дневник
21 психолога
КАК
ОСОЗНАННЫЙ
ДОЛГ
Рудольф
Загайнов
КАК
ОСОЗНАННЫЙ
ДОЛГ
дневник
психолога
ФК
Москва
Физкультура и спорт
1991
ББК 88
3-17
Рецензент А. М. Чайковский
Загайнов Р. М.
3-17 Как осознанный долг Дневник психолога. —
М.: Физкультура и спорт, 1991. — 335 с., ил.
ISBN 5-278-00331-6
Эта книга — дневниковые записи психолога, который неот-
ступно был около Наны Иоселиани во время ее матча на пер-
венство мира с Майей Чебурданидзе в 1988 г.
Удачно избежав как развлекательной «репортажности с места
событий», так и «научного» жонглирования специальными терми-
нами, автор посвящает читателя в глубокие переживания людей,
готовых отдать все ради победы, людей, достойных этой победы.
Большая заслуга автора в том, что он, много лет работая в спорте,
откровенно говорит о его нравственных ценностях — истинных и
мнимых.
4202000000—003
009(01)-91
ББК 88
ISBN 5-278-00331-6
© Загайнов Р. М., 1991
«...ТАКОЙ,
КАКОЙ НУЖЕН СЕБЕ»
Каюсь: с первых минут знакомства та предубежденность,
которая обычно возникает у меня (и только ли у меня одного?)
к людям, входящим в известность, все усиливалась. И это при
том, что Загайнов сразу расположил меня к себе... Необыч-
ность ощущения конечно же раздражала...
Каюсь, но не раскаиваюсь: именно собственная предубеж-
денность заставила меня в итоге всмотреться в него внима-
тельнее и открыть в нем для себя то, чем скорее всего не
проникся бы, отнесись я к нему сразу с безмятежной добро-
желательностью.
Оказывается, безусловность восприятия иных натур пред-
полагает непременность некоего преодоления внутри себя —
психолог, выходит, открывает психолога и в почти случайном
собеседнике.
Теперь я уже и не знаю, как лучше сказать: очаровывает
вас или обезоруживает своей любезностью Рудольф Максимо-
вич?
Конечно, всем нам только на пользу допинг любезности.
И я бы склонен был и всех других понять в их склонности быть
загайновской любезностью очарованным.
Но обезоруженноеть — факт личного свидетельства моего,
которым делюсь сейчас, отталкиваясь от него в первую оче-
редь, когда предваряю читательское знакомство с книгой крат-
кими соображениями своими о ее авторе, пытаясь сопрячь
свои впечатления от беглого знакомства с ним в суете быта с
узнаванием Рудольфа Загайнова, происходившим по мере уг-
лубления в предлагаемый им рассказ о психологических ку-
лисах матча двух выдающихся шахматисток, превративший-
ся, по-моему, в захватывающий, вроде бы вовсе не анонсиру-
емый темой рассказ о самом себе.
Однако, увлекшись возможностью непосредственной оцен-
ки прочитанного, я отвлекся — и все не объясню: почему же
очарованию я, кажется, предпочел обезоруженность?
Почему возвращаюсь к впечатлению от Загайнова, склады-
3
вавшемуся до прочтения его книги, и на нем задерживаюсь?
Уверен ли я, что впечатление это имеет хоть какое-то от-
ношение к самой книге?
Уверен — уверен, что самое прямое...
...Воздействие его на окружающих и на меня самого ничуть
не удивляло — людей настолько приятных в общении встре-
чаешь, в общем, редко. Но меня почему-то настораживала
афористичность, я бы сказал, вся сформулированность его
облика, если можно так выразиться. Мне чудилась за ровным
одушевлением Загайнова в любом разговоре колоссальная
душевная вытренированность (поэт призывал, даже обязывал
душу трудиться — почему бы и не быть ей вытренирован-
ной?).
Отчетливая печать на нем привычки к долговременности
пребывания на людях непредсказуемо интриговала. И мог ли
я не задуматься (не подстегнуть профессиональное воображе-
ние): а какой же он наедине с собой?
И я ничуть не удивился вопросу интервьюировавшей
Загайнова журналистки (в прошлом знаменитой спортсмен-
ки): ...а какой же вы на самом деле?
Он ответил в стиле своего облика: «Такой, какой нужен
спортсменам».
В книге он выразил свою мысль менее хлестко — развет-
вленнее и оттого, по-моему, глубже. Сказал, что «другой чело-
век сам может взять у тебя в твоем «образе» то, что ему в дан-
ный момент нужно... если ты в нужный для спортсмена мо-
мент будешь в своем лучшем «образе», то одним этим будешь
ему полезен».
Дневник — и простейшая, и самая сложная из форм по-
вествования. И естественность — справедливо ожидаемая от
избравшего такую форму — вовсе не «самоигральна». Необес-
печенность искренностью неизменно оборачивается бедой для
автора, захотевшего лишь имитировать откровенность. Испо-
ведальность исключает какую-либо имитацию...
Тему личной своей судьбы Загайнов заявляет с первых же
страниц, задумавшись вслух: насколько сильно испытан он
душевной деформацией за годы работы со спортсменами и в
спорте, где верховодят далеко не одни спортсмены и действи-
тельно преданные спорту люди?
И вот здесь-то легче легкого было обезболить сомнения
самооправданием.
Но к счастью для нас — и для себя, пожалуй, — Загайнов в
непрерывности сомнения и открыл сюжет. Вечный, скажете
вы, сюжет — в чем же тогда авторское открытие? Да в том
хотя бы, что при обращении к спорту в литературе, насколько
4
я знаю, пишущие о нем как раз вечных-то (общечеловеческих
то есть) сюжетов избегают с поразительным упорством. Не
верят, очевидно, в их жизнеспособность на спортивном поле.
Только разве же границами своих арен очерчен спорт?
Кто бы помешал Загайнову, воспрепятствовал, ограничься
он репортажем от лица посвященного, но желающего угодить
аудитории, приученной к рассказу о спорте в развлекательном
ключе?
Кто бы осудил его и тогда, когда, дорожа реноме научного
светила, он, напротив, намеренно сузил бы аудиторию, за-
кодировав все, что только возможно, специальными терми-
нами?
Но автору соблазн такого рода метаний как бы и неве-
дом — интерес наш к предмету повествования Загайнова по-
догрет и поддерживается им в нас неожиданно, хотя и просто.
Может быть, из-за литературной неискушенности, не знаю, ав-
тору и в голову не приходит маскировать состояние, в котором
он пишет, в котором столь органично противоборствуют до-
тошность ученого с артистизмом рассказчика — «души обще-
ства» (а таким Загайнову поневоле, вероятно, приходится
бывать, общаясь с подопечными на тренировочных сборах).
Дневниковая обстоятельность поначалу кому-то и покаже-
тся, не удивлюсь, излишней, но рабочее состояние пишущего
каким-то образом, на зависть многим и многим литераторам,
догадывающимся о возможности подобного эффекта, но край-
не редко его достигающим, каким-то непонятным мне образом
передается нам, читающим. И самой прозе Загайнова переда-
ется, придав ей плотность, несколько странную при очевидно-
сти авторского многословия...
Не стану сравнивать Загайнова с признанными прозаика-
ми — он не выиграет, боюсь, при таком сравнении. Но это
свободное переливание в прозу состояния ее создающего —
достижение, на мой взгляд, сугубо профессиональное, писа-
тельское. С чем, подавив в себе зависть, поздравляю автора.
«Наедине с собой» и «на самом деле» — непременно ли
отождествлять эти понятия? Любой человек артистического скла-
да (а в профессии Загайнова без артистического начала, наверное,
и делать нечего) затруднится нам ответить: а не вернее ли
всего, и прежде всего полнее, проявляется он на людях? Поче-
му нередко и происходит, что большие актеры вне подмостков
способны разочаровать нас в себе...
И разве же искренность исключает артистизм? А, в свою
очередь, артистизм — искренность?
Меня, признаюсь, подкупил, усилив необычайно доверие
к рассказчику, момент, которому сам Загайнов, кажется, осо-
5
бого значения и не придал, как эпизоду, само собой разумею-
щемуся в работе психолога.
«Вероятно я, всегда призывающий спортсмена к победе,
обязательно должен думать... — о цене за победу», —
приходит к выводу автор. И тут же добавляет, записав себе
эту мысль, что ни за что не стал бы обсуждать ее с подопечной
(Наной Иоселиани): «Сейчас вся ее жизнь посвящена одно-
му — только победе, и в данный момент она может не понять
меня».
Загайнов не скрывал никогда, что «предпочитает иметь де-
ло с людьми, задавшимися большой целью».
Загайнов — честолюбив. Иным, впрочем, и не может быть
человек, работающий в спорте высших достижений. И тем
важнее для всех нас, что к проблемам нравственных ценностей
в спорте, где сам разговор о них большинству кажется донель-
зя отвлеченным, обращается не какой-нибудь человек со сторо-
ны, понятия не имеющий о заряде жесткости, неизбежно вост-
ребуемой при соревновательности на таком престижном уров-
не, а размышляет об этом высокий и преданный спорту
специалист, не смирившийся, однако, с кажущейся безысход-
ностью ситуации...
А еще подумал, перевернув последнюю страницу книги-
дневника, что и, вообразив с достаточной мерой портретного
сходства Загайнова наедине с собой, увидел бы двоих...
Загайнова, постигающего Загайнова. И Загайнова, Загай-
новым постигаемого.
Мне показалось, что труд постижения себя психологу ни-
когда не в тягость.
И в книге, написанной, казалось бы, на остаточной энер-
гии, — автор ведь не скрывает, что делает записи на исходе ра-
бочего дня — не чувствуется, пожалуй, усталости. Чувствует-
ся скорее радость о возможности преодолеть ее переменой
занятия.
И к ответу Загайнова бывшей олимпийской чемпионке,
ставшей журналисткой, добавил бы только: и такой, какой
нужен себе.
Да, на самом деле он такой, какой нужен спортсменам, и
такой, какой нужен себе, психологу Рудольфу Загайнову,
работающему с людьми, ставящими себе большие цели в боль-
шом спорте.
Александр Нилин
КАК ОСОЗНАННЫЙ
ДОЛГ
С вечной благодарностью
моему первому тренеру
Виктору Домбровскому посвящаю
Темнеет. Только шум дождя, глухой стук шагов по ас-
фальту и тяжелое дыхание. Так бегут те, кто не любит бе-
гать, и в такой тренировке скорее шлифуется не выносли-
вость, а воля.
Это бегут шахматисты гроссмейстеры Нана Иоселиани и
Сергей Долматов и один не шахматист, это — я. Сережа как
всегда лидирует, Нана бежит следом, а я — рядом, всегда
рядом с ней. Так лучше слышу ее дыхание, угадываю состо-
яние и всегда готов обменяться парой слов.
Уже после десятой минуты я жду ее реплик: «Не могу
больше!», «Нет сил!», «Устала!» и подобных этим, и в зависи-
мости от тона, каким они произнесены, отвечаю: «Можете!»,
или «Еще немного!», или «Прошу потерпеть».
Ей, никогда не бегавшей раньше, бежать тяжело. Но весь
месяц она прибавляет каждый день по минуте. Сегодня
тридцатый день нашего сбора, это значит бежать тридцать
минут. Потом в расписании — бассейн и сауна, а после ужи-
на — «наша теория». Так я называю наши беседы, в которые
периодически включаю элементы тестирования.
И лишь в конце дня Нана будет иметь возможность
расслабиться, посидеть в холле у телевизора. Обычно в эти
минуты я подсаживаюсь рядом, и мы оцениваем прошедший
день. Вместе вспоминаем все и все оцениваем: качество сна,
шахматную работу, физподготовку, физическое состояние и
настроение. Затем Нана берет авторучку и, секунду подумав,
ставит оценку и около нее — роспись. Так заканчивается
очередной день очередного сбора.
Весь год с февраля — один сбор за другим с редкими
перерывами. И вот заканчивается август, и на две недели мы
все расстаемся. До четырнадцатого сентября, когда собе-
ремся в Тбилиси и все вместе поедем в Телави, где нас ждет
матч из шестнадцати партий с Майей Чибурданидзе, матч
за звание чемпионки мира.
...Итак, мы бежим кросс. На пересечении дорог появи-
7
лась фигура мальчика лет десяти. Он удивленно рассматри-
вает нас и спрашивает:
— Вы куда бежите?
— Просто так, — отвечает Сергей.
А я подумал: нет, не просто так! «Мы бежим к побе-
де!» — ответил бы я. Но промолчал. Не до красивых слов
сейчас, да и боюсь спугнуть удачу. Уже давно усвоил запо-
ведь древних: «Ни одно выброшенное слово не остается без-
наказанным».
Боюсь неудачи. Потому что слишком долгожданна удача
и слишком трудным был путь к ней. Сегодня, когда мы гуля-
ли, я сказал Нане:
— Вот и пересеклись наши пути с Майей.
Нана шла, опустив голову, и, не подняв ее, медленно
произнесла:
— Говоря честно, я планировала это восемь лет назад.
...Воспоминание прерывает традиционный вопрос Наны,
который она задает во время каждого кросса десяток раз:
— Сколько?
— Три.
— Не могу больше, — задыхаясь, произносит она.
— Сегодня обязаны, — отвечаю я, — последний кросс!
Нана сжимает губы, я буквально вижу ее волевое усилие.
С нескрываемым пафосом восклицаю:
— Кто еще в женских шахматах способен пробежать
тридцать минут?!
— Крамлинг, — мгновенно парирует мою атаку Нана.
— Не может быть!
— Точно! Она всегда бегала... Сколько?
— Минута!
Нана ускоряется! И мысленно я поблагодарил ее за это,
еще одно волевое усилие.
Поздний вечер. Муж Наны и тренеры — у телевизора,
а мы с Наной в столовой. Пьем чай и тихо беседуем. Среди
чашек разложены мои бумаги. Последний день Нана оцени-
ла на «отлично». Это у нее редкая оценка. Обычно, если все
было хорошо, она ставит четыре и семь десятых. И сегодня,
взяв ручку, снова хотела написать те же цифры. Но вдруг
задержала в воздухе руку и сказала мне:
— Сегодня хочу поставить пять.
— Согласен, — спокойно ответил я.
Нана крупно и красиво выводит пятерку и размашисто
расписывается. Потом говорит:
— Ну, оценка дня — это я понимаю. А зачем я ставлю
каждый день свою роспись?
8
— Так делали футболисты сборной Бразилии, когда их
тренировал Феола, в том числе Пеле. А им я верю.
— А что это дает?
— Я думаю, что человек таким образом как бы фикси-
рует свой труд за прошедший день. Видите, сколько ваших
росписей? Тридцать! Это тридцать кроссов, сто пятьдесят
часов шахмат...
— Тридцать дней без семьи, — прерывает меня Нана.
— Правильно, — соглашаюсь я, — значит, тридцать
дней мужества.
— И тоски, — добавляет она.
— Да, и — тоски. Но этог в конце концов, и ради семьи.
Нана задумывается, снова размешивает ложкой давно
растаявший сахар и, медленно подбирая слова, говорит:
— Рудольф Максимович, вот я прочла в ваших книгах,
что надо перед стартом всячески усиливать свою мотивацию.
Например, ради сына. Извините, но я это не понимаю.
Я тоже задумываюсь. Вопрос непростой. Это целая тео-
рия. Но сейчас момент не для лекции. Надо ответить в том
же духе нашей беседы за чаем. И я выбираю путь встречного
вопроса.
— Нана, вот мы сейчас едем играть матч. Опять будет
трудно, правда? И придется многое вынести и пережить.
Ради чего? Ради победы! А вот если подумать и честно спро-
сить: эта победа нужна лично вам?
Я посмотрел ей в глаза. Она не отвела их. Смотрела на
меня, и я видел, что в своем раздумье она открывала для се-
бя что-то новое. И с удивлением в голосе произнесла:
— Не знаю.
— Вот именно. Пришло время, Наночка, в вашей жизни,
когда повзрослели не только вы, но и ваши чувства. Раньше
вы делали то, что любили. И потому не задумывались ни о
чем. Любили шахматы, любили тренеров, турниры, поездки,
любили все. А потом появляется вторая чаша весов, и в ней
постепенно накапливается то, что любить невозможно: по-
ражения, все более частые разлуки с близкими, ожесточаю-
щаяся конкуренция, чья-то зависть, невезение. И неумолимо
эта чаша становится все тяжелее. И одной любви в той
первой чаше уже трудно удержать равновесие, гармонию. И
на помощь любви приходит долг!
— Долг? — переспрашивает Нана. — Кому я что долж-
на?
— Себе! — отвечаю я. — Прежде всего себе. За эти
двадцать лет тяжелой нервной жизни. А теперь еще и —
дочке за все ваши разлуки.
9
Нана опускает глаза, вспоминает что-то. Я спрашиваю:
— Как с Ниночкой попрощались последний раз? Она
плакала?
— Я плакала, — отвечает Нана.
31 августа
Утро. Мы прощаемся у машины. Говорю мужу Наны:
— Зураб, прошу об одном — составлять Нане компанию
в беге.
— Обязательно, — отвечает Зураб, — у нас же стадион
во дворе.
Пожимаем с Наной руки. Она говорит:
— Обещаю играть тренировочные партии. Жду вас в
Тбилиси.
Машина трогается. И я остаюсь один со своими мысля-
ми. Подумать есть о чем.
В данную минуту я ощущаю довольно редко посещаю-
щее меня чувство неясности характера предстоящего боя.
И не только характера, но и исхода. Нет, это не сомнения
и не отсутствие уверенности. А нечно иное — какая-то пус-
тота предвидения.
Обычно, когда меня или «моего» спортсмена ждет испы-
тание, я пользуюсь давно придуманным и теперь уже мно-
гократно отработанным приемом. На несколько секунд я как
бы выключаюсь, ухожу из реальности бытия, концентриру-
юсь и пытаюсь заглянуть в будущее. И в эти секунды вижу
обычно дорогу, уходящую вдаль. И если в конце ее вижу
золотистый цвет, ослепляющий как солнце и согревающий
меня надеждой, тогда я знаю: впереди — победа! И наобо-
рот, если дорога обрывается и в том месте темнеет, значит,
ждет меня неудача, и обычно в эти секунды что-то обрыва-
ется внутри.
Но сейчас, уже несколько раз пытаясь разгадать очеред-
ную загадку своей жизни, я не получил ответа. Ни золотис-
того цвета, ни темноты не увидел вдали. Только озадачи-
вающая пустота нескончаемой дороги, бесконечного голого
шоссе, уходящего за горизонт. И я подумал: быть может, са-
ма судьба пока не разобралась в ситуации, ей самой еще не
ясно, кто больше заслужил победу и с кем встать рядом в
этой борьбе?
...Раздумья. Подумать есть о чем еще и потому, что не
только на подсознательном, но и на уровне сознания я не
могу всесторонне оценить ситуацию и сделать прогноз. При-
чин несколько. Под вопросом готовность Наны к матчу. Сме-
10
ло могу сказать, что она готова физически. И думаю, что го-
това к волевым усилиям. Но специальная, то есть шахмат-
ная, подготовка велась, на мой взгляд, бессистемно, без
четкого плана. И у Наны, так я подозреваю, нет внутреннего
ощущения уверенности в этом разделе своей подготовки.
Но матч долгий, успокаиваю я себя. И будет время, что-
бы подправить, уточнить, изменить. У шахматиста больше
времени, чем у спортсменов иных специализаций, для внесе-
ния нужных коррективов. К тому же в подобных ситуациях,
когда я испытываю сомнение в подготовке своего шахма-
тиста, на помощь (опять же с эгоистических позиций соб-
ственного успокоения) приходят слова Бориса Васильеви-
ча Спасского: «Одним дебютом матч не выиграешь». Он час-
то повторял их, видя наше с Виктором Львовичем Корчным
неспокойствие в дни московского матча с Карповым, когда
дебютных помощников у нас практически не было —
все они были собраны под знамена другой команды.
Сам же Спасский не мог реально помочь в данном раз-
деле шахматной подготовки ввиду того, что, как говорил он
сам: «Теорию я вообще не знаю», и еще, как говорил Корч-
ной: «Голова у него сейчас плохо работает».
Да, это был 1974 год, когда Борис Васильевич был в
кризисной ситуации и ему было не до шахмат. Но сам факт
его принадлежности к нашему лагерю, столь малочисленно-
му тогда, имел для Виктора Корчного огромное значение.
Я до сих пор благодарен экс-чемпиону мира за ту поддерж-
ку. Он появлялся всегда неожиданно. Его яркая артистиче-
ская внешность, своеобразная и редкая по форме манера
общаться вносили столь нужное нам тогда оживление в уны-
лую и сосредоточенную тишину образа нашей жизни, а
она — та жизнь не могла быть иной, когда живешь при отри-
цательном счете и так долго ждешь первой победы, не по-
нимая, почему она ускользает от нас в каждой «белой» пар-
тии.
...Нана уехала. Я — один, и у меня наконец есть время
подвести итоги нашей двухлетней работы.
Вспоминаю вчерашний, последний день нашего сбора,
когда мы долго заполняли одну из моих анкет — дело для
Наны непривычное и ранее — не из приятных. Но вчера она
отнеслась к этому «теоретическому занятию» с абсолютной
серьезностью.
Помню, я задавал вопрос и затем, пока она раздумывала,
вспоминал наш путь, начавшийся давно, еще в 1982 году, но
прервавшийся потом на пять лет.
...Было это в Таллинне, где я составил компанию Нане,
11
играющей в чемпионате СССР. Именно так: «составил ком-
панию» — и не иначе можно обозначить мою деятельность
с шахматисткой, не придерживающейся никакого сколько-
нибудь разумного режима работы и отдыха в важном турни-
ре, который она тем не менее уверенно выиграла. Выигрыва-
ла она большинство и других турниров. И потому менять
что-либо в своем отношении к делу и тем более заниматься
какими-то дополнительными делами, будь то самоанализ
или тестирование, казалось ненужным.
Больше к совместной работе мы не возвращались, хотя
всегда мило здоровались, вроде бы на самом деле были рады
случайным встречам, чаще всего в коридорах спорткомите-
та, договаривались о звонках и встречах, но так ни разу за
пять лет и не договорились. А в «ее» папке так и остался все-
го один лист бумаги с одним предложением: «Жалкое
любительство, способное со временем перейти в саморазру-
шение».
Я следил за ее результатами, объяснял отсутствие ста-
бильности не налаженной пока личной жизнью, предупреж-
дал, помню, Нану Александрия, с которой работал в те годы,
что считаться как с конкуренткой в будущем придется в пер-
вую очередь с Наной Иоселиани. Уж слишком сильное
впечатление производил сам облик ее, излучающий уверен-
ность и мощную магическую силу, — эталонный образ спор-
тивного чемпиона! А я верю во внешние проявления лично-
сти, вижу в них позывные судьбы человека.
Потом я отошел от женских шахмат, проблемы других
спортсменов заполнили мое время. И вот в июне 1987 года,
вернувшись в Москву из Праги, где прошли две очень нелег-
кие недели еще с одной сложной личностью — Сергеем
Бубкой, и мечтая только об отдыхе, я позвонил своему ди-
ректору и услышал: «Приезжайте быстрее, вас ждет Нана
Иоселиани».
— ...условия победы? — переспросила Нана, прервав
мои воспоминания, — но ведь их слишком много.
— Согласен, но мы не будем называть все возможные,
например отсутствие головной боли, а только те, которые
обязательны именно для вас. И учитывая, что нас ждет в ус-
ловиях длительного соревнования.
Нана задумывается, потом медленно произносит:
— Наверное, самое главное — это сохранять свежесть и
работоспособность.
Я записываю.
— Хорошо, а что еще?
— Забывать о результате партии. Для меня это особен-
12
но важно. Иначе я не усну после победы, тем более —
после поражения.
Снова записываю и снова соглашаюсь.
— А что еще?
— Пожалуй, все, — говорит Нана, но я сразу отвечаю:
— Не может быть. Разве достаточно этих двух условий
для победы в матче на первенство мира?
— Ну тогда пишите про головную боль, — пытается
шутить она, но в этом я вижу и желание быстрее закончить
эту нагрузочную для нее работу.
— А разве не ждут вас помехи? Даже со стороны близ-
ких людей, — спрашиваю я, и Нана сразу, это порадовало
меня, согласилась:
— Да, это обязательно надо сделать — ограничить об-
щение с родными и друзьями. Но это должны взять на себя
вы.
— Хорошо, — теперь соглашаюсь я и продолжаю: —
У меня, вы знаете, это двенадцатый матч на первенство
мира. В девяти выигранных победителей отличало нечто, что
было как бы внутри их души и личности и что они пронесли
от первой до последней партии. Я не знаю, что это было, но
не уверенность в себе и вера в успех, а что-то стойкое и глу-
боко личное. Не знаю что, но вот этим необходимо запастись
перед таким испытанием.
Нана с интересом слушает.
— Именно это бывает у меня перед чемпионатами
СССР. Ведь я имею уже четыре золотые медатш. Я з н а ю
(она делает ударение на этом слове), что я выиграю и нет
силы, чтобы меня остановить!
— А что надо, чтобы это было? — сразу говорю я. —
Как определить это как условие победы?
И Нана, в этот момент полностью включившись в диалог,
отвечает:
— Не изменять себе. И...
Она снова задумывается. А я предлагаю свой вариант:
— ...и Великой Цели!
И Нана со всей серьезностью отвечает:
- Да!
— Так и запишем?
- Да.
Я очень рад и с трудом сдерживаю улыбку. Для меня,
как психолога, услышать это чрезвычайно важно. Важно по-
тому, что путь к такому вроде бы обычному для обычного
человека разговору был очень непростым и долгим.
Всей своей прошлой жизнью Нана не была приучена к
13
осмыслению своей биографии, самой шахматной работы,
своих побед и ошибок. Процесс самоанализа и самопозна-
ния был в зачаточном состоянии. И в начале нашей работы
она выполняла все, что я предлагал, лишь бы не огорчать ме-
ня. Но следа в ее душе и характере это не оставляло —
я понимал это.
А впервые она серьезно задумалась об этом, то есть о не
шахматной работе, когда вернулась после межзонального
турнира, в котором не только заняла первое место, но и не
проиграла ни одной партии, что ранее удавалось нечасто.
Помню она рассказывала о турнире, а потом спросила:
— А почему я совсем не устала? Ведь обычно я абсо-
лютно выжатая после турнира.
Затем она вновь выиграла чемпионат СССР. Выиграла и
турнир претенденток. Выиграла, и уверенно, матч у Елены
Ахмыловской. Выиграла все! И я, пользуясь этой «зависимо-
стью», окружал ее своими бумагами со всех сторон.
Мы оценивали по пятибалльной системе каждый день ее
жизни. Записывали все причины снижения каждой оценки.
Записывали и анализировали все детали ее поведения в день
партии, в том числе и на сцене, в процессе ее.
Я видел, что ей тяжело выдержать этот прессинг, но не
отступал, так как знал, что обязан на место хаоса водрузить
здание под названием порядок! А на место «жалкого
любительства» — профессионализм!
Без решения этой задачи, это я давно хорошо усвоил,
в матче на первенство мира делать нечего.
И слова Наны: «Не изменять себе и Великой Цели», над
которыми еще год назад она могла даже посмеяться, дей-
ствительно порадовали меня. Нет, я понимаю — она еще да-
леко не профессионал, но путь в этом направлении проло-
жен, и она уже понимает меня.
Но все же что она «везет» на этот матч кроме того, в чем
открылась передо мной? Что скрыла, в чем не решилась при-
знаться? Я обязан знать и это, чтобы в первые же дни матча
подстроиться к этим ее опорам неуверенности и найти самые
нужные слова, которым она поверит, и может быть, если не
станет сильнее, то хотя бы спокойнее отнесется к тому,
в чем сомневается сегодня.
Да, меня устраивает почти все, что я видел в эти дни: и ее
нетерпеливое ожидание старта, и хорошее предстартовое
волнение, и отсутствие боязни противника. Почти все, но не
все. Что-то гложет ее изнутри, сомнение в чем-то очень
важном, чувствую я.
Я пытаюсь анализировать то, что знаю. Да, она впервые
14
играет матч на первенство мира. Да, она ни разу не выигры-
вала у чемпионки. И это серьезные факторы. И они могут
быть причиной излишнего предстартового возбуждения,
даже потери спокойствия, даже паники и страха. Но здесь
совсем иное. И ответ пока на сегодняшний день, предпола-
гаю, в одном — в ее предчувствии. Неужели и Нана,
как и я, получает плохие сигналы «оттуда», в конце «той
дороги» не видит желанного для нас победного зарева, а
только обрыв и сумрак?
И если эта версия верна, то как я смогу помочь «моему»
спортсмену, взрослому человеку, давно знающему, что пред-
чувствие — вещь серьезная и не считаться с ним крайне лег-
комысленно.
А может быть, дело в другом — в ее неуверенности в
своей шахматной подготовке? И, признаюсь, меня устроило
бы это больше, чем безрадостный сигнал судьбы. Я давно
знаю, что решит в конечном счете не подготовка, это лишь
одно из многих слагаемых успеха.
Но, возражаю себе, ты не был шахматистом, а для шах-
матиста сейчас, перед шестнадцатью партиями, может быть,
самое важное — спокойствие за шестнадцать дебютов, ког-
да можешь лечь спать, зная, что нет ни в одном из этих де-
бютов «дыры», и можешь спать спокойно, если, конечно, ус-
нешь, потому что помех сну теперь больше, чем было. Это и
стартовое волнение, ожидание неожиданностей со стороны
противника, новинки в дебютах, но главное — опять же —
свои сомнения. Все те же мысли: о противнике, о том, что
Каспаров называет «магией титула», и еще — о всех своих
грехах (что знаешь только ты), которые отнимают часть
такой нужной сейчас уверенности в себе и в закономерности
будущей победы, которую, ты хорошо знаешь, надо заслу-
жить.
И в результате этой страшной по своей бесполезности
и разрушающему эффекту работы сколько остается к утру у
человека уверенности от тех ста процентов, в которых зачас-
тую уверены и тренеры, и ты — психолог?... Но это — тайна!
Самооценка человека — всегда тайна для других. Мы мо-
жем только догадываться об истинной цифре. Но никто, ни
один человек в мире, ни мать, ни отец, ни друг, ни даже лич-
ный психолог не знают всего, что думает о себе человек.
...Но тревожит не только то, что касается Наны. Есть еще
один, и немаловажный, фактор, который будет ощутимо вли-
ять на течение и исход матча, как влияет уже сейчас на мое
настроение и оценку предматчевой ситуации. Это — трене-
ры.
15
Я давно научен горьким опытом и знаю, как много зави-
сит от их готовности к такому матчу. Причем в этом понятии
«готовность тренеров» я вижу прежде всего психологичес-
кий аспект, который понимаю широко, включая в него и сов-
местимость тренеров (ведь терпеть друг друга придется це-
лых два месяца!), и их взаимное уважение, и желание по-
нять друг друга, и готовность брать на себя ответственность
в случае любых неудач, а их в таком матче не может быть
мало.
Мое беспокойство вызвано не сомнениями в самих лю-
дях. Наоборот, в человеческих качествах Виталия Цешковс-
кого и Элизбара Убилавы, к счастью, сомневаться не прихо-
дится. Сомнения мои касаются чисто профессиональной
сферы. Уж слишком легко и как-то беззаботно ждут они
этого матча, не так, как ждем его мы с Наной. Я понимаю,
что они больше действующие шахматисты, чем тренеры,
может быть, в этом причина такой неадекватности. Хотя у
них есть опыт работы в подобных матчах, но одно дело —
отвечать только за конкретный дебют, как было в их работе
в группе Карпова, и совсем другое дело — за в с ё: за все
дебюты и за все отложенные позиции, за ежедневное состо-
яние и настроение шахматистки, за ее уверенность перед
началом партии и хотя бы относительное спокойствие после
ее завершения — перед сном, за все!
Уже очевидно, что в таких матчах соревнуются не от-
дельные люди, а группы людей, команды, системы. И в такой
системе все звенья должны быть идеально подогнаны друг
к другу, иначе неизбежен ремонт на ходу, а он в подобном
случае очень дорого стоит. Это значит наверняка проиграть
старт, потерять спокойствие и уверенность в своей подго-
товке, метаться в поисках других дебютов, устремляться в
погоню и нервничать, нервничать... Все это хорошо мне зна-
комо.
Вот с таким багажом мыслей и переживаний еду я на
свой двенадцатый матч, и этот груз нелегок.
19 сентября
Красивый город Телави. Но радуются этой красоте толь-
ко глаза. Внутри все закрыто на крепкий замок. Эмоции и
чувства сами берегут себя. Им предстоит большая работа, и
они знают, что поле их деятельности иное. Оно замкнулось,
и надолго, на шестидесяти четырех клетках шахматной дос-
ки.
Небольшой коттедж на четырех человек. Здесь нам суж-
16
дено прожить часть своей жизни. Что ждет нас и чего будет
больше: радости или печали? Этот вопрос в глазах каждого
из нас, но не требует ответа сейчас, потому что только
мы сами сможем ответить на него. Но ответить не сло-
вом.
Завтра — первая партия. Сегодня вечером — открытие,
и в связи с этим много суеты, телефонные звонки, ненужные
люди, с которыми необходимо здороваться и прощаться,
вежливо отвечать на вопросы, которые не хотелось бы слы-
шать. Я чувствую, как все это с каждым часом все больше
нагружает Нану.
Она человек эмоциональный, и такой день отнимет у нее
много сил, думаю я. Надо что-то противопоставить сегод-
няшним помехам, еще лучше — уйти от них. И я вспоминаю,
что Нана хотела перед началом матча побывать в церкви.
Напоминаю ей об этом, и она сразу же соглашается. Тороп-
ливо одевается, и в этом — желание быстрее покинуть шум-
ное место.
Путь долгий, и это устраивает меня. Потому что именно
сегодня, накануне первой партии, мне обязательно нужно
кое-что сказать Нане, и только наедине, чтобы никто не ме-
шал ей впитать весь смысл моих слов, то, что я давно приго-
товил как концепцию ее отношения к матчу, основу успеха
в нем.
Но я не спешу. Надо выбрать момент, когда ее внимание
будет абсолютным. Й я жду этой минуты.
Нана разместилась впереди, рядом с шофером, но сидит,
развернувшись лицом ко мне, и говорит:
— Такое впечатление, что все уверены в ее победе.
— Очень хорошо, — отвечаю я, — лично меня это уст-
раивает.
— Да, никто не знает, что будет, — медленно произно-
сит Нана и замолкает... Потом показывает глазами вверх, на
небо, и продолжает: — Кроме него.
Я чувствую, что нужный момент наступает и собранность
наполняет меня. Она кладет голову на лежащую на спинке
сиденья руку, пристально вглядывается мне в глаза и гово-
рит:
— Рудольф Максимович, как вы думаете, что сделаю я в
этом матче? — Потом спохватывается, как бы поняв, что
ставит передо мной трудную задачу, и ищет еще слова,
чтобы ее облегчить. — Ну, если бы не я спросила вас об
этом.
Я задумываюсь, потом, подбирая каждое слово, отве-
чаю:
17
— Нана, я знаю одно, что вы — историческая фигура
и обязательно станете чемпионкой мира, не в этом цикле,
так в следующем. Так всегда было, когда шахматист в те-
чение всего цикла выигрывал абсолютно все. Вспомните
Смыслова, и Таля, и Петросяна, и Фишера. И вы тоже выиг-
рали все! Но, чтобы выиграть сейчас, а не через три года, на-
до понять одну вещь. Вот вы с тренерами анализируете дета-
ли: дебюты, силу ее и нашей группы, кто выносливее физиче-
ски и тому подобное. Но решать будет не это. Решать будет
одно: настроили ли вы себя на жесткую, беспощадную борь-
бу в каждой партии, от первой до шестнадцатой? Понимаете,
эта цифра «16» должна пропитать и ваш мозг, и каждую
клеточку вашего существа. Только в этом случае ваш орга-
низм и ваша личность выдержат и шестнадцать предстарто-
вых состояний, и шестнадцать партий, и, может быть, шест-
надцать доигрываний. Вы запрограммируете себя на шест-
надцать сверхусилий, и тогда бороться с вами будет невоз-
можно!
Я тоже смотрел ей в глаза, когда говорил это, и она
выдержала мой взгляд. Потом опустила глаза и долго сиде-
ла, полуприкрыв их, уйдя в себя, в тишине.
Это и были те слова, которые я давно приготовил. Я на-
шел им место в этом ответе на ее вопрос. И не жду ответа,
он не нужен мне сейчас.
А нужно мне другое. Чтобы спортсмен принял эту идею в
сферу своих размышлений и чувств. И сделал это именно
сегодня, когда уже вовсю, полным ходом идет незримый
внутренний процесс настроя на испытание, на полную отда-
чу в нем. А завершится этот процесс где-то ночью, когда в
тишине, оставшись с самим собой, со всеми своими мыслями
и чувствами, и взвесив все на видимых только ему весах, че-
ловек скажет: «Д а! Я г о т о в!»
А до этой минуты, до этих слов будет идти жестокая
борьба со всеми своими слабостями, с усталостью и желани-
ем на все плюнуть и жить нормальной человеческой жизнью,
с сомнениями в себе самом и своей судьбе и со многим еще.
Но в конце концов человек победит! И скажет себе это вели-
кое слово всего из двух букв: «Да!»
Это может произойти глубокой ночью, даже под утро, но
обязательно произойдет! Потому что иначе у бойца быть не
может!
Это слово скажут себе сегодня два человека: Майя
Чибурданидзе и Нана Иоселиани, две женщины в мире, выб-
ранные судьбой, заслужившие право на эту борьбу и на по-
беду в ней. Они победят себя, потому что рождены побеж-
18
дать. В этом отличие великого спортсмена от всех осталь-
ных. Другой вопрос — счастливее ли он всех других?
Не об этом ли Нана думает сейчас, в затянувшейся пау-
зе, которую я так и не решился прервать?
И лишь когда мы вышли из церкви, я вновь услышал ее
голос:
— Надо было поехать в другую церковь.
— Почему?
— У этого же священника была Чибурданидзе.
— Откуда вы знаете?
— Я почувствовала это по его поведению.
— Если он настоящий священник, то был искренен и
беспристрастен.
— А что такое не настоящий священник? — спросила
она.
— Есть ремесленники, как и везде.
...Открытие Нана выдержала легко, улыбалась, когда бы-
ло положено по ритуалу, но все выполняла формально, внут-
ренне отсутствуя. И так же вела себя Майя. Было видно, что
они к этому часу приурочили перерыв в той самой внутрен-
ней работе по подготовке к завтрашнему дню, когда обе
прибудут в этот же театр не для улыбок и других ритуалов, а
совсем для другого.
Вытаскиваем черный цвет, и уже в машине — полная
сосредоточенность. На вечер есть работа. Надо повторить
приготовленные дебюты, окончательно решить, что играть
завтра, и постараться как можно раньше уснуть. Вот такие
последние задачи последнего «спокойного» дня стоят сейчас
перед нами.
Быстро проходит ужин, и Нана с Цешковским уходят в
шахматный кабинет. Я жду их, и это ожидание затягива-
ется на два часа. Но у меня есть, чем заняться, — я начинаю
этот дневник, куда планирую записывать все, что увижу и
что услышу от главных действующих лиц.
...Открывается дверь, и Нана говорит:
— Я — спать.
— Хорошо, — отзываюсь я.
Это значит, традиционной прогулки не будет. Нана дала
мне понять, что дальнейшую работу по подготовке к бою она
готова проделать сама. И я согласился с ней. Все, что было
нужно сказать, было сказано.
Она закрывает дверь, а я ухожу к себе. Еще немало мне
предстоит записать о сегодняшнем дне, который хотя и про-
19
шел в целом нормально, но имел минусы, отнявшие у шах-
матистки часть спокойствия и нервной энергии.
Это прежде всего — лишние люди. Среди всех, кто был.
сегодня в нашем доме, примерно половина — ее друзья.
Всем были розданы пригласительные билеты, но все тем не
менее сочли необходимым лично засвидетельствовать Нане
свое присутствие.
Это первый из серьезных минусов прошедшего дня. За-
фиксировав его, я иду к нашей сестере-хозяйке и прошу ее
никого больше в коттедж не пускать без согласования со
мной. В этом матче я получил право на подобные волевые
действия, поскольку официально являюсь руководителем
нашей делегации.
Возвращаюсь через холл, где перед громко включе-
нным телевизором расположился Цешковский, и вспоминаю
его собственное признание в потребности сидеть перед
телевизором до конца программы, и опять вспоминаю о
феномене готовности тренеров к матчу, еще об одном ее
виде — готовности жить по режиму спортсмена. День сегод-
няшний показал, что этот вид готовности мало знаком тре-
неру, думаю, что он даже не задумывается об этом. А я вряд
ли имею право знакомить международного гроссмейстера с
этой теорией. Я просто не буду понят и в результате не
добьюсь ничего, кроме осложнения отношений, что может в
конечном итоге отразиться на Нане, ее настроении и игре.
Но сама Нана сегодня уже почувствовала это несоответст-
вие постоянно включенного телевизора требованиям дня,
последнего перед первой партией. Это было, когда мы верну-
лись из поездки в церковь. Нана, успокоенная и в то же вре-
мя собранная, вошла в коттедж и тут же напряглась, сдела-
ла болезненную гримасу, услышав рев футбольных болель-
щиков.
Это оказалось неким диссонансом в том процессе
психологической работы, которую мы только что провели и
успешно завершили.
Помню, было обидно тогда, стало обидно и сейчас, при
анализе столь важного дела. Понимаю, что я обязан ради
дела идти на все. Но, повторяю, боюсь, что не буду понят.
Принимаю решение — подождать приезда У билавы, игра-
ющего сейчас в турнире. Надеюсь, он поддержит меня, и тог-
да мы будем в большинстве.
Больше минусов не было, считаю я. А были ли плюсы?
И был ли на высоте я, и во всем ли?
Вспоминаю первую нервную половину дня, когда царили
шум и суета, и — себя, постоянно контролирующего свое
20
состояние, мысленно приказывающего себе: «Ты спокоен!
Спокоен и доброжелателен!»
Помню, старался быть тогда ближе к Нане, чтобы лучше
контролировать ситуацию и по возможности ее состояние.
Она часто поглядывала на меня, иногда привлекала к тому
или иному разговору, и я старался олицетворять собой
спокойствие. И чувствовал, что этим помогаю Нане выдер-
жать напряжение.
Потом мы съездили в церковь, удачно в целом, не считая
того, что чемпионка уже побывала там, побывала раньше
нас, именно это немного выбило Нану из колеи.
Потом было открытие, ажиотаж, фанфары, горы цветов.
Не только Нане, но и мне было нелегко владеть собой. Но мы
сидели рядом, и я постоянно был готов ответить на ее репли-
ку, не пропустить ее взгляд и помочь ей таким образом сбить
волнение.
Так я проанализировал свою деятельность и уже был
готов оценить ее максимально, но опять вспомнил утро, ког-
да сам был суетлив и навязчив, когда пытался увлечь Нану
каким-нибудь делом, предлагая то одно, то другое. И, снизив
себе оценку на полбалла, понял, что и сам сегодня испытал
предстартовое волнение и не сразу пришел в себя. Мне не
играть в матче, но и я должен войти в свою лучшую форму и
мне тоже на это нужно время.
Итак, к ранее поставленной пятерке я добавил минус и
посмотрел на часы. Пошел первый час, начался первый день
матча, а вернее — первая ночь, ночь перед партией. Как там
Нана в своем номере? Спит ли? Или еще в той самой борьбе?
Эта борьба естественна и неизбежна, но лишь бы, думаю
я сейчас, она не отняла много сил.
Решаю одеться и выйти в ночной парк. Мне, психологу,
спать в такую ночь просто грех, по крайней мере до тех пор,
пока я не буду уверен, что Нана сказала наконец себе: «Да!»
и уснула, пусть даже беспокойным сном. Подхожу к ее окну
и прислушиваюсь. Вроде бы тихо.
Возвращаюсь к тем мыслям. Дело не’только в том, что
ты пока не в форме, говорю я себе. А еще и в том, что не все
усвоил из своего же опыта. Ведь уже не раз приходил к вы-
воду, что если твой спортсмен тебе полностью верит, то ему
нужны не твои какие-то действия, а ты — рядом, вот и все!
Но ты должен быть таким, каким бываешь всегда, каким был
раньше, когда помог ему в трудную минуту. И если сегодня
будешь таким же, то опять поможешь! Ведь главное — не
что делаешь ты, а что делает с собой спортсмен! В трудной
ситуации он посмотрит на тебя и, увидев твое непоколеби-
21
мое спокойствие, подумает: «Раз он спокоен, значит, все в
порядке!» И успокоится, заразится твоим спокойствием сам.
Ведь писал же в своем дневнике известный борец Геор-
гий Макасарашвили: «В дни спартакиады я сильно волновал-
ся, и мне очень помогало спокойствие, которое было на ва-
шем лице».
Все это было, но ты плохо усвоил, — поставил
я точку в этом разговоре с самим собой.
И снова то, от чего не уйти, — что ждет нас? Из чего
будет складываться победа? Кто вообще знает, из чего сос-
тоит успех? Недавно прочел о Чарли Чаплине. Он считал,
что для успеха нужны три вещи: искра божья, немного удачи
и огромное желание. Но Чаплин был чемпионом мира не по
шахматам. Не мог он знать, что нужно для успеха шахма-
тисту, и наверняка не все учел в своей формуле успеха.
Но если поверить ему, то что есть у нас, вернее — у Наны?
Есть первое и даже в избытке (это общее мнение), есть тре-
тье и тоже в избытке. Значит, все дело — во втором. Но кто
знает, кроме «него», как сказала Нана, и я посмотрел на не-
бо. И увидел те же звезды, которые часто в ночных прогул-
как разглядывал в Цхалтубо, где, говоря честно, нам очень
повезло в турнире претенденток. Не то что повезло, но Бог
тогда был с нами — это точно. И я подумал: «Раз звезды те
же, значит — повезет снова!»
Так закончилась моя борьба с самим собой. Я тоже
сказал себе: «Да! Я готов!»
20 сентября
...Двенадцать часов дня. Из шахматного кабинета выш-
ла Нана и прошла мимо нас (меня и мужа) с опущенной
головой. Явно озабочена. И мы замолкаем, прерываем
свою беседу. И ничего не говорим друг другу, ни Нана —
нам, ни мы — ей. Все понимают всё: и состояние Наны, и
значение первой партии, а также и то, что лишних слов в
этой ситуации не* нужно. Этот день надо просто пережить!
Знаю, что сейчас Нана пойдет на прогулку. Обычно в
день партии мы гуляем вместе, но сегодня она не позвала
меня. Значит, сейчас ей нужно побыть одной, еще о чем-то
поговорить с собой, кто знает, быть может, та борьба еще
не окончена и не все, что может помешать сегодня, окон-
чательно побеждено.
Пытаюсь диагностировать состояние Наны и прихожу
к выводу, что мешает скорее всего то дополнительное
волнение, которое связано с новым дебютом, приготовлен-
22
ным тренерами Наны к этой партии. Она еще никогда не
играла защиту Каро-Канн, и это, конечно, осложняет ожи-
дание партии. Сейчас, после того как она повторила за-
готовленные варианты, ей нужно еще побыть одной, в ти-
шине, мысленно повторить новый порядок ходов, психоло-
гически свыкнуться с малознакомой позицией.
...Осталось три часа. Впереди — обед, но вряд ли сегод-
ня она что-нибудь съест. Потом — сон, но вряд ли она
хоть на полчаса уснет, и — вперед, как любят говорить
спортсмены.
...Едем в машине. Я оглядываю лица наших людей и
вижу то, что хотел бы увидеть. Все тщательно одеты и
причесаны, у всех в глазах собранность и серьезность.
И — молчание. Все готовы! И — Нана, которая в этот мо-
мент и не может быть другой. И — Цешковский, пере-
живавший данную ситуацию в своей практике сотни раз.
И — муж Наны, уже хорошо знающий, что такое послед-
ний путь к месту боя. И — шофер, новый член нашей
группы, которому я успел сказать: «Ни слова о шахматах».
Да, последний путь спортсмена к полю боя, когда он
окончательно концентрируется, как бы фокусирует свой
настрой, собирает все свои душевные силы в одно целое,
и ничто в эти минуты погружения в свой внутренний мир
не должно мешать этому процессу.
Подъезжаем к театру, и я вспоминаю, как вчера мы
впервые подошли к его парадным дверям. Нана была ув-
лечена разговором и хотела, не останавливаясь, перешаг-
нуть через порог, но я остановил ее:
— Нана! — И взял за руку. Она вопросительно по-
смотрела на меня. — Перекрестились, — сказал я.
— Ах да, — ответила она.
И затем, перешагнув через порог, задумчиво произнес-
ла:
— Главное — уверенно войти.
Впервые я всерьез задумался об этом ритуале, еще
работая в фигурном катании, где, как нигде, зримо ощу-
тил эту черту — границу, отделяющую лед от бетонного
пола, границу между двумя мирами, одним — тихим и
спокойным миром обычной жизни и другим, где покоя
быть не может, где все красиво только внешне, но где лег-
ко поскользнуться и трудно устоять на ногах, где каждая
ошибка наказуема и расплата наступает мгновенно.
И мне тогда казалось неправильным, что фигурист
переступает эту границу между двумя мирами как-то очень
просто, а порой даже небрежно, не замечая ее. Помню, я
23
поделился этими размышлениями со Станиславом Алек-
сеевичем Жуком, с которым сотрудничал четыре года, и он
согласился со мной, ответив так:
— Да, я согласен. К этой секунде надо относиться как
к чему-то святому. Я понимал это еще тогда, когда сам
катался. Но сейчас не знаю, как это им объяснить. Ведь
они сейчас ни во что не верят.
Он прав, подумал я тогда, — это святое. Но дело в том,
как это объяснить человеку. И я вспомнил тех, кто может
в этом мне помочь. Это прежде всего такой авторитет для
любого спортсмена, как Пеле. Ведь все видели, как он мо-
лился, выходя на зеленый газон футбольного поля. И мно-
гим знакомы его советы молодым футболистам, например
как бить пенальти: «Перед тем как разбегаться, сделайте
паузу и посмотрите на небо...»
А известный тренер по легкой атлетике Франц
Штампфл каждому своему ученику внушал с детства, что,
когда тот выйдет на дорожку олимпийского стадиона, не
будет более одинокого человека в мире, чем он. Никто
ему не сможет помочь, разве что бог!
Об этом раньше не было принято писать, но у больших
спортсменов есть тяга к религии, самое серьезное отно-
шение к таким понятиям, как судьба, улыбка фортуны и
месть провидения. Может быть, причина в том, что в са-
мые трудные минуты борьбы за победу спортсмен только
в себе может найти те силы, которые решают судьбу сра-
жения, и часто именно в эти минуты он остается совсем
один. И никто не может помочь человеку, кроме бога,
пусть воображаемого, но который зато всегда рядом, мо-
жет быть, стоит только посмотреть на небо.
Да, Жук прав. Эта секунда святая, и отнестись к ней
надо особо. Нужен ритуал типа молитвы. И позже я пред-
ложил Лене Водорезовой и Саше Фадееву не идти сразу
на лед после того, как они снимут с коньков чехлы, а сде-
лать паузу и подумать. И сказать себе что-нибудь (я счи-
таю, что «молитву» должен придумать сам человек; он луч-
ше всех знает те слова, которые для него прозвучат свя-
то).
Ребята очень серьезно выслушали меня. И с этого же
дня я увидел эту паузу, но так и не узнал слов их «мо-
литв», хотя мне очень хотелось узнать. Но Лена, как всег-
да застенчиво, ответила на мой вопрос: «Можно это оста-
нется моим секретом?»
А с Сашей было иначе. Через два дня, когда была пау-
за в работе, он подъехал к борту и сказал мне:
24
— Рудольф Максимович, что-то у меня ничего не по-
лучается с молитвой. А что бы вы сказали себе?
Я ответил:
— Трудно так сразу... Давай подумаем вместе. Вот
ты подошел к краю борта и посмотрел на лед. А что такое
для тебя лед?
— Можно сказать — все! — ответил Саша.
— Правильно, — согласился я, — на данном этапе
твоей жизни это — все! А давай расшифруем это. Да, это
вся твоя сегодняшняя жизнь! Но это еще и мир, в котором
ты король, бог! Да-да, не смейся. Многие люди, твои
болельщики молятся на тебя. Я знаю девушку, которая
целует телевизор, когда показывают твое выступление.
Нельзя недооценивать свое значение в жизни!
Он убирает улыбку и говорит:
— У нас еще есть время подумать, но хотелось бы
успеть к чемпионату мира, мне обязательно нужно его
выиграть.
И он выиграл. А потом, когда рассказывал мне о своем
предстартовом состоянии, я спросил:
— А молитва была с тобой?
Помню, он слегка покраснел и сказал:
— Я посвятил свое выступление одному человеку.
Это была настоящая молитва, подумал я тогда.
...Небольшая ошибка — приехали раньше, перестрахо-
вались. Нана прощается с нами, говорит: «Болейте хоро-
шо», целуется с мужем. Видно, что хорошо владеет собой.
Мы идем в зал, занимаем отведенный нам судьями
двенадцатый ряд, и я смотрю на часы. Еще целых двенад-
цать минут, которые непросто терпеть в одиночестве.
И принимаю решение в нарушение правил, иду за сцену и
вхожу в ее комнату. Нана удивительно и радостно встре-
чает меня. Она сидит, откинувшись на спинку кресла,
в расслабленной позе. Но в лице — собранность и стро-
гость. Взгляд тверд, улыбка дается с трудом. Мы просто
беседуем. Хвалю ее комнату. Она отвечает кивком головы,
без лишних слов, бережет себя. Сел рядом, помолчали
«перед дорогой». Нана спрашивает:
— Сколько?
Отвечаю:
— Еще пять минут. Лучше идите сейчас, а то встре-
титесь с Чибурданидзе. Не волнуйтесь, все будет хорошо.
...Идет партия, и я изучаю спортсмена в деятельности.
И то, что я вижу, вполне устраивает меня. В позах Наны
нет напряженности, никакой реакции на противника, все
25
внимание — на доску, она полностью владеет собой. А ког-
да делает ход и переводит часы, то не всегда, но довольно
часто смотрит в зал, на нас, и, когда наши взгляды встре-
чаются, успокаивающе прикрывает веками глаза. Значит,
на доске порядок; может быть, не лучше, но и не хуже,
опасного ничего нет. Снова спортсмен успокоил психолога.
«Феномен присутствия» — так, наверное, можно опре-
делить это явление, имеющее, как показывает практика,
огромное значение для человека, в одиночестве решающего
сложную задачу борьбы с противником, не уступающим
ему по силам, а иногда — объективно превосходящим его.
Во всех своих одиннадцати матчах я сидел в зале все
пять часов каждой партии. Не хочу касаться таких труд-
нодоказуемых явлений, как парапсихологическая и энер-
гетическая взаимная связь двух близких людей. Обосную
только свою веру в то, что процесс беспрерывного наблю-
дения за спортсменом обеспечивает контроль за его со-
стоянием.
Абсолютно прав, на мой взгляд, олимпийский чемпион
по прыжкам в высоту Геннадий Авдеенко, считающий, что
планку надо беспрерывно держать «под своим гипнозом»,
а решающей ошибкой его основного соперника Шёберга
в Сеуле было то, что между попытками он на длительное
время покинул стадион.
Теперь рассмотрим данный феномен с позиции спор-
смена. Думаю, что присутствие в зале своего человека в
первую очередь решает задачу борьбы с тем самым оди-
ночеством. Спортсмен в этом случае может сказать себе:
«Я — не один!»
Во-вторых, если рядом именно тот, в кого спортсмен
поверил, общение с кем всегда усиливало его, то осозна-
ние, что этот человек рядом и сейчас, успокаивает, по-
вышает уверенность, облегчает борьбу с сомнениями,
рождает надежду, что все сегодня закончится хорошо.
Поэтому я постоянно должен быть в поле зрения.
И сажусь обычно так, чтобы мой спортсмен хорошо ви-
дел меня. И принимал мой сигнал: «Я с тобой! М ы
вместе!»
Но есть еще один факт связи между нами — на чисто
подсознательном уровне. По-моему, можно считать бес-
спорным, что если двух людей связывает дружба и взаим-
ная вера, то оба они ощущают ответственность друг перед
другом, которая в спорте выражается, например, в том,
что психолог готов сделать и делает для спортсмена все,
что может, а в свою очередь спортсмен отвечает ему вза-
26
имностью и следует по их совместно намеченному пути
к победе с максимальной отдачей в борьбе. И, видя своего
психолога, «товарища по оружию», спортсмен вспоми-
нает их договоренность, подсознательно подчиняется
условиям этой «игры», удерживает нужный для победы
«образ», нужное состояние и настрой.
Психологу необходимо также учитывать возможность
отрицательного эффекта, который может иметь место в
случае воздействия на спортсмена нежелательного чело-
века, например, из группы соперника. В известном белград-
ском матче, как рассказывал один из его участников Бо-
рис Спасский, люди из группы его противника занимали
первые пять рядов, и это был столь мощный визуальный
пресс (по словам Спасского, «ни одного доброжелатель-
ного лица»), что голова отказывалась работать уже на
третьем часу игры.
В отличие от других видов спорта шахматы (и еще —
шашки) — удобный полигон для подобных экспериментов,
поскольку участники матча находятся на сцене пять, а
при доигрывании — до шести часов под прицелом чужих
глаз. И к этому на всякий случай тоже надо готовить свое-
го спортсмена.
...Идет первая, столь важная партия. Ее значение не
только в том, что она — стартовая, а еще и в том для нас,
что проходит проверку новый для Наны дебют — защита
Каро-Канн. Ведь, не дай бог, случится прокол, и Нана, в
силу своей мнительности, может вообще отказаться ее
играть в будущем. И насмарку в таком случае пойдет вся
многомесячная подготовка.
Но, кажется, насколько понимаю я, все хорошо.
— Даже лучше, — говорит мне Цешковский.
— Реально играть на выигрыш? — спрашиваю я его.
— Вряд ли, но помучаться им придется при доигры-
вании.
Я рад это слышать, поскольку отложить в лучшей по-
зиции — это, бесспорно, психологическая победа на стар-
те. Но есть и другие плюсы, даже если победы не будет.
Это необходимость большого анализа у наших противни-
ков, а может быть, и беспокойная ночь. Это — и хорошее
настроение в нашей группе перед второй партией, которую
мы играем белыми. Это и высокая самооценка у тренеров:
выбор дебюта оправдался. Это в целом удачное начало
матча!
Но что это? Я не верю своим глазам. Нана смотрит на
соперницу и что-то говорит ей. В ответ Майя протягивает
27
руку. Следует рукопожатие, и шахматистки быстро по-
кидают сцену.
Цешковский говорит:
— Она что, с ума сошла? В такой позиции разве мож-
но предлагать ничью?
В машине сначала молчим. Нана сидит с закрытыми
глазами, приходит в себя. Я делаю знак тренеру, прошу
его не трогать Нану. Но удержать себя он способен не
больше пяти минут.
— Ты думаешь, что ты делаешь? — резким тоном
обращается к ней.
— А что? — спрашивает в ответ Нана.
— Кто же за четыре хода до контроля предлагает в
лучшей позиции ничью?
— Там все равно не выиграть.
— Зато помучили бы их. Ты же играешь в шахматы
уже двадцать лет, неужели не знаешь, что в матче лучшая
позиция всегда откладывается?
— Знаю, — тихим голосом отвечает Нана, — но очень
устала и решила быстрее закончить партию, чтобы не
думать о ней больше.
И все мы за накрытым столом. Молчание. Нана —
поникшая и опустошенная. Смотрит в тарелку, но ничего
не ест.
Я тихо говорю:
— Наночка, хоть немного надо поесть для восстанов-
ления.
Она медленно поднимает на меня глаза и отвечает:
— Все-таки шахматы убивают человека. — И снова опу-
скает глаза. Несколько секунд сидит в этой позе, затем
открывает глаза и, глядя в какую-то далекую точку, про-
должает: — Я давно не видела ее вблизи. Какое страшное
от напряжения и усталости у нее лицо. И я за партией
наверняка выгляжу не лучше... Ведь ей всего двадцать
семь, а мне двадцать шесть...
— Дело не в шахматах, — возражаю я.
— Ав чем? — почему-то повысив голос, спрашивает
она. И снова молчит, снова смотрит в ту точку и тихо го-
ворит: — Мне впервые стало нас жалко. Я смотрела в зал
и видела: сидят ее мать, отец, сестра... Что за жизнь у нас?
Жили бы обычной жизнью, рожали бы... Для чего я выиг-
рываю? Чтобы порадовать дочку. Не за эти же деньги все
эти мучения?
— Все-таки надо поесть, — прерываю я Нану и не хо-
чу больше давать ей слова. Продолжаю: — Завтра спите
28
сколько хотите. Побольше будем гулять. Восстановимся.
И протягиваю ей наш совместный дневник, в котором
записи веду я, а она своей рукой ставит оценку прошед-
шему дню. Нана берет ручку, задумывается на секунду и
затем пишет: 4, 5. И объясняет, отвечая на вопрос в моих
глазах:
— Надо было лучше играть эндшпиль.
Вчера и позавчера она ставила пять, хотя те дни имели
немало брака. Но смысл тех пятерок нетрудно распознать.
Если накануне соревнований, когда спортсмен, взвесив
все, — и свое состояние, и уровень готовности, и все шан-
сы, — ставит пять, это меньше всего означает, что у него
все отлично. К сожалению, «отлично» перед стартом бы-
вает крайне редко. А дело здесь в другом: спортсмен этой
пятеркой как бы расписывается в том, что он принял
решение бороться (!), что он готов к борьбе и будет
биться за победу с полной отдачей. И мне этой пятеркой
он сказал: «Я готов и не готовлю заранее оправданий на
случай неудачи».
...Снова я постоял под окнами Наны и, поверив в ре-
альность покоя, пошел в сторону парка. В целом все се-
годня было нормально, даже хорошо, а значит, надо
соблюдать «законы фарта». И потому — та же тропинка,
тот же маршрут и снова анализ прошедшего дня.
Итак, матч начался. Начался спокойно, нормально.
Ничья. Мы ничего не потеряли, хотя и не приобрели.
Правда, матч стал на одну партию короче (для чемпионки
это небольшое достижение), но зато в запасе у нас одна
белая партия.
Вроде бы можно быть довольным, но мешает чувство
горечи от того упущения Наны. Цешковский прав — это
стратегическая ошибка. Не было бы ее — не было бы и
выходного у наших оппонентов. И сейчас во всех темных
окнах их дачи горел бы свет, шел бы ночной анализ.
А усадить после первой же партии противника за анализ,
заставить помучиться в поисках гарантированной ничь-
ей — это означало ни много ни мало как захват инициати-
вы в матче. А это большое, чисто психологическое дости-
жение, даже маленькая (опять же психологическая)
победа. И почему-то сейчас меня этот факт упущенной
возможности очень тревожит, не дает успокоиться и за-
быть то, что случилось.
Продолжаю вдумываться, интуитивно чувствуя, что ра-
ди интересов дела просто необходимо найти верное объ-
яснение этой ситуации, найти истину. И я останавливаюсь
29
на следующем выводе: Нана в самом конце партии, в за-
ключительные минуты пятого часа игры проявила себя
неуправляемой, иными словами — не выдержала
до конца напряжения борьбы. А это, как бывало неодно-
кратно в моей практике, всегда вызывает чувство тревоги
за будущее.
Вспомним утро, сказал я себе. И сразу нашел ошибку,
свою ошибку: за завтраком при Нане не удержался и
вступил в спор с Цешковским. В результате завтрак про-
шел в неспокойной атмосфере. И диалог с собой: как ты
можешь так ошибаться? Ты должен до восьмого ноября
целиком посвятить себя Нане и ни на секунду не забывать
об этом! Но это можно назвать иначе: не быть са-
мим собой! Это важно усвоить каждому, кто являет-
ся помощником человека, выполняющего ответственную
деятельность!
И вспоминаю в связи с этим тренера и мужа Наны, с
раннего утра вновь прильнувших к телевизору. Тогда же
подумал: его шум совсем не обязателен сегодня. И еще
была мысль: скорее бы закончилась Олимпиада, но она, к
нашему сожалению, только началась.
Что было потом? Потом Нана села за шахматы, и я
сразу ушел из комнаты. Всегда в дни матча или турнира я
не смотрю на шахматную доску, чтобы не видеть секретов.
Дело не в том, что я узнаю то, что Нана скрывает практи-
чески от всех. Наши отношения таковы, что места по-
дозрению быть не может. Но важно другое — избавить
спортсмена от лишних, необязательных в данный момент
раздумий.
Я ушел к телефону. Для участников матча организован
спецканал срочной связи с любым городом, и я обзванивал
наших болельщиков. В этот день и мне была нужна пси-
хологическая поддержка. Нона Терентьевна Гаприндашви-
ли сказала, что это даже хорошо, что вытащили черный
цвет, так как в случае равной борьбы будет в запасе одна
белая партия. И еще сказала: «Пусть играет раскованно».
Следующим абонентом был Сергей Долматов. Он игра-
ет в Сочи и, выиграв вчера у Полугаевского, захватил
лидерство. Эта информация поможет нам сегодня, поду-
мал я тогда. Ведь мы готовились вместе, примерно одина-
ково, подумает Нана, и это хоть немного, но прибавит ей
уверенности.
...Потом Нана ушла на прогулку, ушла одна, но после
телефонных разговоров мне было чем встретить ее. И вот
она возвращается. Говорит:
30
— Холодно.
Отвечаю:
— Всю ночь дул ветер. — И перехожу к «теме»: —
Большой привет от Ноны. — И вижу радостную, хотя и
мимолетную улыбку.
Вопрос:
— Она звонила?
Как в этот момент я хотел бы ответить: «Да». Но не
нужна даже святая ложь.
— Нет, я звонил.
И сразу ушла улыбка. И по инерции, просто из вежли-
вости Нана спросила: «Ну как она?»
А новости о Сереже я решил передать позже и сделал
это в машине, по пути на партию. Нана широко улыбну-
лась в ответ, проговорила, продолжая смотреть вперед,
на дорогу: «Молодец Сережа!»
Вот так проходило все в этот день, и ошибок, кажет-
ся, я больше не делал. По крайней мере — с Наной. А с
другими? Знаю, что психолог должен быть со всеми, а б-
солютно со всеми (!), в хороших отношениях.
Всегда и со всеми «не быть самим собой»? Это очень не-
просто, потому что окружающие спортсмена люди делают
столько ошибок, что нужна железная выдержка, чтобы не
видеть их. Я вспомнил все подобные моменты одного се-
годняшнего дня, когда не раз и не два приходилось делать
немалое волевое усилие, чтобы регулировать ситуацию и
уберечь Нану от ненужных сегодня воздействий на ее
психику.
Например, во время звонка ее мамы, которая требовала
Нану к телефону и строгим голосом говорила:
— Почему она не хочет брать трубку?
Я как можно спокойнее отвечал:
— Дорогая Нателла Семеновна, она очень хочет, но не
может, они готовятся к партии. Она позвонит вам по-
позже.
— Тогда передайте ей, — сказала мама, — пусть не
боится проиграть. Главное — здоровье. Обязательно пе-
редайте.
— Обязательно передам, — ответил я, а сам подумал:
«Да, главное, конечно, здоровье, но передавать это я не
буду». В такой день, и в этом специфика и трагедия жизни
большого спортсмена, главным для него является не его
здоровье, а другое — его дело и победа, ради
которой спортсмен довольно часто готов этим здоровьем
пожертвовать.
31
...А во время обеда, когда муж Наны решил пошутить
и сказал ей: «Смотри, пропрёшь матч», было непросто
перехватить инициативу в разговоре, сменить тему.
Думаю о Зурабе — муже Наны. Все наши доброжела-
тели (и мнимые и настоящие) единодушны в одном: в
этом матче муж будет мешать Нане и должен уехать в
Тбилиси. Иногда и меня раздражает его беспечный вид
(особенно в день партии), «вечная» сигарета, шум телеви-
зора, у которого он может сидеть часами. Но о его роли
я не сужу однозначно, и в минуты своей негативной реак-
ции напоминаю себе: «Не забывай, что он берет на себя
треть суток!» Я действительно благодарен ему. Когда
Зураб с нами, Нана почти всегда спит хорошо. О качестве
сна и самочувствии Наны Зураб сообщает мне обычно за
завтраком, помогая выработать стратегию воздействий на
Нану в течение всего дня. Зураб может очень сильно
влиять на Нану, это я знаю хорошо.
Сегодня он передал мне, что Нана проснулась в семь
и «дергается с утра». Я спокойно ответил: «Первая пар-
тия, так и должно быть. Завтра выспится». Я заметил
тогда: он внимательнее, чем обычно, воспринял мои слова
и пристальнее был его взгляд. Он проверял меня! Его, как
и Нану, интересовала истинность моего спокойствия и
уверенность в том, что предстоит сегодня. Но внешне я
был спокоен. Знаю, что с близкими людьми спортсмена,
как и с ним, ни на минуту нельзя расслабляться, всегда
надо сохранять оптимальный для дела «образ», в основе
которого такое нужное спортсмену уверенное спо-
койствие.
С некоторых пор я сам изучаю себя, природу этого
выработанного качества, не свойственного мне раньше,
и для выработки которого понадобилось двадцать лет
жизни.
...«Отвлекся», — сказал я себе и еще раз прокрутил
в памяти уже вчерашний день. Час ночи. Пора заканчивать
анализ. Пять с минусом ставлю себе. Снижаю за утренний
спор с Цешковским и принимаю решение не воспринимать
всерьез его как оппонента, не принимать его вызов. Сей-
час я понял, что он из категории людей, готовых спорить
по любому поводу, и это «состояние противостояния»
наиболее адекватно его личностным устремлениям.
Я вспомнил, что Цешковский и раньше всегда искал в
словах собеседника повод для оспаривания его точки зре-
ния, причем сам он даже не замечает, что зачастую про-
тиворечит самому себе. «Мистер Нет» — наверное, так
32
можно определить представителя данной категории че-
ловечества.
Но если серьезно, это очень важно — выработать
наиболее оптимальный стиль поведения по отношению к
каждому члену коллектива на весь период столь долгого
матча. Но лучше делать это заблаговременно, снова на-
поминаю об этом себе.
И еще вспомнил, что теперь в нашем коллективе одним
человеком стало больше. Это было утром, когда раздался
телефонный звонок и дежурный милиционер доложил:
«К вам человек по имени Яков Лапидус». Подумал тогда:
«Хоть и друг, но мог бы приехать не в день партии».
Но ответил: «Пропустите». И через несколько минут он
вошел и сразу спросил:
— Как Нана?
— Нормально, — ответил я и, помню, сам удивился
спокойствию в своем голосе.
...Возвращаюсь домой, и снова мысли о «теории».
Пытаюсь классифицировать спокойствие и выделяю три
его вида: первый — спокойствие истинное, основанное на
воле; второй — спокойствие от усталости (как тогда на
Спартакиаде народов, когда я был вымотан перегрузкой и
недосыпанием, а Георгий Макасарашвили увидел только
спокойствие на моем лице); и третий вид спокойствия —
безразличие, когда говорят: «спокоен до безобразия».
Что же лежит в основе моего спокойствия в данный
период моей жизнедеятельности? Ведь раньше я «горел»
не меньше спортсмена. Что же случилось с моей лич-
ностью за эти годы? Безразличия быть не может. Об
усталости говорить пока рано. Хотя иногда есть ощущение
какой-то суммарной усталости. Но она больше не от самой
работы, а от разных помех, и прежде всего от людей
спорта: некомпетентных, которыми так богат мир, особен-
но его руководящий состав; компетентных, но глупых,
которых в спорте не меньше; и массы как глупых, так и
умных, но одинаково не нужных ни спортсменам, ни
тренерам — «приблудных», как метко их называют в фи-
гурном катании, где их особенно много.
Но это не настоящая усталость, приход которой, ве-
роятно, надо будет вовремя определить как начало конца
и в этом случае не затягивать его.
Итак, подвожу итог. Это то самое внутреннее спокой-
ствие, в основе которого — уверенность в успехе своей
деятельности. На сегодняшнем этапе моего жизненного
пути данное качество свойственно моей личности, один
33
из ее «стержней». И сформировано оно, я это знаю точно,
моей профессией!
Но, сразу возражаю себе, может быть, есть и другие
качества, совсем не украшающие твою личность? Качест-
ва, приобретенные и закрепленные тоже на уровне «стерж-
ня»? Надо почаще «смотреться в зеркало», не дожидаясь
досуга. Но не уверен, будет ли когда-нибудь досуг в моей
жизни.
...Снова мысли вернулись к Лапидусу. Дело в том, что
с сегодняшнего дня психика Наны будет «отражать» на
одного человека больше.
И это не просто «п±1», то есть изменившееся число
людей, но и все, связанное с этим: на один раз в день
больше слышать и отвечать «с добрым утром» и «спокой-
ной ночи», на три раза больше «приятного аппетита»,
и необходимость задавать вопросы типа: «как дела?» и
«как себя чувствуете?», и выслушивать разговоры по те-
лефону. И есть еще то, что редко учитывается и практи-
чески не изучено: ощущение на подсознательном уровне
всего, что «идет» от человека — его невысказанные мысли,
скрываемое отношение ко всем членам группы, его состоя-
ние и настроение. К сожалению, от этого не уйти, ведь
не запретишь человеку чувствовать, думать и иметь свое
мнение. Непосвященному в условия матчевой жизни эти
рассуждения могут показаться придирчивыми, но те, кто
прошел подобные сражения, знают, как нагружает нерв-
ную систему спортсмена всего ОДИН человек!
Даже меня этот один человек отвлек сегодня (в день
партии!) по меньшей мере на час. Мне пришлось зани-
маться его устройством, оформлять пропуск, объяснять
различным службам — от милиции до повара, почему он
к нам приехал.
Но Лапидус — случай особый. Он не относится к числу
липших людей, к тому типу «приблудных», которые ради
близости к известному человеку готовы на все. Наоборот,
Нана даже просила его приехать на матч.
Он из тех, кто всегда доброжелательно настроен и
своими успокаивающими флюидами действует на Нану по-
ложительно. Из всех нас она предпочитает в свободное
время общаться больше с ним. Зураб так и называет
его — «подружка». А Цешковский, узнав о приезде Ла-
пидуса, допивая чай, пробормотал: «Теперь есть Яша...
для воркования».
Но в условиях длительного матча и для «воркования»
нужен партнер. Другое дело, что время приезда каждого
34
нового, даже нужного, человека должно быть продумано
и согласовано.
Теперь, пожалуй, все, возвращаясь в коттедж, сказал
я себе. Вроде бы не было ничего плохого, но чувство
горечи так и не удалось заглушить анализом, оно не рас-
творилось в тепле ночного воздуха, вернулось со мной в
наш дом, и я знаю, уйдет теперь в мой сон и найдет себе
место в вечно бодрствующем подсознании, и уже оно —
подсознание — продолжит эту незавершенную работу, и
может быть, проснувшись утром, я буду знать ответ. Обыч-
но во время соревнований сон нарушается не сразу, где-то
в середине второй недели. Рано же это случилось на этот
раз.
Вспомнились слова моего друга, известного футболь-
ного тренера, который нормально не спит, по его словам,
уже больше двадцати лет: «Ты знаешь, — сказал он од-
нажды, — у меня одна мечта — уснуть и проснуться све-
жим».
И уже в постели понял, что такой срыв в регуляции
шахматисткой своего поведения был для меня неожидан-
ным. Я понял, что неуправляемость в тот момент партии
это только отрицательный симптом, не более того.
Ответ я по-прежнему не знаю, признался я. Неужели
прав Долматов, сказавший мне сегодня по телефону:
«Значит, она внутренне ее боится». Нет, с таким диагно-
зом я не согласен. Признаков страха я не наблюдал у
Наны ни в один из дней за полгода подготовки к матчу.
Дело в чем-то другом, но в чем? И эта неясность сокра-
щала мой предстартовый оптимизм, веру в исход матча.
Вот еще один итог первой партии, думал я, даже не
пытаясь усыпить себя. Лежал и думал не о Нане и ее
ошибке, а о себе. Впервые мне показалось, что я стал сла-
бее, чувствительнее и уязвимее, чем раньше. Раньше не
копался бы столь углубленно в своей чувственной сфере,
может быть, даже не принял бы столь серьезно проис-
шедшее со спортсменом. Значит, данную эволюцию мож-
но считать платой за накапливающийся опыт.
Так может быть, то мое спокойствие связано не с
уверенностью, а просто с готовностью ко всему, как к хо-
рошему, так и к плохому? Да, в жизни я тоже готов ко
всему. Но пока без примеси цинизма, что я замечал у
многих экс-тренеров и экс-спортсменов. И понял еще, что
если придет цинизм, то это конец. Конец работы с че-
ловеком. Вот чего нельзя допустить в своей жизни. По-
тому что цинизм у «помощника человека» есть понятие,
2*
35
противоположное важнейшей характеристике его личнос-
ти — «любви к жизни»! Без этой любви теряют свою цену
любые другие, самые ценные профессиональные качества.
Потому что вместе с цинизмом ты никому не сможешь
быть полезен, никому не будешь нужен! И не только в
спорте.
И я понимал в этот момент, что рассуждения в своей
основе верны и, может быть, ради них* стоило испортить
ночь.
Но анализ дня все-таки я должен завершить другой
темой. В его эпилоге надо сформулировать основной вы-
вод. А остальное забыть. И я сказал себе: «Первая партия
отняла у Наны много сил, и завтра мы должны сделать
все, чтобы восстановить их». А об остальном еще будет
время подумать.
21 сентября
...И проснулся совершенно разбитым. Это и есть цена
вчерашних раздумий, в результате которых подсознание
было заряжено полностью и не стихало всю ночь. И ко-
личество этой работы не перешло в качество. В сознании
та же неясность, и еще — внутреннее напряжение, в ос-
нове которого, я знаю, то самое предчувствие неудачи.
В зеркале нетрудно разглядеть следы ночной работы.
Говорю себе: «В таком виде нельзя представать перед
своим спортсменом». Надо привести в порядок «свою пла-
нету», как говорил Экзюпери, и я иду в парк бегать. Еще
надо побриться и принять душ. И тогда, может быть,
удастся улучшить свою внешность. Время для этого есть.
Знаю, что Нана будет спать долго.
Пробило одиннадцать, потом двенадцать, но никто не
спустился в столовую. Где же Цешковский? Пойду пригла-
шу его, надо улучшить наши отношения. Осторожно от-
крываю дверь и вижу его за шахматной доской.
— Доброе утро.
Он отвечает:
— Посмотрите на отложенную. Тут мучить и мучить
надо было. Они бы не спали до шести утра в поисках га-
рантированной ничьей.
— Приглашаю на завтрак.
— Нет, если я сел за шахматы, то уже все. Приду на
обед.
Сижу в холле, перечитываю дневник. Входит наша хо-
зяйка.
36
— Рудольф Максимович, что же никто не завтракает?
— Ждем Нану.
И вот она спускается, а мы радостно встречаем ее.
На лице следа усталости, она не отошла еще от вчераш-
ней партии. Как хорошо, что партия не сегодня.
Больше в этот день не удалось сесть за дневник.
22 сентября
День второй партии. Мы играем белыми. Рука сама
написала «мы», и я подумал, что кто-то из читателей
усмехнется и подумает: «мы пахали». Но все мы — члены
нашей группы — ждем сегодняшней партии так, как будто
сами в ней участвуем. Все-таки существует какая-то
«магия белого цвета», заражающая надеждой. Да, все мы
надеемся сегодня на белый цвет, все знаем, что белыми
Нана играет особенно сильно. «Когда я играю белыми, —
сказала она однажды, — у меня сумасшедшая уверен-
ность».
Все еще спят, и снова я один в холле. Записываю все
о вчерашнем дне. Итак, прошел выходной. Решили ли мы
поставленную задачу? Вот запись из нашего с Наной днев-
ника (все пишу я, она его не читает, а только ставит
оценку и роспись).
«Сон— (! встала в двенадцать). Вид бледный, не
отошла, заторможенная. Весь день занималась шахматами,
было не оторвать (?). Не гуляли (?). Не отдыхала днем (?).
Очень много разговоров по телефону (?). Настроение
боевое, видно, что через суету и шум настраивается на
завтрашнюю партию (!). Оценка дня — 4,5».
Смотрю на ее оценку и думаю: задача дня решена не
полностью. Может быть, в шахматном плане она подго-
товилась, но само физическое состояние по-прежнему
оставляет желать лучшего.
Но что я лично мог сделать в этот день? Настаивать
на ограничении общения с родными? Заставлять выходить
на прогулку? Конфликтовать по поводу постоянно вклю-
ченного телевизора?
В интересах дела — да! Но нельзя забывать о другой
чаше весов, где сразу расположится усилившаяся напря-
женность в наших отношениях, дополнительная нагрузка
на нервную систему Наны, отрицательные эмоции ее род-
ных. И никто не знает, какая чаша перевесит и что при-
несет в итоге сегодняшний день спортсмену: улучшенное
состояние, внутреннее ощущение готовности к новому
37
сражению или, наоборот, накопившуюся усталость и сомне-
ния в себе? Есть элемент риска, а рисковать сейчас, на
старте, крайне опасно.
И весь день я сдерживал себя, не вмешивался, не
пытался вносить коррективы в действия Наны. Понимал,
что она еще только вживается в соревновательную атмос-
феру, приспосабливается к непривычной для себя ситуа-
ции матча на первенство мира. Я просто наблюдал за ней
и контролировал обстановку вокруг нее: уменьшал звук
телевизора, попросил уборщицу перенести уборку помеще-
ния на завтра — на часы партии, в наше отсутствие и все
тому подобное.
Все-таки Нана чрезмерно возбуждена, и меня это все
более сегодня заботит. Я понял, что в условиях соревно-
вания знаю Нану еще недостаточно.
В принципе возбуждение естественно, а оптималь-
ное — даже желательно как условие мобилизации.
В двигательных видах спорта оно даже необходимо
для эффективного выполнения предстоящей деятельности.
И телерепортажи с Олимпиады подтверждают это. Почти у
всех спортсменов в предстартовой ситуации заметны вол-
нение и напряженность, с трудом контролируемое по-
ведение. Но вот — исключение, с каждым днем все более
привлекающее мое внимание. Это штангисты Болгарии.
Ни одного неудачного подхода! Абсолютное владение
своими эмоциями, ни тени волнения на лице, а главное —
и это легко прочитать в их глазах еще до подхода — ни-
каких сомнений в себе и в том, что вес будет обязательно
взят. Я не мог оторвать глаз от этого Явления! Это и был
тот эталон, на который я всегда ориентировался в своей
работе.
Да, я увидел спортсмена, запрограммированного толь-
ко на одно решение задачи — победить! Поднять вес во
что бы то ни стало! Это было «уверенное спокойствие!»
Спокойствие глубокое, внутреннее, которым, казалось,
пропитаны каждая мышца и каждый нерв атлета! И лиш-
нее возбуждение в этом случае ему не было нужно. Бол-
гарские атлеты не бросались на штангу как на врага (как
учил кто-то из наших специалистов), а спокойно под-
ходили, аккуратно поднимали ее и так же аккуратно воз-
вращали на место.
Это был качественно иной уровень психологической
подготовки! Не настрой на один матч (на это способна
любая команда, и это умеют обеспечить многие тренеры),
а сформированное годами правильной методической рабо-
38
ты психологическое мастерство профессионального спорт-
смена! Нечто постоянное, делающее спортсмена непобе-
димым.
Такое я тогда сделал заключение. Да, в основе этого
явления совершенство единой — и методической, и психо-
логической — работы со спортсменами, что не может за-
менить никакой допинг. Допингом не решить эту труд-
нейшую задачу, не сформируешь «уверенное спокойствие»,
не воспитаешь уверенность как свойство личности. Поэто-
му сообщение об обнаруженном у двух болгарских штан-
гистов допинге не изменило мою оценку этого явления.
...Я — в зале. Дебютное сражение разворачивается
медленно, есть время подумать о другом.
За обедом Нана сказала мне: «Аппетита совсем нет».
Это тоже, я думаю, следствие постоянного возбуждения.
И сейчас, учитывая ее истинное состояние, меня все более
беспокоит вопрос: что будет завтра и послезавтра? Уйдет
это возбуждение или, наоборот, перейдет в одну из двух
полярных форм: в перевозбуждение или в апатию? И что
лучше? С чем легче бороться?
...И вот мы садимся в машину, и Нана говорит мне:
«Кажется, я заболела». Вот и получен ответ — то состоя-
ние перешло в болезнь. Организм выбрал этот путь. И уже
более сложная задача на период до шестнадцати часов
завтрашнего дня: не только отдохнуть от пятичасовой
борьбы, не только найти спасение в отложенной позиции,
но и выздороветь!
23 сентября
Половина пятого утра. Элизбар У билава (он прибыл
сегодня), войдя в мою комнату, говорит: «Есть шансы
спастись». В девять выхожу в холл, где встречаю другого
нашего тренера, который отвечает на мой вопросительный
взгляд:
— Безнадежно, я смотрел до семи утра.
И перехватило дыхание.
Захожу к Нане, надо сагитировать ее на завтрак, она
так и не ела ничего вчера после партии. Захожу осторож-
но, чтобы не разбудить, если она спит. Но она уже за
шахматным столом и отрешенно смотрит на позицию.
— Немного позавтракаем?
— Нет-нет, не могу.
Спускаюсь к себе. Я специально выбрал комнату у
самого входа, чтобы легче было выполнять функцию «кон-
39
тролера», решая проблему лишних людей (для грузинского
сверхобщительного характера особенно актуальную). На-
бираю номер телефона тренера чемпиона мира среди муж-
чин. С Александром Сергеевичем Никитиным мы давно в
творческом контакте, и сейчас мне поможет его оценка
возникшей у нас ситуации. Выслушав меня, он говорит:
— То же самое было у Гарика в первом матче с Кар-
повым. Ее надо успокоить. Она подходит к партии, истер-
занная своим волнением, поэтому и не выдерживает. Это
вы должны взять на себя.
Легко сказать, думаю, взять и успокоить, когда столько
факторов усложняют эту задачу: и первый в жизни матч
на первенство мира, и противник, у которого Нана еще
никогда не выигрывала, и теперь еще болезнь, и все ос-
тальное. Но, пожалуй, основное сейчас — это отсутствие
победы!
Да, именно победа лучше и быстрее всего при-
ведет Нану в нормальное состояние. Но пока это из об-
ласти мечтаний.
Что же делать мне, чтобы ускорить осуществление
этой мечты? Срочно — ничего, отвечаю себе. Но обяза-
тельно — всем своим видом, и поведением, и выбором тем
для бесед, и тоном — олицетворять отсутствие каких-либо
сомнений в реальности первой победы, причем в одной
из ближайших партий.
И того же надо потребовать у всех членов нашей груп-
пы. Давно пора поговорить, но я знаю, что у шахматистов
не принято проводить собраний. Хотя отсутствие системы
в работе тренеров, их человеческая разобщенность налицо,
но это не исправить в столь короткое время. Однако чем
чаще будут откровенные беседы, тем быстрее может насту-
пить сближение этих непохожих людей. И я принимаю
решение организовать «рабочее совещание» стихийно. Тем
более что для разговора есть повод — плохая отложен-
ная позиция.
Выбираю момент, когда Нана ушла переодеться и
спрашиваю:
— Ну, каков итог анализа?
Элизбар отвечает:
— Если быть объективным, позиция на краю гибели.
Говорю:
— Значит, заслужили такую позицию.
Все насторожились, и я ждал этой реакции. Это нечто
новое в нашем общении. Цешковский занервничал и стал
лихорадочно поправлять очки. Но решил промолчать. Ли-
40
цо Элизбара напряглось, он отложил вилку и, чуть по-
высив голос, задал принципиальный вопрос:
— Чем она заслужила эту позицию? Своей игрой?
— Нет, — отвечаю ему, — игра это лишь следствие.
Заслужила отношением — своим и нашим. Мы же давно
выяснили, что Нану необходимо разогревать перед сорев-
нованием. А почему же не было сыграно ни одной трени-
ровочной партии?
Наступило молчание. Вроде бы все согласны и ждут
следующих обвинений. Но я знаю, что на таком собра-
нии нельзя забывать о себе и продолжаю:
— Больше всех, конечно, виноват я. Что ездил домой
вместо того, чтобы быть в Тбилиси и контролировать
Нану, что не решаюсь выгонять всех посторонних, что
не говорю Нане всей правды о ее режиме: курит, поздно
ложится спать, анализирует вместе с вами до утра. — Не-
сколько секунд опять тишина, и я более мирным тоном
продолжаю: — Но и вы, Яков Викторович, не сделали того,
что обещали. Почему мы не имеем последних партий Чи-
бурданидзе в Биле?
И тут — ия благодарен ему за помощь — вступает
в «совещание» Цешковский.
— Для этого надо было просто пошевелиться.
— Конечно, — соглашаюсь с ним и сразу же обраща-
юсь к нему:
— А вы, Виталий Валерьевич, обещали приехать шест-
надцатого, а приезжаете восемнадцатого. Вот так! Все
халтурили, и результаты, как говорят в боксе, на лице.
Кстати, посмотрите на свои сверхутомленные лица, ведь
этого могло не быть. О Наниных переживаниях я уже не
говорю. А сыграно всего полторы партии.
Возвращается Нана, и беседа заканчивается. Но глав-
ное сказано. Мы с Наной идем к машине, тренеры про-
вожают нас. Перед расставанием пытаюсь закончить раз-
говор в полушутливой форме.
— Советую поспать, завтра играем черными.
Садимся в машину и видим шеренгу людей в белых
халатах. Это все, так сказать, неофициальные члены на-
шей команды: два повара, уборщица и сестра-хозяйка.
