Философия любви. Том 2 - Горский Д.П.

Автор: Горский Д.П.
Теги: этика философия античная философия
ISBN: 5—250—01394—5
Год: 1990
Похожие
Философия любви. Том 1.
Трактаты о любви
Русский Эрос, или Философия любви в России. Произведения философов и религиозных мыслителей, писателей и поэтов.
Искусство любви: от философии до техники
Текст
                    /
к
'Hi
■
Шщ
/

ФИЛОСОФИЯ
ЛЮБВИ
2
Москва
Издательство
политической
литературы
1990

ББК 87.7
Ф56
Составитель
А. А. ИВИН
0302030000—271 _,.
ф 74-
079(02)—90
ISBN 5—250—01394—5(4. 2) © Составление — Ивин А. А.
ISBN 5—250—00761—9 Указатели — Панова Е. Б., 1990

АНТОЛОГИЯ ЛЮБВИ

ОТ СОСТАВИТЕЛЯ
Тема любви всегда интересовала философию, начи-
ная с античности и до наших дней.'Из огромного, в сущ-
ности, необозримого круга работ, связанных с этой те-
мой, в антологию включены отрывки из довольно огра-
ниченного их числа. Принципы отбора материала во мно-
гом определяются тем, что антология является частью
доступной для широкого читателя книги «Философия
любви» и призвана познакомить читателя с характерны-
ми формами осмысления любви в истории философии
и культуры.
Основные разделы антологии посвящены сущности
любви и ее значению в жизни индивида и общества,
человеколюбию и половой любви. Известное предпочте-
ние отдается работам о любви, написанным в нашем веке.
Антология открывается отрывком из диалога Платона
«Пир», положившего начало систематическому философ-
скому анализу любви в европейской философии. Дают-
ся извлечения из работ Ибн Сины (Авиценны), М. Мон-
теня, Ф. Бэкона, Б. Спинозы, 3. Фрейда, П. Т. де Шарде-
на, Ж.-П. Сартра и других. Впервые на русском языке
публикуется эссе «Рассуждение о любовной страсти»,
приписываемое многими исследователями Б. Паскалю.
Тема любви была одной из ведущих в русской философии,
в антологии приводятся отрывки из работ Н. Ф. Федоро-
ва, В. С. Соловьева, В. В. Розанова, Н. А. Бердяева.
7

Ограниченный объем антологии не позволил вклю-
чить в нее многочисленные яркие и вместе с тем глубо-
кие рассуждения о любви, принадлежащие перу писа-
телей. Исключение сделано для знаменитой типологии
половой любви Стендаля.
В антологии даны также небольшие извлечения из
работ психологов К. Хорни, В. Франкла, Э. Фромма
и других.
Хотя авторы, представленные в антологии, прямо не
отождествляют мужскую и женскую любовь, но, пег
кольку почти все они — мужчины, можно предположить,
что ими выражается преимущественно мужской взгляд
на любовь. В какой-то мере этот недостаток компен-
сируют отрывок из книги А. М. Коллонтай «Новая
мораль и рабочий класс», изданной в 1918 г. и с тех пор
не переиздававшейся, и отрывки из работ И. Арманд.
Внутри разделов антологии извлечения помещены в
основном в хронологическом порядке, что дает воз-
можность лучше почувствовать изменение представлений
о любви с течением времени.
А. А. Ивин

О СМЫСЛЕ ЛЮБВИ
Платон
ПИР
Речь Аристофана: ...Мне кажется, что люди совершен-
Эрот как стремление Но не сознают истинной мощи люб-
но^цел1ст<ноИстиаЧвПЬ" ви' иб°' если бы ОНИ сознавали ее*
они бы воздвигали ей величайшие
храмы и алтари и приносили величайшие жертвы, а меж
тем ничего подобного не делается, хотя все это следует
делать в первую очередь. Ведь Эрот — самый челове-
колюбивый бог, он помогает людям и врачует недуги,
исцеление от которых было бы для рода человеческо-
го величайшим счастьем. Итак, я попытаюсь объяснить
вам его мощь, а уж вы будете учителями другим.
Раньше, однако, ы<ы должны кое-что узнать о челове-
ческой природе и о том, что она претерпела. Когда-то
наша природа была не такой, как теперь, а совсем дру-
гой. Прежде всего, люди были трех полов, а не двух, как
ныне,— мужского и женского, ибо существовал еще тре-
тий пол, который соединял в себе признаки этих обоих;
сам он исчез, и от него сохранилось только имя, став-
шее бранным,— андрогины, и из него видно, что они со-
четали в себе вид и наименование обоих полов — муж-
ского и женского. Кроме того, тело у всех было округ-
лое, спина не отличалась от груди, рук было четыре,
ног столько же, сколько рук, и у каждого на круглой
шее два лица, совершенно одинаковых; голова же у двух
этих лиц, глядевших в противоположные стороны, была
9

общая, ушей имелось две пары, срамных частей две, а
прочее можно представить себе по всему, что уже ска-
зано. Передвигался такой человек либо прямо, во весь
рост, так же как мы теперь, но любой из двух сторон
вперед, либо, если торопился, шел колесом, занося ноги
вверх и перекатываясь на восьми конечностях, что позво-
ляло ему быстро бежать вперед. А было этих полов три,
и таковы они были потому, что мужской искони происхо-
дит от Солнца, женский — от Земли, а совмещавший
оба эти — от Луны, поскольку и Луна совмещает оба на-
чала. Что же касается шаровидности этих существ и их'
кругового передвижения, то и тут складывалось сходство
с их прародителями. Страшные своей силой и мощью,
они питали великие за/лыслы и посягали даже на власть
богов, и то, что Гомер говорит об Эфиальте и Оте, от-
носится к ним: это они пытались совершить восхождение
на небо, чтобы напасть на богов.
И вот Зевс и прочие боги стали совещаться, как
поступить с ними, и не знали, как быть: убить их, поразив
род людской громом, как когда-то гигантов,— тогда
боги лишатся почестей и приношений от людей; но и
мириться с таким бесчинством тоже нельзя было. Нако-
нец Зевс, насилу кое-что придумав, говорит:
— Кажется, я нашел способ и сохранить людей, и по-
ложить конец их буйству, уменьшив их силу. Я разрежу
каждого из них пополам, и тогда они, во-первых, станут
слабее, а во-вторых, полезней для нас, потому что число
их увеличится. И ходить они будут прямо, на двух ногах.
А если они и после этого не угомонятся и начнут
буйствовать, я, сказал он, рассеку их пополам снова, и они
запрыгают у меня на одной ножке.
Сказав это, он стал разрезать людей пополам, как раз-
резают перед засолкой ягоды рябины или как режут яй-
цо волоском...
...Итак, каждый из нас — это половина человека, рас-
сеченного на две камбалоподобные части, и поэтому
10

каждый ищет всегда соответствующую ему половину.
Мужчины, представляющие собой одну из частей того
двуполого прежде существа, которое называлось андро-
гином, охочи до женщин, и блудодеи в большинстве
своем принадлежат именно к этой породе, а женщины
такого происхождения падки до мужчин и распутны. Жен-
щины же, представляющие собой половинку прежней
женщины, к мужчинам не очень расположены, их боль-
ше привлекают женщины, и лесбиянки принадлежат
именно к этой породе. Зато мужчин, представляющих
собой половинку прежнего мужчины, влечет ко всему
мужскому: уже в детстве, будучи дольками существа
мужского пола, они любят мужчин, им нравится лежать
и обниматься с мужчинами.
Когда кому-либо... случается встретить как раз свою
половину, обоих охватывает такое удивительное чувство
привязанности, близости и любви, что они поистине не
хотят разлучаться даже на короткое время. И люди, ко-
торые проводят вместе всю жизнь, не могут даже ска-
зать, чего они, собственно, хотят друг от друга. Ведь
нельзя же утверждать, что только ради удовлетворения
похоти столь ревностно стремятся они быть вместе. Ясно,
что душа каждого хочет чего-то другого; чего именно,
она не может сказать и лишь догадывается о своих
желаниях, лишь туманно намекает на них. И если бы перед
ними, когда они лежат вместе, предстал Гефест со
своими орудиями и спросил их: «Чего же, люди, вы
хотите один от другого?» — а потом, видя, что им трудно
ответить, спросил их снова: «Может быть, вы хотите
как можно дольше быть вместе и не разлучаться друг
с другом ни днем ни ночью? Если ваше желание имен-
но таково, я готов сплавить вас и срастить воедино,
и тогда из двух человек станет один, и, покуда вы живы,
вы будете жить одной общей жизнью, а когда вы умрете,
в Аиде будет один мертвец вместо двух, ибо умрете
вы общей смертью. Подумайте только, этого ли вы жаж-
11

дете, будете ли вы довольны, если достигнете этого?»
Случись так, мы уверены, что каждый не только не от-
казался бы от подобного предложения и не выразил
никакого другого желания, но счел бы, что услыхал имен-
но то, о чем давно мечтал, одержимый стремлением
слиться и сплавиться с возлюбленным в единое существо.
Причина этому та, что такова была изначальная наша
природа и мы составляли нечто целостное.
Таким образом, любовью называется жажда целост-
ности и стремление к ней. Прежде, повторяю, мы были
чем-то единым, а теперь из-за нашей несправедли-
вости мы поселены богом порознь...
Речь Сократа: ...Я попытаюсь передать вам речь
Цель Эрота — овла- об Эроте, которую услыхал некогда
деиие благом от 0дНОИ мантинеянки, Диотимы,
женщины, очень сведущей и в этом, и во многом другом.
...По сути, всякое желание блага и счастья — это для
всякого великая и коварная любовь. Однако о тех, кто
предан таким ее видам, как корыстолюбие, любовь к те-
лесным упражнениям, любовь к мудрости, не говорят,
что они любят или что они влюблены,— только к тем,
что занят и увлечен одним лишь определенным видом
любви, относят общие названия «любовь», «любить»
и «влюбленные». Некоторые утверждают, что любить —
значит искать свою половину. А я утверждаю, что ни
половина, ни целое не вызовет любви, если не пред-
ставляет собой, друг мой, какого-то блага. Люди хотят,
чтобы им отрезали руки и ноги, если эти части собствен-
ного их тела кажутся им негодными. Ведь ценят люди
вовсе не свое, если, конечно, не называть все хорошее
своим и родственным себе, а все дурное — чужим; нет,
любят они только хорошее.
...Но "Бели любовь, как мы согласились, есть стремле-
ние к вечному обладанию благом, то наряду с благом
нельзя не желать и бессмертия. А значит, любовь — это
стремление и к бессмертию.
12

