/
Автор: Магдалинский А.В.
Теги: повесть художественная литература военно-историческая литература
Год: 1954
Текст
А. В. МАГДАЛИНСКИЙ
НА МОРСКОМ
РАСПУТЬЕ
ЗАПИСКИ УЧАСТНИКА
ЦУСИМСКОГО БОЯ
ТРЕТЬЕ
ДОПОЛНЕННОЕ ИЗДАНИЕ
Ярославское книжное издательство
19 5 4
ВОСПОМИНАНИЯ УЧАСТНИКА
ЦУСИМСКОГО БОЯ
Книга А. В. Магдалинского «На морском распутье», выходящая
третьим изданием, повествует об одном из важнейших эпизодов
русско-японской войны 1904—1905 гг. — кровопролитном и неравном
сражении между эскадрой русского флота и японскими военно-мор
скими силами в Цусимском проливе.
Цусимский бой явился завершающим этапом войны на Дальнем
Востоке, начавшейся ночью 26 января 1904 г. вероломным
нападением японцев на русские корабли, стоявшие на рейде в крепости
Порт-Артур..
Русско-японская война возникла в самом начале XX века. К
этому времени на Дальнем Востоке развернулась усиленная борьба
империалистических государств за господство на Тихом океане, за
превращение Китая в колонию, за раздел его громадных
территорий. Прежде чем назрел вооруженный конфликт между Японией и
царской Россией, здесь произошел ряд других крупных военных
столкновений с участием Англии, Америки, Японии, Франции и
Германии. В 1894 г. Япония вела захватническую войну против Китая; в
1898 г. разгорелась схватка между Америкой и Испанией за
обладание Филиппинскими островами, то есть за создание для Соединенных
Штатов Америки плацдарма к захвату китайских земель. В 1900 г.
объединенные силы империалистических государств, в том числе
Англии, Франции, Германии и других, с невероятной
жестокостью подавили народное («боксерское») восстание в Китае,
направленное своим острием против иностранных капиталистов.
Вместе с другими империалистическими странами активно
участвовала в грабительских операциях на Дальнем Востоке и царская
Россия. Правительство Николая II вынудило Китай передать
Российской империи Ляодунский полуостров, добилось права строить
5
железные дороги на Китайской территории, оккупировало Северную
Манчжурию.
Но в своей захватнической политике царизм неминуемо
сталкивался с другими империалистическими акулами и в первую
очередь с молодым империалистическим хищником в лице Японии.
Агрессивная, искавшая себе «место под солнцем» Япония стремилась
забрать в свои руки Корею, Манчжурию и другие территории на
Дальнем Востоке.
Непрерывно нараставшее обострение противоречий между
русским военно-феодальным империализмом и милитаристской
Японией привело в конце концов к войне, вылилось в ряд жестоких
сражений на море и на суше.
Неожиданной атакой на Порт-Артур, без объявления войны, япон
цы сразу же нанесли серьезный урон русскому Тйхоокеанскбму
флоту. Были выведены из строя боевые корабли «Ретвизан»,
«Цесаревич» и «Паллада». Через два месяца после начала войны, 31
марта 1904 г., трагически погиб, взорвавшись на японской мине,
флагманский корабль «Петропавловск» вместе с находившимся на его
борту командующим флотом, талантливым военным деятелем
адмиралом Макаровым.
Вслед за морскими операциями начались боевые действия на су
ше. Они складывались также не в пользу русской армии. В апреле
1904 г. произошло сражение на реке Ялу. Руководимые бездарными
генералами, участвовавшие в этом бою русские воинские части
вынуждены были отступить. В мае" этого же года закончилась тяжелым
поражением русской армии битва на Дзиньжоуском перешейке
Ляодунского полуострова. Через месяц "после этого, в средине июня,
русские войска проиграли сражение у Вафангоу.
В конце августа—начале сентября резвернулась грандиозная
битва под Ляояном. Здесь было сосредоточено до 160 тысяч русских
солдат и свыше 125 тысяч японских. С русской стороны действовало
692 орудия, с японской 1~- 484. Несмотря на численный перевес войск
и беспримерный героизм русских воинов, царские генералы и на
этот раз оказались битыми. Главнокомандующий сухопутной
армией, трусливый и нераспорядительный генерал Куропаткин дал при
каз об отходе на новые позиции в то время, как сами японцы соби
ра-лись отступать, испугавшись упорного сопротивления русских
бойцов.
Вскоре Куропаткин решил организовать контрнаступление с
намерением нанести японцам серьезный урон. Состоялось
сражение на реке Шахэ. Планы русского командования, в результате
беспечности штабных работников и тонко организованного
шпионажа японцев, стали заранее известны врагу. Наступление полностью
провалилось. Русская армия потеряла в этом бою 62 тысячи человек.
6
В результате сражения у Дзиньжоуского перешейка Порт-Артур
оказался отрезанным от главных сил русских войск. Защитники
крепости беззаветно сражались с противником, нанося ему огромные
потери. Но 20 декабря 1904 г. комендант Порт-Артура, генерал Стес-
сель предательски капитулировал перед японцами. Порт-Артур пал.
Оценивая это событие, В. И. Ленин тогда писал: «Очень может
быть, что война протянется еще долго, но ее безнадежность уже
очевидна». С падением Порт-Артура поражение царизма в русско-
японской войне стало фактом.
Наступил 1905 год. В феврале происходит еще одно сражение-
под Мукденом. В нем участвовала трехсоттысячная русская армия.
Конница русских в пять раз превосходила японскую, значительно
сильнее была и русская артиллерия. Но и Мукденская битва
завершилась отступлением русских войск. Перепуганный Куропаткин по
горно бежал от японцев.
Мукденское сражение еще раз продемонстрировало поражение
русской армии на Дальнем Востоке. Но царский генералитет тешил
себя надеждой спасти положение с помощью выступившей осенью
1904 г. в поход из, Кронштадта, спешно сформированной эскадры
разнотипных кораблей под командованием адмирала
Рождественского. Экипаж этой флотилии, получившей название 2-й Тихоокеанской
эскадры, совершил беспримерный героический поход из Балтийского
моря вдоль берегов Западной Европы и знойной Африки, через
Атлантический океан — к Тихому океану.
14 мая (по ст. стилю) 1905 г. русские корабли встретились в
Цусимском проливе, неподалеку от Японии, с превосходящими силами
противника. Русская эскадра состояла из 12 броненосцев, девяти
крейсеров, (один из них вспомогательный), девяти миноносцев и
восьми транспортов. В то же время нападающая сторона имела 140
боевых судов, в том числе пять броненосцев, двадцать четыре
крейсера, девять канонерских лодок, свыше ста больших и малых
миноносцев.
По количеству боевых единиц японские силы превосходили
русскую эскадру почти в пять раз. В течение минуты японцы могли про
извести триста шестьдесят выстрелов и выбросить за это время до
трех тысяч килограммов взрывчатых веществ. Русские же корабли,
принимавшие участие в Цусимской битве, делали в одну минуту
только сто тридцать четыре выстрела и выбрасывали до двухсот кило
граммов взрывчатых веществ.
Тем не менее, русские моряки, проявившие исключительное му
жество и выдержку, нанесли японскому флоту серьезный урон.
Японцы потеряли от огня русской артиллерии более двадцати судов,
многие вражеские корабли получили крупные повреждения.
Цусимское сражение закончилось победой японского флота. Три-
7
надцать русских военных судов было потоплено и уничтожено, четы
ре взято в плен. Царская Россия окончательно проиграла войну.
Правительство Николая II оказалось вынужденным
заключить*позорный мир с Японией, которая забрала у России Порт-Артур и
половину Сахалина.
Подводя итоги русско-японской войны 1904—1905 гг., Б. И. Ленин
в статье «Разгром» писал: «Перед нами не только военное
поражение, а полный военный крах самодержавия».
В то время, как царская армия терпела на Манчжурских полях
одну неудачу за другой, а 2-я Тихоокеанская эскадра под
палящими лучами экваториального солнца двигалась к своей гибели,
в России широко развертывалась революционная борьба рабочих и
крестьян против самодержавного строя. Поражения царских войск
вскрывали перед самыми широкими массами всю гнилость царизма.
Начиная войну с Японией, царское правительство рассчитывало-
задушить нараставшую в стране революцию. Но война только
ускорила наступление революции.
После кровавой расправы царя над петербургскими рабочими
9 января 1905 г. в России началась революция. Под руководством
большевиков рабочий класс в союзе с крестьянством держал курс
на свержение царизма путем вооруженного восстания, на создание
временного революционного правительства из представителей
рабочих и крестьян, на доведение революции до конца. Большевики
оказались единственной революционно-марксистской партией в стране»
Они последовательно и настойчиво разоблачали меньшевиков,
скатившихся в болото соглашательства, ставших агентами буржуа:ии в
рабочем классе, поддерживавших грабительскую войну с Японией.
Революция 1905 г. явилась генеральной репетицией Великой
Октябрьской социалистической революции, открывшей новую эру к
истории человечества, вынесшей суровый приговор виновникам
огромных жертв, понесенных трудящимися России в годы русско-японской,
войны.
В книге А. В. Магдалинского мы не найдем страниц, более или
менее полно отражающих ход революции 1905 г. в стране. Да это
и понятно. Автор находился далеко от родной земли, не видел, что
происходило в это время в ее городах и селах. Только уже после
того, как совершилась Цусимская трагедия, оказавшись в чужом
портовом городе, А. В. Магдалинский, как и остальные его
сослуживцы-матросы, случайно у:нал о восстании в Черноморском флоте
на броненосце «Потемкин». Сообщивший ему об этом, либерально
настроенный, прапорщик Соколов предупредил:
- Все это под строжайшим секретом... будьте осторожны.
Но оставшиеся в живых матросы—участники Цусимского боя
вскоре узнали всю правду, поняли, что царь посылал их на заведо-
8
мую гибель во имя интересов помещиков и капиталистов. В
заключительной главе книги А. В. Магдалинский с горечью рассказывает,
как встретили на родине героев-цусимовцев. Когда крейсер
«Аврора» прибыл в Либаву с возвратившимися домой матросами 2-й
Тихоокеанской эскадры, вместо почетного караула, их ожидал
усиленный полицейский наряд.
А. В. хЧагдалинский — один из немногих уцелевших в сражении
и доживших до наших дней участников Цусимского боя. За%
его плечами большой жизненный путь. Он родился в 1881 г. в
приволжском селе Подольском, Костромской губернии, одном из центров
широко известного ювелирного промысла красносельских кустарей.
Детство будущего моряка прошло в деревне, на берегах великой
русской реки Волги, в кругу деревенских ребят. Но уже
восемнадцатилетним юношей А. В. Магдалинский плавает на парусном судне
«Рыбак» по Каспийскому морю, зарабатывая себе средства к
существованию в тяжелой должности простого матроса.
В 1902 г. А. В. Магдалинский был призван на действительную
военную службу в царскую армию.. Его зачислили в 18-й флотский
экипаж, дислоцировавшийся в столице Российской империи
Петербурге.
Во время русско-японской войны 1904—1905 гг. Магдалинский
попал на крейсер «Олег». На его борту, в составе 2-й
Тихоокеанской эскадры^ он и проделал многодневный поход на Дальний
Восток.
А. В. Магдалинский пережил все тяготы изнурительного
невольного путешествия из Кронштадта до Цусимы. Находясь во время
битвы на боевом посту, он, рискуя своей жизнью, спас крейсер «Олег*
от взрыва. Об этом событии писатель А. С. Новиков-Прибой
рассказывает во второй части романа «Цусима» так:
«Четыре неприятельских боевых отряда, имея явное
преимущество на своей стороне, энергично обстреливали русские транспорты и
крейсеры. «Олег» и «Аврора» получили по нескольку пробоин у
ватерлинии, и некоторые их отделения были затоплены водой.
Особенно опасно было положение «Олега». В его правой борт попал
неприятельский снаряд и перебил проволочные троссы подъемной тележки
с боевыми патронами. Она с грохотом рухнула вниз. В патронном
погребе начался пожар. Подносчики снарядов с воплями бросились
из погреба к выходу. Наверху каждый был занят своим делом, никто
и не подозревал, что крейсер повис над пропастью. Он мог в один
момент взлететь на воздух, но его случайно спасли два человека.
Рядом с горевшим погребом находился центральный боевой пост.
Оттуда сквозь отверстия заклепок, выбитых в переборке, рулевой
боцманмат Магдалинский заметил красные отблески. Он застыл от
ужаса, понимая, что всем им грозит гибель. В следующую секунду,
9
-словно подброшенный вихрем, он ринулся в жилую палубу. Как
будто ток высокого напряжения сотрясал его руки, державшие шланг.
Хрипели стремительные струи воды, направленные на очаг огня. На
помощь рулевому боцманмату прибежал из поста гальванер. Не
замечая его, Магдалинский с исступлением косил водой огненные
снопы пожара. Пламя утихало, из люка поднимались клубы пара.
«Олег» был спасен от взрыва и продолжал стрельбу. Вернувшись в
.центральный пост, Магдалинский сказал гальванеру:
— Значит, живем еще».
В 1906 г. А. В. Магдалинский возвратился с военной службы на
.родину. С этого времени он стал плавать на волжских пароходах,
в частности на пароходе «С. Баранов», где бывший цусимовец сделал- •
ся помощником капитана. Об этом периоде жизни А. В.
Магдалинский подробно рассказал в своей книге воспоминаний «На Волге»
{первая часть), выпущенной Ярославским книжным издательством
* 1953 г.
После Великой Октябрьской социалистической революции
А. В. Магдалинский отдает все свои силы и знания советскому
речному флоту. Он работает в волжском пароходстве, занимая ряд
командных должностей. Накануне войны с гитлеровскими
захватчиками А. В. Магдалинский становится инструктором Ярославского
военно-морского клуба? воспитывает будущих моряков, передает им
<свой опыт.
В настоящее время А. В. Магдалинский—пенсионер. Он активно
участвует в жизни Ярославской литературной организации, пишет
вторую часть своих воспоминаний «На Волге», посвященных годам
^становления и развития советского речного флота.
Первую свою книгу «На морском распутье» А. В. Магдалинский
создавал в годы Великой Отечественной войны с глубокой верой в
победу советского народа над коварным и беспощадным врагом.
Работой Магдалинского заинтересовались тогда известные советские
писатели А. С. Серафимович и А. С. Новиков-Прибой. Они дали ему
ряд ценных советов и указаний.
Третье издание книги «На морском распутье» дополнено автором
некоторыми новыми материалами. А. В. Магдалинский внимательно
следит за всем, что обнаруживается в архивах при изучении
событий, разыгравшихся в Цусимском проливе. Так, в этом издании чи-
татедь найдет новые данные о так называемом «Гулльском
инциденте». В прежних материалах о походе 2-й Тихоокеанской эскадры
фигурировал факт якобы имевшего места обстрела русскими
кораблями мирных рыбацких судов из города Гулля. Английское
правительство предъявило тогда ультиматум России, пытаясь задержать
проход 2-й Тихоокеанской эскадры на Дальний Восток. На самом
деле, как теперь установлено, русской эскадре действительно угрожа-
10
ли японские миноносцы, закупленные у Англии. По ним и
производилась стрельба. Только бдительность русских моряков
предупредила это вражеское нападение. В данном случае империалистическая
Англия, как это бывало и раньше, явилась организатором хитрой
провокации.
Свои воспоминания А. В. Магдалинский начинает описанием
картины призыва новобранцев в царскую армию. Это было тяжким
испытанием для трудовой молодежи. На царскую службу шли, как на
каторгу. Новобранцев ждали грязные неуютные казармы,
зуботычины фельдфебелей, нестерпимая муштра, бессмысленная
«словесность». Так было в сухопутных частях, так было и на флоте, куда
довелось попасть Магдалинскому.
Какая гигантская разница между тем, что было в царской армии,
я тем, что есть в могучей армии страны социализма! Наша
советская молодежь, находясь в рядах Советской Армии, выполняет
почетный долг. Воины Советских Вооруженных Сил — сознательные,
высокограмотные люди. Они умело управляют передовой современной
техникой, непрерывно повышают свой политический и культурный
уровень.
Ценность книги А. В. Магдалинского о походе 2-й
Тихоокеанской эскадры и сражении в Цусимском проливе заключается
прежде всего в том, что автор видел все это своими глазами, пережил
на собственном горьком опыте.
С особым интересом читаются заключительные страницы, в
которых описывается проход советских военных кораблей через
Цусимский пролив в сентябре 1945 г. после разгрома империалистической
Японии. Над морской пучиной, братской могилой русских моряков,
погибших в 1905 г., победно прогрохотали залпы корабельной
артиллерии. Вечная слава павшим героям! Родина не забыла о них!
«...Поражение русских войск в 1904 г. в период русско-японской
войны оставило в сознании народа тяжелые воспоминания,—говорил
И. В. Сталин..— Оно легло на нашу страну черным пятном. Наш
народ верил и ждал, что наступит день, когда Япония будет разбита
и пятно будет ликвидировано».
Этот день наступил в 1945 году. В результате разгрома
милитаристской Японии наша страна получила обратно свои земли —
Южный Сахалин и Курильские острова. Советский Союз имеет теперь
выход на широкие просторы Тихого океана.
Иной стала обстановка на Дальнем Востоке. Свободным,
независимым, освобожденным от империалистических оков стоит
многомиллионный Китай. Впервые за всю свою историю, наполненную
народными страданиями, трудящиеся Китая взяли власть в свои руки.
Коммунистическая партия Китая развернула борьбу за превращение
II
страны из аграрной в индустриальную, программу постепенного
перехода к социализму.
Китайская Народная Республика — это великое государство
народной демократии, руководимое рабочим классом и основанное на
союзе рабочих и крестьян. Принятая недавно китайским народом
Конституция справедливо называется Конституцией борьбы за
социалистическое общество.
Советский народ всегда являлся верным другом китайского
народа. Тесная дружба и великое единство советского и китайского
народов — могучая основа мира во всем мире. Искренние чувства
нашего народа к трудящимся Китая необычайно глубоко и верно
определил великий пролетарский писатель Алексей Максимович
Горький, заявив: «Мы братья по духу». Об этом же писал и великий
русский ученый Д. И. Менделеев, утверждая: «Теснейший союз
России с Китаем мог бы послужить великим обеспечением как
дальнейшего мирного развития обеих стран, так и господства мира во всем
мире».
Главная забота и самое горячее желание советского и китайского
народов — жить в дружбе и мире с народами всех стран.
Это—верный залог того, что любые происки империалистических
поджигателей новой войны во главе с американскими милитаристами
потерпят неминуемый крах.
В свете сегодняшней обстановки на Дальнем Востоке
воспоминания участника Цусимского боя А. В. Магдалинского, выходящие в
пятидесятую годовщину русско-японской войны, приобретают особое
значение и интерес и без сомнения тепло будут встречены
читателями, как были встречены и первые два издания книги «На морском
распутье».
П. ЛОСЕВ.
Глава I
ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО С МОРЕМ
Родился я в 1881 году в селе Подольском,
Красносельской волости, Костромского уезда и той же губернии,
расположенном на левом берегу Волги, в 52 километрах
ниже Костромы.
В Подольском, во-время моего детства, было около 60
домов, и по сравнению с соседними селами, кроме
Красного, наше село считалось большим. В селе было три
улицы: Маленькая, Большая и Слободка, сходившиеся под
прямым углом. В углу стояла каменная церковь, к
которой примыкал маленький кирпичный одноэтажный домик,
с деревянной вывеской на фасаде: «Подольское
начальное училище». В школьном здании было только две
комнаты и кухня. Одна из комнат, побольше, была
оборудована классной мебелью, в другой, маленькой, помещалась
учительница, а в кухне жил церковный сторож со своей
семьей.
За годы советской власти Подольское стало неузна;
ваемым. Теперь там имеется хорошо оборудованная
семиклассная школа, почтовое отделение, клуб, детский сад
и механическая мастерская промартели, изготовляющая
13
предметы ювелирного производства, которым жители
нашего села занимались с давних пор. Село
электрифицировано. В каждом доме имеется радиоустановка.
В школу я пошел, когда мне исполнилось шесть лет,
и окончил ее через четыре зимы с похвальным листом.
Учащихся было тридцать человек, из них пять девочек.
Большинство было уроженцами нашего села и только
несколько мальчиков прибегали в школу рано утром
из соседних деревень, а вечером снова бежали домой.
Несмотря на то, что в училище имелись три группы,
или, как тогда говорили, три отделения—младшее,
среднее и старшее,—мы занимались все в одном классе, в одни
и те же часы, и как ухитрялась наша учительница
Надежда Васильевна Виноградова вести занятия при таких
условиях, для меня остается загадкой и до сих пор. В школе
изучали русский язык, арифметику и «закон божий».
Писать приходилось, за неимением тетрадей, на аспидных
досках грифелем. Занятия начинались в восемь часов
утра и кончались в четыре часа, с перерывом на обед от
двенадцати до часу дня.
Из учебников по русскому языку мне запомнились две
книжки: «Родное слово» и «Детский мир»,
иллюстрированные немудрыми картинками из деревенской жизни и
из жизни животного и растительного мира. Мне
особенно нравилась одна картина, изображавшая маленький
кораблик с распущенными парусами, под которой было
написано: «Ветер по морю гуляет и кораблик подгоняет, он
бежит себе в волнах на раздутых парусах». Над этой
картинкой я просиживал часами и нередко засыпал над
раскрытой книжкой. В эти далекие детские годы я
начинал уже мечтать о морских путешествиях в далекие за-,
морские страны.
После того, как спадали весенние полые воды и реки
снова входили в берега, для нас, ребятишек
приволжского села, наступала раздольная пора. С раннего утра и до
позднего вечера вместе со своими сверстниками,
закадычными друзьями Васюткой хромым, Панькой Арсентьевым,
Мишуткой Афонасьевым, Фотюшкой Кириковым и
Васюткой Гурьевым я проводил время на Волге. Мы
любили кататься на лодках, ловить рыбу, встречать и
провожать проходившие мимо пароходы, помогать
бакенщикам чистить стекла бакенных фонарей, заправлять
керосином маленькие жестяные лампы, отливать воду
14
из лодок. С увлечением слушали мы интересные рассказы>
дедушки Кузьмы, служившего старшим бакенщиком на
нижнем Красносельском перекате, про старую Волгу (
тогда о пароходах и помину не было). Вынесет он, бывало,,
из своей землянки мочальную веревку, велит нам
схватиться за один конец, а из другого сделает петлю,
наденет себе на грудь, сгорбится и начнет нам показывать, как
раньше водили лямкой баржи бурлаки. Мы упирались иза
всех сил, а он потихоньку продолжал нас тащить
вперед, припевая «дубинушку», как настоящий бурлак.
Изучая впоследствии в морской школе историю
развития судоходства, я часто вспоминал своего первого
учителя, старенького дедушку Кузьму.
Несколько детских лет, проведенных на берегу
великой матушкигВолги, делали нас настоящими «волгарями».
Мы свободно разбирались во всех звуковых и световых
сигналах, определяли по тону гудков названия
проходивших пароходов, умели управлять лодками не только в
тихое время, но и в ветреную погоду, становились
неплохими пловцами. Большинство из нас мечтало стать пристан-
щиками, машинистами, лоцманами и даже капитанами.
Мы часто спорили о том, на каких пароходах лучше
плавать: одним нравились белые, заднеколесные, тихоходные
«алабамы» с двумя рядом стоящими трубами, другим —
буксирные пароходы, третьи выбирали себе пассажирские
пароходы с боковыми колесами. Мне особенно нравились
маленькие одноэтажные пассажирские пароходы
общества «Самолет» со своими солидными капитанами, одетыми
в морские костюмы с золочеными пуговицами.
Прошли незаметно беззаботные детские годы, а меня
попрежнему преследовала честолюбивая мечта стать
капитаном парохода. Я стал уже сознавать, как трудно мне
будет осуществить эту давнишнюю, навеянную широкими
волжскими просторами мечту, но она становилась с
каждым годом все сильней, и в конце концов родители
согласились отпустить меня в море. Как ни сильны были мои
морские мечты, а расставаться надолго с родными краями
все-таки было грустно. Накануне отъезда я пробежал по
всем знакомым мне с детства уголкам и вернулся домой
только поздно вечером, а на следующий день был уже
пассажиром одного из пароходов, идущего в Нижний
Новгород, где пересел на пароход низового плеса, имея
билет до Астрахани. Там, по совету отца, я разыскал еп>
15
старого знакомого по военной службе, теперь
служившего в Рыбном управлении, и при его содействии поступил
матросом на маленькую парусную шхуну «Рыбак»,
ходившую в северной части Каспийского моря.
Плаяать мне на этом старом суденышке пришлось
недолго. В один из переходов мы были застигнуты в море
свирепой «моряной». «Рыбака» трепало, как щепку, и на
третьи сутки выбросило на берег около форта
Александровский, куда мы держали свой путь. Пришлось опять
возвращаться в Астрахань и долго толкаться там на
бирже вместе с безработными моряками. Наконец мне
удалось устроиться матросом на морской пароход
«Ловец» и проплавать на нем до конца навигации 1900 года.
Во время зимовки судна, я по своей просьбе был
принят на первый курс мореходных классов, которые
готовили штурманов и капитанов для Каспийского торгового
флота.
В мореходные классы принимали только лиц
мужского пола, в возрасте не моложе 16 лет, умеющих
правильно читать и писать и проплававших в море матросом не
менее 8 месяцев. Несмотря на такие сравнительно легкие
условия, моряков, желающих учиться, было очень мало.
Сюда собирались больше разные «неудачники»,
уволенные из других учебных заведений за «тихие успехи» или
за «громкое поведение». Здесь можно было встретить
бывших семинаристов, гимназистов, реалистов, учеников
городских училищ и даже военных юнкеров. Большинство
были люди великовозрастные, познавшие все «прелести»
жизни. Своим внешним видом, манерами и поведением
они напоминали бурсаков Помяловского, одетых в
морскую форму.
Курс обучения в мореходных классах был
двухгодичный, но не возбранялось сидеть в каждом классе по два и
даже по три года. Эта льгота казалась необходимой
начальству, потому что в «мореходке» проходили, кроме
лоции, судостроения и морской практики, арифметику,
геометрию, алгебру, сферическую тригонометрию и тесно
связанные с математикой навигацию и астрономию,
осилить которые слабо подготовленным учащимся за два
гола было трудно.
В Астраханских мореходных классах в мое время
училось на двух курсах около 50 человек. Заведывал
классами капитан второго ранга, в отставке, А. М. Елма-
10
нов, напоминавший своей фигурой героя севастопольской
обороны адмирала Нахимова, которому он старался
подражать и в костюме и в разговоре. В школе и вне школы
он всегда носил длинный форменный морской сюртук
нахимовских времен с поперечными погонами капитана
второго ранга и в разговоре почти каждое слово оканчивал
буквой «с». Особенных строгостей в «мореходке» он не
вводил, считая их, видимо, бесполезными, и часто посылал
ко всем чертям приходивших к нему полицейских с
протоколами, составленными за нарушение «правил
благочиния» его великовозрастными питомцами.
Свой предмет — навигацию — Елманов так любил и
так им увлекался на занятиях, что забывал совсем о
слушателях, предоставляя нам возможность заниматься на
его уроках чем угодно, лишь бы не шуметь.
Морскую практику читал один из опытных капитанов
парусного флота И. А. Леташов. На уроках он
рассказывал очень много интересных случаев из морской жизни,
стараясь привить нам любовь к морю и морской службе.
Лоцию Каспийского моря и математику вел молодой
застенчивый преподаватель, только что окончивший
мореходное училище С. Н. Редькин. Все учащиеся считали его
революционером за то, что он приходил на занятия в
черной рубашке-косоворотке, с надетым поверх гражданским
пиджачком, и, конечно, уважали его, как передового
человека.
Первый год обучения я закончил успешно, был
переведен на второй курс и по путевке мореходных классов,
вместе с товарищами по училищу Азием Токмаковым и
Сашей Волковым, поступил матросом на парусную
марсельную шхуну «Полезный» астраханского купца Попова.
Шхуна зимовала на реке Балде, а я жил на
противоположном конце города. Чтобы не опаздывать на работу,
я поднимался, как говорят, ни свет ни заря, одевал
рабочий костюм и больше часа шагал по пустынным улицам
спавшего города.
Работать начинали с рассветом и кончали с
наступлением темноты, без всяких перерывов, кроме коротких
«перекурок». Охраны труда тогда не существовало. Рабочий
день своих подчиненных регламентировали сами купцы.
Как-то в один из праздничных дней хозяин велел нам
явиться к нему на дом— таскать кирпичи для
каменщиков, строивших конюшню для хозяйских рысаков. От этой
2. На морском распутье.
17
работы я отказался и тут же был выгнан купцом без
всякого расчета.
На хозяйскую незаконную расправу я пожаловался
инспектору судоходства. Тот отправил меня к Елманову.
— Хозяев-с, батенька мой, надо уважать-е,—-не
преминул упрекнуть меня Елманов.—Хорошо-с, вот у меня
еще путевка-с есть, а то пришлось бы вам гулять-с без
дела все лето-с.
Он направил меня на шхуну «Меркурий»,
перевозившую из Баку керосин. На «Меркурии» я закончил 16 ме- •
сяцев морского плавания—срок, дававший право держать
экзамен на штурмана.
Второй год обучения был для меня очень трудным.
Мне исполнилось уже 20 лет. Оставаться на третий год
не хотелось, тем более, что было получено распоряжение
о преобразовании мореходных классов в мореходные
училища, с более высокими требованиями к учащимся и с
более широкими программами. Курс обучения
увеличивался до трех лет.
Экзамены начались в первой половине апреля.
Председателем комиссии был неизвестный нам пожилой офицер
военно-морского флота, приехавший в Баку, и поэтому все
мы очень волновались, за исключением одного Багринце-
ва, который оставался совершенно спокойным.
Багринцеву было около тридцати пяти лет. Несколько
новигаций он плавал уже боцманом на большом
паруснике и поэтому морское дело, по сравнению с нами, знал
превосходно, но зато никак не мог осилить математики,
несмотря на то, что учился в «мореходке» шестой год.
Неспособным его назвать было нельзя. Ему просто не
нравился этот предмет. Особенно он не любил алгебру
и тригонометрию, считая, видимо, что в Каспии никаких:
алгебраических и тригонометрических задач ему никогда
решать не придется, а плавать в других морях он не
собирался.
Математику мы сдавали после всех других
дисциплин. Вызывали по три человека. Мне пришлось отвечать
вместе с Николаевым и Багринцевым, которому было
предложено решить одну знакомую нам всем
геометрическую задачу.
Багринцев уверенно провел мелом на доске прямую
горизонтальную линию, поставил перпендикуляр, отметил,
буквами необходимые точки и начал делать какие-то со-
18
вершенно ненужные вычисления. Мы с Николаевым
всячески старались ему подсказать, но он не обращал на нас
никакого внимания и продолжал писать. Потом, заметив,
что члены комиссии занялись разговорами и на нас
внимания не обращают, Багринцев взял тряпку и быстро стер
с доски чертеж и вычисления.
Подошел Елманов. Посмотрел сначала на мою работу,
потом на работу Николаева.
— А вы, Багринцев, почему-с ничего не делаете?
— Я уже сделал, Александр Михайлович, и стер.
— А кто вам велел стирать-с?
— Могу перерешить, если прикажете.
— Не надо-с. Извольте решить-с теперь другую задачу.
Елманов дал задачу по арифметике, с которой
Багринцев справился очень удачно и быстро.
— Хорошо-с. Садитесь.
Я не мог удержаться, чтобы не рассмеяться.
— Вы чему-с смеетесь? — задал вопрос Елманов,
посматривая то на меня, то на классную доску.
Я не знал, что сказать, и молчал.
— Отвечайте-с, — строго приказал Елманов, не
отходя от моей доски.
— Разрешите, Александр Михайлович, сказать вам
об этом после экзаменов.
—- Хорошо-с. Только имейте в виду-с, что я вам не
выдам диплома-с до тех пор, пока не скажете, над чем
вы сегодня смеялись.
После экзамена по математике председатель комиссии
поздравил нас с успешным окончанием курса и сообщил,
что всем нам присвоено звание штурманов каботажного
плавания. На радостях я совершенно забыл, что за мной
остался один должок, и вспомнил об этом только в день
выдачи дипломов—больших листов хорошей белой
бумаги с напечатанным золочеными буквами текстом в
окружении якорной цепи с якорями.
Выдача дипломов происходила при участии всех
преподавателей, представителей биржи и некоторых
больших пароходных обществ. Дипломы выдавались по
алфавитному списку. Услышав свою фамилию, я бойко
подошел к столу и протянул руку, чтобы взять диплом.
— Ну-с, Магдалинский, говорите-с, над чем вы
смеялись во время экзамена по математике?—напомнил вдруг
Елманов.
19
Я на несколько минут растерялся, но, заметив, что-
Елманов находится в самом благодушном настроении и
зная, что он очень ценит Багринцева за его знание
парусного морского дела, быстро оправился и рассказал не
спеша, как тот ловко провел комиссию на экзамене по
математике.
Все присутствующие в зале громко рассмеялись.
Смеялся и сам Елманов.
— Багринцев!—крикнул он, заметив, что тот собрался
незаметно удрать.—Подойдите сюда-с.
Багринцев, несколько смутившись, подошел к столу.
— Вы слышали-с, что говорил сейчас Магдалинский?
— Слышал.
— Правильно он говорил-с?
— Так точно, Александр Михайлович, — отчеканил
Багринцев по-военному.
— Ловко-с придумали, голубчик, очень
ловко-с,—рассмеялся опять Елманов и протянул Багринцеву руку.
— Благодаря находчивости вы спасли от аварии ваше
собственное судно. Молодец! Вот такими находчивыми-с и
должны быть моряки-с! Желаю-с вам благополучного
плавания-с.
— А из вас тоже толковый-с моряк должен выйти-с,—
обратился ко мне Елманов, вручая диплом.—Вы тоже-с
умеете оценивать обстановку-с и когда нужно лавиро-
вать-с. Эти качества также моряку необходимы-с
После раздачи дипломов Елманов пожелал всем нам
благополучных плаваний. «Чижи»—так называли в
шутку астраханцы учащихся мореходных классов —
покинули свои насиженные гнезда и разлетелись в разные
стороны.
Вскоре при входе в здание нашей школы появилась
новенькая медная дощечка с надписью: «Астраханское
мореходное училище» (оно существует и в настоящее
время в том же здании, где училось старшее поколение
каспийских моряков).
Несколько дней я обивал пороги различных пароход-
ских контор и, не найдя для себя подходящей работы,
решил обратиться за советом и помощью к бывшему своему
начальнику.
— Вот что-с, Магдалинский, — сказал добродушно
встретивший меня Елманов. — Бросайте-с вы, батенька
мой, Астрахань, поезжайте в Петербург-с и устраивайтесь
20
там на службу в Добровольный флот-с. Я вам помогу-с.
Только не надейтесь получить там сразу место
помощника капитана-с. Придется некоторое время поплавать
штурманским учеником-с.
Пароходы Добровольного флота совершали рейсы
между Одессой и Владивостоком, с заходом во все
крупные промежуточные порты. Предложение Александра
Михайловича бъщо для меня очень лестным. Я тут же дал
согласие и через сутки с рекомендательным письмом в
кармане отправился из Астрахани на пароходе,
намереваясь по пути в Петербург заглянуть на несколько дней
в Подольское.
Этот рейс, к сожалению, оказался для меня очень
неудачным и повлиял на всю мою дальнейшую судьбу. В
пути я сильно заболел. С трудом добрался до дому и
пролежал там в постели около двух месяцев, а потом, как
призывник, был обязан подпиской о невыезде и попал вместо
Добровольного флота на военный.
Глава II
НОВОБРАНЦЫ
Близилось время призыва в *армию. Полевые
крестьянские работы подошли к концу. Наступил октябрь.
Перестала водить хороводы деревенская молодежь. Длиннее
становились осенние вечера. В окнах убогих крестьянских
избушек все чаще появлялись тусклые огоньки
ламп-коптилок. Тихи и безлюдны улицы деревень. И только
изредка нарушали тишину однообразные, хватающие за душу
песни парней-новобранцев, сопровождаемые
аккомпанементом неизменной тальянки. Грустными и задумчивыми
становились лица матерей и отцов.
В Красносельском волостном правлении шла
усиленная работа по составлению списков призывников. Сторож
извлекал из шкафов запыленные связки бумаг и
раскладывал их на полу. Долго и глубокомысленно, сдвинув
очки на лоб, разглядывал писарь Румянцев сложенные на
полу бумаги, а затем швырял их на залитый чернилами
письменный стол.
Формально участие в составлении призывных списков
принимали и волостной старшина, и становой пристав, но
21
решающее слово все же оставалось за писарем. Он был
вершителем судеб призываемой молодежи. К нему
обычно в эти дни шли с различными просьбами матери и отцы
призываемых сыновей, сопровождая свои просьбы
низкими, до земли поклонами и различными приношениями.
Волостной писарь и льготу вторую, вместо третьей, «по
ошибке» мог написать, и в списках «нечаянно» год
рождения призывника перепутать, и совет «дельный» дать, на
какую болезнь в приемной комиссии пожаловаться. Мало
ли каких выкрутасов он мог натворить в казенных
бумагах, которые, не читая, подписывал волостной старшина.
Незаметно подкрался конец октября. Северный
холодный ветерок разогнал низкие дождевые облака, из
которых, как сквозь сито, сутками сеял мелкий осенний дождь.
Первые утренние заморозки подсушили осеннюю грязь,
затянули тонким льдом узкие дорожные колеи. Белыми,
сверкающими на утреннем солнце нитями тянулись
проселки к волостному центру.
По всем проселочным дорогам группами и в одиночку,
с песнями и гармошками шли или ехали призывники на
жеребьевку. Со слезами провожали молодых кормильцев
матери, отцы и жены.
Быстро заполнялись приезжими улицы села Красного.
Всюду толпились пожилые крестьяне и крестьянки.
Кучками собиралась молодежь, ожидая начала присутствия.
Поздно распахнуло свои двери в этот день волостное
правление. После обильного ужина и чрезмерно выпитой
водки дольше обыкновенного спало приехавшее из города
начальство, которому был обеспечен парадный прием в
одном из местных купеческих домов.
Томительно тянулось время. Несколько раз
прополоскали свои желудки крепким, приправленным содой
трактирным чайком мужики. Не раз и не два с песнями и
пляской обошли новобранцы улицы. Гуще становилась
толпа у ворот волостного правления. Плакали матери и
краснощекие молодухи — жены призывников. Громче и
смелее стал говор толпы, мешавшийся с руганью по
адресу начальства. С опаской смотрели по сторонам
десятские и сотские, собранные со всей волости «для
поддержания порядка». Суетливо бегал урядник. Несколько раз
появлялся на крыльце волостной старшина, одетый в
праздничный костюм, с цепью на шее, на которой
болталась начищенная накануне сторожем медная бляха.
22
Но вот подкатило на паре купеческих лошадей и
городское начальство. Невольно потянулись руки к
головным уборам. Медленно сползали с голов рваные бараньи
шапки и засаленные картузы. Пренебрежительным
кивком отвечало начальство на приветствия крестьян.
Приемная комиссия открыла заседание. Вызванный
призывник быстро сбрасывал на улице, на руки
провожавших родственников, верхнюю одежду и бегом
направлялся в приемную. С волнением тянул он из поставленной
рядом с «зерцалом» ' лотерейной вертушки скатанный в
трубку бумажный жеребьек и подходил с ним к
председательскому столу. Затем становился под мерку.
Пожилой врач быстро осматривал новобранца.
«Годен»!—обычно слышалось заключение комиссии.
Деревенский парикмахер, дорвавшись до работы,
быстро снимал волосы с головы призывников. Красные от
волнения, новобранцы, как ошпаренные, один за другим
вылетали на улицу и попадали там в объятия плачущих
родных.
С завистью смотрели метери и отцы на тех, которым
удавалось вытащить счастливый жребий, освобождавший
их от солдатчины. Счастливцами считали даже тех,
которые освобождались от военной службы по своим
физическим недостаткам.
Я был уверен, что счастливого жребия в лотерейной
вертушке мне не найти, а поэтому без особого волнения
запустил туда свою руку и со свернутым билетиком
прямо встал под мерку.
— В гвардию хочешь? — спросил меня председатель
комиссии.
— Хотелось бы, господин начальник, во
флот,—ответил я.
— Ну что же, во флот так во флот. Там тоже дурь
умеют выбивать.
...Быстро укатило городское начальство. В волостном
правлении остался только один писарь, чтобы привести в
порядок разбросанные на столах бумаги. Да и он скоро
ушел, решив, что «дело не волк—в лес не убежит».
Нестройные песни подгулявших новобранцев долго
«еще нарушали тишину улиц.
1 Зерцало — эмблема законности в царской России,
представлявшая собой треугольную призму, увенчанную двуглавым орлом.
23
До явки на сборный пункт оставалось больше трех
недель. Новобранцев распустили по домам. Темной ночью
возвращались крестьяне по своим деревням. Не скоро
заснули убитые горем матери и отцы. Долго светили
огоньки в крестьянских избах, где были новобранцы.
Теплой заботой и вниманием старались в каждой
гемье окружить новобранца. Мы были теперь дома
временными гостями. Самыми лучшими кушаньями угощали
матери сыновей, с которыми предстояла тяжелая
разлука. Отцы брали на себя всю тяжесть домашних работ.
Нам оставалась одна обязанность — гулять. Эту
обязанность мы, надо признаться, выполняли добросовестно.
С утра до позднего вечера звучали песни новобранцев,
грустные, наводившие тоску.
Кабаки охотно открывали нам свои двери. Никому не
было дела до того, что будущие солдаты и матросы
отравляли себя винным зельем и в пьяном виде учиняли
скандалы. Новобранец считался человеком «не от мира
сего».
Гулянье кончалось.. Надо было являться на сборный
пункт в Кострому. Несмотря на раннее утро, почти все
село принимало участие в проводах новобранцев. Молодые
жены с плачем висели на шеях мужей. Матери и отцы со
слезами обнимали и крестили уезжавших сыновей.
Украдкой от старших смахивали набегавшие слезы девушки,
провожавшие своих женихов. Казалось, тяжелым
минутам расставания не будет конца...
Эх, лучше бы не вспоминать вас, давно прошедшие*
тяжелые дни!
Наконец мы тронулись в путь. Зимний путь еще не
установился, и худые крестьянские лошаденки с трудом
тащили тяжелые деревенские телеги и самодельные
тарантасы по кочковатой замерзшей дороге. Седоки шли почтит
всю дорогу пешком. Ехали медленно, с остановками. В
пути присоединялись попутчики-новобранцы из других
деревень. В город въехали только ночью. Постоялые дворы
переполнены. Пришлось располагаться на ночлег, кто как
сумел.
На рассвете следующего дня новобранцы, вместе с
провожавшими родственниками, потянулись на сборный
пункт. Громкий говор разбудил спавшие городские улицы.
Горожане с любопытством разглядывали приезжих, а те
в свою очередь с удивлением смотрели на огромные вы-
24
сокие каменные дома, мостовую и стоящих на
перекрестках улиц городовых, усиленные наряды которых выстави-
'ло предусмотрительное начальство. На приезжих, бывших;
в городе первый раз большое впечатление производила
высокая кирпичная пожарная каланча, на вышке которой
разгуливал дежурный пожарник. Привлекал внимание 1Г
другой человек, стоявший в начищенной медной каске у
входа в пожарное депо.
Сборный пункт находился в одной из солдатских
казарм и был еще закрыт. Ворота охранял дневальный. На*
улице было прохладно. Мы просили поскорей пустить нас
в помещение, на что дневальный каждый раз равнодушна
отвечал:
— Нету приказа.
Наконец приказ поступил, и мы нестройной толпой
ввалились в казарменный двор. Отсюда нас провели в-
грязное, холодное помещение. Приступили к проверке-
Проверяли по деревням, по волостям, по группам и по
десяткам, как какому начальнику хотелось. После жидкого
обеда началась разбивка на партии.
Поздним вечером мы неожиданно очутились снова за
воротами казармы. Быстро прошла последняя ночь,
проведенная в кругу родных. Утром—опять сборный пункт*
и те же переклички и проверки до вечера.
Над городом спустились сумерки. Под командой
унтер-офицеров и писарей новобранцы двинулись на вокзал^
Быстро опустел казарменный двор, за воротами которого*
терпеливо ожидали нас родственники.
До вокзала было около четырех верст, и мы пришли--
туда, когда стало уже совсем темно. У слабо освещенной
платформы стоял наготове состав товарных вагонов с
трафаретными надписями: «Сорок человек—восемь
лошадей». В раскрытые двери вагонов полетели котомки,
сундучки, а потом втискивались и сами владельцы
незавидного солдатского багажа. Полиция и жандармы с трудом
сдерживали плачущую толпу провожающих.