Они машут нам на прощание, их лица серьезны. Все
знают, что у нас «хуже».
Сначала едем молча, и я думаю об этой сцене про-
щания. «Наш первый этаж», — шутя называем мы их (они
живут и трудятся на первом этаже). Вспоминаю, как
сестра-хозяйка Нина Владимировна напряглась, услышав
41
это определение впервые. Спросила: «Это значит, что мы
вас ниже?» И тут же поправилась: «Да, конечно, так оно
и есть».
— Нет, — возразил я тогда, — первый этаж — это
значит фундамент! Без вас мы бы развалились. Попробуй-
те, Нина Владимировна, сыграть пятичасовую партию
голодной, — перевел я в шутку.
И опять подумал о слове «мы». Да, они заслужили
право называться членами нашей группы, заслужили быть
включенными в это понятие «мы». И сегодня мы или про-
играем, или, дай бог, сделаем ничью. И одинаково пе-
реживем в своих чувствах тот или другой результат. И это
родственное чувство еще больше объединит нас. И они
снова встанут рядом друг с другом в шеренгу и встретят
нас после партии, успев приготовить вкусный ужин, убрать
весь дом, сменить в комнатах цветы и настроить свои
души на встречу с нами, чтобы пережить вместе с нами
или радость, или печаль. И эта радость или печаль будут
самой высокой пробы! С людьми нам, кажется, повезло.
...Нана прерывает молчание:
— Что сказал Зурик? (муж Наны уехал сегодня, и она
знает, что я провожал его)
— Сказал, что приедет, когда мы скажем.
— Он сам решил уехать или вы что-нибудь ему ска-
зали?
— Сам. Сказал, что оказался нефартовым.
Нана сидит рядом с шофером, и я изучаю ее «образ».
Не годится — даю оценку его. Ведь сейчас нас встретят
соперница и ее люди и по понурому виду Наны сразу
поймут, что мы не нашли ничью, и в результате Майя
будет более уверенно вести доигрывание. А это в конеч-
ном итоге может сыграть решающую роль.
Снова в связи с этим вспомнил Александра Сергееви-
ча Никитина, его рассказ о двадцать четвертой партии
матча в Севилье, когда Карпов явился на доигрывание
один, без жены, которая обычно всегда была с ним, и Кас-
паров в тот момент понял, что его соперник не нашел
ничьей.
Вот такие мелочи могут иметь совсем «немелкое» зна-
чение в исходе самого большого сражения.
— Все в ведении провидения, — сказал мне, провожая
нас, Элизбар У билава.
— Но хорошее отношение провидения надо заслу-
жить, — ответил я ему тогда.
И сейчас, заняв в зале свое место, вспомнил слово
42
«карма» — рука судьбы! Не судьба, а именно рука судьбы!
Рука, которая может повернуть судьбу, направить челове-
ка по любому пути, в зависимости от того, что он заслу-
жил. Победу надо заслужить — это бесспорно. Потому я
и боюсь этого матча, так как знаю, что грехов у нас по отно-
шению к делу слишком много.
И молись хоть каждый день, одной молитвой не заслу-
жишь того, к чему стремишься. Не заслужишь, если к
Делу Своей Жизни не будешь относиться свято! Истин-
ная молитва — это не поход в церковь, а каждый твой
поступок, каждое слово, каждое переживаемое чувство и
даже каждая твоя тайная для всех других мысль!
И если все это пронизано добром и чистотой, это и
есть эталонное состояние человеческого духа! Вот к какому
идеалу надо стремиться! Вот главная программа создания и
совершенствования личности!
Я быстро достал ручку и записал это в записную книж-
ку «для идей». Подумал: надо обязательно преподнести
эту идею Нане в нашей следующей «философской» бесе-
де. Чтобы она поняла, что стихийное посещение церкви
это лишь первый шаг в большом пути переделывания
своей личности, пути без остановок, трудном, но един-
ственном к настоящей победе над собой!
...Идет доигрывание. Пишу дневник здесь, в зале. Ис-
пользую время, благо его достаточно. Партия длится пять
часов, доигрывание — шесть. Еще я слежу за Наной, жду
ее взгляда, чтобы обязательно встретить его и, не дай бог,
не прозевать. Ругаю себя последними словами, если это
происходит. Но за пять часов трудно не допустить хоть
одной такой ошибки. Но Нана прощает мне это.
Уже знаю все ее позы за доской. И хотя сейчас у На-
ны не хватает двух пешек, я продолжаю на что-то на-
деяться, потому что вижу ее позу: широко расставленные
на столе локти, пальцы рук на висках, твердый взгляд
на доску, только на доску, противник не интересует ее.
Значит, Нана полностью сконцентрирована, абсолютно
владеет собой, удовлетворена позицией и не боится за
исход партии. Во всех партиях матча с Ахмыловской
Нана «выбирала» эту позу и не оставила сопернице ни-
каких шансов. Эту позу я называю «позой хозяйки».
Думаю о Нане и готов восхищаться ее боевыми ка-
чествами. Многое в образе ее жизни, в частности отно-
шение к шахматам, пока далеко не профессионально, но
в условиях соревновательной борьбы она компенсирует
это колоссальным проявлением своей воли. И пока этого
43
хватает. Хватило даже на то, чтобы дойти до матча с чем-
пионкой мира. И даже может хватить на победу в этом
матче. Но что будет потом? «Психологу» задает вопрос
«человек». Дело же не только в результате, в победе. Есть
вещи не менее важные, чем победа. Например, цена за
эту победу и жизнь человека вне шахмат, где все может
тоже сложиться непросто. Как у Фишера, пожертвовавшего
за победу абсолютно всем, в том числе и здоровьем. Вероят-
но, я, всегда призывающий спортсмена к победе, обяза-
тельно должен думать и об этом — о цене за побе-
ду!
Снова открыл записную книжку и записал эту мысль.
Но с Наной она обсуждаться не будет. Сейчас вся ее
жизнь посвящена одному — только победе, и в данный мо-
мент эта моя мысль может оказаться помехой.
Но думать об этом я обязан, ведь все победы, добытые
Наной в прошлом, оплачены большой кровью. Потому
что пока цена победы — результат эксплуатации Наной
своего «страшного таланта» (цитирую ее; раньше, еще в
начале нашей работы, в ответ на мои призывы бегать,
соблюдать режим и т. п. Нана говорила: «Ну а если есть
страшный талант? Этого разве не хватит?»). И предстоит
еще очень много сделать, чтобы иметь право сказать
себе (именно — себе, когда ложь и даже полуправда не
проходят): я — профессионал!
Чего же не хватает Нане как профессиональному
спортсмену сегодня, когда она пытается решить главную
задачу своей спортивной жизни — стать чемпионкой ми-
ра? Многого — честно отвечаю я на этот вопрос и даже
готов уточнить: очень многого! И сейчас, когда я вижу, как
тяжело у нее идет игра и что она просто не в форме и
позволяет себе роскошь разыгрываться в стартовых пар-
тиях матча за звание чемпионки мира. На первое место
среди многих ее недостатков я бы поставил неумение го-
товиться к старту. Предполагаю, что в овладении этим
искусством и заключается секрет тренера болгарских
штангистов Абаджиева. Он умеет это, а мы, наша груп-
па, — нет.
И вновь я увидел лицо болгарского штангиста, идущего
к штанге, снова ищу хотя бы тень волнения в глазах, в по-
ходке, в последних подготовительных движениях спортсме-
на. И не нахожу! Он идет к штанге свободным
«от с еб я», от своих естественных человеческих сомне-
ний. Человек, победивший себя раз и навсегда!
Но я восхищен не просто как зритель, я удивлен как
44
психолог. Откуда эта мощь человеческого духа и постоян-
ство мотивированности на протяжении долгих лет? Как,
какими средствами обеспечена эта загадочно трудная по-
беда человека над собой? Думаю, что ответ надо искать за
закрытыми дверьми тренировочного зала, в системе тре-
нировки Абаджиева, а может, и — в магнетической силе
его личности.
А что имеем мы? На каком этапе психологической
работы, направленной на решение такой же задачи, на-
ходимся мы сегодня? И как далеко еще нам до этого уви-
денного эталона?
Понимаю, что финиша даже не видно. Но успокаивает
и дает надежду понимание того, как велики резервы,
ведь и не используя их, наш спортсмен почти всегда по-
беждает себя. Правда, сам процесс борьбы протекает
всегда мучительно, с большой потерей сил, которых по-
том может не хватить в непосредственной борьбе с про-
тивником.
По моим наблюдениям, именно в шахматах проблема
своевременного входа шахматиста в свою лучшую форму
наиболее сложна и наименее разработана. Общаясь с раз-
ными шахматными тренерами, в том числе с самыми име-
нитыми, я так и не получил от них детального описания
спортивной формы шахматиста, из каких слагаемых она
состоит и что является главным? Даже такой опытный
шахматист, как Корчной, назвал мне только одно условие
обеспечения наилучшей готовности к соревнованию —
быть свежим. «Главное, — говорил он, — чтобы в день
партии было желание играть». И добавил: «Особенно с
такими шахматистами, как Петросян».
Думаю, что сложность данной проблемы еще и в том,
что в отличие от других видов спорта, где тренировочные
бои, схватки или забеги как модель предстоящей сорев-
новательной деятельности в большой степени решают за-
дачу подготовки к официальному старту, в шахматах та-
кая форма работы большинством шахматистов отвергает-
ся. От многих гроссмейстеров я слышал, что трениро-
вочные партии это «совсем другое» и пользы от них
нет.
Но пусть так, пусть кругом одни проблемы, но за
шесть месяцев можно было бы подготовиться лучше.
На такой ноте я закончил свои размышления и посмотрел
на сцену. И увидел родное лицо своего спортсмена, уже
одиннадцатый час защищающего труднейшую позицию.
Сразу ушли все критические слова, и мысленно я про-
45
шептал: «Наночка, спокойно! Пожалуйста, постарайся!
Все будет хорошо!»
...И ночь, но я не иду в парк. Дела плохи, и надо из-
менить ритуал. Хотя Нана смогла выдержать осаду, но
во вновь отложенной позиции шансов на спасение нет.
И снова Нана не притронулась к еде, прошла усталой
походкой мимо столовой, бросив одну фразу:«Я — спать».
И наша хозяйка только покачала головой, а потом по-
дошла ко мне и спросила:
— Может быть, отнести ей что-нибудь?
— Отнесите только чай, есть она не будет.
В коттедже тишина. Впервые не слышу шума телеви-
зора. Уходя к себе, задержался у шахматного стола. Тре-
неры вяло и молча переставляли фигуры, не тратя сил на
комментарии.
В комнате перечитал записи о последнем дне, кото-
рый складывался из бессонной ночи, недостаточного пи-
тания, сверхнагрузочной работы и отрицательных эмоций.
Все это — цена плохой отложенной позиции. Больше
двойки этот день ничего, конечно, не заслуживал, и завтра
Нана удостоверит это. Сегодня я не стал показывать ей
дневник. Но будет двойка, если не единица. Она всегда
ставит одну из этих оценок в случае поражения.
Как всегда, хочу вспомнить в деталях прошедший день,
но не вспоминается. Какая-то заторможенность мысли,
невозможно собраться на это совсем не трудное заклю-
чительное дело дня. Думаю: если я так устал, то что же
происходит с Наной? И что будет с ней и с нами в даль-
нейшем? Ведь сыграно всего две партии! И есть только
одна причина трудного начала — это неготовность к стар-
ту! И как облегчить этот процесс сегодня? Вот вопрос,
которым я сейчас озабочен больше всего. Знаю, что бесе-
ды, призывы, как и любое другое словесное стимулиро-
вание, бесполезны. Можно тысячу раз в день говорить че-
ловеку: «Успокойся!», но это вызовет лишь раздражение.
Ясно, что успокоит и приведет все в норму победа. Но в
таком состоянии добиться ее невероятно трудно.
Хочу лучше понять состояние Наны, пытаюсь загля-
нуть в глубину ее психики, в ее внутренний мир. Что там,
за закрытой для всех других дверью, происходит сейчас?
Боюсь, что сейчас, после двух первых партий, там, как в
зеркале, отражены все наши слабости: отсутствие под-
линного профессионализма, ослабляющие волю привычки,
просто недостаточное количество шахматной работы и
46
плюс то, чего я не знаю. И Нана видит все это лучше
других.
А болгарский штангист? Что видит он в таком же
зеркале? Вероятно, все то, что укрепляет его волю и ре-
шимость в самый решающий момент, когда спортсмен
идет на помост. Он видит тонны поднятого в тренировке
железа и помнит, как тысячи раз побеждал себя в еже-
дневной борьбе с самим собой!
Да, они — болгарский штангист и Нана — видят не
одно и то же! И мой долг сделать все, помочь Нане в бу-
дущем, например в следующем цикле чемпионата мира,
настолько изменить себя, чтобы в предстартовой ситуа-
ции ее прошлое не мешало, а, наоборот, помогало по-
беждать себя! Чтобы не пришлось перед каждой ответ-
ственной партией призывать на помощь всю свою волю,
запасы которой у человека не беспредельны.
Я не один раз убеждался в этом. Вспоминаю футбо-
листа Александра Чивадзе, постоянно измотанным воз-
вращающимся в свою команду из сборной. И в наших
беседах он говорил: «Если перед игрой мне чего-нибудь
не хватает, то я обеспечиваю это волей!»
Я был уверен, что играть он будет долго, практически
столько, сколько сам захочет, — настолько это была высо-
коорганизованная личность. А ушел из футбола он неожи-
данно быстро. Может быть, потому, что были исчерпаны
до дна запасы воли, которые выручали его в последние
годы.
И вспомнив этот пример, я понял, что перестройка
личности Наны и всего, что касается ее работы, не просто
желательна, а даже необходима. Иначе ее ждет то, что
произошло с Александром Чивадзе и со многими другими,
кто в своей спортивной жизни уповал в основном на свой
«страшный талант» и волю.
Нана сама довольно часто в наших беседах размышля-
ет о жизненном пути своих конкуренток как из настояще-
го, так и из прошлого. И сегодня, когда мы гуляли перед
доигрыванием, она сказала об одной шахматистке:
— Что с ней стало? Она же совсем не владеет собой.
Во время партии я боюсь смотреть на нее. Ей нельзя
больше играть. Это плохо кончится.
Да, приходит время и человек теряет способность
выдерживать нервные перегрузки современного спорта,
истощенная воля уже не обеспечивает победы человека
над собой. Не выдержал этой борьбы Фишер. Да и многие
47
другие ушли из спорта намного раньше возможного, толь
ко никто не ведет им учет.
И вспомнился еще один большой спортсмен, чемпион
Европы и пятикратный чемпион страны по боксу Алек-
сандр Изосимов. В раздевалке перед одним из своих по-
следних боев он подошел ко мне и, бинтуя руки, в состоя-
нии сильнейшего возбуждения проговорил:
— Понимаешь, мандраж. Его боюсь больше, чем про-
тивника. Все! Больше не могу! Пусть молодые дерутся.
...Решил лечь, но услышал негромкий разговор за
дверью и вышел в холл навстречу тренерам. Как выясни-
лось, они шли ко мне.
— Решили посоветоваться, — сказал Элизбар. — Нана
предельно устала, и если они не возьмут тайм-аут, то
возьмем его мы.
— Позвоним, — продолжил Цешковский, — без пяти
одиннадцать.
— Без двух одиннадцать, — уточнил я, — они тоже
будут ждать нашего решения и не будут звонить до без
пяти минут. Майя устала не меньше.
— Сейчас уже три часа, — сказал Элизбар, — вы не
проспите? За себя я не ручаюсь, так как не спал вчера
совсем.
24 сентября
...И вот без пяти одиннадцать, и в мою комнату входят
оба тренера (никто не проспал). Вопросительно смотрят
на меня. Говорю им:
— Никто не звонил.
И через три минуты набираю номер помощника глав-
ного судьи Тамары Головей. Представляюсь и произношу
три слова: «Мы берем тайм-аут». Через несколько секунд
она звонит нам (обязательная перепроверка), и я повто-
ряю те три слова.
Первый день отдыха. Быстро нам понадобился отдых.
Да, это — расплата. Но хочу надеяться, что мы заплатили
всю цену.
Тренеры позавтракали и сразу ушли в свои комнаты.
Не было за завтраком ни обмена новостями, ни тем бо-
лее — шуток. Не было ни одного слова и о шахматах.
А казалось бы, есть о чем поговорить, но, вероятно,
тренеры считают, что для разговора о шахматах времени
впереди достаточно.
И никто не вышел из своих комнат до самого обеда.
48
Значит, появилась потребность побыть в одиночестве,
в тишине.
Постепенно вскрывается специфика длительного матча,
когда в отдельные моменты время словно останавливается
и очень непросто бороться с этим ощущением безвре-
менья.
И для себя я уже отметил первые симптомы этой
«болезни». Оба тренера с утра напряжены и неприветливы
друг с другом. Даже не сделали попытки найти тему для
«сближающего» разговора. Понимаю, что дело не в их
отношении друг к другу, отношения в целом нормальные,
по крайней мере — неплохие. А в том, что прошедшие
четыре тяжелых дня отразились на их состоянии и наст-
роении и они оказались не способны в интересах дела
не только регулировать себя, но даже скрыть эти симпто-
мы. Да и, вероятно, это неизбежно: постоянное кругло-
суточное общение с узким кругом людей притупляет
взаимный интерес.
Встречаясь с людьми регламентированно, на какое-то
определенное время, например на работе, мы входим
(вводим себя) в некий адекватный «образ», который,
вероятно, более привлекателен, поскольку мы стараемся
быть лучше, добрее, терпеливее, внимательнее к другим.
Но постоянно держать себя в тисках самоконтроля очень
непросто, и рано или поздно люди, окружающие нас,
как бы снимают маску нашего «образа» и видят нас
такими, какие мы есть на самом деле.
Я не случайно углубляюсь в этот вопрос. Мне практи-
чески крайне важно разобраться в нем именно как психо-
логу. Потому что боюсь, не наступит ли со временем
момент окончательного охлаждения между членами нашей
группы, когда связывать нас будет только матч и его
результат.
Вскрывается еще одна специфическая особенность
такого матча: когда свободного времени непривычно
много, есть возможность наблюдать людей такими, какими
бывают они в повседневной жизни, когда не контролируют
себя, свои чувства, поведение и речь, ведут себя как дома,
в своих семьях. И делаешь наблюдения, которые огорчают
и даже разочаровывают.
Оказывается, Нана может быть злой, даже по отноше-
нию к своим. Это я чувствовал по ее отдельным репликам
в машине по пути на доигрывание. Потом, на обратном
пути, когда мы веселились (действительно смеялись), она
сказала: «Сегодня я готова была вас убить!» И снова все
49
смеялись, но что-то в моем отношении к Нане изменилось.
Ушло нечто, что раньше имело для меня абсолютное
значение. Может быть, вера в ее человеческие качества?
И я очень огорчен этим. Для меня важнее всего, в том
числе и спортивного результата, то, что связывает меня
со спортсменом как с другом.
Мой уже немалый опыт общения с людьми в экстре-
мальных условиях показывает, что союз разных людей
может дать большой результат только в том случае, если
отношения между ними абсолютно добрые и искренние,
и этот абсолютизм не нарушается в связи с различными
обстоятельствами или меняющимся настроением человека.
Необходимо оберегать эту столь редкую и труднодости-
жимую атмосферу добра и преданности в коллективе, будь
то в футбольной команде, каждый член которой должен
постоянно ощущать со стороны своих товарищей, или
в семье — со стороны родных, неизменное чувство любви
и уважения, а также — высокую оценку своей личности
и профессиональных качеств. И тогда каждый будет
ощущать потребность эту высокую оценку подтвердить.
И такой чисто моральный мотив становится главенствую-
щим в деятельности человека! А мотивация, как известно,
есть стержень личности. Значит, и сама личность в усло-
виях такого коллектива, в атмосфере добра и любви
в своем развитии окажется на правильном пути. Только
тогда такая группа людей в спорте будет командой!
И только тогда такая команда способна на большую
победу и даже быть непобедимой!
А сейчас я боюсь, что мы сбились с пути, и у меня
ощущение, что это не приведет нас к победе. Сейчас эта
проблема кажется мне даже более важной, чем проблема
первой победы. Ну, будет она — эта долгожданная победа,
но она уже не залечит нанесенных сегодня душевных ран.
Нельзя обижать своих помощников (!) — это положе-
ние должно быть законом для любого человека. Если же
он допускает это, то тем самым убивает их преданность.
Даже если в силу обстоятельств конкретный помощник
не может уйти совсем от своего лидера, то внутренне
он уже не желает ему добра, не «молится» на него, а зна-
чит, удачу принести не может. Сколько раз я видел, как
обиженные и разочарованные секунданты продолжали
тянуть свою тренерскую лямку до конца матча, но, не-
смотря на материальную (и иногда — очень большую)
заинтересованность в победе своего шахматиста, уже не
были способны на полную отдачу в своей работе, не были
50
полезны ему. И практически всегда после матча разрывали
с шахматистом свои отношения. Например, у Карпова
как постоянный помощник остался один Игорь Зайцев,
у Каспарова тоже один — Александр Никитин.
Все правильно, сказал я себе после этих раздумий.
Сейчас задача номер один — улучшить отношения в нашей
группе! И не откладывать ее решение!
Я встал, посмотрел в окно и увидел Элизбара, при-
севшего на скамейку с выражением крайней озабоченности
на лице. Выхожу к нему и спрашиваю:
— Своим звонили?
Он поднял голову и внимательно посмотрел мне в лицо.
Потом ответил:
— Как раз думал о дочке, что-то затосковал.
— А вы съездите к ней на один день. Кстати, я не
был бы против, чтобы и Нана уехала. Смена обстановки,
думаю, пойдет ей на пользу.
— Устанет от дороги.
— Может быть, немного устанет, но зато развеется.
Ведь все дни в сплошном напряжении.
— Ужасное начало, — говорит Элизбар и после паузы
продолжает: — Скажите, разве можно моделировать это
в процессе подготовки?
— Нет, конечно, — отвечаю я, — но меня, Элизбар,
беспокоит то, чего я не ожидал увидеть: недовольство
всем и всеми, капризность.
— Да, я тоже вижу это и могу сказать, что это было
в ней давно, а сейчас как бы вернулось. Я же с ней рабо-
тал раньше. Но я вижу и другое — к ней вернулось
спокойствие.
— Согласен, — говорю я, — эту задачу мы решили.
Но сейчас меня волнует и то, что партия — через день,
и время тянется долго. И для нее, живой и общительной
натуры, это может вырасти в проблему. Боюсь, что скоро
она будет вызывать мужа и собирать вокруг себя подруг.
— Сейчас ей никто не нужен, — говорит Элизбар.
— Я такого же мнения, поэтому пусть лучше съездит
к ним сегодня.
— Говоря честно, я бы хотел поехать к семье.
— Я предложу ей этот вариант.
Возвращаюсь в коттедж и вижу более чем озабоченное
лицо Цешковского. И думаю: лучше ей уехать, вряд ли
мы сегодня способны развлечь и отвлечь ее.
Но главное, как сказал Элизбар, сделано. Она успо-
коилась. И сразу прекратился кашель, это я заметил
51
еще в машине, когда мы возвращались после доигрывания
и Нана даже пыталась шутить.
Да, как это нередко бывает в спорте, роль успокои-
тельного фактора сыграло поражение. Вероятно, такой же
эффект был бы и после победы. Важен был стресс, но при
условии его преодоления. А сильная личность Наны
конечно же выдержала бы одну неудачу. Как рассказывал
Никитин, и Каспаров в первом матче с Карповым окон-
чательно успокоился, когда счет стал 0:5.
Вспомнились слова Наны: «Шахматы убивают челове-
ка». Действительно, как все это можно выдержать? Помню
реакцию, когда увидел Каспарова через год после того
их первого матча: я был поражен его возмужавшим
(слово «постаревшим» вряд ли применимо к двадцати-
четырехлетнему человеку) лицом и сединой. Казалось,
что за этот период он прожил лет десять. «Такова спор-
тивная жизнь» — фраза, заезженная от частого употреб-
ления, но не ставшая от этого менее актуальной.
И еще раз вспомнились слова Наны, когда вчера
ночью мы смотрели выступление на Олимпиаде Елены
Шушуновой. В каком страшном напряжении держали ее
судьи, готовые простить все ее сопернице из Румынии
и ни малейшей ошибки — ей. Она выдержала это напря-
жение и выиграла в абсолютном зачете, но уже через
день на борьбу за медали на отдельных снарядах у нее
просто не было сил.
Конечно, такие испытания не проходят для человека
бесследно. Не случайно современная медицина уже офи-
циально определяет спортсменов высшей квалификации
как еще одну «группу риска». А известный медик, профес-
сор Ковалев, задает в своей статье в «Комсомольской
правде» вопрос: «Честно ли поступают наши общественные
организации, считающие, что во имя славы Родины можно
и нужно жертвовать людьми?»
А может быть, мама Наны права, когда просила пере-
дать своей дочери, что главное не победа, а здоровье?
И я вспомнил отца Наны Александрия, когда он провожал
меня на ее матч и сказал: «Пусть проигрывает и живет
как все. У меня одна дочь».
Так имею ли я право призывать спортсмена к победе
во что бы то ни стало? А ведь раньше я, не задумываясь,
всегда призывал!
Что же означает появление такого вопроса в моем
мировосприятии? И не приведет ли со временем этот
новый путь моего мышления к разочарованию в моей
52
профессии? И не ошибкой ли тогда будет казаться мне
все мое прошлое? Ведь ради этих побед я, как и спорт-
смен, тоже жертвовал многим.
25 сентября
1
Утром заходит Элизбар и говорит:
— Пока не звоните.
Вчера перед сном после очередного анализа мы решили
сдать партию. Что же означают эти слова Элизбара?
Неужели ночью тренеры отыскали какой-то шанс? Значит,
жизнь продолжается! Сразу встаю. И пока брился, вспом-
нил вчерашний день: Нану, спустившуюся к нам лишь
в четыре часа дня и снова отказавшуюся от еды, Цешков-
ского, спросившего Нану: «Ну что, сдаем партию?» и ее
с улыбкой ответ: «Сдать всегда успеем!», их новый анализ
той же позиции и Нану, ожесточенно защищавшую своего
короля, и еще — забытую идею о поездке в Тбилиси,
и вновь надежду на спасение.
И вот надежда вновь ожила, и я спешу к ним. Но Нана,
увидев меня и мой красноречивый вопросительный взгляд,
покачала головой и сказала:
— Заставляют доигрывать. — И, повернувшись к тре-
нерам, продолжала: — Да нет, я не поеду, мне стыдно
доигрывать такую позицию.
Но тренеры — молодцы, будто не слышат, и продол-
жают анализ. А я спускаюсь к телефону и передаю пози-
цию своему консультанту, и через полчаса Сережа Долма-
тов сообщает: «Теоретически проиграно».
— Но есть шанс? — спрашиваю я.
— Майя может, конечно, ошибиться, — отвечает он, —
но я бы не стал доигрывать, хотя в женских шахматах
все возможно.
За обедом Нана, посмотрев на Элизбара, говорит мне:
— Берем его с собой. Раз он заставляет доигрывать,
то пусть едет.
Приходит машина и, прощаясь с «нашими», Нана
говорит:
— Я скоро вернусь. — Ав машине говорит мне: —
Вот увидите, придется сдаваться через пять минут. —
В ответ показываю пачку чистых листов бумаги:
— Я беру работы часа на три.
— Пожалейте меня, — отвечает Нана, — а не выдержу
три часа мучиться.
Едем из Цинандали, где мы живем, в Телави. Впереди
53
нашей машины сигналит, привлекая внимание прохожих,
милицейская «канарейка», постовые отдают нам честь,
и я думаю: «Дожил!»
Нана закрыла глаза, я не мешаю ей. Вспомнил послед-
ний диалог и подумал: «Нана права, сидеть в тяжелой
позиции — это мучение». Но и в зале сидеть, когда у твое-
го шахматиста «хуже», тоже не легко.
И вспомнился день одной партии Ноны Гаприндашви-
ли, когда мы с Элизбаром тоже работали вместе и в той
партии рассчитывали на перелом в матче. Тем более что
Нона была идеально подготовлена к партии — ив теоре-
тическом, и в психологическом плане. А играла ужасно,
мучая нас все пять часов. Помню, Элизбар в один момент
мне сказал: «Я не буду с ней разговаривать сегодня».
А потом, когда после партии мы веселились (на пятом
часу упорство Ноны было вознаграждено) и рассказали
ей о своих мучениях, она ответила: «Только я имею право
вас мучить, я же одна играю».
Но сегодня никакое упорство не сможет помочь нам.
Едем, рассчитывая на одно — на самый плохой записанный
ход чемпионки мира. Едем фактически сдаваться.
И сейчас, я знаю, мне придется выдержать визуальный
пресс членов группы соперницы и ее болельщиков. Но они
ничего не прочтут на моем лице: ни до начала доигрыва-
ния, ни после него! Внешне я невозмутим и буду таким
до последней секунды этой своей роли. За двадцать лет
я научился этому.
Но есть и другая задача — быть внутренне вместе
со своим спортсменом в эти тяжкие для него минуты
признания своего поражения. И потому я ничего не пишу
сегодня, а, не отрывая глаз, смотрю на Нану. И пусть
она простит мне, но я не прощу себе, если пропущу
ее взгляд.
Майя избрала сильнейшее продолжение, и Нане можно
сдаваться. Но пока она не решается на это. В зале нара-
стает гул, болельщики чемпионки предчувствуют прибли-
жение радостной для них развязки. Элизбар не выдержи-
вает и говорит:
— Буду ждать вас в машине.
Я, не отводя взгляда со сцены, молча киваю ему.
И остаюсь один, совершенно один. Время будто остано-
вилось. Но я сижу и буду сидеть до последнего, когда
Нана остановит часы, поставит на место фигуры и посмот-
рит на меня так же, как делает это всегда перед тем, как
покинуть сцену. Я жду этого взгляда, чтобы встретить
54
его, и в моих глазах, как и в лице, она не найдет ничего,
кроме той же «спокойной уверенности»!
26 сентября
Итак, счет открыт. И не в нашу пользу. Но я спокоен,
потому что спокойна Нана. С утра она в собранном,
рабочем состоянии. Не слышу от нее ни одного лишнего
слова. Очень сосредоточенно работает. Отвечает на шутки,
но сама серьезна. Можно сказать, что это тот случай,
когда спортсмен победил себя и теперь готов дать следую-
щий бой — уже сопернику.
Да, шахматы относятся к тем видам спорта, где,
победив себя, спортсмен решает только часть задачи.
В отличие от таких видов, как, например, стрельба или
та же тяжелая атлетика, где победа над собой гарантирует
если не победу, то, по крайней мере, наилучшее выступ-
ление.
У нас же есть соперник, и не кто-нибудь, а сама
Чемпионка мира, имеющая, в отличие от Наны, большой
матчевый опыт, благодаря которому она гораздо спокойнее
пережила старт и получила в награду за это (именно —
за это) целое очко. Это и есть цена опыта.
Но я вижу, что к завтрашнему бою Нана готова,
и потому этого боя не только не боюсь, а, наоборот,
тороплю время. Да, тороплю, пока мой спортсмен в пол-
ном порядке, пока не выбила его из нормы какая-либо
помеха: или лишний телефонный звонок, или неосторож-
ное слово тренера, или что-нибудь увиденное во сне,
или тот же дождь, обещанный назавтра программой
«Время».
Обидно, что любому фактору практически очень трудно
противостоять. Уповать приходится на запас всего, что
по крупицам собрали все: и сама Нана, и мы — ее помощ-
ники за сегодняшний день. Но день прошел на одном
дыхании и, думаю, «собрал» немало. Сегодня действитель-
но все были на высоте, все работали с полной отдачей.
Поражение объединило нас, и весь день мы были вме-
сте — и за шахматным, и за обеденным столами, и на
прогулках, и перед сном — у телевизора.
И снова я увидел две чаши весов: одна из них, где
разместилось все, что завтра будет решать судьбу сраже-
ния, наполнена до краев.
Да, сегодня мы сделали все, но не посмеется ли завтра
судьба над бренными стараниями человека?
55
27 сентября
С утра сразу сажусь за дневник. Вчера весь день
провел около Наны и не было времени записать то, что
не хотелось бы забыть. Но сначала перечитал записанное
вчера и понял, что необходимо кое-что уточнить. Важно
разобраться в том, что способствовало успокоению Наны.
Ведь никто не успокаивал ее специально, да и могло это
принести лишь обратный эффект. Дело, я думаю, в другом.
Каждый в нашей группе среагировал на поражение
правильно — вошел в еще более собранное состояние,
вот и все. И еще посвятил себя делу полностью. И с само-
го утра Нана почувствовала все и «пошла» за нами.
В группе была создана нужная атмосфера —
атмосфера подготовки к реваншу.
Известный австралийский тренер по плаванию Фред
Корлайл, подготовивший одиннадцать чемпионов и призе-
ров Олимпийских игр, говорил: «Моя цель не готовить
чемпионов, моя цель — создать атмосферу, в которой
они могут появляться!»
Он прав, главное — создать атмосферу, и она на под-
сознательном уровне подчиняет себе человека. Вот такая,
рабочая плюс боевая, атмосфера была создана нами
вчера, и наш спортсмен с удовольствием «подчинился»
и атмосфере, и тренерам. Да, весь день Нана думала
только о деле, забыв о телефоне и обо всех других отвле-
кающих моментах.
Вот и все, что нужно для порядка в жизни и в работе
группы. Вот все, что нужно, чтобы Нана была в своем
наилучшем состоянии, а значит — способна играть в свою
силу. Я почему-то уверен, что этого будет вполне достаточ-
но для победы в матче.
Не могу не привести пример влияния «отрицательной»
атмосферы на команду и каждого отдельного спортсмена.
После поражения нашей шахматной команды на Олим-
пиаде Майя Чибурданидзе так объяснила случившееся
на страницах «64»: «Как не неприятно в этом признавать-
ся, но атмосфера в команде была безобразной. Собрания,
совместная подготовка, договоренность о матчевой тактике
отсутствовали напрочь. Совершенно обособленно сущест-
вовала Левитина. Как апофеоз всего этого «прозвучал»
отъезд Ахмыловской. На прошлых Олимпиадах именно
Гаприндашвили умела объединить команду, создать нуж-
ную атмосферу. И в этом качестве заменить ее никому
не удалось...»
56
А теперь надо подумать о тренерах. Как сделать так,
чтобы они всегда были такими, как вчера? Ведь их вчераш-
няя настроенность на полную отдачу и стала основой
идеальной («положительной») атмосферы. Вчера они
полностью посвятили себя Нане, смогли «забыть о себе».
Радовало меня все, что я видел. Они не обеспокоены
ее поражением — это первое, что увидела утром Нана
в их лицах, и это для нее было особенно важным. Они
не опустились до критики. Они ничем не показали своей
тревоги за следующую партию, а играть предстояло
черными. Они вели себя правильно — вот и все! И глядя
на нас, Нана быстрее пришла в себя, в свое рабочее
состояние.
Оказывается, все так просто. Надо научиться только
все делать правильно! Вот и все!
Это о тренерах. Конечно, они сыграли большую роль
в изменении атмосферы в группе, и я благодарен им.
Но и роль самой Наны нельзя принижать. Она не только
пошла за тренерами по единственно правильному в этот
момент пути. Еще она выполнила немалую и непростую
внутреннюю работу, которая в итоге успокоила ее, сняла
лишнее возбуждение. За счет чего это произошло? Мне
важно разобраться в этом, чтобы знать на будущее факто-
ры, которые успокаивающе действуют на психику Наны,
склонную к возбуждению.
Расспрос самого человека о подобной внутренней,
глубоко личной работе обречен на неудачу. Надо самому
докопаться до истины, а это значит — поставить себя на
его место и попытаться мыслить как он и чувствовать
как он. Попробуем, говорю я себе.
Какое переживание было главенствующим — вот что
важно определить в первую очередь. И я представил все
то, что пережила Нана после сдачи партии, когда сразу
ушла к себе, осталась одна со своими мыслями и чувства-
ми и снова посмотрела себе в глаза. И спросила себя:
«Готова ли я продолжать эту борьбу?» И пришел ответ,
в правильность которого я сразу поверил: Нана поняла,
что проиграла ту партию сама! Это очень важно для
шахматиста — знать, что он не был переигран, и проиграл
не потому, что противник играет сильнее! В этом случае
самооценка спортсмена сохраняется на том же высоком
уровне, а значит, сохраняется та же уверенность в своих
силах и возможностях.
Вот какой была та внутренняя работа, которая помогла
Нане выстоять! Как это важно для спортсмена, подумал
57
я, уметь при оценке своей неудачи наити именно то реше-
ние, которое позволит вновь оптимистически смотреть
в будущее.
И от чего же зависит эта редкая способность — управ-
лять своей мыслительной сферой: от характера или от
той воли, которая заложена в человеке, рожденном по-
беждать? В таком случае именно эта воля помогает ему
отыскивать в сложнейшем лабиринте всевозможных
мыслительных операций именно ту, иногда — единствен-
ную, которая оставляет шанс на спасение, на продолже-
ние борьбы за победу. А в жизни — за жизнь!
Вот так Нана ответила на поставленный себе вопрос.
Она вновь победила себя! И возможно, в этот момент
на психику Наны прекратилось влияние титула чемпионки
мира.
Кстати, Каспаров пишет об этом так: «Думаю, здесь
уместно сказать об одном феномене матчей на первенство
мира, на который, по-моему, еще никто не обращал вни-
мания. Почему-то все обозреватели и психологи от шахмат
сплошь да рядом обыгрывают «бесспорную» мысль:
«Претенденту нечего терять, но приобрести он может...»
Да, терять нечего. Но он так и останется всего-навсего
претендентом, а его соперник — чемпионом мира! И как
бы удачно ни складывалась ситуация на доске, как бы
глубоко вам ни удавалось проникнуть в тайны позиции,
авторитет чемпиона, гипноз его титула оказывают силь-
нейшее влияние на каждое ваше решение. Я бы назвал
это «феноменом чемпионского титула» (из книги «Два
матча»).
И если на самом деле влияние этой магии на Нану
кончилось, то за ее состояние можно быть спокойным.
А оно, психологическое воздействие самого титула чем-
пионки мира, конечно, было.
«Не будем говорить о гипнозе», — писал о данной
проблеме шахматный обозреватель. — Это одно из негод-
ных средств, которым обыватели пытаются оправдать
неудачу своих кумиров. Но психологическое взаимодей-
ствие соперников не только не исключено, но и неизбежно.
Представьте себе турнирную или матчевую партию.
Перед вами соперник. Он давит на вас своим решительным
видом, напряженной позой, горящим взором, наконец,
шахматной славой, то есть всем тем, чем выдающаяся
личность без слов и действий выражает свою силу. Вы
начинаете нервничать и допускаете ошибку.
В 1972 году накануне матча на первенство мира в США
58
вышла книга о Фишере. Многочисленные фотоснимки
воспроизводят образ американского гроссмейстера в его
последовательном развитии. Как меняется он на протя-
жении пятнадцати лет! Вот первая фотография малень-
кого Бобби. Худенький мальчик склонился над шахматной
доской. Робкий взгляд, тревожное ожидание. Один за
другим мелькают кадры из жизни будущего чемпиона
мира. Вот он уже долговязый юноша с упрямым выраже-
нием лица; статный молодой человек, несколько расте-
рянный от неожиданных неудач; мужчина с волевым
подбородком и, наконец, претендент на звание чемпиона
мира. Самоуверенная поза, небрежно повязанный галстук,
широкая улыбка, обнажающая крупные белые зубы,
жесткие черты лица и горящие глаза шахматного фана-
тика, впивающиеся в объектив фотоаппарата. Попробуйте-
ка сыграть с ним в шахматы!». Но будем считать, что
данное переживание Наны преодолено. Но нет ли в ее
чувственной сфере других, способных помешать мысли-
тельной деятельности в процессе партии? Важно их
установить и обеспечить своевременную профилактику
отрицательного влияния.
Думаю о сомнениях Наны себе, что естественно
после поражения. Но — нет, отвечаю себе, никаких следов
сомнений не обнаружил я за весь вчерашний день ни в ее
поведении, ни в одном слове. И каких-нибудь иных пере-
живаний нет тоже. Конечно, она не забыла, что еще
никогда не выигрывала у Майи, но сейчас не думает об
этом, а значит, и не переживает данный факт.
Очень важно спортсмену о многом забыть накануне
старта. Называется это «умением расстаться с прошлым».
Но трудна представить живого человека, способного
навсегда забыть о пережитом, как бы иногда этого ни
хотелось.
И все-таки, если человеку предстоит огромное испыта-
ние, для успеха, в котором необходимо полностью (на все
сто процентов!) сосредоточиться, он обязан научиться,
пусть не навсегда, а хотя бы на время забывать о своем
прошлом, особенно о том, что может помешать его на-
стоящему.
Лидер сборной СССР в Сеуле пятиборец Вахтанг Яго-
рашвили сказал в интервью, что память перед стартом
должна быть словно чистый лист бумаги. Очень образное
сравнение! Но, наверное, не совсем точное. Ведь, например,
воспоминание о подвигах из прошлого перед новым
испытанием не помешает. Значит, нужна избирательность
59
воспоминаний, чем овладеть очень непросто. Вероятно,
это более высокий уровень самоконтроля, следующая
ступень совершенствования личности большого спорт-
смена.
А пока мы с Наной — на той ступени этой воображае-
мой лестницы, где расположились личности, овладевшие
умением в лучшем случае забыть на время (хотя бы на
два дня) то, что может помешать завтра.
Вот такое здание под названием «готовность» удалось
построить нам накануне третьей партии после поражения
во второй. Здание более «сейсмоустойчивое», способное
завтра выдержать трудную борьбу за ничью, но, боюсь, —
не поражение. Счет 0:2 — почти безнадежный в таком
матче, и наше здание в этом случае сразу может рухнуть,
а успеть вновь построить его на том же месте — дело
малореальное.
Но вдруг это случится? — спрашиваю я себя. Способен
ли ты будешь как психолог решить новую, неизмеримо
более сложную задачу? И что конкретно будешь делать
в этом случае?
И вновь, уже в который раз, в поисках ответа я обра-
щаюсь к своему опыту (в моей работе «чистый лист
бумаги» на месте памяти исключен). Мне, в отличие от
спортсмена, нельзя ничего забывать: ни подвигов, которые
и психолога воодушевляют, ни провалов, которые всегда
учат и предупреждают.
И я вспомнил мой первый шахматный матч, тот день,
когда счет стал 0:3, и никто, даже секунданты, не поехал
с нами в нашу резиденцию, и всю ночь, до пяти часов утра
мы вели диалог, который, прерываясь, начинался одной
и той же фразой Корчного: «Не успокаивайте меня, матч
проигран» и — одной и той же моей ответной: «Нет!»
Я говорил: «Нет! Сколько осталось партий? Семь! Сколько
вы выигрываете из семи партий в турнире? Четыре или
пять. Выиграйте одну, и вы увидите перед собой другого
человека!» Слова «выиграйте одну!» были повторены той
ночью не один раз.
Потом, после матча, многие задавали мне один и тот
же вопрос: «Что вы говорили ему после третьего пораже-
ния?» И когда я повторял те два слова, то в глазах собе-
седников чаще всего видел недоверие.
Но, конечно, дело не только в словах, даже если
спортсмен поверил им. Вся ночь тогда была полным
нарушением режима. Мы распили бутылку (содержимого
не помню, но была она большая и красивая из «Березки»),
60
и компанию нам в этом составили люди, в иерархии
жизненных ценностей которых шахматы занимают далеко
не первое место.
Подобные экстренные меры, как той ночью, я неодно-
кратно убеждался в этом, в исключительных случаях,
особенно в условиях длительного и напряженного сорев-
нования, могут иметь большое практическое значение.
Вспомним, по аналогии с этим примером, другой, об
известном боксере Валерии Попенченко, который на бан-
кете перед началом олимпийского турнира в Токио попро-
сил разрешения у тренера сборной Виктора Огуренкова
выпить водки и, получив его, выпил, сняв лишнее возбуж-
дение, что, по мнению тренера, было тогда важнее всего
остального. Турнир он выиграл и получил приз лучшего
боксера Олимпиады.
Утром Корчной сам поднял меня на зарядку и весь
день пребывал в приподнятом состоянии духа, хотя видно
было, что для полного восстановления нужна еще одна,
но спокойная ночь. И в последующих партиях Корчной
наращивал давление, выиграв две из них и не проиграв
ни одной, но матч кончился.
Вспомнил всего один эпизод, и ожили воспоминания.
Было трудно, особенно в начале матча, но большинство
трудностей мы преодолели.
Вспомнил о первом своем матче, и нелегко было вер-
нуться в мыслях и чувствах к этому, двенадцатому. Прав
Людвиг Фейербах: «Взгляд в прошлое — это всегда укол
в сердце».
Но жить приходится в настоящем, и я перевожу
стрелку памяти на сегодняшний день.
Но и сегодня весь смысл желаемого можно выразить
в тех же двух словах: «Выиграйте одну!» Я верю в Нану,
но если и она поверит в себя! Немного бы удачи: Нане —
чтобы окончательно победить себя, а мне — чтобы поду-
мать, наконец, и о другой победе — над соперницей!
Да, есть категория спортсменов, которым для победы
над любым соперником надо просто быть самим собой.
К таким спортсменам относится, например, прыгун с ше-
стом Сергей Бубка. В телеграмме ему в Сеул я так
и написал: «Будь самим собой, и больше ничего не надо».
Думаю, что Нана относится к такой же категории людей.
...Пора идти к поварам, поздороваться и проверить
завтрак. Но память не успокоить. Вспоминается счет
5:0 в матче Карпов — Каспаров. Представляю, как мечта-
ли о первой победе и Гарик, и его помощники. Надо
61
обязательно напомнить Нане о том матче, ведь тогда
победа состоялась!
...Снова шестнадцать ноль-ноль. Я занял свое место
в зале. Жду появления Наны и, пока ее нет, вспоминаю
прошедшие полдня. Помех, которых я опасался, не было.
Даже не было обещанного телевидением дождя. И состоя-
ние Наны вполне устраивает меня, как устраивает и ее
новое платье, которое, как мне кажется, соответствует
ее новому «образу». Сегодня мы многое делали по-иному,
не так, как было в те «черные» дни. Осталось за малым —
сделать иной результат. Удастся ли? Это будет известно
через пять часов, вряд ли раньше. Но сегодня мне будет
легче ждать итога. Рядом со мной Элизбар — это тоже
часть нового режима. И хотя опять на мою долю достанет-
ся немало переживаний, но одного не будет: одиночест-
во — наиболее, по моим наблюдениям, тяжелое пережи-
вание для человека.
Не раз я буду возвращаться к этой проблеме. Для
спорта «высших достижений» (как его называют в офи-
циальной и научной печати) проблема одиночества одна
из актуальных и, я бы сказал, хронических. В своей
практике я еще не встречал спортсмена, который не стал-
кивался бы с этой проблемой в условиях длительных
сборов и соревнований.
Сейчас самими психологами признано, что одино-
чество, и как переживание, и как «особенность личности»,
оставалось за пределами анализов психологов-теоретиков,
тогда как психологи-практики (те же психотерапевты)
чаще всего сталкиваются с этим феноменом. Интересно,
что, как показывает моя личная психотерапевтическая
практика, этот феномен одиночества по-своему универса-
лен и касается представителей совершенно различных
социальных и возрастных групп людей. Значит, корни
данного явления надо искать не в условиях сегодняшней
жизни индивидуума, а скорее в других «сферах» — в ха-
рактере человека, склонного к болезненной реакции на
саму ситуацию одиночества, в том, как протекало детство,
если ребенок воспитывался один, без братьев и сестер,
и был в результате обречен своими родителями на одино-
чество.
Одинок тот, кто чувствует себя одиноким, — вот
в чем дело!
Перелистываю записные книжки, которые захватил с
собой, выискиваю записи, касающиеся данной проблемы.
Экс-чемпион мира Борис Спасский: «В конце матча я не
62
мог бороться, потому что к тренеру приехала жена,
и я оказался совершенно один» (матч с Карповым,
1974 г.).
Чемпионка мира и Олимпийских игр по фигурному
катанию Габи Зейферт: «Я неоднократно замечала, что
в самые ответственные моменты спортсмен остается в
одиночестве, он только один...»
И — не из спорта, но о том же: «В последние годы
нашими основными собеседниками являются одинокие
мужчины и женщины. Проблема одиночества — одна из
самых главных» (из статьи о службе доверия).
В течение многих лет я изучаю проблему переживаний
высококвалифицированных спортсменов и считаю установ-
ленным, что наиболее сложным ситуациям их деятель-
ности и жизни в спорте сопутствуют переживания одино-
чества. Причем даже такое переживание, как неудовлетво-
ренность после поражения, в классификации, составленной
спортсменами, стоит ниже, значит, является для спорт-
смена менее значимым.
Разгадку данного феномена я вижу в том, что опытного
спортсмена изматывает образ жизни, который он обязан
вести согласно календарю спорткомитета, в частности
необходимость долго быть на сборах вдали от дома и
близких людей. Тоска по близким и одиночество настоль-
ко постоянны, что становятся хроническими и оживают
в других ситуациях, например перед встречей с сильным
противником или даже непосредственно во время партии,
в чем мне признавались многие шахматисты. Вероятно,
данное переживание становится хроническим тем быстрее,
чем чаще оно не преодолевается человеком, и след от него
в таком случае остается незаживающей раной.
Так детально анализирую переживание номер один
не в связи с Наной. Ей оно не свойственно как личности
и потому не мешает ни в жизни, ни в деятельности.
У Наны, с ее открытым характером, много близких людей,
которые не оставляют ее в покое, где бы она ни была,
часто отвлекая от дела, но всегда решая эту проблему —
преодоления переживания одиночества. У большинства
же других — и на всевозможных сборах я постоянно
убеждался в этом — переживание одиночества и его
преодоление отнимает много сил, и далеко не всегда эта
борьба бывает для спортсмена успешной. Например, по
моим наблюдениям, у взрослого семейного спортсмена
на почве одиночества бывает в среднем шесть срывов
на каждом сборе.
63
В последнее время об отрицательном влиянии на лич-
ность спортсмена длительных сборов пишется все чаще.
Как показывает опыт, чем ближе окончание сбора, тем
труднее дается работа с людьми и поддержание в кол-
лективе нормальных человеческих отношений. В спорте
опыт жизни на длительных сборах не дает человеку
ничего. Лично у меня сложилось прочное убеждение, что
в организации многих сборов, особенно на южных базах,
заинтересованы кто угодно, но только не спортсмены.
Далеко не лирическое отступление об одиночестве
человека в спорте включено мною в этот дневник не
случайно. Даже Нана, с ее сильным и самостоятельным
характером, после каждого приезда на сбор ее дочки
теряет, и надолго, способность к проявлению воли к рабо-
те, перестает бегать кроссы. О настроении я уже не
говорю.
Вероятно, переживание одиночества, доминируя в эмо-
циональной сфере человека, опустошает эту сферу. Я дав-
но заметил, что именно приезд близких, как ничто другое,
выбивает Нану из колеи, опустошает эмоционально.
Поэтому сейчас, когда Нана полностью «ушла» в шахматы,
я боюсь приезда ее мужа и вчера перед сном позвонил
ему. Сказал:
— Зурик, Нана в большом порядке, но однажды
проронила: «Пусть Зурик приедет, скучно». Так что она
может вас позвать. Но пока этого нельзя делать.
Зураб всегда понимал меня и понял в этот раз. От-
ветил:
— Нет-нет, я не приеду. Я знаю, что помешаю ей.
И отом Элизбар скажет:
— Хорошо, что вы позвонили ему.
Но, отвечает мне невидимый адвокат Наны, ее слова
о муже — не есть ли первый симптом наступающего
переживания одиночества? И если это так, значит, надо
быть готовым к прогрессированию «болезни» и ее обез-
вреживанию. Думаю, что можно не спешить, еще есть
время подержать Нану в сосредоточенном состоянии.
А там, кто знает, может быть, успеет прийти эта столь
нужная всем нам победа. Тогда пусть к нам едут хоть
все ее родные и друзья! Как-нибудь обеспечим новое
боевое состояние. Да, лишь бы пришла победа! За нее
можно отдать многое.
Но сейчас, прав «адвокат», надо быть предельно внима-
тельным к Нане, ко всем новым симптомам одиночества.
Ни в коем случае — не опоздать! Не пройти мимо!
64
А как часто проходят мимо! Всегда изучаю лица
людей в метро. Сколько потухших от одиночества глаз,
мимо которых прошли те, кто не имел права не заметить
самых первых симптомов этой болезни, когда дело можно
было исправить простым человеческим участием, тем же
пожеланием «спокойной ночи», а может быть, и вопросом:
«Как прошел твой день? Расскажи». Ведь это так про-
сто — встать рядом! Но в большинстве случаев, и
я хорошо это вижу в лицах людей, время упущено и
профилактика запоздала. Теперь помочь может что-то
более весомое, чем простое участие близких людей.
Теперь на вопрос «что с тобой?» человек может не ото-
зваться. Ему этого уже мало, и он знает это! И еще
потому, что в нем поселилась обида за безразличие
близких в начале этой трудной болезни под названием
«одиночество».
А что же сейчас, в разгар болезни, может помочь
человеку? Может ли решить эту задачу, например, служба
доверия, телефон которой уже есть в каждом крупном
городе? Боюсь, что нет. И более того, не произойдет ли
обратное? Не даст ли разговор по телефону рецидива
болезни, когда человек только укрепится в мысли, что
он остался один.
Значит, ситуация безнадежна? — слышу вопрос. И от-
вечаю: ситуация сложная, но выход есть. Выход — чело-
век! Человек, который встретится на пути одинокого
человека и встанет рядом! В том же метро! Как судьба!
Понимаю, что не нашел ответа, но не ушел от него.
Другого ответа и быть не может. Человеку может помочь
только человек!
Как ни странно, в психологии одиночество человека
совершенно не изучено. Меня же, практического психоло-
га, оно интересует все больше. Ведь если ты как пси-
холог можешь помочь человеку победить одиночество,
то становишься нужен ему, а это и есть главное, о чем
мечтаешь в дни ожидания встречи с еще незнакомым
спортсменом, который обратился к тебе с надеждой
на помощь.
И так трудно это — найти поистине золотой ключик
к новому человеку, к его тайне, к тому больному месту,
которое и найти бывает непросто, а если и найдешь,
то не всегда знаешь, как начать, не говоря уже о том,
как закончить лечение и как действительно стать нужным
этому спортсмену сейчас, а может быть, и всегда.
Ведь чаще всего это бывает так. К тебе обращается
3—999
65
тренер или спортсмен, перечисляя проблемы: спад резуль-
татов, поражение за поражением, или — застой в резуль-
татах, нет движения вперед, или — осложнились отноше-
ния в системе тренер-спортсмен и тому подобное. И ты
готовишься провести настоящее следствие и в конце кон-
цов докопаться до самой сути случившегося, а потом
обязан изобрести целую систему «лечения», уметь предло-
жить ее данным людям, и лишь затем, часто очень неско-
ро, можешь убедиться, наконец, что оказался прав.
И придет такая трудная победа под названием — при-
знание, и тебе скажут: ты нужен! Это наиболее
желаемый из всех возможных вариантов.
А с одиночеством проще. Может быть, потому, что
лечить его необходимо срочно, и, понимая это, человек
не скрывает свой недуг, а быть может, не в силах скрыть,
ибо слишком тяжела его ноша. И если даже не признается
в нем, то не способен скрыть его от опытного глаза.
Но, по-моему, не нужно иметь большого опыта, чтобы
увидеть тоску в глазах человека, заметить отсутствие
радости в лице. И, установив диагноз, остается решить
другую задачу — практически помочь! А для этого чаще
всего даже не требуется большого мастерства психолога.
Просто надо встать рядом! Проявить человеческое
внимание и заботу.
Не забыть утром подойти и персонально сказать
«доброе утро!», обсудить дела предстоящего дня, а перед
сном — снова прийти и подвести итоги дня, сказать
«спокойной ночи!». И еще подойти десять раз в течение
дня, но делать это вовремя, например перед трудной
тренировкой и вместе пойти на нее. И не отрывать глаз
от человека в течение двух рабочих часов. И снова, не дай
бог, не пропустить его взгляд и встретить этот взгляд
доброй улыбкой. Можно ничего не говорить во время его
работы. Не пытаться, например, помочь советом. Нет,
задача другая — просто быть рядом! И этого вполне доста-
точно, чтобы встать барьером на пути одиночества. И та-
ким образом победить его!
Правда, нетрудно? Но на решение столь простой психо-
логической задачи уходит все твое время, иногда весь
день — с минуты подъема (с восьми утра) до отбоя
в одиннадцать-двенадцать ночи. Но иначе и быть не может
в твоей работе! Это и есть судьба психолога — отдавать
себя полностью другому человеку!
И как жаль бывает тренера, не понимающего, что и его
судьба — такая же, если он хочет быть нужным. И прохо-
66
дить мимо своего спортсмена — это не просто педагоги-
ческая безграмотность, а преступление, закладывающее
фундамент будущего поражения. В доказательство это-
го привожу полностью письмо, которое только что
получил:
«Здравствуйте, Рудольф Максимович! В этот раз ничем
обрадовать я Вас не смогу, а даже наоборот — только
огорчу. Даже писать не хочется, хотя знаю, что надо
об этом рассказать. Только что вернулась из Киева, где
участвовала в очень важных для меня соревнованиях —
чемпионате Союза, к которому, Вы знаете, готовилась
весь год. Поселили меня в одноместный номер. Первый
день было еще терпимо. Но потом все было хуже и хуже.
Опять повторилось то, чего я всегда боялась. Тяжесть
одиночества с каждым днем все сильнее надавливала
на меня. Вокруг, конечно, были люди, но они жили как-то
сами по себе. Тренера я видела только на тренировке.
Наша гостиница была за городом, в лесу. Я ходила в лес.
Это были самые приятные минуты на этих сборах. Однаж-
ды вечером мне стало ужасно плохо и одиноко. Скоро
должны были начаться соревнования, и доводить себя
до такого состояния я не имела права. Перед сном я
сказала себе, что утром, когда проснусь, я буду самым
веселым человеком в мире. Все так и получилось. Утром
я проснулась с улыбкой. Мне захотелось петь и танцевать.
Весь день я была веселой. Но потом все стало мрачным
и скучным. Ярким огоньком среди этой черноты были
лишь тренировки. Подходили соревнования, а на душе
было пусто, хотя я знала, что эти соревнования для меня
очень важные. Было все безразлично. И вот результат.
Первый день соревнований — провал. Очень плохо пробе-
жала. Расстроилась. Но самое интересное то, что я бежала
и не чувствовала ни скорости, ни темпа. Это было для
меня впервые. Проиграла всем «малым», обидно, я такого
не ожидала. Зачем все это? Зачем? Зачем я столько лет
тренировалась? Чтобы получить такой результат? Мне
казалось, что все кончено. Я была противна сама себе.
И если бы мне не позвонила мама, я бы всю ночь прокли-
нала себя...»
Сейчас перечитал письмо и понял, что сегодня же
после партии, а точнее, когда Нана уйдет спать, я должен
отложить все дела и сесть за ответное письмо и написать
его так, чтобы помочь решить труднейшую задачу —
борьбу человека с чувством одиночества. Да, надо спешить
с ответом. Раз мой спортсмен написал мне такое письмо,
3*
67
значит, нет рядом с ним человека, который смог бы
прочесть в его глазах просьбу о помощи и откликнуться
на нее.
Записал все это и посмотрел на сцену. Две фигуры,
застывшие в молчании. А по краям сцены — цветы, цветы.
«Каторга в цветах» — назвала сцену известная актриса.
И я сейчас понял ее.
Завершается третий час партии. Сегодня Майя настрое-
на решительно и предложила Нане острую игру. Нана
принимает бой, чем вызывает критику Элизбара. Он шеп-
чет мне, что лучше бы она играла надежнее.
— Но это — ее игра? — спрашиваю я в ответ. И Элиз-
бар отвечает:
- Да.
Да, Нана не только в обыденных ситуациях жизни,
но и в сражении остается самой собой, не умеет изменять
себе. Это говорит, на мой взгляд, о силе личности, не
ставшей слабее от того, что ей противостоит тоже сильная
личность, тем более с титулом чемпионки мира. Сегодня это
очень радует меня, поскольку до этой партии я еще не
совсем был уверен, что магия титула не влияет на Нану.
Значит, нам — ее помощникам — теперь можно целиком
сосредоточить свое внимание и усилия только на подго-
товке к партии в физическом, психологическом и шахмат-
ном аспектах — только на этом!
Но это не значит, что нам будет легче и можно будет
расслабиться. Мы должны (и обязательно!) быть именно
такими, какими были все последние дни, в которые Нане
удалось успокоиться и прийти в себя. И я с опаской
думаю: а выдержим ли мы, трое взрослых мужчин, нала-
женную в эти дни «игру», в основе которой жесткий
самоконтроль поведения и чувств, взвешивание каждого
своего слова. Именно сегодня за завтраком я почувство-
вал, что секунданты устали постоянно быть в этом искус-
ственном «образе», устали «не быть самими собой»!
Тогда же мелькнула еще одна мысль: как трудно быть
мужем Наны и вообще — мужем известной женщи-
ны, к тому же занимающейся ответственной деятель-
ностью...
Одна очень известная спортсменка сказала мне: «Мне
жаль своего мужа, ведь я убиваю в нем личность». Чтобы
помочь ей в ее деле, создать всегда благоприятный психо-
логический фон в семье, мужчине необходимо пожертво-
вать собой, а может быть, даже своим путем в жизни,
своей победой. И с восхищением подумал о Зурабе.
68
И еще — с благодарностью. Ясно, что кроме письма моей
спортсменке у меня есть еще одно обязательное сегодня
дело — позвонить ему и поблагодарить его за помощь, за
участие в нашей борьбе. Да, он всегда участвует в нашей
работе, как участвует в сегодняшней сильной игре
Наны, участвует тем, что отсутствует! Об этом я не
должен забывать и тогда, когда Зураб дает повод для
критики.
28 сентября
Ни слова больше не записал вчера, не было сил и
желания. Потому что и в этой партии случилось неожи-
данное. Имея явное преимущество и прочную позицию,
в которой не грозили неожиданности, Нана вдруг за-
спешила, разменяла большую часть фигур и предложила
ничью. Элизбар побледнел и прошептал:
— Что она делает?
И я опять вспомнил его слова о Ноне: «Я не хочу
с ней разговаривать». Такое же чувство у меня сейчас.
Как будто меня обманули. Какое-то злое недоразуме-
ние — так бы я охарактеризовал свое состояние в машине.
Молчу и рад, что не надо говорить. Говорит Элизбар.
Говорит по-грузински, но о чем — догадаться несложно.
Нана не возражает, слушает опустив голову. И сразу
уходит от нас в свой номер. И не придет на ужин. И не
выйдет к телевизору.
Мужской стол. Тренеры обсуждают варианты, слышу
реплики: «Без понятия!», «Куда спешит? Отложи партию,
ведь ничем не рискуешь!» и т. д. и т. п.
А я думаю: что происходит? Дело не в самой игре.
Игра — это лишь следствие. Но следствие чего? Ведь к
последней партии она была готова идеально. Что происхо-
дит с ней на пятом часу игры? Почему ее самоконтроля
хватает на четыре часа и не хватает на концовку партии?
Как разобраться в этом феномене, чтобы знать, в каком
направлении приложить свои усилия.
Раньше казалось, что мешает лишнее волнение. Но
вот, как показала партия, она успокоилась, но одного
предстартового спокойствия оказалось мало.
Остаюсь один за столом. Наша хозяйка приносит
кофе и спрашивает:
— Почему все такие недовольные?
Отвечаю:
— Могла выиграть.
69
— А почему же не выиграла? — слышу я новый
вопрос, поднимаю глаза, чтобы посмотреть внимательно
в лицо еще одного члена нашей группы, и вижу очень
усталого, похудевшего за эти дни человека. И, поняв мой
взгляд, сна говорит:
— Как вы уедете, места себе не нахожу. Сердце вот
так стучит.
— Спасибо, — говорю ей в ответ.
Я вдвойне ценю поддержку тех людей, кому наш матч
не приносит ничего, кроме забот и переживаний. Конечно,
если будет победа, то радость будет на всех. Но победу
я им обещать не могу. Нет, я не перестал в нее верить,
но только сегодня понял, как трудно ее добыть.
Поздно, но не до сна. Опять не усну, пока не поставлю
точный диагноз. Но для решения этой задачи необходима
помощь «свидетелей».
Начну с Цешковского. Принимаю решение и сажусь
рядом с ним у телевизора. Спрашиваю:
— Что происходит, Виталий Валерьевич?
— Думаю, что в глубине души она ее боится, —
отвечает гроссмейстер.
Это именно то, что я боялся услышать. Потому что
знаю, как трудно лечить эту болезнь. Меня сейчас устроил
бы любой иной диагноз — будь то растренированность,
боязнь второго поражения, лишнее предстартовое волне-
ние и так далее, но не этот. На серьезную коррекцию
уже нет времени, а страх перед противником — болезнь
глубинная, она находится, как верно сказал Цешковский,
«в глубине души», и быстро до нее не добраться.
Но что-то во мне не хочет соглашаться с этим диагно-
зом. Как же так? — задаю я вопрос. Если она действи-
тельно боится Чибурданидзе, то почему это не мешает
ей так сильно и внешне уверенно играть в начале и сере-
дине партии? Ведь во всех трех сыгранных партиях
Нана переиграла чемпионку мира. Но потом происходил
необъяснимый спад в ее состоянии и игре.
Допрос первого свидетеля окончен, но ясности не при-
бавилось.
Иду к телефону за помощью к своим советни-
кам. Сережа Долматов выслушивает меня и категори-
чески заявляет:
— Рудольф Максимович, не ломайте голову, нужна
победа. И все сразу встанет на свое место.
Александр Сергеевич Никитин не столь категоричен,
и его анализ ситуации более детализирован. Он говорит:
70
— Вам всем нужно набраться терпения. Впереди дли-
тельный матч. Главное, Нана должна понять, что нельзя
спешить. Никто на нее не обидится, если она выиграет
не в сорок ходов, а в восемьдесят.
Это мои самые близкие люди в мире шахмат. Общение
с ними радует меня, но в данном случае этого явно мало
для решения стоящей передо мной сейчас задачи. И я
решаюсь позвонить мужу Наны. Два часа тридцать минут
ночи. В нашем доме тишина, все спят, и меня никто не
слышит. Говорю Зурабу, что не понимаю происходящего
с Наной, что такой вижу ее впервые. Зураб начинает
говорить, и я поражен спокойной уверенностью его тона
и логичностью аргументов.
— Рудольф Максимович, поверьте мне, я знаю свою
жену, дело в том, что она пока не привыкла к ней, не
чувствует ее как противницу. Поэтому так играет. Не торо-
пите ее с победой. Пусть почувствует ее лучше. Вот
увидите, это случится в шестой-седьмой партии.
Кладу трубку и чувствую большую облегченность в
своем состоянии, как будто ушло напряжение. Хотя сказал
Зураб примерно то же, что и мои московские консультан-
ты. Но именно его слова успокоили меня и внесли ясность
в мышление. Да, вероятно, это самое правильное. Мы все
ждем этой первой победы, и Нана каждую секунду ощу-
щает наше нетерпение. И напрягается еще больше, а в
партии не выдерживает этого напряжения. Она не боится
Чибурданидзе, а просто пока не верит в реальность побе-
ды, хотя бы в одной партии. И когда получает реальное
преимущество и видит контуры победной позиции, то ни-
чего не может поделать с резко возрастающим волнением,
не выдерживает его груза.
Да, в сфере переживаний это разные вещи — страх
перед противником и реальность своей победы над ним.
Вот что важно понять. Ведь десять лет Майя является
чемпионкой мира. И все эти десять лет создается своего
рода культ имени чемпионки. И пусть это частично миф,
развенчать его непросто. Каспаров признавался, что, уже
став чемпионом мира, он еще долгое время продолжал
думать, что чемпионом мира является человек по фамилии
Карпов и человек с другой фамилией чемпионом быть
не может. Вот что такое культ имени.
Итак, состояние Наны стало более понятным. Оно
сложнее по своей структуре, а значит, более тонкими
должны быть методы нашего воздействия. Их надо сфор-
мулировать до утра, чтобы уже за завтраком Нана окуну-
71
лась в нужную для формирования боевого состояния ат-
мосферу, увидела бы нас не такими, как в те дни, когда
мы были настроены только на победу. Вероятно, это
сейчас для нас задача номер один — ни в коем случае не
думать о победе!
Для меня же это задача номер два. Первое же, что я
обязан сделать утром до появления Наны, — успеть уви-
деть тренеров и объяснить им их новую роль. И еще —
убедить их в правильности моих соображений. Гроссмей-
стеры — отнюдь не слепые исполнители чужой воли и сог-
ласятся со мной лишь в том случае, если я представлю
бесспорные аргументы. Но аргументы готовы, и я верю,
что тренеры сочтут их вполне убедительными. В этом
мне помогут имена Долматова и Никитина. А о разговоре
с Зурабом, компетентность которого для тренеров сомни-
тельна, я говорить не буду, хотя его аргументация для
меня была решающей.
И еще нельзя забывать, что утром Нана будет испыты-
вать чувство вины перед нами, и потому всем нам важно
скрыть следы неудовлетворенности и встретить Нану как
можно доброжелательнее. И тогда она с большим жела-
нием сядет за шахматную доску, в шахматной работе
сформирует у себя наилучшую готовность к завтрашнему
сражению и, надеюсь, хоть немного, (спешить не надо —
правы мои советники), но увереннее проведет ее.
А потом еще увереннее. И, если верить версии Зураба,
к шестой-седьмой партии она разыграется и заиграет в
свою силу.
Хорошо, если все будет именно так. Но есть одно
«но», и о нем нельзя не думать. Именно об этом напомнил
Элизбар, к которому я пришел рано утром поделиться
своими ночными раздумьями и выработать новую — и еди-
ную — линию поведения всех помощников Наны.
Он согласился со мной, но сказал в заключение:
— Я боюсь второго поражения.
И будто вернул меня на землю. Я действительно даже
в мыслях не допускал возможности второго поражения,
после чего вся наша тонкая работа по восстановлению
уверенности Наны будет просто ненужной.
Как раз совсем недавно я пополнил свою библиотеку
великолепной книгой известного путешественника и аль-
пиниста Криса Бонингтона «В поисках приключений», где
он приводит слова другого путешественника Вальтера
Бонатти о втором поражении: «Второе поражение привело
к серьезной душевной депрессии, которая оказалась по-
72
следнеи каплей, переполнившей чашу моего разочарования
и огорчений, которая и так уже была полна до краев
после возвращения с К-2. Мой душевный кризис длился
уже довольно долго. Можно сказать, что в течение целого
года я не верил ни во что и никому. Я стал нервным,
раздражительным и нетерпимым к людям, растерял все
идеалы, иногда приходил в отчаяние без всякой видимой
причины. Я чувствовал, что потерял самого себя и пе-
рестал существовать для других. Часто, когда кто-нибудь
говорил, что К-2 доконала меня, рыдания подступали мне
к горлу, а что я выстрадал в одиночестве — трудно
вообразить».
Да, второе поражение может оказаться последней кап-
лей в той, «не нашей» чаше весов, где скапливается все то,
что приводит человека к неудаче, а Нану приведет к
окончательному поражению в матче: сомнения в себе,
страх перед каждым новым испытанием, боязнь пораже-
ния. А если посмотреть дальше, «после поражения», то его
воздействие на личность человека может быть таким же
разрушающим, как это случилось с альпинистом.
А в отдельных случаях поражение может изменить не
только личность, но и судьбу человека, как это случилось
с одним чемпионом мира, оказавшимся не способным
пережить неожиданное поражение. Вот выдержки из его
письма ко мне: «С первого дня мои соперники словно
пожирали меня, и я стал тухнуть, даже несмотря на то,
что у меня все получалось. Что со мной происходило
в те дни, я до сих пор не могу понять. Я начал нервничать,
психовать по любым пустякам. Когда начались соревнова-
ния, я еще больше взбесился, а все из-за того, что я про-
играл первый вид. Это тот вид, в котором я привык быть
лидером, а здесь — поражение. Я всячески старался себя
убедить, что еще не все потеряно, но это было лишь
слабым утешением. После второго дня я понял, что
первого места мне не видать. Это меня очень расстроило,
но это было еще не все. В конечном результате я оказы-
ваюсь третьим. Этого я никак не мог предположить.
Что меня обыграет N! В эти минуты я впервые почув-
ствовал, что такое настоящий стресс. Я готов был на все.
Мне даже казалось, что я теряю сознание. На пьедестале
я стоял, и у меня сквозь зубы текли слезы. По приходу
в раздевалку я заперся от всех и расплакался, как дев-
чонка. Когда приехал в гостиницу, я начал все обду-
мывать. Самая страшная мысль заключалась в том, что
я не спортсмен, что я не гожусь для большой победы.
73
В раздумьях я опустился до самого низкого — я напился,
впервые в жизни взял в руки бутылку... По приезде в Мо-
скву я долго не ходил на тренировки, потому что начались
сильные боли в спине. Но не только поэтому. Сыт по
горло всем, чем «богат» спорт, особенно тренерами. Когда
я появился на тренировке, мы опять стали сильно ссорить-
ся по пустякам. И тут мои нервы не выдержали. Я обозвал
тренера, и он в ответ нанес мне не менее сильный «удар».
После тренировки я собрал все свои вещи и ушел. Навсег-
да. Теперь сосредоточусь на учебе. Плохо, что вы не
смогли поехать на чемпионат мира. Я был там совершенно
один».
...И снова вспомнил утро и Элизбара, который удивился
моему раннему приходу. Я сразу объяснил:
— Элизбар, вчера мы показали Нане свое недоволь-
ство...
Элизбар вздохнул:
— Да, я сильно ругал ее в машине.
Я продолжал:
— И сегодня она ждет от нас того же. Давайте
сделаем иначе. Еще раз посмотрите партию и похвалите
ее. И до первой победы надо вообще исключить критику.
Элизбар согласился, и через полтора часа я увидел его
и Нану за шахматным столом. Они смотрели партию и
иногда смеялись, и мысленно я поблагодарил его.
С Цешковским сложнее. Он всегда находится во власти
своей чувственной сферы и говорит то, о чем думает
именно в данный момент. Часто он просто непредсказуем.
Например, в турнире претенденток в день важной партии
за обедом, примерно за час до отъезда, он вдруг вспомнил
предыдущую партию и долго доказывал Нане, что у нее
было проиграно. Помню, как напряглась тогда Нана, и за
минуту от ее боевого настроения не осталось и следа.
А вчера, когда после партии мы с Наной шли к машине,
она сказала:
— Только скажите Цешковскому, чтобы он меня не
ругал.
Стою за спиной Наны, слушаю их комментарии и жду
Виталия. Он еще не выходил из своей комнаты, и одно это
настораживает Нану. В этом она угадывает его недоволь-
ство. Я почувствовал это по тону, каким был задан ее
вопрос: «А где Виталий?» ...И вот стою и делаю вид, что
изучаю позицию. Да, я жду тренера, чтобы сразу опре-
делить его настроение, «сбить» с критического настроя,
если признаки его найду в выражении лица. Сбить неслож-
74
но. Просто надо начать первым! Например, радостно
встретить его. Пригласить на кофе, пойти в столовую
и там объяснить то, что было обсуждено в утреннем
разговоре с Элизбаром.
Жду... Иногда комментарии шахматных маэстро прек-
ращаются, и в одной из пауз глажу Нану по голове,
приговаривая:
— Хорошая, хорошая!
Нана, не отрывая глаз от позиции, отрицательно
качает головой и говорит:
— Нет!
— Нехорошая?
Она согласно кивает:
- Да.
— Хорошая стерва! — утвердительно произношу я.
— Точно! — соглашается Нана и смеется.
И снова впивается взглядом в позицию.
А я успокаиваюсь. Нет-нет, она в порядке! Она никого
не боится! Главная причина не в том, что касается нашей
работы, а в чем-то глубоко личном, может быть, в ее
прошлом и — не шахматном, что и мне не дано знать, а
значит — и изменить.
...Все так и было потом. Мы выпили с Цешковским
кофе, поговорили об Олимпиаде, и он в доброжелательном
состоянии пошел в шахматный класс, а я — к себе.
И, взяв чистый лист бумаги, я решил зафиксировать все
свои ошибки. А вчера их было несколько. Первая — то,
что «зажегся» идеей срочного реванша, и от меня, как
и от тренеров, шел этот опасный «метастаз» нетерпения
победы. Забыл о чутком подсознании спортсмена, а
оно, подсознание, всегда безошибочно улавливает ма-
лейшие нюансы в состоянии тех, кто окружает его
перед боем. Да, это большой брак в работе психолога,
признаю я.
Вторая ошибка в том, что я, как и тренеры, показал
свою неудовлетворенность игрой Наны. Даже хозяйка
заметила это.
Иногда необходимо покопаться в себе и освободиться
от всего отрицательного, мешающего и твоей жизни, и
работе. Бывают моменты, когда эта гадость накаплива-
ется, и ты все больше не нравишься себе. Необходим
срочный катарсис — очищение. Но его легче осуществить
с чьей-то помощью, того же психолога. Но где психологу
найти психолога?
Да, нет сейчас близко ни одного человека, который
75
мог бы помочь мне хотя бы словом. Или просто слушал
бы мою исповедь и соглашался со мной. Например,
хорошая девушка, которой можно было бы рассказать
обо всем, что накопилось в моей душе и мешает сейчас
жить и хорошо делать свое дело. Но зачем хорошей де-
вушке, довольной собой и своей жизнью, слушать чей-то
бред о недовольстве собой? Но не о чем сейчас рассказать
даже самой хорошей девушке. И так будет до первой
победы, я знаю это, как знаю и то, что, когда она при-
дет — победа, то самая хорошая девушка будет необяза-
тельна. И более того — не нужна! Потому что опять и во
весь рост встанет на повестке нашего рабочего дня пробле-
ма срочного решения очередной задачи, которую мы
однажды уже не решили, — «отнять» у «нашего человека»
(так мы иногда называем нашу Нану) радость и не сожа-
леть об этом. Теперь мы уже точно знаем, что многое
хорошее, что может себе позволить обычный человек
в обычной своей жизни, нам совершенно противопо-
казано.
Какие только мысли не появятся в уже усталой голове!
А ведь рано она устала. Завтра завершается только первая
четверть матча. Но слышу железное «нет!» и узнаю голос
своей воли и подчиняюсь ему. Снова заглядываю в себя
и вижу еще кое-что. Мне нужно срочно прекратить выис-
кивание ошибок тренеров. Конечно, Цешковский ошибся,
и ошибся грубо, сказав перед отъездом на доигрывание
второй партии не только мне, но и Нане, что позиция
совершенно безнадежна. Всегда надо верить пусть даже
в немыслимый шанс, например в самый плохой записан-
ный ход, и такое в шахматах бывало. Конечно, не прав
и У билава, требующий в срочном порядке отдельный
кабинет для шахматной работы. Сейчас, когда мы согла-
сились на этот коттедж, это уже нереально.
Я понимаю, тренерам просто необходимо иногда «вы-
пустить пар», и я должен для этого открыть «клапан».
И более того, принять этот «пар» на себя. Что поделать,
в условиях длительного соревнования психолог должен вы-
полнять свои функции не только по отношению к своему
спортсмену, но и к его помощникам.
И мне стало вдруг очень жаль психолога. Ведь ни в од-
ном контракте профессионального спорта наверняка нет
такого пункта — о помощи всем. Там, я уверен, есть дру-
гое — о том, что каждый член спортивного коллектива
должен вести себя только так, как это нужно спортсмену.
И все финансовые дела определяются степенью выполне-
76
ния данного пункта контракта, вот и все. А психолог
в таком случае имеет возможность сосредоточить свои
усилия на главном — на состоянии и настроении спорт-
смена. И его финансовое благополучие зависит только
от решения этой задачи, и ни от какой другой!
Но в нашем гуманном любительском спорте никаких
контрактов нет, и финансовое благополучие работников
спорта зависит от чего угодно, но только не от качества
их труда. И потому кругом — одни проблемы, и, кро-
ме спортсмена, их, как правило, почему-то некому
решать.
С этим мы столкнулись с первого дня пребывания
здесь, когда ждали, но так и не дождались не то что
визита, а даже простого телефонного звонка ни от одного
функционера из спорткомитета. И не знали практически
ничего об организации открытия, времени начала партий и
всего остального, что всегда хочет знать спортсмен, чтобы
иметь ясную картину планов следующих дней для наи-
лучшего их проведения. Обещанное ранее посещение
места игры было организовано нами самостоятельно —
и это организовать деятели от спорта не удосужи-
лись.
Раньше я думал, что все эти постоянно «имеющие
место» в спорте накладки происходят по двум причинам:
от глупости этих людей или (а неизвестно, где зло меньше)
от их некомпетентности. Но лишь сейчас я твердо усвоил,
что при наличии и того и другого у большинства этих
людей в основе отношения их к своим прямым обязан-
ностям лежит нечто третье. Это — пренебрежение
к спортсмену, отношение к нему как к рабу, над
которым у них есть власть и право поощрять труд и победы
спортсмена загранпоездками и включением в состав сбор-
ных команд на самые крупные соревнования. И еще в их
руках широкий спектр репрессивных мер, куда входят и
возможность лишить спортсмена выгодных поездок, и
травля его через печать и через официальные инстан-
ции, и запугивание неожиданным допингконтролем, кото-
рый, если им надо, организуется в подготовительном
периоде, когда допинги принимают практически все и
любого можно поймать и поставить в полную зависи-
мость.
Много всего я насмотрелся за двадцать лет жизни в так
называемом большом спорте. Но в этом матче коллекция
моих наблюдений за деятельностью спортивных функцио-
неров пополнилась в первые же дни пребывания здесь.
77
Да, «свое дело» они сделали в своем прежнем стиле,
в стиле административно-командной системы, поставив в
известность «народ» (в данном случае участников матча)
о принятых решениях, но не обсудив даже регламент
с участниками заблаговременно. Нас просто поставили пе-
ред фактом, что партия будет начинаться в 16.00, что сидеть
будем в двенадцатом ряду, что посмотреть сцену, шах-
матный стол и комплект шахматных фигур мы должны (?!)
только в день партии в 11.00.
Можно, конечно, играть и в шестнадцать, хотя удобнее
в семнадцать, поскольку шахматисты по время матча поздно
встают, завтракают не раньше одиннадцати и раньше пят-
надцати часов, естественно, обедать не хотят. А ведь поесть
надо не менее чем за два часа до игры и хорошо, как мини-
мум один час, после обеда поспать. И все это было бы
проще, если бы партия начиналась часом позже, что,
кстати, ни для организаторов, ни для зрителей никакого
значения не имело. Но, как часто бывает в шахматах,
принят худший из всех вариант. Но дело не в этом,
в шестнадцать так в шестнадцать. Но разве вторая шахмати-
стка мира не заслуживает элементарного уважения со
стороны организаторов и судей? Разве трудно было пред-
варительно согласовать с ней этот вопрос — о начале пар-
тии?
Ну а осмотр сцены в день партии — это из области или
юмора, или недомыслия. Всем ясно, что шахматист никогда
в день партии не будет тратить энергию и нервы на эту,
в общем-то формальную, процедуру. Тем более что ехать
далеко — из Цинандали в Телави.
Вот так начала свою деятельность целая группа ра-
ботников спорткомитетов — всесоюзного и республикан-
ского.
К счастью, все, что нам было нужно, мгновенно сделали
работники спорткомитета города Телави. Они привезли не-
сколько комплектов шахматных фигур и часов, обеспе-
чили нас велосипедами, ежедневно — свежими газетами,
отвезли вечером в театр, открыли его двери и показали
нам сцену, и шахматы, и комнату отдыха. И сделали
все это за один день, не отвлекаясь надолго от своей
основной работы.
Думаю обо всем этом, увы, привычном, но воспри-
нимаю отнюдь не равнодушно.
И спасибо за это перестройке. Раньше я смирился бы
с подобным положением вещей, поскольку об изменениях
в этом «царстве» не приходилось даже мечтать. Но сегодня
78
ощущаю нечто новое в себе, что-то в моей личности не
соглашается с этой принудиловкой, не перестроившаяся
ли гордость?
Набираю номер ответственного шахматного работника
спорткомитета, и получился разговор, достойный нашего
времени.
— Кто придумал начало партии в шестнадцать?
— А что вас не устраивает?
— Шестнадцать — это рано. В четырнадцать нормаль-
ный человек обедает, потом надо поспать, ехать на партию.
— В шестнадцать написано, и будете играть в шестнад-
цать! Что еще?
— У нас есть вопросы, требующие обсуждения. Напри-
мер, где пропуска на партию? Когда вы собираетесь орга-
низовать совещание представителей команд, как делается
во всех других видах спорта?
В ответ — раздраженный тон и совет старшего това-
рища «не возникать».
А я вспоминаю, как гроссмейстер Белявский в разговоре,
похожем на приведенный, сказал председателю своего
спорткомитета: «Вы сидите здесь, потому что есть я!» В зна-
чительно большей степени это относится и к моему по-
следнему оппоненту, история жизни которого была бы сов-
сем иной, если бы не было грузинских шахматистов, их
побед на протяжении двадцати пяти лет.
Самое печальное (и смешное в то же время), что
спортивные функционеры считают отношение к спортсме-
нам и их помощникам, как к рабам, вполне естествен-
ным. Ведь власть им дана сверху, и среди тех, кто их
«выбирал», спортсменов и тренеров не было.
Причина данного явления, вероятно, как актуальна,
так и типична для страны: сплоченные ряды бюрократов
блокируют конкурентоспособных, а значит, опасных для
них специалистов еще на дальних подступах к должностям,
где решаются те самые вопросы: о поездках за рубеж,
о почетных званиях и наградах, о жилищных проблемах,
о премиях за умелое руководство спортсменами и их трене-
рами, которым чаще всего удается выигрывать самые круп-
ные соревнования, несмотря на усилия малокомпе-
тентных и просто неумных людей всячески осложнить
путь спортсмена к победе.
Эти мысли «прошли» через мой мозг, пока я раздумывал,
что же мне делать дальше? Нана нервничает все больше и
ждет от меня каких-то действий.
Бюрократ от шахмат бросил трубку, но я не сдаюсь и,
79
чувствуя поддержку тех, кто за перестройку, звоню бюро-
крату рангом повыше (они, как я говорил, все здесь)
и предупреждаю его, что вторая шахматистка мира хотела
бы увидеть организаторов матча, поскольку матч начинает-
ся завтра, но мы до сих пор не знаем регламента, не
знакомы с судьями, а смотреть сцену в день партии от-
казываемся, поскольку ездить в Телави из Цинандали два
раза в день утомительно.
Договариваемся встретиться в семнадцать ноль-ноль.
И вот с получасовым опозданием является целая процессия.
Несмотря на жару, все в костюмах и галстуках, с пап-
ками в руках и с одинаковым выражением крайней озабо-
ченности на лицах.
Мы с Наной в спортивных костюмах. Вижу, что она
чувствует себя неловко, тихо спрашивает меня: «Может,
переоденемся?» Но один из гостей, услышав ее вопрос,
несколько небрежно и снисходительно разрешает нам
остаться в этой одежде.
Садимся друг против друга за стол переговоров, и го-
сти сразу задают вопрос: «Что вы хотите?» Причем вопрос
задается Нане, что означает одно — со мной все ясно,
мне уже все объяснено и приехали они только из-за
Наны.
Она вопросительно смотрит на меня, обращаясь за
помощью, затем, медленно подбирая слова, говорит, что
ничего особенного не хочет, что готова играть в любой час,
но считает, что кто-то должен был хотя бы спросить ее —
одну из двух участниц этого матча.
Нану нагружает этот разговор, она нервничает все
больше, и я окончательно понимаю, что просто игнори-
ровать это «сословие» (что раньше я считал единственно
верным) больше нельзя. В интересах дела ему следует
объявить беспощадную войну. Но где выход? И как воевать
с этими людьми и с этой системой, которая наплодила
их в таком количестве, что, куда ни посмотри, везде их
больше? Выход вижу в одном: сами спортсмены должны
выбирать тех, кто будет ими руководить, контролировать
этих людей и их деятельность при помощи специально
созданного Совета действующих спортсменов, который,
кстати, давно функционирует при Олимпийском комитете
США. Таким я вижу реальный и конструктивный прак-
тический путь демократизации нашего спорта.
Но, к сожалению, начало матча нельзя отложить до
окончательной победы перестройки, и, проводив чиновни-
ков, мы сами поехали в театр, хорошо понимая, что
80
при любом исходе матча нам придется оставить там немало
здоровья.
Снова вспомнил ту «экскурсию», когда мы оба перекре-
стились, переступив через порог. И еще вспомнил пусту-
ющую и затемненную сцену и Нану, медленно подошедшую
к шахматному столу. Я смотрел на ее лицо, хорошо понимая
весь смысл того момента! Но я не изучал ее состояние
и не пытался расшифровать что-то неизвестное мне, как
бывает, когда видишь в подобной ситуации незнакомого
тебе спортсмена и по его поведению пытаешься «прочитать»
его готовность и уверенность, степень волнения и сомнения
в победе. Нет, не это интересовало меня сейчас, я был
спокоен за Нану, за ее состояние и за все остальное.
Сейчас я был просто зрителем, а точнее, зрителем-психо-
логом, знающим все нюансы данной ситуации и всего, что
может переживать большой спортсмен в эту святую для
него минуту. Я любовался спортсменом! И полным глубоко-
го смысла видел все детали его поведения: и задумчивый
взгляд на пока пустую, без фигур доску, и этот жест,
так хорошо запечатлевшийся в моей памяти.
