валялись остатки отъ брюквы, рѣпы, а осенью мно-
жество кочерыжекъ, такъ какъ въ это время года шинковали капусту,,
заготовляя ее на зиму въ громадномъ количествѣ. Этою сырою снѣдью
помѣщичьи дѣти объѣдались даже и тогда, когда въ окрестныхъ дерев-
няхъ свирѣпствовала дизентерія.
Главное педагогическое правило, которымъ руководились, какъ въ
семьяхъ высшихъ классовъ общества, такъ и въ низшихъ дворянскихъ,
состояло въ томъ, что на все лучшее въ домѣ,—на удобную комнату,
на болѣе спокойное мѣсто въ экипажѣ, на болѣе вкусный кусокъ, могли
претендовать лишь сильнѣйшіе, т. е. родители и старшіе. Дѣти были
такими же безправными существами, какъ и крѣпостные. Отношенія
родителей къ дѣтямъ были опредѣлены довольно точно: они подходили
къ ручкѣ родителей поутру, когда тѣ здоровались съ ними, благодарили
ихъ за обѣдъ и ужинъ и прощались съ ними передъ сномъ. Задача каж-
дой гувернантки прежде всего заключалась въ такомъ присмотрѣ за дѣтьми,
чтобы тѣ какъ можно менѣе докучали родителямъ. Во время общей
трапезы дѣти въ порядочныхъ семействахъ не должны были вмѣши-
ваться въ разговоры старшихъ, которые, не стѣсняясь, разсуждали при
нихъ о вещахъ, совсѣмъ не подходящихъ для дѣтскихъ ушей: о необхо-
— 65 —
димости «выдрать* тѣхъ или другихъ крѣпостныхъ, которыхъ они обзы-
вали «мерзавцами», «негодяями» и еще похуже, разсказывали самые
скабрезные анекдоты о своихъ сосѣдяхъ. Дѣтей, точно такъ же, какъ и
крѣпостныхъ, наказывали за каждый проступокъ: давали подзатыльника,
драли за волосы, за уши, толкали, колотили, стегали плеткой, сѣкли роз-
гами, а въ очень многихъ семьяхъ сѣкли и драли безпощадно.
Благодаря моему покойному отцу, страстно любившему своихъ дѣ-
тей, благодаря его природной мягкости, въ нашей семьѣ не были въ
ходу ни розги, ни другія педагогическія воздѣйствія крѣпостническаго
характера. Правда, матушка не прочь была1 дать подзатыльника, толкнуть
въ спину и дернуть за волосенки, но даже и послѣ смерти отца прибѣгала
къ этому довольно рѣдко. Во всякомъ случаѣ я могу сказать, что члены
моей семьи почти не страдали отъ тѣлесныхъ наказаній, кромѣ тѣхъ
случаевъ, когда матушкѣ приходилось обучать кого-нибудь изъ насъ:
тогда она уже совсѣмъ не могла обуздывать своего вспыльчиваго и не-
терпѣливаго характера.
Какъ бы то ни было, но семья наша рѣзко выдѣлялась среди по-
мѣщичьихъ семействъ нашей мѣстности, какъ своимъ бдлыпимъ умствен-
нымъ и нравственнымъ развитіемъ, такъ и гуманнымъ отношеніемъ къ
крѣпостнымъ и окружающимъ, къ близкимъ и дальнимъ. Даже и послѣ
смерти отца до меня никогда не доносились стоны засѣкаемыхъ кре-
стьянъ, и въ нашемъ домѣ не раздавались ни оплеухи, ни зуботычины
горничнымъ, но я не хочу сказать этимъ, что крѣпостническая зараза
совсѣмъ не коснулась моей матери. Напротивъ, какъ это ни странно,
но, несмотря на 20-тилѣтнее супружеское сожительство съ человѣкомъ,
котораго матушка горячо любила и глубоко уважала, ядъ крѣпостни-
чества сильно отравилъ и ея кровь и отъ времени до времени давалъ
себя чувствовать проявленіемъ крѣпостническаго произвола, въ особен-
ности же произвола ея родительской власти.
Въ періодъ нашего полнаго обнищанія никто изъ дѣтей никогда
не подумалъ попросить у матушки купить чего-либо сладкаго. Матушка
такъ экономничала при покупкѣ даже самаго необходимаго, что подоб-
ная просьба съ нашей стороны могла бы возбудить въ ней лишь бур-
ное негодованіе, но «сладкія воспоминанія» о прошломъ не давали
намъ покоя. Вечеромъ «сумерничали», т. е. не зажигали огня, пока не
наступала полная темнота. Хотя единственнымъ освѣщеніемъ у насъ
были сальныя свѣчи, которыя приготовлялись въ нашемъ домѣ изъ сала
собственныхъ животныхъ, но такъ какъ главнымъ принципомъ нашей
жизни сдѣлалась теперь, экономія рѣшительно во всемъ, то у насъ
крайне бережливо относились даже и къ свѣчамъ: по вечерамъ во всемъ
нашемъ деревенскомъ домѣ обыкновенно горѣли лишь двѣ свѣчи: одна
на столѣ въ столовой, за которымъ должны были сидѣть всѣ мы съ
Воспоминанія.
— 66 —
матушкой и няней, а другая въ дѣвичьей. Все это намъ, дѣтямъ, при-
выкшимъ къ жизни на широкую ногу въ городѣ, очень не нравилось,
но съ особеннымъ соболѣзнованіемъ разсуждали мы о сладкомъ (конечно,
въ отсутствіе матушки), котораго теперь намъ совсѣмъ не давали.
«Господинъ кадетъ» (такъ матушка въ сердцахъ называла брата Андрея),
а за нимъ и остальные начинали забрасывать няПю вопросами такого
рода: «Отчего у насъ не дѣлаютъ теперь ни битыхъ сливокъ, ни би-
сквитовъ,—вѣдь сливки и яйца у насъ свои, а не покупныя?» Полу-
чался отвѣтъ: «оттого, что намъ нужно съ сахаромъ й крупчаткой эко-
номить, да и некогда намъ теперь съ этимъ хороводиться... И не до-
кучайте вы этимъ мамашенькѣ... Ради Христа не раздражайте ея...»
Однако мы не совсѣмъ лишены были сладкаго. Изъ меда и патоки
у насъ заготовляли на зиму варенье изъ мѣстныхъ ягодъ, дѣлали ма-
ринады и сиропы, приготовляли немного и сахарнаго варенья, но часть
заготовокъ, особенно изъ патоки, обыкновенно портилась. Каждый гор-
шокъ испорченнаго варенья или маринада няня показывала матушкѣ,
которая, отвѣдавъ принесенное ей, говорила что-нибудь въ такомъ родѣ:
«Какое несчастіе! Дѣйствительно, никуда не годится! Что же, давай
дѣтямъ!» При этомъ она позволяла давать намъ испорченный маринадъ
или варенье ежедневно, но нѳ болѣе, какъ по маленькому блюдечку,
однако не потому, что при большемъ количествѣ мы могли заболѣть, а
чтобы растянуть наше удовольствіе на болѣе продолжительный срокъ.
И вотъ по цѣлымъ недѣлямъ и мѣсяцамъ мы ежедневно послѣ обѣда
ѣли паточное или медовое варенье, прокисшее до такой степени, что
отъ него шелъ по комнатѣ запахъ кислятины. То же самое было и от-
носительно всѣхъ другихъ домашнихъ заготовленій: все, что покры-
валось уже плѣсенью, особенно, если это было съѣстное, отдавали
дворовымъ, менѣе испорченное и сладкое получали мы, дѣти. Мы съ
аппетитомъ ѣли порченное, благословляя неудачи въ хозяйствѣ, но
все же были нѳ прочь полакомиться и кой-чѣмъ получше, особенно
тѣмъ, чего намъ нѳ только не давали, но что отъ насъ тщательно
прятали.
Мы, дѣти, съ особеннымъ нетерпѣніемъ ожидали времени, когда у
насъ вырѣзывали соты изъ пчелиныхъ ульѳвъ. Это происходило въ жаркіе
лѣтніе дня. Мы всѣ выбѣгали тогда на крыльцо; съ него видно было, какъ
старый Миронъ шелъ къ пчелинымъ ульямъ, въ особомъ нарядѣ по
этому случаю: на его головѣ одѣто было что-то въ родѣ маски изъ гру-
бой домашней кожи съ дырками, вырѣзанными для глазъ, рта и носа,
а на его рукахъ натянуты были длинныя, неуклюжія, доморощенныя
перчатки; онъ держалъ чистенькій деревянный лотокъ, на которомъ ле-
жали ложка, ножъ и лопаточка. Когда вырѣзанныя соты приносили въ
залу, матушка съ нянею укладывала ихъ въ особые горшки, внизу
67 —
которыхъ была просверлена дырочка, заткнутая деревянною втулкой.
Положивъ соты въ такой горшокъ, его ставили на высокую табуретку;
къ ней подставляли табуретку пониже и ставили на нее пустой гор-
шокъ безъ дырки; затѣмъ втулку изъ верхняго горшка вынимали, и
чистый медъ стекалъ внизъ, во второй горшокъ. Эта операція произво-
дилась по праздникамъ, т. ѳ. въ такіе дни, когда матушка была дома,
а на случай ея отлучки, комната, въ которой это происходило, замы-
калась на ключъ. Если матушка въ такое время случайно куда-нибудь
отлучалась, нашъ «кадетъ» изъ палисадника отворялъ въ зало окно,
шпингалеты котораго были испорчены, и не только самъ влѣзалъ въ
замкнутую комнату, но уговаривалъ и остальныхъ дѣтей сдѣлать то же;
меня общими усиліями подымали на рукахъ. Очутившись въ залѣ, мы
подбѣгали къ горшкамъ, подставляли подъ текущій медъ наши ладони,
облизывали ихъ и снова совали руки въ сладкую струю. Няня тотчасъ
догадывалась о нашей продѣлкѣ и, подбѣжавъ къ окну изъ палисадника,
начинала выкрикивать: «Мамашенька идетъ... вотъ ужо все ей раз-
скажу!..» Мы въ ужасѣ выскакивали изъ окна одинъ за другимъ. Няня
вся тряслась отъ страха: если матушка сама не увидитъ нашей про-
дѣлки, то о ней ей можетъ сообщить кто-нибудь изъ прислуги. И вотъ
няня начинала обыкновенно особенно бранить брата: «Экій ты безсовѣст-
ный озорникъ, Андрюша! Перекрещусь, когда въ корпусъ уѣдешь! Хо-
рошему сестеръ-братьевъ обучаешь!»
Насъ, дѣтей, было въ это время пять человѣкъ, но наше при-
сутствіе въ лѣтнее время въ большихъ комнатахъ дома совсѣмъ было
незамѣтно. Мой старшій братъ Андрюша, пріѣхавшій изъ корпуса только
на каникулы, рѣдко сидѣлъ дома: онъ отправлялся въ гости то къ кому-
нибудь изъ сосѣдей, то съ кѣмъ нибудь изъ нихъ шелъ на охоту,
однимъ словомъ, никто не зналъ, куда онъ уходилъ, съ кѣмъ водилъ
дружбу и, что всего удивительнѣе, никто въ домѣ этимъ и не интересо-
вался. Если матушка не находила нужнымъ слѣдить за старшимъ сы-
номъ, которому въ то время кончалось четырнадцать лѣтъ, то она такъ
же мало обращала вниманія и на Зарю (Захаръ), которому исполни-
лось лишь девять лѣтъ.
Когда наступало время обѣда или ужина, няня выбѣгала на
крыльцо и громко звала отсутствующихъ или посылала людей разыски-
вать ихъ. Являлись они или не являлись, за столъ принято было са-
диться въ строго опредѣленный часъ. Если опоздавшій возвращался ко
второму или третьему кушанью, онъ ѣлъ его съ другими, но ни перваго,
ни. второго ему уже не подавали. Матушка находила, что опоздавшій
не могъ быть особенно голоденъ, если онъ самъ не думалъ о ѣдѣ, и не
дозволяла предпринимать ради него лишнихъ хлопотъ. Это правило она
объявила намъ скоро послѣ нашего переселенія въ деревню, и его съ
5*
— 68 —
тѣхъ поръ строго придерживались въ нашей семьѣ. Въ матушкиномъ ха-
рактерѣ не было и тѣни злобы или мстительности, совсѣмъ не отли-
чалась она и ворчливостью: правило о времени нашихъ обѣдовъ и ужи-
новъ она точно установила потому, что считала это необходимымъ для
сбереженія своего времени, которое она очень цѣнила, и для порядка
въ хозяйствѣ; но она никогда не упрекала опоздавшихъ, не ворчала
на нихъ за опаздываніе. Ничуть не пугало и опоздавшихъ то, что они
могутъ лишиться какого-нибудь кушанья или даже всего обѣда: на нянѣ-
лежала обязанность сохранять и распредѣлять остатки отъ общей тра-
пезы, и она откладывала опоздавшему всего, чего тотъ не получилъ.
Когда вставали изъ-за стола, она тихонько дергала опоздавшаго, и тотъ
немедленно отправлялся за нею въ кладовеньку или боковушку, гдѣ онъ
нерѣдко послѣ ягодъ съ молокомъ ѣлъ холодныя щи или борщъ. Но
это не смущало моихъ братьевъ,—они находили такой порядокъ еще
болѣе заманчивымъ, чѣмъ обйчный: опоздавшій получалъ въ прибавку
пару яицъ, кусокъ ветчины или что-нибудь въ этомъ родѣ, такъ какъ
няня всегда боялась, чтобы кто-нибудь изъ насъ не остался голоднымъ..
Подозрѣвала ли матушка, что ея инструкція относительно обѣдовъ вы-
полнялась чисто формально,—неизвѣстно, скорѣе всего, что, кромѣ своего
хозяйства, она въ то время рѣшительно ни о чемъ не думала. Она
рѣдко, да и то совершенно разсѣянно, спрашивала у возвратившихся,
гдѣ они были и что дѣлали; видимо, и эти вопросы она задавала, чтобы,
что-нибудь сказать съ своими дѣтьми, которцхъ она такъ рѣдко и мало
видѣла, съ которыми ей почти совсѣмъ не удавалось поболтать.
Матушка, кромѣ праздничныхъ дней, ежедневно съ разсвѣтомъ
выходила изъ дому на поля, и мы первый разъ видѣли ее только пе-
редъ обѣдомъ, когда она возвращалась крайне утомленная. Другъ за
другомъ подходили мы цѣловать ея руку, при этомъ она торопливо
возвращала намъ наши поцѣлуи и задавала одни и тѣ же вопросы:
«Ну что, здорова? Нагулялась?» На эти стереотипные вопросы мои се-
стры часто просто молчали, такъ какъ нерѣдко въ тотъ день они не
могли даже выходить со двора вслѣдствіе дурной погоды, но матушка
не замѣчала или не придавала значенія ихъ молчанію. Она вся отда-
лась хозяйству, вся ушла въ новое для нея дѣло, и у нея въ первые
годы нашей деревенской жизни не оставалось свободной минуты, чтобы
думать даже о родныхъ дѣтяхъ. Отсутствіе заботы о насъ отчасти,
можетъ быть, происходило и оттого, что она прекрасно знала стра-
стную любовь и преданность къ намъ нашей няни, и была покойна,
что мы будемъ одѣты и накормлены. Какъ бы то ни было, но от-
сутствіе вниманія къ намъ со стороны матери быстро уничтожало
семейный элементъ въ нашемъ домѣ, столь сильно дававшій себя чув-
ствовать при покойномъ отцѣ, который всегда былъ окруженъ дѣтьми.
— 69 -
Теперь каждый членъ нашей семьи мало-по-малу началъ жить своею
особою жизнью; только горячая преданность къ намъ няни и наша общая
любовь къ ней поддерживали связь между нами. Она одна въ домѣ
знала, что занимаетъ въ данную минуту каждаго изъ насъ, наши ха-
рактеры и желанія, наши достоинства и недостатки и отдавала намъ
всю свою душу.
Если мои .братья никогда не сидѣли дома, то мои сестры почти
не выходили изъ него. Что же касается меня, то я ни на шагъ не
отпускала отъ себя няню: она шла въ амбаръ выдавать муку, крупу
или зерно, и я, накинувъ большой платокъ, тащилась за нею. Моя стар-
шая сестра Нюта постоянно вышивала гладью оборочки и воротнички
(самая распространенная работа того времени), переснимала различные
рисунки, составляла узоры для женскихъ рукодѣлій, забѣгала въ кухню
постряпать какое-нибудь кушанье или копалась въ саду и полисадникѣ,
сажая цвѣты, окапывая кусты; сестра Саша, не поднимая головы, си-
дѣла за книгами.
Когда впослѣдствіи, уже будучи взрослой, я, послѣ долгой разлуки
съ моимъ семействомъ, близко сошлась съ сестрою Сашей, а также когда
послѣ ея трагической кончины я перечитала ея письма ко мнѣ и ея
дневникъ, я была поражена ея обширными свѣдѣніями, ея феноменахъ -
ною любознательностью, ея страстнымъ стремленіемъ къ знанію, ея
привычкою думать и разсуждать о разнообразныхъ сложныхъ нравствен-
ныхъ и умственныхъ вопросахъ и явленіяхъ. Въ то безпросвѣтное
время, когда умственное развитіе русскаго общества было такъ слабо,
когда женщины и дѣвушки нѳ думали ни о чемъ, кромѣ замужества,
тряпокъ и хозяйства, сестра Паша поразительно выдѣлялась между
всѣми своимъ развитіемъ и образованіемъ. Очевидно природа щедро
«дарила ее умственными способностями, но несомнѣнно и то, что по-
койный отецъ сумѣлъ дать сильный толчокъ ихъ развитію. И вотъ, послѣ
его смерти, Саша, какъ и остальные члены моей семьи, была брошена
на произволъ судьбы. Нюту, хотя она была старшею изъ сестеръ, это
не тревожило, только одна Саша вполнѣ сознательно почувствовала весь
ужасъ остаться безъ дальнѣйшаго образованія. Послѣ смерти отца она
начала перечитывать книги, оставшіяся послѣ него, но его библіотека
была сильно растеряна при нашемъ переселеніи, да къ тому же боль-
шую часть его книгъ сестра не могла еще понимать въ то время. Вслѣд-
ствіе этого она бросилась на изученіе корпусныхъ учебниковъ брата
Андрея, но тутъ она еще чаще становилась втупикъ. Такъ какъ у
Андрюши явился обычай незамѣтно исчезать изъ дому, Саша съ утра
садилась въ комнату подлѣ окна, выходившаго во дворъ, чтобы задер-
жать его, когда онъ будетъ уходить. Какъ только онъ показывался, она
бѣжала къ нему, умоляя его объяснить ей то или другое непонятное
— 70 —
для нея мѣсто. Но онъ рѣдко исполнялъ ея просьбу; чаще всего съ
дѣланнымъ ужасомъ онъ вскрикивалъ: «Несчастная, тебя прозовутъ
синимъ чулкомъ!» или: «Убирайся къ чорту, — я самъ ничего не
знаю!»
Покойный отецъ всегда говорилъ матери, что Саша въ высшей
степени талантливая дѣвочка, что она проявляетъ необыкновенную по-
нятливость и дѣлаетъ блестящіе успѣхи въ ученіи и музыкѣ. Въ пе-
ріодъ нашей городской жизни она училась у отца и учительницъ, и,
кромѣ родного языка, свободно читала, писала и порядочно говорила
по-польски и по-французски; кромѣ того, у хорошей музыкантши брала
уроки музыки, къ которой чувствовала сильное влеченіе. Послѣ на-
шего переселенія въ деревню она не только не могла продолжать-
своего образованія, но ей не къ кому было обратиться и съ какимъ-
нибудь вопросомъ: матушка была до невѣроятности завалена дѣлами по
сельскому хозяйству, къ тому же Саша, по своему умственному раз-
витію въ то время, вѣроятно, далеко опередила ее. Подъ руковод-
ствомъ отца она уже прочла на трехъ языкахъ очень многія произве-
денія классиковъ и усердно упражнялась въ письменныхъ сочине-
ніяхъ на этихъ языкахъ. Матушка же получила поверхностное ин-
ститутское образованіе и не могла много воспользоваться знаніями
отца, такъ какъ у нея почти каждый годъ увеличивалась семья.
Потерявъ отца, котораго Саша страстно любила, и оставшись безъ
руководителя въ занятіяхъ, къ которымъ она чувствовала такое вле-
ченіе, она, еще недавно такая оживленная и веселая, сдѣлалась мрачною,
нервною и раздражительною: отъ своихъ книгъ она то и дѣло бѣжала
къ фортепьяно, долго и упорно разбирала какую-нибудь пьеску, но вдругъ
разражалась истерическими рыданіями и бросалась на постель. Матушки
никогда не было дома, и если кто приходилъ утѣшать ее, то это была
только няня.
— Дѣточка, дѣточка! что это ты такъ надрываешься? Вѣдь ты
еще не очень большая,—всему ужо успѣешь научиться...
— Да... если бы папа былъ живъ!., Маменька и не думаетъ обо-
мнѣ,—тутъ рыданія снова начинали ее душить.
Въ этотъ періодъ нашей жизни, слѣдовательно, когда Сашѣ было
лишь тринадцать лѣтъ, она начала вести дневникъ и не оставляла его
почти до самой смерти; онъ состоялъ болѣе, чѣмъ изъ 40 толстыхъ те-
традей въ четвертку, но она часто по мѣсяцамъ не дотрогивалась до
него. Въ продолженіе всей ея жизни никто никогда не зналъ о томъ,
что она ведетъ дневникъ. Всѣ привыкли видѣть ее за книгами или съ пе-
ромъ въ рукѣ, и никто въ домѣ не интересовался тѣмъ, что она чи-
таетъ и пишетъ. Обыкновенно говорятъ, что въ провинціи каждому извѣ-
стно все о другомъ. Это совершенно вѣрно, но въ то же время чело-
— 71 —
вѣкъ неболтливый и желающій что-нибудь скрыть прекрасно могъ это
сдѣлать. Вѣроятно, Саша никогда не скрывала того, что она ведетъ
дневникъ, но и не болтала объ этомъ уже потому, что занималась
имъ исключительно для себя, по совѣту покойнаго отца, котораго она
восторженно обожала, память котораго боготворила до послѣднихъ дней
своей жизни. Какъ бы то ни было, но ея дневникъ нашли только
послѣ ея смерти, да и то совершенно случайно.
Хотя Саша въ первыхъ своихъ дневникахъ прибѣгала къ высоко-
парнымъ и искусственнымъ выраженіямъ, но онѣ постепенно исчезаютъ.
Въ нихъ даже въ ранній періодъ ея жизни ясно отразилась ея душа.
То въ наивномъ, то въ сентиментальномъ, а порою и въ глубоко трога-
тельномъ лепетѣ этой дѣвочки-подростка рано начали сказываться не-
заурядныя способности, значительное, преждевременное для ея лѣтъ
умственное развитіе, необыкновенная пытливость ума и любознатель-
ность, страстное стремленіе къ знанію. Нужно помнить, что этотъ днев-
никъ она вела въ то отдаленное время, когда на образованіе женщины
совсѣмъ не обращали вниманія. Въ дневникѣ со всею силою высту-
паетъ и ея любящая натура, ея глубокая тоска о потерѣ обожаемаго
отца, но, вслѣдствіе невозможности найти удовлетвореніе высшимъ запро-
самъ ума и сердца, очень рано начинаетъ сказываться какая-то мелан-
холія. Съ годами пессимистическое настроеніе все усиливается. Она опи-
сываетъ нѣкоторыя событія нашей деревенской жизни:свое вступленіе въ
пансіонъ, воспитаніе въ немъ, свои знакомства и разговоры съ различ-
ными людьми, изложены въ немъ и ея разсужденія по поводу прочитан-
ныхъ ею книгъ и романовъ, посѣщеніе деревни во время каникулъ,
окончаніе курса, ея мечты и надежды, гувернантство, затѣмъ вступ-
леніе въ качествѣ учительницы въ только что основанную тогда гимназію
въ городѣ С-кѣ, частные уроки, которые она давала въ громадномъ ко-
личествѣ.
Саша начала вести дневникъ приблизительно въ 13 лѣтъ; я го-
ворю приблизительно потому, что многія изъ ея записей не имѣютъ
ни числа, ни года, но о времени ихъ можно судить по изложенію
тѣхъ или другихъ событій нашей семейной жизни въ деревнѣ. Вотъ
начало ея дневника:
«Почему я должна, непремѣнно должна писать дневникъ, и буду
это дѣлать до самой смерти, если я проживу сто лѣтъ и даже болѣе?
А потому, что недѣли за полторы до кончины незабвеннаго моего роди-
теля, онъ взялъ съ меня слово, что я буду это дѣлать. Все, что онъ го-
ворилъ тогда, я сейчасъ же записала, показала ему, а онъ не только
кое-что мнѣ поправилъ, но и добавилъ новыя мысли. Съ благоговѣ-
ніемъ наклеиваю эти странички съ собственноручными его поправками^
дабы освѣтить мой дневникъ, дабы всегда носить въ моемъ печальномъ
72 —
сердцѣ все, что онъ говорилъ, помнить и исполнять все, что онъ
желалъ.
«Вотъ, что онъ сказалъ мнѣ тогда: «Шурокъ, начинай-ка ты вести
свой дневникъ: писать въ такое время, когда ты притомишься отъ за-
нятій, —нѣтъ резона; садись за него въ свободное время, записывай все,
что съ тобой случилось, что ты дѣлала, что слышала, что думала, кого
встрѣчала, съ кѣмъ разговаривала, однимъ словомъ, заноси въ свою тет-
радь все, что тебя порадуетъ, удивитъ, опечалитъ или наведетъ на резинья-
цію. Но если жизнь твоя за протекшіе дни не дастъ ничего ни для эмоцій, ни
для резиньяціи, то ты кратко изложи все, что удалось тебѣ прочесть, а къ
сему присовокупи свое собственное сужденіе. Все сіе, дорогое мое дитя, очень
пользительно для тебя: самой любопытно будетъ узнать, что съ тобою
было прежде, съ кѣмъ зналась, что видѣла, какое обо всемъ сужденіе
имѣла, что читала. Оное научитъ тебя излагать мысли, а къ сему у
тебя натуральная склонность, всякое же дарованіе необходимо совершен-
ствовать, а не зарывать въ землю. Сіе будетъ пріучать тебя, дитя мое
драгоцѣнное, внимательнѣе къ людямъ приглядываться, къ разговорамъ
ихъ прислушиваться, хорошему въ нихъ подражать, а за худое нѳ осу-
ждать, нѳ пускать ходить по людямъ для злословія подмѣченное тобою, а
крѣпко про себя держать. Писаніе дневника еще должно пріучать тебя
все глубже погружаться въ нѣдра своей души, дабы отыскивать причины
причинъ—нѳ только дурныхъ поступковъ своихъ, но и нѳдобропорядоч-
ныхъ побужденій. Познавъ безъ пристрастія самое себя и своего ближ-
няго ты будешь строга къ себѣ, незлобива и великодушна къ другимъ,
и отринется сердце твое и помыслы твои отъ бабьей суетности, мелоч-
ности и пустяшнаго времяпрепровожденія въ родѣ сплетенъ и злосло-
вія вообще, отъ всего того, къ чему столь приверженъ женскій полъ.
Ты пристрастіе имѣешь къ серьезному мышленію, къ серьезной
книгѣ; постарайся превратить сіе пристрастіе въ потребность твоей
природы, въ родѣ какъ къ ѣдѣ и къ другимъ потребностямъ человѣ-
ческаго организма. Изложеніе прочитаннаго останется лучше въ памяти,
но все сіе, однако, не должно служить поводомъ къ пренебреженію
женскою прелестью, т. е. скромностью и душевною мягкостью, однимъ
словомъ, тѣмъ, что называется женственностью, при утратѣ коей дѣвицѣ
даютъ наименованіе «синяго чулка». Таковая особа воистину жалка:
прочитавъ нѣсколько страницъ знаменитаго творенія и не углубившись
въ его сущность, она съ легкостью сердца трактуетъ о немъ и даже
мнитъ себя великою ученой, ставитъ себя превыше облаковъ ходячихъ,
дерзновенно записываетъ себя на одну доску съ великими учеными и
поэтами, а сердце ея остается каменнымъ, нѳ трогается состраданіемъ
къ людямъ, не имѣетъ привязанности, внѣшній же обликъ и ма-
— 73 —
неры становятся рѣзкими, грубыми и возбуждаютъ во всѣхъ насмѣшку
и отвращеніе».
«Родитель мой безцѣнный, свѣтъ очей моихъ! Твоя воля для меня
священна, не забуду ея до конца живота моего! Но почему ты возло-
жилъ на меня столь легкій завѣтъ, наклонный для одной моей пользы,
веселію души и преуспѣянію? Я бы хотѣла, чтобы исполненіе твоего
завѣта было для меня тяжко, чтобы я выполняла его съ стенаньемъ,
съ тѣлесною болью и страданіями, какъ христіанскіе мученики и под-
вижники, бо я люблю отца моего больше жизни-моей». (Сестра въ пер-
выхъ своихъ дневникахъ вмѣсто слова «потому что» или «такъ какъ*
нерѣдко употребляла «бо», вѣроятно, потому, что она говорила и читала
•съ отцомъ не только по-русски, но еще чаще по-польски, однако посте-
пенно это выраженіе исчезаетъ). «Обожаемый мой папашѳчка, фіалъ души
моей, самый большой мой благодѣтель! Почто, почто нѣтъ больше тебя? По-
что я столь несчастна въ жизни сей, и безъ онаго печальной? Почто я ли-
шена тебя, моего руководителя? Ушелъ ты туда, гдѣ нѣтъ ни слезъ, ни
воздыханій, и моя жизнь, пролетавшая, какъ сладкій сонъ, сдѣлалась од-
нимъ нѳсчастіемъ. Ты оставилъ насъ, дѣтей своихъ, сиротами злосчаст-
ными, — и увы, увы, я не буду болѣе наслаждаться сладостью твоихъ
рѣчей! Ты все унесъ съ собою,—мое сердце, мои упованія, мои надежды,
бо вмѣстѣ съ тобой исчезъ свѣтъ моихъ очей! Ты, какъ красное солнышко,
согрѣвалъ, оживлялъ, освѣщалъ жизнь твоей семьи! Закатилось оно,—-и
на меня отовсюду вѣетъ смрадомъ и хладомъ сырой могилы... Но, хотя
тебя и нѣтъ со мною, всѣмъ сердцемъ любимый отецъ, я вижу, слышу,
чувствую тебя всегда и вездѣ со мной, въ каждомъ біеніи моего сердца, въ
каждой мимолетной моей думкѣ: къ тебѣ летитъ мой первый вздохъ, когда я
пробуждаюсь, на тебѣ останавливается мое помышленіе, когда я засы-
паю... Какъ явственно порой раздается твой голосъ: «Шурокъ, почитай
мнѣ Мицкевича!»—«Шурокъ, напиши на память сценку изъ «Тартюфа!»—
«Шурокъ, подучи свою роль!» О, папашѳчка, съ твоею смертью все для
меня погибло: и науки, и театръ, и музыка, и всякое ученіе!.. Злой рокъ
на своихъ скрижаляхъ огненными буквами начерталъ для меня одно
слово: «погибни!».—Да, мнѣ суждено погибнуть, и какъ жалко, безвѣстно
погибну я,—погибну, какъ ничтожная придорожная былинка! Иначе и
быть не можетъ! Кто безъ тебя въ этой глуши поможетъ мнѣ своимъ
совѣтомъ, кто безъ тебя будетъ руководить моими занятіями? Мнѣ и въ
городѣ помѣщики въ голосъ твердили: «зачѣмъ дѣвушкѣ учиться?» Но
мой отецъ, который былъ самый образованный, самый умный, самый
лучшій въ мірѣ человѣкъ, всегда говорилъ, что учиться необходимо всѣмъ
безъ исключенія. Папашечка не разъ разсказывалъ мнѣ, что уже въ
древности были ученѣйшія женщины, и всѣ ихъ уважали. Если бы онъ,
мой обожаемый отецъ, былъ живъ, и я, можетъ быть, сдѣлалась бы
— 74 —
ученою. Все знать, все понимать—какое счастье! Но что я буду дѣлать
теперь одна? Папашечка объяснялъ мнѣ каждый день что-нибудь новое,
и мои познанія умножались. А теперь? Кого буду вопрошать? Мысли
мои безъ моего драгоцѣннаго руководителя, какъ песокъ при вѣтрѣ,
производятъ въ моей головѣ неистовый ураганъ и приносятъ не усладу
моему уму и несчастному сердцу, а горечь и боль мученическую... На-
дняхъ расчесываю волосы въ темнотѣ, и вдругъ какія-то искры сыпятся!.
Отчего онѣ происходятъ? Андрюша какъ-то показывалъ намъ фокусъ:
взялъ бумажную коробку, налилъ въ нее воды, поставилъ на проволоч-
ную рѣшетку и сталъ согрѣвать воду въ бумажной коробкѣ надъ свѣч-
кой... Отчего не загорѣлась бумага? Но еще гораздо болѣе мучаетъ меня
религія, я даже не знаю, не грѣшно-ли имѣть о ней такія дерзновенныя
мысли, какія мнѣ приходятъ въ голову? О, Боже, если это грѣхъ, прости
мое согрѣшеніе! Съ тѣхъ поръ, какъ моя семья лишилась своего за-
щитника и покровителя, обожаемаго отца, я постоянйо вопрошаю себя:
отчего, если Богъ Всеблагій, Всемилостивый, Всеправѳдный, Онъ наслалъ
на насъ такое страшное горе, какъ смерть отца? Если Его благость,
справедливость и милосердіе велики, то какъ же онъ оставилъ насъ
безъ отца? Няня твердитъ, что несчастія ниспосылаются намъ для испы-
танія, но развѣ можно испытывать такихъ дѣтей, какъ моя маленькая
сестра и мой братъ? Они не будутъ роптать на это несчастье только
потому, что разумомъ не постигли всего ужаса нашего несчастія, не по-
нимаютъ, какое великое значеніе имѣетъ образованіе ума, не смыслятъ,
сколь это сладостно и отрадно для сердца! Сей кощунственный, бого-
хульный вопросъ, какъ отравленная стрѣла, порождаетъ въ моей головѣ
множество другихъ ропотовъ сердца и дерзновенныхъ думъ. «Если Богъ
Всемогущій», сказываю я самой себѣ, «зачѣмъ Онъ допустилъ ропотъ
сердца моего, зачѣмъ Онъ вселяетъ въ меня невѣріе, зачѣмъ Онъ сдѣ-
лалъ меня такою, что я до безумства желаю образованности, получить
коей не могу, почему только въ книгахъ я почерпаю отраду, а сестра
моя Анна вполнѣ счастлива, когда можетъ рисовать цвѣты, вышивать,
стряпать? Если такіе вопросы преступны, зачѣмъ милосердный, спра-
ведливый Богъ не заставитъ ихъ умолкнуть въ моемъ сердцѣ? О неужли
я и за это буду наказана уже въ сей жизни?»
«Сегодня воскресенье», пишетъ сестра въ одной изъ послѣдующихъ
частей дневника. «Передъ обѣдомъ къ намъ пришелъ въ гости батюшка.
Вдругъ слышу изъ сосѣдней комнаты, какъ онъ говоритъ про папа-
шечку: «Извѣстно, что покойный Николай Григорьевичъ въ церковь,
почитай, совсѣмъ не хаживалъ, не выполнялъ онъ и нашихъ право-
славныхъ обычаевъ. Эта, можно сказать, преступная склонность покой-
наго проистекала изъ того, что родная его матушка была не нашей, а
католической вѣры, не могла она привлечь его сердце къ православію.
— 75 —
а, можетъ, и злоумышленно отвращала его отъ усердія къ нашей вѣрѣ.»
А какъ мамашечка прелестно ему отвѣтила,—я такъ гордилась ею въ
ту минуту: «Обрядовъ мой покойный мужъ не выполнялъ, но зато онъ
по духу былъ настоящій христіанинъ и самыя христіанскія чувства вну-
шалъ своей семьѣ даже къ рабамъ».
«Только что услыхала я мамашечкинъ отвѣтъ, какъ стала себя
вопрошать, былъ-ли папашечка мой религіознымъ, вѣрилъ-ли онъ въ
Бога? Вдругъ мнѣ вспомнилось, какъ въ послѣднюю Пасху онъ сказалъ
мамашѳчкѣ: «Дай мнѣ того кулича, который не святили». Но тутъ мои
родители увидали, что я вошла въ комнату и замяли разговоръ, вѣрно,
помыслили про себя, что онъ не подходящій для моего младого возраста.
Очень бы мнѣ хотѣлось знать, почему папашечка никогда не ходилъ въ
церковь? Почему избѣгалъ куличей, окропленныхъ водою, освященною
нашею православною церковью? Почему онъ училъ насъ всему, а только
закону Божьему обучала матушка? Почему, когда священники служили
у насъ молебенъ, онъ уходилъ изъ дому? Если ты, мой родитель, умнѣй-
шій человѣкъ во всемъ мірѣ, нѳ вѣрилъ, значитъ, ты умомъ своимъ ве-
ликимъ постигъ, что въ вѣрѣ нѣтъ премудрости, что она удѣлъ слабыхъ
головъ, котор*ыя безъ оной нѳ знаютъ, что худо, что хорошо. Но мо-
жетъ статься, что на сіи вопросы ты далъ бы мнѣ совсѣмъ иныя по-
ясненія? Если я, по младости лѣтъ, глупое разсужденіе имѣю, если не-
вѣріе охватываетъ мою душу по неразумію, Боже великій, Боже мило-
сердый, сдѣлай мое мышленіе правильнымъ, нѳ допускай меня до грѣха
и богохульныхъ умствованій».
«У насъ сегодня знаменательное происшествіе, всколыхнувшее мое
несчастное, печальное сердце до глубины его дна. Только что мы кон-
чили обѣдать, какъ пріѣхалъ верховой отъ нашихъ сосѣдей Воиновыхъ
и подалъ матушкѣ письмо отъ Натальи Александровны, въ которомъ
она писала, что завтра уѣзжаетъ въ П., а такъ какъ въ ея тарантасѣ
много свободнаго мѣста, то она приглашаетъ съ собою матушку или
проситъ отпустить съ нею одну изъ ея дочерей. Матушка уже взяла
бумагу, чтобы написать отказъ. Вдругъ я, нѳ помня себя, бросилась къ
ней, стала цѣловать ея руки и умолять ее отпустить меня въ городъ,
чтобы посѣтить могилку папашечки, моего возлюбленнаго, убрать ее
цвѣтами. Какъ только я проговорила это, у бѣдной мамашечки сразу по-
текли слезы ручьями, она ничего не могла отвѣтить, а быстро встала
изъ-за стола и ушла въ свэю комнату. Няня пошла за нею и, возвра-
тившись, сказала, что мамашечка отпускаетъ меня съ Воиновой.
«Отецъ, почитаемый всею моею душою, всѣмъ моимъ помышленіемъ,
каждымъ дыханіемъ моего сердца! Я припаду, наконецъ, къ твоей мо-
гилкѣ, которую освѣтилъ твой священный прахъ! Родной мой, кровный
батюшка, молю тебя, исполни просьбу твоей несчастной сиротки: когда
— 76 —
я паду яицъ на твоей священной могилѣ, дай мнѣ вѣсточку, пошли
какую-нибудь примѣту, либо самое ничтожное Знаменіе... Сіе оповѣщеніе
пришли мнѣ либо черезъ птичку пѣвунью, либо черезъ свистъ вѣтра
буйнаго, либо черезъ кукушѳчку-вѣщунью... Черезъ самое маленькое зна-
меніе я узнаю, что ты совѣтуешь мнѣ дѣлать съ собой. О,- отецъ мой
драгоцѣнный! шепни своими священными устами, хотя такъ тихо, какъ
дуновеніе легкаго зефира,—я все услышу, я пойму, что ты хочешь мнѣ
сказать, вѣдь, ты всегда хвалилъ и мой тонкій слухъ, и мое быстрое
пониманіе! Только отъ тебя я жду отвѣта, остаться ли мнѣ навѣки въ
Погорѣломъ и пропадать безъ всякаго образованія, или лучше ужъ за-
ключиться мнѣ въ монастырь, чтобы въ стѣнахъ обители священной
отмаливать мои прегрѣшенія и мои преступныя, богохульныя, дерзно-
венныя мысли, мой ропотъ, который въ нѣдрахъ сердца моего все уси-
ливается на Господа Бога за то, что Онъ отнялъ тебя у насъ, сдѣлалъ
насъ горемычными сиротами?»
Недѣли черезъ полторы послѣ отъѣзда Саши въ городъ, къ нашему
крыльцу подъѣхалъ тарантасъ Воиновыхъ. Матушка, возвращавшаяся
съ поля, первая подошла къ нему, но скоро и мы всѣ выбѣжали на
крыльцо. Саша съ рыданіями бросилась къ матери и переходила изъ
однихъ объятій въ другія, точно она передавала поклоны и переносила
вѣсточку каждому изъ насъ отъ дорогого покойника,—всѣ плакали, пла-
кала и я, потому что плакали другія. Наталья Александровна Воинова
говорила матушкѣ, что она до сихъ поръ не видала, чтобы дѣвочка та-
кихъ лѣтъ, какъ Саша, могла такъ убиваться о покойномъ отцѣ. По ея
разсказамъ, сестру ничѣмъ нельзя было развлечь въ городѣ, и она съ
утра бѣжала на кладбище, гдѣ и оставалась до тѣхъ поръ, пока силой
не уводили ея оттуда. Ее каждый разъ заставали распростертою на
землѣ или колѣнопреклоненною, й всю въ слезахъ.
Саша разсчитывала посѣщеніемъ могилы облегчить свое горе, а
между тѣмъ ее то и дѣло заставали теперь въ слезахъ, она замѣтно ху-
дѣла и ходила какая-то растерянная.
Грусть Саши раздирала сердце няни: благоговѣйно сохраняя въ
памяти просьбу отца быть намъ второю матерью и любя насъ, его дѣтей,
какъ своихъ собственныхъ, она ломала голову, какъ и чѣмъ помочь
сестрѣ. Хотя на образованіе она смотрѣла такъ же, какъ и помѣщицы
того времени, что если «дѣвушка не приспособлена къ царской службѣ»,
то ей не зачѣмъ и учиться, но при этомъ нянѣ приходила въ голову
мысль, что если этого желалъ покойникъ, значитъ, такъ и должно быть.
«Вѣдь онъ хотя и обожалъ всѣхъ своихъ дѣтей, но Шурочку выдѣлялъ
изо всѣхъ, значитъ, находилъ, что она перстомъ Божіимъ для науки
отмѣчена, такъ ее и слѣдуетъ по этой линіи вести. А какъ же быть-то?
— 77 —
Вѣдь матушку Александру Степановну хозяйство задавило, вотъ о Са-
шенькѣ и подумать-то некому»...
Ничего не понимая въ дѣлѣ образованія, не зная даже въ какихъ
заведеніяхъ обучаютъ дворянокъ, няня старалась добиться этого отъ
самой Сари. Затѣмъ, въ одинъ изъ воскресныхъ дней, она, подъ ка-
кимъ-то предлогомъ, отправилась къ Натальѣ Александровнѣ Воиновой,
такъ какъ она и моя матушка считались въ нашей мѣстности самыми
образованными дамами, и къ тому же ей очень нравилась гувернантка
Воиновыхъ. Чтобы набрать побольше свѣдѣній относительно образованія
сестры, она не ограничивалась только разспросами Воиновыхъ, яо обра-
щалась ко всѣмъ, къ кому могла. Такъ какъ она прославилась своек>
трогательною преданностью нашей семьѣ и считалась послѣ матушки
однимъ изъ главныхъ ея членовъ, и къ тому же сама по себѣ внушала
довѣріе и знала, какъ къ кому подойти, съ нею разсуждали весьма
охотно. Изъ этихъ разговоровъ она поняла, что плата въ существующіе
пансіоны на столько велика, что не по карману матушкѣ, а попасть на
казенный счетъ въ институтъ трудно, да и Саша, пожалуй, уже вышла
изъ лѣтъ. Вотъ она и надумала написать прошеніе царю-батюшкѣ. Ей
казалось, какъ она впослѣдствіи передавала намъ, если съ толкомъ
расписать все, какъ слѣдуетъ, разсказать царю, сколько бѣдствій пре-
терпѣла матушка, оставшись вдовой, указать ему на то, что она не
имѣетъ никакихъ средствъ и выбивается изъ силъ, чтобы добыть кусокъ
хлѣба для сиротъ изъ своего маленькаго хозяйства, умолять его взять
Сашу на казенный счетъ или на свое иждивеніе въ учебное заведеніе
и при этомъ указать ему. на то, что самъ покойникъ говаривалъ, что у
нея на рѣдкость богатыя способности (а всему міру извѣстно, что по-
койникъ былъ ума-палата), то такая просьба непремѣнно будетъ ува-
жена». На исполненіе этой просьбы она надѣялась и потому, что «Саша—
настоящая столбовая дворянка и къ тому же, какъ только царь-батюшка
самъ увидитъ ее (она не понимала, что государь и безъ этого можетъ
принять ее на свой счетъ), то такъ поразится ея умомъ, что приблизитъ
ее еще къ своимъ дѣтямъ». Она долго никому не говорила о своемъ
планѣ и не приступала къ его выполненію только потому, что не умѣла
письменно изложить своихъ мыслей и писала каракулями. Наконецъ,
она рѣшилась, какъ на духу, во всемъ признаться священнику нашего
прихода и просить его написать такое прошеніе. Хотя няня считала его
человѣкомъ обходительнымъ, но такъ какъ въ то время ни одна услуга
не оставалась безъ вознагражденія, то и она считала невозможнымъ
придти съ пустыми руками. Но что могла она предложить? Жалованья
она не брала, кромѣ гривенниковъ на заздравныя и заупокойныя прос-
фиры, а теперь она даже и этимъ не тревожила матушку, находу ея
положеніе и безъ того чрезвычайно тяжелымъ. Ей, однако, удалось
— 78 —
выйдти изъ этого затрудненія: одна изъ ея многочисленныхъ деревен-
скихъ кумушекъ какъ-то подарила ей вышитое полотенце, вотъ она и
рѣшила отнести его батюшкѣ, но находила, что этого еще маловато для
такого почтеннаго лица, и упросила насъ подарить ей по цыпленку, не
разспрашивая ее о томъ, что она съ ними сдѣлаетъ.	&
Нужно замѣтить, что, когда въ хозяйствѣ появлялся жеребенокъ,
теленокъ, цыплята и другія домашнія животныя, кто-нибудь изъ насъ
дѣтей, очарованный новымъ пришельцемъ въ божій міръ, упрашивалъ
матушку подарить ему его. Она охотно исполняла такую просьбу, такъ
какъ знала, что этотъ подарокъ не только останется въ неприкосновен-
ности въ ея хозяйствѣ, но получившій его въ даръ будетъ особенно
заботиться о немъ. У насъ съ Сашей было по насѣдкѣ съ цыплятами.
Когда послѣ обѣда принимали со стола кушанья, мы осторожно снимали
скатерть, стряхивали съ нея крошки, подбирали въ кухнѣ шелуху отъ
картофеля и яичную скорлупу и все это несли своимъ курамъ. Мы съ
Сашею были въ восторгѣ, что могли что-нибудь подарить нянѣ.
Каково же было ея удивленіе, когда священникъ сталъ доказывать
ей, что такое прошеніе нѳ будетъ имѣть никакого значенія, что нашъ
покойный отецъ имѣлъ маленькій чинъ, и что царь не имѣлъ о немъ ни
малѣйшаго представленія. При этомъ онъ выразилъ крайнее удивленіе,
что матушка не попроситъ своихъ братьевъ о томъ, чтобы они какъ-
нибудь похлопотали устроить Сашу въ какое-нибудь учебное заведеніе.
Какъ это ни странно, но такая простая мысль до тѣхъ поръ никому
изъ домашнихъ не приходила въ голову, и совершенно посторонній чело-
вѣкъ первый ее подалъ.
Будучи уже взрослой и слушая разсказъ матушки о томъ, какъ
няня придумывала всевозможные планы для того, чтобы избавить Сашу
отъ отчаянной тоски изъ-за невозможности получить образованіе, мнѣ
такъ и хотѣлось ее спросить: «Какъ это вы, женщина всѳ-же образован-
ная, двадцать лѣтъ прожившая душа въ душу съ человѣкомъ, горячо лю-
бимымъ вами, который придавалъ огромное значеніе образованію, въ
такой степени ушли въ свое хозяйство, что всю заботу о вашихъ дѣтяхъ
свалили на плечи няни, правда идеально-честной и любящей, но совер-
шенно необразованной?» Но если бы въ то время я такъ просто спро-
сила ее объ этомъ, это могло бы ее уязвить. А потому мнѣ и пришлось
задать тотъ же вопросъ, но приблизительно въ такой формѣ:
«Ахъ, бѣдная мамашечка, до чего вы должны были страдать изъ-за
того, что хозяйство не оставляло вамъ времени подумать даже о Сашѣ!»
— Вотъ въ томъ-то и странность,—отвѣчала матушка, просто и
легко сознававшаяся во всѣхъ своихъ недостаткахъ,—что я отъ этого
даже и не страдала... Я такъ ушла въ хозяйство, что такъ-таки ни о
чемъ другомъ и не думала. Когда няня пришла отъ свяшѳнника и стала
79 —
говорить мнѣ о томъ, что слѣдуетъ братьямъ написать о Сашѣ, что она
худѣетъ и блѣднѣетъ отъ тоски,—она точно хлопнула меня по башкѣ!..
Взглянула я на Сашу и пришла ужасъ отъ того, какъ она измѣни-
лась!.. А вѣдь я каждый день видѣла ее, да какъ-то не останавливалась
на этомъ... Я и сама много разъ думала о томъ, чтобы написать брать-
ямъ, да все какъ-то откладывала... Къ тому же и гордыни большой я
была преисполнена. Ну, а тутъ ужъ думаю: «Что за спесь, когда нечего
ѣсть!» Къ тому же я рѣшила не о вспомоществованіи ихъ просить, а
только о томъ, чтобы они дали мнѣ совѣтъ насчетъ образованія Саши
и, если можно, похлопотали бы устроить ее куда-нибудь на казенный
счетъ.
Потерявъ всякую надежду на продолженіе своего образованія, Саша
все болѣе становилась грустною и раздражительною. Однажды няня по-
совѣтовала обратиться ей со своими недоразумѣніями къ священнику,
предлагая ей проводить ее къ нему. Саша оживилась, взяла съ собою
нѣсколько книгъ, переложенныхъ закладками, и мы втроемъ отправились
въ село.
Священникъ принялъ радушно, насъ усердно угощали, а затѣмъ
попадья привела цѣлую ораву своихъ ребятъ, чтобы играть со мной. Но
меня трудно было оторвать отъ няниной юбки, и я вышла на дворъ
только тогда, когда она пошла туда со мной. Саша осталась вдвоемъ
со священникомъ. Когда она затѣмъ вышла съ нимъ на крыльцо, она
была мрачнѣе тучи. Няня стала торопливо прощаться съ хозяевами.
Мы долго шли молча: няня ни о чемъ не разспрашивала Сашу,
вѣроятно, боясь вызвать ея слезы, но когда мы у дороги присѣли от-
дохнуть, и няня положила руку на ея голову, она горько разрыдалась.
Въ ту же минуту вблизи послышался стукъ колесъ и показалась кара-
фашка (такъ называли у насъ простую телѣжку, нѣсколько приноро-
вленную къ матушкиной ѣздѣ). Возвращаясь съ поля домой и замѣтивъ
насъ, матушка приказала кучеру остановиться и взяла насъ съ собою.
Несмотря на полное отсутствіе наблюдательности относительно своихъ
дѣтей, матушка замѣтила, однако, заплаканные глаза сестры. Няня тот-
часъ объяснила причину нашего посѣщенія священника. Саша на этотъ
разъ была, должно быть, въ нервномъ состояніи, такъ какъ стала болѣе
рѣзко, чѣмъ это было въ ея натурѣ, указывать на то, что со смертью
отца никто не думаетъ объ ея ученіи, что вслѣдствіе этого она и обра-
тилась къ священнику; онъ растолковалъ ей лишь нѣсколько ариѳмети-
ческихъ задачъ, которыя она не могла рѣшить самостоятельно, но когда
она стала просить его объяснить ей кое-что другое, отмѣченное ею въ
книгахъ, онъ отвѣчалъ ей, что дѣвочкѣ вовсе не требуется имѣть столько
познаній, что она знаетъ больше, чѣмъ необходимо знать взрослой дѣ-
вушкѣ, что надъ учеными женщинами всѣ смѣются. При этомъ она до-
— 80 —
бавила, что и Андрюша смѣется надъ ея ученіемъ, называетъ ее «си-
нимъ чулкомъ».
— Андрюша шалопай, а попъ#дуракъ... — перебила ее матушка,
наклонная къ краткимъ и сжатымъ характеристикамъ.
— Чѣмъ больше будешь знать, тѣмъ больше будешь денегъ полу-
чать... Вѣдь тебѣ весь вѣкъ придется ходить по гувернанткамъ!
Въ то время матушка на все смотрѣла съ утилитарной точки зрѣ-
нія: «Учись—больше денегъ заработаешь», и нотаціи въ родѣ слѣдую-
щихъ раздавались у насъ то и дѣло: «вѣдь ты несчастнѣе деревенскаго
пастуха: тотъ пасетъ свиней, и за это его кормятъ... А когда вы повы-
роститѳ, у насъ и свиней не останется... Должны хорошо учиться, чтобы
самимъ заработать свой хлѣбъ». Если кто-нибудь изъ насъ высказывалъ
за обѣдомъ, что ему не понравилось то или другое кушанье или просилъ
о томъ, что матушка находила лишнимъ, ея гнѣву не было предѣла; и
она рѣзко бросила намъ: «нищая», «нищіе», «нечего носъ задирать!»
Мы слишкомъ боялись матушки, чтобы когда-нибудь протестовать
противъ ея эпитетовъ, которые насъ страшно раздражали въ дѣтствѣ.
Андрюша, хотя и былъ ея любимцемъ, но, болѣе сестеръ проникнутый
духомъ непокорности и задора, часто въ глаза говорилъ ей съ подчер-
киваніемъ: «мы въ этомъ не виноваты!» А за ея спиной выкрикивалъ
и болѣе рѣзко: «Чего это она насъ вѣчно нищенствомъ попрекаетъ?
Вѣдь она же сама съ отцомъ наше состояніе профершпилила, а мы
виновными оказываемся!» Саша никогда не спускала ему этой дѳрзосги
и съ раздраженіемъ кричала на него: «не смѣй такъ говорить про отцаі
Нашъ отецъ былъ чудный человѣкъ, лучше всѣхъ, всѣхъ на свѣтѣ!»
Но матушку и она не брала подъ свою защиту.
Будучи взрослыми, мы съ ироніей вспоминали при ней о многихъ
ея педагогическихъ пріемахъ и, между прочимъ, спрашивали ее, почему
она такъ часто съ бранью называла насъ нищими, говорили ей, что это
насъ крайне оскорбляло. Но она и впослѣдствіи находила этотъ пріемъ
цѣлесообразнымъ, объясняя, что дѣлала это для того, чтобы заставить
насъ не стыдиться бѣдности, которую бѣдняки того времени скрывали,
какъ позоръ и преступленіе, что такимъ напоминаніемъ она хотѣла насъ
заставить учиться и работать, какъ можно прилежнѣе, чтобы выйти на
самостоятельную дорогу. «И была права», прибавляла она. «Вотъ вы и
вышли работящими и самостоятельными...» Но мы никогда не могли со-
гласиться съ этимъ: ея упреки лишь безъ нужды раздражали насъ и,
вмѣстѣ съ другими неблагопріятными условіями нашей жизни, дѣлали
наши отношенія къ ней въ дѣтствѣ все болѣе холодными, все болѣе
ослабляли семейный элементъ.
Матушка, какъ было уже сказано, не требовала отъ сыновей, чтобы
они не опаздывали къ общей трапезѣ. И мои братья скоро стали зло-
— 81 —
употреблять этимъ: они часто нѳ шли на зовъ къ обѣду даже тогда,
когда слышали, что ихъ звали, и куда-нибудь прятались, чтобы ихъ
нельзя было найти. Они признавались впослѣдствіи, что.обѣдать и ужи-
нать въ семьѣ въ первые годы послѣ смерти отца было для нихъ на-
стоящей пыткой: матушка приходила съ поля усталая и сонная и вы-
ражала большое нетерпѣніе къ проявленію живости дѣтей за ѣдой. А
если они начинали еще спорить между собой, дразнить другъ друга
ссориться, она гнѣвнымъ окрикомъ выгоняла изъ-за стола провинив-
шагося.
Оправданіемъ матушки въ отсутствіи материнской нѣжности и от-
части даже заботы о дѣтяхъ могли служить ея чрезмѣрная работа по
хозяйству и ежедневная крайняя усталость. Она, какъ и крестьяне,
вставала съ разсвѣтомъ и отправлялась наблюдать за полевыми рабо-
тами, переходила съ одного поля на другое, съ одного луга на другой,
а осенью шла въ овинъ, гдѣ происходила молотьба, изъ овина напра-
влялась на скотный дворъ. Въ то же время она присматривала и за
мельницею, и за постройкою, если она производилась, ходила. даже въ
лѣсъ, если тамъ рубили дрова. Она возвращалась домой обѣдать въ та-
кое же время, какъ и крестьяне; какъ и они, она ложилась отдыхать послѣ
обѣда, и ѳѳ должны были будить въ тотъ же часъ, когда рабочіе опять
отправлялись на работы. И такъ она проводила свое время изо дня въ
день, оставаясь дома только по праздникамъ, когда она занималась
«канцелярскою работою*. Наблюдая съ утра до вечера за всѣми сельско-
хозяйственными работами, она, присѣвъ гдѣ-нибудь у поля, заносила въ
свою тетрадку всевозможныя наблюденія и о томъ, сколько возовъ сѣна
свезено съ такого-то-луга, сколько копенъ ржи сжато съ поля, кто и
какъ работаетъ изъ крестьянъ, т. ѳ. скоро или медленно, добросовѣстно
или небрежно. Тутъ же, узнавъ отъ крестьянина о его семейномъ и
матеріальномъ положеніи, она записывала и это свѣдѣніе, а затѣмъ про-
вѣряла показаніями, другихъ крестьянъ и сама заходила въ избу. Со-
бранныя за недѣлю свѣдѣнія она въ праздники разносила по рубри-
камъ и эту работу называла «канцелярскою*.
Въ высшей степени тщательное ежедневное наблюденіе надъ ра-
ботою крестьянъ, знакомство съ каждымъ изъ нихъ, точныя записи
хозяйственныхъ свѣдѣній и соображеній дали ей возможность основа-
тельно ознакомиться съ сельскимъ хозяйствомъ и хорошо узнать нѳ
только матеріальное положеніе своихъ подданныхъ, но отчасти ихъ ха-
рактеръ или, точнѣе сказать, работоспособность каждаго, что для ма-
тушки важнѣе всего было въ человѣкѣ: работящему крестьянину она
старалась помочь, внимательно и сочувственно относилась къ его тя-
желому положенію, зато къ пьяницамъ и нерадивымъ она выказывала
полное презрѣніе, какъ къ существамъ, только напрасно бременящимъ
6
— 82 —
землю, приносящимъ вредъ ея хозяйству и лично оскорблявшимъ ее
своимъ существованіемъ.
Домашнимъ рѣдко приходилось разговаривать съ матушкой по
буднямъ, и второстепенныя дѣла она откладывала до воскресенья: когда
къ обѣду въ ѳтотъ день она кончала свои «канцелярскія» занятія, она
была вполнѣ свободна, и няня съ нетерпѣніемъ ждала этого времени,
чтобы обсудить вмѣстѣ съ нею различные вопросы по домашнему хо-
зяйству. Чаепитіе, во время котораго въ другихъ семьяхъ члены семьи
болтаютъ между собой, у насъ, послѣ переселенія въ деревню, было
уничтожено, за неимѣніемъ средствъ тратить деньги на покупку чаю.
Вмѣсто него у насъ пили молоко, но для этого не собирались къ столу,
а каждый садился, гдѣ попало, могъ пить его, сколько угодно и когда
угодно. Что же касается обѣдовъ и ужиновъ, то они проходили у насъ
очень быстро, и во время ихъ нянѣ немыслимо было разговаривать о
дѣлахъ: ей часто приходилось вставать изъ-за стола, чтобы принести
то одно, то другое изъ кладовой или погреба, а по окончаніи ѣды ма-
тушка торопилась отправиться спать.
Какъ только наступало свободное воскресное время, няня прежде-
всего докладывала матушкѣ о томъ, чего не хватаетъ въ хозяйствѣ,
что подходитъ къ концу, или чего «маловато», что необходимо купить
сейчасъ же и съ чѣмъ можно «обождать». Совмѣстное, всестороннее
обсужденіе чуть не каждой статьи домашнихъ запасовъ всегда конча-
лось вопросомъ со стороны матушки, нѳльзя-ли упразднить изъ домаш-
няго употребленія, или, по крайней мѣрѣ, сократить то или это. Послѣ
смерти отца наши расходы были доведены до шіпітпт’а: чай, кофе,
варенье, пирожное, сладкое—все это было изгнано съ нашего стола.
Чай, кофе, варенье подавали только гостямъ, но матушка не скрывала
своей бѣдности, не старалась показывать кому бы то ни было, что
мы-де всегда такъ пьемъ и ѣдимъ. Напротивъ, она напрямикъ заявляла:
«я вѣдь теперь не большая помѣщица, не важная барыня: ежедневно
не приходится распивать чаи и кофеи,—держу ихъ только для доро-
гихъ гостей».
Въ тѣ жестокія времена, когда бѣдныхъ такъ открыто презирали,
когда каждый бѣднякъ старался казаться богатымъ или, по крайней
мѣрѣ, не столь обездоленнымъ, какимъ онъ былъ въ дѣйствительности,
когда каждый давалъ почувствовать другому и выставлялъ свое дворян-
ство, когда трудъ для дворянина считался позоромъ и былъ достоя-
ніемъ только рабовъ, матушка, будучи столбовою дворянкой по мужу и
отцу, особа «съ языками и манерами», какъ говорили про нее, не
только не конфузилась своей бѣдности, но всегда проводила мысль,
всегда говорила своимъ дѣтямъ и постороннимъ, что каждый долженъ
трудиться, выказывала презрѣніе къ шалымъ затѣямъ помѣщиковъ и къ
— 83 —
ихъ ничегонедѣланію. Вотъ это-то качество, а также и то, что къ
старости она становилась все болѣе гуманною и не на словахъ, а на
дѣлѣ искренно полюбила простой народъ, рѣзко выдѣляли ее изъ той
среды, въ которой она вращалась. Все это въ концѣ-концовъ снискало
ей глубокое уваженіе ея дѣтей, которыя въ дѣтствѣ, лишенныя мате*
ринскихъ ласкъ и заботъ, нерѣдко испытывая на себѣ послѣдствія ея
властнаго, вспыльчиваго характера, относились къ ней съ полнымъ
индиферентиэмомъ, а подчасъ съ обидой и раздраженіемъ. Тѣ же каче-
ства снискали ей впослѣдствіи любовь и уваженіе нашихъ молодыхъ
друзей, которыхъ мы привозили гостить къ ней, и съ которыми она
любила вести споры и разговоры. Когда она пріобрѣла опытность въ
хозяйствѣ, и заботы о немъ уменьшились, она начала много читать.
Это дало ей возможность поддерживать серьезный разговоръ, что крайне
поражало нашихъ знакомыхъ, встрѣчавшихъ въ такой захолустной де-
ревнѣ, какъ наша, образованную женщину. Демократизацію ея идей не
трудно объяснить: она была слишкомъ дѣловита по натурѣ, чтобы бро-
сить на произволъ судьбы разстроенное хозяйство, оставшееся на ея
плечахъ послѣ смерти горячо любимаго мужа. Одинъ только трудъ да-
валъ ей забвеніе въ годы тяжкихъ бѣдствій и лишеній, и потому она
становилась все болѣе страстною его поклонницей. Но въ тотъ періодъ
жизни, о которомъ я говорю, она исключительно думала о томъ, какъ бы
что-нибудь выгадать изъ своего жалкаго и запущеннаго хозяйства,
какъ бы уменьшить домашніе расходы.
— Ужъ какъ у насъ сахарнаго песочку маловато,—говорила няня,
когда она, наконецъ, получала возможность переговорить съ матушкою
о домашнихъ дѣлахъ.—Давно-ли изъ города пять фунтиковъ привезли,
а вѣдь осталось не больше двухъ стакановъ...
— Такъ вѣрно сама же ты все на дѣтей скормила?
— Какъ же это, матушка!—обиженно восклицала няня.—Я и сѣ-
ренки (спички, которыя употреблялись въ то время) даромъ не растрачу,
стараюсь съ уголька зажигать... И вдругъ сахарный песокъ...
— Да, ты все бережешь, ну, а сладкое то и дѣло суешь дѣ-
тямъ: ни пирожныхъ, ни конфектъ въ домѣ нѣтъ, вотъ ты и всыпаешь
имъ въ кушанье больше, чѣмъ нужно, сахарнаго песку. А я вотъ что
тебѣ скажу: къ простоквашѣ, пожалуй, подавай его попрѳжнѳму, ну а
къ ягодамъ больше ни-ни,—онѣ и безъ того сладкія.
— Барыня-матушка, ну хоть для праздничковъ позвольте оставить...
Вѣдь наши-то дѣти еще такія крошки!
— Да... трудно съ тобой что-нибудь сокращать въ хозяйствѣ,—
съ сердцемъ возражала матушка.—Продолжай... много ли у насъ круп-
чатки?
— Только что перевѣсила: всего десять фунтовъ осталось...
6*
— 84 —
— Десять фунтовъ! Но вѣдь это же ужасно! Въ прошлый мѣсяцъ
два пуда вышло, и въ этотъ, значитъ, будетъ то же!
— Да вѣдь крупчатка-то она всюду: она и на булки, она и на
пироги, и на клецки, и въ соусъ ее же подсыпешь...
— Ладно, ладно... такъ вотъ что: конецъ бѣлымъ булкамъ, да и
все тутъ! Съ этихъ поръ мы всѣ будемъ ѣсть только черный хлѣбъ. И
это пречудесно: у насъ хлѣбъ хорошо пекутъ!
— А какъ же!—только воскликнула няня, но уже остальныхъ
словъ она нѳ могла выговорить: крупныя слезы текли по ея щекамъ.
— Стыдно тебѣ, няня, очень стыдно! Почему ты думаешь, что
нашихъ дѣтей необходимо нѣжить да къ барскимъ затѣямъ пріучать?
Лучше благодари Бога, что богатство и баловство нѳ сдѣлаютъ ихъ
лоботрясами!..
Несмотря, однако, на изгнаніе съ нашего стола почти всего, что
болѣе или менѣе зажиточные дворяне находили необходимымъ, мы, дѣти,
вспоминали только объ отсутствіи у насъ сладкаго, котораго такъ много
подавалось при отцѣ. Матушка не была скупа на домашнія сбереженія:
у насъ всегда былъ сытный и хорошій столъ, но она строго придержи-
валась одного, чтобы все, что мы пьемъ и ѣдимъ, было по возможности
добыто изъ собственнаго хозяйства: прежде чѣмъ что-либо купить для
дома, хотя бы буквально на грошъ, это долго и серьезно обсуждалось,
какъ матушкою, такъ и нянею.
— Ну, про какую корову ты хотѣла со мной поговорить?—спра-
шивала матушка, и разговоръ переходилъ на другую тему, болѣе для
нея интересную, т. е. на сельское хозяйство, которому она придавала
огромное значеніе, а домоводство было на рукахъ няни, и она вмѣши-
валась въ ея дѣла въ самыхъ крайнихъ случаяхъ. Няня просила дать
корову Игнату и излагала причины, почему это необходимо: его соб-
ственная корова пала отъ безкормицы прошлаго года, а въ семьѣ его
нѣсколько молодухъ, и у каждой дѣти. Затѣмъ она просила дать лѣску
Пахому для починки его хаты,—у него сгнила крыша и давно проте-
каетъ. Матушка знала всю основательность няниныхъ просьбъ и сама
считала необходимымъ улучшать положеніе своихъ подданныхъ, такъ
какъ она прекрасно понимала, что . ея хозяйство находится въ полной
зависимости отъ благосостоянія крестьянъ, а потому почти всегда испол-
няла подобныя просьбы, справившись предварительно со своею запис-
ною книжкою. Она отказывала только тогда, если въ ея записяхъ зна-
чилось, что крестьянинъ нѳ особенно ретивъ на работу и, Боже упаси,
запиваетъ. Въ тотъ періодъ времени матушка еще не успѣла разобраться
въ томъ, что лѣность, нерадивость и пьянство были результатомъ вѣ-
ковой, безпросвѣтной жизни крестьянъ, что, наказывая несчастнаго,
— 85 —
она совершала большую несправедливость, особенно по отношенію къ
членамъ его семьи.
Матушкино хозяйство приходило все въ большій порядокъ, и этому
содѣйствовали не только ея неустанныя хлопоты, но и заботы няни.
Ея сердечная доброта и искреняя жалостливость ко всѣмъ несчастнымъ
уже давно снискали ей довѣріе и уваженіе крестьянъ. Зная, что ма-
тушка стремится къ улучшенію ихъ положенія, но не въ состояніи сразу
помогать многимъ, няня употребляла всѣ силы, чтобы указывать ей на
болѣе несчастныхъ. Въ продолженіе всего времени, которое она про-
жила у насъ, она каждое лѣто пріѣзжала въ деревню съ нашимъ се-
мействомъ, и каждое лѣто число ея крестниковъ среди крестьянъ, а
слѣдовательно кумовѳй и кумушекъ увеличивалось. Не отказывалась
она и отъ крестьянскихъ свадебъ, ходила къ больнымъ и носила имъ
лекарства или гостинцы, въ родѣ куска бѣлой булки, а крестникамъ
рубашенки, которыя она перешивала изъ нашего старья. Въ этихъ слу-
чаяхъ она повсюду таскала и меня съ собой: послѣ смерти Нины она
не рѣшалась довѣрять меня кому бы то ни было, да я и сама ни за
что бы не осталась безъ нея. Безъ няни матушкѣ, вѣроятно, не уда-
лось бы узнать всей подноготной каждой крестьянской семьи: несмотря
на ея простое отношеніе къ крестьянамъ, несмотря на то, что она сама
нерѣдко заходила въ избы, несмотря на отсутствіе какой бы то ни было
заносчивости и чванства, съ нею, какъ съ барынею, крестьяне все-таки
стѣснялись. Совсѣмъ иначе относились они къ нянѣ: въ каждой крестьян-
ской семьѣ она была своимъ человѣкомъ. Хотя крестьянамъ было
извѣстно, что она бережетъ барское добро пуще своего глаза, тѣмъ не
менѣе они были вполнѣ увѣрены въ томъ, что изъ-за нея никогда не
выйдетъ нйкакой непріятности, что она первая усердно похлопочетъ за
каждаго изъ нихъ. Но какъ бы няня ни была добра къ крестьянамъ,
интересы моей семьи стояли у нея на первомъ планѣ.
— А что скажете,—спрашивала она послѣ того, когда хозяева
избы, въ которую она входила, успѣли ее . усадить на лавку въ крас-
ный уголъ,—если бы Степана да на оброкъ пустить? Вѣдь на него,
кажись, положиться можно? И господамъ въ аккуратности предоста-
вилъ бы, что полагается, и свою копейку не растрясетъ... Или:—А какъ
староста Тимофей—не очень васъ обижаетъ? Сказываютъ, больно заши-
бать сталъ, да и на руку не чистъ? Правда это, али враки?—Или:—
Ну, а кто же по вашему нынѣ самый работящій, самый справедливый
крестьянинъ въ Погорѣломъ?—Вотъ, съ какого рода вопросами обраща-
лась няня къ крестьянамъ. Не обходились они съ ея стороны и безъ
наставленій въ такомъ родѣ:—Старайтесь, милые, Христа ради, ста-
райтесь... Вѣдь у него-то, у покойника Николая Григорьевича, большая
забота была о своихъ крѣпостныхъ. Даже передъ смертушкой думушк-
— 86 —
эту про васъ крѣпко дерзалъ. Да и барыня васъ нѳ обидитъ, какъ пе-
редъ Господомъ говорю, свято будетъ блюсти завѣтъ покойника.
— Васильевна! — говорилъ однажды молодой крестьянинъ, напря-
женно прислушивавшійся къ ея словамъ. При втомъ онъ подошелъ къ
ней вплотную, какъ будто желая показать и строгимъ взглядомъ своихъ
глазъ, и наступательнымъ движеніемъ, что она должна говорить правду,
только сущую правду.—Говори ты намъ, Васильевна, по всей чистой
совѣсти, какъ, значитъ, онъ баринъ-то нашъ помиралъ... что онъ ска-
зывалъ? Наши-то баютъ, что онъ жѳнку-то свою, барыню нашу, дюже
стращалъ: «Нѳ забиждай, гритъ, своихъ христьянъ, чтобъ они, значитъ,
нѳ прокляли и осиновымъ коломъ твою могилу нѳ проткнули».
— Насчетъ осиноваго кола не поминалъ... Вотъ вамъ Христосъ—
этихъ словъ ѳго не былоі Мы съ барыней безотходно при его кончинѣ
у постели стояли. Всѣ словечки его предсмертныя, какъ молитву, за-
твердила... Про васъ онъ вотъ что сказывалъ барынѣ: «не позволяй, го-
воритъ, никому крестьянъ твоихъ обижать, чтобы, говоритъ, жестокостей
съ ними нѳ дѣлать, пусть, говоритъ, изъ-за тебя не раздаются ихъ стоны
и проклятія!.. Вотъ, какъ передъ Истиннымъ, правду вамъ сказываю!»
При этомъ она крестилась на образа.
— О, Господи! — со вздохомъ произнесъ крестьянинъ, — царствіе
небесное покойнику!.. Пущай ему земля легка будѳ! Что жъ насчетъ на-
шей барыни можно сказать, — она нѳ обиждаѳтъ... ну усё же тяготы
большія несемъ... Бѣдность лютая насъ одолѣла! Почитай, кажинный
годъ отъ Страстной до Казанской хлѣбъ съ мякиной ѣдимъ, да окромя
щей съ крапивой али щавеля до конца лѣта другого приварка нѳ знаемъ...
А тапѳрича и его забѣлить нечѣмъ,—послѣдняя коровенка околѣла.
— Да что, Васильевна, ты вѣдь къ ѳйному семейству привержена,
такъ все хочешь обѣлить!..—замѣтила хозяйка.—Хоть покойникъ на-
ставлялъ, чтобъ мы слезъ нѳ лили, а намъ-то супротивъ сусѣдскихъ
христьянъ разѣ въ малостяхъ какихъ полѳгчѳ будѳ... Усё та же жратва,
что блевотина! Барыня-то наша получше другихъ тѣмъ, что не драчлива...
Во только, почитай, ѳфто въ.ей и есть, а свайво добра нѳ упуститъ!...
Охъ, нѳ упуститъ!.. Нѳ таковска! Вѣдь она-то день-деньской торчитъ
на косовицѣ, али на жнитвѣ, усё коло тебя топчется, да такъ во всѣ
глазыньки глядитъ тебѣ, чтобы ты, значитъ, попусту трошку времени
безъ работы не осталась! Вѣдь дохнуть она тебѣ нѳ дастъ! Намедни
какъ зачнетъ меня кликать, да разъ за разомъ... Подхожу, а она мнѣ:
«что, гритъ, Аннушка, куды ты усё бѣгаешь? Почто серпъ бросаешь?—
«Матушка-барыня, рабѳнокъ тутотка, у кустовъ положенъ... кормить его
бѣгаю».—«А сколько яму?»—«Пятый мѣсяцъ, матушка, только окромя
груди ничего нѳ примаетъ, какъ соску, али что ему суну, такъ усё и
— 87 —
сблюетъ»...—«Что же, гритъ, надо кормить, такъ корми, а забавляться
съ имъ—не забавляйся, мнѣ со своими тоже забавляться не приходится»...
— И правду, говоритъ, вотъ тѳ Христосъ правду, — утверждаетъ
няня.—Ей не до забавы! Чуть свѣтъ-то забрезжитъ, она ужъ на ногахъ!
Такъ насчетъ коровы не сумлѣвайтесь, православные,—говоритъ няня,
прощаясь съ хозяевами,—выпрошу, какъ пить дать, выпрошу.
Няня обладала большимъ житейскимъ тактомъ: она прекрасно
знала, что она могла сообщить матушкѣ, и о чемъ не должна была заи-
каться. Послѣ одного изъ такихъ посѣщеній она заявила ей, что староста
Тимофѳй начинаетъ запивать, а что самый работящій и надежный кре-
стьянинъ— Лука. Въ первое же воскресенье его призвали къ матушкѣ:
она долго съ нимъ бесѣдовала, а затѣмъ назначила его старостой, вмѣсто
Тимофея.
Не знаю, каково было положеніе старосты въ другихъ помѣстьяхъ,
но у насъ эта обязанность по количеству труда, по разнообразнымъ
заботамъ и отвѣтственности была самая тяжелая сравнительно съ обя-
занностями остальныхъ крестьянъ. Староста долженъ былъ вставать
раньше всѣхъ и быть первымъ въ полѣ и на всякой сельской работѣ;
онъ долженъ былъ зорко наблюдать, чтобы рабочіе работали, не покла-
дая рукъ, обязанъ былъ подавать примѣръ другимъ опытностью и усердіемъ
въ работѣ. Когда рабочіе возвращались домой къ обѣду и затѣмъ ложи-
лись отдыхать, староста освобождался позже другихъ: онъ долженъ былъ
осмотрѣть работы во дворѣ, исполненныя въ его отсутствіе стариками и
подростками, которымъ онъ поручалъ въ ѳто время рубить дрова, выво-
зить навозъ или кирпичъ, однимъ словомъ, за тѣми, кого онъ почему-
либо не пустилъ на полевыя работы. Точно такъ и послѣ ужина онъ не
могъ тотчасъ завалиться на печку или покалякать на завалѳнкѣ: почти
каждый день въ это время его звали въ горницу, и у него съ полчаса
проходило въ разговорахъ съ матушкою о томъ, что дѣлать на другой
день, и въ его отчетахъ о томъ, гдѣ, что и сколько было сработано;
тотчасъ же при немъ всѣ эти свѣдѣнія матушка заносила въ свою
тетрадь.
Несмотря на обременительные труды старосты, эта должность
среди крестьянъ считалась весьма почетной, и почти каждый изъ нихъ
принималъ ѳѳ съ величайшею благодарностью. Матеріальное положеніе
старосты, пока онъ занималъ эту должность, было несравненно болѣе
обезпеченнымъ, чѣмъ у остальныхъ крестьянъ. Въ то время у насъ
почти всѣ крестьяне ходили въ лаптяхъ; хотя староста -продолжалъ въ
нихъ работать, но непремѣнно долженъ былъ имѣть сапоги, которые
ему, при вступленіи его въ должность, немедленно заказывали сапожник-
сшить изъ домашней кожи. Домашнему же портному приказывали при
готовить старостѣ на зиму овчинный тулупъ, а на лѣто нѣчто въ родѣ
— 88 —
балахона, на который матушка выдавала холстину. Эту праздничную
одежду онъ долженъ былъ одѣвать каждый разъ, когда его отправляли
въ волость или въ городъ по какимъ-либо дѣламъ, или къ городскимъ и
сельскимъ властямъ.
Въ виду того, что староста былъ на господской работѣ шесть дней
въ недѣлю, его земельный участокъ обрабатывали матушкины крѣпостные
совершенно такъ же, какъ и ея собственные поля и луга, хотя все по-
дученное съ его надѣла шло по прежнему въ его пользу. Кромѣ того, онъ
ежемѣсячно получалъ извѣстное количество ржи, ячменя и гречихи. При
вступленіи въ должность, староста приводилъ домой съ господскаго двора
корову и нѣсколько овецъ. Когда его изба и хозяйственныя постройки
требовали основательнаго ремонта, ихъ поправляли матушкины рабочіе, но
смотрѣть за домашними животными, обрабатывать землю подъ огородъ,
картофель и горохъ, сажать капусту и овощи, прясть ленъ и ткать
одежду, — все это должна была дѣлать собственная семья старосты, по
крайней мѣрѣ, такъ было съ Дукою, у котораго была жена и четыре
дочери. Но зато его семья была избавлена не только отъ барщины, но
и отъ какихъ бы то' ни было помѣщичьихъ поборовъ. Нужно замѣтить,
что въ деревняхъ, принадлежащихъ матушкѣ, кромѣ трехдневной бар-
щины (три дня въ недѣлю крестьяне, какъ мужчины, такъ и женщины,
занимались работами на свою госпожу), крестьянки несли еще разныя
тяготы. Каждая крестьянская семья, смотря по числу въ ней женщинъ,
обязана была доставлять лѣтомъ своей госпожѣ опредѣленное количе-
ство яицъ, ягодъ, орѣховъ, грибовъ, а зимою—пряжу и холстъ. Отъ всѣхъ
этихъ поборовъ избавлена была семья старосты. Крестьяне говорили
про него, что хотя онъ дѣйствительно работаетъ на барыню больше
другихъ, но за то и не боится голоднаго года, и что онъ со своею семьею
единственные изъ крѣпостныхъ матушки, которые, какъ въ урожай, такъ
и въ неурожай, могутъ круглый годъ ѣсть хлѣбъ безъ мякины и забѣлить
свой приварокъ.
Лука оказался однимъ изъ трудолюбивѣйшихъ и расторопнѣйшихъ
крестьянъ и обнаружилъ большія административныя способности.
Однако, матушка не думала ограничиваться только перемѣною ста-
росты,—она рѣшила внести существенныя измѣненія во всѣ отрасли
своего хозяйства, а главное разъ навсегда уничтожить «всѣ барскія
затѣи», изъ-за которыхъ, по ея мнѣнію, и произошло разореніе. Она
бы съ радостью продала всю домашнюю обстановку, тѣмъ болѣе, что
«шифоньеры» и «секретеры» возмущали ее теперь даже своими назва-
ніями, какъ вещи, неподходящія въ хозяйствѣ при ея . жалкомъ мате-
ріальномъ положеніи, но на нихъ не находилось покупателей. Зато
немедленно были проданы всѣ наши экипажи, кромѣ карафашки и про-
стыхъ саней; проданъ былъ и нашъ знаменитый дормезъ, прозванный
— 89 —
«Ноевымъ ковчегомъ», въ который мы, дѣти, любили забираться, когда
онъ стоялъ въ сараѣ, осматривали его многочисленные карманы и при-
ходили въ восторгъ, если находили въ одномъ изъ нихъ забытый сухарь
иди орѣхъ. Вмѣстѣ съ экипажами проданы были и наши выѣздныя ло-
шади: мы ѣздили теперь, что случалось, впрочемъ, крайне рѣдко, на
рабочихъ лошадяхъ. Довольно многочисленная дворня и слишкомъ боль-
шой теперь для насъ штатъ прислуги подверглись сильному сокращенію:
для домашней услуги матушка оставила только кухарку и горничную.
Большинство дворовыхъ, знавшихъ какое-нибудь ремесло, были отпу-
щены на оброкъ, другимъ дана была земля, и они обращены были въ
обычныхъ крѳстьянъ-хлѣбопашцѳвъ. При этихъ перемѣнахъ матушка
принимала въ разсчетъ способности дворовыхъ и до извѣстной сте-
пени ихъ желанія: кто просился на оброкъ, тому она назначала его
«по-божески», т. е. на болѣе льготныхъ условіяхъ, чѣмъ у другихъ по-
мѣщиковъ въ нашихъ краяхъ, а того, кто отъ него отказывался, она
надѣляла землею, давала лѣсъ и время на устройство новаго хозяйства.
Эти реформы все же прививались далеко нѳ такъ быстро и не
такъ легко, какъ на это разсчитывала матушка, и, пока все не вошло
такъ или иначе въ колею, онѣ причиняли ей множество непріятностей.
Многіе изъ прежнихъ нашихъ служащихъ—кучеръ, поваръ, лакей и
нѣкоторые другіе нѳ желали идти ни на оброкъ, ни брать землю и умо-
ляли оставить ихъ при прежней должности: они опасались, что, не имѣя
въ городахъ родныхъ и знакомыхъ, долго останутся безъ занятій, а то
и совсѣмъ нѳ найдутъ подходящаго дѣла. Не желали они брать и землю,
такъ какъ, издавна выполняя домашнія обязанности при господахъ,
отвыкли отъ землепашества, а въ большинствѣ случаевъ не только они,
но й отцы ихъ никогда имъ не занимались. Матушка на всѣ лады
объясняла имъ, что она, вслѣдствіе уменьшенія семьи болѣе чѣмъ вдвое
и полнаго разоренія, нѳ имѣетъ ни средствъ, ни необходимости дер-
жать такую «ораву» челяди для домашнихъ услугъ, что она нѳ можетъ
ихъ кормить даромъ, что каждый изъ нихъ обязанъ приносить ей пользу,
но когда никакіе доводы нѳ могли убѣдить дворовыхъ, она тутъ же
записывала ихъ имена въ особую графу своей тетради, рѣшивъ про-
дать ихъ при первой возможности. Матушка въ началѣ веденія своего
хозяйства страшно нуждалась въ деньгахъ и находила, что безъ про-
дажи нѣсколькихъ душъ дворовыхъ ой не обойтись,—она и рѣшила
сбыть съ рукъ наименѣе для нея полезныхъ. Къ тому же ойа боялась,
что, не пристроившись основательно ни къ земледѣлію, ни къ отхожимъ
промысламъ, или гдѣ-нибудь на мѣстѣ въ услуженіи, они явятся эле-
ментомъ опаснымъ для деревенской жизни, т. ѳ. «смутьянами», какъ
ихъ тогда называли. Особенно ее смущало положеніе Васьки-музыканта.
Лѣтъ за 12—13 до описываемаго времени мой покойный отецъ
90 —
сталъ приглядываться къ одному 18—19-лѣтнѳму парню, Васькѣ, къ
имени котораго крестьяне прибавляли—музыкантъ. Гдѣ бы въ праздникъ
ни собирался народъ пѣть и плясать, Васька былъ тутъ какъ тутъ.
Играть на свадьбахъ его приглашали даже крестьяне изъ чужихъ де-
ревень; онъ всюду игралъ, пѣлъ и плясалъ. Мой отецъ, большой мело-
манъ, сталъ прислушиваться къ его игрѣ и однажды приказалъ ему
принести въ кабинетъ свои музыкальные иструмѳнты и сыграть на каж-
домъ изъ нихъ. Васька игралъ на скрипкѣ, балалайкѣ, гармоникѣ, на
разныхъ дудочкахъ и свисточкахъ, игралъ, какъ веселыя-плясовыя, такъ
и заунывныя. Въ музыкальномъ отношеніи у него все выходило болѣе
осмысленно и своеобразно, чѣмъ у кого бы то ни было изъ деревен-
скихъ музыкантовъ. Но когда отецъ добылъ для него на время настоя-
щую хорошую скрипку и заставилъ его сыграть ему на ней, Васька
просто поразилъ его: онъ долго настраивалъ ѳѳ, долго приноравливался
къ новому для него инструменту, долго подбиралъ то одно, то другое и
вдругъ заигралъ знакомый отцу ноктюрнъ Шопена. На вопросъ изумлен-
наго отца, откуда онъ взялъ то, что играетъ, Васька объяснилъ, что
когда въ нашей усадьбѣ въ прошлое лѣто гостила одна барыня, она
часто играла ѳто у насъ на фортепіано; онъ нерѣдко слушалъ ее, стоя
подъ окномъ, и съ тѣхъ поръ ѳта «пѣсня» (онъ такъ называлъ нок-
тюрнъ) не давала ему покоя, но ему не удавалось подобрать ее на своей
простянкой скрипкѣ.
Это обстоятельство рѣшило судьбу Васьки. Отецъ написалъ о немъ
князю Г., одному изъ богатѣйшихъ помѣщиковъ средней полосы Россіи.
Съ ѳтимъ княземъ Г. отецъ когда-то служилъ въ одномъ полку и даже
очень дружилъ: любовь къ музыкѣ и чтенію болѣе всего поддерживала
взаимную дружбу этихъ двухъ людей. Съ выходомъ ихъ въ отставку они
лишь изрѣдка переписывались, и отецъ зналъ, что князь только что
вернулся изъ-за границы, гдѣ онъ женился на знаменитой иностранной
піанисткѣ, дѣлавшей артистическое турнэ по западной Европѣ и пріоб-
рѣвшѳй извѣстность. Поселившись съ женой въ своемъ великолѣпномъ
помѣстьѣ, князь рѣшилъ устроить домашній театръ и свой собственный
оркестръ. Для обученія крѣпостныхъ артистовъ онъ выписалъ нѣсколь-
кихъ иностранныхъ учителей и музыкантовъ.
Князь охотно принялъ Ваську въ свой оркестръ, а черезъ года
два предлагалъ уже за него моему отцу большія, по* тогдашнему вре-
мени, деньги. Онъ писалъ, что Васька, какъ по мнѣнію его жены-
артистки, такъ и по мнѣнію проживающихъ у него иноземныхъ учите-
лей музыки, обладаетъ феноменальными музыкальными способностями,
что онъ на память, по слуху удивительно вѣрно передаетъ сложныя въ
музыкальномъ отношеніи вещи изъ репертуара его жены, и что вообще
онъ оказался человѣкомъ даровитымъ; быстро, между дѣломъ, научился
— 91 —
грамотѣ, имѣетъ большую склонность къ чтенію и еще легче усваиваетъ
музыкальную грамотность и преодолѣваетъ техническія затрудненія.
Но мой отецъ уже давно самъ мечталъ устроить у себя театръ и
оркестръ (конечно, въ неизмѣримо болѣе скромныхъ размѣрахъ, чѣмъ
это было у князя) съ тѣмъ, чтобы на подмосткахъ его домашняго, бо-
лѣе чѣмъ скромнаго театра, прежде всего подвизались его собственныя
дѣти. Онъ былъ глубоко убѣжденъ въ томъ, что такія театральныя
представленія помогутъ развитію въ нихъ любви къ искусству, что онъ
считалъ главнымъ основаніемъ серьезнаго образованія и воспитанія
гуманныхъ чувствъ. Съ ѳтою цѣлью отецъ и отдалъ въ обученіе Ваську,
а вовсе не для того, чтобы устроить музыкальную карьеру своего крѣ-
постного: даже такой гуманнѣйшій для того времени человѣкъ, какимъ
былъ мой отецъ, не доросъ до этой идеи, а еще вѣроятнѣе то, что ду-
ховное развитіе собственныхъ дѣтей онъ ставилъ выше всего. Какъ бы
то ни было, но онъ наотрѣзъ отказался отъ предложенія князя про-
дать ему Ваську. Продержавъ его у князч еще нѣкоторое время, отецъ
взялъ его обратно къ себѣ и устроилъ съ его помощью собственный
театръ, при которомъ тотъ и состоялъ все время.
И вотъ теперь матушка приказываетъ ему выбирать одно изъ
двухъ: идти на оброкъ или взять участокъ земли и поступить въ одинъ
разрядъ съ крестьянами-землепашцами. Въ то время Васькѣ уже пере-
валило за 30-ть лѣтъ: онъ былъ женатъ, но на его счастье у него не
было дѣтей. Хотя онъ, конечно, зналъ о перемѣнѣ судьбы многихъ дво-
ровыхъ, но, когда дѣло коснулось его лично, онъ просто потерялъ голову:
онъ то и дѣло бѣгалъ изъ людской въ господскій домъ, о чемъ-то шеп-
тался со своею женою Минодорою, то приходилъ къ матушкѣ упраши-
вать ее дать ему землю, то отказывался и отъ нея, и отъ того, чтобы
перейти на оброкъ. Хотя ему хотѣлось поступить въ какой-нибудь сто-
личный оркестръ при театрѣ, но онъ боялся, что недостаточно для этого
подготовленъ, да многое и забылъ съ тѣхъ поръ, какъ учился музыкѣ,
къ тому же его пугала мысль, что онъ не найдетъ мѣста ни въ одной
изъ столицъ, такъ какъ никого тамъ не знаетъ.
Васька, человѣкъ высокаго роста, чрезвычайно сухопарый и суту-
ловатый, въ ту пору, о которой я говорю, ни своимъ говоромъ, ни сво-
имъ обликомъ не запоминалъ крестьянина. Его длинное, худое съ вы-
дававшимися скудами лицо, хотя не было красиво и носило слѣды оспы,
но. освѣщалось умными, большими, сѣрыми, вдумчивыми глазами; его
манеры не были ни грубыми, ни мужиковатыми и скорѣе напоминали
интеллигентнаго человѣка. И ото понятно,—онъ былъ грамотный, кое-
чему поучился, кое-что узналъ и повидалъ во время своей, если можно
про него сказать, артистической дѣятельности у князя, а отчасти и у
моего отца, у котораго онъ былъ не только главнымъ музыкантомъ въ
- 92 —
его маленькомъ оркестрѣ: онъ долженъ былъ вмѣстѣ съ нимъ принорав
ливать пьесы къ данной обстановкѣ, подымать и опускать занавѣсъ,
нерѣдко былъ суфлеромъ, еще чаще выступалъ на театральныхъ под-
мосткахъ въ качествѣ актера и солистомъ-музыкантомъ во времи антрак-
товъ. Вслѣдствіе столь разнообразныхъ обязанностей онъ получалъ
одежду съ барскаго плеча. Огѳцъ былъ плотный, широкоплечій, сред-
няго роста мужчина, а Васька—длинный, какъ жердь, и худой; всѣ
барскіе обноски перешивались ему руками доморощенныхъ портныхъ,
но теперь онъ донашивалъ обноски прежнихъ обносковъ.. Вслѣдствіе
этого трудно было опредѣлить, что на немъ одѣто, такъ какъ одежда не
соотвѣтствовала его фигурѣ и была для него слишкомъ коротка. Осо-
бенно бросались въ глаза широкіе штаны, нѳ прикрытые кафтаномъ отъ
самаго сѣдалища, и казалось, что его длинныя, длинныя ноги, точно
палки, всунуты въ нихъ. Такъ какъ послѣ смерти отца ему уже почти
ничего не перешивалось, то онъ имѣлъ теперь совершенно обтрепан-
ный видъ. Однимъ словомъ, при первомъ взглядѣ на него, онъ произ-
водилъ впечатлѣніе человѣка свободной профессіи, но истерзаннаго и
измученнаго житейскими бурями и невзгодами.
Его жена Минодора, которую онъ, видимо, горячо любилъ и ко-
торую даже въ ту пору всеобщаго дранья онъ никогда не трогалъ паль-
цемъ, была ему совершенно подъ пару. Говорили, что она была пло-
домъ любви несчастной одного нашего родственника и красавицы ко-
ровницы на нашемъ скотномъ дворѣ. Какъ бы то ни было, но Мино-
дора осталась круглой сиротой въ самомъ раннемъ дѣтствѣ и была взята
въ комнаты. Она училась вмѣстѣ съ моими старшими сестрами (умер-
шими во время холеры), была вполнѣ грамотною, даже читала и пони-
мала по-французски, вмѣстѣ съ сестрами подвизалась на театральныхъ
подмосткахъ, но была горничною, хотя и очень любимою въ домѣ. Теа-
тральная дѣятельность Минодоры сблизила ее съ Ваською,—они поже-
нились, такъ какъ для ихъ брака нѳ было никакихъ препятствій со
стороны моихъ родителей. По поводу браковъ нашихъ крестьянъ я хочу
сказать нѣсколько словъ.
Мои родители, какъ только взяли хозяйство въ свои руки, твердо
рѣшили никогда не вмѣшиваться въ браки крѣпостныхъ, не заставлять
ихъ насильно вступать въ нежелательные для нихъ брачные союзы. Это
правило отца очень не понравилось многимъ сосѣдямъ, которые при-
держивались совершенно обратнаго образа дѣйствія. Кто бы ни пріѣз-
жалъ къ намъ въ гости въ первые годы послѣ замужества матушки,
сейчасъ начиналъ разговоры о томъ, какой вредъ распространяетъ ново-
введеніе моихъ родителей относительно браковъ, и старался убѣдить ихъ
въ томъ, что свобода брачныхъ союзовъ вредна для самихъ же крѣпо-
стныхъ, такъ какъ они не что иное, какъ глупыя, неразумныя дѣти, и
— 93 —
что помѣщики, будучи ихъ истинными отцами и благожелателями, лучше
ихъ знаютъ, кто къ кому изъ нихъ наиболѣе подходитъ для брачнаго союза.
Но на всѣ разсужденія отецъ всегда отвѣчалъ однимъ и тѣмъ же, что
поступать иначе ему не позволяетъ совѣсть. Тогда со стороны помѣ-
щиковъ начались жалобы и доносы на отпа, который будто бы своими
дѣйствіями возмущаетъ крестьянъ противъ помѣщичьей власти. Эти об-
виненія, по утвержденію моей матери, чуть не кончились для отца очень
дурно.
Въ тѣ отдаленныя времена становые и мелкіе чиновники полицей-
скаго и судебнаго вѣдомства были обычными гостями помѣщиковъ. Хотя
на людей подобной категоріи они смотрѣли свысока и полицейскихъ на-
зывали «крапивнымъ сѣменемъ», а судейскихъ «крючкотворами», но это
не мѣшало имъ водить съ ними дружбу. Дѣлалось это для того, чтобы
люди той и другой категоріи старались замять, когда это понадобится,
ихъ грязныя дѣлишки, покрывали ихъ произволъ надъ крестьянами,
очень часто переходившій дозволенное даже въ тѣ жестокія времена.
Какъ это ни странно, но этихъ «крючкотворовъ» и это «крапивное
сѣмя» принимали у себя даже тѣ помѣщики, которые не боялись судеб-
ныхъ преслѣдованій, такъ какъ ничѣмъ противозаконнымъ не занима-
лись и не пятнали себя возмутительною жестокостью относительно кре-
стьянъ. И вотъ эти немногіе порядочные помѣщики тоже находили, что
они, несмотря на свое презрѣніе къ людямъ подобнаго рода, не могутъ
обходиться безъ нихъ. Пріѣдетъ, бывало, становой къ помѣщику и го-
воритъ: «вы должны въ такомъ-то мѣстѣ устроить мостъ» или: «вы обя-
заны уплатить такую-ту недоимку». Правильно ли такое требованіе или
нѣтъ, помѣщикъ очень часто не имѣлъ объ этомъ ни малѣйшаго пред-
ставленія, а наводить по этому поводу справки, съѣздить куда-нибудь
для этого—лѣнь. Вотъ онъ и находилъ, что дружба съ полицейскими и
съ мелкотою изъ судебнаго вѣдомства можетъ избавить его отъ лишнихъ
хлопотъ, дастъ ему возможность не нарушать своей «обломовщины», а
потому-то, какъ хорошіе, такъ и дурные помѣщики приглашали на
свои обѣды и вечера этихъ мелкихъ чиновниковъ*, давали имъ время
отъ времени взятки хлѣбомъ и разными сельскими произведеніями, а
то и деньгами. Мой же отецъ, живя по зимамъ въ городѣ, всецѣло по-
груженный въ интересы своей семьи и въ свои книги, приглашалъ на
свои спектакли и вечера людей, наиболѣе ему симпатичныхъ и образован-
ныхъ, а становыхъ и мелкихъ чиновниковъ онъ просто игнорировалъ. По-
мѣщики знали, что за гордое отношеніе моего отца къ чинамъ полиціи
и судебнаго вѣдомства послѣдніе его не долюбливаютъ, и съ помощью
ихъ пустили въ ходъ доносы на отца: ихъ серьезно тревожили свободные
браки между крестьянами, имъ казалось, что даже подобныя мысли под-
капываютъ устои крѣпостного права. Но дружба моего отца съ предво-
— 94 —
дителемъ дворянства разстроила ихъ козни. Когда помѣщики, писавшіе
доносы на отца, увидали, что изъ этого ничего не вышло, они первые
пріѣхали въ нашъ домъ съ распростертыми объятіями, выражали отцу
свою пріязнь и высказывали порицаніе кляузникамъ.
Послѣ этого отступленія опять перехожу къ прерванному разсказу.
Положеніе Минодоры, жены Васьки-музйканта, можно было назвать
весьма сноснымъ для крѣпостной; въ то время, когда при жизни отца
моя семья жила на широкую ногу, ея работа, въ качествѣ горничной
моихъ старшихъ сестеръ, была совсѣмъ не трудная, и никакой обиды
она не испытывала. Элегантная Минодора не только чисто, но даже со
вкусомъ одѣтая, кроткая по натурѣ, толковая и исполнительная, поль-
зовалась общею привязанностью въ домѣ, но особенно моихъ сестеръ, и
покровительствомъ няни, къ которой она относилась, какъ къ родной
матери. Но то, что у насъ цѣнили въ ней прежде—ея прекрасныя ма-
неры и элегантность, необходимыя для актрисы и для горничной въ
хорошемъ домѣ, было теперь, по мнѣнію матушки, намъ не ко двору.
Прежде Минодора только шила и убирала комнаты, но никогда не дѣ-
лала никакой грязкой работы, теперь ей приходилось все дѣлать, и ея
хрупкій, болѣзненный организмъ былъ для этого помѣхою: побѣжитъ че-
резъ дворъ кого-нибудь позвать,—кашель одолѣетъ, принесетъ дровъ печку
истопить,—руки себѣ занозитъ, и онѣ у нея распухнутъ. У матушки это
все болѣе вызывало пренебреженіе къ ней: все сильнѣе проникаясь демо-
кратическими и спартанскими вкусами, она все съ большимъ раздра-
женіемъ смотрѣла на элегантную Минодору. Къ тому же нужно замѣ-
тить, что матушка вообще не долюбливала тонкихъ, хрупкихъ, блѣдно-
лицыхъ созданій и- предпочитала нмъ краснощѳкихъ, здоровыхъ и крѣп-
кихъ женщинъ. Хотя Минодора пока еще оставалась у насъ въ домѣ,
но участь ея висѣла на волоскѣ. Правда, няня при всякомъ удобномъ
случаѣ упрашивала матушку окончательно оставить ее въ горничныхъ,
резонно указывая ей, что всю грязную работу можетъ исполнять ку-
харка, что у Минодоры при нашей семьѣ и въ такомъ большомъ домѣ,
какъ нашъ, при множествѣ швейныхъ работъ, не будетъ даже хватать
времени, но матушка не давала окончательнаго отвѣта: вѣроятно, раз-
драженіе противъ мужа Минодоры усиливало ея нерасположеніе и къ
его женѣ. Въ этой рѣзкой перемѣнѣ матушки къ необыкновенно кроткой
Минодорѣ, ничѣмъ не провинившейся передъ нею, навѣрно не малую
роль играла вся ея внѣшность «воздушнаго созданья». Къ тому же,
какъ только измѣнилось наше матеріальное положеніе, матушка желала
видѣть всѣхъ—и дѣтей своихъ, а тѣмъ болѣе прислугу—за самой про-
стой работой, которую безропотно исполняли бы всѣ съ утра до поздней
ночи.
И вотъ положеніе Минодоры въ нашемъ домѣ становилось все
— 95 —
болѣе непригляднымъ: страхъ, что она будетъ вынуждена взяться за
земледѣльческую работу, если ея мужу навяжутъ землю, боязнь за него
и вѣчныя простуды ухудшали ея слабое здоровье: она все сильнѣе
кашляла, худѣла и блѣднѣла. Выбѣгая на улицу по порученіямъ и въ
дождь, и въ холодъ, она опасалась накинуть даже платокъ, чтобы нѳ
подвергнуться попрекамъ за «барство». Насмѣшки окружающихъ надъ
ея мужемъ и ею также вливали свой ядъ въ жизнь этой несчаст-
ной четы.
— Эй, Васька, покажь «кіякиры»! (такъ называли крестьяне нашъ
театръ),—кричалъ дворовый зубоскалъ, распиливавшій во дворѣ доски
вмѣстѣ съ другими крестьянами и замѣтившій проходившаго Ваську.—
Покажь, ну, что тебѣ?
Нѳ дождавшись отвѣта отъ Васьки, онъ продолжалъ свои издѣва-
тельства обращаясь къ остальнымъ рабочимъ. «Кузьма-то въ городъ съ
домашностью ѣзжалъ въ панамъ, такъ сказывалъ, что ёнъ видалъ ѳвти
ихніе кіякиры. Поставятъ, гритъ, Ваську головой унизъ, а ногами-то
ёнъ увѳрхъ, а евойную-то женку Минодору яму на ноги-то и плюхнутъ...
Онъ съ ѳй ползетъ, а самъ во всю глотку оретъ: «сударыня-барыня,
пожалуйте ручку!»
— На головѣ-то ходить—бѣда нѳ велика, воля барская... Похуже,
того съ имъ было: тринкать обучался два съ половиной года...
Съ тѣхъ поръ, конечно, много воды утекло... Вслѣдствіе освобо-
жденія крестьянъ, увеличенія числа грамотныхъ и множества другихъ
перемѣнъ въ жизни народа его міровоззрѣніе на многія явленія сильно
измѣнилось. Нѳ знаю, какъ теперь отнесся бы народъ къ человѣку изъ
своей среды, который спеціально учился бы музыкѣ, но въ тѣ отдален-
ныя времена Ваську особенно осуждали за это, хотя всѣмъ, конечно,
было извѣстно, что никто не спрашивалъ его, желаетъ ли онъ обучаться
музыкѣ. Мнѣ самой, уже черезъ нѣсколько лѣтъ послѣ объявленія воли,
пришлось разговаривать со многими крестьянами по поводу судьбы
Васьки-музыканта, и они еще тогда сильно порицали его за ученіе му-
зыкѣ. Когда я спросила: «Что же, значитъ, и грамотѣ учиться не хо-
рошо?» Одинъ изъ крестьянъ замѣтилъ мнѣ съ ироніей: «Ишь, что при-
равняла! Извѣстно, ученье—свѣтъ, а неученье—тьма; обучаться грамотѣ
пользительно для человѣка, ну, а учиться тринкать-бринкать да пили-
кать на скрипкѣ, терять на это время для крестьянина зазорно и пе-
редъ людьми, и передъ Богомъ».
— Какъ зазорно?—удивилась я.—Вѣдь, на обученіе Васьки была
воля барская! Чѣмъ же онъ-то былъ виноватъ?
— Вѣстимо, баре, что бывало вздумаютъ, то и дѣлаютъ съ человѣ-
комъ.,. А, вѣдь, ежели что неподобное, нѳпѳрѳносноѳ паны затѣвали съ
крѣпостными,—веревку и 6 ту пору всегда можно было добыть.
— 96 —
Несмотря, однако, на презрѣніе крестьянъ къ обученію музыкѣ, са-
мую музыку они очень любили и съ любовью относились къ музыкан-
кантамъ изъ своей среды: когда Васька еще парнемъ хаживалъ на
свадьбы и праздники, его усердно угощали, одаривали и, если бы въ
то время надъ нимъ стряслась бѣда, т. е., если бы онъ впалъ въ ни-
щету отъ какого-нибудь стихійнаго бѣдствія, каждый постарался бы по-
дѣлиться съ нимъ послѣднимъ кускомъ хлѣба: «Онъ де старается, и для
дего надо постараться». Но съ тѣхъ поръ, какъ Васька поучился У
князя, онъ совсѣмъ пересталъ играть для крестьянъ плясовыя, а вече-
ромъ уходилъ въ сарай, «и пиликаетъ, да таково нудное, что моченьки
нѣтъ слухать»,—говорили крестьяне.
Это обстоятельство тоже, видимо, приписывали дурному вліянію обу-
ченія музыкѣ И вотъ за то, что Васька пересталъ играть плясовыя
для удовольствія крестьянъ, за то, что онъ пересталъ ходить къ нимъ
на праздники и свадьбы, за то, что онъ вынесъ такой позоръ, какъ
обученіе музыкѣ, за представленіе «кіякировъ», за то, что онъ женился
на «барышнѣ» (за женитьбу на горничной крестьяне не упрекали другъ
друга, но Мвнодора имѣла видъ заправской барышни), за то, что онъ
не трогалъ ее пальцемъ, за то, что онъ отвыкъ отъ крестьянской ра-
боты,—за все ѳто его презирали, издѣвались надъ нимъ и надъ его
женой.
Васька вполнѣ равнодушно относился къ насмѣшкамъ дворовыхъ,
но, когда на дворѣ появлялась Минодора, и какой-нибудь зубоскалъ
подбѣгалъ къ ней и продѣлывалъ неприличные жесты и тѣлодвиженія,
Васька съ глазами, налитыми кровью, бросался на оскорбителя: начи-
налась потасовка, и можно было ожидать, что вотъ-вотъ произойдетъ
уголовщина,—тогда всѣ бросались разнимать противниковъ. Но это бы-
вало не часто: когда Минодорѣ приходилось идти во дворъ, чтобы выно-
сить посуду или позвать кого-нибудь, и она замѣчала тамъ рабочихъ,
она тряслась и плакала. Замѣтивъ зто, няня, ни слова не говоря, хва-
тала у нея посуду или сама бѣжала звать, кого слѣдуетъ.
Какъ ни было плохо Минодорѣ, но положеніе ея мужа было еще
хуже: она имѣла двухъ защитниковъ—въ лицѣ мужа и доброй няни, а
къ Василію всѣ относились или насмѣшливо, или недружелюбно, даже
няня, которая со всѣми была въ самыхъ наилучшихъ отношеніяхъ, не
могла выносить его, и это былъ единственный человѣкъ, котораго она
не любила. Такъ же, какъ и крестьяне, она порицала его за то, что
онъ отшатнулся отъ своего брата-крестьянина, страннымъ и дикимъ на-
ходила она и его теперешнее пристрастіе къ музыкѣ; не любила она его
за то, что онъ выказывалъ отвращеніе къ крестьянскому труду, не нра-
вились ей и его нѣсколько высокопарныя выраженія и слова, звучавшія
для нея насмѣшкой.
— 97 —
Какъ-то послѣ ужина матушкѣ докладываютъ, что Васька проситъ
дозволенія переговорить съ нею. Она догадывается, въ чемъ дѣло, и
приказываетъ позвать старосту Луку,—она не дѣлаетъ никакихъ перемѣнъ
въ хозяйствѣ безъ его совѣта, что очень льститъ ему. Этотъ честный
и работящій крестьянинъ служилъ вѣрою и правдою своей госпожѣ, а
уваженіе и почетъ, который она ему оказываетъ, заставляютъ его ста-
раться еще болѣе.
— Ну, что скажешь? — сурово обращается матушка къ Васькѣ.
Тотъ объясняетъ ей, что теперь онъ уже окончательно рѣшилъ не брать
.земли.
— Да вѣдь ты еще на-дняхъ самъ просилъ меня отрѣзать тебѣ
кусокъ земли у полянки... Я не могу каждый день мѣнять своего распо-
ряженія только изъ-за того, что ты сума переметная! Я уже приказала
Лукѣ отпустить тебѣ лѣсу на постройку,—отпущу и твою жену: мнѣ она
не нужна. Устроитесь и будете хозяйничать, какъ остальные...
— Милостивая госпожа! Богомъ данная наша матушка! Высокая
наша покровительница! Будьте великодушны, разсудите сами,—началъ
было Васька, наклонный къ декламаціи и ораторству. Покойный отецъ
прекрасно зналъ эту его привычку и не обращалъ на нее ни малѣй-
шаго вниманія, а матушку, далеко не лишенную въ то время крѣпостни-
ческихъ взглядовъ и замашекъ, каждый разъ такое вступленіе Васьки
просто бѣсило, и она находила, что слова въ родѣ: «высокая покрови-
тельница», или «Богомъ данная матушка», а также его выраженіе «по-
раздумайте» вовсе не должны быть въ лексиконѣ крѣпостного, тѣмъ
болѣе, что, по ея словамъ, она никогда не могла даже разобрать, даетъ ли
онъ ей эти эпитеты въ насмѣшку, или у него просто такая скверная
повадка. А потому она рѣзко перебивала его уже въ самомъ началѣ рѣчи.
— Изволь говорить со мной безъ фокусовъ и ужимокъ, а не
то я тебя сейчасъ выставлю... Не хочешь идти по сельскому хозяй-
ству,—на оброкъ переведу. Въ послѣдній разъ выбирай, что хочешь.
Василій со слезами бросился передъ матушкой на колѣни, умоляя
выслушать его.—Не могу, видитъ Богъ не могу, сударыня, ни съ
землею орудовать, ни оброкъ вамъ выплачивать... Вѣдь когда я про-
стымъ деревенскимъ парнемъ состоялъ, я косилъ и пахалъ, все дѣлалъ,
отъ земли не отлынивалъ. Покойный баринъ изволили приказать по
музыкѣ идти... По музыкѣ пошелъ, вѣдь этому уже теперь тринадцать
годовъ, какъ я отъ земли оторвался... Какъ же мнѣ къ ней теперь при-
способиться? Тоже и насчетъ музыки. Два съ половиной года обу-
чался,—но, вѣдь, я же отъ сохи попалъ въ княжескій оркестръ, зна-
читъ пока обломался, пока что, время то и прошло. Разбирать-то ноты
я научился, да вѣдь, если въ оркестръ проситься, не то, что въ сто-
лицу, а даже въ большой городъ, такъ сказываютъ—читка нотъ безъ
Воспоминанія.	7
— 98 —
запинки требуется, быстрота, легкость игры... Куда же мнѣ! Вѣдь у по-
койнаго барина я въ музыкѣ дальше не пошелъ,—они вѣдь приказывали
мнѣ другихъ обучать, или играть то, что знаю. А развѣ я виноватъ,
что баринъ не дозволяли мнѣ дольше учиться? Можетъ, о ту пору я
изъ-за этого самаго по ночамъ слезы кулаками утиралъ! А пикнуть,
поперечить не посмѣіъ!.. Какъ же я посмѣю обѣщать выплачивать вамъ
оброкъ своей скрипкой? Матушка! будьте благодѣтельницей, позвольте
мнѣ съ женой остаться при вашей милости, мы, какъ передъ богомъ, за-
служимъ вамъ!
— Ты съ ума сошелъ! Да что же ты наигрывать, что ли, мнѣ со-
бираешься «По улицѣ мостовой», когда я съ поля возвращаюсь? Если ты
самъ находишь, что у князя ты по музыкѣ настолько не научился,
чтобы ею теперь хлѣбъ зарабатывать, такъ ты просто лѣнтяй и болванъ!
Два съ половиною года отъ тебя не было никакой прибыли въ хозяй-
ствѣ, два съ половиною года ты былъ предоставленъ втому дурацкому
ученью, а теперь извольте радоваться—изъ этого ничего не вышло!..
Тринкать-то «Ванька Таньку полюбилъ» ты могъ и безъ ученія, и безъ
ущерба для господскаго хозяйства! Но если ты ничего не знаешь и
ничѣмъ не можешь зарабатывать денегъ, я тебя, конечно, не могу
пустить на оброкъ, никакихъ денегъ отъ тебя не дождешься... Только
знай,—я тебя даромъ съ женой хлѣбомъ кормить не буду! Ты у меня
научишься крестьянской работѣ!.. Будешь у меня и косить, и пахать,
и молотить! А теперь пошелъ вонъ!
— Ну, что ты скажешь?—обратилась матушка къ старостѣ послѣ
ухода Василія.
Почесывая затылокъ, староста началъ:
— Да что же, матушка-барыня... не извольте гнѣваться! Вѣдь,
толку-то изъ евойной работы не буде... Что изъ. того, что ёнъ ефту
работу допрѳжъ справлялъ!., не... къ землѣ ему не прйсноровиться!..
— Это еще что за глупости! Покажешь толкомъ, побьешься надъ
нимъ первое время, онъ и научится! Возьми его на косовицу, пройди
вмѣстѣ полосу-другую, покажи, какъ косу держать, или на пахотѣ, какъ
съ сохой и съ бороной управляться... Первое время ставь его на ра-
боту съ хорошими рабочими... Всему можно научиться,—была бы охота
за дѣло взяться, да нашелся бы кто показать, какъ надо...
— Воля ваша, сударыня, только я съ имъ изъ силушки намедни
выбился. Вечоръ вы изволили приказать за огородомъ лужокъ скосить,—
я его съ Петрокомъ поставилъ! Такъ во какъ Петрокъ его выправлялъ,
во какъ бился съ имъ!.. Да ежели ёнъ какъ есть человѣкъ никчемный,
такъ что же съ имъ подѣлаешь? Петрокъ мужикъ степенный, а какъ
поглядитъ на Ваську, какъ ёнъ за косу примаѳтся, такъ ѳвойно брюхо
такъ ходуномъ и заходить. И потомъ же, барыня-матушка, ежели отъ
— 99 —
вашей милости какое взысканіе за мои недоглядки, дескать, какъ я
смѣлъ за тѣмъ нѳ доглядѣть да за эфтимъ, такъ когда ужъ мнѣ съ
имъ, съ Васькой, значитъ, возжаться? Окажите божескую милость, су-
дарыня, ослобоните отъ Васьки, чтобы, значитъ, его прочь съ моихъ
рукъ... потому, какъ передъ Богомъ, -сударыня, слободнаго времячка
нѣтути.
— Ахъ, боже мой!—вскричала матушка въ отчаяніи.—Да пожа-
лѣйте же вы меня! Значитъ, я его съ женой даромъ хлѣбомъ кормить
должна?
— Зачѣмъ, сударыня, задарма кормить! Можно на что другое
переставить: на скотный, на починку построекъ, али тамъ на рубку
дровъ... А ежели, значитъ, ни на что нѳ загодится, такъ и тутъ же
опять... есть сродствіе...
—* Какое средство?.. Говори, въ чемъ дѣло?
— Такое, сударыня, какоо у всѣхъ сусѣдѳй... Значитъ, какъ
знатно отпороть на конюшнѣ, такъ дурь-то евойная уся и соскочить!..
Хотя ѣатушка думала, что, дѣйствительно, ничего другого не
остается дѣлать съ «такимъ мерзавцемъ, какъ Васька», но нѳ рѣши-
лась пообѣщать старостѣ примѣнить это средство, а сказала ему только,
что сама теперь возьмется за него. И вотъ, кромѣ всевозможныхъ хо-
зяйственныхъ хлопотъ, у матушки появилась теперь новая забота: она
каждый день заставляла себя подумать о томъ, «что сегодня будетъ
дѣлать Васька?» И изъ-за того, чтобы онъ даромъ не ѣлъ ея хлѣба,
она стала слѣдить за каждымъ его шагомъ. Отправляются на молотьбу,
и Васька за нѳй. «Болванъ!» рѣзко раздается ея окрикъ въ овинѣ,
когда онъ ударами цѣпа вмѣсто соломы околачиваетъ ноги рабочихъ. А
когда онъ на косовицѣ, будучи поставленъ въ рядъ съ лучшими кос-
цами, зазубрилъ одну за другой двѣ косы, она въ изступленіи затопала
на него ногами. Нѳ болѣе прибыли приносилъ онъ матушкѣ и при по-
стройкахъ. Разъ какъ-то приказали ему стругать доски, и сейчасъ же
староста пришелъ донести, что Васька испортилъ рубанокъ. Послѣ каж-
дой неудачи Ваську призывали въ горницу, и матушка на чемъ свѣтъ
распекала его. Во время одной изъ такихъ распѳканцій она объявила
ему, что черезъ мѣсяцъ-другой, если отъ него попрѳжнѳму не будетъ
никакого толку, она отправитъ его въ воинское присутствіе и получитъ
на него рекрутскую квитанцію.
— За что жѳ такъ, сударыня!—совершенно испуганный и оскор-
бленный замѣтилъ Васька. — Можетъ, еще сбудете меня съ рукъ?
Можетъ, еще найдутся люди и настоящія деньги вамъ за меня предо-
ставятъ?
— Какъ ты осмѣливаешься еще вздоръ такой болтать! Такихъ
Дураковъ на свѣтѣ больше нѣтъ, которымъ нужна твоя дурацкая музыка!
7*
— 100 —
Ненависть къ Васькѣ росла у матушки вмѣстѣ съ его неудачами.
По натурѣ замѣчательно дѣловитая и работящая, матушка не могла
выносить, чтобы кто-нибудь изъ ея подданныхъ не содѣйствовалъ воз-
становленію ея разстроеннаго хозяйства. Если человѣкъ не могъ или
не умѣлъ дѣлать всего, что необходимо было въ хозяйствѣ, она считала,
его уже вполнѣ негоднымъ, даромъ бременящимъ собою землю. Матушка
не могла понять, что высшія способности Васьки къ искусству мѣшаютъ
его успѣшной работѣ въ сельскомъ хозяйствѣ, что развитію ихъ помогъ
тотъ же барскій произволъ, вслѣдствіе чего онъ и потерялъ способность
къ простому труду.
Нечего и говорить, что въ промежутки между экспериментами надъ
Васькиными способностями къ сельской работѣ онъ никогда не оставался
безъ дѣла: то носилъ воду на скотный дворъ и въ домъ, то привозилъ
кирпичъ, то приводилъ въ порядокъ что-то въ саду или около дома, то
рубилъ дрова. Хотя все это было крайне необходимо въ хозяйствѣ, но
почему-то у насъ все это считалось не настоящимъ дѣломъ, а «подѣл-
ками», что могъ исполнить даже подростокъ.	*
Однако мало-по малу матушка все рѣже начала сокрушаться о
томъ, что она не можетъ получать отъ Васьки всей той выгоды, на
которую она считала себя въ правѣ, какъ помѣщица. Произошло это
отъ того, что жалобы на Васькино бездѣльничество очевидно станови-
лись все менѣе основательными. Будучи по натурѣ толковымъ, трезвымъ,,
безукоризненно честнымъ и грамотнымъ, онъ былъ точно созданъ для
того, чтобы выполнять въ хозяйствѣ наиболѣе сложныя порученія. Хо-
зяйство, пущенное въ ходъ энергическою рукою матушки, все усложня-
лось, все настойчивѣе требовало особаго человѣка для выполненія чрез-
вычайно разнообразныхъ порученій: староста чуть не каждый день
просилъ у матушки позволенія отправить Ваську то въ кузницу—«спра-
вить порченый струментъ», то ковать лошадей, то на мельницу. По до-
машнимъ дѣламъ тоже часто приходилось его посылать: то въ волость
съ письмами, то за покупками, то по дѣламъ въ городъ. Въ виду того,
что все это Васька выполнялъ вполнѣ хорошо, матушка, все болѣе раз-
вивавшая свою необыкновенную практичность, стала .подумывать о томъ,
какъ бы еще съ большею выгодою утилизировать проявившіяся у него
способности. Кромѣ очень немногаго, что у насъ покупалось для дома,
мы главнымъ образомъ существовали продуктами нашего деревенскаго
хозяйства, и все-таки у насъ оставались хозяйственныя сбереженія въ
родѣ масла, телятъ, поросятъ и разной живности, а также ржи, овса и
т. п. Матушка, окончательно поселившись въ деревнѣ, нѣсколько разъ
пробовала посылать на продажу эти сбереженія въ близлежащіе го-
рода, а также и на постоялые дворы, но выручка отъ продажи была
такъ ничтожна, что она не находила это для себя выгоднымъ. И вотъ
— 101 —
она рѣшилась сдѣлать попытку—отправить Ваську съ сельскими сбере-
женіями. Каково же было ея изумленіе, когда онъ по возвращеніи вы-
ложилъ ей на столъ сумму, въ четыре раза большую, чѣмъ его пред-
шественники. При этомъ, чтобы дать возможность себя провѣрить, онъ
аккуратнѣйшимъ образомъ записалъ, гдѣ и что продалъ, сколько
и за что выручилъ. Матушка была поражена. Она тотчасъ позвала
крестьянъ, раньше его отправляемыхъ продавать хозяйственныя сбере-
женія, и объявила имъ, что они «мошенники» и «воры», такъ какъ
многое прикарманивали изъ выручки. Это возбудило еще большую не-
нависть крестьянъ къ Васькѣ: они прекрасно знали, что полная про-
вѣрка продажи была немыслима, и не находили нужнымъ такъ щепе-
тильно относиться къ барскому добру. Они оправдывались передъ ба-
рынею тѣмъ, что такая огромная выручка говоритъ только о томъ, что
Васька «цыганъ, умѣетъ маклачить*. Теперь вмѣсто насмѣшливыхъ
вопросовъ: «Эй, Васька, что твои кіякиры?* ему кричали: «Ну, цыганъ, ба-
рамъ маклачить умѣешь, скоро ли себѣ богачѳтство добудешь?..»
Хотя Васька въ концѣ концовъ былъ такъ заваленъ порученіями,
что у него иногда не хватало времени выполнить все, что требовалось,
хотя онъ продажею хозяйственныхъ сбереженій началъ приносить весьма
осязательную выгоду, но онъ съ ужасомъ думалъ о матушкиной угрозѣ;
«ну а какъ вдругъ да забреютъ лобъ?» Но за то положеніе его жены
Минодоры въ качествѣ нашей горничной совершенно упрочилось. Нельзя
было не полюбить это безотвѣтное существо, всегда готовое дѣлать все,
что приказываютъ: кромѣ уборки большого дома, было. много починки
и шитья, и матушка какъ будто убѣдилась, что и это нужно дѣлать
кому-нибудь. Хотя она не говорила о томъ, что Минодора и Василій
навсегда останутся въ нашемъ домѣ, но мы, ея дѣти, очень любившіе
эту пару, успокоились насчетъ ея судьбы.
Трудно представить, какъ радовалась моя сестра Саша тому, что
Васька проявилъ способности къ торговлѣ: она очень любила его за его
доброту и вниманіе къ ней, но болѣе всего за его музыкальный та-
лантъ. Къ тому же въ его несчастной судьбѣ она находила нѣкоторое
сходство со своею собственною судьбою, что заставляло ее какъ-то осо-
бенно горячо сочувствовать ему, какъ-то болѣзненно жалѣть его. Она
смотрѣла на него, какъ на чрезвычайно даровитаго человѣка, котораго
загубилъ жестокій рокъ.
Въ теплые лѣтніе вечера, когда на скотномъ дворѣ, въ хатахъ
дворовыхъ и въ господскомъ домѣ гасили огни, Василій пробирался на
сѣновалъ и начиналъ играть на скрипкѣ, держа въ губахъ что-то въ
родѣ маленькаго свисточка, въ который онъ посвистывалъ во время
игры,—выходило точно онъ самъ себѣ аккомпанировалъ.
— Нянюшечка, дорогая, золотая!—кричала Саша, вбѣгая въ нашу
— 102 —
спальню, когда мы съ няней готовились ко сну.—Васька играетъ! пойдемъ
его послушать!..—И мы отправлялись въ сарай, откуда уже раздавались
звуки его скрипки. Мы взбирались на сѣно, а Васька, не переставая
продолжалъ играть.
— Какъ хорошо! Играй, пожалуйста, играй!—умоляла Саша.
— Барышня вы моя драгоцѣнная! Очень я вами доволенъ: вѣдь
вы одна здѣсь можете оцѣнить! Отъ одной васъ я не слыхалъ попре-
ковъ, а то, вѣдь, только и есть '«дармоѣдъ» да «цыганъ».. И вотъ
извольте разсудить: въ другой бы странѣ... если бы, значитъ, Я вышелъ
на зстраду да заигралъ... Можетъ, цвѣтами забросали, а тутъ только и
жди, что въ награду тебѣ лобъ забреютъ...
— А вотъ, чтобы этого не было,—прервала его няня настави-
тельно,—ты исподволь къ сохѣ да къ косѣ приловчайся. Можетъ по-
маленьку дѣло-то и пойдетъ! Тогда ужъ навѣрное барыня смиловалась
бы, потому что ты теперь насчетъ иорученіевъ очень хорошъ, а тогда
бы ужъ окончательно въ домѣ упрочился. А то барынѣ все боязно, что
какъ эти порученія прикончатся, ты опять безъ дѣла останешься. А съ
пиликаньемъ своимъ, Василій, не очень ты заносись изъ-за того, что
Шурочка тебя такъ выхваляетъ!.. Она, вѣдь, нѳ совсѣмъ еще взрослая!..
Въ твое положеніе вникнуть не можетъ! Ты, вѣдь, не баринъ какой,
долженъ самъ понимать, что все это одна забава...
— Домоправительница вы наша безподобная! Безцѣнная вы раба!
У васъ много понятіевъ насчетъ барскаго добра, готовы вы глотку пе-
рервать всякому, кто до него докоснетсял» А вотъ насчетъ того, что ка-
сательство имѣетъ до моего дѣла, такъ вы ровно ничего не смыслите...
— Опомнись ты, Василій! вотъ хоть бы и насчетъ твоихъ словъ...
Вѣдь, какъ ты ими барыню гнѣвишь! Я ужъ послѣдній человѣкъ, а
какъ ты зачнешь ихъ выкидывать, такъ и меня всю передергиваетъ!..
Ну, скажи по совѣсти, Шурочка, развѣ онъ можетъ своей мужицкой
головой понимать всѣ свои словечки?
— Ахъ, нянюшечка, отчего же нѣтъ? Онъ и Пушкина, и Лер-
монтова читалъ, хорошія пьесы на память заучивалъ...
— А оттого я думаю такъ, что мужицкая голова всегда останется
мужицкой головой! Я побольше его съ господами живу... Вы, дѣточки,
то и дѣло слова мои выправляете, и покойный баринъ тоже... А по-
койная твоя сестрица, красавица моя Манюшечка, пальчикомъ мнѣ бы-
вало то и дѣло грозитъ, а сама приговариваетъ: «нянюшечка, «непре-
мѣнно », нянюшечка, «начну», нянюшечка», «теперь»,—я это все себѣ
на усъ наматываю, да тутъ же и брякну: «безпремѣнно», «зачну», да
свое «таперича»... Такъ я-то знаю, какъ слова разныя говорить надо,
только забываю, а, вѣдь, у Васьки куда больше словъ въ его разговорѣ,
и онъ такъ и сыпитъ ими, какъ горохъ изъ мѣшка...
— 107 —
Несмотря на то, что случаи заболѣванія этою болѣзнью были
крайне рѣдки, о ней въ помѣщичьихъ домахъ чрезвычайно много гово-
рили. Чуть ли не всѣ дамы того времени видѣли и ужъ навѣрное слы-
шали изъ «самыхъ достовѣрныхъ источниковъ» о подобныхъ случаяхъ
и передавали другъ другу цѣлыя трагедіи по этому поводу. Въ этихъ
розсказняхъ, сильно пополнявшихъ недостатокъ легкаго чтенія, фигури-
ровалъ обыкновенно молодой красавецъ, впавшій въ летаргію: его при-
няли за умершаго и похоронили. Но кладбищенскій сторожъ, услышавъ
стоны, исходившіе изъ могилы, откопалъ погребеннаго, и тотъ внезапна
возвратился въ свой домъ. Между тѣмъ его ближайшіе родственники
уже производили дѣлежъ его наслѣдства и страшно ссорились между
собой.
Еще чаще эту болѣзнь пріурочивали къ красавицамъ-нѳвѣстамъ.
Случайно освобожденная изъ могилы, она тихонько пробирается къ окну
своего милаго въ то время, когда тотъ падаетъ пораженный пулею, ко-
торую онъ пустилъ въ свое сердце, не будучи въ состояніи перенести
горечь утраты. Большинство же разсказовъ кончалось тѣмъ, что ‘кто-
нибудь, заслышавъ стоны погребеннаго, раскапывалъ могилу, но было
уже поздно: крышка гроба оказывалась сдвинутою съ мѣста, а мнимо-
умершій окончательно умеръ въ страшныхъ мученіяхъ... Разорванное
платье, искусанныя и исцарапанныя лицо и руки,—все доказывало
адскія мученія въ тотъ моментъ, когда несчастный проснулся отъ ле-
таргіи и не могъ высвободиться изъ могилы. Несмотря на массу явныхъ
несообразностей и нелѣпицъ, разсказывавшихся по этому поводу, эти
розсказни производили сильное впечатлѣніе. Я много встрѣчала людей,
говорившихъ мнѣ, что они смертельно боятся быть заживо погребен-
ными, и сознавались, что такой страхъ—результатъ разсказовъ, слы-
шанныхъ ими въ дѣтствѣ о случаяхъ съ людьми, впавшими въ ле-
таргію.
Какъ только было произнесено слово «летаргія», у насъ начались
безконечные разсказы, которыми взрослые сами себя и дѣтей такъ
наэлектризовали, что всѣхъ насъ вдругъ охватилъ страхъ за Сашу, и
мы, точно по уговору, другъ за другомъ выскакивали изъ-за стола,
чтобы взглянуть на нее.
— Ничего такого у нея нѣтъ,—заговорила няня съ сердцемъ,
подходя къ ея кровати. — Отъ горя бѣдненькая притомилась... Отъ
страха замучилась, что не будетъ ученая.—И, дѣйствительно, Саша
спала совершенно покойно. Она открыла глаза прежде, чѣмъ начали ее
будить.
— Дѣвочка моя милая,—заговорила матушка, нѣжно цѣлуя ее.—
Мы тебѣ больше не дадимъ спать!.. Нельзя, Шурочка,—вѣдь ты почти,
сплошь трое сутокъ проспала...
108 —
— А то знаешь, Шура...—выпалилъ Заря,—у тебя сдѣлается
летаргія, и тебя живою въ ыогилу закопаютъ!
— Неужели это правда, малашечка?—испуганно спрашивала Саша,
приподнимаясь съ постели.—Я теперь не хочу умирать! Я боюсь ле-
таргіи!—И она расплакалась.
— Мы тебя сейчасъ окатимъ холодной водой, и твой сонъ сразу
соскочитъ!
Поддерживая со всѣхъ сторонъ больную, которая такъ ослабѣла,
что не могла сама идти, ее вывели въ залъ, окатили съ ногъ до головы
цѣлымъ ушатомъ колодезной воды, вытерли, на рукахъ вынесли въ
столовую и положили на диванъ. Намъ же приказано было садиться за
столъ, хотя мы уже отобѣдали. Скоро послѣ этого къ намъ внесли под-
носъ, уставленный тарелками съ печеньями, кофейникомъ, изъ котораго
несся запахъ кофе и сливочниками разныхъ размѣровъ: въ одномъ изъ
нихъ были кипяченые сливки, въ другомъ только подрумянившіяся
пѣнки. При этомъ матушка объявила намъ, что сегодня у насъ празд-
никѣ по случаю Сашинаго выздоровленія и вступленія ея въ пансіонъ.
— Что это? Тебя, кажется, опять клонитъ ко сну?—со страхомъ
спрашиваетъ матушка, подбѣгая къ сестрѣ.
— Нѣтъ... нѣтъ! — отвѣчаетъ Саша, а у самой слезы катятся по
щекамъ. Она начала цѣловать руки матери. Была-ли она тронута празд-
никомъ, который давали въ честь ея, или это были слезы радости, что,
наконецъ, исполнилось ея желаніе,—она ничего не сказала.
Мы всѣ очень любили кофе, но со времени нашего разоренія у
насъ смотрѣли на этотъ напитокъ, какъ на недосягаемое блаженство, а
потому мы съ жадностью набросились на него.
— Намъ по одной или по двѣ чашки дадутъ?—спрашивалъ Заря,
съ ужасомъ замѣчая, что, онъ уже кончилъ первую чашку.
— По двѣ... По двѣ...—добродушно улыбаясь, отвѣчала матушка.
— Да мы сами себя такъ ли еще уподчиваемъ!.. А то гостямъ,
да гостямъ! Вотъ и мы дожили...—бормотала няня, больше всѣхъ, бла-
женствуя за то, что намъ, дѣтямъ, доставлено, наконецъ, такое удо-
вольствіе. При этомъ она изъ своей чашки подливала кофе то въ мою,
то въ Зарину чашку.
— Ты что же это такіе пустяки дѣлаешь? Тебѣ мало, что ты для
нихъ вверхъ ногами переворачиваешься? Сказано, чтобы вся семья се-
годня праздновала!.. Вѣдь, два кофейника сварено! Кажется, всѣмъ бу-
детъ довольно!—сердито бросила матушка въ сторону няни, замѣтивъ ея
маневръ съ кофеемъ.
— Да я такъ, матушка-барыня... очень ужъ сыта... вѣдь сейчасъ
только обѣдали.
-  Не одна ты обѣдала, и они вмѣстѣ съ тобой...
— 109 —
Но и этотъ окрикъ не нарушилъ нашего восторга: мы наслаждались
вполнѣ; даже въ моемъ ревнивомъ сердцѣ не было и тѣни тревоги за
то. что празднуютъ Сашино выздоровленіе, а когда я выздоравливала
послѣ холеры, на это не было обращено ни малѣйшаго вниманія. Мы
еще не кончили кофе, когда Минодора начала размѣщать на столѣ бис-
квиты со сбитыми сливками, пирожки съ вареньемъ, яблоки, только что
снятые съ яблонь въ нашемъ саду, огурцы съ медомъ. Заря не то за-
хохоталъ, не то заржалъ отъ удовольствія, а я стала ёрзать на стулѣ.
Няня подталкивала насъ подъ столомъ, напоминая, что не ровенъ часъ,
и что даже сегодня мы можемъ вызвать грозу.
— Мамашенька!—вдругъ умоляюще проговорила Саша,—позвольте
мнѣ чуточку-чуточку вздремнуть.
— Дочурочка моя милая!..—Но, вѣдь, это ужасно! Постарайся еще
хотя часика два не спать... Скушай что-нибудь...
— ѣсть ничего не хочу... Подарите мнѣ два-три пирожка... Но чтобъ
это были мои пирожки,—кому хочу, тому и отдамъ.
— Сколько тебѣ угодно, моя дѣвочка! Но какъ намъ тебя раз-
влечь, чтобы ты не спала?
— Я бы вамъ сказала... мамашенька... да боюсь, вы разсерди-
тесь.—И Саша долго не говорила, несмотря на просьбы матери сказать
ей, въ чемъ дѣло. Наконецъ, призналась, что если Васька поиграетъ на
скрипкѣ, она, можетъ быть, и не заснетъ.
Няня прекрасно понимала, что матушка ничего не имѣетъ противъ-
того, чтобы Саша слушала музыку Василія съ крыльца или гдѣ-нибудь
во дворѣ, но совсѣмъ иначе она посмотритъ на то, когда онъ явится со
своей скрипкой въ «хоромы>, гдѣ находилась сама барыня. Въ этихъ
случаяхъ няня всегда умѣла выходить изъ житейскихъ затрудненій: она
подала мысль приготовить Сашѣ постель въ незанятой и пристроенной
къ дому горницѣ: тамъ-де Васька можетъ «разливаться», сколько душѣ
угодно, и не помѣшаетъ матушкѣ хорошенько выспаться.
— Правда... я плохо спала эти ночи, но, вѣдь, ты-то, вѣроятно,
и глазъ не закрывала: когда я входила взглянуть на Сашу, ты всегда
тамъ торчала. Иди непремѣнно отдохнуть... Дѣтей можно довѣрить Ва-
силію.
— А, вѣдь, я знаю,—сказала няня сестрѣ, когда та по уходѣ ма-
тушки начала заворачивать въ бумажку бисквиты и пирожки.—Все это
ты Василію заготовила!
'Мы втроемъ въ пристройкѣ: Саша уже уложена въ постель, я шьк>
на куколъ у столика, Василій кладетъ на стулъ свою скрипку и бро-
сается на колѣни передъ сестрой.
— Барышничка вы моя брилліантовая! — и Василій въ экстазѣ
Цѣлуетъ руки сестры. — Видитъ Богъ... Ежели бы я да на эстраду по-
— по —
палъ... и меня бы стали осыпать цвѣтами... Если бы, значитъ, я это
своей скрипкой заслужилъ... я бы такъ гаркнулъ публикѣ: «все это
ангелу нашему... разбезцѣнной нашей Александрѣ Николаевнѣ!.. Все ей»...
— Бери, Василій, ѣшь, а потомъ сыграй...—говорила Саша, про-
тягивая къ нему пирожки и бисквиты.
— Вы настоящій ангелъ, Александра Николаевна! Будьте велико-
душны: позвольте это женѣ оставить? Простите, что я осмѣлюсь вамъ
сказать: вѣдь, въ другихъ господскихъ домахъ горничная иной разъ,
когда блюдо несетъ, что-нибудь и урветъ, а у насъ это никакъ невоз-
можно!... При достопочтенной нянюшкѣ вашей Маріи Васильевнѣ у насъ
-ни синь-порохомъ не воспользуешься... Она умѣетъ охранять всякую
крошку барскаго добра!...
— Ты знаешь, Василій, вѣдь, я ѣду учиться... Все это случилось
такъ неожиданно!.. Можетъ быть, и тебя ждетъ счастье?.. Ты не отчаи-
вайся!..—утѣшаетъ сестра нашего музыканта.
— Нѣтъ, чудная барышничка!.. Теперь ужъ я потерялъ послѣднюю
надежду! По секрету вамъ вотъ что доложу: о ту пору, когда маменька
ваша пригрозила меня въ рекруты сдать, я хотя и очень приверженъ
къ вашему семейству, но тутъ совсѣмъ испугался... сейчасъ князю от-
писалъ: такъ и такъ, дескать, какъ вы, значитъ допрежде изволили
желать купить меня, а на это отказъ отъ моего барина получили, а какъ
теперь, значитъ, все въ нашемъ домѣ перемѣнилось, и уже барыня рѣ-
шила лобъ мнѣ забрить за то, что я никакъ не могу присноровиться къ
крестьянской работѣ, то не будете ли вы столь великодушны купить
меня? Вполнѣ-де полагаю, что нынѣ отказа на это не получите: времена
для нашей барыни очень тяжелыя по смерти супруга настали... Опять же
я и насчетъ Минодоры отписалъ... Могу, говорю, поручиться животомъ
моимъ, что жена моя княгинѣ угодитъ: большія способности для своего
дѣла имѣетъ: и судьба надѣлила ее вполнѣ подходящимъ видомъ для
горничной въ великолѣпныхъ княжескихъ хоромахъ... И что же вы ду-
маете, барышничка моя? Вотъ уже два мѣсяца никакого отвѣта... Нѣтъ,
ужъ пропадать мнѣ! Подъ сердитую руку барынѣ попадусь, такъ и лобъ
забрѣютъ! А теперь извольте обратить вниманіе, какія униженія выношу:
порученія выполняю въ самомъ лучшемъ видѣ, а когда чуть свободное
времячко выпадетъ, староста сейчасъ приказъ отдаетъ то хлѣвъ чистить,
то навозъ вывозить... Это все, чтобы унизить мою личность!.. А у меня,
барышничка, звуки, всюду и вездѣ звуки! Видитъ Богъ, нѣтъ, такъ
сказать, въ моей конструкціи ни одного мѣстечка безъ нихъ! Изводятъ
они меня! Въ головѣ они у меня... въ сердцѣ... такъ и выбиваютъ вся-
ческія фирьетуры... А тутъ, изволите видѣть, — навозъ! Вотъ къ при-
мѣру сегодня: только заслышалъ, что вамъ полегче стало, что вы уѣз-
жаете, у меня эти звуки такъ и забарабанили, такъ и отбиваютъ маршъ
— 111 —
въ честь вашего выздоровленія... А, вѣдь, къ скринкѣ и не по смѣй
притронуться! Вотъ извольте прислушаться, хочу попробовать... еще не
знаю, что выйдетъ...
Васька игралъ, а самъ отъ времени до времени объяснялъ то, что
играетъ. И, обращаясь ко мнѣ, говорилъ: «И вы, маленькая барыш-
ничка, прислушайтесь... Вотъ это, значитъ, всякая божія тварь радуется
выздоровленію вашей сестрицы. А вотъ теперь птички защебечутъ...
можетъ отличите и кукушечку»... И мнѣ казалось, что въ игрѣ Васьки
и птицы щебетали, и кукушка куковала. «А вотъ это ручеекъ журчитъ!..
Ну, а это уже торжественная фуга, — благодарность Господу Богу за
выздоровленіе, за исполненіе барышничкиныхъ желаній»... Онъ кончилъ
и нѣсколько минутъ не произносилъ ни звука и не игралъ, а потомъ,
точно собравшись съ силами, дрожащимъ голосомъ сказалъ: «ну, а въ
этомъ ужъ я судьбу свою злосчастную изобразилъ»... И онъ началъ
выводить что-то въ высшей степени печальное, вѣроятно то, что наши
крестьяне называли «нуднымъ». Саша горько рыдала.
— Боже! Васька, неужели ты это самъ сочинилъ? Ты два съ по-
ловиною года учился, а я четыре!.. А вѣдь я и подобрать бы этого не
сумѣла! О, Боже, Боже! Зачѣмъ я такая былинка?.. Ничего не могу
сдѣлать для тебя!.. Вѣдь ты геній, Васька, настоящій геній! Отчего же
мнѣ не дано помочь тебѣ, вывести тебя на дорогу?
Черезъ нѣсколько дней Саша совсѣмъ оправилась, и ее сразу за-
хватила мысль о предстоящемъ вступленіи въ пансіонъ. Множество во-
просовъ по этому поводу приходило ей въ голову, и она то и дѣло при-
бѣгала къ нянѣ для совмѣстнаго обсужденія: матушки по обыкновенію
не было дома, къ тому же съ нянею она была болѣе откровенна.
— Няня, няня!—кричала она, вбѣгая въ нашу комнату.—А вдругъ
окажется, что я ничего не знаю для поступленія въ средній классъ?
Вѣдь, мнѣ скоро четырнадцать лѣтъ, не могу же я поступить въ самый
маленькій классъ? Было бы неделикатно всѣ шесть-семь лѣтъ проси-
дѣть на. шеѣ дядюшекъ! Какое счастье, что Ольга Петровна (гувер-
нантка Воиновыхъ) изъ того же пансіона!.. Она многое мнѣ объяснитъ;
Нянюшечка, поѣзжай къ ней, попроси, чтобы она хотя немножко за-
нялась со мной.	*
Матушка отправила няню съ письмами къ Воиновой и ея гувер-
нанткѣ: она просила, чтобы послѣдняя проэкзаменовала Сашу, а если
нужно и занялась съ нею, а Воиновой,—чтобы та дозволила это своей
гувернанткѣ. Получились самые благопріятные отвѣты: Воинова звала
Сашу погостить у себя, а гувернантка охотно соглашалась заниматься
но вечерамъ, когда дѣти ложатся спать. На вопросъ о вознагражденіи
она вотъ что передала нянѣ: при наймѣ ее въ гувернантки Воиновъ
обѣщалъ ежегодно давать ей отпускъ въ Витебскъ на шесть недѣль,
— 112 —
гдѣ въ пансіонѣ т-іпе Котто . была учительницею ея родная сестра и
гдѣ она сама воспитывалась. Въ Витебскѣ же жила ея старуха мать.
Несмотря, однако, на то, что ей обѣщано было давать для этихъ по-
ѣздокъ лошадей, она въ теченіе двухлѣтняго пребыванія въ домѣ Вои-
новыхъ еще ни разу не получала отпуска. Теперь она рѣшила нанять
лошадей на свой счетъ, но ей страшно ѣхать одной съ незнакомымъ
извозчикомъ. Она просила матушку, вмѣсто платы за занятіе, отвезти
ее съ Сашею въ Витебскъ, а затѣмъ черезъ шесть недѣль опять при-
слать за нею лошадей. Всѣ эти 6-ть недѣль Ольга Петровна поста-
рается ежедневно видѣть Сашу и отрекомендуетъ ее всему учительскому
персоналу пансіона, съ которымъ хорошо знакома, а по возвращеніи
она доставитъ матушкѣ самыя подробныя свѣдѣнія относительно поло-
женія ея дочери.
Это извѣстіе привело въ восторгъ не только Сашу, которая со-
всѣмъ опьянѣла отъ счастья и бѣгала всѣхъ обнимать, но и матушку.
Она долго ломала голову, какъ устроить эту поѣздку: она нѳ считала
возможнымъ поручить дочь только Василію и горничной, а ѣхать самой—
значило потерять много времени, да еще въ Витебскѣ нанимать номеръ-
въ гостиницѣ и много тратиться; теперь же это прекрасно улаживалось.
Матушка съ нянею порѣшили не только отправить Ольгу Петровну на
свой счетъ и привезти ее обратно, но и сдѣлать ей еще подарокъ,—
купить на платье. Марушка даже надѣялась, что посылка лошадей за
Ольгой Петровной во второй разъ не будетъ для нея обременительною:
можно поручить Васькѣ продать въ городѣ кое-что изъ живности и до-
машнихъ сбереженій. Однимъ словомъ, у насъ нашли, что все склады-
вается чрезвычайно благопріятно, а потому рѣшено было, что въ пер-
вое же воскресенье вся семья отправится въ церковь и будетъ зака-
занъ благодарственный молебенъ.
Критическое, а то даже и язвительное отношеніе къ Господу-Богу,
какое матушка проявляла въ моментъ бѣдствій и несчастій, при первой
же удачѣ какъ рукой сняло. «Вотъ теперь необходимо Бога поблагода-
рить: деньги точно съ неба свалились, и все такъ хорошо устраивается!
По правдѣ сказать, и попу за молебенъ рублишко не пожалѣю запла-
тить»,.. говорила она при дѣтяхъ, нисколько не стѣсняясь и просто-
душно посмѣиваясь надъ собою. Этимъ наивно-утилитарнымъ отноше-
ніемъ къ Господу-Богу и мы проникались въ раннемъ дѣтствѣ. Теперь
это полуязычѳское отношеніе матушки къ религіи живо напоминаетъ
мнѣ неаподитанцѳвъ: когда Везувій угрожаетъ имъ опасностью, они
украшаютъ изображенія святыхъ, съ страстною мольбою преклоняютъ
предъ ними колѣна, но гроза надвигается, изверженіе приближается,
и они съ негодованіемъ срываютъ свои украшенія со статуй святыхъ,
съ проклятіями бросаютъ въ нихъ камнями, глумятся надъ ними.
— 113 —
Въ первый разъ послѣ жестокихъ бѣдствій въ нашемъ домѣ
слышны были смѣхъ и шутки. Въ ближайшее воскресенье мы должны
были ѣхать въ церковь. Между тѣмъ наши туалеты пришли въ полное
разстройство: у каждой изъ насъ было по одному траурному платью,
теперь уже сильно потертому, а потому Минодору и Нюту посадили
вплотную за шитье.
Васька, кромѣ выполненія безконечнаго числа порученій, былъ
окончательно возведенъ въ должность кучера: онъ возилъ матушку въ
отдаленныя поля имѣнія,—и ему приказано было все приготовить къ
поѣздкѣ. Это была нелегкая задача: послѣ нашего краха всѣ экипажи
были распроданы, и оставалась только карафашка, въ которую свободно
могли сѣсть два человѣка, но кое-какъ можно было всунуть, какъ няня
говорила, и «еще одного щупленькаго»; отправиться же въ церковь дол-
жны были 7 человѣкъ. Вотъ на Васькѣ и лежала обязанность устроить
изъ простой телѣги что-нибудь въ родѣ экипажа. Въ домѣ шла невооб-
разимая суматоха: всѣ наши ожили и повеселѣли. Мы, дѣтвора, то и
дѣло бѣгали къ Васькѣ смотрѣть, что онъ дѣлаетъ съ огромной телѣгой,
которая разъ навсегда должна была остаться нашимъ экипажемъ при
выѣздахъ всей семьи. Васька и тутъ вполнѣ оправдалъ довѣріе. Онъ
устроилъ въ телѣгѣ сидѣніе, въ родѣ двухъ скамеекъ, одну противъ другой,
но не изъ досокъ, а изъ натянутыхъ веревокъ. Поверхъ сидѣній онъ поло-
жилъ сѣно, простегалъ его, затѣмъ обилъ еще старыми ватными одѣя-
лами, собралъ въ амбарѣ куски изношенныхъ ковровъ, которыми и по-
крылъ ихъ. При этомъ онъ преслѣдовалъ не только утилитарныя цѣли,
но добивался внести въ свою работу и красоту: отъ старыхъ ковровъ
у него осталось много бахромы, и онъ обилъ ею телѣгу кругомъ. Мало
того, онъ нашелъ хорошія расписныя колеса, которыми и замѣнилъ ста-
рыя, и такимъ образомъ вышелъ экипажъ хоть куда. Но это еще не
все: зная, что мы, дѣти, любили нашъ старый дормезъ, прозванный
«Ноевымъ ковчегомъ», болѣе всего за то, что въ немъ было множество
кармановъ, онъ ухитрился и здѣсь сдѣлать по бокамъ внизу карманы,
но устроилъ ихъ утромъ въ тотъ день, когда мы должны были отпра-
виться въ церковь. Чтобы окончательно поразить насъ сюрпризомъ, онъ
заранѣе сходилъ въ лѣсъ, нарвалъ орѣховъ, наполнилъ ими карманы и
въ каждый изъ нихъ положилъ по дощечкѣ и по небольшому гладкому
камешку,—клади дощечку на дно телѣги (то бишь, чуднаго господскаго
экипажа) и разбивай орѣхи.
Въ карафашкѣ усѣлись матушка съ Нютою и Минодорою, которая
спеціально взята была для того, чтобы отворять ворота, то и дѣло, по-
падавшіяся по дорогѣ-; кучеромъ у нихъ былъ староста Лука. Въ но-
вомъ экипажѣ съ Ваською въ роли кучера помѣстились: няня, Саша,
Заря и я.
Воспоминанія.
8
— 114 —
Зарѣ первому принадлежала несть открытія сюрприза. Горячій по
натурѣ, вспыльчивый, какъ спичка, до неистовства увлекавшійся въ ту
пору открытіями въ родѣ Васькинаго сюрприза, онъ какъ только выта-
щилъ изъ кармана орѣхи, камешекъ и дощечку, такъ сразу и былъ по-
трясенъ геніальностью этой затѣи. Красный, какъ ракъ, вскочилъ онъ
съ своего мѣста и началъ орать во все горло: «стойте, да остановитесь
же!...» Этотъ крикъ раздался для всѣхъ такъ неожиданно, что оба эки-
пажа сразу остановились: «Васька—самый лучшій, а вы всѣ напрасно
на него нападаете!» кричалъ онъ, глядя на матушку и покачивая своей
маленькой головенкой на тонкой шеѣ. «Что случилось, въ чемъ дѣло?»—
спрашивала озабоченно матушка, наклоняясь къ нашей телѣгѣ и ничего
не понимая. Саша старалась объяснить, конечно, такъ, чтобы Зарѣ не до-
сталось, но матушка все-таки, грозя ему гнѣвно пальцемъ, закричала:
«Ахъ ты, мерзавецъ, погоди, ужо я тебѣ покажу!.. А тебѣ, няня, не
стыдно такъ распускать дѣтей?... Пошелъ!»... закричала она кучерамъ,
и экипажи двинулись.
— Вотъ, Заринька!—обратилась огорченная няня къ брату.—
Изъ-за тебя и на меня прогнѣвались! А чѣмъ я виновата, что ты съ
утра до ночи собакъ гоняешь?... Точно мужицкое дитё!
— Какой ты противный, Зарька! Хотя бы намъ слово сказалъ,
что хочешь лошадей остановить! Всѣмъ намъ праздникъ испортишь, а
самому еще достанется!...—выговаривала ему Саша сердито.
— Я всегда правду говорю!.. Ничего не достанется! Если-бъ я съ
«нею» сидѣлъ, такъ она бы славнаго подзатыльника дала, а теперь все
забудетъ, пока пріѣдемъ.
— Ты не смѣешь про мамашеньку такъ непочтительно говорить,—
нашла нужнымъ замѣтить няня.
— А я ей еще не то скажу: она Ваську ненавидитъ, а когда мы
выростемъ съ Андрюшей и начнемъ подѣлить наши имѣнія, я Ваську
себѣ возьму, чтобъ «она» его не пилила.
— Ты просто съ ума сошелъ!.. Если посмѣешь сказать что-нибудь
въ этомъ родѣ, такъ я тебя сама за уши выдеру,—запальчиво закричала
на него Саша.
— А, разозлилась! Знаю... знаю, изъ-за чего! Изъ-за тою, что
тебѣ, какъ дѣвчонкѣ, при раздѣлѣ имѣнія ничего не достанется!.. Мы
съ Андрюшею будемъ помѣщиками! А ты будешь у насъ приживалкой!...—
И въ ту же минуту онъ схватилъ дощечку и камень и сталъ бить орѣхи
на днѣ телѣги.
Но вотъ показалась церковь, и мы моментально были окружены
цѣлою толпою нашихъ крестьянъ, пришедшихъ «поблагодарить Бога за
барышню Александру Николаевну». Вѣсть объ инциндентѣ съ деньгами
и о предстоящемъ отъѣздѣ сестры уже разнеслась по нашимъ дерев-
— 115 —
нямъ. Крестьянскія ребята и дѣвушки подносили Сашѣ цвѣты въ та-
комъ количествѣ, что она не могла ихъ всѣхъ захватить, и просила
потомъ отдать ихъ ей. Она вошла въ церксгвь, держа въ рукахъ нѣ-
сколько букетовъ,—веселая, розовая, оживленная, улыбающаяся.
Въ церкви наша семья рѣзко выдѣлялась изъ всѣхъ молящихся:
помѣщицы и ихъ дѣти были въ разноцвѣтныхъ платьяхъ, а мы черной
тучей стояли въ сторонкѣ. Черныя платья наши по тогдашней модѣ были
обшиты плерезами, т. ѳ. широкими полосами бѣлаго коленкора; наши
шляпы тоже носили печать глубокаго траура. Матушка и няня все
время простояли на колѣняхъ въ слезахъ. Въ нашей семьѣ, видимо,
наступилъ періодъ полнаго примиренія съ Господомъ-Богомъ, даже Саша
съ цвѣтами въ рукахъ стояла на колѣняхъ въ молитвенномъ экстазѣ,
но, когда она замѣтила гувернантку Воиновыхъ, она сразу вскочила на
ноги и стала подвигаться къ ней.
Послѣ окончанія службы Ольга Петровна, отъ имени ш-ше Вои-
новой, пригласила наше семейство къ обѣду. Это было намъ на руку:
лошади и люди въ этотъ день не были заняты работой, а между тѣмъ
необходимо было скорѣе свозить Сашу къ Воиновымъ. Такъ какъ въ то
время у большинства помѣщиковъ были ранніе обѣды—между часомъ и
двумя, то мы немедленно и отправились къ нимъ.
Воиновы были люди весьма зажиточные: у нихъ было два имѣнія
въ двухъ губерніяхъ, многочисленный штатъ прислуги, хорошій домъ со
множествомъ пристроекъ; при домѣ былъ разбитъ небольшой, но краси-
вый садъ съ аллейками, цвѣточными клумбами и прудами. У нихъ было
двое дѣтей: Ольга 8-ми и Митя 7-ми лѣтъ. Когда мы пріѣхали къ нимъ,
дѣти повели насъ съ Зарею въ дѣтскую, и насъ поразило разнообразіе
и великолѣпіе ихъ игрушекъ. И немудрено: матушка, послѣ нашего
разоренія, считала чуть ли нѳ преступленіемъ потратить хотя бы грошъ
на наши игрушки. Дѣти Воиновыхъ еще нѳ успѣли показать намъ
всѣхъ своихъ сокровищъ, какъ насъ позвали къ обѣду. Тутъ уже я
окончательно остолбенѣла, но меня поразило нѳ богатство стариннаго
серебра, о которомъ много говорили, а самъ хозяинъ Петръ Петровичъ
Воиновъ. Одни называли его «обезьяной», другіе «совой». И дѣйстви-
тельно, онъ совмѣщалъ въ себѣ нѣкоторыя свойства этихъ двухъ жи-
вотныхъ. На тщедушномъ тѣлѣ его сидѣла маленькая, круглая, какъ
шарикъ, головенка, представлявшая поразительное сходство съ совою:
рыжеватые волосы его были подстрижены подъ гребенку и торчали
вверхъ, рыжеватыми же волосами, только покороче и порѣже, было по-
крыто все лицо, но ужаснѣе всего былъ взглядъ его хищныхъ глазъ—
взглянетъ, точно гвоздь въ тебя вобьетъ. И ходишь ты съ этимъ гвоз-
демъ долго, долго и думаешь, какъ бы только не попасться ему на глаза,
какъ бы онъ опять снова нѳ запустилъ его въ тебя. Я, должно быть,
8*
— 116 —
разинула ротъ отъ удивленія или продѣлала что-нибудь въ этомъ родѣ,,
такъ какъ матушка сердито дернула меня за руку и повела къ столу.
Послѣ обѣда рѣшено было, что дѣти отправятся съ нянею въ садъ,
матушка съ Нютою и Наталіею Александровною будутъ сидѣть въ бе-
сѣдкѣ, а Ольга Петровна проэкзаменуетъ Сашу въ дѣтской. Когда че-
резъ нѣсколько часовъ мы уже пили чай (на эготъ разъ, слава Богу,
безъ хозяина), къ намъ вошла Ольга Петровна съ Сашею. Няня, стояв-
шая за моимъ стуломъ, прежде чѣмъ услышать что бы то ни было,
угадала по сіяющему лицу сестры, что все идетъ благополучно, повер-
нулась къ образамъ и стала креститься, проговоривъ какъ бы неожи-
данно для себя: «благодарю тебя, Боже мой, что услышалъ молитву
рабы твоей недостойной». Всѣ расхохотались.
— Да, нянюшка, — сказала Ольга Петровна,—вы, дѣйствительно,,
можете радоваться и благодарить Бога. Ваша Саша изумительно хорошо
подготовленная дѣвочка. Способности у нея просто необыкновенныя...
Какая начитанность, какая память! Подумайте только, Александра Сте-
пановна, множество отрывковъ изъ Корнеля, Расина, Мольера знаетъ
наизусть! Прекрасно переводитъ и хорошо передаетъ прочитанное. Ру-
чаюсь: она будетъ не только первой ученицей, но навсегда оста-
нется звѣздой пансіона ш-ше Котто. Ее можно было бы черезъ
мѣсяцъ-другой подготовить въ старшій классъ, но не совѣтую этого дѣ-
лать, потому что Александринъ, прекрасно зная французскій языкъ,—а
вѣдь это главное въ жизни (М-те Воинова и матушка вполнѣ согласи-
лась съ этимъ),—не совсѣмъ свободно еще говоритъ на немъ. Но въ
пансіонѣ—чудная парижанка, и если она полюбитъ Александринъ, то
быстро научитъ ее болтать по-французски. О, тогда Александринъ бу-
детъ отбивать у меня мѣста!..—шутила она.
Ольга Петровна предложила Сашѣ всѣ свои пансіонскіе учебники
и записки, совѣтовала ей почитать ихъ и назначила время, когда будетъ
съ нею заниматься. Между прочимъ, она сообщила, что матушка должна
отправить Сашу въ пансіонъ съ своею горничною, которую ей придется
оставить тамъ до окончанія курса сестры. Какъ ни странно представить
себѣ это теперь, но въ то время, по крайней мѣрѣ, въ пансіонѣ ш-ше
Котто, дочь дворянина должна была имѣть при себѣ свою собственную
горничную, на которую родители ученицы должны были выдавать со-
держаніе натурою или деньгами, смотря по условію. Эта повинность была
возложена на бывшую нашу горничную Дуняшу, которая была бездѣтною
вдовой. Отвезти отправляющихся въ Витебскъ долженъ былъ все тотъ же
Василій, которому кстати поручено было завязать торговыя сношенія съ
купцами города. Въ виду того, что рѣшено было брать сестру домой на
дѣто, такимъ случаемъ нужно было пользоваться. Матушка мечтала
— 117 —
продажею сельскихъ произведеній покрывать расходы по пріѣздамъ и
отъѣздамъ Саши.
Нѣсколько недѣль шли у насъ приготовленія: всѣ наши бывшія
горничныя посажены были въ дѣвичью за шитье бѣлья и платьевъ для
Саши (въ этомъ пансіонѣ воспитанницы должны были имѣть не только
свою одежду, но и все бѣлье, даже постельное), только одна виновница
этихъ хлопотъ не принимала въ нихъ ни' малѣйшаго участія, а сидѣла,
не поднимая головы отъ книгъ и записокъ. Позанявшись съ нею не-
дѣли двѣ, Ольга Петровна объявила ей, что она не нуждается больше
въ ея помощи и произведетъ фуроръ на экзаменѣ.
Наше семейство все уменьшалось. Съ отъѣздомъ Саши, въ домѣ
уже не раздавались ни ея вопли, ни звуки фортепьяно и водворилась
полная тишина. Но вотъ однажды она была внезапно нарушена: Заря
въ слезахъ вбѣжалъ въ столовую весь оборванный и исцарапанный до
крови. Оказалось, что онъ долго дразнилъ какую-то собаку, а когда та
бросилась на него, онъ вскарабкался на дерево, но оборвался и упалъ.
Его навѣрно сильно искусала бы собака, если бы въ ту минуту слу-
чайно не проходилъ Лука, который съ топоромъ бросился на защиту
мальчика. Какъ только это дошло до свѣдѣнія матушки, она прежде
всего выдрала сына за уши и надавала ему пиньковъ. Затѣмъ она рѣ-
шила, что на этотъ разъ это не должно ограничиться для него однимъ
лишь наказаніемъ: если ему попрѳжнѳму давать свободу, его можетъ по-
стичь трагическая судьба Нины; къ тому же его давно пора учить. Ма-
тушка сейчасъ же написала священнику и просила его пріѣзжать къ
намъ для занятій съ ея сыномъ. Условія были таковы: священникъ
долженъ былъ являться три раза въ недѣлю учить закону божьему, рус-
скому языку и ариѳметикѣ, за что она предлагала ежемѣсячно полъ
четверти ржи и четверть овса. Священникъ принялъ эти условія съ ве-
личайшимъ удовольствіемъ. Кромѣ назначенной платы, въ большіе празд-
ники матушка посылала ему въ подарокъ то полъ пуда масла, то те-
ленка, то овцу или пару индѣекъ.
Кромѣ священника, съ братомъ ежедневно должна была заниматься
Нюта; сама же матушка взялась за обученіе его французскому языку
по вечерамъ, такъ какъ другого свободнаго времени у нея не было.
Такимъ образомъ Зарѣ съ этихъ поръ строго запрещено было выходить
изъ дому: онъ долженъ былъ сидѣть за книгами почти цѣлый день,
приблизительно 7—8 ч.
И вотъ съ момента водворенія Зари въ комнатахъ нашего дома у
насъ начался плачъ и скрежетъ зубовный. За полъ года, въ продол-
женіе котораго братъ былъ предоставленъ себѣ, когда рѣшительно никто
не зналъ о томъ, что онъ дѣлаетъ, даже гдѣ находится, этотъ по натурѣ
добрый, весьма не глупый мальчикъ, но крайне вспыльчивый и необуз-
— 118 —
данный, одичалъ въ буквальномъ смыслѣ слова. Какъ только Нюта
послѣ ухода матери засаживала его за занятія, онъ швырялъ ей книгу
въ лицо и выскакивалъ на улицу. Она приказывала людямъ водворять
его на мѣсто, а онъ начиналъ все ломать и бросать на полъ, браниться
такими словами, которыя еще не раздавались въ стѣнахъ нашего дома.
Какъ ни упрашивала его сестра и няня, онъ дерзилъ имъ на пропалую,
бранился, плевалъ на нихъ, высовывалъ имъ языкъ.
У всѣхъ членовъ нашей семьи, какъ у нашихъ родителей, такъ и
у насъ, дѣтей, издавна выработался въ отношеніи няни истинный піе-
тэтъ. Это, конечно, происходило болѣе всего отъ того, что она всегда
выказывала намъ только ласку и любовь, и никогда не раздражалась.
Относительно матери дѣло обстояло не совсѣмъ такъ: несмотря на из-
рядную строгость къ намъ, несмотря на то, что мы ее страшно боялись,
всѣ мы, хотя и очень рѣдко, но все же иногда грубили ей. Матушка
немедленно давала за это пинька. драла за уши, но наказанный гру-
біянъ не подвергался никакому презрѣнію со стороны остальныхъ чле-
новъ семьи. Сдѣлать же малѣйшую грубость кроткой до святости нянѣ
значило возбудить негодованіе всѣхъ насъ. И вдругъ теперь Заря то и
дѣло, безъ всякой причины и повода, грубо дергалъ ее за передникъ,
толкалъ, выхватывалъ у нея чулокъ и забрасывалъ его на печку. Ма-
тушка, какъ-то возратившаяся домой раньше обыкновеннаго, сдѣлалась
сйидѣтельницею подобной сцены. Прежде, чѣмъ она успѣла покарать
своимъ обычнымъ въ такихъ случаяхъ способомъ, Заря выскользнулъ у
нея изъ-подъ рукъ.
Въ тѣ времена дурное поведеніе ребенка обыкновенно сваливали
на его «каторжный» характеръ. Никому и въ голову не приходило, что
тутъ прежде всего слѣдуетъ винить родителей, но переворотъ въ ха-
рактерѣ брата, вслѣдствіе полной заброшенности и отсутствія надзора
за нимъ, до такой степени былъ очевиденъ для всѣхъ, что матушка на
этотъ разъ ограничилась въ отношеніи его только тѣмъ, что прокричала
ему вслѣдъ какую-то угрозу, вѣроятно, обычную въ этихъ случаяхъ,
что за всѳ-де его непристойное поведеніе его слѣдуетъ отодрать на ко-
нюшнѣ, какъ Сидорову козу, но что она ужо прикажетъ это сдѣлать
Лукѣ, сама же не желаетъ пачкать рукъ изъ-за такого сквернавца. Съ
этихъ поръ она стала внимательнѣе слѣдить за его занятіями: священ-
никъ занимался съ нимъ по утрамъ, а все остальное свободное время
сестра должна была заставлять его читать вслухъ, переписывать съ
прописей или при себѣ заставлять долбить заданное къ предстоящему
уроку. Общими силами Зарю удалось сильно подтянуть. Онъ началъ
какъ будто нѣсколько привыкать къ новому режиму, только на урокахъ
съ матушкой онъ нерѣдко поднималъ ревъ на всю комнату. Да иначе
и быть не могло. Матушка во время занятій всегда что-нибудь шила, и
— 119 —
когда братъ не понималъ чего нибудь, она, чтобы придать быстроту его
соображенію, щелкала его въ лобъ пальцемъ, на которомъ былъ надѣтъ
наперстокъ. Лобъ Зари весЬ былъ въ синякахъ и шишкахъ, не щадила
она и пиньковъ для него, нерѣдко запускала руки и въ его густые
волосы. Все это, конечно, не способствовало развитію нѣжныхъ отноше-
ній къ матери, и внѣ урока онъ не разговаривалъ съ нею, а какъ только
до его слуха долеталъ ея голосъ, убѣгалъ, куда глаза глядятъ. Я давно
продѣлывала то же самое. Матушка, кромѣ исключительныхъ случаевъ,
не обращала на насъ ни малѣйшаго вниманія, какъ будто въ ней не
было потребности въ дѣтской ласкѣ и нѣжности, какъ будто ея материн-
ское самолюбіе не страдало отъ нашей холодности и отчужденія.
Присутствіе Зари въ домѣ не сблизило меня съ братомъ: онъ по-
стоянно учился, а когда освобождался отъ своихъ безконечныхъ занятій,
что было лишь за часъ-другой до ужина, онъ былъ всегда крайне раз-
драженъ, а потому наши игры кончались отчаянной потасовкой. Нерв-
ное состояніе брата было, конечно, результатомъ крайняго умствен-
наго переутомленія, но въ то время воспитатели не имѣли объ этомъ
ни малѣйшаго представленія. Матушка считала настоящими занятіями
лишь диктантъ, обученіе грамматикѣ и ариѳметикѣ, а чтеніе, пере-
сказъ, переписываніе совершенными пустяками, за которыми ребенокъ
можетъ сидѣть хотя цѣлый день.
Воспитатели не сознавали тогда и необходимости смягчать отно-
шенія между членами семьи и развивать взаимную симпатію, дружелюбіе
и благожелательность. Если ребенокъ не совсѣмъ былъ вѣжливъ, преду-
предителенъ и деликатенъ къ кому-нибудь изъ гостей, его строго нака-
зывали, а между тѣмъ самая величайшая грубость его братьямъ и се-
страмъ не останавливала вниманія старшихъ. Въ дѣтствѣ я любила
только Сашу, къ братьямъ же относилась даже враждебно. Никому въ
голову не приходила мысль пробуждать въ насъ добрыя, справедливыя
чувства другъ къ другу. Напротивъ, старшія только подсмѣивались надъ
враждебными дѣйствіями между нами, что еще болѣе ожесточало однихъ
противъ другихъ. Я была страшно брезглива: ни до чего, бывало, не
дотронусь, что упадетъ на полъ, ничего не выпью, если мнѣ покажется,
что посуда нечисто вымыта. Когда мы разорились, матушка, желая
привить намъ спартанскіе привычки и вкусы, сильно нападала на меня
за мою брезгливость и въ насмѣшку называла меня «герцогиней Орлеан-
ской». Братья пользовались и этимъ эпитетомъ, и моею брезгливостью:
раздадутъ намъ, бывало, пирожки, яблоки или что-нибудь въ этомъ родѣ,
они быстро справятся со своею порціею и начнутъ меня толкать подъ
локти, чтобы заставить уронить на полъ мои гостинцы, затѣмъ быстро
подбираютъ ихъ съ пола и уписываютъ. Положатъ мнѣ на блюдечко
варенья (т. е. нашего прокислаго, порченаго варенья),—они бросятъ въ
— 120 —
него муху или песку и, когда я отодвину поданное, они хватаютъ и
уносятъ къ себѣ свою добычу. Если это происходило при матушкѣ, она
только хохотала надъ этимъ, ей казалось даже, что это поможетъ уни-
чтожить во мнѣ ^барство, а меня все сильнѣе раздражало это противъ
нея, такъ какъ я инстинктивно сознавала, что она должна защищать
меня. Грубость братьевъ, ихъ озорство, шутки, все было полною про-
тивоположностью обращенію со мною сестеръ. И вотъ это-то мало-по-малу
укрѣпляло меня въ мысли, что мои братья, какъ и всѣ мальчики вообще,
самый постылый народъ, и я всѣми силами старалась избѣгать ихъ об-
щества.
Какъ я обрадовалась, когда недѣли черезъ полторы послѣ отъѣзда
Саши зазвенѣли колокольчики, и прислуга закричала: «Васька возвра-
тился» .
Саша всѣмъ посылала подарки: матушкѣ—почтовой бумаги, Нютѣ—
шерсть и красную бумагу для вышиванія, мнѣ—головку для куклы и
огромный раскрашенный пряникъ, нянѣ—образокъ и платочекъ, Зарѣ—
леденцы. Няня цѣловала то ея письмо, то подарки и обливала ихъ
слезами; по ея разсчету, сестра истратила на нихъ всѣ свои карманныя
деньги, которыя были даны ей на всю зиму.
Васька подробно разсказывалъ о порядкахъ въ.пансіонѣ, о томъ,
какъ Саша всѣмъ довольна. Онъ далъ и полный отчетъ своимъ издерж-
камъ, которыя были даже болѣе скромны, чѣмъ матушка могла ожидать.
Еще менѣе могла она разсчитывать на ту сумму, которую онъ выру-
чилъ отъ продажи домашнихъ сбереженій; ихъ было взято немного, такъ
какъ экипажъ былъ занятъ вещами отъѣзжавшихъ, но Васька все про-
далъ очень выгодно.
— Теперь матушка-барыня,—говорилъ онъ,—когда изволите отпра-
вить меня за Ольгой Петровной, потрудитесь приготовить товару по-
больше... Экипажъ пойдетъ туда пустымъ, такъ много можно будетъ
положить въ него... Какъ передъ Богомъ,—все распродамъ, со многими
купцами въ Витебскѣ снюхался...
— Что же, Васька! Что хорошо, то хорошо!—я тобою очень до-
вольна!—И матушка благосклонно протянула ему руку для поцѣлуя, а
Васька въ восторгѣ, что его заслуги, наконецъ, признаны, бросился на
колѣни и облобызалъ руку своей госпожи. Когда же онъ во второй разъ
возвратился изъ Витебска и выручилъ отъ продажи домашнихъ сбере-
женій еще больше, чѣмъ въ первый разъ, матушка пришла въ восторгъ.
Она рѣшила теперь такъ вести свое хозяйство, чтобы побольше по-
лучать для продажи ржи, овса, гречи, живности, масла и т. п. Забывая
о недавнемъ еще презрѣніи къ Васькѣ и о своихъ жалобахъ на его
дармоѣдство, она теперь передъ всѣми выставляла его неподкупную
честность и ту пользу, которую онъ приноситъ въ хозяйствѣ: «и воды
— 121 —
натаскаетъ, и дровъ наколетъ, все успѣваетъ сдѣлать, ну а насчетъ
исполненія порученій и продажи, такъ ужъ на это у него настоящій
талантъ, даже больше, чѣмъ къ этой дурацкой музыкѣ!» Такъ говорила
матушка, не предчувствуя, что и съ этой стороны она получитъ огром-
ную выгоду.
Во всякомъ случаѣ матушка стала благоволить къ Василію и его
женѣ и осыпать ихъ своими милостями: приказано было ему сшить на
зиму шубу изъ шкуръ домашнихъ овецъ и сапоги, а верхнее платье
заказано было такое, какъ у всѣхъ крестьянъ, что очень его радовало,
такъ какъ онъ не имѣлъ въ немъ комичнаго вида; ему и женѣ его вы-
дано было холста для бѣлья и, что привело ихъ въ особенный восторгъ,
имъ дозволево было занять «боковушку»—-комнату, особо пристроенную
къ дому, которая давно пустовала; получили они и еще какія-то милости
и права въ томъ же родѣ, однимъ словомъ, положеніе и жизнь этихъ
злосчастныхъ существъ сильно улучшились какъ матеріально, такъ и
нравственно. Однако, этимъ благосостояніемъ они пользовались очень
недолго.
Во второй половинѣ зимы слѣдующаго года матушкѣ доложили,
что въ ней явился человѣкъ съ письмомъ княгини Г., мужъ которой
держалъ Ваську у себя для обученія музыкѣ. Княгиня сообщала, что
ея покойный мужъ всегда имѣлъ желаніе купить Василія. Въ виду
огромныхъ музыкальныхъ способностей этого человѣка, онъ рѣшилъ по-
дарить ему свободу. Отказъ бывшаго владѣльца (т. е. моего отца) про-
дать ему этого крѣпостнаго причинилъ князю искреннее сокрушеніе.
Овдовѣвъ и рѣшивъ свято выполнить желаніе дорогого покойника, кня-
гиня обращается къ моей матери и возобновляетъ просьбу о продажѣ
Василія вмѣстѣ съ его женою. Такъ же, какъ и ея покойный мужъ,
она рѣшила пріобрѣсти Василія нѳ для того, чтобъ сдѣлать его своимъ
крѣпостнымъ, а исключительно съ цѣлью дать ему полную свободу и
помочь развитію его блестящихъ музыкальныхъ дарованій. При этомъ
княгиня проситъ мою мать сообщить ей, можетъ ли состояться такая
продажа и на какихъ условіяхъ.
Моя мать, которая въ 60-хъ гг., несмотря на свой уже преклон-
ный возрастъ, сдѣлалась истинною защитницею народа, послѣдователь^
ницею нѳ на словахъ, а на дѣлѣ просвѣтительныхъ идей освободитель-
ной эпохи, за лѣтъ десять до этого совсѣмъ нѳ понимала, какъ такая
богатая и знатная женщина, какъ княгиня Г., можетъ желать купить
крѣпостного не для себя, а для того, чтобы дать ему свободу. Она слы-
хала, что тотъ или другой богатый помѣщикъ отпускалъ на волю кого-
нибудь изъ своихъ крѣпостныхъ, но за тѣ или иныя услуги себѣ иля
своему семейству,—это она понимала... Но купить крѣпостного исключи-
тельно для того, чтобы дать ему возможность развивать свои способ-
— 122 —
ности, да еще музыкальныя, тогда это было выше ея пониманія. Она
много разъ разсказывала намъ впослѣдствіи объ этомъ, удивляясь своему
тогдашнему непониманію такихъ элементарныхъ вещей. Поэтому посту-
покъ княгини она отнесла къ разряду «барскихъ затѣй».
Хотя моя мать въ концѣ концовъ оцѣнила заслуги Васьки, но отъ
времени до времени ей все же приходила въ голову мысль, что не
сегодня-завтра ея сосѣди явятся ея конкурентами по части продажи
домашнихъ сбереженій, и тогда, несмотря на геніальныя способности
Васьки въ этомъ отношеніи, ея торговля будетъ сведена на нѣтъ. Тѣмъ
не менѣе ей очень не хотѣлось, очень жалко было разставаться съ
Ваською и его женою, къ которымъ она сильно привязалась въ послѣд-
нее время. Всѣ эти причины заставили ее назначить за эту супруже-
скую чету 1500 р. въ разсчетѣ, что княгиня никакъ не дастъ такой
суммы.
Каково же было ея изумленіе, когда черезъ нѣсколько недѣль
послѣ этого къ крыльцу подкатила пустая, запряженная парою, бричка,
кучеръ которой подалъ матушкѣ пакетъ съ деньгами и письмо отъ кня-
гини: она не только посылала всю затребованную отъ нея сумму, но
прибавляла еще нѣсколько десятковъ рублей на хлопоты для того, чтобы
всѣ бумаги о продажѣ ихъ были какъ можно скорѣе оформлены и до-
ставлены ей.
Это событіе поразило не только нашу семью, но и всѣхъ крестьянъ.
Вѣсть объ этомъ быстро разнеслась по деревнямъ. На другой день
(это было воскресенье) весь нашъ огромный дворъ былъ запруженъ
мужиками, бабами и крестьянскими ребятами. Несмотря на насмѣшки
надъ этой четой, всѣ пришли съ нею проститься и посмотрѣть на не-
виданное до тѣхъ поръ у насъ зрѣлище. Взглядъ крестьянъ на этотъ
инцидентъ былъ почти такой же, какъ и у ихъ барыни: они допускали,
что княгиня могла купить Ваську и Минодору за неслыханно высокую
цѣну,—«вѣдь паны даже за собакъ платили тысячи»,—но они не могли
переварить того, что Ваську покупаютъ, дарятъ ему свободу, оказы-
ваютъ ему барскую честь,—посылаютъ за нимъ не простую, мужицкую
телѣгу, а панскій экипажъ съ кучеромъ на козлахъ, и все это за его
«трынканьѳ на скрипкѣ»: это было для нихъ чѣмъ-то головокружи-
тельнымъ.
Многіе изъ крестьянъ полагали, что виновники торжества «заде-
рутъ теперь носъ» передъ ними, будутъ корить ихъ за насмѣшки..-
Никто изъ нихъ не ожидалъ того, что пришлось увидѣть: Минодора и
особенно Васька оказались совершенно убитыми, послѣдній даже еле
держался на ногахъ.
Мы всѣ высыпали на парадное крыльцо. Сразу водворилось какое-
то торжественное молчаніе. Васька рыдалъ такъ отчаянно, что весь его
123 —
сутуловатый, высокій станъ судорожно сотрясался. Пошатываясь изъ
стороны въ сторону, онъ подошелъ къ матушкѣ и бухнулъ ей въ ноги*
Она тоже плакала, дрожащими руками поднимала надъ нимъ образъ и
благословляла его. Но Васька уже не могъ встать: двое парней подско-
чили къ нему съ той и съ другой стороны и помогли ему подняться.
Послѣ ѳтрго онъ упалъ на колѣни передъ нянею, а затѣмъ и передъ
каждымъ изъ насъ; парни каждый разъ поднимали его подъ руки; земно
кланялся онъ и толпѣ собравшихся крестьянъ. Но тутъ поднялся та-
кой общій плачъ, вой и рыданія, что мы всѣ бросились въ комнаты.
Слезы крестьянъ были вполнѣ искренними и не противорѣчили
ихъ прежнему отношенію къ уѣзжавшимъ. Они смѣялись надъ Ваською
и его женою потому, что, будучи такими же крѣпостными, какъ и осталь-
ные, они сторонились ихъ. Теперь же они тронули крестьянъ тѣмъ, что,
хотя ихъ купили «за такія деньжищи» и везутъ съ почетомъ, они не
только не возгордились, но все приняли со смиреніемъ, земно кланя-
лись народу.
— Ахъ, Господиі—говорила няня, вытирая слезы и входя въ ком-
наты, гдѣ мы ее ожидали.—Ужъ такъ-то жалостливо Васька прощался,
такъ жалостливо!.. Всю душеньку вымоталъ!.. Вѣдь его еле живого уса-
дили. Тяжко было ему, бѣдненькому, съ гнѣздышкомъ родименькимъ
разставаться!.. Видно, боязно ему къ княгинюшкѣ ѣхать...
— Да что ему княгиня! Теперь онъ вольный казакъ! — перебила
ее матушка.
— Вотъ онъ изъ-за того-то такъ и убивался, сердечный!
— Какъ изъ-за того?
— Извѣстно, матушка-барыня, изъ-за этой самой воли! Я вотъ
какъ разсуждаю: былъ онъ крѣпостной, значитъ подначальный, и весь
предѣлъ ему твердо былъ обозначенъ. Съ утра до поздней ноченьки
зналъ онъ, что дѣлать: дровъ поди наколи, а теперь маршъ въ куз-
ницу, али тамъ на мельницу, и такъ всякій часокъ... Значитъ, нечего
тебѣ голову думкой ломать, али какой заботой сердце сушить... И ѣшь
ты свой хлѣбушко безпрепятственно... Извѣстно, какъ полагается про-
стому человѣку, безъ барскихъ затѣѳвъ, безъ соусовъ... Но вѣдь на
то ты и простой мужикъ, рабъ, крѣпостной человѣкъ! Ну, а теперь на
волѣ, безъ старшдго изволь самъ все удумать... Каждое дѣльце свое,
каждое словцо самъ обмовгуй...
— Ахъ няня: и не глупый ты человѣкъ, а вѣдь какой вздоръ
ты городишь! Развѣ можно сравнивать положеніе крѣпостного съ сво-
боднымъ человѣкомъ! Развѣ ты не видишь, что творится кругомъ? Ка-
кое тиранство, безчеловѣчье повсюду!
— Такъ вѣдь я, матушка-барыня, про нашего Ваську вспоминаю!
Какъ ему, значитъ, было жить у насъ. А какъ вы изволите сказывать
124 —
насчетъ безчеловѣчныхъ помѣщиковъ, такъ я вамъ осмѣлюсь доложить,
что у такихъ-то еще лучше крѣпостному: если со смиреніемъ крестъ
свой принять, такъ къ лику святыхъ угодниковъ сопричтенъ будешь...
— Ну, ужъ ты насильно даже въ рай собираешься гнать! Да мы
эти разсужденія оставимъ. Намъ съ тобой, какъ ты говоришь, «удумать>
да «обмозговать» вотъ что нужно: кто намъ замѣнитъ теперь Ваську и
Минодору? Чтобы что-нибудь продавать изъ хозяйства, теперь нечего и
думать, только этимъ къ воровству мужиковъ пріучать будешь. Но вѣдь
безъ человѣка для порученій—не обойтись!.. Кого же мы посылать бу-
демъ? Кто. будетъ у насъ горничной?
И они сообща долго перебирали по именамъ дворовыхъ женщинъ
и дѣвушекъ; наконецъ, остановились на Домнѣ, бывшей у насъ горнич-
ной въ городѣ. Какъ ей, тацъ и мужу ея Ивану былъ порученъ над-
зоръ за скотомъ; она къ тому же состояла и коровницею. Когда рѣшено
было взять въ качествѣ горничной Домну, наши говорили, что она ни-
когда не замѣнитъ Минодору: она далеко не такъ хорошо исполняетъ
чистую работу, нѳ такая честная и услужливая. Тѣмъ не менѣе оказа-
лось, что Домна—единственно возможная кандидатка на должность гор-
ничной: всѣ остальныя подходили еще менѣе ея. А для исполненія по-
рученій никто не могъ замѣнить Василія: приходилось посылать то
одного, то другого. При этомъ то и дѣло выходили «исторіи»: то послан-
ный по безграмотности покупалъ не то, что слѣдовало, то по безпамят-
ности забывалъ о томъ, что было крайне необходимо, то, получивъ
деньги, гдѣ-то «обронилъ» ихъ, то покупка обошлась слишкомъ дорого,
то потратилъ на постояломъ болѣе, чѣмъ разсчитывала матушка, то воз-
вращался пьянымъ и въ извѣстной суммѣ не могъ дать отчета.
•Матушка съ сокрушеніемъ вспоминала Ваську. Когда эти сѣтова-
нія происходили при Зарѣ, онъ не пропускалъ случая попрекнуть ма-
тушку ея перемѣнчивымъ мнѣніемъ относительно Василія и, хотя онъ
оканчивалъ это своей обычной фразой: «вы злитесь на меня за то, что
я говорю правду»,—онъ получалъ въ награду свою порцію трепки, но
его, какъ истиннаго проповѣдника правды, это не смущало.
Чтобы покончить съ Васькой, скажу только, что полученныя нами
свѣдѣнія о его судьбѣ были крайне скудны. Черезъ полъ года послѣ
его отъѣзда онъ написалъ Сашѣ о томъ, что онъ и его жена живутъ
съ княгинею въ Москвѣ, что жена его исполняетъ роль горничной, но
на жалованьѣ, а онъ служитъ въ оркестрѣ при' одномъ изъ москов-
скихъ театровъ. Затѣмъ онъ извѣстилъ сестру о томъ, что княгиня Г-
ликвидируетъ всѣ свои дѣла въ Россіи и уѣзжаетъ навсегда за границу,
куда съ нею отправятся онъ и его жена. Но уже изъ-за границы Ва-
силій нѳ писалъ никому изъ насъ, и мы никогда ничего не узнали
о дальнѣйшей судьбѣ этихъ двухъ нашихъ бывшихъ крѣпостныхъ.
— Г25 —
ГЛАВА IV.
Помѣщичьи нравы передъ эпохою реформъ.
Управляющій нѣмецъ «Карла»: его похожденія и управленіе крестьянами.—Пред-
ставленіе съ ученымъ медвѣдемъ.—Цыгане.—Цыганка Маша.—Мелкопомѣстные
дворяне.—«Селезень—вральманъ» и его розсказни.—Сосѣдка Макрина, ея дочь
Женичка и двое ихъ крѣпостныхъ.—Дядя Максъ: его женоненавистничество.—
Барышни Тончевы: Милочка, Дія и Ляля.—Месть ихъ крѣпостныхъ.—«Духови-
тый баринъ».—Семья Воиновыхъ.
Скоро послѣ нашего переселенія въ деревню къ моей матери то и
дѣло начали ходить крестьяне изъ Бухонова съ жалобами на своего
управляющаго. Это помѣстье принадлежало старшему брату моей матери,
И. С. Гонѳцкому, и имъ въ то время, о которомъ я говорю, распоря-
жался нѣмецъ управляющій, Карлъ Карловичъ; но фамиліи его никто
никогда не называлъ, а крестьяне прозвали его «Карлою».
Прежде, чѣмъ явиться къ матушкѣ, мужики и бабы вызывали няню
и умоляли ѳѳ упросить «барыню» заступиться за нихъ, «обуздать Карлу».
Но матушка строго запретила ей пускать ихъ къ себѣ. Она говорила,
что вѣритъ въ основательность ихъ жалобъ, такъ какъ всѣ кругомъ
подтверждаютъ ихъ, но что она лично ничего не можетъ сдѣлать: она
не имѣетъ права вмѣшиваться въ дѣла по имѣнію своего брата, кото-
рый поручилъ его управляющему и далъ ему законную довѣренность.
Но вотъ однажны весною, въ праздничный день, у нашего крыльца
собралась огромная толпа бухоновскихъ крѣпостныхъ. Несмотря на
дождь, они стали на колѣни передъ крыльцомъ, обнажили головы и объ-
явили, что не тронутся съ мѣста, пока «барыня» не выслушаетъ ихъ.
Матушка вышла разсерженная и подтвердила то, что уже много разъ
посылала имъ сказать. Но выдѣлившійся изъ толпы сѣдой старикъ су-
мѣлъ заставить ее иначе отнестись къ нимъ. Онъ напомнилъ ей о томъ,-
«что милосердіе къ своимъ крестьянамъ покойнаго батюшки Николая
Григорьевича извѣстно во всей округѣ, что онъ навѣрное пожалѣлъ бы
крестьянъ своего сродственника», что единственно о чемъ они просятъ
барыню, это то, чтобы она выслушала ихъ, затѣмъ сама бы пріѣхала
въ Бухоново, убѣдилась въ справедливости ихъ словъ и все бы это опи-
сала своему братцу,—ихъ барину. Матушка смягчилась, приказала имъ
встать съ колѣнъ, пойти на скотный просушиться, выбрать нѣсколько
человѣкъ, которые бы и явились къ ней въ переднюю, но чтобы эти
выборные «враки не несли и пустого не мололи»,—иначе, чуть что не
подтвердится, она писать брату откажется.
Въ прежнія времена совсѣмъ не думали о томъ, что дѣтямъ не-
— 126 —
слѣдуетъ слушать многаго изъ того, о чемъ старшіе говорятъ между со-
бой, и выгоняли ихъ изъ комнаты только тогда, когда они досаждали
своими вопросами или бѣготней, а если сидѣли гдѣ-нибудь въ сторонкѣ
тихо и смирно, то о ихъ существованіи забывали, и они могли слушать
самые неподходящія для ихъ возраста вещи,—такъ, по крайней мѣрѣ,
было въ нашей семьѣ. Я не только присутствовала въ то время, когда
бухоновскіѳ крестьяне разсказывали матушкѣ объ истязаніяхъ, учиняе-
мыхъ надъ ними «Карлою», но и когда они сообщали ей о его грязномъ
поведеніи. Мало того, я ѣздила съ матушкою и нянею въ Бухоново,
когда онѣ отправлялись туда, чтобы разслѣдовать на мѣстѣ жалобы
крестьянъ. Няня могла пригодиться матушкѣ для различныхъ услугъ,
на мое же путешествіе смотрѣли, какъ на маленькое развлеченіе для
меня. Но мои воспоминанія не были бы такъ отчетливы, если бы стар-
шіе, вслѣдствіе полнаго отсутствія въ прежнее время какихъ бы то ни
было общественныхъ и политическихъ интересовъ, не вспоминали такъ
часто о нашихъ захолустныхъ «исторіяхъ» и «происшествіяхъ».
Въ Бухоново мы отправились въ одинъ изъ воскресныхъ дней.
Матушка распорядилась, чтобы для насъ была пригототовлена собствен-
ная провизія: «Карла будетъ звать насъ къ себѣ», говорила она, «но я
не желаю даже входить къ нему: ѣсть у него хлѣбъ-соль, а потомъ на
него же жаловаться,—это не въ моихъ правилахъ». Кромѣ няни и меня,
она брала съ собою трехъ крестьянъ: Лука долженъ былъ править въ
кормѣ лодки, а двое были гребцами.
Помѣщичій домъ въ Бухоновѣ, какъ и въ Погорѣломъ, стоялъ на
небольшой горкѣ, но на другой сторонѣ нашего озера. Изъ одного
имѣнья въ другое лѣтомъ можно было проѣхать въ лодкѣ по озеру; еще
быстрѣе переѣзжали его зимой, когда ледъ замерзалъ, и оно предста-
вляло, какъ паркетъ, гладкую поверхность.
Каждый разъ, когда мы отправлялись въ лодкѣ на другую сторону,
мы брали съ собою очень упрощенный снарядъ для ловли рыбы, кото-
рый одни называли «лёса», другіе «лиса»,—дескать, такъ же хитро
подкрадывается къ рыбѣ, какъ лиса къ курамъ. Этотъ снарядъ просто
на просто представлялъ огромный клубокъ пеньковой веревки, на концѣ
которой прикрѣпленъ былъ металлическій, толстый, короткій крючекъ;
на него надѣвали небольшую рыбу, обыкновенно маленькаго карася.
Когда мы садились въ лодку, чтобы ѣхать на другую сторону, мы за-
брасывали въ воду «лесу» и, отъѣзжая отъ берега, постепенно разма-
тывали клубокъ, опуская веревку въ озеро; тотъ же, кто сидѣлъ въ
кормѣ, наматывалъ на руку конецъ этой веревки. На крючекъ «лесы»
попадалась только крупная рыба, но случалось, что переѣдутъ на дру-
гую сторону, а веревку ни разу не дернетъ. Когда удавалось вытащить
•огромную рыбу, ее бросали на дно лодки, и она, бывало, такъ скачетъ,
— 127 —
что крестьяне, сидящіе въ веслахъ, тутъ же прирѣзываютъ ее, чтобы
она не выскочила въ озеро.
Прежде чѣмъ лодка окончательно причаливала къ берегу, ее уже
видно было изъ оконъ Бухоновскаго дома. Когда нашу лодку стаки при-
тягивать къ берегу, управляющій Карлъ Карлычъ, уже стоялъ, ожидая
насъ на берегу. Это былъ средняго роста коренастый мужчина, наклонный
къ толстотѣ, съ небольшимъ брюшкомъ, съ очень бѣлымъ, одутловатымъ
лицомъ, съ яркимъ румянцемъ на щекахъ, съ голубыми, дѣтски-наив-
ными глазами. Въ его физіономіи бросались въ глаза замѣчательно крас-
ныя, отвислыя, толстыя губы, которыя напоминали двѣ только что насо-
савшіяся кровью піявки; онѣ были такъ пухлы и толсты, что ротъ въ
углахъ никогда не былъ плотно прикрытъ.
Подходя къ матушкѣ, «Карла» улыбался такъ весело и радостно,
точно встрѣчалъ давно ожидаемую родную мать, и засыпалъ ѳѳ любез-
ностями, комплиментами и привѣтствіями. Онъ говорилъ по-русски хотя
и не совсѣмъ правильно и съ иностраннымъ акцентомъ, но такъ, что
все можно было разобрать. Онъ заявилъ, между прочимъ, что все время
собирался ѳѳ посѣтить и очень обрадовался, когда увидѣлъ ее, а между
тѣмъ онъ встрѣчалъ мою мать въ первый разъ въ жизни. «Самоваръ и
закуска», добавилъ онъг «уже на столѣ».
Матушка была человѣкъ прямодушный, ненавидящій подходы и
извороты, а потому прямо заявила ему, что не можетъ принять его
угощенія, что пріѣхала она не къ нему, а съ цѣлью осмотрѣть житье-
бытье крестьянъ, принадлежащихъ ея родному брату, чтобы потомъ
описать ему все, что она увидитъ. «Карла» сейчасъ же перемѣнилъ
тонъ и изъ заискивающаго сдѣлался наглымъ. Онъ крайне запальчиво
и рѣзко отвѣчалъ, что матушка не имѣетъ права устраивать подобныхъ
ревизій, которыя могутъ породить лишь смуту среди крестьянъ, что она
не смѣетъ устраивать подобныхъ вещей даже съ разрѣшенія своего
брата, который самъ выдалъ ему формальную довѣренность на управ-
леніе его имѣніемъ, что въ силу этого онъ здѣсь единственный, полно-
властный хозяинъ. При этомъ онъ какъ-то грозно подошелъ къ ма-
тушкѣ. Няня въ ужасѣ всплеснула руками со словами: «ахъ, ты нѣ-
мецкая колбаса... Да какъ ты смѣешь съ нашей-то барыней такъ раз-
говаривать?»— «Берегись, старая вѣдьма!» закричалъ онъ, поднимая
палку на няню.
Я разревѣлась, но матушка была совсѣмъ не изъ трусливаго де-
сятка. Она гордо подняла голову и съ презрѣніемъ крикнула: «Смѣйте
только прикоснуться къ кому-нибудь изъ моего семейства или изъ моихъ
крестьянъ! Прочь съ дороги!.. Можете сейчасъ же послать верхового за
становымъ и за кѣмъ угодно,—я буду дѣлать то, что мнѣ надо». И
она смѣло двинулась впередъ въ сопровожденіи насъ, приказавъ тремъ
— 128 —
нашимъ крестьянамъ слѣдовать за нею. Управляющій нѣсколько попя-
тился назадъ, но долго выкрикивалъ намъ какія-то угрозы.
Матушка входила въ каждую избу съ нами, а если она не вмѣ-
щала всѣхъ насъ, то только съ Лукою. Она разспрашивала каждаго хо-
зяина, есть ли въ его хозяйствѣ лошадь, корова и другія домашнія
животныя, о томъ, много-ли дней работаетъ онъ на барина и, какія
повинности уплачиваетъ, когда и за что былъ наказанъ, прика-
зывала подать ей хлѣба и приварокъ, пробовала то и другое, осма-
тривала дѣтей, заходила въ хлѣвъ и другія постройки, если они были,
и всѣ свои наблюденія заносила въ свою записную книжку. Показанія
крестьянъ одной избы она провѣряла показаніями другихъ крестьянъ.
Весь день она употребила на осмотръ избъ бухоновскихъ крестьянъ.
Матушка имѣла привычку писать свои письма сначала начерно.
Всѣ свои черновики она аккуратно складывала вмѣстѣ съ отвѣтами,
полученными ею. Вотъ ея письмо по этому поводу:
«Драгоцѣннѣйшій и всею душою и сердцемъ почитаемый братецъ
мой, Иванъ Степановичъ!
«Испытавъ на себѣ всю братскую доброту вашего нѣжнаго сердца,,
вашу заботу обо мнѣ, какъ о младшей единокровной и единоутробной
сестрѣ вашей, я рѣшаюсь довести до вашего свѣдѣнія обо всемъ, что-
дѣлается въ вашихъ маетностяхъ—помѣстьѣ Вашемъ Бухоново. По-
вѣрьте, братецъ, честному слову вашей сестры, почитающей Васъ всѣмъ-
своимъ помышленіемъ, что нѳ изъ бабьяго любопытства, не по женской,
привычкѣ совать свой носъ въ чужія дѣла рѣшилась я ѣхать въ при-
надлежащее вамъ помѣстье и своими глазами посмотрѣть, оправдаются
ли горькія жалобы вашихъ подданныхъ на ихъ управителя. Къ сему
непріятному дѣйствію понудили меня долгъ совѣсти, обязанность хри-
стіанки и желаніе моего покойнаго мужа, вашего друга, сколь возможно
блюсти интересы крѣпостныхъ, дабы они не имѣли права жаловаться
на несправедливость помѣщиковъ... Отъ себя еще прибавлю, что соб-
ственный нашъ помѣщичій интересъ долженъ заставлять, елико воз-
можно, пещись о нихъ.
«Жалобы на мучительства, причиняемыя имъ ихъ управляющимъ,
поступали ко мнѣ уже болѣе года, но, не имѣя вашей конфидѳнціи на
сей предметъ, я боялась вмѣшательства въ сіе щекотливое дѣло, пока
вопли вашихъ подданныхъ не понудили меня выступить ихъ заступ-
ницей передъ вами, но не иначе, какъ послѣ самоличнаго строгаго
разслѣдованія ихъ жалобъ. И вотъ, братецъ, считаю долгомъ довести
до вашего свѣдѣнія обо всемъ, что видѣли мои глаза, что слышали
мои уши.
«Всѣ ваши крестьяне совершенно разорены, изнурены, въ конецъ
замучены и искалѣчены никѣмъ другимъ, какъ вашимъ управителемъ^
— 129 -
нѣмцемъ Карломъ, прозваннымъ у насъ «Карлою», который есть лютый
звѣрь, мучитель, столь уестоковыйный и развращенный человѣкъ, что
если бы ненарокомъ проѣзжалъ по нашей захолустной мѣстности знаме-
нитый сочинитель, чего, конечно, не можетъ случиться, онъ бы на стра-
ницахъ своего творенія описалъ «Карлу», какъ изверга человѣческаго
рода. Извольте сами разсудить, безцѣнный братецъ: въ нашихъ мѣ-
стахъ «барщина» состоитъ въ томъ, что крестьянинъ работаетъ на
барина три и не болѣе четырехъ дней въ недѣлю. У «Карлы» же
барщину отбываютъ 6 дней, съ утра до вечера, а на обработку кре-
стьянской земли онъ даетъ вашимъ подданнымъ только ночи и празд-
ники. Ночью и рабочій скотъ отдыхаетъ, можетъ-ли человѣкъ работать
безъ отдыха? Въ одни же праздники, если бы даже никогда не мѣ-
шали дожди, крестьянинъ не могъ бы управиться со своимъ надѣломъ.
А потому и произошло то, что гораздо болѣе половины вашихъ
крестьянъ оставляютъ землю безъ обработки. Какъ хозяйка уже съ нѣ-
которымъ опытомъ, я могу сказать вамъ, мой братецъ любимый, что изъ сего
выйдетъ то, что вы, когда кончится контрактъ съ Карлою, потеряете весь
профитъ, который можете получить, какъ помѣщикъ отъ своей земли, и
оная обратится въ настоящій пустырь, на которомъ будутъ произрастать
развѣ сорныя травы. Сіе происходитъ отъ того, что нѣмецъ свелъ
на нѣтъ хозяйство крестьянъ: во дворахъ и хлѣвахъ огромнаго
числа вашихъ подданныхъ хоть шаромъ покати,—ни коровы, ни
лошаденки, ни куренка, ни поросенка, ни овцы. Нѣтъ домаш-
нихъ животныхъ—нѣтъ и навоза, а безъ онаго безплодная земля
нашей мѣстности не можетъ родить ни хлѣба, ни даже подстилки для
скотины. Какъ ни убога наша мѣстность, но нигдѣ крестьяне не выгля-
дятъ такими жалкими, заморенными, слабосильными и искалѣчен-
ными, нигдѣ не ѣдятъ такъ плохо, какъ въ деревняхъ, принадлежа-
щихъ вамъ, милый братецъ. Должна сказать по совѣсти, и у меня
крестьяне не богатѣй: половину года подмѣшиваютъ мякину въ ржаную
муку, но вы знаете, отъ всей души почитаемый братецъ, что теперь
только годъ съ небольшимъ, какъ я взяла хозяйство въ свои руки и
всѣми силами стараюсь устроить ихъ получше. Это имѣетъ большое
значеніе для нашего же помѣщичьяго разсчета: если требовать, чтобъ
лошадь скорѣе бѣжала, чтобъ корова давала надлежащій удой, скотину
необходимо кормить,—такъ и человѣка. Можетъ ли онъ работать, когда
голодаетъ и ѣстъ хуже пса? Ваши крестьяне почти круглый годъ пекутъ
хлѣбъ изъ мякины, иногда подмѣшивая въ нее даже древесную кору и
только горсточку-другую подбрасывая въ тѣсто гороховой или ржаной
муки. Варево ихъ пустое: щи изъ сѣрой капусты, а весной и лѣтомъ
щи изъ крапивы и щавеля или болтушка изъ той же муки, что и хлѣбъ;
въ варево нечего бросить: въ избѣ нѣтъ ни куска сала, ни солонины,
Воспоминанія.
9
— 130 -
пи молока, что&ы забѣлить. Дѣти крестьянъ настоящія страшилы: -съ
гнойными глазами, съ облѣзлыми волосами, съ ^кривыми ногами, кто ивъ
нихъ и на печи кричитъ, потому что «брюхо дюже деретъ», какъ ска-
зываютъ ихъ родители, или ивъ-за того, что брюхо, какъ котелъ, черное.
Моръ дѣтей ужасающій, и это, по словамъ мужиковъ, потому, что «по-
читай кажмннато ребенка хлещетъ на девятый вѣнецъ». Того ивъ ре-
бятъ, который можетъ передвигать ногами, родители посылаютъ «въ
кусочки», т. е. милостыньку собирать; нищенствуетъ и множество взрос-
лыхъ. Если на дорогѣ попадается нищій, такъ и знай, что онъ изъ
вашихъ, братецъ, деревень. Когда «Карла» встрѣтитъ кого съ сумой,
онъ нещадно бьетъ плетью и палкой, но ѳто не помогаетъ, и люди вы-
ходятъ на дорогу, ибо дома нечего ѣсть. Карла бьетъ не только за
нищенство, бьетъ онъ смертнымъ боемъ, мучительно истязаетъ вашихъ
подданныхъ, ежели рабочій опоздаетъ на работу, либо покажется Карлу,
что онъ работаетъ медленно, а, Боже храни, ежели крестьянинъ пожа-
луется на свою хворь, а хуже того на свои недостатки, на такого на-
лагается безчеловѣчная расправа плетью, а въ придачу удары толстой
палкой. Сзади Карлы, всюду, какъ его тѣнь, ходитъ горбунъ Митрошка,
у котораго давно отсѣчена кисть правой руки. Такъ какъ онъ калѣка,
то Карла приноровилъ его своимъ заплечныхъ дѣлъ мастеромъ. Куда
идетъ Карла, туда и горбунъ тащится съ плетью черевъ плечо, а у
самого-то Карлы въ рукахъ всегда толстая-прѳтолстая палка съ мѣд-
нымъ набалдашникомъ. Чуть кто провинится, будь то на току, на
жнитвѣ, либо на косовицѣ, Карла махнетъ рукой, а ужъ Митрошка
знаетъ, что дѣлать: сейчасъ срываетъ съ провинившагося одежду до
гола, валитъ на землю, садится на него, а самъ Карла, непремѣнно
самъ, начинаетъ полосовать плетью. Такъ онъ наказываетъ и женщинъ,
и мужчинъ. Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ двухъ женщинъ запоролъ
на смерть: одна умерла черезъ два дня, а другая—черезъ двѣ недѣли.
Было и слѣдствіе,—отвертѣлся большими взятками; крючкотворы судей-
скіе и полицейскіе обѣлили его на такомъ основаніи, что обѣ бабы
умерли не отъ его нѣмцовой лютости и не во время ѳквекуціи, а что
онѣ были хворыя.
«Нѣмецъ учиняетъ надъ вашими крѣпостными и болѣе мерзкія
истязанія, о которыхъ я, какъ женщина, не должна была бы и писать
вамъ, дорогой братецъ... Но, имѣя въ виду то, что вамъ, можетъ быть,
придется сіе мое письмо присовокупить къ какому-нибудь форменному
заявленію, я рѣшаюсь и на сіи беззаконія раскрыть вамъ глаза и под-
тверждаю, что готова- подъ присягой показывать все, о чемъ упоминаю
вамъ. Сіе нечистое, -животное, именуемое у насъ «Карлою», растлилъ
всѣхъ дѣвокъ вашихъ деревень и требуетъ къ себѣ каждую смазливую
невѣсту на первую ночь. Если же сіе нѳ понравится самой дѣвкѣ,, либо
— 131 —
«я матери или жениху, и они осмѣлятся умолить его не трогать, ея, то
ихъ всѣхъ ио заведенному порядку наказываютъ плетью, а дѣвкѣ-не-
вѣстѣ на недѣлю, а то и на двѣ надѣваютъ на шею для помѣхи спанью
рогатку. Рогатка замыкается, а ключъ Карла прячетъ въ свой карманъ.
Мужику же, молодому мужу, выказавшему сопротивленіе тому, чтобы
Карла растлилъ только что повѣнчанную съ нимъ дѣвку, обматываютъ
вокругъ шеи собачью цѣпь и укрѣпляютъ ее у ворогъ дома, того самаго
дома, въ которомъ мы, единокровный и единоутробный братецъ мой,
родились съ вами. Въ первый разъ въ жизни слышу о такомъ без-
образіи.	,
«Многіе помѣщики наши весьма изрядные развратники: кромѣ
-законныхъ женъ, имѣютъ наложницъ изъ крѣпостныхъ, устраиваютъ у
себя грязные дебоши, частенько порютъ своихъ, крестьянъ, но во вся*
дамъ случаѣ не калѣчатъ ихъ, не злобствуютъ на нихъ въ такой мѣрѣ,
не требуютъ отъ нихъ 6-ти дневной барщины, но разоряютъ въ конецъ
ихъ хозяйства, не до такой грязи развращаютъ ихъ женъ и дѣтей. Каса-
тельно же рогатокъ на шею бабамъ и сажанія человѣка, какъ настоя-
щаго пса, на цѣпь,— этого по нашимъ мѣстамъ никто никогда не слы-
хивалъ даже изъ старыхъ людей; не слышно было до него и пакости
насчетъ невѣстъ крестьянъ. Улики насчетъ послѣдняго на-лицо: сама
видѣла нѣсколькихъ крестьянскихъ ребятъ съ толстой, отвислой губой
злодѣя, и мужики такъ и называютъ ихъ «карлятами».
«Сколькихъ работниковъ вы, братецъ, лишились изъ-за Карлы:
одни изъ вашихъ крестьянъ въ бѣгахъ, другіе утопились и повѣсились,
третьи вѣчными калѣками подѣлались, остальные съ виду жалки, слабо-
сильны и едва ли могутъ хорошо исполнять настоящую крестьянскую
работу, а тѣ, что подростаютъ, еще хуже. Я > каждый день жду, что
крестьяне что-нибудь учинятъ надъ своимъ лиходѣемъ,—вѣдь на каторгѣ
ммъ жить, почитай, легче будетъ, чѣмъ у нѣмца.
«Полагаю, что для васъ, дорогой братецъ, не будетъ очень затруд-
нительно развязаться съ вашимъ управителемъ: его ненавидятъ не
только  крестьяне, но и судейскіе, и полицейскіе чины, обѣлившіе его
во время производства послѣдняго слѣдствія: по алчности своей Карла
не отдалъ всей взятки, которую посулилъ, поднадулъ многихъ изъ нихъ,
вотъ они и злы на него.
«Дорогой братецъ! Зная ваше благородное сердце, я льщу себя
надеждой, что вы не оставите безъ возмездія злодѣяній Карлы и поло-
жите конецъ его управленію, вредному для вашихъ интересовъ: я могу
доказать, что онъ обезцѣнилъ и разорилъ ваше достояніе и даже, рѣша-
юсь сказать, обезчестилъ наше родительское гнѣздо».
Когда я впослѣдствіи лично узнала своего дядюшку, И.. С. Гонец-
каго, онъ былъ дикимъ консерваторомъ и быстро шелъ по дорогѣ'повы-
9*
— 132 —
шѳній. Тѣмъ не менѣе онъ всегда былъ человѣкомъ, съ презрѣніемъ
относящимся къ лихоимству и взяточничеству, въ высшей степени пря-
мымъ, съ простою душою, съ человѣколюбивыми инстинктами во всемъ,
что не касалось политики, съ честными взглядами относительно всего,
что онъ могъ понять своимъ недальновиднымъ умомъ, но что подсказы-
вало ему его сострадательное сердце.
Гонѳцкій былъ человѣкъ очень наивный: онъ искренно думалъ»
что розсказни объ истязаніи крестьянъ и о развратѣ помѣщиковъ,—
плодъ досужей фантазіи, что если что-нибудь подобное и случается, то
какъ исключительное явленіе, а потому въ поведеніи «Карлы» онъ
прежде всего усмотрѣлъ, что тотъ своими безобразіями губитъ автори-
тетъ помѣщичьей власти. Пугало его, какъ онъ впослѣдствіи разсказы-
валъ, и то,, что управляющій бросилъ грязную тѣнь на его незапятнан-
ное имя. Къ тому же безчеловѣчное и безнравственное поведеніе «Карлы»
возмущало его доброе, солдатское сердце. Его отвѣтъ на матушкино
письмо былъ сплошной крикъ негодованія; онъ даже рѣзко укорялъ свою
сестру, что она давно не довела до его свѣдѣнія о безобразіяхъ его
управляющаго, умолялъ ее взять имѣніе въ свои руки, написалъ по
этому поводу нѣсколько писемъ: нѣмцу о томъ, чгобы тотъ немедленно
убирался изъ его имѣнія, а предводителю дворянства, исправнику и ста-
новому, чтобы тѣ постарались какъ можно скорѣе выгнать его изъ
Бухонова. Имѣя связи въ высшихъ сферахъ, онъ посѣтилъ всѣхъ,
кого могъ, съ цѣлью довести до ихъ свѣдѣнія о безобразіяхъ своего
управляющаго-нѣмца, читалъ всѣмъ письмо сестры й въ концѣ-концовъ
добился того, что въ Бухоново былъ отправленъ особый чиновникъ для
разслѣдованія. Но въ то время «Карлы» уже и слѣдъ простылъ.
Спустя нѣкоторое время послѣ «ревизіи» (такъ стали называть
помѣщики посѣщеніе матушкою крестьянскихъ избъ въ Бухоновѣ) до
насъ дошелъ слухъ, что Карла внезапно куда-то уѣхалъ. Вдругъ однажды
въ нашу столовую вошелъ горбунъ Митрошка и подалъ матушкѣ ящи-
чекъ, зашитый въ холстъ и запечатанный. При этомъ онъ сообщилъ
слѣдующее: нѣмецъ объявилъ ему, что отправляется съ нимъ на поч-
товую станцію, что оттуда онъ поѣдетъ на почтовыхъ лошадяхъ въ
губернскій городъ, а Митрошка съ лошадьми и экипажемъ возвратится
домой, что онъ, Карла, пробудетъ въ отлучкѣ не болѣе десяти дней, а
что Митрошка черезъ недѣлю послѣ его отъѣзда долженъ отвезти этотъ
ящичекъ и собственноручно вручить его моей матушкѣ.
Каково же было ея удивленіе, когда она нашла въ немъ довѣрен-
ность, выданную ему Гонецкимъ на управленіе имѣніемъ, документы по
дѣламъ, ключи отъ'амбаровъ съ зерновымъ хлѣбомъ и коротенькую
записку. Въ ней Карла извѣщалъ,.что онъ возвращаетъ ей довѣренное
ему хозяйство Гонѳцкаго, а вмѣстѣ съ этимъ и амбары, наполненные
— 188 —
хлѣбнымъ зерномъ, указывалъ онъ и на то, что оставляетъ домашняго
скота и земледѣльческихъ орудій гораздо больше, чѣмъ обязанъ былъ
сдать.
Матушка такъ испугалась какого-нибудь подвоха съ его стороны,
что немедленно отправила лошадь за становымъ, упрашивая его поѣхать
съ нею для провѣрки того, что Карла оставилъ въ хозяйствѣ.
Вотъ что становой разсказалъ по этому поводу: недѣли полторы
тому навадъ онъ нарочно пріѣхалъ къ нѣмцу, чтобы переговорить съ
нимъ о его положеніи, которое часъ отъ часу становилось для него все
болѣе опаснымъ. Но Карла еле успѣлъ съ нимъ поздороваться, какъ
тотчасъ началъ на чемъ свѣтъ бранить мою мать. Онъ разсказалъ о ея
посѣщеніи и клялся, что онъ этого такъ не оставитъ, да и не можетъ
уже потому, что крестьяне стали ему грубить, какъ никогда прежде.
Но тутъ становой заявилъ, что ему теперь нужно забыть обо всемъ на
свѣтѣ, а думать только о томъ, какъ бы скорѣе спасти себя: только что
получена бумага изъ канцеляріи губернатора съ запросомъ о томъ,
какъ онъ, становой, смѣлъ не доносить своевременно о безобразіяхъ,
учиняемыхъ управляющимъ, надъ крѣпостными Гонецкаго, и объ изна-
силованіи имъ крестьянскихъ невѣстъ, и что онъ, становой, только и
ждетъ предписанія о задержаніи его. Была ли получена становымъ
такая бумага, или онъ только пугалъ ею нѣмца,—неизвѣстно. Оче-
видно,—говорилъ становой,—что нѣмецъ совсѣмъ удралъ за границу...
Что же удивительнаго въ томъ, что онъ бросилъ все хозяйство въ томъ
видѣ, какъ оно было въ ту минуту, когда онъ рѣшилъ бѣжать безъ
оглядки. Начни онъ рожь и овесъ продавать, онъ задержался бы на
нѣсколько дней, а это могло быть для него опаснымъ.
Въ присутствіи станового матушка объявила крестьянамъ, что она,
по волѣ брата, является теперь ихъ управительницею, что съ этого дня,
въ продолженіе трехъ лѣтъ, она назначаетъ имъ отбывать барщину лишь
два дня въ недѣлю. Зерновой хлѣбъ въ господскихъ закромахъ, назна-
ченный Карлою исключительно для продажи, матушка поровну раздѣ-
лила между всѣми крестьянскими .семьями, которые въ это время голо-
дали почти поголовно. Нѣсколькимъ несчастнымъ, обремененнымъ наи-
болѣе значительными семьями, она дала по коровѣ съ господскаго двора,
а тѣмъ, у которыхъ избы пришли въ полный упадокъ, приказала отпу-
стить лѣсу. Когда мы садились въ лодку, чтобы ѣхать домой, крестьяне
собрались у берега, бросились передъ матушкою на колѣни, цѣловали
ея руки, и, отплывая, мы долго еще видѣли, какъ они стояли на колѣ-
няхъ безъ шапокъ. Въ первое воскресенье всѣ крестьяне Тонецкаго,
старые и малые, собрались въ' церковь и отслужили молебенъ за здо-
ровье матушки и своего помѣщика.
Въ Бухоново матушка назначила особаго старосту: онъ долженъ
— 134 —
былъ еженедѣльно пріѣзжать къ ней съ отчетомъ о ходѣ хозяйства, но
и сама она то и дѣло отправлялась туда. Итакъ, у матушки на рукахъ
очутилась новая обуза, новая забота,—управленіе имѣніемъ брата. Те-
пёрь она была еще больше занята, еще меньше обращала вниманія на
родныхъ дѣтей и на все то, что дѣлалось въ ея домѣ. Она написала
дядѣ о всѣхъ своихъ распоряженіяхъ по его имѣнію. Онъ сердечно бла-
годарилъ сестру за все, а особенно за то, что она раздала хлѣбъ его
голодающимъ крестьянамъ. Онъ совершенно согласился и съ тѣмъ
пунктомъ ея письма, въ которомъ ода говорила, что въ продолженіе
нѣсколькихъ лѣтъ не будетъ имѣть возможности посылать ему съ
имѣнія какіе бы то ни было доходы, а всѣ деньги, которыя будутъ
оставаться отъ продажи зернового хлѣба, она будетъ употреблять на
улучшеніе хозяйства для того, чтобы поднять цѣнность его имѣнія. Для
этого, по ея мнѣнію, нужно было: 1) унаваживать и обрабатывать, какъ
можно лучше, землю, доведенную до полнаго истощенія, 2) держать по-'
больше скота для навоза, 3) выкорчевывать деревья, чтобы увеличивать
запашку, 4) произвести фундаментальный ремонтъ старыхъ сельско-хо-
зяйственныхъ зданій и построить нѣсколько новыхъ. Это былъ совер-
шенно разумный взглядъ на хозяйство, если принять во вниманіе, ко-
нечно, тѣ первобытные способы веденія его, которые тогда практикова-
лись въ нашей мѣстности. Благодаря тому, что дядя на слово повѣ-
рилъ своей сестрѣ и вполнѣ подчинился ея требованіямъ, она хотя и
не очень скоро, но въ концѣ концовъ довела имѣніе брата до весьма
порядочнаго состоянія. Если бы на мѣстѣ дяди былъ въ то время дру->
гой помѣщикъ, онъ никогда не согласился бы на предложеніе моей ма-
тери ничего не получать' съ имѣнія, а всѣ доходы въ продолженіе мно-
гихъ лѣтъ употреблять на его улучшеніе. Тѣмъ болѣе нѳ согласился бы
на это помѣщикъ, ничего нѳ понимавшій въ хозяйствѣ, какимъ былъ
мой дядя. Вѣроятно, почти каждый въ то время посмотрѣлъ бы на та-
кое предложеніе, какъ на простое мошенничество. Но дядя,, безукориз-
ненно честный по натурѣ и совсѣмъ не жадный до денегъ, неспособ-
ный кого-нибудь провести и надуть, не допускалъ и мысли, конечно»
что его родная сестра, которую онъ всегда горячо любилъ и уважалъ,
могла посовѣтовать ему что-нибудь, клонящееся къ ущербу его интересовъ,
впрочемъ, также довѣрчиво онъ относился всю жизнь и къ другимъ.
Несмотря на то, что въ то время онъ еще нуждался въ деньгахъ, онъ
написалъ матушкѣ, что нѳ будетъ требовать съ нея никакихъ денегъ
съ имѣнія, такъ какъ и доходъ съ нѣмца, который онъ получалъ, ока-
зывался невѣроятно мизернымъ, да и тотъ былъ сокращенъ въ послѣдніе
два года: нѣмецъ жаловался на неурожай, а ему, Гонецкюму, казалось
безчестнымъ прижимать въ такое время человѣка, *и управляющій умень-
шилъ присылку ему доходовъ на половину. А теперь, какъ онъ писалъ»
— 135 —
его совѣсть будетъ покойна, что его крестьянъ никто не будетъ истя-
зать, что они не будутъ ходить въ. «кусочки».
И тогда, и позже дядя всегда говорилъ, что онъ не смотритъ на
имѣніе, какъ на статью дохода (оно, дѣйствительно, было очень не-,
большое, а теперь къ тому же окончательно разоренное) и не продаетъ
его только потому, что «считаетъ себя обязаннымъ охранять священ-
ный прахъ и гробы своихъ отцовъ». Нужно замѣтить, что, несмотря
на страсть ко всему военному, несмотря на свой воинственный пылъ,
Гонецкій очень былъ не прочь посентиментальничать и не упускалъ
случая въ шутку и серьезно щегольнуть высокопарными фразами въ родѣ
слѣдующихъ: «Всеблагое провидѣніе внушило мнѣ», «легкій зефиръ
освѣжилъ мою голову», «сѣдая старина», «она прекрасна,, какъ роза
востока», «когда мы имѣли несчастье прорубить окно на западъ» и т. п.