...Давно скрылись станционные огоньки, а мы
продолжали толпиться у раскрытых дверей вагонов. Поезд
двигался медленно и только через двое суток ранним утром*
прибыл в Петербург, сделав последнюю остановку у
одной из отдаленных платформ Николаевского вокзала.
Над городом висел густой туман. По платформам
вокзала с важным видом расхаживали откормленные жан-
25
лармы и суетились полицейские. Новобранцы быстро
освободили «телячьи» вагоны.
После проверки в толпе новобранцев несколько
свежих молодых голосов робко затянуло свою родную
деревенскую песню. .
— Прекратить пенье! — раздался грубый окрик
неизвестного начальника. Песня оборвалась на полуслове.
— Живо строиться по четыре! — скомандовал тот же
хриплый сердитый голос.
Неумело выполнили мы это приказание и построились
в походную колонну.
— Шагом марш!
Новобранцы направились к выходу из вокзала.
Город еще только просыпался. По Невскому проспекту
"тянулись первые утренние конки. Дворники в белых
передниках заканчивали уборку мостовых и тротуаров.
Ночные сторожа, завернувшись в бараньи тулупы,
отсиживали последние часы у подъездов богатых домов и
магазинов. Спешили редкие пешеходы. Изредка проносился
«лихач» с барином, возвращавшимся с ночной попойки.
С Невского мы свернули на другую улицу и подошли
к громадному каменному зданию «проходящих казарм».
Это был распределительный пункт новобранцев,
призванных для пополнения воинских частей Петербургского
военного округа.
Огромные комнаты угрюмого здания, лишенные
обстановки, с разбросанной на полу соломой, напоминали
постоялый двор захудалого провинциального городишка.
Для нашей партии отвели отдельный угол. Приказали
располагаться «по-домашнему» и никуда не отлучаться.
Сложили мы на пол пожитки и стали терпеливо ждать,
«гго будет дальше.
Прибывшие раньше нас новобранцы валялись на
грязной соломе уже несколько дней. Определенного срока
пребывания в проходящих казармах не существовало.
.Можно было здесь жить и ждать два, три, пять дней—как
кому повезет.
В казармы ежедневно приходили военные люди в
различных, невиданных нами форменных костюмах и в
странных головных уборах, украшенных то пучками
конских хвостов, то двуглавыми металлическими орлами.
Строили новобранцев в ряды. Подолгу разглядывали с
яог до головы. Ставили мелом на деревенских полушуб-
26
ках новобранцев номера или названия воинских частей и с
отобранной партией уходили.
Через несколько дней на моем коротком, подбитом
овечьим мехом пальтишке вывели мелом «18». Такую же
цифру поставили еще нескольким новобранцам.
Объявили, что мы зачислены в восемнадцатый флотский
экипаж, приказали собираться и выходить. Быстро вскинув
за плечи свой деревенский багаж, мы вышли на улицу и
под командой пожилого матроса зашагали в морские
казармы.
Глава III
18 ФЛОТСКИЙ ЭКИПАЖ
Шутками и прибаутками приветствовали нас старые
матросы, разыскивая среди прибывших своих земляков.
Чаще, чем это было нужно, появлялись среди
новобранцев, стараясь обратить на себя внимание, фельдфебели,
боцманматы и квартирмейстеры. По команде «Дай
пройти!» мы шарахались из стороны в сторону, ^тобы
пропустить входивших и выходивших больших и маленьких
начальников. Почти целый день шла эта канитель, и только
к вечеру закончена была разбивка по ротам. Большое
ротное помещение без мебели, с общими деревянными
нарами произвело на нас впечатление не жилого дома, а
какой-то ночлежки. Бравый фельдфебель сверхсрочной
службы, с рядом золоченых и серебряных нашивок на
левом рукаве, встретил нас весьма сурово. По списку,
составленному ротным писарем, мы получили по два
парусиновых мешка. Набили их валявшейся на дворе соломой и
чинно разложили на нарах, взамен матрацев и подушек.
Выдали нам по одеялу желтого цвета, и постель была
готова.
Началась полная унижений экипажная жизнь
молодых матросов.
Горнист проиграл сбор. Фельдфебель проверил личный
состав.
— На молитву! — скомандовал дежурный по роте.
Старые матросы хором затянули:
— Спаси, господи, люди твоя...
27
Робко, вразброд помогали им новобранцы, несмотря
на подбадривающую команду унтер-офицеров:
—■ Крепче, крепче нажимай, серьё!
После молитвы дежурный погасил свет. Осталось лишь
несколько газовых рожков, тускло освещавших
помещение. Плотно прижавшись друг к другу на нарах, мы
шепотом делились первыми впечатлениями. Здесь нам
предстояло пройти предварительную военную выучку и
приобрести бравую выправку, которой щеголяли моряки.
Обучение началось на следующий день и проходила
по шаблонному порядку, существовавшему десятки
лет.
Ровно в шесть утра резкие звуки боцманских дудок
будили экипажи:
— Вставай! Довольно спать! — передавали команду
дежурные по ротам.
Как ошалелые, мы вскакивали с соломенных
«пуховиков». Быстро проделывали несложный утренний туалет и
становились на молитву. Потом нас ставили на
гимнастику. В большом почете у обучающих был прием
выкидывания рук вперед, в стороны, вверх и вниз, поднимание
корпуса на носках с приседанием. Последний прием для
многих был ©чень труден. Вместо того, чтобы помочь
неудачникам, обучающие поворачивали выстроенные
шеренги вдоль ротного помещения и заставляли в таком
положении прыгать вокруг нар. Это путешествие
называлось «лягушечьим» и кончалось тем, что более слабые
новобранцы не могли сразу встать и падали.
После гимнастики на скорую руку пили чай, «с чем
бог послал», и начинали строевые занятия. Главное
внимание обращалось на отдание чести начальству в любом
положении. Прозвища «серый», «косопузый» без конца
сыпались на молодых матросов. «Выше голову», «пузо
подбери», «ешь глазами начальство»—только и слышно
было со всех сторон. Крику на учениях было много, а
толку мало.
К двенадцати часам утренние занятия кончались. Нас
строили во фронт. Появлялся кок с бачком, наполненным
кусочками мяса. Артельщик на длинной вилке подавал
каждому в протянутую руку мизерную порцию.
Командовали: «Обедать!»—и мы, сломя голову,
бежали на кухню, на ходу поедая полученное мясо. На кухне
из большого котла коки наливали в подаваемые бачки
28
солдатский борщ, который, несмотря на голод, мы
частенько выливали в помойные ушаты. После обеда
баловались тихонько чайком, отдыхали, а затем садились за
словесность.
«Классной комнатой» была узкая полоска пола,
свободная от нар. Мы рассаживались на сундучках вокруг
обучающего, поставив для него предварительно самый
большой и удобный сундук. Матрос-стрелок Сабуров
раскрывал книжку Устава и начинал урок.
— Что такое знамя?—читал плохо грамотный учитель.
И по книжке отвечал: — Знамя есть священная хиругвь...
— Повтори, Федоров,—обратился он к одному из
молодых матросов, уроженцу глухой деревушки Рязанской
губернии. Федоров вскочил с сундука, усиленно заморгал
глазами и молчал.
— Читай по уставу,—приказал сердито Сабуров.
Федоров взял книжку и продолжал молчать.
Выведенный из терпения, Сабуров обругал его.
— Неграмотный я, господин обучающий,—робко
произнес Федоров.
Это окончательно взбесило обучающего:
— Доложу вот ротному командиру! Распишет он как
следует твою неграмотную физию... сразу грамотным
будешь!
Федоров виновато опустил глаза. Во всей его согнутой
фигуре чувствовалась безответная покорность. Мне стало
жаль товарища.
— Дозвольте, господин обучающий, мне прочитать,—
сказал я.
Сабуров дал согласие. Прочитать небольшой раздел о
знамени не составляло для меня никакого труда.
— Не так,—проворчал Сабуров,—когда я кончил
чтение,—не «хоругвь», а хиругвь.
— В Уставе, господин обучающий, написано хоругвь,
а не хиругвь,—возразил я Сабурову.
Обучающий смутился. Крепко выругался в
пространство и стал читать дальше.
Широкоплечий, небольшого роста, с веснушками на
лице квартирмейстер Кобяков дал распоряжение
окончить занятия. Просвистела дудка. По команде дежурных
новобранцы начали уборку помещения. В роте поднялось
облако пыли.
После ужина, состоявшего из жидкой кашицы, при-
29
правленной маслом, мы могли заниматься личными
делами. Молодых матросов до принятия присяги за ворота
экипажа не выпускали, и поэтому рота была для нас всем,
чем угодно — гимнастическим залом, классной комнатой,
спальней, столовой, местом отдыха и прогулки.
В девять часов вечера становились на поверку, а
затем на молитву. Пели врозь, выходило не складно, но
оглушительно. После молитвы укладывались спать. В таком
порядке проходили наши учебные дни.
В первый месяц в экипаже изредка появлялся
заведующий обучением молодых матросов штабс-капитан
Павлов, широкоплечий, тучный офицер высокого роста.
Говорил он высоким фальцетом, в нос, слегка картавя.
— Здогово бгатцы! — приветствовал он построенных
во фронт молодых матросов.
— Здравия желаем, ваше высокородие! — хором
отвечали сотни молодых голосов, делая нажим на последнем
слове. Павлов медленно обходил ряды, распекая
обучающих за нашу плохую выправку, и так же медленно
уходил.
Штабс-капитан Павлов, как и все офицеры старой
царской школы, при обучении молодых матросов
исключительное внимание уделял чинопочитанию и правилам
отдания чести.
На уроках словесности то и дело можно было
слышать: величество, высочество, сиятельство, светлость,
высокопревосходительство, превосходительство,
высокородие, высокоблагородие, благородие, высокопреподобие,,
преподобие...
Все эти титулованные особы, за исключением высоких
преподобий и преподобий, носили офицерские мундиры,
плечи которых украшали знаки различия в виде широких:
золотых и серебряных полос, с узкими, различных цветов
просветами и звездочками. Генеральские погоны были без.
просветов, но зато адмиралы флота имели на погонах от
одного до трех «орлов». Погоны с тремя орлами были
принадлежностью самого высокого адмиральского чина,
перед которым.трепетали не только матросы, но и
пожилые капитаны первого ранга.
В соответствии со знаками различий нужно было и
приветствовать начальников. При встрече с одними,
достаточно было приложить руку к головному убору, а при
встрече с величествами, высочествами, генералами, адми-
30
ралами и сиятельствами нужно было встать за три шага
во фронт и ждать, пока высокопоставленная особа на
лихаче пронесется мимо или пройдет...
Кончался второй месяц обучения. Самые
разнообразные методы применяли обучающие, а мы так и не могли?
полностью одолеть науку чинопочитания. Квартирмейстер
Кобяков вдруг ни с того ни с сего объявлял, что он
сегодня будет адмиралом, и поэтому на его приветствия мы
должны отвечать, как адмиралу.
— Становись!—кричал обучающий Сабуров.
Мы строились в ротном помещении во фронт.
— Смирно! Равнение на-лево! — командовал
Сабуров.
Из соседнего помещения появлялся Кобяков.
Важной походкой, заложив за спину руки, проходил он по
фронту.
— Здорово, братцы!
— Здравия желаем, ваше-дитство!—гаркали мы во^
всю глотку.
— Спасибо молодцы!—кричал Кобяков.
— Рады стараться, ваше-дитство!
Кобяков, молодцеватр повернувшись, направлялся к:
выходу.
— Прощайте, орлы!
Вместо ответа «счастливо оставаться, ваше-дитство*>
«орлы» громко смеялись.
За такую вольность, Кобяков нас «учил». Быстро, одна
за другой, следовали команды:
— На первый, второй рассчитайсь! Ряды вздвой...
Направо! Руки на бедра!..
Начиналось мучительное приседание на носках.
Стрелок Сабуров на занятиях по словесности
пользовался несколько иными методами обучения. Он называл:
себя то мичманом, то капитанрм второго ранга, то
адмиралом, и всегда спрашивал, кто из этих чинов
обер-офицер, кто штаб-офицер и кто генерал. Кого из них надо
величать «благородие», кого «высокоблагородие», кого «пре~
росходительство» и «высокопревосходительство».
Вопросы задавались обучающим неумело. Ответы мы
путали. Сабуров ставил нас к камельку, приказывая
открыть дверку топки и кричать.
— Что прикажете кричать, господин обучающий? —
спрашивали мы.
31
— Кричите: «городовой, служба не
везет»,—приказывал Сабуров.
Новобранцы слегка протестовали, доказывали
обучающему, что через печную трубу ни один городовой их не
услышит. Но Сабуров был неумолим.
В марте начались строевые занятия. Ранним утром,
гкогда над городом висей предрассветный туман, нас
выгоняли на плац.
С большой охотой покидали мы вонючие ротные
помещения. Стремглав летели по лестницам за ворота
экипажа, обгоняя своих обучающих.
— Куда вас черт несет, серьё!—кричали обычно они
етам вслед. Но к такому обращению мы уже давно
привыкли, оно нас не смущало.
— Становись! — зычным голосом приказывали
капралы.
Становились во фронт. По команде «шагом марш»
холили сначала отделениями, а потом взводами, полуротами
31 ротами.
Начинался рассвет, и нас снова загоняли в помещение.
Нельзя было показывать петербургскому начальству
мешковатых неуклюжих матросов.
Строевые занятия вносили разнообразие в нашу
будничную ротную жизнь. Мы осваивали их быстрее, чем
чинопочитание.
Глава IV
ПОСЛЕ ПРИСЯГИ
Яркое весеннее солнышко чаще стало заглядывать в
юкна угрюмого экипажа. Петербургская зима с туманами,
оттепелями и гололедицей подходила к концу. Кончалась
-и страдная пора молодых матросов. Мы готовились к
церемониальному маршу, которым должна была
закончиться наша учеба в.день принятия присяги. Чаще и дольше
обычного шлепали мы по грязному экипажному плацу.
Крепче ругались унтера, подравнивая ряды. Старый
матрос-барабанщик с остервенением выбивал на барабане
поволную дробь.
Присягу принимали в апреле.
В первосрочном обмундировании в один из празднич-
32
ных дней молодых матросов экипажа вывели на плац. У
подъезда беседовала группа офицеров в походной форме.
По соседству с ними большебородый протопоп и
неизменный его спутник—дьякон надевали блестевшее
золотое облачение. Дьячок раздувал кадило.
Прибыл экипажный командир. Скомандовали:
— На молитву! Шапки долой!
Начался молебен.
Долго носился в воздухе густой дьяконовский бас.
Гнусавым тенорком подпевал ему большебородый
протопоп. Ласковый весенний ветерок шевелил кокетливые
ленточки матросских бескозырок.
Вдоволь помолившись, дьякон стал читать текст
присяги. С "полным безразличием повторяли мы слова клятвы,
многого не понимали в ней, а потом по очереди целовали
уголок знамени и крест.
Молебен окончился обычным многолетием
царствующему дому, всем начальникам, градоначальникам и
«христолюбивому воинству». По команде «накройсь» мы
надели головные уборы и перестроились к церемониальному
маршу.
Долго перекликались, как деревенские петухи,
начальники подразделений, повторяя команду, поданную
командующим парадом. Долго шла эта перекличка, а потом мы
зашагали по плацу под звуки духового оркестра, стираясь
держать равнение.
Вернулись мы в роту матросами второй статьи. Черные
ленточки с золотыми надписями стали теперь
неотъемлемой принадлежностью наших бескозырок. Мы получили
право выходить за ворота экипажа. Других прав
матросам не полагалось по военному уставу. Для нас были
закрыты все общественные сады, театры и кино. Не имели
мы права ездить внутри трамваев и конок. Нам разрешен
был доступ только в «народный дом».
Вместе с товарищем по нарам я попросил
разрешения посмотреть Петербург. Приказано было одеться по
форме. Мы начистили шинельные пуговицы, которые
должны были блестеть, как «чертов глаз». Подтянули
шинельные ремешки и встали на осмотр.
Долго вертел нас фельдфебель роты, придираясь ко
всяким мелочам, но в конце концов выдал
увольнительные билеты и прикрепил к нам на время гуляния одного
из обучающих.
3. На морском распутье.
33
— Куда пойдем, господин обучающий?—спросили мы
приставленного к нам матроса-стрелка, когда вышли за
ворота экипажа.
— К чертовой матери, вот куда,—грубо ответил нам
наш спутник.—Никуда нас, кислую шерсть, не пускают.
А потом, немного помолчав и подобрев, добавил:
— Надо сначала, землячки, хлопнуть по бутылочке
пивка, а там видно будет.
Делать нечего. Зашли в пивную и уселись за
свободным столиком, на котором валялись остатки воблы и
крошки черного хлеба.
— Полдюжины!—скомандовал обучающий.
Растрепанный половой, с болтающимся на шее
полотенцем, которым он вытирал и вспотевший лоб, и
грязные руки, и подаваемые стаканы, быстро выполнил заказ.
Налили. Чокнулись. Выпили. Повторили.
Бутылки опустели. Вытащили мы тощие кошельки,,
расплатились и направились к выходу.
— Вот что, братишки,— обратился к нам
обучающий,—болтаться по городу мне с вами некогда.
Осточертели мне все эти козыряния. У меня есть кое-что
поинтереснее. А поэтому — валяйте вы одни, куда угодно,
только с уговором: фельдфебелю ни слова.
Оставшись вдвоем, мы решили махнуть на Невский
проспект, спросив предварительно у встретившегося
матроса дорогу.
Чтобы не прозевать «козыряния», условились
смотреть в разные стороны и при встрече с начальством
толкать друг друга в бок.
Прешли благополучно Конногвардейский бульвар.
Офицеров встречалось мало. Толкали друг друга редко.
По мере приближения к Невскому толчки участились.
То и дело взлетали наши руки к головным уборам.
При входе на Невский проспект перед глазами
замелькали продольные и поперечные, золотые и
серебряные погоны. Нескончаемой вереницей тянулись
форменные мундиры различных цветов и покроев.
Предупреждать друг друга было некогда. Чтобы избежать
неприятностей, козыряли всем шинелям офицерского покроя с
наплечными знаками, козыряли и военным и
гражданским чинам. Голова шла кругом от поворотов направо
и налево.
Мы свернули в первый попавший переулок и пусти-
34
лись почти бегом в экипаж, решив никогда больше не
ходить на Невский.
На другой день, после нашей первой прогулки, в роту
пришел штабс-капитан Павлов. Узнав от фельдфебеля
Медведева, кто из молодых матросов был отпущен в
город, он "вызвал меня.
— Ну-ка, скажи, братец, что ты видел в городе? —
спросил Павлов.
• — Ничего, ваше высокородие, — ответил я.
— Как ничего?—удивился штабс-капитан.
— Так точно, ничего.
— Почему же?
— Некогда было, ваше высокородие. Встречалось
очень много начальства, только-только успевали всем
честь отдавать.
— Как всем,—поморщился Павлов,—и гражданским
тоже?
* Пришлось сознаться, что козырял и гражданским.
— Ну и профан же ты, братец мой,—проворчал Пав-
лоз, отходя.
«Вот и угоди этим господам,—задумался я.— Ничего
дурного во время прогулки не сделал, а какого-то
профана все-таки получил».
— Не горюй, землячок,—обратился ко мне по
окончании занятий один из старых матросов,—у меня,
пожалуй, почище твоего случай был. Как-то на втором году
службы стоял я рассыльным по экипажу и должен быт
доставить пакет одному офицеру, который жил на Малом
Невском проспекте. Питер я знал плохо* и чтобы не
сбиться с дороги, решил сначала идти Большим Невским.
Начальство встречалось на каждом шагу. Правила
чинопочитания я знал твердо, и все шло честь до чести.
Дошел я таким манером до самого Николаевского вокзала 12
свернул на Малый Невский. Прошел, примерно, шагов,
двести, а может и побольше. Смотрю, навстречу идет
какой-то военный барин, высоченного роста, толщиною в;
обхват. Идет чинно. Животом направо и налево
поворачивает. Фуражка офицерская с кокардой, а погон под
большим воротником серой николаевской шинели не видать-
По осанке вроде на князя или графа смахивает, а чин
разглядеть нельзя. Встал на всякий случай во фронт и
жду. «Здорово, молодец!—крикнул он, подходя ко мне*.
«Здравия желаю, ваше сиятельство»,—ответил я, а самс
35
так и ем его глазами, как учили с новобранства. Ответ
мой, видно, барину понравился. Он остановился. «А
почему ты, братец мой, знаешь, что я сиятельство?» «По
осанке, ваше сиятельство, и по животу». «Как это но
животу?»—удивился он. — Что живот, что ли, у меня
большой?» «Никак нет, говорю, как раз в самую препорцию».
«А то что же, значит, и большие «препорции» бывают?
«Так точно, бывают, ваше сиятельство, вот у нашего
барина в имении живот был так живот. Все мужики и
бабы нашей округи «пузаном» его величали».
Вот как услышал мой барин про этого «пузана» и
начал меня драить. Гляжу, дело плохо. Народ начал
кругом собираться, а он не унимается. «В тюрьме, кричит,
сгною за непочтение к начальству». «Извините,
говорю, ваше превосходительство, не разглядел». «Иди,
говорит, мерзавец, да больше мне на глаза не попадайся».
Перечить нельзя. Повернулся и пошел. А самого заело.
Обидно было, что ни за что ругань получил да еще на
народе. Вскоре разыскал я нужный мне номер дома и
квартиру. Сдал под расписку пакет вестовому и
спрашиваю:
— Не знаешь ли, друг, что это за барин у вас военный
тут разгуливает? Здоровенный такой и лается на чем
свет стоит.
— Да это,—говорит,—ротмистр тут один в отставке
неподалеку живет. Вот от нечего делать и ходит он по
улице да нашего брата шпигует.
Тут уж я окончательно не выдержал, и сам себя
драить стал. Всю дорогу ругал за оплошность, а по
приходе в экипаж, как полагается, доложил обо всем
дежурному старшине. Теперь старшина начал крыть меня: «Да
ты, говорит, что, Федулов, с ума сошел? Этому барину
благородия было бы за глаза довольно, а ты ему,
дурень, превосходительство загнул да еще во фронт встал.
Ленточку экипажную только опозорил». Так я целый
день руганый и ходил. Век не забуду теперь, как
«осанка» да «пузан» меня подвели. А бывало, землячок, и
так,—закончил он свой рассказ,—когда молодые матросы
морских швейцаров за сверхадмиралов принимали.
Только тут уж, браток, не «осанка» была виновата и не
«пузо», а «орлы».
— Вот рассказом-то да показом, землячок, понятней
чинопочитание выходит,—проговорил кто-то из молодых
36
слушателей.— А по книжке не скоро поймешь, когда
грамоте мало учены.
Все молодые матросы с этим согласились и заметно
подбодрились. Не только, дескать, с нами, а и со старыми
матросами ошибочки в чинопочитании бывают....
Меня зачислили в команду строящегося крейсера
«Олег». Ранним утром мы уходили на крейсер и поздним
вечером возвращались в экипаж. Приходилось
выполнять на корабле самые трудные и грязные работы.
«Олег» стоял на стапелях, спутанный сеткой деревян
ных лесов. Сотни заводских рабочих в различных позах
висели на этих лесах. Лязг железа, треск пневматических
молотков заглушали человеческие голоса.
Усталые от работы и- непривычного шума
возвращались мы в экипаж. В проходной будке каждый раз мы
поднимали руки вверх, чтобы дежурный сторож-инвалид
нас осмотрел. Многие из матросов сначала возмущались
обыском, а потом перестали обращать внимание на эту
бессмысленную затею, унижавшую личность матросов,
только что давших клятву хранить, как зеницу ока, свои
корабли.
...Упорнее становились слухи о войне с Японией.
Говорили на улицах, у нас в экипаже и на «Олеге». Рабочие
во время перекурок спрашивали нас:
— А что, землячки, у вас говорит о войне
начальство?
Мы отвечали, что с нами начальство разговоров не
заводит, а спрашивать бесполезно—все равно правдья
не добьешься.
— А вы тряхнули бы хорошенько их благородий, вот
они и разговорились бы,—посмеивались рабочие.
Мы стали спрашивать своих командиров: будет
война или нет? И всегда получали ответ:
— Где им «макакам» с нами тягаться. Шапками
забросаем!
Строительство «Олега» шло усиленными темпами.
Крейсер готовился к спуску на воду. Рабочие приступили
к разборке лесов, и скоро красивый корпус корабля стал
виден со всех сторон, но пока без пушек, без мачт и труб.
Ясное погожее утро. Над суровой, холодной Невой
стелется редкий туман. Лучи восходящего солнца играют
па позолоте стройного адмиралтейского шпица и на широ-
37
ких главах Исаакиевского собора. Город спит крепким
утренним сном.
Несмотря на ранний час, на судостроительном заводе
адмиралтейства били тяжелые кувглды и стучали
плотничьи топоры. Шла подготовка к спуску на воду нового
1Vрейсера «Олег». От мастеров и рабочих требовалась
•большая внимательность, расторопность и смекалка.
Работами руководил старший мастер Николай Кузьмич, из
бывших боцманов военного Балтийского флота. На счету
Кузьмича, как его запросто звали на заводе, было
уже больше двух десятков спущенных им кораблей.
Часто обращались к нему за советами и помощью не
только молодые, но и пожилые корабельные инженеры и
строители. Никому не отказывал Кузьмич. Особенно
охотно помогал старый практик молодым рабочим. В
день спуска «Олега» он пробыл на заводе всю ночь, не
смыкая глаз, сам расставил рабочих по местам и
спокойным, уверенным голосом стал отдавать приказания:
— Бей первую!
Под сильным ударом тяжелой кувалды деревянная
упорка упала вниз.
— Бей вторую, третью!—командовал Кузьмич.
Толстые деревянные упорки одна за другой с
грохотом валились на стапель. Корпус крейсера
освобождался от подпоров. Молодые корабельные инженеры
подбегали к старому мастеру, чтобы высказать свои опасения.
— Ничего, ничего, господа .инженеры,—успокаивал
он.—Все идет, как полагается. Пора «Олегу» самому
учиться стоять. В море никто подпирать не будет. Разве
только снаряд на войне упрется в борт,—шутил старик.
Молодые инженеры пожимали плечами и уходили.
— Восемь часов. Время бы уж и начальству быть,—
проговорил Кузьмич, взглянув на свои массивные часы—
подарок командования за отличную службу.
Прибыл командир порта.
— Как дела?—обратился он к Николаю Кузьмичу.
— Все в порядке, ваше превосходительство. Можно
спускать.
На палубе «Олега» выстроились почетный караул и
команда корабля с оркестром музыки. Подъехало
высшее морское начальство.
— Крейсер к спуску! Смирно! Слушай на караул! —
последовали команды на палубе корабля.
38
Крейсер I ранга «Олег».
Под руководством Николая Кузьмича выбили
последние упоры, крейсер дрогнул и медленно, под музыку и
крики «ура», покатился по спусковым механизмам в
Неву. На корме и на носу корабля взвились флаги.
С шумом врезался «Олег» в воду. Высокий вал
взметнулся под кормой. С грохотом сорвались с мгст и
полетели в воду якори.
Флот пополнился новой боевой единицей. «Олега»
нужно было еще вооружить разнообразными
механизмами, орудийными установками и снабдить боевыми и
продовольственными припасами. Корпус корабля подвели к
береговой, облицованной камнем стенке Невы.
Снова на «Олеге» застучали кувалды,
пневматические молотки и задымили переносные горны. С ловкостью
акробатов подавали подростки рабочим-клепальщикам
раскаленные добела заклепки. Ловкими ударами
загоняли их клепальщики в готовые отверстия стальных
корабельных листов. Прочные швы ложились на кромки
листов. Скрипели талями пловучие подъемные краны,
передавая на корабль тяжелые предметы вооружения.
39
— Майна-вира!..—то и дело слышалось на корабле.
Мы продолжали выполнять на крейсере черновую
работу. Других занятий у команды «Олега» пока не было.
Технической и боевой подготовкой молодых бойцов никто
не занимался. Редкий матрос-специалист попадал на
устройство корабельных агрегатов. Будущие хозяева
сложных машин продолжали таскать корабельную грязь.
Холодный декабрь затянул Неву молодым . крепки\я
льдом. Резкий ветер загулял по широким просторам реки.
Вооружение крейсера продолжалось.
Глава V
УНТЕР-ОФИЦЕРСКИЙ ЭКЗАМЕН
В конце декабря 1903 года вместе с группой старых
заслуженных матросов я держал экзамен на звание
унтер-офицера, к которому был представлен вне очереди,,
как окончивший морскую начальную школу.
Экзаменовалось 15 человек, в числе их был и мой первый военный
учитель матрос-стрелок Сабуров.
Экзамен проходил в одном из свободных ротных
помещений экипажа. Экзаменационная комиссия
состояла из трех не знакомых нам морских офицеров. Сначала
мы писали диктант, а потом на другом лоскутке бумаги
решали арифметическую задачу с делением пятизначного
числа на двузначное. С той и другой работой я
справился легко и сдал их первым.
— Списал где-нибудь?—строго спросил председатель
комиссии лейтенант Магаринский, просмотрев мою
работу.
— Никак нет, ваше высокоблагородие, сам делал.
— Не поверю! Посмотрите, господа,—обратился он,,
показывая на мою работу членам комиссии.—В
диктанте нет ни одной ошибки, а задача решена даже с
десятичными знаками.
— Да, трудно, поверить, чтобы сам
делал,—согласились члены комиссии.
— Говори, откуда списал,—приказал председатель,—
хуже будет, если будешь запираться!
— Обе работы, ваше высокоблагородие, делал сам.
Не списывал,—ответил я.
10
— Ну, хорошо. Посмотрим, как по устным предметам*
отвечать будешь. Пока садись.
Я подсел к Сабурову, который все еще пыхтел над*,
задачей, написал на лоскутке бумажки решение и
потихоньку ему передал. Он быстро -списал и подошел к
столу, чтобы сдать свою работу. И чуть-чуть было меня не
подвел.
— Это что за запятые?—спросил председатель комио-
сии, показывая Сабурову на отделенные десятичные
знаки.
— Ошибка, ваше высокородие,—не смущаясь ответив
Сабуров.
— То-то, ошибка! Вперед, смотри, не ошибайся. Иди.
После сдачи экзаменов Сабуров признался мне, что б>
десятичных, дробях он не имеет никакого представления,.
и чтобы не подводить меня сразу признал свою мнимую*
ошибку.
После сдачи письменных работ начались устные
испытания по различным уставам и по словесности.
Вызывали по списку к столу и начинали мущтровать, стараясь-
сбить с толку будущих капралов. Списки экзаменующихся
были составлены не в алфавитном порядке, а по ротам.
Моя фамилия стояла в конце списка.
— Следующий!—крикнул председатель комиссии г?
добавил с удовольствием:—И последний.
Я быстро подошел к столу и вытянулся, как
полагается, во фронт. Члены комиссии стали задавать мне
вопросы один другого замысловатей. Но, несмотря на все
выкрутасы, к удивлению членов комиссии, я давал
безошибочные ответы.
— Да ты, может быть, и морское дело знаешь?—
иронически улыбнувшись, спросил председатель.—Может
быть, тебя на квартирмейстера морской службы
проэкзаменовать?
— Морское дело,— ответил я,— тоже немного знаю.
— Проверим. Экзаменуйте, господа! — приказал ок
членам комиссии.
Теперь мне начали задавать вопросы уже по морской^
практике, с которой матросов, как это ни странно, в
период обучения в экипаже совершенно не знакомили,
предоставляя им самим изучать сложное морское дело во
время плавания на кораблях учетного отряда, куда
попадали далеко не все матросы.
41
— Узлы морские вязать умеешь?—спросил меня один
экзаменующий лейтенант, когда исчерпаны были все
вопросы из морской терминологии.
-- Так точно, ваше высокоблагородие, умею.
— Какие же ты узлы умеешь вязать?
— Все, ваши высокоблагородие.
— Медведев!—крикнул лейтенант, присутствующему
на экзамене дежурному фельдфебелю. — Принеси
немедленно сюда небольшой конец веревки.
Сначала я завязал прямой узел, потом рифовый,
шкотовый брам-шкотовый, выбленочный, беседочный,
шлюпочный, удавку и кончил удавкой со шлагом.
— Пусть он нам топовый узел завяжет,—предложил
спрашивающему председатель комиссии. .
Топовый узел в практике мне вязать совсем не
приходилось. Завязал я его неверно и тут же, вспомнив Ба-
тринцева, узел раздернул.
— Зачем развязал, надо было проверить сначала,— .
рассердился Магаринский.
— Мы следили, господии председатель, за его
работой. Все было сделано правильно,— заверили члены
комиссии.
Такая оценка моей работы навела меня на мысль, что
экзаминаторы в такелажном деле «плавают», и поэтому,
когда меня начали экзаменовать по парусному
вооружению судов, я следил не столько за правильностью ответа
11 его формулировкой, сколько за быстротой и
лаконичностью ответа, чем. привел в восхищение самого
председателя.
— Будет, господа, достаточно. Сейчас я сам задам
«ему вопрос. Скажи, Магдалинекий, а как называется на
корабле коротенькая снасть, которая часто тянется и
никогда не травится, и где она находится?
— Рында-булинь, ваше высокоблагородие. Прикреп-
.лена эта снасть к языку судового колокола.
— Молодец! Ставлю тебе, как исключение, пять с
плюсом. Советую тебе по окончании действительной
службы остаться на сверхсрочной и держать экзамен на
кондуктора флота.
— А на мичмана можно, ваше высокородие?
— Слишком многого захотел. Запомни раз навсегда
и заруби себе на носу, что офицерами флота его
императорского величества могут быть только лица дворянско-
42
го происхождения, а не му-жи-ки, будет с тебя и звания
кондуктора. Можешь идти и доложить своему ротному
командиру, что на экзаменах по всем предметам ты
получил отличную оценку. Спасибо тебе, братец, за службу.
— Рад стараться, ваше высокоблагородие,—ответил я
по уставу, повернулся кругом и сел на свое место.
После короткого совещания членов комиссии
председатель объявил результаты испытаний по вновь
составленному тут же списку, в котором моя фамилия стояла
уже на первом месте.
В канун нового года, после вечерней справки, был-
зачитан приказ о производстве нижних чинов. Мне было
присвоено звание квартирмейстера, или по армейски
звание младшего унтер-офицера. В этот же вечер на мою
фланелевку и на погоны бушлата и шинели были нашиты
знаки различия—две поперечные желтые полоски. Итак,
новый 1904' год я встретил уже квартирмейстером.
По заведенному обычаю за каждую желтую нашивку,
которые почему-то назывались «конриками», вновь
произведенный должен был ставить по бутылке водки или
«брыкаловки», как говорили матросы, для угощения
капралов своей роты. К столу в таких случаях
приглашался фельдфебель, боцманматы и квартирмейстеры.
Вновь произведенному в этой компании пить не
полагалось, он должен был только угощать.
В один из праздничных дней я притащил в экипаж
установленную порцию выпивки и выставил на заранее
приготовленный столик. Подошел фельдфебель
Медведев, посмотрел бутылки на свет. Покосился на ярлычки
и одобрительно крякнул.
— Вот это, браток, по-настоящему сообразил,
«смирновская» покрепче «николаевской» будет.
Приглашенные быстро собрались и начали угощаться.
Неожиданно вошел ротный командир мичман Пили-
пенко и накрыл нас на месте преступления. Делать
было нечего, пришлось сознаться. Он дал фельдфебелю
крепкий нагоняй за распущенность, а мне пригрозил
рапортом на имя экипажного командира.
«Вот тебе и квартирмейстер»,—подумал я. Недолго
придется носить конрики, спорют без суда как дважды
два.
После ухода ротного командира пошла складчина.
Мы выставили на лестнице дозор и гуляли спокойно.
43
Долго меня таскали офицеры для объяснения и,
наконец, я попал к экипажному командиру Серебренникову.
Суровый на вид капитан первого ранга спросил, как
было дело. Я подробно, чистосердечно рассказал обо всем.
.< — Надеюсь, ты больше этого делать не будешь?—
спросил он.
— Никак нет,—ответил я и добавил:—Прошу на
первый раз, ваше высокородие, извинить.
На лице сурового командира мелькнула добрая»
улыбка.
— Объявляю замечание, можешь идти.
Такого решения я не ожидал. В продолжение всей
моей службы во флоте я помнил этого сурового на вид
старика. Недаром любила команда броненосца
«Бородино» своего командира.
Глава VI
КРЕЩЕНСКИЙ ПАРАД
Гулко раздавались в морозном воздухе удары
тяжелых кувалд. Над разведенными горнами вился синий
пахучий дымок. Часто подбегали к ним рабочие, снимая на
ходу рукавицы, чтобы согреть озябшие руки.
Над городом спускались зимние сумерки. В шесть
часов начинали петь на разные голоса фабричные гудки.
Трудовой день кончался. Рабочие спешно расходились по
домам. На крейсере становилось пусто и тихо.
На палубе оставались только матросы вахтенной
службы, к которой был причислен и я после
производства в квартирмейстеры.
В одно из моих дежурств прибегает из экипажа
рассыльный с распоряжением немедленно явиться в экипаж.
— Требует сам экипажный командир,—скороговоркой
сказал рассыльный,—а зачем,—не знаю.
— Не больно сердит?—спрашиваю я.
. — Черт их, этих господ, разберет. Сердитый он или
нет, а только не топает.
Я быстро побежал в экипаж. Экипажный командир,
капитан первого ранга Молас, ровным, спокойным
голосом отдавал какие-то распоряжения фельдфебелю
Медведеву.
44
«Ну, значит, ничего,—подумал я,— не сердитый».
Окинув меня беглым взглядом, Мол ас командует:
— Кругом, марш!
Повертываюсь лицом к двери. В голове мелькнула
мысль, что теперь последует команда «шагом» или
«бегом марш», и я вылечу снова на лестницу.
— Кругом, марш!—командует снова Молас.
Поворачиваюсь второй раз. Прием выполняю быстро
л четко, и даже, вопреки уставу, пристукиваю каблуком.
Молас, улыбнувшись, задает несколько вопросов по
чинопочитанию. Отвечаю без запинки.
— Можно отпустить,—приказывает он фельдфебелю
и добавляет:—Подойдет.'
Не думая ни о чем, лечу на корабль, довольный, что
дело обошлось без ругани. А на другой день, после
смены с вахты, узнаю, что я выделен ассистентом при
знаменщике на крещенский парад.
Парад проходил в Зимнем дворце; принимал его царь.
В параде участвовали воинские части петербургского
гарнизона: гвардия, кавалерия, артиллерия, флот и
пехота. От каждой части выставляли по одному взводу со
знаменем и оркестром музыки. Каждый командир
старался щегольнуть своей частью, и поэтому для участия в
параде подбирали солдат и матросов с хорошей военной
сыправкой.
Все волновались, но больше всего волновался наш
знаменщик, старший боцман Чабан. Мы заметили, что
Чабана очень беспокоят его длинные, торчащие во все
стороны усы, которым он никак не мог придать парадную
форму.
— Вы бы, господин боцман, мази купили в аптеке или
мылом смазали их,—посоветовал я ему.
Боцман ничего не сказал, но, видимо, решил советом
воспользоваться. Чем намазал он свои усы перед пара-
лом—не знаю, но только они торчали у него, как стрелы,
придавая лицу свирепое выражение.
Утром, 6 (19) января, наш взвод прибыл в
Зимний дворец. Дворцовые портные взяли у нас принесенное
для парада обмундирование первого срока. Тщательно
осмотрели, не забыв вывернуть карманы. Слегка
приутюжили и вернули нам.
Переодевшись, взвод занял отведенное ему место в
малом аванзале, вместе с восьмым и четырнадцатым
45
экипажами. В соседнем зале разместились гвардейцы в
начищенных медных касках с двуглавыми орлами. Все
залы дворца заполнились войсковыми частями.
В десять часов утра по залам пронеслась команда:
— Смирно! Слушай, на караул!
Сверкнули штыки и сабли. Неподвижно застыли
поиска.
Под звуки гимна из царских покоев двинулась
процессия по залам дворца. В самых разнообразных
костюмах медленно шли придворные чины. Впереди—старый
царедворец, одетый в странный, невиданный нами наряд.
Старик подпирался золоченым жезлом. Прошла
вереница придворных дам. Длинные шлейфы парадных платьев,
поддерживаемые пажами, мели полы дворцовых комнат.
Присутствие виновника торжества — Николая II, с его
невзрачной наружностью, оставалось незаметным в
блистающей нарядами толпе. Я не могу уверенно
сказать и сейчас—был он на этом параде или нет.
Более получаса шла придворная челядь до дворцовой
церкви, где ждало в полном сборе высшее петербургское
духовенство, чтобы начать торжественную службу.
Войскам скомандовали:
— К ноге!
Матросы и солдаты растирали онемевшие руки.
Первая половина церемонии окончилась. Мы могли
передохнуть.
Старший боцман Чабан передал мне знамя. Вытащил
из кармана носовой платок и стал вытирать вспотевшее
лицо. Когда он обернулся к нам, мы зажали рты, чтобы
удержаться от смеха. По лицу Чабана протянулись
грязные полосы. Усы повисли вниз, как у моржа. Ку1д«а
девался бравый вид!
Чабан ничего не замечал, а мы не зналй^ как ему об
этом сказать.
Выручил знаменосец соседнего экипажа. Взглянув на
полосатое лицо Чабана, он рассмеялся и потащил его к
огромному зеркалу в дорогой позолоченной оправе.
Чабан принялся усердно стирать с лица следы
предательской краски, которой нафабрил перед парадом
непослушные усы.
В дворцовых залах снова раздалась команда: «На
караул!»
Началась вторая часть парада.
46
Под звуки военных оркестров процессия, в сопровожу
дении многочисленного духовенства, направилась и^
церкви к выходу, на Неву, где была приготовлена
«иордань» — прорубь, прикрытая сверху деревянным
шатром. Певчие двух лучших петербургских церковных
хоров—митрополичьего и придворной
капеллы—соперничали красивыми голосами с медными глотками военных
оркестров, игравшими «Коль славен...» Парад был
закончен орудийным салютом в сто один выстрел с
фортов Петропавловской крепости.
По приходе в экипаж мы долго смеялись над
боцманом Чабаном, а оя крыл нас отъявленной бранью.
Больше всех досталось мне, как первому советчику.
Глава VII
НАЧАЛО ВОЙНЫ И ВСТРЕЧИ С АДМИРАЛОМ
МАКАРОВЫМ
В ночь 27 января (9 февраля) 1904 года японские
миноносцы, как пираты, без объявления войны атакова-
ли в Порт-Артуре'1-ю Тихоокеанскую эскадру и
вывели из строя броненосцы «Цесаревич», «Ретвизан» и
крейсер «Паллада».
Когда я услышал об этом, в моей памяти сразу
встала недавняя встреча с адмиралом Макаровым,
посетившим наш 18 флотский экипаж.
О приезде адмирала Макарова из Кронштадта в
Петербург никто в экипаже не знал, и встреча вышла
неожиданной.
В один из студеных ноябрьских вечеров, пользуясь
свободным временем, от ужина до вечерней проверки,
называемой в матросском обиходе «справкой», матросы
шестой роты, в числе которых был и я, собрались в
кружок у жарко топившегося в роте камелька. Шла
задушевная товарищеская беседа: мы вспоминали покинутые
родные деревушки и села, близких родных и друзей,
говорили про морскую службу, про начальство. Разговоры
незаметно сменились песнями. К нам присоединились
свободные от службы матросы из команды броненосца
«Бородино», жившие в смежных помещениях. Пели мы
47
хором «Калинушку», «Ермака», «Из-за острова на
стрежень», «Вниз по матушке по Волге».
— Давай, братки, плясовую!—крикнул кто-то из
матросов.
— Плясовую, плясовую давай! — поддержало еще
несколько голосов.
'Тут же появилась старая, единственная в экипаже
гармошка. Гармонист широко растянул потрепанные
мехи и заиграл не то «камаринского», не то «русскую».
Желающих плясать оказалось много. Плясали на
совесть, до упаду.
В самый разгар веселья по роте пронеслась громкая
отрывистая команда:
— Встать! Смирно!
Вмиг все стихло. Мы повернули головы и увидели
рядом с дежурным офицером вице-адмирала с большой
окладистой бородой, расчесанной на две стороны. Многие
из нас сразу узнали в нем Макарова — любимца
балтийских моряков.
— Здорово, братцы! — приветливо крикнул Макаров.
В ответ раздалось оглушительное:
— Здравия желаем, ваше-дитство!
От дружного возгласа на ближайшей стенке погасли
два газовых рожка.