Часть стола была в пыли, и Нана стерла эту пыль
ладонью и сделала это так аккуратно, словно просто по-
гладила шахматные клетки. Молитва спортсмена!..
— Сядем в кресла, — попросил я тогда.
Она села, и я сел напротив. Так мы сидели несколько
минут, молча разглядывая доску. Я спросил:
— Кресло удобно?
— Нормально, — ответила Нана.
Мы встали, и Нана еще раз бережно провела по столу
ладонью.
Так мы съездили на нашу «плаху». Помню, что в остав-
шееся в тот день до отбоя время Нана была очень собранна
и серьезна. Я же тогда долго находился под другим
впечатлением — от ненужного, но вынужденного общения
с представителями спортивной бюрократической машины.
И долго не мог отделаться от гнетущего чувства какой-то
безысходности и суммарной усталости. И понял, что в осно-
ве ее не жизнь на колесах и все остальные трудности
жизни людей спорта, а именно — ощущение своего
бесправия!
Да, кем бы ни приходилось быть в спорте — спортсме-
ном, тренером, психологом, а теперь и руководителем
команды, всегда это было ощущение постоянной зависи-
мости от этой категории людей, в большинстве своем бес-
полезных, а зачастую даже приносящих вред.
81
Фиксирую эти мысли в дневнике и думаю: этот матч
обогащает меня. Сейчас я лучше понял, как важно на
протяжении длительного матча всегда точно диагности-
ровать ситуацию и по возможности безошибочно плани-
ровать действия всех членов коллектива.
Возвращаюсь к задачам сегодняшнего дня. Формулирую
две: первая — всегда заранее, желательно с вечера, выраба-
тывать единственно верный стиль управления шахматист-
кой; вторая — найти средства, чтобы как можно быстрее
развенчать миф Чибурданидзе. Он есть в реальности,
это подтвердил Элизбар, сославшись на слова Наны:
«Я все время жду от нее какого-то необыкновенного
хода».
Да, с решением этих двух задач нельзя затягивать.
Но есть еще одна: номер три, и не менее срочная. Это по-
вышение самооценки Наны. Она явно недовольна своей
игрой, и это естественно в связи с таким числом упущенных
возможностей. Завтра очередная партия, и надо хотя бы
частично решить эту задачу, хотя бы немного, но улучшить
мнение Наны о самой себе.
Но как это сделать? Просто хвалить Нану? Или крити-
ковать игру Чибурданидзе? Нет, это слишком очевид-
ные приемы и со взрослыми спортсменами они не про-
ходят.
Сегодня тренеры повторно разобрали вчерашнюю пар-
тию и, вероятно, нашли за что похвалить Нану. Она
была оживлена после шахматной работы и удовлетворенно
прореагировала на мои слова о том, что Сереже Долматову
понравилась ее игра в последней партии. Но знаю, что
полностью такую задачу подобным средствами не решить.
Это было бы слишком просто.
Думаю, многим мои рассуждения покажутся ненужным
усложнением ситуации. Я уверен, многие даже отказались
бы здесь видеть проблему. Как, кстати, было сегодня,
когда нас навестили болельщики Наны, и один из руко-
водящих товарищей республики, выслушав меня, так и
сказал: «Зачем все усложнять? Подумаешь, ни разу у нее
не выигрывала! Зачем об этом думать? Надо просто
сесть и играть!»
Если бы все было так просто! Недавно прочел интервью
с бывшим тренером сборной Англии Роном Гринвудом.
Он сказал: «Футбол — простая игра. Самое трудное в ней и
состоит в том, чтобы сделать ее простой».
В том-то и дело! Это действительно самое трудное!
Ведь как было бы хорошо, если бы Нана сегодня накануне
82
партии просто легла и быстро бы уснула. И не мешали бы
ей мысли о дочке и обо всем том, что часто мешает
уснуть раньше трех-четырех часов ночи. И как было бы
хорошо, если бы завтра в шестнадцать ноль-ноль она
спокойно и уверенно вышла бы на сцену Телавского театра
и просто сыграла бы партию хотя бы в свою силу.
Как упростить все это? Прав футбольный тренер: сделать
это все простым — и есть самое сложное!
Вот с такими ненужными (по мнению многих) и непро-
стыми раздумьями я заканчиваю очередной день своей
жизни и вряд ли расстанусь с ними во сне.
29 сентября
Что-то я волнуюсь сегодня! С утра, проснувшись, уловил
в себе это. Давно не замечал этого за собой. Иной раз даже
приходила мысль: не стал ли я безразличным к самому
спортивному сражению? Конечно нет. Не может быть без-
различия хотя бы потому, что не может быть безразличным
к результатам мой спортсмен. И все-таки само мое отноше-
ние к результату в соревновании изменилось. Думаю, что по
мере накопления опыта оно стало более профессиональ-
ным, в этом все дело. А главным для меня стало другое —
все то, что соревнованию предшествует: и каждый день
тренировочного сбора, и каждый час предсоревнователь-
ной недели, и питание спортсмена, и его сон, и настроение
перед сном, когда мы расстаемся до завтра и подводим
итоги дня, и, пожалуй, самое главное — формирование наи-
лучшего психологического состояния спортсмена, макси-
мальной уверенности в себе и своих возможностях, готов-
ности к полной отдаче в борьбе за победу.
Это не безразличие, а понимание того, что мое дело
должно быть сделано на сто процентов и тогда спортсмен
выступит по меньшей мере в силу своих сегодняшних
возможностей, а может быть, и превзойдет себя.
Так я сейчас понимаю свою задачу: создать психологи-
ческий фундамент надежного выступления своего
спортсмена в соревновании. И, когда меня спрашивают,
какой результат покажет спортсмен, я отвечаю: «Не думаю
об этом».
В трансформации моей психологии — «психологии пси-
холога», конечно, имел немалое значение опыт, опыт не
только побед, но и поражений. Опыт, научивший меня
не мечтать о победе, не звать ее и вообще поменьше
83
говорить о ней, пореже произносить слово «победа» вслух.
Но все делать для нее, потому что только тогда ты ее
и заслужишь!
Пришло время, и я согласился с девизом Льва Нико-
лаевича Толстого: «Делай, что должно, и пусть будет что
будет!» А раньше, по молодости, не принимал вторую
часть этой формулы, видя в ней готовность к смирению
и покорность судьбе. Что поделаешь — молодость!
...Да, что-то происходит сегодня, с утра не нахожу себе
места. Помнится, Манучар Мачаидзе, футболист, бесспорно,
украшавший спорт, перед отдельными играми уже с утра
говорил мне: «Доктор, что-то я волнуюсь сегодня!» И имен-
но в этот день он был неудержим и действительно блистал
на поле.
И я волнуюсь сегодня! Только жаль, что некому сказать
эти слова. Даже не для того, чтобы кто-то успокоил меня,
а хотя бы просто выслушал с вниманием в глазах. Но,
вероятно, это тоже судьба психолога. А не плохое ли это
предчувствие? И сразу прибавилось напряжение и захоте-
лось поскорее увидеть Нану. И вот она вышла к нам.
Все: и свобода движений, и высоко поднятая голова, и из-
лучающий спокойную силу взгляд — сразу рассеяло все мои
опасения. Она в полном порядке, докладывает наблюдатель,
навсегда (пока буду психологом) поселившийся во мне.
Не заболела, выспалась, не видела плохих снов и, что,
пожалуй, самое важное, настроена на бой как никогда
еще в этом матче! Да, такой я ее здесь в Телави не
видел.
Сразу говорю себе: о Нане можно не думать, подумай
о себе, о своем внешнем виде, о внутреннем настрое.
Ни то ни другое в данный момент совершенно неадекватно
состоянию Наны и не соответствует задаче сегодняшнего
дня, когда мы играем белыми, когда тщательно подготовлен
дебют и когда сама ситуация созрела для решительного
боя.
Опять мысли о победе, укоряю себя, ведь дал слово не
думать о ней.
Но как не думать, если «она» пропитывает все вокруг:
и вновь проступившее яркое солнце, и не уходящие с лиц
тренеров улыбки, и шутки в адрес Наны, и ее шутки в
ответ.
— Нана, я побегаю да завтрака.
— Долго?
— Минут сорок.
— А потом где будете?
84
— Здесь, с вами.
Знаю, что Нану надо предупредить о своем уходе.
Она всегда хочет знать, кто из ее людей что делает и где
находится, и в течение дня мне многократно приходится
отвечать на ее вопросы о тех, кого она в данный момент
не видит. Вчера вечером, даже во время просмотра интерес-
ного телефильма, она постоянно обращалась ко мне с вопро-
сами.
— А где Элизбар?
— У себя в номере.
— А что он делает?
— Смотрит какой-то вариант.
— А где Цешковский?
— Звонит домой.
И еще постоянно спрашивает: «Который час?» Это и есть
жизнь спортсмена, когда впереди дело, к которому надо
быть готовым. И потому спортсмен в это время внутренне
всегда напряжен.
...Я специально ушел от Наны, чтобы изменить состоя-
ние, в котором я пребывал с утра, и чтобы она не почув-
ствовала моего напряжения и не «заразилась» им.
Бежал и думал об этом желании Наны всегда все знать
о нас. И сделал заключение, что это скорее не привычка,
а потребность лучше чувствовать своих помощников, духов-
ную опору в данной сложной ситуации ее жизни. И эту
опору она предпочитает ощущать всегда, сделать ее
зримой!
Наверное, по этой же причине Эленио Эррера, футболь-
ный тренер, в работе которого психология занимала цен-
тральное место, отпуская своих футболистов на выходной,
всегда задавал им вопрос: «Ты где завтра?» — и записывал
то, что говорил ему игрок.
Уверен, что данный психологический прием играл у Эр-
реры более сложную, чем может показаться, роль. Ко-
нечно, тренер, зная, где и с кем находятся его игроки,
лучше «чувствовал» их и те ситуации, в которых они могли
оказаться. Но главный смысл, я думаю, в другом — футбо-
листы лучше «чувствовали» своего тренера, не забывали
в этот день и его, и его требования, связь тренера со
спортсменом, таким образом, не прерывалась, была
зримой.
И сейчас я проверил это на себе. Во время бега думал
только о Нане, о ее оптимальном предстартовом состоя-
нии и еще о том, как бы не испортить его за оставшиеся
до партии пять часов.
85
Итак, я побегал, принял душ, тщательно побрился
и оделся, но состояние не улучшилось и внешний вид,
вероятно, тоже. Нану не проведешь, и она говорит мне
по пути в столовую:
— Рудольф Максимович, вы что-то прячетесь сегодня.
Плохо себя чувствуете?
— Наоборот, — отвечаю я, — как никогда, готов к
бою.
Входим все в столовую, и Нана с лукавой улыбкой
подходит к букету цветов, среди которых белеет конверт.
Она понимает, что текст адресован ей, и сразу открывает
конверт. Я внимательно наблюдаю за ней, и то, что я вижу,
вполне удовлетворяет и даже радует меня. Нана улыбается
и говорит: «Все понятно, придется постараться». На листке
нарисована жирная единица, и смысл рисунка разгадать
несложно. К этому плакату она готова.
Обычно за завтраком все рассказывают свои сны и
совместно пытаемся разгадать их. В ночь перед пораже-
нием Элизбар видел во сне ребенка в мокрых пеленках,
и я посоветовал ему рассказать этот сон воде, которая,
согласно народному поверью, уносит плохой сон с собой.
Не знаю, последовал ли он моему совету, но если и после-
довал, то это нам не помогло.
Мне же два дня назад приснился Корчной, с которым
мы встретились на каком-то турнире, и он издали, не под-
ходя ко мне, показал мне лист бумаги с нарисованной
черной единицей. Рассказ о том сне Нана и Элизбар
встретили хорошо, поэтому я и решил организовать его
«продолжение».
И Нана очень хорошо прореагировала на этот символ
победы. Хотя она, как и большинство спортсменов, не
любит прямых призывов, воспитательных бесед, официаль-
ных собраний. Потому я был не очень спокоен за свой
экспромт с письмом, опасаясь иной реакции, например
напряженности. Но он приняла сигнал «положительно»,
значит, он был абсолютно адекватен ее внутреннему состо-
янию, ее психологической установке.
А что касается серьезного разговора, то он, как бы
она его ни избегала, назревает. У меня есть немало пре-
тензий к шахматистке. Например, она все чаще нарушает
договоренность о режиме, практически ежедневно засижи-
вается с Элизбаром за шахматами далеко за полночь,
прекратила пробежки, никакого режима питания. Но пока
молчу, выжидаю. Жду победы, тогда ей легче будет выдер-
жать критику.
86
А может, не нужно слов? Мы всегда хотим воздей-
ствовать словом, а ведь человеку зачастую и так все
ясно. Позавчера после партии Нана, поняв наше разоча-
рование, сразу же изменилась, затихла, а в конце дня
после ужина была более, чем всегда, внимательна к нам.
И слов для этой трансформации ее поведения не понадо-
билось. Достаточно было разбудить ее чувственную сферу,
в данном случае через чувство вины. Приходится всегда
помнить, что другой человек может взять в твоем «образе»
то, что ему в данный момент нужно. И потому чрезвычай-
но важно, чтобы как можно больше было что взять: и уве-
ренности, и спокойствия, и поддержки, и дополнительной
силы.
И я повторяюсь (поскольку практически это чрезвы-
чайно важно), что если в нужный для спортсмена момент
ты будешь в своем лучшем «образе», то одним этим
будешь ему полезен. Одно твое появление поможет спорт-
смену внести коррективы в свое состояние, а в пред-
стартовой ситуации — поможет победить себя и с большей
отдачей провести сражение.
А если ты не можешь прибыть лично, то меньшую,
но столь же нужную роль могут сыграть телефонный
звонок, письмо или телеграмма.
Но это магическое воздействие возможно только в том
случае, если успешно решена труднейшая задача — за-
воевано доверие спортсмена. Путь психолога к этому
уровню (я определяю его как уровень «катализатора»)
не прост и долог.
Однако в исключительных случаях при счастливом
стечении обстоятельств кто-то может стать для спорт-
смена «катализатором» сразу, но «на уровне приметы»,
своего рода талисмана, принесшего удачу. Например,
появление нового человека однажды совпало с удачным
выступлением спортсмена, который всегда чуток ко всем
сопутствующим победе обстоятельствам, как к закономер-
ным, так и случайным. Но жизнь таких «талисманов», как
правило, коротка — до первого поражения спортсмена,
после чего они попадают в число людей, приносящих
неудачу, а значит, не нужных.
Очень трудно завоевать истинное доверие спортсме-
на — человека, избалованного вниманием, настороженного
и мнительного, «закрытого», которого трудно познать,
даже просто разговорить. К тому же есть еще одна услож-
няющая решение задачи помеха — это многочисленное
окружение спортсмена, его истинные и мнимые друзья,
87
которые всегда ревниво встречают профессионального
психолога, видя в нем серьезного конкурента в борьбе
за дружбу кумира, делить которую они ни с кем не наме-
рены.
Этот путь к доверию спортсмена пройден мною много-
кратно, и все ступени знакомы до мельчайших деталей,
описать которые я считаю практически очень важным для
тех, кто готов проходить его. В свое время Бабелю, начи-
нающему путь писателя, Горький пообещал путь, усыпан-
ный гвоздями преимущественно самого крупного размера.
Прошу прощения за слишком вольное сопоставление,
но эти же слова можно адресовать начинающему пси-
хологу.
С абсолютной уверенностью в правоте своих слов
делаю это заявление. Потому что навсегда сохранились
в памяти выражения лиц спортсменов, к которым при-
шел впервые. Я бы разделил их на три основные ка-
тегории.
Первая — это те, которым сегодня нужна помощь, но
они уже не верят и себе, и никому, и тебе в том
числе. К таким спортсменам обычно психолога пригла-
шает или руководство, или тренер, сам же спортсмен
встречает его холодно, равнодушно.
Вспоминаю лицо Лены Водорезовой в Одессе, куда
я приехал по просьбе Станислава Жука. Она нехотя подъ-
ехала к борту катка и в ответ на слова тренера «Лена,
познакомься» сухо сказала, даже не взглянув на меня:
«Здрасьте». И даже подобия улыбки не увидел я тогда.
Это потом, много позже, у нее дома я узнал от ее мамы,
что не улыбается она уже три года, с начала своей
трудной болезни. И через два года нашей работы я услышу
от ее мамы слова, ради которых стоит повторить тот
самый путь: «Мы вам благодарны не за медали, а за то,
что она снова стала улыбаться».
Другая категория спортсменов, путь к внутреннему
миру которых подчас даже посложнее, это те (в большин-
стве случаев — представители коллективных видов спор-
та), кто считает твою работу и самого тебя затеями не-
обязательными. В лучшем случае они готовы попро-
бовать. И встречают тебя своеобразно, даже привет-
ливо, но и в улыбках, и в глазах несложно разглядеть
только вежливость воспитанных людей и готовность
посмеяться над твоими усилиями в будущем.
Работа с такими людьми — настоящий экзамен для
психолога, выдержать который возможно путем огром-
88
ного, иногда предельного, напряжения всех сил и умений.
Я бы сказал — на уровне вдохновения. И одних профес-
сиональных знаний обычно недостаточно. Они, эти знания
и всевозможные практические умения, только в том слу-
чае решат задачу, если будут помножены на сумму твоих
личностных качеств: и силу характера, и терпение, и уме-
ние общаться с совершенно разными людьми, и интеллек-
туальный запас, и внешность, и многое-многое другое.
Все будет проверено этими знающими многое в жизни
людьми многократно и ежедневно. И ты получишь призна-
ние только в том случае, если станешь не просто нужным,
а необходимым в их трудной судьбе, подлинная
сущность которой хорошо замаскирована от непосвящен-
ных внешней респектабельностью и неприступностью.
Завоевание доверия таких спортсменов всегда было
для меня победой ничуть не меньшей, чем любое дости-
жение в жизни.
Пишу, и в памяти появляется Александр Анпилогов,
гандболист, чемпион мира, предложивший мне на первой
встрече с командой показать «что-нибудь вроде гипноза».
И потом, на протяжении многих лет дружбы, мы часто
вспоминали наше знакомство.
Есть и третья, «беспроблемная» категория — спортсме-
ны, которые переживают в данный момент «черный» пе-
риод поражений или застоя и до встречи с тобой уже
разуверились во всем, в чем пытались найти спасение,
и сейчас надеются только на тебя. Онв встречают тебя
с такой надеждой в глазах, что задача завоевания их
доверия решается практически мгновенно. Надо только
быстро разобраться в ситуации и показать свою готовность
сделать все, что ты можешь! И они сразу поверят (!),
и ты можешь переходить к решению второй задачи: искать
пути конкретной практической помощи. Этот спортсмен
ждал тебя, и потому ты сразу становишься для него
другом и помощником. Схема работы в таком случае ясна:
объяснить спортсмену, что с ним произошло и происходит,
затем предложить практический путь решения проблемы
и — совершенно обязательно — уметь выразить свою абсо-
лютную уверенность в успешном преодолении спортсменом
кризиса. И есть еще одно условие, без которого решить
задачу будет сложно. Психолог должен быть рядом
со спортсменом до тех пор, пока задача не будет
решена окончательно, то есть на всем этом пути спорт-
смену необходимо «психологическое секундирование». В
данном случае будет недостаточно даже вовремя появить-
89
ся или позвонить по телефону. До окончательной победы
над самим собой спортсмену необходима зримая под-
держка.
Конечно, и с этой категорией людей работу нельзя
считать простой, но она много упрощена той самой по-
следней надеждой спортсмена на психолога.
Путь к практической помощи не только долог, но
и таит в себе специфическую особенность: обязательную
последовательность этапов, своего рода лестницу, преодо-
леть которую нельзя в ускоренном темпе, «перешагивая»
отдельные ступени.
Ступень первую я определяю как ступень обще-
ния, когда психолог выступает в роли собеседника.
И успех этой деятельности зависит от умения слушать
и умения разговорить человека. Спортсмен, надолго и
часто уезжающий из дома, имеющий всегда массу проб-
лем, очень нуждается в собеседнике, который никуда не
спешит и в глазах которого он увидит искреннее внимание,
интерес к его проблемам и сопереживание его чувствам.
Пятнадцать лет назад я составил для себя «свод зако-
нов», которых придерживаюсь неукоснительно и сегодня.
Звучат они так:
1.	Встретить человека улыбкой.
2.	Выслушать с абсолютным вниманием и все запом-
нить (желательно не записывать в присутствии человека).
3.	Считать своим личным профессиональным пораже-
нием, если спортсмен не проявил желания продолжать
контакт с психологом.
4.	Постоянно пополнять знания о человеке и в конеч-
ном итоге — все знать о нем.
5.	Если спортсмен находится вдали от родного дома,
то сделать все, чтобы максимально заменить его близких
и друзей и как итог этих усилий — стать его новым дру-
гом.
6.	Продолжать думать о человеке, с которым расстал-
ся, думать любя.
7.	Своевременно напоминать о себе, о совместной ра-
боте и поставленной цели, постоянно интересоваться де-
лами и настроением человека, быть готовым проявить
активное внимание в трудный момент его жизни, в част-
ности после поражения.
В дальнейшем с накоплением практического опыта этот
список дополнялся, и сейчас в окончательном варианте
добавилось еще семь «законов»:
1.	Иметь возможно полную, предварительно собранную
90
информацию о человеке, о его сегодняшнем состоянии
и настроении, о его готовности к общению с психологом.
2.	К моменту встречи со спортсменом быть в состоя-
нии наилучшей готовности (внешний облик, состояние,
поведение, программа беседы).
3.	В первые же секунды встречи почувствовать настро-
ение спортсмена, его отношение к разговору и к своей
личности и в случае необходимости срочно внести кор-
рективы в свое поведение и программу беседы.
4.	В процессе разговора как можно быстрее почувст-
вовать главную, доминирующую сегодня проблему чело-
века.
5.	Сразу, уже в начале беседы, заинтересовать спорт-
смена, вызвать его переживания, включив таким образом
в процесс общения его чувственную сферу и одновременно
свою, в первую очередь такой чувственный компонент,
как сопереживание.
6.	Своим поведением и содержанием разговора вну-
шить надежду и уверенность в решении стоящей перед
человеком задачи.
7.	Уметь закончить разговор и попрощаться так, чтобы
спортсмен ждал новой встречи с психологом.
Эти «законы» формулировались не просто как итог
неких умозаключений, а были выстраданы мной, и в необ-
ходимости каждого из них я убежден.
Деятельность психолога это своего рода «пороховая
бочка». В практике нашего спорта до сих пор в отличие
от тренера и того же врача ты фигура вроде бы необяза-
тельная, тебя нет в штатном расписании, ты работаешь
на общественных началах и иногда, кроме спортсмена,
не нужен никому. И вот это твое положение «человека
без статуса» ставит тебя в специфические условия. В гос-
тинице ты часто живешь под чужим именем, пропуска
во Дворец спорта у тебя нет, питаешься где придется. Но
главное, что унижает достоинство, — о тебе и твоей рабо-
те каждый член «штатного списка» (зачастую бездель-
ничающий с утра до вечера и даже мешающий спорт-
смену) имеет право судить ц высказывать свое мнение!
Все это я пережил раньше, в давние времена, когда
начинал, но эти страницы я посвящаю начинающим пси-
хологам и хочу, чтобы они знали, что их ждет, и были
ко всему этому готовы.
— А что же делать? — спросят они меня. — Как бо-
роться за свой статус?
Ответ, и тоже выстраданный, будет один: работать
91
так, чтобы стать сначала полезным, а затем необ-
ходимым спортсмену! Ему — в первую очередь, но же-
лательно и тренеру.
И совет: никогда никому ничего не доказывайте сло-
вами! Не тратьте на это ни свое время, ни силы, ни досто-
инство. Это говорит вам человек, который когда-то выяс-
нял свои отношения со всеми — и с врачами, и с масса-
жистами. Это тоже из разряда «крупных гвоздей» на этом
пути.
И еще надо помнить, что психолог в отличие от трене-
ра не имеет права на ошибки. Ему их не простят ни
спортсмен, ни те, кто его окружает.
И потому я считаю нужным огласить на этих же стра-
ницах еще один выстраданный «свод законов», тоже из
семи пунктов, содержащих предостережения
психологу.
1.	Не перегружать человека общением и заботой,
дифференцировать психолого-педагогические воздействия,
делать оптимальные перерывы в общении, использовать
периодически вместо очных встреч такие «модели обще-
ния», как письмо, телеграмма, телефонный звонок.
2.	Не допустить давления своей личности на личность
спортсмена (это бывает, когда завоевано полное доверие
спортсмена и есть опасность увлечения психологом этой
победой и желанием подчинить спортсмена своей воле).
3.	Не перегружать в процессе общения чувственную
сферу спортсмена, что может вызвать иногда ненужные
(особенно накануне соревнований) сильные переживания
и трату нервной энергии; в моей практике было немало
случаев, когда значимая для спортсмена информация
(например, о близких людях) оказывалась помехой в под-
готовке к старту; аналогично влияли присутствие любимо-
го человека, просмотр трагического кинофильма, напоми-
нание о спортивных и жизненных неудачах в прошлом.
4.	Быть осторожным, применяя средства регуляции
состояния спортсмена, особенно — в условиях соревнова-
ний, не оказаться помехой в привычном стереотипе его
подготовки к старту (в ритуалах, приметах, привычках).
5.	Хранить тайны спортсмена, касающиеся и его
прошлого (особенно всего того, что человек хочет забыть),
и настоящего (например, переживаний своей личной жиз-
ни), и будущего (планов спортивной и не спортивной
жизни).
6.	Уметь «быть в тени» после победы спортсмена, не
ждать благодарности, относиться философски к победе,
92
не подчеркивать свою роль. Помнить, что это — судьба
психолога.
7.	Уметь «не быть в тени» после поражения своего
спортсмена, уделить проигравшему максимум внимания
и времени, помня, что «проигравший — всегда сирота».
...Уже давно включены часы и идет четвертая партия,
от которой мы все ждем так много. Сегодня Нана вышла
на сцену и, сделав первый ход, сразу же встала и стала
ходить по сцене в ожидании опаздывающей соперницы.
Но на нее, когда та появилась, даже не взглянула. Нана
ждала не ее, а ее хода! Чтобы сразу же, почти не тратя
времени, сделать свой очередной ход.
...— В одни ворота, — сказал подошедший после сем-
надцатого хода Цешковский. Сегодня он тоже что-то
почувствовал и впервые прибыл на партию.
Да, позиция подавляющая, но не спешу радоваться,
и не только потому, что боюсь спугнуть удачу, но и пото-
му, что жду этого коварного пятого часа, который пока
в этом матче приносит нам одни неприятности.
Майя уже в цейтноте, низко склонилась над доской,
ищет — ищет спасения, и я боюсь, что найдет. Все-таки
она — чемпионка мира, сейчас и я ощутил это магическое
воздействие имени. «Лишь бы эта магия не коснулась
сегодня Наны», — подумал я, и тут же Нана встала и по-
кинула сцену. Как будто поняла меня и ушла подальше
от соперницы.
А я прямо услышал Корчного, одно из его правил
поведения во время партии: «Если видишь за противника
сильнейший ход, срочно вали от доски!». Чтобы не под-
сказать ему этот ход по неким парапсихологическим кана-
лам. Может быть, и Нана пять минут назад увидела
ход, которого не вижу я, и ушла от доски по этой причи-
не? Скоро узнаю это, а пока Наны нет, у меня есть воз-
можность опять сосредоточиться на теме «завоевание
человека».
...Итак, вы познакомились с новым спортсменом, потом
встретились с ним еще и еще раз. И, не сделав ошибок,
решили первую задачу — стали в его представлении «с о-
беседнико м». Но пока — и только!
Спортсмен доброжелательно и, может быть, даже ра-
достно встречает ваше новое появление, отвечает ничего
не значащими словами, обсуждает новости, но сразу же,
как только вы касаетесь его дела, вопросов профессио-
нальных, закрывается и уходит от них совсем или, в луч-
шем случае, «маскируется», чтобы не обидеть понравив-
93
шегося человека и поддержать тему, но только общими
фразами.
Означает это одно: вы пока стоите лишь на самой
первой ступени той лестницы, верхние ступени которой
предназначены только для тех, кто завоюет полное дове-
рие спортсмена — и человеческое, и профессиональное
и даже может очень помочь спортсмену. Так что до той
ступени еще ох как далеко!
Это первая ступень — вы только «собеседник», кото-
рый, конечно, желателен, но можно обойтись и без него,
тем более — известному спортсмену, вокруг которого всег-
да толпятся разного рода «собеседники», большинство
которых из числа тех самых «приблудных». Не забывайте,
что они прочно вошли в свою роль и по соседству
с ними молодой психолог может быстро потерять уве-
ренность и надежду на удачу. Тем более что эта публика
страсть как не любит соседей «по ступени», особенно
тех, кто может быть на самом деле полезен.
Успешно начавшие путь должны сделать все, чтобы
не задержаться на этой ступени и сделать шаг на следую-
щую, чаще всего «малонаселенную». Там всегда найдется
место для полезного человека. Эта ступень предназначена
для людей нужных, способных дать спортсмену хороший
совет, прежде всего — в его деле, а также в жизни вообще,
вне спорта.
Итак, вы становитесь «советчико м», человеком
более нужным, чем «собеседник», но, если быть откровен-
ным, все же необязательным. Советчиков у популярного
человека, как и собеседников, хватает. Нет, он не против
встреч и бесед, но только в минуты отдыха, когда хочет
забыть о своем главном деле и связанных с ним пробле-
мах. Вы — есть, это хорошо, но вам не хватает — и это
вы хорошо должны чувствовать и понимать — потреб-
ности спортсмена в постоянном общении с вами.
Путь к формированию этой потребности один —
сделать ваше общение со спортсменом конструктивным!
Он должен почувствовать, что ни одна встреча с психоло-
гом не проходит бесследно, без пользы для него. Повто-
ряю, просто человеческое внимание и психологическая
поддержка тоже важны и нужны, но они не оказывают
решающего влияния на саму деятельность спортсмена,
на решение проблем, и потому высоко им не ценятся.
Знаю нескольких психологов, достаточно грамотных
в своем деле, но остановившихся в своей работе со спорт-
сменом на данной ступени. И кончалось дело всегда
94
одинаково — падением (рано или поздно) интереса спорт-
смена к психологу и как следствие этого — разрывом
рабочих отношений между ними, хотя чисто человеческие
отношения иногда сохранялись надолго. То есть психолог
возвращался (и навсегда) на первую ступень этой лест-
ницы, был только собеседником.
Отсюда следует, что путь по ступеням этой лестницы
должен быть обязательно беспрерывным, без задержек
на какой-нибудь одной из них, путь только вверх! Завое-
вывать спортсмена, его доверие нужно приступом! И в
этой борьбе от психолога требуется подчас не меньшее
волевое усилие, чем от спортсмена в самом трудном бою.
Причем одной воли может оказаться недостаточно. Необ-
ходимо еще полностью сосредоточиться на работе с чело-
веком, фактически посвятить ему все свое время и все
свои силы. Спортсмену очень важно почувствовать это —
вашу полную отдачу и преданность. И тогда не может не
возникнуть в его душе благодарности, большей открытости,
желания и готовности продолжать отношения, все более
перерастающие во взаимную симпатию, а затем —
в дружбу.
«Д руг» — это еще один шаг вперед по нашей лестни-
це. Это новая, более высокая ступень и этой лестницы,
и в иерархии жизненных ценностей — и вашей, и спорт-
смена. Теперь вы стали по-настоящему ценным для спорт-
смена человеком, и на этой, еще более прочной ступени
чувствуете себя наконец-то уверенно и спокойно.
Но снова — не обольщайтесь! Потому что в основе
простой человеческой дружбы лежит потребность общения
с вами вообще, то есть в обычных жизненных ситуациях,
но не тогда, когда спортсмену трудно, когда от него тре-
буется полнейшая концентрация на своем деле и когда
круг людей, с которыми спортсмен общается в эти дни
и часы, резко сужается. В этих экстремальных условиях
рядом со спортсменом остаются только те, кто ему дейст-
вительно нужен! Это его профессиональные помощники:
чаще всего только тренер, но иногда и другие люди:
хореографы (в фигурном катании), акробаты (в гимнасти-
ке), врачи, массажисты. Но только те, кто завоевал полное
доверие спортсмена своей предыдущей работой и предан-
ностью.
Если вы попали в этот избранный круг, значит, ваше
значение в жизни и деятельности спортсмена поднялось
где-то до уровня его постоянного тренера.
И если это произошло, считайте, что вы одержали
95
очень большую победу в своей профессии! Значит, вы
доказали всем — и самому спортсмену, и его окружению,
и истинным и приблудным друзьям, и различным руково-
дящим товарищам, что вы — всегда нужны! Нужны
для той победы, которая нужна им всем и которая без
вас и вашей работы может не состояться!
Да, это большая профессиональная победа, и радости
от нее мне всегда хватало, чтобы безразлично отнестись
к отсутствию признания официального — на страницах ли
газет, в отчетах ли о соревнованиях.
Но и эта ступень под названием «помощник»
(где места хватает, по моим наблюдениям, группе помощ-
ников не более чем из двух-трех человек) — не последняя
для психолога. Вершина еще выше!
Эта самая высокая ступень, чаще всего (к сожалению,
для спортсмена) пустующая, предназначена только для
того, кто в самую трудную минуту не просто нужен и по-
лезен спортсмену, а совершенно необходим ему! В отсут-
ствие его спортсмен чувствует себя одиноко и менее уве-
ренно, с большим трудом побеждает себя перед боем,
а в самом бою часто не способен на абсолютную отдачу.
В присутствии же такого человека спортсмен преобража-
ется и проявляет все свои лучшие качества.
В таком случае можно утверждать, что психолог стал
для данного спортсмена «катализаторе м», когда
его появление и каждое его слово помогают спортсмену
в постоянной борьбе и с самим собой, и со всеми труд-
ностями действительно трудной жизни и делают в итоге
эту жизнь более красивой и менее тяжкой.
И если психологу удается задачу эффективной прак-
тической помощи решать успешно, то он может стать для
спортсмена человеком номер один, даже более важным,
чем личный тренер.
Только таким может быть путь психолога по этой не
очень большой, но очень крутой лестнице, где нет под-
держивающих перил и где надеяться нужно только на
себя!
Я считаю, что говорить о состоявшейся личности пси-
холога можно только тогда, когда он способен пройти
эту лестницу — до ее последней ступени.
...Снова смотрю на сцену и вновь меня радует то, что
я вижу. В очередной раз Нана, быстро сделав свой ход,
сразу отошла от стола и сейчас гуляет по сцене, опустив
голову и не обращая никакого внимания ни на зрительный
зал, ни на противницу.
96
А я говорю себе: вот ее лучший соревновательный
образ! Срочно запиши его признаки. Первый — отключе-
ние от противника! Сегодня она играет не с противником,
а с позицией. И поэтому делает объективно сильнейшие
ходы. Делает их почти без раздумий. Сегодня можно гово-
рить о ее полной концентрации на самой партии. Ее не
интересует противница, а потому не действует и магия!
И по этой же причине она забыла сегодня о всех
сидящих в зале, в том числе и о своих помощниках!
Сегодня она еще ни разу не взглянула на меня. Значит,
вывод: если спортсмен в полном порядке, то ему никто
не нужен, и психолог тоже!
Откинувшись на спинку кресла, я как-то по-новому
посмотрел на сцену. Мне показалось, что по сцене ходит
чужой человек. Я качнул головой и на секунду прикрыл
глаза, чтобы ушло это видение. И снова посмотрел на
сцену... Но видение осталось. Как будто я случайно зашел
в зал и впервые увидел эту сцену. Увидел судей за судей-
ским столом и «впервые» увидел Майю Чибурданидзе,
рассмотрел ее прическу. Я захотел рассмотреть и лицо,
но сейчас оно было закрыто ладонями. И до сознания
дошло, что сейчас чемпионке мира очень плохо. Она сиде-
ла в напряженной позе, низко склонившись над доской
и часто поглядывая на часы. Иногда протирала пальцами
глаза, и в эти секунды открывались ее пылающие щеки.
И я перевожу взгляд на ее соперницу. Вот она —
Нана Иоселиани, международный гроссмейстер, сейчас —
претендентка на шахматную корону: открытое лицо, уве-
ренный шаг, во всем облике сила и даже жесткость по
отношению к противнице. Весь ее облик говорил об од-
ном — сегодня этот человек непобедим!
И в ту же секунду чувство радости поднялось где-то
в груди. Последние слова дошли до моего сознания. И я
увидел своего спортсмена, так трудно шедшего к этому
образу, к этой сегодняшней игре! И мысленно я поздравил
Нану с этой победой над собой!
И понял я, что заговорил во мне голос профессио-
нала!
— Радуйся! — с твердостью прозвучал он. — Радуйся,
что ты не нужен! Ведь исполнилась твоя мечта! Ты решил
свою главную задачу — твой спортсмен сегодня непобе-
дим! Сегодня бог — он! Радуйся! Ты — в тени, и это и есть
твоя победа! Ты же сам писал, что быть в тени — это
судьба психолога!
И вот встает зал. И встаем мы. Звучит настоящая
4—999
97
овация, и мы слушаем ее. И даже не поздравляем друг
друга. Просто смотрим друг на друга, и в глазах одна
мысль: «Дождались! Свершилось!»
Толпа движется медленно, и успеваю подумать: чего же
хватило для победы сегодня? Того, что удалось «накопить»
к этой партии, или опять — «страшного таланта»? Навер-
ное, того и другого.
30 сентября
Новое утро — утро после победы. Открыл глаза и сразу
почувствовал, что радость ушла. И вспомнились стихи
Гумилева: «Почему же не счастлив я, словно дитя, почему
не спокоен, подобно царю?»
Спокойствия нет, это точно. Наоборот, есть какое-то
неосознаваемое беспокойство, как будто в жизни прибави-
лось забот. Подумал об этом и согласился: так оно и есть,
появились новые заботы — опять надо думать о победе,
но не о той, вчерашней, о которой думать и вспоминать
приятно и легко, а уже о новой, которая вновь потребует
наших максимальных усилий. Но сейчас это кажется со-
вершенно нереальным. Трудно даже встать, не говоря уже
обо всем, что необходимо сделать ко времени встречи
с Наной, чтобы она вновь увидела нас готовыми к сраже-
нию и хотя бы частично заразилась этой готовностью.
Разбитое состояние, апатия, опустошение. Это и есть
следствие «эмоции разрешения». И это «разрешение», как
показало утро, оказалось глубоким. И коснулось оно на-
верняка всех наших. Я понимал вчера, что эту эмоцию
надо как можно быстрее погасить, но, видя счастливые
лица тренеров и самой Наны, не решился на такой шаг.
Но что скрывать, и самому хотелось побыть в «поле»
этой общей эйфории. Так долго ждали мы этой победы,
а Нана, можно сказать, всю жизнь!
Но сейчас, когда до очередной партии чуть больше
суток, просто необходимо забыть об этой радости, «рас-
статься с прошлым». Да, как ни печально, но вчерашний
подвиг Наны — это уже прошлое.
Вот так все в этом спорте! И поражения забудь, и за-
будь победу! Так будет лучше для тебя, для твоего буду-
щего. Я лежал и думал о бедном спортсмене. Все у него
фактически отнимается. И прошлое, и настоящее. И все
это — ради будущего. Вернее, ради будущей победы, кото-
рую, если она состоится, снова надо будет побыстрее
забыть. И опять это будет ради следующей победы. И все
98
это бесконечно — до тех пор, когда в один «прекрасный»
день победы кончатся, и спортсмену будет разрешено,
сколько угодно, не расставаться со своим прошлым,
символом которого являются медали и почетные грамоты.
И вспомнил статью о знаменитом Круиффе, который
складывал свои бесчисленные кубки и другие награды
в маленькой темной комнате, куда никогда не заходил.
И еще вспомнил о полученном вчера письме от известной
спортсменки, принявшей решение в расцвете сил уйти
из спорта. Помню, вчера я огорчился, узнав о ее решении
(после Олимпиады в Сеуле мы решили с ней продолжать
работать до Барселоны), но сегодня после пережитой
победы лучше понял ее. Часть письма считаю возможным
привести здесь:
«...Я стала осознавать, что жизнь в спорте только
ради больших результатов не имеет смысла. Попадешь
в сборную команду, и из тебя выжмут все соки. Мол, да-
вай-давай работай, а когда все уже выжмут, возьмут и вы-
кинут, и никакой благодарности за твою работу и страда-
ния. Обычно говорят: «Если человек занимается спортом,
то он проживает две яркие жизни: спортивную и такую».
Я с этим согласна. Но когда человек отдает все свои силы
и мысли спорту, не думая о жизни вне его, то очень
часто в конце концов он остается у «разбитого корыта».
Спортивная жизнь кончилась, а обыкновенной как таковой
и не было. Куда идти? К чему стремиться? Что и кому
доказывать?..»
Я не на все сто процентов солидарен с ней, но сейчас
на двадцатом году своих сопереживаний с переживаниями
больших спортсменов все чаще склоняюсь к тому, что
сами золотые медали не стоят многих переживаний. Сами
победы далеко не компенсируют вложенного в победы
тРУДа, потраченных чувств и отданного вдохновения. Бес-
спорно, кроме символических (медали, кубки и т. п.) и не
символических (деньги, хорошая квартира в хорошем го-
роде и т. п.) наград, трудом и жизнью спортсмена должна
руководить какая-то сверхидея — или заложенная в лич-
ности от рождения (стать известным, например), или
воспитанная в процессе формирования личности, ее твор-
ческой стороны, когда человек находит радость в постоян-
ной борьбе и в самом процессе совершенствования своих
отдельных качеств и личности в целом.
И тех и других я встречал в спорте. К первой группе
я бы отнес Роднину и Карпова, ко второй — Сальникова,
Санеева, Гаприндашвили, Корчного.
4*
99
Вот и опять есть о чем подумать после боя. А двад-
цать лет назад я думал, что о спорте знаю практически
все!
...Трудно встать, еще труднее выйти на зарядку. И я с
опасением думаю о Нане, ее состоянии. Если так опусто-
шен я, то что же может происходить сейчас с ней? И смо-
жет ли она играть завтра в полную силу? Ведь партия
предстоит крайне важная. Если Нана опять будет в таком
же «непобедимом состоянии», то можно будет развить
успех и поставить нашу соперницу в сложное положение.
Но если Нана не сможет собраться и, не дай бог, про-
играет, то сразу все огромное значение этой победы будет
сведено к нулю. Ведь сейчас гораздо важнее сравненного
счета сам факт возможности победы над чемпионкой
мира.
Сразу после этой партии в психологии Наны начался
важнейший процесс перестройки, в основе которого резкое
повышение самооценки и уверенности в своих возможно-
стях. Этот процесс далеко не мгновенный, в отличие от
противоположного по значению — процесса снижения са-
мооценки и разрушения уверенности. Для того чтобы мне-
ние человека о себе самом повысилось и закрепилось,
нужно время. Вот почему я и боюсь неудачи, которая
прервет этот процесс.
И сейчас я даже за то, чтобы взять второй (предпос-
ледний) тайм-аут, лишь бы дать этому внутреннему про-
цессу завершиться. Продлить радость? Ну что ж, и это
важно. Но еще важнее другое: крайне важна перестройка
психологии Наны, скачок ее уверенности. Вот почему так
велика цена следующей партии. А значит, так же велика
цена предстартового состояния перед ней. И обеспечить
оптимальный уровень его нужно успеть за сутки. А у меня
есть сомнения в реальности наших сегодняшних возмож-
ностей, когда мы еще не отошли от победы и к новому
сверхусилию совершенно не готовы, даже если сами так
не считаем.
Сложность момента в том и состоит, что сам спорт-
смен после победы, как правило, не способен объективно
оценить свое состояние. Может произойти самообман,
когда спортсмен испытывает душевный подъем и рвется
в бой, ему трудно выдержать два дня отдыха.
А нужно время, чтобы накопить силы. Потому что если
не отдохнуть, то хватить их может только на три-четыре
часа игры, но не на всю партию, тем более если она сло-
жится напряженно. Также необходимо учесть, что такие
100
эмоциональные натуры, как Нана, отдают в своих пере-
живаниях больше сил, чем другие. И пока не ясно, с «ка-
кого уровня» предстоит начать нашу очередную работу по
формированию нового предстартового состояния.
Не совсем ли опустошена Нана? И готовы ли к этой
работе тренеры? Способны ли они повторить свое дости-
жение? Вот что предстоит в первую очередь установить
мне. А потом уже надо будет выработать план всех наших
и педагогических и психологических усилий. И не совер-
шить ошибок, реализуя теорию на практике, ни одной
ошибки, потому что на исправление времени не будет.
Сразу встаю и даже не вспоминаю о зарядке. Сегодня
есть дела поважнее. И снова сначала иду к Элизбару,
излагаю ему свои соображения, описываю все детали
ситуации. Выслушав меня, он спрашивает:
— Что же нам делать?
— Прежде всего, — отвечаю ему, — определим ее сос-
тояние, насколько она собранна и готова к партии. И сно-
ва весь день мы должны держать ее под нашим контролем.
Но главное — сами должны олицетворять рабочий наст-
рой. По нашим лицам она сразу должна понять, что мы
сегодня думаем только о работе и вчерашних улыбок
и шуток не будет. Надо на самом деле загрузить Нану
работой на весь сегодняшний день.
Элизбар выслушивает мои слова, лежа в постели. По-
том говорит:
— Я согласен с вами. — И сразу встает.
А я иду к телефону и «мой психолог» Никитин го-
ворит: «Главное, чтобы не было эйфории ни у нее, ни
у вас. И еще есть опасность — увеличится число людей
в вашем лагере. По своему опыту знаю, сейчас к вам
прибудет масса ее болельщиков; все захотят выразить Нане
свои симпатии».
Это я знаю, но все равно благодарен ему... за настро-
енность на одну волну. Это и есть действенная психо-
логическая поддержка, столь нужная даже психологу.
И еще мне важно, что есть человек, с кем я могу сверять
свои ощущения и мысли. Вот и сейчас вроде бы он ничего
не сказал для меня нового, но в этой «сверке» он на-
помнил мне о том, что я должен сделать в первую очередь
и что мог упустить.
И сразу же пошел на милицейский пост, напомнил
дежурному, чтобы контроль за посторонними был таким
же строгим, как и во все дни.
Итак, программа действий в основном ясна. Шахмат-
101
ная часть — задача тренеров, и один из них готов каче-
ственно решать ее. Мне же предстоит сейчас уделить
внимание сначала Цешковскому, а затем в течение всего
дня вести «сплошное наблюдение» (так и называется
этот метод в психологии) за Наной, за всеми членами
нашей группы и всеми возникающими ситуациями и по
малейшим признакам улавливать изменения, безошибочно
оценивать их и вносить в случае надобности коррективы
в поведение, действия и даже настроение каждого чело-
века. В общем, осуществлять сплошное психологическое
секундирование. Считаю это одной из основных задач
психолога, работающего в коллективе. Задача непростая и,
более того, усложняющаяся по ходу матча. И даже победа
не упрощает ее.
После завтрака Нана и Элизбар немного гуляли и сра-
зу после прогулки сели за шахматы. Но через сорок
минут Нана сказала, что совсем нет желания заниматься,
и ушла к себе. И, как выяснилось, сразу и надолго уснула.
Ощущаю некое балансирование между удовлетворен-
ностью и тревогой. Я рад, что она отдыхает, но немного
тревожно: хватит ли ее организму оставшихся до партии
двадцати четырех часов для полного восстановления?
Мы уже заканчивали обед, когда вошла Нана и, опу-
стившись на стул, глубоко вздохнула:
— Все-таки я устала. — Поела совсем немного и на во-
прос Элизбара: «Позанимаемся?» сразу же, без раздумий
ответила: — Нет-нет, только гулять.
И только за ужином наконец я увидел первые за этот
день признаки активного состояния. Нана снова подшучи-
вала над тренерами, сама вела беседу, в глазах появился
блеск.
Потом она посидит с нами у телевизора, но на экран
будет смотреть безучастно, бесстрастно. Задаст уже знако-
мый вопрос: «Когда кончится Олимпиада?» — и это будет
единственный вопрос.
Последний обмен взглядами, и я отмечаю: ничего,
намного лучше, чем было днем и тем более — утром. Мож-
но сказать, близка к норме, пришла в себя, но не на
сто процентов. Однако время еще есть — впереди целая
ночь (дай бог, чтобы она поспала) и половина завтраш-
него дня, и можно побыть на свежем воздухе, поспать
перед партией.
Вот так, по крупицам, боясь что-либо упустить, соби-
раю я мысленно все «слагаемые реабилитации», все, что
может помочь нам. Потому что любая неучтенная и не-
102
использованная мелочь может сыграть отрицательную
роль в подготовке к завтрашней партии.
Почему я так тщательно взвешиваю каждую «вроде бы
мелочь»? Потому что научен своим опытом (в том чис-
ле — горьким): если спортсмен психологически и готов
к бою, как сегодня вечером Нана, это еще не значит, что
он готов выдержать этот бой от начала до конца. Точнее
сказать, спортсмен готов, чтобы хорошо начать, но это
не значит, что у него хватит сил для полной отдачи,
что он выдержит.
Здесь важно не путать предсоревновательное психиче-
ское состояние с состоянием соревновательным! Отлича-
ются они одно от другого тем, что в «первом» такое
слагаемое как «психическая выносливость» может не учи-
тываться, но среди слагаемых «второго» — соревнователь-
ного состояния — оно занимает одно из ведущих мест.
Но измерить «психическую выносливость» невозможно ни
на одном приборе, и только глаз специалиста-профессио-
нала может верно оценить этот аспект готовности спорт-
смена к предстоящему испытанию.
А не потому ли опытные спортсмены столь высоко
оценивают значение такого слагаемого своего предсорев-
новательного состояния, как «свежесть», что она, эта пси-
хологическая свежесть, самым прямым образом связана
с психологической выносливостью? Если так, значит,
спортсмен интуитивно тоже изучает эту связь двух своих
состояний — перед соревнованием и в процессе его. Очень
важно изучать и этот опыт спортсмена, опыт, который
можно определить как научно-практический и который,
к сожалению, не изучается никем.
И если спортсмен прав, то справедливы и мои сегод-
няшние опасения. Да, Нана спокойна, и, конечно, у нее
добавилось уверенности, и завтра она наверняка вновь хо-
рошо начнет партию. Но что будет потом — на четвертом
и тем более на пятом часу игры, когда мозг просто
откажется работать! Когда не хватит той самой психи-
ческой, а может быть и физической, выносливости?
Любой опытный спортсмен, я уверен, подтвердит, что
бывают дни, когда человек бессилен помочь самому себе.
Вот как описывает такой день экс-чемпион мира по
стоклеточным шашкам Анатолий Гантаарп «Напряжение
перед заключительными встречами возросло (матч на пер-
венство мира с голландцем Вирсмой в 1979 г. — Р. 3)
Особенно ощущалось это в пятом поединке: я никак не
мог собраться и, откровенно говоря, очень опасался за его
юз
исход. В отдельные моменты буквально ничего «не видел».
Такое случилось со мной впервые. Не знаю даже чем
объяснить свое состояние: то ли во всем «виноваты био-
ритмы», то ли это результат нервного напряжения».
Вот почему я весь день в этих раздумьях и даже
позавидовал тренерам — в их лицах не вижу сегодня ни
тревоги, ни сомнений. И еще позавидовал себе — тому,
кто десять, а тем более пятнадцать лет назад в подобной
ситуации, после красивой победы, не находил бы себе
места от радости и нетерпения и подгонял бы время
до начала очередной партии!
Да, сейчас все иначе. Наоборот, мысленно я стараюсь
остановить, ну хотя бы замедлить время, чтобы Нана
подольше поспала и проснулась бы как можно более
свежей, и тогда эта свежесть, может быть, обеспечит
лишний час той самой соревновательной выносливости,
от которой в завтрашней важнейшей партии будет
зависеть так много!
Рабочий день окончен. Завершено сплошное наблюде-
ние, продолжавшееся пятнадцать часов, — с девяти утра
до двенадцати ночи. Ухожу к себе и, перед тем как за-
полнить дневник, оцениваю свое предсоревновательное со-
стояние.
Свежести никакой, но ушла тревога и прибавилось
спокойствия. В целом Нана к партии готова, готова
бороться, уточняю я. Ну а в самой партии, что ж, опять
будем рассчитывать на волю большого спортсмена: она
заставит мозг работать столько, сколько надо! Ведь это
будет только пятая партия, и у мозга должны быть
свои запасы сил. Хотя у Гантварга именно в пятой партии
этих сил не оказалось. Да, я стал спокойнее, но не
совсем, есть некоторое напряжение: играем черными. Лег,
и сразу, как закрылись глаза, начался обычный фильм —
о прошедшем дне, дне беспрерывного наблюдения. На
«экране» образ усталой с утра Наны. И те же мысли:
ведь матч только начался, а она уже так устала. И эта
усталость не от шахмат (что за нагрузка — четыре пар-
тии?), а от тех самых переживаний, многих из которых
могло и не быть, если бы Нана была лучше готова
к матчу и если бы не было тех ошибок в первых трех
партиях. Но не хочется, да и нельзя сейчас ночью кри-
тиковать Нану. Верю в возможность воздействовать на
психику человека во время его сна, когда он не защищен
своим спящим сознанием, и его подсознание принимает
сигналы в своей адрес. В этом случае подсознание
104
становится беззащитным, «оголенным» и на него есть воз-
можность воздействовать «прямыми попаданиями» и
с большой силой. В Ленинграде даже образовался коллек-
тив людей, в организованном порядке протестующих про-
тив экспериментов над людьми в ночное время, которые
якобы проводятся сотрудниками института невропатоло-
гии и психиатрии, о чем рассказала в своем интервью
на страницах «Литературной газеты» директор этого ин-
ститута академик Бехтерева.
Так что сон своих близких надо оберегать. Но мож-
но ли осуществить это воздействиями издалека? Точно
не знаю, но интуитивно боюсь уснуть в последнюю перед
партией ночь. Чувствую, что если бодрствую я, то
охраняю сон дорогого мне человека.
Впереди еще очень трудная ночь, и по ходу ее я еще
не раз вспомню свой последний визит к Шалве Алексан-
дровичу Амонашвили, когда он задал мне вопрос: «Какое
качество ты считаешь номером один у практического пси-
холога»? Я ответил после непродолжительного раздумья:
«Терпение». И Шалва Александрович и его жена Лера,
педагог, доктор наук, переглянувшись, рассмеялись. Ока-
зывается, в только что законченной книге Шалва Алек-
сандрович характеризует как качество номер один у учи-
теля — то же терпение! Кстати, Чарльз Дарвин ставил
терпение на второе место после таланта среди качеств
ученого.
И опытнейший Никитин с самого начала повторяет и
повторяет в своих телефонных консультациях эти слова:
«Наберитесь терпения!» Да, именно — терпение! Ведь
опять надо терпеть все, что приносит каждый новый день.
Последние два дня принесли еще один повод для разду-
мий, и раздумий серьезных.
Фактически мы (тренеры и я) ничего не делали се-
годня. От шахмат Нана отказалась, от индивидуальных
бесед уклонилась. Но кое-что мы все-таки делали: хотя бы
сразу поняли ситуацию, умело ушли в сторону, не навязы-
вали свое общение, не мешали! Это тоже надо делать
умело. Чтобы не показать спортсмену свою обиду и не
вынудить его вспоминать о таких понятиях, как вежли-
вость и этикет, чувство уважения и благодарности, что в
результате могло бы еще больше нагрузить его.
И уже второй день эта новая мысль лишает меня
покоя.
Сегодня, как и вчера во время партии, мы снова не
были нужны нашему спортсмену. А как же «катализа-
105
тор», сильнейший образ психолога, который, как считал я
ранее, всесилен и всегда нужен спортсмену?
Я отбросил одеяло и встал. И пошел к письменному
столу и снова открыл дневник. Перечитал все о последних
двух днях. Для меня тема эта настолько серьезна,
что просто так размышлять о ней перед сном в постели
по меньшей мере легкомысленно. Теория о пути-«лестни-
це» психолога — одна из моих рабочих концепций.
Итак, «не плакать, не смеяться, а понимать». Боюсь, что
у читателя, в том числе и у молодого психолога, могло
сформироваться мнение, что главное — дойти до той са-
мой желанной верхней ступени, где, став «катализатором»,
ты будешь удобно и долго сидеть в царственном кресле и
наслаждаться жизнью в своем новом качестве.
Да, самой суеты и рабочих задач будет меньше. И в
какой-то степени и здесь проявит себя закон жизни, про-
возглашающий: чтобы меньше работать потом, надо
больше работать сейчас! Но это только часть правды. Быть
«катализатором» — это тоже сложнейшая работа, но боль-
ше — чисто качестванная, даже, может быть, не всегда
заметная непрофессиональному глазу.
Например, бывало, спортсмен просил меня стоять
у борцовского ковра или сидеть в зале во время шах-
матной партии, чтобы он в нужный ему момент мог меня
увидеть. Но разве может понять и оценить данный аспект
работы психолога кто-нибудь, кроме самого спортсмена?
И мало просто находиться в поле зрения своего
спортсмена, мало говорить ему самые нужные слова.
Есть еще одно условие, которое ты должен обязательно
соблюдать и без которого ты не будешь соответствовать
задаче, а твоим словам спортсмен в этот раз не поверит.
Это может случиться, если ты в момент встречи со спорт-
сменом будешь не в лучшем образе! По какой-либо причи-
не не позаботишься сегодня о своей «спортивной» форме,
форме психолога! Понадеешься на созданный ранее фун-
дамент своих отношений с этим спортсменом и придешь
к нему, например, усталым и расстроенным. Совсем не
таким, каким ты был раньше, когда завоевывал его доверие
и веру в тебя, всегда сильного и уверенного!
И это будет твоя творческая неудача, твое поражение
психолога! Были они, эти поражения, и не забудутся
никогда. Хотя я и постарался забыть их, но предвари-
тельно выполнил свой закон — провел конструктивный
анализ, установил причины и поклялся их больше не по-
вторять. А анализируя, сделал, и навсегда, следующий
106
вывод: к каждой встрече со спортсменом, особенно в его
трудную минуту, ты должен быть в своем лучшем виде,
в соответствующем ситуации образе, образе специфиче-
ском и редком, так как пребывание в нем требует
немалых усилий. Это образ, в котором спортсмен сразу
же разглядит так нужную ему сейчас абсолютную уве-
ренность, осознание своего могущества и невозможность
неудачи!
И еще очень важно, если спортсмен увидит, что у тебя
сегодня на все есть силы и желание, что ты пришел, как
и он, — бороться! Бороться вместе с ним и быть ря-
дом с ним!
Все это очень нужно спортсмену в его трудную минуту!
Такой человек нужен рядом! Человек, олицетворяющий
победу, успех в жизни! Ты для него сегодня как по-
сланник, представитель той самой судьбы, которая сегодня
обязательно скажет свое слово! Это и есть ключ, ко-
торым спортсмен откроет дверь к своим резервам и по-
кажет сегодня все, что может!
Но как трудно всегда быть в своем лучшем образе!
Ведь это тоже, как и у спортсмена, результат нелегкой
борьбы с самим собой, это вечное подавление многих
своих желаний и мыслей, своего собственного «я».
Правда, иногда, я это замечал, вхождение в этот луч-
ший образ происходит легко и естественно, как-то само
собой. Обычно это бывает тогда, когда ты хорошо вы-
спался, привел себя в идеальный внешний порядок, осоз-
наешь, что дела твои обстоят прекрасно, и все это «вну-
треннее» переходит во «внешнее», в твой образ, и ты
выходишь к людям и видишь, что сегодня радуешь
всех! И успеваешь многое: и погладить по голове не-
знакомого ребенка, сказать приятное слово усталому че-
ловеку в метро, ответить добрым взглядом тому, кто
задержал на тебе взгляд. Если это так, значит, сегодня
ты не просто существуешь, а живешь! От тебя идет
«энергия добра», и ты отдаешь ее людям! Значит, се-
годня ты — психолог и в жизни! Психолог, доросший до
совершенного «катализатора»!
И чем больше будет в жизни людей-«катализаторов»,
тем будет лучше, тем легче будет жить и решать свои
трудные задачи тем, кто еще «катализатором» не стал.
Но зато каждый сможет при встрече с «катализатором»
взять то, что ему сейчас нужно: тепло внимания, радость
надежды, личный пример уверенного в себе человека!
И когда-нибудь придет время, когда «катализаторами»
107
будут все! И это будет время, когда люди, как говорил
Горький, будут любоваться друг другом.
...Высокая нота моих размышлений окончательно раз-
веяла желание уснуть. Я вышел в парк и по традиции
подошел к окну комнаты Наны, послушал тишину.
Что-то продолжало заботить меня, и я надеялся на
прогулке разобраться что именно. Сначала возник вопрос:
сколько же дней в году ты пребываешь в своем лучшем
образе? И я даже покачал головой, осознав ответ, хотя
рядом никого не было. Не больше пяти-шести раз в году.
Не чаще. Но это, как я говорил, происходит случайно,
без усилий с моей стороны. На самом же деле таких
дней, конечно, значительно больше. Можно сказать, что
почти ежедневно я готовлю такой образ, но начинает
«работать» он в определенное время, при встрече с моим
спортсменом, и держу я этот образ до последней секунды.
Но по пути к спортсмену этот образ не проявляю, а,
наоборот, берегу его! И стараюсь не расходовать силы,
ведь их запасы не беспредельны сегодня. Это не значит,
что для всех других людей я пребываю сегодня в плохом
образе. Нет, скорее этот образ нейтральный, не участву-
ющий активно в обычной жизни.
Но, вероятно, быть «катализатором» в повседневной
жизни, чтобы все и всегда любили тебя, чтобы одно
твое появление радовало людей и делало их сильнее,
крайне трудно, если не невозможно вообще. Особенно если
ты совмещаешь это с другими сферами человеческой жиз-
ни. А удерживать свой лучший образ везде равносильно
каждодневному подвигу, на который человека просто не
хватит.
Правда, есть путь посвятить этому всего себя и всю
свою жизнь, на что и идут истинные священники. Но
это уже настоящий подвиг, к которому человека готовит
сама судьба.
1 октября
Новое утро, другое, совсем другое утро соревнователь-
ного дня. Да, сегодня все иначе. И это хорошо чувствует
тот, кто много имел таких дней в своей жизни — дней
боев! Тот же актер, режиссер, любой иной творец да
и любой лидер, отвечающий за других, и все они поймут
меня.
В самом воздухе ты ощущаешь приближающуюся
и скрытую от других грозу сегодняшнего нерядового дня
108
твоей жизни, твоего Дела! И сам ты другой, хотя, может
быть, и не замечаешь этого, и не думаешь об этом.
Но опытный глаз разглядит в твоем облике внутреннюю
собранность, экономность движений, речи, эмоций и сталь-
ное сияние в глазах. И как бы ни было иногда тяжело
все это и какой бы трудности испытание ни ожидало
тебя, все равно в тебе просыпается боец, воспитанный
всей твоей жизнью, твоим делом и самим тобой! И к мо-
менту гонга, или свистка судьи, или выстрела стартового
пистолета ты будешь готов! Будешь готов ко всему,
что может случиться с тобой сегодня и далеко не всегда
будет решаться согласно твоим желаниям и мечтам.
И каким бы ты ни был сегодня: больным, усталым, опу-
стошенным, ты все равно соберешься! И проведешь свой
бой с полной отдачей, по крайней мере с той, на какую
сегодня способен, — с не меньшей!
В твоем деле всегда есть риск. Ты снова рискуешь,
ты всегда рискуешь, всегда можешь проиграть и многое
потерять в связи с этим, но все равно идешь в свой бой!
Такова твоя судьба, боец!
Такую оду спел я сегодняшнему дню и попрощался
с этой нелегкой ночью. Так как же стать «катализатором»
сегодня? Именно с этой мысли должен начинаться каждый
новый день моей жизни.
И вновь уловил след тревоги — играем черными.
А в последней «черной» партии Нане пришлось выдержать
очень сильный натиск чемпионки мира. Видно, что наша
соперница разыгрывается и поражение в последней партии
не меняет эту оценку. Речь идет о качестве самой игры.
Есть шахматисты «всегда разогретые». К таким причислял
себя Корчной, к этой же категории относится и Нана.
И есть другая категория шахматистов, которые долго
входят в игру и у которых за счет этого можно выиграть
старт и повести в счете.
Мы этот шанс, увы, не использовали и имеем сейчас
после четырех партий всего пятьдесят процентов. «А могли
иметь три с половиной очка», — сказал Цешковский Нане
в машине по пути домой после партии, погасив в очеред-
ной раз теперь и так уже ставшую такой редкой улыбку
Наны. И когда она улыбнется снова? Вряд ли сегодня, иг-
раем черными и снова — Каро-Канн, а значит, наши про-
тивники смогут подготовиться к партии еще лучше, чем
в последней «черной» партии.
Последние дни меня все сильнее тревожит ограничен-
ию
ность нашего дебютного репертуара за черных. Вчера
во время прогулки я, будто невзначай, спросил Нану:
— А может быть, сыграть что-нибудь другое, чтобы
загрузить ее тренеров работой, а потом опять вернуться
к Каро-Канн?
На что она ответила:
— А, признаться, у меня больше ничего и нет.
И сразу вспомнились аналогичные переживания из
моего первого шахматного матча, похожая ситуация,
когда жизненно необходим был хотя бы еще один дебют
за черных. Тогда я спросил Виктора Львовича Корчного,
постоянно игравшего черными один и тот же вариант
французской защиты: «А не сыграть ли открытый вариант
испанской партии? Вы же его часто играли раньше».
Он ответил: «Боюсь, что они меня там «ждут». Но тогда
все было иначе. У нашего противника было столько
тренеров, что Корчного «ждали» везде, в любом дебюте.
У нас же ситуация иная, в том лагере, как и у нас,
тоже два тренера, не превосходящих наших ни по шахмат-
ному мастерству, ни по опыту тренерской работы. Почему
же создалась проблема, которую нельзя было не пред-
видеть?
Еще тогда, в своем первом матче, я понял, как тяжело
играть черными. Даже ждать такую партию шахматисту
труднее. И потому в такой день он более напряжен уже
с утра, всегда тревожнее накануне спит ночью, не всегда
засыпает днем, да и на саму партию обычно тратит зна-
чительно больше сил. И таких партий, например, в нашем
матче ожидается еще шесть. А ведь сыграв пока только
две, мы вынуждены были «спалить» (модное в жаргоне
шахматистов слово) один тайм-аут из трех.
И хотя в том матче Борис Спасский, единственный,
кто постоянно навещал нас, в ответ на мои слова тревоги
за черный цвет всегда успокаивающе повторял: «Одним
дебютом матч не выиграешь», но все равно каждая партия
черными была тогда сильнейшим испытанием, отнимавшим
много сил. И их не один раз не хватало на то, чтобы
в следующей партии белыми довести полученное преиму-
щество до победы. Именно на пятом часу игры Корчной
в нескольких партиях белыми упускал преимущество,
значит, то сверхнапряжение в партиях черными отнимало
у шахматиста часть его психической выносливости.
...И вдруг (вдруг ли?) раздается трель телефонного
звонка. И сразу я возвращаюсь в наше «настоящее» и по-
нимаю, что это за звонок — так рано нам никто не звонит!
ПО
Так и есть! Слышу голос главного судьи Ярослава Шайта-
ра и благодарю его за эту желанную новость. В ответ
хочу сказать что-нибудь приятное и поздравляю его,
представителя Чехословакии, с медалями в Сеуле. Он
благодарит и добавляет: «Мало, мало».
Мчусь в столовую, предвидя хмурые лица тренеров,
допивающих утренний кофе.
— Господа, имею честь сообщить вам приятное
известие — тайм-аут!
И в ответ слышу:
— Ура! — И тренеры остаются за столом, завтрак
продолжается, мы все благожелательны, ухаживаем друг
за другом, и я в эти минуты ощущаю абсолютное единство
нашего маленького коллектива.
Знаю, сколь редки такие мгновения и стараюсь чув-
ствовать каждую секунду своего внутреннего состояния,
наполненного чувством признательности и благодарности
к этим людям. Любуюсь людьми! Постепенно эмоции
утихают, и первым переходит на серьезный тон Цешков-
ский:
— Но какая стратегическая ошибка с их стороны!
Да, нас устраивает данное решение соперников. Прав
Виталий Валерьевич — это именно стратегическая ошибка!
Допускаю, что у чемпионки мира испортилось настроение
или ей нужно время, чтобы успокоиться после поражения.
Но если бы они (Майя и ее тренеры) могли правильно
предвидеть состояние Наны после столь важной для нее
победы, то они такую ошибку не допустили бы. А правиль-
но оценить состояние было, на мой взгляд, несложно.
Несложно потому, что Нана исключительно эмоциональ-
ная натура, о чем Майе хорошо известно, и спокойно
прореагировать на свою победу, естественно, не могла.
И бесспорно, эта эмоциональная реакция была во много
раз усилена следующими дополняющими характеристика-
ми победы: во-первых, этой победой Нана сравняла
счет; во-вторых, эта ее первая победа в матче; в-третьих,
первая победа над Майей в жизни; в-четвертых, одержана
уверенно, в прекрасном стиле. Всего этого Нана не могла
не пережить очень сильно, до опустошения, и все это,
повторяю, было несложно предвидеть.
Но не имею права упрекать тренеров Майи в отсутст-
вии психологического мастерства. Вполне вероятно, что
они были против тайм-аута, а настояла на этом решении
сама шахматистка, тем более что, как потом скажет мне
Нана, Майя всегда берет тайм-аут после поражения.
111
Так что, вполне вероятно, это решение из разряда примет,
к чему спортсмен обычно относится серьезно, не считаясь
с имеющимися в данный момент объективными контраргу-
ментами.
Так детально я обсуждаю происшедшее в нашем
матче потому, что считаю такую ошибку довольно рас-
пространенной в шахматных матчах, когда решение
о тайм-ауте принимается, исходя только из оценки шах-
матистом своего состояния.
Такую же стратегическую ошибку совершил Карпов,
когда в ленинградской части матча-реванша взял тайм-аут
после трех своих побед подряд. По выражению Никитина,
это был «зевок ферзя». Карпов, как и Майя сегодня,
ориентировался только на свое состояние, а необходимо
было сравнить свое состояние с состоянием противника.
Понять Карпова легко. Он решил почти нереальную
задачу — сравнял счет и теперь решил передохнуть и со-
браться на последнее сверхусилие. Но тем самым дал
время и своему противнику, а этого делать было ни в коем
случае нельзя. У Карпова не было сил и, может быть,
не было настроя, но было хотя бы настроение и какой-то
запас эмоций и оптимизма, а у Каспарова не было ни
того, ни другого, ни третьего, ни четвертого. В его состоя-
нии, что было тоже несложно предвидеть, доминировали
разочарование в себе, страх перед реальностью поражения
в матче, а также паническое ожидание ближайшей партии,
которую предстояло играть через день и перенести ее
он не мог, так как все три тайм-аута уже использовал.
В создавшейся тогда ситуации перед Каспаровым стоял
целый комплекс сложнейших задач: трезво оценить
положение в матче, который ему не надо было выигрывать,
а надо было не проиграть больше ни одной партии; успо-
коиться, принять оптимальное стратегическое решение
о дальнейшей борьбе (выбор дебюта в ближайшей партии
и во всех оставшихся); настроиться на решающий отрезок
пути.
Но в том-то и дело, что для решения данных задач
у чемпиона мира не хватило бы времени. А Карпов, взяв
тайм-аут, это время ему дал. Подарил!
И Нана теперь имеет время — и порадоваться подоль-
ше (в чем потребность очевидна), и отдохнуть чисто
физически (отоспаться, например), а также успокоиться,
что практически необходимо перед очередной мобилиза-
цией на новую партию. На все это у нас теперь больше
двух дней, и мы успеем решить все эти задачи. Вот в чем
112
иногда значение времени! Значение — иногда
абсолютное, как было в матче Каспаров — Карпов. И как
было в матче Наны Иоселиани с Ноной Гаприндашвили,
когда Нона при счете 5:3, вместо того чтобы уже на
следующий день сделать ничью и закончить матч, взяла
тайм-аут, и... проиграла две оставшиеся партии, и не
дошла до Майи Чибурданидзе, что тогда было главной
целью ее жизни.
Позже, когда мы с Наной обсуждали эту ситуацию,
она призналась, что уже была готова сдать матч, но за
два долго тянущихся дня у нее успело созреть решение
бороться до конца! Пришла мысль: «А что я теряю?»
И пришло желание дать последний бой. Вот и еще пример,
когда время имело абсолютное значение!
Но мы не должны все это переоценивать. У нас не ко-
нец, а только начало матча, а значит, подаренное время
имеет далеко не абсолютное значение. Так что радость
не должна быть долгой, и снова — «за работу, товарищи!».
— ...Тогда я съезжу домой? — первое, что сказала
Нана, узнав эту новость.
— Но только до завтрашнего вечера, чтобы день
перед партией провести здесь, — ответил я ей.
Возвращаюсь в коттедж и заказываю Тбилиси. Выпол-
няя просьбу Наны, предупреждаю Зураба о ее приезде.
Но он сразу говорит мне: «А вам не кажется, что ее
отъезд — это ошибка?»
Еще раз оцениваю свое решение. Профессиональный
вопрос задал мне муж шахматистки. Может быть, в чем-то
он и прав. Сама дорога (три часа туда и три обратно),
общение со многими людьми в Тбилиси может утомить
Нану. Но, как и всегда, есть вторая чаша весов, и в ее
содержимом я нахожу оправдание своему решению.
Все прошедшие двенадцать дней были полны напряжения,
не было ни одного спокойного. Уехать отсюда хотя бы
на сутки и выключиться из обстановки постоянного
напряжения — желательно и даже необходимо. Всей
нашей группе, так считал я, неплохо бы отдохнуть друг
от друга и от режима постоянного рабочего состояния.
И еще два положительных момента я видел в поездке
в Тбилиси. Нана едет туда как победительница последней
партии, бесспорно пока лучшей партии этого матча, и вы-
слушает в связи с этим немало приятных слов. И глав-
ное — я рассчитывал, что общение Наны с дочкой отвле-
чет ее от шахмат, согреет душу, занятую в последние
дни только одним — ожесточением и борьбой.
113
Верю в известное в психологии положение, что для
человека, испытывающего большие нервные нагрузки,
не может быть лучшего отдохновения, чем общение
с детьми. Интересно, что даже Фишер, обычно избегаю-
щий лишнего общения с кем бы то ни было, во время
матча со Спасским часто приходил домой к своему тело-
хранителю и играл с его детьми.
Кстати, у Наны уже было подобное. После турнира
претенденток мы решили с ней (Цешковский был против),
что три свободных дня перед матчем с Ахмыловской
она проведет без шахмат. И она уехала в Тбилиси, где
все дни была с дочкой и вернулась совершенно другая —
посвежевшая и вновь улыбающаяся.
Так что все эти слагаемые я посчитал достаточными
для оправдания принятого решения. Но, разумеется, при
условии, что в Тбилиси, где ситуация будет неконтроли-
руемой, и родные, и друзья сделают все, чтобы Нана
развеялась и отдохнула, но не перегрузилась общением,
а в итоге — не устала бы еще больше.
Так я и сказал Зурабу. На что он ответил: «Я здесь
не один, и многое от меня не зависит».
И он прав, подумал я. Прав в том, о чем постеснялся
сказать мне по телефону: конечно, я должен был посове-
товаться с ним еще до того, как решение было принято.
Но на раздумья-то у меня не было времени.
Вот так всегда — что-то не успеваешь. Но так много
людей рядом, и ни с кем нельзя ошибиться. Нельзя не
радостно встретить нашу хозяйку утром, когда к девяти
часам все в коттедже блестит, а мы и не слышим этой
ее работы. Нельзя просто так предложить что-то нашим
тренерам. Любое предложение — только в форме совета,
даже при обсуждении меню. И вот — с Зурабом. Мое
упущение в том, что раз я советовался с ним и раньше,
то должен был посоветоваться и сейчас.
И вопрос не в самом решении, правильность которого
всем нам станет ясна через два дня. А суть в том, что
Зураб, покинувший матч и терпеливо ожидающий каждой
вести по телефону, должен и там, в Тбилиси, ощущать
себя причастным к матчу! Ему важно и там ощущать
себя членом нашей группы, выполняющим роль советчика
и даже — помощника!
И это должен обеспечить я, раз я — психолог. Я не
имею права забывать, что он тоже сейчас занимает свое
место на той самой лестнице! И не хочет быть на самой
нижней ее ступени, находиться рядом с множеством про-
114
сто знакомых людей, в лучшем случае — «собеседников».
Как я мог не подумать об этом? Задаю себе вопрос
и сразу нахожу оправдание: но я же один, не могу же
все успеть! Но тут же в сознании всплывают хорошо
знакомые мне слова: судьба психолога! И сразу
я перестал искать оправдания.
Давно приучил себя к этому. Всегда, когда трудно,
когда ошибаешься или просто устал и недорабатываешь,
запрещаю себе ныть и раздражаться, искать объяснения
и оправдания.
Это твое поражение, и ничто другое! Такое же пораже-
ние, какого не удается миновать любому, даже самому
лучшему спортсмену. И надо правильно к нему отнестись.
По той же схеме: конструктивный анализ, самые верные
выводы, извлеченный урок и обязательная клятва — не
повторять ошибки!
И опять возник вопрос, очень для меня важный:
значит, поражения неизбежны и в работе психолога,
который чисто профессионально не должен ошибаться
и проигрывать? Неизбежны и у того, кто двадцать лет
дает клятвы не повторять ошибок, и пусть редко, но
повторяет их? Неизбежны и у того, кто имел (и не один
раз) счастливое право ощущать себя «катализатором»?
Значит, раз эти ошибки есть, до «катализатора» в жизни
мне еще далеко...
Вопрос не только важный, но и сложный. Но теперь
появилось время подумать. И нет помех, нет никакой
работы, и можно сосредоточиться на «теории». Такой
у меня предстоит выходной день.
Да, я один в коттедже. С Наной уехал Элизбар. К зна-
комым ушел Цешковский. И впервые отпросилась домой
хозяйка. Общий тайм-аут.
И вот сижу перед чистым листом бумаги и не могу
написать ни одного слова. Мысль остановилась. Полное
торможение «познавательного процесса (так он называет-
ся в психологии) мышления». И отложил дневник в сто-
рону. И в этой работе тоже взял тайм-аут.
Только перед сном, как обычно, занял место за пись-
менным столом и прислушался к себе. Но желания что-
либо анализировать не появлялось. Жаль, ведь так много
надо уточнить. А воля? О ее роли в работе мышления
задумываюсь в последнее время все чаще, но... молчала
и она. Неужели я так устал?
115
2 октября
И в этот день воля была бессильна помочь мышлению.
Ждал Нану, и это все, на что были силы.
Она вернулась точно в назначенное время, как и обе-
щала. У меня, признаюсь, было опасение, что дочка уго-
ворит Нану остаться с ней еще на одну ночь. Она уже
давно взяла слово с мамы, что та бросит шахматы после
этого матча.
Перед сном я запишу в «нашем» дневнике: «Приехала
бледная, усталая, но эмоционально ожившая». Так что
решена только одна задача — Нана отвлеклась, переклю-
чилась, но не отдохнула. Такое состояние таило бы в себе
опасность накануне партии. А впереди у нас — до очеред-
ной партии — еще две ночи и целый день. Так что на
физическое восстановление времени вполне достаточно.
И все-таки почему Нана не отдохнула дома? Кто вино-
ват в этом — она или ее близкие? Нана ушла от разговора
на эту тему, и я отложил разговор на потом, после партии,
когда, дай Бог, у нее будет хорошее настроение и она
будет откровенней.
Так и записал в дневнике: «после партии расспросить
о поездке в Тбилиси». Дневник я называю нашим, хотя
веду его сам. «Наш» он еще и потому, что в нем нет секре-
тов от Наны. Иногда я выбираю момент и читаю его
вслух, и тогда более внимательного слушателя, чем Нана,
нет. Вижу, что она понимает всю важность самого анализа
и, я уже не раз убеждался в этом, делает для себя выводы,
но до самостоятельного ведения дневника пока не дошла.
Как раз перед последней победной партией мы втроем
(и Элизбар) перечитали дневник турнира претенденток,
который Нана выиграла, но — с большими нервными
затратами. Тогда же мы подсчитали число партий, когда
Нана была в своем лучшем образе. «Внешними» чертами
его являются состояние душевного подъема, желание
шутить, общительность; «внутренними» — уверенность
в себе и отсутствие каких-либо сомнений в успехе. В са-
мой же партии этому «образу» соответствовали и уверен-
ная поза за столом, и частые прогулки по сцене в ожида-
нии хода соперницы, и быстрое принятие решений, и как
следствие — отсутствие цейтнота.
Оказалось, что таких партий было всего пять. Пять —
из сыгранных четырнадцати!
— И даже в этом случае вы занимаете первое ме-
сто! — так подвел я итог тому разговору.
116
— А что же будет, если такое состояние будет не
в четырнадцати, а хотя бы в десяти партиях? — спросил
Элизбар.
— Тогда, — ответил я ему, — она будет непобедимой!
Нана рассмеялась, услышав эти слова, но приняла
их серьезно, поверила им. И на другой день подошла
к партии в идеальном состоянии.
Может быть, наш разговор не сыграл решающую роль
в состоявшейся победе Наны над собой, но то, что он
способствовал решению этой задачи, у меня не вызывает
сомнений. Мы в этой беседе оживили нужный образ
в ее памяти, и Нане в ее дальнейшей самостоятельной
работе (в той самой борьбе с самой собой) было легче
идти к нему!
Иногда такая, вроде бы маленькая подсказка, один
дополнительный ориентир, чисто психологическое «каса-
ние» значительно облегчают спортсмену наилучшую подго-
товку к старту, особенно в тех видах, где от предстартового
состояния во многом зависит будущий соревновательный
результат.
Но спортсмен идет к нему, к нужному состоянию
перед стартом, чаще на ощупь, целиком полагаясь на свои
внутренние ощущения. Современная наука практически
не может ничего ему предложить, кроме формулировок
возможных предстартовых состояний, таких, как «боевая
готовность», «предстартовая лихорадка» или «апатия»,
лишь фиксируя их.
Но как «прийти» к столь желанной боевой готовности?
И как сделать, чтобы это состояние было стабильным
перед каждым стартом? Об этом вы не прочитаете нигде.
Отчасти это и понятно, так как процесс этот сложнейший
и строго индивидуальный, и общих рекомендаций, подхо-
дящих для всех, быть не может. А чтобы изучить эту
проблему, необходимо настоящее исследование психоло-
гии внутреннего мира «больших» спортсменов. Думаю,
тех, кто уже закончил активное выступление в спорте,
потому что действующие вряд ли захотят открыться —
и перед болельщиками, и тем более — перед конкурентами
и их тренерами. А многие не пойдут в этом вопрое на
откровенность просто по той причине, что это их глубоко
личное, а значит, тайное. Олимпийский чемпион конько-
бежец Евгений Гришин говорил: «У каждого чемпиона
есть свой секрет, благодаря которому он умеет призвать
на помощь весь мир в тот момент, когда бьет мировой
рекорд!»
117
Вот этот «секрет» и есть то, что было бы лучшим уро-
ком для молодых спортсменов, каждому из которых
приходится изобретать свой личный «секрет», на что
подчас уходят целые годы, иногда лучшие, а потом на
главный рекорд часто не хватает сил. Сколько «секретов»
унесли с собой великие чемпионы?
...И вот — концовка этого дня. Мы втроем (снова
и Элизбар). Идет мирная беседа. Нана рассказывает
о своей поездке в Тбилиси, говорит, что все довольны
последней партией. Разговор переходит на шахматы, и я
рад этому. Очень важно, чтобы после двух дней расслабле-
ния Нана внутренне как можно быстрее «вернулась»
и в сфере ее мышления снова доминировали бы шахматы.
И если сейчас она возьмет с собой в сон мысли о матче,
то уже сам сон будет нести в себе конструктивное начало,
обеспечит с самого утра настрой шахматистки на пред-
стоящий серьезный день. Тогда наша задача упростится,
нам предстоит одно — исключить помехи этому настрою.
Задача несложная, но — на весь день. Опять придется
выполнять функции и контролера, и сторожа. Тяжелое
дело — матч на первенство мира!
Обо всем этом, не относящемся к нашей беседе, поду-
мал я за то время, пока Нана отвечала на очередной
междугородный звонок. И подумал еще, что завтра этот
телефон будет, может быть, самой сильной помехой.
Не сломать ли его? Другого средства сейчас не могу
придумать.
Нана кладет трубку и говорит Элизбару:
— Завтра надо хорошо поработать.
Он спрашивает:
— Что бы ты хотела посмотреть в первую очередь?
Они продолжают разговор, а я смотрю на усталое,
без кровинки лицо Наны и пытаюсь представить ее дни
в Тбилиси. Это нетрудно. Наверняка до поздней ночи —
гости, курение, шум. Высчитываю, сколько же часов
осталось до партии и хватит ли нам их, чтобы подготовить
организм (в этом помощники сон, свежий воздух и пита-
ние) и личность спортсмена (а в этом — мотивация,
уверенность и готовность к полной отдаче) к новому
жестокому бою? Других боев в этом матче не предвидится,
теперь я это знаю точно.
Лег и вспомнил те дни, когда я был в «порядке» и мог,
а главное — хотел помогать людям. И понял, что главное
не в том, что надо овладеть средствами оказания помо-
щи — призвать на помощь самое нужное, и обязательно —
118
доброе, слово, уметь выполнить заботливый и искренний
жест, быть способным улыбнуться и вложить в свою
улыбку побольше тепла. А дело в другом — быть в нужном
состоянии, и тогда не надо думать ни о слове, ни о жесте,
ни об улыбке, — они получатся сами! Секрет в том, чтобы
иметь внутри себя то, что будет вложено тобой в каждое
твое слово, в жест и улыбку. Только в этом случае человек
поверит тебе. И тогда все сделанное тобой оставит свой
след в настроении другого человека, в его душе и памяти,
а может быть, и в его мнении о жизни и о себе, и это
мнение будет более оптимистичным, чем до встречи
с тобой.
След, след... Я стал вспоминать. Что-то было у меня
записано в связи с этим. И вот отыскал...
А ты?
Входя в дома любые — ив серые
и в голубые,
входя на лестницы крутые,
в квартиры, светом залитые,
прислушиваясь к звону клавиш
и на вопрос даря ответ, скажи:
Какой ты след оставишь?
След, чтобы вытерли паркет
и посмотрели косо вслед,
или незримый прочный след,
в чужой душе на много лет?
Стихи Леонида Мартынова... Перечитал их и — новая
череда мыслей, хотя еще десять минут назад был уверен,
что предельно уставшая голова вряд ли способна на
какую-либо работу. Но, вероятно, мысль всегда несет
в себе энергию, а новая мысль — новую энергию. И вот
эта дополнительная энергия сделала свое дело, и я решил
додумать пришедшую идею и сформулировать то, что
представилось сейчас крайне важным. Важным для совер-
шенствования концепции.
Итак, человек, например психолог, который хочет
работать, и не просто работать, а быть полезным, будет,
естественно, искать любую возможность для реализации
своих желаний и усилий. И методом проб и ошибок,
а в любой творческой работе все-таки этот метод явля-
ется на первых порах основным, будет отбирать отдельные
приемы и средства воздействия на другого человека
в целях оптимизации его деятельности и в процессе
своих опытов совершенствовать их. И чем лучше они
будут получаться, чем меньше (чисто внешне) в них будет
119
вложено труда, тем более магически это будет выглядеть.
И в результате сразу же те, кто на подобное не спосо-
бен, приклеят (как выход своей зависти) этому человеку
ярлык шарлатана. К этому люди талантливые любой
профессии должны быть готовы, так как профессиональ-
ная зависть есть древнее и нержавеющее оружие этих
«вечных» людей («завистники умрут, зависть — никогда»).
А ведь в числе шарлатанов были и Илизаров, и Довженко,
и многие другие.
В такой момент своей жизни важно не пойти на поводу
разжигаемых этими людьми страстей, а в этом и состоит
их задача: отвлечь опасного для них человека от дела,
в котором конкурировать с ним бесполезно, заманить его
на «запасной» путь интриг и сплетен, в искусстве чего
они давно поднаторели, и где «локомотив» одаренного
человека замедлит, и может быть надолго, скорость своего
продвижения к успеху и признанию. А может, там за-
стрять и — навсегда.
Истинный и единственно верный путь, и тоже завещан-
ный древними, в ином — «оставаться слепыми и глухими»
и продолжать свой путь.
Но на этом его этапе, где-то в середине пути совершен-
ствования, важно точно определить дальнейшее направле-
ние и даже видеть конец этой сложной дороги, контуры
идеала — мастера своего дела, как цель своей жизни
и мечту. И тогда этот «маяк» будет освещать дальнейший
путь преданного делу и мечте человека, и свет его убере-
жет путника от неверных шагов.
Заключается дальнейший путь в том, что в свою прак-
тическую работу будущий мастер должен вносить иссле-
довательский элемент, изучать каждый свой шаг, каждый
применяемый прием, обобщить весь свой практический
опыт и тогда ошибок в том «методе проб и ошибок»
будет все меньше.
И само собой в этом случае придет столь желанное
настоящее мастерство, когда ошибка в отношении к чело-
веку будет вообще исключена, а каждое применяемое
мастером практическое средство воздействия будет не
просто решать какую-то одну частную задачу (например,
задачу оптимизации настроения в трудную минуту или
разрешения конфликта в команде), а еще и будет всегда
нести в себе педагогическое содержание, то есть не толко
воздействовать, но и учить, и воспитывать, оставлять
«след»!