Всѣ. эти громкія фразы онъ обыкновенно говорилъ съ торжественнымъ,
выраженіемъ лица, зажмуривая глаза и для большей внушительности
помахивая передъ собесѣдникомъ двумя пальцами.
Однообразіе нашей деревенской жизни рѣдко чѣмъ нарушалось.
Когда наступали теплые дни, въ помѣщичьихъ усадьбахъ появлялся
медвѣдь, котораго сопровождали два-три цыгана; одинъ изъ нихъ та-
щилъ его за цѣпь, другой шелъ съ барабаномъ, прикрѣпленнымъ къ
ремню, перекинутому черезъ плечо, третій—со скринкой. Представленіе
съ ученымъ медвѣдемъ было въ то время единственнымъ народнымъ
театромъ. Хотя оно служило развлеченіемъ для народа, но, какъ и мно-
гое другое въ то время, представленіе это было крайне грубымъ,
вреднымъ н даже опаснымъ. Разсвирѣпѣвшій звѣрь зачастую подни-
мался на дыбы, оскаливалъ свои страшные зубы и издавалъ потрясаю-
щій ревъ. Ужасъ охватывалъ тогда домашнихъ животныхъ, и на скот-
номъ дкорѣ поднимался страшный переполохъ: лошади ржали, а нерѣдко
срывались съ привязи, коровы мычали, овцы блеяли все жалостливѣе и
жалостливѣе. Дѣтей же этотъ медвѣжій ревъ доводилъ иногда до смер-
тельныхъ испуговъ и нервнаго припадка, называемаго въ то время
«родимчикомъ». Такъ же грубо и плоско было самоа представленіе:
медвѣдя заставляли показывать, какъ деревенскіе ребята горохъ во-
руютъ, какъ парни водку пьютъ, какъ «молодицы» лѣниво на. жнитво
идутъ и т. п.
Весною или лѣтомъ появлялся также цыганскій таборъ и распола-
гался близъ той или другой помѣщичьей усадьбы. Съ наступленіемъ су-
мерекъ цыгане зажигали костры и готовили себѣ ужинъ, послѣ котораго
раздавались звуки музыки и пѣнія. Смотрѣть на нихъ народъ стекался
со всѣхъ деревень, а въ сторонкѣ отъ ихъ веселья и пляски цыганки
предсказывали будущее бабамъ, дѣвушкамъ и барышнямъ.
Прежде чѣмъ расположиться у нашей усадьбы, таборъ посылалъ къ
— 136 —
матушкѣ цыганку Машу, которая просила разрѣшенія сдѣлать на ея
землѣ привалъ на недѣльку-другую. Матушка давала свое согласіе,
но съ условіемъ, что цыгане раскинутъ таборъ на томъ мѣстѣ, на кото-
ромъ имъ будетъ указано, но если во время ихъ пребыванія въ ея по-
мѣстьѣ будетъ украдена хотя завалящаяся тряпка, а не только лошадь,
она дастъ знать объ этомъ становому, чтобы ихъ всѣхъ заарестовали и
посадили въ тюрьму. Цыганка Маша отъ имени своихъ собратьевъ при-
нимала условія и давала слово точно ихъ выполнить; затѣмъ няня при-
казывала придти мужчинамъ изъ табора и получить «цыганское».
Когда наступали весенніе дни, матушка приказывала осмотрѣть
домашнія заготовки. Все, что оказывалось испорченнымъ до такой сте-
пени, что этого не стали бы ѣсть и въ людской, сбрасывали въ огромный
деревянный ушатъ, называемый «цыганскимъ», нисколько не стѣсняясь
тѣмъ, что порченый творогъ смѣшивался съ гнилой рыбой и перегнив-
шими мясными фаршами. Никто не зналъ точно, когда придутъ цыгане,
и этотъ ушатъ со смѣсью съѣстного иногда подолгу стоялъ на крыльцѣ
какого-нибудь амбара: выброшенная масса издавала отвратительный за-
пахъ. Когда матушку, проходившую по двору, онъ раздражалъ, она
приказывала закрыть ушатъ досками. Несмотря на это, цыгане были
въ восторгѣ отъ подношенія, и никогда ничего не крали въ нашей
усадьбѣ, а между тѣмъ съ другими у нихъ то и дѣло выходили «исторіи».
Въ то время, когда цыгане раскидывали таборъ, цыганка Маша,
то одна, то съ нѣсколькими подругами, почти ежедневно прибѣгала къ
намъ. Имъ каждый разъ давали хлѣбъ, молоко и старое тряпье, а онѣ
гадали сестрѣ по рукѣ, пѣли, плясали- Иногда онѣ приводили съ собою
и цыгана со скрипкою, и тогда у насъ начиналось настоящее веселье.
Цыганскія нашествія служили для насъ большимъ развлеченіемъ. И
дѣйствительно, никто изъ членовъ моей семьи, даже матушка и няня,
не могли оставаться равнодушными къ ихъ разудалому веселью. Меня
особенно привлекала къ себѣ Маша,—красивая, смуглая, краснощѳкая
цыганка, съ черными глазами, горѣвшими огнемъ, съ волнистыми, чер-
ными, какъ смоль, волосами, завитки и кудряшки которыхъ сплошь по-
крывали ея лобъ, съ черными, густыми бровями дугой. Ея обычный
цыганскій нарядъ—красная шаль .черезъ плечо, бусы и монеты вокругъ
шеи, свѣшивавшіяся на грудь и бряцавшія при каждомъ ея движеніи,
пестрый головной уборъ изъ фольги, монетъ и разноцвѣтныхъ бусъ,—
однимъ словомъ, все нравилось мнѣ въ ней, все выдѣляло ее изъ толпы
и удивительно гармонировало съ ея дикой, броской красотой. Во время
пляски она то прищелкивала пальцами, то потрясала бубнами, плясала
и пѣла все съ большимъ одушевленіемъ, все сильнѣе встряхивая бубнами,
все звонче взвизгивая, все нервнѣе передергивая плечами. Чѣмъ сильнѣе
она увлекалась, тѣмъ живѣе и нервнѣе становился ея танецъ, тѣмъ
137 —
звонче побрякивали украшенія ея убора на головѣ и шеѣ. Кончая свой
страстно-задорный танецъ, она хватала меня на руки даже и тогда,
когда я была уже большой дѣвочкой, кружилась со мной, притопывая
ногами и покрывая меня порывистыми поцѣлуями. Мнѣ долго потомъ
грезились эти огненные поцѣлуи. Я была слишкомъ мала для того, чтобы
разобраться въ томъ, просто ли она дурачится со мной, или желаетъ
этимъ поддѣлаться къ старшимъ, чтобы тѣ давали ей побольше всякой
всячины, или я лично нравилась ей, какъ ребенокъ. Я начинала думать
о ней все чаще и рѣшила, что она меня любитъ такъ же крѣпко, какъ
и цѣлуетъ. Она стала мнѣ грезиться и на яву, и во снѣ: часто я нѳ
моглъ понять, приснилось мнѣ или то было въ дѣйствительности, что
она б'ѣжала со мною въ таборъ, а наши крестьяне,, подъ предводитель-
ствомъ няни, вырывали меня изъ ея рукъ. Передо мной постоянно свер-
кали то ея чудные бѣлые зубы, то огненные глаза, то раздавался въ
ушахъ ея громкій, раскатистый смѣхъ.
Въ то время, когда цыгане жили близъ нашей усадьбы, я подъ
вечоръ все съ большимъ нетерпѣніемъ поджидала Машу: она должна
была придти, моя чудная красавица, и я такъ жаждала ея жгучихъ по-
цѣлуевъ, такъ громко хохотала тогда,—я любила хохотать, но имѣла
такъ мало случаевъ для ѳтого. Впечатлѣніе отъ забавъ Маши со мной
особенно усиливалось тѣмъ, что она, цѣлуя меня, наклонялась надо мной
какъ-то таинственно и, точно заколдовывая меня, произносила: «кро-
вушка у тебя-то наша, горячая, цыганская! И на щечкахъ то у тебя
нашъ алый румянчикъ!.. И волосья твои, что ночь черная... закудряви-
лись,—счастье сулятъ. Паша ты, наша цыганочка... Дочка, моя милая!>
Изъ своихъ странствій Маша всегда приносила мнѣ гостинцы: то
какихъ-то особенно крупныхъ лѣсныхъ орѣховъ, то подсолнуховъ, то
черныхъ стручковъ, то глинянаго пѣтушка, то какой-нибудь крошечный
глиняный горшочекъ. Я была въ восторгѣ и отъ всѣхъ ея подарковъ, и
еще болѣе отъ ея прихода. Въ свою очередь я тоже приготовляла ей
подарокъ: какъ только весною начинались у насъ разговоры объ ихъ
приходѣ, я прятала въ одну изъ своихъ многочисленныхъ коробочекъ
кусочки сахара, сухарики, лоскутки, которые мнѣ давали для куколъ, и
потихоньку совала ей все это, когда она приходила къ намъ. Она ловко
прятала полученное подъ свою красную шаль, и даже няня ничего нѳ
замѣчала. О, какъ я была счастлива, что у меня съ нею былъ секретъ,
котораго никто нѳ зналъ! Но вотъ какъ-то няня, въ одинъ изъ прихо-
довъ цыганки, неотступно стояла при мнѣ, и я никакъ не могла всу-
нуть ей своего подарка. Цыганка простилась со всѣми и быстро пошла
по двору; я побѣжала за нею. Няня, увидавъ ѳто изъ окна, закричала
во все горло, бросилась за мной, схватила меня за руку и такъ рѣзко,
какъ никогда ѳтого не случалось прежде, толкнула меня къ матушкѣ со
— 138 —
словами: «хорошенько побраните Лизушу, чтобы она никогда не смѣла
бѣгать за цыганкой. Какъ передъ Истиннымъ говорю,—заколдовала, при-
ворожила она къ себѣ ребенка! Быть горю,—чуетъ мое сердце! Укра-
детъ, безпремѣнно украдетъ она нашу дѣвочку!»
— Еще что выдумала!..—говорила матушка со смѣхомъ.—Это все
старыя сказки. Теперь дѣтей подбрасываютъ, а не крадутъ!
Мою привязанность знали и наши сосѣди: каждый разъ та или
другая помѣщица находила нужнымъ сказать мнѣ при встрѣчѣ что-ни-
будь въ такомъ родѣ: «Здравствуй, цыганочка!» и затѣмъ, обращаясь
къ моей матери: <А вѣдь по правдѣ, Александра Степановна, она у васъ
настоящая цыганка: волосы черные, кудрявые. Всѣ ваши дѣти бѣло-
лицыя, а эта—смуглянка. Ужъ признайтесь: вѣдь цыганка Маша вамъ
подбросила Лизу? Вамъ теперь жалко ѳѳ отправить въ таборъ, а вотъ,
когда она будетъ капризничать...» и т. п. Все ѳто, конечно, были глупыя
шутки, но мнѣ казалось, что въ нихъ есть намекъ на то, что я совсѣмъ
не дочь той, которую я считаю своею матерью. И вотъ я, ломая надъ
этимъ голову, пришла къ убѣжденію, что цыганка Маша—моя родная
мать, что та, которая считается моею матерью, вслѣдствіе этого и не мо-
жетъ любить меня такъ, какъ родная. Я не могла долго носиться съ
своею тайной и подъ величайшимъ секретомъ передала ее нянѣ. Та
пришла ѵь ужасъ и, разувѣряя меня, клялась и божилась, что это вздоръ,
что я родилась при ней, что съ той минуты она никогда не отлучалась
отъ меня.
Въ нашей мѣстности было много крайне бѣдныхъ, мелкопомѣст-
ныхъ дворянъ, особенно на противоположной сторонѣ нашего озера, въ
деревнѣ Коровиной. Одни изъ нихъ имѣли по двѣ-три, а у болѣе счастли-
выхъ было по десяти-пятнадцати крѣпостныхъ. Нѣкоторые домишки этихъ
мелкопомѣстныхъ дворянъ стояли въ близкомъ разстояніи другъ отъ
друга, раздѣленные между собою огородами, а то и чѣмъ-то въ родѣ му-
сорнаго пространства, на которомъ пышно произрасталъ бурьянъ, стояли
кое-какія хозяйственныя постройки и возвышалось иногда нѣсколько де-
ревьевъ. Впослѣдствіи пожары, а болѣе всего продажа, послѣ крестьян-
ской реформы, многими мелкопомѣстными дворянами своей земельной
собственности, измѣнили внѣшній видъ Коровина, а вмѣстѣ съ этимъ
жизнь, отчасти и обычаи его обитателей, но въ то время, которое я опи-
сываю, оно представляло деревню, на значительное пространство растя-
нувшуюся въ длину. Передъ жалкими домишками мелкопомѣстныхъ дво-
рянъ (небольшія пространства луговой и пахотной земли находились
обыкновенно позади ихъ жилищъ) тянулась длинная, грязная улица съ
топкими, вонючими лужами, по которой всегда бѣгало безконечное мно-
жество собакъ (которыми болѣе всего славилась эта деревня), разгули-
вали свинья, проходилъ съ поля домашній скогь. Только во время силъ-
— 139 —
ныхъ морозовъ, когда веѣ отбросы, выкидываемые на улицу, покрывались
снѣгомъ, она принимала болѣе приличный видъ и не душила своимъ
смрадомъ.
Большая частъ жилищъ мелкопомѣстныхъ дворянъ была построена
въ то время почти по одному образцу—въ двѣ комнаты, раздѣленныя
между собой сѣнями, оканчивавшимися кухнею противъ входной двери.
Такимъ образомъ домикъ, въ которомъ было всего двѣ комнаты, пред-
ставлялъ двѣ половины, но каждая изъ нихъ была въ свою очередь по-
дѣлена перегородкою, а то и двумя. Домики были разной величины, но
большая часть ихъ маленькіе, ветхіе и полуразвалившіѳся.. По правую
руку отъ входа ивъ сѣней жили «господа», съ лѣвой стороны — ихъ
«крѣпостные». Лишь у немногихъ мелкопомѣстныхъ помѣщиковъ были
отстроены особыя избы для крестьянъ, — у остальныхъ они ютились
въ одномъ и томъ же домѣ съ «панами», но на Другой его поло-
винѣ, называемой «людскою», въ свою очередь обыкновенно раздѣленной
перегородкой на двѣ части. Иной разъ первая комната людской была
больше, иной разъ вторая. Я перечислю только главныя вещи, которыя
можно было найти въ каждой людской: кросны для тканья, занимавшія
большую часть комнаты, ручной жерновъ, на которомъ мололи муку, два-
три стола, ушаты, ведра и сундуки, лавки по всѣмъ свободнымъ стѣнамъ,
• а подъ ними корзины съ птицею на яйцахъ или съ выводками. Въ
каждомѣ загончикѣ или клѣтушкѣ людской были «зыбки» для дѣтей и
полати для спанья взрослыхъ, но спали на всѣхъ лавкахъ, на печи и на.
полу,—нужно помнить, что тамъ, гдѣ было 4—5 взрослыхъ крѣпостныхъ,
населеніе людской, если считать не только женъ и сестеръ, но и дѣтей,
простиралось до 12—15 душъ. Здѣсь и тамъ въ ѳтихъ клѣтушкахъ грудами
навалены были лучины, бросался въ глаза и высокій свѣтецъ *); по.
избѣ бѣгали куры, собаки, кошки, песцы **) и др. животныя.
*) Въ то время вмѣсто керосина крестьяне по вечерамъ жгли лучину, за-
щемленную въ свѣтецъ. Онъ представлялъ собою высокую, толстую, деревянную
палку, съ широкой подножкой; на верху ея была прикрѣплена желѣзная полоса,
раздвоенная въ концахъ. Въ раздвоенную часть желѣзной полосы всовывали
зажженную лучину. Палка свѣтца была очень высока, а потому горящая лучина
освѣщала всю избу. Это опоэтизированное многими освѣщеніе съ его трескомъ,
и внезапнымъ блескомъ въ дѣйствительности было отвратительно и легко могло
причинить пожаръ: лучина трещала, отбрасывала на деревянный полъ горящія
искры, быстро сгорала, и ее то и дѣло приходилось замѣнять новою.
**) Эти прелестные, граціозные звѣрьки изъ породы грызуновъ съ огней-'
ными глазами, напоминали въ одно и то же время и зайца, и кролика. Въ зоо-
логіи песцами называютъ животныхъ изъ породы лисицъ, но маленькіе звѣрьки,
о которыхъ я говорю, ничего общаго не имѣли съ лисицами. Очень возможно,'
что ихъ называли совершенно неправильно въ научномъ отношеніи, но этихъ
звѣрьковъ въ то время держали въ очень многихъ помѣщичьихъ усадьбахъ то
подъ печкою въ людской, то въ какой-нибудь нолуразвалившейся постройкѣ.
— 140 —
«Господская» половина, называвшая «панскими хоромами», отли-
чалась въ домахъ мелкопомѣстныхъ дворянъ отъ людской только тѣмъ,
что въ ней не бѣгали ни куры, ни телята, ни песцы, но и здѣсь было
много кошекъ и собакъ. Вмѣсто лавокъ по стѣнамъ, ведеръ и лоханокъ
въ панскихъ хоромахъ стояли диваны, столы, стулья, но мебель быль
допотопная, убогая, съ оборванной обивкой, съ изломанными спинкамі
и ножками. Отсутствіемъ чистоплотности и скученностью «господская>
половина немногимъ развѣ уступала «людской». Какъ въ домахъ болѣе
или менѣе состоятельныхъ помѣщиковъ всегда ютились родственники и
приживалки, такъ и у мелкопомѣстныхъ дворянъ: кромѣ членовъ соб-
ственной семьи, во многихъ изъ нихъ можно было встрѣтить незамуж-
нихъ племянницъ, престарѣлую сестру хозяина или хозяйки, или дя-
дюшку—отставного корнета, промотавшаго свое состояніе. Такимъ обра-
зомъ у ѳтихъ бѣдныхъ дворянъ, обыкновенно терпѣвшихъ большую
нужду, на ихъ иждивеніи и въ ихъ тѣсныхъ помѣщеніяхъ жили и другіе
дворяне, ихъ родственники, но еще болѣе ихъ обездоленные, которымъ
уже совсѣмъ негдѣ было преклонить свою голову.
Какъ и всѣ тогдашніе помѣщики, мелкопомѣстные дворяне ничего
нѳ дѣлали, нѳ занимались никакою работою. Этому мѣшала барская
спѣсь, которая была еще болѣе характерною чертою ихъ, какъ и болѣе
зажиточныхъ дворянъ. Они стыдились выполнять даже самыя легкія ра-
боты въ своихъ комнатахъ. Книгъ въ ихъ домахъ, кромѣ сонника и
иногда календаря, нѳ существовало, чтеніемъ никто нѳ занимался, и свое
бездѣлье они разнообразили сплетнями, игрою въ «дурачки» и «мель-
ники» и поѣдомъ ѣли другъ друга. Хозяева попрекали своихъ сожителей
за свою жалкую хлѣбъ-соль, а тѣ, въ свою очередь,—какими-то благо-
дѣяніями, оказанными имъ ихъ отцами и дѣдами. Эти грубые, а часто
и совершенно безграмотные люди постоянно повторяли фразы въ родѣ
слѣдующихъ: «Я—столбовой дворянинъ!»—«Это не позволяетъ мнѣ мое
дворянское достоинство!..» Однако, зто дворянское достоинство нѳ мѣ-
шало имъ браниться самымъ площаднымъ образомъ.
Тамъ, гдѣ мелкопомѣстные жили въ близкомъ сосѣдствѣ одинъ отъ
другого, они вѣчно ссорились между собой, взводили другъ на друга
ужасающія обвиненія, подавали другъ на друга жалобы властямъ. Когда
бы вы ни проходили по грязной улицѣ, застроенной ихъ домами, всегда
раздавались ихъ крики, угрозы другъ другу, брань, слезы. Къ вѣчной,
никогда нѳ прекращавшейся грызнѣ между сосѣдями болѣе всего пово-
довъ подавали потравы. При близкомъ сосѣдствѣ одного мѳлкопомѣст
Содержаніе ихъ ничего не стоило: имъ бросали капустные листья, стручки го-
роха и бобовъ, дѣти рвали для нихъ траву. Между тѣмъ изъ ихъ прелестнаго,
легкаго, мягкаго пуха помѣщицы вязали себѣ тамбурною иглой и вязальными
спицами красивые платки, косынки, одѣяла, перчатки, кофточки и т. п.
— 141 —
наго съ другимъ, чуть не ежедневно случалось, что корова, лошадь или
свинья заходила въ чужое поле, лугъ или огородъ. Животныхъ, осмѣ-
лившихся посягнуть на чужое добро, били, калѣчили и загоняли въ
хлѣва. При ѳтомъ немедленно загоралась перебранка, очень часто кон-
чавшаяся потасовкой, а затѣмъ и тяжбою.
Много дрязгъ происходило и изъ-за собакъ; въ каждомъ семействѣ
держали собаку, а были и такія, у которыхъ ихъ было по нѣскольку;
ихъ плохо кормили, и голодныя собаки то и дѣло таскали что-нибудь
въ чужомъ дворѣ, кусали дѣтей. Впрочемъ, ссорились изъ-за всякаго
пустяка. Нерѣдко среди улицы происходили жесточайшія драки: я сама
была свидѣтельницей одной изъ нихъ въ 1885 г. Двѣ сосѣдки, особенно
сильно враждовавшія между собой изъ-за дѣтей, ошпарили кипяткомъ
одна другую. Обѣ онѣ кричали такъ, что всѣ сосѣди начали выбѣгать
на улицу и ну бросать другъ въ друга камнями, обрубками, а затѣмъ
сцѣпились и начали давать другъ другу пинки, таскать за волосы, ца-
рапать лицо. Ужасающій крикъ, вопли, брань дерущихся й все усили-
вающійся лай собакъ привлекали на улицу все болѣе народа. Къ двумъ
враждовавшимъ сторонамъ прибѣжали ихъ дѣти, родственники и крѣ-
постные, уже вооруженные дубинами, ухватами, сковородами. Драка сразу
приняла свирѣпый характеръ,—это уже были два враждебныхъ отряда:
они бросились молотить одинъ другого дубинами, ухватами, сковородами;
нѣкоторые, сцѣпившись, таскали одинъ другого за волосы, кусали. И
вдругъ вся ѳта дерущаяся масса людей стала представлять какой-то
живой ворошившійся клубокъ. Здѣсь и тамъ валялись клоки вырван-
ныхъ волосъ, разорванные платки, упавшія безъ чувствъ женщины,
мелькали лужи крови. Это побоище окончилось бы. очень печально,
если бы двое стариковъ изъ дворянъ не поторопили своихъ крѣ-
постныхъ натаскать изъ колодца воды и не начади обливать ею сра-
жающихся.
Мысль, что работа—позоръ для дворянина, удѣлъ только рабовъ,,
составляла единственный принципъ, который непоколебимо проходилъ
черезъ всю жизнь мелкопомѣстныхъ и передавался изъ поколѣнія въ
поколѣніе. Прямымъ послѣдствіемъ ѳтого принципа было ихъ убѣжденіе,
что крѣпостные слишкимъ мало работаютъ; они всѣмъ жаловались на
ѳто, находили, что сдѣлать ихъ болѣе трудолюбивыми можетъ только
плеть и розга. Мелкопомѣстные завидывали своимъ болѣе счастливымъ
собратьямъ и не только потому, что тѣ независимы, и матерьяльно обез-
печены, но и потому, что послѣдніе всласть могли драть своихъ крѣ-
постныхъ. «Какой вы счастливый, Михаилъ Петровичъ», говорилъ од-
нажды мелкопомѣстный богатому помѣщику, который разсказалъ о томъ,
какъ онъ только что велѣлъ выпороть поголовно всѣхъ крестьянъ одной
своей деревеньки, — «выпорете этихъ идоловъ, хоть душу отведете. А.
— 142 —
вѣдь у меня одинъ уже «въ бѣгахъ», осталось всего четверо, и пороть-
то боюсь, чтобы всѣ не разбѣжались»...
Громадное большинство зажиточныхъ помѣщиковъ презрительно
относились къ мелкопомѣстнымъ. Это презрѣніе вызывалось, конечно,
прежде всего тѣмъ, что мелкопомѣстные были бѣдняки. Въ тѣ вре-
мена богатство, хотя бы открыто нажитое взятками, ловкимъ мошенни-
чествомъ, вымогательствомъ, вызывало всеобщее уваженіе и трепетъ пе-
редъ богачомъ, какъ передъ человѣкомъ сильнымъ, съ которымъ каждый
долженъ считаться. Презирали мелкопомѣстныхъ и за то, что внѣшность
ихъ была крайне жалкая, что они не могли и не умѣли импонировать
кому бы то ни было. Мелкопомѣстные были еще менѣе образованы,
чѣмъ остальные помѣщики, не умѣли они ни держать себя въ гостиной,
ни разговаривать въ обществѣ, отличались дикими, грубыми, а подчасъ
и комичными манерами, одѣты были въ какіе-то допотопные кафтаны.
Иной богатый дворянинъ принималъ у себя мелкопомѣстнаго лишь тогда,
когда его одолѣвала тоска одиночества. Мелкопомѣстный входилъ въ
кабинетъ, садился на кончикъ стула, съ котораго вскакивалъ, когда
являлся гость позначительнѣе его. Если же онъ этого не дѣлалъ, хозя-
инъ совершенно просто замѣчалъ ему: «что же ты, братецъ, точно гость
равсѣлсяі.»
Когда бѣдные дворянчики въ именины и другіе торжественные
дни приходили поздравлять своихъ болѣе счастливыхъ сосѣдей, тѣ въ
большинствѣ случаевъ не сажали ихъ за общій столъ, а приказывали
-имъ дать поѣсть въ какой-нибудь боковушкѣ или дѣтской, посадить же
обѣдать такого дворянина въ людской никто не рѣшался, да и самъ онъ
не позволилъ бы унизить себя до такой степени. А между тѣмъ даже
фамиліями мелкопомѣстныхъ богатые помѣщики пользовались, чтобы на-
помнить имъ объ ихъ ничтожествѣ, выразить свое полное презрѣніе.
Ихъ женъ звали только по батюшкѣ: Марью Петровну — Петровной,
Анну Ивановну — Ивановной, а фамиліи ихъ мужей давали поводъ
для пошлыхъ шутокъ, остротъ и зубоскальства. Мелкопомѣстнаго дво-
рянина по фамиліи Чижова всѣ называли «Чижомъ», и когда онъ вхо-
дилъ, ему кричали: «А, Чижъ, здравствуй!.. Садись! Пу, чижикъ, чижикъ,
гдѣ ты былъ?» Мелкопомѣстнаго Стрекалова, занимавшагося за ничтожную
мзду писаніемъ прошеній, жалобъ и хлопотами въ судѣ, прозвали «Стри-
кулистомъ». Его встрѣчали въ такомъ родѣ: Ну, что, Стрикулистъ, много
рыбы выудилъ въ мутной водѣ?» Рѣшѳтовскому дали кличку «Рѣшето»:
«Да что съ тобой разговаривать!.. Вѣдь не даромъ ты рѣшетомъ прозы-
ваешься! Развѣ въ твоей головѣ .задержится что-нибудь?». Мелкопо-
мѣстные всю жизнь ходили съ зтими прозвищами и кличками, и многіе
изъ зажиточныхъ помѣщиковъ думали, что зто ихъ настоящія фамиліи.
Конечно; и между мелкопомѣстными^ попадались люди, .которые,
— 143 —
несмотря на свою бѣдность, никому нѳ позволяли вышучивать себя, но
такіе нѳ посѣщали богатыхъ помѣщиковъ. Въ то время рѣдко кто ивъ
нихъ отличался благороднымъ самолюбіемъ. У большинства хотя и были
наготовѣ слова о чести и достоинствѣ столбового дворянина, нѳ ихъ
жизнь и поступки не соотвѣтствовали атому. Громадное большинство ихъ
объѣзжало богатыхъ сосѣдей, выпрашивая «сѣнца и овсеца», стремилось
попасть къ нимъ въ торжественные дни именинъ и рожденій, когда
наѣзжало много гостей. Хотя мелкопомѣстные прекрасно знали, что
въ такіе дни они не попадутъ за общій столъ, что послѣ обѣда имъ
придется сидѣть гдѣ-нибудь въ уголку гостиной, но соблазнъ пріѣхать
въ такой день къ богатымъ людямъ былъ для нихъ очень великъ. Мел-
копомѣстные дворяне круглый годъ жили въ тѣсныхъ каморкахъ съ
своими семьями. Коротая весь свой вѣкъ въ медвѣжьихъ уголкахъ, куда
-не проникало никакое движеніе мысли, общаясь только съ такими же
умственно и нравственно убогими людьми, какъ они сами, разнообразя
свое бездѣлье лишь драками, ссорами и картами, они стремились хотя
изрѣдка посмотрѣть на другихъ людей, узнать, что дѣлается на бѣломъ
свѣтѣ, взглянуть на туалеты, отвѣдать болѣе вкуснаго кушанья, чѣмъ
дома.
Богатые дворяне, если и сажали иногда за общій столъ мелкопо-
мѣстныхъ, то въ большинствѣ случаевъ лишь тѣхъ изъ нихъ, которые
могли и умѣли играть роль шутовъ. Мало того, тотъ, кто хорошо вы-
полнялъ зту роль, могъ разсчитывать при «объѣздѣ* получить отъ по-
мѣщика .лишній четверикъ ржи и овса. Къ такому хозяинъ обращался
такъ, какъ вожаки къ ученому медвѣдю. Когда за обѣдомъ нѳ хватало
матеріала для разговора (каждый хозяинъ мечталъ, чтобы его гости
долго вспоминали о томъ, какъ его именины прошли весело и шумно),
онъ говорилъ мелкопомѣстному: «А, ну-ка, Селезень (такъ звали мелко-
помѣстнаго Селезнева), разскажи-ка намъ, какъ ты съ царемъ селедку
ѣлъ»...
— А вотъ ей Богу же ѣлъі — начиналъ свое повѣствованіе Се-
лезневъ.—И какъ все ѳто чудно случилось! Живу это я въ Питерѣ но
дѣду, прохожу какъ-то мимо дворца, смотрю, а ^ель-этажѣ (раз-
дается всеобщій хохотъ гостей) у открытаго окна стоитъ какой-то госпо-
динъ. Глянулъ я это на него, а у меня и ноги подкосились... Царь да
и только, — съ полностью, какъ его на портретахъ изображаютъ. Еще
разъ глянулъ, а онъ-то, царь-батюшка, меня ручкой манитъ. Что же
мнѣ было дѣлать? Повернулъ къ его подъѣзду... Вездѣ солдаты стоятъ...
«Такъ и такъ, молъ, самъ батюшка-царь -изволилъ ручкой поманить...
Быть-то мнѣ теперь какъ же?»—«Самымъ что ни на есть важнымъ ге-
нераламъ все досконально доложить объ этомъ надо»...—отвѣчаютъ мнѣ.
«А пока что, входите въ переднюю»... Вошелъ, да какъ глянулъ... И
— 144 —
Боже мой — ничего что передняя, а вся въ зеркалахъ. Ну, хорошо...
Стою это я ни живъ, ни мертвъ... Вдругъ камельдинеръ (опять хохотъ)
слѣдующую дверь отворяетъ, а ко мнѣ-то видимо-невидимо генераловъ
въ звѣздахъ приближается. А одинъ изъ нихъ, значитъ, самый набольшій,
говоритъ мнѣ: «Видно вы изъ самой что ни на есть глухой провинціи?
Развѣ можно такъ просто видѣть государя императора? Всякій бы такъ
захотѣлъ! Прежде, говоритъ, нужно испросить»... Вотъ ужъ тутъ запа-
мятовалъ, какое-то мудреное слово обронилъ—ни то конференція, ни то
аудіенція. Я ему почтительно поклонился. Словъ нѣтъ, очень почтительно,
но знаете, этакъ, съ достоинствомъ, какъ подобаетъ русскому столбо-
вому дворянину, значитъ не очень-то низко: «Ваше Высокое Превосхо-
дительство! Знать ничего не знаю и вѣдать ничего не вѣдаю! Но
ежели самъ царь-батюшка изволили поманить меня- собственной ручкой,
какъ же долженъ я въ такомъ случаѣ поступить?» Завертѣлись мои гене-
ралы... зашушукались... Одинъ-то и говоритъ: «идите»! Пошелъ: впе-
реди-то меня, позади, по бокамъ—все генералы. Грудь-то у каждаго изъ
нихъ звѣздами и орденами увѣшана. Ну, а насчетъ покоевъ, по кото-
рымъ проходили, такъ Боже мой, что тамъ только такое: одна комната
вся утыкана брилліантами, другая вся въ золотѣ... да, у меня-то и въ
головѣ все замутилось, — подъ конецъ-то я ужъ и разобрать ничего не
могъ. Пришли. А царь-то всталъ съ кресла, да такъ грозно окрикнулъ:
«Какой, такой человѣкъ будешь, откуда и зачѣмъ?»—«Такъ и такъ», го-
ворю, «Ваше Императорское Величество... Селезневъ! С—кій столбовой
дворянинъ»...—«А, это дѣло другое!» сказалъ царь, «ну, садись... гостемъ
будешь... завтракать вмѣстѣ будемъ». И, Господи Боже мой, что тутъ
только было! Ну, а ужъ селедка лучше всякихъ бламанжеѳвъ, такъ во-
рту и таяла».
Этотъ разсказъ Селезнева я не разъ слышала въ дѣтствѣ, а когда
возвратилась домой черезъ 7 лѣтъ, уже послѣ освобожденія крестьянъ,
опять услыхала его на именинахъ у одного помѣщика.
Къ намъ въ домъ часто хаживала одна мелкопомѣстная дворянка
Макрина Емельяновна Прокофьева. Она жила совершенно отдѣльно отъ
остальныхъ мелкопомѣстныхъ и была самой ближайшей нашей сосѣдкой,
въ верстѣ отъ нашего дома. Въ то время, когда мы знавали ее, ей было
лѣтъ за сорокъ, но по виду ей можно было дать гораздо больше. Про-
живала она въ своей деревенькѣ съ единственной своей дочерью Же-
нею,— дѣвочкою лѣтъ 14—15-ти. Земли .у Прокофьевыхъ было очень
мало, но, несмотря на ихъ малоземелье и тяжелое матеріальное поло-
женіе, у нихъ былъ фруктовый садъ, въ то время сильно запущенный,
но по количеству и разнобразію фруктовыхъ деревьевъ и ягодныхъ ку-
стовъ считавшійся лучшимъ въ нашей мѣстности. Былъ у Прокофьевой
и огородъ, и скотный дворъ съ нѣсколькими головами домашняго скота,
— 145 —
и домашняя птица, и двѣ-три лошаденки. Ея домъ въ 6 — 7 комнатъ
былъ раздѣленъ на двѣ половины: одна изъ нихъ, вѣроятно, болѣе
ранней стройки, въ то время, когда мы бывали у нея, почти совсѣмъ
развалилась, и въ ней держали картофель и какой-то хламъ, а въ жилой
половинѣ была кухня и двѣ комнаты, въ которыхъ и ютились мать съ
дочерью. Въ ѳтомъ домѣ, видимо, прежде жили лучше и съ бблыпими
удобствами: въ спальнѣ стояли двѣ огромныя деревянныя, двухспальныя
кровати; на каждой изъ нихъ могло легко помѣститься нѣсколько чело-
вѣкъ, какъ вдоль, такъ и поперекъ. Вмѣстѣ съ горою перинъ и поду-
шекъ эти кровати представляли такое высокое ложе, что попасть на
него можно было только съ помощью табуретки. По всему видно было,
что эти основательныя кровати когда-то покоили двѣ брачныя пары, а
теперь одна изъ нихъ служила ложемъ для матери, другая—для дочери.
Онѣ занимали всю комнату, кромѣ маленькаго уголка, въ которомъ
стояла скамейка съ простымъ глинянымъ кувшиномъ и чашкою для
умыванья. Въ другой комнатѣ были стулья и диванъ изъ корѳльской
березы, но мебель эта уже давнымъ-давно пришла въ совершенную вет-
хость: по угламъ она была скрѣплена оловянными планочками, забитыми
простыми гвоздями. Посреди комнаты стоялъ некрашеный столъ, такой
же, какъ у крестьянъ. Къ одной изъ стѣнъ былъ придвинутъ музыкальный
инструментъ—не то старинное фортепьяно, не то клавесины. Вѣроятно,
въ давно прошедшія времена онъ былъ покрашенъ въ тѳмножелтый
цвѣтъ, такъ какъ весь былъ въ бурыхъ пятнахъ различныхъ оттѣнковъ.
Его оригинальность состояла въ томъ, что, когда лѣтомъ порывы вѣтра
врывались въ открытыя окна, его струны дребезжали и издавали какой-
то хриплый звукъ, а въ зимніе морозы иногда раздавался такой трескъ,
что всѣ сидящіе въ комнатѣ невольно вздрагивали.
Въ хозяйствѣ Макрины (такъ за глаза ее называли всѣ, а многіе
и въ глаза) болѣе всего чувствовался недостатокъ въ рабочихъ рукахъ.
У нея всего на все было двое крѣпостныхъ—мужъ и жена, уже не
молодые и бездѣтные: Терентій, котораго звали Терешкой, и Евфимія—
Фишка.
Хотя Макрина отдавала исполу скосить дужекъ около усадьбы и
обработать небольшую полоску своей земли, но все-таки на рукахъ Тѳ-
решки и Фишки оставалось еще много работы. Оба они трудились, не
покладая рукъ, помогая другъ другу во всемъ. Хотя садъ не поддержи-
вался, какъ слѣдуетъ, тѣмъ не менѣе онъ отнималъ у нихъ много вре-
мени. Работою въ немъ никакъ нельзя было пренебрегать: сѣна и зер-
нового хлѣба, получаемыхъ Макриною за свою землю, недостаточно было
для того, чтобы удовлетворить всѣ нужды двухъ барынь, двухъ крѣпост-
ныхъ людей и домашнихъ животныхъ. Вишни, яблоки, груши, крыжов-
никъ, сливы и различныя ягоды изъ своего сада Макрина продавала,
Воспоминанія.	10
— 146 —
но еще чаще вымѣнивала у помѣщиковъ на рожь, ячмень, овесъ, сѣно
и солому. Она снабжала ихъ также ягодными кустами, за которыми къ
ней посылали иногда издалека. Но, кромѣ сада, Терешка и Фишка
должны были управляться и съ огородомъ, и съ домашнею скотиною, и
съ птицею. Но если бы Макрина съ дочерью дѣлали все сами въ домѣ,
ея двое крѣпостныхъ, при ихъ неутомимой дѣятельности, могли бы еще
справиться съ хозяйствомъ, но дѣло въ томъ, что барыня обреме-
няла ихъ и домашними услугами. Терешка былъ въ одно и то же
время кучеромъ, разсыльнымъ, столяромъ, печникомъ, скотникомъ и
садовникомъ. Что касается Фишки, то ея обязанности были просто
неисчислимы; кромѣ работы съ мужемъ въ саду, огородѣ и на скотномъ,
она доила коровъ, вела молочное хозяйство, была прачкою, судомойкою,
кухаркою, горничною и при ѳтомъ еще ее то и дѣло отрывали отъ ея
занятій.
Будучи совсѣмъ необразованною, даже малограмотною, Макрина
была преисполнена дворянскою спесью, барствомъ и гоноромъ, столь
свойственными мелкопомѣстнымъ дворянамъ. При каждомъ своемъ словѣ,
при каждомъ поступкѣ она думала только объ одномъ, какъ бы не уро-
нить своего дворянскаго достоинства, какъ бы ея двое крѣпостныхъ не
посмѣли сказать что-нибудь ей или ея Женичкѣ такое, что могло бы
оскорбить ихъ, какъ столбовыхъ дворянокъ. Но ея крѣпостные, зная
свое значеніе, не обращали на ѳто ни малѣйшаго вниманія и ежедневно
наносили чувствительные уколы ея самолюбію и гордости.
Они совсѣмъ не боялись своей помѣщицы, ни въ грошъ не ставили
ея, за глаза называли ее «чертовой куклой», а при обращеніи съ нею
грубили ей на каждомъ шагу, иначе не разговаривая какъ въ грубовато-
фамильярномъ тонѣ. Все ѳто приводило въ бѣшенство Макрину.
— Фишка)—раздавался ея крикъ изъ окна комнаты.—Отыщи ба-
рышнинъ клубокъ!
— Барышня!—было ей отвѣтомъ—ходи... ходи скорѣй коровъ
доить, такъ я подъ твоимъ носомъ клубокъ тебѣ разыщу.
Этого Макрина не могла стерпѣть и бѣжала на скотный, чтобы
влѣпить пощечину грубіянкѣ. Но та прекрасно знала всѣ норовы, обы-
чаи и подходы своей госпожи. Высокая, сильная и здоровая, она легко
и спокойно отстраняла рукой свою помѣщицу, женщину толстенькую,
кругленькую, крошечнаго роста, и говорила что-нибудь въ такомъ родѣ:
«Не... не... не трожь, зубы весь день сверлили, а ежли еще что,—зава-
люсь и не встану, усю работу сама справляй: небось насидишься не
ѣмши, не пимши». Но у Макрины сердце расходилось: она бѣгала кру-
гомъ Фишки, продолжая кричать на нее и топать ногами, осыпала ее
ругательствами, а та въ ѳто время преспокойно продолжала начатое
дѣло. Но вотъ Фишка нагнулась, чтобы поднять споткнувшагося цы-
— 147 —
пленка, барыня быстро подбѣжала къ ней сзади и ударила ѳѳ кулакомъ
въ спину.
— Ну, ладно... Сорвала сердце и будѳ!—говорила Фишка, точно
>не она получила пинка.—Таперича, Христа ради, ходи ты у горницу...
Чаво тутъ зря болтаешься, робить мѣшаешь"!
Ея мужъ злилъ помѣщицу еще пуще: «Терешка! Иди сейчасъ въ
горницу,—столъ завалился, надо чинить!..»—«Эва наі Конь взопрѣлъ...
надо живой рукой отпрягать, а ты къ ѳй за пустымъ дѣломъ сломя
голов-у бѣги!..» И онъ нѳ трогался съ мѣста, продолжая распрягать ло-
шадь.—«Какъ ты'вмѣешь со мной разсуждать?»—<Я же дѣло справляю...
кончу, ну, значитъ, и приду съ пустяками возиться...»
Если бы эти крѣпостные не стояли такъ твердо на своемъ, если бы,
несмотря на ругань и угрозы, они не старались прежде всего покончить
начатое дѣло по хозяйству, Макрина совсѣмъ погибла бы.
Членовъ моего семейства сильно интересовалъ вопросъ, какимъ
образомъ Терешка и Фишка, которыхъ довольно часто становой дралъ
на конюшнѣ за ихъ дерзости помѣщицѣ, нисколько не боялись ея. О
причинѣ этого матушка какъ-то стала разспрашивать станового, съ
семействомъ котораго она водила дружбу, и который очень недолго
нанималъ свою должность въ нашей мѣстности. Онъ сначала уклонялся
•отъ объясненія, говоря, что «эта тайна должна умереть вмѣстѣ съ нимъ»,
но, наконецъ, нѳ выдержалъ и подъ величайшимъ секретомъ объяснилъ
ей курьезную роль, которую онъ игралъ въ дѣлахъ Макрины.
Однажды Макрина стала просить станового, чтобы онъ, когда ѳто
ей было нужно, поролъ двухъ ея крѣпостныхъ. Онъ наотрѣзъ отказался
отъ этого, говоря, что по долгу службы и безъ того обремененъ подоб-
ными занятіями. Когда возникало какое-нибудь дѣло о сопротивленіи
помѣщичьей власти, наѣзжалъ земскій судъ или становой, и производи-
лась экзекуція, въ обыкновенныхъ же случаяхъ помѣщики устраивали
ее собственными средствами, но Макрина находила для себя это невоз-
можнымъ. «У меня и Фишку выпороть силъ не хватаетъ, а какъ же
справиться мнѣ съ Тѳрешкой? Онъ не задумается выкинуть какую-ни-
будь гадостѣі Вѣдь я столбовая дворянка!»
Въ виду того, что въ нашей мѣстности въ ту пору только у одной
Макрины можно было достать всевозможные ягодные кусты и пользо-
ваться фруктами, онъ предложилъ ей такую сдѣлку: за порку одного
изъ ея крѣпостныхъ онъ долженъ получать ягодный кустъ по выбору
или извѣстное количество сливъ, вишенъ и яблокъ; когда же приходи-
лось заразъ пороть мужа и жену, вознагражденіе удваивалось.
Нарочно къ ней за поркою становой не ѣздилъ, но когда по дѣ-
ламъ службы ему приходилось проѣзжать мимо ея усадьбы, и онъ чув-
ствовалъ потребность закусить, онъ останавливался у ея крыльца и кри-
ю*
— .148 —
чалъ, чтобы Фишка скорѣе готовила ему яичницу, тащила творогъ и
горлачъ (горшокъ) съ молокомъ. Поркѣ чаще всего подвергался Тѳ-
рѳшка, а если въ то же время приходилось расправляться и съ Фишкою,
то становой приказывалъ ея мужу являться первымъ на экзекуцію,—
Фишка должна была раньше приготовить ему все, что требовалось для
закуски. Затѣмъ онъ при Макринѣ, которая при ѳтомъ стояла на крыльцѣ,
расположенномъ противъ сарая, вталкивалъ въ него Тѳрешку. «Служба
моя была собачья», говорилъ становой, «пороть мнѣ приходилось часто,
но это не доставляло мнѣ ни малѣйшаго удовольствія. Съ чего мнѣ, ду-
маю, пороть людей т-шѳ Макрины? Вѣдь если вмѣсто нихъ ей дать
другую пару крѣпостныхъ, она бы давно по міру пошла. Вотъ я толкну,
бывало, Тѳрешку въ сарай, припру дверь, только небольшую щелку
оставлю, самъ-то растянусь на сѣнѣ, а Тѳрешка рожу свою къ щелкѣ
приложитъ и кричитъ благимъ матомъ: «ой... ой... ой... ойёйёшѳньки...
смѳртушка моя пришла!..» А я, лежа-то на сѣнѣ, кричу на него, да ру-
гательски ругаю, какъ полагается при подобныхъ случаяхъ... Вотъ и
вся порка!»
Такую же экзекуцію онъ производилъ и надъ Фишкой. Между
прочимъ, становой признавался, что къ этой оригинальной комедіи онъ
прибѣгалъ и потому, что какъ-никакъ, но вѣдь Тѳрешка же долженъ
былъ выкапывать ему кусты, которые полагались ему, какъ вознагра-
жденіе за его порку,—онъ и боялся, что, если по настоящему будетъ
производить надъ нимъ экзекуцію, тотъ и приподнесѳтъ ему кусты съ
порванными корнями, которые не приживутся, а Фишка, пожалуй, гни-
лыхъ фруктовъ наложитъ, а потомъ и разбирайся съ ними!.. Къ тому же
Фишка и закуску ему приготовляла, и частенько вмѣсто горлача молока,
которое она обязана была ему подавать, ставила передъ нимъ сливки.
Едва ли бы она это дѣлала, если бы онъ еѳ поролъ по настоящему.
При этомъ становой передавалъ множество потѣшныхъ инцидентовъ.
Когда онъ однажды заѣхалъ для экзекуціи, Макрина стала умолять его,
чтобы онъ послѣ порки заставилъ Тѳрешку поцѣловать ей руку, побла-
годарить еѳ за науку и чтобы онъ, Тѳрешка, пообѣщалъ ей, что не
будетъ больше грубить. Становой охотно согласился на это и, когда
вошелъ съ Тѳрешкой въ сарай для обычной экзекуціи, то заявилъ ему
о желаніи Макрины.--«Не, баринъ, не пойду... Лучше отдери по на-
стоящему...»—«Какъ говорю, не пойдешь! Ахъ, ты. такой, сякой!.. Это
я тебя избаловалъ! Ты, кажется, забылъ, что крѣпостной и, какъ прочіе,
обязанъ цѣловать руку своей помѣщицы...» Онъ отвѣчалъ на эіо, чта
у настоящей барыни онъ не прочь цѣловать руку. «А Макрина развѣ
настоящая? Дурашка какая-то. Своей пользы а нинишѳньки не смыслитъ!
Ежели намъ съ женкой слухать ейныхъ распоряженьѳвъ, такъ ей. съ
дочкой жрать нечего будѳ... да и мы съ голоду подохнемъ. А ежели, мы
— 149 —
съ женкой будемъ съ ей, какъ съ настоящей барыней, проклажаться,
такъ она зачнетъ пуще дурить!.. Усё хозяйство на нѣтъ сведетъ!»
— «Конечно, его за зти разсужденія по тогдашнему слѣдовало бы
отодрать, какъ Сидорову козу, но не было времени возиться мнѣ съ
нимъ, и хотя мнѣ часто приходилось производить экзекуціи, но я какъ-то
всегда ѳтимъ разстраивалъ себѣ нервы. Вышли мы съ нимъ изъ сарая, а Ма-
крина по обыкновенію на крылечкѣ стоитъ. Я оборачиваюсь къ Терешкѣ
и кричу на него: «Пошелъ барыню за науку благодарить! Сейчасъ руку
цѣлуй!» А онъ ни съ мѣста. «А, такъ-то? Ну, пошелъ опять въ сарай!»
Опять продѣлали ту же комедію... Возвращаемся... А тутъ, спасибо, вы-
ручила сама Макрина. «Что же это», говоритъ, «видно онъ вашихъ
розогъ не боится?.. Должно быть вы ему легенькихъ всыпаете?» Что-жъ,
говорю, извольте обревизовать! Ваша сосѣдка послѣ порки всегда реви-
зуетъ спины крѣпостныхъ!.. Правда, она не столбовая дворянка...»—
«Что вы, что вы!.» въ ужасъ приходитъ Макрина, «чтобы я да себя
изъ-за хама такъ потеряла?»
Матушка въ своемъ обращеніи съ помѣщиками и ихъ женами
никого изъ нихъ не выдѣляла за богатство, не имѣла привычки обра-
щаться съ богатыми болѣе почетно, чѣмъ съ бѣдняками, а издѣватель-
ство надъ мелкопомѣстными ее возмущало до глубины души. Это отчасти
можно объяснить тѣмъ, что она по нравственному и умственному раз-
витію стояла выше многихъ окружающихъ ее помѣщиковъ и ихъ женъ,
отчасти и тѣмъ, что по собственному опыту она постигла всю преврат-
ность фортуны. Ей болѣе всего импонировали люди съ образованіемъ,
съ природнымъ умомъ и въ то же время дѣловитые. Къ своей сосѣдкѣ
Макринѣ она начала относиться такъ же вѣжливо, какъ и ко всѣмъ
остальнымъ, величала ее не иначе, какъ Макрина Емельяновна, прово-
жала ее въ переднюю и т. п. Но когда матушка постигла все ея нрав-
ственное и умственное убожество, она сразу перешла съ нею на «ты»
и уже называла ее только по имени. Однажды Макрина пришла къ
намъ во время обѣда, няня вскочила съ своего мѣста, чтобы выйти
изъ-за стола, какъ это она дѣлала всегда, когда къ намъ пріѣзжали
гости. «Это еще что за фокусы?» закричала на нее матушка. «Мы съ
Макриной не очень большія помѣщицы! Сидишь за обѣдомъ со мной,
авось и при Макринѣ тебѣ не грѣхъ посидѣть».
Обладая типичными качествами ума и сердца своихъ мелкопо-
мѣстныхъ собратьевъ, Макрина въ то же время сильно отличалась отъ
нихъ: она никогда не объѣзжала зажиточныхъ помѣщиковъ съ просьбой
«овсѳца и сѣнца» и не только не посѣщала ихъ въ дни торжественныхъ
обѣдовъ, но совсѣмъ не вела съ ними знакомства. Правда, ея карафашка
иногда останавливалась у крыльца того или другого помѣщика, но она
пріѣзжала къ нимъ только по дѣламъ своего сада. Нашъ домъ былъ
— 150 —
исключеніемъ изъ ѳтого правила,, и насъ въ концѣ концовъ Макрина
посѣщала очень часто, но, какъ потомъ оказалось, подъ вліяніемъ своей
дочери, въ которой члены моей семьи пробуждали большой интересъ и
симпатію. Моя старшая сестра Нюта была ея ровесницею, и къ
тому же, до нашего переселенія въ деревню, Жѳничка не имѣла ни по-
другъ, ни знакомыхъ, почти никого нѳ видала, кромѣ своей матери и
крестьянъ.
— Какъ это ты, Макрина, ничему не учишь Женю? Вѣдь Терешка
и Фишка нѳ вѣчные, умрутъ же они когда-нибудь!.. Умрешь и ты
раньше дочери, что же тогда будетъ она дѣлать? Вѣдь она даже
читаетъ по-русски и совсѣмъ не умѣетъ писать! Вмѣсто того, чтобы
копить для нея сундукъ съ тряпьемъ, ты могла бы дать ѳй хотя скром-
ное образованіе! При стараніи могла бы приспособить ѳѳ и для гувѳр-
нантства.
— Нетто столбовой дворянкѣ пристало по гувернанткамъ та-
скаться?..
— Я, милая моя, столбовая по мужу и по отцу. (Язвительный
намекъ на то, что у Макрины въ родствѣ не все столбовые дворяне),
А вотъ у меня Нюта обшиваетъ всю семью, стряпаетъ, прибираетъ, а
Саша будетъ гувернанткой... И я буду гордиться тѣмъ, что мои дѣти,
образованные люди, своимъ трудомъ семьѣ помогаютъ, сами хлѣбъ себѣ
добываютъ...
— Ужъ простите, Александра Степановна, что я осмѣлюсь вамъ
сказать... Вы, конечно, ученая, а я неученая, а я все бы нѳ хотѣла,
чтобы сусѣди такъ меня высмѣивали, какъ васъ... Всѣ просмѣиваютъ
васъ за то, что вы на свое дворянство плюете, а я никогда объ этомъ
нѳ забываю и забывать нѳ намѣрена.
— Ахъ, Макрина, Макрина! Вотъ эту-то барскую спесь ты. й въ
Женю вбиваешь! А что намъ съ тобой эта дворянская честь, когда
нечего ѣсть? И зачѣмъ она для твоей Жени, когда ѳѳ отъ мужички не
отличишь?
Въ эту минуту Женя, вся вспыхнувъ, вскочила съ своего мѣста,
подбѣжала къ матушкѣ и, сконфуженно прижимая руки къ груди, за-
говорила:
— Будьте столь добры, Александра Степановна! Нѳ гнѣвайтесь
на мою маменьку... Какъ онѣ необразованныя, такъ, значитъ, не мо-
гутъ по настоящему вамъ отвѣтить.
— Я нѳ сержусь, Жѳнюша. Мнѣ только жалко тебя! Я все думаю,
что ты будешь дѣлать, когда ни матери, ни крѣпостныхъ у тебя не
останется,—ласково успокаивала ее матушка. А тебѣ, Макрина, я. вотъ
что скажу: меня осуждаютъ, говоришь ты,—очень возможно... Но чіо
намъ съ тобой до другихъ? Намъ въ пору думать съ тобой о томъ,
— 151 —
какъ бы дѣтей своихъ на ноги поставить, чтобы они, не получивъ отъ
насъ приданаго, могли себѣ кусокъ хлѣба добыть.
Женя опять вскочила съ своего мѣста, встала передъ матушкой
и со слезами, градомъ катившимися по ея худенькимъ щекамъ, покло-
нившись матушкѣ въ поясъ, начала опять говорить: «Вы все истинную
правду говорите, Александра Степановна! Потому какъ я васъ очень
почитаю... такъ какъ вы очень ученая дама... будьте благодѣтельницею!
Посовѣтуйте, что мнѣ дѣлать, какъ мнѣ быть? Сама вику, что маменька
не на ту точку меня ставятъ... Вотъ я при нихъ... при моей маменькѣ
скажу вамъ: нажинный день я говорю имъ, что не надо Фишку и Тѳ-
рѳшку отъ работы отрывать, что я завсегда все сама могу сдѣлать...
Такъ они, маменька моя-съ, ни Боже мой этого не допускаютъ! Изъ-за
одного этого промежъ насъ кажинный день ссоры да покоры. Съ ласкою
имъ говорю: маменька, миленькая, посмотрите на Нюточку,—дѣвицы онѣ
ученыя, не мнѣ чета, а все сами дѣлаютъ. Что намъ съ вами въ томъ,
что ихъ сусѣди осуждаютъ? Осуждаютъ, а сами-то къ нимъ на поклонъ
бѣгутъ, а къ намъ съ вами ни одна собака не заглядываетъ!
— Какъ ты смѣешь супротивъ матери? Этого отъ тебя я еще не
слыхивала, всегда была барышней приличной... Мать почитала, при чу-
жихъ не срамила...
— Да развѣ маменька я изъ вашей воли выхожу? Развѣ я вамъ
грубымъ словомъ когда поперечила? А какъ Александра Степановна
изволятъ быть ко мнѣ очень милостивы, то могу же я у нихъ совѣта
просить!1 Вѣдь я не малолѣтка,—нужно же мнѣ о себѣ подумать! Раз-
рази меня Богъ на этомъ мѣстѣ, если я вашей смерти ищу! Я такъ
этого боюсь, что не приведи Богъ! Только вы же сами подумайте, что
я безъ васъ буду дѣлать? Изъ-за бѣдности вѣдь ни одинъ помѣщикъ
замужъ меня не возьметъ. А бѣдному чиновнику я вѣдь и въ хозяйствѣ
не помощница, вѣдь вы ни до чего касаться не позволяете. Пусть какъ
Александра Степановна присовѣтуютъ, чтобы со мной все такъ и было!..
Не будьте вы, маменька миленькая, помѣхой моему счастью...
— Помѣхой тебѣ я ни въ чемъ не буду, а забывать дворянское
достоинство тебѣ не позволю.
Но Женя разошлась. Она то и дѣло срывалась съ мѣста, отвѣ-
шивала глубокіе поясные поклоны передъ матушкой и говорила, точно
боясь, что она не найдетъ другого случая высказать свои мысли.
— Ужъ вы не оставляйте меня своимъ наставленіемъ, Александра
Степановна! Только въ вашемъ домѣ я и свѣтъ-то увидѣла, и ужъ вы,
Нюточка, не брезгуйте мною, что я не ученая!
Ее успокаивали съ той и съ другой, стороны, придумывали, какъ
устроить ея обученіе, наконецъ, матушка рѣшила, что Нюта будетъ за-
ниматься съ Женею, но, въ виду того, что сестра почти цѣлый день
— 152 —
занята то съ братомъ, то шитьемъ, то по хозяйству, Женя должна при-
ходить къ ней по вечерамъ, а днемъ только въ праздники. Кромѣ того
матушка уговорила Макрину, чтобы она отпускала къ намъ Женю въ
тѣ дни, когда священникъ занимался съ моимъ братомъ Зарею. Хотя
мой братъ былъ на лѣтъ пять-шесть моложе Жени, но, конечно, онъ
далеко опередилъ ее и въ грамотности, и въ ариѳметикѣ, и въ Законѣ
Божіемъ. Матушка бралась переговорить со священникомъ о новой уче-
ницѣ, но настаивала, чтобы Макрина и отъ себя добавляла бы ему за
лишній трудъ: то подарила бы въ праздникъ пудъ масла, то отправила
бы ему иногда ягодъ, фруктовъ или что-нибудь изъ живности. Женя была
въ восторгѣ, что будетъ учиться, и нѣсколько разъ вскакивала съ сво-
его мѣста, чтобы поцѣловать руку моей матери. Но вдругъ она опять
заволновалась и заерзала на стулѣ.
— Да что ты хочешь сказать, Женя?—спрашивали ее матушка и
Нюта.
— Ужъ какъ бы мнѣ хотѣлось... научиться хоть нѣсколькимъ
французскимъ словамъ! Маменька-съ все говорятъ мнѣ—«дворянка да
дворянка!» Такъ вотъ бы, значитъ, какое ни на есть отличіе отъ му-
жички и было...
— Ну, милая моя,—отвѣчала ей матушка.—Съ радостью взялась
бы тебя французскому языку учить, но времени у меня не хватаетъ.
Это ужо лѣтомъ, когда къ намъ Саша пріѣдетъ. А теперь тебя хотя бы
русской грамотѣ выучить.
— И глупая же ты какая!—проговорила Макрина.—Вѣдь фран-
цузскимъ-то словамъ я сама могу тебя научить.
Всѣ въ изумленіи обратились въ ея сторону.
— Что же вы такъ на меня смотрите? Будто не вѣрите... Вѣдь
покойный-то папенька мой очень многимъ французскимъ словамъ меня
научили! Вотъ, какъ передъ Богомъ, очень много этихъ словъ я зна-
вала! Конечно, теперь поди, много забыла! А вотъ погодите-ка... при-
помню... Ну вотъ: «команъ-ву»... Ахъ ты, Господи, а вѣдь и взаправду
забыла!..
Но отвѣтомъ на это былъ такой неудержимый, дружный хохотъ
матушки, Нюты и даже Зари, что Макрина нѣсколько оторопѣла, но не
сдались.
— Да ужъ вы, Александра Степановна, поди полагаете, что я въ
родѣ какъ бы мужичка... Не хвастаюсь, мало учена, но все же покой-
ный папенька кой-чему обучали, и даже такому, чтобы я, значитъ,
могла гостей занимать. Хоть я музыкѣ не обучалась, по нотамъ не по-
нимаю, но съ рукъ и съ голоса батюшка нѣсколькимъ пѣснямъ меня
научили... И многіе очень даже одобряли.
— Что же, спой что-нибудь, пожалуйста,—просила ее матушка.
— 153 —
И мы всѣ направились въ валъ, гдѣ стояло наше фортепьяно. Макрина
торжественно усѣлась за него. Высоко и неуклюже поднимая и опуская
пальцы рукъ на клавиши, жеманясь и до отчаянности смѣшно, хрипло
и, точно передразнивая кого-то, пропѣла: «Черную шаль», «По улицѣ
мостовой», «Паричекъ», однимъ словомъ, нѣсколько романсовъ и пѣсней,
которыя были тогда въ ходу у барышень. При первыхъ же звукахъ ея
голоса, Заря сталъ такъ фыркать, что Нюта схватила его за руку и
вытолкала въ переднюю. Сама она смотрѣла въ сторону и закрывалась
платкомъ, чтобы не выдать душившаго ее хохота, а матушка, увидѣвъ
красное, сконфуженное лицо Жени, отошла къ окну и вся тряслась
отъ смѣха. Только одна Макрина была такъ увлечена и поглощена
собственнымъ пѣніемъ, что ничего не видѣла и нѳ слышала, что дѣла-
лось вокругъ. Когда, кончивъ весь свой репертуаръ, она обернулась къ
матушкѣ со словами: «все же хоть немножко да могу что-нибудь!.. А
сколько разовъ начинала я ее учить, да вѣдь она нѳ хочетъ»,—гово-
рила она, указывая на дочь. Въ эту минуту матушка уже оправилась
отъ душившаго ее смѣха и, подходя къ пѣвицѣ, рѣшительно заявила:
«вотъ что Макрина, если ты любишь дочку, нѳ учи ты ее ни француз-
скимъ словамъ, ни этимъ пѣснямъ».
— Да отчего же? Покойный папенька нѳ могли меня дурному
обучить!
— Видишь ли... Можетъ быть, сто лѣтъ назадъ это было и не .
смѣшно, а теперь, я прямо скажу, Женю твою за такое пѣніе и за та-
кой французскій языкъ просто просмѣютъ. Лучше въ обществѣ молчать,
чѣмъ такіе фокусы выкидывать. -
Мало-по-малу Женя сдѣлалась членомъ нашей семьи: она только
ночевала дома, да и то нѳ всегда. Макрина очень огорчалась, но Женя
въ концѣ концовъ сумѣла заставить ее примириться съ этимъ и про-
должала заниматься очень усердно. Хотя ей и нѳ удалось научиться
французскому языку, но даже элементарное образованіе, которое она
получала, чтеніе и общеніе съ болѣе или менѣе образованными людьми,
такъ измѣнили ея манеру говорить. и держать себя, что она уже черезъ
нѣсколько мѣсяцевъ была просто неузнаваема. Она полюбила членовъ
моей семьи, какъ родныхъ, а передъ моею матерью просто благого-
вѣла.
Черезъ нѣсколько лѣтъ Макрина внезапно умерла. Это было въ
тотъ періодъ жизни моей семьи, впрочемъ, очень непродолжительный,
когда моя мать жила совершенно одна, такъ какъ мы, ея дѣти, были
въ разныхъ концахъ Россіи. И вотъ въ это-то время матушка стала
жить съ Женею. Онѣ какъ-то отправились вмѣстѣ въ городъ, гдѣ въ
одномъ знакомомъ семействѣ Женя встрѣтила Жукова,—молодого чи-
новника, занимавшаго очень скромное мѣсто,—и вышла за него замужъ.
— 154 —
Семейство молодыхъ Жуковыхъ быстро увеличивалось, а жало-
ванье отца семейства возрастало очень медленно. Эту семью поддержи-
вало только то, что зимою Терешка и Фишка, оставшіеся единственными
хозяевами жалкой усадьбы Жени, отечески заботились о своей молодой
барынѣ: зимою доставляли ей кое-какую провизію, а лѣтомъ она пе-
реѣзжала съ дѣтьми въ свою деревню и проводила въ ней нѣсколько
мѣсяцевъ. Но въ годъ освобожденія крестьянъ Терешка умеръ. Женя
отдала за ничтожную аренду свой садъ и крошечный кусокъ земли, вы-
говоривъ себѣ право жить въ своемъ домѣ лѣтомъ, и взяла къ себѣ
въ няньки Фишку, которою не могла нахвалиться,—такой она оказалась
заботливой, преданной и любящей дѣтей.
Въ двухъ верстахъ отъ нашего имѣнія проживалъ въ своей усадьбѣ
мой родной дядя, братъ покойнаго отца, Максимъ Григорьевичъ Цѳвлов-
скій, котораго моя семья называла «Дядя Максъ». Онъ прославился своимъ
отчаяннымъ женоненавистничествомъ. Но онъ не всегда былъ такимъ:
до печальнаго инцидента, перевернувшаго всю его жизнь и измѣнившаго
его характеръ, онъ имѣлъ большую склонность къ щегольству и мотовству.
Онъ постоянно жилъ въ Петербургѣ и только лѣтомъ, да и то не на-
долго, пріѣзжалъ въ свое имѣніе, отчасти, чтобы отдохнуть отъ раз-
сѣянной жизни въ столицѣ, но прежде всего, чтобы устроить свои дѣла
по имѣнію, отдать на срубъ часть своего лѣса (въ его имѣніи было
нѣсколько превосходныхъ лѣсовъ), продать хлѣбъ и нѣсколькихъ чело-
вѣкъ крѣпостныхъ, однимъ словомъ, запастись деньгами.
По разсказамъ моей матери, трудно даже представить, съ какимъ
нетерпѣніемъ въ нашихъ краяхъ ожидали пріѣзда Максима Григорье-
вича. Въ семействахъ, гдѣ были дѣвушки-невѣсты, дома приводили въ
порядокъ, вѣшали на окна чистыя занавѣски, а барышни обновляли
свои туалеты. Хотя безпутное и разорительное хозяйничанье Максима
Григорьевича было у всѣхъ на глазахъ, хотя онъ владѣлъ весьма не-
большимъ имѣніемъ, которое съ каждымъ годомъ приходило все въ
большій упадокъ, а число крѣпостныхъ душъ постоянно уменьшалось, но
барышни пускали въ ходъ всевозможныя хитрости и уловки, чтобы
только женить его на себѣ, и ихъ родители тоже были не прочь по-
родниться съ блестящимъ, по внѣшности, человѣкомъ.
Мнѣ говорили, что въ то время, когда я еще не знала его, онъ
имѣлъ весьма представительную наружность, былъ ловкимъ танцоромъ,
прекрасно говорилъ по французски, всегда одѣвался цо модѣ. И вдругъ
этотъ свѣтскій левъ безумно влюбился въ Варю—крѣпостную одного
помѣщика. Она была, однако, грамотной, съ изящными манерами и, ис-
полняя обязанности горничной при дочери помѣщика, кое-чему научи-
лась у своей барышни. Максимъ Григорьевичъ купилъ Варю, увезъ ее
въ свой маленькій деревенскій домикъ, который къ этому времени уже
— 156 —
пришелъ въ ветхость, и сталъ жить съ нею. какъ съ женою, обожалъ
ѳѳ, выполнялъ всѣ ея прихоти, хотя доходы его уже были болѣе чѣмъ
скромные, но не пожелалъ жениться на ней даже и тогда, когда у нихъ
родилась дочь. Единственно, чего могла добиться отъ него молодая жен-
щина, это то, чтобы онъ далъ ей и ея дочери волю, послѣ чего она,
однако, нѣкоторое время еще прожила съ Цевдовскимъ.
У нихъ крайне рѣдко бывали гости, а сами они совсѣмъ почти
никуда не показывались, только Варя раза два въ годъ, и всегда одна,
ѣздила въ имѣніе своего прежняго помѣщика, гдѣ у нея были родные.
И вдругъ, однажды, Максимъ Григорьевичъ, уѣхавъ на недѣлю-другую
въ городъ, послѣ своего возвращенія домой не засталъ ни своей маленькой
дочери, ни Вари. Письмо, которое она оставила ему, начиналось съ
упрека за то, что, несмотря на ея просьбу дать свое имя ей и дочери,
онъ не сдѣлалъ этого, слѣдовательно, стыдился быть мужемъ крѣпостной.
Изъ этого она дѣлала выводъ, что онъ никогда не любилъ ея. Вслѣд-
ствіе этого, по ея словамъ, она и предпочла уйти къ человѣку, съ кото-
рымъ будетъ повѣнчана уже въ ту минуту, когда онъ прочтетъ эти
строки.
Это такъ поразило дядюшку, что у него сдѣлался ударъ. Правда,
черезъ нѣкоторое время онъ нѣсколько оправился, но всталъ съ по-
стели дряхлымъ старикомъ. Свое негодованіе на бывшую любовницу
онъ постоянно выражалъ моимъ родителямъ. Онъ негодовалъ болѣе
всего на то, что онъ, по его мнѣнію, поступалъ такъ благородно съ
«тварью», а она заплатила ему вѣроломствомъ. Свое благородство по
отношенію къ ней онъ усматривалъ въ томъ, что далъ ей волю, что она
была полной хозяйкой въ его домѣ, но жениться на ней онъ не могъ,
такъ какъ не потерялъ еще головы настолько, чтобы сдѣлать такой по-
зорный для дворянскаго достоинства «мезальянсъ».
Однажды дядя прислалъ къ матушкѣ верхового съ просьбою не-
медленно навѣстить его. Какъ только она вошла къ нему, онъ прика-
залъ внести случайно найденный сундукъ; по словамъ прислуги, въ немъ
хранились вещи Вари. Дядя просилъ матушку при немъ перебирать и
пересматривать все, что осталось послѣ «твари». Матушкѣ не удалось
отговорить его отъ этого предпріятія: замокъ, по его приказанію, былъ
немедленно сломанъ, и онъ зорко слѣдилъ за каждою мелочью, которую
матушка вынимала. Въ сундукѣ оказалось старое тряпье и среди него
небольшая пачка писемъ теперешняго любовника или мужа Вари, ко-
торый, видимо, никогда не прекращалъ съ нею сношеній и писалъ ей
еще въ первый годъ ея сожительства съ дядею. Въ одномъ изъ писемъ
«онъ» говоритъ, что вѣритъ въ ея любовь къ нему и понимаетъ, что ея
сожительство съ «старымъ негодяемъ» было вызвано крайнею необхо-
димостью, увѣряетъ ѳѳ въ неизмѣнной любви и благодаритъ за то, что
— 156 —
она, несмотря на предложеніе «стараго хрыча» жениться на ней, отка-
залась отъ «атой чести». Это послѣднее уже, несомнѣнно, было съ ея
стороны хвастовствомъ и ложью.
Читая это письмо, разсказывала матушка, дядя отъ злобы просто
рычалъ, какъ звѣрь, а затѣмъ съ нимъ сдѣлался припадокъ, во время
котораго судороги сводили его члены, перекашивали лицо, и всего его
било и ломало.
Совсѣмъ оправиться послѣ новаго припадка дядя уже нѳ могъ до
самой смерти и никогда больше нѳ выходилъ изъ дому. Онъ нѳ всегда
могъ даже прохаживаться по комнатамъ и большую часть дня проводилъ
въ креслѣ у окна.
Послѣ описанныхъ событій Максимъ Григорьевичъ сдѣлался от-
чаяннымъ женоненавистникомъ и, кромѣ моей матери, не дозволялъ
переступать ни одной женщинѣ порогъ своего дома. Насъ, родныхъ
племянницъ, онъ тоже долго нѳ пускалъ къ себѣ, но брата моего Зарю,
который былъ въ то же время и его крестникомъ, онъ чрезвычайно лю-
билъ и даже дѣлалъ матушкѣ сцены, что она рѣдко отпускаетъ его къ
нему.
Максимъ Григорьевичъ былъ до невѣроятности счастливъ, когда
къ нему пріѣзжалъ Заря, съ которымъ онъ игралъ въ «дурачки» и въ
лото, велъ безконечные разговоры о подлости женшинъ (моему брату въ
то время не было еще и десяти лѣтъ), и это помогало одряхлѣвшему и
опустившемуся старику коротать время. Мой братишка тоже рвался къ
дядѣ: въ такіе дни онъ меньше занимался, а этимъ онъ особенно
дорожилъ, могъ разсуждать съ нимъ, какъ взрослый со взрослымъ и къ
тому же ѣлъ много сладкаго, чего былъ лишенъ дома.
Мы, дѣти моей матери, считались единственными законными на-
слѣдниками имѣнія дяди, но Заря убѣждалъ насъ,—сестеръ, что мы нѳ
получимъ ѳтого наслѣдства, такъ какъ дядя ненавидитъ «бабье», и что
только онъ одинъ сдѣлается его единственнымъ наслѣдникомъ. Трепки
матушки, когда ей удавалось перехватить подобныя разсужденія, нѳ
помогали, и онъ продолжалъ переносить намъ слова дяди, исполненныя
ненависти и презрѣнія къ женскому полу вообще.
Какъ были бы возмущены современные родители, если бы услы-
шали, что ихъ дѣти обсуждаютъ, кто изъ нихъ какое ‘ наслѣдство полу-
читъ, у кого оно-будетъ больше и почему, а въ то время подобные
разговоры были обыденнымъ явленіемъ среди помѣщичьихъ дѣтей.
При жалкомъ умственномъ и нравственномъ воспитаніи, при отсут-
ствіи книгъ для дѣтскаго чтенія, такія разсужденія дѣтей между со-
бою были вполнѣ естественны: они лишь повторяли то, что слышали
отъ старшихъ. И это, несомнѣнно, пятнало чистую дѣтскую душу. Только
могучая волна идей 60-хъ г.г. вытравила эту грязь изъ души людей,
157 —
страстно увлекавшихся ими и отдавшихъ себя на ихъ служеніе. Такъ
было и съ моимъ братомъ Зарею: несмотря на его вѣчныя разсужденія
о наслѣдствѣ, о раздѣлѣ имѣнія съ старшимъ братомъ, онъ, когда при-
шелъ въ возрастъ, оказался на рѣдкость безкорыстнымъ человѣкомъ.
Однажды дядя попросилъ матушку привезти къ нему насъ, его
родныхъ плѳмяницъ. При его женоненавистничествѣ это крайне ее уди-
вило. Однако она не хотѣла разспрашивать его о причинѣ такого вне-
запнаго желанія, чтобы не раздражать больного старика, высказала только
сожалѣніе, что онъ- не увидитъ Саши. При этомъ она разсказала ему о
ея страсти къ ученію, о ея тоскѣ при мысли, что она будетъ лишена
образованія. Дядя возразилъ, что онъ удивляется, какъ матушка, при
своемъ здравомъ умѣ, не можетъ понять того, что, поддерживая въ Сашѣ
ея стремленіе къ ученію, она совершаетъ относительно нея великое пре-
ступленіе. Каждая женщина, по его мнѣнію,—божеское проклятіе: подла,
нивка, грязна по натурѣ, но женщина съ образованіемъ, да еще съ
умомъ, уже настоящая язва для окружающихъ.
Хотя моей матери несомнѣнно были противны подобныя взгляды
и разсужденія, но, по ея словамъ, не желая больного и несчастнаго
старика предоставлять полному одиночеству и отсутствію какого бы то
ни было развлеченія, она .объявила, что я съ Нютою и нянею должны
отправиться къ дядѣ.
«Ахъ, ты, Господи!..» говорила няня въ большомъ безпокойствѣ
отъ предстоящаго визита, когда мы уже подъѣзжали къ дому дяди.
«Ручку-то цѣлуйте... ручку не забудьте...» Больше она уже, видимо,
не могла придумать никакихъ другихъ наставленій.
Но каково же было наше изумленіе, когда дядюшка встрѣтилъ
насъ болѣе, чѣмъ радушно. Однако, въ первую минуту онъ меня не-
пріятно поразиЛѣ своимъ видомъ: это былъ высохшій, живой скелетъ,
съ рѣдкими волосами, съ трясущейся головой и трясущимися руками,
съ глубокими морщинами по всему лицу, но что особенно производило
отвратительное впечатлѣніе, это его застывшая, саркастическая улыбка
въ углахъ его тонкихъ губъ. Только что мы успѣли поздороваться съ
нимъ, какъ лакей сталъ подавать кушанья. Няня хотѣла было встать
за моимъ стуломъ, но онъ не допустилъ этого, говоря: «Сегодня у меня
обѣдъ съ дамами... Да вѣдь ты и дома сидишь съ своими господами!..>
Няня, по обыкновенію, начала говорить о томъ, какъ «его покой-
ный братецъ, а ея благодѣтель, не по заслугамъ возвеличилъ ее...» Дядя
замѣтилъ на это, что его братъ Николай и его жена должно быть не-
обыкновенные люди, такъ какъ могли счастливо прожить двадцать лѣтъ
въ супружествѣ и сумѣли добыть такую вѣрную слугу, какъ няня.
Намъ подавали много блюдъ, до которыхъ дядя почти не дотроги-
вался; особенно обильно угощали насъ сладкимъ. Когда мы уже пѳрѳ-
— 158 —
стали жевать и грызть, лакей поставилъ на столъ подносъ, весь зава-
ленный кусками матерій и различными коробочками. Дядя, какъ намъ
потомъ разсказывали, уже давно скупалъ у странствующихъ торговцевъ
все, что было получше. И вотъ теперь онъ засыпалъ подарками насъ
троихъ, при этомъ онъ внимательно смотрѣлъ то на меня, то на сестру.
Няня и Нюта принимали подарки съ благодарностью, но сдержанно, а
я съ каждымъ новымъ подношеніемъ приходила все въ большій восторгъ:
при каждомъ подаркѣ я бросалась обнимать и цѣловать дядю, а полу-
чивъ кусокъ матеріи, подбѣгала то къ сестрѣ, то къ нянѣ и, захлебы-
ваясь отъ радости, говорила о томъ, какое у меня теперь будетъ кра-
сивенькое платье... Но вотъ дядя опять усадилъ насъ за столъ и подо-
двинулъ къ Нютѣ футляръ съ золотыми серьгами, а ко мнѣ коробку, въ
которой лежали разноцвѣтныя бусы, блестящія колечки (конечно, изъ
самоварнаго золота), цвѣтныя ленты и т. п. Онъ приказалъ нянѣ на-
вѣсить на меня всѣ подарки и подвести къ зеркалу. Когда я увидѣла
себя въ бусахъ и лентахъ, я пришла въ неистовый восторгъ: скакала,
визжала, то и дѣло бросалась цѣловать дядю.
Во второй нашъ визитъ обѣдъ былъ такой же обильный яствами
и сладостями, но я ѣла кое-какъ, поджидая съ нетерпѣніемъ лакея съ
подносомъ, и удивлялась, что онъ такъ долго, не несетъ подарки. Нако-
нецъ, я не выдержала и спросила объ этомъ. Дядя расхохотался и от-
вѣчалъ, что теперь будутъ <кресты»: въ то время такъ говорили, когда
за обѣдомъ уже нечего было больше ожидать. Вѣроятно, я скорчила при
этомъ постную физіономію, такъ какъ дядя, гладя меня по головѣ спро-
силъ: «Ну, скажи-ка по правдѣ,—вѣдь, когда ты увидала дядю въ пер-
вый разъ, ты очень испугалась стараго «кащея», а ленточки да колечки
заставили тебя позабыть, что у тебя дядя такое пугало?» Я просто-
душно отвѣчала: «Да... забыла... Очень были хорошіе подарочки... А от-
чего сѳгодйя не было?» Дядя началъ такъ хохотать, что лакей и поваръ
схватили кресло, на которомъ онъ сидѣлъ и понесли его въ спальню.
Матушка разсказывала, что, когда она пріѣхала къ нему послѣ
нашего второго посѣщенія, онъ объявилъ ей, что если и хотѣлъ видѣть
своихъ племянницъ, то только для того, чтобы убѣдиться, такія-ли мы
подлыя созданія, какъ всѣ женщины вообще. Онъ имѣлъ надежду, что
природа пощадила насъ отъ склонности, общей всѣмъ женщинамъ, такъ
какъ мы дѣти такихъ «необыкновенныхъ людей» (это говорилось съ
ядовитой ироніей), какими онъ считалъ нашихъ родителей. Но, къ со-
жалѣнію, онъ убѣдился, что у насъ уже заложены начала, свойственныя
всему, женскому полу. Нюта, по его словамъ, уже научилась хитрить,
фальшивить и умѣетъ себя сдерживать, что-же касается меня, то я
откровенно проявила всѣ задатки «продажной твари». Это такъ взбѣ-
— 159 —
сило матушку, что она вскочила со стула, не прощаясь уѣхала домой,
и нѳ пріѣзжала къ нему до тѣхъ поръ, пока онъ нѳ заболѣлъ.
Скоро послѣ нашего послѣдняго визита къ дядѣ матушка узнала
отъ священника, что онъ былъ у Максима Григорьевича, чтобы под-
писать составленное имъ духовное завѣщаніе, по которому все свое со-
стояніе, впрочемъ, болѣе чѣмъ скромное (онъ еще при жизни продалъ
почти весь лѣсъ на срубъ, что составляло главную цѣнность его имѣнія),
онъ оставилъ моему брату Зарѣ, назначивъ матушку опекуншею до
его совершеннолѣтія.
Послѣ этого дядя Максъ прожилъ еще года полтора, и его жено-
ненавистничество все болѣе расло: очень возможно, что оно уже явля-
лось какою нибудь формою психическаго разстройства. Его лакей и по-
варъ, безотлучно находившіеся при немъ въ комнатахъ, должны были
докладывать ему обо всемъ, что дѣлалось въ деревнѣ, что прежде со-
всѣмъ не занимало его. Они тотчасъ замѣтили, что барина болѣе всего
интересуютъ разсказы о томъ, какъ тотъ или другой изъ его крѣпост-
ныхъ «побилъ свою женку». Выслушавъ такое сообщеніе, Максимъ Гри-
горьевичъ прикалывалъ «ужо вечеркомъ» позвать къ себѣ драчуна, ко-
тораго и вводили въ его кабинетъ. Крестьянинъ со всѣми подробно-
стями передавалъ ему, какъ онъ «надысь оттаскалъ свою паскуду».
Баринъ былъ счастливъ до безконечности, потиралъ отъ удовольствія
руки, приказывалъ повторить тѣ или другія подробности, серьезно вникая
въ каждую мелочь драки, смаковалъ то, что должно было возбуждать
лишь стыдъ и отвращеніе, весело хохоталъ и, наконецъ, приказывалъ
старостѣ выдать изъ амбара ржи или овса крѣпостному, избившему
свою жену, провожая «героя» однимъ и тѣмъ же наставленіемъ: «да...
бабу надо держать въ ежовыхъ рукавицахъ... Бабу надо бить смертнымъ
боемъ», что и безъ его совѣтовъ во всей силѣ практиковалось тогда
крестьянами.
Въ послѣдній годъ своей жизни, совсѣмъ незадолго до своей кон-
чины, дядя, спеціально для лѣта, устроилъ себѣ новое развлеченіе: онъ
приказалъ слугамъ слѣдить, чтобы ни одна баба не смѣла близко про-
ходить мимо его дома. Если одна изъ ниХъ, свернувъ съ дороги, дѣ-
лала крюкъ и задами шла къ избамъ, ея не трогали, но если она вы-
казывала стремленіе пробраться къ нимъ ближайшимъ путемъ, т. ѳ.
мимо господскаго дома,—ее хватали, притаскивали подъ окно горницы
и по обнаженному тѣлу наносили удары плетью. Въ такомъ случаѣ ба-
ринъ любовался этою экзекуціею изъ своего окна, приказывая откры-
вать его настежь, когда это дозволяла погода. Если это была «чужая
баба», которая за экзекуцію грозила пожаловаться на него своимъ гос-
подамъ, она получала нѣсколькими ударами больше. Когда баба жало-
валась, что чужой баринъ выпоролъ ее только за то, что она прошла
— 160 —
мимо его дома, нѣкоторыхъ помѣщиковъ это только потѣшало, другіе же,
напротивъ, находили, что каждый изъ нихъ можетъ дѣлать, что ему
угодно, только съ своими крѣпостными, но не имѣетъ права распоря-
жаться чужими подданными, и подавали жалобы на Максима Гри-
горьевича. Однако ему все какъ-то сходило съ рукъ, пока изъ за своихъ
дикихъ и пошлыхъ причудъ онъ не нарвался на громкій скандалъ.
Въ верстахъ 15-ти отъ его помѣстья находилась усадьба, принад-
лежавшая тремъ сестрамъ, дѣвицамъ Тончевымъ. Онѣ жили вмѣстѣ въ
своемъ ветхомъ домишкѣ и' слыли у однихъ помѣщиковъ подъ назва-
ніемъ «трехъ грацій», а болѣе примитивные изъ нихъ просто называли
ихъ «стервы-душечки». Въ то время, о которомъ я говорю, младшей
изъ нихъ было уже подъ сорокъ лѣтъ, а старшей за пятьдесятъ. Всѣ
три называли другъ друга поэтическими уменьшительными именами: стар-
шую Эмилію Васильевну—Милочкой, вторую Конкордію—Дія, а третью
Евлалію—Ляля. По своей внѣшности всѣ три дѣвицы представляли пол-
ный контрастъ этимъ поэтическимъ именамъ: если бы на Милочку (т. е.
на старшую Эмилію) надѣли солдатскій мундиръ и шапку, никто не за-
подозрилъ бы, что. это переряженная женщина,—такая она была высо-
кая, сухопарая, жилистая, съ плоскою грудью, съ длинными руками и
огромными ступнями ногъ, которыя всегда были на виду, такъ какъ для
хозяйственныхъ удобствъ, она, кромѣ праздничныхъ дней, ходила въ
мужскихъ сапогахъ и короткой юбкѣ. Всему складу ея фигуры соотвѣт-
ствовало и ея узкое, длинное, сухое лицо, съ выдававшимися скулами,
ея грубыя, мужиковатыя манеры, ея громкій, мужской голосъ. Только
густые черные волосы, заплетенные въ косу, приколотую на затылкѣ въ
видѣ огромной лепешки, съ проборомъ напереди и съ напусками на
вискахъ, были единственными женскими аттрибутами этой особы. При
этомъ она, обыкновенно, ходила съ палкою въ рукѣ и въ сопровожде-
ніи огромной собаки, которая, по ея приказанію, бросалась на каждаго,
рвала одежду и жестоко кусала.
Вторая сестра—Дія (Конкордія) имѣла болѣе женскій обликъ, но
своею внѣшностью напоминала куклу домашняго производства, сдѣлан-
ную изъ ваты и тряпокъ,—такая она была пухлая, рыхлая, съ рас-
плывчатыми чертами лица. Особенно странное впечатлѣніе производили
ея глаза и брови, которые, точно у куклы, какъ будто проведены были
углемъ, а губы—красной краской. Къ тому же носъ, лобъ и щеки имѣли
неестественно красный цвѣтъ, точно со всего лица была сорвана кожа
(говорили, что это случилось у нея отъ простуды, во время рожистаго
воспаленія). Старшая сестра Милочка со всѣми разговаривала рѣзко,
грубо и отрывочно, а Дія выражалась въ приторно сладкомъ тонѣ, же-
манясь и закатывая глаза; при этомъ голосъ у нея бцлъ скрипучій,
какъ нѳподмазанное колесо. Одинъ помѣщикъ, который не могъ выно-
161 —
сить ея голоса и ужимокъ, сказалъ ей однажды: «да вы не Конкордія,
а Дискордія».
Третья сестра Ляля, можетъ быть, и могла бы считаться недур-
ненькой въ давно прошедшія времена, если бы не ея утиный носъ, ко-
торый доходилъ почти до края верхней губы. Во всякомъ случаѣ она
была въ семьѣ любимицею, особенно старшей сестры, которая считала
ее красавицей, наряжала ее, баловала и не теряла еще надежды на
ея замужество, вѣчно приготовляя ей приданое, изъ за котораго она
мучила своихъ крѣпостныхъ за пяльцами и ткацкимъ станкомъ. Такъ
какъ сосѣди знали, что дѣвицы Тончевы не богаты, то Эмилія Ва-
сильевна, желая заставить ихъ говорить о приданомъ Ляли, показывала
имъ, когда они появлялись у нея, вышитыя для младшей сестры въ
пяльцахъ платья, юбки и т. п., выдвигала ея огромные сундуки, напол-
ненные полотномъ и бѣльемъ.
Несмотря на давнымъ давно прошедшую молодость, Ляля продол-
жала наивничать, при видѣ каждаго мужчины стрѣляла глазками,
разыгрывая роль «козочки», которая все еще хочетъ прыгать, шалить,
забавляться. Эта «игривость» въ возрастѣ, смежномъ со старостью, дѣ-
лала ее и комичной, и жалкой, но, какъ бы то ни было, она все же не
приносила такого вреда своимъ крѣпостнымъ, какъ ея старшія сестры.
Если бы въ то время въ нашей мѣстности не существовало этихъ
трехъ сестеръ, помѣщикамъ жилось бы куда скучнѣе. Бывало, чуть со-
берется нѣсколько человѣкъ, и уже непремѣнно разговоръ идетъ о «трехъ
граціяхъ»: одинъ изъ нихъ сообщаетъ о скандалѣ, только что приклю-
чившемся у нихъ, другой о томъ, какъ Милочка потребовала отъ та-
кого-то помѣщика, чтобы тотъ женился на Лялѣ, потому что онъ ском-
прометировалъ ее, а между тѣмъ обвиняемый сказалъ съ нею лишь нѣ-
сколько словъ, третій спеціализировался на томъ, что умѣлъ предста-
влять въ лицахъ всѣхъ трехъ сестеръ, прекрасно подражалъ ихъ голосу
и манерамъ; къ такому то и дѣло обращались съ просьбою: «ну, по-
жалуйста, представьте Милочку! А теперь Дію».
Хотя сестры Тончевы служили мишенью для остротъ и издѣва-
тельствъ господъ помѣщиковъ, что имъ было превосходно извѣстно, но
это ни въ какомъ отношеніи не измѣняло ихъ образа жизни и привы-
чекъ. За ними значилось 30—40 душъ крестьянъ, но ихъ число еже-
годно сокращалось вслѣдствіе побѣговъ. У крестьянъ, принадлежащихъ
дѣвицамъ Тончевымъ, была не только болѣе тяжелая барщина, чѣмъ у дру-
гихъ помѣщиковъ нашей мѣстности, но когда у Милочки сѣно не было
убрано, а выпадала хорошая погода, она и въ «крестьянскіе дни» за-
ставляла убирать свой собственный лугъ или поле. Кромѣ барщины, бабы
несли болѣе, чѣмъ гдѣ бы то ни было, тяжелыя повинности и зимой, и
лѣтомъ: каждая изъ нихъ на приданое Ляли должна была приготовить
Воспоминанія.	11
— 162 —
извѣстное количество полотна и напрясть нитокъ изо льна и шерсти,
вышить русскимъ швомъ нѣсколько полотенецъ и простынь, а лѣтомъ
доставить извѣстное количество ягодъ и грибовъ, свѣжихъ и сухихъ,
однимъ словомъ, онѣ такъ были заняты круглый годъ, что у нихъ нѳ
оставалось времени для собственнаго хозяйства. При всемъ томъ двѣ
старшія сестры до невѣроятности любили побои и экзекуціи: за самую
ничтожную провинность староста, въ ихъ присутствіи, долженъ былъ
сѣчь провинившихся мужиковъ и бабъ, а обѣ онѣ сами такъ часто
били по щекамъ своихъ горничныхъ и пялыцицъ, что тѣ нерѣдко рас-
хаживали со вспухшими щеками. Въ жалобахъ на своихъ помѣщицъ
крестьяне постоянно упоминали о томъ, что они нѳ только разорены, но
и «завшивѣли», такъ какъ бабы нѳ имѣютъ времени ни приготовить
холста на рубаху, ни помыть ее. Разжалобить Милочку, заставить ее
обратить вниманіе на «горе-горькую долюшку» своихъ крестьянъ
нѳ было ни малѣйшей возможности. Убѣдившись въ ѳтомъ, крестьяне
стали пропадать «въ бѣгахъ», проявлять непослушаніе сестрамъ, устраи-
вать имъ скандалы. Однажды они поголовно наотрѣзъ отказались выйти
на барскую работу нѳ въ барщинный день; власти посмотрѣли на это,
какъ на бунтъ противъ помѣщицы, и ихъ подвергли весьма суровой карѣ.
Какъ-то раннею осенью всѣ три сестры возвращались домой съ
именинъ, часовъ въ 12 ночи; онѣ ѣхали въ тарантасѣ съ кучеромъ на
козлахъ. Было очень темно, а имъ приходилось версты четыре сдѣ-
лать лѣсомъ; когда онѣ проѣхали съ версту, онѣ были окружены тол-
пою невѣдомыхъ людей: одни изъ нихъ схватили подъ уздцы лошадей,
другіе стягивали кучера съ козелъ, третьи вытаскивали изъ экипажа
сестеръ. Кучера и Лялю перевязали, завязали имъ ротъ и оттащили
въ сторону, нѳ дотронувшись до нихъ пальцемъ за все время послѣдо-
вавшей расправы. Дію сильно выпороли, а старшую, предварительно
сорвавъ съ нея одежду, подвергли жестокимъ и позорнымъ истязаніямъ.
Узнать лица нападавшихъ нѳ было возможности, такъ какъ на ихъ
головахъ, насколько могли разсмотрѣть сестры, когда тѣ наклонялись
надъ ними, были надѣты мѣшки съ дырками для глазъ, а нѣсколько
словъ, которыя были ими произнесены, указывали на то, что у Нихъ
за щеками наложены орѣхи или горохъ. Послѣ расправы нападавшіе
Набросили на Милочку сорванную съ нея одежду и оставили лежать на
землѣ, а сами разбѣжались. Ошеломленныя барышни не могли кричать.
Наконецъ, младшей какъ то удалось избавиться отъ повязки, стяги-
вавшей ротъ, и она начала звать на помощь. Долго ея крики остава-
лись тщетными, наконецъ, одинъ помѣщикъ, возвращавшійся ночью до-
мой съ тѣхъ же именинъ, на которыхъ присутствовали и сестры, про-
ѣзжалъ по близости мѣста ихъ «казни», услышалъ крикъ, и только
вслѣдствіе этого несчастнымъ нѳ пришлось заночевать въ лѣсу.
163 —
У Милочки оказался до такой степени глубокій обморокъ, что
юна пришла въ сознаніе лишь на короткое время, уже въ своей кро-
вати, послѣ чего она немедленно тяжело заболѣла. Нѣсколько недѣль
она лежала при смерти и, хотя всѣ въ уѣздѣ очень скоро узнали о
происшествіи, ноі въ виду того, что сами сестры не заявляли о случив-
шемся, мѣстныя власти не принимали никакихъ мѣръ къ обнаруженію
преступниковъ, полагая, что пострадавшія изъ конфузливости желаютъ
потушить скандальное дѣло. Между тѣмъ это было не совсѣмъ такъ:
Змилія Васильевна, одна распоряжавшаяся и командовавшая всѣмъ и
всѣми, находилась въ такомъ состояніи, что съ нею нельзя было гово-
рить о чемъ бы то ни было, а Дія не знала, безъ приказанія сестры,
какъ поступить въ этомъ случаѣ, такъ какъ привыкла дѣлать только то,
на что указывала ей Милочка. Но, оправившись, старшая сестра пришла
въ ужасъ, что не было сдѣлано заявленія о случившемся и, наоборотъ,
рѣшила дать дѣлу какъ можно болѣе громкую огласку. Она не только
извѣстила объ этомъ мѣстное начальство, но всѣ три сестры рѣшили пред-
стать самолично передъ уѣзднымъ предводителемъ дворянства, а затѣмъ
и передъ губернаторомъ. Разсказывали, что, какъ только у одного изъ
нихъ Милочка доводила свой разсказъ до того мѣста, какъ «разбой-
ники» начали срывать съ нея одежду, всѣ три сестры вскакивали съ
ювоихъ мѣстъ, бросались другъ другу въ объятія и начинали рыдать.
И предводитель дворянства, и губернаторъ уговаривали сестеръ
бросить это дѣло, ссылаясь на то, что уже много времени упущено, и
слѣдствію будетъ трудно открыть преступниковъ, къ тому же они на-
ходили, что скандальныя подробности могутъ повредить ихъ стыдливости
(это была, конечно, . иронія: Милочка давно прославилась своимъ без-
стыдствомъ); наконецъ, оба они совѣтовали имъ, во избѣжаніе скан-
даловъ въ будущемъ, измѣнить свое отношеніе къ крестьянамъ, находив-
шимся въ крайне тяжеломъ матеріальномъ положеніи: по мнѣнію того
'И другого оно мало чѣмъ отличалось отъ положенія крестьянъ въ Бу-
хоновѣ при управленіи нѣмца, который бы не ушелъ отъ суда за свои
беззаконія, если бы не надумалъ бѣжать за границу. Хотя все ѳто было
высказано дѣвицамъ крайне деликатно и въ видѣ дружескаго совѣта,
но это такъ взбѣсило Милочку, что она и предводителю дворянства, и
губернатору наговорила страшныхъ дерзостей, угрожала имъ обоимъ
тѣмъ, что найдетъ «управу и на нихъ», что она подастъ жалобу, въ
которой укажетъ на нихъ, какъ на смутьяновъ и подстрекателей крестьянъ
къ бунтамъ и разбоямъ. Какъ бы то ни было, но дѣло «о злонамѣрен-
номъ нападеніи на сестеръ Тончевыхъ и о жестокомъ избіеніи двухъ
•старшихъ изъ нихъ началось, но, быть можетъ потому, что Милочка
успѣла вооружить противъ себя всѣхъ властей, слѣдствіе велось черезъ
<гіень въ колоду: нѣкоторые утверждали, что причиною этого было упу-
н*
— 164 —
щенное время, а также и то, что двое изъ ея крѣпостныхъ, на кото-
рыхъ падало подозрѣніе, бѣжали. Въ концѣ концовъ преступники не
были обнаружены.
Не прошло и нѣсколькихъ мѣсяцевъ, какъ у сестеръ сожгли новый
домъ, который былъ только что отстроенъ въ одномъ изъ ихъ фоль-
варковъ. Барышни Тончевы уже собирались переѣзжать въ новое по-
мѣщеніе, когда получили извѣстіе о несчастій, весьма чувствительномъ
для нихъ въ матеріальномъ отношеніи. На этотъ разъ улики были на
лицо: виновникъ преступленія, какъ доказало слѣдствіе, бѣжалъ въ ночь
пожара и не былъ разысканъ. Какъ эти несчастія, такъ и побѣги кре-
стьянъ и цѣлый рядъ другихъ болѣе мелкихъ ущербовъ, наносимыхъ
имъ изъ мести, заставили ихъ, въ концѣ концовъ, волею-неволею нѣ-
сколько ограничить свое самодурство и утѣсненія своихъ подданныхъ.
Но уже одно то, что Милочка вынуждена была идти иногда на нѣкото-
рыя уступки, доводило ее до невыразимой ненависти къ крестьянамъ и
сдѣлало ее на рѣдкость злопыхательнымъ существомъ. Эго характерное
качество "приняло у нея ужасающіе размѣры во время освобожденія
крестьянъ, и всѣ три сестры устроили мировымъ посредникамъ перваго
призыва громкій и неслыханный по своему безстыдству скандалъ (см.
ниже, очеркъ «Захолустный уголокъ послѣ крестьянской реформы»). Но
теперь я хочу поговорить о скандалѣ, который ей причинилъ «свой
братъ дворянинъ».
Милочка какъ-то ѣхала по проселочной дорогѣ, близъ имѣнія
моего дядюшки, когда у нея вдругъ сломалось колесо. Она оставила на
мѣстѣ кучера съ лошадьми, а сама побѣжала къ дому дяди, чтобы про-
сить его помощи въ ея маленькой бѣдѣ. Она, конечно, знала о его
чудачествахъ и распоряженіяхъ, но не могла представить себѣ, чтобы
они могли касаться ея—столбовой дворянки и помѣщицы. Нужно замѣ-
тить, что въ случаяхъ дорожныхъ несчастій помѣщики считали своею
обязанностью немедленно оказывать необходимую помощь: дороги того
времени были такъ ужасны, что съ каждымъ, то и дѣло, случались по-
добныя непріятности.
Былъ лѣтній день; дядя съ Зарею сидѣли у открытаго окна, и
оба сразу увидали Милочку съ собакою, направлявшуюся къ дому. У
дяди, вѣроятно, тотчасъ же блеснула мысль о томъ, какое пріятное раз-
влеченіе можетъ доставить ему предстоящее столкновеніе съ Тончевойі
онъ немедленно началъ звать лакея и повара, приказывая имъ въ ту же
минуту притащить подъ окно Милочку и всыпать ей «горяченькихъ».
Нужно замѣтить, что еще въ прошлый періодъ жизни, когда дядя
временно наѣзжалъ въ наши Палестины и былъ настоящимъ свѣтскимъ
дэнди, онъ любилъ встрѣчать у насъ «сестеръ», чтобы всласть потѣ-
шиться надъ ними. И вдругъ теперь, когда онъ- скучалъ и. когда ужа
- 165 —
окончательно утратилъ способность критически относиться къ своимъ
поступкамъ, ему должно быть показалось, что сама судьба посылала
ому пріятный сюрпризъ въ лицѣ Тончевой. На его крикъ поваръ почему-
то замѣшкался, но лакей со всѣхъ ногъ бѣжалъ на встрѣчу барышнѣ.
Онъ уже схватилъ ее, но она такъ треснула его палкой, что тотъ не-
вольно отшатнулся... Въ ту же минуту на помошь къ нему подоспѣлъ
поваръ, и оба они съ неистовствомъ набросились на Тончеву, подбод-
ряемые криками барина: «тащи ее»... Но Милочка, понявъ, въ чемъ
дѣло, натравила собаку на обоихъ слугъ. Пока они отбивались отъ нея,
она успѣла выкрикнуть слова, которыя ядовитой стрѣлой пронзили сердце
старика: «Ахъ, ты студень! Молодецъ Варька, что красавчика подцѣпила...
Такой-то хрычъ кому нуженъ!» И, схвативъ собаку за ошейникъ,
быстро пошла къ своему экипажу. На ея счастье въ эту минуту ея
крѣпостной проѣзжалъ мимо въ телѣгѣ, она пересѣла въ нее и отпра-
вилась къ намъ въ Погорѣлое, приказавъ кучеру поджидать помощь, ко-
торую она вышлетъ. Когда она явилась къ намъ, моей матери нѳ было
дома: съ самаго порога начала она громко выкрикивать всю эту
исторію, такъ что мы всѣ сбѣжались къ ней при первомъ звукѣ ея го-
лоса. Она угрожала судомъ и каторгой не только дядѣ, но и моей ма-
тери. Нюта замѣтила ей, что матушка нѳ защитница скандаловъ и что
она не понимаетъ, почему Эмилія Васильевна замѣшиваетъ ее въ эту
исторію.
Хотя у насъ нѳ было тогда телеграфа, но извѣстіе объ этомь про-
исшествіи быстро облетѣло всѣ помѣщичьи усадьбы нашей захолуст-
ной мѣстности и оживило обывателей. Послѣ этого скандала, въ про-
долженіе нѣсколькихъ дней, къ нашему крыльцу то и дѣло подъѣзжали
экипажи «сосѣдей», которыми считались тогда даже семьи, жившія въ
верстахъ пятнадцати отъ насъ. Къ намъ являлись пбмѣщицы съ сво-
ими дочерьми, а къ дядѣ—помѣщики. Помѣщицы по этому поводу раз-
суждали такъ: «Милочка, конечно, извѣстная скандалистка, но и Ма-
ксимъ Григорьевичъ нѳ имѣлъ Пфава оскорблять дворянку»... Однимъ
словомъ, всѣ наши «дамы» (изъ нихъ, по своимъ манерамъ и говору,
очень мало кто походилъ на особъ, которыхъ принято такъ называть)
были возмущены поведеніемъ дяди и пріѣзжали къ сестрамъ выразить
имъ свое сочувствіе, а ихъ мужья въ это время издѣвались надъ ними
въ домѣ дяди: ихъ остроты и смѣхъ раздавались всѣ эти дни въ его
комнатахъ съ утра до вечера.
Работа въ продолженіе цѣлаго дня, шумъ и толкотня гостей по
вечерамъ нѳ оставляли матушкѣ свободнаго часа, чтобы съѣздить про-
вѣдать дядю и узнать отъ него, что онъ думаетъ предпринять, чтобы
потушить эту скверную исторію. Тончевы, какъ мы узнали, уже стро-
чили на него жалобы и дѣлали приготовленія, чтобы самолично отпра-
— 166 —
виться по этому поводу къ предводителю дворянства. Можетъ быть ма-
тушка прособиралась бы еще нѣсколько дней, какъ вдругъ передъ ужи-
номъ въ столовую, какъ бомба, влетѣлъ Заря и, съ торжествомъ побѣ-
дителя, безъ всякихъ объясненій, закричалъ: «Ура! Отправлено, что
влюбленъ!.. Она сейчасъ же къ намъ прибѣжитъ, а мы тутъ-то ее и
прихлопнемъ!»—«Боже мой!» простонала матушка, «онъ въ эту исторію
запуталъ даже ребенка!» и затѣмъ, обратившись къ брату, она закри*-
чала: «Ахъ, ты, сквернавецъ!.. Развѣ ты смѣешь вмѣшиваться въ дѣла
старшихъ?»
Матушка въ ту же минуту велѣла запрѳчь лошадь и помчалась
къ дядѣ. Но каково же было ея изумленіе, когда она застала «братца»
не только въ -'Хорошемъ настроеніи духа, но помолодѣвшимъ и поздо-
ровѣвшимъ, какимъ она его давно уже не видала.
— Поздравьте меня, сестрица! Влюбленъ! Признаніе въ любви
уже отправлено.—И онъ хохоталъ, кашлялъ, фыркалъ, потиралъ руки
отъ удовольствія.
— А потомъ, братецъ,что вы полагаете дѣлать?
— Очень просто... Во время разгара нѣжныхъ признаній, страст-
ныхъ объятій и поцѣлуевъ... розгачи... натурально розгачи...
Матушка увѣряла его, что ивъ этой новой затѣи выйдетъ уже
такой грандіозный скандалъ, что его собственное здоровье не выдер-
житъ всѣхъ сопряженныхъ съ нимъ непріятностей. Впрочемъ она не
очень безпокоилась относительно удачи этой новой дядюшкиной затѣи,
такъ какъ была убѣждена, что Милочка уже не такъ глупа, чтобы по-
вѣрить увѣреніямъ въ любви старика, изможденнаго всевозможными бо-
лѣзнями, и послѣ всего, что онъ продѣлалъ съ нею. Дядя же настой-
чиво утверждалъ, что даже самая умная «баба», а не только такая,
какъ Милка, дурѣетъ отъ признанія въ любви и' въ томъ случаѣ, когда
оно ничто иное;  какъ издѣвательство. Онъ увѣрялъ, что какъ только
она получитъ его письмо, всѣ три сестры прилетятъ къ нему «на
крыльяхъ любви» и будутъ, лобзать "его ноги, хотя онъ и «студѳнь»-
Этотъ эпитетъ, видимо, задѣлъ его за живое.
Оказалось, что дядюшка лучше моей матери понималъ всю огра-
ниченность Милочки. Получивъ отъ него письмо, она немедленно прі-
ѣхала съ нимъ къ моей матери. Въ немъ дядя объяснялъ ей свою гру-
бость тѣмъ, что вспыльчивъ по натурѣ и что ему показалось, будто
она хочетъ зайти не къ нему, а только въ его людскую. Это тѣмъ бо-
лѣе оскорбило его, что онъ всегда уважалъ всѣхъ трехъ сестеръ, а въ
нее уже давно влюбленъ, вотъ потому-то онъ рѣшилъ заставить ѳѳ
придти къ нему хотя силой. Онъ проситъ ѳѳ простить его эа это, но
онъ не могъ совладать со страстью, которая въ немъ вспыхнула при
ея появленіи... Онъ клялся ей въ любви, упоминалъ, что. о своемъ желаніи
— 167 —
жениться на ней много разъ говорилъ покойному брату и сестрицѣ
Александрѣ Степановнѣ, почто тѣ увѣряли его, что Эмилія Васильевна
не пойдетъ за него замужъ, такъ какъ посвятила себя всецѣло счастью
своей младшей сестры. Все ѳто заставило его съ отчаяаія взять въ
любовницы Варьку... Теперь же онъ имѣетъ твердое намѣреніе жениться
на ея сестрѣ Лялѣ, предлагаетъ ей руку и сердце, въ надеждѣ всегда
видѣть передъ собой достойнѣйшую Эмилію Васильевну, проситъ ее быть
по гробъ его другомъ, благословить его бракъ съ ея сестрою и пріѣ-
хать къ нему для переговоровъ.
Прочитавъ ѳто письмо, матушка очень сдержанно замѣтила Тон-
чѳвой, что Максимъ Григорьевичъ никогда не говорилъ ни ей. ни ея
покойному мужу о томъ, что онъ влюбленъ въ нее, Милочку. Тѣмъ не
менѣе ѳто скромное замѣчаніе лишь раздражило Тончеву, и она стала
намекать, что' моя мать, конечно, не можетъ желать брака Максима
Григорьевича съ кѣмъ бы то ни было, такъ какъ, если онъ умретъ хо-
лостымъ, его имѣніе перейдетъ къ ея дѣтямъ. Матушку не разсердилъ
намекъ на ея корыстолюбіе,—она старалась употребить всѣ усилія,
чтобы только разстроить поѣздку Милочки къ дядѣ, а потому стала
убѣждать ѳѳ, чтобы она, раньше чѣмъ ѣхать къ нему, посовѣтовалась
бы хотя съ Воиновой, къ которой всѣ три сестры относятся съ довѣ-
ріемъ. И Милочка отъ насъ отправилась къ г-жѣ Воиновой, но та при-
шла въ ужасъ, что Тончѳва, несмотря на тяжелое оскорбленіе, нане-
сенное ей Цевловскимъ и на его письмо, представляющее сплошное
издѣвательство надъ нею, еще колеблется, ѣхать ей къ нему или не
ѣхать. Слова Воиновой въ началѣ какъ будто поколебали Милочку, но,
уже прощаясь съ нею, она замѣтила: <всѣмъ извѣстно, какъ вы любите
семейство Александры Степановны, вотъ вы и желаете, чтобы имѣніе
Максима Григорьевича перешло къ ея дѣтямъ»...
Вѣроятно, Милочка на другой же день явилась бы къ дядѣ для
переговоровъ относительно брака ея сестры, но сама судьба помѣшала
разыграться ѳтому послѣднему скандалу. Въ ту же ночь къ матушкѣ
прискакалъ верховой съ извѣстіемъ, что Максиму Григорьевичу очень
плохо. Вѣроятно, слишкомъ оживленные дни, которые онъ провелъ послѣ
своего скандала, шумъ и напряженіе, все это потрясло его и безъ того
слабый организмъ. Послѣ новаго удара у него отнялась вся правая
сторона тѣла, онъ болѣе уже не вставалъ съ постели и потерялъ спо-
собность къ членораздѣльной рѣчи. Матушка написала Милочкѣ о поло-
женіи дяди и заявила, что, если она явится къ нему и послѣ этого,
то не будетъ принята ею. Впрочемъ дядя самъ поторопился по-
кончить со всякими житейскими осложненіями,—онъ скончался черевъ
нѣсколько недѣль.
Болѣе всего я любила посѣщать усадьбу моего крестнаго отца Сергѣя
— 168 —
Петровича Т., который жилъ отъ насъ въ верстахъ семи. Его краткая
біографія такова: онъ былъ сынъ весьма зажиточныхъ людей, получилъ
свѣтское образованіе и большую часть молодости провелъ за границей.
Послѣ своего возвращенія на родину онъ былъ выбранъ уѣзднымъ пред-
водителемъ дворянства, женился, но его жена умерла очень скоро, оста-
вивъ на его рукахъ двухъ дочерей. Хотя мой покойный отецъ былъ го-
раздо моложе Сергѣя Петровича, но они очень дружили между собой, и
вотъ причина, почему онъ былъ моимъ крестнымъ. Когда мы пересели-
лись въ деревню, я отъ времени до времени посѣщала его въ продол-
женіе всей своей шестилѣтней деревенской жизни. Сергѣй Петровичъ
былъ тогда семидѳсятилѣтнимъ старикомъ и жилъ въ своемъ помѣстьѣ
совершенно одиноко. Обѣ его дочери имѣли уже собственныя семейства
и при замужествѣ были выдѣлены отцомъ. Ихъ имѣнія находились въ
другой губерніи, управлялись особыми управляющими, и Сергѣй Петро-
вичъ не вмѣшивался въ ихъ дѣла. То одна изъ дочерей съ своими
дѣтьми, то другая пріѣзжали къ отцу и проводили у него лѣто. Въ та-
кихъ случаяхъ комнаты его дома открывались, а въ остальное время
онѣ стояли запертыми, кромѣ тѣхъ, въ которыхъ жилъ старикъ. Впро-
чемъ еще разъ въ году открывали комнаты, провѣтривали ихъ и сни-
мали съ мебели чехлы,—ѳто было передъ 5-мъ іюнемъ, въ день именинъ
крестнаго, когда къ нему наѣзжало множество помѣщиковъ съ своими
семьями. Но далеко нѳ всѣ гости проводили у него только этотъ торже-
ственный день послѣ именинъ: нѣкоторые изъ нихъ съ своими дѣтьми,
гувернатками, горничными; кучерами и лошадьми оставались на недѣлю,
а то и больше послѣ именинъ. Къ старости, начавъ похварывать, крест-
ный очень тяготился этими шумными съѣздами, но ежегодное паломни-
чество помѣщиковъ въ его усадьбу вошло въ обычай. Самъ же онъ’ уже
совсѣмъ не выѣзжалъ болѣе, по его словамъ, только потому, что боялся
внезапно умереть въ чужомъ домѣ и тѣмъ причинить людямъ хлопоты и
безпокойство.
Когда матушка отпускала меня съ нянею къ крестному, я не пом-
нила себя отъ восторга. Мы обыкновенно отправлялись къ обѣду, т. ѳ.
къ часу, а возвращались домой только вечеромъ. Несмотря на то, что
мы проводили у него часовъ восемь, и что кромѣ него я никого не ви-
дѣла, время для меня пролетало незамѣтно, и я каждый разъ чуть нѳ
плакала, когда приходилось возвращаться домой.
Какъ только мы открывали двери его дома, насъ охватывали
несказанно чудные ароматы духовъ, которыми пропитаны были мебель
и каждый уголокъ его комнатъ. Нѳ даромъ прислуга называла его «ду-
ховитымъ бариномъ». У него была непобѣдимая страсть къ духамъ. Зная
ее, каждая изъ его дочерей присылала ему изъ столицы къ именинамъ
и къ новому году какой-нибудь душистый подарокъ: то роскошный ящикъ
169 —
съ флаконами духовъ, то съ гранеными бутылочками о-де-колона, изящ-
ную коробку съ разнообразными мылами, сверточки съ душистыми ку-
рительными свѣчками и ароматическими бумажками, прелестныя саше.
Все его бѣлье, платье, вещи были сильно продушены: во всѣхъ шкапахъ
и комодахъ лежали подушечки и красивые бумажные конвертики съ су-
хими духами.
Несмотря на то, что въ то время въ помѣщичьихъ семьяхъ обыкно-
венно держали громадный штатъ прислуги, рѣдко можно было цайти домъ,
который производилъ бы пріятное впечатлѣніе своею опрятностью и уютомъ,
но домъ крестнаго представлялъ рѣдкое исключеніе: у него все было
красиво разставлено и блестѣло безукоризненною чистотою. Прислужи-
вавшіе ему люди, экономка и горничная, были чисто одѣты, съ здоровыми
лицами и всегда весело и просто разговаривали съ своимъ бариномъ,
котораго очень любили. Когда, черезъ нѣсколько лѣтъ послѣ его смерти,
я пріѣхала въ его усадьбу, что было уже послѣ освобожденія крестьянъ,
его бывшіе крѣпостные, у которыхъ мнѣ приходилось разспрашивать о
немъ, вспоминали его, какъ одного изъ самыхъ милосердныхъ помѣщи-
ковъ въ нашей мѣстности, говорили, что самъ онъ никого никогда не
тронулъ пальцемъ, но такъ какъ онъ мало во что входилъ лично,
то за его глазами его управляющій и староста сильно прижимали ихъ,
но все же у него жилось имъ лучше, чѣмъ гдѣ бы то ни было. Когда
онъ окончательно переселился въ деревню, онъ заботился о томъ, чтобы
его крестьяне не нищенствовали, открывалъ для нихъ свои амбары во
время голодовокъ, налагалъ на крестьянъ менѣе обременительную
барщину сравнительно съ тою, которая существовала въ нашихъ краяхъ.
— Добро пожаловать, дорогіе гости!—радушно говорилъ крёстный,
увидавъ меня съ нянею.—Что же вы такъ рѣдко меня навѣщаете?
— Ахъ, батюшка Сергѣй Петровичъ! Вы такъ балуете Ливушу,—
вѣдь она безъ ума отъ васъ: спитъ и видитъ, какъ бы къ вамъ отпу-
стили... То и дѣло вспоминаетъ васъ!
— Да какъ намъ не любить другъ друга! Вѣдь у насъ и вкусы
то сходятся: крёстный духи любитъ и крестница тоже, крёстный го-
лубками не прочь позабавиться, и крестница до нихъ большая охот-
ница... Большая охотница она и моими гробиками полюбоваться!
Зная, какою любовью и уваженіемъ пользуется у насъ няня, крест-
ный относился къ ней, какъ къ равноправному члену нашей семьи, лю-
билъ разсуждать съ нею, сажалъ ее за столъ, и няня чувствовала себя
У него, какъ дома, говорила обо всемъ, какъ думала и понимала.
Крестный уже по внѣшнему виду рѣзко выдѣлялся между всѣми
нашими помѣщиками, которые у себя дома сидѣли въ простыхъ рубаш-
кахъ, въ широкихъ халатахъ, съ длиннымъ чубукомъ въ рукахъ, поку-
ривая трубку. Но и эта нестѣснительная одежда не отличалась акку-
170
ратностью: у одного но хватало пуговицъ у рубашки, и открывалась голая
грудь, у другого шнурки и кисти халата были оборваны, и онъ подвя-
зывался какою нибудь жениной тесемкой, а то и веревочкой, у третьяго
все, что одѣто, было до невѣроятности грязно и засалено. Совсѣмъ иначе
выглядѣлъ крестный: ждалъ онъ гостей, или нѣтъ, былъ-ли то праздникъ
или будній день, онъ всегда выходилъ въ безукоризненномъ туалетѣ,
надушенный, съ хорошо расчесанными волосами и бородой, съ таба-
керкой въ рукахъ Онъ былъ высокаго роста и уже немного сутоловатъ;
его длинная сѣдая борода и длинные сѣдые, нѣсколько волнистые во-
лосы, красивое, доброе, старческое лицо съ удивительно ласкающими
глазами внушали каждому симпатію и напоминали что-то библейское,
вызывавшее искреннее почтеніе. Среди людей свободныхъ профессій
теперь такіе старики не рѣдкость, но тогда онъ былъ единственный въ
своемъ родѣ, по крайней мѣрѣ среди тѣхъ, кого я встрѣчала.
Какъ только мы входили въ его домъ, я бросалась къ нему съ
радостнымъ крикомъ, затѣмъ бѣжала ревизовать его комнаты. Меня
особенно интересовала его спальня, и я прежде всего осматривала столъ,
приставленный къ одной сторонѣ умывальника, покрытый широкимъ рус-
скимъ вышитымъ полотенцемъ: на немъ стояло нѣсколько хрустальныхъ
ящичковъ съ разнообразными щетками и пилками для ногтей, а въ
хрустальныхъ мыльницахъ лежали мыла разнаго цвѣта и аромата. Пере-
смотрю и перенюхаю каждый кусокъ мыла и бѣгу къ крестному, сажусь
около него и хватаю его золотую табакерку, усыпанную красивыми ка-
мешками; хотя она крѣпко закрыта, и я боялась открывать ее, чтобы
не просыпать табаку, но отъ одного прикосновенія къ ней у меня по-
томъ руки долго пахли духами. На мой вопросъ, почему у него такъ
много кусковъ мыла, онъ отвѣчалъ, что утромъ моется мыломъ съ менѣе
крѣпкими духами и не нюхаетъ табаку, потому, что у него свѣжа го-
лова, а къ вечеру, когда уже утомится, употребляетъ табакъ, пропитан-
ный крѣпкими духами и такое же мыло. Когда его спрашивали,
давно ли онъ имѣетъ такое пристрастіе къ духамъ, онъ отвѣчалъ, что
всегда любилъ духи, но въ большомъ количествѣ началъ употреблять
ихъ на старости лѣтъ, когда совсѣмъ пересталъ пить вино, такъ что
теперь только духи и нюхательный табакъ оживляютъ его.
Недолго посидимъ съ нимъ, бывало, какъ уже въ столовой на-
кроютъ два круглыхъ стола. Одинъ изъ нихъ заставленъ закусками: со-
леными и маринованными грибками, различными маринадами изъ рыбы,
холодною свининою, а посреди красуется огромный окорокъ и фарши-
рованный поросенокъ, который, какъ живой, стоитъ на ножкахъ, окру-
женный зеленью. На другомъ столѣ сервированъ обѣдъ на три прибора.
Крестный держалъ ученаго повара, который не только прекрасно гото-
вилъ, но и красиво убиралъ поданное. Нянѣ и мнѣ, не знавшимъ заку-
— 171 —
сокъ передъ обѣдомъ и употреблявшимъ самый простой деревенскій
столъ домашней стряпухи, такой обѣдъ казался феноменальною роскошью
и, покончивъ съ двумя кушаньями, мы уже ничего не могли ѣсть. Хотя
крестный мало ѣлъ, нѳ у него всегда былъ прекрасный столъ, и на зиму
дѣлалось много заготовокъ: онъ любилъ, чтобы домъ былъ «полною ча-
шею». Всѣ доходы съ своего, сравнительно небольшого, но хорошо
устроеннаго имѣнія, онъ употреблять на свою жизнь, а такъ какъ онъ
не кутилъ, то могъ ни въ чемъ себѣ не отказывать.
Обѣдъ кончался дѳссертомъ, состоявшимъ изъ разнообразныхъ ва-
реній, домашняго мармелада, ивъ сушеныхъ и свѣжихъ плодовъ, орѣ-
ховъ, вареныхъ въ меду, а если было лѣтнее время, то подавали и
огурцы съ медомъ, что являлось тогда обычнымъ угощеніемъ помѣщиковъ
въ нашихъ краяхъ.
— Кушайте... пожалуйста, кушайте побольше... дорогія мои... Ну,
а это «на дорожку!..»—говаривалъ онъ, откладывая на тарелки разную
сухую снѣдь; Когда являлась экономка, она увязывала все это въ особую
салфетку, и выходилъ порядочный узелъ, который мы каждый разъ уво-
зили домой.
Послѣ дессерта я просила крестнаго посмотрѣть его голубей. Онъ
издавна былъ страстнымъ любителемъ этихъ птицъ. Во дворѣ у него
было нѣсколько голубятенъ, представлявшихъ толстые столбы съ ящи-
ками сверху, съ прорѣзанными круглыми оконцами. Но голуби уже давно
не жили въ нихъ, потому что крестный, на старости лѣтъ, нѳ могъ ла-
зить по лѣстницѣ въ голубятни и переселилъ своихъ любимцевъ въ
особо устроенную для этого избу, состоявшую изъ огромной комнаты.
Посрединѣ ея укрѣплено было толстое, вѣтвистое дерево съ ободранною
корою, по которому бѣгали голуби. Ко всѣмъ стѣнамъ придѣлано было
множество полочекъ, окруженныхъ планочками,—это было помѣщеніе
для ихъ гнѣздъ. Въ углахъ на полу, усыпанномъ пескомъ, стояли ящики
съ зерномъ и корыта съ водою. Все содержалось въ величайшемъ по-
рядкѣ: за голубями ухаживала особая женщина.
Въ избѣ была тьма-тьмущая голубей всевозможныхъ породъ,—здѣсь
совершался весь циклъ земной жизни этихъ птицъ: тутъ оии ворковали
я ухаживали другъ на другомъ, вили свои гнѣзда, плодились и множи-
лись, въ ссорахъ убивали другъ друга на смерть. Всѣмъ имъ крестный
предпочиталъ турмановъ и всегда любовался ихъ граціознымъ кувырка-
ніемъ на лету.
Когда мы входили въ избу, шумъ крыльевъ массы птицъ и ихъ
воркованіе просто ошеломляли въ первую минуту. Крестный опускался
на скамейку и манилъ птицъ къ себѣ; онѣ летѣли на его зовъ, садились
на его плечи, голову, бѣгали по его колѣнямъ.
Ивъ избы съ голубями мы отправлялись въ садъ: онъ былъ небольшой,
172 —
и для него крестный не держалъ садовника; подъ его собственнымъ руко-
водствомъ и вмѣстѣ съ нимъ въ немъ работалъ парень, одно лѣто гдѣ-
то помогавшій въ работахъ хорошему садовнику. Этотъ садъ, съ нѣсколь-
кими небольшими аллеями и съ весьма ограниченнымъ числомъ фрукто-
выхъ деревьевъ, представлялъ сплошной цвѣтникъ, но не рѣдкихъ цвѣ-
товъ, а самыхъ обыкновенныхъ. Когда распускались цвѣты, онъ благоу-
халъ ароматами и поражалъ чудными куртинками прекрасно выращен-
ныхъ цвѣтовъ и кустарниковъ.
Изъ сада мы отправлялись смотрѣть гроба. Одинъ изъ сараевъ,
содержимый наиболѣе опрятно, былъ исключительно предназначенъ для
помѣщенія гробовъ. Крестный такъ объяснялъ свое пристрастіе къ нимъ:
когда ему было уже лѣтъ за 50, онъ однажды тяжело заболѣлъ и уви-
дѣлъ сонъ, что внезапно умеръ. Столяръ изъ его крѣпостныхъ снялъ съ
него мѣрку, но, будучи пьянъ, потерялъ ее по дорогѣ и забылъ о гробѣ.
Стояла страшная жара, и покойникъ сталъ такъ быстро разлагаться,
что его родныя дочери не могли подойти проститься съ нимъ, — хотя
онъ былъ мертвымъ, но чувствовалъ при этомъ ужасающую душевную
муку. А когда затѣмъ принесли какой-то гробъ, наскоро сколоченный,
онъ оказался слишкомъ короткимъ: его стали запихивать въ него съ
такимъ усердіемъ, что кости хрустѣли и ломались, и это причиняло ему
адское страданіе. Этотъ сонъ произвелъ на Сергѣя Петровича такое
сильное впечатлѣніе, что онъ, по выздоровленіи, рѣшилъ приготовить
для себя хорошій гробъ еще при жизни, для чего отправилъ столяра
своей деревни учиться въ Москву.
Какъ только тотъ сдѣлался настоящимъ спѳціалистомъ-гробовщи-
комъ, началось заготовленіе гробовъ, такъ какъ Сергѣй Петровичъ бо-
ялся ограничиться приготовленіемъ для себя только одного гроба. И
такая предусмотрительность, по его словамъ, оказалась вовсе не лишнею:
одни изъ гробовъ черезъ нѣкоторое время дали трещины, другіе—раз-
сохлись, третьи—не нравились. И онъ раздаривалъ ихъ тѣмъ изъ крѣ-
постныхъ, у которыхъ умирали близкіе имъ люди. Вѣчно занятый этою
мыслью, крестный началъ постепенно мѣнять матеріалъ и внѣшній видъ
гробовъ, чему помогали, какъ различныя обстоятельства, такъ и разно-
образныя явленія деревенской жизни. Сначала онъ дѣлалъ гробы, исклю-
чительно соображаясь съ своею фигурою, т. ѳ. узкіе и длинные, такъ
какъ онъ былъ человѣкомъ очень худощавымъ и высокимъ, принимая
въ разсчетъ и то, что покойникъ передъ смертью вытягивается и ста-
новится длиннѣе. Но вотъ, однажды, онъ узналъ, что у одного худоща-
ваго человѣка передъ смертью сдѣлалась водянка, и послѣ смерти онъ
оказался чуть не вдвое толще, чѣмъ былъ при жизни, а про другого
высокорослаго человѣка, что продолжительная болѣзнь такъ источила его
кости, что послѣ смерти онъ сталъ ниже средняго роста. Вслѣдствіе
— 173 —
всѣхъ этихъ соображеній Сергѣй Петровичъ сталъ заказывать гробы на
различный ростъ и объемъ тѣла.
Во всѣхъ гробахъ лежало сухое сѣно, и Сергѣй Петровичъ, чтобы
показать нянѣ и мнѣ, какъ послѣ смерти ему будетъ ловко и покойно
въ нихъ, ложился то въ одинъ, то въ другой.
Однажды, когда мы подошли къ сараю съ гробами, мы нашли его
замкнутымъ. Крестный попросилъ няню принести ключъ съ его письмен-
наго стола и съ сердечнымъ сокрушеніемъ разсказалъ намъ, почему ему
теперь приходится замыкать сарай. Какъ-то компанія подкутившихъ
молодыхъ помѣщиковъ проѣзжала мимо его дома и рѣшила заночевать
у него. Въ виду того, что время было за полночь, они не хотѣли без-
покоить его: оставили лошадей и экипажи во дворѣ, подъ присмотромъ
своихъ кучеровъ, а сами улеглись въ сараѣ, въ гробахъ, благо въ нихъ
было сѣно. Сергѣй Петровичъ, ничего не подозрѣвая, отправился утромъ
въ сарай. Вдругъ изъ гробовъ поднимаются «помѣщичьи сынки» съ
всклокоченными волосами. Въ первую минуту онъ испугался, но затѣмъ
сильно разсердился и въ первый разъ въ жизни нарушилъ правило
гостепріимства: не предложилъ гостямъ ни напиться у него чаю, ни за-
кусить. «Подумайте, почтеннѣйшая», говорилъ онъ, обращаясь къ нянѣ,
до глубины души оскорбленный такимъ поведеніемъ молодыхъ людей:
«ничего святого нѣтъ! Наѣлись, напились, въ грязныхъ сапожищахъ,
въ одеждѣ, пропитанной винными парами, бухъ въ гробы!.. Осквернили
святыню моей души!..»
Когда послѣ окончанія курса ученія, что было скоро послѣ осво-‘
божденія крестьянъ, я пріѣхала къ роднымъ въ деревню, меня потя-
нуло въ домъ крестнаго! Его самого уже давно не было въ живыхъ,
имѣніе было продано новому владѣльцу, но я все-таки направилась по
тропинкѣ къ саду. Я прекрасно уже понимала, что крестный, котораго
я такъ любила въ дѣтствѣ, хотя былъ человѣкомъ незлобивымъ, но въ
сущности былъ эгоистомъ, который весь конецъ своей жизни провелъ
въ холѣ своего тѣла, въ выполненіи своихъ барскихъ причудъ, еще за-
долго до смерти чуть не набальзамировавъ себя духами и ароматиче-
скими эссенціями, но вмѣстѣ съ тѣмъ я прекрасно знала и все значе-
ніе, все могущество помѣщичьей власти, которою онъ никогда не зло-
употреблялъ, что было въ то время большою рѣдкостью. Добрая память
о немъ заставила сильно забиться мое сердце, когда я завидѣла ограду
его сада. Но каково же было мое разочарованіе, когда, приблизившись,
къ ней, вмѣсто чуднаго цвѣточнаго ковра, я увидѣла гряды съ капуст-
ными кочнями, а на крылечкѣ разсмотрѣла нѣсколькихъ мужчинъ, одеж-
дою и своимъ внѣшнимъ видомъ напоминавшихъ приказчиковъ и хохо-
тавшихъ во все горло; на столѣ передъ ними красовалась цѣлая бата-
рея бутылокъ.
174 —
Если бы нѳ существовало дѣтей Воиновыхъ, я бы нѳ знала, что
такое настоящая дѣтская возня и игры, бѣготня, безудержный, безпри-
чинный смѣхъ,—однимъ словомъ все то, что представляетъ главную
основу для болѣе или менѣе правильнаго физическаго, умственнаго и
даже нравственнаго развитія дитяти, единственное, что мѣшаетъ засу-
шивать дѣтскую душу въ самомъ нѣжномъ возрастѣ. Правда, няня
иногда приводила ко мнѣ для игры крестьянскихъ ребятъ, но съ ними
у меня нѳ выходило настоящаго веселья. И вотъ ѳто-то служило красно-
рѣчивымъ показателемъ того, что крѣпостная среда, даже тамъ, гдѣ она
представляла наименѣе благопріятную почву для развитія рабскихъ
чувствъ, вездѣ и всюду имѣла лишь развращающее вліяніе. Хотя моя
мать, какъ и громадное большинство ея современницъ, не обладала ни
малѣйшими элементарными понятіями о правильномъ воспитаніи дѣтей,
тѣмъ нѳ менѣе, вслѣдствіе неожиданнаго разоренія, она съ энергіею,
присущею ея необыкновенно дѣятельной натурѣ, дѣлала все, чтобы вытра-
вить въ насъ малѣйшую склонность къ барству. Никто изъ насъ, ея
дѣтей, никогда не слыхалъ окриковъ крѣпостнымъ: «Какъ ты смѣешь
такъ говорить съ барышнею?» или: «Развѣ нѳ видишь, что барышня
обронила?» и т. п. Напротивъ, когда матушка замѣчала въ комъ нибудь
изъ насъ хотя тѣнь барства, она нападала на провинившагося не
только запальчиво, но даже съ какимъ-то ожесточеніемъ. Въ нашемъ домѣ
крестьянскіе ребята, играя со мной, могли бы, кажется, забыть о томъ,
что я «барышня», но этого не было и у насъ, точно такъ же, какъ и въ
другихъ помѣщичьихъ семьяхъ, члены которыхъ никогда нѳ забывали
о своемъ дворянствѣ. Чуть, бывало, мы, дѣти, начнемъ кричать и бѣ-
гать въ перегонку по двору, по которому вѣчно сновали бабы и мужики,
каждый изъ нихъ, проходя мимо насъ, считалъ своею священною обя-
занностью крикнуть крестьянскому ребенку, нечаянно задѣвшему меня:
«Какъ ты смѣешь, пострѣленокъ, барышню толкать?» А иная баба под-
бѣжитъ да и толкнетъ кулакомъ въ спину или дернетъ за волосы про-
винившуюся передо мною дѣвочку. Но и эти игры, устраивавшіяся въ
праздничные дни лѣтомъ, прекращались зимою. «Какъ хотите, Марья
Васильевна», говорила горничная нянѣ, «я крестьянскимъ ребятамъ ни
за что не позволю въ хоромы къ барышнѣ' бѣгать: грязными ножищами
наслѣдятъ... мнѣ не разорваться,—все подтирать за такой оравойі..»
Только у Воиновыхъ я могла вдоволь нарѣзвиться. Я крѣпко по-
дружилась. съ ихъ дѣтьми: Олею 8-ми и Митею 7-ми лѣтъ. Особенно
полюбила я Митю: дружба съ нимъ заставила меня забыть о моей не-
нависти къ мальчикамъ вообще, которую я питала раньше. Воиновы
жили верстахъ въ четырехъ отъ насъ, на другой сторонѣ озера,
и когда оно замерзало, насъ нерѣдко возили другъ кі другу. Лѣтомъ
мы видѣлись гораздо рѣже: матушка считала преступленіемъ въ это
— 175 —
время года причинять ущербъ полевымъ работамъ, отрывая работни-
ковъ для забавы своихъ дѣтей. Осенью и весною, когда приходилось
объѣзжать озеро, ѣздить другъ къ другу мѣшали плохія дороги, а озеро
было бурливо и опасно для переѣзда на лодкѣ. Вотъ и случалось такъ,
что въ такое время года мы не видались иногда по мѣсяцамъ и больше..
Когда дѣти Воиновыхъ должны были въ первый разъ пріѣхать къ
намъ, меня крайне конфузило то, что у нихъ такъ много дорогихъ игру-
шекъ, а у меня совсѣмъ ихъ не было; Няня, какъ и всегда, явилась
моею спасительницею. Она принесла съ чердака нѣсколько ящиковъ съ
остатками театральныхъ костюмовъ нашихъ бывшихъ артистовъ. Хотя
все мало-мальски пригодное было давно утилизировано ею, а остальное
представляло что-то въ родѣ трухи, но она съ Нютой принялись все
разбирать, подкраивать, сметывать и мастерить.
Какъ только Воиновы пріѣхали къ намъ, няня, моя сестра и ихъ
гувернантка Ольга Петровна начали наряжать насъ, дѣтей; въ разные
театральные костюмы: намъ надѣвали короны изъ золоченой бумаги >
юбочки изъ кисеи, и мы въ этихъ нарядахъ бѣгали показываться стар-
шимъ. Но когда затѣмъ мы выбѣжали на дворъ, крестьяне, старые и
малые, высыпали изъ избы и звали другихъ посмотрѣть на насъ, ощу-
пывали руками наши наряды; мы поняли, что поразили ихъ, и это до-
ставило намъ большое удовольствіе.
Времяпровожденіе въ домѣ Воиновыхъ было болѣе разнообразно,
чѣмъ у насъ: когда послѣ бѣготни мы чуть не падали отъ усталости,
намъ приносили французскія книги съ картинками. Ольга Петровна на-
чинала читать какой-нибудь разсказъ по-французски, дѣти звонко хо-
хотали, а я, ничего не понимая на этомъ языкѣ, вспыхивала отъ сму-
щенія, и на мои глаза навертывались слезы. Тогда Ольга Петровна
сейчасъ же принималась объяснять прочитанное по-русски или прино-
сила карты для игры въ «дурачки», вытаскивала изъ ящика куклы,
лото. Но всѣ эти игры скоро замѣнены были сказками, и я сдѣлалась
настоящей спеціалисткой по этой части.
Отъ няни, Саши и горничныхъ я знала много сказокъ, и вотъ
постепенно я стала кое-что измѣнять и присочинять къ нимъ,—такія я
уже считала сказками своего изобрѣтенія. Когда я въ первый разъ ска-
зала своимъ маленькимъ слушателямъ о томъ, что я сама умѣю сочи-
нять сказки, они были такъ поражены, что побѣжали разсказать объ
этомъ своей матери. Наталья Александровна и гувернантка сдѣлали
удивленные глаза и добились того, что я, несмотря на свою изъ ряда
вонъ выходящую конфузливость, въ концѣ концовъ стала разсказывать
сказки въ ихъ присутствіи. Ихъ похвалы и вниманіе дѣтей поощряли
меня къ дальнѣйшему сочинительству; мнѣ стало казаться, что этимъ я
импонирую Воиновымъ: если они, разсуждала я, возвышаются передо
— 176 —
мною знаніемъ французскаго языка и своимъ богатствомъ, то я во что
бы то ни стало должна затмить ихъ чѣмъ бы то ни было.
Сидя дома, я все думала теперь о томъ, какъ бы мнѣ сочинить
новую сказку, какъ бы еще болѣе поразить моихъ пріятелей. И вотъ
я стала вводить въ свои разсказы все болѣе чертовщины, мертвечины^
баснословныхъ, кровожадныхъ уродовъ, людоѣдовъ, оборотней, несуще,
ствующихъ звѣрей, однимъ словомъ, всевозможныхъ страшилъ. Затѣмъ
всю эту чепуху я стала все болѣе драматизировать и передавать въ
лицахъ. Свои сказки я разсказывала загробнымъ голосомъ, то повышая
его, то понижая, урчала, кричала, визжала, колотила палкою по полу-
бѣгала на четверенькахъ, когда представляла животныхъ. Митя и Оля
такъ пристрастились къ нимъ, что, въ концѣ концовъ, мы, при посѣще-
ніи другъ друга, только и занимались ими, даже перестали бѣгать и
играть. Чуть, бывало, они завидятъ меня, какъ сейчасъ же требуютъ-
чтобы я имъ разсказывала. Митя съ утра до ночи могъ слушать мои
сказки; когда въ нихъ особенно много появлялось чертовщины, я пере-
давала ихъ сугубо страшнымъ голосомъ, и онъ дрожалъ, какъ осиновый
листъ. Я переставала разсказывать, но Митя со слезами умолялъ меня
продолжать. Меня, однако, мучили его слезы, и я успокаивала его, го-
воря: «Не бойся, Митя... я пропущу теперь все самое страшное»...
— Нѣтъ, нѣтъ! ничего не пропускай! Разсказывай пострашнѣе...
Эти сказки кончались обыкновенно тѣмъ, что мы всѣ ревѣли.
Старшіе, вбѣжавъ въ комнату и узнавъ, въ чемъ дѣло, начинали хохо-
тать. Вмѣсто того, чтобы прекратить эти зловредныя розсказни, кото-
рыя дѣлали крайне нервнаго и болѣзненнаго мальчика еще болѣе нерв-
нымъ, а во мнѣ все болѣе развивали мелкое самолюбіе и уродливую
фантазію, старшіе поощряли меня, и я стала гордиться этой чепухой
до такой степени, что разсказывала ее даже въ присутствіи моей
матери.
— Попомните мое слово,—говорила Наталья Александровна моей
матери,—Лизуша будетъ у васъ знаменитой актрисой... Конечно, актрисъ
не принимаютъ въ порядочномъ обществѣ..., но если ужъ очень зна-
менитая, я вѣдь сама читала, такихъ даже ищутъ, заискиваютъ въ
нихъ.
— О, Господи!—отвѣчала на это матушка,—при моей-то бѣдности,
куда мнѣ разбирать, принимаютъ ихъ или не принимаютъ въ обществѣ...
Если у. дѣвочки окажутся способности къ театру, я даже ни минуты не
задумаюсь,—отдамъ ѳѳ въ актрисы... Лишь бы была честная, да денегъ
побольше добывала. Ни о чемъ, кромѣ этого, я и думать-то не хочу.
Однако, лестное мнѣніе старшихъ о моихъ сценическихъ дарова-
ніяхъ совсѣмъ не оправдалось: вслѣдствіе полнаго отсутствія самыхъ
элементарныхъ артистическихъ способностей, я не могла участвовать
— 177 —
даже въ скромныхъ домашнихъ спектакляхъ, которыя нерѣдко устраи-
вались во время моей молодости.
Когда Воинова нѳ было дома, мы вбѣгали въ ого кабинетъ: кромѣ
конторки, на которой лежали записныя тетради хозяина, вся комната
была уставлена большими и маленькими пяльцами. Воиновъ, головой и
глазами напоминавшій сову, а фигурой—обезьяну на заднихъ лапахъ,
жестокій до невѣроятности со своими крѣпостными, крики которыхъ во
время экзекуцій то и дѣло раздавались изъ сарая, любилъ изящныя
рукодѣлья и самъ великолѣпно вышивалъ цвѣтнымъ шелкомъ шерстя-
ныя оборки для платьевъ своей жены, а также по канвѣ ковры и по-
лосы для сонетокъ. Мало того, онъ, видимо, обладалъ страстнымъ тем-
пераментомъ: несмотря на брачныя узы, которыя онъ носилъ уже болѣе
десяти лѣтъ, онъ не могъ наглядѣться на свою жену, нѳ могъ отвести
глазъ отъ нея. Но на своихъ дѣтей онъ нѳ обращалъ никакого внима-
нія, не вмѣшивался ни въ ихъ воспитаніе, ни въ домашнее хозяйство
своей жены. Наталья Александровна, въ свою очередь, совсѣмъ не вхо-
дила въ его распоряженія. Она вся отдалась своимъ дѣтямъ, возилась
съ ними съ утра до ночи, несмотря на то, что у нея была прекрасная
гувернантка. Кромѣ нашего семейства, она рѣдко у кого бывала, а
между тѣмъ это была еще молодая женщина, красивая, образованная,
какъ, по крайней мѣрѣ, это понималось въ ту пору, съ свѣтскими мане-
рами и съ значительными матеріальными средствами.
Какъ странно было видѣть ее вмѣстѣ съ ея мужемъ—человѣкомъ
полуграмотнымъ, косолапымъ мужланомъ, который говорилъ тоненькимъ
дискантомъ, а главное, былъ на рѣдкость уродливымъ человѣкомъ!
Наталья Александровна, всегда оживленная и разговорчивая въ
нашемъ домѣ, почти нѳ разговаривала съ мужемъ при гостяхъ, а лишь
отрывочно отвѣчала на его вопросы и изрѣдка с&ма задавала ихъ ѳму.
Передъ тѣмъ, какъ ѳму отвѣтить или спросить о чемъ-нибудь, она
какъ то выпрямлялась, и выраженіе ея добраго, симпатичнаго лица дѣ-
лалось вдругъ холоднымъ Она называла его «вы», а онъ ее «ты» и
«Наточка».
г Какъ могла она выйіи за него замужъ?—спрашивали матушку
мои сестры? У насъ ходили по этому поводу столь противорѣчивые
слухи, что ихъ нѳ стоитъ повторять, а Наталья Александровна никогда
никому не разсказывала о свйѳй жизни до замужества.
Воспоминанія.
12
178 —
ГЛАВА V.
Положеніе моей семьи.
Отъѣздъ няни на богомолье.—Мѣстная Мессалина.—Ночь передъ рекрутчиной.—
Воровство въ домѣ и вынужденныя клятвы.—Обученіе.
Наступила весна пятаго года нашей жизни въ деревнѣ. Наша
семья была теперь весьма малочисленна: моя мать, старшая сестра
Нюта, я и няня,—вотъ и все населеніе нашего большого деревенскаго
дома. Мой братъ Заря былъ опредѣленъ въ Аракчеевскій корпусъ въ
Новгородѣ, Андрюша находился въ дворянскомъ полку (военное учи-
лище) въ Петербургѣ, Саша въ пансіонѣ.
Всѣ домашніе какъ-то начали замѣчать, что няня худѣетъ изо
дня въ день. Матушка сильно обезпокоилась. Что было дѣлать? При-
вести изъ города доктора? Это считалось необыкновеннымъ событіемъ
въ деревнѣ и стоило большихъ денегъ: лошадямъ приходилось дѣлать
четыре конца, слѣдовательно, необходимо было освободить отъ работъ
какъ ихъ, такъ и кучера, по крайней мѣрѣ, дней на шесть. Лишая
доктора практики въ продолженіе такого долгаго времени, соотвѣтственно
съ ѳтимъ слѣдовало назначить ему и приличное вознагражденіе. Не-
смотря на свою крайнюю разсчетливость, матушка такъ высоко цѣнила
заслуги няни, что не побоялась бы расходовъ, но какъ уговорить ее
согласиться на ѳто. Однако случай помогъ выйти изъ затрудненія. Въ
это самое время сильно заболѣла Воинова, .и ея мужъ отправилъ лоша-
дей за докторомъ въ губернскій городъ. Гувернантка Воиновыхъ пред-
ложила матушкѣ отъ имени Натальи Александровны воспользоваться
этимъ случаемъ.
Какъ вспыхивали отъ смущенія блѣдныя щеки няни, когда ма-
тушка читала ей письмо Ольги Петровны. <0, Господи», повторяла она
на всѣ лады. «Такія настоящія барыни, какъ Александра Степановна и
Наталья Александровна..., можно сказать, первыя въ нашей округѣ... и
вдругъ думаютъ о такомъ червякѣ, какъ я!» Она всегда была вѣрна себѣ,
моя святая, моя великая смиренница няня! Но матушка за эти слова
страшно разсердилась на нее. «Вѣдь ты же прекрасно понимаешь, что если
какая бѣда стрясется съ тобой,—дѣти мои погибнутъ, и хозяйство пра-
хомъ пойдетъ!».. И она повезла ее къ доктору, вполнѣ правильно объ-
яснивъ ему причину болѣзни: «измучилась она у насъ заботами о дѣ-
тяхъ!» Докторъ не нашелъ у няни ничего серьезнаго, но посовѣтовалъ
дать ей отпускъ на два-три мѣсяца для полнаго отдыха.
Мысль, что няня уѣдетъ на такое продолжительное время, приво-
— 179 —
дила меня въ отчаяніе. Въ глубинѣ души я сознавала, что должна под-
чиниться этому рѣшенію, но не умѣла справиться съ собой. Когда я
вспоминала предстоящую разлуку, я то плакала, то, сидя по цѣлымъ
часамъ на одномъ мѣстѣ, даже не отвѣчала нянѣ на ея вопросы. Ма-
тушка и Нюта усовѣщивали и бранили меня, но изъ этого ничего не
выходило, и я тосковала все больше. Однажды во снѣ я начала такъ
рыдать и кричать, что всполошила весь домъ. Меня разбудили, и я
увидѣла у моей постели матушку и няню. Мнѣ дали напиться, и я
успокоилась. Вѣроятно, няня подумала, что я уже заснула, такъ какъ
сказала матушкѣ: «хоть рѣжьте, я никуда не поѣду!> Это рѣшительное
заявленіе няни такъ мѳйя успокоило, что я опять вошла въ прежнюю
колею. Но однажды утромъ няня поразила меня тѣмъ, что какъ-то скон-
фуженно отворачивала отъ меня свое лицо, руки ея дрожали, и она не-
охотно разговаривала со мной. Вдругъ въ передней раздались голоса
Воиновыхъ, и я весело побѣжала къ нимъ навстрѣчу. Не прошло и
получаса, какъ матушка бѳзаппеляціонно объявила мнѣ, что я должна
сейчасъ же одѣваться, такъ какъ отправляюсь въ домъ Воиновыхъ
вмѣстѣ съ ними, и мнѣ стали быстро, быстро подавать верхнюю одежду.
Я поняла свой приговоръ и съ крикомъ бросилась къ нянѣ, но матушка
сурово оттолкнула меня отъ нея, и она, утирая слезы, вышла изъ
комнаты. Больше я не видала ее до самаго ея возвращенія.
Когда я пріѣхала къ Воиновымъ, хозяйка дома и ея гувернантка
дѣлали все, чтобы развлекать насъ, дѣтей: лѣтнія деревенскія удоволь-
ствія смѣнялись одни другими, и я днемъ совсѣмъ не вспоминала ни о
домѣ, ни даже о нянѣ, но, когда я лежала въ постели, я долго не за-
сыпала, и меня вдругъ охватывала страшная тоска. И вотъ однажды я
стала прислушиваться къ разговору помѣщицы Ковригиной, которая ве-
черомъ пріѣхала къ Натальѣ Александровнѣ и разговаривала съ нею
въ столовой, дверь изъ которой была пріоткрыта въ дѣтскую.
Ковригина была вдовою, еще не старою и довольно красивою
женщиною. Хотя доходы съ ея небольшого имѣнія были не велики, но
такъ какъ у нея не было ни дѣтей, ни родни, она могла жить без-
бѣдно. Но она, видимо, проживала гораздо больше, чѣмъ имѣла: зиму
сна проводила въ губернскомъ городѣ, гдѣ много выѣзжала, танцовала,
наряжалась и, какъ говорили, кутила напропалую; въ деревнѣ же она
убивала время, завывая къ себѣ гостей.
Ковригина была своего рода Мессалиною въ нашемъ захолустьѣ:
про нея ходило много разсказовъ. Когда по дорогѣ показывался ея
Шпажъ, болѣе щегольской, чѣмъ у кого бы то ни было въ нашей
мѣстности, дворовые въ людской и гости въ «господскомъ домѣ», не
стѣсняясь присутствіемъ дѣтей, разсказывали о ея разнообразныхъ по-
рожденіяхъ. Сколько въ нихъ было правды, я не знаю, но, какъ фактъ
12*
— 180 —
общеизвѣстный, передавали, что она, съ' помощью прислуживавшаго въ
домѣ казачка, отравила своего мужа, а затѣмъ, чтобы купить молчаніе
своего крѣпостного, сдѣлалась его любовницей и совала ѳму деньги и
подачки, что только увеличивало его требовательность и наглость. Она
избавилась отъ него лишь вѣроломнымъ образомъ, отправивъ его въ
воинское присутствіе и забривъ ему лобъ. Тѣмъ не менѣе дѣло о вне-
запной кончинѣ ея мужа все-таки возникло, и она употребила весь свой
небольшой капиталъ и свои брилліанты на то, чтобы потушить его-
Когда ѳто ей удалось, она на довольно продолжительное время куда-то
уѣхала изъ нашихъ краевъ, но затѣмъ опять появилась въ своей усадьбѣ
и сразу начала вести безпутный образъ жизни. Ея не принимали во
многихъ помѣщичьихъ семьяхъ, но не потому, что она запятнала себя
уголовнымъ преступленіемъ и нѳдобропорядочнымъ поведеніемъ, а
только изъ-за того, что находили ее неотразимой для мужа или сына.
Ни одинъ помѣщикъ не рѣшался признаться въ томъ, что посѣщаетъ
ее: они пріѣзжали къ ней не иначе, какъ оставивъ лошадей на постоя-
ломъ дворѣ, находившемся въ полутора верстѣ отъ ея дома, и являлись
къ ней пѣшкомъ. Когда она въ первый разъ пріѣхала къ намъ въ По-
горѣлое, матушка приняла ее очень любезно, но, проболтавъ съ ней
вечеръ, пришла къ заключенію, что Ковригина «дурашка и пустельга»,
что на нее нѳ стоитъ тратить времени, а потому не отдала ей визита и
разъ навсегда приказала нянѣ,, когда она будетъ пріѣзжать къ намъ,
говорить ей, что матушка только что уѣхала.
Когда Ковригина, разговаривая съ Воиновой, вдругъ произнесла
мою фамилію, я стала прислушиваться. «Всѣ ея дѣти» (т. е. моей ма-
тери), говорила она, «несчастныя, заброшенныя созданія, а сама она
ледяная глыба. Отъ отсутствія ея заботливости у нея уже сгорѣла одна
дочь, да и всѣ ея дѣти погибли бы въ- огнѣ и помойныхъ ямахъ,
если бы не няня»...
Я не могла понять того, что все сказанное Ковригиною было съ
ея стороны местью за пренебрежительное отношеніе къ ней моей ма-
тери. Такъ какъ я страдала отъ ея холодности и была уязвлена въ
раннемъ дѣтствѣ ея словами во время моей тяжелой болѣзни, то все
слышанное мною снова пробудило въ моей душѣ дурныя чувства
къ матушкѣ.
По возвращеніи домой я съ особенной силой почувствовала весь
ужасъ одиночества. Онъ былъ всего болѣе чувствителенъ для меня по-
тому, что въ то лѣто у насъ не гостили ни мои братья, ни сестра Саша.
Она уже была въ старшихъ классахъ пансіона и получила на каникулы
мѣсто въ.Черниговской губерніи у зажиточныхъ малорусскихъ помѣщи-
ковъ, гдѣ она обучала французскому языку и музыкѣ ихъ единственную
дочь, воспитанницу того же пансіона. Хотя за зтотъ трудъ сестрѣ пред-
— 181 —
л ожили невѣроятно жалкое вознагражденіе, что-то въ родѣ 10 или 12 руб-
лей за все лѣто, но она письменно умоляла матушку не лишать ея
<счастья быть полезной семьѣ» и дозволить взять мѣсто. Матушка со-
гласилась, и Саша впервыѳ отправилась на мѣсто гувернантки, а осенью
прислала ей всѣ полученныя ею деньги.
Здѣсь кстати будетъ упомянуть объ оригинальномъ отношеніи моей
матери къ деньгамъ, получаемымъ моею сестрою за свой трудъ. Оно было
совершенно такимъ же, какъ и у крестьянъ, когда тѣ отправляютъ сына
на заработки. Сестра Саша впослѣдствіи много зарабатывала, конечно,
сравнительно съ тѣмъ, что тогда вообще получали у насъ женщины, но
какъ свое первое вознагражденіе, такъ и до конца своей жизни, она все
до послѣдней копѣйки отдавала матери. Когда ей нужна была новая обувь,
шляпа, платье или что другое, матушка требовала, чтобы Саша пока-
зала ей то, что она желаетъ обновить. Иногда она находила, что баш-
маки ея дочери могутъ выдержать вторую починку, а платье еще не
такъ истрепалось, чтобы его замѣнять другимъ,—и отказывала удовле-
творить ея просьбу. Когда Сашѣ приходилось письменно просить ма-
тушку разрѣшить ей удержать для себя нѣсколько рублей изъ своего
заработка, это дѣлалось съ подробнымъ и точнымъ обозначеніемъ того,
на что именно и сколько ей было нужно денегъ. Въ отвѣтъ на такую
просьбу, матушка обыкновенно посылала ей свой собственный списов^ь,
въ которомъ точно опредѣляла, во что должно обойтись то или другое:
вмѣсто предполагаемой сестрой матеріи на ея новое платье по 60 коп.
за аршинъ, она должна была по приказанію матери купить ѳѳ
по 40 коп., «что же касается ботинокъ», стояло въ одномъ изъ пи-
семъ матушки къ сестрѣ, найденныхъ мною въ ея бумагахъ, «то и
козловые башмаки въ 1 рубль 50 коп. могутъ еще считаться ще-
гольствомъ для такой бѣдной дѣвушки, какъ ты, а ужъ эти фокусы,
чтобы покупать нонѣшнія ботинки въ 3 рубля, такъ ты это выкинь изъ
головы. И съ чего это у тебя вдругъ такое фанфаронство? При твоемъ
умѣ и благоразуміи,—это просто даже непростительно!».
Но возвращаюсь къ своему разсказу. Если бы въ нашей семьѣ не
было страшнаго несчастья, случившагося съ сестрою Ниною, погибшею
отъ обжоговъ вслѣдствіе недосмотра, то матушка, по ея словамъ, дав-
нымъ-давно дала бы мнѣ полную свободу ходить и бѣгать, гдѣ угодно.
Но это ужасное семейное событіе заставляло ѳѳ, несмотря на то, что я,
во время отсутствія няни, была уже большою дѣвочкой, поручить меня
присмотру горничной Домны, которая должна была повсюду сопрово-
ждать меня, не спуская съ меня глазъ. Но это совсѣмъ не исполнялось,
и Домна лишь изрѣдка забѣгала посмотрѣть, гдѣ я нахожусь.
Нашъ домъ стоялъ на горѣ, а внизу между нимъ и озеромъ.была
сажалка, устроенная еще отцомъ. Когда въ озерѣ ловили рыбу и попа-
— 182 —
далась мелкая рыбешка, ее бросали въ сажалку. Нѣкоторыя породы
рыбъ прекрасно выносили воду сажалки, даже жирѣли въ ней, тѣмъ
болѣе, что имъ бросали хлѣбныя крошки, червяковъ, рыбьи внутрен-
ности. Эту сажалку держали и при матушкѣ, чтобы всегда имѣть подъ
руками живую рыбу. Даже живя у берега большого, прекраснаго озера,
не всегда возможно было имѣть къ столу хорошую рыбу: то уловъ ока-
зывался плохимъ, то попадалась исключительно мелкая рыба. А въ
сажалку стоило опустить сачокъ, и изъ него выбирали то, что нужно,
а остальное опять бросали въ воду. Крестьянамъ ловить для себя рыбу
изъ сажалки было строго запрещено. Намъ, дѣтямъ, дозволялось удить
въ ней рыбу удочкой. Въ первый же разъ, когда я попробовала это
дѣлать безъ няни, я поскользнулась и упала въ сажалку. Это не испу-
гало меня; у берега было мелко, и я тотчасъ выкарабкалась на землю,
но Доина, увидавъ мое испачканное платье, пребольно стала обдерги-
вать меня. До той поры я даже отъ матушки не испытала ничего по-
добнаго, а тутъ вдругъ «простая баба смѣетъ меня, барышню!..» И я
бросилась съ жалобой къ Нютѣ, которая постращала за это Домну
тѣмъ, что если она позволитъ себѣ еще что-нибудь въ такомъ же родѣ,
это будетъ доложено матушкѣ. Переодѣвая меня, Домна осыпала меня
градомъ упрековъ, называя «ябедницею» и «наушницею». Я и это по-
бѣжала передать сестрѣ; но та за это уже побранила меня, указывая
на то, что она съ Сашею часто замѣчаютъ, что прислуга дѣлаетъ не
такъ, какъ слѣдуетъ, но никогда не доводятъ этого до свѣдѣнія матушки;
при этомъ она прибавила: «особенно няня не терпитъ тѣхъ, кто жа-
луется...» Послѣднее замѣчаніе произвело на меня сильное впечатлѣніе:
мысль, что няня можетъ разлюбить меня, если я передамъ кому-нибудь
о томъ, что мвѣ сдѣлали что-либо непріятное, такъ ужаснула меня, что
я тутъ же дала себѣ слсво викегда никому ни на что не жаловаться.
У насъ готовился рекрутскій наборъ. Всеобщей воинской повин-
ности тогда не существовало; дворяне и купцы не обязаны были слу-
жить. Когда объявляли новый наборъ, помѣщики должны были доставить
въ рекрутское присутствіе извѣстное количество рекрутъ. Тотъ изъ
крестьянъ, на кого падалъ жребій, отбывалъ солдатчину въ продолженіе
25 лѣтъ, а въ случаѣ какой-либо провинности и всю жизнь, слѣдова-
тельно, его надолго, а то и навсегда, отрывали отъ своего гнѣзда и хо-
зяйства, отъ своей деревни, отъ жены, матери и дѣтей, отъ всѣхъ при-
вычекъ, съ которыми онъ сроднился, и бросали въ среду, еще болѣе
жестокую, чѣмъ была даже крѣпостническая среда того времени.
Не менѣе ужасно было и положеніе жены рекрута: когда мужа
уводили «на чужедальнюю сторонушку», какъ объ этомъ говорилось въ
народныхъ пѣсняхъ, его женѣ некуда было дѣться, и она волей-неволей
оставалась въ его семьѣ. Какова даже въ настоящее время жизнь мо-
— 183 —
лодухи, попавшей въ семью свекра, въ которой живутъ нѣсколько
его сыновей съ своими женами и его незамужнія дочери, можно
видѣть изъ талантливой драматической поэмы К. И. ФаломЪѳва
«Счастье». Въ ней реально, глубоко правдиво и въ художественныхъ
образахъ изображена горе-горькая доля молодой женщины въ домѣ
свекра и свекрови. Но въ своемъ произведеніи г. Фаломѣѳвъ даетъ опи-
саніе жизни современныхъ крестьянъ, никогда не испытавшихъ гнета
крѣпостничества, нравы которыхъ со времени освобожденія должны были
сильно смягчиться и очѳловѣчиться подъ вліяніемъ все усиливающейся
грамотности, распространенія гуманныхъ идей и постепеннаго пробу-
жденія отъ вѣкового сна. Если и въ настоящее время положеніе «мо-
лодухи» въ семьѣ мужа такъ ужасно, какъ изображено въ драмѣ
«Счастье», то можно себѣ представить, каково оно было въ то отда-
ленное, жестокое крѣпостническое время, да еще тогда, когда мужъ, ея
единственный защитникъ, уходилъ въ солдаты. «Солдатка», какъ тот-
часъ начинали называть ее, слезами и кровью омывала каждый кусокъ
хлѣба: изнемогая подъ бременемъ непосильнаго труда (на нее нава-
ливали въ семьѣ самую тяжелую работу), изнывая отъ брани и упре-
ковъ золовокъ, поѣдомъ ѣвшихъ ее, страдая отъ побоевъ свекрови и
свекра, а нерѣдко и отъ позорныхъ преслѣдованій послѣдняго, она бѣжала
развлекаться на сторону, становилась пьяницей и въ конецъ развра-
щалась.
Вотъ почему такой ужасъ охватывалъ какъ того, кого сдавали въ
солдаты, такъ и его жену, и его близкихъ, вотъ почему тотъ, на ко-
тораго падалъ тяжкій жребій быть солдатомъ, «удиралъ въ бѣги», а
случалось,—и лишалъ себя жизни. Какъ тѣ, у кого укрывались бѣглецы,
такъ и самихъ ихъ жестоко карали. Вслѣдствіе этого рѣдко находились
охотники, рѣшавшіеся прятать у себя бѣглецовъ, а потому послѣдніе
чаще всего скрывались въ лѣсахъ, канавахъ и въ полуразвалившихся,
заброщѳнныхъ постройкахъ. Когда наступало время рекрутскаго набора,
не только женщины, но и мужчины, какъ господа, такъ и крѣпостные,
не рѣшались ходить въ лѣсъ въ одиночку.
Однажды, когда послѣ рекрутскаго набора прошелъ съ мѣсяцъ, и
няня была уже дома, мы какъ-то гуляли съ нею недалеко отъ нашего
дома. Только что мы успѣли перейти мостикъ, переброшенный черезъ
овражекъ, какъ изъ-подъ него стало выползать и приподниматься какое-то
страшное существо, которое въ первую минуту даже трудно было при-
знать за человѣка: оборванныя лохмотья, которыми онъ былъ прикрытъ,
волосы на головѣ, лицо,—все представляло какой-то громадный комъ
грязи. Во всей фигурѣ ѳтого несчастнаго выдѣлялись только его глаза,
бѣгающіе изъ стороны въ сторону, какъ у затравленнаго звѣря, и ротъ,
обрамленный гнойными струпьями. При нашемъ приближеніи онъ хо-
— 184 —
тѣлъ заговорить, но издавалъ только гортанные звуки. Я такъ испу-
галась, что бросилась бѣжать, вскочила на крыльцо дома и сѣла на
ступеньки съ сильно бьющимся сердцемъ. Когда, черезъ нѣкоторое время,
пришла няня, слезы градомъ катились по ея щекамъ. Изъ ея разговора
съ матушкой я поняла, что ѳто былъ бѣглый изъ имѣнія, верстъ за
30 отъ насъ, что онъ хоронится отъ людей уже больше мѣсяца, до
ужаса оголодалъ и охолодалъ и теперь идетъ въ городъ «заявиться»,
т. ѳ. отдаться въ руки властямъ. Няня умоляла матушку дать ему воз-
можность «силушки набраться», чтобы до города дотащиться. Она по-
лучила разрѣшеніе взять изъ хозяйства все, что найдетъ необходимымъ,
но матушка заявила нянѣ, что она должна переговаривать съ нимъ
такъ, чтобы никто этого не замѣтилъ, иначе она будетъ въ отвѣтѣ за
пристанодержательство.
Когда объявляли рекрутскій наборъ, наши крестьяне, по своему
приговору, назначали, кому быть рекрутомъ, и сами зорко наблюдали
за тѣмъ, чтобы соблюдалась очередь. И, несмотря на ѳто, родственники
кандидата въ рекруты,—его отецъ, жена, мать,—приходили къ матушкѣ,
падали передъ нею на колѣни, говорили о несправедливости «міра»,
слезно молили ѳѳ не отдавать ихъ сына въ солдаты, указывали
крестьянскую семью, которой легче будетъ перенести отсутствіе лиш-
няго работника. Но матушка отклоняла всѣ подобныя ходатайства, не
желая вмѣшиваться въ постановленія міра (сельскаго общества). Многіе
помѣщики не слѣдовали этому правилу и отдавали въ рекруты крестьянъ,
чѣмъ-нибудь провинившихся передъ ними. Помѣщикъ, недовольный
своимъ крѣпостнымъ, нерѣдко даже ранѣе рекрутскаго набора, отпра-
влялъ его въ воинское присутствіе и получалъ за него рекрутскую кви-
танцію, которую продавалъ обыкновенно за довольно высокую цѣну.
На того, кому предназначалось быть рекрутомъ, немедленно на-
дѣвали ручные и ножные кандалы и сажали въ особую избу. Это дѣ-
лали для того, чтобы помѣшать ему наложить на себя руки или бѣ-
жать. Съ этою цѣлью нѣсколько человѣкъ крестьянъ садились съ бу-
дущимъ рекрутомъ въ избу и проводили съ нимъ всю ночь, а на другой
день, раннимъ утромъ, его отвозили въ городское присутствіе. Въ эту
ночь сторожа не могли задремать ни на минуту: несмотря на то, что
вновь назначенный въ рекруты былъ въ кандалахъ, они опасались,
что онъ какъ-нибудь исчезнетъ съ помощью своей родни. Да и воз-
можно ли было имъ заснуть, когда вокругъ избы, въ которой стерегли
несчастнаго, все время раздавались вой, плачъ, рыданія, причитанія...
Тотъ, кто имѣлъ несчастье хотя разъ въ жизни услышать эти разди-
рающіе душу вопли, никогда не забывалъ ихъ.
Въ тотъ разъ, о которомъ я говорю, наборъ рекрутъ происходилъ
во время нянинаго отсутствія. Я уже спала, какъ вдругъ до меня до-
185
неслись ужасающіе вопли. Я проснулась и начала звать Домну, но она
не откликалась. Тогда я, ощупавъ ея постель и убѣдившись, что ея
нѣтъ со мной, набросила на себя, что попало подъ руку, и выбѣжала
во дворъ: дверь дома оказалась незапертою.
Чуть-чуть свѣтало. Я пошла туда, откуда раздавались голоса, ко-
торые и привели меня къ банѣ, вплотную окруженной народомъ. Изъ
единственнаго ея маленькаго окошечка по временамъ ярко вспыхивалъ
огонь лучины и освѣщалъ то кого-нибудь изъ сидѣвшихъ въ банѣ, то
одну, то другую группу снаружи. Въ одной изъ нихъ стояло нѣсколько
крестьянъ, въ другой на землѣ сидѣли молодыя дѣвушки, сестры ре-
крута; они выли и причитали: «Братецъ нашъ милый, на кого ты насъ
покинулъ, горемычныхъ сиротинушекъ?..» Въ сторонкѣ сидѣло двое ста-
риковъ: мужикъ и баба—родители рекрута. Старикъ вглядывался въ
окно бани и сокрушенно покачивалъ головой, а по лицу его жены и по
ея плечамъ капала вода,—ѳѳ только что обливали, чтобы привести въ
чувство. Она не двигалась, точно вся застыла въ неподвижной позѣ,
глаза ея смотрѣли впередъ какъ-то тупо, какъ можетъ смотрѣть чело-
вѣкъ, уставшій отъ страданія, выплакавшій всѣ свои слезы, потерявшій
въ жизни всякую надежду. А подлѣ нея молодая жена будущаго сол-
дата отчаянно убивалась: съ растрепавшимися волосами, съ лицомъ,
распухшимъ отъ слезъ, она то кидалась съ рыданіемъ на землю, то
ломала руки, то вскакивала на ноги и бросалась къ двери бани. Послѣ
долгихъ просьбъ впустить ѳѳ, дверь, наконецъ, отворилась, и въ ней
показался староста Лука: «что-жъ, молодка, ходи... на послѣдяхъ... Пу-
щай и старики къ сыну идутъ!..» За вошедшими проскользнула и я.
Въ первую минуту на меня никто не обратилъ вниманія. Я смотрѣла
то на сторожей, сидѣвшихъ по лавкамъ, то на молодую женщину, ры-
давшую у ногъ мужа. Но вдругъ Лука, замѣтивъ меня, всплеснулъ ру-
ками: «барышня! да что вы?.. Вѣдь Домнѣ-то здорово за васъ влетитъ!»..
Прибѣжала и Домна и потянула меня домой, безцеремонно ругая меня
за своеволіе. Во мнѣ опять вскипѣлъ дворянскій гоноръ,—матушка не
могла его вытравить: онъ внѣдрялся вѣками и всею совокупностью фак-
товъ крѣпостнической среды. Я пустилась въ перебранку съ «подлян-
- кой», которая осмѣлилась такъ говорить со мною. Но она, не обращая
вниманія. на меня, стащила съ меня платье; я опять очутилась въ по-
стели, а горничная снова убѣжала. Но вопли со двора раздались вдругъ
съ такой силою, съ такою болью сжали мнѣ сердце, что я опять выбѣ-
жала на крыльцо.
На этотъ разъ я увидала уже запряженную телѣгу. Рекрутъ, въ
сопровожденіи сторожей, былъ во дворѣ; къ нему подходили родствен-
ники, другъ за другомъ, по степени родства, цѣловались съ нимъ три
раза то въ одну, то въ другую щеку, кланялись ему до земли; онъ
- 186 —
отвѣчалъ имъ тѣмъ же и, отвѣсивъ послѣдній земной поклонъ сразу
всѣмъ присутствующимъ, сѣлъ въ телѣгу, въ которую вмѣстѣ съ нимъ
влѣзли еще двое крестьянъ. Въ зтой толпѣ я замѣтила и матушку.
Плачъ, рыданія, вопли и причитанія кругомъ такъ потрясли меня, что-
я бросилась къ ней со слезами. Матушка была сильно взволнована и
нѳ обратила вниманія на то, что я расхаживала тутъ въ такое раннее
время, Я приставала къ ней съ разспросами, зачѣмъ она отдаетъ въ
солдаты Ваньку, котораго всѣ такъ жалѣютъ. Изъ ея объясненій я по-
няла только одно, что рекрутскій наборъ наноситъ большой ущербъ ея
хозяйству, и уже никакъ нѳ она въ немъ повинна, а что есть кто-то
повыше ея, кто требуетъ ѳтого.
Никто въ домѣ долго нѳ зналъ о моей ночной экспедиціи,—и ѳто
понятно: крѣпостные, безъ крайней необходимости, никогда нѳ под-
вергали горничную барскому гнѣву. Эта ужасающая сцена отдачи въ
рекруты много лѣтъ приходила мнѣ на память, нерѣдко смущала мой
покой, заставляла меня ломать голову и разспрашивать у многихъ,
кто же виновенъ въ томъ, что у матери отнимаютъ сына, у жены—
мужа и отвозятъ въ «чужедальную сторонушку?»
Нянино отсутствіе уже приближалось къ концу, какъ вдругъ од-
нажды матушка получила приглашеніе отъ знакомыхъ, жившихъ отъ
насъ верстахъ въ 30, пріѣхать съ Нютою къ нимъ на именины. И обѣ
онѣ долго при мнѣ совѣщались о томъ, принять ли имъ ѳто приглаше-
ніе, или. отказаться отъ него. Изъ этихъ разговоровъ я поняла, что ма-
тушка желаетъ отправиться въ гости, чтобы кое съ кѣмъ поговорить о
дѣлахъ и чтобы дать возможность Нютѣ, которая вѣчно сидитъ дома,
разсѣяться и познакомиться съ обществомъ, а можетъ быть и потанце-
вать. При ѳтомъ обо мнѣ никто изъ нихъ и нѳ вспомнилъ. На мой
вопросъ, отправлюсь ли и я съ ними, матушка какъ-то переконфузи-
лась и ничего не отвѣтила, а сестра взяла на себя роль старшей и,
обращаясь ко мнѣ, наставительно отчеканила: «тамъ нѣтъ дѣтей... да
тебя туда никто и не приглашаетъ!»... Я расплакалась. Матушка под-
сѣла ко мнѣ, ласково стала гладить по головѣ и утѣшать, но такъ какъ
въ ея словахъ все-таки нѳ было обѣщанія взять меня съ собою, то они
еще болѣе усилили горечь и обиду. Мнѣ такъ хотѣлось сказать ей въ
ѳту минуту много, много горькихъ вещей, но я не высказала ихъ: я
была уже пріучена къ извѣстной сдержанности и къ тому же нѳ умѣла
формулировать того, что просилось на языкъ.
И ѳтотъ новый фактъ окончательно укрѣпилъ меня въ мысли, что
матушка совсѣмъ меня нѳ любить, что въ другихъ семьяхъ, напримѣръ,
у Воиновыхъ, мать гораздо болѣе заботится о своихъ дѣтяхъ... Особенно
возмущалась я тѣмъ, что меня оставляютъ дома одну съ Домною, кото-
рую я нѳ терпѣла, которая вѣчно оскорбляла меня, которой въ домѣ-
-• 187
никто не довѣрялъ. Чѣмъ больше я думала объ этомъ, тѣмъ больше
меня охватывалъ ужасъ остаться съ нею вдвоемъ. <Я сгорю», начала
я всхлипывать, «какъ сгорѣла Нина!» И< я горько и безутѣшно рыдала.
Вѣроятно, чтобы успокоить меня, матушка позвала Домну и стала при
мнѣ строго приказывать, чтобы она не осмѣливалась во время ея от-
сутствія оставлять меня одну хотя на минуту. Домна по обыкновенію
завопила: «Да Лопни мои глаза... Да провались я скрозь землю... ежели
я, значитъ, хоть на сикундъ отлучусь»... Матушка заявила, что она
возвратится черезъ два дня и распорядилась, чтобы я не выходила изъ
дому въ дурную погоду.
Какъ только пересталъ раздаваться звонъ колокольчиковъ отъ-
ѣзжавшихъ, Домна немедленно втащила въ дѣтскую корзину съ моими
игрушками, представлявшими скорѣе пародію на нихъ: тутъ были скля-
ночки, баночки, бумажныя коробочки отъ лекарствъ, поломанные ка-
рандаши, тетрадки изъ желтой бумаги домашняго приготовленія, рва-
ныя куклы изъ тряпокъ, камешки, обрубки дерева и тому подобный
хламъ. Меня очень удивило, что горничная желаетъ запрятать меня въ
дѣтскую, комнату съ однимъ окномъ, выходящимъ во дворъ, совершенно
мрачную въ этотъ сырой день, а потому я немедленно перетащила въ
залу корзину съ своими богатствами. Тогда она рѣшительно заявила
что я должна оставаться до обѣда въ дѣтской, такъ какъ она будетъ
мыть полы въ залѣ, и съ сердцемъ потащила мою корзину обратно.
Сознавая, что я вполнѣ нахожусь въ ея власти, я покорилась своей
участи. Не имѣя ни игрушекъ (мой хламъ не заслуживалъ этого на-
званія), ни другого занятія, я сѣла у окна и стала думать о своей
горькой долѣ: «Почему маменька не отправила меня на это время къ
Воиновымъ, гдѣ я могла бы весело провести время съ дѣтьми? Куда
ей думать обо мнѣ! Ей жалко оторвать для меня отъ работы человѣка!
Если послѣ отъѣзда няни я провела у Воиновыхъ первое время, то,
вѣроятно, благодаря тому, что на этомъ настояла та же няня... Развѣ
«она» (такъ мысленно я называла свою мать) думаетъ обо мнѣ!..» Эти
мрачныя мысли и ужасъ одиночества и заброшенности такъ мучительно
больно сжимали мое сердце, что я бросилась на колѣни передъ обра-
зами и начала горячо умолять Бога, чтобы онъ заставилъ матушку
любить меня, чтобы няня совсѣмъ выздоровѣла, чтобы она никогда бо-
лѣе не уходила. Скрипъ закрываемой двери на черной лѣстницѣ заста-
вилъ меня вскочить на ноги. «Какъ!» думала я, «неужели Домна оста-
вляетъ меня во всемъ домѣ совершенно одну?» Чтобы убѣдиться въ
этомъ, я побѣжала осматривать комнаты. Оказалось, что она вовсе не
собиралась мыть полы и. дѣйствительно, ушла изъ дому. «Зачѣмъ же
это ей понадобилось выпроводить меня изъ парадныхъ комнатъ?» Я
возвратилась въ дѣтскую и стала смотрѣть въ окно, напротивъ кото-
— 188 —
раго во дворѣ стоялъ сарай. Скоро изъ него вышла Домна въ сопро-
вожденіи Ѳедора, ея мужа, и Фильки, еще молодого парня, который
прежде былъ у насъ казачкомъ. Поговоривъ между собой у двери са-
рая, они двинулись къ черной лѣстницѣ, нашего дома.
«Какъ, они всѣ трое идутъ въ домъ? Зачѣмъ?» и меня охватилъ
смертельный ужасъ: никогда ни одинъ крестьянинъ не смѣлъ входить
въ комнаты нашего дома, если у него не было крайней необходимости
переговорить съ матушкою, да и объ атомъ еще должны были предва-
рительно сказать нянѣ и попросить ее доложить объ ѳтомъ «барынѣ».
И вдругъ теперь, когда всѣ прекрасно знаютъ, что «наши» уѣхали, къ
дому направляются сразу двое крестьянъ въ сопровожденіи горничной...
«Они навѣрное хотятъ убить меняі» вдругъ мелькнула у меня дикая
мысль, и я въ мигъ выскочила изъ дѣтской, вбѣжала въ спальню ма-
тери (комнату подлѣ столовой) и стала за дверь, захлопнувъ ее за со-
бою. Мнѣ казалось, что такимъ образомъ я устроила для себя надеж-
ную засаду... «Никто изъ нихъ не догадается», думалось мнѣ, «что я
нахожусь здѣсь, а если кто и войдетъ сюда, то открываемая дверь за-
кроетъ меня въ уголку отъ моихъ преслѣдователей». Я считала себя
въ безопасности и, нѣсколько успокоившись отъ перваго испуга, при-
ложила глаза къ большой щели у ручки двери, желая наблюдать за
тѣмъ, что люди собираются дѣлать- въ столовой: топотъ ихъ ногъ по-
казывалъ мнѣ, куда они направлялись. И вдругъ я увидала, что Ѳе-
доръ, Филька и Домна прямо подошли къ шкафу, въ которомъ хра-
нился сахаръ, чай, баранки и т. п. Филька вынулъ изъ кармана нѣ-
сколько ключей и сталъ пробовать, который изъ нихъ подойдетъ къ
замку, но ни одинъ, видимо, не годился. Тогда Ѳедоръ вынулъ изъ-за
пазухи инструментъ, подпилилъ имъ одинъ изъ ключей и открылъ
шкафъ. Но когда Филька съ грохотомъ началъ высыпать изъ жестянки
колотый сахаръ въ передникъ Домны, мнѣ опять сдѣлалось какъ-то
жутко, я вскрикнула и полѣзла подъ кровать. Всѣ трое бросились въ
мою комнату, и Домна за платье вытащила меня изъ-подъ кровати еле
живую и хотѣла поставить на ноги, но я тряслась съ головы до пятъ
и, какъ пьяная, шаталась изъ стороны въ сторону. Тогда Ѳедоръ, здо-
ровенный и высокій крестьянинъ, схватилъ меня на руки и понесъ въ
гостиную къ образу; за нимъ двинулись и остальные.
— Крестись, барышня! передъ святою Богородицею побожись, что
не съябедничаешь, что ни единой душенькѣ не разскажешь, что видѣли
твои глазыньки... Ну же, сказывай! Крестись.!—Съ зтими словами при-
ставалъ ко мнѣ то одинъ, то другой изъ нихъ. Я дѣлала все, чтобы
исполнить требованіе, но спазмы сжимали мнѣ горло, я не могла про-
изнести ни одного звука, приподнимала руку, чтобы перекреститься, но
она падала сама собой. Всѣ трое рѣшили тогда, что я «дюже спужа-
— 189 —
лась». Нѳ выпуская меня изъ рукъ, Ѳедоръ приказалъ Домнѣ вылить
мнѣ на голову «кувшинъ воды», что и было исполнено, затѣмъ мнѣ
велѣно было «испить водицы», и меня уложили на диванъ. Домна под-
ложила мнѣ подъ голову подушку, ласково гладила по головѣ, а осталь-
ные стояли тутъ же, уговаривая ничего нѳ бояться: «Вогь-те Христосъ...
пальцемъ нѳ тронемъ...» Пошептавшись въ сторонкѣ между собою, они
всѣ трое вышли изъ гостиной. Нѳ знаю, вынимали-ли они что-нибудь
изъ другихъ комодовъ и шкафовъ, но я долго лежала одна, прислуши-
ваясь къ тому, какъ они хлопали дверями то одной, то другой ком-
наты, какъ раздавались ихъ шаги. Когда они опять вошли ко мнѣ, я
уже сидѣла на диванѣ. Они приказали мнѣ стать на колѣни передъ
образомъ, у котораго Домна тотчасъ же зажгла лампадку, и произносить
за Ѳедоромъ клятву: «Даю клятву передъ тобой, царица небесная, какъ
и передъ всѣми, какіе есть, святые угодники и святители, что я ни въ
жись. ни словечкомъ нѳ обмолвлюсь ни маменькѣ, ни сестрицамъ, ни
братцамъ, ни нянюшкѣ Марьѣ Васильевнѣ, и никому другому о томъ,
что видѣла, и что со мной безъ моей маменьки приключилось.^» Я
крестилась и, дрожа и глотая слезы, повторяла все, что мнѣ приказы-
вали. Когда я кончила клятву, Ѳедоръ какъ-то бережно и заботливо
усадилъ меня въ кресло, затѣмъ всѣ трое окружили меня и, точно со-
стязаясь другъ передъ другомъ въ придумываніи страшныхъ пугалъ,
стали стращать меня за нарушеніе клятвы всѣмъ, что каждому изъ
нихъ приходило въ голову. Одинъ угрожалъ чертями съ страшнѣющими
хвостами, которые въ аду заставятъ меня лизать раскаленную сково-
роду, другой—бабою-ягою, которая будетъ толочь меня въ ступѣ, третій
стращалъ, что снесетъ меня на погостъ къ мертвецамъ, но тутъ я въ
ужасѣ вскочила, побѣжала въ дѣтскую и бросилась на кровать. Никто
изъ нихъ не послѣдовалъ за мною, и я могла плакать,, сколько хотѣла.
Это событіе потрясло весь мой организмъ: когда черезъ нѣкоторое
время въ мою комнату вошла Домна, она, видимо, испугалась, замѣтивъ,
какъ меня трясетъ лихорадка, какъ стучатъ мои зубы. Она заботливо
укрывала меня, ласково называя своей «ласточкой», «касаточкой»,
«звѣздочкой», но .это лишь усиливало лихорадку. Тогда она призвала
кухарку, и обѣ онѣ долго стояли подлѣ меня, разспрашивали, что у
меня болитъ, но я упорно молчала, и онѣ распоряжались мною, какъ
хотѣли: вливали въ ротъ освященную воду,-наполняли ею свои рты и
обрызгивали меня, растирали ноги, клали на голову мокрыя тряпки-.
Къ ночи у меня явился жаръ: я то засыпала,, то впадала въ безсозна-
тельное состояніе, но когда- приходила въ себя, я все время видѣла
передъ собой испуганное лицо Домны, слышала ласковые эпитеты, кото-
рыми она осыпала меня. На другой день я чувствовала себя до такой
степени разбитой, что нѳ только нѳ могла встать съ постели, но и по-
— 190 —
шевельнуться. Въ такомъ же тяжеломъ, полусознательномъ состояніи я
провела и вторую ночь, но на слѣдующее утро почувствовала себя
лучше, уснула и крѣпко проспала до самаго вечера. Когда я просну-
лась, въ комнатѣ было уже темно; я спросила Домну, которая стояла
подлѣ, возвратились ли наши? Вмѣсто отвѣта она стала цѣловать мои
руки и умолять крѣпко держать данную мною клятву. Въ ѳто время
раздались звуки колоколчика. Домна вытерла мнѣ лицо мокрымъ поло-
тенцемъ и потащила съ постели; одѣваться мнѣ не приходилось: я оба
дня пролежала одѣтою.
Мнѣ совсѣмъ не хотѣлось встрѣчать возвратившихся, но пришлось
уступить не то просьбамъ, не то требованіямъ Домны, и я вошла въ
переднюю. Свѣтъ зажженной сальной свѣчи тускло освѣщалъ комнату,
въ которой матушка уже снимала съ себя верхнюю одежду. Ей некогда
было разговаривать со мной: въ незакрытыя еще двери передней уже
входилъ староста по какому-то неотложному дѣлу. Но когда подавали
ужинъ, матушка замѣтила, что я ничего не ѣмъ, и обратилась съ вопро*
сами по ѳтому поводу и ко мнѣ, и къ Домнѣ, которая отвѣчала ей, что
оба дня я жаловалась на голову.,
— Что же ты молчишь?—дала матушка на меня сердитый окрикъ.—
До сихъ поръ изволишь дуться, что мы не взяли тебя съ собою?—
этимъ ограничились ея разговоры со мной, ея нѣжный материнскій при-
вѣтъ послѣ двухдневнаго отсутствія.
Только что я успѣла одѣться на другой день, какъ раздался крикъ:
«няня пріѣхалаі» Я бросилась къ ней, но отъ волненія не могла выго-
ворить ни слова, только давала ей цѣловать и обнимать меня.
— Сказывай же, Нюточка,—засыпала няня вопросами сестру,—
была ли вѣсточка отъ Шурочки, что подѣлываютъ Андрюша и Заря?
Что они пишутъ, мои голубчики?—Въ то время, какъ Нюта безпорядочно
отвѣчала на ея вопросы, желая, все сразу передать и поскорѣе позна-
комить ее со всѣми нашими новостями, она то и дѣло обхватывала мою
голову руками и осыпала меня поцѣлуями, внимательно заглядывая мнѣ
въ глаза.—Господи! Съ нами крестная сила! Да что съ тобой, Лизуша?
Отчего ты такъ похудѣла и поблѣднѣла? Больна была, что ли?
Сестра отвѣчала, что я похудѣла оттого, что сильно тосковала по
ней, да еще эти дни, вѣроятно, злилась на то, что матушка не взяла
меня съ собой въ гости, куда меня никто не звалъ. Но тутъ возврати-
лась матушка, начались снова поцѣлуи, спѣшные разспросы, разговоры...
«Однако», замѣтила матушка, всматриваясь въ . няню, «если ты и. по-
правилась, то очень мало»... Затѣмъ было приступлѳнно къ чтенію дѣт-
скихъ писемъ, полученныхъ во время нянинаго отсутствія.
Дурная погода не позволила матушкѣ отправиться на лугъ пбслѣ
обѣда, и мы весь день до вечера просидѣли вмѣстѣ, слушая нянины
— 191 -
разсказы о посѣщеніи кіевскихъ мощей и святынь, о дорожныхъ при-
ключеніяхъ во время путешествія въ Кіевъ.
Въ этотъ счастливый для меня день, когда наши наперерывъ
болтали между собой, я молча наслаждаласъ сознаніемъ присутствія
моей дорогой няни. Но когда послѣ ужина мы остались съ нею вдвоемъ,
она вплотную приступила къ разспросамъ о томъ, что было со мною
со дня ея отъѣзда. Я охотно разсказывала ей о своемъ пребываніи у
Воиновыхъ, не умолчала и о разсужденіяхъ Ковригиной. Няня сейчасъ
же въ настоящемъ свѣтѣ представила мнѣ причину дурного отзыва этой
особы о моей матери, чѣмъ отняла у меня возможность подкрѣплять мое
неблагопріятное мнѣніе о ней словами такой личности, какъ Ковригина.
Если нянѣ и не всегда удавалось парализовать мои дурныя чувства къ
матери, то, по крайней мѣрѣ, своими объясненіями она обыкновенно
ослабляла, ихъ силу и остроту. «Сердчишко-то у тебя горячее», говорила
она, лаская меня, «а мамашенька-то у тебя дѣловитая, на ласку скупая,
да и нѣтъ у нея врѳмячка поболтать съ тобою, вотъ ты, какъ крючекъ,
и прицѣпляешься къ ней, во всемъ винишь ее...» И она начала на-
стаивать, чтобы я сообщила ей обо всемъ, что еще было со мною въ
ея отсутствіе. Не особенно охотно, но чистосердечно повѣдала я ей о
томъ, какъ провела ночь передъ отправкою рекрута въ городъ. Изуми-
лась и сильно огорчилась няня, что Домна «осмѣлилась» оставить меня
ночью одну. Но уже дальнѣйшіе разсказы я продолжала, все болѣе за-
пинаясь, конфузясь, и, наконецъ, начала увѣрять ее, что больше ничего
не было со мною. Вѣроятно, я утверждала это очень неувѣренно, такъ
•какъ няня сказала мнѣ, что вѣрно я успѣла за это время разлюбить
ѳѳ, если не могу попрежнѳму говорить съ нею откровенно. Я бросилась
обнимать еѳ и увѣрять въ противномъ, говоря, что, если бы я все,
все разсказала ей, она сама назвала* бы меня «наушницею...»—«Не
могу же я разсказывать всего, вѣдь за нарушенную клятву меня Богъ
покараетъ!..»
— Что, что ты говоришь?—въ неописанномъ ужасѣ спрашивала
няня, понявъ, вѣроятно, въ эту минуту, что со мной случилось что-то не-
обычайное.—Какъ! Съ тебя брали даже клятву?^—И она еще сильнѣе
стала настаивать на томъ, чтобы я во всемъ созналась ей.
Воспоминанія только что пережитаго, ужасъ нарушить клятву, а
не нарушивъ ея, возбудить отвращеніе къ себѣ няни, привели меня въ
полное смятеніе: я бросилась въ ея объятія и, судорожно вздрагивая,
долго, долго рыдала на ея груди.
— Развѣ не тяжкій грѣхъ,—спрашивала я ѳѳ, когда нѣсколько
успокоилась,—нарушать клятву, которую человѣкъ даетъ передъ обра-
зами, да еще) при зажженной лампадочкѣ?
Няня простыми и понятными примѣрами изъ жизни объяснила
— 192 —
мнѣ, что клятву можно брать только оо взрослаго, что нарушать ее,
дѣйствительно, грѣшно, но что еще болѣе ужасенъ грѣхъ того, кто бе-
ретъ какую бы то ни было клятву съ ребенка. Такими клятвами, да
еще при зажженной лампадочкѣ, говорила она, можно напугать ребенка
до родимчика и отправить его на тотъ свѣтъ, а убійцу невиннаго ре-
бенка Богъ караетъ еще строже, чѣмъ убійцу взрослаго человѣка.
Это облегчало мою задачу, и я готова была уже все открыть, какъ
вдругъ вспомнила, что если Богъ меня и нѳ покараетъ за нарушеніе
клятвы (я находила, что нянѣ это, конечно, должно быть лучше извѣстно,
чѣмъ Домнѣ и ея пособникамъ), но зато сами они могутъ мнѣ ото-
мстить: я нѳ вѣрила въ бабу-ягу, но мысль быть брошенной на клад-
бищѣ, среди мертвецовъ, леденила мою кровь.
Однако, няня не нашла нужнымъ дольше приставать ко мнѣ: вѣ-
роятно, измученная и моими слезами, и дорогою, она стала торопить
меня раздѣваться, говоря, «что утро вечера мудренѣй». Я была такъ
утомлена, что сейчасъ же заснула; но пережитое тяжелое событіе пред-
стало передо мной во снѣ во всемъ своемъ несказанномъ ужасѣ, и я
начала бредить, плакать, кричать. Няня разбудила меня и, когда я
пришла въ себя, положила меня съ собой въ кровать и начала снова
настаивать, чтобы я разсказала все, какъ было, увѣряя, что она уже
все знаетъ,—я выдала ей въ бреду свой секретъ; она увѣряла, что
желаетъ только отъ меня самой слышать все по порядку, что послѣ
этого у меня станетъ легко на душѣ, и я сладко засну.
Кстати замѣчу, что пережитыя мною въ раннемъ возрастѣ тяжелыя
приключенія крѣпостнической эпохи, а также изъ ряду вонъ мое пе-
чальное положеніе въ домѣ послѣ смерти няни на всю жизнь оставили
глубокій слѣдъ въ моемъ организмѣ: при всякомъ волненіи я во снѣ
бредила, съ кѣмъ-нибудь спорила и разговаривала, кричала и плакала,
однимъ словомъ, всегда дважды переживала все, что меня волновало.
Возможно, что изъ тогдашняго бреда няня ничего нѳ поняла,
кромѣ того, что со мной случилось что-то скверное, но она воспользо-
валась имъ, чтобы заставить меня признаться во всемъ. Взявъ съ нея
слово, что она не будетъ считать меня «кляузницею» и «наушницею»
и не разлюбитъ за это, какъ думала я со словъ сестры Нюты, я пере-
дала ей все, что со мной случилось безъ нея. Когда я кончила, она
точно забыла меня,—долго не отвѣчала на мои вопросы, а только съ
ужасомъ повторяла: «Боже мой; Боже мой!» Когда я опять напомнила
ей о себѣ, она начала говорить мнѣ о томъ, что я совсѣмъ неправильно
поняла Нюту насчетъ того, что она говорила мнѣ о кляузахъ и на-
ушничествѣ. «Когда прислуга грубитъ», объясняла она, «или не очень
аккуратно выполняетъ приказаніе, не слѣдуетъ изъ-за этого сердиться,
а тѣмъ паче жаловаться старшимъ: устаютъ люди, много у нихъ работы,
— 193 —
вотъ и нужно ихъ пожалѣть!.. Другое дѣло то, что было съ тобой! Ты
совершила большой грѣхъ передъ матушкой, что утаила отъ нея о
воровствѣ, скрыла преступленія ея рабовъ,—вѣдь это уже заправское
преступленіе, что они заставляли тебя произносить клятвы передъ обра-
зами, да всячески стращали». Но она тутъ же успокоила меня, говоря,
что Богъ проститъ меня за все потому, что я дѣлала это «по дѣтскому
недомыслію», и что мнѣ нечего бояться этихъ «воровъ»: они рѣшительно
ничѣмъ не могутъ мнѣ отомстить, и строго приказала мнѣ ни съ кѣмъ
болѣе объ этомъ не говорить; теперь все это она уже сама уладитъ такъ,
какъ найдетъ необходимымъ. При этомъ она вдругъ добавила, что мнѣ
давнымъ-давно пора начинать учиться: «Сашу, какъ она говорила, Богъ
одарилъ большимъ умомъ, но и черезъ книги этого ума ей много при-
было. Ты вѣдь уже не маленькая,—должна понимать, какова у насъ
Саша: такая молоденькая, сама еще учится, а ужъ семьѣ помогаетъ...
Вотъ какъ Богъ да книги вразумляютъ!.. Ну, и ты не лыкомъ шита:
поучишься наукамъ,—поумнѣешь, поймешь, что надо скрывать, а чего
нельзя... А то этакъ всякій тебя застращаетъ до смергушки, либо до
калѣчества».
На другой день было воскресенье; утромъ няня попросила матушку
о дозволеніи ѣхать со мною въ церковь, отслужить молебенъ передъ на-
чаломъ моихъ занятій. Каждая мать, вѣроятно, была бы оскорблена
тѣмъ, что полуграмотная няня напоминаетъ ей, образованной женщинѣ,
о ея прямыхъ обязанностяхъ. Но матушка была далеко даже отъ тѣни
материнскаго самолюбія: она прекрасно сознавала, что вся ушла въ хо-
зяйство, дѣлаетъ много упущеній въ воспитаніи своихъ дѣтей и сильно
запоздала съ моимъ обученіемъ, а потому отвѣчала ей совершенно про-
стодушно: «ну, ужъ ты, суета-Егоровна! Не успѣла послѣ дороги вы-
спаться, а уже за хлопоты принялась!» Матушка съ глубокимъ чув-
ствомъ признательности всегда вспоминала о нянѣ и часто говаривала
мнѣ впослѣдствіи: «Повѣришь ли,—это былъ настоящій ангелъ-хранитель
моихъ дѣтей, просто какой-то геній заботливости: я все болѣе входила
въ роль хозяина-мужчины, а она—въ обязанности матери».
Когда мы одѣвались, чтобы ѣхать въ церковь, въ дѣтскую вошла
Домна и шутливо спросила няню, привезла ли она ей обѣщанный по-
дарокъ. «Привезти-то привезла», было ей отвѣтомъ, «но не отдамъ его
тебѣ... Въ плохомъ видѣ сдала ты мнѣ барышню: и похудѣла она у тебя,
и поблѣднѣла, а что хуже всего—кричитъ по ночамъ, бредитъ, цѣлые
разговоры разговариваетъ! Должно быть, чѣмъ-нибудь у тебя она До
смерти напугалась...»
Домна не могла даже скрыть своего смущенія и молча вышла изъ
комнаты.
Несмотря на свою кротость, поразительную доброту и нѳзлоби-
Воспоминанія.	13
— 194 —
вость относительно всѣхъ безъ исключенія, какъ «господъ», такъ и слу-
жащихъ, няня на этотъ разъ, должно быть, твердо рѣшила, если не
покарать Домну и ея сообщниковъ за продѣлку со мной, то, по крайней
мѣрѣ, сильно припугнуть ихъ. Когда мы возвратились изъ церкви,
Домна накрывала на столъ, а няня что-то приводила въ порядокъ въ
шкафу. Вдругъ она начала то отпирать, то запирать его на ключъ и
прочищать замокъ. «А вѣдь тутъ кто-то пошалилъ!» проговорила она.
<Скажи-ка, Домна, мужу, чтобы онъ сегодня позвалъ ко мнѣ слесаря,—
я ему другіе замки закажу. Домашнихъ-то воровъ я не боюсь,—у меня
все на счету: на всякой провизіи свою мѣтку кладу, а новые замки
хочу сдѣлать, чтобъ въ соблазнъ не вводить».
— Выходитъ, Марья Васильевна, потопить меня порѣшили! Что-жъ,
нашего брата не трудно загубить.
— Сама знаешь,—этого что-то со мной не бывало!.. А вѣдь я ужъ
много лѣтъ съ вами живу! Только и нечисти въ домѣ не допущу!.. А
ты лучше бы сама, во всемъ повинилась... Барышня вотъ запирается,
говоритъ, что съ нею ничего не было, а сама во снѣ кричитъ на весь
домъ! Смотри, Домна: сегодня у ней проскочитъ одно словечко, завтра
другое, такъ все и обнаружится... Да и больно она похудѣла, извелась/
точно отъ долгой болѣзни!.. Ужъ тутъ у васъ было что-то неладное...
Домна ни передъ кѣмъ «не повинилась», но долго ходила, какъ
опущенная въ воду. Няня никому не говорила объ инцидентѣ со мной
и открыла его только матушкѣ передъ своей кончиной, опасаясь, что
безъ нея я опять попаду на руки той же горничной.
На другой день послѣ молебна няня нашла, что я не могу при-
ступить къ занятіямъ, такъ какъ былъ понедѣльникъ—тяжелый день, и
матушка вполнѣ согласилась съ нею. За то на слѣдующій день няня
просила Нюту начать со мною заниматься и ежедневно проходить нѣ-
сколько буквъ и слоговъ, притомъ непремѣнно въ ея присутствіи, чтобы
и она, няня, могла присмотрѣться, какъ ребенка обучать слѣдуетъ, а за-
тѣмъ просила матушку каждый вечеръ, хотя минутъ десять посвящать
мнѣ, провѣряя пройденное. Дабы сложный проектъ моего обученія былъ
пріемлемъ «начальствомъ» и его не раздражало бы ея вмѣшательство,
она всячески изворачивалась. «Вотъ какъ по моему глупому разуму надо
бы устроить ѳто дѣльце. Нюточка обучитъ ее нѣсколькимъ строчкамъ, а
я сейчасъ же заставлю ее все это затверживать... Ужъ какъ къ вамъ-
то, матушка-барыня, мы явимся вечеркомъ отчетецъ давать,—все на зу-
бокъ будемъ знать... Вотъ вы насъ только и будете похваливать»...
— Знаю, знаю,—говорила матушка, улыбаясь,—вѣдь всѣ эти под-
ходы ты устраиваешь, чтобы твоей любимицѣ отъ меня какъ-нибудь
наперсткомъ въ лобъ не влетѣло! Что же, Нюта, намъ съ тобой прихо-
дится подчиниться предписанію нашего директора!
-- 195 --
•Няня ежедневно утромъ приводила меня къ сестрѣ, садилась подДѣ
и слѣдила за каждымъ словомъ, за каждымъ замѣчаніемъ моей учитель-
ницы. Она, вѣроятно, мало давала бы мнѣ отдохнуть послѣ ученія, но
въ продолжѳйіѳ полутора часа моихъ занятій, во время которыхъ она
безотходно присутствовала, у нея накоплялось много дѣла по хозяйству,
и Какъ только я кончала съ сестрой, ей приходилось бѣжать, чтобы
сдѣлать то или другое распоряженіе, выдавать провизію или исполнить
какое-нибудь порученіе. Но, окончивъ свои дѣла, она сейчасъ же заса-
живала меня за книгу.
Хотя при обученіи грамотѣ тогда еще ; не существовало звукового
метода, но меня и не учили уже, какъ это было раньше: <азъ, буки,
вѣди, глаголь», а просто называли буквы, но за то терзали сложными
слогами. Въ азбукѣ, по которой меня обучали, четыре, пять согласныхъ
нанизаны были на гласную въ самомъ невозможномъ согласованіи и со-
четаніи, такъ напримѣръ, «мргвы, ткпру, ждрву» и т. д. Разбирать и
произносить эту невѣроятную чепуху было настоящею пыткою, и съ
меня обыкновенно потъ катился градомъ при окончаніи чтенія странички
такихъ языколомныхъ слоговъ. Если бы ве мое желаніе доставить нянѣ
удовольствіе, я бы такъ и застряла на этихъ слогахъ, что было со мно-
гими дѣтьми нашихъ сосѣдей, которыя остались безграмотными только
потому, что нѳ могли одолѣть эту премудрость. Няня зорко подстерегала,
когда матушка возвращалась домой, и немедленно тащила меня къ ней
для провѣрки пройденнаго. Но такъ какъ я почти наизусть зазубри-
вала слоги и быстро читала ихъ, то матушка всегда отпускала мѳня съ
миромъ.
Иногда няня послѣ занятій тутъ же пускалась въ разсужденія:
«вѣдь какъ это трудно ребенку! Ну, зачѣмъ это языкъ-то ломаютъ? Ка-
жись бы, просто взяли да и написали какое-нибудь словечко, ну, къ
примѣру, взять хоть бы «книга», либо «столъ»... Вотъ ребенокъ начи-
талъ бы много такихъ словъ и скорехонько выучился бы читать всякую
книжку»...
— Ну ужъ, милая моя, тотъ, кто книгу пишетъ, поумнѣё насъ съ
тобой,—возражала ей матушка, нѳ подозрѣвая, что няня своимъ при-
роднымъ чутьемъ и здравымъ соображеніемъ была ближе къ пониманію
надлежащаго метода первоначальнаго обученія, чѣмъ она, болѣе иля
менѣе образованная женщина.
Когда съ великой надсадой и отвращеніемъ я покончила съ рас-
ностылымъ для мѳня букваремъ, меня начали обучать письму, а для
чтенія дали «Священную исторію» Анны Зонтагъ. • Какое это было для
мѳня блаженство! Съ трудомъ одолѣвъ нѣсколько первыхъ страницъ этой
книги, я начала читать довольно бѣгло. Няня приходила въ восторгъ.
Въ виду того, что у насъ въ домѣ совсѣмъ нѳ было книгъ для дѣтскаго
13*
— 196 —
чтенія, да и вообще ихъ тогда почти не существовало, я ежедневно'
должна была прочитать одинъ разсказъ изъ Анны Зонтагъ и нѣсколько'
страницъ изъ Пушкина, но непремѣнно все по порядку, что бы ни по-
падалось: будь то лирическое стихотвореніе, поэма, романъ, повѣсть.
Теперь я уже съ удовольствіемъ шла на урокъ, и матушка скоро объ-
явила сестрѣ, что нѣтъ нужды слѣдить болѣе за моимъ чтеніемъ. Мнѣ-
было дозволено брать всѣ книги, которыя у насъ были; но, кромѣ Пуш-
кина и Анны Зонтагъ, у насъ были книги, въ которыхъ я не понимала
ни слова, при томъ большинство изъ нихъ на польскомъ и француз-
скомъ языкахъ. За то Пушкина я перечитывала много, много разъ и
заучивала на память его стихотворенія.
Наконецъ, рѣшено было расширить курсъ моего обученія: сестра
должна была обучать меня ариѳметикѣ, а матушка взялась за препо-
даваніе французскаго языка. Тутъ-то и началась для меня настоящая
пытка. Матушкѣ рѣдко удавалось начать занятія раньше 9-ти часовъ
вечера, то есть послѣ ужина, когда еѳ самою клонило ко сну. Вслѣд-
ствіе этого она сдѣлала распоряженіе будить меня ночью въ четыре-
часа. Въ этой антипедагогической, даже и для того времени, мѣрѣ ма-
тушка оправдывалась тѣмъ, что, кромѣ лѣта, когда она вставала, какъ
и крестьяне, съ разсвѣтомъ, въ остальное время она должна быть на
ногахъ къ 6-ти часамъ. Вотъ она и приказывала будить меня въ 4 часа,
чтобы, занявшись со мною часа два, поспѣть во время на работы. Дру-
гого свободнаго времени у нея не было.
Когда няня въ первый же день, назначенный для урока француз-
скаго языка, не могла добудиться меня, матушка, выведенная изъ тер-
пѣнія, что ей приходится такъ долго ждать, дернула меня за руку такъ,,
что я въ ту же минуту соскочила на полъ голыми ногами. При этомъ
няня должна была вылить на мою голову кувшинъ воды и быстро выс-
тирать меня. Я одѣвалась подъ аккомпанимѳнтъ матушкиныхъ рѣчей
въ такомъ родѣ: «Разныя тамъ миндальности не для насъ! Я тоже хочу
поспать!.. Очень пріятно поутру набросить на себя пуховый пенюарчикъ,
прилечь на кушеточку и съ серебрянаго подносика пить горячій кофеекъ
со сливочками... Ну, да Богъ насъ съ тобой достатками обидѣлъ!:
Должна еще благодарить его за то, что есть кому поучить тебя хотя
ночью».
Съ тѣхъ поръ меня и въ морозные, и въ болѣе теплые дни бу-
дили въ четыре часа ночи и каждый разъ окачивали холодной- водой
съ головы до пятъ. Послѣ занятій мнѣ не мѣшали поступать, какъ я
желала, ложиться опять спать или бодрствовать. Но заснуть я болѣе-
уже не могла. Хотя въ сущности я спала теперь не многимъ меньше,
чѣмъ прежде, такъ какъ ложилась спать уже въ девять часовъ вечера,
но я цѣлый день ходила совершенно сонная, измученная и несчастная..
— 197 —
Конечно, одною изъ причинъ этого было напряженное бодрствованіе въ
такое время, когда ребенокъ долженъ спать, но еще болѣе это зависѣло
отъ характера преподаванія, Отъ того ли, что на урокахъ французскаго
языка не присутствовала няня (при которой матушка нѣсколько болѣе
одерживала себя), отъ ея ли необыкновенно вспыльчиваго характера,
отъ отсутствія ли педагогическихъ способностей, а можетъ быть причи-
ною было и то, что она сама страдала изъ-за того, что должна мучить
родное дѣтище въ столь неподходящее для преподаванія время, но она
всегда была со мной до невѣроятности нетерпѣлива. Эти занятія во
всѣхъ отношеніяхъ приносили мнѣ несравненно больше вреда, чѣмъ
пользы, что замѣтила, въ концѣ концовъ, и сама матушка и въ чемъ
откровенно сознавалась мнѣ впослѣдствіи.
Послѣ холоднаго обливанія отъ меня требовали, чтобы я какъ
можно скорѣе одѣвалась, но не для того, чтобы я быстро согрѣлась
(правила элементарной гигіены почти никому не были тогда извѣстны),
а чтобы не заставлять матушку напрасно терять время. Вслѣдствіе
этого все было на мнѣ одѣто кое-какъ, и я дрожала и отъ холода,
и отъ преждевременнаго пробужденія, и отъ страха предстоящихъ за-
нятій. О прическѣ моей никто не думалъ: мои всклокоченные волосы
падали, какъ попало. Чуть, бывало, во время урока я чего-нибудь не
пойму или отвѣчу не впопадъ и невольнымъ движеніемъ руки хочу от-
бросить назадъ упавшій на лобъ клокъ волосъ, какъ матушка преду-
преждаетъ это движеніе, хватаетъ меня за волосы съ такимъ остерве-
нѣніемъ, что я издаю крики и вопли на весь домъ. Она еще болѣе вы-
ходитъ изъ себя, сильнѣе дергаетъ меня, толкаетъ со всей силы, осы-
паетъ градомъ колотушекъ. Иногда она приходила въ такое раздраженіе,
что кричала: «Пошла къ другому столу, а то я выдеру всѣ твои во-
лосы».
У матушки былъ, какъ утверждала няня, «отходчивый характеръ»:
она ли дѣлала кому-нибудь непріятность, или другіе огорчали ѳѳ, она
все скоро забывала. И теперь, возвращаясь домой, она попрѳжнѳму,
какъ ни въ чемъ не бывало, добродушно обращалась ко мнѣ. Но на
меня эти, неиспытанные до тѣхъ поръ, побои и трепки производили
ужасающее впечатлѣніе. До этихъ злосчастныхъ занятій, кромѣ нѣсколь-
кихъ толчковъ отъ матушки, меня никто пальцемъ не трогалъ. Эти по-
бои теперь вызывали во мнѣ жестоко-непріязненное чувство къ матери.
Няня, которая такъ умѣла смягчать, а подчасъ и парализовать мои
дурныя чувства, теперь не могла имѣть на меня никакого вліянія: я не
слушала, что она говорила мнѣ по этому поводу, а чаще всего зажи-
мала при этомъ уши и бросалась на постель выплакать свою обиду.
Когда матушка входила въ комнату, я выбѣгала или старалась куда-
нибудь ускользнуть, чтобы избѣжать цѣлованія ея руки по утрамъ, а
— 198 —
временами она не могла добиться отъ меня никакого отвѣта на овой
вопросъ.
Однажды матушка' за урокомъ такъ сердилась на меня, такъ кри-
чала и стучала кулакомъ по столу, столько фазъ прибѣгала къ трепкѣ
и колотушкамъ, что я, наконецъ, замолчала и не произносила ни слова.
Тогда, взбѣшенная, она вскочила съ своего мѣста, и я уже нѳ знаю,
что ова хотѣла со мною сдѣлать, но въ ѳту минуту распахнулась дверь,
и няня съ плачемъ повалилась ей въ ноги. «Матушка, дорогая, пожа-
лѣйте вы свое родное дѣтище! Можетъ, Богъ и взаправду нѳ надѣлилъ
дѣвочку разумомъ насчетъ французскаго... Можетъ, она и безъ него
какъ-нибудь обойдется!»
Матушка стала кричать на няню, упрекать ѳѳ за баловство, но я
въ ѳто время успѣла выскочить за дверь.
— Дѣточка... милая...—начала няня, подходя ко мнѣ,—не распа-
ляй ты сердечка твоего злобой противъ матушки родимой!.. Смертный
это грѣхъ дитятко!..
Но я отшатнулась отъ нея съ крикомъ: «Она нѳ мать моя!.. Я её
ненавижу!»
ГЛАВА VI.
Замужество сестры и проигрышъ брата.
Савельевы.—Женихъ сестры.—Смерть няни.—Лунковскіе—мужъ и жена.—Гу-
вернантство Саши и ея побѣгъ.—Смерть Савельева.
Менѣѳ чѣмъ въ верстѣ отъ нашей деревни Погорѣлое находилась,
крайне жалкая усадьба мелкопомѣстныхъ помѣщиковъ Савельевыхъ—
мужа и жены, двухъ древнихъ стариковъ, давно выжившихъ, изъ ума.
Въ ихъ убогомъ домишкѣ было всего двѣ комнатюрки. Только лѣтняя
жара выгоняла стариковъ на воздухъ изъ комнатъ, въ которыхъ, по,
словамъ няни, ничего не было, кромѣ «смородйны, духотины и срамо-
тины». Такъ выражалась она потому, что въ ихъ домикѣ стоялъ ка-
кой-то особенно отвратительный воздухъ, а на столахъ и стульяхъ
всегда оставался просыпанный табакъ и пепелъ изъ выволоченныхъ
трубокъ.
И мужъ, и жена рѣдко выпускали изо рта длинные чубуки. Когда
Савельевы въ жаркую погоду выходили изъ дому, они садились на ла-
вочку у стѣны. «Дѣвка» немедленно подавала каждому изъ нихъ трубку
съ длиннымъ чубукомъ, подставляла подъ, него кирпичъ, и они начи-
нали дымить. Посмотришь,'бывало, на нихъ, какъ они, грѣясь на при-
пекѣ, сидятъ неподвижно въ полномъ безмолвіи и равномѣрно, точно.
— 199 —
въ тактъ, выпускаютъ дымъ изъ своихъ ртовъ, и глазамъ не вѣришь,
что ѳто—живые люди, а не заведенныя машины.
По внѣшнему виду они удивительно походили другъ на друга: оба
высокіе, съ одутловатыми, желтыми лицами, съ морщинистыми мѣшками
подъ глазами и съ мѣшками еще большихъ размѣровъ подъ подбород-
комъ. Если бы не дымъ, выходившій изъ ихъ ртовъ въ видѣ черной,,
смрадной тучи, они походили бы на египетскихъ мумій, которымъ при-
дали сидячее положеніе. И зимою, въ жарко натопленныхъ комнатахъ,
и въ жаркій лѣтній день—имъ всегда было холодно: во всѣ времена
года Савельева одѣта была въ грязную ватную, длинную кофту, а ея
супругъ—въ истрепанный ватный халатъ; лысая голова его прикрыва-
лась порыжевшѳю суконною ермолкою. Хотя земли у нихъ было значи-
тельно болѣе, чѣмъ у многихъ* мелкопомѣстныхъ, и крѣпостныхъ за
ними числилось душъ десять, но ихъ хозяйство было болѣе запущено,
чѣмъ у кого бы то ни было въ нашей мѣстности. Сами Савельевы въ
хозяйство не входили, издавна предоставивъ, его вести какому-то крест-
нику изъ крѣпостныхъ, какъ говорили, побочному сыну хозяина.
У Савельевыхъ былъ и законный сынъ, но еще въ раннемъ воз-
растѣ отданный въ корпусъ. Въ нашемъ захолустьѣ помѣщики вполнѣ
были освѣдомлены относительно каждаго родственника сосѣдей, гдѣ бы
тотъ ни проживалъ, о его матеріальномъ и служебномъ положеніи. Это
объяснялось тѣмъ, что когда кто-нибудь изъ помѣщиковъ получалъ
письмо отъ родныхъ, онъ читалъ его сосѣдямъ и знакомымъ, всѣмъ, кто
навѣшалъ его, и содержаніе его моментально дѣлалось достояніемъ всей
округи. Относительно же молодого Савельева было извѣстно только, что
онъ служитъ въ чинѣ подполковника въ одномъ изъ армейскихъ пол-
ковъ въ Петербургѣ. Вдругъ до насъ дошли слухи, что онъ вышелъ въ
отставку и скоро пріѣдетъ къ своимъ родителямъ.
Когда у насъ ожидали пріѣзда новаго человѣка, о немъ всегда
шло много разговоровъ, толковъ и пересудовъ; если онъ былъ холостъ,
его заочно женили на той или другой дочери помѣщика. Барышня, ни-
когда не видавшая человѣка, съ которымъ еѳ уже брачными узами
соединила молва, нерѣдко серьезно мечтала объ этомъ. Однако, мечты
молодой дѣвушки и ея родителей очень часто разлетались въ пухъ и
прахъ. Относительно молодого Савельева говорили только, что ѳдва-ли
кто изъ порядочныхъ помѣщиковъ захочетъ породниться «съ такимъ»
голоштанникомъ, какъ онъ, да еще отдать свою дочь въ домъ его ро-
дителей, жившихъ мало чѣмъ лучше простыхъ крестьянъ.
Когда однажды матушка возвратилась домой, няня доложила ей,
что къ намъ пришелъ Савельевъ, котораго она провела въ столовую,
такъ какъ уже подавали обѣдъ. Ѳеофанъ Павловичъ Савельевъ былъ
очень высокій, стройный брюнетъ, лѣтъ за 35, весьма прилично одѣтый,
— 200 —
съ правильными чертами лица, которое можно было бы назвать даже
красивымъ, если бы его не портили глаза, бѣгавшіе во всѣ стороны и
горѣвшіе безпокойнымъ огнемъ, а также сѣтка тонкихъ кровавыхъ жи-
локъ, выступавшихъ особенно рельефно на его блѣдныхъ щекахъ и
вискахъ. Когда къ нему обращались съ вопросомъ или когда онъ самъ
говорилъ, онъ не смотрѣлъ на своего собесѣдника, а опускалъ глаза,
которые обыкновенно были полузакрыты вѣками и продолжали безпо-
койно метаться* въ разныя стороны и мелькать изъ-за его длинныхъ
рѣсницъ. На вопросъ матушки, отчего онъ бросилъ службу и. что со-
бирается дѣлать въ нашей трущобѣ, онъ вдругъ какъ-то сконфузился,
суетливо заерзалъ на стулѣ и послѣ неловкаго молчанія отвѣчалъ, что
вышелъ въ отставку вслѣдствіе плохого здоровья, что онъ по крайней
мѣрѣ съ годъ проживетъ въ деревнѣ', займется своимъ крошечнымъ
имѣніемъ и, такъ какъ онъ страстный охотникъ, то собирается развле-
каться охотою.
Оправившись отъ перваго смущенія, онъ сталъ разспрашивать о
хозяйствѣ. Матушка съ сокрушеніемъ разсказывала о томъ, какъ много
времени отнимаетъ оно у нея, мѣшая ей заниматься даже съ дочерью*
При этомъ она не скрыла отъ него и того, какъ ей приходится для
уроковъ французскаго языка будить меня по ночамъ. Вдругъ Савельевъ
обратился къ ней на чистомъ французскомъ діалектѣ, и, когда они снова
заговорили по русски, я поняла, что онъ взялся за преподаваніе мнѣ
французскаго языка. Матушка нѣсколько разъ принималась благода-
рить его и, какъ человѣкъ практическій, тотчасъ спросила объ условіяхъ.
Онъ отвѣтилъ, что будетъ приходить на урокъ ежедневно за полтора
часа до нашего обѣда и, если матушка ничего не имѣетъ противъ этого,
пусть позволитъ ему обѣдать у насъ. «Старики», такъ выражался онъ
о своихъ родителяхъ, не придаютъ никакого значенія пищѣ, ѣдятъ
какую-то бурду, а ему, при его слабомъ здоровьѣ, необходимо питаться
порядочно. Матушкѣ очень понравилось такое простое объясненіе, а воз-
награжденіе, назначенное имъ, она нашла вполнѣ для себя подхо-
дящимъ.
Мы уже пили кофе, когда матушкѣ пришло въ голову спросить
его, какимъ образомъ онъ такъ прекрасно изучилъ французскій языкъ,—
вѣдь родителямъ его, вѣроятно, было не по средствамъ держать фран-
цуженку. При этомъ вопросѣ Ѳеофанъ Павловичъ совсѣмъ растерялся:
не допивъ кофе, онъ вскочилъ со стула и въ нервномъ возбужденіи
сталъ быстро шагать по комнатѣ, не обращая вниманія на то, что мы
съ удивленіемъ посматривали на него. Черезъ нѣсколько минутъ мол-
чанія, онъ, ни на кого не глядя, заговорилъ отрывочно: «Почему это
можетъ интересовать кого бы то ни было? Подлыя интриги!.; Сплетни!..»
Матушка съ недоумѣніемъ возражала ему, что она и представленія не
— 201 —
имѣетъ о какой бы то ни было интригѣ относительно его, почему же
онъ такъ обезпокоился ея простымъ естественнымъ вопросомъ. Но онъ
на это отвѣчалъ такъ отрывочно, что никто ничего нѳ понялъ; при
этомъ самъ онъ продолжалъ все время быстро ходить по комнатѣ, за-
тѣмъ вдругъ вышелъ изъ столовой и, ни съ кѣмъ не простившись,
исчезъ изъ дому.
Это поразило членовъ моей семьи: они долго сидѣли за столомъ,
разсуждая о его странностяхъ и вспоминая все, что имъ было сказано.
«А ужъ какъ хотите, барыня-матушка, говорила няня, хоть я о госпо-
дахъ настоящаго сужденія имѣть нѳ могу и, какъ ваша раба,—даже не
юмѣю... а всѳ же вотъ, что я вамъ доложу: ежели человѣкъ не можетъ
другому въ глаза смотрѣть, плохо дѣло!.. Попомните мое слово, у него
что-нибудь очень дурное на совѣсти»... «Ну, ужъ ты скажешь! Если бы
•онъ сдѣлалъ что-нибудь такое, такъ былъ бы подъ судомъ!.. А тебѣ
какъ онъ понравился?» вдругъ обратилась матушка къ Нютѣ. «Вѣдь
онъ очень красивый человѣкъ?»
— Красивый? Онъ?—съ ужасомъ переспросила сестра.—Да на него
даже страшно смотрѣть!.. Такъ у него глаза бѣгаютъ, и такіе про-
тивные!