Макаров улыбнулся и сказал:%
— Я слушал, братцы, ваши задушевные русские
песни и вспомнил свою молодость. Я тоже любил попеть и
поплясать. Это в молодости необходимо. И до сих пор я
все родное русское люблю и особенно лихих русских
моряков.
Макаров остановился рядом с нами и добавил:
— Спасибо вам, братцы!
— Рады стараться, ваше-дитство! — дружно
ответили мы адмиралу и приготовились слушать, что он скажет
.дальше.
— Не забывайте, братцы, никогда, что русские моряки
должны не только хорошо петь и плясать, но еще лучше
уметь воевать и побеждать. А воевать нам скоро
придется.
Мы не смели спросить адмирала, кто наш будущий
противник и только вопросительно смотрели на него.
Макаров помолчал, слегка наклонив седеющую голо-
зу, а потом снова начал говорить:
48
— Война, повидимому, неизбежна. Война с Японией.
Корабли вашего экипажа должны быть всегда наготове.
Вам, братцы, может предстоять тяжелый, длительный
путь и большие испытания. Надо не падать духом и
смело смотреть вперед. Уверен, что вы оправдаете высокое
звание защитников Родины. Надеюсь с вами встретиться
на Дальнем Востоке. Прощайте, будущие герои!
Макаров надел фуражку, которую держал в руке и,
быстро повернувшись, направился в экипажную кают-
компанию, сопровождаемый громовым матросским «Ура!»
Приезд адмирала Макарова взбудоражил весь
экипаж. Несколько дней матросы говорили только о нем.
Мне довелось и раньше видеть Макарова. Это было в
Кронштадте, куда я ездил навестить своих земляков
матросов.
Воспользовавшись моим приездом, товарищи
получили увольнительные билеты и повели меня в город. На
одной из улиц нам встретился адмирал Макаров. Для
приветствия мы встали, как полагалось по уставу, во фронт.
Макаров остановился, поздоровался и спросил, куда мы
идем.
— В город, ваше превосходительство, — ответили мы
разом.
— Почему в рабочее время и зачем?
— Землячок вот, ваше превосходительство, из Питера
приехал, идем посмотреть город ,и купить ему чертежных
принадлежностей.
— А ты сам не чертишь?—задал вопрос моему
земляку Макаров.
— Никак нет, ваше превосходительство, не занимаюсь
этим делом.
— А деньги есть на покупки чертежных
принадлежностей? — продолжал расспрашивать адмирал.
— Рублишко найдем, ваше превосходительство.
— Маловато,—промолвил Макаров. Достав из
портмоне три серебряных рубля, он отдал их моему товарищу
и сказал:
— Теперь, надеюсь, на троих хватит.
— Покорнейше благодарим, ваше
превосходительство,—ответили мы хором.
— Можете идти, только смотрите у меня, по дороге
не зачертите.
Мы направились к приятелю кррштадских матросов,
4. На морском распутье. 49
севастопольскому герою, боцману Иванову, у которого был
на окраине города собственный маленький домик. Он
встретил нас приветливо и по старой боцманской
привычек спросил, имеем ли мы разрешение на прогулку.
Мы показали старику увольнительные билеты и
рассказали о встрече с адмиралом Макаровым.
— Вот и наш «орел» — покойный Павел Степанович
Нахимов, такой же обходительный был. Придет, бывало
(в 1854 году), на бастион и обязательно с матросами как
отец родной поговорит, и пожурит, и похвалит, и
деньжонками, коли нужно, ссудит. Вот что, ребятушки,
берегите этот подарок адмирала, как отцовский, и никуда не
расходуйте. Только... как же теперь выпить-то за здоровье
родного Степана Осиповича? Без чарки по такому случаю
никак не* обойдешься.
Мои товарищи знали, что у Иванова за душой нет ни
одной копейки, а покомпанействовать с матросами он
очень любил, и поэтому по дороге к нему мы купили, что
было нужно.
Гусев вытащил из кармана бутылку водки и кусок
колбасы.
Выпив два лафитничка водки, первый—за упокой
души Павла Степановича Нахимова и его боевых друзей и
второй — за здоровье Степана Осиповича Макарова,
старый боцман начал рассказывать об обороне Севастополя,
об адмирале Нахимове и своих кругосветных плаваниях,
в которых он был три раза. Иванов рассказывал
мастерски. Отпускные часы прошли незаметно. Распрощавшись
с гостеприимным хозяином, довольные тем, что не
нарушили наказ любимого адмирала, возвратились мы в
экипаж.
Адмиральский подарок мы хранили в течение всей
нашей службы во флоте. Манаровский рубль совершил со
мною дальневосточный переход и был немым свидетелем
событий в Цусиме.
Матросы любили Макарова за его простое гуманное
отношение, за повседневную заботу о нуждах матросов.
Воспоминания об адмирале Макарове оставались у них в
памяти на всю жизнь. Вот что мне рассказывал
впоследствии помощник капитана волжского купеческого
парохода, Камзолов, бывший матрос 4-го флотского экипажа.
«В один из праздничных осенних дней я получил
увольнительный билет и пошел бродить по Кронштадту,
50
Дул холодный пронизывающий ветер, слегка морозило.
Вечером пошел мелкий дождь. Мостовые и тротуары
покрылись тонкой корочкой гладкого льда. На обратном
пути, на горке, которой оканчивается тротуар, у входа в
экипаж я поскользнулся и упал на четвереньки. В это
время из экипажа вышла группа офицеров во главе с
адмиралом Макаровым, которого я сразу узнал по голосу. Мои
попытки подняться для приветствия адмирала ни к чему
не приводили. Макаров заметил это и остановился.
— Что это такое? Ты что тут, братец, делаешь?
— С якоря снимаюсь, ваше превосходительство, —
громко отчеканил я, вспомнив, что Макаров очень многое
прощал матросам за находчивость.
— Помощь нужна? — спросил адмирал.
— Так точно, ваше превосходительство,—ответил я, по
уж не так'бойко.
— Подайте этому, растрепе буксир, а завтра
проведите с ним дополнительные занятия по дисциплинарному
уставу и морской практике, — приказал Макаров
провожавшему его дежурному офицеру.
Дневальный у ворот подал мне руку. Через минуту я
был в роте и с волнением рассказывал товарищам о
своем разговоре с адмиралом.
— Ничего, Камзолыч! — подбадривали меня
товарищи.—Не трусь, «дед» сметливых матросов любит.
Отсидишь суток десять в «карцибуле» тем дело и кончится.
Ночь я почти не спал, а утром меня вызвали к
экипажному командиру.
— Камзолов, как ты смел так отвечать адмиралу? Кто
тебя учил?
— Никто, ваше высокородие, сам так
сообразил,—ответил я, стараясь не смотреть в глаза командиру.
— Его превосходительство надеется, что из тебя
выйдет толковый старшина и приказал тебе готовиться к
экзамену. Надеюсь, что ты оправдаешь доверие его
превосходительства. Ступай и начинай заниматься в свободные
от службы часы. От прогулок в город придется временно
воздержаться, а летом пойдешь в плавание.
Через шесть месяцев после практического плавания на
учебном судне «Герцог Эдинбургский» я успешно сдал
экзамен на квартирмейстера и потом стал учиться дальше,
Всем этим я обязан Степану Осиповичу Макарову».
Так закончил свой рассказ мой приятель.
51
Война Японии с Россией стала совершившимся
фактом.
Покрытые инеем телеграфные провода понесли
нежданную весть по Руси. С проклятием и слезами встречали
ее занесенные снежными сугробами деревушки и села.
Благовестили колокола церквей. Попы просили бога
о ниспослании побед «помазаннику божьему Николаю II
и христолюбивому воинству».
Лихорадочной жизнью зажил экипаж. Война
отодвинула на задний план личную жизнь матросов. Война
захлестнула нас, как морская волна неумелых пловцов. Мы
не знали настоящих причин ее возникновения и толковали
об этом на разные лады.
Как-то я дежурил по экипажу. В канцелярии
неожиданно раздался резкий телефонный звонок. Снимаю
телефонную трубку и ушам не верю—сплошная брань.
Предлагаю прекратить ругань и вешаю трубку.
Звонок настойчиво трещит снова. Подхожу опять.
Кричит хриплый старческий голос:
— Говорит адмирал Бирилев,—немедленно позвать к
телефону дежурного офицера!
Бегу сломя голову и докладываю дежурному офицеру
штабс-капитану Тонкову. Подтягивая на ходу портупею,
он не спеша подходит к телефону.
Телефонный разговор адмирала Бирилева с дежурным
офицером продолжался недолго. Штабс-капитан Тонков
с красным от волнения лицом броском кладет
телефонную трубку на аппарат. Называет кого-то свиньей и,
понурив голову, уходит в дежурную комнату, куда вскоре
вызывает меня.
— Передай вот это после смены экипажному
адъютанту,—проговорил тихо Тонков, передавая мне закрытый
пакет.
— Есть, ваше высокоблагородие,—ответил я,
направляясь к выходу.
— Подожди, Масдалинский. Ты, я слышал, изъявил
желание идти добровольцем на фронт, правда ли это?
— Так точно. Мне хочется поплавать в море и
посмотреть заграницу.
— Желаю тебе успеха,—усмехнулся Тонков и
несколько раз прошелся по комнате.
— Разрешите идти, ваше высокоблагородие? —
спросил я.
52
— Подожди,—сказал он, садясь за столик, на
котором стояла водка и закуска.
Выпив залпом две рюмки водки, Тонков приказал
притворить поплотнее дверь.
— А знают ли, Магдалинский, твои товарищи
матросы, за кого они воевать будут? — тихо, с волнением
спросил он.
— В манифесте, ваше высокоблагородие, сказано: за
веру, царя и отечество,—по-казенному отрапортовал я.
— В манифесте!.. За толстосумов вот этих, которые
лаются, как псы, умирать будете! — прокричал Тонков и
сердито стукнул по столу кулаком.
Никогда я не видел раньше в таком возбужденном
состоянии этого тихого офицера и был озадачен.
— Можешь идти, — сказал Тонков, — а болтать не
смей,—и торопливо налил еще себе водки.
В политике я тогда разбирался плохо. Из сказанного
офицером Тонковым понял далеко не все и решил, что
штабс-капитан пьян. Встретиться еще раз с Тонковым мне
не пришлось. Говорили, что он вынужден был выйти в
отставку после ареста, наложенного на него адмиралом
Бирилевым.
Глава VIII
ПОДГОТОВКА К ПОХОДУ
Страницы петербургских газет пестрели сообщениями
с далекого фронта. Отдельные удачные боевые стычки
подавались как крупные победы. Отступления армии
объяснялись стратегическими соображениями. По газетам
выходило, что и на фронте и в тылу все благополучно.
Но от рабочих, которые были на постройке «Олега»,
мы слышали совершенно другое. Они говорили нам, что
стоявшие во главе армии и флота начальники, за
отдельными исключениями, оказались бездарными
полководцами, что раздетая и разутая царскими казнокрадами
многострадальная русская армия отступала под ударами
хорошо вооруженной армии противника, устилая тысячами
трупов далекие манчжурские сопки. Флот также терпел
неудачи. Положение портартурской экскадры становилось
все тяжелее.
13 марта взорвался броненосец «Петропавловск», на
котором погиб адмирал Макаров. Среди матросов ходили
упорные слухи, что их любимец пал от предательской руки
раньше, чем взорвался корабль.
Оснований для таких разговоров у нас было
достаточно. Обладавший незаурядным умом и способностями,
высокообразованный адмирал Макаров резко выделялся
из дворянской офицерской знати, которая плела вокруг
него сотни интриг. Недолюбливал Макарова и великий
князь Кирилл, который находился в числе офицеров
броненосца «Петропавловск».
— Всегда бывает так,—говорили матросы после
гибели адмирала Макарова,—золото тонет, а дерьмо на воде
плавает...
Последнее относилось к Кириллу, который, как
известно, после гибели «Петропавловска» остался жив.
Спустя тридцать пять лет я встретился в Рыбинске .
(ныне город Щербаков) со старым портартурским
героем, бывшим третьим боцманом броненосца «Ретвйзан». В
задушевной товарищеской беседе мы вспоминали свои
прошлые боевые годы. Вспоминали боевые корабли,
старых друзей, портартурские блиндажи и сопки, густо
политые кровью русских героев солдат и матросов. Мой
собеседник, после вывода из строя «Ретвизана», был
переведен в береговую часть и участвовал во всех боях при
отражении японских атак на Порт-Артур. С глубоким
чувством он говорил про генерала Кондратенко и с
презрением вспоминал генералов Стесселя и Фока, которых, по
его словам, не любил весь артурский гарнизон. Он
рассказывал, что последняя атака японцев на крепость была
отбита нашими частями с большими для неприятеля
потерями. Наши солдаты и матросы с криками «ура»
бросились в атаку и погнали японцев назад. Наступление
наших частей было неожиданно прервано предательским
приказом о прекращении военных действий. Стессель
начал позорные переговоры с японцами о сдаче крепости.
Старый портартурский герой, грудь которого украшали
четыре георгиевских креста, при воспоминании об этом
не выдержал и крепко выругался по адресу
предателей.
— Ну, а теперь расскажи, как погиб
Макаров,—попросил я его, когда он немного успокоился.
54
Старый боцман сорвался со стула, пробежался
несколько раз по каюте дебаркадера, на котором был
шкипером, неожиданно остановился и, глядя на меня в упор,
прокричал:
— Сгубили нашего «деда» душегубы окаянные! Ки-
риллкиных рук дело. Не сдали бы ни за что Порт-Артур,
и эскадра была бы цела, если бы «дед» был жив.
Мей собеседник тяжело опустился на стул и повторил
«легенду, ходившую среди моряков-артурцев, которую я
слышал .раньше. Он уверял, что Макаров был убит
предательским выстрелом раньше, чем погиб «Петропавловск»,
что им о том сообщил сигнальщик с этого корабля.
В журнале «Летопись войны с Японией», издания
1904 г., № 5, действительно напечатаны воспоминания
сигнальщика, спасшегося с броненосца «Петропавловск»,
который утверждает, что он видел адмирала, перед
погружением броненосца, лежащим на мостике в луже крови
и хотел оказать ему помощь, но в это время произошел
второй взрыв. Сигнальщик был смыт волной и потерял
сознание.
Так и остались для портартурских моряков загадкой
причина гибели любимого адмирала.
В экипаже стали говорить о посылке на Дальний
Восток кораблей Балтийского флота на помощь 1-й
Тихоокеанской эскадре. Вскоре слухи превратились в
действительность. От своих товарищей, офицерских вестовых,
мы узнали раньше, чем из газет, что посылка 2-й
Тихоокеанской эскадры — дело решенное и что в состав ее
войдет и наш «Олег».
В работе по вооружению крейсера была заметна
спешка. Готовностью корабля стало интересоваться и
высокое начальство. Мне как-то особенно везло на эти
посещения. На своей вахте я встречал на крейсере и
адмирала Рождественского, назначенного командующим 2-й
Тихоокеанской эскадрой, и самого Николая II.
Адмирал Рождественский прибыл на крейсер в
обеденный перерыв и прямо спустился в жилую палубу, где я
«без особого труда разыскал его, чтобы отдать рапорт.
Рождественский стоял у входа в машинное отделение,
схватившись за поручни трапа. Я никак не мог подойти
к нему спереди и решил рапортовать в спину.
— Ваше превосходительство, на корабле его импера-
торского величества, крейсере первого ранга «Олег», все
обстоит благополучно! — крикнул я широкой спине
адмирала и стал ждать обычного разноса.
Рождественский медленно повернулся, посмотрел на
мою вытянутую фигуру и, ничего не сказав, стал
продолжать осмотр корабля. Гулким эхом отдавалась в пустых
внутренних помещениях корабля тяжелая поступь
грузного адмирала. По обязанности старшего вахтенного я
сопровождал адмирала, но мое присутствие оставалось
незамеченным. Осмотрев корабль, Рождественский что-то
промычал и так же быстро, как и прибыл, исчез с
крейсера, не сказав никому из нас ни слова.
Визит адмирала окончательно убедил нас, что
«Олегу» предстоит далекий* путь на Дальний Восток.
Несколько дней спустя крейсер осматривал царь. Для
осмотра был выбран праздничный день, когда на «Олеге»
никаких работ не производилось. Не было на корабле и
начальства, для которого приезд царя, видимо, оказался
неожиданностью. Пользуясь праздничным днем,
свободные от вахты матросы мирно беседовали в караульном
помещении, под которое был отведен старый портовый
пловучий кран.
Тихо было на корабле и в адмиралтействе.
Вдруг раздался резкий звонок тревоги. Мы выскочили
на палубу. Неизвестный офицер отдал мне приказание
немедленно послать рассыльного матроса за старшим
офицером корабля.
— Есть послать рассыльного, ваше высокородие! Что
прикажете доложить его высокородию, господину
старшему офицеру?
Офицер передал запечатанный конверт и отрывисто,.
резко сказал:
— Доставить немедленно! Передать лично!
Рассыльный пустился бегом на берег. Я отдал офицеру
запоздалый рапорт, в котором особенно нажал на то, что
на крейсере все обстоит благополучно. Этим я
рассчитывал узнать причину тревоги.
Офицер, очевидно, не нашел нужным отвечать на мой
косвенный вопрос. Он отошел в сторону, разговаривая с
сопровождающим его корабельным инженером
адмиралтейства.
Мы в недоумении продолжали стоять на палубе.
56
Окончив разговор с инженером, офицер обратился кс*
мне:
— Вахта на корабле исправна? Люди надежные?
— Так точно, ваше высокородие! Ребята трезвые,
исполнительные! Вахту держат исправно, как полагается.
Посторонних на крейсер не допускают.
— Политики есть?
В моем мозгу молнией пронеслась когда-то виденная:
в одном из .журналов картинка. На ней были изображены*
два приятеля-сапожники за чтением газет. Под картиной
стояла надпись: «Политики».
— Так точно, ваше высокородие, есть! — крикнул я.
Лицо офицера побагровело. На висках вздулись жи~
лы. Стараясь быть спокойным, он вкрадчиво спросив
меня:
— Сколько же в твоей вахте политиков?
— Все политикой занимаются, ваше высокородие.
— И ты тоже?
— Так точно. Я достаю газеты и читаю, а ребята, ево-
бодные от вахты, слушают.
— О чем же вы читаете?
— Больше о войне, ваше высокородие.
Офицер, видимо, хотел еще о чем-то спросить меня, на-
в это время к нему, подбежал запыхавшийся старший
офицер «Олега», капитан второго ранга Посохов. Он вы^
тирал вспотевший под треугольной шляпой лоб.
Посохов поздоровался, и оба офицера в
сопровождении корабельного инженера направились в обход по
кораблю. Сопровождая их на расстоянии трех шагов, как:
полагалось по корабельному уставу, я внимательно
прислушивался к разговору. Из долетевших до меня
отрывков фраз я понял, что на крейсер должен приехать царь.
Теперь для меня были понятны и тревога и офицерская
исповедь.
Посохов обернулся и спросил меня:
— Можешь ли ты, Магдалинский, отдать рапорт,
если, допустим... приедет на корабль... государь?
— Так точно, ваше высокородие, могу.
— Не струсишь?
— Никак нет.
— Вызвать свободных от вахты людей и построить во
фронт,—приказал Посохов.
57
Вахта быстро построилась на верхней палубе
«Олега». Было прохладно. С Невы дул резкий ветер. Посохов
нервной походкой ходил вдоль палубы и внимательно
смотрел на берег. Мы ежились от холода в своих легких
шинелях, в то время, как старший офицер то и дело
вытирал платком вспотевший лоб.
— Ишь, черт его побери,—проворчал один из
вахтенных,—холод и тот его не берет. Пыхтит себе, как
самовар, только пар валит.
На берегу показалась группа морских офицеров в
доходной форменной одежде, отличавшейся от
будничной тем, что брюки были заправлены в высокие сапоги.
Медленной походкой офицеры двигались к деревянным
мосткам, перекинутым с берега на корабль.
Старший офицер быстро подкинул руку к треугольной
шляпе, длинным прыжком вскочил на конец мостков и
жаким-то диким голосом, от которого мы все вздрогнули,
скомандовал:
— Смирно! Равнение налево!
Мы повернули головы налево и, не спуская глаз,
«смотрели на поднимавшихся по мосткам офицеров, среди
-которых без особого труда узнали царя, портреты
которого можно было встретить везде.
НикоЛай был в форме капитана второго ранга. Надви-
лутая на лоб фуражка с широкими полями, поношенная
йпинель и простые высокие сапоги придавали . ему вид
-офицера-забулдыги, каких нередко можно было встретить
« царском флоте.
Поднявшись на борт «Олега», царь окинул мутным
^взглядом «собственный его величества крейсер» и
остановился, чтобы принять рапорт от старшего офицера, рука
жоторого так и прыгала от волнения. Дрожащим голосом
Посохов стал рапортовать, смутился и не окончил рапорт.
Усмехнувшись, царь протянул ему руку.
Николай, вместе с сопровождавшими его адмиралами
•я старшим офицером, начал осмотр крейсера. После
беглого осмотра верхней палубы начальство спустилось в
жилую палубу. Пользуясь этим, мы, не дожидаясь
команды «вольно», перебивая друг друга стали обмениваться,
впечатлениями о встрече с царем.
— Уж больно тощ.
-- На таких-то харчах и то растолстеть, не мог!
— Ас наших харчей свалился бы с ног.
58
— Какой-то тихой...
— В глазах характеру не видать.
— Вертит им, поди, царица-мать.
Мы до того разболтались, что не заметили, как
начальство, во главе с царем, появилось снова на верхней
палубе. Старший офицер, видимо, обласканный Николаем,
имел важный вид. Руки его уже не дрожали. Голос был
уверенный. Он держался прямо, выпятив широкую грудь,
увешанную орденами и медалями. Мы слышали, как
царь при уходе с крейсера благодарил Посохова за
службу.
Вскоре ушел с корабля и старший офицер. Свободные
от вахты матросы собрались в караульном помещении. На
скорую руку приготовили чай и начали оживленную
беседу. Разговоры вертелись вокруг царя. Мы вспоминали
невзрачный царский вид, царскую походку и
потрепанный царский костюм. Один из товарищей до того
разошелся, что даже попытался представить царственную
особу, но из этого ничего не вышло—он был ростом
значительно выше царя и шире в плечах.
— Вот если бы росту поубавить да рыжеватую боро-
денку к роже приставить, тогда бы разыграл
обязательно.—оправдывался наш незадачливый актер.
В экипаж стали прибывать призванные из запаса
старые матросы. Понурые, обросшие бородами входили они
в роту, бросали с руганью болтавшиеся за плечами
котомки и размещались на знакомых нарах. Часто в разговорах
вспоминали родные деревушки, писали письма и
тосковали.
Одиночками прибывали в экипаж из дисциплинарных
батальонов и тюрем матросы «разряда штрафованных».
• Это были люди особого склада, не мирившиеся с
палочной экипажной дисциплиной и за свой независимый
характер расплачивавшиеся службой в особых частях и
тюремных казематах. В большинстве своем «разрядчики»
принадлежали к числу наиболее толковых и ловких
матросов. Скучать с ними не приходилось. Они всегда были
веселы, шутливы. У каждого было, что рассказать —
только слушай.
В вечерние свободные от работы часы переполненный
матросами экипаж гудел, как пчелиный улей. В грязных
59
рабочих костюмах экипажные плясуны лихо отхватывали
«русского» под веселые переборы гармошек. Потом пля«
еуны уступали место певцам. Чаще всего мы пели хором
старые народные песни и новые частушки.
Глава IX
ПЕРВАЯ ВАХТА
К весне на «Олеге» были закончены трудоемкие
черновые работы. Мы любовались своим кораблем, на
палубе которого горделиво стояли три широкие, слегка
откинутые назад, дымовые трубы. «Олег» был красивее
тяжелых, похожих на утюги броненосцев.
На Неве началась подвижка льда. Для наблюдения
пришлось выставить добавочный вахтенный пост и подать
на берег дополнительные крепления. Работами
руководил, как всегда, Чабан, не выпускавший из рук
боцманской дудки. Он с большим мастерством выводил на ней
всякие трели. По дудке Чабана матросы тянули на берег
толстые канаты, по дудке крепили канаты на берегу и,
также по дудке, поздно вечером кончали работу.
К ночи слегка подморозило. Подвижка льда
прекратилась. До рассвета ничего особенного на вахте не
случилось, и некоторые из нас готовы были ругать Чабана за
излишнюю предосторожность.
Ледоход начался после восхода солнца. Оторвавшаяся
льдина шириной во всю реку двинулась к левому берегу,
у которого стоял «Олег». Под напором льда крейсер
рванулся назад. Толстые якорные цепи, натянутые, как
струны, зазвенели. Каждый миг они могли разорваться
Крейсер то поджимался к береговой стенке, то отступал
от нее. Поданные на берег тяжелые мостки вставали
дыбом. Из караульного помещения мы всей вахтой перешли
на корабль, чтобы быть готовыми в любую минуту при*
нять необходимые меры в случае срыва «Олега» льдом.
Лед сплошной массой двигался около двух часов, а
потом пошел разводьями. Опасность миновала. На
корабль прибыл Посохов.
Без шинелей, в одних фланелевых рубашках, мокрые
от пота, мы подбирали ослабевшие канаты и крепили
сорванные ледоходом мостки.
60
— Кто разрешил вахте раздеться? — спросил сердите
Посохов.
— В шинелях, ваше высокородие, работать очень
неудобно и жарко, — ответил я.
— Я спрашиваю, кто вам разрешил?.. — закричал
Посохов.
Не зная, что ответить, я молчал.
Посохов дал мне выговор и добавил:
— Здоровье надо беречь, оно нам еще пригодится.
ф — Вишь, какой благодетель нашелся,—говорили
матросы, провожая старшего офицера насмешливыми
взглядами, — когда бьет матроса, так о здоровье не
спрашивает.
Пришла вахтенная смена. Усталые и вместе с тем
довольные, что «Олег» не получил никаких повреждений,
мы вернулись в экипаж и завалились спать.
Через сутки, когда снова пришли на вахту, на Неве не
было ни одной льдинки. Коренастые, неуклюжие
буксиры, блестевшие на солнце свежевыкрашенными бортами,
тащили первые караваны; тяжело шлепая по воде
колесными плицами, прошел в Кронштадт пароход,
переполненный пассажирами, среди которых много было
военных. Снимались с якоря и уходили в море «купцы» и
военные суда. На рейде оставались, кроме
кораблей-инвалидов, броненосцы «Бородино» и «©рел», наш крейсер
«Олег» и другие новички русского флота, которые должны
были войти в состав 2-й Тихоокеанской эскадры.
С наступлением весны на «Олеге» начались спешные
работы по установке вспомогательных механизмов и
различных приборов управления. Командный состав корабля
пополнился строевыми и машинными офицерами, в числе
которых было немало молодых мичманов и
инженер-механиков, только что расставшихся со школьной скамьей.
Командиром крейсера был назначен пожилой капитан
первого ранга Добротворский.
В последние недели нашей стоянки в Петербурге
больше чем обычно суетилось начальство, чаще и крепче
ругались боцманы. Чабан охрип и кричать уже не мог.
Теперь его выручала только боцманская дудка. Молодые
инженер-механики и представители заводов, в
замазанных машинным маслом тужурках, носились с чертежами
из котельного отделения в машинное и обратно. Около
61
топок хозяйничали кочегарные старшины. В машинном
отделении молодые машинисты, вооружившись
масленками, под руководством машинных квартирмейстеров
заливали маслом блестевшие, как зеркало, полированные
детали" машин. В трюмных отсеках, в царстве корабельных
крыс, согнувшись в три погибели лазали трюмные
машинисты. В орудийных башнях и казематах комендоры и
гальванеры налаживали прицельные приборы управления
орудийным огнем. У торпедных аппаратов возились
минеры и минные машинисты. Баталеры и содержатели раз-
пых служб набивали погреба различным добром. На
работах по подготовке крейсера был занят весь личный
состав корабля — 750 человек. Главную роль играли
машинисты и кочегары, которых в походе боцманы особенно
не любили за грязь, оставляемую ими на верхней палубе
от пропитанных угольной пылью и машинным маслом
рабочих костюмов. Теперь эти «подземные духи» и у
боцманов были в почете. К ним обращались с вопросами о
готовности машин и котлов даже палубные офицеры.
Однажды, в обеденный перерыв, когда мы собрались
на баке, кочегарный старшина Ткаченко, присланный на
крейсер из Черноморского флота, сказал нам:
— Недолго осталось, братки. Деньков через пять
зашуруем. Можно будет и плыть.
Высокого роста,* широкий в плечах, с характерным
упрямым подбородком, он внушал полное доверие. «Этот
не обманет», — подумали мы и стали ждать.
Ровно через пять дней из трубы «Олега» показался
первый дымок.
— Ай да Ткаченко!
— Молодец!
— Не подвел, — говорили матросы, любуясь на
черный дым, который становился гуще и гуще и, наконец,
повалил клубами. Любовался дымом и кочегарный
старшина. Он часто-поджимался на палубу, похлопывая по»
трубам широкой ладонью, взбирался на верхушки труб и,,
неизвестно для чего, заглядывал в самое их нутро.
Украдкой любовались дымом и офицеры.
Начались испытания главных машин и
вспомогательных механизмов. Новые машины капризничали.
Машинистам то и дело приходилось их останавливать, чтобы
подкрепить различные болты и гайки, переставить флан-
62
цы, притереть подшипники. Эти мелкие неполадки скор<
были устранены. «Олег» был готов к выходу в
Кронштадт. Офицеры и команда получили распоряжение
перебираться на корабль.
Немало хлопот причинил дежурному офицеру
последний день нашего пребывания в экипаже. И группами,-
и в одиночку матросы под различными предлогами
выпрашивали себе разрешения на выход за ворота.
Дневальные едва успевали проверять увольнительные
билеты. Многие возвращались в экипаж под «хмельком».,
приводили знакомых, выдавая их за родственников, и ^
ними тайком угощались.
С утра начались сборы. На экипажном дворе, в
облаках пыли, команда выбивала из казенных, служивших
нам верой и правдой почти два года тюфяков и подушек
перетертую матросскими боками солому. С
опорожненными чехлами бежали в экипаж, чтобы сдать их
фельдфебелям. Парусиновые чемоданы с матросским добром
были готовы раньше.
Погрузка на подводы заняла несколько минут.
Команда строилась последний раз на экипажном плаце.
Последовал ряд отрывочных, давно знакомых команд, к
мы двинулись на корабль. Из окон экипажа махали
фуражками оставшиеся матросы нестроевой роты.
— Прощайте, земляки, прощай, экипаж! — кричали
мы, и всем вдруг стало жалко этого обжитого места.
Через час мы были уже на корабле и располагались
со своими пожитками на новом месте жительства.
Каждому был присвоен номер. Этим номером были заштампо-
каны наши койки, чемоданы, предметы обихода и части
верхней одежды. На время корабельной жизни матрос
должен был забыть свою фамилию и помнить только
присвоенный ему номер. По номерам составлялись
корабельные наряды и вахты; по номерам вызывали к
начальству; по номерам проверяли нас и на «справках».
Много неудобств причинили нам в первую ночь на
корабле подвесные, раскачивающиеся при каждом
повороте туловища койки. Мы часто хватались за кромки
постели, чтобы не упасть на палубу. Многие встали:
раньше побудки.
В пять часов просвистали дудки боцманов, а за ними:
последовала команда:
63
— Вставать! Койки вязать! Умываться!
Кувыркнуться из подвесной койки на палубу было
легко. Труднее связать койку, в которую нужно закатать
«абитый пробкой матрац, одеяло и подушку. Связанная
койка должна иметь форму правильного цилиндра.
С этим делом многие из нас не справлялись. Как ни
уминали мы и руками и коленями койки, но цилиндров из
«их не получалось. Приходилось обращаться к старым
матросам.
— Эх вы, деревня!—шутили они.—Койку связать —
это. брат, не хомут на лошади подсупонить.
После утренней уборки команду построили на верхней
палубе. На шканцах собрались офицеры. Старший
офицер по распоряжению командира корабля скомандовал:
— На флаг! На гюйс! На вымпел! Смирно!
На несколько минут замерла корабельная жизнь.
Перестали стучать инструментом и вольные рабочие,
сопровождавшие нас до Кронштадта. По команде старшего
офицера были подняты на мачты «Олега» вымпел, флаг
и гюйс. Командир Добротворский поздравил команду с
началом плавания и приказал готовиться к походу.
Время летело незаметно. На следующее утро
Добротворский приказал сниматься с якоря. Строевые старшины
отчаянно засвистали в дудки. Через выходные люки во все
помещения корабля полетела команда:
— Все наверх, с якоря сниматься!
— Пошел шпиль! — скомандовали с мостика.
— Пошел шпиль! — повторил команду находившийся
на баке старший боцман Чабан и стал наблюдать, как со
скрипом и лязгом медленно ползла и падала в канатные
ящики якорная цепь.
— Панер! — крикнул Чабан.
На мостике звякнул машинный телеграф.
— Встал якорь! — снова крикнул Чабан.
Из труб вырвался дым. Крейсер вздрогнул и начал
тихо продвигаться вперед. Потом ход его заметно
увеличился. Провожавший нас портовой буксир отстал. Он дал
прощальные гудки и лег на обратный курс. Ответный
гудок с крейсера дал лично сам командир Добротворский.
— 704, на руль!—выкрикнул вахтенный, перегнувшись
туловищем в тамбур выходного люка. Дневальный в жи-
-лой палубе повторил распоряжение
64
Номер 704 принадлежал мне.
Не успел дневальный повторить распоряжение, как я
уже был на верхней палубе и, запыхавшись, поднялся
на командирский мостик.
С сильно бьющимся сердцем переступил я порог
ходовой рубки и первый раз в жизни взял в дрожавшие руки
рулевое колесо. Кондуктор Мошенцев сказал мне курс и
иышел. Я остался один.
Мои первые неуверенные повороты рулевого колеса
сбивали- крейсер с курса. Корабль бросался то вправо, то
влево. Это заметил находившийся на мостике старший
штурман Мантуров. Он подошел к открытому окну рубки
и добродушно сказал:
— Не волнуйся. Правь спокойнее. Много руля не
клади. Видишь вон эту трубу, — указал он мне рукой
на одну из дымившихся труб в Кронштадте. — Вот и
держи на нее.
Простой и добрый совет помог. Я быстрым, удачнцм
поворотом руля выровнял ход «Олега».
— Хорошо, — одобрительно сказал Мантуров, — так
держать!
Волнение мое улеглось. Действия стали спокойными и
уверенными. Крейсер шел точно по курсу. Мне хотелось
теперь стоять у руля без смены и день и ночь.
В Кронштадте начались технические испытания
главных машин. Утром мы уходили в море на мерную милю,
где при различном давлении пара в котлах делали
несколько пробегов. Испытания проходили неудачно. Что-
нибудь да не ладилось. Поздно вечером возвращались на
кронштадтский рейд.
Глав а X
ОТ КРОНШТАДТА ДО МЫСА СКАГЕН
Уходящие на Дальний Восток корабли приготовились
к царскому осмотру. Город, крепостные форты и
стоявшие на рейде суда расцветились флагами. Холодный
осенний ветер гнал с моря обрывки свинцовых осенних
туч. По рейду сновали охранные катера.
Паровой катер с начищенной медной трубой подошел
к правому борту «Олега». Царь лениво поднялся по тра-
5. На морском распутье.
65
пу на палубу крейсера. Командир отдал рапорт. Николаи
поздоровался с офицерами и усталой походкой прошел по
фронту выстроенной на палубе команды. Потом в
сопровождении свиты поднялся на продольный мостик и
обратился к команде с краткой и тусклой напутственной
речью. Команда прокричала «ура».
Царь надвинул на лоб широкополую фуражку и
спустился с мостика. Офицеры помогли ему сесть в катер.
Царский смотр этим закончился. Больше ждать было
нечего. Пора в поход...
По случаю смотра команде дали отдых. 14 (27)
сентября был назначен выход из Кронштадта. Большинство
офицеров уехало в Петербург. Матросы коротали досуг
на корабле: чинили обувь, потихоньку стирали белье,
некоторые писали домой письма, посылая десятки низких
поклонов своим родным, друзьям и знакомым. Было
грустно расставаться с родиной и в то же время всем
хотелось в дальний путь, увидеть незнакомые, чужие края.
Склянки пробили пять утра. Начинался рассвет.
Висевший над рейдом туман стал редеть. Яснее становились
силуэты кораблей. Скоро стал виден берег. Наступил
тусклый осенний день. Небо сплошь затянуто низкими
серыми облаками.
После подъема флага суетливо забегали по палубам
боцмана, писаря, баталеры-содержатели. У всех нашлись
неотложные дела, которые можно было давно закончить.
К борту корабля подходили военные и гражданские
шлюпки и катера. Приезжали командиры стоявших
кораблей, родственники и знакомые офицеров, газетные
репортеры. Пока в офицерских каютах и кают-компании
говорили прощальные речи и пили, как говорят на дорогу
«посошок», матросы под ругань боцманов поднимали
шлюпки, крепили все по-походному.
К полудню вернулся с берега, ездивший с визитом к
командиру порта, командир корабля Добротворский. В
12 часов 30 минут пополудни крейсер снялся с якоря.
Курс дан был на Биорке. «Олег» начал первый боевой
поход. Провожающие посылали нам со. шлюпок и
катеров последние приветствия. Берег уходил дальше и
дальше. Скоро скрылся и Кронштадт.
Вечером отдали якорь в проливе Биорке-Зунд, близ
деревни Харилла. На берегу, в зарослях высокого ивия-
со
ка, хорошо различались высокие, почерневшие от
сырости и времени деревянные избы. На приплеске лежали
перевернутые лодки и сушились на козлах рыболовные
сети. Все было убогим и жалким.
Вечером начали подготовку к отражению минной
атаки: спустили паровые катера, вооруженные
47-миллиметровыми пушками. На палубах закрыли лишние огни.
У прожекторов поставили дежурства. Одновременно
готовились к пробе торпедных аппаратов.
Следующий день прошел в практической стрельбе
торпедами: стреляли сначала на якоре, а потом на ходу.
Всего было выпущено десять торпед, одна из которых
все-таки застряла в аппарате. Это была первая и
последняя в походе торпедная стрельба.
Через два дня прибыли в Либаву. На рейде, перед
входом в порт, провели артиллерийские стрельбы из 47-
миллиметровых орудий по пловучим конусообразным
"щитам. На другой день утром вошли в аванпорт, где встали
на погрузку угля. В Либаве проводили в Петербург
последнюю группу питерских мастеровых, которые в пути
до Либавы заканчивали работы по установке различных
приборов и механизмов.
Либава была последним портом, где должен
собраться наш крейсерский отряд.
Командующим отрядом был назначен командир
«Олега», капитан 1-го ранга Добротворский.
Корабли подходили медленно. Стоянка в Либаве
затянулась на. 13 дней, и только 3(16) ноября 1904 года мы
распрощались с родными берегами.
По сигналу «Олега» крейсеры «Изумруд», «Рион»?
«Днепр», транспорт «Океан» и миноносцы «Резвый»,
«Громкий», «Грозный», «Пронзительный» и
«Прозорливый» построились в походную колонну и взяли курс на
зюйд-вест.
Падал хлопьями мокрый снег. Встречный холодный
ветер, постепенно усиливаясь, дошел до семи баллов.
Отряд увеличил ход. Из высоких дымовых труб
вырывались густые, черные клубы дыма и быстро рассеивались
за кормой по взбаламученной ветром поверхности моря.
Крутые волны били о борта кораблей и, с шумом
отступая, опрокидывали на нас белые высокие гребни. По
палубе бежали ручьи. Мелкие водяные брызги окутывали
67
туманом верхний командирский мостик, на котором
ежились от холода и сырости вахтенные сигнальщики.
Миноносцы трепало немилосердно. Маленькие, по
сравнению с крейсерами, корабли то взбирались на
гребень высокого вала, то снова стремительно падали вниз.
Размахи «Олега» стали сильнее. По палубе стало трудно
ходить. Большой крен заставлял приседать и хвататься
за первый попавшийся под руки предмет.
Штормовая погода продолжалась всю ночь. До
рассвета мотались корабли, кивая друг другу своими
сигнальными огнями.
После подъема флага на горизонте показался
парусный корабль, шедший под всеми парусами на пересечку
нашему курсу. Вспомогательный крейсер «Рион»,
двигавшийся головным, дал предупредительный выстрел.
Парусник продолжал идти тем же курсом. С «Риона»
загремел второй выстрел. Встречный корабль, не меняя
курса, шел на сближение.
— Влепить бы этому упрямому черту боевой. Не
знаю, что «Рион» с ним церемонится, — выкрикнул,
слегка волнуясь, вахтенный начальник мичман Билибин, не
замечая поднявшегося на мостик командира корабля.
— Поберегите, мичман, ваши боевые снаряды до
встречи с вражескими кораблями. Для мирных
парусников и холостых достаточно, — полушутливым тоном
сказал Добротворский.
Билибин до того растерялся, что, вместо
установленного рапорта, пробормотал какое-то извинение. В этот
момент с «Риона» последовали один за другим еще три
холостых выстрела. Упрямый «купец», не показывая
флага, резко отвернул.
На рассвете неожиданно раздались сигнальные
звонки водяной тревоги. Быстро вскочили мы с коек и
разбежались по своим боевым местам. «Олег» стоял.
Лотовые с обоих бортов делали промеры глубин. По
продольному мостику торопливой, прихрамывающей
походкой прошел старший штурман Мантуров, придерживая по
обыкновению одной рукой пенсне в золотой оправе. В до-
гонку промчался в ходовую рубку его помощник,
длинноногий мичман барон Буксгевден. На баке готовили
якоря и швартовы.
— Вот и приехяли, а все говорили, что долго плыть
68
доведется,—умышленно громко сказал один из
комендоров, приготовляя якорный шпиль.
— Не приехали, а на мель стали, чертово трепло,—
оборвал говорившего старший боцман Чабан, подкручивая
торчащие усы.
— А я, господин боцман, и впрямь думал, что
приехали, — не унимался словоохотливый комендор и,
видимо, собирался еще что-то добавить, но не решился, увидев
увесистый боцманский кулак.
Тревога была вызвана тем, что ведущий корабль
колонны — вспомогательный крейсер «Днепр»—сбился с
курса и сел на мель. «Олег» не успел отвернуть и тоже
уселся на грунт по соседству с «Днепром», на котором
шли авральные работы.
— Полный назад! — скомандовали у нас на мостике.
Крейсер вздрогнул, слегка качнулся и стал разаорачи-
ваться кормой в сторону «Днепра».
— На «Олеге»! Куда вас черт несет? — кричали с
«Днепра» десятки голосов. Машины «Олега» продолжали
усиленно работать назад. Из машинного люка со свистом
вылетал на палубу отработанный пар. «Олег» сорвался с
мели, ударился бортом в корму своего соседа, измял ему
подзор, а себе сломал буртик и шестидюймовую пушку.
Матрос-комендор Четков, за которым числилась по
расписанию поврежденная пушка, крепко выругался и
пошел докладывать о случившемся старшему
артиллерийскому офицеру.
— Ваше высокородие, — обратился он к лейтенанту
Зарудному, — так что мою орудию сломали, когда
«Днепру» по заду проехали.
— Эх, верхогляды, проглядели, — процедил сквозь
зубы Зарудный.
Комендор не ожидал такого мягкого ответа от
старшего артиллериста и обескураженно посоветовал:
— Вы бы, ваше высокородие, покрепче их ругнули.
Штурмана — народ сурьезный. Опять на мель вопрутся.
Так мы все пушки дорогой переломаем.
Снятие «Днепра» с мели продолжалось около трех
часов. На море спустился туман. Поход отложили до утра.
На следующий день с датским королевским лоцманом на
мостике отряд вошел в пролив Большой Бельт. Туман
то поднимался, то опускался. Корабли шли уменьшенным
69
ходом, перекликаясь сигнальными басовыми гудками,
переходившими в низкую, хриплую, густую октаву.
Вахтенный штурман — прапорщик Добрынин сердито стучал
толстым пальцем по стеклянной крышке висевшего в
штурманской рубке барометра, стрелка которого упорно
ползла влево. Рассчитывать на улучшение погоды было
нельзя. К вечеру стих тянувший днем ветерок, и туман
окончательно сел на ночлег. Сигнальные гудки боевых
спутников то едва были слышны, а то неожиданно разда-
ьались под самым носом «Олега». Плавание становилось
опасным.
— Ну и погодку бог послал, — проговорил, ни к кому
не обращаясь, командир корабля Добротворский. —
Прикажите отряду остановиться и приготовиться к отражению
минной атаки, — сказал он вахтенному начальнику и
спустился вниз. Вслед за ним ушли и другие офицеры.
Свободная от вахты команда попряталась в жилую палубу.