И потом в таких же, да и иных ситуациях эти люди
120
будут способны решить подобные задачи сами! Вот в чем
будет состоять результат деятельности Мастера! Правда,
на этом пути, может быть, придется расстаться с ми-
фом — легендой о чуде. Всегда приходится чем-то пла-
тить, но за этой ценой вряд ли стоит «стоять».
Вот такой вид приобрела еще одна моя концепция,
и, завершив эту работу, я лег снова. Но что-то мешало
уснуть, и довольно быстро я отыскал мешающую сну
мысль.
А если иной из «шарлатанов» так и не сможет оты-
скать свой путь и до конца жизни будет эксплуатировать
свои способности и отдельные приемы? Что о нем можно
сказать в этом случае, кроме слов о его несчастливой
судьбе?
Я задумался и не быстро, но пришел ответ: он —
«шарлатан» — все равно нужен, так как своими удачами
и даже повторяемыми ошибками заставит задуматься
всех тех, кто идет за ним следом, начинающих «шарлата-
нов», тех из них, кто окажется способным на тот самый
исследовательский подход и вовремя свернет с ошибочного
пути в своей работе и жизни. За одно это всем «шарла-
танам» можно сказать спасибо!
...Надо думать о «следе», только о «следе». В этом твоя
задача и долг!
3 октября
Открываю глаза. Сегодня я спокойнее. Задачи дня не
столь сложны, как, например, в день партии, когда нельзя
допустить ни одной ошибки, ее просто не успеешь испра-
вить. А ошибкой в такой день может быть любой лиш-
ний человек, прорвавшийся к нам в дом, лишний телефон-
ный звонок, лишнее слово тренера; все необязательное ста-
новится лишним раздражителем, помехой, дополнительной
нагрузкой для сверхчувствительного в такой день спорт-
смена.
Сегодня же, когда до партии больше суток, все проще.
Все лишнее будет лишним, но не отнимет у спортсмена
нервной энергии, не будет ни помехой, ни раздражителем,
ни нагрузкой. Сегодня спортсмен многое из этого лишнего
просто не заметит, а если и заметит, то среагирует не
столь болезненно, как завтра, и — быстро забудет.
Поэтому от меня требуется не столь тщательный кон-
троль, если, конечно, я увижу, что боевое состояние в тече-
ние дня будет накапливаться и Нана снова войдет в свой
121
уже знакомый нам лучший образ. Сегодня эта задача —
единственная, и она не кажется сложной: ведь надо толь-
ко повторить то, что было всего два дня назад — в наш
счастливый день четвертой партии. И для решения этой
задачи не понадобится, надеюсь, никаких подвигов и
сверхусилий.
Однако что-то внутри меня не соглашается с простотой
задачи, которую мы за две недели матча успешно решили
всего один раз. Не нравится и свое внутреннее спокойст-
вие. Неужели так убаюкала меня эта победа?
Начинаю свой рабочий день по тому же маршруту, и в
комнате Элизбара тревога усиливается. Он говорит:
— Трудно что-то встать. Нерабочее состояние. Зря я
ездил, только помотал нервы в семье. Эти встречи-проща-
ния отнимают столько здоровья!
— А что делала Нана в Тбилиси?
— Устала от гостей. Там до утра была компания. Она
тоже жалеет, что поехала.
В столовой Нана попросила только кофе и весь завт-
рак провела в молчании. Та же бледность и потухшие
глаза.
Потом они сели за шахматы. Через час ко мне спустил-
ся Цешковский, заказал Краснодар и предложил повто-
рить кофе.
— Ну как она? — спросил я.
— Нулевая, — ответил он, — голова не варит.
— Не надо было ее отпускать, — говорю я.
— Да не в этом дело, здесь бы она все равно не выдер-
жала. Мне в этом доме тоже уже тяжело. Но если ты по-
ехала отдохнуть, то надо было отдыхать. — Он допил кофе
и сразу поднялся. — Пойду к ним. Надо как-то ее ожи-
вить. Или порешать что-то, или поиграть блиц. Сегодня ее
обязательно надо расшевелить, думаю, что дело не в физи-
ческой усталости. Иногда победа страшно разоружает.
Мне это знакомо.
Остаюсь один и анализирую услышанное. Признаюсь,
стало немного легче. Ведь со вчерашнего вечера ношу в се-
бе чувство вины за то решение — отпустить Нану домой.
Но уже не это стоит сегодня на повестке дня. Совсем не
это. А то, как преодолеть разрушающее воздействие боль-
шой победы.
Вспоминаю вечер после победы, когда Нана не находи-
ла себе места. То присаживалась у телевизора, но не вы-
держивала больше пяти-десяти минут. То садилась играть
в нарды. То заходила в столовую и пила кофе чашку за
122
чашкой. В коттедже было много людей, было с кем обща-
ться, но люди не занимали ее. Она была занята собой,
своими внутренними переживаниями. Но не радовалась —
это было слишком просто. С радостью она бы справилась
быстро. Это было новое, непривычное и слишком сильное
чувство удовлетворенности, успокоить которое было край-
не трудно. И еще было одно чувство: понимание Наной
реальности победыв этом матче! Это было новое
в ее мировосприятии, и к этому новому тоже надо было
привыкнуть!
Я видел, что Нане в те часы было не до радостных
эмоций. Наоборот, она выглядела озабоченной и даже
удивленной этими переменами в своем внутреннем мире.
Только сейчас я понял, как нелегко было ей пережить все
это.
Стало ясно, что ей нужно время и, очевидно, большее,
чем оставшиеся сутки, чтобы успокоиться и снова настро-
иться на борьбу. Именно сейчас я понял, насколько труд-
на стоящая перед нами задача! И даже испугался, когда
осознал это. И сразу пошел наверх, к ним, чтобы посмот-
реть на спортсмена.
И я увидел... Нана сидела над доской, сжав ладонями
виски и закусив от напряжения губы. Она старалась,
она боролась сейчас с собой, пытаясь вернуть все то,
что вроде легко, само собой пришло к ней всего два дня
тому назад. И было видно, что ничего у нее не получается
сейчас. Но главное, что потрясло меня в тот момент, это
то, что она все понимала! Понимала, что опустоше-
на, что нет сил на завтрашнюю борьбу и самое плохое, что
нет сил найти их — эти силы!
И доказательство — ее взгляд на меня, появившегося в
их комнате. Это было полсекунды, не больше, когда она
подняла глаза, не успев отрегулировать, замаскировать
свое внутреннее состояние, и сразу же вновь склонилась
над доской, еще крепче обхватив голову руками. Но я ус-
пел прочесть в ее взгляде то, чего больше всего боялся, —
безнадежнсть усилий, какую-то глубокую внутреннюю тос-
ку и то самое понимание всего, что сейчас происходит с
ней.
Вот и вопрос, главный для этого момента. Не тот, кото-
рый был главным всегда: как найти ключ к резервам чело-
века? А другой, более сложный: где взять эти резервы?
Я ушел от них, достал свои записные книжки и стал
просматривать их в надежде найти какую-то идею. Вдруг
найдется какая-нибудь аналогия из прошлого и подскажет
123
спасающее решение. Через час работы кое-что отыскалось.
Вот высказывание Бориса Спасского о своей игре в матче
со сборной «остального мира», когда он после прекрасной
победы над Бентом Ларсеном на другой день зевнул ему
фигуру: «Я давно заметил, что очень трудно играть после
хорошей победы».
А вот выписка из книги другого чемпиона, конькобеж-
ца Кееса Феркерка, который всегда боялся праздничной
реакции после удачного первого дня соревнований и для
борьбы с ней придумал такое практическое средство:
он сразу после программы первого дня в медленном темпе
делал до двадцати кругов, во-первых, успокаивая себя, а
во-вторых, ожидая ухода со стадиона своих болельщиков
и избегая таким образом их поздравлений. И еще один при-
мер — из «Советского спорта». На чемпионате мира по
хоккею лучшим был признан матч Швеция — Канада, в
котором шведы вырвали победу 6:5. А на другой день они
еле-еле спасли игру с командой Чехословакии, после ко-
торой их игрок Седергрен сказал: «Не судите нас строго
за матч с чехословацкой сборной. Мы провели бессонную
ночь после встречи с канадцами и досыпали на площадке
в первые два периода». Что же спрашивать с Наны, если
даже такие бойцы не были способны уснуть после победы?
А вот и еще один документ — анкета заслуженного
тренера СССР по боксу Николая Николаевича Ли, его
слова о том, что если завтра его боксеру предстоит новый
бой, то он начинает его критиковать еще на ринге, после
того как ему поднимут руку в знак победы.
И вот вывод: моя ошибка не только в том, что Нана
уехала домой, а еще и в том, что мы не создали сразу после
партии нужной атмосферы в нашей группе. Мы
только радовались, а надо было одновременно начать подго-
товку к новой партии. Может быть, сразу, вернувшись в
коттедж, разобрать партию и покритиковать Нану за ошиб-
ки, а если даже их не было, то найти их, придумать!
Может быть, в тот момент нужно было поставить на доске
какую-нибудь позицию за черных, имея в виду следующую
партию. Может быть, просто поговорить с Наной, пре-
дупредив ее об опасности момента. Может быть, ни од-
но из этих средств не сработало бы, но все равно надо было
что-то делать, чтобы погасить возбуждение. Но по-челове-
чески решиться на это было крайне тяжело.
Я же понимал тогда опасность ситуации, но думал, что
впереди большой запас времени и переоценил данный
фактор. Помню, что только в три часа ночи подошел к
124
Нане и спросил: «Может быть, спать?» Она ответила: «Нет,
я все равно не усну».
И вот она — расплата. И будет эта пытка тянуться весь
сегодняшний день и весь завтрашний день, до последней
секунды пятой партии матча, всего — пятой!
Да, «век учись»! Приходится учиться, ведь в моей прак-
тике я впервые столкнулся с таким абсолютно опустоша-
ющим воздействием важной победы.
...Вот и закончился этот день, который утром я опреде-
лил как относительно легкий. Опять забыл известную муд-
рость: «Не ругай день, пока он не закончился». А в нашем
случае — не хвали!
Мы гуляли с Наной почти молча и без эмоций. Только
одна просьба от нее:
— Завтра сделаем перед партией массаж головы?
— Обязательно, — ответил я. И когда попрощались,
сразу же пошел к дневнику, чтобы зафиксировать все
наблюдения и переживания. Того и другого было немало.
Все-таки Нана — боец! Она боролась с собой весь день.
Она была собранна везде: и в работе, и в беседах, и во вре-
мя прогулок, и даже за обеденным столом. И не было шу-
ток и пустых разговоров. Все понимали, что сегодня они
неуместны и будут мешать бойцу!
Я наблюдал и с радостью фиксировал столь желанные
изменения. И уже к вечеру она была оживленнее: блед-
ность ушла, лицо расцветало.
За организм можно быть спокойным, сделал я сейчас
вывод. А как обстоят дела с личностью? Снова тот же
вопрос: как угадать, что происхоит с ней? Какие внутрен-
ние, глубинные процессы занимают в психике спортсмена
сейчас, этой важной ночью, доминирующее положение?
Что там происходит с уверенностью, которая не могла не
усилиться в связи с победой? Но вошла ли она — уверен-
ность — в свое рабочее состояние? Для этого ей нужно
обязательно соединиться с волей (и от этого стать силь-
нее) и желанием снова бороться. И пусть не победим
завтра (об этом мы сейчас даже не мечтаем), а просто
выдержим саму нагрузку пяти часов партии черными.
Как закончится на этот раз борьба воли с сознанием
человека, всегда объективным и трезво оценивающим ситу-
ацию? Ведь требовать сейчас у предельно опустошенного
организма полной мобилизации — безрассудство, за кото-
рое надо платить самыми драгоценными запасами здоро-
вья человека, тем самым НЗ (неприкосновенным запасом),
который никогда не пополняется, а нужен он этому чело-
125
веку, в данном случае женщине, совсем для другого, для
того многого, что еще придется пережить ей в жизни, но
никак не для шахмат.
И это сознание нельзя обмануть. Его можно только за-
ставить, подчинить! Подчинить своей воле!
Да, весь расчет сейчас, этой ночью, на волю Наны. Воля
должна, и должна во что бы то ни стало (и я прошу ее
об этом!), вмешаться в процесс мышления и убедить его,
уговорить, заставить принять решение — бороться!
И если мышление подчинится и отдаст всем функциям ор-
ганизма, в том числе и неприкосновенному запасу сил, ко-
манду — собраться, то уже утром по настроению, поведе-
нию и внешнему облику Наны мы заметим нарастающее
боевое состояние и с радостной надеждой будем ждать на-
чала партии. И, наоборот, если мышление «упрется» и не
согласится с доводами воли, не захочет или не сможет
принять желаемое для всех решение, значит, впереди у нас
«черный» день, мучительный и безрадостный, и надо будет
забыть до лучших времен слово «победа» и мечтать только
об одном — выдержать, устоять, уцелеть!
...Последняя ночь. Выхожу в парк и останавливаюсь у
окна Наны. Готов стоять так до утра, и стоял бы, если бы
мог уберечь ее сон от ненужных вторжений. А сейчас, этой
ночью, все вторжения ненужные. Все, даже святые. Все
способны помешать той самой воле, на которую сегодня
все надежды, и я здесь, под окном, пытаюсь помочь ей,
посылаю свои сигналы, молча шепчу: «Надо собраться!
Иначе зачем были все наши усилия? Зачем были все пере-
живания и слезы?»
Я, в отличие от ее воли, не могу, не имею права «заста-
вить» и потому уговариваю, прошу.
Иногда жалею, что нельзя вмешаться во внутренний
мир человека, войти и расставить все по своим местам. И
будет это только на пользу и делу, и самому человеку!
Но нет! Табу! Это запретная зона для всех, в том числе и
для самых близких. Здесь, в этой зоне, любое вмешатель-
ство недопустимо, так как рассматривается оно человеком
как покушение на личную свободу, на его душу и лич-
ность. И эту свободу, свободу своих чувств и мыслей,
человек не променяет ни на что, ни на какую победу! По-
тому что это имеет для него абсолютную цену! Внутренний
мир есть главное, что делает его личностью и отличает от
всех других. Это и есть то самое сознательное Я, тот стер-
жень, который дает ему право называться человеком!
Нет, нельзя спать сегодня. Впервые в этом матче я бо-
126
юсь нового дня и новой партии. Так и стоят перед глазами
две Наны: та — в день четвертой партии, от которой нель-
зя было оторвать глаз, и эта — сегодняшняя, на которую
тяжело было смотреть. Да, как, оказывается, легко выйти
из своего сильнейшего образа и как теперь трудно верну-
ться в него, как труден путь!
Ну, пора к дневнику. Есть вещи, которые нельзя не за-
писать. Но у части сознания есть другая задача — охра-
нять сон Наны, и по пути к коттеджу я продолжаю:
«Наночка, слышите только меня, только меня! Вы отдыхае-
те. Сон глубокий и спокойный. Вам ничто не мешает и не
может помешать! Вам очень хорошо и спокойно сейчас.
Вы вновь набираетесь сил и уверенности! К утру вернется
лучшее состояние, и все будет хорошо завтра, очень хо-
рошо! Спите спокойно и ни о чем не волнуйтесь. Мы с ва-
ми!»
Вот она — моя комната. Красивая мебель, ковры, удоб-
ный письменный стол, уютно и тихо — идеальные условия
для работы, если, конечно, есть силы и воля. Опять — во-
ля. Да, чувствую, что и в моей сегодняшней жизни все
чаще требуется включение воли, и для того, чтобы вести
наблюдение за ситуацией в нашей группе, и за каждым че-
ловеком в отдельности; и для того, чтобы постоянно пла-
нировать все свои действия по отношению к Нане и проду-
мывать каждое слово, обращенное к ней; и для того, чтобы
предвидеть возможное изменение событий в матче и изме-
нения в состоянии шахматистки и заранее готовить себя
ко всему этому; и даже для того, чтобы продолжать под-
робно вести этот дневник. С каждым днем все становится
труднее, а значит, с каждым днем все больше требований
к воле. Сколько же надо иметь воли в запасе, чтобы хвати-
ло на двенадцать оставшихся партий?
Но что такое мои затраты воли по сравнению с тем,
что придется затратить Нане? Даже смешно сравнивать,
сказал я себе, и потому прекрати эти слезливые раздумья
о себе и снова думай о ней. Тем более что есть о чем
подумать. Ты лично пока ничем не помог Нане в трудней-
шем процессе очередной мобилизации, не провел ни одно-
го целенаправленного разговора на эту тему, не дал ника-
кого ориентира, способного облегчить ей этот путь, —
к ее лучшему соревновательному образу.
И другой образ возник перед глазами — образ преде-
льно уставшей и опустошенной Наны в тот момент, когда
я поднялся к ним. И тут же вспомнились мои рассуждения
о ситуации тайм-аута в матче Каспаров — Карпов. Я же не
127
все знаю о Карпове и его состоянии после третьей победы
подряд. Может быть, и он в тот момент был совершенно
«пустым» и считал рискованным шагом садиться за доску
в таком состоянии. Ведь ему, в отличие от его противника,
необходимо было выиграть еще одну партию. Я сидел бли-
зко, почти у самой сцены, и хорошо видел лицо зкс-чемпи-
она мира в те дни матча — бледное, с мешками под глаза-
ми и с потухшим взглядом. Конечно, у него не было сил.
И уже не могла вмешаться воля, потому что вся была
истрачена на борьбу с тем же мышлением перед каждой из
трех победных партий, когда ей пришлось делать титани-
ческие усилия, призывая обескровленное мышление прини-
мать жесткое решение: снова бороться! И бороться с пол-
ной отдачей!
Но тут уже в мое мышление вторгается моя воля!
В моей деятельности она решает иную, чем у действующе-
го бойца, задачу — ищет истину! Хотя в своей деятельно-
сти я зачастую (в интересах же моего спортсмена) дейст-
вуют не всегда исходя из нее, но знать истину я обязан!
И вот моя воля напомнила мне сейчас о воле спортсмена,
имеющей свой «неприкосновенный запас».
И снова вспомнился Александр Чивадзе и его слова:
«Я обеспечиваю волей!» Значит, и Карпов обязан был
своей волей (из того самого НЗ) обеспечить в день следу-
ющей партии хотя бы минимальное боевое состояние.
Это закон большого спорта — иногда жертвовать своим
НЗ, то есть своим здоровьем. Ведь в подобном положении
часто оказываются, например, борцы и боксеры, которым
до финала приходится проводить целую серию схваток и
боев, опустошающих их порой предельно. Но тем не менее
к решающему финалу они (я имею в виду истинных бой-
цов) всегда мобилизованы максимально! И обеспечивают
это свое самое боевое состояние волей из того самого НЗ!
Конечно, если бы у них была возможность взять тайм-аут,
они этим правом воспользовались бы. А может быть, это
право на тайм-аут оказало Карпову медвежью услугу? Не
было бы у него этого «резерва», и он вынужден был бы
собрать свои последние силы, которых, кто знает, вполне
могло бы хватить для четвертой победы подряд. Наверное,
и там вмешалась судьба!
Что-то все чаще на страницах моего дневника мелька-
ет это короткое слово — воля. Почему бы это? И быстро
приходит ответ: значит, все труднее ситуация в матче и все
чаще требуется участие воли в деятельности спортсмена.
Но не только поэтому. А еще и потому, что когда мы —
128
помощники спортсмена бессильны, то последние надежды
обращаем как к Богу — к его воле!
— Пусть борется! — так и ответил Цещковский Элиз-
бару в ответ на его слова: «Не знаю, как помочь ей, голову
же не заменишь».
«Пусть борется!» — это и есть призыв к воле чело-
века, которому не удалось помочь. Наверняка эти же
слова говорили и тренеры Каспарова перед теми тремя
партиями, в которых воля не помогла ему, как не помогли
сами помощники перед этими партиями своему шахма-
тисту.
Что же это за субстанция — воля, от которой иногда
зависит так многое в жизни человека?
Интересно, что многие психологи совершенно искренне
на вопрос «Что такое воля?» отвечают: «Не знаю». На са-
мом деле в психологической науке теория воли сегодня
еще только выстраивается, но даже к единому пониманию
термина «воля» ученые еще не подошли. В различных
учебниках вы найдете совершенно произвольные толкова-
ния воли.' Это и «способность преодолевать трудности»,
и «умение решать поставленные задачи», и «сознательное
регулирование своих действий», и «сознательное управле-
ние» и т. д. и т. п.
Раньше всех и, на мой взгляд, наиболее удачное
определение воли дал Сеченов, называвший волю «деятель-
ной стороной разума и морального чувства». Но меня,
практика, смущает, что все теоретики обязательно относят
волю к сознательной сфере, а значит, считают целиком
зависящей от нее. Я же лично сотни раз видел своими
глазами героические проявления воли человека на его
бессознательном уровне, когда, наоборот, сознание сопро-
тивлялось, отказывалось бороться, охраняло организм от
траты неприкосновенного запаса его здоровья, но воля
(и — только воля!) в такие минуты вела за собой спорт-
смена, и только благодаря воле он совершал подвиг!
Как эталонный пример подчинения сознания и орга-
низма воле для меня навсегда остался подвиг фигуристки
Лены Водорезовой на чемпионате СССР в Риге в 1982 го-
ду. После трехлетнего перерыва руководством ей было по-
ставлено условие: или выступление на этом чемпионате
по полной программе, или — уход из спорта.
Лена только возобновила тренировки и к прокату
четырехминутной программы была совершенно не готова.
Мы планировали ехать в Ригу вместе, но, прилетев в
Москву, я узнал, что у Лены поднялась температура,
5—999
129
и она решила отказаться от соревнований. Удалось убе-
дить ее поехать и выступить только в «школе» и в корот-
кой программе, на что сил должно было хватить. В Риге
было двадцать пять градусов мороза, и образ жизни Лены
состоял из двух «основных слагаемых»: тренировка на
льду и теплая постель. А число «неосновных слагаемых»
было сведено к минимуму: из питания — один шоколад
(надо было худеть), из развлечений — телевизор и градус-
ник, который в день произвольной программы просигналил
«дело плохо»! Температура подскочила до 38,6. Узнав об
этом, тренер снял Лену с соревнований и ушел праздно-
вать победу других своих учеников — из парного катания.
Врач сборной написал заявление на имя главного судьи
о снятии Водорезовой с соревнований. Но у меня был
хороший контакт с руководителями сборной, и они повери-
ли мне. Оставался последний разговор с Леной, и я навсег-
да запомнил ее лицо, заплаканное и без признаков
жизни.
Помню, как я сел на краешек ее кровати, взял за руку
и без всяких предисловий и абсолютно уверенным тоном
произнес:
— Слушай меня внимательно. Я узнал, что отрыв от
Киры Ивановой столь велик, что, если ты просто отка-
таешь программу — без тройных прыжков, она тебя не
догонит...
— Так он же снял меня! — первое, что сказала Лена,
и я был рад слышать именно это. Первая ее мысль была
не о том, что она не готова, и это было самое главное.
Значит, воля ее уже включилась, минуя то самое объек-
тивное и все знающее сознание!
— Я договорился, ты будешь допущена.
И тут же я заметил, как проснулось уже отдыхающее
от спорта сознание и сомнения появились в ее сразу на-
прягшихся глазах. Она встала, но тут же села на кровать и
начала бормотать:
— Я же не готова... уже все вещи — в сумке... надо
причесаться... у меня же температура...
И наступила решающая секунда. Мышление победило,
и Лена даже обмякла, подняла на меня опухшие глаза и
тихо сказала:
— Рудольф Максимович, извините меня, но я не смогу.
Ведь это целых четыре минуты.
— Сможешь! — резким тоном произнес я тогда. И уже
мягко, присев рядом, продолжил: — У нас еще целых со-
рок минут. Давай сделаем так: сейчас надо одеться, при-
130
чесаться и... так далее (потом мы с Леной часто вспоми-
нали это «так далее» и смеялись). И прими сама оконча-
тельное решение. А я приду за тобой через двадцать
минут. — Я вышел, оставив Лену наедине с собой, со
своим мышлением и своей волей.
О чем я думал в те минуты? По-моему, ни о чем.
Что-то вело меня, и я не думал, а делал! Сразу вызвал
из соседнего номера Марину Пестову и Марину Австрий-
скую и сказал им:
— Стойте у дверей ее номера и никого не пускайте. —
Потом пошел к тренеру и, не обращая внимания на посто-
ронних, спросил его:
— Станислав Алексеевич, если Лена откатается без
тройных, Иванова ее не догонит?
— Нет, — спокойно ответил Жук, как будто ничего не
случилось, и он знал, что Лена будет кататься.
Мне всегда нравились его непосредственность в сочета-
нии с мужским началом. Только один вопрос задал он
мне тогда:
— Я нужен?
И я в тон ему ответил:
— Сейчас нет, а на льду — обязательно.
И он повернулся к друзьям и поднял бокал.
А я уже спешил к Лене. У дверей стояли «часовые».
И одна из них приготовилась дать мне отпор. Я услышал:
— А я, например, не люблю, когда меня так опекают.
Мне некогда было «выбирать» объяснение, и довольно
резко я ответил Марине Пестовой:
— Ты выиграла золото? А теперь помоги то же самое
сделать Лене. Идите вниз и ждите нас у автобуса. В раз-
девалке, где мне нельзя находиться, тоже будете все время
рядом с Леной.
И вот — то, что я запомнил на всю жизнь. Я вошел, и
Лена, стоявшая в бигудях у зеркала, повернулась ко мне.
Это было лицо бойца, принявшего непоколебимое реше-
ние! Гордо поднятая голова, стальной взгляд, спокойствие
в голосе.
Я любовался ею и молчал, забыв, что шел задавать
вопрос: «Ну как, что ты решила?» Она поняла мое молча-
ние и просто сказала:
— Все в порядке, Рудольф Максимович. — И поверну-
лась к зеркалу.
Я ждал ее в коридоре и старался успокоить себя. Ведь
только что в самом натуральном виде я увидел невидимое
для чужих глаз мужество, подвиг воли чело-
5*
131
века, за двадцать минут одержавшего немыслимо тяже-
лую победу над самим собой!
Прекрасное лицо великого бойца стояло пред глазами.
Да, все то, что я перечислил, было, но было и то, чего я
не упомянул, — черные круги под глазами и пугающая
бледность.
А потом была борьба и была победа! И опять поразило
спокойствие Лены, подошедшей ко мне, ожидавшему вмес-
те с другими наш автобус, и сказавшей: «Я — пешком».
И я ответил: «Хорошо». И она ушла в пургу и сразу
скрылась из глаз, и шаг ее был легок, как будто не было
тридцати восьми и шести десятых и не было двадцати
пяти градусов на улице. Это были «мелочи», считала
Лена, и я был с ней согласен.
Это была «мелочь» по сравнению с тем, что было в
гостинице, и с тем, что произошло потом, во Дворце
спорта.
...Там я сказал Лене:
— По жребию ты — вторая. Это хорошо, не надо бу-
дет долго ждать. Только не устань в разминке, просто
поскользи и все.
Но опытных людей было не обмануть, и сразу же
после разминки ко мне подбежал Александр Веденин —
тренер сборной одиночников:
— Рудольф Максимыч, что вы делаете? Зачем это все
нужно?
— Все в порядке! — ответил я ему и только потом,
уже произнеся эти слова, сообразил, что сымитировал
тон Лены, так же ответившей мне в гостинице.
— Кто принял это решение? — допрашивал он меня.
— Я! И я отвечаю!
С главной трибуны спустился Александр Горшков, в
руках которого я увидел лист с заявлением врача сборной,
и ему я ответил:
— Нет никакой температуры, я отвечаю.
Веденин подошел ко мне ближе и, понизив голос,
проговорил:
— Вы понимаете, что это может быть конец для
Лены? Она, если сейчас провалит, то уже больше никуда
не поедет. А еще все могло бы обойтись. Впереди сбор,
еще есть время до чемпионата мира...
В тот момент меня позвали, и я перебил его:
— Александр Дмитриевич, все будет в порядке, она
выиграет.
132
А звала меня хореограф Нина Валентиновна Доманов-
ская. И услышав ее, я оцепенел.
— Лене плохо в раздевалке, — сказала она, — у нее
руки немеют.
— Где? — спросил я, и мы побежали.
По коридору спокойно, заложив руки за спину, прогу-
ливался Станислав Алексеевич Жук. Увидев, что я с
нерешительным видом остановился у входа в женскую
раздевалку, сказал с видом гостеприимного хозяина:
— Заходите смелее. — И сказал еще мне вдогонку: —
А с этими... из комитета... разбирайтесь сами.
Из раздевалки я уже слышал голос Домановской:
— Заходите быстрее.
Я вошел, шел по раздевалке, обходя раздетых девушек,
и никто не обратил на меня внимания. Лена посмотрела
на меня и протянула мне руки. Руки были действительно
побелевшие и холодные. Я стал греть их своими руками и
приговаривал:
— Леночка, дорогая моя, все будет хорошо. Четыре
минуты и все. Прошу тебя, ради нашей дружбы!
Что-то говорила Домановская, я не слышал и раздра-
женно переспросил:
— Что?
— Может, не надо? — дрожащим голосом выдохнула
она.
— Надо! — снова резко ответил я. Потом сказал: —
Простите за тон, прошу вас, идите на лед и скажете,
когда закончит Фомичева.
И снова грел руки и что-то шептал.
Вошла Домановская, и я сказал Лене:
— Последние четыре минуты в твоей жизни!
И мы пошли на лед, а у входа туда увидели фигу-
ристку, которую тошнило прямо на цветы в ее руках.
Ее выворачивало наизнанку, и она не могла остановить-
ся. И я подумал тогда о зрителях: что знают они о
спорте?!
И «пошли» эти минуты, может быть, самые долгие в
моей жизни. Все цеэсковцы подошли ближе ко льду.
И тогда я сказал Владимиру Захарову — хорошему трене-
ру и прекрасному человеку:
— Давайте встанем поближе к друг другу, и говорите
мне, когда у Лены будут трудные элементы.
И, услышав это, он обнял меня. Так мы и стояли эти
четыре минуты, ни одну из секунд которых я не запом-
133
нил. Как и Лена, сказавшая потом: «Я не понимала,
что делала, и ничего не помню».
Тогда в гостинице, когда Лена победила себя, была
«сознательная победа»: воля навязала сознанию
это решение, но принято оно было на уровне сознания,
обдуманно. Сознание участвовало в той работе.
Но потом, когда Лена осталась на льду совершенно
одна, в те секунды, когда должна была начаться «ее»
музыка, сознание отключилось. И отключила его воля!
Воля выключила сознание, потому что оно в эти четыре
минуты могло быть только источником помех! Нель-
зя было думать о чем-либо в эти минуты,
иначе вместе с мышлением могла ожить и память (как
еще один компонент сознания), и Лена вспомнила бы тог-
да обо всем, что нельзя было вспоминать: и о том, что не
готова, и о своей температуре, и о том, что утром, узнав,
что снята с соревнований, пропустила очень важную для
фигуриста последнюю тренировку, и, пожалуй, самое
опасное, что в случае неудачи потеряет все.
Итак, победа воли над сознанием лежит в основе того
подвига спортсмена. В основе победы спортсмена над со-
бой.
Значит, еще одна концепция: победа человека
над самим собой (своими слабостями, сомнениями
и прочим) и есть победа его воли! Значит,
в деятельности всех систем жизнеобеспечения человека
главенствует и доминирует воля!
Но что же такое воля? Кому задаю я этот вопрос?
Мне важно сейчас остановиться на каком-то понимании
этого феномена, пусть не окончательно сформулирован-
ном, но наиболее точно отражающем его суть. Согласен
с авторами, что воля проявляет себя в одном случае как
«способность», в другом — как «умение», в третьем —
как «регуляция» или «управление». Но чем она является
на самом деле как некая «постоянная»? Этот вопрос не
давал мне покоя все двадцать лет. Когда я имел счастье
своими глазами (и очень часто!) видеть сказочные минуты
доминирования воли в деятельности человека, особен-
но — в самые трудные моменты!
•И всегда проходила мысль, что это нечто иное, неиз-
меримо большее, чем «умение» или «способность», но что?
И вот в апреле 1989, послеолимпийского, года я
получил, по-моему, наиболее верный по существу ответ.
И не ученый сформулировал его, а действующий боец,
пловец Владимир Сальников, прекрасно и просто расста-
134
вившии в своей газетной статье всего несколько слов:
«Воля — это сила, которая заставляет!..»
Я перечитывал вновь и вновь эту короткую формулу
и счастливо смеялся. Вот и все, что давно можно и нужно
было сказать о воле. «Это сила, которая за-
ставляв т!».
Да, воля — это скорее всего энергия (какой-то ее осо-
бый вид), которой наделен в разной степени каждый из
нас. Да, в разной степени, кто — в большей, кто — в
меньшей. Большинство, как ни печально это признать, в
меньшей. И лишь единицы — «цвет человечества», как пи-
сал Чабуа Амирэджиби о Дате Туташхиа, наделены
этим качеством сполна. И только они способны на настоя-
щие подвиги. К таким людям я, ни секунды не задумыва-
ясь, отношу Лену Водорезову. В моей душе о ней осталось
святое воспоминание. Ведь она выступала в те годы, когда
спортсмены не заключали супервыгодных контрактов.
И даже гастрольных поездок не имела она, потому что
всегда была занята лечением простуженных на льду
суставов. И никакой радости от спорта (по крайней
мере, в последние четыре года, когда все происходило на
моих глазах) она не имела. Ей говорили: «Лена, надо!
Ты одна у нас можешь «закрыть» этот вид — женское
одиночное катание. Это нужно Родине!» И Лена делала,
что от нее требовали. И никогда не забуду, как перед
каждым отъездом на чемпионаты Европы или мира мы с
ней ездили в военный госпиталь, где ей делали укрепляю-
щие уколы в коленные суставы. Я не мог видеть эту
жестокую процедуру и обычно ожидал Лену у входа. Она
выходила с полными слез глазами, но ни одной жалобы
никогда я не слышал от нее за эти годы. Только один
раз, когда очередной осенью я приезжал к Лене и, выпол-
няя поручение спорткомитета, уговаривал ее «покататься»
еще один год, она сказала:
— Рудольф Максимович, они же не знают. Я же
просыпаюсь от боли по ночам.
И всегда, когда я вспоминаю Лену, то благодарю
судьбу за встречу с этим человеком, за четыре года борьбы
и дружбы.
Однако что-то еще в той истории с Леной сыграло
свою роль. Даже мне, свидетелю и участнику тех событий,
трудно поверить, что можно было одной волей (пусть
двумя — Лениной и моей) решить, по мнению большинст-
ва невыполнимую, задачу. Я, вполне отвечая за свои слова,
заявляю: не верил никто! Ни Жук, ни Домановская, ни
135
Чайковская, ни Москвина. Все они говорили, что ничего у
меня не получится. Только Веденин поддерживал нас, но
он, я думаю, не столько верил, сколько надеялся.
И потому и сейчас я боюсь утверждать, что все это бы-
ло возможно только за счет человеческих усилий. В ка-
честве абсолютной доминанты тогда была, конечно, воля,
но еще сыграла свою роль, вероятно, — и судьба! Бог,
протянувший с неба руку настрадавшемуся на земле чело-
веку! И не эта ли судьба «вела» меня, когда я в тот день
«не думал, а делал»?
Неужели опять (и решающим образом!), как и в матче
Каспаров — Карпов, вмешалась судьба? Не потому ли все
спортсмены всегда просят у судьбы немного помощи,
«фарта»?
Да, просят, молятся, всюду возят свои амулеты, тща-
тельно соблюдают установленные ими самими ритуалы. Но
не потому, что слабы и не верят в себя, а потому, что
знают, как коварна эта дорога к победе, как легко осту-
питься на ней и сразу все проиграть! Как трудно все
предусмотреть и потому — легко ошибиться, что-то не
учесть и потом — не вернуть. Как много играет случай!
Потому и молишься, но не просишь победу,
ты столько вложил труда, что достоин ее, и поэтому готов
все отдать ради нее. Но лишь бы ничто не поме-
шало сегодня, в день старта! В этом, и только в этом,
значение молитвы! Так молятся сильные!
Но... опять но! Один за другим в сознании стали
всплывать образы дорогих мне людей, которые иногда
(пусть не всегда!) были непобедимыми!
Гандболист Александр Анпилогов перед отдельными
матчами «входил» в свой лучший образ, и, глядя на него,
уже до матча было ясно, что сегодня он будет неудер-
жим!
Шахматист Виктор Корчной в такие дни постоянно
поглядывал на часы, поторапливая время, напевал себе под
нос какую-нибудь одну мелодию и с улыбкой посматривал
по сторонам.
Нона Гаприндашвили старательно «делала» строгое ли-
цо, но искры веселья все равно мерцали в глазах, и глаза
выдавали* ее абсолютный настрой и переполненность не-
победимой силой.
Прыгун с шестом Сергей Бубка в такие дни не находил
себе места, постоянно выходил из номера в коридор,
тут же возвращался обратно, исчезал снова и тоже с
трудом сдерживал улыбку.
136
Футболист Манучар Мачаидзе в такие дни всегда тща-
тельно приводил себя во внешний порядок. А Отар Габе-
лия «создавал» суровое выражение бледнеющего лица.
И многие-многие другие великие «человеки», в отдель-
ные дни преображающиеся каждый по-своему, и не было
силы, способной остановить их на той дороге к своему
лучшему образу и к победе! И в эти дни они тоже моли-
лись, но не было в молитве просьб, только был ритуал.
Они не нуждались ни в чьей помощи. Так молятся
сильные!
В их «образе» было много разного, но было и общее —
отсутствие сомнений. Значит, воля одержала полную побе-
ду над своими оппонентами. Значит, воля, и ничто иное,
превращает человека в победителя!
И напрашивается вопрос: как сделать, чтобы такое
перевоплощение, такая «эмиграция» в свой лучший «бо-
жественный образ», осуществлялась всегда в нужные для
спортсмена дни? Ясно одно, что происходит это не по
мановению волшебной палочки, а накоплением многих
составляющих этот образ — и в работе, и в самой
жизни. Но не только. Иначе это было бы слишком просто.
Происходит нечто еще. «Где-то» принимается решение о
судьбе конкретного человека, и рука судьбы делает свое
дело. И в этот момент мы видим то, что можно увидеть
глазами, что воля ведет человека по той дороге, и чело-
век «в поте лица своего добывает свой хлеб». Приходит
к победе! Потому — воля и пот понятия столь близкие!
Но если «в каждом человеке бог...», то как быть тем, у
кого слабая воля и победы не ждут его в конце той доро-
ги? Неужели им за всю жизнь так и не удастся никогда
ощутить то божественное состояние всемогущества и
счастья? Нет, и для слабых есть свой путь, но ведет их по
нему часто другой бог — бог вина Дионис. «Любого уни-
женного, несчастного он приглашает присоединиться
к своей ликующей свите и испытать на себе радость
освобождения, перевоплощения в бога» — так написано в
книге о Дионисе.
Значит, делаю я вывод, есть два пути: один для тех, кто
не может пройти сам ту дорогу, у кого нет ни сил, ни воли,
и путь другой — трудный, но истинный, преодолев который
человек заслужит лучшие минуты в своей жизни, минуты
победы! Но будет ли счастлив он, когда кончится та
дорога? Какой бог протянет ему руку потом, на другой
дороге? И там — судьба? Но сейчас не хотелось думать о
серьезном, а быть может — и печальном. Другими мысля-
137
ми была полна голова, и другими чувствами наполнено
сердце.
Эти мысли и воспоминания образов дорогих мне
людей взволновали, стало тесно в номере. Я встал и
вышел в парк.
Стояла сказочная ночь. Еще было живо все, что вспом-
нилось сегодня, и подумалось: как же много сказочного
происходит в жизни! Как украсили мою жизнь те люди,
кому суждено было пережить божественные минуты,
часы и дни. А как сейчас? Бывает ли в их жизни что-ни-
будь такое, что дарит им такие же великие мгновения?
...И, как сигнал тревоги, зажегся свет в комнате Наны.
Все напряглось во мне, быстрым шагом я вернулся к
нашему дому и снова встал под ее окном. Что происходит
с Наной, что разбудило ее? Не ушедшие ли в сон сомне-
ния и, не дай бог, плохие предчувствия? А может быть,
виноват я, забывший о своей главной задаче этой ночью
и ушедший со своего «сторожевого поста»... в прошлое?
И я скомандовал себе: «На место! И думать только о
Нане!» И вот я стою и считаю секунды. Загадываю:
если досчитаю до двадцати одного («мое» число) и свет
погаснет, значит, она проснулась случайно и скоро уснет
снова и выспится, что очень важно сегодня, когда не хва-
тает других компонентов готовности. Уже давно
закончил этот счет, а свет продолжает гореть, как сигнал
тревоги и зов о помощи. Свет в окне спортсмена, ожи-
дающего боя? Как он не нужен сейчас!
«Нана, надо лечь и попытаться уснуть, — мысленно
уговариваю ее, — использовать аутогенную тренировку, по-
греть ноги в теплой воде и съесть ложку меда».
Это ли она делает сейчас? А может быть, сидит за
столом и снова смотрит Каро-Канн в надежде найти спо-
койствие в конкретной расстановке шахматных фигур?
Вероятно, ничто другое сейчас не даст ей спокойствие.
И вдруг вспомнилась Лена и все ее бессонные от боли
ночи. Ведь даже их «сумма» оказалась неспособной тогда
сломить волю бойца! А еще вспомнились слова Анатолия
Владимировича Тарасова, который тоже не спал однажды
ночью перед решающим матчем с канадцами: «Ты что
дергаешься? Ты почему забыл, с какими людьми рабо-
таешь? Фирсов, Рагулин — они же бойцы! Они же собе-
рутся!»
Почему же и ты забыл об этом — мысленно повторил
я — и дергаешься из-за таких мелочей, как бессонница?
И за секунду что-то изменилось во мне! Ушли паника и
138
напряжение. А на их место пришло не очень уверенное,
но — спокойствие! Я осознал в эту секунду, что там, за
освещенным окном, к бою готовится боец!
И не надо жалеть и успокаивать его. А надо думать о
том же, о чем думает «твой» спортсмен, и делать то же,
что делает он, — готовиться к партии! И еще надо гор-
диться, что ты не случайно оказался рядом с таким
человеком и имеешь право говорить «м ы»! И сейчас ты
можешь с полным правом сказать: «М ы готовимся
к б о ю!»
Я присел на крыльцо и открыл дневник. Света из окна
Наны вполне хватало, и я записал: «Три часа ночи. Начал-
ся день пятой партии».
4 октября
Слышу стук в дверь и открываю глаза. Заходят трене-
ры и на мой вопросительный взгляд Элизбар отвечает:
— Что-то не спится.
— Олимпиада закончилась и сон ушел, — пытается
шутить Цешковский, но мы не улыбаемся ему в ответ.
Настроение у всех одинаково не шутливое.
— Что-то птицы раскричались сегодня, — говорит
Элизбар.
— Не поделили что-то, — отвечает Цешковский.
И снова молчим. Не клеится разговор. И вид у всех...
не дай бог. Полная неадекватность моменту. Говорю:
— Часа через два Нана встанет и увидит нас в «разоб-
ранном» состоянии. Надо привести себя в порядок.
— Засиделись в коттедже, — вздыхает Цешковский, —
надо хоть в город выйти, подстричься!
— Стричься не надо до конца матча.
— Да, — кивает он, — я знаю, это плохая примета.
Элизбар не только устало выглядит, но и явно нер-
возен.
Спрашиваю его:
— Неважно себя чувствуете?
— Да нет, настроение неважное, наверное, из-за
дождя. И холодно в этом здании. Да еще сон непонятный
видел...
Он рассказывает Цешковскому о своем сне, а я с тре-
вогой думаю о начале такого важного для нас дня.
И дождь, который Нана не любит, и крики птиц хочешь
не хочешь, но создают тревожный шумовой фон, будто
предупреждающий нас о чем-то, и очередной «непонят-
139
ный» сон Элизбара, с повествования о котором он начи-
нает каждый свой утренний монолог, — для меня сегодня
не только предупреждение о том, что день предстоит
нерядовой и нелегкий, но еще и о том, что развивается
процесс усталости всего коллектива.
Мне, натренированному и всегда готовому к такому хо-
ду событий, и то давно уже здесь на матче пришлось
«включить» в ход волевой компонент. А насколько труднее
нашим тренерам, которые, конечно, прежде всего не про-
фессиональные тренеры, а действующие шахматисты, та-
кие же спортсмены, как и Нана.
Я подумал об этом еще вчера, когда после шахматного
занятия Элизбар убеждал меня, что Нана — в хорошем
состоянии.
— Она уверена в завтрашней партии. Я проверял ее,
она готова, — говорил он.
Я не стал высказывать свое мнение, хотя понимал, что
старания Наны и ее полную включенность в работу он
расшифровал как готовность к партии.
Помню, так же ошибался и я, когда старания и полную
отдачу Лены Водорезовой в тренировках принимал за го-
товность выступать на чемпионате мира. А Станислав
Алексеевич Жук говорил:
— Нет, она не готова, вся сила в лед идет.
То же вчера было и с Наной. Она старалась и, благо-
даря сверхусилиям, полтора часа шахматной работы вы-
глядела вполне прилично, но и ее сила больше «шла в
лед», то есть на то, чтобы сосредоточиться и как-нибудь
справиться с работой. Но пять часов работы в таком сос-
тоянии невозможны, и Нана это знает лучше нас всех.
Может быть, потому и пришлось ей в три часа ночи за-
жечь свет и снова склониться над шахматной доской.
И тут же пришла другая, уточняющая мысль — и не
только поэтому! А еще и потому, что вы, товарищ психо-
лог, пока ничем конкретным не помогли ей при подготовке
к этой партии. Я знаю это, знаю и другое: пока за прошед-
шее с ее приезда время чисто психологически помочь ей
было невозможно. День прошел трудно, но все делалось
правильно. Шла трудная борьба самого спортсмена за воз-
вращение в свой лучший образ, и помех этой борьбе не бы-
ло. Я ждал и наблюдал, зная, что внешне был таким же,
как всегда, по крайней мере ни тени тревоги Нана не мог-
ла обнаружить ни в моем образе, ни в поведении, ни в
одном моем слове, ни в тоне голоса, ни в одном моем
взгляде на нее. Я именно ждал и был готов помочь Нане,
140
и она видела мою постоянную готовность и к помощи, и
к завтрашней партии. Она должна была ощущать мою го-
товность — это я считал своей задачей в этот день!
Опыт и чутье подсказывали мне, что в возникшей ситуа-
ции должны быть исключены вопросы типа: «Как вы себя
чувствуете?», «Есть ли желание играть?» и тому подобные,
так же как и специальные психологические беседы на те-
мы о настрое на партию, характере спортсмена и т. д.
Любая попытка подойти поближе к тому процессу
борьбы воли спортсмена со своим сегодня не боевым ор-
ганизмом, в том числе и с сознанием, была бы встречена
негативно, поскольку была бы вмешательством в этот про-
цесс и нагрузила бы спортсмена дополнительно. И, разуме-
ется, это не помогло бы ему.
— А «ориентир»? Способ помочь спортсмену «тонко»,
например, намеком, удачной шуткой, иногда одним словом,
слышу я привычный внутренний голос. Голос своего оп-
понента, которого я давно называю «помощником психоло-
га», тот самый невидимый «лукавый», что по одной рели-
гиозной теории всегда находится по левую руку от чело-
века и смеется над всеми его ошибками. Лично я уже давно
привык к нему, к его смеху, тем более что своими ошиб-
ками даю ему, и довольно часто, возможность смеяться
над собой. Но еще я разрешаю ему оппонировать мне в
моей работе, и вот сейчас веду с ним очередной диалог.
Я ответил ему:
— Да, я готовлю «ориентир», но в данном состоянии,
в каком пребывает Нана, и перед такой важной партией
он должен быть только один и предложен спортсмену в
самое удобное время. Таким «ориентиром» будет наша
беседа один на один и состоится она перед самым отъез-
дом на партию.
К тому времени я увижу продолжение настроя, и в за-
висимости от того, какой к моменту отъезда на партию бу-
дет достигнут результат, таким будет и наш разговор.
Если героические (а другими их и нельзя назвать)
усилия Наны завершатся победой и она расшевелит свое
желание бороться и «оживет», я скажу примерно следую-
щее (и, повторяю, мы останемся одни и будем смотреть
в глаза друг другу).
— Ну, вы — молодец! Выиграли такой трудный бой у
своей усталости и опустошенности! Я просто восхищен,
на такое способны немногие! Но помните, что полностью
вы не восстановились и находитесь далеко не в том состоя-
нии, в каком были перед четвертой партией. Поэтому будь-
141
те осторожны и крайне внимательны! Не рискуйте! Ничья
нас устраивает!
Но, к сожалению, скорее всего будет другое, и меня
ждет другая работа, а Нану — иной мой монолог. Вряд ли
за оставшиеся часы в ее состоянии произойдут столь хо-
рошие сдвиги, и потому мной должно быть подготовлено
и такое, примерно, «выступление»:
— Ну что, Наночка, трудный нас ждет сегодня вечер.
И причина одна — ваше состояние. Вы ни в чем не винова-
ты, таково влияние долгожданной победы, и в спорте я
наблюдал это очень часто. Вы еще полностью не восстано-
вились, потому и не ощущаете свежести и желания играть.
Но это все вернется, вот увидите, уже к следующей пар-
тии. А в эту партию надо вложить всю вашу волю! Упере-
ться, сжать зубы, и этого хватит по крайней мере для
ничьей. А нас устраивает ничья черными. Помните, я вам
рассказывал о фигуристах, как они в качестве ориентира
выбирали желаемое сегодня предстартовое состояние?
Так вот, нам сегодня не понадобятся ни «веселая злость»,
ни «багровая ярость», а только — «спокойная собран-
ность» или «непоколебимое внимание», а может быть, и то
и другое: «спокойная собранность и непоколебимое внима-
ние»!
Вот такой будет эта речь, цель которой в том, чтобы
дать спортсмену последнее напутствие, чтобы он увидел и
то, что я понимаю и ситуацию и что с ним происходит,
и, что еще важнее, услышал бы правду о себе и сво-
ем состоянии! А также, и это самое важное, чтобы он по-
нял, что задача все равно выполнима, но при условии, если
он сделает все, что может.
Все это надо сказать человеку прямо в глаза! И это по-
может ему в оставшееся до старта время принять оконча-
тельное внутреннее решение: «умирать, но бороться до
конца!». Но может и не помочь, тогда решение будет дру-
гим и другим будет его ориентир, например таким: «я буду,
конечно, бороться, но что я могу сделать, если я так плох
сегодня».
Но в любом случае в трудном для человека положении,
я давно уверен в этом, помочь ему может только правда,
пусть даже она — жестока!
И в этом я не раз убеждался. Помню, как одному
боксеру, в победу которого в финале чемпионата СССР ни-
кто не верил, пришлось сказать в глаза:
— Конечно, если ты выиграешь, это будет подвиг. Но
разве ты не способен на подвиг? Ты — отец двоих детей!
142
Конечно, одних слов всегда мало. Тогда мы весь день
провели вместе. После обеда я помог ему уснуть у меня в
номере, где ему никто не мешал. Потом, когда мы ехали с
ним в такси к Дворцу спорта, я заметил, что он развол-
новался, и сказал ему:
— Правильно, волнуйся!
И, волнуясь, он разминался. И ни на секунду я не отхо-
дил от него. Я видел, что он постоянно следил за мной,
ему важно было видеть меня рядом, не потому, что я —
великий психолог, а потому, что я был единственным чело-
веком, который верил в его победу. Всего на один день в
жизни этого спортсмена я стал «катализатором». И он
победил, совершил свой подвиг! И потом, когда он уже ос-
тавил спорт, он всегда говорил при наших встречах:
— Хорошо мы тогда поработали!
И я соглашаюсь с ним. Воспоминание о том бое связа-
ло нас на всю жизнь и сделало друзьями. А я понял тогда,
как иногда человеку нужен всего один человек, который
верит!
И еще вспомнил свой приезд к Ноне Гаприндашвили на
ее матч с Ириной Левитиной на первенство мира. У Ноны
Терентьевны тогда резко осложнилась ситуация в семье,
ей было не до шахмат, но матч перенести было нельзя, и
после двух партий счет был 0:2.
— Не надо было играть. Я не вижу, что происходит на
доске, — сказала она мне тогда в рассказе об этих парти-
ях.
И ей, железной Ноне, пришлось сказать:
— А почему вы забыли о своем мужестве? Понимаю,
что нет хорошего состояния, нет настроения, но мужество
нельзя отнять у человека!
А в день следующей партии, которую нельзя было не
выиграть, я повесил в номере Ноны плакат со словами
Анны Ахматовой: «Час мужества пробил на наших часах!»
Я видел, что слово «мужество» нагружает Нону. В те-
чение дня она, всякий раз «наталкиваясь» на лозунг глаза-
ми, тут же хмурилась и отводила взгляд в сторону. Но я
знал, что нужна была в тот день только правда! И она
выиграла ту партию!
И так же было с баскетболистом Николаем Дерюгиным,
который сам знал, что почти в каждом матче все будет за-
висеть от него. Но знал и я, что для полной собранности
ему необходимо было напомнить об этом. И хотя это было
дополнительной нагрузкой для него и, слушая меня, он вол-
новался, но мы делали это: перед посадкой в автобус я за-
143
ходил к нему в номер, мы садились «перед дорогой», и я
говорил:
— Коленька, как всегда, надеюсь на тебя и твое муже-
ство!
И всегда он отвечал:
— Я постараюсь!
Да, надо говорить правду, но надо еще помнить, что у
человека должны быть силы, чтобы выдержать эту правду
и стать, благодаря ей, еще сильнее. Но я давно убедился,
что настоящий спортсмен всегда выдерживает правду.
И потому надеюсь, что НЬна сегодня найдет у себя этот
желанный минимум сил, которого хватит на окончатель-
ную борьбу с собой, а потом и на то, чтобы «упереться» и
сделать ничью.
Конечно, будет готова к борьбе и наша соперница. Те-
перь у меня уже нет сомнений, что сегодня Чибурданидзе,
после поражения и тайм-аута, сделает все, что может.
А наша задача в том, чтобы Нана тоже сделала все, что
может, лишь бы не проиграть и сохранить равный счет.
Спасский, сыгравший, как никто другой, много матчей
на первенство мира, говорил, что в матче бывает несколь-
ко кульминационных моментов, и шахматист должен обя-
зательно чувствовать, когда они наступают, и быть в эти
дни особо мобилизованным.
Вот такой кульминационный момент в нашем матче
сегодня, в этом я абсолютно убежден. И потому через час,
когда к нам придет Нана, мы все — уставшие, невыспав-
шиеся, соскучившиеся по дому и детям, должны и более
того — обязаны встретить ее, «нашу красавицу» (как мы
ее называем) в своем лучшем виде: побритые и причесан-
ные, веселые и уверенные — ив себе, и в сегодняшней
партии, и в окончательном итоге матча!
И эта мысль вернула меня в мою комнату, я увидел
тренеров, продолжающих обсуждать сны, и понял, что ни
их «форма» (внешний вид), ни «содержание» (настроен-
ность) совершенно не соответствуют задаче сегодняшнего
Дня.
Я говорю себе: на решение этой задачи тебе дается
час, вставай!
Встаю и уверенным тоном говорю Элизбару:
— Сон — прекрасный! Ребенок во сне — это к удаче!
— А то, что он в мокрой простыне, это разве хоро-
шо? — спрашивает он, и на лице его искренняя тревога.
А я думаю: лишь бы он не рассказал об этом сне Нане,
да еще с таким испуганным выражением лица. Выражение
144
лица и Цешковского оставляет желать много лучшего.
И захотелось крикнуть им: «Да соберитесь вы нако-
нец! Хватить нытья из-за дождя и паники из-за снов!»
Но так разговаривать с ними нельзя. Знаю, что «климат»
важнее. Но сейчас, когда к нам спустится наш спортсмен,
еще важнее наше «коллективное бессознательное»: все то,
что мы сейчас чувствуем и даже не пытаемся скрыть или
замаскировать. И «бессознательное» Наны в этом случае
постепенно зарядится тем, чем мы ее встретим, — нашей
апатией и безволием. И тогда — конец, исход партии
предрешен. А вести за собой в оставшееся до партии вре-
мя Нану будет тот второй «ориентир», готовый простить
и оправдать будущее поражение.
Работая в таком большом коллективе, как футбольная
команда, я замечал, что даже один человек, пребывающий
в день игры в плохом настроении, может заразить своей
«болезнью» полкоманды. А если он был лидером, то зачас-
тую выводил из строя всех.
А у нас сейчас, в десять часов пять минут, таких «боль-
ных» трое из четырех! И хотя я сам нуждаюсь в помощи
(немного знобит), думаю о другом — как поднять на-
строение тренерам, чем порадовать их, сблизить всех нас?
В моем запасе одна «заготовка» есть, но не знаю,
сработает ли она. Но другого ничего нет, и я говорю:
— Есть чем вас порадовать. Разговаривал ночью с
Никитиным. Он выслал для вас анкеты для вступления
в ассоциацию гроссмейстеров, так что скоро станете бога-
тыми людьми. Еще вам всем привет и поздравления с
первой победой от чемпиона мира. И знаете, какой совет
дал Никитин? Оказывается, они для Каспарова после
каждой рабочей недели делали экспресс-анализ его игры,
в котором выделяли типичные ошибки, а также резервы.
— Очень интересно, — сразу отзывается Элизбар, —
это и нам нужно делать. — И, обращаясь к Цешковскому,
продолжает: — Давай, ты сделай анализ белых партий, а
я — черных.
Тренеры оживленно ведут свой «шахматный» разговор,
а я в это время быстро одеваюсь, ворчу: «Опять без за-
рядки», иду на кухню, откуда доносится шум. Спорят два
повара. Они :— замечательные люди, и мне нелегко при-
бегнуть к строгому тону. В холле включен телевизор, и
впервые получает замечание наша хозяйка.
— Так у Наны же ничего не слышно, — возражает
она.
— Мы же договаривались, пока Нана не встанет,
145
телевизор не включать, — строго отвечаю ей. И думаю:
ведь не объяснишь же, что в день партии все должно
быть правильно! Из этого тоже складывается победа!
Я совершенно убежден, что иначе и быть не может.
И потому в такие дни, как сегодня, становлюсь жестоко
непримиримым ко всему, что может помешать делу. Вот
такая трансформация моей личности случилась со мной
в спорте. Вероятно, это произошло потому, что я слишком
хорошо знаю, чего стоит спортсмену такой день его
жизни!
...Возвращаюсь к тренерам и вижу их за шахматной
доской. И готов простить им неушедшую усталость на
лицах. Главное другое, они внутренне стали за эти минуты
другими. Сейчас Нана спустится и увидит, что все мы —
в деле! И здесь ее ждут! Ждут, чтобы работать! Чтобы
бороться! Как было в последней, четвертой партии.
Вместе завтракаем и смеемся по поводу того, что
Виталий опять отложил голодовку, а угрожал ею кол-
лективу не раз. И... входит Нана. Вошла несмело, не так,
как всегда, остановилась у дверей. И изучающе оглядела
нас. В глазах вопрос, и я знал, какой. А через секунду
она уже не могла сдержать улыбку.
Да, сегодня, сейчас, с самого утра ей важно было
увидеть нас именно такими. И в этот момент я был бла-
годарен тренерам за то усилие, которое они совершили над
собой. Пусть они не успели побриться и причесаться,
лица их были невыспавшиеся и помятые, но она этого,
возможно, даже не заметила. Ее интересовало наше
«внутреннее», где расположились душа и те силы, на ко-
торые Нана очень рассчитывает сегодня, когда у нее
самой этих сил ле так много, как хотелось бы.
Поэтому в улыбке Наны было нетрудно разглядеть
удовлетворение. Она, сверив свое состояние с нашим,
получила на свой вопрос желанный ответ. И... прошла на
свое место.
А мужчины решили повторить кофе. Завтракаем
вчетвером и опять много шутим и смеемся. Я поглядываю
на Нану и нахожу в ее глазах все, о чем даже не мог
мечтать в три часа ночи.
Она готова! Она выиграла тайную войну, которая
называется «борьба с самой собой». Но настороженность
в глубине глаз говорит о том, что борьба была изнури-
тельной, она еще не отошла от нее.
А может быть, это еще и предчувствие того, что ждет
сегодня? А ждет (я, как и Нана, не сомневаюсь в этом)
146
сверхмобилизованная соперница, у которой, как у всех
чемпионов, не может не быть «чемпионского комплек-
са» — не прощать обиды и во что бы то ни стало и срочно
получить реванш!
Да, сегодня — кульминационный момент в нашем мат-
че.
...И вот мы у машины. Уже помахали в ответ людям
в белых халатах, шофер включил зажигание и ждет нас.
А мы стоим лицом друг к другу, и Нана смотрит мне пря-
мо в глаза, и холод проходит у меня по спине. Как же не-
просто выдержать этот взгляд! Взгляд бойца, готового
к сражению и забывшего обо всем остальном в этой
жизни.
Нана ждет моих слов, и я знаю, что не должен сказать
ничего лишнего. Ничего похожего на свои ночные заго-
товки. И сама собой произносится всего одна фраза:
— Ну что, вперед?
И так же коротко Нана отвечает:
— Да, поехали.
Едем в тишине, но в этой тишине такое напряжение,
что ее слышно. Еще садясь в машину, я, посмотрев на
шофера, приложил палец к губам. Слушаю тишину и
рассматриваю профиль Наны. В ее сомкнутых губах
такая жестокая решимость, что я снова ощутил холод
в позвоночнике.
И вспомнил, что точно такие же ощущения испытал
в тот день, когда Лена Водорезова спустилась в холл
и мы сидели рядом в ожидании автобуса. И потом в своем
дневнике я записал: «Позади эти страшные дни неяс-
ности, и, кажется, мы решили задачу». Такой вывод я
делаю, посидев пять минут рядом с Леной. От нее «идет»
такая концентрация, что даже мне, соавтору этого про-
цесса, не по себе. Я молчу, и рад, и растерян. Растерян,
потому что ощущаю в этом ее состоянии и сухость, и
отчужденность, которая, вероятно, неизбежна в такой
ситуации между людьми, даже если эти люди — психо-
лог и спортсмен.
Озадачена и сидящая рядом Кира Иванова. С напря-
жением и неспрятанным страхом рассматривает она лицо
Лены. И вспомнил, что в только что вышедшей статье
о Фишере написано, что, глядя на него, у противника
возникало ощущение невозможности победы над этим
человеком.
...Вот и все, что нужно делать каждый раз перед стар-
том, думаю я. Но почему удается это далеко не всегда,
147
далеко не перед каждым стартом? Ведь, кажется, чего
проще: готов ты или нет, все равно внешне будь перед
стартом всегда таким, и одним своим внешним видом ты
будешь вызывать трепет у своих противников! Но — нет.
В этом, вероятно, один из секретов большой борьбы и в
жизни, и в спорте.
Сыграть бойца невозможно! Готовность к бою может
быть только настоящей: или она есть, или ее нет! Потому
что это не просто готовность к бою, а это готовность
отдать все ради победы!
Может быть, поэтому нет удачных фильмов о спорте.
Сыграть истинного бойца в его истинно трудную минуту
нельзя! А если в фильме о спорте нет образа бойца, то
нет и фильма.
И снова — зал. Я на своем месте. На пять часов за-
пасся терпением. Идет партия, и мое напряжение на-
растает. Такой собранной нашу соперницу я еще не видел.
Лицо ее буквально потемнело. Сидит, низко склонившись
над доской, ходы делает быстро, движения резкие. Да,
она мобилизована предельно и сделает сегодня все, что
в ее силах. Я даже немного испугался за Нану, но
смотрю на нее и постепенно успокаиваюсь. Она прекрасно
владеет собой и вот уже в течение трех часов выдерживает
колоссальный напор Майи.
А я смотрю, не отрываясь, на Нану и понимаю, что
изучение ее личности пока далеко не окончено. Я не
все знаю о ней. И поняв всю цену ее новой победы над
собой сейчас, я стал еще более высокого мнения о ней
как о человеке и личности. Я просто восхищен ею, по-
скольку знаю, что цена этой победы предельна, выше не
бывает. Во-первых, потому что борьбу за это состояние
Нана начала с нуля — с состояния полного опустошения;
во-вторых, победу эту она одержала сама! Все в эти сутки
она делала сама, ни разу не пожаловавшись на свое
состояние, не обратившись ни к кому из нас за помощью
и, более того, даже маскируя свои внутренние пережива-
ния. Для меня новостью было то, что Нана оказалась
способной на такое сверхусилие.
А сама ситуация не была новой. Мне не раз прихо-
дилось наблюдать подобное, когда спортсмен в день
старта бывает настолько плох (утомлен, опустошен
и т. д.), что понимает: никто, ни один человек в мире
не может выполнить за него эту работу. И путь к этому
лежит только в его душе, в его внутреннем мире. Может
быть, даже в самых глубинах, где хранится самое свя-
148
тое — честь, совесть, достоинство и благородство. «В моей
душе лежит сокровище, и ключ поручен только мне», —
говорил Александр Блок.
Нана нашла этот ключ. Может быть, для его поиска
ей и пришлось включить свет в три часа ночи.
...И вот идет четвертый час этой самой трудной для
нас партии, и первой не выдерживает напряжения
чемпионка мира. Она ошибается, и Нана тут же наказы-
вает ее за ошибку.
— Выиграно, — говорит Элизбар, только что вернув-
шийся из пресс-центра. Он возбужден, не похож на себя,
всегда выдержанного и хорошо владеющего собой. Садит-
ся рядом: — Защищалась фантастически! Я же говорил,
что она готова к партии!
Я не спорю, а думаю, что теперь будет легче. И Нана
окончательно поверит в себя, и Майя поймет, что ее
предельный настрой не сыграл сегодня никакой роли.
Это для наших противников, конечно, двойной удар. Да
еще впереди — партия белыми! Ситуация, о которой мож-
но только мечтать.
Только не расслабляться, тут же даю команду себе.
И мысленно прошу успокоиться Элизбара. Да и с Наной
происходит нечто подобное. Она так и не появляется
на сцене, хотя давно идут ее часы. Наверное, хочет
побыть подольше в своей комнате и получше успокоиться
после случившегося.
Времени на наших часах мало и надо бы ускорить
ей процесс срочного восстановления. И я вновь мысленно
соединяюсь с Наной и посылаю ей свою просьбу: «Собе-
рись! Еще надо выдержать полтора часа и потом у
нас будет прекрасное настроение. Прошу тебя — собе-
рись!»
Я огляделся и увидел, что наш ряд опустел. Шахма-
тисты ушли в пресс-центр, проверяют там возможные
варианты. Так всегда бывает в кульминационные моменты
партии. Мы остались одни в нашем двенадцатом ряду:
я и Нелли Павловна — руководитель группы чемпионки
мира и еще ее мама. Я снова посмотрел направо, и она,
почувствовав мой взгляд, посмотрела на меня. И одновре-
менно мы отвели глаза.
А что она говорит отсюда, из зала, своей подопечной?
«Молится», — так отвечали мне на этот вопрос и Нона
Гаприндашвили, и Нана Александрия, и Нана Иоселиани.
Может быть, и молится, и этой молитвой защищает
свою дочь. И делает это успешно уже на протяжении
149
десяти лет. Противник у нас трудный — пришла сейчас
мысль. Труднее, чем я думал раньше, до матча.
5 октября
...Только на доигрывании удалось вернуться к дневнику.
Другой возможности не было. Случилось ЧП. Полностью
переиграв в конце партии чемпионку мира, Нана все испор-
тила последним, сороковым ходом.
И сейчас, после ночного (до трех часов) и дневного
(с девяти до пятнадцати часов сорока пяти минут) ана-
лиза, так и не найдя выигрыша, мы снова остановились
у машины и провели наш диалог.
— У меня одна просьба, — сказал я, — по вашему
внешнему виду Майя должна понять, что мы нашли
выигрыш. Войдите на сцену с улыбкой и уверенно сделай-
те первый ход. Это очень важно. У нее сразу появятся
сомнения в своем анализе.
— Я постараюсь, — отвечает Нана, — но знаете, как
это трудно, когда нет выигрыша.
— Нет так нет, — говорю я уже в машине, — важно,
что и вчерашняя партия и сегодняшнее доигрывание
проходят с позиции силы. А плюс-минус один сейчас
все равно ничего не решает.
...Но Нана неудачно сыграла эту роль, вернее — вообще
не играла ее. Вероятно, забыла.
Сначала на сцену вышла Майя, и всем было видно,
в каком напряжении ждет она записанного хода, тем
более что после одного из них (слон аб) терялась ладья
и сдаваться пришлось бы сразу.
Но... ход был записан другой. И когда судья распечатал
конверт и сделал этот ход, Майя даже отклонилась
назад и распрямила плечи. Но больше ничем не проявила
своей радости, уже через секунду снова склонилась над
доской и ушла в раздумья. А я посмотрел направо, на
наших противников, и увидел, что скрыть радость им не
удается.
И снова посмотрел на сцену. Майя была спокойной
и строгой. Опыт давно приучил ее не радоваться
раньше времени. Она понимала, что выигрыша мы не
нашли, но до ничьей еще долго и помучиться ей придется
изрядно.
Но это будет зависеть от Наны, и я перевел глаза
на нее. Устала наша Наночка, подумалось сразу. Было
впечатление, что ей трудно даже удерживать голову, и
150
она обхватила ее ладонями. И на сцену она вышла в
каком-то оцепенении и медленно села на свой стул.
А Майя подняла голову и внимательно посмотрела ей
в лицо.
...Ночью мы гуляли втроем — сделали паузу в анализе.
Элизбар старался успокоить Нану, хвалил ее за первые
тридцать девять ходов. Но она не принимала похвалу,
говорила:
— Ну что толку, если я могу одним ходом все испор-
тить!
Я в этом разговоре был на стороне Элизбара. Мои
слова звучали так:
— Как психолог, я очень доволен этой партией.
Майя сегодня была потрясающе настроена, хотела именно
сегодня во чтобы то ни стало взять реванш. И не забы-
вайте, что вы нанесли удар и по ее тренерам, которые
три дня готовили дебют, а результата это не принесло.
Так что в целом эта партия — ваше достижение.
Нана внимательно слушала, и я видел, что именно это ей
хотелось слышать. Она включила эти мысли своих по-
мощников в свой процесс мышления, оценивая свою
деятельность и себя как шахматистку и личность. Она
понимала, что оценку себя и своего боевого потенциала
следовало тщательно оберегать, поскольку от нее, са-
мооценки, будет зависеть готовность к продолжению
борьбы.
В этой беседе шахматистка вносила нужные коррекции
в свой процесс мышления.
Все чаще я задумываюсь о мышлении как процессе,
как функции мозга и о мысли — продукте этого процесса.
Я и раньше изучал характер мыслительной деятель-
ности спортсмена, но в основном в таких аспектах, как
формирование мотивации, анализ деятельности, но в са-
мом общем, познавательном смысле, не видя для себя
больших практических возможностей.
Но однажды олимпийский чемпион по классической
борьбе Вахтанг Благидзе сказал мне:
— Чтобы выиграть, необходимо, чтобы перед схваткой
в голове была только одна мысль — победить!
Потом, работая в фигурном катании, я узнал, что при
исполнении «школы» нельзя «пускать в голову» ни одной
лишней мысли. Потому что если эта лишняя мысль
появляется, то конек сразу сворачивает в сторону. Перед
«школой», как считает Елена Анатольевна Чайковская,
фигурист должен быть «тупым». А у Станислава Алексе-
151
евича Жука иная рабочая концепция по этому вопросу.
Он уверяет, что должен быть «строгий порядок мыслей».
Но идея — та же: чтобы в голове человека не было лиш-
них, ненужных мыслей, опасных для выполнения деятель-
ности.
С тех пор «проблема мысли» вошла в число моих
постоянно обдумываемых тем. Изучая спортсмена, я пы-
таюсь проникнуть и в эту «тайну» — в сферу его мыслей.
Мысль — что это за субстанция? Ясно, что это продукт
мышления как познавательной функции мозга человека.
Мышление «выдает» мысль как результат процесса и одно-
временно как принятое решение. Например, спортсмен,
всесторонне оценив ситуацию накануне соревнования
и одержав ту самую победу над собой, принимает реше-
ние: «буду бороться» или «не буду», «не могу», «нет сил»,
«нет смысла».
Формул отказа обычно бывает множество, в отличие
от утвердительного «буду!». И на это «буду!» спортсмен
как бы опирается при непосредственной подготовке к
своему бою, как и на слово «победа» — в самом бою.
То есть зафиксированная к нужному моменту и домини-
рующая в сознании мысль является опорой для всех
форм деятельности спортсмена: и двигательной, и моти-
вационной, и саморегулирующей и другой. Можно даже
сказать, что она, эта стойкая доминирующая мысль,
направляет всю деятельность личности и саму лич-
ность. И направляет на один путь — к победе!
Но это в том случае, если спортсмен принял, и принял
глубоко внутренне, решение бороться за победу и бороться
с полной отдачей! Принять такое решение способны
немногие и далеко не всегда, а только в том случае, если
в мыслительный процесс человека вторглась его в о л я!
Именно она отметает все разнообразные формулы «отка-
за», которые нашептывает человеку его безволие.
Именно в спорте я разглядел эту невидимую связь
двух совершенно различных психических феноменов:
мышления и воли. Да, вероятно, и нет другой деятель-
ности, где человеку приходилось бы фактически постоянно
призывать свою волю на помощь мышлению.
Разве не воля помогла Лене Водорезовой тогда в Риге?
И разве не воля помогла Нане в эти два дня принять
решение бороться, несмотря на полную неготовность
организма к какой бы то ни было работе?
И снова перед глазами возник мой эталон — болгар-
ский штангист, красиво-спокойно приближающийся к
152
штанге, чтобы за считанные секунды бесшумно распра-
виться с ней! И если Нане для мобилизации воли
понадобилось двое суток, то болгарский спортсмен в
условиях соревнований не тратил на это ни времени, ни
сил. Это он обеспечил заранее! Его воля накоплена
в таком количестве, что мышление даже не решается
вступать с ней в спор, зная, что спор этот бесполезен.
Вот в чем значение настоящего фундамента настоящей
тренировочной работы! В накоплении такого запа-
са воли, который всегда, в том числе в самых сложных
и даже кризисных ситуациях, гарантирует спорт-
смену победу над самим собой, над своим сопро-
тивляющимся мышлением, просыпающимися сомнениями
и даже страхом!
И думаю, что когда двукратный олимпийский чемпион
по прыжкам с шестом Боб Ричардс входил в сектор и
говорил себе всегда одни и те же слова: «Вспомни,
сколько ты работал! Ты же весь пропах потом! Что стоят
эти мальчишки по сравнению с тобой?», то этим он
напоминал себе о своем «настоящем фундаменте» и
призывал в очередной раз себе на помощь свою волю,
чтобы она взяла под контроль мышление уже стареющего
спортсмена.
Воля и сознание иногда — союзники, иногда — против-
ники, иногда — друзья, иногда — враги. Если они вместе,
вряд ли можно победить человека. Но если отказывает
что-то одно, то ситуация становится опасной. Без воли
человек не боец и ему не видать победы. В другом
случае, если сознание, объективно все взвесив, объясняет
человеку, что нельзя делать очередное сверхусилие,
то подчинить его и направить в нужном направлении
может только воля. Но право сознание: опять сверхуси-
лие! Новая трата НЗ. И значит, на одно сверхусилие
у человека в его багаже стало меньше. И постепенно
этот запас иссякает. И скоро, совсем скоро бойцу будет
все труднее совершать такие усилия, снова и снова
побеждать себя. А ведь впереди у бойца еще большая
и очень непростая жизнь «после спорта», где его ждут
сражения в мало знакомом ему мире и где ему снова
придется обращаться к своей воле, но откликнется ли
она на его зов?
Не об этом ли должен думать психолог, призывающий
своего спортсмена к каждому новому сверхусилию и
любующийся бойцом? И возвращаюсь «на землю». Ведь
и сегодня, да и вчера, и позавчера — все эти три дня
153
Нана совершала беспрерывное сверхусилие, истязала свой
пустой, обессиленный организм и отказывающее сознание.
«Посмотри на нее», — услышал я внутренний голос.
Они шли, опустив головы, — Нана и Элизбар. Лицо
Наны было необычным, и я задержал на нем свой взгляд.
И Нана спросила:
— Что? Устала?
- Да нет, — ответил я, — глаза блестят, значит, жи-
вая.
Она рассмеялась и снова зарылась в широкий ворот-
ник свитера.
Уговорить спать и немедленно — одна мысль была
сейчас в голове. К счастью и к удивлению, Нана согла-
силась и медленно поднялась к себе.
А я остался с тренерами и долго еще ходил от одного
к другому, задавая один и тот же вопрос: «Ну как? Есть
что-нибудь?» Но ничего обнадеживающего, что можно
было бы унести в свой сон, так и не услышал.
— Туман, — отвечал Цешковский.
— Везде у них защита, — более конкретно выражался
Убилава.
Виталий же к слову «туман» добавлял тираду подоба-
ющих эпитетов. Он не мог забыть о сороковом ходе.
И сейчас, в четыре часа утра, я думаю о том же.
Ведь сделай Нана этот такой простой ход, и все сейчас,
этой ночью, было бы совсем не так. И веселые мы легли
бы спать, и завтра в состоянии бодрости готовились бы
к новой партии, к тому же — белыми. А потом, выиграв
ее (третью подряд!), могли бы поставить чемпионку на
грань катастрофы...
За что сегодня расплата? — думаю я. И не нахожу
ответа. Ведь все эти дни Нана посвятила себя делу и по
закону карма-йоги заслужила помощь «сверху». Но не
получила ее. И я не знаю почему. А может быть, не
нахожу ответа потому, что не все, далеко не все, знаю о
ней? И потому знаю ответы не на все вопросы? Но сам
человек всегда знает о себе все. И значит, не случайно
в машине по пути на доигрывание, задумавшись о чем-то
и глядя в одну точку, Нана не столько мне, сколько
себе, очень серьезно сказала: «Я знаю, что заслужила
эти мучения».
Вспомнив эту сцену в машине, я посмотрел на часы.
Двадцать пять часов назад началась эта моя «партия».
И прерывалась она только с трех часов ночи до восьми
часов утра. И сон ли был это? Помню, во время турнира
154
претенденток Зураб рассказывал, что, когда была трудная
отложенная партия, Нана кричала во сне: «Король не
пройдет!» Вот так спят шахматисты (если уснут) перед
доигрыванием. Боюсь, что и этой ночью Нана спала при-
мерно так же, а если и кричала во сне, то на этот раз
«Король пройдет!» Сегодня у нас лучше, и король Наны
должен обязательно пройти к ослабленным пешкам белых.
И если это удастся, то исход партии будет решен.
...Но вот идет двадцать седьмой час партии, а до реша-
ющего прорыва далеко. Сегодня я — один в нашем ряду
и не все понимаю, что происходит на доске. Элизбар
сказал перед отъездом на партию:
— Пожалуй, я останусь. Боюсь, что не выдержу.
Да, я один. И вдруг буквально кожей ощутил (именно
на уровне ощущения) весь смысл этого, может быть само-
го страшного из всех существующих, слова. Один! Ощу-
щение отозвалось где-то в самой глубине, в самой душе.
Было это только секунду, не больше, но я успел ощутить
весь вложенный в это слово смысл. И похолодело внутри,
и ненужной показалась мне моя жизнь. Ужасная была
секунда. Но вдруг подсел ко мне один из наших шефов и
заботливо спросил:
— Нужно что-нибудь?
И ушло, и забылось то страшное слово. Надеюсь,
надолго.
Всего три слова, но как много они могут дать человеку
и как очень они иногда нужны. Ушел тот человек, а я
еще долго чувствовал тепло, которое он оставил, и легче
мне было сидеть одному в этом пустом ряду. А было
только слово...
В одном интервью американский психолог, специалист
по семейной психологии, утверждал, что в основе бла-
гоприятной атмосферы семьи в числе других компонентов
важное место занимают и словесные ритуалы. Например,
каждое утро в семье должно начинаться словами: «Доброе
утро! Чем я могу быть полезен?» После таких слов уже
с самого утра в атмосфере семьи поселится добро, как
только что оно поселилось в моей душе от слов: «Нужно
что-нибудь?»
Этому доброму человеку я благодарен еще и за минуту
отдыха, за возможность улыбнуться. Это получилось
после его другого вопроса:
— А праздновать не собираетесь?
Не поняв его, я спросил:
— Что праздновать?
155
— День Конституции, — ответил он и рассмеялся,
увидев мою реакцию.
— У нас сейчас праздник один, — сказал я тогда, —
победа!
Тоже всего одно слово, но какое! Победа! Успех в
жизни, удачное решение жизненных задач — это и есть
победа. И так просто не объяснишь весь смысл и фено-
мен этого понятия. Для этого, может быть, необходимо
специальное исследование социологов, психологов и даже
философов.
Ясно, что победа нужна человеку как цель, как жиз-
ненный ориентир и как мечта, как просто радость — в
зависимости от того, кто и как ее воспринимает.
Например, для меня, сидящего по пять-шесть часов
в этом зале, уже двадцать дней как поселившегося здесь,
в Восточной Грузии, забросившего на два месяца все
свои дела и семью, победа, если она придет, не будет ни
тем, ни другим, ни третьим, ни четвертым. Мне важно
одно — убедиться, чего стоит мой опыт и мое знание
предмета в таком серьезном испытании, как матч на
первенство мира по шахматам. Да, я в очередной раз
проверяю себя, снова бросаю себе вызов. Только в таком,
в основном уже в философском аспекте, рассматриваю
я данный этап своего жизненного пути. Только это и
еще любовь к моему спортсмену способны зажечь «мою
личность», настроить ее на новое испытание, разжечь
такую составляющую моего характера, как честолюбие.
Я уже вышел из того возраста, когда победу человек
воспринимает чисто эмоционально. И знаю, что после
окончательной победы в этом матче я так же спокойно
выйду из зала, как сейчас вхожу в него. Конечно, я буду
рад, но точнее — удовлетворен. Но главным все же для
меня сейчас, сегодня будет ответ на вопрос: «Не зря ли?..
Не зря ли выбрал эту профессию и судьбу? Не зря ли
ради в общем-то чужой победы отдаешь так много?»
Победа, конечно, нужна и мне. Победа наполняет
жизнь человека смыслом. Я бы так завершил это эссе о
победе.
...Но сегодня нет победы, и Нана идет ко мне с вино-
ватой улыбкой. Говорит:
— Не смогла выиграть.
— Ничего, — успокаивающе говорю я.
Садимся в машину, и сразу усталость этих двух дней
навалилась всем грузом. Машина несется по вечернему
Телави, слышны только шум ветра, шепот шин и реплики
156
Наны. Она повторяет и повторяет одну и ту же фразу:
— Как можно так выпускать?
Но я не отвечаю ей. Молчу и думаю о своем. В отли-
чие от Наны я не знаю, за что мы наказаны, и, признаться,
очень расстроен. Такое чувство, что все, что я делаю, пока
бесполезно, а значит, не имеет смысла.
Нана тоже замолкает, сосредоточенно думает о чем-то
и потом, словно приняв решение как созревшую сейчас
и навсегда идею, как итог, медленно и четко выговаривая
каждое слово, произносит:
— Ее надо просто бить!
И я мысленно посылаю ей свое спасибо! Я услышал
то, что давно мечтал услышать. Эти слова означают,
что спортсмен наконец поверил в себя, в свои возможно-
сти, в реальность своей победы!
И еще один смысл заключен в словах Наны — больше
она не боится своей соперницы, кончилась «магия титула»,
и этой серьезной помехи в борьбе Наны с самой собой
не стало.
Это очень важно для меня как психолога. Значит,
в сознании спортсмена произошли изменения, в основе
которых переоценка противника. И осуществилась данная
коррекция в мышлении на этот раз без участия воли,
а за счет понимания действительности, объективного ее
отражения. Наконец-то Нана поняла, что играет по мень-
шей мере не хуже. И больше мне не надо подбирать
слова и темы для решения этой задачи. И пусть потеряны
пол-очка, но зато решена и, думаю, окончательно важная
задача. Мысли Наны выздоровели, подумал я, вспомнив
слова Достоевского: «болят мысли». Если, конечно, имеем
мы право именовать болезнью такие естественные в
жизни человека страх, неуверенность, боязнь неудачи.
Спортсмен сделал большой шаг вперед, стал сильнее!
И я ответил себе на тот вопрос: «Нет, не зря!.. Не зря
пройдены эти пять мучительных партий! Не зря за этот
шаг вперед заплачена большая цена!»
И... вдруг в мое состояние ворвалась радость! Будто
дошла эта работа мысли до эмоций. Я сам поверил сейчас,
что, боже мой, победа в матче совершенно реальна.
И нужно, и как можно быстрее, передать эту радость
Нане. Тут же я выругал себя, что забыл о ней, и сразу
поднял на нее глаза. И онемел от неожиданности.
Впереди, рядом с шофером, сидел совсем другой чело-
век. Она сидела в свободной позе, высоко подняв голову
и откинувшись назад. Ветер из открытого окна развевал
157
ее волосы, на лице блуждала улыбка. Шофер, отвыкнув
за эти дни от радостных эмоций, удивленно поглядывал
на Нану, радостно улыбался и прибавлял скорость. Но
Нана не видела его улыбки. Она смотрела вперед и
шептала:
— Ничего, товарищи! Все теперь будет хорошо!
...И такими же удивленными лицами встретили нас
тренеры, когда увидели Нану, с улыбкой выходящую из
машины.
— Вы чего такие грустные? — спросила она их. —
Подумаешь, сделала ничью!
За ужином она много шутила и впервые за эти дни
хорошо поела. Потом неожиданно замолчала, посидела в
молчании несколько минут и, очень по-доброму, даже с
нежностью оглядев нас, сказала:
— Я пойду спать.
А мы, трое мужчин, еще посидели немного. Я смотрел
на их утомленные лица (оказывается, анализ они закон-
чили в семь тридцать утра) и, удивляясь себе (я всегда
железно за сухой закон), спросил:
— Хотите, я принесу вина?
Оставив их вдвоем, пошел к телефону и в ответ на
свое «Алло» услышал голос сына:
— Вы что, проиграли?
— С чего ты взял?
— Голос у тебя такой.
Идут последние минуты этого дня, и одна мысль все
больше согревает и успокаивает меня — мысль о победе
спортсмена над собой, победе, в которой есть и моя
доля, дающая мне право сказать: «Нет, не зря!» Сейчас
на себе я проверяю сделанный ранее вывод, — буквально
держусь за эту мысль, в двенадцать часов ночи она для
меня главная, мне легче жить с этой мыслью, с ее по-
мощью я сегодня, надеюсь, легко и быстро усну. Иногда
так хочется уснуть и отключиться от действительности,
забыть обо всем, обо всех и прежде всего — о себе.
6 октября
Сон был глубоким, но тяжелым. Вроде бы спал долго,
но не было и намека на свежесть, на восстановление.
И почему-то ушла и радость. И другая мысль превали-
ровала сейчас: не о победе Наны над собой, а о том,
что опять был упущен выигрыш.
Значит, анализирую я, ночью подсознание не подчини-
158
лось удовлетворенному сознанию и не приняло от него
эстафету радости. И я понял, что подсознание право.
И дело даже не в том, что его (подсознание) не обманешь,
а в том, что сознание уже не в первый раз в этом матче
«думало», что та победа одержана окончательно. А потом
выяснилось, что борьба спортсмена с собой продолжается
и продолжается вовсю. И я подумал: а может быть, борьба
человека с самим собой вообще никогда не кончается?
Потому и нет покоя в твоей работе, как не может быть
покоя в жизни человека.
Таким «мыслительным завтраком» угостил я себя с
утра, но этого мне показалось мало, и я продолжал ле-
жать, подбирая тему за темой и слегка прислушиваясь
к тишине нашего дома. Хотелось бы, чтобы эта «мелодия
без звуков», без шума чьих-либо шагов продолжалась
сегодня как можно дольше. Все «наши» вчера были на
пределе, и им нужно спать и спать. А мне — додумать
одну мысль, мелькнувшую в сознании еще вчера, но я
не впустил ее «внутрь», чувствуя, что она могла бы
увлечь и помешать необходимому вчера сну.
Итак, мой второй «мыслительный завтрак». Его «ме-
ню», разумеется, снова связано с Наной. И тот же вопрос:
как Нана, далеко не профессионал, все-таки решила эту
труднейшую задачу — нашла в нулевом своем состоянии
силы, которые позволили ей снова быть бойцом?
Вспоминаю тянувшиеся два дня. За те сорок восемь
часов она смогла вернуться в свой сильнейший образ,
наполнить душу желанием бороться, а волю — готов-
ностью выдержать любое испытание. Вспомнил, что, когда
в машине посмотрел на ее лицо, не увидел ничего,
кроме жесткой решимости идти в бой и готовности
в этом бою ко всему, в том числе к крушению надежд.
И опять подумал, что сыграть роль бойца, готового
отдать все, все-таки невозможно. И еще — подвел итог
анализу того, что наблюдал в течение двух дней: торжест-
во воли обеспечило торжество мысли! А звучала эта мысль
в душе Наны примерно так: «Бороться! И до конца!
И пусть будет, что будет!» И она боролась! «Держалась»
за эту мысль... до тридцать девятого хода, но раньше
времени успокоилась и ослабила «хват», говоря языком
гимнастов.
Да, то, что сделала Нана, было результатом работы
ее воли. Все эти сорок восемь часов она держала себя
в жестких объятиях своей воли и не расслабилась за
это время ни на секунду. И не было в те два дня ни одно-
159
го лишнего телефонного звонка, ни одного пустого раз-
говора, ни одной улыбки. Она концентрировалась!
Концентрировала своей волей весь свой организм, соби-
рала по крупицам все способные на борьбу внутренние
силы. И решила задачу!