Всему этому она учила меня всякий раз, когда бесе-
довала со мной о любви. А однажды она спросила меня:
— В чем, по-твоему, Сократ, причина этой любви и
этого вожделения? Не замечал ли ты, в сколь необыкно-
венном состоянии бывают все животные, и наземные и
пернатые, когда они охвачены страстью деторождения?
Они пребывают в любовной горячке сначала во время
спаривания, а потом — когда кормят детенышей, ради
которых они готовы и бороться с самыми сильными,
как бы ни были слабы сами, и умереть, и голодать,
только чтобы их выкормить, и вообще сносить все что
угодно. О людях еще можно подумать,— продолжала
она,— что они делают это по велению разума, но
в чем причина таких любовных порывов у животных,
ты можешь сказать?
И я снова сказал, что не знаю.
— И ты рассчитываешь стать знатоком любви.—
спросила она,— не поняв этого?
— Но ведь я же, как я только что сказал, потому
и хожу к тебе, Диотима, что мне нужен учитель. Назови
же мне причину и этого, и всего другого, относящегося
к любви!
— Так вот,— сказала она,— если ты убедился, что лю-
бовь по природе своей — это стремление к тому, о чем
мы не раз уже говорили, то и тут тебе нечему удив-
ляться. Ведь у животных, так же как и у людей,
смертная природа стремится стать по возможности бес-
смертной и вечной. А достичь этого она может только
одним путем — порождением, оставляя всякий раз новое
вместо старого; ведь даже в то время, покуда о любом
живом существе говорят, что оно живет и остается са-
мим собой — человек, например, от младенчества до
старости считается одним и тем же лицом,— оно
никогда не бывает одним и тем же, хоть и числится
прежним, а всегда обновляется, что-то непременно те-
ряя, будь то волосы, плоть, кости, кровь или вообще
13

все телесное, да и не только телесное, но и то, что
принадлежит душе: ни у кого не остаются без перемен
ни его привычки и нрав, ни мнения, ни желания, ни
радости, ни горести, ни страхи, всегда что-то появляется,
а что-то утрачивается. Еще удивительнее, однако, обсто-
ит дело с нашими знаниями: мало того, что какие-то
знания у нас появляются, а какие-то ь\ь\ утрачиваем и,
следовательно, никогда не бываем прежними и в отно-
шении знаний,— такова же участь каждого вида знаний
в отдельности. То, что называется упражнением, обуслов-
лено не чем иным, как убылью знания, ибо забвение —
это убыль какого-то знания, а упражнение, заставляя
нас вновь вспомнить забытое, сохраняет нам знание
настолько, что оно кажется прежним. Так вот, таким же
образом сохраняется и все смертное; в отличие от бо-
жественного, оно не остается всегда одним и тем же,
но, устаревая и уходя, оставляет новое свое подобие.
Вот каким способом, Сократ,— заключила она,— приоб-
щается к бессмертию смертное — и тело, и все осталь-
ное. Другого способа нет. Не удивляйся же, что каждое
живое существо по природе своей заботится о своем по-
томстве. Бессмертия ради сопутствует всему на свете
рачительная эта любовь.
Выслушав ее речь, я пришел в изумление и сказал:
— Да неужели, премудрая Диотима, это действитель-
но так?
И она отвечала, как отвечают истинные мудрецы:
— Можешь быть уверен в этом, Сократ. Возьми люд-
ское честолюбие — ты удивишься его бессмысленности,
если не вспомнишь то, что я сказала, и упустишь
из виду, как одержимы люди желанием сделать гром-
ким свое имя, «чтобы на вечное время стяжать бес-
смертную славу», ради которой они готовы подвергать
себя еще большим опасностям, чем ради своих детей,
тратить деньги, сносить любые тяготы, умереть, наконец.
Ты думаешь,— продолжала она,— Алкестиде захотелось
14

бы умереть за Адмета, Ахиллу — вслед за Патроклом,
а вашему Кодру — ради будущего царства своих детей,
если бы они все не надеялись оставить ту бессмерт-
ную память о своей добродетели, которую мы и сейчас
сохраняем? Я думаю,— сказала она,— что все делают всё
ради такой бессмертной славы об их добродетели, и,
чем люди достойнее, тем больше они и делают. Бес-
смертие — вот чего они жаждут.
Те, у кого разрешиться от бремени стремится тело,—
продолжала она,— обращаются больше к женщинам и
служат Эроту именно так, надеясь деторождением при-
обрести бессмертие и счастье и оставить о себе па-
мять на вечные времена. Беременные же духовно —
ведь есть и такие,— пояснила она,— которые беременны
духовно, и притом в большей даже мере, чем телесно,—
беременны тем, что как раз душе и подобает вынаши-
вать. А что ей подобает вынашивать? Разум и прочие
добродетели. Родителями их бывают все творцы и те
из мастеров, которых можно назвать изобретателями.
Самое же важное и прекрасное — это разуметь, как
управлять государством и домом, и называется это
уменье рассудительностью и справедливостью. Так вот,
кто смолоду вынашивает духовные качества, храня чи-
стоту и с наступлением возмужалости, но испытывает
страстное желание родить, тот, я думаю, тоже ищет
везде прекрасное, в котором он мог бы разрешиться
от бремени, ибо в безобразном он ни за что не родит.
Беременный, он радуется прекрасному телу больше,
чем безобразному, но особенно рад он, если такое тело
встретится ему в сочетании с прекрасной, благородной
и даровитой душой: для такого человека он сразу нахо-
дит слова о добродетели, о том, каким должен быть
и чему должен посвятить себя достойный муж, и прини-
мается за его воспитание. Проводя время с таким чело-
веком, он соприкасается с прекрасным и родит на свет
то, чем давно беремен. Всегда помня о своем друге,
15

где бы тот ни был — далеко или близко, он сообща с ним
растит свое детище, благодаря чему они гораздо бли-
же друг другу, чем мать и отец, и дружба между ними
прочнее, потому что связывающие их дети прекраснее
и бессмертнее. Да и каждый, пожалуй, предпочтет
иметь таких детей, чем обычных, если подумает о Го-
мере, Гесиоде и других прекрасных поэтах, чье потом-
ство достойно зависти, ибо оно приносит им бессмерт-
ную славу и сохраняет память о них, потому что и само
незабываемо и бессмертно. Или возьми, если угодно,—
продолжала она,— детей, оставленных Ликургом в Лаке-
демоне,— детей, спасших Лакедемон и, можно сказать,
всю Грецию. В почете у вас и Солон, родитель ваших
законов, а в разных других местах, будь то у греков или
у варваров, почетом пользуется много других людей,
совершивших множество прекрасных дел и породивших
разнообразные добродетели. Не одно святилище воз-
двигнуто за таких детей этим людям, а за обычных де-
тей никому еще не воздвигали святилищ.
Во все эти таинства любви можно, пожалуй, посвя-
тить и тебя, Сократ. Что же касается тех высших и сокро-
веннейших, ради которых первые, если разобраться, и
существуют на свете, то я не знаю, способен ли ты
проникнуть в них. Сказать о них я, однако, скажу,— про-
должала она,— за мной дело не станет. Так попытай-
ся же следовать за мной, насколько сможешь.
Кто хочет избрать верный путь ко всему этому, дол-
жен начать с устремления к прекрасным телам в молодо-
сти. Если ему укажут верную дорогу, он полюбит снача-
ла одно какое-то тело и родит в нем прекрасные
мысли, а потом поймет, что красота одного тела род-
ственна красоте любого другого и что если стремиться
к идее прекрасного, то нелепо думать, будто красота
у всех тел не одна и та же. Поняв это, он станет любить
все прекрасные тела, а к тому одному охладеет, либо
сочтет такую чрезмерную любовь ничтожной и мелкой.
16

После этого он начнет ценить красоту души выше, чем
красоту тела, и, если ему попадется человек хорошей
души, но не такой уж цветущий, он будет вполне доволен,
полюбит его и станет заботиться о нем, стараясь ро-
дить такие суждения, которые делают юношей лучше,
благодаря чему невольно постигнет красоту нравов и обы-
чаев и, увидев, что все это прекрасное родственно
между собою, будет считать красоту тела чем-то ничтож-
ным. От нравов он должен перейти к наукам, чтобы уви-
деть красоту наук и, стремясь к красоте уже во всем ее
многообразии, не быть больше ничтожным и жалким ра-
бом чьей-либо привлекательности, плененным красотой
одного какого-то мальчишки, человека или характера,
а повернуть к открытому морю красоты и, созерцая
его в неуклонном стремлении к мудрости, обильно рож-
дать великолепные речи и мысли, пока наконец, набрав-
шись тут сил и усовершенствовавшись, он не узрит того
единственного знания, которое касается прекрасного, и
вот какого прекрасного... Теперь,— сказала Диотима,—
постарайся слушать меня как можно внимательнее.
Кто, наставляемый на пути любви, будет в правиль-
ном порядке созерцать прекрасное, тот, достигнув конца
этого пути, вдруг увидит нечто удивительно прекрасное
по природе, то самое, Сократ, ради чего и были предпри-
няты все предшествующие труды,— нечто, во-первых,
вечное, то есть не знающее ни рождения, ни гибели,
ни роста, ни оскудения, а во-вторых, не в чем-то прекрас-
ное, а в чем-то безобразное, не когда-то, где-то, для
кого-то и сравнительно с чем-то прекрасное, а в другое
время, в другом месте, для другого и сравнительно
с другим безобразное. Прекрасное это предстанет ему
не в виде какого-то лица, рук или иной части тела,
не в виде какой-то речи или знания, не в чем-то другом,
будь то животное, Земля, небо или еще что-нибудь,
а само по себе, всегда в самом себе единообразное;
все же другие разновидности прекрасного причастны