Наверху стало тихо, только слышны были отчетливые
«шлепки» крупных капель, падавших сверху с намокших
корабельных снастей. На мостике одиноко шагал
вахтенный начальник мичман Кузьма Васильевич Солдатенков.
В непромокаемом пальто, с нахлобученным на фуражку
остроконечном капюшоне он был похож на сказочного
гнома. Изредка он вскидывал голову кверху и кричал
стоявшему на верхнем мостике сигнальщику: .
— Хорошенько смотреть за горизонтом!
— Есть, хорошенько смотреть за горизонтом, —
отвечал сердитым, охрипшим от сырости голосом промокший
сигнальщик, видимый горизонт которого не выходил за
пределы мостика.
Склянки пробили 12 ночи. Кузьма Васильевич, сдал
вахту и, потирая озябшие руки, спустился в штурманскую
рубку. Сменившийся сигнальщик тихонько заглянул в
приоткрытую дверь и, показав рукой на барометр,
спросил Солдатенкова:
— Ваше благородие, долго ли этот колдун плохую
погоду показывать будет? Стукнули бы вы ему по
стеклянной харе хорошенько, авось бы на вёдро пошел.
Солдатенков улыбнулся в русую клинышком бороду и,
ничего не сказав, продолжал писать. Довольный шуткой,
сигнальщик бегом спустился вниз. Барометр падал все
ниже. Надо было ждать шторма.
70
Утром порывистый ветер поднял висевший над морем
туман. Корабли в походной колонне двинулись дальше,
спеша наверстать потерянное время. Навстречу бежали
белые снежные облака. Изредка выглядывало солнце,
затянутое мутной белой пеленой и снова пряталось в
облаках. В морозном воздухе роем кружились мелкие
снежинки. С озабоченным видом шагал по мостику
старший штурман. Королевский лоцман, плотно запахнувшись
в форменное с золочеными галунами пальто, пристально
осматривал в бинокль серый горизонт, за которым
скрывался недалекий берег.
Ветер стремительно гнал большую снежную тучу.
Крупные хлопья снега в бешеном вихре кружились над
кораблем. Вахтенные сигнальщики, ухватившись за
поручни, с трудом держались на ногах. Из-за борта летели
крупные брызги ледяной воды, обдавая палубные
надстройки, и замерзали, не успевая стекать.
Шквал пролетел. На горизонте открылся, покрытый
снегом, мыс Скаген. Маленький, как игрушка, датский
миноносец встретил отряд и проводил нас до места
якорной стоянки. На рейде стояло несколько парусных и
паровых коммерческих кораблей, черные и неуклюжие
корпуса которых отчетливо обрисовывались на белосвинцовой
поверхности бухты. Здесь были и пароходы с углем для
нашего отряда.
К борту «Олега», слегка покачиваясь на крупной
зыби, подошел немецкий пароход «Мими». Началась
погрузка угля, в которой приняли участие и младшие офицеры.
С моря дул резкий пронизывающий ветер, временами
переходивший в снежные шквалы. Снег смешивался с
угольной пылью и сплошной массой падал на верхнюю
палубу, делая ее грязной и скользкой. В промокших от
лота и падающего снега парусиновых «робах»,
покрытые с головы до ног угольной пылью, хрустевшей на
зубах, не покладая рук работали матросы. Грузовые
пароходные краны с трудом успевали подавать на
палубу крейсера тяжгелые, наполненные углем мешки.
Боцман Чабан, у которого видны были только большие на
выкате; глаза, ругал из души в душу немецких матросов
м нашу грузовую стрелу Темперлея, которая отказалась
работать и стояла без движения.
Темная, непогожая осенняя ночь сменила короткие
71
сумерки. Погрузка угля продолжалась при свете
электрических ламп. На палубе, стояла непролазная грязь.
Скользили усталые ноги. Ветер крепчал и дошел до 10
баллов. Разыгралась крупная волна. Пароход вынужден
был отойти от борта «Олега», оставив на себе часть
команды. Погрузку прекратили до утра.
Днем рыбаки привезли известие о замеченной в море
подводной лодке. Сообщение встревожило офицерский
состав. После спуска флага пробили боевую тревогу.
Поставили сетевое заграждение. Для мелких орудий
приготовили снаряды. Бортовые иллюминаторы задраили
броневыми крышками. Во всех помещениях закрыли лишние
огни, и лишь боевые прожекторы дежурного миноносца
бросали в небо длинные ослепительные лучи. От ярких
огненных вспышек темнее становилась непроглядная
ночь. На командирском мостике нервной торопливой
походкой ходил мичман Билибин, которому досталась эта
первая боевая вахта. Прислуга орудий коротала время у
дежурных пушек. Мирная беседа прерывалась
приглушенными взрывами смеха, долетавшими до слуха
молодого мичмана. Билибин поспешно спускался вниз и
испуганным голосом наводил порядок. Рыбацким рассказам о
подводной лодке матросы не верили и только отдельные,,
наиболее любопытные, наблюдали за темным горизонтом.
— Всю ночь я просидел около своей пушки, а т^ак и
не видел эту подводную штучку, чтоб ей пусто было,- -
жаловался нам днем во время перекурки на баке
комендор Четков.
— Брешут все. Напугать хотят,—заметил другой
матрос, прикуривая от фитиля цыгарку.
Крейсеры и миноносцы отрепетовали поднятый
«Олегом» сигнал. На мачтах кораблей пестрели сигнальные
флаги.
Отряд готовился к дальнейшему походу. Дымили
трубы. В кочегарках гудели котлы. Матросы, по команде
боцманов, дружно тянули с воды наверх гребные суда.
В такт боцманским дудкам топали по палубе сотни
человеческих ног. Шлюпки быстро поднимались и на
развернутых шлюпбалках садились на свои походные места.
На воде оставался только командирский вельбот.
Старший боцман Чабан подкрутил ус и сиплым голосом
скомандовал:
— Пошел тали!
72
Матросы дружно подхватили команду. Вельбот
оторвался от воды, закачался в воздухе и ударился носом в*
борт корабля. Старший офицер Посохов, наблюдавший <г
лродольного мостика за работами, сбежал вниз и сильно
ткнул кулаком в шею старшину вельбота Приходько, тот
качнулся вперед, ударив головой стоявшего к нему лицом
матроса.
— Так что он пи при чем, ваше высокородие, это
крючковой Федюшка, каналья, виноват—поддержать
неуспел,—заметил Посохову призванный из запаса матрос^
получивший неожиданный удар.
Простодушное замечание бородача-матроса показа-
лось офицеру-дворянину большой дерзостью.
— Не рассуждать!—крикнул он и, размахнувшлсь^
ударил матроса широкой ладонью правой руки по лицу.
Несколько капель крови, брызнувшей из носа матроса,,
попало на рукав офицерского кителя. Посохов брезгливо*
поморщился и ушел на бак.
Матросы, курившие около кадки с дымившимся
фитилем, быстро разбежались.
Обладатель большого, слегка свернутого направо
носа, за что рулевые дали Посохову прозвище «право руля V
резко повернулся обратно и поднялся на мостик.
На палубе хозяйничали боцмана во главе с Чабаном.
Матросы и комендоры закончили последние работы
подкреплению пушек и шлюпок. Крейсер был готов
продолжать свой путь.
По сигналу «Олега» отряд двинулся дальше и
вечером вошел в пролив Скагеррак. Дул слабый зюйд-ост. В
проливе ходила крупная мертвая зыбь.
Бортовая качка увеличивалась. Ночью крен «Олега»
дошел до 22 градусов. Набегавшие волны
перекатывались через высокие борта и падали с шумом на верхнюю
палубу. Крейсер сбивался с курса и нырял носовой
частью, высоко задирая корму. Оголенные гребные винты,
потерявшие точку опоры, начинали вращаться с бешеной
быстротой.
В жилой палубе, набитой семью сотнями
расположившейся на ночлег команды, нечем было дышать. Матросы
выбегали на верх и застревали там под предлогом
покурить.
— С души прет. Мутит,—жаловались все.
Бортовая качка не только мутила, но и не давала
73
спокойно з'аснуть. Особенно доставалось матросам,
лежавшим на рундуках. При каждом размахе корабля их
швыряло в разные стороны. Люди просыпались, бросали
крепкие ругательства и снова забывались тяжелым сном
до следующего размаха корабля.
Глава XI
СЕВЕРНОЕ МОРЕ И АТЛАНТИЧЕСКИЙ ОКЕАН
На рассвете, при входе в Северное море, пробили
десятую по счету, с начала похода, боевую тревогу.
Утомленная бессонной ночью, команда разбежалась по
местам. Офицеры проверили личный состав. Горнист
проиграл отбой.
— Ну, какой это черт тревога,—проворчал сердито
комендор Четков, натягивая на дуло пушки парусиновый
яехол.
— Только и делаем, что чехлы с пушек снимаем
ла опять надеваем. А нет тебе, чтобы стрелять
поучиться.
— Баловство одно господское, а не
ученье,—отозвался на реплику Четкова призванный из запаса матрос —
подносчик снарядов
— У нас в деревне ребятишки и те в войну норовят
по-настоящему, играть. А мы что—летим по тревоге сломя
голову, друг друга с ног сбиваем, а потом потопчемся на
.местах, потолкаемся и опять разойдемся.
Практические боевые тревоги проходили на самом
леле бестолково и не имели ничего общего с боевой
действительностью. Во время учений не только
матросов-специалистов, но даже и нас, старшин, не приучали к
самостоятельному решению самых простых боевых задач.
Во вр;ёмя обеденного перерыва мы встретили группу
рыбацких судов. Пришлось изменить курс, чтобы не
намотать в винты распущенные рыбаками сети. Небольшие
корабли тружеников моря скоро скрылись за горизонтом.
Отряд крейсеров лег снова на старый курс.
Боевой тревогой, пробитой перед вечерней зарей,
кончился трудовой день. На смену пришла сырая, холодная
аючь. На потемневшем небе вспыхнули яркие звезды и,
ефосив на гладкую поверхность моря тонкие серебрис-
74
тые лучи, снова спрятались за облаками. Далеко в море
мерцали судовые сигнальные огни.
Свободная команда проводила короткий вечерний
досуг в жилой палубе. Через открытые тамбуры выходных
люков вылетали грустные родные мотивы любимых
матросами песен. Ветер, подхватывая обрывки напевов,
выносил их на простор холодного бурливого моря.
В 12 ночи с «Олега» был дан сигнал: «Усилить
наблюдение за горизонтом».
Отряд находился в районе отмели Догер-банка. На
горизонте группами и в одиночку открывались огни
рыболовных судов. Перед рассветом они окончательно
преградили нам путь. На некоторое время пришлось
уменьшить ход. Надо было выбирать свободный и безопасный
проход. • '
Командующий отрядом Добротворский приказал:
— Открыть боевое освещение!
Через несколько секунд на поверхности моря
растянулись в разных направлениях широкие ослепительные
лучи. В лучах прожекторов было видно, как на палубах
многих рыбачьих судов начались усиленные работы по
уборке спущенных в море сетей, а некоторые не
обнаруживали тревоги и продолжали стоять. Отряд прибавил
ход и с открытыми прожекторами вышел на чистую воду,
утащив за собой обрывки рыболовных снастей.
Небольшие группы рыболовов продолжали встречаться и. после
рассвета. Почти до самых берегов Англии вилял между
ними крейсерский отряд.
Вечером открылся английский берег, спускавшийся в
море высокими серыми обрывистыми утесами, на
вершины которых падали отвесные лучи заходящего солнца. У
подножия утесов клубился черный густой туман.
Ночью вошли в английский канал. На разные голоса
ревели сигнальные гудки кораблей и сирены парусников.
В тумане открывались белые, зеленые и красные огни
г.стречных судов.-
На верхнем мостике стоял на вахте старый опытный
сигнальщик, которого за его степенный вид и широкую
окладистую бороду мы звали по имени и отчеству.
— Как дела, Петр Ильич?—обратился к нему
поднявшийся на мостик сигнальный старшина Таранюк.—Не
помочь ли?
— Не извольте беспокоиться, господин старшина. Не
75
а первой глаза в тумане пялить. Не
подведем,—уверенно ответил Фомичев, не отрывая глаз от подзорной
трубы.
Прекрасное зрение, которым он обладал, никогда его
не подводило. Начальство об этом знало и всегда ставило
Фомичева на вахту во время туманов и в темные
дождливые ночи.
— Тебе, Петр Ильич, не сигнальщиком, а трюмным
машинистом надо быть. Глаза у тебя, как у кошки. Ни
одной крысы в трюмах не останется,—шутили матросы.
На шутки товарищей он не обижался, а только
ухмылялся в свою окладистую бороду.
Фомичев простоял на вахте до рассвета. Сигнальные
гудки слышались реже и дальше. Солнце стояло высоко
над горизонтом, когда отряд вышел из канала, а на море
все лежал холодный, пронизывающий туман.
На «Олеге» пробили водяную тревогу. Во всех
отсеках оглушительно зазвенели колокола громкого боя —
электрические звонки большого диаметра. На мостик с
старшим офицером не спеша поднялся Добротворский.
Тревога длилась не менее двух часов. Команда училась
надевать пробковые спасательные пояса и пользоваться
спасательными кругами. Свободные от нарядов офицеры
и боцманы носились по палубам и распекали матросов,
у которых замечали непорядки: у одних пояс охватывал
не грудь, а живот, у других болтались нижние поясные
лямки, третье завязывали концы лямок не морским
узлом, а «воробьем». Шуму было много, а толку мало.
На выходе из Ла-Манша туман стал редеть и на
рассвете разошелся совсем. Занималась румяная заря.
Ясным безветренным солнечным утром отряд шел
Бискайским заливом. Всегда бурливая Бискайка сегодня
была удивительно спокойна. На зеркальной поверхности
моря не было ни одной рябинки. Взапуски с кораблями
плыли, кувыркаясь через голову, тупоносые, как свиньи,
дельфины. Выдался на редкость теплый день.
В наших далеких родных деревушках, наверное,
выпал первый снег, а здесь тепло, как в сенокос.
Старший офицер Посохов отдал приказ: «Команде
быть босиком».
— Давно бы пора.
— Чего зря царские сапоги топтать. Пятки у
матросов свои. Топай сколько хочешь, и ремонта не спраши-
76
Крейсер I ранга «Дмитрий Донской».
См. главу „Прошло полвека14
пают, а только толще становятся. Это ведь не дворянская
благородная ступня.
Горькая обида слышалась в простых, незатейливых
шутках матросов, сбивавших до крови босые ноги о
железные трапы.
Утро 17 ноября крейсерский отряд встретил в
Атлантическом океане. Склянки пробили пять. Слабый
утренний бриз гнал едва заметный серый, прозрачный туман.
Гасли далекие звезды. Бриллиантовыми шапками
вспыхивали покрытые снегом вершины Пиринеев, освещенные
солнцем. Серый горизонт опоясался на востоке узкой
золотистой каймой. Из моря выглянул яркий солнечный
диск и по океанскому простору разбежались
ослепительные золотистые лучи.
На корабле началась обычная утренняя уборка.
Матросы вахтенного отделения жесткими щетками
старательно терли верхнюю палубу, посыпанную мелким
песком. Из медных начищенных брандспойтов хлестала,
переливаясь всеми цветами радуги, забортная вода.
Старший боцман Чабан босиком, с подсученными до колен
брюками торопил команду с уборкой:
77
— Шевелись, шевелись, молодцы! На щетки нажми,
воды не жалей,—выкрикивал он, шагая по палубе, па
которой бежали ручьи.
Потом матросы подобрали швабрами остатки воды и
принялись за чистку медных наружных частей. Крейсер
закончил свой утренний туалет. Блестели медные
поручни трапов, компасные колпаки и приборы. До подъема
флага оставалось 30 минут. Команда выбралась на бак
обсушиться и покурить. От сырой палубы и мокрых
рабочих рубах, нагретых южным солнцем, поднимался пар и
таял в воздухе вместе с синим табачным дымком.
— Ну и теплынь, землячки! Не гляди, что зима на
носу, хоть рубаху снимай.
Группа молодых моряков, прислонившись к носовой
орудийной башне, из амбразур которой торчали два
длинных ствола шестидюймовых пушек, любовалась
испанским берегом. По лесистым склонам гор белели
живописные приморские города и местечки. Зелень
растений причудливым кружевным узором висела над
прибрежной кромкой воды. Серебром отливали на солнце
снежные вершины гор, ниже которых лежала полоса
белых, волнистых, как кудри, облаков.
— Вино наверх! На палубе
прибраться!—скомандовал вахтенный начальник.
Просвистела дудка, дежурный старшина повторил
распоряжение. Плотный, выше среднего роста, с
раскрасневшимся от натуги лицом старший баталер Анучкин в
сопровождении разводящего по караулу вынес из
винного погреба на бак наполненную до краев разбавленным
ромом медную начищенную «ендову» и осторожно
поставил ее на заранее приготовленный столик.
— «Ведьма»-то наша тоже тепло почуяла. Наверх,
красавица, выгребла, — смеялись матросы, показывая
кивком головы в сторону баталера.
В матросском камбузе готовили для начальства пробу,
обеда.
— Сверху, сверху побольше снимай! Подкрась,
подкрась хорошенько, чертова голова,—наставлял
начинающего кока боцман Чабан.—Кашу, кашу, не забудь,
трепло, подогреть,—наседал он на молодого повара, па
лбу которого от волнения выступили крупные капли
пота.
Идетый в белый поварский халат, старший кок Егоров
78
поставил на поднос пробу и со старшим боцманом
степенно двинулся на командирский мостик.
— Проба готова, ваше высокородие!—отрапортовав
вахтенному начальнику мичману Солдатенкову бодмак:
Чабан, ловко подкинув к фуражке правую руку.
— Проба готова, господин капитан второго ранга!—
доложил Солдатенков старшему офицеру.
— Проба готова, господин капитан первого ранга!—
отрапортовал командиру корабля Добротворскому
старший офицер.
Добротворский попробовал матросских щей и каши.-
Вытер кончиком висевшего на шее у кока полотенца
бороду и усы, одобрительно крякнул и уступил место
старшему офицеру. После старшего офицера попробовал
пищу вахтенный начальник. Начальство пользовалось одной:
общей ложкой, одним и тем же кончиком полотенца
вытирало свои бороды и усы и так же, как командир,
одобрительно покрякивало. Пробу признали хорошей и
разрешили команде обедать.
Склянки пробили полдень.
— Команде пить вино и обедать! — скомандовали с
мостика. ^ '
Боцманы, боцманматы и строевые квартирмейстерьв
оглушительно засвистали в боцманские дудки. С большим,
мастерством строевые старшины выполнили
повторявшийся ежедневно перед обедом и перед ужином обычный,
сигнал.
«Выпить, выпить, выпить»,—казалось выговаривали*
короткие медные трубки с пустотелым шариком на конце.
Матросы, пьющие водку, длинной вереницей потянулись
на бак. Подойдя к баталеру, называли свой номер,
черпали из «ендовы» металлическим ковшиком порцию
вина, выпивали и, вытерев рукавом рубахи губы, бежали
обедать. Обедали сегодня наверху, рассевшись на палубе
десятками вокруг металлических бачков, из которых
поднимался пар от горячих, приправленных салом:
щей.
«Днепр» и «Рион» с миноносцами взяли курс на
Танжер. «Олег», «Изумруд» и «Океан» повернули к
берегам Испании и через два часа остановились в бухте
«Понте-Ведро». Началась погрузка угля. Над кораблями
черным облаком повисла мелкая угольная пыль. До
позднего вечера лязгали цепи подъемных кранов и стрел~
79
^Корабли давно окутала теплая южная ночь, когда
прекратили работу. В пропитанных угольной пылью
парусиновых штанах и рубахах обессилевшая команда валилась
на отдых прямо на грязную палубу и сразу засыпала
тяжелым сном.
Чуть начинал брезжить рассвет. Короткий отдых
матросов был прерван резким сигналом побудки.
— Вставай, довольно спать!—прокричали дежурные в
разных концах корабля.
Вахтенный мичман Пилипенко бегал по палубам,
поднимая разоспавшихся ударами своего ботинка. Матросы
вскакивали, стряхивали с рабочих костюмов прилипшую
за ночь пыль и, освежив забортной водой заспанные
грязные лица, принимались за погрузку угля. Вокруг
кораблей сновали лодки испанских торговцев, предлагавших
табак, орехи, лимоны и сладости. Но покупать ничего не
разрешалось.
— 704 наверх! Катер № 1 к правому трапу!—подал
команду вахтенный боцман Ефремов.
Я мигом спустился па стоявший наготове паровой
катер и подвел его к правому трапу. В катер уселась
группа офицеров, одетых в штатское платье. <
— В город!—скомандовал ревизор крейсера лейтенант
Афанасьев.
Катер быстро набрал ход и через пятнадцать минут
подошел к набережной города Понте-Ведро,
разбросанного в беспорядке по склону высокой, упиравшейся в
море горы. Матрос Левчук ловким приемом задержал
отпорным крюком подкатившуюся к берегу корму. Катер
«остановился, как вкопанный. Офицеры сошли на берег,
«бросив на ходу распоряжение:
— Стоять на месте! На берег не сходить!
— Эх, старшина, опять пронесло,—недовольным
тоном произнес, обратившись ко мне, опытный
«крючковой».—Так, пожалуй, весь свет обойдешь, а дома и
рассказать нечего будет.
В небольшом городском парке, обнесенном со стороны
моря железной ржавой решеткой, играл оркестр.
Однообразный, скучный мотив наводил тоску.
— «Бородинцев» бы наших сюда,—проговорил после
короткого раздумья Левчук,—вот те бы вдарили!
Всем нам невольно пришел на память прекрасный
духовой оркестр броненосца «Бородино», которым гор-
80
дился в Петербурге восемнадцатый флотский экипаж.
Вспомнилась далекая родина. Стало грустно.
Оркестр перешел на бойкий плясовой мотив. Левчук
повеселел.
— Крой! — подзадорил я.
Левчук одним прыжком выскочил на стенку и так
отхватил своего любимого гопака, что только пыль пошла
столбом. В воздух полетели шляпы, зонтики, кепи. Вместе
с ними взлетел подхваченный зрителями и наш катерный
плясун.
Левчук сидел на машинном кожухе катера, потирая
руками оттопанные о жесткую набережную босые
ступни, а с берега неслись приветствия русским морякам,
которые были редкими гостями в этом порту.
— Ну и шумиху поднял, братец ты мой, своей
пляской,—недовольным тоном заметил Левчуку катерный
машинист, старый матрос Черноморского флота.—Влетит
нам за твои проделки.
— Брось, Харитоныч, языком трепать. Никто за
пляску ругать не будет. Начальство веселых матросов любит.
Сам старшой и то в кают-компании кадриль отдирает.
— Так то офицер, пустая твоя башка, а ты
кто—простой матрос. Тоже мне, равняться захотел.
— А ты—«дух»! Тебе в кочегарке бы только сидеть,—
резко ответил Левчук.
На набережной показалась группа привезенных нами
офицеров. Спор оборвался. Харитоныч юркнул в
кочегарку. Из трубы вырвался черный клуб дыма. Катер
оторвался от стенки набережной и, сделав на полном ходу
крутой поворот, вышел на рейд.
На безоблачном горизонте, в облаках угольной пыли
открылись темные силуэты кораблей, на которых
продолжалась погрузка угля.
Утром «Олег» и «Изумруд» закончили приемку угля
и с восходом солнца покинули Понте-Ведро.
Высокий испанский берег становился все ниже и
скоро за кормой виднелась чуть заметная темная полоска
земли. Мы снова в океане. Горячее южное солнце
припекает изрядно. Высокий бурун воды разламывается на
стальном форштевне и разбегается с шумом вдоль
черных, блестящих на солнце бортов длинными,
серебристыми от белой пены усами.
Транспорту «Океан» дали сигнал: «Идти быстрее с
6. Ни морском распутье.
81
расчетом придти в Танжер на три-четыре часа раньше
нас». «Океан» увеличил ход и стал уходить вперед. Да
вечерней зари его белый корпус то пропадал в ярких
солнечных лучах, то открывался на горизонте. Набежала
черная туча. Крупные капли дождя простучали по палубе.
Шквал пролетел. Ветер стих, и потревоженный океан
снова стал гладким, как зеркало. На горизонте вспыхнули
вечерние звезды. «Олег» и «Изумруд» подходили к
африканскому побережью. Изредка попадали^ небольшие,
неуклюжие, но очень мореходные арабские рыболовные
«фелуки». Утром 21 ноября открылся мыс Тарифа. Около
полудня мы отдали якорь в Танжере.
На танжерском рейде стояли пришедшие раньше нас
«Днепр», «Рион», «Океан» и четыре миноносца. По
соседству с ними дымил французский четырехтрубный
крейсер «Клебер».
По случаю воскресного дня корабельный монах Порфи-
рий отслужил на скорую руку «обедницу». Команде дали
отдых. Офицеры съехали на берег. Крейсер окружила
флотилия шлюпок французских и арабских торговцев.
Часть их пустили на корабль. Ватага бродячих купцов с
оглушительными криками ринулась на корабль.
— Руска, пускай! Руска, пускай! — неистово кричал,
размахивая руками, высокий стройный араб с чалмой на
голове. На костлявых плечах араба болтался, спадая до
колеи, тяжелый мешкообразный костюм, с прорезанными
отверстиями для рук. Боцмана с трудом сдерживали
напиравшую толпу, тащившую на корабль свои товары.
Верхняя палуба превратилась в толкучий рынок. В
большом спросе были крупные свежие апельсины, винные
ягоды и табак. Безделушки покупали молодые матросы,
а старички, из запасных, только приценивались да
журили молодежь за излишнюю расточительность.
Спокойный русский говор мешался с крикливой
восточной речью. Друг друга не понимали. Объяснялись
знаками, с присущим русскому человеку мастерством,,
юмором и изобретательностью.
Особым вниманием пользовался араб, говоривший по-
русски. Товары, привезенные им, были давно распроданы,
а вокруг него стояла тесным кольцом группа боцманов,
старшин и «чиновников», как мы в шутку называли
писарей, баталеров, фельдшеров и содержателей. На
ломаном русском языке араб рассказывал о своей службе в
82
Петербурге в должности выездного лакея у какого-то
сиятельного князя.
— А почему это вы из Питера опять в это пекло
приехали? В Питере, наверно, посытней было, да и
одежонка поди поисправней была, — вежливым,
участливым тоном спросил бывшего княжеского лакея старший
боцман Чабан.
— Снег многа в Петербурх есть. Холод многа бывал.
Князь шеям давал, ваш сиятельств, — начал отсчитывать
на пальцах араб причины своего возвращения на родину,
но замялся, услышав громкий хохот моряков.
Одетый в белую двубортную кондукторскую
тужурку с золочеными пуговицами и погонами, на которых
блестела золоченая полоса, старший боцман Чабан,
смущенный титулом «сиятельства», сердито повел белками
глаз, пощипал усы и строго прикрикнул:
— Какое я тебе «сиятельство»? В лакеях, говоришь,
у князя служил, а чинов разбирать не умеешь. Недаром
тебя, серого черта, и из Петербурга выгнали, и князь твой
дурак неотесанный. Морду ему продраить бы
хорошенько, умнее бы стал.
Араб виновато улыбался и кланялся. Матросы
смеялись. Чабан повернулся и зашагал вдоль палубы, играя
цепочкой дудки, которую он всегда носил в руке.
— Пора кончать этот базар, ваше благородие, —
обратился он к мичману Солдатенкову, — а то наши
молодцы все «франки» просадят и домой послать нечего
будет.
С вахты дали «дудку»: «Прекратить торговлю, на
палубе прибраться». Владельцы шлюпочных «магазинов» с
большой неохотой собирали остатки товаров и,
подгоняемые боцманами, лениво спускались по трапу. Мы кончили
ужин, а они все еще держались около корабля.
Вспомогательный крейсер «Рион» с двумя
миноносцами ушел по особому назначению. Вслед за ним снялся
с якоря переполненный пассажирами, ярко освещенный
«купец». На кораблях отряда пробили боевую тревогу. По
черному небу рассыпались веером лучи прожекторов и
быстро погасли на горизонте. Горнисты проиграли отбой.
Команде раздали койки. Между кораблями осторожно
пробирались одиночные шлюпки.
— Кто гребет? — громко и настойчиво спрашивали
корабельные часовые.
83
— Офицер,—неохотно отвечали со шлюпок
подгулявшие начальники, направляясь на корабли.
В 4 утра команду неожиданно вызвали наверх. Аврал
был поднят мичманом Билибиным, которому показалось,
что крейсер дрейфует. Поднявшийся на мостик старший
штурман Мантуров дрейфа не обнаружил. Корабль только
развернулся. Билибин ошибся, как простой матрос. •
— Офицер тоже,—ворчали расходившиеся с мостика
сигнальщики и рулевые. — Дрейфа от разворота
различить не мог.
На рассвете отряд снялся с якоря и через два часа
вошел в Гибралтарский пролив.
На темном фоне высокого скалистого берега были
видны редкие наблюдательные посты. Артиллерийские
форты, охраняющие пролив, мог обнаружить только
опытный глаз. Пролив во время прохода нашего отряда
патрулировал английский, броненосец под адмиральским
флагом, встретивший нас при выходе в Средиземное
море. С «Олега» прогремел орудийный салют.
Глава XII
НА ОСТРОВЕ КРИТ
Такие длинные дни, как сегодня, могут быть только
на кораблях. Завтракали мы в Атлантическом океане, а
обедали в Средиземном море, любуясь красивым синим
цветом воды. Синева такой окраски, что бледным
кажется голубое небо, когда поднимаешь глаза вверх.
Наш старший кок угостил нас сегодня жирными щами
и приправил их так крепко красным перцем, что жгло
губы и язык.
— Ну и подсыпал же, чертова чумичка, приправки,
нечего сказать. До самой исподницы продирает, —
смеялись матросы, смахивая рукавами рабочих рубах
выступавшие на глазах слезы. Крутая гречневая каша с
русским маслом быстро сгладила недостатки первого
блюда. Матросы встали из-за стола сытые, довольные и
после коротенькой перекурки развалились на палубе
вздремнуть. Послеобеденный отдых был прерван сигналом
боевой тревоги, вслед за которой пробили водяную
тревогу, длившуюся почти до самых сумерек. До вечерней
84
справки оставалось больше двух часов. Около носовой
орудийной башни задорный плясун лихо оттопывал
русскую. В другом углу, под гармошку, пели деревенские
частушки. Чей-то тенор тянул «Калинушку».
Подхваченная сотней голосов, любимая матросская песня была
прервана неожиданными звонками машинного
телеграфа. Крейсер уменьшил ход. На мачте «Олега»
вспыхивали красные и белые сигнальные огни. На мостике
появился командир корабля Добротворский.
Крейсер «Изумруд»- держал сигнал: «Не могу
управляться». На мачте «Изумруда» ярко горели два красных
огня. На запрос, что случилось, «Изумруд» сообщил, что
нуждается в пресной воде и просит разрешения зайти в
Малагу.
— Ах, булыжник чертов, — неожиданно вырвалось у
минера Алтабаева. — Все у него что-нибудь неладно!
— Булыжник и есть, — подхватили стоявшие рядом
с Алтабаезым матросы.
— Слышите, лейтенант, — обратился Добротворский
к вахтенному начальнику Зарудному,—как наши
молодцы окрестили нашу драгоценность? Недурно сказано,
неправда ли? — а потом, переменив тон разговора на
официальный, добавил: — Передайте, лейтенант этому
«крестнику», что командующий выражает свое недовольство.
Зайти в Малагу разрешает и приказывает присоединиться
к отряду в пути до Крита.
«Изумруд» отрепетовал переданный ему приказ и л^г
на другой курс.
Мы прошли Средиземным морем около двух сот миль,
а справа все еще виднелись берега Африки, которую
несколько раньше нас обогнул благополучно с запада
первый броненосный отряд под командованием адмирала
Рождественского. Бешеный шторм швырял тяжелые
броненосцы, как щепки, и гнал их, как осенний ветер
опавшие листья, до самого мыса Доброй Надежды.
— Не иначе, ваше благородие, и нас тряхнуть хочет, —
обратился на вечерней вахте к прапорщику Соколову
сигнальный старшина Таранюк, указывая пальцем на
яркокрасную полосу неба над горизонтом.
— Ничего, Таранюк,—улыбнувшись, ответил
вахтенный штурман:—«Если небо красно с вечера, моряку
бояться нечего, небо красно по утру—моряку не по нутру».
85
Старая морская примета не обманула. Средиземное
море на всем переходе было спокойно. Лишь изредка
набегала «чамра». 28 ноября утром открылся остров
Крит. Оставив с левой стороны небольшие острова Цери-
го и Церигота, отряд провел практическую артиллерий-
скую стрельбу по спущенным с кораблей щитам и взял
курс в залив Суда. В глубине бухты стояла наша
канонерская лодка «Храбрый» и один номерной миноносец,
французский, итальянский и греческий военные стацио-
неры и пароход-угольщик. В ноль началась погрузка
угля, хотя особой нужды в этом не было. Наши новые
хваленые крейсера без ремонта машин все равно дальше
идти не могли.
Прислушиваясь к разговорам отдельных офицеров, не
трудно было понять, что наше пребывание на Крите
будет продолжительным. Машинисты и кочегары отнимали
отдельные детали машин и готовили их к отправке в
город Пирей. Много лишних дней простоял отряд на Крите
по вине бракоделов из царского министерства.
Утром прошел небольшой дождь. Фельдфебель
Медведев приказал четвертому отделению приготовиться на
прогулку. Просвистали дудки. Молодые матросы
торопливо скоблили самодельными бритвами свои упругие
подбородки. Пожилые, из запасных, только
подравнивали ножницами отпущенные бороды и усы.
— Подчикчирсь, молодцы, хорошенько, чтобы конфузу
не было, — покрикивал то и дело подтянутый
фельдфебель, довольный не меньше нас тем, что и ему можно
будет кутнуть на берегу. Ротный командир, мичман
Пилипенко, наблюдавший с палубы корабля за посадкой в
шлюпки уволенных на берег матросов, скомандовал:
— На берегу, молодцы, не материться. Как свиньи,
не напиваться, берите пример с господ офицеров.
На приказ Пилипенко кто-то из сидевших на баркасе
матросов довольно крикнул:
— Есть, ваше благородие, напиваться, как офицеры.
— Не рассуждать! — отрезал Пилипенко.
От пристани, где высадились группы гуляющих
моряков, до города вела избитая дорога, вымощенная
белыми плитами известкового камня. Под ногами
поднималась в воздух белая мелкая пыль, покрывшая тонким
белым слоем новенькие фланелевые рубахи, спешивших
в город моряков. Вдоль дороги, со стороны гор, тянулась
86
сложенная из неотесанных камней ограда, через которую
перевешивались под тяжестью апельсинов и мандаринов
зеленые ветки фруктовых деревьев.
Незаметно прошагали мы берегом моря около трех
километров. Дорога уперлась в узкую грязную городскую
улицу. Навстречу попадались греки, турки, итальянцы,
французы, арабы, евреи. Изредка проходили в
европейских и национальных костюмах гречанки и турчанки. На
ломаном русском языке подозрительные личности
предлагали матросам различные услуги. Первое наше
знакомство с иностранным городом ограничилось посещением
базаров и дешевых кабачков. В ресторанах гуляли
офицеры. На корабль возвращались группами в
сопровождении корабельного патруля, в составе которого мне
пришлось быть на прогулке следующего отделения.
Начальником патруля был ярославец — прапорщик
Соколов. Команда «Олега» любила его за простое
гуманное отношение. Уважал Николая Петровича и наш
старший боцман Чабан, вместе с которым в каждом
порту Соколов правил корабельный рангоут, забираясь на
самые верхушки мачт.
Прогулка первого отделения, благодаря Николаю^-
Петровичу, вышла куда интересней нашей. Меньше было
пьяных песен, реже приставали к морякам
подозрительные лица, время прошло незаметно, пора было
возвращаться на корабль. По старой знакомой дороге с песня-
лти и шутками возвращались на корабль отдохнувшие
матросы.
— Какие молодцы, любо посмотреть, — проговорил
Соколов, пропуская мимо себя проходивших моряков.—
Любой поход выдержат такие «орлы».
Улицы города опустели. Город принял серый,
будничный вид. Вслед за гулявшими моряками вышел из
города и наш патруль. Впереди патруля под руку с
французским солдатом шел наш кочегар Алешкин. Случайные
приятели вели оживленный разговор. Каждый на своем
родном языке. Навстречу попалась небольшая
двухколесная тележка, нагруженная корзинами со свежими
апельсинами. Тележку тащил за оглобли одетый в лохмотья
старик, ему помогала девочка-подросток. По русскому
обычаю Алешкин отдал старику поклон, подкинув руку к
головному убору. Старик в ответ приподнял свою рваную
шляпу, а юная спутница помахала рукой.
87
— С прибылью торговать, — крикнул Алешкин, а
потом повернулся к французскому солдату и показал ему
свой увесистый кулак.
— Эх, браток, хоть и ученые вы люди, а стариков
уважать не умеете, — сердито, с укоризной сказал
Алешкин, — у нас в деревнях каждому старику поклон
отдают.
Не знавший русского языка французский солдат,
видимо, догадался, чем остался недоволен русский
приятель. Теперь, к удовольствию Алешкина, он приветствовал
каждого встречного.
Переполненные оживленными матросами шлюпки
ожидали нашего прихода. Алешкин крепко пожал
приятелю-французу руку и ловко прыгнул в стоявшую у берега
шестерку. В шестерку сел и наш патруль.
— О чем ты беседовал со своим французом? —
спросил Алешкина Соколов, когда шлюпки отошли от берега.
— Обо всем поговорили, ваше благородие, —
нисколько не смущаясь, ответил Алешкин.-—Рассказал я ему, из
какой деревни, сколько имеем пашни, какие подати
платим.
— А ты думаешь, понял тебя француз? — спросил
Соколов.
— Должон бы понять, ваше благородие, оба мы с ни кг
люди рабочие.
— Ну, а француз что же тебе рассказал? —
продолжал спрашивать Соколов.
— Известно что, ваше благородие, о своей деревне
говорил, о хозяйстве тоже рассказывал и семью
вспоминал.
— Ты разве понимаешь французский язык?
— Матросы, ваше благородие, чужой язык нутром
понимают, — улыбнувшись, ответил Соколову Алешкин.
Шлюпка подошла к левому трапу крейсера.
Возвратившуюся с берега команду встретил старший офицер
Посохов и тут же избил нескольких, слегка подгулявших:
матросов. Мог ли этот офицер после такого
издевательского отношения рассчитывать на уважение со стороны
нижних чинов, особенно больно переживавших кулачную
расправу, на которую так падки были отдельные
командиры из господ дворян!
Третий день не переставая идет мелкий осенний
дождь. Дует порывистый, сырой, надоедливый норд-вест.
88
По случаю царского дня корабли расцветились флагами-
После церковной службы командир, всегда молчаливый^
сказал команде краткую речь, в которой призывал быть
осмотрительнее и бережливее с углем.
— Во что бы то ни стало разобъем подлеца-японца!—
крикнул он в заключение.
Мне невольно пришли на память проводы нашего-
отряда в Кронштадте. Прощаясь с нашим командиром,,
корреспондент газеты «Новое время» сказал:
— Позвольте пожелать вам победы и
благополучного возвращения.
— Победы? — изумленно переспросил Добротворский
корреспондента. — Пожелайте лучше со славою
умереть.
Откуда у командира появилась сегодня такая
уверенность в победе? Слукавил на этот раз старый морской
волк.
В 12 часов дня корабли отряда произвели орудийный
салют в тридцать один выстрел. Команда получила к
обеду мандарины и яблоки,—это была забота Добротвор-
ского.
Ненастье кончилось. Обычные корабельные работы
чередовались с боевыми тревогами, высадкой на берег
десантных групп и другими боевыми учениями. Поход,
каждый день откладывался на неопределенный срок.
Детали машин находились еще в Пирее на ремонте.
Сегодня миноносец «Грозный» получил приказ выйти
в море на стрельбу минами. В распоряжение «Грозного»
назначили наш паровой катер. Мне было приказано
немедленно принять запасы провизии и пресной воды. На
катер посадили двоих водолазов, минера, сигнальщика и
фельдшера. «Грозный» поднял сигнал «Следовать зи
мной». Получив от старшего минного офицера несколько
указаний, мы отошли от борта и стали в кильватер
миноносцу, взявшему курс к выходу в море. В море гуляла
высокая с белыми гребнями волна. «Грозный» то
вставал на дыбы, то стремительно скатывался с гребня,
показывая нам верхушки мачт. Катер бросало, как щепку.
Стрельба минами не состоялась. «Грозный» сделал
оборот. Вернулись обратно в бухту.
Приближались рождественские праздники, а мы все
еще стояли в Суде. Старший боцман Чабан вечером от-
89
дал распоряжение приготовить к утренней уборке
необходимый для мытья крейсера инвентарь.
— Послезавтра, молодцы, праздник, надо прибраться
так, чтобы комар носа не подточил, — наставительным
огоном давал он указания младшим командирам.
Тотчас после побудки начались авральные работы.
„Мыли палубные надстройки, наружный борт,
подправляли местами окраску, драили палубу песком и кирпичом,
чистили до блеска металлические части, правили
рангоут. Боцман Чабан носился как угорелый.
— Ишь как штормует,- усатый дьявол, — смеялись
матросы, пропуская пробегавшего Чабана.
Несколько раз появлялся на палубе старший офицер.
Матросы-вестовые с остервенением выколачивали из
•мягкой каютной мебели накопившуюся за время похода
пыль. Чистили офицерские с золоченым шитьем парадные
^мундиры и треугольные шляпы. Из офицерского камбуза
пахло вкусным сдобным печеньем. Офицерский повар то
-и дело высовывал из двери камбуза толстое
раскрасневшееся потное лицо и быстро прятался обратно под
брызгами летевшей из шлангов воды. Вечером, во время
отдыха, Чабан по секрету сказал нам, что завтра ожидают
■приезда на корабль греческой королевы.
— Пускай, господин боцман, уж парой с королем
приезжает, и на этого «орла» надо бы
поглядеть,—проговорил минер Алтабаев.
— С тебя и «совы» одной хватит, а то буркалы
испортишь, — сердито ответил Чабан, спускаясь с бака на
•палубу.
25 декабря (7 ноября). Рождество. На мачте «Олега»
взвился белый с красным крестом посередине
молитвенный флаг. Праздник начался церковной службой.
Корабельный иеромонах Порфирий облачился в самую
лучшую, расшитую золотыми узорами ризу. Командир и
офицеры одеты в парадные мундиры, при всех орденах и
медалях, и только матросы, как и в будние дни, стоят
босиком.
Порфирий старался изо всех сил, не забывая
усиленно кадить под самый нос начальства. Приземистый, с
выдающимся животом матрос Медведев, исполнявший
обязанности дьячка, едва успевал подбрасывать в
серебряное кадило кусочки ладана, от которого по палубе
расстилались сине-зеленые полосы едкого ароматного дыма.
90
Недурно пел матросский хор под управлением старшего
баталера Комарова.
После обедни командир поздравил команду с
праздником и сообщил о падении Порт-Артура, на выручку
которого шла наша эскадра. Горячо обсуждали матросы
эту новую неудачу.
— Продали, подлые шкуры, — глухо роптали
бывавшие в Порт-Артуре отдельные моряки.
...На другой день последовал приказ командира о
продолжении похода. В 4 часа 30 минут дня «Олег», «Рион»,
«Днепр», «Изумруд» и миноносцы «Громкий», «Резвый»,
«Грозный» снялись с якоря. Контр-миноносец «Кондор»
и авизо «Минерва» пожелали нам благополучного
плавания. Наш отряд послал гостеприимному Криту
орудийный салют в двадцать один выстрел и вышел в открытое
море, курсом на Порт-Саид.
Глава XIII
ПОРТ-САИД
В корабельных снастях с утра шумит пятибальный
иорд. Слегка качает. Празднуем третий день рождества.
От нечего делать вспоминаем прогулки в Канеё, каней-
ские кабачки и своих случайных знакомых критянок.
После двухдневного перехода открылся Порт-Саид, наз-
ьанный по имени бывшего правителя Египта Сайда. У
15ХОда в порт возвышается памятник строителю канала
французскому инженеру Фердинанду Лессепс. На
набережной порта ясно виднеется большое белое здание с
голубыми куполами, напоминающее своей архитектурой
величественный храм. В нем помещается управление
компании Суэцкого канала. «Олег» поднял на стеньге
грот-мачты египетский флаг и произвел
установленный салют. Стоять разрешили только двадцать четыре
часа.
Несмотря на изнурительную жару, в гавани Порт-
Саида жизнь бьет ключом. Рейдовые буксиры, пыхтя и
надрываясь разнотонными гудками, тянут за собой
груженые и порожние шаланды. Снуют во всех направлениях
паровые и моторные корабельные и береговые катера.