— Просто, какъ у волка. Ужъ лучше бы онъ обличіемъ былъ по-
хуже, только бы настоящимъ человѣкомъ выглядѣлъ!..—разсуждала няня.
На другой день матушка возвратилась домой до моего урока, чтобы
съ рукъ на руки передать новому учителю его ученицу.
— Какъ я рада, Ѳеофанъ Павловичъ, что вы замѣните меня!
Должна вамъ сознаться, что я человѣкъ вспыльчивый,—вотъ дочкѣ моей
порядочно-таки доставалось отъ мѳня...
При этихъ словахъ Савельевъ вскочилъ со стула, сталъ шагать
по комнатѣ и заговорилъ какъ-то запальчиво:—0, я тоже раздражи-
тельный и вспыльчивый человѣкъ! Но свою вспыльчивость и раздра-
жительность я проявляю только съ людьми, которые рады утопить мѳня
въ ложкѣ воды... Что я имъ сдѣлалъ,—нѳ знаю, чего они хотятъ отъ
мѳня,—тоже нѳ знаю!.. Но они вѣчно строятъ мнѣ козни, всегда пу-
скаютъ противъ мѳня сплетни и клеветы!..—И, по своему обыкновенію,
послѣ этой реплики Савельевъ нѣсколько помолчалъ, но затѣмъ, продол-
жая ходить, опять заговорилъ, уже успокоившись.—Но въ вашемъ домѣ
я чувствую себя въ полной безопасности!.. Я проникся къ вашей лич-
ности, Александра Степановна, и ко всему вашему семейству глубочай-
шимъ почтеніемъ... Что же касается уроковъ, то будьте покойны,—
ваша дѣвочка нѳ пострадаетъ отъ моей вспыльчивости! Какъ учитель,
я обладаю рѣдкимъ терпѣніемъ.
— Какой вы чудакъ, Ѳеофанъ Павловичъ! Вижу я васъ только
во второй разъ, и вы уже во второй разъ говорите мнѣ о сплетняхъ
— 202 —
и козняхъ, о которыхъ я, даю вамъ честное слово, ничего не слыхала.
Въ нашемъ захолустьѣ передъ пріѣздомъ новаго человѣка обыкновенно
ходитъ множество слуховъ... Но о васъ буквально никто ничего не раз-
сказывалъ,—ни хорошаго, ни худого.
Начались занятія, и относительно ихъ, но только относительно
ихъ, Савельевъ строго держалъ свое слово и былъ чрезвычайно терпѣ-
ливъ. Онъ не училъ меня ни ненавистной для меня грамматикѣ, ни
спряженіямъ, а почти весь урокъ заставлялъ читать страницу за стра-
ницей, приказывая повторять за нимъ каждое слово до тѣхъ поръ, пока
я не произносила его вполнѣ правильно; при этомъ онъ все переводилъ
мнѣ. Но къ концу занятій онъ, видимо, утомлялся больше моего: на
блѣдномъ лбу его выступалъ потъ, щеки покрывались багровымъ румян-
цемъ, а руки сильно дрожали.
Слѣдующіе уроки у насъ шли такимъ образомъ: первую половину
урока онъ былъ очень внимателенъ, все объяснялъ и поправлялъ, за-
тѣмъ все менѣе обращалъ вниманія на мое чтеніе, не дѣлалъ никакихъ
замѣчаній и не переставая шагалъ по комнатѣ съ опущенцой головою.
Но когда я прекращала чтеніе, онъ быстро поднималъ голову и съ уди-
вленіемъ спрашивалъ, почему я не продолжаю. Случалось и такъ: на-
чавъ расхаживать по комнатѣ, онъ выходилъ въ переднюю, исчезалъ
изъ дому задолго до конца урока и не возвращался даже къ обѣду,
никого не предупредивъ объ этомъ.
Матушку удивляли выходки и странности новаго знакомаго, но
она осуждала его только за то, что онъ зачастую занимался со мною
менѣе обѣщаннаго полутора часа. Но когда черезъ нѣсколько недѣль
послѣ начала его занятій со мною она заставила меня читать и пере-
водить, она пришла въ такой восторгъ отъ моихъ быстрыхъ успѣховъ,
что горячо поблагодарила Савельева, и съ тѣхъ поръ стала неизмѣнно
называть его чудакомъ, но дѣльнымъ и добросовѣстнымъ человѣкомъ,
и уже не обращала ни малѣйшаго вниманія на его странности. Но онъ
началъ проявлять ихъ и кое въ чемъ другомъ: сестра Нюта, видимо,
все болѣе нравилась ему, но это у него выражалось только тѣмъ, что
послѣ обѣда онъ нерѣдко, подсаживался къ столу, за которымъ.она ра-
ботала, а чаще всего расхаживалъ въ той же комнатѣ до вечерняго чая,
иногда буквально не проронивъ съ нею ни одного слова.
Я была очень довольна новымъ учителемъ: теперь никто не будилъ
меня по ночамъ й мнѣ не приходилось получать ни трепокъ, ни окри-
ковъ. Новые уроки меня начинали даже занимать. Воиновы снабжали
меня книгами для дѣтей на французскомъ языкѣ, и все, чего я не по-
нимала, мнѣ охотно переводилъ Савельевъ; самъ иногда разсказывалъ
что-нибудь и тутъ же заставлялъ передавать слышанное по-французски.
Наступилъ великій постъ. Однажды послѣ обѣда Савельевъ попро-
— 203 —
силъ ух матушки дозволенія переговорить съ нею съ глазу на глазъ. Они
вышли вмѣстѣ въ другую комнату, а мы съ нянею отправились къ
Воиновымъ и возвратились домой только послѣ ужина. Утомленная
вознею съ дѣтьми, я немедленно легла въ постель: няня, сидя у стола,
вязала свой чулокъ. Вдругъ къ намъ вбѣжала Нюта и бросилась на
колѣни передъ нянею. <Спаси меня, нянюшечка!.. Ты только одна мо-
жешь спасти!»..—говорила она, рыдая, уткнувъ голову въ ея колѣни.
— Какъ тебѣ не стыдно... Сейчасъ вставай! Барышня, и вдругъ
передъ своей же рабой на колѣни!..—сердито ворчала няня, поднимая
сестру и усаживая подлѣ себя.—Что случилось? Что съ тобой, дѣтка
родная?
Оказалось, что Ѳеофанъ Павловичъ Савельевъ сдѣлалъ ей пред-
ложеніе черезъ матушку, которая хотя еще и не дала ему окончательнаго
слова, но и не отвѣчала отказомъ, сказавъ ему, что ей необходимо объ
этомъ серьезно подумать и что онъ долженъ очень и очень повременить-
съ отвѣтомъ. Весь этотъ разговоръ матушка передала сестрѣ, не спросивъ
ее даже о томъ, какъ она смотритъ на этотъ бракъ, слѣдовательно и
при окончательномъ рѣшеніи она будетъ руководиться только собствен-
ными соображеніями.
— Горемычная моя дѣточка! — всплеснула руками пораженная
няня.—И, Боже мой, какое это будетъ для тебя несчастіе! Отговари-
вать-то матушку я буду со всѣмъ моимъ стараніемъ, только боюсь, дѣ-
точка, что изъ этого никакого толку не выйдетъ! Видишь-ли, касаточка,
тутъ дѣло въ томъ, что «онъ» мамашеньку прельстилъ тѣмъ, что хорошо.
Лизушу обучаетъ!..
— Такъ неужели-же маменька изъ-за сестриныхъ уроковъ мо-
жетъ загубить меня? Я не могу выйти за него! Не могу, не могу его
видѣть!
— Вотъ, что я тебѣ присовѣтую, голубка моя... Хоть ты и кроткая,
дѣвица, можно сказать вполнѣ покорная дочка своей матушки, ни въ
жисть ты ей словечкомъ не поперечила, но силушку свою въ себѣ ты
укрѣпи и завтра же утрешкомъ пойди ты къ мамашѳчкѣ, да не съ гру-
бымъ словомъ, не съ попрекомъ,—храни тебя Богъ!., а на колѣнкахъ
моли ѳѳ не выдавать тебя замужъ за немилаго, моли, чтобъ, значитъ,,
матушка дала ему вполнѣ полный отказъ, чтобъ онъ головой своей
взбалмошной помыслить даже не посмѣлъ, что онъ такую кралю, да изъ
первѣйшаго семейства въ округѣ подхватить можетъ! И вотъ какъ ты
начни: «Мамашенька моя родненькая!.. Больше у меня нѣтъ заступы,
кромѣ Бога и васъ! Зачѣмъ такую молодую замужъ хотите отдать за
постылаго, взбалмошнаго человѣка, .когда онъ вдвое старше меня? Развѣ-
я была вамъ въ чемъ непокорна? Ежели вы, мамашенька, дорогая моя,,
подагаетѳ, что онъ вамъ въ чемъ по хозяйству подмогой будетъ, такъ.
— 204 —
онъ и самъ себя не понимаетъ, непутёвый какой-то, просто какая-то
шалда-балда!.. Да... обо всемъ ѳтомъ ты должна, Нюточка, упредить ма-
машеньку, чтобъ и думка у нея объ этомъ пропала».
Матушка на мольбы сестры отказать Савельеву отвѣчала, что она
«далеко не въ восторгѣ отъ его предложенія, но какъ для того, чтобы
ему отказать, такъ и для того, чтобы принять его предложеніе, ей не-
обходимо еще серьезно подумать».—«Вѣдь при отказѣ, прибавила она,
онъ, вѣроятно, сейчасъ броситъ свои занятія». Нѣкоторое время послѣ
этого инцидента у насъ опять все шло тихо и однообразно.
Но вотъ однажды ночью няня, уже и раньше страдавшая каш-
лемъ, вдругъ такъ раскашлялась, что въ нашу дѣтскую вбѣжали ма-
тушкв и Нюта. То одна, то другая изъ нихъ бросала куски сахару въ
столовую ложку, обмазывая еѳ снаружи саломъ, растапливали сахаръ
на зажженой свѣчкѣ, и, когда онъ остывалъ, няня сосала эти домо-
рощенные леденцы; поили ее нагрѣтымъ молокомъ, мазали ей грудь
свѣчнымъ саломъ, что считалось въ то время универсальнымъ сред-
ствомъ, наконецъ, укрыли ѳѳ теплыми одѣялами. Но она успокоилась
только подъ утро. Съ этого времени кашель не переставалъ ее мучить,
а затѣмъ появились лихорадка и поты, она стала быстро худѣть и
слабѣть и, наконецъ, потеряла возможность даже вставать съ постели.
Бсе усиливавшаяся болѣзнь няни такъ безпокоила матушку, что
она написала бывшему нашему врачу, умоляя его пріѣхать, и отправила
за нимъ въ городъ лошадей, строго-на-строго запретивъ объ этомъ сооб-
щать нянѣ. Однажды матушка взошла къ ней въ дѣтскую и сказала ей,
что нашъ знакомый докторъ былъ призванъ къ кому-то изъ сосѣдей,
заѣхалъ къ намъ провѣдать насъ и что она просила его осмотрѣть ѳѳ.
Что сказалъ докторъ относительно няни,—я не слыхала, только
позже узнала, что у нея скоротечная чахотка, но если бы я была
поолытнѣе, я должна была бы понять жестокій приговоръ доктора уже
изъ одного того, что матушка совсѣмъ перемѣнилась: она рѣдко когда
выходила изъ дому даже по дѣламъ, и всякая работа вываливалась у
нея изъ рукъ. Она то и дѣло сидѣла теперь безъ работы, чего съ нею
никогда не было прежде, или курила въ своей комнатѣ, безпрестанно
забѣгая провѣдать няню. Однажды я застала еѳ въ столовой передъ
образомъ. Я тоже бросилась на колѣни рядомъ съ нею, а она крѣпко
меня обняла. «Будемъ молиться!»—сказала она мнѣ,—и мы стали
вмѣстѣ, рыдая, выкрикивать одни и тѣ же слова: «Боже, спаси нянечку,
спаси нашу милую няню!» Но скоро послѣ этого разговоръ сестры съ
матерью совершенно успокоилъ меня на счетъ болѣзни няни, а о вѣч-
ной разлукѣ съ нею я и не думала: «Вѣдь у чахоточныхъ,—говорила
Нюта,—кровь горломъ идетъ, а у няни она ни разу не показывалась.
Я увѣрена, что докторъ ошибся! И прошлой весной, передъ отъ-
— 205 —
ѣздомъ на богомолье, она страшно худѣла и кашляла... Вотъ увидите,—
наступитъ весна, и она опять поправится!».
Наши кровати, т. ѳ. нянину и мою, поставили въ залу: докторъ ли
посовѣтовалъ сдѣлать ѳто, чтобы больной было легче дышать, или сама
матушка придумала, но няня теперь постоянно лежала въ ѳтой комнатѣ.
У насъ въ то время никому нѳ приходило въ голову, что отъ чахоточ-
наго можетъ быть зараза, да и матушка, вѣроятно, нѳ рѣшалась раз-
лучить меня съ няней.
Сидя подлѣ нея цѣлые дни, я разсказывала ей обо всемъ, что у
насъ происходило; между прочимъ передала ей и разговоръ сестры съ
матушкою на счетъ ея здоровья. Она съ грустью посмотрѣла на мѳня,
погладила мою голову своею исхудалою рукой и, вмѣсто отвѣта, повто-
рила нѣсколько разъ: «Ахъ, какъ бы хотѣлось еще разокъ взглянуть
на Шурочку!»
Какъ только узнала объ этомъ матушка, такъ и рѣшила во что бы
то ни стало осуществить ея желаніе. Оставалось три недѣли до Пасхи:
на страстной и святой у Саши нѳ было занятій, и она, по мнѣнію ма-
тушки, могла еще опоздать и возвратиться въ пансіонъ только къ экза-
менамъ. Свое рѣшеніе она не стала откладывать въ долгій ящикъ: тот-
часъ позвала старосту для совмѣстнаго обсужденія о томъ, кого снаря-
дить кучеромъ для этой экспедиціи, и на другой день съ разсвѣтомъ
лошади уже выѣхали въ Витебскъ за Сашею.
За послѣдніе два съ половиною года, во время которыхъ никто
изъ насъ нѳ видѣлъ Сашу, она сильно измѣнилась: вмѣсто худенькаго
подростка, какимъ была она тогда, передъ нами стояла молодая дѣ-
вушка, болѣе высокаго роста, чѣмъ старшая сестра. Долго мы всѣ стояли,
сгрудившись вокругъ нея: кто удивлялся тому, что она такъ выросла,
кто спрашивалъ ее, гдѣ она ночевала эту ночь. Давая намъ такіѳ жѳ
отрывочные отвѣты, Саша снова и снова принималась насъ обнимать.
Дуняша-горничная, ксторая жила съ сестрою въ пансіонѣ, стала по
старшинству подходить къ каждой изъ насъ и цѣловать руку. Когда
Саша выразила желаніе поскорѣе обнять няню, я побѣжала спросить
ее, можно ли къ ней войти.
Сестра горячо цѣловала лицо, глаза, лобъ больной и, когда она
поперемѣнно начала цѣловать то одну, то другую ея руку, у нея не
хватило даже силъ протестовать. Всѣ остальные тоже вошли и усѣлись
подлѣ кровати больной. Няня нѳ произносила ни слова, только подно-
сила пальцы къ губамъ, показывая, что не можетъ говорить, но она не
спускала восторженныхъ глазъ съ Саши и нѳ выпускала ея рукъ изъ
своихъ,—слезы, нѳ переставая, текли изъ ея глазъ. Нѣсколько успокоив-
шись, она погладила ѳѳ по лицу и тихо прошептала: «поцѣлуй еще ра-
— 206 —
зокъ!» Скоро йяня сдѣлала знакъ, что хочетъ уснуть, и мы всѣ вышли
изъ комнаты.
Съ слѣдующаго дня няня стала быстро поправляться: у нея явился
аппетитъ, она много спала днемъ и ночью, а кашель настолько осла-
бѣлъ, что, казалось, совсѣмъ не мучилъ ее болѣе. Она не только сидѣла
въ кровати, обложенная подушками, но ежедневно вставала на часъ,
другой. Хотя и теперь еще она говорила болѣе слабымъ и глухимъ го-
лосомъ, чѣмъ обыкновенно, но постоянно болтала съ нами, шутила и
смѣялась,—только къ вечеру ѳѳ нѣсколько знобило. Когда я какъ-то
сидѣла у нея съ Сашею, она сказала сестрѣ: «Мамашенькѣ не надо
пускать тебя по гувернанткамъ!.. Теперь хлѣбушка-то хватитъ на всѣхъ
васъ! Ну, а богачество—Богъ съ нимъ!» Затѣмъ помолчавъ, она сняла
мѣдный крестикъ съ своей шеи и, подавая его сестрѣ, сказала: «покля-
нись мнѣ, Шурочка, передъ святымъ крестомъ, что ты въ мою память
никогда не оставишь Лизушу одну! Она еще маленькая,—ее нельзя
оставлять на рукахъ прислуги... Поклянись ты мнѣ и въ томъ, что и
въ наукахъ дотянешь ее до себя, что, значитъ, всю свою силушку при-
ложишь подготовить ее къ учёбѣ». Саша перекрестилась, поцѣловала
крестъ и сказала, что клянется свято исполнить всѣ желанія няни, но
если матушка отправитъ ее въ гувернантки, то она сочтетъ долгомъ
повиноваться ей.
Улучшеніе здоровья няни пробудило во всѣхъ несбыточную на-
дежду, что горе и на этотъ разъ минуетъ насъ. Всѣ въ домѣ ободри-
лись и повеселѣли... Большую часть времени мы проводили съ больною.
Савельевъ на наше счастье болѣе не являлся къ намъ: какъ только
отправили лошадей за Сашей, матушка объявила ему, что занятія со
мною прекращаются и, вѣроятно, на довольно продолжительное время.
Матушка вошла какъ-то въ залу, когда мы всѣ сидѣли около няни;
она держала въ рукахъ нѣсколько исписанныхъ почтовыхъ листиковъ.
«Вотъ я тебѣ прочту письмо начальницы Сашинаго пансіона»,—сказала
она, обращаясь къ нянѣ. Саша бросилась изъ комнаты, но матушка ве-
лѣла ей остаться. Нужно замѣтить, что въ то время дамы, имѣвшія
претензію на образованіе, переписывались не иначе, какъ на француз-
скомъ языкѣ. Вотъ что переводила матушка:
«Позвольте прежде всего выразить вамъ глубочайшую признатель-
ность, какъ отъ моего имени, такъ и отъ всего учительскаго персонала
моего учебнаго заведенія, за довѣріе, которое вы намъ оказали, по-
ручивъ воспитаніе вашей дочери учрежденному мною пансіону для во-
спитанія благородныхъ дѣтей. Ваша дочь, за все время своего пребы-
ванія въ немъ, была гордостью моего пансіона, самой любимой, самой
лучшей воспитанницею. По совѣсти могу сказать, что и весь учительскій
персоналъ моего заведенія приложилъ всѣ старанія, чтобы развить спо-
— 207 —
собности этой богато-одаренной натуры, этой любознательной дѣвушки,
но, конечно, настолько, насколько это допускаютъ правила пансіона
благородныхъ дѣвицъ. Нѳ считаю справедливымъ всю заслугу ея бле-
стящихъ успѣховъ приписывать только пансіону: вы, какъ любящая
мать и истинно-образованная женщина, несомнѣнно дали первый тол-
чокъ развитію разнообразныхъ способностей вашей дочери, щедро ода-
ренной уже и отъ природы. Только вы, какъ родная мать, могли раз-
вить съ такимъ умѣньемъ ея милый, веселый нравъ, ея необыкновенную
сердечную доброту и любезную готовность услужить, помочь каждому въ
затрудненіи. Примите жѳ, сударыня, наше высокое почтеніе*.—«Ну, я
тутъ ни при чемъ*, вскользь комментировала матушка письмо, не при-
выкшая принимать незаслуженныхъ похвалъ. «Покойный отецъ возился
съ нею, ну, а доброту, нянюша, она заимствовала отъ тебя!.. Съ ран-
няго дѣтства твердила: «хочу, чтобы меня всѣ такъ любили, какъ ня-
нюшечку*. И затѣмъ, матушка продолжала:
«Несмотря на богатыя природныя способности вашей дочери, мы
въ первый разъ встрѣчаемся въ такой степени, какъ у нея, съ приле-
жаніемъ въ обученіи: она за годъ впередъ доставала записки и учеб-
ники пансіонерокъ классомъ ея старше и все выучивала заранѣе. При
этомъ она находила время читать книги, серьезно упражняться въ му-
зыкѣ и брать приватные уроки иностранныхъ языковъ. Изумительно,
какъ у нея хватало времени на все: она съ полною готовностью по-
могала своимъ подругамъ и новенькимъ, плохо подготовленнымъ дѣтямъ.
Эта черта характера снискала ей всеобщую любовь, скажу даже—обо-
жаніе всѣхъ воспитанницъ моего пансіона. Но на землѣ нѣтъ совер-
шенствъ, и я нѳ считаю возможнымъ скрывать отъ васъ и ея серьез-
ныхъ недостатковъ: несмотря на то, что она сдѣлала блестящіе успѣхи
въ наукахъ, музыкѣ и иностранныхъ языкахъ, чему, повторяю, мы со-
дѣйствовали всѣми силами и что всегда поощряли, несмотря на то, что
она въ совершенствѣ изучила, какъ я ей ужъ много разъ говорила, все
то, что, при самихъ строгихъ запросахъ, можно требовать отъ дѣвушки
дворянской семьи, она все еще недовольна всѣмъ этимъ и съ непобѣ-
димымъ упорствомъ стремится перейти границу знаній, дозволенныхъ
порядочной дѣвушкѣ дворянской семьи. Съ неослабнымъ упрямствомъ,
съ которымъ мы даже не въ силахъ были бороться, пуская въ ходъ
всякую хитрость и недостойную ея ложь (вѣрьте, сударыня, мнѣ очень
больно сказать вамъ это о нашей общей любимицѣ) доставала она въ
городѣ какія-то записки и книги, совсѣмъ ненужныя для дѣвушки,
изучала ихъ по ночамъ, убѣгая въ это время въ дежурную комнату,
которую она 'однажды чуть нѳ спалила, забывъ потушить свѣчу. Вотъ
на эту то страсть къ наукамъ, похвальную въ мужчинѣ, но не въ дѣ-
вушкѣ благородной, дворянской семьи, а также на ея чрезмѣрную склон-
— 208 —
ность къ интересамъ и разговорамъ, не свойственнымъ ея полу, за что-
дѣвушка получаетъ нелестное для себя прозвище «синяго чулка», я на-
хожу необходимымъ, сударыня, и указать вамъ. Почтительнѣйше прошу
васъ обратить вниманіе на ѳту ея слабость, дабы она не помѣшала
успѣхамъ дочери вашей въ жизни и свѣтѣ.
«Александринъ можетъ оставаться у васъ хотя до половины мая:
учительскій персоналъ соглашается проэкзаменовать ее въ два-три дня,
но она во всякомъ случаѣ должна еще пріѣхать къ намъ. Мы всѣ же-
лаемъ ее видѣть, проститься съ нею, а родители дѣтей, съ которыми
она такъ успѣшно занималась, желаютъ выразить ей свою призна-
тельность. Мнѣ передано для нея не мало прелестныхъ вещицъ—ма-
ленькое приданое, которое мы и будемъ устраивать безъ нея, взявъ для
образца у вашей горничной нѣкоторыя ея вещи.
«Обстоятельства, какъ утверждаетъ Александринъ, вынуждаютъ ее
избрать тяжелый жребій гувернантки, и ѳто заставляетъ меня покор-
нѣйше просить васъ, высокоуважаемая сударыня, имѣть въ виду то, что
двери моего пансіона всегда будутъ широко открыты для нея: я съ во-
сторгомъ приму ее во всякое время, дамъ ей мѣсто учительницы и,
несмотря на ея молодость, начну постепенно пріучать ее быть у меня
въ качествѣ моей ближайшей помощницы и сотрудницы; слабое здо-
ровье уже давно заставляетъ меня подумать объ ѳтомъ.
«Но я никогда не простила бы себѣ, если бы не сказала вамъ
вполнѣ откровенно, что жалованье въ пансіонѣ учительницамъ и над-
зирательницамъ весьма скромное, и что если даже я сильно увеличу
его исключительно для вашей дочери (а ѳто я обѣщаю вамъ сдѣлать),
оно все же будетъ ничтожно сравнительно съ тѣмъ, что она можетъ
получить въ качествѣ гувернантки въ домѣ богатаго помѣщика или
какой-нибудь особы, занимающей высокій постъ: превосходно владѣя
иностранными языками и основательно зная музыку, ваша дочь можетъ
разсчитывать занять такое мѣсто».
Няня слушала чтеніе, приподнявшись съ подушекъ, и съ та-
кимъ благоговѣніемъ, какъ слушаютъ церковную службу: устремивъ
глаза на обраъ, она то и дѣло крестилась дрожащею рукою, набожно
наклоняя голову, проливая потоки слезъ. Какъ только она могла заго-
ворить, она попросила матушку положить ей ѳто письмо подъ подушку,
чтобы заставлять Сашу почаще перечитывать его себѣ.
— Совсѣмъ не нужно Шурочкѣ по гувернанткамъ путаться!.. —
разсуждала няня. Только бъ увидѣлъ еѳ какой ни на есть важнѣющій
генералъ, либо даже пѳрвѣющій принцъ, сейчасъ бы въ нее вдюбился!..
— Нѣтъ, нѣтъ, нянюшаі — хохотала Саша, бросаясь на колѣни
передъ ея кроватью.—Корону мнѣ, порфиру мнѣ! на меньшемъ мириться
не хочу!
— 209 —
— А что ты думаешь... Ты вѣдь цѣны себѣ не знаешь! А ежели
бы даже самъ царь на тебя хоть глазкомъ взглянулъ, съ ума бы со-
шелъ отъ влюбленности...
— Ахъ, нянюша, нянюша! Зачѣмъ мнѣ генералы и принцы, за-
чѣмъ мнѣ богатство?
— Какъ зачѣмъ, дѣточка? Что ты! Развѣ по гувернанткамъ съ
молодыхъ годовъ хорошо трепаться? У Господа Бога моего просить буду,
чтобы ты самой себѣ госпожой была. Вотъ гувернантка Воиновыхъ,
Ольга Петровна... Очень славная барышня, а позоветъ горничную, та
сейчасъ и заворчитъ: «не велика барыня, подождешь, сама сдѣлаешь!..»
— А я и гувернантства не боюсь! Вѣдь вотъ же въ прошлое
лѣто уже испытала!.. И въ пансіонѣ меня стращали, когда я въ Черни-
говскую губернію ѣхала... А какъ мнѣ было хорошо! Откармливали,
какъ на убой!.. Дѣвочка ко мнѣ привязалась, и старики за это просто
души во мнѣ не чаяли. Куда ни спросишься, всюду пускали насъ
вмѣстѣ: и лошадей давали кататься, и малороссійскую свадьбу смотрѣть,
и пляску и пѣніе слушать, безпрестанно предлагали въ гости съѣздить,
не мѣшали мнѣ и на фортепіано играть и читать... И чуть не каждый
день благодарили за дочку,—сама не знаю за что: вѣдь я только испол-
няла свою обязанность... И что ты думаешь, -нянюша, просто умоляли
пріѣзжать къ нимъ гостить каждое лѣто. И прислуга была такая лас-
ковая, добрая... Право же, очень хорошо и на мѣстѣ жить...
— Конечно,—сказала матушка,—Шурочка въ каждомъ домѣ су-
мѣетъ себя поставить...
— Нѣтъ, Шурочка, нѣтъ, матушка-барыня, не надо ей по мѣстамъ
трепаться! Не всегда, и на такое мѣсто попадетъ!.. Молода она еще...
Захочешь, дѣточка, своихъ радостей, своихъ утѣхъ!
— А развѣ тамъ у меня не было своихъ радостей? Да когда я
запечатывала мамашенькѣ свое жалованье въ конвертъ, — такъ меня
всю трясло отъ радости!.. А когда мнѣ удастся, нянюшечка, купить
тебѣ пуховое платье, тѳплые-тѳплыѳ, мягкіе-мягкіѳ сапожки...
— Ангелъ мой небесный! Все для другихъ!.. Скажи ты мнѣ, го-
лубка, по совѣсти: неужто такъ для себя ты ничего бы и не хотѣла?
— Какъ не хотѣла бы! Очень, очень многое хотѣла бы... Да все
это нужно выкинуть изъ головы!.. Хотѣла бы того, за что бранятъ
мепя въ пансіонѣ, того, за что осуждаютъ дѣдушекъ!
— Господи, Боже мой! да вѣдь ты уже всему обучена!,
— Азбукѣ выучилась, а больше ничего не знаю!.. А вотъ учиться
бы по настоящему!.. Учиться такъ, какъ мужчины!.. Вотъ чего бы я
хотѣла!•
Нянино здоровье было въ прекрасномъ состояніи всю страстную
недѣлю. Какъ было у насъ хорошо въ это время: Шура разсказывала
Воспоминанія.
— 210 —
о равныхъ событіяхъ своей пансіонской жизни и о лѣтѣ, проведенномъ
въ Малороссіи, матушка' со всѣми была ласкова, мы всѣ убѣдились,
что грозившая намъ опасность миновала. Въ страстную пятницу ма-
тушка объявила намъ, что никто изъ насъ не поѣдетъ къ заутрени въ
первый день воскресенія Христова, а что она уже написала священ-
нику, чтобы тотъ съ дьякономъ и пономаремъ сейчасъ послѣ службы
пріѣхалъ къ намъ. Матушка понимала; съ какимъ восторгомъ мы про-
ведемъ этотъ день безотходно подлѣ няни, и какъ ее порадуетъ то,
что она не совсѣмъ будетъ лишена пасхальной заутрени. Няня по
обыкновенію замѣтила, что она ничѣмъ не заслужила такого благо-
дѣянія. У насъ весело и оживленно шли предпраздничныя приготов-
ленія: каждый куличъ, каждую пасху, овечку, искусно сдѣланную изъ
сливочнаго масла, жаренаго поросенка, курѣ и индѣекъ, убранныхъ ро-
зами домашняго издѣлія, яйца; выкрашенныя лукомъ, сандаломъ и цвѣт-
ными тряпками,—все несли мы показывать нянѣ; которая дѣлала свои
замѣчанія, давала наставленія Нютѣ по хозяйственной части.
Въ субботу утромъ мѳня разбудилъ громкій разговоръ няни: под-
бѣжавъ къ ней, я увидала, что она- лѳЖйть' съ'' закрытыми' главами, и
что-то" говоривъ, говоритъ безъ конца. Я стала1 звать1 ѳе,‘ трогать за
руку, но она продолжала бредить.' Когда въ комнату вбѣжали' сестры1
съ матушкой, онѣ стали класть ей на голову мокрыя трПйкй съ‘ уксу-
сомъ, но она продолжала брѳДить до вечера. Когда къ ней1 вёрнуйось
сознаніе, она пойросила матушку останься съ нею вдвоемъ.
— Ты несчастная! ты самая несчастная дѣвочка!—вдругъ1 закри-
чала матушка, вбѣгая къ намъ, привлекая1 мѳня' кѣ сёбѣ и1 захлебы-
ваясь слезами.' ИзЪ’ безпорядочной передачи разговора ея съ нянею,' я
поняла только одно, что няня‘умираетъ, что она сейчасъ умретъ;
И'вдругъ, вполнѣ сознательно, какъ у'совѳріпѳнно взрослаго че-
ловѣка, у мѳня явилась мысль, что это нѳсчастіѳ для мѳня1 ужаснѣе
смерти родной матери, что съ этой минуты я остаюсь уже круглой си-
ротой, что рядъ самыхъ нѳпрѳДвидѣнныхъ' ужасовъ"' немедленно обру-
шится на мою голову. Это'! предчувствіе чего-то тяжкаго нё’было ре-
зультатомъ продолжительнаго обдумыванія моей прошлой' жизни: въ эту
минуту' я не вспоминала'даже еще нёдавйо пережитаго мною’ ужаса...
Предчувствіе какого-то страшнаго" несчастія явилось сразу, какъ’ ро-
ковая, неотвратимая, непреодолимая, ничѣмъ' непобѣдимая сила’ рока,
предназначеннаго мнѣ' судьбою. Какъ это внезапное предчувствіе, такъ
и состояніе, немедленно наступившее 'вслѣдъ за'роковымъ извѣстіемъ,
не вымышлено мною потомъ,—оно дѣйствительно" было, и,: можетъ быть
потому, что съ ранняго дѣтства, можно сказать, съ перваго пробуЖДёйія
сознанія;'я встрѣтила въ жизйи много Торя, пролила1 много слезъ? Дѣт-
ская радость,” веселье, нѣжныя ласки—-были крайне рѣдкими-'гостями
— 211 —
мрего дѣтства и исходили почти. исключительно отъ одной няни. И
вотъ я почувствовала, какъ какой-то ледяной комъ у моего сердца все
разрастался и разрастался; кровь въ жилахъ, всѣ мои члены срвер-
шенно оледенѣли и . заморозили мри слезы.; Какъ;івъ ту минуту,, когда я
узнала, какое тяжкое, .горе разразится надо мной, .такъ и въ послѣ,-
дующіѳ дни, я ,не. пролила ни . одной слезы, не издала ни одной жа-
лобы; у меня ничего не болѣло, я все видѣда и понимала, но я ни,
на что не реагировала, д рядъ домашнихъ событій въ это время, хотя
и входилъ въ мре сознаніе, но исчезалъ такъ же .быстро, рѣдко зацѣп-
ляясь за память. Было-ли. плодомъ моегр непосредственнаго наблюденія
то немногое, что я вспоминаю объ .этомъ событіи,, дли оно сохранилось
въ моей памяти вслѣдствіе разсказовъ моихъ, сестеръ,—этого я не знаю.
.рогда вечеромъ въ страстную .субботу няня пришла въ полное
сознаніе, оно уже де оставляло ее до, предсмертнцЦ агодіи.. Она проща-
ла.сд съ ЦСДи, нѣсколько разъ требовала отъ. Саши, подтвердить клятву^
данную ѳй,нѳ оставлять мѳця, говорила, что очень бы дотѣла еще по-
житьсъ нами, чтобы и меня. поставить на ноги, но ,что Богъ судилъ
иначе. Все. это она произносила .медленно, тихо, подолгу останавливаясь
на кадсдрмъ словѣ,, или повторяя тоже самое. Наконецъ, она попросила
положить ей на грудь какой-то изъ ,ря образковъ, вставить ей зажженную
восковую свѣчку въ ,руки и скрѣпить ихъ. бѣлымъ платкомъ. Когда это,
было исполнено, она, долго шевелила губами, наконецъ, произнесла со-,.,
верщенво , в нятно: «благодарю Тебя, ^осцодц . Боже . мой, что Ты Свою
недостойную.рабу сподобилъ великаго счастья., умереть въ тотъ день,
когда Ты воскресъ изъ мертвыхъ!» И рна „скончалась въ .тотъ часъ,
когда во,,всѣхд церквахъ пѣли «Христосъ врсдресе»,. въ, тотъ .часъ,
когда, цо повѣрью православнаго , народа, удираютъ только , святые, въ
готъ часъ, въ который она, вѣроятно, тоже мечтала умереть, но но
своему ведикому смиренію не считала себя достойною.
. Небольшого роста, чрезвычайно худощавая и, еще вырохщая одъ.
'предсмертной болѣзни, няня дожала въ. гробу, доторый ей немедленно
прислалъ мой крестный съ нисколькими, толстыми, восковыми , свѣчами,
такрю маленькою и худенькою, точно дѣвочка-подростокъ., Она вся была,,
покрыта, кисеей, тюлемъ ии .дружевади, доторыѳ были присланы ей;
Воиновою и Ольгою,, Петровной. Духовенство въ свѣтлыхъ ризахъ пѣло
«Христосъ воскресе». Изъ .всѣхъ, деревень—старые и малые, .мужчину,,
женщины съ грудными,..младенцами и, дѣти вальмя-вадили ,къ. нашему,
Дому, и всѣ они обращались къ усопшей съ такими модитвами ц. прось-
бами,, съ . какимц простой людъ обращается только, къ едятымъ и, ко-
нѳущо,, не , потому 7рлько„ что она. умерла, ,дъ день воскресеніи Христова,
но порому, что она давно, заслужила,,всеобщую лщфдо :и полцоЦ;,при-
знаніе своихъ необыкновенныхъ душевныхъ качествъ. Я, приходившая
14*
— 212 —
въ такой восторгъ, когда встрѣчала проявленія любви и почтенія къ
нянѣ, теперь была ко всему совершенно равнодушна. И въ домѣ, когда
шли панихиды, и въ церкви меня все сажали на стулъ и укрывали
платками.
Прямо съ кладбища щ-ше Воинова повезла меня съ Сашею къ
себѣ. Вокругъ кровати, въ которую меня немедленно уложили, не было
дѣтей: около меня хлопотали Наталья Александровна и Ольга Петровна.
Онѣ ставили то бутылки съ кипяткомъ къ моимъ ногамъ, то горчишники,
то поили липовымъ цвѣтомъ, то укрывали теплыми одѣялами. А Саша,
хватаясь за сердце, точно боясь, что оно разорвется отъ горя, все нак-
лонялась надо мною и вѣжво повторяла: «поплачь, поплачь, сестренка,
тебѣ будетъ легче!» Но ничто не вызывало моихъ слезъ.
На другой день матушка навѣстила насъ и заявила, что пріѣхала
за нами. Мысль, что меня непремѣнно ожидаетъ дома что-то страшное,
что я найду нянину кровать пустою, что я никогда, никогда больше не
увижу ея, вдругъ охватила меня съ такою силою, съ такою болью
пронзила все мое существо, что я въ первый разъ послѣ этой жестокой
для меня утраты стала метаться по кровати, и точно ледъ началъ таять
во мнѣ. Я то рыдала, то какъ-то визжала, какъ на смерть раненое
животное, — и мнѣ стало легче. И, глядя на матушку въ упоръ, я'
дерзко закричала: «Я не поѣду домой! Безъ няни я ненавижу нашъ,
домъ!» Матушка отшатнулась отъ меня при этихъ словахъ: она не при-
выкла слышать отъ своихъ дочерей Отказа отъ повиновенія какому бы
то ни было ея приказанію, а тѣмъ болѣе въ такой возмутительной
формѣ; постоявъ молча нѣсколько минутъ, она, видимо, рѣшила, что
моя неслыханная дерзость—результатъ отчаянія и болѣзни, и начала
меня успокаивать; говорила, что ей неловко столько хлопотъ причинять
чужимъ людямъ. Ее просили меня оставить, и мы опять остались съ.
Сашею у Воиновыхъ.
Несмотря на первыя числа апрѣля, дни стояли теплые: послѣ
обѣда мы выходили на крыльцо; всю закутанную, меня сажали въ
кресло, а на стульяхъ кругомъ стола размѣщалось все семейство Воино-
выхъ. Саша разсказывала присутствующимъ свою жизнь въ пансіонѣ,
передавала вычитанные ею изъ книгъ разсказы для дѣтей. Наталья
Александровна то и дѣло повторяла: «Александра Степановна боится,
что ваше пребываніе у насъ надѣлаетъ намъ много хлопотъ, а вы.
Александринъ, такъ оживляете нашу жизнь! Если бы вы только могли
провести у насъ все лѣто! Какое это было бы счастье для меня! Какая
польза для дѣтей!»
Черезъ нѣсколько дней, когда мы садились за обѣдъ, къ намъ прі-
ѣхала матушка съ Нютою. Самого Воинова все это время не было дома
(по какимъ-то важнымъ дѣламъ онъ далеко куда то уѣхалъ)\ Матушка.
— 213 —
на этотъ разъ сообщила нѣсколько новыхъ плановъ ила, точнѣе сказать,
рѣшеній, которыя должны была въ блазкоиъ будущей ь произвести пол-
ный переворотъ въ нашей жизни. Хотя всѣ эти реформы касались на-
шей интимной, семейной жизни, она начала излагать ихъ не только
безъ всякаго стѣсненія въ присугствін взрослыхъ и дкгей, но не обра-
щая ни малѣйшаго вниманія на прислугу, служившую у сгэла.
Вотъ въ чемъ должны были состоять эти преобразованія: хотя
Саша могла еще пожить дома, такъ какъ вь паясіонЬ обѣщали про-
экзаменовать ѳѳ, когда бы она ни явилась, но матушка находила необ-
ходимымъ черезъ два-три дня отправить ѳѳ въ Витебскъ, чтобы
она послѣ экзамена могла скорѣе возвратиться домой. Вторая новость
состояла въ томъ, что матушка уже написала вь Петербургъ письмо
своимъ братьямъ, въ которомъ она проситъ ихъ употребить всѣ усилія,
чтобы ѳя младшую дочь (т. ѳ. меня) приняли бы на казенный счетъ въ
какой-нибудь изъ институтовъ. Немедленное Сашляз возвращеніе необ-
ходимо было для того, чтобы она не опоздала на свадьбу Нюты. При
этой третьей неожиданной новости всѣ невольно обратились въ сторону
сестры, но она сидѣла, нѳ произнося ни слова, совершенно подавлен-
ная. Тогда матушка прибавила, обращаясь къ Натальѣ Александровнѣ:
«Вы все расхваливаете моихъ дочерей, а между тѣмъ, какъ я имъ ни
объясняю мое положеніе, онѣ нѳ понимаютъ ѳго. Воображаютъ себя
принцессами крови!...»
— Ну, ужъ вы-то на нихъ никоимъ образомъ нѳ можете жало-
ваться! Ваши дочери на рѣдкость образцовыя дѣвушки! Александринъ
блистательно кончаетъ курсъ, безъ вашей помощи, безъ денежныхъ за-
тратъ, безъ гувернантокъ изучила иностранные языки, владѣетъ ими,
какъ природная иностранка! НІЬточка—чудная хозяйка, неутомимо ра-
ботаетъ, нѳ выходитъ изъ вашего повиновенія...
— Работаетъ... Нѳ выходитъ изъ повиновенія!...—повторяла ма-
тушка иронически.—Дѣти нѳ могутъ, нѳ смѣютъ, не должны выходить
изъ повиновенія родительской власти! Если бы изъ моихъ дочерей кто
нибудь настолѳчко (она указала на самый кончикъ своего мизинца)
9смѣлился бы забыть это... О, я бы сумѣла заставить ѳѳ опомниться!—
Затѣмъ матушка нѣсколько смягчила свой тонъ.—Сами онѣ видятъ, да
и я имъ, кажется, достаточно вбиваю въ голову, что у нихъ нѣтъ ни-
чего. Но тогда, когда это нужно твердо помнить, у нихъ это какъ-то
изъ головы вылетаетъ! Изволите видѣть, объявляю вотъ этой (она кив-
нула головою въ сторону Нюты), что Савельевъ къ ней сватается...
Что жъ вы думаете? Вдругъ начинаетъ выбрасывать изъ себя всякіе
пустяки: «Боюсь!.. У него дикіе глаза! Онъ страшный!.. Я такъ еще
молода... онъѵ старъ для меня»... А когда я на дняхъ объявляю ей, что
этотъ бракъ для семьи крайне необходимъ, она изволила даже стра-
— 214 —
щать меня: «умру... брошусь въ озеро... ненавижу его!..» Вотъ видите ли,
Наталья Алѳксандровйа, когда на дѣлѣ требуется выказать матери до-
вѣріе и послушаніе, 'вотъ что я получаю... Но я, конечно, обращаю
йуль вниманія'на всю эту ерунду! Какъ ты думаешь (матушка повора-
чиваетъ Голову въ сторону Нюты), зачѣмъ существуетъ зйКонъ, чтобы
Дѣти безпрекословно повиновались родителямъ? Съ благу-магу что-ли его
сочинили? Нѣтъ-съ, йзвините-съ, такой законъ существуетъ потому, что
родители, Какъ болѣе опытные, несравненно лучше понимаютъ пользу
своихъ дѣтей, чѣмъ они сами.
Причины своихъ неожиданныхъ поступковъ и рѣшеній матушка
иногда объясняла своимъ дочерямъ, но ни одна изъ нихъ въ ту пору
не рѣшалась критиковать ихъ,' развѣ иногда, да й то лишь въ чрезвы-
чайныхъ случаяхъ, смиренно умоляя ѳѳ смягчить тотъ или другой ёя
приговоръ. При составленіи новаго плана' жизни для наёъ, матушка,
послѣ смерти няни, уже ни ' къ кому не обращалась за совѣтомъ:' ни-
кѣмъ не ограничиваемая въ самодержавіи родительской власти, она за-
ставляла насъ нѳуклоѣно слѣдовать всему, Что она предписывала.' При
проведеніи въ жизнь той или иной программы, начертанной ея властною
Волей,' ея деспотическимъ характеройѣ,1 ойа никогда не имѣла въ виду
йй Своей личной'1 выгодй, ни своей) покоя, а руководилась исключительно
пользою ея 'дѣТей, НО очѳйь часто поНяТою ею крайне одйостороннѳ.’Въ
своей жизни я встрѣчала мало такихъ женщинъ, какою была моя мать',
которая отдавала бы всю свою жизнь до послѣдней капли крови самому
тяжёлому труду исключительно ради интересовъ своихъ дѣтей, но по-
вторяю; эти'интересы она'йбйймала крайне' своеобразно, а пбдчасъдажѳ
гіѳлѣпб. Вотъ/ вѣроятно, потому-'гд, когда жизнь разбила всѣ ея иллюзій',
кОгда суДьба злобнб посмѣяйа'сь Радъ' ея планами, которыми она думала
осчастливить свою семью, КОгда даже Тяжелый трудъ ея жйвйи нѳ при-
несъ ни нравственнаго удовлетворенія, ’й'и' отчасти дйже и той мате-
ріальной пользы ея дѣтямъ^ 'на которую ойа разсчитывала, когда руши-
лись вЬѣ ей' надежды на личное счастье ея дѣтей,'она;'уже будучй ста-
рою Жёнщйной, ' съ такимъ' же самб'бтвѳржѳніемѣ стаЛа служить идеаламъ
60-хѣ годовъ; призывайшийѣ къ общественной дѣятельности, требовав-
шимъ йёрТвъ не во'ймя человѣка, 'какъ бы онъ ни'былъ близокъ по
крови, 'а во имя'народа. Въ этотъ освободительный періодъ' русской
жизни она ужё"горячо порицала насиліе надъ чувствами кого бы то йи
было/ суровая къ своимъ собственнымъ дѣтямъ, она удивительно нѣжно
любила свойхъ Внуковѣ: Да, когда я'вспоминаю, какъ она измѣнилась
подъ вліяніемъ жизненныхъ нѳвзгбдъ и освободительныхъ идей, нѳ-
йбльно приходится' воскликнуть: «о 'ѣеііірдга, о піогез!» '	'
Поразивъ присутствующихъ' новостями, матушка начала сообщать
подробно'стй сѣоихѣ будущихъ гіланойъ. Вб все продолженіе'обѣда она
— 215 —
говорила .почти одна. Она нѳ сомнѣвалась въ томъ, что ея братьямъ,
быстро взбирающимся вверхъ по іерархической лѣстницѣ, нѳ составитъ
большого труда опредѣлить ея младшую дочь въ одинъ ивъ институ-
товъ. И относительно моѳго будущаго, какъ и въ остальномъ, у матушки
все было обдумано до мельчайшихъ подробностей. Ко вступительному
экзамену я должна быть подготовлена не только хорошо, но блиста-
тельно, чтобы немедленно попасть въ разрядъ самыхъ первыхъ уче-
ницъ въ институтѣ, чтобы кончить курсъ съ медалью, которая даетъ
бѣдной дѣвушкѣ много преимуществъ и надежду на прекрасное мѣсто,—
необходимо привлечь вниманіе начальства и учительскаго персонала
уже съ перваго шага. Приготовлять меня къ учебному заведенію будетъ
Савельевъ. Свои педагогическія способности онъ прекрасно проявилъ
въ преподаваніи французскаго языйа. Займется онъ съ ея младшею
дочерью и другими предметами, вѣдь времени свободнаго у него хоть
отбавляй.
— Придется приспособить его и къ хозяйству,—разсуждала она,
ни на Іоту нѳ стѣсняясь въ своихъ выраженіяхъ присутствіемъ Нюты,
уже почти его невѣсты.—Ему самому пріятнѣе будетъ приносить пользу
моей семьѣ, хлѣбъ которой онъ будетъ ѣсть съ женою.—Матушка по-
дробно разсказала, какъ Савельевъ обрадовался, когда она намекнула
ему о томъ, что онъ съ женою будетъ жить у нея.—Я, конечно, нѳ въ
восторгѣ отъ этого брака,—наивно добавляла она:—голъ, какъ соколъ,
все, что имѣетъ—гнидой домцшко въ двѣ горницы, значитъ и помѣ-
ститься-то обоимъ молодымъ негдѣ будетъ... Что же дѣлать! Былъ бы
только дѣльный человѣкъ! Ужъ куда намъ о состояніи мечтать! Меня
смущаютъ только его странности! Но когда будетъ жить со мной,—я
всѣ эти глупости выбью у него изъ башки! Ахъ, глупышка, глупышка!—
вдругъ среда пространныхъ своихъ .разсужденій обратилась матушка
къ Нютѣ. — Чего это ты съ такимъ отчаяніемъ смотришь на все?
Ужъ нѳ думаешь ли ты, что твоя родная мать закабалитъ тебя
съ мужемъ? Сыграемъ свадьбу... Вы отдохнете, можете, какъ слѣдуетъ,
спраедть свой медовый мѣсяцъ, а въ это время съ дѣвочкой Саша бу-
детъ заниматься!.. Конечно, послѣ этого уже придется вамъ обоимъ
серьезно взяться за дѣло!
Хотя браки по исключительному желанію родителей были обыч-
нымъ явленіемъ, но едва ли даже и въ то время многіе руководились
такимъ оригинальнымъ соображеніемъ, какъ матушка.
Взгляды на бракъ и родительскую власть, высказанныя ею, нѳ вы-
звали никакого противорѣчія, но Воинова, знавшая по опыту, что
значитъ жить съ нелюбимымъ человѣкомъ, должно быть, искренно жа-
лѣла сестру: когда меня послали въ гостиную что-то поискать,—На-
талья Александровна съ заплаканными глазами крестила и цѣловала
— 216 —
Нюту, рыдавшую на ѳя плечѣ. Что она внушала ей, я не слыхала, но,
конечно, не протестъ и борьбу съ деспотизмомъ родительской власти, а,
вѣроятно, на разные лады давала лишь совѣты покорности и смиренія,
которыя все глубже и глубже погружали русскихъ людей въ тину раб-
ства и отчаяннаго произвола, какъ въ семейной, такъ и въ обществен-
ной жизни.
Желая свято сохранить завѣтъ няни, Саша упросила матушку
оставить меня до ѳя возвращенія изъ пансіона у Воиновыхъ, на что
съ радостью получено было согласіе. Такимъ образомъ я провела у
нихъ цѣлый мѣсяцъ, во время котораго меня ни разу не навѣстила
матушка, что крайне удивляло Наталью Александровну. Наконецъ, за
мной пріѣхала Саша, только наканунѣ возвратившаяся домой. Въ пер-
вый разъ я видѣла ее въ красивомъ туалетѣ, въ длинномъ платьѣ,
сшитомъ по модѣ, какъ у настоящей взрослой дѣвушки, въ изящной
лѣтней шляпѣ, въ перчаткахъ и съ зонтикомъ въ рукахъ. Хотя я
должна была ожидать, что она явится ко мнѣ въ красивомъ нарядѣ (о
туалетахъ, устраиваемыхъ для нея пансіономъ, въ нашей семьѣ много
говорили), но для меня было такъ ново видѣть кого-нибудь изъ дѣтей
моей матери хорошо одѣтымъ, что я стояла пораженная передъ нею и
разглядывала ее съ головы до ногъ.
Насъ всѣхъ одѣвали болѣе чѣмъ скромно: конечно, это прежде
всего было результатомъ нашего плохого матеріальнаго положенія, но
отчасти причиною этого была и излишняя дѣловитость матушки, которая
не терпѣла тратить хотя нѣсколько рублей на такіе пустяки, какъ
одежда. Каждая тряпка въ нашемъ домѣ нѳ только вычищалась, вымы-
валась и выворачивалась на всѣ лады, но если низъ платья оказывался
уже никуда нѳ годнымъ, его обрѣзали и къ нему пришивали, въ видѣ
отдѣлки, спорокъ съ какого-нибудь другого платья, обыкновенно иного
цвѣта и иного качества матеріи. «Точно отдѣлочка вышла!» любовалась
няня. Матушка, какъ огня боявшаяся, что кто-нибудь изъ насъ хотя
на минуту забудетъ о нашемъ невзрачномъ матеріальномъ положеніи,
обыкновенно добавляла: «Ну, намъ-то всѣ эти отдѣлочки и белѳндрясы,
какъ коровѣ сѣдло!» Однако, этотъ индифѳрентизмъ къ туалету матушка
не сумѣла внушить своимъ дѣтямъ: они очень рано начали стыдиться
своихъ убогихъ платьевъ, особенно, когда являлись къ Воиновымъ, гдѣ
дѣти и взрослые всегда одѣты были не только хорошо, но и со вкусомъ.
«Шурочка, моя прелестная Шурочка!» думала я, разглядывая
сестру еще издали, и вдругъ съ радостнымъ крикомъ помчалась къ ней
на встрѣчу. И теперь, послѣ многихъ, многихъ десятковъ лѣтъ, когда
я закрываю глаза и думаю о злосчастной судьбѣ моей горячо любимой
сестры, я рѣдко вижу ее такою, какою она была нѣсколько позже, т. е.
передъ вѣчною разлукой со мной, когда она, еще совсѣмъ молодая дѣ-
— 217 —
вушка, уже выглядѣла совершенною старухой, съ блѣдными, проваливши-
мися щеками» со страдальческою улыбкой на выцвѣтшихъ губахъ, съ
безнадежною грустью во взорѣ своихъ умныхъ глазъ, въ то время,
какъ надъ ея головою пронеслось уже много житейскихъ бурь, когда
она въ конецъ была измучена непосильною работой, пришла къ полному
разочарованію въ надеждѣ добиться чего-нибудь въ жизни лично для
себя. Она гораздо чаще представляется мнѣ такою, какою явилась пе-
редо мной въ тотъ памятный для меня день, когда она только что кон-
чила курсъ въ пансіонѣ, во всемъ блескѣ молодости, въ пышномъ рас-
цвѣтѣ юной весны, въ рамкѣ черныхъ, какъ смоль, пышныхъ локоновъ
до пояса (модная прическа дѣвицъ того времени). Густой румянецъ ея
полныхъ щекъ рѣзко оттѣнялъ бѣлизну ея лица и высокаго, благород-
наго лба; въ ея живыхъ синихъ глазахъ свѣтились радость и веселье,
а ея розовыя губы постоянно вздрагивали и только ждали случая, чтобы
разразиться раскатистымъ смѣхомъ. Она не была красавицей, но ея ми-
ловидная, стройная фигура, живой темпераментъ, живые синіе глаза
были чрезвычайно привлекательны и краснорѣчиво говорили о жизни,
молодости, веснѣ и счастьѣ.
Мы возвращались съ сестрою въ лодкѣ. Когда она причалила къ
берегу, насъ встрѣтила Дуняша (горничная сестры, жившая съ нею въ
пансіонѣ) и быстро стала сообщать домашнія новости. Послѣ отъѣзда
Саши за мною, пріѣхалъ на побывку мой старшій братъ Андрей...
«Бравый кавалеръ, изъ себя красавецъ, отъ барышенъ проходу не бу-
детъ», докладывала она. «Барыня-то на него просто не наглядится!
Что грѣха таить, любитъ-то она его больше всѣхъ своихъ дѣтей!»
Какъ только Саша узнала о пріѣздѣ брата, она помчалась къ
дому, а я отстала отъ нея, чтобы узнать остальныя новости. Матушка
только что отправилась съ Савельевымъ по дѣлу въ Бухоново. «Видно,
барыня рѣшила пріучать его къ хозяйству... Да и что такъ-то ему безъ
дѣла путаться... Можетъ, оттого и дуритъ!.. Ну, да барыня-то его живо
къ рукамъ приберетъ!.*»
— Нюта все еще плачетъ?
— И, Боже мой, какъ рѣкой разливаются!
— А гдѣ же Домна?
— Какъ только барыня съ похоронъ возвратились, такъ еѳ въ
въ тотъ же часъ на скотный сослали. За какую провинность,—барыня
не изволили сказывать, а чтобы, значитъ, говорятъ, твоего духу въ домѣ
не было... Теперь я одна буду у васъ горничной... Ужъ всей моей ду-
шой буду вамъ потрафлять, чтобъ, значитъ, васъ не прогнѣвить...
Когда я вошла въ гостиную, гдѣ братъ болталъ съ сестрами, онъ
расцѣловалъ меня, посадилъ къ себѣ на колѣни, сталъ внимательно
оглядйвать и вдругъ разразился смѣхомъ:—Да, Лизуша, ты одѣта по
— 218 —
послѣдней парижской картинкѣі Зачѣмъ же это такъ уродуютъ дѣвочку?
И въ такомъ нарядѣ она была въ гостяхъ, въ богатомъ домѣ! Нюта!
да и ты нѳ лучше одѣта, а ѳшѳ невѣста!.. Вѣдь въ порядочномъ петер-
бургскомъ домѣ въ такомъ туалетѣ ты нѳ могла бы даже прислуживать
за столомъ!—И онъ сталъ смѣло говорить о томъ, что матушка, видимо,
чудитъ больше прежняго, что она окончательно забыла, что ѳя дѣти—
дворяне, и что лично его она страшно конфузитъ передъ товарищами:
за весь годъ его пребыванія въ дворянскомъ полку въ Петербургѣ онъ
получидъ отъ нея лишь нѣсколько жалкихъ рублишѳкъ. Между тѣмъ у
него много обязательныхъ тратъ: въ полку то и дѣло устраивается под-
писка, въ которой волей-неволей долженъ участвовать каждый; онъ бы-
ваетъ на балахъ, что заставляетъ его покупать перчатки, давать лакеямъ
на чаи въ тѣхъ домахъ, которые онъ посѣщаетъ. Какъ только .матушка
возвратится, онъ сегодня же затѣетъ съ нею по этому поводу серьёзный
разговоръ, укажетъ ей на ,.своѳ унизительное положеніе въ полку вслѣд-
ствіе безденежья. Сестры возражали ему, что у матущки ничего нѣтъ,
что она съ утра до ночи бьется, какъ рыба объ ледъ.
— Куда же дѣваются деньги отъ продажи разнаго домашняго
хлама?.. Ну, напримѣръ, масла, коровъ и другой дребедени?—спраши-
валъ онъ.
Сестры отвѣчали ему, что небольшая часть денегъ остается на
домашнія потребности, что, несмотря на нашу чрезвычайно скромную
жизнь, все же приходится покупать кое-что, но что ббдыпая часть
денегъ идетъ на постройку и ремонтъ равныхъ хозяйственныхъ зданій,
которыя уже давно прищли .въ полный упадокъ: дъ нынѣшнемъ году
отстроенъ заново скотный дворъ, а также хлѣва для овецъ и свиней.
— Какъ?—вскричалъ братъ съ бѣшенствомъ.—Всякіе скоты...
четвероногія животныя... бараны, свиньи—ей дороже насъ, ѳя родныхъ
дѣтей!
Сестру возражали ему, что если н,е будетъ скота, хозяйство пой-
детъ прахомъ, и самимъ намъ ѣсть нечего будете, но братъ продолжалъ
выкрикивать: <Да поймите же вы, наконецъ... Это вѣдь прямо .нелѣпость!..
Вы думаете только о будущемъ, а ,въ настоящемъ—по вашему хоть
околѣвай!.. Мнѣ очень скоро рѣшительно ничего не нужно будетъ отъ
«нея!» Буду получать жалованье... Оно будетъ увеличиваться... Ей еще
могу удѣлять! А ужъ васъ, сестренокъ, я нѳ позводю «ей» наряжать,
какъ мѣщанокъ! Самъ буду покупать и посылать вамъ туалеты! А то
она и нд ^оихъ деньгахъ, присланныхъ для васъ, будетъ устраивать
экономію для улучшенія хозяйства.
Какъ бы удивцлся Андрюша, еслибъ тогда ему ,кто-нибудь шеп-
нулъ о трцъ, что, каково бы ни .было его жалованье, онъ всегда будетъ
страдать отъ недостатка средствъ, всегда будетъ нуждаться въ помощи
— 219 —
матери и до самой своей смерти своимъ безденежьемъ будетъ приво-
дить въ отчаяніе всѣхъ насъ, его близкихъ.
Когда Андрюша высыпалъ все, что у него накопилось горькаго на
душѣ, онъ сталъ иронизировать надъ предстоящимъ бракомъ сестры.
По его словамъ, онъ понялъ бы, если бы матушка выдавала свою дочь
да богатаго человѣка, чтобы поправить свои дѣлишки: такъ дѣлаютъ
всѣ, и ѳто натурально, но выдавать дочь противъ ея желанія, чтобы
сдѣлать будущаго ' зятя своимъ' прикащикомъ и учителемъ... Вотъ чу-
дйха-то! Попомните мое слово: зддрово «она» нарвется съ нимъ! Она
думаетъ, что чужимъ человѣкомъ можно тамъ же помыкать, какъ своими
дѣтьми и крѣпостными,—ну, покажетъ онъ ей себя!
Саша горячо начала умолять его исполнить одну ея просьбу.
— Господи, Боже мой! Кажется ты думаешь, что я бревно без-
чувственное! Я до смерти люблю всѣхъ васъ, сестренки! Я все радъ
для васъ сдѣлать! Говори же, въ чемъ дѣло?
И дѣйствительно, несмотря на легкомысліе относительно матеріаль-
ныхъ средствъ, которое Андрюша сохранилъ до преклонныхъ лѣтъ,
несмотря на то, что онъ насъ, своихъ сестеръ, въ этомъ отношеніи
часто ставилъ въ крайне тяжелое положеніе и доставлялъ намъ много
горя, онъ горячо любилъ насъ, а мы просто обожали его. И это такое
обычное явленіе въ нашихъ семьяхъ. Въ Россіи во всѣ времена было
много идеалистовъ, великихъ героевъ, отдававшихъ свою жизнь за ро-
дину и общественные идеалы, но во всѣ времена у насъ шла величай-
шая путаница и неурядица въ семейныхъ отношеніяхъ. Англичанинъ,
французъ, нѣмецъ, вообще культурный человѣкъ Западной Европы,
если любитъ сестру, брата, отца, мать, то употребляетъ всѣ усилія,
чтобы оберегать ихъ отъ страданій, у насъ же въ семейной жизни все
выходитъ какъ-то навыворотъ: никто не причиняетъ такъ много горя
другъ другу, никто не наноситъ въ самое сердце такихъ тяжелыхъ ранъ,
какъ люди, связанные между собою узами крови и чувствомъ любви.
Саша убѣждала брата, что если кто можетъ теперь спасти Нюту
отъ ненавистнаго брака, то только онъ одинъ, такъ какъ матушка лю-
битъ его болѣе всѣхъ насъ, и онъ долженъ явиться настоящимъ защит-
никомъ и покровителемъ ея въ этомъ случаѣ. Пусть онъ поговоритъ
объ этомъ съ матушкою, но онъ долженъ быть очень остороженъ, чтобы
какъ-нибудь не раздражить ее, ни подъ какимъ видомъ не упрекать еѳ
за ея рѣшеніе, доказывать ей лишь одно, что она можетъ ошибиться въ
своихъ разсчетахъ относительно Савельева.
Братъ горячо принялъ къ сердцу все сказанное ему и рѣшилъ
приставать къ матушкѣ съ просьбою разстроить этотъ бракъ до тѣхъ
поръ, пока она при немъ не откажетъ Савельеву, а если тотъ «расхо-
рохорится за отказъ, онъ будетъ уже имѣть дѣло со мною>...
— 220 —
Мы пришли въ такой восторгъ отъ его словъ, что бросились его
обнимать, а Нюта цѣловала даже его руки.
— Ахъ, дурочки, дурочки,—повторялъ онъ, растроганный нашею
благодарностью,—неужели вы думали, что я дамъ васъ въ обиду?
И какъ только матушка возвратилась домой, онъ понесся въ ея
спальню и моментально забылъ о томъ, что ѳму при разговорѣ съ нею
необходима была вся его дипломатія, какъ для ходатайства за сестру,
такъ и для того, чтобы имѣть возможность просить ее объ увеличеніи
суммы на его личные расходы. До нельзя вспыльчивый и экспансивный,
совершенно позабывъ свои личные разсчеты, онъ сразу сталъ укорять
мать за нелѣпый бракъ, устраиваемый ею. И вотъ къ намъ уже доно-
сится громкій, негодующій крикъ матушки, а затѣмъ съ шумомъ рас-
пахнулась дверь ея спальни, и показался Андрюша, выталкиваемый
ея властною рукой. Взбѣшенный, прибѣжалъ онъ къ намъ и бросился
на стулъ. «Какъ съ мальчишкой... чуть не дерется!» началъ было онъ,
весь дрожа отъ гнѣва, но Саша зажала ѳму ротъ рукою и вмѣстѣ съ
Нютою потянула его въ переднюю, а оттуда въ садъ; я побѣжала за
ними.
— Я взялъ отпускъ на 28 дней... но ни дня нѳ останусь дольше
у васъ! Нѣтъ, покорно благодарю!.. Какую волю взяла!
— Мамаша навѣрно выслушала бы тебя,—перебила его Саша,—
если бы ты разговаривалъ съ нею, какъ она къ этому привыкла! Вѣдь
она такъ любитъ тебя!
— Если любитъ, такъ ужъ совсѣмъ на особый ладъ! Смотритъ,
любуется, слезы катятся градомъ, то и дѣло повторяетъ: «весь въ отца!»—
а какъ только я сталъ говорить о томъ, что она родную дочь выдаетъ
замужъ, какъ подкидыша, какъ падчерицу, за перваго проходимца... за
нищаго... Такъ она точно бѣлины объѣлась.
— Что ты надѣлалъ, что ты надѣлалъ! — въ ужасѣ восклицали
сестры.
— Нѳ я, а вы все это надѣлали! Нюта! Если ты не тряпка, ты
передъ алтаремъ, во всеуслышаніе скажешь, что мать принуждаетъ тебя
къ этому расцостылому браку...
— Что ты, Андрюша, опомнись! Чтобы я опозорила матушку?
Въ эту минуту раздался звонъ колокольчика и бубѳнцевъ, и къ
нашему крыльцу лихо подкатилъ щегольской экипажъ, запряженный
тройкой великолѣпныхъ лошадей въ богатой упряжи. Съ помощью лакея
изъ нѳго вышелъ прекрасно одѣтый полный человѣкъ лѣтъ за сорокъ,
со свѣтскими манерами, съ просѣдью въ густыхъ, черныхъ, вьющихся
волосахъ, съ непріятнымъ выраженіемъ толстыхъ губъ, но въ общемъ
довольно красивый. Матушка уже стояла на крыльцѣ, и мы тоже по-
дошли къ экипажу. Оказалось, что это Лунковскій, одинъ изъ богатѣй-
— 221 —
тихъ помѣщиковъ сосѣдняго уѣзда, жившій отъ насъ въ 70 —80 вер-
стахъ, посѣщавшій насъ со своею женою еще при жизни нашего отца
и въ семействѣ котораго разъ или два была и матушка. Старшая дочь
Лунковскихъ воспитывалась въ одномъ пансіонѣ съ Сашею, но была,
еще въ младшемъ классѣ. Въ настоящее время Лунковскій пріѣзжалъ
по дѣлу къ одному изъ нашихъ сосѣдей-помѣщиковъ и пожелалъ возоб-
новить знакомство съ нашимъ семействомъ. Черезъ два дня, какъ онъ.
сообщилъ, день его именинъ; у него обѣдъ, собирается много гостей,
и онъ приглашалъ матушку къ себѣ со всею семьей. Онъ прибавилъ,,
что безъ Андрюши онъ завтра не уѣдетъ отсюда. Матушка отказа-
лась за себя и за дочерей, но сына съ удовольствіемъ отпустила къ.
нему.
Когда Лунковскій отправился съ Андрюшей въ комнату, при-
готовленную для нихъ, матушка съ Нютой пришли въ дѣтскую, гдѣ я
спала тогда съ Сашею. Сцена съ сыномъ у нея, вѣроятно, уже выле-
тѣла изъ головы: она была въ прекрасномъ настроеніи и сказала
сестрамъ, что если онѣ желаютъ потанцовать, то она завтра же ска-
жетъ Лунковскому, что отпуститъ ихъ съ Андрюшею, что это легко
устроить уже потому, что у Саши есть нарядныя платья и что одно
изъ нихъ можно какъ-нибудь приладить и для Нюты. Но обѣ мои сестры
отказались наотрѣзъ. Саша заявила,а что Лунковскій ей очень не нра-
вится, что 6 немъ идетъ до того дурная молва, что, когда онъ просилъ,
начальницу пансіона порекомендовать ему гувернантку изъ кончившихъ,
у нея курсъ, она отказалась отъ этого, подъ предлогомъ, что у нея
нѣтъ въ данную минуту подходящихъ дѣвушекъ. Матушка тоже при-
поминала кое-что нелестное о немъ: по слухамъ, онъ кутежами сильно
разстроилъ богатѣйшее имѣніе своей жены, но еще чаще слышала она
о томъ, что онъ большой «бабникъ». ‘
На мой вопросъ, что это значить, матушка закричала на меня,,
а потомъ сказала фразу, которую я обыкновенно слышала, когда стар-
шіе не умѣли или нѳ хотѣли чего-нибудь объяснить дѣтямъ: «много
будешь знать, скоро состаришься».
Хотя день свадьбы еще не былъ назначенъ, но матушка рѣшила,
что, такъ какъ Саша дома, она должна заниматься со мною. Ей хотѣ-
лось освободить Савельева отъ уроковъ, чтобы дать ему возможность,
поближе сойтись съ своею невѣстою и самой начать пріучать его къ.
хозяйственнымъ ’ дѣламъ н почаще ѣздить съ нимъ на деревенскія,
работы.
Какъ хорошо, какъ пріятно проводила я время съ Сашею. Всѣ.
письменныя занятія со мной она перенесла на утро, а послѣ обѣда,
если погода позволяла, мы отправлялись въ садъ: тамъ заставляла она.
меня читать и разсказывала много для мѳня интереснаго. Меня осо-
— 222 —
бенно привлекало въ ней то, что она держала себя со мной, какъ, съ
подругой: съ увлеченіемъ бѣгала въ «перегонки» и даже разсуждала о
бракѣ Нюты. Она говорила, что ей такъ же, какъ и брату, кажется,
что какъ только Ѳеофанъ Павловичъ женится на сестрѣ, такъ и пере-
станетъ давать мнѢ уроки. Часто высказывалась она и относительно
того, что ей очень бы не хотѣлось оставлять меня дома одну послѣ
замужества сестры. Толковое преподаваніе Саши и боязнь огорчать еѳ
заставляли меня безропотно учиться съ нею по нѣскольку часовъ въ
день. Но и послѣ уроковъ я не отходила отъ нея ни на минуту,—она
нравилась мнѣ все болѣе и болѣе. Въ совершенный восторгъ привела
она меня, когда начала втягивать въ маленькіе домашніе заговоры. Всѣ
они, сколько помнится, были направлены противъ Ѳеофана Павловича.
Зная, какъ Нюта не любитъ оставаться съ нимъ съ глазу на глазъ, мы
съ Сашею бѣжали къ нему на встрѣчу, когда онъ приближался къ на-
шему дому и говорили ему, что сестра ушла по хозяйству или что у.
нея болитъ голова, и, такимъ образомъ, избавляли еѳ иногда на цѣлый
день отъ присутствія жениха, который, однако, не получалъ еще на
ѳто званіе оффиціальнаго разрѣшенія. Саша задумала и болѣе рѣши-
тельное предпріятіе, лишь бы разстроить этотъ злосчастный бракъ.
Она нерѣдко возобновляла со мною разговоръ о томъ, что я обязана
вмѣстѣ съ ней) на колѣняхъ умолять матушку отказать Савельеву въ
рукѣ сёстры, и что мы должны продолжать эти просьбы даже и тогда,
когда матушка будетъ насъ выгонять, бранить и сердиться. Въ первый
разъ, когда мы привели въ исполненіе этотъ заговоръ, онъ сошелъ для
насъ благополучно, вѣроятно, потому, что въ ту минуту матушку раз-
дражило какое то новое чудачество ея будущаго зятя, но возможно,
что она не разсердилась и потому, что Саша была предназначена ею
для осуществленія ея самыхъ пламенныхъ надеждъ. Второе же наше
ходатайство окончилось неожиданнымъ для насъ инцидентомъ, который
дѣлалъ дальнѣйшее наше вмѣшательство въ.судьбу сестры уже совѳр-,,
шенно не нужнымъ. Однажды съ утра Нюта встала съ постели съ
лицомъ, распухшимъ отъ слезъ; мы рѣшили съ Сашею вечеромъ возоб-
новить наше заступничество за нее. Когда матушка возвратилась съ
работъ, мы отправились къ ней въ столовую и прикрыли за собою дверь,
такъ какъ' сестра передъ этимъ легла отдохнуть въ сосѣдней комнатѣ
вслѣдствіе недомоганья и хронической безсонницы. Когда мы бросились
на колѣни передъ матушкой, это такъ взорвало ѳѳ, что она стала кри-
чать на весь домъ. Въ ту же минуту дверь отворилась, и вошла Нюта.
«Спасибо вамъ, сестрицы,—говорила она голосомъ, дрожавшимъ отъ
волненія, обнимая и цѣлуя насъ,—не надо матушку бцльще безпокоить...
Хоть и нѳг выноситъ «его» моя душа, но что же дѣлать,—видно такова
моя судьба/ Ко мнѣ сейчасъ во снѣ явилась покойная тетя Анфиса
— 223 —
(наша дальняя родственница, настоятельна ца одного женскаго мона-
стыря) и строго приказала нѳ перечить матушкѣ, такъ какъ самъ
Господь предназначаетъ «его» для меня».
Сонъ сестры, конечно, нѳ имѣлъ для матушки ни малѣйшаго зна-
ченія, тѣмъ нѳ менѣе она; очень была'раДа такому благопріятному вы-
ходу изъ затруднительнаго для ней положенія. Растроганная, со сле-
зами обнимала и цѣловалё она всѣхъ насъ, а на другой' день, рано
утромъ, переговоривъ съ Савельевымъ, отправилась съ нимъ къ свя-
щеннику. Но тутъ явилась другая забота: срокъ отпуска Андрюшѣ уже
приходилъ къ концу, а 'онъ,' пробывъ дома только сутки, нё показы-
вался болѣе. Матушка письмомѣ, отправленнымъ съ нарочнымъ къ Лун-
ковскому, спрашивала ѳго о сынѣ, но' получила въ отвѣтъ, что Андрюша,
прогостивъ у него три'дня, отправился къ кому-то изъ сйбихъ зна-
комыхъ.
Братъ возвратился домой только утромъ наканунѣ свадьбы, когда
въ домѣ шла невообразимая' суматоха. Онъ былъ до такой степени
смущенъ, поведеніе ѳго было на столько странно, что эѣо замѣтила дажё
матушка, не отлиЧайшаяся наблюдательйбстью. На ѳя вопросъ, гдѣ
онъ «пропадалъ», онъ, совершенно ' переконфузившись, отвѣчалъ, что
страдалъ адскою головною болью, которая заставляла его ѣздить по
знакомымъ, чтобы разсѣяться, но гблова трещитъ до сихъ поръ, а по-
тому онѣ сейчасъ жё отправится на охоту, въ надёждѣ, что ему помо-
жетъ свѣжій ’ воздухъ. Матушка, приписывай его смущёніѳ тому, что
онъ весь свой отпускъ провёлъ внѣ домі, не приставала къ нему, тѣмъ
болѣе, что была поглощена разнообразными хло'потамй: мйого на-
роду являлось къ ней въ этотъ день за ѳя распоряженіями, ей прихо-
дилось писать записки то одному, то другому, разсылатй въ разныя
стороны верховыхъ. Хотя сестры тоже были заняты' по горло, но онѣ
все-таки удосужились чуть не силою втащить брата въ свою комнату.
Но и имъ ничего нё удалось добиться отъ него: хватаясь за'голову,
онъ въ отчаяніи кидалъ фразы, вродѣ слѣдующихъ: «Я пропащій! Я
несчастный человѣкъ!» И, вырвавшись отъ нихъ, онъ сейчасъ же убѣ-
жалъ съ ружьемъ, якобы на охоту. Вечеромъ онъ возвратился поздно,
когда мы уже разбрелись по свбимѣ комнатамъ, а на другой день была '
свадьба, и никто не думалъ о немъ. Дня черезъ два послѣ нея ему
пришлось уже ѣхать въ Петербургъ.
Послѣ свадьбы комйаты нашего дома приняли нѣсколько иной
видъ. Для молодыхъ отвеДёна была матушкина спальня, а ийъ прежней
столовой (подлѣ этой комйаты) былъ устроенъ кабинетъ Ѳеофана Пав-
ловича. На одной изъ ѳго стѣнъ онъ развѣсилъ свои ружья и писто-
леты, на другой—прибилъ большой'1 ковѳрі, на котбргікъ, по ярко го-''
лубому фону, была вышйта пастушкѣ'въ розово'мъ платьѣ, окружённая'
— 22*4 —
бѣлыми овечками. Наша гостиная превращена была въ общую столовую,
а зала служила гостиной. Подъ свою спальню матушка взяла самую
крошечную комнатюрку подлѣ моей дѣтской, въ которой мы попрежнему
помѣщались съ Сашею.
И теперь, послѣ свадьбы, какъ и прежде, матушка съ утра вы-
ходила на полевыя работы или уѣзжала въ управляемыя ею имѣнія;
мы съ Сашею тоже продолжали прежній образъ жизни. Никто изъ насъ
не входилъ въ комнаты молодыхъ, къ дверямъ которыхъ Савельевъ при-
билъ крючки, и они теперь всегда были на запорѣ. Мы видѣли моло-
дыхъ только за обѣдомъ и ужиномъ: въ хорошую погоду они съ утра
уходили въ лѣсъ, а въ дождливые дни сидѣли на своей половинѣ. Если
у насъ было какое-нибудь экстренное дѣло къ сестрѣ, мы должны были
стучаться въ дверь молодыхъ, что было нововведеніемъ, такъ какъ прежде
всѣ двери были открыты. Всегда сдержанная, Нюта сдѣлалась теперь
совершенно замкнутою и апатичною; блескъ молодости и выдающейся
красоты быстро исчезалъ. Постепенно утрачивала она и свой нѣжный
румянецъ: ея щеки поблѣднѣли, ея чудные голубые глаза сдѣлались
мутными и какими-то выцвѣтшими. Но ея слезъ мы уже не видѣли, не
слыхали отъ нея и какихъ бы то ни было жалобъ на мужа; впрочемъ,
о немъ она ничего не говорила, точно боялась произносить даже его
имя. Савельевъ сидѣлъ за обѣдомъ молча, отвѣчалъ только на вопросы,
да и то какъ-то отрывочно, а нерѣдко и совсѣмъ не впопадъ. Мало-по-
малу и мы стали рѣже заговаривать съ нимъ. Онъ какъ будто ѳтого не
замѣчалъ, не обращая ни малѣйшаго вниманія ни на кого въ домѣ,
кромѣ своей жены, ѣлъ онъ торопливо и съ невѣроятною жадностью
все, что бы ни было подано, а между блюдами, когда онъ не былъ за-
нятъ ѣдою, онъ поворачивался въ сторону жены, и его бѣгающіе глаза
безостановочно скользили по ея лицу. Она тоже продолжала молчать,
только еще ниже наклоняла голову надъ тарелкой. Въ такія минуты всѣ
чувствовали себя какъ-то неловко, и матушка сердито кричала: «да
несите же скорѣе остальное!»
Съ послѣднимъ глоткомъ Савельевъ вставалъ изъ-за стола и ухо-
дилъ въ свою комнату; сестра спѣшила за нимъ. А если послѣ его ухода
она оставалась съ нами на нѣсколько минутъ, Савельевъ возвращался
въ столовую и прерывалъ ее словами: «Опять болтовня! Да иди же къ
себѣ!» При звукѣ его голоса Нюта вздрагивала, испуганно вскакивала
съ своего мѣста и безпрекословно шла за нимъ.
Очень возможно, что всѣхъ этихъ перемѣнъ въ сестрѣ и мелочей
въ жизни молодыхъ я бы сама и не замѣтила, но на Сашу теперь то
и дѣло находила какая-то грусть; нерѣдко она бросалась на траву и
начинала плакать. Когда я умоляла ее объяснить мнѣ причину ея слезъ,
она говорила: «Посмотри, что дѣлается съ Нютою! Она таетъ, какъ
— 225 —
свѣчка! Она несчастна! А мы даже нѳ знаемъ, въ чемъ дѣло! Господи,
чѣмъ бы ей помочь?» Тоже говорила она и матушкѣ, которая сама замѣ-
чала, что что-то неладное творится съ ея замужнею дочерью. Иногда за
обѣдомъ матушка начинала вопросительно поглядывать то на нее, то на
ея супруга, и крупныя слезы катились изъ ея глазъ. Несмотря на свой
крайне вспыльчивый характеръ, она крѣпилась и молчала. И вотъ от-
части это молчаніе матушки, ради котораго ей приходилось дѣлать, ко-
нечно, невѣроятныя усилія, презрительные взгляды, которые она бросала
на своего зятя, ея частыя слезы при видѣ дочери, всеобщее мол-
чаніе во время нашихъ трапезъ или какой-нибудь вымученный раз-
говоръ, присутствіе за столомъ этого до невѣроятности страннаго и
чужого для насъ человѣка дѣлали наши обѣды для всѣхъ насъ все
болѣе тягостными и невыносимыми. Сдерживая себя въ присутствіи зятя,
матушка отводила душу въ нашей комнатѣ, когда послѣ ужина при-
ходила къ намъ: тогда уже, не стѣсняясь ни мною, ни горничною, при-
готовлявшею къ ночи постели, она ругала его на чемъ свѣтъ. Ее раз-
дражало не только то, что онъ нѳ далъ счастья ея дочери, но вотъ уже
прошелъ цѣлый мѣсяцъ послѣ свадьбы, а онъ еще не принимается за
работу, не предлагаетъ ей своихъ услугъ по хозяйству, рѣшительно ни-
чего нѳ дѣлаетъ и смѣетъ еще оттягивать Нюту отъ ея обычныхъ обя-
занностей въ домѣ. Саша при этомъ высказывала предположеніе, что
онъ дурно обращается съ женой и строго запрещаетъ ей оставаться съ
нами: Нюта прибѣгаетъ къ намъ, говорила она, только тогда, когда ей
необходимо что-нибудь примѣрить на кого-нибудь изъ насъ, при этомъ
она всегда страшно торопится и въ ту жѳ минуту бѣжитъ въ свои
комнаты.
Савельева всѣ у насъ какъ-то сразу возненавидѣли до невѣроят-
ности, и эта ненависть къ нему до поры до времени нѳ имѣла основа-
ній. Каковъ бы ни былъ Савельевъ, но прислуга никогда не слыхала
отъ него ни одного грубаго слова; его требованія по отношенію къ ней
были ограничены болѣе, чѣмъ у кого бы то ни было изъ членовъ моей
семьи; онъ никогда нѳ выражалъ никому своего неудовольствія, ни съ
кѣмъ нѳ разговаривалъ, развѣ буркнетъ горничной «подай воды» или:
«убирай комнаты». Вмѣсто того, чтобы каждую минуту звать къ себѣ
горничную, заставлять ѳе снимать съ себя обувь, какъ это водилось въ
тѣ времена почти у всѣхъ господъ, онъ передъ сномъ выставлялъ свое
платье и сапоги въ переднюю, и этимъ ограничивались почти всѣ его
отношенія къ служащимъ. Хотя онъ почти никого нѳ зналъ въ лицо,
но всѣ «бабы» въ домѣ и даже на скотномъ дворѣ ненавидѣли его отъ
всего сердца. Такою жѳ нелюбовью пользовался онъ и среди крестьянъ,
съ которыми онъ нѳ имѣлъ ни малѣйшаго дѣла. Когда мы съ Сашею
проходили мимо избъ, кто бы намъ ни встрѣтился изъ крѣпостныхъ,—
Воспоминанія.	15
— 226 —
мужики и особенно бабы старались свести разговоръ на Савельева:
«Ужъ какъ Анна-то Миколаевна наша сохнетъ!» — А бабы къ атому
еще добавляли: «Порченый онъ, барышничка, ей Вогу, порченый! Ужъ
какъ автихъ-то порченыхъ Василёвокая Уфимья выправляетъ!..> Еще
чаще пророчили они Савельеву, но, конечно, заглазно, гнѣвъ матушки:
«Не сдобровать ему, окаянному! Барыня то наша терпитъ, терпитъ пока
что, а какъ ёнъ въ чемъ ей поперечитъ, али, усё только съ ружейцомъ
своимъ проклажаться буде да глазыньки барынѣ бездѣльемъ мозолить,
она прикажетъ старостѣ въ телѣгу его бросить, отошлетъ въ ѳвойноѳ
богатое помѣстье жирѣть на своихъ харчахъ». Эту незаслуженную нена-
висть крестьянъ къ Савельеву я могу объяснить себѣ лишь нравами и
понятіями того времени: наши люди прекрасно знали о недовольствѣ
«барыни» ея зятемъ, знали о бѣдности его родителей, и этого одного
уже было достаточно для того, чтобы вызвать въ рабскихъ душахъ
крестьянъ того времени презрѣніе и ненависть къ человѣку.
Нюта, сидя съ мужемъ въ своей комнатѣ, продолжала обшивать
семью, хотя далеко не такъ усердно, какъ прежде. Что же касается
домашняго хозяйства, то она имъ болѣе почти не занималась. Каждый
иэъ насъ понималъ, что это было не по ея винѣ. Хотя честность гор-
ничной Дуняши, на руки которой перешло домашнее хозяйство, была
внѣ всякаго сомнѣнія, но такъ какъ она была неопытною хозяйкой,, то
и вела его плохо и не экономно. Матушка по этому поводу какъ-то
стала совѣтоваться съ Нютой послѣ обѣда, но вдругъ, появился: Са-
вельевъ и, обращаясь къ женѣ, рѣзко крикнулъ: «'Мнѣ надоѣла твоя
болтовня! Иди сейчасъ къ себѣ!». Сначала сдержанно, а потомъ со-
всѣмъ несдержанно матушка начала выливать на него злобу, накопив*-
шуюся въ ея душѣ. Онъ долго молча .шагалъ по комнатѣ», но когда
она нѣсколько разъ, прокричала ему: «Когда-же; наконецъ, кончится
вашъ медовый мѣсяцъ? Когда вы приметесь за уроки съ моею дочерью?:.
Когда перестанете держать жену взаперти и дадите ей возможность хо-
зяйничать?*.—онъ остановился передъ матушкою, его, лицо передерги-
валось отъ нервныхъ, судорогъ,, онъ, видимо долго, не могъ произнести
ни слова, наконецъ прошипѣлъ хриплымъ голосомъ:. «Ни вашимъ под-
ручнымъ, ниі приказчикомъ, ни учителемъ—быть не желаю! Жену свою
дѣлать портнихою и экономкою не позволю!»
— Такъ, я васъ вышвырну ивъ. своего дома!:
— Иэвольтѳ-съ! Я уйду! Но;.., конечно^, съ. женою.
Затѣмъ онъ. быстро подошелъ къ. столу, дрожащими руками налилъ,
и выпилъ , стаканъ воды, сѣлъ на диванъ, и» обративъ лицо. въ. сторону
матушки, вдругъ, закричалъ во все горло: «Жила! Кремень-баба! Выжига!
Изъродныхъ дѣтѳйвыпила кровь!.. Теперь, взялась,за меня! Нѣтъ-съ!» И
вдругъ,запрокинувъ голову на спинку дивана, онъзахохоталъ... Но, Боже мой
— 227 —
какъ онъ захохоталъ! Его безумно -дикій, раскатистый смѣхъ съ какимъ-
то горловымъ высвистомъ^ какъ мнѣ казалось^ потрясалъ* стѣны нашего
дома, былъ ужасающимъ громомъ передъ жестокой грозой; Съ крикомъ
испуга бросилась я вонъ изъ комнаты; по моимъ пятамъ- бѣжали- ма-
тушка и была, и мы трое юркнули въ дѣтскую. Совершенно растерян-
ныя и подавленныя, мы не- произносили ни • слова, только все крѣпче
жались другъ къ другу, а звуки дикаго, безумнаго хохота все еще про-
должали* доноситься къ намъ* и, казалось, могли прекратиться только
порвавъ нить жизни ѳтого злого генія нашей семьи*
— Нюта,- бѣдная, одна!-—вдругъ, точно очнувшись)—вскричала
Саша, вырываясь* изъ* объятій* матушки,- и-побѣжала* на помощь сестрѣ.
Хохотъ, наконецъ, прекратился: изъ открытой двери нашей ком-
наты къ намъ доносился- шумъ* какой-то возни, не мы сидѣли молча,-
пока не вошла Саша; Она разсказала намъ, что съ Савельевымъ) по-
видимому, былъ сильный-припадокъ* (тогда каждую внезапную нервную
болѣзнь у взрослыхъ называли припадкомъ, а у дѣтей—родимчикомъ),
послѣ* чего онъ вдругъ такъ ослабѣлъ, что нѳ могъ самъ-встать съ ди-
вана, но что теперь онъ нѣсколько успокоился: Дуняшаи- Нюта отвели*
ѳго* въ спальню.
Вотъ отрывокъ изъ дневника Саши* по- этому поводу. «Ужасаю-
щій* хохотъ Савельева будетъ долго раздаваться въ моихъ ушахъ. Какъ
онъ напоминаетъ мнѣ хохотъ другого человѣка, который-яслышала-съ-
-годъ- тому назадъ. Когда однажды мы, пансіонерки, отправились за го-
родъ гулять- съ нашею учительницею,- изъ открытаго1 окна одного дома*
вдругъ*, раздался такой* же- ужасающій хохотъ. Мы* страшно испуга-
лись и-пустились бѣжать. Учительница'разсказала намъ, что она зна-
кома* съ хозяевами этого*- дома, что въ немъ живетъ** сумасшедшій'
съ* своею матерью, женою и* дѣтьми; что въ ѳго- комнатѣ безотлучно де-
журятъ два-здоровенныхъ мужика,-такъ какъ онъ пытается-бѣгать* по
улицамъ нагишомъ и, если' не досмотрѣть; бросается- съ можемъ* на*.сво-
ихъ близкихъ-. Ѳеофанъ* Павловичъ—странный до дикости человѣкъ,
но не сумасшедшій*'же онъ? Онъ ни - на кого не бросается съ* ножомъ,
не выскакиваетъ голый на* улицу, не* говоритъ совершенной' бѳзмыслищи;
не-онъ—человѣкъ; вполнѣ лишенный'моральныхъ* чувствъ*.. Какъ по**
смѣлъ онъ. такъ опорочить мамашеньку, къ которой?» всѣ кругомъ* отно-
сятся* сь. величайшимъ почтеніемъ? Какъ дерзнулъ-онъ при своей- женѣ
осыпать ѳя * родную мать возмутительными эпитетами? О, если-бъ я была
мужчиной, я* считала* бы- своимъ долгомъ- вызвать ѳго за это на дуэль!'
Кашъ* ужасно думалъ^ что судьбу моей сестры,- безъ любви- съ ѳя сто-
роны, противъ ѳя воли; вручили этому ужасному человѣку!- Вѣдь нелввят
же-сказать, что Нюта। согласилась* на этотъ бракъ потому^ что она- ви-
дѣла во. снѣ* тетю. Анфису, которая-** приказала-ей не* идти наперекоръ
15*
— 228 —
матушкиному желавію. Нѣтъ нѣтъ и тысячу разъ нѣтъі Ей и приви-
дѣлся зтотъ сонъ только потому, что она, по кротости своего характера,
находила невозможнымъ продолжать противорѣчить матушкѣ; она пре-
красно поняла, что ьъ концѣ концовъ матушка все-таки выдала бы ее
замужъ за Савельева.
«Мой незабвенный покойный отецъ былъ противъ того, чтобы си-
лою заключать браки между крѣпостными,—и матушка считала своею
обязанностью соблюдать зтотъ завѣтъ. Почто же она нарушила его
относительно своей родной дочери? Судьбу сестры она бросила на алтарь
семейныхъ интересовъ, но вѣдь и эти интересы должны же имѣть свой
предѣлъ! Вѣдь, если ихъ ставить превыше облаковъ ходячихъ, тогда во
имя ихъ слѣдуетъ задушить въ себѣ всякую совѣсть, съ легкимъ серд-
цемъ убивать ближняго, воровать, торговать своею честьюі Вѣдь это же
ужасно, и такіе разсчеты возмутительны, даже... какъ мнѣ ето страшно
написать... преступны, и мамашенька совершила надъ своею дочерью
преступное насиліе. И вотъ само Провидѣніе покарало ее за это,—ея
разсчеты не оправдались. Савельевъ, на подобіе духа тьмы, какъ исчадіе
ада, какъ настоящая гадина преисподней, адски-злобно, ей въ глава
высмѣялъ ея разсчеты... Всю ночь объ этомъ продумала я, и, несмотря
на мое почтеніе, дочернюю преданность и привязанность къ дорогой
для меня матери, не могла унять, не могла заглушить крика моего
возмущеннаго сердца... Оно, какъ маятникъ часовъ, тикало мнѣ въ уши:
«моя родная мать поступила со своею дочерью безжалостно, жестоко,
преступно!» За мою мать я готова идти въ огонь и въ воду, безпре-
кословно, до послѣдняго вздоха буду трудиться для нея и для семьи, но
насиловать мои чувства, которыя принадлежатъ только мнѣ, только мнѣ
одной, я бы не позволила и ей, моей родимой матушкѣ! Если-бы я
была на мѣстѣ Нюты, я наотрѣзъ отказалась бы отъ навязаннаго мнѣ
брака, даже если-бы матушка грозила мнѣ своимъ проклятіемъ, грозила
бы лишить меня своей материнской любви! Господи! Если ты всесиль-
ный, если правда то, что помимо Твоей воли съ нашей головы не мо-
жетъ упасть и волоса, уйми ропотъ моего сердца, уничтожь во мнѣ сом-
нѣнія на счетъ Твоего существованія, дурныя чувства къ матушкѣ и
непочтительныя мысли о ней! Если Ты существуешь, облегчи страданія
моей несчастной сестры! Вѣдь она же ни въ чемъ неповинна!
«Вчера, когда мы сидѣли втроемъ послѣ припадка Савельева (не-
счастная младшая сестренка—ничего не видитъ, кромѣ самыхъ непод-
ходящихъ для ея возраста семейныхъ сценъ), къ намъ вошла Нюта.
«Наконецъ-то и ты заглянула къ намъ! Почему ты точно избѣ-
гаешь насъ? Почему никогда нѳ приходишь посидѣть съ нами?» Вотъ,-
какими словами встрѣтила ее матушка. Глаза сестры были сухи, но она
имѣла видъ совершенно измученный. Она еле выдавливала изъ себя
— 229 —
слова: «Въ первый разъ1 заснулъ,—вотъ и пришла. А то когда жѳ? Вѣдь
и по ночамъ онъ часто нѳ спитъ... Куда пойду,—и онъ за мной»... Съ
этими словами Нюта вдругъ припала къ матушкиному плечу и взяла
ее за руку. «Если вы его выгоните... онъ и мѳня возьметъ съ собою...
Вѣдь и теперь онъ мѳня тиранитъ... а тогда у него и всякій страхъ
пропадетъ... Мамашенька! Нѳ губите маня окончательно»... И она за-
крыла лицо руками, но нѳ плакала, вѣроятно потому, что уже раньше
выплакала всѣ слезы.
— Нюта, Нюта! Родная моя! Я!.. Я тебя загубила!—отчаянно
рыдала матушка, прижимая сестру къ своей груди.—Вѣдь выгнать-то я
его хотѣла, чтобы избавить тебя отъ него.
— Поздно!.. Онъ и подъ землею меня найдетъ.
Очень скоро послѣ описаннаго происшествія на матушку обру-
шилась новая бѣда. Какъ-то съ почты ей подали объемистый пакетъ;
въ немъ было нѣсколько почтовыхъ листковъ, исписанныхъ мелкимъ
почеркомъ моего старшаго брата Андрюши, и тугъ жѳ вложено было дру-
гое запечатанное письмо. Какъ только матушка пробѣжала первую стра-
ницу, она съ ужасомъ схватилась за голову. Она долго нѳ могла отвѣ-
чать на вопросы Саши, нѣсколько разъ вслухъ принималась читать зло-
получное письмо брата, но слезы душили ее, и она опять начинала
рыдать.
Андрюша прежде всего умолялъ матушку простить его за то, что
онъ во время своего отпуска такъ мало погостилъ дома. Онъ объяснялъ
зто тѣмъ, что, пріѣхавъ' къ Лунковскому на именины, онъ на другой же
день проигралъ ему 600 рублей. Отчаяніе и страхъ огорчить мать за-
ставили его нѳ показываться ей на глаза.
«На колѣняхъ, и милліонъ разъ цѣлуя драгоцѣнныя ручки», братъ
умолялъ матушку уплатить за него этотъ долгъ, такъ какъ онъ считалъ
его «долгомъ чести». Въ противномъ случаѣ, Лунковскій, по его словамъ,
можетъ написать его полковому начальству. А тогда,—восклицалъ братъ,—
«прощай военная служба, военная карьера, которая одна только даетъ
мнѣ надежду, даже больше—полную увѣренность въ томъ, что я въ
ближайшемъ будущемъ уже могу приходить на помощь моей семьѣ».
Оказывается, писалъ братъ, «что г-нъ Лунковскій—порядочный негодяй:
кутила, мотъ, картежникъ, который не въ первый разъ вовлекаетъ та-
кого неопытнаго человѣка, какъ я, въ игру {съ исключительною цѣлью
обыграть своего партнера».
Андрюша сообщалъ далѣе, что хотя о Лунковскомъ онъ вынесъ
представленіе, какъ о человѣкѣ сомнительной нравственности, но что
готь, видя его отчаяніе, видимо, пожалѣлъ его, старался сдѣлать все,
чтобы облегчить его положеніе и разсѣять его мрачное настроеніе: онъ
Убѣдилъ брата нѳ сообщать матушкѣ тотчасъ о проигрышѣ, а написать
— 230 —
по возвращеніи въ Петербургъ, черезъ мѣсяцъ-другой; при этомъ онъ
заявилъ ему, что въ своемъ письмѣ къ матушкѣ онъ предлагаетъ легкій
способъ уплатить ему этотъ долгъ.
Письмо Лунковскаго, на нѣсколькихъ почтовыхъ листикахъ съ вы-
тѣсненными иниціалами и дворянскою короною, было написано краси-
вымъ почеркомъ. Несмотря на то, что оно пролежало у брата болѣе
мѣсяца, оно сохраняло еще въ себѣ тонкій ароматъ духовъ. Его содер-
жаніе мнѣ передала сестра, когда мы вечеромъ ложились съ нею спать,
а если бы она этого и не сдѣлала, я бы все-таки узнала, что въ немъ
заключалось: много-много разъ, какъ въ этотъ, такъ и въ послѣдующіе
дни, обсуждали его при мнѣ, останавливаясь на каждой фразѣ, критикуя
каждое слово. Къ тому же оба письма, брата Андрея и Лунковскаго, я
нашла въ посмертныхъ бумагахъ моей матери.
Большая часть письма Лунковскаго состояла изъ восторженныхъ
похвалъ по адресу Андрюши, который, по его словамъ, своими свѣт-
скими манерами, своимъ умѣньемъ держать себя въ обществѣ, находчи-
востью, любезностью, остроуміемъ, блестящею ловкостью и талантомъ
вести прелестные реіііз іепх, своею граціею въ танцахъ, доходящей до
виртуозности, не только затмилъ все провинціальное общество, собрав-
шееся у него на именинахъ, но, конечно, обратитъ на себя всеобщее
вниманіе и въ столицѣ. Что же касается дамъ и ихъ дочерей, онѣ всѣ
оказались безъ ума отъ него. Лунковскій уже заранѣе поздравлялъ ма-
тушку съ успѣхами ея сына въ свѣтѣ и пророчилъ ему блестящую
карьеру и блестящую партію. Что же касается главнаго, проигрыша
брата, онъ только слегка упоминалъ о немъ, называя проигрышъ въ
600 рублей «маленькимъ несчастіемъ блестящаго молодого человѣка»-
При этомъ онъ выражалъ увѣренность, что матушка ни на минуту не
подумаетъ о немъ, что онъ, при своемъ глубочайшемъ уваженіи къ ней
и ея покойному мужу, способенъ стѣснить ее такими пустяками: она со-
всѣмъ можетъ забыть объ этомъ ничтожномъ долгѣ и вспомнить о немъ
только тогда, когда у нея будутъ лишнія деньги.
Но за подписью его имени и фамиліи, въ постъ-скриптумѣ, слѣ-
довала длинная приписка такого рода: «Я еще не успѣлъ запечатать
письмо, какъ ко мнѣ вошла мод жена и напомнила мнѣ, что наша гу-
вернантка, обучавшая моихъ дочерей языкамъ, должна оставить нашъ
домъ въ первыхъ числахъ сентября, а учительница музыки, взятая нами
только на лѣто, уѣзжаетъ къ себѣ въ концѣ августа. Намъ бы хотѣлось
взять особу, которая могла бы нести всѣ эти обязанности. Какъ были
бы мы счастливы, съ какою материнскою ласкою и заботою отнеслась
бы моя жена къ М-Иѳ Аіехапсігіие, если бы она рѣшилась взять на
себя трудъ воспитательницы моихъ дочерей. М-ІІе Аіехапбгіпѳ можетъ
выполнять у насъ и еще одну обязанность: моя жена въ послѣдніе годы
— 231 —
все болѣе страдаетъ глазами: она давно уже подумываетъ о томъ, чтобы
имѣть лектрису; но, будучи полькой, она болѣе всего любитъ читать
польскія книги, вслѣдствіе зтого ей трудно найти для себя подходящую
особу. Въ виду того, что М-ІІе Аіехапйгіпе можетъ прекрасно выпол-
нять всѣ три обязанности, я предлагаю ей за столь разнообразные
труды 100 рублей въ мѣсяцъ и не считаю для себя эту плату слишкомъ
высокою: учительницѣ языковъ а платилъ 50 руб., за музыку—30 руб.,
а 20 руб. жена будетъ платить за чтеніе и письма, которыя она бу-
детъ писать подъ ея диктовку. Мы были бы вамъ безконечно призна-
тельны, если бы вы и ваша дочь могли принять наши кондиціи. Во вся-
комъ случаѣ, я буду просить васъ дать отвѣтъ въ послѣднихъ числахъ
августа, а если вы согласитесь на наши условія, мы будемъ ждать вашу
дочь въ первыхъ числахъ сентября».
Въ первое время по полученіи этихъ писемъ матушка отчаянно
плакала и осыпала градомъ ругательствъ то Андрюшу, то Лунковскаго.
Этотъ долгъ дѣйствительно былъ крайне обременителенъ для нея.
Хотя въ то время долги отца были уже уплачены, и хозяйство, срав-
нительно съ прежнимъ временемъ, шло прекрасно, но ничтожный До-
ходъ, который получался съ него, нѳ всегда давалъ возможность сво-
дить Концы съ концами. Какъ только матушкѣ удавалось продать нѣ-
сколько пудовъ масла, двухъ-трехъ коровъ и телятъ, и получались об-
роки съ Крестьянъ, она клала эти деньги въ особый конвертъ, который
былъ весь исписанъ названіями предметовъ, необходимыхъ въ хозяйствѣ.
Всѣ собранныя деньги уходили на эти покупки, и ихъ еще нѳ хватало.
Откуда жѳ было взять 600 руб. На уплату долга «ѳтого негодяя», какъ
въ эТо Время называла матушка своего любимаго сына, который еще
осмѣливается писать ей, что онъ будетъ приходить на помощь семьѣ.
«Этого лоботряса, этого прохвоста она болѣе нѳ пуститъ къ сѳбѣ на
глаза». И ойа, Говоря о немъ, давалаѳму самые бранные эпитеты, съ та-
кимъ озлобленіемъ, точно желала сейчасъ, сію минуту вырвать изъ сво-
его Сердца несчастную любовь къ недостойному сыну. И матушка
скова и снова поднимала вопросъ о томъ, какъ онъ смѣлъ играть «по
большой». «Конечно,—разсуждала она,—трудно совсѣмъ не играть та-
кому МаЛокососу, когда старшіе усаживаютъ его за карточный столъ...
Ной же Играю «по маленькой», никогда не проигрываю болѣе 20—30 коп.,
а ойъ, изволйТѲ видѣть, осмѣливается Сразу проиграть такой кушъ,
сѣ легкимъ сердцемъ пускаетъ семью чуть не по міру».
— Что Же дѣлать, Мамашечка, й съ сентябри отправлюсь на
мѣсто Въ пансіонъ...
— Теперь ужъ Какой пансіонъ! Твоя начальница болѣе щедра на
похвалы, чѣмъ на жалованье! Ну, что она тебѣ предложитъ? Самое
большее КакйХъ-нибудь 35 руб. въ мѣсяцъ, да приватными уроками ты
— 232 —
выколотишь, пожалуй, рублей 15... При такихъ условіяхъ, когда же мы
изъ долга выпутаемся? Что же дѣлать, Шурокъ? Хочешь не хочешь,
придется взять мѣсто у Лунковскаго...
Это поразило Сашу: она долго молчала, затѣмъ дрожащимъ голо-
сомъ стала говорить о томъ, что по разговорамъ въ пансіонѣ и даже
по всему тому, что она слышала отъ дочери Лунковскаго, она знаетъ,
что у нихъ не заживаются гувернантки, а начальница пансіона сама
намекала ей, что причиною этого является возмутительное поведеніе
хозяина дома относительно молодыхъ дѣвушекъ.
Матушка при этомъ то плакала, то обнимала сестру, но въ концѣ
концовъ стала говорить о мѣстѣ у Лунковскихъ, какъ о дѣлѣ рѣшенномъ,
успокаивая сестру тѣмъ, что она всюду сумѣетъ себя поставить.
Когда мы ложились спать съ Сашею, я юркнула на ея постель, и
она, прижимая меня къ себѣ, повторяла: «Несчастныя мы съ тобой
созданья!* Няня правду говорила, что нѣтъ тяжелѣе судьбы дѣвушки,
которой приходится мыкаться по мѣстамъ! А тебѣ опять придется жить
одной съ этимъ ужаснымъ Савельевымъ!.. И опять ты все позабудешь,
чему научилась!..»
Саша была по натурѣ слишкомъ дѣятельною и не могла долго
предаваться грусти: двѣ-три недѣли, которыя ей оставалось провести
дома, она употребила на уроки со мною и настояла на томъ, чтобы ко
мнѣ, за недѣлю до ея отъѣзда, былъ приглашенъ преподавателемъ свя-
щенникъ, просила его начать занятія при ней, много разъ принималась
упрашивать преданную ей Дуняшу никогда не оставлять меня одну,
учить меня шитью и вязанью крючкомъ, а съ матушки взяла слово не
будить меня по ночамъ для ученья и, хотя по два раза въ недѣлю, за-
ниматься со мною французскимъ языкомъ.
Саша уѣхала, и я опять одиноко бродила по комнатамъ дома. Се-
мейныя несчастій, тяжелыя впечатлѣнія дѣтства брали верхъ, посте-
пенно вытравляя во мнѣ дѣтскую шаловливость и’ беззаботность, и рано
прививали къ моему характеру, отъ природы веселому и живому, мрач-
ные взгляды и грустныя мысли. Не привязанность къ родному гнѣзду
питала я, а какой-то суевѣрный страхъ къ нему все болѣе овладѣвалъ моею
душою, и я стала мечтать объ отъѣздѣ навсегда изъ подъ родительскаго
крова. На этотъ разъ судьба благосклонно отнеслась къ моимъ меч-
тамъ: вскорѣ послѣ отъѣзда Саши получено было письмо отъ дяди, въ
которомъ онъ извѣщалъ, что опредѣлить меня куда-нибудь теперь—не-
мыслимо, но, немного погодя, онъ подастъ прошеніе, чтобы баллотиро-
вать меня для пріема въ институтъ; если же это не удастся, одно вы-
сокопоставленное лицо уже обѣщало ему устроить меня на свой счетъ
въ одинъ изъ институтовъ.
Благодаря заботамъ Саши, я проводила время не совсѣмъ бездѣльно.
233 —
Дни уроковъ не были строго опредѣлены: иногда священникъ пріѣзжалъ
два и три дня подъ рядъ, но все утро до обѣда я должна была сидѣть
въ своей комнатѣ, учить уроки или заниматься съ учителемъ; осталь-
ное время, съ двухъ часовъ до самаго ужина, оказывалось у меня не-
занятымъ. Я уже была на положеніи взрослой дѣвочки. Дуняша сидѣла
со мною и учила кое-какимъ рукодѣльямъ только въ тѣхъ случаяхъ,
когда она должна была шить, но большую часть времени она мыла
бѣлье или гладила въ кухнѣ, расположенной отдѣльно отъ дома, а я,
безъ всякаго дѣла, одиноко слонялась по комнатамъ или равнодушно
перебирала свои жалкія игрушки, которыя не давали никакой работы
ни для ума, ни для сердца, ни даже для рукъ. Савельевъ, проходя по
комнатѣ, въ которой я копошилась, не обращалъ на меня ни малѣй-
шаго вниманія. За нимъ, какъ его тѣнь, какъ вѣрная собака, слѣдовала
Нюта, тоже не произнося ни единаго звука, но если ей удавалось безъ
окрика своего супруга настолько замедлить свои шаги, что онъ безъ
нея выходилъ на крыльцо, она быстро подбѣгала ко мнѣ и торопливо
произносила что нибудь въ такомъ родѣ: <Ты все сидишь безъ дѣла?
Вотъ я скроила платье для твоей куклы»... и совала мнѣ лоскутокъ съ
иголкой и нитками. Но шитье скоро надоѣдало мнѣ: я бросала работу
и опять начинала слоняться отъ окна къ окну, отъ стола къ столу.
Иногда отъ скуки я бросалась въ постель и начинала горько рыдать.
Прошло уже около двухъ мѣсяцевъ со времени отъѣзда Саши къ
Лунковскимъ, а отъ нея не было никакихъ вѣстей. Но вотъ однажды
ночью насъ разбудила Дуняша своимъ крикомъ: «Барышня пріѣхали», аза
нею показалась и сестра со словами: «Мамашенька! Вѣдь я убѣжала!»...
Для такой молоденькой дѣвушки, какъ Саша, пребываніе въ домѣ
Лунковскихъ было крайне опаснымъ испытаніемъ, рядомъ оскорбитель-
ныхъ, гнусныхъ преслѣдованій, а потому я заношу его, какъ и насиль-
ственный бракъ старшей сестры, въ синодикъ тяжкихъ прегрѣшеній
моей матери: Андрюша и Саша достаточно предупредили ѳѳ о томъ, что за
человѣкъ былъ Лунковскій; къ тому же она была болѣе или менѣе обра-
зованною женщиной и могла понимать такую элементарную мысль: акку-
ратно платить долги—обязанность каждаго, но для матери еще болѣе
обязательно оберегать свою дочь, молодую дѣвушку, отъ грязи и по-
шлости. Конечно, и для этого ея поступка можно найти много смягчаю-
щихъ вину обстоятельствъ: внезапный долгъ брата сильно ухудшилъ
наше матеріальное положеніе; къ тому же безустанная работа и забота
матери о хозяйствѣ отнимали у нея все время, не давали ей возмож-
ности серьезно думать о чемъ бы то ни было, и она придавала все
менѣе цѣны остальнымъ явленіямъ жизни. .
Въ первое время Лунковскій держалъ себя съ сестрою вполнѣ
корректно, что же касается его жены, польки по происхожденію, то она
234 —
съ первой минуты чрезвычайно понравилась Сашѣ своимъ симпа-
тичнымъ, умнымъ лицомъ, хотя та встрѣтила ее нѳ только сухо, но
даже какъ-то враждебно. Работы на Сашу навалили такъ много, что
она совсѣмъ не имѣла свободнаго времени: съ тремя дѣвочками (старшая
дочь воспитывалась въ пансіонѣ) она занималась порознь 'всѣми пред-
метами и музыкой, такъ какъ онѣ были различнаго возраста. Гуляли
дѣвочки тоже каждая отдѣльно, со старою бонною нѣмкою, единствен-
ною особою, жившею долго въ домѣ: когда на прогулку шла одна изъ
ученицъ, Саша занималась со слѣдующею. За занятіями дѣтей Марья
Николаевна Лунковская слѣдила чрезвычайно внимательно: она или
сама сидѣла на урокѣ, или каждая дѣвочка бѣжала къ ней послѣ за-
нятій и пересказывала ей урокъ. Кромѣ нѣсколькихъ минутъ отдыха,
послѣ завтрака и обѣда, занятія съ дѣтьми продолжались съ 10 утра
до 7 ч. вечера, когда Саша обязана была немедленно идти къ ш-ше Лун-
ковской—читать ей книги, писать письма подъ ея диктовку къ упра-
вляющимъ и даже родственникамъ или провѣрять ея разнообразные
счета. Эти занятія носили другой характеръ лишь по воскресеньямъ
и праздникамъ, когда сестра должна была везти въ церковь дѣтей, а
затѣмъ безотлучно находиться при нихъ, гуляя съ ними, играя и раз-
говаривая на иностранныхъ языкахъ.
Послѣ нѣсколькихъ недѣль жизни на новомъ мѣстѣ т-шѳ Лун-
ковская просила Сашу отвѣтить ей, какъ могла она, дѣвушка столь об-
разованная, согласиться поступить въ гувернантки въ ѳя домъ, при той
дурной рейутаціи, которою пользовался ея 'мужъ даже въ томъ пансіонѣ,
гдѣ она воспитывалась, и въ губерніи — среди окрестныхъ помѣ-
щиковъ. Саша откровенно выяснила ей положеніе нашей семьи, полное
разореніе послѣ смерти отца, разсказала ей, какъ матушкѣ приходится
трудиться, чтобы имѣть возможность существовать хотя очень скромно.
Поощряемая вопросами, сестра вполнѣ искренно передала ей даже свои
пансіонскія мечты о томъ, какъ она, окончивъ курсъ, прежде чѣмъ
взять мѣсто гувернантки, сначала займется съ сестрою, чтобы- подгото-
вить ее ко вступленію въ институтъ, а затѣмъ, когда придется взять
мѣсто, упроситъ матушку разрѣшить ей удерживать изъ своего жало-
ванья хотя нѣсколько рублей въ мѣсяцъ, чтобы покупать младшей сестрѣ
книги, картинки, порадовать ѳѳ иногда хорошенькою куклой: ея сестра,
какъ она сообщала обо мнѣ, проводитъ свое дѣтство чрезвычайно оди-
ноко и печально, такъ какъ матушка почти не бываетъ дома. Но и
етой мечтѣ не суждено было осуществиться: «братъ проигралъ такую
огромную для насъ сумму, какъ 600 рублей, и мнѣ немедленно при-
шлось взять мѣсто именно у васъ только потому, что’вашъ'му жъ предложилъ
100 руб. —'вознагражденіе, которое едва ли было возможно получить
гдѣ бы то ни'было. Все мое жалованье должно идти на уплату этого
— 235 —
долга, и я не смѣю даже просить матушку о томъ, чтобы оставлять
рубль-другой иэъ моего жалованья на покупку книгъ и игрушекъ сестрѣ».
Извѣстіе о выигрышѣ мужа не только поразило, но, по словамъ
Саши, такъ скандализировало Марью Николаевну, что она долго нѳ вѣ-
рила сказанному, все повторяя: «Какъ же мужъ могъ играть по большой
съ вашимъ братомъ? Вѣдь онъ юнецъ, мальчикъ, вѣроятно, совсѣмъ не-
опытенъ въ игрѣ? И они играли только одинъ вечеръ!»...
Послѣ этого разговора Марья Николаевна сказала сестрѣ, чтобы
она не считала ее очень злою за ея суровый пріемъ, что съ ея стороны
это было, слѣдствіемъ нѳдоразумѣнія, что теперь она употребитъ всѣ
усилія удержать ее подольше въ своемъ домѣ: по ея словамъ, она ни-
когда еще не имѣла такой талантливой и добросовѣстной учительницы,
и съ величайшею радостью увеличитъ размѣръ жалованья, чтобы мечты
моей сестры относительно покупки книгъ и игрушекъ младшей сестрѣ
могли вполнѣ осуществиться. Но она не желаетъ скрывать-^кйть въ ея
домѣ для молодой, честной дѣвушки очень тяжело: «Мой мужъ—неиспра-
вимый волокита... хотя вы русская, но такъ какъ по отцу вы—Дѣвушка
польской крови, то я вамъ откровенно скажу, что величайшее несчастье
для польки влюбиться въ москаля: русскіе помѣщики—это совсѣмъ ка-
кіе-то варвары, люди безъ морали и честныхъ правилъ».
Съ этого времени отношеніе Марьи Николаевны къ моей сестрѣ
совершенно измѣнилось: она стала къ ней не только внимательна, но и
матерински нѣжна, часто бесѣдовала съ нею, просила ее, чтобы она не-
медленно откровенно говорила ей о томъ, какъ только ея мужъ начнетъ
«приставать» къ ней, и чтобы она сама, при первомъ его заигрываніи,
прямо заявила ѳму, что она обо всемъ разскажетъ его женѣ, совѣтовала
ей гулять оъ дѣтьми только въ саду и никуда не выходить далеко отъ
дома.
Все это сестра выполняла въ точности, но какъ только Лунковскій
сталъ приставать къ ней, его преслѣдованія дѣлались день ото дня все
наглѣе и назойливѣе: онъ преслѣдовалъ ее -не только въ саду подлѣ
дома, но иногда и при собственныхъ дочеряхъ, а когда на минуту встрѣ-
чалъ ее въ коридорѣ или въ классной, бросался схватить ее. Она пуска-
лась отъ него въ бѣгство, и одну изъ -такихъ сценъ однажды застала
его супруга.
Въ тотъ день, когда Сашѣ пришлось бѣжать изъ дома Лунковскихъ,
былъ какой-то праздникъ, и она утромъ поѣхала съ дѣтьми въ церковь.
По дорогѣ имъ попался Лунковскій, который, видимо, поджидалъ ихъ.
Онъ приказалъ кучеру остановиться, сѣлъ въ экипажъ, подалъ сестрѣ
запечатанный конвертъ, якобы только что полученный отъ какой-то Са-
шиной родственницы для передачи ей. Она нечитаннымъ положила
письмо въ карманъ, такъ какъ вынуждена была немедленно отвѣчать
— 236 —
на разные вопросы Лунковскаго. Но онъ началъ такъ держать себя съ
нею, что она рѣшила выйти изъ экипажа. Онъ не допустилъ ѳтого, и
возвратился домой пѣшкомъ; Распечатавъ письмо, Саша нашла въ немъ
признаніе въ любви и гнусныя предложенія. Простоявъ въ церкви очень
недолго, она забрала дѣтей и отправилась домой. Когда она вошла въ
свою комнату, то замѣтила, что внутренній крючокъ ея двери былъ
снятъ, а горничная безъ всякаго стѣсненія объяснила ей, что это сдѣ-
лалъ самъ баринъ.
Обо всемъ случившемся сестра немедленно разсказала г-жѣ Лун-
ковской, которая тотчасъ бросилась въ кабинетъ мужа. Только тутъ,
говорила Саша, она вполнѣ поняла нежеланіе покойной няни, чтобы она
«путалась по гувернанткамъ». Тяжелая, незаслуженная обида такъ воз-
мутила, такъ потрясла еѳ, вызвала такую острую сердечную боль, что
она сама не своя выскочила изъ дому, ни съ кѣмъ не простившись,
только схвативъ шляпку и накидку. Но, подходя къ почтовой станціи,
въ двухъ верстахъ отъ помѣстья Лунковскихъ, она пришла въ собя и
съ ужасомъ вспомнила, что съ нею нѣтъ ни денегъ, ни вещей. Она рѣ-
шила однако ни подъ какимъ видомъ не перешагнуть болѣе порога ихъ
дома. Неожиданный счастливый случай вывелъ ѳѳ изъ затрудненія: у
почтовой станціи стояла простая телѣжка, въ которую уже садилась
женщина, знакомая нашей семьѣ и державшая лавочку въ нашей во-
лости. Она съ величайшею готовностью взялась довезти Сашу до дома.
Въ этихъ разговорахъ мы просидѣли втроемъ до утра. Когда ма-
тушка спохватилась, что ей давно пора ѣхать по дѣламъ, мы съ Са-
шею вошли въ нашу дѣтскую, бросились на кровать и въ ту же минуту
крѣпко заснули въ объятіяхъ другъ друга.
Мы проснулись только передъ обѣдомъ и, когда вошли въ столовую,
наши уже садились за столъ. На этотъ разъ, во время обѣда, то одинъ,
то другой крестьянинъ являлись съ неотложнымъ дѣломъ: ихъ вводили
въ столовую, и распоряженія матушки мѣшали Сашѣ отвѣчать на во-
просы Нюты. Когда обѣдъ кончился, встали и молодые, чтобы по обык-
новенію уйдти къ себѣ, но Саша смѣло подошла къ Савельеву и про-
сила его оставить сестру съ нами. Онъ, къ нашему удивленію, охотно
согласился на это, говоря, что въ такомъ случаѣ пойдетъ къ «стари-
камъ», и ушелъ изъ дому, а матушка отправилась спать.
Когда мы усѣлись въ столовой, и Саша снова стала передавать
все, что съ нею случилось, Нюта съ горечью сказала: «Вотъ и твою
чистую душу помоями облилиі И всю-то жизнь, Шурокъ, тебѣ придется
по чужимъ людямъ маяться, съ утра до ночи въ работѣ—хуже простой
крестьянки!.. А вѣдь подружки твои, вѣроятно, на балы выѣзжаютъ,
катаются, веселятся, смѣются... Только мы плачемъ, да горе мыкаемъ».
Мы всѣ сидѣли спиной къ открытой двери и только тогда услы-
237
хали,что вошелъ Савельевъ, когда онъ прохрипѣлъ: «Не достаетъ только-
мило: мамашечки, а то все сорочье гнѣздо было бы въ сборѣ!» Вдругъ
Саш-, какъ ужаленная, вскочила съ своего мѣста и, подбѣжавъ къ нему
и сз гнѣвомъ топая на него ногами, не замѣчая матери, которая только
что вошла и стояла сзади Савельева, скрытая его высокою фигурой,
начіла выкрикивать во все горло: «Какъ вы смѣете въ нашемъ домѣ
поюсить нашу мать? Васъ всѣ здѣсь ненавидятъ за то, что вы заму-
чили мою сестру! Мнѣ стоитъ только пальцемъ шевельнуть, и всѣ наши
крестьяне прибѣгутъ сюда, свяжутъ васъ и, если я захочу, бросятъ даже
въ озеро!..»
Онъ, видимо, такъ былъ ошеломленъ ѳтой выходкой, такъ испу-
гался неожиданнаго скрика сестры, что бормоталъ какія-то несвязныя
слова и стоялъ какъ школьникъ, растерявшійся и струсившій- передъ
своимъ начальникомъ.
— Какъ вы смѣете командовать въ нашемъ домѣ, гдѣ хозяйка,
одна—моя мать! Какъ вы смѣете запрещать вашей женѣ сидѣть съ ея
родною матерью и сестрами! Нюта останется съ нами; а вы—прочь
отсюда... прочь сію минуту!—И рѣзкимъ жестомъ она указала ему на
дверь.
А онъ, весь съежившись, съ трясущимися челюстями, шатаясь,
точно пьяный, побрелъ къ указанной двери.
Я забыла эту сцену и нѳ могла себѣ представить, чтобы на такую
рѣзкую выходку была способна наша разсудительная, со всѣми вѣжливая
Саша, но ея дневникъ помогъ мнѣ вспомнить эту сцену со всѣми по-
дробностями. Когда мы остались одни, матушка стала хвалить ее зато,
что она дала отпоръ «наглому негодяю». Жену «наглаго негодяя» нѳ
смущалъ этотъ эпитетъ, который матушка повторяла очень часто. Всѣ
были довольны, что, хотя на короткое.время, отвоевали Нюту и, дружно
болтая между собой, много разъ обсуждали только что случившееся,
удивляясь тому, что Савельевъ могъ такъ испугаться Саши. Даже эта
сцена, показавшая Савельева, какъ человѣка совсѣмъ ненормальнаго,
который такъ струсилъ при смѣломъ натискѣ на него, никого изъ на-
шихъ нѳ навела на мысль, что передъ ними былъ психически больной
субъектъ, даже, вѣроятно, въ острой фазѣ психическаго разстройства.
Такимъ признавался въ то время только тотъ, кто выскакивалъ на
улицу нагишомъ и ни съ того, ни съ сего несъ какую нибудь околесицу,
въ которой ничего не было, кромѣ набора словъ безъ всякаго смысла.
Только что матушка черезъ нѣсколько дней послѣ возвращенія
Саши сдѣлала распоряженіе отправить человѣка за ея вещами, какъ
насъ поразилъ своею неожиданностью пріѣздъ Марьи Николаевны Лун-
ковской. Въ то время она не производила уже впечатлѣнія красивой
женщины: это была особа лѣтъ подъ сорокъ, средняго роста; болѣе
— 238 —
всего привлекали, ея большіе, умные, печальные, сѣрые глава, тембръ-
ея чуднаго голоса, который проникалъ въ самое сердце,—такъ много
было въ немъ милой ласки и задушевности. Послѣ первыхъ привѣтствій:
она спросила обо мнѣ; когда она наклонилась, я стала- крѣпко
цѣловать- ее и обнимать. «Да ты, кажется, сразу полюбила меня?»—«Да...
очень, очень...»
— Ну, дѣтка, мое сердце чуяло, что ты меня полюбишь... Гор-
ничная! внеси-ка сюда коррину!.. Вотъ это все тебѣ!..—сказала она,
когда Дуняша внесла огромную корзину. Обращаясь къ моей матери,
она произнесла по-французски: «Пусть она займется игрушками,—при
ребенкѣ неудобно говорить, то, что я хочу вамъ сказать»... Я уже знала
настолько французскій языкъ, что поняла эту фразу, и хотѣла-возразить
ей, что старшіе всегда все говорятъ, при мнѣ, что я прекрасно понимаю
то, что она хочетъ сказать, и рѣшила уже дать доказательство своего
пониманія, крикнувъ: <Я вѣдь, знаю, какъ вашъ мужъ все лѣзъ цѣловать
Сашу». Но въ эту.минуту Саша, повернула меня, за,плечи, повлекла въ
дѣтскую и приказала Дуняшѣ распаковывать корзину. Когда • я- увидѣла
на столѣ огромной величины куклу, книги въ красивыхъ переплетахъ,
конфекты, я пришла въ такое неистовство, такъ громко выкрикивала
какія то слова, что старшіе вбѣжали въ мою комнату. Долго послѣ ихъ
ухода я пересматривала щедрые дары, такъ, неожиданно, свалившіеся-на
мою голову,, и вдругъ понеслась въ залу, бросилась къ, Маріи Нико-
лаевнѣ и стала цѣловать, ея руки.
Когда я ложилась.спать, Саша сообщила мнѣ слѣдующее: съ. января
Марія Николаевна отдаетъ двухъ своихъ дочерей въ пансіонъ, въ-ко-
торомъ моя сестра, только что окончила, свое образованіе, и-гдѣ -воспи-
тывалась ея старшая дочь. Она просила.Сашу, если та поступитъ,туда
въ качествѣ учительницы, наблюдать, за. ея тремя дочерьми,, все сообщать
ей о нихъ, давать имъ уроки..музыки, объяснять имъ то, что ихъ. бу-
детъ затруднять, въ. ученіи,. и въ. вознагражденіе за ѳто она предлагала -
ей 25 рублей въ мѣсяцу.
Саша написала, въ пансіонъ о. своемъ желаніи поступить въ него
учительницею.. Начальница. пансіона не замедлила отвѣтомъ: она про-,
сила Сашу. пріѣхать въ январѣ- Кррмѣ. уроковъ по нѣсколькимъ, пред-
метамъ, сестра по вечерамъ должна ,быда еще нести, какія, то обязан-
ности по веденію пансіона,—и за.все ѳто ей было назначено, 35 руб.
въ мѣсяцъ. Такимъ. образомъ, съ. деньгами, Лунковской, она .могла имѣть
60 рублей.
— Луцковская, конечно, очень,милая особа,—говорила матушка,1—
но какъ же она не понимаетъ, что мужът1ея поступилъ, подло,., засадивъ
мальчишку за карры и въ одинъ вечеръ обыгравъ ѳго на 600 рублей!
А если . она. этимъ искренно возмущается и. вполнѣ сознаетъ, всю-га-
— 239 —
дость его поведенія, она должна была бы заставить своего супруга по-
херить этотъ долгъ или изъ своихъ денегъ уплатить его ему... Нѣтъ,
ужъ всѣ эти богачи по одной колодкѣ скроены!..
Да, моя мать тонко понимала весьма многія этическія требованія
и очень часто даже дѣйствовала -сообразно съ ними,—не даромъ же она
въ концѣ концовъ пріобрѣла глубочайшее уваженіе въ. своей мѣстности.
Но чрезвычайно многія обязанности относительно родныхъ дѣтей были
ей совсѣмъ непонятны: въ этой сферѣ всѣ принципы ея покоились, если
не на началахъ Домостроя (они должны были сильно:-пошатнуться при
29-тилѣтнемъ сожительствѣ съ такимъ образованнымъ человѣкомъ, ка-
кимъ былъ мой отецъ), то во всякомъ случаѣ на прочномъ фундаментѣ'
безчеловѣчнаго произвола и деспотизма родительской власти крѣпостни-
ческой эпохи; а также и какого-то до комизма наивнаго простодушія.
Ей и въ голову не приходило въ то время, что Саша совсѣмъ не ви-
новата въ легкомысліи своего брата, что не только несправедливо, но
даже возмутительно-безчеловѣчно губить за его грѣхи родную дочь,—
дѣвушку-рѳбенка. Дѣти обязаны помогать родителямъ,—это, конечно,
прописная истина, но со стороны матери было слишкомъ жестоко въ
такой' степени пользоваться трудомъ, своей дочери, въ какой она поз-
воляла это себѣ, дѣлать для. улучшенія хозяйства; наваливая на. плечи
молоденькой дѣвушки массу труда, не оставляя ей ни времени для чтенія,
что она такъ страстно любила,, ни гроша: денегъ изъ ея жалованья- на.
ея собственныя удовольствія: и на> удовлетвореніе ея желаній.
Вотъ потому-то, что я< знаю множество тяжкихъ прегрѣшеній за<
лучшими* и образованнѣйшими людьми того времени, во мнѣ {возбуждаютъ
такое негодованіе' писатели, которые въ. своихъ произведеніяхъ, вы-
ставляя. хорошихъ людей дореформенной, эпохи, упорно подчеркиваютъ
мысль, что вотъ-де и въ тѣ суровыя, крѣпостническія: времена было । не
мало честныхъ, гуманныхъ натуръ и прекрасныхъ личностей. Но, развѣ
кто-нибудь когда-нибудь оспаривалъ это? Дѣло въ томъ, что ядъ и
смрадъ, крѣпостничества, проникали въ нравы, обычаи, во всѣ сферы,
дѣятельности и мысли даже* этихъ- прекрасныхъ людей, и они не- могли
додуматься: часто до самыхъ, элементарныхъ идей справедливости, и, за-
частую совершали, поступки, которыхъ теперь не позволитъ себѣ чело-
вѣкъ, неотличающійоя даже особенно чуткою нравственностью.
Днемъ отъѣзда Саши въ пансіонъ (на этотъ разъ она прожила,
дома ноябрь и декабрь) было назначено воскресенье, въ первыхъ
числахъ января; Саши уѣхала рано утромъ, а мы съ. матушкою черезъ
нѣсколько часовъ отправились, къ Воиновымъ. Вошло, наконецъ,; въ
обычай, что. тяжелые для. меня дни. я. должна, была проводитъ въ этомъ
семействѣ. Дуняшѣ; посдѣгтого, какъ, она подастъ, обѣдъ «молодымъ
господамъ», дозволено, было отправиться въ. гости. Поэтому она еще
— 240 —
при насъ передала Нютѣ ключи отъ чулана на случай, если безъ нея
что-нибудь понадобится «стряпухѣ». Такимъ образомъ «супруги» оста-
вались въ этотъ день въ домѣ совершенно одни.
Чтобы лучше выяснить по виду ничтожное происшествіе, случив-
шееся въ этотъ день, но имѣвшее для моего семейства весьма печаль-
ныя послѣдствія, я должна упомянуть о томъ, что обѣ выходныя двери
нашего дома запирались на запоръ только на ночь, да и то далеко не
всегда. Часть передней (съ параднаго крыльца) была отдѣлена довольно
высокою перегородкой, нѳ доходившею до потолка, и представляла чуланъ.
Внутри его прикрѣплены были полки для горшковъ, бутылокъ съ вод-
кой, наливками и настойками; тутъ же хранилось кое-что изъ сухой
провизіи. Въ этой передней, у стѣны съ окномъ, стоялъ длинный, де-
ревянный сундукъ, называемый ларемъ и плотно упиравшійся однимъ
своимъ концомъ въ чуланъ.
Когда на этотъ разъ мы возвращались домой и подъѣзжали къ
крыльцу нашего дома, насъ встрѣтила Дуняша, сама только что возвра-
тившаяся изъ гостей и не успѣвшая еще раздѣться, за что матушка
стала порядочно распекать ѳѳ, боясь, что ея позднее возвращеніе за-
держитъ насъ съ ужиномъ. Мы вошли въ переднюю, а горничная на-
чала освобождать насъ отъ верхней одежды и стряхивать съ нея снѣгъ.
Вдругъ мы тута жѳ, подлѣ себя, услыхали нѳ то шумъ, нѳ то какую-то
возню, и всѣ трое сразу замолчали, остановились и стали прислуши-
ваться: «А вѣдь это дворняжка забралась въ чуланъ!»—рѣшила Дуняша.
Но матушкѣ это казалось невозможнымъ: собака должна была-бы для
этого прыгнуть болѣе высоко, чѣмъ она могла. И дѣйствительно отъ
ларя до верхняго края перегородки было аршина два высоты. Дуняша
побѣжала за ключами къ Нютѣ, которая явилась на мѣсто происше-
ствія, а слѣдомъ за нею шелъ ея супругъ. Отмыкая замокъ чулана,
Нюта говорила, что сейчасъ послѣ ухода Дуняши ей пришлось что-то
выдать кухаркѣ, но въ чуланѣ въ то время все было въ порядкѣ. Ка-
ково жѳ было наше изумленіе, когда его открыли: верхняя полка ле-
жала на полу а вмѣстѣ съ нею все, что на ней стояло: банки, стклянки,
горшки, бутылки,—все валялось разбитое вдребезги. Тута жѳ на полу,
среди разбитыхъ черепковъ и стекла, стояли лужи пролитой жидкости
и лежалъ Филька (парень, участвовавшій въ домашней кражѣ, опи-
санной выше) въ глубокомъ снѣ или опьяненіи, съ исцарапанными до
крови лицомъ и руками, съ кровавыми пятнами на одеждѣ. На него
кричали, топали ногами, дергали со всѣхъ сторонъ, но онъ нѳ вставалъ,
даже не просыпался, а только что-то мычалъ. Тогда отправлена была
Дуняша позвать мужиковъ. Въ это время остальные высказывали раз-
личныя предположенія о томъ, какимъ образомъ Филька могъ вскочить
въ чуланъ. Нюта указала на валявшійся табуретъ, говоря, что онъ, вѣ-
— 241 —
роятно, поставилъ его на ларь и съ нѳго уже вскочилъ въ него. Только
что она успѣла это произнести, какъ ея супругъ подошелъ къ ней
вплотную и остановилъ на ней свои бѣгавшіе во всѣ стороны зрачки,—
его взглядъ пылалъ въ эту минуту невыразимою злобою. «Онъ не могъ
прыгнуть съ такой высоты! Понимаете?.. Нѳ могъ! Это, конечно, кто-ни-
будь другой, а скорѣе всего другая (послѣднее слово онъ подчеркнулъ
съ особенною ядовитостью) помогла ему въ этомъ, а еще проще—впу-
стила его въ чуланъ и заперла, чтобы онъ наслаждался!»—кричалъ онъ
во всѳ горло, задыхаясь отъ бѣшенства.
Никто еще нѳ успѣлъ возразить ему, какъ въ переднюю ввалилось
нѣсколько человѣкъ крестьянъ, во главѣ со старостой, который заявилъ,
что Филька сегодня уже изъ церкви возвратился пьянымъ и все шлялся
около параднаго крыльца.
Крестьяне принялись вытаскивать пьянаго, а матушка гнѣвно при-
казывала старостѣ втолковать «мерзавцу», что онъ будетъ такъ нака-
занъ, какъ до сихъ поръ еще никто нѳ былъ наказанъ изъ ея крѣ-
постныхъ: она рѣшила отправить его при первой возможности въ воин-
ское присутствіе и получить за него рекрутскую квитанцію.
Во время этой кутерьмы никто нѳ замѣтилъ, какъ изъ передней
вышла «супружеская чета». Когда мы, гораздо позже обыкновеннаго,
сѣли за столъ, Нюта прислала сказать, что она уже легла и не хочетъ
ѣсть, а Ѳеофанъ Павловичъ приказалъ принести ужинъ въ свой
кабинетъ.
Вдругъ, далеко за полночь, когда мы уже спали, раздался вы-
стрѣлъ, а за нимъ послѣдовалъ пронзительный, нечеловѣческій крикъ.
Мы вскочили съ постелей, ничего нѳ понимая, матушка зажигала свѣчку,
которая нѳ загоралась, но въ ту жѳ минуту въ нашу комнату вбѣжала
Дуняша съ зажженной свѣчкой въ рукахъ; обѣ онѣ бросились въ залу,
куда и я, конечно, послѣдовала за ними. Когда дверь была открыта,
комната оказалась совершенно темной. При свѣтѣ нашей свѣчи мы
различили Нюту, лежавшую на полу мертвою или безъ чувствъ, кото-
рую силился поднять ея мужъ, а въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нихъ ва-
лялся пистолетъ.
— Убійца! Палачъ!—кричала матушка въ изступленіи, ринувшись
на него съ поднятыми кулаками. Онъ бросился бѣжать въ другую ком-
нату, а матушка съ Дуняшею подняли сестру, не- подававшую призна-
ковъ жизни, понесли ее въ нашу спальню и положили на кровать.
Трудно описать, въ какое отчаяніе пришла матушка: она броса-
лась на колѣни передъ дочерью, рыдала, ломала руки, называла то
себя, то «его» убійцей, давала сестрѣ самые ласковые и нѣжные эпи-
теты, клялась отомстить за нее и сгноить «его» въ тюрьмѣ, заставляла
ее нюхать спиртъ, мочила ей голову,—но ничто нѳ помогало. Сестра не
Воспоминанія.	16
— 242 —
шевелилась, и руки ея, какъ нлѳти, свѣшивались съ кровати. Были
призваны на помощь всѣ бабы, спавшія въ кухнѣ: онѣ суетились, да-
вали совѣты, жгли на свѣчѣ полотняныя тряпки, подносили ихъ къ
носу сестры, совали ей пальцы въ ротъ, щекотали подъ мышками, при-
поднимали ей то голову, то ноги, но все было тщетно. Наконецъ, послѣ
долгихъ усилій, сестра пошевелилась и открыла глаза.
Матушка проявила такую же бурную радость, какъ прежде отчаяніе.
Когда Нюта произнесла нѣсколько словъ, матушка приказала всѣмъ
удалиться, кромѣ горничной. Одна изъ бабъ, уходя, громко сказала: «А.
нашъ-то супостатъ шляется себѣ по двору, и горюшка малоі» Дуняша
отправлена была въ спальню Нюты принести ея чистое бѣлье и, воз
вратившись, подтвердила, что «барина» нѣтъ въ комнатахъ.
Когда сестру переодѣвали, Дуняша указала на синяки и крово-
подтеки на ея тѣлѣ. Матушка снова пришла въ отчаяніе и стала допра-
шивать Нюту, что это означаетъ, но та молчала. Когда ее уложили въ
постель, ее стала бить лихорадка, и горничная** отправилась ставить
самоваръ.
Матушка сидѣла у кровати больной, а я—за маленькимъ столомъ,
подлѣ окна. Вдругъ ставня, закрывавшая окно со двора, со скрипомъ
открылась, и въ немъ показалась страшная физіономія Савельева, съ
бѣгающими зрачками, безъ шапки, съ всклокоченными волосами и бо-
родой, запорошенными снѣгомъ. Я вскрикнула и отскочила отъ стола.
Охваченная смертельнымъ ужасомъ, захлебываясь слезами, я пронзи-
тельно кричала на весь домъ, что въ окнѣ стоялъ мертвецъ, точь-въ-точь,
какъ Ѳеофанъ Павловичъ. Матушка тоже въ ужасѣ подбѣжала къ окну,
и чуть забрезжившійся свѣтъ черезъ открытую ставню обрисовалъ фи-
гуру Савельева, когда тотъ соскакивалъ съ заваленки, запорошенной
снѣгомъ.
Матушка бросилась на колѣни передъ образомъ и въ какомъ-то
изступленіи выкрикивала: <0, Господи, она совсѣмъ еще дитя!.. За что
караешь ѳѳ? Убей его, кровопійцу! Порази меня! Я, я одна виновата
во всемъ!» Затѣмъ она сѣла у кровати больной и, рыдая, покрывала
поцѣлуями руки сестры. Я прижалась къ матери, но, утомленная без-
сонницею и всѣми перипетіями предыдущаго дня и ночи, бросилась на
постель, но не могла уснуть.
Когда напоили чаемъ сестру, матушка стала заклинать ее всѣмъ
святымъ, умоляя разсказать, что' означаетъ ея обморокъ, этотъ выстрѣлъ
и всѣ эти кровоподтеки на ѳя тѣлѣ, а также «его» выходка у чулана,
наконецъ ѳго странное подглядыванье въ наше окно. То, что передала
сестра, было сказано ею съ такимъ страданіемъ, точно каждое слово ѳй
приходилось вытягивать изъ себя клещами. Всѳ ѳто можно формулиро-
вать такъ: мужъ ревнуетъ ее съ самаго момента ея замужества и съ
— 243 —
каждымъ днемъ все сильнѣе. Онъ ревнуетъ ее къ каждому крестьянину,
который переступаетъ порогъ нашего дома, къ каждому парню, прохо-
дящему мимо оконъ, а уже тѣмъ болѣе къ помѣщикамъ, посѣщающимъ
нашъ домъ; ревнуетъ ее, несмотря’ на то, что она, въ буквальномъ
смыслѣ слова, не отходитъ отъ него, а когда она на нѣсколько минутъ
забѣгаетъ къ кому-нибудь изъ насъ, то онъ стоитъ у открытой двери
до тѣхъ поръ, пока она не возвращается. Каждое ея движеніе, каждое
слово возбуждаетъ его подозрѣніе: она складываетъ выкройку для платья
куклы, сдѣланную ею для меня,—онъ немедленно перерываетъ весь свер-
токъ и грозно допрашиваетъ, гдѣ записка, которую она будто бы
только-что сунула. На ея вопросъ, о какой запискѣ онъ. говоритъ, онъ
отвѣчаетъ: «нечего притворяться! сама знаешь!» Въ каждомъ ея поклонѣ,
даже съ встрѣчной бабой, онъ видитъ какой-то тайный уговоръ, грязный
умыселъ съ ея стороны. Что же касается сегодняшняго инцидента съ
Филькою, то онъ прямо заявилъ ей, что она находится въ любовной
связи съ этимъ парнемъ. При этомъ Нюта высказала мысль, что если
онъ сейчасъ осмѣлился открыть ставню даже въ комнатѣ матушки, это
означаетъ, что онъ подозрѣваетъ ее въ сводничествѣ и разсчитывалъ
застать Фильку въ этой комнатѣ.
Сестра еще раньше намекала на то, что мужъ тиранитъ еѳ и
безстыдно издѣвается надъ нею... Когда она опять упомянула объ этомъ, ма-
тушка умоляла ее объяснить ей, что это означаетъ, но она отвѣчала,
что не можетъ этого сказать: у нея не поворачивается языкъ. Тоже
было, по ея словамъ, и сегодня ночью, но ей удалось какъ-то увернуться
отъ него, и она убѣжала въ залу; онъ тотчасъ послѣдовалъ за нею и
выстрѣлилъ въ нее, но промахнулся, вѣроятно, вслѣдствіе темноты.
Многое множество его злобныхъ намековъ и дикихъ выходокъ сестра
совсѣмъ не понимала прежде и начала понимать только въ самое по-
слѣднее время, но не мало такого, чего она не понимаетъ еще и теперь...
Хотя матушка то и дѣло съ ужасомъ повторяла: «Да вѣдь онъ
сумасшедшій!» но ей и въ голову не приходило, что онъ дѣйствительно
былъ таковымъ, и она тутъ же разражалась неистовымъ гнѣвомъ на то,
что онъ смѣетъ подозрѣвать въ гнусностяхъ даже ее, честную женщину,
почтенную мать семейства!
Когда на другой день я проснулась уже въ полдень, въ моей ком-
натѣ никого не было. Я отправилась къ Дуняшѣ, гдѣ узнала, что <его>
нѣтъ дома, а матушка никуда не уѣзжала, такъ какъ Нюта сильно
расхворалась.
. Вечеромъ, когда я сидѣла въ своей комнатѣ, вдругъ раздались
такіе нечеловѣческіе вопли и крики, что я бросилась въ людскую. Тамъ
уже толпилось нѣсколько бабъ для экстренной помощи и для побѣгу-
шекъ, которыя съ полною готовностью пояснили мнѣ все, что для меня
16*
— 244 —
было еще темно и непонятно въ болѣзни сестры: ждутъ выкидыша, «а
можетъ еще и живенькій родится,—вѣдь, почитай, уже больше 6 мѣ-
сяцевъ... «Поганецъ» должно дюже ее заморилъ!.. Повитуху привезли,
она уже орудуетъ. Коли ничто, не возьметъ, прикажутъ попу царскія
ворота въ церкви открыть >.
Стоны, вопли и раздирающіе душу крики отъ времени до времени
продолжали оглашать домъ, то нѣсколько стихая, то возобновляясь съ
новою силой. Вдругъ я увидѣла Савельева, входящаго въ парадную
дверь, и понеслась доложить объ этомъ матушкѣ. Когда на мой стукъ
въ дверь спальни сестры ко мнѣ выбѣжала матушка, она нѳ могла
взять въ толкъ, что я сообщаю ей. Наконецъ, она быстро направилась
впередъ и, будучи, вѣроятно, еще подъ впечатлѣніемъ пережитыхъ ноч-
ныхъ ужасовъ и тяжкихъ страданій дочери, сразу стала кричать на
Савельева. Я вошла за нею, но она со всей силы толкнула меня къ
двери. Это было ново для мѳня: къ сожалѣнію, въ дѣтствѣ отъ мѳня
ничего не было скрыто,—я знала всѣ домашнія тайны, у меня къ нимъ
развились не только интересъ, но и болѣзненная любознательность. При
отсутствіи книгъ и подходящихъ занятій, при открытомъ обсужденіи
домашними семейныхъ дѣлъ, ѳто было вполнѣ естественно. Разсердив-
шись на матушку за то, что она такъ грубо устраняетъ мѳня отъ инте-
ресныхъ для меня переговоровъ, я съ сердцемъ захлопнула за собою
дверь, но не отходила отъ нея. Матушка запальчиво и рѣзко пере-
числяла всѣ вины зятя и выкрикивала даже то, о чемъ Нюта просила
ѳѳ не проговориться ему. Она опять называла его палачемъ, кровопійцей,
убійцей, проклинала за его «гнусную ревность», грозила, что за его
выстрѣлъ, вызвавшій преждевременныя роды дочери, посадитъ его на
цѣпь, сгноить въ тюрьмѣ, подастъ на него жалобу предводителю дво-
рянства и т. п., и т. п. Савельевъ нѳ только не оправдывался, но нѳ
проронилъ ни одного звука,—вѣроятнѣе всего онъ нѳ слушалъ обви-
неній: все время расхаживая по комнатѣ, онъ вдругъ открылъ дверь,
у которой я стояла, такъ что мнѣ невольно пришлось отскочить. Кстати
замѣчу, что хотя на втотъ разъ Савельевъ довольно равнодушно прослу-
шалъ весь синодикъ своихъ прегрѣшеній, но иногда, когда матушка
внезапно наскакивала на нѳго и, глядя въ упоръ начинала крик-
ливо бранить его, онъ сильно пугался. Не только въ ту минуту, но
много разъ въ тотъ періодъ времени болѣзни сестры, матушка нѳ могла
видѣть Савельева безъ того, чтобы не начать кричать на него. Но
и ѳто нисколько нѳ мѣшало ѳму снова и снова приниматься за свои «про-
куратства», какъ у насъ окрестили всѣ его выходки. При этомъ Нютѣ
жилось все хуже и хуже, вѣроятно потому, что его психическое раз-
стройство постепенно принимало все болѣе тяжелую форму.
Послѣ продолжительныхъ мукъ сестра разрѣшилась отъ бремени
— 245 —
мертворожденнымъ; но и недѣли черезъ двѣ послѣ этого она не могла
приподнять головы и лежала, какъ пластъ, безъ кровинки въ лицѣ,
худая, какъ скелетъ. Савельевъ ни разу нѳ навѣстилъ еѳ во время бо-
лѣзни и очень возможно, что забылъ объ ѳя существованіи. Я думаю
такъ потому, что въ послѣдній разъ, когда онъ былъ у насъ, онъ слы-
шалъ вопли» крики и стоны своей жены, слѣдовательно прекрасно зналъ
объ ея болѣзни, но не зашелъ ее навѣстить и все время оставался у
своихъ родителей. Трудно было-бы придумать болѣе очевидное до-
казательство ѳго сумасшествія. Но и это не просвѣтило окружающихъ
на счетъ истиннаго его положенія. Когда Воинова пріѣхала провѣдать
сестру и пришла въ совершенное изумленіе, что мужъ нѳ посѣщаетъ
ѳя, матушка объясняла ей это* ѳго чудачествомъ, сумасбродствомъ, ди-
костью и еще тѣмъ, что онъ въ это время похоронилъ своего отца, но
вѣдь нашъ домъ находился меньше, чѣмъ въ верстѣ отъ жилища его
родителей, а онъ нерѣдко предпринималъ прогулку за 10 верстъ
и болѣе.
Когда, наконецъ, Савельевъ пришелъ къ намъ, мы сидѣли около
больной: войдя въ комнату, онъ подалъ руку матушкѣ и мнѣ, но нѳ по-
здоровался съ женою, нѳ сказалъ ей ни слова, взялъ ружье изъ своего
кабинета и, нѳ раскрывая рта, въ ту же же минуту ушелъ изъ дому. За-
тѣмъ, снова переселившись къ намъ, онъ началъ почти ежедневно по-
сѣщать собственный домъ, чтобы привести въ порядокъ свое миніа-
тюрное хозяйство. Какъ онъ устраивалъ свои дѣла, никто его объ этомъ
нѳ спрашивалъ; мы слыхали, что онъ сдалъ все хозяйство въ аренду
одному мѣщанину за нѣсколько десятковъ рублей въ годъ. Получивъ
отъ распродажи имущества своего отца около сотни рублей и арендную
плату за годъ впередъ, онъ сравнительно съ прежнимъ разбогатѣлъ,
такъ какъ до тѣхъ поръ нѳ имѣлъ буквально ни гроша.
Наступила весна. Кашель Ѳеофана Павловича, начавшійся еще
гораздо раньше, сдѣлался хроническимъ. Когда наступалъ пароксизмъ
кашля, онъ по всѣмъ комнатамъ раздавался, какъ удары молота по на-
ковальнѣ, которые все учащались. Изъ горла ѳго вылетали свисты и
хрипы, онъ захлебывался, и минутами казалось, что вотъ-вотъ задох-
нется. Послѣ этого онъ совсѣмъ выбивался изъ силъ и сидѣлъ весь
потный, обезсилившій, съ зловѣщимъ румянцемъ на ‘ щекахъ, и этотъ
убійственный кашель нѣсколько стихалъ только послѣ кровохарканья.
— Терпѣть нѳ могу притворяться, — говорила матушка Нютѣ,—
у него вѣдь настоящая чахотка! Нѳ протянетъ долго! Поскорѣе бы
только...
Но кровохарканье прекращалось, и Савельеву становилось легче:
въ сопровожденіи жены онъ опять предпринималъ дальнія прогулки,—
какъ и прежде, ни на шагъ нѳ отпуская ее отъ себя.
— 24б —
Вдругъ онъ началъ выказывать вниманіе ко мнѣ. Онъ, который
почти не разговаривалъ съ домашними, заходилъ теперь въ мою ком-
нату или присаживался ко мнѣ на крыльцо, разсматривалъ мои игрушки»
разспрашивалъ меня о томъ, давно-ли я получала письма отъ Саши,
иногда заставлялъ прочитать по-французски, правда, лишь въ продол-
женіе нѣсколькихъ минутъ: для настоящихъ уроковъ у него, вѣроятно,
уже не хватало терпѣнія. Однажды онъ возвратился изъ лавки (верстахъ
въ трехъ отъ насъ) съ объемистымъ пакетомъ и, указывая мнѣ на него,
сказалъ, что все это гостинцы и что мы съ нимъ начнемъ сейчасъ же
уничтожать ихъ.
Несмотря на свою рѣдкую дѣловитость и здравый смыслъ, матушка
отличалась необыкновенною довѣрчивостью, и не только къ тѣмъ, кого
она уважала и цѣнила, но и къ людямъ весьма сомнительной нрав-
ственности. Эта простодушно-дѣтская довѣрчивость, доходящая до наив-
ности, была основною чертою ея характера, чѣмъ нерѣдко злоупотреб-
ляли многіе изъ окружающихъ. Откровенная, прямая даже до грубости,
безукоризненно честная относительно всѣхъ, съ кѣмъ сталкивала ее
судьба, матушка брезгливо относилась ко всякой лжи, обману, подвохамъ
и подхалимству, и до гробовой доски осталась довѣрчивой, какъ ребе-
нокъ. Когда человѣку, обманувшему ѳѳ впѳрвые, нужно было снова вы-
звать къ себѣ ея довѣріе, онъ разсказывалъ ей какую-нибудь небылицу
о томъ, почему онъ некорректно поступилъ съ нею въ первый разъ, и
при этомъ, чтобы увѣрить въ правдивости своихъ словъ и обѣщаній,
клялся своею женою, дѣтьми, всѣмъ для него святымъ, снималъ образъ,—
и опять обманывалъ. Уже будучи взрослыми, мы, ея дѣти, часто под-
смѣивались надъ этой чертой ея характера. Но въ этомъ отношеніи она
была неисправима. Это свойство не только было присуще ея натурѣ, но,
какъ мнѣ. кажется, отчасти зависѣло и отъ ея суевѣрнаго страха предъ
грозною силою рока. Она обыкновенно оправдывалась передъ нами тѣмъ,
что на этотъ разъ она должна была повѣрить такимъ клятвамъ: «не
можетъ же человѣкъ быть совсѣмъ безъ совѣсти, не можетъ же онъ не
бояться накликать на себя бѣду»...
Понятно, что матушка, не имѣя ни малѣйшаго представленія о пси-
хическомъ разстройствѣ Савельева, а, слѣдовательно, не предполагая съ
его стороны и хитрости, столь присущей больнымъ такого рода, не могла
допустить какого бы то ни было злого умысла со стороны своего зятя
по отношенію ко мнѣ, еще ребенку, который не сдѣлалъ ему ничего
дурного. Когда я сообщила матушкѣ о вниманіи ко мнѣ Ѳеофана Пав-
ловича, о гостинцахъ, которые онъ мнѣ приносилъ теперь отъ времени
до времени, она искренно обрадовалась и сейчасъ же пожелала
утилизировать это вниманіе на пользу моего образованія. «Скажи ему,
зачѣмъ онъ тратится на леденцы и другіе пустяки... Лучше проси его
— 247 —
заставлять тебя болтать по-французски, да почаще почитать съ то-
бою»...
Нюта совершенно иначе относилась къ этой перемѣнѣ: когда она
въ отсутствіе матушки забѣгала ко мнѣ за чѣмъ нибудь, она торопливо
спрашивала, о чемъ онъ со мной только что говорилъ, и при этомъ
прибавляла; «А ты все-таки старайся каждый разъ улизнуть отъ него!
Ни за что нѳ повѣрю, что онъ спроста въ тебѣ подъѣзжаетъ!» Но я
недоумѣвала, зачѣмъ мнѣ бѣгать отъ него: окружающіе, какъ и я сама,
считали меня взрослою дѣвочкой, и мнѣ казалось просто смѣшнымъ вы-
казывать ему страхъ, избѣгать его. Свои соображенія и предостереженія
сестры я представила на судъ матушки, и она вполнѣ раздѣляла мой
взглядъ. «Ѳеофанъ Павловичъ,—говорила она,—-желаетъ показать, что
онъ нѳ разговариваетъ со мною потому, что мы съ нимъ крупно пого-
ворили... У насъ съ нимъ свои счеты» (меня всегда страшно смѣшило,
когда матушка разговаривала со мной о чемъ-нибудь такъ, точно я ни-
чего не видѣла, не слышала и нѳ понимала, несмотря на то, что о всѣхъ
домашнихъ новостяхъ сама же говорила при мнѣ), «а ты съ нимъ всегда
была вѣжлива, вотъ онъ и хорошъ съ тобою». Мнѣ это показалось
вполнѣ убѣдительнымъ, и я даже сама стала бѣгать къ нему, когда меня
одолѣвала скука. Но я нѳ переставала удивляться одному: какъ только
кто-нибудь проходилъ мимо нашихъ оконъ, около которыхъ мы съ нимъ
сиживали, онъ всегда спрашивалъ мѳня, какъ зовутъ проходившихъ, изъ
какой они деревни, наши-ли это крѣпостные, или чужіе, а затѣмъ тот-
часъ жѳ выходилъ изъ дому и становился на такое мѣсто, съ котораго
онъ могъ легко прослѣдить, куда они направлялись. Заставая мѳня оди-
ноко сидящею, онъ интересовался узнать, почему я не съ Дуняшѳю: я
отвѣчала ѳму, что я уже большая и вовсе нѳ желаю, чтобы со мною
постоянно торчала горничная, кромѣ тѣхъ случаевъ, когда она должна
учить мѳня шить. «Да и маменька», говорила я, «теперь }же нѳ позво-
ляетъ отрывать ѳѳ, когда она гладитъ или стираетъ бѣлье въ кухнѣ».
Онъ внимательно допрашивалъ, въ какіе дни это бываетъ и, видимо,
провѣрялъ себя, твердо ли ихъ запомнилъ: «А гдѣ жѳ Дуняша? Ее что-
то нѳ видно въ дѣвичьей! Ахъ, да... вѣдь сегодня понедѣльникъ,—зна-
читъ она стираетъ въ кухнѣ! Правда?» Причину подобныхъ справокъ и
маневровъ я поняла позже, а въ ту пору я нѳ придавала имъ никакого
значенія. Тѣмъ нѳ менѣе я очень скоро убѣдилась въ томъ, что болѣе
всѣхъ ѳго интересуетъ Филька. Послѣ того, какъ ѳго, пьянаго, вытащили
изъ кладовой, онъ долго и сильно хворалъ: одни объясняли это тѣмъ,
что онъ съ водкой проглотилъ осколокъ стекла отъ разбитой посуды,
другіе утверждали, что это приключилось съ нимъ • отъ страха передъ
«барыней». Хотя матушка и пригрозила забрить ѳму лобъ, но пока нѳ
— 248 —
выполняла своей угрозы: когда онъ поправился, наступило лѣто, и ей
жалко было лишиться работника въ горячую лѣтнюю пору.
Когда крестьяне возвращались лѣтомъ съ полевыхъ работъ обѣ-
дать и отдыхать, Ѳеофанъ Павловичъ сталъ посылать мѳня посмотрѣть,
что дѣлаетъ Филька; при зтомъ онъ предупреждалъ, чтобы я о парнѣ
ни у кого нѳ разспрашивала, а старалась бы узнавать все сама. Хотя
мужъ моей сестры и сдалъ свое имѣніе въ аренду, но продолжалъ часто
уходить туда, вѣроятно, съ цѣлью возвратиться домой внезапно и узнать,
что подѣлывали въ его отсутствіе Филька и Нюта. Если я была одна
въ то время, когда онъ приходилъ домой, онъ сейчасъ же спрашивалъ
меня о нихъ. Мои донесенія были крайне однообразны: Нюта безвыходно
сидѣла въ своей комнатѣ или на минуту забѣгала ко мнѣ, а Филька
послѣ обѣда спалъ на сѣновалѣ. Но когда я однажды кончила свой
Обычный докладъ, онъ запальчиво закричалъ: «Какъ ты смѣешь лгать?»,
дернулъ меня за руку и толкнулъ къ окну, выходившему во дворъ, гдѣ
я увидала Фильку, запрягавшаго лошадь. Въ то жѳ самое время Нюта
выходила съ кухаркой изъ нежилой избы (гдѣ хранился разный хламъ),
крыльцо которой расположено было въ томъ же дворѣ. Я оправдывалась
тѣмъ, что сестра и Филька, вѣроятно, только что вошли во дворъ, что
не могу жѳ я вѣчно бѣгать на сѣновалъ смотрѣть за Филькой.
Какъ только я произнесла эти слова, онъ какъ клещами впился
въ мои плечи, повернулъ меня къ себѣ и, остановивъ на минуту свои
бѣгающіе зрачки, сталъ смотрѣть на меня въ упоръ такимъ взбѣшеннымъ
звѣремъ, что меня начало всю трясти, а онъ, съ разстановкой и пове-
лительно, точно стараясь внѣдрить въ мой мозгъ каждое сказанное имъ
слово, излагалъ программу, которой я должна была держаться въ его
отсутствіе. По его словамъ, я обязана была въ такихъ случаяхъ бро-
сать всѣ свои забавы и зорко наблюдать «за ними» (я прекрасно по-
нимала, кого онъ подразумѣвалъ подъ этимъ), должна знать, кто прихо-
дилъ безъ нѳго къ моей сестрѣ, что они говорили между собою, куда
она отлучалась безъ нѳго, однимъ словомъ, дѣлать ему формальные до-
носы. За утайку чего бы то ни было, за ложь, а также и за то, если
я передамъ сказанное имъ кому бы то ни было, онъ грозилъ пороть
меня до крови.
Я была ошеломлена его выходкой, грубымъ дерганьемъ мѳня и
толчками и еще стояла тамъ, гдѣ онъ мѳня оставилъ, когда онъ вышелъ
и тотчасъ жѳ возвратился въ мою комнату со сверткомъ, «ѣшь гостинцы,
но помни, что я тебѣ приказалъ»,—добавилъ онъ, бросивъ ихъ на столъ.
Меня охватила такая злоба, что отшибло всякій страхъ, и, схвативъ
пакетъ, я бросила его ѳму въ лицо съ крикомъ: «Проклятый! Окаянный!
Порченый!..» однимъ словомъ я выкрикивала ѳму прямо въ лицо всѣ
прозвища, которыя ѳму давали старшіе. Пряники и леденцы разсыпа-
— 249 —
лись по колу, а онъ, схвативъ меня за плечи, со всей силы грохнулъ
на полъ и сталъ колотить по чемъ попало. Я кричала, сколько хватало
силъ. Тогда онъ на минуту остановился и, придерживая меня одною
рукой, другою началъ вынимать свой носовой платокъ. Не знаю, что
онъ хотѣлъ сдѣлать съ нимъ: меня ли бить, сдѣлавъ изъ него..жгутъ,
какъ ѳто было въ модѣ въ то время, или заткнуть имъ мнѣ ротъ, чтобы
я не кричала, какъ овъ часто къ ѳтому прибѣгалъ впослѣдствіи... Но
въ ѳту минуту открылась дверь, Нюта бросилась на помощь ко мнѣ и,
загораживая меня отъ него, кричала ему, что сюда сейчасъ придутъ
люди, донесутъ обо всемъ матушкѣ, которая немедленно прогонитъ его.
Онъ злобно оттолкнулъ сестру, далъ мнѣ нѣсколько пинковъ ногою и
быстро вышелъ изъ комнаты, а за нимъ и Нюта.
Возмущенная до глубины души, я съ нетерпѣніемъ ожидала воз-
вращенія матушки, чтобы, разсказавъ ей обо всемъ, что я вынесла и
выношу, осыпать еѳ градомъ упрековъ за то, что мнѣ такъ скверно жи-
вется дома. Мое волненіе и злоба къ Савельеву еще не улеглись, когда
вошла сестра. Обнаживъ передъ ней мои руки и ноги, я указывала ей
на ссадины и синяки, оставленные каблуками сапогъ ея мужа. Сестра
бросилась обнимать меня, и ея слезы падали на мои руки и лицо. Вдругъ
она разразилась громкими проклятіями на свою тяжкую горе-горькую
долю и на своего «хищнаго звѣря», осыпая въ то же время страшными
упреками матушку, которая противъ воли выдала еѳ замужъ за изверга,
за негодяя, какого еще свѣтъ не создавалъ. Эги проклятія и упреки въ
устахъ Нюты, прославляемой у насъ за кротость, эта откровенность со
мною болѣе, чѣмъ съ кѣмъ бы то ни было въ домѣ, дѣлали ѳѳ для меня
впѳрвыѳ близкой и родной, проливали въ мою душу бальзамъ и нѣсколько
успокаивали меня. Мой планъ все разсказать матушкѣ Нюта нашла не
только безполезнымъ, но крайне вреднымъ для всѣхъ насъ и прежде
всего для меня самой. Я этого не понимала уже потому, что покойная
няня очень сердилась на меня за то, что я не довела до свѣдѣнія ма-
тушки всего того, что со мною однажды случилось въ ея отсутствіе. Но
сестра убѣдила меня въ томъ, что инцидентъ съ ея мужемъ совсѣмъ
другое дѣло: за то, что со мной продѣлали тогда крѣпостные, матушка
имѣла право строго наказать ихъ. Стращали же они меня, по словамъ
сестры, только потому, что я была тогда еще маленькой дѣвочкой и не
могла понять всей нелѣпости ихъ угрозъ. Но ея мужъ не крѣпостной,
а такой же дворянинъ, какъ и матушка, которая можетъ его только
выгнать изъ своего дома. Но тутъ я напомнила сестрѣ, что если ма-
тушка разсердится на него, то прикажетъ людямъ связать его и бросить
въ навозную телѣгу, какъ я это много разъ слышала отъ крестьянъ, и
что вотъ тогда-то я буду кидать въ него палками и камнями, пока не
проломлю ему голову.
— 250 —
Но Нюта отняла у меня всякую надежду на месть: она увѣрила
мѳня, что мужъ ея уйдетъ при первомъ жѳ приказаніи матушки, но не-
премѣнно возьметъ ѳѳ съ собою въ свой домъ, гдѣ онъ будетъ тѣшиться
надъ нею уже сколько душѣ его угодно, мѳня жѳ онъ будетъ поджи-
дать изъ-за каждаго угла, чтобы здорово исколотить, да не постѣснится
при удобномъ случаѣ и матушку пырнуть ножемъ. Сестра вполнѣ убѣ-
дила меня въ томъ, что мнѣ ничего не остается дѣлать, какъ никогда
ни при комъ не проронить ни одного слова о его побояхъ, но тѣмъ не
менѣе при всѣхъ говорить открыто, что я его ненавижу и боюсь, убѣ-
гать и прятаться отъ него, гдѣ попало. Она увѣряла мѳня, что это
легко будетъ удаваться мнѣ, такъ какъ теперь онъ нѳ только не мо-
жетъ бѣгать, но и быстро ходить; къ тому же онъ очень разсѣянъ,
плохо знаетъ наши закоулки, и ѳму трудно будетъ находить мѳня.
Желаніе моей сестры заставить мѳня молчать о побояхъ, а впо-
слѣдствіи и объ истязаніяхъ, совершаемыхъ надо мной ея супругомъ,
было вполнѣ понятно. Убѣдившись, что она до гробовой доски каторж-
ною цѣпью скована съ ненавистнымъ для нея человѣкомъ, она, ко-
нечно, желала коротать свою каторгу по крайней мѣрѣ въ домѣ родной
матери, а нѳ у супруга, гдѣ она уже окончательно была бы предоставлена
его полному произволу и должна была бы жить среди совершенно чу-
жихъ для нея людей. Она правильно разсчитала, что если въ домѣ
кто-нибудь узнаетъ о продѣлкахъ со мною Савельева, то навѣрно доне-
сетъ объ этомъ матушкѣ, а та уже сочтетъ своею священною обязан-
ностью удалить его, несмотря и на то, что онъ возьметъ съ собою свою
жену: погубивъ одну дочь, она нѳ рѣшится погубить и другую.
Для того, чтобы я рѣже подвергалась побоямъ Савельева, Нюта
то и дѣло забѣгала ко мнѣ, шепталась со мною, совѣтовала, куда и
когда убѣжать отъ него, предупреждала, какъ удобнѣе улизнуть изъ
дому такъ, чтобы онъ этого нѳ замѣтилъ. На вопросы Савельева, обра-
щенные ко мнѣ, что подѣлываютъ Филька и жена во время его отсут-
ствія, она заклинала меня говорить только правду. Въ программѣ, ко-
торую она начертила мнѣ для моего поведенія, она, конечно, нѳ пред-
видѣла многаго и нѳ была настолько нравственно и умственно разви-
тою, чтобы понять, въ какое опасное положеніе она ставила мѳня, за-
ставляя скрывать отъ матери все то, что со мною продѣлываетъ ея
супругъ. Безъ ея вмѣшательства и поддержки я не могла бы долго пе-
реносить того ужаса, тѣхъ истязаній и пытокъ, которыя я начала испы-
тывать отъ Савельева и, конечно, такъ или иначе все передала бы ма-
тушкѣ. Нѳ понимала сестра и того, что вѣчный страхъ, который я по-
стоянно испытывала, могъ гибельно отзываться на моемъ физическомъ
и нравственномъ здоровьѣ. Будучи сама крайне несчастною, она не
могла ни наблюдать, ни раздумывать надъ тѣмъ, что я въ какіе-нибудь
— 251 -
полгода изъ здоровой, краснощекой дѣвочки превратилась въ блѣднаго,
нервнаго ребенка, то и дѣло раздражавшагося, плакавшаго и пуще преж-
няго бредившаго по ночамъ.
Однако, послѣ перваго столкновенія съ Савельевымъ, злобу на
него въ моей душѣ какъ-то вытѣснила новая перспектива пускать въ
ходъ рѣшительно все, что мнѣ было доступно: хитрости, извороты, бы-
строту ногъ, лишь бы не оставаться съ нимъ наединѣ. Съ утра до ночи
думала я объ ѳтомъ и сочиняла различные планы. Первыя мои попытки
въ ѳтомъ направленіи увѣнчались блестящимъ успѣхомъ. Утромъ, до
обѣда, Савельевъ никогда не выходилъ изъ своей комнаты, можетъ быть
изъ опасенія впутаться со мною въ «исторію», такъ какъ ко мнѣ въ
ѳто время могъ придти священникъ, дни уроковъ котораго не были
точно назначены. Но какъ только матушка послѣ обѣденнаго отдыха
уходила изъ дому, я начинала дрожать за свою безопасность и бѣ-
жала, куда глаза глядятъ. Если стояла дурная погода, я уходила къ
кому-нибудь изъ ближайшихъ сосѣдей. Но когда я однажды у Макрины
играла въ карты съ ѳя дочерью, та показала мнѣ на приближающагося
по дорогѣ Савельева. Я выбѣжала на ихъ дворъ, гдѣ Терешка рубилъ
дрова. Въ ѳто время какъ всѣ наши крестьяне, такъ и сосѣди внали о
моемъ страхѣ передъ Савельевымъ, и рѣшительно всѣ, и свои, и чужіе,
старались приходить мнѣ на помощь. Когда я подбѣжала къ Терѳшкѣ
съ просьбою спрятать меня, онъ немедленно втолкнулъ меня въ сарай.
Скоро появился Савельевъ и началъ разспрашивать ѳго, нѳ видалъ ли
онъ меня; онъ и его «барыни» отвѣчали, что я только что убѣжала отъ
нихъ. Нерѣдко Савельевъ издали замѣчалъ мѳня у нашего скотнаго
двора или недалеко отъ какой-нибудь избы нашего крѣпостного и кри-
чалъ, чтобы я остановилась. Но я, чтобы замести слѣдъ, равными об-
ходами вбѣгала въ избу, и баба или крестьянинъ, часто безъ словъ
понимая, въ чемъ дѣло, хватали меня на руки, подымали на полати,
набрасывали на мѳня первый попавшійся зипунъ и, когда Савельевъ
входилъ, говорили ему, что они видѣли, какъ я, замѣтивъ его прибли-
женіе, бросилась къ лѣсу или въ поле. Иногда онъ мѳня уже почти
настигалъ, а я, чуть не передъ его носомъ, проваливалась въ канаву
или колдобину ина четверенькахъ подползала къ какому-нибудь кустар-
нику или подъ мостикъ. Въ дни удачи я входила торжествующая въ
столовую, гдѣ матушка съ молодыми уже садилась за ужинъ, и при
ѳтомъ злорадно посматривала на Савельева. Лицо его тогда искажалось
отъ гнѣва, а зрачки еще безпокойнѣе бѣгали во всѣ стороны.
Матушка скоро узнала о томъ, что я избѣгаю Савельева, боюсь
ѳго, прячусь отъ него; мнѣ пришлось ей объяснить перемѣну моихъ от-
ношеній къ нему тѣмъ, что онъ самъ измѣнился ко мнѣ и съ такою
злобою смотритъ на меня, точно хочетъ ударить. Матушка успокаивала
— 252 —
меня, говоря, что, если онъ посмѣетъ тронуть меня пальцемъ, она при-
кажетъ крестьянамъ его выдрать, но я понимала теперь всю несостоя-
тельность этихъ успокоеній. Однажды онъ былъ такъ обозленъ на меня
за мой торжествующій видъ и за то, что его поиски не привели ни къ
чему, что, когда я пришла къ ужину, онъ уже вскочилъ съ своего мѣста
и двинулся ко мнѣ, но на этотъ разъ матушка замѣтила его искаженное
злобою лицо и закричала на него вб время. Онъ сейчасъ же опомнился,
усѣлся на свое мѣсто и только прохрипѣлъ: «Скверная дѣвчонка!» Послѣ
его ухода Пюта поторопилась объяснить матушкѣ его выходку тѣмъ,
что онъ до невѣроятности ревнуетъ ее къ Филькѣ, а потому особенно
раздражается на всѣхъ, и умоляла удалить этого парня.
Матушка, наконецъ, рѣшила поступиться своимъ интересомъ,
лишь бы облегчить положеніе дочери. Она отправила Фильку въ городъ
къ купцу (державшему трактиръ), который выплачивалъ за него какое-то
ничтожное вознагражденіе, а затѣмъ рѣшено было отвести его въ
воинское присутствіе, чтобы получить за него рекрутскую квитанцію.
- Исчезновеніе Фильки съ нашего горизонта не надолго успокоило Са-
вельева: въ отсутствіе матушки до меня то и дѣло доносились взволно-
ваннные голоса нашихъ молодыхъ. Теперь не только Савельевъ кри-
чалъ на жену, но я нерѣдко слышала рѣзкіе окрики и грубую брань,
которыми сестра осыпала своего супруга, между тѣмъ какъ еще недавно
она не смѣла и пикнуть передъ нимъ. Вѣроятно, ея терпѣнію прихо-
дилъ конецъ, а можетъ быть она нашла, что рѣзкое и грубое отношеніе
къ нему легче его вразумляетъ. Какъ бы то ни было, но ея характеръ
сталъ быстро мѣняться: сестра, прежде очень кроткая, теперь и матери
все чаще позволяла себѣ грубо выкрикивать колкости. Пораженная этой
перемѣной, матушка пробовала ѳѳ обрывать, бранить, кричать на нее,
но ничто не дѣйствовало, и, вѣроятно, чувствуя свою вину передъ до-
черью, она въ концѣ концовъ старалась пропускать мимо ушей ея дер-
зости, а то и разражалась слезами.
Къ Савельеву пришелъ однажды его собственный крѣпостной съ
извѣстіемъ, что его мать умираетъ, и онъ немедленно отправился съ
нимъ. Дома у насъ никого не осталось, кромѣ меня и сестры, которая
вдругъ пришла въ какую-то ажитацію: бѣгала то на скотный дворъ,
то въ деревню, то къ ней приходили бабы, и онѣ о чемъ-то шептались
между собой. Это меня сильно заинтриговало, особенно тѣмъ, что когда
я вошла въ дѣвичью, то застала Дуняшу съ чернымъ пѣтухомъ въ ру-
кахъ; тутъ же сидѣла незнакомая мнѣ старуха съ узелкомъ и чернымъ
котомъ. Я отправилась къ сестрѣ и стала пытать еѳ: она въ это время
суетливо выдвигала ящики комода, вынимала бѣлье и вещи своего мужа
и откладывала ихъ въ сторону. Запретивъ говорить матушкѣ обо всемъ,
что я сейчасъ услышу и увижу (про мужа она ничего не упоминала),
— 253 —
она сказала мнѣ: «всѣ говорятъ, что Ѳеофанъ Павловичъ «порченый*,
вотъ я и позвала ворожею, которая сумѣетъ снять съ нѳго порчу». Когда
она собрала вещи мужа, мы отправились съ нею къ «шептухѣ». Дуняша
дала мнѣ держать пѣтуха, а сама побѣжала въ кухню и возвратилась
со сковородой, на которой пылали горящіе уголья. Ворожея поставила
на лежанку сковороду и, бормоча какія-то заклинанія, насыпала на
уголья порошки и сушеныя травы, а затѣмъ, положивъ на руки вещи
Савельева, держала ихъ надъ дымомъ и смрадомъ, распространяемымъ
сушеною травою и порошками, потрескивавшими на угольяхъ. Послѣ
этого она схватила пѣтуха, поднесла его задомъ къ самой жаровнѣ,
отрѣзала кончикъ пера отъ хвоста и бросила его на уголья, а его
самого вышвырнула изъ окна тоже задомъ впередъ. Съ котомъ былъ
продѣланъ тотъ же маневръ, но въ нѣсколько иной формѣ: кончикъ его
пушистаго хвоста ворожея подожгла на угольяхъ и, несмотря на то,
что онъ мяукалъ, царапался и вырывался, крѣпко держала его въ. ру-
кахъ до тѣхъ поръ, пока нѳ отрѣзала ѳму запаленный кончикъ и не
передала этотъ пушокъ сестрѣ со словами: «по трошкѣ всыпай въ
евойную ѣду»; затѣмъ точно такъ жѳ, какъ и пѣтуха, выбросила кота
въ окно задомъ впередъ. Всѣ свои манипуляціи ворожея сопровождала
бормотаньемъ какихъ-то невѣдомыхъ для меня словъ, которыя она произ-
носила то въ риѳмахъ, то въ разрядку. Подобную ворожбу я видала не
разъ, но изъ всѣхъ нашептываній я часто потомъ повторяла про себя
только заклинаніе (когда Ѳ. П. приближался ко мнѣ), которое ворожея
нѣсколько разъ произносила, выбрасывая пѣтуха: «ворогу—присуха,
глазу лихому—кривуха, бабью кручину по вѣтру развѣй, порчу на ше-
стокъ занеси и въ пескѣ затопчи».
— Вонъ! Убирайтесь вонъ отсюда!—закричалъ Савельевъ, от-
крывая дверь и вытягивая мѳня изъ дѣвичьей.
На этотъ разъ однако я нѳ очень трепетала: пока онъ тянулъ
мѳня по комнатамъ, я выкрикивала фразы въ такомъ родѣ: «Вы теперь
нѳ порченый!.. Ворожея сняла съ васъ порчу!» Онъ нѳ далъ мнѣ до-
говорить, со всей силы дернулъ мѳня за руку, которую крѣпко держалъ
и началъ громко звать Нюту. Только что она успѣла отворить дверь,
какъ онъ, нѳ выпуская мѳня, подскочилъ къ ней и поднялъ руку, чтобы
ударить ее, но такъ какъ, при своемъ огромномъ ростѣ, ему пришлось
нагнуться къ ней, она закатила ѳму здоровенную оплеуху и бросилась
бѣжать. Отъ неожиданнаго удара онъ точно остолбенѣлъ, стоялъ съ ми-
нуту, нѳ двигаясь, и теръ себѣ щеку, но затѣмъ быстро принялся за
мѳня, вынулъ изъ кармана носовой платокъ, крѣпко завязалъ мнѣ ротъ
и вытащилъ ремень и длинную веревку. Видно было, что онъ уже за-
ранѣе заготовилъ для мѳня орудія пытки. Онъ отодвинулъ отъ стѣны
длинный низкій столъ (за которымъ въ дѣтствѣ занимались всѣ мои
— 254 —
братья и сестры), пригнулъ меня къ нему, сорвалъ одежду, прикрѣпилъ
къ столу и началъ жарить ремнемъ. Я нѳ могла кричать, а только мы-
чала, онъ тоже силился что-то сказать, но вмѣсто словъ съ его устъ
срывались какіе-то дикіе, радостные звуки. Вбѣжавъ къ намъ, Нюта
начала оттягивать ѳго, дергала сзади, наконецъ, забѣжала съ другой
стороны и прикрыла мѳня собою. Вмѣсто меня, онъ стегалъ теперь ее
ио головѣ и рукамъ. Но ей скоро удалось какъ-то вырваться, и она
изо всей силы стала стучать въ окно и кричать; только тогда онъ бро-
силъ меня и вышелъ изъ комнаты.
Съ того времени, какъ я такъ страдала отъ сумасшедшаго Савель-
ева, прошло много десятковъ лѣтъ, а между тѣмъ до сихъ поръ при
воспоминаніи объ атомъ мое сердце обливается кровью, руки дрожатъ
и слезы такъ застилаютъ глаза, что я минутами совсѣмъ не могу пи-
сать!.. Боже, сколько горечи и отравы влилъ онъ въ мое существованіе,
сколько ядовитыхъ сѣмянъ бросилъ онъ въ мою дѣтскую душу, какое
тлетворное вліяніе оказывалъ онъ на развитіе моихъ душевныхъ силъ
и способностей!
Когда наши отношенія съ нимъ ясно опредѣлились, я стала пы-
лать къ нему неутолимою ненавистью: мой умъ, всѣ мои желанія и по-
мышленія, вся моя сообразительность были исключительно направлены
на то, чтобы куда-нибудь улизнуть такъ, чтобы онъ мѳня нѳ замѣтилъ,
позлить его, обмануть, причинить ему вредъ, какъ можно больше вреда
такого жестокаго, чтобы онъ, какъ мечтала я тогда, «извивался, какъ змѣй,
корчился, какъ угорь на горячей сковородѣ, кричалъ и стоналъ-бы отъ
невыносимой боли». Ужаснѣе всего было то, что, лишь только мои че-
ловѣконенавистническія чувства къ нему отвлекались чѣмъ-нибудь инымъ,
тотчасъ жѳ скрипъ ѳго сапоговъ, шумъ отворяемой имъ двери или его
фигура, мелькавшая издали, однимъ словомъ все каждую минуту наво-
дило меня на прежнія злыя мысли. Голова моя была полна планами и
соображеніями, какъ бы привести въ исполненіе мои злостные замыслы.
Замѣтивъ, что онъ часто заходилъ на сѣновалъ (вѣроятно, для того,
чтобы изловить меня, а можетъ быть и съ цѣлью разыскать воображае-
мыхъ любовниковъ своей жены), я наносила туда, въ одинъ изъ угловъ,
камней и деревянныхъ обрубковъ.
Савельевъ совсѣмъ нѳ понималъ обычаевъ и условій деревенской
жизни, а я была прекрасно знакома съ ними и пользовалась ѳтимъ. При
его приближеніи я засяду, бывало, въ уголъ сѣновала и, какъ только
онъ входитъ, въ ту жѳ минуту вскарабкиваюсь подъ крышу, но такъ,
что мѳня не видно, а слышенъ только шорохъ, производимый мною.
Бревна въ углахъ, нашихъ построекъ для сѣна клали другъ на друга
такъ, чтобы оставались концы, которые не спиливались изнутри для
того, чтобы взбираться по нимъ, какъ по лѣстницѣ. Савельевъ входитъ
— 255 —
и начинаетъ бить палкой по сѣну, кричитъ, чтобы выходилъ тотъ, кто
прячется, а я не подаю голоса. Тогда онъ выходитъ изъ сѣновала и
снаружи обходитъ всю постройку кругомъ. Нужно замѣтить, что крыша
сѣновала была укрѣплена только на углахъ, и отъ нея до бревенчатыхъ
стѣнъ оставалось значительное пуетоѳ пространство, чтобы сквознякъ
могъ свободно просушивать сѣно. Взобравшись на самый верхъ, я, хотя
и утопала въ сѣнѣ, но все-же могла пробираться, придерживаясь за
стѣны внутри, и при томъ съ тою разницею, что Савельевъ, обходя по-
стройку снаружи, не видѣлъ меня, а я могла наблюдать за всѣми его
движеніями; при ѳтомъ, я бросала ему на голову то камень, то обру-
бокъ. Но ѳто не удовлетворяло меня потому, что я мало наносила ему
вреда,—камень обыкновенно лишь задѣвалъ его и вызывалъ злость и
недоумѣніе,—онъ не могъ понять, кто швыряетъ въ него. Тогда я на-
думала другое: за нашимъ дворомъ была яма (калдобина, какъ у насъ
еѳ называли), куда скидывали всевозможные отбросы и выливали помои.
Эту яму не всегда можно было обойти, чтобы попасть въ поле, а по-
тому черезъ нее переброшена была доска. Когда Савельевъ уходилъ въ
поле, я знала, что онъ вернется тою же дорогою, а потому замѣняла
крѣпкую доску гнилою, надломленною, а чтобы скрыть свое вѣроломство,
набрасывала на нее всякую дрянь и грязь. Когда подъ Савельевымъ
подламывалась доска, и онъ вылѣзалъ изъ калдобины весь выпачканный
грязью, я торжествовала и злорадствовала, а когда мои козни не уда.
вались, я приходила въ отчаяніе и плакала злыми, злыми слезами.
Если бы злоба, питавшая мое сердце, не знала отдыха, если бы
моему уродливому, ненормальному образу жизни не было положено конца,
присутствіе Савельева въ нашемъ домѣ совершенно развратило-бы меня
и, можетъ быть, даже толкнуло на какое-нибудь . преступленіе или на
самоубійство. Но иногда проходилъ мѣсяцъ и два, а онъ все не могъ
изловить меня. Къ тому же, при нашей взаимной ненависти другъ къ
другу, и шансы на успѣхъ для него—напасть на меня, а для меня—
улизнуть отъ него—становились все болѣе несоразмѣрными. Онъ хи-
лѣлъ и ослабѣвалъ физически, я становилась все хитрѣе, все изобрѣта-
тельнѣе. Но въ полной безопасности я чувствовала себя лишь тогда,
когда жестокій кашель и кровохарканіе, общее недомоганіе и упадокъ
силъ приковывали его къ постели; не боялась я его и тогда, когда онъ,
послѣ болѣзни, начиналъ оживать, бродилъ по комнатѣ, еле передвигая
ноги, или сидѣлъ въ креслѣ гостиной съ опущенною головой. Въ такіе
моменты онъ не обращалъ на меня ни малѣйшаго вниманія, даже тогда,
когда я проходила близко отъ него. Но вотъ онъ нѣсколько поправляется,
уже расхаживаетъ своею обычною нервною походкою, то и дѣло пово-
рачиваетъ во всѣ стороны свою безпокойную голову, а затѣмъ начи-
наетъ выбѣгать на дорогу, становится на свой обычный обсерваціонный
— 256 —
пунктъ за изгородью палисадника и вытягиваетъ свою длинную, исху-
далую шею, чтобы посмотрѣть, куда направляются проходящіе кре-
стьяне, —ѳто уже служило мнѣ сигналомъ быть на сторожѣ. Обыкновенно
послѣ перваго жѳ такого проявленія воскресенія Савельева изъ мѳрт
выхъ, ко мнѣ подбѣгала сестра и испуганнымъ шопотомъ бросала одно
слово: сберегись!»
И съ ѳтой минуты начинались мои скитанія: я исчезала изъ дому,
бѣгая къ сосѣдямъ, а отъ нихъ въ ближайшія избы крестьянъ или на
скотный дворъ, пряталась отъ него по сѣноваламъ и сараямъ, залѣзала
въ кустарники, канавы и ямы подъ наваленной хворостиной.
Нерѣдко, однако, я упускала удобный моментъ спрятаться отъ него:
мнѣ казалось, что онъ нѳ настолько окрѣпъ и запасся силами, чтобы
напасть на меня и истязать меня,—не принимала надлежащихъ мѣръ и
попадалась ему въ руки. Возможно и то, что иногда ѳго вялая походка,
ѳго индифферентные взгляды на проходящихъ мимо нашего дома и на
приходившихъ къ намъ служили для него маскою, чтобы обмануть меня
и жену. Попадалась я въ его руки и потому, что временами меня
вдругъ охватывало какое-то непреодолимое отвращеніе вести цыганскій
образъ жизни, бѣгать по избамъ, по чужимъ людямъ и прятаться, гдѣ
попало; въ такихъ случаяхъ я, несмотря на предостереженіе сестры,
несмотря на то, что для меня самой были очевидны признаки уже про-
буждавшихся въ немъ звѣрскихъ вожделѣній, вдругъ усаживалась за
свой столикъ, принималась за чтеніе или куклу, успокаивая себя тѣмъ,
что онъ еще плохъ.
Нѣсколько позже я нѳ отдавалась въ ѳго руки безъ борьбы. Я по-
няла, что когда онъ спрашиваетъ мѳня о томъ, что дѣлала Нюта въ
его отсутствіе и кто приходилъ къ намъ въ это время, ему было все
равно, что бы я ему ни отвѣтила,—дѣло кончалось однимъ и тѣмъ же: онъ
осыпалъ меня ударами, привязывалъ къ столу и сѣкъ до крови ремнемъ,
который онъ теперь уже всегда носилъ въ своемъ карманѣ. Вотъ потому-то,
когда онъ заставалъ меня одну въ то время, когда въ домѣ никого не
было, кромѣ насъ троихъ, я вскакивала со своего мѣста, какъ только
онъ отворялъ дверь, бросала въ него книгами, стклянками, всѣмъ, что
было подъ руками, бѣжала къ двери, а когда онъ схватывалъ меня, я
плевала на него, кусала его руки, кричала, пока онъ не завязывалъ
мнѣ ротъ.
Онъ не могъ достаточно насладиться мучительствомъ, которое онъ
причинялъ мнѣ; я думаю такъ потому, что онъ никогда нѳ кончалъ
экзекуціи по собственнной иниціативѣ: хлопнувшая дверь, ввѳзапный
шумъ, стукъ иля грохотъ телѣги, проѣхавшей по двору (гдѣ бы Са-
вельевъ ни засталъ мѳня, онъ всегда тащилъ меня на расправу въ мою
дѣтскую, окно которой выходило во дворъ), а еще чаще крикъ Нюты
— 257 —
«идутъ!»—вотъ что только заставляло его прекратить истязаніе надо
мной и убраться во-свояси. Случалось и такъ, что Нюта вбѣгала въ
комнату не только съ обычнымъ крикомъ, но и съ палкою, которою со
всей силы ударяла его сзади; тогда онъ немедленно бросался за нею, а
я, съ неимовѣрными усиліями, уже самостоятельно распутывала веревки
и сходила съ своего эшафота, съ своей Голгоѳы.
Да, для дѣвочки моихъ лѣтъ ѳто была настоящая Голгоѳа. Крова-
вые рубцы на тѣлѣ не заживали иногда очень долго И заставляли меня
сильно страдать отъ боли. Такъ какъ они нерѣдко оказывались крова-
выми и весьма замѣтными въ субботу, т. е. въ день, опредѣленный для
бани, Нюта, чтобы скрыть слѣды преступленія своего мужа, объявляла
матушкѣ, что Дуняша нѳ умѣетъ промывать моихъ густыхъ и вьющихся
волосъ, а потому она сама будетъ мыть меня въ банѣ. Этотъ новый
демократическій обычай мыться въ банѣ безъ помощи прислуги Нюта
ввела для себя очень скоро послѣ своего замужества. Когда она въ
первый разъ отправилась туда со мною безъ горничной, я поняла, по-
чему ей это было необходимо: все тѣло ея тоже было въ синякахъ,
ссадинахъ и кровоподтекахъ. На мой вопросъ, неужели и ее, какъ и меня,
онъ бьетъ ремнемъ, она отвѣтила, что прежде онъ билъ ее, чѣмъ по-
пало, а въ послѣднее время, когда она сама, при его нападеніяхъ, то
замахнется на него, то треснетъ его палкой, то ударитъ его по щекѣ,
онъ сталъ съ нею осторожнѣе; за то ночью, когда она спитъ, онъ зача-
стую набрасывается на нее и начинаетъ ее щипать. Когда она вскаки-
ваетъ съ постели и дѣлаетъ видъ, что бѣжитъ къ матушкѣ, угрожая ему
разсказать ей объ его побояхъ и поднять на ноги людей, — онъ
не только прекращаетъ истязаніе, но становится передъ нею * на колѣни
и проситъ у нея прощенія, но ѳто не мѣшаетъ ѳму нерѣдко на другой жѳ
день продѣлывать съ нею тоже самое. Когда я услыхала это, у мѳня
явилась къ сестрѣ страшная жалость, и я начала утѣшать ее тѣмъ, что
онъ скоро умретъ. Но она горько возразила: «Жди!;. Какъ же! Нѣтъ,
милая моя, такое адское исчадіе переживетъ всѣхъ! Раньше онъ меня
съ тобою вгонитъ въ могилу, а потомъ уже самъ околѣетъ!»
Слова сестры произвели на мѳня ошеломляющее впечатлѣніе и
усилили мою душевную тревогу: мой страхъ передъ чѣмъ-то еще болѣе
ужаснымъ, чѣмъ то, что я уже испытывала, овладѣлъ мною всецѣло,—
и я не находила себѣ мѣста. Крайне тяжкое душевное состояніе было
результатомъ. неосторожныхъ словъ сестры. Отсутствіе самыхъ элемен-
тарныхъ понятій о томъ, что можно сказать при ребенкѣ и чего нельзя,
приносило дѣтямъ много вреда. И это характерное свойство педагоговъ
того времени особенно отражалось на мнѣ. Прежде я отдыхала душой
и тѣломъ хотя въ періоды болѣзни Савельева, а если она продолжалась
долго, мой страхъ передъ нимъ исчезалъ, и я спокойно играла въ куклы
17
Воспоминанія.	х/
— .258 —
или читала,—теперь и въ такое сравнительно покойное для меня время
мною овладѣла какая-то щемящая тоска и страхъ быть въ конецъ за-
мученною Савельевымъ.
Я серьезно спрашивала себя: «если я умру отъ руки Са-
вельева, буду ли я причислена къ лику святыхъ?» Послѣ долгихъ раз-
мышленій на ѳту тему я пришла къ заключенію, что и при погибели
мученическою смертью, чтобы быть причисленною къ лику святыхъ,
необходимо молиться Богу, поститься и ходить въ церковь; и я стала
усердно молиться. Религіозное настроеніе усиливалось еще тѣмъ, что
послѣ словъ сестры я уже окончательно потеряла надежду на смерть
Савельева. Меня окуталъ какой-то мракъ, невыразимая тяжесть давила
мою грудь, я видѣла одни только ужасы и въ настоящемъ, и въ буду-
щемъ: двухъ близкихъ моему сердцу существъ, которыхъ я такъ горячо
любила, которыхъ считала своими ангелами-хранителями, не было со
мною: моя дорогая няня была въ могилѣ, моя любимая сестра Саша не
пріѣзжала домой даже на лѣто.
Вспоминая наставленія покойной няни, я пришла къ убѣжденію,
что съ моей стороны было большимъ грѣхомъ обращаться къ Богу только
въ тѣ минуты, когда мнѣ было что-нибудь отъ него нужно, и ждать
немедленнаго исполненія моихъ желаній. Скоро дневная молитва пере-
стала удовлетворять меня, и я мало-по-малу пріучила себя просыпаться
для нея по ночамъ. Эта ночная молитва въ совершенной темнотѣ, при
абсолютной тишинѣ, когда, кромѣ меня, всѣ въ домѣ спали, въ двухъ
шагахъ отъ матери, погруженной въ глубокій сонъ, доставляла мнѣ
какое-то еще невѣдомое наслажденіе. Порой я доходила до такого молит-
веннаго экстаза, что не слыхала, какъ пробуждалась матушка, звала
меня по нѣскольку разъ, спрашивая, почему я плачу, что я шепчу,
почему молюсь въ такое время. Я всегда отдѣлывалась однимъ и тѣмъ же
отвѣтомъ, варьируемымъ на разные лады: «Скучно... Тоска!»
Когда послѣ смерти отца, Саша, будучи и гораздо старше
меня, и несравненно болѣе меня умственно развитою, приходила въ
отчаяніе при мысли, что она останется безъ образованія, такіе взрывы
ея тоски матушка находила вполнѣ законными. Но я въ то время не
проявляла никакого стремленія, никакой страсти къ ученію. Матушка,
будучи изъ рукъ вонъ плохою воспитательницею и еще болѣе плохою
и нетерпѣливою учительницею, скорѣе могла отбить всякую охоту къ
ученію, чѣмъ развить ее. Сашѣ тоже не удавалось много сдѣлать для
моего умственнаго развитія. Она занималась со мною періодически и
каждый разъ недолго, а потому должна была преслѣдовать одну цѣль,
чтобы отсутствіе требуемой подготовки не помѣшало мнѣ поступить въ
какое-нибудь учебное заведеніе. Вслѣдствіе этого она напирала преиму-
щественно на формальную сторону обученія. Мнѣ болѣе всего была по
— 259 —
душѣ шумная, веселая игра съ дѣтьми, а такъ какъ я лишь изрѣдка
могла пользоваться этимъ развлеченіемъ, то хотя и бралась за чтеніе
по собственной иниціативѣ, но съ величайшею радостью мѣняла это
занятіе на шумную игру съ дѣтьми, если только представлялся къ тому
случай. Матушка знала это, а потому и считала мою тоску просто
блажью. Вызвать меня на откровенность по этому поводу задушевною
болтовнею и нѣжною ласкою было не въ ѳя характерѣ, и я все болѣе
замыкалась въ себѣ. Развитію во мнѣ откровенности мѣшало и то, что
я каждый разъ, -когда со мною случалось что-нибудь экстраординарное,
была вынуждена къ молчанію, побуждаемая къ этому чьими-нибудь
угрозами.
И вотъ у мѳня, по натурѣ крайне экспансивной, тяжело стра-
давшей отъ того, что некому разсказать всего, что со мною случается,
вдругъ явилась возможность все безъ утайки высказывать Богу. Я пред-
почла бы, чтобы довѣреннымъ лицомъ было живое существо—Саша или
покойная няня, но ихъ не было, и я, стоя ночью на колѣняхъ, шопо-
томъ жаловалась Господу Богу на истязанія Савельева, просила Его,
чтобы Онъ скорѣй прибралъ его къ себѣ, а если это грѣшно, чтобы Онъ
•сдѣлалъ его добрымъ; если же мнѣ суждено погибнуть отъ его руки, я
молила Бога, чтобы Онъ, какъ и няню, причислилъ меня къ лику свя-
тыхъ (я не сомнѣвалась, что она святая) и дозволилъ мнѣ уже никогда
•болѣе не разставаться съ нею; просила я его и о томъ, чтобы матушка
любила меня, чтобы Саша перестала гувернантствовать. Чѣмъ болѣе я
молилась, чѣмъ пламеннѣе была моя молитва, тѣмъ болѣе горячихъ
•слезъ проливала я, тѣмъ сильнѣе охватывало мѳня какое-то еще невѣ-
домое наслажденіе и облегченіе. Каждый разъ, кончивъ молитву, я чув-
ствовала,—точно тяжелый камень сваливался у меня съ сердца. Вмѣстѣ
съ этимъ я все чаще стала отпрашиваться по воскресеньямъ въ цер-
ковь съ Дуняшѳю и рѣшила строго придерживаться постовъ. По этому
поводу я кстати хочу сказать нѣсколько словъ, еще болѣе характерно
рисующихъ обликъ моей матери.
Черезъ нѣсколько лѣтъ послѣ нашего переѣзда въ деревню на-
ю мѣшки помѣщиковъ надъ матушкою за ея странности (они видѣли ихъ
въ томъ, что, будучи дворянкой, она работала не покладая рукъ, что
юна, какъ настоящій управляющій, съ утра до вечера слѣдила за дере-
венскими работами, что она издѣвалась надъ бездѣльемъ сосѣдей, не
позволяла барствовать своимъ дочерямъ, заставляла родную дочь «тре-
паться» по гувернанткамъ, что она запрещала сѣчь своихъ крестьянъ
и т. д.) замѣнились истиннымъ почтеніемъ. Въ концѣ-концовъ всегда
такъ бываетъ: если человѣкъ, не обращая вниманія на предразсудки,
твердо и увѣренно идетъ къ намѣченной цѣли, онъ достигнетъ ѳя. Пра-
вильная, трудолюбивая жизнь моей матери, замѣтное улучшеніе совер-
17*
— 260 —
шенно разстроеннаго хозяйства, гордый, независимый нравъ и ея ува-
женіе къ бѣдняку, какъ бы онъ ни былъ презираемъ окружающими,
если только она находила въ немъ надлежащія качества ума и сердца,—
все ѳто создали въ нашей мѣстности большую популярность моей матери.
Помѣщики, которые прежде подсмѣивались надъ нею, теперь пріѣзжали
къ ней за совѣтомъ, какъ къ опытной хозяйкѣ. Презирая дрязги, раз-
доры и тяжбы, которые постоянно вели между собой наши сосѣди, ма-
тушка, при возникновеніи недоразумѣній съ ними, несмотря на свою
крайнюю разсчетливость, то и дѣло поступалась своимъ личнымъ инте-
ресомъ, лишь бы ни съ кѣмъ нѳ судиться и нѳ тягаться. И сосѣди
зачастую представляли на ея судъ споры между собой, увѣренные въ ея
безпристрастномъ рѣшеніи. Становой всѣмъ ставилъ ее въ примѣръ, по-
тому что отъ нея никогда не поступаетъ жалобъ на своихъ крестьянъ и
никакихъ кляузъ на сосѣдей, .что въ ея усадьбѣ нѣтъ ни одного крестья-
нина «въ бѣгахъ». Онъ, какъ и многіе мѣстные жители, называлъ ее-
«мудрѣйшею». Прозвища и сжатыя характеристики, которыми матушка
награждала помѣщиковъ и помѣщицъ, наиболѣе плохихъ въ нравствен-
номъ отношеніи, подхватывались на лету и переходили отъ однихъ къ
другимъ.
Какъ-то прошелъ слухъ, что настоятель ближайшаго къ намъ
мужского монастыря, пользовавшійся особенно скандальною репутаціею,
объѣзжаетъ всѣхъ помѣщиковъ по какому-то дѣлу. Услужливыя кумушки
сейчасъ же доложили намъ, что между сосѣдями идетъ споръ: одни го-
ворятъ, что моя мать нѳ приметъ настоятеля, другіе,—что она «здорово
намылитъ ему голову за его позорную жизнь». Двое помѣщиковъ со
своими женами, чтобы быть свидѣтелями этого свиданія и затѣмъ раз-
носить разсказы о немъ по всему уѣзду, пріѣхали къ намъ, точно нев-
значай, за нѣсколько часовъ до пріѣзда настоятеля. И когда, наконецъ,
онъ вошелъ, матушка по свѣтскому обычаю протянула ѳму руку, но онъ
рѣзко перевернулъ, ее ладонью вверхъ для благословенія; она отдернула
ее, но и тутъ ничего не сказала бы ѳму, если бы онъ промолчалъ. Но
монахъ вспылилъ и наставительно сталъ отчитывать матушку за то,
что она, будучи матерью многочисленнаго семейства и помѣщицею, по-
даетъ дурной примѣръ—не выполняетъ правилъ и обрядовъ православ-
ной церкви: не постится, рѣдко бываетъ въ церкви, не подходитъ подъ
благословеніе пастырей церкви. Матушка сдержанно отвѣчала ѳму, что
она не подошла подъ его благословеніе, чтобы онъ, при своей жизни,
непозволительной даже для порядочнаго мірянина, а тѣмъ болѣе для
монаха, да еще настоятеля, не принялъ это за насмѣшку съ ея стороны,
что же касается ея собственныхъ прегрѣшеній по части внѣшнихъ
обрядовъ, то она надѣется, что Богъ, по своему милосердію, нѳ покараетъ
ее за нихъ слишкомъ строго въ виду ея честной жизни, полной труда.
— 261 —
Настоятель, услышавъ отвѣтъ, весь побагровѣлъ и, вставая, сурово
произнесъ: «по какому праву вы рѣшаетесь дѣлать столь неприличе-
ствующій моему сану афронтъ?» При этомъ онъ холодно кивнулъ го-
ловой присутствующимъ, какъ бы отдавая общій поклонъ, перекрестился
на образа и немедленно уѣхалъ, не объяснивъ причины своего по-
сѣщенія.
Священникъ нашего села (мой преподаватель), приходившій въ
восторгъ отъ поведенія матушки съ настоятелемъ, къ которому онъ отно-
сился крайне враждебно, упрашивалъ ее особенно настойчиво послѣ
этого инцидента поститься и чаще посѣщать церковь. По его мнѣнію,
каждый порядочный христіанинъ православной религіи долженъ строго
выполнять предписанныя ею обязанности, а для моей матери это
сугубо обязательно, иначе это будетъ вредить ея репутаціи и
подорветъ ея авторитетъ, имѣющій благотворное вліяніе въ нашей
мѣстности. Разсужденія матушки по этому поводу краснорѣчиво пока-
зывали, что она совершенно не понимала всей глубины наивности сво-
ихъ взглядовъ на христіанскіе обряды; и они сильно покоробили свя-
щенника. Она дала ему слово выполнить его желаніе, — вѣдь ѳто
ей ничего не будетъ стоитъ: рыбы въ сажалкѣ у насъ достаточно,
говорила она, и чѣмъ ѳѳ ѣсть, когда попало, она разъ навсегда
прикажетъ подавать ее въ постные дни; масла коноплянаго выжимается
много, и не мало его даже задаромъ пропадаетъ, а маку въ огородѣ
столько, что и дѣвать некуда,—пусть въ постные дни приготовляютъ
изъ него молоко. Что же касается посѣщенія церкви, то и это теперь
устроить легче, чѣмъ прежде, когда у нея въ хозяйствѣ было меньше
лошадей: ей недурно отвлечься отъ хозяйственныхъ заботъ, да и млад-
шей дочкѣ она доставитъ этимъ удовольствіе, такъ какъ она «оказы-
вается богомолкой и до смерти любитъ стукаться лбомъ объ полъ».
Такимъ образомъ, постныя кушанія у насъ появились не только
въ посты, но и по средамъ и пятницамъ; въ тоже время подавали и
скоромный столъ,—каждый ѣлъ то, что хотѣлъ. Я была въ восторгѣ и,
стала держать строгій постъ. Мое время проходило теперь въ молитвѣ,
въ затверживаніи безчисленнаго количества молитвъ и въ чтеніи книгъ
о жизни святыхъ, которыми батюшка снабжалъ меня.
Въ началѣ рождественскаго поста всѣ стали обращать вниманіе
на перемѣну, происшедшую во мнѣ: я исхудала, поблѣднѣла, домашніе
часто заставали меня въ моей комнатѣ на колѣняхъ передъ образами
днемъ, а матушка ночью. Она уговаривала меня при постныхъ кушаньяхъ
пить молоко, за неповиновеніе угрожала даже запрещеніемъ ѣсть пост-
ное, упросила священника серьезно поговорить со мною на эту тему,
но я не мѣняла своего образа жизни.
Несмотря на физическую слабость и зимнее время года, что за-
— 262 —
ставляло меня сидѣть больше дома, Савельевъ все рѣже нападалъ на
меня: онъ постепенно переставалъ выходить ивъ своей комнаты, откуда
уже болѣе нѳ раздавались ни его окрики на сестру, ни ея стоны,—все
это служило для меня знакомъ того, что молитва моя услышана. Однажды
рано утромъ Нюта вбѣжала въ нашу спальню съ извѣстіемъ, что ея
мужу очень плохо, и что онъ проситъ немедленно послать за докторомъ.
За нѣсколько дней передъ этимъ мы случайно узнали, что къ помѣщику-
сосѣду, верстахъ въ 10-ти отъ насъ, только что пріѣхалъ изъ Петер-
бурга какой-то родственникъ, который былъ въ тоже время воѳннымъ-
докторомъ. Когда отправили за нимъ лошадей, какъ-то вышло такъ, что
фамилія Ѳеофана Павловича не была произнесена при немъ, и онъ
зналъ только, что его требуютъ въ наше семейство. Но когда доктора
ввели къ больному, они узнали другъ друга и отъ волненія не могли
говорить въ первую минуту. Докторъ только послѣ освидѣтельствованія
Савельева узналъ о томъ, что онъ женатъ на моей сестрѣ.
Оказалось, что пріѣхавшій къ намъ господинъ былъ военнымъ
врачемъ въ томъ самомъ полку, гдѣ служилъ Савельевъ, и, еще за нѣ-
сколько лѣтъ до удаленія со службы послѣдняго, находилъ въ немъ пси-
хическое разстройство. Дикія выходки Савельева, по словамъ доктора,
извѣстны были всѣмъ, знавшимъ ѳго, и проявлялись въ томъ, что онъ
иногда безъ всякой видимой причины, избивалъ до полусмерти денщика,
приходившаго къ нему по порученію отъ сослуживцевъ, исключительно
изъ ревности къ французской актрисѣ, съ которою онъ жилъ нѣсколько
лѣтъ. Эта особа хотя и не вѣрила въ ѳго сумасшествіе, но вслѣдствіе
его дикихъ выходокъ и невѣроятной ревности дала ему прозвище «(ои-
1оп§>) (сумасшѳдшій-длинный). Товарищи подхватили этотъ эпитетъ и
и называли его нѳ иначе, какъ г-нъ Фулонгъ. Такъ же неосновательна
была, по словамъ доктора, ревность Фулонга къ его сослуживцамъ, и
они, опасаясь крайне непріятныхъ столкновеній съ нимъ, совсѣмъ пере-
стали ѳго посѣщать. Власти были прекрасно освѣдомлены обо всемъ,
что продѣлывалъ Савельевъ, но нѳ обращали ни малѣйшаго вниманія
на всѣ «исторіи», отчасти потому, что онъ былъ исполнительнымъ слу-
жакою, отчасти потому, что его сожительница имѣла большія связи
и страстно его любила. Но въ концѣ-концовъ онъ такъ измучилъ ее
сценами ревности, и она была такъ испугана одною изъ нихъ, во время
которой онъ ранилъ ее, что она рѣшила нѳ жить съ нимъ болѣе въ
одномъ городѣ. Какъ только она выздоровѣла, она употребила всѣ усилія,
чтобы удалить его со службы: по ея ходатайству Савельевъ былъ под-
вергнутъ изслѣдованію психіатровъ, признавшихъ его психически боль-
нымъ, и уволенъ отъ службы по прошенію, но ни о причинахъ его
увольненія, нн о его болѣзни нѳ было упомянуто въ служебномъ форму-
лярѣ. Въ настоящее время Ѳеофанъ Павловичъ, по мнѣнію доктора,.
— 263 —
имѣлъ видъ человѣка несравненно болѣе разстроеннаго психически,
чѣмъ въ то время, положеніе же его въ данную минуту онъ находилъ
безнадежнымъ: у него чахотка въ послѣднемъ градусѣ, и едва ли онъ
протянетъ недѣлю-другую. .
Неожиданно для всѣхъ Нюту привело въ отчаяніе сообщеніе док-
тора: обливаясь слезами, она заклинала его всѣмъ святымъ никому нѳ
разсказывать о сумасшествіи мужа. По ея словамъ, она столько приняла
мукъ отъ нѳго при его жизни, неужели же и послѣ его смерти на ней
вѣчно будетъ лежать печать позора за то только, что она, не подозрѣ-
вая о его сумасшествіи, вышла за нѳго замужъ, къ тому же не по своей
волѣ... Этотъ страхъ сестры будетъ понятенъ для каждаго, кто вспом-
нитъ, что въ тѣ отдаленныя времена семья, въ которой былъ сума-
сшедшій, скрывала это, какъ величайшій для нея позоръ.
Докторъ былъ крайне пораженъ тѣмъ, что у Савельева, прожив-
шаго съ нами столько времени, никто нѳ заподозрилъ психическаго
разстройства.
Савельевъ прожилъ гораздо больше, чѣмъ предсказывалъ докторъ,
и умеръ лишь въ февралѣ. Я прогостила у Воиновыхъ послѣдніе дни
его жизни, и еще долго оставалась у нихъ послѣ его похоронъ. Когда
я возвратилась домой, я узнала, что отъ петербургскаго дядюшки по-
лучено письмо, въ которомъ онъ извѣщалъ, чтобы матушка въ августѣ
привозила мѳня въ Петербургъ, и прислалъ программу, по которой меня
слѣдовало подготовить къ вступительному экзамену въ институтъ. Извѣ-
стіе, что я скоро и навсегда уѣду изъ дому, чрезвычайно обрадовало
мѳня въ первую минуту. Но когда я пораздумала, что до осени остается
еще много времени, я опять затосковала. Хотя отъ Савельева я уже
нѳ могла ожидать никакихъ каверзъ, но мысль, что въ родительскомъ
домѣ меня всегда будутъ преслѣдовать тѣ или другія напасти, давно
твердо засѣла въ моей головѣ.
Моя напряженная религіозность, прерванная въ чужомъ домѣ
прежде всего тѣмъ, что я была отвлечена отъ нея играми съ дѣтьми,
теперь проявилась съ новою силой. Однажды матушка, не зная, что я
сижу въ слѣдующей отъ нея комнатѣ, сказала сестрѣ: «ума не приложу,
что мнѣ дѣлать съ дѣвочкой,—того и гляди изъ нея монахиня выйдетъ».
О монастырѣ я никогда нѳ думала, но при этихъ словахъ моя
фантазія разыгралась во всю. Я удивлялась, какъ раньше мнѣ не при-
ходило въ голову мысль посвятить себя Богу: вѣдь такимъ образомъ я
отмолила бы матушкины грѣхи, которые мнѣ казались очень тяжкими
по отношенію ко мнѣ, и избавилась бы отъ родительскаго крова. Когда
я рѣшилась высказать свою просьбу матушкѣ о томъ, чтобы она помѣ-
стила меня въ монастырь, она начала такъ рыдать, что я тоже распла-
калась. Слезы матери принесли мнѣ утѣшеніе: ничто не могло заста-
— 264 —
вить забиться мое сердце такою радостью и счастьемъ, какъ проявленіе
ко мнѣ горячихъ чувствъ матери,—къ сожалѣнію она была крайне
скупа на нихъ. На другой день священникъ, вмѣсто урока, все время
убѣждалъ меня въ томъ, что дѣвочки не могутъ дѣлаться монахинями, а
когда я кончу курсъ въ институтѣ и мое желаніе останется неизмѣн-
нымъ, никто не будетъ мѣшать мнѣ его осуществить.
Но мои монастырскія фантазіи такъ же быстро исчезли, какъ и
пришли. Мое сердце скоро было преисполнено радостною надеждой на
свиданіе съ Сашею: матушка прочитала мнѣ свое письмо къ ней, въ
которомъ она приказывала ей, какъ можно скорѣе, отказаться отъ всѣхъ
занятій,—черезъ недѣли двѣ она пришлетъ за нею лошадей, чтобы она
могла немедленно приступить къ подготовленію меня по всѣмъ предме-
тамъ институтской программы. Между прочимъ она извѣщала ее и о
томъ, что денегъ, которыя она получила за ея занятія, а также и ско-
пленныхъ ею отъ хозяйства, хватитъ на поѣздку всѣхъ насъ въ Пе-
тербургъ.
Итакъ, мои ожиданія новыхъ несчастій на втотъ разъ не сбылись:
въ мартѣ стояли морозы, и наше озеро было покрыто крѣпкимъ льдомъ;
опасаясь новыхъ фантазій съ моей стороны, матушка часто начала по-
сылать меня съ Дуняшѳю къ дѣтямъ Воиновыхъ, или они посѣщали
насъ. Во второй половинѣ апрѣля пріѣхала Саша, и тутъ уже я сама
рѣшила, что при ней со мною не можетъ произойти никакихъ несча-
стій. Я бодро начала готовиться къ пріемному экзамену и, несмотря
на усиленныя занятія, мое здоровье стало быстро поправляться, и я все
меньше предавалась молитвѣ, а поститься совсѣмъ перестала, когда
увидала, что Саша всегда ѣстъ скоромное.
Часть II.
ГЛАВА VII.
Дореформенный институтъ.
Смольный монастырь. — Пріемъ „новенькихъ0.—Начальница Леонтьева.—
Ратманова.—Бѣгство Голембіовской.
Институтъ въ прежнее время игралъ весьма важную роль въ жизни
нашего общества. Институтки въ качествѣ воспитательницъ и учитель-
ницъ, какъ своихъ, такъ и чужихъ дѣтей, очень долго имѣли огромное
вліяніе на умственное и нравственное развитіе цѣлаго ряда поколѣній.
Однако, несмотря на это, правдивое изображеніе института долго было
немыслимо. Въ прежнее время въ печати можно было говорить либо
только о внѣшней сторонѣ жизни въ институтѣ, либо восхвалять воспи-
таніе въ немъ. Это тѣмъ болѣе странно, что цензура уже давно начала
довольно снисходительно относиться къ статьямъ, указывающимъ недо-
статки учебныхъ заведеній другихъ вѣдомствъ. Но лишь только каса-
лись закрытыхъ женскихъ учебныхъ заведеній, и въ нихъ указывались
какія-нибудь несовершенства, такія статьи пропускали только въ томъ
случаѣ, когда выраженія: «классныя дамы», «начальница», «инспект-
риса», «институтка» были замѣнены словами: «гувернантки», «мадамъ»,
«пансіонъ», «пансіонерка» и т. п.
Въ этомъ очеркѣ я говорю исключительно о Смольномъ, этомъ
древнѣйшемъ и самомъ огромномъ изъ всѣхъ подобныхъ образователь-
ныхъ учрежденій. Онъ долго служилъ образцомъ для устройства не
только остальныхъ институтовъ, но и многихъ пансіоновъ и различныхъ
женскихъ учебныхъ заведеній. Мнѣ кажется, не безъинтерѳсно познако-
миться съ результатами воспитанія въ Смольномъ, въ основу принци-
повъ котораго его основателями (Екатериною II и Бецкимъ) были поло-
жены передовыя идеи западной Европы.
Въ числѣ способовъ обученія уставъ этого воспитательнаго средне-
учебнаго заведенія требуетъ «паче всего возбуждать въ воспитывае-
— 266 —
мыхъ охоту къ чтенію книгъ, какъ для собственнаго увеселенія, такъ
и для происходящей отъ того пользы». Онъ вмѣняетъ въ обязанность
«вперять въ нихъ (дѣтей) охоту къ чтенію» и ставитъ непремѣннымъ
условіемъ имѣть въ заведеніи библіотеку. Кромѣ того, уставъ возла-
гаетъ на воспитателей обязанность «возбуждать въ дѣтяхъ охоту къ
трудолюбію, дабы они страшились праздности, какъ источника всякаго
зла и заблужденія». Онъ указываетъ на необходимость научить дѣтей
«соболѣзнованію о бѣдныхъ, несчастливыхъ и отвращенію отъ всякихъ
продерзостей». Мало того, для сохраненія здоровья предписывается
увеселять юношество «невинными забавами», чтобы искоренять все то,
что «скукою, задумчивостью и прискорбіемъ назваться можетъ». Путемъ
такого гуманнаго воспитанія императрица Екатерина II думала создать
въ Россіи новую породу людей.
Что эти мечты Екатерины II не могли осуществиться въ ея цар-
ствованіе, когда Россія была погружена въ безпросвѣтный мракъ невѣ-
жества, это понятно, но посмотримъ, что представлялъ институтъ почти
черезъ 100 лѣтъ послѣ своего основанія.
Въ одно ясное, солнечное, но холодное октябрское утро я подъѣз-
жала съ моею матерью къ Александровской половинѣ Смольнаго *) съ
тѣмъ, чтобы, вступивъ въ него, оставаться въ немъ до окончанія курса.
Но высокія монастырскія стѣны, которыя съ этой минуты должны были
изолировать меня на продолжительное время нѳ только отъ родной семьи,,
но, такъ сказать, отъ всѣхъ впечатлѣній бытія, отъ свободы и приволья
деревенскаго захолустья, откуда меня только что вывезли, не смущали
мѳня. Матушка много разсказывала мнѣ объ институтѣ, но, не желая,
вѣроятно, волновать меня, недостаточно останавливалась на его мона-
*) Смоленый институтъ (основанъ въ 1764 г.) до начала въ немъ ново-
введеній, т. е. до 1860 г., состоялъ изъ двухъ учебныхъ заведеній: Общества
благородныхъ дѣвицъ, или Николаевской половины, и Александровскаго учи-
лища, или Александровской половины. На Николаевскую половину принимали
дочерей лицъ, имѣющихъ чинъ нѳ ниже полковника или статскаго совѣтника
и потомственныхъ дворянъ; на Александровскую половину—дочерей лицъ
съ чиномъ штабсъ-капитана или титулярнаго совѣтника до полковника или кол-
лежскаго совѣтника, а также дѣтей протоіереевъ, священниковъ, евангеличе-
скихъ пасторовъ и дочерей дворянъ, внесенныхъ въ третью часть дворянской
книги. Оба эти огромныя заведенія состояли подъ главенствомъ одной началь-
ницы и одного инспектора. Лишь черезъ сто лѣтъ послѣ основанія Смольнаго
состоялось отдѣленіе Александровской половины отъ Николаевской, т. е. полное
обособленіе одного института отъ другого. Съ этого времени Александровская
половина Смольнаго получила особую начальницу и своего инспектора. Это раз-
дѣленіе произошло по желанію императрицы Маріи Александровны, обратившей
вниманіе на неудобства совмѣстнаго существованія двухъ огромныхъ инсти-
тутовъ. Я описываю преимущественно воспитаніе на Александровской половинѣ
Смольнаго передъ эпохой реформъ и во время ея.
— 2.67 —
стырской замкнутости: всѣ ея разсказы оканчивались обыкновенно тѣмъ,
что у меня будетъ много-много подругъ, что съ ними мнѣ будетъ очень
весело. Въ дѣтствѣ я страдала отъ недостатка общества сверстницъ, и
это извѣстіе приводило мѳня въ восторгъ. Мое настроеніе было такое
бодрое, что мѳня не смутилъ и величественный швейцаръ въ красной
ливреѣ, который распахнулъ передъ нами двери института.
Не успѣли мы еще снять верхнюю одежду, какъ въ пѳреднюку
вошли дама съ дѣвочкой приблизительно моего возраста. Какъ только
мы привели себя въ порядокъ, къ намъ подошла дежурная классная
дама, т-еііе Тюфяева, по внѣшности особа весьма антипатичная, очень
старая и полная, и заявила намъ, что инспектриса, т-те Сентъ-Илеръ,
нѳ можетъ насъ принять въ данную минуту: «Вы не .только опоздали
на три мѣсяца привезти вашихъ дочерей, но и сегодня васъ ожидали
къ 9-ти часамъ утра, какъ вы объ этомъ писали. Къ этому времени
приглашены были и экзаменаторы. Теперь 11 часовъ, и учителя
заняты...»
Моя матушка и ш-те Голембіовская начали извиняться, но
ш-еііѳ Тюфяева, не слушая ихъ, попросила насъ всѣхъ слѣдовать за
нею въ пріемную; при этомъ она, не переставая, ворчала, на нашихъ
матерей, и ея однообразная воркотня раздавалась въ огромныхъ пустыхъ
корридорахъ, какъ скрипъ нѳподмазанныхъ колесъ.
Когда классная дама вышла изъ комнаты, мнѣ захотѣлось по-
болтать съ новою подругой, но ѳто нѳ удавалось: она стояла около своей
матери, то прижимаясь къ ней, то нервно хватая ее за руки, то при-
падая къ ея плечу и жалобно выкрикивая: «мама, мама!»—а слезы
такъ и лились изъ ея глазъ.
Мать и дочь Голембіовскія были чрезвычайно похожи другъ на
друга, но такъ, конечно, какъ можетъ походить 35-тилѣтняя женщина
на 10-тилѣтнюю дѣвочку. Обѣ онѣ были брюнетки, съ большими чер-
ными глазами, блѣдныя, худощавыя, съ подвижными лицами и правиль-
ными, красивыми чертами лицами, обѣ одѣты были въ глубокій трауръ,
т. е. въ черныя платья, обшитыя бѣлыми полосами, называемыми тогда
плерезами.