И... тут я вспомнил (хотя и не забывал), что партия-то
сегодня! И нет того времени — ни сорока восьми часов,
которых Нане хватило в последний раз, ни даже двадцати
четырех, ни даже двенадцати. А будет — после того, как
Нана встанет и приведет себя в порядок — в лучшем
случае два-три часа, за которые, дай бог, успеть наметить
дебют.
А для работы той самой воли, в которую я так сейчас
поверил, нет просто времени, если эта воля способна на
что-либо сегодня. Мы все обо всем забыли, были настоль-
ко пустыми, что вчера за ужином даже не вспомнили о
предстоящем дне.
Я не встал, а вскочил с постели. И, быстро одевшись,
побежал на кухню. Повар удивленно поднял на меня
глаза, когда я резко отрыл дверь и спросил:
— Завтрак готов?
— Все готово, — был ответ, и я виновато посмотрел
на них.
Все трое — повар, его помощник и наша хозяй-
ка — все были в белоснежных халатах, сверкал подготов-
ленный к завтраку стол, всё и все здесь ждали нас!
И тепло благодарности подступило к глазам. Да всё они
знали и делали свое дело. И делали так тихо, что их
совсем не было слышно.
— Спасибо за все, — просто сказал я им и пошел по
комнатам, но не входил в них, а постоял у каждой двери,
прислушиваясь. Везде была тишина, я спустился к себе и,
бреясь, повторял про себя: «Борьба продолжается! Такова
твоя судьба!».
...Давно уже утро, а Наны нет и нет. Это и хорошо —
надо отоспаться, и опасно — может не хватить времени
для новой борьбы с собой.
Мы — трое — опять за столом. Заказываем только
кофе и молчим. Все на одной «волне», и сколько не ищи
антенной по нашему диапазону — одна тишина, все
станции отключены сегодня.
— Как она будет играть, не знаю,— говорит Цешков-
ский.
— Белыми бояться нечего, — откликается Убилава.
Виталий бросает на него колючий взгляд и говорит:
160
— Белыми надо бы играть на победу, а не бояться
проиграть.
Элизбар подыскивает ответ, но я понимаю, что лучше
прервать этот неконструктивный разговор, и заменяю
Элизбара в начавшемся диалоге:
— Ну что, господа, пришло время вспомнить прошлое
и признаться, что, отпустив Нану домой, мы совершили
ошибку. Приехала она крайне усталая, и вполне возможно,
что именно поэтому ее и не хватило на пятом часу игры.
— А я и был против, — сразу отвечает Виталий.
Я продолжаю:
— Но выдержала ли бы она здесь три дня отдыха —
не ясно.
Элизбар молчит. Он понимает, что больше других
виноват в принятии решения ехать в Тбилиси. Хочу
помочь ему и говорю:
— Дело не в том, кто виноват. Помните, в Цхалтубо,
перед матчем с Ахмыловской, мы тоже отпустили ее в
Тбилиси, и она приехала отдохнувшая, накопив эмоции.
А Ахмыловская просидела три дня в Цхалтубо под
проливным дождем. И в матче у Наны было просто
больше сил.
— Да, — Элизбар вступает в разговор, — она устала,
потому что у мужа до утра были гости. Надеюсь, что
Нана поняла теперь, что ездить не надо.
— Ради одного этого вывода стоило поехать, —
отвечаю ему.
И мы смеемся, хорошо понимая в то же время, что в
этой шутке есть та правда, о которой нам надо всегда
помнить в будущем.
В группе хорошее настроение, та самая оптимальная
атмосфера, которая так трудно создается и которую,
знаю по опыту, совсем нетрудно разрушить. Чаще всего
причиной ее гибели является неудача, но вполне доста-
точно бывает неосторожного слова, обидной шутки, рев-
ности, борьбы за лидерство, да и много еще всего, что
способно осложнить отношения людей.
Чтобы не допустить этого, знаю одно — надо быть в
своей лучшей форме, в своем лучшем образе, следить за
собой, своей внешностью, поведением и каждым своим
словом. И еще — быть всегда готовым помочь другим,
быть к ним внимательным и добрым.
И я рад, что пока мы держимся, держимся уже
целых двадцать дней. У нас нет разногласий, а сейчас
мне кажется, что и быть не может. Но... звучит звонок,
6—999
161
и снова приходится признать, что человек не создан для
счастья.
Приехал близкий друг семьи Наны, которого, шепчет
мне Элизбар, нельзя обидеть, а значит, надо впустить к
нам. Элизбар просит не обострять обстановку в день
партии и разрешить гостю дождаться Нану.
И вот уже целый час гость не отходит от Наны, засы-
пая ее вопросами, девяносто процентов из которых по
меньшей мере не обязательны сегодня. Но хуже другое —
он беззаботен и оживлен, то есть совершенно неадекватен
ситуации сегодняшнего нашего дня. Он олицетворяет
собой ту жизнь, которая сегодня так далека от нас, и
лучше не приближаться к ней, не будить память.
И я не знаю, что делать. Специально не ухожу от них,
всем своим «неулыбающимся» видом стараясь показать
гостю, что у нас другие заботы, но я неинтересен ему.
Нана все понимает, беседу ведет сдержанно, бережет
себя. Но сберечь себя, то, что есть, — это далеко не все,
что требуется от нее сегодня. Сделать еще нужно немало:
и сконцентрироваться, и уточнить дебют, и настроиться
не просто на борьбу, а на борьбу активную, за получение
инициативы и преимущества, что специфически отличает
шахматиста, играющего белыми.
От цвета фигур настрой зависит во многом. Достаточно
внимательно посмотреть на шахматиста, идущего на пар-
тию, чтобы не ошибиться и угадать, какими он играет.
Одна походка говорит об этом. При игре белыми он идет
быстрее, более свободным шагом, и все движения его
менее скованы, чем при игре черными, когда весь его
облик отмечен строгостью и явно выраженным уходом в
себя.
Но готова ли Нана к работе, я пока не установил.
Из-за этого визита мой рабочий день начался совсем не
так. А для меня крайне важно сразу, когда спортсмен
встал после сна, подойти к нему поближе и посмотреть
в глаза. И главное для меня в такую секунду — уловить
в глазах близкого мне человека ранние признаки со-
стояния, необходимого сегодня к шестнадцати часам,
и ни секундой позже. И если они, эти признаки, есть,
то я сразу успокаиваюсь, зная, что сегодня боецбудет
готов! Так как, если этот процесс начался, его уже
не остановить. И к моменту выхода на ринг, футбольное
поле или шахматную сцену эта готовность будет доведена
спортсменом до ста процентов.
Поэтому уже с утра в день боя сам я — в боевой
162
готовности и жду, очень жду встречи со спортсменом.
И тороплю время, спешу подойти поближе и увидеть в его
глазах то, чего боюсь не увидеть: строгость взгляда, кото-
рый не способна смягчить даже улыбка. И еще очень
важно, чтобы он не отвел глаза, когда встретит мой взгляд.
И если есть это, то я могу облегченно вздохнуть и
сказать себе: все в порядке, твой человек нуждается в
оставшееся до боя время только в одном, — чтобы ему
не помешали!
Но, к сожалению, бывает иначе. Спортсмен ответил
тебе взглядом, и ты сразу понял все. Особенно в том
случае, когда он и не собирается скрывать, что происхо-
дит сейчас с ним. Он смотрит на тебя с тоской и надеж-
дой, признаваясь в этой своей тоске. Он не смог этой
ночью ничего сделать с собой, не свеж и не настроен,
и нет сил опять сделать то, что сотни раз делал раньше,
и знает, как это сделать, но сегодня не может и надеется
сейчас только на тебя.
И ты моментально собираешься! Собираешь в кулак
все, что имеешь в своей душе и в своем жизненном
багаже: и весь свой опыт, и в первую очередь — опыт
побед, все свои знания, свое упрямство и мужество, но
главное — любовь к своему спортсмену и огромное жела-
ние помочь ему.
И сами приходят самые нужные слова, и ты говоришь:
— Все отлично, дорогой мой! У нас еще много време-
ни — целых шесть часов, и мы все успеем. За твое состоя-
ние отвечаю я, и можешь на меня положиться. Ты
плохо спал? Ничего, сделаем сеанс, и ты доспишь. А на-
строиться успеем! Будь спокоен. Я отвечаю!
И вместе с ним пойдешь на завтрак и легко будешь
вести беседу, а мозг будет лихорадочно продумывать все
твои действия в оставшееся до боя время. Но мало
спланировать время, не менее важно продумать беседы,
которые придется вести со спортсменом, особенно в
последней прогулке на последнем пути к месту боя, когда
молчать нельзя, но и говорить можно только о том, что
не отвлечет бойца от настроя, а, наоборот, поможет
ему сфокусировать его, усилить.
И все это время, иногда с самого утра и до последней
секунды боя, ты должен (и обязательно!) не только
быть рядом с ним, держать его под своим контролем,
но и всем своим видом оказывать на него нужное воз-
действие. А значит, ты- обязан быть все это время в своем
лучшем образе. И тогда спортсмен, ощущая тебя, будет
6»
163
получать от тебя по мало знакомым науке сознательным
и подсознательным информационным каналам только од-
но — дополнительную, усиливающую его силу. Ты должен
сам быть в эти часы эталоном воли и спокойствия. А так-
же непоколебимой уверенности в его победе!
Таким, и только таким, хочет видеть тебя спортсмен
сегодня, и ты обязан быть таким, даже если думаешь, что
сам сегодня в полном развале, даже если не спал этой
ночью, не успевал вчера и сегодня поесть, одурел от
усталости и разных сопереживаний.
...Но я еще не видел глаз Наны. А для проведения
этого теста необходимо быть только вдвоем. Когда человек
видит только тебя и знает, что никого больше нет рядом,
в его глазах можно увидеть многое. Глаза — это не только
орган зрения, в них можно найти волю и сомнения, надеж-
ду и одиночество, безмятежную свежесть и полную апа-
тию, наверное, всё, что переживает человек в своей жизни.
А спортсмен в своей спортивной жизни переживает все
это неизмеримо чаще и острее.
Й то, что сидит здесь лишний сейчас человек, еще
одно переживание для спортсмена. Но озабочен я не толь-
ко потому, что испорчено начало столь важного дня.
В данном факте я вижу новое вторжение «темных сил»,
которые, как правило (я давно заметил это), проникают
через своих людей. А близкие люди являются почти каж-
дый день и все — один ближе другого!
Ситуация дурацкая или, как я говорю в таких случаях,
«любительская». Тренеры ушли в нашу шахматную ком-
нату и ждут Нану. И если даже наш гость догадается
наконец нас оставить, то режим все равно скомкан. Как
всегда, один час уйдет на шахматы, потом — обед, и на
последнюю прогулку, такую важную для завершения на-
строя, почти не остается времени.
Сложность работы психолога с сильной личностью в
том, что эта личность, как правило, протестует против
советов и тем более указаний, рассматривая их как дав-
ление на свою натуру. Даже если отношения со спорт-
сменом на уровне дружбы, то все равно ты должен подби-
рать каждое слово; и оно должно быть безошибочным и
по смыслу, и по тону. В тоне спортсмен не должен чув-
ствовать даже тени давления и какой-либо официальности.
Кажется, чего проще, сказать Нане перед отъездом
на партию:
— Давайте вспомним ваше состояние перед последней
партией и постараемся снова войти в него.
164
Но это будет обречено на неудачу, и в ее основе, как
это ни покажется удивительным, лежит простота формы
данного средства. Для работы с такой сложной личностью,
как Нана, это не подходит. И вообще, управление чело-
веком — одна из таинственных областей знания. Напри-
мер, позавчера Нана сумела чисто интуитивно найти
единственный путь, который привел ее к цели. Но сегодня
тот же путь и те же средства к той же цели могут не
привести. Сегодня могут не сработать удачно использо-
ванные в прошлый раз стимулы, и в результате не будет
нужной готовности. В этом специфика мотивации. Стиму-
лы должны быть подобраны так, чтобы они точно подошли
к сегодняшнему душевному состоянию человека, и тогда
они отзовутся нужным образом и наполнят душу той
силой, которая мобилизует на предстоящее испытание
весь организм, всего человека, всю его личность.
А сегодня душевное состояние Наны иное (с абсо-
лютной точностью оно вряд ли вообще повторяется
когда-нибудь), а значит, при подборе стимулов это всегда
надо учитывать. И успех в этой сложной работе будет
обеспечен только творческим и индивидуальным подходом.
Поэтому и сегодня я хоть и расстроен, но не считаю
ситуацию безвыходной и не откажусь от попытки нужного
воздействия. Но в оставшееся время непросто выбрать
подходящий момент. А нужно хотя бы полчаса, чтобы
не спеша, в форме тихой беседы обсудить ситуацию,
осторожно напомнить (просто — напомнить!) о том ее
лучшем образе, на который, как показала ее последняя
партия, она всегда способна. И показать свою уверен-
ность, что и сегодня, бесспорно, она решит задачу. Но в
том-то и дело, что такую беседу нельзя уложить в пять
минут!
А вот с Сережей Долматовым хватило бы и пяти,
потому что у нас иной характер отношений. У него
не меньший, чем у Наны, «страшный талант», но еще и
прекрасный характер, и совсем не обязательно мудрить.
Он верит тебе и готов правильно и мгновенно воспринять
каждое твое слово. Я чувствую, что он видит во мне не
психолога, который на него постоянно влияет, а человека,
который искренне хочет помочь. И потому без раздумий
и критической оценки он принимает все, что я ему пред-
лагаю. И понимает все правильно. А в этом случае каждое
точно подобранное слово дает максимальный эффект, а
работа с таким человеком — праздник! И сейчас, если
бы на месте Наны был Сережа, я, во-первых, давно
165
прервал бы эту встречу, а во-вторых, сказал бы ему прямо,
не подыскивая тонких выражений, примерно следующее:
— Сережа! Слушай меня внимательно. Времени оста-
ется мало, а дел у нас много. Ты сегодня — не в лучшем
состоянии, и мы обязаны использовать каждую секунду,
чтобы опять собраться. Вспомни свою последнюю партию
и вспомни свои другие подвиги. Ты на них способен и
много раз доказывал это. Сегодня надо это повторить.
Сейчас у тебя шахматы, потом обед, потом гуляем и —
вперед! Давай, иди, я жду тебя!
И он принял бы эти слова! И сразу бы начал уси-
ленную работу над собой!
Вспоминаю только один момент нашей работы, когда
в последнем туре Московского международного турнира
Сергею была необходима победа, и я попросил его тезку
Сергея Бубку, с которым в этот день мы были проездом
в Москве, сказать ему по телефону несколько слов. И Буб-
ка сказал (я запомнил дословно):
— Сережа, ты можешь ему вмазать за нас?
Потом я прочел в психологическом дневнике шахма-
тиста, который он ведет последние два года, такие слова:
«Я шел на партию с Васюковым, буквально физически
ощущая, как я буду его ломать!» И партию он провел на
одном дыхании. Интересно и практически важно, что
описание в дневнике того своего лучшего образа не раз
помогало Долматову, о чем он сам написал так: «На старте
сочинского турнира мне психологически настроиться не
удалось. Первые три партии я провел вяло, как в свои
«лучшие застойные годы», и был собой недоволен. И тогда
я перечитал дневник, который давно веду. Я остановился
на воспоминаниях о партии с Е. Васюковым из послед-
него тура Московского международного турнира прошлого
года. Меня интересовала не сама партия, а те тончайшие
ощущения, переживания, мысли, с которыми я настраи-
вался на борьбу. Да, я шел на борьбу, на риск с огромным
желанием победы и с внутренней уверенностью, что
добьюсь цели. И теперь, перечитывая дневниковые записи,
я подумал: почему бы мне не попытаться моделировать
этот психологический настрой перед каждой партией
сочинского турнира? И я попробовал. Результаты пре-
взошли ожидания»*.
Когда же Нана дойдет до уровня понимания важности
* Бюллетень «Шахматный фестиваль «Россия», Сочи-88, № 5,
28 сентября.
166
и даже необходимости такой работы над собой? Ведь
так все было бы просто сейчас: мы сделали бы всего один
разговор, и процесс настроя пошел бы в нужном нам
направлении. Не хотелось бы, чтобы вмешалась в этот
процесс понимания и взросления сама жизнь, такие ее
уроки, как поражение, особенно в этом матче. Не дай бог!
Но только ли мы с Наной виноваты в том, что, напри-
мер, сегодня еще не готовы к партии? Все-таки виноваты и
те люди, которые лезут и лезут к ней, а среди них есть и
разумные, способные понять ситуацию, объективно оце-
нить свои действия! Но почему-то действуют они именно
так, что мешают нам, как бы выполняя волю тех, кто
хочет нам неудачи.
Меня давно занимает тема «темных сил», и я заметил,
что обычно эти силы активизируются именно тогда, когда
человек приближается к успешному завершению своего
важного дела, к своей победе. Действуют эти «темные»,
как правило, через близких к данному человеку людей, а
другой их путь — через слабости в характере человека,
иногда через его привычки.
Помню, как в одном из мужских матчей на первенство
мира жена шахматиста после ссоры с ним приехала на
матч и в день партии вновь устроила семейную сцену.
Он в этой партии совершенно не владел собой и просрочил
время.
Помню, как в двух женских матчах мужья шахматис-
ток прибывали к своим женам в самый ненужный мо-
мент — накануне решающих партий, когда требовалась
полнейшая концентрация только на шахматах. Позже я
пытался выяснить у того и другого, почему они решили
вдруг срочно приехать, нарушив тем самым нашу догово-
ренность. И оба признались, что приняли решение неожи-
данно для себя, на бессознательном уровне, как будто
что-то подталкивало их к этому. И в обоих случаях «тем-
ные силы» решили свою задачу! Партии были проиграны,
обе шахматистки были «сбиты с темпа». И потом, после
отъезда мужей, вернуть оптимальный темп и боевой нас-
трой удалось с большим трудом.
И когда в очередной раз я сталкиваюсь с подобным
вторжением «темных», вспоминаются слова из Библии:
«Враги человека — ближние его». Уж не эту ли роль —
связь близких людей с «темными силами» — имел в виду
написавший эти слова?
Я понимаю, что человек при встречах с «темными»
не обязательно обречен на неудачу. Но жизнь его в таких
167
случаях усложняется. На эту вроде бы необязательную и
даже ненужную борьбу уходят силы и время, а силы —
именно сейчас, когда Нана идет к своей самой большой
победе, нужны ей совсем для другого, для иной борьбы.
Но, вероятно, думаю я сейчас, эта борьба неизбежна.
И надо не переживать данный факт и, значит, терять
силы еще больше, а радоваться этому, осознав, что раз
появляются «темные», значит, мы на верном пути, на том,
который ведет к победе! Задача — предвидеть их появле-
ние и готовить к этой не шахматной борьбе нашу Нану.
...Я в зале, на уже привычном месте. Сцена пока пусту-
ет, и есть время кое-что записать. Настроение получше, и
это заслуга Наны. Гость украл время, и в результате из
режима были исключены шахматы и прогулка перед
партией. Но зато Нана поспала, и этот сон (спасибо
ему!) совершенно изменил ее состояние. Она вошла в сто-
ловую, и ее образ даже превзошел мои ожидания. Та же
вчерашняя улыбка не покидала ее. Сама уверенность,
подумал я. И Нана, как бы услышав это, сказала шутливо,
но требовательно:
— Рудольф Максимыч, где единица? Что такое? Поче-
му ее нет?
Я быстро встал, принес лист бумаги и поставил его в
цветы, как он и стоял перед той, победной партией. И На-
на улыбнулась:
— Вот это другое дело!
Я сидел с ней рядом и не мог отвести глаз от спорт-
смена, ожидающего боя радостно и с нетерпением. Ведь
сегодня я ожидал совсем иной картины. Все-таки чрезвы-
чайно важно, что одержана, и окончательно, победа над
собой. Уже ничто не мешает Нане настроиться на партию,
если она готова к ней и физически. А сегодня эту задачу
помог решить дневной сон. Да еще белый цвет. «Белы-
ми, — как однажды сказала Нана, — у меня всегда сумас-
шедшая уверенность». Так что все есть у нас сегодня,
лишь бы на все сорок ходов хватило психической вынос-
ливости!
За столом было весело, все увлеченно шутили, а я
думал: «Неужели это предчувствие победы, неужели сегод-
ня мы наконец-то выйдем вперед? Это так нужно нам
всем!»
И я решился еще больше усилить уверенность и ис-
пользовал одну из заготовок для несостоявшейся про-
гулки:
— Вы заметили, как Майя устала?
168
— Да, устала, — согласилась Нана. А Цешковский
сказал:
— Ей тяжело играть в таком режиме, после мужских
турниров, где она всегда может передохнуть, сделав ничью
в десять ходов.
Шахматисты перешли на разговор о дебюте, а я смот-
рел на них и видел, как они устали, особенно Нана. Да,
она в боевом настроении, но в глазах не только азарт, но и
отблеск какой-то тяжести. И возбуждение ее несколько
лихорадочное, вероятно, на фоне общего утомления.
...Значит, сейчас, в шестнадцать ноль-ноль, друг против
друга на пять часов борьбы сядут два физически опусто-
шенных человека. И решит в этом случае психология, та
самая готовность к полной отдаче, настрой на подвиг.
Кто лучше подготовит к испытанию все свои моральные
силы, тот и будет иметь шансы на победу. А за этот аспект
готовности Наны сегодня, кажется, можно быть спокой-
ным.
И вот Нана первой выходит на сцену, и зал оживает.
Ее уверенный шаг, высоко поднятая готова, с трудом сдер-
живаемая улыбка, — идеальное предстартовое состояние.
Я сам предвкушаю радость, сам заражаюсь предбоевым
состоянием и с нетерпением жду начала боя. И ее подруга,
сидящая рядом со мной, говорит:
— Настоящая королева!
— Но пока не шахматная, — ответил я ей.
Но!.. Вот это «но» я запомню надолго. В одну секунду,
а может быть и быстрее, произошла трансформация
моего состояния. Да я уверен, что не только моего, но и
всех наших «сообщников», кто увидел, как... вышла на
сцену Майя Чибурданидзе. Она появилась из-за кулис и,
не глядя по сторонам, даже не обратив внимания на судей
(с которыми положено обменяться приветствиями), про-
шла к своему месту, села и сразу низко склонилась над
доской.
И я ловлю себя на том, что продолжаю смотреть на
нее, не могу оторвать глаз и отмечаю признаки макси-
мального настроя: плотно сжатые губы, жесткий взгляд,
устремленный на доску, быстрые и уверенные движения
пальцев, поправляющих фигуры.
Она, наша соперница, сегодня тоже готова, готова к
борьбе и к полной отдаче в ней! И я понял, что все только
начинается в этом матче!
А ты уже зафиксировал разные признаки усталости у
членов нашей группы. Забудь об этом и забудь до конца
169
матча, до самой последней партии, в которой, может быть,
все и решится! И еще забудь о своей радости по поводу
предстартового состояния своей шахматистки! Сегодня
ничуть не хуже настроена и наша соперница. Так что не
переоценивай значения всей той работы, которую продела-
ли сегодня все вы: и лично ты, и сама спортсменка, и
тренеры перед партией. Это была только часть — и далеко
не самая важная — задачи, которая стоит сегодня перед
вашим спортсменом. Победить себя — еще недостаточно
для победы над противником. Да, все только начинается.
И вот пять часов идет противоборство уставших до
предела шахматисток. Обе низко склонились над доской,
почти не встают. Даже из зала видно, как нелегко дается
им принятие решения, как это трудно, оказывается,
решиться на тот или иной ход и даже сделать его —
передвинуть с одного поля на другое совсем легкую
деревянную фигуру. А таких решений надо принять сорок!
Сорок ходов за два с половиной часа.
...И опять то же самое?! Опять партия отложена. Опять
Нана, блестяще игравшая до тридцать шестого хода, пос-
ледними ходами все испортила.
И опять ее монолог в машине. Отрывочные фразы.
Раскрасневшееся от возбуждения лицо.
— Что я делаю? — повторяет она. — Что я делаю? —
И, повернувшись ко мне, говорит: — С ума можно сойти
от моей игры!
Я отвечаю:
— Играла прекрасно... почти до конца.
Тренеры встречают нас, и Цешковский сразу обруши-
вается на нее:
— Ты что хорошего коня меняешь на плохого?
— Когда? — растерянно спрашивает она.
— Конь эф-четыре! Как можно делать такой ход?
Нана так и осталась стоять у открытой двери машины
с низко опущенной головой, вспоминая позицию. Потом
сказала тихим и усталым голосом:
— Ну вот, сделала. Что теперь говорить?
— Придумала приключений! — в том же тоне продол-
жает Цешковский.
И вдруг Нана взрывается и сквозь слезы, видно, что
она на грани срыва, почти кричит:
— Да отстаньте вы от меня! — Ис опущенной голо-
вог, не посмотрев ни на кого, быстро уходит к себе.
— Сначала поужинайте, успокойтесь, — говорит хо-
зяйка, но никто не отвечает ей.
170
...Нана так и не спустилась на ужин. Тренеры спуска-
лись по очереди выпить стакан чая (к еде никто не при-
тронулся), и я выслушивал каждого. Цешковский говорит:
— А мы-то считали эндшпиль ее сильным местом!
Теперь и над этим, оказывается, надо работать.
Пытаюсь защищать Нану, отвечаю ему:
— Ав машине она мне сказала, что Чибурданидзе
удивила ее в дебюте. Может быть, дебют надо лучше
смотреть, а не весь вечер футбол, тем более — накануне
партии?
Он смотрит на меня сквозь очки, а я продолжаю:
— Я понимаю, смотреть Олимпийские игры, но что
интересного — смотреть до полтретьего ночи «Жальги-
рис»? Во время Олимпиады Нана каждый день задавала
вопрос: «Когда наконец эта Олимпиада кончится?»
— Так ей же не слышно, — отвечает он, — пусть спит.
Я как можно по-доброму, примиряюще говорю:
— Виталий Валерьевич, дело не в том, слышно или не
слышно. Во время матча, в котором все помогают, но
играет один, есть неписаные законы, один из них звучит
так: мы все должны жить по его режиму, по режиму того,
кто играет. В этом он видит наше сопереживание, нашу,
если хотите, преданность. На всё это он опирается в своем
настрое.
Нана увидит, например, что раз она ушла от теле-
визора и пошла прогуляться перед сном, то и мы, выклю-
чив телевизор, сначала пойдем с ней, а потом за ней,
разойдемся по своим комнатам. И, видя эту нашу заботу
и соучастие, она и уснет быстрее, и унесет в свой сон
тепло нашего отношения и своего — к нам. И в лучшем
настроении проснется утром и будет ждать встречи с нами,
преданность которых она ощущает каждую минуту.
— Все равно играть она будет так же, вот увидите.
Наша любовь и преданность ничего не изменят. — И сразу
уходит, не допив чай.
А я продолжаю сидеть и думаю, имел ли я право гово-
рить все это. Я знаю, что по существу прав, и пусть сейчас,
в середине матча, такие детали, как полное сопереживание
каждому моменту, еще не имеют абсолютного значения
(пока решает другое—настрой, сила, свежесть, дебют),
но так же хорошо я знаю, что в недалеком будущем,
когда окончательно уйдут и свежесть, и азарт, и почти не
останется сил, решать будут именно эти факторы: наше
единство, сотканное из любви, дружбы, сопереживания.
И каждый раз, когда Нана будет в этом нуждаться, все
171
это даст ей дополнительные силы и для борьбы с собой
перед партией, и в самой партии — с соперницей.
Да, я имел право на этот разговор, пусть даже за счет
нарушения наших отношений. Ради Наны, а значит, ради
дела я имел право на это, пытаюсь успокоить свою со-
весть. Но это непростая задача. И хотя моя совесть не
возражает мне (ради дела — так ради дела!), но я чув-
ствую ее несогласие и использую в этом разговоре с собой
еще один аргумент. Говорю себе: он — хороший человек и
поймет меня.
Но чувствую, что тренеры напряжены и готовы к со-
противлению, даже не к сопротивлению, а к противостоя-
нию моей позиции, в основе которой порядок во всем и
отстаивание этого порядка. Тренеры освобождены от всех
дел, но это, я вижу, не устраивает их, и Элизбар уже не
раз пытался отдать свои распоряжения шоферу и хозяйке,
и та пришла вчера ко мне с заявлением, что не знает, кому
подчиняться. И она права, так я и сказал ей. Но Элизбару
говорить об этом мне просто неудобно.
Число проблем растет. Причины, я понимаю, те же —
отсутствие удачи и прогрессирующая неудовлетворенность
тренеров в связи с этим. Так что фон для Наны неблаго-
приятный, и как его улучшить — я пока не знаю. Знаю
сейчас, что надо идти к людям и быть с ними вместе этой
ночью. Анализ снова предстоит долгий, наверняка до
утра, а уже на следующий день играть черными, и где
Нана возьмет силы, я просто не представляю.
Поднимаюсь по лестнице, но тут же возвращаюсь, беру
чашку с чаем Цешковского и снова поднимаюсь, и снова
спускаюсь, беру поднос, на нем еще две чашки,
мед и несколько бутербродов. Молча ставлю поднос перед
ними. Элизбар говорит:
— Вот спасибо!
А Цешковский быстро посмотрел на меня и снова
перевел глаза на доску. Я же сажусь напротив Наны и
внимательно смотрю на нее. Она, чувствуя это, несколько
раз вопросительно поднимает на меня глаза, и каждый
раз я глазами показываю на поднос, но она в ответ молча
снова склоняется над доской. А я продолжаю смотреть и,
кажется, впервые не вижу обычного живого блеска в гла-
зах, который раньше я видел всегда, даже когда ему было
трудно пробиться сквозь плотный налет усталости.
— Может быть, спать? — тихо спрашиваю я. Но она
снова качает головой. А я смотрю на тренеров и понимаю,
что на выигрыш опять мало шансов. И спускаюсь вниз.
172
Сначала захожу на кухню, где ждут меня повар и хозяйка:
— Идите отдыхать. Спать мы опять не будем. Поэтому
оставьте чайник на плите.
Иду за своим дневником и снова поднимаюсь к нашим
и сажусь за соседний стол. Открываю дневник и одновре-
менно прислушиваюсь к их разговорам. Элизбар говорит:
— В середине — хорошо, а в эндшпиле что творишь?
— Да пойми, это не эндшпиль. Я балдею в конце, не
соображаю.
Я соглашаюсь с ней. Дело не в эндшпиле, не в шахма-
тах, а в ее состоянии. Она не выдерживает концовку
партии. Но почему прекрасно выдержала четвертую
партию и самые лучшие ходы делала именно в конце, да
еще и в собственном цейтноте? Значит, это не закономер-
ность, а частный случай, в котором надо разобраться.
Проще всего для его объяснения использовать визит того
гостя, который отнял у Наны часть ее свежести. Но перед
пятой партией, в которой случилось то же самое, гостей
у нас не было.
Все крайне сложно в этих шахматах, особенно в дли-
тельном матче, когда переплетаются совершенно различ-
ные факторы, и разобраться в этом симбиозе причин и
следствий иногда невозможно. И именно здесь подстерега-
ет одна опасность, когда в любом коллективе каждый
выстраивает свою, удобную для него версию и использует
ее для доказательства своей правоты. И я, вероятнее всего,
упрекнув тренера в увлечении телевизором, тоже выстроил
свою версию. И хотя прав по существу, но не сейчас надо
было это говорить, когда мне предстоит ночь со своим
личным дневником (а это все-таки дело из разряда лич-
ных), а ему — совсем другое. И я снижаю себе оценку за
сегодняшний день. Эту оценку я всегда берегу. Считаю,
что каждый день обязан прожить на «отлично» и всегда
переживаю, если в конце дня приходится выводить другую
цифру. Это происходит, если я не выполнил хотя бы
одного из своих обязательных требований. Поставил
четыре и снова прислушался.
— Не понял юмора, — слышу голос Цешковского,
оппонирующего Элизбару, заменившего Нану и пытавше-
гося провести пешку в ферзи.
А Нана села в углу дивана, налила чай, да так и сидела,
не отрывая глаз от доски.
И в этот момент я понял, что настрой на седьмую пар-
тию должен быть на уровне первой сигнальной системы,
на уровне только чувств. Слова, обычные, пусть самые
173
красивые, ничего не дадут, не найдут отзвука в ее опусто-
шенной душе и в этих потухших глазах.
Только призыв к нечеловеческому напряжению! При-
зыв к тому, не известному никому, в том числе и самому
человеку, неприкосновенному запасу сил может дать эти
силы. И я выстраиваю примерно такой разговор, который
сделаю обязательно завтра после доигрывания, перед ноч-
ным сном: «Нана, я звонил Сереже, и он сказал, что
держать ничейный счет — это в нашу пользу. Это выматы-
вает чемпионку. Увеличивается страх одним поражением
проиграть матч».
Да, буду призывать к жестокости, к еще большей ожес-
точенности, и в этом найти силы. И лучшим лозунгом,
играющим роль ориентира, будет, вероятно, такой: «Бес-
пощадный настрой!»
«С первого хода заставьте чемпионку работать», —
сказал мне Никитин, и завтра я применю и эти слова в
своем монологе.
И я снова смотрю на Нану. Она придвинулась ближе к
столу и, обхватив голову руками, шепчет:
— Опять ничего нет. Ну почему так не везет? Значит,
не судьба.
Мне стало жаль ее. Завтра ее разочарует доигрывание,
а потом к ней подкрадется психолог и будет настойчиво
уговаривать собраться! Опять собраться, опять забыть о
себе.
...И вот я встречаю Нану, мы молча идем к машине.
Идем сквозь строй, но люди молчат, держат нераскрытые
блокноты в руках и не просят автограф, все всё понимают,
и мы благодарны им за это.
Все пришли сегодня в театр, думая, что Нана реализует
лишнюю пешку и наконец выйдет вперед в этом матче.
И в тишине нет обиды, я хорошо чувствую это. В глазах
только добро и жалость, и в жалости нет разочарования,
а лишь понимание того, что переживает человек, прошед-
ший мимо победы. И еще, я уверен, что уловил это, они
поняли, какое это тяжкое дело — бороться в таком матче!
— Садитесь вперед, — говорит мне Нана, и я занимаю
ее место. Понимаю, она хочет быть сейчас подальше от
чужих глаз.
— Домой? — спрашивает шофер. Но Нана говорит
мне:
— Что-то я не хочу туда возвращаться.
А я понимаю сейчас, что нам некуда ехать! Вот что
такое чужие стены. Негде спрятаться от привычной обста-
174
новки, а главное — от мыслей о шахматах и об этом мат-
че. Но такое место есть, и Нана вспоминает об этом
раньше меня. Говорит, и я рад в ее голосе уловить эмоции:
— Рудольф Максимович, а может быть, в церковь?
— С удовольствием! — отвечаю я.
Нам есть куда ехать, туда, где всегда ждут человека.
Вроде и веселее стало в нашей машине. Теперь я поворачи-
ваюсь к ней и говорю:
— Вы просто молодец! Гениальная идея. Надо помо-
литься, ведь в целом, Наночка, все хорошо.
Нана серьезно слушает меня и каким-то строгим и
даже торжественным голосом отвечает:
— Да если и нехорошо, все равно надо молиться...
Что живем, что держимся.
Отвечаю ей:
— Надо держаться, если есть люди, которым нужна
наша жизнь.
— Дети есть, надо жить, — отзывается она.
В соборе я оставил ее одну. Она не разрешила мне
уплатить. Сказала:
— За свечи человек должен платить сам.
И вот я смотрю, как она с горстью свечей обходит
лампады и что-то шепчет перед тем, как поставить свечу.
На лице ее незнакомое мне ранее выражение одухотворен-
ности и глубокого покоя.
Не только я, но и другие люди задерживают взгляд на
лице Наны и долго смотрят на нее. Наверное, узнали. Но
не только поэтому.
...Новая ночь. Ее начало традиционно. Нана ушла
спать, а мы с Элизбаром сидим за шахматной доской.
Он смотрит какой-то вариант, а я просто присутствую,
составляю компанию.
— Наметили все на завтра? — спрашиваю я.
— Пока нет, — отвечает он, — Нана не смогла рабо-
тать, думаю, что устала. Перенесли на завтра.
Он делает еще пару ходов, потом закрывает книгу и
говорит:
— Все, не могу больше. А надо многое посмотреть до
утра. Они наверняка внесут изменения в дебют, и нельзя
что-нибудь упустить... Почему все так устали? — с этим
вопросом он обращается ко мне.
— Думаю, — отвечаю я, — было слишком много пере-
живаний. И даже не столько от одного поражения, сколько
от неиспользованных возможностей.
— Согласен с вами. Для шахматиста неиспользован-
175
ные возможности — это трагедия, и иногда отнимает боль-
ше нервов, чем поражение. Ты никак не можешь забыть об
этом, не можешь себе простить. Уменьшается вера в себя.
— Было бы, — вступает в разговор подошедший Цеш-
ковский, — три с половиной очка в первых четырех пар-
тиях, если бы играла нормально.
— А сейчас, — говорит Элизбар, — пять — один.
— Не знает эндшпиль. Но чтобы его знать, надо ра-
ботать... Да, это расплата. Матч на первенство мира всегда
расплата.
— Вы позанимались с ней? — спрашиваю его.
— Нет, она сказала: «Не могу смотреть на шахматы».
Какая-то не такая. А где вы, кстати, были так долго?
— Гуляли, — ответил я.
— Завтра играем то же? — обращается он к Элизбару.
— А почему мы должны менять? — вопросом на воп-
рос отвечает Элизбар.
— Я не говорю, что менять, но они готовятся, и завтра
надо ждать чего-нибудь неожиданного. Кузя (он имел в
виду тренера Майи — Кузьмина) — хитрец, свое дело
знает. Ну, я пойду смотреть белый цвет. — Цешковский
встал и, обращаясь ко мне, продолжил: — Завтра вам
предстоит трудная задача. По-моему, Нана в полном
раскладе.
Мы снова остались вдвоем. Я говорю:
— Сыграно только шесть партий...
— А что будет... в двенадцатой?! — закончил мою
мысль Элизбар. И еще вздохнул: — Нам предстоит тяже-
лое испытание.
А я перед сном вспомню весь прошедший день, все
наши разговоры и опасения и подумаю, что все проблемы
может решить всего одна победа. Она успокоит всех нас,
вернет всем надежду и желание работать, а Нана именно в
победе найдет новые силы для продолжения борьбы.
И, уже закрыв глаза, долго не смогу отделаться от
этой мысли: почему ее нет — победы? Мы так стараемся,
а ее нет. Но откуда-то из глубины усталого мозга вдруг
всплывает такой простой ответ: ты зазнался и забыл, с
кем играем! Забыл, что наш противник — чемпионка
мира! Ты забыл самое главное!
8 октября
Совсем рано, а Нана уже спустилась.
— Что так рано? — спросил я ее.
176
— Так надо же заниматься, я даже не знаю, что иг-
рать сегодня.
Быстро и молча завтракаем, они уходят в шахматный
кабинет. И вроде есть время посидеть за дневником, но
все труднее открывать его. Да, и у меня сил становится
меньше. И все реже открываю тетрадь, предназначенную
для теории. Нет новых идей. Как будто ушла энергия,
питавшая мозг и рождающая новые мысли. И сил хватает
только на то, чтобы в дневнике отразить действительность,
зафиксировать наши дела и слова, те из них, которые
стоят того, чтобы не забыть их навсегда.
Все-таки открываю эту тетрадь. Надо записать кое-что.
Еще перед пятой партией стало ясно, что в состоянии На-
ны произошли большие и нежелательные изменения.
Постепенно ушли, и боюсь, что навсегда (до конца матча),
такие слагаемые ее состояния, как избыток сил, свежесть,
желание играть, и осталось только одно — мотивация.
Да, все теперь держится на одной мотивации, на стремле-
нии к победе.
Но, я уже писал, вчера перед доигрыванием стало ясно,
что новая мобилизация всех сил Наны может быть обеспе-
чена только неординарными средствами. Не сработают
такие положительные мотивы, как посвятить партию
дочке, и подобные. И потому я наметил вчера пойти по
другому пути, по пути настроя против соперника, который
устал больше нас, и потому надо во что бы то ни стало
мобилизоваться и добить его.
Это, конечно, антигуманный путь, путь, как я называю,
«отрицательной» мотивации, куда отношу все, что направ-
лено на разжигание плохих черт характера человека:
ожесточенность, злость, ненависть, мстительность.
В принципе я категорически против воспитания дан-
ного типа мотивации, но, как не раз убеждался, многие,
в том числе и добрые по натуре спортсмены, все-таки
пользуются средствами отрицательной мотивации. Далеко
не всегда, но тогда, когда запасы положительной мотива-
ции исчерпаны, когда нет радости и положительных
эмоций, но бой назначен, и надо биться в нем за победу,
и никого не волнует, с какими намерениями — добрыми
или злыми — вышел ты, боец-гладиатор, сегодня на этот
бой.
И часто у тебя нет выхода, и ты ищешь в себе самое
плохое, лишь бы решить эту задачу — возбудиться, сосре-
доточиться и сконцентрировать все свои силы, которыми
располагаешь в данный момент, на этот бой. И для реше-
177
ния задачи идешь даже на то, что ищешь плохое в сопер-
нике, в его поведении, в привычках, в отношении к тебе и
даже во внешности. И таким образом это питает твою
мотивацию. Так создается «образ врага». И часто в итоге
люди становятся врагами на всю жизнь.
И виноваты в таких отношениях чаще всего не сами
действующие лица, а те, кто стоит за ними, используя
героев как знамя в своих личных целях.
А стоят за героями порой целые категории людей со
своей идеологией, а порой и с политической программой,
и они-то, эти люди, и вносят в жизнь общества идеологи-
ческую смуту, натравливая друг против друга и самих
героев, и их лагеря количественный состав которых
может разрастаться как снежный ком, например, если в
этой идеологической потасовке задействована такая де-
таль, как национальная принадлежность действующих
лиц.
Подобным образом и запускаются в жизни общества
механизмы вражды между целыми народами. А сами
герои, ослепленные взаимной ненавистью, превращаются в
минуты, часы, дни, недели, месяцы и в целые годы своих
боев в подлинных гладиаторов, не способных скрыть
враждебного отношения к противнику с первой секунды
выхода на сцену и в течение всех пяти часов не партии,
а — сражения!
Действительно, спорт стал социальным явлением...
Он тоже используется при отвлечении людей с верного
пути поиска истинных виновников неблагополучия их
жизни.
Но вчера, после посещения церкви, я не смог пойти на
намеченный разговор, не смог пойти по греховному пути,
втайне надеясь, что Нана опять поможет себе сама, как
это было в двух последних партиях.
Но день начался что-то подозрительно «не так». И На-
на встала непривычно рано. И с утра потемнело, заморо-
сил нудный, который она так не любит, дождь. Нана
скисает в такие дни, становится мрачной и необщительной,
а это совсем не свойственно ее обычному состоянию в
день партии.
Мой номер внизу, и, когда я у себя, дверь оставляю
открытой настежь. Делаю это для того, чтобы все наши
знали, что ко мне всегда можно зайти, что-то спросить и
уйти или посидеть и поговорить минуту и больше.
В каждом коллективе должно быть место, куда можно
зайти, чтобы расслабиться и передохнуть. Где-то я читал,
178
что в зоопарках животное живет намного дольше, если в
его клетке есть нора, куда можно спрятаться от чужих
глаз. Такая «нора» должна быть у каждого человека,
а тому, чья деятельность утомительна и наполнена напря-
жением, она просто необходима.
Помню, когда десять лет назад я работал в ташкент-
ском «Пахтакоре» под руководством замечательного педа-
гога Александра Петровича Кочеткова, такая «нора» была
в комнате врача команды Владимира Васильевича Чума-
кова. Он всегда был гостеприимен и добр, всегда у него
был подогретый чай, и футболисты постоянно заходили
к нему, когда у себя в номере становилось одиноко и
тоскливо. Чаще всего в этой комнате мне удавалось пого-
ворить с ребятами по душам и получить ценную информа-
цию об их состоянии и настроении, личной жизни и отно-
шениях в коллективе.
Интересно, что тренер с некоторым подозрением отно-
сился к этой комнате, а врача называл священником,
заявляя мне в наших спорах: «священник» в команде не
нужен! Ему не нравилось, что после его выговора футбо-
лист чаще всего шел в эту комнату, где были люди, гото-
вые его утешить. .Это один из немногих вопросов, в кото-
рых мы не находили с большим тренером общего языка.
А сейчас я еще более убежден, что «священник» в команде
очень нужен, и сам постоянно выполняю его функции.
Но функции священника (выслушать, успокоить, испове-
дать) — лишь часть работы психолога. Для нашей группы
такой «норой» стала моя комната, где установлен между-
городный телефон, притягивающий всех наших, и это
устраивает меня.
Каждому, кто заходит ко мне, я задаю один вопрос:
как Нана? И сейчас, к часу дня, знаю, что «голова у нее
не работает» (информация от Цешковского), что «все
время просит пить» (от хозяйки), что постоянно спраши-
вает: «Никто не звонил?» (от всех, кто был у меня).
Я еще не видел Элизбара и с нетерпением жду инфор-
мации от него. И только тогда буду принимать решение о
срочных мерах воздействия.
И вот Элизбар прошел мимо моей открытой двери, и
выражение его лица не понравилось мне. Он — в куртке.
Значит, они идут прогуляться, и надо успеть до появления
Наны узнать его мнение. Выхожу за Элизбаром, он стоит
под дождем и с озабоченным лицом ждет Нану.
— Что случилось? — спрашиваю его.
— Да нет, ничего... просто опять придется мучиться
179
сегодня. Ничего не нашли... Надо менять дебют, но это
риск. Надо время на это.
— Нана тоже озабочена?
— Да, конечно.
— Тогда, Элизбар, попрошу вас: сами расслабьтесь
сейчас, иначе она поймет, что вы опасаетесь за сегодняш-
нюю партию.
— Да, вы правы, — отвечает мой единомышленник.
Мне крупно повезло, что в нашей группе есть такой
человек. Я поправляюсь: нам крупно повезло! Возвраща-
юсь в коттедж, в дверях встречаюсь с Наной и слышу ее
вопрос:
— Никто не звонил?
Они уходят, а я думаю об этом вопросе и делаю вывод,
что на своем подсознательном уровне она ощущает дефицит
чего-то, что может дать даже обычный телефонный зво-
нок. Но чего не хватает ей сейчас, сегодня, в день партии,
когда концентрация должна помочь забыть все, идущее от
иной жизни. И делаю вывод: или это потребность в допол-
нительном тепле, чего, значит, недодаем мы, или (что
хуже и опаснее) сегодня у Наны нет этой концентрации,
процесс ее накопления не функционирует.
И я близок к панике, потому что понимаю, что в остав-
шееся до партии время обеспечить концентрацию практи-
чески невозможно.
Как все условно и относительно в работе человека!
Еще два дня назад, когда все мы были на высоте, ко мне
пришло редкое и счастливое ощущение: владеешь ситуа-
цией в коллективе. Это чувство, конечно, знакомо каждому
руководителю, сумевшему в хорошем смысле слова дого-
вориться с людьми. Это значит, что ты понят и, по край-
ней мере в ближайшее время, тебя как руководителя не
ждут осложнения в отношениях с людьми, конфликты в
коллективе, отвлекающие от дела заботы и надуманные
проблемы. Это значит, что на какое-то время можно
облегченно вздохнуть и ощутить редкое для человека,
несущего ответственность, чувство свободы и
творческого удовлетворения.
Но, увы, такие моменты редки и чаще всего непро-
должительны. Вот и вчера, когда мы приехали из церкви,
нас ждал один из наших болельщиков, человек влиятель-
ный и полезный. И вроде бы он не мешал, сидя весь вечер
у телевизора. Но он отвлекал внимание Наны, рассказывая
ей что-то веселое, и я видел, что это нагружало ее, она
хотела думать о другом, она знала, что нужно думать о
180
другом! А потом, когда он уехал, они сели за шахматы,
но сосредоточиться на них Нана не смогла. И вот эти два
негатива — вынужденное общение и неудовлетворен-
ность — от шахмат она унесла с собой в свой сон, в
«ночное сознание», в область интуитивного. Ночью они
наверняка сделали свое «черное» дело, испортив «сумму»
состояния Наны. Все это далеко не мелочи, как считают
многие. Другое дело, что все это труднодоказуемо, не
измеряемо на «счетах». Так я называю всю ту технику,
которую используют психологи в своих экспериментах и
которую в аспирантские годы использовал сам, а потом
понял, насколько они грубы и дают примитивную, чисто
символическую информацию о человеке, да и другое ждет
человек от психолога.
Когда я увидел очередного гостя, сразу подкралось
чувство тревоги и ощущение, что с каждой секундой
управляю ситуацией все меньше.
Как будто Нану увели из моего биополя, а атмосфера
вокруг нее засорилась чужой энергией, ненужной и лиш-
ней в данный момент информацией и в целом — воз-
действием человека, не участвующего в нашей деятель-
ности.
И опять вспомнил Геннадия Авдеенко и его веру в
необходимость гипнотизировать планку беспрерывно. Не
зря и опытные тренеры в условиях соревнований оберега-
ют своего спортсмена в момент разминки от общения с
кем-либо.
Потом уже мне пришлось отвлечься, устраивая гостя
ночевать, утром угощать завтраком и только потом рас-
прощаться с ним. Вот такая мелочь, как визит всего одно-
го человека, нарушил многое в сознании и моем, и Наны.
Конечно, он не утомил меня, но заставил думать о себе по-
ловину суток.
...Нет, вспомнив этого человека, я вношу уточнения в
этот анализ: он очень помешал нам! Не было бы его, я бы
обязательно не упустил возможности поговорить с Наной
перед сном и, может быть, снял бы из ее сознания хотя
бы один из тех двух негативов, с которыми она ушла к
себе в спальню, на место боя человека с самим собой.
И сейчас я до конца понимаю, почему спортсмен не меня-
ет кровать во время соревнований, считая это очень пло-
хой приметой.
...И вот идет этот мрачный, дождливый день, и одну
за другой подбрасывает нам судьба помехи. Открывается
дверь в столовую, и я вижу улыбающееся лицо мамы
181
Наны, уважаемой Нателлы Семеновны. Она ставит на стол
торт и, поняв мой взгляд, говорит:
— Я знаю свою дочь, Рудольф Максимович. Это на нее
не действует.
А удары продолжались, и мы пропускали их, как
боксер, который не может прийти в себя, в состоянии
«грогги».
Нана долго одевалась, и мы начали суетиться и
спешить. Запоздала машина, и суета усилилась. А уже в
машине вспомнили, что забыли термос.
А потом, когда наша машина подъехала к театру и я
увидел мужа Наны в окружении друзей, то сами собой
вырвались слова, обращенные к Элизбару:
— Все, конец! Не знаю, что сегодня будет.
...И путь обратно. Никто не сказал ни слова. Един-
ственное мы услышали от Наны:
— Совсем не смогла собраться сегодня. Совсем не
смогла.
Все молчали и за ужином, и это было то, что нужно.
Так же молча разошлись. И никто не включил телевизор.
И только мы с Элизбаром немного посидели друг против
друга за шахматным столом, и он спросил меня:
— Как вы переносите такие разочарования в спорт-
смене?
— Научился этому не сразу. Раньше после поражения
своего спортсмена я был совершенно опустошенным,
чувствовал себя больным. Но потом выработал правило —
всегда делать максимум, чтобы мог сказать себе: ты име-
ешь право не переживать и беречь себя для будущих боев.
Иначе меня не хватило бы.
— А я не могу, тринадцать лет я работаю в женских
шахматах, и каждый раз в подобных случаях со мной
происходит нервное потрясение.
...И долго будет не уснуть. Нет мысли, которая успо-
коит и примирит с сегодняшним днем своей жизни. Еще
раз убедился, что мысль — это опора, и такую опору я
обязан завтра обеспечить Нане. Вот задача номер один
сейчас. Но пока даже не подозреваю, где я найду
источник этой мысли — самой верной и единственной.
Но это — работа на завтра, говорю себе, а сейчас необхо-
димо уснуть, чтобы завтра иметь человеческий вид. Пере-
ворачиваюсь с боку на бок, но не могу найти мысль, от
которой блеснет луч надежды, и его будет достаточно,
чтобы смириться и успокоиться. Противное слово «сми-
риться» — для слабых, но другого, я знаю, не заслужил.
182
9 октября
Впереди два дня — первое, о чем подумал проснувшись.
Сорок восемь часов, за которые надо «вдохнуть» жизнь
в нашу группу, — так я определяю комплексную задачу,
стоящую перед всеми нами. Но прежде всего — перед со-
бой. И я осознаю свою роль руководителя, непривычную
для меня, всегда избегающего в жизни назначений и
должностей. Жизнь моя во многом стала иной. Я больше
теперь должен думать о других, чем о себе, и более того,
прежде всего о других, а потом уже — о себе. И предста-
вил, как просыпаются наши люди, так же, как я, откры-
вают глаза и, вспомнив вчерашнее, понимают, что ничего
хорошего в эти два дня не ждет их. Да и потом тоже, пока
не будет наконец победы.
Но путь к ней теперь труднее. Труднее прежде всего
потому, что мешать восстановлению боевого потенциала
Наны будут воспоминания о поражении и еще — о самом
характере ее игры в этой партии — беспомощной и робкой.
Значит, делаю я вывод, надо уже сейчас, с самого утра,
договориться с тренерами эту трудную партию не вспоми-
нать, не обсуждать и даже не смотреть. И еще: полностью
исключить в эти два дня критику Наны.
Эти задачи важные, но в принципе несложные. Есть
другая задача, касающаяся самой Наны, и эта задача
представляется мне сложнейшей. Ведь как бы правильно
мы себя ни вели, сама-то Нана отлично понимает, что
произошло вчера. И как ей забыть и неудачно разыгран-
ный дебют, и элементарные просмотры, и непроявленное
упорство? Как ей самой поднять мнение о себе, как объяс-
нить себе причины столь слабой игры?
И пришло решение! Надо найти причины не шахматно-
го характера, обязательно внушить ей за эти два дня, что
дело не в шахматах и дело не в спаде ее формы (это
наиболее опасно признать перед следующей партией).
Надо, понял я, все объяснить отсутствием в этот день
«фарта». И на самом деле все вчера было не так в жизни
нашей группы, и далеко не во всем виноваты мы и сама
Нана. И это облегчит мне задачу в процессе убеждения.
Надо только ничего не забыть из тех нефартовых момен-
тов: и сломавшаяся на пути к нам машина, и забытый
в суете термос, и неожиданный приезд родных, и тот же
дождь. И, вспомнив все, Нана, надеюсь, поверит, что дело
именно в этом, ведь каждый спортсмен знает, что такие
«черные» дни, когда «все не то и не так», выпадают пери-
183
одически всем. «Не фарт», — говорит себе человек в таком
случае и более легко, чем обычно, забывает и весь этот
день, и свою неудачу.
Вот такой путь выбираю я на этот раз и не вижу ему
альтернативы. Все другое не сработает, убежден я.
Итак, к встрече с Наной я готов. Я не сразу, конечно,
выложу ей свое мнение. Сначала я ее правильно встречу.
Сразу покажу ей, что я не изменился, что с той же надеж-
дой жду следующую партию и верю в успех и в саму
Нану ничуть не меньше. А это, скажу, случайность. И
скажу это с улыбкой. И в подтверждение своих слов
приведу примеры (их я уже приготовил) из своего опыта,
когда всё было против моего спортсмена. И надо в этом
случае просто смириться, не тратить силы на переживания,
сохранить их для нового боя, в котором всегда везет силь-
ному, надо только верить! И подобных примеров я тоже
найду немало.
Это то, что будет, так сказать, в срочном порядке.
А потом, попозже, когда пройдет какое-то время и Нана
свыкнется с этой мыслью (хотя и не поверит ей до конца),
я вернусь к этой теме и уже серьезнее дам анализ всего
вчерашнего дня и приведу все те аргументы, которые
докажут мою правоту и убедят Нану принять мою точку
зрения на происшедшее. И договоримся: вычеркнуть эту
партию из нашей памяти до конца матча, как будто ее не
было совсем.
Но меня ждут сегодня и другие встречи, и столь же
важные. Это встречи с тренерами, которых тоже необхо-
димо убедить именно так отнестись к тому, что было вче-
ра. Иначе может все сорваться, например, в том случае, ес-
ли тот же Цешковский начнет смотреть партию и своей
критикой, как всегда, будет уничтожать Нану. Сейчас,
кстати, я уверен, она этого ждет и боится.
И с Элизбаром будет не так просто. Хотя вчера мы
хорошо распрощались, но за ужином впервые наш разго-
вор прошел на повышенных тонах. Он в споре с Цешков-
ским отстаивал защиту Каро-Канн, за которую отвечает,
и сказал:
— При чем здесь выбор дебюта! Сыграй она «конь дэ-
семь», и все было бы в порядке.
— Значит, она была не готова сделать «конь дэ-
семь», — вступил в их разговор я.
Услышав это, Элизбар даже встал и спросил меня:
— А почему, вы считаете, она не сделала «конь
дэ-семь»?
184
Я ответил:
— Дело не в этом ходе. Несделанный обязательный
в дебюте ход — это не причина, а следствие.
— Следствие чего? — спросил Элизбар.
— А вот это надо обдумать. Я считаю, что следствие
того, что дебют не наигран.
Элизбар снова сел, и в наступившей тишине мне пока-
залось, что я даже слышу работу его мозга в поиске нуж-
ного ответа. И вот он отвечает мне:
— Дебют не наигран, с этим я согласен. Но кто обе-
щал, что она будет играть тренировочный матч?
Услышав это, Виталий встал и молча покинул столовую.
Вспомнил я этот эпизод и понял, что нам просто необ-
ходимо собраться без Наны и обсудить чисто шахматные
проблемы. Ведь о многом заставляет задуматься вчераш-
няя партия. Думаю, что прав Цешковский: нельзя четвер-
тый раз подряд играть один дебют. Но прав и У билава:
говорить об этом надо до партии, а не после нее. Но и
здесь проблема: а попробуйте сказать как тому, так и
другому, что нужно сесть и все обсудить. И делать это
регулярно. В ответ будет обязательно болезненная реак-
ция. Тренеры все еще не договорились между собой о
совместной работе, мне это очевидно. И Нана скажет пос-
ле матча: «Не было шахматного лидера, на кого я могла
бы положиться при принятии решений».
Да, нам надо поговорить. Это для Наны я придумал
легенду о вчерашнем дне, и осталось одно — убедить На-
ну в ее достоверности. С тренерами же мы обязаны про-
анализировать день поражения объективно и досконально.
Надо ответить на все вопросы, и в первую очередь —
почему, в отличие от первых шести партий, в которых
Нана боролась от первого до последнего хода, в этой,
седьмой, уступила без борьбы. «Я ничего не видела», —
призналась она.
И в родственниках ли дело? Частично — да. Ее внима-
ние постоянно рассеивается по причине беспрестанных
телефонных звонков и практически ежедневных визитов
официальных и неофициальных лиц, которые в свое время
помогли Нане или просто дружат с ней. И потому не при-
нять их невозможно. Уже не один раз я признавался себе,
что такой матч лучше играть подальше от так называемой
«группы психологической поддержки», чье влияние в усло-
виях родного дома дозировать практически невозможно.
Причем сами эти «близкие» не только не способны,
но и не хотят понимать, что они, их неожиданные появле-
185
ния мешают спортсмену, особенно накануне важной пар-
тии (а в таком матче все партии важные). Нельзя на-
копить концентрацию (а для этого нужно время), сбиваясь
с этого пути. А чтобы концентрация к началу партии была
стопроцентной, шахматист в ожидании ее должен думать
только о шахматах. И это касается не только дня партии,
но и дня, предшествующего ему, включая последнюю ночь.
Как показывает опыт авторитетных тренеров, да и личные
наблюдения за большими спортсменами, для той самой
готовности к полной отдаче два последних дня необходимо
все — и мысли, и чувства — посвятить предстоящему
испытанию.
Не случайно именно за два дня до игры футболисты
команд мастеров переезжают на базу и выход оттуда до
окончания игры запрещен. Футбольные тренеры согласны
с этим правилом. А известный тренер Эленио Эррера
на вопрос журналиста, не надо ли развлекать футболистов
перед игрой, ответил: «Перед игрой футболист должен
думать, во-первых, о футболе, во-вторых, о футболе и,
в-третьих, — только о футболе!» А великий велосипедист-
профессионал Эдди Меркс, будучи капитаном команды,
запрещал членам своей команды в период гонок переписы-
ваться с женами и детьми, считая, что эмоциональная
связь с самыми дорогими людьми ослабляет волю спорт-
смена.
Знаю, что по этому поводу есть разные точки зрения.
Но, накапливая свой практический опыт, я все больше
убеждался, что Меркс прав. И однажды эти слова «Меркс
прав» я услышал от такого большого спортсмена, каким
был олимпийский чемпион по боксу Борис Кузнецов.
Это было в 1971 году, перед Спартакиадой народов СССР
в подмосковном городе Красногорске, где готовилась
сборная РСФСР, с которой я тогда работал. В первые же
дни я заметил, что после завтрака вместо того, чтобы,
как все, отдыхать перед второй тренировкой (первая была
после сна), Борис куда-то уходил и почти всегда возвра-
щался в мрачном настроении. Когда я узнал, что он ежед-
невно ходит на почту в надежде получить письмо от жены,
то рассказал ему о концепции Меркса. Он, помню, тогда
сразу отверг его точку зрения, ответив мне:
— Меркс не прав. Мысли о доме согревают.
Впереди было еще две недели тяжелого сбора, а за-
тем — тринадцатидневный (по модели Олимпиады) тур-
нир, в ходе которого Борис провел четыре очень трудных
боя плюс изматывающая на сборе сгонка веса и его удер-
186
жание на протяжении тринадцати дней. И когда мы в
прощальном разговоре подводили итоги турнира, то Борис
сам вспомнил тот наш разговор и сказал:
— Пожалуй, Меркс прав. От этих мыслей о доме мне
было еще тяжелее. Дело в том, что у нас родился ребенок,
мы ждем квартиру, и хочет того жена или нет, но между
строк она мне напоминает о наших проблемах. А еще
хуже, когда идешь на почту, а там для тебя ничего нет,
идешь обратно — такая тоска. Хочется всех послать и
уехать домой. Лучше бы мы договорились не писать в
этот период писем, и я бы не ждал.
С тех пор всегда, когда на длительном сборе я вижу
затосковавшего спортсмена, который в надежде на помощь
своей «группы психологической поддержки» ходит и хо-
дит на почту или к междугородному телефону, я рассказы-
ваю эту историю.
Я столь детально анализирую данную проблему не
потому, что виню родных и друзей Наны в ее поражении,
а потому, что сама проблема очень и очень важна и
сложна. Нигде не встречал я ее анализа и рекомендаций,
а в результате и тренеры, и сами спортсмены решают
(вернее, пытаются решить) эту проблему каждый по-
своему и далеко не всегда удачно.
К родным Наны у меня другие претензии. Раз меня
выбрали личным психологом, да вдобавок и руководителем
группы, то должны они хотя бы советоваться со мной,
согласовывать свои приезды к нам. Например, в профес-
сиональном боксе даже известие о гонораре включено
в систему подготовки боксера: выбирается момент, когда
данная информация будет наиболее эффективной для
настроения человека.
А в нашей ситуации я вообще не против «группы пси-
хологической поддержки». Например, если ближайшая
неделя будет удачной и нам удастся переломить ход матча
(что, конечно, опять будет связано с огромной тратой
нервной энергии шахматистки), я сам попрошу их всех
приехать в выходной день, и пусть они хоть сводят ее с
ума!
Но сейчас психологическая поддержка заключается
совсем в другом: в том, чтобы не мешать спортсмену,
обнять, поцеловать после тяжелой партии и сразу уехать.
Ждать, пока позовут, ждать, пока ты не станешь нужен.
Как сделал муж Наны, и я благодарен ему за это. И вспом-
нил, как испортилось настроение Наны, когда Зураб уво-
зил с последнего сбора дочку. Я сказал тогда:
187
— Может быть, пусть останется, хотя бы на один день.
Но Нана, глядя в пол, так и не подняв опущенную
голову, тихо проговорила, тяжело вздохнув:
— Нет, не надо.
Так трудно все это дается: и победа, и даже ничья, а
еще труднее пережить поражение, поэтому я так болез-
ненно реагирую на любую помеху. Собираешь буквально
по крохам нужное предстартовое состояние, а разбить его
ничего не стоит одним лишним словом. Мы в этой партии,
учитывая усталость Наны и черный цвет, намекали ей, что
не возражаем против ничьей. А муж (теперь я буду кри-
тиковать его) сказал ей при той встрече перед партией:
«Прибей ее в честь меня». Мелочь, скажут многие. А я
предложу им еще пример. Сегодня же утром, когда мы
завтракали, Нану позвали к телефону и, вернувшись к сто-
лу, она сказала:
— Муж сказал: «Ты что, играешь не в свою игру?»
И тренеры переглянулись. Они поняли это как критику
их работы и, конечно, обиделись. А я так боюсь этих обид,
которые, в случае их накопления, выбивают тренеров из
колеи, лишают их работоспособности и, главное, искрен-
него желания помочь. Нельзя обижать тренеров — один
из законов таких матчей. К сожалению, весьма часто
малопочитаемый как шахматистом, так и членами его
«группы психологической поддержки».
И вновь о мелочах (словах, взглядах, жестах). Они,
я согласен, могут проходить мимо сознания человека, но
его подсознание все это видит, запоминает, анализирует и
усваивает, делает выводы и практически влияет на целост-
ное состояние человека, как улучшая, так и ухудшая его,
в зависимости от того, какое это было слово и какой взгляд,
и какая была музыка, и был или не был дождь, и какой
был сон, который и не вспомнить, а осадок от него дер-
жится долго. Вот что такое подсознание челове-
к а, всегда активно участвующее в его жизни и оказываю-
щее самое прямое влияние на его деятельность.
Снова в качестве примера я беру последнюю партию,
точнее, ситуацию перед ней. К театру одновременно с
нашей машиной подъехала и машина наших соперников, и
Майя, конечно, увидела семью Наны и толпу ее друзей,
кстати, встретивших появление Наны аплодисментами.
И в ее подсознании сразу же созрела мысль: огорчить их!
Вернее, в подсознании созрело желание огорчить, а так
как по закону физиологии подкорка раздражает кору, то
это желание подкорки (то есть подсознания) передалось
188
коре, где в результате работы сознания созрел дополни-
тельный мотив: «сделай назло!» Таким образом, сформиро-
ванная к партии мотивация нашей соперницы укрепилась.
Разумеется, и подсознание Наны не дремало и тоже
провело свою работу, и в результате в сознании появился
мотив: «порадовать всех их!» Но настрой-то был иной: на
внимательную и строгую игру, без лишнего риска, который
может привести опять к сложной позиции и напряженной
игре, на которую сегодня просто может не хватить сил!
Таким образом, образовались «ножницы» между состояни-
нием и настроем спортсмена, что в практике спорта слу-
чается очень часто, когда перед спортсменом ставятся
непосильные в данный момент задачи.
Итак, итог этих размышлений: все мы, работающие
со спортсменом, должны создать перед его стартом соот-
ветствующую атмосферу, которая будет способствовать,
помогать ему наилучшим образом подготовиться к бою.
В этом созидательное значение такой атмосферы.
Перед последней партией — накануне ее и непосредст-
венно перед началом — столь нужная атмосфера была на-
рушена. В этом одна из основных (но далеко не един-
ственная) причина неудачи. Были и другие.
Следующая по значимости — утомление шахматистки.
Мы, и прежде всего я, переоценили чисто физические
возможности Наны и, призывая ее к еще более напряжен-
ной борьбе за доской, ориентировались только на все бо-
лее ухудшающееся состояние чемпионки мира. А «наш»
человек, оказывается, уставал не меньше. Кстати, Элизбар
при анализе этой партии признался мне, что почувство-
вал степень ее утомления во время шахматной работы
еще утром (помните его озабоченность?), даже подумывал
о тайм-ауте, но не решился предложить это.
И третья, и может быть основная, причина — это
выбор дебюта. Прав Достоевский: «Все виноваты во всем».
Я — в том, что не владел полностью ситуацией, не
решился вмешаться в механизм настроя шахматистки,
понадеявшись в этом на нее; тренеры — в том, что не
поменяли вовремя дебют и по-прежнему работают сти-
хийно; родные и близкие — в том, что отвлекли Нану;
сама Нана — в том, что не наиграла в многочисленных
сборах новую для нее защиту Каро-Канн и в результате
те растерялись в ответ на неизвестный ей ход сопер-
ницы.
...Посмотрел на часы и сразу встал. Не прозевал ли я
кого-нибудь? Мне все нужны сегодня, со всеми я должен
189
хорошо поздороваться и вернуть те, прежние отношения.
Без этого условия ни одна из задач не будет решена.
Но тихо было кругом. Я вышел в парк и подошел к
окну Элизбара. Он лежал на кровати в спортивном костю-
ме и смотрел перед собой. Даже отсюда, через стекло, бы-
ли видны жестко сомкнутые губы и темные мешки под
глазами. И еще то, что он очень похудел.
Почему же он не выходит? А может быть, не хочет
никого видеть? И не так же ли лежит сейчас на своей
кровати Виталий Цешковский и тоже не может заставить
себя встать и выйти сюда, где мы собирались каждое утро.
И я понял, что весь сегодняшний день может уйти не
на работу с Наной, а на то, чтобы наладить отношения
друг с другом, вернуть то, что было. Но у нас не те люди,
которые способны легко забыть даже мелкие обиды. И впол-
не может случиться так, что одного дня на эту задачу
может и не хватить. И тогда под угрозой главная и итого-
вая задача предстоящей двухдневной работы — подготовка
Наны к следующей партии. А там свои (и непростые)
подзадачи: опять дебют, когда тренеры должны сесть ря-
дом, и опять настрой, который будет зависеть не только от
психологии, но и от самого дебюта и от физического
состояния.
Подумал я обо всем и даже испугался, так как понял,
что не решим мы эту задачу, если не вернем атмосферу.
Как я пожалел сейчас, что она нарушена! Вот что надо
беречь, и беречь в длительном испытании, в любом долгом
пути — атмосферу!
И быстро пошел к телефону. Благо везде есть друзья.
Слышу родной голос и говорю прямо:
— Дорогой мой! Сегодня вечером нам нужно побыть
за хорошим грузинским столом.
И пошел в столовую, на свой пост, где я всегда жду их
перед завтраком, и тут же поправил себя: не «их», а «на-
ших»!
Но долго сидел один и еще раз все тщательно проду-
мал. Да, я готов! Вернее, готов план. Еще предстоит его
реализация, и для этого сегодня понадобится филигран-
ная техника. И пришло ощущение, что сегодня я го-
товлюсь к партии, а не Нана, но, в отличие от нее, помощ-
ников у меня нет.
...Вижу, как опускается дверная ручка и медленно от-
крывается дверь. И так же медленно входит Нана. И, не
здороваясь, спрашивает:
— А где они?
190
— Еще не приходили.
Она садится и сидит молча. Потом спрашивает:
— Вы сдали партию?
— Нет.
— Надо сдать, неудобно.
— Но без тренеров тоже неудобно.
— А что же они не идут? Обиделись на меня?
— Да нет, что вы! Вы ни в чем не виноваты.
— Как, не виновата? — Нана удивленно смотрит на
меня.
— Очень просто. Мы вчера долго анализировали, и все
пришли к одному мнению: это был не наш день.
— Что значит не наш? — И эта настойчивость в голосе
Наны радует меня. Она не ожидала такого диагноза,
но радоваться не спешит, подозревая меня, психолога, в
специально задуманной игре, и потому требует аргументов.
— Абсолютно не наш! — еще более уверенно заявляю
я. — Разве может быть столько помех и все сразу? Пом-
ните, почти все двадцать пять дней стояло солнце, и, по-
смотрите на улицу, оно снова на месте. А именно вчера
был дождь, да еще «гром и молнии» с утра. Согласны?
— Ну, — неуверенно соглашается она.
— Далее... — и я, загибая пальцы, перечисляю все, что
приготовил, и, кажется, не забыл ничего.
— Значит, надо было брать тайм-аут, — говорит она, и
это тоже радует меня. Она не согласилась полностью, но
готова согласиться, а это немало.
И в этот момент меня позвали к телефону. Воз-
вращаясь, я услышал шумный разговор и понял, что тре-
неры — с Наной. Открываю дверь и слышу голос Наны:
— Вы оба мне не нравитесь сегодня.
Элизбар взял свою чашку и демонстративно покинул
столовую. Цешковский возбужден и, увидев меня, задает
вопрос:
— Рудольф Максимович, вы делали вчера Нане мас-
саж головы?
- Да.
— Так вот, послушайте меня, никогда больше этого не
делайте. Однажды на Спартакиаде народов всем в нашей
команде сделали массаж, и все как один проиграли.
— Вы мне все сегодня не нравитесь, — снова сказала
Нана и, быстро встав, вышла.
— Виталий Валерьевич, — стараясь сохранять спокой-
ный тон, ответил я ему, — вы затронули наконец-то
профессиональную тему, и я вам отвечу так. Вы частично
191
правы, массаж головы, как и многое другое, надо делать
регулярно, а не в одной партии из семи. В работе должна
быть система, чего у нас нет. Но прежде всего система
должна быть в шахматной работе, правда? Или вы счита-
ете, что партию она проиграла из-за массажа?
— Да при чем здесь массаж? Это я так... Просто
каждый из нас делает, что хочет.
— Я бы так не сказал, — ответил я ему, — в целом
у нас порядок. Но нет стратегии ведения матча. Вы при-
нимаете решение о дебюте иногда в день партии. Но, что
еще хуже, Нана видит, что у вас нет единого мнения.
Любой вопрос вы сначала должны обсудить друг с другом,
а потом как общую и окончательную концепцию пред-
лагать ей. Она не должна видеть наши разногласия даже
в мелочах. А то, что случилось сейчас, когда она слышала
ваш спор с Элизбаром и ваш вопрос о массаже, это не
что иное, как преступление, и как мы теперь будем ис-
правлять ситуацию, я не знаю.
— А Элизбар меня ни о чем не спрашивает, — гово-
рит Цешковский, — он только предлагает: давайте посмот-
рим вот это, а сейчас вот это. Я ничего ему не говорю.
Смотрю белый цвет, за который отвечаю, и все. И за
это будьте спокойны.
— Но вы же старший тренер. Инициатива должна
идти от вас.
— Инициатива утеряна, — отвечает он и встает. И, от-
крыв дверь, снова обращается ко мне:
— Вот где они? Сейчас надо садиться за шахматы
и работать весь день. А как я могу сказать им об этом?
Приказать нельзя, все гордые.
— Нет, сейчас с шахматами ничего не получится.
Сегодня одна задача — всем опять сблизиться. Как вы
смотрите, если поехать в гости в хорошую грузинскую
семью?
— Развеяться неплохо. Я лично — за. Но Нана вряд
ли поедет, — говорит он и уходит к себе. Я смотрю ему
вслед, вижу усталость в его шагах и понимаю, что все
мы устали. Это и ничто другое — основная причина раз-
молвки в нашем коллективе. А поражение просто пере-
полнило эту чашу утомления и выплеснулось все, что
наболело.
И то, что я услышал от Элизбара — о ходе «конь де-
семь», а от Виталия — о массаже, — это тоже следствие
утомления. Это то самое противостояние мне, формально
руководящему лицу, отпор моей воле, что всегда есть в
192
поведении подчиненных, даже тех, кто подчинен чисто
условно.
Мне это даже понравилось, поскольку тренеры освобо-
дились от наболевшего, и теперь им будет легче. Такую
свою функцию я называю «функцией клапана», через
который человек выпускает переполняющий его «пар».
Довольно часто я беру на себя выход отрицательных
эмоций спортсмена и, сидя у него в номере, иногда часами
выслушиваю жалобы на тренеров, других спортсменов,
жен и мужей, на судьбу. Иногда, особенно в длительных
поездках, такая функция в моей работе становится
ведущей.
Но... ты не просто слушатель. Во-первых, очень вни-
мательный слушатель, все понимающий и сопереживаю-
щий спортсмену. Во-вторых, твоя задача — включиться в
обсуждение проблем данного человека и обязательно
успокоить его, снизить цену того, что является причиной
переживаний, убедить его согласиться с тобой. И в-третьих,
очень важно, обсудив каждую отдельную проблему,
наметить вместе со спортсменом план ее решения, план
конструктивный, в реальности которого не должно быть
никаких сомнений.
— Опять функция священника? — спросил бы меня
тренер Кочетков.
— Нет, роль значительно шире, — ответил бы я
ему, — здесь я вижу целый комплекс функций: и «успо-
коительная», то есть функция слушателя и собеседника,
с которой справился бы и священник, и «созидательная»,
выполнение которой невозможно без знания специфики
дела и самой жизни в спорте, включающая в себя все
те умения, которыми обладает тот, кто прошел все сле-
дующие ступени: «советчика», «профессионального помощ-
ника» и, может быть, «катализатора».
Итак, «пар» выпущен. Пора переходить к созидатель-
ным функциям.
И... снова я ощутил (опять вдруг) холод в спине,
как и тогда в зале, когда промелькнуло это страшное сло-
во: «один»! Да, никого нет рядом (и рука дрогнула, не
написала: «в трудной борьбе за победу»). Не о победе сей-
час надо думать... пока.
И... я увидел Зураба! Он вошел в столовую уверенной
и легкой походкой и небрежно сказал:
— Чего они ходят как потерянные? Подумаешь,
проиграла! Следующую вмажет и все начнет сначала!
Как же я понял в эту секунду, что соскучился по
7—999
193
нормальному человеческому лицу, не искривленному от
постоянной 1ревоги!
— Явление Христа народу! — Сами собой пришли сло-
ва.
Мы долго сидели, пили кофе, я слушал его веселые
истории и продолжал рассматривать его как иноплане-
тянина, случайно приземлившегося у нашего дома.
Да, это был человек из иной жизни, о которой я успел
крепко забыть. А вот вспомнил о ней — и силы возвра-
щались ко мне, ясней казалась задача, намечались пути
к ней и не было сомнений в ее решении. И согревала
мысль: «Я не один!»
— Зурик, — прервал я очередной его анекдот, — сей-
час только вы можете мне помочь. Не оставляйте Нану
ни на минуту. Составьте ей компанию в прогулках. Съез-
дите куда-нибудь на машине. А вечером нас ждут в гости.
— Она не пойдет, — сразу прервал он меня.
— Надо обязательно пойти, скрасим вечер, отдохнем
от этого коттеджа, она увидит внимание людей, —
настаивал я.
— Нет, это исключено, я даже не берусь, уговаривайте
вы.
— А что Нана делает сейчас?
— Сидит за шахматами.
— Серьезно? — удивленно и радостно вырвалось у
меня.
— Конечно, — спокойно ответил Зураб, — я сказал:
«Хватит ныть, давай садись работай!»
— А что она говорила о партии?
— Не спала до трех. Но переживает не из-за пора-
жения, а из-за упущенных возможностей. Говорит: «Бог
не хочет моей победы».
— Идемте к ней!
И по пути в ее комнату говорю себе: хватит ныть,
надо работать! Прав Зурик! Слишком ушли мы все в
этот матч и действительно забыли о прекрасной жизни...
без шахмат («без деревяшек», как называет шахматы
Цешковский). И у дверей нашей шахматной комнаты
почувствовал, что готов к улыбке и благодарить за это
надо Зурика.
— Наночка, это мы! — говорю входя. Нана поднимает
голову и внимательно смотрит в мое лицо. — Получите
и внимательно прочтите, — вручаю ей лист под названием
«Экспресс-анализ психологического состояния Н. Иоселиа-
ни в первых шести партиях».
194
Нана берет лист и внимательно читает. А я внешне
уверенно (прячу некоторую тревогу, там много критики)
жду ее реакции. И вот Нана возвращает мне лист и гово-
рит:
— Все правильно.
А я сразу меняю тему:
— Идемте погуляем втроем.
...И вот уже второй час мы ходим по красивому парку,
говорим обо всем, в основном — не о матче, но иногда
касаемся последней партии, и каждый такой фрагмент
я заключаю той же мыслью — «это был не наш день!»
И основной аргумент, который использую я для отстаи-
вания этой позиции, тот, что если бы причина поражения
была шахматной, то Нана не смогла бы так сильно про-
вести первые шесть партий. Так и говорю:
— Нана, кроме невезения было еще, конечно, и ваше
накопившееся утомление, поэтому вы ничего не видели.
Но ваша шахматная форма ни при чем.
И постепенно Нана все больше верит в эту легенду.
А это я считаю одной из главных своих задач сегодняш-
него дня. Другая — восстановиться и набраться новых
эмоций. Но моя очередная попытка уговорить Нану
пойти в гости отбивается вновь, и столь же решительно.
Но у меня еще есть время.
...К сожалению, мало помощников. К Элизбару захо-
дил уже два раза и не узнавал его. Он сидел за шахмата-
ми, но ясно было, что думал о другом.
— В гости мы должны пойти все, иначе Нана не
поедет, — пытался я убедить его.
— Я не поеду, — каждый раз отзывался он.
И уже вечером, когда Нану удалось уговорить поехать
«на часик», и она пошла одеваться, я снова зашел к нему.
И опять он сидел за столом и отсутствующим взглядом
смотрел на доску.
— Уезжайте быстрее, — сказал он сразу, — а то у ме-
ня такое гневное настроение, боюсь, что сорвусь.
...Уже час ночи. Хор поет мелодичную грузинскую
песню, а я смотрю на Нану и хорошо вижу усталость.
Но зато она спокойна и вся в этой песне, не поет, но вся
внимает и чуть улыбается, когда встречается с кем-нибудь
взглядом.
Дети обслуживают нас и, проходя мимо Наны, каж-
дый раз с восхищением посматривают на нее. А она
чувствует каждый такой взгляд и обнимает ребенка,
прижимая к себе и целуя.
7*
195
Виталий сидит напротив. Он выпил, уже пел и танце-
вал. А сейчас притих и слушает со всеми.
А потом, когда стихнет песня, скажет:
— Почему мы, русские, забыли свои песни? Ведь
ели я запою «Ямщик, не гони лошадей», меня никто
<е поддержит. Почему, Нана?
— Нас мало, Виталий, — ответит она ему.
Потом Нану увели к сладкому столу, а мы сквозь
общий шум ведем свой диалог, и я стараюсь все запом-
нить, потому что многое из того, что говорит Цешковский,
касается дела:
— Надо поменьше сюсюканий, ее надо больше ругать.
Вот вы внушаете ей, а эффекта не будет. Она не готова
к такой работе. Вот мы приезжаем к вам в Цхалтубо.
Условия фантастические. А что толку, если она спит до
двенадцати. Высшая несправедливость!.. Какой талант!
Но она его не использует. Ведь как играет Чибурданидзе?
Ерунда! Но она черпает ведрами, использует каждую
возможность. В общем, задача у вас трудная.
— Почему у меня? У нас!
— Да что я? — продолжает он, — «е-два-е-четыре».
Это я знаю... Давайте выпьем одни, я хочу сказать вам
кое-что.
Пока он наливает, я спрашиваю:
— Виталий Валерьевич, а что есть у вас кроме шахмат?
— Семья и... эти деревяшки. А больше ни на что и
времени нет. Все время приходится ездить. Надо играть!
А теперь я хочу вам сказать, что я только внешне про-
стой. Я все понимаю. Я же вижу, что вы иногда усмеха-
етесь... Так что я хочу сказать: я пью за вас, за все хоро-
шее и за все плохое. За здороье не пью, при вашем
диктате вам обеспечено сто пятьдесят лет... За все, что
вы делаете, спасибо. Сейчас я вернусь и первое, что
сделаю, окрещу сына. Я все понял...
А Нана вернулась и спрашивает:
— Ну, как вы тут без меня?
— Плохо, — отвечаю я, — без вас всегда плохо.
Она улыбается в ответ и снова вслушивается в пение,
и лицо ее становится еще спокойнее.
И вот машина несется по ночному Цинандали,
Цешковский кричит на Нану, а мы — хохочем над ним.
— Ты бездельница, тунеядка! Ешь с утра до вечера
икру, а матч проигрываешь! Сидишь на шее у государ-
ства, и совесть твоя молчит!
Поражение ушло в прошлое, забылось.
196
10 октября
Сегодня мне почти нечего записать. День пролетел.
Весь он был посвящен работе, и Нану было не оторвать
от шахмат. Никто ни слова не сказал о завтрашнем дне,
но все думали только о нем. Все мы (и во что бы то ни
стало!) решили завтра выиграть, хотя никто даже не на-
мекнул на эту свою мысль.
11 октября
Снова тревожное утро — утро дня партии. И снова на-
пряжение сковывает тебя, и от этого не уйти, все в тебе
отзывается на зов предстоящего боя. Но напряжение в
тебе — это не только реакция на предстартовую ситуацию.
Опять ты ждешь первой встречи со спортсменом и снова
не знаешь, что ждет тебя. Особенно сегодня, когда тво-
ему спортсмену предстоит бой после поражения. И хотя
вроде бы все сделано, чтобы поражение забылось и не
ослабляло волю перед новым боем, но кто знает, что было
этой ночью, как вело себя ночное сознание человека, про-
должило ли оно нашу работу или, наоборот, оживило в
памяти Наны такие негативы того «черного» дня, как ее
«разобранное» состояние перед партией и беспомощную
игру.
Жду Нану и волнуюсь. Будет очень обидно, если все,
что было сделано за те сорок восемь часов, пойдет на-
смарку. А сделано немало, хотя вроде бы решена лишь од-
на задача — человеку подняли настроение.
Обычное, часто употребляемое в обычной жизни сло-
во — «настроение». Но все мы знаем, как властно оно
вторгается во все наши дела, в одних случаях помогая
делать их качественно и красиво, а в других, наоборот,
затрудняя решение задач и осложняя жизнь.
Я всегда удивлялся, что со стороны науки отношение
к психологическому понятию «настроение» какое-то лег-
кое, как к чему-то второстепенному в жизни человека,
лишь как к фону его деятельности и жизни, оказываю-
щему и на деятельность, и на жизнь временное, случай-
ное и далеко не решающее влияние.
Да, готов я согласиться, у многих людей настроение
есть временное и ситуативное отражение действитель-
ности, целиком зависящее от результатов их дел и оцен-
ки этих дел окружающими и ими самими.
Но постоянное и многолетнее изучение моих спорт-
197
сменов (их были сотни), а также моих пациентов (а их
были тысячи) позволяет мне утверждать, что есть целая ка-
тегория (и достаточно многочисленная) людей, у которых
настроение есть величина постоянная, как некий опре-
деленный и редко нарушаемый фон, проходящий через
всю их жизнь и мало зависящий от разных более и менее
удачных дел.
— Как-то он нерадостно живет, — всегда говорил мне
известный борец, заслуженный мастер спорта Гурам Са-
гарадзе об одном своем ученике, на которого возлагал
большие надежды. И несколько лет работая с этим бор-
цом, я часто поражался его постоянно угнетенному со-
стоянию; даже большие победы мало радовали его. А
побед этих было в его спортивной жизни много, да и все
другие его дела обстояли вполне благополучно. Но радости
это приносило ему мало. Почему? Часто я задавал себе
этот вопрос. Ведь это не что иное, как необъективное от-
ражение человеком действительности. Но почему он (ведь
фактически назло себе!) отражает эту действительность,
то есть свою жизнь, необъективно? И не находил от-
вета.
И среди пациентов встречал таких, у кого было все,
чтобы радоваться жизни, но они, мало того что не радо-
вались, но и довольно часто были не против расстаться с
нею! Эти сцены так и стоят перед глазами: сидящий пе-
редо мной со скорбным выражением лица человек, а
вокруг него родные, слушающие наш с ним разговор и с
последней надеждой глядящие на меня.
И хотя я говорил этим людям совсем другое, но на
вопрос, обращенный к себе, «почему?», все чаще стал от-
вечать: «Судьба!»
Вероятно, каждому человеку отпускается на всю его
жизнь определенная доля радости как количество неиз-
вестной нам энергии.
Так что я убежден, настроение — это феномен, тре-
бующий специального и глубокого изучения. Причем это
феномен, не управляемый сознанием. Я подозреваю, что
настроение — это скорее результат скрытой от сознания
некой итоговой работы подсознания, контролирующего ко-
личество радости, отпущенной человеку, и устанавли-
вающему поэтому свою оценку каждому событию в
жизни.
И как бы ни заглушался людьми, событиями, делами го-
лос подсознания, он все равно прорывается, и человек
слышит: «Что бы ты ни думал, дела твои, твоей души пло-
198
хи. Ты — одинок и не имеешь права хорошо думать о
своей жизни».
К счастью, Нана относится к иной категории людей,
энергия радости которых даже переполняет их. Дни пло-
хого настроения могут прийти к ней лишь в связр с пло-
хой ситуацией, и надо только набраться терпения и по-
дождать, пока та радостная энергия вновь не наполнит
все ее существо, и тогда даже ее внешний вид будет сиг-
нализировать: «Жизнь прекрасна!» И остается одно —
направить эту энергию в дело.
Но сорок восемь часов назад мы не имели права упо-
вать на время. Его не хватило бы на целый комплекс та-
ких сложных задач: отойти от поражения, переключить
мысли на подготовку к новой партии, обеспечить готов-
ность к этой работе, а затем (и это самое сложное) —
готовность к новой борьбе.
Поэтому и пришлось использовать некоторые экспресс-
методы (например, наше застолье). И только такой —
неординарный и неожиданный — мог обеспечить нужный
эффект.
Но важно помнить, что подобные методы, такие,
как наш поход в гости и та ночь в матче Корчной — Кар-
пов, годятся только для одноразового использования.
Попробуйте повторить, и вас ждет неудача.