к нему таким образом, что они возникают и гибнут, а его
не становится ни больше ни меньше, и никаких воз-
действий оно не испытывает. И тот, кто благодаря пра-
вильной любви поднялся над отдельными разновидно-
стями прекрасного и начал постигать само прекрасное,
тот, пожалуй, почти у цели.
Вот каким путем нужно идти в любви — самому или
под чьим-либо руководством: начав с отдельных прояв-
лений прекрасного, над все время, словно бы по сту-
пенькам, подниматься ради самого прекрасного вверх —
от одного прекрасного тела к двум, от двух — ко всем,
а затем от прекрасных тел к прекрасным нравам, а от
прекрасных нравов к прекрасным учениям, пока не под-
нимешься от этих учений к тому, которое и есть уче-
ние о самом прекрасном, и не познаешь наконец, что
же это — прекрасное.
Соч.: В 3 т. М. 1970. Т. 2. С. U6—
U2
Ватсьяяна
КАМА-СУТРА
О РАЗЛИЧНЫХ РОДАХ ЛЮБВИ
Знатоки, сведующие в этой науке, различают четыре
рода любви.
1. Любовь, порожденная постоянной привычкой.
2. Любовь, возникшая вследствие воображения.
3. Любовь, возникшая из веры в себя и веры в других.
4. Любовь, возникшая в результате восприятия внеш-
них объектов.
1. Этот род любви — результат постоянного вовле-
чения чувств в такие действия, как охота, верховая езда
и т. д.
18

2. Этот род любви — результат не прямых действии,
продиктованных чувствами, а их предвосхищения.
3. Любовь этой категории узнается взаимно мужчи-
ной и женщиной, и она так убедительна, что ее узнают
и окружающие.
4. Восприятие внешних объектов и наслаждение от
этого являются также результатом любовного удоволь-
ствия, которое мы легко узнаем. Этот род любви,
по существу, порождает и включает в себя три выше-
отмеченные. Руководствуясь текстом, человек способен
различить эти типы любви и решить для себя, какой из
них он в подходящее время примет, после определения
склонности к нему другого лица.
Перевод А. Г. Вашестова
Kama Sutra of Vatsyayana. Bom-
bay, 1961. P. 99—100
ЛИ ЦЗИ
(IV—I в. до н. э.)
Человек рождается чистым, в этом дарованная ему
небом натура. Сталкиваясь с окружающим миром, его
натура приходит в движение, и в ней рождаются жела-
ния. Когда предметы и явления познаются, формиру-
ются и чувства любви и ненависти к ним. Если любовь
и ненависть не умеряются изнутри, а познания окружаю-
щего завлекают его в мир вещей и он не состоянии
справиться с собой, тогда дарованные ему небом каче-
ства гибнут. Ведь окружающий мир воздействует на че-
ловека бесконечно, а любовь и ненависть человека
не имеют предела, и в таком случае окружающий мир
подступает к человеку, и он изменяется под его влия-
нием. Когда же человек изменяется под воздействием
окружающего мира, в нем погибают дарованные ему не-
2*
19

бом качества, и он истощает себя в желаниях. Вот
тогда-то рождаются чувства непокорности и бунта, при-
творства и обмана, творятся всякие непристойные дела
и устраиваются беспорядки.
Древнекитайская философия.
Собр. текстов: В 2 т. М., 1973.
Г. 2. С. 118
Апостол Павел
ПЕРВОЕ ПОСЛАНИЕ
К КОРИНФЯНАМ
1. Если я говорю языками человеческими и ангель-
скими, а любви не имею, то я — медь звенящая или
кимвал звучащий.
2. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и
имею всякое познание и всю веру, так-что могу и горы
переставлять, а не имею любви,— то я ничто.
3. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое
на сожжение, а любви не имею,— нет мне в том никакой
пользы.
4. Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не
завидует, любовь не превозносится, не гордится.
5. Не безчинствует, не ищет своего, не раздражает-
ся, не мыслит зла.
6. Не радуется неправде, а сорадуется истине.
7. Все покрывает, всему верит, всего надеется, все
переносит.
8. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества
прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится...
13. А теперь пребывают сия три: вера, надежда,
любовь; но любовь из них больше.
1 Кор. 13, 1-г8, 13
20

Ибн Сина (Авиценна)
ТРАКТАТ О ЛЮБВИ
...Все существующие вещи, управляемые [высшим
принципом], обладают естественным вожделением и
врожденной любовью. Отсюда с необходимостью сле-
дует, что у этих вещей любовь есть причина их суще-
ствования.
...Наличие этой любви у всех управляемых [высшим
принципом] существующих вещей должно быть необхо-
димым и неотъемлемым. В противном случае была бы
нужна другая любовь для того, чтобы сохранить эту об-
щую любовь, уберечь ее от небытия и вернуть ее в
прежнее состояние, когда она пришла в упадок, беспо-
коясь из-за ее удаления. [В этом случае] одна из этих
двух любовей была бы бесполезной и излишней, а су-
ществование чего-либо бесполезного в природе, то есть
в божественно установленном порядке, ложно. Но нет
любви вне этой общей абсолютной любви. Следователь-
но, бытие каждого предмета, управляемого [высшим
принципом], определяется врожденной любовью.
Таким образом, у всех существующих вещей либо
любовь является причиной их бытия, либо любовь и бы-
тие в них тождественны. Очевидно, следовательно, что
ни одна индивидуальная субстанция не лишена любви...
...Каждая из простых неживых индивидуальных суб-
станций сопровождается врожденной любовью, от кото-
рой она никогда не свободна, и любовь эта — причина
их бытия.
Вкратце укажем, как растительные души делятся на
три разновидности: 1) питающая сила, 2) сила роста и
21

3) сила размножения; точно так же любовь, присущая
растительной силе, делится на три разновидности:
1) первая из них присуща питающим силам и является
источником влечения к пище в соответствии с потреб-
ностями в ней материи и задержания ее в питающемся
[теле] после претворения ее в его природу; 2) вторая
разновидность любви присуща силе роста и является
источником влечения к пропорциональному увеличению
объема питающегося [тела]; 3) третья разновидность
любви присуща силе размножения и является источни-
ком стремления произвести начало сущности, подобной
тому, от которой он сам произведен.
Ясно, что, когда существуют эти силы, необходи-
мо существуют и эти разновидности любви. Следователь-
но, они также от природы наделены любовью.
Нет сомнения, что каждая из животных сил и душ
характеризуется тем действием, которое побуждается
врожденной любовью. Если бы это было не так — если
бы они не обладали естественной брезгливостью, источ-
ником которой является врожденное отвращение, и ес-
тественным влечением, имеющим своим источником
врожденную любовь,— то их существование в живот-
ном теле должно было бы рассматриваться как празд-
ное. И это проявляется во всех частях, на которые де-
лятся эти силы.
Как разумная, так и животная душа — последняя по
причине близости к первой — всегда любят то, что строй-
но, гармонично и соразмерно, как, например, гармонич-
ные звуки, хорошо сочетающиеся друг с другом вкусо-
вые качества различных блюд и т. п. Но если в животной
душе это вызвано природой, то у разумной души это про-
истекает из того, что она предрасположена [к этому]
созерцанием идей, возвышающихся над природой, и зна-
ет: все, что близко к Первому Объекту любви, то более
22

стройно и соразмерно, а то, что следует непосредственно
за Ним, достигает большей степени единства и связанных
с ним качеств, таких, как гармония и согласованность;
тогда как, напротив, что удалено от Него, то ближе
к множественности и связанным с нею качествам,
таким, как дисгармония и несогласованность, как это
разъяснили метафизики. Всегда, когда разумная душа до-
стигает обладания чем-то стройным, она созерцает это
нетерпеливым взором.
Поскольку эти предпосылки установлены, мы говорим:
одно из свойств разумного [существа] — то, что оно лю-
бит красивую внешность у людей, и это иногда рас-
сматривается как изящество и молодость. Такое свойство
либо присуще [одной только] животной силе, либо
[является результатом] соучастия [разумной и животной
сил]. Если бы оно было присуще [только] животной
силе, то разумные люди не считали бы это изяществом
и молодостью. Ибо истинно, что, когда человек испыты-
вает устремления, [свойственные] животной [душе],
по-животному, он впадает в порок и вредит разумной
душе. Это не присуще разумной душе, ибо принад-
лежностями ее работы являются вечные умопости-
гаемые предметы, а не преходящие чувственно воспри-
нимаемые единичные вещи. Этот [вид любви], следо-
вательно, вытекает из соучастия [упомянутых двух сил].
Это можно объяснить и другим способом: если чело-
век любит прекрасный образ ради животного удоволь-
ствия, то заслуживает порицания, даже осуждения и обви-
нения в грехе; таковы, например, те, кто предаются
содомскому греху и вообще порочные люди. Но если
человек любит миловидный образ умозрительно, то, как
мы уже объяснили, это следует считать средством воз-
вышения и приближения к благу, поскольку он испыты-
вает более близкое воздействие Первоисточника [всяко-
го] Влияния и Чистого Объекта любви и более подобен
возвышенным, благородным вещам. А это делает его до-
23