Не получивъ поощренія со стороны моей будущей подруги Фанни
для сближенія съ нею, я стала прислушиваться къ разговору стар-
шихъ. Вотъ что я узнала. М-те Голембіовская была полька-като-
личка, какъ и ея мужъ, который умеръ нѣсколько недѣль тому назадъ.
Оставшись съ дочерью Фанни безъ всякихъ средствъ, она переѣхала
изъ провинціи въ Петербургъ и поселилась въ семьѣ своего родного
брата, который зарабатывалъ хорошія средства, но имѣлъ большую
семью. Г-жа Голембіовская занималась у него хозяйствомъ и обучала
его дѣтей иностраннымъ языкамъ, которые она хорошо знала. Ея братъ
— 268 —
'выхлопоталъ для Фанни, своей племянницы, стипендію у какого-то магната
которая и дала возможность помѣстить еѳ въ институтъ.
Прозвонилъ колоколъ, и къ намъ вошли пепиньерка *) и учитель
русскаго языка: первая должна была заставить меня отвѣтитъ молитвы
и проэкзаменовать насъ обѣихъ изъ французскаго языка, а учитель—
изъ русскаго. Экзаменъ быдъ совершенно пустой и благополучно сошелъ
для насъ обѣихъ. Черезъ нѣсколько минутъ ш-ІІѳ Тюфяѳва повела насъ,
новенькихъ, одѣваться въ переднюй). Мы должны были явиться къ на-
чальницѣ вмѣстѣ съ нею и отправились по безконечнымъ, холоднымъ и
длиннымъ корридорамъ. Туда же обязаны были явиться и наши матери,
но имъ приходилось сдѣлать эту дорогу не корридорами, которыми хо-
дили лишь люди, такъ или иначе прикосновенные къ институту, а по
улицѣ и войти къ начальницѣ съ подъѣзда Николаевской половины.
Мнѣ такъ хотѣлось увидѣть поскорѣе моихъ будущихъ подругъ,
что у меня моментально вылетѣлъ изъ головы грубый пріемъ ш-11е Тю-
фяѳвой; не обратила я вниманія и на оффиціальное выраженіе ея лица
и непринужденно начала засыпать ее вопросами.
— Гдѣ же дѣвочки, тетя?
— Я тебѣ не тетя! Ты должна называть классныхъ дамъ—шайе-
шоізѳііе...
Сердитый окрикъ заставилъ меня замолчать. Но вотъ и пріемная.
Начальница Смольнаго, Марія Павловна Леонтьева * **), была въ
ото время уже старухой, съ обрюзгшими и отвисшими щеками, съ со
вершѳнно выцвѣтшими глазами, безъ выраженія и мысли. Ея внѣшній
видъ краснорѣчиво говорилъ о томъ, что она прожила свою долгую
♦) Воспитанницы педагогическаго класса назывались пепиньерками. Кромѣ
слушанія лекцій въ институтѣ, онѣ должны были дежурить въ кофейномъ, т. е.
младшемъ, классѣ во время болѣзни классныхъ дамъ и спрашивать въ это
время уроки у маленькихъ. Пепиньерки одѣвались лучше и красивѣе всѣхъ
остальныхъ воспитанницъ: ихъ форменное платье — сѣрое съ чернымъ перед-
никомъ, съ кисейною, а по праздникамъ и съ кружевною пелеринкою. Въ празд-
ничные дни онѣ пользовались правомъ уѣзжать по очереди домой.
**) Урожденная Шипова, Марія Павловна получила образованіе въ
Смольномъ. Вскорѣ послѣ окончанія ею курса, имп. Марія Ѳедоровна назначила
-ее фрейлиной къ своей дочери, вел. кн. Екатеринѣ Павловнѣ, вышедшей впо-
слѣдствіи замужъ за принца Георгія Ольденбургскаго. Затѣмъ Марія Павловна
Шипова вышла замужъ за генерала Леонтьева, но когда ей было 45 лѣтъ, она
овдовѣла и была пожалована им. Александрой Ѳедоровной гофмейстериной ко
двору своей дочери, вел. кн. Маріи Николаевны, бывшей замужемъ за герцо-
гомъ Лейхтенбѳргскимъ. Въ 1839 г. Леонтьеву назначили начальницею въ
Смольный, гдѣ она прослужила 36 лѣтъ и умерла на своемъ посту 82-хъ-лѣт-
нею старухою. Такимъ образомъ, 45 лѣтъ своей жизни Леонтьева провела въ
институтѣ, изъ нихъ 9 лѣтъ,, какъ воспитанница, а 36 лѣтъ, какъ его на-
чальница.
— 269 —
жизнь безъ глубокихъ думъ, безъ борьбы, страданій и разочарованій.
Держала она себя чрезвычайно важно, какъ королева первостепеннаго
государства, давая чувствовать каждому смертному, какую честь оказы-
ваетъ она ему, снисходя до разговора съ нимъ.
Она, дѣйствительно, была немаловажною особой: начальница ста-
рѣйшаго и самаго большого изъ всѣхъ институтовъ Россіи, она и по-
мимо этого имѣла большое значеніе по своей прежней придворной
службѣ, а также и вслѣдствіе покровительства, оказываемаго ей послѣ-
довательно тремя государынями; она имѣла право вести переписку съ
ихъ величествами и при желаніи подучать у нихъ аудіенцію. Къ тому же
Леонтьева имѣла огромныя связи нѳ только при нѣсколькихъ царствен-
ныхъ дворахъ, но и вела знакомство съ высокопоставленными лицами
свѣтскаго и духовнаго званія. Своего значенія она никогда не забывала:
этому сильно помогали огромное населеніе двухъ институтовъ и большой
штатъ классныхъ дамъ и всевозможныхъ служащихъ той и другой по-
ловины Смольнаго, которые раболѣпно пресмыкались передъ нею. За-
быть о своемъ значеніи она не могла уже и потому, что была особою
весьма невѣжественною, неумною отъ природы, а на старости лѣтъ почти
выжившею изъ ума. Отъ учащихся она прежде всего требовала смиренія,
послушанія и точнаго выполненія предписаннаго этикета, а классныя
дамы, согласно ея инструкціямъ, должны были всѣ свои педагогическія
способности направить на поддержаніе суровой дисциплины и на строгое
наблюденіе за тѣмъ, чтобы никакое вліяніе извнѣ не проникало въ
стѣны института. Порядокъ и духъ заведенія строго поддерживались ею;
перемѣнъ и нововведеній она боялась, какъ огня, и ревниво охраняла
неизмѣнность институтскаго строя, установившагося испоконъ вѣка. На-
шею непосредственною начальницею была инспектриса, ш-те Сентъ-
Илеръ, которую мы называли «татап», но мы часто видѣли и нашу
главную начальницу Леонтьеву; ежедневно, по. очереди, двое изъ каждаго
класса носили ей рапортъ о больныхъ, каждый большой праздникъ вос-
питанницы должны были являться въ ея аппартаиенты съ поздравле-
ніями, она присутствовала на всѣхъ нашихъ экзаменахъ, отъ времени
до времени приходила на наши уроки или въ столовую во время обѣда,
и кромѣ всего этого мы каждую субботу и воскресенье видѣли ее въ
церкви. За все время моего пребыванія въ институтѣ я никогда не
слыхала, чтобы она кому-нибудь изъ насъ сказала ласковое, сердечное
слово, задала бы вопросъ, показывающій ея заботу о насъ, чтобы она
проявила хотя малѣйшее участіе къ больной, которая, какъ ей было
извѣстно изъ ежедневно подаваемыхъ рапортовъ, пролежала въ лазаретѣ
нѣсколько мѣсяцевъ въ тяжелой болѣзни. Она посѣщала и лазаретъ, но
разговаривала съ воспитанницами нѳ иначе, какъ строго-офиціально.
Являясь къ намъ на экзамены, Леонтьева никогда нѳ интересовалась’
— 270 —
ни умственными способностями той или другой ученицы, ни отсутствіем
ихъ у нея. Принимая отъ насъ рапорты, она спрашивала, какое ѳваь-
гѳліѳ читали въ церкви въ послѣднее воскресенье, или по поводу какоі -
событія установленъ тотъ или другой праздникъ. На экзаменахъ оы
поправляла только произношеніе отдѣльныхъ словъ, и нѳ потому, чі »
оно было неправильно, а потому, что у нея было нѣсколько излюблеп
ныхъ словъ, произношеніемъ которыхъ ѳй никто нѳ могъ угодить. Какъ бм
воспитанница ни произнесла «святый Боже», «божественный», «тысяча
«человѣкъ», она сейчасъ заставляла ее повторять эти слова за собоь.
Когда мы отвѣшивали ѳй реверансъ при ѳя появленіи, она непрвмѣнв-
замѣчала по-французски: «вы должны дѣлать глубже вашъ реверансъ!*
А когда мы сидѣли, она каждый разъ считала долгомъ сказать: «дер-
житесь прямо!»
Въ церкви мы стояли стройными рядами, но, какъ только входила
начальница, она начинала всѳ перестраивать по-своему: воспитанницъ
маленькаго роста ставила въ проходахъ, а болѣе высокихъ—къ клиросу,
въ другой же разъ вытягивала на средину большихъ ростомъ, а ма-
ленькихъ выставляла у проходовъ, и такъ далѣе до безконечности.
Если на слѣдующій разъ дежурная дама ставила въ церкви воспитан-
ницъ такъ, какъ угодно было начальницѣ поставить ихъ въ послѣдній
разъ, та все-таки переставляла ихъ по своему. Этимъ и ограничива-
лись всѣ «материнскія» заботы начальницы Леонтьевой относительно
воспитанницъ Александровской половины. Однимъ словомъ, нашею на-
чальницею, безъ преувеличенія можно сказать, была нѳ женщина, а
просто какой-то каменный истуканъ, даже въ то рабское, крѣпостниче-
ское время поражавшая всѣхъ своимъ бездушнымъ, деревяннымъ отно-
шеніемъ къ воспитанницамъ. Однако, эта особа умѣла превосходно вти-
рать очки, кому слѣдуетъ. Ея письма и отчеты государынѣ дышатъ не-
обыкновенною добротой къ дѣтямъ, снисхожденіемъ и всепрощеніемъ ѳя
любвеобильнаго сердца. Въ 1851 г. Леонтьева пишетъ императрицѣ:
«Дѣти всегда послушны, за рѣдкими исключеніями, когда ихъ волнуетъ
живость, простительная въ ихъ возрастѣ». Черезъ нѣсколько лѣтъ, воз-
вращаясь послѣ лѣтняго отдыха изъ деревни, она пишетъ: «Велика моя
радость снова увидѣть мою милую, многочисленную семью!» («Статсъ-
дама Марія Павловна Леонтьева. Составила 3. Е. Мордвинова»,
стр. 85, 93).
По установившимся традиціямъ и кодексу весьма своеобразной
институтской морали, нерѣдко, впрочемъ, нѳ имѣвшей ничего общаго съ
здравымъ смысломъ, начальница, несмотря на свой престарѣлый воз-
растъ, должна была имѣть величественный видъ, даже и въ томъ
случаѣ, если природа нѳ надѣлила ее для этого никакими данными. Для
достиженія этой цѣли Леонтьева прибѣгала къ незамысловатымъ срѳд-
— 271 —
ствамъ: она всегда туго зашнуровывалась въ корсетъ, ходила въ фор-
менномъ синемъ платьѣ и въ высокомъ модномъ чепцѣ. Разговаривая
съ подчиненными, она смотрѣла нѳ на нихъ, а поверхъ ихъ головъ, до
смѣшного растягивала каждое слово, все произносила необыкновенно
торжественно, не давала возможности представлявшимся ей лицамъ
вдаваться въ какія бы то ни было объясненія, а тѣмъ болѣе подроб-
ности, и допускала лишь лаконическій отвѣтъ: «да» или «нѣтъ, ваше
превосходительство», имѣла всегда крайне надменный видъ и застывшую
улыбку или, точнѣе сказать, гримасу на старческихъ губахъ, точно она
проглотила что-нибудь горькое.
Когда мы, новенькія, въ первый разъ подходили къ пріемной на-
чальницы, мы встрѣтили здѣсь нашихъ матерей и вошли вмѣстѣ съ
ними въ сопровожденіи т-11ѳ Тюфяѳвой. Въ огромной пріемной, обста-
вленной на казенный ладъ, у стѣны противъ входной двери, сидѣла на
диванѣ начальница Леонтьева, а подлѣ нея, на стулѣ, ея компаньонка
Оленкина.
— «Мама! Мама!»—вдругъ закричала Фанни, бросаясь въ объятія
матери. Этотъ крикъ раздался совершеннымъ диссонансомъ среди гро-
бовой тишины.
Начальница чуть-чуть приподняла голову, что для Олѳнкиной, ви-
димо, послужило сигналомъ узнать фамиліи новоприбывшихъ, такъ какъ
она быстро подошла къ нашимъ матерямъ, а затѣмъ начала что-то
шептать на ухо начальницѣ.
— Потрудитесь подойти! Сюда! Ближе! Я прежде всего попрошу
васъ покончить съ этою сценой... Можете садиться!—И Леонтьева ве-
личественнымъ жестомъ указала Голембіовской на стулъ противъ своего
стола. Фанни подбѣжала къ матери и крѣпко вцѣпилась въ ея юбку.
— Видитѳ-ли, — снова обратилась начальница къ Голембіов-
ской,—какихъ недисциплинированныхъ, испорченныхъ дѣтей вручаете
вы намъ!
— Испорченныхъ?—переспросила Голембіовская съ изумленіемъ,
въ своей провинціальной простотѣ нѳ понимавшая ни величія началь-
ницы, ни того, какъ съ нею слѣдуетъ разговаривать.—Увѣряю васъ,
сударыня, что моя Фанни послушная, ласковая, привязчивая дѣвочка!..
А то вдругъ «испорченная!» Какъ же это можно сказать, нѳ зная ре-
бенка!—Въ ту же минуту надъ ея стуломъ наклонилась компаньонка
Оленкина и шопотомъ, который былъ слышенъ во всей комнатѣ, произ-
несла, отчеканивая каждое слово: «должны называть начальницу—ваше
превосходительство. Вы не имѣете права такъ вольно разговаривать
съ ея превосходительствомъ! Извольте это запомнить!»
— Извините, ваше превосходительство,—заговорила переконфужен-
ная Голембіовская.—Я васъ назвала нѳ по титулу... Я вѣдь провин-
— 272 —
ціалка! Всѣхъ этихъ тонкостей не разумѣю... Все же о своей дѣвоѵ;ѣ
опять скажу вамъ: золотое у нея сердечко! Будьте ей матерью, вачіе
превосходительство! Она вѣдь у мѳня сиротка!—И слезы полились і іъ
глазъ бѣдной женщины.
— Мнѣ страшно, мама!—вдругъ со слезами въ голосѣ завош іа
ея дочь.
— Сударыня! Моя пріемная не для семейныхъ сценъ! Изв.ол ге
выйти въ другую комнату съ вашей дочерью и ждать классную даму.
Тогда къ начальницѣ подошла моя мать и начала рекомѳндовс гь
себя на французскомъ языкѣ, которымъ Голембіовская не сумѣла вос-
пользоваться, хотя свободно говорила на немъ. Въ то время знаніе
французскаго языка облагораживало и возвышало каждаго во мнѣніи
общества, тѣмъ болѣе громадное значеніе оно имѣло въ институтѣ. Вѣ-
роятно, вслѣдствіе этого начальница благосклонно кивнула ѳй головой,
но когда моя мать выразила свое удовольствіе по поводу того, что ея
дочь принята на казенный счетъ и получитъ образованіе, котораго ояа,
за отсутствіемъ матеріальныхъ средствъ, не могла бы дать сама,
Леонтьева возразила ей не безъ ироніи: «Если бы вы понимали, какое
это счастіе для вашей дочери, вы могли бы въ назначенное время до-
ставить ее сюда!»—и, кивнувъ головой въ сторону ш-еііе Тюфяевой,
она показала этимъ, что аудіенція окончена.
Мы шли обратно такъ же, какъ и пришли: матери отдѣльно, мы—
въ сопровожденіи Тюфяевой. Общее молчаніе нарушалось на этотъ разъ
только всхлипываніями Фанни. Когда мы вошли, въ комнату, въ которой
экзаменовались, наши матери уже сидѣли въ ней. Фанни не замедлила
броситься со слезами въ объятія своей матери. М-еІІе Тюфяева рѣзко
замѣтила: «Прошу прекратить этотъ ревъ!.. Черезъ нѣсколько минутъ,
когда я приду за дѣвочками, мы уже сами позаботимся объ этомъ, а
теперь это еще ваша обязанность!»
— Ахъ, милая ш-еііе Тюфяева,—съ мольбой обратилась къ ней
Голембіовская,—скажите ей хоть одно ласковое словечко... хоть самое
маленькое!.. Вѣдь у нея отъ всѣхъ этихъ пріемовъ сердчишко, точно у
пойманной птички, трепыхаетъ...
— Трепыхаетъ! Это еще что за выраженіе! «Молчать!»—вотъ что
вы должны сказать вашей дочери! Вы своими телячьими нѣжностями и
начальницу осмѣлились обезпокоить, а тутъ опять начинаете ту же
исторію!—и она направилась къ двери.
— Покорись, дитятко! Перестань плакать, сердце мое!—покрывая
дочь страстными поцѣлуями, приговаривала Голембіовская, не обращая
вниманія на то, что классная дама остановилась и смотритъ на нихъ.-*
Что же дѣлать, дитятко! Тутъ ужъ, видно, и люди такъ же суровы, какъ
эти каменныя стѣны!
— 273 —
— А!—прошипѣла Тюфяева. — Я сейчасъ доложу инспектрисѣ,
какія наставленія вы даете вашей дочери!
Моя мать, испуганная за Голембіовскую, и понимая, какъ это
можетъ повредить ея дочери, подбѣжала къ Тюфяевой и начала умо-
лять ее.
— Сжальтесь... Сжальтесь надъ несчастной женщиной! Она въ
такомъ нервномъ состояніи!
М-еІІе Тюфяева грубо отстранила мою мать рукой; въ эту минуту
Фанни вскрикнула и безъ чувствъ упала на полъ. Тюфяева быстро
вышла за дверь, а затѣмъ къ намъ вбѣжало нѣсколько горничныхъ, и
безчувственную Фанни понесли въ лазаретъ. За ними послѣдовала и ея
мать. Я наскоро простилась съ моею матерью, и такъ какъ передо мной
уже выросла Тюфяева, я отправилась за нею. Она привела, меня на
урокъ рисованія. Я какъ-то машинально продѣлывала все, что мнѣ при-
казывали, и очнулась отъ разсѣянности только тогда, когда прозво-
нилъ колоколъ. Дѣвочки задвигались и стали подбѣгать ко мнѣ съ во-
просами.
— Молчать! Становиться по парамъ! — кричитъ классная дама
Петрова и устанавливаетъ воспитанницъ по росту, пару за парой, ма-
ленькихъ впереди, дѣвочекъ болѣе высокаго роста—позади. То одна вос-
питанница выдвинется нѣсколько вбокъ, то другая подастся впередъ,—
классная дама сейчасъ жѳ равняетъ такихъ: немедленно подбѣгаетъ къ
нимъ, одну толкаетъ назадъ, ея сосѣдку двигаетъ впередъ, кого ставитъ
правѣе, нѣкоторыхъ дергаетъ влѣво и, наконецъ, въ строгомъ порядкѣ
ведетъ въ столовую, выступая впереди своего отряда. До институтскимъ
правиламъ требовалось, чтобы воспитанницы, куда бы онѣ ни отправля-
лись, выступали какъ солдаты, представляя стройную колонну и двига-
лись безъ шума. Если предводительница этой женской арміи прибавитъ
шагу,—и воспитанницы должны идти скорѣе, не разстраивая колонны;
при этомъ онѣ обязаны молчать; если одна изъ воспитанницъ произно-
сила хотя слово, такоѳ преступленіе рѣдко оставалось безнаказаннымъ,
О(?обенно въ кофейномъ классѣ.
Трудно представить, какъ много времени уходило на установку по
парамъ. Въ столовую водили 4 раза въ день ; (на утренній и вечерній
чай, къ обѣду и завтраку), слѣдовательно—туда и назадъ по парамъ
строились восемь разъ; тоже дѣлали, когда отправлялись на прогулку и
возвращались послѣ нея; такимъ образомъ тратили болѣе часу времени,
а по субботамъ и праздникамъ, когда приходилось отправляться въ цер-
ковь, и еще того больше.
Въ то время, которое я описываю, начальство института уже не
имѣло права давать волю рукамъ: оттрепать по щекамъ или избить, чѣмъ
попало, по головѣ, высѣчь розгами, какъ это бывало раньше, въ мое
Воспоминанія.	18
— 274 —
время не практиковалось даже и въ младшемъ классѣ, но толчки, пинки,
весьма чувствительное обдергиваніе со всѣхъ сторонъ, брань, безчисленныя
наказанія, особенно въ младшемъ, классѣ, были обычными педагогиче-
скими воздѣйствіями.
Къ молчанію и безусловному повиновенію институтокъ пріучали
весьма систематично. Впрочемъ, на женщину въ то время вообще смот-
рѣли, какъ на существо вполнѣ подчиненное и подвластное родителямъ
или мужу,—институтъ стремился подготовить ее къ выполненію этого
назначенія, но чаще всего достигали совершенно противоположныхъ
результатовъ. Отъ насъ требовалось или молчаніе, или разговоръ полу
шопотомъ, и такъ въ продолженіе всего дня, кромѣ перемѣнъ между уро-
ками, когда громкій разговоръ нѳ вызывалъ ни окрика, ни кары. Наи-
болѣе суровыя классныя дамы ограничивали и суживали даже ничтожныя
привилегіи «кофулѳкъ» (воспитанницъ младшаго класса), которымъ по
праздничнымъ днямъ, вечеромъ, дозволялось бѣгать, играть и танцовать.
Какъ только онѣ поднимали шумъ и возню даже въ такіе дни, классныя
дамы кричали: «по мѣстамъ! вы нѳ умѣете благопристойно держать себя! >
Дѣти послушно садились на скамейки и, получая постоянно нагоняй за
рѣзвость, все рѣже предавались веселью.
Какъ ни была жива и шаловлива дѣвочка при поступленіи въ
институтъ, суровая дисциплина и вѣчная муштровка, которымъ она под-
вергалась, а также полное отсутствіе сердечнаго участія и ласки быстро
измѣняли характеръ ребенка. Если дѣвочка свыкалась съ институтскимъ
режимомъ, а наклонность къ Шаловливости еще не совсѣмъ пропадала
въ ней, ее неудержимо влекли къ себѣ глупыя и пошлыя шалости.
Когда я въ первый разъ вошла въ столовую, меня удивило огром-
ное число наказанныхъ: нѣкоторыя изъ нихъ стояли въ простѣнкахъ,
другія сидѣли «за чернымъ столомъ», третьи были безъ передника, чет-
вертыя, вмѣсто того, чтобы сидѣть у стола, стояли за скамейкой, но мое
любопытство особенно возбудили двѣ дѣвочки: у одной изъ нихъ къ
плечу была приколота какая-то бумажка, у другой—чулокъ. Когда, послѣ
пѣнія молитвы, мы усѣлись за завтракъ, я больше уже не могла выйо-
сить молчанія и стала разспрашивать сосѣдку, можно-ли разговаривать; та
отвѣчала, что можно, но только тихонько. И меня съ двухъ сторонъ
шопотомъ начали просвѣщать насчетъ институтскихъ дѣлъ. Когда у
дѣвочки приколота бумажка, ѳто означаетъ, что она возилась съ нею во
время урока; прикрѣпленный чулокъ показывалъ, что воспитанница
или плохо заштопала его, или не сдѣлала этого вовсе, а за что на-
казаны старшія воспитанницы (бѣлаго класса)—намъ, кофейнымъ, не-
извѣстно.
Послѣ завтрака насъ повели въ дортуаръ, гдѣ мы должны были
надѣть гарусные капоры и камлотовые салопчики, чтобы отправиться
— 275
зъ садъ на прогулку. Институтскій туалетъ въ дореформенный періодъ
отличался необыкновеннымъ безобразіемъ: только платья шили болѣе или
менѣе по фигурѣ, а верхнею одеждою и бѣльемъ воспитанницы должны
были довольствоваться, что кому попадало. Нерѣдко дѣвочкѣ, весьма
полной, доставался салопъ отъ худенькой, и она еле натягивала его на
себя. Воспитанницы старшихъ и младшихъ классовъ, одѣтыя въ са-
лопы допотопнаго фасона и въ гарусные капоры, скорѣе походили
на богадѣльныхъ старушонокъ, чѣмъ на дѣтей и молоденькихъ дѣ-
вушекъ.
Воспитанницы гуляли въ саду по получасу, и притомъ только по
мосткамъ, какъ всегда, по парамъ, подъ предводительствомъ классной
дамы и нерѣдко подъ аккомпаниментъ ея воркотни и распеканій. Она
находила для этого много поводовъ: то ей досаждалъ «дурацкій смѣхъ»
кого-нибудь изъ воспитанницъ, то пилила она тѣхъ, которыя отставали
отъ другихъ или чуть-чуть выходили ивъ пары, то за то, что кто-нибудь
на минуту соскакивалъ съ мостковъ. Воспитанницы ненавидѣли эти про-
гулки и были безконечно счастливы, когда ихъ находчивость помогала
имъ сослаться то на ту, то на другую несуществующую болѣзнь, чтобы
избавить себя отъ этой непріятной повинности. Черезъ полчаса послѣ
прогулки мы возвращались въ томъ жѳ порядкѣ.
Мѳня, какъ новенькую, отправили къ кастеляншѣ, которая оказа-
лась женщиною добрѣйшей души. Вообще нельзя сказать, чтобы въ
институтѣ совсѣмъ нѳ было хорошихъ людей. Кромѣ нея, обѣ лазаретныя
дамы, а также и докторъ были весьма добрыя существа. Но замѣча-
тельно, что всѣ эти личности не играли ни малѣйшей роли въ инсти-
тутѣ и только въ экстренныхъ случаяхъ сталкивались съ воспитанницами,
Къ тому жѳ всѣ они жили своею особою жизнью, обособленною отъ
институтскаго міра, что и давало имъ возможность сохранить душу
живу.
— Что же ты такъ грустна, милая дѣвочка?—ласково спросила
мѳня кастелянша. Это было первое ласковое слово, которое я услыхала
въ стѣнахъ института, и, вмѣсто отвѣта, я припала къ ея плечу и за-
лилась слезами. Она дала мнѣ выплакаться, напоила меня кофеемъ и
усадила къ столу.
— Жаль, что тебя не привезли къ общему пріему, тремя мѣсяцами
раньше: тебѣ было бы легче привыкать вмѣстѣ съ другими новенькими.
На мой вопросъ, почему классныя дамы такія сердитыя, она отвѣ-
чала: «Потому, что у нихъ своихъ крошекъ нѳ было. Запомни, дѣтка,
какъ можно меньше съ ними разговаривай,—онѣ и придираться меньше
будутъ къ тебѣ».
Доброе отношеніе милой женщины успокоило меня и, примѣривая
то одно, то другое, я выражала свое удивленіе: «Какая рубашка! Вѣдь
18»
— 276 —
она свалится съ плечъ! А эта у меня до полу доходитъ».—Меньше
нѣтъ,—все бѣлье шьется у насъ по безобразнымъ образцамъ. Зато въ
длинной рубашкѣ теплѣе будетъ спать. Ночью у васъ холодно: ваши
одѣяла вѣтромъ подбиты, спите вы безъ ночныхъ кофтъ, длинной ру-
башкой хоть ноги себѣ обмотаешь.
Наконецъ, я превратилась въ казенную воспитанницу. На мнѣ
надѣто было плохо сидѣвшее камлотовое платье коричневаго цвѣта—
символъ младшаго класса: оно было декольте и съ короткими рукавами.
На голыя руки надѣвались бѣлые рукавчики, подвязанные тесемками
подъ рукавами платья; на голую шею накидывали уродливую пелеринку;
бѣлый передникъ съ лифомъ, который застегивался сзади булавками,
довершалъ костюмъ. Пелеринка, рукавчики, передникъ были изъ грубаго
бѣлаго холста и по праздникамъ замѣнялись коленкоровыми.
Форма чрезвычайно мѣняла наружность новенькой: даже граціозная,
миловидная дѣвочка казалась въ ней неуклюжей. Камлотовое платье
было настолько коротко въ младшемъ классѣ, что выставляло на показъ
жалкіе кожаные башмаки, которые скорѣе можно было назвать туфлями
или шлёпанцами, и грубые, бѣлые нитяные чулки. Пока новенькая не
умѣла приноровиться къ своему форменному наряду такъ, чтобы ѳя бе-
зобразныя туфли нѳ падали съ ногъ, чтобы рукавчики нѳ сползали,
чтобы платье нѳ разстегивалось позади, она ходила, тяжело ступая, и
имѣла крайне неуклюжій видъ. Въ первый разъ на свиданіи съ родными
новенькая обыкновенно поражала ихъ своею перемѣной, и они, нѳ стѣс-
няясь, повторяли на всѣ лады: «Какой смѣшной нарядъ! Какъ онъ тебя
безобразитъ!..» Къ тому жѳ, этотъ нарядъ совсѣмъ не былъ приноровленъ
къ условіямъ жизни: холщевая пелеринка, накинутая на плечи, нѳ за-
щищала отъ зимняго холода, когда термометръ въ классѣ показывалъ
десять и даже девять градусовъ, а во время уроковъ приходилось си-
дѣть съ обнаженными плечами.
Нѳ успѣла я еще переодѣться въ форменное платье, какъ въ ком-
нату кастелянши вошла пепиньерка съ замѣчательно симпатичнымъ ли-
цомъ и заявила, что поведетъ меня въ пріёмную залу, гдѣ меня ожи-
даетъ моя сестра.
Нужно замѣтить, что въ Петербургъ со мною пріѣхала нѳ только
матушка, но и обѣ мои сестры: старшая Нюта, которая была уже вдовою,
несмотря на свой 19-ти-лѣтпій возрастъ, и Шура. Имъ очень хотѣлось
присутствовать на моемъ пріёмномъ экзаменѣ, но матушка побоялась,
что ѳто не будетъ дозволено институтскимъ начальствомъ. Однако Шурка
нѳ могла утерпѣть, чтобы не посѣтить меня въ тотъ же день.
Какой это былъ для меня пріятный сюрпризъ! Когда я увидала
Сашу, я бросилась въ ея объятія. Горячіе поцѣлуи и слёзы сказали ей
безъ словъ о тяжеломъ впечатлѣніи, произведенномъ науменя институтомъ.
— 277 —
— Дурная, дурная ты у меня дѣвочка,—нѣжно журила она меня.—
Чуть что нѳ хорошо, тебя сейчасъ точно камнемъ придавитъ, а что по-
лучше, того ты нѳ замѣчаѳшьі Отъ матушки я уже знаю, что было у
васъ утромъ... Что же дѣлать! Но не всѳ же дурно? Я только что вошла
сюда и сейчасъ же нашла, что и тутъ есть сердечные люди! Я вѣдь не
разсчитывала, что мнѣ удастся увидѣть тебя сегодня: думаю—узнаю
хотя отъ швейцара, что ты теперь подѣлываешь... Вхожу и встрѣчаю
ту прелестную молодую дѣвушку — пепиньерку, которая тебя привела
сюда, объясняю ей, что моя семья останется въ Петербургѣ лишь
полторы недѣли, прошу ѳѳ посовѣтовать мнѣ, у кого бы похлопотать
о возможности видѣться съ тобою ежедневно въ это короткое время.
Что же ты думаешь! Она потащила меня за собой и говоритъ: «я по-
веду васъ къ инспектрисѣ, я ея родная дочь, и увѣрена, что она
устроитъ для васъ все, что возможно». И знаешь я просто была оча-
рована вашей инспектрисою! Хотя она сегодня совсѣмъ больна, но меня
поразила ея красота, изящество, ея привлекательныя манеры! Она поз-
волила намъ всѣмъ посѣщать тебя ежедневно впродолжѳніи полуторыхъ
недѣль.
Свиданіе съ любимою сестрою совершенно измѣнило мое настроеніе:
всѳ тяжелое, что я испытала и перечувствовала въ тотъ день, исчезло
безъ слѣда, и я отправилась въ дортуаръ (спальню) уже къ своей классной
дамѣ *). Нужно замѣтить, что, поступивъ въ дортуаръ къ той или
другой дамѣ, воспитанница вмѣстѣ съ нею переходила изъ одного класса
въ другой, однимъ словомъ, была подъ ѳя руководствомъ во все время
своего воспитанія. Такъ устроено было для того, чтобы классная дама
могла хорошо изучить характеры ввѣренныхъ ей 30-ти, а то и болѣе
воспитанницъ, привязаться къ нимъ всею душой, сдѣлаться для нихъ
истинною наставницею, руководительницею, матерью. Но при мнѣ эти
родственныя узы проявлялись въ одномъ: если воспитанница была на-
канунѣ наказана нѳ своею дамою, она обязана была заявить объ этомъ
на другой же день своей дортуарной дамѣ. Узнавъ объ этомъ, дама
*) Въ дореформенное время воспитанницы Александровской половины дѣ-
лились на два класса: на младшій (кофейный) и старшій (бѣлый) въ зеленыхъ
платьяхъ. Въ томъ и другомъ изъ нихъ онѣ оставались по три года. Каждый
классъ дѣлился на два отдѣленія, а каждое отдѣленіе—на два дортуара; одинъ
изъ нихъ находился подъ руководствомъ одной, другой—подъ руководствомъ
другой классной дамы. Воспитанницы одного дортуара спали въ одной спальнѣ
и были связаны между собою тѣснѣе, чѣмъ съ подругами другого дортуара,
хотя онѣ и были съ ними въ одномъ отдѣленіи, сидѣли въ одной общей классной
комнатѣ, учились у однихъ и тѣхъ же учителей. Такъ какъ въ каждомъ отдѣ-
леніи было по 2 дортуара, а слѣдовательно и по двѣ классныхъ дамы, то онѣ
дежурила въ классѣ по очереди, и одна изъ нихъ въ свободное время могла
уѣзжать изъ института.
— 278 —
обыкновенно находила необходимымъ наказать во второй разъ ту, ко-
торая была уже наказана наканунѣ. Я поступила къ классной дамѣ ш-еііѳ
Верховской, въ то время когда въ другомъ отдѣленіи классною дамою
была Тюфяева.
— Покажи-ка, какъ тебя нарядили?—спросила меня ш-еііе Вер-
ховская.
— Башмаки съ ногъ падаютъ...—пожаловалась я.
— А ты еще крѣпче разсердись, тогда тебѣ уже навѣрное при-
шлютъ изящныя ботинки,—мило пошутила ш-еііе Верховская.
Воспитанницы, обрадованныя веселымъ настроеніемъ своей дамы,
громко засмѣялись.
— Ахъ, тетечка,—вдругъ закричала я въ восторгѣ отъ того, что
поступила къ такой, какъ мнѣ показалось, веселой и доброй дамѣ.—
Какая вы добраяі Какая вы красавицаі—И я бросилась къ ней на
шею и расцѣловала ее въ губы. Воспитанницы, поступившія въ инсти-
тутъ за три мѣсяца до меня и уже успѣвшія освоиться съ институт-
скими нравами, съ ужасомъ наблюдали эту сцену. Поцѣловать классной
дамѣ руку или плечо нѳ только дозволялось, но считалось похвальною
почтительностью, поцѣловать жѳ ѳѳ въ губы было верхомъ неприличія
и фамильярности; впрочемъ, это случалось только съ новенькими, да и
то въ рѣдкихъ случаяхъ.
— Ну, милѣйшая моя племянница, это, знаѳшь-ли, черезчуръ
нѣжно. Здѣсь это нѳ принято,—отстраняя мѳня, сказала т-ѳііѳ Вер-
ховская.—Къ тому жѳ, ты должна всѣхъ классныхъ дамъ называть
«табѳтоізеііѳ», а нѳ «тетечка». Черезъ нѳдѣлю-другую, когда ты бу-
дешь уже нѳ новенькая, а старенькая, ты должна будешь это твердо
помнить.
Все это, однако, было сказано очень мило. Затѣмъ мы по очереди
должны были подходить къ ней и читать по-русски и по-французски.
Наконецъ, она ушла въ свою комнату.
Когда мы остались однѣ, дѣвочки окружили мѳня и стали закиды-
вать вопросами. Но, когда я выразила радость по поводу того, что по-
ступила нѳ къ Тюфяѳвой, которая мнѣ очень нѳ понравилась, а къ
Верховской, воспитанницы потянули меня къ двери дортуара, на проти-
воположномъ концѣ котораго находилась комната нашей дамы, говоря,
что тутъ будетъ мевѣѳ слышенъ нашъ разговоръ. Перебивая другъ
друга, онѣ сообщали мнѣ о томъ, что Верховская нерѣдко поступаетъ
съ ними еще хуже, чѣмъ Тюфяева. Но мѳня ѳто нѳ взволновало: я по-
думала, что дѣвочки сами сильно шалили. А мнѣ чего жѳ бояться?
Я собиралась быть очень прилежной и послушной, чтобы по окончаніи
курса получить золотую медаль, какъ я это обѣщала моей любимой
сестрѣ и матушкѣ.
— 279 —
— А ты зачѣмъ подлизывалась? Зачѣмъ полѣзла цѣловать Вер-
ховскую въ губы?—накинулась на меня одна изъ подругъ, по фамиліи
Ратманова. Я очень пореконфуэилась, не зная, что отвѣтить. Но тутъ
всѣ дѣвочки стали меня защищать, оправдывая мой поступокъ тѣмъ,
что я новенькая, и просили меня показать имъ вещи, привезенныя изъ
дому. Меня схватили съ обѣихъ сторонъ за руки, и мы всѣ вмѣстѣ
побѣжали къ табурету, въ ящикѣ котораго уже стояла моя шкатулка.
Для удобства мы опустились на колѣни и начали вынимать изъ шка-
тулки различные сверточки: карандаши, вставочки для пера, перочин-
ные ножички и другія классныя принадлежности.
— Ну, вто не интересно!—отрѣзала Ратманова. Это была худо-
щавая, высокаго роста дѣвочка, съ смѣющимися глазами на выкатѣ,
портившими ѳя миловидное, нервное, подвижное лицо, придавая ѳму
насмѣшливое, иногда даже наглое выраженіе.
— Почему же нѳ интересно?—въ обидѣ за мѳня перебила ее
Ольхина, болѣзненная, блѣдная дѣвочка съ синими глазами.—Ратмановой
всегда нравится только то, что дорого стоитъ и нарядно!
— А ты любишь только гадость!.. Недаромъ ты постница и бого-
молка!—бросила ѳй Ратманова.
— Перестаньте браниться! Пусть новенькая покажетъ намъ все,
что у нея есть,—кричали со всѣхъ сторонъ.
Я сняла верхнее отдѣленіе своей шкатулки, которое, кромѣ клас-
сныхъ принадлежностей, было занято конфетами съ картинками. Каждой
дѣвочкѣ я дала по конфеткѣ и одну изъ нихъ протянула Ратмановой.
— Я нѳ нуждаюсь въ такой дряни!—запальчиво закричала она,
бросая навадъ поданное ей.—Если хочешь мнѣ что-нибудь подарить,
дай мнѣ вотъ ѳту конфетку,—и она указала на самую лучшую. Но она
такъ нравилась мнѣ самой, что я сильно поколебалась и, чувствуя, что
краснѣю, въ замѣшательствѣ наклонилась надъ шкатулкой.
— Ишь, жаднюга!—насмѣшливо воскликнула Ратманова.
— Нѣтъ, нѣтъ! Это я только такъ... Возьми!—и я испуганно по-
дала ѳй то, что она просила.—А вотъ тутъ у меня такая прелесть,
такая прелесть,—говорила я дѣвочкамъ, окружавшимъ мѳня, и вынула
со дна шкатулки большую коробку, наполненную мелкими стружками,
среди которыхъ симметрично разложены были птичьи яички.—Это яичко
жаворонка... воробушка... голубиное... воронье...
— Вороньи яйца!.. Эко диво! Ахъ ты, деревенщина!—захохотала
Ратманова и со всей силы ударила рукой по ящику, изъ котораго выва-
лились и разбились всѣ мои яички, мое сокровище, которое я берегла
столько лѣтъ. Я отчаянно зарыдала.
— Какая ты алая, гадкая!—бросила Ольхина по адресу Ратма-
новой, которая нисколько не была сконфужена этими эпитетами. Съ
— 280 —
торжествующею улыбкой на губахъ, точно послѣ геройскаго подвига,
направилась она въ другой конецъ дортуара.
Мнѣ не только жаль было крошечныхъ яичекъ, къ которымъ я
всегда чувствовала нѣжность, но они дороги были мнѣ и потому, что
будили воспоминанія о горячо любимой нянѣ, съ которою я собирала
ихъ въ лѣсу, когда у насъ рубили деревья, падавшія внизъ съ птичьими
гнѣздами. Къ тому же меня непріятно поразила такая грубость, такая
мальчишеская выходка въ институтѣ.
Маша Ратманова играла большую роль въ нашей жизни, а потому
я и хочу познакомить съ нею, какою она была не только въ младшемъ,
но и въ старшемъ классѣ. Ея мать овдовѣла, когда дочери было около
года. Нѳ имѣя никакихъ средствъ къ жизни, она была рада, что пред-
ставилась возможность поселиться съ ребенкомъ на безплатной поло-
винѣ вдовьяго дома Смольнаго. Жиличками ѳтого учрежденія были жены
умершихъ офицеровъ, а также средней руки чиновниковъ военнаго и
гражданскаго вѣдомства. Въ громадномъ большинствѣ случаевъ это все
были старыя, необразованныя женщины, которыя, какъ собаки, съ
утра до вечера грызлись между собой, уличали другъ друга Богъ знаетъ
въ какихъ преступленіяхъ и скандалахъ, подобранныхъ, вѣроятно, отъ
такихъ же жалкихъ существъ, какими онѣ были сами. Такимъ образомъ,
Маша Ратманова свое раннее дѣтство провела среди бранчливыхъ,
пошлыхъ старухъ, полувыжившихъ изъ ума отъ нѳпрекращающихся
интригъ, дрязгъ и ссоръ. Послѣ жизни во Вдовьемъ домѣ, которая
могла заложить въ душу ребенка лишь дурныя склонности и безнрав-
ственныя привычки, она на 9-мъ или 10-мъ году жизни поступила въ
институтъ. Институтское воспитаніе того времени нѳ могло благопріятно
повліять на кого бы то ни было, Ратманову же оно испортило еще болѣе.
Вѣчные окрики классныхъ дамъ, наказанія за всякое проявленіе жи-
вости, муштровка и суровая дисциплина все болѣе ожесточали ея сердце,
но не могли окончательно подавить живость этой на рѣдкость подвиж-
ной натуры, остроумной и отъ природы весьма неглупой дѣвочки. Она
со страстью бросалась на игры и бѣготню по праздникамъ, но и это
возбуждало неудовольствіе классныхъ дамъ. А между тѣмъ, ея неуго-
монная натура требовала шума, крика, возни. И эту потребность она
начала удовлетворять исподтишка, когда изъ класса на время уходила
дежурная дама. Тогда изъ одного конца корридора въ другой раздава-
лись ѳя раскатистый хохотъ, крикъ, визгъ, перемежавшіеся фырканьемъ,
слышался шумъ отъ ея бѣготни. Ее то-и-дѣло ловили на мѣстѣ пре-
ступленія, съ нея срывали передникъ, толкали въ уголъ, къ доскѣ, сы-
палось на ея безшабашную голову и множество другихъ наказаній.
Шаловливая, нервная, невоспитанная, рѣзкая, невоздержная на языкъ,
обозленная до невѣроятности, Маша Ратманова стала грубить на про-
— 281 —
палую и получила, наконецъ, эпитетъ «отчаянной», который неотъем-
лемо остался за нею во все время институтскаго воспитанія.
Она досаждала, однако, не только класснымъ дамамъ, но и подругамъ,
симпатіею которыхъ тоже не пользовалась. Вѣчно 'изощряясь въ школь-
ничествѣ, она бросала въ пюпитръ одной мокрую тряпку и портила
книгу или на-чисто переписанную тетрадь, другой потихоньку засовы-
вала за лифъ булавку или кусокъ жеванной бумаги. Въ старшемъ классѣ
ея мальчишескія шалости смѣнились другими: во время урока она то
и дѣло оборачивалась къ воспитанницамъ, сидѣвшимъ сзади нея, дѣлала
гримасы или посредствомъ мимики своего подвижного лица въ комиче-
скомъ видѣ изображала учителя, классную даму, подругу. Съ такимъ же
индифферентизмомъ и безсердечіемъ она высмѣивала нѳ только комич-
ныя стороны, которыя легко схватывала, но и физическіе недостатки
подругъ,—особенному высмѣиванію подвергала она дурнушекъ. Еще
болѣе отталкивала отъ нея подругъ ея привычка дѣлать намеки на то,
чего тогда нѳ вѣдалъ еще никто. Въ разговорѣ или спорѣ съ товар-
ками она вдругъ произносила какое-нибудь слово или фразу, что-то по-
казывала руками и какъ-то при этомъ особенно нагло фыркала въ лицо,
обзывая каждую дурой и тупицею. Я глубоко убѣждена въ томъ, что
въ то время никто изъ насъ нѳ понималъ, въ чемъ дѣло, но каждая
инстинктивно чувствовала, что это должно быть что-нибудь скверное,
постыдное, и здоровый инстинктъ заставлялъ насъ, несмотря на любо-
пытство, столь присущее женскому полу, нѳ приставать къ ней съ ра-
спросами о томъ, что она хотѣла сказать тѣмъ или другимъ намекомъ
или жестомъ.
Она была очень щедра, но и это проявляла довольно грубо: почти
всѣ свои гостинцы она раздавала подругамъ, исключая «парфѳтокъ».
«Парфетками» институтки называли тѣхъ изъ своихъ подругъ, къ кото-
рымъ благоволили классныя дамы за ихъ послушаніе и отмѣнное пове-
деніе, проявлявшееся нерѣдко въ наушничанья на своихъ подругъ.
Маша Ратманова всѣми силами своей души ненавидѣла этихъ «парфе-
токъ» и называла ихъ не иначе, кекъ «по дли палками», «подлизалками»,
«подлянками», мовѳшками» и т. п. Если она входила съ гостинцами
въ то время, когда воспитанницы сидѣли въ дортуарѣ, она швыряла
ихъ кому на кровать, кому прямо въ лицо. Смѣялись и брали, а тѣмъ,
которыя при этомъ благодарили ѳѳ за нихъ, она высовывала языкъ или
дѣлала почтительный книксенъ съ придачею отвратительной гримасы,
а потому впослѣдствіи уже никто нѳ совался къ ней съ своею благо-
дарностью. Однако, мнѣ пришелся не по душѣ этотъ способъ угощенія,
и я каждый разъ швыряла ей назадъ дары тѣмъ жѳ способомъ, какимъ
получала ихъ. Это заставило ѳѳ перемѣнить относительно мѳня способъ
угощенія. Она начала засовывать для меня гостинцы, куда попало: до-
— 282 —
жась въ кровать, я иногда находила подъ подушкой то яблоко, то
нѣсколько леденцовъ.
Теперь такихъ субъектовъ, какъ Маша Ратманова, называютъ
психопатками. И всею своею послѣдующею жизнью она вполнѣ дока-
зала, что. была таковою, но тогда этотъ терминъ еще не былъ изобрѣ-
тенъ. Тѣмъ нѳ менѣе подруги въ душѣ считали ее въ конецъ испор-
ченной, но боялись высказывать это вслухъ, чтобы это не дошло до нея,
и всѣ старались держаться подальше отъ нея. Я бы прибавила еще,
что ѳя общество приносило подругамъ гораздо больше вреда, чѣмъ
пользы, если бы нѳ одна рѣдкая и замѣчательно хорошая черта ея ха-
рактера. Маша Ратманова будила въ насъ общественные инстинкты,
если можно только такъ выразиться о насъ, дѣвочкахъ, въ то время
совсѣмъ неразвитыхъ.
За тяжелыя провинности, съ точки зрѣнія классныхъ дамъ, онѣ
наказывали тѣмъ, что запрещали воспитанницамъ разговаривать съ про-
винившеюся. Ратманова первая начала возмущаться повиновеніемъ по-
другъ такому нелѣпому распоряженію и, несмотря на строгое запрещеніе,
начала разговаривать съ наказанною, а затѣмъ нападать на тѣхъ, ко-
торыя подчинялись этому требованію дамъ. Хотя она ни съ кѣмъ изъ
подругъ не дружила особенно, но всю нѣжность своей души, все вни-
маніе проявляла къ каждой наказанной, а тѣмъ болѣе къ той, которая
особенно сильно дерзила классной дамѣ. За наказанную она распи-
налась, сколько хватало силъ. Одна изъ наиболѣе распространенныхъ
каръ въ институтѣ состояла въ томъ, что насъ заставляли стоять за
обѣдомъ или завтракомъ, ѣсть стоя было очень неудобно; къ тому же,
нѳ только классныя дамы, но и подруги высмѣивали воспитанницъ,
которыя ѣли во время такого наказанія. Маша Ратманова, когда под-
росла, какъ ястребъ, начала слѣдить за тѣмъ, чтобы воспитанница,
наказанная такимъ образомъ, получала отъ сосѣдокъ всѣ кушанья, но
такъ какъ супъ при этомъ пропадалъ, то она, обращаясь къ наказан-
ной, говорила такъ, чтобы слова ея доходили до ушей классной дамы:
«Отчего ты супа нѳ ѣшь? Если бы было дозволено наказывать насъ
безъ ѣды, сколько бы народу у насъ подохло отъ голоду!» Сильно на-
падала она на тѣхъ, которыя издѣвались надъ подругами за ѣду во
время наказанія: она осыпала ихъ градомъ бранныхъ, грубыхъ словъ
изъ своего собственнаго лексикона, который у нея былъ весьма обши-
ренъ. Въ старшемъ классѣ она безпощадно казнила предательство:
сплетницъ и доносчицъ она нѳ только изводила неистовымъ издѣватель-
ствомъ, но неожиданно и исподтишка толкала ихъ и щипала такъ же-
стоко, что у тѣхъ оставались надолго синяки на рукахъ и шеѣ, и это
продѣлывала она вплоть до самаго выпуска, когда уже была взрослою
дѣвушкой.
— 283 —
Если институтъ испортилъ такую богато одаренную натуру, съ жи-
вымъ общественнымъ инстинктомъ, съ огромною энергіей и жизнеспо-
собностью, какою была Маша Ратманова, то другихъ онъ губилъ и фи-
зически. Уже прошло болѣе 3-хъ мѣсяцевъ съ тѣхъ норъ, какъ Фанни
Голембіовская поступила въ институтъ, а между тѣмъ она не появля-
лась ни въ классѣ, ни въ дортуарѣ т-ІІе Верховской, воспитанницею
которой числилась. Она продолжала оставаться въ лазаретѣ. Что была
за болѣзнь, которую она страдала, мы не знали, но нашъ докторъ
объяснялъ еѳ тоскою.
Однажды утромъ, послѣ звонка, на урокъ нѣмецкаго языка вошли
инспектриса, а за нею и Голембіовская. Боже, какъ она измѣнилась
за это время! Ея длинные, худенькіе пальчики нервно теребили перед-
никъ, ея длинная шея казалась ниточкой, скрѣплявшей граціозно поса-
женную головку, ея узкія плечи нервно передергивались, щеки прова-
лились, и ея большіе глаза, казалось, сдѣлались еще больше и расте-
рянно бѣгали по сторонамъ. Нѣмецъ спросилъ еѳ, выучила ли она за-
данный урокъ. Она отвѣчала, что нѳ учила уроковъ во время болѣзни.
Когда она бѣгло прочитала указанную ей страницу, учитель спросилъ,
не говоритъ ли она по-нѣмецки. Она отвѣчала утвердительно, и онъ
заставилъ ее переводить, что она исполнила совершенно легко, заслу-
жила 12 съ плюсомъ и большую похвалу отъ учителя.
На урокѣ французскаго языка опять присутствовала ш-ше Сѳнтъ-
Илѳръ. Французъ тоже заставилъ Фанни читать и переводить, а затѣмъ
попросилъ ее сказать на память какое-нибудь стихотвореніе или басню.
Она начала декламировать стихотвореніе «Молитва», помѣщенное въ то
время во всѣхъ французскихъ хрестоматіяхъ. Въ ней ребенокъ обра-
щается къ Богу, умоляя его продлить дни своей матери. Голосъ ея дро-
жалъ все сильнѣе, она произносила стихи съ такимъ чувствомъ и увле-
ченіемъ, какъ это обыкновенно не удается дѣтямъ, а тѣмъ болѣе въ
институтѣ. Но вотъ въ ѳя декламаціи послышались рыдающіе звуки, она
остановилась, не кончивъ фразы, точно спазма сдавила ей горло. Фран-
цузъ съ изумленіемъ посмотрѣлъ на инспектрису, а затѣмъ спросилъ
Фанни, нѳ можетъ ли она написать что-нибудь, хотя какое-нибудь ма-
ленькое письмецо. Дрожащими руками дЬвочка взяла мѣлъ и быстро
написала нѣсколько строкъ. Учитель громко прочиталъ написанное. Это
оказалось письмо къ матери, въ которомъ Фанни умоляла ее взять изъ
института, заявляя, что иначе она умретъ. Должно быть, это было вы-
ражено очень трогательно,—у «шашап» текли слезы по щекамъ. Фран-
цузъ, который, вѣроятно, съ восторгомъ думалъ о томъ, какой козырь
судьба посылаетъ ему въ руки въ лицѣ Фанни, и мечталъ уже, какъ
будетъ онъ гордиться ею при высокихъ посѣтителяхъ, началъ утѣшать
ее, указывалъ на несообразность мысли о смерти въ ея годы, проро-
— 284 —
чилъ ей блестящее окончаніе курса, первую награду и т. п. Когда
Фанни возвращалась на свою скамейку, инспектриса, наклоняясь къ
ней, нѣжно сказала: «Дитя мое! вы превосходно подготовлены! Что же
намъ дѣлать, чтобы вы не тосковали?»
Послѣ окончанія урока мы строились въ пары, чтобы идти въ
столовую, а Фанни шла въ лазаретъ, гдѣ она, въ виду своего слабаго
здоровья, должна была обѣдать, завтракать и даже проводить ночь. Мы
въ одинъ голосъ кричали ей: «Первая, самая первая по классу!» Кон-
фузливо улыбаясь, она, съ угловатыми манерами дѣвочки-подростка, то-
ропливо пробиралась между парами.
Фанни менѣе, чѣмъ кто-нибудь изъ насъ, должна была бы чув-
ствовать ненормальныя условія институтскаго существованія: она спала
въ теплой комнатѣ лазарета, питалась больничною пищею, которая была
несравненно лучше общей, пила молоко, видѣлась съ матерью по два
раза въ недѣлю, всѣ въ лазаретѣ баловали, ѳѳ и стали баловать еще
болѣе послѣ ея блестящаго дебюта въ классѣ, когда инспектриса про-
сила доктора, чтобы для нея было сдѣлано все, что только возможно:
она могла спать въ лазаретѣ до 8 час. утра, укрываться такъ, чтобы
ей было тепло, докторъ постоянно снабжалъ ее «дѣвичьѳю кожею»,—
любимое лакомство институтокъ, которое было въ большомъ запасѣ въ
нашей казенной аптекѣ.
Однако, эти неслыханные для того времени привилегіи, которыми
она пользовалась, видимо, мало утѣшали ее. Хотя окрики и брань клас-
сныхъ дамъ были обыкновенно направлены не на нее, она все-таки при
атомъ вздрагивала, блѣднѣла и по-прежнему имѣла удрученный видъ.
Ея хрупкое здоровье, нервная организація, до болѣзненности страстная
привязянность къ матери, нѣжное домашнее воспитаніе нѳ могли дать
ей энергіи, силы и устойчивости для сопротивленія окружающей грубо-
сти и солдатчинѣ,—и она въ полномъ смыслѣ слова увядала, нѳ успѣвши
расцвѣсть. Съ подругами она мало сближалась и на ихъ разспросы вяло,
нехотя давала односложные отвѣты и только, болѣзненно пожимаясь, го-
варивала: «Какъ у васъ холодно! Какъ у васъ скверно!>—«Что ты все
говоришь—у васъ, да у васъ? У насъ то же, что и у тебя, госпожа прин-
цесса-недотрога!..» насмѣшливо глядя на нее, выпаливала Ратманова.
«Злая, грубая!» отвѣчала Фанни и заливалась слезами. Не могла она
переносить холода и въ классѣ, хотя и въ ѳтомъ отношеніи она поль-
зовалась привилегіею нѳ снимать пелеринку даже во время уроковъ. Въ
продолженіе нѣсколькихъ недѣль, во время которыхъ она приходила въ
классъ, она рѣдко когда учила заданный урокъ, а сидѣла на своей ска-
мейкѣ и всегда что-то писала въ свободное время. Инспектриса, когда
встрѣчалась съ нею, всегда ласково спрашивала ее о здоровьѣ. Верхов-
ская, ѳя дортуарная дама, послѣ ея блестяшаго дебюта въ языкахъ,
— 285 —
тоже относилась къ ней весьма любезно, но ш-11е Тюфяѳвой, этой истин-
ной влопыхатѳльницѣ, было нѳ по душѣ отношеніе къ Фанни окружаю-
щихъ, и она то-и-дѣло ворчала на нее или кидала въ ея сторону злоб-
ные взгляды. Однажды, когда та, по своему обыкновенію, что-то писала,
Тюфяева схватила исписанные ею листики и съ этими трофеями по-
плелась къ своему столику.
— Это что такое1?..
— Мамѣ письмо.
— Это что за небылица! Какія могутъ быть у тебя письма къ
матери, когда ты видишь ее по два раза въ недѣлю? А если къ матери
пишешь, то съ кѣмъ жѳ изволишь посылать ихъ?
— Когда мама приходитъ, я и отдаю ихъ ей сама.
Тюфяева отложила въ сторону чулокъ, который она вѣчно вязала,
надѣла очки и начала разбирать написанное.
— Какъ, ты изволишь переписываться по-польски? Я нѳ только
скажу объ этомъ инспектрисѣ, но сама отнесу твои письма начальницѣ,
попрошу ее объяснить мнѣ, смѣютъ-ли воспитанницы писать своимъ ро-
дителямъ на языкѣ/ котораго, кромѣ полекъ, никто здѣсь не понимаетъ?
Смѣютъ ли онѣ отдавать письма родителямъ, нѳ прочитанныя предвари-
тельно классною дамой? Съ тѣхъ поръ, какъ я служу, еще никого не
баловали такъ, какъ тебя. А за что? Не за то ли, что ты лижешься съ
своею матерью, которая, нѳ успѣвъ переступить порогъ заведенія, надѣ-
лала всѣмъ массу непріятностей, даже начальницѣ, нѳ за то ли, что
она оставила здѣсь свое чадушко, которое только киснетъ, нюнитъ и въ
обморокъ падаетъ?
Эта рѣчь была прервана истерическими рыданіями Фанни.
— Дрянь! Плакса!—бросила въ ея сторону Тюфяева и, точно послѣ
блистательно одержанной побѣды, побѣдоносно вышла изъ класса. Мы
окружили Фанни, подавали ей воду, смачивали виски, но она такъ раз-
строилась отъ слезъ, что ѳѳ увели въ лазаретъ.
Прошла недѣля-другая, а Фанни все еще нѳ показывалась въ
классѣ. Какъ-то утромъ, когда мы только что встали, мы услыхали бѣ-
готню въ корридорахъ и стремглавъ бросились посмотрѣть, что такое
случилось. Мимо насъ сновали горничныя, больничная прислуга, клас-
сныя дамы.
— Нѳ смѣть выходить изъ дортуаровъ!—кричали намъ, и мы,
какъ мыши, прятались въ свои норы. Въ ту жѳ минуту въ нашъ дор-
туаръ вбѣжала пепиньерка и заявила ш-11е Верховской, что инспектриса
проситъ ѳѳ немедленно явиться къ ней. Мы, кофульки, пожираемыя лю-
бопытствомъ, опять выбѣжали на «развѣдки». Когда мы загородили до-
рогу горничной, пробѣгавшей мимо насъ, .умоляя ее сказать намъ, въ
чемъ дѣло, она остановилась и рѣшительно произнесла: «Какъ жѳ это
— 286 —
возможно? Когда у насъ происходитъ даже не такое важное, да и тѵ
намъ запрещаютъ вамъ разсказывать... А тутъ такое, такое!..» и, ра-
столкавъ насъ, чтобы проложить себѣ дорогу, она быстро исчезла.
И въ этомъ случаѣ, какъ всегда, наше любопытство удовлѳтворил
Ратманова. Она спустилась въ нижній корридоръ къ истопнику, кото
рый, какъ человѣкъ менѣе отвѣтственный за несоблюденіе институтскихъ
тайнъ, но "устоялъ передъ обѣщаннымъ пятиалтыннымъ и разсказали
Ратмановой всѳ безъ утайки. Тайна, которую отъ насъ скрывали,—по
бѣгъ Фанни Голембіовской. Надѣвъ утренній капотъ, имѣвшійся у каж
дой воспитанницы для вставанія, и накинувъ на голову платокъ при-
слуги (она разсчитывала, что ѳѳ примутъ за горничную и подумаютъ
что она бѣжитъ въ лавочку), она рано утромъ выбѣжала изъ лазарета
на улицу, но была поймана въ нѣсколькихъ саженяхъ отъ институт-
скаго подъѣзда швейцаромъ, который узналъ ее и немедленно водворилъ
въ лазаретъ.
Мы не успѣли опомниться отъ этого ошеломляющаго извѣстія,
какъ къ намъ вошла пепиньерка и, вмѣсто Верховской, повела насъ въ
столовую, куда тотчасъ же вошла инспектриса и взволнованнымъ голо-
сомъ, нѳ объясняя, въ чемъ дѣло, произнесла: < Надѣюсь, дѣти, что объ
этомъ печальномъ происшествіи вы не будете разговаривать ни между
собой, ни съ своими родственниками».
— О чемъ нельзя разговаривать? Что такое произошло?—какъ
только вышла инспектриса, начали спрашивать тѣ изъ воспитанницъ,
которыя нѳ успѣли ѳщѳ узнать институтской новости.
— Какъ, вы этого нѳ знаете?—закричала Тюфяева.—Ахъ вы,
фокусницы, сквернавки! Васъ изъ грязныхъ закоулковъ и трущобъ по-
добрали сюда изъ милости, холили, лелѣяли, а вы вотъ какъ отблаго-
дарили вашихъ благодѣтельницъ! Извольте зарубить себѣ на носу, чтобы
съ этой минуты вы нѳ смѣли и близко подходить къ лазарету, а тѣмъ
болѣе къ комнатѣ, въ которой лежитъ эта тварь.
Несмотря на строгое запрещеніе разговаривать между собою о не-
бываломъ еще у насъ инцидентѣ, мы то-и-дѣло говорили о немъ. < От-
чаянныя», какъ старшихъ, такъ и младшихъ классовъ, пускались на
всевозможныя предпріятія, чтобы что-нибудь вывѣдать объ этомъ дѣлѣ.
Прячась за углами и колоннами, онѣ подсматривали и подслушивали у
дверей лазарета, наблюдали, кто въ него входилъ и выходилъ, разспра-
шивали лазаретныхъ служащихъ, нѳ считавшихъ нужнымъ дѣлать изъ
этого тайну, и такимъ образомъ по-нѣскольку разъ въ день, даже въ
лицахъ, передавали новости другъ другу.
Какъ только Фанни привели въ лазаретъ, ее уложили въ постель.
Она вся дрожала, какъ въ лихорадкѣ. Черезъ часъ-другой послѣ этого
къ ѳя кровати уже подходили—инспектриса, т-11ѳ Верховская, въ ка-
— 287 —
іѳствѣ ея дортуарной дамы, начальница Леонтьева и т-11е Тюфяева,
которая, какъ старѣйшая изъ классныхъ дамъ, считала своею обязан-
ностью совать носъ во всѣ дѣла. Когда Фанни увидала особу, которую
она ненавидѣла, она вскрикнула и потеряла сознаніе. Леонтьева при-
казала позвать врача и привести ее въ чувство. По тутъ въ комнату
вошли, уже извѣщенные о событіи, дядя дѣвочки и ея мать, которая,
рыдая, бросилась на колѣни передъ постелью дочери. Наша начальница,
со всѣми разговаривавшая очень надменно, на этотъ разъ вложила все
высокомѣріе и презрѣніе въ свои слова и, торжественно протягивая руку
по направленію къ больной, произнесла: «Сію минуту прошу избавить
меня отъ вашей позорной дочери!» Голембіовская, какъ ужаленная, вско-
чила съ колѣнъ и, глядя въ упоръ на начальницу, наговорила ей съ
три короба непріятныхъ вещей, въ родѣ того, что для ея дочери-ре-
бенка нѣтъ никакого позора въ томъ, что она, не стерпѣвъ институт-
ской муштровки, выбѣжала изъ воротъ, а для заведенія дѣйствительно
позорно, что изъ него приходится бѣгать. Что же касается того, чтобы
она немедленно взяла свою дочь, находящуюся въ глубокомъ обморокѣ,
то этого она не сдѣлаетъ, пока врачи, приглашенные ею, нѳ удосто-
вѣрятъ ее въ томъ, что ѳто нѳ представляетъ опасности для жизни ея
ребенка. Начальница, какъ говорятъ, стояла въ это время, поднявъ
глаза къ небу, т. ѳ. къ потолку, какъ бы призывая Бога въ свидѣтели,
что ей, при ея высокомъ положеніи, немыслимо отвѣчать на это что бы то
ни было.
— Какъ вы смѣете такъ говорить съ нашею обожаемою началь-
ницею?—вскричала т-11е Тюфяева, грозно подступая къ Голембіовской.—
Знаете ли вы, жалкая, несчастная женщина, что къ нашей начальницѣ
съ благоговѣніемъ относится даже вся царская фамилія?
Продолженіе этой сцены прекратилъ докторъ, который просилъ у
начальницы дозволенія сказать ей нѣсколько словъ съ глазу на глазъ.
Повидимому, онъ заявилъ ей, что дѣвочку пока цикакъ нельзя трогать
съ мѣста, такъ какъ начальница въ этотъ день уже не входила въ
комнату больной.
Фанни пришла въ сознаніе нѳ надолго: скоро у нея явился жаръ,
а потомъ и бредъ, и она около мѣсяца пролежала въ лазаретѣ. Ея мать
неотступно сидѣла у ея постели. Отъ времени до врѳмеци дверь ком-
наты больной открывалась, и въ нее входила начальница, за которою
неизмѣнно слѣдовали Верховская и Тюфяева,—имъ она предварительно
давала знать о своемъ посѣщеніи. Фанни, уже передъ этою болѣзнью
сильно исхудавшая, теперь таяла, какъ свѣчка. У нашей инспектрисы,
которая сама была любящею матерью, нерѣдко текли слезы при видѣ
несчастнаго ребенка. Но въ такихъ случаяхъ она хваталась за голову
и жаловалась на нестерпимую мигрень, а ш-ІІе Тюфяева при этомъ, съ
— 288 —
презрѣніемъ глядя на нее, бросала нѣсколько словъ о йрѳдѣ баловства.
Малѣйшая ласка, всякое доброе слово, сказанное инспектрисою или
какою-нибудь классною дамою воспитанницѣ, терзало сердце Тюфяѳвой,
не знавшей ни жалости, ни пощады. Впослѣдствіи, ближе познакомив-
шись съ характеромъ инспектрисы, я была увѣрена, что она въ то время
болѣла душой за несчастную Фанни, преждевременно загубленную су-
ровымъ институтскимъ режимомъ, но, по слабости своего характера, она
ничего нѳ могла замѣтить ш-Пе Тюфяѳвой, навѣтовъ которой, видимо,
она страшно, боялась.
Какъ только въ положеніи Фанни наступила перемѣна къ лучшему,
ея мать заявила тотчасъ же, что беретъ ее изъ института.
Послѣ ѳтого происшествія не прошло и мѣсяца, какъ въ нашъ
дортуаръ вошла пожилая дама, родственница Фанни, и просила возвра-
тить ей шкатулку дѣвочки, оставшуюся у насъ. Она сообщила намъ,
что Фанни, нѣсколько дней тому назадъ, скончалась отъ скоротечной
чахотки.
ГЛАВА VIII.
Жизнь институтокъ.
Суровая дисциплина.—Холодъ, голодъ и посты.—Преждевременное вставаніе.—
Охлажденіе къ родителямъ.—ПрезрЬніе къ бѣднымъ родственникамъ.—Традиціонное
обожаніе и причина этого явленія.—„Отчаянныя" и ихъ значеніе.—Произволъ
классныхъ дамъ.
Теперь даже трудно себѣ представить, какую спартанскую жизнь
мы вели, какъ непривѣтна, неуютна была окружающая насъ обстановка.
Особенно тяжело было ложиться спать. Холодъ, всюду преслѣдовавшій
насъ и къ которому съ такимъ трудомъ привыкали «новенькія», болѣе
всего давалъ себя чувствовать, когда намъ приходилось раздѣваться,
чтобы ложиться въ кровать. Въ рубашкѣ съ воротомъ, до того вырѣзан-
нымъ, что она нерѣдко сползала съ плечъ и сваливалась внизъ, безъ
ночной кофточки, которая допускалась только въ экстренныхъ случаяхъ
и по требованію врача, еле прикрытыя отъ наготы и дрожа отъ холода,
мы бросались въ постель. Двѣ простыни и легкое байковое одѣяло съ
вытертымъ отъ старости ворсомъ мало защищали отъ холода спальни,
въ которой зимой подъ утро было не болѣе 8 градусовъ. Жидкій матрацъ
изъ мочалы, истертый нѣсколькими поколѣніями, въ нѣкоторыхъ мѣстахъ
былъ такъ тонокъ, что желѣзные прутья кровати причиняли боль, мѣ-
шали уснуть и будили по ночамъ, когда приходилось повертываться съ
одного бока на другой.
Въ первую ночь я долго лежала безъ сна,—холодъ насквозь про-
— 289 —
низывалъ мои члены. Но вдругъ меня осѣнила счастливая мысль: я
развернула салопъ, лежащій у моихъ ногъ, закуталась въ него и уже
начинала дремать, когда была разбужена т-Пе Верховскою, обходившею
дортуаръ. «Для перваго раза, такъ и быть, оставь салопъ,—сказала
она,—но помни, что у насъ это строго запрещено».
Какъ только утромъ въ 6 ч. раздавался звонокъ, дежурныя начи-
нали бѣгать отъ кровати къ кровати, стягивали одѣяла съ дѣвочекъ и
кричали: «вставайте! торопитесь!»
Со многими суровыми условіями институтской жизни воспитанницы
въ концѣ концовъ осваивались, хотя и съ трудомъ, но къ раннему вста-
ванію рѣдко кто привыкалъ. Каждый разъ съ утреннимъ звонкомъ раз-
давались стоны и жалобы воспитанницъ. И дѣйствительно, мучительно
было такъ рано подыматься съ постели въ окончательно остывшей
спальнѣ, и зимой настолько еще темной, что приходилось зажигать
лампу.
Вся институтская жизнь распредѣлялась по звонку: звонокъ будилъ
насъ отъ сна, по звонку шли къ чаю, по звонку мы должны были раз-
саживаться по партамъ и ждать учителя, съ звонкомъ его урокъ окан-
чивался, и начиналась рекреація, звонокъ извѣщалъ о необходимости
идти въ столовую,—однимъ словомъ, звонокъ опредѣлялъ всѣ минуты
жизни воспитанницъ, служилъ указателемъ, что дѣлать, что думать.
Звонокъ и крикъ классной дамы: «По парамъ!»—вотъ что мы слышали
съ утра до вечера.
Хотя утренняя молитва происходила въ 7 час., слѣдовательно на
нашъ туалетъ полагался цѣлый часъ, но этого времени едва хватало:
институтки носили ни съ чѣмъ несообразную одежду, съ которою лишь
очень немногія умудрялись справиться самостоятельно. Застегнуть платье
назади, заколоть булавками лифъ передника, аккуратно подвязать ру-
кавчики подъ рукава, заплести косы въ двѣ тугія косички (въ млад-
шемъ классѣ), подвѣсить ихъ жгутами на затылкѣ, пришпилить бантъ
въ самомъ центрѣ,—на всѳ это требовалась чужая помощь. Во многихъ
семьяхъ дѣвочка къ 10-ти годамъ усваивала полезную привычку одѣ-
ваться и причесываться самостоятельно, но въ институтѣ, въ большин-
ствѣ случаевъ, она утрачивала ее. Особенно трудно было причесываться
самой. Одна прическа существовала для младшаго, другая для старшаго
класса. Если волосы были непослушны, слишкомъ густы и волнисты, то
изъ нихъ трудно было устроить гладкую прическу, и воспитанница на-
живала себѣ массу непріятностей, пока, наконецъ, съ помощью подруги
не умудрялась сдѣлать то, что отъ нея требовали. Классныя дамы
утверждали, что за прической онѣ особенно строго наблюдаютъ, чтобы
искоренять кокетство, но этимъ лишь развивали его. По вечерамъ,
когда дама уходила въ свою комнату, воспитанницы старшаго класса
Воспоминанія.	19
— 290 —
изощрялась въ изобрѣтеніи причесокъ, безъ конца толкуя о томъ, какая
изъ нихъ кому идетъ. Институтское начальство викакъ не могло усвоить
мысли, что дѣвочка не можетъ сдѣлаться кокеткой только изъ-за того,
что она причесывается по своему вкусу: если въ ней съ дѣтства разви-
вали интересъ къ чтенію, она въ свободное время будетъ съ подругой
разговаривать о прочитанномъ, а не о прическѣ.
Одуряющее однообразіе институтской жизни, лишенной какихъ бы
то ни было освѣжающихъ впечатлѣній, дѣтскихъ удовольствій и здоро-
ваго веселья, нарушалось лишь три-четыре раза въ годъ, но большая
часть и этихъ развлеченій была устроена такъ оффиціально, что наво-
дила лишь скуку. На масляной недѣлѣ воспитанницъ возили кататься
вокругъ балагановъ, но лишь въ старшемъ классѣ, да и то нѳ всѣхъ.
Два раза въ годъ устраивали балы, въ Рождество—елку на счетъ вос-
питанницъ и, наконецъ, разъ въ годъ водили гулять въ Таврическій
садъ. Къ несчастію, на балахъ должны были присутствовать всѣ вос-
питанницы безъ исключенія, но тутъ онѣ встрѣчали все тѣхъ же по-
другъ и то жѳ начальство, и впродолженіи трехъ часовъ танцовали исклю-
чительно между собой, какъ онѣ выражались, «шерочка съ машероч-
кой». Похохотать на такомъ балу, пошутить, устроить какой-нибудь ко-
мическій танецъ—было немыслимо: во весь вечеръ съ нихъ не спускали
взора классныя дамы, инспектриса и начальница, сидѣвшія на стульяхъ,
поставленныхъ у стѣны въ длинный рядъ, обращенный лицомъ къ тан-
цующимъ. «Дурнушки» и дѣвочки, бывшія не въ фаворѣ у начальства,
старались танцовать на другомъ концѣ зала, подальше отъ взоровъ
классныхъ дамъ. Эти балы, не нарушая томительной монотонности инсти-
тутской жизни, вознаграждали за свою непроходимую скуку только тѣмъ,
что воспитанницы получали по окончаніи ихъ по два бутерброда съ
телятиной, нѣсколько мармеладинъ и по одному пирожному.
Болѣе любимымъ удовольствіемъ была лѣтомъ прогулка въ Таври-
ческій садъ. Хотя во время торжественнаго шествія туда изъ Смольнаго
воспитанницы были окружены своими классными дамами, швейцаромъ
и служителями, разгонявшими всѣхъ, встрѣчающихся по дорогѣ, но все-
таки эту прогулку воспитанницы любили уже потому, что онѣ, хотя разъ
въ годъ, впродолженіи нѣсколькихъ часовъ, не видѣли своихъ высокихъ
стѣнъ, и у нихъ передъ глазами были аллеи и лужайки нѳ своего сада.
Кромѣ институтскихъ служащихъ и подругъ, институтки и здѣсь ни-
кого не встрѣчали: въ этотъ день постороннихъ изгоняли изъ Тавриче-
ска, г о
Томительно однообразная жизнь и отсутствіе чего бы то ни было,
что хотя нѣсколько шевелило бы мысль, привлекало глазъ, постепенно
вливали въ душу леденящій холодъ и замораживали ее. У будущихъ
воспитательницъ молодого поколѣнія, которыя должны были нести ему
— 291 —
живое слово, совершенно была подавлена душевная жизнь и проявленіе
самостоятельной воли и мысли. Всегда и всюду требовалась тишина,
каждый часъ, каждая минута жизни распредѣлялись пунктуально,
шо командѣ, по звонку. Результатомъ этого была развинченность нер-
вовъ, что чаще всего сказывалось паническимъ, безотчетнымъ ртракодеь,
который иногда вдругъ овладѣвалъ сразу всѣми воспитанницами. Когда
вечеромъ, послѣ молитвы, классная дама уходила къ себѣ, мы, нерѣдко
уже раздѣтыя, босыя и въ однѣхъ рубашкахъ, кутаясь въ одѣяла, раз-
мѣщались на кроватяхъ нѣсколькихъ подругъ и начинали болтать. Но
о чемъ могли разговаривать существа, умственно неразвитыя, изолиро-
ванныя отъ свѣта и людей, лишенныя какого бы то ни было подходя-
щаго чтенія? Мы болтали 'о разныхъ ужасахъ, привидѣніяхъ, мертве-
цахъ и небывалыхъ страшилахъ. При этомъ чуть гдѣ нибудь скрип-
нетъ дверь, послышится какой-нибудь шумъ, и одна изъ воспитанницъ
моментально вскрикивала, а за нёю всѣ остальныя съ пронзительными
криками и воплями, нерѣдко въ однѣхъ рубашкахъ, бросались изъ дор-
туара и неслись по корридору. Вбѣгала классная дама, начинались
разспросы, допросы, брань, толчки, пинки, и дѣло оканчивалось тѣмъ,
что нѣсколькихъ человѣкъ на другой день строго наказывали.
Такимъ образомъ, черезъ сто лѣтъ послѣ основанія института, со-
вершенно былъ забытъ уставъ, данный ему Екатериною И, въ которомъ
такъ много говорилось о томъ, чтобы для < цѣлости здравія увеселять
юношество невинными забавами», пріучать къ чтенію и устраивать би-
бліотеки, которыхъ у насъ нѳ было и въ поминѣ. Совершенно противно
уставу Екатерины II, всѣ условія института были направлены къ тому,
чтобы не было нарушено однообразіе закрытаго заведенія. Наше на-
чальство находило ѳто необходимымъ для того, чтобы воспитанницы
сосредоточивали всѣ свои помыслы на развитіи нравственныхъ способ-
ностей, чтобы пріучить ихъ довольствоваться-скромною долею. Но до-
стигали діаметрально противоположныхъ результатовъ. Слишкомъ раз-
сѣянная жизнь, несомнѣнно, дѣлаетъ учащихся мало усидчивыми, заста-
вляетъ ихъ легкомысленно относиться къ своимъ обязанностямъ, но еще
болѣе вредное вліяніе оказывало убійственное однообразіе: оно втирало
всѣ индивидуальныя*особенности, оригинальность и самобытность, при-
тупляло способности ума и сердца, охлаждало живость впечатлѣній, гу-
било въ зародышѣ воспріимчивость и наблюдательность.
Кромѣ ранняго вставанія и холода, воспитанницъ удручалъ и го-
лодъ,’ отъ котораго онѣ вѣчно страдали. Трудно представить, до чего
мало питательна была наша пища. Въ завтракъ намъ давали маленькій,
тоненькій ломтикъ- чернаго хлѣба, -чуть-чуть смазанный масломъ и по-
сыпанный зеленымъ сыромъ,—этотъ -крошечный  бутербродъ. составлялъ
первое кушанье. Иногда вмѣсто зеленаго сыра на іхлѣбѣ лежалъ тонкій,
19*
— 292 —
какъ почтовый листикъ, кусокъ мяса, а на второе мы получали кро-
шечную порцію молочной каши или макаронъ. Вотъ и весь завтракъ.
Въ обѣдъ—супъ безъ говядины, на второе—небольшой кусочекъ под-
жаренной изъ супа говядины, на третье—драчѳна или пирожокъ съ
скромнымъ вареньемъ изъ брусники, черники или клюквы. Эта пища,
хотя и довольно рѣдко дурного качества,, была чрезвычайно мало пи-
тательна, потому что порціи были до невѣроятности миніатюрны. Утромъ
и вечеромъ полагалась одна кружка чаю и половина французской булки.
И въ другихъ институтахъ того времени, сколько мнѣ приходилось слы-
шать, тоже плохо кормили, но, по крайней мѣрѣ, давали вволю чернаго
хлѣба, а у насъ и этого нѳ было: понятно, что воспитанницы жестоко
страдали отъ голода. Посты же окончательно изводили насъ: миніа-
тюрныя порціи, получаемыя нами тогда, были еще менѣе питательны.
Завтракъ въ посту обыкновенно состоялъ изъ 6 маленькихъ картофелинъ
(или изъ 3-хъ средней величины) съ постнымъ масломъ, а на второе
давали размазню съ тѣмъ же масломъ или габеръ-супъ. Въ обѣдъ—
супъ съ крупой, второе—отварная рыба, называемая у насъ мертве-
чиной, или 3—4 поджаренныхъ корюшки, а на третье—крошечный
постный пирожокъ съ брусничнымъ вареньемъ.
Институтъ стремился сдѣлать изъ своихъ питомицъ великихъ пост-
ницъ. Мы постились не только въ Рождественскій и Великій посты, но
каждую пятницу и среду. Въ это время воспитанницы чувствовали такой
адскій голодъ, что ложились спать со слезами, долго стонали и плакали
въ постеляхъ, не будучи въ состояніи уснуть отъ холода и мучитель-
наго голода. Этотъ голодъ въ великомъ посту однажды довелъ до того,
что болѣе половины институтокъ было отправлено въ лазаретъ. Нашъ
докторъ заявилъ, наконецъ, что у него нѣтъ мѣстъ для больныхъ, и
прямо говорилъ, что всѳ это отъ недостаточности питанія. Зашумѣли объ
этомъ и въ городѣ. Наряжена была, наконецъ, коммиссія изъ докторовъ,
которые признали, что болѣзнь воспитанницъ вызывается недостаточ-
ностью пищи и изнурительностью постовъ. И послѣдніе были сокращены:
въ великомъ посту стали поститься лишь въ продолженіе трехъ недѣль,
а въ Рождественскомъ—нѳ болѣе двухъ, но по средамъ и пятницамъ
постничали попрежнѳму.
Конечно, воспитанницамъ, имѣвшимъ родственниковъ въ Петер-
бургѣ, приходилось меньше страдать отъ голода. Онѣ просили приносить
имъ нѳ конфеты, а хлѣбъ и съѣстное, и получали деньги, которыя по-
тихоньку (это было строго, запрещено) хранили у себя.
Воспитанницы возвращаются въ свой классъ послѣ обѣда. «Бога-
чихи», подкрѣпивъ себя пищею, полученною изъ дому, и, заткнувъ уши
пальцами, неистово долбятъ уроки. Голодныя же бродятъ, какъ мухи
въ осенній день, рѣшительно ничего не дѣлаютъ и слоняются изъ угла
— 293 —
въ уголъ, или сидятъ кучками и разговариваютъ о томъ, какъ бы про-
мыслить себѣ <кусокъ>, у кого бы для этого призанять деньжонокъ.
«Полякова будетъ сейчасъ брать десятый урокъ музыки, слѣдовательно,
мать принесла ей денегъ для расплаты, вотъ мы къ ней и подъѣдемъ,—
сообщаетъ одна воспитанница другой, и обѣ стремглавъ бросаются къ
подругѣ. На просьбы дать взаймы Полякова отвѣчаетъ отказомъ. Деньги,
которыя лежатъ въ записной тетради, должны быть сегодня же вручены
учительницѣ. Но ей доказываютъ, что ничего дурного не выйдетъ изъ
того, если она извинится передъ нею и скажетъ, что ѳя мать доставитъ
деньги черезъ нѣсколько дней. Но Полякова наотрѣзъ отказывается
исполнить просьбу подругъ, указывая на то, что ея учительница музыки
особа крайне неделикатная и можетъ пожаловаться дортуарной дамѣ, ко-
торая будетъ считать своею обязанностью попросить ѳя мать быть впредь
болѣе аккуратною при расплатѣ за уроки.
— Жадная, вотъ и все! Боишься, что деньги пропадутъ! Скупер-
дяйка! Помни, что съ этихъ поръ никто иначе и называть тебя нѳ бу-
детъ!..—и просительницы убѣгаютъ. Полякова, встревоженная угрозой,
летитъ за ними и даетъ имъ деньги.
— Голубчикъ Иванъ, сдѣлай, что мы тебя попросимъ!—пристаютъ
воспитанницы къ сторожу. Они разговариваютъ съ нимъ, стоя у двери,
напряженно прислушиваясь къ малѣйшему шороху.
— Съ просьбами-то вы умѣете обращаться, а до сихъ поръ еще
не заплатили за хлѣбъ!
— Мы съ тобой, Иванушка, сегодня же разсчитаемся... Купи намъ
по этой запискѣ...
— Нечего тутъ расписывать, не впервой съ вами возиться... Опять
та же колбаса, сушеные маковники, хлѣбъ, булки... Прямо говорите,
на сколько купить и сколько положите мнѣ за безпокойство, а то вы
скоро цѣну каждой покупкѣ будете назначать. А вѣдь въ здѣшнихъ лав-
кахъ за все берутъ втридорога: знаютъ, что по секрету, ну и дерутъ.
Дѣвочки передаютъ деньги солдату и умоляютъ ѳго положить по-
купку въ нѳтоплѳнную печку на томъ или другомъ корридорѣ.
— Пойду еще печки щупать,—грубо ворчитъ стороясъ,—суну подъ
лавку въ нижнемъ корридорѣ, вотъ и вся недолга. Жрать захотите,
всюду придете...
Нерѣдко и бывало, что сторожъ сунетъ покупку подъ лавку въ
нижнемъ коридорѣ, куда ходить строго воспрещалось. Тогда добыть ее
поручаютъ «Ячаяннымъ», въ награду за что ихъ приглашаютъ раздѣлить
трапезу.
Несмотря на то, что, какъ казенныя воспитанницы (поступившія
по баллотировкѣ на казенный счетъ), такъ и своекоштныя должны были
получать отъ казны все необходимое, каждой воспитанницѣ приходилось
— 294 —
имѣть ежегодно порядочную сумму денегъ для удовлетворенія равно*
образныхъ нуждъ. Прежде всего необходимо было пріобрѣтать на свой
счетъ' все, что касалось туалета: гребенки, головныя и зубныя щетки,
мыло; помаду, перчатки для баловъ,—эти предметы казна вовсе не вы-
давала намъ. Но это было еще далеко нѳ все. Мы нѳ могли являться
ни на балы, ни даже на уроки танцевъ въ казенныхъ башмакахъ;—
выдѣлывать въ нихъ антраша и пируэты не было физической возмож-
ности: наши «шлепанцы» то и дѣло сваливались съ ногъ, а когда при-
ходилось вытягивать носокъ, балетчица, въ младшихъ классахъ обу-
чавшая насъ танцамъ, замѣчала то одной, то другой, танцовавшей въ
казенныхъ башмакахъ: «да, вы, кажется, вмѣстѣ носка, пятку впередъ
вывернули». Она находила нужнымъ постоянно дѣлать подобныя замѣ-
чанія,- вѣроятно,- надѣясь на то, что начальство обратитъ, наконецъ,
вниманіе на башмаки воспитанницъ, вынужденныхъ пользоваться ка-
зенными. Несмотря на то, что эта иронія балетчицы повторялась очень
часто, воспитанницы и классная дама каждый разъ разражались смѣ-
хомъ, а несчастный объектъ этой насмѣшки нѳ зналъ, куда отъ стыда
глаза дѣвать.
Среди воспитанницъ не было героинь, а мёжду тѣмъ отъ нихъ
требовалось почти геройство или, во всякомъ случаѣ, значительное муже-
ство для того, чтобы нѳ стыдиться бѣдности въ то время,: когда чуть нѳ
все русское общество, и особенно институтское, открыто презирало бѣд-
ность. Такъ какъ институтъ не давалъ воспитанницамъ. ни нравствен-
наго, ни умственнаго развитія, а постепенно прививалъ лишь пошлыя
воззрѣнія, то онѣ къ выпуску вполнѣ укрѣплялись въ мысли, что если
бѣдность нѳ порокъ;- то гораздо хуже всѣхъ пороковъ.
Въ старшемъ классѣ приходилось тратить особенно много денегъ.
Прежде всего тутъ мы уже обязаны были носить корсетъ. Правда,- вос-
питанницы имѣли право1 получать его отъ казны, и хотя онъ былъ,
какъ и вся наша одежда, непрактиченъ и сшитъ нѳ по фигурѣ, но, разъ
онъ былъ надѣтъ-, начальство не придиралось. Но дѣло въ томъ, что ки-
товый усъ въ казенномъ корсетѣ былъ замѣняемъ то металлическими,
то деревянными пластинками, до такой степени хрупкими, что онѣ без-
престанно ломались и впивались въ тѣло. Поносишь, бывало, такой кор-
сетъ мѣсяцъ-другой, и вся талія оказывается въ ссадинахъ и ранкахъ.
Нестерпимая боль заставляетъ воспитанницу умолять родныхъ дать ей
денегъ на покупку собственнаго корсета. Можетъ быть, внѣ института
его можно было пріобрѣсти дешевле, но у насъ онъ стоить отъ- 6 до
8 рублей. Желающія имѣть собственный корсетъ должны были подчи-
няться общему правилу, заказывать его у корсетницы, которой начальство
разрѣшало пріѣзжать въ институтъ снимать мѣрку. Выходило, что, по
самому скромному разсчету, каждой воспитанницѣ, лично для своихъ
— 295 —
потребностей, нужно было ежегодно имѣть, по крайней мѣрѣ, рублей
15—17. Но и этою суммою мудрено было ограничиться: передъ Рожде-
ственскими праздниками воспитанницы устраивали въ складчину ёлку,
перецъ Пасхою необходимо было имѣть деньги на покупку шелка, чтобы
вышивать мячики, которыми христосовались, вмѣсто яицъ, со священ-
никомъ, дьякономъ, съ учителями, испѳктрисою. Существовалъ обычай
праздновать именины, т. ѳ. угощать въ этотъ день подругъ и учителей,
на что затрачивалось сразу нѣсколько рублей, было и множество дру-
гихъ расходовъ,—избѣжать ихъ было чрезвычайно мудрено. Конечно,
болѣе всего нужны были деньги на то, чтобы нѳ голодать. Воспитан-
ницамъ, деньги которыхъ были на рукахъ классныхъ дамъ, дозволялось
покупать булки и ничего другого изъ съѣстного; тѣ же, которыя сами
хранили деньги, покупали всѳ, что хотѣли, но эти покупки обходились,
имъ втридорога.
Въ первый годъ послѣ своего поступленія въ Смольный, когда
мысль о домѣ еще жила въ душѣ воспитанницы, когда нѣжныя узы
любви къ родителямъ еще не ослабѣли, она вспоминала о домашнихъ
нуждахъ, о бѣдности своего семейства и употребляла всѣ средства,
чтобы сокращать свои расходы, урѣзывать себя даже въ существенныхъ
потребностяхъ. Но болѣе или менѣе продолжительное пребываніе въ
институтѣ, напоминавшемъ настоящій женскій монастырь, изолированный
отъ міра и людей, въ который никогда нѳ проникали ни человѣческіе
стоны, ни человѣческія страданія, заставлялъ ѳѳ всѳ глубже погружаться
въ тину институтской жизни, всѳ равнодушнѣе относиться ко всему
остальному. Между родителями и дочѳрью-институткой мало-по-малу
возникали нѳдоразумѣнія,—прежде всего, на почвѣ матеріальной. Имѣя
множество нуждъ, которыхъ казна или вовсе нѳ удовлетворяла, или
удовлетворяла крайне плохо, воспитанница то и дѣло обращалась къ
родителямъ съ просьбою дать ей денегъ или купить то одно, то другое.
Большинство родителей были люди небогатые и зачастую отказывались испол-
нять такую просьбу, а другихъ возмущало то, что, отдавъ дочь на ка-
зенное иждивеніе, они должны были постоянно тратиться на нее. Къ
тому же и дочка всѳ менѣе утѣшала ихъ: они замѣчали, что она те-
ряетъ привычку къ экономіи, пріобрѣтенную въ семьѣ. Сначала она
сама упрашивала ихъ доставлять ей лишь то, что дѣйствительно было
для нея крайне необходимо, а потомъ начинала требовать денегъ на
подарки, просила принести ей то духи, то одеколонъ и, наконецъ, умо-
ляла купить золотую цѣпочку, на которой она могла бы носить крестъ,
единственное украшеніе, которое намъ не было воспрещено. И родители,
осаждаемые вѣчными просьбами, дѣлавшимися всѳ болѣе настойчивыми
и безсердечными, раздражались на свою дочь.
Вѣчно выпрашивать у родителей деньги насъ заставляли нѳ только
— 296 —
необходимость или собственный капризъ, но и классныя дамы. М-еІІе Вер-
ховская была особой весьма изящной. Она любила красивые туалеты и
тратила на нихъ почти все свое жалованье. Даже въ своемъ простомъ
форменномъ синемъ платьѣ она казалась несравненно болѣе нарядной,
чѣмъ всѣ остальныя ѳя товарки. Передъ своими выѣздами она откры-
вала дверь своей комнаты и, красивая, нарядная, улыбающаяся, выхо-
дила къ намъ и спрашивала, какъ мы находимъ ѳя новое платье. Мы
приходили въ восторгъ отъ такого милаго отношенія и, въ отвѣтъ, кри-
чали ей: «королева», «божественная», «небесная!» Красивая и изящная
всегда, она была особенно прекрасна въ эти минуты своего «отлета»
изъ института, когда она, хотя на нѣсколько часовъ, оставляла нена-
вистныя для нея стѣны монастыря, въ которомъ жила по необходи-
мости. Вѣроятно, вслѣдствіе любви ко всему изящному, Верховская, еще
болѣе другихъ классныхъ дамъ, навязывала своимъ воспитанницамъ по-
купку всего дорогого, не считаясь со скудными средствами огромнаго
большинства.
— Дѣти! Я ѣду въ гостиный дворъ,—объявляетъ она.—Что кому
нужно?
Одна проситъ купить мыла, другая—помаду, гребенку, перчатки
щетку. На ея вопросъ, какое мыло купить, ѳй отвѣчаютъ: «самое про-
стое, копѣекъ въ 15».
— Что тебѣ за охота мыться такою дрянью? Я за 60 коп. куплю
тебѣ превосходное мыло...
— Но вѣдь тогда у мѳня останется всего 1 руб., а раньше, какъ
черезъ три мѣсяца, мнѣ не пришлютъ денегъ изъ деревни.
— Какъ хочешь. Я могу купить и въ 15 коп. Если память меня
нѳ обманываетъ, такимъ мыломъ въ прачешной бѣлье моютъ. Вѣдь отъ
него, пожалуй, саломъ несетъ!..
— Тогда, пожалуйста, ш-еііе, купите такое, какое вы совѣтуете,—
спѣшитъ 'заявить воспитанница, опасаясь разсердить Верховскую своимъ
упорствомъ и заставить ее заподозрить себя въ разсчетливости.
Такъ бывало съ маленькими воспитанницами, а въ старшемъ
классѣ онѣ уже привыкали къ дорогимъ туалетнымъ принадлежностямъ,
и сами просили не покупать дешевыхъ.
Тамъ, гдѣ классныя дамы нѳ подбивали воспитанницъ на покупку
дорогихъ вещей, онѣ вынуждали ихъ тратиться на что-нибудь другое.
Напр., у одной классной дамы, Лопаревой, была страсть навязывать
лотерейные билеты, чѣмъ она, вѣроятно, оказывала услугу кому-нибудь
изъ своихъ знакомыхъ. Несмотря на то, что раздача ихъ была сопря-
жена для нея съ нѣкоторыми непріятностями, она продолжала дѣлать
свое.
— Кто изъ васъ возьметъ лотерейный билетъ? Всего по четвер-
— 297 —
таку... Прехорошенькія вещицы на выигрышѣ: салфеточки, запонки,
пряжки, подушки для булавокъ...
Всѣ молчатъ.
— Долго я буду дожидаться? Павлухина, ты сколько берешь?
— Нѳ знаю, право...
— Кто же знаетъ, если ты не знаешь? Говори же, наконецъ...
— Одинъ...	‘
— Одинъ? Да чего же ты боишься? Вѣдь если ты возьмешь даже
4 билета, у тебя все же останется еще 2 рубляі..
— Хорошо.
Лопарева немедленно записывала за Павлухиной 4 билета.
— А ты, Осипова, сколько берешь? Хотя у меня нѣтъ твоихъ
денегъ, но я съ удовольствіемъ одолжу тебѣ до пріѣзда твоего отца.
— Какъ же мнѣ просить у него денегъ на лотерею, когда онъ
только что купилъ мнѣ ботинки и перчатки! Онъ навѣрно откажется;
скажетъ, что мнѣ нѳ нужны здѣсь ни запонки, ни салфетки, которыя
разыгрываются.
— Можешь сказать твоему отцу, что билеты эти берутся не для
того, чтобы что-нибудь выгадать для себя, а чтобы помочь несчастному
семейству. Если ваши родители не пріучили васъ дома къ состраданію,
то мы обязаны дѣлать это.
Послѣ такого внушенія билеты разбирались, хотя по прежнему
весьма неохотно, но безпрекословно. Дѣло доходитъ до воспитанницы
Петровой, одной изъ «отчаянныхъ». М-еіІѳ Лопарева, нѳ ожидавшая
ничего хорошаго для себя отъ этой воспитанницы, уже повернулась,
чтобы уйти въ свою комнату, но та сама подошла къ ней и отчека-
нила: «Денегъ для этихъ билетовъ я просить нѳ буду... Моя мать нѳ
знаетъ несчастнаго семейства, въ пользу котораго вы распродаете би-
леты... Намъ и для собственной ѣды приходится то и дѣло клянчить
деньги у родителей»...
— Гадина! Пошла прочь!—вскричала Лопарева и изо всей силы
хлопнула за собою дверь.
— Счастливая! Сумѣла отвязаться отъ проклятыхъ билетовъ!—съ
завистью говоритъ Петровой одна подруга.—Какъ бы я хотѣла быть
такою же отчаянной, какъ ты! Да вотъ, не могу...
Дорого обходились намъ и наши горничныя; въ каждомъ дортуарѣ
служила одна изъ нихъ. Она обязана была убирать не только нашу
спальню, но и комнату классной дамы, а также служить какъ намъ,
такъ и ей. Она дѣйствительно убирала дортуаръ, но служила исключи-
тельно классной дамѣ. Нужно замѣтить, что воспитанницы обязаны были
•сами убирать свой кровати и ящики табуретовъ. Если передъ уходомъ
въ классъ кто-нибудь изъ насъ забывалъ ѳто сдѣлать или плохо выпол-
— 298 —
налъ эту обязанность, ѳѳ бранили и наказывали. Если горничная, по
уходѣ воспитанницы, замѣчала безпорядокъ на ѳя кровати или. въ та-
буретѣ, она старалась исправить эту небрежность, но только для-той, ко-
торая покупала ея любезность; на безпорядокъ жѳ у воспитанницы, отъ
которой она мало получала, она нерѣдко даже обращала вниманіе
классной дамы. Несмотря на то, что каждая воспитанница дарила гор-
ничной деньги за ея услуги, дортуарная дама два раза въ годъ (въ
Пасху и Рождество) дѣлала сборъ на покупку дли нея подарка. Вслѣд-
ствіе этого дортуарныя горничныя, сравнительно съ остальною прислу-
гою института, быстро наживались, что давало имъ возможность, черезъ
нѣсколько лѣтъ послѣ вступленія въ эту должность, выходить замужъ.
Тутъ уже воспитанницамъ предстояла трата болѣе значительная, чѣмъ
всѣ предыдущія.
— Дѣти!—обратилась къ намъ однажды ш-еііе Верховская.—Дор-
туаръ ш-еііе Лопаревой сдѣлалъ прекрасное приданое своей горничной.
Смотрите же и; вы, нѳ ударьте въ грязь лицомъ... Подумаемъ сообща,
что кому ивъ васъ попросить у родителей для Даши. Ты, Маша, что
собираешься сдѣлать для нея?
— Полдюжины носовыхъ, платковъ...,
— Прекрасно, но вѣдь это же пустяки! Мы вотъ какъ устроимъ
это дѣло: пусть каждая изъ васъ купитъ для нея какой-нибудь пустя-
чокъ въ приданое и что-нибудь существенное. Ольга! Твоя сестра имѣетъ
много вкуса: она сумѣла бы выбрать для нея простенькое, но хоро-
шенькое подвѣнечное платье! Какой.-нибудь недорогой шерстяной матеріи...
Ну, а еще купи ей, напримѣръ, чулки< или что-нибудь въ этомъ родѣ—
Между тѣмъ сестра этой воспитанницы не имѣла собственныхъ
денегъ; ея мужъ самъ покупалъ для нея наряды, но такихъ интимныхъ
сторонъ жизни институтка уже никогда не передавала классной дамѣ.
— А твоя мама, Аня? Я знаю... она не можетъ много тратить!—
(Верховская намекала на то, что мать этой воспитанницы была бѣдна,,
такъ какъ она приходила въ институтъ очень скромно одѣтою). При
этомъ намекѣ воспитанница краснѣла отъ стыда.—Она можетъ нѳ по-
купать нашей невѣстѣ никакого пустячка, но пусть пріобрѣтетъ для нея
только полдюжины готовыхъ рубашекъ. Это не обойдется ей очень
дорого!
— А ты что?
— Перчатки.
— Неужели только? Подумай сама, какое же составится приданое,
если одна изъ васъ подаритъ перчатки, другая—полдюжины носовыхъ
платковъ.., Вамъ нечего скаредничать! Вѣдь вы собираете на Дашу въ
послѣдній разъ.
А между тѣмъ въ нашемъ дортуарѣ уже вторая горничная выхо-
— 299 —
шла замужъ, къ тому жѳ сборы на праздничный подарокъ происходили
регулярно.
Нѣкоторыя воспитанницы тратили деньги и на подарки классной
дамѣ въ день ея именинъ. За два, за- три мѣсяца она обыкновенно-го-
ворила горничной о томъ, что ей хочется купить то или другое; но что
она отложитъ эту покупку до той поры, пока скопитъ себѣ деньги.
Иногда воспитанницы въ складчину покупали какой-нибудь подарокъ,,
иногда нѣсколько воспитанницъ дарили ей отдѣльно каждая,—только
Верховская никогда нѳ принимала подарковъ.
Въ одномъ изъ дортуаровъ двѣ воспитанницы-сестры положили на
столъ своей классной дамы большой изящный ящикъ съ чаемъ, обтя-
нутый атласомъ и затканный выпуклыми китайскими фигурами.
— Кто. изъ васъ положилъ мнѣ это?—спрашивала классная дама,
входя въ дортуаръ съ ящикомъ, въ рукахъ.
— Мы, шайетоізеііе,—отвѣчали обѣ сестры.
— Но кто же изъ васъ? Ты или твоя сестра?—насмѣшливо улы-
баясь, переспросила дама.
— Мы обѣ!—отвѣчали удивленныя сестры. Подарокъ былъ сра-
внительно дорогой,—нѣсколько фунтовъ высокаго сорта желтаго чая; но
классная дама; вѣроятно, не' подозрѣвала его цѣнности, а, можетъ
быть, потому, что1 разсчитывала получить другое, она нѳ постыдилась въ
упоръ поставить такой вопросъ.
Охлажденію между родителями и дочерьми содѣйствовалъ и весь
строй институтской жизни. Нужно помнить, что въ ту пору институтъ былъ
совершенно закрытымъ заведеніемъ: воспитанницъ нѳ пускали къ род-
нымъ ни на лѣто, ни на праздники, и онѣ мало-по-малу забывали обо
всемъ, что дѣлалось внѣ ихъ стѣнъ. Все, что происходило не въ инсти-
тутѣ, для институтокъ становилось все болѣе безразличнымъ, даже стран-
нымъ,—ихъ отчужденіе отъ родителей и родного гнѣзда росло все
быстрѣе. Скоро у нихъ не хватало' даже темъ для разговора во время
ихъ свиданій. Въ пріемные часы институтка сообщитъ родственни-
камъ о томъ, кого она «обожаетъ», сколько разъ въ эту недѣлю она
встрѣтила «обожаемый предметъ», нѳ утаитъ и того, какъ она была на-
казана, за что на этихъ дняхъ придралась къ ней «вѣдьма», какой
баллъ она получила у учителя,—и матеріалъ для разговора исчерпанъ.
Мало того, она замѣчаетъ, что и эти новости, для нея столь значитель-
ныя, совсѣмъ нѳ интересуютъ ея родныхъ, а ея братья и кузены относятся
къ нимъ даже насмѣшливо. Это ее раздражаетъ и мало-по-малу озлобляетъ
противъ своихъ. Она старается все меньше знакомить ихъ съ событіями
институтской жизни, и иногда черезъ минутъ десять послѣ свиданія со-
всѣмъ умолкаетъ, а между тѣмъ ей приходится сидѣть съ родными въ
пріемные дни часа два и болѣе.
— 300 —
Расширеніе умственнаго круговора ученицъ, посредствомъ препо-
даванія могло бы еще поддерживать между родителями и ихъ дочерьми
интересъ другъ къ другу, но въ то время, которое я описываю, оно въ
Россіи всюду было поставлено очень плохо, а въ Смольномъ. еще того
хуже. Подходящаго чтенія, которое могло бы хотя нѣсколько заинтере-
совать ученицъ, нв/ существовало. Если и было нѣсколько любительницъ
чтенія (ихъ вообще было крайне мало), то онѣ читали плохіе француз-
скіе романы въ оригиналѣ, а еще чаще въ безграмотныхъ переводахъ.
Классныя дамы,—наше непосредственное и ближайшее началь-
ство, нѳ могли и нѳ желали возбуждать въ насъ стремленіе къ
чтенію. Сами крайне невѣжественныя, онѣ настойчиво проповѣды-
вали необходимость для молодыхъ дѣвушекъ усвоить лишь французскій
языкъ и хорошія манеры, а для нравственности—религію. «Остальное
всѳ»,—какъ безъ стѣсненія выражалась ш-ѳііѳ Тюфяева,—паръ, и какъ
паръ быстро улетучится... Вотъ я, напримѣръ, послѣ окончанія курса
никогда нѳ раскрывала книги, а, слава Богу, ничего изъ этого дурного
нѳ вышло: могу смѣло сказать, начальство уважаетъ меня».
Въ дореформенное время насъ нѳ обучали естественнымъ наукамъ,
и мы никогда ничего не читали по этимъ предметамъ. Да и могли ли
онѣ насъ интересовать при нашей затворнической жизни? За все
время воспитанія мы никогда нѳ видѣли ни цвѣтовъ, ни животныхъ, не
могли наблюдать и явленій природы: сидимъ, бывало, въ саду во время
лѣтнихъ каникулъ, а чуть только тучи начинаютъ сгущаться, насъ немедленно
ведутъ въ дортуаръ или классъ. Во время всей нашей затворнической жизни
намъ не удавалось видѣть ни широкаго горизонта, ни простора полей и
луговъ, ни горъ, ни лѣсовъ, ни моря, ни рѣкъ и озеръ, ни восхода и за-
ката солнца, ни бурана въ степи, хотя мы и дѣлали сочиненія о всѣхъ
этихъ явленіяхъ природы. Тѣ, у кого въ дѣтствѣ была развита любовь
въ природѣ, здѣсь совершенно утрачивали ее. Весьма естественно, что,
окончивъ курсъ въ институтѣ, мы были вполнѣ равнодушны къ красо-
тамъ природы. Съ утра до вечера мы видѣли передъ собой лишь голыя
стѣны громадныхъ дортуаровъ, корридоровъ, классовъ, всюду выкрашен-
ныя въ одинъ и тотъ жѳ цвѣтъ. Всѣ эти аппартаменты производили на
новенькую удручающее впечатлѣніе чего-то холоднаго, неуютнаго, что
заставляло отъ страха замирать робкое дѣтское сердце, но проходилъ
годъ-другой, и никто изъ насъ нѳ обращалъ на это вниманія, никто не на-
ходилъ эту обстановку ни постылою, ни странною. Спрашивается: почему
нѳ могли окрасить стѣны каждаго дортуара въ особый цвѣтъ, обвести
ихъ сверху какимъ-нибудь цвѣтнымъ бордюромъ и тѣмъ придать спальнѣ
менѣе казенный видъ? Кромѣ пріемной залы, гдѣ были портреты цар-
ской фамиліи, стѣны были повсюду совершенно голыя. Почему не могли
повѣсить на нихъ портретовъ знаменитыхъ писателей, олеографіи съ исто-
— 301 —
рическими сюжетами, пейзажи красивыхъ мѣстностей? Почему не дозво-
лялось воспитанницамъ прикрѣплять къ изголовью кроватей фотографіи ро-
дителей и родственниковъ, почему запрещено было ставить на подокон-
никахъ горшки съ цвѣтами, за которыми могли бы ухаживать воспи-
танницы? Все это хотя нѣсколько скрашивало бы однообразіе жизни,
возбуждало бы человѣческія чувства, хотя слабо поддерживало бы лю-
бовь къ прекрасному.
Этотъ* казарменный режимъ, вытравлявшій любовь къ родителямъ,
привязанность къ родному гнѣзду и другія человѣческія чувства, клалъ
особенно постыдный отпечатокъ на отношеніе воспитанницъ къ бѣднымъ
родственникамъ. Какъ краснѣли онѣ, когда въ пріемные дни имъ при-
ходилось садиться подлѣ плохо одѣтыхъ матерей и сестеръ! Какъ стра-
дала институтка, когда въ. это время, нарочно, чтобы переконфузить ее
еще болѣе, къ нимъ подходила дежурная классная дама и обращалась
къ ѳя родственницѣ съ какимъ-нибудь вопросомъ на французскомъ
языкѣ, котораго та нѳ знала. Конечно, въ такихъ случаяхъ, классныя
дамы могли только бросать презрительно - насмѣшливые взгляды, но
вслухъ рѣдко рѣшались выражать свое презрѣніе. Однако, желая дать
это почувствовать воспитанницѣ, онѣ зачастую останавливали свое внима-
ніе на особахъ, являвшихся въ институтъ въ модномъ туалетѣ. Прови-
нится, бывало, въ чемъ-нибудь воспитанница, имѣющая богатыхъ род-
ныхъ, и классная дама замѣчаетъ: «Воображаю, какъ тяжело будетъ
твоей достойной матушкѣ узнать о твоемъ дурномъ поведеніи!» А между
тѣмъ все достоинство этой матери, съ которою классная дама никогда
нѳ сказала ни слова, состояло только въ томъ, что та являлась въ пріем-
ную въ богатомъ туалетѣ. Нѳ мало было такихъ случаевъ: воспитан-
ницу спрашиваютъ, кто у нея былъ въ послѣднее воскресенье. «Няня»,
отвѣчаетъ та, и не только классной дамѣ говоритъ она это, но и своимъ
подругамъ, а между тѣмъ къ ней приходила ея родная мать, но она,
была бѣдно одѣта, и институтка отреклась отъ родной матери. Вотъ
какъ былъ великъ ужасъ сознаться въ бѣдности своихъ родителей! Ни
съ кѣмъ нѳ разговаривая въ институтѣ о семьѣ, если она нѳ была бо-
гатою, воспитанница скоро забывала о своемъ тяжеломъ матеріальномъ
положеніи и дѣлалась все болѣе чужою й* далекою членамъ своей родной
семьи. Матери, нѣсколько лѣтъ нѳ видавшія своихъ дочерей послѣ ихъ
опредѣленія въ институтъ, обыкновенно поражались нравственною пере-
мѣной, происшедшею съ ними за время разлуки.
Постепенно утрачивая естественныя чувства, институтки сочиняли
любовь искусственную, пародію, каррикатуру на настоящую любовь, въ
которой нѳ было ни крупицы истиннаго чувства. Я говорю о тради-
ціонномъ институтскомъ «обожаніи», до невѣроятности дикомъ и нелѣ->
помъ. Институтки обожали учителей, священниковъ, дьяконовъ, а въ
— 802 —
младшихъ классахъ и воспитанницъ старшаго возраста. Встрѣтитъ, бы-
вало, «адоратрива» (такъ называли тѣхъ, кто кого-нибудь обожалъ
свой «предметъ» и кричитъ .ѳму: «абогаЫѳ», «сЬагтапіѳ», «йіѵіпе».
«сёіезіе», цѣлуетъ обожаемую въ плечико, а если ѳто учитель или свя-
щенникъ, іто -уже безъ поцѣлуевъ только кричитъ ему: «божественный»
«чудный»! Если адоратрису наказываютъ за то, что она для выраженіе
своихъ чувствъ выдвинулась изъ паръ или осмѣлилась громко кричать
(классныя .дамы преслѣдовали насъ нѳ за обожаніе, а лишь за нару
шѳніѳ порядка и тишины), она считаетъ себя счастливою, сіяетъ к
имѣетъ ликующій видъ, ибо она страдаетъ за свое «божество». Наиболѣе
смѣлыя изъ обожательницъ бѣгали на нижній корридоръ, обливали шляпу
и верхнія платья своихъ предметовъ духами, одеколономъ, отрѣзывала
волосы отъ шубы и носили ихъ въ видѣ ладонокъ на груди. Нѣкоторыя
воспитанницы вырѣзали перочиннымъ ножомъ на рукѣ иниціалы обо-
жаемаго предмета, но такихъ мученицъ, къ счастью, было немного.
Мнѣ такъ часто приходилось упоминать объ «отчаянныхъ», что
я хочу сказать о нихъ нѣсколько словъ. Какъ ѳто ни странно, но «от-
чаянныя», вслѣдствіе своего дерзкаго поведенія, пользовались у насъ
нѣкоторыми преимуществами. Хотя начальство ихъ жестоко ненавидѣло,
во, въ то время какъ классныя дамы за ничтожныя провинности награ-
ждали трепкой и пинками . «кофулѳкъ», онѣ несравненно болѣе стѣсня-
лись съ «отчаянными», особенно старшаго класса, которыя могли на-
говорить имъ много неподходящаго; классныя дамы называли это дерзо-
стями, а большая часть воспитанницъ—«правдою». Эта «правда» ро-
няла авторитетъ дамъ передъ классомъ, и онѣ многое спускали «от-
чаяннымъ», только бы лишній разъ нѳ услышать ихъ дерзкія рѣчи.
Существованіе «отчаянныхъ» приносило нѣкоторую пользу и осталь-
нымъ воспитанницамъ: во-первыхъ, большинство ихъ защищало нѳ только
собственные интересы, но' и интересы класса, вступаясь чаще всего за
тѣхъ, которыя были несправедливо наказаны. Можно смѣло сказать, что
отчаянное поведеніе нѣкоторыхъ воспитанницъ старшаго класса, гдѣ онѣ
были .уже болѣе находчивыми, нѣсколько ослабляло грубый произволъ и
самодурство классныхъ дамъ.
Какимъ образомъ могли существовать отчаянныя, когда начальство
всегда могло выбросить ихъ изъ института? Происходило это, вѣроятно,
потому, что не такъ то просто было уволить изъ института воспитан-
ницу, которая была не по душѣ начальству. Когда начальница, освѣ-
домленная о дурномъ поведеніи той или другой воспитанницы, доносила
объ этомъ (еще въ гораздо болѣе раннія времена, чѣмъ тѣ, которыя я
•описываю).императрицѣ Маріи .Ѳедоровнѣ, та не поощряла такихъ жа-
лобъ, а напротивъ—ставила ихъ въ величайшую вину нѳ только клас-
снымъ дамамъ, но и начальницѣ. Даже гораздо позже, когда высшее
— 303 —
завѣдываніе .институтомъ перешло «къ императрицѣ Александрѣ Ѳедо-
ровнѣ, которая, сравнительно съ предшествующею государынею, почти
не занималась институтомъ, императоръ Николай Павловичъ лично про-
силъ начальницу Леонтьеву оставить всѣ порядки, весь строй <и духъ
института, какъ это было при его матери, императрицѣ Маріи Ѳедо-
ровнѣ. Однажды Леонтьева донесла императрицѣ Александрѣ Ѳедоровнѣ
о томъ, что одну изъ воспитанницъ слѣдовало бы выключить за шалости.
Императрицу это разстроило, тѣмъ болѣе, что она въ это время
была больна. Узнавъ объ этомъ, Николай Павловичъ былъ страшно
взбѣшенъ, что такимъ сообщеніемъ потревожили его супругу во время
ея болѣзни, и немедленно приказалъ передать Леонтьевой, чтобы она
не смѣла разстраивать его супругу донесеніями о такихъ пустякахъ,
какъ школьныя шалости институтокъ, и еще разъ строго подтвердилъ,
чтобы она всецѣло руководствовалась правилами, введенными для инсти-
тутовъ его покойною матерью. Послѣ того Леонтьева, видимо, была бо-
лѣе осторожна въ своихъ донесеніяхъ; въ ея письмахъ къ императрицѣ
Маріи Александровнѣ проглядываетъ уже другой характеръ. «Нѣкоторыя
дѣвушки слишкомъ рѣзвы, но это такъ естественно въ ихъ юномъ воз-
растѣ»,—вотъ въ какомъ тонѣ писала она новой императрицѣ. Вѣ-
роятно, императрица Марія Александровна тоже не выказывала желанія
легко выключать воспитанницъ изъ института. За все время моего вос-
питанія изъ института были уволены только двѣ воспитанницы, и два
раза хотѣли уволить меня, но это не удалось ни въ тотъ, ни въ дру-
гой разъ. Вообще выкинуть воспитанницу изъ института было не такъ-то
легко, въ чемъ я убѣдилась впослѣдствіи по собственному опыту, и вотъ
-этимъ-то я объясняю существованіе у насъ «отчаянныхъ».
Нравственное воспитаніе у насъ стояло на первомъ планѣ, а
-образованіе занимало послѣднее мѣсто; вслѣдствіе этого наши учителя
нѳ имѣли никакого значенія въ институтѣ. Все воспитаніе было въ
рукахъ классныхъ дамъ, являвшихся нашими главными руководитель-
ницами и наставницами.
Дочь бѣдныхъ родителей, окончивъ курсъ въ институтѣ, шла въ
гувернантки,—это было почти единственное средство заработка для
женщины того времени. Она могла быть и учительницей въ пансіонѣ,
но ихъ было слишкомъ мало, чтобы пріютить всѣхъ желающихъ. Ин-
ститутъ рѣдко принималъ въ классныя дамы очень молодыхъ дѣву-
шекъ, а потому имъ, по окончаніи курса въ институтѣ, волей-неволей
приходилось начинать свою жизнь съ гувѳрнантства. Умственно и
нравственно неразвитая,—все ѳя образованіе заключалось въ долбйѣ
и въ переписываніи тетрадей,—«-бѣлоручка по воспитанію и привыч-
камъ, она не могла заинтересовать дѣтей своимъ преподаваніемъ, нѳ
имѣла и практическаго такта для того, чтобы дать отпоръ тогдашнимъ
— 304 —
избалованнымъ помѣщичьимъ дѣтямъ. Положеніе гувернантки въ крѣ-
постническій періодъ было вообще самое печальное, а положеніе гу-
вернантки-институтки, вслѣдствіе полной неподготовленности къ жизни,
было еще того хуже. Мѣняя одно мѣсто на другое, выпивъ до дна
полную чашу обидъ и униженій, дѣвушка, послѣ нѣсколькихъ лѣтъ
гувѳрнантства, добивалась, наконецъ, мѣста классной дамы, если только,
конечно, во время своего институтскаго воспитанія она сумѣла хорошо
зарекомендовать себя передъ начальствомъ. За время гувѳрнантства
она Не обновила своего умственнаго багажа, а только испортила ха
рактѳръ и явилась на .казенную службу уже особою озлобленной, съ
издерганными нервами, мелочною и придирчивою. Окруженная моло-
дыми дѣвушками, она нѳ могла безъ зависти смотрѣть на молоды»
лица. Въ этомъ возрастѣ и она мечтала о счастьѣ взаимной любви
(другихъ мечтаній въ то время у молодой дѣвушки нѳ бывало), и онѣ,
какъ она, тоже, вѣроятно, разсчитываютъ выйти замужъ за богатыхъ
и знатныхъ, которые съ обожаніемъ будутъ склонять колѣни передъ
ними. Но ѳя мечты нѳ осуществились, ее встрѣтили въ жизни лишь
тяжелая зависимость и неволя... И съ ними,—думала она,—будетъ то
жѳ, что и съ нею, но онѣ счастливѣе ея уже тѣмъ, что еще могутъ
надѣяться и мечтать!.. И новая классная дама сразу становилась съ
воспитанницами въ оффиціальныя отношенія, а затѣмъ дѣлалась все
болѣе придирчивою и злою. Ея гувѳрнантство нѳ дало ей педагогиче-
ской опытности, а если бы она и пріобрѣла еѳ, то не могла бы при-
мѣнять ее въ институтѣ, гдѣ существовали особыя правила и тради-
ціи для воспитанія, и гдѣ весь строй жизни былъ противоположенъ
семейному.
Въ качествѣ классной дамы она продолжала влачить свою жал-
кую жизнь, не скрашенную даже привязанностью воспитанницъ, ввѣ-
ренныхъ ея попеченію. Черезъ нѣсколько лѣтъ своей службы она уже
была на счету «старой дѣвы» и, наконецъ, сама приходила къ окон-
чательному выводу, что жизнь еѳ обманула, что больше ѳй уже не на
что разсчитывать и, разочаровавшись во всемъ и во всѣхъ, она начи-
нала думать только о своемъ покоѣ. Вотъ почему классныя дамы такъ
ревниво охраняли мертвую неподвижность, вотъ почему онѣ не допус-
скали шума даже во время игръ и забавъ. Невѣжественныя, мелочныя,
придирчивыя, многія изъ нихъ были настоящими «фуріями» и «вѣдь-
мами», какъ ихъ называли. Въ маленькихъ классахъ онѣ грубо тол-
кали дѣвочекъ, чувствительно теребили ихъ; со старшими было немы-
слимо позволять это себѣ, но зато ихъ можно было наказывать за
всякій пустякъ: за недостаточно глубокій реверансъ, за смѣхъ, за обо-
рванный крючокъ платья, за спустившійся рукавчикъ, за прическу не
по формѣ и т. д. до безконечности.
— 305 —
Къ классной дамѣ принято было обращаться только съ прось-
бою: «позвольте мнѣ отправиться въ л^узыкальную комнату для упра-
жненія на фортепіано», «позвольте днѣ выйти въ корридоръ», но
вступать съ иею въ простой, человѣческій разговоръ считалось. непо-
зволительною фамильярностью. Самымъ обычнымъ наказаніемъ было
сррвать передникъ, поставить къ доскѣ на нѣсколько часовъ, что
обыкновенно сильно мѣщало приготовлять уроки къ слѣдующему дню. Нѣко-
торыя классныя дамы, наказывая .воспитанницу младшаго класса, не
позволяли ей плакать: рѣзко отрывая 'Носовой,, платокъ отъ глазъ ре-
бенка, ..онѣ кричали: «зопйгег ѵоігѳ рипійоп, зоцйгег». Этимъ достигали
того, что дѣти скоро. переставали стыдиться наказанія, а въ старшемъ
классѣ къ нему.уже относились совершенно равнодушно, какъ въ не-
избѣжной повинности. Я ; не буду говорить особо о наказаніяхъ, такъ
какъ о нихъ то и дѣло приходится, упоминать въ этомъ очеркѣ, но не
могу нѳ сказать нѣсколько словъ объ одномъ изъ нихъ, тѣмъ болѣе,
что оно совершенно подрывало физическія и нравственныя силы дѣ-
вочекъ.
Извѣстный дѣтскій ночной грѣхъ возбуждалъ къ провинившейся
безчеловѣчное отношеніе со стороны .всѣхъ безъ исключенія окружаю-
щихъ. Это несчастіе случалось, съ, нѣкоторыми воспитанницами обык-
новенно лишь въ первый годъ ихъ вступленія цъ .институтъ, слѣдова-
тельно, когда имъ. было 9 или 10 лѣтъ. Въ младшемъ классѣ рѣдко
кто изъ - дѣвочекъ понималъ позоръ доноса „на подругу, и никто изъ
нихъ нѳ умѣлъ разобраться въ томъ, происходитъ ли несчастіѳ съ то-
варкой отъ дурнрй привычки ;или одъ болѣзни. . Совершенно также
плохо были освѣдомлены на этотъ счетъ и , классныя дцмы. Между
тѣмъ тѣ и другія твердо усвоили прнятіе о томъ, какъ постыдно не
соблюдать чистоплотныхъ обычаевъ. Дакъ только утромъ воспитан-
ницы, вставали, иѵодна;и8ъ нихъ замѣчала, что у подруги,не все об-
стоитъ благополучно, она объявляла объ этомъ . во всеуслышаніе.
Провинившуюся осыпали бранью, кричали ѳй, что она опозорила дор-
туаръ, и звали классную даму, которая надѣвала провинившейся ^мок-
рую простыню поверхъ платья и завязывала еѳ на шеѣ. Въ такрмъ
позорномъ нарядѣ несчастную вели въ столовую и во время чая ста-
вили такъ, чтобы всѣ взрослыя и маленькія воспитанницы могли всѳ
время, любоваться ею. Тутъ опять на несчастную сыпался градъ, на-
смѣшекъ и издѣвательствъ, отовсюду раздавались вопросы, изъ какого
Дйртуара.эта особа? Во время урока несчастную избавляли отъ позор-
наго трофея, но, когда приходилось спускаться въ столовую къ зав-
траку и обѣду, она опять была украшена имъ.
Этого несчастія воспитанницѣ никогда не удавалось скрыть, отъ
подругъ, а между тѣмъ оно обыкновенно повторялось... Подруги, счи-
Воспоминанія.	20
— 306 —
тая себя изъ-за нея окончательно опозоренными, все запальчивѣе вы-
ражали къ ней ненависть и презрѣніе, нѳ называя ее иначе, какъ по-
зорными эпитетами, толкали, щипали ее. Чтобы предупредить повторе-
ніе этой слабости, воспитанницы каждый разъ, когда кто-нибудь изъ
нихъ просыпался, считали своею священною обязанностью будить не-
счастную. Въ дортуарѣ было до 30-ти дѣвочекъ, онѣ то и дѣло про-
сыпались ночью и совсѣмъ нѳ давали спать злосчастному ребенку. По-
нятно, что при этихъ нападкахъ нѳсчастіе съ ребенкомъ начинало быстро
учащаться и, въ концѣ концовъ, дѣлалось хроническимъ явленіемъ.
Такія дѣвочки являлись настоящими мученицами. Въ то время, какъ
бѣдную дѣвочку чуть нѳ сживали со свѣта, никто никогда не обратился
къ доктору, чтобы узнать, нѳ подвержена ли она какой-нибудь болѣзни,
нѳ слѣдуетъ ли ее лѣчить вмѣсто того, чтобы карать съ такою жесто-
костью. Одна дѣвочка, испытывая подобныя пытки, изъ здороваго,
краснощѳкаго ребенка, какимъ она поступила въ институтъ, черезъ
полгода превратилась въ хилое, желтолицее существо. Въ концѣ кон-
цовъ ее удалили изъ института. Когда черезъ нѣсколько мѣсяцевъ
послѣ этого она пріѣхала къ намъ навѣстить свою родную сестру,
бывшую въ старшемъ классѣ,—этотъ, еще недавно затравленный звѣ-
рекъ имѣлъ видъ веселый и здоровый.
Грубость и брань классныхъ дамъ, подстать всему солдатскому
строю нашей жизни, отличались полною непринужденностью. Наши
дамы, кромѣ нѣмки, говорившей съ нами по-нѣмецки, обращались къ
намъ нѳ иначе, какъ по-французски. Онѣ, несомнѣнно, знали много
бранныхъ французскихъ словъ, но почему-то нѳ удовлетворялись ими
и, когда принимались насъ бранить, употребляли оба языка, предпо-
читая даже русскій. Можетъ быть, это происходило оттого, что выра-
зительною русскою бранью онѣ надѣялись сильнѣе запечатлѣть въ на-
шихъ сердцахъ свой чистый, поэтическій образъ! Какъ бы то ни было,
но нѣкоторыя бранныя слова онѣ произносили нѳ иначе, какъ по-
французски, другія не иначе, какъ по-русски. Вотъ наиболѣе часто
повторяемыя русскія выраженія и слова изъ ихъ лексикона: «васъ вы-
дерутъ, какъ Сидоровыхъ козъ», «негодница», «дурында-роговна», «ко-
лода», «дубина», «шлюха», «тварь», «остолопка»; изъ французскихъ
словъ неизмѣнно произносились: «ЪгеЪіз §а!ѳизе» (паршивая овца),
«ѵііе рорпіасе» (сволочь). Брань и наказанія озлобляли однѣхъ, а къ
другимъ прививали отчаянность и безшабашность, иныхъ дѣлали гру-
быми и рѣзкими, а многихъ заставляли терять всякое самолюбіе.. И
это естественно: тамъ, гдѣ не дѣйствуетъ убѣжденіе, уже никакъ не
можетъ благотворно вліять наказаніе, въ корнѣ убивающее стыд-
ливость.
Воспитаніе ограничивалось строгимъ надзоромъ классныхъ дамъ
— 307 —
лишь за внѣшнимъ видомъ и поведеніемъ ученицъ: онѣ зорко на-
блюдали за тѣмъ, чтобы воспитанницы были одѣты, кланялись, здоро-
вались, отвѣчали на тѣ или другіе вопросы точь-въ-точь такъ, какъ это
было въ институтскихъ обычаяхъ. За малѣйшее уклоненіе отъ общепри-
нятаго этикета классная дама могла карать по своему усмотрѣнію. Въ
младшемъ классѣ она въ то жѳ время обязана была объяснять дѣтямъ
уроки, заставлять ихъ читать и писать на трехъ языкахъ. Но эту
обязанность выполняли очень немногія, и притомъ обыкновенно крайне
формально и небрежно. Такъ жѳ мало вниманія обращали онѣ на то,
кто какъ учится, обнаруживаютъ ли отвѣты ученицы ея способности,
или показываютъ полное непониманіе и тупость. По своему невѣже-
ству и отсутствію педагогическихъ способностей, классныя дамы нѳ
могли быть полезными кому бы то ни было, а тѣмъ болѣе воспитанни-
цамъ старшаго возраста, съ большинствомъ которыхъ у нихъ были
даже враждебныя отношенія. Надуть, обмануть, ловко провести клас-
сную даму, устроить ей какую-нибудь каверзу—въ старшемъ классѣ
считалось настоящимъ геройствомъ. Какъ бы жестоко ни обращалась
классная дама съ воспитанницами, выполняла она или нѣтъ свои обя-
занности, не превышала ли своей" власти,—за этимъ никто нѳ слѣ-
дилъ, даже инспектриса, хотя это было ея прямымъ долгомъ. Понятно,
что воспитанницамъ некому было жаловаться на возмутительное обра-
щеніе съ ними классныхъ дамъ.
М-ѳІІѳ Нечаева, дортуарная дама одного изъ отдѣленій кофей-
наго класса, всегда отличавшаяся необыкновенною неуравновѣшенностью
своего характера, начала вдругъ приходить все въ большее нервное
разстройство: то и дѣло немилосердно трепала кофулѳкъ, бросала въ
нихъ книгами, безпрестанно ставила ихъ на колѣни въ уголъ, оставляя
въ такомъ положеніи по нѣскольку часовъ. Изъ ея дортуара вѣчно раз-
давались крики, стоны, слезы. Дѣвочки приходили въ классъ и столо-
вую съ распухшими отъ слезъ глазами. Скоро къ этому присоединились
и новыя выходки ш-еііе Нечаевой, отъ которыхъ ея питомицамъ при-
ходилось страдать еще тяжелѣе: по ночамъ она внезапно вбѣгала въ
дортуаръ съ крикомъ: «вставайте!» хватала за руку спящихъ дѣтей
и заставляла ихъ одѣваться, а затѣмъ вопила пронзительнымъ голосомъ:
«на молитву! Господь прогнѣвался на васъ!» При этомъ она бросалась
на колѣни, увлекая за собой и дѣтей. Въ то жѳ время она сильно из-
мѣнилась: исхудала, нѳ ходила, а какъ-то суетливо бѣгала, громко раз-
говаривала сама съ собою; если кто-нибудь обращался къ ней съ за-
мѣчаніемъ, она подымала шумъ, возню, скандалъ. Начальство по этому
поводу таинственно перешептывалось между собой, но никто ея не тро-
галъ и, вѣроятно* долго нѳ тронулъ бы, если бы ея похожденія огра-
ничились лишь ѳя дортуаромъ; но они приняли болѣе широкіе размѣры.
20*
— 308 —
Однажды, разбудивъ воспитанницъ' и не давъ имъ времени одѣться, Не-
чаева потащила ихъ молиться въ классъ, добраться до котораго при-
ходилось чёрезъ нѣсколько корридоровъ. Армія босоногихъ дѣвочекъ,
изъ Лоторыхъ многія1 были въ однѣхъ рубашкахъ, съ отчаяннымъ кри-
комъ и плачемъ бѣжала за нею. Послѣ молитвы въ,классѣ Нечаева
Отправилась съ дѣтьми въ аппартаменты инспектрисы. Но къ ѳтому
времени т-тѳ Сентъ-Илѳръ уже успѣла приготовить все, чтобы отпра-
вить ее въ сумасшедшій домъ. Инспектриса превосходно знала,-что Не-
чаева уже нѣсколько мѣсяцевъ до этого происшествія по ночамъ будила дѣ-
тей и жестоко терзала ихъ, но нѳ ударила палецъ о палецъ, пока та
‘не* привела къ ней ночью полуголыхъ дѣтей.
Прошло уже бдлѣе полугода послѣ моего вступленія въ институтъ,
а-я совсѣмъ ёще не-могла1 приспособиться къ раннему вставанію, го-
роду и холоду. Я вѣчно' тряслась отъ лихорадки, а временами такъ
- кашляла, что будйла подругъ по ночамъ, днемъ жѳ мѣшала имъ слушать
уроки. Въ то же время <меня такъ одолѣвала сонливость, что я маши-
1 налѣво1 исполняла приказанія, была Вялою1 и неразговорчивою; Классныя
'дамы1 рѣшили, что я "послушная дѣвочка, и выказывали ко мнѣ даже
вниманіе: 'Какъ'только я- имъ попадалась на глаза, онѣ всегда, находили,
что я больйа,1 и посылали1 меня въ лазаретъ.
Въ то время для1измѣренія температуры тѣла не примѣняли тер-
мометра: лихорадку докторъ опредѣлялъ по пульсу и ощупывая лобъ
своими руками. Продѣлавъ со мною все, что при этомъ полагалось,
онъ говорилъ, обращаясь къ Надзирательницѣ: «ея всегдашняя болѣзнь—
лихорадка. Поспитъ, поѣстъ, обогрѣется и завтра же будетъ здорова, а
отправится въ классъ—опять то жѳ будетъ... Въ помѣщичьихъ-то до-
махъ жарко топятъ,'плотно кормятъ, тепло укрываютъ; натурально,
чіо такія дѣти- не могутъ выноситъ у насъ температуры 9 и 8 граду-
совъ >.
И я блаженствовала. Мнѣ нравилось даже то,'что служащіе въ
лазаретѣ‘называли другъ друга по именамъ, точно на волѣ. Не стра-
дая болѣе отъ холода1 и голода; я крѣпко засыпала и на другой: день
вставала1 здоровою. Мое благополучіе продолжалось до тѣхъ поръ, пока-
нѳ приводили нѣсколькихъ воспитанницъ, страдавшихъ такимъ жѳ не-
домоганіемъ. Я смотрѣла на нихъ, какъ на враговъ, хотя понимала
всю законность-Моего изгнанія изъ лазарета, въ который я то и дѣло
возвращалась, и гдѣ проводила не тольно дни, но недѣли и мѣсяцы.
Единственнымъ утѣшеніемъ и отдыхомъ отъ неприглядной инсти-
тутской жизни служилъ лазаретъ. Весь его служащій персоналъ—док-
торъ, надзирательница, лазаретная дама—были простыя, добрыя суще-
ства, стоявшія въ сторонѣ отъ институтскихъ интригъ; всѣ они обра-
щались съ нами участливо и добропорядочно. Докторъ прекрасно пони-
- 309 —
малъ, что причиною малокровія и лихорадокъ, которыми воспитанницы
страдали въ первый годъ своей институтской, жизни, были скудное пи-
таніе и суровая жизнь, и охотно держалъ въ лазаретѣ слабыхъ здо-.
ровьѳмъ, а по выходѣ изъ него многимъ прописывалъ молоко или на
нѣкоторое время, больничную пищу,—болѣе онъ. ничего не могъ сдѣлать.
Лазаретъ, въ которомъ воспитанницы могли выспаться вволю, гдѣ. онѣ
отдыхали душой и тѣломъ, спасалъ многимъ изъ нихъ отъ прѳждедре--
мѳнной гибели. Въ него шли охотно даже тогда, когда туда отправляли,
въ наказаніе, что, впрочемъ, практиковалось у насъ довольно рѣдко и
исключительно въ. старшемъ классѣ.
Несмотря на крайне неблагопріятныя условія институтской жизни,
того времени, процентъ смертности среди воспитанницъ былъ сравни?
тѳльно ничтоженъ. Но словамъ одного, врача, серьезно занимавшагося
изслѣдованіемъ причинъ этого явленія, ѳто происходило прежде всего,
отъ того, что; при. самомъ ничтожномъ, заболѣваніи лихорадкою, головнрю,
болью, незначительнымъ разстройствомъ желудка, воспитанницъ немед-
ленно отправляли; въ лазаретъ, и укладывали въ кровать,—такимъ об-
разомъ, въ самомъ началѣ заболѣванія мѣшали дальнѣйшему развитію
болѣзни. Сильному распространенію заразъ и заболѣваній препятство?
вади также чистота и.опрятность хорошо, вентилируемыхъ помѣщеній,
регулярная жизнь, и строго опредѣленное время, для сна и ѣды, что въ
сильной степени ослабляло возбужденное, нервное состояніе воспитан-
ницъ. Но. если процентъ- смертности среди воспитанницъ былъ сравни-
тельно не великъ, зато было чрезвычайно много болѣзненныхъ, исху-
далыхъ, малокровныхъ и нервныхъ.
Возвращаясь изъ. лазарета въ классъ, я уже черезъ, нѣсколько
часовъ чувствовала ознобъ и сонливость, Если это было къ тѣ. часы,
когда подруги готовили уроки къ другому дню, я устраивала себѣ ложе
между скамейками: нѣсколько учебниковъ, покрытыхъ байковою косын-
кой, служили мнѣ подушкой; я опускалась на полъ къ ногамъ подругъ,
которыя усердно зубрили уроки; онѣ бросали на мѳня свои платки, и
я засыпала. Дежурная дама не могла замѣтить меня, а если невзначай
вспоминала о моемъ существованіи, то «сторожихи*, у норъ которыхъ д
лежала между скамейками, толкали мѳня, ц я вскакивала, какъ ни въ
чемъ ни бывало. На вопросъ классной дамы, откуда я взялась, я отвѣ-
чала, что искала учебникъ.
Сонливость и лихорадка, отъ которыхъ я страдала въ первый годъ
институтской жизни, вѣчное пребываніе въ лазаретѣ, все болѣе разви-
вающаяся лѣнь—изъ рукъ вонъ плохо отражались на моихъ занятіяхъ.
Этому содѣйствовалъ и обычай, крѣпко, укоренившійся въ нравахъ учи-
телей: если воспитанница нѣсколько разъ, плохо отвѣчала кому-нибудь
изъ нихъ, онъ переставалъ вызывать ее, и она могла оставить заботу
— 310 —
о своемъ ученіи, увѣренная, что онъ не потревожитъ ея въ продолже-
ніе учебнаго сезона. За нерадѣніе въ ученіи и за плохія отмѣтки никто
съ насъ не взыскивалъ, никого нѳ безпокоила мысль, что воспитанница
бросила учиться.
Изо всего штата классныхъ дамъ, старыхъ дѣвъ, озлобленныхъ
ханжей, придирчивыхъ и до крайности тупыхъ, рѣзко выдѣлялась моя
дортуарная дама т-еііѳ Верховская. Въ ту пору, о которой я говорю,
ей было лѣтъ 25—26. Она была нѳ только самою умною и образован-
ною между ними, но и самою красивою и молодою. Остальныя дамы
рѣдко выѣзжали изъ института въ свои свободные дни, ѳя же въ такое
время никогда нѳ было дома,—у нея, видимо, было нѳ мало знакомыхъ
семействъ. Она нѳ только много читала, но даже обстановка ея комнаты
носила иной характеръ, чѣмъ у другихъ: надъ ея столиками и на стѣ-
нахъ висѣли красивыя этажерки съ книгами, стоялъ шкафъ, наполнен-
ный книгами въ красивыхъ переплетахъ,—зто были произведенія клас-
сиковъ на русскомъ и трехъ иностранныхъ языкахъ, которые она пре-
красно знала и теоретически, и практически. Ея молодость, красота,
превосходное знаніе языковъ, несравненно болѣе высокій уровень обра-
зованія, обстановка ея комнаты, даже ея простое форменное платье,
изящно охватывавшее ея стройную, высокую фигуру,—рѣшительно все
возбуждало къ ней неутолимую зависть ѳя товарокъ. Онѣ нѳ только
вѣчно сплетничали про нее, интриговали, дѣлали ей какіе-то намеки и
безцеремонно подглядывали за нею, когда кто-нибудь ѳѳ навѣщалъ, но
наблюдали даже за ѳя отношеніями къ воспитанницамъ ѳя дортуара,
однимъ словомъ—дѣлали ея жизнь просто невыносимою. Всѳ это, видимо,
страшно раздражало ее, чрезвычайно вредно отзывалось на ея, уже отъ
природы крайне неуравновѣшенномъ характерѣ, испорченномъ инсти-
тутскимъ воспитаніемъ и, какъ говорили мнѣ впослѣдствіи, ухажива-
ніями свѣтскихъ кавалеровъ, между тѣмъ какъ зто существенно все же
не мѣняло ѳя судьбы.
Только она одна считала своею обязанностью объяснять уроки
воспитанницамъ своего дортуара, кое-что разсказывать имъ, заставлять
ихъ читать. Къ несчастью, ей нѳ часто приходилось заниматься съ
дѣтьми: въ свободные дни она уѣзжала, а въ дни дежурствъ иной разъ
такъ погружалась въ чтеніе, что нѳ видѣла и нѳ слышала, что дѣлалось
вокругъ. Нѳ приходилось ей часто заниматься и потому, что между нею
и нами отъ времени до времени наступали крайне враждебныя отно-
шенія, когда всѣ безъ исключенія, точно по уговору, употребляли всѣ
средства, чтобы держаться отъ нея въ сторонкѣ, и отказывались отъ
занятій, придумывая ту или другую причину. М-ѳІІе Верховская, когда
находилась въ хорошемъ настроеніи, была доброю, милою, умною, даже
обворожительною,—и становилась невозможною, когда на нее нападали пе-
— 311 —
ріоды гнѣва и вспышекъ,—тогда мы боялись ее больше всѣхъ классныхъ
дамъ. Въ такіе періоды мы сидѣли въ дортуарѣ такъ тихо, что нѳ смѣли
пошевельнуться, осторожно перевертывали страницы учебника, и у насъ
стояла гробовая тишина: никто нѳ повѣрилъ бы тогда, что тутъ, въ
огромной спальнѣ, сидитъ болѣе 30 дѣвочекъ, и притомъ въ свободное
отъ уроковъ время.
Картина совершенно мѣнялась, когда между нами и Вѳрховскою
царствовали миръ и согласіе. Воспитанницы такъ свободно, какъ ни въ
одномъ дортуарѣ, расхаживали тогда по своей огромной спальнѣ, громко
разговаривали между собой, и отъ времени до времени раздавался даже
веселый смѣхъ. Но вотъ одна изъ нихъ подходитъ къ запертой двери
комнаты Верховской и кричитъ по-французски: «пожалуйста, т-ѳііѳ,
разскажите намъ что-нибудь или почитайте». Къ ней присоединяются
и остальныя подруги, и всѣ то же самое на разные лады кричатъ ѳй
въ дверь, которая скоро открывается. Верховская появляется съ ми-
лымъ, добрымъ выраженіемъ лица и садится читать «Записки пиквик-
скаго клуба» или что-нибудь въ этомъ родѣ и вмѣстѣ съ воспитанни-
цами заливается громкимъ смѣхомъ. Также любили мы слушать ѳя раз-
сказы о томъ, что она видѣла въ театрѣ, или то, что ѳй удалось только что
прочитать. Иногда эти чтенія, которыя мы обожали, это мирное отно-
шеніе къ намъ Верховской продолжались мѣсяцъ-другой, и мы просто
блаженствовали. Но вдругъ все мѣнялось, какъ по мановенію волшеб-
наго жезла.
Былъ праздничный день, и мы послѣ обѣда пришли въ дортуаръ.
Верховская заявила намъ, что будетъ читать, позвала всѣхъ въ свою
комнату, насыпала въ передникъ каждой изъ насъ по горсти орѣховъ
и сластей и приказала садиться тутъ жѳ. Комнаты классныхъ дамъ были
нѳ велики, и мы размѣстились не только на ѳя немногихъ стульяхъ и
диванчикѣ, но и на полу. Прежде всего она начала передавать намъ
содержаніе одной комической сценки изъ балета. Пожевывая сласти и
щелкая орѣхи, мы громко смѣялись. Вдругъ въ комнату вваливается
Тюфяева.
— Какая..., можно сказать, умилительная картина! Васъ тѣшитъ
ихъ обожаніе... Какъ вы еще молоды! А. я такъ плюю, когда онѣ меня
обожаютъ и когда ненавидятъ.
Съ первыхъ словъ этой дамы воспитанницы вскочили съ своихъ
мѣстъ.
— Кажется, я ничего нѳ сдѣлала недозволеннаго?
— Едва ли такое баловство дозволено у насъ. Кромѣ васъ, никто
нѳ позволяетъ себѣ такихъ фамильярностей съ воспитанницами! Впро-
чемъ, я спрошу у инспектрисы, можетъ быть, она это и одобритъ...—
И Тюфяева вышла изъ комнаты.
— 312 —
Верховская сдѣлала видъ, что это нѳ произвело на нее никакого
впечатлѣнія, взяла книгу и начала читать, но читала безъ выраженія,
и черезъ нѣсколько минутъ съ дѣланнымъ спокойствіемъ заявила: «Мнѣ
надо писать письма... Идите къ себѣ»...	*
Дѣвочки вошли въ дортуаръ и сгрудились въ противоположномъ
концѣ его, откуда ихъ тихіе разговоры нѳ были слышны и Верховской.
«Можетъ быть, еще и сойдетъ!»—шептала одна изъ нихъ.—«Держй кар-
манъ!.. Всѣмъ достанется на орѣхи за орѣхи!..»—острила'Ратманова,—
«Знаете, что? Станемъ на колѣни передъ образомъ и' произнесемъ
12 разъ сряду: Помяни, Господи царя Давида и всю кротость его?..»—
предложила Ольхина. Это молитвенное воззваніе, по мнѣнію институтокъ,
должно было спасать отъ всякикъ напастей. Но на этотъ разъ такое
предложеніе вызвало только раздраженіе.
Въ дортуаръ вбѣжала пепиньерка и заявила Берковской; что ш-те
Сёйтъ-Илѳръ зовётъ ее къ себѣ. Она возвратилась, когда насъ уже
нужно было вести въ столовую; Послѣ чая И моЛитвЫ, нѳ разговаривая
съ наМи, она быстро направилась въ свою кОМнату и изо всей силы
захлопнула дверь за' собой. Мы’ рады- были и тому, чТо ойа не оста-
валась съ найи. Мы уже разсчитывали на то,* что на этотъ'разъ, по-
жалуй, все' Пройдетъ благополучно: Однако, на другой День она встала
мрачнѣе тучи, объявила, чТо, несмотря на то; что эѣо ея свободный
день, она останется дома и будетъ съ нами заниматься вечеромъ.
Когда мы вошли въ дортуаръ, она сухо проговорила, что Обѣщала
учителю французскаго языка заставить насъ спрягать глаголы1. Она
была блѣдйа, хваталась за голову, какъ отъ головной боли, и приказала
нёмъ садиться. Мы размѣстились на двуЛъ скамьяхъ у стола, а она—
у конца его, на' Стулѣ. Дѣвочки, по ея приказанію, по очереди начали
спрягать глаголы; но ТО и дѣЛО Ошибались,' какъ отТОго, что плохо
знали, такъ и оттого, что икъ пугалъ мрачный видъ и расширенные
зрачки Верховской. «Тупйцы! Идіотки!»—злОбно кидала ОНа, при чемъ
одну воспитанницу такъ толкнула, чТб та стукнулась головой объ стѣну,
съ другой сорвала передникъ и затѣмъ нѣсколькихъ прогнала отъ себя
толчками. Дбіпла очередь До мѳня. «Какъ? Какъ? Начинай снова!» топ-
нувъ Ногой, грозно закричала она на Женя'. Окрикъ Верховской заста-
вилъ мѳня окончательно растеряться. «Вѣдь на-дняхъ еще я заставляла
тебя спрягать тотъ жё глаголъ!.. Ты знала... Значитъ, теперь понадо-
бились фокусы, надругательства!»... Она встала со стула и такъ рва-
нула меня за руку, что я громко закричала отъ боли.
Зазвонилъ колоколъ. Она приказала всѣмъ, кромѣ менЯ, отправ-
ляться въ классъ, чтобы идти съ другими въ столовую, а Мѳня толкнула
въ уголъ, пиная при этомъ ногаМи, надавила руками на плечи такъ,
что я грохнулась на колѣни, послѣ ѳтого она сейчасъ Же ушла кѣ себѣ.
— 313 —
Когда черезъ нѣсколько минутъ она вышла оттуда, ея щеки горѣли
багровымъ румянцемъ, глаза были налиты кровью, она схватила меня
за плечи трясущимися отъ волненія руками, подняла съ колѣнъ и на-
чала срывать съ меня передникъ и платье. При этомъ она осыпала
меня обычною бранью классныхъ дамъ на русскомъ и французскомъ
языкахъ, не щадя упрековъ и попрековъ за свой'благодѣянія: «Гадина!..
Проспала чуть не весь годъ!.. Я трудилась съ нею, заставила ее догнать
другихъ... Вотъ и благодарность!.. Подлыя, грязныя душонки!» Ея руки
такъ тряслись,- что я вывернулась отъ нея и побѣжала съ крикомъ къ
двери. Она догнала меня, втянула въ свою комнату, замкнула дверь и,
вся трясясь, какъ осиновый' листъ, продолжала срывать принадлежности
моего туалета,1 но отъ волненія это ей не удавалось, и она схватила
уже заранѣе приготовленный жГутъ и ну осыпать меня ударами по лицу,
плечамъ, головѣ. Вѣроятно, она сильно избила бы меня, но въ эту ми-
нуту снизу послышался шумъ, означавшій, что воспитанницы встаютъ
изъ-за стола. Верховская бросила жгутъ и вдругъ сунула мнѣ< кружку
съ водой и полотенце, вѣроятно, желая заставить меня' вытереть лицо.
Но- я бросила' кружку объ полъ съ крикомъ: «Я все скажу... роднымъ
напишу... не смѣете драться!»
Когда воспитанницы вошли въ спальню, я, рыдая, начала раз-
сказывать имъ объ истязаніи', только что совершенномъ надо мною.
Чтобы Верховская могла слышать, я нарочно выкрикивала во все горло,,
но спазмы душили меня, и я бросала только отдѣльныя слова. Нако-
нецъ; я сорвалась съ своего мѣста, подбѣжала къ образу, упала на ко-
лѣни- и, захлебываясь слезами, во всеуслышаніе произносила клятву
передъ Богомъ о томъ; что съ этой минуты* я даю слово вѣчно быть
«отчаянной», дерзить и грубить всѣмъ подлымъ дамамъ, а этой злюкѣ,
этой змѣѣ подколодной болѣе всѣхъ и призывала въ свидѣтели по-
другъ! При тогдашней моей умственной и нравственной неразвитости
эта клятва долго терзала мѳйя, и я нѳ могла отдѣлаться отъ нея, даже
будучи взрослой,- несмотря на то,- что выполнять еѳ для меня было крайне
тяжело, и въ концѣ концовъ я уже начала сама сомнѣваться въ томъ,
слѣдуетъ ли мнѣ быть ей вѣрною.
Однако, Верховская была настолько тактичною, что не давала
мнѣ повода дерзить ей. Она, конечно, слыхала мою клятву, знала по
выраженію моего лица, что я начала крайне враждебно относиться къ
ней, но она больше не обращала на меня ни малѣйшаго вниманія, пе-
рестала спрашивать, у меня уроки, не заставляла меня читать, нѳ под-
зывала къ себѣ, старалась не произносить моего имени, однимъ словомъ,
совершенно оставила меня въ покоѣ. Но зато я начала дерзить ш-Пѳ
Тюфяѳвой и другимъ класснымъ дамамъ, и скоро почти оффиціально
была причислена къ разряду «отчаянныхъ»
— 314 —
За громкій разговоръ Тюфяева тянетъ меня къ доскѣ, я не упускаю
случая сказать ей что-нибудь въ такомъ родѣ: «Вамъ нѳ дозволено
вырывать у насъ рукъ».
— Будешь стоять у доски два часа!
— Я скажу завтра учителю, что вы не даете мнѣ учиться...
— Сбѣгай на нижній корридоръ, попроси солдата купить мнѣ
хлѣба,—обращается ко мнѣ кто-нибудь изъ подругъ. Если я указываю,
что по площадкѣ нижняго корридора только что проходила классная
дама, мнѣ обыкновенно возражаютъ: «Какая же ты отчаянная, если не
можешь сдѣлать и этого?» Трясусь, бывало, отъ страха, но употребляю
всѣ усилія, чтобы нѳ обнаружить ѳго передъ другими, и, проклиная
свою злосчастную долю, пускаюсь въ опасное предпріятіе изъ страха
погубить свою репутацію «отчаянной». Мои похожденія далеко не всегда
увѣнчивались успѣхомъ, можетъ быть, потому, что быть «отчаянной»
нѳ было моимъ призваніемъ: меня то и дѣло ловили на мѣстѣ пре-
ступленія и наказывали. Но я продолжала соблюдать неизмѣнную стой-
кость и вѣрность принципамъ «отчаянной», что навлекало на мою го-
лову не только наказанія, но и приносило мнѣ душевныя терзанія, тѣмъ
не менѣе всѣ свои выходки и дерзости начальству я старалась дѣлать
съ веселымъ видомъ, желая показать, что мнѣ все ни почемъ.
Послѣ описаннаго выше происшествія Верховская замѣтно стано-
вилась все болѣе оживленною и веселою, все рѣже нападали на нее
припадки вспыльчивости и гнѣва, да и они не проявлялись уже въ
столь острой формѣ. Однако и въ наступившіе теперь длинные періоды
своихъ любезныхъ отношеній съ воспитанницами она уже болѣе нѳ
усаживала ихъ въ своей комнатѣ и не одѣляла сластями, — это,
видимо, было запрещено ей тогда же инспектрисой. Теперь, когда
она читала съ воспитанницами, я уходила на другой конецъ дортуара
и садилась на табуретъ, но она мнѣ не дѣлала никакихъ замѣчаній по
этому поводу. Ея безоблачное настроеніе сдѣлалось, наконецъ, обычнымъ
явленіемъ, и она заявила намъ, что выходитъ замужъ и скоро иавсегла
оставляетъ инстдтутъ.
— 315 —
ГЛАВА IX.
йнепѳктриеа, ѳя характеръ и значеніе.
Какъ легко было классной дамѣ оклеветать воспитанницу.—Послѣдствія инсти-
тутской конфузливости.—Посѣщеніе лазарета императоромъ Александромъ II.
Кто былъ непосредственною начальницею Александровской поло-
вины Смольнаго? Кто управлялъ штатомъ служащихъ, начиная отъ
классныхъ дамъ и кончая горничными? Начальница Леонтьева была
верховною главою двухъ институтовъ, но если бы она даже захотѣла,
то не имѣла бы возможности вникать во все, что дѣлалось въ Але-
ксандровскомъ институтѣ, тѣмъ болѣе, что она жила на Николаевской
половинѣ. Наша инспектриса, ш-шѳ Сентъ-Илѳръ, которую мы называли
«шашап», по оффиціальному своему положенію была нашею прямою на-
чальницею. Но Леонтьева была слишкомъ властолюбива, чтобы выпу-
стить что-нибудь изъ своихъ рукъ. Этому содѣйствовала и полная без-
характерность ш-шѳ Сентъ-Илѳръ, оказавшейся маріонеткою въ рукахъ
начальницы. Леонтьева не довольствовалась тѣмъ, что давала тонъ и
направленіе двумъ институтамъ и стояла на стражѣ консервативныхъ
началъ, но требовала, чтобы наша инспектриса докладывала ей о всякой
мелочи, о шалостяхъ и грубости воспитанницъ, объ интригахъ кл. дамъ,
о каждомъ мало-мальски выходящемъ изъ общаго уровня происшествіи,
о сомнительномъ, по ея понятіямъ, словѣ учителя, рѣшительно обо всемъ.
При малѣйшемъ желаніи инспектрисы уклониться отъ навязанной ей
роли, старѣйшая изъ нашихъ кл. дамъ, Тюфяева, безъ церемоніи угро-
жала ѳй тѣмъ, что она сейчасъ жѳ обо всемъ донесетъ начальницѣ, и,
не Давая той опомниться, быстро приводила въ исполненіе свою угрозу.
Но, и при своемъ подчиненномъ положеніи, инспектриса могла бы все-
таки настоять на томъ, чтобы, напримѣръ, экономъ сокращалъ свои
алчные аппетиты и нѳ такъ быстро наживался на счетъ здоровья во-
спитанницъ, могла бы она требовать и смѣны кл. дамы, зарекомендо-
вавшей себя возмутительнымъ обращеніемъ съ дѣтьми. Однимъ словомъ,
если бы она нѳ могла сдѣлаться вполнѣ самостоятельною, на что ей
давало право ѳя положеніе, но для чего нужно было обладать муже-
ственнымъ характеромъ, все жѳ она могла бы быть чѣмъ-нибудь по-
лезною воспитанницамъ. Но ш-шѳ Сентъ-Илѳръ ни въ какомъ отно-
шеніи не умѣла себя поставить, какъ слѣдуетъ, и приносила воспитан-
ницамъ скорѣе вредъ, чѣмъ пользу. Этому нѳ повѣрилъ бы тотъ, кто
имѣлъ возможность лично узнать ѳѳ (но нѳ въ качествѣ инспектрисы),—
такое производила она на всѣхъ чарующее впечатлѣніе. Умная и для
своего времени весьма образованная, по натурѣ гуманная, миролюбивая,
— 316 —
добрая, деликатная, даже сердечная и любящая дѣтей, она сохранила
и подъ старость какое-то элегантное изящество, слѣды поразительной
красоты и представительности. Но, какъ инспектриса, она не умѣла
дать отпора никому, нѳ могла никого защитить и была въ подчиненіи
у своихъ же подчиненныхъ, даже какъ-то боялась ихъ всѣхъ. Это
происходило не оттого । только, что она лишена была твердой воли, но(
видимо, и оттого, что она боялась потерять мѣсто инспектрисы^ да-
вавшее ей возможность существовать, содержать и воспитывать своихъ
дѣтей, которыхъ она боготворила. Болѣзненной, вѣчно страдающей же-
стокими мигренями,, ей также, видимо, сильно хотѣлось тихо, покойно,
безъ дрязгъ и исторій доживать остатокъ своихъ дней.
М-ще Сентъ-Илеръ была вполнѣ освѣдомлена относительно всего,
что у насъ творилось. Иначе и быть не могло: она посѣщала классы
и дортуары по нѣскольку разъ въ. день,, ежедневно встрѣчалась съ. кл.
дамами, вѣчно враждовавшими между собой и доносившими ей другъ
на друга, а еще чаще на воспитанницъ, и такимъ образомъ имѣла
полное представленіе объ ихъ нравственномъ и умственномъ убожествѣ,
но у нея не хватало мужества рѣшительно, запретить кл. дамѣ, дѣлать
то или другое, указать кому-нибудь изъ нихъ на ея поведеніе, предосу-
дительное ддя.воспитатедьницы. То одна, то другая изъ нихъ прибѣгала
къ ней съ жалобой на одну, изъ воспитанницъ. М-ше СентьтИлеръ не
входила въ разборъ дѣла, не доискивалась того,, кто изъ нихъ правъ,
кто виноватъ. Она немедленно звала къ себѣ обвиняемую и мягко жу-
рила ее въ такомъ родѣ: «Это не хорошо, мое дитя,.. Эдо меия огор-
чаетъ!.. Надѣюсь, что это больше не повторится!» Она была слишкомъ
умна и нѳ могла думать, что вся ея обязанность инспектрисы, вся ея
педагогическая мудрость должны были ограничиваться, лишь, подобными
внушеніями. Такимъ образомъ, щ-ше Сентъ-Илеръ, несмотря на срою
личную, безусловную порядочность, мягкость и доброту, была особой съ
совершенно ничтожнымъ характеромъ. Вотъ потому-то грубость и произ-
волъ кл. дамъ, особенно въ младшихъ классахъ, проявлялись при ц.ей
съ такою жестокостью, какъ ни при какой другой инспектрисѣ.
Не было примѣра, чтобы самая отчаянная воспитанница когда-ни-
будь сказала «шатай» какую-нибудь дерзость. Да она никогда и не
вызывала на это: со всѣми нами она обращалась въ высшей степени
вѣжливо и деликатно, а дежурнымъ (двѣ воспитанницы старшаго класса
по очереди сидѣли въ ея комнатахъ въ внѣурочное время для разныхъ
порученій, напримѣръ, позвать къ ней ту или другую кл. даму или пе-
редать что-нибудь отъ ея имени) она выказывала лишь ласку и вни-
маніе. Хотя она ни въ одной области институтской жизни не приносила
существенной пользы, но воспитанницы любили еѳ уже за одно то, что
она представляла полную противоположность кд. дамамъ; къ тому же>
— 317
< 'будучи умственно неразвитыми, мы, особенно въ младшемъ классѣ,
какъ-то мало думали и разговаривали о томъ,, кто виноватъ въ нашемъ
тяжеломъ положеніи.
Пріемъ родственниковъ происходилъ у насъ два раза въ недѣлю:
по воскресеньямъ съ часу до трехъ и по четвергамъ съ . шести до восьми
часовъ вечера. Воспитанницы, ожидавшія родственниковъ, расхаживали
по парамъ вокругъ зала, гдѣ сидѣли тѣ изъ нихъ, къ которымъ уже
пришли родные. Посреди залы прогуливались дежурныя дамы и про-
бѣгали дежурныя воспитанницы.
Въ первые годы моей институтской жизни мѳня посѣщалъ мой
дядя съ своею женою;—единственные родственники, которые были у
• мѳня тогда въ Петербургѣ. Эти посѣщенія приводили <мѳня въ. восторгъ.
Матеріальное положеніе моей матери было крайне тяжелое въ это время:
4—5 руб. въ годъ, которые она высылала мнѣ, всѣ безъ остатка уходили
на удовлетвореніе главныхъ моихъ потребностей, но ихъ . далеко не хва-
тало даже на это/а о томъ, чтобы затратить хотя нѣсколько копѣекъ на
увеличеніе моего скуднаго пищевого пайка, я нѳ смѣла и думать. Но
меня* еще болѣе угнетала мысль, что моя^бѣдность замѣтна -для всѣхъ,
что на мѳня съ презрѣніемъ смотрятъ за это кл. дамы. Даже въ самую
откровенную минуту съ наиболѣе любимыми подругами, я никогда ни-
кому ни единымъ словомъ нѳ проговорилась о тяжеломъ матеріальномъ
положеніи моей семьи. Посѣщеніе - меня богатыми родственниками сильно
1 помогало’ *мнѣ сбивать съ толку окружающихъ насчетъ моего матеріаль-
наго положенія, но,- конечно, потому только; что кл. дамы и подруги су-
дили о достаткахъ людей по внѣшности, не имѣя представленія, объ ихъ
взаимныхъ отношеніяхъ. Мой дядя, ^важный генералъ, грудь котораго
была украшена брилліантовою звѣздой и орденами, и его жена, гвъ мод-
номъ туалетѣ,—пріѣзжали ко мнѣлвъ блестящей каретѣ, съ лакеемъ на
запяткахъ, который въ то время, когда они сидѣли у < меня, стоялъ въ
нашей передней, нагруженный ихъ верхнимъ платьемъ. О, все это такъ
импонировало въ институтѣ, производило такой фуроръ, что кл. дамы
нѳ рѣшались съ улыбкой сожалѣнія или презрѣнія, какъ онѣ это дѣлали
относительно нѣкоторыхъ моихъ подругъ, высказывать мнѣ замѣчанія
насчетъ • моего дяди,-а между тѣмъ онъ своимъ поведеніемъ то, и дѣло
нарушалъ институтскія правила. Наши родственники въ . пріемной
должны были разговаривать съ нами тихо или вполголоса, мой же, дядя,
будучи человѣкомъ въ высшей степени экспансивнымъ, и смѣшливымъ,
нѳ только громко разговаривалъ со мной, но отъ времени долврѳмени
его неудержный смѣхъ гулко прокатывался по всей залѣ.
— А это кто же такой? Да, вѣдь, этО' настоящая жаба!—вдругъ
вскрикивалъ онъ. Я наклонялась къ / дядюшкѣ и начинала объяснять
— 318 —
ему, что ѳто кл. дама, что если это дойдетъ до ея ушей, мнѣ сильно
достанется отъ начальства.
— Начальство? Это твое начальство?—И дядюшка сейчасъ же
мѣнялъ тонъ. Хотя глаза ѳго продолжали смѣяться, но онъ строго гово-
рилъ мнѣ, грозя пальцемъ: «Смотри у мѳня, Элизэ!.. Начальство—ува-
жать прежде всего! Чтобы никто о тебѣ дурного слова мнѣ нѳ сказалъ».
Однако, это нѳ мѣшало моему легкомысленному дядюшкѣ сейчасъ же
дѣлать вслухъ новое, еще менѣе лестное замѣчаніе о какой-нибудь дру-
гой кл. дамѣ. Зато неизмѣнно восторгался онъ внѣшностью нашей пред-
ставительной, красивой инспектрисы и однажды, нѳ будучи въ силахъ
совладать съ своими чувствами, подошелъ къ ней и съ величайшей га-
лантностью выразилъ ѳй свое глубочайшее уваженіе. Какъ бы то ни
было, но въ то время, когда другимъ воспитанницамъ, послѣ посѣщенія
родственниковъ, кл. дамы зачастую дѣлали замѣчанія, въ родѣ слѣдую-
щихъ: «Извольте предупредить вашего брата, что у насъ не принято
разговаривать такъ громко; потрудитесь передать ему, что это крайне
неприлично!.. >—мнѣ никто никогда ничего подобнаго нѳ говорилъ.
Посѣщенія дяди доставляли мнѣ удовольствіе нѳ только потому, что
онъ являлся ко мнѣ въ блескѣ военнаго величія и богатства и нѳ по-
тому, что онъ приносилъ мнѣ бездѣлушки, въ родѣ красивыхъ альбо-
мовъ, шкатулочекъ, дорогіе конфеты, но и потому, что, будучи добрымъ
человѣкомъ и прекраснымъ родственникомъ, онъ былъ ко мнѣ очень нѣ-
женъ, и я чувствовала всю искренность ѳго привязанности. Къ тому же,
въ то время, когда мои подруги жаловались на то, что ихъ родствен-
ники нѳ интересуются «институтскими исторіями», дядя подстрекалъ
меня разсказывать ихъ, и въ такія минуты то и дѣло раздавался его
раскатистый смѣхъ.
Когда шелъ второй годъ послѣ того, какъ я перешла въ старшій
классъ, дядя какъ-то письменно извѣстилъ меня о томъ, что мой младшій
братъ, окончивъ курсъ въ провинціальномъ корпусѣ, переведенъ въ пе-
тербургскій дворянскій полкъ, что теперь онъ будетъ часто посѣщать
мѳня и въ первый воскресный пріемъ явится ко мнѣ вмѣстѣ съ нимъ.
Въ тотъ день, когда я, ожидая родственниковъ, вошла въ залу,
дядя уже направлялся ко мнѣ, а сзади него слѣдовалъ молодой чело-
вѣкъ,—я поняла, что это былъ мой младшій братъ Заря. Когда онъ
поднялъ на мѳня глаза, я тотчасъ узнала его, хотя долго не видала, и
къ моему сердцу, окаменѣвшему въ атмосферѣ казенщины, вдругъ, не-
ожиданно для меня самой, прилила теплая струйка крови, и я, забывъ
институтскій этикетъ, со слезами бросилась въ его объятья.
— Ты знаешь,—обратился дядя къ брату, когда мы нѣсколько
успокоились послѣ первыхъ минутъ свиданія,—онѣ вѣдь здѣсь обожа-
ніями занимаются... обожаютъ даже сторожей, ламповщиковъ...
— 319 —
Превратившись въ настоящую институтку, я, съ институтскимъ
гоноромъ и съ институтскими понятіями о чести, энергично отрицала
ато обвиненіе, съ наивною гордостью выставляя на видъ, что у насъ
никто еще никогда не обожалъ никого ниже дьякона, что все ато могло
быть въ другихъ институтахъ, но никакъ не у насъ.
— Да это безподобно!—хохоталъ дядя.—Чѣмъ же выражается у
васъ ѳто обожаніе?
Я начала разсказывать о томъ, какія слова кричатъ обожаемымъ
учителямъ, какъ имъ обливаютъ пальто и шляпу духами, и при атомъ
указала, что воспитанница, сидѣвшая въ ту минуту близко отъ насъ,
обожаетъ учителя рисованія, что у него подъ носомъ пятно отъ табака,
что онъ нюхаетъ его, какъ только выходитъ изъ класса, а на лбу у
него громадная грязная бородавка.
— Какъ, вы обожаете и безобразныхъ, и старыхъ, и даже не-
опрятныхъ?
Я очень удивилась такому вопросу и объяснила, что, кромѣ такихъ
учителей, у насъ и нѣтъ почти другихъ.
— Ну, а священнику какъ вы выражаете свое обожаніе?
— Адоратрисы въ первый день Пасхи вмѣсто яицъ дарятъ ему
красиво вышитые шелками мячики, натираютъ духами губы, когда хри-
стосуются съ нимъ... При атомъ я сообщила, какъ одна воспитанница
призналась священнику на исповѣди, что она обожаетъ его, какъ Бога.
Онъ разсердился на нее, сказалъ, что она превращаетъ исповѣдь въ
забаву, и объявилъ, что лишаетъ ее причастія. Она испугалась, что это
узнаютъ кл. дамы, умоляла его простить еѳ и не выходила изъ испо-
вѣдальни до тѣхъ поръ, пока не выпросила у него прощенія.
— Какъ это всѳ нелѣпо, глупо и пошлоі—вдругъ произнесъ мой
братъ. Дядя очень разсердился на него за ату ненужную съ его стороны
серьезность и просилъ его оставить въ неприкосновенности мою наив-
ность. Чтобы дискредитировать брата въ моихъ глазахъ, 'дядя, хотя и
шутливо, сообщилъ мнѣ, что мой младшій братъ Заря и въ подметки
нѳ годится старшему, Андрюшѣ, который оказывается настоящимъ бра-
вымъ офицеромъ, лихимъ служакою, дамскимъ кавалеромъ, чудеснымъ
танцоромъ, а потому, навѣрно, сдѣлаетъ блестящую военную карьеру.
Что же касается брата Зари, то, по словамъ дяди, онъ напрасно и чи-
слится-то военнымъ, такъ какъ день и ночь корпитъ надъ книгами. Онъ
тутъ же началъ совѣтовать ему перейти въ военную академію, просилъ
нѳ навязывать мнѣ книгъ, не «развивать меня», какъ ѳто дѣлаютъ те-
перь многіе молодые люди, и говорилъ, что ѳто совсѣмъ нѳ нужно дѣ-
вушкѣ, что ее прозовутъ за ѳто «синимъ чулкомъ».
Я успокоила дадю, говоря, что нѳ люблю читать, что наше началъ-
— 320 —
.втво совсѣмъ не обращаетъ вниманія н$ наше ученіе, что оно слѣдить
только ва нашимъ поведеніемъ.
— Хвалю ваше начальство! Очень .хвалю! Дѣйствительно, дѣвушка
.нужна только нравственность...
Какъ только дядя распростился съ нами, и мы остались вдвоѳм'
съ братомъ, онъ замѣтилъ, что для дочерей дяди, какъ для богатыхъ
дѣвушекъ, можетъ быть, и ничего нѳ нужно болѣе, какъ только забо-
титься о своей нравственности, .но что мнѣ, бѣдной дѣвушкѣ, очень даже
не вредно подумывать о томъ, чтобы запастись знаніями.
Эти разсужденія брата мнѣ напомнили внушенія матери о бѣд-
ности, которыя она такъ часто любила дѣлать намъ, своимъ дѣтямъ, о
чемъ я въ институтѣ старалась забыть и уже почти достигла втого. И
вдругъ брать, который навѣстилъ меня >:въ первый разъ послѣ долгой
разлуки, напоминаетъ ,мнѣ объ ѳтомъ! Замѣчанія брата какъ-то сразу
охладили мое теплое, родственное чувство къ нему, явившееся у- меня
при встрѣчѣ съ нимъ въ первую минуту. На его вопросъ, что мы про-
ходимъ у преподавателя словесности, я съ. гордостью отвѣчала ѳму, что
Лермонтовъ изложенъ у насъ на 18 страницахъ, а. Пушкинъ даже на
тридцати, двухъ. Изъ. отвѣтовъ, которые, я давала брату, онъ пришелъ
къ правильному заключенію,; что я не .читала ни одного произведенія
.нашихъ классиковъ. «Какой у васъ дурацкій учитель литературы! Вы,
видимо, и выучились здѣсь только обожанію! > Хотя я тяжело страдала
отъ уклада институтской жизни и отъ всего его режима, но міазмы стоя-
чаго институтскаго болота уже достаточно пропитали мой организмъ, и
я считала низостью спустить брату ѳго оскорбительное замѣчаніе объ
институтѣ,  которымъ я гордилась, несмотря..ни на что, и объ учителѣ,
 котораго мы считали геніальнымъ, а потому высокомѣрно возразила ему:
«Должно быть, не всѣ такого мнѣнія, какъ ты, о .нашемъ институтѣ,
танъ какъ онъ всюду считается первокласснымъ въ Россіи!.. А нашъ
преподаватель словесности и литературы Старовъ—знаменитый . поэтъ,
передъ которымъ преклоняются даже такія дуры,. какъ и наши . классныя
дамы».
— Такого знаменитаго поэта въ Россіи нѣтъ, и классныя. дамы
преклоняются передъ нимъ только потому, что онѣ дуры...
Это- было-уже слишкомъ, и я вскочила, чтобы убѣжать отъ него,
нѳ простившись. Но братъ вб-время схватилъ меня за руки. Онъ долго
. и нѣжно уговаривалъ мѳня, просилъ меня извинить ѳго и, въ концѣ
концовъ, заявилъ, что. я непремѣнно должна заниматься . чтеніемъ, что
онъ- будетъ носить , мнѣ книги. Я наотрѣзъ отказалась отъ этого пред-
ложенія, говоря, что у насъ столько переписки, столько обязательныхъ
занятій,, что у меня нѣтъ свободной минуты, И видя, что я все поры-
ваюсь уйти, братъ перемѣнилъ тему разговора. Онъ сталъ разсказывать
— 321
хнѣ-о томъ, какъ матушка уже теперь мечтаетъ пріѣхать за мной въ
Петербургъ къ моему выпуску, какъ она давно копитъ для атого деньги,
откладывая по нѣскольку рублей въ мѣсяцъ.
— Такія жертвы! Зачѣмъ? — вдругъ вырвалось у меня помимо
БОЛИ.
— Какъ зачѣмъ?—съ изумленіемъ воскликнулъ братъ.—Ты даже
послѣ долгой разлуки не желаешь увидѣть родную мать.
— Конечно, я желаю видѣть маменьку... Но если это такъ трудно
для нея?.. Вѣроятно, дядя согласится взять меня къ себѣ... Пожалуйста,
уговори ее не пріѣзжать ко мнѣ... Право же это вовсе не нужно...
Увѣряю тебя, что я устроюсь...
Мой братъ заподозрилъ, что я имѣю какія-нибудь вѣскія причины
отказываться отъ пріѣзда матушки, началъ ловко выспрашивать меня,
и я откровенно высказалась по этому поводу. Я напомнила ему о томъ,
что матушка не только не стыдилась бѣдности, но чуть не хвасталась
ею... Здѣсь же на это .иначе смотрятъ. Что же дѣлать!.. Не всѣ могутъ
быть одинаковаго убѣжденія, не всѣ находятъ, что бѣдность—такое
счастье, которымъ можно хвастаться! Если матушка пріѣдетъ брать -
меня изъ института, она, навѣрно, явится сюда въ тѣхъ же платьяхъ,
которыя у нея были пошиты еще тогда, когда она привозила меня. А
вѣдь съ тѣхъ поръ моды совсѣмъ измѣнились!..—Какъ ты думаешь?—
обратилась я къ брату,—очень мнѣ пріятно будетъ, когда ее станутъ
высмѣивать здѣсь за ея туалеты?
— Довольно!—вдругъ произнесъ братъ съ страшнымъ гнѣвомъ,
рѣзко отодвигая свой стулъ.—Такъ вотъ чему тебя здѣсь научили!—Онъ
весь побагровѣлъ и вышелъ, не простившись со мною..
Я не только нѳ понимала всей глубины пошлости, сказанной мною,
но и не умѣла хорошенько разобраться даже въ томъ, за что на меня
такъ разсердился мой братъ; тѣмъ не менѣе съ каждымъ днемъ я всѳ
болѣе и болѣе страдала отъ разрыва съ нимъ. Всю вину за эту ссору
я сваливала на него. «Какъ это дико», думала я:—«онъ требуетъ, чтобы
всѣ въ институтѣ придерживались такого же мнѣнія, какъ наша ма-
тушка». Я нашла, что мои подруги были вполнѣ справедливы, когда
утверждали, что родственники и всѣ живущіе внѣ института никогда
нѳ могутъ вполнѣ понять институтку. Но это открытіе нѳ доставило мнѣ
ни малѣйшаго утѣшенія, и сердце мучительно ныло при мысли, что самый
близкій мнѣ человѣкъ въ Петербургѣ, мой родной братъ, не будетъ болѣе
навѣщать меня.
Мое мрачное настроеніе усиливалось еще вслѣдствіе письма, полу-
ченнаго мною отъ любимой сесгры Саши черезъ брата въ первое сви-
даніе съ нимъ. Хотя воспитанницы и ихъ родственники обязаны были
переписываться нѳ иначе, какъ черезъ классныхъ дамъ, которыя должны
Воспоминанія.	21
— 322 —
были перечитывать всѣ отправляемыя и получаемыя ими письма,
но громадное большинство пользовалось всякимъ случаемъ сообщаться
между собою безъ всякаго контроля.
До посѣщенія мѳня моимъ братомъ я все рѣже и рѣже вспоми-
нала о своемъ домѣ и о своихъ близкихъ, но послѣ ссоры съ нимъ
каждый разъ, ложась въ постель, я нѳ могла отдѣлаться отъ воспо-
минаній о прошломъ. Мнѣ приходили на память давно забытыя,
печальныя событія моего злосчастнаго дѣтства или вырисовыва-
лась то одна, то другая картина моего жалкаго существованія въ
институтѣ, наказанія классныхъ дамъ съ ихъ воркотнею и грубою
бранью, мои жестокія обязанности въ качествѣ «отчаянной», муки ран-
няго вставанія, голода и холода. Память цѣплялась за все самое мрач-
ное въ моей жизни, выдвигала лишь печальное. Съ невыразимою
тоскою и съ обидою на судьбу я все сильнѣе начала чувствовать весь
ужасъ своего одиночества, всю свою заброшенность, полную оторван-
ность отъ всего близкаго и родного. И, уткнувшись ночью въ подушку,
чтобы не разбудить подругъ, я рыдала, рыдала безъ конца. «Что изъ
того», думала я, «что у мѳня много подругъ: я нѳ могу ни съ кѣмъ изъ
нихъ говорить о своихъ домашнихъ дѣлахъ!» Боязнь, что кто-нибудь
узнаетъ о бѣдности моей семьи, мѣшала мнѣ быть откровенной съ кѣмъ-
нибудь изъ нихъ. Еще хуже обстояло дѣло по отношенію къ близкимъ
роднымъ: я уже давно перестала отвѣчать на письма сестры Саши, а
матери хотя и писала, но по казенному образцу. Матушка особенно
строго слѣдила за тѣмъ, чтобы я извѣщала ѳѳ о полученіи денегъ, ко-
торыя она посылала мнѣ отъ 4-хъ до 5-ти рублей въ годъ. Такая
сумма нѳ могла удовлетворить мои насущныя потребности, и ѳто усили-
вало мое раздраженіе противъ нея. Я нѳ умѣла безпристрастно обсудить
свое положеніе, нѳ была на столько умственно и нравственно развитою,
чтобы критически отнестись къ своему неблаговидному поведенію отно-
сительно матери, и не видѣла необходимости заставить себя измѣнить
свое отношеніе къ ней. Я нѳ только писала ей «казенныя письма», но
преподносила ей, какъ мнѣ, вѣроятно, казалось тогда, чуть нѳ настоящія
отравленныя стрѣлы, но что въ сущности было просто грубостію и пош-
лостію. Я пересылала письма нѳ черезъ классныхъ дамъ, а по почтѣ,
черезъ родственницъ мойхъ подругъ. Вотъ одно изъ нихъ: «Считаю
своею обязанностью извѣстить Васъ, милая Маменька, что я пріобща-
лась Св. Тайнъ, а потому простила всѣхъ, всѣхъ моихъ враговъ. Я буду
просить Васъ, милая Маменька, нѳ безпокоить себя присылкою мнѣ
4—5-ти рублей въ годъ: ихъ нѳ всегда хватаетъ на покупку помады,
мыла, гребенокъ, щетокъ, а тѣмъ болѣе ботинокъ, чтобы замѣнить ими
казенныя, которыя падаютъ съ ногъ во время уроковъ танцевъ. Нѳ могу
изъ денегъ, которыя Вы мнѣ посылаете, купить себѣ и перчатки для
— 323 —
баловъ. На балы эти хожу не потому, что ихъ обожаю, а потому что
требуетъ начальство, а надъ старыми, разорванными перчатками, кото-
рыя я беру у подругъ, когда онѣ ихъ бросаютъ, всѣ издѣваются. На
4—5 рублей, которые Вы мнѣ посылаете, милая Маменька, я нѳ могу
заказать себѣ и корсета, который стоитъ здѣсь 6—8 рублей, а хожу
въ казенномъ, отъ котораго у меня остаются ссадины и раны. Чтобы
имѣть еще хотя нѣсколько рублей, кромѣ тѣхъ, которые вы мнѣ посы-
лаете, я за плату беру шить у подругъ передники и пелеринки. Воспи-
танницы, которыхъ матери любятъ, посылаютъ деньги дочерямъ нѳ
только на всѳ, что здѣсь необходимо, но и на шитье всего, что мы тутъ
обязаны себѣ пошить. Такія воспитанницы всѳ своѳ шитье отдаютъ за
плату горничнымъ. Хотя мнѣ очень стыдно быть вродѣ горничной, но я беру
эту работу, и мнѣ, какъ горничной, подруги платятъ за эту работу. Вы
видите, милая Маменька, что на Ваши четыре и даже на пять рублей
я ничего нѳ могу сдѣлать, что мнѣ здѣсь нужно, а потому, пожалуйста,
не присылайте мнѣ ни этихъ Вашихъ четырехъ, ни даже пяти рублей».
Одно изъ подобныхъ писемъ заканчивалось еще такой «адской иро-
ніею»: всѣхъ своихъ добрыхъ, чудныхъ, милыхъ наставницъ, то есть класс-
ныхъ дамъ, я люблю отъ всего моего сердца и очень ихъ уважаю, а одну
изъ нихъ, т-еііѳ Тюфяеву, съ которою вы лично познакомились, когда
отдавали меня въ институтъ, я просто обожаю. Въ послѣдніе четыре
мѣсяца никто изъ родственниковъ меня нѳ навѣщалъ, но вы нѳ безпо-
койтесь, милая маменька, я въ этомъ совсѣмъ нѳ нуждаюсь: мнѣ очень
здѣсь весело, чрезвычайно хорошо, я совершенно здорова, чего и вамъ
желаю».
Ни упрековъ, ни негодованія отъ матушки за эти письма, чего я
такъ жаждала въ тайникахъ моей души, я нѳ находила въ ея отвѣтахъ,
а деньги она по прежнему высылала въ томъ же объёмѣ.
Вотъ письмо сестры Саши, которое нѳ только взволновало меня,
но и повергло въ самое тяжелое душевное настроеніе .и въ первый разъ
заставило подумать кой о чемъ, хотя нѳ надолго.. Оно начиналось безъ
обычнаго обращенія: «Только что перечитала твои письма къ мамашѳчкѣ.
Очень благодарю тебя, что ты нѳ отвѣчала ни на одно изъ моихъ пи-
семъ. Есля ты нѳ желаешь или нѳ умѣешь писать по-человѣчески, я
предпочитаю твое молчаніе. Твои письма, въ которыхъ нѣтъ ни чувства,
ни правильной мысли, ни любви, ни даже простого состраданія и по-
чтенія къ родной матери,—просто ужасны. Какъ, почему ты уже въ
14 л. успѣла сдѣлаться такимъ нравственнымъ уродомъ? Твоя дѳрѳвян-
ность, пошлая язвительность и непристойная грубость относительно ма-
тери меня возмутили до глубины души и привели въ отчаяніе и ужасъ.
И что это за выраженія: <я здорова, чего и вамъ желаю»? Такъ пи-
шутъ только солдаты! Хотѣлось бы мнѣ знать, кто твои враги, ко-
21»
—. 324 —
торыхъ ты прощаешь столь великодушно? Какъ ты нѳ краснѣешь отъ
стыда, выставляя матери на видъ и подчеркивая, что она посылаетъ
тебѣ только 4—5 р., что ты вынуждена шить за плату передники?
Каждому, у кого нѣтъ средствъ, приходится работать. Матушка въ этомъ
отношеніи первая подаетъ примѣръ своимъ дѣтямъ. Ты пытаешься ока-
зать, что тебѣ деньги нужны лишь на самое существенное, а она со*
смерти отца очень часто отказываетъ себѣ и въ существенномъ. Опомнись,
брось свой деревянный и пошло-язвительный тонъ, солдатчину и ка-
зенщину и пиши матери такъ, какъ она ѳтого заслуживаетъ своею не-
утомимою дѣятельностью на пользу своихъ дѣтей.
«Родная моя дѣвочка, дорогая моему сердцу сестренка! Заклинаю*
тебя всѣмъ, что еще осталось для тебя дорогого—памятью покойной
нашей милой няни, твоею прошлою нѣжною привязанностью ко мнѣ,
воспоминаніе о которой до сихъ поръ вызываетъ у меня слезы, возьми
себя въ руки, постарайся расшевелить свой мозгъ, отогрѣть свое око-
ченѣвшее сердце добрыми воспоминаніями о близкихъ тебѣ, проснись,
моя дорогая, скажи мнѣ откровенно, за что ты разлюбила меня, за что-
ты такъ безжалостно порвала со мною всѣ отношенія, что тебя такъ
перевернуло въ институтѣ, отчего ты сдѣлалась такою холодною, просто-
даже каменною, если судить по твоимъ письмамъ? Хотѣлось бы мнѣ знать;
и то, какъ идутъ твои занятія, какими предметами ты особенно увле-
каешься, какое чтеніе наиболѣе доставляетъ тебѣ удовольствія, о чемъ*
ты мечтаешь, что ты стремиться дѣлать по окончаніи курса? Можетъ
быть я задала тебѣ сразу слишкомъ много вопросовъ, а между тѣмъ у
мѳня остается все еще и еще, о чемъ бы хотѣлось тебя распросить-
Какъ ты прежде откровенно, чистосердечно болтала со мной обо всемъ,
такъ и теперь безъ утайки, если только нѳ разлюбила мѳня, разскажи,
о своемъ положеніи въ институтѣ, отвѣчай, какъ умѣешь, на мои во-
просы: будемъ думать сообща, какъ ослабить то тяжелое и горькое, что-
особенно тебя волнуетъ».
Это письмо обожгло мое сердце и совершенно выбило изъ колеиг
Прежде, чѣмъ отправить отвѣтъ, я разорвала нѣсколько писемъ кь сестрѣ-
и въ первый разъ почувствовала, что совсѣмъ не умѣю выражать своихъ
мыслей, что онѣ у меня какія-то спутанныя, коротенькія, отрывочныя^
«Обожаемая Шурочка!
Обиднѣе всего для меня то, что ты считаешь мѳня нравственнымъ
уродомъ! Неужели ты думаешь, что я могла тебя разлюбить? Пе писала
тебѣ потому, что хотѣла написать все, какъ есть, но нѳ умѣю выра-
жаться. Сама не знаю, что со мною происходитъ... Лучше разскажу,
тебѣ сказку, которую я про себя придумала, тогда можетъ быть ты скорѣе
поймешь, что со мною.
Помнишь-ли ты> дорогая Шурочка, когда ты бѣжала отъ Лунков.-
 — 825 —
окихъ?—Когда мы легли съ тобою спать, ты вдругъ начала плакать, а
я все приставала къ тебѣ съ разспросами, почему ты плачешь. Ты раз-
сказала мнѣ сказку: когда ты родилась, говорила ты, къ твоей колы-
бели подошла фея, и такъ какъ она въ тотъ день раздала новорожден-
нымъ всѣ свои лучшіе дары—богатство, красоту, счастье, и у нея оста-
лись только слезы, то она и подарила ихъ тебѣ. И къ моей колыбели
подошла фея, но нѳ прекрасная красавица, а злая-презлая, и во все
горло крикнула мнѣ: «а ты будешь особой шиворотъ на выворотъ!..>
Предсказаніе злой феи сбылось: у меня рѣшительно все выходитъ ши-
воротъ на выворотъ. Ты говоришь «расшевели ѳвой мозгъ, отогрѣй свое
окоченѣвшее сердце», но если я постараюсь ѳто сдѣлать, у меня все
выйдетъ на оборотъ. Какъ передъ Богомъ говорю тебѣ правду: хочу
сдѣлать одно, а дѣлаю другое. Развѣ я желала тебя и маменьку обма-
нывать, когда обѣщала вамъ хорошо учиться и вести себя, а вышло
на оборотъ.
Ты называешь меня «нравственнымъ уродомъ», но я не злюсь на
тебя,—я ѳто заслужила. Хотя твои слова страшно обидны для меня, но
я по' прежнему боготворю тебя, всегда помню, что ты была для меня
настоящею родною матерью. Однако, несмотря на то, что я тебя обожаю
и преклоняюсь передъ тобой, какъ передъ божествомъ, я прошу тебя не
пиши мнѣ писемъ. Одинъ Богъ знаетъ, какъ отъ этой моей просьбы у
мѳня разрывается сердце, понимаю я и то, что ѳто невѣжливо, даже
гадко съ моей стороны, а всѳтаки прошу—нѳ пиши. Безъ твоего письма
мнѣ какъ-то покойнѣе жилось, а теперь не знаю, куда дѣться, мину-
тами сердце стучитъ, какъ молотокъ въ груди. Вотъ уже первый шиво-
ротъ на выворотъ: хочу, чтобы ты писала, люблю тебя, и—прошу нѳ
писать.
Изъ всего, что я разскажу тебѣ, ты увидишь, что все у мѳня
выходитъ шиворотъ на выворотъ. Обѣщала хорошо учиться, а въ
кофейномъ классѣ такъ училась, что учителя перестали вызывать, а
теперь, въ старшемъ классѣ,—только немногимъ выше середины стою,
да и то вывозятъ сочиненія. Ты скажешь, что у мѳня память дурная,
а я отвѣчу: «нѳ хуже, чѣмъ у другихъ». Ты подумаешь, что я плохо
понимаю, но вѣдь если бы я была тупицею, учитель литературы и фран-
цузъ нѳ ставили бы мнѣ за сочиненія 12-ти-балль’ную отмѣтку, да еще
иногда съ крестомъ Нѣтъ, ужъ у меня все шиворотъ на выворотъ вы-
ходитъ. Нѳ умѣю объяснить, что со мною происходитъ, а сочиненія
могу писать, да еще дѣлаю ихъ нѳ только для себя, но и для всѣхъ
послѣдушѳкъ: такъ называютъ у насъ послѣднихъ въ классѣ. Значитъ
не тупица я и не лѣнтяйка... Но передъ тобой, мой обожаемый Шу-
рокъ, я должна откровенно все говорить,—такъ вотъ очень часто дѣй-
ствительно можно сказать, что я настоящая тупица, и что не учителя
— 326 —
виноваты въ томъ, что у меня какая-то пустота въ головѣ. Нашъ учи-
тель литературы Старовъ—геніальный человѣкъ и дивный поэтъ: мы
очень серьезно изучаемъ у него литературу. Читаетъ онъ намъ много
отрывковъ изъ различныхъ произведеній... И если бы ты знала, какъ,
онъ бсжественно читаетъ! Черты его лица тогда становятся вдохновен-
ными, поэтичными! Онъ такъ увлекательно говоритъ о красотѣ, объ
идеалѣ! Я слушаю его такъ внимательно, что боюсь проронить хотя
одно его слово, всегда выучиваю заданные имъ уроки, почти всегда
отвѣчаю у него на 12. Но вотъ онъ какъ то попросилъ меня изложить
урокъ своими словами,—напутала, прямо вышла у меня какая-то гали-
матья, вообще какъ-то у меня ничего не остается въ головѣ отъ лекцій
даже такого геніальнаго преподавателя, какъ Старовъ. Иногда мнѣ ка-
жется, что всѳ это происходитъ со мною изъ за того, что меня вѣчно
терзаютъ голодъ и холодъ. Прости, что такому идеальному существу,
какъ ты, я говорю о такомъ низменномъ, но что же мнѣ дѣлать, если
голодъ и холодъ передъ тѣмъ, какъ ложиться спать, просто разрываютъ
мнѣ всѣ внутренности... Но можетъ быть всѳ это и нѳ отъ этого? Тя-
жело, тяжело, сама не знаю отчего!
А въ поведеніи моемъ настоящій хаосъ: тутъ ужъ мой шиворотъ
на выворотъ выступаетъ во всемъ блескѣ! Моя дортуарная дама Вер-
ховская, еще въ кофейномъ классѣ, въ такой день, когда она на всѣхъ
была ужасно зла, вдругъ несправедливо набросилась на меня, избила
меня, унизила до послѣдней степени, истерзала своею злостью всю мою
душу, и я за это передъ образомъ и передъ всѣми воспитанницами
поклялась сдѣлаться «отчаянной». И до сихъ поръ держу свою клятву:
всѣмъ класснымъ дамамъ говорю правду въ глаза, а также дерзости,
беру на себя опасныя порученія. За это я на очень дурномъ счету у
начальства, всѣ классныя дамы въ голосъ кричатъ, что меня мало вы-
швырнуть изъ института. Ты понимаешь, Шурочка, что не могу же я
перестать быть отчаянной, вѣдь я передъ образомъ клялась, да и по-
други заподозрятъ, что я хочу подлизываться къ начальству... А если бы
ты знала, какъ мнѣ тяжело быть отчаянной, какъ я это ненавижу, но-
я ѳто скрываю отъ подругъ. Значитъ ужъ моя судьба быть шиворотъ
на выворотъ! Шурочка, какъ тяжело, тяжело!
Ты спрашиваешь о чемъ я мечтаю? Только о томъ, чтобы ты,
хотя на одинъ день, хотя на одинъ часъ, пріѣхала ко мнѣ. Я бы поло-
жила на твои колѣни свою голову, ты бы гладила мои волосы, а я
плакала бы, плакала такъ, что мнѣ сразу стало бы легче.
Шурокъ, боготворимая, обожаемая сестра! Нѳ прими за грубость,
но прошу тебя, если ты нѳ можешь посѣтить меня, нѳ пиши мнѣ
больше: твои письма терзаютъ меня, разрываютъ мнѣ душу! Я гадкая,
— 327 —
сама сознаю ѳто, но на колѣняхъ умоляю тебя: прости меня, люби
пеня хотя немножко».
Когда черезъ нѣсколько недѣль послѣ ссоры съ братомъ Зарею
мнѣ сказали, что онъ пришелъ ко мнѣ, я такъ обрадовалась, что въ
первую минуту не могла даже говорить съ нимъ. Онъ не вспоминалъ
о нашей размолвкѣ, и на ѳтотъ разъ наше свиданіе прошло совершенно
миролюбиво. Братъ началъ посѣщать мѳня почти каждую недѣлю. Я
все болѣе привязывалась къ нему. Правда, отъ времени до времени,
меня бѣсили его насмѣшки надъ моими институтскими выраженіями и
взглядами, и у насъ выходили маленькія стычки, но наши свиданія
никогда болѣе нѳ кончались формальною ссорою. Благодаря ѳму, я ме-
нѣе сиротливо чувствовала себя въ институтѣ, и тяжелое настроеніе,
особенно давившее мѳня одно время, нѣсколько улеглось.
Однажды онъ заявилъ мнѣ, что слѣдующія двѣ-три недѣли будетъ
сильно занятъ и нѳ можетъ приходить ко мнѣ. И вдругъ, несмотря на
это, въ первое же воскресенье, когда уже оставалось не болѣе полу-
часа до окончанія пріема, воспитанницы закричали, что ко мнѣ пришли.
Сбѣжавъ съ лѣстницы, я только что собиралась войти въ залу, когда
ш-е11ѳ Тюфяева загородила мнѣ дорогу.
— Кто пришелъ къ тебѣ?—спросила она.
— Вѣроятно, дядя или брать, который ходилъ ко мнѣ всю зиму.
— А еще ты никого не ждешь?
— Никого,—отвѣчала я и бросилась впередъ, не замѣчая, что
и она идетъ сзади по моимъ слѣдамъ. Да это и трудно было замѣтить
за массою публики у входа въ залу, изъ которой уже многіе выходили,
простившись съ своими родственницами. Не успѣла я сдѣлать и нѣ-
сколькихъ шаговъ, какъ увидѣла своего младшаго брата—Рекомендую
тебѣ моего большого пріятеля,—сказалъ онъ мнѣ,—указывая глазами
на стоявшаго подлѣ него красиваго, стройнаго офицера. Я отвѣсила ему
реверансъ.—Этотъ молодой человѣкъ,—продолжалъ братъ,—давно стре-
мится познакомиться съ тобою...—Отвѣтомъ на ѳто съ моей стороны
былъ опять реверансъ.
— Я много слышалъ о строгихъ нравахъ вашего института,—за-
говорилъ офицеръ,—но мнѣ такъ хотѣлось познакомиться съ сестрой
моего лучшаго друга, и я подъ его покровительствомъ рѣшился про-
никнуть въ вашъ строгій монастырь.—Я опять отвѣсила ѳму чинный
реверансъ.
— Боже мой, сестренка, неужели ты нѳ узнаешь меня, твоего
старшаго брата? Неужели я такъ измѣнился?—Мистификація кончилась,
мы, наконецъ, расцѣловались и усѣлись по мѣстамъ.
Мой старшій братъ, совершенно неожиданно даже для себя, только
утромъ въ ѳтотъ день пріѣхалъ въ Петербургъ, остановился у дяди,
— 328 —
который далъ свой экипажъ, чтобы мои братья навѣстили меня. Они
нѳ могли пробыть у меня долго, такъ какъ должны были возвратить
экипажъ дядѣ, который ѣхалъ куда-то по спѣшному дѣлу, а потому намъ
удалось очень мало посидѣть вмѣстѣ.
Какъ только, послѣ свиданія съ братьями, я успѣла подняться въ
свой дортуаръ, передо мной выросла іп-еііе Тюфяева и, грозно указывая
на меня трагическимъ жестомъ, закричала во все горло: «Я всѣмъ вамъ
строго запрещаю приближаться и разговаривать съ этою грязною тварьюі
Она опозорила наше честное заведеніе!»
— Какъ, я?—не понимая въ чемъ дѣло, пораженная ужасомъ и
изумленіемъ, спрашивала я только потому, что Тюфяева прямо указы-
вала на меня.
— Ахъ ты, фокусница! Нѣтъ, сударыня моя, ты прекрасно знаешь,
что ты настоящая чума института! Но теперь, слава Богу, отъ тебя
уже избавятся навсегда...—И, снова обращаясь къ воспитанницамъ, она
продолжала:—Она сама, понимаете, сама сказала мнѣ (при этомъ ла-
донью руки она ударяла себя въ грудь), что ждетъ своего дядю или
брата, которыхъ мы знаемъ. Я собственными ушами слышала (она под-
няла обѣ руки къ ушамъ), какъ ея братъ, указывая на приведеннаго
имъ офицера, рекомендовалъ его, какъ своего товарища, какъ этотъ
офицеръ говорилъ ей, что онъ боялся проникнуть въ нашъ строгій
институтъ и рѣшился на это только при благосклонномъ покровитель-
ствѣ ея братца. А эта дрянь, дѣйствительно, сначала отвѣшивала ему
только реверансы, а потомъ нашла это лишнимъ и бросилась въ его
объятія... Сама видѣла, какъ они цѣловались въ засосъ, какъ они нѣ-
сколько разъ принимались цѣловаться!.. И все это на моихъ глазахъ!..
Я, не отходя, наблюдала ихъ! Почти все время стояла въ нѣсколькихъ
шагахъ отъ нихъ.
— Это ложь! Подлая ложь! Вначалѣ я, дѣйствительно, нѳ узнала
старшаго брата... Я нѳ видала его болѣе пяти лѣтъ... А когда узнала...
— Молчать, сволочь, паршивая овца, чума, зараза!—И она, какъ
изъ рога изобилія, продолжала осыпать мѳня французскими и русскими
ругательными словами, а отъ времени до времени подскакивала ко мнѣ,
топала на меня ногами и кричала: «Я сейчасъ жѳ доложу обо всемъ
инспектрисѣ!..» и быстро вышла изъ дортуара.
Въ это время мы были уже въ старшемъ классѣ, и никто изъ моихъ
подругъ не придалъ значенія тому, что опа только что запретила раз-
говаривать со мной. Напротивъ, всѣ окружили меня и начали обсуждать
«событіе». Ни одна воспитанница нѳ усомнилась въ томъ, что Тю-
фяѳва оклеветала меня: поцѣловать чужого мужчину, да еще при
оффиціальной обстановкѣ, а тѣмъ болѣе въ пріемные часы, — было
просто немыслимо для кого бы то ни было. Какъ я, такъ и мои по-
— 329 —
други были одинаково убѣждены, что доносу Тюфяѳвой начальство хотя и
не повѣритъ, но очень обрадуется, какъ удобному предлогу вышвырнуть
пеня изъ института за мою «отчаянность».
— Несчастная! Какъ ты рѣшилась на такой ужасъ?—вскричала
инспектриса, входя въ дортуаръ въ сопровожденіи Тюфяевой.
— Это ложь, ташап! Клянусь Богомъ, это клевета! М-ѳІІѳ Тю-
фяева давно искала случая меня погубить!—рыдала я.
— Какъ ты осмѣливаешься говорить это про твою почтенную
наставницу?
Въ ту же минуту нѣкоторыя изъ моихъ подругъ окружили ш-ше
Сентъ-Илеръ и повторяли ей на всѣ лады: «Машап! Машап! Это былъ
ея братъ! Она его не узнала въ первую минуту»...
— Молчать!—дала окрикъ Тюфяѳва.—Видите ли, ш-ше,—говорила
она, обращаясь къ инспектрисѣ и указывая на меня,—какое безнрав-
ственное вліяніе имѣетъ она на свой дортуаръ! Онѣ перебиваютъ даже
васъ.
Но тутъ колоколъ позвонилъ къ обѣду. Это, вѣроятно, нѣсколько
облегчило непріятное положеніе нашей безхарактерной ташап. Уходя,
она обернулась ко мнѣ и произнесла: «Когда ты обдумаешь свой ужа-
сающій поступокъ и признаешь, какъ все это было ужасно съ твоей
стороны, ты можешь придти ко мнѣ сознаться въ этомъ, иначе я не
хочу и разговаривать съ тобой...
— Но я клянусь всѣмъ святымъ, ташап, что это былъ мой родной
братъ! Я не могу сознаться въ томъ, чего я нѳ дѣлала,—говорила я,
обливаясь слезами.
— А я передъ образомъ клянусь вамъ, шабаше,—и Тюфяѳва по-
вернулась въ уголъ, гдѣ висѣлъ образъ,—что всѳ, что я сказала вамъ,
истинная правда: все это я видѣла собственными глазами, слышала
собственными* ушами. Увижу, шабаше, кому вы повѣрите: мнѣ-ли, без-
порочно прослужившей здѣсь болѣе 36 лѣтъ, или этой грязной дѣвчонкѣ,
родной братъ которой приводитъ къ ней...
— О, т-ѳііе Тюфяѳва!—торопилась перебить ее совершенно ра-
стерянная ш-шѳ Сентъ-Илеръ, хватая себя за голову и поспѣшно на-
правляясь къ себѣ.
Воспитанницы строились въ пары. Когда я подошла къ подругѣ,
съ которою должна была ходить въ парѣ, Тюфяѳва подскочила ко мнѣ
и рванула меня за руку прочь отъ нея: «Никогда не посмѣешь больше
ходить съ другими! Всегда одна... и сзади всѣхъ... какъ настоящая
зараза!»
— Іуда! Клеветница! Клятвопреступница! Нѳ смѣть до меня
дотрогиваться!—кричала я въ изступленіи, нѳ помня себя отъ раз-
драженія.
— 330 —
— Все, все это будетъ доложено начальницѣ!—шипѣла Тюфяева.
— Даже и то, чего нѣтъ!—громко хохотала Ратманова.
М-еІІе Тюфяева, желавшая изолировать меня отъ подругъ, должно
быть, вслѣдствіе раздраженія, забыла помѣстить мѳня за отдѣльнымъ
столомъ, или, по крайней мѣрѣ, поставить меня между колоннъ, что
считалось для воспитанницъ старшаго класса однимъ изъ наиболѣе
тяжелыхъ наказаній, и я сидѣла на своемъ обычномъ мѣстѣ. * Какой
ударъ нанесетъ моей матери и сестрѣ мое удаленіе изъ института!
Да... для меня все теперь потеряно, но я, по крайней мѣрѣ, должна
защищать свою честь до послѣдней капли крови!»—рѣшила я. Но вотъ
сосѣдка подъ столомъ нажимаетъ мою ногу и подсовываетъ записку
подъ мой ломоть хлѣба, но такъ, чтобы мнѣ видно было написанное.
Я читаю: «Тебя все равно на-дняхъ выгонятъ отсюда, пожалуйста, очень
тебя просимъ, надерзи, по крайней мѣрѣ, такъ, чтобы стѣны трещали».
Мѳня это бѣситъ. Я злобно толкаю руку, которая протягиваетъ мнѣ
уже новую записку. «Эгоистки! Вмѣсто того, чтобы пожалѣть мѳня,
невинно опозоренную на всю жизнь, онѣ только думаютъ о себѣ, мѣ-
шаютъ даже сообразить, что дѣлать!»	і
Когда мы возвращались изъ столовой въ классъ (я одна позади
всѣхъ) и проходили мимо узкаго корридорчика, который велъ въ покои
инспектрисы, Тюфяева пропустила всѣхъ передъ собою и встала у
самаго входа въ комнаты шашап, точно желая преградить мнѣ дорогу
къ ней. Этимъ она, сама того не подозрѣвая, дала неожиданный тол-
чокъ моей мысли. Когда я, усѣвшись на классную скамейку, начала
вынимать изъ пюпитра книги, но не для того, чтобы учиться, а чтобы
что-нибудь имѣть передъ собой, Тюфяева закричала мнѣ: «Не утруждай
себя ученьемъ!.. На-дняхъ, моя драгоцѣнная, тебя выгонятъ отсюда съ
позоромъ!.. Въ свидѣтельствѣ будетъ прописано, за какія дѣла тебя вы-
гнали... Ну, а теперь—сюда! Передникъ долой и стоять у доски до чаю!»
Я безпрекословно исполнила ея приказаніе. Вдругъ, среди гробовой
тишины, раздался голосъ Ратмановой: «Удивительно, какъ нѣкоторыя
личности нѳ могутъ достаточно утолить свою злобу!»
Тюфяева не пожелала принять ѳтого изреченія на свой счетъ,
проскрипѣла на французскомъ и русскомъ языкахъ еще нѣсколько руга-
тельствъ по моему адресу и побѣдоносно вышла изъ класса пить кофе,—
ѳто означало, что мы, по крайней мѣрѣ часъ, будемъ наслаждаться ея
отсутствіемъ. Я взяла мѣлъ и написала на классной доскѣ: «Согласно
вашему заявленію и благодаря вашей грязной клеветѣ, я считаю себя
уже уволенной изъ института, а потому и не нахожу нужнымъ долѣе
подвергать себя вашему тиранству».
— Молодецъ, молодецъ!—кричала Ратманова, бросаясь ко мнѣ,
— 381 —
схватила мѳня за талію и начала кружить въ вальсѣ. Я вырвалась отъ
нея, надѣла передникъ и побѣжала къ инспектрисѣ.
— Машап! — и я съ воплемъ бросилась передъ ней на ко-
лѣни.—Вы одна можете мѳня защитить! Умоляю, будьте мнѣ родною
матерью!
— Боже мой! Что жѳ я могу сдѣлать? Я просила ш-еііѳ Тюфяеву
отложить ѳту исторію хотя на нѣсколько дней, подождать докладывать
начальницѣ, но развѣ т-еііе Тюфяева послушается кого-нибудь! На-
противъ, дитя мое, ты одна нѳ только можешь помочь себѣ въ ѳтомъ
дѣлѣ, но и меня избавить отъ очень многихъ непріятностей... Если ты,
при твоемъ строптивомъ нравѣ, бросишься на колѣни нѳ передо мною,
а передъ т-ѳііе Тюфяевой, будешь умолять ее простить тебя за всѣ
грубости и дерзости, которыя ты ѳй дѣлала, искренно пообѣщаешь ей
исправиться, она тронется... Да, да, я увѣрена, она тронется твоимъ
раскаяніемъ...
Страшная душевная тревога, вызвавшая лихорадку, такъ что я
минутами не могла попасть зубъ на зубъ, уже нѣсколько часовъ удру-
чала меня, а теперь еще новое предложеніе инспектрисы, столь унизи-
тельное, какъ мнѣ казалось, для моего человѣческаго достоинства, воз-
мутило мѳня до послѣдней степени. Я, какъ ужаленная, вскочила съ
колѣнъ. Это новое оскорбленіе притянуло къ моему сердцу всю кровь
организма, всю горечь жестокихъ обидъ, весь огонь негодованія моего
вспыльчиваго и неуравновѣшеннаго темперамента. Я совсѣмъ забыла
объ обязательномъ этикетѣ относительно инспектрисы и о своемъ без-
правномъ, рабскомъ положеніи; къ тому жѳ, мѳня не оставляла мысль,
что мнѣ нечего болѣе терять, и я безстрашно начала говорить все, что
приходило мнѣ въ голову.
— Машап! Вы требуете, чтобы я.просила прощенія, но какъ
просить прощенія въ томъ, въ чемъ я нѳ считаю себя виноватой? Вы
совѣтуете упасть на колѣни передъ особой, которую презираютъ всѣ
воспитанницы безъ исключенія, а я, кажется, еще больше другихъ... Я
скорѣе дамъ разрѣзать себя на куски, но ѳтого не сдѣлаю! Да и къ
чему? Вы говорите: «проси прощенія за грубости»,—но вѣдь въ дан-
ную минуту т-ѳііѳ Тюфяева обвиняетъ меня не за нихъ. Вы даже
сами не можете произнести того, за что она меня обвиняетъ, слѣдова-
тельно, сами не вѣрите въ справедливость ея обвиненія. Я знаю, меня
вышвырнутъ отсюда... М-еІІе Тюфяева повторяетъ мнѣ ѳто каждую ми-
нуту, но за такую клевету я отомщу всѣмъ, всѣмъ безъ исключенія!
Я даю клятву Богу, что отдамъ всю свою жизнь на то, чтобы ото-
мстить всѣмъ, всѣмъ... Мой дядя всегда можетъ имѣть аудіенцію у го-
сударя... Я черезъ него подамъ просьбу государю... И дядя разскажетъ
ему, какъ здѣсь, вмѣсто того, чтобы защищать молодыхъ дѣвушекъ, на
— .332 —
нихъ взводятъ небылицы и выгоняютъ съ позоромъ!—Инспѳктрис.
вздрогнула при этихъ словахъ и подняла на меня глаза, но я нѳ могл-
остановиться, нѳ могла замолчать.—И здѣсь нѣтъ никого, кто бы за-
щищалъ насъ!.. Даже вы... вы, татап, которую всѣ считаютъ самою
умною и образованною, самою доброю, даже вы нѳ желаете меня защі
тить, хотя прекрасно знаете, что я ни въ чемъ не виновата!
Спазмы давили мнѣ горло отъ рыданій, я не могла болѣе гово-
рить, опять бросилась на колѣни передъ нею, опять повторяла то же
самое на разные лады. Инспектриса молчала—потому ли, что созна-
вала справедливость моихъ словъ, или потому, что считала дерзостью
все сказанное мною,—мои. заплаканные глаза нѳ могли видѣть выра-
женія ея лица, но ея дрожащія руки вдругъ опустились на мою го-
лову, и я инстинктивно поняла, что она не считаетъ дерзостью ска-
занное мною. Я припала къ ея колѣнямъ и стала цѣловать ея руки
со стономъ: «О, татап, татап!» Наступило молчаніе, прерываемое
только моимъ судорожнымъ всхлипываніемъ. Наконецъ, она проговорила,
продолжая гладить мои волосы своими дрожащими руками:
— А вѣдь я до сихъ поръ совсѣмъ нѳ знала тебя! Горячка, го-
рячка! Ахъ, дитя, твой пылкій нравъ, доходящій до изступленія, много
горя, много слезъ готовитъ тебѣ въ будущемъ! Я понимаю, почему
тебя такъ ненавидятъ классныя дамы, почему произошла эта исторія
именно съ тобою, а нѳ съ кѣмъ другимъ...—Она положительно не могла
назвать того, что произошло, и сама, вѣроятно, не соображала, что, го-
воря такимъ образомъ, она этимъ самымъ подтверждаетъ, что не вѣ-
ритъ взведенной на меня клеветѣ.—Видитъ Богъ, что, при всемъ
желаніи, я рѣшительно ничего не могу тутъ сдѣлать!
Вдругъ у меня блеснула счастливая мысль написать дядѣ и про-
сить его объяснить т-те Сентъ-Илеръ, кто у меня былъ сегодня на
пріемѣ. Я высказала ей это, и она, подумавъ, отвѣчала, точно обрадо-
вавшись: «Что же, напиши!.. Да... да, конечно, напиши... Можетъ быть,
это будетъ самымъ лучшимъ исходомъ для всѣхъ насъ!.. Я отправлю
твое письмо съ горничною на извозчикѣ, но, конечно, только въ томъ
случаѣ, .если ты сумѣешь написать его безъ какихъ бы то ни было
неделикатныхъ выраженій по отношенію къ ш-еИѳ Тюфяѳвой».
Мое письмо было кратко и объективно: я сообщала дядѣ о по-
сѣщеніи меня братьями и объясняла ему, какъ и почему явилось по-
дозрѣніе у т-еііѳ Тюфяѳвой, что мой старшій братъ совершенно посто-
ронній для меня человѣкъ. Я умоляла дядю выяснить это дѣло сегодня
же, такъ какъ ш-ѳііѳ Тюфяева заявила мнѣ, что я за пріемъ чужого
офицера, котораго, къ тому же, поцѣловала, буду немедленно уволена
изъ института.
Когда я дописывала послѣднія строки, въ комнату вошла ш-те
— 333 —
Сентъ-Илѳръ.—Видишь ли, мое дитя, какъ ты наивна! Ты воображаешь
меня такой всесильной, а я даже не могла упросить т-еііѳ Тюфяеву,
чтобы она подождала съ ѳтой исторіей хотя до завтра. Она уже отпра-
виласькъ начальникъ.
Хотя инспектриса внимательно прочитала- мое письмо, но не сдѣ-
лала никакихъ возраженій и моментально запечатала его, дала горнич-
ной на извозчика и приказала ей, нѳ теряя пи минуты, отвезти его и
вернуться обратно съ отвѣтомъ.
Нѣсколько успокоенная, я отправилась въ дортуаръ, гдѣ подруги
разсказали мнѣ, какъ Тюфяева, возвратившись въ классъ, замѣтила,
что меня нѳ было у доски, какъ она нѣсколько разъ прочитала мое
посланіе къ ней и объявила, что она сейчасъ жѳ отправляется къ на-
чальницѣ доложить обо всемъ происшедшемъ.
Когда воспитанницы ушли въ столовую пить чаѣ, я опять напра-
вилась къ инспектрисѣ. Наконецъ, возвратилась и горничная. Когда
она, по ея словамъ, подъѣхала къ подъѣзду квартиры, занимаемой
моимъ дядею, онъ садился въ карету, чтобы ѣхать куда-то. Онъ взялъ
письмо и пошелъ съ нимъ наверхъ къ себѣ. Когда онъ опять вышелъ
на подъѣздъ, то приказалъ горничной передать инспектрисѣ о томъ,
что онъ ѣдетъ къ начальницѣ, а затѣмъ явится къ ней. При этомъ
онъ закричалъ кучеру: «гони!»
Я цѣлую вѣчность, какъ мнѣ показалось, бродила по корридору,
поджидая дядю. Наконецъ, я увидала, что онъ поднимается наверхъ.
— Это что за грязная исторія?—строго спросилъ онъ меня, точно
я была въ ней виновата.
— Дядюшечка, дорогой! Пожалуйста, тише... Насъ могутъ услы-
шать...—и я быстро передала ѳму все, какъ было дѣло.
— Знаешь ли ты, глупая, что твои бабы могли мѳня скомпромети-
ровать очень серьезно. Нѣтъ, этого я имъ нѳ спущу!—И, нагибаясь
къ моему уху, онъ прибавилъ:—Твоей начальницѣ я уже наступилъ
на хвостъ... повизжитъ! Просто идолъ какой-то!.. Эту египетскую мумію
въ музей надо, а не двумя институтами управлять!..—И онъ началъ
хохотать такъ, что все его грузное тѣло сотрясалось.
Дядюшкинъ смѣхъ былъ услышанъ въ комнатахъ инспектрисы,
и къ намъ выскочила горничная, вѣроятно, для того, чтобы посмот-
рѣть, кто пришелъ. Я потянула дядю за руку, и мы вошли. При на-
шемъ появленіи шашап поднялась и, протягивая руку дядѣ, начала
говорить о томъ, какъ она рада, что онъ поторопился пріѣхать. Вѣ-
роятно, теперь выяснится этотъ прискорбный случай, который...
Дядя ' болѣе привыкъ командовать полкомъ, кричать, распоря-
жаться, чѣмъ вести свѣтскую бесѣду. Къ тому жѳ, онъ былъ взбѣшенъ,
всѣмъ этимъ дѣломъ.
— 334 —
— Это не прискорбный случай, сударыня, а прямо, можно ска*
вать... грязь! Я уже предупредилъ начальницу Леонтьеву, а теперь
честь имѣю доложить вамъ, что буду считать долгомъ... священнымъ
долгомъ довести все это до государя императора. Моя жена—почтенна?,
мать семейства, самое миролюбивое существо, но и она пришла вг<
негодованіе, прочитавъ письмо племянницы. Она говоритъ, что поря
дочная воспитательница, заподозривъ дѣвочку въ такомъ преступленіи
не должна была обмолвиться ей объ этомъ ни единымъ словомъ, даж:
виду не показать, а обязана была моментально написать мнѣ, ѳя дядъ,
и сообщить о подозрѣніяхъ, закравшихся у нея, требовать у меня объ-
ясненія относительно молодыхъ людей, посѣтившихъ дѣвочку. Но г-ж:.
Тюфяева поступила какъ разъ наоборотъ: съ мѣста въ карьеръ она
набросилась на мою племянницу и начала уличать ѳѳ въ преступленіи.
А знаете ли, сударыня, какія бы послѣдствія могло имѣть это дѣльце?
Оно надѣлало бы много шуму въ городѣ, меня оно обрызгало ба
грязью, а ѳя женская честь была бы навѣкъ загублена!.. Въ царство-
ваніе имп. Елизаветы Петровны,—мудрѣйшая была государыня!—такол
особѣ, какъ г-жа Тюфяева, отрѣзали бы языкъ...
— Генералъ, генералъ, ваше превосходительство! У насъ нѳ при-
нято при воспитанницахъ такъ отзываться объ ихъ воспитатель-
ницахъ!
Вдругъ дядюшка быстро и сердито обратился въ мою сторону и
закричалъ на мѳня во всѳ горло: «Какъ ты смѣешь, пострѣленокъ,
тутъ торчать? Смѣй у меня нѳ уважать начальство!»
Я, какъ ошпаренная, выскочила въ другую комнату, но ничего
не потеряла изъ интереснаго для меня разговора. Голосъ дядюшки
раздавался на всю квартиру.
— Но чѣмъ же я виновата въ этой исторіи? Я умоляла ш-ѳііе
Тюфяѳву нѳ докладывать о ней начальницѣ, по крайней мѣрѣ, нѣ-
сколько дней, но все было напрасно...
— Вы, сударыня, могу васъ увѣрить, вы во всемъ виноваты.
Развѣ можно держать такихъ недостойныхъ воспитательницъ? Вы—на-
чальница этого заведенія, и вдругъ позволяете подчиненной сѣсть себѣ
на голову! Вы должны держать подчиненныхъ въ ежевыхъ рукавицахъ,
чтобы онѣ и пикнуть не смѣли, а вы ихъ распустили! Это большое
преступленіе! Вы извините мѳня, сударыня, я простой русскій солдатъ,
много разъ бывалъ подъ градомъ непріятельскихъ пуль, вѣрою и прав-
дою служу моему обожаемому монарху и правду-матку привыкъ рѣ-
зать въ глаза... Правда, я человѣкъ горячаго характера, но вѣдь эта
исторія можетъ взорвать хоть кого!—Но тутъ онъ началъ смягчаться,
подробно разсказалъ, какъ сегодня пріѣхалъ мой старшій братъ, какъ
онъ далъ ему карету, чтобы тотъ вмѣстѣ съ своимъ младшимъ братомъ
— 835 —
«авѣстилъ иеня, какъ они быстро возвратились и т. д.—Вѣрьте, су-
дарыня, я отношусь къ вамъ съ чувствомъ глубочайшаго уваженія и
обвиняю васъ только въ [излишней слабости и попустительствѣ... Для
меня несомнѣнно, что все это произошло отъ вашей ангельской
доброты.
Инспектриса, несмотря на свою слабохарактерность, все-таки нѳ
позволила бы наговорить всего того, что ей пришлось выслушать, но
ее, какъ она мнѣ сама сознавалась уже послѣ моего выпуска, вынуждалъ
къ этому страхъ, что крутой и шумливый генералъ, чего добраго, дѣй-
ствительно доведетъ до свѣдѣнія государя эту исторію, и что въ такомъ
случаѣ она надѣлаетъ много непріятностей институтскому начальству.
Какъ только она могла прервать потокъ горячихъ рѣчей моего дядюшки,
она начала высказывать ему, что вполнѣ понимаетъ справедливость его
негодованія, и уже потому, какъ онъ горячо принялъ къ сердцу интересы
своей племянницы, она видитъ, какою возвышенною, благородною душою
онъ обладаетъ.
Дядюшка не всегда могъ устоять передъ лестью. Онъ вскочилъ съ своего
мѣста, протянулъ руку и съ чувствомъ произнесъ: «Какъ же иначе?
Моя племянница—дочь моей родной сестры, сирота, я единственный ея
защитникъ и покровитель! Но вы сами, сударыня, какъ я уже тысячу
разъ говорилъ племянницѣ, чудная, святая женщина... она должна питать
къ вамъ только благоговѣніе и восторгъ, а вотъ начальница Леонтьева...