Скрипят и лязгают цепи подъемных кранов и стрел. Во-
91
енные корабли и купеческие пароходы под флагом
различных государств спешно пополняют запасы
продовольствия и угля. Десятки гребных шлюпок атакуют крейсер
со всех сторон. Они цепляются за каждый наружный
выступ, корабля. Мелкие торговцы и представители разных
фирм кричат во все горло, предлагая различные услуги.
Много хлопот задают они боцманам и матросам
вахтенной службы, которые угощают назойливых
посетителей каскадами выпущенной из шлангов воды. Теплая
забортная вода только возбуждает крикунов.
Отплевываясь и ругаясь, они снова, как назойливые мухи, лезут к
бортам корабля.
Тупоносый неуклюжий «буксир» подвел к кораблю
первую шаланду с углем. В шаланде, на куче угля, почти
такие же черные, как уголь, прижавшись к бортам,
сидели и лежали в самых различных позах грузчики-арабы -
На темном угольном фоне резко выделялась
широкоплечая коренастая фигура надсмотрщика английской
угольной фирмы, одетого в легкий белый костюм. Он стоял,
широко расставив слегка кривые, сильные ноги, обутые
в желтые краги. В закинутой за спину правой руке
надсмотрщик держал длинный гибкий хлыст. Матросы и
кочегары с большим любопытством рассматривали худых,
истощенных арабов и сытую фигуру надсмотрщика,
который, не поднимая головы, упрямо смотрел вниз,
старательно пряча под белым шлемом свое лицо.
— Вот так пастух, н-да, разъелся, что бык мирской,—
говорили матросы.
На палубе корабля неожиданно просвистала дудка.
Надсмотрщик быстро поднял голову вверх, и мы
увидели широкое, лоснящееся от пота лицо, на котором во
всю длину правой щеки тянулся красный рубец старого
кинжального шрама. Перебитая переносица и
разорванная верхняя губа придавали лицу свирепый,
отталкивающий вид.
— Вот это рожа! Так кулака и просит, продажная
шкура,—заговорили умышленно громко матросы.
— Перестань языком трепать, молодцы!—прикрикнул
фельдфебель сверхсрочной службы Медведев.
Команда только что кончила ужинать. Дежурные по
столам собирали остатки пищи и выбрасывали их за
борт через мусорные рукава. Часть остатков попадала в
шаланду и смешивалась с углем. Арабы набрасывались
92
толпой на корки покрытого углем хлеба, подбирали его
л жадно жевали. Слышно было, как хрустела угольная
пыль на зубах грузчиков.
Надсмотрщик что-то крикнул и пригрозил хлыстом.
Арабы разбежались, ловя на бегу брошенные матросами
с корабля куски хлеба.
— Чего зря авралишь, продажная шкура? Чужого
хлеба жаль, что ли, рваная брила? — крикнул
надсмотрщику кочегар Александров, перебираясь с борта корабля
на шаланду, и тут же что-то тихонько сказал своему
старшине. Старшина ответил Александрову
одобрительным кивком головы. Вахтенный
начальник—добродушный мичман Солдатенков, как бы не замечая этой
перебранки, ^совершенно спокойно расхаживал по «шкафуту» с
одного* борта на другой.
Взвалив на плечи наполненные до краев углем
корзины, спотыкаясь босыми ногами о куски рассыпанного
в шаланде угля, арабы уже бежали к корабельным
угольным ямам и, ссыпав в них уголь, так же бегом
возвращались обратно. На темных лицах грузчиков
выступил обильный пот, а надсмотрщик все погонял* их,
щелкая гибким хлыстом.
Прохладная темная ночь давно сменила знойный
лдушливый день. На угольных шаландах в особых
жаровнях развели огонь. Арабы подбегали к огню, чтобы
отогреть онемевшие кисти рук. Наблюдавшие за
работами младшие офицеры корабля незаметно разошлись по
своим каютам, предоставив дальнейшую заботу об угле
боцманам и корабельным старшинам. Надсмотрщик,
заметив отсутствие офицеров, стал еще развязнее. Длинный
хлыст его то и дело взлетал над черными головами
грузчиков. Кто-то из наших швырнул в надсмотрщика куском
угля, который со свистом пролетел мимо его головы и
шлепнулся в воду. С моря тянул легкий пронизывающий
ветерок. Арабы чаще подбегали к жаровням.
— Эй, ты, господин,—обратился к надсмотрщику
кочегарный старшина Ткаченко.—Надо бы землякам
перекурочку дать. На одном кнуте, господин, далеко не
уедешь. «•
Надсмотрщик что-то пробормотал и стал еще
усиленнее щелкать хлыстом. Арабы старались ускорить свой
бег.
Один из грузчиков, старый араб, споткнулся о выступ
93
шаланды и покачнулся. Корзина упала с плеча. Угол*>
рассыпался. Взбешенный надсмотрщик с размаха ударил
хлыстом по голой костлявой спине ни в чем неповинного
старика. Тот-вскрикнул и на мгновение присел. На
темной спине его вздулся рубец. Ненависть вспыхнула и
старческих глазах и быстро потухла под тяжелым
взглядом надсмотрщика.
Кочегар Александров швырнул от себя железную
лопату и, подскочив к надсмотрщику, крепко ударил его
кулаком в подбородок.
— Поддай еще, браток!
— Прошуруй хорошенько поганую образину, зачем
старика бьет!—закричали рядом, стоявшие кочегары.
Получив неожиданный удар, надсмотрщик вскрикнул
и, подняв высоко хлыст, бросился на кочегара, но в этот
момент был крепко схвачен сзади старшиной Ткаченко.
Приподняв рассвирепевшего надсмотрщика за шиворот,
старшина посадил его на кучу угля, вырвал из руки его
хлыст и выбросил за борт. Побитый надсмотрщик тяжело
поднялся, надел свалившийся с головы шлем и куда-то
скрылся.
Минутное замешательство, происшедшее среди
грузчиков, сменилось дружной, усиленной работой.
— Рус, гут, вери гут!—выкрикивали арабы, пробегая
мимо матросов, признательно прикладывали ко лбу и
сердцу правую руку. Старый араб, согнувшись от боли,
подошел к Ткаченко и крепко поцеловал его в широкое
плечо.
— Не надо, не надо, отец,—ответил скороговоркой
сильно смутившийся кочегарный старшина.—Не стоит...
Араб низко поклонился и отошел.
Ткаченко быстро отвернулся в сторону и стал
усиленно стряхивать приставшую к робе угольную пыль, а
потом незаметно протер широкой ладонью блестевшие
глаза.
— Кардиф ■ проклятый,—проворчал он, стараясь
скрыть свое волнение,—все глаза выел.
Сутки прошли незаметно. На мостик поднялся
коренастый, чисто выбритый лоцман-француз. Быстро снялись
с якоря и вышли в Суэцкий канал, соединяющий
Средиземное море с Красным. Суэцкий канал начал строиться
1. Кардиф—так матросы называли кардифский уголь.
94
еще фараоном Рамзесом Н-м Сезостритом (1292—1225 гг..
до н. эры). На постройку канала цари и полководцы:
смотрели различно. Одни начинали строить канал, а дру-
гие приказывали его засыпать. Так, Калиф Абу-Джифар-
Эль-Мансур засыпал выстроенную часть канала. С тех-
пор на протяжении одиннадцати веков шло медленное
разрушение канала Рвы заполнились илом и пескомг
шлюзы и запруды исчезли.
Только в 1854 году инженер Лессепс приступил к
сооружению канала и строил его 15 лет. Много людских:
страданий видел* этот канал. Рабочих-строителей косила
холера и другие эпидемические болезни. Берега канала,,
можно сказать, выстланы человеческими костьми. Кана,ге
имеет глубину до 11 метров, длина его 164 километра и
ширина от 60 до 100 метров.
Справа и слева раскинулись знойные пустыни, между
ними—узкая полоса воды. Она то перерезает наносные-
песчаные холмы, то тянется по равнинам. Арабы с
кирками и лопатами в руках очищают канал от пеока и
исправляют размытую дождевыми потоками каменную*
стенку.
С борта корабля видны, как экспонаты в музее, почтш
нее виды транспорта от древних веков до наших дней,.
Вдоль африканского берега пробегает пассажирский
поезд. Рядом по сбочинам дороги, верхом на ишаке едет'
феллах '. На аравийском берегу, раскачиваясь, шагают,,
высоко задрав голову, навьюченные домашним скарбом
одногорбые верблюды. Их ведут кочевники-бедуины.
Десятки тысяч сынов пустыни бродят по горячим пескам в:
поисках нового пристанища, воды и «манны небесной»—
так называется здесь съедобный лишайник. Когда в
пустыне поднимается ветер, мелкие горошинки этого лишай-
ника отрываются от земли и переносятся по воздуху на
большие расстояния. Безземельные феллахи, гонимые
голодом, собирают эту «библейскую манну». Вдоль берега
канала, по сыпучим пескам, изнывая от зноя, идут,
выбиваясь из последних сил, египетские бурлаки. Они тянут
караван баржей. ^
Пройдя красивый оазис с пальмовыми рощами—Ис-
маилию и несколько озер, пересекающих канал, отряд:
крейсеров сделал остановку на рейде города Суэц—ко-
1. Феллах—египетский крестьянин.
95
«печном пункте канала. Здесь корабли пополнили запасы
продовольствия.
«На «Олег» погрузили шесть огромных быков, часть
верхней палубы превратилась в скотный двор. Теплый
воздух и запах навоза напомнили матросам родные и
далекие деревни.
С деловым, хозяйственным видом рассматривали мы
.животных, ласково трепали их широкие мясистые шеи,
кормили остатками хлеба. Быки в непривычной для них
обстановке то хором, то в одиночку издавали
оглушительный рев, заглушая боцманские дудки.
.— Вот теперь, господин боцман, и палубу драить не
■еадо,—поддразнивали матросы, выходившего из себя
Чабана при виде навозных куч на палубе, а сами были
очень довольны, что можно будет на несколько дней изба-
•г.иться от надоевшей всем солонины.
Влажное туманное утро 1(14) января 1905 года.
Густые хлопья тумана окутали корабль. Мы были в Красном
•море. После подъема флага зачитали новогодний приказ
о повышении в званиях нижних чинов. На моих погонах
теперь третья лычка. Чтением приказа и двумя боевыми
тревогами был отпразднован новый год.
Ночью прошли тропик Рака. Чем южнее продвигался
■наш отряд, тем ощутительнее делалась жара и духота.
Термометр показывал 33°Р. Слабый муссон почти совсем
не освежал воздух. Команда одела белые костюмы. На
палубе водрузили шланги для окачивания.
На «большом проспекте», так называют моряки
Красное море, было людно. Почти беспрерывно
встречались торговые суда под флагами самых различных
государств.
Миноносцы стали ходить на разведку. Участились
боевые тревоги. Комендоры не отходили от орудий.
Прошли благополучно траверз Перима и вошли в
Адемский залив. Провели первую контр-галсовую
артиллерийскую стрельбу.
На горизонте виднелась темная полоска земли.
Недалеко Джибути—наша очередная остановка. На курсе
показалась шлюпка под французским флагом: она шла к
«Олегу». Дежурный миноносец взял ее на буксир и
подвел к нашему борту. На палубу поднялся французский
матрос и передал командиру пакет.
90
Добротворский брезгливо прочитал и улыбнулся.
— Ответа не будет,—сказал он французскому моряку
и направился на мостик, где начинал хозяйничать
принятый с «бота» лоцман-туземец, который должен был
вести нас на рейд. Там стояли пароходы с углем для
нашей эскадры.
— Хороши друзья, нечего сказать. Труса праздновать
начали. Взгляните, что пишут. Не разрешают встать на
рейде,—произнес Добротворский, поднявшись на мостик
и передавая пакет старшему штурману.—Посмотрим, что
будет дальше. — И тут же приказал отстранить
босого лоцмана, одетого в рваный грязный цветной
халат.
— И без этого чучела дорогу найдем,—сказал
командир, кивнув головой на лоцмана-сомалийца, который в
своем наряде действительно был похож на огородное
чучело.
В шесть вечера стали на якорь вне рейда, как было
указано в пакете, полученном командиром от
губернатора Джибути.
Миноносцы вошли на рейд. «Риона» отправили к
проливу ловить пароход «Самбшо», перевозивший, по
имевшимся сведениям, осадную артиллерию для японской
армии. В помощь «Риону» был послан потом «Изумруд».
Оба корабля пробыли в море два дня, исходили много
миль и вернулись ни с чем.
«Олег» приготовился к погрузке угля. Опять этот
проклятый уголь, как он надоел, черт возьми! Скоро ли
будет конец этой изнурительной работе, от которой
матросы валятся с ног под знойными лучами тропического
солнца?
По окончании погрузки угля командир разрешил
команде береговые прогулки.
— Рюс, пенса, рюс пенса...—кричала нам темнокожая
арабская детвора на берегу.
Солнце стояло в зените и палило немилосердно. Мы
направились в сомалийскую деревню. В ней было тихо и
пусто. Изредка попадались одинокие фигуры сомалийцев
с грязными повязками на бедрах. На всем лежал
отпечаток нищеты. По пыльным улицам бродили стаи злых
голодных собак.
7. На морском ртопуп.е. 97
Глава XIV
ДАР-ЭС-САЛАМ
20 января (2 февраля) мы покинули Джибути.
Миноносец «Резвый» остался на рейде с поврежденным
винтом. Обогнув мыс Гвардафуй, отряд крейсеров резко
изменил курс на юг. Крупной мертвой зыбью встретил нас
Индийский океан. Жаркие дни сменялись влажными
душными ночами. На черном тропическом небе ярко
блестели мириады небесных светил. Блестящая
фосфорическая дорога тянулась за кормою кораблей. На
безбрежном океанском просторе, как жалкие скорлупкц, качались
наши корабли.
Отряд крейсеров спустился в южное полушарие.
Сегодня пересекли экватор. По старым морским традициям
справляли праздник Нептуна. «Крестили» матросов и
офицеров, переходивших экватор в первый раз. На левом
шкафуте из толстого брезента устроили купальню и
наполнили ее до краев забортной водой. Статный,
высокого роста машинист Еременко изображал мифического бо-
гд морей. На груди «владыки» распустилась до пояса
окладистая светлосерая борода из пакли. Голову
украшала высокая бумажная, раскрашенная красками
корона. На плечи был накинут яркий цветной халат. Нептун
сидел на самодельном троне, поставленном на пушечный
лафет, й сердито стучал деревянным трезубцем по палубе
корабля. На стук сбежалась группа «свитских чертей»,
которых играли полуголые матросы, натертые в
кочегарках углем.
— Почему господа черти не в порядке?—крикнул на
боцмана Нептун.—Почему хвостов у господ чертей нет?
Разве может господин черт без хвоста ходить?
Боцман Ефремов взял смоленую веревку, разрубил ее
на короткие концы и раздал чертям. Хвосты были
готовы и даже с кисточками на концах.
— Русалки, русалки где?—закричал Нептун.
— Ну, ну, не разоряйся,—крикнул боцман на бога
морей.—Разве не знаешь, что женску полу на кораблях
быть не полагается. Устав позабыл!
Нептун присмирел. Свита впряглась в колесницу и
повезла струхнувшего «старика» по палубе. Началось
купание молодых офицеров и матросов, которых ловила свита
98
Нептуна и бесцеремонно погружала в купель. Пожилые
офицеры откупались чарками водки. Крещением матросов
был закончен праздник в честь бога морей—Нептуна.
...Уголь, принятый с немецких транспортов в
Джибути, оказался скверного качества. Несмотря на все усилия
кочегаров, пар в котлах держался плохо. Машины не
давали нормального количества оборотов. Отряд
продвигался вперед черепашьим шагом.
— Мошенники,—ворчал расстроенный Добротворский
по адресу немцев, наблюдая за движением кораблей.—
Мошенники первой статьи.
До Мадагаскара, где нас давно уже ожидал со своим
отрядом адмирал Рождественский, оставалось более
пятисот миль. По показанию барометра можно было ждать
на переходе океаном сильных ветров. Принимая во
внимание, что в штормовую океанскую погоду придется идти
усиленным ходом, Добротворский решил снабдить
«Олега», «Изумруд» и миноносцев хорошим углем из запасов,
имевшихся на вспомогательных крейсерах, и отдал приказ
зайти в Дар-Эс-Салам. Других подходящих бухт на
восточном побережье Африки не было.
На рассвете следующего дня корабли вошли в еле
заметный с моря небольшой глубокий залив, хорошо
защищенный от всех ветров высокими берегами,
покрытыми густым тропическим лесом, и остановился на
перегрузку угля. Немцы, которых, кстати сказать,
недолюбливал «дед», позволили стоять только сутки. Сообщение
с берегом было разрешено лишь офицерскому составу и
только по служебным надобностям. Пристань, куда
подходили наши дежурные катера и шлюпки, охраняли
немецкие часовые.
— Какая подлость! Какая подлость!—возмущался
прапорщик Соколов, спускаясь почти бегом с берега к
стоявшему у причала дежурному катеру.
На возбужденном лице Соколова выступали и
пропадали багровые пятна. Дергались углы крепко сжатых
губ. Крупные капли пота покрывали широкий открытый
лоб. В таком состоянии мы никогда еще не видели всегда
спокойного Николая Петровича.
— Что случилось, ваше благородие?—спросили мы
почти в один голос.
— Ничего. Подойдут поближе—увидите
сами,—ответил он, задыхаясь, от волнения, и показал рукой на берег.
99
Мы выскочили на стенку гавани, по направлению к
*шм двигалась, подгоняемая вооруженным немецким
конвоем, длинная вереница рабочих-туземцев с
тяжело.гружеными тачками. Лающие окрики конвойных солдат
чередовались со звоном цепей, которыми были прикованы к
тачкам истощенные рабы. Шеи.невольников крепко
сжимали широкие железные кольца: При каждом повороте
головы острые режущие кромки глубоко впивались в
тело. Тонкими струйками стекала по ошейникам кровь и
каплями падала на родной туземцам горячий песок.
— Подлецы!—крикнул почти в упор поравнявшемуся
с нами конвоиру катерный матрос Левчук.
Немец схватился за рукоятку висевшего на бедре
пистолета.
— Попробуй только, на месте уложу из твоей же
«собачки». Дохнуть не дам!—глухо проговорил Левчук,
рванув ворот своей тельняшки и, сжав кулаки, так посмотрел
на немца, что тот невольно опустил свои наглые глаза,
съежился и отвернулся.
— Слабит, подлая шкура! — крикнул • Левчук вслед
удалявшемуся солдату.
Измученные каторжным трудом, люди еле
передвигали ноги. Бескровные губы жадно глотали тропический
горячий воздух. Люди шли с опущенными головами, не
емея взглянуть на шагавших рядом вооруженных
палачей.
— Пойдем старшина. Больше не могу. Сил
нехватает,—тихо проговорил бледный от волнения Левчук, ух
ватившись за рукав моей форменки.
— Русска, русска!—раздался неожиданно из толпы
туземцев умоляющий крик, когда мы начали спускаться
со стенки гавани.
В ответ на берегу прозвучало несколько пистолетных
выстрелов и сразу все стихло.
Глава XV
НА ОСТРОВЕ МАДАГАСКАР
1 (14) февраля 1905 года. Яркое, жгучее солнце
только что встало над горизонтом, а в воздухе уже жарко
и душно. Несмотря на ранний час, командирский мостик
100
«Олега» заполнен офицерами. Вдали, прямо по курсу
смутно виден остров Мадагаскар. Около полудня в море
показались дымки шедших навстречу кораблей, в
которых мы без труда узнали первый броненосный отряд.
После артиллерийских салютов, с криками «ура»,
обогнули корму адмиральского корабля и вступили в общий
строй. Покружились вместе несколько часов и вечером
стали на якорь в бухте Носи-бе.
Высокие берега, покрытые пышной растительностью
тропиков, придают бухте красивый, уютный вид. У
подножия горы спрятался в зелени небольшой городок.
Душный тропический воздух предвещал грозу, вспышки
молний освещали вершины гор. На рейд надвигалась
лохматая черная туча. Рванул первый шквал. Над бухтой
закружился бешеный вихрь. Ослепительные молнии
чередовались с оглушительными раскатами грома. Крупный
дождь перешел в ливень. Потоки воды обрушились на
палубу корабля.
Пресной воды для бани и для стирки белья в походе
мы получали мало, а в соленой морской воде мыло не
растворялось. Теплый пресный тропический душ был как
нельзя кстати. Под хлеставшим дождем команда мылась
и стирала пропитанное угольной пылью белье.
На следующий день крейсер осматривал адмирай
Рождественский. Ругать не ругал и хорошего ничего не
сказал. Очевидно, все нашел в порядке.
Корабли, пришедшие раньше нас на Мадагаскар, сто*
яли здесь более месяца, ожидая нашего прихода. Мы были
уверены, что в Носи-бе нам стоять долго не придется и
скоро двинемся дальше, но проходили дни за днями, а
эскадра все стояла.
На баке, во время вечерних перекуров, можно было
услышать самые различные новости, которые сообщали
нам писаря и баталеры, ездившие по делам 'службы на
берег, на штабные корабли, а также и офицерские
вестовые.
Одни говорили, что эскадра будет ждать на
Мадагаскаре прихода отряда контр-адмирала Небогатова, а
другие сообщали, что на эскадре неблагополучно с углем.
Как-то раз, вернувшись с «Суворова», писарь Позднев
сообщил по секрету, что эскадру решено вернуть обратно.
— Ну уж это, браток, дудки,—заговорили матросы,
несомненно довольные этой новостью.
101
— Рождественский не из таких. Всю эскадру потопит,
а возвращаться обратно <в Россию не будет,
Неизвестность будущего, неполучение вестей из
России, кажущаяся ненужной стоянка, изнурительные
работы и занятия в тяжелом климате и постоянной угольной
ныли, ухудшавшееся питание—тяжело отражались на
настроении и на здоровье команды. Дисциплина падала.
Неустойчивые, переутомленные люди распускались и
доходили до преступлений, за которые, по законам
военного времени, полагалась смертная казнь. Но командующий
эскадрой не конфирмовал «и одного приговора, считая,
очевидно, что применением смертной казни нельзя
устрашить людей, которые знают, что идут на смертный бой.
Рождественский ввел на эскадре усиленные занятия и
учения, сменявшиеся приемкой угля с транспортов.
Углем наполняли не только угольные ямы, но и жилые
помещения кораблей. Работа и учение производились с
раннего утра и до ночи, а часто и ночью.
Офицеры подчеркнуто старательно несли вахты, не
уступая влиянию окружающих условий (грязь, жара) и
щеголяли в белоснежных воротничках. На «Изумруде»
в кают-компании привился такой обычай: доктор,
каждое утро проверяя настроение офицеров, задавал
вопрос: «Есть ли еще порох в пороховницах? Не иступились
ли сабли, не погнулись ли казаки?» Офицеры отвечали:
<'Нет, нет».
Матросы стоически терпели тропическую жару и
умудрялись развлекаться пением и игрой на гармошке.
Однообразная стоянка эскадры оживилась с
наступлением масленицы. Рождественский утвердил программу
развлечений для команды.
Вот описание праздника на «Авроре», сделанное в
книге В. Кравченко «Через три океана»:
«В два часа началась торжественная процессия —
шествие замаскированных. Был, конечно, Нептун. Два
маленьких деда, недурно загримированных, хорошо
исполняли свою роль на большой куче каменного угля,
которым была загромождена верхняя палуба. Были очень
откровенные «негры», т. е. совершенно голые матросы,
обмазанные свежей черной краской. В процессии живейшее
участие принимали все судовые звери. Но лучше всех
была большая свинья, выкрашенная охрой, с синими
ушами. Она визжала и вырывалась, а вел ее матрос-магоме-
102
танин Гамиджи, наш присяжный-шутник и остроумец,
каждое слово которого вызывало дружный взрыв
хохота. На баке были организованы морские игры.
Большая часть этих довольно забавных и требующих
ловкости игр сводилась к тому, что какая-нибудь пара при
самом неудобном для себя положении усердно тузила
друг друга под дружный хохот окружающих. Затем
последовал ряд небольших состязаний: стрельба дробинками
из ружей, вытягивание силомера, бегание через марс,
состязание в семафоре, дальномере, наводке орудий.
В пять часов забегали наши катера, вельботы,
баркасы, полубаркасы, шестерки—начались гонки на призы.
По окончании их, гребные суда поднимались, как всегда,
под звуки веселого плясового мотива. Палуба гремела
иод ногами, дымились тали, в несколько секунд, как
пушинка, взлетали на воздух тяжелые баркасы.
Вечером был спектакф на полубаке: крошечная сцена,
талантливо расписанная мичманом Ильиным, изображала
избу. Около семи часов вечера все были на местах.
Офицеры располагались на стульях, поближе к сцене,
остальные зрители стояли на пушках, на скатанном тенте,
стояли за бортом, держась за леера. Вдруг хлынул
тропический ливень. Пришлось удирать вниз. Дождь вскоре
перестал и дал возможность закончить этот день, согласно
программе, спектаклем и дивертисментом».
На «Олеге» была разыграна матросами «Сорочинская
ярмарка», выступали рассказчики, плясуны,
дрессировщик с маленькой собачкой и «король
огня»—вольнонаемный офицерский повар Иван Иванович. Последний номер
был особенно интересен. Приняв артистическую позу,
Иван Иванович поджег поданный ему большой кусок
пакли, начал забирать ее в рот и неожиданно запалил
свою пышную рыжую шевелюру. От острой боли
незадачливый факир заорал благим матом и под гомерический
хохот зрителей пустился со сцены бегом в корабельный
лазарет.
— Держи, держи его! Держи «паленую чумичку»,—
кричали вслед убегавшему фокуснику довольные
развлечением матросы. Так и осталась за Иваном Ивановичем
эта кличка на все время его службы на корабле...
По вине интендантства все хуже и хуже становилось
с продовольствием. Из боченков с капустой и солониной
при вскрытии вырывались зловонные газы. Выдачу черно-
103
го хлеба сократили. Свежей провизии было недостаточно,
особенно овощей.
В один из праздничных дней на обед нам подали суп, в
котором плавали черви. Возмущенная команда от обеда
отказалась.
— Пускай Афонька сам жрет этот суп, он любит
всякие приправы,—выкрикивали матросы.
Судовой ревизор—лейтенант Афанасьев вышел на -па-
лубу под прикрытием командира корабля. Добротворско-
му показали налитый в бачки суп с плавающими на
поверхности червями.
— Безобразие,—буркнул он и приказал
приготовленный обед немедленно уничтожить, а команде выдать
взамен обеда сливочного масла для мурцовки. Этим инцидент
был исчерпан.
На эскадре частенько бывали похороны. Во время
погрузки угля задохнулись от углекислоты два человека
машинной команды «Бородино», один умер на берегу от
солнечного удара; на «Урале» лопнул гнилой топенант от
погрузочной стрелы, убив одного офицера, а другого
тяжело ранив.
Сегодня хоронили матроса с броненосца «Ослябя».
Стоял жгучий солнечный день. Корабли оделись в траур,
спустив до половины *дачт андреевские флаги. На
палубах белели безмолвные шеренги построенных матросов.
В раскаленном воздухе с трудом расплывались печальные
похоронные мотивы корабельных оркестров. Дежурный
миноносец «Грозный», пройдя с телом умершего фронт
кораблей, медленно вышел на внешний рейд. С моря
долетел пушечный выстрел. Гулким эхом покатился в
ущельях гор последний прощальный привет молодому
бойцу.
Печальные церемонии действуют на всех удручающе.
Эскадра продолжала стоять. Никаких приготовлений
к походу незаметно, как будто бы надобность миновала.
Жизнь на судах шла по установленному порядку. В
восемь часов утра поднимали флаг, при подъеме оркестры
играли гимн, затем марсельезу и марш Рождественского.
Вечером с последним лучом солнца флаг медленно
спускался при торжественно замирающих звуках «Коль
славен...»
Адмирал Рождественский с каждым днем становится
раздражительнее.
104
— Что носибейская туча ходит наш
Зиновей,—шептались на «Суворове» офицерские вестовые.
А тучи в Носи-бе действительно ходили грозные и
разражались тропическим ливнем с оглушительными
раскатами грома, от которого дрожали корпуса кораблей.
— Теперь под руку ему не попадайся. Продраит так,
что любой боцман позавидует.
В припадках гнева Рождественский действительна
разносил всех, кто попадался под руку. Спуску не была
никому: ни молодым мичманам, ни старым капитанам
первого ранга. Попадало от грозного адмирала даже
младшим флагманам.
Ходили слухи, что адмирал очень обеспокоен
отсутствием сведений с транспорта «Иртыш», который должен
был привезти из. России какой-то ценный груз. Наконец,,
пришел и этот долгожданный корабль, на котором
петербургские заправилы из морского министерства, вместо-
продовольствия и второго боевого комплекта, прислали
эскадре уголь, а снаряды отправили по железной дороге
во Владивосток.
Боевая подготовка эскадры была сорвана.
Командующий мог выделить для прохождения боевых стрельб всего
лишь до двадцати процентов боезапаса. В результате
часть кораблей имела всего одну-две стрельбы.
Говорили, что после личного доклада командира
«Иртыша» Рождественский, сдернул со своей головы
фуражку, бросил ее на палубу и долго в исступлении топтал ее
ногами, а потом заперся в каюте, больше суток никуда
не выходил и никого не принимал.
Эскадра простояла на Мадагаскаре бесцельно два с
половиной месяца. По вине царского правительства и
высшего командования на Мадагаскаре был проведен
необходимый ремонт кораблям. Правительство не
обеспечило эскадру углем на дальнейший поход. Германская
компания «Намбург-Америка-Лайн», с которой был
заключен договор, поставлять уголь для эскадры отказалась.
Это был страшный удар. Положение становилось
безвыходным. В письме домой Рождественский писал: «Ума
не приложу, как выкрутиться... а нам всякая задержка
здесь гибельна, дает японцам делать широкие
приготовления. Сами попадем в период ураганов, которые могут
истребить половину наших судов без всякого участия)
японцев».
105
Осложнялись внешние политические трудности. Было
получено известие, что Голландия намерена как можно
суровее применять правила нейтралитета. Командующий
же эскадрой как раз имел в виду воспользоваться
голландскими колониальными водами для очередных
погрузок угля. Было о чем призадуматься адмиралу, было от
чего стать раздражительным и угрюмым.
2 (15) марта на «Суворове» состоялось совещание
флагманов и командиров краблей. Было объявлено об
уходе эскадры. Кончилась мучительная стоянка. Все
ожили. Настроение поднялось. Маршрут держался в секрете,
но во всяком случае он ведет нас на сближение с
неприятелем.
Глава XVI
ОТ НОСИ-БЕ ДО СИНГАПУРА
3 (16) марта с утра начались приготовления к походу.
Эскадра в составе семи броненосцев, восьми'крейсеров-
первого и второго ранга, пяти вспомогательных
крейсеров, пятнадцати транспортов и девяти миноносцев стала
сниматься к якоря и, построившись в строй кильватерных
колонн, взяла курс на восток.
Началось эскадренное плавание с неизбежными
неполадками и беспрерывными сигналами адмирала. Ночью
с транспорта «Киев» упал за борт матрос; спасти не
сумели.
В целях экономии угля миноносцы были взяты на
буксир транспортами. ч
Каждый день были на кораблях практические боевые
тревоги, изучали сигнализацию прожекторами, говели и
«очищались» перед попом Порфирием от грехов и, в то
же время, готовились к погрузке угля в океане—словом,
у каждого начальника хлопот был полон рот.
Восемнадцать дней мы бороздили Индийский океан.
Присущая русским морякам беззаветная преданность
родине, мужество и отвага помогли 2-й Тихоокеанской
эскадре с честью одолеть труднейший переход,
требовавший невероятных физических усилий и крайнего
напряжения воли и нервов.
Особенно тяжелы были погрузки угля в океане, под
лалящими лучами тропического солнца. Над кораблями
10?)
стояли облака угольной пыли. Яркие лучи солнца днем.
и свет электрических люстр ночью с трудом пронизывали
этот черный туман. Со дна трюмов
пароходов-угольщиков яркое солнце казалось багрово-красным пятном.
Обливающаяся потом, покрытая угольной пылью, босая
команда с клочьями пакли, зажатыми в зубах, чтобы не
задохнуться от угольной пыли, работала в этом аду.
Изредка черное и мокрое существо выбегало на минутку на
верхнюю палубу глотнуть свежего воздуха и снова
спешно убегало вниз.
В закрытых угольных ямах, куда ссыпали уголь
сверху, температура была настолько высока, что самые
сильные и здоровые люди не могли оставаться здесь дольше
15—20 минут. Многие не выдерживали и валились без
чувств. Таких, не теряя ни минуты, выносили на руках
наверх и приводили в чувство, обливая забортной водой.
Передохнув, они опять возвращались к прерванной
работе.
24 марта (6 апреля) рано утром с правой стороны
открылся остров Суматра. Вахтенным начальникам на
каждом шагу стали мерещиться неприятельские суда.
Разведочные крейсера среди белого дня видят отряды
миноносцев. Чуть не весь неприятельский флот гонится
за нами и никак не может догнать едва ползущую
эскадру. На кораблях бьют тревоги, принимая береговые
огни за огни неприятельских кораблей, а торчащие из
воды предметы—за перископы подводных лодок. Какая-
то «чехарда» идет кругом. Никаких неприятельских
кораблей у берегов Суматры и в Малаккском проливе не
оказалось. Все тревоги были напрасны.
На траверзе города Сингапур эскадру встретил
консульский катер и пропустил мимо все корабли. С катера
сообщили, что японцы взяли Мукден; вместо Куропаткина
командующим назначен Линевич; что в Малаккском
проливе нас прозевали неприятельские подводные лодки;
что японский флот находится на севере от острова
Борнео.
Эскадра прошла благополучно Сингапурский пролив и
остров Борнео. Видимо, консул врал так же, как врали
и наши разведочные корабли.
К)7
Глава XVII
СКИТАНИЕ ЭСКАДРЫ
Южно-Китайское море. Слева спускаются к горизонту
покрытые лесом высокие горы Индо-Китая. По приказу
адмирала начали ходить в крейсерство для осмотра по*
падавшихся на пути кораблей. Как-то рано утром на
горизонте показался дымок. Осмотр неизвестного судна
поручили «Олегу». «Олег» полным ходом пошел к
кораблю. Расстояние быстро сокращалось. Комендоры навели
орудия и готовы были дать предупредительный выстрел—
дожидались только команды. Сигнальщики с биноклями в
руках рассматривали приближающийся корабль и скоро
опознали в нем английский крейсер. Последний • поднял
сигнал «Желаю счастливого плавания». Мы уменьшили
ход и изменили курс. Командир приказал немедленно
ответить сигналом «Благодарю». Сигнальщики почти не
изучавшие международного свода сигналов засуетились,
перепутали флаги и вместо «Благодарю» на мачте «Олега>
развепнулся бессмысленный сигнал «Ножи и вилки».
Ошибку быстро заметили. Сигнал был немедленно
спущен. Вахтенный начальник тут же доложил о
случившемся командиру корабля.
— Никаких сигналов, лейтенант, англичанину больше
пе поднимайте,—улыбнувшись, ответил Добротворский.
Большей благодарности они не, заслуживают.
Весь апрель скиталась эскадра по диким бухтам
Китайского побережья. Уголь грузили ежедневно и забивали
им все свободные уголки. Из последних сил выбивалась
уставшая от постоянных работ и тревог команда.
В бухте Камранг на наш крейсер перешел с «Алмаза»
контр-адмирал Энквист. «Олег» поднял адмиральский
флаг и стал флагманским кораблем.
Разгруженные транспорты группами уходили в
Россию. Вспомогательные крейсеры провожали их до
Сингапура. Под охраной «Терека», «Кубани» и «Урала» ушла
«Юпитер», «Китай», «Киев», «Горчаков». Странным
казался нам такой конвой, с которым легко мог справиться
плохонький неприятельский крейсер второго ранга.
Боевые корабли продолжали, вести бродячую жизнь.
Мы переходили из одной бухты в другую. Ночью стояли
без огней, опутанные сетевыми заграждениями, или
выходили в море и всю ночь двигались взад и вперед
108
«Адмирал Ушаков». Броненосец береговой обороны.
См, 2лаву „Прошло полвека".
самым тихим ходом, а на рассвете снова заходили в
бухту. На кораблях то и дело поднимали белые флаги с
красным крестом. Горнисты играли на «молитву».
Скучающие от безделья корабельные монахи ежедневно справ,
ляли церковную службу. Стояли последние дни
великого поста.
Содержатель Комаров готовил к пасхе матросский
лор. Вечером можно было слышать, как молодые
матросские басы громко отчеканивали «Христос воскресе...»,
«смертию смерть поправ» вторили им залетные тенора, «и
сущим во гробах живот даровав» дружно и весело кончал
дор. Притопывая босыми ногами по железной палубе,
красный от волнения, регент громко кричал:
— Веселей поддавай, ребята, веселей! Это вдм не
великопостная.
Пасху встречали в бухте Ван-Фонг. Ночь пиошла в
настороженности: половина людей была у орудий и
прожекторов, офицерская вахта была усилена.
25 апреля (7 мая) «Рион», «Жемчуг», «Днепр» и
«Изумруд» вышли в море на розыски отряда адмирала
Небогатова. На следующий день снялась из бухты вся
эскадра и при выходе в море встретила возвращавшихся
с разведки «Днепр» и «Изумруд».
109
«Днепр» сообщил, что ночью видел огни какого-то
отряда судов. Неизвестные корабли на телеграфный вызов
«Днепра» не ответили;
Телеграфные аппараты приняли первые депеши с
крейсера «Владимир Мономах». Стало известно, что небога-
товский отряд прошел от нас к северу. Изменили курс на
норд. Скоро на горизонте показались родные знакомые
силуэты кораблей-стариков. Через четверть часа черные
клубы порохового дыма окутали борта головного
броненосца. С «Николая» загремел приветственный салют. С
нашей стороны отвечал «Суворов». Восторженные крики
«ура» неслись по поверхности моря навстречу боевым
друзьям. Оркестры играли гимн. Адмирал Рождественский
поднял сигнал «Добро пожаловать. Поздравляю с
блестяще выполненным походом».
В тот же день командующий отдал приказ № 229:
«Сегодня 26 апреля (8 мая) к эскадре присоединился
отряд контр-адмирала Небогатова, вышедший из Либа-
г-ы 2 (15) февраля — на четыре месяца после эскадры.
Отдавая должную честь молодецкому отряду,
совершившему столь блестящий переход без услуг попутных
портов и со знакомыми всем нам притеснениями на стоянках
в пустынных местах, я не умаляю цены трудов прочих
отрядов эскадры, которым пришлось поджидать товарищей
в обстановке, делавшей вынужденные стоянки столь же
тяжелыми, как и переходы.- С присоединением отряда
силы эскадры не только уравнялись с неприятельскими, но
и приобрели некоторый перевес в линейных боевых
судах.
У японцев больше быстроходных судов, чем у нас, но
мы не собираемся бегать от них и сделаем свое дело, ёс*
ли наши заслуженные машинные команды и в бою будут
работать спокойно и так же старательно и добросовестно»
как работали до сих пор.
У японцев больше миноносцев, есть подводные лодки,,
есть запасы пловучих мин, которые они навыкли
подбрасывать. Но это такие средства, которым должны быть
противопоставлены бдительность и осторожность: надо не
проспать минной атаки, не прозевать плавающих
корпусов и торчащего из воды перископа, не теряться у
прожекторов, меньше волноваться у пушек и лучше целить.
У японцев есть важные преимущества —
продолжительный боевой опыт и больше практической стрельбы &
ПО
боевых условиях. Это надо помнить и, не увлекаясь
примером их быстрой стрельбы, не кидать снарядов
впустую, а исправлять каждую наводку по полученным
результатам. Мы можем рассчитывать на успех только при
исполнении этого требования; им должны проникнуться
все офицеры и все команды...»
Этот приказ был последним обращением
Рождественского перед трагическим Цусимским боем.
Соединившиеся эскадры повернули к берегу и стали
на якорь в проливе Куа-бе.
Из писем Рождественского к жене стало потом
известно, что сам адмирал в успех дела не верил.
«Несчастней флот»,—писал он и продолжал вести этот флот, не
показывая никому и тени мысли о возможности
уклонения от долга и от боя.
.: Погрузки угля и мытье палуб чередовались со
шлюпочными учениями, семафором и гимнастикой. Пришел с
моря госпитальный пароход «Кострома» с красными
крестами на дымовых трубах и широкой зеленой полосой
вдоль белоснежных бортов. Это, повидимому, был
последний корабль, которого ожидал адмирал.
Глава XVIII
ПОСЛЕДНИЙ ПЕРЕХОД
1 (14) мая наша армада в составе пятидесяти
кораблей, в числе которых было двенадцать разнотипных
броненосцев, девять устаревших и новых крейсеров, девяты
миноносцев и двадцать транспортов, тронулась в
дальнейший путь—к Владивостоку.
Эскадре предстояло на выбор два пути: или идти
между материком и Японией, или, обогнув южные Японские
острова, через Сангарский пролив прорываться во
Владивосток. В первом случае надлежало пройти узким
Цусимским проливом, что сделать незаметно было нельзя, и
бой был неизбежен; во-етором — эскадра могла дойти
незаметно до Сангарского пролива, а от него до
Владивостока оставалось триста пятьдесят миль. В первом
случае бой должен разыграться вблизи японских военных
портов, во-втором — единственный ближайший военный
порт%Майцзыру был в двухстах пятидесяти милях, атаки
японских миноносцев были здесь маловероятнее, чем в~
111
узком Цусимском проливе. Проход Цусимским проливом
имел лишь то удобство, что уже около Шанхая можно
было отпустить все транспорты, требовавшие в бою
сильного конвоя. Вероятно, это соображение и склонило курс
эскадры к Цусимскому проливу. К сожалению, и это
единственное преимущество использовано* не было; часть
транспортов осталась при эскадре. Для их защиты
Рождественский отделил все крейсера, чем ослабил боевые силы
эскадры на тридцать шесть 6-дюймовых орудий и на
двадцать девять 120-миллиметровых.
Идем в таком месте Южно-Китайского моря, где
корабли обыкновенно не ходят. По ночам держим самое
ограниченное число огней. Ночи светлые, лунные.
Неожиданных столкновений с японскими миноносцами
опасаться нечего. Силуэты кораблей ясно различаются простым
глазом на значительном расстоянии. В ночь на шестое
мая на горизонте было замечено неизвестное судно,
шедшее по одному с нами направлению без отличительных
огней. По распоряжению «Суворова» «Олег» отделился
от эскадры, увеличил ход и быстро догнал неизвестного
спутника — английский пароход «Ольдгамия», который
шел из Америки с грузом керосина для Японии. На груз
на пароходе не оказалось документов, он был подведен к
эскадре. На рассвете были осмотрены «Жемчугом»
еще два парохода, один из которых под норвежским
флагом.
Вот тебе и места, которыми обычно не ходят корабли!
• С «Ольдгамией» возились два дня: допрашивали
английскую команду, грузили на пароход уголь, и, наконец,
решили отправить его с нашей командой во Владивосток.
Англичане, покидая пароход, несмотря на присутствие
нашей команды, успели все же сделать гадость: открыли
кингстон в машинном отделении и пароход стал тонуть.
Но наша команда успела найти этот кингстон и закрыть
-его.
— Пора бы перестать церемониться с англичанами,
делающими нам пакости на всем пути, начиная с Догер-
банки,—говорили между собой матросы.
Навстречу идут туманы, ветер и дождь. Можно ждать
тайфуна, который окончательно добьет наши
потрепанные в пути миноносцы.
Прошли кусочек Тихого океана. Транспорты
постепенно уходят от эскадры по особому назначению. Осталось
112
Восточно-Китайское море. Скоро Цусимский пролив,
которым будем прорываться во Владивосток.
По нашим простым матросским расчетам—мы
обреченные жертвы. Прощай, дорогая родина! Мы знаем, что
не ты нас послала на эту верную гибель.
10 (23) мая умер контр-адмирал Фелькерзам. Смерть
Фелькерзама была объявлена условным сигналом,
который был поднят на «Ослябе»: «Сломалась шлюпбалка»,
По эскадре об этом не оповещали, чтобы не понижать
настроения. Не были извещены даже младшие флагманы.
Флаг покойного на броненосце спущен не был.
Под адмиральским флагом, с мертвым адмиралом на
борту, «Ослябя» дошел до Цусимского пролива и первый
геройски погиб в Цусимском бою. На «Ослябе» погибло
свыше трехсот человек.
10 (23) мая командующий отдал приказ (№ 243)
«Быть ежечасно готовым к бою».