стойным того, чтобы быть изящным и мило молодым.
По этой причине не бывает так, чтобы сердца проница-
тельных людей из числа тех, что обладают острым умом
и философским мышлением и не следуют за теми, кто
выдвигает жадные и скупые требования, не были заняты
тем или иным прекрасным человеческим образом. Ибо
человек, имея нечто сверх того совершенства, которое
свойственно человечеству... более всего достоин полу-
чения того, что скрыто в плоде сердца и составляет
чистоту любви. Поэтому и говорит пророк: «Ищи удо-
влетворения твоих потребностей у обладающих пре-
красным лицом», желая этим сказать, что красивый
образ бывает только при хорошем природном составе
и что совершенная гармония и состав придают [челове-
ку] приятные черты и милые качества. Иногда, однако,
случается, что человек с безобразным обликом прекра-
сен по своим внутренним качествам. Для этого возмож-
ны два объяснения: либо безобразие облика вызвано
не внутренним недостатком в гармонии первоначаль-
ного [природного] состава, а какой-то внешней, при-
входящей порчей, либо же красота черт вызвана не при-
родой, а привычкой. Равным образом бывает так, что
человек с красивым обликом безобразен чертами [своего
характера]. Этому также можно дать два объяснения:
либо уродство в чертах [характера] возникает привходя-
щим образом вместе с чем-то, привходящим в природу
после закрепления состава, либо оно возникает из-за
сильной привычки.
Любовь к прекрасному облику сопровождается тре-
мя желаниями: 1) обнять, 2) целовать и 3) сочетаться.
Что касается третьего желания, то при его [появле-
нии] выясняется, что оно присуще только животной душе,
что доля ее в этом велика и что она выступает здесь
не как средство, а как участница, более того, как [участ-
ница], пользующаяся [средством]. Дело это отврати-
тельно, но и разумная любовь может не быть чистой,
24

если животная сила ей всецело не подчиняется. Поэтому
в желании сочетаться лучше подозревать любящего, ко-
торый соблазняет предмет своей любви ради одного
этого, если только его потребность не носит разумного
характера, то есть, если он не помышляет о воспроиз-
ведении себе подобного. А это ' невозможно для мужчи-
ны; для женщины же, которой это запрещено шариатом,
это мерзко. Поэтому такой вид любви допустим и может
быть одобрен только в отношении мужчины, который
сочетается со своей женой или невольницей.
Что касается объятий и поцелуев, то сами по себе они
не заслуживают осуждения, если их цель состоит в сбли-
жении и соединении, поскольку душа желает достичь
объекта своей любви присущими ей чувствами осязания
и зрения. Поэтому она получает наслаждение от объ-
ятия, стремится к тому, чтобы дыхание начала психиче-
ской деятельности, каковым является сердце, слилось
со сходным дыханием в объекте любви, и поэтому же-
лает целовать его. Однако объятия и поцелуи акци-
дентально вызывают такие порочные страсти, которых
следует остерегаться, если только нет уверенности в том,
что те, кто ими охвачены, [способны] подавить их и быть
вне подозрения. Поэтому нельзя упрекать, когда целуют
детей, хотя в принципе это может быть подвергнуто
такому же подозрению, поскольку цель поцелуев —
сближение и соединение, но [в данном] случае они не
[сопровождаются] порочными и греховными [помыс-
лами].
Кто исполнен такой любви, тот молод и изящен, а
[сама] эта любовь — изящество и молодость.
Серебряков С. Б. Трактат Ибн
Сины (Авиценны) о любви. Тби-
лиси, 1976. С. 48—60
То есть воспроизведение потомства.
25

Баха-Улла
СОКРОВЕННЫЕ СЛОВА
О сын человеческий!
Истинно любящий жаждет испытания, как мятежник
милости и грешник милосердия.
О друг!
В саду сердца насаждай лишь розы любви и не по-
кидай сени соловья любви и стремления. Цени дружбу
праведных, но держись сердцем и душой вдали от не-
честивых.
О сын любви!
Один лишь шаг отделяет тебя от степени Высо-
чайшей близости и верховнаго древа любви. Сделай
этот шаг, а вторым войди в Царство Вечности и уступи
в шатер бессмертия. Итак, прислушайся к тому, что про-
явилось от Пера Славы.
О сын страсти!
Мудрые и проницательные трудились многие годы и
все же не достигли Присутствия Всевышняго. Всю жизнь
провели они в поисках Ьго и все же не узрели Красоты
Лица Его. Ты же без труда достиг сего и без искания при-
шел к цели. Несмотря на это, ты так плотно обвился по-
кровом твоего «я», что глаз твой не узрел красоты Воз-
любленнаго и рука твоя не коснулась рубца одежды
Его. Дивитесь сему, о проницательные!
О обитатели рая Моего!
Нежною рукою посадил Я росток любви и дружества
вашего в райском саду и оросил его весенним дождем
милосердия Моего. Близок час ему принести плод. При-
26

лагайте же старания сохранить его, да не пожрет его
пламя страстей и вожделений.
Горе, горе вам, любящим мирские вожделения!
Быстро, как молния, промчались вы мимо Духовнаго
Возлюбленнаго, остановились на сатанинских измышле-
ниях и привязались к ним. Вы преклоняетесь перед во-
ображаемым и называете его истиной; вы смотрите на
шип и называете его розой. Ни одно чистое дыхание
не изошло от вас, и дуновение самоотверженности не
повеяло из глубины сердец ваших. Вы бросили на ветер
заботливый совет Возлюбленнаго, стерли его с таблицы
сердца вашего и, подобно диким зверям, живете и на-
слаждаетесь на пастбище страстей.
Сокровенные слова. Хофхайм. б. г.
С. 20, 28, 29, 35, 40, 44
Абдул-Баха
РОЗЫ ЛЮБВИ
Думайте постоянно о том, какую услугу вы можете
оказать каждому члену человеческого общества. Не при-
давайте особого значения чьей-либо нерасположенности
к вам, пренебрежению, неприязни, несправедливости.
Будьте искренне доброжелательны, и не только внешне.
Я обращаюсь к вам... Если вас посетят враждебные
чувства, пусть им противостоит более сильная мысль о
мире. Чувство ненависти должно быть уничтожено про-
тивоположным, более сильным чувством любви. Враж-
дебные помыслы разрушают согласие, общее благо, по-
кой и радость. Помыслы любви создают братство,
мир, дружбу и счастье.
27

Зажигайте при каждой встрече, когда только може-
те, свечу любви, радуйте и воодушевляйте каждое
сердце. Заботьтесь о каждом человеке, как о вашем
близком. Одаривайте чужих людей такой же любовью
и добротой, как и ваших верных друзей.
Все религии учат тому, что мы должны любить
друг друга и, прежде чем осмелиться осуждать чужие
недостатки, должны сами исправить наши собственные
ошибки и что мы не вправе ставить себя выше своего
ближнего.
Любовь выражает свою сущность не только словами,
но и поступками. Одни слова не обладают действием.
Чтобы доказать их силу, любовь должна иметь пред-
мет, средство и повод.
Лучший способ отблагодарить Бога — любить друг
друга.
Розы любви. Тексты для размыш-
лений. Избранные цитаты из баха-
истских писаний. Хофхайм. 1989.
С. 6, 15, 37, 40, 42, 46
Ф. Бэкон
ОПЫТЫ ИЛИ НАСТАВЛЕНИЯ
НРАВСТВЕННЫЕ И ПОЛИТИЧЕСКИЕ
О ЛЮБВИ
Сцена более благосклонна к любви, чем человече-
ская жизнь. Ибо на сцене любовь, как правило, является
предметом комедий и лишь иногда — трагедий; но в
жизни она приносит много несчастий, принимая иногда
28

вид сирены, иногда — фурии. Можно заметить, что среди
всех великих и достойных людей (древних или совре-
менных, о которых сохранилась память) нет ни одного,
который был бы увлечен любовью до безумия; это
говорит о том, что великие умы и великие дела действи-
тельно не допускают развития этой страсти, свойствен-
ной слабым. Тем не менее необходимо сделать исключе-
ние в отношении Марка Антония, соправителя Рима,
и Аппия Клавдия, децемвира и законодателя, из кото-
рых первый был действительно человеком сластолюби-
вым и неумеренным, а второй — строгим и мудрым.
А поэтому нам представляется, что любовь (хотя и
редко) может найти путь не только в сердце, для нее от-
крытое, но и в сердце, надежно от нее защищенное,
если не быть бдительным. Плохо говорит Эпикур: «Sa-
tis magnum alter alteri theatrum sumus" ' — как будто
человек, созданный для созерцания небес и всех благо-
родных предметов, не должен делать ничего, как стоять
на коленях перед маленьким идолом и быть рабом, не
скажу, низменных желаний (подобно животным), но зре-
ния, которое было дано ему для более возвышенных
целей.
Интересно отметить эксцессы, свойственные этой
страсти, и то, как она идет наперекор природе и истин-
ной ценности вещей; достаточно вспомнить постоянное
употребление гипербол в речи, которые приличествуют,
только когда говорят о любви, и больше нигде. И дело
не только в гиперболе; ибо хотя и хорошо было сказано,
что архильстецом, в присутствии которого все мелкие
льстецы кажутся разумными людьми, является наше са-
молюбие, однако, безусловно, влюбленный превосходит
и его. Ведь нет такого гордого человека, который так
до абсурда высоко думал бы о себе, как думают влюб-
1 Каждый из нас для другого являет великий театр//Сенека.
Письма. 1, 7.
29