простите... того... н-да...»
Инспектриса, видимо, до смерти перепугалась, что такой невоздер-
жанный на языкъ человѣкъ, какимъ былъ мой дядя, можетъ и относи-
тельно начальницы высказать что-нибудь неподходящее здѣсь, гдѣ даже
стѣны должны были слышать по отношенію къ ней лишь славословія, а по-
тому живо перебила его: «Я васъ прошу, генералъ, самый великодуш-
ный, самый лучшій изъ всѣхъ генераловъ, не доводите этой исторіи до
государя... Убѣдительно прошу васъ объ этомъ! Ну, для чего вамъ это?
Дайте жѳ мнѣ честное слово, что все это останется между нами».
— Мнѣ самому пріятнѣе миролюбиво покончить съ этой исторіей...
Но я дамъ вамъ честное слово не безпокоить ею государя только въ
томъ случаѣ, если вы поручитесь мнѣ, что г-жа Тюфяева за свою же
вину не устроитъ ада бѣдной дѣвочкѣ.
— О, это я беру уже на себя!—воскликнула инспектриса.
Я ожидала, что при этомъ удобномъ случаѣ она сообщитъ дядѣ о
моемъ дурномъ поведеніи вообще, но она тутъ, какъ и всегда, проявила
доброту и не упомянула даже о моей «отчаянности». Вообще наша
инспектриса бывала даже великодушна, если только обстоятельства въ ея
тяжеломъ положеніи не заставляли ее дѣйствовать вопреки ея природ-
нымъ склонностямъ.
— 336 —
Когда дядя попросилъ ѳѳ позвать мѳня, я моментально прошмы-
гнула черезъ корридорчикъ на площадку къ окну и приковала къ нем;,
свой взоръ, дабы удалить всякое подозрѣніе насчетъ того, что я слы
шала разговоръ. Когда я вошла, дядя всталъ со стула, подошелъ ко
мнѣ и, грозно размахивая передъ моимъ носомъ своими двумя пальцами,
произнесъ съ адскою суровостью наставленіе въ видѣ цѣлой рѣчи, по
обыкновенію, не заботясь въ ней ни о послѣдовательности, ни о логикѣ,
а нерѣдко пренебрегая даже здравымъ смысломъ. «Я требую отъ тебя
прежде всего полнаго и безусловнаго повиновенія начальству. Ты должна
любить его, уважать всѣмъ сердцемъ, всѣмъ помышленіемъ, молиться
ежедневно за него Богу, точно также, конечно, и за ш-еііе Тюфяеву
Какъ ты думаешь, зачѣмъ все это она сдѣлала? Ей было пріятно, что-
ли, поднять всю эту исторію? Сдѣлала она это, милый другъ, для того,
чтобы блюсти за твоей нравственностью! Но если въ твою головенку
когда-нибудь заползетъ дикое и пошлое желаніе на самомъ дѣлѣ поцѣ-
ловать чужого мужчину, въ чемъ тебя заподозрила ш-ІІе Тюфяева по-
тому, что у тебя чертики бѣгаютъ въ глазахъ... берегись! Тогда... тебя
нѳ придется и исключать изъ института... О нѣтъ, я этого не допущу!
Понимаешь ли ты... я этого никогда нѳ допущу! (При этомъ онъ страшно
расширилъ глаза). Я въ ту жѳ минуту явлюсь сюда и своими руками...
своими собственными руками оторву тебѣ голову... задушу... убью!» Все
это онъ говорилъ уже съ кровожадно-свирѣпымъ выраженіемъ лица,
наглядно показывая руками всѣ степени казни, которыя я должна буду
испытать.
Когда мы выходили съ нимъ изъ корридорчика, какая-то фигура
быстро промелькнула мимо насъ и скрылась. Я догадалась, что то была
Ратманова, подслушивавшая и подглядывавшая за всѣмъ, что происхо-
дило у инспектрисы.
Я вошла въ дортуаръ,—всѣ уже были въ постеляхъ. Ратманова
съ хохотомъ высвободилась изъ-подъ одѣяла, совершенно одѣтая, и за-
бросала мѳня вопросами; остальныя приподнялись съ постелей и тоже
торопили мѳня разсказывать имъ подробно и по порядку все, что было.
Но я совсѣмъ нѳ была расположена къ болтовнѣ и отвѣчала имъ вяло
и неохотно, что удивляло подругъ, находившихъ, что я должна была бы
имѣть торжествующій и ликующій видъ. Испугъ, державшій меня столько
часовъ въ напряженномъ ожиданіи неминуемой бѣды, и сознаніе, что
только счастливый случай помогъ мнѣ выкарабкаться изъ нея въ пер-
вый разъ въ жизни, во всемъ потрясающемъ ужасѣ показалъ мнѣ все
мое ничтожество передъ грозной силой' нашего начальства, которое
завтра жѳ можетъ сдѣлать со мною все, что угодно. Я бросилась въ по-
стель и, уткнувшись въ подушку, горько рыдала. Вѣроятно, тѣ жѳ мысли
пришли въ голову и моимъ подругамъ: всхлипываніе, сморканіе и отка-
— 837 —
шливаніе раздавались со всѣхъ сторонъ... Только Ратманова, менѣе
всѣхъ поддававшаяся чувствительности, громко изрыгала самую отбор-
ную брань по адресу классныхъ дамъ вообще и Тюфяѳвой въ особенности.
На другой день инспектриса отправилась къ начальницѣ. Какъ и
что онѣ при этомъ обсуждали, для насъ осталось неизвѣстнымъ; нѳ
узнали мы и того, о чемъ разговаривала инспектриса съ Тюфяѳвой,
которую она на этотъ разъ продержала у себя очень долго, но, вѣроятно,
послѣдняя нѳ получила для сѳбя ничего утѣшительнаго: нѣсколько дней
послѣ этого событія ея физіономія выражала какую-то пришибленность,
и она сидѣла въ классѣ совсѣмъ тихо, безучастно относясь даже къ тому,
что воспитанницы шумѣли въ неурочное время. Во всякомъ случаѣ,
роль добровольнаго полицейскаго, которую эта истинная злопыхатель-
ница исполняла такъ усердно, была временно пріостановлена. Ко мнѣ
она совсѣмъ нѳ придиралась болѣе, даже нѳ произносила моего имени.
Что ,жѳ касается инспектрисы, то, вѣжливая и ласковая со всѣми,
она стала относиться ко мнѣ съ особеннымъ вниманіемъ. Однажды она
заявила мнѣ, что проситъ меня приходить къ ней въ послѣобѣденное
время всегда, когда я буду свободна отъ уроковъ.. Въ такіе вечера она
заставляла меня читать вслухъ Вальтеръ-Скотта во французскомъ пе-
реводѣ, объясняла всѳ для мѳня непонятное, разспрашивала о членахъ
моей семьи. Эти два-три мѣсяца, когда я по разу, по два въ недѣлю
приходила къ ней по вечерамъ, были самымъ свѣтлымъ воспоминаніемъ
во всей моѳй институтской жизни дореформеннаго періода. Съ материн-
скимъ участіемъ и лаской она какъ-то просила мѳня объяснить ей, по-
чему до сихъ поръ я была «отчаянной», почему только въ самыя по-
слѣднія недѣли на мѳня перестали жаловаться кл. дамы. «Мнѣ ка-
жется», говорила она, «ты просто напускаешь на себя эту отчаянность!..
Я сама заставала тебя послѣ твоихъ «отчаянныхъ выходокъ», когда
ты положительно имѣла видъ (Гппѳ регзоппѳ агго^апіѳ...»
— Потому что я ни отъ кого нѳ слыхала здѣсь добраго слова!.
Вы говорите, татап, что за послѣднее время на мѳня нѳ жалуются...
Когда я стала къ вамъ приходить... вы такъ добры ко мнѣ... я сама
чувствую, что теперь злость моя начинаетъ проходить...
М-тѳ Сентъ-Илеръ громко разсмѣялась, я сконфузилась, но нѳ
понимала всей наивности моего признанія. Я нѳ умѣла лучше сформу-
лировать то, что какъ-то неопредѣленно бродило въ моѳй головѣ. Только
гораздо позже я могла бы отвѣтить ѳй, что весь строй нашей жизни,
съ ѳя казенщиной и формализмомъ, представлялъ стоячее болото, кото-
рое могло выращивать только болотныя растенія. Нѳ имѣя книгъ для
чтенія, ничего цѳ извлекая изъ преподаванія для развитія ума, лишен-
ныя человѣческаго руководительства наставницъ, воспитанницы нѳ могли
укрѣпляться въ добрыхъ чувствахъ, у нихъ росло лишь раздраженіе,
Воспоминанія	22
— 338 -
развинчивались нервы, вырабатывались индифферентизмъ ко всему л
рабскія чувства или отчаянная грубость.
— Убѣдительно прошу тебя, мое дитя, попробуй быть мѳнѣа
дерзкой, увѣряю тебя, й кл. дамы будутъ тогда къ тебѣ болѣе снисхо-
дительны.
Какою любовью, какимъ восторженнымъ обожаніемъ забилось мсе
сердце отъ этихъ непривычныхъ для меня добрыхъ словъ!
— О, ташапі Вы—святая! — вскричала я въ изступленномъ во-
сторгѣ.—Я нѳ стою поцѣловать вашу руку,—и я въ экстазѣ упала пе-
редъ ней на колѣни и поцѣловала край ея платья.
— Ахъ ты, восторженная головушка! — кинула мнѣ шашап,
и я, переконфуженная отъ сказаннаго, бросилась бѣжать изъ ея
комнаты.
Вскорѣ послѣ описанныхъ происшествій всѣ обстоятельства инсти-
тутской жизни начали вліять на ослабленіе моей отчаянности, задора и
воинственности. Этому прежде всего помогало то, что мы перешли въ
такъ называемый выпускной классъ, гдѣ наши воспитательницы уже
менѣе придирались и рѣже наказывали воспитанницъ. Кромѣ того, «вы-
пускныя» пользовались нѣкоторыми привилегіями: въ послѣобѣденное
время до чаю кл. дамы иногда уходили въ свою комнату и оставляли
насъ однѣхъ въ классѣ, а иной разъ приказывали даже безъ нихъ
спускаться въ столовую. Моему умиротворенію содѣйствовало и сердеч-
ное отношеніе ко мнѣ инспектрисы, отсутствіе придирокъ со стороны
Тюфяѳвой, а главное то, что инспекторомъ классовъ къ намъ былъ
назначенъ Ушинскій, но о немъ я буду говорить ниже.
Когда однажды я возвратилась отъ ш-шѳ Сентъ-Илеръ ранѣе обык-
новеннаго, Ратманова встрѣтила меня язвительными словами: «Ты ловко
обдѣлываешь свои дѣлишки! Ничего, что «отчаянная», а сумѣла пріобрѣсти
благоволеніе инспектрисы!» Я была поражена и растерянно переводила
глаза съ одной подруги на другую.
— Хотя ш-ше Сентъ-Илеръ и начальство, но она чудная, святая
женщина,—проговорила я, наконецъ.—Я нѳ считаю подлостью ее по-
сѣщать! Она не изъ тѣхъ, которыя выспрашиваютъ о томъ, что дѣ-
лается въ классѣ. Кажется, я еще никому изъ васъ нѳ навредила!
— Никто не обвиняетъ тебя въ этомъ, никто не сомнѣвается и
въ томъ, что инспектриса не станетъ у тебя выпытывать что бы то ни
было, но нѳ всѣ придерживаются твоего мнѣнія, что она святая жен-
щина!.. Пожалуй, всѣ, кого бы она пригласила къ себѣ, стали бы къ
ней бѣгать... Но едва-ли это слѣдуетъ дѣлать!—такъ говорила Брин-
кенъ, безспорно самая умная изъ всѣхъ моихъ подругъ. Эти слова сму-
тили мѳня гораздо болѣе, чѣмъ обвиненіе Ратмановой.
— Но почему жѳ, почему?—растерянно спрашивала я ее.
:— 339 ---
— Просто потому,—отвѣчала она,—чѣмъ дальше отъ начальства,
чѣмъ лучше..,
— Чудная, святая женщина!—передразнивала меня Ратманова.—
Мы голодаемъ, а эта чудная, святая женщина нѳ можетъ и слова ска-
зать эконому, чтобы онъ нѳ обкрадывалъ насъ... Классныя дамы жа-
луются на васъ, она всегда принимаетъ ихъ сторону, а не нашу..,
Давно ли она совѣтовала тебѣ стать на колѣни передъ Тюфяевой, пре-
восходно сознавая, что та тебя оклеветала!..
Но тутъ кто-то изъ нашихъ вбѣжалъ къ намъ и закричалъ: «Чего
вы не спускаетесь въ столовую? Уже давно звонили... Будутъ попре-
кать, что вы безъ кл. дамы и шагу нѳ умѣете ступить!»
Всѣ бросились въ пары, и мы понеслись съ лѣстницы. Я маши-
нально бѣжала за другими, но про сѳбя обдумывала только что проис-
шедшій разговоръ. «Да, онѣ правы, тысячу разъ правы!» твердила я
чзебѣ. «Что сдѣлала полезнаго для насъ инспектриса? Только что нѳ
труба! А я уже и въ восторгъ пришла отъ ея святости!» Но вдругъ я
оступилась и полетѣла внизъ съ лѣстницы; на одномъ изъ ѳя поворо-
товъ я задержалась было, но сзади бѣгомъ спускавшіяся воспитанницы
нечаянно толкнули мѳня, и я уже безъ всякихъ задержекъ полетѣла
внизъ, пока нѳ упала на полъ, недалеко отъ двери столовой. Когда
подруги подняли мѳня, я была въ сознаніи, только снопъ кровавыхъ
точекъ мелькалъ передъ моими глазами. Я постояла съ минуту и, нѳ
чувствуя никакой боли, вошла съ другими въ столовую. Скоро я совер-
шенно успокоилась, а когда мы пришли въ дортуаръ и улеглись спать,
я тотчасъ уснула. Ночью я проснулась отъ боли въ груди и отъ лихо-
радки, укрылась салопомъ въ надеждѣ какъ-нибудь оправдаться передъ
дортуарной дамой, но меня никто нѳ тревожилъ. Когда прозвонилъ ко-
локолъ, и наши начали вставать, я объявила имъ, что у мѳня кружится
голова, и я нѳ могу приподнять ѳѳ отъ подушки. Наконецъ, мнѣ уда-
лось привстать, но приступъ жестокой лихорадки такъ сковалъ мои
члены, голова такъ кружилась, что я нѳ могла шевельнуться. Мнѣ по-
могали вставать подруги; то одна, то другая изъ нихъ указывала на
то, что шея и грудь у мѳня распухли и покрылись кровоподтеками;
снѣ потолковали между собой по этому поводу и единогласно пришли
къ мысли, что при такомъ положеніи для мѳня немыслимо идти въ ла-
заретъ: передъ докторомъ придется обнажить грудь, и этимъ я нѳ только
опозорю сѳбя, но и весь выпускной классъ. Это обстоятельство, раз-
суждали онѣ, должно заставить каждую порядочную дѣвушку вынести
всевозможныя мученія скорѣе, чѣмъ идти въ лазаретъ. 'Го одна, то дру-
гая задавала мнѣ вопросъ: неужели у мѳня нѳ хватитъ твердости ха-
рактера вынести боль? Я, конечно, вполнѣ раздѣляла мнѣніе и взгляды
моихъ подругъ на вопросы чести, но нѳ могла имъ отвѣчать, какъ отъ
22*
— 340 —
головокруженія, такъ и отъ смертельной обиды на нихъ за то, что онѣ
могутъ сомнѣваться во мнѣ по такому элементарному вопросу, какъ
честь дѣвушки. Я рѣшила, что къ такому дурному мнѣнію обо мнѣ онѣ
пришли только потому, что я посѣщала инспектрису. Все ѳто я выска-
зала имъ въ отрывочныхъ фразахъ, проливая потоки слезъ и отъ обиды,
и еще болѣе отъ мучительной боли въ груди. Подруги успокаивали
меня, просили не волноваться, чтобы сохранить силу мужественнѣе вы-
нести несчастіе, ниспосланное мнѣ судьбою. Когда я одѣлась съ ихъ
помощью и зашаталась, онѣ заботливо поддерживали меня со всѣхъ
сторонъ, давали нюхать одеколонъ, смачивали виски. На ѳтотъ разъ
забота обо мнѣ подругъ, не склонныхъ вообще задумываться надъ не-
счастіемъ другъ друга, была поистинѣ трогательна. Когда мы вошли въ
классъ, онѣ, посовѣтовавшись между собой, подошли къ дежурной дамѣ
и просили ее позволить мнѣ сидѣть въ пелеринкѣ во время всѣхъ уро-
ковъ. «У нея кашель», говорили онѣ ей, «но она не желаетъ изъ-за
такихъ пустяковъ идти въ лазаретъ и пропускать урокъ». Та согласи-
лась на ѳто. Но полотняная пелеринка мало защищала отъ холода, и я
вся тряслась отъ лихорадки; тогда воспитанницы собрали платки, уку-
тали ими мои ноги и колѣни, даже обмотали мои руки, совѣтуя не
поднимать ихъ изъ-подъ пюпитра.
Я сидѣла и ходила, какъ автоматъ, но, какъ только отъ боли у
меня вырывался стонъ, подруги шаркали ногами и кашляли, чтобы за-
глушить его, умоляя меня воздерживаться отъ стоновъ; У меня пропалъ
аппетитъ, и онѣ по-братски подѣлили мою порцію во время завтрака и
обѣда.
Когда на другой день я опять послѣ безсонной ночи встала съ
постели съ еще болѣе значительною опухолью на шеѣ и груди и двига-
лась еще съ большимъ трудомъ, онѣ рѣшили, что ѳто произошло отъ
того, что я наканунѣ ничего нѳ ѣла, и что онѣ должны заставлять меня
ѣсть. Я понимала, что я въ ихъ власти, и не имѣла силы ни сопроти-
вляться, ни говорить, а потому дѣлала усилія и ѣла, какъ онѣ ѳтого
требовали. Но, когда мы пришли въ классъ послѣ обѣда, меня стало
такъ тошнить, что подруги насилу вытащили меня въ корридоръ къ крану,
гдѣ можно было скрыть послѣдствія тошноты, и принялись обливать
холодной водой мою несчастную голову, горѣвшую, какъ въ огнѣ. Всю
послѣдующую ночь то одна, то другая подруга подбѣгала къ моей по-
стели, укрывала меня, клала намоченное полотенце на мой горячій лобъ,
но мнѣ становилось все хуже. На третій день утромъ я заявила имъ,
что не могу встать. Хотя то одна, то другая изъ нихъ, осматривая
меня, вскрикивала: «у нея еще болѣе распухла грудь и посинѣла
шея!»—тѣмъ не менѣе, было рѣшено, что мнѣ нужно встать и отпра-
виться въ классъ. Общими усиліями онѣ одѣвали и обували меня въ
— 341 —
постели, уговаривали не терять мужества, и это заставило меня встать,
хотя и съ ихъ помощью. Но онѣ сами убѣдились, что вести меня внизъ
по лѣстницѣ невозможно, а потому рѣшили скрыть меня и, когда всѣ
отправятся въ столовую, оставить при мнѣ одну изъ подругъ.
У насъ не было обычая пересчитывать воспитанницъ; къ тому же,
во время чая на столѣ нѳ стояло приборовъ, а потому скрыть отсут-
ствіе одной-двухъ воспитанницъ было нетрудно. Когда наши возврати-
лись въ классъ, моя сторожиха стащила меня туда же и усадила на
скамейку, а другія подошли къ дежурной дамѣ просить ее о дозволеніи
для меня сидѣть на урокахъ въ пелеринкѣ. Но та отвѣчала, что такъ
какъ съ тою же просьбою онѣ уже обращались къ ней третьяго дня, то
она убѣждена, что это какой-нибудь фокусъ, а потому и приказала мнѣ
подойти къ ней. Я встала, но, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, упала безъ
чувствъ.
Когда я пришла въ сознаніе, я лежала въ отдѣльной комнатѣ ла-
зарета, предназначенной для трудно-больныхъ. Въ ту минуту въ ней
толпилось нѣсколько человѣкъ: инспектриса, лазаретная дама, сидѣлка
и трое мужчинъ, изъ которыхъ я узнала только одного нашего доктора.
Кто-то незнакомый мнѣ, наклонившись надо мной, просилъ меня на-
звать мое имя, отчество и фамилію; я исполнила его желаніе, и только
позже мнѣ стало извѣстно, что этотъ вопросъ былъ заданъ съ цѣлью
узнать, въ порядкѣ ли мои умственныя способности. На его вопросъ,
сколько времени я нахожусь въ лазаретѣ, я отвѣчала: «часа два-три».
<Вы лежите въ лазаретѣ 11 дней, пролежали все время въ бреду, и
вамъ только что сдѣлана операція. Старайтесь побольше спать и ѣсть».
Прошло уже около двухъ мѣсяцевъ, какъ мѳня принесли въ ла-
заретъ, а я была такъ слаба, что нѳ могла сидѣть и въ постели. Ту-
пое равнодушіе овладѣло мною въ такой степени, что мнѣ не прихо-
дила даже въ голову мысль о томъ позорѣ, которому я, по институт-
скимъ понятіямъ, подвергала себя при ежедневныхъ перевязкахъ, когда
доктора обнажали мою грудь, нѳ терзалась я и безпокойствомъ о томъ,
какъ должны были краснѣть за меня подруги. Кстати замѣчу, что, по
тогдашнему способу леченія, мою рану нѳ заживляли болѣе двухъ мѣ-
сяцевъ, и я носила фонтанѳль. Но вотъ, наконецъ, когда однажды я
почествовала себя нѣсколько бодрѣе, докторъ, дѣлавшій операцію, сѣлъ
У моей кровати и началъ разспрашивать меня о томъ, почему я не
тотчасъ послѣ паденія съ лѣстницы явилась въ лазаретъ. Когда онъ
нѣсколько разъ повторилъ свой вопросъ, я отвѣчала: «Просто такъ».—
«Немыслимо, чтобы вы безъ серьезной причины рѣшились выносить
такія страданія!»
— Я вамъ отвѣчу за нее, профессоръ... Я вѣдь знаю всѣ ихъ
секреты! Хотя никто не сообщалъ мнѣ, но я не сомнѣваюсь въ томъ,
— 342 —
что ея подруги и она сама считаютъ позоромъ обнажить грудь передъ
докторомъ,—вотъ милыя подруженьки, вѣроятно, и уговаривали ее не
ходить въ лазаретъ.
— Однако, зтотъ институтъ презловрѳдное учрежденіе,—и, обра-
щаясь ко мнѣ, профессоръ добавилъ:—понимаѳтѳ-ли вы, что ивъ за ва-
шей пошлой конфузливости вы были на краю могилы?
Это меня жестоко возмутило. Когда докторъ, проводивъ профес-
сора, подошелъ ко мнѣ, я со злостью сказала ему: «Передайте вашему
профессоришкѣ, что, несмотря на его геніальность, онъ все-таки тупица,
если не понимаетъ того, что каждая порядочная дѣвушка на моемъ
мѣстѣ поступила бы точно такъ же, какъ и я... Покорнѣйше прошу ска-
зать ему также, чтобы онъ нѳ смѣлъ болѣе называть мѳня дѣвочкой...
Еще должна вамъ заявить, что перевязокъ я болѣе не позволю дѣлать...
Вы могли ихъ дѣлать до сихъ поръ только потому, что я отупѣла во
время болѣзни...
Несмотря на усовѣщиванія инспектрисы, до свѣдѣнія которой было
немедленно доведено мое намѣреніе, я оставалась твердой и непоколеби-
мой. На другой день съ одной стороны къ моѳй кровати подошелъ
нашъ докторъ, съ другой—профессоръ. Въ ту минуту, когда я припод-
нялась, чтобы выразить имъ мое нежеланіе показать рану, одинъ ивъ
нихъ схватилъ меня за руки, а профессоръ спустилъ съ плечъ рубашку
и сталъ разбинтовывать рану. Все ѳто было сдѣлано съ такой быстро-
той, что я нѳ успѣла сказать ни слова, а перевязка и очищеніе раны
были сопряжены со смертельною болью, и у мѳня сразу вылетѣло изъ.
головы все, что я собиралась сказать.
Однажды вдругъ распространилось извѣстіе, что государь уже на
Николаевской половинѣ. Ко мнѣ вошла инспектриса и предупредила, что
государь, вѣроятно, зайдетъ въ ѳто отдѣленіе, такъ какъ онъ всегда
заходитъ къ трудно-больнымъ, если только въ лазаретѣ нѣтъ эпидеміи.
При ѳтомъ она учила меня, какъ я должна привѣтствовать его. Она
приказала мнѣ отвѣчать на вопросы государя, какъ можно лучше обду-
мывая каждое слово, и передала всѳ то, что государь, по ея мйѣнію,
могъ спросить меня.	,
Меня стали облекать въ чистыя одежды, кругомъ всѳ торопливо
вытирали и подчищали, хотя нужно отдать справедливость, что у насъ
не только въ лазаретѣ, но и въ классахъ всѳ блестѣло идеальной чи-
стотой.
И имп. Александръ II вошелъ въ мою комнату въ сопровожденіи
инспектрисы, доктора и всего лазаретнаго персонала. Дрожащимъ голо-
сомъ я произносила свое привѣтствіе на французскомъ языкѣ. Госу-
дарь подошелъ къ моѳй постели, въ видѣ поклона чуть-чуть наклонилъ
голову и стоялъ, выпрямившись во весь ростъ. Онъ не задавалъ мнѣ
— 343 —
вопросовъ о моей болѣзни, — вѣроятно, докторъ сообщилъ о ней
прежде, чѣмъ онъ вошелъ ко мнѣ, но спросилъ мѳня по-французски: «Вы
и теперь еще сильно страдаете?»
— Теперь мнѣ лучше, ваше императорское величество, — отвѣ-
чала я.
— Что нужно, по мнѣнію врачей, чтобы ускорить ея выздоровле-
ніе?—спросилъ государь, обращаясь къ доктору.
— Деревенскій воздухъ, ваше императорское величество, могъ бы
укрѣпить ея расшатанное здоровье.
— МайѳшоізѳИѳ!—обратился ко мнѣ государь.—Есть у васъ род-
ственники въ Петербургѣ?
Я отвѣчала, что здѣсь живетъ мой родной дядя Г.
— Вы можете отправиться къ нему, какъ только врачи найдутъ
это желательнымъ, и оставаться у него до тѣхъ поръ, пока совершенно
нѳ поправитесь, а затѣмъ возвратитесь въ институтъ и кончите ваше
образованіе. А пока вы здѣсь, вы, можетъ быть, хотѣли бы чего-ни-
будь сладкаго?
Такъ какъ такой вопросъ не былъ предвидѣнъ ташап, и я не
получила по этому поводу никакихъ инструкцій, то я простодушно отвѣ-
чала: «Я благодарю васъ отъ всего сердца, ваше императорское вели-
чество, ко мнѣ здѣсь, въ лазаретѣ (я нарочно подчеркнула слово здѣсь,
чтобы государь узналъ, что только въ лазаретѣ, но мой зарядъ пропалъ,
конечно, даромъ), всѣ очень добры, мнѣ даютъ даже реап <іѳ Іа ѵіег§е».
Государь сдвинулъ брови: «Что это такое реап <1ѳ Іа тіег^е? Какъ
вы называете это по-русски?»
— Ваше императорское величество! Мы называемъ такъ «дѣ-
вичью кожу»...
— Ничего нѳ понимаю, Что это значитъ?—и государь обратился
къ доктору.
— Родъ пастилы, ваше имп. величество, которую мы держимъ,
какъ лакомство для больныхъ: она называется у институтокъ «дѣвичьей
кожей».
— А когда вы захотите еще чего-нибудь, кромѣ «дѣвичьей кожи»,—
сказалъ государь, обращаясь ко мнѣ и чуть-чуть улыбаясь углами губъ,—
вы можете объ этомъ заявить господину доктору. Вы все получите, что
не повредитъ вашему здоровью.
Радостный, веселый, подбѣжалъ ко мнѣ докторъ послѣ обхода
всего лазарета и сталъ говорить о томъ, какъ милостивъ былъ ко мнѣ
государь, какой продолжительной бесѣды онъ меня удостоилъ, сколькими
благодѣяніями меня осыпалъ... Черезъ недѣлю-другую меня отпустятъ
домой, а теперь будутъ раскармливать: цыплята, вино,—все бу-
детъ къ моимъ услугамъ... «Да вы стоите этого! Какъ мило вы о насъ
— 344 —
отозвались... Конечно, вы насъ выдѣлили, чтобы сдѣлать маленькую
непріятность кое-кому. Но вѣдь этого никто, кромѣ инспектрисы, не
замѣтилъ».
Вошла и инспектриса. Несмотря на ея обычный ласковый тонъ, я
замѣтила, что она мною очень недовольна.
— Напрасно, совершенно напрасно ты утруждала государя та-
кими длинными отвѣтами и всякими пустяками!.. Задерживать государя
такимъ вздоромъ считается верхомъ неприличія!.. И эта <рѳап (іѳ Іа
ѵіѳг§ѳ» была такъ некстати! — Но я рѣшила, что ее раздосадовало то,
что я въ разговорѣ съ государемъ упомянула о хорошемъ отношеніи
ко мнѣ только лазаретныхъ служащихъ.
ГЛАВА X.
Результаты институтскаго воспитанія
и образованія.
Религіозное воспитаніе—Образцовая кухня.—Обученіе рукодѣлію. — Изученіе
французскаго языка.—Дневники и стихотворенія воспитанницъ.
Наше воспитаніе отличалось строго религіознымъ характеромъ.
Начальница Леонтьева, если судить по ея донесеніямъ императрицѣ,
была имъ очень довольна. Она писала ей: «Трогательное зрѣлище пред-
ставляютъ молодыя дѣвушки, глубоко проникнутыя религіозными идеями;
онѣ уносятъ ихъ далеко отъ того свѣта, въ которомъ имъ предна-
значается жить, и къ котовому онѣ должны были бы чувствовать вле-
ченіе уже вслѣдствіе своего юнаго возраста!..» (Мордвинова. «Статсъ-
дама Марія Павловна Леонтьева», стр. 84).
Религіозное воспитаніе, получаемое нами, состояло какъ въ теоре-
тическомъ изученіи обширнаго курса закона Божія, такъ и' въ практи-
ческомъ примѣненіи къ жизни предписаній православной религій, изъ
которыхъ на первомъ мѣстѣ стояли—строгое соблюденіе постовъ и
чрезвычайно частое посѣщеніе церкви. Что касается постовъ, то всѣ
условія нашей жизни лишали насъ возможности стрбго ихъ соблюдать.
Хотя мы и получали въ ѳто время постную пищу, но такъ кайъ мы
въ такіе дни особенно сильно испытывали муки голода,1 то, когда род-
ственники приносили кому-нибудь изъ насъ съѣстное, мы нѳ могли
разбирать, было-ли то скоромное, или постное, и съ одинаковымъ на-
слажденіемъ уничтожали и постный пирогъ съ грибами, и курицу.
Во всѣ воскресные, праздничные и царскіе дни и въ кануны
ихъ, а также въ первую и страстную недѣли великаго поста мы посѣ-
щали церковь, нерѣдко даже по два раза въ день, а также и вою чет-
— 345 —
вертую недѣлю этого поста, когда говѣли. Церковными службами насъ
такъ утомляли, что многія воспитанницы падали въ церкви въ обмо-
рокъ. Непосильное утомленіе заставляло многихъ употреблять всѣ сред-
ства, чтобы избавиться отъ посѣщенія церкви, но такъ какъ этого до-
бивались рѣшительно всѣ, то между нами обыкновенно устанавлива-
лась очередь (сразу нѳ болѣе трехъ-четырехъ въ дортуарѣ), которая
давала право заявить дежурной дамѣ о томъ; что онѣ не могутъ идти
въ церковь по причинѣ зубной, головной или другой какой-нибудь боли.
При большомъ количествѣ воспитанницъ желанная очередь наступала
рѣдко, а потому многія рѣшались симулировать дурноту, и нѣкоторыя
воспитанницы дѣлали ѳто очень искусно. Во всемъ блескѣ этотъ та-
лантъ проявлялся у дѣвицъ старшаго класса, такъ какъ въ немъ уже
болѣе рельефно отражалось всѳ дурное, привитое закрытымъ заведеніемъ.
Взрослыя институтки удивительно ловко умѣли представлять об-
морокъ: задерживая дыханіе, онѣ блѣднѣли, тряслись, вскрикивали, какъ
будто внезапно теряли сознаніе, ловко падали на полъ, даже съ грохо-
томъ, нѳ причинивъ себѣ ни малѣйшаго вреда. Но были въ этомъ от-
ношеніи и совсѣмъ безталантныя: несмотря на обученіе ихъ этому
искусству опытными подругами, онѣ никакъ не могли усвоить его. Такія
несчастныя созданія, въ извѣстный моментъ богослуженія, вытягивали
изъ кармана махорку, пріобрѣтенную у сторожа за дорогую цѣну, и
засовывали еѳ за щеки. У нихъ подымалась рвота, и ихъ выводили
изъ церкви.
Въ концѣ концовъ, религіозное воспитаніе, получаемое въ инсти-
тутѣ, содѣйствовало только нравственной порчѣ и полному индифферен-
тизму къ религіи. Къ выпуску оставалось чрезвычайно мало дѣвушекъ
религіозныхъ; даже тѣ, которыя съ такимъ благоговѣніемъ и трепетомъ
приступали къ причастію въ первый годъ своей институтской жизни,
Передъ послѣднимъ Причастіемъ уже грызли шеколадъ, нерѣдко дѣлая
это демонстративно и громко высмѣивая религіозные Обряды. Утратѣ
религіозныхъ чувствъ сильно помогало ханжество какъ начальницы
Леонтьевой, такъ и всѣхъ кл. дамъ; на языкѣ у нихъ всегда были
слова: милосердный Богъ, всепрощеніе, любовь къ ближнему, святая
религія, но на дѣлѣ никто изъ нихъ не выказывалъ участія, христіан-
скаго милосердія и любви къ воспитанницамъ.
Точно также и большая часть другихъ править и предписаній,
положенныхъ въ основу институтскаго воспитанія и обученія, давала
лишь самые печальные результаты. Чтобы приготовиться къ скромной
долѣ, ожидавшей многихъ изъ насъ въ будущемъ, мы должны были
умѣть готовить кушанья, для чего существовала образцовая кухня. Дѣ-
вицы старшаго класса, соблюдая очередь по 5—6 человѣкъ, ходйли
учиться кулинарному искусству. Въ такіе дни онѣ не посѣщали даже
— 346 —
уроковъ. Къ ихъ приходу въ кухнѣ уже все было разложено на столѣ:
кусокъ мяса, готовое тѣсто, картофель въ чашкѣ, нѣсколько корешковъ
зелени, перецъ, сахаръ. Одна изъ воспитанницъ должна была рубить
мясо для котлетъ, другая толочь сахаръ, третья—перецъ, слѣдующая
мыть и чистить картофель, раскатывать тѣсто и разрѣзать его для пи-
рожковъ, мыть и крошить зелень. Все ѳто дѣлалось воспитанницами съ
величайшимъ наслажденіемъ. Кухня служила для насъ большимъ раз-
влеченіемъ; къ тому же она избавляла отъ скучныхъ уроковъ и на нѣ-
сколько часовъ отъ полицейскаго надзора кл. дамъ. Но такія кулинар-
ныя упражненія не могли, конечно, научить стряпнѣ и были скорѣе
карикатурою на нее. Воспитанницы такъ и не видѣли, какъ пригото-
вляютъ тѣсто, не знали, какая часть говядины лежитъ передъ ними,
не могли познакомиться и съ тѣмъ, какъ жарятъ котлеты, для которыхъ
онѣ рубили мясо. Кухарка смотрѣла на это, какъ на дозволенное ба-
рышнямъ баловство, и сама ставила кушанье на плиту, опасаясь, чтобы
онѣ нѳ обожгли себѣ рукъ или нѳ испортили котлетъ; сама она вози-
лась и около супа. Барышнямъ она поручала толочь сахаръ, перецъ и
все, что нужно было рубить и толочь, что тѣ и производили въ тактъ
плясовой, а ѳто заставляло смѣяться и кухарку, и воспитанницъ. Ихъ
веселому ѣастроенію содѣйствовало и то, что обѣдъ, приготовленный
«ихъ руками», онѣ имѣли право съѣсть сами, а онъ былъ несравненно
вкуснѣе, питательнѣе и обильнѣе обычнаго.
Обученіе рукодѣлію хотя и нѳ носило столь комичнаго характера,
какъ обученіе кулинарному искусству, но тоже не достигало никакой
цѣли и роковымъ образомъ отражалось на успѣхахъ въ наукахъ весьма
многихъ воспитанницъ. Въ институтѣ было нѳ мало дѣвочекъ, которыя,
уже при вступленіи въ него, умѣли порядочно шить и знали нѣсколько
женскихъ работъ. На первомъ же урокѣ учительница рукодѣлія освѣ-
домлялась, кто къ чему пріученъ былъ дома: необученнымъ шить она
давала обметывать швы, мотать мотки или выдергивать нитки изъ по-
лотна, чтобы съ ихъ помощью разрѣзать его, учила ихъ сшивать по-
лотнища, но далѣе этого обученіе не шло. Тѣхъ же воспитанницъ, кото-
рыя заявляли учительницѣ о томъ, что онѣ любятъ вышивать ковры или
шить гладью, немедленно присаживали за ѳти работы.
Въ институтѣ всегда приходилось заготовлять большое число вы-
шивокъ и прошивокъ для украшенія всевозможныхъ юбокъ, полотенецъ,
накидокъ. Ковры шли какъ на подарки, такъ и на украшеніе церкви.
Рѣдко выпадалъ мѣсяцъ въ году, когда не требовалось окончить какого-
нибудь сюрприза: то наступалъ день именинъ начальницы или кого-ни-
будь ивъ высокопоставленныхъ лицъ, то годовые праздники, въ кото-
рые также подносили подарки. Вслѣдствіе этого учительница страшно
обременяла работою воспитанницъ, имѣвшихъ неосторожность выказать
— 347 —
любовь къ рукодѣльямъ. Уроки рукодѣлья происходили разъ въ недѣлю,
по полтора часа,—этого времени было крайне недостаточно, чтобы по-
кончить со всѣми работами. Воспитанницамъ, хорошо исполнявшимъ
шитье гладью, раздавали на руки полосы различной матеріи, чтобы по
вечерамъ, когда онѣ должны были готовить уроки къ слѣдующему дню,
онѣ занимались вышиваньемъ. Ковры же вышивали въ пяльцахъ, и
учительница рукодѣлія просила кл. дамъ отпускать воспитанницъ вече-
ромъ къ ней въ мастерскую. Нерѣдко оказывалось, что и вечеровъ нѳ
хватало на окончаніе какого-нибудь подарка. Тогда учительница обра-
щалась съ просьбой къ инспектрисѣ отпускать къ ней “воспитанницъ даже
во время урока. Если сюрпризъ предназначался высокопоставленному
лицу, инспектриса находила невозможнымъ отказать въ такой просьбѣ,
и нѣсколько воспитанницъ вслѣдствіе этого нѳ посѣщали уроковъ недѣ-
лями, а то и мѣсяцами.
Превосходно исполненные ковры, на которыхъ изображены были
цвѣты, ландшафты, сцены изъ рыцарской и пастушеской жизни, при-
водили въ такой восторгъ непосвященныхъ въ это искусство воспитан-
ницъ, что многія изъ нихъ умоляли учительницу выучить ихъ этой ра-
ботѣ. Но та обыкновенно отвѣчала: «если вы испортите матеріалъ, я
должна буду откупить его на свой счетъ!.. И когда мнѣ возиться съ
вами! Вы жалуетесь, что я заваливаю работою вашихъ подругъ... А по-
смотрите, когда я сама ложусь спать! Мнѣ то и дѣло приходится по
ночамъ оканчивать работу, которая будетъ поднесена въ подарокъ отъ
вашего имѳни>...
Во время публичнаго выпускного экзамена въ особыхъ комна-
тахъ института устраивалась выставка работъ ученицъ. Тутъ можно
было видѣть превосходно вышитые ковры, вышивки по батисту и цвѣт-
ной матеріи гладью^ бѣлой и разноцвѣтной бумагой и шерстями, искусно
исполненные цвѣты, а также бѣлье, сшитое ручною строчкою. На стѣ-
нахъ висѣли картины, написанныя масляными красками и акварелью:
здѣсь красовалась головка гречанки, тамъ—дѣвочка съ козой, цвѣты.
Хотя всѣ эти картины, съ художественной точки зрѣнія, были ниже
всякой критики и оказывались плохими копіями, но и онѣ исполнены
были съ помощью учителя рисованія, который нѳ только исправлялъ
рисунокъ, но и рисовалъ въ нѳмъ все болѣе трудное; однако, и на это
способны были лишь очень немногія воспитанницы, а громадное боль-
шинство такъ и выходило изъ института, не умѣя срисовать съ ри-
сунка даже простого стула, не говоря уже о рисованіи съ натуры: на-
глядный методъ совершенно отсутствовалъ въ обученіи дореформеннаго
времени. Что же касается рукодѣлія, то громадное большинство кончало
курсъ, выучившись одному или двумъ швамъ.
Знанію французскаго языка придавали громадное значеніе. На
— 348 —
дѣвочку, умѣвшую болтать на этомъ языкѣ при своейъ вступленіи въ
институтъ, смотрѣли съ большимъ благоволеніемъ. Ей прощали многое
такое, чего не прощали другимъ; находили ее умною и способною даже
тогда, когда этого вовсе не было. На изученіе этого языка во всѣхъ
классахъ отводили наибольшее количество часовъ: въ бѣломъ (старшемъ)
классѣ изучали французскую литературу, писали письма и сочиненія на
этомъ языкѣ. Классныя дамы и все начальство говорило съ нами по-
французски. Между собою воспитанницы тоже обязаны были говоритъ
на этомъ языкѣ. Какое громадное значеніе уже издавна приписывали
въ институтѣ француз. языку и до какого комизма доходила наивная
вѣра въ его могущество, видно изъ воспоминаній воспитанницы патріо-
тическаго института. Когда 14-декабря 1825 г. раздалась пальба изъ
орудій, начальница Патріотическаго института обратилась къ воспитан-
ницамъ съ такою рѣчью: «Это Господь Богъ наказываетъ васъ, дѣвицы,
за ваши грѣхи. Самый главный и тяжкій грѣхъ вашъ тотъ, что вы
рѣдко говорите1 по-французски и, точно кухарки, болтаете по-русски».
«Въ страшномъ перепугѣ», говоритъ авторъ воспоминаній, «мы вполнѣ
познавали весь ужасъ нашего грѣхопаденія и на колѣняхъ передъ ико-
нами, съ горькими1 слезами раскаянія, тогда же поклялись начальницѣ
вовсе нѳ употреблять въ разговорѣ русскаго языка. Наши заклятія
были какъ бы услышаны: пальба внезапно стихла, мы успокоились, и
долго послѣ того въ спальняхъ и залахъ Патріотическаго института не
слышалось русскаго языка». («14-ѳ декабря 1825 года въ Патріотиче-
скомъ Институтѣ» С. А. Пелли, «Русская Старина» 1870 г., августъ).
Я же описываю несравненно болѣе поздній періодъ времени, уже нака-
нунѣ реформъ въ Смольномъ. Но и въ это время, какъ и прежде, ин-
ститутки были просты до наивности1 и; вслѣдствіе своего невѣжества,
очень суевѣрны, но въ мое время насъ никто, а тѣмъ болѣе началь-
ство, Не могло запугать гнѣвомъ Божіимъ уже по одному тому, что
даже религіозныя дѣвочки утрачивали въ институтѣ свою простодушную
вѣру. Что же касается французскаго языка, то хотя изученію его у
насъ и придавали1 громадное значеніе, но такъ какъ въ насъ не выра-
ботали серьезнаго отношенія къ какому бы то ни было знанію, не на-
учили умѣнью заниматься, нѳ привили намъ должной усидчивости и
интереса къ какому бы то ни было предмету, мы все обученіе обра-
щали въ пустую формальность. Если до слуха классной дамы доходила
русская рѣчь воспитанницы, она кричала ей: «Какъ ты смѣешь гово-
рить по-русски?» Та отвѣчала: «но я сказала соштепі «ііѣ-оп еп Ггап-
саіз?» Кл. дама удовлетворялась этимъ отвѣтомъ, а та продолжала бол-
тать по-русски. Разговоры съ кл. дамами и съ болѣе высшими началь-
ственными лицами ограничивались какимъ-нибудь десяткомъ-двумя оф-
фиціальныхъ фразъ (въ это число входили всевозможные поздравленія)
— 349 —
которыя заучивались воспитанницами въ первый жѳ годъ ихъ вступле-
нія въ институтъ. Вслѣдствіе этого институтки не могли поддерживать
серьезнаго разговора на французскомъ языкѣ, нѳ могли онѣ и читать
на этомъ языкѣ серьезныя книги, — впрочемъ, и по-русски онѣ нѳ
могли ни вести серьезнаго разговора, ни читать серьезныхъ книгъ, и
русская рѣчь воспитанницъ не отличалась ни богатствомъ словъ, ни
разнообразіемъ выраженій. Можно себѣ представить, какіе успѣхи дѣ-
лали воспитанницы въ другихъ предметахъ, если изученіе французскаго
языка было столь неудовлетворительно.
Наше время было такъ распредѣлено, что если бы преподаваніе
въ институтѣ и было доставлено болѣе правильно, у насъ нѳ хватало
бы времени для серьезныхъ занятій. Уроки въ старшихъ классахъ за-
канчивались въ 5 час., когда шли къ обѣду. Послѣ него до вечер-
няго чая, можно было готовить уроки, но одинъ вечеръ въ недѣлю ухо-
дилъ на танцы, одинъ, а то и два вечера—на церковную службу передъ
праздничными днями, одинъ — у нѣкоторыхъ на упражненіе въ пѣніи,
у другихъ — на рукодѣліе; такимъ образомъ, оставалось въ недѣлю
всего два-три свободныхъ вечера. Въ кофейномъ классѣ большая часть
времени тратилась на переписку: переписывали басни и разсказы, пи-
сали неправильные французскіе глаголы,—для всего этого существовали
особыя тетради. Если въ одной изъ нихъ оказывалось нѣсколько чер-
нильныхъ пятенъ или нѣсколько строкъ криво написанныхъ, кл. дамы
заставляли дѣвочку переписать всю тетрадь. Въ старшихъ классахъ не
обращали вниманія на чистоту тетрадей, но дѣвицы также убивали
много времени на переписку: большая часть учителей задавала имъ
уроки нѳ по учебникамъ, а по собственнымъ запискамъ,—вотъ эти-то
записки и приходилось переписывать.. Изъ сказаннаго ясно, что на уче-
ніе уроковъ у насъ оставалось крайне мало времййи^ тѣмъ болѣе, что
въ эти свободные вечера приходилось нѳ только переписывать записки
учителей, но и дѣлать сочиненія на русскомъ и французскомъ языкахъ.
Какъ мало знаній выносили мы изъ <преподаванія, какими пора-
зительными невѣждами оканчивали курсъ, будетъ видно изъ слѣдующаго
очерка; къ сказанному жѳ прибавлю только, что большая часть нашихъ
учителей сами были людьми невѣжественными и никуда негодными пе-
дагогами. Даже по внѣшности, кромѣ француза, они представляли, точно
на подборъ, отовсюду набранныхъ, отжившихъ стариковъ, навсегда сдан-
ныхъ въ архивъ въ эту, такъ сказать, учительскую богадѣльню Смольнаго.
Случалось,—впрочемъ, крайне рѣдко, что вслѣдствіе болѣзни или смерти
тотъ или другой изъ престарѣлыхъ. педагоговъ выбывалъ ивъ строя, и
его мѣсто замѣщалъ еще не совсѣмъ старый человѣкъ, но послѣ нѣ-
сколькихъ уроковъ такіе учителя обыкновенно исчезали съ нашего го-
ризонта по неизвѣстной для насъ причинѣ. Одинъ изъ нихъ былъ уда-
— 350 —
ленъ послѣ пяти или шести уроковъ только за то, что сказалъ: «Дѣ-
вицы, вы передаете всѳ въ зубрежку и плохо разсказываете оттого, что
ничего нѳ читаете, — просите начальство снабдить васъ книгами для
чтенія».
Поступивъ въ институтъ въ раннемъ дѣтствѣ и во время всего
своего пребыванія въ немъ удаленная отъ природы и. людей, инсти-
тутка нѳ имѣла ни малѣйшаго представленія о жизни. За высокія стѣны
ея заколдованнаго замка не долетало ни одного человѣческаго стона, ни
малѣйшаго свѣдѣнія не доходило до нея о какомъ-нибудь общественномъ
движеніи, и вообще рѣшительно ничего нѳ знала она о положеніи своей
родины, о ѳя несчастіяхъ и надеждахъ. Окончивъ курсъ въ дорефор-
менномъ институтѣ, институтка вступала въ жизнь съ самыми дикими
воззрѣніями, съ самыми наивными предразсудками, съ нелѣпыми тре-
бованіями отъ людей, съ пошлыми и сантиментальными мечтами. Ее
манили къ себѣ роскошь, балы, выѣзды, туалеты, танцы, ухаживанія
блестящихъ кавалеровъ. Однимъ словомъ, она мечтала о томъ, о чемъ
мечтали тогда всѣ, такъ называемыя, «кисейныя барышни». Нужно
однако, замѣтить, что и русское общество того времени предъявляло
дѣвушкѣ лишь эстетическія требованія. Наклонную къ серьезному чтенію
и разговору называли «синимъ чулкомъ» и жестоко высмѣивали. Что же
мудренаго въ томъ, что въ институтѣ, этомъ все болѣе дряхлѣющемъ и
отживающемъ свой вѣкъ учрежденіи, не слѣдившемъ за новыми тече-
ніями въ лучшей части современнаго общества, продолжали воспитывать
въ дворянскомъ духѣ, развивая пристрастіе къ аристократическимъ
нравамъ. Дѣвушка того времени при домашнемъ воспитаніи, какъ бы
оно плохо ни было, испытавъ въ семьѣ матеріальную нужду и житей-
скія невзгоды, все же могла скорѣе и легче понять все ничтожество, всю
призрачность и эфемерность эстетическихъ иллюзій, все неудобство при-
мѣненія ихъ къ практической жизни. Институтка же, наоборотъ, все
время своего умственнаго и нравственнаго роста проводила въ зато-
ченіи, какъ сказочная царевна. Всѳ, что требовалось для жизни: столъ,
платье, постель, комната, были къ ѳя услугамъ; она оказывалась устра-
ненною отъ какихъ бы то ни было заботъ. Откуда бралось всѳ суще-
ственное для жизни, она нѳ знала; нѳ слыхала, чтобы и другіе интере-
совались этими вопросами. Она нѳ могла даже догадываться о томъ,
какою тяжкою борьбою добываютъ люди свой насущный хлѣбъ, совсѣмъ
нѳ была приготовлена къ трудовой жизни.
Вотъ почему послѣ окончанія институтскаго курса большая часть
ея понятій были нелѣпы, ѳя страхъ безразсуденъ, отношеніе къ обы-
денной жизни и ѳя явленіямъ подчасъ просто комично. Она идетъ по
улицѣ, а съ противоположной стороны, навстрѣчу ей, приближается ма-
стеровой подъ хмѣлькомъ,—она съ ужасомъ бросается въ сторону; по-
— 351
ползетъ по рукѣ червякъ, сядетъ насѣкомое,—она съ визгомъ несется,
куда глаза глядятъ. Многія изъ воспитанницу послѣ выпуска были
убѣждены въ томъ, что если кавалеръ приглашаетъ во время бала на
мазурку, зто означаетъ предварительное сватовство, за которымъ по-
слѣдуетъ формальное предложеніе. Одна институтка, прождавъ напрасно
въ продолженіе нѣсколькихъ дней своего кавалера въ бальной мазуркѣ,
была такъ скандализирована етимъ, что бросилась къ своему брату-офи-
цѳру, умоляя его выйти на дуэль и стрѣляться съ человѣкомъ, по ея
мнѣнію, опозорившимъ ее. Если родители институтки нѳ соглашались
выдать ее замужъ за человѣка, сдѣлавшаго ей предложеніе, если онъ
былъ даже извѣстный негодяй, она воображала, что получившій отказъ
долженъ непремѣнно застрѣлиться,—и на этой почвѣ происходило не-
мало комичныхъ и трагичныхъ инцидентовъ.
Институтка прежняго времени, покинувъ стѣны ея «аішатаіѳг», была
конфузлива до дикости: самый простой вопросъ ставилъ ѳѳ втупикъ.
Она нѳ умѣла разобраться даже въ томъ, смѣются надъ нѳю или обра-
щаются къ ней серьезно, не знала, какъ отнестись къ людямъ, загово-
рившимъ съ нѳю, и бывало немало случаевъ, когда она срывалась съ
мѣста и выбѣгала изъ комнаты только потому, что кто-то подходилъ къ
ней «очень страшный». Отъ этого сплошного обмана всѣхъ чувствъ, отъ
этой ребячьей наивности нѣкоторыя институтки нѳ избавлялись до конца
своихъ дней. Если отъ природы дѣвушка была умна, если институтское
воспитаніе не успѣло вытравить въ ней всѣхъ ея душевныхъ способ-
ностей, она энергично начинала перевоспитывать себя. Но, прежде чѣмъ
житейскія обстоятельства передѣлывали ее настолько,' что она станови-
лась хотя нѣсколько пригодною къ жизни, ей приходилось сдѣлать много
ошибокъ, принести много вреда и себѣ, и другимъ. Если она выходила
замужъ за бѣднаго человѣка и дѣлалась матерью, она нѳ умѣла ни уха-
живать за дѣтьми, ни найтись въ затруднительномъ положеніи: для нея
было немыслимо при ничтожныхъ средствахъ устроить мало-мальски
сносный обѣдъ, смастерить что-нибудь для ребенка изъ незатѣйливаго
матеріала,—она совершенно лишена была предпріимчивости и находчи-
вости въ практической жизни.
Институтская жизнь дореформеннаго періода проходила въ при-
тупляющемъ однообразіи монастырскаго заключенія безъ горя и радо-
стей, безъ нѣжныхъ ласкъ и сердечнаго участія, безъ житейской борьбы
и волненій, безъ надеждъ й разумныхъ стремленій. Все, точно нарочно,
было приноровлено къ тому, чтобы воспитать нѳ человѣка, нѳ мать, не
хозяйку, а манекенъ, и во всякомъ случаѣ слабое, безпомощное, безпо-
лезное, беззащитное существо. Иначе и быть нѳ могло: въ институтѣ
дѣвушка лишена была всего, что даетъ возможность выработать соб-
ственное сужденіе, наблюдательность, энергію, волю, характеръ, само-
- 352 —
стоятельное чувство. Несмотря на то, что въ институтѣ все было точно
размѣрено и опредѣлено, все дѣлалось по звонку, и воспитанницы ни
на одну минуту не оставались безъ надзора классныхъ дамъ,—онѣ, въ
сущности, росли безъ всякаго призора. Хотя кл. дамы вѣчно наблю-
дали, чтобы воспитанницы разговаривали какъ можно меньше и тише,
тѣ научились болтать передъ ихъ носомъ, не шевеля губами, дѣлать
вещи строго запрещенныя. Не имѣя возможности ни съ кѣмъ изъ стар-
шихъ побесѣдовать по-человѣчески, посовѣтоваться, хотя изрѣдка слы-
шать человѣческіе разговоры и споры, воспитанницы предоставлены
были только самимъ себѣ. Но что могли позаимствовать другъ у друга
дѣвушки, воспитанныя при одинаково ненормальныхъ условіяхъ? Онѣ
прекрасно знали несложную психологію другъ друга, понятія и даже
слова, въ которыхъ онѣ выражали свое сужденіе по поводу того или
другого явленія институтской жизни; всѣ онѣ употребляли въ своихъ
разговорахъ одни и тѣ жѳ выраженія, когда ихъ что-нибудь поражало,
выкрикивали одни и тѣ же восклицанія. Ихъ воззрѣнія, понятія, мысли
и способности развивались по одному шаблону, ихъ поступки нерѣдко
вредны были для ихъ здоровья и нравственности. Онѣ ѣли. всякую
дрянь: куски грифеля, графитъ, угольки, мѣлъ, стягивались корсетомъ въ
рюмочку, а нѣкоторыя даже спали въ корсетахъ, чтобы пріобрѣсти ин-
тересную блѣдность и тонкую талію,—никто ихъ нѳ останавливалъ, ни-
кто не объяснялъ имъ, какой вредъ онѣ себѣ причиняютъ.
Грубость кл. дамъ дѣлала и институтокъ грубыми существами:
такъ же, какъ и ихъ наставницы, онѣ имѣли собственный лексиконъ
бранныхъ словъ. Онѣ то и дѣло ссорились между собой,, и бранныя
слова сыпались, какъ ррохъ изъ мѣшка. Громадному большинству была
недоступна деликатность, бережное отношеніе къ чувствамъ ближняго:
соберутся вмѣстѣ и пересчитываютъ красивыхъ и безобразныхъ под-
ругъ и тутъ жѳ въ лицо кричатъ имъ: «ты первая по красотѣ въ на-
шемъ классѣ! Ты первая по уродству! Ты вторая по идіотству!»
Начальство дѣлало выставку рѣшительно изъ всего,—все должно
было имѣть показную сторону. Передъ пріемомъ высокихъ посѣтителей
на видныя мѣста помѣщали красивыхъ воспитанницъ. Онѣ же должны
были въ первыхъ рядахъ танцовать передъ ними на балахъ. Выпуск-
ные, публичные экзамены были пустою формальностью,—каждая знала,
что ей придется отвѣчать; сочиненіе писали заранѣе, учитель поправ-
лялъ ѳго, и оно зазубривалось слово въ слово,—выученныя наизустъ
сочиненія задавали писать на публичныхъ экзаменахъ. Въ концѣ кон-
цовъ, жизнь для выставки, жизнь на показъ такъ въѣдалась въ нравы
воспитанницъ, что онѣ учились только для хорошей отмѣтки, поступали
хорошо только тогда, когда надѣялись получить похвалу. Красиваго
наряда для выпуска требовали даже тѣ, матери которыхъ въ отчаяніи
— 353 —
ломали руки, не зная, какъ справиться, чтобы устроить дочери мало-
мальски сносный туалетъ для ѳя выхода, который сразу требовалъ
огромныхъ издержекъ.
О выпускѣ мечтали всѣ, какъ тѣ, которымъ предстояло блестѣть на
балахъ, такъ и тѣ, которыхъ ожидала трудовая дорога, но о ней никто
нѳ думалъ. И это естественно: чѣмъ ближе подвигалось время къ вы-
пуску, тѣмъ болѣе утрачивали воспитанницы какое бы то ни было
представленіе о дѣйствительной жизни. Многія изъ нихъ имѣли родъ
подвижного календаря: мелко написавъ на длинную ленту числа всѣхъ
мѣсяцевъ своего пребыванія въ институтѣ, онѣ отрѣзали истекшее число
и торжественно провозглашали, сколько дней осталось до выпуска. Вос-
питанницы дореформеннаго института представляли себѣ жизнь не иначе
какъ усѣянною розами. Въ институтскихъ стѣнахъ имъ приходилось,
постоянно сдерживать себя, помнить кодексъ правилъ, вѣчно е-льттять
брань озлобленныхъ старыхъ дѣвъ, испытывать голодъ, холодъ, тяжесть
ранняго вставанія,—и онѣ мечтали, что въ будущемъ ихъ ждетъ золо-
тая свобода, что онѣ будутъ вставать поздно, дѣлать, что захотятъ, что
окружающіе будутъ относиться къ нимъ съ искреннею любовью; Что же
удивительнаго въ томъ, что весьма многимъ мечтательницамъ скоро
пришлось сказать себѣ: «жизнь, ты обманула меня!»
Дневники и стихотворенія институтокъ обнаруживали въ авторахъ
отсутствіе серьезнаго содержанія, мысли, творчества, фантазіи, даже
естественныхъ сердечныхъ чувствъ. Къ институткѣ прививали все искус-
ственное: учителя французскаго языка восторгались, когда ихъ ученицы
декламировали стихи Корнеля и Расина замогильнымъ голосомъ, съ
искуственнымъ паѳосомъ. Это создавало фальшивую атмосферу, приви-
вало любовь къ фразѣ. Нѳ только въ Смольномъ, но и во всѣхъ закры-
тыхъ заведеніяхъ дореформеннаго періода истинныя чувства дѣвушекъ
заглушались высокопарными фразами. Онѣ были въ модѣ, въ ходу,
сильно поощрялись и высшимъ, и низшимъ начальствомъ, что еіцѳ бо-
лѣе искажало природу воспитанницъ. Вотъ что говоритъ А. В. Стерли-
гова въ своихъ воспоминаніяхъ о петербургскомъ Екатерининскомъ ин-
ститутѣ: «Одна изъ институтокъ, узнавъ о смерти двухъ своихъ брать-
евъ, убитыхъ на войнѣ, составлявшихъ притомъ единственную поддержку
семьи, зарыдала, а все-таки сквозь слезы проговорила: «слава Богу, что
они умерли за царя, и отечество». Объ этихъ словахъ было доведено до
свѣдѣнія императрицы, пожелавшей увидѣть воспитанницу. Государыня
сдѣлала ей подарокъ, а отцу ея была назначена пенсія въ 1000 руб-
лей, которая послѣ его смерти перешла къ дочери. («Рус. Архивъ»
1898 г., № 4, «Воспоминанія А. В. Стерлиговой о Петѳр. Екатеринин-
скомъ Институтѣ 1850—1856 г.»).
Я перечитала нѣсколько институтскихъ дневниковъ и чаще всего
Воспоминанія.	23
— 354 —
встрѣчала въ нихъ описаніе того, какъ авторъ дневника встрѣтилъ
«свое божество» или какъ былъ наказанъ кл. дамой; иногда встрѣча-
лось восторженное описаніе посѣщенія института императрицею, бросив-
шей свой носовой платокъ на память воспитанницамъ, которыя немед-
ленно разорвали ѳго на мелкіе лоскутки, зашивали ихъ, какъ ладанки, и
носили на шеѣ.
То же самое находимъ и въ поэтическомъ творчествѣ институ-
токъ, выражавшемся преимущественно въ писаніи стиховъ въ альбомы
подругамъ. При отсутствіи мысли, наблюдательности и творчества, они
отличались еще крайне неуклюжею риѳмою, наборомъ фразъ и страш-
ныхъ словъ, сопоставленіемъ самыхъ противорѣчивыхъ понятій (наприм.
«въ моей крови горячей—жаръ холодный», «счастливое страданье»), а
чаще всего наклонностью къ сантиментальности, таинственному и за-
гробному.
Порвавъ нравственную и родственную связь дѣтей съ родителями,
сдѣлавъ ихъ чуждыми и далекими другъ другу, дореформенный инсти-
тутъ дѣлилъ старое и молодое поколѣніе на два враждебныхъ лагеря
И въ этомъ лежитъ одна изъ причинъ, почему у насъ всегда «отцы и
дѣти» такъ враждовали между собой. У институтокъ отнимали все, что
краситъ жизнь, все, что оживляетъ чувство, заставляетъ радостно тре-
петать юное сердце отъ чистаго счастья и восторга. Сердца молодыхъ
дѣвушекъ, столь податливыхъ на откровенность, засушивались, черствѣли
и рано научались ненавидѣть.
Муштровка и дисциплина приводили воспитанницъ къ одному зна-
менателю, стирали индивидуальность, дѣлали институтокъ похожими
другъ на друга не только манерами, но, за небольшими исключеніями,
даже характерами и вкусами, вырабатывали изъ нихъ созданій, «къ
добру и злу постыдно равнодушныхъ», лишенныхъ воли, энергіи и
прежде всего какой бы то ни было иниціативы. Начальство созна-
тельно стремилось обезличивать ихъ,—съ такими ему легче было справ-
ляться, чѣмъ съ «отчаянными». Ихъ было сравнительно очень немного,
этихъ «отчаянныхъ»: ломая характеръ, ожесточая болѣе, чѣмъ осталь-
ныхъ, все же нѳ могли стерѳть съ нихъ нѣкоторой индивидуальности.
«Отчаянныхъ» кл. дамы не переносили, но нѳ выказывали ни малѣйшей
симпатіи и къ остальнымъ. «Дрянь на дряни и дрянью погоняетъ»—
вотъ поговорка, которую мы всегда слышали, когда подымался шумъ
въ классѣ. Изъ всѣхъ воспитанницъ онѣ выдѣляли только «парфетокъ»
(отъ французскаго слова «рагіаіі»—совершенный). Иесмотря на всю
грубость и испорченность «отчаянныхъ», между ними попадались благо-
родныя, иногда даже рыцарскія натуры, а парфеткамн являлись самыя
тупыя въ нравственномъ и умственномъ отношеніи. Эти до мозга костей
испорченныя дѣвушки, съ премудростью старыхъ дѣвъ, цѣловали руки и
— 355 —
плечи кл. дамамъ, пожирали глазами начальство, стремглавъ бросались
по его порученіямъ, и большинство ихъ шпіонило за подругами и до-
носило на нихъ кл. дамамъ.
Выше было сказано, что процентъ смертности въ институтѣ былъ
сравнительно нѳ великъ, но и вполнѣ здоровыхъ среди воспитанницъ
было чрезвычайно мало. Въ 1859 г. инспекторъ по медицинской части
петербургскихъ учрежденій имп. Маріи, лейбъ-медикъ Маркусъ, предста-
вилъ свой отчетъ государынѣ, въ которомъ говоритъ, что весьма многія
воспитанницы страдаютъ «оскудѣніемъ крови». Причину ѳтого явленія
онъ видѣлъ въ томъ, что институтки мало двигались на воздухѣ и
плохо питались. Онъ замѣтилъ также нѳ мало случаевъ искривленія
позвоночнаго столба, что происходило, по его мнѣнію, отъ продолжи-
тельнаго сидѣнія въ согнутомъ положеніе при вышиваніи по канвѣ и
переписываніи тетрадей.
Но почему жѳ матери такъ стремились отдавать въ институтъ
своихъ дочерей? Неужели онъ такъ-таки ничего хорошаго нѳ выраба-
тывалъ въ своихъ питомицахъ? Въ русскомъ обществѣ придавали тогда
огромное значеніе хорошимъ манерамъ. И, дѣйствительно, институтки
отличались ими. Но нѳ начальство содѣйствовало этому, а подруги. Многія
дѣвочки, при своемъ вступленіи, были крайне неуклюжими: .одна до-
дала, переваливаясь съ ноги на ногу, другая размахивала руками при
ходьбѣ, закатывала глаза при разговорѣ, гримасничала. Когда воспи-
танница обращалась съ вопросомъ къ подругѣ, та отвѣчала ей, копируя
въ карикатурѣ ея манеры, при чемъ весь классъ покатывался со смѣху.
Иногда выстраивался цѣлый отрядъ воспитанницъ, дефилировавшихъ
передъ злополучной дѣвочкой, неимовѣрно топая нргами, выпячивая
животъ, однимъ словомъ, представляя въ комичномъ видѣ ея недостатки.
Несчастная дѣвочка сердилась, бранилась, плакала, но постепенно от-
выкала отъ усвоенныхъ дурныхъ привычекъ и скоро уже сама высмѣи-
вала другихъ. Такимъ образомъ, воспитанницы самостоятельно выраба-
тывали въ себѣ отвращеніе къ дурнымъ манерамъ, до, конечно, все это
.касалось внѣшней, одной только внѣшней стороны.
Однако, институтъ приносилъ и болѣе существенную пользу. Эпоха
крѣпостничества, передъ освобожденіемъ крестьянъ, была временемъ,
когда страсти, разнузданныя продолжительнымъ произволомъ, у весьма
многихъ помѣщиковъ выражались отчаяннымъ развратомъ, когда въ
помѣщичьихъ домахъ содержались цѣлые гаремы крѣпостныхъ дѣвокъ,
когда пиры сопровождались невообразимымъ разгуломъ, пьянствомъ,
драками, грубою бранью, когда изъ конюшенъ раздавались отчаянные
крики засѣкаемыхъ крестьянъ. Разлучая дочерей съ подобными родите-
лями, институтъ спасалъ ихъ отъ нравственной гибели. Такъ было въ
дореформенное время.
23*
— 356 —
Наконецъ, и въ институтъ, окаменѣвшій въ своей неподвижности,
ворвался солнечный лучъ: въ качествѣ инспектора классовъ къ намъ
явился К. Д. Ушинскій, этотъ величайшій русскій педагогъ-реформаторъ,
а вмѣстѣ съ нимъ хлынула и волна новыхъ идей, которыя стали под-
тачивать допотопные институтскіе устои, даже измѣнять институтскіе
нравы и обычаи.4
ГЛАВА XI.
Смольный во время реформъ.
Назначеніе Ушинскаго инспекторомъ классовъ.—Его отношеніе къ бывшимъ учи.
телямъ.—Его преобразованія и вступительная лекція.
Въ самомъ началѣ 1859 г. разнеслась молва, что инспекторомъ
классовъ въ Смольномъ, на Николаевской и Александровской полови-
нахъ, назначенъ Константинъ Дмйтріѳвичъ Ушинскій. Если бы кто-
нибудь сказалъ намъ тогда, что этому человѣку суждено нѳ только по-
шатнуть устои двухъ огромныхъ институтовъ, незыблемо покоившіеся
на основахъ безнравственной нравствености, ханжеской морали и ру-
тинныхъ схоластическихъ пріемовъ преподаванія, и въ корнѣ измѣнить
взгляды и мечты институтокъ, мы, воспитанницы, ни за что не повѣ-
рили бы этому. Передъ появленіемъ у насъ Ушинскаго намъ никто ни-
чего нѳ разсказывалъ о немъ, а мы сами мало интересовались инспѳк-
корами вообще. Инспекторъ долженъ былъ наблюдать за преподаваніемъ
нашихъ учителей, замѣщать ихъ новыми, если кто-нибудь изъ нихъ вы-
бывалъ изъ строя, но это случалось лишь вслѣдствіе смерти или про-
должительной болѣзни кого-либо изъ нихъ, да и такія права его были
скорѣе фиктивными. Наша всесильная начальница Леонтьева давно за-
брала въ обоихъ институтахъ всю власть въ свои руки и всегда дѣй-
ствовала по своему личному усмотрѣнію: ни одинъ учитель нѳ могъ
проникнуть къ намъ или оставаться у насъ, если онъ ей нѳ нравился.
Нѳ имѣя ни малѣйшаго представленія о просвѣщенномъ абсолютизмѣ,
Леонтьева управляла двумя институтами, какъ монархъ, нѳ ограничен-
ный никакими законами, по образцу восточныхъ деспотовъ. Всѣ отно-
шенія инспектора къ воспитанницамъ состояли въ томъ, что онъ отъ
времени до времени посѣщалъ урокъ того или другого учителя и при-
сутствовалъ на экзаменахъ.
Когда однажды у насъ только что кончился какой-то урокъ, и мы
уже направились было къ двери, чтобы выйти изъ класса, въ него вбѣ-
жалъ, буквально вбѣжалъ средняго роста, худощавый брюнетъ, который,
не обращая вниманія на наши реверансы и нервно комкая свою шляпу
— 357 —
въ рукахъ, вдругъ началъ выкрикивать: «Вѣдь вы же здѣсь спеціально
изучаете нравственность, а не знаете того, что портить чужую вещь
духами или другою дрянью неделикатно!.. Не каждый выноситъ эти пош-
лости! Наконецъ, почемъ вы знаете... можетъ быть, я настолько бѣденъ,
что не имѣю возможности купить другую шляпу.,. Да куда вамъ думать
о бѣдности! Не правда-ли... вѣдь это, й йопс... совсѣмъ унизительно!» И
съ этими словами онъ выбѣжалъ изъ класса.
Мы были такъ ошеломлены, что стояли неподвижно. И было от-
чего: хотя классныя дамы ежедневно осыпали насъ бранью, упреками
и намеками на что-го гнусное съ нашей стороны, но отъ мужского пер-
сонала, отъ нашихъ учителей и инспектора, мы никогда нѳ слыхали
грубаго слова. Для этого не было ни малѣйшаго повода. Наши учителя
рѣдко вызывали плохихъ ученицъ, а хорошія твердо учили свои уроки.
Если воспитанница не знала урока, ей ставили плохую отмѣтку, и
этимъ ограничивались всѣ непріятности между учителями и нами. Учи-
теля и инспекторъ обращались со всѣми весьма вѣжливо. Что жѳ ка-
сается вступленія новаго инспектора въ институтъ (это случалось крайне
рѣдко), то онъ обыкновенно торжественно входилъ въ классъ въ сопро-
вожденіи инспектрисы. При этомъ она произносила по французски. Моп-
зіепг,—рекомендую: воспитанницы такого-то класса», а, обращаясь къ
намъ, «тезсіѳтоізеііез,—вашъ новый инспекторъ». Мы чинно приподни-
мались со скамеекъ, кланялись и выслушивали нѣсколько фразъ новаго
инспектора, правда, стереотипныхъ, но въ чрезвычайно вѣжливой формѣ/
въ которыхъ высказывалась увѣренность, что мы своими успѣхами за-
ставимъ ѳго всегда вспоминать о проведенномъ съ нами времени, какъ
о самомъ пріятномъ для него. Затѣмъ начинался урокъ, во время ко-
тораго учитель вызывалъ самыхъ лучшихъ воспитанницъ, а инспекторъ
старался ободрить конфузившихся, и въ концѣ концовъ высказывалъ,
какъ онъ удивленъ нашими успѣхами и хорошею подготовкою. «А это что
за инспекторъ? Не успѣлъ появиться, и уже осмѣливается орать на насъ,
взрослыхъ дѣвушекъ, какъ на базарныхъ мужиковъ! Наконецъ, даже
не мы это сдѣлали! Вѣроятно кто нибудь. изъ другого отдѣленія... А
если бы и мы? Неужели такое преступленіе облить шляпу духами? Мы
всегда такъ дѣлали, и порядочные мужчины были только польщены
этимъ! Какой-то невоспитанный, нѳкомильфотный!.. И какъ приличны
съ нами эти разговоры о бѣдности!»... разсуждали мы. Но долго остана-
вливаться надъ этимъ вопросомъ не пришлось: раздался колоколъ, при-
зывавшій насъ на урокъ нѣмецкаго языка.
За солиднымъ нѣмцемъ, отрастившимъ себѣ порядочное брюшко и
неторопливо приближавшимся къ скамейкамъ, нервною и стремительною
походкою вошелъ въ классъ Ушинскій. Онъ поклонился, попросилъ вос-
питанницъ, сидѣвшихъ на послѣдней скамейкѣ, подойти къ его столу и
— 358 —
приказалъ одной изъ нихъ открыть книгу, но не на томъ мѣстѣ, гдѣ
былъ заданный урокъ, а на нѣсколько страницъ впередъ, и переводить.
«Мы зтого еще нѳ учили»... «получилъ онъ въ отвѣть. Но Ушинскій
заявилъ, что онъ желаетъ знать, какъ воспитанницы переводятъ А
Ііѵге оиѵегк Изъ страницы, прочитанной каждою, одна могла Перевести
два-Три слова, другая нѣсколько больше, а третья рѣшительно ничего
не знала. Когда жѳ онъ предложилъ передать по-русски, своими словами,
только что прочитанное, ни одна изъ насъ ничего не могла отвѣтить,
никто не понималъ даже, о чемъ идетъ рѣчь.
На вопросъ, сдѣланный учителю, сколько у насъ въ недѣлю уро-
ковъ нѣмецкаго языка и сколько лѣтъ мы учимся, онъ отвѣчалъ, что
уже шестой годъ, и что мы имѣемъ по два урока въ недѣлю. На это
инспекторъ замѣтилъ: «вычитая каникулы и безконечное число празд-
никовъ, воспитанницы учатся, йо всякомъ случаѣ, нѳ менѣе мѣсяцевъ
семи, слѣдовательно, въ году имѣютъ, по крайней мѣрѣ, пятьдесятъ
шесть уроковъ... Вѣдь если бы ойѣ выучивали въ каждый урокъ только
нѣсколько словъ и на эти слова дѣлали упражненія и переводы, то, по-
думайте сами, какой громадный запасъ словъ онѣ пріобрѣли бы въ 280
вашйхъ уроковъ. Между тѣмъ воспитанницы нѳ понимаютъ даже смысла
прочитаннаго, хотя текстъ оригинала простой и легкій».
Учитель опрайДывался тѣмъ, 4то вызваны были плохій ученицы,
но еще болѣе подчеркивалъ то, что въ институтѣ все вниманіе об-
ращено на французскій ;языкъ, что воспитанницъ заставляютъ разго-
варивать По-нѣмецки очень рѣдко, да и То для проформы, и указывалъ
на то, что сами онѣ терпѣть не могутъ нѣмецкаго языка.
Ушинскій возражалъ, что для того, чтобы заставить воспитанницъ
полюбить нѣмецкій языкъ, онъ, учитель, долженъ былъ отчасти читать,
а отчасти сообщать имъ содержаніе лучшихъ произведеній Шиллера
и Гёте.
— О, господинъ инспекторъ!—насмѣшливо-добродушно отвѣчалъ
нѣмецъ.—Увѣряю васъ... хотя онѣ и въ старшемъ классѣ, но ничего,
рѣшительно ничего нѳ поймутъ въ сочиненіяхъ этихъ писателей и не
заинтересуются ими.
На это Ушинскій замѣтилъ, что только идіота можетъ нѳ заинте-
ресовать геніальное произведеніе.
Такъ какъ учитель, .въ своѳ оправданіе, указывалъ на то, что
инспекторомъ были вызваны плохія учѳнипы, Ушинскій предложилъ ему
вызвать самыхъ лучшихъ и началъ внимательно вслушиваться въ ихъ
чтеніе. Когда одна изъ нихъ начала бойко переводить, Ушинскій замѣ-
тилъ ей, что хотя она прекрасно понимаетъ прочитанное, но по-русски
выражается неправильно, и указывалъ ей, какъ нужно переводить то
или другое нѣмецкое выраженіе.
— 359 —
Когда мы поближе познакомились съ Ушинскимъ, мы замѣтили,'
что онъ такъ уходитъ въ дѣло,—все равно, читалъ ли онъ лекцію, или
слушалъ наши отвѣты,—что не видѣлъ и нѳ слышалъ, что происходило
вокругъ. Но когда что-нибудь внезапно нарушало тишину, онъ вздраги-
валъ, рѣзко дѣлалъ замѣчаніе нарушителю ея, не обращая ни малѣй-
шаго вниманія, къ кому оно относилось—къ воспитанницѣ, учителю или
къ классной дамѣ. Такъ было и въ этомъ случаѣ. Дежурная дама,
ш-ѳііе Тюфяѳва, внезапно съ шумомъ отодвинула свой стулъ, встала съ
своего мѣста, подошла къ скамейкѣ и начала что-то вырывать изъ рукъ
одной воспитанницы. Какъ только она скрипнула стуломъ, Ушинскій
быстро поднялъ голову и сталъ пристально всматриваться въ нее, точно
нѳ. понимая въ первую минуту, что его отвлекло отъ дѣла. Но когда у
нея завязалась борьба съ ученицей, онъ привсталъ съ своего мѣста и
рѣзко закричалъ: «Перестаньте же, наконецъ, шумѣть! Кто васъ просить
сидѣть въ классѣ? Учитель самъ обязанъ поддерживать порядокъ!» И
сейчасъ же усѣлся, какъ ни въ чемъ ни бывало, продолжая занятія.
Тюфяѳва поблѣднѣла, но промолчала, можетъ быть, отъ неожиданности.
Съ институтской точки зрѣнія замѣчаніе Ушинскаго, какъ по формѣ,
такъ и по существу, могло считаться возмутительною дерзостью. Наши
инспектора и учителя разговаривали съ классными дамами нѳ иначе,
какъ съ величайшимъ почтеніемъ. Если же приходилось о чемъ-ни-
будь ихъ попросить или сдѣлать самое ничтожное замѣчаніе (то и
другое случалось крайне рѣдко), то они обращались къ нимъ, наклонивъ
голову и съ принятою галантностью: <М-ѳ11ѳ Ы., простите великодушно,
если я рѣшаюсь васъ безпокоить»... и т. п. А новый инспекторъ только
что показался, и уже смѣетъ кричать на нее, заслуженную классную
даму, какъ на послѣднюю горничную! Между тѣмъ, Ушинскій, сдѣлавъ
ей такое неподходящее по институтскому этикету замѣчаніе, моментально
забылъ о ѳя существованіи.
— Вы, кажется, нѣмка?—спросилъ онъ у воспитанницы, которая
только что переводила съ нѣмецкаго на русскій. Получивъ утвердитель-
ный отвѣтъ, онъ узналъ и отъ двухъ другихъ воспитанницъ, прекрасно
отвѣтившихъ на всѣ его вопросы, что онѣ хотя и русскія, но дома го-
ворили больше на нѣмецкомъ, чѣмъ на родномъ языкѣ.
— А, вотъ что! Значитъ, эти первыя ученицы знаніемъ языка
обязаны семейству, а нѳ учебному заведенію!—сказалъ Ушинскій, обра-
щаясь къ учителю, поклонился и повернулся, чтобы уходить, но Тю-
фяѳва загородила ѳму дорогу.—Позвольте вамъ замѣтить, милостивый
государь, что мы дежуримъ въ классѣ по волѣ нашего начальства... что
мы... что я... я высоко чту мое начальство...
— Если вы уже обязаны здѣсь сидѣть, неизвѣстно зачѣмъ, то, по
крайней мѣрѣ, должны сидѣть тихо, не скрипѣть стуломъ, не шмыгать
— 360 —
Ьежду скамейками, нѳ вырывать бумаги у воспитанницъ, нѳ отвлекать
ихъ вниманія отъ урока... Понимаете?—рѣзко перебилъ еѳ Ушинскій.
— Я, милостивый государь, служу здѣсь 36 лѣтъ... мнѣ, милости-
вый государь, седьмой десятокъ... да-съ, седьмой десятокъ... я нѳ при-
выкла къ такому обращенію... Это все, все будетъ доложено, кому
слѣдуетъ.
— Если вы дежурите съ такой опредѣленной цѣлью, то и испол-
няйте ваши священныя обязанности!..—Съ послѣдними словами онъ
вышелъ изъ класса.
Тюфяева возвратилась на свое мѣсто, но была такъ взволнована,
что нѳ брала даже чулка въ руки, который она обыкновенно вязала:
горько покачивая головой, она вдругъ расплакалась и направилась къ
выходу. Воспитанницы въ первый разъ остались въ классѣ съ глазу на
глазъ съ учителемъ. Всѣ молчали. Нашъ нѣмецъ что-то крѣпко приза*
думался, но это былъ одинъ моментъ: онъ вдругъ встрепенулся и по
заведенному порядку началъ вызывать ученицъ одну за другой. Рат-
манова, пользуясь отсутствіемъ классной дамы, встала съ своего мѣста
и, прикрывая ротъ и носъ платкомъ (указывая этимъ, что у нея кровь
идетъ носомъ), смѣло вышла изъ класса, но нѳ въ ту дверь, въ которую
ей надлежало выйти для этого. Мы поняли, что она отправилась «на
развѣдки». Намъ тоже нѳ сидѣлось: мы чувствовали сильнѣйшую потреб-
ность обсуждать происшедшее, а между тѣмъ приходилось ждать до
звонка, мало того, необходимо было запастись терпѣніемъ и на весь
обѣдъ, такъ какъ въ это время нѳ очѳнь-то удобно было болтать. Нѣ-
мецъ не обращалъ ни на что вниманія, и мы то и дѣло оборачивались
по сторонамъ: одна показывала другой на свою голову и вертѣла надъ
нею рукою, выражая этимъ, что у нея Богъ знаетъ, что тамъ творится,
другая била сѳбя въ грудь и закатывала глаза,—это означало, что у
нея разрывается сердце отъ муки изъ-за того, что приходится такъ
долго молчать.
Въ столовую мы спустились безъ классной дамы. Когда мы шли
по парамъ, Ратманова незамѣтно присоединилась къ намъ и сидѣла
за обѣдомъ, загадочно улыбаясь. Подруги то и дѣло подталкивали ея
сосѣдокъ, умоляя ихъ выспросить ее о томъ, что она успѣла узнать.
«Удалось ли что-нибудь?» спрашивали ее. Гордо поднявъ голову, она
отвѣчала, что неудачи преслѣдуютъ только трусихъ и идіотокъ.
Наступилъ конецъ и нашимъ страданіямъ. Когда мы возвратились
въ классъ, Тюфяева, на наше счастье, ушла въ свою комнату заливать
горе кофеемъ. Сбившись въ кучу, воспитанницы кричали, перебивая
другъ друга. «Это какой-то ужасающій злецъ!»—«Просто невѣжа!»—
«Ие конфузится сознаться, что у него денегъ нѣтъ даже на покупку
шляпы!»—«Неправда, и опять неправда!»—смѣло выскочила на ѳго за-
— 361
щиту воспитанница Ивановская.—«Ушинскій... это, прежде всего, че-
ловѣкъ неземной красоты!»—«Не ты ли облила его шляпу духами?» —
«Я нѳ могла этого не сдѣлать!.. Спускаюсь утромъ на нижній корри-
доръ и вдругъ вижу,—входитъ... Мѳня точно стрѣла пронзила! Я такъ
была поражена его красотой!.. Дала ѳму пройти, и сейчасъ же броси-
лась къ вѣшалкамъ, облила его шляпу духами, вылила духи въ кар-
маны его пальто, однимъ словомъ, весь флакончикъ опорожнила, благо
онъ былъ подъ рукой».
Воспитанницы, однако, не одобрили поступка Ивановской. Хотя
почти каждая изъ нихъ дѣлала то жѳ самое, но въ данномъ случаѣ онѣ
ссылались на то, что стоило только взглянуть на Ушинскаго, и каждая
должна была бы понять, что онъ нѳ оцѣнитъ такого вниманія. Хотя
это сужденіе высказывалось розі Гасіпт, но съ нимъ всѣ согласились,
судили, рядили, и все-таки никто изъ насъ не могъ сообразить, почему
Ушинскій такъ обозлился только за то, что его одежду облили духами.
Нашимъ учителямъ это обыкновенно очень нравилось: при встрѣчѣ
послѣ этого они улыбались намъ лишній разъ. Особенно возмутило
насъ въ Ушинскомъ, какъ величайшая неблаговоспитанность съ его
стороны, что онъ осмѣлился кричать на насъ, взрослыхъ дѣвицъ, а
также и то, какъ онъ разговаривалъ съ пьѳііе Тюфяѳвой. Конечно, мы
всѣ были до невѣроятности счастливы, что онъ ѳѳ такъ «отбрилъ» и
«унизилъ», но многія находили, что хотя она и классная дама, слѣдо-
вательно, гнусное существо, но все жѳ она дама вообще, а каждый
образованный мужчина долженъ относиться, къ дамѣ по-рыцарски, съ
утонченною любезностью и почтеніемъ.
— Онъ нѳ только невоспитанный человѣкъ, но и фарсунъ!
— Онъ нѳ фарсунъ, а хвастунъ!
— Вѣрно, вѣрно! Постарался блеснуть передъ нами даже знаніемъ
таблицы умноженія! Онъ воображаетъ, что мы безъ нѳго не сумѣемъ
помножить число недѣльныхъ уроковъ на семь мѣсяцевъ!
— А вѣдь ты бы нѳ сумѣла!—вдругъ зацѣпила одна другую. Но
на нихъ моментально зашикали за то, что онѣ своими глупостями мѣ-
шаютъ говорить о серьезныхъ вещахъ.
— Онъ, навѣрно, прогонитъ нашего нѣмца!—кричали нѣкоторыя.
— Ого, руки-то коротки! Нѳ сегодня—завтра Леонтьева его са-
мого вытуритъ отсюда!
— Много вы понимаете! Онъ самъ можетъ вышвырнуть цѣлую
дюжину такихъ начальницъ, какъ наша. Ушинскій, это — такая си-
лища!.. Такая!.. Это просто что-то невѣроятное!..—говорила Ратманова.
— Какая тамъ силища! Наглый человѣкъ, вотъ и все тутъ! —
возражали нѣкоторыя.
— Развѣ вы можете оцѣнить смѣлость, дерзость, силу, съ кото-
— 362 —
рыми человѣкъ говоритъ правду въ глаза? Классныя дамы вамъ втемя-
шили въ голову, что это дурно, вы презираете ихъ, а сами повторяете
за ними!.. Жалкія вы созданья, даже просто, можно сказать, стадо ба-
рановъ?—вдругъ отрѣзала Ратманова.
Страшная буря негодованія поднялась противъ нея и, вѣроятно,
окончилась бы тѣмъ, что многія жестоко перебранились бы между собой
и, уже навѣрно, большая часть воспитанницъ перестала бы разговари-
вать съ нею на ведѣлю-другую, но на этотъ разъ всѣ охвачены были
новымъ, неиспытаннымъ еще настроеніемъ: хотѣлось обсуждать проис-
піедіпѳе, узнать какъ можно болѣе новостей объ инспекторѣ. Сознавая,
что Ратманова обладаетъ хорошею памятью и, будучи весьма толковой
и неглупой, умѣетъ точно передавать слышанное, воспитанницы упра-
шивали другъ друга прекратить перебранку и умоляли свою оскорби-
тельницу разсказать все, что она узнала. Въ другое время Ратманова
не упустила бы случая «поломаться», но въ эту минуту ѳѳ охватило
сильное желаніе говорить, ея всегдашнее стремленіе «пофигурять»
(такъ мы опредѣляли ѳя желаніе первенствовать) взяло, наконеігь, верхъ
надъ Остальными ея соображеніями, и она передала слѣдующее.
До выходѣ изъ класса, она, прежде чѣмъ навернуть за уголъ ко-
ридора, замѣтила прогуливающихся и разговаривающихъ между собою
инспектрису и Ушинскаго. За угломъ ей всѳ было слышно, но первой
части разговора она нѳ застала. Она пришла, когда Ушинскій разска-
зывалъ ш-ше Сентъ-Илеръ о своемъ столкновеніи съ Тюфяѳвой, но, не
зная ѳя фамиліи, онъ такъ характеризовалъ еѳ: «Знаете, такая дряблая
старушонка... хвастала тѣмъ, что высоко чтить начальство, что трид-
цать шесть лѣтъ служитъ здѣсь, что живетъ очень долго... Я хотѣлъ,
было, сообщить ей, что слоны живутъ еще дольше, что продолжитель-
ность жизни цѣнится только тогда, когда она полезна ближнимъ, да не
стоило терять времени съ этой скудоумной головойі Но такъ какъ она
грозила донести своему начальству, то я и предупреждаю васъ объ
этомъ».
Инспектриса, по мягкости своего характера, просила его о снис-
хожденіи къ класснымъ дамамъ, указывая на то, что нѣкоторыя изъ
нихъ, дѣйствительно, нѳ блестятъ своимъ образованіемъ, но гдѣ же
взять образованныхъ?
Ушинскій указывалъ, что если бы при пріемѣ классныхъ дамъ
руководились правиломъ приглашать умственно развитыхъ, а не особъ,
умѣющихъ только «кадить всякой пошлости», то при стараніи, конечно,
можно было бы найти подходящихъ,..
— Кадить всякой пошлости? Кадить всякой пошлости? Какое
чудесное выраженіе!—подхватывали мы, ошеломленныя столь новой для
насъ фразой.
— 363 —
— А что еще онъ сказалъ!—продолжала Ратманова.—«Нужно,—
говоритъ,—создать иныя условія для пріема воспитательницъ и скорѣе
выбросить весь теперешній старый хламъ...»
— Какой онъ умный!—всплеснули мы руками въ восторженномъ
изумленіи.
— Не мѣшайте жѳ слушать! — взывали другія, боясь проронить
хотя слово Ратмановой, которая продолжала Передавать его разговоръ
съ инспектрисой.—«Выбросить старый хламъ служащихъ и сдѣлать это,
какъ можно скорѣе, необходимо уже потому,—говорилъ Ушинскій,—что
теперешнія классныя дамы притупляютъ умственныя способности воспи-
танницъ и озлобляютъ ихъ сердца».
«Притупляютъ умственныя способности и озлобляютъ сердца!»
повторяли мы, какъ молитву, за Ратмановой. Вообще, въ Ушинскомъ
насъ на первыхъ порахъ поражали не только его умъ и находчивость,
во, кажется, болѣе всего слова и выраженія, такъ какъ, кромѣ оффи-
ціальныхъ, обыденныхъ словъ, мы до тѣхъ поръ ни отъ кото ничего
подобнаго йе слыхали.
Инспектриса отвѣчала ему, что она, хотя и сѣ большимъ трудомъ,
можетъ еще представить себѣ, что при пріемахъ классныхъ дамъ бу-
дутъ болѣе, чѣмъ теперь, обращать вниманіе на иХъ умственное разви-
тіе, но никогда, она за ѳто ручается» ни одна начальница института
не согласится на то, чтобы оставлять воспитанницъ въ классѣ съ (лазу
на глазъ съ учителемъ. Это немыслимо уже потому, ЧТО идетъ въ раз-
рѣзъ со всѣмъ характеромъ институтскаго воспитанія, и такой обычай,
по ея мнѣнію, имѣетъ основаніе: учитель во время урока занятъ своимъ
дѣломъ, а классная дама обязана наблюдать, чтобы Воспитанницы нѳ
занимались постороннимъ.
—- О, когда начнутъ занятія новые учителя, они сумѣютъ на-
столько заинтересовать воспитанницъ, что тѣ самй не будутъ Зани-
маться ничѣмъ постороннимъ...
— Вы, кажется, твердо вѣрите въ то, что вамъ удастся создать
идеальный институтъ?
—- На идеальный не разсчитываю, но если бы я нѳ вѣрилъ въ
то, что мнѣ удастся оздоровить ѳто стоячее болото...
— Ахъ, ты, Боже мой!.. Душка, Маша, неужели онъ такъ-таки и
сказалъ: стоячее болото? Вотъ-то дерзкій! Вѣдь этими словами онъ
унизилъ нашъ институтъ! Машап должна была его оборвать тотчасъ же.
Ну, говори, говори, что же на ѳто инспектриса?
— Ни гу-гу! Да развѣ онъ только это говорилъ! Онъ вотъ еще что
загнулъ: «я, говоритъ, до сихъ поръ думалъ только о тоМъ, какъ бы
получше поставить преподаваніе, но тѣ немногіе дни, которые я про-
велъ здѣсь, показали, что мнѣ придется вмѣшиваться и въ нѣкоторыя
- 364 —
стороны воспитанія... Если не будутъ уничтожены многіе безнравствен-
ные обычаи, развращающіе воспитанницъ, они будутъ мѣшать ихъ пра-
вильному развитію.
— Что же безнравственнаго вы нашли въ нашихъ обычаяхъ?
— Но развѣ не безнравственно заставлять ученицъ снимать пеле-
ринки передъ приходомъ учителя? Вѣдь въ послѣобѣденное время я
самъ видѣлъ, что онѣ сидятъ въ пелеринкахъ, значитъ, тутъ дѣло идетъ
не о томъ, чтобы пріучать къ холодной температурѣ...
На это ташап весело расхохоталась.—Помилуйте, вы хотите не
только перереформировать нашъ институтъ, но перереформировать всю жизнь
женщины вообще, измѣнить даже всѣ людскія отношенія! Въ такомъ
случаѣ вамъ придется возставать и противъ баловъ, на которые дѣ-
вушки являются декольтированными.
Ушинскій нѳ уступалъ и тоже весело смѣялся.—Ну, въ бальные
порядки я вмѣшиваться нѳ собираюсь... Но согласитесь сами: вѣдь съ
обнаженными плечами на балы являются для того, чтобы ловить жени-
ховъ. А классъ для институтки долженъ быть храмомъ науки! И вдругъ
здѣсь съ ранняго возраста [пріучаютъ дѣвушекъ оголять себя!.. Всѣми
силами буду добиваться уничтоженія ѳтого неприличнаго обычая.
Но тутъ колоколъ прервалъ ихъ бесѣду, и ш-шѳ Сентъ-Илеръ отъ
всего сердца пожелала ему перестроить институтъ на идеальныхъ на-
чалахъ, хотя сильно сомнѣвалась въ удачѣ; онъ тоже задушевно поже-
лалъ ей всего лучшаго. Характеръ ихъ бесѣды не носилъ ничего оффи-
ціальнаго: они называли другъ друга по имени и отчеству, разговари-
вали просто и дружески.
Колоколъ призывалъ и насъ къ чаю, хотя души наши рвались
обсуждать безъ конца небывалыя новости. До сихъ поръ никто, ничто
и никогда не волновало насъ такъ, какъ это первое появленіе у насъ
Ушинскаго. Такъ же оживленно болтали мы и послѣ чаю, когда пришли
въ дортуаръ, чтобы ложиться спать. Мы быстро раздѣлись и, закутавшись
въ одѣяло, размѣстились на нѣсколькихъ кроватяхъ. И на этотъ разъ
каждая спѣшила высказать свое мнѣніе. Мы совсѣмъ нѳ были подготовлены
ни къ самостоятельному мышленію, ни къ критическому анализу. Мысли
наши были какія-то коротенькія и несложныя, высказывались отрывочно
и непослѣдовательно. Наши чувства и выраженія были не только стад-
ными, но часто извращенными, языкъ нашъ страдалъ однообразіемъ и
бѣдностью выраженія, запасъ словъ былъ крайне не великъ. Но какъ
бы то ни было, наша мысль зашевелилась впервые, насъ охватилъ ка-
кой-то вихрь вопросовъ, глаза у всѣхъ блестѣли, щеки пылали, сердца
трепетали. Мы сидѣли и разсуждали далеко за полночь, бросаясь къ
кроватямъ при каждомъ шумѣ изъ комнаты классной дамы.
— Онъ просто отчаянный какой-то!—было мнѣніемъ большинства.
— 365 —
Однако, несмотря на отзывы, нѳ совсѣмъ благопріятныя для Ушинскаго,
мы сразу, инстиктивно, почуяли въ его личности что-то сильное, крупное
и оригинальное. Эпитетъ отчаяннаго, который ему давали, польстилъ
«отчаяннымъ»: то одна, то другая обращала вниманіе подругъ на то,
что отчаянность уже войсѳ нѳ такой порокъ, какъ у насъ принято ду-
мать Вотъ онъ отчаянный, а между тѣмъ очень умный и, кажется,
даже хорошій: сейчасъ раскусилъ, что Тюфяѳва дрянь, а нѣмецъ пло-
хой учитель. Но нѳ всѣ соглашались съ этимъ опредѣленіемъ: умные и
хорошіе люди, утверждали онѣ, непремѣнно въ тоже время люди бла-
говоспитанные, а его насмѣшки надъ нами и разговоръ съ Тюфяевой
показываютъ его невоспитанность. Другія въ число его преступленій за-
носили и то, что онъ осмѣлился назвать нашъ институтъ «стоячимъ
болотомъ», а «всѣмъ извѣстно, что это пѳрвокласное заведеніе». Болѣе
всего трепались въ институтѣ выраженія: «всѣ говорятъ» и «всѣмъ из-
вѣстно»,—они казались многимъ сильнѣйшимъ подтвержденіемъ сказаннаго.
— А что въ нѳмъ хорошаго, въ этомъ вашемъ институтѣ?—съ
лицомъ, пылающимъ гнѣвомъ, выскочила Ратманова.—Пусть говоритъ
каждая все хорошее, что знаетъ о нѳмъ!.. Развѣ то, что мы въ нѳмъ
ничему нѳ научились, что мы холодали и голодали, какъ жалкія собаки,
что насъ всячески поносили классныя дамы, что нашими воспитатель-
ницами были даже сумасшедшія, что мы ни въ комъ нѳ находили за-
щиты, что мы ни отъ кого нѳ слыхали добраго слова? Ахъ, молчите,
молчите, вы, несчастныя, съ вашимъ пѳрвокласнымъ заведеніемъ, или,
лучше сказать, съ вашей первоклассной чушью и тупостью!—И, дѣй-
ствительно, всѣ замолчали, сознавая справедливость ея словъ.
.— А всѳ таки онъ странный! Какъ это онъ не понимаетъ, что
ничего нѣтъ дурного въ декольтированіи? Это только красиво! Вѣдь если
бы это было пошло и неприлично, то во. дворцахъ и въ аристократи-
ческихъ домахъ на балахъ нѳ являлись бы съ голыми плечами?—Этотъ
доводъ показался на столько вѣскимъ и убѣдительнымъ, что всѣ при-
соединились къ нему. Но тутъ же нѣкоторыя старалясь оправдать не-
пониманіе Ушинскимъ такихъ простыхъ вещей тѣмъ, что онъ вѣроятно,
очень ученый, сильно заучился, а потому и ничего нѳ смыслитъ въ жизни,
особенно же въ красотѣ.
— Небось, очень понялъ, что татап красива, а Тюфяева уродъ:
онъ потому-то такъ и накричалъ на нее, а съ красивою татап у него
и дружескіе разговоры.
— Нѳ то, не то...—возражали ей.—Тюфяѳва идіотка, а татап
умна и умѣетъ всѣхъ очаровать. Да онъ скоро и ѳе раскуситъ!.. Что-то
будетъ завтра? Ахъ, если бы онъ подольше у насъ остался!—воскли-
цали воспитанницы, но тутъ же единогласно высказывали твердое убѣжде-
ніе, что ему у насъ нѳ сдобровать.
— 366 —
Черезъ нѣсколько дней послѣ описанныхъ событій Ушинскій по-
сѣтилъ урокъ русскаго языка учителя Соболевскаго, который препода-
валъ во всѣхъ младшихъ классахъ. Это былъ человѣкъ сухой, какъ
скелетъ, длинный, какъ жердь, съ низкимъ лбомъ, съ провалившимися
щеками, съ косыми глазами, съ коротко подстриженными волосами,
торчащими на головѣ, какъ у ежа. Самое непріятное въ ѳтомъ препо-
давателѣ было то, что онъ, при своемъ чтеніи и объясненіи, брызгалъ
слюною во всѣ стороны, отчего сильно страдали воспитанницы, близко
къ нему стоящія. Его урокъ дѣлился на двѣ части: первую половину
времени онъ спрашивалъ заданную страницу изъ грамматики, требуя,
чтобы ее отвѣчали слово въ слово, ничего не пополняя, не измѣняя и
не сокращая въ ней. Диктантомъ онъ никогда не занимался, какъ
будто не имѣлъ даже представленія, что ѳто слѣдуетъ дѣлать, и дѣти
разучились бы писать, если бы онъ не задавалъ списывать и выучи-
вать басню за басней Крылова.
Самая характерная часть урока наступала тогда, когда Соболев-
скій приказывалъ отвѣчать басню. Онъ всегда былъ недоволенъ отвѣ-
томъ и каждой вызванной имъ дѣвочкѣ показывалъ, какъ слѣдуетъ де-
кламировать. Начиналось настоящее представленіе. Звѣрей онъ изобра-
жалъ въ лицахъ: лису, согнувшись въ три погибели, до невѣроятности
скашивая .свои и безъ того косые глаза, слова произносилъ дискантомъ,
а чтобы напомнить о ея хвостѣ, откидывалъ одну руку назадъ, помахи-
вая .ею сзади тетрадкой, свернутой въ трубочку. Когда дѣло шло о
слонѣ, онъ поднимался на носки, а длинный хоботъ должны были ука-
зывать три тетради, свернутыя въ трубочку и вложенныя одна въ дру-
гую. При ѳтомъ, смотря по ввѣрю, онъ то бѣгалъ и рычалъ, то, стоя
на мѣстѣ, передергивалъ плечами, оскаливалъ зубы.
Ушинскій вошелъ на урокъ какъ разъ въ ту минуту, когда Со-
болевскій декламировалъ басню «Слонъ и Моська». Когда онъ произ-
несъ слова: «Ну на него метаться, и лаять, и визжать, и рватися»,
онъ старался все ѳто драматизировать бодѣѳ, чѣмъ когдагнибудь. Съ
изумленіемъ смотрѣлъ на него Ушинскій, не дѣлая ни малѣйшаго за-
мѣчанія, но, чтобы прекратить комедію, наконецъ, сказалъ: «я буду
диктовать». Когда послѣ ѳтого онъ просмотрѣлъ нѣсколько тетрадей,
то замѣтилъ, что нѣкоторыя воспитанницы дѣлаютъ въ словахъ больше
ошибокъ, чѣмъ буквъ, кивнулъ головой и вышелъ.
Оба они встрѣтились на нижнемъ коридорѣ, и Ушинскій замѣ-
тилъ: "^Вы, вѣроятно, слышали много похвалъ выразительному чтенію,
но у васъ уже выходитъ цѣлое представленіе... Такъ кривляться даже
какъ-то унизительно для достоинства учителя.—Соболевскій и тутъ не
понялъ, что ѳти слова—его приговоръ, и отвѣчалъ, что онъ съ трепе-
томъ будетъ ожидать окончательнаго рѣшенія г. инспектора. Ушинскій
— 367 —
рѣзко отвернулся отъ него и началъ искать свои калоши. Соболевскій
нашелъ ихъ и уже нагнулся, чтобы подать ихъ ему, но Ушинскій со
злостью вырвалъ ихъ у него и произнесъ съ запальчивостью: «Лакей
на каѳедрѣ уже совсѣмъ неподходящее дѣло!.. Это мое окончательное
рѣшеніе!»
— Лакей на каѳедрѣ! Лакей на каѳедрѣ!—повторяла одна воспи-
танница другой.—Господи, какія у него все чудныя выраженія! Знаешь,
душка, я сейчасъ сошью маленькую тетрадку и буду записывать всѣ
его выраженія...
Мы съ большимъ нетерпѣніемъ ждали посѣщенія Ушинскимъ
урока нашего учителя литературы и словесности Старова, который счи-
тался у насъ лучшимъ преподавателемъ. Мы тщательно готовили его
уроки, а потому напередъ праздновали побѣду.
Старовъ по натурѣ былъ человѣкъ порядочный, мягкій, добро-
сердечный и обязательный- Онъ пользовался всеобщимъ расположе-
ніемъ. Въ то время, какъ мы считали минуты, когда окончится урокъ
того или другого учителя, мы заслушивались Старова и каждый разъ
съ нетерпѣніемъ ожидали его урока. Мы проходили у него теорію
прозы и поэзіи, а также и литературу. Какъ у большинства другихъ
учителей, мы нѳ имѣли и для его курса никакого учебника. Руковод-
ствомъ для ѳтого предмета намъ служили листки, составляемые Старо-
вымъ, которые мы, изъ любви къ учителю, заучивали очень твердо и
переписывали особенно изящно. Нужно сознаться, теорія прозы и по-
эзіи Старова была образцомъ самыхъ нелѣпыхъ опредѣленій, громкихъ,
напыщенныхъ фразъ, отрывочныхъ свѣдѣній, нѳ приведенныхъ въ си-
стему. Но мы тогда нѳ понимали ѳтого и болѣе другихъ предметовъ
любили учить уроки Старова, такъ какъ они были испещрены словами:
«высокое», «прекрасное», «аскетическое», «идеалъ» и отрывками изъ
произведеній въ стихахъ и въ прозѣ, которые Старовъ, по нашему
мнѣнію., читалъ намъ въ совершенствѣ. Читалъ онъ нѣсколько гробо-
вымъ голосомъ, сопровождая чтеніе классическими жестами., но намъ
ѳто чрезвычайно нравилось. Въ стихотвореніяхъ насъ увлекала музыка
м мелодичность стиха, въ прозѣ—возвышенныя выраженія, и хотя до
смысла мы не додумывались, и нашъ учитель не объяснялъ намъ его,
но всеже зто насъ увлекало, болѣе, чѣмъ сухое заучиваніе грамматики*
Отрывки ивъ теоріи прозы и поэзіи Старова намъ очень мало давали
и потому, что они были слишкомъ отрывочны и служили поясненіемъ
мало для насъ понятнаго опредѣленія какого-нибудь рода поэзіи или
прозы. Такъ жѳ проходили мы у него и исторію литературы. Въ его
запискахъ, въ хронологическомъ порядкѣ, были названы всѣ произве-
денія автора, съ нѣсколькими страницами объясненій при наиболѣе
крупныхъ изъ нихъ. Сами мы никогда нѳ читали ни одного произвело-
368 —
нія знаменитаго русскаго писателя, а преподаватель знакомилъ насъ
съ нимъ лишь въ отрывкахъ. Такимъ образомъ, мы не имѣли ни ма-
лѣйшаго понятія ни о фабулѣ произведенія, ни объ идеѣ, которая
осуществлялась въ томъ или другомъ художественномъ образѣ. Не-
смотря, однако, на все это, Старовъ былъ самымъ лучшимъ и даже
единственнымъ искренно любимымъ учителемъ. Въ то время, когда
остальные учителя держали себя съ нами хотя и вѣжливо, но оффи-
ціально, онъ одинъ неизмѣнно относился къ намъ съ самымъ теплымъ
участіемъ. Къ тому же онъ такъ возвеличивалъ, такъ идеализировалъ
женщинъ вообще, а это, конечно* не могло не льстить намъ.
— Женщина, — слышали мы чуть не на каждой его лекціи,—
самое возвышенное, самое идеальное существо! Ей одной предназна-
чено обновить міръ, внести идеалы, уничтожить вражду, поселить лю-
бовь, внушить уваженіе... Только женщина можетъ примирить человѣка
съ жизнью! Только красота женщины, ея грація и прелесть, кротость
и неземная доброта могутъ разогнать душевную тоску, тяжесть оди-
ночества.
Мы, конечно, нѳ имѣли ни малѣйшаго представленія, какимъ
образомъ мы можемъ разгонять тоску одиночества, какъ мы будемъ
обновлять міръ и зачѣмъ ѳго обновлять, ни малѣйшаго понятія не
имѣли мы и объ идеалахъ, какіе намъ предназначено внести въ міръ,
но все же изъ этихъ словъ намъ было ясно, что назначеніе женщины
ч)чѳнь прекрасное, и мы весьма гордились этимъ.
Добрая натура Старова нѳ выносила оффиціальныхъ отношеній:
встрѣчая на коридорѣ толпу всегда поджидавшихъ его дѣвицъ, онъ не
только радушно со всѣми раскланивался, но, замѣчая облачко на
чьемъ-либо лицѣ, нѣжно произносилъ: «что затуманилась зоринька
ясная», или что-нибудь въ этомъ родѣ, всегда съ экстазомъ декламируя
множество стиховъ и внѣ классовъ, и во время уроковъ.
— Ахъ, т-г Старовъ, — говоритъ ѳму одна, воспитанница,—я
сегодня буду наказана,—и она откровенно разсказываетъ ему, за что
ей придется вынести наказаніе и кѣмъ, оно назначено. Старовъ, какъ
стрѣла, бросается къ классной дамѣ и, хватая ее за руки, со слезами
на глазахъ, начинаетъ ее умолять простить воспитанницу.—Вы добрая,
прекрасная, хорошая. Можетъ ли въ вашемъ сердцѣ, въ сердцѣ такого
благороднѣйшаго существа, какъ женщина, жить злое чувство!.. Нѣтъ,
это невозможно! Карать... казнить... и кого жѳ?.. Такое юное, такое
невинное существо!.. Возможно ли казнить юность за ея увлеченія?
Прощать, прощать—вотъ назначеніе женщины! Клянусь вамъ, прощаю-
щая женщина—это... это... ангелъ въ небѣ! Нѣтъ, я нѳ уйду отсюда!
Я вымолю у васъ прощеніе! Я стану передъ вами на колѣни!
Опасаясь, что Старовъ приведетъ это въ исполненіе и польщенная
— 369 —
прекрасными эпитетами, которые ей едва-ли когда-нибудь приходилось
слышать отъ мужчины, классная дама обыкновенно торопилась исполнить
его желаніе.—Ахъ, вы чудакъі Добрякъ вы этакій! Ну, хорошо, хорошо,
для васъ я прощаю,—и она немедленно подвывала провинившуюся вос-
питанницу и громогласно объявляла, что прощаетъ ее для г. Старова...
Всѣ садились за урокъ въ самомъ добромъ, мирномъ настроеніи.
Начальство смотрѣло на Старова, какъ на очень вѣжливаго чело-
вѣка, прекраснаго учителя, прощало ему его экстазъ и эксцентричныя
выходки и нисколько нѳ мѣшало намъ, воспитанницамъ, окружать его
толпою на коридорѣ, такъ какъ отлично знало, что характеръ ѳго раз-
говоровъ и внѣ классовъ, и на урокахъ неизмѣнно одинъ и тотъ же. И
дѣйствительно, Старовъ вездѣ былъ однимъ и тѣмъ же незлобивымъ,
восторженнымъ человѣкомъ, легко приходившимъ въ экстазъ, повидимому,
часто даже безъ малѣйшаго для этого повода. Вслѣдствіе своей ограни-
ченности, онъ, какъ учитель, нѳ могъ принести намъ особенной пользы,
но зато нѳ сдѣлалъ никому нѳ только ни малѣйшаго вреда, но и какой
бы то ни было непріятности. Восторженность его положительно была
безпредѣльна: когда знаменитый артистъ Ольриджъ давалъ въ Петер-
бургѣ свои представленія и публика во время антракта вызывала его,
Старовъ пробрался на театральные подмостки, бросился передъ нимъ на
колѣни и поцѣловалъ его руку.
Итакъ, мы считали Старова нѳ только симпатичнѣйшимъ изъ лю-
дей, но и замѣчательнымъ преподавателемъ, и нѳ находили ни малѣй-
шаго пятнышка въ ѳго преподаваніи. Когда въ первый разъ послѣ на-
значенія Ушинскаго мы поджидали Старова на урокъ, мы вышли встрѣ-
тить его цѣлой толпой. При его появленіи мы тотчасъ начали разска-
зывать ѳму всѣ «выходки» новаго инспектора.
— Несомнѣнно, — говорилъ Старовъ грустно и задумчиво,—такое
лакейство со стороны Соболевскаго некрасиво... Но зачѣмъ же такая
рѣзкость тона, за что оскорблять! Онъ человѣкъ семейный, бѣднякъ,
неразвитой, конечно, но совсѣмъ нѳ злой...
Когда мы сообщили ему, какъ Ушинскій отнесся къ намъ за то,
что мы облили его шляпу духами, онъ глубоко возмутился:—Господи! И
къ такой, можно сказать, поэтической чертѣ характера юныхъ со-
зданій пріурочивать этотъ... грубый матеріализмъ! — И затѣмъ, нѣ-
сколько помолчавъ, онъ добавилъ уже совсѣмъ печально:—что-жѳ, дѣ-
вицы, можетъ быть и мнѣ придется разстаться съ вами!
— Ну, ужъ этому нѳ бывать!—закричали мы въ одинъ голосъ.—
Если онъ васъ нѳ съумѣѳтъ оцѣнить... онъ, значитъ, ужъ совсѣмъ не-
вѣжда! Мы всѣ тогда возстанемъ! Мы ни за что этого нѳ допустимъ!
Старовъ обводилъ толпу институтокъ восторженными глазами,
которые безъ словъ говорили: «прелестныя созданія>, затѣмъ, рас-
Воспоминанія.	24
— 370 —
качиваясь изъ стороны въ сторону, какъ ѳто всегда съ нимъ бывало
передъ какой нибудь наиболѣе восторженной импровизаціей, онъ началъ:
«Вы нѳ знаете, что: творится въ мірѣ. О, какъ прелестны вы вашимъ
иѳвѣдѣніемъ! Нѳ теряйте его, ѳтого лучшаго сокровища юнаго сердца!»
Но мы перебили его, желая, во что бы то ни стало, съ его по-
мощью, хотя нѣсколько уяснить себѣ загадочный характеръ новаго
инспектора.
-> М-г Старовъ, скажите намъ, пожалуйста, ваше мнѣніе объ
Ушинскомъ... Вы сказали... грубый матеріализмъ... Что ѳто озна-
чаетъ?—приставали мы къ нему.
— Полноте, зачѣмъ вамъ ѳто?.. Я, наконецъ, совсѣмъ не знаю г.
Ушинскаго. Слышалъ, конечно... Какъ бы это вамъ объяснить... Видите
ли... Въ большомъ ходу теперь новыя идеи... Конечно... многія изъ нихъ
заслуживаютъ полнѣйшаго уваженія... Мнѣ говорили, что Ушинскій...
въ высшей степени образованный человѣкъ... Онъ, говорятъ, поклонникъ
новыхъ идей! Что жъ!.. Намъ, старикамъ, по правдѣ сказать, и давно
пора очищать мѣсто для новыхъ людей, для новыхъ идей!
Звонокъ прекратилъ наши разспросы, заставивъ насъ опрометью
бѣжать въ классъ. Мы не успѣли еще разсѣсться по скамейкамъ, какъ
къ намъ вошла инспектриса, а за нѳю Ушинскій. Онъ, къ нашему
удивленію, привѣтливо раскланялся, со Старовымъ.
— Вамъ угодно будетъ экзаменовать дѣвицъ?—обратился Старовъ
къ Ушинскому
— Нѣтъ! я -буду васъ просить продолжать ваши занятія.
Старовъ началъ 'вызывать воспитанницъ и спрашивать заданный
урокъ о Пушкинѣ. Вызванная воспитанница прекрасно отвѣчала.
— Очень твердо заучено...—-замѣтилъ Ушинскій,—Но, вмѣсто «фра-
зистыхъ -словъ учебника» (о ужасъ! эти, какъ онъ называлъ, фразистыя
олова учебника быДи записки самого Старова), разскажите мнѣ содер-
жаніе «-Евгеній Онѣгина»!
Старовъ началъ объясняться за воспитанницу. Въ классѣ не суще-
ствуетъ библіотеки. Свой единственный экземпляръ онъ, Старовъ, не
•можетъ -намъ оставлять, такъ какъ объ одномъ и томъ-жѳ писателѣ
въ одинъ и тотъ-жѳ день читаетъ нерѣдко въ двухъ, трехъ заведеніяхъ.
—• Въ такомъ случаѣ я совсѣмъ нѳ понимаю преподаванія литера-
туры! Вы обращались по этому поводу съ запросомъ шь администраціи
заведенія?
— Дѣло здѣсь испоконъ вѣка такъ ведется... Забота о библіотекѣ—
нѳ мое дѣло...
— Дѣвицы, кто изъ васъ читавъ «Мертвыя души»? Потрудитесь
встать...
Никто не двигался съ мѣста.
— 371 —
— Это невозможно! Вы, сударыня, читали}* А вы? Но, можетъ-/
быть, что нибудь-другоѳ читали изъ Гоголя? «Тараса Бульбу» знаете?
Неужели и произведеній Пушкина никто нѳ читалъ? А Лермонтова, Гри-
боѣдова? Но ето невозможно! Я просто этому не вѣрю! К%къ, ии одна
воспитанница, проходя курсъ русской литературы, не поинтересовалась
прочесть ни одного наиболѣе капитальнаго произведенія!.. Да вѣдь это,
знаете, что-то уже совсѣмъ баснословное!—Ушинскій нѳ получалъ ни
откуда никакого отвѣта и, все болѣе горячась, обращался то къ воспи-
танницамъ, то къ учителю.—Но чѣмъ-жѳ набитъ вашъ шкафъ?.—И съ
этими словами онъ подбѣжалъ къ шкафу, который былъ наполненъ
тетрадями, грифельными досками и другими классными принадлеж-
ностями; двѣ, три полки были уставлены произведеніями Анны Зонтагъ, 7
-евангеліемъ и нѣсколькими дюжинами разнообразныхъ учебниковъ. По-
жимая плечами, нервно перелистывая учебники, Ушинскій, точно пора-
женный, нѣсколько минутъ молча простоялъ у шкафа, затѣмъ быстро
захлопнулъ его, подошелъ къ столу и . сѣдъ на ювое мѣсто.—Чдю-жъ,
потрудитесь продолжать занятія, — сказалъ онъ какъ-то вяло, обра-
щаясь къ Старову и вытирая платкомъ потъ, струившійся по его блѣд-
ному лбу.
— Какія тутъ занятія!—обиженно процѣдилъ сквозь зубы Старовъ,
однако, вынулъ изъ портфеля одинъ изъ томовъ Пушкина и началъ чи-
тать «стихотвореніе «Чернь», съ каждой .строчкой приходявое въбодьшій
.экстазъ. Послѣднее четырехстишіе:
.Не для житейскаго волненья,
Нѳ для корысти, нѳ для битвъ,
Мы рождены для вдохновенья,
Для звуковъ сладкихъ и молитвъ/—
онъ читалъ,-уже вскочивъ съ мѣста, «съ воспаленными глазами, голосомъ
прерывавшимся отъ волненія и выражавшимъ всѳ ддцвитоѳ презрѣніе,
какое только -могло накопиться въ этой доброй душѣ ко всѣмъ побцрни-
камъ матеріализма, не умѣющимъ ни понимать, .ци цѣнить небесныхъ
вожделѣній и поэтическихъ восторговъ.
— Но вѣдь воспитанницы незнакомы еще и съ болѣе капиталь-
ными 'Произведеніями Пушкина,—замѣтилъ Ушинскій... Впрочемъ, про-
должайте... Вы, вѣроятно, будете теперь имъ это объяснять?
— Что-жѳ тутъ объяснять! Онѣ отлично всѳ понимаютъ... У этихъ
дѣвушекъ весьма сильно развито художественное чутье...
— Ого, даже художественное чутье!.. А чѣмъ бы, кажется, оно
могло-быть развито при такихъ условіяхъ,—сказалъ Ушинскій, не.сдры-
вая ироніи, и, вызвавъ одну изъ воспитанницъ, онъ попросилъ ѳѳ пе-
редать стихотвореніе .своими словами. Но ни эта дѣвица, ни другад. ни
24*
— 372 —
третья ничего не мо^ли разсказать, хотя всѣ слушали съ напряженнымъ
вниманіемъ.
Тогда въ дѣло вмѣшалась инспектриса. Она заявила Ушинскому,
что Старовъ замѣчательный преподаватель, что воспитанницы чрезвы-
чайно любятъ его предметъ и много надъ нимъ работаютъ, но въ дан-
ную минуту онѣ очень переконфузились и потому не могутъ отвѣчать.
Можетъ быть, можетъ быть,—недовѣрчиво улыбаясь отвѣчалъ
Ушинскій. Попробуемъ объясниться письменно! Пусть одна изъ воспи-
танницъ вслухъ раза два прочтетъ стихотвореніе и затѣмъ, дѣвицы,
потрудитесь своими словами, письменно, изложить прочитанное,—и онъ
вышелъ въ корридоръ.
Наша письменная работа оказалась въ высшей степени безтолковою:
у однѣхъ она представляла шумиху напыщенныхъ фразъ, не имѣющихъ
между собою элементарной логической и грамматической связи, у дру-
гихъ черни приписывалось то, что говорилъ поэтъ, и наоборотъ, и при
этомъ у тѣхъ и у другихъ не мало было крупныхъ орѳографическихъ
ошибокъ. Къ счастію для насъ, звонокъ помѣшалъ Ушинскому читать
вслухъ наши сочиненія, и онъ взялъ ихъ съ собой.
Мы скоро пришли къ убѣжденію, что новый инспекторъ не уво-
литъ нашего общаго любимца Старова только въ томъ случаѣ, если мы
выступимъ на ѳго защиту. Мы предполагали, что, когда ученицы очень
хвалятъ своего учителя, каждый обязанъ понимать, что при этомъ*уже
нельзя усомниться въ его педагогическихъ талантахъ. И мы рѣшили
защищать ѳго до послѣдней капли крови.
Нельзя сказать, чтобы мы нѳ сознавали всей трудности задачи
говорить съ Ушинскимъ, передъ .которымъ робѣютъ и теряются даже
учителя. Но намъ казалось, что уклониться отъ этой обязанности было
бы величайшею низостью.
Какъ плохо однако мы были вооружены для этого! Если между нами
и были поэтессы, то ораторовъ, даже плохенькихъ, совсѣмъ нѳ суще-
ствовало. Мы наивно выражали наши дѣтскія мысли, нѳ умѣли выдѣ-
лить главнаго отъ мелочей и при этомъ страшно конфузились всѣхъ, а
тѣмъ болѣе Ушинскаго. Но для любимаго Старова никакая жертва не
была тяжела. Мы условились между собою, что одна изъ насъ во всемъ
блескѣ выставитъ необыкновенную доброту Старова, другая укажетъ на
его таланты, видимо, совсѣмъ нѳ извѣстные «господину инспектору».
Мы бросились къ нему, какъ только онъ показался въ коридорѣ.
— Мопзіѳиг Ушинскій!—кричали мы, окружая ѳго.
— Ахъ, пожалуйста, нѳ называйте вы мѳня пюпзіепг! Черезчуръ
оффиціально! Константинъ Дмитріевичъ, да и все тутъ!..
Это неожиданное предложеніе такъ переконфузило насъ, что мы
забыли даже, о чемъ собирались съ нимъ бесѣдовать.
— 373 —
— Что же вы хотѣли сказать? Ради Бога, нѳ конфузьтесь! Оста-
навливайте, спрашивайте меня обо всемъ, что вамъ угодно... И нѳ очень
сердитесь за мою рѣзкость, за мой, можетъ быть, нѳ совсѣмъ вѣжливый
тонъ... Работы у мѳня гибель, я всегда такъ тороплюсь: вотъ для ско-
рости иногда и отхвачу приставочку къ рѣчи, которою можно было бы
закруглить, смягчить то, что хочешь сказать... Ну, въ чемъ же дѣло?
Мы толкали ту, которая должна была начинать, но она могла
только проговорить:—Вы нѳ довольны Старовымъ! Вѣдь онъ жѳ нѳ ви-
новатъ, что намъ не даютъ книгъ! Вы его совсѣмъ нѳ знаете!.. Онъ
такой добрый!.. Просто даже чудный человѣкъ!
— Правда, правда: незлобивый, даже весьма недурной человѣкъ,
но, къ сожалѣнію, этого еще очень мало для преподавателя...
— Вы, должно быть, не знаете, что онъ поэтъ! Даже очень зна-
менитый поэтъ!—лепетала Ивановская, обязанностью которой было вы-
ставить его таланты.
— Нѳ зналъ... нѳ зналъ, что такой поэтъ существуетъ! Да еще
знаменитый! Гм... подите-жѳ!.. Какія жѳ такія его произведенія? Онъ
уже, конечно, познакомилъ васъ съ ними и, можетъ быть, даже нѳ въ
отрывкахъ только?
Ивановская пролепетала, что у него есть чудное стихотвореніе
<Молитва>. Ушинскій въ концѣ концовъ уломалъ ѳѳ продекламировать
его, и она начала дрожащимъ голосомъ:
«Какъ много пѣсѳнъ погребальныхъ
Еще ребенкомъ я узналъ,
И скорбный смыслъ ихъ словъ прощальныхъ
Я часто юношей внималъ.
Но никогда отъ думъ печальныхъ
Старовъ душой нѳ унывалъ!
Создатель міра, Царь всесильный,
Мнѣ много, много подарилъ,
Когда веселостью обильной
Онъ трепетъ жизни домогильной
Во мнѣ>...
— Довольно... довольно! Это Богъ знаетъ что такое! Вѣдь Ста-
ровъ уже много лѣтъ читаетъ литературу въ разныхъ заведеніяхъ и
могъ бы понять, что въ его стихотвореніи нѣтъ ни поэзіи, ни мысли,
ни чувства, ни образа. А онъ нѳ стыдится показывать эту свою замо-
гильную чепуху своимъ ученицамъ! Нѣтъ, воля ваша, это просто
фразеръ и пустозвонъ!.. Не горюйте вы по немъ... У мѳня въ виду
имѣется для васъ превосходный преподаватель. И если въ учителѣ вы
ищете доброты... по моему и одного ума достаточно... такъ вашъ бу-
дущій учитель въ то жѳ время и очень добрый человѣкъ...
— 374 —
— Чѣмъ же онъ лучше Старова?—спрашивали мы, удивляясь,
что съ Ушинскимъ можно разговаривать.
— Да хотя бы тѣмъ, что онъ научитъ васъ работать, заставитъ
полюбить чтеніе, познакомитъ не только съ названіями великихъ про*
изведеній, но съ ихъ содержаніемъ и съ идеями автора.
—. А какъ его файилія?
— Водовозовъ.
— Ну ужъ одна фамилія чего стоитъ!—выпалила расхохотавшись
одна изъ васъ, неожиданно даже для сѳбя самой.
— Вы ошибаетесь,—запальчиво возразилъ Ушинскій, рѣшительно
не переносившій нѳ только ни малѣйшей пошлости, но и глупой остроты.—
Онъ будетъ пригоденъ и для того, чтобы научить васъ понимать, что
достойно смѣха й что не заслуживаетъ ѳго.
Переконфуженныя рѣзкимъ замѣчаніемъ Ушинскаго и обозленныя
проваломъ, воспитанницы ввалились въ классъ, ругая на чемъ свѣтъ
своихъ ораторшъ, не умѣвшихъ защитить Старова, и перекоряясь между
собой. Хотя при ѳтомъ сильно доставалось и Ушинскому, котораго мы
честили эпитетомъ «непроходимой злюки» за то, что онъ выгоняетъ-
даже добрыхъ учителей, но когда нѣсколько успокоились, то нѣкоторыя
начали высказывать, что неззчѣмъ-де было цитировать стихи Старова,
которыя, дѣйствительно, уже вовсе нѳ такъ прекрасны, забывая о томъ,
что еще недавно онѣ такъ восторгались ими, что каждая переписывала
ихъ въ свой альбомчикъ и знала наизусть. Это критическое отношеніе
пошло и дальше: говорили, что хотя Старовѣ и чудный человѣкъ и пре-
восходно читаетъ, но какъ то отъ всѣхъ ѳго лекцій въ головѣ ничего
нѳ остается. На ѳто Ратманова закричала во все горло: «Если бы
сюда собрать всѣхъ міровыхъ геніевъ прошлыхъ, настоящихъ и буду-
щихъ вѣковъ, всѣ они вмѣстѣ Ни на іоту не просвѣтили бы ваши ду-
рацкія головы!» Поднялась страшная буря,—всѣ набросились на Ратма-
нову. На ѳто, какъ сумашѳдшая, вбѣжала т-ѳііѳ Лопарева: «Какъ вы
смѣете такъ орать? Хотя вы и выпускныя, но въ наказаніе будете
стоять весь слѣдующій урокъ». Она передъ ѳтимъ съ кѣмъ-то разгова*
ривала въ коридорѣ, куда сейчасъ жѳ и выбѣжала.
— Нѳ смѣйте подчиняться ѳтому! Преспокойно садитесь, когда
войдетъ учйтель...—кричали нѣкоторыя.
И, дѣйствительно, когда въ классъ вошла Лопарева, а за нею
учйтель, мы, несмотря на наказаніе, преспокойно усѣлись на свои мѣста.
Это былъ первый протестъ, устроенный сообща всѣмъ классомъ безъ
Исключенія. Лопарева густо покраснѣла отъ злости, но нѳ рѣшилась
пйкнуть, вѣроятно, понявъ по выраженію нашихъ лицъ, что на ѳтотъ
разъ мы скорѣе сдѣлаемъ скандалъ, чѣмъ подчинимся требованію.
Хотя Ушинскій нѣкоторымъ учителямъ отказалъ при первомъ
— 375 —
же посѣщеніи уроковъ, но большая часть ихъ оставалась у насъ до
оффиціальнаго утвержденія его учебной реформы.
Воспитанница старшаго класса, Аня Ивановская, отправила однажды
письмо къ своему отцу черевъ классную даму Тюфяеву, въ которомъ она
просила его прислать ей денегъ. Отвѣтъ получился черевъ ту же даму,
у которой была родственница, нѣсколько знакомая съ господиномъ Ива-
новскимъ; она приносила о немъ разныя сплетни т-ѳііе Тюфяевой.
Ивановскій на втотъ разъ отказывался исполнить просьбу дочери за
неимѣніемъ денегъ. Тюфяѳва, прочитавъ письмо и передавая его Ива-
новской при ея подругахъ, начала попрекать ее тѣмъ, что она на-
училась «носъ задирать», а между тѣмъ у отца ея ничего нѣтъ; если же
что и перепадаетъ ему, то онъ предпочитаетъ тратить деньги на театры,
чѣмъ посылать ихъ дочери. Изъ этого примѣра Тюфяѳва сдѣлала общій
выводъ и начала обычную свою канитель на тему, что-де отъ нихъ,
классныхъ дамъ, теперь требуютъ Богъ знаетъ чего, даже какихъ-то
нѣжностей съ воспитанницами, которыя для нихъ совершенно чужія, а
вотъ и отецъ родной, а нѣжностей къ дочери и особыхъ заботъ о ней
нѳ проявляетъ.
Зная необыкновенную вспыльчивость Ивановской, воспитанницы
незамѣтно, но ловко выталкивали еѳ локтями въ задніе ряды, и она,
наконецъ, выбѣжала въ коридоръ. Въ эту минуту проходилъ Ушинскій
и съ большимъ участіемъ обратился къ ней, упрашивая ѳѳ оказать ему
маленькое довѣріе, сказать, почему она такъ грустна. Она объяснила
ему, что воспитанницы обязаны переписываться съ родителями нѳ иначе,
какъ черезъ классныхъ дамъ. Такое правило существуетъ, и тутъ уже
ничего не подѣлаешь, но она злится на себя за то, что не постаралась,
какъ другія ѳя подруги,, переслать свое письмо черезъ ихъ родственни-
ковъ. Къ тому же ее оскорбляетъ то, что ш-еПе Тюфяѳва воспользова-
лась письмомъ ѳя отца для того, чтобы попрекать ѳѳ тѣми сплетнями,
которыя она собираетъ о немъ у своей родственницы, съ умысломъ
искажаетъ его слова, чтобы унижать ее, и часами говорить свои опосты-
лѣвшія проповѣди.
Ушинскій горячо поблагодарилъ Ивановскую за довѣріе и сказалъ,
что оно поможетъ ему обратить вниманіе на эту сторону жизни инсти-
тутокъ, что онъ поговоритъ объ этомъ, съ кѣмъ слѣдуетъ, и будетъ ста-
раться уничтожить этотъ обычай. И, дѣйствительно, мы увнали, что
Ушинскій, со всей энергіей, присущей его страстному темпераменту,
говорилъ съ принцемъ Ольденбургскимъ, а также и на разныхъ совѣ-
щаніяхъ о томъ, что обычай контролировать письма воспитанницъ
подрываетъ основы семейныхъ узъ и пріучаетъ ихъ хитрить, лгать и
обманывать. Развивая въ воспитанницахъ рабскія чувства, онъ нѳ
даетъ начальству возможности достигать единственной цѣли, къ кото-
— 376 —
рой оно при этомъ стремится, т. е. мѣшать воспитанницамъ пере-
давать родителямъ что бы то ни было непочтительное о начальствѣ.
Когда имъ необходимо снестись съ родственниками такъ, чтобы этого
никто не зналъ, онѣ умѣютъ обходить это правило, Воспитанница, раз-
драженная тѣмъ, что не можетъ по душѣ говорить съ своими родите'
лями, въ своемъ секретномъ письмѣ отдѣлаетъ начальство такъ, какъ
это ей нѳ пришло бы въ голову, если бы ей не мѣшали быть откро-
венной съ ними всегда, когда она того пожелаетъ.
Однако, Ушинскому, несмотря на краснорѣчивыя доказательства
вреда этого обычая, нѳ удалось его уничтожить, но онъ сильно ослабилъ
его: въ либеральную эпоху его инспекторства нѣкоторыя классныя дамы
начали передавать воспитанницамъ письма, нѳ распечатывая ихъ, другія
распечатывали лишь для проформы. Но, конечно, оставались и такія,
которыя не мѣняли своего поведенія въ этомъ отношеніи.
Зато Ушинскому удалось настоять на томъ, чтобы воспитанницы
во время уроковъ не сидѣли безъ пелеринокъ; достигъ онъ уничтоженія
и еще несравненно болѣе вреднаго обычая. До его вступленія воспи-
танницы нѳ имѣли права предлагать вопросовъ учителямъ. Ушинскій
настоялъ на томъ, чтобы онѣ спрашивали у нихъ не только то, чего нѳ
понимаютъ, но чтобы вообще урокъ носилъ характеръ живыхъ бесѣдъ.
Однако, большинство нововведеній, которыхъ Ушинскій достигъ путемъ
тяжелой борьбы съ консервативнымъ до дикости начальствомъ, погряз-
шимъ въ рутинѣ и предразсудкахъ, были уничтожены тотчасъ жѳ послѣ
того, когда онъ сложилъ съ себя званіе инспектора и оставилъ институтъ.
Прошло недѣли три со дня вступленія Константина Дмитріевича
въ должность инспектора. Пока никакихъ реформъ еще нѳ было вве-
дено; несмотря на это, буквально каждая встрѣча съ нимъ, каждое ѳго
слово, все, что мы слыхали о томъ, что онъ объяснялъ въ другихъ
классахъ, было для насъ откровеніемъ, поражало насъ, давало намъ
огромный матеріалъ для споровъ и бесѣдъ между собой. Иной разъ то
или другое въ его словахъ, казалось намъ, противорѣчило тому, что
онъ говорилъ передъ этимъ. Но нерѣдко все это вдругъ выяснялось
какимъ-нибудь однимъ его замѣчаніемъ, а затѣмъ постепенно мы сами
стали доходить до разгадки нѣкоторыхъ его словъ и поступковъ. То,
что мы не понимали самыхъ элементарныхъ вещей, было естественнымъ
послѣдствіемъ нашей оторванности отъ жизни, нашего монастырскаго
воспитанія.
Съ водвореніемъ Ушинскаго, мы, какъ по мановенію волшебнаго
жезла, проснулись, ожили, заволновались и не могли наговориться другъ
съ другомъ. Раздоры и пререканія между собой, даже отчаянныя вы-
ходки противъ классныхъ дамъ проявлялись теперь несравненно рѣже
уже вслѣдствіе того, что мы были заняты другимъ. Еще такъ недавно
— 377 —
наша жизнь протекала крайне однообразно, нѳ давая намъ никакого
матеріала для живого общенія между собой, и наши разговоры ограни-
чивались разсказами другъ другу о выходкахъ классныхъ дамъ и о
нашихъ мечтахъ подкузьмить такъ или, иначе ту или другую изъ нихъ.
Теперь мы каждое слово и замѣчаніе Ушинскаго обсуждали со всѣхъ
сторонъ и все болѣе критически относились къ прежнимъ нашимъ взгля-
дамъ. Мы постепенно примирялись и съ рѣзкими выходками Ушинскаго,
начиная мало-по-малу сознавать, что онѣ обыкновенно вызывались ка-
кою-нибудь глупостью съ нашей стороны. Все искреннѣе и глубже про-
никались мы сознаніемъ того, что Ушинскій приноситъ намъ дѣйстви-
тельную пользу, что онъ стремится сдѣлать нашу жизнь болѣе человѣ-
ческою и содержательною, чѣмъ это было раньше. Наши дикіе, специ-
фи чески-институтскіе взгляды незамѣтно сглаживались и замѣнялись воз-
зрѣніями иного характера. Нашъ страхъ, что Ушинскій будетъ уволенъ
изъ института за то, что онъ съ такою прямотою, смѣлостью и рѣз-
костью, не щадя мелкаго самолюбія начальства, проводитъ свои взгляды
и идеи, нѳ только исчезъ, но замѣнился совершенно противоположнымъ.
Намъ казалось уже, что такого человѣка, какъ Ушинскій, никто не посмѣетъ;
тронуть. Конечно, такое мнѣніе говорило объ отсутствіи пониманія'
жизни, но, какъ бы то ни было, наша вѣра во всемогущество Ушин-
скаго все росла и укрѣплялась слухами о немъ. Мы узнали, что ѳго
педагогическая и литературная дѣятельность, его блестящіе успѣхи въ
Гатчинскомъ институтѣ, гдѣ онъ раньше былъ инспекторомъ, обратили
на него всеобщее вниманіе. Наши учителя, классныя дамы, инспектриса
открыто говорили о томъ (и ѳто подтвердилось), что имп. Марія Але-
ксандровна, желая поднять институтское образованіе, рѣшилась ввести
въ немъ многія, реформы и сама указала министру народнаго просвѣ-
щенія Норову (члену совѣта института по учебной части) на Ушин-
скаго, какъ на желательнаго для этого человѣка. И для насъ стало
очевиднымъ, почему Леонтьева до сихъ юръ не уволила его. Мы твердо
начали вѣрить, что, при энергіи Ушинскаго, реформы будутъ проведены,
и безапелляціонно рѣшили, что онъ будетъ въ институтѣ такимъ же
реформаторомъ, какимъ былъ Петръ Великій въ Россіи.
Какъ-то, когда до выпуска оставалось всего нѣсколько мѣсяцевъ
(тогда выпуски бывали въ мартѣ), ко мнѣ подошелъ Ушинскій и спро-
силъ: не вы ли та воспитанница, которая вслѣдствіе паденія съ лѣст-
ницы чуть не вдребезги разбила себѣ грудь и, испытывая жестокія боли,
подвергая сѳбя смертельной опасности, нѳ пошла къ доктору, опасаясь
этимъ опозорить себя?
Я почувствовала въ его вопросѣ иронію и молчала; подруги,
стоявшія подлѣ, подтвердили, что это была именно я. Вдругъ этотъ
строгій, суровый человѣкъ, тонкія, крѣпко сжатыя губы котораго такъ
— 378 —
рѣдко улыбались, разразился громкимъ, веселымъ смѣхомъ, а мнѣ это
показалось какимъ-то оскорбительнымъ издѣвательствомъ, и я поверну-
лась, чтобы уйти даже безъ реверанса, что считалось у насъ не-
вѣжествомъ.
— Что же вы сердитесь? Кажется, даже обидѣлись?
— Каждая на моемъ мѣстѣ поступила бы такъ же...
— Ну, нѣтъ! Если даже у всѣхъ васъ такія «идеальныя убѣ-
жденія», то все-таки рѣдко кто могъ бы выдержать характеръ до конца.
Право же, вы оказались настоящей героиней! Если у такой дѣвочки,,
какъ вы, такой характеръ, столько силы воли, она можетъ употребить
ихъ на что-нибудь болѣе полезное. Однимъ словомъ, я хочу предложить
вамъ, вмѣсто того, чтобы уѣхать домой послѣ выпуска, остаться еще-
здѣсь и поучиться въ новомъ, седьмомъ классѣ, который я устраиваю-
для выпускныхъ. Увѣряю васъ... почитаете, подумаете, поработаете го-
ловой и даже на такой вопросъ, который мы только что обсуждали, бу-
дете смотрѣть иначе.
Видя мои колебанія, онъ добавилъ, что если я соглашусь, то должна
буду спросить разрѣшенія родителей, но что для этого еще много вре-
мени впереди.
Ушинскій явился первымъ свѣтлымъ лучемъ въ царствѣ инсти-
тутскаго мрака, пошлости, невѣжества и застоя. Нужно, однако, имѣть
въ виду и то, что во второй половинѣ 50-хъ годовъ во всей Россіи за-
нималась заря новой жизни, являлись проблески наступающей эпохи
возрожденія. Въ обществѣ распространялись новыя идеи, вырабатыва-
лись новые идеалы, пробуждалось отрицательное отношеніе къ окружаю-
щимъ явленіямъ русской дѣйствительности. Оживленіе среди воспитан-
ницъ, наступившее вслѣдъ за назначеніемъ къ намъ Ушинскаго, усили-
валось вслѣдствіе того, что прогрессивныя идеи стали проникать и къ намъ,
несмотря на наши высокія стѣны и на полную, монастырскую замкну-
тость нашей жизни. Послѣ непробудной спячки у насъ вдругъ зашеве-
лился мозгъ, и мы' стали обращаться къ нашимъ родственникамъ съ
болѣе живыми вопросами; поэтому каждый разъ послѣ пріема родныхъ
одна изъ воспитанницъ сообщала что-нибудь новенькое. Нечего и говорить
о томъ, что всѣ эти новыя идеи въ передачѣ институтокъ и по формѣ,
и по содержанію носили характеръ не то наивный, не то комичный.
— Представьте, мой братъ-студентъ утверждаетъ, что скоро всѣ
люди, безъ исключенія, будутъ равны между собой. Вѣдь ѳто же зна-
читъ, что никакой разницы не будетъ между генералами и солдатами,
между крестьянами и высокопоставленными людьми! Всѣ должны будутъ
рѣшительно все дѣлать сами, значитъ, даже люди знатные будутъ сами
выносить грязную воду. Вѣдь если это вѣрно, значитъ, все на свѣтѣ
перевернется!
— 379 —
— А мой папа говорилъ, что у всѣхъ помѣщиковъ скоро отберутъ
крестьянъ, что мужицкія дѣти будутъ учиться на одной скамейкѣ съ
господскими, а мы—съ нашими горничными...
— Мой дядя настаиваетъ, чтобы послѣ выпуска я сдѣлалась
учительницею и учила самыхъ простыхъ дѣтей, а взрослымъ внушала
мысль о томъ, что теперь стыдно мучить крестьянъ, что зто даже очень
гадко...
— Мой папа (онъ служитъ въ министерствѣ) говоритъ, что чело-
вѣкъ долженъ гордиться бѣдностью,—вто значитъ, что онъ ничего не
накралъ, а что большая часть богачей богаты потому, что они наворо-
вали на службѣ.
Все это мы обсуждали, обо всемъ вели безконечные споры, судили-
рядили вкось и вкривь, но хорошо было уже то, что у насъ зарабо-
тала голова.
Нашему оживленію и развитію помогало и то, что нашъ библіо-
течный шкафъ, въ которомъ никогда не было ни одной книги для чтенія,
наполнился номерами журнала «Разсвѣтъ» Кремпина и другими книгами,
пригодными для чтенія юношества. Произведенія русскихъ классиковъ
появились въ нашей библіотекѣ нѣсколько позже.
Внимательно осматривая въ институтѣ каждый уголокъ, Ушинскій
замѣтилъ одну, всегда запертую комнату. Наконецъ, она была открыта
передъ нимъ, эта таинственная дверь. Каково же было его удивленіе:
онъ увидѣлъ огромную комнату, заставленную по стѣнамъ старинными
шкафами, съ огромной коллекціей животнаго царства, съ прекрасными
для того времени коллекціями минераловъ, драгоцѣнные физическіе
инструменты, разнообразные гербаріи.
Императрицы Марія Ѳедоровна и Александра Ѳедоровна, получивъ
отъ кого-то эти сокровища, подарили ихъ институту, гдѣ ихъ никогда
не употребляли въ дѣло, гдѣ никто никогда не показывалъ ихъ воспи-
танницамъ. Въ виду того, что это были дары двухъ императрицъ, инсти-
тутское начальство находило необходимымъ беречь ихъ, т. е. крѣпко на-
крѣпко запереть въ’ большой, отдѣльной комнатѣ, о существованіи ко-
торой, вѣроятно, уже давнымъ-давно никто не вспоминалъ, кромѣ сто-
рожа, наблюденію котораго онѣ были поручены, но и тотъ, видимо, не
очень затруднялъ себя заботами о нихъ, такъ какъ не мало дорогихъ
вещей оказалось испорченными молью.
Впослѣдствіи Константинъ Дмитріевичъ не разъ вспоминалъ при
мнѣ объ этой находкѣ, особенно пріятно поразившей его. Считая необ-
ходимымъ ввести преподаваніе физики и естествознанія вообще, онъ
прекрасно зналъ, какое встрѣтитъ затрудненіе: начальство, косо смо-
трѣвшее на введеніе чего бы то ни было новаго, сдѣлало бы все, чтобы
затормозить преподаваніе этихъ предметовъ. Подъ предлогомъ того, что
380 —
на покупку физическихъ инструментовъ, различныхъ коллекцій и моде-
лей пришлось бы затратить значительную сумму, начальство могло от-
ложить введеніе преподаванія естествознанія въ долгій ящикъ. Къ тому же
въ институтѣ уже многіе поговаривали о томъ, что производить физи-
ческіе опыты немыслимо въ классѣ, а особаго помѣщенія для этого не
имѣлось. И вдругъ мечта Ушинскаго осуществляется такъ неожиданно!
Сравнительно небольшую сумму, необходимую для ремонта испорчен-
ныхъ вещей и на добавочныя пріобрѣтенія кое-чего, выдали безъ за-
трудненія,—такъ поразилъ всѣхъ докладъ Ушинскаго объ его находкѣ.
«Начальство увидало въ этомъ чуть нѳ перстъ божій, споспѣшествовав-
шій мнѣ въ моихъ предпріятіяхъ», смѣясь разсказывалъ онъ объ ѳтомъ.
Для присмотра за кабинетомъ былъ приставленъ особый сторожъ.
Комната, еще недавно постоянно запертая, съ большимъ удобствомъ
послужила для уроковъ физики: для опытовъ въ ней все было подъ
руками учителя.
Этотъ «музей» тоже внесъ въ жизнь институтокъ нѣкоторое ожи-
вленіе. «Всѣ видѣли вѣчно запертую комнату, однако, никто не заинте-
ресовался ею настолько, чтобы проникнуть въ нее... Онъ одинъ все
смѣетъ, все можетъ, изъ всего извлекаетъ пользу, обо всемъ думаетъ»,—
разсуждали мы, проникаясь все большимъ благоговѣніемъ къ Ушинскому,
и послѣ находки музея начали смотрѣть на него, какъ на что-то вродѣ
мага и волшебника.
Мы то и дѣло бѣгали осматривать музей, но скоро ѳто было строго
запрещено. Вмѣстѣ съ Ушинскимъ туда приходилъ посторонній чело-
вѣкъ, выносилъ оттуда порченыя чучела животныхъ и приносилъ ихъ
обратно въ исправленномъ видѣ. Такъ какъ входъ въ кабинетъ былъ
запрещенъ до приведенія его въ порядокъ, то мы еще сильнѣе стре-
мились заглянуть въ него. Однажды двѣ воспитанницы нашего класса,
увидавъ, что Ушинскій только что вышелъ изъ музея, вбѣжали въ него.
Никого не замѣтивъ и разсматривая животныхъ, разставленныхъ вре-
менно на полу, одна изъ нихъ, указывая подругѣ на звѣрька, утвер-
ждала, что то былъ соболь, другая настаивала на томъ, что ѳто—ку-
ница. Вдругъ изъ-за угла шкафа вышелъ молодой человѣкъ и прогово-
рилъ: «ни то, ни другое, тезйѳтоізѳПѳз, ѳго только ласка... Мнѣ гово-
рили, что институтки не умѣютъ отличить корову отъ лошади? Правда?»
— Какая дерзость! — закричала ему въ упоръ одна изъ воспи-
танницъ.
— Мы непремѣнно пожалуемся на васъ Ушинскому! — бросила
ѳму другая.
— Ахъ, барышни, барышни! Вы даже не понимаете, что жало-
ваться стыдно!..—со смѣхомъ возразилъ молодой человѣкъ, видимо, ни-
сколько не испуганный ихъ угрозою.
— 381 —
Дѣвицы, какъ ошпаренныя, выскочили ивъ музея и чуть не со
слезами передавали подругамъ этотъ эпизодъ. Мы долго обсуждали
сообща, какъ бы проучить «нахала*. Намъ казалось ѳто необходимымъ,
такъ какъ въ этомъ случаѣ была затронута наша корпоративная
честь. Но мы пришли къ убѣжденію, что это немыслимо. Ушинскій
обыкновенно уходилъ и приходилъ вмѣстѣ съ молодымъ человѣкомъ
(оставлять посторонняго у насъ не допускалось), и на этотъ разъ онъ
вышелъ, вѣроятно, лишь на нѣсколько минутъ, слѣдовательно, всякая
«исторія» съ нашей стороны причинила бы большую непріятность
Ушинскому, и онъ могъ бы посмотрѣть на это съ очень нелестной для
насъ стороны.
Это маленькое приключеніе имѣло большое вліяніе на мою личную
судьбу. «Развѣ Ушинскій не сдерживаетъ порою улыбку, когда мы съ
нимъ разговариваемъ? Развѣ при нашихъ разсужденіяхъ съ нимъ съ
его устъ не срываются слова: «какъ это странно, какъ это наивно!» А
мой братъ еще болѣе безцеремонно повторяетъ, когда я что-нибудь
разсказываю ему объ институтской жизни: «какъ это глупо, какъ это
пошло!» Да... надъ нами всѣ издѣваются, всѣ смотрятъ на насъ, какъ
на послѣднихъ дуръ! Учиться, учиться надо!» Вотъ какія мысли обу-
рѳвали теперь мою голову, вотъ что ясно и опредѣленно сложилось те-
перь въ моемъ умѣ.
Въ первый разъ за всю мою институтскую жизнь я написала
матери не казенное письмо: въ немъ я описывала появленіе у насъ
новаго инспектора, оживленіе и волненіе, которое насъ всѣхъ охватило,
предстоящія у насъ реформы, устройство новаго класса, въ которомъ
будутъ преподавать новые учителя, извѣщала еѳ о томъ, что Ушинскій
предложилъ мнѣ остаться въ немъ, и просила на это ея разрѣшенія;
объ этомъ я писала и моему дядюшкѣ.
Начались выпускные экзамены; подготовленіе къ нимъ и въ то
же время чтеніе только что доставленныхъ намъ книгъ, новые мысли,
взгляды и вопросы, перегонявшіе и смѣнявшіе другъ друга, образовали
въ моей головѣ невообразимый хаосъ. Вслѣдствіе своей наивности и
невѣжества я рѣшила, что, навѣрно, существуетъ такое руководство,
которое можетъ мнѣ выяснить, чѣмъ и какъ было бы полезно зани-
маться, что мнѣ слѣдуетъ читать раньше и что позже. Это заставило
меня обратиться къ одной подругѣ съ просьбою, чтобы она попросила
своего брата-студента снабдить мѳня такимъ руководствомъ. Какъ она
формулировала мое желаніе своему брату, я нѳ знаю, но онъ прислалъ
мнѣ книгу Павскаго: «Филологическія наблюденія надъ составомъ рус-
скаго языка».
Боже мой, сколько мученій вынесла я изъ-за этой книги! Я от-
неслась къ ней, какъ къ кладезю величайшей премудрости, твердо вѣ-
382 —
рила въ то, что, какъ только я ее осилю, передо мной выяснится все
и въ жизни, и въ книгахъ. Но ужасъ охватилъ меня съ первой же
страницы. Я рѣшительно ничего нѳ понимала, перечитывала каждый
періодъ по многу разъ, твердила наизустъ, но въ головѣ не проясня-
лось, а только затемнялось. Тогда я рѣшила записывать въ тетрадь
непонятныя для меня слова и выраженія, разсчитывая на то, что объ-
ясненія Ушинскаго дадутъ мнѣ ключъ къ уразумѣнію глубины прему-
дрости Павскаго, но для этого я считала необходимымъ прочитать
книгу до конца. Однако, съ каждой страницей я приходила все въ боль-
шее отчаяніе, и вмѣстѣ съ непонятными для меня фразами, выписы-
ваемыми изъ Павскаго, и вопросами по этому поводу я заносила въ
тетрадь и отчаянные вопли моего сердца о моемъ умственномъ убо-
жествѣ.
Въ это время я получила отъ родныхъ разрѣшеніе на продолже-
ніе образованія. Какъ діаметрально противоположны были по своему
содѳржанію письма дяди и матери! Дядя писалъ мнѣ, что мое желаніе
остаться въ институтѣ весьма удобно для него и для его жены: въ
виду того, что моя мать не можетъ взять меня .къ себѣ, я должна
была бы жить въ его семействѣ, а онъ находитъ меня слишкомъ мо-
лодою для того, чтобы вывозить въ свѣтъ и на балы. Моя же мать
выражала изумленіе, что я вдругъ пожелала учиться, и для этого рѣ-
шаюсь даже остаться въ институтѣ; она приписывала перемѣну, совер-
шившуюся до мнѣ, всецѣло вліянію Ушинскаго. «До сихъ поръ»,
прибавляла она, «ты писала мнѣ деревянныя, оффиціальныя письма,
глубоко огорчавшія меня. Если такая перемѣна могла произойти съ
тобой, ’Воторую ,я считала совсѣмъ окаменѣвшею, то это могъ произ-
вести только геніальный педагогъ». Она умоляла меня передать Ушин-
скому не только свое глубочайшее уваженіе, но и изумленіе, что онъ
даже такой лѣнивой дѣвочкѣ, какъ я, могъ внушить желаніе учиться.
Она приказывала мнѣ сказать отъ ея имени этому «необыкновенному
человѣку.»,, что ея мечта о такомъ величайшемъ счастьѣ, какъ продол-
женіе мною образованія, вѣроятно, разлетится въ прахъ. Она объяс-
няла, что я была принята въ институтъ по баллотировкѣ, слѣдова-
тельно, имѣю право воспитываться на казенный счетъ только до вы-
пуска; за остальное образованіе мое въ институтѣ .ей пришлось бы
несомнѣнно платить, а для этого у нея нѣтъ никакихъ средствъ.
Хотя мнѣ былъ очень непріятенъ конецъ письма, напоминавшій
о бѣдности, но я поняла, что сдрывать это отъ Ушинскаго не имѣетъ
смысла. Моя мать была особа энергичная и, долго нѳ получая отъ
меня отвѣта, могла еще ярче изобразить ему свое тяжелое матеріаль-
ное положеніе. Вслѣдствіе этого .я рѣшила сама кое-что прочитать
Ушинскому изъ письма моей матери, но никоимъ образомъ не дово-
— 383 —
дить до его свѣдѣнія ѳя похвалы о немъ: мнѣ казалось, что онъ могъ
принять ихъ за ѳя желаніе «подлизаться* къ нему. Въ то жѳ время
я собиралась поговорить съ Ушинскимъ и насчетъ книги Павскаго. Я
рѣшила напрямикъ высказать ѳму, что совсѣмъ нѳ поняла содержанія
ятой книги, и что это,- вѣроятно, заставитъ ѳго отказать мнѣ въ пріемѣ
на новые курсы. Я находила, что скрывать это отъ него было бы не
только наглымъ обманомъ, но и совершенно лишнимъ: мои занятія,
конечно, скоро покажутъ ѳму отсутствіе у меня умственныхъ способ-
ностей. Какъ это ни странно, мнѣ гораздо легче было сознаться въ
-Этомъ, чѣмъ въ бѣдности, несмотря на то, что Ушинскій такъ открыто
издѣвался надъ тѣми, кто стыдился ѳя. Стыдъ за свою бѣдность исчезъ
у насъ позже всѣхъ другихъ недостатковъ и дикихъ взглядовъ, усвоен-
ныхъ въ институтѣ.
Стараясь поймать удобный моментъ для переговоровъ съ инспек-
торомъ, я расхаживала по коридору съ письмомъ матери, съ книгою
Панскаго и съ тетрадкой, въ которой были отмѣчены непонятныя для
меня слова и выраженія. Но, когда мнѣ посчастливилось встрѣтитъ
Ушинскаго, я переконфузилась и стала безсвязно бормотать, что не
могу перейти во вновь устраиваемый имъ классъ, потому что не пони-
маю Павскаго; къ тому же и казна не будетъ мѳня держать безплатно
послѣ моего выпуска. Онъ не могъ сразу понять мой безтолковый ле-
петъ. Продолжая объяснять ему свои недоразумѣнія, я подала ѳму
книгу, а сама начала пробѣгать по тетради вопросы, которые собира-
лась ѳму сдѣлать, какъ вдругъ услыхала съ верхней площадки, что
меня зоветъ къ себѣ инспектриса. Я окончательно растерялась и въ
разсѣянности сунула ему въ руки письмо, книгу я тетрадь съ прось-
бою, чтобы онъ самъ прочиталъ. Когда черезъ нѣсколько минутъ я
вспомнила, что письмо въ рукахъ Ушинскаго, что юнъ узнаетъ даже
содержаніе моей тетради,—я пришла въ отчаяніе, но дѣло было
сдѣлано.
Возвращая мнѣ Павскаго, Ушинскій замѣтилъ, что, на основаніи
совсѣмъ неподходящаго чтенія, нелѣпо приходить въ отчаяніе. «Про-
челъ я и вашу тетрадочку... Что же... она въ полномъ смыслѣ полна
«сердца горестныхъ замѣтъ!» Эго все трогательно!.. Ваши замѣчанія
еще болѣе побуждаютъ меня уговаривать васъ остаться въ институтѣ 9
чтобы вы имѣли возможность серьезно поработать. Со всѣми вашими
Яѳдоразумѣнінми можете обращаться ко мнѣ. Только никогда не читайте
книгъ, нѳ посовѣтовавшись раньше со мною, а Павскаго, пожалуйста,
не раскрывайте больше». Относительно платы за будущее мое обученіе
въ.институтѣ онъ добавилъ, что постарается всѳ уладить.
Нѳ прошло послѣ этого и мѣсяца, какъ онъ вошелъ въ нашъ
классъ, вызвалъ мѳня и сказалъ: «вы будете стипендіаткой экзарха
— 384 —
Грузіи, который уже отправилъ въ контору вполнѣ достаточную сумму
на ваше образованіе». Я сдѣлала обычный реверансъ, нѳ сказавъ ему
ни слова признательности, нѳ имѣя ни малѣйшаго представленія о томъ,
какъ трудно вообще выхлопотать какую бы то ни было стипендію, а
тѣмъ болѣе такую значительную, какая была внесена за меня, сколько
хлопотъ и трудовъ стоило Ушинскому ея добиться. Всю силу велико-
душія зтого благороднѣйшаго человѣка я поняла гораздо позже: про-
должая знакомство съ Ушинскимъ и послѣ выпуска изъ института, я
лично была не разъ свидѣтельницею того, какъ онъ нѳ только прихо-
дилъ на помощь совѣтомъ, но и доставалъ работу нуждающимся, вы-
хлопатывалъ имъ стипендіи, а за нѣкоторыхъ вносилъ деньги изъ
своего кармана. Въ послѣднемъ случаѣ онъ неизмѣнно просилъ не на-
зывать его имени тѣмъ, кому онъ помогалъ.
Выпускные экзамены окончены, а вотъ и выпускъ. Церковь пере-
полнена народомъ. Мои подруги, нѳ пожелавшія продолжать своего обра-
зованія, въ первый разъ, какъ птички изъ клѣтки, вылетаютъ на волю.
Всѣ онѣ въ пышныхъ бѣлыхъ платьяхъ, въ бѣлыхъ кушакахъ, въ бѣ-
лыхъ перчаткахъ. Недостаетъ только крыльевъ, чтобы походить на
ангеловъ. Теперь, когда институты сдѣлались полузакрытыми интерна-
тами, когда институтки, оставляя школьную скамью, имѣютъ хотя
какое-нибудь представленіе о жизни, онѣ уже не могутъ испытывать
при выпускѣ такого волненія, какое испытывали воспитанницы доре-
форменнаго періода. Нѣкоторыми изъ нихъ овладѣвалъ невообразимый
страхъ за будущее, и онѣ ожидали чего-то страшнаго сейчасъ, сію
минуту, точно вотъ-вотъ ихъ поведутъ на эшафотъ; другія твердо вѣ-
рили въ какое-то сказочное счастье, которое сразу свалится на ихъ
головы, какъ только онѣ переступятъ, порогъ института. Каковы бы ни
были ихъ надежды, всѣ онѣ были крайне взволнованы, и ѳто отража-
лось на ихъ лицахъ: у многихъ стояли въ глазахъ слезы; щеки, даже
у блѣдныхъ воспитанницъ, горѣли румянцемъ. Еще вчера, въ неуклю-
жемъ форменномъ платьѣ, дѣвушка нѳ отличалась особенною миловид-
ностью, а сегодня, въ рамкѣ пышныхъ бѣлокурыхъ или черныхъ во-
лосъ, она имѣла прелестный и граціозный видъ. А я стояла тутъ же
въ своемъ форменномъ платьѣ.
Безысходное отчаяніе вдругъ овладѣло мною. Мнѣ сдѣлалось невы-
разимо завидно и тяжело смотрѣть на подругъ, навсегда оставлявшихъ
институтъ, а я мѣняла возможную свободу на прежнюю кабалу и неволю.
«Счастливицы», думала я. «Завтра ихъ нѳ разбудитъ ни свѣтъ, ни
заря проклятый колоколъ, вмѣсто криковъ бранчливыхъ дамъ ихъ го-
рячо прижмутъ къ сердцу родныя руки! Зачѣмъ, зачѣмъ я осталась?
Ничего не выйдетъ изъ моего ученья, да и на что оно мнѣ приго-
дится?» Я бросила взглядъ на присутствующихъ въ церкви: среди
— 385 —
мужчинъ и пестро разодѣтыхъ дамъ, родственниковъ выпускныхъ, рѣзко
выдѣлялись стройныя фигуры въ бѣломъ, говорившія о чистотѣ, невин-
ности и юной прелести. Въ углу я замѣтила серьезную фигуру Ушин-
скаго. У мѳня закипѣла злоба противъ него, какъ противъ человѣка,
который уговорилъ мѳня остаться въ институтѣ. Чтобы не разрыдаться,
я вышла изъ церкви, и въ первый разъ въ жизни никто не обратилъ
на это никакого вниманія.
Когда я пришла въ классъ, онъ былъ совершенно пустъ. Тоска
одиночества, непоправимая ошибка, которую, какъ мнѣ казалось, я
сдѣлала, добровольно оставшись въ прежней тюрьмѣ, письма матери и
дяди въ отвѣтъ на мою просьбу остаться, все представлялось мнѣ те-
перь въ новомъ, несравненно болѣе мрачномъ свѣтѣ, чѣмъ прежде. И
я въ отчаяніи, упавъ лицомъ на пюпитръ, рыдала, рыдала безъ конца.
Вдругъ я услыхала позади себя торопливые, нервные шаги Ушинскаго.
Бѣжать уже было поздно, и я почувствовала, что, если онъ со мной
заговоритъ, я выскажу ѳму все въ глаза. На ѳго вопросъ о томъ, что
я дѣлаю, я въ первую минуту молчала изъ боязни, что голосъ выдастъ
мои слезы.
— Чего вы вѣчно конфузитесь?—началъ онъ, подвигая свой стулъ
къ моей скамейкѣ и положивъ свой портфель на пюпитръ.—Вы годи-
тесь мнѣ въ дочери и могли бы безъ стѣсненія разговаривать со мною.
Скажите-ка откровенно, вѣдь вамъ взгрустнулось потому, что не удалось
сегодня, какъ подругамъ, одѣть бѣленькое платьице и бѣленькій куша-
чекъ? Пожалуйста, отвѣчайте откровенно, да нѳ смущайтесь вы, Бога
ради.
Я нѳ только нѳ намѣрена была смущаться, но почувствовала, что
на мѳня напала даже «отчаянность», совсѣмъ исчезнувшая въ послѣднее
время. Я отвѣчала, что конфузиться не буду: все равно, онъ всегда
издѣвается надъ нами...
Онъ отвѣчалъ, что такое мнѣніе крайне для нѳго прискорбно, но
онъ все-таки надѣется, что это только недоразумѣніѳ. И онъ началъ
говорить о томъ, что, вслѣдствіе оторванности нашей отъ жизни, наши
взгляды и выраженія нерѣдко оказываются дѣйствительно странными,
иногда даже комичными... Очень возможно, что какъ-нибудь, слушая
насъ, онъ улыбнулся, но онъ не предполагалъ съ нашей стороны такой
обидчивости, такого недовѣрія къ нему. Издѣваться надъ кѣмъ-нибудь
ивъ насъ здравомыслящій человѣкъ нѳ можетъ: мы не виноваты въ
томъ, что насъ здѣсь ничему путному не научили, что намъ привили
дикія понятія... Наконецъ, онъ спросилъ, что я дѣлала съ тѣхъ поръ,
какъ возвратилась изъ церкви, и получилъ въ отвѣтъ, что ничего нѳ
дѣлала. Онъ выразилъ удивленіе, какъ это можно цѣлыхъ два часа про-
сидѣть, ничего нѳ дѣлая, даже безъ собесѣдника, говорилъ и о томъ,
25
— 386 —
что человѣкъ, серьезно предполагающій работать, долженъ давать себѣ
отчетъ въ каждомъ проведенномъ часѣ.
Злое, мрачное настроеніе охватывало меня все сильнѣе. Мнѣ каза-
лось, что я своими замѣтками о Павскомъ, а теперь и своими отвѣтами
достаточно унизила себя въ ѳго глазахъ, что теперь мнѣ уже нечего
терять въ ѳго мнѣніи, и стала высыпать передъ нимъ все, что думала
передъ его приходомъ. Онъ ошибается, говорила я ему, предполагая,
что я взволновалась изъ-за того, что нѳ могла надѣть бѣлое платье. Я
несравненно болѣе пуста, чѣмъ онъ думаетъ, и вовсе нѳ желаю ка-
заться лучше, чѣмъ есть. Такъ вотъ я считаю своею обязанностью
признаться ѳму, что прихожу въ отчаяніе отъ того, что согласилась
остаться въ институтѣ продолжать ученіе, которое меня вовсе нѳ при-
влекаетъ, а нерѣдко кажется даже постылымъ. Да и къ чему это ученіе?
Въ ученые лѣзть я нѳ собираюсь, а «синимъ чулкомъ» называться
не хочу.
— Да чего это вы изъ кожи лѣзете показать мнѣ всю вашу инсти-
тутскую пустоту? Разъ вы уже болѣе откровенны, чѣмъ это даже тре-.
буѳтся въ данномъ случаѣ, то скажите по-правдѣ: вы, вѣроятно, думаете
всѣми этими словами уязвить меня, причинить мнѣ боль? А между тѣмъ,
вы одна будете въ накладѣ, если уѣдете съ такой пустой головой... Если
вы рѣшили нѳ учиться, такъ вамъ, конечно, лучше просить родственни-
ковъ взять васъ завтра же отсюда.
Этотъ отвѣтъ мѳня и переконфузилъ, и разобидѣлъ, и я, еле сдер-
живая рыданія, начала жаловаться ѳму на то, что теперь взять меня
изъ института уже немыслимо. Моя мать нѳ можетъ пріѣхать за мной,
слѣдовательно, я вынуждена буду жить въ семьѣ дяди, а онъ находитъ,
что я слишкомъ молода, чтобы вывозить меня на балы, точно я про-
сила когда-нибудь ѳго объ этомъ. Несчастнѣе меня нѣтъ человѣка на
свѣтѣі Моя мать, моя родная мать, вмѣсто того, чтобы выразить жела-
ніе повидать меня, обнять родную дочь послѣ долгой разлуки, только
въ восторгъ приходитъ отъ того, что я могу продолжать свое ученіе.
— Вы нѳ имѣете ни малѣйшаго нравственнаго права такъ гово-
рить о своей матери! Это, знаете ли, даже совсѣмъ нехорошо съ вашей
стороны! Я читалъ ея письмо къ вамъ и самъ получилъ отъ нея недавно
письмо (я узнала потомъ отъ матери, что она благодарила его за хло-
поты о стипендіи для мѳня) и нахожу, что она на рѣдкость разумная
женщина: вмѣсто жалкихъ словъ, поцѣлуевъ, объятій и всѣхъ этихъ
дешевыхъ сантиментовъ, она горячо высказываетъ одно желаніе, чтобы
ѳя дочь была образованной дѣвушкой, чтобы она училась и трудилась.
Мое злобное настроеніе противъ Ушинскаго какъ то сразу раз-
сѣялось, и мнѣ вдругъ страшно захотѣлось узнать, что онъ отвѣтитъ
на одинъ мой вопросъ.
— 387
— Когда вы прочли письмо моей матери... (я вамъ отдала его по
разсѣянности). Она такъ превозноситъ васъ... вы могли подумать, что
она къ вамъ подлизывается...
Ушинскій расхохотался.—Ну, казните мѳня. Право же, немыслимо
оставаться серьезнымъ, слушая иногда, какъ вы выражаетесь! Увѣряю
васъ, я нѳ нашелъ, что ваша матушка подлизывается ко мнѣ. Я
уже говорилъ вамъ, что я лучшаго мнѣнія о ней по ея письмамъ, чѣмъ
ея родная дочь. А вотъ за вашу заботу о моей нравственности,—вѣдь
вы боитесь, чтобы похвалы не вскружили мнѣ голову,—я приношу вамъ
глубочайшую благодарность... Мнѣ кажется, что тучи разсѣялись, и те-
перь можно приступить къ дѣлу. Итакъ, рѣшено, вы остаетесь здѣсь,
несмотря на ваше отчаяніе! Такъ принимайтесь же за чтеніе! Я захва-
тилъ для васъ восьмой томъ Бѣлинскаго и нѣсколько томовъ Пушкина..
Окажите мнѣ маленькое довѣріе. Начинайте сейчасъ же читать «Евгенія
Онѣгина>, а затѣмъ немедленно прочитайте критику Бѣлинскаго на
это произведеніе. Такъ читайте и остальныя сочиненія Пушкина. Я бы
желалъ также, чтобы вы по этому поводу написали все, что вамъ при-
детъ въ голову. Если вы добросовѣстно отнесетесь къ моѳй просьбѣ,
даю вамъ слово, что вашу досаду, какъ рукой сниметъ.
Какъ мнѣ было совѣстно всего того, что я наговорила Ушинскому!
Мнѣ такъ хотѣлось просить его простить меня за всѣ мои глупости,
но порывъ отчаянія прошелъ, а вмѣстѣ съ этимъ улетучился и подъемъ
смѣлости, когда я только и могла говорить всѳ, что мнѣ приходило въ
голову. Мною овладѣла обычная конфузливость, и я знала, что если бы
въ ту минуту встрѣтила Ушинскаго, я бы нѳ рѣшилась произнести ни
одного слова. Мое волненіе быстро улеглось уже потому, что мнѣ уда-
лось высказать всѳ, что мѳня такъ смущало. Этому душевному умиро-
творенію помогло и чувство благодарности, и надежда, что при Ушин-
скомъ всѳ въ институтѣ измѣнится къ лучшему. Наконецъ-то и въ этой
казармѣ, думала я, появился человѣкъ, который дѣйствительно заботится
о насъ, съ которымъ можно поговорить и посовѣтоваться, который, не-
смотря на мои пошлыя выходки, нѳ только нѳ отвернулся отъ меня, но
поспѣшилъ даже оказать новую услугу,—и при этихъ мысляхъ теплая
струйка крови прилила къ моему сердцу и согрѣла его. Что изъ того,
что мѳня нѳ интересуетъ чтеніе, думала я: Ушинскій сдѣлалъ для мѳня
всѳ, что могъ, и я оказалась бы неблагодарной, если бы не исполнила
немедленно ѳго желанія.
Хотя вновь устроенный классъ именовался тѳорѳтически-спѳціаль-
нымъ, но это было нѳ совсѣмъ точное названіе: кромѣ естествознанія,
физики и педагогики, въ немъ проходили курсъ наукъ по программѣ
средне-учебныхъ заведеній, но въ болѣе расширенномъ видѣ, чѣмъ въ
нашемъ прежнемъ выпускномъ классѣ. Къ тому же ивъ этого седьмого
25*
— 388 —
класса желающія могли переходить въ спеціальный классъ, гдѣ, во вто-
рой годъ своего пребыванія, воспитанницы должны были обучать дѣтей
кофейнаго класса подъ руководствомъ учителей. Воспитанницы, остав-
ленныя во вновь сформированномъ классѣ; въ числѣ которыхъ была и
я, поступая на новые курсы, переходили собственно въ седьмой классъ,
но въ ту минуту онъ не могъ такъ называться потому, что при преж-
немъ дѣленіи нѳ было шестого класса.
Относительно воспитанницъ, очутившихся въ совершенно новомъ
положеніи, т. е. не вышедшихъ изъ института по собственному желанію,
не было установлено никакихъ правилъ: выпускъ былъ въ мартѣ, а за-
нятія въ седьмомъ классѣ должны были начаться не ранѣе, какъ черезъ
мѣсяцъ, да и это не было еще точно опредѣлено. Какія классныя дамы
должны были руководить этими воспитанницами, что онѣ должны были
заставлять ихъ дѣлать до начала занятій, на ѳто не было получено ни-
какихъ инструкцій. Классныя дамы заявили, что онѣ вовсе не желаютъ
торчать - съ нами, разъ ѳто не вмѣнено имъ въ обязанность. И дѣйстви-
тельно, онѣ не обращали на насъ ни малѣйшаго вниманія. «Пусть ихъ
околачиваются, какъ знаютъ», говорили онѣ про насъ, и мы въ полномъ
смыслѣ слова околачивались: кто изъ насъ сидѣлъ въ классѣ, кто въ
дортуарѣ, кто отправлялся въ лазаретъ.
Времени для чтонія было много; и я послѣдовала совѣту Ушин-
скаго. Чѣмъ болѣе я читала, тѣмъ болѣе увлекалась чтеніемъ. Я скоро
поняла, что прежде меня- не прельщало чтеніе классиковъ только потому,
что оно было отрывочно, а объясненія Старова лишь сбивали съ толку.
Въ нѣсколько дней я такъ пристрастилась къ чтенію, что институтскій
колоколъ, отрывавшій меня отъ него, сдѣлался моимъ злѣйшимъ врагомъ.
Я забыла все на свѣтѣ и читала, читала безъ конца, читала днёмъ,
захватывая и большую часть ночи. Чтеніе такъ поглотило меня, что, когда
однажды я столкнулась съ шашап, выразившей удивленіе, что я не по-
сѣщаю ея теперь, когда у меня такъ много свободнаго времени, я по-
благодарила ее и сказала ей о томъ, какую работу далъ мнѣ Ушинскій.
Нѣсколько позже я очень пожалѣла, что легкомысліе, а можетъ быть, и
нѣкоторая потребность протеста, заставили меня при этомъ прибавить:
«какъ обидно, что насъ прежде никто нѳ заставлялъ читать произве-
денія русскихъ писателейі» Хотя я замѣтила, что ташап какъ-то осо-
бенно сухо простилась со мной, но я уже несравненно меньше прида-
вала значенія всему тому, что происходило вокругъ: вся погруженная
въ новый міръ идей и случайно оторванная отъ чтенія, я торопилась
снова погрузиться въ него. За обѣдами и завтраками я съ восторгомъ
і передавала подругамъ, какія интересныя вещи я читаю: скоро всѣ онѣ
точно такъ же набросились на чтеніе.
Узналъ объ этомъ Ушинскій и немедленно прислалъ намъ осталь-
— 319 —
ные тома Пушнина, Бѣлинскаго и другихъ русскихъ писателей, кажется,
изъ своей библіотеки.
Мы съ великимъ нетерпѣніемъ ожидали лекцій Ушинскаго, но,
такъ какъ занятія все еще не начинались, у насъ явилась мысль про-
сить его прочитать намъ что-нибудь. Въ то время, о которомъ я говорю,
онъ особенно сильно былъ заваленъ работою и разносторонними забо-
тами, связанными съ преобразованіями въ институтѣ. Несмотря на вто,
онъ съ восторгомъ отнесся къ нашей просьбѣ и заявилъ, что у него
какъ разъ теперь свободный часъ, и онъ сію минуту можетъ присту-
пить къ чтенію. Хотя въ ѳто время въ классѣ сидѣло всего лишь
нѣсколько человѣкъ, онъ сказалъ, что прочтетъ вступительную лекцію
въ педагогику.
Онъ началъ ее . съ ѣого, что доказалъ всю пошлость, все ничто-
жество, весь вредъ, все нравственное убожество нашихъ надеждъ и не-
сбыточныхъ стремленій къ богатству, къ нарядамъ, блестящимъ баламъ
и свѣтскимъ развлеченіямъ.—Вы должны, вы обязаны,—говорилъ онъ,—
зажечь въ своемъ сердцѣ не мечты о свѣтской суетѣ, на что такъ падки
пустыя, жалкія созданія, а чистый племенъ, неутолимую, неугасимую
жажду къ пріобрѣтенію знаній и развить въ себѣ, прежде всего, любовь
къ труду,—безъ этого жизнь ваша не будетъ ни достойной уваженія,
ни счастливой. Трудъ возвыситъ вашъ умъ, облагородитъ ваше сердце
и наглядно покажетъ вамъ всю призрачность вашихъ мечтаній; онъ
дастъ вамъ силу забывать горе, тяжелыя утраты, лишенія и невзгоды,
чѣмъ такъ щедро усѣянъ жизненный путь каждаго человѣка, онъ доста-
витъ вамъ чистое наслажденіе, нравственное удовлетвореніе и сознаніе,
что вы не даромъ живете на свѣтѣ. Все въ жизни можетъ обмануть,
всѣ мечты могутъ оказаться пустыми иллюзіями, только умственный
трудъ, одинъ онъ никогда никого не обманываетъ: отдаваясь ему,
всегда приносишь пользу и себѣ, и другимъ. Постоянно расширяя
умственный кругозоръ, онъ мало-по-малу будетъ открывать вамъ всэ
новый и новый интересъ къ жизни, заставитъ все больше любить еѳ
не ради эгоистическихъ наслажденій и свѣтскихъ утѣхъ... Постоянный
умственный трудъ разовьетъ въ душѣ вашей чистѣйшую, возвышенную
любовь къ ближнему, а только такая любовь даетъ честное, благород-
ное и истинное счастье. И этого можетъ и долженъ добиваться каждый,
если онъ не фразеръ и нѳ болтунъ, если у него не дряблая натуришка,
если въ груди его бьется человѣческое сердце, способное любить не
одного сѳбя. Добиться этого величайшаго на землѣ счастья можетъ
каждый, слѣдовательно, человѣка можно считать кузнецомъ своего
счастья.
Отъ пламеннаго, восторженнаго апоѳеоза труда Ушинскій пере-
шелъ къ опредѣленію, что такое материнская любовь и какою она
— 390 —
должна быть. Любовь къ своему дѣтенышу заложена въ сердцѣ каждаго
животнаго: хищные звѣри—медвѣдица, волчица—защищаютъ его съ
опасностью для собственной жизни, нерѣдко падая мертвыми въ борьбѣ
съ врагомъ; онѣ питаютъ его собственной грудью, согрѣваютъ собствен-
нымъ тѣломъ, бросаютъ въ нору сухую траву, листья, чтобы ему мягче
было спать. Возможно ли, чтобы женщина, разумное существо, заботи-
лась, какъ и звѣрь, только о физическомъ благосостояніи и сохраненіи
жизни своего ребенка? Инстинктивно сознавая ѳто, женщина къ есте-
ственной заботѣ, вложенной въ ѳя сердце матерью-природою, присоеди-
нила еще любовь, которую она считаетъ человѣческою, но въ громадномъ
большинствѣ случаевъ ее слѣдуетъ назвать кукольной, такъ какъ она
является результатомъ мелкаго тщеславія. Тутъ онъ привелъ въ примѣръ
матерей, употребляющихъ всѣ средства, чтобы красивѣе разодѣть ребенка,
сдѣлать его миловиднѣе,—онѣ играютъ съ нимъ, какъ дитя съ игрушкой.
Уже съ ранняго возраста воспитатели должны развить въ ребенкѣ по-
требность къ труду, привить ѳму стремленіе къ образованію и самообра-
зованію, а затѣмъ внушить ему мысль о его обязанности просвѣщать
простой народъ,—«вашихъ крѣпостныхъ, такъ называемыхъ вашихъ
рабовъ, по милости которыхъ вы находитесь здѣсь, получаете образо-
ваніе, существуете, веселитесь, ублажаете себя мечтами, а онъ, этотъ
рабъ вашъ, какъ машина, какъ вьючное животное, работаетъ на васъ,
не покладая рукъ, не допивая и не доѣдая, погруженный въ мракъ не-
вѣжества и нищеты >.
Теперь всѣ эти мысли давнымъ-давно вошли въ общее сознаніе,
всосались въ плоть и кровь образованныхъ людей, но тогда (1860 г.),
наканунѣ освобожденія крестьянъ, онѣ были новостью для русскихъ жен-
щинъ вообще, а тѣмъ болѣе для насъ, институтокъ, до тѣхъ поръ нѳ
слыхавшихъ умнаго слова, зараженныхъ пошлыми стремленіями, которыя
Ушинскій разбивалъ такъ безпощадно.
Все, что я передаю о первой вступительной лекціи Ушинскаго,—
блѣдный, слабый конспектъ его рѣчи, тогда же кратко набросанный иною
и при томъ лишь въ главныхъ чертахъ.
Чтобы понять, какое потрясающее впечатлѣніе произвела на насъ
эта вступительная лекція, нужно имѣть въ виду нѳ только то, что идеи,
высказанныя въ ней, были совершенно новы для васъ, но и то, что
Ушинскій высказывалъ ихъ съ пылкою страстностью и выразительностью,
съ необыкновенною силою и блестящею эрудиціей, которыми онъ такъ
отличался. Что же мудренаго въ томъ, что эта рѣчь огненными буквами
запечатлѣлась въ нашихъ сердцахъ, что у всѣхъ насъ во время ея
текли по щекамъ слезы.
Вся внѣшность Ушинскаго сильно содѣйствовала тому, чтобы его
слова глубоко запали въ душу. Худощавый, крайне нервный, онъ былъ
— 391 —
выше средняго роста. Изъ-подъ его черныхъ, густыхъ бровей дугою
лихорадочно сверкали темно-каріе глаза. Его выразительное, съ тонкими
чертами лицо, его прекрасно очерченный высокій лобъ, говорившій о
недюжинномъ умѣ, рѣзко выдѣлялся своею блѣдностью въ рамкѣ черныхъ,
какъ смоль, волосъ и черныхъ бакеновъ кругомъ щекъ и подбородка,
напоминавшихъ короткую, густую бороду. Его тонкія, безкровныя губы,
его суровый видъ и проницательный взоръ, который, казалось, видитъ
человѣка насквозь, краснорѣчиво говорили о присутствіи сильнаго ха-
рактера и упорной воли. Мнѣ кажется, если бы знаменитый русскій ху-
дожникъ, В. М. Васнецовъ, увидѣлъ Ушинскаго, онъ написалъ бы съ
него для какого-нибудь собора типъ вдохновеннаго пророка-фанатика,
глаза котораго во время проповѣди мечутъ искры, а лицо становится
необыкновенно строгимъ и суровымъ. Тотъ, кто видалъ Ушинскаго хотя
разъ, навсегда запоминалъ лицо ѳтого человѣка, рѣзко выдѣлявшагося
изъ толпы даже своею внѣшностью.
Много десятковъ лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, мой жизненный путь
оконченъ, и я у двери гроба, но до сихъ поръ нѳ могу забыть пламен-
ную рѣчь этого великаго учителя, которая впервыѳ бросила человѣческую
искру въ наши головы, заставила трепетать наши сердца человѣческими
чувствами, пробудила въ насъ благородныя свойства души, которыя безъ
нѳго должны были потухнуть. Одна эта лекція сдѣлала для насъ уже
невозможнымъ возвратъ къ прежнимъ взглядамъ, по крайней мѣрѣ, въ
области элементарныхъ вопросовъ этики, а мы прослушали цѣлый рядъ
его лекцій, бесѣдовали съ нимъ по поводу различныхъ жизненныхъ
явленій.
Дальнѣйшему измѣненію нашихъ взглядовъ, совершенному перево-
роту въ нашемъ умственномъ и нравственномъ міросозерцаніи содѣйство-
вали и новые преподаватели. Тѣмъ нѳ менѣе все шло отъ Ушинскаго
и черезъ нѳго: онъ былъ наставникомъ и руководителемъ нѳ только для
насъ, но и для приглашенныхъ имъ учителей, главнымъ виновникомъ
нашего полнаго перерожденія. Наша жизнь, если можно такъ выразиться,
раскололась на двѣ, діаметрально противоположныя части: на безпро-
свѣтное, безсмысленное, жалкое прозябаніе до его вступленія и на только
что наступившую новую эру, полную живого интереса, стремленій къ
знанію, къ мыслямъ и мечтамъ, облагораживающимъ душу. Постоянное
чтеніе книгъ, выборомъ которыхъ руководили опытные наставники, шѳ- (
велило нашъ мозгъ и быстро расширяло нашъ умственный кругозоръ. >
И теперь еще, каждый разъ, когда мой взоръ встрѣчаетъ порт-
ретъ Ушинскаго, этого великаго педагога, я вспоминаю его вступитель-
ную лекцію: необыкновенное волненіе и глубочайшая признательность
охватываютъ мою душу, и мнѣ такъ хочется преклонить колѣни передъ
свѣтлымъ образомъ этого замѣчательнаго человѣка.
— 392 —
Съ благоговѣніемъ сохраняя въ нашихъ сердцахъ память о завѣ-
тахъ великаго учителя, я должна сознаться, что не всѣ ѳго ученицы
могли сдѣлаться «кузнецами своего счастья». Отъ нашихъ отцовъ и
матерей, пропитанныхъ вожделѣніями крѣпостнической эпохи и узко-
эгоистическими принципами, мы нѳ могли получить въ наслѣдство надле-
жащаго закала для альтруистическихъ устоевъ. Онъ утверждалъ, что
высшее счастье человѣка состоитъ исключительно въ служеніи народу,
что личное счастье ничто: оно эфемерно, призрачно, часто нѳ даетъ
даже нравственнаго удовлетворенія, а потому оно и должно быть при-
несено на алтарь служенія народу. Выполненіе такого суроваго требо-
ванія было не по силамъ большинству молодыхъ существъ, только что
вступавшихъ въ жизнь, которыхъ она опутывала всѣми своими чарами,
которыхъ она такъ заманчиво, такъ властно манила испытать личное
счастье.
ГЛАВА ХП.
Преобразованія въ институтѣ-
Дѣятельность Ушинскаго.—Отношеніе учащихся къ новшествамъ.—Перемѣна
взглядовъ воспитанницъ.—Блестящій успѣхъ реформъ.—Рѣчь Ушинскаго по
поводу освобожденія крестьянъ.- Воскресныя занятія съ горничными.—Клевета
и доносы,— Реакція.—Выходъ Ушинскаго въ отставку.
Если я начну разсказывать о томъ, какое оживленное время пе-
реживали мы, когда къ намъ приглашены были новые преподаватели,
читатель, конечно, придетъ къ выводу, что Ушинскій былъ талантли-
вымъ педагогомъ, разумнымъ реформаторомъ и энергичнымъ организа-
торомъ, но это будетъ еще слабой оцѣнкой его дѣятельности, и при
томъ останется совсѣмъ невыясненнымъ вопросъ, какъ могла сложиться
такая крупная сила, откуда онъ могъ пріобрѣсти столь всестороннее
образованіе, какимъ образомъ могъ онъ стоять по своимъ педагогиче-
скимъ идеямъ, совсѣмъ незнакомымъ тогда русскому обществу, на од-
номъ уровнѣ съ величайшими педагогами западно-европейскихъ куль-
турныхъ странъ? Чтобы это понять, нужно познакомиться хотя съ глав-
ными моментами ѳго предшествующей дѣятельности.
Въ 1840 г. Ушинскій поступилъ на юридическій факультетъ москов-
скаго университета и, несмотря на то, что ѳму было тогда лишь 16 лѣтъ,
началъ заниматься очень серьезно, но особенно увлекался онъ лекціями
Грановскаго и Рѣдкина, профессора энциклопедіи законовѣдѣнія и госу-
дарственнаго права. Рѣдкинъ прочелъ своимъ слушателямъ рядъ бле-
стящихъ лекпій по исторіи философіи права, которыя произвели на
Ушинскаго потрясающее впечатлѣніе, и онъ со всѣмъ пыломъ страсти
отдался изученію философіи.
— 393 —
Уже съ самаго вступленія въ университетъ Ушинскій обратилъ
на себя вниманіе какъ своихъ товарищей, такъ и профессоровъ. Обла-
дая большимъ природнымъ умомъ, остроуміемъ, быстрымъ соображеніемъ
и изумительною памятью, онъ нѳ только легко усваивалъ основную мысль
лекціи, но и ѳя подробности. Тѣ изъ его товарищей, которымъ плохо
давались наиболѣе трудныя философскія и юридическія теоріи, обраща-
лись къ Ушинскому съ просьбою излагать имъ эти лекціи въ популяр-
ной формѣ. Это очень рано пріучило его къ популяризаціи науки
и оказало сму впослѣдствіи, когда онъ окончательно сдѣлался педаго-
гомъ, огромную услугу.
Въ свободное отъ лекцій время онъ вѳсь уходилъ въ чтеніе рус-
скихъ писателей и изученіе французскаго и нѣмецкаго языковъ, кото-
рые онъ зналъ еще раньше, но нѳ настолько основательно, чтобы легко
читать иностранныхъ классиковъ въ подлинникѣ; этого онъ вполнѣ
достигъ во время университетскаго курса.
Уже на университетской скамьѣ Ушинскій отличался полнѣйшею
независимостью характера и привычкою высказывать откровенно свои
убѣжденія, не обращая вниманія на то, какъ это будетъ принято. Онъ
былъ отъявленнымъ врагомъ всякой пошлости, всякаго заискиванія и
низкопоклонства и безпощадно казнилъ своими мѣткими сарказмами
тѣхъ изъ товарищей, которые, въ виду приближавшихся экзаменовъ,
ѣздили къ профессорамъ съ визитами и поздравленіями.
Ушинскій много тратилъ времени на уроки, которые давалъ ради
заработка. Лихорадочно трудовая жизнь, полная научныхъ и литератур-
ныхъ интересовъ, послужила прекрасною школой для выработки твер-
даго характера и сильной воли, умѣнья много и упорно работать.
Черезъ два года послѣ блистательнаго окончанія университета, имѣя
отъ роду всего лишь 22 года, Ушинскій получилъ профессорскую ка-
ѳедру въ Ярославскомъ Демидовскомъ лицеѣ, гдѣ читалъ лекціи энцикло-
педіи законовѣдѣнія, исторіи законодательствъ и финансоваго права и
обратилъ на себя вниманіе нѳ только, какъ талантливый лекторъ, но
и какъ человѣкъ съ самостоятельными, оригинальными взглядами.
Послѣ четырехъ лѣтъ профессорства, т. е. въ 1860 г., ему
пришлось навсегда оставить лицей. То были тяжелыя времена суроваго
Николаевскаго режима, особенно подавлявшаго преподаваніе въ выс-
шихъ учебныхъ заведеніяхъ. Отъ преподавателей лицея потребовали,
чтобы они представили подробныя программы читаемыхъ ими лекцій,
при томъ не только съ распредѣленіемъ курсовъ всѣхъ предметовъ по
днямъ и часамъ, но и съ точнымъ указаніемъ того, что они намѣрены
цитировать изъ того или другого автора. Ушинскій же доказывалъ, что
преподаваніе вообще, а тѣмъ болѣе научное, «невозможно связывать
такими формальностями», а потому и вышелъ изъ лицея.
— 394 —
Перебравшись въ Петербургъ, Ушинскій вынужденъ былъ сдѣ-
латься чиновникомъ министерства внутреннихъ дѣлъ. Хотя эта служба
вознаграждалась крайне скудно, но давала ему много досуга, и онъ по
обыкновенію съ жаромъ принялся за работу. Въ это время онъ изучилъ
англійскій языкъ, занимался англійской литературой, продолжалъ прежнія
занятія по философіи и юридическимъ наукамъ. Результатомъ этихъ за-
нятій и изученія трехъ иностранныхъ языковъ былъ цѣлый рядъ само-
стоятельныхъ трудовъ, а также и компилятивныхъ статей въ < Современ-
никѣ» и въ «Библіотекѣ для чтенія». Кромѣ журнальной работы, Ушин-
скій принималъ участіе въ переводѣ политической экономіи Милля. Его
труды обратили на себя вниманіе публики и критики, и за нимъ упро-
чилась репутація талантливаго и образованнаго писателя.
Въ 1855 г. Ушинскій былъ назначенъ преподавателемъ словесности
и законовѣдѣнія въ Гатчинскій Сиротскій Институтъ, а затѣмъ и его
инспекторомъ. Здѣсь ему представилось огромное поле для примѣненія
своихъ педагогическихъ способностей. Гатчинскій институтъ состоялъ изъ
учениковъ различныхъ возрастовъ, начиная отъ дѣтей, обучавшихся
азбукѣ, и кончая высшими классами съ курсомъ законовѣдѣнія.
Ушинскій тутъ впервые • понялъ, что педагогическая дѣятельность—его
главное призваніе. Этому болѣе всего содѣйствовало то, что, осмат-
ривая библіотеку заведенія, онъ наткнулся на два запечатанныхъ шкафа
съ значительнымъ собраніемъ педагогическихъ сочиненій.
Какъ только эта библіотека оказалась въ его распоряженіи, онъ
весь погрузился въ изученіе педагогической литературы. Наряду съ
теоретическимъ изученіемъ педагогики онъ пріобрѣлъ опытность и
въ практикѣ воспитательнаго дѣла; ѳму не только приходилось слѣ-
дить за преподаваніемъ учителей, но онъ и самъ обучалъ огромное ко-
личество юношей. Этимъ, однако, нѳ ограничивалась его тогдашняя дѣя-
тельность: онъ въ то-жѳ время писалъ педагогическія статьи и началъ
заниматься однимъ изъ главныхъ своихъ трудовъ для первоначальнаго
обученія—«Дѣтскимъ міромъ», напечатаннымъ нѣсколько позже.
Такимъ образомъ, когда Ушинскій въ 1859 г. былъ приглашенъ инспек-
торомъ въ Смольный, онъ уже пользовался нѣкоторою литературною извѣ-
стностью, обратилъ на себя вниманіе улучшеніями, сдѣланными въ учеб-
ной части гатчинскаго института и былъ на рѣдкость основательно во-
оруженъ знаніями и педагогическимъ опытомъ.
Облеченный полнымъ довѣріемъ имп. Маріи Александровны, поже-
лавшей не только оживить преподаваніе въ институтѣ, но и обновить
устарѣлый учебный строй, Ушинскій написалъ проектъ преобразованія
обоихъ институтовъ Смольнаго, утвержденный въ февралѣ 1860 г. По
одному ивъ его пунктовъ требовалось, чтобы воспитанницъ переводили
изъ класса въ классъ не разъ въ три года, какъ это было до
— 395 —
тѣхъ поръ, а каждый годъ. До новаго проекта воспитанница, по оконча-
ніи каждаго трехлѣтняго курса, какъ бы плохо ни училась, все-таки
переводилась въ слѣдующій, т. ѳ. въ старшій классъ. При прежней си-
стемѣ и нѳ могло быть иначе: невозможно было даже крайне плохую
ученицу оставлять еще въ младшемъ классѣ,—тогда бы ѳй пришлось
шесть лѣтъ пробыть только въ одномъ кофейномъ классѣ. Неизбѣжнымъ
слѣдствіемъ такого порядка вещей было то, что плохія ученицы, ничему
нѳ научившись въ младшемъ классѣ, переходили безъ всякихъ элемен-
тарныхъ знаній въ старшій классъ, въ которомъ онѣ пріобрѣтали еще
меньше знаній и выходили изъ института круглыми невѣждами. По
проекту Ушинскаго, курсъ ученія на обѣихъ половинахъ Смольнаго
долженъ былъ продолжаться семь лѣтъ (до этого на Николаевской по-
ловинѣ онъ продолжался девять, на Александровской—шесть лѣтъ).
Преимущество семилѣтняго курса заключалось въ томъ, что, при еже-
годныхъ экзаменахъ и переходахъ изъ класса въ классъ, это давало
возможность малоуспѣшныхъ воспитанницъ оставлять ѳщѳ на годъ въ
томъ жѳ классѣ, чтобы онѣ могли пройти то, что ими было упущено.
Учебныя программы точно также нѳ только подверглись полному
преобразованію, но введены были даже новые предметы, какъ, напри-
мѣръ, естествовѣдѣніе и физика, которые должны были преподаваться
не иначе, какъ съ помощью моделей, чучелъ, рисунковъ, приборовъ,
опытовъ. Я называю эти предметы новыми потому, что хотя въ нѣко-
торыхъ институтахъ ихъ и преподавали, но большею частью на фран-
цузскомъ языкѣ и при томъ безъ какихъ бы то ни было пособій и опы-
товъ,—однимъ словомъ, ихъ преподаваніе скорѣе походило на пародію,
на каррикатуру, а нѳ на преподаваніе естественно-научныхъ предметовъ.
Серьезное вниманіе было обращено на языки и географію. Теперь,
когда программы, выработанныя Ушинскимъ, въ своихъ основныхъ чер-
тахъ приняты во всѣхъ среднихъ женскихъ учебныхъ заведеніяхъ, когда
онѣ вошли, можно сказать, въ плоть и кровь преподавателей, онѣ, ко-
нечно, никого нѳ поразятъ своею новизною, но тогда онѣ произвели
полный переворотъ въ учебномъ дѣлѣ, и все, высказываемое Ушинскимъ
по этому поводу, какъ въ ѳго статьяхъ, такъ и въ различныхъ педаго-
гическихъ совѣщаніяхъ, было новостью. Такъ какъ далеко нѳ все, на-
мѣченное Ушинскимъ, было принято и ‘сохранилось въ программахъ
женскихъ учебныхъ заведеній, то я и упомяну здѣсь кое о чѳмъ, что
онъ считалъ существеннымъ. Онъ находилъ необходимымъ сильно уве-
личить число уроковъ русскаго языка въ младшихъ классахъ: по его
понятіямъ, учитель русскаго языка не долженъ ограничиваться препо-
даваніемъ грамматики, а обязанъ давать ученицамъ ясное представленіе
объ. окружающемъ, научить ихъ разсуждать о знакомыхъ предметахъ и
правильно выражать свои мысли. Благодаря Ушинскому, впѳрвыѳ заго-
— 396 —
ворили о необходимости давать учащимся право разсуждать и даже
вмѣняли учителю въ обязанность научить ихъ этому. Ушинскій на-
ходилъ необходимымъ въ среднемъ возрастѣ упражнять ученицъ въ пе-
реводахъ съ иностранныхъ языковъ на русскій, выбирая для ѳтого очерки
географическаго и историческаго содержанія. Онъ указывалъ, какой
вредъ приносили прежнія сочиненія, въ которыхъ воспитанницы выстав-
ляли чувства, никогда нѳ испытанныя* ими, или описывали явленія при-
роды, которыхъ онѣ никогда нѳ наблюдали, либо высказывали мысли
слишкомъ сложныя и отвлеченныя для юнаго возраста. Переводы съ
иностранныхъ языковъ Ушинскій считалъ для воспитанницъ младшаго
возраста наиболѣе полезнымъ упражненіемъ. Но онъ вовсе не рекомендо-
валъ избѣгать и сочиненій, а указывалъ на необходимость того, чтобы
ученицы передавали въ нихъ видѣнное, слышанное или прочувствован-
ное ими.
Ушинскій чрезвычайно порицалъ тогдашнее преподаваніе словес-
ности: оно почти всюду начиналось съ опредѣленія родовъ и видовъ
литературныхъ произведеній. Онъ указывалъ, что сначала необходимо
изучать образцы каждаго рода и вида ѳтихъ • произведеній и уже на
основаніи такого изученія составлять понятія о нихъ. Возмущался онъ
преподаваніемъ литературы, состоявшемъ изъ перечня именъ
/писателей и краткаго изложенія ихъ произведеній. Онъ находилъ, что
учитель обязанъ зорко слѣдить за тѣмъ, чтобы ученица прочитывала
цѣликомъ каждое классическое произведеніе и давала о немъ подробный
отчетъ то устно, то письменно; и только послѣ этого, по его мнѣнію, необ"
ходимо развивать критическій взглядъ на произведеніе, побуждая воспи-
танницъ высказывать и собственное мнѣніе. Онъ требовалъ также,
чтобы ихъ знакомили со всѣми выдающимися произведеніями не только
русской, но и иностранной литературы.
Ушинскій придавалъ огромное значеніе изученію иностранныхъ
языковъ, но находилъ мало толку въ томъ, какъ оно до тѣхъ поръ
велось въ институтѣ. Практическое знаніе языковъ онъ считалъ дѣломъ
второстепенной важности, а главное значеніе его видѣлъ въ томъ, чтобы
учащіеся могли свободно понимать и переводить прочитанное.
Учебные предметы распредѣлены были по классамъ тоже совер-
шенно иначе, чѣмъ прежде,—измѣнена была и продолжительность уро-
ковъ: полуторачасовые уроки были замѣнены часовыми, съ перемѣною
въ 15 мин. для отдыха, что было Несравненно менѣе утомительно для
слушательницъ. Въ то время всѣ вообще учебныя программы чрезвы-
чайно устарѣли, а программы женскихъ среднѳучѳбныхъ заведеній тѣмъ
болѣе. Такимъ образомъ Ушинскій явился иниціаторомъ постановки,
какъ общей программы преподаванія, такъ и распредѣленія предметовъ
по классамъ.
— 397 —
Ушинскій находилъ, что поручить проведеніе реформъ прежнимъ
учителямъ было немыслимо: сжившись съ устарѣлыми методами препо-
даванія и будучи, въ большинствѣ случаевъ, людьми консервативными,
они стали бы выполнять новыя программы обученія на старый ладъ,
чисто формально, и тогда его проектъ преобразованія всего учебнаго
дѣла, надъ которымъ онъ такъ много трудился, остался бы мерт-
вою буквою. Онъ былъ глубоко правъ. Его учебныя программы (въ
главныхъ основахъ) были приняты и въ другихъ институтахъ, но
такъ какъ онѣ примѣнялись на практикѣ большею частью прежними
учителями (кромѣ вновь введенныхъ предметовъ, для которыхъ волей-
неволею пришлось пригласить новыхъ учителей), воспитанницы другихъ
институтовъ и не пережили той лучезарной поры умственнаго обновленія
и расцвѣта, которую переживали мы, институтки Смольнаго. Новыя
учебныя программы у насъ проводились въ жизнь, новыми учителями,
выбранными Упіинскимъ, подъ непосредственнымъ наблюденіемъ и руко-
водствомъ этого величайшаго русскаго педагога. Къ тому жѳ онъ самъ,
своими собственными лекціями, бесѣдами, разговорами, даже своею лич-
ностью, преисполненною пламенною, кипучею страстью къ общественной
просвѣтительной дѣятельности, производилъ полный переворотъ въ на*
шѳмъ міросозерцаніи, поддерживалъ наше стремленіе къ занятіямъ и
нашъ необычайный умственный подъемъ.
Ушинскій смотрѣлъ на выборъ новыхъ учителей, какъ на задачу
чрезвычайно отвѣтственную: отъ этого зависѣла вся будущность обновленія
преподаванія. Тутъ необходимо было все предусмотрѣть, все предвидѣть:
новые преподаватели должны были не только знать свое дѣло и быть
болѣе или мѳнѣѳ талантливыми педагогами, но должны были явиться
истинными сотрудниками и товарищами Ушинскаго. Вмѣстѣ съ нимъ они
должны были представлять одну семью, объединенную одними и тѣми жѳ про-
грессивными интересами, вполнѣ ясно и отчетливо сознавать вредъ ру-
тиннаго преподаванія, выработать съ помощью своего руководителя опре-
дѣленный взглядъ на преподаваніе, соотвѣтствующій требованіямъ науки.
У Ушинскаго было много знакомыхъ въ учительской средѣ, но
нужныхъ для себя людей онъ искалъ всюду. Чтобы познакомиться съ
преподаваніемъ какъ можно большаго числа учителей, онъ усиленно по-
сѣщалъ различныя лекціи, слушалъ преподаваніе не только въ средне-
учебныхъ заведеніяхъ, но и въ элементарныхъ школахъ. Такъ, онъ
пріѣхалъ однажды въ Таврическую безплатную школу, прослушалъ урокъ
Косинскаго, подмѣтилъ въ нѳмъ опытность и талантливость въ, препо-
даваніи геометріи и пригласилъ ѳго преподавателемъ въ институтъ. Нѳ
стѣсняясь ни лѣтами, ни дипломами, ни соціальнымъ положеніемъ, Ушин-
скій приглашалъ каждаго учителя, у котораго находилъ то, что ѳму было
нужно. При своихъ основательныхъ научныхъ знаніяхъ, при исключи-
— 398 —
тельной педагогической талантливости, при настойчивости характера, онъ
отличался еще удивительнымъ умѣніемъ быстро разгадывать способности
ближняго. Все ѳто помогло ему найти дѣйствительно подходящихъ со-
трудниковъ. Ивъ привлеченнымъ имъ новыхъ преподавателей назову
лишь тѣхъ, которые такъ или иначе оставили слѣдъ въ общественной
жизни, въ преподаваніи или въ литературѣ: Я. П. Пугачевскій, препо-
даватель физики, Н. И. Раевскій, М. И. Семевскій, Д. Д. Семеновъ,
Л. Н. Модзалевскій, В. И. Водовозовъ, О. Ѳ. Миллеръ, Г. С. Дестунисъ,
молодой священникъ-академистъ Головинъ и др.
Объединивъ новыхъ учителей въ тѣсный дружескій кружокъ, всею
душою преданный дѣлу обновленія преподаванія, Ушинскій устроилъ
учительскія конференціи, чего никогда нѳ существовало въ стѣнахъ
Смольнаго. На нихъ обсуждалось примѣненіе новыхъ программъ и спо-
собовъ обученія и дѣлалось это съ главною цѣлью установить единство
преподаванія во всѣхъ предметахъ. Здѣсь же Ушинскій'давалъ совѣты
и дѣлалъ замѣчанія учителямъ относительно только что прослушанныхъ
имъ лекцій и занятій въ классѣ.
Объединеніе учителей и живая связь между ними и инспекторомъ
поддерживались и журъ-фиксами, устроенными Ушинскимъ у себя по
четвергамъ, на которые у него, кромѣ различныхъ писателей, собирался
тотъ же учительскій кружокъ. Тутъ, въ пріятельской бесѣдѣ запросто,
они передавали другъ другу свои мнѣнія о способностяхъ ученицъ и
ихъ сужденія по поводу изучаемыхъ ими историческихъ личностей и ге-
роевъ классическихъ произведеній, толковали и спорили о литератур-
ныхъ, научныхъ и политическихъ новостяхъ.
Такимъ образомъ Ушинскій сдѣлался истиннымъ вождемъ, духов-
нымъ отцомъ и руководителемъ новыхъ учителей. Нѣтъ ничего мудре-
наго въ томъ, что они оказались на высотѣ своего положенія. Харак-
теръ ихъ преподаванія былъ дѣйствительно діаметрально противополо-
женъ существовавшему прежде въ Смольномъ. Вмѣсто отрывочныхъ
знаній, сухо изложенныхъ отвлеченнымъ или высокопарнымъ слогомъ, по-
лучился живой систематическій курсъ.
Ушинскій рекомендовалъ ученицамъ записывать лекціи за учите-
лями. При новой системѣ преподаванія избѣжать этого было довольно
мудрено. Каждый учитель приносилъ съ собою всѳ, что было напечатано
по его предмету наилучшаго и популярнаго. Составляя лекцію того или
другого учителя, слушательницы должны были пополнять ее прочитан-
нымъ изъ указанныхъ имъ книгъ. Такъ мы начали работать не только
у преподавателя литературы В. И. Водовозова, но и у преподавателя ге-
ографіи Д. Д. Семенова, русской исторіи М. И. Сѳмевскаго и у нѣкоторыхъ
другихъ. Если принять во вниманіе, что по каждому предмету воспитанни-
цамъ приходилось чрезвычайно много читать и все прочитанное приво-
— 399 —
дить въ порядокъ, набрасывать конспекты и составлять лекціи, то можно
сказать безъ преувеличенія, что при Ушинскомъ мы работали совсѣмъ нѳ
по-институтски.
У насъ шла до невѣроятности напряженная, лихорадочная работа.
Каждую лекцію, по очереди, должны были составлять пять-шесть вос-
питанницъ; остальныя дѣлали то же по другимъ предметамъ, а между
тѣмъ, въ послѣобѣденнное время каждой приходилось готовить еще уроки
по двумъ, а то и по тремъ предметамъ, вотъ почему большая часть
дѣвушекъ работала и по ночамъ. Самую лучшую работу учитель про-
читывалъ въ классѣ. Если воспитанница почему-нибудь нѳ могла со-
ставить лекцію, она заявляла объ ѳтомъ учителю и должна была заняться
ѳю въ слѣдующій разъ. Никто не заподозривалъ ее въ лѣности: рабо-
тали прежде всего потому, что явился живой интересъ къ знанію, охва-
тившій всѣ наши душевныя силы, всѣ наши помыслы, но нельзя, ко-
нечно, отрицать и того, что извѣстную роль здѣсь играли и соревно-
ваніе, и боязнь осрамиться передъ новыми учителями.
Когда къ пяти часамъ кончались занятія съ учителями и послѣ
обѣда возвращались въ классъ, мы немедленно принимались за работу.
Класснымъ дамамъ не приходилось бранить насъ ни за шумъ, ни за
бѣготню по коридорамъ: въ классѣ стояла полная тишина, прерывае-
мая только шелестомъ переворачиваемыхъ страницъ и скрипомъ перьевъ.
Такая же напряженная дѣятельность продолжалась и послѣ чая, когда
мы приходили ложиться спать. Какъ только классная дама уходила въ
свою комнату, мы снимали передники и платья и, закутавшись въ
платки, свертывали свои салопчики, клали ихъ на полъ у кроватей и
садились на нихъ. На нашихъ матрацахъ мы размѣщали книги и ка-
рандаши, укрѣпляли свѣчку въ самодѣльный подсвѣчникъ изъ картона
и принимались за дѣло. Хотя въ дортуарѣ стоялъ большой столъ и
скамейки, но они помѣщались у того конца спальни, гдѣ находилась
комната дамы; къ тому же лампу гасили къ 10-ти часамъ, и мы нѳ
имѣли права сидѣть дольше. Если бы посторонній человѣкъ вошелъ
ночью въ дортуаръ, когда надъ кроватями торчали головы воспитан-
ницъ, склоненныя надъ книгами, когда здѣсь и' тамъ уныло мерцали
огоньки огарковъ, онъ могъ бы подумать, что попалъ въ какую-нибудь
капеллу, гдѣ богомолки молятся у гробовъ съ мощами.
Имѣть свѣчку для ночи сдѣлалось первою заботою. Наиболѣе
услужливыя изъ подругъ каждый вечеръ разрѣзали перочиннымъ но-
жомъ свою свѣчку на нѣсколько частей и раздавали неимущимъ Чуть,
бывало, ночью раздастся шумъ изъ комнаты классной дамы, мы мо-
ментально тушимъ огни и полураздѣтыя бросаемся въ кровать, подъ
одѣяло. Ни усовѣщиванія классныхъ дамъ, ни ихъ брань за ночныя
бдѣнія не могли уничтожить этого новаго обычая.
— 400 —
Можно себѣ представить, какъ дико было класснымъ дамамъ,
получившимъ воспитаніе въ томъ жѳ институтѣ и прослужившимъ въ
немъ по многу лѣтъ, смотрѣть на все то новое, что дѣлалось тогда ві
институтѣ! Лекціи нѣкоторыхъ учителей воспитанницы обращали въ
живую бесѣду съ ними, безпрестанно вставали съ своихъ мѣстъ, спра-
шивая ихъ то о томъ, то о другомъ.
— Зачѣмъ понадобилось Лермонтову загрязнить образъ поэтиче-
ской Беллы («Герой нашего времени»)? Онъ нѳ долженъ былъ предста-
влять ее такъ, что ради любви къ Печорину она готова отказаться
отъ родины и вѣры? Нравственная обязанность человѣка всегда оста-
ваться патріотомъ,—заявляетъ одна.
— Для любимаго человѣка,—срывается съ своего мѣста другая,—
можно все принести въ жертву!
— Для такого, какъ Печоринъ, ничѣмъ не слѣдуетъ жертвовать:
онъ бездушный эгоистъ... Такихъ, какъ онъ, слѣдуетъ выгонять изъ
Россіи!
— Но онъ самый привлекательный человѣкъ на свѣтѣ!..
— Да побойтесь же вы Бога, господинъ учитель! Неужто о та-
кихъ вещахъ вамъ дозволено разсуждать съ воспитанницами, совсѣмъ
еще дѣвочками?—въ ужасѣ обращается дежурная дама къ учителю
литературы,
— Да... да... пожалуйста, не мѣшайте! Это прекрасно, что онѣ
высказываютъ все, что думаютъ!—простодушно отвѣчаетъ учитель лите-
ратуры и, не вступая въ дальнѣйшія пререканія съ классною дамою,
переходитъ къ обсужденію высказаннаго. Правда, нерѣдко высказыва-
лись мнѣнія до невѣроятности дѣтскія, даже дикія, но иными они и
не могли быть у воспитанницъ закрытаго заведенія. Учителя не только
терпѣливо, .но даже съ интересомъ выслушивали и обсуждали все вы-
сказанное каждою изъ насъ.
Однажды Ушинскій пришелъ на урокъ Д. Д. Семенова и взялъ
со стола тетрадь, въ которой былъ написанъ очеркъ о Бѣлоруссіи,
составленный одною изъ воспитанницъ какъ по его лекціи, такъ и по
матеріаламъ, имъ доставленнымъ. Ушинскій отошелъ читать къ окну,
а Семеновъ вызывалъ ученицъ и спрашивалъ ихъ изъ только что
у нѳго пройденнаго. Ушинскій отъ времени до времени прекращалъ
чтеніе и прислушивался къ бойкимъ отвѣтамъ ученицъ. Когда раз-
дался звонокъ, мы окружили ихъ обоихъ плотною стѣною и начали
живо болтать съ ними, нѳ обращая вниманія на присутствіе классной
дамы.
— Я никогда не сомнѣвался, что при новой системѣ преподава-
нія вы будете дѣлать успѣхи... Но вы превзошли мои самыя смѣлыя
ожиданія! Я знаю, какого труда это стоитъ вамъ безъ привычки къ
— 401 —
усидчивой работѣ!..—растроганно говорилъ Ушинскій, тароватый на
порицаніе, но очень скупой на похвалу.
Несмотря на работу, требующую большой затраты силъ, мы не
хворали. Правда, двѣ воспитанницы изъ нашего класса сильно отста-
вали отъ подругъ, но одна изъ нихъ всегда была болѣзненною и мало-
кровною, а у другой—умственное развитіе шло впередъ вообще весьма
медленно. Ея фамилія была Быстродумова, и уже въ дореформенное
время она получила кличку Тиходумовой. Въ высшій классъ она по-
пала случайно: передъ выпускомъ она умоляла Ушинскаго оставить ее
въ седьмомъ классѣ, но онъ нѳ соглашался, ссылаясь на то, что хотя
по отмѣткамъ она числится нѳ изъ послѣднихъ, но все же въ выс-
шемъ классѣ ей трудно будетъ учиться. Настойчивыя мольбы Быстро-
думовой, въ концѣ концовъ, заставили его исполнить ѳя просьбу.
Дѣвочка употребляла всевозможныя усилія, чтобы не отставать'
отъ подругъ, но стала прихварывать, часто жаловалась на головную
боль, по недѣлямъ лежала въ лазаретѣ. Ея отвѣты учителямъ и осо-
бенно письменныя работы были сравнительно съ другими довольно
плохи. Но сила вліянія Ушинскаго отразилась и на ней. Года черезъ
три послѣ нашего окончательнаго выпуска Ушинскій какъ-то пріѣхалъ
ко мнѣ и разсказалъ слѣдующее: гуляя по улицѣ, онъ прочелъ на одной
изъ вывѣсокъ «школа» и вошелъ въ нее послушать урокъ, который
уже начался. Къ нему вышла какая-то женщина, но онъ нѳ спросилъ у
нея фамилію учительницы, которая продолжала свою въ высшей степени
оживленную бесѣду съ ученицами. Когда окончился урокъ, учительница
(это была Быстродумова) повернулась въ сторону Ушинскаго и вскрик-
нула отъ удивленія, затѣмъ бросилась къ нему и разрыдалась.
На другой день онъ получилъ отъ нея письмо, въ которомъ она
говорила, что наканунѣ была взволнована неожиданною встрѣчею съ
нимъ и не могла высказать свою признательность за всѳ то добро, ко-
торое онъ ей сдѣлалъ. Между прочимъ, она писала, что если бы не его
вліяніе, она послѣ выпуска продолжала бы жить такъ же, какъ и вся мо-
лодежь въ семьяхъ ея родственниковъ, мелкихъ чиновниковъ, гдѣ дѣ-
вушки ведутъ борьбу съ родными не за право учиться, какъ въ дру-
гихъ современныхъ семьяхъ, а за право пріобрѣсти новую тряпку, чтобы
плѣнить сердце чиновника и продолжать такое же постылое существо-
ваніе, какое онѣ вели въ родительскомъ домѣ. «И мѳня ожидала та же
участь: вѣдь институтъ до вашего вступленія въ него не возбуждалъ
болѣе чистыхъ стремленій»...
Но я забѣжала далеко впередъ. Нравственный обликъ институтокъ
совершенно измѣнился. Сами мы нѳ замѣчали въ себѣ перемѣны, кромѣ
того, конечно, что прежде нѣкоторыя изъ насъ зубрили уроки, другія
рѣшительно ничего не дѣлали, а теперь всѣ работали серьезно, многія
Воспоминанія.	26
- 402 —
даже съ страстнымъ увлеченіемъ. Не такъ относились къ этому наши
родственники: то одна, то другая воспитанница сообщала подругамъ,
что ѳя братъ, отецъ или мать поражаются происшедшей съ нею пере-
мѣной, говорятъ, что она стала серьезнѣе, мягче, благоразумнѣе. Ихъ
изумляло между прочимъ и то, что еще недавно ихъ «институточка»,
не находившая темы для разговора съ ними въ часы свиданій, ожи-
вленно разсказывала имъ теперь о томъ, что она читаетъ, забрасывала
ихъ вопросами, просила, вмѣсто того, чтобы купить ѳй духи, достать ѳй тѣ
или другія книги. Традиціонное обожаніе исчезло, какъ по мановенію
волшебнаго жезла: никто изъ воспитанницъ нѳ вырѣзалъ на рукахъ пѳ-
рочинымъ ноженъ иниціаловъ имени того или другого учителя, никто
нѳ выкрикивалъ глупыхъ словъ обожанія, никто нѳ обливалъ ихъ одежду
духами. Даже Ивановская, проникнутая общимъ настроеніемъ, не вы-
сказывала болѣе своихъ восторговъ относительно «неземной красоты»
Ушинскаго. Обожаніе казалось намъ теперь уже чѣмъ-то пошлымъ и
неумѣстнымъ. Вмѣсто него у насъ явилась родственная, духовная связь
съ учителями и самое дружеское отношеніе къ нимъ. Мы искали встрѣчи
съ ними, чтобы поболтать, и бѣжали къ нимъ въ каждую перемѣну
между уроками. Въ наиболѣе либеральный періодъ нашей жизни нѣко-
торые изъ учителей приходили даже въ садъ побесѣдовать съ нами, пере-
давали намъ содержаніе видѣнныхъ ими въ театрѣ пьесъ, знакомили
насъ съ игрою извѣстныхъ артистовъ, съ явленіями общественной жизни
и со стремленіями лучшей части общества. Конечно, все ѳто было
крайне отрывочно, но все же будило нашу мысль, усиливало интересъ
къ духовной жизни.
Однажды веселая ватага воспитанницъ, среди которой раздавались
шутки и смѣхъ, прогуливалась въ саду съ учителемъ литературы, назы-
вая его по имени и отчеству, что прежде было немыслимо. Онъ также,
обращаясь къ нимъ, называлъ ихъ по имени и отчеству. Въ эту ми-
нуту воспитанницы поровнялись съ двумя классными дамами—Лопаревой
и Тюфяевой, проходившими мимо съ противоположной стороны.
— Боже, по именамъ называютъ! Скажите мнѣ, скажите, что я
ошиблась!—воскликнула М-ѳІІе Лопарева, склонная къ сантиментальности,
съ ужасомъ хватая товарку за руку.
— Не ошиблись, моя милая, не ошиблись!.. Если онѣ по канатамъ
станутъ скакать съ этими совратителями и со своими шалымъ инспек-
торомъ, то и это меня уже больше нѳ удивитъ...—отвѣчала Тюфяева.
Кратковременная эпоха реформъ въ Смольномъ была самымъ свѣт-
лымъ воспоминаніемъ нашей юности, нашей институтской жизни, только
порою отравляемой злобнымъ шипѣніемъ классныхъ дамъ, всѣми силами
души возненавидѣвшихъ Ушинскаго и новыхъ учителей.
Однажды имп. Марія Александровна посѣтила институтъ и долго
— 403 —
разговаривала съ Ушинскимъ. Это убѣдило наше начальство въ томъ,
что государыня продолжаетъ благосклонно относиться къ нему. На пер-
вый же институтскій балъ послѣ ѳтого были приглашены Ушинскій и
всѣ учителя,—ѳтого никогда еще нѳ бывало у насъ и едва-ли могло
быть безъ вѣдома императрицы.
Все ѳто лишь усиливало злобу классныхъ дамъ; раздражало ихъ
и то, что наша инспектриса продолжала дружить съ инспекторомъ.
Классныя дамы, еще недавно игравшія въ институтѣ доминирующую роль,
сразу потеряли свое значеніе; вслѣдствіе этого онѣ крѣпче сплотились
между собой, держались какъ-то особнякомъ и за свое униженіе мстили
пока одной только фразой, которую онѣ частенько повторяли, вкладывая
въ нее и озлобленные вопли своего сердца, и угрозы по нашему адресу,
и всѣ свои злорадныя надежды на будущее: «Нѳ долго, не долго ѳто
продлится!..»'