Миноносцы отдали с транспортов буксиры.
Глава XIX
. ЦУСИМСКИЙ БОЙ
Вечером 13 (26) мая 1905 года эскадра в составе
эскадренных броненосцев: «Князь Суворов», «Александр
III», «Бородино», «Орел», «Ослябя», «Сисой Великий»,
«Наварин», «Николай I»; броненосцев береговой
обороны: «Генерал-адмирал Апраксин», «Адмирал Синявин»,
«Адмирал Ушаков»; броненосного крейсера «Адмирал
Нахимов»; крейсеров: «Олег», «Аврора», «Дмитрий
Донской», «Владимир Мономах», «Светлана», «Изумруд»,
«Жемчуг», «Алмаз»; вспомогательного крейсера «Урал»;
эскадренных миноносцев: «Бедовый», «Быстрый»,
«Буйный», «Бравый», «Громкий», «Грозный», «Блестящий»,
«Безупречный», «Бодрый»; транспортов: «Анадырь»,
«Иртыш», «Камчатка», «Корея»; буксирных пароходов:
«Русь», «Свирь» и госпитальных судов «Орел» и
«Кострома» — подошла к Цусимскому проливу, отделяющему
острова Японии от острова Цусима.
Над морем спустилась сырая туманная ночь. «Олег»
приготовился к бою. С орудий сняты чехлы.
Подготовлены боевые снаряды. По-боевому дежурят комендоры,
минеры и гальванеры. В операционном пункте корабельные
8. {Та морском распутье. ИЗ
Схема Цусимского боя.
По книге «Боевая летопись русского флота» (Воениздат, 1948 г.).
врачи и фельдшера готовят хирургические инструменты
и перевязочные средства. После вечерней молитвы не
слышно обычных команд: «по сеткам», «койки брать».
Свободным от дежурства и вахты матросам
разрешили отдыхать не раздеваясь. Несмотря на усталость, мы
отдыхать не могли—коварный враг мог появиться
каждую минуту.
Темные низкие облака ползли над мачтами кораблей.
Временами моросил мелкий дождь. Беспроволочный
телеграф «Олега» беспрерывно принимал разговоры
неприятельских кораблей. Воспаленными от бессонных
ночей глазами мы искали на горизонте огни
неприятельских судов и старались говорить тише, как будто этим
можно было не выдать себя неприятелю, который искал
нашу эскадру. Тише и реже свистали дудки капралов. И
только судовой сигнальный колокол громко, как и в
походе, отсчитывал через каждые полчаса своим железным
языком корабельное время.
Склянки пробили полночь. Половина жуткой ночи
миновала. Глаза смыкались от боли и бессонницы.
Натянутым нервам необходим был отдых. Но уснуть мы так и не
могли до самого рассвета.
На рассвете 14 (27 мая) неприятельский разведочный
корабль совершенно случайно вошел в соприкосновение с
одним из госпитальных кораблей, шедших в хвосте
эскадры. Мы были открыты. Близилась кровавая развязка.
Багрово-красное солнце медленно выплывало из-за
горизонта, на море клубился туман. Вместе с подъемом
кормового флага на стеньгах мачт взвились андреевские
боевые флаги.
Около 10 часов утра в туманных разрывах
показались с левого борта четыре неприятельских корабля, типа
легких крейсеров. Пробили боевую тревогу.
Без всякой суеты, торопливо крестясь, команда
разбежалась по боевым местам. Грохнул первый залп.
— В добрый час! Дай бог! Счастливо, братки,—пере:
кликались на бегу повеселевшие матросы.
По боевому расписанию я спустился в центральный
боевой пост, находившийся под боевой рубкой по
соседству с патронным погребом. Глухими ударами отдавались
внизу боевые залпы. По металлическим переборкам
корабля от орудийных выстрелов пробегала мелкая дрожь.
Перестрелка продолжалась недолго. Под огнем наших
I
115
кораблей неприятельский разведочный крейсерский отряд
отступил. Рассеялся туман. На чистом горизонте были
видны только верхушки неприятельских мачт. Стрельба
прекратилась. Горнист проиграл отбой.
По случаю царского дня на всех кораблях по сигналу
адмирала начались молебны.
— Ходи, молодцы, ходи на молитву, — подгоняли
боцманы и фельдфебели возбужденных матросов, только что
переживших первую боевую встречу с врагом. Из
походной, церкви долетал надтреснутый тенор корабельного
иеромонаха, просившего бога о даровании победы. На
шитой золотом ризе Порфирия играл веселый солнечный
луч. Слегка шумело море, перекатывая бирюзовую зыбь.
С вахты дали дудку: «Команде одеться в чистое
белье». Безотчетная гнетущая тоска щемила грудь. Мы
знали, что многим из нас не удастся больше увидеть
далекую родину, за которую моряки шли отдавать жизнь.
В один час сорок пять минут пополудни на горизонте
показались главные силы противника. Неприятельский
флот, пересекая под острым углом наш курс, быстро шел
на сближение. Силуэты японских кораблей, окрашенных
в серый цвет, смутно вырисовывались на поверхности
моря. Отсутствие дыма из труб указывало на слаженную
четкую работу машинных команд. Наши корабли,
окрашенные в черный цвет, с желтыми трубами, служили
хорошей мишенью для японских комендоров. У нас даже и
окрасить, как нужно, не сумели.
Придя на траверз головных кораблей, японский флот
повернул обратно и лег на параллельный с нами курс.
Оглушительные залпы тяжелых орудий разорвали воздух.
Броненосцы вступили в бой. Первые снаряды с шипением
и свистом падали в море, поднимая при взрывах высокие
фонтаны воды. Пороховой дым окутал борта японских и
наших кораблей, прокладывающих ценою жизни дорогу
на Владивосток.
Неравный артиллерийский поединок разгорался
сильней и сильней. Японцы покрывали наши суда градом
снарядов, стараясь выбить из строя адмиральские корабли.
Фугасные снаряды японской артиллерии разрывались
на массу мелких осколков, причинявших при ранении
мучительную боль. Под действием разрушительной силы
японской артиллерии на наших кораблях разлетались
палубные надстройки, падали мачты и дымовые трубы. На
116
многих кораблях вспыхнули пожары. Удушливый запах
«шимозы» носился в воздухе и проникал во все отсеки
корабля. Крейсерский отряд во главе с «Олегом», на
котором держал свой флаг адмирал Энквист, вступил в
полосу боя несколько позднее.
Мы, находившиеся в центральном боевом посту, не
могли принимать активного участия в происходившей
наверху борьбе, а должны были ждать, когда
неприятельский снаряд снесет боевую рубку и управление кораблем
перейдет в центральный пост. Вынужденное безделье
бесконечно удлиняло время и выматывало нервы.
Неприятель вводил все новые силы. С каждой минутой росла
опасность взлететь на воздух или очутиться на дне.
Командир поста лейтенант Афанасьев не выдержал. Не
сказав ни слова, он быстро поднялся наверх и больше в
пост не возвращался.
—• Не иначе у его благородия кингстон прошибло.
Пластырь, знать, подводить побежал,—с усмешкой
проговорил рулевой Свирид.
Пользуясь преимуществом хода, японцы все время
меняли позицию. Расстояние временами сокращалось до
24 кабельтовых. Корпус нашего корабля дергался и
дрожал от выстрелов артиллерии. Осколки неприятельских
снарядов с воем и визгом разлетались по палубе «Олега»,
выводили из строя людей и дырявили тонкие стенки
палубных надстроек. Корабельные санитары подбирали
тяжело раненых и спешно уносили их в операционный
пункт. Н<а легкие ранения никто не обращал внимания.
На юте, под градом неприятельских осколков, в
неподвижной уверенной позе стоял часовым у кормового флага
молодой квартирмейстер Захватов. Осколками снаряда
сбило с мачты флаг и фуражку с головы часового.
Захватов спокойно и быстро поднял новый флаг, схватил
пробитую осколками фуражку, покачал укоризненно головой
и аккуратно, так, чтобы кокарда находилась на одной
прямой линии с линией носа, надел ее на гладко
остриженную голову. Под кормой с оглушительным треском
рвались японские снаряды. Взрывные волны швыряли на
ют осколки и густые серые клубы порохового дыма. Ча^Ог
вой Захватов продолжал спокойно охранять корабельное
знамя.
Около трех часов дня в помощь неприятельским
крейсерам подошел отряд броненосцев. Мы попали под тяже-
117
лый перекрестный огонь. Броненосцы начали пристрелку
по «Олегу». Сплошной дым и высокие фонтаны воды от
взрывавшихся снарядов крупного калибра скрыли
крейсер от шедшей за нами «Авроры». В исключительно
тяжелом положении оказался «Олег», не имевший
бортовой броневой защиты.
Один из неприятельских снарядов крупного калибра,
пронизав борт, разорвался под полубаком, поблизости от
шахты, ведущей в носовой патронный погреб, из
которого только что была поднята тележка со снарядами.
Осколками вывело из строя всех подносчиков снарядов и
перебило подъемный механизм тележки, которая упала в
патронный погреб. От удара при падении патроны начали
взрываться. Силой взрывов повредило переборку,
отделявшую патронный погреб от центрального боевого
поста. В отверстие выбитых заклепок был виден
разгоравшийся в патронном погребе пожар, обрекавший крейсер
на гибель. Чтобы спасти корабль, надо было немедленно
принять меры к тушению огня.
Не раздумывая ни минуты, я и мой
товарищ—старший гальванер Курбатов поднялись из центрального поста
на палубу. Под полубаком стоял сплошной дым. С
большим трудом, на ощупь, раскатали мы пожарные шланги
и открыли водопроводные краны. Схватив металлические
брандспойты, из которых била сильная струя забортной
воды, смочили свою одежду, а потом с направленными
вниз брандспойтами стали осторожно спускаться по
ступенькам шахты к месту пожара. Дыхание
перехватывал удушливый едкий дым. Кружилась голова. Глаза
слезились. От чрезмерного напряжения дрожали руки и
ноги. Под сильным напором воды пламя стало быстро
уменьшаться и, наконец, прекратилось совсем. Пожар
был потушен. Опасность миновала. Мокрые и грязные от
пота и дыма мы снова вернулись в боейГой пост, где с
невозмутимым спокойствием нас встретил наш боевой
товарищ рулевой Свирид. Без всякого страха он пережил
в одиночестве и темноте эти жуткие минуты. Ни один
мускул не дрогнул на его лице. Это был один из тех
смелых людей, которые не теряются при любой опасности.
Не успели мы оправиться от только что пережитых
волнений, как «Олег» принял с правого борта еще два
крупных снаряда. Один из снарядов разорвался с
оглушительным треском и сделал в борту громадных размеров
118
пробоину, а другой шлепнулся на палубу недалеко от 75-
миллиметровой пушки и завертелся, как полчок.
— Гляди-ко, ребята, гляди,—вскричали с усмешкой
матросы-подносчики снарядов, — какие гостинцы япошки
посылать стали! Что карусель вертится, только гармошки
нехватает.
Снаряд мог разорваться каждую секунду и причинить
большие разрушения. Японскую вертушку необходимо
было с палубы немедленно убрать.
Находившийся поблизости комендор Четкое подскочил
к вертевшемуся «гостинцу», схватил его в охапку и с
силой швырнул за борт. Матросы послали вдогонку
крепкое приветствие и громко рассмеялись. Выброшенный за
борт снаряд разорвался. Высоко взметнулся большой
фонтан воды и обрушился на группу наших храбрецов,
спокойно продолжавших стрельбу.
Японские броненосцы пристрелялись. Чтобы
избежать дальнейших поражений, «Олег» увеличил ход.
Неприятельские снаряды стали падать за кормой.
— Мина по носу справа! —■ крикнул с мостика
сигнальщик.
Страшное неожиданное сообщение сковало на
несколько секунд волю командиров, находившихся в боевой
рубке. Катастрофическая встреча казалась неизбежной. Что-
«бы предотвратить катастрофу, надо было немедленно
изменить направление корабля. Глубокое молчание царило
в боевой рубке. Не получая никаких указаний от
начальства, стоявший на вахте рулевой черноморец Белоус по
собственному почину уверенно и спокойно положил руля.
Крейсер круто бросился вправо. Мина пронеслась вдоль
борта корабля. «Олег» был спасен. Все облегченно
вздохнули. Некоторые украдкой сняли фуражки и
перекрестились.
— Молодец Белоус, — громко сказал, обращаясь ко
ьсем, командир Добротворский.
«Олег» быстро вышел на старый курс и продолжал
идти усиленным ходом вперед. Идущие за нами крейсера
стали отставать. Чтобы подтянуть отстающих, мы
уменьшили ход и дали этим возможность приблизиться
неприятельским броненосцам, которые снова начали
обстреливать наш корабль из тяжелых орудий.
В правом борту крейсера было семь больших пробоин.
Часть отсеков залило водой. «Олег» свалился на правый
119
борт и стал плохо слушаться руля. Труднее становилось
стрелять из орудий. Надо было дать израненному
кораблю передышку. Искусными маневрами командир Доброт-
ворский вывел корабль из-под обстрела неприятельских
броненосцев. Трюмные машинисты быстро выравняли
крен. На некоторое время смолкла стрельба.
Пользуясь временным затишьем, я вышел из
центрального поста на палубу. Над поверхностью моря
носились раздуваемые ветром облака порохового дыма,
сквозь которые, как в тумане, виднелись силуэты
кораблей. В воздухе стоял оглушительный гул от беспрерывной
стрельбы. Багровый огненный диск нижним краем
цеплялся за морской горизонт, а неравный поединок все еще
продолжался.
Мое внимание привлек один из наших новых
броненосцев, который особенно сильно обстреливался
неприятелем. Косматое пламя пожара лизало верхушки
корабельных мачт. На осевшей корме броненосца гуляла
волна. Последние минуты доживал великан и все же
продолжал неуклонно идти вперед. Последний боевой снаряд
послал он врагу из своей кормовой башни. Вслед за
выстрелом над броненосцем высоко взметнулось облако
бурого дыма. В 19 часов 10 минут горящий героический
корабль перевернулся и вместе со своим тысячным
экипажем погрузился на морское дно. Это был «Бородино».
Ранее «Бородина» на 20 минут погиб со всем экипажем
броненосец «Император Александр III».
В 19 часов 30 минут после полутора часового
обстрела тринадцатью кораблями противника и непрерывных
атак миноносцами перевернулся от подводных пробоин и
утонул со всем экипажем героически сражавшийся до
последней минуты броненосец «Князь Суворов».
Раненый адмирал Рождественский, снятый с
«Суворова» около 18 часов, с шестью офицерами его штаба
миноносцем «Буйный», передал командование эскадрой
контр-адмиралу Небогатову, державшему свой флаг на
броненосце «Имп. Николай I».
Наступила ночь, бой не прекращался. Флотилия
японских истребителей и миноносцев начала теснить с
востока, юга и севера уцелевшие в дневном бою корабли.
Главные силы противника ослабили давление и отошли
на восток. В темноте нельзя было отличить свои корабли
от кораблей неприятеля. Между кораблями была
потерями
на связь, и каждое судно в отдельности пыталось вырвать^
ся из минного кольца. Крейсеры «Олег», «Аврора» к
«Жемчуг» несколько раз пытались прорвать линию
неприятельских кораблей, заграждавших путь, и пройти на
север, но вследствие постоянных атак вынуждены были
от этого отказаться и повернули на юг.
Четыре японских миноносца, находясь от нас в ста
метрах, выпустили более 17 мин, но безрезультатно.
«Олег» то и дело резко менял курс и при каждом повороте
сильно кренился от быстрой перекладки руля. Через
пробоины в бортах с сильным шумом падали внутрь
корабля каскады воды и потоками разливались по палубам..
Преследовавшие нас миноносцы потеряли связь со
своими главными силами и вынуждены были прекратить
дальнейшую атаку. Стрельба на палубе стала стихать. Я
.снова вышел из центрального боевого поста наверх.
На каждом шагу попадались следы разрушения. Ноги
скользили по липкой, смешанной с кровью грязи, пахло»
гарью.
У многих были повязки на руках, головах, лице,
сквозь них сочилась кровь. Сильно пахло йодоформом.
Из операционного пункта доносились на палубу глухие-
выкрики и стоны тяжело раненых. Команда в грязных,
мокрых, пропитанных дымом бушлатах и фланелевках
получила на ужин консервы.
Где-то далеко в отсеках стучали топоры и кувалдьь.
Там под руководством боцмана Чабана заделывали
полученные в дневном бою пробоины.
На палубе я встретил своего приятеля минера Алта-
баева. Высокого роста, широкий в плечах, с тяжелой
кувалдой на руке, мокрый с ног до головы, он стоял
облокотившись на рундук и тяжело дышал.
— Что с тобой? — спросил я. — Ранен?
— Нет, устал только. Пробоина замотала.
После я узнал, что этот застенчивый, скромный
здоровяк, с явной опасностью для жизни, в продолжение трех
часов по пояс в воде заделывал подводную пробоину в
минном погребе. Эта работа требовала исключительной
воли и смелости, огромной физической силы и большой
сноровки. Работать надо было в темноте. Сильным
напором воды несколько раз выбивало заделку, вместе с
которой летел в сторону и бесстрашный минер. Многим был
обязан в этот вечер экипаж корабля Алтабаеву.
121
Было около 11 часов ночи. Горизонт прояснился, и
на безоблачном небе блестели яркие звезды. Кругом
чистое море. Не видно никаких кораблей. «Олег», как
отшельник, тихонько продвигался вперед. В эту ночь мы
тоже почти не сомкнули глаз.
На рассвете 15 мая к «Олегу» подошли «Аврора» и
«Жемчуг». Адмирал Энквист перенес с «Олега» свой
флаг на «Аврору», командир которой был убит в бою 14
(27) мая. Высоко над горизонтом блестело ослепительное
солнце. По гладкой поверхности моря изредка пробегала
легкая рябь. Приспущенные в знак траура до половины
мачт флаги чуть заметно колыхались под налетавшим
слабым ветерком.
Без всякого строя стояли на морском распутье три
подбитых корабля, из высоких труб которых поднимался
к безоблачному небу едва заметный серый дымок.
Глава XX
ОТ ЦУСИМЫ ДО ФИЛИППИНСКИХ ОСТРОВОВ
Продолжительная остановка в непосредственном
соседстве с японскими военно-морскими базами могла
окончиться нападением неприятельских кораблей, от
преследования которых мы успели удачно оторваться, и
поэтому весь экипаж ждал с большим нетерпением дальнейших
распоряжений адмирала. Даже сам «дед», благодаря
которому «Олег» ночью вырвался из окружения миноносцев,
и тот нервничал. Он почти не уходил с верхней палубы и
Бее присматривался к адмиральскому кораблю.
Наконец, на мачте «Авроры» медленно развернулся
трехфлажный сигнал. Прошло несколько минут. Старший
сигнальщик Таранюк, захлопнув сигнальную книжку,
четко отрапортовал вахтенному начальнику:
— Ваше высокородие, адмирал приглашает на
совещание командиров кораблей.
— Доложить немедленно командиру! Вельбот к
спуску! К правому трапу!—раздались одна за другой
отрывистые команды.
Обожжеиая в бою шлюпка, с закоптелыми и
продырявленными осколками снарядов бортами, тихо коснулась
воды, несколько ловких взмахов весел, и вельбот стоял у
правого трапа.
122
- Караул наверх! — скомандовал вахтенный
начальник.
На палубе появился одетый в полную парадную
форму, в треугольной шляпе командир корабля, которому,
кстати сказать, лучше бы шел простой военный наряд
старого русского воина. Казалось, что золоченые
массивные эполеты с густыми кистями лежат у него на плечах
пудовым грузом и еще больше горбят его сутуловатую
фигуру. Караул отдал честь, Добротворский медленно
спустился в шлюпку и занял место у руля. Вельбот
стрелой полетел к «Авроре».
.Совещание только что началось, а на баке слышались
уже нетерепеливые голоса:
— И чего это наш «дед» запропастился, кофий, что ли,
со старым барином пьет?
— Не треплись, братки. Не будет он зря на «Авроре»
сидеть. И не увидишь, как подкатит.
— А хлестко он, братцы, ночью длиннобородого
разыграл,—начал уже не в первый раз свой короткий рассказ
рулевой Белоус.
Темой этого рассказа была ночная минная атака, в
которой «Олег», как адмиральское судно, подвергся
особенно сильному преследованию со стороны .японских
атакующих кораблей. Достаточно было попадания только
одной торпеды, чтобы уничтожить наш слабо
бронированный крейсер. Адмирал немножко растерялся. Заметив это,
Добротворский, не спрашивая разрешения адмирала,
приказал дать полный ход и направил свой крейсер в группу
атакующих миноносцев, меняя все время направление.
— Ваши действия, командир, считаю слишком
рискованными. Этим мы можем только усугубить наше тяжелое
положение,—заметил Добротворскому адмирал.
— А по-моему, ваше превосходительство, это
единственный способ избежать поражения.
— Не вижу,—возразил Энквист.
— У вас, ваше превосходительство, видимо,
утомилось зрение,—ответил Добротворский, продолжая лично
управлять кораблем.
Корпус «Олега» дрожал от усиленной работы машин.
Расстояние до атакующих миноносцев сокращалось с
каждой минутой. Можно было невооруженным глазом
рассмотреть темные силуэты неприятельских кораблей,
пытавшихся преградить нам путь.
123 •
— Открыть огонь! — спокойно скомандовал Доброт-
ворский.
— Ладно ли выйдет? — бросил неуверенное замечание
адмирал.
— Иного выхода нет, ваше превосходительство... •
Дальнейшего разговора разобрать было нельзя.
Комендоры открыли бешеную стрельбу.- Вылетавшие из
орудийных стволов огненные вспышки рвали черную
жуткую ночь, чередуясь с оглушительным гулом стрельбы.
На одном из японских кораблей вспыхнул пожар.
Охваченный пламенем миноносец, с метавшейся по палубе
командой, встал перед глазами, как призрак. Пожар
быстро разрастался. Вокруг горящего корабля вырастали от
разрывавшихся снарядов высокие водяные столбы. Цель
была накрыта. Продержавшись не более минуты,
горящий корабль пошел ко дну. Вскоре был подбит еще один
неприятельский корабль. В рядах атакующих миноносцев
произошло замешательство. Командир приказал сразу
прекратить огонь и резко изменил курс. Сжимавшее нас
минное кольцо было прорвано.
Рассказ Белоуса незаметно перешел в оживленную
беседу. В горячих спорах мы действительно не заметили,
как вернулся с «Авроры» командир. И опомнились
только тогда, когда горнисты и барабанщики пробили «сбор».
Появление на палубе «деда», успевшего переодеться в
обычный походный костюм, было встречено дружным
«ура».
— Братцы, — громко крикнул Добротворский, — я
только что вернулся с «Авроры». Его превосходительство
приказал всем трем крейсерам идти к Филиппинским
островам. Этот путь для нашего «Олега» будет тяжел и
опасен, особенно, если разгуляется в море волна. Мы можем
остаться без угля. Нас может догнать неприятельский
флот и навязать нам неравный бой. Мы должны быть
готовы ко всяким случайностям. Мы примем без страха и
сомнений и этот бой и сумеем оправдать доверие родины.
Ура!
Новое мощное «ура», заглушило шум уже начавших
работать машин.
Адмирал дал курс на юг. «Аврора», «Олег» и
«Жемчуг» двинулись в новый опасный путь — искать себе
приюта в чужом нейтральном порту. Для лечения
корабельных ран нужен был тяжелый заводской молот.
124
В походной церкви началось отпевание убитых в бою
друзей, тела которых, зашитые в брезент, покоились на
корме корабля. К ногам мертвецов был прикреплен
тяжелый чугунный балласт. Печальные похоронные напевы
вызывали тяжелую грусть. Морщились от подступавших
слез суровые лица моряков. Корабельный иеромонах
провозгласил умершим вечную память, хор певчих подхватил
последний напутственный возглас священника. К пению
лора присоединился, опустившийся на колени, весь экипаж
корабля. Невольно падали на робы крупные тяжелые
слезы.
В воздухе растаял последний аккорд тысячеголосого
хора. На корабле стало тихо, слышно было, как журчала
бегущая вдоль бортов вода да хлопал приспущенный
флаг. Взволнованный старший боцман Чабан с группой
плотников с трудом прикрепил снаружи правого борта
только что сделанный деревянный щит, нижний конец
которого почти касался воды. Командир корабля предал
тела умердшх земле, бросив на них несколько горстей
крупного морского песку. Из глубоких проницательных
глаз «деда» упало на серебристую бороду несколько
мелких, как бисер, слезинок*
— Приготовиться к салюту! — раздалась команда.
Мы бережно, как драгоценную ношу, подняли с палубы
тела убитых в бою друзей и осторожно начали спускать
их в море по забортному щиту. Прогрохотала первая
пушка. Трупы героев, зашитые в жесткие парусиновые
саваны, раскачиваясь, медленно уходили в морскую пучину.
Последний раз всплеснулось море. Прогремел третий,
последний выстрел салюта. Медленно сполз с верхушки
мачты белый, с красным крестом флаг. С тяжелым
чувством команда разошлась по своим местам. В путевом
корабельном журнале появилась скрепленная подписью
командира корабля короткая штурманская запись,
заменявшая свежие надмогильные холмики.
«Олег» увеличил ход и вскоре догнал ушедших вперед
«Аврору» и Жемчуг».
Тяжелые переживания последних дней и бессонные
ночи настолько утомили команду, что люди засыпали на
лоду. Командир разрешил прекратить работу ранее
обычного времени и дать матросам койки. Жизнь на корабле
замерла. Пусто было на «баке». И только на мостиках
да у дежурных пушек виднелись темные фигуры наиболее
125
крепких моряков, выделенных для несения вахтенной
службы. Ночь прошла спокойно.
— Ну и поспал, все равно как у тещи в гостях
побывал, — проговорил, виновато улыбнувшись, матрос
Медведев, подбегая к умывальнику, где он наткнулся
неожиданно на старшего боцмана Чабана.
— Скажи спасибо «деду», что не велел побудку
делать, а то попробовал бы ты у меня вот этой тещи, —
ответил сердито Чабан, показывая на цепочку от дудки.
Утренней побудки не было, разрешено было спать да
подъема флага. После сытного завтрака на чистом
воздухе, хорошо отдохнувшие матросы дружно взялись за
работу по заделке пробоин и откачке воды из
поврежденных отсеков корабля. Чабан едва успевал отдавать прика»
зания. '
Старший офицер Посохов спешно готовил письменный
боевой отчет. В каюту к нему то и дело вызывали
строевых старшин и отдельных матросов.
— Расскажи, Магдалинский, что вы делали во время
боя в центральном боевом посту, — задал он мне вопрос,
как только я затворил за собой дверь каюты. — Говори
только правду. Не выдумывай.
— В центральный боевой пост, ваше высокородие,
спустились почти одновременно я, старший гальванер
Курбатов, рулевой Свирид и матрос-юнга, как только
пробили боевую тревогу. Через некоторое время к нам
спустился лейтенант Афанасьев. Как только начались
попадания снарядов в корпус, лейтенант Афанасьев из поста
ушел, оставил нам бутылку красного вина и папирос и
больше в боевой пост не спускался.
— Это тебя не касается. Не твоего ума дело, —
перебил меня Посохов. — Продолжай говорить только про
нижних чинов.
— Тотчас после взрыва снарядов в соседнем погребе
л и Курбатов поднялись на палубу, чтобы тушить
начавшийся в боевом погребе пожар.
— Паспорта, значит, пустились собирать?
— Никак нет, ваше высокородие, никого из господ
офицеров поблизости не было, а матросы паспортов не
имеют, и обронить их не могли.
Я заметил, что мой ответ озадачил Посохова. Чтобы
скрыть растерянность, он начал что-то быстро чертить на
листке лежавшей перед ним бумаги.
126
После короткой паузы, не дожидаясь от Посохова
вопроса, я стал продолжать показания. Рассказал, как шла
работа по тушению пожара и добавил, что когда
опасность для «Олега» миновала, мы снова спустились в
центральный пост и находились там безотлучно до полуночи.
— Больше ничего не добавишь? — спросил Посохон.
— Добавить больше, ваше высокородие, ничего не
могу.
Посохов положил в чернильный прибор ручку,
откинулся на спинку кресла и закурил, подставив мне для
обозрения свою широкую спину и длинную красную шею.
После минутного молчания старший офицер позернулся ко
мне и, не выпуская изо рта папиросу, начал цедит
сквозь зубы:
— Вот что, Магдалинский,—за самовольную отлучку с
боевого поста надо было вас обоих отдать под суд, а за
спасение крейсера нужно представить к награждению»
георгиевским крестом. Я решил сделать так: под суд
никого не отдавать и к награде вас не представлять.
Передай об этом Курбатову.
Посохов швырнул в сторону окурок и сердито
произнес:
— К чему ты строишь такую кислую рожу?
Радоваться нужно и благодарить.
— Радуюсь, ваше высокородие, и покорнейше вас
благодарю,—четко отрапортовал я, едва сдерживая
волнение, и, не дождавшись разрешения, вышел из каюты.
Вдогонку мне Посохов послал какое-то ругательство-
и в тот же день, как потом мне рассказывал прапорщик
Соколов, жаловался в кают-компании старшему
штурману Мантурову на мое дерзкое поведение, рассчитывая,
видимо, на сочувствие последнего. С доводами старшего
офицера Мантуров .не согласился, его поддержали
сидевшие в кают-компании молодые офицеры.
После полудня к «Авроре» подошел догнавший нас
буксирный пароход «Свирь», на котором находилась
часть команды, спасенной с погибшего крейсера «Урал».
После коротких переговоров с адмиралом «Свирь» взяла
курс на Шанхай. Крейсера отвернули к Филиппинам.
Встречный слабый зюйд-ост, начинавшийся ранним-
утром, к вечеру обычно стихал. Море на ночь становилось-
совершенно гладким, отражая, как в зеркале, темный1
небесный свод, усеянный тысячами звезд. На пятые суткш
127
открылся остров Лусон. Вечером 20 мая (2 июня) отряд
остановился в бухте Суал и, ничего здесь не добившись,
ночью снова вышел в море, взяв курс на норд. Несмотря
на хорошую погоду и экономичный ход, топливо было на
исходе. Кочегары выгребали из угольных ям последние
остатки угля и тут же забрасывали их в топки.
На следующий день около полудня на горизонте
показались дымки идущих навстречу судов. По расположению
,дымовых точек нетрудно было догадаться, что идут
военные корабли. Адмирал поднял сигнал: «Приготовиться к
<юю!» Пробили боевую тревогу.
— Не думаю, чтобы это были неприятельские корабли.
"Японцы не любят мелкими отрядами уходить далеко от
^своих баз, — проговорил командир Добротворский и тут
.же сухо добавил, обернувшись к старшему офицеру:
— Без личного моего приказа огня не открывать!
'Прикажите усилить наблюдение.
На горизонте начали обрисовываться верхушки мачт
и дымовые трубы приближавшихся судов. Штурмана и
сигнальщики не отрывали глаз. Вскоре открылись и
корпуса кораблей.
— Господин капитан первого ранга, по типу корабли
принадлежат американскому флоту. Флага пока
разобрать не удалось,—доложил с «марса» вахтенный
штурман прапорщик Соколов.
— Да, это не японцы. А жаль,—тихо произнес «дед»
и тут же приказал дать «отбой». Это была последняя
•боевая тревога в нашем походе.
Прапорщик Соколов не ошибся. На мачтах чужих
кораблей ясно были видны американские флаги. С
«Авроры» прогремел артиллерийский салют. После ответного
салюта американцы легли на обратный курс и проводили
нас до Манилы. Вечером 21 мая (3 июня) мы отдали
•якорь на Манильском рейде.
Глава XXI
В МАНИЛЕ — НА ОСТРОВЕ ЛУСОН
Теплая южная ночь. Далеко на горизонте играют
зарницы. Незнакомая гавань. Кругом чужие люди. Что нам
«сулит эта вынужденная стоянка? Что сталось с нашими
128
боевыми друзьями? Кому из них удалось прорваться во
Владивосток? Дошла ли весть о нашей неудаче до России,
и что скажут теперь простые русские люди?
Все эти вопросы волновали нас всю ночь. Ждали с
нетерпением следующего дня. Ночью на крейсер
приезжало какое-то американское начальство. Разговоры
велись лично с командиром, никто из офицеров не
присутствовал. На следующий день, после подъема флага,
адмирал вызвал к себе на «Аврору» командиров «Олега» и
«Жемчуга». «Дед» вернулся с «Авроры» только к обеду.
В кают-компании появились иностранные газеты, которые
читались офицерами нарасхват. Вокруг кораблей сновали
переполненные пассажирские пароходики под
американскими флагами и разнообразные шлюпки. Мы были
предметом любопытства всего населения Манилы, среди
которого были американцы, испанцы, китайцы и, конечно,
японские шпионы. Они пристально рассматривали наши
разрушения, фотографировали их, открыто смеялись над
нашей грязью и беспомощностью.
Тяжело было на все это смотреть, но приходилось
молчать,—таков был приказ командира корабля.
В этот день никаких новостей узнать не удалось,
несмотря на все наши ухищрения. Матросская
дипломатия оказалась бессильной. Офицеры отвечали уклончиво
или совсем не давали ответов, очевидно они имели на это
указания от начальства.
На следующий день началась перевозка раненых в
береговой американский госпиталь; за эту услугу
американцы, конечно, сдерут не одну сотню долларов.
Манильские жители в покое нас не оставляют и
сегодня. Так же, как и вчера, кружатся около кораблей
пассажирские катера и шлюпки, некоторые из них
разукрашены флагами. К борту никого из них не подпускают, но
они так назойливы, что подходят почти вплотную, наводят
бинокли и фотоаппараты. Снимки, конечно, будут
помещаться в американских и японских газетах и журналах.
Вечером, когда совсем стемнело, к носовой части
«Олега», почти вплотную подошел небольшой пароходик.
Подгулявшие пассажиры, среди которых было много
женщин, затянули какую-то песню, ее последний куплет был
закончен криком «банзай».
Это окончательно взбесило матросов, коротавших за
перекуркой вечерний досуг. Разговоры прекратились.
9. На морском распутье.
129
— Проучить бы надо этих «американов» маненько,—-
произнес кто-то из матросов вполголоса, но так, что все
слышали.
Спустя несколько секунд на пароходе послышался звон
разбитых стекол, кто-то взвизгнул, а затем посыпались
по нашему адресу, на ломаном русском языке, всевозмож*
ные ругательства. Пароходик дал ход и на всех парах
понесся в гавань.
О случившемся пострадавшие донесли нашему
командиру. Матросы ждали неприятностей, но пострадавшая
персона, видимо, оказалась не особенно высокой, и
никаких допросов начальство не чинило. С этих пор число
любопытных вокруг нас сократилось.
Через два дня разнеслась весть: говорили, что
американцы разрешили нашим кораблям исправить в Маниле
повреждения и определили для этого «Олегу» пятьдесят
дней, «Авроре» тридцать дней и «Жемчугу» семь дней.
Наши офицеры готовы были уже назвать американцев
своими друзьями.
Но прошли только сутки, как мы услышали другую
новость. Фальшивые друзья предложили нам немедленно
убираться из Манилы подобру-поздорову на все четыре
стороны или дать обязательство не'участвовать больше
в военных действиях против Японии. Носились слухи, что
в море на горизонте держался все время отряд японских
военных кораблей.
Адмирал послал телеграфный запрос царю, • который
ответил телеграммой: «Разрешаю вам дать обязательство
американскому правительству не принимать участия в
военных действиях».
Наша участь была решена. 2(15) июня корабли сдали
американским властям затворы орудий. Мы были
интернированы американскими «друзьями».
Через неделю схоронили в американском военном
городке Кавите двоих кочегаров, скончавшихся от
полученных в бою ранений. В похоронах принимал участие взвод
американских матросов и солдат, чисто одетых, хорошо
упитанных, но напоминавших по своей строевой выправке
наших новобранцев. Три ружейных залпа нашей
полуроты были прощальным приветом погибшим на чужбине
друзьям.
Прошло больше месяца, как бы стоим в Маниле.
Машинная команда усиленно работает над ремонтом потре-
130
панных в походе машин и различных вспомогательных
механизмов, отдельные детали которых отправляют в
мастерские военного городка. Водолазы очищают подводную
часть корпуса от водорослей и ракушек.
Кают-компанию навещают американские офицеры, с
которыми наши господа успели завести дружбу. Офицер*
ские вестовые говорят, что «дед» такими визитами очень
недоволен и в пирушках не участвует.
С берегом установилось регулярное сообщение на
портовых баркасах, которыми пользуются офицеры. Своих
шлюпок на берег не посылают. Узнать ничего не удается,
Правда, на корабли приезжают поставщики продоволь-
ствия, портные, прачки—не то японцы, не то китайцы. Но
от них тоже ничего не добьешься. Говорить с ними нам
не разрешают.
Посещает берег и корабельный монах Порфирий,
откуда возвращается под хмельком. Всякий раз его
встречает кто-нибудь из матросов-певчих, чтобы узнать
береговые новости. Порфирий обычно отвечает, что мирскими
делами он не интересуется и навещает на берегу только
собратьев монахов. Никто из матросов, конечно, ему
не верит.
Однажды Порфирий вернулся с берега несколько
раньше обычного и, не заходя к себе в каюту, прямо
прошел на бак в гражданском белом костюме, который он
надевал всегда, когда съезжал на берег. Монах был
навеселе, слегка покачивался, из-под белого головного шлема
выбивались пряди длинных волос. Неожиданное
появление попа на баке, куда он никогда не заходил,
заинтересовало команду. Матросы окружили его плотным кольцом*
— Чада мои,—начал он слегка заплетающимся
языком,—всякая власть властем предержащим да повинуется,
повинуйтеся и вы наставникам вашим, тии бо бдят о
душах ваших.
Продолжить свою назидательную речь Порфирию не
удалось. На бак бегом поднялся старший офицер и
бесцеремонно поволок попа за собой.
Из короткого выступления бывшего певчего
придворной капеллы, каким был Порфирий в молодости, матросы
догадались, что господам в России стало трудновато. Всем
захотелось узнать подробнее, как и что произошло, и на
другой же день мы мобилизовали наших писарей и всех
офицерских вестовых, чтобы достать во что бы то ни стало
13!
русские газеты, которые кают-компания получила
несколько дней назад с почтового парохода. Мы родных газет
•не читали давно. Писем из дому не получали. Спустя
несколько дней одному из вестовых удалось стащить из
кают-компании забытую кем-то из офицеров газету. С
большим волнением и предосторожностями мы
развернули помятый номер, из которого были сделаны вырезки.
В газете оставался только материал совершенно ненужный
нам и неинтересный. Стало ясно,что в России происходят
какие-то важные события, которые от нас скрывают.
Теперь мы осаждали молодых офицеров вопросами: когда
же, наконец, разрешат прогулки на берег? Офицеры,
видимо, подготовленные к таким вопросам, объясняли
запрещение прогулок тем, что мы не имеем приличного
летнего обмундирования. Обмундирование наше
действительно пришло в такое состояние, что показаться в нем в
городе было стыдно. Но и отступать не хотелось.
Мы решили завязать дружбу с китайскими рабочими,
которых ежедневно привозили с берега для работ по
ремонту поврежденных в бою бортов и палубных
надстроек крейсера, и попытаться узнать от них, что
происходит в далеких от нас родных местах. Матросы,
машинисты и кочегары стали оказывать китайским рабочим
различные услуги, особенно там, где требовалась
физическая сила: помогали срубать в неудобных местах
ааклепки, отнимать с поврежденных мест тяжелые
стальные листы и отгружать их на ш-аланды, прилаживать
новые листы в замен старых. Мы обратили внимание, что
китайцы- с любопытством рассматривают наши артельные
обеды и, чтобы расположить их к себе еще больше,
угощали щами и кашей. Эта повседневная простая
церемония для новых знакомых оказалась мудреной.
Ложки, которыми они не пользуются, вывертывались
у них из рук и содержимое выливалось. Это китайцев
смущало и они уходили. А для нас было непонятно, как
это они умудрялись двумя тонкими палочками быстро и
ловко уничтожать порцию риса, приправленного
неизвестным нам соусом, который им привозил с берега толстый,
с длинной косой китаец-повар в двух больших, похожих
на ведра посудинах, на длинном бамбуковом коромысле.
От китайцев-рабочих узнать нам'тоже ничего не
удалось. Китайцы нас не понимали, а другого языка, кроме
русского, мы не знали.
132
Предусмотрительное начальство бригады китайски^
рабочих часто меняло.
В начале июля мне неожиданно удалось побывать $
городе. Командиру корабля по какому-то важному делу
нужно было срочно ехать на берег. Рейдовых пароходов
ждать долго. Добротворский приказал приготовить катер
номер первый. На пристани я встретил писаря с
«Жемчуга» Никольского, который начал рассказывать, что его
командир также вызван срочно в город на совещание
с участием адмирала.
— Черт с ним, с этим совещанием, расскажи лучше,:
не знаешь ли, что делается в России?—перебил я его.
— Ты знаешь, браток, в деревне я тоже давно не бы-?
вал и писем не получал, а впрочем, подожди. — Николь-1
ский осмотрелся кругом, вытащил из кармана газету, по-;
казал ее мне, не выпуская из рук, и тихонько сказал: )
— Пойдем к тебе на катер, там почитаем. ;»
Из газеты «Новое время», которую он только что купил
в городе у неизвестного прохожего, мы узнали, что в Рос-,
сии происходят многочисленные стачки рабочих, бастуют
фабрики и крупные заводы.. Для подавления бастующих
царское правительство мобилизует полицию,
жандармерию и воинские части. Секрет был раскрыт.
Возвратившись на корабль, я поделился этими
новостями с близкими друзьями, а те в свою очередь
рассказали другим. Не прошло и часа, как новость облетела веса
корабль. На баке в этот вечер было особенно людно и в
то же время удивительно тихо. Матросы собирались не-'
большими группами. Разговоры велись вполголоса. К
моим сообщениям некоторые отнеслись с недоверием.
Многим казалось, что я не сказал всего, что знаю. Приставали
с расспросами, и мне приходилось неоднократно повто-*
рять одно и то же.
На следующий день я был вызван старшим офицером^
который в присутствии вахтенного начальника учинил
мне целый допрос и пригрозил большим наказанием. О
случившемся доложили командиру корабля.
Добротворский вызвал меня после спуска флага. Расспросил, как
было дело. Подумал немного, а потом сказал:
— Дело может кончиться для тебя очень плохо, еслц(
ты сказал мне неправду. Я имею другие сведения. Ступай
и больше не болтай. )
С этого дня я и писарь Никольский были взяты на оси-1
133
бый учет. До суда дело не дошло. Спасла, видимо, та же
газета «Новое время», которая считалась благонадежной,
а может быть, «дед» вспомнил свою молодость, когда он,
находясь в кадетском корпусе, чуть не лишился мундира
за связь с революционной группой молодежи.
Так или иначе, но теперь скрывать от матросов
правду о России было нельзя.
Случай с газетой произвел среди начальства
переполох. Адмирал созвал на «Авроре» экстренное секретное
Совещание командиров кораблей с участием старших
офицеров и духовенства. В ближайший воскресный день на
«Олеге», «Авроре» и «Жемчуге» командиры кораблей
выступили перед командой с речами. Командир нашего
корабля Добротворский повторил все, что мы случайно
узнали из газеты и добавил, что на берегу ходят слухи о
беспорядках в Черноморском флоте, которым верить не
следует. Слухи эти распускают люди, которым выгодно
посеять среди нас смуту. Речь была закончена
предупреждением о суровой ответственности. О политическом
значении происходящих в России событий «дед» ни обмолвился
ни одним словом, предоставив малограмотным матросам,
заброшенным на далекую чужбину, самим разрешать эту
задачу.
После вечерней справки я пошел на катере за
гулявшими на берегу офицерами. Ночь была темная,
непогожая. Ветер развел на рейде большую волну. Мокрые с
головы до ног мы подошли к слабо освещенной
набережной и с большим трудом нашли место нашей условной
стоянки.
Первым пришел из города прапорщик Соколов.
— Как погуляли, ваше благородие? — спросил я
Соколова.
— Не люблю я таких городов, Магдалинский, где не
Слышишь родной русской речи, где окружают тебя
чужие, неизвестные люди, со своими непонятными для нас
обычаями. Скорей бы кончилась война. Без оглядки уеду
в родной Ярославль, на матушку Волгу.
— А что пишут из России, ваше благородие? Скажите,
если можно, что происходит на Черноморском флоте? Из
речи командира мы ничего не поняли.