ленные о тех, кого они любят; и поэтому правильно
сказано, что «невозможно любить и быть мудрым».
И нельзя сказать, что эту слабость видят только другие
люди, а тот, кого любят, ее не видит; нет, ее видит прежде
всего любимый человек, за исключением тех случаев,
когда любовь взаимна. Ибо истинное правило в этом от-
ношении состоит в том, что любовь всегда вознаграж-
дается либо взаимностью, либо скрытым и тайным през-
рением. Тем более мужчины должны остерегаться этой
страсти, из-за которой теряются не только другие блага,
но и она сама. Что касается до других потерь, то
высказывание поэта действительно хорошо их определя-
ет: тот, кто предпочитает Елену, теряет дары Юноны
и Паллады. Ведь тот, кто слишком высоко ценит любов-
ную привязанность, теряет и богатство, и мудрость. Эта
страсть достигает своей высшей точки в такие времена,
когда человек более всего слаб, во времена великого
процветания и великого бедствия, хотя в последнем слу-
чае она наблюдалась меньше; оба эти состояния возбуж-
дают любовь, делают ее более бурной и тем самым пока >
зывают, что она есть дитя безрассудства.
Лучше поступает тот, кто, раз уж невозможно не
допустить любви, удерживает ее в подобающем ей месте
и полностью отделяет от своих серьезных дел и дейст-
вий в жизни; ибо если она однажды вмешается в дела,
то взбаламучивает судьбы людей так сильно, что люди ни-
как не могут оставаться верными своим собственным
целям. Не знаю, почему военные так предаются любви;
я думаю, это объясняется тем же, почему они предают-
ся вину, ибо опасности обычно требуют того, чтобы их
оплачивали удовольствиями. В природе человека есть
тайная склонность и стремление любить других; если
они не расходуются на кого-либо одного или немногих,
то, естественно, распространяются на многих людей и по-
буждают их стать гуманными и милосердными,, что4
иногда и наблюдается у монахов. Супружеская лю-
30

бовь создает человеческий род, дружеская любовь со-
вершенствует его, а распутная любовь его развращает
и унижает.
Соч.: В 2 т. М., 1972. Т. 2. С. 37\ —
372
Ф. де Ларошфуко
МАКСИМЫ И МОРАЛЬНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ
Трудно дать определение любви; о ней можно лишь
сказать, что для души — это жажда властвовать, для
ума — внутреннее сродство, а для тела — скрытое и
утонченное желание обладать, после многих околично-
стей, тем, что любишь.
Нам дарует радость не то, что нас окружает, а наше
отношение к окружающему, и мы бываем счастливы,
обладая тем, что любим, а не тем, что другие считают
достойным любви.
Долговечность наших страстей не более зависит от нас,
чем долговечность жизни.
Страсть часто превращает умного человека в глупца,
но не менее часто наделяет дураков умом.
Великие исторические деяния, ослепляющие нас сво-
им блеском и толкуемые политиками как следствие ве-
ликих замыслов, чаще всего являются плодом игры при-
хотей и страстей. Так, война между Августом и Антонием,
которую объясняют их честолюбивым желанием власт-
вовать над миром, была, возможно, вызвана просто-
напросто ревностью.
31

Страсти — это единственные ораторы, доводы кото-
рых всегда убедительны; их искусство рождено как бы
самой природой и зиждется на непреложных законах.
Поэтому человек бесхитростный, но увлеченный стра-
стью, может убедить скорее, чем красноречивый, но
равнодушный.
Страстям присущи такая несправедливость и такое
своекорыстие, что доверять им опасно и следует их
остерегаться даже тогда, когда они кажутся вполне ра-
зумными.
В человеческом сердце происходит непрерывная сме-
на страстей, и угасание одной из них почти всегда озна-
чает торжество другой.
Наши страсти часто являются порождением других
страстей, прямо им противоположных: скупость порой ве-
дет к расточительности, а расточительность — к скупо-
сти; люди нередко стойки по слабости характера и от-
важны из трусости.
Как бы мь\ ни старались скрыть наши страсти под
личиной благочестия и добродетели, они всегда прогля-
дывают сквозь этот покров.
Ошибается тот, кто думает, будто лишь таким бурным
страстям, как любовь и честолюбие, удается подчинить
себе другие страсти. Самой сильной нередко оказывает-
ся бездеятельная леность: завладевая людскими помыс-
лами и поступками, она незаметно подтачивает все
их стремления и добродетели.
По-видимому, природа скрывает в глубинах нашей
души способности и дарования, о которых мы и сами не
подозреваем; только страсти пробуждают их к жизни
32

и порою сообщают нам такую проницательность и твер-
дость, каких при обычных условиях мы никогда не могли
бы достичь.
Все бурные страсти не к лицу женщинам, но менее
других им не к лицу любовь.
Мы никогда не стремимся страстно к тому, к чему
стремимся только разумом.
Мы и не представляем себе, на что могут нас толкнуть
наши страсти.
У нас нашлось бы очень мало страстных желаний,
если бы мы точно знали, чего мы хотим.
Размышления и афоризмы фран-
цузских моралистов XVI—XVIII ве-
ков. М., 1987. С. 115, 124, 116, 150,
174, 171, 175
Б. Спиноза
ЭТИКА
ТЕОРЕМЫ
12. Душа, насколько возможно, стремится вообра-
жать то, что увеличивает способность тела к действию
или благоприятствует ей.
13. Когда душа воображает что-либо такое, что
/меньшает способность тела к действию или ограничи-
вает ее, она стремится, насколько возможно, вспоми-
нать о вещах, исключающих существование этого.
Схолия '. Из этого мы ясно можем понять, что такое
Схолия — греческое слово, означающее «примечание, пояс-
нение к тексту».
3 Философия любви. Ч. 2 33

любовь и что такое ненависть. А именно любовь есть
не что иное, как удовольствие (радость), сопровождае-
мое идеей внешней причины, а ненависть — не что иное,
как неудовольствие (печаль), сопровождаемое идеей
внешней причины. Далее, мы видим, что тот, кто любит,
необходимо стремится иметь любимый предмет налицо
и сохранять его; наоборот — тот, кто ненавидит, стре-
мится удалить и уничтожить предмет своей ненависти...
14. Если душа подверглась когда-нибудь сразу двум
аффектам, то впоследствии, подвергаясь какому-либо
одному из них, она будет подвергаться также и дру-
гому.
15. Всякая вещь может быть косвенной причиной
удовольствия, неудовольствия или желания.
Королларий '. Вследствие одного того, что мы видели
какую-либо вещь в аффекте удовольствия или неудо-
вольствия, производящей причины которого она вовсе и
не составляет, мы можем ее любить или ненавидеть.
Схолия. Отсюда мы видим, каким образом происхо-
дит то, что мы любим или ненавидим что-либо без вся-
кой известной нам причины, единственно, как говорится,
из симпатии или антипатии...
16. Вследствие одного того, что мы воображаем, что
какая-либо вещь имеет что-либо сходное с таким объек-
том, который обыкновенно причиняет нашей душе удо-
вольствие или неудовольствие, мы будем любить или
ненавидеть эту вещь, хотя бы то, в чем она сходна с тем
объектом, и не было производящей причиной этих аф-
фектов.
1 7. Если мы воображаем, что вещь, которая обыкно-
венно причиняет нам неудовольствие, имеет что-либо
сходное с другой вещью, обыкновенно причиняющей
нам столь же большое удовольствие, то мы будем в одно
и то же время и ненавидеть и любить ее.
1 Королларий — латинское слово, означающее «добавление, след-
ствие, вывод».
34

18. Образ вещи прошедшей или будущей причиняет
человеку такой же аффект удовольствия или неудоволь-
ствия, как и образ вещи настоящей.
19. Кто воображает, что то, что он любит, уничтожа-
ется, будет чувствовать неудовольствие, если же оно со-
храняется — будет чувствовать удовольствие.
20. Кто воображает, что то, что он ненавидит, уни-
чтожается, будет чувствовать удовольствие.
21. Кто воображает, что предмет его любви получил
удовольствие или неудовольствие, тот и сам также будет
чувствовать удовольствие или неудовольствие, и каждый
из этих аффектов будет в любящем тем больше или
меньше, чем больше или меньше он в любимом пред-
мете.
22. Если мы воображаем, что кто-либо причиняет лю-
бимому нами предмету удовольствие, мы будем чувст-
вовать к нему любовь. Наоборот, если воображаем, что
он причиняет ему неудовольствие, будем чувствовать
к нему ненависть.
Схолия. Теорема 21 объясняет нам, что такое состра-
дание, которое мы можем определить как неудовольст-
вие, возникшее вследствие вреда, полученного другим.
Какое должно дать название удовольствию, возникшему
вследствие добра, полученного другим, я не знаю. Да-
лее, любовь к тому, кто сделал добро другому, мы бу-
дем называть благорасположением, наоборот, ненависть
к тому, кто сделал зло другому,— негодованием. Нако-
нец, должно заметить, что мы чувствуем сострадание
не только к такому предмету, который мы любим (как
мы показали это в т. 21), но также и к такому, к которому
мы до того времени не питали никакого аффекта,
лишь бы мы считали его себе подобным... Следователь-
но, благорасположение мы можем чувствовать также
и к тому, кто сделал добро подобному нам, и, наобо-
рот, негодовать на того, кто нанес ему вред.
з*
35

23. Кто воображает, что предмет его ненависти полу-
чил неудовольствие, будет чувствовать удовольствие; на-
оборот, если он воображает его получившим удоволь-
ствие, будет чувствовать неудовольствие; и каждый из
этих аффектов будет тем больше или меньше, чем боль-
ше противоположный ему аффект в том, что он ненави-
дит.
Схолия. Такое удовольствие едва ли может быть проч-
но и свободно от некоторого душевного противодей-
ствия. Ибо... поскольку кто-либо воображает, что подоб-
ный ему предмет подвергается аффекту неудовольст-
вия, постольку он и сам должен чувствовать неудо-
вольствие; и обратно — если он воображает, что он
получает удовольствие. Но здесь мы обращаем внима-
ние на одну только ненависть.
24. Если мы воображаем, что кто-либо причиняет
удовольствие предмету, который мы ненавидим, то мы
будем и его ненавидеть. Наоборот, если мы воображаем,
что он причиняет этому предмету неудовольствие, мы
будем любить его.
Схолия. Эти и другие подобные аффекты ненависти
относятся к зависти, которая поэтому есть не что иное,
как сама ненависть, поскольку она рассматривается рас-
полагающей человека таким образом, что чужое несча-
стье причиняет ему удовольствие, и, наоборот, чужое
счастье причиняет ему неудовольствие.
25. Мы стремимся утверждать о себе и любимом нами
предмете все, что, по нашему воображению, причиняет
удовольствие нам или ему, и, наоборот, отрицать все то,
что, пб нашему воображению, причиняет нам или лю-
бимому нами предмету неудовольствие.
26. Мы стремимся утверждать о ненавидимом нами
предмете все то, что, по нашему воображению, причи-
няет ему неудовольствие, и, наоборот, отрицать все то,
что, по нашему воображению, причиняет ему удоволь-
ствие.
36