И, боюсь сглазить, нам удалось решить все задачи,
кроме одной — последней, но она так важна сегодня, что
потребует самой точной и безошибочной работы до самой
последней секунды, когда у входа на сцену Нана возьмет
из моих рук термос и мы попрощаемся взглядом.
Поэтому целый рой тех же «предстартовых» мыслей и
вопросов в моей голове: все ли в порядке, здорова ли она,
хорошо ли поспала, и самое главное — как настроена на
сегодняшний день и сегодняшний бой?
Ответы на эти вопросы я получу именно сейчас, в ми-
нуты первой встречи, и буду знать, что делать в оставшееся
до партии время: или ничего существенного, когда спорт-
смен в полном порядке и надо только одно — оберегать
его состояние от помех, или, наоборот, сразу увижу, что
работы много, а задача трудна и необходимо начать решать
ее вот сейчас, с первого слова и с первой секунды. А это
опять огромное напряжение до отъезда на партию и так —
до сорокового хода.
Но не напряжения я боюсь, а того, что эту задачу
можно не успеть решить, как и было в день последней пар-
тии. А проигрывать больше нельзя. Поэтому и боюсь
199
в такое утро увидеть замкнутое, несвежее лицо спорт-
смена, потухшие глаза и вялые движения. И боюсь
услышать что-нибудь типа: «кажется, заболел», или «не
знаю, что со мной», или «плохая ночь» и тому подобное,
чего наслышался за свою жизнь в спорте в большом ко-
личестве.
Ох эта ночь! Боюсь ее, всегда разъединяющую людей, в
том числе психолога и спортсмена. Ты отправил человека
спать, поговорил с ним по душам и увидел полное его до-
верие и сам лег спать, согретый этим доверием, с абсо-
лютной уверенностью в том, что человек завоеван и проб-
лем в отношениях с ним больше быть не может. Но... при-
шло утро, он вышел из своего номера, и ты увидел вдруг,
что он совсем другой. И будто не было той вашей откры-
тости друг другу. А это значит, что все надо начинать
сначала, ты снова должен завоевать открытость че-
ловека, его доверие. Судьба психолога, обычно говорю я
себе в таком случае.
Да, ночь разъединяет людей... И тут голос некоего
шутника предлагает такую концовку начатой мной фразы:
«...если они не проводят эту ночь вместе». Отнесемся
серьезно к шутке. В том-то и дело, отвечаю я ему, что ес-
ли и проводят, то такая ночь (ночь перед боем) чаще
разъединяет людей еще больше. Работа подсознания —
процесс слишком сложный, чтобы можно было подчинить
его столь простым способом. Подсознание не обманешь
и не отвлечешь. В его деятельности этой ночью домини-
рует главное, и все иное оно воспринимает как помеху,
как чужеродное для данного момента жизна, восстает про-
тив него. И утром на трезвую голову, когда и сознание
хочет «думать» только о деле, человек воспринимает от-
влекшего и развлекшего как лишнего и чужого.
...Жду, жду, жду, а Наны нет, нет, нет. Я уже все ус-
пел. Напомнил повару о гранатовом соке, о варениках с
творогом (Нана любит их утром), о хинкали, которые мы
все любим в обед. Но вряд ли она опять поест что-нибудь
перед партией. Весь этот комфорт давно перестал иметь
какое-либо значение. И я вспоминаю всех, от кого слы-
шал: «Мне бы такие условия, и я бы показал результат...»,
и захотелось снисходительно улыбнуться в ответ. Не это
решает, теперь уже точно знаю я. Конечно, это немало-
важно. Но, например, сегодня, когда до конца матча оста-
лось девять партий, а для победы Нане необходимо взять
пять с половиной очков (а противнику — всего четыре),
никакой комфорт и никакие дополнительные материаль-
200
ные стимулы не сыграют никакой роли. Все резервы в
таком испытании — в самом человеке, в той самой глубине
души, где покоится все святое его личной жизни, в том
числе и то, чем человек готов пожертвовать ради победы,
и это знает только сам человек, и только он сам может
принять такое решение. Я уже подходил к этой теме —
душе человека. Но сейчас сознательно повторяюсь, пото-
му что очень многие люди, особенно спортивные функцио-
неры, и даже тренеры в том числе, подходят к этому упро-
щенно. И очень часто искренне удивляются, когда спорт-
смен не отозвался на их попытки стимулировать его от-
дачу обещанием повышенных материальных благ, не смог
в бою проявить сверхусилий. А не смог, потому что на этот
раз стимулы были нужны для его души, а не для созна-
ния, понимающего, конечно, что деньги — это хорошо,
но душа, к сожалению для этих людей, на такие стимулы
не отзывается.
Я навечно благодарен Юрию Власову за то, что в свое
время он дал мне ключ к одной разгадке и это облегчило
мне поиск своего пути в работе и в какой-то степени —
своего места в жизни. В одном из его рассказов герой
после неудачи устраивает над собой самосуд и находит
точный ответ, который был ответом и на все мои вопросы,
тогда начинающего практического психолога. Этот спорт-
смен понял, что он проиграл, потому что вышел на по-
мост с пустой душой. А я понял, что все дело
в этом: помочь человеку наполнить его
душу! И все! Именно это обеспечит его полную отдачу
в бою!
Остается одно: знать, чем наполняется та или иная ду-
ша, а для этого нужно решить самую первую задачу ра-
боты с человеком — завоевать его доверие! И он сам в
этом случае расскажет тебе все о себе: и о прошлом, и о
настоящем, и о будущем, и о душе, и о том, что дейст-
вует на нее, на что она всегда отзовется, а что, наобо-
рот, оставит ее равнодушным. И не потребуются тебе в
твоей работе с человеком те самые «счеты», которыми за-
меняют настоящую работу и дискредитируют главную ми-
ровую идею: человеку нужен человек! И идею божест-
венную — «вначале было слово!»
Да, слово — настоящее и всепобеждающее оружие
в работе с человеком! А все остальное, и в том числе са-
мые надежные и высокоинформативные приборы, тесты
и методики, лишь может дополнить его воздействие, уси-
лить, подтвердить, обосновать! Я не отрицаю использо-
201
вание чего угодно, но только в сочетании со словом и в
подчинении ему!
...Жду, жду, жду! И вот открывается дверь и входит...
Виталий. Не его я жду, хотя рад и его появлению. Но вид
у него не самый лучший. И подтверждая мой вывод, он
говорит:
— Не спал... Ночью считал дни. Уже скоро месяц мы
здесь, а конца и не видно.
— Виталий Валерьевич, жизнь прекрасна! — говорю я
ему.
— Да, прекрасна, сказал волк ягненку, загнав его и
приготовившись съесть! — отвечает он мне и, подняв очки,
протирает глаза. Потом осматривает стол и продолжа-
ет: — Надоело это все. Сейчас бы как дома — картошка
с сосиской и, главное, другое настроение.
— Жизнь прекрасна! — повторяю я, но он отвечает в
той же тональности:
— Да не хочу я этой прекрасной жизни!
Наш диалог продолжается, а я, отвечая ему, думаю: вот
и Виталий вслед за Элизбаром перешел в свой более худ-
ший образ, и мне надо с этим смириться. По своим прош-
лым матчам знаю, что нужны постоянные и титаничес-
кие усилия, чтобы вернуть тренера в его лучший образ
(как я его называю, «образ номер один»). Но лучше сми-
риться и, главное, подготовить к этому спортсмена, чтобы
он как можно спокойнее отнесся к этой трансформации
и тоже смирился, не тратил бы столь ценную нервную
энергию.
Сейчас не обвиняю тренеров и даже готов понять их.
Они зачастую не готовы к напряжению такого длительного
матча, как не готовы бывают к долгому учебно-тренировоч-
ному сбору, во второй половине которого перестают
спать по ночам и убивают время за картами и подобными
мероприятиями. Повторяю, я понимаю их, но одно
плохо — все это видит спортсмен. Вот и сейчас, придет
Нана, и кто знает, что можно ожидать от ее основного
тренера в таком состоянии. Каких слов — в адрес шахма-
тистки, с каждым днем все более усталой и восприимчивой
ко всему (к погоде, к отчетам о матче в газетах, к поведе-
нию зрителей, но прежде всего — к нам, к своим близким
людям, с которыми к тому же она общается круглые
сутки) ?
Все-таки, делаю я вывод, тренер должен (обязан!),
отправляясь на такой матч, быть готовым ко всему, что
может ждать его через неделю, месяц, через два месяца,
202
и составить программу противостояния всему негативному,
что может произойти с ним и помешать его шахматисту
(который, как сказала Нона, «играет один»). И еще он
должен поклясться, что выдержит все: и накапливающу-
юся усталость, и однообразие жизни, и сумму всевозмож-
ных переживаний после побед и поражений, и многое дру-
гое, что я уже успел описать в своем дневнике и что еще
успею дополнить.
Такого честного разговора с самими собой не провели
перед матчем наши тренеры, это очевидно. Тот же Ви-
талий после веселого вечера прекрасно занимался вче-
ра с Наной, но, как видно, хватило его только на один
день.
Но больше я не уговариваю его, а просто выслуши-
ваю жалобы на нашу жизнь, и на все его аргументы по-
вторяю ту же фразу:
— И все равно, Виталий Валерьевич, жизнь прекрасна!
И еще более верным представляется мне сделанный
ранее вывод: противостоять всему плохому и трудному
в жизни может только любовь к ней! И ничто другое! Лю-
бовь заменить нечем! Любая философская (придуманная!)
концепция может заменить силу любви лишь временно.
Но и к этой временной замене не готов дорогой Вита-
лий Валерьевич. При всем моем уважении к нему любви
к жизни ему явно не хватает. Понимаю, что это его лич-
ное дело, и я вроде бы вторгаюсь в запретную зону чужой
души, но в данный момент это самым прямым образом
связано с делом, за которое я отвечаю, и потому имею
право это обсуждать и оценивать как факт нашей совмест-
ной деятельности.
Вероятно, при изучении личности тренера, особенно
будущего тренера, необходимо прежде всего обращать
внимание на такую его личную характеристику, как «лю-
бовь к жизни». Есть она, эта отличающая истинного ли-
дера черта, — и ведет этот человек людей за собой. Нет ее,
любви, — и не имеют тогда никакой цены все его профес-
сиональные качества: и знание предмета, и опыт, и все
остальное.
Может быть, поэтому так неудачно начинали свою
тренерскую жизнь многие спортсмены-чемпионы, ушедшие
затем из спорта навсегда. Они еще не отошли от своих
страшных по ответственности боев, нечеловеческих нагру-
зок, пуританской и одинокой жизни, постоянного напря-
жения и столь же постоянного проявления воли, и любовь
эту и радость жизни трудно рассмотреть в их образе. И
203
это отталкивало от них людей, и в том числе учеников.
Одна женщина-гроссмейстер так и сказала мне после
моей лекции, где я касался этой темы: «Мы уходим, за-
мордованные этим большим спортом, и откуда нам взять
эту любовь к жизни?»
Да и в жизни с человеком, думаю, происходит то же
самое. Уходит от нас и из нас эта любовь к жизни, и с
этого момента начинается последний путь человека —
к смерти. Мы можем долго еще тянуть свою лямку, су-
ществовать как чисто физический объект, но на самом де-
ле это смерть, потому что без любви к жизни человек ни-
кому не нужен.
...Жду, жду, жду. И входит... Элизбар. Он тот же, что
и позавчера и вчера. Хмур, озабочен, недоступен. Бро-
сил коротко: «Доброе утро», сам налил себе кофе и уже
через пять минут удалился.
Он тоже в своем худшем образе, но, может быть, даже
в самом плохом — «образе номер три», который я опреде-
ляю как «безнадежный», когда человек не только не хочет,
но и не может вернуться в свой лучший образ, даже если
понимает, что ради дела надо поступиться обидой и ам-
бициями.
Он отдалился от нас и пока выдерживает свое одино-
чество: гуляет один и вчера весь день просидел в своей ком-
нате за шахматами.
— Готовит черный цвет, — ответил мне Цешковский
на мой вопрос: «А что с Элизбаром?»
А Нана сказала:
— Оставьте его в покое. С ним это бывает, я же его
хорошо знаю.
...Жду, жду, жду. И входит... Зураб. Бог смеется надо
мной сегодня, подумал я. Но Зураб в отличном располо-
жении духа, и мне уже легче. Значит, и Нана в порядке,
надеюсь я.
Как вовремя он приехал! Своим оптимизмом он компен-
сировал все то, что утеряли наши тренеры, чего нет в
«образе номер два» Цешковского и в «образе номер три»
У билавы.
Надо будет составить все слагаемые этих негативных
образов. Знать их очень важно для дела, чтобы своевре-
менно диагностировать наступление этого нежелательного
процесса — ухода из «образа номер один», и знать за счет
чего, может быть, удастся вернуть человека в его лучший
образ, на каких струнах его души и характера сыграть,
чтобы это возвращение ускорить.
204
Но это потом. А сейчас должна появиться Нана, и
я — весь внимание. Слушаю Зурика и жду. Он говорит:
— Тренеры сломались. Все надежды на вас.
Уже от многих я слышал эту фразу. Эти слова сказал
мне при отъезде с нашего сбора Сергей Долматов. Так
говорила мама Наны. Так говорит почти каждый день по
телефону наш главный шеф. Иногда мне кажется, что я
обманываю их, как обманул в последней партии, когда
не управлял ситуацией и было много ошибок и помех.
Могу ли я так много, как кажется тем, кто в меня верит?
Иногда сомневаюсь в этом.
Ночью долго не ложился, звонил в «свои» города и от
своих людей услышал много хороших слов. Но заметил,
что даже не вслушивался в их смысл. Мне нужен был
сам голос, родной для меня, которому я верю. И подумал,
что и с Наной, которая, несмотря на все мои ошибки,
все-таки верит мне, надо просто быть всегда в лучшем
образе— («образе номер один»), в каком она привыкла
видеть меня прежде, в менее сложных и ответственных
турнирах.
Знаю, что это не открытие, но вновь подумал об этом,
увидев наших тренеров. И не только в связи с этим тут
же поправляю себя, а еще и потому, что сейчас, когда мы
готовимся пересечь экватор нашего матча, я почувствовал,
что лучший мой образ удерживается с трудом. Все труд-
нее постоянно следить за собой, иногда забываешь вно-
сить поправки в свое состояние, в настроение и в мысли.
Например, в мыслях доминирует Элизбар, не могу не ду-
мать о нем, хотя сегодня есть другие, более важные про-
блемы, чем улучшение его настроения.
Сегодня надо думать только о Нане, а все ли устроит
ее в моем образе сейчас здесь, за столом. И спросил себя:
«Что с тобой происходит?» И ответ пришел сразу: «Что-то
волнуюсь, трудно ждать начала партии. Мне очень нужна
победа». И другой голос, более волевой и сильный, продол-
жил: «Ты что трясешься? Сейчас она выйдет и посмотрит
на тебя. И именно сейчас, за несколько часов до такой
важной партии, ей очень нужно увидеть твою привычную
для ее глаз уверенность, на которую можно опереться!»
Я быстро стал бриться, переоделся и тщательно при-
чесался. Потом вышел на балкон и увидел яркое солнце.
Сегодня «наша» погода! Пусть это будет хорошим пред-
знаменовением. Нам сегодня так нужна победа!
Может быть, действительно от всех нас, окружающих
спортсмена, зависит намного больше, чем мы думаем. Важ-
205
но всегда верить в это! И тогда спортсмен поверит в это
тоже!
...И вот наконец я слышу:
— А где мои мужчины?
Нана спускается к нам со второго этажа, как с неба,
и от нее нельзя оторвать глаз — так она прекрасно выгля-
дит: отдохнувшее лицо, сияющие глаза, уверенная поход-
ка. Она сразу ответила на все мои вопросы, и я благо-
дарен ей.
Но потом, когда Нана уйдет с Зурабом на последнюю
перед партией прогулку, я добавлю кое-что в свою тео-
рию предстартового состояния.
Мы пили кофе и беседовали, и я заметил, что Нана
уходила в этой беседе от всех тем, касающихся шахмат
и матча, как бы берегла в себе то отношение к партии,
с которым проснулась сегодня. И один раз даже доволь-
но резко оборвала Зурика, когда он заговорил о нашей
сопернице:
— Ну, хватит!
— А что я сказал лишнего? — спросил ее муж.
И она смягчила:
— Не хочу это слышать сегодня.
И я понял ее. Дело в том, что в предстартовом состоя-
нии Наны появилось новое слагаемое, которое я пока оп-
ределяю как «осторожность». Потом найдется термин по-
удачнее, а пока применю этот: «сковывающая осторож-
ность». Добавилось оно в связи с тем, что Нана хорошо
понимает: еще одно поражение поставит ее на грань ката-
строфы, значит, риск в ее игре должен быть исключен.
Это не мелочь, поскольку лишает шахматистку свобо-
ды. Свободы выбора хода, свободы риска. И нельзя будет
даже на минуту забыть об этом во время партии в течение
всех пяти часов игры. А это будет помехой в таком важ-
ном для шахматиста процессе, как принятие решения.
Вот поэтому данное состояние Наны перед партией
я определил бы так: «несвободное» предстартовое состоя-
ние. Подобное «несвободное» состояние хорошо знакомо
каждому спортсмену, выступающему на «чужом» поле, рин-
ге, ковре, когда его могут засудить. И он всегда в подобном
случае неспокойно и «несвободно» ожидает начала боя,
даже если соперник уступает ему в мастерстве.
Вот так я установил цену нашей плохой работы в день
последней партии: мы лишили нашу шахматистку сво-
боды! Значит, то поражение имеет двойную цену.
...И снова пять часов не прерывающегося ни на секун-
206
ду напряжения как на сцене, так и в двенадцатом ряду
зрительного зала, где сидим мы. Пять часов Нана владе-
ет инициативой и ищет, где бы прорваться, но на все ее
попытки атаковать находится защита... и — ничья.
Садимся в машину, ждем Нану, но ей не просто вы-
рваться из толпы своих болельщиков, и за эти секунды Элиз-
бар успевает сказать Цешковскому:
— Только, прошу тебя, не ругай ее.
Но Виталий возбужден, ему трудно сдерживать себя, и
он «разряжается» на Элизбаре:
— Разве трудно было предвидеть, что они сменят де-
бют? Я же говорил, что Кузя — тонкий психолог. Надо,
оказывается, не ее партии изучать, а Кузины.
В машину садится Нана, и совсем другим тоном Цеш-
ковский говорит ей:
— Играла хорошо.
Они обсуждают шахматные варианты, а я признаюсь
себе, что только сегодня до конца понял, как трудно вы-
играть партию в таком матче!
12 октября
Еще не открыл глаза, а уже увидел эти цифры — три
с половиной. Столько осталось набрать нашим противни-
кам после вчерашней партии. Всего три с половиной! Знаю,
что теперь, когда пройден экватор и уже реально приб-
лижается финиш, с этих подсчетов будет начинаться каж-
дый наш день.
Решаем отпустить Нану отдыхать на весь день к друзь-
ям. Она быстро завтракает и прощается. Провожаю ее
до машины и напоследок говорю:
— Наночка, вчера вы выдержали напряжение до конца
и не сделали, по мнению тренеров, ни одного слабого хо-
да. Сейчас, за эти дни отдыха, важно сохранить концент-
рацию.
— Да, я понимаю, — отвечает она, — до вечера!
— Я жду вас, — говорю я.
— Спасибо, — слышу в ответ.
Эти три слова «я жду тебя» очень нужны человеку.
И в моем словесном арсенале («Вначале было слово»!)
они занимают заметное место. Особенно они нужны спорт-
смену, находящемуся в чужом городе, в чужой гостини-
це, в чужом Дворце спорта, где никто не ждет его, и эти
слова он слышит крайне редко. Но они действительно
бесценны, когда встреча со спортсменом назначается на
207
поле боя. Например, после утренних схваток, когда борец
уезжает на несколько часов в гостиницу пообедать и не-
много поспать. И его нельзя отпускать без последнего
диалога, который чаще всего бывает таким:
— Поехал?
- Да.
— Хорошо покушай и отдохни. Уснешь — хорошо, не
уснешь — не страшно, главное — расслабиться и отдох-
нуть. Эти слова — не мелочь, для спортсмена очень важен
этот сон, и он может расстроиться, если уснуть не удастся.
«Ты понял меня?» Важно задавать такие, «втягивающие»
в диалог вопросы типа: «ты согласен?», «договорились?»
Нужно, чтобы человек участвовал в разговоре на равных,
а не просто выслушивал наставление. Диалог — это и есть
то самое «мы», которое спортсмен должен ощущать перед
боем! Именно объединяющее «мы», а не разъединяющее
«ты» или «я».
— Да, — отвечает (участвует в разговоре!) спортсмен.
— Во сколько ты приедешь? (Важный вопрос, подго-
тавливающий последнюю в диалоге фразу.)
— Минут за тридцать до начала.
— Я жду тебя! (Вот она — последняя моя фраза!)
И всегда в ответ я слышу:
— Спасибо.
...Посмотрите внимательнее на лица спортсменов в ав-
тобусе, который везет их к месту боя. Какое, пусть хоро-
шо скрываемое, но — волнение! И сомкнутые губы! И —
тишина! Каждый уже все продумал и сейчас старается
гнать лишние мысли о противнике, о ходе боя или схват-
ки. Сейчас у него одна задача — сберечь свое сос-
тояние, которое он сформировал в той самой (о
которой я так часто говорю) жестокой борьбе с самим
собой.
И в эти мучительно тянущиеся минуты ему могут
очень помочь те три слова «я жду тебя!», которые он ус-
лышал, покидая место боя, и куда возвращается вновь.
И сейчас, по пути к нему, вспомнит их и вспомнит человека,
который сказал ему эти слова и, выйдя из автобуса, смелее
пойдет в ту раздевалку, где уже оставлено столько нервов,
и где пройдут новые столь трудные минуты ожидания
вызова на ринг или ковер, и где чаще всего никто не ждет
спортсмена.
Именно за тридцать, даже за сорок минут надо прийти
в раздевалку, куда все другие обычно приходят к самому
началу и где спортсмены, выступающие в первых парах.
208
часто бывают одни. И потому в эти минуты твой спорт-
смен особенно рад тебя видеть и свое сердце готов отдать
тебе.
И когда ты радостно встретишь его, и он улыбнет-
ся (хотя это очень трудно сейчас — улыбнуться) в ответ,
может состояться еще один диалог между вами. Напри-
мер, такой:
— Покушал?
- Да.
— Отдохнул? (Но не «поспал»! А вдруг он не смог
уснуть?)
- Да.
— Ничего не забыл?
— Нет.
— Номер пары знаешь?
- Да.
— Молодец!
Да, именно этим словом должен закончиться такой ди
алог. «Молодец!» — это и похвала, и ласка, и успокоение,
одним словом — тепло. Само оно, это слово, ничего конк-
ретно не значит сейчас, человека вроде бы назвали «мо-
лодцом» ни за что. Но от этого слова идет такое нужное
ему сейчас, перед испытанием, человеческое внимание?
...Хорошо, что вспомнил об этом сейчас, по пути в сто
ловую, где меня ждут тренеры, о которых я забываю под-
час, что и усложнило мою жизнь накануне последней пар-
тии.
И, расположившись рядом с ними, сразу говорю:
— Молодцы, товарищи, Нана в полном порядке!
И опять вроде бы это слово — не по существу. Никто
ведь из нас троих не имеет отношения к хорошему сну
Наны. Но в этом слове «молодцы» они уловили мое же-
лание сблизиться, мое тепло. И сразу же почувствовал
их отклик.
— Как вы себя чувствуете? — спрашивает Элизбар. —
Вы так переживали вчера в зале.
— Да, — отвечаю ему, — очень ждал вчера победы.
— А что вы сидите там пять часов? — говорит Цеш-
ковский. — Приходите в пресс-центр, там есть чай, свежая
пресса.
За столом добрая атмосфера и чувствуешь себя как в
родном доме. И наше «коллективное бессознательное»
сейчас способно согреть любого, попади он к нам.
А вчера было иначе. Наше «бессознательное» было
наполнено одним — жаждой победы, и это, возможно,
209
хоть и настроило Нану, но и перенапрягло ее. И может
быть, поэтому Нана, добившись перевеса, не смогла най-
ти самый путь его реализации.
Как важно всегда безошибочно управлять этой «загад-
кой» — «бессознательным» человека, каждого в отдель-
ности и группы людей в целом! Как это сложно, но необ-
ходимо! И это — задача психолога прежде всего!
Так что, говорю я себе, впереди много работы! И хотя
это работа большая, но откладывать ее на «после матча»
нельзя. Потому что уже сегодня, в день отдыха, у нашего
спортсмена другие задачи и наше «бессознательное» опять
должно участвовать в их решении.
Сегодняшнюю задачу номер один я определяю так:
создать у Наны запас терпения! Потому что на уро-
вне своего подсознания Нана продолжает ждать победу,
желая как можно быстрее сравнять счет, и это опять мо-
жет напрягать ее и в итоге перегрузить.
Вчера перед сном Нана сказала:
— Я понимаю, что счет не имеет значения. Сейчас
надо выиграть одну партию.
И, вспомнив сейчас эти ее слова, я внимательнее по-
смотрел на тренеров. Они в порядке, сделал я вывод,
спокойны и владеют собой. Значит, они сами запаслись
терпением и наше «коллективное бессознательное» помо-
жет сегодня Нане пережить день отдыха и дождаться зав-
трашнего дня без потерь. Нелегкий день, потому что иг-
раем черными, опять ждем смены дебюта, да еще тринад-
цатое число, которому Нана не доверяет.
...Тренеры уходят в шахматный кабинет и будут ра-
боть там несколько часов — до нашего позднего обеда.
А потом я приглашу их к себе, открою папку, на которой
написал красным цветом два слова: «Иоселиани» и «Perest-
roika», и скажу:
— Прошла половина матча. Давайте еще раз посмот-
рим отдельные записи. Все ли подтвердилось в первых
восьми партиях?
...Беру лист, где написано: «Характеристика М. Чибур-
данидзе». Эта характеристика составлена на основании оп-
роса ряда крупных шахматистов, с которыми Майя не
один раз играла в мужских турнирах. Читаю по пунктам,
делаю паузы, жду замечаний.
— «Догматична... Недебютная шахматистка. В дебюте
играет старые схемы. Часто избирает пассивный путь...
Теряется, если получает хуже. После плохого хода часто
делает еще один плохой... Как правило, плохо начинает
210
турнир, причем проигрывает без борьбы... Не выдержи-
вает пять часов напряжения. Боится цейтнотов, плохо иг-
рает в цейтнотах... Не чувствует, что у нее хуже... Может
не хватить на длинный, нервный матч». Это так назы-
ваемые минусы, — говорю я.
Цешковский отвечает:
— Что-то много минусов. Фактически одни минусы,
как будто это не чемпионка, а...
— Подождите, будут и плюсы. А минусам при опросе
я уделял больше внимания, так как нам важно знать, как
против нее бороться, за счет чего выигрывать... Теперь
плюсы. «В цейтнотах бывает мало... Целенаправленная...
Умеет концентрироваться... Вторую половину играет силь-
нее, разыгрывается».
— Все правильно, — вступает в разговор Элизбар, —
сейчас мы должны быть готовы к усилению ее игры.
— Есть еще, — продолжаю я, — рекомендации грос-
смейстера, который играл с ней недавно в одном турни-
ре и которого я спросил, как надо играть с Чибурданид-
зе. «Играть смело, но без блефа... Играть в динамичные
шахматы... Нужны дебютные заготовки, могут получиться
ловушки... Стиль Наны будет неудобен для нее».
— Это верно, — говорит Цешковский.
А я беру другой лист.
— Давайте еще раз вспомним «Условия победы». Пер-
вое: «Сохранять свежесть и работоспособность». Как это
у нас?
Элизбар отвечает:
— По-моему, нормально.
— А мне кажется, что она поздно ложится спать.
Сейчас почти все будет решать состояние, ведь усталость
накапливается. А вы вчера занимались до двух ночи, а
перед партией — до полпервого.
И Цешковский поддерживает меня:
— Да, нужен режим.
— Второе, — продолжаю я. — «Не изменять себе и Ве-
ликой цели!» Мне кажется, за это мы можем быть спо-
койны.
Гроссмейстеры молча соглашаются.
— Третье: «Забывать о результате партии».
— Да, — говорит Элизбар, — особенно для нее важно
забыть о поражении.
— Это для всех важно, — откликается Цешковский.
— Но для нее особенно, — немного повышает голос
Элизбар.
211
— Четвертое, — сразу продолжаю я. — «Ограничить
общение».
— Это непросто, — высказывает свое мнение Элизбар.
— Да, чуть не забыл. Перед матчем она добавила
пятый пункт: «Точный выбор дебюта».
— Это, как показали первые восемь партий, наше сла-
бое место. Они нас «возят», — оживился Цешковский.
— Ничего, — говорит ему Элизбар, — сегодня же хо-
рошо поработали.
— И последнее — ее «опоры уверенности», то есть что
мы с вами должны делать, чтобы она в четыре часа села
за стол как можно более уверенной в себе: первое — «Нор-
мально выспаться», второе — «Чтобы была свежесть» и
третье (послушайте внимательно, я записывал дословно,
так, как она говорила) — «Ясность с дебютом. Чтобы не
было сомнений и неуверенности у тренеров. Когда есть
ясность, то я нормально гуляю. Эта часть режима — по-
следняя прогулка — очень важна для меня. Не люблю
телефонных звонков перед партией. Чтобы не было пани-
ки у моих близких. Я по натуре оптимистка, а это все
разбивает мой оптимизм. Вот это мне нужно для уве-
ренности».
Убираю три листа обратно в папку и смотрю на тре-
неров. Оба задумались. Потом Элизбар говорит:
— Хорошо, что вы напомнили нам об этом!
— Хорошо-то хорошо, — в своей несколько резкова-
той манере перебивает его наш «мистер Нет», междуна-
родный гроссмейстер Виталий Цешковский, — но она го-
ворит одно, а на деле происходит другое. В том-то и дело,
что в день плохой партии она первая начинает суетиться
еще с раннего утра. И вы эту ее суету ничем не оста-
новите, поверьте!
— Да, вы правы, — теперь я отвечаю ему, — я тоже
заметил эту особенность и спрашивал у нее после таких
партий: «Почему вы суетились?» И знаете, что она отве-
тила? «У меня предчувствие».
Снова молчим.
— В общем, в любом случае мы всегда должны быть
спокойны, — говорю я.
Элизбар отвечает:
— А у нас, по-моему, нет людей, склонных к шуму,
панике.
— Да, — соглашаюсь я, — нам это несвойственно.
Мы впервые так обстоятельно поговорили, и я благо-
дарен тренерам за серьезное отношение к не шахматным
212
вопросам, можно сказать, к науке. Это их еще один от-
клик сегодня.
— Пойдем, еще раз посмотрим «сицилианку», — го-
ворит Виталию Элизбар, и они уходят от меня, от науки —
к практике.
...Подкрадывается вечер, а Наны все нет. Опять появи-
лось чувство легкой тревоги, потому легкой, что одна улы-
бка Наны способна разогнать ее. В каком состоянии она
вернется? Не сделали ли свое темное дело подсознатель-
ные моменты: отрицательный счет в матче, черный цвет в
завтрашней партии, тринадцатое число и вот еще один —
начавшийся только что дождь?
...Но, слава богу, нет. Из машины выходит, Нана, и та
улыбка, на которую я так надеюсь всегда, вновь на ее ли-
це, отдохнувшем и свежем. И сразу растаяли мои тучи.
Нана внимательно разглядывает нас, и ее улыбка
становится еще шире. Значит, мы нравимся ей сейчас!
А я вспомнил, как не нравились мы ей три дня назад.
Значит, решаюсь я на итог прошедшего дня, наше
«коллективное бессознательное» поработало сегодня на
славу!
Вероятно, контроль за состоянием этого мало изучен-
ного в нашей психологии феномена должен осуществлять-
ся постоянно — ежедневно и круглосуточно. И тот, кто
осуществляет такой контроль (психолог, если он есть, или
сам руководитель), является, по сути, живым барометром
атмосферы в коллективе. Только тогда он сможет в коллек-
тиве (причем в любом коллективе!) решать практически
чрезвычайно важную задачу: создавать нужную для дела
атмосферу. А не управляя «коллективным бессознатель-
ным» людей (в той же семье), невозможно создать жела-
тельную атмосферу! Сегодня я это хорошо понял.
13 октября
Снова день партии. Сон мой нарушен окончательно,
но я говорю себе: «Это мелочь. Ты — тот же и делаешь —
то же!» Бреюсь и повторяю: «Ты — тот же!» И замечаю,
что стараюсь в зеркале видеть только ту часть лица, ко-
торая «интересует» мою бритву. Знаю, что вид мой, мягко
говоря, желает много лучшего. Но не хочу сейчас думать
об этом. Важно сделать все, чтобы выглядеть хотя бы
опрятным и собранным. А усталость спортсмен простит.
И даже более того, может оценить это, как твое участие
в его борьбе и переживаниях. Помню, что Борис Кузне-
213
цов в одной из анкет, которые я ему предлагал, так и
написал: «Мне важно видеть перед боем волнение моего
тренера».
...Только что я вышел от Элизбара и подумал: а бу-
дет ли приятно Нане видеть то, что сейчас увидел я?
Вчера Элизбар снова был таким, каким я привык его
всегда видеть, — внимательным и корректным. Хотя и по-
нимал, что ему для этого пришлось сделать над собой
немалое усилие. Но он его сделал, забыл обиды, сам
пошел на сближение, победил себя. Я понимал, что сделал
он это ради дела, но при его самолюбии жертва эта далась
ему нелегко.
Поэтому я сразу и пошел к нему, чтобы уже с утра
сделать свой шаг навстречу. Но он не успел под-
готовить себя к нашей встрече, и я увидел его таким, ка-
ким он был в этот момент, — невыспавшимся, вялым,
подавленным и тревожным.
— Элизбар, дорогой, все надежды на вас, — пытаюсь
я шутить.
Но он даже не делает попытки улыбнуться в ответ и
говорит:
— Только под утро уснул, и опять ужасные сны...
Что-то мне все труднее владеть собой.
— Сейчас у всех нечто подобное, — ответил я ему, —
нужно собраться и быть вместе, как мы были вместе
последние дни. Для Наны видеть это сейчас важнее всего.
— Я понимаю, — медленно произносит Элизбар, — я
и так делаю все, что могу.
С чувством тревоги вышел я из его комнаты. Ведь
сегодня партия черными и Нане придется в основном
общаться с Элизбаром. И все-таки, я надеюсь, что Элизбар
соберется и вновь вернется в свой более совершенный
образ, как он сделал это накануне последней партии.
Именно в последние дни я хорошо почувствовал (и на
себе в том числе), как днем за счет волевых усилий
человек удерживает нужное состояние, нужный для дела
образ, но наступает ночь и разрушается построенный с та-
ким трудом «замок». И все надо начинать сначала.
А с каждой такой разрушительной ночью начинать новую
борьбу с самим собой все труднее. Все меньше сил остает-
ся у человека и слабее способность к повторению тех же
волевых усилий.
И именно сейчас, после визита к Элизбару, я понял,
что все мы, и уже скоро, окончательно покинем свой
«лучший образ» и перейдем в иной, и дай бог, чтобы это
214
был «образ номер два». Признаки его уже давно можно
отметить у каждого из нас. У Виталия — все более нервоз-
ное поведение и усиливающаяся критичность ко всем нам.
У Элизбара — тяга к одиночеству и болезненная реакция
даже к намекам на шутку в его адрес. Все больше усиливает-
ся у него мнительность и в самой шахматной работе. Он
бесконечно проверяет дебютные варианты и делает это при
Нане. И сегодня ночью Зурик сказал мне: «У Наны по-
является неуверенность в шахматной подготовке». Но если
это следствие неуверенности тренера? И не ускоряем ли
мы таким образом переход в другой, более слабый образ
самого спортсмена?
Да и у себя я замечаю, что труднее стало улыбнуться,
труднее стало вести простые беседы и придумывать темы
для них. А ведь это касается дела! Умение вести легкие,
отвлекающие от шахмат беседы имеет огромное значение,
поскольку прогулки для Наны, особенно в день партии,
очень важны, и прежде всего для окончательного настроя
на борьбу.
Но как предотвратить переход нас всех в иной и
менее качественный образ? Возможно ли это?
Вот эти вопросы выстроились в голове, когда я вошел
в столовую и занял за столом свое традиционное место
в ожидании Наны. А не то ли самое происходит в обыч-
ной жизни, в той же семье, когда со временем люди
привыкают друг к другу и нередко друг от друга устают?
Неужели и это — один из обязательных законов жизни,
против которых человек устоять не в силах?
Если это так, то необходимо быть готовым ко всем
ожидаемым изменениям и подготовить к ним Нану, глав-
ного человека в нашем, теряющем лучшие былые черты
коллективе.
...И вот, выпив «только кофе» (все чаще наша хозяйка
слышит от Наны эти слова), мы с Наной гуляем по парку,
но и гуляем не так, как раньше. Не уходим вглубь и не
ускоряем шаг, а просто отходим метров на двадцать от
нашего дома и, выбрав поляну, медленно ходим по ней
туда-сюда. Я говорю:
— Наночка, ребята устали, и вы не обращайте вни-
мания на их невеселый вид и отсутствие шуток.
— Да, я понимаю, — говорит Нана, — но я сейчас са-
ма в таком состоянии, что ничего не хочу, никаких анекдо-
тов. И в игре я как бы освободилась от комплексов,
не обращаю на Майю никакого внимания... Кстати, она
простужена, все время покашливает.
215
— Думаю, что это нервное. Я встретился с ней после
партии, когда встречал вас, и бледность ее поразила меня.
— Да, она устала, — сказала Нана.
Таким коротким был наш разговор, и Нана ушла к тре-
нерам. А я сразу сел за дневник, чтобы зафиксировать
тот вывод, который подтвердила шахматистка. Ведь Нана
сама призналась, что она тоже (как и мы) стала другой.
Но только, оказывается, та ее новая черта не «спокой-
ствие», а совсем другое — снижение реакции на все проис-
ходящее, а это не что иное, как общий упадок сил и
отсутствие запасов этих сил в эмоциональной сфере чело-
века. Теперь при подготовке к партии нельзя рассчиты-
вать на усталую и опустошенную эмоциональную сферу,
а значит, бессмысленно рассчитывать на приход вдохно-
вения.
В таком случае, делаю я следующий вывод, связы-
вать все надежды надо только с мотивацией и волей,
с чисто спортивными, боевыми качествами шахматистки.
Только эти рычаги могут теперь обеспечить нужное со-
стояние перед каждой следующей партией, и так будет до
последней — шестнадцатой.
Моя же задача, как и раньше, за состоянием Наны
вести сплошное наблюдение, чтобы не пропустить глав-
ного — ослабления мотивации и отказа воли.
Но сегодня, я понял в этой прогулке, и то и другое
на месте. Присутствие воли подтвердилось в уверенно-
спокойном тоне рассуждений Наны о сопернице, а о на-
личии мотивированности мне дает информацию сам харак-
тер разговора, когда спортсмен, о чем бы ни говорил,
наполовину уже сконцентрирован и как бы оберегает это
свое внутреннее состояние, душу, уже почти наполненную
нужными для боя мотивами.
...Итак, все мы изменились, а значит, выдержали
в своем лучшем образе ровно половину матча. Хватило
нас только на восемь партий, на которые ушло двадцать
три дня.
Но ведь это были не обычные дни, а дни непрерывного
напряжения и сильнейших переживаний. Так может быть,
нельзя винить никого из нас в происшедшем? Ведь никто
и никогда не проводил исследований для определения, как
долго может выдержать человек столь длительное напря-
жение, да еще и сохраняя постоянно свой лучший образ!
А может быть, мы даже установили рекорд, и двадцать
три дня — это совсем не мало, а, напротив, много? И всех
нас надо хвалить и теперь пожелать всем как можно доль-
216
ше продержаться в «образе номер два» — не лучшем, ко-
нечно, но, я думаю, далеко не самом худшем из всех
возможных в столь длительном испытании.
А может быть, и не должно быть таких длительных
матчей — из шестнадцати, как у нас, и тем более из двад-
цати четырех партий — у мужчин?
Вспоминаю свой первый матч, в котором наши секун-
данты «сломались» значительно раньше, чем мы сейчас.
Когда шахматист спросил меня после двадцатой партии:
«Что показывают наши приборы?», и в ответ на мои слова
«все нормально» (я, конечно, скрывал от него ухудшив-
шиеся показатели некоторых тестов) он сказал: «Тогда
не знаю, что они вообще показывают. Мне, например, уже
снятся маразмы по ночам».
Я понимаю, что число партий в матчах на первенство
мира — своего рода традиция, но всем и давно ясно, что
шахматы сегодня и борьба в них — это совсем не то,
что было когда-то. Помню, Нона Гаприндашвили сказала,
когда мы с ней начали совместную работу: «Раньше я даже
не задумывалась о психологии, но теперь такая борьба!»
Но что обсуждать сейчас эту проблему? Надо думать
о том, как выдержать оставшееся. И не дай бог, довести
дело до той стадии, когда (как сказал сегодня утром
Цешковский) придется думать, как спасать людей. Свою
очередную экстравагантную фразу наш главный тренер
произнес за завтраком, когда Нана ушла потеплее одеться
перед прогулкой и мы остались вдвоем.
И я вспомнил это утром, когда сразу же за мной
в столовую вошел Зураб и на мой вопрос «что так рано?»
ответил: «А Нана тоже встала. Она не спала всю ночь».
Это опять удар, парализующий всякое желание. Ведь мы
так тщательно готовились к этой партии! Тем более что
Элизбар, отвечающий сегодня за дебют, сказал нам вчера
за ужином: «Я предлагаю пари любому!», и все с надеждой
посмотрели на него. Ведь раньше именно дебют держал
нас в напряжении.
Эх, эта ночь! Обычно в такие моменты ощущаешь свое
бессилие и хочется все бросить. Но сейчас об этом и речи
быть не может. Надо терпеть. Я вспоминаю прошедший
день, когда все мы так старались, и мое бессилие пере-
ходит в отчаяние. Неужели не суждено? Почему все против
нас в этом матче, и темные силы не оставляют нас в по-
кое? И что делать мне в конце концов? Опять смириться?
Да! Смириться и ни о чем плохом не думать! Смирить-
ся до конца дня и полностью подчинить себя делу! И сми-
217
риться вечером, чтобы уснуть! И смириться завтра утром,
чтобы снова хорошо встретить Нану! И до конца матча
смириться, чтобы помочь человеку! И не думать никогда
ни о чем плохом! Ни о чем, кроме дела! А значит, до
конца матча забыть о себе! И снова те же слова сами
всплыли в сознании: судьба психолога!
Однажды Борис Спасский сказал мне: «Из всех секун-
дантов у вас самая тяжелая доля. Вы всегда должны
быть душевной проституткой». И сейчас я согласился
с ним. Пусть это называется так, лишь бы помогло моему
спортсмену. Однако некий дискомфорт при осознании это-
го я все-таки ощутил, но решил перенести эти раздумья
на «после матча».
Вошла Нана, и я включился в свою работу под столь
несимпатичным (если верить Спасскому) названием. Изу-
чаю ее лицо и замечаю, что затрудняюсь сразу поставить
диагноз. Обычно это не является проблемой, но сейчас
вижу целый комплекс признаков и даже удивлен тем, что
они уживаются вместе. Здесь и бледность усталого лица,
и мешки под глазами, и горящие боевым блеском глаза,
и даже готовность улыбнуться. Она рада нас видеть, ожив-
лена, охотно вступает в разговор! Но вид?..
И пришла тогда мысль, что наступил период матча,
когда закономерностям уже нет места. Объективный ход
событий нарушен, и привычные закономерности уступают
место исключениям. Наверняка раньше Нана болезненно
среагировала бы на бессонную ночь, а сегодня она просто
не думает об этом. И еще я понял, что мне надо усилить
внимание ко всему и ко всем, потому что в такой
ситуации возможно появление и непредсказуемое воздей-
ствие любых случайностей. Александр Сергеевич Никитин
об этом же предупреждал меня на днях: «Ждите непред-
сказуемых решений по причине усталости и монотонности
вашей жизни».
...И вот идет новая, девятая по счету партия. И из
нашего двенадцатого ряда хорошо видно, что обе шах-
матистки устали еще больше. Уже ясно, что их дальней-
шее противостояние пойдет за счет здоровья, а оно будет
теперь от партии к партии все более ухудшаться.
Смешно и грустно одновременно, что проблема уста-
лости и утомления в шахматах вообще не изучалась и не
изучается наукой! А ведь речь идет о здоровье человека!
Помню, в Вильнюсе, когда уже второй месяц простужен-
ные и обессиленные сидели друг против друга Нана Алек-
сандрия и Марта Литинская, ко мне подошел тренер
218
Наны мастер Давид Джаноев и сказал: «Идет тринадцатый
час этой партии. Кто придумал эти матчи? Ведь люди
губят свое здоровье!»
Вспоминаю Сережу Долматова, вернувшегося из Се-
вильи, где он помогал Гарри Каспарову. Я не видел его
всего три месяца и был поражен изменениями в его внеш-
нем облике. Это был не постаревший, но сильно воз-
мужавший человек, переживший многое.
Вспоминаю самого Каспарова, за один год борьбы
с Карповым поседевшего и повзрослевшего лет на десять.
То есть в отличие от совсем юного, открытого всем жизне-
радостного человека я увидел бойца — мужчину, сурово
поглядывающего на людей и не балующего улыбкой даже
хороших знакомых.
Вспоминаю работу в командных видах спорта, где
к концу сезона, когда у спортсменов, особенно у фут-
болистов, накапливается усталость от всего: и от самих
игр, самолетов и гостиниц, тренеров и других игроков,
от побед и поражений, от положения команды в тур-
нирной таблице, от бесконечных травм, частых разлук
с родными, семейных и других проблем помимо спорта, —
отдельные люди становятся неуправляемыми. Часто даже
удивлялся, особенно в первые годы работы, изменению
своего мнения о человеке, в котором, оказывается, сразу
не разобрался, ошибся в его оценке. И лишь потом, когда
пришел опыт, я понял, что это не было ошибкой.
А дело в том, что человек, в зависимости от данной
жизненной ситуации, находится в соответствующем об-
разе.
По моим наблюдениям, существует три таких образа.
«Образ первый» — я его называю «замаскированным»,
когда человек наилучшим образом контролирует себя,
«прячет» отрицательные черты своего характера и по-
ведения, хочет выглядеть (и не только выглядеть, но
и на самом деле быть) как можно лучше. Таким человек
бывает в новой компании, в общении с людьми, которым
хочет понравиться, на работе, куда приходит на несколько
часов. Это, бесспорно, положительный образ.
Но выдержать долго свой лучший образ человек не
может. И рано или поздно переходит в более привычный
для себя, каждодневный «образ второй» — незамаскиро-
ванный, «открытый», естественный, для которого харак-
терно наличие целого комплекса как положительных,
так и отрицательных черт. Таким человек бывает у себя
дома, среди близких друзей, через какое-то время таким
219
становится на работе, то есть в привычной обстановке.
И есть «образ третий», который я определяю как
«отрицательный», в который человек переходит в тех слу-
чаях, когда усложняются условия его жизнедеятельности:
если он устает, переживает стресс, ожидает трудного
испытания. В таких случаях он часто теряет способность
контролировать себя, становится некоммуникабельным,
плохо поддается управлению извне.
Вероятно, искусство управления человеком заключа-
ется прежде всего в том, чтобы постоянно чувствовать
его состояние и тот образ, который этому состоянию
соответствует.
Думаю сейчас о Нане и прихожу к мнению, что она
в данный момент матча пребывает где-то в пределах
границы, разделяющей «образы первый» и «второй». Она
сохраняет свою искренность и обаяние, общение с ней
по-прежнему приятно, но усиливающаяся с каждым
днем капризность и раздражительность сигнализируют о
том, что окончательный переход в «образ второй» при-
ближается, и к этому надо быть готовым. Это не пугает
меня, но держит в напряжении, как все новое. А «образ
второй» Наны Иоселиани — это совершенно новое и неиз-
вестное мне явление. Такой она не были ни в одном турни-
ре, где мы были вместе. Вероятно, это и есть отражение
специфики матча на первенство мира.
Вспомнил утренний разговор с Зурабом и мысленно
поблагодарил его за правильный диагноз состояния Наны.
«Не спала, но настроена блестяще!» — сказал он мне.
Не первый раз убеждаюсь, что именно муж спортсменки
или жена спортсмена (но не родители и другие род-
ственники) по каким-то только им известным признакам
лучше других способны верно оценить внутреннее со-
стояние своей жены (или мужа) с утра в день старта.
...Пять часов длится одна партия. Даже в зрительном
зале, глядя на течение партии со стороны, мне все труд-
нее выдерживать свое напряжение, а ведь это всего лишь
напряжение болельщика, пусть заинтересованного, но —
только болельщика. А каково там, на сцене?
Все удивлялись количеству ошибок и слабых партий
в последнем матче Каспарова с Карповым, но каким
было напряжение!
Заглядываю в свою память. Вспоминаю тех, с кем ра-
ботал, их состояние в конце матча. Нана Александрия
обычно заболевала, ее организм не выдерживал напряже-
ния, она начинала температурить, всегда была простужена.
220
Страдала бессонницей. У Виктора Корчного, исключи-
тельно следившего за своим физическим состоянием,
не выдерживала нервная система. Он не выносил лишних
людей, был склонен к истерике, мнительности, спадам
настроения. Нона Гаприндашвили была по сравнению
с другими наиболее стойкой, но и у нее по мере наступле-
ния утомления все более проявлялись такие черты
характера, как упрямство, нежелание считаться с другим
мнением, решающим образом, на мой взгляд, помешав-
шие ей вернуть себе звание чемпионки мйра.
У каждого человека есть свой «худший образ», и
важно его знать тем, кто связан с этим человеком
совместным делом. Знать, чтобы быть всегда готовым
к любым проявлениям этого худшего образа и правильно
на это реагировать. И в итоге — все равно и всегда
помогать человеку, даже если он не таков сегодня, каким
привыкли видеть и любить его.
...Наступает четвертый час, и я чувствую свое на-
растающее напряжение. Позиция сложная, и вероятность
ошибки более реальна, чем в тех партиях, где позиция
была проще, но ошибки тем не менее были. И вот тянется
эта двухчасовая пытка до конца партии, и ни одной
ошибки не делает Нана. Она полностью владеет собой.
Делает черными ничью, но с позиции силы, владея в
конце партии инициативой.
И сейчас ночью, когда в доме тишина и можно
сосредоточиться, я пытаюсь разгадать этот своеобраз-
ный феномен — плохое состояние Наны и безошибочная
игра в течение пяти часов на фоне большого утом-
ления.
Вероятно, можно утверждать, что в течение длитель-
ного нервного напряжения — а длительное соревнование
неизбежно держит человека в состоянии беспрерывного
напряжения — начинается истощение организма, умень-
шение его психофизических ресурсов. В этом случае
перед спортсменом встает проблема сохранить свое опти-
мальное боевое состояние в данных условиях. Спортсмен,
понимая и чувствуя это, сам начинает поиск резервов
в самом себе, резервов, компенсирующих ослабление
организма. Нана в течение сегодняшнего дня искала эти
резервы в своем поведении и в создании более профес-
сиональной атмосферы вокруг себя. Она уходила от
посторонних разговоров, впервые попросила выключить
телевизор, больше, чем обычно, гуляла и пораньше легла
днем спать. Она старалась сформировать у себя большую,
221
чем раньше, ту самую готовность к полной отдаче в
предстоящей партии.
Так же в дни рекордных прыжков готовится к со-
ревнованиям Сергей Бубка, но у Наны была другая
ситуация, и важно было не перепутать это. И не при-
зывать шахматистку, например, к обязательной победе,
к сверхусилию. В этом случае опять могли образоваться
«ножницы» между состоянием спортсмена и той задачей,
которая стоит перед ним.
Как же определить это состояние Наны, позволившее
ей провести партию без единой серьезной ошибки,
с максимальной надежностью, но без блеска? Долго
думаю и называю его «состоянием начинающегося
истощения», когда уходят свежесть и ощущение избытка
физических сил и оптимальное боевое состояние обеспе-
чивается спортсменом за счет большей концентрации
его психики на предстоящем бое, схватке, партии, в
результате чего формируется готовность к большей, чем
обычно, отдаче при борьбе за победу. Это состояние
является, я думаю, более «жестким», чем обычное опти-
мальное боевое состояние, где-то на уровне ожесточения.
Но это и не максимальный настрой, когда человек
идет в бой как на подвиг, когда вполне серьезно он
может сказать: «Я умру, но выиграю!»
Так настраиваться Нане пока не приходилось. А если
придется, задаю я себе вопрос, хватит ли у нее моральных
сил на еще более жесткий настрой? Ведь может так
случиться, что во всех оставшихся партиях ей придется
выходить на сцену мобилизованной максимально, готовой
все отдать ради победы!
Значит, формулирую я главный вывод сегодняшнего
дня, теперь, когда истощение сил шахматистки будет
прогрессировать, что в таком матче неизбежно, все мое
внимание должно быть сосредоточено на одном — на
поиске средств, которые эффективно помогут Нане сфор-
мировать у себя перед партией беспощадный настрой!
Этой мыслью и заканчиваю описание очередного дня
нашей все более трудной жизни. Очередного дня новых
серьезных раздумий о спорте и о человеке, избравшем
судьбу спортсмена.
14 — 17 октября
Вот в таком диапазоне будет расположено описание
событий, поскольку содержание всех этих дней было
222
наполнено одной, но чрезвычайно важной проблемой —
психологическим климатом, атмосферой в нашем кол-
лективе.
Я уже писал о крушении многих групп, разрыве
отношений между людьми, которые начинали свою сов-
местную деятельность вполне благополучно. В эти дни
обнаружилось, что и наша группа, состоящая из таких
же живых людей, не является исключением (на что я
так надеялся в первые, безоблачные дни этого матча).
Но обо всем по порядку.
Перед сном, около двенадцати ночи ко мне спустились
Нана и Элизбар. Они опять засиделись за шахматами
допоздна и приняли решение не играть завтра.
Я сразу понял, что инициатива при принятии этого
решения шла от Элизбара. Он вошел первым и первым
начал разговор.
— Мы хотим посоветоваться. Не взять ли нам тайм-
аут?
Для меня это была неожиданность, поскольку я не
видел причин тратить последний тайм-аут, когда в этом
не было необходимости. Нана готова к завтрашней
партии — я отвечаю за этот диагноз. Кстати, такого же
мнения был и Цешковский, с которым мы попрощались
полчаса назад. И сразу я вспомнил его высказывание,
имеющее самое прямое отношение к возникшей ситуации.
— Элизбара повело, — сказал он мне перед уходом, —
он не отпускает ее от шахматного стола, запудрил ей
мозги. А она из уважения к его труду не может отка-
зать.
— Это довольно типичная ситуация для всех видов
спорта, — ответил я ему. — Я насмотрелся на это в сбор-
ных командах, когда накануне соревнований приезжает
личный тренер спортсмена и начинает усиленно трени-
ровать его, готовя таким образом к соревнованиям не
его, а себя. Особенно это свойственно тренерам-мандра-
жистам.
Цешковский внимательно выслушал меня и сказал:
— Правильно, но дело не только в этом. Элизбар
хочет показать, что он — не второй тренер. Я делаю вид,
что ничего не вижу. Я понимаю его, ведь он отдал ей
несколько лет, когда был ее основным тренером.
Именно об этом разговоре думал я в те секунды, пока
обдумывал ответ. Будет конфликт — вот чего боялся я.
Виталий не простит Элизбару, что столь важное стра-
тегическое решение было принято без него.
223
— Я не против тайм-аута, — ответил я им, — но
аргументируйте.
— Не готов дебют, — ответил Элизбар.
— Я не хочу так больше играть, — решительным то-
ном произнесла Нана, — ни разу не угадали дебют, и я
все силы трачу вначале.
Если Нана сама согласна с этим решением, то это
меняет дело. Мне знакома такая ситуация. Вроде бы нет
конкретной причины для тайм-аута, но у шахматиста
накапливается неудовлетворенность самим ходом событий.
И дело не в счете, 4:5 вполне почетно в матче с чемпион-
кой мира, и ситуация далека от безнадежной и даже
просто опасной. Но, видимо, не устраивает Нану сам
характер борьбы. И она надеется найти ключ к решению
этой проблемы в самой подготовке к партии.
Но мой опыт подсказывает мне, что истина — в дру-
гом. Я многократно был свидетелем того, как в много-
часовой работе над теорией шахматист искал возмож-
ность усиления своей игры, но чаще всего не находил ее.
А решение проблемы обычно в ином — в состоянии
человека, которое надо как-то изменить — походом ли в
церковь или в гости к хорошим людям, физической
нагрузкой или каким-то приятным свиданием или еще
каким-то исключительным способом. Важно угадать и вы-
брать самое точное и эффективное. И я понял, что Элиз-
бар уже выбрал, опередив и меня, и Цешковского. Он
выбрал шахматы, не понимая, что внушил тем самым
Нане неуверенность именно в этом (по сути — главном!)
разделе ее подготовки.
Кстати, мы уже касались этого вопроса. Два дня
назад, когда Наны не было с нами, я сказал Элизбару:
— По-моему, вы не правы: каждый день сидите с
Наной за шахматами до часа-двух ночи.
— Конечно, нельзя этого делать, — поддержал меня
Цешковский.
А Элизбар сказал тогда:
— Так она сама хочет.
— Нет, — ответил ему Виталий, — это же все извест-
но. Дело не в этом. Она просто убивает время. А толку
нет, голова не работает. Это как наркотик. А потом и
не спит поэтому.
И с этим я согласен тоже. Много раз наблюдал, как
шахматист не может заставить себя отойти от шахматного
стола и в результате все больше ухудшает свое состояние,
устает и тупеет. Но, повторяю, это бывает тогда, когда
224
шахматист не видит иного пути, а мы с Виталием не
подсказали его Нане. А Элизбар подсказал! И Нана
пошла за ним по этому ошибочному маршруту. И надо
быть очень сильной, самостоятельной личностью, чтобы
правильно оценить такую ситуацию и понять, что дело
в тебе самом, а потом искать оптимальное решение.
Помню, как Корчной говорил мне: «Я знаю, что дело не
в шахматах. Давайте больше спорта». И уходил от
шахматного стола.
А теперь о главном. Сегодняшний день и наблюдение
за людьми дали мне много пищи для серьезных раздумий.
Дело в том, что все «наши» сегодня были «другими», не
такими, какими объективно должны были быть после
хорошей партии. А партию Нана сыграла действительно
хорошо, и не могло от ее вчерашней игры быть ни разо-
чарования, ни раздражения, ни обиды.
Значит, дело в другом. В том, что люди уже не выдер-
живают напряжения, неослабевающего напряжения самой
борьбы, не зависящего даже от результата. Уже никто
из нас не ждет победы, вернее, не думает о ней. На
наших лицах застыло какое-то однотипное выражение
ожидания, и ничего другого. С такими же одинаковыми
лицами сидят пассажиры в залах ожидания на вокзалах,
зная, что их поезд рано или поздно придет.
И я понял, что мы окончательно ушли из своего
лучшего образа и даже хорошая игра Наны в последней
партии никого из нас не изменила в лучшую сторону.
Но что же произошло прежде всего с самой Наной?
Сегодня я отметил новые изменения в ее образе. Не было
не только ни одной улыбки, но и почти не было слов.
Она стала молчаливой и задумчивой. Еще больше ушла
в себя, оберегая остатки своих сил, и прежде всего сил
моральных, так нужных для настроя. У меня такое
чувство, что Нана двумя руками сейчас «держится» за
одну спасающую мысль: «Надо бороться!», а может быть,
короче: «Надо!»
«Надо!» — повторял Давид Ригерт перед подходом к
рекордной штанге. Вероятно, в этом коротком слове как
бы сплавились две ничем не заменимые силы человека —
мотивация и воля! Все ушло — и силы, и выносливость,
и свежесть, и здоровье, но если остались они — человек
способен на подвиг. Воля и мотивация уходят от человека
последними.
Недавно я был несказанно обрадован, когда узнал,
что в философии изучается этот феномен — «энергия
8—999
225
мысли». И только что выписал золотые слова крупного
философа Мераба Мамардашвили: «Царство божие —
в нас самих, а не где-нибудь еще, во внешнем простран-
стве или в будущей отдельной эпохе, и апокалипсис —
это апокалипсис каждой минуты. Он — повсюду, он вот
сейчас нас с вами окружает, и мы с высоты порядка нашей
беседы, если потеряем ее напряжение и состояние, упадем
в апокалипсис, в пасть дьявола, а дьявол играет нами,
когда мы не мыслим точно. Достаточно лишь потерять
эту энергию мысли, максимально доступного человеку
напряжения всех его сил. Мысль «держится», пока мы
думаем о ней, говорим и высказываем ее. Дьявол же
играет нами, когда мы рассеянны, когда мы не отдаем
себе отчета в своих чувствах, мыслях и положении».
Да, все ясно. И потому задача из задач сейчас —
беречь это «нерассеянное» состояние Наны, прощать ка-
призы и злые порой взгляды, сюсюкаться (с чем никогда
не согласится Цешковский), со всем соглашаться, делать
все, что поможет сбережению последних ее сил, сохра-
нению в ней ее «царства божия», и таким образом не
допустить «падения в апокалипсис».
В этом особенность сегодняшней жизни нашей груп-
пы — в усиливающейся с каждым днем доле риска. Мне
совершенно ясно сейчас, что если случится что-либо
неординарное: ссора, серьезная обида, даже простое
выяснение отношений (о поражении я уже не говорю),
то все рухнет. И все мы перейдем в свой самый худший
«образ третий», когда будем способны только мешать
Нане и скорее всего будем молиться, чтобы скорее все
кончилось, и тогда атмосферу в группе можно будет опре-
делить как «патологическую», пораженческую.
Вот этого допустить нельзя и надо сохранить хотя бы
сегодняшнюю атмосферу, когда мы еще способны быть
если не «катализаторами», то хотя бы «помощниками».
Да, я признаю, что спустился на той «лестнице»
на одну ступеньку вниз. К сожалению, это так, и мне
будет о чем подумать после матча. А пока задача лично
для меня — больше вниз не спускаться, это будет мое
профессиональное поражение, мой апокалипсис.
Какие же обнаружились черты иной атмосферы
(назовем ее «атмосферой неоптимальной» в отличие
от наилучшей «атмосферы оптимальной»), кроме того,
что мы стали в лучшем случае «помощниками» и способны
ныне решать лишь специальные, то есть более узкие,
задачи? Еще новая специфика — сам стиль общения
226
между людьми, упрощенный что ли, когда ради того, чтобы
как-то разрядиться, в ход пущены грубые шутки и «сол-
датские» анекдоты, хоть и в шутливой форме, но уже в
присутствии Наны.
Впервые я обратил внимание на эту потребность
разнообразить общение в футбольных командах, где
широко распространены придуманные имена, титулы, даже
клички, и распространяется это и на руководство команды,
и только абсолютно уважаемых личностей называет
по отчеству. Вероятно, в такой «ненастоящей», приду-
манной атмосфере легче выдерживать тяготы футбольной
жизни, в частности необходимость постоянно и подолгу
общаться с одними и теми же людьми.
Да, вспомнил футбол и подумал: вот, пожалуй, с чем
можно сравнить длительный матч на первенство мира,
особенно атмосферу в конце сезона, когда усталость
футболистов друг от друга максимальна. Других аналогов
не вижу.
И конечно, нельзя не отметить еще одну характеристи-
ку сегодняшней атмосферы, не самую лучшую, но не
учитывать которую опасно. Необходимо признать, что
атмосфера, которую создают усталые и менее собранные,
чем обычно, люди, уже сама по себе не мобилизует
спортсмена. Она потеряла это ценное качество. И потому
теперь крайне важно не мешать спортсмену самому
решать эту важнейшую задачу, не вмешиваться в механиз-
мы его настроя! Это на самом деле чрезвычайно
важно, поскольку сбить спортсмена с настроя очень
легко даже одним неосторожным или не вовремя сказан-
ным словом.
Записал все это и снова говорю себе: усилить внима-
ние! К себе и ко всем нашим людям, ведь им в состоянии
прогрессирующего утомления все труднее контролировать
себя и каждое свое слово.
Именно сейчас, в трудной, но далеко не в самой труд-
ной ситуации я очень хорошо понимаю, что нет в наших
руках, в руках тренера и психолога, «никакой науки (как
сказал Антон Семенович Макаренко в начале своей
практической педагогической деятельности после того,
как прочитал гору специальной литературы), когда нужен
немедленный анализ и немедленные действия».
Да и может ли наука помочь человеку, например,
пережить поражение? Вероятно, нет. А именно после вто-
рого поражения резко сдали мы все и так же резко
нарушилась атмосфера в нашем коллективе.
8*
227
Я вспомнил тот день и понял сейчас, что тренеры то
второе поражение переживали не как тренеры, а как
действующие спортсмены, какими по сути они и являются.
От них ушла та стойкость, на которую важно опереться
спортсмену после своего поражения. Причем даже от
Наны они не смогли скрыть свое потрясение, и на
нашей прогулке перед сном она сказала мне:
— Что с ними? Я что, не могу проиграть одну партию?
Как раз в тот день, проводив Нану, я попросил Элиз-
бара зайти ко мне, внимательно посмотрел на его изму-
ченное и потемневшее лицо и сказал.
— Элизбар, я все понимаю, вы переживаете, но не
имеете права показывать это Нане. На вас же лица нет!
Он поднял голову, посмотрел мне прямо в глаза и
довольно жестко, даже с вызовом, спросил:
— Я что, не имею права... на личную жизнь?
— Нет! — сразу и не менее жестко ответил я.
— Нет?! — переспросил он.
— Нет, — мягче, примирительно повторил я.
На следующее утро мы выйдем пройтись, и Элизбар
скажет:
— Я дал себе слово, что это мой последний матч.
А я отвечу:
— Я давал себе такое слово в каждом матче.
Потом помолчим, молча совершим наш привычный
«круг почета» по парку, и на финише я снова возьму
слово. Помню, пришлось для этого даже мобилизовать
свою волю. Все стало трудно сейчас — и это еще одна
характеристика нашей сегодняшней «неоптимальной» ат-
мосферы.
— Элизбар, — собравшись с духом, произнес я, —
я вас очень уважаю, но сейчас наступил решающий
момент в этом матче.-Практически все решит ближайшая
результативная партия. Выиграет Нана, и мы все сразу
вернемся в свое лучшее состояние и, я уверен, найдем
силы для победной концовки. А проиграем — тогда конец.
Сейчас все решится, в ближайшие дни. Поэтому именно
сейчас мы должны быть в своем лучшем виде, и не вы,
и не я не имеем права на то, что вы назвали личной
жизнью. Какие могут быть разочарования в спортсмене,
который играет матч на первенство мира?! И тем более —
личные переживания? Помните, приезжала мама Наны с
тортом и объяснила мне свой визит тем, что она тоже
переживает за свою дочь. Я сказал ей тогда, что пережи-
вать легче всего. Она обиделась, но вы-то не должны оби-
228
жаться. Поверьте мне, если нас может сломать поражение,
то мы ничего не стоим. Вот сейчас, вы думаете, Нана
спит? Она давно не спит, но выжидает, боится выйти
к нам. У нее как у исключительно порядочного человека
есть чувство вины перед нами. Сейчас — я посмотрел на
часы — десять. Где-то через час она придет на завтрак и
прежде всего посмотрит на наши лица и в наши глаза.
И что она увидит? Ваше разочарование, злость Виталия,
мою натянутую улыбку? Этого она ждет, вы думаете?
— Я считаю, — говорит Элизбар, — что человек дол-
жен быть всегда таким, какой он есть. Это, по крайней
мере, честно.
— Глубокое заблуждение! Вы забываете, что вы не в
своей семье и не среди друзей. Вы — в бою! И являетесь
одним из тех, от кого зависит победа! Только Нана
может быть такой, какая она есть. Она играет! И
только она имеет все права. Но даже она не выйдет к нам,
пока не приведет себя в порядок. Во-первых, чтобы не
огорчить нас. Во-вторых, чтобы не показать свою слабость,
а наоборот — показать нам, что все позади и она готова
снова бороться. «А вы?» — мысленно спросит она нас.
А мы, два международных гроссмейстера и опытный
психолог, молча ответим ей: «А мы, Нана, сегодня!..
И на нас не рассчитывайте!» Вот к чему приведет то,
что вы назвали честностью. Вот к чему мы пока готовы,
дорогой Элизбар! И потому если вы верите мне, то,
пока у нас есть минут тридцать, идемте быстрее к Вита-
лию и объясним ему, что снова снимаем критику и
готовимся к встрече с Наной так, как будто не видели ее
сто лет.
Сцену того «спектакля» я запомнил на всю жизнь.
Мы сидим за столом, не уходим, хотя давно позавтракали,
как договорились, ждем Нану. Чтобы не молчать, вспо-
минаем старые анекдоты и иногда смеемся. И вот откры-
вается дверь и входит спортсмен, проигравший вчера
важнейшее сражение. Я, помню, посмотрел на ее лицо,
и ком подкатил к горлу. Нана была тщательно причесана,
нарядно одета, и на фоне белого, как наша скатерть,
лица хорошо выделялись полные страдания глаза.
И еще — несмелая, в ожидании нашей реакции, полуулыб-
ка.
...Тогда мы вышли из положения. Но сейчас ситуация
вновь осложнилась, хотя ничья черными объективно не
должна осложнять нашу жизнь. Но все постоянно напря-
жены, и я не знаю, как их расслабить, развлечь и отвлечь.
229
Да и возможно ли это? Все всё понимают. Пахнуло фини-
шем, он приближается с каждым днем и с каждой новой
партией. А каждая ничья приближает нас к поражению.
Может быть, поэтому последняя ничья не вызвала в
нашей группе даже намека на радостные эмоции. Но еще
и потому, что опять у Наны было лучше и опять она
прошла мимо этой возможности.
...Тянутся чередой эти «никому не нужные» (по выра-
жению Цешковского) выходные дни. Режим тот же:
завтрак, шахматы, прогулка, сон, снова шахматы, снова
прогулка, и тяжелое вечернее время, и не помогает теле-
визор — его уже ни у кого нет сил смотреть.
Я стараюсь поменьше быть у Наны на глазах, появ-
ляюсь периодически, чтобы принести сок, напомнить, что
пора на прогулку, а также выполнить ряд мелких «работ»,
о чем шахматисты всегда забывают: проветрить комнаты,
включить в кабинете свет, а не включишь, так они и про-
сидят в темноте. А темно, потому что дождь, все дни —
дождь. И Нана всегда говорит мне (и не раз) в такой
день: «Что за погода?», а я всегда отвечаю: «Наша погода!»
Но, конечно, не рад ей — «нашей» погоде, потому что
Нана совсем скисает в эти дни и еще больше замыкается
в себе.
Да, надо смириться! Смириться и с этим, когда нет па-
лочки-выручалочки, а ничто другое не может помочь, даже
то, что помогало раньше. От всего отказалась Нана —
от поездки и в кино, и к друзьям, и от свежей прессы.
Скорее бы восемнадцатое число — одно это я вижу в
глазах каждого из нас. Скорее бы эта партия, в которой
Нана играет белыми и с которой связано так много на-
дежд.
18 октября
Пришел этот день, и проблемы дней предыдущих,
пусть и важные, отошли в прошлое, но, если быть точным,
то перенесены в будущее, на дни после партии, когда
опять будет дождь, и ничего не захочется, и опять будет
убийственно ползти время. Но если будет наконец победа,
то уж как-нибудь мы выдержим это. Была бы победа!
Да, слишком важен результат этой партии для исхода
борьбы. Выиграет Нана — и это поставит ее даже в более
выгодную ситуацию, ведь чемпион всегда боится потерять
свой титул. В случае же поражения наши шансы практи-
чески нисходят к нулю. Тогда для победы на матче необ-
230
ходим о будет сделать в оставшихся шести партиях
«плюс три»: выиграть три партии, не проиграв ни одной,
или выиграть четыре при одном поражении и так далее.
Все ждут, я это вижу, результативной партии сегодня.
Да, все факторы: и взятый вроде без необходимости
тайм-аут, и смена дебюта, и намечаемый острый дебют, —
все говорят об одном: партия сегодня не рядовая.
Бесспорно, в матче наступил новый кульминационный
момент. Это, конечно же, чувствуют и наши соперники и
тоже наверняка более тщательно подготовились к партии.
Так что Нане надо быть внимательной и осторожной.
И я решился вчера, когда мы остались одни, коснуться
этой темы. Сказал как можно спокойнее:
— Я не считаю, что перелом, к которому призывает
Элизбар, обязательно должен произойти в этой партии.
И Нана спокойно (мне понравилось это) ответила:
— Конечно. Я и не ставлю на эту партию все. Важно
навязать сложную борьбу, от которой они уходят в послед-
них партиях. Я все понимаю.
— Может быть, все будет решаться в последней пар-
тии...
— Конечно, — так же спокойно повторила Нана.
Но это из вчерашнего дня. А сегодня снова — все
внимание на Нану. За завтраком она еще серьезнее, чем
вчера, не участвует в спорах, бережет себя. И, выпив
кофе, сразу уходит.
Состояние, отмечаю я, примерно такое же, что и в день
последней партии, не хуже. А ведь было четыре выходных!
Четыре свободных дня, которые, как выяснилось, позволи-
ли только сохранить, но не улучшить состояние шахма-
тистки. И я сказал себе: запомни это состояние, оно
эталонное на данном этапе и лучшего состояния до конца
матча не жди. И в дальнейшей работе надо ориентиро-
ваться на него. А также не жди больше улыбки от Наны,
ей это трудно и потребует траты сил, а потому даже вызы-
вать лишний раз улыбку не надо. «Не до шуток!» —
еще одна характеристика нашей атмосферы.
И вот тянутся эти часы перед партией. Все разошлись
по своим углам и затихли. Берегут силы. Они нужны даже
на то, чтобы просто терпеть, выдержать ожидание партии,
дождаться ее. О самой партии я и не говорю.
...Мы — в зале. Слева от меня Элизбар Убилава, спра-
ва Сергей Долматов. Он приехал на несколько дней по пу-
ти на турнир, и я заметил, что Нана сразу стала спокой-
нее, увидев его.
231
Спрашиваю Сережу:
— Ну что?
— Пока теория, — отвечает он.
Он и не старается улучшить мне настроение, но я сам
нахожу для этого повод. Уверенная поза Наны говорит
мне, что она довольна своей позицией. И когда Сережа
спрашивает меня:
— Нана уверена сегодня?
Отвечаю ему:
— Да, хорошо сидит!
Через час Сергей встает и говорит:
— Пойду пройдусь. А вы что, так и будете сидеть пять
часов? — И, услышав «да», отвечает: — С ума сойти
можно!
И уходит. А я смотрю ему вслед и задерживаю секунду
свой взгляд на Элизбаре. Вижу, что снова на нем лица
нет, и мысленно обращаюсь к нему: я понимаю тебя и не
завидую тебе.
Ему действительно не позавидуешь сегодня. Потому
что сегодня он отвечает за все и отвечает перед всеми на-
ми. Все вопросы, связанные с этой партией, решались
по его сценарию: и тайм-аут, и смена дебюта, и вся шах-
матная работа в дни тайм-аута. Все уступили ему инициа-
тиву и сейчас с холодным любопытством ждут, чем за-
кончится этот эксперимент. «Одиночество тренера» — так
бы я назвал этот сюжет. И сегодня я чувствую и даже
вижу в лицах и поведении «наших», в том числе и своем,
некий элемент жестокости по отношению к Элизбару.
Ты все взял на себя — нетрудно расшифровать наши
мысли, а теперь мы посмотрим, на что ты способен!
Но, вероятно, в данном случае в силу вступил такой
закон жизни, как «плата за все». В это «все» я прежде
всего включаю обиду людей. Элизбар ни с кем не совето-
вался перед тем, как склонить Нану к принятию решения
о тайм-ауте. Он старался один готовить Нану к этой пар-
тии, а ведь играть предстояло белыми, а за них отвечает
Цешковский. И еще: в эти выходные дни Элизбар перестал
общаться с нами со всеми в обычных жизненных ситуаци-
ях — в столовой, у телевизора. Он сам вызвал огонь на
себя. И «пушки» готовы!
Но дай бог, чтобы все хорошо кончилось сегодня, и
тогда я первым поздравлю Элизбара. Но чем бы ни кон-
чился эксперимент, в любом случае у меня с Элизбаром
состоится разговор один на один. В любом случае, даже
в случае победы, он усложнил жизнь в коллективе, и
232
лично ему придется немало потрудиться, чтобы вновь
стать своим среди своих. Я не имею права пустить даль-
нейшее на самотек, так как под угрозой может оказаться
та самая атмосфера, от которой в дальнейшей борьбе
будет зависеть гораздо большее, чем все дебютные заго-
товки Элизбара.
Важно, чтобы Элизбар все, что будет высказано мной,
понял как желание помочь ему. Иначе потом ему придет-
ся выслушать все это, но уже от других и далеко не в
такой форме. Но во втором случае дело может не закон-
читься только разговорами. Та самая атмосфера может
быть в этом случае испорчена навсегда, и может быть,
разойдемся после матча тоже навсегда. И виноват в этом
будет только он сам, оказавшись неспособным забыть о
себе.
...Сижу один. Без консультантов трудно. Но и без них
понимаю, что опять не получилось сложной игры, которую
планировал Элизбар. Значит, дело не в дебюте. Сережа так
и сказал Нане в ответ на ее просьбу угадать дебют:
— Важно не что играем, а как играем!
Как же играет Нана сегодня? — задаю я вопрос себе.
И отвечаю: хорошо. Мне нравится все, что касается ее
поведения на сцене. Нет той скованности, которая была
видна даже из зала. Она думает только о позиции, и
подтверждает это то, что она свободно гуляет по сцене, не
обращая внимания на зрительный зал.
— Впервые гуляет, — говорю я вернувшемуся в зал
Сереже.
— Что это значит? — спрашивает он.
— Окончательно успокоилась и отлично владеет со-
бой, — отвечаю ему.
Да, вот только сейчас, в десятой партии матча, паша
шахматистка пришла в свое обычное состояние, в каком
я привык ее видеть. Вот сейчас бы начать матч! — мечтаю
я. Но в реальной жизни так не бывает, за все надо платить,
и в этом матче Нана на данном этапе своей биографии
платит за сам факт участия (впервые в жизни!) в матче на
первенство мира.
Вероятно, подготовить человека к такому редчайшему
событию в жизни, каким является матч на звание чем-
пионки мира, иначе невозможно и без потерь на этом пути
не обойтись.
Но не слишком ли много потерь на нашем пути?
Неужели мы не заслужили лучшей участи?
Вероятно — да, раз до сих пор мы не наладили сам
233
процесс шахматной работы. Никитин так и сказал: «Впол-
не может выиграть, если наладить процесс». Но, как по-
казывают обстоятельства нашей жизни, прежде всего не-
обходимо наладить процесс человеческих взаимоотноше-
ний, без чего решение чисто рабочих задач крайне
затруднено. Теперь это уже очевидно.
И новое подтверждение этому — наблюдение за всеми
нами в конце партии. Это было несимпатичное зрелище.
Все возбуждены, каждый громко выражает свое мнение.
Цешковский опять ругает Нану, Зураб то убегает в пресс-
центр, то прибегает обратно и лихорадочно спрашивает
Сережу: «Теперь проиграно?» Какая-то вакханалия эмо-
ций! И я не выдерживаю, резко отвечаю Цешковскому:
— Ругать спортсмена легче всего. Она делает то, с чем
вы ее отправили на партию!
Он, как всегда, возражает, а я уже мечтаю о конце
партии и этого зрелища.
А сценарий зрелища тот же. Снова — все пять часов —
борьба! Снова Нани переигрывает соперницу! Снова полу-
чает почти решающее преимущество! И снова... в послед-
ний момент упускает его!
И, помню, скользнула мысль: как выдержать все это?
В зале ажиотаж. Все возбуждены, все ждали развязки,
и все настолько разочарованы, что даже забывают апло-
дисментами поблагодарить шахматисток за такую борьбу.
Я даже не помню, как мы выходили из зала, как са-
дились в машину, о чем говорили по дороге домой. Помню
только, что говорил себе: нельзя так ждать победу! И так-
же не помню ни ужина и ни одного слова за столом.
Включилось сознание в работу только в самом конце дня
(было полвторого ночи), и запомнилась эта сцена: мы
трое — у камина. Нана и Элизбар смотрят на ту позицию,
когда Нана могла выиграть в один ход, и Нану не отор-
вать от доски. Ее волосы взлохмачены, руки обхватили
голову, губы сомкнуты и на лице след пережитой траге-
дии. Такой Нану за все годы нашего знакомства я еще не
видел.
— Как здесь можно было не выиграть? — спрашивает
она, но не нас — это всем ясно, да и не себя — это тоже
нетрудно понять.
Первым отвечает на ее вопрос Элизбар, у него такое же
потемневшее лицо, видно, как нелегко ему произнести
всего два слова, и сейчас я понимаю его, потому что в них,
в этих словах, тот ответ, который все ждут от него —
лидера последних дней. Да, всего два слова произнес он.
234
— Нет фарта, — услышали мы с Наной. И я понял,
что больше ему нечего сказать.
Это значит, что человек, сделав все зависящее от него,
понял, что ничего не получилось. И объяснить происшед-
шее он не может. Нана, поверив ему, выполнив все, что
он предложил, сделала всего лишь ничью, а для него это
означало одно: он потерпел поражение.
Запомнилось, как Элизбар встал и, не сказав больше
ни слова, вышел.
А мы еще несколько минут сидели молча в креслах.
Потом Нана встала и перед тем, как уйти до утра к себе,
спросила:
— Рудольф Максимович, что делать, чтобы был фарт?
— Наверное, заслужить его.
— Чем? — тихо проговорила она, пожав плечами.
— Той же отдачей! Не изменять себе, до конца бо-
роться — и фарт придет. Это может случиться в двух
последних партиях.
Она медленным жестом поправила волосы и с опущен-
ной головой усталым шагом прошла к себе. А я остался
и думаю о том новом, что увидел в состоянии Наны се-
годня. Мне показалось (надеюсь, «померещилось»), что в
облике Наны после сегодняшнего удара появилось то,
чего не было раньше, — черта безысходности. Трагическое
было и раньше, и я не боюсь, поскольку это не что иное,
как высшая степень переживания, но не более того.
В этом случае просто глубже рана и продолжительнее
будет ее лечение, но следов в личности, как правило, не
остается. Безысходности же я, как психолог, боюсь, по-
скольку бесследной она не бывает. Именно безысходность,
как ничто другое, способна проникнуть в самую глубину
личности человека и ослабить хранящиеся там кладовые
его духа. А стал слабее дух — и нет у человека не только
готовности и уверенности, но и стремления идти в бой,
что было свойственно ему еще вчера.
Да, сейчас, перед сном, накануне партии, я не нашел,
как ни пытался, в глазах Наны привычного для нее огня,
который всегда свойствен ее неукротимой личности.
Я был серьезно озадачен и обрадовался, увидев в окне у
Долматова свет. Мне необходимо было с кем-то если не
посоветоваться, то хотя бы обсудить ситуацию и попытать-
ся наметить реальные пути практической помощи Нане.
Рассказываю Сереже о том, что было в конце дня, о
выводах, сделанных мною, и спрашиваю:
— Согласен, Сережа?
235
— Что делать? — И пока он думает, говорю: — Тебе
верю как никому.
— Если трудно, зови на помощь себя, — отвечает Сер-
гей и улыбается. Но я знаю, что он серьезен. А улыбается
потому, что напомнил мне один из тех лозунгов, которые
он в свое время переписывал из моей коллекции.
Я задумался. Хотел Сергей или нет, но он коснулся
самого главного. В том-то и дело, что сейчас, когда сил
становится все меньше, этот путь — звать на помощь се-
бя — уже не может дать гарантий, и спортсмен чувствует
это лучше, чем кто-либо другой. Может быть, и Нана
сейчас, заглянув в себя, не нашла там того, что усилило
бы ее мотивацию и готовность к новому бою. Потому и
появились в ее облике и глазах новые черты, которые я
определил как безысходность.
— Все-таки, — говорит Сережа, — у Наны нет уверен-
ности.
— Уверенности в победе или в себе? Это не одно и то
же, для меня важно уточнить диагноз.
— Думаю, что в победе, — после некоторого молчания
отвечает Сергей и продолжает: — Себя не обманешь. Она
же не провела ту работу, которую предлагал я еще на
январском сборе. Не было тренировочных партий, а они
ей необходимы.
Ухожу к себе и открываю тетрадь для «теории».
Давно я ничего не вписывал туда, с головой ушел в прак-
тику. А есть что записать. Например, что появилось в об-
лике Наны сегодня и чего не было в ней даже после тех
двух поражений. Она буквально убита. Никаких признаков
жизни и желания жить не увидел я в ее глазах.
Примерно такую же картину представляют собой мои
пациенты, потерявшие всякий интерес к жизни и не жду-
щие от нее никаких радостей: пенсионеры, одинокие, пе-
режившие потерю самого близкого человека. Поднять этих
людей, снова поставить на ноги, вернуть им способность
чему-то радоваться и улыбаться — задача не менее труд-
ная, чем излечение от самой серьезной болезни.
Это и есть кризис. Может быть, его можно назвать
«кризисом доверия» — доверия к жизни, к своей судьбе.
Я давно веду учет и анализ кризисных ситуаций в
спорте, но эту ситуацию в свою классификацию ранее не
включал, считая, что основными (типичными) и более зна-
чимыми являются такие ситуации: а) после поражения;
б) после значимой (и почти всегда опустошающей) побе-
236
ды; в) период застоя в спортивных результатах, а также
застоя творческого и застоя в развитии личности; г) пред-
соревновательная, перед ответственным стартом; д) пе-
риод завершения спортивной деятельности.
И вот вписываю в свою теоретичскую тетрадь еще
одну кризисную ситуацию — «неиспользованных возмож-
ностей», так я пока определяю ее. Ситуация невероятно
опасная, конечно. И найти средства ее преодоления крайне
трудно. Но, прежде чем перейти к их поиску, необходимо
разобраться во всех тонкостях переживаний человека,
чтобы с достаточно большой точностью определить тот
урон, который нанесен его душевному состоянию, уверен-
ности, готовности к новому бою и желанию снова бороть-
ся, несмотря ни на что.
Что сейчас «внутри» Наны — пытаюсь представить я.
Во власти каких чувств и мыслей пребывает она в эти
ночные минуты? Представить несложно, приходит ответ.
Это и угнетенность, и неверие в судьбу, и бессмысленность
своих усилий и сверхусилий. И усугубляет все эти пережи-
вания понимание, как много она потеряла очков в тех пар-
тиях, где имела перевес, а их, таких партий, по мнению
наших тренеров, было девять из десяти. Да, пожалуй, вот
эта деталь переживаний Наны занимает в ее состоянии
сейчас ведущее место. Поняв, что она не слабее, она поня-
ла также, как много уже потеряла.
Так что я, пожалуй, сохраню первоначальное опреде-
ление данной кризисной ситуации. Это — «ситуация неис-
пользованных возможностей»! И она хорошо знакома мно-
гим людям, особенно тем, кому просто не повезло в какой-
то определенный момент их жизни. И потом долго, а
иногда всю жизнь не можешь забыть это и не можешь
простить себе этого. Ростислав Плятт определял это как
«вечное «Почему» актера», когда актер после неудачного
спектакля ищет и не находит причин своего срыва.
Психологу надо, даже необходимо знать все тонкости
структуры переживаний своего подопечного, особенно в
кризисных ситуациях. Без учета и знания их не удастся
ему настроиться на одну эмоциональную волну с этим че-
ловеком, когда включается в работу такой мощный лечеб-
ный фактор, как сопереживание. Только «поймав» (как
в радиоприемнике) эту волну, можно услышать человека,
понять его и начать работу по выведению его из кризиса.
Бегло вспоминаю уже хорошо знакомые мне ситуации
и связанные с ними переживания. Та же, например, побе-
да, отнесение которой к кризису, может быть, вызвало у
237
многих недоверчивую реакцию. Да, победа окрыляет, при-
носит радость и удовлетворение, повышает уверенность.
Но вместе с тем радость по поводу победы подчас вызы-
вает опустошение и на время обезоруживает человека, а
возросшая уверенность может излишне его успокоить, сни-
зить столь важные для процесса самосовершенствования
критичность и внимание к себе и всем своим действиям.
А, например, поражение хоть и разочаровывает и кра-
дет много энергии, но в то же время в процессе суда над
собой несломленной личности (а личность настоящего
спортсмена этим и отличается) всегда дает силы для но-
вой мотивации реванша.
Вот почему поражение пережить иногда легче, чем
неиспользованные возможности. После поражения борьба
с самим собой всегда имеет смысл, потому что поражение
прощать себе нельзя, надо доказать! И это зависит
только от тебя и потому возможно и реально. А вот когда
ты делаешь все, что можешь, но все против тебя —
пережить очень трудно, почти невозможно. Пережить, но
не сломаться, каждый раз уговаривая себя подождать,
потерпеть, выдержать и попробовать снова!
Вот сейчас я понял, и понял до конца, что сегодняш-
ние переживания Наны не идут ни в какое сравнение с те-
ми, что уже пришлось ей пережить и преодолеть за по-
следний месяц. Сегодня она может не увидеть
смысла в дальнейшей борьбе с самой собой
и покорится судьбе. В этом главная опасность возникшей
кризисной, ситуации, и потому так трудно будет преодо-
леть ее.
Так что сон надо отложить и обязательно уже к утру
выработать стратегию поведения всех нас. Но, честно гово-
ря, и моей уверенности становится все меньше. Что за
матч?! Ни одной спокойной партии и ни одного безза-
ботного дня. Можно сказать, что весь этот матч — сплош-
ной кризис!