-1- Если ты дашь слово держать все это в строжайшем
секрете, — скажу. Хотя правду сказать, — добавил
Соколов,—я и сам немного об этом знаю. Прапорщикам
134
тоже не все сообщают. В Черноморском флоте на
броненосце «Князь Потемкин-Таврический» произошло
восстание. Матросы перебили часть офицеров и подняли на
корабле красный флаг. Эскадре было приказано
уничтожить восставший броненосец, но экипажи отказались
выполнить этот приказ, и «Потемкин» ушел в неизвестном
направлении. Вот и все, что я знаю. Напоминаю еще раз,
что все это под строжайшим секретом. Можешь сказать
своим товарищам, что старший офицер отдал приказ
боцманам и фельдфебелям особенно следить за всеми
грамотными матросами, а поэтому будьте осторожны.
Только что я успел поблагодарить Николая
Петровича, подошли и остальные офицеры. Шумной ватагой
ввалились они в маленькую кормовую каюту и приказали
отходить.
Ветер усилился. На мачте в порту был поднят
штормовой сигнал. Ночь стала темнее, как говорят, зги не
видать. При выходе на внешний рейд катер встретил
крупную зыбь. Пришлось идти уменьшенным ходом, с большой
осторожностью. На крейсер вернулись поздней ночью,
после раздачи команде коек.
На следующий день, в обеденный перерыв, я разыскал
самостоятельного машиниста Киселева, минного
квартирмейстера Петелина, минера Алтабаева и сигнального
старшину Таранюка и сообщил им о секретном приказе
старшего офицера.
— Ну и бестия кривоносая, — проговорил Алтабаев.
— На завод к нам его нужно послать. Там носы умеют
править быстренько.
— Тебе, Таранюк, — сказал я, — надо будет
сообщить об этом своим черноморцам.
Киселев, Петелин и Алтабаев взялись предупредить
наиболее грамотных машинистов, минеров и комендоров.
Через несколько дней мы получили новое летнее
обмундирование — белые форменки и белые брюки.
Обмундирование было сшито по американским образцам. По
покрою несколько отличалось от нашего русского: на
форменках пришиты на груди кармашки, брюки имели
широкий клеш. Выданы были бескозырки с белыми чехлами,
белые шляпы-панамы и хромовые ботинки со шнурами,
которые, по уставу того времени, носить матросам не
разрешалось. Ботинками мы были довольны больше всего.
Удивлялись только, как начальство согласилось на такое
185
отступление от устава? На деле вес оказалось очень
просто: американская фирма, поставлявшая обмундирование,
шить сапоги отказалась и предложила адмиралу свой
залежавшийся на складах товар.
Адмирал разрешил командам крейсеров прогулки на
берег. В очередной день первое отделение в новом
обмундировании построилось для осмотра на верхней палубе.
Приехавший посмотреть на команду адмирал заметил, что
у одного матроса из кармана форменки выставляется
кончик красного носового платка.
— Это для чего? •— спросил Энквист.
— Нос в порядке держать, ваше превосходительство.
— И без этой роскоши можешь обойтись. Прикажите,
господин старший офицер, этому франту немедленно
выбросить из кармана красную тряпку.
Сделав еще несколько замечаний, адмирал в
сопровождении командира прошел в кают-компанию. Посохов
дал ряд указаний начальнику патруля—прапорщику
Добрынину и разрешил отпущенным в город матросам
садиться в шлюпки. Матрос, замеченный адмиралом,
остался без берега — подвел красный носовой платок.
Шестичасовая прогулка, из которой два часа ушло па
дорогу до берега и обратно, прошла незаметно. После
безотлучного пятимесячного пребывания на корабле
берег показался особенно интересным и привлекательным.
Хотелось побольше на все посмотреть и оставить себе
что-нибудь на память о Маниле. Матросы покупали в
подарок родным разные безделушки, манильские дешевые
сигары, от которых можно было задохнуться, и
лакомились местными фруктами и сластями. Побывали в
дешевых кабачках и точно к назначенному сроку собрались на
набережной, где ожидали пришедшие с корабля шлюпки.
По возвращении на крейсер прибывшую с прогулки
команду встретил старший офицер и приказал
построиться во фронт. Начальник патруля Добрынин отдал рапорт.
Посохов медленно прошел по фронту, осмотрев с головы
до ног каждого и, не обнаружив ничего подозрительного,
разрешил команде разойтись.
Разговоров в этот вечер было много. Особенно горячо
обсуждалась привезенная с берега новость о начавшихся
переговорах России с Японией о заключении мира.
Новость взбудоражила всю команду. Всем сразу захотелось
домой на родину, у призванных из запаса матросов появи-
136
лась куча неотложных домашних дел. Надо было убирать
урожай, сеять озимые, готовить на зиму дрова и отеплять
жилье. Новость эта, по словам вестовых, была в этот вечер
известна и в кают-компании. Очевидно, есть какая-то доля
правды. Много хороших снов снилось в ту ночь команде
«Олега».
Расписанием, составленным штабом адмирала,
исключалась всякая возможность нашей встречи на берегу с
матросами других кораблей. Даже для прогулок
американских моряков были отведены особые часы. Поэтому
береговые прогулки растянулись, и мне удалось пойти
гулять в первый раз только спустя две недели после
прогулки первого отделения.
Вместе с Киселевым и Петелиным мы решили
навестить в госпитале раненых товарищей и спросить, что они
знают о событиях в России, а также проверить
правильность слухов о мирных переговорах. К сожалению,
раненые знали меньше нас. Выздоравливающие находились
под беспрерывным контролем корабельных врачей, с
обслуживающим персоналом разговаривать не разрешалось,
посторонних лиц в госпиталь не допускали.
Пожелав друзьям скорейшего выздоровления, пошли
посмотреть город и узнать что-нибудь новое. По дороге
встретились с группой наших матросов, с любопытством
читавших объявление на русском языке с целым рядом
грамматических ошибок. В объявлении говорилось, что
здесь русские моряки могут получить по дешевой цене
кушанья и горячие напитки. Мы вошли в ресторан и на
ломаном английском языке попросили чаю. Официант,
заметив наше затруднение, сказал, что здесь можно
говорить по-русски и предложил закусить и выпить кофе. Он
указал нам стоящий в стороне столик, а сам вышел
выполнять заказ. На столике лежала вырезка из неизвестной
русской газеты, в которой сообщалось, что восставший
броненосец Черноморского флота «Князь
Потемкин-Таврический» пришел в Румынию, где и задержан
румынскими властями. Команда броненосца арестована.
Неизвестный автор приветствовал потемкинцев и сожалел, что»
черноморцы их не поддержали. Появление в ресторане
для русских моряков такой заметки, разумеется, не могло»
.быть случайным.
В нашем распоряжении оставалось около трех часов.
Надо было что-нибудь купить на память и хотелось по-
137
смотреть на петушиный бой — излюбленное зрелище
манильских жителей. Пользуясь нашим незнанием
местных цен на товары и местного языка, торговцы на каждую
пустяковую вещь назначали цены только в долларах и
показывали то один, то два, то три пальца. Чтобы не быть
обманутыми, ограничились покупкой открытых писем с
видами Манилы, безделушек и дешевых сигар.
Петушиный бой посмотреть не удалось. Срок прогулки кончался.
В начале августа в городе началась эпидемия холеры.
Береговые прогулки были запрещены. Полученная из
России первая и последняя почта подвергалась самой
строгой цензуре. Много писем совсем не получили. Наша
связь с внешним миром совершенно прекратилась. Ничего
не оставалось больше делать, как ожидать окончания
войны, о чем теперь говорило открыто и наше начальство.
Наступил сентябрь. В один из праздничных дней
командир поздравил команду с заключением мира и приказал
готовиться к походу. Вынужденная стоянка в Маниле
кончалась. Скорей бы в море!
Глава XXII
НА КРЕЙСЕРЕ «АВРОРА»
Кончилась война с Японией. «Жемчуг» ушел во
Владивосток. «Аврора» и Олег» получили приказ идти в Ли-
баву. Приказ был встречен общим ликованием.
Вынужденная пятимесячная стоянка в Маниле осточертела.
Личный состав корабля давно рвался домой—в далекую
родную Россию, где шла борьба за новую свободную
жизнь.
Сборы были недолги. Поблагодарив представителей
американских и филиппинских властей за
«гостеприимство», корабли пополнили запас угля, продовольствия и
распрощались с Манилой.
И вот мы снова в открытом море. Какое счастье быть
свободным от надзора американских опекунов!
Нестерпимо хотелось быстрее уйти от чужих, неприветливых
берегов. Обогнув остров Лусон, «Аврора» и «Олег» взяли
курс на вест. Вправо осталась Цусима.
На обратном пути корабли зашли в Сайгон, а потом
сделали короткую остановку в Коломбо на острове Цей-
138
лон, где, согласно легендам, находился когда-то
библейский рай. Морякам после многих суток, проведенных в
безбрежных просторах Индийского океана, всякая суша
кажется раем, тем более город Коломбо.
В гавани стояло несколько торговых судов и два
белоснежных британских крейсера, зашедших навестить свою
колонию. Немилосердно жгло экваториальное солнце. Во
время стоянки в Коломбо с утра до ночи лепились под
бортами крейсеров шлюпочные торговцы игрушками
(слонами из черного дерева), цейлонским чаем,
ананасами, кокосовыми орехами и другими тропическими
фруктами. Ранним утром приплывали с берега темнокожие
кудрявые ребята показать искусство отыскивать в воде
брошенные с корабля монеты. Все они были прекрасными
пловцами и ныряльщиками. За брошенной в воду
серебряной монетой они прыгали с высоких корабельных мачт
и ухитрялись поймать монету прежде, чем она упадет на
дно.
Пополнив запасы угля и продовольствия и
полюбовавшись богатой тропической растительностью, мы оставили
солнечное Коломбо. Курс был дан на Алжир.
В Алжире «Аврора» и «Олег» расстались. «Аврора»
ушла вперед, приняв в свою семью нескольких младших
командиров, переведенных с «Олега», в числе их был и
автор этих строк. Тепло провожали нас боевые друзья,
с которыми в течение двух лет мы делили трудности
боевого похода и переживали жуткую Цусиму. Долго с
палубы «Авроры» мы смотрели на свой боевой корабль, из
труб которого вился еле заметный дымок.
«Аврора» шла полным ходом. С каждым поворотом
гребных винтов уменьшалась видимость на Алжирский
рейд. «Олег» становился все менее заметным, а потом
силуэт его потерялся в береговой черноте. Прогдай родной
корабль! Прощайте, боевые друзья!
В море «Аврору» встретил крепкий шторм. Крейсер то
стремительно падал с одного борта на другой, то глубоко
зарывался носом в высокую с белым гребнем волну.
Верхушки высоких мачт, описывая в воздухе большие
спиральные круги, низко кланялись набегавшим волнам, от
ударов которых дрожал весь корпус. Скрипели переборки.
Палуба уходила из-под ног. На далеких морских
переходах мы видели много свирепых бурь. Не раз попадали и
в жестокие тихоокеанские тайфуны.
139
Крейсер «Авроря».
Прошли Гибралтарский пролив. Четвертый раз
встретил «Аврору» Атлантический океан, по которому гуляла,
крупная, мертвая зыбь. Крейсер взял курс вдоль
испанских берегов. Много миль осталось позади, а лаг все
отсчитывал новые и новые пройденные мили. Штурманы
прилагали все свои знания и опыт, чтобы сократить путь.
Кочегары экономили каждую тонну угля. Каждый фунт
пара был на счету у машинистов. А нам казалось, что
милям не будет конца.
Кончались запасы продовольствия и угля. Необходима
была небольшая передышка экипажу. Решили зайти в
Шербург. На горизонте виднелись берега Франции. На
грот-мачте «Авроры» взвился французский трехцветный
флаг.
— Приготовиться к салюту!—скомандовали на
мостика.
Комендоры стянули с орудий чехлы. С «Авроры»
прогремел приветственный салют. В ответ прогрохотали
пушки крепости. Крейсер отсалютовал потом
французскому флоту. Ответил флагманский корабль стоявшей
на рейде французской эскадры. Окутанная пороховым
дымом «Аврора» стала на якорь.
140
Весть о прибытии русского военного корабля —
участника Цусимы—быстро облетела весь город. Местная
газета выпустила специальный вечернчй листок с
подробным описанием Цусимского боя. В заголовке листа был
помещен снимок «Авроры».
На другой день после нашего прихода в городском
театре участникам Цусимы был устроен торжественный
прием, на который пригласили всех свободных от
дежурства и вахты аврорцев. Команда была разбита на
группы. Каждая группа имела руководителя. На мою
долю выпало руководство группой старшин. Не имея
никакого понятия о парадных приемах, я был смущен
навязанной мне ролью и высказал это фельдфебелю своей
роты.
— Брось, старшина. Не задавайся,—ответил
фельдфебель—объясниться как-нибудь сумеешь, и хорошо.
Фельдфебель ошибался. В действительности я знал
только несколько общеупотребительных французских и
английских фраз.
В назначенные часы шлюпки «Авроры» свезли нас на
берег.
Перед началом спектакля нас пригласили в фойе.
Гостям предложили шампанское. Начались тосты. По
русскому обычаю за здоровье хозяев матросы осушили
бокалы до дна. Официанты переглянулись.
— Так шампанское не пьют,— проговорил сидевший
|рядом младший штурман.
Тостов было сказано много, и все почти на
французском языке. Мы только ловили последние слова и вместе
со всеми добросовестно кричали: «Вив ля Рюси» и «Вив
ля Франс», попивая из хрустальных бокалов французский
квасок, как назвали шампанское моряки-аврорцы.
Потом нас пригласили в зрительный зал. Широко
распахнулись портьеры. Большие позолоченные люстры
бросали ослепительный свет. Офицеры «Авроры» и
французских кораблей вместе с почетными лицами города заняли
все места нижнего яруса; нас разместили в среднем ярусе.
Соседками нашими были девушки в белых бальных
платьях. Верхний ярус был набит битком французскими
матросами и приглашенными ими гостями.
Оркестр заиграл национальный французский гимн.
Приветственные крики «вив ля Франс», заглушаемые
мощным русским «ура», длились несколько минут.
14!
С трудом удалось хозяевам театра начать первое
действие неизвестной нам пьесы, шедшей на французском
языке. В антракте нас угощали кофе с душистым ликером.
— Ребята, не сразу пей, глотками,— предупреждали
мы в шутку друг друга, вспоминая недавний наказ
молодого лейтенанта.
Через несколько минут раздался звонок,
приглашающий снова в зал. Оркестр встретил нас русским гимном.
Опять крики «ура» и «вив ля Франс».
По окончании спектакля группа французских моряков
и девушек проводила нас до набережной, где стояли
ожидавшие шлюпки.
На следующий день из Петербурга пришло
распоряжение принять полную укладку топлива и пополнить
запасы пресной воды и продовольствия, обеспечивающие
безостановочный переход до Либавы. Пришлось простоять
в Шербурге несколько лишних дней. Командир разрешил
команде прогулки на берег. В садах, парках и на улицах
города ежедневно с утра до позднего вечера можно было
видеть гуляющих группами русских матросов, обычна
окруженных французскими моряками, молоденькими
жительницами города и, любознательными всегда и всчде,
ребятишками.
Многим из нас очень хотелось посмотреть Париж, до
которого отсюда было всего только шесть часов езды по
железной дороге. Но удовлетворить наше скромное
желание корабельное начальство не решилось и дало согласие
лишь на осмотр ближайших окрестностей Шербурга, да
и то под наблюдением офицеров. От такого «удоволь-
• ствия» мы отказались.
Разрешенный срок стоянки в Шербурге кончился.
«Аврора» готовилась к выходу в море. С берега спешили
к кораблю последние шлюпки. На палубе кончали
обычный перед выходом в море аврал. На мостик не спеша
поднялся командир. Быстро подняли якорь. Крейсер
избирал ход.
— Салют! — скомандовали с мостика.
Вскоре «Аврора» снова вышла в открытое море.
Три океана и много морей избороздили мы за эти два
года. Много стран осталось позади. Как-то нас встретит
родная земля?
Погода испортилась. Шел мелкий перемежающийся со
снегом дождь. Спокойное море позволяло «Авроре» про*
142
.двигаться вперед нормальным двенадцатиузловым ходом,,
а нам казалось, что она плетется черепашьим шагом. Та
и дело матросы бегали на ют, чтобы посмотреть на
вертевшийся лаг. Ругали кочегаров, машинистов и рулевых
за их плохую, казалось нам, работу. Последние дни
похода тянулись особенно долго. Всем, не исключая и
офицеров, хотелось скорее увидеть на горизонте темную
полоску родной земли.
Наконец открылся Либавский маяк.
— Либаву видно! — пронеслось по всем помещениям
корабля.
Свободная команда стремглав бежала на «бак». На
мостике собрался офицерский состав. «Аврора»
уменьшила ход. Мокрый снег падал хлопьями на обнаженные
головы матросов.
— Все наверх! На якорь становиться!--отдал команду
старший офицер.
— Свистать всех наверх! — скомандовал вахтенный
начальник.
Весело засвистали дудки боцманов и старшин.
Команда рассыпалась по местам. Тяжелый якорь остановил
«Аврору».
Прибыло начальство порта. После коротких
приветствий портовый буксир ввел «Аврору» в знакомую гавань,,
на стенке которой, вместо почетного караула, стоял
усиленный полицейский наряд. Так после долгой разлуки,
царская Россия встретила своих родных бойцов.
Это было в конце февраля 1906 года.
Старшины и матросы, кончившие срок действительной
службы, каждый день с нетерпением ожидали приказа об
увольнении в запас. Но прошло около двух недель, как
мы возвратились в Россию, а приказ все не появлялся.
Тогда мы решили сами спросить начальство о причине
задержки.
Выбрав свободное от работы время, «запасные»
собрались в офицерском коридоре и попросили вестового
доложить старшему офицеру.
— Это что за сборище? Разойтись! — крикнул
проходивший мимо молоденький офицер с мичманскими
погонами.
Мы продолжали стоять, не обращая на него внимания.
— Разойтись! — снова закричал он взволнованным
голосом и затопал ногами.
143
Матросы возмущенно зашумели.
В жизни «Авроры» это был первый открытый протест
команды. Молодой офицер растерялся и бегом пустился
в кают-компанию.
— Кто разрешил вам здесь собираться? Что вам
нужно? — строго спросил вышедший из каюты старший
•офицер, оглядывая нас с головы до ног.
Все молчали. Он снова повторил свой вопрос.
— Пришли просить вас, ваше высокоблагородие,
отправить нас поскорее домой,—заговорили, перебивая друг
друга, матросы.
— В революцию играть торопитесь?—сухо, с
язвительной усмешкой проговорил старший офицер, и хотел,
видимо, сказать что-то еще, но его перебил стоявший
на левом фланге пожилой, призванный из запаса матрос.
— Игрушки, ваше высокородие, дело ребячье. Нам
надо по-серьезному за дело браться. Хозяйство, ваше
высокородие, в деревне развалилось, а помочь, кроме нас,
некому. Вот и пришли просить вас поскорее отпустить нас
домой.
Убедившись, что в нашем выступлении ничего
страшного нет, старший офицер разразился потоком ругани.
А потом объявил, что увольнять в запас не будут до тех
пор, пока не поступит новое обмундирование.
— Мы, ваше высокородие, и в старом
обмундировании можем уехать,—сказал я за всех.
Это окончательно взбесило старшего офицера.
— Бунтовать вздумали? Под суд всех отдам, а домой
не поедете! — закричал он так громко, что на крик его
прибежал вахтенный начальник.
— Перепишите, лейтенант, всех этих бунтовщиков и
прикажите им разойтись немедленно. В случае отказа вы:
зовите караул и арестуйте.
Пока лейтенант переписывал наши фамилии, старший
офицер ушел к себе в каюту и больше мы его не видели.
Не дожидаясь команды, мы вышли из офицерского
помещения в полной уверенности, что теперь начальство
примет все меры, чтобы поскорей от нас избавиться. Расчеты
наши оправдались. Мы получили обмундирование и через
несколько дней вышел приказ об увольнении нас в запас.
До вокзала железной дороги нас сопровождал
патруль под командой офицера и оставался там до отхода
поезда.
144
— Ничего, братки, не робей! — кричали матросы на
прощание друг другу, рассаживаясь по вагонам.—Будет
я на нашей улице праздник!
Глава XXIИ
%СНОВА В РОДНЫХ КРАЯХ
Мне был дан литер через Петербург. В Петербурге,
как я ни спешил домой, мне пришлось пробыть несколько
суток в ожидании документов для проезда до Костромы,
которые обещал мне оформить мой земляк — старший
писарь главного морского штаба Саша Шептунов.
От.нечего делать я целыми днями бродил по старым
знакомым улицам столицы. На мне все еще была
бескозырка с золоченой надписью на ленточке «Олег» и
однобортная матросская шинель, какую я одел здесь впервые
пять лет тому назад. Разница состояла лишь в том, что на
погонах шинели были нашиты три поперечные желтые
полоски, что, впрочем, никаких преимуществ в
общественной жизни не давало. Капралов так же, как и матросов,
попрежнему'никуда не пускали. В этот раз я не мог даже
попасть в свой старый экипаж, вход в который охранял
пехотный военный караул. Так ревниво оберегало «покой»
матросов петербургское начальство после 1905 года.
На мою просьбу повидаться со старыми сослуживцами
дежурный офицер с иронической усмешкой ответил:
«Нельзя, господин боцманмат. Без разрешения экипажного
командира пустить не могу, хотя бывалых моряков и
уважаю».
Как-то под вечер на Конногвардейском бульваре я
встретил плотного пожилого мужчину в засаленном
флотском бушлате, со сдвинутой на затылок кепкой.
— Не узнаешь, земляк? — спросил он меня,
рассматривая ленточку на моей бескозырке.
— Никак нет...—начал было я, но потом догадался.
Передо мной стоял старый уважаемый мастер по спуску
кораблей.
— Николай Кузьмич! — удивился я, приложив руку
к головному убору.
— Он самый,— ответил Кузьмич и протянул мне свою
мозолистую руку.— Давно ли в наших краях?
!0, На морском распутье.
145
— Только что прибыл из Либавы. Уволился в запас.
— К домам, значит? Дельно! Ну, а теперь прошу
завернуть ко мне,—сказал он, подхватив меня под руку,—
и рассказать, как плыли, что видели и как воевали.
Квартира Николая Кузьмича была рядом.
— Хозяйка,— крикнул Кузьмич, переступив порог
небольшой чистой прихожей, — гостя привел. Самовар
живо шуруй!
Из комнаты вышла пожилая женщина в белом чистом
чепце, приветливо улыбнулась и, помогая хозяину снять
бушлат, шутливо заговорила:
— Он всегда у меня такой, как придет с работы, так
и начинает, как боцман, командовать.
Мы вошли в комнату. На столе кипел ярко
начищенный самовар. Фотографические снимки русских и
иностранных военных кораблей и групп моряков в красивых
рамках украшали оклеенные узорчатыми шпалерами
стены. На передней стене в золоченой богатой раме
красовался увеличенный портрет адмирала Макарова, а внизу
поместился такой же увеличенный портрет молодого
бравого боцмана и его жены.
Николай Кузьмич усадил меня на старинный, обитый
клеенкой диванчик. Начались расспросы. Николая
Кузьмича интересовало все. Я едва успевал отвечать. Когда
я рассказывал о перегрузке судов углем, он возмущался
как боцман, для которого на корабле прежде всего
чистота, и как практик-строитель, которому было ясно, чем
угрожает кораблю излишняя перегрузка. Беседа
затянулась далеко за полночь.
— Жаль, «дед» вот рано погиб, — сказал Николай
Кузьмич в конце нашей беседы, кивнув головой в сторону
портрета Макарова:—Будь жив старик,—иначе повернул
бы дело. А «Аврора» с «Олегом» молодцы, вдвоем против
десяти бились. Похвально, — добавил он, взглянув на
часы.
Было около трех часов ночи.
— Спать, спать пора,—засуетился старик.—Уморил я
тебя своими разговорами, сынок. — По сеткам! Койки
брать!—шутя скомандовал он, указав мне на
приготовленную постель.
Рано утром Николай Кузьмич ушел на работу.
Плотно позавтракав, я поблагодарил добродушную хозяйку и
распрощался.
146
На следующий день литер на бесплатный проезд по
железной дороге до Костромы был у меня уже в кармане.
Чтобы не опоздать на костромской поезд, уходивший из
Петербурга вечером, я поспешил в кассу Николаевского
вокзала, договорившись с Шептуновым встретиться там
до отхода поезда. Зал ожидания 3-го класса и
примыкающие к зданию вокзала платформы были битком набиты
народом. Очень много толкалось пожилых солдат и
матросов с котомками за спиной — таких же, повидимому,
запасных, как я. Расталкивая толпу, то и дело проходили
полицейские, жандармы и военные патрули.
Когда Шептунов пришел, мы направились в один из
дешевых трактиров, разбросанных в большом количестве
по Лиговке, где обычно коротали свободное время
мелкие служащие Николаевской железной дороги, нашли
свободный столик и заказали порцию чаю. Расторопный
половой принес на металлическом ржавом подносе
пузатый фарфоровый чайник с кипятком и такой же
маленький чайник с заваренным, приправленным для крепости
содой чаем и два чайных прибора. Поставив все это на
стол, оправив ловким движением скатерть и вскинув на
плечо полотенце, он спросил:
— Графинчик не прикажете? Имеем и «смирновскую»
и «николаевскую». А может быть, пивка полдюжинки—
есть баварское, жигулевское и рижское.
Поблагодарив его за внимание, мы отказались от того
и другого, налили по стакану чаю, который так и остался
нетронутым, и занялись разговором. Шептунова, как и
всех моряков, не бывших на войне, очень интересовал
поход нашей 2-й Тихоокеанской эскадры на Дальний
Восток и Цусимский бой. Как ни тяжело было
вспоминать все минувшие испытания, но отказать в просьбе
своему земляку я не мог. Шептунов в свою очередь
рассказал мне очень подробно о всех событиях,
происходивших в 1905 году в Кронштадте и Петербурге, о которых я
до сих пор ничего не знал.
В разговоре время прошло незаметно. Когда мы
пришли на перрон, посадка в вагоны уже началась.
Шептунов помог мне втиснуться в последний вагон и,
пожелав благополучного пути, спрыгнул с подножки вагона
как раз в тот момент, когда давали третий звонок.
Народу в вагоне оказалось не так уж много, как мне
показалось сначала. Больше было различных корзин, сундуков.
147
больших и мелких узлов и разного другого дорожного
багажа, которым были забиты и полки и проходы. Пока
я искал место, чтобы присесть, поезд прошел все
станционные стрелки и мчался уже по главной дорожной
магистрали. Огней на дороге становилось все меньше и
меньше, и только над Петербургом висело большое багровое
зарево. Мирно и плавно покачивались вагоны, располагая
ко сну. Разговоры становились все тише. Кой-кто уже
похрапывал. Мой сосед тоже изрядно клевал носом. Как я
ни старался последовать его примеру, ничего не
выходило. Чем дальше уходил поезд от Петербурга, тем
больше я волновался. Волнение нарастало с каждой
пройденной верстой. Я то и дело поднимался с места, подходил к
окну и снова садился. И курил, курил без конца.
— И что это тебе, сыночек, не спится, — проговорила
сидевшая напротив меня старушка. — Добро бы день
был, а что ты ночью-то в окно увидишь. К жене на
побывку,- что ли, торопишься? Не убежит, небось, не краля,
чай, писаная.
Я объяснил бабушке, что окончил военную службу и
теперь возвращаюсь домой.
— Может, скажешь, и на войне побывал?
— И на войне, бабушка, побывал и страны замор
ские повидал.
— Ишь ты, какой прыткий. Так я тебе и поверила, у
меня вон племяш недавно с войны пришел, так у того
борода отросла, как у заправского мужика, а у тебя
что, — не только бороды, а и усов-то нет. Ты уж лучше
вот девчонкам сказки-то рассказывай, — обиделась
старуха, кивнув головой в сторону сидевших рядом с ней
молоденьких пассажирок.
— А вот мы, бабушка, проверим его сейчас, —
сказала одна из них побойчее и стала задавать мне разные
вопросы по географии. Спросила, между прочим, можно
ли и каким путем добраться на корабле из Петербурга до
Владивостока.
Мой безошибочный ответ, видимо, ее озадачил.
— Да вы в самом деле матрос или только форму
матросскую одели? Такие случаи у нас в Петербурге в
прошлом году бывали, — проговорила она тихонько.
— Прочтите, — сказал я, — показывая ей свои
документы. Но и это доказательство, видимо, не достаточно
убедило ее.
148
Тогда я вытащил из парусинового чемодана свою
фотокарточку и другую фотокарточку, на которой была
снята вся команда крейсера «Олег». Большим снимком
заинтересовались все слушавшие наш разговор. Не знаю,
убедил ли последний аргумент мою собеседницу, но во
всяком случае мой авторитет в глазах старушки и других
пассажиров был восстановлен. Меня теперь стали
засыпать вопросами со всех сторон. Я едва успевал отвечать.
— Кто до Рыбинска, пожалуйте ваши
билеты,—крикнул вошедший в вагон кондуктор.
— Вот и доехали, слава тебе господи, — стали
креститься сидевшие напротив меня женщины и начали со
мной прощаться.
— А отец-то с матерью живы? — не унималась
старушка.
— Живы, бабушка, живы, — ответил я.
— Вот мать-то рада будет, вот рада будет. А
женушка-то есть?
— Нет еще, бабушка, я не женатый.
— Ну, значит, и девицам праздник будет. Только вот
что, когда будешь жениться, на рожу-то больно не пяль
глаза-то. С лица-то ведь не воду пить. Иная на рожу-то,
как маков цвет, а домовитости-то ни на грош нет.
Выбирай, которая поумней да с приданым. Мужиков в
деревне после войны поубавилось — любая пойдет.
Послушайся меня старухи. Обижаться не будешь. Ну, прощай, дай.
тебе бог всего, чего желаешь.
Поезд уменьшил ход и скоро остановился у
платформы Рыбинского вокзала. Наш вагон почти опустел.
Осталось не больше 20 человек. Я облюбовал себе нижнюю
полочку, растянулся на свободе во весь рост и только
что задремал, как над моим ухом раздался зычный голос.
—.Сюды давай, давай сюды, леший! Клади сюды!..
Подле меня стоял высокий толстый мужчина с
всклокоченной рыжей бородой и обрюзгшей физиономией, на
которой катались, как шары, большие нахальные
неопределенного цвета глаза с вывороченными белками.
Пальто было распахнуто. На большом выпяченном
животе болталась толстая серебряная часовая цепочка.
Рядом с ним стоял носильщик с огромным парусиновым
чемоданом и корзинкой, из которой торчали головки
бутылок. Носильщик с большим трудом поднял чемодан
на верхнюю полку, а корзинку с бутылками поставил ря-
149
дом с его «степенством», от которого несло перегаром,
как из сорокаведерной бочки.
Подошел проводник вагона и вежливо предупредил:
— Ваше степенство, выражаться и обзывать в вагоне
нельзя.
— А ты кто такой? — заорал на проводника пузатый
купчина. — Пошел вон, чтоб духу твоего не было. Вишь,
какой учитель нашелся. Тебе бы, чай, купеческий
капитал захватить вместе вон с этим забастовщиком,—указал
он на меня.
— Это, ваше степенство, не забастовщик, а наш
пассажир — едет из Петербурга домой, — вставил
проводник.
— Долго ты перечить мне будешь? Не пассажир это,
а матрос, а все матросы — забастовщики. Мало им наши
молодцы в запрошлом году бока-то ломали. Будь моя
воля, я бы всех забастовщиков велел, как Сидоровых коз,
драть. Шкуру спустил бы!
Не знаю, чем кончился бы этот инцидент, если бы
внимание буяна не привлек ворвавшийся в вагон
молодой человек с кульком закусок под мышкой.
— Митрошка, Митрошка, где пропадал, блудный сын,
сказывай! — заорал на весь вагон купец. — У меня тут,
можно сказать, нутро горит, а ты, бездельник, по перроне
с мамзелями шляешься. Нече сказать, хорош компаньон.
Постой, утру я тебе нос как-нибудь на бирже.
Тот, не обращая никакого внимания на крикуна,
подсел к столу и начал разгружать принесенный им кулек с
провизией. Я, стараясь быть незамеченным, взял свой
багаж и перешел в другой конец вагона. Митрошка с
купцом пьянствовали и безобразили до самого
Ярославля.
Из Ярославля поезд вышел, когда было уже совсем
темно. Два стенных фонаря, в которых проводник зажег
огарки стеариновых свечей, едва освещали внутренность
вагона. Желающих ехать до Костромы осталось очень
мало. Под ритмичный стук колес я незаметно уснул...
— Вставай, земляк, вставай, — тормошил меня
кондуктор, отбиравший у пассажиров билеты.—Сейчас
Кострома будет.
Это было так неожиданно, что я, вскочив со
скамейки, не знал, за что 'взяться: то хватался за шинель, то за
свои вещи.
150
— Да что ты ошалел, что ли? Билет, говорю, давай.
Кострома сейчас, — рассердился кондуктор.
Мелькнул зеленый огонек семафора. Поезд начал
замедлять ход и скоро остановился у платформы вокзала.
«А здесь все так же, — мелькнуло у меня в голове,
когда я спустился со ступеньки вагона,—такой же
темный вокзал, такая же темная платформа, от которой
пять лет назад в «телячьем» вагоне я уехал вместе с
партией новобранцев на военную службу.
По платформе навстречу мне бежали два младших
брата, а за ними спешила мать. Она бросилась ко мне на
шею и начала осыпать мое лицо поцелуями. От волнения
и радости она не могла ничего говорить и только
обильные слезы ручьем лились из ее добрых глаз.
— Приехал,, вернулся, мой дорогой, а я уж и видеть
тебя не чаяла, — заговорила она, наконец, сквозь
душившие ее слезы. — Сколько ночей я не спала, сколько слез
пролила, пока ты был на войне.
Я теперь только мог разглядеть ее похудевшее лицо,
испещренное сеткой глубоких морщин. «Как ты
состарилась, дорогая мама», — подумал я. И мне так стало жаль
ее, что я едва.удержался от слез.
."— Платонушка, — сказала мать моему младшему
брату, — крикни дяде Ивану, чтобы поближе сюда
подъехал. Я тут и дровнишки наняла, и тулуп захватила, а то
сиверко на Волге-то. Как будем переезжать, продует
тебя после теплых-то стран.
Как ни убеждал я мать, что мне не холодно, она и
слышать ничего не хотела. Чтобы успокоить ее, я надел
на шинель захваченный ею тулуп. Мы уселись в
розвальни и поехали с вокзала, который находился на правом
берегу Волги, в город, где теперь жила мать с моими
братьями, учившимися в костромских школах. До
Еленинской улицы, на которой мать снимала маленький
флигелек, переделанный из бани, ехать пришлось около
часу. Тощая деревенская лошаденка едва-едва тащилась,
я на Молочной горе и совсем стала. Седокам пришлось
выбраться из дровней и идти за ними пешком. Мать всю
дорогу беспокоилась и поминутно спрашивала, не
холодно ли мне, не озябли ли ноги и голова. «Ведь сапожиш-
ки-то у тебя кожаные, да и шапчонка-то холодная», -
приговаривала она.
— Вот сюда, сюда, дядя Иван, — засуетилась мать,
151
показывая извозчику на большой деревянный дом, во
дворе которого находилась наша квартира. — Вот у этих
ворот и остановись.
В маленькой квартирке, состоявшей из одной
комнатки с кухней, было тепло, уютно, чисто. Мать
всплакнула и снова несколько раз обняла меня и расцеловала.
— Ну, слава богу, вот и приехал. Сейчас я в самовар
лучинку опущу, а вы, ребятенки, пока на стол
накрывайте. Надо гостя-то сначала покормить, чем бог послал,
а потом уж и расспрашивать его будем обо всем.
На столе быстро появились приготовленные еще с
утра сочни из ржаной муки с маслом, с творогом и
кашей, белые горячие лепешки и пироги — один с мясом,
другой с изюмом. Весело попыхивал пузатый, до блеска
начищенный самовар.
Мать сама почти ни к чему не притронулась'и только
расспрашивала меня. Ее интересовало буквально все: и
наша матросская жизнь, и корабли, и моря с океанами,
и заморские страны. На все вопросы она требовала
самых обстоятельных ответов, со всеми мельчайшими
подробностями. Самовар давно уже потух, а мы все сидели
и разговаривали...
На следующий день приехал повидаться со мной отец.
Его, как бывшего военного, интересовало больше всего
вооружение кораблей и сражение при Цусиме. Он
пробыл только сутки и снова уехал в родное село. Отцу я
привез в подарок из Манилы коробку сигар и
французского табаку из Алжира. Ни то, ни другое ему не
понравилось. Крепко отругал он все заграничные табаки.
Досталось и мне за то, что тратил деньги на «такое
дерьмо».
Через несколько дней я явился в Управление
воинского начальника, чтобы встать на учет. Пока писаря
отбирали у меня различные сведения и заносили их%в свой
книги, в канцелярию вошел армейский подполковник. По
поведению писарей, которые вскочили со своих мест, я
догадался, что пришел сам воинский начальник.
— Ты кто такой? — обратился он ко мне. — Что тебе
здесь надо?
Выслушав мой ответ, подполковник крикнул:
— Почему не по форме одет? Кто разрешил тебе
ходить в калошах?!
Я знал, что тыловые армейские офицеры плохо разби-
152
раются в морской форме и совершенно не знают морских
уставов и, не задумываясь, сказал, что по морским
правилам рулевым квартирмейстерам и рулевым
боцманматам ношение калош разрешается не только на берегу, а
даже и на кораблях.
— Возмутительное правило, я бы такие правила
отменил немедленно. Не удивляюсь теперь, что вы и
войну проиграли и на весь мир, можно сказать, нашу
матушку Русь и все христолюбивое воинство опозорили.
И язык-то у вас какой-то тарабарский. Сам черт ничего
не разберет. Какие-то квартирмейстеры, боцманматы, а
может быть, и похуже еще словечко найдется.
— У вас, ваше благородие,—возразил я,—может, еще
хуже вышло бы дело, если бы вас послать на Дальнийг
Восток. Ведь не мы на войне командовали, а начальство,
и винить во всех неудачах матросов нельзя.
— Молчать! — заорал подполковник. — Это тебе не
флот. Я научу тебя, как разговаривать с начальством.
Филиппов! — крикнул он старшему писарю. — Прикажи
поскорее оформить этому «франту» документы и пускай4
убирается отсюда подобру-поздорову, пока я его на»
гауптвахту не отправил.
Красный, как рак, подполковник вышел, сильно
хлопнув дверью.
— Ну, теперь ни один матрос ему не попадайся на-
глаза. Обязательно придерется к чему-нибудь, —
засмеялись писаря.
— Ничего, братки, матросы за словом в карман не
•полезут и так его отполируют, что всю жизнь будет
помнить, — ответил я.
...Во второй половине марта в Костроме всегда
открывалась двухнедельная местная ярмарка, на которую
.обычно съезжались крестьяне ближних сел и деревень.
Приезжали сюда и чернопенские водники, с которыми
мне очень хотелось поговорить насчет работы. Как-то во
время прогулки на ярмарке я встретил знакомого мне
по службе матроса гвардейского экипажа Кремнева,
приехавшего домой в Чернопенье на побывку, и в разговоре
сказал ему о своем намерении работать на пароходе,
куда никак я не мог устроиться.
— Вот что, — сказал Кремнев, — приходи-ка сегодня-
вечерком к нам в гостиницу. Я тебя познакомлю там с
Костей Смирновым, он, может, тебе и устроит что-нибудь.
153
В номере, когда я пришел, кроме Кремнева,
находились еще три незнакомые мне человека почти равных лет,
и только один из них показался мне несколько постарше.
Это был, как я узнал потом, Константин Иванович
Смирнов. На тужурках у всех поблескивали металлические
золоченые пуговицы и якоря в петлицах.
Посреди стола кипел большой медный самовар, а
кругом лежали баранки, белый хлеб, колбаса и
ярмарочные сладости.
— Знакомься, Александр, — сказал Кремнев, когда я
■снял шинель.—Люди здесь все свои—бурлаки,
церемониться нечего.
Обменялись рукопожатиями, все уселись за стол.
Разговоры за чаем вертелись около Волги. Мне пришлось
только слушать и терпеливо ждать, когда кончится
чаепитие.
— Ну, теперь можно и о деле поговорить,—заметил
Кремнев, когда был опорожнен второй самовар. —
Костя,— обратился он к самому старшему из
присутствовавших,—не можешь ли ты помочь нашему- земляку
устроиться куда-нибудь на навигацию?
— Трудновато теперь, Осип. Недельки на три
пораньше бы, тогда другое дело, а теперь все суда уже
укомплектованы. А вы кем хотели бы устроиться? — спросил
меня Константин Иванович.
— Рулевым плавать надоело, хотелось бы
помощником капитана, хотя бы на самый маленький пароход.
— Ну, это никак нельзя. На самых маленьких
пароходиках помощников по штату не полагается. Надо
пароход побольше искать. Была недавно у меня на пароходе
свободная должность помощника капитана, да вот
обещал уже Гурылеву, — показал он кивком головы на
сидевшего с ним рядом молодого человека, только что
окончившего речное училище. Вот что,—сказал он, подумав
минутку,—поедемте со мной, как вскроется Волга, в
Нижний. Пароход, которым я командую, сдан в аренду
самарскому купцу Седову. Он в Нижнем нас должен встретить.
Мне известно, что хозяин будет арендовать еще один
пароход. Авось да что-нибудь и выйдет. Денег за проезд
с вас не возьму. Довезу бесплатно. Вот всё, что могу вам
предложить.
Такое предложение капитана парохода «Освободи-
154
дель» меня очень устраивало. Я поблагодарил Смирнова
и попросил сообщить мне или письмом, или с оказией,
когда и откуда он будет отправляться в Нижний, и дал
ему свой адрес.
— Ну вот и прекрасно. Желаю удачи, — сказал обра-
дованно Кремнев, и все крепко пожали мне руку.
Домой я вернулся поздно, но там никто еще не спал.
ч Ждали меня ужинать. Мое продолжительное отсутствие
особенно беспокоило мать, которая, шепнули мне братья,
несколько раз уже выбегала за ворота дома.
— Да где ты, родной, пропадал? Темень-то, темень-то
какая! Никого и пешеходов-то на улице нет, только
собаки одни лают. Да и голодный, наверно. Целый день
ведь ничего не ел.
— Да будет тебе, мама, обо мне так беспокоиться.
Ведь мне уже двадцать пять лет, а ты все считаешь меня
маленьким. Садись-ка лучше ужинать скорей, а я сыт по
горло.
Мой отказ от ужина показался ей, как я заметил,
подозрительным, и чтобы рассеять ее беспокойные думы,
пришлось рассказать подробно, где был, с кем и о чем
разговаривал.
— Так * и знала, так и знала. Чуяло мое сердце, что
дома ты долго не заживешься. Все бы ты шел да ехал.
Обзаводился бы лучше своим домком, да и жил бы
вместе с нами. Кстати, вот и письмо тебе есть.
Мать, конечно, догадалась, что письмо это, без марки,
врученное ей нарочным, было от той девушки, с которой
я познакомился в своем родном селе незадолго до
призыва и переписывался с ней в течение всей моей военной
службы.
Связать свою судьбу с судьбой этой девушки мне не
пришлось. Меня опять потянули к себе широкие водные
просторы. На этот раз я решил попытать счастье на
матушке Волге. Как только открылась навигация, я уехал
в Нижний-Новгород, где, при содействии Смирнова,
устроился младшим помощником капитана на пароход
самарского купца Седова. Через год мне посчастливилось
перейти на службу в одно из лучших тогда пароходных
предприятий — общество «Кавказ и Меркурий». И
остался я на всю жизнь на родной Волге. Здесь уже в
советские годы, осуществилась моя заветная мечта — стать
капитаном парохода.
155
Глава XXIV
СОРОК ЛЕТ СПУСТЯ
Сентябрь 1945 года.
Отряд военных кораблей Тихоокеанского флота
готовится к переходу в Порт-Артур, который после четырех
десятков лет снова стал нашей военной базой. С
чувством людей, навсегда устранивших историческую
несправедливость, готовятся советские моряки к этому походу,
чтобы пронести свои победные знамена мимо острова
Цусимы.
В свободные от работы и службы часы личный состав
кораблей проводит коллективные читки романа
«Цусима» А. С. Новикова-Прибоя, старого цусимца, бывшего
матроса-баталера броненосца «Орел». Офицеры и
краснофлотцы изучают путь 2-й Тихоокеанской эскадры,
тщательно вычерченный яркокрасной чертой на
развешенных в кубриках и кают-компаниях кораблей
географических картах. В часы вечернего отдыха корабельные
оркестры играют вальс «На сопках Манчжурии».