Наступилъ 1861 г. Когда положеніе 19 февраля было обнародо-
вано, у насъ отслужили молебенъ. Черезъ нѣсколько часовъ послѣ возвра-
щенія изъ церкви вошелъ Ушинскій и заявилъ, что онъ желаетъ объяснить
намъ значеніе этого великаго акта. Въ блестящемъ, популярномъ, сжа-
томъ очеркѣ онъ набросалъ картину жизни помѣщиковъ во время крѣ-
постного права, познакомилъ насъ съ тѣмъ, какъ они забавлялись,
смѣняя пиры охотами и другими барскими затѣями, указалъ и на же-
стокость многихъ изъ нихъ къ своимъ крѣпостнымъ. Считая позоромъ
трудиться, разсказывалъ онъ, помѣщики сами или черезъ управляю-
щихъ обременяли своихъ крестьянъ непосильнымъ трудомъ, оставляя
ихъ влачить жалкую жизнь,- полную жестокихъ лишеній, погруженныхъ
въ безпросвѣтный мракъ невѣжества и унизительнаго рабства. Заклю-
чительный аккордъ этой блестящей рѣчи состоялъ въ томъ, что актъ
освобожденія крестьянъ налагаетъ на всѣхъ насъ обязанность уплатить
имъ хотя ничтожную часть нашего долга. За наше образованіе, за воз-
можность жить безбѣдно, за блага, пріобрѣтенныя на счетъ вѣкового
рабства массъ, мы, чтобы искупить тяжелый грѣхъ многихъ поко-
лѣній, должны отдать всѣ свои силы на просвѣщеніе народа. «И каж-
дый, у кого въ груди не камень, а сердце, искренно откликнется на
ѳтотъ призывъ!» По словамъ Ушинскаго, съ ѳтого момента всѣ обязаны
нести въ народъ свой трудъ, знанія и таланты, а на русскихъ женщинъ
наступившая эпоха освобожденія налагаетъ еще особую обязанность—
раскрѣпоститься отъ предразсудковъ, спеціально тяготѣющихъ надъ
ними. Бще не такъ давно у насъ не находили нужнымъ даже учить
женщину грамотѣ, но и теперь въ семьяхъ людей образованныхъ,
тамъ, гдѣ считаютъ необходимымъ давать высшее образованіе сыну,
дочь учатъ, какъ попало и кой-чему. И всѣ, даже сами женщины,
находятъ такой порядокъ вещей нормальнымъ. Быть наставницею
26;.
— 404 —
молодого поколѣнія — великая и благородная зааача, но въ то же
время въ высшей степени трудная и сложная. Выполнить ее съ успѣ-
хомъ женщина можетъ, только основательно вооружившись серьезными
знаніями. Слѣдовательно, женщины такъ же, какъ и мужчины, должны
получать высшее образованіе. „Вы обязаны, говорилъ онъ, проникнуться
стремленіемъ къ завоеванію права на высшее образованіе, сдѣлать его
цѣлью своей жизни, вдохнуть это стремленіе въ сердца вашихъ сестеръ
и добиваться достиженія этой цѣли до тѣхъ поръ, пока двери универ-
ситетовъ, академій и высшихъ школъ не распахнутся передъ вами такъ
же гостепріимно, какъ и передъ мужчинами». Нужно помнить, что Ушин-
скій говорилъ ѳто еще въ 1861 г.
Во время моего знакомства съ Ушинскимъ послѣ выпуска, какіе
бы разговоры и споры онъ ни велъ въ кругу своихъ знакомыхъ, мнѣ
никогда нѳ приходилось слышать, чтобы онъ высказывалъ идеи соціалис-
тическія или радикально-политическія: онъ всегда и всюду являлся
лишь страстнымъ поклонникомъ, сторонникомъ и пропагандистомъ про-
свѣщенія вообще и распространенія его среди простого народа въ осо-
бенности, а также проповѣдникомъ широкаго образованія женщинъ. Лишь
въ достиженіи женщиною высшаго образованія онъ видѣлъ альфу и
омегу женскаго равноправія, его конечную цѣль и предѣлъ. Такими взгля-
дами на женскій вопросъ были проникнуты въ то время лишь наиболѣе
прогрессивные люди русской интеллигенціи; сами женщины, даже и наи-
болѣе передовыя изъ нихъ, подъ равноправіемъ подразумѣвали тогда
одинаковое съ мужчинами право на высшее образованіе, а также и право
на самостоятельный заработокъ.
Недѣли черезъ двѣ послѣ свой рѣчи Ушинскій сообщилъ, что у
насъ будетъ открыта школа грамоты для горничныхъ, и что воспитан-
ницы 7-го класса, желающія обучать ихъ, могутъ заниматься съ ними
по воскреснымъ днямъ. Всѣ съ восторгомъ выразили желаніе учить.
Въ одно изъ воскресеній, послѣ молебна, на которомъ присутство-
вали всѣ наши горничныя, воспитанницы приступили къ занятіямъ съ
ними. Ушинскій подходилъ къ каждой скамейкѣ и внимательно прислу-
шивался къ преподаванію молодыхъ учительницъ, а по окончаніи за-
нятій указывалъ промахи въ ихъ пріемахъ обученія. Такимъ образомъ
новая воскресная школа приносила пользу и воспитанницамъ, и горнич-
нымъ.
Мнѣ не разъ приходилось слышать мнѣніе, что Ушинскій былъ
главнымъ вдохновителемъ идеи о необходимости нарушить замкнутость
институтовъ, но это совершенно несправедливо. Въ 1858 году, когда
онъ не былъ еще инспекторомъ Смольнаго, уже появлялись статьи
въ журналахъ и подавались отчеты членами институтскихъ совѣтовъ,
въ которыхъ, между прочимъ, подчеркивалось, что институтки совѳр-
— 405 —
шенно утрачиваютъ чувство семейной привязанности, указывалось на
тяжелыя послѣдствія отчужденія дѣтей отъ родителей, на непригодность
институтокъ къ дѣйствительной жизни.
Въ отчетахъ инспекторовъ по медицинской части петербургскихъ
учрежденій импер. Маріи то и дѣло встрѣчались указанія на вредъ жен-
скихъ закрытыхъ заведеній для здоровья воспитанницъ. Однимъ словомъ,
со второй половины ХІХ-го столѣтія институтское затворничество начало
повсемѣстно встрѣчать неодобреніе, и все большее число лицъ высказы-
валось за необходимость, хотя изрѣдка, отпускать институтокъ домой.
Наконецъ, въ 1862 г. имп. Марія Александровна дала на это раз-
рѣшеніе, но лишь въ видѣ опыта въ теченіе двухъ лѣтъ, а по про-
шествіи этого времени было окончательно разъ .навсегда установлено
правило отпускать домой воспитанницъ на лѣто, а также въ рождествен-
скіе и пасхальные дни.
Нашу воскресную школу для горничныхъ скоро закрыли по неиз-
вѣстной намъ причинѣ, но, будь мы поопытнѣе, мы поняли бы, что это
было первымъ признакомъ наступившей въ институтѣ реакціи.
Очевидно, подулъ не тотъ вѣтеръ, который годъ тому назадъ принесъ
намъ освѣжающую струю чистаго воздуха. И что-то странное началось
у насъ твориться.
По окончаніи классныхъ занятій то одна дама, то другая забѣ-
гала къ своей товаркѣ, отзывала ее въ сторонку и оживленно перешеп-
тывалась съ нею. Нерѣдко обѣ онѣ усаживались за столикъ и переда-
вали другъ другу новости съ явнымъ желаніемъ, чтобы воспитанницы
ихъ слышали. «Этотъ §атш (уличный мальчишка), этотъ прохвостъ
осмѣлился нѳ отдать мнѣ поклона», сообщала одна изъ нихъ. Другая
отвѣчала ей, что «этотъ негодяй» такъ нагло посмотрѣлъ на нее вчера,
а ш-еііе Лопаревой онъ даже засмѣялся въ лицо, что же касается ш-ѳііѳ
Носовичъ, то онъ нѳ извинился передъ нею даже тогда, когда толкнулъ
ее при встрѣчѣ»... Фамилію преступника дамы нѳ называли, но мы до-
гадывались, что дѣло идетъ о комъ-нибудь изъ молодыхъ учителей.
Несомнѣнно, что всѣ эти новости были пошлою выдумкою: клас-
сныхъ дамъ возмущало нѳ только то, что онѣ постепенно утрачивали
свое значеніе, но и то, что отъ новыхъ учителей онѣ нѳ видѣли
галантной предупредительности и расшаркиванія передъ ними, къ
чему онѣ такъ привыкли при прежнихъ учителяхъ. Еще болѣе возму-
щало ихъ то, что, когда во время урока одна изъ нихъ начинала войну
съ воспитанницею, т. е. отнимала у нея какую-нибудь бумажонку, учи-
тель прекращалъ чтеніе лекціи и не произносилъ ни слова до тѣхъ поръ,
пока она нѳ садилась на свое мѣсто. Ушинскій первый предъявилъ тре-
бованіе, чтобы въ классѣ ни воспитанницы, ни классныя дамы не на-
рушали тишины. Послѣ ѳго столкновенія съ Тюфяевой никто изъ клас-
— 406 —
сныхъ дамъ не осмѣливался болѣе мѣшать ему: съ нимъ считались и
его побаивались. Болѣе или менѣе сдерживали онѣ себя и во время за-
нятій учителей во весь первый годъ. Но какъ только появились первые
признаки реакціи, классныя дамы начали придираться къ воспитанни-
цамъ, имѣя въ виду прежде всего раздражить этимъ учителей, а черезъ
нихъ насолить и Ушинскому. Онѣ то и дѣло начали вставать съ своихъ
мѣстъ во время уроковъ и расхаживать между скамейками. Какъ
только воспитанница передвигала машинально книгу или тетрадь,
дама громко бранила ее за это, тянула къ себѣ съ пюпитра,
что попало, обдергивала ее, якобы за небрежный туалетъ и т. п. Вражда
раздувалась все сильнѣе и раздѣлила, наконепъ, все населеніе инсти-
тута на два лагеря: на одной сторонѣ стояли преподаватели съ
Ушинскимъ во главѣ и воспитанницы, а въ противоположной пар-
тіи—весь женскій персоналъ начальства и двое учителей, оставшихся
въ институтѣ отъ дореформеннаго времени. Конечно и классныя дамы
успокоились бы въ концѣ концовъ, во всякомъ случаѣ менѣе утруждали
бы себя выдумками, если бы начальница Леонтьева твердо рѣшила пре-
терпѣть до конца новшества Ушинскаго. Но рѣшимости на это у нея
хватило лишь на первое время, да и то потому только, что, съ одной
стороны, его реформы были санкціонированы свыше, а съ другой—она
просто не поняла, что Ушинскій былъ не изъ тѣхъ людей, которые
вводятъ реформы только внѣшнимъ образомъ, на показъ. Къ тому же
Леонтьева не имѣла представленія о томъ, что преобразованія такъ глу-
боко коснутся внутренняго быта института. Когда она это поняла,
она рѣшила, что государыня, сама желавшая оживить умственную жизнь
воспитанницъ, не знала о томъ, какъ это перевернетъ вверхъ дномъ
всѣ устои института.
И вотъ на голову Ушинскаго мало-по малу начинаютъ сыпаться
самыя неожиданныя непріятности. Класснымъ дамамъ стоило только за-
мѣтить, что начальница недовольна инспекторомъ, и у нихъ явилась на-
дежда, что не все еще потеряно, что старое можно вернуть, что новое
долго не удержится... И онѣ начали болѣе, чѣмъ когда-нибудь, подла-
живаться къ Леонтьевой. Ихъ примѣру скоро послѣдовала и наша без-
характерная инспектриса, ш-ше Сентъ-Илеръ.
Однажды она заявила намъ, что хотя во время уроковъ намъ и
дозволено обращаться къ учителямъ съ вопросами, но мы должны по-
мнить, что имѣемъ право спрашивать ихъ только о томъ, чего не по-
нимаемъ изъ предмета, преподаваемаго каждымъ изъ нихъ. Но такъ
какъ ей сдѣлалось извѣстнымъ, что мы слишкомъ широко воспользова-
лись этой свободой, съ шумомъ, крикомъ и гикомъ, доходящими до
полной непристойности (чего никогда не бывало), окружаемъ нашихъ учи-
телей въ перемѣну, перебивая ихъ и другъ друга, болтаемъ съ ними о
— 407 -
всякихъ пустякахъ,—этого она не потерпитъ долѣе. Никоимъ образомъ
не можетъ она допустить и того, чтобы учителя приходили въ садъ
вести съ нами безконечныя бесѣды.
И такъ сразу былъ положенъ конецъ нашему живому общенію съ
преподавателями. Въ классѣ водворилась полная тишина. Это было для
насъ крайне тяжелою, незаслуженною карою: мы продолжали усердно
работать и читать, но «проклятые вопросы» осаждали наши головы, а
поговорить о нихъ теперь было нѳ съ кѣмъ. Тогда нѣкоторыя изъ насъ
начали прибѣгать къ такой хитрости: подавая учителю составленную
лекцію, мы въ концѣ ея, а то и посреди излагали (въ скобкахъ) то,
что насъ интересовало. У учителя литературы въ эти скобки мы вклю-
чали вопросы о томъ, почему герой или героиня такой-то повѣсти по-
ступили такъ, а нѳ иначе. У учителя исторіи,—возможенъ ли въ на-
стоящее время на престолѣ такой жестокій царь, какимъ былъ Іоаннъ
Грозный? Былъ-ли Павелъ сумасшедшимъ или нормальнымъ человѣкомъ?
Правда-ли, что его убили? Можно-ли Петра I называть великимъ только
за то, что онъ производилъ крупныя реформы, а между тѣмъ являлся
палачомъ своихъ подданныхъ?
Черезъ много лѣтъ послѣ выпуска, когда меня какъ-то посѣтилъ
Д. Д. Семеновъ (бывшій у насъ учителемъ географіи), онъ сказалъ,
что только что случайно нашелъ между своими бумагами исписанный
листъ, который живо напомнилъ ему «періодъ скобокъ» (т. ѳ. время,
когда мы сносились съ учителями посредствомъ скобокъ). Вотъ въ это
время одна воспитанница подала Семенову составленную ею лекцію о
Малороссіи, а въ скобкахъ обратилась къ нему съ курьезнымъ вопро-
сомъ, который онъ списалъ на память, такъ какъ лекцію долженъ былъ
вернуть составительницѣ: «На-дняхъ мнѣ дали для прочтенія маленькую
книжечку и сказали, что это стихотворенія Михайлова. Но такъ какъ
титульный листъ былъ оторванъ, а на оберточной бумагѣ для безопас-
ности отъ классной дамы было написано: «переводъ стихотвореній Кор-
неля» (наше начальство считаетъ его благонамѣреннымъ писателемъ),
то я и нѳ знаю, были-ли стихотворенія Михайлова оригинальными или
переводными. Изъ нихъ мнѣ врѣзались въ память двѣ строчки.
«Отчего подъ ношей крестной
Весь въ крови влачится правый?»
(Цитирую не по книгѣ, а по памяти, но за смыслъ ручаюсь). Вотъ,
въ чемъ дѣло, многоуважаемый Дмитрій Дмитріевичъ! Если это стихо-
твореніе Михайлова переводное, и, слѣдовательно, въ этомъ двухстишіи
авторъ подразумѣваѳтъ жителей западныхъ государствъ, то для мѳня
оно понятно. Я недавно читала, что строй этихъ государствъ пришелъ
въ негодность, въ одномъ мѣстѣ книги было даже сказано «гнилой За-
— 408 —
надъ». Вѣдь нѳ можетъ же авторъ имѣть въ виду Россію послѣ вели-
каго акта освобожденія крестьянъ, когда прежнимъ несчастнымъ рабамъ
дана свобода, когда, слѣдовательно, всѣ уже пользуются полной свобо-
дой и равенствомъ? Не правда-ли, такой ужасъ въ Россіи исчезъ съ
освобожденіемъ крестьянъ? Но если онъ существуетъ и теперь, почему же
всѣ вы, честные, добрые, великодушные наши преподаватели, нѳ соеди-
нитесь вмѣстѣ съ великимъ нашимъ Наставникомъ и общими усиліями
нѳ уничтожите это страшное зло въ Россіи? Какъ подло со стороны
«вѣдьмъ», что онѣ прекратили наши бесѣды со всѣми вамиі Пожалуйста,
Дмитрій Дмитріевичъ, когда будете возвращать мнѣ эту лекцію, отвѣтьте
мнѣ на мой вопросъ такъ, чтобы «вѣдьма» не могла заподозрить, что
я спрашиваю васъ объ ѳтомъ въ лекціонной тетради».
.И вотъ какъ на грѣхъ,—разсказывалъ Семеновъ,—въ одинъ изъ
четверговъ я снесъ эту выписку Ушинскому. Преподаватели очень
смѣялись, когда я прочелъ имъ ее, а Ушинскій, Боже мой, я и самъ
былъ не радъ, что познакомилъ ѳго съ содержаніемъ этого курьеза!
Онъ вскочилъ изъ-за стола, и ну ходить по комнатѣ въ страшномъ
волненіи и говорилъ, говорилъ битыхъ часа два, пока нѳ раскашлялся
и не разволновался такъ, что мы должны были разойтись по домамъ.
Ушинскаго особенно возмущало то, что дѣвочкамъ запрещаютъ невин-
ныя бесѣды съ учителями; ѳто запрещеніе институтское начальство объ-
ясняло ѳму тѣмъ, что такія отношенія къ преподавателямъ будто-бы
лишаютъ, ученицъ женской скромности и комильфотности, но онъ былъ
глубоко убѣжденъ, что, даже при тупости классныхъ дамъ, онѣ нѳ могли
этого думать, и что тутъ былъ умыселъ иной. Онъ замѣтилъ, что если
насъ, учителей, и поражаетъ наивная болтовня дѣвочекъ, ихъ до не-
вѣроятности ребячливое міросозерцаніе, то его оно только радуетъ: изъ
этихъ «скобокъ» видно, что у воспитанницъ уже являются мысли отно-
сительно общественной жизни, а еще недавно у нихъ были на умѣ
лишь «кавалергарда шпоры».
Получая составленную лекцію, заключающую самые разнородные
вопросы въ скобкахъ, учителя прекрасно справлялись съ своей новой
задачей: они старались удовлетворить любознательность своихъ ученицъ,
отвѣчая на ихъ вопросы въ безразличной формѣ.
Насъ, воспитанницъ, начала удивлять необычная суетливость на-
шей инспектрисы, которая къ тому жѳ все усиливалась: она то воз.
вращалась отъ начальницы, то отправлялась къ ней, то призывала къ
себѣ классныхъ дамъ. Однажды, въ дежурство ш-ІІе Тюфяевой, когда
мы ждали преподавателя русской исторіи М. И. Семевскаго, къ памъ
вошла шашап. Мы встали съ своихъ мѣстъ съ обычнымъ привѣтствіемъ,
а она голосомъ, срывающимся отъ нервнаго возбужденія, произнесла (по
обыкновенію по-французски): «этотъ невоспитанный мальчишка, который
— 409 —
долженъ къ вамъ придти сію минуту» (онъ въ то время былъ однимъ
изъ самыхъ молодыхъ), «такъ непристойно-заносчиво держитъ себя здѣсь
со всѣми, что я считаю долгомъ проучить его за ѳто. Теперь я выйду
изъ класса, а какъ только онъ войдетъ, я возвращусь, пройду къ про-
тивоположной двери въ коридоръ, но когда я буду позади скамеекъ,
т-11ѳ Тюфяева, а за нею и всѣ вы должны присоединиться ко мнѣ,
вставая со своихъ мѣстъ безъ всякаго шума. Такимъ образомъ мы всѣ
выйдемъ изъ класса. Онъ останется одинъ среди пустыхъ стѣнъ! Мо-
жетъ быть, хотя ѳто образумитъ негодяя!»
Почему этотъ скандалъ былъ устроенъ М. И. Сѳмѳвскому, а не
кому-нибудь другому изъ учителей, навсегда осталось неизвѣстнымъ.
Самъ онъ категорически отрицалъ взводимыя на него обвиненія въ
томъ, что онъ при встрѣчѣ съ той или другой классной дамой толкалъ
кого-нибудь изъ нихъ, нагло и съ издѣвательствомъ смотрѣлъ имъ въ
глаза, и т. под. При ѳтомъ онъ совершенно справедливо указывалъ на
то, что если бы что-нибудь подобное случилось съ нимъ, то оскорблен-
ная дама не стала бы ждать случая, а тутъ жѳ подняла бы «исторію»,
какъ это было при столкновеніи Ушинскаго съ ш-еііе Тюфяѳвой.
К. Д. Ушинскій уже послѣ выпуска какъ-то спрашивалъ нѣсколь-
кихъ своихъ бывшихъ ученицъ, чѣмъ онѣ объясняютъ этотъ скандалъ,
и тѣ единогласно отвѣчали ѳму, что, по ихъ мнѣнію, онъ начатъ былъ
съ М. И. Семѳвскаго, какъ съ самаго молодого, и, навѣрно устроенъ
былъ бы и другимъ учителямъ, если бы онъ, Ушинскій, тотчасъ и
сразу нѳ положилъ этому предѣла.
Что касается того, какъ могла инспектриса Сентъ-Илеръ, о ко-
торой Ушинскій былъ такого хорошаго мнѣнія, нѳ только играть глав-
ную роль въ этой исторіи, но даже взять въ ней на себя иниціативу,
то это вытекало изъ всего характера нашей трусливой, безвольной
шатап. Когда у насъ наступила реакція, Леонтьева всѣми своими
дѣйствіями обнаружила полную рѣшимость выжить Ушинскаго изъ ин-
ститута; шатап, по обыкновенію, тотчасъ испугалась за свое положе-
ніе и тогда уже открыто стала на сторону враговъ Ушинскаго.
Однако вернемся къ инциденту. Какъ только мягкосердечная ша-
тай, на ѳтотъ разъ съ какимъ-то злорадствомъ, объявила свое ориги-
нальное распоряженіе, прозвонилъ колоколъ. Она быстро вышла, а
вслѣдъ за нѳю появился учитель. Онъ поклонился Тюфяѳвой, но она
не отдала ему поклона; мы привстали, чтобы раскланяться съ нимъ,
но въ эту минуту вошла инспектриса. Мы продолжали стоять, а учи-
тель, уже успѣвшій сѣсть, снова всталъ съ своего мѣста и поклонился
инспектрисѣ, но та только выше подняла голову и величественно на-
правилась къ противоположной двери.
Однако не все произошло такъ, какъ было предписано: вышла
- 410 —
т-ѳііе Тюфяѳва, а за нею послѣдовали и смущенныя воспитанницы, но
три изъ нихъ продолжали сидѣть въ классѣ на своихъ мѣстахъ: Рат-
манова, Саулова и я. Учитель, какъ всталъ для поклона инспектрисѣ,
такъ и продолжалъ стоять, растерянно оглядываясь по сторонамъ. Ни
онъ, ни мы трое оставшіяся въ классѣ не произносили ни звука. Нако-
нецъ, онъ сѣлъ и началъ вынимать книги изъ портфеля, но затѣмъ
быстро положилъ ихъ обратно со словами: «при такихъ условіяхъ я
не могу читать!»., всталъ, раскланялся и вышелъ.
Весь этотъ инцидентъ продолжался нѣсколько минуть.
Вслѣдъ за уходомъ учителя въ классъ вошли всѣ, только что вышед-
шія изъ него. М-шѳ Сентъ-Илѳръ блѣдная, со слезами, которыя текли по ще-
камъ, обратилась къ намъ, оставшимся въ классѣ, со словами, звучав-
шими гнѣвомъ и возмущеніемъ:—А вы трое, какъ осмѣлились вы по-
ступить вопреки моему приказанію? За всю мою службу здѣсь еще не
было примѣра, чтобы кто-нибудь позволилъ себѣ такъ дерзко нанести
мнѣ оскорбленіе! И это за то, что, кромѣ ласки и привѣта, вы ничего
не видѣли съ моей стороны?.. Я не вѣрила, когда всѣ кругомъ говорили
мнѣ, что вы въ концѣ концовъ и относительно меня запятнаете себя
черною неблагодарностью!
— Простите, татап, простите!—вдругъ бросилась къ ней, рыдая,
Саулова, очень чувствительная дѣвушка, которая чрезвычайно быстро
увлекалась и еще быстрѣе остывала въ своемъ увлеченіи.—Я необду-
манно поступила! Я нѳ знала, татап, что это васъ такъ огорчитъ! Вы
лучшая, самая лучшая здѣсь!..
Инспектриса, ничего нѳ отвѣчая и прикрывая глаза платкомъ,
молча направилась къ себѣ, а Саулова бѣжала за ней, выкрикивая на
всѣ лады тѣ же мольбы, и скоро получила прощеніе.
Вечеромъ меня позвали къ инспектрисѣ. Она начала съ повто-
ренія уже сказаннаго, но, такъ.какъ я молчала, она вдругъ спросила
меня:—Ты имѣешь что-нибудь противъ меня лично? О, я могу смѣло
задавать подобные вопросы... Я никому изъ васъ не сдѣлала зла! На-
противъ даже, всѣхъ васъ, а особенно тебя, всегда защищала передъ
классными дамами!..
— Конечно, ташап, я ничего не имѣю противъ васъ! Даже не
смѣю имѣть!.. Увѣряю васъ, мнѣ очень больно, что, я васъ огорчила!..
— Если бы это было такъ, то ты много разъ могла бы сегодня же
придти ко мнѣ и попросить прощенія.
— Я нѳ могла... Это было противъ моихъ убѣжденій!
— Что?.. Повтори!—грозно настаивала она и, нѳ дожидаясь от-
вѣта, разразилась искусственнымъ смѣхомъ.—А, такъ вотъ чему васъ
научили новые учителя! Говорить высокопарныя фразы!..
— Фразами, татап, называютъ слова, когда ихъ повторяютъ
— 411 —
безъ смысла. Вѣроятно, я понимаю, что значитъ убѣжденіе, если рѣ-
шилась пострадать за негоі
— Опомнись!.. Знаешь ли ты, что я въ первый разъ въ этихъ
стѣнахъ слышу такія слова!.. Ваши учителя исковеркали, изломали
васъ!
— Прежде здѣсь не произносили такихъ словъ потому, что не
имѣли ни взглядовъ, ни убѣжденій...
— Если ты будешь сыпать твои фразы въ гостиной, надъ тобой
будутъ издѣваться, какъ надъ послѣдней дурой и фразеркой.
Конечно, свою скромную мысль мнѣ слѣдовало отстаивать попроше,
да и говорить съ инспектрисою объ убѣжденіяхъ было болѣе, чѣмъ на-
ивно, но вѣдь нужно помнить, что мы были еще почти дѣтьми: никому
изъ насъ въ это время нѳ было болѣе 16—17 лѣтъ.
— Будь жѳ любезна, объясни мнѣ, какое отношеніе имѣютъ твои
возвышеннѣйшія убѣжденія къ моимъ распоряженіемъ?
— Вы приказали, шашап, воспитанницамъ уйти съ лекціи, чтобы
наказать учителя за ѳго неблаговоспитанность. При насъ всѣ учителя
раскланиваются съ классными дамами, даже теперь, когда тѣ перестали
отвѣчать на ихъ поклоны. Съ нами всѣ они очень вѣжливы и усердно
заботятся о нашемъ просвѣщеніи. За что жѳ намъ наказывать ихъ? Это
было бы низостью съ нашей стороны. Слѣдовательно, ваше приказаніе
было противъ моего убѣжденія.
— Пошла вонъ отсюда, скверная, до мозга костей исковерканная
дѣвчонка!..
Но когда я сдѣлала реверансъ, чтобы удалиться, инспектриса
гнѣвно закричала:—На дняхъ тебя уволятъ изъ института, и я буду
настаивать на этомъ даже болѣе, чѣмъ на удаленіи Ратмановой. Твое
пребываніе—настоящая зараза для твоихъ подругъ. Тутъ уже и твой
дядюшка нѳ спасетъ тебя!
Хотя мнѣ во время всей нотаціи очень хотѣлось, чтобъ шашап
скорѣе кончила ее, и я могла бы убѣжать въ дортуаръ, но теперь я не
могла уйти раньше, чѣмъ выскажу все, что подсказывали мнѣ раздра-
женіе и обида.
— Мой дядюшка нѳ обезпокоитъ васъ болѣе!.. Полтора года тому
назадъ я валялась у вашихъ ногъ, цѣловала ваши руки, умоляя васъ
защитить мѳня отъ клеветы...
— О, конечно, конечно,—язвительно перебила она мѳня,—при
твоихъ возвышеннѣйшихъ убѣжденіяхъ это для тебя теперь совсѣмъ
унизительно!
— Совсѣмъ не то!.. Выключенная изъ института тогда, я не знала
бы, что съ собою дѣлать! Теперь совсѣмъ другое: я такъ хочу учиться,
такъ твердо рѣшилась самостоятельно зарабатывать свое существованіе,
— 412 —
что нѣтъ такой силы на свѣтѣ, которая бы задавила это желаніе! А вы
говорите о гостиныхъ, указываете, что тамъ надо мною будутъ издѣ-
ваться!.. Да я и не пойду въ эти гостиныя, я хочу только учиться! И
эти взгляды у насъ явились подъ вліяніемъ нашихъ честныхъ препода-
вателей, а вы требуете, чтобы я пошла на такую низость,—устраивала
имъ скандалы!..
— Ты, значитъ, милая моя, считаешь себя и Ратманову перломъ
созданія, исключительно возвышенными натурами, а твоихъ подругъ,
которыя не рѣшились меня ослушаться, низкими тварями?..
— Нисколько! Вѣдь онѣ это сдѣлали только потому, что нѳ успѣли
опомниться, не успѣли сообразить, въ чемъ тутъ дѣло! Я также обыкно-
венно дѣлаю то, что дѣлаютъ другія мы уже здѣсь такъ пріучены...
— А вотъ, чтобы ты не была черезчуръ сообразительной, ты бу-
дешь уволена, и даже черезъ нѣсколько дней...
— Сейчасъ жѳ извѣщу объ этомъ моихъ родныхъ!..
— Не ты извѣстишь ихъ о твоемъ увольненіи, а учрежденіе, въ
которомъ ты воспитываешься! А теперь ты снимешь передникъ и будешь
ходить безъ него вплоть до твоего удаленія!;. И въ церкви будешь стоять
безъ передника и отдѣльно отъ другихъ...
— Всѣ ваши приказанія, шашап, я исполню, но этому цер-
ковному наказанію... извините... я взрослая дѣвушка... я не могу
подчиниться! Теперь, когда цѣпи рабства пали, вы наказываете мѳня,
какъ послѣднюю рабыню! Вотъ ваше христіанское милосердіе!.. Выго-
нять изъ института—ваше право, но наказывать мѳня въ церкви—не
позволю!—Послѣднія фразы я уже выкрикивала дерзко и запальчиво,
быстро сдѣлала реверансъ и повернулась, чтобы идти, когда она закри-
чала: «Съ глазъ долой!»
Для меня долго оставалось непонятнымъ то, что инспектриса дала
мнѣ высказать кое-что, удостоила меня даже своими Вваженіями, правда,
ироническими, но, согласно съ нашими правилами, ей слѣдовало бы
прогнать мѳня при первыхъ же моихъ словахъ. Только гораздо позже я
поняла, что она у меня же, въ моей запальчивой, путанной, фразистой,
дѣтской рѣчи черпала аргументы для доказательства передъ Ушинскимъ
негодности и безнравственности новыхъ учителей и новой системы
образованія и воспитанія.
Мнѣ и въ голову не приходило сомнѣваться въ моемъ увольненіи:
это объявила мнѣ не Тюфяева, а инспектриса, которая никогда не при-
бѣгала къ подобнымъ угрозамъ. Когда я вышла отъ инспектрисы въ
коридоръ и встрѣтила воспитанницъ, я просила ихъ передать дежурной
дамѣ, что почувствовала себя дурно и вынуждена сію минуту отправиться
въ лазаретъ,—это было для меня единственнымъ средствомъ обдумать
мое положеніе.
— 413 —
Ночью, лежа въ лазаретной постели и перебирая въ умѣ. все про-
исшедшее, я нашла что задача избѣжать наказанія въ церкви, считав-
шагося самымъ позорнымъ для выпускной воспитанницы, еще была
одною изъ легкихъ, по сравненію съ другими моими заботами. Прежде
всего мнѣ необходимо было извѣстить дядю о моекъ увольненіи. Я пре-
красно знала, что онъ, столь энергично защитившій меня противъ явной
влеветы Тюфяевой полтора года тому назадъ, въ настоящемъ случаѣ
приметъ сторону инспектрисы. Онъ всегда стоялъ за безпрекословное
подчиненіе волѣ начальства, а я осмѣлилась выказать неповиновеніе,
и къ тому же не раскаялась въ своемъ поступкѣ,—все это не только
должно было усугубить мою вину въ его глазахъ, но показаться ему
настоящимъ преступленіемъ. Отъ него я могла ожидать всего: при из-
вѣстіи о моемъ удаленіи, онъ могъ немедленно явиться къ инспектрисѣ,
и когда та объяснитъ ему, въ чемъ дѣло, потребовать отъ мѳня, взрослой
дѣвушки, чтобы я колѣнопреклоненно просила у нея прощенія. Эта
мысль леденила кровь въ моихъ жилахъ. Нѣтъ, ни за что нѳ буду его
извѣщать о моемъ удаленіиі Къ кому же обратиться? Моя мать жила
въ глухой деревнѣ, очень далеко отъ Петербурга и, получивъ отъ меня
извѣстіе, могла пріѣхать за мной лишь черезъ мѣсяцъ-другой. Мнѣ
пришло въ голову, что у меня остается единственная обязанность из-
вѣстить объ ѳтомъ Ушинскаго. Благодаря ему, я получаю стипендію:
онъ долженъ узнать о томъ, что мѳня исключаютъ, чтобы немедленно
передать ее другому лицу (относительно стипендій у меня было самое
смутное представленіе). Извѣстить обо всемъ Ушинскаго меня побуждала
и боязнь, что начальство доведетъ эту исторію до его свѣдѣнія въ ис-
каженномъ видѣ. И я всю ночь обдумывала письмо къ Ушинскому, и
на другой же день засѣла за него: я разсказала ему, какъ инспектриса
приказала намъ оставить классъ, когда войдетъ учитель исторіи, объ-
ясняла ему причину, не дозволившую мнѣ повиноваться ей, изложила
и мой разговоръ съ ташап, не утаивъ отъ него и моихъ выраженій,
такъ возмутившихъ ее. Я писала ему, что нѳ сомнѣваюсь въ моемъ
увольненіи изъ института и въ виду этого просила его руководить моими
занятіями внѣ стѣнъ заведенія.
Въ субботу вечеромъ, передъ тѣмъ, какъ воспитанницамъ прихо-
дилось идти въ церковь, ко мнѣ забѣжала Ратманова съ извѣстіемъ,
что инспектриса продолжаетъ каждый день ходить къ начальницѣ и что,
несмотря на это, никто изъ нихъ не вспоминалъ о насъ. Но я все-таки
опасалась, что инспектриса вспомнитъ свою угрозу насчетъ церкви и,
чтобы избѣжать этого наказанія, слегла въ постель. Это оказалось со-
вершенно лишнимъ: прошло болѣе недѣли, а между тѣмъ никто нѳ на-
поминалъ мнѣ о моемъ исключеніи изъ института, и я отправилась въ
классъ, какъ ни въ чемъ не бывало. Ушинскій, послѣ отсутствія своего
— 414 —
вслѣдствіе болѣзни, опять началъ читать лекціи. Въ первый же разъ
послѣ своего прихода онъ долго сидѣлъ у инспектрисы, но о чемъ они
толковали между собой, для насъ осталось неизвѣстнымъ.
Я нѣсколько разъ послѣ этого встрѣчалась съ Ушинскимъ и одна,
и въ обществѣ подругъ, но онъ ни разу нѳ далъ мнѣ замѣтить, что по-
лучилъ мое письмо. По внѣшнему виду онъ становился все болѣе угрю-
мымъ и болѣзненнымъ: его и безъ того блѣдныя, исхудалыя щеки осу-
нулись еще болѣе, лобъ пожелтѣлъ, глаза горѣли лихорадочнымъ огнемъ.
Мы нѳ рѣшались подходить ни къ нему, ни къ учителямъ, и никто изъ
нихъ не разговаривалъ съ нами болѣе.
Госпожа 3. Э. Мордвинова въ своемъ біографическомъ очеркѣ
«Статсъ-дама М. П. Леонтьева» возмущается тѣмъ, что біографы Ушин-
скаго приписываютъ разстройство ѳго здоровья непріятностямъ, клеве-
тамъ и доносамъ, испытаннымъ имъ въ Смольномъ. Хотя біографы, го-
воритъ она, нѳ называютъ фамиліи Леонтьевой, но прежде всего имѣютъ
въ виду именно еѳ, какъ особу, облеченную наибольшею властью въ
Смольномъ. Желая опровергнуть это и показать, что Леонтьева сочув-
ствовала всему благородному и прекрасному, а слѣдовательно, и рефор-
мамъ Ушинскаго, она старается доказать это, помѣстивъ въ своей книгѣ
два подлинныхъ письма (Леонтьевой и Ушинскаго), извлеченныхъ изъ
архивовъ, изъ которыхъ видно, что въ 1858 г. Леонтьева черезъ Деля-
нова (бывшаго тогда членомъ совѣта женскихъ учебныхъ заведеній и
попечителемъ Петербургскаго учебнаго округа) предлагала Ушинскому
занять должность инспектора въ Смольномъ, и что онъ на это согла-
сился. Но эти письма не доказываютъ того, что желаетъ доказать г-жа
Мордвинова. Очень возможно, что Леонтьева предложила Ушинскому
инспекторство уже тогда, когда узнала объ этомъ мнѣніе императрицы
и Норова, которымъ біографы и приписываютъ назначеніе Ушинскаго,
ссылаясь при этомъ на ѳго собственныя слова. Но если бы даже Леон-
тьева и совершенно самостоятельно выразила желаніе имѣть инспекто-
ромъ Ушинскаго, то это еще совсѣмъ не говоритъ о ея сочувствіи къ
нему, тѣмъ болѣе, что въ то время она ни разу не видала его.
Нужно замѣтить, что. за нѣсколько мѣсяцевъ до приглашенія Ушин-
скаго умеръ инспекторъ Смольнаго Тимаевъ, а на ѳго мѣсто члены со-
вѣта *) предложили принять на испытаніе Полевого, сына писателя,
очень молодого человѣка, который весьма не понравился Леонтьевой.
*) Смольный находился подъ коллективнымъ управленіемъ трехъ лицъ:
1) начальницы, которой ввѣренъ былъ надзоръ за нравственнымъ и физическимъ
воспитаніемъ двухъ институтовъ, 2) члена по учебной части, слѣдившаго за
образованіемъ, и 3) члена по хозяйственной части, наблюдавшаго за правиль-
нымъ расходованіемъ суммъ. Всѣ члены совѣта назначались высочайшею вла-
стью, и двое изъ нихъ—изъ высшихъ сановниковъ государства.
— 415 —
Желая какъ можно скорѣе избавиться отъ нѳго, она предлагала нѣсколь-
кимъ лицамъ занять должность инспектора, но дѣло не налаживалось,
и уже тогда она черезъ Делянова обратилась къ Ушинскому, который
въ то время былъ инспекторомъ Гатчинскаго института. Что же ка-
сается утвержденія г-жи Мордвиновой, что Леонтьева не мѣшала про-
веденію реформъ въ учебномъ дѣлѣ, то это вѣрно лишь въ извѣстной
степени. Конечно, довольно мудрено было начальницѣ препятствовать
ихъ введенію, когда онѣ оффиціально были утверждены свыше. Но бу-
дучи особой до мозга костей дико консервативной, Леонтьева не могла
индифферентно смотрѣть на какія бы то ни было перемѣны, а особенно,
когда замѣтила, что онѣ въ корнѣ подтачиваютъ нравы и обычаи ин-
ститута. Правда, она допустила бесѣды ученицъ съ учителями во время
уроковъ, но какъ-только онѣ приняли живой характеръ, этому былъ по*
ложенъ конецъ. Точно также и въ остальныхъ реформахъ она стара-
лась вытравить все живое.
Что же касается личности Ушинскаго, то какъ только Леонтьева
поняла его характеръ, она начала дѣлать все, чтобы отравить ему су-
ществованіе. Какъ она, такъ и классныя дамы нѳ могли сразу проявить
ненависть, которую они почувствовали къ нему: благосклонное отноше-
ніе къ нему императрицы заставляло ихъ до поры до времени весьма
дипломатично обращаться съ нимъ. Да и самъ Ушинскій былъ не изъ
тѣхъ, которыхъ можно было легко и просто затереть. И вотъ потому-то,
желая досаждать и мстить ему, онѣ пока травили учителей. Да и могли-
ли не только сочувствовать другъ другу, но мало мальски переваривать
одинъ другого эти двѣ личности—Леонтьева и Ушинскій, столь различ-
ные между собой по своему характеру, понятіямъ и воззрѣніямъ! Леон-
тьева—осколокъ старины глубокой, особа съ допотопными традиціями и
взглядами, съ манерами, до комизма чопорными, съ придворнымъ вы-
сокомѣріемъ, съ ханжеской моралью, требующая отъ каждаго полнаго
подчиненія своему авторитету и подобострастнаго поклоненія передъ
каждымъ своимъ словомъ, и онъ, Ушинскій,—представитель новой жизни,
носитель новыхъ, прогрессивныхъ идей, съ энергіей страстной натуры
проводящій ихъ въ жизнь, до мозга костей демократъ по своимъ убѣж-
деніямъ, считавшій пошлостью и фокусами всякій этикетъ, всѣмъ серд-
цемъ ненавидящій формализмъ и рутину, въ чёмъ бы они ни проявля-
лись! Такія жѳ діаметрально противоположныя цѣли преслѣдовали обѣ
эти личности и въ воспитаніи: она, упорно стремившаяся къ тому, чтобы
воспитанницъ двухъ огромныхъ институтовъ привести къ одному знаме-
нателю, онъ—горячій защитникъ свободной мысли и индивидуальнаго
развитія. У нихъ была только одна черта, общая другъ другу,—власто-
любіе, но, конечно, она лишь усиливала 'ихъ взаимную ненависть и
вражду. Нервный и болѣзненно-раздражительный, Ушинскій, человѣкъ
— 416 —
во всеоружіи знаній, прекрасно знавшій себѣ цѣну, не могъ вынести
препятствій прн своемъ быстромъ шествіи впередъ по пути прогресса
и новшествъ и наносилъ удары своимъ врагамъ, нѳ обращая ни ма-
лѣйшаго вниманія на ихъ служебное положеніе. Властолюбивая Леонтьева
отъ которой до сихъ поръ исходило все, что дѣлалось въ институтѣ,
которой всегда и во всемъ принадлежала власть и иниціатива, нѳ смѣла
болѣе вмѣшиваться въ учебное дѣло. И прежде оно находилось въ вѣ-
дѣніи инспектора, но, несмотря на это, она, по. своему произволу, вы-
брасывала изъ заведенія каждаго учителя, который ей не нравился.
Теперь же въ выборъ учителей она совсѣмъ не могла вмѣшиваться.
Уже однимъ этимъ она была уязвлена въ своемъ самовластіи и само-
державіи. Къ тому же Ушинскій отличался еще одною чертой характера,
совершенно не переносной для институтскаго начальства: наблюдатель-
ный, остроумный, находчивый, рѣзкій и прямой, съ презрѣніемъ отно-
сившійся къ пошлости, онъ рѣшительно не могъ удержаться отъ сар-
казмовъ, а институтское начальство, по своему совершенному невѣжеству,
представляло для этого широкое поле.
Въ то время, о которомъ я говорю, Ушинскій уже пользовался
большое извѣстностью въ обществѣ: его остроумныя замѣчанія, мѣткія
выраженія и характерные эпитеты о женскомъ персоналѣ Смольнаго
ходили по городу и нерѣдко оттуда переносились черезъ наши стѣны. Какъ
отравленныя стрѣлы, вонзались они въ сердца нашего высшаго и низ-
шаго начальства и все бблыпую ненависть возбуждали къ Ушинскому.
Преданные ему друзья-учителя предостерегали его, говоря, что этимъ
онъ создаетъ себѣ особенно много враговъ, .которыхъ и безъ того
у него достаточно вслѣдствіе его реформаторской дѣятельности.
Наконецъ, начальство почувствовало, что настало время не только
косвенно задѣвать Ушинскаго, нападая на учителей, и начало распу-
скать лично о немъ всевозможныя клеветы. Мы, воспитанницы, слышали
объ обвиненіяхъ, сыпавшихся на него, но они доходили до насъ въ
такой неопредѣленной формѣ, что мы нѳ могли составить себѣ ни ма-
лѣйшаго представленія о борьбѣ, которую ему пришлось вынести.
Уже послѣ выпуска, когда онъ однажды посѣтилъ меня, я въ при-
сутствіи нѣсколькихъ его знакомыхъ просила разсказать намъ, въ чемъ
обвиняло его институское начальство и почему ему такъ скоро приш-
лось оставить институтъ. Константинъ Дмитріевичъ началъ свой раз-
сказъ довольно спокойно, но скоро пришелъ въ крайне нервное возбуж-
деніе, а черезъ нѣсколько минутъ бросалъ уже отрывочныя фразы и,
наконецъ, со словами «не могуі» совсѣмъ умолкъ. Съ тѣхъ поръ я боя-
лась безпокоить его тою же просьбою.
Вотъ, что я могла узнать по этому поводу отчасти отъ него са-
— 417 —
мого, а также и отъ близкихъ къ нему учителей, которымъ онъ тоже
кое-что сообщалъ объ этомъ.
Когда онъ понялъ, что классныя дамы стараются своими «фоку-
сами и мелочною пошлостью» раздражать учителей, онъ убѣдительно
просилъ ихъ не обращать на это ни малѣйшаго вниманія. И они
дѣйствительно, твердо держались даннаго ему слова. Но вотъ однажды
М. И. Семѳвскій пришелъ разсказать ему объ описанномъ выше инци-
дентѣ съ нимъ. Ушинскій взглянулъ на это, какъ на простое недора-
зумѣніе. Онъ смотрѣлъ на инспектрису, какъ на единственную образо-
ванную, умную и порядочную женщину въ нашемъ институтѣ; къ тому
же, она всегда выражала сочувствіе его реформамъ. Правда, въ бесѣ-
дахъ съ нимъ она соглашалась далеко не со всѣми его взглядами на
воспитаніе, но тѣмъ болѣе Ушинскій вѣрилъ въ искренность ея сочув-
ствія. Когда онъ узналъ о скандалѣ, устроенномъ ею М. И. Семевскому,
онъ не могъ допустить, чтобы инспектриса, безъ всякой причины, могла
ошельмовать человѣка, и рѣшилъ, что, вѣроятно, она вынуждена была
спѣшно увести куда-нибудь воспитанницъ. Но когда черезъ нѣсколько
дней получено было мое письмо, онъ понялъ, что ошибся. Онъ отпра-
вился къ инспектрисѣ и заявилъ ей, что если она еще разъ, не про-
вѣривъ надлежащимъ образомъ обвиненій классныхъ дамъ относительно
учителей, найдетъ необходимымъ нанести кому-нибудь изъ нихъ оскор-
бленіе и тѣмъ лишитъ воспитанницъ лекціи, онъ немедленно же оста-
витъ институтъ.
Вѣроятно, инспектриса, переговоривъ объ этомъ съ начальницею,
не нашла возможнымъ тотчасъ же довести свое дѣло до конца; вслѣд-
ствіе этого и меня съ Ратмановой рѣшено было оставить въ покоѣ; но
свою борьбу съ Ушинскимъ онѣ не прекратили. Хотя въ одномъ изъ
писемъ къ императрицѣ, скоро послѣ введенія учебной реформы, Леонтьева
хорошо аттестуетъ ей Ушинскаго и новыхъ учителей, но, вѣроятно,
это нужно было по ея соображеніямъ, тѣмъ болѣе, что высшія власти
находили тогда реформы Ушинскаго необходимыми, а затѣмъ настали
другія времена. Въ наиболѣе острый періодъ раздоровъ между началь-
ницей и Ушинскимъ, что происходило въ концѣ третьяго и послѣдняго
года его инспекторства, начальница все чаще намекала ему на то, что
избранные имъ учителя оказались людьми невоспитанными. Но этимъ
она не ограничилась и начала задавать ему вопросы, то подъ личиною
добродушія, то не скрывая ироніи, что учителя, можетъ быть, и введены
были имъ съ цѣлью пропагандировать опасныя и вредныя идеи. Еще
чаще она упрекала ѳго за то, что онъ, по ея словамъ, подкапывается
подъ устои моральнаго институтскаго воспитанія, стараясь выбросить
за бортъ, какъ ненужный хламъ, всю женственность, скромность и
другія особенности, составляющія главный фундаментъ воспитанія молодой
Воспоминанія.	27
.— 418 —
дѣвушки. Она не говорила прямо, что она подразумѣвала подъ этимъ
обвиненіемъ, и Ушинскій объяснялъ его только тѣмъ, что лекціи учи-
телей послѣ реформы приняли характеръ дружескихъ бесѣдъ между
ними и ученицами,—другихъ преступленій онъ за собою не зналъ. Раз-
дражало начальницу и то, что Ушинскій открыто стремился къ уничто-
женію власти классныхъ дамъ. По этому поводу она объяснялась болѣе
опредѣленно и говорила ѳму, что святое значеніе классной дамы какъ
воспитательницы, онъ рѣшилъ свести на роль простого сторожа и при-
вратника. Этихъ «уважаемыхъ» наставницъ, по ея словамъ, онъ, Ушин-
скій, обрывалъ, обращался съ ними надменно и тѣмъ ронялъ ихъ авто-
ритетъ передъ воспитанницами. Ушинскій отрицалъ надменность въ
обращеніи съ ними, но настаивалъ на томъ, что ихъ педагогическая
система приноситъ воспитанницамъ огромный вредъ, и указывалъ на зло-
употребленія ими своею властью. Сильно уязвляло самолюбіе Леонтьевой
также и то, что Ушинскій осмѣлился ломать и передѣлывать на свой
ладъ нѳ только учебныя программы, для чего онъ, по ея словамъ, былъ
призванъ, но и обычаи и нравы, установившіеся въ институтѣ, забывая,
что нравственное воспитаніе поручено ей, одной только ей, какъ члену
совѣта и какъ начальницѣ, утвержденной императрицею.
Были и нѳдоразумѣнія, начавшіяся съ момента введенія реформъ,
но тогда они смягчались уступчивостью съ той или съ другой стороны,
впослѣдствіи жѳ они сильно обострились. Когда учебныя программы
были утверждены, ученицъ пришлось распредѣлять по классамъ: лучшія
изъ нихъ были назначены въ седьмой, высшій классъ, а слѣдующихъ
за ними, весьма значительную группу воспитанницъ, Ушинскій не нахо-
дилъ возможнымъ оставить въ институтѣ, такъ какъ онѣ оказывались
не только совершенно невѣжественными по всѣмъ предметамъ пройден-
наго курса, но между ними находилось нѳ мало безграмотныхъ, даже
плохо читавшихъ по-русски. Начальница настаивала на томъ, чтобы
Ушинскій всѳтаки оставилъ ихъ въ институтѣ, а онъ находилъ, что
имъ волею неволею приходится явиться жертвами до невѣроятности
неудовлетворительной системы прежняго преподаванія. Онъ доказывалъ,
что эти дѣвушки, несомнѣнно, могли бы еще многому научиться, но
только въ томъ случаѣ, если бы ихъ образованіе и умственное развитіе
начато было съ обученія первоначальной грамотѣ и предметамъ элемен-
тарнаго курса младшаго класса. Между тѣмъ, вслѣдствіе ихъ возраста,
онъ нѳ имѣетъ права посадить ихъ въ младшій классъ, а можетъ
устроить для нихъ лишь особую параллель седьмого класса. Если въ
ней будутъ читать даже сокращенный курсъ и, насколько возможно,
популярный, то, по мнѣнію Ушинскаго, и изъ этого для этихъ воспи-
танницъ нѳ будетъ никакой пользы. Онѣ нѳ только ничего нѳ усвоили
за все время своего воспитанія, но, нѳ работая головой въ продолженіе
— 419 —
всего юнаго возраста, притупили свои способности, и не будутъ въ
состояніи воспользоваться даже упрощеннымъ курсомъ. Однако, Леонтьева
настояла на томъ, чтобы для нихъ былъ устроенъ параллельный
классъ.
Предсказаніе Ушинскаго сбылось: воспитанницы этого класса плохо
учились (какъ это ни странно, ихъ называли «вдовами», и эта кличка
такъ и осталась за ними). Передъ ихъ выпускомъ опять возникли пре-
реканія между Леонтьевой и Ушинскимъ, но теперь уже болѣе остраго
характера, такъ какъ къ этому времени ихъ' отношенія ухудшились.
Леонтьева настаивала на томъ, чтобы воспитанницамъ, учившимся въ
параллельномъ отдѣленіи, были выданы аттестаты; Ушинскій наотрѣзъ
отказался это сдѣлать. Онъ находилъ, что аттестаты могутъ вводить въ
заблужденіе родителей, которые, часто только на основаніи ихъ, пригла-
шаютъ дѣвушекъ въ качествѣ преподавательницъ. И воспитанницамъ па-
раллельнаго отдѣленія были выданы лишь свидѣтельства съ обозначе-
ніемъ успѣховъ по каждому предмету, большею частью, весьма пло-
хихъ.
Послѣднимъ моментомъ борьбы между этими двумя лицами было
слѣдующее: послѣ окончанія выпускныхъ экзаменовъ, въ началѣ марта
1862 г., имп. Марія Александровна пріѣхала въ Смольный, на Николаев-
скую половину, раздавать награды. Ушинскій по списку вызывалъ
каждую воспитанницу, которой государыня вручала награду. Когда
это торжество окончилось, Ушинскій, по институтскому этикету, долженъ
былъ моментально раскланяться съ государыней и быстро отойти въ
сторону, уступивъ свое мѣсто начальницѣ. Но онъ не имѣлъ объ этомъ
ни малѣйшаго понятія и продолжалъ стоять на своемъ мѣстѣ. Госу-
дарыня заговорила съ нимъ и въ то же время отправилась привѣт-
ствовать воспитанницъ, выстроенныхъ по классамъ. Ушинскій слѣдо-
валъ за ней, отвѣчая на ея вопросы. Для людей, непосвященныхъ въ
нравы института, въ этомъ не было ничего особеннаго: императрица
подходитъ къ воспитанницамъ то одной, то другой группы, произноситъ
слова привѣтствія, а когда идетъ далѣе, продолжаетъ разговоръ съ
инспекторомъ. Но институтское начальство находило, что честь сопровож-
дать императрицу принадлежитъ только начальницѣ: Леонтьева дрожала
отъ волненія, а классныя дамы, усматривая въ поведеніи Ушинскаго
величайшее оскорбленіе, нагло нанесенное ихъ начальницѣ, подошли къ
членамъ совѣта, присутствовавшимъ здѣсь, и просили ихъ довести до
свѣдѣнія императрицы о „наглой продѣлкѣ" Ушинскаго. Выпускныя
воспитанницы Николаевской половины, стоявшія поблизости и слышавшія
весь разговоръ, были имъ возмущены, толпой двинулись къ любимому ин-
спектору и при государынѣ выразили ему свою благодарность за его труды
и заботы о нихъ. Государыня обратила на это вниманіе и сказала, что
27*
— 420 —
ее трогаютъ добрыя чувства воспитанницъ къ людямъ, потрудившимся
на ихъ пользу.
Послѣ этого положеніе Ушинскаго въ институтѣ сдѣлалось не-
выносимымъ: на него не только посыпались клеветническія обвиненія,
но полетѣли даже доносы, на которые ему пришлось давать оффиціаль-
ныя объясненія. Пунктовъ обвиненія оказалось такъ много, что на
составленіе оправданія потребовалось .почти двое сутокъ, которыя Ушин-
скій провелъ, лишь изрѣдка вставая съ мѣста. Когда онъ кончилъ ра-
боту, кровь хлынула у него горломъ, а на слѣдующій день онъ всталъ
съ постели страшно посѣдѣвшимъ. Въ концѣ того же марта мѣсяца
1862 г., ровно черезъ три года послѣ своего вступленія въ должность
инспектора, Ушинскій подалъ прошеніе объ увольненіи его отъ службы
въ Смольномъ. Вмѣстѣ съ нимъ, кромѣ двухъ-трехъ, вышли и всѣ препо-
даватели, введенные имъ.
Несправедливо было бы утверждать, что вѣчныя дрязги, недоразу-
мѣнія, безсмысленные клеветы и доносы институтскаго начальства были
единственными причинами, погубившими здоровье Ушинскаго: оно было
слабо у него съ юныхъ лѣтъ, но несомнѣнно, что изъ ряда вонъ тяже-
лая борьба, которую ему пришлось вести во всѣ три года его инспек-
торства, въ связи съ необыкновенно напряженною дѣятельностью, дали
сильный толчокъ развитію болѣзни легкихъ, которою онъ страдалъ во
все время своей послѣдующей короткой жизни. Тяжелая утрата Ушин-
скимъ сына въ 1870 г. была другимъ роковымъ ударомъ въ его жизни,
и онъ умеръ въ томъ же году отъ воспаленія легкихъ, всего лишь
47 лѣтъ отъ роду.
Моя задача состояла въ томъ, чтобы показать, какой переворотъ
произвелъ Ушинскій въ Смольномъ, въ этомъ въ то время совершенно
отжившемъ учебно-воспитательномъ учрежденіи, и выяснить его вліяніе
на ученицъ. Я хотѣла представить эту сторону дѣятельности великаго
русскаго педагога потому, что она была лишь намѣчена его біографами,
но сов’сѣмъ нѳ описана, а я могла это сдѣлать, какъ одна ивъ его
ученицъ, испытавшая на себѣ всю силу его вліянія, и какъ свидѣтель-
ница его преобразованій въ институтѣ. Я не пишу біографіи Ушинскаго,
не останавливаюсь и на той сторонѣ его дѣятельности, которою онъ пре-
имущественно ствжалъ громкую славу, т. е. на его замѣчательныхъ ли-
тературныхъ трудахъ на пользу семьи и школы, но буду указывать и въ
нѣкоторыхъ послѣдующихъ очеркахъ на тѣ стороны его характера, ко-
торыя выяснились для мѳня еще болѣе при дальнѣйшемъ моемъ знаком-
ствѣ съ нимъ уже внѣ институтскихъ стѣнъ.
— 421 —
ГЛАВА ХПІ.
Выходъ изъ института.
Въ первыхъ числахъ февраля 1862 г. я должна была сдать въ
институтѣ послѣдніе экзаменъ. За недѣлю до него пріѣхала въ Петер-
бургъ моя мать. Я умоляла ее взять мѳня изъ института въ тотъ день
и часъ, когда окончится мой послѣдній экзаменъ, не ожидая'оффиціаль-
наго выпуска. Отъ послѣдняго экзамена до формальнаго выпуска должно
было пройти болѣе мѣсяца, и, сидя въ институтскихъ стѣнахъ, безъ
всякаго дѣла, я бы напрасно потеряла много времени. Должна сознаться,
что хотя я дѣйствительно рвалась къ занятіямъ, но все же на первомъ
планѣ тутъ умыселъ былъ другой. Мнѣ казалось, что, если меня возь-
мутъ домой тотчасъ послѣ послѣдняго экзамена, это будетъ блистатель-
нымъ протестомъ противъ начальства и наглядно покажетъ ему, что я
сидѣла послѣдніе полтора года въ ненавистномъ для меня институтѣ
только ради новаго преподаванія. О желаніи сдѣлать изъ моего уско-
реннаго выхода протестъ и тѣмъ уязвить моихъ враговъ въ самое сердце,
я нѳ говорила матери.
Экзаменъ окончился въ 12 ч. утра. Воспитанницы отправились
завтракать, а я бросилась въ дортуаръ, гдѣ меня уже поджидала матушка
со свертками и картонками. Возвратившись изъ столовой, нѣсколько
подругъ прибѣжали къ намъ и начали помогать мнѣ одѣваться, сопро-
вождая свои услуги болтовней, шутками, звонкимъ смѣхомъ, примѣривая
на себя то одно, то другое изъ моего туалета. Окруженная толпою мо-
лодыхъ дѣвушекъ, моя мать съ восторгомъ наблюдала ихъ оживленныя
лица и обнимала то одну, то другую изъ нихъ.
Прежде всего мы отправились прощаться къ инспектрисѣ. Послѣ
инцидента на лекціи исторіи Сентъ-Илеръ, кромѣ оффиціальныхъ замѣ-
чаній, ни разу не разговаривала со мной, и я дѣлала все, чтобы не
попадаться ей на глава. И вотъ послѣ долгаго промежутка холодныхъ
отношеній намъ пришлось, наконецъ, столкнуться съ нею, чтобы рас-
прощаться навсегда. Радушно поздоровавшись съ матушкою, она при-
жала мѳня къ своей груди со словами: <Конецъ всѣмъ недоразу-
мѣніямъ. Я всѣхъ васъ горячо любила! И ты когда-нибудь вспом-
нишь меня съ добрымъ чувствомъ!» При этомъ она высказала мнѣ
самыя лучшія пожеланія, просила навѣщать ее, и сама обѣщала
посѣтить насъ. Мою мать, видѣвшую нашу «шатап» въ первый разъ,
но зйавшую ее не только по моимъ, но и по дядюшкинымъ разска-
замъ, она просто очаровала. Когда мы вышли отъ нея, она все
— 422 —
Повторяла: «Нѣтъ человѣка безъ грѣха! А все таки она обворожитель-
ная женщина!»
Какъ только мы опустились внизъ, швейцаръ доложилъ намъ, что
инспекторъ проситъ насъ зайти къ нему въ пріемный залъ. Послѣдніе
дни я обдумывала все, о чемъ хотѣла говорить съ нимъ въ ѳтотъ зна-
менательный для меня день. Я собиралась сказать ему, что буду съ
благоговѣніемъ вспоминать о нѳмъ, укажу ему, какое громадное значеніе
онъ имѣлъ для насъ, его ученицъ. Но мѳня охватилъ ужасъ при мысли,
что если я сію минуту и не прощаюсь съ нимъ окончательно, то черезъ
мѣсяца два-три, когда мнѣ придется уѣхать изъ Петербурга, навсегда
потеряю его, и я мысленно повторяла себѣ, что вмѣстѣ съ нимъ по-
тухнетъ для меня весь свѣтъ, что я останусь навсегда безъ руководи-
теля и поддержки. У меня такъ забилось сердце, когда я вошла въ залу,
гдѣ расхаживалъ Ушинскій, что я забыла все, что собиралась ему сказать,
да у мѳня и не хватило бы смѣлости произнести передъ нимъ такую
рѣчь. Увидавъ его, я такъ сконфузилась, что забыла даже отрекомендо-
вать мою мать и стояла посреди комнаты съ опущенной головой, дѣлая
усилія, чтобы нѳ разрыдаться, а слезы градомъ катились изъ моихъ глазъ.
Ушинскій молча остановился передо мною, положилъ руку на мое
плечо и съ отеческою'ласкою заговорилъ: «Ну, вотъ, ну вотъ... (его
всегда смущали слезы). А я вѣдь приказалъ скорѣе позвать васъ сюда,
думалъ, что вы носитесь теперь всюду съ видомъ побѣдительницы!
Боялся, что устроите скандалъ, какой-нибудь протестъ! Ну что же, еще
нѳ успѣли?
Слезы душили меня, и, не будучи въ силахъ отвѣчать, я лишь отри-
цательно покачала головой.
— И прекрасно! Какіе тамъ счеты!—И видя, что я всѳ еще взвол-
нована, онъ обратился къ матушкѣ, которая начала горячо благодарить
его за все, что онъ сдѣлалъ для меня.
— Вы знаете,—говорилъ онъ мнѣ,—что я никого изъ моихъ уче-
ницъ не оставлю теперь въ покоѣ. На какой конецъ свѣта вы бы ни
заѣхали, вы должны давать мнѣ отчетъ о своемъ времяпрепрово-
жденіи, о своихъ занятіяхъ. Вѣдь васъ нужно держать въ ежовыхъ ру-
кавицахъ!
Моя мать тоже шутливо возразила ему, что со мною можно теперь
обойтись и безъ этого, что я сама только и рвусь къ запятіямъ.
— Вы нѳ очень-то полагайтесь на ея слова: она особа увлекаю-
щаяся! Правда, въ послѣднее время она серьезно занималась, ну а
услышитъ звонъ шпоръ (онъ зналъ, что, до отъѣзда въ провинцію, я
буду жить въ военной средѣ), и вся уйдетъ въ звуки вальса!.. Жаль,
очень жаль, что она не можетъ жить среди людей трудящихся! Тогда я
не боялся бы за нее! Ну, да я вамъ не дамъ погрузиться съ головой
— 423 —
въ ваши оборочки и фалборочки! Черезъ недѣльки двѣ-три непремѣнно
нагряну къ вамъ, узнаю, что вы путнаго сдѣлали за это время. Вы не
думайте, что я врагъ веселья, напротивъ даже, но развлеченія могутъ
быть только послѣ труда!
И онъ, по прежнему обращаясь то ко мнѣ, то къ моей матери,
говорилъ о томъ, какъ необходимо развивать въ себѣ вкусъ къ здоро-
вымъ удовольствіямъ: совѣтовалъ ходить въ театръ на пьесы Остров-
скаго, но передъ каждымъ представленіемъ прочитывать пьесу, которую
придется смотрѣть, а если есть возможность, и критическій ѳя разборъ,
указывалъ на необходимость посѣщать публичныя лекціи, особенно лекціи
Костомарова, съ тѣмъ жѳ условіемъ, т. ѳ., чтобы до нея подготовиться
къ ея слушанію.
— Видите-ли, я все толкую о развлеченіяхъ, но вѣдь, кромѣ нихъ,
должны жѳ вы подумать и о какомъ-нибудь серьезномъ умственномъ
трудѣ. Когда я къ вамъ пріѣду, я привезу вамъ списокъ книгъ, и мы
сообща рѣшимъ, надъ чѣмъ вамъ слѣдуетъ поработать во время вашего
пребыванія въ Петербургѣ. Но рука объ руку съ серьезной умственной
работой и здоровыми развлеченіями, вы должны выбрать еще какую-
нибудь воскресную школу, чтобы обучать дѣтей грамотѣ и посѣщать
лучшія элементарныя школы, прислушиваться къ преподаванію хорошихъ
учителей. Я вамъ привезу рекомендательныя письма и укажу, въ какія
изъ школъ вамъ полезнѣе проникнуть. Вы со всѣми уже простились
здѣсь?—вдругъ спросилъ онъ, протягивая мнѣ руку на прощанье.
Я отвѣчала, что мы должны явиться еще къ начальницѣ, которая
дала намъ знать объ этомъ черезъ инспектрису. Ушинскій пристально
посмотрѣлъ на мѳня своими проницательными глазами и строго доба-
вилъ: «Надѣюсь, вы нѳ унизите себя на прощанье какою-нибудь неумѣст-
ною выходкой?»
Каждое слово Ушинскаго было для всѣхъ насъ, ѳго ученицъ, за-
кономъ, нарушить который никто бы не рѣшился. Но если бы онъ и
нѳ предупредилъ мѳня о томъ, что я должна держать сѳбя съ началь-
ницею въ границахъ предписаннаго почтенія, я сама уже рѣшила, что
нѳ пророню у нея ни звука.
Однако, несмотря на то, что я строго выдержала обѣтъ молчанія
и была нѣма, какъ рыба, визитъ нашъ къ . ней окончился весьма пе-
чально. Какъ только мы были введены въ пріемный покой начальницы,
мы подошли съ матерью къ столу, за которымъ она сидѣла. Чуть-чуть
кивнувъ намъ головой въ знакъ оффиціальнаго привѣтствія, она тотчасъ
начала говорить о томъ, какъ радо институтское начальство, что оно
на мѣсяца полтора раньше положеннаго срока избавляется отъ при-
сутствія въ институтѣ моей особы. Все это она произносила, обращаясь
къ моей матери и, по своему обыкновенію, медленно отчеканивая слова,
— 424 —
желая точно молотомъ вбить ихъ въ ея голову, но та все выслушивала
молча. Я уже начинала надѣяться, что все сойдетъ благополучно, какъ
вдругъ' Леонтьева, по прежнему обращаясь только къ моей матери, на-
чала припоминать, какъ она выразилась, «грязную исторію съ брать-
ями вашей дочери, въ которой такую недостойную роль игралъ вашъ
братъ, а ея дядюшка, съ виду почтенный генералъ, надѣлавшій всѣмъ
намъ массу непріятностей».
Тутъ уже вспыльчивая по натурѣ матушка не стерпѣла и, прер-
вавъ разглагольствованія начальницы, запальчиво заговорила о томъ,
что только институтское начальство могло сдѣлать что-то грязное изъ
простого свиданія ея сыновей съ ихъ родною сестрою. Что касается ея
брата, то она, начальница Леонтьева, должна быть ему еще безконечно
признательна за то, что онъ не довелъ зту исторію до свѣдѣнія госу-
даря. Матушка прибавила еще, что она рѣшительно нѳ понимаетъ, «за-
чѣмъ ея превосходительству понадобилось вспомнить объ этой во всѣхъ
отношеніяхъ выясненной исторіи, въ которой кругомъ виновато было
институтское начальство, повѣрившее клеветническому доносу классной
дамы. Вѣроятно, ея превосходительство», смѣло добавила матушка, «вспо-
минаетъ эту исторію потому, что она, ея превосходительство, привыкла
говорить только съ подчиненными, не смѣющими возражать ей, что
же касается ея, Александры Степановны Цѳвловской, то она нѳ под-
чиненная ей, а потому и не желаетъ выслушивать клеветъ, признан-
ныхъ за таковыя даже институтскимъ начальствомъ, а что это было
именно такъ, какъ она говоритъ, видно уже изъ того, что инспектриса
просила ѳя брата не доводить эту исторію до государя».
Такого потока горячей рѣчи моей матери начальница нѳ въ си-
лахъ была остановить. Величественно поднявшись съ дивана, она про-
тянутою рукой гнѣвно указала моей матери на дверь. Но та поверну-
лась къ ней спиной только тогда, когда договорила послѣднее слово.
Мы спускались уже по лѣстницѣ, когда, вся запыхавшись, насъ
нагнала Оленкина (баше сіе сошра§піѳ Леонтьевой). Она протягивала
мнѣ какую-то книгу и съ ужасомъ лепетала: «какія неслыханныя дер-
зости вы осмѣлились наговорить начальницѣ! И все-таки ея превосхо-
дительство такъ ангельски добра, такъ безконечно снисходительна, что
приказала передать вамъ евангеліе. Она надѣется, что эта священная
книга»... Но я замѣтила, что моя мать еще нѳ остыла, порывается что-
то возражать и, схвативъ книгу, потянула матушку за собой.
Мы быстро спустились внизъ, тронулись въ путь, и я навсегда
оставила стѣны «аіша шаіег», чтобы вступить на новую, совсѣмъ не-
извѣстную мнѣ дорогу жизни, къ которой я была совершенно не подго-
товлена институтскимъ воспитаніемъ.
Часть III.
ШЕСТИДЕСЯТЫЕ ГОДЫ.
ГЛАВА XIV.
На волѣ.
Жизнь въ домѣ родственниковъ.—Самостоятельный выѣздъ и полная его
неудача.
Черезъ нѣсколько часовъ послѣ того, какъ я съ великимъ трепе-
томъ въ послѣдній разъ стояла передъ строгимъ ареопагомъ институт-
скихъ экзаменаторовъ, моя мать везла меня въ домъ своего родного
брата, Ивана Степановича Г. и его жены Любовь Дмитріевны. Нѣ-
сколько офицеровъ, ежедневно обѣдавшихъ у дядюшки, какъ у своего
полкового командира, и другіе гости—дамы и мущины, все свѣтское,
исключительное военное общество, уже садились за столъ. Меня подво-
дили то къ одной, то къ другой дамѣ, представляли, что-то говорили,
но я ничего не понимала, подавленная и смущенная массою впечат-
лѣній. Нѣсколько часовъ тому назадъ я еще трепетала за.исходъ по-
слѣдняго экзамена, вынесла разнообразныя напутственныя рѣчи моего
начальства, а теперь я на волѣ, въ первый разъ въ жизни, попала въ
большое общество. Я дѣлала реверансы часто безъ нужды, невпопадъ
отвѣчала «да» и «нѣтъ», замѣчала ѳто сама и еще сильнѣе конфу-
зилась.
Въ первый разъ сидя за большимъ обѣдомъ не съ институтскими
подругами, я мучительно раздумывала: <можно-ли съѣсть весь супъ, на-
литый мнѣ на тарелку, или хорошій тонъ и приличіе обязываютъ
оставлять что-нибудь. Не будутъ-ли дрожать у меня руки, когда я
начну разрѣзать жаркое; не опрокину-ли я чего-нибудь нечаянно?» Я
такъ опасалась всего этого, что, покончивъ съ супомъ, наотрѣзъ отка-
залась отъ дальнѣйшей ѣды, хотя весь день у меня ничего не было
во рту.
— 426 —
Обѣдъ оконченъ: мущины уходятъ курить въ кабинетъ къ дядѣ,
дамы отправляются въ гостиную. Сердце бьется уже не такъ тревожно,
и я начинаю прислушиваться къ разговорамъ дамъ. Оживленно бол-
таютъ о покрояхъ платьевъ, о модныхъ шляпкахъ. «Какъ, развѣ можно
говорить теперь о такихъ пустякахъ?» совершенно серьезно спра-
шиваю я себя.
Новая система обученія въ институтѣ, введенная Ушинскимъ, ко-
торый къ тому же самъ лично имѣлъ громадное вліяніе на институтокъ,
заставила насъ въ послѣдніе полтора года серьезно поработать надъ
своимъ образованіемъ. Но это дало намъ лишь кое-какія элементарныя
свѣдѣнія по нѣкоторымъ отраслямъ знанія, но не могло подготовить къ
жизни насъ, съ ранняго дѣтства изолированныхъ отъ нея. Многія идеи
шестидесятыхъ годовъ, бродившія въ обществѣ, проникали и черезъ наши
толстыя стѣны, но большею частью въ совершенно искаженномъ видѣ,
и въ нашемъ мозгу въ концѣ концовъ образовался какой-то хаосъ. Я
лично вынесла убѣжденіе, что теперь стыдно въ обществѣ вести раз-
говоры о туалетахъ, что всѣ безъ исключенія заняты нынѣ разрѣше-
ніемъ серьезныхъ вопросовъ, но какіе изъ нихъ можно считать та-
ковыми, я въ этомъ не всегда разбиралась. Не имѣла я ни малѣйшаго
представленія и о томъ кругѣ людей, въ среду которыхъ я случайно
попала.
Новые мои знакомые, почти исключительно изъ военнаго круга,
продолжали и въ 60-ые годы свой прежній образъ жизни, ничего об-
щаго не имѣвшій съ идеалами тогдашняго общества. Правда, кое-кто
изъ людей этой среды тоже окунулся въ водоворотъ тогдашней кипучей
жизни, но во всякомъ случаѣ такихъ было крайне мало. Мои же новые зна-
комые стояли въ сторонѣ отъ общественнаго движенія. До нихъ доно-
сился лишь весьма отдаленный шумъ бурнаго потока, который съ мо-
гучею силою несся по русской землѣ. До ихъ ушей доходили обык-
новенно только курьёзы и пошлости, выкидываемые, если можно такъ
назвать, «формалистами движенія» этой эпохи, которые только по внѣш-
ности придерживались идей и стремленій 60-хъ г. г. Подъ ихъ по-
кровомъ они продѣлывали вещи нерѣдко весьма безобразныя и пошлыя,
одни—вслѣдствіе своего скудоумія, другіе—для того, чтобы ловить рыбу
въ мутной водѣ. Узнавая только курьезы о послѣдователяхъ новыхъ
идей, знакомые моего дяди высмѣивали все общественное движеніе,
разсказывали о немъ небылицы и представляли все и всѣхъ въ коми-
ческомъ видѣ.
Къ намъ въ гостиную начали входить мущины. Подлѣ меня сѣлъ
одинъ изъ офицеровъ и спросилъ, почему я не принимаю никакого
участія въ разговорѣ. Я отвѣчала, что тутъ говорятъ о модахъ, о ко-
торыхъ я не имѣю никакого понятія, да онѣ мѳня и не интересуютъ.
— 427 —
При своей экспансивности и наивности я имѣла глупость прибавить еще:
«Я думала, что услышу разсужденія о литературныхъ произведеніяхъ,
о правахъ человѣка, а тутъ болтаютъ только о тряпкахъ»...
— Не совѣтую вамъ, тайетоізеІІе, идти по этой стезѣ... Этакъ, по-
жалуй, васъ скоро увлекутъ дѣвицы, которыя отрѣзываютъ свои косы, и
молодые люди, разгуливающіе лохматыми!... Да-съ, теперь молодежь пе-
рестаетъ мыться, чесаться и прилично одѣваться, и все это, чтобы вы-
гадать время для изученія наукъ!.. Неужели ради этого и вы погубите
ваши косы?
Въ эту минуту къ намъ вошелъ дядя и предложилъ потанцовать.
Одна изъ дамъ сѣла за рояль, и я весь вечеръ съ увлеченіемъ носи-
лась въ вальсахъ и полькахъ. Офицеръ, который высказалъ опасеніе за
участь моихъ косъ, замѣтилъ мнѣ, что теперь онъ успокаивается на-
счетъ моѳй будущности: страсть къ танцамъ удержитъ меня «отъ не-
приличнаго общества экстравагантныхъ лохмачей обоего пола».
Первыя недѣли, проведенныя въ домѣ родственниковъ, сонная,
однообразная жизнь, пустые разговоры окружающихъ все сильнѣе угне-
тали меня. Сильно возмущала меня и нравственная сторона этихъ людей-
Я постоянно замѣчала лицемѣріе, фальшь и угодничество подчиненныхъ
офицеровъ относительно моихъ превосходительныхъ родственниковъ, ихъ
любезную готовность служить имъ, выказываемую въ ихъ присутствіи,
и беззастѣнчивыя насмѣшки надъ ними за ихъ спиной. Что касается
моей тетушки, то она особенно поражала меня своимъ ничегонедѣла-
ніемъ, растительною жизнью, которую она вела, необыкновенною сонли-
востью и интересами, проявляемыми ею лишь къ мелочамъ.
Это была женщина роста выше средняго, въ ту пору лѣтъ подъ
сорокъ, съ остатками, если не красоты, то миловидности и свѣтскаго
изящества; но ее чрезвычайно портила улыбка, застывшая на губахъ
ея неоживленнаго лица. Она просила меня называть себя не тетя (что
она находила вульгарнымъ), а «та іапіе», была чрезвычайно любезна
со мною, но истинной доброты отъ нея я не видала,—по своей натурѣ
она вообще была къ добру и злу совершенно равнодушна.
Когда она приходила въ столовую утромъ, она долго перемывала
уже вымытую посуду, а покончивъ со своими «чайными обязанностями»,
отправлялась въ сопровожденіи лакея осматривать комнаты; при этомъ
она поднимала съ пола и мебели ^каждую соринку, кусочекъ ниточки
или оброненную булавку и, указывая находку, спрашивала своимъ обыч-
нымъ, спокойнымъ голосомъ: «а это что же?» Получался отвѣтъ: «вѣ-
роятно, маленькій баринъ изволили обронить».
— А на вазѣ опять грязь?—спрашивала генеральша.
— Да вѣдь это муха! Развѣ ее услѣдишь треклятую? Гдѣ сѣла,
тамъ и нагадила!
— 428 —
— Разсужденія о мухѣ можешь оставить при себѣ.
Всѣ свои замѣчанія тетушка высказывала, не повышая и не по-
нижая тона, безъ запальчивости и раздраженія, но такъ какъ ежедневно
на нѣсколькихъ предметахъ она усматривала что-нибудь, не согласо-
вавшееся съ ея понятіемъ объ идеальной чистотѣ и аккуратности, то
обыкновенно приказывала по нѣскольку разъ въ день подметать добрую
половину своей огромной казенной квартиры. Несмотря на то, что ге-
неральша держала себя съ прислугою безъ окриковъ и брани, та не-
навидѣла ее, какъ за придирчивость ко всякой мелочи, такъ и за тре-
бовательность какой-то сверхъестественной чистоты, а еще больше за
ужасающую скупость. Поваръ не смѣлъ поставить супа на плиту, не
доложивъ ей объ этомъ, и, по числу обѣдающихъ, долженъ былъ при ней
наливать въ кастрюлю извѣстное количество кружекъ воды. Въ ея ко-
модахъ, въ разныхъ узелкахъ и мѣшечкахъ хранились самые крошечные
обрѣзки матерій и полотна. Когда приходилось чинить бѣлье или платье
дѣтямъ, генеральша, прежде чѣмъ выдать горничной лоскутокъ, долго
приноравливала его къ дыркѣ, чтобы не дать обрѣзокъ чуть-чуть больше
того, чѣмъ было нужно. Если кто изъ прислуги жилъ въ ея домѣ по-
долгу, то только благодаря ея супругу, котораго домашніе служащіе
очень любили.
Вспыльчивый, крикливый и шумливый генералъ былъ по натурѣ
жалостливымъ и добрымъ человѣкомъ. Послѣ вспышки гнѣва, во время
которой онъ осыпалъ провинившагося, а иногда и невиннаго, отборною
русскою бранью, онъ то и дѣло потихоньку совалъ обиженному имъ
рублевку или трешницу, но подъ условіемъ не смѣть пикнуть объ этомъ
генеральшѣ.
Обзоръ комнатъ такъ утомлялъ пользующуюся неизмѣнно-превос-
ходнымъ здоровьемъ генеральшу, что она часа за полтора до утренняго
завтрака ложилась отдохнуть. Добросовѣстно выполнивъ обязанности хо-
зяйки дома, она немедленно. засыпала такъ крѣпко, что ее приходилось
долго будить каждый разъ, когда кушанье было подано. Ея способность
спать долго и много была просто изумительна. Такъ же крѣпко спала
она и передъ обѣдомъ, и передъ вечернимъ Чаемъ, и этотъ троекратный
отдыхъ днемъ, при совершенномъ отсутствіи физической и умственной
дѣятельности, совсѣмъ не мѣшалъ ея крѣпкому сну : по ночамъ. Если
пріѣздъ гостей или выѣздъ съ визитами выбивалъ ее изъ обычной колеи,
она наверстывала свой сонъ, ложась въ постель тотчасъ послѣ вечер-
няго чая и тогда уже спала до слѣдующаго дня по 13 и 14 часовъ
сряду.	'
Ея супругъ обладалъ живымъ темпераментомъ и отличался про-
тивоположными свойствами. При дѣятельной натурѣ, его, видимо, пора-
жала въ женѣ ея необыкновенная наклонность ко сну, и онъ вѣчно
— 429 -
подтрунивалъ надъ нею. Когда она заспанная выходила къ вечернему
чаю, онъ, сдерживая свою смѣшливость, говорилъ:—Сегодня, кажется,
было особенно сладкое «до», но, можетъ быть, это было «по»? («Эо» и
«по» онъ называлъ привычку жены спать до и послѣ ѣды). Этого было
совершенно достаточно, чтобы прогнать съ глазъ, генеральши послѣдніе
остатки сна. Она, по собственному признанію, никогда нѳ испыты-
вала къ кому бы то ни было ни страстной любви, ни ненависти; ея
кровь всегда спокойно переливалась въ жилахъ, но эта насмѣшка мужа
выводила еѳ изъ себя и волновала до такѳй степени, что ложки и ста-
каны, которые она перетирала, звенѣли въ ея рукахъ. Она бросала на
мужа взглядъ презрительной укоризны и отвѣчала своимъ спокойнымъ
голосомъ: «да, я заснула». Но генералъ уже не могъ сдерживаться: онъ
фыркалъ такъ, что чай брызгалъ у него изо рта.
— Вмѣсто того, чтобы дѣлать совсѣмъ неподходящія замѣчанія
другимъ, вамъ бы давно слѣдовало выучиться пить чай поприличнѣе...—
холодно отчеканивала генеральша.
— Изъ-за чего же тутъ обижаться, мой другъ? Увѣряю тебя... я
всегда изумляюсь твоему постоянству и выдержкѣ. Если, напримѣръ,
солдатъ передъ сраженіемъ...
— Потрудитесь передать солдату то, что ему нужно знать, а
мѳня прошу уволить!—и она гордо и нѳ торопясь выходила изъ сто-
ловой.
За нею быстро бѣжалъ генералъ, упрашивая ее нѳ сердиться, но,
когда возвращался въ столовую, еще долго сморкался и кашлялъ, по-
давляя смѣхъ, снова и снова душившій ѳго.
Обѣдъ и завтракъ для генеральши—самое напряженное время:
трое ѳя дѣтей (два.мальчика и дѣвочка) вбѣгали тогда въ столовую въ
сопровожденіи бонны. Ихъ неугомонность, шаловливость, непосѣдли-
вость, перескакиваніе, съ мѣста на мѣсто повергали ихъ мать въ от-
чаяніе. Но она и на нихъ не кричала, нѳ давала имъ эпитетовъ «бол-
вановъ», которыми нерѣдко осыпалъ ихъ отецъ, нѳ грозила имъ, какъ
онъ, «розгачами» и «березовой кашей», но отстраняла ихъ руки, хва-
тавшія со стола все, что попадалось, и съ мукою въ голосѣ произно-
сила: «развѣ это прилично?»
Послѣ завтрака, если она нѳ выѣзжала съ визитомъ, она садилась
за работу: починка лопнувшихъ швовъ на лайковыхъ перчаткахъ и
пришивка къ нимъ пуговокъ были ея единственнымъ рукодѣліемъ. Въ
такое время она приглашала меня поболтать съ нею до наступленія ея
прѳдъобѣдѳннаго сна, но затѣмъ рѣшила утилизировать этотъ часъ
съ большею пользою и просила меня читать дѣтямъ народныя сказки,
говоря, что знакомство съ народнымъ языкомъ, какъ она слыхала, счи-
тается теперь необходимымъ. Одинъ изъ офицеровъ, по ея просьбѣ,
— 430 —
принесъ какой-то сборникъ для учащихся, и я начала читать одну изъ
сказокъ, но, какъ только попадалось какое-нибудь выраженіе въ родѣ
«простофиля», «дурачина», «бѣсы», «черти», тетушка приходила въ
ужасъ, находя ихъ крайне вульгарными. Она просила меня замѣнить
эту книгу Кольцовымъ, но, когда я прочла нѣсколько его стихотвореній,
она вознегодовала еще болѣе:—Какую пользу,—разсуждала она,—мо-
жетъ принести знаніе такихъ мужицкихъ выраженій, какъ «раззудись
плечо», «горитъ-горма», «старый хрѣнъ заупрямился»? Рѣчь образован-
наго человѣка всегда должна отличаться отсутствіемъ грубыхъ выра-
женій! — Относительно стихотворенія «Дума сокола» она замѣтила:
«Какая глупая мысль идти, куда глаза глядятъ! Это, конечно, понра-
вится дѣтямъ, но имъ необходимо внушить стремленіе обратное тому,
что проповѣдуетъ Кольцовъ. Люди должны отдавать себѣ отчетъ въ
томъ, что дѣлаютъ, а не идти, куда глаза глядятъ! — Когда Коль-
цова я замѣнила сказками Пушкина, отъ тетушки досталось и послѣд-
нему.
Я спросила ее, неужели раньше она нѳ читала ни Пушкина, ни
Кольцова и не училась русской литературѣ? Она отвѣчала, что, конечно,
училась, даже множество стихотвореній Пушкина у нея переписаны въ
альбомчикѣ, но что всѣ эти пустяки у нея, слава Богу, давно испари-
лись изъ головы.
Постоянно выслушивая жалобы тетушки на то, какъ для нея уто-
мительны и несносны визиты, вечера, театры, гости, эваные обѣды, я
съ удивленіемъ спрашивала, кто ее вынуждаетъ ко всему этому.
— Положеніе мужа... наконецъ, всѣ такъ живутъ! Если бы я
могла дѣлать то, что хочу, я никогда не вставала бы съ своей софы.
Первое время меня сильно интересовала тетушка, какъ особа безъ
какихъ бы то ни было личныхъ желаній, вкусовъ, интересовъ, самыхъ
элементарныхъ человѣческихъ требованій, даже безъ стремленія къ про-
стому движенію, пока я не поняла, что она всецѣло принадлежитъ къ
растительному міру.
— Почему вы не выберете себѣ знакомыхъ по вашему вкусу, изъ
людей, которые не стѣсняли бы васъ?
Она просто отвѣчала: «развѣ нѳ все равно одинъ или другой? Мнѣ
и въ молодости было рѣшительно все равно, кто будетъ насъ посѣ-
щать,—тѣ или другіе знакомые, лишь бы это были люди приличные!
— А театры? Неужели и они нѳ доставляютъ вамъ удовольствія?
— Конечно, театры нѣсколько развлекаютъ, но вѣдь и для нихъ
необходимы сборы: одѣваться, ходить по лѣстницамъ, ѣхать. Во всякомъ
случаѣ никакое представленіе нѳ увлекало мѳня такъ, какъ тебя. Ты
вѣдь голову теряешь въ театрѣ: перевѣшиваешься черезъ барьеръ, пла-
чешь, смѣешься! У мѳня и въ ранней молодости никогда не было такой
— 431 —
экзальтаціи, да ея и не можетъ быть тамъ, гдѣ дѣвушекъ воспитываютъ
надлежащимъ образомъ.
На мое замѣчаніе, что она проповѣдуетъ такой индифферентизмъ
ко всему на свѣтѣ, точно сама разочаровалась во всемъ, тетушка очень
посмѣялась надъ моею наивностью.
— Благодаря разумному воспитанію,—возразила она,—мѳня не
допускали до восторговъ, и я въ большомъ выигрышѣ: не испытала въ
жизни никакихъ разочарованій. Въ прежнія времена дѣвушки, небрежно
воспитанныя, мечтали при лунѣ, но по крайней мѣрѣ отъ этого имъ не
было ни тепло, ни холодно... Ну, а теперь это кончается болѣе трагично:
онѣ волнуются, кипятятся, влюбляются въ кого попало, даже въ такихъ
бѣдняковъ, которые не могутъ прокормить семьи.» О, мое дитя, пожа-
луйста, подумай объ этомъ... Только въ глупыхъ и очень вредныхъ ро-
манахъ можно. проводить мысль, что съ милымъ рай и въ шалашѣ! Въ
дѣйствительности же мечты о шалашѣ испаряются очень скоро, и на-
ступаетъ періодъ разочарованія, а еще чаще злобы ко всѣмъ, кто лучше
одѣтъ, кто катается въ хорошемъ экипажѣ! Вотъ почему эти несчастныя
смотрятъ на насъ, какъ на бездушныхъ созданій! Увѣряю тебя, всѳ это
изъ зависти... Помни, дитя, что даже для того, чтобы дѣлать добро,
какъ проповѣдуютъ писатели, необходимо быть богатой.
Обычные посѣтители дома моихъ родственниковъ мало интересо-
вали мѳня и были для мѳня весьма несимпатичны. Какъ уже было
сказано выше, у дяди, какъ у полкового командира, ежедневно обѣдало
нѣсколько офицеровъ его полка. Какъ-то пришли они немного раньше
обѣденнаго часа, и лакей, вводя ихъ въ столовую и нѳ зная, что мы съ
тетушкой уже возвратились съ прогулки, сказалъ имъ, что насъ нѳ было
дома, а между тѣмъ мы сидѣли въ комнатѣ, сосѣдней со столовой и слы-
шали разговоръ офицеровъ между собой. Одинъ изъ нихъ передавалъ
другому о томъ, что однажды видѣлъ, какъ «скареда» (онъ такъ честилъ
тетушку) собирала послѣ гостей остатки фруктовъ въ особую корзину и
сливала недопитое вино, дополняя имъ начатыя бутылки. Другой разска-
зывалъ о томъ, какое страданіе выражается на ѳя «каменномъ лицѣ»,
когда ей приходится класть сахаръ въ стаканы гостямъ. Тетушка при
этомъ вспыхнула и головой показала мнѣ на дверь. Мы встали и тихо
вышли въ другую комнату.
Пораженная поведеніемъ ѳя гостей-завсегдатаѳвъ, я съ возмуще-
ніемъ громила ихъ за лицемѣріе и фальшь, но тетушка остановила мѳня
словами: «с’езі Іа ѵіе!» Когда мы сѣли за обѣдъ, она обращалась съ
офицерами, только что ужасно отзывавшимися о ней, съ своею обычною
вѣжливостью, предупредительностью и любезностью. Я увѣрена, что объ
этомъ инцидентѣ она не разсказала своему мужу потому, что тотъ и самъ
частенько конфузился ея скаредности.
— 432 —
Дядюшка своею природною живостью, простотою и искреннею доб-
ротою ко мнѣ нравился мнѣ несравненно болѣе своей «каменной суп-
руги», но и онъ своими разсказами, шутками и прибаутками во время
нашихъ продолжительныхъ обѣдовъ повергалъ меня въ отчаянное сму-
щеніе. Когда анекдотъ достигалъ до апогея скабрезности, тетушка пре-
рывала увлекшагося сопруга словами, которыя она почему-то всегда на-
ходила необходимымъ сказать по-французски: «прекратите жѳ, наконецъ!
Вѣдь ваша племянница—молодая дѣвушка!» Дядюшка все-таки оканчи-
валъ начатое, но уже въ сокращенномъ видѣ, сопровождая нѣкоторыя
слова хохотомъ и фырканьемъ. Присутствующіе вторили смѣху его пре-
восходительства. Я обыкновенно не понимала, въ чемъ была тутъ соль,
впрочемъ, соли, вѣроятно, и нѳ было, а была только одна сальность. Я
по крайней мѣрѣ чувствовала лишь то, что въ повѣствованіи дядюшки
было что-то грязное, чего нѳ слѣдовало разсказывать. Но нерѣдко и тѣ
его разсказы,, въ которыхъ не было скабрезности, возмущали меня до
глубины души.
— Вчера приходитъ ко мнѣ съ докладомъ солдатъ моего полка,—
ораторствуетъ онъ.—А я уже кое-что слышалъ о немъ. Онъ, видите-ли,
не то какой-то отщепенецъ, не то старовѣръ или раскольникъ: ужъ и
не знаю, какъ тамъ называются у нихъ всѣ ѳти благоглупости. Какъ
только я его увидалъ, такъ и вспомнилъ эту его чепуху, и мѳня такъ и
взорвало! Выслушалъ докладъ и спрашиваю: «А какъ крестишься?» Мол-
читъ. «Нѳ слыхалъ развѣ, болванъ, что у тебя спрашиваютъ?» И вдругъ,
какъ вы думаете, этотъ солдатъ, который всегда былъ на прекрасномъ
счету, нагло вытягиваетъ передо мной два пальца. «А третій, гдѣ третій
палецъ, скотина?» Мѳня ѳто окончательно взбѣсило.. я его такъ ткнулъ,
что онъ покатился съ лѣстницы и съ верхней площадки до нижней
всѣ ступеньки пересчиталъ! Ну и затѣмъ ему отъ мѳня еще порядочно
таки досталось!..
— Нёгоз ітрегітепі!—ударивъ его по рукѣ вѣеромъ, кокетливо
произнесла его сосѣдка.
— О, да... вы дѣйствительно истинный защитникъ нашей право-
славной религіи и нашей святой родины!—щебетала другая.
— Вы, дамы, рады преувеличивать наши заслуги!—отшучивался
дядюшка.
Онъ строго .распекалъ каждаго кадета, каждаго встрѣчнаго воен-
наго, если тотъ не отдавалъ ѳму чести по самому строгому кодексу
военныхъ правилъ. Но застигнутый имъ врасплохъ могъ нѣсколько смяг-
чить его сердце, если тутъ же усердно извинялся, призывалъ Бога въ
свидѣтели, что не замѣтилъ генерала, при этомъ то и дѣло приклады-
валъ руку къ козырьку, пожиралъ глазами ѳго превосходительство и всей
фигурой изображалъ страхъ, почтеніе и раскаяніе. Дядюшка старался
— 433 —
выискать малѣйшее упущеніе въ формѣ и поведеніи военнаго, но не по
злобѣ, которою не отличался, не по честолюбію, которымъ не страдалъ,
а только потому, что глубоко былъ убѣжденъ въ томъ, что самое ничтож-
ное отступленіе отъ дисциплины, какъ червь, подтачиваетъ всѣ устои и
основы русскаго государства и внѣдряетъ въ умы подчиненныхъ опасное
шатаніе мысли.
Міросозерцаніе дядюшки не отличалось ни глубиною, ни слож-
ностью: образъ правленія, нравы, обычаи, однимъ словомъ все, что было
на западѣ, онъ находилъ глупымъ, пошлымъ и смѣшнымъ, а что было
въ Россіи—превосходнымъ и трогательнымъ. Вслѣдствіе этого онъ сви-
рѣпо осуждалъ всѣхъ, кто ѣздилъ за границу. Если туда отправлялись
лѳчиться, онъ считалъ это идіотствомъ: по его мнѣнію, у насъ суще
ствуютъ лечебныя мѣстности лучше, а нѳ хуже заграничныхъ; осуждалъ
и тѣхъ, кто ѣхалъ за границу, чтобы пожить среди красивой природы,—
онъ находилъ, что у насъ на Кавказѣ и въ Крыму такія чудныя мѣста,
какихъ не существуетъ нигдѣ на свѣтѣ, а тѣхъ, кто въ западныя
столицы ѣздилъ запасаться туалетами, онъ считалъ настоящими пре-
ступниками противъ родины, лоботрясами и пошлыми фарсунами, такъ
какъ они въ такихъ случаяхъ, по его мнѣнію, поощряли западно-евро-
пейскую промышленность въ ущербъ родной, русской.
Однажды онъ отправился со мной въ магазинъ игрушекъ и по-
требовалъ игрушечную мебель. Когда она была ѳму подана, онъ замѣ-
тилъ торговцу, что цѣна несообразно высока, а тотъ оправдывался тѣмъ,
что это вещи парижскія, хотя и дорогія, но за то превосходной ра-
боты.
— Молчать, дубина! —загремѣлъ генералъ.—Значитъ, по твоему все
русское дрянь? Если ты родину любишь и порядочный торговецъ, ты
долженъ былъ бы держать только свое русское.
Ему подаютъ дешевыя русскія игрушки, но онъ находитъ ихъ не-
годными, и передъ нимъ снова раскрываютъ ящикъ съ французскими
издѣліями, не указывая на штемпель. Онъ одобряетъ ихъ, платитъ
деньги и уходитъ. Дома, развернувъ покупку, онъ находитъ фран-
цузское клеймо, разражается ругательствами, даетъ слово возвратить
купленное, но затѣмъ, махнувъ рукой, даритъ игрушки дѣтямъ.
Будучи по натурѣ добрымъ, даже мягкосердечнымъ и участливымъ,
онъ проявлялъ эти качества лишь въ семейной, обыденной жизни, но
былъ до невѣроятности жестокъ, когда дѣло касалось людей, уличенныхъ
въ политической неблагонадежности. Онъ готовъ былъ помогать и ве-
ликодушно помогалъ каждому бѣдняку, котораго встрѣчалъ, но, избавляя
отъ нищеты одного, онъ могъ тутъ жѳ изувѣчить другого, унизить и
насмѣяться надъ ѳго человѣческимъ достоинствомъ, если только тотъ не
исповѣдывалъ его допотопныхъ идеаловъ служенія православію, само-
Воспоминапія.	28
— 434 —
держанію и народности, не раздѣлялъ его упрощенной обывательской
морали.
Особенную ненависть и презрѣніе вызывали въ немъ политическіе
преступники. Какую бы жестокую кару ни несли они за свои поступки,
онъ всегда обвинялъ правительство въ слишкомъ большомъ снисхожденіи
къ нимъ, находилъ, что, если бы онъ лично взялся за истребленіе «этой
шайки- отъявленныхъ негодяевъ и величайшихъ въ Россіи преступни-
ковъ», ихъ бы черезъ мѣсяцъ-другой не осталось и слѣда.
— Вы говорите, что этихъ голоштанниковъ, этихъ шутовъ горохо-
выхъ будутъ судить? — спрашивалъ онъ, когда услыхалъ объ одномъ
политическомъ процессѣ. —Удивительно, какъ нѳ понимаютъ того, что
такое отношеніе слишкомъ большая честь для нихъ! Каждому, кто ули-
ченъ въ политической неблагонадежности, прежде всего слѣдуетъ всы-
пать горячихъ розгачей, а тѣхъ изъ нихъ, кто посмѣлѣе кричитъ о
братствѣ, равенствѣ, свободѣ и о другомъ въ такомъ же родѣ безсмыслен-
номъ вздорѣ, отодрать шпицрутенами!—Дядюшка былъ искренно убѣж-
денъ въ томъ, что если къ людямъ политически неблагонадежнымъ была
бы примѣнена подобная мѣра, всѣ политическія преступленія исчез-
нуть съ лица русской земли, какъ по мановенію волшебнаго жезла.
Онъ неутомимо заботился о благосостояніи солдатъ, но, какъ къ
нимъ, такъ и ко всѣмъ подчиненнымъ былъ чрезвычайно требователенъ
и жестоко каралъ за малѣйшее нарушеніе дисциплины. Человѣкъ онъ
былъ малообразованный и совсѣмъ неначитанный: получивъ лишь плохое
корпусное образованіе, онъ никогда не пополнялъ его. Онъ часто усма-
тривалъ потрясеніе государственныхъ основъ тамъ, гдѣ ихъ не было и
слѣда, иногда открывалъ ихъ въ самомъ легкомъ нарушеніи правилъ
военной службы, а въ гражданской жизни—въ устномъ или печатномъ
выраженіи либеральныхъ мнѣній.
Добросовѣстный, строго исполнительный по службѣ, генералъ Г.
всѣми фибрами своего существа былъ преданнымъ рабомъ самодержавія
и служилъ вѣрою, правдою и своею кровью всѣмъ тремъ монархамъ, въ
царствованіе которыхъ онъ жилъ. Безъ колебаній и страха онъ всегда
готовъ былъ отдать свою жизнь за каждаго изъ нихъ и ни въ боль-
шихъ, ни въ малыхъ чинахъ никогда нѳ прибѣгалъ къ лести передъ
сильными міра: своимъ быстрымъ повышеніемъ по службѣ онъ былъ
обязанъ исключительно своей необыкновенной храбрости и безукоризнен-
ному исполненію своихъ обязанностей. И въ молодости, и на старости
лѣтъ, уже въ самомъ высокомъ положеніи, онъ держалъ себя чрезвы-
чайно просто со всѣми и гордился тѣмъ, что всѣмъ «рѣжетъ въ глаза
правду-матку». И это было вполнѣ справедливо: въ его преданности
царю было много прямоты и безукоризненной честности, что особенно
подтверждаетъ одинъ оригинальный инцидентъ, случившійся съ нимъ
— 435 —
нѣсколько позднѣе описываемаго мною времени и разсказанный имъ са-
мимъ мнѣ и моему мужу подъ величайшимъ секретомъ черезъ нѣсколько
лѣтъ послѣ «происшествія».
Когда послѣ усмиренія польскаго возстанія 1863 г., во время ко-
тораго генералъ Г. отличился, онъ явился во дворецъ по поводу на-
значенія ѳму значительной награды, у императора Александра II нахо-
дился въ эту минуту ѳго братъ, вѳл. князь Константинъ Николаевичъ.
Въ извѣстномъ кругу русскаго общества существовало въ это
время убѣжденіе, что польскій мятежъ вспыхнулъ вслѣдствіе того, что
русскія власти мирволили полякамъ, и что тонъ этой опасной для Россіи
миролюбивой политики давалъ никто иной, какъ намѣстникъ Царства
Польскаго в. к. Константинъ Николаевичъ.
Извѣстно что в. к. Константинъ Николаевичъ имѣлъ большое
вліяніе на дѣла государства (въ періодъ 1856—1862 г.) и стоялъ во
главѣ прогрессивной партіи правительства, между тѣмъ Иванъ Степано-
вичъ Г. былъ дикимъ консерваторомъ и всю жизнь придерживался со-
вершенно противоположныхъ взглядовъ. Уже одно это нѳ давало воз-
можности Ивану Степановичу относиться къ брату государя съ такимъ
же благоговѣніемъ и любовью, съ какими онъ относился ко всѣмъ
остальнымъ членамъ царской фамиліи. Когда же въ извѣстной части
общества стали осуждать в. к. Константина Николаевича за то, что онъ
мирволилъ полякамъ, вѣрноподданническое сердце Ивана Степановича
вскипѣло негодованіемъ.
В. к. Константинъ Николаевичъ не могъ, конечно, ожидать про-
явленія враждебныхъ чувствъ къ себѣ отъ такого человѣка, какъ гене-
ралъ Г., который прославился своею неподкупною, безпредѣльною предан-
ностью царю и ѳго семейству; проходя черезъ пріемную и замѣтивъ въ
ней генерала, онъ сказалъ радушно: «А., Г.», и протянулъ ѳму руку.
Вмѣсто того, чтобы пожать протянутую руку, Иванъ Степановичъ зало-
жилъ свои руки за спину со словами: «врагу моего государя и отече-
ства руки подать не могуі» Пораженный этими словами, вѳл. князь бро-
сился въ кабинетъ своего брата, съ которымъ и вышелъ въ пріемную
черезъ нѣсколько минутъ. Взбѣшенный государь закричалъ Ивану Сте-
пановичу, что еще не было примѣра такой неслыханной дерзости, нане-
сенной въ его собственномъ домѣ самому близкому члену его семьи.
Такимъ образомъ мой дядя, хотя и былъ рабомъ своего государя,
но не корыстнымъ, вѣроломнымъ и лукавымъ, какими обыкновенно бы-
ваютъ рабы, а честнымъ, преисполненнымъ искренней любви, готовымъ
пролить за царя и отечество всю кровь до послѣдней капли.
Хотя, благодаря добротѣ и вниманію ко мнѣ дяди, мнѣ удавалось
довольно часто посѣщать оперу и драматическія представленія, но обще-
ство, окружавшее мѳня, все болѣе претило мнѣ, и я рвалась въ кругъ
28*
— 436
людей трудящихся, какъ это настойчиво совѣтовалъ мнѣ Ушинскій, мнѣ-
ніемъ котораго я особенно дорожила, но ни въ тотъ моментъ, ни въ бли-
жайшемъ будущемъ не видѣла возможности попасть въ него и посѣщать
лекціи, бывшія тогда въ большомъ ходу. Моя мать, занятая своими дѣ-
лами и исполненіемъ разнообразныхъ провинціальныхъ порученій, рѣдко
могла сидѣть дома. Она нѳ прочь была пускать мѳня одну, но когда она
однажды высказала зто, тетушка ясно и опредѣленно заявила ей, что
она считаетъ крайне неприличнымъ для меня, какъ для молоденькой дѣ-
вушки, выѣзжать безъ провожатой и притомъ на извозчикѣ. Моя мать
убѣждала ее, что черезъ мѣсяца два-три, когда я пріѣду домой, она все
равно предоставитъ мнѣ полную свободу, такъ какъ не имѣетъ средствъ
ни нанимать для меня компаньонокъ, ни держать карету. Тетушка до-
казывала, что тогда будетъ другое дѣло,—она, какъ мать, можетъ дѣлать
со мной, что ей угодно, а теперь, когда вся отвѣтственность за мѳня
лежитъ на ней, моей тетушкѣ, въ домѣ которой я живу, она убѣди-
тельно проситъ отнюдь этого нѳ дѣлать. Матушка дала ей слово вполнѣ
подчиняться ея желанію. Но тутъ же, замѣтивъ мое огорченіе, тетушка
начала утѣшать мѳня, давая торжественное обѣщаніе, что если я захочу
посѣщать моихъ институтскихъ подругъ, ея бонна и карета всегда бу-
дутъ къ моимъ услугамъ.
Однако со стороны тетушки это была одна словесность: бонна
постоянно нужна была ея дѣтямъ, карета всегда была занята, а если
освобождалась, то оказывалось, что лошади были утомлены. Матушка
тоже скоро убѣдилась въ томъ, что я не могу разсчитывать на обѣща-
нія тетушки, тѣмъ не менѣе, когда разговоръ заходилъ объ этомъ, она
каждый разъ подтверждала, что я съ своей стороны не имѣю ни малѣй-
шаго права нарушить слово, данное тетушкѣ, такъ какъ мы обѣ живемъ
на ея полномъ иждивеніи. Это каждый разъ вызывало во мнѣ краску
стыда и негодованія.
— Конечно, вы правы, я должна слѣпо повиноваться ея распо-
ряженіямъ, такъ какъ ѣмъ ея хлѣбъ! Какъ ужасно быть такою жалкою
и несамостоятельною!—говорила я съ отчаяніемъ. Матушка сильно подсмѣи-
валась надъ тѣмъ, что я думаю о самостоятельности уже черезъ нѣ-
сколько дней послѣ выхода изъ института.
Однажды послѣ завтрака, кромѣ меня никого нѳ осталось дома:
дядя и тетушка отправились съ визитами, чтобы затѣмъ ѣхать на званый
обѣдъ; моя мать тоже куда-то уѣхала и должна была возвратиться только
къ шести часамъ. Послѣ ихъ отъѣзда я стала расхаживать по амфиладѣ
огромныхъ пустыхъ залъ, роскошно обставленныхъ дорогою мебелью.
Былъ холодный, морозный день; еще стояла санная дорога, но солнышко
заманчиво и ярко свѣтило въ огромныя зеркальныя стекла оконъ, вы-
ходившихъ на набережную. У меня сжалось сердце при мысли, что хотя
— 437 —
я на волѣ, но сижу взаперти еще при болѣе печальныхъ условіяхъ,
чѣмъ даже въ институтѣ: тамъ были хотя подруги, а тутъ ни души, съ
кѣмъ можно было бы перекинуться словомъ. Вдругъ я замѣтила у на-
шихъ оконъ извозчиковъ, когда въ сани одного изъ нихъ садилась ка-
кая-то дама. У мѳня мелькнула мысль, что я могла бы съѣздить къ
моѳй любимой подругѣ, которая была въ институтѣ экстерной и зани-
мала съ своею теткою особое помѣщеніе на вдовьей половинѣ Смольнаго.
Какъ пріятно, думала я, прокатиться въ такую чудную погоду и
поболтать съ подругой! Эта мысль такъ овладѣла мною, что больше я
уже ничего нѳ соображала; надѣть пальто и шляпу было дѣломъ одной
минуты, и я очутилась на набережной; я вскочила въ первыя попав-
шіяся сани и приказала вести себя въ Смольный. Какъ это ни невѣ-
роятно, но тотчасъ послѣ выхода изъ института, я не имѣла ни малѣй-
шаго представленія о томъ, что прежде всего слѣдуетъ условиться съ
извозчикомъ о цѣнѣ, не знала, что ему необходимо платить за проѣздъ,
и у меня не существовало даже портмонэ.
На Николаевскомъ мосту скопилось много экипажей, и мой извоз-
чикъ поплелся шагомъ. Вдругъ ко мнѣ вплотную подошелъ какой-то
оборванный мастеровой, отъ когораго несло водочнымъ перегаромъ, и
что-то заговорилъ, размахивая руками прямо въ лицо. Это такъ меня
испугало, что я начала кричать во все горло. Въ эту минуту мы пере-
ѣзжали мостъ и только что повернули на лѣвую сторону набережной,
какъ передо мною, точно изъ земли, выросъ офицеръ съ лошадинымъ
лицомъ, тотъ самый, который такъ нелестно отзывался о моей тетушкѣ..
«Стой!»—закричалъ онъ моему извозчику и обратился ко мнѣ:—«Какъ,
вы не въ каретѣ? И безъ сіаше йе сошра^піе? Куда вы отправляе-
тесь?»—властно допрашивалъ онъ.
— Я вамъ нѳ обязана отчетомъ! И вы не смѣете въ такомъ тонѣ
разговаривать со мной!
— А!.. Значитъ вы устраиваете это еп сасЬѳНе!.. Просто на просто
убѣжали безъ дозволенія старшихъ потому, что ваши сегодня уѣхали!
Сейчасъ... сію минуту... извольте вылѣзать изъ саней!., я васъ провожу
ДО дому.
— Какъ вы смѣете мнѣ приказывать? Дрянной, противный че-
ловѣкъ!
— А, такъ вотъ вы какъ! Прекрасно! Все это будетъ доложено и
вашему дядюшкѣ, и вашей тетушкѣ. Очень порадуете вашихъ родствен-
никовъ, которые такъ безконечно добры къ вамъ!
— Ужъ никакъ не вамъ это говорить! Вы даже не понимаете
всей низости предательства!
Покраснѣвъ до ушей, офицеръ рѣзко отошелъ отъ моихъ саней.
Отдѣлавшись отъ него, я ѣхала уже далеко нѳ въ радужномъ на-
— 438 —
строеніи: меня охватывалъ страхъ, что вотъ-вотъ ко мнѣ опять кто-ни-
будь подойдетъ. Моя тревога еще болѣе усилилась, когда я вдругъ вспо-
мнила, что нарушила слово, данное матери и тетушкѣ, и что за вто
мнѣ придется вынести множество непріятностей.
Но вотъ я у подъѣзда института: отстегиваю полость и напра-
вляюсь въ коридоръ: чтобы проникнуть въ одну изъ комнатъ кякой-ни-
будь жилицы вдовьяго дома при Смольномъ, нужно было перейти мно-
жество безконечныхъ и длиннѣйшихъ коридоровъ. Вдругъ я услыхала
за собой неистовый крикъ моего возницы: «Деньги, что же деньги?» А
затѣмъ рядъ ругательствъ, которыя онъ посылалъ мнѣ вдогонку. «Господи!
Какъ онъ безцеремонно требуетъ у меня денегъ! Значитъ, онъ простой
разбойникъ и рѣшилъ ограбить меня среди бѣлаго дня!.. Навѣрно сей-
часъ бросится на меня!» И я опрометью побѣжала дальше. При пово-
ротѣ коридора я столкнулась съ Луизою Карловною, добрѣйшимъ нѣ-
мецкимъ существомъ, теткою моей подруги, которую я пріѣхала на-
вѣстить. Съ бьющимся сердцемъ, едва переводя дыханіе, я впопыхахъ,
безтолково передавала ей о томъ, какъ извозчикъ хотѣлъ меня ограбить.
Она ничего нѳ понимала. Подошелъ и извозчикъ. Страхъ нападенія при
третьемъ лицѣ не безпокоилъ меня, и я смѣло начала обличать ѳго въ
разбойническихъ намѣреніяхъ.
— Подумайте, сударыня,—перебилъ меня извозчикъ, обращаясь къ
Л. К.:—сѣла она со мной съ 15-й линіи, не рядилась, думаю, что-жъ,
настоящая барышня, пожалуй, трешницу дастъ. Весь городъ проѣхали,
а она какъ деньги платить—прочь бѣжать! Ишь ты, думаю, не дамъ
смазурить, лошадь бросилъ, чтобы, значитъ, нагнать ее.
Луиза Карловна поняла, наконецъ, въ чемъ дѣло: «я заплачу тебѣ..
барышня ничего не понимаетъ»...
— Я тоже смекаю: не то она придурковата, не то блажная какая...
На дорогѣ изъ-за пьянаго на всю улицу орала, а тутъ еще какой-то
офицеръ повстрѣчался, такъ тотъ прямо изъ саней хотѣлъ еѳ высадить:
видно изъ-за придурковатости такую боязно изъ дому пускать!.. Такъ
вѣдь она-то такъ кричать на него зачала, что тотъ и отступился.
Я чуть не разрыдалась отъ этихъ новыхъ • оскорбленій. Наконецъ,
мы вошли въ комнату и усѣлись. Луиза Карловна спросила у меня о
томъ, какъ могла я вообразить, что извозчикъ повезетъ меня даромъ.
— Я думала, что извозчики представляютъ своего рода обще-
ственное учрежденіе, которымъ желающіе пользуются безплатно.
— А вы знаете какія-нибудь такія учрежденія?
Мнѣ пришло въ голеву, что такимъ общественнымъ учрежденіемъ
можетъ считаться колодезь: никто не спрашиваетъ, когда берутъ изъ
него воду. И я высказала это Луизѣ Карловнѣ.
— Если въ вашей деревнѣ имѣется колодезь, то онъ, вѣроятно,
— 439 —
былъ устроенъ на деньги вашей матери. Разумѣется, ваши рабочіе и
служащіе брали изъ нѳго воду безплатно, но другіе, конечно, должны
были спрашивать позволенія.
«Правда, тысячу разъ правда!»—думала я.—«Вѣдь, живя въ де-
ревнѣ, я это прекрасно понимала, но какъ то все это перезабыла за
время своего институтскаго воспитанія»...
Когда мнѣ пришлось возвращаться домой, заботливая Луиза Кар-
ловна приказала нанять для мѳня извозчика, записала нумеръ пролетки,
засунула мнѣ за перчатку мелкія деньги, которыя я должна была за-
платить за проѣздъ, но провожать меня домой было некому.
Совсѣмъ не сладкой показалась мнѣ моя самостоятельность: меня
тревожила предстоящая сцена съ родными за самовольную отлучку, но
еще болѣе охватывалъ ужасъ при мысли о моей неподготовленности къ
жизни. И я тутъ же начала припоминать свои промахи и безтактности
за время моей двухнедѣльной свободной жизни. Я не знала, въ чемъ
собственно они проявлялись, но признавала таковыми все то, что при
моихъ словахъ давало поводъ присутствующимъ то улыбнуться, то съ
удивленіемъ взглянуть на мѳня, то смѣющимися глазами подмигнуть на
меня сосѣду, а всѣ эти мелочи я умѣла хорошо наблюдать. Теперь все
это приходило мнѣ въ голову и повергало меня въ настоящее отчаяніе.
Мучило меня и то, что въ простой обыденной жизни я то и дѣло не
знала, какъ поступить, не умѣла отличить мелочного отъ важнаго. Я
вполнѣ сознавала, что деньги, уплочѳнныя за мой проѣздъ Луизою Кар-
ловною, должна будетъ заплатить моя мать, но я не знала, имѣла-ли
я право, безъ предварительнаго ея разрѣшенія, тратить деньги на свои
удовольствія, наконецъ, какъ считать израсходованную мною сумму—
большою или малою, не слишкомъ-ли ощутительна будетъ эта затрата
для моей матери, или такія деньги считаются пустяками?
Когда я подробно изложила матери всѣ происшествія моей поѣздки,
она замѣтила, что все это она сама передастъ роднымъ, что лично она
нѳ очень строго отнеслась бы къ содѣянному мною отчасти потому, что
въ молодости всѣ бываютъ легкомысленны, къ тому же я сама доста-
точно намучилась за все это. Тутъ мы услыхали голоса нашихъ въ
вестибюлѣ, и я убѣжала къ себѣ.
— Вѣроятно, все обошлось бы благополучно,—сказала моя мать,
входя въ нашу комнату,—но мнѣ пришлось удалиться: къ брату при-
шелъ рыжій офицеръ, который угрожалъ донести на тебя, что, конечно,
и приводитъ теперь въ исполненіе.
Наконецъ, къ намъ вошелъ и дядюшка: онъ молча всталъ передо
мной въ свою излюбленную позу, въ какой онъ имѣлъ обыкновеніе
произносить длинныя рѣчи.
— Ну-съ, милая племянница! Въ этой исторіи прежде всего
— 440 —
скверно то, что ты нарушила приказаніе, данное тебѣ женою, и соблю-
дать которое ты дала слово. Твоя мать часто не соглашается со взгля-
дами жены на всѣ эти ваши женскія комильфотности... Вѣроятно, въ
этомъ ты и черпаешь оправданіе твоему дерзкому, своевольному пове-
денію! Повторяю, когда ты пріѣдешь домой, ты будешь поступать такъ,
какъ этого желаетъ твоя мать, тутъ же ты будешь дѣлать только то,
что требуетъ отъ тебя твоя тетушка. Хотя я мало понимаю въ вашихъ
женскихъ комильфотностяхъ, но вижу, насколько была права жена, за-
прещая тебѣ самостоятельные выѣзды. Пріятно было тебѣ, когда какой-то
пропойца, размахивая грязными ручищами передъ твоимъ носомъ, обда-
валъ тебя сивухой? А вѣдь могло бы быть и гораздо хуже: въ другой
разъ, когда ты опять задумаешь насладиться самостоятельностью, такой
оборванецъ вскочитъ къ тебѣ въ сани съ выпученными глазами, чмок-
нетъ тебя прямо въ губы, выброситъ тебя изъ саней, потащитъ по
снѣгу, осыпая колотушками и площадными ругательствами...
— Ахъ, братецъ, да что же вы это запугиваете бѣдную дѣвочку!
Вѣдь ничего такого не бываетъ и нѳ можетъ быть!—прервала его ма-
тушка, замѣтивъ, что я отъ страха трясусь, какъ осиновый листъ.
— Вотъ видишь ли, сестра, сама ты не умѣешь сдѣлать никакого
наставленія и мнѣ мѣшаешь! У васъ тамъ въ провинціи, гдѣ всѣ знаютъ
другъ друга, можетъ быть, этого и не бываетъ, а здѣсь легко можетъ
случиться кое-что и похуже съ такой дѣвчонкой, у которой на лицѣ
написано, что она ничего не понимаетъ. (Онъ называлъ мою мать
«сестра» и «ты», а она его «вы» и «братецъ»). Вѣдь вотъ я началъ
какъ слѣдуетъ,—говорилъ онъ, обращаясь къ матери укоризненно,—а ты
меня перебила... я даже забылъ, на чемъ остановился. Ну, такъ слушай,
сестра, что я тебѣ скажу: ты вѣдь не имѣешь понятія, почему твоя
дочь устроила эту самостоятельную поѣздку, а я прекрасно знаю, откуда
это у нея. Смольный институтъ наводнили новыми учителями. Эти ду-
роломы и нажужжали дѣвочкамъ въ уши о самостоятельности, о сбли-
женіи съ народомъ... Ну-съ, милая племянница, теперь ты сблизилась
съ народомъ, можешь, кажется, понять, насколько это пріятно для поря-
дочной дѣвушки! А сейчасъ я хочу поговорить съ тобой о вещахъ еще
болѣе серьезныхъ. Скажи, какъ ты смѣла такъ нагло, такъ заносчиво и
дерзко держать себя съ Иванъ Ивановичемъ, съ этимъ во всѣхъ отно-
шеніяхъ прекраснѣйшимъ и достойнѣйшимъ офицеромъ?
— Дядя, дорогой, умоляю васъ, скажите мнѣ, неужели если бы вы
были на мѣстѣ этого офицера, вы стали бы доносить родственникамъ
на молодую дѣвушку? Нѣтъ, нѣтъ, дядюшечка дорогой, вы никогда не
запятнали бы себя этимъ! Вы, конечно, строго пожурили бы виновную,
но наушничать на нее, ябедничать, доносить никогда не позво-
лили бы себѣ!
— 441 —
При моихъ словахъ дядю передернуло отъ брезгливости: въ жи-
тейскихъ дѣлахъ онъ былъ человѣкомъ мало сообразительнымъ и, вѣ-
роятно, ему не приходила въ голову обратная сторона поступка его
офицера. Онъ съ минуту молчалъ, вѣроятно, обдумывая, какъ бы съ
честью вывернуться изъ исторіи, принимавшей неожиданный для него
оборотъ.
— Видишь ли, моя милѣйшая, но дерзкая на языкъ племянница...
Ты прежде всего должна молчать, когда старшіе съ тобой разговари-
ваютъ. Къ сожалѣнію, тебѣ даже и этого не сумѣли внушить твои геніаль-
ные учителя. Знаешь ли ты, почему надо повиноваться старшимъ? По
обыкновенію не знаешь! И это опять я долженъ тебѣ объяснять. Такъ
слушай же: повиноваться старшимъ необходимо уже для того, чтобы
впослѣдствіи повелѣвать другими...
— Да мнѣ же никогда не придется повелѣвать. Не буду же я,
какъ вы, дядюшечка, полковымъ командиромъ или какимъ-нибудь на-
чальникомъ?
— Нужно отдать тебѣ справедливость: ты пренесноснѣйшее созда-
ніе, и языкъ твой—врагъ твой! Въ царствованіе блаженной памяти
императрицы Елизаветы Петровны тебѣ бы его отрѣзали! Да, весьма
печальны, мой другъ, результаты твоего воспитанія! Держу пари, что
ты не понимаешь даже, кого ты должна представлять въ данную минуту.
Не знаешь, конечно, говори же?
— Какъ это представлять, дядюшечка? Я никого не предста-
вляю...—отвѣчала я въ полномъ недоумѣніи.
— Я такъ и зналъ, что ты и этого не понимаешь! Такъ изволь же
запомнить, что ты въ данную минуту никто другой, какъ обвиняемая,
обязанность которой только отвѣчать на вопросы. А кто я въ данную
минуту для тебя? Ты, конечно, воображаешь, что я твой дядя! Но такъ
ты думаешь только по своей глупости и полному невѣжеству! Я въ эту
минуту для тебя только твой судья, и онъ одинъ можетъ задавать
вопросы обвиняемой. Кажется, я все достаточно тебѣ выяснилъ, а те-
перь маршъ къ тетушкѣ и хорошенько извинись за всѣ непріятности,
которыя ты ей надѣлала.
Выслушавъ и отъ тетушки то же самое, но въ иной редакціи, я
я возвращалась въ свою комнату съ твердымъ намѣреніемъ умолять
мою мать немедленно уѣхать домой: мнѣ казалось, что я становлюсь
въ тягость моимъ родственникамъ, и что для меня жизнь въ ихъ домѣ
представляла не интересъ, а лишь одно огорченіе.
— 442 —
ГЛАВА XV.
Среди петербургской молодежи шестидесятыхъ
годовъ:
Первое знакомство съ людьми молодого поколѣнія.—Вечеринка у „сестеръ".—
Разсужденія, споры, пререканія, взгляды на художественныя произведенія п
искусство, на государственную службу, бракъ и любовь.—Пѣніе, чтеніе и танцы *).
Шестидесятые годы можно назвать весною нашей жизни, эпохою
расцвѣта духовныхъ силъ и общественныхъ идеаловъ, временемъ горя-
чихъ стремленій къ свѣту и къ новой, неизвѣданной еще общественной
дѣятельности. Чтобы дать наглядное представленіе объ атомъ періодѣ
нашей жизни, необходимо познакомить нѳ только со всѣми реформами
того времени и съ вліяніемъ ихъ на общество, но и съ идеями, ко-
торыя бурнымъ потокомъ пронеслись тогда по градамъ и весямъ на-
шего отечества и энергично будили отъ вѣковой спячки. Но для пол-
наго пониманія шестидесятыхъ годовъ и этого еще мало: необходимо
знать, какъ началъ складываться новый порядокъ вещей, какъ распа-
дались нѣкоторыя старыя формы жизни, и постепенно созидались иныя
основы общественности, вырабатывались новые принципы, какъ охва-
тило русскихъ людей лихорадочное движеніе впередъ, какъ страстно
стремилась молодежь къ самообразованію и просвѣщенію народа, какую
непреклонную рѣшимость выражала она, чтобы сразу стряхнуть съ
себя ветхаго человѣка, зажить новою жизнью и сдѣлать счастливыми
всѣхъ нуждающихся и обремененныхъ. Такое небывалое до тѣхъ поръ
стремленіе общества къ нравственному и умственному обновленію имѣло
громадное вліяніе на измѣненіе всего міросозерцанія русскихъ людей, а
вмѣстѣ съ тѣмъ и на многія явленія жизни, на отношеніе одного класса
общества къ другому. Всесторонне представить великую эпоху нашего
возрожденія — задача грандіозная. Моя цѣль гораздо скромнѣе. Въ
своихъ очеркахъ я буду описывать только то, чему была сама свидѣ-
тельницею, указывая все то новое, что вносило въ жизнь молодое по-
колѣніе, но не скрывая и его слабыхъ сторонъ.
Идеи 60-хъ годовъ давнымъ-давно всосались въ плоть и кровь
русскаго культурнаго человѣка, но многое, о чемъ тогда горячо спорили,
*) Мои первыя знакомства съ „новыми людьми", посѣщенія вечеринокъ,
разговоры, споры, рѣчи, слышанные мною въ то время, я подробно описывала
моей сестрѣ, жившей въ провинціи. Послѣ ея смерти я нашла у нея мои письма
и пользуюсь ими, какъ матеріаломъ для моихъ воспоминаній о молодежи ше-
стидесятыхъ годовъ.
— 443 —
чего добивались съ огромными усиліями, теперь представляется наив-
нымъ, элементарнымъ, а подчасъ и комичнымъ.
Скучая до невѣроятности въ домѣ родственниковъ, я, со всею
страстью молодости, мечтала познакомиться съ кѣмъ-нибудь изъ новыхъ
людей. Я приходила въ отчаяніе, что скоро мнѣ придется уѣхать изъ
Петербурга, а я такъ и не составлю себѣ о нихъ ни малѣйшаго пред-
ставленія.
Но моя мечта скоро осуществилась. Недѣли черезъ двѣ послѣ
моего выхода изъ института, въ половинѣ февраля того же 62-го года,
я съ матушкой отправилась навѣстить нашихъ землячекъ и дальнихъ
родственницъ—Татьяну Алексѣевну Кочетову и Вѣру Алексѣевну Ко-
рецкую, двухъ родныхъ сестеръ, родители которыхъ уже давно умерли.
Обѣ сестры владѣли нераздѣленнымъ имѣніемъ въ нашихъ краяхъ
С—кой губерніи, верстахъ въ 60-ти отъ нашего помѣстья.
Въ судьбѣ обѣихъ сестеръ было много общаго: одна за другою
онѣ были отданы въ Екатерининскій институтъ, обѣ вышли замужъ
вскорѣ послѣ окончанія въ немъ курса и въ то время жили вмѣстѣ.
Младшей изъ нихъ, Вѣрѣ Алексѣевнѣ Корецкой, было 22 года: она
прожила въ замужествѣ за студентомъ всего лишь одинъ годъ и овдо-
вѣла уже два года тому назадъ. Старшая, Татьяна, вышла замужъ
8 лѣтъ тому назадъ, но прожила съ мужемъ года два и по взаимному
соглашенію разошлась съ нимъ навсегда: онъ взялъ какую-то должность
на югѣ и поселился тамъ, оставивъ на рукахъ жены маленькую дочку
Зину.
Знакомые называли обѣихъ сестеръ «вдовицами», хотя старшая,
Татьяна, была, что называется, соломенною вдовой. Обѣ онѣ были
искренно привязаны другъ къ другу, нанимали сообща одну квартиру
и тратили на жизнь средства, нѳ считая, кто изъ нихъ вносилъ въ хо-
зяйство больше, кто меньше. Единственнымъ поводомъ къ размолвкѣ
мѳаду ними служило воспитаніе сѳмилѣтней Зины, которую обѣ онѣ го-
рячо любили, но Вѣра въ свои отношенія къ племянницѣ вносила болѣе
страстности, точно ревнуя ѳѳ къ сестрѣ, какъ будто досадуя на то,
что ея права надъ ребенкомъ менѣе значительны, чѣмъ права родной
матери.	•
Матеріальныя средства сестеръ были очень скромны: Татьяна
разъ навсегда отказалась отъ какого-бы то ни было вспомоществованія
со стороны мужа, мечтая только о томъ, чтобы онъ оставилъ ее въ
покоѣ. Существовали онѣ на деньги, получаемыя со своего имѣнія, а
также за уроки музыки и языковъ, которые обѣ онѣ давали въ част-
ныхъ домахъ и въ одномъ извѣстномъ тогда пансіонѣ. Обѣ онѣ имѣли
огромный кругъ знакомыхъ: младшая Вѣра по мужу знала множество
студентовъ и молодыхъ дѣвушекъ, а у старшей были связи въ пѳдаго-
— 444 —
гическомъ и литературномъ кругахъ. Онѣ вели дѣятельный образъ
жизни: днемъ были заняты уроками, вечеромъ посѣщали лекціи, вѳчѳ*
ринки, и сами принимали у себя гостей два раза въ мѣсяцъ.
Зная мою мать за безукоризненно честную женщину, хорошо изу-
чившую на практикѣ сельское хозяйство, въ которомъ сами онѣ ничего
не понимали, онѣ просили ее посѣщать ихъ имѣніе нѣсколько разъ въ
годъ, внимательно приглядываться ко всему и сообщать имъ, какъ
ведетъ дѣло ихъ управляющій, нѳ слѣдуетъ-ли замѣнить его другимъ,
нельзя-ли поставить ихъ хозяйство такъ, чтобы оно давало больше до-
хода. Онѣ предлагали денежное вознагражденіе за этотъ трудъ, такъ
какъ онъ требовалъ значительной затраты времени, но моя мать про-
сила ихъ объ одномъ: взять меня подъ свое крылышко, перезнакомить
съ ихъ знакомыми, посѣщать вмѣстѣ со мною лекціи и чтенія, на ко-
торыхъ онѣ бывали. Она разсказала имъ, какъ я тоскую въ неподхо-
дящей средѣ, какъ стремлюсь попасть въ кругъ «новыхъ людей». Сестры
не только выразили готовность взять меня подъ свое покровительство,
но даже просили мою мать оставить меня у нихъ на все время нашего
пребыванія въ Петербургѣ. Но та нѳ согласилась на это, рѣшивъ, что
я буду часто ихъ посѣщать, если только мы поладимъ другъ съ другомъ,
могу и ночевать у нихъ въ экстренныхъ случаяхъ.
Отправляясь къ сестрамъ въ первый разъ, я была на седьмомъ
небѣ отъ счастья. Судя по тому, что моя матъ разсказывала о нихъ,
я рѣшила, что обѣ онѣ принадлежатъ къ людямъ молодого поколѣнія.
Сестры были очень похожи другъ на друга: обѣ средняго роста,
стройныя, съ мягкими, вьющимися темно-каштановыми волосами, только
Татьяна была гораздо плотнѣе сестры, даже съ наклонностью къ пол-
нотѣ и выглядѣла старше своихъ 26-ти лѣтъ. Хотя одѣта она была въ
простое, черное шерстяное платье, но оно хорошо сидѣло на ней и
сшито было болѣе изящно, чѣмъ у сестры. Волосы ея были зачесаны
назадъ, <4 Іа сКіпоізѳ», и пышнымъ узломъ заколоты сзади; спереди
они лежали красивыми волнами, а короткіе изъ нихъ причудливо за-
вивались разнообразными кудряшками. Такія же кудряшки вились и по
шеѣ;' ея куафюра говорила объ отсутствіи щипцовъ и чего бы то ни
было искусственнаго. Съ добродушною улыбкою на румяныхъ губахъ,
Таня казалась эффектнѣе и красивѣе своей младшей сестры Вѣры,
которая, несмотря на свои 22 года, имѣла видъ дѣвочки-подростка:
чрезвычайно худенькая, съ обстриженными, вьющимися волосами, въ
очень узкомъ черномъ платьѣ безъ какой бы то ни было отдѣлки, ко-
торое плотно обхватывало ея удивительно тонкую талію, худенькія
плечи и тонкія, какъ палочки, руки. Воротъ лифа заканчивался глад-
кимъ, узенькимъ бѣлымъ воротничкомъ, а гладкіе узкіе рукава—бѣ-
лыми манжетами. Своимъ нарядомъ, всею своею худощавою фигурою
— 445 —
и строгимъ выраженіемъ дѣтскаго лица она болѣе всего напоминала
послушника при монастырѣ. Если Таня была болѣе эффектна по внѣш-
ности, то Вѣра приковывала вниманіе интеллигентными, одухотворен-
ными чертами лица, строгимъ, суровымъ взглядомъ своихъ умныхъ, ка-
рихъ глазъ.
Сестры встрѣтили насъ, какъ самыхъ близкихъ родственницъ, и
произвели на меня очень пріятное впечатлѣніе, а 7-ми-лѣтняя Зина,
живая, какъ ртуть, граціозная и съ чудными синими глазками въ рамкѣ
пышныхъ кудрей, привела меня въ такой восторгъ, что, какъ только я
сняла пальто, я схватила ее за руки, и мы начали съ нею скакать,
бѣгать и прятаться ,ло угламъ. Замѣтивъ, что моя мать смотритъ съ
восхищеніемъ на прелестную дѣвочку, Таня замѣтила:
- Да... была бы дѣвочка ничего себѣ, да «строгая» тетушка до
гадости избаловала ее... Подумайте, тетя (такъ называла она мою мать*
а Вѣра—«крёстною»; мы же обѣихъ сестеръ начали называть по име-
намъ и обращались другъ къ другу на «ты», какъ онѣ просили объ
этомъ): Вѣрка прибѣжитъ съ урока, не успѣетъ передохнуть и начи-
наетъ возиться съ Зиною, тащитъ ее въ какую-нибудь кузницу или
мастерскую,—все это съ цѣлью ея умственнаго развитія. Вмѣсто того,
чтобы освѣжить свой костюмъ... посмотрите-ка, вѣць онъ скоро весь ра-
зорвется у нея по швамъ,—она накупаетъ дѣвочкѣ массу игрушекъ, и
тоже все это будто для ея умственнаго развитія, а по моему, только изъ
одного баловства...
— Отчасти, я дѣйствительно дѣлаю это для ея развитія, а отчасти
для того, чтобы ей было чѣмъ вспомнить дѣтство. Вотъ у насъ съ сестрой
при воспоминаніи о немъ только морозъ по кожѣ подираетъ: наша мать
умерла, когда мы были крошками, а отецъ заботился только о своей
экономкѣ, которая часто безъ всякаго повода колотила насъ и на насъ
же жаловалась отцу, требуя, чтобы онъ заставлялъ насъ на колѣняхъ
просить у нея прощенія и цѣловать ея корявыя руки. Нѣтъ, нѣтъ...
Зинка не должна проклинать свое дѣтство... Она будетъ любить
своихъ матерей! Правда?—И съ этими словами Вѣра притянула къ
себѣ племянницу и покрыла ея кудрявую головку страстными поцѣ-
луями.
— Такъ воспитывать, какъ воспитывали насъ, конечно, дико, но
и тебѣ нечего свое баловство прикрывать побужденіями высшаго по-
рядка: ты безъ всякихъ принциповъ, просто до безумія, прежде была
влюблена въ своего мужа, а потерявъ его, всю страсть перенесла на
племянницу...
— Пускай будетъ баловница, только бы не вышла модницею въ
маму!—возразила Вѣра.
Въ эту минуту дѣвочка вырвалась отъ нея и потащила меня въ
— 446 —
дѣтскую показывать свои игрушки: «желѣзную дорогу», «школу», «пра-
чешную», «вѣсы» и множество другихъ игрушекъ, только что получив-
шихъ названіе «развивающихъ», т. ѳ. необходимыхъ для умственнаго
развитія дѣтей.
— Зинка, говори, какъ желѣзная дорога двигается безъ лоша-
докъ? А какъ это называется? Зачѣмъ это сдѣлано?—спрашивала свою
племянницу вошедшая Вѣра.—А кѣмъ ты будешь, когда выростѳшь?
— Буду учить бѣдныхъ дѣтокъ... Они ничего не знаютъ, а я имъ
все разскажу...
— А теперь говори, кто я?
— Мама Вѣра, а. другая—мама Таня. —«Вѣра часто задавала
этотъ вопросъ племянницѣ, видимо, для того, чтобы лишній разъ услы-
шать изъ ея устъ желанное для нея слово «мама»
— Какъ у васъ хорошо!.. Все такъ просто!..—говорила я, про-
хаживаясь съ Вѣрою по комнатамъ.
— У насъ небольшіе достатки, а если бы и были лишнія деньги,
намъ стыдно было бы бросать, ихъ на такой вздоръ, какъ обстановка.
Особенно это стыдно теперь, когда народъ пухнетъ отъ голода!.. Ты
только что соскочила съ институтской скамейки и, конечно, не знаешь,
что по части обстановки, одежды и всякихъ житейскихъ удобствъ въ
молодомъ поколѣніи уже выработано два непоколебимыхъ принципа:
человѣкъ долженъ имѣть только то, безъ чего онъ не можетъ обойтись,
и постоянно стремиться къ тому, чтобы сокращать свои потребности,
довести ихъ до минимума, имѣть только самое, самое главное, только то,
отъ недостатка чего страдаетъ организмъ... Понимаешь,—простотою своей
жизни каждый современный человѣкъ долженъ стараться все болѣе на-
поминать простой народъ... Отчасти уже изъ-за одного этого онъ будетъ
довѣрчивѣе относиться къ намъ! Существеннѣйшая же задача тутъ въ
томъ, чтобы деньги, которыя остаются у человѣка за удовлетвореніемъ
крайне необходимаго для него, употреблять не на барскія прихоти, а
на нужды народа и прежде всего на его просвѣщеніе.
Меня не шокировалъ ея взвинченный, поучительный тонъ: я со-
всѣмъ не знала общества, не имѣла представленія, какъ разговари-
ваютъ люди между собою, еще ни съ кѣмъ не сближалась, кромѣ
институтскихъ подругъ. Вотъ потому-то я съ такимъ напряженнымъ
вниманіемъ старалась вслушиваться во все, что она мнѣ говорила.
Очень многіе осуждали молодежь 60-хъ годовъ за то, что она вы-
ражалась искусственно, въ приподнятомъ и высокопарномъ тонѣ, усна-
щала рѣчь прописными истинами. И дѣйствительно этимъ грѣшили очень
многіе. Но вѣдь 60-ыѳ годы были необычайною эпохою. И все въ ней
было необыкновенно: кажется, даже температура крови людей того вре-
мени была повышена; вся ихъ жизнь шла ускореннымъ темпомъ. Но
— 447 —
эти недостатки не помѣшали весьма и весьма многимъ, нерѣдко даже
тѣмъ, которые выражались особенно фразисто, проникнуться до глубины
души идеалами и принципами этой эпохи. Весьма многіе изъ шести-
десятниковъ такъ усердно работали надъ своимъ самообразованіемъ въ
молодости, что, занявъ впослѣдствіи мѣста въ учрежденіяхъ по крестьян-
скимъ дѣламъ, въ гласномъ судѣ, въ земствѣ, оказались чрезвычайно
полезными дѣятелями. Изъ той же молодежи, сильно грѣшившей въ годы
юности высокопарнымъ выраженіемъ мыслей, вышли люди, отдавшіе на
служеніе идеаламъ 60-хъ годовъ всю свою жизнь, во имя ихъ прино-
сившіе великія жертвы.
Разговоръ со мною Вѣры Корецкой шелъ въ поучительно-проповѣд-
ническомъ тонѣ, такъ какъ она была пламенною послѣдовательницею
идей 60-хъ годовъ и все высказывала съ большимъ энтузіазмомъ. Вдругъ
лицо ея омрачилось, она немного отодвинулась отъ меня и, окидывая
меня съ головы до ногъ суровымъ взглядомъ, произнесла: «Но ты слиш-
комъ, слишкомъ нарядно одѣта!»
Я сконфузилась и мысленно признала всю неумѣстность моего
наряднаго туалета. Уже въ институтѣ до меня кое-что доходило объ
опрощеніи молодежи, но по части идей въ моей головѣ стоялъ тогда
невообразимый сумбуръ. Хотя я предполагала, что могу попасть къ
людямъ молодого поколѣнія, но все-таки вырядилась во все самое луч-
шее, что только было у мѳня.
Когда мы вошли съ Вѣрой въ столовую, которая замѣняла и
гостиную, моя мать вдругъ спросила еѳ: «Развѣ у тебя былъ тифъ,
Вѣруся, или какая другая болѣзнь, что ты остригла волосы? Вѣдь они
у тебя такіе красивые!.. И у тебя была бы такая жѳ чудная прическа,
какъ у твоей сестры!
— Мнѣ некогда, крёстная, тратить время на куафюры! Таня
употребляетъ на свою прическу по часу и болѣе...
— Ну, ужъ милая моя: ни за какія коврижки нѳ пожертвую своею
косою ради твоихъ принциповъ! Ахъ, если бы вы знали, тетечка,—жа-
ловалась она,—какъ «они» изводятъ меня за это! Какъ-то проговорилась
имъ, что люблю свои волосы, ну и насмѣшекъ же сыпется съ тѣхъ
поръ на мою голову! А вотъ ей,—указала она на свою сестру,—трудно
четверть часа потратить на прическу, а на Зинины затѣи у нея всегда
хватаетъ времени... Всѣ «наши» считаютъ ѳѳ строгой и принципіальной,
ну, а что касается племянницы, такъ тутъ она теряетъ всѣ свои прин
ципы и всю свою строгость. Увѣряю васъ, тетечка, я очень уважаю
современныя идеи, стараюсь придерживаться извѣстныхъ принциповъ,
но нахожу, что нельзя все подводить подъ нихъ, нельзя же карать че-
ловѣка даже за мелочи, если онѣ никому не вредятъ, если онѣ не мѣ-
шаютъ человѣку въ серьезныхъ отношеніяхъ быть принципіальнымъ.
— 448 —
«Какія онѣ обѣ интересныя!»—думала я и мысленно благословляла
судьбу, закинувшую мѳня къ нимъ.
— Постой, постой, Танюша,—возразила матушка.—Вѣдь я на-
стоящая деревенщина: много десятковъ лѣтъ ивъ деревни нѳ выѣзжаю,
всѣми корнями давно въ землю вросла... Мнѣ что-то не въ доменъ, о
чемъ вы толкуете. Скажи, пожалуйста, кто жѳ ѳто «они», про которыхъ
ты упоминаешь? Мнѣ какъ-то чудно, что у мужчинъ, да еще у моло-
дыхъ, могъ образоваться такой взглядъ, что женщина должна себѣ во-
лосы обрѣзать даже тогда, когда у нея чудная коса! Неужели это для
того, чтобы выгадать время? Хорошая коса—такое украшеніе для нашей
сестры! А вѣдь каждой женщинѣ до гробовой доски хочется выглядѣть
покрасивѣе! Да и что тутъ дурного, если она въ то жѳ время человѣкъ
дѣловитый! Принарядиться, заботиться о своей наружности—такова уже,
милая моя, женская природа!
— Если природа женщины такъ суетна и ничтожна, если ея по-
мыслы преимущественно направлены на пустоту, эту природу нужно
стараться измѣнить къ лучшему,—наставительно замѣтила Вѣра.
— Видите ли, тетечка,—заговорила Таня,—въ самое послѣднее
время «они», т. е. молодежь нашего круга, находятъ, что женщина
тратитъ непроизводительно слишкомъ много времени, что она должна
быть такимъ жѳ серьезнымъ человѣкомъ, какъ и мужчина. Вѣдь это жѳ
правда: наши прически, туалеты, ѣзда по портнихамъ, визиты, соблю-
деніе разныхъ конвенансовъ, дѣйствительно, поглощаютъ всю нашу жизнь.
Вотъ каждая женщина и должна стремиться къ тому, чтобы постепенно
уничтожать свою пошлость... Но я противъ излишней строгости: зачѣмъ
«они» все доводятъ до крайности, зачѣмъ требуютъ, чтобы человѣкъ
всѣ чувства и привычки, даже къ разнымъ мелочамъ, бросилъ въ жертву
принципамъ! Ну-ка ты, «жрица принциповъ», объясни это?—обратилась
она къ своей сестрѣ.
— Ну, теперь поняла,—перебила ее матушка съ лукавой усмѣш-
кой. — Вы, должно быть, какія-нибудь сектантки, новую вѣру сочи-
нили!..
Звонкій смѣхъ обѣихъ сестеръ былъ ей отвѣтомъ.
— Да что вы, тётечка, ничего подобнаго! Цѣпи рабства разбиты,
вотъ мы и зажили новою жизнію, — говорила Таня. Вѣрочку жѳ замѣ-
чаніе моей матери такъ разсмѣшило, что она снова и снова принималась
хохотать.
— Не попала? Ну, что дѣлать! Я все же рада, что Вѣрусю раз-
смѣшила. Цыганка по ладони судьбу предсказыветъ, а я по улыбкѣ
узнаю характеръ. Думала я, что крестница моя къ себѣ строгонька, а
еще болѣе строга къ людямъ. А вотъ улыбка-то ея мнѣ все и выдала:
вижу, что Вѣруся на рѣдкость доброй души человѣкъ, что и суровость-
— 449 —
то ея вынужденная!.. Личная жизнь нѳ задалась бѣдненькой, а второй
разъ ей, пожалуй, и не полюбить! И прилѣпилась она къ своей новой
вѣрѣ... или какъ вы тамъ, принципами, что-ли, ихъ называете? Вотъ
всю душу-то и хочетъ она въ нихъ вложить...
И дѣйствительно, улыбка и смѣхъ Вѣрочки, что, впрочемъ, рѣдко
случалось съ нею, совершенно преображали всѣ черты ея суроваго лица,
дѣлали его до неузнаваемости добрымъ, мягкимъ и дѣтски прекраснымъ.
— Вы не цыганка, тётечка, а настоящая сердцевѣдка! Я всегда
удивляюсь, почему ангелы не возьмутъ нашу Вѣрку живою на небо!
Если мы нѳ голодаемъ и не холодаемъ, то благодаря только Зинѣ: Вѣ-
рочка боится, что это повредитъ ея здоровью, а сама она давно бы и
безъ юбки ходила, и безъ хлѣба сидѣла.
Когда моя мать узнала, что къ «сестрамъ» сейчасъ должны явиться
гости, она распрощалась со всѣми и уѣхала.
Едва-ли существовалъ въ то время семейный домъ, гдѣ нѳ устраи-
вались бы вечеринки. Если при этомъ преслѣдовали цѣли просвѣтительныя,
то на нихъ читали лекціи по различнымъ предметамъ, нерѣдко цѣлую
серію лекцій, напримѣръ, по русской исторіи. Въ такомъ случаѣ лекторы
должны были указывать на тѣ стороны нашей прошлой жизни, о кото-
рыхъ до тѣхъ поръ приходилось умалчивать, обращать вниманіе на все
то, въ чемъ могла проявиться самодѣятельность общества, если бы нашъ
государственный строй этому не препятствовалъ, выдвигать тяжелое эко-
номическое положеніе народа, однимъ словомъ, раскрывать прежде всего
мрачныя стороны нашей прошлой жизни. Никто не интересовался болѣе
внѣшнею исторіею—войнами и дипломатическими сношеніями. Излагать
исторію такъ, какъ это дѣлали Устряловъ и Карамзинъ, высказывать
преклоненіе передъ внѣшнимъ могуществомъ Россіи, замалчивать факты,
указывающіе на произволъ верховной власти,— значило подвергать себя
насмѣшкамъ и презрѣнію. Русскихъ и иностранныхъ классическихъ пи-
сателей въ то время мало читали, и лекціи по литературѣ устраивались
рѣже, чѣмъ по другимъ предметамъ. Чаще всего слушали лекціи или
устраивали практическія занятія по естествознанію. Всѣ эти чтенія и
занятія даже въ частныхъ домахъ привлекали массу народа.
Вечеринки устраивали не только съ цѣлями просвѣтительными, но
и чтобы повеселиться: на нихъ болтали, спорили, пѣли, танцовали, за-
тѣивали разныя игры, живыя картины, характерные танцы, произносили
экспромтомъ стихи и рѣчи, рѣчи безъ конца. Когда споръ обострялся,
и доказательства, сыпавшіяся со всѣхъ сторонъ, нѳ могли убѣдить мно-
гихъ, присутствующіе требовали, чтобы тотъ, кому предметъ спора былъ
лучше знакомъ, сказалъ рѣчь по этому поводу. Иныхъ и просить объ
этомъ нѳ приходилось,—сами вызывались. Иногда эти рѣчи были такъ
длинны и обстоятельны, что скорѣе носили характеръ лекціи, которая»
Воспоминанія.	29
— 450 —
вѣроятно, показалась бы теперь крайне элементарною, но тогда была
нова для очень многихъ, и ее слушали весьма внимательно. Стремленіе
учиться и поучать другихъ было всеобщимъ и сказывалось даже на са-
мыхъ веселыхъ, разудалыхъ вечеринкахъ. Темою рѣчей очень часто
были какія-нибудь особенныя явленія въ общественной жизни, а то и
просто смѣшныя происшествія въ томъ или другомъ семействѣ или кружкѣ.
А когда введена была судебная реформа, произносили защитительныя и
обвинительныя рѣчи, осмѣивая въ нихъ слабыя стороны ораторскихъ
пріемовъ того или другого адвоката или прокурора.
Нерѣдко увеоелитѳльныя вечеринки устраивали въ складчину. Кто-
нибудь просилъ знакомыхъ уступить для такого случая квартиру, соби-
ралъ съ желающихъ присутствовать плату по 25, 50 к. и нѳ болѣе,
какъ по рублю, и вручалъ деньги знакомой, закупавшей все необходи-
мое для угощенія. Если на вечернику являлись въ знакомое семейство,
къ людямъ небогатымъ, посѣтители что-нибудь приносили съ собою.
Тотъ, кто не имѣлъ средствъ и на это, — нѳ конфузился, съ удоволь-
ствіемъ ѣлъ, что находилъ на столѣ. Однимъ словомъ, ни хозяевъ, ни
посѣтителей не стѣсняли приношенія.
Знакомые жили между собою тѣсною жизнію, часто видались другъ
съ другомъ, и хорошо были освѣдомлены на счетъ, матеріальнаго поло-
женія каждаго. Эти частыя собранія удивительно способствовали сбли-
женію людей между собою, обмѣну мыслей, пріобрѣтенію знаній, облег-
чали выработку общественныхъ идеаловъ, помогали даже въ борьбѣ за
существованіе: имѣя много знакомыхъ, легче было пробиться въ жизни,
находить занятія, безъ средствъ подготовиться къ тому или иному экза-
мену.
Необыкновенное оживленіе общества въ началѣ 60-хъ г.г. было
совершенно новымъ явленіемъ. Люди того времени много работали съ
цѣлію самообразованія, съ величайшимъ увлеченіемъ учили другихъ, но
въ то же время и веселились напропалую. Никогда не встрѣчала я
позже такого разудалаго веселья, не слыхала такого звонкаго смѣхаі И
это было весьма естественно: вслѣдъ за паденіемъ крѣпостного права
продолжались и дальнѣйшія преобразованія, вселявшія великія надежды
на лучшее будущее. Все, казалось, ясно говорило, что . и у насъ насту-
пила, наконецъ, совершенно новая, неизвѣданная еще нами граждан-
ская и общественная жизнь, когда каждый, искренно того желающій,
можетъ отдать съ пользою свои силы на служеніе родинѣ. Что же уди-
вительнаго, что въ эту кратковременную эпоху нашего умственнаго и
нравственнаго расцвѣта, надежды и упованія на лучшее будущее быстро
перешли въ увѣренность, что распространеніе гуманныхъ и демократи-
ческихъ идей, какъ могучій потокъ, безъ остатка смоетъ всю грязь на-
шей жизни, что это сулить всѣмъ задавленнымъ трудомъ, униженнымъ
— 451 —
и оскорбленнымъ великое счастье, что ѳта эра наступить скоро, очень
скоро... Такая легкая воспламеняемость, такія преувеличенныя ожиданія
естественны были въ людяхъ, еще нѳ жившихъ общественною жизнью,
не имѣвшихъ въ историческомъ прошломъ никакого опыта, ничего, что
могло бы хотя нѣсколько просвѣтить ихъ на этотъ счетъ. Оптимистиче-
ское настроеніе, охватившее тогда нѳ только юношество, но и взрослыхъ
людей прогрессивнаго лагеря, придавало общественному движенію замѣ-
чательное оживленіе. Энергическая дѣятельность шла рука объ руку съ
бурнымъ весельемъ. Жилось чрезвычайно интересно. Сердце, какъ го-
рящій костеръ, пылало страстною любовью къ ближнему, голова была
переполнена идеями и разнообразными заботами: одни готовились къ
чтенію какого-нибудь реферата, другимъ приходилось многое что почи-
тать, чтобы возражать, при этомъ почти всѣмъ необходимо было рабо-
тать для заработка, и въ то жѳ время считалось священною обязан-
ностью обучать грамотѣ свою прислугу, приглашать изъ лавочекъ и под-
валовъ дѣтей для обученія, заниматься въ воскресныхъ и элементарныхъ
школахъ.
Отношенія между знакомыми были задушевныя, родственныя,
безъ тѣни свѣтскости и фальши. Принято было все говорить другъ другу
прямо въ глаза. Правда, нѣкоторые злоупотребляли этимъ, доходили до
ненужной фамильярности, навязчивости и безцеремонности, но вѣдь все,
что вводится и появляется новаго, никогда почти не обходится безъ
утрировки. Конечно, и въ другихъ отношеніяхъ не все шло гладко въ
этихъ интеллигентныхъ кружкахъ 60-хъ годовъ: въ нихъ тоже происхо-
дили дрязги, недоразумѣнія, ссоры, непріятныя столкновенія. И тогда
люди влюблялись и ревновали до безумія, несмотря на то, что молодежь
того времени смотрѣла на ревнивца, какъ на первобытнаго дикаря, какъ
на пошлаго, самодовольнаго собственника чужой души, не уважающаго
человѣческаго достоинства ни въ себѣ, ни въ другихъ. Несмотря, однако,
на многія слабыя стороны совмѣстно-общественной жизни и дѣятель-
ности, всѣ непріятности, всѣ недоразумѣнія, какія тогда случались, раз-
рѣшались проще, легче и справедливѣе уже по одному тому, что люди
хорошо знали другъ друга, ближе стояли одинъ къ другому. Къ тому
же тогда приходилось вести жизнь, преисполненную напряженной дѣя-
тельности, и оставалось меньше времени для дрязгъ и мелочей.
Встрѣчая въ домѣ моихъ родственниковъ людей со свѣтскими ма-
нерами, въ изящныхъ туалетахъ, я была поражена внѣшностью гостей
«сестеръ», доходящею до бѣдности, и отсутствіемъ въ нихъ какого бы
то ни было свѣтскаго лоска.
Опрощеніе во всемъ обиходѣ домашней жизни и въ привычкахъ
считалось необходимымъ условіемъ для людей прогрессивнаго лагеря,
особенно для молодого поколѣнія. Каждый долженъ былъ одѣваться,
29*
— 452 —
какъ можно проще, имѣть простую обстановку, наиболѣе травную ра-
боту, обыкновенно, исполняемую прислугою, дѣлать по возможности са-
мому, однимъ словомъ, порвать со всѣми разорительными привычками,
привитыми богатымъ чиновничествомъ и барствомъ. Мужчины въ это
время начали усиленно отращивать бороду: они не желали походить,
какъ, выражались тогда, на «чиноваловъ» и «чинодраловъ», не хотѣли
носить оффиціальнаго штемпеля. Женщины перестали затягиваться въ
корсеты, вмѣсто пышныхъ, разноцвѣтныхъ платьевъ съ оборками, лентами
и кружевами, одѣвали простое, безъ шлейфа черное платье, лишенное
какихъ бы то ни было украшеній, съ узкими бѣлыми воротничками и
рукавчиками, стригли волосы, однимъ словомъ, дѣлали все, чтобы только
не походить, какъ говорили тогда, на разряженныхъ куколъ, на кисей-
ныхъ барышенъ.
Это опрощеніе было вызвано распространеніемъ демократическихъ
идей, съ могучею силою овладѣвшихъ умами и сердцами русской ин-
теллигенціи; содѣйствовали этому и великія преобразованія. Освобожде-
ніе крестьянъ изъ-подъ крѣпостной зависимости было уже само по себѣ
реформою демократическою; большое значеніе имѣло и то, что стѣны
университета были открыты для несравненно большаго числа людей,
чѣмъ прежде,—для семинаристовъ и разночинцевъ, громадное боль-
шинство которыхъ были людьми крайне бѣдными. Закаленные лише-
ніями и тяжелымъ трудомъ, они не имѣли ничего общаго съ свѣтскими
людьми.
Въ 9 час. вечера въ квартирѣ «сестеръ» уже расхаживало много
гостей обоего пола. Тутъ были и бородатые, и совсѣмъ безбородые, и
медицинскіе студенты, и студенты университета, и женщины стриже-
ныя, и съ заплетенной косой, спущенной на спину; мелькали почти всѳ
молодыя лица.
Гостей на вечеринкахъ не рекомендовали: этотъ обычай находили
смѣшнымъ, каждый долженъ былъ самъ рекомендоваться. Молодежь на-
зывала другъ друга только по фамиліямъ, случалось даже, какимъ-ни-
будь прозвищемъ, и лишь людей постарше величали по имени и отчеству.
Для меня нѣкоторые изъ посѣтителей «сестеръ» такъ и остались въ
памяти подъ прозвищами; многихъ изъ нихъ я скоро совсѣмъ потеряла
изъ виду; черезъ два съ половиною мѣсяца я уѣхала въ провинцію, а
когда возвратилась и явилась въ знакомый кружокъ, его составъ сильно
измѣнился.
Въ первую минуту меня особенно заинтересовало то, что въ ру-
кахъ почти каждаго изъ входящихъ была маленькая корзиночка или
бумажный тюричекъ. Принесенное одни клали на столъ, другіе, извле-
кая содержимое, шутливо прибавляли что-нибудь въ такомъ родѣ: «на
алтарь общественной пользы приношу сію колбасу». Еще болѣе удивило
— 453 —
меня то, что гости принялись сами накрывать на столъ: одни разстав-
ляли посуду, другіе выносили все лишнее изъ столовой, третьи втаски-
вали въ нее стулья изъ остальныхъ комнатъ. Были и такіе, которые
дѣлали видъ, что помогаютъ, но только попусту суетились; опасаясь,
что ихъ упрекнутъ въ' бездѣйствіи, они перехватывали у кого-нибудь
стулъ, завязывался споръ, и всюду уже раздавались смѣхъ, шутки,
остроты.
Во время суматохи не слышно было звонковъ, а между тѣмъ то и
дѣло входили новые посѣтители. Мужчина высокаго роста, съ умными
сѣрыми глазами, съ моложавымъ лицомъ, но съ просѣдью въ волосахъ,
съ симпатичною наружностью проходилъ по комнатѣ, кивая головою
направо и налѣво и разыскивая кого-то глазами.
— А, словесникъ, селадонъ!—кричали ему со всѣхъ сторонъ. Не
обращая ни на кого вниманія, онъ подошелъ къ Татьянѣ, громко по-
цѣловалъ одну за другою обѣ ея руки и началъ продѣлывать то же съ
Вѣрою.
— Ахъ, Господи, Николай Петровичъ, какъ это вамъ не опроти-
вѣла вся эта старина!—говорила та съ сердцемъ, отдергивая свою
руку.
— Съ дурнушками я и въ старину никогда не рѣшался на это, а
съ прелестными, дорогими моему сердцу «сѳстрами-вдовицами» буду
производить ту же манипуляцію до конца моихъ дней...—и онъ обхо-
дилъ гостей, пожимая всѣмъ руки.
— И не стыдно вамъ, словесникъ, громогласно, какъ нѣчто ге-
ройское провозглашать эти амурныя поползновенія крѣпостническаго
закала?—кричалъ ему вдогонку студентъ, высокій худощавый юноша
съ чрезвычайно болѣзненнымъ лицомъ, густо покрытымъ веснушками,
извѣстный подъ прозвищемъ «Смерчъ», который никого не пропускалъ
безъ обличенія, на всѣхъ обрушивался, какъ ураганъ, какъ настоящій
смерчъ, за что и получилъ свою кличку.
Николай Петровичъ Ваховскій, котораго называли «словесникомъ»,
не успѣлъ еще отвѣтить, какъ Таня подвела меня къ нему и начала
рекомендовать, какъ особу, только что соскочившую съ институтской
скамьи. Въ эту минуту къ ней подошелъ стройный молодой человѣкъ,
лѣтъ 26—27-ми, съ удивительно эффектною наружностью.
— Какъ, это вы, Василій Алексѣевичъ? Когда жѳ вы возврати-
лись?..—закидывала его вопросами Таня, и щеки ея покрылись густымъ
румянцемъ.
Я подбѣжала къ Вѣрусѣ, чтобы разузнать, кто такіе были эти
гости, какъ мнѣ казалось, самые интересные изъ всѣхъ пока появив-
шихся посѣтителей, и получила въ отвѣтъ, что Николай Петровичъ
Ваховскій—преподаватель словесности и «человѣкъ съ прошлымъ». Я
— 454 —
призналась ей въ своемъ невѣжествѣ и просила мнѣ объяснить, что зна-
читъ «человѣкъ съ прошлымъ».
— Видишь ли, Николаю Петровичу трудно мириться съ форма-
лизмомъ, съ казенщиной, со всѣмъ оффиціальнымъ... Нѳ можетъ онъ
выносить и властей съ полицейскимъ направленіемъ... Все это, ко-
нечно, цѣнныя качества, а люди отсталые на все смотрятъ наоборотъ,
и Ваховскому не разъ отказывали отъ мѣста: ему пришлось перево-
диться изъ одного учебнаго заведенія въ другое, переѣзжать изъ од-
ного города въ другой. Вотъ это-то и значитъ, что онъ человѣкъ съ
прошлымъ. Онъ сюда переѣхалъ съ юга, и теперь уже самъ не ищетъ
здѣсь казеннаго мѣста, а занимается преподаваніемъ въ частныхъ до-
махъ и пансіонахъ. Человѣкъ онъ хорошій, даже очень хорошій, но
въ немъ все-таки есть закваска отъ прежняго времени... Видала, какой
онъ любитель лизать ручки? Но мы ему многое прощаемъ: вѣдь онъ
уже нѳ молодой, почти подъ сорокъ, естественно, что онъ не можетъ
быть совсѣмъ новымъ человѣкомъ. А другой, подлѣ него,—Василій Але-
ксѣевичъ Слѣпцовъ. Хотя онъ самый настоящій человѣкъ молодого по-
колѣнія и извѣстный писатель, но онъ тоже цѣнитъ нашего «словес-
ника», дружитъ съ нимъ, считаетъ его образованнѣйшимъ и хорошимъ
человѣкомъ.
Меня поразила внѣшность Слѣпцова: бѣлизну его высокаго, бла-
городнаго лба и блѣдныхъ щекъ рѣзво оттѣняли густые, черные во-
лосы и недлинная черная бородка. Однако, несмотря на тонкія, кра-
сивыя черты лица, оно было неподвижно, какъ прекрасное мраморное
изваяніе. Стоя передъ Татьяной, онъ продолжалъ разговаривать съ нею,
но ни одинъ мускулъ не дрогнулъ въ его лицѣ, глаза не мѣняли своего
выраженія.
Вдругъ дверь въ столовую съ шумомъ отворилась, и въ комнату
ввалился съ кипящимъ самоваромъ мужикъ, совсѣмъ простяцкій мужикъ,
по виду лѣтъ за сорокъ. Онъ былъ въ засаленной черной поддевкѣ, въ
высокихъ смазныхъ сапогахъ съ напускомъ, съ всклокоченной бородой
и съ растрепанными волосами, повидимому, не водившими близкаго
знакомства съ гребенкой; только очки, которыхъ въ то время почти
никто нѳ носилъ изъ простонародья, нѣсколько противорѣчили внѣшности
вошедшаго.
— Якушкинъ, Павелъ Ивановичъ!—закричали присутствующіе и
двинулись къ нему.
Въ ту народническую эпоху, когда повсюду слышалась горячая
проповѣдь о сближеніи съ народомъ, Якушкинъ зналъ его непосред-
ственно. Съ котомкой или съ коробомъ за плечами, набитымъ неза-
тѣйливымъ товаромъ офеней, предназначеннымъ чаще всего для воз-
награжденія за пропѣтыя ему пѣсни, которыя онъ записывалъ, онъ
— 455 —
пѣшкомъ, вдоль и поперекъ, исходилъ немало губерній. Этотъ скиталецъ
русской земли, человѣкъ безъ пристанища, семьи и собственности (все
его имущество было съ нимъ и на немъ),’ во время своихъ вѣчныхъ
странствованій тщательно присматривался къ жизни народа, записывалъ
его пѣсни, пословицы, прибаутки, поговорки, собиралъ о немъ экономи-
ческія и другія свѣдѣнія и зналъ его лучше, чѣмъ кто бы то ни было
въ то время. Якушкинъ глубоко вѣрилъ, что теперь, когда народъ осво-
бодился изъ-подъ помѣщичьей власти, онъ проявитъ свои могучія силы,
если только ему нѳ помѣшаютъ сбросить иго невѣжества. Горячая вѣра
въ духовныя силы народа, интересные разсказы о скитаніяхъ, простая,
открытая душа,—всѳ снискивало любовь и уваженіе къ нему всюду,
гдѣ только онъ ни появлялся.
— А, словесникъ, здорово, миляга, здорово!—проговорилъ Якуш-
кинъ, замѣтивъ своего стараго знакомаго, Николая Петровича Кахов-
скаго. Онъ поставилъ на столъ самоваръ, который успѣлъ захватить въ
кухнѣ, такъ какъ, по своему обыкновенію, вошелъ въ квартиру черезъ
черную лѣстницу.
— А, и ты здѣсь, паренекъ?—обратился онъ къ Слѣпцову и
троекратно облобызался съ ними обоими.
Странно было видѣть вмѣстѣ этихъ двухъ людей—Слѣпцова и
Якушкина, столь различныхъ по виду: первый—молодой, хорошо одѣ-
тый, стройный, изящный, а второй по внѣшности простой мужичонко-
замухрыга и несравненно болѣе его пожилой; они сердечно обнимались
и дружески, любовно разговаривали между собой. Дѣло въ томъ, что,
хотя Слѣпцовъ и не посвящалъ, какъ Якушкинъ, всю свою жизнь на
изученіе народа, но, несмотря на свою молодость, и онъ порядочно-
таки побродилъ по Россіи, наблюдая жизнь нѳ только крестьянъ, но и
фабричнаго люда. Вотъ эта-то общность интересовъ и сблизила между
собою этихъ двухъ людей, совершенно различныхъ по своей внѣшности,
привычкамъ и характеру.
— Гдѣ же хозяюшки? Гдѣ сестры вдовицы? Подавай мнѣ ихъ!—
закричалъ Якушкинъ, когда замѣтилъ обѣихъ сестеръ, пробиравшихся
къ нему среди посѣтителей, тѣсно окружавшихъ его.
— Ахъ вы, сизокрылыя касаточки!—говорилъ онъ, чмокая въ
щеку то одну, то другую изъ нихъ.
— А гдѣ же наша пташечка? Чай ужъ косу отрастила? Иди-ка
сюда, дѣвонька, иди!.. Подарченокъ для тебя припасенъ!..
Когда Зина, съ его помощью, взобралась къ нему на колѣни, онъ
началъ вытаскивать изъ своего объемистаго кармана плетенки изъ бе-
ресты, кузовочки и разныя дудочки и свисточки.
Гости усаживаются къ столу для чаепитія. Вдругъ звонко задре-
безжалъ звонокъ, точно дернутый нетерпѣливою рукой, и въ комнату
— 456 —
вошла стройная дѣвушка средняго роста, лѣтъ 22-хъ. Эта цыганскаго
типа особа была поразительной красоты: черные, густые, волнистые и
курчавые волосы представляли настоящую природную шапку изъ мел-
кихъ кудрей; такія же натуральныя мелкія кудри служили какъ бы
оригинальною рамкою красивому лицу. Яркій румянецъ ея смуглыхъ
щекъ, черныя густыя брови дугой, пунцовыя, полныя губы, изъ-подъ
которыхъ блестѣли бѣлые, какъ алебастръ, зубы, живые темно-синіе
глаза,—все отдѣльно было броско, но вмѣстѣ представляло гармониче-
ское сочетаніе, и говорило о физической силѣ, здоровьѣ и о страстномъ
темпераментѣ. Живая, жизнерадостная, она быстро проходила по ком-
натѣ, подавая руку направо и налѣво, по пути кидая вопросы то тому,
то другому, и, не выслушавъ отвѣта до конца, заливалась веселымъ
смѣхомъ. Это была сама жизнь, настоящее солнце въ ореолѣ своихъ
жгучихъ лучей, весна во всемъ блескѣ своей обаятельной свѣжести, во
всей прелести пышнаго расцвѣта.
— Тетя Оля, тетя Оля!—прыгала за нею Зина, хлопая въ ла-
доши. Дѣвушка быстро повернулась къ ней, схватила ѳѳ въ свои объятья,
но остановилась, какъ вкопанная, разглядывая Якушкина, котораго она
видѣла въ первый разъ.
— Во какой сторонушкѣ цвѣлъ-расцвѣлъ маковъ цвѣтикъ? Какой же
удалой добрый молодецъ красну дѣвицу-красавицу во полонъ возьметъ?—
въ упоръ глядя на нее и улыбаясь, спрашивалъ Якушкинъ.
— Вотъ это-то, дяденька, меня самою интересуетъ...—нисколько
не смущаясь, отвѣчала она.—Да здѣсь объ этомъ нѳ очень любятъ
разговоры разговаривать...—и, нѣсколько измѣнивъ тонъ, она громко
прибавила: — позвольте отрекомендоваться: Ольга Николаевна Оч-
ковская.
— Неправда, не Очковская она, а очковая змѣя! Даже за одинъ
взглядъ на сѳбя она впускаетъ смертоносный ядъ въ самое сердце!..—
со смѣхомъ кричалъ Николай Петровичъ Ваховскій.
— Развѣ это подходящія рѣчи для педагога и наставника?—и
Очковская, съ шутливою укоризною, покачивая головой, протягивала
ему руку.
— Даже и здѣсь ни на шагъ отъ пошлости!—проговорила новая
посѣтительница. Точно нарочно, чтобы оттѣнить красоту Очковской,
вновь вошедшая представляла по внѣшности совершенную ей противо-
положность: съ темнымъ, угреватымъ лицомъ, неладно скроенная, вы-
сокая, съ коротко остриженными, прямыми волосами, съ непропор-
ціонально длинными руками и ногами, съ гнойными, подслѣповатыми
глазами, она была очень непрезентабельна. Ея физіономія была анти-
патична и потому, что она всегда имѣла видъ чѣмъ-то недовольной.
— Мое нижайшее почтеніе...—быстро вставая, раскланиваясь съ
— 457 —
преувеличенною вѣжливостью и подавая ей руку, проговорилъ Якуш-
кинъ; въ то же время онъ комично перекосилъ глаза въ сторону Слѣп-
цова, какъ будто желая обратить его вниманіе на безобразіе вновь
вошедшей. Но на мраморномъ лицѣ писателя не дрогнула ни одна
жилка. Слѣпцовъ, этотъ баловень судьбы, щедро осыпанный умствен-
ными и физическими дарами, удивительно умѣлъ владѣть собою: когда
онъ хотѣлъ скрыть свои смѣющіеся глаза, онъ опускалъ густыя, длин-
ныя рѣсницы,—и тогда уже никто не могъ поймать его насмѣшливаго
взгляда. Такъ было и тутъ: выраженіе его лица оставалось безстрастнымъ.
— Марія Ивановна Сычова,—произнесла новая посѣтительница
въ отвѣтъ на привѣтствіе Якушкина, не замѣчая ироніи въ его пре-
увеличенной почтительности. Здороваясь съ другими, она подошла и ко
мнѣ, но вдругъ какъ-то вздрогнула и съ дѣланной брезгливостью едва
коснулась протянутой мною руки.
За большимъ столомъ уже не было мѣста: кое-кто пилъ чай, сидя
на подоконникахъ, нѣкоторые тѣснились вдвоемъ на одномъ стулѣ,
между тѣмъ гости продолжали прибывать. Сычова сѣла на диванъ, за
столикъ, гдѣ уже пили чай Вѣра съ Зиночкой и Очковская, которая
притянула къ себѣ дѣвочку, одною рукою закрывала ей глаза, а дру-
гою вкладывала бй въ ротъ леденцы, вытаскивая ихъ изъ своего кар-
мана. Зина звонко хохотала. На небольшомъ разстояніи и спиною къ
нимъ за большимъ столомъ сидѣли: Якушкинъ, Слѣпцовъ, Ваховскій и
я, такъ что мнѣ было слышно все, что говорили сзади.
Усѣвшись на диванъ, Сычова вынула изъ саквояжа шерстяной
чулокъ, начала его вязать и обратилась къ Вѣрѣ съ вопросомъ, что
это за особа, которую она видитъ у нихъ въ первый разъ. Дѣло шло
обо мнѣ, и она выразилась такъ: «что это за фруктъ?» Та холодно
отвѣтила ей, что это ихъ родственница, только что вышедшая изъ ин-
ститута, и выразила удивленіе, почему она говоритъ съ такимъ пре-
зрѣніемъ о дѣвушкѣ, которую видитъ въ первый разъ.
— А, такъ вотъ что! Когда дѣло касается вашихъ родственни-
ковъ, у васъ особая мѣрка при выборѣ посѣтителей. Вы никогда не
впустили бы въ свой кругъ такую разодѣтую куклу, какъ эта, если бы
она не была вашею родственницею.
Хотя гости были заняты своими разговорами, и я думала, что,
кромѣ меня, никто нѳ прислушивается къ тому, что говорилось за ма-
ленькимъ столикомъ, но Слѣпцовъ при послѣднихъ словахъ Сычовой
круто повернулся въ ея сторону и произнесъ безстрастно: «Когда вы-
сказываютъ мнѣніе о своемъ ближнемъ, истинная доброта диктуетъ
кое-что удерживать про себя... Впрочемъ, это изреченіе одного восточ-
наго мудреца».—И онъ, какъ ни въ чемъ не бывало, продолжалъ на-
чатый разговоръ съ сосѣдомъ.
— 458 —
— Да... Вы не страдаете излишнею снисходительностью къ лю-
дямъ,—обратилась Вѣра Корецкая къ Сычовой.—Можно-ли требовать,
чтобы дѣвушка, только что соскочившая со школьной скамейки, все
понимала? Когда мы съ Танею выходили изъ института, то каждая
изъ насъ первое время тратила на шляпки и тряпки всѣ деньги, забы-
вая о галошахъ. Эта, какъ вы называете, «разодѣтая кукла», могла бы
жить припѣваючи въ томъ богатомъ кругу, въ который закинула ее
судьба, а она всѣми силами рвется въ кругъ людей работящихъ и об-
разованныхъ. Но по вашимъ человѣконенавистническимъ теоріямъ за
то только, что она надѣла модное платье, которое и сдѣлали-то ей ея
родственники, ее слѣдуетъ съ позоромъ вышвырнуть изъ порядочнаго
круга...
Вдругъ Якушкинъ вскочилъ съ своего мѣста и на дьяконскій ладъ
произнесъ тонкимъ, пронзительнымъ дискантомъ: «не мѣшайте дѣтямъ
приходить ко мнѣ, ибо таковыхъ есть царствіе небесное!»—Всѣ громко
расхохотались.
— Когда Сычова приглядится къ платью вашей родственницы,
она нѳ будетъ такъ строго относиться къ ней... Вѣдь вотъ же мнѣ она
прощаетъ мои кораллы!—проговорила Очковская, указывая на нитку
красныхъ коралловъ на шеѣ, нарушавшихъ однообразіе ея скромнаго,
чернаго туалета.
— Я-то никому нѳ прощаю подобныхъ пошлостей, тодько не хочу
съ вами говорить объ зтомъ... Вѣдь для васъ это все равно, что го-
рохъ въ стѣну! Это вамъ Корецкая всѳ извиняетъ... Здѣсь вообще цар-
ствуетъ удивительная справедливость: одной всѳ прощаютъ потому, что
она родственница, другой—потому, что она вѣчно лижетъ Зинку и
суетъ ей конфѳкты...
Вѣра вспыхнула и рѣзко крикнула:—Зачѣмъ только вы являетесь
къ намъ? Въ нашемъ домѣ вы встрѣчаете разодѣтыхъ куколъ и даже
такихъ взяточницъ, какъ я, которая за конфекты Зинѣ извиняетъ вся-
кую пошлость!
Николай Петровичъ Ваховскій въ ѳто время уже всталъ изъ-за
стола и прохаживался со Слѣпцовымъ; указывая ему глазами на Сы-
чову, онъ проговорилъ: «Какой ехидной можетъ сдѣлаться женщина,
попирающая законы естества!»
Сычова, дѣйствительно, представляла характерный типъ озлоблен;
ной старой дѣвы; никого нѳ любя, она заботилась только о своемъ
здоровьѣ: приходила въ ужасъ отъ сквозняковъ, брюзжала на чужую
прислугу за плохо вытертый стаканъ, съ ненавистью обличала тѣхъ,
кто имѣлъ привычку хорошо одѣваться, но болѣе всѣхъ возбуждали ѳя
злобу женщины, пользовавшіяся всеобщею любовью. Она бывала рѣши-
тельно во всѣхъ домахъ извѣстнаго круга людей, хотя никто не при-
— 459 —
глашалъ ее къ себѣ, никто не приводилъ ее къ знакомымъ. Лишь
только узнавала она, что въ томъ или другомъ семействѣ устраиваются
«фиксы», даже если то были люди, которыхъ она никогда не встрѣ-
чала раньше, она смѣло являлась къ нимъ, безъ всякаго стѣсненія
заявляла, что желаетъ познакомиться, и съ тѣхъ поръ никогда не про-
пускала у нихъ вечеринки, даже въ томъ случаѣ, если хозяева не
скрывали антипатіи къ ней. По своей наглости или скудоумію она не
обращала ни малѣйшаго вниманія на то, какъ къ ней относятся, про-
должала всюду бывать и переносить сплетни изъ одного дома въ дру-
гой. Обучаясь акушерству и всегда надѣвая одно и то жѳ платье, гряз-
ное и истрепанное, она, видимо, находила, что этого совершенно до-
статочно для того, чтобы считать себя особой передовой и прогрессив-
ной, и съ великимъ злорадствомъ обличала каждаго, кто сколько-нибудь
отступалъ отъ предписанной въ то время простоты въ одеждѣ, или обнару-
живалъ недостаточно радикальное исповѣданіе вѣры. Щедринъ говоритъ,
что «ко всякому популярному общественному теченію неизбѣжно прима-
зываются люди, совершенно чуждые его духу, но ухватившіе его внѣш-
ность. Доводя эти внѣшніе признаки до абсурда, до каррикатуры, поль-
зуясь популярнымъ общественнымъ движеніемъ въ интересахъ личнаго
самолюбія, карьеры или еще болѣе низменнымъ выгодъ, такія личности
только опошляютъ движеніе и приносятъ ему глубокій вредъ». Эти слова
можно было вполнѣ приложить къ Сычовой.
Шумъ и оживленіе усиливались: многіе встали изъ-за стола и
прохаживались, другіе группами сидѣли и стояли во всѣхъ комнатахъ
квартиры. Позже другихъ явившіеся садились за столъ, закусывали и
сами наливали себѣ чай. «Отрѣжьте-ка мнѣ колбасы,—проситъ одинъ
свою сосѣдку.—«Извольте... Нужно бы покрасивѣе, да лучше не умѣю»,—
отвѣчаютъ ему, подавая.
— Бросьте это... Вы все убиваетесь по отсутствію красоты, а
вамъ бы давно пора понять, что настоящая красота въ томъ, чтобы
избавить человѣка отъ голода.
Таня схватила меня за руку, когда я проходила мимо нея, и уса-
дила за столъ подлѣ себя.
— Можете себѣ представить,— говоритъ она,—ищу Павла Ивано-
вича (Якушкина) повсюду и, наконецъ, нахожу его въ кухнѣ: онъ
свернулся калачикомъ, подложилъ подъ голову свою котомку и спитъ
себѣ преспокойно. Дуняша предлагала ему диванъ въ моей комнатѣ,
наконецъ, свою собственную кровать, но онъ наотрѣзъ отказался, гово-
ритъ, что въ чистомъ мѣстѣ все перепачкаетъ, и улегся въ кухнѣ
на полу.
— Вотъ молодчина, такъ молодчина! Такой человѣкъ, какъ онъ,
отрѣшившійся отъ всѣхъ барскихъ привычекъ, условностей и затѣй,
— 460 —
имѣетъ полное право считать себя свободнымъ отъ пошлыхъ предраз-
судковъ! ..—восторгалась молодежь.
— А это что же?—спросилъ одинъ студентъ, когда Дуняша по-
ставила на столъ подносикъ съ нѣсколькими бутылками пива и гра-
финчикъ съ водкой.—Вѣдь на нашихъ собраніяхъ уже давно рѣшено
вывести пьянствоі Оно нѳ только гнусно само по себѣ, но гнусно и
тѣмъ, что напоминаетъ пошлый разгулъ помѣщиковъ!..
— Какой тутъ разгулъ!—конфузливо и какъ-то боязливо оправды-
валась Таня.—Якушкинъ уже старикъ и «безъ мокренькаго», какъ онъ
выражается, не можетъ существовать. Такому человѣку, можно, кажется,
оказать маленькое снисхожденіе...
— А это, Кочетова, уже прямо подло съ вашей стороны..-.—напалъ
на нее одинъ изъ студентовъ.—Разъ рѣшено не угощаться спиртными
напитками, это правило должны соблюдать всѣ и не дѣлать изъ него
исключенія ни для стариковъ, ни для знаменитостей, если они желаютъ
быть въ нашей компаніи. Вѣдь иначе выйдетъ, что мы признаемъ авто-
ритеты.
— Правильно! Къ чорту авторитеты!..—на всѣ лады кричала мо-
лодежь.
— Нельзя же отрицать всѣ авторитеты, напримѣръ, авторитетъ
родительской власти,—вдругъ робко замѣтила я въ первый разъ въ
этотъ вечеръ, раскрывая ротъ.
— Не потому ли слѣдуетъ соблюдать авторитетъ родителей, что
они породили васъ? Имъ самимъ это было только пріятно!—отрѣзалъ
самый юный изъ студентовъ, извѣстный подъ прозвищемъ «Экзамена-
торъ» (по фамиліи Петровскій), только что усѣвшійся подлѣ меня, про-
изводившій впечатлѣніе мальчика-подростка, гимназиста даже не стар-
шихъ классовъ. Черты лица его были очень мелки, носикъ крошечный,
вродѣ придавленной пуговки, и вздернутый вверхъ, что придавало ему
задорный, комическій видъ, тѣмъ болѣе, что онъ всегда разсуждалъ о
серьезныхъ матеріяхъ.—Развѣ вамъ неизвѣстно,—опять обратился онъ
ко мнѣ,—что наши отцы и дѣды были ворами, стяжателями, тиранами
и эксплоататорами крестьянъ, что они съ возмутительнымъ произволомъ
относились даже къ роднымъ дѣтямъ?—Послѣ длинной тирады онъ не-
много передохнулъ, но вдругъ лицо его озарилось «адской насмѣшкой»,
и онъ, наклоняясь ко мнѣ, спросилъ:
— Можетъ быть, вы и насчетъ «боженьки» не вполнѣ освѣдомлены?
Этотъ вопросъ показался мнѣ до невѣроятности пошлымъ, а нотка
снисходительнаго покровительства и ироніи въ его словахъ страшно
взбѣсила меня: краска негодованія залила мое лицо и, ничего не отвѣ-
тивъ ѳму, я встала и перешла на свободное мѣсто у противоположной
стѣны.
— 461 —
Петровскій, котораго называли «экзаменаторомъ», потому что онъ,
чуть не въ первый разъ встрѣтившись съ человѣкомъ, сейчасъ же
спрашивалъ, читалъ ли онъ ту или другую книгу, имѣетъ ли понятіе о
томъ или другомъ, былъ въ то же время ретивымъ развивателемъ и
пропагандистомъ и, вѣроятно, страдалъ настоящей маніей, зудомъ,
который заставлялъ его выкладывать другимъ все, что онъ самъ только
что узнавалъ. Не получивъ отъ меня поощренія къ дальнѣйшему рас-
спропагандированію моей особы, онъ уже черезъ нѣсколько минутъ рас-
хаживалъ съ дѣвочкой лѣтъ 15—16-ти, особенно бѣдно одѣтой, съ
умненькими и живыми глазками. Отъ «сестеръ» я узнала, что ее зо-
вутъ Манею, что она ученица одной изъ нихъ и дочь портнихи, кото-
рая въ то же время отдаетъ въ наемъ комнаты студентамъ, а тѣ без-
платно обучаютъ ея дочь, что она учится со страстью, проявляетъ
большія способности къ ученью и серьезный интересъ ко всему, что
слышитъ и читаетъ.
Маня съ «экзаменаторомъ» усѣлась противъ меня; онъ имѣлъ видъ
рѳпѳтитора-гимназиста, а она—его ученицы; онъ спрашивалъ, она отвѣ-
чала, благопристойно сложивъ ручки на колѣняхъ и со страхомъ по-
глядывая на своего учителя, какъ бы желая удостовѣриться, не про-
штрафилась ли она передъ нимъ тѣмъ или другимъ отвѣтомъ.
— Понимаете, Маня, я уже вамъ говорилъ, что вы разъ на-
всегда должны установить одну общую точку зрѣнія, которая поможетъ
вамъ узнать, къ чему долженъ стремиться человѣкъ. Что же, знаете вы
это теперь?
— Вотъ это, что вы сейчасъ сказали, я какъ-будто нѳ очень по-
няла,—говорила Маня, конфузливо обдергивая свои рукава.—Только
все же я догадываюсь, о чемъ вы хотите меня спроситъ... Видно, то же
самое, что и Ѳедоръ Алексѣевичъ мнѣ намедни говорили...
— Сколько разъ я вамъ уже замѣчалъ, чтобы вы никогда не упо-
требляли множественнаго числа тамъ, гдѣ нужно единственное. Это не
только неправильно, но и унизительно для человѣческаго достоинства:
всѣ люди равны, и вы совершенно такой же человѣкъ, какъ и Ѳедоръ
Алексѣевичъ. Пожалуйста, продолжайте.
— Я хотѣла сказать... что эти слова... я узнала отъ Ѳедора Але-
ксѣевича... и ужъ они мнѣ такъ пондравились... такъ понЭра...
— Ахъ, Боже мой, Маня, понравились, а не пондравились!..
Маня, видимо, такъ горячо желавшая познакомить его со словами,
которыя пришлись ей по душѣ, но грубо прерванная своимъ менторомъ,
какъ-то вся съежилась и растерялась.
— Простите, пожалуйста, я знаю, что вы все говорите на мою же
пользу... только ужъ такая я злосчастная: чуть что у мѳня въ головѣ—
всѳ и поспутаѳтся...
— 462 —
При этихъ словахъ юнецъ вздрогнулъ,—они точно ударили его
хлыстомъ по лицу. Онъ такъ вспыхнулъ отъ стыда, что слезы наверну-
лись у него на глаза. Онъ схватилъ руки Мани и, горячо пожимая ихъ,
просилъ простить его за нетерпѣніе: «самъ знаю, что бываю мерзав-
цемъ и свиньею... и, право жѳ, это оттого, что мнѣ такъ хочется, чтобы
всѣ поскорѣе узнали то, что я самъ знаю. Простите мѳня, Манечка, и
скажите то, что вы хотѣли сказать...
Она съ минуту смотрѣла на него въ замѣшательствѣ и теребила
свои рукавчики. Наконецъ, улыбнулась и сразу проговорила, точно за-
тверженный на-зубокъ урокъ, безъ малѣйшей запинки, и съ лицомъ, сіяю-
щимъ радостью: «Человѣкъ долженъ стремиться къ благополучію наи-
большаго числа людей». Вѣдь вы это хотѣли меня допросить? И я, ей
Богу жѳ, понимаю это. Мнѣ радостно, даже очень радостно это...
— Прекрасно, Маня, вполнѣ правильно... Но нѳ забывайте, что
и при этомъ нужно разбираться въ томъ, какое благополучіе желательно,
какое—нежелательно; слѣдовательно, необходимо умѣть еще отличать
добро отъ зла, хорошее отъ дурного. Впрочемъ, по всему, что я слышу
о васъ за послѣднее время, я вижу, что вы начинаете уже кое въ чемъ
серьезно разбираться... Ну, а вотъ вы, барышня,—обратился онъ ко
мнѣ.—Что вы понимаете подъ добромъ и зломъ? Я вижу, конечно, что
вы въ моднѣющѳмъ пансіонѣ воспитывались, но, вѣдь, тамъ больше на
счетъ «рагіез ітапсаіз» и «іепез ѵоив бгоііе», но едва ли давали вамъ
раціональныя понятія о добрѣ и злѣ. Если же, паче чаяніи, вы это по-
нимаете, потрудитесь высказаться.
Я въ упоръ посмотрѣла въ лицо юнца, которое, когда онъ кон-
фузился, носило такое простое, милое, дѣтское выраженіе, но теперь по-
прежнему было комично-торжественно. Меня до невѣроятности злило,
что онъ, этотъ мальчишка, осмѣливается брать со мной, какъ мнѣ ка-
залось, неподобающій тонъ, и я запальчиво и, сколько сумѣла, язви-
тельно отвѣтила: «Вы очень комичны и навязчивы, господинъ экзаме-
наторъ!»
— Тутъ нечего злиться. Когда вы чему-нибудь путному научитесь,
старайтесь не хранить это только про сѳбя... Если же вамъ вдолбили
какую-нибудь глупую теорію или неправильное понятіе, пользуйтесь слу-
чаемъ, чтобы избавиться отъ вздора.
Меня все болѣе смѣшила ѳго манера держать сѳбя, говорить и
поучать, но высказанная имъ мысль казалась мнѣ правильною и серьез-
ной.—Почему же вы думаете, что я нѳ умѣю отличить добра отъ зла?
Я, вѣроятно, не хуже васъ знаю, что понятія объ истинѣ и лжи, о
добрѣ и красотѣ, о высокомъ и низкомъ—вѣчны, какъ божій міръ, и
во всѣ времена будутъ и были одни и тѣ же,
— Вотъ и оказывается, что у васъ ерунда въ головѣ! Такъ слу-
— 463 —
шайте хе и зарубите у себя на носу: понятія и взгляды на нравствен*
ность мѣняются сообразно съ духомъ времени, а вовсе не уподобляются
каменнымъ глыбамъ. Я вамъ сейчасъ поясню примѣромъ: прежде драли
крестьянъ розгами и плетьми, брали взятки, родители насильно выда-
вали дочерей замужъ за богатыхъ, — и всѣ находили это въ порядкѣ
вещей, считали добрымъ и хорошимъ то, на что теперь каждый куль-
турный человѣкъ смотритъ съ отвращеніемъ.
Теперь уже болѣе, чѣмъ его рѣзкими выраженіями, я была уяз-
влена тѣмъ, что и этотъ, какъ мнѣ казалось въ ту минуту, не крупнаго
полета юнецъ, могъ такъ отбрить меня. Переконфуженная до невѣроят-
ности, я отправилась слушать разговоры въ сосѣднюю комнату, куда
шли и другіе.
— Такъ вы думаете, батенька, присосѣдиться къ государствен-
ному пирогу?—укоризненно говорилъ медикъ Прохоровъ своему земляку,
молодому человѣку, по фамиліи Кондратенко, недавно окончившему уни-
верситетскій курсъ.
«Что ѳто за государственный пирогъ? Что можетъ означать по-
добное выраженіе?»—ломала я себѣ голову. Меня приводило въ отчая-
ніе, что такая масса словъ, выраженій и понятій были недоступны мнѣ
даже въ простомъ разговорѣ.
— Что же дѣлать,—было ему отвѣтомъ,—если помимо службы я
ничѣмъ другимъ не могу обезпечить существованія моей семьи! Я не
одаренъ никакими талантами, во мнѣ нѣтъ и способностей для того,
чтобы заниматься какою-нибудь свободною профессіею: я не могу быть
ни ученымъ, ни профессоромъ, ни художникомъ, ни артистомъ, ни пи-
сателемъ. Уроки, которые давали мнѣ возможность существовать хотя
кое-какъ, и тѣ кончаются, и я остаюсь безъ всякихъ средствъ, а, между
тѣмъ, мнѣ подвертывается чиновничье мѣсто...
— Полно вамъ, Кондратенко, вздоръ городить,—возражалъ ему
медикъ Прохоровъ, молодой человѣкъ лѣтъ 23-хъ, брюнетъ, съ черными
глазами и весьма рѣшительнымъ видомъ.—Вѣдь, только тотъ, у- кого
нѣтъ никакой энергіи, никакой иниціативы, никакого чувства собствен-
наго достоинства, никакого сознанія того, что наступили новыя времена,
когда каждый обязанъ ворочать собственными мозгами, не можетъ взять
себя въ руки, однимъ словомъ, только жалкому сопляку приходится те-
перь ходить на помочахъ какого-нибудь директора департамента, тух-
нуть въ канцеляріи и заниматься никому ненужнымъ бумагомараніемъ.
— И я нахожу, что при вашихъ способностяхъ и при вашемъ
образованіи просто преступно идти по старой дорожкѣ, проторенной
нашими тятеньками. Я, какъ и вашъ землякъ, тоже былъ лучшаго о васъ
мнѣнія.
— Молодое поколѣніе обязано отыскивать новые пути, соотвѣт-
— 464 —
ствующіе новымъ современнымъ требованіямъ!—кричали ему на разные
лады.
— Очень возможно, что это только минутная слабость! Вѣдь, иному
трудно сразу сброситъ съ сѳби ветхаго человѣка.
— Теперь, Кондратенко, нужно крѣпко держать себя въ рукахъ-
Чтобы жить и бороться въ настоящее время, нужны люди со стальными
нервами, съ опредѣленно обоснованными принципами...
— А главное, необходимо прежде всего выяснить, зачѣмъ живешь,
по какой дорогѣ пойдешь, что будешь преслѣдовать въ жизни...
— Можетъ быть Кондратенко говоритъ все это съ цѣлью узнать,
какъ къ этому отнесутся люди нашего круга?.. А возможно, что онъ
дѣлаетъ это съ цѣлью открыто заявить намъ, что съ этихъ поръ онъ
не имѣетъ больше ничего общаго съ идеалами, дорогими для всѣхъ
насъ? У васъ, Кондратенко, можетъ быть, гдѣ-нибудь въ глубинѣ ва-
шей души есть маленькій разсчѳтецъ на то, что разъ вы смѣло за-
являете намъ такія ужасныя вещи, у насъ не хватитъ храбрости въ
глаза осудить васъ?
— Когда вы окончите обливать мѳня грязью, когда вы исчерпаете
всѣ ваши нравоученія, ругань и низкія подозрѣнія,—я сразу отвѣчу
всѣмъ вамъ. Я вижу, что еще <Смерчъ» горитъ нетерпѣніемъ обличить
меня... Хотя ѳто будетъ перефразировка уже сказаннаго, но, сдѣлайте
одолженіе, говорите и вы, — нѳ то съ горечью, нѳ то съ сарказмомъ
произнесъ Кондратенко, блѣдный, какъ полотно.
— Напрасно, Кондратенко, вы вносите сюда столько раздраженія.
<Ты сердишься, Юпитеръ,—значитъ,'ты неправъ!» Обязанность человѣка
нашего круга—высказывать товарищамъ всѳ, безъ утайки и фальши...—
ораторствовалъ «Смерчъ», повидимому, ничуть нѳ задѣтый саркастиче-
скимъ замѣчаніемъ по его адресу.
— Мы собираемся здѣсь нѳ для свѣтской болтовни и презираемъ
тѣхъ, кто въ глаза говоритъ одно, а за-глаза—другое, какъ это было
въ обычаѣ у нашихъ родителей, когда у нихъ сходились обжираться
кулебяками и разносолами и для пищеваренія бесѣдовали съ знако-
мыми. Ваше желаніе, Кондратенко, сдѣлаться чиновникомъ показываетъ,
что вы игнорируете одно изъ главнѣйшихъ требованій молодого поко-
лѣнія—разрывать съ прошлою жизнью, съ его обычаями и укладомъ,
съ понятіями нашихъ отцовъ. Мы, молодая Россія, обязаны повергать
во прахъ старые идолы и разрушать старые храмы, чтобы на ихъ раз-
валинахъ создавать новую жизнь, и эта новая жизнь ничего нѳ должна
имѣть общаго съ жизнью стараго поколѣнія. Мы всегда должны твердо
идти по новой дорогѣ, брать на себя только такую дѣятельность, кото-
рая приносила бы пользу ближнему, а если ея нельзя найти,—создать
новую. Конечно, намъ предстоитъ отчаянная борьба съ реакціонерами,
— 465 —
съ предразсудками, съ своимъ собственнымъ страхомъ передъ всѣмъ но-
вымъ, даже, какъ это ни странно, съ собственнымъ индифферентизмомъ
къ общественной дѣятельности, что такъ основательно внѣдрили въ насъ
наши милые папаши и мамаши... Вы упомянули, Кондратенко, что у
васъ семья... Я не ходу вѣрить, что вы женились изъ-за прихоти пош-
ляка-мужчины. Вы, конечно, выбрали себѣ такую жену, съ которою мо-
жете идти рука объ руку въ общественномъ дѣлѣ. Въ такомъ случаѣ
ваша жена будетъ помогать вамъ создавать новую общественную дѣя-
тельность...
При послѣднихъ словахъ Очковская быстро выдвинулась впередъ.
— Позвольте, Ольга Николаевна,—запротестовалъ Кондратенко,—
очередь за мною. Я задержу недолго. Я долженъ сказать вамъ, господа,
что, къ сожалѣнію, ничего не могъ почерпнуть для себя полезнаго изъ
вашихъ рѣчей... У меня примѣры на глазахъ, какъ сушитъ, убиваетъ
человѣка чиновничья карьера, и я дѣлалъ все, чтобы избѣжать ея. Изо-
брѣсти для себя новую дѣятельность гораздо легче на словахъ, чѣмъ
на дѣлѣ. Если я такъ думаю вслѣдствіе умственной тупости и убоже-
ства, умоляю васъ, придумайте для меня какую нибудь дѣятельность
внѣ государственной службы, и если она даже будетъ очень скромно
обезпечивать существованіе моей семьи, я вамъ даю слово никогда не
сдѣлаться чиновникомъ.
— Какъ это неделикатно сваливать свои заботы на чужія плечи!..—
кричали ему на разные лады.
— Можете себѣ представить, вѣдь Кондратенко уже ушелъ...—за-
явилъ кто-то черезъ нѣсколько минутъ.
— Ну, и чортъ съ нимъ!—раздалось въ толпѣ.
— Вы знаете его адресъ? — спрашивалъ Слѣпцовъ у какой-то
ламы, и подъ ея диктовку записывалъ его въ’ свою книжку.
— Гдѣ нужда, тамъ и Василій Алексѣевичъ!—зашептала Таня, на-
клоняясь ко мнѣ.—Вотъ попомни мое слово: онъ завтра же обѣгаетъ
весь городъ и что нибудь добудетъ для Кондратѳнка... Это самый велико-
душный, самый чудный изъ всѣхъ нашихъ знакомыхъ.
Въ ѳто время Вѣруся, обращаясь къ своимъ гостямъ, говорила чрез-
вычайно взволновано:—Конечно, вы должны были сказать ему все, что-
бы удержать его отъ чиновничьей карьеры. Но вы говорили съ нимъ
какъ-то безжалостно! Не знаю, какъ выразиться... какъ-то совсѣмъ нехорошо.
Ему самому, видно, все это такъ тяжело! А у васъ не нашлось ни слова уча-
стія къ нему! Мы должны были сообща помочь ему отыскать новый трудъ,
а если бы это оказалось невозможнымъ, мы обязаны изъ своихъ заработ-
ковъ собирать извѣстную сумму и поддерживать его до тѣхъ поръ, пока
оаъ не найдетъ для себя дѣятельности, которую мы всѣ могли бы одо-
брить. А это что же? Руганью и низкими подозрѣніями выгнать чело-
Воспоминаиія.	30
— 466 —
вѣка изъ дома! Это ужасно, это просто даже позорно! Если бы вы знали,
какіе ѳто славные, очень славные люди оба Кондратенко—мужъ и жена!
Мы должны придти къ нимъ на помощь! Вѣдь мы же составляемъ тѣс-
ный кружокъ людей единомыслящихъ, слѣдовательно, должны быть бо-
лѣе близки между собой, чѣмъ даже родные по крови,—мы родные по
духу!.. Это выше, святѣе и болѣе отвѣтственно, чѣмъ родство по крови!
Всѣ какъ-то притихли, точно пристыженные этими словами. Въ
эту минуту Очковская положила мнѣ руку на плечо, и мы начали про-
гуливаться съ нею. Вдругъ изъ открытой двери маленькой комнаты, за-
ставленной мебелью и шкапами вслѣдствіе вечеринки, раздался голосъ
Слѣпцова: «Такъ, пожалуйста, повидайтесь же съ нимъ... вѣдь директора
получаютъ всевозможные запросы изъ провинціи, наконецъ, онъ можетъ
направить васъ къ кому-нибудь другому. Имѣйте въ виду, что Кондра-
тенко кончилъ университетскій курсъ, что онъ человѣкъ съ серьезными
знаніями, и вашему директору не грѣхъ похлопотать за него. Поскорѣе
же извѣстите меня о результатѣ свиданія»...
— Какое впечатлѣніе производитъ на васъ Слѣпцовъ?—спросила
меня Очковская, когда я вошла съ нею въ другую комнату.
— Онъ красивъ, очень красивъ... только лицо у него какое-то не-
подвижное, точно маска...
— Несмотря на его замѣчательную красоту, меня долго расхола-
живала неподвижность ѳго лица, но я начинаю убѣждаться, что онъ на-
дѣваетъ эту маску умышленно, чтобы скрывать величіе своей души.
— Что жѳ вы тутъ прячетесь, Ольга Николаевна?—заговорилъ Ни-
колай Петровичъ, подходя къ намъ.—Я уже заявилъ публикѣ, что вы
хотите поставить на обсужденіе кое-какіе вопросы. Слышите? Васъ зовутъ!
И дѣйствительно, изъ большой комнаты раздавались страшный шумъ,
топотъ ногъ и крики: «Очковская, Очковская!»
— А я расхотѣла говорить...—сказала Очковская, не двигаясь съ
мѣста.—У меня уже улетучилось все, что я собиралась сказать...
— Ручаюсь,—вамъ стоитъ только ротъ открыть, и на помощь вамъ
явятся и огонь въ крови, и пламень въ груди... Да идите же!
— Каждая дама въ такомъ случаѣ всегда любитъ поломаться!..—
бросилъ Слѣпцовъ, проходя мимо насъ.
— Неправда!—съ досадой крикнула ему вслѣдъ Очковская, и ѳго
слова точно пришпорили ее,—она быстро вошла въ большую комнату.
Публика изъ кожи лѣзла, чтобы представить настоящій раекъ театра:
кричала, топала ногами, вызывала Очковскую на всѣ лады, а когда та
появилась, апплодировала, сколько хватало силъ. Ольга Николаевна
прижимала руку къ сердцу, дѣлала реверансы, раскланивалась по-теа-
тральному, но, какъ только начала говорить, сдѣлалась серьезною, съ
каждымъ словомъ все болѣе увлекаясь.
— 467 —
— Я хочу поговорить насчетъ послѣднихъ словъ «Смерча». Онъ и
очень многіе изъ васъ утверждаютъ, что жену должно прежде всего
выбирать для того, чтобы имѣть возможность работать вмѣстѣ съ нею
для общественной пользы... Слѣдовательно, вы ищете въ бракѣ только
пользы и выгоды для ближняго, а я нахожу, что вступать въ него слѣ-
дуетъ не съ утилитарными цѣлями, а только по взаимной страстной
любви.
— Ерунда! абсурдъ!—кричали со всѣхъ сторонъ.
— Оказывается,—съ запальчивостью перебила ихъ Очковская,—
что вы не понимаете, что такое свобода слова, а еще называете себя
«молодою Россіею», «молодымъ поколѣніемъ», «носителями прогрессив-
ныхъ началъ и идеаловъ»! Прежде выслушайте, а потомъ хотя камнями
побивайте...
— Вы знаете,—тягуче и съ ненужной обстоятельностью заго-
ворила Сычова, — что камнями васъ никто не собирается поби-
вать, но послѣ такихъ словъ въ порядочномъ домѣ вамъ не протянули
бы руки.
— Убирайтесь вы въ вашъ порядочный домъ!—закричала ей Вѣра
во всѳ горло.
— Вѣдь, и пошлость имѣетъ свои границы...—рѣзко возразилъ
Ваховскій, въ упоръ глядя на Сычову. Но та не сконфузилась, нѳ тро-
нулась съ мѣста и, хотя на нее всѣ поглядывали, кто съ гримасою, кто
-съ насмѣшкою, продолжала брюзжать: «Смазливая дѣвчонка, вотъ за нее
и готовы каждому горло перервать!»...
— Продолжайте же, Ольга Николаевна, а госпожа Сычова въ это
время приготовитъ для васъ новый камень, но нѳ изъ особенно смерто-
носныхъ,—замѣтилъ Слѣпцовъ.
— Видите-ли,—заговорила Очковская,—я всѳ болѣе чувствую
господа, что мои взгляды расходятся съ вашими. Мнѣ уже давно стало
казаться, что я воровски пользуюсь вашимъ добрымъ отношеніемъ ко
мнѣ. Вотъ это-то и заставляетъ меня откровенно раскрыть передъ вами
мой символъ вѣры. Начну съ моего прошлаго: до 19-ти лѣтъ я прожила
въ полномъ довольствѣ. Меня обожали родители; хотя они имѣютъ хо-
рошія средства, но богачами ихъ нельзя считать, а, между тѣмъ, опи
исполняли нѳ только всѣ мои желанія, но, съ ихъ точки зрѣнія, даже
прихоти: выписывали журналы и книги, какіе только я просила, позво-
ляли брать уроки у дорогихъ учителей, хотя находили, что я достаточно
всему обучена, такъ какъ выучили мѳня четыремъ иностраннымъ язы-
камъ. Говорю объ этомъ для того, чтобы показать, какъ они всегда счи-
тались съ моими желаніями, хотя очень часто нѳ могли сочувствовать
ямъ. Дозволили они мнѣ брать уроки и у Николая Петровича Вахов-
•скаго, когда онъ появился въ нашемъ городѣ. Уже ранѣе, чѣмъ я на-
30*
— 468 —
чала занятіямъ нимъ, мнѣ стала претить провинціальная жизнь, мое
положеніе сонной царевны въ сонномъ царствѣ, а тутъ, подъ вліяніемъ
Николая Петровича, мнѣ окончательно опостылѣла такая жизнь, и на.
этой почвѣ у мѳня то и дѣло начали являться размолвки съ родителями.
Какъ разъ въ это время у меня явился женихъ,—богатый, молодой,
образованный, даже красивый. Я находила его весьма порядочнымъ че-
ловѣкомъ, и, если бы я сказала ѳму: «будемъ работать для блага ближ-
няго, устроимъ школу, больницу»,—онъ, несомнѣнно, на все согласился
бы, но я не чувствовала къ нему страстной любви и отказала ему.
Родители были крайне возмущены. Они находили, что у него все, о чемъ
можетъ мечтать дѣвушка: молодость, красота, богатство. Послѣднее, по
ихъ мнѣнію, важно было для мѳня потому, что почти все ихъ состояніе-
послѣ смерти должно перейти въ руки моихъ братьевъ. Какъ только я
отказала блестящему жениху, такъ отношенія съ родителями обостри-
лись: между нами явилось какое-то взаимное озлобленіе. Если бы я
ограничилась отказомъ жениху, мои родители, вѣроятно, со временемъ
примирились бы съ этимъ, но нѳ знаю, что со мною сдѣлалось. Точно кто-
то толкалъ меня говорить имъ рѣзкости и безжалостныя вещи, я точно
мстила имъ за то, что они осмѣлились желать этого брака. Но все это
я сообразила впослѣдствіи, а въ то время во всемъ считала себя пра-
вою. Кончилось тѣмъ, что я разошлась съ родителями и уѣхала въ Пе-
тербургъ. Если бы вы знали, какъ у меня до сихъ поръ обливается
сердце кровью, какъ мнѣ не достаетъ ихъ ласки, заботъ, какъ я уби-
ваюсь изъ-за того, что поступила съ ними жестоко и несправедливо.
Видите ли, я и въ этомъ сильно расхожусь съ вами. А мои воззрѣнія
на бракъ діаметрально противоположны вашимъ. Какъ это ни странно,,
но ваши взгляды, по крайней мѣрѣ, тѣхъ изъ васъ, которые говорили
со мною объ этомъ, сильно совпадаютъ со взглядами моихъ родителей,,
но у васъ они, конечно, болѣе общественнаго характера. Разсчетъ ня
выгоду, какъ у васъ, такъ и у нихъ, а мнѣ онъ одинаково противенъ.
Считаю своею обязанностью заявить вамъ, что въ бракѣ я буду руко-
водиться нѳ общественными соображеніями, а исключительно моими лич-
ными чувствами. Моимъ мужемъ будетъ только тотъ, кто заставитъ
биться мое сердце отъ радости и счастья. Вотъ, какая разница между
вашими и моими взглядами. Вы заботитесь только о благѣ ближняго, а
я, презрѣнная эгоистка, прежде всего, для себя мучительно хочу лич-
наго счастья. Должна сознаться, что въ этихъ мечтахъ я то и дѣло за-
бываю о ближнихъ... Въ этомъ я оправдываю себя въ собственныхъ глазахъ
тѣмъ, что только любовь, одна любовь можетъ дать женщинѣ настоящее
нравственное удовлетвореніе, дѣлаетъ ее лучше, болѣе доступною велико-
душію. Съ моей точки зрънія, только бракъ по страсти можетъ даты
женщинѣ настоящую энергію для общественнаго служедія, только онъ.
— 469 —
одинъ дастъ ей возможность. приносить истинную пользу ближнему. А
когда въ бракѣ руководятся нѳ страстью и любовью, а даже возвышен-
нымъ разсчетомъ, женщина не получитъ никакого счастья, слѣдовательно
и никакого удовлетворенія: понятно, что и ближнему, въ такомъ случаѣ,
не будетъ никакой выгоды... Какъ антипатичны мнѣ ваши взгляды на
бракъ, такъ антипатичны мнѣ и ваши взгляды на поэзію. Когда я раз-
думываю о нихъ, вы представляетесь мнѣ настоящими убійцами и па-
лачами. Да вы и есть настоящіе убійцы!.. Вы убиваете всѣ грезы мо-
лодости, всѣ лучшія мечты о счастьѣ, всю поэзію жизни! Вы высмѣи-
ваете художественныя произведенія, искусство, а я... я обожаю все, что
носитъ печать поэзіи. Такъ вотъ какая пропасть лежитъ между ва-
шими воззрѣніями и моими! Я все сказала: гоните меня изъ вашего
круга!
Поднялась цѣлая буря: одни кричали одно, другіе—другое, многіе
поднимали руку вверхъ, показывая этимъ, что желаютъ говорить, топали но-
гами, свистѣли, чтобы заставить себя выслушать, но, кромѣ отдѣльныхъ
выкриковъ, все слилось въ безпорядочный хаосъ голосовъ. Наконецъ,
Ваховскому удалось энергично закричать: «Я буду руководить пре-
ніями. Выступайте со своими возраженіями въ томъ порядкѣ, въ ка-
комъ вы стоите въ настоящую минуту. Господинъ медикъ, вамъ гово-
рить первому»...
— Вы, Очковская, сами прекрасно понимаете, что проповѣдуете
культъ узкаго личнаго эгоизма. Если бы вы руководились стремленіемъ
къ общественной пользѣ, съ кой-какими вашими взглядами еще можно
было бы помириться, но вы всюду на первомъ мѣстѣ ставите удовле-
твореніе личной страсти... И все это вы высказываете съ такимъ паѳо-
сомъ, что можете даже людей, нетвердыхъ въ принципахъ, просто смутить...
— Всѣ ваши страсти и любови,—задорно прокричалъ другой,—
только рутина, старый хламъ, который давно пора выбросить за бортъ!
— Конечно... конечно,—авторитетно подтвердилъ Прохоровъ, —
художественныя произведенія, а тѣмъ болѣе музыка, живопись, ваяніе и
вообще всѣ искусства созданы только для богачей, для улучшенія ихъ
пищеваренія.
— Исключительно для барскаго самоуслажденія!
— И вы думаете, Очковская, что, поставивъ страсть во главѣ
угла, вы открыли Америку? Вѣдь, и до васъ многіе руководились такими
жѳ африканскими воззрѣніями.
— Люди, поженившіеся по страсти, драли, какъ и прочіе, своихъ
крѣпостныхъ и предавались разврату на сторонѣ!
— Дайте жѳ мнѣ, наконецъ, сказать... Слова прошу, слова...—си-
лился перекричать другихъ одинъ изъ студентовъ, нѳ въ силахъ болѣе
ожидать своей очереди.—Видитѳ-ли, господа, вѣроятно, многимъ изъ
— 470 —
васъ казалось, что романтизмъ давно отжилъ свой вѣкъ. Но если по-
слѣдовательницею его является такая прогрессивная особа, какъ Очков-
ская, это означаетъ, что онъ еще силенъ. Имѣйте же въ виду, Очков-
ская, что романтизмъ всегда питалъ только гнилыя иллюзіи и тя-
нулъ русскихъ барышенъ нѳ къ живой общественной дѣятельности, а
къ пуховику, вызывалъ лишь слезы при видѣ безвременно погибшаго
воробья.
— Да знавали-ли вы,—перебилъ его другой,—людей, поженив-
шихся по страсти, которые нѳ закисли бы, нѳ отупѣли, не опошлились
въ этой узко-эгоистической, сентиментальной сферѣ чувствъ, которые бы
шли впередъ по пути прогресса, занимались просвѣщеніемъ, двигали
науку впередъ, улучшали бы жалкое положеніе мужика? Нѣтъ, тысячу
разъ нѣтъ!
— Смерть дикимъ страстямъ и заоблачнымъ пареніямъ!—Эти и
подобныя имъ замѣчанія сыпались безъ промежутковъ; часто даже двое
и трое кричали заразъ, и Ваховскому приходилось останавливать то
одного, то другого словами: «дайте же сказать Иванову».—«Тарасовъ,—
вамъ говорить».
Вдругъ «Смерчъ», съ глазами, налитыми кровью, началъ внезапно
и энергически проталкиваться черезъ толпу.
— Нѳ ваша очередь!—остановилъ его Ваховскій.
— Входя въ порядочный домъ,—грубо отрѣзалъ ему «Смерчъ»,—
я нѳ желаю имѣть дѣло съ городовыми и полицейскими; съ благоговѣ-
ніемъ и трепетомъ относиться къ вашимъ распоряженіямъ и словамъ
я тоже не желаю. Какой вы мастеръ руководить людьми, доказательства
на лицо—г-жа Очковская. Это вы вбили ей въ голову такіе гнусные
взгляды и принципы!—И «Смерчъ» рѣзко отстранилъ рукою Николая
Петровича, подошелъ вплотную къ Очковской и, свирѣпо уставившись
въ нее, взволнованно продекламировалъ:
«Пускай ты вѣренъ назначенью,
Но легче-ль, родинѣ твоей,
Гдѣ каждый преданъ поклоненью
Единой личности своей?»
— Съ такимъ трагизмомъ и драматизмомъ какъ вы, я нѳ умѣю
декламировать, но я могу лично вамъ отвѣтить тѣмъ же Некрасовымъ:
«Суждены вамъ благіе порывы,
Но свершить ничего не дано».
— Это не хорошо. Это слишкомъ зло для васъ, мое прелестное
дитя.—И съ этими словами Николай Петровичъ схватилъ обѣ руки мо-
лодой дѣвушки и поцѣловалъ ихъ.
— 471 —
Молодежь съ хохотомъ кричала ему: ото что за допотопныя нѣж-
ности!»—Ахъ, вы сентиментальный словесникъ, брехунъ!
— Какъ есть настоящій эстетъ!
— Хотя здѣсь нѳ очень любятъ правду слушать,—опять завела
свою машинку Сычова,—но поцѣлуи ручекъ, нѣжные эпитеты, все это
до невѣроятности пошло и возмутительно. Я уже замѣтила, гдѣ только
заведется смазливая дѣвчонка, тамъ ^эна всегда понижаетъ нравственный
уровень.
— Почтеннѣйшая акушерка!—вдругъ произнесъ «экзаменаторъ»,
очутившійся подлѣ нея.—Почтительнѣйше обращаю ваше вниманіе на
то, что вы говорите въ пространство,—и онъ указалъ ей рукою на
публику, которая уже разбрелась по комнатамъ и разбилась на нѣ-
сколько группъ.
— Во-первыхъ, я не акушерка, а еще буду акушеркой, и очень
горжусь этимъ, а во-вторыхъ, я съ вами разговаривать не хочу,—
отрѣзала Сычова.
— А въ-третьихъ ничего нѳ будетъ? Пожалуйста, чтобы было и
въ-третьихъ. Вы не желаете? Тогда я самъ выполню этотъ нумеръ!..
Такъ вотъ-съ: хотя со взглядами г-жи Очковской я нѳ вполнѣ солида-
ренъ, но эпитетъ «смазливой», данный вами особѣ поразительной кра-
соты, не согласенъ съ правдою, которую вы сами такъ отстаиваете, и
продиктованъ вамъ гнуснымъ чувствомъ, называемымъ завистью. Но
это нѳ мѣшаетъ мнѣ уважать вашу будущую профессію и съ востор-
гомъ думать о моментѣ, когда вы у колыбели новорожденнаго человѣ-
чества...—онъ видимо желалъ прибавить еще что-то язвительное, но
спохватился вб время: саркастическая улыбка передернула его дѣт-
ское личико, онъ не выдержалъ, расхохотался и, какъ школьникъ, юркнулъ
въ сторону.
Николай Петровичъ долго пытался заговорить въ кружкѣ спорив-
шихъ, но общій говоръ заглушалъ его голосъ. Наконецъ, ему удалось
перекричать другихъ: «Нѳ могу согласиться съ вашими взглядами на
художественныя произведенія. Вы забываете о томъ, что они возвы-
шаютъ и облагораживаютъ душу. Если вы уничтожите ихъ, вы низве-
дете человѣка до скота. Вспомните Лира, который сказалъ...
— Это вымыселъ. Можетъ быть, и красивый, но все-таки вымы-
селъ Шекспира. Къ тому же короли и бары всегда такъ разсуждали,
всегда думали только о самоуслажденіи въ то время, когда народъ пухъ
отъ голода и прозябалъ въ невѣжествѣ...
— А я вами недовольна, очень недовольна, мой дорогой, дорогой
наставникъ,—выговаривала Очковская Ваховскому.—Неужели въ за-
щиту поэзіи и искусства вы могли сказать только то, что сказали?
Если бы я умѣла говорить, я бы сказала такую рѣчь, такую,- стѣны
— 472 —
затрещали бы, и присутствующіе покраснѣли бы отъ стыда, что отвер-
гаютъ такіе великіе дары неба. Да, ужъ доподлинно правда: «бодливой
коровѣ Богъ рогъ не даетъ!»
— Какъ жѳ говорить? Вѣдь я не подготовился къ такой рѣчи.
— Говорите экспромтомъ. Почему же вы нѳ можете сказать рѣчь
въ защиту вашихъ излюбленныхъ художниковъ слова?
— Словесники всегда говорятъ по тетрадочкамъ и записочкамъ!..
— Всѣ эстеты—фразеры: такими фразами, какъ «облагоражи-
ваютъ», «возвышаютъ», они могутъ сыпать сколько угодно, но больше
отъ нихъ не ждите,—съ хохотомъ кидали Ваховскому со всѣхъ сторонъ.
— У меня сердце разорвется отъ боли, если о васъ будутъ гово-
рить такое...—и Очковская дернула за руку Ваховскаго и толкнула его
въ центръ круга.