А разве не был сплошным кризисом твой первый матч,
когда восемнадцать партий пришлось ждать первой побе-
ды, и это отсутствие первой победы буквально убивало
шахматиста и заставляло нас, как и сейчас, задавать воп-
росы судьбе? Да и во всех других матчах было все, кроме
спокойствия, хотя бы на один день. Ни после победы,
когда надо как можно быстрее вернуть спортсмену
боеспособность, ни в выходной день, когда надо обеспе-
чить ему возможность и отдохнуть, и в то же время не
расслабиться. И, сделав все, чтобы он не оставался один
238
и не скучал, нельзя было расслабиться самому и вспом-
нить о себе.
Но я не жалею! И не согласен с тем, что это «душев-
ное проституирование». Нет, это работа! И ничто другое.
А раз это работа, сказал я себе, то работай и наметь хотя
бы первые шаги в своем завтрашнем дне, не исключено —
самом трудном дне в этоь^матче.
И снова открываю свою «теорию» и ищу раздел о
преодолении кризиса. Вот он! Читаю: «Условия преодо-
ления: 1) создание атмосферы вокруг человека, которая
заключается: а) в понимании ситуации и понимании че-
ловека, б) в сопереживании, в) в уверенности в благопо-
лучном конце (ждать этого благополучия вместе с чело-
веком!), 2) предложение конструктивной программы
действий, направленных на преодоление».
Все то же, прочел и сказал себе я. Все это мы делали
и не раз в этом матче, и делали неплохо.
И тут же незатухающий (пока еще) голос моего вто-
рого «я», моего «лукавого», от которого иногда так уста-
ешь! Вступает с моим первым «я» в спор.
— Все — да не все! — говорит он. — Сейчас, когда все
вы поверили в невезение, обеспечить атмосферу единства
будет много сложнее.
Я соглашаюсь с ним. И соглашаюсь, что перестал
думать в последние дни о наших людях. И это было ошиб-
кой. Вот с этого и начнется программа моих действий,
сказал я себе и выключил свет.
И тут же раздался стук в дверь, и вошел Элизбар.
И по выражению его лица я понял, что разговор пред-
стоит серьезный. И первое, что захотелось сказать ему:
«Нет сил!» Но мое второе «я» еще не покинуло поле боя,
и сказал я другое:
— Прошу садиться, я рад, что вы пришли.
Смотрю в его лицо и вижу готовность к серьезному и
даже жесткому разговору. И сам мгновенно «собираюсь»,
хотя трудно это сделать сейчас.
Он сидит на краешке стула, весь подался вперед, смот-
рит не на меня, а куда-то в пол. И вот, медленно подбирая
слова, произносит:
— Скажите, что я сделал сегодня не так? Она что, не
боролась, не была хорошо подготовлена к партии?
Я не отвечаю, а смотрю на него и жду продолжения.
И он продолжает:
— Какие претензии ко мне?
— Претензии есть, и сейчас я назову вам их. Дело не в
239
этой партии, а в том, что вы все больше берете на себя в
этом матче. Вы терроризируете Нану, забиваете ей голову
ненужными вариантами. Цешковский считает, что с ней
так нельзя работать, она перед партией должна быть све-
жей. Возьмем последнюю партию. Вы подготовили новый
дебют, три дня его готовили, а Чибурданидзе уже на вто-
ром ходу свернула в сторону. Вот и вся ваша подготовка.
А в результате такой непривычной работы Нана устает и
ее не хватает на пятый час игры.
— Значит, виноват я? — опять жестко говорит Элиз-
бар.
— Виноваты мы все, — в таком же тоне отвечаю
ему, — но сейчас нет смысла вести следствие. Еще не все
потеряно, и опять надо объединиться. С этим вы соглас-
ны? — другим, примиряющим тоном говорю я.
— Не знаю, — тихо произносит он и снова рассматри-
вает пол, — боюсь, что это у нас не получится.
— Получится, Элизбар, если вы этого захотите.
— Почему я?
— Потому, что вы всех обидели этим тайм-аутом,
и я очень прошу вас: завтра утром за завтраком скажите
пару хороших слов Цешковскому. Нам надо объединиться,
иначе все рухнет и Нану уже будет не поднять.
Элизбар встал и, ничего не ответив, медленно вышел.
А я еще раз перебрал все, что пришлось пережить нам се-
годня, и почувствовал, что мой «лукавый» согласился со
всеми моими словами, сказанными Элизбару. Расчет
завтра снова на наше «коллективное бессознательное»!
Оно сразу, с утра, с первой Наниной чашки кофе должно
взять ее почти сдавшееся «бессознательное» в самый жест-
кий прессинг своей опеки и не выпускать из тисков до
послезавтрашнего дня, до последней чашки кофе, которую
Нана традиционно выпивает перед тем, как сесть в машину,
маршрут которой тот же — к месту боя!
19 октября
Уже, к сожалению, не раз апробированный диалог в
нашем матче:
— Мы предлагаем ничью, — говорю я.
— Ничья принята, — отвечает Тамара Головей через
десять минут.
Так начался день несостоявшегося доигрывания, от-
ветственнейший день нашей жизни.
240
Наны нет, и это хорошо. Наше «собрание» должно за-
кончиться до ее прихода, но пока оно и не начиналось.
Я не смотрю на Элизбара, не хочу искусственно под-
талкивать его на этот непростой шаг. Но время идет, и я
начинаю волноваться. И думаю, не ушел бы Цешковский.
Я вижу, что он торопливо допивает чай, чтобы сразу уйти,
потому что трудно сидеть в этой напряженной тишине.
И когда он делает последний глоток, я говорю:
— Еще чаю?
— Нет, — сразу отвечает он.
Но я говорю:
— Я прошу. — И чувствую, что Элизбар поднял на ме-
ня глаза. И... заговорил, глядя прямо перед собой, на про-
тивоположную стену.
— Мы все допустили много ошибок. — Такой была его
первая фраза, — и я, вероятно, виноват больше всех. Вита-
лий, ты извини меня за тайм-аут, и если извиняешь, то
выслушай. — И он объяснил причины того своего реше-
ния. А закончил свою речь так: — Что нам делать дальше?
Может быть, Рудольф Максимович, вы скажете что-ни-
будь — в психологическом плане?
— У меня одна просьба, — говорю я, — не ищите в се-
бе причины неудачи. Причина всего, что у нас происхо-
дит, одна — нет победы. И мы на своем подсознательном
уровне не просто ждем, а буквально требуем ее у Наны.
И ее подсознание это чувствует. И мы этим лишаем ее
покоя. Особенно это опасно сегодня, перед партией черны-
ми. Считаю, что надо всем успокоиться и набраться тер-
пения. Снова успокоиться и снова набраться терпения!
И еще... любить друг друга.
Все молчали, но было ясно, что все согласны. Но
Цешковский все-таки бросил свою реплику.
— Насчет любви это... трудно.
— Ну что ж, — в тон ему ответил я, — значит, нам
суждена трудная любовь.
И все рассмеялись, но тут же прервали этот смех. Вош-
ла Нана... И все подняли головы.
...И весь день прошел на одном дыхании. И вечером,
кажется, впервые в жизни я услышал смех Наны. И, пом-
ню, заспешил к ним наверх, где Сережа показывал свои
партии и рассказывал что-то смешное.
Я сел неподалеку и даже не слушал его слов. А просто
смотрел на их лица и радовался тому, что видел. И только
один вопрос интересовал меня сейчас: «Сколько же сил у
человека?»
241
20 октября
На зарядку выходим вместе с Сережей, он рассказы-
вает:
— Шахматы — это загадка. Вроде бы перед партией
все делаешь как надо, а играешь плохо. Всегда, если вдруг
зевну что-нибудь, вспоминаю слова Высоцкого: «Почему
все не так? Вроде все, как всегда».
Отвечаю ему:
— Не хотел бы я вспомнить эту фразу сегодня ве-
чером.
Да, боюсь этих слов. Потому что мы в труднейшей
ситуации сделали действительно все, «все, как всегда».
Как надо! И не заслужили наказания.
В зале мы рядом с Сережей. Сегодняшняя партия раз-
ворачивается по его сценарию, и он говорит мне:
— Что-то я волнуюсь.
— А я спокоен, — отвечаю ему.
— А Нана? — спрашивает он. — Она волнуется?
— Она спокойна как никогда. — И посмотрев на Элиз-
бара: — И Элизбар спокоен.
Да, мы внешне спокойны. А может быть, это не спо-
койствие, а заторможенность от усталости? У меня,
например, сегодня уже нет сил волноваться. Похоже даже
на то, что мы бережем себя и добровольно уступили Сергею
лидерство во всем, и в общении с Наной, и в подготовке
ее к партии, и в праве волноваться. Как было и в той
партии, когда лидером был Элизбар. Но он не выдержал
этого бремени и из-за болей в сердце через два часа после
начала партии вернулся домой.
Ох, как нужен хотя бы один день отдыха, но — в хоро-
шем настроении! Чтобы мы все временно забыли о матче
и шахматах. Нужна победа! Без нее нет жизни!
...И вот тянется новая пытка. В памяти от нее оста-
ется страшное напряжение, ожидание конца (как хороше-
го, так и плохого) и реплики тренеров, то обещающие
радость, то бросающие в дрожь. Долматов:
— Дебют угадали ход в ход... Что делают белые
(белыми играет чемпионка) — ужас! Без понятия. Они же
развалятся, если Нана сыграет е-пять!
У билава:
— Сегодня она часто смотрит на нас. Как вы считаете,
ищет поддержку?
Отвечаю:
— Значит, ей важно сегодня видеть в нас опору.
242
Долматов:
— Боже мой, она сыграла «де-пять!» С ума сойти мож-
но, она же лишила себя всякой игры.
А я вспоминаю их последний диалог в машине. Долма-
тов:
— Ты все поняла?
Иоселиани:
- Да.
— Задача ясна?
- Да.
— Навязываешь сложную игру и не спешишь!
- Да.
— Что еще должна сделать?
— Отложить.
— Правильно! Хотя бы с минимальным перевесом!
Как всегда, чуть позже приходит Цешковский и сразу
говорит:
— Какой маразм! Они обе лепят черт знает что. Сере-
жа, по какому разряду они играют?
— Не знаю, — отвечает Долматов.
Элизбар говорит, наклоняясь ко мне:
— Лишь бы не было цейтнота.
— Осталось всего восемнадцать ходов, — говорю я.
— Восемнадцать ходов это целая жизнь! — отвечает
гроссмейстер.
Ситуация в партии беспрерывно меняется. Гудит зал и,
по-моему, впервые в матче судья из Чехословакии
Ярослав Шайтар так часто зажигает табличку со словами:
«Соблюдайте тишину!»
Элизбар говорит:
— Боюсь, что не выдержу. Буду ждать вас в маши-
не. — На его лбу капли пота и снова мешки под глазами.
Следующим уходит Цешковский. Бросает, уходя:
— Опять, дурак, приехал сюда. Кто придумал эти жен-
ские шахматы?
Наступает обоюдный цейтнот. Возбуждение в зале на-
растает, и Шайтар выходит к краю сцены, движениями
рук пытаясь успокоить нас. Но это сейчас не способен
сделать ни один человек. Что подтверждает Сережа, шеп-
чущий мне:
— Рудольф Максимович, молите бога! Сейчас только
он может помочь.
Партия откладывается, все встают и тянутся к выходу.
Сережа тоже встал и говорит мне:
— Идем?
243
— Нет, я всегда жду ее.
Я один в зале. А на сцене — они, две измученные жен-
щины. Сегодня месяц со дня первой партии, а конца матча
не видно. Следующая партия будет двенадцатой по счету.
Вспомнились слова Элизбара после шестой партии, когда
он сказал: «А что будет в двенадцатой?!» Будет то, что мы
видели сегодня, а может быть, еще хуже.
Шахматы кончились, это очевидно. Идет состязание
нервов, здоровья, воли. Но это уже другой спорт.
Чемпионка мира записала позицию, тяжело встала и,
не посмотрев в зал, что она делает всегда, усталым шагом
ушла за кулисы.
Теперь мы — двое, не считая судей. Я смотрю, как
Нана, собрав последние силы, непривычно низко склонив-
шись над доской, обдумывает записанный ход, понимая,
что это уже не имеет значения.
Сейчас она запишет этот ход на бланке, потом поду-
мает еще немного — проверит свое решение и, перед тем
как встать, посмотрит на меня, как делает всегда, прежде
чем покинуть сцену. Я жду этого взгляда, чтобы встретить
его своим. Я готов встретить взгляд человека, которому
плохо. В этом я натренирован всей своей жизнью.
...Она так и не спустилась на ужин. А наш мужской
ужин затянется до четырех часов утра. Тренеры по оче-
реди будут подниматься к Нане, звать ее, а вернувшись,
говорить одни и те же слова: «Не оторвать от позиции».
Потом поднимусь я и увижу эту сцену: Нана остано-
вившимся взглядом смотрит на доску и спрашивает Цеш-
ковского:
— Неужели все?
— Сейчас все, — отвечает ее постоянный тренер, —
но в партии-то все можно было сделать. Вот смотри... —
Он быстро расставляет позицию и чуть ли не кричит: —
Ты же играешь на первенство мира! Что же ты не видишь
на два хода?
— Ну не вижу, — тихо отвечает Нана. — Что я могу
сделать? Я же не виню никого.
Говорю:
— Наночка, пошли, просто попьем чаю...
В ответ она смотрит на меня непонимающим взгля-
дом. Спускаемся вниз и по пути Цешковский говорит мне:
— Она убита горем, но послезавтра надо обязательно
играть. Отдых добьет ее. Не соглашайтесь на тайм-аут. —
А войдя в столовую, спросит: — А нет ли белого вина?
Мы нальем, и Элизбар скажет:
244
— И все-таки — за Нану!
И молча все поднимут стаканы. А Татьяна Григорьев-
на, наша новая хозяйка (Нина Владимировна не выдер-
жала и распрощалась с нами), спросит:
— Может, опять принести закуску?
— Нет, ответит Цешковский, — а вино оставьте.
Тренеры Наны останутся. А мы с Сережей выйдем на
воздух, и я спрошу его:
— Неужели все кончено?
— Думаю, да, — ответит Сережа, — то, что я видел се-
годня, это кошмар.
— Я согласен, но и та играет не лучше. Надо просто
сыграть в свою силу и выиграть одну партию.
— Это нереально, — скажет Сережа, — Нана сейчас
не способна выиграть. Поверьте, подсознательно она сей-
час хочет одного — чтобы этот ад быстрее кончился. Она
сейчас не думает ни о какой победе. Мне знакомо это
ощущение, когда хочется все бросить.
— Нет, Сережа, на этот раз я тебе не верю. Она же
могла еще неделю назад играть в полную силу. Надо как-
то вернуть то состояние.
— Ну вот увидите.
— Нет, — снова говорю я ему.
Почему я всегда верю в человека, с которым работаю,
всегда верю в его победу? Не потому ли, что многократно
был свидетелем того, что потом называли подвигом? Так
получалось, что в последние десять лет я много раз, почти
всегда оказывался прав, когда убеждал спортсмена, что
он способен на очень многое, что он может быть непобе-
димым. И сейчас, когда Нане надо совершить ничуть не
меньшее, чем подвиг, я вновь смело и абсолютно искренне
готов произнести эти слова: «Я верю!»
И смело и искренне произносил их даже тогда, когда
руководство направляло меня к спортсмену, который, по
мнению специалистов, находился в безнадежной ситуации,
когда был болен, когда оставался по каким-то причинам
совершенно один, когда проигрывал в счете. И я замечал,
что еще в аэропорту, перед посадкой в самолет, во мне
начинало что-то закипать, и все мое существо наполнялось
надеждой и верой в победу, и я нес в себе эти слова:
«Я верю!» И вручал их спортсмену! Это первое, что я го-
ворил ему при нашей встрече. А потом говорил и другое,
например: «Мы снова вместе!» Но дело, конечно, не в сло-
вах. Слов мало, чтобы человек поверил человеку, и слов
мало, чтобы человек стал сильнее! Наверное, это «Я ве-
245
рю!» написано у меня на лице, проникло внутрь моего под-
сознания, стало моим «я». И не есть ли это одно из сла-
гаемых, и слагаемое важнейшее, лучшего образа, «образа
первого», «катализатора»! Образа, который в философии
определяется как «тайный», поскольку пути к нему такие
же тайные, точно не известные науке.
Вероятно, очень важно иметь это в себе (врожденное,
а может и выработанное, происхождение этой способности
пока тоже неясно), но обязательно иметь, потому что это
очень нужно тому человеку, который опирается на тебя в
свою трудную минуту.
Мы возвращаемся в столовую, где видим присоединив-
шегося к тренерам Зураба. Увидев нас, он сразу говорит
мне:
— Надо бросать матч!
Но я не отвечаю ему.
21 октября
— Мы сдаем партию. — С этой фразы, переданной по
телефону, начался новый день моей жизни. Нет, «нашей
жизни», поправляю я себя. Наш, наше, наша — сколько
тепла в этих словах. А раньше и не чувствовал этого в
простых сочетаниях нескольких букв. Вероятно, человек
должен быть самой жизнью поставлен в особые обстоя-
тельства, чтобы ему было жизненно необходимо тепло,
идущее от других.
Я встал раньше, один прохаживаюсь у входа в кот-
тедж и вдруг ловлю себя на том, что жду кого-нибудь из
наших, а кого — все равно. И снова сами всплыли (они
всегда всплывают сами) в памяти слова Высоцкого: «Мне
очень-очень не хватает вас. Хочу увидеть милые мне
рожи...»
И я представил их всех, преданных Нане людей, терпя-
щих эту безрадостную жизнь.
Снова мне досталось от Цешковского, со злорадством
спросившего вчера при всех:
— Ну что, Рудольф Максимович, опять тренеры вино-
ваты?
Но и его я сейчас вспоминаю с теплом. Тем более что
этой ночью он был наиболее прав при обсуждении возник-
шей ситуации. Я согласился с ним, когда он сказал:
— И Нана не виновата. Дело в том, что она впервые
вышла на такой уровень, и оказалось, что к нему не
готова.
246
Сейчас я вспомнил эти слова и подумал, что уровень
матча на первенство мира — это своего рода феномен,
совершенно не изученный наукой. Что мы знаем о челове-
ке, о его ежедневных и еженощных переживаниях по по-
воду каждого своего хода в таком матче, как этот? Сергей
Долматов сказал мне вчера:
— На партии я вспомнил матч Каспаров — Карпов
в Севилье. И страшно стало. Не хотел бы я играть такой
матч. Здоровье дороже!
Ведь кроме напряжения самой борьбы, еще есть напря-
жение от того пресса внимания к матчу, которое проявля-
ют газеты, телевидение, специалисты и масса незнакомых
людей.
И есть еще один вид напряжения, тайно от всех пере-
живаемый спортсменом. В этом, я бы назвал его «особым»,
скрытым от непосвященных, напряжении держат человека
его неписаные обязательства перед отдельными людьми,
с которыми известный спортсмен связан особыми отно-
шениями. Им победа спортсмена ничего не дает, кроме
большой личной радости; перед ними спортсмен чувствует
себя в вечном долгу. В число этих людей я включаю его
самых любимых и еще тех, кто может реально помочь
спортсмену в жизни и делает для него все, что может.
Это так называемые «крестные отцы», значение которых в
нашем любительском спорте трудно переоценить. И у На-
ны есть такие люди. Я хорошо запомнил, как она с
дрожью в голосе сказала мне, когда мы выходили из каби-
нета одного из них: «Боже мой, неужели мы не выиграем?
Он так заботится обо мне!»
Да, такой матч, независимо от силы противника, есть
мощный психологический барьер! И оценить его слож-
ность может только тот, кто сам пытался его преодолеть!
И ему в любом случае не позавидуешь. Теперь после это-
го, еще далеко не завершенного матча я это знаю точно.
В том ночном совещании мы приняли решение ничего
не навязывать Нане перед следующей партией. Пусть де-
лает что хочет, играет что хочет, будем помогать, если
попросит. Цешковский и здесь предложил оригинальное
решение, сказал:
— Хочет, запустим сюда всех родственников, пусть все
здесь живут.
— Нет, — сказал я, — этого мы делать не будем. Но в
случае тайм-аута пусть едет в Тбилиси хоть на оба выход-
ных.
...«День тишины» подходит к концу. Такой тишины в
247
нашем доме еще не было. Нана где-то отсутствует, прихо-
дила только на обед и ужин. Тренеры в своих комнатах,
как ия — в своей, за своими бумагами. И, как всегда, в
постоянных раздумьях о правильности нашего решения.
Не пустили ли мы на самотек самое важное — настрой
Наны. Мы как бы предоставили решение этой непростой
проблемы ей, личности, в которой я, признаться, сейчас
не очень уверен. Как хотелось бы мне, психологу, видеть
этот скрытый от чужих глаз процесс борьбы личности с
сущностью человека, как личность, используя такое силь-
ное оружие, как мотивация и воля, подчиняет себе богом
данную свою сущность. Хватит ли у личности Наны мо-
ральных сил, которые, надеюсь, окажутся могущественнее
всего того, что составляет ее сущность, да еще при полной
потере сил и переживаний отрицательного счета.
Подумал обо всем, и чувство тревоги позвало от пись-
менного стола. Я оделся, вышел в парк, и ноги сами по-
несли мою «сущность» ко второму нашему коттеджу, куда
мы периодически заходим, чтобы принять душ и побыть в
тишине. Сам не знаю, почему я решил войти, и направил-
ся в холл, где горел свет, и тихо поднялся по ступеням.
И то, что увидел, уверен, запомнится навсегда. В углу
большого холла над шахматным столом склонилась наша
Нана. Она настолько была поглощена позицией, что не за-
метила меня. Я постоял немного, а затем тихо спустился
и, стараясь не хлопнуть дверью, вышел на воздух.
Так вот где она пропадала весь день, вот такой путь
борьбы со своей сущностью избрала личность большого
спортсмена! И мысленно я сказал Нане: «Спасибо!»
22 октября
И сегодня не трогать Нану — было первой мыслью в
это утро. Снова — дождь. Погода, вероятно, изменилась
уже навсегда, но никто из нас не обращает на эти мелочи
внимания.
При идеальном раскладе дела могут обстоять так: мы
выигрываем сегодня, чемпионка мира берет тайм-аут, и мы
получаем три, а то и четыре дня отдыха. Но уйдут они не
на отдых, а на концентрацию последних сил, что после по-
беды будет вполне реально. И тогда матч начнется сна-
чала.
Так я и сказал вчера мужу Наны в ответ на его слова:
— Уже поздно, матч закончен.
— При их сегодняшнем состоянии, — сказал я, —
248
все пять оставшихся партий могут быть результативными,
а три из них мы играем белыми.
Вот так выглядит моя новая мечта. Весь этот матч
проходит в мечтаниях, но... в несбывающихся... пока.
Встреча с Зурабом в день партии для меня самая же-
лательная. Во-первых, я получаю ответ на вопрос — как
спала Нана, а во-вторых, его диагноз ее состояния. Я все
больше убеждаюсь, что сейчас, когда матч идет к концу,
муж Наны является едва ли не самой значимой фигурой
в нашей группе. Потому что он сейчас для Наны (опять
же — на подсознательном уровне) олицетворяет собой всю
ту ее жизнь, которая ждет ее после матча, после этого
«ада». Жизнь продолжается, делает вывод подсознание
Наны при виде Зураба. И легче терпеть то, чем прихо-
дится жить сегодня.
Скоро едем. Термос готов. Готовы и мы с Зурабом,
только он едет сегодня не со мной. И кажется, готова На-
на. Нетрудно заметить, что она собрала все силы, может
быть последние. И я думаю: как хорошо, что наши против-
ники не взяли тайм-аут.
Вновь я размышляю о стратегии матча, а тайм-ауты,
бесспорно, есть часть стратегии. Знала бы Майя правду
о состоянии Наны (а, говоря честно, предвидеть это
несложно), то без сомнений взяла бы перерыв, и три тяну-
щиеся дня могли доконать Нану, полностью разоружить
ее.
Здесь, в этом парке, да еще под непрерывный акком-
панемент дождя, она, точно, не выдержала бы.
Мы, конечно, сориентировались бы в этой ситуации
и скорее всего уговорили бы Нану уехать в Тбилиси. Но
как бы повлияла на нее сейчас встреча с дочкой, родными
и друзьями, можно только гадать. Боюсь, что, увидев мас-
су огорченных лиц, она посчитала бы стоящую перед
ней задачу еще более ответственной и сложной и могла бы
окончательно опустить руки.
Играть! И как можно скорее — вот сегодняшний наш
шанс! Тем более что Майя частично успокоилась и вряд ли
на сто процентов готова к бою.
И вот — наше время. В пятнадцать тридцать мы соби-
раемся в холле. Последней, как всегда, приходит Нана и...
застывает в недоумении. Все «ее мужчины» — в парадных
костюмах и при галстуках. Все аккуратно причесаны! Все
встречают ее стоя! И Нана не может не улыбнуться.
Выходим на улицу, и я вижу удивление на лицах про-
вожающих. За последние дни они привыкли к другим вы-
249
ражениям наших физиономий, и им, людям не из мира
спорта, непросто понять происходящее.
А с каждым из нас произошла та же трансформация,
что и с Наной. Каждый в отдельности за время, отделяв-
шее одну партию от другой, все понял! И не отдыхал,
и не убивал время, а готовился к бою! И более
того, сейчас продемонстрировал ей свою готовность!
«Я с тобой!» — сказал Нане каждый из нас в отдельности.
И — «мы с тобой!» — сказали мы ей все вместе. А сегодня,
и именно сейчас, перед отъездом на партию, это Нане
нужно больше всего!
Это и была работа нашего «коллективного бессозна-
тельного»! Мы на самом деле сделали все это, не сговари-
ваясь! Мы снова стали Командой!
Итак, с нами едет только Зураб. Сережа категорически
заявил:
— Не обижайтесь, но на партию я больше не езжу.
Выбывания продолжаются. Напряжение каждой сле-
дующей партии выдерживать все труднее и мне. И все ча-
ще я замечаю, что в этом, пока несчастливом для нас
двенадцатом ряду мы остаемся вдвоем... с мамой чем-
пионки мира Нелли Павловной. Все чаще наши соседи
оставляют нас одних, и мы в такие минуты довольно
часто поглядываем друг на другу — коллеги и... враги.
Что скрывать, борьба в спорте становится все более
ожесточенной. Все социально значимее победы и неизме-
римо больше, чем раньше, они оплачиваются. И ради этих
побед люди зачастую способны на многое, а иногда — на
все.
Но сейчас не хочу думать об этом, хотя вопрос крайне
важный, и именно мне, человеку, который должен вести
спортсмена к победе, есть о чем задуматься и — всерьез.
А сейчас мне просто жаль, что как-то само собой мы уже
много лет, как перестали здороваться с Нелли Павловной.
И, не поссорившись, а по молчаливой договоренности
беречь друг друга, не напрягать, не тратить усилия на
формальные и совсем не обязательные ритуалы. Это тоже
была работа нашего «бессознательного».
...Но уже через час в зале появился Элизбар. Напря-
жение неизвестности выдержать тоже непросто. Он
садится рядом, и я сразу спрашиваю:
— Что на доске?
Он, даже не взглянув на позицию, отвечает:
— Это не имеет никакого значения!
— Много потратила времени.
250
— Это не имеет никакого значения! Сегодня я ей ска-
зал, хотя это тоже не имеет никакого значения, делай
что хочешь, играй что хочешь — ив дебюте, и в миттель-
шпиле, и в эндшпиле. Ты играешь лучше!
— Вот сегодня, Элизбар, вы сказали то, что нужно!
Мы смеемся, и я замечаю удивленные взгляды тех,
кто знает нас. Они не понимают, что в нашей ситуации
можно или плакать, или смеяться. Смеяться труднее, я
знаю это точно, но пока на это есть силы.
Элизбар, в отличие от наших болельщиков, все пони-
мает правильно и продолжает шутить:
— Мы перестали заниматься чем-нибудь разумным
и целиком ударились в область суеверий. Я вижу, что
вы постоянно следите не только за нашим поведением,
но и за нашими мыслями. Но мои мысли вы никогда не
угадаете.
— Я их угадываю еще до того, как они у вас появля-
ются, по вашим поведенческим признакам и выражению
лица и глаз.
— Не верю, — с улыбкой отвечает Элизбар.
— Я вам докажу это после матча, на сборе по под-
готовке к матч-реваншу Иоселиани — Чибурданидзе. Этот
сбор начнется с моей лекции на тему «Индивидуальное
и коллективное бессознательное у заслуженных тренеров
всего Советского Союза Цешковского и У билавы».
Мы снова смеемся. Пока это можно себе позволить —
отвлечься. Но уже скоро, через два-три часа, нам будет не
до шуток. Впереди этот страшный для нас пятый час пар-
тии! Заколдованный пятый час! Но и сейчас внутренне
мы напряжены, и это не трудно разглядеть по беспокой-
ству в наших глазах, усиливающемуся в момент хода.
В эту секунду мы замираем и впиваемся глазами в
демонстрационную доску, потом несколько секунд молчим,
анализируя ситуацию, а затем возвращаемся к беседе,
и Элизбар каждый раз повторяет:
— И это не имеет никакого значения!
Ждем! Что судьба приготовила нам сегодня? Неужели
в ее программе не запланировано для нас ничего радост-
ного? Я знаю, что человек не создан для счастья... И в
этот момент Майя повернулась лицом к залу, внимательно
оглядела наш двенадцатый ряд и задержала на мне взгляд,
прервав мои размышления о счастье и судьбе. И несколько
секунд мы смотрели друг на друга. Потом она резко
повернула голову и снова склонилась над доской.
Чемпионка мира ищет упрощений и предлагает размен
251
фигур, но Нана, не задумываясь, уходит в область
осложнений, жертвует пешку, и становится ясно, что
сегодня будет смертельный бой. А значит, одно из двух:
матч начнется заново или — конец! До этого итога
осталось два часа.
И снова я восхищаюсь спортсменом! Нана почти не
следит за столом. Делает ход и сразу уходит. Вид ее
не просто внушает нам надежду, но по-своему даже
страшен своей непреклонностью. От нее опять нельзя отор-
вать глаз! И это, приходит мысль, человек, «стоящий на
краю гибели»!
Элизбар прерывает мои раздумья:
— Неужели сегодня все будет хорошо, и мы наконец
получим передышку? И она отдохнет от нас, да и мы
отдохнем от нее. Думаю, что мы ей тоже надоели.
— А я думаю о другом, — отвечаю ему, — матч на
первенство мира это прежде всего — проверка! Во-первых,
проверка личности на прочность, причем проверка всей
личности: и характера, и интеллекта, и всего остального.
А во-вторых, проверка личностей всех нас — на выжива-
емость и совместимость.
Элизбар согласно кивает, потом говорит:
— Ив этом матче, и в матче в Севилье, знаете, что
я понял? Что рано или поздно наступает состояние
бессилия, и ты должен во что бы то ни стало его преодо-
леть.
Существует какой-то предел сил человека. Вот такое
сейчас состояние у всех нас.
И если не будет сегодня удачи, то лично у меня, боюсь,
сил не хватит.
...И вот все наши здесь. «Вся банда в сборе», —
говорю я Виталию, и на его лице — такая редкая улыбка!
Заполнена наша часть двенадцатого ряда. Оказывается,
как легко, когда рядом свои. Но легко еще и потому, что
Нана прекрасно играет сегодня.
Цешковский говорит:
— Выигрывает любым ходом.
Зураб, совершенно спокойный сегодня, делает свое
заявление:
— Двигать пешку в ферзи, и все! Что там думать?
— Можно и пешку в ферзи, — соглашается Цешков-
ский и поворачивается ко мне: — Весь матч поднимаемся
из могилы.
— Почему она не делает ход? — с тревогой в голосе
спрашивает Зураб.
252
— Выбирает, — говорит ему Цешковский, — но это
приятный выбор.
Элизбар расположился сзади нас. Наклоняется ко мне
и говорит:
— Кажется, я еду сегодня в Тбилиси.
Отвечаю:
— В Тбилиси вы ей названивайте, чтобы не было глу-
бокого кайфа.
— Кайфа не будет, — говорит он, — в этом нам помо-
жет отрицательный счет.
Он прав, мысленно соглашаюсь я. Но впереди у нас
снова непростая задача. В случае победы, а судя по всему,
ее не может не быть сегодня, надо обязательно изменить
наш образ жизни. Больше нельзя пускать его на самотек,
как это было у нас в последние дни. Опасность, под-
стерегающая нас, заключается в том, что спортсмен пове-
рил в силу и удачу этого самотека, а также — в силу
инерции, которая сама по себе должна обеспечить его
боевое состояние и в дальнейшем. Но я многократно
убеждался в опасности данной переоценки. В том-то и де-
ло, что теперь, после долгожданного успеха, для того,
чтобы вновь «собраться», необходимы немалые, а может
быть, и самые большие усилия, а в условиях самотека
их найти в себе непросто. Вспомнил в связи с этим
Константина Ивановича Бескова, одно его интересное
высказывание: «Если подготовка к игре пущена на само-
тек, то четыре футболиста из одиннадцати не готовы к
игре».
Все правильно — утверждаюсь я в своем выводе. Завт-
рашний день надо провести по строгому плану, а может
быть, даже отменить Тбилиси.
Элизбар снова наклоняется ко мне, но я опережаю
его:
— Когда Нана придет к нам, то на наших лицах —
только собранность.
— Вы чем-нибудь встревожены? — спрашивает он.
— Нет, просто я думаю уже о следующей партии.
— А я снова думаю об этой, — вздыхает Элизбар, —
боюсь, что Нана не видит плана реализации.
— Что она опять творит, — резко заявляет Цешков-
ский.
— Вероятно, хочет просто доиграть, чтобы отложить в
расчете на ваш анализ, — пытаюсь успокоить его.
— С ума можно сойти! — отвечает Цешковский, встает
и уходит.
253
Элизбар тоже встает, но перед тем, как уйти, говорит
мне:
— В любом случае выиграно, но опять придется пому-
читься ночь.
Мы остаемся с Зурабом, и он спрашивает меня:
— Как снять это колдовство?
— До конца верить! — отвечаю ему. — Будем выигры-
вать три последние партии.
— Она, может быть, вообще больше не сможет
играть в шахматы, — очень серьезно заявляет Зураб, и
я сразу посмотрел на него. И вспомнил слова Цешков-
ского: «Надо думать не о победе, а о том, как спасать
людей». И еще вспомнил нашу новую хозяйку и ее слова
утром, когда я один зашел в столовую:
— Вы слышали, как плакала птица?
— Нет, — ответил я.
— Ну что вы? Плакала целый час. Прилетела рано
утром, села вот на это дерево под нашим окном и так
жалобно пела.
— Только, прошу вас, Татьяна Григорьевна, ни слова
об этом Нане... и Элизбару.
И пришла мысль: неужели все это предопределено?
И все наши надежды на радость напрасны?
...Ужин. Все мы за столом, и все молчим. Странная
и непривычная для нашей группы картина: мужчины
молчат, глядя в свои тарелки, а говорит Нана, говорит
медленно, тщательно подбирая слова:
— Я только сейчас во всем разобралась... Поняла,
как надо было играть с самого начала. Играть надо было
просто. Какие там дебюты? Скажу вам честно, я разо-
чарована ее игрой. Как так можно играть? Она же —
чемпионка мира!
Мужчины остаются одни. Элизбар говорит:
— Я никогда не видел ее такой.
— Какой взрослый человек разговаривал с нами! —
говорю я.
— Кстати, — вступает в разговор Виталий, в руках
которого я впервые вижу сигарету, — если она поверила,
что играет сильнее Чибурданидзе, то ради одного этого
стоило играть этот матч. — Ив ответ на мой удивленный
взгляд добавил: — Ия закурил.
— Спасский сказал то же самое после первого
матча с Петросяном, — отвечаю ему. — Он так и сказал:
«Уже в последних партиях первого матча я понял, что
играю сильнее».
254
Элизбар встает и говорит:
— Не будем оставлять ее одну. Рудольф Максимович,
в двух словах — что делаем дальше? Судя по позиции,
вряд ли мы ее выиграем. А что тогда?
— Жизнь или смерть, — говорю я, — главное что-
бы она видела, что мы готовы как к тому, так и к дру-
гому!
Все согласны, и й вижу, что это — единство! Значит,
в отличие от многих развалившихся коллективов, наш
остается жить! И тут же поправляю себя: остается жить
за три партии до конца! Так что еще многое может
случиться. И по-прежнему будь готов ко всему!
23 октября
Доигрывание. В анализе не угадали ответ черных, и на
сорок втором ходу борьба началась сначала. Говорю
Сергею (завтра он уезжает и решил последний раз
поехать на партию):
— Вот когда нужна свежая голова!
— Где ее взять? — отзывается гроссмейстер.
Он прав. Анализ закончился в семь утра, и Нана
даже не отвечала, когда кто-то из нас в очередной раз
просил ее идти поспать.
Снова все здесь. Но вид у всех... И я не тревожу их
вопросами. Положение слишком сложное, чтобы я сам
мог его оценить. Но мне и не нужна оценка специалиста.
После каждого хода я просто погладываю на Элизбара
и пока вижу, что Нана в опасности.
— Как же можно было не смотреть этот ход? —
шепотом спрашиваю Элизбара.
— Уже не соображаем, — говорит он.
Но вот Нана садится поудобнее на свой стул, протира-
ет пальцами глаза и низко склоняется над доской. Я не
свожу с нее глаз: боец включает в борьбу всю свою волю!
Ни разу она не только не встанет со стула, но даже не
изменит своей позы. И через два часа этого сверхусилия
сделает ничью.
Потом я встречу ее и замечу, каким усталым шагом
она выйдет из-за кулис и каким усталым голосом скажет:
— Надо же анализировать. Так же нельзя!
— Только не говорите ничего ребятам, — прошу я, —
они стараются, но устали. — Знаю, что важнее всего сей-
час сохранить единство.
255
24 октября
Давно я не ложился спать с такой надеждой, как се-
годня. И, уверен, только по этой причине быстро уснул.
Я верю, что все еще может быть хорошо. Я не говорю,
мы выигрываем все три партии и выиграем матч. Я рас-
суждаю иначе, мы выиграем ближайшую партию, а по-
том — опять соберемся... на одну и выиграем и ее, ну а
потом такой великий боец, как наша Нана, уж точно
соберет в себе все, что только останется живого в ее
личности, и совершит последнее в этом жизненном
испытании героическое усилие.
Только пусть немного, но отдохнет чисто физически,
развеется, ненагрузочно для нервов «убьет» свободное
время. И я согласен с ее решением съездить на один
день в Тбилиси, хотя Цешковский считает, что надо го-
товиться к партии. Но не стал с ним спорить, а сказал:
— Виталий Валерьевич, мы же договорились, пусть
делает что хочет.
— Но потом не говорите, — ответил он мне, — что
дебют не готов.
«А что, последнюю партию вы хорошо проанализиро-
вали?» — сразу же хотелось предложить ему контраргу-
мент. Но само собой прозвучало внутреннее «стоп!».
Сейчас это ничего не даст, кроме того, что нарушится
с таким трудом созданный мир в нашей группе.
...Но с утра в атмосфере все-таки ощущается скрытое
напряжение, и этого я не ожидал сегодня. Ведь вчера
все расставались до утра понимающими и спокойными.
Но сегодня все напряжены, и, кажется, я понимаю почему.
Опять наше «бессознательное» проделало свою работу.
Оно раньше, чем сознание, посмотрело вперед. А впереди
три выходных дня, и, проснувшись, всем своим нутром
все почувствовали это остановившееся время и поняли,
что выдержать новую паузу будет непросто.
И первая встреча с Наной не порадовала меня.
Мы с Сергеем Долматовым делали круги традиционного
кросса, и он, увидев направляющуюся к машине Нану,
сказал:
— Вот сейчас, чтобы сделать перелом в матче, Нане
надо не ехать в Тбилиси, а присоединиться к нам и сде-
лать хотя бы один круг.
Услышав это, я крикнул Нане:
— Давайте один круг с нами! — Но она безвольно
махнула рукой в ответ.
256
Мы побежали дальше, и Сережа сказал:
— Вот так, Рудольф Максимович, она хочет выиг-
рать матч! Ничего она не хочет!
На этот раз мне нечего было ответить. Причем я не
просто огорчен, а даже разочарован в Нане, потому что
еще вчера во время доигрывания Нана олицетворяла
собой саму волю и в нашем вечернем разговоре показала
всем, что все поняла и теперь будет другой. И еще мне
очень хотелось доказать Сергею, что он не прав и не
знает потенциал Наны.
Да, я настолько разочарован, что во время бега даже
стал подсчитывать дни, которые предстоит вытерпеть
здесь.
Но вот наш кросс закончен. Сергей уходит в душ, а я
задерживаюсь, чтобы сделать гимнастику, и затем иду
к нашему коттеджу. Дверь его открывается, и навстречу
мне в спортивном костюме выходит... Нана Иоселиани.
И как ни в чем не бывало говорит мне:
— Ну что, бежим?
И сразу усталость от часового кросса (мы с Сережей
перед каждым его турниром делаем обязательную часовую
пробежку для проверки волевых качеств) будто испари-
лась.
— С вами — с удовольствием!
И мы бежим в довольно высоком темпе. Но через пять
минут Нана говорит:
— Не могу больше.
— Еще немного, — прошу я.
Мы продолжаем бег, но метров через пятьдесят Нана
останавливается:
— Не могу. Нет сил.
Идем пешком. Солнце, красивые деревья, белки (здесь
их много) перебегают дорогу. Но ничего этого не видит
Нана. Взгляд ее тверд. Лицо задумчиво. Я изучаю ее
лицо. Она чувствует это и думает, что я жду ее слов и
говорит:
— Я не понимаю, почему во всех матчах одно и то же.
Почему ей так везет? Не может же быть, что у всех у
нас — и у меня, и у Левитиной, и у Ахмыловской —
плохая реализация?
Я говорю:
— Наночка, сейчас надо выиграть одну партию.
Надо собраться для этого на всю эту партию. Не только
на дебют и середину, а на всю — до сорокового хода,
как вы это сделали в четвертой, когда никто не смог вам
9—999
257
помешать. Если соберетесь, выиграете! Я отвечаю перед
вами, что так будет!
Мне показалось, что Нане стало легче. Она посмотрела
по сторонам расслабилась и как-то ожила. Потом ска-
зала:
— Поражение — это, конечно, самое страшное, что
есть в жизни. Когда проигрываешь, всего боишься.
Спать боишься.
Я молчу, даю ей выговориться. Она продолжает:
— Цешковский постоянно говорит, «выиграем через
три года». Я слушаю его, а сама думаю: какие три года?
Захочу ли я тогда вообще бороться?..
Снова молчим. Вдруг Нана замедляет шаг, остана-
вливается, смотрит мне прямо в глаза и говорит:
— Ответьте мне, только прошу ответить мне честно,
вы верите, что все можно спасти?
— Верю! — не делая даже секундной паузы и не
отведя глаз, отвечаю я.
И взгляд ее смягчился. Она опустила голову продол-
жая думать и решая что-то глубоко внутреннее. А я успе-
ваю перевести дух — такой это был трудный экзамен.
Но я знал, что выдержу его, потому что все, что я делаю
здесь, не является с моей стороны игрой. Да, я делаю
ошибки. Часто не могу скрыть свои чувства, в частности
своего отношения к недостаткам тренеров, иногда не могу
скрыть усталость. Но в главном, я знаю, делаю все пра-
вильно. А главное, на мой взгляд, это дать возможность
спортсмену опереться на твою позицию, которая вклю-
чает в себя прежде всего твою веру в него и в его победу
и еще — твою преданность ему, причем такую предан-
ность, которую не сможет не то что изменить, а даже
поколебать его поражение. Спортсмен хочет быть уве-
ренным именно в этом. Что, и как неудачник, он будет
нужен тебе! А значит, он не останется один!
Может быть, в этом и состоит главное предназначение
психолога — всегда и при любых, самых неблагоприятных
обстоятельствах верить в человека!
Потом Нана с мужем сядут в машину, и я снова ска-
жу ей:
— Я жду вас!
И Нана улыбнется в ответ. И в этой улыбке я разгляжу
нечто новое, чего не видел давно.
А я иду в душ и слышу голос Сергея:
— Где вы так долго пропадали?
И с удовольствием отвечаю ему:
258
— Я пропадал, потому что случилось нечто замеча-
тельное!
Сережа даже вышел из столовой, услышав эти слова.
— Ну-ка, ну-ка, расскажите!
— Нет-нет, ты не угадал, я не встретил красивых деву-
шек, и одиночество будет с тобой до конца этого сбора.
А случилось то, во что ты не поверишь, мы с Наной
бегали целый километр!
— Не может быть, — искренне удивился Сергей, —
когда это было?
— Только что, пока ты был в душе. Так что, товарищ
гроссмейстер, опять прав я. Нана сначала отказалась, так
как упрямство в ее характере занимает, как и у всех
шахматистов, самое видное место. Но у нее есть и
остальное, в том числе то, что принесет нам победу!
Все будет хорошо, Сережа, вот увидишь!
— Вы всегда так говорите, — с улыбкой отвечает
Сергей.
— Правильно! Но я так говорю не потому, что так на-
до говорить.
— А почему же еще? Ведь матч может закончиться
через две партии.
— Я так говорю, — продолжаю, как бы не слыша его
последней реплики, — потому что за годы жизни в спорте
видел сотни, а может быть, тысячи раз, как человек
вставал из могилы и побеждал! Это был боксер, который
после страшного удара вставал и вырывал победу! Это был
борец, которого засуживали, а он дрался за победу еще
сильнее и не отдавал ее! Это была футбольная команда,
которая проигрывала на чужом поле 0:2 и за десять по-
следних минут забивала три гола!
Человек, Сережа, способен на подвиг! Извини за тра-
фаретную фразу, но это так!
— Может быть, — задумчиво ответил Сергей.
А у меня оставшееся время этого дня уйдет на воспо-
минания, которые через два часа прервет телефонный
звонок, и я услышу голос Наны:
— Ну, как вы там?
— Скучаем без вас. Вы где, у мамы?
— Нет, у себя.
— Как дочка?
— Спит.
9*
259
24—26 октября
Трудно сидеть здесь, но зато есть время подумать и
многое записать. А в те дни казалось, что нет даже
минуты на личные дела, хотя конкретных задач вроде
бы решать не привелось. Но держало в тисках общее на-
пряжение и нельзя постоянно не быть вместе со всеми с
утра до позднего вечера.
Уже прошло время целенаправленных бесед и специ-
альной подготовки к ниМ1 В этом еще одна специфика
таких длительных матчей. Сейчас на спортсмена уже
трудно, а может быть и невозможно, повлиять при помощи
какого-то специального средства. На один день хватило
такого раздражителя, как Сережа, хотя он нерядовой
гость. Это авторитетная фигура в шахматном мире, к
тому же только что Сергей выиграл, и убедительно,
сочинский международный турнир. И Нане был приятен
сам факт приезда такого человека в наш лагерь — чело-
века, олицетворяющего победу! Но, повторяю, это только
оживило ее настроение, и не более того. Притупляются
ощущения — и это еще одно следствие длительного
напряжения и общей усталости. А может быть, человек
сознательно выключает из обращения свои чувства,
предельно ограничивает деятельность чувственной сферы,
понимая, что иначе не выдержит этой жизни. И напра-
шивается уже использованная в этой работе модель —
«футбольная команда в конце сезона», когда отдельные иг-
роки, а подчас и команда в целом становятся неуправля-
емыми. И тогда чаще всего руководители команды
прибегают к такому стимулирующему приему, как приезд
в команду местного большого начальства. И происходит
своего рода торг. Игрокам предлагается условие: они
«соберутся» на последние игры и наберут столько-то
очков, и тогда руководство города или республики
сделает для них то-то и то-то.
Как я не раз видел, такой торг тоже способен оживить
атмосферу, но тоже ненадолго — на одну-две игры. А по-
том торги продолжаются, но в другой форме. Уже команду
погружают в автобус и везут в райком, горком или ЦК, где
расчет на впечатление, которое произведут на молодых
людей мраморные лестницы, дорогие ковры, просторные
кабинеты хозяев и их личное рукопожатие.
Но и это, как и все другое: разные собрания, статьи
в газетах, угрозы и обещания — способно в лучшем слу-
чае только оживить людей, но не более того.
260
А помочь в подобных ситуациях могло только одно:
то самое единство в коллективе и еще личный пример
его прямых руководителей, в основе которого — способ-
ность этих людей найти общий язык с игроками и во
всех ситуациях прекрасно владеть собой (опять же —
быть в своем лучшем образе) и олицетворять собой все то,
что в данной ситуации требуется: терпение и терпи-
мость к людям, несломленную волю и веру в победу.
Вот почему в эти последние и все более трудные дни
я так пекусь о нашем единстве. Не только потому, что
вообще хорошо «жить дружно», а главное, что в этом
единстве тренерского коллектива подсознание спортсмена
(а оно к концу матча занимает все более активную роль
в его жизнедеятельности) чувствует коллективную волю,
нашу единую волю, против которой одному чело-
веку устоять трудно и лучше подчиниться.
Меня всегда даже удивляло наличие этого феномена —
сопротивления воли подчиненных — воле руководителей.
И это имеет место даже тогда, когда в руководстве
представлены положительные личности, отвергающие, на-
пример, диктаторство и все, что связано с подобным
стилем управления людьми. Но и в этом случае, да и во
всех других, всегда имеет место противопоставление
одной воли другой. Вероятно, это тоже один из обяза-
тельных законов жизни, с которым всегда надо считаться
и с чем сталкивались и мы в работе даже с такой блестя-
щей и все понимающей личностью, как Нана Иоселиани.
Но и она, особенно на раннем этапе нашей работы,
не раз проверяла нас на крепость, капризничая и нару-
шая разные наши договоренности, о режиме работы
например. Но стоило нам объединиться и стать единым
целым, как и Нана тотчас менялась в лучшую сторону.
Значит, делаю я вывод, наше единство и забота о нем
остается задачей номер один в моей работе. И это прежде
всего должна увидеть Нана в тот момент, когда вернется
из Тбилиси. Значит, говорю я себе, в эти дни ты должен
наладить с Цешковским идеальные отношения. Что-то
он опять ушел в себя и настроен явно конфликтно к
окружающему миру. Он опять прилип к телевизору, и
я полушутя спросил его:
— Поделитесь опытом, как можно сутками сидеть у
телевизора?
На что он спокойно ответил:
— А у меня телевизионный психоз. Мне постоянно
нужна информация.
261
А с Элизбаром должно быть проще. Он вернется из
своей семьи и просто обязан быть в нужном для дела
настроении.
Итак, с единством все ясно. Другая проблема —
личный образ каждого из нас и все то, что мы олицетво-
ряем собой сейчас. Говоря честно, на победителей мы
мало похожи (а образ победителей, вероятно, и соответ-
ствует атмосфере «номер один», атмосфере оптимальной).
Но и на сдавшихся, окончательно смирившихся с неуда-
чей мы не похожи тоже. Думаю, что мы сейчас пребываем
в атмосфере «номер два», вероятно, не в самой лучшей,
«неоптимальной», но вполне боеспособной, когда все мы,
во главе с Наной, готовы бороться до конца.
Но опять же, говоря честно, крайне трудно, а может
быть и невозможно, столь долгое время удерживать
человеку свой самый лучший образ, когда ты и свеж, и
силен, и весь готов к борьбе и согласен только на победу.
Такими мы и были, когда приехали в Телави и не могли
дождаться первого удара гонга. Такими мы и продолжали
быть первые восемь партий. Но потом один за другим
перешли в «образ второй», который удерживаем до сих
пор. И может быть, надо не критиковать наших людей а,
наоборот, поблагодарить за то, что никто из нас не пересек
границу, отделяющую «образ второй» от «образа третьего»,
пребывая в котором человек уже не способен на победу,
а мечтает об одном, чтобы быстрее все кончилось. Без
сомнения «образ третий» — это путь к поражению, преда-
тельский образ. От таких людей необходимо избавляться
как можно быстрее, поскольку от них идет, как метастаз,
их предательская энергия, засоряющая атмосферу группы
и способная поразить кого-нибудь еще.
Но, повторяю, «образ второй» — не лучший, от него
тоже может идти свой метастаз, и атмосфера в коллективе
может испортиться в этом случае в любой момент.
Например, когда я встречаю Нану после партии, первое,
о чем спрашивает она: «А где Элизбар? А Виталий?»
И если слышит от меня: «Уехали», то всегда на несколько
секунд замолкает и уходит в себя. Конечно, ей было бы
приятно после партии увидеть нас всех вместе, ощутить
после тяжелого боя, который она вела одна, наше
единство и «опереться» на него. И быстрее отойти от
партии.
Но не всегда наши тренеры думают об этом. А может
быть, недооценивают всю важность таких «мелочей».
Помню, в той нашей беседе с Элизбаром я просил его
262
следить за собой и в состоянии мандража стараться из-
бегать общения с Наной. Но он не понял меня и ответил:
— Я, наоборот, внушаю ей...
— Это только слова, — сказал я ему тогда, — но
Нана, как и все люди, слушает слова своим сознанием,
а ее подсознание в это же время изучает ваш образ и
сверяет одно с другим. И если образ в данный момент
не соответствует содержанию этих слов, то она им не ве-
рит. Такова судьба всех фальшивых лозунгов.
Элизбар задумался тогда и потом ответил:
— Возможно, вы правы. Это даже интересно. Но что
же, значит, надо всегда следить за своим образом?
— Конечно, — ответил я ему.
— Это же годы постоянной работы!
— Конечно, — повторил я, — и другого пути нет, что-
бы воспитать это качество. Я называю это: «всегда иметь
с собой невидимое зеркало» и всегда видеть себя со сто-
роны, и в случае необходимости вносить коррективы в
свое поведение и в этот внешний образ.
Он опять задумается, потом серьезно скажет:
— Нет, не хотел бы я быть психологом.
А что же происходит с нашей Наной, вдруг вспомнил
я о ней, в каком «образе» пребывает у нас она? И, поду-
мав несколько секунд, спросил себя: «А не кажется ли
вам, товарищ психолог, что в вашей столь знаменитой
группе в лучшем «образе» из всех вас находится спорт-
смен?» И я соглашаюсь.
Да, признаю я, Нана в условиях столь тяжелой борьбы
и страшных переживаний сохраняет свой боевой «образ»,
пусть не самый лучший (она, конечно, как и мы все, тоже
перешла в «образ второй»), но сохранила кое-что и из сво-
его «образа первого». До сих пор с ней, и — в ней, вели-
кое терпение, способность к новому, может быть, уже
сотому в этом матче волевому усилию, умение собраться
перед партией и отдать в процессе ее все, что у нее еще
есть.
Но нет уже свежести и желания идти в бой, это не
«образ первый», но есть то, что всегда есть у бойца и что
у него не отнять. В этом, может быть, главное отличие
большого спортсмена от рядовых мастеров.
Так что прихода «образа третьего», образа спортсмена,
согласного с поражением, я не боюсь. Но на всякий случай
у меня приготовлена характеристика предстартового сос-
тояния спортсмена, находящегося в этом образе и состав-
ленного на основании опыта моей работы с такими
263
спортсменами. Этот предстартовый и мало что обещающий
образ состоит из шести основных признаков. Вот они:
1) лихорадочное поведение; 2) нежелание общаться с
тренерами и спортсменами (никто не нужен из помощни-
ков); 3) потребность в общении с людьми не из мира
спорта; 4) потребность в смене деятельности (не выдер-
живает долгого чтения, просмотров фильмов, телепередач);
5) сопротивление настрою, уход от темы предстоящего
старта.
Никитин согласился с этой характеристикой, а на мой
вопрос: «Можно ли назвать это состояние «предстартовой
паранойей», ответил: «Не совсем так, но близко».
Надеюсь, и даже уверен, что в таком состоянии Нана
оказаться не может, но тем не менее перечитываю эту
страницу еще раз и вижу, что отдельные признаки «не
совсем паранойи» у нас уже отмечались. И лихорадочное
поведение у Наны было, и избегала она и общения, и
настроя, и искала общения по телефону с другими людьми,
но встречались только отдельные признаки этого опасного
состояния, а всех их вместе, и — одновременно, не было.
Так что ослаблять внимание все-таки нельзя, и я поло-
жил этот лист на видное место. И еще раз согласился
с тем, что предстартовая ситуация может быть настоящей
кризисной ситуацией, выйти из которой крайне сложно
под двум причинам — из-за сложности самого состояния
спортсмена и из-за отсутствия достаточного времени для
его исправления.
И вспомнил о других кризисных ситуациях, и понял,
что и тот лист, где даны все их характеристики, тоже
надо положить на видное место. Ведь если наконец Нана
одержит свою вторую победу, то не окажется ли после нее
в кризисном состоянии полного опустошения, как и было
после ее первой победы? Когда Цешковский сказал той
бессонной ночью:
— Победа — дело тяжелое.
Не так давно мы с Наной вспоминали ее первый
межзональный турнир, когда она выиграла двенадцать
партий подряд.
— Я тогда чуть с ума не сошла, — так Нана охаракте-
ризовала свое состояние после двенадцатой победы.
И даже успокоить спортсмена после победы непросто.
А вновь поднять его на новый бой еще труднее. Но еще
более сложно помочь спортсмену в такой кризисной си-
туации, как снижение спортивных результатов, застой в
результатах и в его творчестве. В этом случае ты, как
264
психолог, должен предложить спортсмену целую програм-
му выхода из этого застоя, программу новую и творчес-
кую, такую, чтобы он в нее сразу поверил и пошел за
тобой, выполняя ее. А ты должен будешь следить за каж-
дым его шагом, одобряя каждый удачный и умело из-
влекая пользу из неудач.
И ничуть не легче помочь человеку подготовиться к
своему финалу; уйти из мира спорта, сохранив приобре-
тенную в спорте гордость, и еще — смело смотреть вперед,
хотя там, впереди — неизвестная пока жизнь. В этой
ситуации ты должен предложить человеку программу,
может быть даже на уровне легенды. И должен разра-
ботать стратегию и тактику ее внедрения в жизнь. И тоже
быть рядом на всем пути преодоления этой кризисной
ситуации.
Ну а в предстартовой ситуации требуется своя гамма
умений и специальных знаний. Ты должен знать все об
оптимальном предстартовом состоянии данного спортсме-
на и уметь контролировать сложнейший процесс его
«созревания». И умелыми действиями и самым точным
словом не допустить превышения оптимальных величин
таких важных параметров этого состояния, как эмо-
циональное возбуждение и уверенность в своей личности,
и наоборот, — обеспечить максимальный уровень мотива-
ции и готовности к волевому усилию, а может быть и
сверхусилию.
Значит, делаю я вывод, чтобы быть готовым во всех
этих, совершенно отличных друг от друга, ситуациях по-
мочь спортсмену, психолог должен обладать целым ком-
плексом специальных качеств.
Насколько же сложна твоя профессия, психолог!
Но, приобретя все эти необходимые профессиональные
качества и умея, благодаря им, эффективно помочь спорт-
смену в любой из возможных кризисных ситуаций, ты
получаешь право подняться не на самую высокую ступень
той профессиональной лестницы, а лишь на ту, где рас-
положились помощники спортсмена, где чаще всего нахо-
дится тренер.
Но ведь, кроме этих самых серьезных ситуаций, в
работе психолога имеют место сотни и тысячи ситуаций,
в которых он тоже должен быть на высоте: и в аэропорту,
подчас в долгом ожидании вылета, и в самолете, и в гос-
тинице, и во время завтраков, обедов и ужинов, и в
сауне, и на всевозможных официальных и неофициальных
собраниях, и во всех беседах один на один. И никогда
265
ты не должен делать ошибок, потому что именно тебе,
психологу, этих ошибок не простят те, кому ты всегда
нужен и кто надеется на тебя и верит тебе. Они хотят,
и более того — им это нужно, чтобы ты был всегда на
высоте, чтобы ты всегда выглядел, и был на самом деле
сильным и даже непобедимым! Отсюда их требователь-
ность к тебе, и это должно не обижать, а радовать тебя!
А для решения всех этих задач ты и должен воспитать,
вырастить и сделать постоянным (вжиться в него!) свой
самый лучший образ!
Но со временем тебя предостерегает одна сложность,
о которой в начале своего пути ты даже не мог догады-
ваться. Сложность эта в том, что потом, когда вокруг
тебя образовалась целая группа людей, которым ты
имеешь счастье (а это огромное счастье!) помогать в
совершенно различных жизненных ситуациях, и делаешь
это ты с утра до вечера и практически без выходных,
вся твоя жизнь становится работой!
И уже не работа, а вся твоя жизнь оценивается людьми
и оценивается самым строгим образом! И ты навсегда теря-
ешь право на ошибку и на обычную человеческую неудачу!
И еще ты должен всегда (!) и в тридцать лет, и в со-
рок, и в пятьдесят быть в блестящей форме, и — во
внешней и, что тоже обязательно,— во «внутренней». Я
понимаю под этим наличие всех тех качеств, которые
привлекают к тебе людей, и прежде всего — любви к жизни
и людям, а также и тех качеств, которые делают тебя
таким же несгибаемым бойцом, каким ты призываешь
быть спортсмена. Кстати, и то «я верю!» — тоже постоян-
ное составляющее твоего «образа».
Все это питает волю спортсмена! Это и есть настоящий
допинг! И чтобы этот допинг сработал, спортсмену доста-
точно увидеть тебя или даже поговорить с тобой по те-
лефону, перечитать твое письмо и даже просто вспомнить
тебя!
И еще важно, чтобы ты олицетворял собой жизненный
успех (и во всех сферах!). Твоим людям важно знать,
что у тебя везде абсолютный порядок; и в работе, и в сла-
ве, и в семье, и в решении тех же материальных вопросов.
Ты должен быть эталоном! И тогда ничто не сможет за-
ставить спуститься тебя с верхней ступени той лестницы,
а только там и хочет видеть тебя твой спортсмен! Он
хочет (и ему это очень нужно!), чтобы ты всегда был в
своем лучшем виде, в «образе первом», был «катализато-
ром» удачи на жизненном пути!
266
И все это означает одно: чтобы пройти этот путь до
конца, ты еще на старте должен знать одну тайну, и теперь
я знаю ее. А раскрывается она очень просто: чтобы это
все случилось, надо только одно — работать! Работать
над собой и работать всю жизнь! Это и
есть — судьба человека этой профессии. Думаю, что любой
истинный лидер преодолевает в своей жизни такой же
путь.
— ...Сережа, бери свое досье и садись напротив.
— А что будем делать? — спрашивает Сергей Долматов.
— Работать!
И вот заканчивается второй час нашего занятия по
психологии, и мы подвели итог нашей очередной встречи
перед его ответственным турниром — первой лигой чем-
пионата СССР, который мы решили обязательно выиграть.
Планы у нас вообще самые грандиозные, но Сергей не
разрешил обнародовать их в этой книге. А тогда, в июле
1989 года, все эти планы Сережа выполнил полностью.
Он выиграл и первую лигу и выиграл чистое первое место
в новом этапе Кубка мира в Москве, проиграв в этих
турнирах лишь одну партию.
А сегодня наша работа заключается не в выполнении
каких-то известных тестов, а совсем в другом. Мы об-
суждаем те аспекты работы Сережи над собой (над собой!),
от которых будет зависеть рашение соревновательных
задач. Хотя это тоже тест, а тесты и должны быть такими,
как этот, — понятными спортсмену и конструктивными.
— Первый раздел — «Шахматы». В каком состоянии
ты пребываешь сейчас?
Сережа тщательно обдумывает каждое свое слово, а я
записываю. «Многое улучшается. В дебюте я никому, кро-
ме Каспарова и Карпова, не уступаю... Окреп в миттель-
шпиле, более жестко контролирую события... Эндшпиль
с конкретным содержанием — я превосхожу всех... Силь-
ная сторона — анализ отложенных позиций... В маневрах
я уступаю Карпову, это область иррационального. Но в
конкретной игре я его превосхожу...».
И так же детально мы оценили все другие «слагаемые
будущего успеха» — так мы их называем с Сережей.
Особенно много времени ушло на раздел «Психология»,
наиболее интересный, разумеется, мне. Здесь Сережа
отметил у себя следующие изменения: «возвращение уве-
ренности» и «прогрессирование амбиций», что вполне
устраивает меня.
Заканчивая беседу я говорю:
267
— Главное, Сережа, перед турниром накопить все то,
что обеспечит победу. Для тебя это прежде всего свежесть
и настрой.
— Сейчас это есть, — говорит он, — здесь я хорошо
отдохнул.
— А настрой?
— Настрой будет, я чувствую, амбиции растут.
Считаю, что тема исчерпана, и я пытаюсь шутить:
— Видишь, какой ты оптимист в отношении себя. А
когда касается Наны, ты сразу становишься пессимистом.
— Я — реалист, — в том же тоне отвечает Сергей.
— Чтобы помочь человеку, нельзя быть пессимистом,
а иногда и реалистом. Человеку, Сережа, который на тебя
надеется, не нужен твой реализм, как не нужен объекти-
визм Цешковского. Сколько раз он портил Нане настрое-
ние своей объективной оценкой ее игры, особенно перед
сном, а сделать это ведь можно было утром, после того
как человек нормально поспит и воспримет такую инфор-
мацию о себе спокойно и даже с пользой.
— Что же, надо всегда приукрашивать действитель-
ность? Ведь это самообман!
— Нет, не всегда. Но быть реалистом надо тогда,
когда реальность прекрасна. Если, например, мы вели бы
в счете. Тогда, пожалуйста, будь реалистом и повторяй:
«Матч не окончен, радоваться рано!» — и даже будь пес-
симистом и предупреждай спортсмена о возможном пора-
жении. Все это может быть даже полезно. Но быть реа-
листом и постоянно фиксировать эту реальность —
это путь к неудаче, а в жизни — к пессимизму и краху.
Мужество, Сережа, иногда в том, чтобы не видеть плохого,
и даже в самообмане. Но я себя не обманываю и, в отли-
чие от вас, сейчас даже «не знаю счета». А знаю одно, на-
до выиграть одну партию! И все мои мысли только об
этом! А вот ты думаешь сейчас о том, что одной победы
все равно мало. Угадал?
— Конечно, мало, — отвечает Сергей.
— Да, ты — реалист, и реалист безнадежный. И если
вы все в группе Каспарова были такими реалистами,
то я ему сочувствую. А я не думаю сейчас, мало или немало
одной победы в нашем матче? Я думаю о том, что одна
эта победа перевернет ситуацию, окрылит Нану и, может
быть, наконец встряхнет вас всех, и ваш объективизм
будет... менее гнилым.
Он выслушивает все это с улыбкой, и я мечтаю уви-
деть такую же улыбку на лице другого «моего» спортсмена.
268
Да, пора подумать о Нане. Время встречи с ней при-
ближается. Итак, что мы имеем сегодня? Счет, хотя я
за ним и не слежу, известен — минус два. Впереди четыре
партии и ближайшая — черными. В ней еще можно сде-
лать ничью. Но затем такой роскоши, как отдать пол-очка,
мы иметь уже не будем. Именно восемь очков надо наб-
рать чемпионке мира, чтобы сохранить это звание. Все это
Нана хорошо знает и ко всему готова. Как уже выясни-
лось, воля всегда при ней, как и «страшный талант».
Но еще нужна та же стопроцентная мотивация, то же
огромное желание выиграть. Не угасло ли оно за дни
пребывания Наны в Тбилиси?
Я всегда особо внимателен к спортсмену, который,
например, куда-то уезжает накануне соревнований или ес-
ли к нему приезжают новые люди (кто бы ни были, но все
они — «новые» в уже привычной для него ситуации под-
готовки к старту). В этом случае, вследствие влияния
на человека «новых» условий и общения с другими «но-
выми» людьми, его мотивация претерпевает изменения,
каким-то тайным образом обновляется, и в результате
спортсмен стремится к победе иначе, иногда — больше,
иногда — меньше.
Помнится, в тот день, когда все вместе на партию
приехали родные Наны, она была беспомощна в борьбе
и подтвердила это словами: «Совсем не могла собраться».
Ее близкие не влияли на нее плохо — не это я хочу
сказать, но они дали ей своим приездом дополнительную
информацию, правильно переварить которую у Наны прос-
то не было времени. А подействовала эта перегрузка, и
подействовала отрицательно, именно на ее желание бо-
роться, то есть на мотивацию.
Приехали бы они хотя бы за один день до партии,
и все могло быть иначе, а мотивация Наны могла даже
усилиться, потому что в этом случае у нее было бы время
эту новую информацию переварить, и она, как сильная
личность, переработала бы ее с пользой для дела, еще бы
более усилилась!
Вот и сейчас все, что происходит с Наной в Тбилиси,
тем или иным образом воздействует на ее мотивационную
сферу. И каким будет итог этих воздействий, можно
только гадать. Но я все равно был за то, чтобы Нана
поехала, потому что в той нашей прогулке после пятими-
нутной пробежки мне показалось, что ее мотивационная
сфера опустошена. И ее вопрос мне: «Вы верите?» —
был задан именно потому, что Нана почувствовала эту
269
пустоту в своей душе, и мое «да» нужно было ей, чтобы
было на что опереться в очередном своем настрое на новое
испытание, на борьбу с самой собой.
Но я знал, что в Тбилиси ее ждет разное и далеко
не самое нужное для победы в этой борьбе. Но теперь,
повторяю, я также знаю, что Нана, как истинный боец,
из любой ситуации выйдет с честью и, каким бы воздей-
ствием не подвергалась ее личность, ее мотивация обно-
вится именно так, как это нужно для новой борьбы.
Вот в таких делах и раздумьях прошли эти дни. Ду-
маю, что полезно было многое вспомнить и обдумать
перед заключительными четырьмя партиями. И вроде го-
тов к встрече с Наной. Хотя выяснится это только завтра,
и оценит мою готовность только один человек — Нана
Иоселиани — мой друг, на данном этапе моей жизни —
моя судьба.
27 октября
Тринадцатая партия. Не наше число — первое, о чем
подумал проснувшись, но дело не в суеверии, я даже не
вспомнил бы о номере сегодняшней партии, если бы не
то, что увидел вчера поздно вечером. Опять никаких
признаков жизни не обнаружил я в ее «образе». А уезжая,
она так обнадежила меня и тем нашим разговором, и
волевым усилием, проявленным в беге.
Но мои надежды, что процесс настроя продолжится
в Тбилиси, не оправдались. Встречи с людьми, на помощь
которых я рассчитывал, не принесли ожидаемого эфекта.
Может быть, они не нашли нужных слов, а если и пыта-
лись найти, то произносили их так, что Нана не поверила
им, и в итоге эффект получился обратный. Опять сработа-
ло подсознание Наны, разглядевшее в образе тех людей
неудовлетворенность ее игрой, а может быть, и чувство жа-
лости к ней, то есть все то, что не могли завуалировать
какие-либо слова. И не смогло противостоять этому хору
из одних «нет» мое единственное «да», которое Нана услы-
шала от меня в ответ на свой вопрос: «Вы верите?»
— Наслушались соболезнований? — спросил я у Зура-
ба, когда мы остались вдвоем.
— О, да, — ответил он.
Такими были сегодня мои утренние мысли. Я встал и
посмотрел в окно. И здесь меня ждало разочарование —
дождь. Опять все против нас. И я представил, как часа
через два Нана встанет и будет отыскивать в приметах
270
сегодняшнего дня хоть что-нибудь, способное поднять
настроение и дух, и не найдет, вот чего я боюсь.
Что же и кто поможет мне сегодня? Поможет помочь
спортсмену? И я признаюсь, что надежд на нас у Наны
немного. В последние два дня совсем сдал Виталий Цешков-
ский и каким-то потерянным, без настроения приехал из
Тбилиси Элизбар Убилава. Такое впечатление, что жизнь
без радостных эмоций совсем доконала их. Вчера весь
вечер они заказывали разговор со своими семьями и не
могли скрыть раздражения в ожидании вызова. А вчера
не надо было вообще этого делать. Виталий мог нагово-
риться в те выходные дни, когда здесь не было Наны, а
Элизбар мог и днем позже сообщить жене о своем благо-
получном прибытии. Но я дал слово больше им ничего не
говорить. Не хочу усиливать их напряжение. А иногда
понимаю их, особенно Виталия. Он, как и я, безвылазно
сидит здесь, и уже давно замечаю, как трудно дается ему
ночной сон. Так я и записал: «Ночь — еще один соперник в
длительном матче».
Примерно то же можно сказать и о нашем обслужи-
вающем персонале. Люди так же делают все, но чисто
механически, без прежних улыбок. Татьяна Григорьевна,
наша новая хозяйка, спросила вчера за ужином:
— На праздники мы хоть будем свободны? Я обещала
дочке поехать с ней в Тбилиси.
И одновременно прозвучали наши ответы: «Да» —
Сережин и «Нет» — мой.
Не выдержал и Сережа. Он планировал быть до конца
матча, но после той партии сказал:
— Рудольф Максимович, билет мне закажите на двад-
цать восьмое, и ни днем позже. Не могу здесь больше.
Бреюсь, вспоминаю все это и думаю: чем же если не
порадовать, то хотя бы ободрить Нану? Ничего нет в моем
багаже. Кроме того, что я буду таким же, как всегда,
но достаточно ли ей будет этого сегодня? Правда, есть
новая информация, и она способна вызвать у Наны не-
которые эмоции, но это лишь оживит ее настроение на
несколько минут. Она не играет в футбольной команде и
встреча с первым секретарем сейчас вызовет у нее лишь
отрицательные эмоции.
Но все равно эту информацию я ей преподнесу. Это
будут примеры, причем примеры «живые», способные не
только оживить спортсмена, но и оптимизировать его
боевой дух. Таких примеров у меня два. Первый — это
успех Каспарова, который вчера победно закончил трудно
271
складывающийся для него турнир (аналогию установить
нетрудно!), набрав в последних четырех (и здесь ана-
логия!) турах три с половиной очка. А дурной пример
(так это будет сказано Нане) заразителен!
И пример второй — это убедительная победа Наны
Александрия в последней партии ее матча с Майей, когда
она сделала счет 8:8, уже потеряв шансы стать чемпион-
кой мира. Но суть этого примера в том, что Нана играла
ту партию спокойно и буквально разгромила чемпионку.
Значит, надо просто успокоиться, — это и будет сказано
Нане.
Обдумал я свои заготовки и засомневался, что они
сработают сегодня. Они могли бы еще более поднять
настроение Наны, но для этого это настроение должно
быть, а вернувшейся из Тбилиси Нане даже приветствен-
ная улыбка не удалась. Да, слишком трудна ситуация,
чтобы можно было рассчитывать на столь элементарные
средства, как примеры чужих побед.
Боюсь, что Нана в эти дни отдыха полностью разоб-
ралась в возникшей ситуации, стала такой же реалисткой,
как и Сережа, и поняла, что ее победа настолько мало-
реальна, что и надеяться на нее уже нельзя, как перестали
надеяться все ее родные и близкие в Тбилиси. И она
не почувствовала от них никакой поддержки, а, наоборот,
почувствовала одиночество и даже ненужность столь труд-
но дающихся ей сейчас усилий, а может быть, и ненуж-
ность своей победы. А где взять силы для ненужной по-
беды? Вот это и было тем ударом по мотивации спортсме-
на, от которого теперь надо успеть отойти и снова собрать
все моральные силы для нового мотивационного «взрыва»,
а их после случившегося понадобится значительно больше.
Да, вероятнее всего, произошло еще и это — разочаро-
вание в людях и как результат этого — приступ ощущения
одиночества. Уже не раз я касался темы одиночества, но
что делать, если человек сталкивается с этой проблемой
тоже не один раз в своей жизни? А спортсмен — много
чаще!
Что же все-таки лежит в основе самого опасного пере-
живания человека? Хотел бы я знать. Вероятно, дело не
только в генетической склонности к нему, когда одино-
чество можно рассматривать как свойство личности дан-
ного человека. Таких людей, склонных к одиночеству,
немало, в том числе и среди спортивных чемпионов. И им,
бесспорно, легче пережить ситуацию одиночества, чем тем,
кто к одиночеству не склонен и, более того, трудно пере-
272
живает и даже боится его. Трудно переносит одиночество
и Нана, и потому сегодня после ее приезда «из одиночест-
ва» надо обязательно быть к ней повнимательнее. И я иду
на кухню, чтобы улучшить атмосферу там, где Нана уви-
дит нас всех.
— Татьяна Григорьевна, — говорю хозяйке, — что-то
вы скисли. Такая красивая жещина не имеет права на
плохое настроение. В Тбилиси на праздники мы вас от-
пустим, не волнуйтесь. Что у нас на завтрак? Нана утром
любит творог, и поставьте поближе к ней мед и орехи.
И уговорите ее поесть, вас она слушается.
Сажусь на свое место, жду Нану и, пока есть время,
хочу додумать кое-что об этом феномене — одиночестве,
бороться с которым порой невозможно. Необходимо
учитывать, что есть профессии, специфической особен-
ностью которых является деятельность в одиночестве,
когда все решения, в том числе решения ответственные,
человек принимает только сам, без чьей-либо помощи
и совета со стороны. Например, в спорте боксер одинок
три раунда по три минуты, но не одинок в минутных пере-
рывах. Штангист одинок в те три минуты, которые дают-
ся ему на подготовку к подходу, и в секунды самой по-
пытки.
Шахматист же одинок пять часов! И в эти часы не
только непосредственная шахматная работа — анализ по-
зиции, счет вариантов, но и решение сложнейших психо-
логических задач, постоянный самоконтроль эмоций, сох-
ранение предельной концентрации внимания, всегда на-
пряженное ожидание хода противника, часто требующее
огромного мужества принятие решения (а принимать
решение приходится сорок раз за эти пять часов!).
— Если бы вы знали, как там трудно, — однажды
сказала мне Нана.
И продолжая размышлять об одиночестве в спорте,
нельзя, конечно, не вспомнить о вратаре, каждая ошибка
которого практически непоправима. И в этом я вижу ана-
логию с «большими» шахматами, где ошибка тоже, как
правило, не прощается, тем более в матчах такого уровня.
Сложна деятельность вратаря, но, в отличие от шахма-
тиста, у него есть помощники, рядом друзья по команде,
они и поддержат, и подскажут. Но и при этом вратари,
с которыми я знаком, отмечают одиночество среди своих
главных помех. Вот как написано об одиночестве хоккей-
ного вратаря: «Мысль об одиночестве вратаря возникает
всякий раз, когда наблюдаешь традиционный ритуал
273
перед началом матча и перед началом каждого периода.
Игроки, подъехав к своим воротам, застывают на минуту,
сгрудившись вокруг вратаря, — то ли молятся, то ли
клянутся, то ли погружаются в медитацию. Потом, когда
красочный хоккейный цветок распадается, остается один
вратарь, застывший в боевой стойке. На прощание каждый
постучит слегка клюшкой о его щитки. Жест почти обез-
личенный, скорее акт заклинания или суеверия, ибо оста-
ется невозмутим и неподвижен вратарь — лицо скрыто
шлемом, взгляд обращен вперед и внутрь, к событиям,
которые еще предстоят. Он один, он остается один до са-
мой финальной сирены, с первым звуком которой он сор-
вет с себя маску и, покинув опостылевшие ворота, стреми-
тельно заскользит к центру... И только тогда мы увидим —
опытный режиссер телевидения обязательно покажет это
крупным планом — лицо вратаря в градинах пота, утом-
ленное, опустошенное усталостью. Улыбается Мышкин
крайне редко. Во время игры, в перерывах между периода-
ми, во время тренировки ему больше свойственно выраже-
ние крайней сосредоточенности, неудовольствия, досады.
А в жизни?»
А что в жизни у нас? И еще мягче, но серьезно сказал
Татьяне Григорьевне:
— Очень прошу встретить Нану повеселее.
А потом посмотрел в окно и увидел Цешковского,
сидящего на скамейке с закрытыми глазами, и решил
выйти к нему.
— Идемте, попьем чаю, — предложил ему.
— Чаю можно, — ответил Виталий и по пути в столо-
вую признался: — Не спал до четырех.
Садимся за стол, и я спрашиваю:
— Ну, как там Стасик без своего папы?
— А, Стасик... — Ия вижу его редкую улыбку.
И непривычно резко открывается дверь, и входит
Нана. Проснулась рано, — первое, что отмечаю я, и про-
должаю изучать ее лицо.
— Вас двое? А где остальные? — спрашивает она и,
не дожидаясь ответа, говорит вошедшей Татьяне Григорь-
евне: — Я только кофе.
Но слышит в ответ уверенно-веселое:
— Нет! Поешь творог, свежий-свежий, я из дома
принесла, свой.
И Нана даже не спорит, берет ложку. А я с благодар-
ностью посмотрел на нашу хозяйку и подумал об интерес-
ном явлении — подчинении старшей женщине, ведь и
274
прежней хозяйке Нана никогда не возражала. «Модель
матери» — вероятно, вступает в силу эта суть данного
феномена, и это идет из детства, как и многое другое в
личности и поведении человека.
— Ну, что ты решила играть на «де-четыре»? — спра-
шивает Виталий.
— Бенони.
— Бенони?
— А что делать? — говорит Нана. — Конечно, риск.
Но я решила так: если нет везения весь матч, то его или
и дальше не будет, а тогда все равно что играть, или дол-
жно же наконец повезти человеку! — Нана задумывается,
уходит в себя, и мы молчим минуту. Потом продолжает: —
Человеку в жизни нужно хоть немного везения.
Цешковский оставляет нас одних, и я спрашиваю:
- Ну, как съездили?
— Ездила зря, — отвечает Нана после небольшого
раздумья. И продолжает, держа перед собой чашку с кофе:
— Не они меня, а я их успокаивала... Трудные были
дни... И, знаете, у меня сейчас одно желание — доказать
всем!
— Только так! — говорю я быстро. И добавляю: —
Молодец!
— Что будет, то будет! — говорит Нана. И спраши-
вает: — Как вам Нона однажды сказала: «Умру, но выиг-
раю»? Вот такое же у меня настроение сегодня... Лишь бы
сил хватило... Почти не спала. — Потом она встает, смотрит
в окно и говорит: — Гулять не придется. Ваш любимый
дождь. Пойду позанимаюсь немного.
И снова резко откроет дверь, и я снова удивлюсь этому
новому в ее поведении. А чуть позже сделаю вывод: «чело-
век, принявший решение! И готовый выполнить его до
конца! Вот так — обновилась ее мотивация и обновился
весь ее «образ»! И пойду к Элизбару, надо обязательно
сблизиться с ним. И пока шел к его комнате, думал о На-
не, о настоящем спортсмене, который, как я и надеялся,
из всего «плохого» извлек только «хорошее» (а говорится,
что «и Бог не может из ничего сделать...» Значит, иногда
человек может больше, чем Бог!).
...Пора! Садимся в машины. Нана — хозяйка положе-
ния. Сказала:
— Сегодня все меняем. Я еду в другой машине.
И вот летит по шоссе Цинандали — Телави целая
процессия. Впереди «канарейка», за ней Нана с Зурабом,
за ними Цешковский с Лапидусом, а замыкаем — мы с
275
Сережей. Он присутствовал при подготовке к партии
и сейчас делится со мной своими наблюдениями.
— Дело плохо, будьте готовы к тому, что матч может
сегодня закончиться.
— Не верю, — отвечаю ему.
— Нет, правда. Нана ничего не соображает. Голова не
работает. Это знакомо каждому шахматисту. Причина —
накопившаяся усталость. Опасность в том, что из этого
состояния нельзя выйти. Нужно время. Его нельзя было
допускать, но обычно оно приближается незаметно.
— Все равно не верю. Извини, Сережа, но верю только
в Нану сегодня. Это эталон бойца, включившего в борьбу
всю волю.
— Нет, ничего не поможет, никакая воля. Это особое
состояние мозга. Мозг отказывается, не соображает. Апа-
тия. Считаешь не те варианты, всякую ерудну. Полностью
теряешь нить. Перестаешь угадывать ходы соперника. Это
конец.
— Не верю, — снова отвечаю я. Но сказанное Сережей
вызвало напряжение. Он описал, вероятно, то, что и
происходит с шахматистом, пребывающим в «образе
третьем» — в наихудшем. Но Нана была такой, и я не мо-
гу не верить гроссмейстеру, при подготовке к партии, когда
воля ее дремала в ожидании своего часа. Но уже совсем
скоро, через десять минут, когда боец выйдет на сцену и
включит «на полную катушку» свою волю, все подчинится
ей, и мозг в том числе!
Я верю в это еще и потому, что Нана сегодня уже с
утра тщательно готовилась к партии, настраивала себя
(настраивалась «доказать!»), и даже изменила привычный
режим, отказавшись от дневного сна. Причем уверенно,
как об осознанном решении, сообщила нам: «Сегодня я
не сплю!» И за обедом Нана вела себя необычно,
была оживлена и много шутила. И не спешила уйти из
столовой после обеда, и, попросив кофе, обратилась ко
мне:
— Рудольф Максимович, а вы знаете, что моя дочка
пишет стихи?
— О любви? — решил я пошутить.
— Нет, о природе, — серьезно ответила Нана.
И еще минут двадцать мы сидели за столом, говорили
о Ниночке, о том, что она, как и ее мама, левша, а скоро
в школу, и придется переучивать ее писать правой рукой.
И это был не просто разговор, я понимал это. Знаю,
что в предстартовой ситуации спортсмен имеет желание
276
говорить только о том, что связано со сформированной
у него мотивацией. Значит, сегодня мотивационная сфера
Наны наполнена чувствами к самому ее дорогому челове-
ку — дочке. И ради нее она сегодня постарается сделать
все! Ради нее она сегодня постарается «доказать»!
Причем в данном случае речь идет о «положительной»
(так я ее определяю) мотивации, содержанием которой
являются темы добра и любви, красоты и поэзии. И на-
оборот, если спортсмен мотивирован «отрицательно» (че-
рез злость и ненависть к противнику), то темы его бесед
обычно касаются того, чем он недоволен и к чему относит-
ся критически, а в процессе такого критического разгово-
ра он разжигает свою мотивацию еще больше. Путь нечис-
тый, конечно, отрицательный, но распространенный очень
широко.
И сейчас, вспомнив все это, я сделал еще один вывод:
значит, в той поездке в Тбилиси Нана поняла, что ее по-
беда больше всех нужна дочке. И пусть все другие люди
только огорчили Нану, но сейчас я еще более доволен, что
эта поездка состоялась.
...Идет партия, прошло уже два часа, а Нана ни разу
даже не встала со стула. И все в ней — и поза, и выраже-
ние лица отлицетворяют волю! На сцене спортсмен,
мотивированный на все сто процентов! И пусть в арсенале
Наны стало на одно из оставшихся трех (талант 4" воля +
4- мотивация) слагаемых меньше (шахматный талант,
если верить Сергею Долматову, уже не играет роли), но в
еще «живые» волю й мотивацию я верю абсолютно.
Что касается воли, то теперь я знаю, что это качество
развито у Наны, может быть, до самого высокого предела.
И все, это произошло с Наной и в Тбилиси, и при подго-
товке к этой партии, обеспечено волей, которая
противостояла в Тбилиси всему негативному, воспринято-
му Наной по сознательным и подсознательным каналам,
и прежде всего — мышлением, и в результате на эту пар-
тию была выработана концепция: «умереть, но выиграть!»
Что же касается мотивации, то Нана целиком «замкну-
ла» ее сейчас на своей дочке, и теперь ее душа никогда
уже не будет пустой — ни до конца матча, и дай Бог, ни до
конца жизни. В этом великое значение любимого человека
в нашей жизни! Хотя бы один такой человек всегда нужен
каждому из нас.
И как жаль, что нет сейчас еще одного слагаемого под
названием «силы»! Было бы оно, был бы у Наны в данный
момент запас сил, и ничего не боялся бы я — ни пятого
277
часа в этой партии, ни последующих партий. Ни одну из
них она просто не способна проиграть! Но ничьи нас не
устраивают. А потому мотивация не должна ослабевать,
ни от партии к партии, ни от первого до последнего хода.
Мотивация держит экзамен — так я определяю содер-
жание происходящего сейчас. И мне, как психологу, очень
хочется, чтобы этот экзамен был выдержан. И хочу я это-
го не только ради Наны. Еще я хочу, чтобы «человек»
сегодня победил «шахматиста»! И тогда мне будет что
сказать гроссмейстеру Долматову после этой партии.
И он, как бы откликнувшись на мой зов, возвращается
из пресс-центра, садится рядом и говорит:
— Играет хорошо, но тратит много времени.
Смотрю на Нану. Вот она впервые встала, посмотрела
на нас и быстро ушла со сцены. И я послал ей мысленный
привет. «Нана, — хотел бы я сказать ей сейчас, — сегодня
я с вами как никогда! Пусть это поможет вам!» Да, в такой
тяжелый момент сформировать у себя столь сильный об-
раз — настоящий подвиг спортсмена!
Я вспоминаю весь сегодняшний день, анализирую то,
что вижу на сцене, и еще раз признаю — да, это «образ
первый», и вот его признаки: состояние азарта, блеск в
глазах, энергичная походка, точные и уверенные жесты,
нетерпение старта (несколько раз спрашивала меня после
обеда: «Ну что, пора?»), и сейчас на сцене ее лучшая
поза — широко расставленные локти и ладони у висков.
Она непобедима сегодня! И на самом деле, играя чер-
ными, Нана переигрывает чемпионку, и реалист Сергей
Долматов говорит мне:
— Кажется, пешка «а» проходит. Может быть, обой-
демся без доигрывания.
Неужели дождались? — спрашиваю я себя и боюсь в
это поверить. А зал гудит и уверяет меня, что это так —
победа близка. Все видят, что конь Майи, взяв отравлен-
ную пешку, попадает под связку и гибнет.