Схолия. Отсюда мы видим, что легко может случить-
ся, что человек будет ставить себя и любимый предмет
выше, чем следует, и, наоборот — то, что ненавидит,
ниже, чем следует. Такое воображение, когда оно отно-
сится к самому человеку, имеющему о себе преувели-
ченное мнение, называется самомнением и составляет
род бреда, так как человек с открытыми глазами бредит,
будто бы он может все то, что ему представляется
в одном только воображении и на что вследствие этого он
смотрит как на реальное и кичится им все время, пока он
не в состоянии вообразить чего-либо, исключающего
существование этого и ограничивающего его способность
к действию. Итак, самомнение есть удовольствие, воз-
никшее вследствие того, что человек ставит себя выше,
чем следует. Далее, удовольствие, происходящее вслед-
ствие того, что человек ставит другого выше, чем сле-
дует, называется превознесением, и, наконец, то, кото-
рое происходит вследствие того, что он ставит другого
ниже, чем следует,— презрением.
27. Воображая, что подобный нам предмет, к кото-
рому мы не питали никакого аффекта, подвергается
какому-либо аффекту, мы тем самым подвергаемся
подобному же аффекту.
Схолия 1. Такое подражание аффектов, когда оно
относится к неудовольствию, называется состраданием
(о котором см. сх. т. 22), когда же относится к желанию,
называется соревнованием, которое поэтому есть не что
иное, как желание чего-либо, зарождающееся в нас
вследствие того, что мы воображаем, что другие, подоб-
ные нам, желают этого.
Королларий 1. Если мы воображаем, что кто-либо,
к кому мы не питали никакого аффекта, причиняет
удовольствие предмету нам подобному, то мы будем чув-
ствовать к нему любовь. Наоборот, если воображаем,
что он причиняет ему неудовольствие, будем его нена-
видеть.
37

Королларий 2. Предмет, который нам жалко, мы не
можем ненавидеть по той причине, что его несчастье
причиняет нам неудовольствие.
Королларий 3. Предмет, который нам жалко, мы бу-
дем стремиться, насколько возможно, освободить его от
несчастья.
Схолия 2. Такое желание или влечение к благодея-
нию, возникающее вследствие того, что нам жалко пред-
мет, которому мы хотим оказать благодеяние, называет-
ся благоволением, которое, следовательно, есть не что
иное, как желание, возникшее из сострадания. Впрочем,
о любви и ненависти к делающему добро или зло пред-
мету, который мы воображаем себе подобным, см.
сх. т. 22.
28. Мы стремимся способствовать совершению всего
того, что, по нашему воображению, ведет к удовольст-
вию, и удалять или уничтожать все то, что, по нашему
воображению, ему препятствует или ведет к неудоволь-
ствию.
29. Мы будем также стремиться делать все то, на
что люди ', по нашему воображению, смотрят с удо-
вольствием, и, наоборот, будем избегать делать то, от
чего, по нашему воображению, люди отвращаются.
Схолия. Такое стремление делать что-либо или не
делать ради того только, чтобы понравиться другим
людям, называется честолюбием, особенно в том случае,
когда мы до того сильно стремимся понравиться толпе,
что делаем что-либо или не делаем с ущербом для
себя или для других; в иных случаях такое старание
обыкновенно называется любезностью. Далее, удоволь-
ствие, с которым мы воображаем действие другого,
которым он старался понравиться нам, я называю по-
хвалою; неудовольствие же, с которым мы отвращаем-
ся от его действия, я называю порицанием.
' В этой и последующих теоремах должно подразумевать таких
людей, к которым мы не питаем никакого аффекта.
38

30. Если кто сделал что-нибудь такое, что, по его во-
ображению, доставляет другим удовольствие, тот будет
чувствовать удовольствие, сопровождаемое идеей о са-
мом себе как причиной этого удовольствия, иными сло-
вами — будет смотреть на самого себя с удоволь-
ствием. Наоборот, если он сделал что-либо такое, что, по
его воображению, причиняет неудовольствие, то он будет
смотреть на самого себя с неудовольствием.
Схолия. Так как любовь (по сх. т. 13) есть удоволь-
ствие, сопровождаемое идеей внешней причины, а нена-
висть — неудовольствие, также сопровождаемое идеей
внешней причины, то вышеозначенные удовольствие и
неудовольствие будут видами любви и ненависти. Но
так как любовь и ненависть относятся к внешним объ-
ектам, то эти аффекты мы обозначим другими назва-
ниями, именно: удовольствие, сопровождаемое идеей
внешней причины, мы будем называть гордостью, а про-
тивоположное ему неудовольствие — стыдом; при этом
должно подразумевать тот случай, когда удовольствие
или неудовольствие возникает вследствие того, что че-
ловек уверен, что его хвалят или порицают. В иных случа-
ях я буду называть удовольствие, сопровождаемое идеей
внешней причины, самодовольством, а противоположное
ему неудовольствие — раскаянием. Далее, так как...
может случиться, что удовольствие, которое кто-либо,
по его воображению, причиняет другим, будет лишь во-
ображаемым, и так как (по т. 25) каждый старается
воображать о себе все то, что, по его воображению,
доставляет ему удовольствие, то легко может случиться,
что гордец будет объят самомнением и станет вообра-
жать, что он всем приятен, между тем как он всем в тя-
гость.
31. Если мы воображаем, что кто-либо любит, желает
или ненавидит что-либо такое, что мы сами любим, же-
лаем или ненавидим, то тем постояннее мы будем это
любить и т. д. Если же воображаем, что он отвращает-
39

ся от того, что мы любим, или наоборот, то будем испы-
тывать душевное колебание.
Королларий. Отсюда и из т. 28 этой части следует,
что всякий стремится, насколько возможно, к тому, чтобы
каждый любил то, что он сам любит, и ненавидел,
что он ненавидит.
Схолия. Такое стремление к тому, чтобы каждый одо-
брял то, что мы любим или ненавидим, есть в дейст-
вительности честолюбие (см. сх. т. 29). Отсюда мы ви-
дим, что каждый из нас от природы желает, чтобы другие
жили по-нашему. А так как все одинаково желают того
же, то все одинаково служат друг другу препятствием
и, желая того, чтобы все их хвалили или любили, стано-
вятся друг для друга предметом ненависти.
32. Если мы воображаем, что кто-либо получает удо-
вольствие от чего-либо, владеть чем может только он
один, то мы будем стремиться сделать так, чтобы он
не владел этим.
Схолия. Итак, мы видим, что природа людей по
большей части такова, что к тем, кому худо, они чувст-
вуют сострадание, а кому хорошо, тому завидуют, и (по
пред. т.) тем с большею ненавистью, чем больше они
любят что-либо, что воображают во владении другого.
Далее, мы видим, что из того же самого свойства чело-
веческой природы, по которому люди являются состра-
дательными, вытекает также и то, что они завистливы
и честолюбивы. Если мы захотим, наконец, обратиться
к опыту, то найдем, что и он учит тому же самому,
особенно, если мы обратим внимание на первые годы на-
шей жизни. Мы найдем, что дети, тело которых постоян-
но находится как бы в равновесии, смеются или плачут
потому только, что видят, что другие смеются или пла-
чут; далее, как только они видят, что другие что-либо
делают, тотчас же желают и сами подражать этому и,
наконец, желают себе всего, в чем, по их воображению,
находят удовольствие другие.
40

33. Если мы любим какой-то подобный нам предмет,
то мы стремимся, насколько возможно, сделать так,
чтобы и он нас любил.
34. Чем более аффект, который, по нашему вообра-
жению, питает к нам любимый нами предмет, тем более
мь\ будем гордиться.
35. Если кто воображает, что любимый им предмет на-
ходится с кем-либо другим в такой же или еще более
тесной связи дружбы, чем та, благодаря которой он
владел им один, то им овладеет ненависть к любимому
им предмету и зависть к этому другому.
Схолия. Такая ненависть к любимому предмету, со-
единенная с завистью, называется ревностью, которая,
следовательно, есть не что иное, как колебание души,
возникшее вместе и из любви и ненависти, сопровож-
даемое идеей другого, кому завидуют. Эта ненависть
к любимому предмету будет тем больше, чем больше
было то удовольствие, которое ревнивец обыкновенно
получал от взаимной любви любимого им предмета,
а также чем сильнее был тот аффект, который он
питал к тому, кто, по его воображению, вступает в связь
с любимым предметом. Если он его ненавидел, то он
будет ненавидеть и любимый предмет (по т. 24), так как
он будет воображать, что он доставляет удовольствие
тому, кого он ненавидит; а также (по кор. т. 15) и по-
тому, что он будет принужден соединять образ любимо-
го им предмета с образом того, кого он ненавидит,
что большей частью имеет место в любви к женщине.
36. Кто вспоминает о предмете, от которого он ког-
да-либо получил удовольствие, тот желает владеть им при
той же обстановке, как было тогда, когда он наслаж-
дался им в первый раз.
Королларий. Если, таким образом, любящий найдет,
что чего-либо из этой обстановки недостает, то он почув-
ствует неудовольствие.
41