Его симпатичное лицо вдругъ приняло восторженное выраженіе,
и онъ заговорилъ съ большимъ одушевленіемъ: «Какъ можете вы,
мечтающіе объ общественной пользѣ, объ осуществленіи высокихъ
идеаловъ на землѣ, о самоотверженіи, о борьбѣ съ общимъ нашимъ вра-
гомъ, повторяю, какъ можете именно вы отвергать великое значеніе на-
шихъ писателей-художниковъ? Отрицая жизненныя удобства для того,
чтобы свои силы матеріальныя и духовныя нести на алтарь обществен-
ной пользы, вы, молодое поколѣніе, заслуживаете высокаго уваженія и
подражанія... Но ваше преклоненіе только передъ тѣмъ, что полезно,
доводитъ вашъ утилитаризмъ до отрицанія въ человѣкѣ всѣхъ эстети-
ческихъ потребностей, вложенныхъ природою въ сердце человѣка: это
уже преступленіе противъ духа святого. Живой интересъ къ худо-
жественнымъ произведеніямъ и искусству создаетъ высокое духов-
ное наслажденіе, даетъ утѣшеніе, вытравляетъ мелочность, грубость,
всякую накипь житейской пошлости, приноситъ забвеніе отъ заботъ,
внушаетъ каждому возвышеннѣйшія побужденія. Человѣкъ, не раз-
вившій въ себѣ способности и умѣнья наслаждаться художественными
произведеніями, если только не сверхъ-естественно щедро одаренъ отъ
природы, въ громадномъ большинствѣ случаевъ—эгоистъ, сухое сердце,
неспособное на великодушные поступки. Боже мой, развѣ можно отри-
цать великое значеніе художниковъ слова! Они заставляютъ человѣка
задумываться надъ такими явленіями жизни, которыя обыкновенно
проходятъ совершенно безслѣдно, они учатъ насъ мыслить и любить
своихъ ближнихъ. Какъ въ русской, такъ и въ иностранной литера-
турѣ не мало произведеній, въ художественныхъ образахъ изобра-
жающихъ людей той или другой эпохи, съ ихъ радостью и доремъ, съ
ихъ надеждами, разочарованіями и жизненною борьбою,—они даютъ
намъ представленіе о людяхъ извѣстной эпохи въ болѣе яркихъ, выпук-
лыхъ образахъ, чѣмъ это могутъ сдѣлать самые драгоцѣнные исто-
— 473 —
рическіѳ документы. Великій талантъ художника можетъ изобра-
зить человѣка столь возвышенно-благородной души, что его образъ
вѣчно будетъ носиться передъ вашими духовными очами, и вы будете
употреблять всевозможныя усилія, чтобы достичь его нравственной
красоты, или наоборотъ—въ яркой картинѣ покажетъ вамъ душевную
пустоту, низость и пошлость съ такою силой, что вы содрогнетесь отъ
ужаса. Художественныя произведенія будятъ совѣсть и стыдъ, какъ
отдѣльныхъ людей, такъ и цѣлаго общества, слѣдовательно, поднимаютъ
его нравственный уровень. Молодые друзья I Вы съ безумнымъ востор-
гомъ, какой дается только юнымъ, чистымъ сердцамъ, рукоплескавшіе
паденію крѣпостничества, забываете, что уничтоженіемъ этой страшной
язвы, въ корнѣ развращавшей умы и сердца русскихъ людей, вы прежде
всего обязаны нашимъ художникамъ слова, которые, несмотря на цен-
зурный гнетъ и жестокія кары, были вдохновенными провозвѣстниками
воли. Всю мерзость крѣпостничества они наглядно, въ художественныхъ
образахъ представляли намъ и мало-по-малу внѣдряли въ умы сознаніе
необходимости великой реформы. И вдругъ вы, съ такою страстью и
энергіею бросившіеся въ ряды истинныхъ просвѣтителей народа, раз-
вѣнчиваете Пушкина, который всю жизнь былъ вождемъ нашего просвѣ-
щенія, а между тѣмъ онъ, этотъ величайшій изъ нашихъ художниковъ,
долженъ остаться нашею гордостью до тѣхъ поръ, пока русская рѣчь
будетъ раздаваться въ предѣлахъ нашего отечества. Мои молодые друзья!
Подумайте, откуда у васъ взялфь бы идеалы и стремленія высшаго
порядка, если бы подходящей почвы для нихъ нѳ подготовляли своими
произведенія они, наши великіе художники? Постепенно мѣняя допотоп-
ныя понятія вашихъ отцовъ и дѣдовъ, они въ каждомъ новомъ поко-
лѣніи вырабатывали всѳ болѣе возвышенные взгляды, мысли, стремленія.
Въ концѣ концовъ, это они произвели полный пѳреворэтъ во всемъ
міросозерцаніи русскихъ людей. Если изъ вашихъ рядовъ, господа, вый-
дутъ защитники правъ человѣка, люди, сочувствующіе страждущимъ и
обремѳннымъ непосильнымъ трудомъ, герои и борцы за правду, свободу
и за лучшее будущее, то этимъ вы обязаны будете только великимъ
художникамъ слова. Они, эти властители нашихъ думъ, творцы всего,
что есть въ насъ лучшаго, всегда учили насъ стремиться къ самопо-
жертвованію, развивали состраданіе -и любовь къ ближнему, заставляли
насъ отворачиваться отъ житейской грязи и обыденщины. Я твердо увѣ-
ренъ, что нынѣшнее отрицаніе поэзіи—простое недоразумѣніѳ, что оно
исчезнетъ, какъ дымъ. Это мое глубочайшее убѣжденіе прежде всего
зиждется на томъ, что вы, молодежь, отрицатели поэзіи и искусства,
несете во всѣ концы нашей родины, трепещущей въ агоніи нищеты,
мрака, невѣжества, произвола и отчаянія, цѣлый грузъ чудныхъ поэти-
— 474 —
ческихъ надеждъ и великодушнѣйшихъ стремленій, и сами вы скора
сознаетесь, кому вы обязаны своими благороднѣйшими порывами».
Раздался громъ аппдодисментовъ, а Ольга Николаевна, съ дѣт-
скимъ восторгомъ схвативъ Вазовскаго за руки, начала кружиться съ
нимъ по комнатѣ.
Петровскій (экзаменаторъ) въ ту же минуту вскочилъ съ своего
мѣста и запальчиво прокричалъ:—Чернышевскій, наиболѣе уважаемый
изъ нашихъ крупныхъ современныхъ писателей, опредѣленно выска-
залъ, что произведенія искусства не могутъ выдержать сравненія съ
живою дѣйствительностью, что жизнь прекраснѣе искусства... И вамъ,
господинъ словесникъ, не вредно было бы это помнить...
— Конечно,—возражала Вѣра Корецкая,—мы нѳ можемъ прида-
вать такого значенія художественнымъ произведеніямъ, какое придаетъ
имъ Николай Петровичъ. Мы также не отрицаемъ красоту и прекрас-
ное, но стараемся отыскивать то и другое нѳ въ треляхъ соловья, не
въ вечернемъ звонѣ церковныхъ колоколовъ, не въ маленькой ножкѣ
кисейной барышни, а въ томъ, что даетъ счастье трудящемуся люду,
что расширяетъ его умственный кругозоръ, его права на свободу.
— Господинъ словесникъ, — заговорилъ медикъ Прохоровъ, — че-
резъ-чуръ восторженно охарактеризовалъ писателей художниковъ: онъ
опустилъ многія явленія нашей жизни, еше болѣе, чѣмъ художествен-
ныя произведенія, способствовавшія распространенію общественныхъ
идеаловъ, но это вполнѣ натурально въ словесникѣ.. Сознаюсь, однако,
что онъ, хотя и односторонне, все же правильно сформулировалъ ре-
зультаты ихъ трудовъ. Наши писатели-художники вмѣстѣ съ другими
явленіями жизни много способствовали измѣненію міросозерцанія рус-
скихъ людей. Но необходимо имѣть въ виду, что Пушкинъ и другіе
художники все-таки прежде всего стремятся развивать любовь къ кра-
сотѣ... Поймите же вы, наконецъ, господинъ словесникъ, что теперь
нѳ время съ этимъ возиться... Не забывайте, что Россія
<Въ судахъ черна неправдой черной
И игомъ рабства клеймена;
Безбожной лести, лжи тлетворной,
И лѣни мертвой и позорной,
И всякой мерзости полна».
— Такъ вотъ-съ, милѣйшій Николай Петровичъ, знайте же, что
нѳ чувству красоты нужно теперь обучать, а возбуждать ненависть къ
рутинѣ, злу, лихоимству. ’ Пусть ваши писатели-художники обличаютъ
теперь зло, царящее у насъ, пусть учатъ не подличать, не подлажи-
ваться, не пресмыкаться передъ сильными міра сего...
Николай Петровичъ прерываетъ его крикомъ: «Они всегда учили
— 475 —
и учатъ этому». Прохоровъ не обращаетъ на это вниманія и продол-
жаетъ:
— Да-съ... такъ пусть же эти ваши художники слова занимаются
теперь не опоэтизированіемъ красотокъ у фонтановъ, цвѣтковъ да облач-
ковъ... да-съ, пусть съ этимъ маленько пообождутъ... Тѣ изъ нихъ, ко-
торые не желаютъ разстаться съ подобными сюжетцами, пусть отойдутъ
въ сторонку, ихъ пѣсенка спѣта... Очередь за нами. Да-съ, за нами,
не художниками, а людьми дѣла и прозы. Мы, а не они, должны на-
чать переворотъ въ дѣйствительной жизни.
— Еще бы: не старикамъ же брать на сѳбя такую великую за-
дачу!—выкрикнулъ кто-то изъ молодежи.
— Конечно, это ужъ наше дѣло!—заговорилъ совсѣмъ юный сту-
дентъ, энергично тряхнувъ своими густыми черными кудрями; при этомъ
глаза его блестѣли отвагой, силой и задоромъ.—Да, мы должны взяться
за это! Мы, молодое поколѣніе, представители новой силы и новаго духа!
Мы призваны обновить міръ! Наша задача прокладывать новые пути,
создавать новыя формы жизни, все измѣнить въ нравахъ и обычаяхъ,
«все перестроить или, по крайней мѣрѣ, все перереформировать.
— Этого мало... — прервалъ его сосѣдъ. — Изъ переустройства и
перереформированія ничего не выйдетъ: необходимо до основанія раз-
рушить все старое, чтобы ни одной балки, ни одной подпорки нѳ оста-
лось, вѣдь и тѣ давно прогнили. Нужно, чтобы все новое было дѣйстви-
тельно новымъ.
— Такимъ образомъ,—замѣтилъ Николай Петровичъ,—вы хотите
похерить всю цивилизацію, хотите начать жить съ каменнаго вѣка?
— Прошу слова, — заговорилъ учитель Яковлевъ, человѣкъ лѣтъ
28-ми. Хотя я ужъ нѳ такъ юнъ, какъ громадное большинство здѣсь
присутствующихъ, но я вашъ душою и тѣломъ. Я не совсѣмъ согласенъ
съ тѣмъ, что необходимо до основанія уничтожить все старое: мнѣ ка-
жется, можно кое-что оставить. Не только художники пера до сихъ поръ
даютъ кое-что полезное, но и художники кисти могутъ иногда приносить
пользу народу, если въ своихъ картинахъ они будутъ изображать его
бездолье и произволъ нашихъ охранителей. Я могу дать нѣсколько сю-
жетовъ для картинъ и ничего не буду имѣть противъ того, чтобы ими
воспользовались. Мнѣ самому они не нужны: я—учитель математики
(молодой человѣкъ говорилъ все это совершенно серьезно). Итакъ,
господа, вотъ вамъ сюжетъ для первой картины: за недоимки
идетъ съ молотка все имущество крестьянина. Полицейскихъ, окружаю-
щихъ его, необходимо представить съ звѣрскими рожами... При этомъ
нужно изобразить, какъ съ одной стороны уводятъ со двора послѣднюю
коровенку (она должна быть написана изможденной, со впалыми боками),
съ другой — мужики и бабы разсматриваютъ убогую одеженку хозяевъ,
— 476 —
поступающую въ продажу: она вся заплатанная и пѳрезаплатанная и
представляетъ настоящее нищенское рубище. Это можетъ выйти очень
недурно,— конечно, если картина будетъ хорошо написана. Тогда она по-
служитъ прекрасной иллюстраціей непроходимой бѣдности нашего народа.
Вторая картина: фабричный рабочій передъ раскаленной печью.
Это, кажется, не требуетъ комментаріевъ, но для художественной раз-
работки я могу прибавить еще кое-что: пусть художникъ фотографически
вѣрно изобразитъ фигуру рабочаго—въ рубахѣ съ разстегнутымъ воро-
томъ, передъ печью, до-красна накаленною, а кругомъ фабрикц лежитъ
снѣгъ по колѣно, глубокая зима... Третья картина: до смерти за-
сѣченная дѣвушка лежитъ въ глубокомъ обморокѣ, а подлѣ...
— Да помилосердуйте съ вашими сюжетами! Вѣдь просто стыдно
слушать! Вы такъ обязательно диктуете темы картинъ... но вѣдь среди
насъ нѣтъ художника, который бы могъ выразить вамъ за нихъ свою
глубочайшую признательность!—весь красный, вскричалъ Николай Пет-
ровичъ Ваховскій, вспыливъ до невѣроятности.
Его слова были покрыты криками неистоваго негодованія, рѣзкими
высвистами и топотомъ ногъ. Среди этого гвалта и отчаяннаго шумеи
чаще всего раздавались отдѣльныя фразы: «Какъ вы смѣете прерывать
такъ грубо»?—«Когда вы чуть ли не цѣлый часъ высыпали вашу ветхо-
завѣтную дребедень, — мы молчали»... — «Вотъ какому пониманію сво-
боды научили васъ ваши обожаемые художники слова!» — «Нахалъ!».—
«Крѣпостникъ!» — «Обскурантъ!» — Вонъ, вонъ отсюда!» — и къ этому
требованію присоединилось большинство, настойчиво повторяя послѣднюю
фразу.
— Опомнитесь! Такъ унизить... Выговорить такія ужасныя слова!..—
вскочивъ на середину комнаты, нѳ помня себя отъ волненія, кричала
Вѣра Корецкая. Ея худенькія щеки были мертвенно-блѣдны, ѳя руки
и плечи вздрагивали, вся ѳя тщедушная фигурка какъ-то съежилась.—
За одну вспышку... вы выгоняете безукоризненно честнаго человѣка!
Вы сами наговорили ему хуже того, что онъ вамъ... Вы забываете, что
онъ уже старикъ! Не можетъ же онъ раздѣлять всѣ ваши взгляды!
— Мы, кажется, основательно освободились отъ свѣтскихъ прі-
ёмовъ, давнымъ-давно говоримъ въ глаза другъ другу все, что при-
детъ въ голову, нѳ заботясь о формѣ, что сейчасъ же и было дока-
зано... Почему же слова Николая Петровича такъ возмутили васъ? —
говорилъ Слѣпцовъ, но по его тону трудно было догадаться, порицаетъ-
ли онъ молодежь за фамильярность, или добивается только справед-
ливости.
— Такъ пусть же хотя извинится,—вдругъ, прокричалъ кто-то съ
хохотомъ, и всѣ подхватили эти слова на разные лады.—«Пусть изви-
няется!»—«Съ паршивой овцы хоть шерсти клокъ!»
477 —
— Отъ всей души приношу мои извиненія... Если я позволилъ
себѣ нѳ особенно деликатно выразить свое нетерпѣніе относительно сю-
жетовъ картинъ г. Яковлева, то вѣдь и меня здѣсь не щадятъ. Но могу
васъ увѣрить, господа, что мое ухо уже давно привыкло къ вашимъ
эпитетамъ въ родѣ «брехунъ», «золотушный ѳстетикъ» и т. п.; они меня
ни мало не раздражаютъ. Единственно, что ущемляетъ мое сердце, это
ваша кличка: «старикъ да старикъ»! Даже такая великодушнѣйшая
особа, какъ Вѣра Алексѣевна, и та не забываетъ ея. Позвольте же вамъ
замѣтить, что я старъ только по сравненію съ вашею лучезарною моло-
достью: мнѣ 38 лѣтъ, я считаю себя еще совсѣмъ молодымъ человѣкомъ
и даже нѳ теряю надежды жениться по страсти.
Дружный хохотъ и бурные апплодисмѳнты были ему отвѣтомъ.
Яковлевъ, какъ ни въ чемъ нѳ бывало, продолжалъ свою рѣчь,
точно весь инцидентъ совсѣмъ нѳ касался его.—Такія картины,—опять
началъ онъ совершенно покойно и обстоятельно,—сюжеты которыхъ я
привелъ для примѣра, могли бы усиливать значеніе нашихъ обличеній и
нашей пропаганды. Теперь сдѣлаю выводъ изъ сказаннаго мною: необхо-
димо уничтожить то, что служило прихоти барства, и оставить изъ ста-
раго все, что можетъ пригодиться на пользу народа.
— Одинъ назоветъ прихотью то, въ чемъ другой увидитъ только
пользу,—нѳ унимался Николай Петровичъ.
— Зачѣмъ жѳ имѣть въ виду реакціонеровъ и дураковъ?—оборвалъ
его Яковлевъ.
— Ну, на счетъ этого мнѣ съ вами нѳ столковаться!... —И Ваков-
скій обратился къ кружку молодежи, сгруппировавшейся въ другомъ
концѣ комнаты.—Я хочу поговорить съ вами о другомъ. Вы то и дѣло
нападаете на мою дорогую ученицу Ольгу Николаевну Очковскую... Многіе
пожалуй, даже начнутъ косо смотрѣть на нее за высказанные ею взгляды
на бракъ и любовь... Но вѣдь разногласіе у васъ съ нею происходитъ
только по нѣкоторымъ пунктамъ. Могу васъ увѣрить, что, хотя она и
говоритъ о своемъ эгоизмѣ, но дай Богъ, чтобы каждый работалъ для
ближняго такъ, какъ она. Что жѳ касается ея взглядовъ на бракъ и
любовь,—развѣ уже такое преступленіе помечтать въ молодости о томъ
чтобы «сердце было согрѣто жаромъ взаимной любви?»
При этихъ словахъ «Смерчъ» злобно зашипѣлъ на Николая Пе-
тровича.—Хотя мы, молодежь, то и дѣло расходимся съ вами по весьма
многимъ вопросамъ, но, благодаря вашему прошлому, мы, все-таки, при-
няли васъ въ нашъ кружокъ... Несмотря на всѣ наши разногласія, вы
могли бы -идти съ вами въ ногу, такъ сказать, сообща съ нами плыть
къ нашему берегу, къ строго намѣченной нами цѣли, которою можетъ
быть только общественное благо. Но вы на каждомъ шагу показываете,
что нѳ можете стать выше ветхозавѣтныхъ условностей, выше предраз-
— 478 —
судковъ литературныхъ, семейныхъ и личныхъ. А почему? Потому что
•вы эстетикъ по натурѣ, просто, даже какой-то цыганъ!.. Недаромъ жѳ
вы стараетесь убѣждать другихъ стихами цыганскихъ пѣсенъ. При этомъ
вы еще какой-то старосвѣтскій селадонъ и все болѣе превращаетесь въ
слезливаго старикашку... Могу завѣрить присутствующихъ, что господинъ
«словесникъ» въ концѣ-концовъ не что иное, какъ ублюдокъ Манилова
и закорузлой чиновницы. Госпожа Очковская воображаетъ, что своими
идеями вы, господинъ словесникъ, принесли пользу ея развитію, а съ
моей точки зрѣнія—одинъ только вредъ. Она изъ натуръ колеблющихся,
у нея много этой старой закваски, трухи въ головѣ, а вы своими взгля-
дами еще сбиваете еѳ съ толку...
Какъ я позже узнала, «Смерчъ» былъ безнадежно влюбленъ въ
Ольгу Николаевну и смертельно ревновалъ ее къ Николаю Петровичу
Ваховскому, къ которому она ничего не питала, кромѣ глубокой привя-
вязанности и уваженія.
— Что, батенька, отдѣлали таки васъ сегодня, можно сказать,
водъ воскъ и подъ орѣхъ!..—нѳ скрывая улыбки, замѣтилъ Слѣпцовъ,
когда Николай Петровичъ опустился на стулъ подлѣ него. Я сидѣла
тутъ жѳ. Они оба тотчасъ начали меня разспрашивать, какъ я чувствую
себя въ такой крикливой компаніи послѣ монастырскаго затишья и
оффиціальной благопристойности. Краснѣя и смущаясь, я отвѣчала, что
меня страшно интересуютъ разговоры здѣсь присутствующихъ, что они
открываютъ мнѣ міръ новыхъ идей, о которыхъ я не имѣла ни милѣй-
шаго представленія.
— Скажите откровенно, неужели васъ нѳ шокируютъ выраженія,
иногда довольно-таки рѣзковатыя?—спросилъ меня Слѣпцовъ, и его хо-
лодное лицо вдругъ приняло выраженіе искренняго участія.
Я довѣрчиво созналась, что они меня нѣсколько коробятъ, но ѳто
пустяки, такъ какъ сущность разговоровъ мѳня очень интересуетъ,
заставляетъ думать... Я вѣдь совсѣмъ невѣжественная особа: въ пер-
вый разъ въ жизни попала къ передовымъ и образованнымъ людямъ...
— Ну, знаете ли, для жизни такая скромность просто вредна! По
теперешнимъ временамъ нужны зубы поострѣе и самой быть посмѣлѣе.
Противъ насъ стояло сгрудившись нѣсколько человѣкъ и посреди
нихъ Таня.
— Ну зачѣмъ, зачѣмъ вы развѣнчиваете чуднаго Пушкина? Вы
послушайте только,—и она своимъ мелодичнымъ голосомъ съ увлеченіемъ
продекламировала: «Прощай, свободная стихія», умѣло оттѣняя всѣ
тонкіе, художественные штрихи этого стихотворенія.
Оказалось, какъ она тутъ жѳ объяснила, что въ «годы молодости»
•она училась декламаціи у настоящаго артиста и чуть было не посту-
пила на сцену.
— 479 —
— Да кончите вы съ этою красивою чепухою! Теперь не время
«красу долинъ, небесъ и моря и ласку милой воспѣвать»—кричали ей.
— Что же дѣлать, если мнѣ противно рѣзать лягушекъ!
— Позвольте вамъ замѣтить,—выступилъ медицинскій студентъ,—
что лягушка — предметъ анатомическаго и физіологическаго изслѣдо-
ванія... Никто нѳ говоритъ, что нужно заниматься только лягушкою.
Въ природѣ необходимо изслѣдовать все, даже самое малое, такъ какъ
въ концѣ концовъ оно можетъ оказаться значительнымъ.
— Неужели, Кочетова, вы не понимаете,—замѣтилъ ей другой,—
что изученіе природы болѣе полезно, чѣмъ чтеніе Пушкина, который
какъ у насъ здѣсь только что было установлено, уже сдѣлалъ свое
дѣло, и въ настоящее время чтеніе подобныхъ произведеній поддер-
живаетъ лишь безплодныя романтическія грезы и вредныя бредни.
Изученіе же природы ведетъ къ изысканію ея законовъ, къ уничто-
женію предразсудковъ, къ великимъ открытіямъ, полезнымъ для всего
человѣчества.
— Меня не тянетъ къ изученію природы... вѣроятно, потому, что
у меня нѣтъ для этого никакихъ способностей. Что же мнѣ дѣлать? По-
добныя занятія нагоняютъ на меня только смертельную тоску,—съ отчая-
ніемъ оправдывалась Таня.
Но тутъ раздались гнѣвные возгласы.
— Мало ли кого къ чему тянетъ! Нашихъ маменекъ и папенекъ
всю жизнь тянуло только ко сну, ѣдѣ и разврату.
— Что это значитъ имѣть способности къ тому или другому?—
разсуждалъ учитель Яковлевъ.—Не только въ области знанія, но и въ
области искусства, въ пѣніи, музыкѣ, живописи человѣкъ можетъ до-
стигнуть всего, чего пожелаетъ. Можетъ быть, вы нѳ будете знаменитой
европейской пѣвицей, но если пожелаете пѣть на сценѣ съ среднимъ
успѣхомъ, можете выучиться пѣть, если только нѳ потеряли слуха вслѣд-
етвіѳ какой-нибудь болѣзни. Прежде всѣ были убѣждены въ томъ, что
для того, чтобы подвизаться на сценическихъ подмосткахъ въ качествѣ
пѣвца, музыканта, артиста, необходимы какія-то врожденныя способ-
ности... Но это совершенный вздоръ. Впрочемъ, такія рабскія понятія
были нормальнымъ явленіемъ въ крѣпостническую эпоху, когда всѣ упо-
ванія возлагались на Бога и на крѣпостныхъ. Въ настоящее же время
нашимъ девизомъ должно быть: «при желаніи и волѣ можно достигнуть
всего собственными силами».
— Кто же еще изъ нашего круга стоитъ за искусство? Вы, Ляр-
ская, вѣроятно, крѣпко держитесь за свою музыку?
Особа, къ которой были обращены эти слова, была одною изъ
наиболѣе пожилыхъ среди присутствующихъ: у этой блѣдной дѣвушки
съ исхудалымъ, утомленнымъ лицомъ, повидимому, давно ужѳ утратив-
— 480 —
шимъ блескъ молодости, изъ подъ густыхъ, еще черныхъ бровей смот-
рѣли большіе каріе, живые и проницательные глаза.
— Меня приспособили только къ музыкѣ... Ею только и кормлюсь,
да плохо она кормитъ, особенно теперь. Можетъ быть это оттого, что
всѣ кричатъ: «наука, наука!» Вотъ я и задумала поучиться... За уроки
предметовъ, пожалуй, теперь будутъ больше платить. Вѣдь у меня боль-
ная сестра на рукахъ. А музыку я люблю, люблю всѣмъ моимъ серд-
цемъ, всѣмъ помышленіемъ... Кажется, удавилась бы, если бы хоть
изрѣдка не могла послушать Глинку, Листа, Шопена...
Раздались хохотъ и восклицанія: «Вотъ такъ безкорыстное слу-
женіе искусству!» Лярская, видимо, не понимала ни этого смѣха, ни
ироническихъ замѣчаній и какими-то удивленными глазами посматри-
вала вокругъ.
— Музыкѣ у насъ, въ большинствѣ случаевъ, учили только лю-
дей богатыхъ. Чтобы наслаждаться ею, необходимо нѳ только знать ее,
не только быть сытымъ, но имѣть еще деньги, чтобы заплатить за би-
летъ въ театръ. А если есть лишнія деньги, ихъ слѣдуетъ употреблять
на что-нибудь болѣе разумное...—наставительно произнеела одна изъ
молодыхъ дѣвушекъ.
— Художники-писатели приносили пользу хотя въ прошломъ, что
жѳ касается музыкантовъ, то это уже совсѣмъ безполезный народъ. Даже
ремесленникъ, простой сапожникъ, который хорошо умѣетъ шить са-
поги, полезнѣе человѣчеству, чѣмъ всѣ эти дармоѣды-музыканты...—
рѣшительно произнесъ Прохоровъ.—А вѣдь какая уйма денегъ идетъ
на эту музыку и музыкантовъ! Строятъ консерваторіи, выдаютъ сти-
пендіи, а народъ коснѣетъ въ невѣжествѣ... Для народныхъ школъ въ
Россіи нѣтъ никогда денегъ.
— За бортъ музыку, за бортъ!—повторяло въ голосъ нѣсколько
человѣкъ.
— Да, теперь другое время, должны быть и другія пѣсни!
Въ одной изъ группъ Очковская говорила:—По вашему, человѣкъ
можетъ сдѣлать съ собою все, что пожелаетъ: одному ничего не стоитъ
заставить себя заниматься тѣмъ, къ чему у него отвращеніе, другому—
развить въ себѣ голосъ, даже и въ томъ случаѣ, если природа не на-
дѣлила его имъ, третій—можетъ бросить все, въ чемъ онъ находитъ
радость и счастье: музыку, чтеніе поэтическихъ произведеній, однимъ
словомъ, совершенно передѣлать себя на иной ладъ. Если это и воз-
можно, въ чемъ я сильно сомнѣваюсь, да и не вижу въ этомъ ника-
кой необходимости, то во всякомъ случаѣ для ѳтого нужны исполинскія
силы!
— Если у человѣка не слякотная натура,—набросился на нее
«Смерчъ»,—онъ восторжествуетъ надъ всѣми своими пошленькими чув-
— 481 —
ствицами и вожделеніями, онъ будетъ ихъ царемъ, а не рабомъ. Но
вѣдь вы вѣрная послѣдовательница идей «словесника»... вы, велико-
лѣпнѣйшая, изящнѣйшая...
— Зачѣмъ вы подбираете эпитеты для моего уязвленія?
— Потому что вы черезчуръ заняты своею великолѣпною особою.
И такое красованіе собою вамъ никогда не дастъ возможности востор-
жествовать надъ пошлостью, привитою вамъ вашими превосходными
учителями вродѣ г. Ваховскаго... Въ жизненной борьбѣ вы всегда оста-
нетесь пушечнымъ мясомъ...
— Я знала, что безъ пушечнаго мяса у васъ дѣло не обойдет-
ся...—съ ядовитымъ смѣхомъ отвѣчала Очковская.
Но это только подлило масла въ огонь, и «Смерчъ» уже съ рас-
ширенными зрачками, окончательно забывая здравый смыслъ, хрипло
кричалъ ѳй:—Да, я скажу... я брошу вамъ въ лицо... при всѣхъ... вы
очень любите покрасоваться своимъ великолѣпіемъ! При вашихъ вет-
хозавѣтныхъ взглядахъ на любовь не вамъ поднимать знамя прогресса,
не вамъ стоять въ рядахъ женщинъ, борющихся за эмансипацію! Да-съ,
извините-съ, не вамъ. Вы выскочите замужъ за пошляка... за красиваго
самца... за реакціонера. Попомните мое слово: сильно обожжете свои
крылышки! О, она дастъ вамъ себя почувствовать эта вами воспѣтая
страстная любовь!..
— Чего вы захлебываетесь отъ злости?—крикнула ему Ольга
Николаевна.
Въ ту же минуту Прохоровъ оттянулъ за руку «Смерча» въ сто-
рону и началъ вполголоса выговаривать ѳму:—Ну, знаете-ли, дружище,
это не того... Дружескому обсужденію и выясненію современныхъ вопро-
совъ и злобъ дня вы придаете чисто личный характеръ, столь пори-
цаемый нашимъ кружкомъ. Неужели вы совсѣмъ потеряли способность
наблюдать за собою? Неужели не поняли до сихъ поръ, что не можете
хладнокровно слова сказать съ Очковскою? Вы по праву считаетесь
прогрессистомъ и прекраснымъ пропагандистомъ, а между тѣмъ вы
рискуете, что присутствующіе зачислятъ васъ въ разрядъ такихъ
господчиковъ, какъ Отелло и другихъ первобытныхъ дикарей. Вамъ бы,
знаете, освѣжиться, выйти на воздухъ...
«Смерчъ», несмотря на свою запальчивость, моментально послѣ-
довалъ совѣту: не проронивъ болѣе ни слова и ни съ кѣмъ не про-
стившись, онъ вышелъ изъ комнаты.
Вдругъ я съ ужасомъ увидала, что «экзаменаторъ», съ ирониче-
скою улыбкой на губахъ, прямо направляется ко мнѣ. О, я отлично
поняла, что это грозитъ мнѣ чѣмъ-нибудь очень непріятнымъ. И не
ошиблась. Онъ остановился противъ меня и, какъ бы мимоходомъ, про-
говорилъ: «Ахъ, да, барышня, я совсѣмъ забылъ спросить васъ, по-
Воспоминанія.	31
— 482 —
чему вы проткнули себѣ только уши и только къ нимъ прицѣпили по
пуду золота съ драгоцѣнными камнями? (Это было бичеваніе мѳня за
ношеніе серегъ). Вамъ бы за одно и носъ себѣ проткнуть... Знаете,
какъ дѣлаютъ дикари.
— На сей разъ господинъ обличитель выбралъ не совсѣмъ под-
ходящій объектъ для сатиры,—замѣтилъ ему Слѣпцовъ.
— Каждую личность, цѣпляющуюся за прогнившіе устои и одря-
хлѣвшіе нравы, необходимо подвергать немилосердному осмѣянію,—та-
ковъ мой принципъ!—нисколько нѳ смущаясь, отрѣзалъ ѳму юнецъ.
— О, рыцарь безъ страха и упрека! Я трепещу отъ восторга отъ
вашего великолѣпія!., —не измѣняя своего безстрастнаго выраженія лица
проговорилъ Слѣпцовъ, но при этомъ такъ уморительно выпучилъ зрачки
своихъ глазъ, что даже я, несмотря на горечь только что нанесенной
мнѣ обиды, не могла удержаться отъ смѣха.
, Въ ту же минуту Слѣпцовъ, хлопнувъ себя по колѣнкѣ, испустилъ
протяжный, залихватскій звукъ и весело затянулъ: «Ахъ, вы сѣни, мои
сѣни»... Пѣсню подхватили остальные, но онъ сразу оборвалъ ее и пе-
решелъ на бурный вальсъ, громко напѣвая его, что также подхватили
присутствующіе. Лярская тотчасъ заиграла вальсъ на фортепьяно,
Слѣпцовъ ангажировалъ меня,—мы понеслись, а за нами и остальные.
— Такъ-то, такъ-то...—усаживая мѳня на мѣсто, точно въ ка-
комъ-то раздумьѣ проговорилъ Слѣпцовъ.—Можно и сережки носить, и
пѣсенку гаркнуть, и танецъ сплясать... и нѣтъ въ сихъ малыхъ дѣ-
лишкахъ никакихъ преступленій, а одно лишь веселіе души. Не правда
ли? А очень огорчаться всякимъ вздоромъ—себѣ дороже,—и что-то без-
конечно участливое на минуту оживило холодное выраженіе его краси-
ваго лица.
Когда, черезъ годъ послѣ перваго знакомства со Слѣпцовымъ, онъ
сталъ бывать уже въ моемъ домѣ, я окончательно убѣдилась въ томъ,
что неподвижное выраженіе его лица было только маской, за которой
скрывалось чуткое сердце и великодушный характеръ этого популярнаго
общественнаго дѣятеля 60-хъ годовъ.
Если на вечеринкахъ того времени спорили и говорили съ не-
обыкновеннымъ увлеченіемъ и задоромъ, то и танцамъ отдавались все-
цѣло. Одинъ танецъ смѣнялся другимъ. Фортепьянной игрѣ аккомпани-
ровали кто голосомъ, кто свистомъ, кто подъ звуки танца напѣвалъ
какую - нибудь пѣсенку, нерѣдко тутъ же сложенную экспромтомъ,
кто просто наигрывалъ на гребенкѣ, кто подъ тактъ похлопывалъ
въ ладоши или барабанилъ по какой-нибудь металлической доскѣ,
однимъ словомъ, всѳ было въ ходу, и ни одинъ изъ присутствую-
щихъ нѳ оставался равнодушнымъ къ этому веселью. Шумъ, топотъ
ногъ, раскатистый смѣхъ, шутки, прибаутки и восклицанія раздана-
— 483 —
лись непрерывно. Двое мужчинъ танцовали вмѣстѣ. Одинъ ивъ нихъ,
рыжій,—представлялъ англичанина, шаржируя его манеру: не сгибая
ногъ, онъ держался, какъ палка, важно и чуть-чуть наклоняя голову.
Другой изображалъ сентиментальную нѣмку: умильно поглядывая^ на
своего рыжаго кавалера, она сладко улыбалась, безпрестанно дѣлая
книксены.
— Цыганскую! Цыганскую! — требовала публика, и всѣ, какъ
одинъ человѣкъ, начали напѣвать плясовую на жгучіе цыганскіе мо-
тивы. Ольга Николаевна Очковская убѣжала въ другую комнату, а
когда возвратилась, была уже въ красной шали черезъ плечо. Она
схватила коробку, бросила въ нее чайныя ложечки и, поднявъ надъ
головой,, какъ тамбуринъ, потрясала ею въ воздухѣ, мастерски отхва-
тывая цыганскую. Все болѣе увлекаясь танцемъ, она испускала отъ
времени до времени цыганское гиканье, выкрики и передергивала пле-
чами.
Всѣ пришли въ неистовый восторгъ: апплодировали, топали но-
гами, кричали «Ьіз». Больше всѣхъ неистовствовалъ «экзаменаторъ».
Наконецъ, Очковская взяла стулъ и подсѣла къ Слѣпцову.
— Хорошо, что нѣтъ «Смерча», а то бы онъ отравилъ мнѣ и
пляску. Скажите, Василій Алексѣевичъ, почему онъ вѣчно шипитъ и
не даетъ мнѣ проходу?
Вмѣсто отвѣта Слѣпцовъ бросилъ на нее бѣглый взглядъ и только
пожалъ плечами.
— И на челѣ его высокомъ не отразилось ничего!—вспыхнувъ
отъ досады, иронически проговорила Очковская.
— А что вы хотите, чтобы на немъ отразилось?
— Очень просто... чтобы вы реагировали на то, что вамъ гово-
рятъ... чтобы вы не относились такъ высокомѣрно, такъ пренебрежи-
тельно къ людямъ,—и она дрожащими пальцами поправляла кораллы
на шеѣ.
— Этими слабостями я не страдаю... Я не отвѣтилъ на вашъ
вопросъ потому, что вы прекрасно сами знаете то, о чемъ спраши-
ваете...
— Развѣ я могу знать, почему... по какому праву «Смерчъ» от-
равляетъ мнѣ каждую вечеринку?..
— Развѣ можно серьезно разсуждать о правѣ или безправіи че-
ловѣка, уязвленнаго страстью! Вамъ слѣдуетъ не себя жалѣть, а его...
Человѣкъ совершенно потерялъ разсудокъ: отъ васъ онъ не видитъ
никакого поощренія, въ глазахъ всѣхъ читаетъ насмѣшку, не соотвѣт-
ствуютъ эти чувства и его новому символу вѣры, который онъ всѣмъ
навязчиво проповѣдуетъ. Онъ дѣлаетъ глупость за глупостью, самъ' со-
31*
— 484 —
знаетъ это, но остановиться не можетъ и устраиваетъ только все но-
выя нелѣпости...
Характерные танцы продолжались: пара за парой отплясывала
русскую, казачекъ, лезгинку, которую прелестно исполнила Таня съ мо-
лодымъ человѣкомъ армянскаго типа.
— Охъ, зацѣпилъ Слѣпцовъ сердечко Очковской, зацѣпилъ.... Ка-
жется, она и сама этого еще не сознаетъ... Ишь ты, какой сердцеѣдѣ
этотъ господинъ литераторъі Всѣ дамы здѣсь безъ ума отъ него...—го-
ворила Лярская своему сосѣду, студенту въ русской рубашкѣ.—Вы го-
ворите, что у васъ все по новому, но вѣдь это уже самое, самое
старое...
— Да что вы раскудахтались! Въ вашихъ словахъ какая-то
смѣсь просвирни и салопницы. А теперь у каждаго на всемъ должна
лежать печать собственной, рѣзко обозначенной индивидуальности.
Вотъ вы разсуждаете о сердечныхъ дѣлахъ другихъ,—этимъ прежде за-
нимались всѣ женщины. Наблюдательность такого характера должна
быть отнесена теперь къ категоріи весьма постыдной. Личныя дѣла—
святыня, которой посторонній не смѣетъ касаться... Лучше скажите-ка
о себѣ: прочитали ли вы тѣ книги, которыя я вамъ принесъ: Фохта,
Молешотта, Льюиса?
Лярская съ горечью, но чистосердечно призналась въ томъ, какъ
мало она подготовлена къ подобному чтенію. Вслѣдствіе этого, по ея
словамъ, она взяла себя въ руки, ежедневно прочитываетъ по одной
главѣ и заставляетъ сама себѣ передавать ее. Когда это плохо удается,
она принуждаетъ себя поработать ночью надъ тѣмъ же самымъ. И вотъ
уже нѣсколько дней, какъ она точно выполняетъ заданный себѣ урокъ.
— БросЬте вы эту ерунду! Развѣ вы не знаете, что теперь и при
обученіи дѣтей уже не прибѣгаютъ къ принужденію? А вы изъ само-
образованія устраиваете самоистязаніе, надѣваете на себя цѣпи. Чортъ
знаетъ, что такое! Вотъ до чего мы погрязли въ унизительномъ раб-
ствѣ! Самой надѣвать себѣ намордникъ! Вы должны выработать изъ
себя вполнѣ свободную личность, которая сознаетъ свою силу и нѳ
нуждается въ самоистязаніи, принудительныхъ и самокарательныхъ
мѣрахъ. Какъ же вы не понимаете, что при заколачиваніи себя въ ко-
лодки принужденія, у васъ окажется не свободное, а вынужденное раз-
витіе? Оно вѣдь ломанаго гроша не стоитъ! То жѳ и въ нравственной
области: если вы желаете сдѣлать то или другоо и идете наперекоръ
своей природѣ, будьте увѣрены, что на вашихъ поступкахъ, на вашихъ
идеяхъ, точно такъ же, какъ и на знаніяхъ, пріобрѣтенныхъ путемъ
принужденія, будетъ лежать печать Каина, печать раба.
«Значитъ, дѣлай, что вздумается», — думала я про себя. «Но это
уже безнравственная теорія, да и не логично: почему же «они» осуждаютъ
— 485 —
Очковскую и Таню, такъ настойчиво требуютъ бросить чтеніе художе-
ственныхъ произведеній, мечты о страстной любви?»
Было уже около 12-ти часовъ ночи, когда кто-то позвонилъ, и въ
комнату вошелъ Хмыровъ. Онъ былъ одѣтъ по-мужицки, но настолько
щеголевато, что едва-ли часто приходится встрѣчать такими нарядными
самыхъ богатыхъ крестьянъ: въ черныхъ бархатныхъ шароварахъ, всу-
нутыхъ въ красивые сапоги, въ бархатномъ кафтанѣ на распашку, изъ-
подъ котораго выглядывала подпоясанная голубая шелковая рубашка,
расшитая разноцвѣтными шелками.
Хмыровъ писалъ историческія статьи, но болѣе былъ извѣстенъ
своею оригинальною жизнью и библіотекою: онъ работалъ по ночамъ,
а спалъ днемъ; библіотека же его состояла преимущественно изъ вы-
рѣзанныхъ изъ журналовъ статей, подобранныхъ въ необходимомъ для
спеціалистовъ систематическомъ порядкѣ. Какъ собесѣдникъ онъ не пред-
ставлялъ никакого интереса.
Въ эту минуту вышелъ изъ кухни выспавшійся Якушкинъ и встрѣ-
тилъ Хмырова словами: «А, господинъ мужикъ!» Это выраженіе очень
вѣрно характеризовало Хмырова, имѣвшаго видъ господина, переря-
женнаго мужикомъ. Таня повела ихъ обоихъ въ свою комнату, гдѣ
была приготовлена для нихъ очень скромная выпивка и неизбѣжная
селедка.
Въ общей комнатѣ говорили о томъ, что на-дняхъ будетъ устроенъ
литературный вечеръ, что многіе извѣстные писатели уже дали слово
принять въ немъ участіе, а завтра отправляются приглашать поэта
Аполлона Майкова.
— Что же онъ будетъ читать? «Коляску»?—спрашивалъ кто-то съ
ироніею.
Нѳ имѣя понятія объ этомъ стихотвореніи, я просила Слѣпцова
познакомить меня съ нимъ. Онъ сказалъ, что не помнитъ всего стихо-
творенія наизустъ, но продекламировалъ своимъ однобразнымъ голосомъ
нѣкоторыя строфы, прекрасно оттѣнивъ при этомъ главную мысль сти-
хотворенія—преклоненіе поэта передъ государемъ Николаемъ Павлови-
чемъ, котораго онъ называетъ «великимъ человѣкомъ» и утверждаетъ,
что лишь потомство сумѣетъ его разгадать и въ ряду земныхъ царей
его образъ колоссальный на поклоненіе народамъ водрузитъ.
Присутствующіе просили Слѣпцова продекламировать стихотвореніе
«Узнику», какъ полную противоположность произведенію Майкова.
Василій Алексѣевичъ не заставилъ себя просить. Въ виду того,
что не всѣ еще были знакомы съ этимъ стихотвореніемъ, онъ объяснилъ,
что оно было передано студентами, заключенными въ Петропавловской
крѣпости, своему любимому поэту М. Л. Михайлову, когда того перевели
въ ту же крѣпость, и его трогательный отвѣтъ имъ.
— 486 —
Всѣ знаменитые чтѳщл, которыхъ мнѣ удавалось слышать, при
чтеніи мѣняли интонацію голоса, различно подчеркивая каждое слово,
каждую мысль. Чтеніе Слѣпцова было иного рода: онъ не понижалъ
и не повышалъ тона, увлеченіе тѣмъ, что онъ читалъ, не выражалось
въ его глазахъ — они оставались холодными, а лицо его было непод-
вижно, — между тѣмъ его чтеніе производило чрезвычайно глубокое
впечатлѣніе. Онъ умѣлъ сдѣлать выпуклымъ каждый художественный
образъ, умѣлъ остановить вниманіе на каждой мысли, на каждомъ тон-
комъ и своеобразномъ штрихѣ автора,—въ этомъ таилась какая-то свое-
образная сила и секретъ Слѣпцова.
Затѣмъ присутствующіе начали просить Якушкина пѣть со Слѣп-
цовымъ народныя пѣсни. Слѣпцову подали скрипку, за которой на его
квартиру уже успѣлъ сбѣгать какой-то молодой человѣкъ. Его довольно
слабый голосъ былъ симпатиченъ; Якушкинъ подтягивалъ ему теноркомъ,
въ которомъ, однако, рельефно выдѣлялась личность того, кого изобра-
жала пѣсня: разудалаго добра молодца, которому море по колѣно, несчастную
бабу, потерявшую на войнѣ послѣднаго сына, дѣвушку, обманутую въ
любви. Несмотря на жидкій тенорокъ, Якушкинъ могъ трогать сердца,
когда голосомъ, полнымъ душевной боли, выводилъ:
«На чужой ли сторонѣ онъ иную полюбилъ,
А мѳня ли, красну-дѣвку, на вѣкъ вѣчный загубилъ».
Затѣмъ хоръ грянулъ «Внизъ по матушкѣ, по Волгѣ»; одинъ изъ
студентовъ съ большимъ чувствомъ пропѣлъ: «Впередъ безъ страха и
сомнѣнья» и др.
Былъ третій часъ ночи. Зазвонилъ колокольчикъ, и явился Левъ
Николаевичъ Модзалевскій, красивый, стройный, высокій молодой чело-
вѣкъ. Онъ заявилъ, что, проходя мимо дома, увидалъ свѣтъ въ окнахъ
«сестеръ», вспомнилъ, что у нихъ «фиксъ» и, увѣренный въ томъ, что
гости еще не разошлись, рѣшилъ забѣжать на часокъ. Отвѣтомъ ему
былъ общій крикъ: «мазурка, мазуркаі» Модзалевскій считался не только
ловкимъ танцоромъ, но и искуснымъ дирижеромъ танцевъ. Присутствующіе
бросились выносить изъ столовой послѣдніе стулья. И вотъ понеслись
звуки энергичной, бравурной мазурки Глинки, которую играли на фор-
тепьяно въ четыре руки, подъ аккомпанимѳнтъ голосовъ всѣхъ при-
сутствующихъ.
Трудно представить себѣ, до чего разнообразны были фигуры ма-
зурки, дирижируемой Модзалѳвскимъ. Она перемежалась всевозможными
танцами съ самыми фантастическими комбинаціями: то танцующіе па-
рами пролетали по всѣмъ комнатамъ, то держались за руку одинъ за
другимъ, то шли угрожающею стѣною другъ противъ друга. Въ одной
группѣ въ комическомъ видѣ воспроизводили всѣ фазы ухаживанія: пре-
— 487 —
слѣдованіе, ревность, муки сердца, отчаяніе, колѣнопреклоненныя мольбы
и достиженіе цѣли, т. е. похищеніе. Въ другой группѣ представляли
отжившихъ стариковъ: мужчины выступали сгорбившись, старческой
походкой, а молодыя женщины съ половыми щетками и швабрами за-
метали ихъ слѣды. Не отставалъ отъ другихъ и Якушкинъ, продѣлы-
вавшій ногами, руками и выраженіемъ физіономіи все то, что могъ бы
продѣлывать простой мужикъ, въ первый разъ увидавшій, какъ танцуютъ
мазурку и при своей косолапости начавшій подражать танцорамъ. Гро-'
хотъ, топотъ, смѣхъ, стономъ стояли въ воздухѣ, потрясая стѣны, а
болѣе всего полъ. Жилички нижняго этажа, двѣ портнихи, прибѣжали
просить «господъ» танцовать потише, чтобы не мѣшать имъ спать, но
засмотрѣлись на танцующихъ, а черезъ нѣсколько минутъ ихъ розовыя
ситцевыя платьица, какъ и платье кухарки Дуняши, уже мелькали въ
водоворотѣ кипучаго веселья. Веселились до полнаго истощенія силъ,—
недоставало только членовредительства.
Передъ уходомъ гостей двое студентовъ обѣщали зайти къ «се-
страмъ» на другой день, чтобы разставить мебель въ надлежащемъ по-
рядкѣ, а Ваховскій (словесникъ) обратился съ вопросомъ, кто желаетъ
прочесть только что вышедшій романъ «Отцы и дѣти» Тургенева,
чтобы при первой возможности потолковать о немъ. Несмотря на то,
что молодежь безпощадно отрицала художественную литературу, всѣ безъ
исключенія выразили желаніе прочитать романъ, объясняя свой инте-
ресъ желаніемъ узнать, въ какомъ видѣ выставилъ Тургеневъ старое
и молодое поколѣніе. Сейчасъ же условились, кто будетъ читать вновь
вышедшій романъ вмѣстѣ съ другими, кто отдѣльно, когда и кому онъ
долженъ быть переданъ.
Гости расходились послѣ четырехъ часовъ утра, но далеко не всѣ
тотчасъ попали на свои квартиры: одна группа провожала другую, но
вслѣдствіе разгорѣвшагося спора провожаемые дѣлались провожатыми
и, подходя къ своимъ домамъ, поворачивали назадъ, чтобы проводить
своихъ спутниковъ.
Мы втроемъ, Таня, Вѣра и я, ложились спать въ комнатѣ, сплошь
заставленной мебелью. Какъ только я улеглась и вспомнила проведенный
вечеръ, я разволновалась до того, что разрыдалась.
— Тебя оскорбили слова этого юнца?—подбѣгая ко мнѣ и обнимая,
спрашивала Таня.
— Да нѣтъ же: ее смутили замѣчанія Сычевой, которая на всѣхъ
шипитъ, какъ змѣя,—говорила Вѣруся.
Но я увѣрила ихъ честнымъ словомъ, что хотя меня въ первую
минуту дѣйствительно покоробили замѣчанія этихъ двухъ личностей, но
я тутъ же увидала, что всѣ ихъ посѣтители все высказываютъ въ лицо
другъ другу, и нахожу, что ѳто несравненно лучше, чѣмъ лицемѣріе,
— 488 —
которое я встрѣтила въ свѣтскомъ кругу. Я повторяла «сестрамъ», что
плачу отъ счастья: ихъ приглашеніе дало миѣ возможность получить
хотя нѣкоторое представленіе о молодомъ поколѣніи. «Они всѣ горятъ
такимъ желаніемъ приносить пользу народу, обществу!... Скажите мнѣ
откровенно, какъ вы думаете... это не одни только слова? Они на самомъ
дѣлѣ всѣ такіе хорошіе?»
— Я, конечно, не знаю, всѣ ли они на самомъ дѣлѣ окажутся
такими, какъ на словахъ... А вотъ Слѣпцовъ...—начала Таня, но Вѣра
рѣзко оборвала ее.
— Ты вѣчно со своимъ Слѣпцовымъ. Для тебя только и свѣту,
что въ этомъ окошкѣ. Не онъ одинъ хорошій человѣкъ. Для примѣра
возьму хотя бы Петровскаго, котораго у насъ прозвали «экзаменато-
ромъ»... Это фигура дѣйствительно нѣсколько комичная. Мнѣ самой
приходило въ голову, что онъ фразеръ. Между тѣмъ его товарищи го-
ворятъ, что онъ удивительно великодушный человѣкъ, что у него слово
нѳ расходится съ дѣломъ, что это натура на рѣдкость общественная...
Я нисколько не сомнѣваюсь въ томъ, что и остальные не окажутся пу-
стыми болтунами. Мы, члены нашего кружка, будемъ крѣпко держаться
другъ друга, обязаны поддерживать шатающихся... Я увѣрена, что всѣ,
кого ты тутъ видѣла, можеть быть, кромѣ небольшихъ исключеній, будутъ
отдавать свои силы на служеніе обществу и народу...
Ту же непоколебимую вѣру въ людей, которые еѳ окружали, Вѣра
вселила и въ меня. Какая-то неизвѣданная до тѣхъ поръ радость на-
полняла всѳ мое существо. Въ первый разъ въ жизни я съ невырази-
мымъ восторгомъ думала о томъ, какъ интересно жить на свѣтѣ. Мой
умъ и сердце представляли тогда ІаЬпІа газа, на которой можно было
написать, если не все, что угодно, то во всякомъ случаѣ очень многое.
Вслѣдствіе уже пробужденнаго во мнѣ интереса ко всему живому почти
все, что я слышала въ тотъ вечеръ, казалось мнѣ глубокимъ, значи-
тельнымъ и важнымъ. Нѣкоторые теоріи и взгляды молодежи меня
какъ-то волновали, другіе — просто очаровывали, и все, о чемъ они го-
ворили и спорили, даже то, съ чѣмъ я совсѣмъ нѳ могла согласиться,
все же шевелило мой мозгъ, заставляло серьезно думать, побуждало чи-
тать, много читать и учиться, однимъ словомъ, въ умственномъ отно-
шеніи толкало меня впередъ. Не могу скрыть, что мнѣ въ тоже время
то и дѣло вспоминались выраженія, которыя такъ часто срывались съ
устъ молодежи: «ерунда», «наплевать*, «свинство», «къ чорту», и они
порядочно таки шокировали мѳня; не нравился мнѣ и фамильярно-гру-
боватый тонъ ихъ, но я тутъ же повторяла себѣ, что все это лишь
внѣшняя сторона, что она у людей свѣтскихъ превосходно отшлифована,
а между тѣмъ ихъ разговоры нѳ будятъ мысли, ничего не даютъ для
умственнаго и нравственнаго развитія. И меня съ непреодолимою силой
489 —
потянуло исключительно въ среду людей трудящихся, живущихъ для
водворенія на землѣ свободы, высшей правды и всеобщаго счастья. Я
не задавалась вопросомъ, какъ.они будутъ водворять счастье, свободу
и равенство на землѣ, но надежда, что они когда-нибудь и меня за
числятъ въ свой кругъ, что и я вмѣстѣ съ ними буду дѣлать «великое
дѣло», заставляла трепетать отъ восторга’мое юное сердце.
ГЛАВА XVI.
Среди петербургской молодежи шестидесятыхъ
годовъ.
Воспитаніе Зины.—Занятія и лекціи.—Увлеченіе естественными науками.—Вос-
кресная школа и занятія въ ней Помяловскаго.—Учительскій кружокъ.
Когда на другой день послѣ вечеринки я встала съ постели, кромѣ
кухарки, уже никого не было дома. Сестры, проспавъ нѣсколько часовъ,
ушли на уроки, захвативъ съ собою Зину, чтобы отвести ее въ знако-
мое семейство, гдѣ ей приходилось оставаться до ихъ возвращенія. На-
стоящіе «дѣтскіе сады» возникли позже, но въ то время, о которомъ я
говорю, нѣсколько семействъ, знакомыхъ между собою, устраивали нѣчто
вродѣ учрежденій подобнаго рода. Матери, жившія поблизости другъ отъ
друга, приводили своихъ дѣтей въ знакомый домъ, гдѣ они оставались вгь
продолженіе нѣсколькихъ часовъ подъ присмотромъ либо одной изъ нихъ,
либо учительницы, нанятой родитеми сообща. Обученіе вполнѣ соотвѣт-
ствовало воззрѣніямъ того времени: требовалось, чтобы оно было жиз-
неннымъ и реальнымъ, т. е. съ одной стороны его фундаментомъ должно
было бы быть естествовѣдѣніе, съ другой —знакомство съ народомъ и тру-
дящимся людомъ вообще. Отличаться отъ образованія взрослыхъ оно могло
лишь тѣмъ, что для дѣтей необходимо было давать все въ самомъ элемен-
тарномъ видѣ. Но это далеко не всегда соблюдалось: дѣтямъ показывали
скелеты человѣка и звѣрей, а случалось, что при нихъ, какъ и при
взрослыхъ, рѣзали лягушекъ и кроликовъ. Воспитательница не должна
была пропускать на прогулкѣ ни одного лудильщика, кузнеца, сур-
гучника, стекольщика, сапожника и водить дѣтей въ ихъ мастерскія,
показывать имъ обстановку и орудія производства этихъ рабочихъ.
Принято было водить дѣтей на постройку новыхъ жилищъ, заходить съ
ними въ подвалы, а если дѣти были постарше, то показывать имъ за-
воды и фабрики. При всѣхъ этихъ экскурсіяхъ необходимо было при
дѣтяхъ разспрашивать рабочихъ объ ихъ заработкѣ, жизни, о количествѣ
у^ нихъ дѣтей, о томъ, какія лишенія они выносятъ. Рука объ руку съ
обученіемъ естествовѣдѣнію должны были идти и разсказы изъ жизни
— 490 —
народа; при этомъ находили необходимымъ обращать особенное вниманіе
на бѣдность народа, на его тяжелый трудъ, вообще на мрачныя стороны
его существованія, что нерѣдко приносило гораздо болѣе вреда, чѣмъ
пользы. Вмѣсто того, чтобы веселыми играми, разсказами и пѣсенками
оживлять жизнь ребенка, поддерживать его жизнерадостное настроеніе,
слѣдовательно, укрѣплять его- физически и морально, въ немъ возбу-
ждали излишнюю чувствительность. Заставляя его задумываться надъ
вопросами, несвойственными возрасту, расшатывали его нервы, дѣлали
не по годамъ мрачнымъ и задумчивымъ, прививали болѣзненную вос-
пріимчивость.
Шестидесятые годы были временемъ отрицанія поэзіи и искус-
ства, между тѣмъ при воспитаніи требовалось развивать и упражнять
всѣ органы чувствъ дитяти, всѣ его способности физическія и психиче-
скія. Даже въ бѣдныхъ семьяхъ на послѣдніе гроши (прежде родители
не приносили такихъ жертнъ на воспитаніе и образованіе своихъ дѣ-
тей, какъ въ то время), нанимали учителей рисованія, лѣпки, пѣнія,
а нерѣдко и музыки. Интеллигентные люди проникнуты были тогда
мыслью, что въ природѣ дитяти въ зачаточномъ видѣ заложены самыя
разнообразныя способности, что нравственная обязанность родителей
дѣлать всевозможныя усилія, чтобы не зарыть въ землю какого-нибудь
его таланта. Другіе утверждали (и ихъ было нѳ мало среди тогдашней
интеллигенціи), что человѣкъ, не одаренный отъ природы тѣмъ или
другииъ дарованіемъ въ области знанія или искусства, можетъ, если
только пожелаетъ, легко развить ѳго путемъ упражненія. И вотъ по-
тому-то въ дѣтяхъ такъ тщательно развивали способности къ пѣнію,
рисованію, лѣпкѣ и ко всевозможнымъ отраслямъ естествознанія. Однако
казалось бы, что въ виду отрицанія искусства нѳ слѣдовало бы разви-
вать въ дѣтяхъ способностей къ нему, а упражнять ихъ лишь въ сто-
лярномъ и токарномъ мастерствахъ, что тогда и было въ большой модѣ
въ интеллигентныхъ семьяхъ. Но такое противорѣчіе было скорѣе кажу-
щееся, чѣмъ дѣйствительное, такъ какъ, при обученіи дѣтей искусству,
старались, насколько возможно, заставить его служить современнымъ
утилитарнымъ цѣлямъ. Такъ напримѣръ, при обученіи лѣпкѣ и рисо-
ванію находили необходимымъ, чтобы дѣти воспроизводили орудія на-
роднаго труда: молотильные цѣпы, лопаты, сохи, бороны, рисовали раз-
личныя постройки и прежде всего избы, мельницы.
Въ общемъ, недостатки, иногда даже весьма крупные, въ воспи-
таніи и образованіи дѣтей, знакомство съ печальными сторонами жизни
трудящагося люда, слишкомъ большое переполненіе дѣтскихъ головъ
естественно-научными и другими свѣдѣніями, преждевременное умственное
развитіе и кое-какія другія погрѣшности постепенно сглаживались и
исчезали. И немудрено: эти недостатки такъ рѣзко бросались въ глаза
— 491 —
своею несообразностью, что не могли удержаться долго, а между тѣмъ
здоровое ядро, заложенное въ основу воспитанія дѣтей въ 60-е г.г., а
именно то, что умственное развитіе необходимо строить преимущественно
на естествовѣдѣніи и изучать всѳ окружающее какъ въ природѣ, такъ
и въ жизни народа, установилось только съ того времени и отразилось
въ общественномъ сознаніи.
Не менѣе важны были завоеванія въ нравственной области. Прежде
всю заботу о воспитаніи возлагали на государство: ребенка отдавали
въ казенное заведеніе, гдѣ его воспитывали такъ, какъ это необходимо
было для правительственныхъ цѣлей. Что же касается домашняго вос-
питанія, то у людей со средствами дѣти до-школьнаго возраста оста-
вались подъ надзоромъ иностранныхъ воспитателей, а въ небогатыхъ
семьяхъ имъ предоставлена была полная свобода дѣлать, что угодно, и
они росли подъ вліяніемъ крѣпостныхъ, среди развращенной дворни.
Только съ шестидесятыхъ годовъ въ огромномъ кругу общества впервые
было сознано, что о ребенкѣ прежде всего должны заботиться его ро-
дители, что казенное воспитаніе убиваетъ его индивидуальность, что
его умственное развитіе слѣдуетъ начинать гораздо раньше школы,
что, наконецъ, воспитаніе посредствомъ страха, наказаній, угрозъ, ро-
зогъ, этихъ способовъ педагогическаго воздѣйствія, практиковавшихся
въ до-реформенной Россіи, создавали лишь рабовъ, убивали въ ребенкѣ
его способности. Основная идея воспитанія эпохи шестидесятыхъ го-
довъ—раскрѣпощеніе дѣтской личности, признаніе ея правъ на извѣст-
ную самостоятельность, на необходимость свободно высказывать свои
сужденія, всестороннее умственное и нравственное развитіе и требова-
ніе отъ родителей гуманнаго, внимательнаго отношенія къ ребенку.
Возвращаюсь къ своему разсказу. Когда сестры пришли съ уро-
ковъ, и мы кончили обѣдать, обѣ онѣ усѣлись за работу. Я удивлялась
ихъ энергіи: проспавъ въ предыдущую ночь 3—4 часа и работая до
самаго обѣда, онѣ и послѣ него немедленно принялись за подготовку
къ урокамъ слѣдующаго дня.
Я осталась съ Зиной, привлекавшей меня своимъ лепетомъ, гра-
ціею и неземною красотою своего личика; къ тому же вся обстановка
дѣтской, занятія дѣвочки и ѳя игрушки, отношеніе къ ней старшихъ,
горячая забота о ней обѣихъ ея «матерей», мысль каждой изъ нихъ,
какъ бы лучше объяснить ѳй то или другое, всѳ это было совершенно
ново для меня и не имѣло ничего общаго съ тѣмъ, что я встрѣчала
дома въ дѣтствѣ у себя и въ знакомыхъ мнѣ семействахъ. Большой
шкафъ въ комнатѣ Зины былъ набитъ предметами ея занятій. Она по-
казала мнѣ одну за другою нѣсколько своихъ тетрадокъ; на страни-
цахъ одной изъ нихъ были прикрѣплены листья разнообразныхъ де-
ревьевъ и засушены цвѣты. Затѣмъ дѣвочка поставила на столъ нѣ-
— 492 —
сколько коробокъ, раздѣленныхъ на отдѣленія. Въ одной изъ нихъ
были собраны камешки и раковины, въ другой—образчики ржи, овса,
конопли, льняныхъ сѣмянъ; въ особыхъ сверткахъ хранились образцы
производства хлопчатой бумаги и льна. Все, что дѣвочка показывала,
она могла назвать и дать элементарное объясненіе. Я просто пришла
въ восторгъ и отъ разнообразныхъ свѣдѣній семилѣтней Зины, и отъ
того, что она, городская дѣвочка, жившая въ деревнѣ лишь два-три
мѣсяца въ году, составила уже нѣкоторое представленіе объ окружаю-
щей природѣ, тогда какъ мы, хотя и жили въ деревнѣ круглый годъ,
но никто не научилъ насъ пользоваться ея дарами, никто не обращалъ
нашего вниманія на явленія природы, и мы умѣли только завидовать
игрушкамъ нашихъ сверстниковъ въ богатыхъ семьяхъ.
На мой вопросъ, играетъ ли она въ куклы, Зина, къ моему край-
нему удивленію, притатцила что-то вродѣ обрубка палки, на одномъ
концѣ которой было грубо размалевано лицо, а остальная часть была
завернута въ разноцвѣтныя тряпки. Несмотря на примитивность своей
куклы, Зина съ трогательною нѣжностью укачивала ее на рукахъ, при-
жимала къ груди, укладывала спать, напѣвая ей пѣсенки. На мой во-
просъ, почему у ребенка нѣтъ настоящей куклы, Таня отвѣчала, что,
хотя она лично находитъ даже, что кукла даетъ упражненіе лучшимъ
свойствамъ женской дущи и материнства, заложеннымъ природою, но
она рѣшила въ этомъ отношеніи не противорѣчить сестрѣ. Вѣра была
убѣждена, что кукла пріучаетъ къ кокетству, развиваетъ любовь къ
нарядамъ, доказывала, что женщины выходили пустыми отчасти по-
тому, что ихъ мысль наталкивали только на раздѣваніе и переодѣваніе
своихъ куколъ, на пустую болтовню изъ домашней обыденщины. Она
была глусеко убѣждена въ томъ, что въ современномъ воспитаніи не-
обходимо все это уничтожить и измѣнить, при чемъ прежде всего слѣ-
дуетъ выбросить изъ дѣтской весь этотъ кукольный хламъ и роман-
тизмъ. Она считала компромиссомъ даже деревянный обрубокъ, кото-
рый она, вмѣсто куклы, допустила въ дѣтскую Зины, но разсчиты-
ваетъ, что онъ все-таки не можетъ уже такъ развратить дѣвочку, какъ
настоящая кукла.
Первымъ средствомъ для самообразованія, для подготовки себя ко
всякаго рода дѣятельности и къ настоящей полезной общественной
жизни считалось тогда изученіе естественныхъ наукъ, на которыя
смотрѣли, какъ на необходимый фундаментъ всѣхъ знаній безъ исклю-
ченія. Какъ въ западной Европѣ, такъ отчасти и у насъ, люди обра-
зованные уже давнымъ - давно придавали имъ большое значеніе, что
наглядно подтверждали великія открытія, но въ шестидесятыхъ годахъ
благоговѣніе къ естествознанію распространилось въ огромномъ кругу
русскаго общества и носило особый характеръ. Ждали необыкновенно
— 493 —
полезныхъ результатовъ нѳ только отъ научныхъ изслѣдованій спе-
ціалистовъ, но отъ каждой популярной книги, къ какой бы отрасли
естествознанія она ни относилась, находили, что образованный чело-
вѣкъ обязанъ черпать свои знанія прежде всего изъ этого источника.
Тогда были твердо убѣждены въ томъ, что изученіе естественныхъ
наукъ поможетъ устранить суевѣрія и предразсудки народа, уничтожитъ
множество ѳго бѣдствій. Такіе взгляды вызвали появленіе въ свѣтъ мно-
жества популярныхъ книгъ по естествовѣдѣнію, и публика раскупала
ихъ на расхватъ. Теперь даже трудно себѣ представить, съ какимъ
всеобщимъ восторгомъ было встрѣчено изданіе перевода книги Брэма
«Жизнь животныхъ». Не читать этой книги значило подвергать себя
укорамъ и насмѣшкамъ. Цо занимались не одною зоологіѳю, а и дру-
гими областями естествовѣдѣнія: минералогіею, ботаникою, физіологіею,
химіею, отчасти даже анатоміею. Такъ какъ спеціально изучать всѣ
эти предметы для громаднаго большинства было немыслимо, отчасти
вслѣдствіе недостаточной подготовки къ нимъ, отчасти по недостатку
времени, то каждый старался получить о нихъ хотя элементарныя свѣ-
дѣнія. Нѳ говоря уже о томъ, что лекціи по названнымъ предметамъ
читались въ публичныхъ залахъ профессорами и спеціалпстами, ихъ
устраивали и въ частныхъ домахъ, въ которые тоже иногда удавалось
заполучить профессора, но въ большинствѣ случаевъ тутъ читали сту-
денты-естественники и подъ ихъ руководствомъ шли занятія.
Кстати надо замѣтить, что въ то время студенты вообще, особенно
естественнаго факультета, имѣли много частныхъ уроковъ: сразу яви-
лось немало лицъ, какъ изъ высшихъ, такъ и изъ среднихъ классовъ
общества, желавшихъ заниматься естественными науками. Каждое се-
мейство, у котораго въ домѣ была свободная комната, охотно уступало
ее вечеромъ для подобныхъ занятій: тутъ демонстрировали бычачье
сердце, рѣзали лягушекъ и зайцевъ, изучали и сравнивали устройство
зубовъ различныхъ животныхъ, строеніе тѣла птпцъ и рыбъ, разсматри-
вали подъ микроскопомъ растенія, насѣкомыхъ, кусочки сыра, капли
воды. Всѣ эти чтенія и занятія, гдѣ бы ихъ ни устраивали^ притяги-
вали массу народа. Но многіе сознавались, что, отчасти вслѣдствіе не-
подготовки къ слушанію подобныхъ лекцій, отчасти отъ того, что боль-
шинство подобныхъ свѣдѣній пріобрѣталось урывками, они стояли въ
мозгу отрывочными фактами, необъѳдиненными между собой однимъ
общимъ знаніемъ. Но зато явилось немало и такихъ, которые съ
страстнымъ увлеченіемъ погрузились въ изученіе естественныхъ наукъ
и кончили тѣмъ, что написали спеціальныя сочиненія по этимъ наукамъ,
а еще чаще полезныя, популярныя книги. Однако, было немало и та-
кихъ. которые, начавъ занятія по естествовѣдѣнію, очень скоро по-
чувствовали отсутствіе не только какихъ бы то ни было способностей
— 494 —
къ нимъ, но и простого влеченія. Но бросить занятія этими предметами
было весьма трудно, по крайней мѣрѣ для тѣхъ, кто не имѣлъ доста-
точно силы воли, чтобы противостоять вліянію своего кружка.
Русскіе люди, кромѣ немногихъ исключеній, начали жить обще-
ственною жизнью лишь послѣ паденія крѣпостного права, въ то время,
когда еще въ каждомъ изъ насъ было много крѣпостнической закваски;
вотъ потому-то нѣкоторые фанатики идей 60-хъ годовъ предъявляли
свои требованія къ остальнымъ членамъ общества какъ-то особенно ти-
ранически и нелѣпо. Никто не обращалъ ни малѣйшаго вниманія на
то, имѣетъ ли человѣкъ склонность къ тому или иному предмету. Каждый
правовѣрный шестидесятникъ долженъ былъ всѣ свои способности отда-
вать естествознанію. Эта мода подчинила тогда такое множество интел-
лигентныхъ людей, что нерѣдко талантливые музыканты, художники,
пѣвцы и артисты забрасывали искусство ради изученія естественныхъ
наукъ и вмѣстѣ съ другими бѣгали на ботаническія, зоологическія, ми-
нералогическія и другія экскурсіи, работали съ микроскопомъ, опредѣ-
ляли тщательно собираемые камешки,—всѣ были загипнотизированы
великимъ значеніемъ естествовѣдѣнія.
Въ то время я часто встрѣчала въ кружкахъ высокую, красивую
блондинку Эн.; она не бывала у «сестеръ», и я нѳ могла назвать ее
своею знакомою, тѣмъ нѳ менѣе мнѣ приходилось иногда разговаривать
съ нею. Спеціально изучая химію, она однажды печально заговорила со
мною о томъ, что ей вообще нѳ даются естественныя науки, вѣроятно,
вслѣдствіе ѳя жалкаго образованія, но что, несмотря на это, она будетъ
продолжать свои занятія во что бы то ни стало, такъ какъ теперь ни
одинъ образованный человѣкъ не можетъ существовать безъ знанія
химіи. Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ послѣ этой встрѣчи разнеслось
извѣстіе о томъ, что Эн. покончила самоубійствомъ. При этомъ ея
пріятельницы утверждали, что это несчастіе произошло только изъ-за
того, что ей совсѣмъ не давалась химія. Но такова ли была дѣйствитель-
ная причина самоубійства молодой дѣвушки, или къ этому прибавилось
и что-нибудь другое, я нѳ могу сказать, такъ какъ была мало знакома
съ нею.
Вечеромъ мы отправились съ Вѣрою Корѳцкою къ медицинскому
студенту старшаго курса Прохорову слушать его чтеніе о кровообра-
щеніи. Онъ занималъ отдѣльную квартиру и жилъ со своими родствен-
никами, которымъ неожиданно пришлось уѣхать изъ Петербурга по
своимъ деревенскимъ дѣламъ, и они все помѣщеніе предоставили въ
его распоряженіе. Чуть ли не въ каждой комнатѣ его квартиры шли
по вечерамъ разнообразныя занятія. Прослушавъ лекцію, желающій
могъ войти въ слѣдующую комнату: посреди нея стоялъ человѣческій
скелетъ, а на столикахъ лежали кости и черепъ,—тутъ при помощи
— 495 —
студента-спеціалиста можно было получить наглядное знакомство съ
строеніемъ человѣческаго тѣла. Въ одной изъ комнатъ этой квартиры
шли опыты по химіи.
Хотя занятія по естествовѣдѣнію, на которыхъ мнѣ приходилось
присутствовать, въ большинствѣ случаевъ, излагались довольно удобо-
понятно, но я съ каждымъ разомъ. чувствовала все меньшее къ нимъ
влеченіе. Я постѣснилась откровенно поговорить объ этомъ съ Вѣрой:
она была слишкомъ строгою послѣдовательницею всѣхъ предписаній
шестидесятниковъ и, какъ мнѣ казалось, могла только осудить меня, а
потому я и обратилась къ ея сестрѣ Танѣ. Та со страхомъ выслушала
мою исповѣдь. «Да ужъ тебѣ-то совершенно нѳ приходится такъ скепти-
чески относиться къ этимъ занятіямъ,—вѣдь ты только начинаешь ра-
ботать!»—говорила она.—«Я—другое дѣло: вотъ уже нѣсколько мѣся-
цевъ я бьюсь надъ этими предметами, а у меня въ головѣ все какіе-
то обрывки... При этомъ еще какъ-то мучительно досаждаютъ звуки,
звуки безъ конца»...
Я изумилась и не поняла, при чемъ тутъ звуки. Таня махнула
рукой и, удостовѣрившись, что въ сосѣдней комнатѣ не было ея сестры,
присѣла ко мнѣ на диванъ и начала говорить, приходя все въ большее
отчаяніе: «Счастливая! Ты не знаешь, что такое звуки! А мнѣ они
просто мѣшаютъ заниматься!.. Разсматриваю подъ микроскопомъ кры-
лышки насѣкомаго, уже начинаю подмѣчать кое-какія детали, вдругъ въ
ушахъ раздается вальсъ Шопена или соната Бетховена... Я все забы-
ваю и, когда прихожу въ сознаніе, ловлю себя на томъ, что ногами
тактъ отбиваю, головою покачиваю и голосомъ подпѣваю... Каково? А
то въ уши лѣзутъ разные стихи... Ахъ, прахъ бы побралъ этого Пуш-
кина! Онъ мѳня просто отравилъ! Нужно мнѣ было еще учиться декла-
маціи! Вѣдь для этого мнѣ пришлось выучить наизусть множество его
стихотвореній,—вотъ они и лѣзутъ теперь въ голову!»...
— А вѣдь ты чудесно умѣешь декламировать—говорила я ей,—
я на твоемъ мѣстѣ поступила бы на сцену.
— Опомнись, что ты говоришь! Ты все какъ-то нѳ можешь усво-
ить современныхъ требованій! Прошло времячко, милая моя, когда мы
потѣшали сытыхъ людей! А что было бы съ Вѣрусей, если бы
я поступила на сцену? И какъ всѣмъ нашимъ я стала бы въ глаза
смотрѣть? Наконецъ, если всѣ, рѣшительно всѣ умные и образованные
люди находятъ, что естественныя науки необходимы, и мы съ тобой
должны покончить со всѣми своими благоглупостями!.. Мнѣ куда тя-
желѣе тебя достаются эти занятія! Я до сихъ поръ содрогаюсь отъ
ужаса, до сихъ поръ не могу пріучить себя смотрѣть, какъ рѣжутъ ля:
гушекъ, не могу безъ омѳрзенія дотронуться до человѣческихъ костей!..
— 496 —
Всѣми силами стараюсь вытравить изъ себя эту пошлость,—и не
могу...
Такого разговора было для меня достаточно, чтобы больше уже
ни къ кому нѳ обращаться со своими сомнѣніями. Я не только про-
должала бѣгать на всевозможныя занятія по естествовѣдѣнію, но и
добывала книги, чтобы прочитывать то, что только что было изложено
устно. Несмотря на зто, я все боЛѣе сознавала, что у меня ничего нѳ
выйдетъ изъ пріобрѣтаемыхъ свѣдѣній, но мысль, что, бросивъ эти за-
нятія, я не только не удовлетворю главнымъ требованіямъ людей, мѳ-
ня окружающихъ, но даже сама себя буду считать пропащимъ человѣ-
комъ, заставляла меня еще съ большимъ рвеніемъ заниматься тѣмъ,
чѣмъ и всѣ остальные.
Одною изъ главныхъ сноихъ обязанностей молодежь считала за-
нятія въ воскресныхъ школахъ. И я съ Вѣрою Корѳцкою въ первое
же воскресенье отправилась въ воскресную школу. Это было въ мартѣ
1862 г., незадолго до пожаровъ въ Петербургѣ, слѣдовательно, еще до
начала особенно усиленнаго гоненія, воздвигнутаго на воскресныя и
безплатныя школы. Въ школу, которую я посѣщала, приходило иногда
20, а то и болѣе учителей и учительницъ, и каждый изъ нихъ бралъ
двухъ, а то и одного ученика, и они вмѣстѣ садились на скамейку.
Подготовка учащихся была крайне разнообразна: приходили и безгра-
мотные, и полуграмотные, притомъ желающихъ учить являлось иногда
лишь немногимъ меньше, чѣмъ учениковъ.
Какъ только мы вошли въ школу, мимо насъ прошелъ молодой
человѣкъ лѣтъ 27—28. Вѣра шепнула мнѣ, что это Помяловскій, писа-
тель, уже пользовавшійся тогда большою извѣстностью. Его густые,
вьющіеся, волнистые темно-русые волосы были закинуты назадъ; кра-
сивые голубые глаза, благородный открытый лобъ, подвижныя черты
лица и удивительно привѣтливая улыбка на губахъ,—все дѣлало его
чрезвычайно симпатичнымъ.
На этотъ разъ я не взяла ученика, сѣла на скамейку сзади По-
мяловскаго и начала прислушиваться къ его преподаванію. Онъ съ та-
кой доброй улыбкой провелъ рукой по волосамъ бѣлобрысаго мальченка,
что, видимо, сейчасъ же расположилъ того въ свою пользу. Въ то время,
какъ Помяловскій перелистывалъ книгу, чтобы выбрать что-нибудь для
чтенія своего ученика, тотъ спросилъ его:
— Скажите, дяденька, какъ это пророкъ Илья такъ гулко гро-
мыхаетъ по небу? Вѣдь на немъ нѣтъ нн каменной мостовой, ни
мостовъ...
Помяловскій громко расхохотался, ему вторилъ и его ученикъ;
затѣмъ онъ такъ просто началъ разсказывать о небѣ и тучахъ, о громѣ
— 497 —
и молніи, что подъ конецъ мальчикъ воскликнулъ: «Значитъ, про про-
рока Илью только сказки сказываютъ?»
Во время этого объясненія къ Помяловскому подходили и другіе
ученики, безъ церемоніи оставляя своихъ учителей, и, наконецъ, около
него образовалась цѣлая группа, изъ которой то одинъ, то другой
спрашивалъ его что-нибудь. Помяловскій всталъ съ своего мѣста и съ
неподражаемою простотою, то добродушно посмѣиваясь, то сопрово-
ждая свои объясненія русскими поговорками и пословицами, разъяс-
нялъ недоумѣнія дѣтей. Скоро всѣ присутствующіе въ школѣ—ученики
и учителя обратились въ одну аудиторію и внимательно слушали въ выс-
шей степени занимательныя объясненія Помяловскаго.
Когда мы уходили изъ воскресной школы, Вѣра подошла къ По-
мяловскому и пригласила его на свои вечеринки, несмотря на то, что
они другъ съ другомъ совсѣмъ нѳ были знакомы. Но тогда этимъ не
стѣснялись, если только встрѣченный человѣкъ казался симпатичнымъ.
Такъ на это, видимо, посмотрѣлъ и Помяловскій: онъ сердечно по-
благодарилъ Вѣру за приглашеніе, записалъ ея адресъ и дни пріема и
обѣщалъ бывать у нихъ, что и выполнилъ, но меня уже тогда нѳ было
въ Петербургѣ.
Объединеніе людей шестидесятыхъ годовъ въ кружки было въ ту
пору въ большомъ ходу и представляло своего рода новинку. Обще-
ственное движеніе, охватившее русское общество, выдвинуло множе-
ство вопросовъ, о которыхъ необходимо было побесѣдовать сообща;
этому объединенію сильно содѣйствовали демократическія идеи и по-
шатнувшіяся сословныя перегородки. Во многихъ кружкахъ, особенно
въ тѣхъ изъ нихъ, которые были устроены съ просвѣтительными цѣ-
лями, можно было встрѣтить чрезвычайно смѣшанное общество: и
дамъ высшаго свѣта, и студентовъ, и сыновей купцовъ, и чиновни-
ковъ, но, конечно, чаще всего интеллигентную молодежь обоего пола,
среди которой было теперь такъ много бывшихъ семинаристовъ и дѣтей
разночинцевъ.
Какъ устроился частный маленькій учительскій кружокъ (его назы-
вали также кружкомъ педагоговъ юнаго поколѣнія), который я посѣщала, —
я не разспрашивала; знаю только, что никакого членскаго взноса въ
немъ нѳ существовало, и посѣтители собирались то въ одной, то въ
другой- квартирѣ кого-нибудь изъ своихъ знакомыхъ. На засѣданія
кружка приходилъ каждый желающій, если у него былъ въ немъ хотя
одинъ знакомый. При входѣ съ каждаго взимали по 15—20 коп. на
чай и булки, что и передавали кухаркѣ. Чаще всего и такихъ сборовъ
нѳ дѣлали, такъ какъ хозяйка квартиры всѣ расходы принимала на
себя. Когда собравшіеся усаживались къ столу, одинъ изъ нихъ спра-
шивалъ: «Кто желаетъ сегодня разсказать о томъ, какъ онъ ведетъ
Воспоминанія.
32
— 498 —
свои занятія въ воскресной или какой другой школѣ, какіе раз-
сказы и* чтенія предлагаетъ своимъ ученикамъ и какъ они реаги-
руютъ на это?» И молодые люди обоего пола излагали, какъ они за-
нимаются съ своими учениками, какіе вопросы тѣ задаютъ имъ, каковы
результаты ихъ преподаванія. Обученіемъ въ воскресныхъ школахъ
тогда живо интересовалось все интеллигентное общество. Вѣра Ко-
рецкая подробно разсказала о бесѣдахъ Помяловскаго съ учениками.
Многіе тутъ же рѣшили посѣщать ту воскресную школу, гдѣ препо-
даетъ этотъ писатель, чтобы поучиться у нѳго преподаванію.
Однажды кто-то заявилъ на собраніи нашего учительскаго кружка,
что онъ только что слышалъ, что при обученіи первоначальной
грамотѣ скоро будетъ введенъ такой методъ, который во много разъ
ускоритъ ея усвоеніе. Въ виду того, что никто изъ присутствующихъ
ничего нѳ зналъ объ этомъ, я, несмотря на свою застѣнчивость, изло-
жила все, что я слышала о звуковомъ методѣ отъ К. Д. Ушинскаго
въ бытность его инспекторомъ Смольнаго монастыря: онъ уже тогда
занимался этимъ вопросомъ и рѣшилъ въ близкомъ будущемъ написать
азбуку (впослѣдствіи пріобрѣвшую замѣчательно громкую извѣстность)
и изложить еще новую тогда теорію начальнаго обученія грамотѣ.
Когда я сдѣлала свое сообщеніе, на мѳня рѣзко напалъ «Экзамена-
торъ», который усердно работалъ въ одной изъ воскресныхъ школъ.
Онъ выступилъ съ серьезнымъ обличеніемъ мѳня за то, что въ моемъ
присутствіи состоялось уже нѣсколько засѣданій этого кружка, а между
тѣмъ я умалчивала о вещахъ, которыя могли быть полезны для всѣхъ,
кто занимается преподаваніемъ. При этомъ онъ закончилъ свое обли-
ченіе словами: «Вы сами видите теперь, какое гнусное воспитаніе вы
получили въ вашемъ великосвѣтскомъ пансіонѣ или институтѣ. Вмѣсто
того, чтобы научить васъ разумному отношенію къ дѣлу, оно пріучило
васъ къ рабскому молчанію или къ пошлой конфузливости... Такъ го-
ворите же, можетъ быть, вы еще знаете что-нибудь путное?»
До невѣроятности обозленная такимъ безцеремоннымъ отноше-
ніемъ «мальчишки», я молчала, не умѣя дать ѳму надлежащій отпоръ.
Но когда другіе обратились ко мнѣ съ тою же просьбою, но въ болѣе
деликатной формѣ, я начала говорить о томъ, что присутствующіе,
насколько я могла понять, совершенно отрицаютъ классную дисци-
плину, находятъ, что учащіеся должны пользоваться полною свободою:
захотятъ во время урока поболтать съ сосѣдомъ, побѣгать въ кори-
дорѣ, могутъ поступать, какъ вздумается. Ушинскій жѳ стоитъ за
строгую классную дисциплину, которая, однако, даетъ полную свободу
ученикамъ высказывать учителю все, что имъ приходитъ въ голову, но
въ то жѳ время обязываетъ ихъ соблюдать тишину и порядокъ въ
- 499 —
классѣ, иначе, по его мнѣнію, ученики мѣшаютъ своимъ сосѣдямъ слу-
шать, а учителю—объяснять преподаваемое.
На Ушинскаго посыпались обвиненія въ ветхозавѣтныхъ взгля-
дахъ. «Мы молодое поколѣніе»,—заявлялъ то одинъ, то другой,—«должны
порвать связь съ тѣмъ жестокимъ временемъ, когда къ учащимся отно-
сились не какъ къ разумнымъ существамъ, а какъ къ солдатамъ, кото-
рые по заведенному порядку, по командѣ, должны были думать, сообра-
жать, отвѣчать, уходить, приходить»...
Такія выраженія относительно Ушинскаго мнѣ казались святотат-
ствомъ: меня это крайне разобидѣло за него, и я хотѣла крикнуть
имъ, что, требуя тишины въ классѣ, онъ показываетъ только, что нѳ
желаетъ смѣшивать свободу съ распущенностью. Я считала своею
нравственною обязанностью бросить это въ глаза имъ, осмѣлившимся
осуждать такого великаго педагога, а между тѣмъ постыдно промолчала.
— Скажите ка лучше, сколько ему лѣтъ?—спрашивали меня.
— Это никакого отношенія не имѣетъ къ его взглядамъ!—возра-
жала я.
— Напротивъ: почтенные годы даже умныхъ людей обыкновенно
заставляютъ держаться совсѣмъ непочтенныхъ взглядовъ! Иные старички
придерживаются заскорузлаго образа мыслей даже нѳ изъ подлости, а
просто потому, что они одряхлѣли...
— Если вы находите нужнымъ дѣлать тайну изъ ѳго годовъ,—
перебилъ ѳго другой, видя, что я молчу,—можетъ быть, вы заблагораз-
судите открыть намъ, какъ онъ относится къ поэзіи и искусству?
Я отвѣчала; что ни изъ чего нѳ дѣлаю тайны, что Ушинскому,
кажется, нѣтъ и 40 лѣтъ, что въ педагогикѣ онъ реалистъ въ лучшемъ
смыслѣ слова, что въ качествѣ инспектора института онъ явился на-
стоящимъ реформаторомъ, ломалъ все старое, что онъ первый ввелъ
въ преподаваніе естественныя науки, что онъ въ своей хрестоматіи
отводитъ этимъ предметамъ много мѣста, что на художественныя произ-
веденія у него, сколько могу судить, такіе жѳ взгляды, какъ и у Нико-
лая Петровича Ваховскаго.
Присутствующіе причислили ѳго къ разряду «честныхъ педаго-
говъ», которые, хотя и могли бы стоять въ рядахъ современныхъ лю-
дей, но годы и эстетическія воззрѣнія этому мѣшаютъ.
Нерѣдко собранія учительскаго кружка были посвящены воспоми-
наніямъ. Въ такихъ случаяхъ кто-нибудь изъ присутствующихъ за-
являлъ: «Я разскажу о своемъ дѣтствѣ, т. ѳ. о томъ, какъ нѳ надо
воспитывать». У нѣкоторыхъ разсказчиковъ, иногда въ художествен-
ныхъ образахъ, вырисовывалась картина разврата помѣщичьей среды,
ссоры, дрязги и интриги между родителями. Даже въ тѣхъ семьяхъ,
гдѣ дѣтей горячо любили, мало интересовались характеромъ дѣтской
32*
— 500 -
души, притупляли ихъ любознательность, нѳ давали имъ ни духовной
пищи, ни простора для ихъ умственной самодѣятельности. И разсказ-
чикъ или разсказчица обыкновенно такъ заканчивали свое повѣствова-
ніе: «Вотъ потому-то мы и должны вести настоящую агитацію противъ
тираніи семьи, вотъ потому-то у насъ явилось отрицаніе авторитетовъ
нашихъ отцовъ или же въ лучшемъ случаѣ полнѣйшій индифферен-
тизмъ къ нимъ». И во всѣхъ подобныхъ рѣчахъ красною нитью прохо-
дила мысль, что прежде всего необходимо разорвать семейныя цѣпи и
реформировать законы, основанные на старыхъ традиціяхъ и рабскихъ
устояхъ.
Прежде, чѣмъ порицать молодежь шестидесятыхъ годовъ за то,
что она такъ безпощадно сурово относилась къ родителямъ, нужно
вспомнить, что она вынесла изъ родительскаго дома, будь то помѣ-
щичья или чиновничья среда. Въ первомъ случаѣ дѣти видѣли полный,
произволъ, какъ надъ крѣпостными, такъ и надъ собою: тѣхъ и дру-
гихъ пороли, тѣмъ и другимъ давали зуботычины и пинки, тѣ и другіо
были существами совершенно безправными, съ тою только разницею^,
что дѣти дворянъ еще съ ранняго дѣтства пріучались ничего не дѣ-
лать и съ молодыхъ лѣтъ проматывать состояніе, созданное трудомъ
крѣпостныхъ. Помѣщичья среда и весь складъ ея жизни развивали въ
дѣтяхъ взглядъ на крестьянъ, какъ на низшую людскую породу срав-
нительно съ собою, какъ на что-то вродѣ домашнихъ животныхъ, отдан-
ныхъ судьбою подъ власть помѣщиковъ. Такъ же деморализована была,
и чиновничья срѳіщ: въ ней дѣти съ ранняго возраста могли слышать
о подхалимствѣ родителей передъ начальствомъ и невѣроятномъ взя-
точничествѣ; ихъ заботливо обучали искусству снискивать себѣ благо-
склонность сильныхъ міра сего и примѣрами доказывали имъ, какъ
это необходимо для ихъ будущаго счастья и карьеры. Такимъ обра-
зомъ, молодое поколѣніе выростало, нѳ получая добрыхъ совѣтовъ,
не видя честныхъ примѣровъ, не воспитавъ въ себѣ культурныхъ при-
вычекъ.
Нужно помнить также и то, что до освободительнаго періода рус-
скіе люди были лишены какой бы то ни было иниціативы, какъ въ
сферѣ воспитательной и общественной, такъ й въ сферѣ отвлеченнаго-
мышленія. Вотъ потому-то, за исключеніемъ небольшого числа выдаю-
щихся людей, громадное большинство не имѣло привычки къ самостоя-
тельному-мышленію, анализу и критикѣ. Понятно, что многіе изъ моло-
дого поколѣнія не могли разобраться въ той массѣ идей, которыя въ.
освободительный періодъ стали быстро распространяться въ обществѣ,
хотя многія изъ нихъ были уже и не новы. Но откуда же могла по-
знакомиться съ ними молодежь того времени, получившая жалкое обра-
зованіе въ своихъ семьяхъ, корпусахъ, институтахъ и семинаріяхъ?-
— 501 —
Вотъ потому-то въ шестидесятые годы такъ часто спорили объ идеяхъ
и вопросахъ, иногда самыхъ ѳлѳментарныхъ, о многомъ разсуждали
наивно, односторонне, а то и нелѣпо. Серьезному, всестороннему и пра-
вильному обсужденію мѣшало также и то, что весьма многіе вопросы
были тѣсно связаны со сложными соціальными и политическими идеями,
мало доступными тогда громадному большинству. Недостатокъ опытности
и образованія мѣшали молодежи понять, что ихъ отцы оказывались
безъ вины виноватыми. О, если бы они поняли это, какъ многое смяг-
чилось бы въ ихъ отношеніяхъ къ нимъ! Но могла ли молодежь въ во-
доворотѣ кипучей, лихорадочной жизни освободительнаго періода хлад-
нокровно сообразить, что самая жестокая неправда русской жизни не
вина ихъ отцовъ, а результатъ закрѣпощенія народа въ продолженіе
двухъ съ половиною столѣтій? Могло ли молодымъ людямъ придти въ
голову, что даже въ нихъ самихъ, подъ налетомъ гуманныхъ идей и
демократическихъ идеаловъ, заложена толща барскихъ привычекъ, раб-
скихъ чувствъ и вожделѣній? Напротивъ, они твердо вѣрили въ то, что,
рѣзко порывая всѣ связи съ прошлымъ, они стряхиваютъ съ себя всю
мерзость былыхъ временъ. Вотъ почему въ молодомъ поколѣніи шести-
десятыхъ годовъ съ такою жестокою прямолинейностью явилось рѣзкое
отрицаніе всякаго авторитета, а тѣмъ болѣе родительской власти, вотъ
почему такъ часто происходили тогда (и, конечно, у нѣкоторыхъ даже
безъ крайней необходимости) тяжелыя семейныя драмы, ломка жизни,
какъ своей собственной, такъ и близкихъ имъ людей. Весьма многіе пре-
красно понимали, что, разрывая съ родителями, они остаются безъ под-
держки, идутъ на голодъ и лишенія, но имъ казалось, что, какъ бы ни
пострадали отъ этого ихъ интересы и личная жизнь, какіе бы ужасы ни
сулило имъ будущее, но нравственная обязанность требуетъ отъ нихъ
зажить новою жизнью, которая будетъ чище и справедливѣе той посты-
лой, позорной и смрадной жизни, которую вели ихъ отцы при крѣпост-
номъ правѣ.
Какъ бы иногда дѣтски-наивны ни были многіе взгляды и сужденія
молодежи, но громадное значеніе имѣло уже то, что русское общество
начало думать и заботиться нѳ только о личныхъ интересахъ. Послѣ
вѣковой спячки, обсужденіе разнообразныхъ вопросовъ будило мысль и
сознаніе, а это волей-неволей заставляло читать и учиться. Все это
мало-по-малу вырабатывало критическій взглядъ и побуждало все болѣе
задумываться надъ различными явленіями общественной жизни. Однимъ
словомъ, идеи шестидесятыхъ годовъ, несмотря на односторонность и
парадоксальность нѣкоторыхъ изъ нихъ, постепенно приводили къ пра-
вильнымъ выводамъ и расширяли умственный кругозоръ русскаго обще-
ства. Этому сильно помогала и литература: критическіе, публицисти-
ческіе и научно-популярные труды внушали стремленіе къ расширенію
— 502 —
правъ народа, къ улучшенію его матеріальнаго положенія и къ дѣя-
тельности для его просвѣщенія. Сатирическіе журналы и листки биче-
вали пороки, привитые крѣпостничествомъ. Тѣ жѳ идеи, тѣ жѳ обличенія
встрѣчались и на страницахъ беллетристическихъ произведеній. Не-
смотря на то, что очень часто герои повѣстей того времени были ли-
шены жизненной правды и художественной простоты, изображены
слишкомъ тенденціозно, несомнѣнно, что и беллетристика того времени
не мало содѣйствовала распространенію просвѣтительныхъ идей.
ГЛАВА XVII.
У родственниковъ.
Лекція Костомарова.—Разговоръ съ К. Д. Ушинскимъ.—Встрѣча съ П. Л. Лавро^
вымъ.
Прогостивъ нѣсколько дней у «сестеръ» и получивъ обѣщаніе,
что одна изъ нихъ заѣдетъ за мною, чтобы отправиться вмѣстѣ на
лекцію Костомарова, я возвратилась въ домъ моихъ родственниковъ.
(’ъ самаго момента пріѣзда моей матери въ Петербургъ у меня
установились съ нею наилучшія отношенія. Воспоминанія о моемъ зло-
получномъ дѣтствѣ изгладились изъ моей памяти, не ставила я ей
болѣе въ вину и заброшенности въ институтѣ: съ возрастомъ, еще до
окончанія курса, я начала сознавать, что въ зтомъ мнѣ слѣдуетъ ви-
нить лишь печальное стеченіе житейскихъ обстоятельствъ.
Хорошія отношенія съ матерью установились у мѳня прежде всего
потому, что она увлекалась, какъ молоденькая дѣвушка, многими новыми
идеями, почерпаемыми ею прежде всего изъ чтенія книгъ, чѣмъ она
усердно занималась въ послѣднее, время, а также изъ разговоровъ въ
весьма разнообразныхъ обществахъ, посѣщаемыхъ ею въ Петербургѣ.
Труду и образованію она пріучилась придавать огромное значеніе уже
давнымъ-давно, что же касается кодекса свѣтскихъ приличій и тре-
бованій, то это было ей недоступно: съ ранней юности судьба закинула
ее въ глухую деревню, въ которой она и провела всю свою жизнь. Вотъ
потому-то первобытные взгляды и понятія людей, въ среду которыхъ
мы съ нею попали, были одинаково антипатичны какъ ей, такъ и мнѣ.
Только мы различно реагировали на нихъ: у меня разсужденія посѣти-
телей моихъ родственниковъ нерѣдко вызывали возмущеніе, а порой
и наивное обличеніе, она же относилась къ нимъ совершенно спокойно
и находила ихъ естественными въ людяхъ матеріально обезпечен-
ныхъ, заботящихся только о своихъ развлеченіяхъ и удобствахъ и
жизнь которыхъ лишила ихъ возможности вдумываться въ житейскія
— 503 —
явленія. Консервативныя до дикости разсужденія ѳя брата не вліяли
на ея взгляды, ни на Іоту нѳ уменьшали ѳя горячей любви къ нему и
глубокой признательности за довѣріе къ ней, за его родственное участіе
въ минуты ея особенно тяжелой матеріальной нужды. Когда дядя узнавалъ
отъ домашнихъ, что матушка собирается отпустить меня на лекцію или
въ какую нибудь школу, онъ, смотря по настроенію, или кричалъ на
нее, или усовѣщивалъ въ такомъ родѣ: «Подумай, сестра, зачѣмъ ей
(т. е. мнѣ) трепаться по лекціямъ и школамъ? Вѣдь это же глупая
мода! Ты и безъ лекцій съумѣла устроить свои разстроенныя дѣла!
Сила нѳ въ нихъ, а въ томъ, чтобы отъ природы имѣть что нибудь въ
верхнемъ этажѣ (при этомъ онъ стучалъ себя пальцами по лбу). А если
тамъ ничего нѣтъ, милая моя, такъ и лекціи нѳ помогутъ... только при-
вьютъ дѣвочкѣ наглость и самомнѣніе!
— Правда, братецъ, маленькое свое хозяйство я устроила и при
жалкомъ своемъ образованіи, но только при помощи крѣпостныхъ! А
теперь каждому приходится разсчитывать только на себя!..
— Но зачѣмъ же непремѣнно лекціи? Твоя дочь Саша по лек-
ціямъ не трепалась, а вышла умною дѣвушкою.
— Братецъ, да вѣдь и такая молоденькая дѣвочка, какъ она, все
же изъ лекцій вынесетъ побольше, чѣмъ изъ розсказней вашего ста-
раго знакомаго Селѳзня-вральмана... А ей только этимъ и предстоитъ
наслаждаться въ нашихъ палестинахъ!
Дядюшка моментально вспоминалъ Селезня-вральмана и забывалъ всѳ
остальное при мысли, что онъ можетъ сейчасъ разсказать о немъ и о дру-
гихъ чудакахъ нашего захолустья, съ которыми познакомился, навѣщая
своего покойнаго отца и свою сестру въ нашей деревнѣ.
Послѣ обѣда, происходившаго ^обыкновенно въ многолюдномъ обще-
ствѣ, если только матушка оставалась дома вечеромъ, она отправлялась
со мною въ свою комнату.
— Ну, разсказывай все, все, что ты видѣла и слышала,—торопила
она меня, ложась на кушетку. Я садилась подлѣ нея и, боясь упустить
какія нибудь подробности, передавала все по порядку, знакомила ее съ
разудалымъ весельемъ молодежи, съ впечатлѣніями, вынесенными мною
изъ посѣщенія новыхъ знакомыхъ, воскресной школы, учительскаго
кружка и изъ моихъ занятій. Мы сообща всѳ обсуждали; многое, выска-
зываемое молодежью, очень нравилось ей, но кое-что она находила ди-
кимъ и нелѣпымъ.
— Такъ онъ, этотъ мальчикъ,—говорила матушка, когда я раз-
сказала ей о придиркахъ ко мнѣ Петровскаго,—при всемъ обществѣ
такъ таки и переконфузилъ тебя за сережки! Ахъ, бѣдная дѣвочка!
Но, знаешь-ли, если серьезно подумать, такъ вѣдь онъ правильно напа-
даетъ на женщинъ: дѣйствительно смѣшно увѣшивать себя вся-кими
— 504 —
балобошками и побрякушками! Наша сестра нацѣпитъ на себя бра-
слеты, брошки, кольца, превратитъ себя въ идола, а другіе еще за-
видуютъ! Нѣтъ, глупость это одна, суета и тщеславіе!..
Очень часто при передачѣ мною видѣннаго и слышаннаго матушка
предупреждала мѳня, чтобы я не проговорилась о томъ или другомъ
въ обществѣ родственниковъ, а то скажутъ: «вотъ среди какого круга
людей вращается дѣвочка съ дозволенія своей матери».
Когда я сообщила ей о томъ, что одна изъ «сестеръ» скоро за-
ѣдетъ за мною, матушка сказала: «пусть бы только не Вѣруся пріѣхала,
она такъ бѣдно одѣвается! Начнутся разговоры... Ахъ забыла, какъ они
называютъ людей живыхъ, смѣлыхъ, но когда тѣ бѣдно одѣты? «Мятеж-
ными или безпокойными элементами», что-ли? Нѳ понравится имъ Вѣ-
руся и тѣмъ, разсуждала матушка, что у нея такое строгое, серьезное
лицо! Тутъ по душѣ женщины съ улыбочками, съ свѣтскими ужимками
и. фокусами! Нѣтъ, богачамъ нѳ оцѣнить такую личность, какъ Вѣруся!
А Таня, сдается мнѣ, побольше придется имъ по вкусу! Впрочемъ и ее
не одобрятъ, если узнаютъ, что она разошлась съ своимъ мужемъ.
— Да имъ-то что за дѣло?—возмущалась я.—Вѣдь кто бы изъ
сестеръ ни пріѣхалъ, онѣ явятся ко мнѣ, а нѳ къ нимъ!
— Здѣсь не любятъ «разводокъ». И про Таню скажутъ, если, боже
сохрани, до нихъ дойдетъ какъ нибудь слухъ объ ѳя положеніи, что
своимъ появленіемъ она осквернила ихъ домъ!—И матушка разсказала
мнѣ, что какъ-то въ мое отсутствіе одинъ изъ офицеровъ, назвавъ фа-
милію ихъ общей знакомой, сообщилъ, что она разъѣхалась съ мужемъ
и требуетъ отъ нѳго формальнаго развода. Тетушка сейчасъ жѳ произ-
несла: «надѣюсь, что эта разводка» не переступитъ болѣе порога моего
дома! «Матушка замѣтила ей, что гораздо лучше разойтись съ мужемъ,
чѣмъ дѣлать дѣтей свидѣтелями домашнихъ дрязгъ и сценъ. Дядюшка
сейчасъ жѳ набросился на сестру съ словами: «Сама ты честно жила,
съ мужемъ нѳ разводилась, потерявъ его съумѣла себя соблюсти, а нѳ
можешь составить себѣ правильнаго взгляда на бракъ!»—«Зачѣмъ же
мнѣ было съ мужемъ разводиться, когда я всю жизнь его любила?»
спрашиваетъ матушка, а тетушка воспользовалась этимъ, чтобы затя-
нуть свою нотацію: «Кого Богъ соединилъ, того человѣкъ не можетъ
разъединить! Нѳ удался бракъ,—неси свой крестъ, вотъ что повелѣ-
ваетъ намъ наша религія и приличіе».
За мною, наконецъ, явилась Таня. Хотя она была очень скромно
одѣта, но на этотъ разъ принарядилась лучше обыкновеннаго и была
очень мила и эффектна: она такъ любезно раскланялась съ тетушкою,
что понравилась даже ей, несмотря на ѳя требовательность по части
этикета.
. Если занятія по естествовѣдѣнію не привлекали меня, за то лекція
505 —
Костомарова мѳня вполнѣ очаровала: по формѣ она отличалась необык-
новенною художественною простотою, а по содержанію мнѣ казалось, что
лекторъ осуществляетъ идеалъ историка съ точки зрѣнія современныхъ
требованій. Я была поражена, какая масса народа пришла на его лекцію-
Среди нихъ мелькали женщины въ роскошныхъ туалетахъ, но несрав-
ненно больше было крайне просто, а то и очень бѣдно одѣтыхъ, съ ко-
роткими волосами и въ черненькихъ платьяхъ. Тутъ я встрѣтила нѣ-
сколькихъ дѣвушекъ и молодыхъ людей, съ которыми уже познакоми-
лась. И вдругъ неожиданно для себя я увидала Ушинскаго. Какъ я была
счастлива видѣть ѳго! Онъ также выразилъ удовольствіе, что встрѣтилъ
меня на этой лекціи, попенялъ, что я ему до сихъ поръ ничего не со-
общила о своемъ времяпрепровожденіи и черезъ нѣсколько дней обѣщалъ
навѣстить мѳня.
То, что это посѣщеніе произойдетъ въ домѣ моихъ родствен-
никовъ, отравляло радость предстоящаго свиданія. Господи, какъ я сты-
дилась при мысли, что Ушинскій застанетъ мѳня среди роскошной обста-
новки, какъ мучительно страдала отъ допотопно-консервативныхъ взгля-
довъ, которыми, какъ я ожидала, дядюшка и тетушка угостятъ ѳго. Но
когда лакей доложилъ мнѣ о ѳго пріѣздѣ, я была дома одна, и мнѣ
пришлось провести его въ свою комнату черезъ анфиладу пустыхъ залъ
и гостиныхъ, роскошно убранныхъ.
— Если вы долго проживете въ такой обстановкѣ, нѳ думаю, чтобы
она такъ или иначе нѳ повліяла на ваше рѣшеніе вести трудовой образъ
жизни. Тамъ, гдѣ люди живутъ такъ, и ихъ взгляды болѣе или менѣе
соотвѣтствуютъ обстановкѣ. Къ тому же обязанность порядочнаго и болѣе
или менѣе образованнаго человѣка развивать въ себѣ скромные вкусы...
Я была совсѣмъ нѳ отвѣтственна за моихъ родственниковъ и ихъ
обстановку, и мѳня крайне огорчило такое скептическое отношеніе ко
мнѣ Ушинскаго. Я отвѣчала ему конфузливо, что до сихъ поръ, однако,
ѳто нѳ оказало на меня ни малѣйшаго вліянія. Но я тутъ жѳ забыла
о маленькой боли, которую онъ мнѣ причинилъ, и у меня вырвалось не-
ожиданно для мѳня самой: «Неужели тотъ, кто узналъ васъ, прослушалъ
рядъ вашихъ лекцій, пользовался вашими совѣтами и указаніями, мо-
жетъ нравственно погибнуть?»
Лицо Ушинскаго приняло горькое выраженіе, и онъ грустно произ-
несъ:
— Что вы толкуете? Развѣ я могъ вывести моихъ институтскихъ
ученицъ на настоящую дорогу труда? Развѣ я могъ дѣвочкамъ, умственно
нѳ только неразвитымъ, но воспитаннымъ въ самыхъ превратныхъ по-
нятіяхъ, внушить человѣческіе взгляды, дать надлежащее направленіе
ихъ уму, когда каждый разговоръ съ ними, чуть нѳ каждая лекція пѳ*
— 506 —
ретолковывались вкривь и вкось, вели къ непріятнымъ столкновеніямъ и
интригамъ!—и онъ махнулъ рукой съ какой-то безнадежностью.
И передо мною былъ Ушинскій, этотъ смѣлый, энергичный чело-
вѣкъ, который, несмотря ни на какія препятствія и гоненія, шелъ своею
дорогою съ гордо поднятою головоюі Да, вѣроятно, много жизненныхъ
бурь пронеслось надъ нимъ въ послѣднее время, если у него, хотя бы
даже на мгновеніе, послышалась въ голосѣ нота разочарованія и со-
мнѣнія! Я только тутъ замѣтила, какъ онъ исхудалъ и лишь позже,
узнала, какъ онъ тревожно доживалъ въ институтѣ послѣднее время
своего инспекторства. Я страстно желала крикнуть ему, что онъ гово-
ритъ неправду что напротивъ онъ оказался настоящимъ титаномъ, кото-
рый перевернулъ вверхъ дномъ всѣ взгляды своихъ ученицъ, что, бла-
годаря только ему, мы не можемъ пойти по той дорогѣ, по который
пошли бы безъ него... Но я нѳ издала ни звука, не умѣла формулиро-
вать своихъ мыслей, не нашла ничего сказать ему въ утѣшеніе, нѳ
смѣла даже поднять на него глаза и сидѣла, готовая зарыдать.
— Ну вотъ... ну вотъ, дѣвочка!.. Зачѣмъ эти разговоры! Вѣдь я
хотѣлъ васъ поразспросить... а вы меня сбили, просто сбили мѳня съ
толку.
Меня такъ разсмѣшила мысль, что его, Ушинскаго, могъ кто-ни-
будь сбить съ толку, а тѣмъ болѣе моя маленькая особа, что я вдругъ
расхохоталась, объясняя ему это среди приступовъ все новаго смѣха.
— Несомнѣнно, вы сбили меня съ толку! Сами пріучили мѳня къ
своей невѣроятной застѣнчивости и скромности, а тутъ проявляете та-
кую самонадѣянность: «.какъ вы-де смѣете говорить о томъ, что меня мо-
жетъ погубить какая-нибудь обстановка, кто-нибудь и что-нибудь?» Но,
конечно, чтобы скрыть свою гордыню, вамъ пришлось припутать и меня,
и мои лекціи...—И онъ вновь подсмѣивался и шутливо переиначивалъ
мои слова. Можетъ быть онъ настраивалъ себя на веселый ладъ, чтобы
хотя на минуту заглушить душевную тревогу, которая такъ омрачала
его жизнь въ послѣднее время.
Затѣмъ онъ началъ разспрашивать меня о томъ, что я успѣла про-
читать послѣ моего выпуска. Подобные вопросы онъ всегда задавалъ
дѣловито-сурово. Я опять до смерти переконфузилась того, что мнѣ при-
ходилось сознаться ему, что работу, которую онъ далъ мнѣ, я еще нѳ
подвинула впередъ. При этомъ я забыла даже привести что-либо въ
свое оправданіе. Ушинскій вообще чрезвычайно строго относился къ за-
нятіямъ своихъ ученицъ и нѳ способенъ былъ обращать вниманіе на
какія бы то ни было житейскія обстоятельства. Онъ, вѣроятно, удивился
бы, если бы кто-нибудь замѣтилъ, что дѣвушкѣ, только нѣсколько не-
дѣль тому назадъ соскочившей со школьной скамейки, естественно было
повеселиться и поразвлечься послѣ абсолютнаго монастырскаго затвор-
— 507 —
ничѳства. Ушинскій же строго, какъ провинившейся школьницѣ, замѣ-
тилъ мнѣ: «въ концѣ концовъ оказывается, что вы нѳ можете работать
безъ надзора и постояннаго руководства. Шутка ли сказать, потерять
почти цѣлый мѣсяцъ! Однако, что жѳ вы дѣлали все это время? Раз-
скажите, пожалуйста, на сколько вамъ вспомнится, какъ вы провели не-
дѣлю за недѣлей».
Робѣя и заикаясь, но мало-по-малу справляясь съ своимъ смуще-
ніемъ, я разсказала ему о первой вечеринкѣ молодежи, на которой при-
сутствовала, о новыхъ знакомыхъ, о моихъ занятіяхъ естественными
науками. Передавая споры и разговоры молодежи, я умалчивала лишь
о томъ, въ чемъ проявлялись ихъ рѣзкость и грубовато-фамильяр-
ная манера обращенія, предполагая, что это нѳ понравится Ушинскому.
А мнѣ такъ хотѣлось, чтобы онъ заинтересовался ими и такъ же, какъ
я, былъ бы пріятно пораженъ ихъ правдивостью, откровенностью, ихъ
благородными общественными стремленіями и разговорами, полными
интереса и значенія,—по крайней мѣрѣ такими они представлялись
мнѣ тогда.
Ушинскій съ напряженнымъ вниманіемъ слушалъ меня, разражаясь
отъ времени до времени такимъ веселымъ, добродушнымъ смѣхомъ, ко-
торый еще болѣе поощрялъ мою болтовню. Наконецъ, вставая, чтобы
уходить, онъ шутливо замѣтилъ, что великодушно прощаетъ мой легко-
мысленный образъ жизни.
— Ну, я радъ, очень радъ, что вы попали въ среду молодежи и
людей работящихъ! Видите ли, какъ только вы сильно захотѣли выпры-
гнуть изъ вашей раздушенной бонбоньерки, изъ вашей золоченой клѣтки,
вы и выпрыгнули изъ нея! И всегда такъ бываетъ: ^огда человѣкъ
сильно чего-нибудь захочетъ, онъ добьется своего.
Хотя на этотъ разъ я была откровенна съ Ушинскимъ болѣе,
чѣмъ когда бы то ни было раньше, даже изумлялась самой себѣ, что я
могла болтать съ нимъ такъ непринужденно, но я все-таки нѳ рѣшилась
разсказать ему о нѣкоторыхъ взглядахъ, высказанныхъ молодежью на
бракъ и любовь. Не только выпускною институткою, какою я была тогда,
но и гораздо позже, за все время моего знакомства съ нимъ, я никогда
нѳ слыхала, чтобы онъ или кто-нибудь при немъ велъ разговоры и споры
о подобныхъ вещахъ даже съ теоретической точки зрѣнія, а на какія-
нибудь фривольныя темы и подавно. Но зато я подробно разсказала
ѳму о томъ, что говорилось на вечеринкѣ относительно поэзіи и искус-
ства» Ушинскій замѣтилъ мнѣ, что отрицательное отношеніе къ тому и
другому высказывается теперь нерѣдко, но онъ считаетъ подобныя мнѣнія
вредными прежде всего для того общественнаго дѣла, которому желаетъ
служить молодежь. Горячо и убѣдительно доказывалъ онъ мнѣ всю не-
состоятельность подобныхъ воззрѣній и ихъ вредъ для всесторонняго
— 508 —
развитія, говорилъ, что изученіе естественныхъ наукъ крайне необхо-
димо, но оно должно идти рука объ руку съ изученіемъ художественныхъ
произведеній. Я была поражена, какъ въ этомъ отношеніи взгляды
Ушинскаго совпадали со взглядами Ваховскаго, высказанными имъ въ
его рѣчи въ защиту художниковъ слова.
На одной изъ вечеринокъ у «сестеръ», въ группѣ мужчинъ о
чемъ-то разсуждавшихъ между собою, было произнесено имя Петра
Лавровича Лаврова. Это мѳня крайне заинтересовало потому, что гос-
подина съ такимъ именемъ, отчествомъ и фамиліею я встрѣчала въ
домѣ моихъ родственниковъ. Я подошла къ группѣ, въ которой о немъ
говорили, замѣтила въ ней Николая Петровича Ваховскаго и просила
ѳго сказать мнѣ все, что онъ знаетъ о Лавровѣ. Онъ сообщилъ, что
П. Л. Лавровъ—артиллерійскій полковникъ, профессоръ высшей матема-
тики и механики въ артиллерійской академіи, что онъ ученый и въ
прошломъ году прочиталъ три публичныхъ лекціи о значеніи философіи,
выказалъ въ нихъ большой ораторскій талантъ, проявилъ сѳбя глубо-
кимъ мыслителемъ и человѣкомъ громадныхъ знаній, и что послѣ каждой
лекціи ѳго провожали громомъ рукоплесканій.
«Неужели такой человѣкъ», спрашивала я сѳбя, «можетъ бывать
въ домѣ моихъ родственниковъ?
Въ первый же разъ, когда въ домѣ моего дяди нѳ было гостей,
и я сидѣла за чайнымъ столомъ только съ нимъ и> тетушкою, я
начала разспрашивать ихъ о Лавровѣ. Изъ словъ дяди я убѣди-
лась, что Лавровъ, посѣщающій ихъ домъ, то жѳ самое лицо, о ко-
торомъ мнѣ говорили. Тетушка замѣтила при этомъ, что, несмотря на
ѳго ученость, она не очень-то дорожитъ этимъ знакомствомъ. При каж-
домъ своемъ посѣщеніи Лавровъ собираетъ деньги на вспомоществова-
ніе какимъ-то бѣднякамъ, и у нея всякій разъ вылетаетъ изъ кармана
десятокъ-другой рублей; она находитъ крайне, неделикатнымъ съ ѳго
стороны такіе поборы. Карманы ихъ гостей, утверждала она, тоже стра-
даютъ отъ него: онъ безъ церемоніи обращается къ раждому изъ ихъ
посѣтителей и спрашиваетъ, нѳ желаетъ ли тотъ помочь его бѣднякамъ.
Скоро, говорила она съ досадой, всѣ будутъ его избѣгать.
Дядя горячо защищалъ ѳго и находилъ, что со стороны Лаврова
нѣтъ никакой неделикатности, а напротивъ, своего рода подвигъ соби-
рать на бѣдныхъ и прибавилъ, что лично онъ даже очень радъ, что
черезъ вѣрнаго человѣка можетъ оказать хотя маленькую помощь не-
счастнымъ.
Я была слишкомъ неопытна и нѳ сумѣла воспользоваться этимъ
фактомъ и имъ отчасти объяснить визиты Лаврова къ моимъ родствен-
никамъ. Напротивъ, мнѣ еще сильнѣе захотѣлось узнать отъ него са-
мого о причинѣ его посѣщеній нашего дома. Мнѣ нѳ пришло даже въ
— 509 —
голову, что я нѳ имѣю нравственнаго права задавать такіе вопросы'
незнакомому человѣку. Я только думала о томъ, какъ бы найти нѣ-
сколько минутъ, чтобы остаться съ нимъ съ глазу на глазъ. Скоро для
этого представился весьма удобный случай.
На званомъ обѣдѣ въ домѣ моихъ родственниковъ въ числѣ при-
глашенныхъ гостей былъ и Петръ Лавровичъ Лавровъ, явившійся
раньше другихъ. Дядя отправился съ нимъ въ свой кабинетъ. Вскорѣ
послѣ этого тетушка, занятая хлопотами къ предстоящему обѣду, при-
казала мнѣ передать дядѣ, что одинъ изъ знакомыхъ офицеровъ про-
ситъ принять его по неотложному дѣлу. При этомъ она прибавила
весьма внушительно, чтобы я не вздумала, по своему обыкновенію, при-
бѣжать назадъ вмѣстѣ съ дядею, а до ѳго возвращенія оставалась бы
съ гостемъ и занимала его,—иначе это выйдетъ совсѣмъ неприлично.
Когда я вошла въ кабинетъ, дядя схватилъ меня за плечи и под-
водя къ Лаврову, принялся разсказывать ему о томъ, какая я эманси-
пированная дѣвица: разъѣзжаю по лекціямъ, стремлюсь къ самостоя-
тельности... При этомъ онъ въ комическомъ и преувеличенномъ видѣ
представилъ мой первый злополучный выѣздъ изъ дому, мой испугъ,
когда ко мнѣ подошелъ пьяный, и затѣмъ, какъ я, по его словамъ,
«отбрила офицера» и прочитала нотацію о низости предательства за то.
что тотъ желалъ меня «вернуть въ лоно семьи, догадываясь, что я
уѣхала, изъ дому безъ согласія старшихъ». При потокѣ словъ дядюшки
мнѣ насилу удалось возразить, что я и нѳ думала читать нотацію г. офи-
церу, но, когда онъ сталъ грозить мнѣ доносомъ дядѣ, приказывалъ мнѣ
сейчасъ же возвратиться домой вмѣстѣ съ нимъ и вообще началъ обра-
щаться со мною возмутительно грубо, я дѣйствительно назвала его по-
ступокъ, какъ онъ того заслуживалъ.
— Однако, что же это у васъ за офицера? Прежде они отлича-
лись хотя галантностью относительно дамъ!..—замѣтилъ Лавровъ.
— Да... тутъ онъ немножко того... переборщилъ. Но этотъ офи-
церъ—прекраснѣйшей души человѣкъ, очень преданъ моему семейству:
видитъ, что дѣвочка со своею эмансипаціею, того и гляди, надуритъ,
вотъ онъ и приступилъ къ ней довольно таки рѣшительно. Да вѣдь,
знаете, съ нею и нельзя иначе: она только, повидимому, конфузлива и
застѣнчива, а на дѣлѣ даже черѳзъ-чуръ смѣла. Подумайте, на дняхъ
я дѣлаю ей какое-то замѣчаніе, а она мнѣ такъ и отрѣзала при всѣхъ:
«Я вѣдь, дядя, не солдатъ вашего полка, что вы на меня такъ кричите!»
И дядя, вѣроятно, еще долго перебѣгалъ бы съ одного предмета
на другой, разсказывая про меня все, что подвертывалось ему подъ
языкъ, если бы я не напомнила ему, что его заждался визитёръ- по
неотложному дѣлу.
— Вы такая извѣстная личность... ученый.. такой образована
— 510 —
ный...—залепетала я, какъ только мы остались съ Лавровымъ вдвоемъ,
и вдругъ остановилась. При этихъ словахъ Петръ Лавровичъ прило-
жилъ руку къ сердцу и, улыбаясь, наклонилъ голову, какъ бы показы-
вая, что благодаритъ за комплиментъ.
— Я говорю это съ чужихъ словъ, отъ лицъ, которыя слушали
ваши лекціи, вѣроятно, читали и ваши труды, но даже если бы я могла
говорить это самостоятельно, то и тогда не стала бы прибѣгать къ
комплиментамъ,—вѣдь теперь все такое очень постыдно...
Лавровъ смотрѣлъ на мѳня такими серьезными глазами, такъ вни-
мательно вслушивался въ мое бормотанье, что я совсѣмъ переконфузи-
лась. Только боязнь, что сейчасъ войдетъ дядя, заставила меня вытянуть
изъ себя то, что я хотѣла сказать.—Мнѣ говорили, что вы не только
извѣстный ученый, но что у васъ и очень глубокія идеи... И вотъ я...
и вотъ мнѣ... Не сердитесь, пожалуйста... скажите... зачѣмъ вы бываете
у насъ, т. е. въ домѣ моихъ родственниковъ? Меня очень удивляетъ,
что вы, человѣкъ съ глубокими идеями, можете бывать въ такомъ об-
ществѣ. Оно даже для меня, а я только начинаю учиться, кажется та-
кимъ пошлымъ, отсталымъ, невѣжественнымъ. Люди, посѣщающіе нашъ
домъ, осмѣиваютъ всѳ новое, честное, хорошее... Они только по виду
такіе вѣжливые и вылощенные, а сами грубы и фальшивы. Почти всѣ
они высмѣиваютъ меня за то только, что я стремлюсь посѣщать лекціи
и воскресныя школы. Пожалуйста, простите, что я рѣшилась васъ спро-
сить объ этомъ... Не сердитесь на мѳня...
— Увѣряю васъ, я нисколько не сержусь, напротивъ даже очень
радъ, что вы обратились ко мнѣ,—серьезно заговорилъ Лавровъ, про-
тягивая мнѣ руку и крѣпко пожимая мою.—Но отвѣчать на вашъ во-
просъ довольно таки мудрено, и еще при такихъ условіяхъ, когда вашъ
дядя каждую минуту можетъ сюда войти. Спрашивая меня о томъ, по-
чему я бываю въ домѣ вашихъ родственниковъ, вы имѣете въ виду,
вѣроятно, то, что порядочный человѣкъ долженъ являться лишь въ
такое общество, которое онъ безусловно уважаетъ, убѣжденія котораго
онъ вполнѣ раздѣляетъ. Не такъ ли? Это честный и вполнѣ правиль-
ный взглядъ на людскія отношенія. Но когда вы поживете подольше,
вы поймете, что жизнь слишкомъ сложная штука и придерживаться
такого принципа относительно даже простыхъ знакомствъ—невозможно.
Другое дѣло друзья, очень близкіе люди,—при выборѣ ихъ, конечно,
не слѣдуетъ забывать принципа, который, видимо, вы имѣете въ виду.
Дѣловыя отношенія, различныя обязанности, жизненныя случайности,
да мало ли что заставляютъ человѣка сталкиваться съ разнообразными
людьми, нерѣдко діаметрально противоположныхъ воззрѣній. Тутъ уже
можно требовать лишь одного: чтобы человѣкъ, попавъ въ общество,
чуждое ему по духу, оставался самимъ собою...
— 511 —
— Слѣдовательно вы должны,—вдругъ осмѣлѣла я,—если вы хо-
тите оставаться самимъ собою и попадаете въ такой домъ, какъ нашъ,
обличать тѣхъ, кто говоритъ ерунду и несетъ пошлости!.. Вы должны
обличать и потому, что обличеніе считается теперь одною изъ главныхъ
задачъ современнаго человѣка...
— Ну, нѣтъ...—расхохотался Лавровъ.—Оставаться самимъ собою
еще нѳ значитъ выходить на площадь и произносить «ргоГеззіоп бе
Гоі>... Нѳ слѣдуетъ ни къ кому подлаживаться, подпѣвать тому, что
идетъ въ разрѣзъ съ убѣжденіями, но явиться, напримѣръ, какъ сегодня,
на вашъ парадный обѣдъ и начать обличать посѣтителей—это не при-
несло бы никому ни малѣйшей пользы, а повело бы только къ скандалу.
Но тутъ послышались шаги дяди, и Лавровъ спросилъ мѳня уже
совсѣмъ другимъ голосомъ, какія лекціи мнѣ удалось прослушать.
— Летати, скажите пожалуйста, Петръ Лавровичъ, неужели вы на-
ходите, что для такой дѣвчонки, какъ она, у которой еще молоко на
губахъ не обсохло, могутъ быть полезны всѣ эти лекціи? Вѣдь она нѳ
можетъ даже ихъ понимать!
— Будетъ чаще посѣщать ихъ и кое-что почитывать на тему
лекцій и постепенно начнетъ понимать и усваивать то, что услышитъ.
Къ тому же большинство теперешнихъ лекторовъ читаетъ весьма попу-
лярно. Когда же дѣвушкѣ учиться, если не въ ранней молодости? Если
она теперь привыкнетъ къ пустой, свѣтской жизни, потомъ сама не
захочетъ учиться.
Тутъ разговоръ былъ прерванъ приходомъ новыхъ гостей, и больше
мнѣ уже нѳ удавалось съ глазу на глазъ побесѣдовать съ П. Л., кото-
раго однако я и послѣ этого встрѣчала нѣсколько разъ въ домѣ моихъ
родственниковъ, но всегда въ большомъ обществѣ. Въ такихъ случаяхъ
онъ подходилъ ко мнѣ или присаживался подлѣ на нѣсколько минутъ,
и мы перекидывались съ нимъ обычными въ такихъ случаяхъ фразами.
Онъ спрашивалъ меня обыкновенно, что я теперь читаю, чѣмъ зани-
маюсь, скоро ли думаю уѣхать въ деревню.
Когда Лавровъ, уже черезъ нѣсколько лѣтъ послѣ описаннаго
инцидента, былъ арестованъ и административно высланъ въ Вологодскую
губернію, ко мнѣ какъ-то пріѣхалъ мой дядя. У меня уже была соб-
ственная семья, и дядя, снимая верхнюю одежду, началъ съ самаго по-
рога выкрикивать, что онъ «воистину пригрѣлъ на сердцѣ ядовитую
змѣю». На мой вопросъ, кого онъ подразумѣваѳтъ, онъ отвѣчалъ, что
говоритъ о Лавровѣ, который, по ѳго словамъ, оказался злѣйшимъ вра-
гомъ отечества и престола и вѣроломнѣйшимъ изъ смертныхъ. И дя-
дюшка, нѳ знавшій никакихъ сомнѣній, нѳ понимавшій никакихъ мало-
мальски сложныхъ явленій современной жизни, смотрѣвшій на все съ
точки зрѣнія первобытной морали, началъ изливаться въ жалобахъ на
512 —
Лаврова и проклинать его. Онъ-де считалъ его, Лаврова, своимъ бли-
жайшимъ другомъ, всегда съ готовностью давалъ ему деньги, когда
тотъ собиралъ ихъ на вспомоществованіе бѣднякамъ, нерѣдко совалъ
ему ихъ даже потихоньку отъ жены, а теперь знающіе люди говорятъ
ему, т. е. моему дядюшкѣ, что это съ его стороны было крайне легко-
мысленно, что эти деньги Лавровъ, вѣроятно, употреблялъ на преступ-
ныя цѣли. «И подумать только, что я содѣйствовалъ его гнуснымъ,
противоправительственнымъ замысламъ! А до чего я вѣрилъ въ благо-
родство души этого человѣка! Какъ только я узналъ, что онъ аресто-
ванъ, я немедленно бросился чуть-ли не ко всѣмъ значительнымъ ли-
цамъ, которымъ полагается вѣдать подобныя дѣла, честнымъ словомъ
завѣрялъ всѣхъ и каждаго, что въ обвиненіе Лаврова навѣрно вкра-
лась какая-нибудь ошибка, а надо мной, какъ надъ дуракомъ смѣялись!
Честное слово, какъ надъ настоящимъ дуракомъ! И наговорили о немъ
такое, что я, какъ ошпаренный, бѣжалъ и отъ этихъ лицъ, и изъ этихъ
учрежденій! Удивительно низкій и вѣроломный человѣкъ этотъ Лавровъ!
Онъ вѣдь зналъ, что душа у мѳня довѣрчивая, что дружба къ нему
заставитъ меня хлопотать о немъ, являться во всѣ эти учрежденія,,
особенно непріятныя для меня въ моемъ положеніи... И, несмотря на
это, онъ заварилъ таки свою скверную кашу!»
— Да въ чемъ же его обвиняютъ?
— Онъ... онъ... да развѣ ты нѳ знаешь? Соціалистъ, вотъ каковъ
онъ гусь лапчатый!—произнесъ дядя, съ ужасомъ расширяя зрачки.
Увѣренная въ томъ, что отъ дяди я услышу особое, только ему
свойственное объясненіе этого термина, я спросила ѳго, что означаетъ
слово соціалистъ.
— Бѣгала по лекціямъ, а этого не знаешь! Впрочемъ, мнѣ самому
ѳто только что объяснили... Я вѣдь нѳ очень то интересуюсь всею этою
грязью!.. Соціалисты—это вреднѣйшіе люди въ государствѣ, просто,
какіе то шуты гороховые, санкюлоты, скоморохи, которые отрицаютъ
собственность, государство, семью, отечество, царя, Бога, которые ду-
маютъ перекроить весь міръ по своему дурацкому образцу,—кричалъ
дядя съ жестокимъ неистовствомъ, какъ будто желая показать мнѣ и
моему мужу, что если и мы окажемся таковыми, то должны помнить
какъ онъ смотритъ на подобныхъ людей. Но даже и помимо этой педа-
гогической цѣли, онъ, по своему умственному кругозору, нѳ могъ дать
новымъ теоріямъ и ученіямъ иныхъ объясненій, какъ назвавъ ихъ по-
слѣдователей «мерзавцами», «гадами», «франмасонами» и т. п.
— 513
ГЛАВА ХѴШ.
Среди петербургской молодежи шестидесятыхъ
годовъ.
Прощальная вечеринка.—Домашняя жизнь господина «экзаменатора».
Передъ своимъ отъѣздомъ изъ Петербурга я явилась къ «се-
страмъ» на послѣднюю вечеринку, на которую онѣ заранѣе особенно
усердно зазывали своихъ друзей, совершенно серьезно требуя, чтобы
каждый изъ нихъ далъ мнѣ надлежащій совѣтъ относительно того, что
я должна дѣлать въ деревнѣ. На этотъ разъ ихъ гостями были тѣ же
лица, что и на первой вечеринкѣ, кромѣ княжны Липы.
Въ то время нерѣдко можно было встрѣтить въ интеллигентныхъ
кружкахъ дѣвушку или женщину аристократической фамиліи. Разочаро-
ваніе въ своихъ близкихъ, знакомство съ людьми иного круга и идеи
шестидесятыхъ годовъ обыкновенно были причиною ихъ разрыва съ
своею средою. Такія личности тоже подвергали себя опрощенію: жили,
питались и одѣвались чрезвычайно скромно, зарабатывали свое суще-
ствованіе уроками, переводами, перепискою. Обыкновенно онѣ до фана-
тизма были преданы идеаламъ и стремленіямъ эпохи 60-хъ годовъ,
свято выполняли даже внѣшнія мелочныя требованія по кодексу нрав-
ственности того времени. Такъ было и съ княжною Липою, которая,
кстати сказать, никогда нѳ была княжною. Ее такъ прозвали въ круж-
кахъ молодежи, потому что по наружности она ничего общаго не имѣла
съ княжескммъ родомъ, а между тѣмъ многіе, знавшіе ее, и нѳ подо-
зрѣвали, что если она и не княжна, то по происхожденію все же чисто-
кровная аристократка.
При основательномъ знаніи иностранныхъ языковъ у нея не было
недостатка въ хорошо оплачиваемыхъ урокахъ; получала она хорошее
вознагражденіе и у разныхъ дѣльцовъ, у которыхъ вела дѣловую пере-
писку на иностранныхъ языкахъ. Но у нея никогда не хватало денегъ
на лѣто, когда всѣ подобные заработки прекращались,—въ такое время
ей приходилось брать мѣсто гувернантки. Тогда и между собою, и ей
въ глаза знакомые говорили съ добродушною насмѣшкой: «Княжна Липа
отправляется учить манерамъ!» Дѣйствительно, представить это себѣ
было довольно комично: ея манеры были чрезвычайно рѣшительны,
рѣзки и угловаты, ѳя гйюсъ крикливъ, и она съ безпощадною бранью
нападала на каждаго, кто, хотя бы на іоту, не только въ поступкахъ,
но и въ словахъ отступалъ отъ принятаго тогда молодежью катехизиса
шестидесятниковъ. Но у нѳя было на рѣдкость золотое сердце: она
Воспоминанія	33
— 514 —
дѣлилась рѣшительно всѣмъ, что имѣла, и шла навстрѣчу каждому нуж-
дающемуся. Нѣкоторые злоупотребляли этимъ до полной безцеремонности:
не предупредивъ ее ни словомъ, они безъ всякаго стѣсненія поселялись
въ ея комнатѣ, занашивали ея платье, бѣлье, присваивали ея книги.
За время, прошедшее между моимъ первымъ и послѣднимъ посѣ-
щеніемъ сестеръ, я имѣла много случаевъ ближе познакомиться съ мо-
лодыми людьми обоего пола, которые бывали у нихъ. Сестры такъ
много говорили имъ о моей неприспособленности къ жизни вслѣдствіе
институтскаго воспитанія, что они, мало-по-малу, начали относиться ко
мнѣ, какъ къ неопытной дѣвочкѣ, которую необходимо предупреждать
чуть ли не о каждомъ камнѣ на улицѣ, оберегать, защищать, но, ко-
нечно, поучать, поучать прежде всего. И въ этотъ разъ каждый старался
преподнести мнѣ какой-нибудь совѣтъ, наставленіе, иной даже въ формѣ
настоящей рѣчи, не обращая вниманія на то, что многое изъ того, что
они говорили, я должна была уже усвоить изъ ихъ жѳ разговоровъ.
Изъ рѣчи «Смерча», обращенной ко мнѣ, когда гости садились за
столъ и шумѣли стульями, до меня долетали только отрывочныя фразы:
<Вы должны пропагандировать современныя идеи среди окружающихъ
васъ, чтобы они нѳ явились лишними на пиру жизни! Вы должны ука-
зывать на высокое призваніе гражданки! Вы должны звать на великое
служеніе!»..
Въ эту минуту вошелъ новый посѣтитель, и Слѣпцовъ, воспользо-
вавшись этимъ маленькимъ перерывомъ, замѣтилъ: «Конечно, все, что
вы сказали, очень возвышенно и благородно! Но вѣдь г-жа Ц., вѣ-
роятно, нѳ составила себѣ никакой программы для дѣятельности. Она,
конечно, желаетъ добра ближнему, но едва-ли имѣетъ представленіе,
какъ осуществить это стремленіе. Чтобы сдѣлать эти совѣты болѣе прак-
тичными, ихъ слѣдовало бы излагать попроще... Вѣдь г-жа Ц. нѳ скры-
ваетъ того, что она не подготовлена къ отвлеченнымъ идеямъ и мы-
шленію».
Называть звонкія фразы «Смерча», которыя онъ высыпалъ, какъ
горохъ изъ мѣшка, отвлеченнымъ мышленіемъ, несомнѣнно, было злою
ироніею, но при необыкновенно оживленныхъ разговорахъ нѳ до того
было, чтобы обдумывать каждое слово.
— Натурально,—подтвердилъ медикъ Прохоровъ,—что для нея
(т. е. для меня) все надо излагать полѳгче и удобопонятнѣе. Вотъ, ба-
рышня, берите-ка карандашъ и бумагу и записывайте, а мы сообща
будемъ припоминать все, что вамъ надо читать и какое чтеніе вы обя-
заны рекомендовать другимъ. Кто-нибудь изъ товарищей, напр., Пе-
тровскій, какъ человѣкъ обязательный, возьметъ на себя трудъ собрать
для васъ кое-какія книги изъ указанныхъ вамъ, а кое-что, можетъ
быть, вы и сами достанете...
— 515 —
II я начала записывать то, что мнѣ выкрикивали съ разныхъ сто-
ронъ: «Современникъ», «Колоколъ», «Полярная Звѣзда», стихотворенія
Некрасова, Фогтъ, Льюисъ, Молѳшоттъ, Луи Бланъ, Бокль, «Искра»,
«Молотовъ», «Мѣщанское счастье» и мн. др.
— Совѣтуйте провинціальнымъ барышнямъ сдать въ архивъ не
только чтеніе Поль-де-Коковъ и Евгенія Сю, но и Пушкиныхъ, Лермон-
товыхъ и другихъ художественныхъ дѣятелей. Объясняйте имъ, что
теперь времена перемѣнились и необходимо изучать прежде всего то,
что можетъ научить служенію общественнымъ интересамъ, любви къ
народу, всѳ то, что помогаетъ уничтожать предразсудки, т. ѳ. естествен-
ныя науки.
Я была очень польщена, что черезъ мѳня желаютъ пропагандиро-
вать новыя идеи, что мѳня считаютъ достойною такой высокой миссіи.
При своей неопытности, я не знала, что тогда мало входили въ то, кто
можетъ и кто нѳ можетъ вести пропаганду, хотя бы даже и легальную,
и поручали еѳ нерѣдко еще менѣе умственно развитымъ, чѣмъ я была
въ то время.
— Но вѣдь женщинѣ мало общественной дѣятельности,—говорилъ
одинъ студентъ съ ироніей.—Ей вэ всѣхъ случаяхъ жизни необхо-
димъ еще другъ-мужчина... Если уже таковъ законъ природы, выби-
райте себѣ мужа не по приказанію папаши и мамаши, а вполнѣ со-
знательно и самостоятельно: онъ долженъ быть вашимъ настоящимъ
другомъ-товарищемъ, съ которымъ вы могли бы идти рука объ руку въ
дѣлѣ обновленія жизни.
— Замѣтьте, что и въ мелочахъ,—съ хохотомъ говорилъ его со-
сѣдъ,—женщина должна соблюдать свою самостоятельность: свои кордо-
ночки и сверточки пусть уже сама таскаетъ, а не навьючиваетъ ихъ
на своего спутника.
— Заставлять мужчину таскать за собою всякіе пустяки,—началъ
обстоятельно Прохоровъ,—позволяетъ себѣ только легкомысленное со-
зданіе, а потакаетъ такой женской слабости лишь «кавалеръ», а нѳ
человѣкъ, уважающій свое человѣческое достоинство. Конечно, мужчина
долженъ придти на помощь женщинѣ, если ей трудно поднять какую-
нибудь тяжесть, но лакейски прислуживать ей, обхаживать ее, поды-
мать ея перчаточки и платочки, это уже настоящая пошлость! Подоб-
ныя услуги одинаково роняютъ нравственное достоинство мужчины и
женщины, и въ то же время показываютъ всѳ ничтожество, все слабо-
силіе женскаго пола, что, несомнѣнно, несправедливо. Вы, женщины,
слабѣе насъ только физически, а вашъ умственный аппаратъ дѣйствуетъ
не хуже нашего.
— Провинціальное общество,—заговорилъ одинъ изъ студентовъ,—
въ умственномъ отношеніи сильно отстаетъ отъ столичнаго: собираясь
33*
— 516 —
да обѣды и вечеринки, оно до сихъ норъ еще несетъ невообразимую
чушь и пошлость. Чаще всего болтаютъ о дѣлахъ амурнаго свойства, о
любовникахъ и любовницахъ своихъ знакомыхъ, сплетничаютъ, клеве-
щутъ на своихъ пріятелей за ихъ спиной. Въ такихъ случаяхъ вы
должны немедленно заявлять, что подобные разговоры носятъ столь низ-
менный характеръ, что вы считаете непристойнымъ ихъ слушать. Имѣйте
въ виду, что обязанность молодого поколѣнія поднимать нравственный
уровень общества! Провинціальнымъ барышнямъ вы должны постоянно
указывать на безнравственность и безсодержательность ихъ прежняго
существованія, на пошлость кокетства и глазенаповъ, направлять ихъ
на путь гражданскаго служенія.
— Замужней женщинѣ ты должна пропагандировать вотъ что:—
замѣтила Таня, обращаясь ко мнѣ,—если она не вноситъ въ общій
бюджетъ своего заработка, если она беретъ содержаніе отъ мужа, не
любя его, если она не расходится съ нимъ и тогда, когда убѣдилась
въ его общественной дрянности,—она только законная содержанка.
Замужемъ или нѳ замужемъ женщина, она, какъ и мужчина, должна
идти впередъ въ умственномъ развитіи, приносить пользу обществу, ни-
когда не забывать о необходимости самостоятельно зарабатывать свой
насущный хлѣбъ.
— Женщинѣ очень трудно понять истинный смыслъ матеріальной
независимости!—замѣтилъ молодой человѣкъ, котораго я видѣла здѣсь
въ первый разъ.—Я знаю прогрессивныхъ дѣвушекъ, прекрасно раз-
суждающихъ о самостоятельности, а пойдетъ въ театръ или на какое
нибудь другое собраніе, случайно встрѣтитъ полузнакомаго, поболтаетъ
съ нимъ двѣ-три минуты, и сейчасъ пить или ѣсть захочетъ, а ты
плати...
— «Такая опасность вамъ не грозитъ отъ меня!»—«И отъ меня!»—
«И отъ меня!»—съ хохотомъ бросали ѳму дамы со всѣхъ сторонъ.
— А вѣдь это вѣрно,—раздался чей-то голосъ изъ угла,—что
наша сестра вообще очень любитъ примазываться къ мужчинѣ... И къ
браку-то она прежде всего стремится изъ-за того, чтобы какъ-нибудь
отвертѣться отъ труда, чтобы самой не зарабатывать своего существо-
ванія. Вотъ вы и должны указывать женщинѣ, сколь постыдно для нея
теперь висѣть на шеѣ мужчины.
Своего визави, который ничего не говорилъ, я попросила сказать
мнѣ нѣсколько напутственныхъ словъ.
— Вамъ забыли прибавить,—замѣтилъ онъ,—что если вы не
должны висѣть на шеѣ мужчины, то и вы не должны мужчинѣ позво-
лять висѣть на своей шеѣ, садиться себѣ на голову... Довольно было
раболѣпія и низкопоклонства! Если же вамъ необходимъ бракъ...
Но эти слова рѣшительно перебилъ Петровскій («Экзаменаторъ»),
— 517 —
проходившій въ эту минуту мимо:—Вы все еще продолжаете говорить о
бракахъ, о мужьяхъ, женахъ... А между тѣмъ теперь уже наступило
время, когда передовые люди должны смѣло кричать всюду: «долой та-
кой устарѣлый институтъ, какъ бракъ!»
— Ну, ужъ извините, господинъ Петровскій,—заговорила музы-
кантша Лярская,—такими совѣтами вы просто сбиваете съ толку дѣ-
вочку! Подумайте сами, возможно ли ей, въ ея годы, говорить такое?
Это, можно сказать, просто даже неприлично!
— Теперь только тупоголовые люди заботятся о приличіи!—кри-
чали ей со всѣхъ сторонъ.
— Не въ видахъ приличія, но я тоже скажу, что совершенно не-
подходящее для нея дѣло проповѣдывать подобныя вещи,—замѣтила
Очковская.—Я большую часть жизни прожила въ провинціи и знаю,
чѣмъ это можетъ кончиться. Если она тамъ будетъ повторять по-
добныя фразы о бракѣ, она сдѣлается не только посмѣшищемъ, но и
накликаетъ на свою голову множество серьезныхъ непріятностей и кон-
фликтовъ.
— Замѣтьте, Очковская,—заговорилъ медикъ Прохоровъ,—вѣдь
«Смерчъ» былъ правъ, когда доказывалъ вамъ, что у васъ довольно
таки большая тяга къ допотопнымъ взглядамъ! Вы должны стараться
вытравлять ихъ въ себѣ. Лярская другое дѣло: она музыкантша, и этимъ
все сказано. А вы особа прогрессивная, трудящаяся на общественной
нивѣ,—вашъ умственный кругозоръ долженъ быть пошире. Эдакъ вы,
пожалуй, будете проповѣдывать сей юной особѣ, чтобы она придер-
живалась всѣхъ нелѣпыхъ провинціальныхъ обычаевъ, чтобы она нѳ
€мѣла войти въ мужское жилище, чтобы она смотрѣла на квартиру хо-
лостого человѣка, какъ на вражій станъ, какъ на притонъ хищника,
звѣря и самца!
— Какъ я смотрю на это—не идетъ къ дѣлу, но я тоже нѳ по-
совѣтую ей въ провинціи ходить въ квартиры холостыхъ людей. Увѣ-
ряю васъ, что послѣ этого ей будетъ немедленно закрытъ входъ во всѣ
порядочные дома.
— Значитъ, вы совѣтуете ей жить по-старому, подчиняться прежнимъ
предразсудкамъ?—спрашивали Очковскую со всѣхъ сторонъ.
— Для неопытной дѣвочки начинать такую опасную пропаганду въ
провинціи значитъ сразу лишиться возможности распространять тѣ идеи,
которыя вы внушаете ей. А теперь я хочу спросить Петровскаго: если
будетъ уничтоженъ бракъ, кто же будетъ тогда воспитывать дѣтей?
— Странный вопросъ! Тѣ же родители, но свободные, нѳ связанные
между собою, какъ два каторжника, цѣпью законнаго брака, слѣдова-
тельно, болѣе разумныя существа! Но и зто нововведеніе останется развѣ
на 2—3 года, а,затѣмъ дѣти будутъ получать общественное воспитаніе.
— 518 —
Да иначе и представить себѣ невозможно! Имѣйте въ виду какая проис-
ходитъ теперь изъ за этого грамадная потеря времени: двое родителей
затрачиваютъ всѣ свои силы на воспитаніе нѣсколькихъ, а то и одного
ребенка. Ужасно думать, сколько даромъ силъ пропадаетъ! Тогда какъ
при общественномъ воспитаніи на 20—30 дѣтей понадобится два-три
воспитателя. Притомъ же дѣтей будутъ воспитывать спеціалисты, люди,
серьезно изучившіе педагогическое дѣло и имѣющіе въ нѳмъ опытность,
— Едва-ли матери согласятся разстаться съ маленькими дѣтьми!
Материнская любовь, нѣжность, забота лежатъ уже въ натурѣ женщины,
и эти свойства, какъ солнце и воздухъ, необходимы при воспитаніи
ребенка!
— Однако, результаты воспитанія не подтверждаютъ этого... Не
смотря на родительскую любовь и другіе сантименты, родители и дѣти
всегда оказывались у насъ двумя враждебными лагерями. Только тогда,
когда родительскія обязанности будутъ лежать на обществѣ, родитель-
скій гнетъ не будетъ тяготѣть надъ дѣтьми. Только тогда, когда тупого-
ловыхъ родителей устранятъ отъ воспитанія, ихъ дѣти начнутъ получать
истинно-нраствѳнныя понятія и знанія!
— Да что это вы, Петровскій,—перебила его Вѣра Корецкая,—
опять потонули въ общихъ вопросахъ! Вы должны имѣть въ виду отъѣздъ
Ц. Сдѣлайте сводку всего того, что ей было высказано, и отъ себя
прибавьте, что найдете необходимымъ! Вы такой мастеръ дѣлать выводы.
Вотъ это и послужитъ для нея настоящей программой и руководствомъ
для будущей дѣятельности.
— Что же, я ничего не имѣю противъ этого... А вы, барышня,
не бойтесь,—вдругъ обратился онъ ко мнѣ,—что я столь благовоспи-
танной дѣвицѣ, какъ вы, скажу что-нибудь так-е, что можетъ васъ
шокировать...—обратился Петровскій ко мнѣ.—Должно быть, онъ до-
гадался, что я съ ужасомъ думаю о предстоящей рѣчи, которая должна
заставить меня пережить мало лестнаго для моего самолюбія.
— Ну, этого-то госпожа Ц., конечно, не боится,—возразилъ Слѣп-
цовъ, не скрывая ироніи.—Она твердо помнитъ, что находится въ куль-
турномъ обществѣ, гдѣ подобныя вещи немыслимы!..
— Отчего это, Петровскій, вы, при обращеніи къ Ц., всегда при-
бавляете особыя словечки и выраженія, какія-то насмѣшечки?.. Нѳ отъ
того ли, что она самая юная изъ насъ и самая робкая?—сердито
обратилась къ нему Вѣрочка.
— Сознаюсь откровенно,—отвѣчалъ «Экзаменаторъ», какъ-то по
дѣтски наивно, не обращая ни малѣйшаго вниманія на то, что все это
говорится въ моемъ присутствіи.—Когда я вижу Ц. во всемъ блескѣ ея
комильфотности, мнѣ такъ и хочется поддразнить еѳ... Конечно это глупо
съ моѳй стороны! Простите и слушайте...
— 519 —
Я думала, что за этимъ послѣдуетъ пунктъ первый, пунктъ вто-
рой и при каждомъ изъ нихъ перечень содержанія, при чемъ Петров-
скій начнетъ загибать пальцы. Я рѣшила, что на этотъ разъ этихъ
пунктовъ будетъ такъ много, что ему не хватитъ всѣхъ его десяти
пальцевъ, но обманулась,—онъ началъ рѣчь, которую закончилъ такъ:
«первая задача современнаго человѣка—направлять свои силы на
то, чтобы на нашей злосчастной родинѣ поменьше слезъ проливалось,
вторая — пробивать бреши въ китайской стѣнѣ русскаго невѣжества
и предразсудковъ, треть я—обличать злоупотребленія въ общественной
жизни и индифферентизмъ къ общественному дѣлу».
Хотя вначалѣ я была польщена возлагаемою на мѳня миссіею, но
когда было высказано все то, что требовалось отъ мѳня, я страшно
перепугалась и нашла, что такая задача не по моимъ силамъ, а при
одной мысли о необходимости обличенія кого бы то ни было, меня охва-
тывалъ просто какой-то ужасъ. Мнѣ казалось, что во всемъ этомъ я
обязана открыто сознаться сію же минуту, высказать все это во все-
услышаніе, иначе я воровски воспользуюсь довѣріемъ окружающихъ,
сознательно дамъ о себѣ превратное представленіе, какъ о личности
болѣе сильной, развитой и смѣлой, чѣмъ я была въ дѣйствительности.
Я рѣшила, что страхъ, который меня разбираетъ при мысли о возло-
женной на меня миссіи,—подло утаивать, такъ какъ онъ доказываетъ
во мнѣ присутствіе рабскихъ чувствъ, особенно унизительныхъ для со-
временнаго человѣка. Но какъ же заговорить публично, какъ вынести
устремленные взгляды 20—30 человѣкъ, когда даже при одной мысли
объ этомъ я, какъ въ лихорадкѣ, тряслась съ головы до пятъ и спазмы
сжимали мнѣ горло? Какъ разъ въ эту минуту мимо меня проходили
Очковская и Ваховскій, и я рѣшила во всемъ сознаться имъ и просить
совѣта. Ольга Николаевна схватила меня за руку и усадила между собой
и Николаемъ Петровичемъ. На мое путанное признаніе мнѣ отвѣчали
дружнымъ смѣхомъ. Въ эту минуту передъ нами остановился Слѣпцовъ:
изъ послѣднихъ словъ онъ, повидимому, понялъ, въ чемъ дѣло.
— А, что, тяжела ты, шапка Мономаха?—замѣтилъ онъ улы-
баясь.
— Да что вы такъ трагически все принимаете?—успокаивала
меня Ольга Николаевна, ласково гладя меня по рукѣ.
— Вѣдь эта «трагедія» и произошла оттого,—замѣтилъ Николай
Петровичъ,—что сія дѣвица рѣшила серьезно выполнить наималѣишія
требованія, возложенныя на нее, т. ѳ. ни болѣе, пи менѣе, какъ сразу
измѣнить допотопные взгляды крестьянъ и дворянъ всѣхъ половъ и
возрастовъ...
— Но вѣдь я жѳ должна заявить, что не способна на такую дѣя<
тельность?—Они опять разсмѣялись моей наивности, а Ваховскій доба-
— 520 —
вилъ:—Въ такихъ самообличеніяхъ нѣтъ никакой надобности! Обучайте
безграмотныхъ,—это, конечно, необходимо для каждаго, читайте, серьезно
учитесь и въ концѣ концовъ сами увидите, что можете еще сдѣлать для
пользы окружающихъ васъ.
Въ то время, когда мы въ сторонкѣ разсуждали между собою,
собравшіеся уже разбились по группамъ.
— Довольны ли вы, господа нигилисты, вашею новою кличкою,
которую вамъ далъ самозванный вашъ крестный папаша Тургеневъ, и
вашимъ представителемъ Евгеніемъ Васильевичемъ Базаровымъ?
При этомъ вопросѣ Прохорова всѣ присутствущіѳ сразу загово-
рили, зашумѣли, заспорили, а черезъ нѣсколько минутъ уже вскочили
со своихъ мѣстъ и сбились въ кучу. Слова и выкрики, раздававшіеся
здѣсь и тамъ, преисполнены были злобы и негодованія. «Весь романъ—
сплошная гнусная каррикатура на молодое поколѣніе!»—«Эго презрѣн-
ный пасквиль!»—«Онъ (Тургеневъ) не имѣетъ ни малѣйшаго понятія
о молодомъ поколѣніи!»—«Еще бы: сидитъ за границею, услаждается
пѣніемъ своей Віардо и пересталъ понимать, что дѣлается въ Россіи!»—
«Эстетики въ концѣ концовъ всегда превращаются въ обскурантовъ,
клеветниковъ, гасителей просвѣщенія, гонителей всего честнаго, поря-
дочнаго и молодого!»—«Они ненавидятъ молодое поколѣніе за то, что
оно требуетъ не только словъ, но и дѣлъ».—«Трудно сочинить бблыпую
клевету: Базаровъ, этотъ представитель молодого поколѣнія, обжора,
пьяница, картежникъ, который еще бахвалится своею пошлостью и
даже въ ней пасуетъ!»—«Онъ представленъ пошлымъ самцомъ, который
не можетъ оставить въ покоѣ ни одной смазливой женщины!»—«Кто
изъ насъ опивается шампанскимъ, кто посѣщаетъ дома, гдѣ идетъ
картежъ?—«Да... да, кто намъ даетъ шампанское? Сестры, что ли?»—
«Мы даже рѣшили, чтобы на нашихъ собраніяхъ никогда не было ни
карточной игры, ни спиртныхъ угощеній!»—«А дуэль? Кто изъ насъ
оскандалитъ сѳбя ею?»—«Дуэль—старый пережитокъ, и никто еще дуэлью
не доказывалъ своей правоты!»
Княжна Липа долго силилась перекричать другихъ; наконецъ, это
ей удалось.
— Въ несравненно болѣе гнусномъ видѣ, чѣмъ мужчина, выста-
влена современная женщина въ этомъ клеветническомъ романѣ! Встрѣ-
чали ли вы, господа, женщину, хотя сколько-нибудь напоминающую
тупую, развратную, пьяную отъ шампанскаго Кукшину, которая, чтобы
похвастать своею ученостью и прогрессивными взглядами, разбрасы-
ваетъ по столамъ своей квартиры неразрѣзанные журналы и окурки
папиросъ? Господинъ Тургеневъ желаетъ показать этимъ, что жен-
щина нѳ достойна свободы, нѳ должна заниматься науками, иначе изъ
нея выйдетъ каррикатура на человѣка!.. Я предлагаю вамъ, господа,
— 521 —
написать протестъ противъ романа «Отцы и Дѣти», выразить въ немъ
презрѣніе и негодованіе къ подобнымъ пасквилянтамъ, покрыть это
заявленіе массою подписей и отправить въ Парижъ господину Тур-
геневу.
— Я совсѣмъ не очарованъ этимъ романомъ,—возразилъ Слѣп-
цовъ,—нахожу въ нѳмъ множество промаховъ и противорѣчій, непра-
вильно понятыхъ взглядовъ молодого поколѣнія. Авторъ выставляетъ
Базарова человѣкомъ безъ вѣры, но молодое поколѣніе вѣритъ въ очень
многое, прежде всего оно твердо. вѣритъ въ свои идеалы. Тѣмъ не
менѣе я все-таки не раздѣляю только что высказаннаго здѣсь взгляда
на Кукшину. Въ ней авторъ вовсе нѳ изображаетъ современной жен-
щины: она и ея пріятель Ситниковъ представляютъ превосходную кар-
ри натуру на людей, заимствующихъ лишь внѣшность прогрессивныхъ
идей, примазывающихся къ новому теченію, чтобы щегольнуть сло-
вами и фразами, и воображающихъ, что этого достаточно, чтобы
прослыть общественными дѣятелями. Что это каррикатура, видно уже
изъ того, что къ обоимъ этимъ личностямъ съ презрѣніемъ относятся
Аркадій и Базаровъ.
— Не то, не то...—'кричали ему.—Базаровъ съ презрѣніемъ от-
носится къ Кукшиной только потому, что она не понравилась ему своею
внѣшностью: онъ можетъ любоваться богатымъ тѣломъ женщины, а дру-
гихъ отношеній къ ней онъ имѣть не желаетъ!..
— Тургеневу необходимо отправить протестъ!—требовала моло-
дежь, и тутъ поднялся .невообразимый шумъ.
— Господа! Устроимъ какой-нибудь порядокъ для обсужденія этого
романа! Пусть каждый выскажетъ свой взглядъ нѳ голословно, а моти-
вируя его,—предложилъ Ваховскій.
— А вы, словесникъ,, по обыкновенію, только о порядкѣ хлопо-
чете!.. Вамъ бы въ городовые!—со злостью бросила ему княжна Липа.
Молчаливый и холодный съ виду, Слѣпцовъ вдругъ рѣшительно
выступилъ впередъ. Хотя затѣмъ онъ произнесъ скорѣе шутливую, чѣмъ
серьезную рѣчь, но его блѣдное лицо покрылось красными пятнами, а
руки дрожали, когда онъ дергалъ свою коротенькую, черную бородку.
—Считаю долгомъ выяснить различіе между дѣятельностью городо-
вого и г. Ваховскаго, такъ какъ я встрѣчаю здѣсь нѳ въ первый разъ
непониманіе значенія роли того и другого. Обязанность городового не
только смотрѣть за внѣшнимъ порядкомъ, но и затыкать ротъ каждому,
кто пожелаетъ сказать живое слово, улавливать непочтительныя отно-
шенія къ властямъ предержащимъ, а господинъ Ваховскій стремится
упорядочить наши словопренія, дабы всѣ могли высказаться вполнѣ, и
ни одна мысль, ни одно наше слово нѳ пропали бы для міра. Харак-
теръ дѣятельности этихъ двухъ лицъ мнѣ представляется діаметрально
— 522 —
противоположнымъ. Городовой дѣйствуетъ согласно инструкціямъ на-
чальства, Ваховскій же—по собственной иниціативѣ. Первый за усерд-
ную службу получаетъ поощреніе отъ начальства, второго преслѣдуютъ
и начальство, и общество. Конечно, для господина Ваховскаго это не
вредно, — оно сдѣлаетъ его нечувствительнымъ къ превратностямъ
судьбы... Вотъ еще какое различіе я нахожу въ дѣятельности этихъ
двухъ личностей: городового заботитъ одна мысль «хватать и не пу-
щать», у Ваховскаго нѣсколько болѣе сложный образъ мыслей: принципы
и идеалы, которые мы только что научились формулировать, Ваховскій
проводитъ въ жизнь уже съ самаго начала своей дѣятельности.
— Правда... правда!—кричали нѣкоторые, хлопали же всѣ, кромѣ
«Смерча» и княжны Липы.
Причина нападокъ на Ваховскаго, несмотря на множество услугъ,
которыя онъ всегда старался оказать каждому, несмотря на его кри-
стально-чистую общественную дѣятельность, заключалось въ томъ, что
весьма многіе изъ молодежи довольно нетерпимо относились къ тѣмъ,
кто имъ противорѣчилъ, а Ваховскій по многимъ вопросамъ держался
другихъ взглядовъ. .
Нужно, впрочемъ, оговориться: хотя молодежь того времени иной
разъ весьма запальчиво, а подчасъ и заносчиво относилась къ инымъ
мнѣніямъ и взглядамъ, чѣмъ тѣ, которые она исповѣдывала, принимая
пхъ часто на вѣру, безъ критики и провѣрки, но я все же не разъ
была свидѣтельницею и того, что она терпѣливо выслушивала мнѣнія
противоположнаго характера, если только ихъ высказывалъ писатель
или профессоръ, пользовавшійся особенною благосклонностью молодежи.
Правда, подобная отповѣдь дозволялась немногимъ, отвоевавшимъ это
право серьезными общественными заслугами, къ тому же это благора-
зуміе быстро улетучивалось: пылкій темпераментъ молодежи, неуравно-
вѣшенный общественною дисциплиною, молодая, горячая кровь, недо-
статокъ серьезнаго образованія заставляли ее быстро забывать о при-
нятомъ рѣшеніи, внимательно относиться къ чужому мнѣнію.
На этотъ разъ Ваховскій безъ помѣхи высказывалъ то, что ду-
малъ. Онъ тоже кое-чѣмъ недоволенъ въ романѣ, но не берется выяс-
нять ни художественнаго, ни общественнаго его значенія, а желаетъ
только показать, что это произведеніе ничего общаго не имѣетъ съ
пасквилемъ и клеветою на молодое поколѣніе. «Базаровъ»,—доказывалъ
онъ,—«является истиннымъ представителемъ молодого поколѣнія. Онъ
обрисованъ въ романѣ необычайно сильнымъ, можно сказать, мощнымъ
характеромъ, съ непреклонною волею,—ни передъ кѣмъ не виляетъ,
ни у кого не заискиваетъ, смѣло до дерзости говоритъ въ глаза все,
что думаетъ, и притомъ никого нѳ щадитъ, отличается необыкновенною
жизнедѣятельностью, работаетъ неутомимо, двигаетъ науку впередъ, не
— 523 —
любитъ загребать жаръ чужими руками, но, при выдающейся силѣ своего
ума и характера, Базаровъ отличается сатанинскою гордостью и о себѣ
самомъ самаго высокаго мнѣнія. Хотя онъ обладаетъ весьма крупнымъ
и оригинальнымъ умомъ, но вслѣдствіе своей самонадѣянности, этого
характернаго грѣшка молодежи, нерѣдко высказываетъ незрѣлыя мысли.
Всѣ остальныя лица, выведенныя въ романѣ, стоятъ несравненно ниже
Базарова по своей работоспособности, по своему закалу, уму и харак-
теру. Какъ жѳ можно говорить, что въ лицѣ Базарова Тургеневъ осмѣялъ
молодое поколѣніе, когда, наоборотъ, онъ показалъ въ немъ рѣдкія до-
стоинства? Въ немъ сгруппированы наиболѣе характерныя стремленія,
симпатіи и антипатіи молодого поколѣнія: онъ серьезно изучаетъ меди-
цину и естественныя науки, ботанизируетъ, рѣжетъ лягушекъ, работаетъ
съ микроскопомъ, не признаетъ авторитетовъ, издѣвается, иногда даже
невпопадъ, надъ проявленіями романтизма, отрицаетъ искусство и
поэзію, находитъ, что химикъ въ двадцать разъ полезнѣе всякаго поэта,
что Рафаэль гроша мѣднаго не стоитъ, признаетъ только то, что полезно,
чрезвычайно скептически относится къ старому поколѣнію. Базаровъ,
можно сказать, фотографически вѣрно списанъ съ молодого поколѣнія...
Что жѳ касается шампанскаго, къ которому онъ питаетъ большую склон-
ность, и другихъ его качествъ, напр., его отношеній къ женщинамъ,
то въ тѣхъ кругахъ, гдѣ мы съ вами вращаемся, мы дѣйствительно не
встрѣчаемъ въ молодежи этихъ слабостей. Но, господа, простите... вы
еще такъ мало знаете жизнь и ѳя соблазны... такъ мало знаете самихъ
себя!... Можете ли вы ручаться, что если бы васъ стали усердно уго-
щать шампанскимъ, можетъ быть, оно кому-нибудь изъ васъ и при-
шлось бы по вкусу? Базаровъ не всегда послѣдователенъ: онъ съ пре-
зрѣніемъ отзывается о женщинахъ, а затѣмъ самъ влюбляется. Такою
непослѣдовательностью грѣшитъ большинство молодыхъ людей. Го-
спода! передъ вами длинная жизнь со всѣми ея соблазнами, подво-
хами и западнями! Неужели каждый изъ васъ можетъ напередъ ру-
чаться за то, что онъ всегда, какъ теперь, будетъ стремиться выбирать
<іебѣ подругу жизни прежде всего для того, чтобы рука объ руку съ
нею работать на общественной нивѣ? Почемъ знать, нѳ падетъ ли ницъ
кто-либо изъ васъ передъ могуществомъ женской красоты и очарованія!
Что же касается дуэли, то, несомнѣнно, что обычай этотъ отжившій и
весьма неумный. Но, осуждая Базарова за дуэль, вы нѳ принимаете въ
разсчетъ разнообразно-сложныхъ положеній, конфликтовъ, въ которые
иногда жизнь ставитъ человѣка. Наконецъ, нужно помнить и то, что
романъ «Отцы и Дѣти», хотя и вышелъ въ свѣтъ только теперь, но,
говорятъ, написанъ уже года три тому назадъ, слѣдовательно, Тургеневъ
работалъ надъ нимъ въ то время, когда типъ представителя молодого
поколѣнія еще не настолько опредѣлился, какъ теперь».
— 524 —
— Какъ ни обѣляйте Базарова,—возразилъ Петровскій,—такимъ,
какимъ онъ выставленъ, онъ оказывается порядочною дрянью: человѣ-
комъ жесткимъ, который не умѣетъ ни къ кому отнестись сердечно. У него
даже достаетъ наглости сказать, что «свобода, о которой хлопочетъ пра-
вительство, едва ли пойдетъ намъ въ прокъ, потому что мужикъ нашъ
радъ самъ себя обокрасть, чтобы только напиться дурману въ кабакѣ».
Ну, скажите пожалуйста, кто изъ молодежи способенъ сказать такую
пошлость?
— Антипатичность Базарова,—доказывала Очковская, — прояв-
ляется въ особенно отталкивающемъ видѣ тогда, когда дѣло касается
его отношеній къ безобиднымъ старикамъ-родителямъ, любящимъ его
всѣмъ сердцемъ. Но вѣдь вы, въ ѳтой самой комнатѣ, нѳ разъ называли
сентиментальною пошлостью всякое проявленіе нѣжныхъ чувствъ къ
родителямъ! Развѣ вы не проповѣдуете постоянно, что нужно по-
рвать со всѣмъ прошлымъ и прежде всего съ папашами и мамашами?
При этомъ вы не исключаете даже такихъ родителей, которые не мѣ-
шаютъ своимъ дѣтямъ жить и учиться... Будьте же справедливы, со-
знайтесь, что этою чертою характера вы сильно напоминаете Базарова!
Но я тоже нахожу, что въ остальномъ Тургеневъ все-таки клевещетъ
на молодое поколѣніе: Базаровъ насмѣшливо, высокомѣрно, жестоко, съ
презрѣніемъ и изрѣдка развѣ только снисходительно относится даже къ
своему другу, никого не любитъ, ничего не признаетъ, даже своего на-
рода. Это, конечно, возмутительная клевета на молодое поколѣніе. Боль-
шая часть молодежи, съ которою мнѣ приходилось сталкиваться, безко-
рыстные, превосходные друзья, сердечные товарищи, готовые отдать
всю кровь своего сердца для блага и просвѣщенія народа!
Хотя при дальнѣйшемъ разборѣ романа многіе соглашались, что
«отцы» являются у Тургенева не въ авантажѣ, обрисованы людьми не-
развитыми, дряблыми и безвольными, и даже болѣе умный изъ нихъ,
дядя Аркадія, выставленъ совершеннымъ баричемъ, который все время
тратитъ на уходъ за своей великолѣпной особой, тѣмъ не менѣе все-
таки присутствующіе рѣшили, что Тургеневъ съ большею симпатіею
относится въ этомъ романѣ къ старому поколѣнію,- чѣмъ къ молодому,
и называли его ренегатомъ, такъ какъ онъ, по ихъ мнѣнію, изъ про-
грессивнаго лагеря перешелъ въ реакціонный.
Въ то время, какъ княжна Липа съ нѣкоторыми другими приня-
лись составлять протестъ Тургеневу, который, кажется, совсѣмъ не былъ
ему отправленъ, началось обычное веселье. На этотъ разъ всѣ такъ
устали къ тремъ часамъ, когда расходиться считалось еще слишкомъ
преждевременнымъ, что затѣяли игру въ «оракула». Тотъ, кто исполнялъ
эту роль, садился съ завязанными глазами на стулъ посреди комнаты,
и къ нему, одинъ за другимъ, подходили и клали руку на его голову.
— 525 —
При этомъ кто-нибудь спрашивалъ его, что будетъ съ особою, рука ко-
торой покоится на его головѣ. Говорить о томъ, что сердце означенной
особы пламенѣетъ безумною страстью, что тотъ или другой умираетъ
отъ ея равнодушія, что она выйдетъ замужъ за того-то, казалось въ то
время слишкомъ личнымъ, а потому даже и въ такой игрѣ старались
представить общую картину будущаго строя общества и указывали на
роль, которую будетъ играть въ немъ личность, желающая услышать
предсказаніе оракула. Остроумію и фантазіи предоставлялся при этомъ
полный просторъ, но то и другое встрѣчалось не часто.
Завязанные глаза и то, что это было простою забавою, не мѣшали
произносить длинныя рѣчи. Одинъ молодой человѣкъ, исполнявшій роль
«оракула», набросалъ въ своей рѣчи картину теперешней деревни съ убо-
гими, курными, полуразвалившимися избенками. Ея единственная улица—
грязная, топкая лужа, съ барахтающимися свиньями; по ней проходитъ
жалкій, малорослый скотъ, перебѣгаютъ босоногіе деревенскіе ребята-за-
морыши, двигаются оборванные, съ изнуренными лицами крестьяне. Черезъ
30 лѣтъ все преображается. Это уже значительный поселокъ съ нѣсколь-
кими широкими, прекрасно вымощенными улицами, съ уютными кресть-
янскими жилищами, ,съ большими садами, въ которыхъ высятся фрукто-
выя деревья, а на клумбахъ пестрѣютъ цвѣты. Позади деревни тянутся
поля, прекрасно обработанныя по новѣйшимъ способамъ. Внутренняя об-
становка деревенскихъ жилищъ, какъ и ихъ внѣшность, вполнѣ соотвѣт-
ствуетъ требованіямъ культуры: въ каждомъ домикѣ нѣсколько комнатъ,
простенькая, но чистая мебель, по стѣнамъ—портреты великихъ людей
и полки съ книгами. Среди деревни три громадные дома-дворцы, но
безъ всякихъ безполезныхъ архитектурныхъ украшеній, съ высокими
залами, съ огромными окнами, дающими свободный доступъ солнцу и
воздуху. Одно изъ этихъ зданій-дворцовъ—школа для дѣтей младшаго
возраста, другое—для дѣтей средняго возраста, третье—университетъ.
«Да-съ, господа, университетъ, настоящій университетъ! Черезъ 30 лѣтъ
не только въ большихъ и малыхъ городахъ Россіи, но и въ деревняхъ
съ значительнымъ населеніемъ будутъ свои университеты. Они будутъ
отличаться отъ теперешнихъ несравненно лучшимъ составомъ профессо-
ровъ, и лекціи въ нихъ будутъ читаться исключительно по вечерамъ.
Всѣ различія между сословіями будутъ стерты къ этому времени: не
будетъ ни господъ, ни крестьянъ, ни баръ-паразитовъ, ничего недѣлаю-
щихъ, а только услаждающихъ себя, ни людей, трудящихся до исто-
щенія, ни нищихъ, ни безграмотныхъ. Взрослое населеніе, мужчины и
женщины, днемъ на полевыхъ работахъ, разумѣется, сообразно съ си-
лами каждаго, а вечеромъ всѣ отправляются въ университетъ на лекціи.
Нѳ будетъ сословныхъ перегородокъ, нѳ будетъ и рѣзкаго различія въ
одеждѣ: всѣ ' одѣты просто, но чисто и соотвѣтственно съ временемъ
— 526 —
года. На лицахъ—ни слѣда унынія и забитости: всѣ бодры, веселы,
оживлены. Среди взрослаго населенія только одна изъ женщинъ отли-
чается отъ другихъ, и то лишь тѣмъ, что на сѣдыхъ ея локонахъ (я
говорю объ особѣ, рука которой покоится на моей головѣ) красуется
вѣнокъ изъ чудныхъ розъ: трогатѳльйый подарокъ воспитываемыхъ ею
дѣтей. Тогда это будетъ уже старѣющая, но, несмотря на это, все еще
прелестная матрона: она окружена громадною ватагою веселыхъ, здо-
ровыхъ, краснощекихъ дѣтишекъ, съ которыми она отправляется къ
озеру, чтобы приглядѣть за малышами во время купанья».
Хотя картина близкаго будущаго русской деревни была набросана
«оракуломъ» наивно до ребячества, но, судя по горячимъ апплодисмен-
тамъ, она, очевидно, понравилась присутствующимъ. Ваховскій же съ
хохотомъ кричалъ ему:—Браво, браво! Вотъ она прирожденная тяга
къ эстетикѣ,—говорилъ онъ.—Даже такой отрицатель ея, какъ Б., на-
шелъ необходимымъ украсить будущіе сады крестьянъ цвѣточками, а
для матроны нѳ пожалѣлъ и вѣнка изъ чудныхъ розъ! Хотя далеко не
такъ скоро, какъ вы мечтаете, мои молодые друзья, но, несомнѣнно,
лѣтъ черезъ 30 произойдутъ большія перемѣны на нашей родинѣ.
Очень сомнѣваюсь, что къ этому времени вы добьетесь братства и ра-
венства, не разсчитываю я и на деревенскіе университеты, но надѣюсь,
что матеріальное положеніе народа чрезвычайно улучшится, нѳ сомнѣ-
ваюсь и въ томъ, что къ тому времени нѳ будетъ уже ни одного без-
грамотнаго. Добьемся мы, конечно, лѣтъ черезъ тридцать и иной формы
правленія, когда станетъ легче жить русскому народу, усилится движеніе
во всѣхъ сферахъ общественной дѣятельности. Эти перемѣны произойдутъ
прежде всего отъ того, что даже люди, нѳ особенно гуманные отъ при-
роды, поймутъ, наконецъ, что ихъ личная выгода, ихъ интересы тѣсно
связаны съ выгодами и интересами ближнихъ, и всѣ ревностно при-
мутся работать на пользу просвѣщенія народа и для его матеріальнаго
благополучія. И это будетъ имѣть громадное вліяніе на обновленіе всѣхъ
условій нашей жизни! Но даже и въ томъ случаѣ, если бы осуществи-
лись всѣ ваши мечты, у человѣка останется свой собственный уголокъ
въ сердцѣ, гдѣ онъ будетъ прятать свои лучшія сокровища: любовь къ
природѣ и красотѣ. И вы, господа-нигилисты, можете отрицать все, что
угодно, можете съ головой уйти въ общественную дѣятельность, а при-
детъ время, и вы, какъ и всѣ остальные смертные, будете увлекаться,
любить, ненавидѣть, ревновать...
— Передохните, господинъ словесникъ! Передохните!—закричалъ
ему медикъ Прохоровъ.—Какъ врачъ, прописываю вамъ по утрамъ хо-
лодныя души!..
Ваховскій со смѣхомъ отвѣчалъ, что не послѣдуетъ его пред-
писанію, «ибо до конца своихъ дней желаетъ сохранить огонь въ крови».
— 527 —
Публика начала уговаривать Очковскую исполнить роль «оракула»,
но она наотрѣзъ отказалась. Съ тою же просьбою обратились къ
«Смерчу». Онъ сейчасъ же усѣлся на стулъ со словами: «Я никогда
нѳ ломаюсь, какъ прочіе». (Язвительный намекъ на Очковскую). Когда,
ему завязали глаза, одна изъ дамъ положила ему на голову руку
Очковской. Онъ вздрогнулъ и началъ свою рѣчь прерывающимся отъ
волненія голосомъ: «Вамъ извѣстно, господа, что въ настоящее время
только что изобрѣтенъ новый способъ выводить цыплятъ, хотя и изъ
яицъ, но безъ курицы, съ помощью нагрѣтаго воздуха. Одинъ опытный
сельскій хозяинъ говорилъ мнѣ, что это открытіе произведетъ огромный
переворотъ въ сельскомъ хозяйствѣ, я же полагаю, что это поведетъ
въ близкомъ будущемъ даже къ перевороту во всемъ человѣчествѣ. По-
думайте сами: если начали выводить цыплятъ, то со временемъ, и, по
всей вѣроятности, очень скоро, могутъ додуматься до того, какъ чисто
механическимъ путемъ, но, конечно, съ болѣе усовершенствованными
и сложными приспособленіями, чѣмъ это дѣлается относительно цыплятъ,
начнутъ увеличивать населеніе. И вотъ тогда уже всѣ золотушные сея-
тименты относительно страстной любви между полами падутъ сами со-
бой. Долженъ сознаться, я съ грустью думаю о положеніи личности,
рука которой, если не ошибаюсь, лежитъ на моѳй головѣ. Хотя она бу-
детъ тогда, увы, уже весьма, весьма престарѣлою особою, вѣроятно,
безъ единаго зуба -и безъ единаго волоса, но, конечно, даже и тогда
она всѳ же будетъ вздыхать о страстной любви, навсегда утраченной
и для нея лично, и для всего человѣчества».
Раздался неудержимый хохотъ: то одинъ, то другой собирался что-
то возразить, но нѳ могъ выговорить ни слова отъ душившаго смѣха.
Общій хохотъ и фырканье стихали на мгновеніе, но возобновлялись
снова и снова Эта рѣчь, сказанная серьезно, а подъ конецъ даже съ
какимъ-то злорадствомъ и угрозою въ голосѣ, предназначалась Очков-
ской, въ которую такъ отчаянно-безнадежно, такъ безумно влюбился этотъ
безпощадный отрицатель страстныхъ чувствъ. Я взглянула на «Смерча»,
который уже стоялъ въ сторонкѣ, потупившись, съ трясущимися ру-
ками, съ нервно скривившимися губами,—и у меня болѣзненно сжалось
сердце. Я уже на первыхъ вечеринкахъ слышала, что у него чахотка.
Затѣмъ я нѳ видала его болѣе мѣсяца и замѣтила, что съ тѣхъ поръ
его болѣзнь сдѣлала большіе успѣхи: онъ сильно исхудалъ, щеки прова-
лились, красныя пятна покрывали его выдававшіяся скулы. Вѣроятно,
рука объ руку съ прогрессирующею болѣзнью, каждая капля крови этого
несчастнаго юноши была отравлена ядомъ нераздѣленной любви. Мѣ-
сяца черезъ два послѣ этого, когда я уже жила въ деревнѣ, сестры пи •
сади мнѣ, что «Смерчъ» простудился, схватилъ воспаленіе легкихъ и
умеръ въ больницѣ.
— 528 —
На другой день послѣ вечеринки Вѣра Корецкая вернулась съ
урока раньше обыкновеннаго и заявила, что ей крайне необходимо взять
свою книгу у Петровскаго, носившаго кличку «Экзаменатора», и совѣ-
тывала мнѣ прогуляться съ нею къ нему, увѣряя, что въ такое время
мы не застанемъ его дома.
Намъ отворила дверь дѣвочка лѣтъ 12-ти со словами: «Вы вѣрно
одна изъ «сестеръ», къ которымъ ходитъ нашъ Петруша?» Вѣра под-
твердила ея догадку, и къ намъ въ ту же минуту вышли: дѣвочка лѣтъ
11 и пожилая женщина въ передникѣ, съ засученными рукавами, мать
обѣихъ дѣвочекъ и квартирная хозяйка Петровскаго. Она, какъ мы
узнали черезъ нѣсколько минутъ, была женщиною безъ всякихъ средствъ,
вдовою бѣднаго чиновника, и сама выполняла обязанности кухарки.
Она умоляла насъ нѳ только войти въ комнату «Петруши», но и на-
питься съ ними чаю. «Всѣ, у кого бываетъ нашъ Петруша, намъ самые
близкіе люди»,—съ чувствомъ говорила она. Вѣра спросила ее, не род-
ственница ли она Петровскаго. Оказалось, что она совсѣмъ чужая ему,
знаетъ его лишь съ тѣхъ поръ, когда онъ сдѣлался ея жильцомъ, во
она любитъ его, какъ родного сына, а онъ, по ея словамъ, дѣлаетъ для
нея гораздо больше, чѣмъ дѣлаютъ сыновья для своихъ родныхъ мате-
рей. При этомъ она ввела насъ въ комнату Петровскаго. Вѣра съ удив-
леніемъ спросила, какъ онъ можетъ жить и заниматься въ такой кро-
хотной, полутемной кануркѣ. Хозяйка разсказала намъ слѣдующее. Она
сдала ему въ наймы лучшую, самую большую комнату въ своей квар-
тирѣ, въ которой онъ и поселился. Но когда онъ прожилъ у нихъ нѣ-
сколько дней и увидалъ, что обѣ ея дочери занимались въ полутемной
комнатѣ, а третья служитъ спальнею и столовою для всей семьи (квар-
тира состояла всего изъ трехъ комнатъ), онъ настоялъ, чтобы она пе-
реселила своихъ дочерей въ его комнату, а самъ перешелъ въ полутем-
ную, на томъ, яко бы, основаніи, что днемъ его никогда почти нѳ бы-
ваетъ дома, а при искусственномъ освѣщеніи все равно, въ какой ком-
натѣ заниматься. Эту комнатюрку, занимаемую Петровскимъ, хозяйка
считала настолько плохою, что не находила даже возможнымъ сдавать ее
въ наемъ. Когда Петровскій занялъ ее, она обрадовалась этому и на-
значила за нее плату на половину меньше той, которую онъ условился
платить ей за хорошую комнату, но онъ нѳ согласился на это и продол-
жаетъ ей платить за эту плохую комнату по условленной цѣнѣ, какъ
за первую имъ нанятую. Но этого мало: младшую дочь хозяйки Петро-
вскій приготовилъ въ первый классъ женскаго училища для приходя-
щихъ, въ которомъ обучалась и старшая ея дѣвочка, до сихъ поръ,
почти ежедневно, слѣдитъ за занятіями ея обѣихъ дочерей, объясняетъ
имъ все, чего онѣ не понимаютъ, снабжаетъ ихъ книгами для чтенія
и провѣряетъ, читаютъ ли онѣ ихъ. Хозяйка, когда стала передавать
— 529 —
намъ о томъ, какъ Петровскій приходитъ ей на помощь рѣшительно во
всемъ,—не выдержала, и закончила свой разсказъ, обливаясь слезами.
Она по бѣдности можетъ лишь очень маленькое жалованье платить двор-
нику, который вслѣдствіе этого небрежно выполняетъ свои обязанности.
И вотъ, когда необходимо, Петруша нарубитъ ей дровъ, даже помои
вынесетъ, рѣшительно ничѣмъ не брезгаетъ. «А когда мнѣ дѣлается со-
вѣстно, что онъ работаетъ, какъ чернорабочій, да еще безплатно, онъ
меня же еще бранитъ на чемъ свѣтъ».
Затѣмъ хозяйка выдвинула ящикъ его письменнаго стола и пока-
зала намъ объявленіе, крупно написанное рукою Петровскаго на цѣломъ
листѣ, которое онъ, когда уходитъ изъ дому, прикрѣпляетъ на видномъ
мѣстѣ, чтобы каждый, приходящій къ нему, могъ его прочесть. Объ-
явленіе гласило: «папиросы въ столѣ, чай, сахаръ и булки въ комодѣ,
неимущіе могутъ всѣмъ пользоваться безпрепятственно». И пользуются
такъ,—говорила хозяйка,—что ему, бѣдненькому, часто самому не
остается для другого дня. Вотъ потому-то она, по уходѣ его, когда
знаетъ, какъ теперь, что у него припасовъ осталось немного, а до по-
лучки денегъ еще далеко, потихоньку отъ него и прячетъ въ столъ его объ-
явленіе.
Этотъ разсказъ просто поразилъ меня. Я и представить себѣ не
могла, что «Экзаменаторъ», безцеремонно навязывающій свои знанія,
столь дерзко высказывающій въ глаза всѣмъ нелестныя мнѣнія, эта
бочка, точно порохомъ набитая идеями и фразами, которыя онъ разбра-
сывалъ, не обращая вниманія на то, какъ это подчасъ дико, комично и
непріятно для другихъ, могъ быть такою прекрасною личностью. Но мнѣ
скоро пришлось убѣдиться въ томъ же и относительно многихъ другихъ
молодыхъ людей обоего пола: несмотря на то, что они, какъ и Петров-
скій, выражали свои мысли и взгляды весьма фразисто, они, какъ и
онъ, оказывались альтруистами, людьми, у которыхъ слово нѳ расходится
съ дѣломъ. Можетъ быть, молодежь того времени потому такъ и склонна
была къ высокопарнымъ выраженіямъ, что съ фразами изъ гражданскаго
и общественнаго лексикона многіе тогда только что познакомились.
Какъ бы то ни было, но я на дѣлѣ нерѣдко убѣждалась въ томъ,
что для многихъ высказываемое торжественно и искусственно было не
голыми догматами катехизиса 60-хъ годовъ, а жизненными идеалами,
всосавшимися въ плоть и кровь, овладѣвшими* ихъ сердцами и всѣми
помыслами.
Воспоминанія
34
— 530 —
ГЛАВА XIX.
Раздѣлъ семейнаго имущества.
Положеніе членовъ моей семьи послѣ крестьянской реформы.—Второй бракъ
моей сестры.—Ея мужъ П. П. Лаговскій.
Прежде чѣмъ описывать мое пребываніе въ деревнѣ, я должна
сказать хотя нѣсколько словъ о судьбѣ членовъ моей семьи послѣ уни-
чтоженія крѣпостного права, съ которыми я познакомила читателей въ
первыхъ очеркахъ этой книги.
Года за два до окончанія мною институтскаго курса, моя мать
переѣхала въ Бухоново, имѣніе своего брата, которымъ она управляла.
Что же касается своего собственнаго помѣстья —Погорѣлое, то, поста-
вивъ въ нѳмъ хозяйство весьма разумно и добропорядочно, она въ
1861 г. поселила въ нашемъ домѣ своего старшаго сына, моего брата
Андрея, который въ это время былъ уже женатъ и оставилъ военную
службу. Матушка нѳ пожелала жить съ молодыми и какъ только они
переѣхали въ Погорѣлое, она немедленно и навсегда переселилась въ
Бухоново, выстроивъ въ немъ для себя хибарку на скорую руку. Я
такъ называю ея жилище потому, что его нельзя было считать ни до-
момъ, ни хатой: оно состояло изъ двухъ крестьянскихъ - избъ, раздѣ-
ленныхъ сѣнями, въ углубленіи которыхъ была устроена крошечная
кухонька. Въ каждой изъ этихъ избъ было по одной комнатѣ, раздѣ-
ленной перегородкой, нѳ доходящей до потолка. Такимъ образомъ, въ
домѣ было двѣ комнаты или четыре клѣтушки. Для обстановки своего
новаго жилья матушка взяла изъ Погорѣлаго все, что было тамъ не-
нужнаго и поломаннаго и за негодностью свалено въ сарай. Всю эгу
мебель она приказала деревенскому плотнику скрѣпить и склеить, об-
ставила ею свои новыя четыре клѣтушки, и въ такой убогой обста-
новкѣ провела еще болѣе четверти вѣка до самой своей кончины. Она
не только мирилась съ этою обстановкою, но находила еѳ еще слиш-
комъ хорошею для себя. Въ томъ, что она такъ убого устроилась на
своемъ новомъ пепелищѣ, когда имѣла полное нравственное право,
даже безъ ущерба для семьи своего сына, обставить себя болѣе ком-
фортабельно, нѳ только сказывалась ея привычка къ простотѣ, но и
врожденная гордость и нѣкоторое тщеславіе, которое хотя она и скры-
вала, все же жило въ ней. Оставшееся ей послѣ смерти мужа жал-
кое, небольшое имѣніе Погорѣлое, обремененное большими долгами, ода
превратила въ благоустроенное помѣстье. Правда, она нѳ увеличила
размѣра ѳго прикупкою новыхъ земель; его величина оставалась прибли-
— 531 —
зитѳльно такою же, какъ была тогда, когда матушка принялась за хо-
зяйство , но она болѣе, чѣмъ въ два раза, увеличила запашку, усилила
производительность земли, запаслась надлежащимъ количествомъ скота
поддерживала необходимыя сельско-хозяйственныя постройки, однимъ
словомъ, подняла цѣнность имѣнія во много разъ противъ прежняго. Въ
тотъ моментъ, когда она поселила въ этомъ имѣніи своего женатаго
сына, оно вполнѣ могло прокормить семью помѣщика, но, конечно
если бы только новый хозяинъ, какъ и матушка, продолжалъ отдавать
хозяйству всѣ свои силы и жилъ такъ жѳ скромно, какъ и она.
Несмотря на то, что, благодаря неусыпному труду матушки, хо-
зяйство въ Погорѣломъ было доведено до прекраснаго состоянія, не-
смотря на законъ, по которому она имѣла право получить изъ него
свою вдовью часть, она отказалась отъ всего, ничего не взяла изъ
его амбаровъ, наполненныхъ зерномъ, ни со скотнаго двора, чтобы на-
чать новое хозяйство въ Бухоновѣ. Она работала только для дѣтей, и
изъ нажитаго ею для нихъ она не хотѣла ничѣмъ пользоваться для
себя лично. Въ Бухоновѣ она продолжала работать такъ же неутомимо,
какъ и въ Погорѣломъ, чтобы отблагодарить своего брата за его до-
вѣріе и доброту къ ней. Программа ея жизни въ будущемъ состояла въ
томъ, чтобы и въ Бухоновѣ ничѣмъ нѳ пользоваться въ имѣніи, а только
скромно поддерживать имъ свое существованіе. Она имѣла въ виду прежде
всего увеличить цѣнность братнинаго имѣнія и достигла этого вполнѣ.
Однако, рѣдкое безкорыстіе, справедливое отношеніе, какъ къ по-
мѣщикамъ. такъ и къ крестьянамъ, умѣнье безпристрастно улаживать
ссоры и недоразумѣнія сосѣдей, когда тѣ прибѣгали къ ея содѣйствію,
что случалось весьма нерѣдко въ виду глубокаго уваженія, пріобрѣтен-
наго ею, наконецъ, даже преклоненіе передъ идеалами 60-хъ годовъ и
искреннее сочувствіе освобожденію крестьянъ, ничто не мѣшало ей,
хотя и несравненно рѣже, чѣмъ прежде, все же проявлять иногда
чисто крѣпостническій произволъ по отношенію къ роднымъ дѣ-
тямъ, несмотря на то, что тѣ уже выросли, а нѣкоторые изъ нихъ
имѣли даже собственныхъ дѣтей. До конца своихъ дней сохранила ма-
тушка безумную любовь къ своему первенцу, которая, когда дѣло ка-
салось его интересовъ, заставляла ее быть весьма несправедливою къ
остальнымъ своимъ дѣтямъ.
Одинъ почтенный человѣкъ, любимый всѣми членами моей семьи,
питавшій къ матушкѣ глубочайшее уваженіе и прекрасно знавшій, какъ
та и другая черта ѳя характера подчасъ тяжело отзывались на насъ,,
ея дѣтяхъ, обыкновенно говаривалъ намъ: «вѣдь не будь этого, Але-
ксандра Степановна по своей жизни и по своему достойному поведенію
могла бы считаться святою... Недаромъ она сама такъ часто повто-
ряетъ: «одинъ Богъ безъ грѣхаі»
34'
— 532 -
Нужно замѣтить, что проявленію произвола ея родительской
власти мы, ея дѣти, отчасти помогали сами, такъ какъ, даже тѣ изъ
насъ, которые по обычному выраженію матушки «фордыбачили», т. е.
смѣло говорили ей въ глаза то, что, по ея мнѣнію, обязаны были
оставлять про себя, всѳтаки исполняли почти всѣ ея требованія, если
даже онѣ шли въ разрѣзъ съ собственными нашими желаніями.- Это,
вѣроятно, можно объяснить тѣмъ, что, несмотря на наши современные
взгляды, прежніе навыки, изъ числа которыхъ подчиненіе родительскому
авторитету занимало первое мѣсто, были прочно привиты намъ. Къ
тому жѳ у матушки, пока она окончательно нѳ одряхлѣла, были на
рѣдкость сильный характеръ и твердая воля, и противиться ѳй мы были
нѳ въ силахъ.
Однимъ изъ наиболѣе поразительныхъ актовъ ея самоуправства и
несправедливости по отношенію къ взрослымъ дѣтямъ былъ раздѣлъ на-
шего достоянія въ концѣ 1861 г. Она рѣшила раздѣлить наше родовое
имѣніе не по закону, существующему въ Россіи, а по своему усмотрѣнію.
Такое желаніе явилось у нея потому, что своему любимому сыну
Андрею она желала передать въ полную и неотъемлемую собственность
все наше родовое достояніе вмѣстѣ съ домомъ и со всею землею. При
этомъ она нѳ задумывалась даже надъ тѣмъ, что такими жѳ законными
наслѣдниками родового имѣнія, какъ старшій ея сынъ Андрей, оказы-
вались и другой ѳя сынъ Захаръ, и насъ три сестры, изъ которыхъ я
нѳ была еще совершеннолѣтней, а во время этого раздѣла сидѣла
на школьной скамейкѣ. Моя старшая сестра Нюта только что разош-
лась навсегда съ мужемъ по второму браку и осталась безъ всякихъ,
средствъ къ жизни съ невозвратно погибшимъ здоровьемъ, сестра жѳ
Саша жила въ губернскомъ городѣ С. и существовала исключительно,
частными уроками.
По мнѣнію матушки, ея сыну Зарѣ нѳ слѣдовало вовсе являться
сонаслѣдникомъ при раздѣлѣ родового имущества, такъ какъ онъ вла-
дѣлъ имѣніемъ, доставшимся ему по завѣщанію отъ дяди Макса. Но это
имѣніе, состоявшее изъ 200 десятинъ черезполосной земли, представляло
или болото, или значительные земельные участки, давно остававшіеся безъ
обработки. Незадолго до раздѣла нашего родового имѣнія, матушка, па
просьбѣ Зари, предлагала вновь поселившемуся въ тѣхъ краяхъ помѣ-
щику, желавшему расширить свое владѣніе, купить землю ѳя сына всего-
на всего за 500 р., но онъ давалъ лишь половину,—и продажа не со-
стоялась.
И такъ, несмотря на то, что матушка прекрасно знала ничтожную
пѣнность Заринаго наслѣдства, она находила, что разъ онъ владѣетъ,
хотя незначительнымъ имѣніемъ, онъ нѳ имѣетъ уже нравственнаго-
права стремиться къ полученію своей законной части изъ родового по-
— 533 —
мѣстья. Эту мысль, какъ и другіе свои взгляды на право наслѣдства,
она впервые высказала во время оригинальнаго дѣлежа нашего родового
имущества, произведеннаго ею непосредственно, безъ участія посторон-
нихъ лицъ, а тѣмъ болѣе какихъ бы то ни было судейскихъ властей.
Единственнымъ наслѣдникомъ родового помѣстья, доказывала она,
долженъ быть Андрюша и потому, что онъ уже живетъ въ этомъ имѣніи,
которое она нѳ желаетъ дробить на части; наконецъ, онъ, Андрюша,
одинъ изъ всѣхъ ея дѣтей женатъ, имѣетъ собственную семью и мо-
жетъ немедленно приняться за хозяйство, что было крайне необхо-
димо. Зарѣ ничего не нужно изъ Погорѣлаго, убѣждала она, такъ
какъ онъ получилъ мѣсто съ вполнѣ достаточнымъ для его потребностей
вознагражденіемъ.
Матушка совсѣмъ нѳ принимала въ разсчетъ ни того, что Заря
всегда могъ жениться, ни того, что онъ былъ человѣкомъ крайне
вспыльчивымъ, безукоризненно честнымъ и принципіальнымъ, слѣдова-
тельно легко могъ потерять мѣсто.
По объясненію матушки, въ дѣлѣ раздѣла родового имущества
юна не желала поступать по писаннымъ законамъ, потому что лучше
всѣхъ законовъ въ мірѣ знаетъ, кому изъ ея дѣтей что нужно. При
этомъ она прибавляла, что глубоко убѣждена въ томъ, что ея дѣти да-
дутъ честное слово свято подчиниться ея волѣ, не откажутся и впо-
слѣдствіи, когда я, младшая въ семьѣ, приду въ совершеннолѣтіе, безъ
взаимныхъ споровъ и дрязгъ подписать надлежащія бумаги; она твердо
вѣрила въ это потому, что «она вѣдь давала своимъ дѣтямъ не рыночное
воспитаніе, и они вышли людьми образованными». Такъ разсчитывала
она и на томъ основаніи, что Погорѣлое создано ею изъ ничего, слѣдо-
вательно, это имѣніе—ѳя собственность, плодъ ея трудовъ, а пріобрѣ-
тенное своимъ трудомъ каждый можетъ отдать, кому пожелаетъ.
Матушка правильно поняла характеръ своихъ дѣтей: ни у кого
изъ нихъ нѳ явилось и мысли оспаривать ея волю; хотя на этотъ разъ
она поступила съ ужасающею несправедливостью и вызвала съ ихъ
стороны кое-какія непріятныя для себя возраженія, тѣмъ не менѣе ея
желаніе было свято выполнено.
Разскажу по порядку, какъ произошло это замѣчательное семей-
ное событіе; я въ ѳто время находилась еще въ стѣнахъ института и
узнала о немъ отъ присутствовавшихъ уже послѣ того, какъ возврати-
лась въ нашъ родовой домъ.
Братъ Заря нашелъ нужнымъ со всѣми подробностями ознакомить
меня съ тѣмъ, какъ происходило это дѣло, отчасти потому, что я всѳ
равно отъ кого-нибудь услышу о немъ, оно могло дойти до меня въ
-искаженномъ видѣ, и я могла получить неправильное понятіе о роли,
какъ его, Зари, такъ и остальныхъ членовъ нашей семьи при этомъ
— 534 —
дѣлежѣ. Но прежде всего онъ рѣшился все разсказать мнѣ для того,
чтобы этотъ поступокъ матушки нѳ заставилъ меня когда-нибудь осуждать
ее за него. Правда, она поступила весьма несправедливо,—говорилъ
Заря,—но у насъ всѣхъ, ея дѣтей, несравненно больше недостатковъ,
чѣмъ у нея, къ тому же мы не должны забывать, что она всю жизнь
билась для насъ, какъ рыба объ ледъ, и то, какія тяжкія лишенія вы-
несла она, чтобы только поставить насъ на ноги.
Чтобы какъ-нибудь невольно не пропустить чего-нибудь существен-
наго при передачѣ мнѣ этого дѣла, онъ просилъ Нюту присутствовать
при его разсказѣ.
Мои братья и Саша (сестра Нюта жила въ это время съ матушкою)
получили однажды письма отъ нея съ просьбою пріѣхать къ ней къ
такому-то дню, съ упоминаніемъ, что она зоветъ ихъ для переговоровъ
о раздѣлѣ нашего родового имущества; она не сообщала при этомъ ни-
какихъ подробностей, хотя раньше объ этомъ никому ничего не го-
ворила.
Когда сестра Саша получила такое письмо, она немедленно отвѣ-
чала, что пріѣхать никакъ не можетъ, такъ какъ это равносильно было
бы потерѣ всѣхъ уроковъ, къ тому же она разъ навсегда заявляетъ,,
что рѣшительно ничего нѳ желаетъ получать изъ родового достоянія: до
сихъ поръ кормилась своимъ трудомъ, такъ же надѣется прокормить себя
и въ будущемъ. При этомъ она проситъ матушку распорядиться ея
частью, какъ это она найдетъ наиболѣе справедливымъ. Это письмо
матушка прочитала вслухъ, когда мой братъ Андрей, сестра Нюта и
Заря находились въ сборѣ въ назначенный ею день. Несмотря на то,
что Заря явился самолично, онъ, выслушавъ письмо Саши, вынулъ и.
передалъ матушкѣ и своѳ собственное письмо къ ней.
Получивъ отъ матушки приглашеніе явиться къ ней, чтобы по-
толковать о раздѣлѣ семейнаго имущества, Заря предполагалъ, что дѣла
по службѣ не дозволятъ ему исполнить это требованіе, а потому и от-
вѣчалъ письмомъ, но затѣмъ, неожиданно для себя, получилъ возмож-
ность явиться лично. Слѣдовательно, въ ту минуту, когда Заря пись-
менно высказывалъ матушкѣ свой взглядъ на раздѣлъ имѣнія, онъ не
зналъ еще, что устраненъ ею отъ наслѣдства. И его письмо тоже ма-
тушка прочла вслухъ. Въ нѳмъ Заря не только отказывался отъ своѳй
законной части въ Погорѣломъ въ пользу трехъ своихъ сестеръ, но
не желалъ получать даже арендную плату за землю, 4 оставшуюся ему
въ наслѣдство отъ дяди, и просилъ ежегодно передавать ее своей кор-
милицѣ, семья которой жила тогда въ страшной бѣдности.
Прочитавъ письмо Зари, матушка отъ волненія долго не могла произ-
нести ни слова. Наконецъ, она сказала: «Да, вы пошли въ отца! Онъ
бы гордился вами!.. Но я не желаю, Заря, дать тебѣ право распоря-
— 535 —
жаться хотя бы и твоею законною частью. Я рѣшила все имѣніе пере-
дать Андрею,—онъ больше всѣхъ васъ нуждается въ немъ. А вамъ
остальнымъ никакого наслѣдства нѳ нужно: ты и Саша имѣете прекрасные
заработки, Нюта будетъ жить со мною, Лиза послѣ окончанія курса
тоже можетъ поселиться у меня или въ семьѣ Андрюши, а не захочетъ
жить ни здѣсь, ни тамъ,—пусть идетъ трудовою дорогой. Ясно, что
имѣніе нужно только Андрею. Тѣмъ нѳ менѣе я поставлю ему въ обя-
занность, чтобы онъ сестрамъ, въ продолженіе трехъ лѣтъ, выплатилъ
2.100 ^рублей, т. ѳ. далъ бы каждой изъ нихъ по 700 рублей.
На это Заря возразилъ ей, что наши законы безобразны прежде
всего потому, что обездоливаютъ самыхъ слабыхъ, то есть женщинъ,
а львиную часть наслѣдства отдаютъ въ руки мужчинъ. «Вы же, ма-
менька, обездоливаете вашихъ дочерей гораздо больше, чѣмъ это дѣлаетъ
законъ. Даже и при моемъ участіи въ наслѣдствѣ, каждая изъ нихъ по
закону могла бы получить вдвое больше, если бы только ихъ достояніе
перевести на деньги, а моя часть, раздѣленная между ними, могла бы
удвоить ихъ маленькій капиталъ, вы же обязываете брата Андрея, ко-
торый, согласно вашей волѣ, одинъ получаетъ все родовое имущество,
выдѣлить сестрамъ лишь по 700 рублей каждой, да и то впродолженіе
трехъ лѣтъ.
— Если ты недоволенъ моимъ рѣшеніемъ, имѣешь законное
право нѳ подчиняться ему. Съ помощью полиціи ты можешь даже вы-
гнать своего родного брата съ. семьею просто на улицу, такъ какъ онъ
безъ твоего дозволенія поселился въ родительскомъ домѣ.
— Я нѳ заслужилъ отъ васъ такого тяжкаго оскорбленія! Мнѣ
горько, что вы обижаете тестеръ, самовольно распоряжаетесь участью
даже младшей сестры, еще несовершеннолѣтней. Вы, наконецъ, забы-
ваете и то, что вмѣстѣ съ вами надъ созданіемъ Погорѣлаго трудилась
и сестра Саша, отдававшая въ имѣніе всѣ свои трудовые гроши. Не
даромъ же она преждевременно состарилась и уже теперь выглядитъ
старухой; Нюта же работать нѳ можетъ и осталась безъ средствъ. Изъ
моего письма вы узнали, что я не претендую на наслѣдство, что я от-
казался отъ родового достоянія, но за сестеръ мнѣ очень обидно... Я
нисколько не сомнѣваюсь въ томъ, что вы сами пожалѣете о вашемъ
распоряженіи, сами будете страдать изъ-за вашей несправедливости.
— Ну, г. проповѣдникъ, кончили вы вашу рѣчь? Я тебѣ вотъ что
скажу, милый другъ: нѳ страдай ты ни за меня, ни за сестеръ. Мнѣ
нужно знать только одно: желаешь ли ты подчиниться моему рѣшенію,
или нѣтъ?
— Долженъ сознаться маменька,—мнѣ стыдно и больно разыгры-
вать роль Пилата... Извольте... подчиняюсь...—И Заря вышелъ и при-
казалъ закладывать лошадей. Однако, долженъ былъ снова войти въ
— 536 —
комнату, гдѣ въ ту минуту сидѣли матушка и Нюта. Хотя она тоже
подчинилась требованію матери, но, издавна затаивъ злобу противъ нея
за насильно навязанный ей бракъ, она всю свою послѣдующую жизнь
то и дѣло срывала сердце, разражаясь упреками по ея адресу, чему
содѣйствовали, какъ ужасающія нѳсчастія, продолжавшія преслѣдо-
вать еѳ, такъ и недостатокъ образованія и ея крайне нервное со-
стояніе.
Когда Заря вошелъ въ комнату, Нюта запальчиво выговаривала
матери: <Для своего любимчика вы готовы съ остальныхъ вашихъ дѣтей
снять послѣднюю рубашку! Вы для него всю жизнь обирали Сашу, от-
давали ее, какъ простую батрачку, то на одно, то на другое мѣсто,
иной разъ для того только, чтобы выплачивать его карточные долги...
Вы нѳ стыдитесь распоряжаться даже состояніемъ вашей младшей до-
чери, которая не можетъ ничего сказать и ничего еще нѳ понимаетъ въ
дѣлахъ. Вы нѳ стыдитесь...	ч
Матушка перебила ее. «Я все тебѣ прощаю: ты жалкое существо...
ты мой крестъ!.. Ты мстишь мнѣ за твой первый бракъ... я виновата,
конечно... Но во второй разъ ты вышла замужъ по собственной волѣ,
по страстной любви... И что же? Вѣдь, пожалуй, не лучше?
Но тутъ обѣ онѣ такъ разрыдались, что выбѣжали изъ комнаты
одна за другою.
Послѣ смерти сумасшедшаго Савельева, перваго мужа Нюты,. она
сдѣлалась крайне болѣзненной и нервной. Прошло уже четыре года
послѣ его смерти, а она не поправлялась и по мѣсяцамъ больная лежала
въ постели. Въ то время въ Калугѣ жила наша кузина, извѣстившая
сестру, что въ ихъ городѣ недавно поселился новый докторъ—Лагов-
скій; онъ лѳчитъ чрезвычайно удачно, и самъ по себѣ человѣкъ весьма
образованный и симпатичный, пріобрѣлъ большую практику и поль-
зуется необыкновенною любовью своихъ паціентовъ. Кузина приглашала
Нюту поселиться у нея и полѳчиться. Сестра воспользовалась ея при-
глашеніемъ: въ деревнѣ ей всѳ опостылѣло, всѳ напоминало несчастную
жизнь съ ненавистнымъ мужемъ, и при томъ она вела съ матушкою
однообразную, тоскливую, уединенную жизнь. Матушка вся была по-
глощена хозяйствомъ, и Нюта проводила весь день одна въ большомъ
пустомъ домѣ.
Лѳченіѳ Лаговскаго дѣйствительно пошло очень успѣшно: сестра
стала замѣтно поправляться. Нѳ прошло и года, какъ докторъ и паціентка
влюбились другъ въ друга. Нютѣ въ то время было года 23, и хотя ея
рѣдкая красота была растрачена въ первомъ бракѣ, но она все-таки,
какъ мнѣ говорили, была тогда еще очень недурна. Нюта * знала, что
Лаговскій пьетъ, но надѣялась, что ѳто пройдетъ съ женитьбою, какъ
онъ въ этомъ клятвенно завѣрялъ еѳ, и согласилась быть его женою.
— 537 —
Петръ Петровичъ Лаговскій былъ незаконнымъ сыномъ крѣпостной
женщины и богача помѣщика. Первые годы своего дѣтства ребенокъ
провелъ въ помѣстьѣ отца, какъ родной и любимый сынъ, окруженный
роскошью и иностранными гувернантками и гувернерами. Мальчикъ
проявилъ рѣдкую склонность къ легкому усвоенію языковъ и отличался
выдающимися способностями къ ученію. Когда ему исполнилось лѣтъ
1 2-ть, отецъ отправилъ его вмѣстѣ съ матерью въ Москву, съ требова-
ніемъ, чтобы сынъ продолжалъ ученіе, а самъ женился на богатой жен-
щинѣ и имѣлъ отъ нея нѣсколькихъ дѣтей. Несмотря на это, онъ по-
стоянно посылалъ сыну и его матери средства для жизни. Юный Лагов-
скій окончилъ не только среднее образованіе, но и медицинскій факуль-
тетъ. Въ это время отецъ его умеръ, и йсе его состояніе перешло въ
руки законныхъ наслѣдниковъ. Но Петръ Петровичъ немедленно началъ
самостоятельно зарабатывать средства къ жизни.
Лаговскій былъ человѣкъ выдающійся, какъ въ умственномъ,
такъ и въ нравственномъ отношеніи: зная свое дѣло, онъ продолжалъ
^слѣдить за всѣмъ, что появлялось новаго въ медицинѣ; основательно
знакомый съ нѣсколькими иностранными языками, чрезвычайно начи-
танный въ литературѣ, онъ съ увлеченіемъ бросался на все, что по-
являлось по этой части. При своей замѣчательной памяти, онъ безъ
запинки могъ декламировать десятки страницъ подъ рядъ изъ класси-
ковъ иностранныхъ и русскихъ, въ стихахъ и прозѣ. Но самою харак-
терною чертою его былъ страстный интересъ къ судьбѣ человѣка, кто
бы онъ ни былъ: крестьянка, помѣщикъ, пастухъ, ребенокъ, взрослый,
образованный или безграмотный, бѣдный или богатый; со всѣми онъ
вступалъ въ длинныя бесѣды, надолго запоминалъ каждаго, справлялся
о его положеніи при всякомъ удобномъ случаѣ, чѣмъ поражалъ рѣши-
тельно всѣхъ. Безкорыстный, приходившій на помощь каждому нуждаю-
щемуся, живой, находчивый и интересный собесѣдникъ, Лаговскій обла-
далъ даромъ побѣждать сердца всѣхъ, съ кѣмъ сталкивала его судьба.
Вслѣдствіе своей склонности къ запою, Лаговскій не могъ долго
заживаться ни въ одномъ городѣ. Но куда бы судьба ни забросила его,
онъ всюду быстро оріентировался, заводилъ множество знакомыхъ,
пріобрѣталъ истинныхъ друзей.
Мать его умерла, когда онъ былъ еще очень молодымъ; денегъ
онъ совсѣмъ це цѣнилъ, не гнался за ними, а на свое пропитаніе
всегда могъ добыть себѣ, тѣмъ болѣе, что отличался самыми простыми
вкусами. Онъ лечилъ каждаго, кто подвертывался подъ руку, и не только
не требовалъ вознагражденія, но, входя въ домъ къ неимущимъ, прямо
заявлялъ, что будетъ посѣщать больного лишь съ условіемъ, чтобы ему
не.платили, составлялъ для такихъ лекарства или покупалъ ихъ на
свои средства, дѣлался сидѣлкою тамъ, гдѣ это требовалось по ходу
— 538 —
болѣзни, имѣлъ поразительную способность вызывать на довѣрчивый,
сердечный разговоръ, но болѣе всего возился съ такими паціентами,
болѣзнь которыхъ его интересовала, какъ врача. Вниманіе къ больнымъ
и его полное безкорыстіе быстро сближали его съ паціентами, которые
обожали его, что помогало ѳму легко пріобрѣтать практику. Въ городѣ,
куда онъ только что переѣзжалъ, ѳму обыкновенно удавалось нѣкоторое
время скрывать свой недугъ: когда 4—5 разъ въ году онъ овладѣвалъ
имъ, кто-нибудь изъ пріятелей увозилъ ѳго за городъ, помѣщалъ въ ка-
комъ-нибудь уединенномъ мѣстѣ и устраивалъ за нимъ уходъ во время
болѣзни. Когда Лаговскій поправлялся, онъ снова появлялся въ обще-
ствѣ, какъ ни въ чемъ ни бывало.
Вслѣдствіе этого моя сестра около двухъ лѣтъ нѳ имѣла настоя-
щаго представленія объ ужасномъ недугѣ своего мужа. Она замѣчала,
конечно, что онъ по временамъ начиналъ пить, но прежде, чѣмъ онъ
доходилъ до умопомраченія, кто-нибудь изъ благопріятелей являлся къ
нему, и подъ предлогомъ, что его зоветъ къ себѣ больной за 70—80'
верстъ отъ города, увозилъ его куда-нибудь. Года черезъ два послѣ
женитьбы Лаговскій сталъ чаще подвергаться запою; пріятели нѳ успѣ-
вали иногда предупредить безобразій, производимыхъ имъ во время его
недуга, и они во всей наготѣ] обнаруживались передъ его женою. Если
Лаговскій въ такіе періоды требовалъ водки, и жена или прислуга ста-
рались его удержать отъ пьянства, онъ бросалъ въ нихъ всѣмъ, чѣмъ
попало, лѣзъ на нихъ съ ножомъ, билъ и ломалъ все, что попадалось
подъ руки, кричалъ, пока домашніе не разбѣгались. Его жена такъ
страдала отъ этого, что однажды ужасающій нервный припадокъ по-
трясъ ея организмъ, и у нея сильно пострадали память и соображеніе.
Скоро послѣ этото нервные припадки сестры участились, она начала
страдать жестокими головными болями и сдѣлалась еще болѣе слабою и
хворою, чѣмъ была до второго брака. Въ концѣ концовъ Лаговскій при-
везъ еѳ къ матери. Онъ заявилъ ѳй, что не возьметъ болѣе къ себф
свою жену, такъ какъ въ конецъ испортилъ ея и безъ того слабое здо-
ровье, а если она еще разъ-другой сдѣлается свидѣтельницею его безо-
бразій, то ѳй угрожаетъ ударъ или сумасшествіе. «Женившись, я посту-
пилъ, какъ подлецъ, и, оставляя ее у васъ, поступаю нѳ лучше», до-
бавилъ онъ.
Матушка нашла его объясненія наглыми и разразилась потокомъ
безцеремонныхъ упрековъ. Онъ выслушалъ все молча и въ свое оправ-
даніе сказалъ только, что когда онъ рѣшилъ жениться, то увѣренъ былъ,
что силою воли избавится отъ своего порока, но теперь пришелъ къ
убѣжденію, что запой—не порокъ, а тяжелая форма психическаго раз-
стройства.
Разставаясь съ женою, видимо, съ ѳя согласія, онъ отъ времени
— 539 —
до времени навѣщалъ еѳ и гостилъ въ нашей семьѣ по недѣлямъ. Въ
концѣ концовъ нѳ только со всѣми членами моей семьи, но даже съ
матерью, онъ былъ въ самыхъ сердечныхъ отношеніяхъ. Разстаться съ
женою, кромѣ тѣхъ причинъ, о которыхъ онъ упомянулъ матушкѣ, его,
вѣроятно, заставляло предчувствіе или сознааіѳ, что его болѣзнь приметъ
въ близкомъ будущемъ характеръ еще болѣе неудобный для семейной
жизни. Дѣйствительно, вскорѣ еще одинъ оригинальный признакъ гово-
рилъ о приближеніи его болѣзни: начиная пить, до наступленія умопо-
мраченія, а можетъ быть и въ самый этотъ моментъ, онъ въ грубыхъ
и аляповатыхъ стихахъ писалъ сатиры на городскихъ властей и мѣст-
ныхъ заправилъ, обличалъ ихъ во взяточничествѣ и утѣсненіяхъ или
раскрывалъ какое-нибудь мошенничество въ общественномъ дѣлѣ, а чаще
всего злоупотребленія въ городской больницѣ,—и эти листки, съ напи-
санными на нихъ стихотвореніями, сочиненіемъ которыхъ онъ никогда
не занимался, когда былъ въ нормальномъ состояніи, онъ со своими
пріятелями расклеивалъ ночью на заборахъ и зданіяхъ. Автора сатиры
скоро узнавали, и власти, очень часто обязанные ему спасеніемъ ка-
кого-нибудь близкаго человѣка и потому не желавшіе доводить дѣло до
крупнаго скандала, приказывали ему немедленно выѣхать изъ города и
нигдѣ не показываться въ губерніи, въ которой онъ только что прожи-
валъ. Послѣ разлуки съ женой онъ прожилъ лишь два года. Еще чаще
переѣзжалъ изъ одной мѣстности въ другую, пока внезапно не умеръ на
одной почтовой станціи.
ГЛАВА XX.
Возвращеніе подъ родительскій кровъ.
Въ первыхъ числахъ мая (1862 г.), болѣе, чѣмъ черезъ полгода
послѣ своеобразнаго раздѣла нашего родового имущества, я должна была
возвратиться въ родное гнѣздо, то есть въ село Погорѣлое, гдѣ я ро-
дилась и провела первые годы дѣтства. Матушка оповѣстила своихъ
дѣтей о нашемъ пріѣздѣ, умоляя ихъ собраться къ этому времени,
чтобы хотя нѣсколько дней провести всѣмъ вмѣстѣ подъ родительскимъ
кровомъ.
Меня чрезвычайно радовало, что матушка такъ торжественно обста-
вляла мое возвращеніе. О моемъ злополучномъ дѣтствѣ я какъ-то со-
всѣмъ нѳ вспоминала, а мысль, что я увижу всю семью, особенно обо-
жаемую сестру Сашу и брата Зарю, къ которому я успѣла привязаться
во время его посѣщеній мѳня въ институтѣ, заставляла сильно биться
моѳ сердце.
— 540 —
Первая минута встрѣчи была какая-то безтолковая: меня со всѣхъ
сторонъ о чемъ-то спрашивали, я отвѣчала невпопадъ, сама задавала
вопросы и, нѳ вслушиваясь въ отвѣты, бросалась въ объятія то къ
одному, то къ другому, не замѣчая лицъ, меня окружающихъ,—слезы
застилали мнѣ глаза. Наконецъ прислуга объявила, что обѣдъ поданъ.
Но мы все еще нѳ расходились: матушка заговорила о чемъ-то, и я на-
чала вглядываться въ лица моихъ родныхъ. «Что это за безобраз-
ная старуха, морщинистая, съ обвисшею кожею на щекахъ, съ темными
пятнами на лицѣ, съ черными кругами подъ глазами? Да это Нюта!
Боже, какая старая и некрасивая, а вѣдь она славилась своею красотою,
и она еще такъ молода. Какъ перемѣнилась и Саша! И она уже утра-
тила блескъ молодости: грустные глаза освѣщали ѳя лицо, которое уже
не было живымъ и подвижнымъ, какъ прежде; глубокая морщина про-
рѣзывала ѳя лобъ поперекъ. И она выглядитъ гораздо старше своихъ
26 лѣтъ! Почему на ея лицѣ написана такая безнадежная грусть? Вѣдь
она добилась всего, о чемъ мечтала, пользуется, по словамъ матушки,
безукоризненною репутаціей, прославилась педагогическими способностями,
всегда была поддержкою семьи! О, я буду упрекать ее за недостатокъ
вѣры въ жизнь и людей! Я вдохну въ нее мою вѣру, я заражу ее ею!»
Всѣ эти мысли вихремъ проносились въ моей головѣ, и я вдругъ вы-
палила неожиданно для себя самой: «У мѳня столько плановъ, столько
надеждъ на будущее! Наступила новая, совсѣмъ новая жизнь! Теперь,
когда цѣпи рабства пали, каждый можетъ сдѣлать много для ближняго!»
Дружный смѣхъ присутствующихъ былъ мнѣ отвѣтомъ, а Андрюша
протянулъ баритономъ: <0 весна, о юность, о любовь!»—«А ты поря-
дочная фантазерка!» закричалъ Заря, обхватывая меня за талію и на-
чалъ вальсировать со мною. Всѣ направились въ столовую, но я
выскользнула изъ рукъ брата и опрометью бросилась осматривать ком-
наты.
Обстановка осталась та жѳ, какою она была и во времена моего
дѣтства. И вдругъ я остановилась посреди зала и остолбенѣла. Передо
мной точно кто-нибудь внезапно поднялъ театральный занавѣсъ и съ
подробностями до мелочей, одна за другой, появлялись картины забытаго
мною несчастнаго дѣтства, сиротливаго, одинокаго, заброшеннаго, нѳсо-
грѣтаго даже нѣжными чувствами родной матери! И тѣни прошлаго,
одна за другою, точно сбрасывая свои густыя покрывала, явились пе-
редо мною въ конкретныхъ образахъ. Все, что было кругомъ меня,—
мебель, каждая вещь обстановки, напоминали мнѣ объ ужасахъ прош-
лаго. Воспоминанія нахлынули на мѳня сразу, ударяя по головѣ, точно
молотъ по наковальнѣ, и извлекая изъ нея, какъ огненныя искры, цѣлыя
сцены изъ моей прошлой жизни, какъ-будто происходившія только вчера.
Тутъ, какъ и прежде, стоялъ длинный низенькій столикъ, заваленный
— 541 —
теперь игрушками, за которымъ я занималась и къ которому такъ часто'
привязывалъ мѳня сумасшедшій Савельевъ, первый мужъ моей сестры,
чтобы произвести надо мною дикую расправу. Диванъ—это тотъ самый,
на которомъ дворовые обливали меня водою, полумертвую отъ страха
ихъ угровъ! Вотъ и образъ, передъ которымъ я давала имъ клятву, что
никому не проговорюсь объ ихъ воровствѣ. А это кресло? Какъ часто на
немъ сиживалъ Савельевъ, вынуждая . меня дѣлать доносы на жѳну и
прислугу! И мнѣ почудилось даже, что онъ и въ эту минуту сидитъ въ
немъ, повернулъ ко мнѣ свое лицо, искаженное злобою, и я, какъ и въ
то время, бѣгу въ коридоръ, чтобы избавиться отъ ѳго зловѣщихъ,
вѣчно бѣгающихъ глазъ и спасаюсь въ дѣтскую. Вотъ образъ, передъ
которымъ по ночамъ я такъ горячо молилась, чтобы Богъ заставилъ
мою мать, мою родную мать любить меня, чтобы Онъ послалъ смерть
Савельеву. Деревянная кровать няни, почернѣвшая отъ старости, еще
сохранилась. Какъ часто, когда ночью мнѣ дѣлалось страшно, я заби-
ралась къ ней подъ одѣяло; на ней жѳ иногда спала и Саша,—два су-
щества, только эти два существа на землѣ любившія мѳня и которымъ
судьба такъ недолго дала возможность охранять мое несчастное дѣтство.
Я упала на колѣни передъ этой дорогой для мѳня кроватью, рыданія
душили мѳня. Но я въ ту жѳ минуту вздрогнула отъ громкаго смѣха
въ столовой, вскочила на ноги и, чтобы освѣжить пылающее отъ слезъ
лицо, прошмыгнула въ другую комнату, а затѣмъ выбѣжала на парадное-
крыльцо. Но и тутъ образы прошлаго продолжали терзать мѳня: мнѣ
казалось, что по ступенькамъ крыльца подымается передо мной Савельевъ
и протягиваетъ ко мнѣ свои костлявыя руки. У меня закружилась го-
лова, и я схватилась за перила, чтобы нѳ упасть.