Но что это? На тридцать девятом, предпоследнем ходу
у Майи находится единственная защита. Оказывается, у
этого коня нашелся единственный отскок, и конь защитил
связанную ладью. Никто не видел этого, и это точно —
колдовство, и ничто другое!
Все наши потрясены. И обычно всегда выдержанный
Элизбар в этот момент даже поднял руки вверх и затем,
обхватив ими голову, громко, забыв, где он находится,
проговорил:
— Боже мой, какой не фарт!
278
А Нана, наша Наночка, сразу делает сороковой ход и
быстро уходит со сцены. Майя тоже делает сороковой ход
и усталым движением руки переводит часы. Потом закры-
вает лицо ладонями и долго сидит так, вероятно успо-
каиваясь. Потом глубоко вздыхает, встает и медленно
покидает сцену.
Зал полон и никто не уходит. Но сцена пуста. Только
ярко освещенный стол в центре сцены и на нем всего не-
сколько уцелевших фигур на опустевшем после сражения
поле.
Наны нет и нет. Сережа говорит:
— Наверное, плачет у себя в комнате. Она поняла, что
все упустила.
Ну что, это — конец? — спрашиваю я себя. Хватит
быть оптимистом или тебя еще хватит хотя бы на одну
партию? Не знаю — так отвечаю я на эти вопросы. Не
знаю, потому что слишком сильным был этот удар. Се-
годня мы его точно не заслужили, и я всерьез обижен
на судьбу. Я всегда согласен с любым заслуженным на-
казанием, но с несправедливостью не соглашусь никогда.
Знаю точно, что если человек совершил подвиг, то он
должен быть, и — обязательно, вознагражден! Единствен-
ное, что позволяет смириться и взять себя в руки перед
встречей с Наной, это одна догадка, заключающаяся в том,
что, может быть, наш всевышний решил испытать нас до
конца и свое вознаграждение отложил на день следующей
партии, ничью в которой нам делать нельзя.
Пусть будет так, но надо все это быстрее объяснить
Нане, чтобы она оставила хоть какие-то силы на послед-
нюю партию и не растратила их все на самоуничтожение.
Спешу к служебному выходу и вижу там всех наших.
Впервые мы в полном составе встречаем Нану. Стоим
молча, растерянные, ничего не понявшие.
И вот выходит Нана и медленно направляется к
нам. Мы все окружаем ее и просто стоим, и никто ничего
не может сказать. Даже Цешковский не похож сейчас на
себя. И когда Нана спрашивает:
— Ну что, Виталий, что я сделала не так? — он пожи-
мает плечами и говорит:
— Даже я был уверен, что ты сегодня победишь.
...И пройдет вечер. И никто не вспомнит о партии и не
скажет даже слова о шахматах. А я понаблюдаю за
людьми и вдруг пойму, что какая-то тихая радость начина-
ет зреть где-то в глубине сердца. Я увижу, что никто не
киснет и не расходится, не уходит даже переодеться и
279
снять галстуки, и у всех такой же, как и перед партией,
собранный вид. Я вижу, что все уже ждут следую-
щую партию! И во всем этом, сегодня я отвечаю
чем угодно за свои слова, «виновата» только Нана! Она
дала нам эту новую, качественно совсем иную жизнь! Она
зажгла всех надеждой! Она показала сегодня всем нам, и
не только нам, что может человек, если он не сдался! Так,
кажется, говорится: пока ты не сдался, ты не проиграл!
28 октября
Пол-очка в шахматах — это одна ничья, — первая
мысль нового дня. Столько осталось набрать нашим оп-
понентам для решения их задачи — сохранить звание. Но
я спокоен, хотя мы не может терять даже пол-очка, и
сам удивляюсь этому спокойствию.
И вот идет, идет этот день, но не тянется, как тянулись
обычно промежуточные между партиями дни, а идет спо-
койно и планомерно. Вместе позавтракали. Потом Нана
села за руль и покатала по парку свою лучшую подругу.
Позже, перед обедом, поехали в книжный магазин, где
отложили для нас новые книги. Нана снова за рулем, и это
была веселая поездка. И под общий смех Цешковский
говорит, покидая машину:
— Спасибо за жизнь!
И так будет до самого вечера — без шахмат и разгово-
ров о матче. Все ждут первого сигнала от Наны, как бы
признав ее лидерство во всем, что касается шахмат. И вот
Нана скажет-спросит:
— Ну, пошли?
И, услышав это, тренеры сразу отложат газеты и
пойдут с Наной в шахматную комнату, и воцарится в на-
шем доме тишина, которую мы — не шахматисты будем
оберегать, перейдя на шепот.
— Я не мешаю здесь? — спросит чуть слышно подру-
га Наны Кетино.
— Наоборот! — мягко отвечу я.
И буду искренен в своем ответе. Хотя будь сейчас
начало матча, мое мнение было бы другим. Но ситуация
изменилась. Слишком долго одни мы окружаем Нану, и
естественна ее потребность в общении с другими людьми,
в тепле их слов и улыбок, на что мы, вероятно, уже
мало способны.
Я заметил еще вчера, как Нана радостно встретила
свою подругу и не отпускала от себя ни на шаг. Она отды-
280
хала в общении с ней, расслаблялась и внутренне и
внешне и улыбалась значительно чаще, чем в последние
дни.
«Группа психологической поддержки» — все более час-
то появляется этот термин в сегодняшней жизни. Все
более нужна такая группа человеку и в жизни, и в работе,
тем более — в работе ответственной, когда поддержка
верных людей укрепляет человека и значительно повышает
его шансы на успех.
Обычно такая группа состоит из людей, котоые раз-
личными путями завоевали доверие спортсмена и практи-
чески постоянно находятся с ним, решая, с одной стороны,
некоторые жизненно важные для него задачи (забота
о нем, проблема свободного времени, возможного одино-
чества) , но с другой — зачастую мешая спортсмену, пере-
гружая его общением. Они мешают ему сконцентрировать
внимание на деле, а еще — могут затруднять помощникам
спортсмена работу с ним и оказание на его состояние
нужных воздействий.
Люди в эту группу подбираются по принципам: 1) люб-
ви или симпатий; 2) родства; 3) практической нужности.
Представители первой группы могут быть очень полез-
ны, так как от них, их отношения к спортсмену во многом
зависит его жизненное настроение, являющееся основным
фоном деятельности. Но они же могут быть и наиболее
опасны, особенно когда не ставят интересы спортсмена
выше своих, заставляя его переживать и тратить запасы
нервной энергии, которой может затем не хватить на
решение тренировочных и соревновательных задач. Кон-
такт с представителями данной категории «группы под-
держки» совершенно обязателен для психолога и тренера.
С представителями второй категории — с родными
спортсмена — дело может обстоять и проще и в то же вре-
мя сложнее. Сложнее, потому что они обычно переоцени-
вают свое значение в жизни спортсмена и свои права на
него и ведут себя, как правило, беспардонно (по выраже-
нию Цешковского «прут, как танки»), и избежать общения
с ними практически невозможно. А проще, потому что
если сам спортсмен понимает ситуацию правильно, то
одного его слова порой достаточно, чтобы в «стане» род-
ственников был наведен порядок.
Что же касается «помощников», то, как показывает
жизнь, даже самые полезные из них могут создавать
для спортсмена проблемы и усложнять его жизнь. Поэто-
му практически важно, чтобы каждый профессиональный
281
помощник (а в конечном итоге от них, а не от «любимых
и родных» зависит успех спортсмена) осознавал меру
личной ответственности, постоянно контролировал себя и в
постоянной борьбе с собой изживал личные недостатки,
мешающие ему самому и мещающие спортсмену, за-
трудняющие ему путь к победе.
Это будет возможно только в том случае, если каждый
помощник — от тренера до сестры-хозяйки — будет ощу-
щать себя больше, чем помощником! Немного,
еще лучше, если много, — психологом.
В связи с этим я бы хотел привести слова менеджера
Бориса Беккера Тириака (которого, кстати, несмотря на
все старания близких Бориса, так и не удалось убрать из
его «группы поддержки»): «Борис не является моим дру-
гом, потому что мне 49 лет, а ему — 20. Я для Бориса че-
ловек, который всегда готов прийти на помощь. Я ему,
конечно, не отец, но все же больше, чем просто менеджер».
Проблема психологической поддержки заслуживает
самостоятельного и глубокого исследования, и в этом я
еще более убежден теперь, когда близится финиш нашего
марафона, и весь его путь был «усыпан сложностями»
этой проблемы. На сегодняшний день знаю одно —этой
проблемой нужно заниматься задолго до такого матча,
как наш, и заниматься надо с каждым отдельным челове-
ком по той же схеме, по какой осуществлялась работа
с самим спортсменом: сначала завоевать его доверие, а за-
тем обеспечить ему практическую помощь во всех его де-
лах. И в этой схеме к двум пунктам добавляется третий —
корректирование воздействий данного человека на спорт-
смена. А возможен и четвертый — получение всесторонней
информации о спортсмене, его настроении и самочувствии
и не менее важной — об отношениях в группе, состоящей
из многочисленных родственников, близких и не близких
друзей, полезных, а иногда вредных помощников. Так
что в работе с известным человеком (и думаю, не только
в спорте) «не соскучишься»! И чем больше работаешь,
тем больше надо работать.
...День заканчивается, и я подвожу итоги. Все мы вели
себя правильно, были верно сориентированы и в своем
образе, и в каждом слове. Лишь Цешковский по обычаю
импульсивно сказал по телефону жене (а слышали все):
— Матч может закончиться завтра, и я сразу приеду.
Мы переглянулись, услышав это, но оставалось только
покачать головой. Есть люди, не способные к коррекции,
и таков наш главный тренер. Иногда я думаю, а что было
282
бы, если бы мы ввели систему штрафов, наказывая любого
из нас за такие вот ошибки? Что было бы — разорился бы
Цешковский или воспитал бы, наконец, у себя способность
к регуляции своего поведения в интересах дела, да и
самого себя?
Теперь я понял, что при подборе всех, с кем шахматист
отправляется в длительный бой, необходим строжайший
учет не только специальных профессиональных качеств,
но и всех других, касающихся характера, интеллекта,
человеческих черт, привычек.
...Итак, день заканчивается, и, повторяю, я доволен им.
Ничто не изменило Нану, ни ее внешний облик, ни внут-
реннее состояние. В комплексе ее состояния главенствует
настрой на завтрашнюю партию, на бой! Нана, ее состоя-
ние, главенствует для меня при оценке и дня и своей рабо-
ты. Все другое я рассматриваю как второстепенное (если
оно, разумеется, не мешает главному). Как не мешает
и вновь прибывший к нам член нашей «группы психологи-
ческой поддержки» (ее первой категории, подобранной
по принципу «любви и симпатий») Яков Лапидус, дей-
ствующий на Нану как успокоительное лекарство.
Цешковский считает все это баловством, но я теперь
уже убежден, что в таком матче, особенно в конце его,
спортсмену все более нужны люди из «той» жизни, те,
с кем приятно поболтать, и не о защите Каро-Канн, а
совсем о другом, просто «поворковать».
Я даже не исключаю сейчас, что, если завтра удастся
обострить ситуацию и останутся уже не три, а две решаю-
щие партии, сюда нагрянут все остальные члены «группы
психологической поддержки» Наны. И их надо будет всех
«запустить» (опять же по выражению Цешковского)
в наш коттедж, и всем вместе ехать на партию, чтобы
Нана видела всех влюбленных в нее людей и ощущала
эту любовь. Времена изменились и то, что было ненужным
вначале, стало необходимым в конце.
Нет, тут же изменил я свое мнение, этого пока делать
нельзя, как нельзя было делать и в начале, и в середине
матча. Но в последней партии, если, дай Бог, до нее дойдет
дело, все можно допустить (в порядке исключения!).
И в этот единственный и исключительный раз это может
иметь даже решающее значение! Решать будут в тот день
не шахматы, это уже точно!
А пока рано! И потому надежды опять на личность и
героические усилия Наны, а также на атмосферу вокруг
нее.
283
Вот почему я так болезненно среагировал на утренний
разговор Цешковского со своей женой. Понимаю, что это
он сделал не специально. Он просто не готов к не шахмат-
ной работе, в этом — его беда.
И еще я заметил, что тренеры допускают такие ошибки
и вообще пребывают не в лучшем виде именно в эти дни —
между партиями. Но завтра они снова соберутся и уже с
утра будут, как и Нана, олицетворять собой волю и готов-
ность выдержать испытание достойно.
И в этом я вижу два смысла. Один в том, что у них
тоже осталось мало сил, и они их берегут и дифференци-
руют. А второй в том, что они живут сейчас в стереотипе
своего привычного настроя, хорошо отработанного в про-
цессе их прошлого опыта. К партии готовятся так, как
будто завтра сами играют ее. В душе они все-таки больше
спортсмены.
...Закончился день, в течение которого я в основном ис-
полнял роль наблюдателя. Но другой задачи я и не ста-
вил, потому что снова вступило в силу правило: «не по-
вреди»!
Сейчас, когда ситуация напряжена предельно, может
повредить любое лишнее слово, как вроде бы такой прос-
той вопрос: «Как спала?» А Нане он был неприятен и
пусть только на секунду, но нагрузил ее. Но разве знает об
этом наша хозяйка? Разве может догадываться она, что
столь обыденным вопросом о сне она коснулась самого
важного сейчас — процесса подготовки спортсмена к бою,
его состояния, собираемого по крупицам, тайного, и с
каждым днем все более хрупкого, процесса, вмешатель-
ства в который спортсмен избегает сейчас даже со сторо-
ны своих помощников.
Но разве не я должен был предупредить Татьяну
Григорьевну, да и весь состав нашей временной (только
на этот матч) «группы поддержки» о том, что не должно
быть таких вопросов к Нане? Да, это моя недоработка,
и я снижаю себе оценку за сегодняшний день.
Но за все остальное я спокоен. День решил свои зада-
чи, в том числе главную, — не расплескал настрой Наны
на последние партии матча. Это то новое, что открылось
в сфере настроя спортсмена. Нана «привезла» из Тбилиси
целостный настрой на ряд партий, в данном случае — на
четыре, а не на одну, как бывает обычно. И я понял, что
к следующему матчу надо сформировать подобный целост-
ный настрой на все шестнадцать партий! И если он будет
сформирован, то можно не бояться различных, и даже са-
284
мых серьезных, помех. Они, эти помехи, будут, конечно,
делать свое темное дело, но суть настроя, его «нутро», не
изменят.
И сейчас настраивать Нану на каждую новую партию
уже не надо. Настрой, который был в день последней пар-
тии, вполне устраивает нас и в обновлении не нуждается.
Как ни покажется это удивительным, но ложусь спать
совершенно спокойным! Не беру в свой сон ничего из
прошлого, что обычно рождает сомнения в будущем.
29 октября
Проснулся и вспомнил весь вчерашний день, «день на-
блюдателя». Но нет, я не только наблюдал за спортсменом.
Еще я обнаружил, просматривая наш с Наной дневник, что
завтра, двадцать девятого, исполняется годовщина нашей
совместной победы (и тогда же пришла мысль, что уже
месяц, как мы не выигрываем). Но не это надо напомнить
сегодня Нане, а совсем иное, — что двадцать девятое —
это счастливое число — «наше»! И вечером я выбрал мо-
мент, когда Нана отдыхала в кресле, и дал ей листок на-
шего дневника. Она спросила:
— Что это?
Я ответил:
— Прочтите! — И она прочитала: «Была уверенной и
спокойной. Играла на одном дыхании. Первая победа в
матче и в жизни! Оценка дня — 5+»-
Когда она прочла, я спросил:
— Какого это было числа?
Нана ответила:
— Двадцать девятого.
— А завтра какое?
И, секунду подумав, Нана широко улыбнулась.
И еще одна мелочь была встречена Наной с одобрени-
ем. Когда после завтрака мы остались за столом одни, я
сказал:
— Знаете, какой вывод я сделал из этого матча?.. Ра-
ботать мы должны не так!
И просидели мы в столовой минут сорок. Это нужно
было сегодня — заглянуть вместе со спортсменом в буду-
щее, в иную жизнь, и увидеть там новую цель. И не
спортивную, а творческую, которую можно назвать «совер-
шенствование» и которая не зависит от результатов этого
матча и сегодняшней партии.
...Нана выходит на сцену, и навстречу ей встает глав-
285
ный судья. Они красиво приветствуют друг друга. А я
замечаю, что, пожалуй, только в шахматах смотрю на
судью без чувства опасения, зная, что он не помешает
сегодня моему спортсмену.
Я смотрю на Шайтара, единственной заботой которого
во время партии является обеспечить тишину. И вспоми-
наю те виды спорта, где судья активный участник событий
и может сыграть в их исходе заметную роль, а иногда да-
же решающую.
Не так давно на страницах «Советского спорта» в отче-
те о соревнованиях по художественной гимнастике
осуждались спортсменки, обвиняющие в своих неудачах
судей, называющие их не иначе как мафией.
Мафия, к сожалению, существует во многих видах
спорта, где судейство можно поставить на службу личному
обогащению и сильным мира сего, то есть функционерам
от спорта, которые и при помощи судей хотят укрепить
свою власть над тренерами и спортсменами.
Вот такое «лирическое», к счастью далекое от шахмат,
отступление сделал я на этой партии, на течение которой
судьи повлиять никак не могут. И если матч сегодня
закончится, то я подойду к Майе и искренне поздравлю
ее с честной победой.
Но это отступление не отвлекло меня, хотя я не сосре-
доточен на партии, как обычно. Но обо всем по порядку.
На обеде я не был. Шахматисты, оживленно обсуждая
дебют, шли из шахматного кабинета в столовую, и я решил
не отвлекать их своим присутствием от шахматной темы.
Пришел попозже выпить кофе. На столе — почти не-
тронутая еда. Татьяна Григорьевна говорит:
— Плохо поели сегодня.
— А Нана?
— А Нана совсем ничего. Я даже расстроилась.
— Такой день сегодня, Татьяна Григорьевна. Нужна
только победа.
И вот все вышли на большое крыльцо нашего коттеджа
и молча стоят, ждут Нану. Она вышла к нам и подошла
почему-то к Татьяне Григорьевне: они поговорили о чем-то
вполголоса, а потом Татьяна Григорьевна наклонилась к
ней и поцеловала.
И Нана сразу быстро сошла по ступенькам, но у маши-
ны вдруг остановилась, обернулась ко мне и спросила:
— Сколько?
— Время есть, — ответил я.
— Тогда пройдусь немного, — сказала Нана, подняла
286
воротник свитера и, зарывшись в него лицом, медленно
пошла по той же аллее, где мы гуляли с ней и где мне
был задан вопрос:
— Вы верите?
Верю ли я? Трудно сегодня мне ответить на этот во-
прос, и я не отвечаю на него. А думаю об одном — о
справедливости судьбы нашей. Да, мы ошибались, не всег-
да владели собой, но в целом (и я отвечаю за свои слова!)
выдержали это тяжелое испытание достойно. А раз так, то
быть не может, чтобы Бог не дал нам! И это должно
произойти сегодня, потому что только сегодня можно
что-то поправить. Надо сегодня нам помочь, а дальнейшее
мы заслужим и завоюем. За будущее я почему-то абсолют-
но спокоен. Потому что мы так долго ждали, что, дождав-
шись, уже не отдадим! Умрем, но не отдадим! Почему-то
именно сейчас, в машине, сидя плечом к плечу с «наши-
ми», у меня появилась «какая-то сумасшедшая уверен-
ность» (говоря языком Наны) в нашем будущем.
Мы движемся совсем тихо. Нана ушла в боковую ал-
лею и, я вижу, ходит взад-вперед, обдумывая что-то. Но —
пора, и я говорю шоферу:
— Андрей Николаевич, посигнальте, только тихо.
И вот Нана идет к машине... с побелевшим лицом.
Я чувствую, что вид ее потряс меня. И сами собой вспом-
нились слова, вернее, крик Александра Веденина: «Зачем
это нужно?!», когда он увидел лицо Лены Водорезовой
перед решающим в ее жизни прокатом.
Все молчат. Все поняли и молчат.
Машина несется вперед, ветер развевает Нанины воло-
сы, она не поправляет их. Приезжаем чуть раньше.
— Немного погуляем? — спрашиваю Нану.
Она не отвечает, и тогда я говорю Зурабу:
— Мы скоро придем.
Вижу у входа толпу болельщиков и увожу Нану в сто-
рону.
— Сколько?
— Пять минут.
— Сколько?
— Минута.
Мы поворачиваем к театру.
— Нана, ей намного труднее сегодня, чем вам.
— Почему? — вскинув на меня глаза, спрашивает
Нана.
— Потому что нам надо выиграть, а ей нельзя про-
играть. А это гораздо тяжелее переживать в себе.
287
— Не знаю, — тихо говорит Нана.
...И вот последние секунды перед расставанием, когда
случилось то, что и сейчас стоит перед глазами и мешает
изучать позицию. Это прощальный взгляд Наны. Мы давно
выполняем этот ставший привычным ритуал прощания
перед партией.
— Ну, все, — обычно говорит Нана, и мы на секунду
встречаемся взглядом, глаза в глаза, и делаем прощальный
кивок.
Но сегодня что-то будто беспокило Нану, и я внима-
тельнее, чем обычно, посмотрел ей в лицо. И... увидел ее
взгляд, обращенный куда-то внутрь моих глаз, мне в душу.
Она не уходила и пристально смотрела мне в лицо. Я даже
опешил в эту секунду. Я не понял, что случилось. Но вот
она ушла, а я стоял, потрясенный, и смотрел в проем
двери, куда она всегда и быстро уходила.
Потом я медленно повернулся и так же медленно
пошел в зал на свое место. И чувствовал, что слезы го-
товы навернуться мне на глаза, я не хотел, чтобы кто-
нибудь видел их и потому не спешил. Происходящее на
сцене не интересовало меня. Я не мог думать о чем-то
другом. Передо мной стоял взгляд Наны, в котором был
вопрос и еще просьба. Но — о чем? Я не понимал сейчас.
Я сидел и, как после тяжелого нокдауна, не мог прий-
ти в себя. Эта мысль была неотступной. Что она хотела
увидеть в моих глазах именно сегодня? Значит, что-то
ей нужно было, и вдруг она ушла, не найдя? Но если бы я
знал, что?
Сделано восемь ходов, а я даже не слежу за позицией.
Вижу только Нану, погрузившуюся, как и Майя, в раз-
думье. Очень медленно развиваются события, и это по-
нятно, — слишком велика ответственность каждого хода.
Мы снова вдвоем в двенадцатом ряду — я и Нелли
Павловна. Ее и мои соседи ушли из зала почти сразу после
начала партии. Я понимаю их, здесь сидеть очень трудно,
а выдержать пять часов такой партии — настоящая пытка.
Но я думаю не о партии, и это раже помогает мне.
Взгляд Наны стоит передо мной, и я пытаюсь разгадать
предложенную ею загадку. И появилось чувство, что нечто
похожее я уже пережил однажды, но что и когда это бы-
ло, сколько ни силился, так вспомнить и не смог.
Но что-то изменилось во мне, я хорошо сейчас чувство-
вал это, и сами события на доске я созерцал, как никогда,
спокойно. Да, я был спокоен и готов ко всему, к любому
исходу. И это было связано с нашей минутой прощания. По-
288
чему — не осознавал, логическая связь не прослеживалась.
Но так было и раньше, до наступления «нашего» пятого
часа, на котором Нана теряла все. Но вот вместе пришли
из пресс-центра все наши, и по их лицам нетрудно было
понять, что приближается наконец то, о чем мы так ис-
тосковались, — победа! Так давно ее не было в жизни на-
шего маленького коллектива. И как она нужна нам, даже
не для победы в матче, а просто как радость. Уже целый
месяц не было у нас даже повода пожать друг другу руки,
услышать «поздравляю!», похвалить друг друга и друг
над другом подшутить. Всего этого мы давно лишены, и
сейчас победа и жизнь «слились в одно», это действитель-
но так.
И спокойствие снова покинуло меня. Я не отрываю
глаз от доски и вижу, что и позиция лучше, и запас време-
ни есть. И есть четкий план усиления позиции. Майя —
само напряжение! Она тщательно и долго обдумывает
свое решение, и время ее тает на глазах.
Элизбар говорит мне:
— Не знаю, над чем она думает. Я не вижу за нее
плана. Она должна стоять на месте и ждать активных
действий со стороны Наны в надежде на ее ошибку.
И здесь происходит то, чего не ждал никто. Чемпион-
ка принимает ответственнейшее решение и предлагает
жертву фигуры за атаку. Цешковский тут же уточняет:
за видимость атаки.
— Это типичный блеф, — говорит он, — Нане надо
сейчас успокоиться и разобраться в позиции. Она только
на вид сложная.
Да, атака легко отбивается, уже все в зале видят это.
Нане не надо бояться открыть своего короля, и шахи чер-
ных закончатся через два хода. Надо только одно — пойти
на острую игру.
И снова ажиотаж. В зал вбегает Зурик и говорим нам:
— В пресс-центре считают, что выиграно. Надо играть
«же-три», отдать эту пешку и вечного шаха не будет.
Он убегает, а я думаю: наконец-то! И есть целых два
дня для настроя на следующую партию. И будьте спо-
койны, здесь уж мы сделаем все, и Нана вновь сядет
за доску полностью «отмобилизованной» (сейчас часто так
говорят в спорте).
Но вновь вбегает Зурик. На этот раз на его лице нет
улыбки, и он сердито говорит:
— Что она тратит время? Опять лезет в цейтнот!
Я обращаюсь к Элизбару:
10—999
289
— Что-нибудь есть опасное для нас в этом варианте?
Вижу — он растерян. Смотрит на доску и пожимает
плечами:
— Нет, надо отдавать эту пешку и, кроме двух шахов,
у черных нет ничего.
Но идет время, а... хода нет. Демонстратор уже не в
первый раз подходит к доске, но не для того, чтобы сде-
лать на ней столь долгожданный ход белых, а чтобы пе-
редвинуть стрелку их часов. И все увидели, что у Наны
остается всего двадцать минут на семнадцать ходов... на
«целую жизнь»!
И я сразу все понял. Нана не может сделать ход,
не может заставить себя его сделать! Не может больше
бороться с собой. Это конец...
Сейчас, через год после матча, когда я перечитал эти
страницы дневника, я понял, что в тот кульминационный
момент матча Бог протянул свою руку Майе, и она пошла
на чрезвычайно рискованное продолжение, как будто зна-
ла, что Нана в этот момент была готова ко всему, но толь-
ко не к усложнению игры.
Это требовало новой мобилизации, а у нее, вероятно,
уже не было нервной энергии.
И как бы услышав мой приговор, Нана повернула го-
лову и посмотрела на меня. И я встретил ее взгляд и
улыбнулся в ответ, как будто все происходящее там, на
сцене, имеет далеко не главное значение в жизни! Сам не
знаю, откуда взялась у меня эта улыбка.
И сразу же Нана сделала ход, и тренеры ахнули. Но я
знал, что другого хода не будет.
Позиция повторяется, Нана пожимает Майе руку и
быстро уходит со сцены. Я встаю и пытаюсь быстрее
пройти сквозь забитый людьми проход из зала — надо
обязательно встретить Нану. Зал стоя аплодирует чемпи-
онке мира, и я ускоряю шаг.
...Ужин. Все, кроме Наны, на месте. Спрашиваю:
— Где она?
Элизбар, сидящий рядом, наклоняется ко мне и тихо
говорит:
— Она еще не выходила из машины... плачет.
...И вот сильным движением открывается дверь и входит
Нана. И все повернулись к ней. А она застыла на поро-
ге — уверенная и гордая и величественным взглядом обве-
ла всех (только глаза «выпадали», из этого «целого», хотя
и были тщательно вытерты от слез). Дорогое лицо спорт-
смена, пережившего страдание!
290
И она пойдет к своему месту и, проходя мимо брата,
наклонится к нему и поцелует его. Сядет и спросит:
— За что пьем?
И Элизбар с улыбкой, успев обвести всех взглядом,
как бы призывая к вниманию, ответит:
— За твоих помощников!
Все рассмеются, но через секунду смех смолкнет, и
воцарится тишина. И в воздухе почувствуется напряже-
ние (все на самом деле были напряжены — я успел заме-
тить это). Вероятно, все поняли в этот момент, что
сейчас от ответа Наны будет зависеть гораздо больше, чем
дальнейшее настроение за столом.
Но Нана и не думала долго искать ответ и держать
всех в напряжении.
— Правильно, — сразу сказала она, — присоединяюсь!
Ход «слон a-шесть» я должна делать!
И снова все рассмеялись, на этот раз — с облегчением.
Пойдет тихий спокойный разговор. Все, как часто бы-
вает за общим столом, разобьются на пары и будут гово-
рить о своем.
А я прислушиваюсь к разговору Наны и Элизбара.
Мне важно слышать каждое ее слово. Элизбар говорит:
— Сейчас главное — сделать из всего выводы и пра-
вильно все понять.
— И главное — не озлобиться, — отвечает ему На-
на, — я понимаю. — Потом она громко спросит: — А где
Зурик? Не покончил самоубийством? — Но никто не за-
смеется в ответ на ее шутку, и Нана, сразу спрятав улыб-
ку, продолжит: — Вы знаете, раньше он хотел отдать Ни-
ночку в шахматы, а сегодня сказал: «Никогда!»
— И у меня в семье то же самое, — скажет Цешков-
ский. — Мой Стасик уже в три года играл. А сейчас
жена ругает меня: «Что ты его не учишь?» А я не хочу.
Не хочу ему этой судьбы. Пусть живет как все нормаль-
ные люди.
Все притихнут, слушая эти исповеди, и сразу снова
станет шумно. Опять разговор примет общий характер,
а Нана замолчит, долго будет рассматривать свою тарелку,
потом поднимет голову, и сразу все замолчат, поняв, что
услышат сейчас нечто важное.
И Нана скажет:
— Если честно, я ее все-таки немного боялась. Но
сейчас я точно вам обещаю, что я у нее выиграю.
Потом она со своей близкой подругой пойдет гулять,
а я возьму свои бумаги и поднимусь на второй этаж,
in*	291
в тишину. А через полчаса туда придет Нана, и я удивлюсь
ее проницательности; я хотел сейчас поговорить с ней
наедине. Снизу будут доноситься шум и взрывы смеха, но
наш разговор был серьезный.
— Ну что, Рудольф Максимович, я не смогла вас
порадовать.
— Все нормально, — отвечу я, — у меня, Нана, оста-
лось ощущение, как будто была какая-то инерция, которая
тащила нас всех...
— И не могли сломать, — прервет меня Нана.
- Да.
Потом покажу ей пачку исписанных листов и скажу:
— Наш дневник. Здесь записано все, что было. Но это
надо не прочесть, а сделать честный и жесткий анализ
каждого дня и каждой ошибки.
— Да, я понимаю, — тихо ответит Нана и задумается.
Я уже знаю, когда она думает о чем-то важном, и не
прерываю ее.
И вот она поднимет глаза, долго посмотрит мне в глаза
и спросит:
— Как вы думаете, сохранится наш состав?
Я не ждал этого вопроса и не был готов ответить на него.
— Не знаю. — Й тут же пожалел, что ответил так. И в
глазах Наны что-то напряглось и посерьезнело лицо.
Но я действительно не знаю, что впереди. Вопрос
слишком сложный, чтобы сразу ответить на него. Ведь
он касается личной судьбы каждого человека из нашей
группы. Сейчас знаю, что еще две партии, и все мы
разъедемся по своим семьям и делам. И постараемся забыть
об этих сорока трех не самых легких днях нашей жизни.
И еще постараемся как можно дольше не вспоминать
о них. Не потому, что воспоминания не будут радовать
нас, а потому, что иначе будет не «отойти» от этого
накопившегося напряжения. Это тоже своего рода охрани-
тельное торможение, оберегающее организм и создающее
ему условия для восстановления.
...От этого матча я буду отходить четыре месяца, в те-
чение который апатия ко всему будет доминировать в моем
настроении, а усталость наступать мгновенно, даже во время
зарядки.
Сережа Долматов отходил от матча в Севилье поч-
ти год. И тоже желания активной деятельности не от-
личали его в этот период времени, а попытки играть
в турнирах были обречены на неудачу, так как организм
протестовал против напряжения, и вечером после партии
292
у него поднималась температура. Цена матча для тех,
кто не играл в нем!
А потом? Что будет потом, когда все вернется и придется
снова выбирать? И каждый из нас увидит невидимые
другим две чаши весов и сравнит — ту, на которой раз-
местится все хорошее, и другую, где будет все то, что
омрачало нашу жизнь, когда мы были не на высоте и
разочаровывали и себя, и других, когда не были способны
забыть о себе. И тогда все решит это сравнение. Перевесит
хорошее — и само собой быстро забудется все плохое, и
вновь мы захотим встать плечом к плечу друг к другу и
смело встретим вопросительный («Готовы?») взгляд
Наны, и в своем ответном взгляде выразим ей то, что она
уже сейчас хотела бы услышать от нас. Например: «Мы
стали сильнее и лучше! Мы готовы к бою, и можете рас-
считывать на нас!»
А перевесит плохое — и мы глубже спрячемся в своих
житейских норах, и у каждого найдутся вполне уважи-
тельные причины уклониться от новых встреч и боев..
Промелькнули эти мысли, и я снова посмотрел на Нану и
понял, что ответ на этот вопрос ей хотелось получить
сейчас, потому что ей возвращаться в обычную жизнь
намного труднее, чем нам. И чтобы облегчить себе этот
путь возвращения, она хотела бы знать, с ней ли мы по-
прежнему в ее жизни и не остается ли она одна сейчас,
что обычно и происходит с проигравшим.
...В этот момент к нам поднимется ее подруга и по-
мешает продолжить разговор. Но сейчас это устроило меня.
Я недоволен собой, своим ответом: «Не знаю». Как психолог
я оказался не на высоте. Совсем другим должен был быть
мой ответ. И еще день назад я бы справился с этой
задачей. И уверенным тоном ответил бы Нане: «Конечно!»
Но это было бы день назад, не сегодня. Тот ее взгляд
помешал мне сыграть роль психолога. И опять я не понял —
почему, не увидел логической связи.
эпилог,
или
МАТЧ ВТОРОЙ
30 октября
...И ночью приснился мне тот взгляд! Я даже проснулся
и долго не мог уснуть снова. Вспоминал, как в день этой
партии Нана чаще, чем обычно, задерживала взгляд на
моем лице. Я чувствовал это и, помню, старался придать
своему облику еще более уверенный характер. Мне казалось,
что Нана проверяет меня, естественность моей веры в нее
в тот момент, когда все другие, может быть, надеялись,
но не верили.
И сейчас, посреди ночи, я вдруг понял, что совсем не это
хотел видеть во мне спортсмен в самый трудный момент
своего испытания! Нана уже тогда, в день этой партии,
понимала, что сил у нее больше нет, и тогда она
хотела, чтобы я тоже понял это. И отозвался бы на ее
зов, разделил бы с ней это переживание — неуверенность
не слабого, а на время ослабевшего человека. Она хотела
в эти последние минуты, перед уходом в одиночество,
увидеть во мне не силу и призыв к победе, а совсем
другое — понимание ее состояния и сострадание к ней.
Она хотела видеть во мне не психолога, а человека!
От этой догадки дрожь пробежала по моему телу.
Я встал и долго ходил по комнате. Я понимал, что
мне надо переосмыслить кое-что в своих рабочих концеп-
циях. Оказывается, не только о победе надо думать, рабо-
тая даже в спорте. Усиливать человека — это лишь одна из
твоих задач, психолог. И она не должна превалировать
над другими^ как это происходит у тренера, который по-
стоянно заставляет своего спортсмена работать и снова
работать, критикует его за недостатки в работе и в характе-
ре, а еще — в связи с поражениями, иногда не ставит его
в состав, лишает интересных поездок и так далее и тому
подобное.
Все это порой губит тренера, от постоянного давления
294
воли которого спортсмен устает и рано или поздно уходит
от него, а иногда — и совсем из спорта.
И тут я понял, что случилось со мной в последние
годы. Поднявшись по той лестнице на самые ее высокие
ступени и завоевав право быть, как и тренер, помощником
спортсмена, я увлекся таким разделом своей работы, как
усиление спортсмена и обеспечение во что бы то ни стало
его победы. И только в этом я стал видеть смысл своей
работы, вот в чем ошибочность и опасность этой концепции.
Да, но ведь и спортсмен, и тренер приглашают меня как
раз для этого, чтобы я помог спортсмену поверить в себя
и облегчить его путь к победе. К тому же победой спорт-
смена, с которым ты работаешь, оценивается твоя работа
в руководящих инстанциях, в среде тренеров и журналистов,
и самим спортсменом. Но частично! Вот это важно помнить
всегда.
Да, ты овладел «программой победы», и она, твоя про-
грамма, очень помогает спортсмену, делает его сильнее,
но ему нужно и другое! Твое умение успокоить, выслушать,
посочувствовать, отнестись к нему просто как к младшему и
менее опытному в жизни другу. Но, прежде чем включить-
ся в эту работу и «включить» в дело свои соответствующие
функции, ты должен угадать, почувствовать этот наступив-
ший момент в настроении спортсмена, когда он не может
или, вполне возможно, не хочет думать ни о победе, ни о
спорте вообще.
Но ты уже весь в этой «программе победы» и не чув-
ствуешь таких моментов, а может быть не хочешь чув-
ствовать, потому что теперь в своем новом качестве («по-
мощника» или «катализатора») считаешь это недостойным
твоего внимания, непригодным для «программы победы»,
считаешь это слабостью спортсмена, от которой он должен
был избавиться раньше, до того как вышел на этот путь к
большой победе.
Так вот в чем опасность успешного преодоления началь-
ных ступеней твоей профессиональной лестницы! Кажется,
я понял это. Покидая определенную ступень, ты не берешь
то оружие, благодаря которому там тебе сопутствовал
успех. И став, например, на ступень рядом с тренером,
ты считаешь уже необязательным быть внимательным со-
беседником и слушателем человека. Теперь ты получил
право говорить! И правильно — ты говоришь дело,
но спортсмену надо (и в не меньшей степени) то, что ты
делал еще вчера — и говорил, но сначала умел выслушать!
И вместе с ним переживал, и волновался рядом с ним
295
в предстартовой ситуации, и он чувствовал твое волнение,
и это помогало ему.
Ему помогает в предстартовой ситуации и твой лучший
образ, образ «психолога-бойца», согласного только на побе-
ду, но помогает иначе — мобилизует, концентрирует все его
внимание, формирует готовность к полной отдаче, но не
разделяет предстартовые переживания, тот же естественный
человеческий страх, естественные сомнения в той же
удаче, в себе.
Все не так просто! Вероятно, на практике нужно и то и
другое. Но как эти совершенно разные задачи может вы-
полнить один человек? Реально ли это?
На данном этапе своей биографии я выбрал — работу
с позиции силы...
Но раньше, в первые годы своей практической работы,
когда я мало что знал и у меня даже не было пред-
ставления о рабочих концепциях, я был другим, был больше
«священником», и большинству спортсменов это и надо
было от меня в первую очередь.
Я продолжал ходить по комнате и был буквально по-
трясен этим открытием. Все последние годы, когда побед
моих спортсменов было все больше, я даже не вспоминал
те свои годы, «годы наивности» — так я и называю их. Но не
один раз в памяти оживало прошлое, и я видел столько
благодарных глаз спортсменов, которым я тогда (так и
считаю сейчас) мало чем помог, а точнее, мало чем мог по-
мочь. И в такие минуты честного самоанализа я задавал
себе вопрос: «А почему же, хотя побед прибавилось, таких
благодарных глаз ты видишь сегодня намного меньше?»
Я не уходил от вопроса и отвечал примерно так: «Вероятно,
я просто стал старше и умнее и возросла дистанция
между мной и спортсменом».
Но вот и пришел истинный ответ: нет, дело в другом,
раньше я был другим в своей работе! Раньше я был
рядом, а не впереди и не выше! Раньше мы
со спортсменом всегда были вместе!
Сколько же лет я не понимал этого! А как это было
важно понять! Но мешало, я думаю, то, что и сейчас
я был нужен, и успехи доказывали это. Но был нужен
больше как психолог, а раньше был нужен больше как
человек.
Но думаю, что на сегодняшний день нет абсолютно
точного ответа на этот вопрос — кто нужнее: «психолог-
боец-лидер» или «психолог-священник»? Наверное, нужен
и тот и другой, но совместимы ли в одном лице функции
296
того и другого? А может быть, как и в жизни, человеку
нужен и «лидер» и «священник»?
Путешествуя в темноте своей комнаты, я чувствовал, что
раздумья эти ведут меня к какой-то важной итоговой мысли,
и я боялся не прийти к ней, потому и ходил взад-вперед,
чтобы не спугнуть эти поиски ответов.
Я не понимал, но чувствовал, что в последние годы
в своей работе шел не совсем по правильному пути. Теперь
я понял почему. Это был только путь к победе!
И мне стало ясно, почему было (и не раз) в моей жизни
то, что так огорчало меня: мы, я и спортсмен, шли (почти
всегда трудным путем) к большой победе, и она, эта победа,
была, но потом наши пути расходились и часто навсегда.
Потому, теперь я понял это, что связывала нас с ним только
эта победа и ничего больше. Мы объединялись как про-
фессионалы, и только! А потом решали задачу и больше
не были нужны друг другу, не были нужны в жизни.
Я снова думал о последних годах своей жизни, когда уже
не соглашался помочь любому, кто обращался ко мне
за помощью, а выбирал среди спортсменов тех, у кого было
огромное желание быть только первым и кто ради победы
был готов идти за мной до конца к этой победе.
Я сам свел свой жизненный путь к погоне за победой.
Хотя в современном спорте ради побед многие готовы
на все, но стараешься не думать обо всем этом и быстрее
забыть то, с чем встречаешься все чаще. И сейчас я при-
знаюсь себе, что уже давно, как раз в эти свои последние
годы, я стал относиться к большому спорту с подозрением,
видя в его основе, прежде всего, жестокость самого
спортивного боя, постоянную работу человека «через не
могу», на пределе возможностей его организма. Я уже
насмотрелся на нокауты в боксе и падения с бревна в гим-
настике, на куплю и продажу в футболе, на судейство
в «субъективных» видах спорта, на враждующих годами лю-
дей, на поломанные судьбы отдельных бывших спортсменов.
И понял сейчас, что погоней за каждой победой я хотел
оправдаться перед собой, оправдать отданные спорту годы
и все те жертвы, на которые приходилось идти. Часто
говорят, что спорт — модель жизни. Но какой жизни?
Где есть место вражде и жестокости, агрессии и злобе,
загубленному здоровью и смертельным исходам в 20—
25 лет?! Можно, конечно, об этом не думать, но все это есть.
И вспомнил разговор с моим большим другом, старшим
другом, балетмейстером Леонидом Вениаминовичем Якоб-
соном. Он был очень болен, и я пришел навестить его.
297
Мы говорили о судьбе человека, и когда я услышал в его
голосе нотки горечи, то сказал:
— Ну вам-то, Леонид Вениаминович, не о чем жалеть!
И вдруг услышал (запомнил дословно):
— Да что вы, Рудик. Я угробил жизнь на эту прости-
туцию. Я же мечтал заниматься астрономией...
Не ждет ли и меня такой итог? И снова вспомнился тот
взгляд Наны. Нет! Пусть все это есть сегодня в спорте,
но есть и то, что всегда прекрасно, чем всегда притяги-
вал и по-прежнему притягивает меня мир спорта — это
личность спортсмена, снова и снова побеждаю-
щего себя!
Я видел лицо Наны и улыбался в темноте. Я понял, что
тот ее взгляд зовет меня на иной путь — не к победе,
а к Человеку! И сейчас я простил Нане все, что не
устраивало меня в ней, все, что я считаю непрофессиональ-
ным и в чем видел причину нашей неудачи. В тот миг,
когда она заглянула в мои глаза и в мою душу, я понял,
что в жизни есть вещи важнее шахмат, ценнее той победы,
на которую мы молимся ровно месяц, месяц без побед.
Да наплевать на эту победу! — будто сказала мне Нана.
Это не главное, даже в спорте. Суть спорта — в том
числе и спорта «большого» — не в победе, хотя и принято
считать иначе. Есть вещи, дороже победы! — так Нана за-
кончила свой монолог, и я сказал ей «спасибо!».
Это был большой урок — взгляд Наны. Не было бы его,
этого взгляда, все равно матч был бы тоже большим уроком,
но совсем иного содержания и смысла. Это был бы урок для
меня, только как для психолога, который полтора месяца
думал о том, как выиграть, и выиграть во что бы то ни
стало, и о том, что мешало победе, и за счет чего
усилить шахматистку и т. д. и т. п. Признаться, я не один
раз был близок к отчаянию, а сейчас готов даже посмеяться
над этим.
Большой, очень большой урок, и спасибо Нане за него!
Мне есть за что поблагодарить спортсмена. Например,
за появившееся безразличие к тому, что ждет меня в слу-
чае неудачи. А ведь еще вчера я представлял будущие сцены
моих объяснений руководящим товарищам и даже мыслен-
но репетировал свои оправдательные монологи. Но сейчас я
знаю, что их не будет. Я смирюсь с критикой и спокойно
выдержу злорадные и осуждающие взгляды. И более того,
возьму это поражение на себя и сделаю это с радостью.
Теперь я знаю, что есть вещи важнее всего этого.
А потом, когда снова лег и заставлял себя забыть все это,
298
так взволновавшее душу, в момент почти полного отключе-
ния от всего, в освобожденном сознании вдруг ощутилось
чувство, что было это уже в моей жизни. И было тоже в
спорте, с другим, столь же близким спортсменом.
С Нодаром Коркия — известным баскетболистом — мне
посчастливилось работать в течение нескольких лет, и в те
годы я считал его эталоном бойца и человека. Но потом
в команде был заменен тренер, и Нодар сразу стал
другим. Из его поведения ушла строгость и даже скром-
ность. Он открыто курил, а в свободное от тренировок
время играл в карты, вовлекая в это пустое занятие других
ребят. Новый старший тренер, его двоюродный брат
Михаил Коркия не обращал на это внимания и не связывал
изменения в образе Нодара с его все менее качественной
игрой. Конечно, не сами эти детали поведения спортсмена
мешали ему проявить себя в игре, а нечто внутреннее —
утеря самоконтроля и строгого отношения к себе, что
всегда отличало Нодара в те времена, когда командой
руководил Леван Мосешвили, относившийся к Нодару тре-
бовательно, хотя сам Нодар не считал прежнего тренера
своим доброжелателем. Но, как показала жизнь, «придирчи-
вое» отношение Мосешвили приносило Нодару пользу, и
играл он в те годы в свою лучшую игру.
...Шел последний тур чемпионата СССР, в котором
решалась судьба команды, но Нодар, кстати капитан коман-
ды, играл на редкость неудачно.
Я считал своим долгом высказать свое мнение самому
Нодару, но встретил непонимание, и свое поведение спорт-
смен не изменил. После очередной неудачной его игры
я вновь критически отнесся к нему. Тогда тренер при-
гласил меня на беседу и сообщил, что капитан команды
пожаловался: психолог терроризирует его и портит ему на-
строение перед игрой. Я поставил тренера в известность,
что прекращаю с Нодаром свою психологическую работу, и
действительно больше не проводил с ним специальных
опросов, продолжая делать это с другими баскетболистами.
Следующие две игры Нодар провел еще хуже, и снова
меня пригласил к себе тренер и сообщил на этот раз, что
Нодар снова пожаловался на психолога, который его пол-
ностью игнорирует.
Я категорически отказался менять свое отношение
к спортсмену, хотя Михаил Шотаевич Коркия убедительно
просил меня пойти на это перед последней и все решаюшей
игрой тура с ленинградским «Спартаком».
Тогда и случилось то, что вспомнилось сейчас, глу-
299
бокой ночью, и теперь, я знаю точно, уже не забудется
никогда.
В течение всего дня я ловил на себе взгляды Нодара,
но подойти первым не смог заставить себя. Слишком
серьезным я считал происшедшее между нами, чтобы вот
так сразу все это забыть. Беспринципным по отношению
к своему делу казалось мне такое решение. И вот наступила
эта минута.
Закончилась разминка, и игроки подошли к скамейке,
чтобы снять тренировочные костюмы и выслушать послед-
ние наставления тренера. Обычно Нодар, сняв костюм, всег-
да отдавал его мне, мы прощались взглядом, кивали друг
другу. И сейчас я чувствовал взгляд Нодара, но не мог
ответить ему и смотрел на других ребят. И тогда Нодар
обошел скамейку, за которой стоял я, взял меня за локдть
и тихо сказал:
— Но я все равно верю, что душой вы со мной. —
И пошел на площадку...
«Уроком спортсмена» назвал я тот день своей жизни и
долго, несколько лет, искал оценку происшедшего тогда.
Но чувство вины перед спортсменом долго жило во мне.
Хотя профессионально как психолог и педагог я был
все-таки прав, но как человек мог, наверное, что-то сделать
иначе. Как и сегодня...
Я наконец уснул. И приснился мне сон. Во сне я плакал.
И сначала испугался, проснувшись, — не примета ли это?
Но в приснившихся слезах была такая чистота, что не
могло быть ничего плохого после такого сна. Приснился
мне мой родной институт, где я учился, потом препо-
давал и снова учился — в аспирантуре. Мне снилось, что я
хожу по его дворам, ищу родные лица, не нахожу их и слезы
льются из моих глаз. И нет сил, чтобы их сдержать.
Вот такой сон.
Я лежал и думал. Ведь я не плакал на самом деле и
проснулся в общем-то в хорошем настроении. Мне только
приснилось, что я плачу. А это не одно и то же, потому что
я знаю, что такое по-настоящему плакать во сне и про-
сыпаться в слезах, как знакомо это всем, кто терял своих
близких.
Дело в том, что слишком много чувств оставлено мной
в институте. А чувства человека, вероятно, остаются там,
где они рождены, и оживают при нашем возвращении,
будь то наяву или во сне. Такие места — как кладбища,
но не физического нашего, а духовного. Как церковь, где
искренне молились, молятся и будут молиться сотни людей.
300
Значит, везде, где мы были, остаются наши «могилы и церк-
ви»! И потому всегда и везде — молись!
...Потом я встал и начал свою молитву — так я назвал
сейчас свою зарядку. Чувствовал я себя неважно, но по-
чему-то даже мысли не допускал пропустить ее. Я осознал,
что ко всему, что ты делаешь, даже к обычной зарядке, ты
обязан относиться свято! И тогда все, что ты делаешь в сво-
ей жизни, становится настоящей молитвой, и прежде все-
го — твое дело! И вспомнилась одна притча, и дошел до ме-
ня весь ее великий смысл.
Один жонглер ушел навсегда из цирка в монастырь.
Он молился как все, выполнял обязательные ритуалы, но то,
что он делал, с каждым днем удовлетворяло его все меньше.
И он не выдержал, выбрал однажды момент, когда в мона-
стыре никого не было, расстелил перед иконой Богородицы
свой коврик, взял шары и начал жонглировать ими. А один
монах, увидевший сие кощунство, побежал за другими мо-
нахами, чтобы вместе с ними наказать богохульника. Но
когда они прибежали и посмотрели в окно, то увидели,
как Матерь Божия сошла с иконы и подолом своего
платья вытерла пот на его лице. То была его молитва!
Искренняя и честная! Его молитва была много чище,
чем молитва тех, кто сегодня грешит, а завтра молится
и просит у Бога прощения, а послезавтра грешит снова.
И вспомнил еще одного из своих любимых спортсменов,
известного борца Георгия Макасарашвили, который написал
в своем дневнике, когда его успехи стали стабильными:
«Наконец-то я понял, что главное — думать только о том,
что делаешь сейчас! Когда готовишься к турниру, то все
посвящаешь подготовке. Когда разминаешься, думаешь
только о качестве упражнений. Когда готовишься к схватке,
думаешь только о том, как ее провести, и — о победе!
И нельзя допустить даже мысль о поражении!»
И это — молитва! Но сколько времени, целых десять лет,
пришлось идти по этому пути человеку, чтобы понять это!
А сколько лет понадобилось мне, чтобы поверить, что только
так и надо жить в этом мире!
Сейчас в своем дневнике я описываю каждый день
своей работы с Наной, каждый день вроде бы обычной
жизни. Получается всего лишь описание самого обычного:
наших повседневных дел, слов, сказанных и не произне-
сенных вслух, если их не надо было произносить, а еще
анализ и оценка сделанного. Это не более чем описание
обычной человеческой жизни. Но как интересно все это,
если всмотреться! И улыбка человека, и удачная шутка,
301
изменившая его настроение в трудную минуту, и все осталь-
ное. Как интересна, оказывается, жизнь
человека! Вот это очень важно понять каждому из нас
и понять как можно раньше, чтобы ощутить себя полно-
ценно живущим, а может быть даже счастливым, челове-
ком!
Но, чтобы это произошло, необходимо воспитать в себе
соответствующее отношение к жизни! Иметь свою молитву!
Дойти, дожить до нее!
1 ноября
«Партией престижа» назвал корреспондент «Советского
спорта» пятнадцатую партию матча и написал о ней так:
«Единоборство двух сильнейших шахматисток мира разго-
релось с новой силой. Вопреки прогнозам, короткой ничьей
в предпоследней партии матча не получилось. Хотя Нана
Иоселиани уже рассталась с надеждами на титул королевы,
ее боевой дух не сломлен, с завидным мужеством она
продолжает сражаться в ситуации, где у многих опусти-
лись бы руки» («Советский спорт», 3 ноября 1988 года).
Но этой партии предшествовали некоторые события,
и партией престижа она не была, и позже я объясню
почему.
Нана вышла на сцену, и я сказал Зурабу:
— Начался новый матч на первенство мира!
— Да, — ответил Зураб.
Это решение — начать новый матч на первенство ми-
ра — мы приняли вчера втроем перед сном. Новый матч
всего из двух партий.
— Если вы выиграете обе партии, то она будет эти
три года бояться вашего имени, — сказал я.
А Зураб тут же добавил:
— За эти три года вы ни разу не встретитесь за
доской. Надо сыграть эти две тренировочные партии.
— Сначала одну, — поправила его Нана.
Да, шестнадцатая партия может состояться только в том
случае, если Нана выиграет пятнадцатую. Таковы правила.
Для соответствующего деления приза необходимо выявить
победителя или, в случае ничейного счета (а он возможен
при двух наших победах), приз делится пополам.
Но об этом и речи не было в наших разговорах, да
Нана и не тот человек, кого могла бы стимулировать
такая перспектива. Кстати, и счет 8:8 тоже мало интересовал
Нану. Поэтому мотивация перед этим «вторым» матчем и
302
была такая: просто сыграть уже в спокойном состоянии и
доказать и себе, и Майе, что играешь сильнее. Примерно
так я высказал Нане эту идею, и она приняла ее.
— Согласна, — так и ответила она на мое предложение.
И сразу встала, сказав: — Пора, надо выспаться.
И я тоже сразу пошел к себе, и было такое чувство,
что завтра не пятнадцатая, а первая партия, и мы к ней
готовы. И я даже ощущал волнение, и даже усталость не
помогла унять его. Я жаждал победы, потому что видел
в ней все наше будущее и знал, что не ошибаюсь сейчас.
Ведь если Нана сможет провести эти партии хотя бы
в свою силу, значит, она сумела в столь сложной си-
туации — после поражения в матче — снова победить себя!
И, тоже для будущего, важно проверить себя, свои силы,
свою игру в ситуации относительного спокойствия, которого
не было у Наны во всех четырнадцати партиях. Мне,
психологу, важно было доказать шахматистке, что излиш-
нее напряжение и было решающей причиной ее неудачи,
а отнюдь не игра ее соперницы. И тогда эти три года
можно будет посвятить только работе над собой. Создать
волевой запас на весь такой матч — вот задача номер
один ближайшего трехлетия! Волевой запас, который будет
оберегать Нану, ее эмоции и силы от лишнего напряжения
и ненужных сомнений.
Есть и еще одно «но». Нана не предполагала, что
такой матч так трудно пережить внутренне. «Это была
не я!» — вспомнил я ее слова, которыми она призналась,
что не могла противостоять переживаниям, неожиданным
для нее, в корне отличающимся от переживаний в претен-
дентских матчах.
Вероятно, так и есть, такой матч надо пережить. Модели-
ровать его невозможно.
На большой сцене столик, и к тебе приковано внимание
всего мира. Может быть, это и не так, но свое имя
ты видишь, и ежедневно, на страницах газет и слышишь
по радио и телевидению, твое имя «мусолят» (опять
термин Цешковского) все, кому не лень. Ты ощущаешь
буквально кожей человеческое любопытство. И это помимо
твоей воли напрягает тебя, занимает часть твоего внима-
ния и нарушает столь нужную для дела сосредоточен-
ность.
Чтобы выдержать все это в таком матче, необходимо
такой матч пережить. Это и помогло, я так думаю, вы-
играть свои повторные матчи Смыслову у Ботвинника,
Спасскому у Петросяна, Каспарову у Карпова.
303
А чтобы выдержать такие матчи на протяжении многих
лет, надо, вероятно, очень любить себя и славу. Никакой
другой мотивации на такой путь и такую жизнь не хватит.
«Быть чемпионом — это одни расходы», — говорил Спас-
ский, имея в виду, конечно, расходы нематериальные.
...Смотрю на сцену, и у меня впечатление, что шахма-
тистки поменялись местами. Нана быстро и уверенно, как и
Майя в партиях «того» матча, делает дебютные ходы и
гуляет по сцене, а Майя впервые опережает Нану по за-
траченному времени, играет тяжело и неуверенно. Я по-
нимаю, ей трудно сегодня было снова собраться, но она
очень старается. Представляю, как ей не хочется проигры-
вать первую партию после победы в матче, первую партию
«нового» матча. Я уверен, что, увидев сегодня настрой
соперницы, чемпионка мира не могла не догадаться, что та
поставила перед собой новые и важные для будущего
задачи. И тот корреспондент так напишет об этой партии
в своей итоговой статье: «Майя же была крайне огорчена.
«Что я, не могу уже сделать ничью белыми?» — сетовала
она в расстроенных чувствах».
Но Нана была непобедима в тот день! Черными она
легко переигрывает чемпионку, в середине партии проводит
эффектную комбинацию и на том самом пятом часу игры
самыми точными ходами реализует свой перевес.
Первая партия нового матча выиграна! Счет 1:0!
И полная серьезность за ужином. Никаких эмоций, нет
даже улыбок. Нана — олицетворение собранности и трез-
вого мышления:
— Я сейчас только разобрались в ее игре. Она же по-
стоянно блефует: «аш-четыре», «аш-пять» — смешно!
Цешковский соглашается с ней:
— Правильно, так она блефует весь матч, а ты за
голову хваталась на каждый ее блеф и лезла в цейтнот.
— Который час? — вдруг спрашивает Нана.
— Полдвенадцатого, — отчечаю я.
Й опять — вдруг (все не так, как было раньше) Нана
резко встает и говорит:
— Я — спать. Все-таки устала.
2 ноября
Вот и закончился этот матч, который, как выяснилось,
оказался вдвое короче, и сейчас я объясню почему.
Рано утром вошел Зураб и, забыв о приветствии, сказал:
— Нана не хочет больше играть.
304
Я ожидал чего угодно, но только не этих слов. Так
и ответил:
— Не понял.
— Легла нормально, — объясняет он, — и сразу уснула.
Но уже в три проснулась и больше не спала. Повторяла
одно и тоже: «Как я могла проиграть?»
И сразу же резким движением открылась дверь, и вошла
Нана.
— Поехали! — сказала она Зурабу.
— Куда? — спросил я.
— Мы — в Тбилиси. Не могу здесь больше.
— Подождите, — как можно спокойнее говорю я, —
завтра же партия. День пролетит быстро. Надо же подгото-
вить белый цвет. Мы же договорились...
— Нет! — Нана прервала меня, — я здесь не выдержу и
снова не усну. Завтра приедем прямо к партии.
И вот машина скрылась за поворотом, а я получил не-
запланированный свободный день, чему даже обрадовался
сначала. Так много накопилось наблюдений за эти по-
следние дни, и их надо успеть зафиксировать, часть —
в дневник, а часть — в тетрадь «для теории». Но я снова
и снова сажусь за стол и снова встаю, не написав ни
слова. Не пишется. И в мыслях сумбур, и полное
отсутствие воли. Вспомнился популярный в среде спорт-
сменов каламбур: «Сила есть, воля есть, силы воли — нет».
Нечто подобное и происходит со мной, никакой гармонии
в моем состоянии. И не Нана тому виной. Я, вероятно,
как и она, внутренне уже закончил свое участие в матче.
Просто ждал наступления третьего ноября, дня последней
партии, когда Нана, теперь уже навсегда поверившая в себя,
снова на сто процентов готовая «умереть, но выиграть»,
уверенно выйдет на сцену и своими любимыми белыми
сделает то же, что она с такой легкостью совершила
в предпоследней партии матча.
Но опять «почему все не так?» Потому, отвечаю я себе
уже в парке, куда вышел пройтись и попытаться вернуть
свое рабочее состояние, что Нана только теперь, после
уверенно проведенной и сыгранной в свою силу партии, по-
няла, что победа в матче была абсолютно реальной и она
ее упустила. А играть она больше не хочет потому, что
кончилась мотивация под названием: «Доказать!» Нана до-
казала всем, доказала себе!
Вот почему шестнадцатая партия потеряла для нее ка-
кой-либо смысл.
Так что ты, сказал я себе, рано закончил свою работу.
305
Впереди еще одна партия, мотивация на которую отсут-
ствует, и в данный момент я даже не представляю, ради
чего Нане снова надо «умирать, но выигрывать»? Вот
о чем надо думать сейчас, а не садиться за дневники
и думать о себе.
Но ничего не придумывалось сейчас, и еще мешала одна
«контрдоминанта» — не уходящая из головы мысль о себе,
о том, как Нана Иоселцани обратилась ко мне как к чело-
веку. И, не найдя ничего, способного поднять Нану на
шестнадцатый подвиг, я снова вернулся к тем же раздумьям
о себе, о своем союзе с человеком, который ждет от меня
помощи и надеется на меня.
Оказывается, иногда в отдельных ситуациях надо быть
не таким, каким ты стал в жизни, а надо возвращаться
в какой-то из своих бывших «образов», пусть менее силь-
ных, но более нужных человеку. Да, надо пройти всю ту
профессиональную «лестницу», но это не значит, что не надо
спускаться с ее верхней ступени вниз, к тем, кто «внизу»
ждет твоей помощи, и не только ради победы. Как,
например, перед той четырнадцатой партией, когда Нане хо-
телось видеть во мне только «друга», но не «помощника»
и даже не «катализатора».
И то же было не так давно с Сережей Бубкой, когда
он говорил мне по телефону: «Мне ничего не надо, только —
поговорить». И хотя мы с ним делали раньше много
«специального» — и опросы, и сеансы аутотренинга и раз-
рабатывали систему настроя, но после опустошившего его
олимпийского года ничего этого он не хотел, а хотел
одного — в доверительных беседах отдохнуть, отвлечься,
освободиться от накопившегося душевного груза. И ес-
ли бы я приехал к нему, поставив обязательную задачу
расшевелить его, настроить на работу и так далее, то есть
если бы был не только «другом», то обязательно обрек бы
эту свою миссию на неудачу.
Думать не о себе и своей значимости в жизни
того, кому помогаешь, а думать только о нем —
вот какой должна быть теперь твоя основная рабочая
концепция!
И пусть этот путь будет реже приводить опекаемых
тобой людей к победе, но нужен этим людям ты будешь
больше, потому что всегда будешь облегчать им их пере-
живания, а значит — облегчать всю их жизнь! Это — за-
дача номер один, а потом уже — победа и путь к ней,
как задача номер два. В этом отличие психолога от тренера,
для которого задачей номер один всегда является путь
306
к победе. И потому оставь тренеру это, «кесарю —
кесарево»!
Взять ту же кризисную ситуацию перед ответственным
стартом. Оказывается, ты можешь в данной ситуации быть
не в одном, а в одном из двух «образов», и выбирать
ту роль, которая наилучшим образом поможет сейчас
твоему спортсмену. Например, если тренер успешно реша-
ет свои задачи «тренера-лидера» и своим поведением и
личным примером обеспечил мобилизацию спортсмена пе-
ред стартом, то ты должен в такой ситуации выбрать
роль «психолога-священника» и успокаивать спортсмена,
разделяя с ним его переживания, осуществляя таким об-
разом не что иное, как практическое милосер-
дие!
В этом случае ты являешься «помощником» и не только
самого спортсмена, но и его тренера, и, может быть, всех
других, кто около него. Так нужно твоему спортсмену,
и ты обязан быть таким! В этом и состоит твое психо-
логическое мастерство — безошибочно определить свое
место!
Но достаточно часто ситуация бывает иной, например,
когда тренер по каким-либо причинам (устал, психоло-
гически сломался, поссорился со спортсменом) не может
быть лидером, и тогда в интересах дела ты выбираешь
иную роль, роль «психолога-лидера», и берешь на себя
все руководящие функции и всю ответственность.
Так и было, например, на Спартакиаде народов, когда
тренер сборной Грузии заслуженный мастер спорта Омар
Пхакадзе за три дня до старта собрал свою команду
велосипедистов — четверку преследования, в составе кото-
рой были известные бойцы — Петр Чевардов и другие, —
и в их присутствии сказал мне, что он и команда
устали друг от друга и будет лучше, если руководство
командой приму на себя я. Тогда все это поняли
правильно, и мы решили задачу.
Так же уступил мне лидерство однажды тренер братьев
Бубка Виталий Афанасьевич Петров.
Так и работаем мы уже несколько лет с тренером
Сергея Долматова Марком Израилевичем Дворецким. Он
руководит подготовкой шахматиста к турниру, а я обеспе-
чиваю управление им в процессе его.
Но делать все это можно только в том случае, если
доверие людей уже завоевано, и ты стоишь на самых
высоких ступенях своей «профессиональной лестницы».
И делать это надо всегда так, чтобы тренер не
307
чувствовал твоего превосходства, тогда и ему, и тебе
всегда хватит места на одной ступени той лестницы.
Вот таким должен быть психолог в спорте! Пройти все
профессиональные ступени и подняться на высшую из
них — отнюдь не значит, что только там нужно находить-
ся всегда! Вот это важно понять! Надо быть всегда го-
товым спуститься по этой лестнице даже на самую
низкую ее ступень, и там делать то, что нужно: просто
поговорить с человеком (быть «собеседником»), или дать
ему ценный совет (на ступени «советника»), или подру-
житься с новым спортсменом в твоей команде (ступень
«друга»), а не ждать наверху того, кому во что бы то ни
стало нужна победа, и пройти с ним в своем сильном
образе этот путь.
Вот это, понял я, и случилось со многими великими
тренерами, которые не могли в силу своих амбиций
заставить себя спуститься с высшей ступени этого пьедес-
тала и с новым учеником рядом начать очередной путь
наверх к победе. Они предпочли остаться там в одино-
честве (предпочли умереть великими).
Вот в чем секрет продолжения жизни, секрет вечного
обновления — в том, чтобы находить в себе силы и му-
жество всегда спускаться вниз — «в суету городов
и потоки машин...» (без Высоцкого не обойтись!), и на-
чинать все сначала, но движение это — не по кругу, а —
по спирали (не по мертвому своим однообразием кругу),
и в каждый новый виток ты «влетаешь» обогащенным
новым опытом побед, и даже поражений, и потому никогда
не повторяешься и не повторяешь свой путь к своей
новой вершине, которая никогда не похожа ни на одну
из взятых тобой раньше. Я чувствовал, что по-новому
и другим, более пристально всматривался в свое будущее.
И что-то разглядев в нем, сказал себе: «Забудь о победе!»
Это был мой приговор себе, своей профессии, своему
будущему.
...И весь день ушел на воспоминания. Я вспомнил
команды и отдельных людей, с кем посчастливилось
пережить радость побед, с кем этого счастья не было.
И понял, что все эти прекрасные люди потеряны мною
навсегда. И виной тому та самая победа, в стремлении
к которой я был беспощаден к недостаткам этих людей,
и они не простили меня. Было такое чувство, что в этих
воспоминаниях я ищу их, как в том своем сне, и тоже не
нахожу. И я не плакал сейчас, но мне было не легче.
...Ия совсем забыл не только о слове «победа», но и о
308
слове «мотивация» и понял, что совсем не готов к
своей дальнейшей работе с Наной, когда вдруг увидел ее,
выходящей из машины.
Они вернулись! И я не верил своим глазам. Нана молча
вошла, выдержала мой удивленный и вопрошающий
взгляд, но ничего не сказала, и я не спросил ни о чем. Она
сразу прошла к себе, и снова Зураб спустился ко мне, сел
напротив и закурил. Потом спросил:
— Знаете, почему мы раньше приехали?
— Нет.
— Представляете, нам никто ни разу не позвонил!
— Может быть, не знали, что вы — дома?
— Нет, нам всегда звонят с утра до вечера. А сегод-
ня — никто! Нана обалдела! Представляете, стоило про-
играть, и мы никому не нужны?
— Прекрасно! — ответил я ему. — Я лично очень до-
волен. А теперь вспомните, как они мешали нам в этом
матче.
— Просидели мы целый день в пустоте, и Нана сама
сказала: «Поехали обратно!» — Зураб смял сигарету и тут
же закурил другую. Он был не похож на себя сейчас.
Это был повзрослевший и очень серьезный человек. —
Хочу поделиться с вами, — продолжал он, — одним своим
наблюдением. Я заезжал во Дворец и видел там многих
шахматистов, кого знал и раньше, но сейчас посмотрел
на них другими глазами. И знаете, какой я сделал вы-
вод? Все они ненавидят шахматы! Я насмотрелся за эти
восемь лет на них. И, знаете, что еще я заметил.
Все они — мандражисты, не выдерживают трудных ситуа-
ций, всегда в турнирах проигрывают решающие партии.
Вот они и сделали Нану такой возбудимой.
— Вероятно, вы правы, — снова соглашаюсь я, —
а проигрывают решающие партии они потому, что шахма-
ты мстят им за нелюбовь.
...Опять не спалось. Просматривал газеты, привезенные
Зурабом, но думал о своем. Он ушел, а я еще раз перечи-
тал один из последних листов своей «теории» и сказал
себе: «Не торопись! Не торопись считать концепцию
законченной» А еще вчера был вполне доволен собой, обоз-
начив два самостоятельных типа психологов — «священ-
ника» и «лидера» со свойственными им специфичес-
кими функциями. Но вот прочел статью о настоящем свя-
щеннике и понял, что не все так ясно в этой моей
концепции, как казалось вчера.
Настоятель Торжокского храма отец Владислав (Свеш-
309
ников) критически относится к тому, что в церкви вся
духовная жизнь сведена сегодня к одному богослужению и
священники отвыкли от живых, сильных и огненных слов.
Значит, думаю я, в самой церкви не согласны с ограни-
чением функций практически работающего священника.
Священник, по мнению отца Владислава, не должен
замыкаться в сфере милосердия, а должен уметь, когда
надо, быть и священником-лидером и при помощи огнен-
ных слов призывать человека не только смириться, но и
бороться с собой и обстоятельствами, уметь идти к победе,
а если надо — и к подвигу!
А что же делать мне со своей концепцией? При-
знаюсь, мне не хочется менять ее так быстро. И я ре-
шаюсь не делать этого. И к тому же в этом меня убеж-
дает мой опыт: овладеть мастерством «лидера» тому, кто
привык быть только «священником», очень непросто.
3 ноября
И снова утро. И снова Зураб стучит непривычно рано
мне в дверь. И снова я слышу:
— Не хочет играть!
...—Все-таки надо собраться, — говорю я Нане за зав-
траком, уговариваю ее.
Нана не отвечает, смотрит перед собой, и никакой
жизни в ее глазах.
— Давайте сделаем так, — продолжаю я, — все-таки
попробуем собраться. Сейчас сразу идите спать. Раз ночь
не спали, то уснете. В коттедж я никого не пущу. Потом
погуляем втроем и — на партию. Последние пять часов,
и мы свободны!
Нана и Зурик уходят к себе, а я располагаюсь внизу,
у самого входа, потому что снова все здесь и наверняка
кто-нибудь появится.
...И вот наша, теперь уже точно последняя, прогулка.
Мы медленно гуляем, и Нана тихо говорит:
— В одном нашем разговоре вы говорили, что на место
любви приходит долг. Вот этот путь от любви к долту
обязателен?
— Думаю, что это эволюционный путь морали.
— Да, — задумчиво произносит Нана, — раньше я
вообще не думала ни о чем этом. Но все-таки жаль,
что уходит любовь, даже если на ее место приходит
долг. Но я же продолжаю любить шахматы, раз я их не
бросаю? — задает она вопрос, но не мне, и я не отвечаю
310
ей. Но уже через секунду махнула рукой: — Хотя какая
сейчас любовь...
Минута тишины, и Нана вдруг оживляется:
— А знаете, почему я вчера раньше приехала?
Тянулся день без звонков и где-то к шести часам вдруг
приходит решение: «Я должна!» Вот эти два слова. Но не
доказать кому-то, кто забыл обо мне. А другое: «Я просто
должна!» Это, наверное, и есть осознание долга?
— Да, безусловно.
— Осознанный долг, — чуть слышно повторила она.
...И снова все на местах. Предельно внимательно
играет чемпионка мира. Она тщательно обдумывает
каждый свой ход, и осторожность ее настроя прогляды-
вается даже в том, как она берется за фигуру и
медленно переставляет ее на другое поле. Видно даже из
зала, что она в любой момент согласна на ничью.
И так же хорошо видно, что Нана согласна только
на победу. Но ведет себя за доской необычно. Долго ду-
мает с самых первых ходов, часто меняет позы, и в
этом нетрудно увидеть нервозность.
— Играет тяжело, — говорит Элизбар.
А Виталий не говорит ничего, встает и, махнув рукой,
уходит из зала.
— Ничего не получили по дебюту, даже похуже, —
комментирует Элизбар.
Но я не расстроен. Главное, что я вижу саму волю.
Правда, боюсь, что сегодня эта воля осталась в одино-
честве, мотивация не подкрепляет ее. Смысла в победе
Нана не видит, а чувство долга может только одно —
обязать человека честно делать свое дело. Но только чест-
ное отношение к делу вряд ли способно обеспечить сверх-
усилие, а сегодня без него не обойтись. Да, «человек
выстоит» и даже победит, но при условии мотивации, то
есть если победа имеет смысл!
Эх, если бы сегодня вернуть то ее состояние,
когда был пропет «гимн мотивации» — так я назвал день
пятнадцатой партии. И вспомнил, как подруга Наны, сидев-
шая в зале рядом со мной, спросила:
— Что с Наной?
— Все нормально, — ответил я.
— Да вы что? Я ее не узнала — ужасный вид!
— Зато она мотивирована! — сказал я в ответ.
— Что? — не поняла девушка, и, помню, я замешкался,
прежде чем ответить ей, человеку не из мира спорта.
Ну как в двух словах объяснить смысл такого сложного
311
понятия, как «мотивация?» Вася Бубка блестяще и в самой
краткой форме ответил мне однажды на вопрос «Как ты
мотивирован в спорте?»: «На полную катушку!» Так я и
ответил своей соседке. И опять она не поняла меня, но не
решилась переспросить, а лишь шире открыла глаза и чуть
отодвинулась от меня. Наверное, странное впечатление
осталось у нее от беседы с психологом.
Снова смотрю на доску и вижу, что Майя создала
огнеупорную позицию и спокойно маневрирует, без намека
на активность.
Но Нана еще ниже склоняется над доской и ищет,
ищет то, во что никто уже не верит. И... все-таки находит
возможность обострить позицию и на пятом (!) часу
игры получает минимальный, но перевес!
В машине тишина. Молчит Нана, и не решаются что-
либо сказать другие Я остаюсь внизу, а шахматисты сразу
поднимаются наверх — к шахматам. Но проходит не боль-
ше пятнадцати минут, как спускается Нана и говорит мне:
— Рудольф Максимович, позвоните судьям, скажите,
что мы предлагаем ничью.
— Как ничью? Что, там ничего нет?
— Не в этом дело, я не могу здесь больше. Мы сей-
час же уезжаем.
— Ночью?
— Ну и что?
Появляются тренеры. Молча слушают наш диалог и
затем вместе с Наной проходят в столовую.
А я решил выждать и попозже попробовать пере-
убедить Нану. И вот вхожу к ним, и Нана сразу
спрашивает:
— Позвонили?
— Пока нет. Может быть, не будем спешить? А утром на
свежую голову хорошо посмотрим и решим.
— Нет-нет, — отвечает Нана, — я уезжаю.
...Все сегодня в «последний раз». И вот последний раз
стоим у машины, и Нана говорит:
— Вы отсюда — в Тбилиси?
— Нет, домой, но — через Тбилиси.
— Тогда обязательно зайдите к нам. Надо все обсу-
дить.
4 ноября
Просыпаюсь рано — от... гробовой тишины. И в те дни
никто не шумел, но какие-то шорохи и чье-то дыха-
312
ние ощущаешь и через стену и знаешь, что ты не один.
И более того, рядом свои, и в первую очередь наша На-
на — Великий Учитель. Так я теперь ее называю.
А сегодня сразу, еще не открыв глаза, я понял, что
здесь я совершенно один, и понял, как и вчера Нана, что
не могу здесь больше.
И не встал, а вскочил и сразу же заказал машину.
И сказал шоферу:
— Андрей Николаевич, в Тбилиси — и быстрее!
И вот несется наша машина. А перед моими глазами
не Цинандали, который я так и не разглядел за эти полто-
ра месяца, и не воспоминания о матче, и даже не Нана
(пусть простит она меня).
Сложное состояние. Я не подвожу итоги, не думаю
о поражении и обо всем том, что было. Но я и не расслаб-
лен, а наоборот, будто снова мне надо как следует соб-
раться и выполнить немалую и крайне важную работу.
И еще надо о многом подумать. Например, о том, как
вернуть то лучшее, что было во мне и моем арсенале
раньше, в те годы, когда я тоже мечтал о победе, но жил
не только ее ожиданием. А вдруг это поможет мне
и в моей жизни, где тоже немало проблем и где сущест-
вует подобная лестница, которую, в отличие от «профес-
сиональной», можно назвать «лестницей жизни», и сейчас
я увидел ее впервые, как впервые и задумался, а на какой
ступени я нахожусь там и что предстоит сделать мне, что-
бы и там подняться повыше и лучше помогать всем, кто
на этой лестнице вместе со мной.
Пришло время подумать и об этом. Я думаю.
Телави — Цхалтубо
1988—1989 гг.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Необычную книгу вы прочли — книгу-размышление, книгу-
исповедь. Ее написал человек, бесконечно преданный своему Делу
и, что особенно важно, прекрасно разбирающийся в тонкостях
шахмат и психологии борьбы за шахматной доской. Рудольф
Загайнов вырос как психолог, сделал себе громкое имя во мно-
гом на помощи шахматным «гладиаторам» в их изнуряющей,
полной нервных стрессов работе. Его карьера в спорте знала и
подъемы и спады. Так, в 1974 году он оказывал психологи-
ческую поддержку гроссмейстеру В. Корчному в его матче
с А. Карповым, пользовавшимся тогда неограниченной госу-
дарственной поддержкой. Виктор был обречен, так как на матч
с легендарным Робертом Фишером должен был выйти только
«наш Толя». Отчаянная борьба В. Корчного до последней партии
была актом героизма и стала возможной во многом благодаря
помощи Рудольфа Загайнова в течение всего матча. Люди, сде-
лавшие А. Карпова «государственным» шахматистом, не забыли
тех, кто им мешал: В. Корчного грубо вытолкнули за границу,
а Р. Загайнова на несколько лет вывели за пределы работы
в большом спорте. Это «темное» пятно (по мнению спорт-
бюрократов) до сих пор мешает ему занять подобающее место
в строю ведущих психологов-практиков страны, хотя многие
выдающиеся спортсмены рады работе с ним. Могу смело сказать,
что столь богатым опытом плодотворной работы с ведущими спорт-
сменами страны по совершенно различным видам спорта (футбол,
шахматы, легкая атлетика, фигурное катание) вряд ли обладает
какой-либо психолог, работавший когда-либо в спорте.
Так уж получилось, что мое становление в качестве
профессионального шахматного тренера шло, когда Рудольф
Максимович после опалы, о которой я упомянул, вновь стал
работать в больших шахматах. Нам, к моему сожалению, не
пришлось работать в одной команде, но я по крупицам собирал
опыт, накапливаемый этим великолепным специалистом. Для
чего и как я делал это?
Многие тренеры, добившиеся больших высот в подготовке
314
выдающихся спортсменов, смогли сделать это и потому, что
обладали, кроме профессиональных знаний, знанием тонкостей
психологии. В большинстве своем эти знания они приобрели не
в университетах, а в процессе самого тривиального самообра-
зования, где учителем была сама жизнь и способность человека
видеть ошибки свои и своих коллег, извлекать из них уроки
и главное — не повторять. Литература, которая обобщала бы
этот ответ, практически отсутствовала, и крупицы опыта, которые
я с самого начала своей тренерской деятельности собирал, со-
держались в отдельных фразах статей, появлявшихся в спортив-
ной прессе и касавшихся психологии спорта, в рассказах спорт-
сменов и тренеров, там, где они говорили о различных
аспектах психологии спорта.
Много мне дали короткие встречи и беседы с Рудольфом
Максимовичем, так что в какой-то степени я могу считать себя
его учеником, хотя надеюсь, что и мой опыт последних лет
чем-то был полезен и ему.
В начале 1983 года молодой Гарри Каспаров вступил в
борьбу за звание чемпиона мира, сыграв свой первый претен-
дентский матч с гроссмейстером А. Белявским. Несмотря на со-
лидную шахматную и физическую подготовку, где-то в середине
матча в игре Гарри обнаружился спад, причиной которого была
его недостаточная психологическая подготовка к матчевой форме
борьбы. Несколько коротких тренировочных матчей, сыгранных
им в подготовительный период, как мы увидели во время офици-
ального претендентского матча, не дали нам возможности по-
строить эффективно работающую модель матчевой борьбы в
условиях столь высокой значимости соревнования. В нашем кол-
лективе спортивного психолога не было — кое-кто понадеялся
на свой жизненный опыт — ив первые признаки психологической
усталости Гарри создали серьезную проблему, последствия ко-
торой представить никто не мог. На мое счастье, в Москве в это
время был Рудольф Максимович, и я напросился к нему на бе-
седу. В результате ее Гарри, проснувшись на следующее утро,
увидел перед своими глазами плакат с лозунгом: «Если не ты, то
кто же?» Сейчас этот знаменитый вопрос знают многие люди,
а тогда это было новинкой, произведшей на Гарри ошеломляющее
впечатление. Дискомфорт в его душе исчез очень быстро, и
так же быстро пришла победа в матче. Этот плакат стал
талисманом, помогавшим ему сохранять душевные силы и в мат-
чах против А. Карпова.
Кстати, матчевая форма борьбы — это особая форма спор-
тивных состязаний, когда длительное время партнеры борются
один на один на глазах многочисленных зрителей и когда более
Длительное время борются сами с собой, со своими сомнениями
315
и страхами. Мелкие удачи и неудачи в этой скрытой от посторон-
них глаз борьбе подтачивают силы и волю спортсмена, и в
результате зрители недоумевают: «Ах, что с ним сегодня творит-
ся?» Эта невидимая миру борьба очень жестокая и в то же
время дьявольски интересная и совершенно неизвестная науке.
И тут мне хочется коснуться проблемы женских матчей, тем
более что записки Р. Загайнова посвящены именно этой теме.
Я давно являюсь убежденным противником такой формы
спортивной борьбы для женщин, и книга еще больше убедила ме-
ня в своей правоте. Длительные спортивные состязания —
а шахматные матчи именно таковы — являются испытанием не
только (а может, и не столько) спортивной силы спортсменов,
но испытанием их физической и психической выносливости в
условиях максимального противодействия. Для успеха, победы
на чашу весов должны быть брошены последние резервы орга-
низма, и далеко не всегда, особенно при неудаче, они потом
могут быть восполнены.
Я недаром назвал перед этим больших шахматистов, сражаю-
щихя в матчах, гладиаторами — они в этой борьбе испытывают
частые и длительные стрессовые перегрузки. Но мужчины по
своей природе, по сути призваны быть бойцами. Так зачем же
в это пекло толкать прекрасный пол? Неужели для того, чтобы
доказать, что и женщины все могут, «что они тоже люди»?
У них же другое предназначение в жизни, и роли гладиаторов
им не к лицу, не по нервам, точнее. Что же должно приветст-
воваться в стремлении привлечь женщин в шахматы? Это воз-
можность создавать ими произведения шахматного искусства,
сравнимые по уровню с творениями великих шахматистов.
А спортивные шахматы с культом званий и «его величества очка»,
со стремлением достичь победы любой ценой, то есть крайним
перенапряжением душевных и физических сил, для женщин, опять
же на мой взгляд, столь же противоестественны, как женский
кэтч, тяжелая атлетика, марафон, дзюдо.
Книга Рудольфа Загайнова очень полезна для всех, кто
интересуется психологией. Если ее читать невнимательно, непро-
фессионально, то может показаться, что автор по нескольку раз
возвращается к одному и тому же. На самом деле он одну и ту
же проблему высвечивает с разных сторон, давая возможность
пытливому читателю понять ее более глубоко.
Я считаю себя профессиональным тренером достаточно высо-
кой квалификации, на практике познавшим тонкости психологии
шахматной борьбы. Однако, прочитав книгу буквально на одном
дыхании, я многое увидел как бы заново, переосмыслил
понятия и методы работы, ранее казавшиеся мне вполне устояв-
шимися. Читая рукопись, я вновь окунулся в атмосферу матче-
316
вой борьбы и связанных с этим переживаний. Тренерский кол-
лектив, помогавший Гарри Каспарову в его матчах за мировую
шахматную корону, сталкивался со всеми ситуациями, случивши-
мися в матче Н. Иоселиани — М. Чибурданидзе, и мне было
очень интересно сравнивать наши решения (и ошибки) с ре-
шениями Р. Загайнова и шахматных тренеров, работавших с ним
в Телави. Все это было, было, было...
Вы ждете более подробных и интересных сравнений с мат-
чем шахматных гигантов Г. Каспаров — А. Карпов. И я бы ждал
этого на вашем месте. Но... Дуэль между чемпионом мира и
его постоянным преследователем еще не закончена, и вполне
может так случиться, что книга выйдет непосредственно перед
их пятым матчем за звание чемпиона мира. Тогда ее безуслов-
но прочтут тренеры «карповской» группы, и тогда подробные
комментарии, отражающие мои взгляды на тонкости психологи-
ческой подготовки шахматиста и помощи ему во время соревно-
вания, могут повредить делу, которому отдают свои силы я и
мои коллеги, работающие с чемпионом мира.
Ход перестройки в стране показал, что в основной массе
люди не приучены к профессиональному отношению к своим
обязанностям. Подавляющее большинство их готово работать
честно и усердно, но для большого рывка вперед этого мало,
очень мало. Необходимо умение профессионально делать свое
дело, будь то у станка или в кабинете, на сцене или на
футбольном поле. Умение это приходит с годами и тем быстрее,
чем яснее человек сознает, что без настоящего профессионализ-
ма в любом деле нет пути вперед ни ему, ни его близким,
ни его стране. А есть только медленное сползание назад, в уве-
шанное лозунгами болото.
В книге Р. Загайнова есть много мыслей о том, что такое
профессиональное отношение к делу и как оно формируется.
И то, что книга дана в форме разговора человека с самим со-
бой, разговора предельно открытого, должно вызвать у заинтере-
сованного читателя особую доверчивость, увеличивающую пользу
от прочтения книги.
Убежден, что для действующих спортсменов и тренеров эта
книга представляет большую ценность. Я лично благодарен
автору за возможность изучить опыт его многолетней работы.
Александр Никитин,
заслуженный тренер СССР
НЕБОЛЬШОЙ
ФОТООЧЕРК..
Всего только череда мгновений,
вошедших в историю советских
шахмат. Пройдет время,
и другие события, другие лица
займут свое место в новых
книгах.
Вновь перед кем-то встанет
проблема,
КАК ОСОЗНАННЫЙ ДОЛГ...
СОДЕРЖАНИЕ
«... Такой, какой нужен себе»
3
Как осознанный долг
7
Эпилог, или Матч второй
294
Послесловие
314
Документально-художественное
издание
Загайнов Рудольф Максимович
КАК ОСОЗНАННЫЙ ДОЛГ
ДНЕВНИК ПСИХОЛОГА
Зав. редакцией Н. В. Михайловская
Редактор Е. К. Петровская
Мл. редактор О. А. Качкина
Художник В. М. Шилов
Художественный редактор Л. Д. Чельцова
Технический редактор С. С. Басипова
Корректор С. В. Трушкина
ИБ 2835
Сдано в набор 09.04.90. Подписано к печати 11.01.91.
Формат 84X 108/з2. Бумага типогр. Гарнитура тайме.
Высекая печать. Усл. п. л. 17,64. Усл. кр.-отт. 17,96.
Уч.-изд. л. 19,93. Тираж 100 000 экз. Издат. № 8471.
Заказ 999. Цена 3 р. 50 к.
Ордена Почета издательство
«Физкультура и спорт» Госкомпечати СССР.
101421, Москва, Каляевская, 27.
Ярославский полиграфкомбинат Госкомпечати
СССР. 150049, Ярославль, ул. Свободы, 97.
liinr*1....
”'.F
Беседа, конечно, не о шахматах

Гелави. Открытие матча
«Каторга» в цветах
J
Через секунду начнется...
Что ждет?
Началось!

Неофициальная встреча старших тренеров
Заботы между партиями
Двенадцатый ряд
а моют б ппьошп
Что там, в двенадцатом ряду?
Еще одна беседа...
Четырнадцатая партия, ничья
Партия закончилась
На закрытии матча

..Но жизнь продолжается
3 р. 50 К.