Схолия. Такое неудовольствие, относящееся к отсут-
ствию того, что мы любим, называется тоской.
37. Желание, возникающее вследствие неудовольст-
вия или удовольствия, ненависти или любви, тем сильнее,
чем больше эти аффекты.
38. Если кто начал любимый им предмет ненавидеть,
так что любовь совершенно уничтожается, то вследствие
одинаковой причины он будет питать к нему большую
ненависть, чем если бы никогда не любил его, и тем боль-
шую, чем больше была его прежняя любовь.
39. Если кто кого-либо ненавидит, тот будет стре-
миться причинить предмету своей ненависти зло, если
только не боится, что из этого не возникнет для него
самого еще большее зло, и, наоборот, если кто кого лю-
бит, тот будет стремиться по тому же закону сделать
ему добро.
Схолия. Под добром я разумею здесь всякий род
удовольствия и затем все, что ведет к нему, в особенно-
сти же то, что утоляет тоску, какова бы она ни была;
под злом же я разумею всякий род неудовольствия
и в особенности то, что препятствует утолению тоски...
Тот аффект, который располагает человека таким обра-
зом, что он не хочет того, чего хочет, или хочет того,
чего не хочет, называется трусостью, которая поэтому
есть не что иное, как страх, поскольку он. располагает
человека избегать предстоящего зла при помощи зла
меньшего (см. т. 28). Если же зло, которого он боится,
есть стыд, тогда страх называется стыдливостью. Наконец,
если стремление избежать будущего зла ограничивается
боязнью какого-либо другого зла, так что человек не
знает, которое из них предпочесть, то страх называется
оцепенением, особенно когда оба зла, которых он боит-
ся, принадлежат к числу весьма больших.
40. Если кто воображает, что его кто-либо ненавидит,
и при этом не думает, что сам подал ему какой-либо
повод к ненависти, то он в свою очередь будет его не-
навидеть.

Схолия. Если кто воображает, что он подал справед-
ливый повод к ненависти, то (по т. 30 и ее сх.) он будет
чувствовать стыд. Но это (по т. 25) редко случается. Кроме
того, такая взаимная ненависть может возникнуть также
из того, что за ненавистью (по т. 39) следует стремление
нанести зло тому, кто служит предметом ненависти.
Поэтому, если кто воображает, что его кто-либо ненави-
дит, то он будет воображать его причиной какого-либо
зла или неудовольствия и, следовательно, подвергнет-
ся неудовольствию или страху, сопровождаемому иде-
ей о том, кто его ненавидит, как причиной этого страха,
то есть, как и выше, будет и сам ненавидеть его.
Королларий 1. Если кто воображает, что тот, кого он
любит, питает к нему ненависть, тот будет в одно и то
же время и ненавидеть и любить его. Ибо, воображая,
что он составляет для него предмет ненависти, он (по
пред. т.) в свою очередь определяется к ненависти
к нему. Но (по предположению) он тем не менее любит
его. Следовательно, он в одно и то же время будет и
ненавидеть и любить его.
Королларий 2. Если кто воображает, что ему по нена-
висти причинил какое-нибудь зло кто-либо, к кому он до
того времени не питал никакого чувства, то он тотчас же
будет стремиться и ему причинить такое же зло.
Схолия 2. Стремление причинить зло тому, кого мы
ненавидим, называется гневом, стремление же отплатить
за полученное нами зло — местью.
41. Если кто воображает, что его кто-либо любит,
и при этом не думает, что сам подал к этому какой-
либо повод (что может случиться по кор. т. 15
и по т. 16), то и он со своей стороны будет любить его.
Схолия 1. Если он будет думать, что подал справед-
ливый повод для любви, то будет гордиться (по т. 30
с ее ex.), и это (по т. 25) случается чаще; противополож-
ное этому бывает, как мы сказали тогда, когда кто-либо
воображает, что он составляет для кого-нибудь предмет
43

ненависти (см. ex. пред. т.). Далее, такая взаимная лю-
бовь, и следовательно (по т. 39), стремление сделать
добро тому, кто нас любит и (по той же т. 39) стремится
делать нам добро, называется признательностью или
благодарностью. Отсюда ясно также, что люди гораздо
более расположены к мести, чем к воздаянию добром.
Королларий. Если кто воображает, что тот, кого он не-
навидит, любит его, тот будет в одно и то же время вол-
новаться и ненавистью и любовью.
Схолия 2. Если одержит верх ненависть, то он будет
стремиться причинить зло тому, кто его любит, и такой
аффект называется жестокостью, в особенности если мы
уверены, что тот, кто нас любит, не подал вообще ника-
кого обычного повода для ненависти.
42. Если кто сделал другому добро, движимый лю-
бовью или надеждой на удовлетворение своей гордости,
тот будет чувствовать неудовольствие, если увидит, что
его благодеяние принимается без благодарности.
43. Ненависть увеличивается вследствие взаимной не-
нависти и, наоборот, может быть уничтожена любовью.
44. Ненависть, совершенно побеждаемая любовью,
переходит в любовь, и эта любовь будет вследствие
этого сильнее, чем если бы ненависть ей вовсе не
предшествовала.
45. Если кто воображает, что кто-либо, подобный ему,
питает ненависть к другому, подобному ему, предмету,
который он любит, то он будет его ненавидеть.
46. Кто получил удовольствие или неудовольствие от
кого-нибудь, принадлежащего к другому сословию или
другой народности, сопровождаемое идеей о нем как
причиной этого неудовольствия, под общим именем со-
словия или народности, тот будет любить или ненавидеть
не только его, но и всех принадлежащих к тому же
сословию или народности.
47. Удовольствие, возникающее вследствие того, что
44

мы воображаем, что предмет нашей ненависти разру-
шается или подвергается злу, возникает не без некото-
рого душевного неудовольствия.
48. Любовь или ненависть, например к Петру, исче-
зает, если удовольствие, которое заключает в себе пер-
вая, или неудовольствие, которое заключает в себе по-
следняя, соединяется с идеей о другой причине их;
то и другое уменьшается, поскольку мы воображаем,
что не один только Петр был их причиной.
49. Любовь или ненависть к вещи, которую мы вообра-
жаем свободной, должна быть при равной причине боль-
ше, чем к вещи необходимой.
Схолия. Отсюда следует, что люди, так как они счи-
тают себя свободными, питают друг к другу большую
любовь и ненависть, чем к вещам; к этому присоединя-
ется еще подражание аффектов, о котором см. т. 27,
34, 40 и 43 этой части.
52. Объект, который мы раньше видели вместе с дру-
гими или который, по нашему воображению, имеет в себе
только то, что обще нескольким вещам, мы будем созер-
цать не так долго, как тот, который, по нашему вообра-
жению, имеет в себе что-либо индивидуальное.
Схолия. Такое состояние души, то есть воображение
единичной вещи, поскольку оно одно только находится
в душе, называется поглощением внимания; если оно
возбуждается объектом, которого мы боимся, оно назы-
вается оцепенением, так как поглощение внимания ка-
ким-либо злом так приковывает человека к созерцанию
одного только этого зла, что он не в состоянии думать
о чем-либо другом, посредством чего он мог бы избежать
его. Если же предметом нашего внимания является
мудрость какого-либо человека, его трудолюбие или
что-либо другое в этом роде, то такое поглощение
внимания называется почтением, так как тем самым мы
видим, что этот человек далеко нас превосходит. В дру-
гих случаях оно называется ужасом, если наше внима-
45

ние поглощается гневом какого-либо человека, завистью
и т. д. Если, далее, наше внимание приковывается
мудростью, трудолюбием и т. д. человека, которого
мы любим, то любовь наша к нему станет вследствие
этого еще больше (по т. 12), и такую любовь, соеди-
ненную с поглощением внимания или почтением, мы на-
зываем преданностью. Точно таким же образом мы мо-
жем представить себе в связи с поглощением внимания
ненависть, надежду, беззаботность и другие аффекты
и вывести, таким образом, аффектов более, чем суще-
ствует слов для обозначения их. Отсюда ясно, что назва-
ния аффектов возникли скорее из обыкновенного слово-
употребления, чем из точного их познания...
53. Созерцая себя самое и свою способность к дей-
ствию, душа чувствует удовольствие, и тем большее,
чем отчетливее воображает она себя и свою способ-
ность к действию.
55. Если душа воображает свою неспособность, она
тем самым подвергается неудовольствию.
Схолия. Такое неудовольствие, сопровождаемое иде-
ей о нашем бессилии, называется приниженностью;
удовольствие же, происходящее из созерцания самих
себя, называется самолюбием или самоудовлетворен-
ностью...
56. Существует столько же видов удовольствия, не-
удовольствия и желания, а следовательно, и всех аф-
фектов, слагающихся из них (каково душевное колеба-
ние) или от них производных (каковы любовь, надеж-
да, страх и т. д.), сколько существует видов тех объек-
тов, со стороны которых мы подвергаемся аффектам.
Схолия. Между видами аффектов, которые (по
пред. т.) должны быть весьма многочисленны, замеча-
тельны чревоугодие, пьянство, разврат, скупость и често-
любие, составляющие не что иное, как частные понятия
любви или желания, выражающие природу обоих этих
аффектов по тем объектам, к которым они относятся.
46

Ибо под чревоугодием, пьянством, развратом, скупо-
стью и честолюбием мы понимаем не что иное, как не-
умеренную любовь или стремление к пиршествам,
питью, половым сношениям, богатству и славе.
Избр. произв. М., 1957. Т. 1.
С. 31—40
Дж. Локк
ОПЫТ О ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ РАЗУМЕНИИ
Любовь. Так, каждый размышляющий человек при
мысли о наслаждении, которое может доставить ему
присутствие или отсутствие какой-нибудь вещи, имеет
идею, называемую нами любовью. Если человек заявля-
ет осенью, когда он ест виноград, или весной, когда
его совсем нет, что он любит виноград, то его восхища-
ет не что иное, как вкус винограда. Пусть он из-за
перемены в здоровье или организме не испытывает на-
слаждения от этого вкуса, и уже нельзя будет больше
сказать, что он любит виноград.
Ненависть. Наоборот, мысль о страдании, которое
может причинить нам присутствие или отсутствие ка-
кой-нибудь вещи, мы называем ненавистью. Если бы моей
задачей было здесь исследовать нечто большее, чем
чистые идеи наших страстей в их зависимости от различ-
ных модификаций удовольствия и страдания, я заметил
бы, что наша любовь и ненависть к неодушевленным,
бесчувственным предметам основываются обыкновенно
на том удовольствии и страдании, которое мы получаем
от пользования ими и применения их каким-нибудь об-
разом к нашим чувствам, хотя бы они при этом и уничто-
жались, тогда как ненависть или любовь к существам,
способным испытывать счастье или несчастье, нередко
47