— Что съ тобою, дѣвочка?—участливо спрашивалъ Андрюша, по-
ворачивая мѳня за плечи къ двери.—Что? Вѣроятно сувениры и супиры?
О Боже, даже въ слезахъ!
Подошелъ и Заря, и оба брата подхватили мѳня подъ руки и подъ
громкій зовъ остальныхъ повлекли въ столовую.
— Вотъ вамъ поэтическое созданіе, проливающее слезы надъ мо-
гилой воробья,—шутилъ Андрюша.
— Ну, разскажи, изъ-за чего ты всплакнула?—спрашивала ла-
сково матушка.—Нѳ правда-ли, вѣдь пріятно вспоминать дѣтство?
Я ничего бы нѳ отвѣтила, если бы она не произнесла этой роковой
фразы, которая вдругъ вызвала во мнѣ воспоминанія всѣхъ моихъ зло-
ключеній, всѣхъ обидъ прошлаго, а свое раздраженіе я не умѣла еще
сдерживать.
— Какъ, мнѣ? Мнѣ пріятно вспоминать дѣтство?—вскричала я съ
горечью и болью.—Да тутъ каждая комната напоминаетъ мнѣ ужасы и
звѣрскія истязанія, совершенные надо мною!
— 542 —
— Да ты просто съ ума сошла! Тебя баловали больше насъ всѣхъ!
Но и насъ никто никогда не подвергалъ истязаніямъ,—кричали съ не-
годованіемъ и возмущеніемъ всѣ члены моей семьи. Только Нюта си-
дѣла молча, низко склонивъ голову надъ тарелкой.
— Да вы сами мѳня колотили во всю, отчаянно драли за волосы
во время уроковъ, просвѣщали по ночамъ, будили въ 4 часа ночи!—
рѣзко говорила я, въ упоръ глядя на мать.—Что же касается Савельева,
то онъ и ремнемъ дралъ, и веревкой билъ, и плеткой, пиналъ сапогами,
осыпалъ градомъ колотушекъ, поролъ такъ, что оставлялъ на тѣлѣ кро-
вавые рубцы, ссадины, раны... Недаромъ же Нютѣ приходилось мыть
меня въ банѣ, чтобы скрыть отъ прислуги его истязанія.
Отъ изумленія всѣ смолкли на минуту, а затѣмъ со всѣхъ сторонъ
раздались возгласы: «Какой вздоръ! Развѣ можно было въ то время
производить всѣ ѳти истязанія такъ, чтобы ни матушка и никто изъ
насъ объ этомъ не слыхалъ? А развѣ дворовые, которые ненавидѣли
Савельева, стали бы молчать объ этомъ? Нѣтъ, ты просто начиталась
романовъ, слышала кое-что объ ужасахъ крѣпостничества, тебѣ какая
нибудь дичь и померещилась... Это какая-то сплошная небылица!»
Мѳня крайне раздражало, что никто не вѣритъ моимъ словамъ, и
я еще съ большимъ упорствомъ и запальчивостью бросала отдѣльныя
фразы о томъ, какъ я пряталась отъ Савельева въ крестьянскихъ
избахъ, на палатяхъ, подъ тулупами, какъ бросалась въ грязныя ка-
навы, чтобы избѣжать встрѣчи съ нимъ. Но такъ какъ присутствующіе
продолжали поглядывать на меня съ недовѣріемъ, я выпалила съ раз-
драженіемъ и ѣдкимъ сарказмомъ: «Да! я испытала въ дѣтствѣ всю силу
материнской любви и заботы!» Но и эта жестокая фраза не обра-
зумила меня: я все еще не поняла всего безобразія моихъ упрековъ,
всей неумѣстности высказывать подобныя вещи при первой встрѣчѣ
послѣ многолѣтней разлуки.
— Однако, Нюта, ты во всякомъ случаѣ должна лучше другихъ по-
нимать, есть ли хотя какой нибудь смыслъ въ ея бредѣ?—спрашивалъ
Заря.
Нюта, не поднимая головы, едва слышно произнесла: «Она го-
горитъ правду»... и начала рыдать, закрывая лицо носовымъ плат-
комъ.
— Какъ, твой муженекъ дѣйствительно истязалъ ее? Ты была
свидѣтельницей этихъ безобразій?—обратилась матушка къ Нютѣ съ
лицомъ, пылающимъ гнѣвомъ.—Ты никогда не отличалась умомъ, но ты
честно относилась ко мнѣ! Какъ же ты смѣла утаивать отъ меня всѣ
ѳти ужасы?
— Вотъ вы, вѣроятно, чтобы прибавить мнѣ ума, и выдали меня на-
сильно замужъ за сумасшедшаго!—Глаза Нюты были уже сухи, и она
543 —
старалась влить въ свои слова весь ядъ, накопившійся въ ея душѣ,
чтобы побольнѣе уколоть матушку за тотъ адъ, который ей пришлось
пережить съ ненавистнымъ мужемъ.—Хотя я вамъ ничего не говорила
объ истязаніяхъ сестры моимъ супругомъ, котораго вы навязали мнѣ,
но вы же разъ ночью застали такую сцену, когда онъ стрѣлялъ въ
меня, видѣли кровоподтеки и ссадины на моемъ тѣлѣ!.. Но, по своему
обыкновенію, скоро объ этомъ забыли. Что вамъ дѣти! Для васъ на
первомъ мѣстѣ было хозяйство, чтобы устроить его для своего любим-
чика! Почему же вы не подумали, почему сами не сообразили, что при-
сутствіе такого человѣка, какъ мой супругъ, можетъ только вредно
отозваться на вашей младшей дочери? А мнѣ было не съ руки гово-
рить вамъ о его безобразіи! Вы прогнали бы его изъ вашего дома, а
онъ потащилъ бы и меня за собой, и я осталась бы съ глазу на глазъ
съ этимъ извергомъ! Я, конечно, поступала дурно, но какъ же вы на-
зовете вашъ поступокъ относительно меня и ваши неусыпныя материн-
скія заботы о вашей маленькой дочери?
— Боже, Боже! Какъ все это ужасно! Нюта, молчи, сейчасъ за-
молчи!—кричали ей братья.
Вдругъ Саша подняла на меня глаза съ выраженіемъ тяжелой
муКи и страданія.—Ты говоришь—«цѣпи рабства пали»,—это вѣрно.
Но я не вижу, чтобы это сколько нибудь смягчило твое сердце! Ты,
какъ и въ дореформенныхъ семьяхъ, въ пылу раздраженія начала грубо
упрекать свою родную мать, подняла всю эту муть прошлаго... Ты на-
училась великолѣпнымъ фразамъ, но не поняла ихъ внутренняго смысла!
Да, твое нравственное воспитаніе страдаетъ большими дефектами! Пере-
ступивъ порогъ своего родного дома, ты начинаешь съ того, что гово-
ришь ужасныя вещи!.. И она встала, за нею поднялись и другіе, кстати
обѣдъ уже былъ оконченъ.
О, какъ я была пристыжена! Эту отповѣдь дала мнѣ Саша, свѣт-
лый образъ которой я всю жизнь носила въ моемъ сердцѣ, какъ вели-
чайшую святыню. «Что я надѣлала? Какъ она должна презирать меня!»
И, сгорая отъ стыда, я хотѣла въ ту же минуту броситься передъ ней
на колѣни, умолять ее не думать обо мнѣ очень дурно, повѣдать ей,
какія чистыя мечты и стремленія наполняютъ мою душу. Я отправилась
въ нашу прежнюю дѣтскую и застада Сашу сидящею на постели: скло-
нивъ низко голову, она такъ задумалась, что не слыхала даже, какъ я
открыла дверь. Я бросилась передъ ней' на колѣни, прижалась къ ней,
слезы лились изъ моихъ глазъ, и я не могла произнести ни звука. А
она, точно угадывая мои мысли, гладила мѳня по головѣ, говоря: «Ну,
да... Я знаю, у тебя честные порывы, но видишь ли... Какъ бы тебѣ
это объяснить?.. Ты можетъ быть и готова облагодѣтельствовать весь
свѣтъ, открыть объятія всѣму человѣчеству, а человѣка ты забываешь»...
— 544 —
— Право же я не виновата... Всѣ эти воспоминанія нахлынули
на меня какъ-то сразу, неожиданно... Посмотрѣла кругомъ, и мнѣ вне-
запно представилось все прошлое... Разъ это случилось, не могла же я
фальшивить съ матерью, улыбаться, говорить пріятныя для нея вещи?..
Да и къ чему? Прежде много говорили елейныхъ словъ, а дѣлали га-
дости...
•	— Сдерживать себя—не значитъ фальшивить!.. Дѣточка дорогая,
только когда ты будешь любить, жалѣть, бояться огорчить человѣка,
кто бы онъ ни былъ, только этимъ пока ты и можешь приносить
пользу ближнему. А ты не пожалѣла даже свою родную мать! Вѣдь
все, что ты ей выкрикивала, безжалостно, жестоко, даже какъ-то не-
пристойно...
— Ахъ, Шурочка, какъ можешь такъ разсуждать ты, именно ты?
Вѣдь это все такая ветошь, ветхозавѣтные взгляды, рутина! Пристойно
и непристойно, приличіе и неприличіе, всѣ эти понятія и слова теперь
никуда не годятся! Каждый обязанъ руководиться одною только прав-
дой. Я вступаю въ новую жизнь, хочу жить и говорить по новому, безъ
сѳнтимѳнтовъ, безъ свѣтскихъ прикрасъ.
Сестра смотрѣла на меня во всѣ глаза, печально покачивая голо-
вою.—Въ новыхъ стремленіяхъ и взглядахъ чрезвычайно много хоро-
шаго и честнаго. Но изъ того, что ты сейчасъ сказала, мнѣ кажется, ты
усвоила себѣ одинъ только формальный, протокольный нигилизмъ, приняла,
его на вѣру, безъ критики и провѣрки!—Въ эту минуту насъ позвали въ
столовую. Мы застали всѣхъ нашихъ мирно бесѣдующими между собой,
точно ничего особеннаго нѳ произошло. Ни въ этотъ разъ, ни позже,
никто не напоминалъ мнѣ о моей гадкой выходкѣ, напротивъ, всѣ съ
сердечнымъ участіемъ начали разспрашивать обо всемъ, что я пережила
въ послѣднее время.
На другой день Саша получила письмо отъ знакомой, которая извѣ-
щала еѳ, чтобы она немедленно возвратилась въ городъ, такъ какъ уже
оффиціально заявлено, что она получила мѣсто главной учительницы гим-
назіи, въ которой ѳй будетъ отведена квартира, но начальство требуетъ,
чтобы она явилась черезъ два-три дня. Саша уѣхала на слѣдующій
день.
— 545 —
ГЛАВА XXI.
Захолустный уголокъ послѣ крестьянской реформы.
У мирового посредника,—Оживленіе захолустнаго общества.—Взгляды помѣщи-
ковъ иа новшества.—Умирающая баба въ роли свахи своего мужа.—Непріятное
приключеніе со священникомъ.—Разговоры въ крестьянской небѣ о дарованной
свободѣ.
Въ Петербургѣ я слыхала нѳ мало разсказовъ о томъ, какъ роди-
тели недружелюбно смотрятъ на сближеніе ихъ дѣтей съ простонаро-
дьемъ, но совсѣмъ иное отношеніе встрѣтила я въ моѳй семьѣ. Когда я
передавала матушкѣ слышанное мною на вечеринкахъ, устраиваемыхъ
молодежью, о необходимости опрощенія и служенія народу, объ обязан-
ности каждаго просвѣщать его, о стремленіи женщинъ къ самостоятель-
ности и образованію, равному съ мужчинами, она просто приходила въ
восторгъ. Правда, ей казалось смѣшнымъ, когда на дѣвушку нападали
за то, что она вмѣсто чернаго платья надѣвала цвѣтное, или когда она,
яко бы за неимѣніемъ времени на прическу, обрѣзывала свою косу; во-
обще она, какъ старая женщина, не могла сочувствовать формальной
сторонѣ нигилистическаго ученія, но все существенное въ нѳмъ, его основа
и главнѣйшія требованія вѣка сдѣлались въ короткое время близкими ея
душѣ, нѳ даромъ же мы, ѳя взрослыя дѣти, называли ѳѳ первою ниги-
листкою въ Россіи. Когда я передала матушкѣ о томъ, что мнѣ совѣ-
туютъ сближаться съ крестьянами, она удивилась даже, что мнѣ прихо-
дилось это совѣтывать. Она просто не понимала, какъ при жизни въ
деревнѣ человѣкъ можетъ изолировать себя, обособиться отъ ближай-
шихъ своихъ сосѣдей, т. ѳ. крестьянъ, какъ можно нѳ чувствовать стрем-
ленія быть имъ чѣмъ-нибудь полезнымъ. Она твердо была убѣждена въ
томъ, что, въ виду ихъ темноты и бѣдноты, каждый грамотный и бла-
гожелательный человѣкъ можетъ принести имъ много пользы. Она нахо-
дила, что если я буду держать себя, какъ барышня, отстраняться отъ
интересовъ крестьянъ, я никогда не узнаю ихъ настоящаго положенія и
пропаду отъ деревенской скуки. «Это какъ-то и не по-человѣчески: жить
и нѳ знать, что подлѣ тебя дѣлаютъ люди! Да и какъ же тогда вы, мо-
лодежь, будете примѣнять ваши идеалы къ практической жизни? Неужели
все ограничится разговорами о любви къ народу, о готовности ему по-
могать и просвѣщать его?»
О преслѣдованіяхъ со стороны полиціи за сближеніе съ крестьянами
въ нашихъ краяхъ тогда не было и рѣчи, а тѣмъ болѣе не могло этого
быть относительно членовъ моей семьи: моя мать съ ранней молодости
жила въ этомъ захолустьѣ, съ утра до вечера имѣла дѣла съ крестья-
Воспоминанія.	35
— 546 —
нами, мои сестры постоянно заходили въ ихъ избы. Матушка настаи-
вала даже на томъ, чтобы я, когда въ первый разъ появлюсь въ той
или другой крестьянской семьѣ, приходила съ какимъ-нибудь малень-
кимъ подаркомъ. И мы еще въ Петербургѣ закупали съ нею платки,
ленты, кушаки, яркихъ цвѣтовъ ситцы.
Согласно моему желанію, матушка оставила меня пока въ Пого-
рѣломъ, которое привлекало мѳня многимъ: и тѣмъ, что я родилась и
провела въ немъ годы моего дѣтства, и тѣмъ, что я знала всѣхъ,
жившихъ въ атой мѣстности. Въ этомъ имѣніи, къ тому же, жилъ мой
братъ Андрей, который былъ въ то время мировымъ посредникомъ.
Занимало мѳня и то, что къ нему приходили сосѣди въ гости и по дѣлу,
а также крестьяне, съ которыми онъ почти ежедневно бесѣдовалъ о
разныхъ дѣлахъ, а когда возвращался домой изъ своихъ поѣздокъ по
должности, — сообщалъ мнѣ много новостей. Личность моего брата
Андрея сама по себѣ меня очень интересовала. Съ подвижнымъ умомъ,
очень неглупый отъ природы, весьма видный и красивый, онъ, будучи
въ военной службѣ, отличался большою склонностью къ щегольству, мо-
товству и свѣтскому времяпрепровожденію. Свои внѣшнія преимущества
и находчивость онъ употреблялъ на флиртъ съ дамами, среди которыхъ
имѣлъ большой успѣхъ. Но могучій потокъ идей шестидесятыхъ годовъ
до неузнаваемости измѣнилъ его. Онъ вѳсь отдался серьезному чтенію,
а когда былъ выбранъ мировымъ посредникомъ перваго призыва, со
страстнымъ увлеченіемъ и съ искреннимъ интересомъ окунулся въ новое
для нѳго дѣло. Когда я пріѣхала въ деревню и пожила въ ней, братъ
произвелъ на мѳня впечатлѣніе серьезнаго общественнаго дѣятеля: онъ
прилежно изучалъ законы, внимательно слѣдилъ за всѣмъ, что могло
ѳму выяснить и освѣтить его новыя обязанности. Онъ пользовался та-
кимъ довѣріемъ крестьянъ, что и впослѣдствіи, когда оставилъ долж-
ность и проживалъ въ своемъ помѣстьѣ какъ частный человѣкъ, они
приходили къ нему даже изъ отдаленныхъ деревень, упрашивая ѳго
быть то судьею въ ихъ спорѣ, то вырѣшить имъ какое нибудь нѳдо-
разумѣніѳ, то дать, совѣтъ, то составить дѣловую бумагу.
Изъ разговоровъ мировыхъ посредниковъ, посѣщавшихъ брата,
не трудно было понять, что нѣкоторые изъ нихъ старались толковать
«Положеніе» по буквѣ, а не по смыслу закона, и что это въ болыпин-'
ствѣ случаевъ клонилось къ выгодѣ помѣщиковъ, а братъ мой смотрѣлъ
на дворянъ и крестьянъ, какъ на лицъ равныхъ передъ закономъ, что
вызывало къ нему страшную вражду дворянъ.
Однажды къ его крыльцу подъѣхалъ пожилой помѣщикъ В. За-
нятый дѣломъ, нѳтѳрпящимъ отлагательства, братъ просилъ меня выйти
къ посѣтителю, извиниться передъ нимъ и сказать, что онъ не можетъ
принять его ранѣе получаса. Уже одно это вызвало неудовольствіе по-
— 547 —
мѣщика В., и онъ, несмотря на то, что видѣлъ меня въ первый разъ,
сталъ на чемъ свѣтъ поносить моего брата, все громче выкрикивалъ,
что онъ дѣлаетъ все, чтобы унизить дворянъ, а нѣсколько дней тому
назадъ, по его словамъ, выкинулъ съ нимъ такую штуку: вслѣдствіе
одного нѳдоразумѣнія съ крестьянами, которое можетъ разрѣшить
только мировой посредникъ, онъ, помѣщикъ В., письменно пригласилъ
моего брата пріѣхать къ нему, а тотъ вмѣсто этого осмѣлился вы-
звать ѳго для разбирательства къ себѣ и далъ объ этомъ знать кре-
стьянамъ съ тѣмъ, чтобы они явились къ нему въ то жѳ самое время.
Такимъ образомъ разгнѣванный помѣщикъ обвинялъ моего брата въ
томъ, что онъ его, дворянина, равняетъ съ крестьянами, вызы-
ваетъ какъ бы на очную ставку помѣщика съ его бывшими крѣпо-
стными.
Тутъ вышелъ мой братъ и началъ просить помѣщика пожалѣть
его и явиться къ нему на другой день, когда соберутся и крестьяне:
тогда его дѣло несравненно легче и нагляднѣе выяснится въ присут-
ствіи двухъ сторонъ. Вѣдь иначе ему, какъ мировому посреднику, при-
дется много разъ пріѣзжать въ его помѣстье и нѣсколько разъ созывать
крестьянскіе сходы. Но помѣщикъ раздражался еще болѣе такими до-
водами и говорилъ, что возмущенъ и пораженъ до глубины души тѣмъ,
что мой братъ, такой жѳ дворянинъ, какъ и онъ самъ, нѳ понимаетъ
того, что, явившись на такое сборище, онъ, помѣщикъ В., унизитъ свое
дворянское достоинство. Братъ старался умаслить ѳго, отпуская, по
своему обыкновенію, шутки и остроты, что мужики-дѳ явятся къ нему,
«какъ чернь непросвѣщенна®, и будутъ стоять на дворѣ безъ шапокъ,
а для него, помѣщика, будетъ приготовлѳнно особое кресло на крыльцѣ.
Мой братъ выставлялъ ѳму на видъ и то, что его, помѣщика, никто
нѳ смѣшаетъ съ «сиволапыми»: у него и одежда нѳ та, и повадка гово-
рить барская, властная, но не могъ ничѣмъ убѣдить посѣтителя, который,
выведенный изъ себя, крикнулъ: «Да поймите жѳ вы, наконецъ, не-
счастный человѣкъ, что дворянская честь нѳ позволяетъ мнѣ ставить
себя на одну доску съ моими рабами и крѣпостными! Какъ вамъ не
стыдно нѳ понимать этого? Вѣдь вы нѳ только сами дворянинъ, но и
бывшій военный человѣкъ!» Тогда мой братъ уже серьезно замѣтилъ
ему: <И вы постарайтесь понять, Николай Николаевичъ, что они болѣе
не рабы и нѳ крѣпостные ваши, а лишь временно - обязанные, и что
законъ даетъ мнѣ право въ случаѣ подобныхъ нѳдоразумѣній, призы-
вать къ себѣ сразу обѣ стороны». Но тутъ разгнѣванный помѣщикъ
разразился хохотомъ.
— Законъ, законъ! Вотъ уморили! Каждый знаетъ, что всѣ за-
коны чиновники передѣлываютъ на свой ладъ! Если бы за это карали,
то всѣ они давно были бы разосланы по каторгамъ.
35*
— 548 —
— Очень возможно, что наши чиновники привыкли нарушать за-
коны, но я нѳ чиновникъ, а мировой посредникъ.
— Васъ должны убрать и уберутъ! Мировой посредникъ, батюшка
мой, поставленъ правительствомъ для того, чтобы охранять интересы
какъ помѣщиковъ, такъ и крестьянъ. Помѣщики жѳ нашей округи
пришли къ единодушному заключенію, что вы заботитесь лишь объ
интересахъ крестьянъ, а наши помѣщичьи интересы ни въ грошъ но
ставите, умаляете и унижаете достоинство дворянина!.. Все ваше пове-
деніе сѣетъ вёликую смуту въ слабыхъ умахъ крестьянъ. Понимаете ли
вы, чѣмъ это пахнетъ? И вотъ-съ помѣщики нашей окрУги рѣшили въ
первую голову поставить въ дворянскомъ собраніи вопросъ о томъ, мо-
жетъ ли обязанности мирового посредника исполнять человѣкъ «красный»
по своимъ убѣжденіямъ, просто на просто какой-то фармазонъ! Да-съ
милостивый государь, мы до васъ доберемся, будьте благонадежны!..—
грозилъ раздосадованный помѣщикъ, садясь въ свой экипажъ и не по-
давая на прощанье руки ни хозяину дома, ни мнѣ.
По словамъ брата, чрезвычайно было тяжело въ то время надле-
жащимъ образомъ исполнять обязанности мирового посредника особенно
по двумъ причинамъ: 1) въ нашихъ помѣщикахъ совсѣмъ нѳ было
воспитано ни малѣйшаго уваженія къ законамъ: они давнымъ давно
привыкли къ тому, что ѳго постоянно нарушали. Правда, они знали,
что при нарушеніи закона имъ придется платиться, но они находили
это въ порядкѣ вещей, говоря: «Пусть каждый беретъ то, что ѳму при
семъ полагается, лишь бы сдѣлалъ мое дѣло», т. ѳ. совершилъ противо-
законіѳ. На того же, кто въ этомъ отношеніи шелъ по иной дорогѣ, они
смотрѣли какъ ва «выжигу», который нѳ удовлетворяется обычной
взяткой.
Мировыхъ посредниковъ перваго призыва никакъ нельзя было за-
подозрить во взяточничествѣ, и тѣмъ изъ нихъ, которые не нравились
помѣщикамъ, они давали кличку «красный», «смутьянъ», аттестовали
ихъ, какъ людей опасныхъ для правительства, подтачивающихъ въ корнѣ
всѣ устои русскаго государства. Нѣкоторые помѣщики, однако, допу-
скали, что по новымъ временамъ можетъ быть и страшновато нарушать
законъ, но этотъ страхъ, и то у нѣкоторыхъ изъ нихъ, явился въ на-
шей мѣстности лишь немедленно послѣ объявленія воли, а годъ-другой
спустя они уже находили, что давать и брать взятки опять можно без-
препятственно и безнаказанно. Вслѣдствіе множества нѳдоразумѣній, по-
рождаемыхъ положеніемъ 19 февраля, постепенно начали выходить цир-
куляры и «разъясненія», мало-по-малу ослаблявшіе нѣкоторые пункты
этого закона. Вотъ эти-то разъяснительные циркуляры и давали ла-
зейку обходить законъ, нѳ неся за это никакой отвѣтственности, слѣдо-
вательно—все больше и больше можно было дѣлать уступокъ неспра-
— 549 —
недливымъ требованіямъ помѣщиковъ. Однако, въ 1862 г. въ нашихъ
краяхъ большинство мировыхъ посредниковъ перваго призыва еще ста-
ралось быть вѣрными духу закона и всѣми силами защищать интересы
крестьянъ.
Вторая причина, особенно тормозившая, по мнѣнію моего брата,
исполненіе мировыми посредниками ихъ обязанностей,—необыкновѳпная
алчность помѣщиковъ. Въ то время рѣдко какого помѣщика нашей
мѣстности можно было назвать хорошимъ сельскимъ хозяиномъ: почти
никто изъ нихъ нѳ изучалъ серьезно хозяйства, и вели они его такъ же,
какъ ихъ дѣды и прадѣды, по старымъ образцамъ. Даже запашку мало
кто увеличивалъ, а нѣкоторые оставляли безъ обработки значительныя
пространства земли, и у каждаго зря пропадали порядочной величины
земельныя полоски, зараставшія негодною травой или превращавшіяся
въ болота. При этомъ необходимо замѣтить, что земля въ нашей мѣст-
ности въ то время цѣнилась крайне дешево, и большія помѣстья про-
давались по баснословно дешевымъ цѣнамъ. Однако, несмотря на то,
что помѣщики не придавали никакой цѣны небольшимъ клочкамъ своей
земли и то и дѣло оставляли ихъ безъ обработки,—когда случалось, что
въ такой полоскѣ нуждались крестьяне и просили помѣщика уступить
имъ еѳ, онъ ни за что нѳ соглашался, какъ бы это гибельно ни отозва-
лось на будущемъ хозяйствѣ крестьянъ.
Мировые посредники перваго призыва, по крайней мѣрѣ боль-
шинство изъ нихъ, являлись въ то время въ деревняхъ и провинціаль-
ныхъ городахъ «новыми людьми», поражавшими нѳ только помѣщиковъ,
но и крестьянъ. Послѣдніе долго не довѣряли имъ потому, что боль-
шинство ихъ было тѣми же дворянами, но скоро убѣдились, что эти
дворяне—люди новаго типа. Одинъ знакомый крестьянинъ такъ характе-
ризовалъ мнѣ ихъ: «Взятокъ не берутъ, скулы нѳ сворачиваютъ, ни
одинъ даже матерно нѳ поноситъ, а насъ, темныхъ людей, наставляютъ,
какъ быть должно». Конечно, и между мировыми посредниками перваго
призыва были и сквернословы, и драчуны, и настоящіе баре, которые
старались служить только своему брату-помѣщику, но такихъ было мень-
шинство, большинство же честно и даже съ превеликимъ увлеченіемъ
исполняло свои обязанности. Крестьянамъ нравилось въ ихъ «посрѳд-
ствѳнникахъ», какъ они ихъ называли, и то, что тѣ ничего общаго не
имѣютъ съ чиновниками даже въ своей одеждѣ: массивная бронзовая
цѣпь съ бляхой, сверкавшая на солнцѣ, какъ золотая, вселяла въ на-
родѣ несравненно болѣе довѣрія и уваженія, чѣмъ кокарда на картузѣ
чиновника.
Только что мы успѣли проводить одного посѣтителя, какъ на
крыльцо поднялся другой: сутуловатый старикъ, по одеждѣ представ-
лявшій что-то среднее между помѣщикомъ и крестьяниномъ. Это былъ
— 550 —
мелкопомѣстный Селезневъ или, какъ его называли—«Селезень-враль-
манъ», разсказывавшій на именинахъ помѣщиковъ о томъ, какъ онъ
съ царемъ селедку ѣлъ. Этотъ разсказъ,я слыхала еще въ дѣтствѣ,
имъ развлекалъ онъ слушателей и въ освободительную эпоху. Въ дан-
ную минуту онъ пришелъ просить брата разъяснить ему очень важный
для нѳго вопросъ. Онъ владѣлъ всего двумя крѣпостными дворовыми и
понялъ, что когда пройдетъ двухлѣтній срокъ, они оба отойдутъ отъ
него и получатъ право распоряжаться своею судьбою по своему усмот-
рѣнію.
— Насъ, что называется, ограбили среди бѣлаго дня!—жаловался
Селезневъ.—А вотъ вы объясните мнѣ, А. Н., какъ же теперь будетъ
насчетъ моихъ сыновъ? У меня, какъ вамъ извѣстно, четыре незакон-
ныхъ сына, прижитыхъ мною отъ моей крѣпостной. Я нѳ настолько
былъ глупъ, чтобы поставить ихъ на барскую ногу: съ малолѣтства
исполняли они у меня крестьянскую работу. Но, хотя они и были крѣ-
постными, какъ и всѣ остальные прочіе, но вѣдь выходитъ вотъ что:
они были со дня своего рожденія крѣпостными моей крови, значитъ—
вѣчными моими крѣпостными, такъ сказать, самимъ Богомъ назначен-
ными мнѣ въ вѣчные крѣпостные. Скажите-ка мнѣ, какъ же теперь?
Неужто царь ихъ тоже отыметъ у меня? Неужто и ублюдкамъ дана бу-
детъ воля?
Брать объяснилъ ѳму, что если бы они въ метрическомъ свидѣ-
тельствѣ значились его сыновьями, то они и теперь могли бы, по его
приказанію, пахать и скородить у него. Но, такъ какъ они въ метрикѣ
показаны рожденными отъ крѣпостной и числились, какъ и остальные,
его крѣпостными, то судьба ихъ будетъ такая же, какъ и всѣхъ крѣ-
постныхъ дворовыхъ въ мелкомѣстныхъ имѣніяхъ: по истеченіи двухъ
лѣтъ ойъ, Селезневъ, можетъ пользоваться ихъ услугами лишь по вза-
имному съ ними соглашенію, то есть, не иначе, какъ за плату, если
они захотятъ у него служить.
Это объясненіе привело старика въ негодованіе.
— Значитъ,—говорилъ онъ,—царь хотѣлъ, чтобы я, столбовой дво-
рянинъ, унизилъ свое дворянское достоинство, женившись на хамкѣ,
на своей холопкѣ? Развѣ царю и такая воля дана, чтобы онъ распо-
ряжался нашими родными дѣтьми? Какъ же онъ можетъ заставлять
ихъ служить родителямъ только за плату? Этого быть не можетъ! Ни
царь, ни псарь нѳ могутъ указкой быть, какъ поступать мнѣ съ моею
плотью и кровью.
Братъ проситъ Селезнева, если онъ ѳму нѳ вѣритъ, обратиться
съ этимъ вопросомъ къ кому-нибудь другому, но тотъ чистосердечно
признался, что двое мировыхъ, у которыхъ онъ уже побывалъ по этому
поводу, совершенно такъ же объяснили ему это дѣло. «А потому я и
— 551 —
пріѣхалъ къ вамъ, какъ къ моему мировому посреднику, заявить, что я
отказываюсь повиноваться и царю, и вамъ, исполняющему его неспра-
ведливыя требованія». При ѳтомъ онъ вынулъ изъ кармана присланную
ему бумагу и съ сердцемъ сунулъ ее въ руки брата. «Вотъ извольте
получить обратно: мнѣ ее прислали для подписи, а я не желаю ни
подписывать, ни имѣть дѣло съ такими крамольниками, которые не
признаютъ ни божескихъ законовъ, ни законовъ естества».
Когда мой братъ заѣхалъ къ другому, уже не къ мелкопомѣстному
помѣщику, тотъ вынулъ уставную грамоту и сказалъ: «Подписывать не
буду! не могу же я подтверждать своею подписью, что я радуюсь гра-
бежу, учиненному надо мною среди бѣла дня. Такъ какъ такое прика-
заніе идетъ отъ самого царя, а жаловаться на него можно только Богу,
то я при васъ и засовываю эту грамоту за икону. Ужъ пускай самъ
Богъ разсудитъ меня съ царемъ на томъ^ свѣтѣ».
Случались и отказы подписать уставную грамоту, сопровождаемые
угрозами и непріятностями всякаго рода, создававшими массу хлопотъ
для мировыхъ посредниковъ. Но однажды такой отказъ сопровождался
въ нашихъ краяхъ громкимъ скандаломъ, который долго волновалъ
наше захолустье.
Въ нѣсколькихъ верстахъ отъ нашей деревни находилась усадьба,
принадлежавшая тремъ сестрамъ, дѣвицамъ Тончевымъ, прославившимся
даже въ суровое крѣпостническое время своею жестокостью къ кре-
стьянамъ (см. о нихъ выше, глава IV). Вслѣдствіе этого у нихъ еже-
годно оказывалось въ «бѣгахъ» нѣсколько крестьянъ, что постоянно
уменьшало и безъ того небольшое число ихъ подданныхъ. Оставшіеся
крестьяне мстили имъ напропалую: воровство и другія напасти не пе-
реводились въ ихъ хозяйствѣ, случались и поджоги, а однажды двухъ
старшихъ сестеръ крестьяне подвергли жестокимъ истязаніямъ. Когда
манифестъ 19-го февраля былъ обнародованъ, Тончѳвы разволновались
до невѣроятности. Ихъ невѣжество, алчность, безчеловѣчное отношеніе
къ крестьянамъ, однимъ словомъ, всѣ ихъ обычныя свойства проявились
тутъ въ совершенной степени.
Въ то время, когда всюду шли разговоры о новой реформѣ, три
сестры разъѣзжали по помѣщикамъ и священникамъ, разспрашивая
ихъ о томъ, какъ имъ понимать новый манифестъ. Неужели и ихъ
крестьяне тоже сдѣлаются свободными? Неужели и отъ нихъ, законныхъ
помѣщицъ и столбовыхъ дворянокъ, отберутъ для тѣхъ же хамовъ часть
ихъ собственной земли? Всѣмъ въ Нашей округѣ было достаточно
извѣстно обостренное настроеніе чувствъ сестеръ Тончѳвыхъ, и всѣ
мѣстные дворяне старалась избѣгать встрѣчи съ ними, но когда это
уже было немыслимо, къ нимъ выходили безъ особеннаго удоволь-
ствія. Хотя нѣкоторые помѣщики сами враждебно относились къ кресть-
— 552 —
янской реформѣ, но сознавали, что, какъ бы они ни выражали сестрамъ
свое неудовольствіе, все-таки они останутся въ ихъ глазахъ безъ вины
виноватыми и въ концѣ-концовъ нарвутся еще сами на дерзость уже
за одно то, что рѣшились принять эту реформу безъ сопротивленія,
протеста и скандала. Одинъ изъ такихъ помѣщиковъ, чтобы избѣжать
непріятностей со стороны сестеръ, старался всячески ихъ вразумлять:
онъ утѣшалъ ихъ тѣмъ, что дворовые въ теченіе двухъ лѣтъ останутся
въ ихъ полномъ повиновеніи, а крестьяне будутъ сначала временно-
обязанными...
Но Эмилія, старшая изъ сестеръ, всегда вспыльчивая, а теперь
дошедшая до невмѣняемости, уже кричала во все горло: «Не временно-
обязанными будутъ передо мной мои хамы, а вѣчными моими рабами,
понимаете, вѣчно-обязанными?...» Вторая сестрица подпѣвала: «Да-съ!
Они будутъ нашими рабами до гробовой доски!» Третья, опасаясь от-
стать отъ старшихъ сестеръ выкрикивала: «Это не хорошо, что вы такъ
говорите. Вы этимъ потакаете всѣмъ мерзавцамъ, а вы—дворянинъ! А
вотъ мы, какъ прежде, что хотѣли, то и дѣлали съ крѣпостными, такъ
будемъ распоряжаться и теперь... и никакихъ подписей давать нѳ бу-
демъ!.. Да!., очень гадко, очень низко съ вашей стороны!..»
— Да вы просто какія-то безтолковыя сороки! Я же тутъ при
чемъ? Я такъ же, какъ и вы, страдаю отъ этой реформы! И не очень-
то вы будете теперь дѣлать все, что захочется! Пришли другія времена
и съ вами нѳ очень будутъ церемониться! Если вы добровольно не
пойдете на требуемыя уступки, никто нѳ посмотритъ на то, что вы
дворянки...
Старшая Эмилія, которую ея сестры считали необыкновенно умной
и находчивой, запальчиво выкрикнула въ лицо помѣщику: «Значитъ,
вы, смотря по времени, либо хамъ, либо дворянинъ! Да и то сказать:
оборотнемъ быть вамъ на роду написано. Если бы вы были настоящимъ
дворяниномъ, то у васъ кровь вскипѣла бы отъ этихъ манифестовъ и
реформъ! Вы не допустили бы такого безобразія съ собою! Да что съ
вами толковать! Вы-то увѣрены, что вы настоящій дворянинъ, а я то
очень и очень въ этомъ сомнѣваюсь: мнѣ издавна была извѣстна боль-
шая склонность вашей матушки къ одному черномазому козачку: и гла-
зищи-то у васъ, и вихры,—все въ Мишку Безпалаго... Откуда же взять
вамъ дворянскую честь?
Но тутъ, какъ у насъ всюду разсказывали въ ту пору, поднялся
невѣроятный скандалъ. Помѣщикъ схватилъ Эмилію за плечи, повер-
нулъ и вытолкнулъ за дверь, а двѣ младшія сестры осыпали въ эту
минуту его самого градомъ колотушекъ. Вѣсть объ этомъ скандалѣ,
какъ раскаты грома, немедленно прокатилась по отдаленнѣйшимъ угол-
камъ нашего захолустья.
— 553 —
Когда были назначены мировые посредники, Тончевы къ этому
времени такъ или иначе поняли, что имъ нѳ отдѣлаться отъ неизбѣж-
наго, т. ѳ. не обойтись безъ уступки крестьянамъ части своихъ земель,
но онѣ, видимо, рѣшили биться до послѣдней капли крови, чтобы по-
меньше нести ущерба въ своей земельной собственности. Гдѣ была
только какая-нибудь возможность, онѣ старались отводить подъ земельные
надѣлы крестьянъ участки, самые негодные для хлѣбопашества. Крестьяне
нѳ соглашались получать ихъ въ надѣлъ, жаловались, указывая на при-
чину своего отказа. Для разбирательства подобныхъ пререканій моему
брату то и дѣло приходилось ѣздить къ нимъ: онъ упрашивалъ ихъ,
доказывалъ, уламывалъ, объяснялъ, почему онѣ нѳ имѣютъ права по-
ступать такъ, а онѣ дерзили ему напропалую. Потерявъ нѳ только
всякую сдержанность, но и элементарную женскую стыдливость и по-
рядочность, Эмилія, а за ней и остальныя сестры позволяли себѣ самыя
неприличныя выходки. Братъ прибѣгалъ къ шуточкамъ и лести, на ко-
торую прежде сдавалась иногда Эмилія, особенно, когда превозносили
ея умъ, но тутъ она безъ словъ вдругъ совала подъ носъ своего ми-
рового фигу,—дескать, на, выкуси! И остальныя сестры торопились
продѣлать тотъ же жестъ. Иной разъ посредникъ бился изо всѣхъ силъ,
пріѣзжалъ къ нимъ по нѣскольку разъ только для того, чтобы склонить
къ уступкѣ крестьянамъ какого-нибудь ничтожнѣйшаго клочка земли,
указывая на то, что для нихъ, Тончевыхъ, эта полоска нѳ имѣетъ ни-
какого значенія, а крестьянское хозяйство пропадетъ безъ него.—Вы,
вѣроятно,—говорилъ мой братъ, рѣшили раззорить ихъ штрафами за
будущія потравы?
Эмилія безъ всякаго стѣсненія отвѣчала: — Еще умникомъ . счи-
тается, а насилу-то догадался!
Въ концѣ-концовъ, полюбовное соглашеніе между Тончевыми и
ихъ крестьянами для составленія уставныхъ грамотъ оказалось немыс-
лимымъ. Чтобы это выяснить, такъ сказать, оффиціально, мой братъ
рѣшилъ отправиться къ нимъ съ двумя другими мировыми посредни-
ками той же губерніи, о чемъ онъ за нѣсколько дней извѣстилъ какъ
Тончевыхъ, такъ и крестьянъ. И вотъ посредники подъѣзжаютъ къ
дому трехъ сестеръ-помѣщицъ, а на крыльцѣ... Мировые посредники
рѣшительно недоумѣваютъ, что такое на крыльцѣ? Вглядываются, и что
же оказывается: всѣ три сестрицы стоятъ въ рядъ, неподвижно одна
возлѣ другой, а ихъ платья, юбки, рубашки подняты вверхъ, и стоятъ
онѣ обнаженныя до пояса.
Въ ту минуту, когда подъѣзжали мировые, звонъ ихъ колокольчи-
ковъ заслышали и крестьяне и толпою двинулись во дворъ, на который
выходило крыльцо съ тремя обнаженными фигурами сестеръ. Всѣ были
такъ поражены этимъ зрѣлищемъ, что никто нѳ проронилъ ни звука,
— 554 —
только одинъ старикъ громко плюнулъ и выругался, и вся толпа сразу
совершенно безмолвно и быстро двинулась прочь со двора, а мировые,
не входя на крыльцо, повернули назадъ и уѣхали.
Однажды, въ воскресный день, матушка просила мѳня отвезти
свертокъ съ гостинцами въ семью Пахома, нашего прежняго крѣпост-
ного, жившаго въ 2-хъ верстахъ отъ нашего дома. Пахомъ, еще мо-
лодой крестьянинъ, уже лѣтъ семь какъ былъ женатъ на Василисѣ,
бывшей нашей дворовой, которая въ это время лежала въ злѣйшей ча-
хоткѣ. Знакомый докторъ, пріѣзжавшій къ намъ въ гости и посѣтившій
больную, нашелъ ѳя положеніе совершенно безнадежнымъ. Вотъ въ
эту-то семью я и отправилась въ экипажѣ съ братомъ, который по дѣлу
ѣхалъ по той же дорогѣ за нѣсколько верстъ дальше.
Когда я вошла въ избу, хозяинъ, здоровый мужчина лѣтъ за
тридцать, сидѣлъ за столомъ съ двумя гостями-крѳстьянами, а три его
дѣвочки-погодки, лѣтъ шести, пяти и четырехъ, бѣгали тутъ же.
Большинство крестьянъ нашей мѣстности въ началѣ 60-хъ годовъ
прошлаго столѣтія были крайне бѣдны. Семья Пахома была тоже не
изъ зажиточныхъ, но сидѣла безъ хлѣба рѣже другихъ. Пахомъ, кромѣ-
хлѣбопашества, занимался отхожимъ промысломъ и, въ качествѣ плот-
ника, нерѣдко отправлялся въ Москву, откуда къ веснѣ приносилъ до-
мой нѣсколько десятковъ рублей. Но въ то время, о которомъ я говорю,
дѣла семьи были крайне плохи: жена, на рѣдкость работящая баба,
простудилась, прохворала всю зиму, и хозяйство пришло въ полное
разстройство.
Пахомъ встрѣтилъ меня очень радушно, благодарилъ за то, что я
«не побрезговала ими, хоча и питерская, а не заспѣсивилась». Я под-
нялась на полати, чтобы поздороваться съ Василисою, которая въ
теплый весенній день лежала подъ овчиннымъ тулупомъ въ страшной
лихорадкѣ. Когда я вручила ей отъ имени матери свертокъ съ чаемъ,
сахаромъ и другими скромными приношеніями, на мѳня посыпались
благословленія и добрыя пожеланія находящихся въ избѣ, а я, чтобы
направить разговоръ на болѣе для меня интересную тему, спрыгнула съ
полатей, сѣла къ столу и просила мужчинъ продолжать разговоръ, если
только они имѣютъ ко мнѣ хотя маленькое довѣріе. Но крестьяне пере-
глядывались между собою и молчали. Тогда съ полатей послышался
беззвучный, надтреснутый голосъ больной. Ей, видимо, было чрезвычайно
трудно говорить, и у нея, при первыхъ же звукахъ, что-то захрипѣло и
заклокотало въ груди: она то кашляла и останавливалась, то пыталась
говорить и пила воду изъ ковшика, который подавала ей старшая дѣ-
вочка. Наконецъ она заговорила, но нѣкоторыя слова ея вылетали съ
визгомъ, хрипомъ и съ какимъ-то высвистомъ. Я разобрала только:
«Чаво отъ барышни таиться? Пущай послухаетъ»...
— 555 —
Пахомъ началъ мнѣ разсказывать, что когда на дняхъ докторъ
объявилъ ему о томъ, что его жена не протянетъ и двухъ недѣль, онъ
счелъ необходимымъ передать ей это, чтобы сообща «удумать, какъ
присноровиться, когда она помретъ, чтобы, значитъ, и за дѣвчонками,
и за скотиной, и за домашностью настоящій приглядъ былъ, чтобы и
избу было на кого оставить».
Я до невѣроятности смутилась тѣмъ, что все эго говорилось въ
присутствіи умирающей, и стала доказывать, что никому неизвѣстно,
кто изъ насъ умретъ ранѣе другихъ, и что такими разговорами не слѣ-
дуетъ тревожить больную. Но въ ту же минуту съ полатей снова по-
слышались звуки точно испорченнаго часового механизма: больная за-
ворошилась, въ груди ея опять что-то зашипѣло и заклокотало, она
стала откашливаться и отйлевываться и, наконецъ, скорѣе прошептала,
чѣмъ проговорила: «Не... помру, барышня! помру!., пущай ёнъ усё вамъ
обскажетъ... Вы свое словечко за ребятенокъ моихъ замолвите... Ой...
ой... продохнуть моченьки нѣту-ти! А энто дѣло... значитъ... наше се-
мейственное таково мутитъ... душенькѣ моей снокой буде, ежели мы
семейственное порѣшимъ допрежъ, чѣмъ мнѣ представиться».
Изъ дальнѣйшихъ объясненій Пахома я поняла, что когда онъ
заявилъ женѣ о ея близкой кончинѣ, оба они пришли къ заключенію,
что ему необходимо жениться, во что бы то ни стало и притомъ какъ
можно скорѣе послѣ смерти Василисы, чтобы управиться съ женитьбою
къ страдѣ, т. е. къ наиболѣе срочнымъ лѣтнимъ ‘деревенскимъ рабо-
тамъ, иначе хозяйство съ ребятами малъ-мала меньше погибнетъ безъ
работницы, а нанимать ее не по карману. Но тутъ у нихъ вышло раз-
ногласіе: Пахомъ высказалъ желаніе жениться на Ксюшѣ, здоровой
18-лѣтнѳй дѣвушкѣ изъ другой деревни, а Василиса требуетъ, чтобы
онъ женился на Дунькѣ-хромоножкѣ. «А зачѣмъ мнѣ хромоножка, коли
я мужикъ исправный и во всей силѣ, значитъ, взять могу за сѳбя на-
стоящую, здоровую дѣвку, безъ порока. А развѣ съ ѳй, съ Василисой,
столкуешь? Какъ .упёрлась на своемъ—бери хромоножку, и ни тпру, ни
ну. А ежели буде не по ейному, грозится проклясть на томъ свѣтѣ, и
такъ себя эвтимъ изводитъ, такъ на меня серчаетъ, того и гляди, чтобъ
чаво съ ей до времени не приключилось. А я, чтобъ худого ей, чтобъ,
смертушку ѳй накликать раньше, значитъ, того, какъ предѣлъ ей поло-
женъ,—ни Боже мой, потому, какъ она завсегда была женкой честной
и первой работницей на селѣ... Разѣ можно?
Несчастная опять заворошилась, но на этотъ разъ уже такъ раз-
волновалась, что отъ жестокаго приступа кашля не могла выговорить ни
слова. Ей давали пить, и разговоръ былъ прерванъ на нѣсколько минутъ.
Когда я опять поднялась къ ней на полати, она схватила’мою руку,
чтобы поцѣловать, гладила по плечу своей высохшей, дрожашей рукой,
— 556 —
показывала глазами и жестами, чтобы я осталась. Я просила ее не без-
покоить себя и обѣщала въ подробности разузнать ихъ семейное дѣло.
Пахомъ, между прочимъ, упомянулъ, что, по желанію Василисы и
по ея выбору, онъ пригласилъ двухъ крестьянъ, тутъ присутствующихъ,
для того, чтобы сообща и по совѣсти порѣшить ихъ «семейственное» дѣло.
Крестьяне ѳти, какъ оказалось, вошли въ избу только передъ моимъ прихо-
домъ. При этомъ Пахомъ прибавилъ, что далъ женѣ слово передъ образомъ
поступить послѣ ея смерти такъ, какъ будетъ здѣсь рѣшено. Одного изъ
присутствующихъ онъ назвалъ Антономъ и охарактеризовалъ первымъ
грамотѣемъ на селѣ, человѣкомъ бывалымъ: «въ разныхъ городахъ
живалъ—виды видалъ, а отъ крестьянской работы не отбился, одно
слово—мужикъ правильный». Про другого, Петрока, сказалъ только:
«чтобъ душою покривить—ни Боже мой».
Антонъ былъ мужикъ лѣтъ за сорокъ, съ сильною просѣдью въ
черныхъ, курчавыхъ волосахъ, съ симпатичнымъ и интеллигентнымъ
лицомъ. Я просила объяснить мнѣ, что за дѣвушка Дунька-хромоножка
и что представляетъ изъ себя Ксюша, почему первую предпочитаетъ
Василиса, а вторую—ея мужъ.
Антонъ не сразу отвѣтилъ, но внимательно посмотрѣлъ на меня и,
точно что-то соображая нѣсколько минутъ, началъ говорить. Я стара-
лась не прерывать никакими вопросами его неторопливую, степенную
рѣчь. Сравнительно съ остальными крестьянами нашей мѣстности, онъ
выражался лучше и- правильнѣе, и лексиконъ его словъ былъ обшир-
нѣе;. при этомъ у него попадалось меньше мѣстныхъ. выраженій.
— Дунька не по своей винѣ хромоножка, а отъ Бога, значитъ, отъ
рожденья одна нога длиннѣе другой. Дѣвка она не хворая, но,—отъ ноги
ли то, али просто Богу такъ угодно было, только правда, что она не
очень сильная: кули съ зерномъ таскать ей не подъ силу, да и то ска-
зать—не бабье это дѣло, а всякую бабью работу она сробитъ и провор-
нѣе, и лучше другой. Долюшка выпала ей горе-горькая: почитай, по вось-
мому годику осталась круглой сиротой, такъ и тогда куска никто ей не
считалъ: кто зачѣмъ въ избу къ себѣ позоветъ, такъ она въ одночасье
приберетъ, подмететъ, перечиститъ все до послѣдней плошки и такъ,
что любо-дорого смотрѣть. И говорить ей нѳ надо: дѣлай то, дѣлай это,
все сама знаетъ,—сметкой большой Богъ наградилъ. Не было по сусѣд-
ству избы такой, чтобы она всѣхъ ребятъ не пѳреняньчила, чтобъ при
болѣзни старымъ и малымъ не пособляла. Свора и злоба на деревнѣ у
насъ большая идетъ промежъ бабъ, но чтобъ,- значитъ, Дуньку кто чѣмъ
укорилъ, такъ, кажись, этого нѳ бывало. А сама-то она съ измальства
прицѣпилась къ Василисѣ, и такъ подружками онѣ доселѣ остались.
Дѣвчонокъ* Пахомовыхъ она страсть какъ любитъ, точно родныхъ своихъ
ребятъ! Наймется къ кому въ работницы, али на поденщину, и ежели
— 557 —
не очень далеко отъ Пахомовой избы, такъ въ вечеру къ цимъ прибѣ-
житъ, все у нихъ перечиститъ, ребятъ перемоетъ, рубашенки имъ пере-
чинитъ. Ежели бъ не она, такъ за болѣзнь-то Василисы ихнія дѣвчонки
въ конецъ обовшивѣли бы. Какъ жѳ Василисѣ Христомъ Богомъ не
молить мужа, чтобы онъ за себя взялъ Дуньку-хромоножку?
— Передъ смертнымъ часомъ,—заговорилъ Петровъ строгимъ го-
лосомъ,—и бабій завѣтъ, да еще насчетъ дѣтушекъ родимыхъ, мужъ
должонъ свято хранить! Родима-то матушка лучше знаетъ, кто ейныхъ
ребятъ въ обиду не дастъ.
— Не мачихой, а маткой родной будетъ дѣвчонкамъ!..—подтвер-
дилъ Антонъ.
— Чудаки! Ей-ей чудаки! Я-жъ не перестарокъ какой! Чаво-жъ
мнѣ за себя старуху-то брать!—запальчиво выкрикнулъ Пахомъ.
Антонъ и Петрокъ напомнили ему, что Дунька—ровесница Васи-
лисы.
— А мнѣ-то што изъ того? Хоча моложе ей буде! Перво-на-перво
хромоножка она, а съ лица—што картошка печеная!—возражалъ Па-
хомъ запальчиво.
— Чаво вря языкъ чешешь? Честную дѣвку порочишь, да еще
сироту безродную! Такое тебѣ и болтать нѳ пристало!—сердито крикнулъ
на него Петрокъ.—Правду сказывай: «какъ мальчишкѣ безбородому,
Ксюшка-дѳ мнѣ приглянулась!»
— Зѳнки-то Ксюшка не на одного тебя пялитъ! Пока въ дѣв-
кахъ,—можетъ, до конца себя соблюдетъ: больно батьки своего боится.
А што тамъ впереди буде,—только Богу извѣстно...
— Такъ-то такъ!.. Усежъ...—понуря голову, смущенно бормоталъ
Пахомъ.
— Еще чаво?—уже со злостью накинулся на него Петрокъ.—
Женка-то еще жйва, на погостъ не время нести, а ужъ думки-то про
баловство пошли! Ты нѳ срамотину неси, а толкомъ, при людяхъ, по-
слѣднее слово скажи.
Пахомъ съ остервенѣніемъ чесалъ затылокъ и долго молчалъ, на-
конецъ, махнулъ рукой и упавшимъ голосомъ промолвилъ:—Чаво мнѣ
Василису передъ смертушкой обиждать? Грѣха на душу брать не хочу:
супротивства ейнаго николи не видѣлъ! Какъ она, жалѣючи ребятъ,
просила, чтобъ я, значитъ, взялъ за себя Дуньку, пущай такъ и буде.
Пущай во сырой землѣ ейныя косточки спокой найдутъ.
Но тутъ раздался звонъ колокольчика,—мой братъ возвращался
за мной. Я полѣзла на полати проститься съ Василисой и была пора-
жена выраженіемъ ея исхудалаго лица: на провалившихся щекахъ пят-
нами игралъ яркій румянецъ, на тонкихъ растрескавшихся губахъ блу-
ждала улыбка, глубоко запавшіе глаза сіяли счастьемъ. Она весело и
— 558 —
часто закивала мнѣ головой и, по обыкновенію бывшихъ крѣпостныхъ,
начала ловить мою руку для поцѣлуя. Когда ей это не удалось, она
сказала тихимъ, дрогнувшимъ голосомъ: «Благослови васъ Богъ, ба-
рышнѳчка!»..
‘Чтобы не возвращаться снова къ описанію семьи этого крестья-
нина, я кстати скажу, что послѣ описаннаго событія Василиса прожила
лишь нѣсколько дней. Пахомъ сдержалъ слово, данное ей при другихъ,
и черезъ шесть недѣль послѣ похоронъ первой жены женился на Дунькѣ-
хромоножкѣ.
Когда мы съ братомъ возвращались домой и проѣзжали мимо не-
большого лѣсочка, до насъ явственно донеслись стоны и отрывочныя
слова, видимо исходившія отъ человѣка, который находился по бли-
зости отъ дороги. Кучеръ остановилъ лошадей, и мы съ братомъ вышли
изъ экипажа. Нѳ успѣли мы сдѣлать и нѣсколькихъ шаговъ въ глубину
лѣса, какъ увидали небольшую прогалинку, а посреди валялось что-то
вродѣ огромнаго плаща, который точно шевелился. Когда мы подошли
къ предмету, привлекавшему щашѳ вниманіе, братъ вдругъ разразился
неистовымъ хохотомъ. Косматая голова съ длинными волосами показа-
лась изъ-подъ плаща. Брауъ, отъ душившаго ѳго хохота, нѳ могъ гово-
рить, а я ничего не понимала. Только нагнувшись, я увидала, что это
былъ священникъ въ рясѣ, лежавшій лицомъ къ землѣ и нё имѣвшій
возможности встать на ноги: черезъ оба рукава ѳго рясы былъ продѣтъ
длинный колъ или шестъ. Ясно было, что продѣть этотъ шестъ самому
священнику нѳ было ни нужды, ни возможности, и я приставала къ
брату съ вопросомъ, что всѳ это значитъ, но онъ продолжалъ хохотать.
Когда онъ, наконецъ, сдержалъ приступъ душившаго его смѣха, онъ
громко позвалъ кучера. Пока тотъ привязывалъ возжи къ дереву и под-
ходилъ къ намъ, мой братъ сказалъ священнику: «Преподобный отче,
нѳ можете ли объяснить моей сестренкѣ, только знаете такъ, чтобы не
совсѣмъ еѳ переконфузить, какимъ образомъ вы попали въ такое по-
ложеніе?»
Священникъ, распростертый на землѣ съ коломъ, продѣтымъ че-
резъ широкіе рукава его рясы, могъ только немного двигать головой.
Онъ узналъ брата и отвѣчалъ съ негодованіемъ и злобою:—Ваша се-
стрица сконфузится не изъ-за меня, а за своего братца, когда она
узнаетъ, что ѳго съ позоромъ протурятъ съ должности... Всѣмъ извѣстно,
что вы развратили нашихъ крестьянъ! Изъ-за васъ они и вытворяютъ
всякія безобразія!
Въ это время подошелъ кучеръ, и братъ съ его помощью началъ
поднимать священника, приговаривая: «Вмѣсто того, чтобы поносить
мѳня, вы бы объяснили сестрѣ, за что вы, отче святой, попали въ не-
милость къ крестьянамъ».
— 559 —
Но вотъ, наконецъ, попа поставили на ноги, осторожно придер-
живая его съ двухъ сторонъ. Въ эту минуту онъ имѣлъ видъ распятаго
человѣка. Всклокоченная и запачканная борода, растрепанные, лохматые
и длинные волосы, испачканное грязью лицо и глаза, сверкавшіе злобой,
все показывало, что онъ нѳ только безъ покорности и смиренія выно-
ситъ свое испытаніе, но готовъ растерзать каждаго. .Кучеръ, долго сдер-
живавшій свой смѣхъ, расхохотался во всѳ горло; его хохоту вторилъ
и братъ; наконецъ, оба они начали вытягивать шестъ, стараясь дѣлать
это какъ можно осторожнѣе и легче, чтобы не расцарапать плечи попа
и не разорвать его одежды. Какъ только его освободили отъ шеста, свя •
щенникъ, не прекращая брани и упрековъ по адресу брата, схватилъ
свой цвѣтной носовой платокъ и началъ вытирать имъ грязь съ лица
и рукъ и всей пятерней расчесывать волосы. Братъ продолжалъ свои
шуточки: <Отче, отчѳ, такъ-то вы благодарите вашего спасителя? Вѣдь
безъ меня вы заночевали бы въ лѣсу»... Но священникъ, какъ только
нѣсколько привелъ себя въ порядокъ, такъ и пустился въ путь.
Я просила кучера объяснить мнѣ, что всѳ это означаетъ, и тотъ
совершенно просто отвѣчалъ: «Ужъ коли колъ попу продѣли, значитъ,
онъ больно охочъ до бабъ. Видно, съ поличнымъ попался! Небось, въ
судъ жаловаться не пойдетъ, даже попадьѣ своей не скажетъ!»
Когда я впослѣдствіи спрашивала крестьянъ, караютъ ли они по-
прежнему своихъ священниковъ за черезчуръ любезное отношеніе къ
бабамъ, они отвѣчали мнѣ, что этого давно не случалось: «Наши-то
колы имъ сразу отбили охоту..,. Теперешніе попы этимъ нѳ займаются».
Хотя мнѣ предсказывали, что я буду томиться однообразіемъ
жизни въ деревнѣ, но этого не случилось: жизнь въ ней была несра-
вненно болѣе оживлена, чѣмъ прежде. Къ тому же, все казалось мнѣ
теперь значительнымъ и интереснымъ: и разговоры мировыхъ посред-
никовъ, которые то и дѣло пріѣзжали къ брату, и отношенія помѣщи-
ковъ къ новой реформѣ, и ихъ разсужденія по этому поводу, однимъ
словомъ, общественное движеніе проникло и сюда и всколыхнуло
даже такую захолустную деревню, какъ наша.
Помѣщики посѣщали другъ друга гораздо чаще, чѣмъ раньше;
ихъ разговоры и споры нерѣдко принимали весьма оживленный харак-
теръ. Много говорили они о предстоящемъ мѣстномъ самоуправленіи, о
томъ, что скоро и у нихъ среди низенькихъ деревенскихъ избъ будутъ
возвышаться школы и больницы. За немногими исключеніями помѣщики
(я говорю только о нашей мѣстности) просто издѣвались надъ этими
будущими нововведеніями. Они доказывали, что такія затѣи могли воз-
никнуть лишь въ головахъ кабинетныхъ ученыхъ, не знающихъ своего
народа, что для того, чтобы заманить крестьянскихъ ребятъ въ школу,
будущимъ земствамъ придется внести въ свой бюджетъ солидную сумму
— 560 —
на пряники, какъ приманку для ребятъ, а чтобы умаслить родителей
отпускать своихъ дѣтей въ школу, правительству понадобится издать
новый законъ, по которому крестьяне получатъ право драть лыко въ
панскомъ лѣсу, безвозмездно собирать грибы и ягоды, а въ панскихъ
озерахъ и сажалкахъ ловить рыбу. Безъ этихъ приманокъ, утверждали
они, школы будутъ пустовать, такъ какъ крестьяне могутъ понимать
лишь свою непосредственную выгоду, а не ту, которая обнаружится для
нихъ черезъ нѣсколько лѣтъ. Не будутъ крестьяне, по ихъ мнѣнію, по-
сылать своихъ дѣтей въ школу и потому, что каждый ребенокъ школь-
наго возраста уже исполняетъ какую-нибудь работу, необходимую въ
крестьянствѣ.
На именинахъ у нашего сосѣда собралось огромное общество: я
была свидѣтельницею, какъ оно высмѣивало предполагаемое устройство
лечебныхъ пунктовъ. Помѣщиковъ поражало то, что тамъ, въ Петер-
бургѣ, нѳ знаютъ даже того, что наши крестьяне испоконъ вѣка при-
выкли лѳчиться у знахарей и шептухъ. Всѣ они въ одинъ голосъ утвер-
ждали, что крестьяне не промѣняютъ ихъ на настоящихъ докторовъ,
приводили множество примѣровъ того, какими ужасными средствами
лѳчатъ деревенскіе знахари, и какъ, несмотря на то, что они то и дѣло
отправляютъ своихъ паціентовъ на тотъ свѣтъ, ѳто не уменьшаетъ до-
вѣрія къ нимъ народа.
Собравшіеся гости были солидарны между собой во взглядахъ на
леченіе народа, только одна немолодая помѣщица внесла диссонансъ въ
этотъ разговоръ, заявивъ, что они говорятъ противъ очевидности.
Крестьяне, утверждала она, хотя и продолжаютъ лѳчиться у знахарей,
но въ то же время изъ дальнихъ деревень отправляются въ тѣ помѣ-
щичьи усадьбы, гдѣ хозяйка или ея дочь занимаются лѳченіѳмъ, а когда
къ кому-нибудь въ деревню пріѣзжаетъ докторъ изъ города, больные
крестьяне буквально осаждаютъ его. Она предсказывала, что какъ только
появятся земскіе врачи, отъ больныхъ крестьянъ у нихъ нѳ будетъ отбою.
Утверждала она это на томъ основаніи, что крестьяне наблюдательны
и сообразительны отъ природы, быстро распознаютъ, кто знаетъ свое
дѣло, кто нѣтъ, и помимо этого они вообще любятъ лѳчиться. То, что
они теперь лѳчатся у знахарокъ, — еще ничего нѳ значитъ, вѣдь и
очень многіе помѣщики прибѣгаютъ къ ихъ же помощи, и не только
изъ-за одного невѣжества и предразсудковъ. Посылать за докторомъ въ
городъ нѳ всегда возможно даже для людей богатыхъ, а когда близкій
человѣкъ страдаетъ, трудно оставаться, въ бездѣйствіи,—многіе только
изъ-за этого обращаются къ знахарямъ.
Чтобы показать несостоятельность такого разсужденія, одинъ изъ
присутствующихъ разсказалъ слѣдующее. Его сынъ, докторъ, гостилъ у
нѳго лѣтомъ. Какъ только онъ пріѣхалъ въ деревню, такъ и отправился
— 561 —
по избамъ лечить крестьянъ. Одной бабѣ онъ прописалъ шпанскую
мушку на затылокъ и какую-то микстуру, на свои деньги послалъ ку-
пить лекарство, а когда ему его доставили, онъ опять посѣтилъ бабу,
опять растолковалъ ей, что и какъ дѣлать. Тѣмъ не менѣе, шпанскую
мушку баба проглотила, а тряпку вымочила въ микстурѣ и привязала
къ затылку. Это заставило всѣхъ хохотать. Помѣщица, говорившая въ
защиту необходимости раціональнаго леченія, оказалась посрамленною.
Года черезъ четыре послѣ этого, когда я опять пріѣхала въ ту же
мѣстность, въ ней уже существовали двѣ школы и устроенъ былъ лѳ-
чебный пунктъ и больничка. Все, что я увидѣла и узнала въ то время
относительно этихъ двухъ нововведеній, убѣдило меня въ томъ, какъ не-
основательны были мнѣнія о нихъ помѣщиковъ, какъ мало знали они
крестьянъ, среди которыхъ прожили всю свою жизнь. Какъ только
открывалась школа, ребятъ, желающихъ въ ней учиться, и родителей,
умоляющихъ принять въ нее своего ребенка, оказывалось несравненно
болѣе, чѣмъ могли вмѣстить ея стѣны. То же было и съ леченіемъ.
Когда земскіе врачи явились на назначенные имъ лечебные пункты,
къ нимъ немедленно потянулся народъ не десятками, а сотнями.
О чемъ бы ни разговаривали помѣщики между собою, какъ бы ни
бранили они правительство за крестьянскую реформу, какъ бы ни осмѣи-
вали предстоящія новшества будущаго самоуправленія, какіе бы перво-
бытные взгляды ни высказывали они при этомъ, но очень важно было
уже то, что они зашевелились, начали думать и разсуждать не только
объ опостылѣвшей всѣмъ обыденщинѣ, но и объ общественныхъ явле-
ніяхъ. Такимъ образомъ, мертвая тишина и утомительное однообразіе,
царившія до тѣхъ поръ въ помѣщичьей средѣ нашего захолустья, смѣ-
нились теперь большимъ оживленіемъ.
Ко мнѣ то и дѣло пріѣзжала молодежь обоего пода, пока еще
жившая въ помѣстьяхъ своихъ родителей. Они разспрашивали меня о
взглядахъ петербургской молодежи на тѣ или другіе вопросы, брали
книги для чтенія, но за совѣтами на счетъ своихъ недоразумѣній съ
родителями обращались нѳ ко мнѣ, а къ моей матери.
Совершенно незамѣтно ни для сѳбя, ни для другихъ, душою мо-
лодого кружка нашей мѣстности сдѣлалась не я, только что нашпиго-
ванная новыми идеями, а моя мать, въ то время уже старая женщина.
Когда крестьянская реформа совершилась, оба ея сына, тогда уже
взрослые люди, увлеченные идеями освободительной эпохи, бросили воен-
ную службу: старшій изъ нихъ, Андрей, явился въ качествѣ мирового
посредника, а другой мой братъ получилъ частное мѣсто въ уѣздномъ
городѣ по близости отъ родного села. Оба они часто посѣщали матушку,
выписывали все, что тогда выходило лучшаго въ литературѣ, и нерѣдко
сообща прочитывали многое. Матушка съ жадностью набросилась ня
Воспоминанія.	36
— 562 —
чтеніе; теперь у нея было для®этого гораздо больше свободнаго времени,
чѣмъ прежде: заботы и труды по родовому имѣнію, поглощавшіе всю ея
жизнь, она передала своему сыну Андрею. И вотъ, отдавшись чтенію, она
начала впитывать въ себя новыя понятія.
Моя мать и въ крѣпостническую эпоху придавала большое значе-
ніе пріобрѣтенію знаній, но тогда она смотрѣла на это съ утилитарной
точки зрѣнія: «больше будешь знать, больше будешь зарабатывать», го-
ворила она своимъ дѣтямъ. Въ лихорадочную эпоху нашего возрожденія
она уже разсуждала иначе: «мы всѣ совершали въ своей жизни великія
преступленія, и нѳ оттого, что были злыми и дурными, а чаще всего
потому, что мы оказывались невѣжественными и неразвитыми умственно
и нравственно». Какъ въ началѣ ея дѣятельности, когда она муже-
ственно принялась за работу, чтобы поднять свое разстроенное хозяй-
ство, надъ нею многіе подсмѣивались за то, что она работаетъ, какъ
мужчина и забываетъ свое дворянское происхожденіе, такъ нѣкоторые
подшучивали надъ нею и теперь. Но ея дѣловитость и честность, ѳя
прямой и открытый характеръ, чуждый какой бы то ни было корысти
и фальши, снискали ей въ нашей мѣстности всеобщее уваженіе моло-
дежи. И теперь помѣщики сильно осуждали еѳ за высказываемыя ею
новыя воззрѣнія, но она пріобрѣла много друзей среди ихъ дѣтей. Хо-
рошо зная матеріальное положеніе и характеры помѣщиковъ, жившихъ
часто даже на далекомъ разстояніи отъ нашего помѣстья, ей удалось
въ ту пору удержать многихъ молодыхъ дѣвушекъ отъ тяжелыхъ жиз-
ненныхъ ошибокъ, иногда отъ ненужнаго' разрыва съ родителями; умѣла
она многимъ указать и на дѣятельность, бывшую у нихъ подъ руками
въ деревнѣ. Однако, нѳ мало было и такихъ, которымъ она совѣтовала
порвать съ своими близкими и ѣхать учиться въ Петербургъ,—родители
такихъ дѣтей дѣлали матушкѣ большія непріятности.
Однажды къ намъ пріѣхала крестница матушки, Варя Никитская,
дѣвушка лѣтъ 23-хъ, средняго роста, съ симпатичнымъ выраженіемъ
миловиднаго лица. Она была дочерью крайне бѣднаго мелкопомѣстнаго
дворянина, но съ 8-милѣтняго возраста осталась круглою сиротою безъ
всякихъ средствъ къ жизни и была взята на воспитаніе своими даль-
ними родственниками, богатыми помѣщиками.
Варя съ ранней молодости выказала громадныя хозяйственныя
способности, и, когда ей исполнилось 15—16 лѣтъ, на ея руки посте-
пенно перешло не только огромное домашнее хозяйство со всѣми мари-
нованіями, соленіями и вареніями, но и управленіе и завѣдываніе жен-
скою частью всего ‘Деревенскаго хозяйства. За свой напряженный и
отвѣтственный трудъ, нѳ оставлявшій ей свободной минуты, она не
получала никакого вознагражденія: еѳ только содержали и одѣвали. И
вотъ Никитская задумала бросить деревню и уѣхать учиться въ Пе-
— 563 —
тербургъ, но ѳя добрую, привязчивую натуру крайне смущала мысль
уйти отъ людей, которыхъ она считала своими благодѣтелями. Отно-
сительно этого она и пріѣхала посовѣтоваться со своею крестною. **
Матушка доказывала Варѣ, что ея добрыя чувства къ родствен-
никамъ дѣлаютъ ей честь, но она нѳ должна преувеличивать ихъ благо-
дѣянія относительно себя. Конечно, ее обучили грамотѣ, и за это имъ
большое спасибо,—другіе помѣщики нѳ позаботились бы и объ этомъ,
но они нѳ дали ей образованія, ничего нѳ сдѣлали для нея: хотя
громадное хозяйство въ продолженіе семи лѣтъ лежитъ на ѳя плечахъ, они
лопрежнѳму только кормятъ и одѣваютъ ее и не думаютъ оплачивать ея
тяжелый трудъ, и такимъ образомъ она уже давно съ лихвою расплати-
лась за свое содержаніе съ своими родственниками. Теперь, по словамъ
матушки, Варя имѣетъ полное нравственное право поступить такъ, какъ
она сама того пожелаетъ. Тѣмъ нѳ менѣе, она находила, что желаніе
Вари ѣхать въ Петербургъ немедленно—крайне легкомысленно. На что
жа она поѣдетъ, когда у нея нѣтъ ни копѣйки? На какія средства
будетъ она тамъ жить, когда у нея нѣтъ ни друзей, ни знакомыхъ?
— На дорогу я достану,—продамъ золотой браслетъ и сережки,
которые мнѣ подарили, а тамъ найду какія нибудь занятія... Вѣдь туда
ѣдутъ нѳ только люди со средствами... Неужели я одна такая злосчаст-
ная, что не сумѣю пробиться?
Матушка убѣдила ее въ томъ, что дія нея немыслимо теперь
бросить деревню: она не имѣетъ никакихъ знаній для того, чтобы найти
въ Петербургѣ какой-либо заработокъ, ея свѣдѣнія по сельскому хозяй-
ству ни для кого тамъ нѳ требуются. Ей лучше всего поступить такимъ
образомъ: она, ея крестная мать, берется уговорить ея родственниковъ
нѳ пользоваться болѣе ея трудомъ даромъ. Если они заартачатся, она
пригрозитъ имъ, что сама найдетъ для своей крестницы какое-нибудь
подходящее платное мѣсто въ другомъ хозяйствѣ. Бралась матушка
уломать ея родственниковъ и относительно того, чтобы они, кромѣ жало-
ванья, взяли ей еще помощницу,—тогда у нея будетъ свободное время
для обученія крестьянскихъ ребятъ, а также и для самообученія: она,
ѳя крестная, берется снабжать ее книгами и журналами и объяснять ей
все, чего она не пойметъ, а въ затруднительныхъ случаяхъ обѣ будутъ
обращаться къ моимъ братьямъ. Года въ два Варя скопитъ немного
деньжонокъ, посредствомъ чтенія подвинется впередъ въ своемъ умствен-
номъ развитіи и можетъ отправиться въ Петербургъ: тогда она будетъ
въ состояніи слушать лекціи, которыя тамъ читаютъ, а можетъ быть и
найдетъ себѣ заработокъ.
Этотъ проектъ привелъ Варю въ восторгъ, и она опасалась только
того, что онъ не осуществится. И дѣйствительно, въ другое время ѳто
^ыло бы невозможно, но не то была тогда: помѣщики, напуганные
36*
— 564 —
крестьянскою реформою, а также предстоящими нововведеніями и раз^
рывомъ молодежи съ родителями, о чемъ у насъ только и ходили слухи,,
со страхомъ ожидали для себя еще чего-то болѣе худшаго. Родствен-
ники Вари, дорожа ею, какъ превосходною и честною хозяйкой, поняли,
что матушка легко можетъ найти для нея платное мѣсто въ другой
семьѣ, и на все согласились, конечно, предварительно изругавъ и мо-
лодую дѣвушку, и ея покровительницу.
Мѳня очень интересовали разсужденіи моего брата съ крестьянами,
когда они приходили къ нему для выясненія своихъ недоразумѣній. Но
первое время я мало что въ нихъ понимала. Хотя мѣстный говоръ-
крестьянъ я знала съ дѣтства и, по пріѣздѣ въ деревню, легко вспомнила
ѳго, но ихъ жалобы на помѣщиковъ, ихъ недоразумѣнія съ ними, о.
которыхъ они сообщали своему посреднику, мнѣ были мало доступны. Для
того, чтобы это понимать, нужно было имѣть ясное представленіе о-
помѣщичьихъ земляхъ, о мірскихъ передѣлахъ, о разверстаніи земель,
необходимо было знать и пункты положенія 19 февраля, возбуждавшіе-
иногда противорѣчивыя толкованія даже среди людей опытныхъ. Къ
тому жѳ, крестьяне говорили всѣ сразу, начинали обыкновенно свое-
объясненіе съ посредникомъ такимъ гвалтомъ, что я иной разъ ничего-
не могла разобрать въ этомъ галдѣніи; какъ отъ эгого, такъ и отъ уси-
леннаго напряженія понять что нибудь, у мѳня сильно разболѣвалась
голова, и я кончала тѣмъ, что уходила къ себѣ, нѳ дослушавъ до конца.
Тѣмъ нѳ менѣе, мой братъ сильно подсмѣивался надъ моею упорною на-
стойчивостью понять ихъ новыя деревенскія дѣла и приписывалъ это-
«миссіи», возложенной на меня молодежью. Онъ совѣтовалъ мнѣ лучше-
почаще посѣщать избы и вести разговоры съ отдѣльными крестьянами..
Я послѣдовала его совѣту.
Въ домашнемъ быту прежде знакомыхъ мнѣ крестьянъ я нашла<
ничтожную перемѣну: вмѣсто лучины у большинства ивъ нихъ избу
вечеромъ освѣщала 15-ти копѣечная керосиновая лампочка, прибавилось
число людей, носившихъ сапоги, а также количество семействъ, у ко-
торыхъ были самовары. Всѣмъ этимъ однако, обзаводились крестьяне,,
которые, кромѣ сельскаго хозяйства, занимались и отхожими промыслами..
Но особенно бросалось въ глаза то, что сами крестьяне глядѣли теперь
менѣе забитыми, казались болѣе смѣлыми и самостоятельными; въ сно-
шеніяхъ съ господами я замѣтила менѣе приниженности и угодливости^
Правда, что и послѣ освобожденія нѣкоторые изъ нихъ подходили къ
господской ручкѣ, за то въ ихъ привѣтствіи слышалось менѣе рабскихъ
словъ, и вышла изъ употребленія фраза, которую я такъ часто слышала
въ дѣтствѣ въ ихъ разговорахъ со своими помѣщиками: <Вы—наши
отцы-благодѣтели, а мы—ваши дѣти». Нѳ мало явилось и такихъ, осо-
бенно среди парней, которые не только не подходили къ господской
— 565 —
ручкѣ, но не снимали даже шапки, проходили мимо помѣщика и его
•супруги, язвительно-насмѣшливо поглядывая на нихъ, что крайне воз-
мущало послѣднихъ и служило даже предметомъ множества жалобъ со
стороны помѣщиковъ. Мировые посредники, чему я не разъ была сви-
дѣтельницею, уговаривали крестьянъ нѳ раздражать господъ такими
пустяками, доказывая имъ, что тѣ даже изъ-за этого зачастую нѳ будутъ
-соглашаться на ту или другую необходимую для нихъ уступку. Однако,
нѣкоторые изъ парней не сдавались ни на какія увѣщанія. Но тѣ же
крестьяне совсѣмъ иначе относились къ помѣщикамъ, съ которыми у
нихънѳ было ни дрязгъ, ни тяжбъ, ни непріятныхъ столкновеній. Нужно за-
мѣтить, что въ то время явилось не мало такихъ дворянъ, преиму-
щественно среди ихъ сыновей, которые начали держать себя чрезвычайно
просто съ крестьянами, заходили'къ нимъ въ избы поболтать, давали
имъ совѣты, какъ поступать въ томъ или другомъ случаѣ, писали имъ
письма, дѣловыя бумаги, а то и жалобы на помѣщиковъ. Болѣе консерва-
тивные изъ нихъ съ ненавистью смотрѣли на молодое поколѣніе изъ
своей среды; ихъ страшно злило даже то, что крестьяне подаютъ ихъ
•сыновьямъ руку, въ то время, какъ мимо нихъ они демонстративно
проходятъ съ шапкою на головѣ.
Руку подавали крестьяне преуморительно: подойдутъ съ протянутой
рукой и сунутъ ее, какъ палку; при этомъ парни не могли понять,
нужно или нѣтъ снимать шапку, когда подаешь руку.
— Какъ же это ты, Иванъ, руку мнѣ подаешь, а шапку нѳ сни-
маешь?—спросилъ однажды докторъ крестьянина.
— А нѳшто вы снимаете шапку, когда встрѣчаете насъ?—смѣло
отвѣчалъ ему тоже вопросомъ молодой крестьянинъ.
— Конечно, снимаю: прежде шапку сниму, а потомъ руку подаю.
— Ахъ ты, Господи, вотъ и примѣтливъ я, а въ этомъ маленько
сплоховалъ! Такъ за то-жъ вы съ нами тыкаетесь (на ты), а мы съ
вами выкаемся (на вы).
— Да, я къ вамъ нѳ обращаюсь на «вы», потому что вамъ тогда
кажется, что я говорю со всѣми, а нѳ съ однимъ.
Изба старика Кузьмы была отъ нашего дома верстахъ въ десяти.
Крестьянинъ этотъ былъ крѣпостнымъ одного изъ наиболѣе зажиточ-
ныхъ помѣщиковъ нашей мѣстности. Молодухи двухъ старшихъ сыно-
вей старика приходили къ намъ иногда за лекарствомъ для своихъ
дѣтей, а лѣтомъ нанимались къ намъ на поденщину; младшій же сынъ
Кузьмы—Ѳедька, еще не женатый парень лѣтъ 20-ти, былъ въ то время
работникомъ у моего брата. Матушка совѣтовала мнѣ познакомиться съ
ними и отзывалась объ этой семьѣ, какъ объ одной изъ наиболѣе
честныхъ и порядочныхъ въ нашей мѣстности, а о Кузьмѣ говорила,
— 566 —
какъ о человѣкѣ очевь сообразительномъ, но крайне угрюмомъ, даже
озлобленномъ.
Когда въ одинъ изъ воскресныхъ дней я вошла въ его избу, вся
семья была на лицо: и старики-родители, и двое женатыхъ сыновей,
Петрокъ и Тимоеей, со своими женами и малолѣтними дѣтьми, и Ѳедька,
пришедшій къ родителямъ въ праздникъ <на побывку». Я застала всѣхъ
членовъ семьи за самоваровъ; при атомъ на столѣ лежала связка бара-
нокъ. Малышамъ давали по баранку и выгоняли на дворъ. Меня болѣе
всего поразилъ обликъ и вся фигура старика Кузьмы. Это былъ чело-
вѣкъ лѣтъ подъ 60, сухой, какъ жердь, сутулый, съ лицомъ, па ко-
торомъ выдавались скулы, обтянутыя желтою кожей, совершенно лысый,
но съ очень густыми сѣдыми бровями, торчавшими какими-то кусти-
ками. Онъ сидѣлъ подъ образами, и глаза у нѳго были опущены внизъ
даже тогда, когда онъ говорилъ: онъ точно разговаривалъ самъ съ со-
бою, а когда изрѣдка подымалъ голову, глаза его бѣгали, какъ у за-
травленнаго звѣря.
Передъ двумя изъ крестьянъ стоялъ чай въ с'аканахъ безъ блю-
дечекъ, и передъ каждымъ изъ сидѣвшихъ за столокъ лежало по кро-
шечному кусочку сахару. Когда кто-нибудь допивалъ чай, хозяйка на-
ливала слѣдующимъ, такъ какъ въ. семьѣ было всего два-три стакана
и оловянная кружка. Чаепитіе продолжалось долго и происходило только
по праздникамъ, или когда въ домѣ было больной или гость. Лицо ста-
рухи-хозяйки напоминало высушенную черносливину: такъ оно было черно,
изборождено морщинами, и въ немъ чуть-чуть выдавался только носъ-
Я спросила ее, сколько у нея выходитъ чаю. Она начала пересчитывать
по пальцамъ: на Покрова брали восьмушку, на Илью восьмушку, и т. д.,
я насчитала полфунта въ годъ, и удивилась ничтожному количеству
чая, выпиваемаго при большой семьѣ, даже если его употребляютъ
только въ праздники. Она отвѣчала мнѣ, что гораздо чаще, чѣмъ чай,
семья пьетъ сушеную землянику или малину, а при болѣзняхъ— ли-
повый цвѣтъ.
На мои разспросы о волѣ, Кузьма отвѣчалъ вопросомъ же:
— Кака така воля? Ты, барышня, изъ Питера, значитъ поближе
насъ къ царю стоишь, вотъ ты и растолкуй намъ, какую намъ царь
волю далъ. А мы, почитай, воли-то энтой и не видывали!
— Показаться-то воля показалась,—замѣтилъ его старшій сынъ
Петрокъ,—да мужикъ-то и разглядѣть нѳ успѣлъ, какъ она скрозь землю
провалилась.
— Царь-то волю далъ заправскую,—заговорилъ Ѳедька:—читаль-
щики о ту пору вычитывали намъ нѳ то, что попы въ манихфестахъ.
Наши-то попы да паны подлинный царскій манихфестъ скрыли, а замѣсто
его другой подсунули, чтобы, значитъ, имъ получше, а намъ похуже.
— 567 —
— Вы говорите, Ѳедоръ, просто что-то несуразное,—возражала я.
— А вотъ, барышня, я сейчасъ разскажу, какъ отъ насъ на-
стоящую царскую волю прикрывали, упрямо доказывалъ Ѳедька. Дѣло-то
было на глазахъ какъ есть у всей деревни. О ту пору, верстъ за 40
отъ насъ, старичокъ проявился поштенный, толковый мужикъ, большой
грамотѣй. Чтобы, значитъ, задарма нѳ тащиться ему къ намъ, мы по
двѣ гривны съ семьи ѳму положили, а кому не подъ силу, лошадь и че-
ловѣка должонъ былъ дать, чтобы послать за имъ. Въ нашей семьѣ
бабы взялись пироговъ ѳму напечь, а сусѣди—водки купить. Вотъ въ
воскрѳсный-то денекъ, чуть забрезжился свѣтъ, наша подвода за имъ
и выѣхала, а подъ вечеръ его _ къ намъ и доставили. Старичокъ-то
хорошій, какъ лунь сѣденькій... Ну, мы его въ одночасье въ красный
уголъ посадили, вмѣстѣ съ имъ выпили, закусили, все честь-честью.
Вѳчѳрокъ-то выдался погожій, мы и высыпали изъ избы, на завалѳнку
старичка посадили, а кругомъ-то уся деревня вплотную кругомъ его
сгрудилась, да и много чужихъ понашло. Старичокъ-то всталъ съ зава-
линки, перекрестился, на всѣ стороны низко поклонился, вынулъ бу-
магу изъ-за пазухи, да и зачалъ:—Православные, гритъ,—ежели, зна-
читъ, я облыжно хоть словечко прочту, горѣть мнѣ нѳ сгорѣть въ аду
кромѣшномъ. Когда становой...
— Упустилъ... нѳ всѣ его словечки обсказалъ!—вдругъ выкрик-
нула одна изъ молодухъ.
— И то правда,—поправился парень и, видимо, началъ прила-
гать всѣ старанія, чтобы дословно передать все сказанное старикомъ:
— «Чтобъ, значитъ, языкъ мой.въ аду перелизалъ всѣ сковороды
раскаленныя, чтобы змій жаломъ своимъ ядовитымъ всю утробу мнѣ
разворошилъ, чтобъ душенька моя христіанская не знала въ аду спо-
коя до скончанія вѣка. Православные христіане, сказываю вамъ по
всей правдѣ, что бумага моя списана съ подлиннаго царскаго указа—
манихфѳста: важнѣющій ѳнералъ провозилъ ее на поштовыхъ. Пока
конѳй-то перепрягали, прилегъ онъ отдохнуть въ Ведеркахъ, что отъ
нашего-то села безъ малаго верстахъ въ 200 буде, да и захрапѣлъ...
Одинъ грамотный паренекъ указъ-манихфѳстъ скралъ, а я въ одночасье
и списалъ съ ѳго. Какъ бумагу-то списали, такъ енералу опять за
пазуху сунули. Будьте безъ сумлѣнія, православные, списалъ отъ слова
до слова.—Ну и зачалъ онъ читать. Тугь то всего я нѳ упомню, а вы-
ходило такъ, что усадебная земля, панскія хоромы, скотный дворъ со
всѣмъ скотомъ помѣщику отойдутъ, ну, а окромя эвтого,—усё наше: и
хорошая, и дурная земля, и весь лѣсъ наши; наши и закрома съ зер-
номъ, вѣдь мы ихъ нашими горбами набили. А замѣсто эвтого, извольте
радоваться, что вышло: отрѣзали такую земельку, что ежели въ ей хоча
половина годной для посѣва, такъ ты еще Бога благодари.
— 568 —
На.мой вопросъ, куда дѣвался старичокъ, Ѳедька закончилъ такъ
свой разсказъ:—Заночевалъ онъ у насъ, а утрѳшкомъ потащили его къ
становому и въ телѣгѣ отправили въ городъ, а куда дѣвался оттудова,
такъ и нѳ слыхивали.
— Вѣстимо, кто намъ правду откроетъ, такъ того паны да попы
упрячутъ туды, куды Макаръ телятъ нѳ гоняетъ,—на разные лады по-
вторяли молодухи и ихъ мужья.
— Если вы нѳ вѣрите ни попамъ, ни панамъ, то вамъ объяс-
няютъ манифестъ ваши мировые. Вы же довѣряете своимъ мировымъ,
ну хотя бы моему брату? Неужели онъ вамъ врать будетъ?
— Врать-то не буде, не таковскій, только и его поднадули,—за-
мѣтилъ Петрокъ.—Разѣ паны и попы его одобряютъ? Не велика ему
честь отъ ихъ-то.
— Нашъ-то попъ этотъ самый манихфѳстъ и поддѣлалъ,—упрямо
стоялъ на своемъ Ѳедька.
— Да какая же выгода попу отъ этого?—допытывалась я.
Тогда со всѣхъ сторонъ и мужики, и бабы начали выкрикивать:
«Нашъ то попъ—Иродъ заправскій!»—«Разѣ труцно его подкупить?»
— «На деньгу-то ёнъ зарится какъ муха на медъ... Съ живого и
мертваго по сю пору деретъ!»—«Ежели что ему поперечишь, али въ
чемъ отказъ дашь, такъ ужъ ёнъ и на тебѣ, и на бабѣ твоей, и на
ребятахъ твоихъ усё выместитъ!»
Жена Петрока, расхаживая по избѣ, укачивала плакавшаго ре-
бенка; она подошла ко мнѣ вплотную и быстро заговорила: «Ты по-
слухай, барышнѳчка: лѣтось ёнъ,. значитъ, попъ нашъ, звалъ къ себѣ
Петрока—мужа мойво, чтобъ на помочь къ нему навозъ вывозить, а
меня гряды окапывать, а Пѳтрокъ-то и скажи:—Я, батька, приду, и
женку приведу, коли ты самъ съ сынами къ намъ на косовицу при-
дешь... Такъ ёнъ-то, попъ, мойму ребенку ротъ причастной ложкой ра-
зодралъ, а сусѣдка отказала ему сѣно грѳсги, такъ ёнъ ѳйному маль-
ченку такое имячко при крещеніи далъ, что усё село .его досель про-
смѣиваетъ.
— Да развѣ возможно причастной ложкой ротъ разорвать?
— И, милая,—сразу затароторили, подходя ко мнѣ, обѣ моло-
духи.—Нашихъ-то дѣловъ ты знать нѳ знаешь, вѣдать нѳ вѣдаешь,
вотъ и дивишься, а ты погляди: отъ струпьевъ и тапѳретка пятны
остались.
— А я постомъ-то къ исповѣди пришла,—перебила еѳ другая мо-
лодуха, такъ ёнъ перво-на-перво какъ гаркнетъ:—«А пятакъ принесла?»—
«Нѣту-ти, грю, батюшка, откелева же я тебѣ его возьму?»—«Денегъ
нѣтъ, а грѣхи принесла? Неси, гритъ, моей попадьѣ гарнецъ овса, тогда
и грѣхи ко мнѣ приноси».—«Какъ-жѳ батюшка, грю, гарнецъ овса по-
— 569 —
дороже пятака! По что жѳ ты съ меня дороже, чѣмъ съ другихъ хо-
чешь?* Такъ и прогналъ отъ исповѣди, такъ и нѳ исповѣдывалась цѣль-
ный годъ!
— По крайней мѣрѣ, помѣщики не могутъ васъ теперь истязать,
какъ прежде, бить, надругаться надъ вами!..—старалась я указывать
имъ на выгодныя стороны новой реформы.
— Какъ было допрежъ, такъ осталось и нонѣ: и скулы выворачи-
ваютъ, и зубы пересчитываютъ...—утверждалъ старикъ Кузьма, нѳ по-
дымая глазъ отъ стола.
— Но ѳтого никто не имѣетъ права съ вами дѣлать! Вы можете
жаловаться мировому.
— Какъ жалобиться-то на пана?—возражалъ Петрокъ. По нашимъ
мѣстамъ заработковъ, почитай, никакихъ нѣтути: чугунка далече, фаб-
рика одна-одинѳшенька, да и та нѳ близко, и народу въ ней завсегда
болѣ, чѣмъ надоть. И не всякому сподручно хозяйство бросить... Вотъ
и приходится путаться кругомъ свойво жѳ пана: у его мужикъ наймаѳтся
на косовицу, мосты чинитъ, лѣсъ рубитъ, бабы на жнитво, да на ого-
роды... Паны куда лютѣй стали супротивъ прежняго! Ежели ты таперича
у пана робишь, ёнъ ткнулъ тебя куда, да какъ попало, либо палкой съ
мѣдной головой, либо ногой, ажно духъ займется!.. А ему што? Допрежъ
иной разбиралъ: ежели, значитъ, искалѣчитъ, загубитъ человѣка, ѳму
изъянъ, а нонѣ хошь ты пропадомъ пропади! А пожалобился на его, къ
примѣру сказать, хоча своему посрѳдственику, и нѳ найдешь ты работы
во всей округѣ, кажинный панъ буде тебя со двора, какъ собаку, гнать, *
али потравами затравитъ, а ежели баба по грибы али за ягодами въ
лѣсъ пошла, да онъ встрѣлся,—въ дрызгъ изобьетъ.
— Паны сказываютъ намъ: таперича земля у васъ своя, насъ
изъ-за васъ раззорили! А посмотрѣли-бъ, какіе доходы мы съ земли по-
лучаемъ! Да ежели ты и негодную полоску получилъ, такъ ты и эту зем-
лицу, мужичекъ миленькій, нѳ токмо потомъ и кровью ороси, а безъ
малаго полета лѣтъ выкупай,—съ горечью промолвилъ Тимоѳей, второй
сынъ хозяина.
— Мужику,—заговорилъ старикъ Кузьма,—здѣсь, значитъ, на
землѣ, николи нѳ было управы и во вѣкъ нѳ будѳ... Можетъ, на томъ
свѣтѣ Богъ мужика съ паномъ разсудитъ! Какъ допрежъ кажинную ко-
пѣйку, добытую хребтомъ да потомъ, отбирали, такъ и нонѣ Тянутъ съ
тебя и на оброки, и за недоимки, и за выплату. Какъ допрежъ пороли
до крови, и таперича тебѣ таковская жѳ честь, а ежели народъ не
стерпитъ, забуянитъ, подымется уся деревня, такъ и таперича нагря-
нетъ военная команда, кого пристрѣлитъ, кого окалѣчитъ, кого какъ
липку обдеретъ, али такой срамотиной .опорочитъ, что лучше-бъ твои гла-
— 570 —
зыньки на свѣтъ нѳ глядѣли!.. И весь свой вѣкъ проходишь ты, какъ
оплеванный.
Я была потрясена атиыъ разсказомъ. Я нѳ умѣла еще понять
тогда, что даже такая грандіозная реформа, какъ крестьянская, не могла
уничтожить всей неправды, вытравить всего ужаса безправія и произвола,
вѣками въѣдавшихся въ нашу жизнь, нѳ понимала и того, что, какъ бы
зло нашей жизни ни было еще велико, но освобожденіе крестьянъ отъ
крѣпостной зависимости, несмотря на всѣ ѳго дефекты, все же имѣло
громаднѣйшее значеніе для всѣхъ классовъ русскаго общества и уже
направило ѳго на путь обновленія. Только что слышанное такъ угне-
тало, такъ удручало мѳня, такъ подрѣзало крылья моихъ дѣтскихъ на-
деждъ и упованій, что я тутъ же порѣшила двѣ вещи: обо всемъ не-
медленно написать въ Петербургъ моимъ новымъ юнымъ друзьямъ и бо-
лѣе никогда не произносить фразы, которую такъ недавно еще я любила
повторять: «теперь, когда цѣпи рабства пали!..»
ГЛАВА XXII.
Среди петербургской молодежи шестидесятыхъ
годовъ.
•1863 г.
* Романъ <Что дѣлать» и ѳго вліяніе.—Устройство швейныхъ мастерскихъ на но-
выхъ началахъ.—Двѣ вечеринки съ благотворительною цѣлью —Разрывъ между
старымъ и молодымъ поколѣніями.—Фиктивные браки —Женитьба на кре-
стьянкахъ.
Послѣ петербургскихъ пожаровъ въ маѣ 1862 г. началась реакція.
Но и такія репрессіи, какъ частые аресты, заключеніе Чернышевскаго
въ крѣпость, закрытіе воскресныхъ школъ, строгія преслѣдованія за сно-
шенія съ Герценомъ, за распространеніе прокламацій и даже за про-
стое храненіе «Колокола», пріостановка на 8 мѣсяцевъ «Современника»
и «Русскаго Слова» нѳ могли подавить радикальныхъ теченій въ рус-
скомъ обществѣ.
Въ 1863 г. я окончательно переселилась въ Петербургъ, имѣла
много знакомыхъ среди университетской и медицинской молодежи, среди
писателей, учителей и интеллигенціи вообще. Болѣе чѣмъ скромныя
средства моей семьи нѳ помѣшали намъ назначить съ сентября этого
года еженедѣльные фиксы, которые быстро сдѣлались чрезвычайно мно-
голюдными. Это нѳ было слѣдствіемъ умѣнья хозяевъ занимать гостей,
чего въ то время совсѣмъ нѳ требовалось, какъ и другихъ добродѣтелей
по этой части: посѣтителей было много во всѣхъ домахъ, гдѣ только
— 571 —
собирались въ назначенные дни. То были времена совершенно особыя
Какъ въ предыдущемъ, такъ и въ 1863 г. жилось весело, оживленно,
разнообразно, и не только людямъ съ достаткомъ: принимать у себя
большое общество, участвовать на увеселительныхъ пикникахъ и все-
возможныхъ экскурсіяхъ стоило гроши, а у кого и ихъ не было, это
тоже не служило помѣхою для веселья во всю.
По вторникамъ къ намъ являлось такъ много гостей, что большин-
ству приходилось сидѣть на подоконникахъ, сундукахъ, ящикахъ, на
импровизированныхъ сидѣньяхъ изъ дровъ. Это никого не смущало: во
время спора, когда молодежь, нетерпѣливо выслушивая какое-нибудь
возраженіе, не могла спокойно усидѣть на мѣстѣ, дрова разъѣзжались
въ разныя стороны, и кто-нибудь грохался на полъ. Смѣхъ, шутки,
остроты сыпались со всѣхъ сторонъ и лишь увеличивали оживленіе.
Такъ, или приблизительно такъ, было почти всюду у моихъ знако-
мыхъ: ихъ квартиры такъ же, какъ и моя, не отличались хорошею
обстановкою и даже элементарнымъ комфортомъ отчасти потому, что
ихъ хозяева были люди молодые, еще нѳ обезпечившіе себя постоян-
нымъ заработкомъ, отчасти по принципу того времени жить какъ можно
проще.
Несмотря, однако, на общественное оживленіе, реакція давала
чувствовать себя на каждомъ шагу. Приходитъ, бывало, кто-нибудь и
сообщаетъ о новыхъ арестахъ, ссылкахъ, о кровавыхъ усмиреніяхъ
крестьянскихъ движеній въ различныхъ мѣстностяхъ Россіи, о жесто-
костяхъ, происходящихъ въ Польшѣ при усмиреніи возстанія, о новыхъ
правительственныхъ репрессіяхъ. Узнавъ множество подобныхъ ново-
стей, на одной изъ вечеринокъ разсуждали 6 томъ, какое движеніе
произошло бы въ Россіи, какъ быстро умѣрило бы правительство
свой произволъ, если бы возможно было поднять мятежъ среди огром-
наго числа раскольниковъ и сектантовъ. Молодежи казалось, что тѣ и
другіе, въ качествѣ оппозиціоннаго элемента, весьма внушительнаго уже
по своей численности, сумѣли бы дать почувствовать правительству,
что во второй половинѣ 19-го вѣка нельзя угнетать такъ безнаказанно.
Съ этою мыслью соглашались всѣ; при этомъ многіе указывали на
то, что для правительства было бы еще болѣе чувствительно, если
бы одновременно съ раскольниками можно было поднять и все По-
волжье. Нѣкоторые даже дѣтски-наивно утверждали, что осуществленіе
такого плана не представитъ особенныхъ затрудненій, если бы только
нашлось нѣсколько очень умныхъ головъ, которыя взялись бы органи-
зовать это дѣло.
Кстати замѣчу, что не только у молодежи, но и у зрѣлыхъ обра-
зованныхъ людей' того времени существовала непоколебимая вѣр а въ
чудотворную силу человѣческаго ума: всѣ невзгоды и затрудненія, эко-
— 572 —
комическія неурядицы, накопившіяся вѣками на нашей родинѣ, какъ
результатъ сложныхъ и печальныхъ историческихъ условій, каеалось
возможнымъ быстро уничтожить, если только за леченіе этихъ недуговъ
взялись бы очень умные люди. Уму придавали всесильное, всеобъемлющее
значеніе. Ложь, воровство, взяточничество и всевозможные пороки счи-
тали прежде всего послѣдствіемъ глупости и умственной неразвитости.
Вполнѣ умный человѣкъ, по понятіямъ весьма многихъ людей того вре-
мени, не будетъ притѣснять слабаго уже потому, что это не разсчет-
ливо, невыгодно для него самого: слабаго онъ можетъ сдѣлать полезнымъ
даже для своихъ возвышенныхъ цѣлей. Подлецомъ быть невыгодно:
вполнѣ умный человѣкъ бываетъ имъ развѣ въ самыхъ исключитель-
ныхъ случаяхъ. Подлецъ—прежде всего дуракъ. Иногда кто-нибудь воз-
ражалъ: «А Бэконъ Веруламскій, знаменитѣйшій мыслитель и философъ,
оказался жѳ простымъ взяточникомъ?».. «Это было, Богъ знаетъ, какъ
давно!.. Что-нибудь подобное можетъ случиться съ однимъ изъ совре-
менныхъ мыслитетелей развѣ въ видѣ исключенія, а исключенія допу-
скаются даже въ грамматическихъ правилахъ»! Чѣмъ болѣе знаній прі-
обрѣталъ человѣкъ, тѣмъ болѣе нравственнымъ авторитетомъ онъ поль-
зовался. Истинно образованный человѣкъ, какъ думали тогда, обладалъ
въ то жѳ время и чутко развитою совѣстью. Поступокъ, доказывавшій
благородство, добрую душу, сердечную деликатность, истинное сочув-
ствіе къ ближнему, считали результатомъ ума, всесторонне развитыхъ
умственныхъ способностей, сообразительности и правильно понятой
личной выгоды. Чувство было нѳ въ авантажѣ, ему придавали ничтожное
значеніе, а проявленіе его даже осмѣивали: «вотъ вы и разсиропились!» —
эту фразу тогда нерѣдко можно было слышать.
Когда осенью 1863 г. изъ деревень и дачъ всѣ снова съѣхались
въ свой насиженныя петербургскія гнѣзда, необыкновенное оживленіе
въ интеллигентныхъ кружкахъ сразу дало себя чувствовать. Кого только
ни приходилось посѣщать въ это время, всюду шли толки о романѣ
Чернышевскаго <Что. дѣлать». Хотя печатаніе его закончилось лѣтомъ
<1863 г.), но жившіе внѣ столицы не успѣли еще его прочитать; зато
теперь нѳ могли наговориться о немъ.
Въ настоящее время трудно представить себѣ, какое огромное
вліяніе имѣлъ этотъ романъ на своихъ современниковъ. Его обсуждали
нѳ только въ собраніяхъ, спеціально для этого устраиваемыхъ, но рѣдкая
вечеринка обходилась безъ споровъ и толковъ о тѣхъ или другихъ во-
просахъ, въ немъ затронутыхъ.
Какъ послѣ выхода въ свѣтъ романа «Что дѣлать», такъ еще чаще
впослѣдствіи, критики и читатели указывали на большіе его недостатки:
на то, что дѣйствующія лица въ немъ являются людьми безъ заблуж-
деній и увлеченій, безъ ошибокъ и страстей. Жизнь ихъ идетъ удиви-
- - 573 —
тельно гладко, ровно, безъ потрясеній и драмъ, безъ испытаній и со-
блазновъ, безъ тяжкихъ страданій: съ ихъ устъ никогда нѳ срываются
проклятія судьбѣ, ихъ сердца нѳ разрываются отъ боли и муки, ихъ
души нѳ омрачаются ненавистью, злобою, завистью, отчаяніемъ. Это
какіе-то особенно трезвѳнныѳ люди, удивительно уравновѣшенные и сча-
стливые. Другіе наиболѣе крупнымъ недостаткомъ романа считали то,
что дѣйствующія лица зачастую находятся въ противорѣчіи съ жиз-
ненною правдою, что ихъ отношенія между собой грѣшатъ неестествен-
ностью, что тенденція сквозитъ почти во всѣхъ ихъ разговорахъ, рѣ-
шеніяхъ, поступкахъ, что, наконецъ, это произведеніе нѳ романъ, въ
томъ смыслѣ, какъ это принято принимать, а публицистическій трактатъ,
написанный на соціально-общественную тему. Но еще чаще на этотъ
романъ сыпались обвиненія за то, что онъ нѳ отвѣчаетъ художествен-
нымъ требованіямъ. Въ этихъ обвиненіяхъ, хотя далеко нѳ все, но кое-
что было справедливо, что же касается послѣдняго, то нужно помнить,
что 60-ыѳ годы были эпохою отрицанія эстетики: современники искали
въ немъ нѳ художественныхъ красотъ, а указаній на то, какъ долженъ
дѣйствовать и мыслить «новый человѣкъ».
Какъ бы ни были велики его недостатки, но въ немъ, несомнѣнно,
было и чрезвычайно много достоинствъ, иначе онъ нѳ вызвалъ бы въ
русскомъ обществѣ такого живого, такого напряженнаго, такого про-
должительнаго вниманія къ себѣ. Несмотря на всѣ ѳго недочеты, онъ
навсегда останется наиболѣе важнымъ историческимъ памятникомъ, въ
которомъ ярко отразились идея и стремленіи эпохи 60-хъ годовъ, этой
кратковременной весны нашей юной общественности.
Я вовсе нѳ намѣрена заниматься оцѣнкой этого произведенія, но
такъ какъ дѣйствующія лица, выведенныя въ номъ, вызвали въ обще-
ствѣ множество толковъ и подражаній, то я считаю необходимымъ ука-
зать на причины этого явленія. Но я не буду касаться Рахметова, пред-
ставляющаго въ романѣ героя, идеалъ «человѣка будущаго», не соби-
раюсь упоминать и о многомъ другомъ, подражанія чему я нѳ могла на-
блюдать въ томъ кругу, среди котораго вращалась.
Громадное вліяніе романа Чернышевскаго объясняется тѣмъ, что
авторъ ѳго, самый популярный и уважаемый писатель того времени,
явился въ номъ истолкователемъ стремленій и надеждъ, овладѣвшихъ
умами и сердцами «новыхъ людей», и отнесся къ нимъ съ глубо-
чайшею симпатіею и сочувствіемъ. Въ ѳтомъ романѣ сосредоточены нѳ
только основныя идеи современниковъ, но затронуты наиболѣе важные
вопросы, стоявшіе тогда на очереди. Не менѣе цѣнно было и то, что
авторъ романа укрѣплялъ въ юныхъ сердцахъ пламенную надежду
на счастье: каждая строка краснорѣчиво говорила о томъ, что оно
возможно на землѣ, что оно достижимо даже для обыкновенныхъ смерт-
— 574 —
ныхъ, если только они отнесутся къ нему не пассивно, а всѣми силами
ума и сердца будутъ работать для его завоеванія, памятуя о томъ, что
оно должно идти рука объ руку со счастьемъ ближняго. Въ семейной
жизни авторъ романа стоитъ за свободу любви, за идеально честныя,
откровенныя,, деликатно-чистыя отношенія между супругами. Вотъ зти-то
идеи, высказываемыя и подтверждаемыя примѣрами дѣйствующихъ лицъ,
были особенно симпатичны молодежи. Въ снахъ Вѣры Павловны, цен-
тральной фигуры романа, авторъ проповѣдуетъ соціалистическіе идеалы,
относительно которыхъ тогда еще мало кто у насъ былъ освѣдомленъ;
большая часть остальныхъ идей. была извѣстна русскому обществу
уже равыпѳ появленія въ свѣтъ этого романа, но онъ далъ возможность
распространить ихъ въ несравненно большемъ кругу, заставилъ думать
о нихъ и, такимъ образомъ, расширилъ духовный горизонтъ читателей,
освѣтилъ и укрѣпилъ ихъ міросозерцаніе, однимъ словомъ, далъ силь-
ный толчокъ къ умственной и нравственной эволюціи русскаго общества.
Многія сцены въ немъ, весьма живо и талантливо написанныя, вос-
производятъ дѣйствительную жизнь того времени, и всѣ литературныя
погрѣшности романа сильно сглаживаются тѣмъ, что авторъ сумѣлъ уло-
вить въ немъ біеніе пульса людей 60-хъ годовъ съ ихъ повышенною
температурою и дать, наглядное представленіе о лихорадочномъ трепетѣ
жизни того времени. Идеи романа согрѣвали юныя сердца горячими
демократическими чувствами, внушали пламенную любовь къ ближнему,
служили страстнымъ призывомъ къ возрожденію и обновленію, пробу-
ждали горячее стремленіе къ общественной дѣятельности.
Въ основѣ дѣятельности людей 60-хъ годовъ лежало безкорыстное
служеніе народу и вѣра въ могущественное значеніе естествознанія.
Чернышевскій не могъ нѳ подчеркнуть этихъ характерныхъ чертъ своего
времени: Лопуховъ и Кирсановъ, дѣйствующія лица его романа, усердно
занимаются естественными науками. Какъ оба они, такъ и Вѣра Пав-
ловна отличаются энергіею, необыкновенною работоспособностью и про-
никнуты стремленіемъ облегчить жизнь трудящихся людей, создать для
нихъ отдыхъ и развлеченія болѣе высшаго порядка, чѣмъ тѣ, которыми
они пользовались, сдѣлать ихъ менѣе поддающимися эксплоатаціи.
Дѣйствующія лица романа, какъ и ихъ современники, проникнуты
непоколебимою, трогательною, наивною вѣрою въ то, что трудъ, пріобрѣ-
теніе знаній и забота о ближнихъ произведутъ скоро, очень скоро пол-
ный переворотъ въ нашей жизни.
Популярности романа много содѣйствовало и то, что онъ представлялъ
сплошной, побѣдный, торжествующій гимнъ труду и трудящимся, труду,
который еще недавно былъ удѣломъ только раба. Авторъ романа при-
даетъ громадное значеніе трудящемуся человѣку, кто бы онъ ни былъ,
пробуждаетъ высокое уваженіе къ нему.
— 575 —
«Мы бѣдны, — говорится въ пѣсенкѣ, которую напѣваетъ Вѣра
Павловна,—«но мы—рабочіе люди, у насъ здоровыя руки. Мы темны,
но мы нѳ глупы, и хотимъ свѣта. Будемъ учиться,—знаніе освободитъ
насъ; будемъ трудиться,—трудъ обогатитъ насъ... Трудъ безъ знанія
безплоденъ, наше счастье невозможно безъ счастья другихъ».
Вѣра въ плодотворность труда, хвала здоровымъ наслажденіямъ—
лейтъ-мотивъ романа. Читатели то и дѣло наталкиваются въ немъ на
мысль, что злоба и горе нѳ вѣчны, что навстрѣчу трудящимся, угне-
теннымъ и оскорбленнымъ быстро идетъ новая, свѣтлая, чистая и ра-
достная жизнь.
Символомъ вѣры людей того времени было расширеніе правъ всѣхъ
гражданъ безъ различія ихъ соціальнаго положенія, сближеніе съ на-
родомъ, распространеніе просвѣщенія среди него, уничтоженіе гнета и
предразсудковъ, смѣлое обличеніе неправды, эмансипація личности, пре-
зрѣніе къ старому укладу жизни, выражавшемуся въ аристократизмѣ,
свѣтскости, барствѣ, деспотизмѣ и произволѣ во всѣхъ сферахъ жизни.-
Эти взгляды и стремленія людей 60-хъ годовъ ярко отразились и въ
романѣ «Что дѣлать».
Трудно представить себѣ, съ какимъ волненіемъ читала его тогда
интеллигенція, какую вѣру пробуждалъ онъ въ пользу знанія и науки,
какую надежду подавалъ онъ тѣмъ, кто шелъ на завоеваніе счастья
' для себя и ближняго, какъ настойчиво звалъ онъ къ общественной
борьбѣ, какую блестящую побѣду сулилъ онъ каждому, кто отда-
вался ей!
Нравилось молодежи и то, что даже ея стремленіе къ шумному
веселью, эту черту тогдашнихъ нравовъ, Чернышевскій сердечно по-
ощрялъ въ своемъ романѣ, указывая, что послѣ труда такой отдыхъ
крайне необходимъ для обновленія моральныхъ и физическихъ силъ.
«Если ты семидѳсятилѣтній старикъ, но попался сюда, изволь дура-
читься вмѣстѣ съ другими; вѣдь здѣсь никто ни на кого нѳ смотритъ,
у каждаго одна мысль: побольше шуму, побольше движенія, т.-ѳ. по-
больше веселья каждому и всѣмъ».
Успѣху романа сильно содѣйствовала и его демократическая основа:
стремленіе людей 60-хъ годовъ къ опрощенію во всемъ укладѣ домаш-
ней жизни, въ нравахъ и обычаяхъ семейныхъ и общественныхъ на
каждомъ шагу сказывается въ немъ: «заботы объ излишнемъ, мысли о
ненужномъ непригодны»... или: «гдѣ праздность, тамъ гнусность; гдѣ
роскошь, тамъ гнусность». Дѣйствующія лица романа—по происхожде-
нію разночинцы и всему обязаны собственнымъ силамъ. Это опять-
таки соотвѣтствовало взглядамъ того времени. Они выражались тогда
порою очень наивно: тотъ, кто принадлежалъ къ привилегированному
классу, старался скрывать это, а вышедшій изъ народа при первой
576 —
возможности выставлялъ на видъ свое происхожденіе. Съ какою гор-
достью разсказывалъ въ то время молодой человѣкъ о томъ, что его
отецъ до сихъ поръ пашетъ землю, а мать въ три погибели гнется
надъ жнитвомъ!
Популярности романа помогало и то, что авторъ писалъ ѳго въ
казематѣ Петропавловской крѣпости. Вдумываясь съ благоговѣніемъ въ
каждое слово высокочтимаго автора, наши сердца обливались кровью
при мысли, что лучшій и умнѣйшій изъ людей нашего времени, счи-
тавшійся истиннымъ вождемъ молодого поколѣнія, томится въ тюрьмѣ.
Романъ «Что дѣлать» ярко отразилъ своеобразную мораль и пси-
хологію людей 60-хъ годовъ, его дѣйствующія лица въ своихъ взглядахъ
и поступкахъ придерживаются принципа раціональнаго эгоизма, подъ
чѣмъ подразумѣвалась тогда честно-понятая выгода. Иллюстраціи
и объясненія этого принципа разбросаны по всему произведенію. Они
таковы: человѣкъ не обманываетъ, не воруетъ, нѳ совершаетъ другихъ
подлостей прежде всего потому, что это противно его натурѣ и вредно
его ближнимъ. Нанося вредъ ближнему,—вредишь и себѣ, такъ какъ инте-
ресы обѣихъ сторонъ тѣсно связаны. Такимъ образомъ человѣкъ нѳ
совершаетъ дурныхъ поступковъ прежде всего изъ эгоистической чест-
ности, слѣдовательно, изъ личнаго разсчета. Самые великодушные, бла-
городные, самые возвышенные поступки дѣйствующія лица <Что дѣлать»
объясняютъ собственною выгодою, собственнымъ разсчетомъ. «Прино-
сить жертвы...»,—говоритъ одно изъ дѣйствующихъ лицъ романа,—-«ихъ
не бываетъ, никто не Приноситъ; это — фальшивое понятіе: жертва—са-
поги въ смятку. Какъ пріятнѣе, такъ и поступаешь»...
Такимъ образомъ, дѣйствующія лица романа являются «эгоистами»,,
но понимай подъ этимъ альтруистами высшей пробы. Стремленіе вся-
кими натяжками логически выводить всѣ возвышеннѣйшія побужденія
изъ «личной выгоды», такъ широко истолкованной, имѣло, между про-
чимъ, одно очень важное моральное послѣдствіе: представить самое воз-
вышенное, самое благородное поведеніе не какимъ-то, заслуживающимъ
изумленія и похвалъ геройствомъ, а чѣмъ-то естественнымъ, простымъ,,
само собою подразумѣющимся, видѣть въ немъ нѳ какую-то особенную-
заслугу, а необходимый результатъ неотъемлемыхъ качествъ ума и сердца,
каждаго вполнѣ порядочнаго человѣка. Но, конечно, формулировка такой
благороднѣйшей теоріи была крайне искусственной, совершенно пара-
доксальной и вносила немалую путаницу въ понятія объ эгоизмѣ и
альтруизмѣ. Однако, этою своеобразною моралью «честнаго эгоизма» или,,
точнѣе сказать, альтруизма, очень многіе были тогда сильно проникнуты,
и Писаревъ такъ выразилъ это настроеніе: «Люди мыслящіе, просвѣ-
щенные, чуждые предразсудковъ, руководясь единственно велѣніемъ своего-
эгоизма, непремѣнно придутъ къ общему благу». Выраженія вродѣ:
— 577 —
«правильно понятая выгода», «разумный эгоизмъ» то и дѣло срывались
съ устъ людей того времени.
Молодой человѣкъ Б. даритъ наслѣдственную землю крестьянамъ,
а самъ продолжаетъ жить, какъ настоящій пролетарій. Когда онъ пріѣхалъ
въ деревню, чтобы покончить съ формальностями по передачѣ своего
имущества крестьянамъ, его посѣтилъ интеллигентный человѣкъ, случайно
попавшій въ тѣ же края, и выразилъ ему свое удивленіе и восторгъ по
поводу его великодушнѣйшаго дара крестьянамъ. Б. изумили эти вос-
торги, и онъ совершенно искренно увѣрялъ, что сдѣлалъ это исключи-
тельно изъ эгоизма: «Когда я въ прошломъ году пріѣзжалъ сюда, я
встрѣтилъ такую ужасающую нищету крестьянъ, такихъ заморенныхъ
дѣтей, что они просто нѳ давали мнѣ спать по ночамъ. Но тогда нѳ я
владѣлъ этимъ имѣніемъ... Теперь же, когда я развязался со своею зем-
лею, и наши бывшіе крестьяне получатъ сравнительно съ другими болѣе
значительный надѣлъ, меня оставили въ покоѣ картины ужасной нищеты
въ моей родной деревнѣ».
Эмансипація личности была лозунгомъ, краеугольнымъ камнемъ
ученія эпохи 60 хъ годовъ, и авторъ «Что дѣлать» не могъ не отвести
въ своемъ романѣ виднаго мѣста этому вопросу. Борьба за освобожденіе
личности болѣе всего развивается въ романѣ на почвѣ семейныхъ отно-
шеній: цензурныя условія были тогда таковы, что автору, вѣроятно, во-
лей-неволей пришлось ограничиться лишь семейною сферой, и онъ зна-
чительное мѣсто отводитъ женщинѣ, какъ существу, наиболѣе угнетае-
мому родительскою и супружескою властью. Онъ, между прочимъ, ука-
зываетъ и на то, что у насъ мало уважается неприкосновенность вну-
тренней жизни. Каждый членъ семьи, особенно старшіе, безъ церемоніи
суютъ лапы въ интимную жизнь ближняго. Между тѣмъ, каждый дол-
женъ «заботиться о томъ, чтобы въ его внутренней жизни былъ уголокъ,
куда никто нѳ залѣзалъ бы». Выводъ изъ сказаннаго по этому поводу
таковъ, что женщина должна разорвать всѣ путы, тормозящія ея жизнь,
сдѣлаться вполнѣ самостоятельною въ дѣлахъ сердца и, не ограничи-
ваясь этимъ, сбросить моральный гнетъ предразсудковъ, зажить обще-
ственною жизнью. Она должна трудиться такъ же, какъ и мужчина,
какъ и онъ имѣть свой собственный заработокъ и быть полезною обще-
ству, однимъ словомъ, обязана отвоевать себѣ такое самостоятельное
положеніе, «чтобы она никогда не пожалѣла о томъ, что она жен-
щина».
Пропаганда необходимости для женщины самостоятельнаго зара-
ботка началась уже раньше выхода въ свѣтъ романа «Что дѣлать» и
вызвана была прежде всего освобожденіемъ крестьянъ. Болѣе или менѣе
зажиточные помѣщики могли и послѣ крестьянской реформы безбѣдно
существовать въ своихъ помѣстьяхъ, но мелкопомѣстнымъ дворянамъ,
Воспоминанія.	37
— 578 —
особенно жѳ ихъ дѣтямъ, приходилось возлагать всѣ надежды исклю-
чительно на собственныя силы. Кромѣ нихъ, въ помѣщичьей средѣ ока-
зался цѣлый разрядъ лицъ, выброшенныхъ на улицу тотчасъ послѣ
уничтоженія крѣпостной зависимости: это были родственники, а еще
чаще, родственницы—крестницы, воспитанницы, сироты обнищавшихъ
дворянъ, принятыхъ въ помѣщичьи дома болѣе зажиточными ихъ со-
братьями. Эти лица, жившія, какъ тогда выражались, «изъ милости у
своихъ благодѣтелей», обыкновенно назывались «приживальщиками» и
«приживалками», хотя рѣдко кто изъ нихъ проживалъ безъ дѣла, даже,
напротивъ, на нихъ-то обыкновенно и лежали самыя тяжелыя и отвѣт-
ственныя обязанности по дому и хозяйству. Скоро послѣ объявленія
крестьянской воли многіе помѣщики были напуганы слухами, все
время циркулировавшими не только среди крестьянъ, но и среди нихъ,
о томъ, что настоящее освобожденіе крестьянъ еще впереди, что въ
будущемъ оно грозитъ помѣщикамъ полнымъ раззореніемъ, и это заста-
вляло очень многихъ изъ нихъ объявить проживающимъ у нихъ лицамъ,
что они нѳ будутъ больше держать ихъ на своемъ иждивѣніи. Такимъ
образомъ, эмансипація женщинъ и тѣсно связанный съ этимъ вопросъ
о ихъ самостоятельномъ заработкѣ былъ прежде всего вызванъ
экономическими условіями этой эпохи, а также и ѳя демократическими
идеями, но сильный толчокъ къ распространенію этихъ идей былъ данъ,
конечно, и романомъ «Что дѣлать». Съ его выходомъ въ свѣтъ женщины
несравненно энергичнѣе начали стремиться къ самостоятельному зара-
ботку, къ высшему образованію и вести борьбу за свое освобожденіе,
за уравненіе своихъ правъ съ мужчинами, но лишь въ отношеніи се-
мейномъ, въ правѣ на образованіе и заработокъ; о политической же
равноправности тогда не могло быть и рѣчи.
Среди женщинъ началась бѣшеная погоня за заработкомъ: искали
уроковъ, поступали на службу на телеграфъ, наборщицами типографій,
въ переплетныя мастерскія, дѣлались продавщицами въ книжныхъ и
другихъ магазинахъ, переводчицами, чтицами, акушерками, фельдшери-
цами, переписчицами, стенографистками.
Отношеніе общества къ трудящимся женщинамъ тоже быстро мѣ-
нялось. Прежде, когда женщина оказывалась въ безвыходномъ мате-
ріальномъ положеніи, ей приходилось поступать въ чужой домъ въ ка-
чествѣ гувернантки, классной дамы, бонны или компаньонки,—на такихъ
смотрѣли свысока, какъ на парій и жалкихъ созданій, и сами онѣ,
сознавая, что на нихъ лежитъ клеймо отверженности, сторонились нѳ
только своихъ хозяевъ, но и крѣпостныхъ, которые, будучи по духу й
положенію рабами, презрительно относились къ нимъ. Нѳ то было
въ 60-ые годы, когда всѣ обязаны были трудиться; сфера женскаго
труда расширилась, и трудъ съ этого времени не унижалъ, а возвы-
— 579 —
шалъ человѣка. Съ трудящимися женщинами теперь искали знакомства,—
вѣдь онѣ на дѣлѣ доказывали, что понимаютъ современныя требованія.
Что же касается тѣхъ изъ нихъ, которыя продолжали вести пустую
свѣтскую жизнь, на такихъ стали смотрѣть съ презрѣніемъ. Взглядъ на
характеръ заработка, сообразно съ новыми вѣяніями, тоже сильно измѣ
нился: во времена крѣпостного права женщина, вынужденная искать
работы, стремилась попасть гувернанткою въ домъ познатнѣѳ и побо-
гаче, хотя въ немъ она сильнѣе чувствовала капризы хозяевъ, какъ
людей, болѣе избалованныхъ судьбою; тѣмъ нѳ менѣе комфортъ, кра-
сивая обстановка, возможность получше принарядиться такъ цѣнились,
что почти каждая бѣдная дѣвушка стремилась попасть къ богачамъ.
Въ эпоху жѳ господства демократическихъ идей этого нѳ искали, а
прежде всего старались избѣгать малѣйшей тѣни зависимости, а потому
мѣста гувернантокъ и компаньонокъ брали только въ крайней нуждѣ.
Романъ «Что дѣлать» породилъ множество подражаній и попытокъ
устроить свою жизнь, избрать дѣятельность точь въ точь такую, какою
она является у дѣйствующихъ лицъ названнаго произведенія. Уже само
по себѣ рабское подражаніе кому бы то ни было въ общественной дѣя-
тельности, семейной жизни, въ поступкахъ или словахъ говоритъ о лю-
дяхъ весьма юныхъ, мало думающихъ, незнакомыхъ съ жизнью, не
научившихся еще углубляться въ ту или другую идею, проникаться ея
духомъ и сущностью, а нѳ формою. И дѣйствительно, многіе въ то
время, получивъ жалкое образованіе, не могли разобраться въ слишкомъ
большомъ грузѣ идей, сразу пущенныхъ въ оборотъ. Особенно нелѣ-
пымъ выходило подражаніе лицамъ, выведеннымъ въ романѣ, преслѣ-
дующемъ свои особыя цѣли и задачи. А если вспомнить, что нѣкото-
рые имѣютъ склонность еще утрировать все, чему подражаютъ, то можно
себѣ представить, какими уродливыми выходили эти заимствованія, при-
мѣненныя къ живой практической дѣйствительности! Сталкиваясь съ
курьезами въ жизни молодого поколѣнія, мвогіѳ обвиняли въ этомъ ро-
манъ «Что дѣлать», который былъ тутъ нѳ при чемъ; обвиняли и все
движеніе этой эпохи, совершавшей великое дѣло обновленія русскаго
общества. Правда, иное неразумное и непродуманное примѣненіе но-
выхъ идей и рабское подражаніе дѣйствующимъ лицамъ романа «Что
дѣлать» приносили иногда не малый вредъ, но въ то жѳ время они
вызывали и всестороннее обсужденіе: постепенно острые углы сглажи-
вались, а новые принципы мало-по-малу всасывались въ кровь и плоть
русскаго человѣка.
«Если Вѣра Павловна»,—разсуждали нѳ по разуму ретивыя по-
клонницы романа,—«смотритъ, какъ на униженіе, когда мужчина цѣ-
луетъ руку у женщины, то еще болѣе унизительно для дѣтей цѣловать
руку у родителей, называть ихъ «папа» и «мама»,—все это напоми-
37*
— 580 —
наетъ помѣщичій деспотизмъ, когда даже ласки предписывались дѣтямъ».
И вотъ цѣлованіе руки выведено изъ употребленія, мать и отца дѣти
должны называть по именамъ. Случалось, что мать, отучившая дѣтей
отъ ласкъ,, какъ отъ излишней слезливости и сентиментальности, пріучив-
шая называть себя Сашею или Машею, вдругъ дѣлалась свидѣтельни-
цею того, какъ дѣти ея «отсталой отъ современной жизни» знакомой,
которую она осуждала за консерватизмъ, съ глазками, блестѣвшими ра-
достью и восторгомъ, бросались къ ней съ крикомъ: «мама», «мамочка»,
«мамуля»!., и покрывали горячими поцѣлуями ея шею, глаза, руки,
лицо... Женщина съ могучимъ инстинктомъ материнства не могла равно-
душно пройти мимо такой сцены. Вообще, скоро многимъ матерямъ
пришлось сознаться, что онѣ не въ состояніи подавить желанія слы-
шать заманчивое для слуха женщины слово «мама», и громадное боль-
шинство очень скоро уничтожило этотъ, только что введенный обычай.
Требованіе, предъявляемое женщинѣ, имѣть свой самостоятельный
заработокъ многими понималось въ началѣ крайне односторонне. Я не
буду говорить о тѣхъ, тяжелое матеріальное положеніе которыхъ вы-
нуждало и мужа, и жену брать занятія внѣ дома. Но даже тамъ, гдѣ
мужъ или отецъ зарабатывали достаточно для скромнаго существованія,
все же требовалось, чтобы женщина вносила въ общій семейный бюд-
жетъ и свой собственный заработокъ. Въ первое время на практикѣ
это осуществлялось нерѣдко весьма нелѣпо, иной разъ даже не безъ
вреда для членовъ семьи.
Для примѣра возьму обычную интеллигентную семью: мужъ—учи-
тель, профессоръ, писа ель или служащій въ какомъ-нибудь частномъ
учрежденіи; онъ съ утра До 5—6 часовъ находится внѣ дома, или у себя
за рабочимъ столомъ напряженно работаетъ. Жена на урокѣ,—ѳя тоже
нѣтъ до обѣда. Бросить дѣтей на руки кухарки, при большой семьѣ,
едва справляющейся съ собственными обязанностями, немыслимо. Чтобы
замѣнить себя (няни въ то время были поголовно безграмотныя), мать
семейства вынуждена была на время своего отсутствія нанимать при-
ходящую грамотную дѣвушку, вознагражденіе которой нерѣдко назначалось
немногимъ меньше того, что она сама получала. Но родная мать
могла лучше приноровиться къ дѣтямъ, болѣе изучила индивидуаль-
ность каждаго изъ нихъ, умѣла говорить съ ними на болѣе понятномъ
для нихъ языкѣ, наконецъ, оставаясь дома, имѣла возможность при-
смотрѣть за хозяйствомъ. Если же ей приходилось возвращаться домой
только къ обѣду, утомленною отъ работы и ходьбы, она уже не въ со-
стояніи была заниматься ни съ маленькими дѣтьми, которыя по вече-
рамъ обыкновенно переходили на ея руки, не могла слѣдить и за своими
старшими дѣтьми, обучавшимися въ школѣ. Въ отсутствіе матери отцу,
если работа привязывала его къ письменному столу, то и дѣло прихо-
— 581 —
дилось отрываться, чтобы улаживать дѣтскія ссоры и нѳдоразумѣнія съ
учительницею. Однимъ словомъ, домашній порядокъ и хозяйство сильно
страдали отъ отсутствія хозяйки дома. Всѣ знакомые мнѣ въ то время
отцы семействъ страшно возмущались вновь заведеннымъ порядкомъ.
Жены нерѣдко и сами сознавались близкимъ, что требованіе во что бы
то ни стало самостоятельнаго заработка отъ матери семейства очень
часто оказывалось нелѣпымъ: въ большинствѣ случаевъ онъ былъ со-
вершенно ничтоженъ и, кромѣ сумбура, ничего нѳ вносилъ въ семью.
Но даже мать, приходившая къ такому сознанію, далеко не всегда тот-
часъ бросала свой «самостоятельный заработокъ». Боязнь, что кто-ни-
будь назоветъ ее «законной содержанкой», «насѣдкой»,—эпитеты, ко-
торые въ такихъ случаяхъ были въ большомъ ходу,—мѣшали поступить
такъ, какъ подсказывали ей опытъ и собственное сознаніе. Но когда
трусость, рабство и другія черты характера, унаслѣдованныя еще отъ
очень недавнихъ временъ, стали ослабѣвать, женщина начала болѣе ра-
зумно относиться къ заработку.
Романъ «Что дѣлать» вызвалъ особенно много попытокъ устраи-
вать швейныя мастерскія на новыхъ началахъ. На моихъ глазахъ
устраивались двѣ изъ нихъ. Нѣсколько знакомыхъ мнѣ дѣвушекъ
и женщинъ однажды собрались, чтобы потолковать объ организаціи
новаго предпріятія. Отдѣльнаго изданія романа «Что дѣлать» тогда
не существовало. Покупали номера «Современника», въ которыхъ
онъ былъ напечатанъ, и отдавали переплетать отдѣльною книгою. Самою
страстною мечтою юноши, особенно молодой дѣвушки, было пріобрѣтеніе
этой книги: я знала нѣсколькихъ, продавшихъ все наиболѣе цѣнное
изъ своего имущества, чтобы только купить этотъ романъ, стоившій
тогда 25 рублей и дороже.
Усѣвшись за столъ, собравшіеся раскрыли романъ въ томъ мѣстѣ,
гдѣ было описаніе швейной мастерской, и начали подробно обсуждать,
какъ ее устроить. Въ концѣ-концовъ рѣшено было нанять отдѣльную
квартиру, но среди присутствующихъ не оказалось ни одной, которая
могла бы ссудить необходимую сумму. Тогда условились нанять меблиро-
ванную комнату рублей въ 25. И тутъ жѳ стали собирать деньги на
новое предпріятіе, но такъ какъ и это нѳ вполнѣ удалось, то пришлось
привлечь къ пожертвованію и остальныхъ знакомыхъ.
Хотя интеллигентные кружки горячо сочувствовали прогрессивнымъ
опытамъ, но наши знакомые состояли преимущественно изъ людей
очень молодыхъ, безъ опредѣленнаго заработка. Однако, въ концѣ-
концовъ, 25 руб. были собраны, и нанята меблированная комната; кто-то
пожертвовалъ и маленькую сумму на первое обзаведеніе. Дамы, хло-
потавшія по дѣламъ новой мастерской, наняли четырехъ портнихъ и
получили нѣсколько заказовъ отъ своихъ знакомыхъ. Распорядитель-
— 582 —
вицею мастерской пришлось назначить М., дѣвушку лѣтъ 22-хъ, един-
ственную изъ всей компаніи, обучавшуюся кройкѣ въ продолженіе нѣ-
сколькихъ недѣль. Но дамы благоразумно разсудили, что, вслѣдствіе
недолгой подготовки къ этому дѣлу, для нея еще опасно выступать въ
качествѣ закройщицы, и на такое амплуа наняли спеціалистку. М. должна
была присматривать за пятью портнихами, и за всѣмъ порядкомъ въ
мастерской, а когда присмотрится къ кройкѣ, обязана была кроить
болѣе простыя платья.
Потому ли, что молодая хозяйка-распорядительница не умѣла импо-
нировать своимъ служащимъ, не хотѣла и нѳ могла обращаться съ
ними съ безцеремонной грубостью заправскихъ хозяекъ, отъ того ли,
что, кромѣ нея, въ мастерской постоянно путались дамы-участницы но-
ваго предпріятія, бѣдно одѣтыя и простыя въ обращеніи, какъ бы то
ни было, но портнихи начали обращаться со своею распорядитель-
ницею черезчуръ фамильярно и недовѣрчиво, то и дѣло спрашивали ее,
получатъ ли онѣ свое жалованье вд время. Бѣдную М. это приво-
дило въ отчаяніе: она созвала экстренное собраніе всѣхъ устроительницъ
мастерской, описала имъ свое незавидное положеніе и просила совѣта,
какъ ей держаться съ портнихами, чтобы [возбудить къ себѣ больше
довѣрія. Присутствующія посовѣтовали ей объяснить швеямъ, на ка-
кихъ основаніяхъ устроилась мастерская, и выяснить имъ, какая вы-
года для нихъ получится впослѣдствіи, а также указать на то, что въ
концѣ мѣсяца, кромѣ жалованья, между ними будетъ подѣлена и вся
прибыль. Это окончательно подорвало ея авторитетъ хозяйки-распо-
рядительницы, и портнихи въ отвѣтъ со смѣхомъ закричали ѳй: «от-
дайте намъ только жалованье, а прибыль оставьте себѣ!..» За нѣ-
сколько дней до конца перваго мѣсяца закройщица и одна изъ луч-
шихъ портнихъ заявили, что онѣ уходятъ. Оказалось, что, за вычетомъ
суммы на покупку приклада, а также на покупку матеріи одного
платья, испорченнаго самою хозяйкою-распорядитѳльницѳю, валовой до-
ходъ новой мастерской за первый мѣсяцъ какъ разъ представлялъ
только сумму, необходимую на уплату мѣсячнаго жалованья одной за-
кройщицѣ, а чтобы разсчитаться съ остальными швеями, пришлось
снова прибѣгать къ сбору денегъ и наслышаться множества грубостей
со стороны портнихъ. И такъ, наша первая мастерская закрылась, не
успѣвши расцвѣсть.
Другая мастерская на новыхъ началахъ просуществовала болѣе
продолжительное время и была закрыта по совершенно особой причинѣ,
ярко отразившей новое теченіе въ настроеніи тогдашнихъ прогрессив-
ныхъ кружковъ.
Одинъ мой знакомый Д. С., съ которымъ я познакомилась въ про-
винціи, пріѣхалъ въ Петербургъ какъ разъ въ то время, когда. выше-
— 583 —
описанная мастерская доживала послѣдніе дни. Это былъ человѣкъ
лѣтъ 30-ти, весьма начитанный и неглупый, необыкновенно дѣятельный
по натурѣ, чрезвычайно увлекавшійся современными идеями, для тор-
жества которыхъ онъ готовъ былъ отдать всю кровь своего сердца, но
въ высшей степени наивный, какъ очень многіе въ то время. Пере-
знакомившись съ большинствомъ интеллигентныхъ кружковъ, онъ всюду
нападалъ на женщинъ за то, что первыя неудачи при устройствѣ ма-
стерскихъ заставили ихъ опустить руки, тогда какъ онѣ должны были
послужить имъ лишь указаніемъ, чего надо избѣгать при возобновленіи
этого дѣла, а оно, по его мнѣнію, крайне необходимо, такъ какъ успѣхъ
швейныхъ мастерскихъ послужитъ доказательствомъ торжества соціаль-
ныхъ идеаловъ, если и нѳ во всей ихъ чистотѣ, то по крайней мѣрѣ
отчасти, и наглядно покажетъ, что ихъ можно примѣнять къ практи-
ческой жизни уже въ настоящее время. Онъ доказывалъ, что при-
чиною проваловъ швейныхъ мастерскихъ было слѣдующее: во главѣ
этихъ новыхъ предпріятій стояли неопытныя женщины, нѳ знающія
швейнаго дѣла. При обсужденіи различныхъ недоразумѣній онѣ не
обращались за совѣтами къ мужчинамъ, которые, какъ болѣе ихъ ком-
петентные въ вопросахъ экономическаго характера, могли, бы прихо-
дить имъ на помощь. Помѣхою успѣха, по его мнѣнію, явилось и то,
что вновь открытыя мастерскія были состряпаны на скорую руку, что
въ нихъ не приняты были во вниманіе’ взгляды портнихъ, что имъ,
умственно неразвитымъ дѣвушкамъ, преждевременно открыли секретъ
устройства подобныхъ мастерскихъ, который онѣ не могли понять,
толковали о дѣлежѣ прибылей въ то время, когда швейная клони-
лась къ полной гибели, а потому такія обѣщанія должны были'
показаться портнихамъ просто комичными. Конечно, въ кое-какихъ
неудачахъ,—доказывалъ онъ,—отчасти виноватъ авторъ «Что дѣлать»:
при описаніи мастерской у него все удается, и притомъ слишкомъ быстро.
Но это совершенные пустяки и мелочи, а основная идея романа—
нѳ только возвышенная, но и осуществимая. Приступая къ устрой-
ству мастерской на новыхъ началахъ, по его мнѣнію, необходимо имѣть
средства на ея открытіе, а вовсе не разсчитывать на сборъ денегъ среди
знакомыхъ. Къ тому же нельзя устраивать модный магазинъ, предназ-
начаемый преимущественно для богатыхъ заказчицъ, и придавать ему
нигилистическую внѣшность. Устраивая швейную мастерскую,—разсу-
ждалъ онъ,—мы имѣемъ въ виду улучшеніе судьбы простыхъ работ-
ницъ, ихъ умственное развитіе, улучшеніе ихъ матеріальнаго положенія
и распространеніе, какъ среди нихъ, такъ и въ обществѣ, соціальныхъ
стремленій; слѣдовательно, необходимо употреблять всѣ усилія, чтобы
она получала какъ можно больше заказовъ. Разсчитывая на вкусы такой
публики, мастерская должна имѣть отдѣльную квартиру въ нѣсколько
— 584 —
комнатъ, украшенную зеркалами и обставленную хорошею мебелью,
снабжена модными журналами и манекенами, а распорядительница ма-
стерской обязана являться всегда одѣтою, какъ настоящая мадамъ,
хотя бы она и презирала наряды; при ѳтомъ она сама должна умѣть
прекрасно шить, кроить и обладать изящнымъ вкусомъ.
Ему возражали, что зто значило бы допустить множество ком-
промиссовъ, а мы-де, молодое поколѣніе, должны высказывать презрѣ-
ніе къ роскоши, въ чемъ бы она ни проявлялась. Д. С. съ жаромъ про-
тестовалъ противъ подобныхъ возраженій и находилъ, что такими со-
ображеніями и сохраненіемъ внѣшнихъ аттрибутовъ своей принадлеж-
ности къ «молодой Россіи» можно пожертвовать для торжества высо-
каго общественнаго идеала, что хотя въ романѣ «Что дѣлать» выска-
зывается презрѣніе къ роскоши, но дѣйствующія въ немъ лица являются
вовсе нѳ аскетами, а между тѣмъ они дѣлаютъ серьезное дѣло, прино-
сятъ громадную общественную пользу, распространяютъ соціалистиче-
скіе принципы.
Опасавшіеся ущерба своимъ демократическимъ идеаламъ не
примкнули къ разработкѣ дальнѣйшаго плана Д. С., но онъ своими рѣ-
чами воодушевилъ нѣкоторыхъ моихъ знакомыхъ, снова увѣровавшихъ
въ возможность добиться успѣха. Онѣ дали слово помогать ему во
всемъ и составили особый кружокъ. Популярность Д. С. и его вліяніе
быстро усиливались: онъ то и дѣло доказывалъ свою практическую сметку,
проницательность, необыкновенную прѳдпріимчивоость и заботливость о
каждой мелочи при устройствѣ предпріятія, чѣмъ поражалъ всѣхъ. Онъ
обстоятельно собиралъ свѣдѣнія о существующихъ швейныхъ мастер-
скихъ, заранѣе хлопоталъ о заказахъ.
Д. С. былъ изъ зажиточной семьи, имѣлъ нѳ мало связей въ семей-
ствахъ людей богатыхъ и крупныхъ чиновниковъ,—знакомыя дамы дали
ему слово обратиться въ новую мастерскую, какъ только она будетъ
открыта. Онъ даже сдѣлалъ то, что уже совсѣмъ немыслимо было для
членовъ его кружка: на обзаведеніе мастерской онъ собралъ довольно
значительную сумму. На одномъ изъ собраній кружка онъ откровенно
познакомилъ его членовъ со своимъ матеріальнымъ положеніемъ: онъ
ежемѣсячно получаетъ изъ дому 130 рублей, на жизнь ѳму достаточно
30 руб., а 100 руб. онъ обѣщалъ вносить ежемѣсячно въ продолженіе
полугода на нужды новой мастерской, такъ что она, по его мнѣнію,
будетъ твердо стоять на своихъ ногахъ. При этомъ онъ добавилъ, что
у него есть на рукахъ и сумма въ 1.000 руб., но это—священныя для
него деньги, онъ ни за что не тронетъ изъ нихъ ни копейки, онѣ необхо-
димы ему для одного очень важнаго предпріятія, имѣющаго тѣсную
связь съ новой мастерской, но болѣе объ ѳтомъ нѳ проронилъ ни
слова.
— 585 —
Наконецъ, въ одномъ изъ собраній кружка Д. С. ввелъ г-жу По-
лянскую, даму лѣтъ подъ 40, и отрекомендовалъ ее, какъ особу, наи-
болѣе подходящую для роли хозяйки-распорядительницы новой ма-
стерской.
Это была женщина съ свѣтскими манерами, съ знаніемъ иностран-
ныхъ языковъ, производившая пріятное впечатлѣніе, какъ особа очень
неглупая и положительная. Она выразила свое сочувствіе новымъ идеямъ
и новому предпріятію и заявила, что основательно училась кройкѣ. Со
смертью мужа она осталась безъ всякихъ средствъ, ѳй необходимъ зара-
ботокъ, но она все-таки никогда нѳ рѣшилась бы поступить въ обыч-
ный модный магазинъ въ качествѣ закройщицы, такъ какъ считаетъ
это для сѳбя неприличнымъ. Всѣ ея знакомые—люди порядочнаго круга...
что бы они подумали о ней!.. Она очень рада имѣть дѣло съ образован-
ными и идейными людьми и согласна взять мѣсто въ новой мастерской,
сдѣлаться въ ней закройщицею и распорядительницею, если ей дадутъ
надлежащее жалованье и отведутъ особую комнату въ мастерской. Въ
такомъ случаѣ ова предлагаетъ обставить ее своею мебелью, зеркалами;
найдется у нея и еще кое-что необходимое для мастерской. Къ тому жѳ
у нея лично много знакомыхъ, которымъ извѣстенъ ея художественный
вкусъ: она сама будетъ находить не мало заказовъ.
Молодежь кружка была нѣсколько шокирована ѳя взглядами на
приличія, но выраженіе ея симпатичнаго лица примиряло ихъ съ этимъ
недостаткомъ. Косо посмотрѣли нѣкоторые и на ѳя слишкомъ изящный
туалетъ, но ея глубокій трауръ придавалъ ему скромность и простоту-
Но одно удивило и возмутило въ ней всѣхъ безъ исключенія,—ѳто то,
что она нѳ читала романа «Что дѣлать». Ей тотчасъ предложили ѳго
для'прочтенія и прежде, чѣмъ окончательно условиться съ нею относи-
тельно ѳя назначенія, пригласили еще на одно засѣданіе съ непремѣн-
нымъ условіемъ высказать свое мнѣніе относительно мастерской, опи-
санной въ романѣ. Она съ готовностью исполнила это желаніе, явилась
въ указанное время и высказала горячую благодарность, что ѳй даютъ
возможность ближе сойтись съ людьми, пропагандирующими такія благо-
родныя идеи. Теперь она еще болѣе настойчиво просила принять еѳ
въ качествѣ хозяйки-закройщицы, хотя бы только для опыта. Но она
все же считаетъ необходимымъ высказать, что нѳ разсчитываетъ на
такой успѣхъ мастерской, чтобы она, какъ въ романѣ «Что дѣлать»,
могла завести свои агентства, лавки... Мастерская, конечно, будетъ при-
носить доходъ, хотя получится онъ далеко нѳ такъ скоро и нѳ въ
такомъ большомъ размѣрѣ, чтобы дать средства на крупныя предпріятія,
описанныя въ романѣ. Авторъ ѳго, вѣроятно, много слышалъ о томъ,
какъ наживаются хозяйки модныхъ магазиновъ'; но это не потому
только, что онѣ берутъ высокую плату за трудъ своихъ работницъ и
— 586 —
кладутъ еѳ въ свой карманъ, а потому, что онѣ просто-на-просто обкра-
дываютъ своихъ заказчицъ: требуютъ матеріи въ полтора раза больше,
чѣмъ слѣдуетъ, прикладъ ставятъ въ счетъ вдвое и втрое дороже, чѣмъ
онъ имъ обходится.
Хотя ати дѣльныя замѣчанія заставили членовъ кружка умѣрить
свои, черезчуръ большія, ожиданія отъ успѣховъ новаго предпріятія, но
они нашли, что и при ѳтомъ дѣло все же будетъ имѣть огромное
общественное значеніе.
Ни одна швейная мастерская въ Петербургѣ,—говорили знако-
мые,—не открывалась при столь благопріятныхъ условіяхъ. Полянская
оказалась геніемъ практичности и опытности: за недорогую плату она
сумѣла нанять прекрасное помѣщеніе, прелестно обставила его своею
мебелью, чему помогла также и значительная сумма, собранная Д. С.
на первое обзаведеніе. Заказовъ сразу получилось больше, чѣмъ можно
было разсчитывать. Полянская очаровывала заказчицъ своими совѣтами,
обнаруживавшими ѳя художественный вкусъ, умѣла, кому нужно, пу-
стить пыль въ глаза, объясняясь по-французски и по-англійски, въ наз-
наченный срокъ строго исполняла заказы, и число ихъ быстро увеличи-
валось. Мало того, она сумѣла деликатно и ловко уговорить членовъ
кружка не топтаться въ мастерской безъ нужды, водворила полный
порядокъ и играла роль настоящей хозяйки, которая, однако, отдавала
строгій отчетъ въ каждой копейкѣ.
Черезъ три мѣсяца существованія мастерской излишка еще не
оставалось, но и не требовалось уже болѣе тѣхъ ста рублей, которые
аккуратно вносилъ Д. С.. Полянская утверждала, что въ слѣдующій
мѣсяцъ, даже и при 6-ти портнихахъ, за уплатою жалованья швеямъ
и за квартиру, получится маленькая прибыль, хотя еще очень скром-
ная. Она предложила, не уменьшая рабочей платы, сократить работу
портнихъ на одинъ часъ и употребить его на чтеніе, что было при-
нято съ восторгомъ.
Члены-основатели новой мастерской были очень рады атому но-
вовведенію: большая часть ихъ уже находила, что новая мастерская
ничѣмъ нѳ отличается отъ простого моднаго магазина, кое-кто уже
рѣзко высказывалъ порицаніе Полянской, но Д. С. сдерживалъ ихъ,
насколько хватало силъ, горячо убѣждая потерпѣть еще немного, чтобы
мастерская окончательно утвердилась, и давалъ слово, что она очень
скоро приметъ совсѣмъ другой характеръ сравнительно оъ учрежде-
ніями этого рода. А пока что, онъ усердно занимался организаціею
чтенія для портнихъ,—и дѣйствительно ему удалось его устроить.
Ежедневно по часу вечеромъ имъ читали Островскаго, Некрасова, Го-
голя съ небольшими объясненіями, и дѣлали это толковые люди. Швеи
послѣ каждаго чтенія горячо благодарили своихъ чтецовъ и. видимо,
— 587 —
все болѣе привыкали къ новой мастерской, не встрѣчая въ ней ни при-
жимокъ, ни обидъ.
Мѣсяца черезъ четыре послѣ основанія мастерской, Полян-
ская заявила, что можно увеличить количество портнихъ. Д. С. объ-
явилъ ей, что онъ беретъ это на себя, и скоро приведетъ къ ней нѣ-
сколькихъ новенькихъ.
Одну изъ нихъ—Таню, дѣвушку лѣтъ 19-ти, Д. С., прежде, чѣмъ
отвести въ мастерскую, познакомилъ со мной, ничего не сказавъ объ ея
прошломъ. Онъ просилъ, чтобы молодая дѣвушка погостила у мѳня нѳ-
дѣлю-другую, чтобы я давала ей въ это время кое-что почитать и сама
почитала съ нѳю.
Таня оказалась дѣвушкою совсѣмъ неразвитою. По ея словамъ,
она недавно пріѣхала изъ провинціи, мать умерла еще въ раннемъ
ея дѣтствѣ, отецъ женился во второй разъ, и мачеха, еще при отцѣ,
сживала ее со свѣта, а послѣ его смерти жить съ нѳю оказалось не-
возможнымъ, и она переселилась въ Петербургъ. Читала она плохо,
писала еще того хуже, а выражалась языкомъ полуграмотныхъ горнич-
ныхъ. Ни одна изъ прочитанныхъ ей повѣстей нѳ возбуждала въ ней
ни малѣйшаго интереса. Она часто плакала, а на мои вопросы о при-
чинѣ ея слезъ она обыкновенно отвѣчала: «не знаю, какъ присноро-
виться ко всему»... Все это я передала Д. С., но онъ удивилъ меня
неожиданнымъ вопросомъ: «помните ли вы въ романѣ «Что дѣлать»
характеристики Жюли и Насти Крюковой?» И, не давъ времени от-
вѣтить, горячо заговорилъ: «Вотъ, видите ли: Жюли была уличною,
развратною женщиною, а потомъ сдѣлалась содержанкою. Несмотря на
это, она оказалась способною на безкорыстную привязанность... А
Настя Крюкова?.. Безстыдная, вѣчно пьяная, продажная, а когда
Кирсановъ выкупилъ ѳѳ отъ хозяйки публичнаго дома, согрѣлъ ее
своимъ участіемъ и любовью, она переродилась въ любящее, стыдливое
созданіе»! Изъ сказаннаго о нихъ Чернышевскимъ, Д. С. приходилъ къ
выводу, что нѣтъ такой дѣвушки, у которой временный развратъ могъ
бы загубить всякое нравственное чувство; ни одна изъ подобныхъ
личностей, при благопріятныхъ условіяхъ, не потеряна для честной
жизни. Въ нашъ вѣкъ эмансипаціи личности мы обязаны,—настаи-
валъ онъ,—содѣйствовать освобожденію женщины отъ всякихъ путъ,
а тѣмъ паче отъ клешей алчныхъ содержательницъ домовъ терпимо-
сти. Мы должны жалѣть этихъ погибающихъ созданій болѣе осталь-
ныхъ несчастныхъ,—вѣдь онѣ жертвы общественнаго темперамента,
жертвы общественныхъ страстей... Въ публичныхъ домахъ имъ при-
ходится выполнять самыя презрѣнныя обязанности, грязнить душу и
тѣло. Онѣ болѣе другихъ имѣютъ право на сочувствіе и состраданіе,
самостоятельно жѳ вырваться имъ изъ этого омута невозможно,—со-
— 588 —
держательницы опутываютъ ихъ долгами. Вотъ для ихъ выкупа мнѣ и
нужна тысяча рублей, о которой я упоминалъ. Таню и еще двухъ
дѣвушекъ я уже выкупилъ изъ дома терпимости, нанялъ комнаты
для этихъ трехъ дѣвушекъ и помѣщу ихъ въ нашей мастерской: че-
резъ мѣсяцъ-другой онѣ уже будутъ существовать самостоятельнымъ
трудомъ.
На мой вопросъ, знаетъ ли Полянская, кого онъ приведетъ къ
ней, онъ отвѣчалъ, что знать ей это пока незачѣмъ: «если бы она была
особою нашего круга,—говорилъ онъ,—я бы, конечно, ничего не скрылъ
отъ нея, но, несмотря на свою порядочность и дѣловитость, она все же
не пойметъ всей глубины идеи, которую я преслѣдую».
Еще пятый мѣсяцъ существованія мастерской былъ въ началѣ,
когда Полянская прислала членамъ кружка письменное заявленіе о
томъ, чтобы они немедленно избавили ее отъ трехъ дѣвушекъ, отреко-
мендованныхъ Д. С. Она сообщала, что всѣ три дѣвушки не умѣютъ
шить, даже такъ, какъ обыкновенно шьютъ всѣ женщины: пачкаютъ
матерію, работаютъ крайне лѣниво и недобросовѣстно. Кромѣ Тани,
поведеніе двухъ остальныхъ во всѣхъ отношеніяхъ наглое и безстыдное.
Ихъ какъ-то особенно раздражаютъ дамы, хорошо одѣтыя, которымъ
онѣ вдогонку посылаютъ срамныя слова, а если удается забѣжать впе-
редъ, высовываютъ языкъ, продѣлываютъ самые непристойные жесты и
антраша. Заказчицы, которыхъ онѣ раздражили своими фокусами, уже,
конечно, никогда болѣе не переступятъ порога мастерской. Да и всѣ
портнихи, навѣрно, скоро разбѣгутся: на-дняхъ ушла лучшая изъ нихъ—
Саша. Вечеромъ, когда работницы выходили изъ мастерской, обѣ про-
ститутки, приплясывая и продѣлывая неприличные жесты, во все горло
затянули срамную пѣсню. Въ это время навстрѣчу имъ шелъ отецъ
Саши, служащій плавильщикомъ на заводѣ. Онъ съ бѣшенствомъ вбѣ-
жалъ въ мастерскую, потребовалъ немедленнаго разсчета.своей дочери,
кричалъ, что хозяйка мастерской должна была предупреждать портнихъ
и ихъ родителей о томъ, что въ мастерскую принимаютъ проститутокъ.
Что же касается Тани, то она, хотя и не скандалитъ, но совсѣмъ не
можетъ работать; шитье выпадаетъ у нея изъ рукъ, она постоянно пла-
четъ или жалуется на головную боль и уходитъ изъ мастерской раньше
времени. Если Д. С., говорила Полянская, устроившій у насъ прости-
тутокъ, думаетъ, что подражаетъ этимъ Кирсанову, дѣйствующему лицу
въ «Что дѣлать», то онъ сильно заблуждается и лишь искажаетъ мысль
романа. Въ немъ Крюкова, несмотря на позорное прошлое, подъ влія-
ніемъ страстной любви, вдругъ вспыхнувшей въ ея сердцѣ, и подъ
руководствомъ прекраснаго человѣка, котораго она горячо полюбила, въ
концѣ-концовъ исправляется. Только послЬ этого она поступаетъ въ
мастерскую. Но въ романѣ вовсе не говорится, чтобы контингентъ іюрт‘
— 589 —
нихъ Вѣры Павловны набирался изъ домовъ терпимости. Проститутки
же, приведенныя Д. С. въ мастерскую, безвозвратно погибшія созданія:
онѣ совершенно погубили прекрасно начатое дѣло. При ѳтомъ Полян-
ская заявляла, что она остается въ мастерской недѣли полторы, чтобы
покончить съ заказами, принятыми ею, но новой работы она уже не
будетъ брать на свою отвѣтственность. Свое письмо она заканчивала
въ такомъ родѣ: если бы даже члены кружка согласились взять отъ нея
немедленно 3-хъ проститутокъ и рѣшили бы съ этихъ поръ увеличи-
вать составъ портнихъ исключительно по ѳя выбору, то и въ такомъ
случаѣ она не можетъ остаться въ мастерской. Если члены кружка
могли не обратить вниманія на то, что такимъ страннымъ нововведе-
ніемъ они компрометируютъ ее, честную женщину, и ставятъ въ поло-
женіе «начальницы проститутокъ», то они съ легкимъ сердцемъ могутъ
поставить ее еще не одинъ разъ въ другое какое-нибудь неожиданное
положеніе, которое лишитъ еѳ возможности получить въ будущемъ
честный заработокъ.
У Полянской не нашлось замѣстительницы, и мастерская закры-
лась, какъ только она ушла.
О судьбѣ проститутокъ, выкупленныхъ изъ публичнаго дома, Д. С.
сообщилъ-мнѣ, что всѣ три, видимо, условившись между собою, исчезли
еще за нѣсколько дней до закрытія мастерской. Съ Танею же я встрѣти-
лась въ театрѣ совершенно неожиданно. Прекрасно одѣтая, она съ ка-
кимъ-то господиномъ пробиралась въ первые ряды партера. Проходя
мимо мѳня, она поклонилась, а въ антрактѣ подошла ко мнѣ, какъ ни
въ чемъ ни бывало. Она имѣла совершенно другой видъ, чѣмъ прежде:
была весела и оживлена, говорила безъ наглости, но и безъ смущенія,
и съ первыхъ же словъ повѣдала мнѣ, что она на содержаніи у очень
добраго и богатаго господина, который сразу купилъ ей нѣсколько шел-
ковыхъ платьевъ. Больше мы ничего не нашли, что сказать другъ другу,
и разошлись, чтобы никогда не встрѣчаться.
Не одинъ Д. С. вызволялъ проститутокъ изъ домовъ терпимости:
это было время, когда мысль о необходимости спасать погибшихъ дѣ-
вушекъ, и при томъ, конечно, совершенно безкорыстно въ самомъ глу-
бокомъ смыслѣ слова, вдругъ охватила не только юную, пылкую, увле-
кающуюся молодежь, но кое-кого и изъ людей солидныхъ и зрѣлыхъ; были
даже случаи, когда вступали съ ними въ законный бракъ.
Однажды три студента пришли ко мнѣ съ просьбою устроить съ
благотворительною цѣлью литературно-музыкальный вечеръ: я должна
была пригласить литераторовъ и уступить для вечеринки свою квар-
тиру,—всѣ остальные хлопоты они брали на себя. Меня удивило ихъ
желаніе взять для вечеринки мою квартиру: изъ пяти ѳя комнатъ только
одна была средней величины, остальныя были крошечныя. Но студенты
— 590 —
утверждали, что съ тѣми, у кого она больше, имъ по многимъ причи-
намъ на этотъ разъ не хотѣлось бы связываться. Они доказывали, что
моя квартира, несмотря на небольшую площадь, занимаемую ею, точно
спеціально приноровлена для скромной вечеринки. Ихъ требованія очень
не велики: они удовлетворятся сборомъ въ 40—50 руб. Большая ком-
ната будетъ заставлена стульями, которые они доставятъ своевременно,
а въ маленькихъ комнатахъ посѣтителямъ придется стоять. Билеты за
сидѣнье въ большой комнатѣ будутъ продаваться по рублю, а съ тѣхъ,
кому придется стоять,—по 50 к. Мнѣ казалось недобросовѣстнымъ за
такую высокую цѣну подвергать посѣтителей духотѣ и стѣсненію, но
студенты увѣряли, что публика страшно интересуется литераторами, го-
това платить и нѳ такія деньги, чтобы взглянуть на нихъ, хотя бы въ
щелочку. А тутъ они увидятъ ихъ въ простой домашней обстановкѣ.
«Публика не подозрѣваетъ, какіе у насъ пѣвцы среди студентовъ! Да
и по части «балета» мы выдержимъ сравненіе даже съ императорскимъ
театромъ»,—убѣждали они меря. Тутъ я вспомнила, что изъ квартиры
противъ насъ только что выѣхали жильцы.
Рѣшено было въ нѣкоторыхъ комнатахъ пустой квартиры устроить
помѣщеніе для храненія верхняго платья, а въ другихъ—чаепитіе. Въ
нашей, довольно большой, передней мы рѣшили поставить фортепіано и
помѣстить пѣвцовъ. Когда выступитъ «балетъ», пѣвцы должны будутъ
войти въ пустую квартиру, а публика, занимавшая стулья въ большой
комнатѣ, отодвинется къ стѣнѣ, а отчасти войдетъ и въ переднюю,—
такимъ образомъ, для танцоровъ освободится мѣсто.
Черезъ нѣсколько дней я извѣстила студентовъ, кто изъ литера-
торовъ соглашается читать на вечеринкѣ, но почти никто изъ нихъ не
сказалъ мнѣ навѣрно, что именно собирается прочесть каждый изъ
нихъ. Студенты доставили мнѣ программу вечеринки, или скорѣе подроб-
нѣйшій проспектъ съ объясненіями. Въ немъ, въ комическихъ выра-
женіяхъ, упомянуто было о томъ, что можетъ ожидать каждый, рискнув-
шій потратитъ на билетъ рубль или полтинникъ:. «Комнаты нѳ отли-
чаются ни высотою, ни объемомъ блестящихъ общественныхъ залъ и
дворцовъ, ни роскошью освѣщенія и обстановки, нѳ дадутъ онѣ для
дыханія, какъ требуетъ современная гигіена, и достаточнаго количества
кубическихъ саженей воздуха. Но духота и тѣснота—нѳ бѣда, нѳ было бы
только обиды, а это заботливо будетъ устранено. Въ антрактахъ публика
можетъ подышать чистымъ воздухомъ въ пустой квартирѣ, находящейся
на той же площадкѣ напротивъ. За всѣ неудобства, которыя придется
претерпѣть публикѣ, она нѳ только увидитъ и услышитъ писателей, но
въ антрактахъ можетъ представить на ихъ усмотрѣніе свои геніальныя
соображенія объ общественномъ переустройствѣ всего міра, изложить
нмъ всякіе пустяки, которыхъ у русскаго обывателя накопилось доста-
- 591 —
точно за цѣлые вѣка молчанія. Какъ истинные поборники свободы,
писатели нѳ пожелали заранѣе стѣснять себя опредѣленіемъ того, что
ими выбрано будетъ для чтенія и разсказа,—они сдѣлаютъ это по
вдохновенію, когда назрѣетъ моментъ. Слухъ публики будетъ услаждаемъ
поистинѣ отмѣннымъ хоромъ пѣвцовъ. Правда, ихъ могучіе голоса
могли бы потрясти восторгомъ всѣхъ слушателей даже въ залахъ испо-
линскихъ размѣровъ, а тутъ, пожалуй, будетъ нѣкоторая опасность для
посѣтителей, имѣющихъ не особенно солидную барабанную перепонку;
Но устроители вечера позаботились и объ этомъ: при входѣ каждый
имѣетъ право требовать вату безплатно. Танцы будутъ исполнены съ
такою граціею и божественнымъ огнемъ, что сама муза Терпсихора отъ
изумленія и восторга вскочила бы со своего мѣста, а п этому и публику
почтительнѣйше просятъ встать въ это время съ своихъ мѣстъ, отодви-
нуться къ стѣнѣ, а то и постоять въ передней».
Эти проспекты служили входными билетами и продавались только
близкимъ знакомымъ. На незанятой текстомъ 4-й страницѣ красова-
лась цѣна, былъ обозначенъ адресъ квартиры, день и часъ начала
вечера.
Кстати замѣчу, что никто изъ устроителей даже нѳ подумалъ о
томъ, чтобы давать знать полиціи о вечеринкѣ: ни до, ни послѣ нея
никто нѳ безпокоилъ насъ. Да, удивительныя были времена: шли аресты
довольно внушительныхъ размѣровъ, въ Польшѣ массами казнили
повстанцевъ, практиковались и другія реакціонныя мѣры, наглядно-
подтвѳрждавшія, что политика правительства круто поворачиваетъ
направо, между тѣмъ движеніе въ обществѣ продолжалось, и остава-
лись нѳзамѣчѳнными весьма многіе инциденты, за которые у насъ
издавна принято карать или, по крайней мѣрѣ, вписывать въ книгу
живота.
Хотя полиція и нѳ безпокоила насъ, но моя семья тревожно пере-
живала дни, предшествовавшіе вечеринкѣ. Требованіями билета меня
осаждали буквально съ утра до вечера,—предлагали плату вдвое про-
тивъ назначенной, приносили записки отъ знакомыхъ съ просьбой
найти мѣстечко для подателя письма, но билеты всѣ были проданы
распорядителями въ нѣсколько дней.
А вотъ и вечеръ. Какъ только начался съѣздъ, оркестръ загре-
мѣлъ во-всю, то-ѳсть, двѣ піанистки исполняли на фортепіано какую-то
бравурную пьесу въ 4 руки, и нѣсколько человѣкъ аккомпанировали
имъ на мерлитонахъ и другихъ неизвѣстныхъ музыкальныхъ инстру-
ментахъ примитивнаго вида. Уже это одно весело настраивало публику:
при входѣ каждый хлопалъ въ ладоши и раскланивался на всѣ сто-
роны. «Полтинничниковъ» вводили въ комнатюрки, а «рублевыхъ» уса-
живали на стулья, близко-близко одинъ подлѣ другого. Какъ только всѣ
— 592 —
усѣлись, оркестръ смолкъ, и къ столику, поставленному къ стѣнѣ, подо-
шелъ М. И. Семевскій, хорошо читавшій Островскаго, и прочелъ
одинъ актъ его пьесы «Свои люди сочтемся». За нимъ выступилъ
В. С. Курочкинъ съ нѣсколькими стихотвореніями Беранже въ своемъ-
прекрасномъ переводѣ. Затѣмъ послышались звуки сонаты Бетховена
въ артистическомъ исполненіи одной молодой особы. Въ это время тихо
вынесли столикъ, за которымъ читали, и замѣнили его кушеткой. Когда
затихли послѣдніе звуки сонаты, къ кушеткѣ подошелъ П. А. Гайдебу-
ровъ въ халатѣ и легъ на нѳго, держа въ рукѣ длинный чубукъ. Онъ
весьма удачно исполнилъ роль Подколесина съ его слугою Степаномъ,
которымъ превосходно былъ загримированъ одинъ изъ студентовъ. За
нимъ выступилъ Н. С. Курочкинъ и прочиталъ стихи итальянскаго
поэта въ своемъ переводѣ.
Каждаго исполнителя провожали громомъ рукоплесканій и неисто-
вымъ стукомъ.
Былъ объявленъ антрактъ, и присутствующихъ приглашали въ
пустую квартиру, гдѣ на столахъ стояли тарелки съ бутербродами, стаканы
съ чаемъ, графины съ лимонадомъ и кувшины съ клюквеннымъ морсомъ.
Все это мы получили отъ неизвѣстной, съ условіемъ угощать желаю-
щихъ безплатно. Это дало намъ возможность украсить стѣну аншла-
гомъ съ надписью громадными буквами: «Почтительнѣйше просятъ
публику безплатно закусить и освѣжиться».
— Ну, нѣтъ-съ... злоупотреблять такимъ великодушіемъ — со-
вѣсть зазритъ!.. Нужно помнить, что цѣль вечера благотворитель-
ная,—проталкиваясь сквозь толпу, громко произнесъ военный, един-
ственный представитель своего сословія на этомъ вечерѣ. Онъ поло-
жилъ на столъ десятирублевку и взялъ стаканъ чаю. Примѣръ ли воен-
наго, или аншлагъ съ любезнымъ обращеніемъ къ публикѣ, а можетъ
быть, и удачно выполненная первая часть программы, но только при-
сутствующихъ внезапно охватилъ великодушный порывъ. Хотя десяти-
рублевиковъ никто болѣе нѳ выбрасывалъ, но на столѣ быстро выросли
двѣ кучки—одна съ кредитками въ рубль, другая—съ мелкимъ серебромъ.
Я нашла въ толпѣ щедраго военнаго и поблагодарила его за по-
жертвованіе. Мы разговорились: онъ сообщилъ, что случайно прочелъ
нашъ проспектъ, который ему такъ понравился, что онъ взялъ билетъ.
Онъ увѣрялъ, что ему особенно легко и хорошо дышется въ этомъ ми-
ломъ, интеллигентномъ обществѣ. А молодая особа,—спросилъ онъ
меня,—которая такъ артистически исполнила одну изъ труднѣйшихъ со-
натъ Бетховена,—она тоже отрицаетъ искусство?
Нѳ могу удержаться, чтобы нѳ сказать нѣсколько словъ объ этомъ
военномъ. Онъ отрекомендовался Николаемъ Дементьевичемъ Новиц-
кимъ: черезъ мѣсяцъ-другой послѣ этого онъ познакомился съ моею
~ 593 —
семьею, бывалъ одну зиму на нашихъ вторникахъ, но затѣмъ исчезъ
съ нашего горизонта, такъ что я забыла даже его имя и фамилію. Про-
шло болѣе четверти столѣтія. Мнѣ необходимо было ѣхать въ Кіевъ
для свиданія съ моимъ сыномъ, содержавшимся въ то время по полити-
ческому дѣлу въ кіевской тюрьмѣ, и приходилось явиться къ началь-
нику жандармскаго управленія, грозному Василію Дементьевичу Но-
вицкому, прославившемуся своею необыкновенною грубостью не только
съ арестованными, но и съ ихъ родственниками. И при этомъ фа-
милія Новицкаго ничего не напомнила мнѣ. Прежде чѣмъ явиться къ
кіевскому Новицкому, мнѣ посовѣтовали поговорить объ этомъ дѣлѣ
съ его братомъ, жившимъ въ Петербургѣ и считавшимся весьма по-
рядочнымъ человѣкомъ. Петербургскій Новицкій былъ тогда уже пол-
нымъ генераломъ и членомъ военнаго совѣта; чтобы быть имъ приня-
той, я взяла къ нему рекомендательное письмо отъ Н. К. Михайлов-
скаго, который былъ знакомъ съ нимъ. Каково же было мое удивле-
ніе, когда Николай Дементьевичъ, прихрамывая, вышелъ ко мнѣ съ
самымъ сердечнымъ радушіемъ, протягивая мнѣ обѣ руки. «Да будетъ
вамъ стыдно являться ко мнѣ съ рекомендаціями! Я самъ прекрасно
васъ знаю и съ наслажденіемъ вспоминаю вечера, проведенные у васъ.
А если бы вы знали, какъ часто приходитъ мнѣ на память «вечеринка
съ благотворительною цѣлью!»... И мы вмѣстѣ начали припоминать и
надпись на аншлагѣ, и комическое содержаніе проспекта, и необыкно-
венное оживленіе посѣтителей въ маленькихъ комнаткахъ нашей квар-
тиры, и подмывающее веселье молодежи.
И нѳ одинъ Новицкій черезъ много лѣтъ вспоминалъ съ удоволь-
ствіемъ эту вечеринку, которая была такимъ обычнымъ явленіемъ въ
нашихъ интеллигентныхъ кружкахъ, но лишь съ меньшимъ наплывомъ
посѣтителей и безъ благотворительной цѣли.
Возвращаюсь къ прерванному разсказу. Одинъ изъ устроителей,
какъ угорѣлый, бѣгалъ по комнатамъ двухъ квартиръ, сзывая публику
звономъ колокольчика. Черезъ нѣсколько минутъ дѣйствительно разда-
лось превосходное пѣніе хора «Внизъ по матушкѣ по Волгѣ», дружно
подхваченное всѣми присутствующими; такъ же пропѣто было еще нѣ-
сколько народныхъ пѣсенъ. Даже такое громкое пѣніе не вызвало усер-
дія полиціи, хотя вся наша парадная лѣстница была запружена наро-
домъ, который прислушивался къ пѣнію, отчетливо раздававшемуся
всюду. Духота и постоянное общеніе съ пустою квартирой заставили
насъ открыть настежь входную дверь.
Блестящій успѣхъ нашего скромнаго угощенія заставилъ устрои-
телей закупить провизію для второго антракта въ .большемъ количе-
ствѣ,—насъ одушевляла мысль хотя чѣмъ-нибудь отблагодарить пу-
блику за ея великодушіе.
Воспоминанія.
38
— 594 —
Вдругъ мѳня кто-то окликнулъ. Я подняла голову и начала всма-
триваться въ молодую особу, которая медленно приближалась ко мнѣ.
Она остановилась передо мной, улыбаясь, и я только черезъ минуту
узнала еѳ и бросилась обнимать.
О. Н. Очковскую я нѳ видѣла болѣе года: скоро послѣ моего отъ-
ѣзда изъ Петербурга и она уѣхала въ провинцію. Хотя я уже слыхала,
что теперь она только на время пріѣхала сюда, что угощеніе на на-
шей вечеринкѣ «отъ неизвѣстной» было отъ нея, что опа даже будетъ
танцовать, что ее ждутъ съ минуты на минуту, я все-таки нѳ сразу
ее узнала. Пышныя розы не цвѣли уже на ѳя смуглыхъ щекахъ, ея
покатыя плечи образовали углы, вся ѳя фигура, прежде склонная къ
полнотѣ, исхудала до чрезвычайности. Вѣроятно, вслѣдствіе этого она
казалась даже ростомъ выше прежняго. Порывистая живость ея дви-
женій, страстность ея темперамента, проявлявшіяся вт каждой фибрѣ
ея всегда оживленнаго лица, замѣнились теперь какой-то затаенною
грустью. Если прежде все говорило въ ней о жизни и юности во всемъ
блескѣ расцвѣта, то теперь серьезное страданіе, видимо, посѣтившее
еѳ, придавало ея фигурѣ особенную симпатичность, дѣлало ея лицо еще
болѣе одухотвореннымъ. Я закидывала еѳ вопросами, она отвѣчала
отрывисто, да тутъ было и нѳ мѣсто для разговоровъ. Она сообщила,
что живетъ съ родителями въ деревнѣ, помирилась съ ними, устроила
школу, исхудать же еѳ заставила тяжелая болѣзнь и разныя житейскія
невзгоды. Тихая деревенская жизнь ей совершенно по душѣ, ѳѳ удру-
чаетъ лишь продолжительное однообразіе. Если бы можно было хотя
разъ-другой въ мѣсяцъ совсѣмъ забыться въ шумныхъ спорахъ, въ
пляскѣ во-всю, какъ это бывало прежде, у нея хватило бы энергіи,
даже хорошаго настроенія надолго, но въ деревнѣ жизнь томительно-
однообразна... Пріѣхала она въ Петербургъ по дѣламъ родителей и лишь
на нѣсколько недѣль... Не могла, конечно, отказать, говорила она съ
улыбкой, «въ своемъ содѣйствіи благотворительной вечеринкѣ»... Еѳ
очень тѣшитъ мысль, что она сегодня выступитъ чуть нѳ на театраль-
ныхъ подмосткахъ въ танцахъ, которымъ она никогда нѳ училась, а
цыганскую пляску сама видѣла лишь одинъ разъ въ жизни. Вдругъ она
внезапно спросила меня: «Въ пользу кого или чего устраивается эта
вечеринка?» Я созналась, что мнѣ даже и въ голову нѳ пришло спро-
сить объ этомъ. Ольга Николаевна упрекнула мѳня за легкомысліе, го-
воря, что слухи идутъ о новыхъ теченіяхъ у насъ, и при ѳтомъ въ
высшей степени дикихъ и нелѣпыхъ, а потому-то она и спросила мѳня
объ этомъ. Вдругъ она расхохоталась неудержимо весело и такъ, какъ
только она одна умѣла смѣяться. «Вотъ такъ логика!» — вскричала
она,—«васъ упрекаю въ легкомысліи, а сама, принимая активное уча-
стіе въ вечеринкѣ, тоже не подумала ни о чемъ освѣдомиться!»...
— 595 —
Въ эту минуту мѳня окликнулъ В. А- Слѣпцовъ и быстро подо-
шелъ къ намъ. Хотя Ольга Николаевна и должна была ожидать этой
встрѣчи (почти ни одна затѣя въ нашемъ кругу нѳ проходила безъ его
содѣйствія или прямого участія), она очень переконфузилась, но что
еще больше удивило мѳня, такъ это то, что и онъ на этотъ разъ
сильно смутился. На его вопросъ, надолго-ли она пріѣхала въ Петер-
бургъ, она сухо отвѣтила: «сама еще нѳ знаю»,—и стремительно вы-
шла изъ комнаты.
Я всею душою симпатизировала и Слѣпцову, и Очковской, но
такъ какъ ни тотъ, ни другой нѳ говорили мнѣ о томъ, какія сложи-
лись у нихъ отношенія другъ къ другу, я, конечно, и не спрашивала
у нихъ объ этомъ. Что Ольга Николаевна, въ концѣ-концовъ, была
безумно влюблена въ Слѣпцова,—въ этомъ я не сомнѣвалась, какъ и
многіе другіе, но какія чувства Слѣпцовъ питалъ къ ней, трудно было
прочесть на ѳго неподвижномъ лицѣ. Когда я уѣзжала въ провинцію,
они, какъ мнѣ казалось, были въ дружескихъ отношеніяхъ. Что жѳ
произошло, что они, судя по встрѣчѣ, такъ измѣнились другъ къ другу?
Нѳ этотъ-ли разрывъ положилъ печать глубокаго страданія на прекрас-
ное лицо Очковской? Хотя многихъ знакомыхъ это интересовало, но
если кто-нибудь по своей экспансивности подымалъ подобный вопросъ
въ обществѣ, обыкновенно ѳму замѣчали: «Каждый долженъ устраи-
вать личную жизнь по своему усмотрѣнію», или: «никто не имѣетъ
права залѣзать въ чужую душу», или: «предметомъ обсужденія могутъ
быть лишь дѣла общественныя, а не личныя». Тутъ невольно прихо-
дилось прикусить язычокъ даже тому, у кого онъ былъ очень длиненъ.
Слѣпцовъ сообщилъ мнѣ, что Якушкинъ явился совершенно пья-
ный, и ѳму необходимо' дать опохмѣлиться, что иначе онъ наговорить
много нелѣпостей.
Когда я пробиралась въ «залу», публика апплодировала хору,
кончавшему пѣніе. Въ эту минуту изъ противоположной двери показался
растрепанный, засаленный, лохматый Павелъ Ивановичъ 'Якушкинъ.
«Други мои, братья мои!»...—забрюзжалъ онъ, повторяя каждое слово
по нѣскольку разъ. «Ребята вы хорошіе... чудесные ребята! Что же это
такое? Оглобли назадъ вѳртаютъ? Нельзя назадъ!.. Что у кого, то и въ
дѣло пускай: палки... камни... зубы... кулаки. Во какъ!» И онъ под-
нялъ вверхъ кулаки и выпучилъ глаза. «Эхъ, вы, голуби мои
злосчастные!» И вдругъ, сдѣлавъ хитрые глаза и грозя пальцемъ, онъ
произнесъ: «Только бы не кукишъ въ карманѣ казать!» Тутъ Слѣпцовъ
подошелъ къ столику и шепнулъ ѳму, что «мокренькое» уже ждетъ его,
взялъ ѳго подъ руку, и Якушкинъ направился къ двери, то и дѣло
хватая Слѣпцова за голову, цѣлуя его и приговаривая: «Славный па-
ренекъ!.. Ужъ такой-то славнѣющій!»...
38*
— 596 —
Слова Якушкина публика встрѣтила смѣхомъ и громомъ руко-
плесканій,—она видѣла въ нихъ намекъ на измѣнившуюся политику
правительства. Лишь только онъ исчезъ за дверью, появился В. И. Во-
довозовъ и прочелъ отрывокъ изъ «Зимней Сказки» Гейне въ своемъ
переводѣ. За нимъ опять вышелъ Якушкинъ, уже совершенно трезвый,
и разсказалъ одинъ эпизодъ изъ своихъ странствованій по Россіи,—о
томъ, какъ онъ бабамъ продавалъ ленты и платочки, и какіе у него
выходили при этомъ разговоры. Послѣ этого С. В. Максимовъ прочи-
талъ отрывокъ изъ своей статьи о путешествіи по сѣверу Россіи. За
нимъ слѣдовало чтеніе Слѣпцова съ обычнымъ громкимъ успѣхомъ.
Объявили второй перерывъ, и публику просили перейти въ другую-
квартиру — освѣжиться и закусить уже безъ какихъ бы то ни было-
жертвоприношеній.
Было далеко за полночь, когда устроители начали перетаски-
вать въ пустую квартиру стулья, чтобы въ большой комнатѣ расчистить
свободное мѣсто для «балета». Разнообразные танцы особенно понрави-
лись публикѣ: были исполнены различные малороссійскіе танцы, лезгинка,
русская; одна дѣвушка, одѣтая мордовкой, протанцовала свой вародный
танецъ. Вполнѣ ли соотвѣтствовали національности костюмы и танцы
танцоровъ, судить нѳ могу, но всѣ они вызывали громкіе апплодисменты.
Когда же появилась Очковская, въ красной цыганской шали, обшитой
густою бахромою, голова, шея, руки которой были щедро украшены бу-
сами, фольгою и позвякивавшими монетами, она однимъ своимъ появле-
ніемъ вызвала всеобщій восторгъ, настоящую бурю бѣшеныхъ аппло-
дисментовъ, восклицаній и топанья ногъ, которыхъ уже никто нѳ въ со-
стояніи былъ остановить. Начался танецъ, и Очковская сама все болѣе
увлекалась и пьянѣла отъ восторга публики и отъ темпа музыки, все
болѣе быстраго, отъ гиканья и цыганскихъ выкриковъ, видимо непроиз-
вольно срывавшихся съ ея устъ. Ей совсѣмъ не давали передышки, то
и дѣло кричали «бисъ», и она повторяла еще и еще всѳ тотъ же та-
нецъ. На ея шеѣ разорвалась нитка бусъ; всѣ бросились ихъ подбирать
съ криками: «И мнѣ, и мнѣ на память!» Нѣсколько человѣкъ хлопали
съ какимъ-то остервенѣніемъ, выкрикивая во все горло: «Бисъ, боже-
ственная! Бисъ, очаровательная Очковская!» Наконецъ она выбилась
изъ силъ и убѣжала.
Заиграли мазурку: тутъ уже и посѣтители съ билетами, и устрои-
тели вечеринки, однимъ словомъ всѣ присутствующіе пустились въ плясъ
въ двухъ квартирахъ сразу, такъ какъ звуки музыки раздавались по-
всюду, а въ заднихъ, маленькихъ комнаткахъ шла оживленная бесѣда;
трудно было представить, что многіе тутъ въ первый разъ видѣли другъ
друга, казалось, всѣ собравшіеся хорошо были знакомы между собой.
Когда топотъ ногъ нѣсколько стихалъ, то одинъ изъ братьевъ Курочки-
— 597 —
дыхъ или кто нибудь изъ студентовъ произносили экспромты въ стихахъ;
затѣмъ снова пѣли и танцовали, танцовали безъ конца... Вдругъ кто-
то закричалъ: «Шестой часъ!» Тогда къ устроителямъ (они расхаживали
въ цвѣтныхъ бантикахъ) двинулись посѣтители, протягивая имъ свои
визитныя карточки, а нѣкоторые и деньги съ просьбою прислать одинъ
или нѣсколько билетовъ на слѣдующую вечеринку. Адреса требовавшихъ
билеты немедленно записывались, а деньги никто нѳ бралъ въ виду того,
что тутъ только явилась мысль повторить вечеринку.
Черезъ нѣсколько дней послѣ зтого ко мнѣ пришли устроители ве-
черинки и начали на чемъ свѣтъ бранить Очковскую. По ихъ словамъ,
вторая вечеринка, которую они рѣшили устроить, имѣла еще несравненно
болѣе шансовъ на успѣхъ, чѣмъ первая: желающихъ получить билеты
записано уже очень много, «почти» обѣщана огромная зала въ квартирѣ
одного финансиста, всѣ участники прошлой вечеринки обѣщали свое
содѣйствіе и во второй разъ. И вдругъ Очковская не только отказы-
вается проплясать свой цыганскій танецъ, но заявляетъ, что считаетъ
обоимъ нравственнымъ долгомъ оповѣстить всѣхъ участвующихъ о цѣли
вечеринки, т.-е., какъ прибавляли они, донести всѣмъ, что сборъ, какъ
съ первой, такъ и со второй вечеринки предназначается для выкупа
дѣвушекъ изъ домовъ терпимости.
Тутъ только я впервые узнала о цѣли этихъ вечеринокъ. Я
выразила устроителямъ моѳ удивленіе, что, послѣ печальнаго опыта въ
швейной мастерской Полянской, они могутъ еще думать о спасеніи по-
гибшихъ дѣвушекъ, доказывала имъ, что они, во всякомъ случаѣ, обя-
заны сообщить ближайшимъ участникамъ о цѣли вечеринки. И получила
въ отвѣтъ, что они не только нѳ скрываютъ своихъ взглядовъ на этотъ
вопросъ, но громко пропагандируютъ ихъ всюду: если они нѳ заявили
объ этомъ во весуслышаніе, то только потому, что этому помѣшалъ
инцидентъ съ Д. С. Этотъ «баричъ», этотъ «дворянскій недоумокъ»,
бранили они его, выкупивъ изъ публичнаго дома несчастныхъ дѣвушекъ
и нѳ давъ имъ опомниться отъ ужасающей жизни, нѳ давъ успокоиться
ихъ издерганнымъ нервамъ, немедленно засадилъ ихъ за работу. Да еще
изъ трехъ дѣвушекъ, выкупленныхъ имъ, двѣ изъ нихъ, какъ оказалось,
уже по нѣскольку лѣтъ прожили въ этомъ учрежденіи, слѣдовательно та-
кихъ, для которыхъ внезапный переходъ къ трудовой жизни былъ осо-
бенно тяжелъ. Вообще «онъ» все устроилъ по-идіотски. Развѣ можно
было ожидать при этомъ хорошихъ результатовъ? Своею необдуманною
попыткою Д. С. сразу поселилъ недовѣріе къ гуманнѣйшему дѣлу. Только
это и заставило ихъ, такъ оправдывались студенты, на время скрывать
цѣль вечеринокъ. Имъ нужны деньги для выкупа погибающихъ дѣву-
шекъ... Откуда жѳ ихъ взять? Если они добудутъ деньги, то поставятъ
дѣло спасенія несчастныхъ совсѣмъ иначе, чѣмъ Д. С. Выкупивъ ихъ
— 598 —
отъ хозяекъ домовъ терпимости, ихъ немедленно отправятъ на весну
и лѣто въ деревню, а затѣмъ уже будутъ исподволь пріучать къ
труду и заниматься ихъ умственнымъ и нравственнымъ развитіемъ.
Что же касается Очковской, которая такъ гнусно отнеслась къ
дѣлу, имѣющему громадное общественное значеніе, такъ вѣдь она всегда
отличалась большою склонностью къ заскорузлымъ понятіямъ, а поживъ
въ провинціи, по ихъ мнѣнію, окончательно отупѣла.
Моя защита Очковской и Д. С. вызвала съ ихъ стороны рѣз-
кую отповѣдь, что имъ нѳ помѣшало, однако сейчасъ же просить
меня съѣздить въ семью финансиста, чтобы условиться на счетъ
зала для вечеринки. Я отказалась это исполнить, и вечеринка нѳ
состоялась.
Прошло недѣли три-четыре, и двое уже другихъ студентовъ при-
шли просить меня устроить вечеринку для сбора хотя бы очень не-
большой суммы денегъ въ пользу ихъ товарища, высылаемаго докто-
рами на югъ. Мнѣ и въ голову не пришло усомниться въ правдивости
ихъ словъ, и вечеринка опять состоялась въ моей квартирѣ, но не для
поправки здоровья студента, а, какъ я узнала впослѣдствіи, тоже для
выкупа проститутокъ. На вопросъ, обращенный мною къ устрои-
телямъ, зачѣмъ они прибѣгли ко лжи, они, нѳ смущаясь, отвѣчали,
что возвышенная цѣль оправдываетъ средства. -Чтецами на второй ве-
черинкѣ выступило большинство писателей, принимавшихъ участіе
и въ первой, исполнительницею музыкальной части явилась другая,
тоже даровитая музыкантша, было и хоровое пѣніе, но не было уже
никакихъ танцевъ. Вмѣсто проспекта первой вечеринки, который
такъ понравился многимъ, устроители на этотъ разъ не удосужились
написать никакой афиши. Несмотря на множество лицъ, выразив-
шихъ желаніе явиться на вторую вечеринку, пришлось раздать биле-
товъ меньшему числу лицъ, чѣмъ въ первый разъ: дворникъ, провѣ-
давшій, что предстоитъ опять вечеринка, заявилъ мнѣ, что домовла-
дѣлецъ не позволяетъ устраивать что бы то ни было въ пустой
квартирѣ. Всѳ это невольно удручало всѣхъ насъ. Вообще повторная
вечеринка оказалась несравненно менѣе оживленной, чѣмъ преды-
дущая.
У насъ говорили, что сборъ съ этой вечеринки далъ возможность
выкупить изъ дома терпимости трехъ дѣвушекъ. Одну изъ нихъ взяла
дама среднихъ лѣтъ, чтобы отвезти ее на лѣто въ свое имѣніе. По
ея словамъ, ея спутница такъ скандалила на желѣзной дорогѣ, что вы-
нудила ее пересѣсть въ другое отдѣленіе вагона. Когда она доѣхала до
мѣста назначенія, проститутки уже не оказалось въ вагонѣ, а. куда
она исчезла, дама не стала справляться, такъ какъ рѣшила, что она
отравитъ ей все лѣто. Съ другой проституткой дѣло кончилось такъ
— 599 —
хе неудачно: ее взялась отвезти въ деревню къ своей престарѣлой
родственницѣ молодая, только что поженившаяся парочка. Эту вто-
рую дѣвушку удалось привезти въ деревню. Однако, въ семейномъ
домѣ, гдѣ ее поселили, она проявила необузданный характеръ, преда-
валась безпрерывнымъ вспышкамъ гнѣва, выкидывала то непозволи-
тельныя шалости, то дѣтскіе капризы. Ея начали сторониться и смо-
трѣли на нее, какъ на ненормальную. Черезъ нѣсколько недѣль послѣ
ея водворенія члены семьи рѣшили, что жить съ нею невозможно, со-
брали необходимую сумму на дорогу и на прожитіе на первый мѣсяцъ
и дали ей возможность уѣхать, куда она сама пожелала. Третья про.
ститутка кроткаго, миролюбиваго характера, честная по натурѣ, всѣмъ
своимъ любящимъ сердцемъ привязалась къ человѣку, который помогъ
ея освобожденію изъ дома терпимости: она вполнѣ добропорядочно
прожила всю свою недолголѣтнюю жизнь, работала, сколько хватало
силъ, но оказалась крайне болѣзненною. О судьбѣ этихъ трехъ дѣву-
шекъ я сообщаю только по слухамъ.
Въ тѣхъ кружкахъ, къ которымъ я имѣла какое бы то ни было
отношеніе, описанная выше попытка спасать дѣвушекъ изъ домовъ
терпимости была послѣднею,—я, по крайней мѣрѣ, ничего не слыхала
о томъ, чтобы кто-нибудь еще предпринималъ что-либо подобное. Во-
обще это увлеченіе вспыхнуло какъ-то внезапно и такъ жѳ внезапно
погасло.
Иначе дѣло обстояло въ семейной сферѣ (понимая подъ этимъ
отношенія между родителями и дѣтьми) и въ брачныхъ союзахъ. Тутъ
недоразумѣнія, конфликты, тревоги, отчаяніе, тяжелыя драмы напол-
няли собою всю эпоху 60-хъ и первую половину ‘70-хъ годовъ,
пока въ этой семейной революціи не обновились понятія, взгляды и
обычаи.
Нѳдоразумѣнія и раздоры между отцами и дѣтьми, начавшіяся у
насъ издавна, особенно обострились въ 60-е годы. Общество предста-
вляло тогда двѣ діаметрально противоположныя группы—прогрессивную
и консервативную. Къ первой изъ нихъ преимущественно принадле-
жала молодежь, но не только она одна, а все наиболѣе живое, чуткое,
образованное въ обществѣ. Представителей консервативной группы
тогда обыкновенно называли крѣпостниками; къ нимъ причисляли
всѣхъ, державшихся старыхъ порядковъ и отрицавшихъ необходимость
измѣненія чего бы то ни было въ нашихъ нравахъ. Къ прогрессивной
группѣ въ семьѣ большею частью принадлежали взрослыя дѣти, а къ
консервативной — родители. Діаметрально противоположныя воззрѣнія
этихъ двухъ поколѣній сдѣлали совмѣстную жизнь членовъ семьи не-
возможною. Этотъ разладъ давалъ себя чувствовать во всѣхъ классахъ
русскаго общества: сыновья дворянъ отказывались занимать весьма
— 600 —
многія должности своихъ отцовъ, находя ихъ недостаточно честными и
благородными; сыновья чиновниковъ находили зазорнымъ для себя си-
дѣть въ канцеляріяхъ и департаментахъ или корпѣть надъ какою-ни-
будь механическою работою, которая нѳ можетъ ни удовлетворять ум-
ственнымъ запросамъ, ни приносить пользу ближнимъ; даже сыновья
очень многихъ купцовъ находили теперь, что нельзя заниматься тор-
говлею, такъ какъ относительно этого рода дѣятельности недаромъ сло-
жилось убѣжденіе: «нѳ надуешь, нѳ продашь». Дочери порывали съ ро-
дителями потому, что они не желали выходить замужъ за тѣхъ, кого
родители выбирали имъ въ мужья. Многія изъ нихъ глумились даже
надъ обрядомъ вѣнчанія, если онъ былъ обставленъ помпезною пыш-
ностью и церемоніею, и если виновница торжества являлась на него
въ пышномъ бѣломъ нарядѣ съ померанцевымъ вѣнкомъ и фатою на
головѣ. Молодое поколѣніе находило, что для того, чтобы ничто нѳ на-
поминало этотъ мишурный блескъ брачнаго обряда, скрывавшаго столько
лжи и обмана, служившаго ширмою дли выгодной сдѣлки между роди-
телями, необходимо обставлять его совершенною простотою и есте-
ственностью, соотвѣтственными современнымъ демократическимъ взгля-
дамъ. И немало новобрачныхъ уже являлось въ церковь совершенно
запросто: невѣста безъ флеръ д’оранжа, женихъ—‘безъ всякихъ атри-
бутовъ свадебнаго торжества,—-оба въ простыхъ платьяхъ, въ которыхъ
они обыкновенно отправлялись на уроки.
Разрывъ дѣтей съ родителями, женъ съ мужьями оказывались са-
мыми характерными явленіями эпохи 60-хъ годовъ. Даже въ тѣхъ
семьяхъ, гдѣ дѣтей горячо любили, имъ все жѳ нерѣдко приходилось
рѣзко порывать съ родителями, и здѣсь происходила нѳ менѣе ужасаю-
щая драма, какъ и тамъ, гдѣ деспотически расправлялись съ ними. Въ
этихъ семейныхъ драмахъ нѳ было ни правыхъ, ни виноватыхъ, были
только несчастные люди, случайно попавшіе подъ тяжелое колесо пере-
ходнаго времени. Дѣвушки желали учиться и стремились въ столицы, гдѣ
онѣ мечтали нѳ только пріобрѣтать знанія, но и найти условія жизни,
болѣе справедливыя и разумныя, болѣе соотвѣтствующія современнымъ
требованіемъ, чѣмъ тѣ, которыя онѣ встрѣчали въ своей допотопной
семьѣ, такъ безпощадно губившей всѣ проблески самостоятельной мысли
и всякую индивидуальность. РСакъ было имъ нѳ броситься отважно въ
новую жизнь, когда все кругомъ говорило имъ, что, продолжая дышать
смрадомъ окружающей среды, онѣ однимъ уже этимъ совершаютъ пре-
ступленіе.
Въ такихъ случаяхъ положеніе дѣвушки являлось особенно тра-
гичнымъ. Переговоры и мольбы о томъ, чтобы ѳѳ пустили въ столицу
учиться, очень часто ни къ чему не вели: родители нѳ понимали, какъ
можетъ ихъ дочь жить на чужой сторонѣ безъ надлежащей опытности,
— 601 —
безъ родныхъ и какой бы то ни было опоры. Они не видѣли примѣра,
чтобы молодая дѣвушка благополучно устраивалась самостоятельно, да
еще жила на свой заработокъ, и отказать въ ея просьбѣ считали своею
священною обязанностью. Дѣвушки, раздраженныя упорнымъ сопротив-
леніемъ родителей въ то время, когда имъ такъ хотѣлось поскорѣе
окунуться въ водоворотъ новой, кипучей жизни, демонстративно, рѣзко,
бурно порывали всѣ отношенія съ родителями или подготовляли тайное
бѣгство. Онѣ какъ-то мало думали о томъ, что безъ средствъ существо-
вать невозможно, и, обыкновенно ссылались на то, что другія уѣхали и
живутъ же... Но какъ жить безъ надлежащихъ бумагъ? Это многихъ
изъ нихъ заставляло опасаться, что безъ документовъ полиція немедленно
водворитъ ихъ на прежнее мѣсто жительства. Вотъ тутъ-то и явилась
мысль о фиктивномъ бракѣ, за который многія ухватились тогда, какъ
за якорь спасенія въ безвыходномъ положеніи. Родители дѣвушки,
рѣшившейся на фиктивный бракъ, обыкновенно нѳ подозрѣвали, что она
выбрала себѣ мужа только для того, чтобы уйти изъ-подъ родительскаго
крова. Если она выходила замужъ слишкомъ поспѣшно за человѣка,
который только что появился на ея горизонтѣ, они находили, что даже
такой скороспѣлый бракъ лучше, чѣмъ ея попытка къ бѣгству, ея вѣчные
порывы къ самостоятельной жизни, семейные раздоры, всегда тяжело
отзывавшіеся на тѣхъ и другихъ,—и соглашались.
Фиктивный бракъ лишь очень рѣдко оканчивался такъ счастливо,
какъ это описано у Синѳгуба («Былоѳ>, 1906 г. № 8—9), что, вѣроятно,
случилось только потому, что оба дѣйствующія лица въ этомъ фиктив-
номъ бракѣ оказались на высотѣ своего положенія, людьми изъ ряду
вонъ высоко нравственными, чистыми и честными: они, дѣйствительно,
въ концѣ-концовъ сдѣлались настоящими супругами въ лучшемъ смыслѣ
этого слова.
Въ фиктивныхъ бракахъ часто повторялись такіе случаи: молодому
человѣку разсказываютъ о безвыходномъ положеніи хорошей дѣвушки,—
она нѳ можетъ вырваться изъ семьи нѳ только для того, чтобы учиться,
но чтобы существовать по-человѣчески. Между ѳя родителями вѣчно
происходятъ интриги, распри, которыя изо дня въ день грязнятъ чистую
душу молодой дѣвушки. Родители твердо рѣшили нѳ дозволять ѳй оста-
вить ихъ домъ иначе, какъ послѣ ѳя брака. Молодой человѣкъ, по-
знакомившись съ положеніемъ дѣвушки, соглашается вступить съ нею
въ фиктивный бракъ и немедленно разойтись послѣ брачной церемоніи.
Все въ точности исполнено: супругц расходятся въ разныя стороны, нѳ
имѣя ни малѣйшихъ свѣдѣній другъ о другѣ. Черезъ годъ-другой послѣ
этого фиктивный мужъ влюбляется въ дѣвушку, и желаетъ на ней
жениться. Между тѣмъ о своей фиктивной женѣ молодой человѣкъ знаетъ
только одно, что она уѣхала заграницу учиться. Пока онъ собираетъ
— 602 —
свѣдѣнія о томъ, гдѣ именно она находится, и переписывается съ нею,
проходитъ довольно много времени, но его несравненно больше уходитъ
на бракоразводный процессъ, поглотившій послѣднія средства молодой
четы, заставившій ее пережить много горя, ожиданныхъ и неожиданныхъ
страданій. Когда имъ, наконецъ, оказывалось возможнымъ пожениться,
они уже были съ однимъ-двумя незаконными дѣтьми на рукахъ, съ большими
долгами на шеѣ, съ издерганными нервами и силами, надломленными
въ непосильной борьбѣ съ нефиктивными затрудѳніями.
А вотъ и другой фиктивный бракъ, еще болѣе характерный для
того времени. Къ знакомой мнѣ дѣвушкѣ посватался молодой человѣкъ,
но получилъ отказъ. Поддерживаемый ея родителями, онъ черезъ нѣ-
сколько времени повторилъ свое предложеніе. По молодости и неопыт-
ности она считала претендента на ея руку порядочнымъ человѣкомъ
(оказалось, что онъ совсѣмъ не былъ таковымъ), и откровенно созналась
ему, что любитъ другого, за котораго родители не желаютъ ее выдавать
замужъ. Молодой человѣкъ выслушиваетъ ея признаніе и предлагаетъ
ей фиктивный бракъ, клятвенно увѣряя, что его любовь къ ней без-
предѣльна и безкорыстна, и что онъ употребитъ всѣ силы, чтобы
соединить ее съ любимымъ человѣкомъ. Молодая дѣвушка вполнѣ вѣритъ
ему, такъ какъ, по ея словамъ, онъ былъ принятъ въ интеллигентныхъ
кружкахъ и считался порядочнымъ человѣкомъ, Она бурно выражаетъ
свою радость, бросается на колѣни, благодаритъ своего спасителя за его
великодушное предложеніе, условливается съ нимъ о томъ, чтобы послѣ
вѣнца, доѣхавъ вмѣстѣ до первой почтовой станціи (дѣло было въ про-
винціальномъ городѣ), навсегда разъѣхаться въ разныя стороны. Но
каково жѳ было ея изумленіе, когда она начала прощаться съ нимъ,
чтобы самостоятельно продолжать свой путь по другой дорогѣ. Она была
силою задержана мужемъ, который предъявилъ ей свои супружескія
права и отправился вмѣстѣ съ нею въ Петербургъ. И по дорогѣ, и
позже она пыталась бѣжать отъ него, но онъ каждый разъ чувстви-
тельно доказывалъ ей свою законную власть. Между супругами началась
нѳ жизнь, а настоящая каторга, длившаяся нѣсколько мучительныхъ
лѣтъ, пока супругъ не заблагоразсудилъ самъ дать ей разводъ, за-
думавъ жениться на другой.
Стремленіе работать среди народа наиболѣе плодотворно заставляло
нѣкоторыхъ жениться на крестьянкахъ или на простыхъ, необразован-
ныхъ дѣвушкахъ, что обыкновенно кончалось не менѣе печально, чѣмъ
и фиктивные браки. Нужно замѣтить, что мужчины чаще жени-
лись на горничныхъ, портнихахъ или крестьянкахъ, чѣмъ образованныя
дѣвушки вступали въ такой жѳ неравный бракъ.
Въ одной элементарной школѣ обучалъ Голковскій, молодой чело-
вѣкъ, только что окончившій университетъ, а одною изъ учительницъ
— 603 —
въ ней была очень молоденькая дѣвушка изъ высшаго круга. Имъ часто
приходилось встрѣчаться и въ воскресной школѣ, гдѣ оба они учитель-
ствовали, и въ учительскихъ собраніяхъ.
На одну изъ вечеринокъ моихъ знакомыхъ, когда у нихъ собра-
лось уже нѣсколько человѣкъ, пришелъ Голковскій, а за нимъ учитель
Яковлевъ, столь обязательно предлагавшій сюжеты для художественныхъ
произведеній (см. гл. XV). Въ то время, какъ Голковскій съ кѣмъ-то
разговаривалъ въ сторонѣ, Яковлевъ заявилъ, что желаетъ предложить
на общее обсужденіе одинъ романъ изъ дѣйствительной жизни, о кото-
ромъ поговорить куда полезнѣе, чѣмъ заниматься разборомъ досужихъ
фантазій писакъ художественныхъ произведеній, такъ какъ онъ дастъ
обильный матеріалъ для рѣшенія нѣсколькихъ коренныхъ современныхъ
вопросовъ.
Несмотря на всю нелѣпость этого предложенія, Яковлевъ выска-
залъ все ѳто тономъ, не допускавшимъ сомнѣнія въ правильности его
разумѣнія, по обыкновенію очень важно и совершенно серьезно. «Я го-
ворю»,—добавилъ онъ,—«о романѣ молодой аристократки, преподава-
тельницы извѣстной намъ элементарной школы: мнѣ сдѣлалось случайно
извѣстно, что она написала Голковскому письмо, въ которомъ предла-
гаетъ ему руку и сердце». Услышавъ послѣднюю фразу, Голковскій вско-
чилъ съ мѣста, какъ ужаленный. Онъ придвинулся вплотную къ Яков-
леву и гнѣвно прокричалъ ему въ лицо, что запрещаетъ ему продол-
жать начатое, что только при своей скудоумной головѣ онъ не пони-
маетъ того, что не имѣетъ права залѣзать въ чужую душу. Съ этими
словами Голковскій выбѣжалъ въ переднюю и въ страшномъ волненіи,
надѣвая пальто и ни къ кому не обращаясь, продолжалъ громко бра-
нить Яковлева.
Все это мало смутило послѣдняго. Послѣ ухода Голковскаго онъ
продолжалъ распространяться на ту же тему. Онъ-де, Яковлевъ, пре-
красно понимаетъ, что нѳ слѣдуетъ вести бесѣдъ о личныхъ чувствахъ,
но романъ Голковскаго представляетъ исключеніе и подлежитъ общест-
венному обсужденію. Нѣкоторые изъ присутствующихъ выразили желаніе
не подымать вопрсюа о названномъ романѣ, другіе возражали, что Яков-
левъ, вѣроятно, имѣетъ свои резоны настаивать на этомъ. И тотъ началъ.
«Пунктъ первый: если особа аристократическаго происхожденія
первая письменно объясняется въ любви молодому человѣку противопо-
ложнаго соціальнаго положенія, я дѣлаю изъ этого выводъ, что она же-
лаетъ подражать Татьянѣ Пушкина: «Я вамъ пишу, чего же болѣ...»
Тутъ я ставлю вопросъ: могутъ ли прогрессивные люди «молодой Рос-
сіи» допускать бракъ дѣвушки, олицетворяющей заскорузлые отжившіе
идеалы, съ человѣкомъ современнымъ, который долженъ содѣйствовать
иіъ исчезновенію. Второй пунктъ: Голковскій полюбилъ дѣвушку
— 604 —
аристократическаго происхождннія. По отзывамъ ѳя товарищей по пре-
подаванію, эта особа дѣльная, слѣдовательно, Голковскій и съ нею мо-
жетъ продолжать общественную дѣятельность. Но это ли онъ въ ней
полюбилъ? Пусть поглубже проанализируетъ свое чувство, не есть ли
это наслѣдіе отъ отцовъ, пережитокъ крѣпостническихъ, барскихъ на-
клонностей и развратныхъ вожделѣній къ выхоленному, барскому, ари-
стократическому тѣлу?» И ораторъ окинулъ окружающихъ побѣдонос-
нымъ взглядомъ,—дескать, замѣчайте, въ какихъ тонкостяхъ и глуби-
нахъ я умѣю разбираться...
Къ его удивленію, всѣ какъ-то сердито бросали ѳму на разные
лады: «Это Богъ знаетъ, что такое!»—«Никто не имѣетъ права обсуж-
дать личныя дѣла!»
— Если общество находитъ, что этотъ романъ долженъ оставаться
исключительно въ области личныхъ дѣлъ господина Голковскаго, то такъ
и должно быть,—проговорилъ смиренно Яковлевъ дѣловитымъ тономъ и,
по обыкновенію, нисколько нѳ смущаясь.
Романъ Голковскаго носитъ рѣзкій отпечатокъ эпохи 60-хъ годовъ,
и я кратко передамъ его такъ, какъ я узнала о немъ отъ нѳго самого
черезъ нѣсколько лѣтъ послѣ его окончанія.
Прежде, чѣмъ принять какое-нибудь рѣшеніе относительно брака
съ молодою дѣвушкою изъ высшаго круга, Голковскій условился съ нею
посѣщать ,ея домъ въ качествѣ ея преподавателя. По мнѣнію ихъ обоихъ,
бракъ ихъ могъ состояться лишь при условіи, что они тайно обвѣн-
чаются, и она уйдетъ изъ дому только въ томъ, что было на ней. Она
согласна была на все изъ-за любви къ Голковскому и высказывала свои
мечты о томъ, какъ она, рука объ руку съ нимъ, пойдетъ по дорогѣ
труда. Но Голковскій, послѣ болѣе близкаго знакомства съ дѣвушкою,
пришелъ къ заключенію, что ѳя изнѣженный и крайне хрупкій орга-
низмъ, ѳя привычки къ большому достатку, нѳ дадутъ ей возможности
переноситъ тѣ суровыя условія жизни, на которыя онъ долженъ былъ
обречь сѳбя въ близкомъ будущемъ. Боялся онъ и того, что, при видѣ
ея лишеній, которыя ей придется испытывать, ѳго любовь къ ней за-
ставитъ его пойти на компромиссъ,—имъ онъ считалъ даже отказъ отъ
намѣченной имъ дѣятельности въ народной средѣ. Въ немъ жила непо-
колебимая увѣренность, что общественная дѣятельность обязываетъ
устранять всѣ препятствія, слѣдовательно и личвыя чувства, мѣшаю-
щія ей. Онъ откровенно все высказалъ молодой дѣвушкѣ, а та приняла
это за недостатокъ любви къ ней,—и они сразу порвали свои отно-
шенія.
Въ наслѣдство отъ только что умершаго отца Голковскій, вмѣстѣ
съ двумя сестрами, получилъ около 90 десятинъ земли, полное хозяй-
ство и барскій домъ въ одной изъ губерній средней полосы Россіи и
— 605 —
немедленно уѣхалъ на свою родину. Онъ нѳ захотѣлъ воспользоваться
львиною частью наслѣдства, какъ это полагалось ему по закону: землю,
небольшой капиталъ и остальное имущество онъ раздѣлилъ на три рав-
ныя части, а барскій домъ, по соглашенію съ сестрами, рѣшено было
отдать подъ школу или больницу. Прошло болѣе года въ хлопотахъ по
раздѣлу. Его сестры вышли замужъ и уѣхали изъ деревни, отдавъ въ
аренду свои земельные участки.
Первое время жизни въ деревнѣ Голковскій какъ-то туго сбли-
жался съ крестьянами. Чтобы сдѣлать эти отношенія болѣе близкими,
онъ женился на бойкой крестьянской дѣвушкѣ изъ очень бѣдной семьи
и зажилъ съ нею въ своемъ помѣщичьемъ домѣ, который въ тотъ мо-
ментъ еще нѳ былъ общественнымъ достояніемъ. Хотя онъ со своими
30 десятинами считался однимъ изъ бѣдныхъ землѳвладѣльцевъ-помѣ-
щиковъ, но всѳ же онъ былъ несравненно богаче сосѣднихъ крестьянъ,
и крестьянская дѣвушка и ея родители были очень довольны этимъ
бракомъ, нѳ подозрѣвая того, что Голковскій изъ своего земельнаго
участка хочетъ еще кое-что выдѣлить своимъ .сосѣдямъ—крайне бѣд-
нымъ крестьянамъ, страдавшимъ отъ малоземелья.
Земельная собственность Голковскаго состояла изъ двухъ нерав-
ныхъ участковъ. Наибольшую его часть, около 20 десятинъ, онъ че-
резъ нѣсколько мѣсяцевъ послѣ брака раздарилъ наибѣднѣйшимъ со-
сѣдямъ, а нѣсколько позже свой барскій домъ преподнесъ въ даръ зем-
ству для больницы. На своемъ же участкѣ, составлявшемъ около десяти
десятинъ, находившемся отдѣльно, версты за двѣ отъ его барскаго дома,,
онъ на нѣсколько сотъ рублей, оставшихся у него послѣ раздѣла съ
сестрами, построилъ себѣ избу. Голковскій хотѣлъ взять себѣ такой же
земельный надѣлъ, какъ у всѣхъ окружающихъ его крестьянъ, но это
трудно было осуществить потому, что его десятидесятинный участокъ,
неудобно было дѣлить. Когда его жена и ея родители поняли, что онъ
стремится зажить жизнью, общею съ остальными крестьянами, они въ
глаза и за глаза стали поносить его съ остервенѣніемъ. Чтобы женина
родня меньше грызла его, онъ отстроилъ для себя крестьянскую избу,
но побольше и поудобнѣе сосѣдскихъ. Какъ только всѳ было окончено и
онъ обзавелся хозяйственнымъ инвентаремъ, онъ нанялъ рабочаго и
вмѣстѣ съ нимъ началъ трудиться, не покладая рукъ, съ ранняго утра
до поздняго вечера. Хотя его жена была не изъ лѣнтяекъ, усердно ра-
ботала и исправно вела хозяйство, но это нѳ мѣшало ей вѣчно упре-
кать мужа: она говорила, что онъ обманулъ еѳ, что если бы она знала
да вѣдала, что онъ хочетъ сдѣлаться простымъ мужикомъ, то ея отецъ
выбралъ бы ей болѣе подходящаго парня изъ простыхъ крестьянъ.
Несмотря на это, Голковскому всѳ же казалось, что существованіе для
него въ деревнѣ возможно, что скоро для него наступятъ лучшіе дни..
— 606 —
Онъ обучалъ гену грамотѣ, читалъ ей, объяснялъ, и, такъ какъ она
оказалась понятливою отъ природы и весьма любознательною, онъ раз-
считывалъ, что она скоро разовьется умственно и нравственно. Утѣ-
шало его и то, что онъ постепенно освоился съ земледѣльческою рабо-
тою и деревенскимъ хозяйствомъ. Однако, скоро его положеніе въ семьѣ
сдѣлалось невыносимымъ. Дѣло въ томъ, что, когда его барскій домъ
былъ принять подъ больницу, земство устроило въ немъ пріемный по-
кой и аптечку, а въ другой его части помѣстился земскій врачъ съ
своею семьею, и къ нимъ изъ города (благо онъ былъ недалеко) стали
наѣзжать интеллигентные люди.
Голковскаго, лишеннаго общества образованныхъ людей около
двухъ лѣтъ, тянуло къ нимъ все болѣе и болѣе. Перезнакомившись со
всѣми, онъ сталъ проводить у нихъ все свободное время, и жильцы ѳго
бывшаго дома посѣщали его большою компаніею. Жена Голковскаго за-
мѣтила, что ѳя мужъ, угрюмый и мрачный дома, оживлялся и стано-
вился веселымъ и разговорчивымъ со своими новыми знакомыми. Она
давно поняла, что не ровня ему, но теперь еще болѣе укрѣпилась
въ этой мысли; пришла она къ сознанію и того (но, конечно, на свой
ладъ), что она не можетъ дѣлить съ нимъ множества его интересовъ,
что его знакомые, хотя и вѣжливы съ нею, но настоящихъ разговоровъ,
у нея съ ними нѳ выходитъ, что въ толкахъ и спорахъ ихъ съ ея
мужемъ она нѳ можетъ принимать участія, что они посѣщаютъ ея домъ
для него, а не для нея. И она начала жестоко ревновать мужа ко всѣмъ
его новымъ знакомымъ, а въ особенности къ женщинамъ, которыхъ
возненавидѣла всѣми силами своей души. Она стала осыпать ихъ гру-
быми насмѣшками, бросала имъ въ лицо гнусные намеки безъ всякаго
повода съ ихъ стороны, въ справедливость которыхъ она, видимо, сама
не вѣрила. Это заставило ея мужа просить своихъ новыхъ знакомыхъ
не посѣщать его, но зато онъ самъ по праздникамъ, особенно зимою
по вечерамъ, то и дѣло бѣгалъ къ нимъ. Тогда ѳго тесть и теща, входя
въ его избу, и перекрестившись на образа, обращались къ нему обык-
новенно со словами: «Пришли тебя образумить... нѣшто можно такъ
жить? Сталъ мужикомъ, и держись одной линіиі»... Онъ кряхтѣлъ и
терпѣлъ, но поведенія своего не мѣнялъ. Жена его, озлобившаяся до
послѣдней крайности, во время одной перебранки съ мужемъ, подско-
чила къ нему и, злобно глядя ѳму въ глаза, заявила, что она, чтобы
насолить ему, сошлась съ рабочимъ.
Тогда онъ рѣшилъ бросить свою усадьбу: перевелъ на имя жены
весь свой земельный участокъ и избу и окончательно переселился въ
Петербургъ.
На основаніи подобныхъ неудачныхъ попытокъ проведенія въ
жизнь идей 60-хъ годовъ многіе утверждаютъ, что идейное наслѣдство
— 607 —
этой эпохи оказалось крайне скуднымъ, что русское общество унаслѣ-
довало отъ нея лишь стремленіе къ эмансипаціи женщинъ, что только
это одно и сдѣлалось ѳго прочнымъ достояніемъ, а что всѣ остальные
идеалы имѣли чисто временное значеніе и умерли вмѣстѣ съ этою эпохою.
Неправда, тысяча разъ неправда! Факты убѣдительно доказываютъ
совершенно противное.
Въ нашемъ прошломъ рѣзко обозначились двѣ эпохи: первую пред-
ставляетъ дореформенная Россія со всѣми ужасами крѣпостного права
и крѣпостническихъ воззрѣній, которыя своимъ ядомъ заражали и отра-
вляли всѣ стороны быта, всѣ сферы дѣятельности, характеръ русскаго
человѣка, его привычки и понятія, даже въ томъ случаѣ, если онъ не
имѣлъ никакого отношенія къ крѣпостнымъ,—такъ было велико тлетвор-
ное вліяніе права владѣнія людьми. Второй періодъ—Россія, пробужден-
ная къ жизни уничтоженіемъ крѣпостничества и другими реформами, а
также распространеніемъ новыхъ идей, когда началось общее обновленіе
нашего общества и постепенное измѣненіе ѳго быта и міросозерцанія.
Шестидесятые годы окрестили «эпохою нигилизма» вслѣдствіе
отрицанія въ это время старой морали, авторитетовъ, поэзіи и искус-
ства. Отрицаніе поэзіи и искусства было несомнѣнно ошибочно и вредно,
но такое направленіе длилось не долго; при томъ, даже въ острый пе-
ріодъ этого теченія мысли, среди наиболѣе радикальной части общества
было не мало людей, продолжавшихъ съ благоговѣніемъ относиться къ
художественнымъ произведеніямъ во всѣхъ областяхъ творчества.
Людей 60-хъ годовъ называли нигилистами, отрицателями раг
ехсеііѳпсе, но эта кличка совершенно неудачна, такъ какъ она непра-
вильно опредѣляетъ характеръ ихъ дѣятельности, воззрѣній и стре-
мленій. Въ эпоху нашего обновленія молодая интеллигенція была проник-
нута скорѣе пламенною вѣрою, чѣмъ огульнымъ отрицаніемъ. Нигилисты
горячо вѣрили во всесильное значеніе естественныхъ наукъ, въ великую
силу просвѣщенія и въ возможность быстраго ѳго распространенія среди
невѣжественныхъ массъ, вѣрили въ могущественное значеніе обличенія,
въ возможность улучшенія матеріальнаго положенія народа, коренного
преобразованія всего общественнаго строя и водворенія равенства, сво-
боды, справедливости и счастья на землѣ, не сомнѣвались они въ томъ,
что совершенно исчезнутъ гнетъ, произволъ и продажность, наконецъ,
горячо вѣрили, что всѣ эти блага возможно осуществить въ очень близ-
комъ будущемъ, и эта вѣра у многихъ изъ нихъ доходила до дѣтской
наивности.
Люди 60-хъ годовъ, конечно, нѳ водворили счастья на землѣ, не
добились они ни равенства, ни свободы, о чемъ такъ страстно мечтали,
но идеи, которыя они разрабатывали и пропагандировали въ литера-
турѣ, съ каѳедры и въ частныхъ бесѣдахъ, нарушали общественный
— 608 —
застой, шевелили мысль, расширяли умственный горизонтъ русскаго
общества, дѣлали его болѣе воспріимчивымъ къ участи обездоленныхъ
и трудящихся классовъ, а мысль о необходимости всеобщаго обученія
сдѣлалась съ тѣхъ поръ аксіомой. Мало того, только эпоха 60-хъ годовъ
внесла въ сознаніе русскихъ людей идеалы общественнаго характера—
безкорыстное служеніе родинѣ и своему народу, что, кромѣ рѣдкихъ
исключеній, было весьма мало доступно предшествующему поколѣнію.
Наиболѣе характерные изъ общественныхъ идеаловъ того вре-
мени—идеалы демократическіе, выражавшіеся стремленіемъ сблизиться
съ народомъ для улучшенія всѣхъ сторонъ его жизни,—получили право
гражданства лишь съ эпохи 60-хъ годовъ. Борьба за. равенство всѣхъ
передъ закономъ, за уничтоженіе сословныхъ привилегій и предразсуд-
ковъ, особенно усилившаяся въ эпоху обновленія, продолжается и до
настоящаго времени. Можно смѣло сказать, что съ тѣхъ поръ сильно
пошатнулись сословныя перегородки, ослабѣла рознь между людьми, и
въ настоящее время, сравнительно съ прошлымъ, чувствуется больше
уваженія къ человѣческому достоинству: низшіе и средніе классы обще-
ства меньше страдаютъ теперь приниженностью передъ сильными міра
и буржуазнымъ чванствомъ, а высшее общество несравненно мѳныпе-
кичится знатностью своего происхожденія, чинами, орденами и другими
внѣшними преимуществами.
Люди 60-хъ годовъ до тѣхъ поръ доказывали всю безнравствен-
ность и лживость обывательской морали, въ основѣ которой лежали
карьера, нажива и пролазничество, пока эти пороки не сдѣлались оче-
видными для большинства и не получили правильной оцѣнки. Подъ влія-
ніемъ горячей проповѣди гуманныхъ идей постепенно ослабѣвали грубость
нравовъ и некультурность. Отношенія къ подчиненнымъ, къ дѣтямъ и
слабымъ сдѣлались съ тѣхъ поръ замѣтно болѣе мягкими и человѣчными.
Что наиболѣе развращало цѣлыя поколѣнія въ дорѳформеной Россіи,
это тогдашній взглядъ на трудъ, какъ на настоящій позоръ. Только бур-
ная волна демократическихъ идеаловъ освободительнаго періода подняла
трудъ и трудящихся на небывалую до тѣхъ поръ нравственную высоту.
Однимъ словомъ, идеи 60-хъ годовъ совершенно обновили обще-
ство. Правда, далеко нѳ всѣ онѣ были новы, но люди того времени рас-
пространили ихъ, сравнительно съ прежнимъ, въ огромномъ кругу рус-
скаго общества, и каждое послѣдующее поколѣніе развивало ихъ далѣе
съ точки зрѣнія новыхъ понятій, требованій и новыхъ условій жизни.
Дореформенный укладъ жизни съ его соннымъ прозябаніемъ, съ его
рабскимъ міросозерцаніемъ, съ его преклоненіемъ передъ правомъ силь-
наго сдѣлался невозможнымъ.
---------------------------------------------