Экипажи кораблей поют песни о «Варяге» и Цусиме. Так
заполняют свой досуг советские моряки-победители и во
время подготовки к походу и на всем переходе до
Цусимского пролива и дальше до Порт-Артура.
Вот как описывают на страницах одной из газет этот
переход сами его участники:
«На мостике флагманского корабля царило
молчание. Застыл у штурвала, точно выдерживая курс,
рулевой Юрченко. Не смыкая глаз, зорко смотрели вперед
сигнальщики Батыгин, Бархатов, Смирнов.
Вот показался темный силуэт острова и гго всем
отсекам разнеслось:
— Цусима!
Свободные от вахты краснофлотцы выбежали на
верхнюю палубу и с волнением смотрели на многогорбый,
заросший буйной зеленью, которой покрыты даже
вершины островерхих гор, с возвышающимся
раздвоенным пиком остров. Каждый своими глазами хотел
убедиться, что свершилось то, к чему мы стремились
десятилетия, и русский советский флот, как победитель, шел
мимо Цусимы.
156
«За нас отомстите врагам, — поется в матросской
песне о Цусиме. Просьба погибших исполнена.
Корабли подошли к Цусиме на рассвете 25 сентября
1945 года. Только что прошел короткий сильный ливень,
и яркое южное солнце щедро бросало горячие лучи на
блестящую поверхность палубы, на белые форменки
матросов. Отряд, возглавляемый тральщиками, шел вдоль
острова большую половину дня. У южной оконечности
Цусимы корабли выстроились в кильватерную колонну с
флагманом в центре. В 17 часов 30 минут личный состав
собрался на полубаке по сигналу большого сбора.
Моряки стояли в строю, сурово сдвинув брови. Сложные
чувства волновали их. Загорелые обветренные лица
выражали скорбь по героям, погибшим в неравном бою, и
строгую торжественность по случаю возвращения к месту
героического сражения. Краснофлотцы, старшины и
офицеры снимали головные уборы.
На флагманском корабле подняли сигнал: «Произве
сти салют в память о героях-моряках, погибших в Цусим
ском бою». Комендоры давно на боевых постах. Командир
второй боевой части отдал команду артиллеристам.
Честь произвести салют была оказана испытанным
воинам — старшине первой статьи Абакшинову, красно
флотцам Миронову, Белянину, Картову и другим,
закаленным в боях морякам.
Медленно приспускается боевой бело-синий флаг.
Выйдя перед строем, старший помощник командира ко
рабля с волнением читает приказ командира отряда:
«Сорок лет назад в Цусимском проливе, который мы
в эти часы проходим, произошел крупнейший морской
бой между русской и японской эскадрами, вошедший в
историю под названием «Цусимского боя». Русский флот,
руководимый бездарными адмиралами, потерпел
поражение. Ленин писал, что поражение в войне с Японией
потерпел не русский народ, а царское самодержавие...
Русские матросы и передовые офицеры флота показали
свое бесстрашие, знание дела и беззаветную преданность
родине. Сегодня, 25 сентября 1945 года, спустя сорок лет,
идет первое соединение русских военных кораблей, гордо
неся советский военно-морской флаг...
Наша великая Родина победила,, отомстив японским
агрессорам за своих сыновей, геройски погибших в
Цусимских водах...»
157
Над морской пучиной — братской могилой отважных,
до конца выполнивших свой воинский долг,
оглушительно грохочут залпы корабельной артиллерии. Они звучат
нерушимой клятвой советских военных моряков над
прахом старых героев.
Высоко в зените рвутся снаряды русских пушек. Над
притихшим морем прокатывается дружное боевое «Ура».
Советские моряки преисполнены гордости тем, что на
их долю выпала честь смыть позорное пятно поражения
под Цусимой и отомстить за гибель своих славных
предков. Они клянутся у праха своих отцов хранить и
множить боевые традиции русского флота.
В 17 часов 80 минут флагман поднял сигнал:
«Помнить героев-моряков, погибших в Цусимском бою!»
Вахтенный офицер аккуратно записал воз, что
происходило в эти часы.
Отряд кораблей Тихоокеанского флота, под
командованием капитана второго ранга Чалого, первым
проложил путь советским кораблям в Порт-Артур. Участники*
этого перехода положили начало славной традиции —
торжественным салютом чтить память героев.
И с тех пор каждый советский военный корабль,
проходя мимо Цусимы, салютует доблестным русским
морякам, отдавшим свою жизнь за родину».
С глубоким волнением читал я, старый цусимец, эти
строки. Перед моим взором вставали белые шеренги
моряков на палубах кораблей, были слышны мощные залпы
победного салюта.
Товарищ И. В. Сталин в обращении к народу 2
сентября 1945 года говорил:
«...поражение русских войск в 1904 году в период
русско-японской войны оставило в сознании народа
тяжелые воспоминания. Оно легло на нашу страну черным
пятном. Наш народ верил и ждал, что наступит день,
когда Япония будет разбита и пятно будет
ликвидировано. Сорок лет ждали мы, люди старого поколения,
этого дня. И вот, этот день наступил. Сегодня Япония
признала себя побежденной и подписала акт о
безоговорочной капитуляции...»
Свою памятную для всего советского народа речь
товарищ Сталин закончил волнующими словами:
«Вечная слава героям, павшим в боях за честь и
победу нашей Родины».
158
Глава XXV
ПРОШЛО ПОЛВЕКА
27 мая 1955 года исполняется 50 лет с тех пор, как &
темносиних водах Корейского пролива произошел
знаменитый бой 2-й Тихоокеанской русской эскадры с
японским флотом, известный в истории под названием
Цусимского. В этом бою русские моряки, несмотря на мужество
и доблесть, потерпели поражение. Много несправедливых
и незаслуженных упреков упало на голову участников
этого жестокого неравного боя.
С тех пор прошло полвека.
За этот сравнительно небольшой отрезок времени в
жизни русского народа произошло много больших
исторических событий, непосредственное участие в которых
принимали и старые цусимцы. И все же, несмотря на это,
мы до сих пор отчетливо помним во всех деталях
тяжелый небывалый в морской истории переход из Балтики
через Северное море, Атлантический, Индийский и Тихий
океаны.
В зной, в холод, в жестокие штормы, не имея на пути
ни одной своей базы, при враждебном отношении
иностранцев в местах стоянки флота, шли русские моряки. На
своих плечах они перегрузили в открытом море с
транспортов на боевые корабли двенадцать миллионов пудов
угля; днем и ночью всегда были в боевой готовности у
заряженных орудий и торпедных аппаратов; 220 дней
находились в пути, пройдя более шестнадцати тысяч
миль. Но все эти невзгоды похода мужественно вынес
русский моряк.
Мировая история не знает другого подобного похода
боевых кораблей. Ни один флот не совершал равного
марш:маневра. Такой героический поход записан на
страницах истории пока один раз: этот мировой рекорд
принадлежит русским морякам.
Совершенно иную оценку дали нашему походу
царские военные историки, литераторы и журналисты. Так,
например, участникам похода было предъявлено
тяжелое и незаслуженное обвинение за расстрел в Северном
море рыбаков из города Гулля — событии, нашумевшем
на весь мир. И только спустя сорок восемь лет, т. е. почти
накануне пятидесятилетней годовщины Цусимы, мы узна-
159
-ли истиную правду о гулльском инциденте. Вот как
описывает это событие доктор исторических наук СССР
профессор Е. Д. Черменский в своей брошюре
«Русско-японская война 1904—1905 гг.»:
«В начале похода, в ночь на 22 октября 1904 года,
русская эскадра подверглась у Догер-банки в Северном
море нападению купленных Японией в Англии
миноносцев, которые под прикрытием английской рыбачьей
флотилии пытались торпедировать корабли эскадры, но были
во-время обнаружены и отогнаны артиллерийским огнем
.русских кораблей. Английское правительство обвинило
русскую эскадру в том, что она якобы приняла суда
английских рыбаков из города Гулля за миноносцы, и,
пригрозив войной, пыталась не допустить русский флот на
Дальний Восток. Царское правительство, стремясь
предотвратить вооруженное столкновение с Англией,
вынуждено было признать свою мнимую ответственность за
Гулльский инцидент, в действительности
спровоцированный Англией».
Интересно попутно заметить, что в опубликованном в
1908 году в печати заключении международной
следственной комиссии, разбиравшей гулльский инцидент, не
сказано абсолютно ничего о количестве подбитых у Догер-
банки рыбацких судов; нет конечно и их названий. А ведь
в распоряжении комиссии было вполне достаточно
времени (она работала два месяца) для того, чтобы
представить виновникам гулльского инцидента неопровержимые
вещественные улики. Более того, в пункте втором
заключения записано:
«Адмирал Рождественский не мог сомневаться на
основании полученных им от русских тайных агентов и
датской полиции сведений о присутствии японских
миноносцев в Северном море».
Заслуживает пристального внимания и пункт
четвертый, в котором говорится:
«Сам Рождественский и чины эскадры не заслуживают
никакого упрека в их действиях, как в смысле выполнения
военного долга, так и в отношении гуманности».
Считать достоверным и беспристрастным заключение
комиссии (пункт 1), что во время прохождения русской
эскадры Северным морем там не было никаких
миноносцев, по меньшей мере, наивно. Разве могли такие члены
комиссии, как «владычица морей» и США вынести своему
160
союзнику, а вместе с тем и себе, обвинительный
приговор?
Мне, кстати, один из участников гулльского инцидента,
матрос-писарь фрагманского броненосца «Ослябя»
Константин Дурнев говорил, что в эту ночь на подходе к До-
гер-банке сигнальщиками были замечены два судна,
типа миноносцев, быстро обгонявшие «Ослябю», без огней.
о чем, после доклада адмиралу, Дурневым была тут же
написана и передана шифрованная депеша на «Суворов».
О подозрительных судах, маскировавшихся рыбачьими
судами, говорили и другие матросы.
Мы, старые цусимцы, очень сожалеем, что об этом не
мог раньше знать наш боевой товарищ знатный баталер
броненосца «Орел» — Алексей Силыч Новиков-Прибой.
Он продраил бы в своей знаменитой «Цусиме»
провокаторов так, как' драят моряки палубы кораблей после
погрузки угля, не оставляя на них ни одной пылинки.
Пятидесятилетнюю годовщину исторической битвы он
несомненно отметил бы опубликованием новой «Цусимы»,
исправленной и дополненной новыми боевыми подвигами
моряков 2-й Тихоокеанской эскадры и показал бы
читателю новых героев. В этом меня убеждает следующий
факт. В 1938 году, по приглашению партийных и
общественных организаций, Алексей Силыч приезжал в
Ярославль, где провел ряд бесед с читателями. Как-то,
возвращаясь с одного из таких вечеров, он сказал мне и
бывшему матросу машинисту с погибшего крейсера «Светлана»
Медкову: «Знаете что, друзья, я до сих пор еще
продолжаю получать письма от наших боевых товарищей, среди
писем есть очень много интересных, рассказывающих о
новых неизвестных мне героических подвигах цусимцев.
Материалов накопилось так много, хоть новую книгу
пиши. Придется, видимо, опять вернуться к «Цусиме», чтобы
показать читателю в несколько ином освещении некоторых
отдельных лиц и некоторых новых героев из похода и боя;
и тем исправить допущенные мною в предыдущих
изданиях ошибки».
Русские моряки не опозорили своей родины и в бою„
в самые трудные минуты. Незабываемые страницы
доблести вписали в летопись боя команды крейсера «Дмитрий
Донской», броненосца «Адмирал Ушаков» и миноносца
«Громкий».
Ко времени Цусимского боя «Донскому» исполнилось
1). На морском распутье. )61
уже двадцать лет. Это был крейсер преклонного возраста.
Во время боя 27 мая он находился на охране транспортов,
энергично отражая атаки японцев. Ночью, успешно
отразив несколько минных атак, он прорвался на север и взял
курс на Владивосток. Днем 28 мая «Донской» встретил
шесть крейсеров и три миноносца противника. Японцы
предложили ему сдаться. Командир крейсера Лебедев
приказал ответить на это огнем. Начался артиллерийский
бой, продолжавшийся несколько часов. Два японских
корабля «Нанива» и «Отава» получили тяжелые
повреждения и вышли из боя. Остальные продолжали осыпать
крейсер снарядами. Много орудий выбыло из строя,
появился крен, упала скорость корабля. Пал смертельно
раненый командир Лебедев. Казалось, все было потеряно,
но не такова была команда на «Донском». Сделав еще
усилие, «Донской» ловким маневром оторвался от врага
и ушел в теневую полосу острова Дажелет. Японцы
потеряли его, а на утро следующего дня, когда стая японских
хищников вновь появилась, «Донской» уже лежал на дне
моря с открытыми кингстонами. Он был потоплен своей
командой. Так героически погиб «старик», нанеся врагу
тяжелые потери.
Броненосец береговой обороны «Адмирал Ушаков»,
получив в дневном бою ряд серьезных повреждений,
отстал от эскадры и с вечера 27 мая шел самостоятельно,
проложив ночью курс на Владивосток. После полудня
28 мая справа по носу показались главные силы
противника. Командующий японским флотом Того выслал в
погоню за «Ушаковым» броненосные крейсера «Ивате» и
«Якумо» под командой контр-адмирала Симамура.
Японский флагман поднял сигнал: «Советую вам сдаться.
Ваш флагман сдался».
Когда была разобрана первая часть сигнала, командир
«Ушакова» капитан первого ранга Миклухо-Маклай
сказал: «Продолжение сигнала нам знать не надо» и
приказал открыть огонь из башенных орудий. Неравный бой
длился около часа. «Ушаков» получил ряд пробоин у
ватерлинии и лишился части артиллерии. Когда боевой
запас подошел к концу, Миклухо-Маклай, решив потопить
свой корабль, приказал открыть кингстоны, а команде
спасаться. «Ушаков» с трепыхавшим на мачте
андреевским флагом пошел на дно, унося с собой в морскую
пучину славного своего командира, старшего офицера Муса-
162
това и минного офицера Б. Жданова, отказавшихся
покинуть родной корабль.
Эскадренный миноносец «Громкий», получив 28 мая,
утром, от командира крейсера «Владимир Мономах»
приказание прорываться во Владивосток, дал полный ход и
сразу же попал под обстрел неприятельского истребителя
«Сирануи», к которому вскоре присоединились еще два
миноносца. Во время боя эти два миноносца, получив
тяжелые повреждения, отстали. Вслед за ними вышел из боя
и «Сирануи». Час, примерно, спустя показался еще один
неприятельский миноносец № 63, которому удалось
попасть снарядом в кормовую кочегарку и вывести из строя
котел. Ход «Громкого» упал до 17 узлов. Это дало
возможность «Сирануи» снова нагнать его и вступить в бой.
В полдень на «Громком» был израсходован весь боезапас
и почти все орудия вышли из строя. В последний момент
был убит командир миноносца капитан второго ранга
Керн. Японцы предприняли ряд попыток захватить
миноносец, но оставшаяся в живых небольшая часть экипажа
отбила все эти попытки и открыла кингстоны. «Громкий»,
не спуская флага, пошел ко дну.
Но не только на этих кораблях были героические
команды. Русские моряки в своей массе были одинаково
храбры на всех кораблях. Можно было бы без конца
рассказывать о подвигах отдельных командиров и рядовых
моряков, геройски сражавшихся в Цусимском бою. Ими
была богата 2-я Тихоокеанская эскадра.
Вопреки этому у нас распространилась нелепая
легенда о том, что якобы в Цусимском сражении японские
корабли, как на учебной стрельбе, расстреливали русские
суда, а сами не несли никаких потерь. Это абсолютно не
соответствует действительности.
По далеко не полным данным, только при атаках на
«Суворова» противником было потеряно одиннадцать
миноносцев, среди них и минный крейсер «Чихайя», которому
«Суворов» послал один за другим три снаряда из
единственно уцелевшей семидесятипятимиллиметровой пушки и
заставил его выйти из строя.
Особенно неудачной для японских миноносцев была
их первая атака ночью. Ее отбили русские блестяще. Из
четырех атакующих истребителей «Икадзучи» был
потоплен, а три другие, осыпаемые снарядами, бежали.
В ночь с 27 на 28 мая японцы потеряли утопленными
163
и выбывшими из строя до двадцати минных судов. Среди
них истребители: «Мурасаме», «Асагири», «Икадзуми»,
«Инадзуми», «Оборо», «Акебано», «Харусаме», «Акацу-
ки», миноносцы номера: 32, 34, 35, 43, 68, 69 и «Саги».
Броненосцы и броненосные крейсера первой и второй
японских эскадр получили в бою от русских комендоров в
общей сложности до 150 снарядов крупного калибра.
Жестоко пострадали: флагманский броненосец «Миказз»,
получивший более 30 снарядов, броненосцы «Сикисима»
и «Фудзи», броненосные крейсера «Нисин», «Идзумо»,
«Адзумо», «Якумо», «Асама» и «Ивате».
Подводя итоги, можно смело сказать, что русские
моряки и артиллеристы в меткости стрельбы нисколько не
уступали врагу, и все домыслы о том, что наши комендоры
не умели стрелять, являются злостным поклепом на
русских моряков.
Русские артиллеристы в бою у Цусимы доказали, что
они достойны своих славных
предшественников—победителей при Гангуте, Гренгаме, Наварине и Синопе.
Несмотря на изумительную отвагу, мужество и
исключительный героизм матросов и части офицерства,
жестокий Цусимский бой, в котором японский флот по
количеству судов был почти в пять раз больше русской эскадры
(одних только миноносцев японцы имели 63 против 9
русских) и превосходил русских по количеству
выбрасываемого в минуту снарядного металла в два с половиной
раза, а по весу взрывчатого вещества в пятнадцать раз,
закончился гибелью эскадры Рождественского. Это
явилось прямым следствием бездарности царских адмиралов
и военно-технической отсталости старой,
дореволюционной России.
Интерес к Цусиме особенно возрос в советское время,
после выхода в свет замечательного историко-художест-
венного произведения «Цусима», написанного
талантливым учеником Алексея Максимовича Горького,
участником этого события, Алексеем Силычем
Новиковым-Прибоем.
В своей «Цусиме» бывший баталер эскадренного
броненосца «Орел» поведал русскому народу всю ппавду о
тяжелых боевых буднях русских моряков, геройски
сражавшихся на чужбине за матушку Русь. Цусимцы стали
после этого желанными гостями рабочих и учащейся
молодежи. В школах и клубах, в цехах заводов и фабрик,
164
они делились с ней своими воспоминаниями из личных
переживаний о походе 2-й Тихоокеанской эскадры на
Дальний Восток и о Цусимском сражении.
Мне лично за последние пятнадцать лет пришлось
выступать перед различными аудиториями более сотни раз.
Особенно памятны выступления перед
воинами—участниками Великой Отечественной войны в госпиталях и
лазаретах, в бывшем 18 флотском экипаже, где я начал свою
военно-морскую службу, и на старом крейсере «Аврора»,
на котором закончил свой военный путь. Каждый раз в
своих выступлениях мне приходилось с горечью
вспоминать унизительную и бесправную службу матросов
старого царского флота и совершать старый крестный путь до
Цусимы. Мне приходили всегда на память и бурливая
Бискайка, и грозный в своем величии бушующий океан,
и жаркие до изнеможения дни в походе, и влажные
душные черные южные ночи с тропическими грозами,
свирепыми шквалами и ливнями, особенно неприятными в
полудиких, мало известных бухтах Индо-Китая и
Африканского побережья. Перед глазами вставали, как живые,
мои бывшие друзья матросы, из которых многих уже нет
в живых.
Теперь, когда я, на склоне лет, снова возвращаюсь к
Цусиме, я с еще более глубоким волнением вспоминаю и
переживаю давно минувшую годину, и пишу эти строки
главным образом для молодежи, избравшей своей
профессией интересную, увлекательную и вместе с тем
суровую морскую службу.
Этой молодежи я и посвящаю свой скромный труд.
Я зову своих читателей вспомнить и помянуть добрым
словом в пятидесятилетнюю годовщину Цусимской
трагедии своих отцов и дедов, геройски сражавшихся и
погибших в Цусимском проливе. Они кровью своей смыли
горький стыд родины и тем заслужили бесспорное право на
вечную память.
А что стало, может спросить читатель, с командирами,
сдавшими свои корабли неприятелю и опозорившими
овеянный вековой славой старый андреевский флаг?
Военно-морской суд Кронштадтского порта в декабре
1906 года приговорил контр-адмирала Небогатова и
командиров кораблей капитанов первого ранга Смирнова,
Лишина и Григорьева к смертной казни с ходатайством
перед Николаем II о замене ее заключением в крепость
165
на 10 лет; флаг-капитан штаба Небогатова, капитан
второго ранга Кросс был приговорен к заключению в
крепость на 4 месяца, старшие офицеры кораблей
«Император Николай I» и «Адмирал Сенявин» — капитаны
второго ранга Ведерников и Артшвагер — на 3 месяца;
старший офицер броненосца береговой обороны «Генерал-
адмирал Апраксин» лейтенант Фридовский— на 2 месяца.
25 января 1907 года приговор этот был утвержден.
Тот же суд по делу о сдаче в плен противнику
эскадренного миноносца «Бедовый» приговорил в июне 1906
года флаг-капитана штаба Рождественского капитана
первого ранга Клапье-де-Колонга, командира «Бедового»
капитана второго ранга Баранова, флагманского
штурмана полковника Филипповского и флагманского минного
офицера лейтенанта Леонтьева к расстрелу, но ввиду
смягчающих обстоятельств суд ходатайствовал перед
царем о замене смертной казни исключением из службы.
Рождественский, как тяжело раненый, был оправдан.
Чем же, в конечном счете, была для русского наоода
Цусима. В чем заключается ее историческое значение?
Цусима — позор для всего самодержавного строя
царской России.
Цусима — смерть для тысяч бесстрашных сынов
русского народа.
Цусима — пример доблести, геройства и исполнения
воинского долга русскими моряками.
ПЕСНЯ О ЦУСИМЕ
В Цусимском проливе далеком,
Вдали от родимой земли,
На дне океана, глубоко,
Забытые есть корабли.
Там русские спят адмиралы
И дремлют матросы вокруг.
У них прорастают кораллы
Меж пальцев раскинутых рук.
Когда засыпает природа
И яркая светит луна —
Герои погибшего флота
Встают, пробуждаясь от сна.
Они начинают беседу,
И, в ярости сжав кулаки,
О том, кто их продал и предал
Всю ночь говорят моряки.
Они вспоминают Цусиму,
Напрасную храбрость свою,
И небо отчизны любимой,
И гибель в неравном бою.
И волны морского прибоя
О том говорят морякам:
Готовьтесь к великому бою,
За нас отомстите врагам.
НА СОПКАХ МАНЧЖУРИИ
Тихо вокруг. Сопки покрыты мглой.
Вот из-за туч блеснула луна.
Могилы хранят покой.
Белеют кресты, это герои спят.
Прошлого тени кажется вновь
О жертвах боев говорят.
167
Плачет, плачет мать родная,
Плачет молодая жена,
Плачет вся Русь, как один человек.
Свой рок и судьбу кляня.
Тихо вокруг. Ветер туман унес.
На сопках Манчжурских воины спят
И русских не слышат слез.
П. Якубович - Мелыиин
ГЕРОИ ЦУСИМЫ
Свершилось! На дне океана
Стальные красавцы лежат,
И чуда морские, акулы и спруты
На них в изумленьи глядят.
Разбиты, истерзаны, кровью залиты
Грот-мачты, лафеты, рули...
Ни стона, ни звука... В могильном
покое,
Недвижимы, спят корабли...
Но бурею весть по отчизне далекой
Промчится темна и грозна.
И кличем могучим: «Довольно!» ответит
Одетая в траур страна.
Довольно! Довольно! Герои Цусимы.
Вы жертвой последней легли.
Рассвет уже близок... она у порога- -
Свобода родимой земли!
КРЕЙСЕР «АВРОРА»
(Дополнительная глава)
Судьба крейсера «Аврора», на котором я провел
последний период своей службы в царском флоте, весьма
примечательна. Из различных источников мне удалось
установить о родном корабле следующее.
Война 1914 года застала «Аврору» в отряде морского
корпуса. Потом корабль вступил в состав действующего
флота и нес дежурства в Финском заливе и дозорную
службу в шхерных районах Балтийского моря.
В ноябре 1916 года «Аврора» пришла в Кронштадт,
а затем в Петроград и стала к стенке у франко-русского
завода. Это был последний переход крейсера под
андреевским флагом.
До Великой Октябрьской социалистической революции
жизнь матросов на корабле «Аврора», так же, как и на
всех других кораблях, протекала в обстановке деспотизма
самодержавного строя и мрачного произвола офицерской
касты. Издеваться над матросом и бить его не считалось
зазорным.
В один из осенних сумрачных дней на бортовом
буксире, шедшем из Ораниенбаума в Кронштадт, ехала группа
моряков, в числе которых были и аврорцы. Матросам
пришлось разместиться на открытой палубе. Резкий
пронизывающий ветер гнал навстречу кучу серых низких
облаков. Не переставая лил дождь. Промокли насквозь
матросские бушлаты и бескозырки. Матрос Заботин не
выдержал и выругался.
— Молчи, холуй! — крикнул на Заботина лейтенант
«Авроры» Захаров.
— Я не холуй, а матрос, — ответил, не стерпев обиды,
дрожавший от холода Заботин.
Лейтенант Захаров, не долго думая, тут же избил
«недисциплинированного» матроса, деликатно сообщив в
рапорте по начальству, что «ударил матроса по
физиономии».
Но чем сильнее «усердствовало» озверелое
начальство, тем крепче и сплоченнее работали революционные
организации. Искры большого пожара разгорались и на
кораблях Балтийского флота. Палочный режим не мог
воспрепятствовать возникновению «мятежных мыслей» и в
169
команде «Авроры». На корабле создалось крепкое
революционное ядро.
Могучей волной надвигались исторические события. В
дни свержения самодержавия на «Авроре» был убит
деспот-командир Никольский и ранен старший офицер Ог-
ранович. Организовался судовой комитет. Аврорцы
послали своих представителей в Совет. «Аврора» стала
твердо на защиту власти Советов. Временное правительства
решило убрать из Петрограда эту пловучую крепость и
приказало «Авроре» выйти в Гельсингфорс. Аврорцы
отказались выполнить приказ и остались в Петрограде.
Отказ не прошел бесследно. Семь революционных моряков-
аврорцев были арестованы.
Однажды в Зимнем дворце между начальником
караула, состоявшего из матросов «Авроры», и Керенским
произошел такой разговор:
— Почему же вы поддерживаете большевиков, а
охраняете наше правительство? — спросил министр.
— Для того, — ответил матрос, — чтобы во-время вас
арестовать...
В горячие предоктябрьские дни команда крейсера
выполняла важнейшие поручения большевистского
Петроградского Совета. Временное правительство
распорядилось развести мосты через Неву, чтобы помешать
объединению сил революционных рабочих. Разведен был и
Николаевский * мост. Проживавшие на Васильевском
острове рабочие лишены были возможности участвовать
в захвате правительственных зданий.
Ледяной ветер свистел над угрюмой Невой. «Аврора»
стояла у стенки франко-русского завода. Вооруженный
вахтенный зорко охранял входной трап. Чуткое ухо
матроса уловило шорох человеческих ног. Кто-то
осторожно, торопливой походкой шел по стенке, по направлению
к трапу.
— Стой! Кто идет? — окликнул вахтенный матрос,
беря вицтовку на изготовку.
Из темноты вынырнул матрос-связист. Войдя в каюту;
комиссара, он передал ему опечатанный сургучной
печатью небольшой пакет. Комиссару предписывалось
восстановить движение по Николаевскому мосту.
Командир крейсера — бывший офицер — отказался
вести корабль, считая, что возможна посадка корабля на
мель. Командный состав тоже не поддержал комиссара.
170
Тогда комиссар арестовал офицеров в кают-компанииг
приставив к ней часовых, и распорядился проверить фар-
ватер. Старшина сигнальщик Захаров быстро исполнил
распоряжение. Глубины оказались достаточные. После
вторичного предложения командир поднялся на мостик.
Продрогшие от холода и сырости сигнальщики вскоре
доложили:
— Мост на носу.
Ручки машинного телеграфа поползли на «стоп» и
через секунду — на «полный назад». Корпус крейсера мелко
вздрагивал. Отдали якорь. Быстро спустили шлюпку.
Группа моряков пошла на шлюпках к берегу. Юнкера
заметили темный силуэт «Авроры» и видели, как шли к
берегу шлюпки, освещаемые изредка прожекторами.
В городе слышались редкие орудийные выстрелы.
Охрана покинула мост без сопротивления. Аврорцы, очистив
мост от юнкеров, быстро навели его, с трудом, правдаг
разыскав спавшего на квартире машиниста. Первое
ответственное задание было выполнено.
Комиссар «Авроры» получил новое предписание:
«Петроградскому Совету грозит опасность. Приведите крейсер
в боевую готовность. Ждите дальнейших указаний».
Ни один аврорец не покинул в эти дни своего корабля.
В зимнем дворце засели юнкера, охраняя укрывшихся
в нем министров правительства Керенского. По
наступающим на дворец морякам л солдатам был открыт
смертоносный огонь. На крейсере напряженно прислушивались
к трескотне выстрелов. Дворец казался кораблем,
погасившим огни, чтобы под прикрытием ночной темноты
тайком уйти в плавание. Затем нижние этажи здания
опоясались огненной лентой. Юнкера отчаянно строчили из-
пулеметов. Наступал решительный момент атаки.
В двадцать два часа тридцать минут темный силуэт
«Авроры» на миг озарился желтым пламенем огня. Из
шестидюймового орудия грохнул выстрел. Этот выстрел
вызвал в солдатах революции прилив сил и бодрости,
уверенность в победе.
Зимний дворец был взят штурмом. Члены Временного
правительства были арестованы.
Крейсер «Аврора» громом своих пушек, направленных
на Зимний дворец, возвестил 25 октября начало новой
эры — эры Великой социалистической революции.
Шли кипучие годы революции, годы гражданской вой-
17!
<ны. Много вписали в историю славных подвигов матросы
•с золотыми буквами «Аврора» на ленточках бескозырок.
В 1927 году, в связи с десятилетием Октябрьской
социалистической революции, правительство наградило
крейсер орденом Красного Знамени. На мачте «Авроры»
взвился Краснознаменный флаг.
Весной 1937 года я решил поехать в Ленинград, чтобы
провести там свой отпуск. По пути в морской музей я
увидел дымившую ниже моста лейтенанта Шмидта «Аврору».
Вскоре командование крейсера, узнав о моем приезде,
пригласило меня с семьей провести день Первого мая на
историческом корабле. Это было для меня большим
счастьем.
С нетерпением и волнением ждал я этого дня. Первого
мая я, жена и сын отправились на Неву, где стояла
расцвеченная флагами «Аврора». На пристани нас
приветливо встретил дежурный командир. Я попросил познакомить
меня с этикетом посещения военных кораблей и спросил:
— Нужно ли при входе на корабль снимать головной
убор?
Командир, улыбнувшись, ответил:
— У нас этого делать не надо. Мы при входе на
корабль отдаем честь флагу приложением руки к головному
убору.
Каким родным показался мне крейсер, на котором я
прибыл в Либаву тридцать лет назад. По наружному виду
это была та же «Аврора». Те же высокие без наклона
назад три дымовые трубы, по которым мы в Тихоокеанском
походе всегда безошибочно угадывали ее на любом
расстоянии. Но как резко изменился внутренний порядок на
корабле, в котором не осталось ничего от старого
царского флота. Не было слышно грозных окриков начальства.
Все движения краснофлотцев были уверены и четки. Я
видел, как проводили свой культурный досуг свободные
от службы командиры вместе с рядовыми
краснофлотцами в прекрасно оборудованной ленинской каюте. Я был
•свидетелем, как на «шканцах» корабля, куда был закрыт
вход матросам в наше время, веселые и радостные
командиры и краснофлотцы вместе со всеми молодыми шефами
отплясывали лихо «гопака». Крепкая товарищеская
спайка чувствовалась на каждом шагу. Такому коллективу не
страшен никакой враг.
Последний свой переход краснознаменный крейсер
172
«Аврора» совершил на буксире трех пароходов 17 ноября
1948 года. Он был поставлен на вечную стоянку против
здания Ленинградского Нахимовского училища, которому
крейсер передан по специальному постановлению
Ленинградского Совета в августе 1945 года.
Краснознаменный корабль, возвестивший громом
своих пушек начало новой эры, стал отныне школой практики
многих тысяч будущих морских офицеров.
КРАТКИЙ СЛОВАРЬ
ВСТРЕЧАЮЩИХСЯ В КНИГЕ МОРСКИХ ТЕРМИНОВ
Адмирал — высший чин в военно-морской службе.
Бак — носовая часть верхней палубы корабля (впереди носовой
мачты).
Бакштав — конец, выпускаемый с кормы корабля, стоящего на
якоре, для крепления за него находящихся на воде шлюпок.
Баталер — специалист младшего начсостава, ведающий на ко-
раблях денежным, пищевым и вещевым довольствием личного
состава.
Боцман — лицо младшего командного состава. В обязанности
боцмана входит содержание корабля в чистоте, руководство и
наблюдение за корабельными работами и обучение команды морскому
делу.
Боцманмат — звание строевого старшины первой статьи в
старом флоте.
Броненосец эскадренный — так назывался в русском флоте
линейный корабль с начала эпохи броненосного судостроения до 1907
года.
Вахта — постоянное дневное и ночное посменное дежурство на
судне на ходу и на стоянке.
Вельбот — легкая военная быстроходная шлюпка, с острыми
обводами носа и кормы, служащая для посылок и разъездов.
Ветер десять баллов — ветер, дующий со скоростью от 21 до 25
метров в секунду.
Вира — выбирай, поднимай, тащи вверх.
Гальванер -г- рядовой моряк-специалист в старом флоте,
обслуживавший артиллерийскую электромеханику на военных кораблях.
В советском флоте специалисты этого рода называются
артиллерийскими электриками.
Гюйс — флаг особой расцветки, поднимается на носу военных
кораблей первых двух рангов, когда они стоят на якоре.
Вымпел — длинный узкий флаг с косицами, носится военными
кораблями днем и ночью и спускается только с окончанием кампа-
174
нии. Кроме того, слово вымпел обозначает единицу состава
эскадры, как например: эскадра в составе двадцати вымпелов.
Дед — так команды судна в прежнее время называли между
собой своего командира, независимо от его возраста.
Драить — чистить, например, палубу, медяшку и т. п., в
переносном смысле означает — вышколить.
Дрейф — снос судна с линии его курса под влиянием ветра и
течения.
Дудка боцманская — свисток особого устройства для дачи
сигналов на корабле. Дудкой обычно снабжается младший
командный состав, находящийся при исполнении вахтенной или дежурной
службы на корабле.
Ендова — медная луженая посуда, в которой выносилось вино
для раздачи чарки матросам в старом флоте.
Зюйд-вест — юго-запад.
Зюйд-ост — юго-восток.
Зыбь мертвая — волнение без ветра, достигающее иногда
крупных размеров. Наблюдается или после продолжительного ветра,
когда море еще < не успокоилось, или перед сильным ветром, когда
последний дует по соседству и гонит перед собой волну.
Иллюминатор — круглое окно на судах с толстым корабельным
стеклом (около 12 мм). Иллюминаторы бывают бортовые и
палубные. Для затемнения бортовые иллюминаторы имеют глухую
металлическую крышку на шарнире.
Кадка фитильная — кадка с песком, в которую ставится медная
кружка с тлеющим фителем для закуривания.
Камбуз — помещение на судне, в котором производится
обработка и приготовление пищи.
Кок — повар на судне.
Квартирмейстер — звание старшины второй статьи в старом флоте.
Катер паровой — судно небольшого водоизмещения,
приводящееся в движение паровой машиной. Служит для целей связи и
сообщения с берегом. Паровыми катерами были вооружены только
большие корабли.
Кильватер — струя, остающаяся за кормой идущего судна. Идти
в кильватер — идти в струе впереди идущего корабля.
Кильватерные огни — два вертикальных белых огня на корме
корабля, видимые только сзади.
Кингстон — всякий клапан в подводной части корабля,
служащий для доступа забортной воды внутрь судна.
Кожух машинный — покрытие из листового железа над
машинным отделением на катерах.
Комендор — матрос-специалист, обслуживающий артиллерийские
установки на кораблях в частях военно-морского флота.
Кондукторы — в дореволюционном флоте ближайшие
помощники офицеров-специалистов. Комплектовались по экзамену из
унтер-офицеров, окончивших обязательный срок службы. По званию
относились к младшему комсоставу.
Контрминоносец — в период 1900 годов так называли в русском
флоте увеличенных размеров миноносец с усиленным вооружением.
Крейсер-вспомогательный — вооруженное быстроходное судно
гражданского флота, включенное в состав военного флота и
предназначенное во время войны для крейсерских операций.
175
Крючковой — матрос на самодвижущейся шлюпке, в обязанность
которого входит подтягивание и отталкивание шлюпки с помощью
древка с насаженным металлическим наконечником при подходе и
отходе, а также удержание ее на месте при стоянке у трапов,
пристаней и пр.
Купец — так называли военные моряки торговые суда.
Курс корабля — угол, составляемы^ диаметральной плоскостью
корабля, с меридианом. Курс корабля измеряется в градусах от
О до 360.
Лаг — мореходный инструмент, предназначенный для
определения скорости судна и пройденного судном расстояния за известный
промежуток времени, например, за час или за вахту.
Лотовый — матрос рулевой специальности, назначенный для
работы с ручным лотом, прибором для измерения глубин моря.
Лоцман — лицо, хорошо знакомое со всеми условиями плавания
на каком-либо определенном участке пути.
Майна — трави, опускай.
Минер — специалист рядового состава, обслуживающий минное
вооружение корабля. В старом русском флоте минеры обслуживали
и электрические установки, устройства и приборы
общекорабельного назначения.
Миноносец — разновидность эскадренного миноносца.
Отличается от последнего меньшими размерами, вооружением и скоростью
хода и предназначается для действия в прибрежных районах.
Минный машинист — специалист рядового состава в старом
русском флоте, обслуживавший торпедное вооружение корабля. В
советском флоте подобные специалисты называются торпедистами.
Мичман — первый офицерский чин в старом русском флоте.
Мурцовка — еда, приготовленная из сухарей, ошпаренных
кипятком, и заправленная коровьим маслом и луком.
Норд-вест — северо-запад.
Норд-ост — северо-восток.
Обер-офицеры — группа офицерских чинов в царской армии,
начиная с младшего (прапорщика) до чина капитана включительно.
На царском флоте — мичман, лейтенант, старший лейтенант.
Отрепетовать — повторить сигнал, поднять тот же сигнал что
и на другом судне.
Палуба — сплошное горизонтальное перекрытие на судне. Пол
на судне. Палуба жилая — палуба, на которой расположены жилые
помещения команды, обычно средняя или нижняя.
Полундра — окрик (вместо берегись).
Пластырь — приспособление для временной заделки пробоин на
судах.
Подкрасить суп — приправить сверху наваром жира или сала.
Подчикчириться — принарядиться.
Пошел тали — команда, подаваемая при подъеме шлюпок. По
этой команде стоящие на талях люди тянут бегом лопаря.
Пош.ел шпиль — команда, по которой шпиль приводится в
действие, во вращение.
Рангоут — мачты корабля.
Рейд — водное пространство, закрытое от ветров и волнения,
удобное для якорной стоянки судов.
176
Роба — рабочее платье матросов (рубашка и брюки), сшитое из=
толстой парусины.
Рубка — всякого рода закрытое помещение на верхней или нф
вышележащих палубах, не доходящее до бортов суда.
Рундуки — закрытые нары, устанавливаемые во внутренних
помещениях корабля, на которых в ночное время спят матросы.
Внутри рундуков они хранят личные вещи.
Сетки коечные — специальные-железные ящики по бортам на.
верхней палубе для хранения в дневное время коек.
Склянки бить — морское выражение, значит бить в колокол для
определения времени.
Справка — вечерняя поверка наличия на корабле или в экипаже
личного состава в царском флоте. После справки разрешалось
ложиться спать.
Стапель — прибрежное сооружение на верфи, на котором строят
суда, представляет собою обычно бетонированный помост с уклоном;
к воде, сооружаемый на свайном основании.
Траверз — направление, перпендикулярное к курсу судна или к
его диаметральной плоскости.
Транспорты — суда, служащие для несения транспортной
службы при флоте, т. е. выполняющие задачи снабжения боевых
кораблей топливом, боеприпасами, водой, продовольствием и т. п.
Трап — лестница на корабле.
Треугольная шляпа — парадный головной убор офицеров в
царском флоте.
Трюмный машинист — специалист рядового состава на военных,
кораблях, обслуживающий корабельные системы.
Фельдфебель — в царской армии и флоте старшина роты.
Фелюга — небольшое каботажное судно.
Форштевень — поковка или отливка по форме носа корабля,*
является продолжением киля.
Чамра — рябь гладкой поверхности от набежавшего ветра.
Чарка — одна восьмидесятая часть ведра. Такой мерой (или:
одна вторая чарки) выдавалась матросам царского флота водка.
Шаланда — небольшое, несамоходное, мелко сидящее судно
(баржа), служащее для погрузки и выгрузки судов.
Шканцы — часть верхней палубы судна между второй и
третьей мачтами. В старом флоте считалось главным почетным
местом на корабле. При входе на корабль все без исключения лица
обязаны были отдавать честь шканцам, приподнимая головной убор.
Шкафут — пространство на верхней палубе корабля между
носовой и средней мачтами.
Шлюпбалки — металлические балки на кораблях, особой
конструкции для спуска шлюпок корабля на воду и подъема их на
корабль.
Шпиль — особый ворот, устанавливаемый на судах для подъема
якорей и для других работ, где требуется тяга.
Штабс-капитан — офицерский чин в царской армии,
предшествовавший чину капитана.
Штаб-офицеры — старший командный состав в царской армии и
флоте. На флоте штаб-офицерами считались капитаны первого и
второго рангов.
Штурман — в военном флоте — офицер, ведающий вопросами»
177
кораблевождения и маневрирования; в торговом флоте — помощник
капитана, специалист по кораблевождению.
Шуровать — подавать в котельные топки своевременно топливо
и обеспечивать полное его сгорание.
Экипаж — личный состав, обслуживающий судно и
управляющий им.
Экипаж флотский — в старом флоте одна из его частей, на
которые он делился для более удобного управления по хозяйству.
Экипаж приравнивался к полку сухопутных частей. Экипажи носили
номера. Каждым экипажем командовал старший из состоящих в нем
командиров судов первого ранга.
Эскадра — высшее маневренное соединение военных кораблей
различных типов и классов.
Эскорт — конвой, охрана, прикрытие.
Ют — часть верхней палубы судна между задней мачтой и
коркой.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Стр.
Воспоминания участника Цусимского боя .... 5
Глава I Первое знакомство с морем .... 13
Глава II Новобранцы 21
Глава III 18-й флотский экипаж 27
Глава IV После присяги 32
Глава V Унтер-офицерский экзамен .... 40
Глава VI Крещенский парад ...... 44
Глава VII Начало войны и встречи с адмиралом
Макаровым 47
Глава VIII Подготовка к походу 53
Глава IX Первая вахта 60
Глава X От Кронштадта до мыса Скаген ... 65
Глава XI Северное море и Атлантический океан . 74
Глава XII На острове Крит 84
Глава XIII Порт-Саид 91
Глава XIV Дар-Эс-Салам 98
Глава XV На острове Мадагаскар ..... 100
Глава XVI От Носи-бе до Сингапура .106
Глава XVII Скитание эскадры . . .108
Глава XVIII Последний переход 111
Глава XIX Цусимский бой 113
Глава XX О г Цусимы до Филиппинских островов . 122
Глава XXI В Маниле на острове Лусон .... 128
Глава XXII На крейсере «Аврора» 138
Глава XXIII Снова в родных краях .... 145
Глава XXIV Сорок лет спустя ...... 156
Глава XXV Прошло полвека 159
Крейсер «Аврора» (Дополнительная глава ) . . . 168
Краткий словарь встречающихся в книге морских
терминов 173
Александр Васильевич
Магдалинский
*
На морском распутье
*
Редактор В. В. Рымашерский,
Художник Н. И. Кирсанов.
Техн. редактор Е. С. Кол об ко в а.
Корректор Л. А. Михеева.
Сдано в набор 2 октября 1954 г. Подписано
к печати 18 ноября 1954 г. АК 13219
Бумага 84X108732=2,75 бум. л., 11 физич.
печ. л., 9,02 условн. печ. л., 9,4 уч.-изд. ль
Тираж 15000. Цена 3 р. 80 к.
*
Ярославское книжное издательство,
Трефолева, 12.
*
Ярославская областная типография,.
Республиканская, 61.
Заказ № 6162.