есть неудовольствие или наслаждение, возникающее в
нас самих при рассмотрении их жизни и счастья. Когда,
например, жизнь и благополучие собственных детей или
друзей доставляют человеку постоянное наслаждение,
то про него говорят, что он неизменно любит их. Нужно,
однако, отметить, что идеи любви и ненависти есть
только состояния души по отношению к удовольствию
и страданию вообще, независимо от того, чем они были
вызваны в нас...
Управление своими страстями есть истинный про-
гресс на пути свободы. Но иногда случается, что чрез-
вычайное волнение всецело завладевает нашим умом,
когда, например, мучения при пытке, сильное беспо-
койство, например, любви, гнева или какой-нибудь дру-
гой бурной страсти лишают нас самообладания, не остав-
ляют нам свободы мысли, и мы не в такой степени
являемся хозяевами своего собственного ума, чтобы
тщательно взвешивать и беспристрастно обдумывать.
Бог, который знает наши недостатки, жалеет о .чашей
слабости и не требует от нас больше того, что мы в
состоянии сделать, видит, что в нашей и что не в нашей
власти, и рассудит как добрый и милосердный отец.
Но так как от того, воздерживаемся ли мы от слишком
поспешного угождения своим желаниям, умеряем ли
мы и обуздываем свои страсти так, чтобы наш разум
мог свободно исследовать и беспристрастно обдумы-
вать и выносить свое суждение, зависит правильное
направление нашего пути к истинному счастью, Чо на
это мы должны обратить наше главное внимание и ста-
рания. Мы должны взять на себя труд приспособить
склад своего ума к истинному добру или злу, присущему
вещам, и не позволять возможному благу, которое
признано или предполагается большим и важным, ис-
чезнуть из наших мыслей, не оставив никакой охоты
к нему, никакого желания его, пока надлежащим рас-
48

смотрением его истинной ценности мъ\ не создали в
уме соответственной склонности к нему, не возбудили
в себе беспокойства из-за его отсутствия или боязни
потерять его. И насколько это во власти человека, каж-
дый легко может испробовать на себе, если будет при-
нимать для себя решения, которые он в состоянии осу-
ществить. И пусть никто не говорит, что он не в силах
управлять своими страстями, помешать им прорваться
и тол.чнуть его на действия, ибо то, что он может
сделать перед государем или великим человеком, он
может сделать, если захочет, и наедине...
Предметы, навязываемые нашим мыслям какой-либо
из наших страстей, властно завладевают нашими ума-
ми, и нельзя ни помешать им туда проникнуть, ни
изгнать их оттуда. Господствующая страсть как бы стала
на время шерифом в данном месте и заняла таковое
со всем его отрядом; и предмет, навязанный разуму
страстью, завладевает им так, как будто он обладал
законным правом на исключительное внимание. Вряд
ли, я думаю, найдется человек, который временами
не испытывал бы этой тирании над своим разумом и
не страдал бы от ее неудобства. Найдется ли человек,
чей ум в то или иное время не сковали бы любовь или
гнев, страх или горе, которые как груз давили на него,
мешая повернуться к любому другому предмету? Я на-
зываю это грузом, потому что это отягощает ум, лишает
его силы и подвижности, не давая перейти к другим
мыслям; ум почти или вовсе не продвигается в по-
знании вещи, которую он столь цепко держит и при-
стально изучает. Люди, охваченные подобным состоя-
нием, кажутся иногда одержимыми; они как бы нахо-
дятся под властью каких-то чар, не видят того, что про-
исходит перед их глазами, не слышат громких речей
компании; а когда при помощи какого-либо сильного
средства их слегка потревожат, они производят впечат-
4 Философия любви. Ч. 2 49

ление людей, вернувшихся из какой-то далекой страны,
хотя в действительности они не уходили дальше своего
внутреннего уединения, где были поглощены возней
с куклой, которая их в данный момент занимает...
...Я согласен, что надо сделать известные уступки
законным страстям и естественным наклонностям. Каж-
дый человек кроме случайных пристрастий имеет люби-
мые занятия, которым душа его отдается с особым
усердием; но все-таки лучше всего, если она всегда
будет оставаться свободной и в свободном распоря-
жении человека, готовая работать по его указанию.
Этого мы должны старательно добиваться, если только
мы не хотим оставаться с таким изъяном в своем ра-
зуме, из-за которого мы иногда оказываемся как бы
вовсе без разума: ибо дело обстоит немногим лучше
в тех случаях, когда мы не можем пользоваться ра-
зумом для целей, которые мы себе ставим и для кото-
рых он в данную минуту необходим.
Соч.: 8 3 т. М., 1985. Т. 1. С. 28\,
318; Т. 2. С. 275, 276
Ж. О. де Ламетри
АНТИ-СЕНЕКА, ИЛИ РАССУЖДЕНИЕ О СЧАСТЬЕ
Хотя и не существует безусловной и абсолютной
добродетели и это слово, подобно многим другим,
представляет собой пустой звук, все же существует
относительная добродетель, связанная с обществом,
служащая для него украшением и опорой. Кто обла-
дает этой добродетелью в наибольшей степени, тому
больше всего выпадает в удел то счастье, которое со-
провождает добродетель. Те, кто пренебрегает ею и не
знает радости быть полезным, лишены этого рода счастья.
Возможно, что они за то, что не живут для других,
50

вознаграждаются удовольствием жить только для самих
себя, служить себе самим родителями, друзьями, лю-
бовницей и всей Вселенной. Подобные люди, считая
себя несчастными в жизни, не будут заботиться о ее
сохранении только потому, что она столь же полезна
их семье, сколь тягостна им самим; как я наблюдал,
пагубная гордость заставляет таких людей искать смерти.
В глазах хороших от природы людей счастье увели-
чивается от того, что им делишься с другими. Словно
сам обогащаешься тем добром, которое делаешь, как
бы участвуешь в доставленной тобой радости. По край-
ней мере было бы достойно человека, если бы проис-
ходило так. Недостаточно, чтобы добродетель была
красотой души; чтобы побудить нас к практическому
применению этой красоты, надо еще, чтобы душе льстило
быть прекрасной, в особенности чтобы ее считали та-
ковой и чтобы она находила в этом удовольствие.
В этом отношении она походит на хорошенькую жен-
щину, любящую ухаживание и преклонение, льстящие
ее тщеславию, но вынужденную, кроме того, любо-
ваться собой и своими прелестями... Для женщины не-
важно, что она некрасива, лишь бы ее считали хорошень-
кой; для мужчины несущественно, что он глуп, лишь
бы его считали умным, и что он порочен, лишь бы
его считали добродетельным. Разве не говорят постоян-
но, что для любовных связей достаточно только осто-
рожности и самое важное — вести их так, чтобы не
вызвать подозрений. Счастье так же зависит от мнения
других, как и от своего собственного. Тщеславие ока-
зывает человеку больше услуг, чем самое справедливое
и обоснованное самолюбие. Вы можете справиться об
этом у бесчисленного множества плохих авторов, рас-
ценивающих свои заслуги по доходу от продажи своих
книг.
Олицетворим добродетель. Честь ее можно срав-
нить с алмазом, который она носит на пальце: грубые
4*
51

любовники любят не ее самое, а ее алмаз, который
хотят получить, не проходя через жестокие испытания.
И такая удача очень час^о выпадает на долю тех, кто
ее меньше всего достоиИ- Так домогаются руки урод-
ливой старухи ради висячих в ее ушах драгоценностей
или ради овладения ее богатством...
Разрешите мне набросать небольшую картину обще-
ственных добродетелей. Добродетели эти разнообразны.
Врач, сохраняющий при помощи своего искусства лю-
дей, делает больше, чем* если бы он создавал их за-
ново. Отец семейства воспитывает нежных и призна-
тельных детей; он дает им вторую жизнь, более цен-
ную, чем первая. Полный внимания и уважения к своей
супруге муж уважает себя в ее лице и старается сплести
для нее цепи из цветов. Любовник никогда не в со-
стоянии достаточно оценить то, что делает для него
его любовница, не обязанная ему ничем и жертвующая
ему всем. Истинный друг, услужливый без низкопок-
лонства, правдивый без грубости, предусмотрительный,
скромный и обязательный, защищает своего друга и
дает ему хорошие советы, не ожидая награды от него.
СИСТЕМА ЭПИКУРА
Смерть и любовь завершаются одинаково — испус-
канием духа. Вместе с любовным замиранием проис-
ходит зачатие, вместе с умиранием от ножниц Атропы '
происходит уничтожение. Возблагодарим природу,
которая, посвятив самые острые наслаждения воспро-
изведению нашей породы, сохранила нам достаточно
приятные наслаждения для тех моментов, когда она
уже не может сохранить нас в живых.
1 Древние греки верили в существование богини человеческой
судьбы — Атропы, заносящей все, что суждено пережить человеку,
в свиток и обрезающей нить его жизни.
52

Но самый длинный жизненный путь не должен сму-
щать людей с тонкой душой. Грации не старятся; их
можно обнаружить иногда и под морщинами и седыми
волосами; они во всяком возрасте заставляют играть
ум, во всяком возрасте не дают коснеть разуму. Бла-
годаря изяществу можно нравиться во всяком возрасте;
во всяком возрасте можно испытать любовь, как это
доказал аббат Жедуан с очаровательной восьмидеся-
тилетней Нинон де Ланкло, в свое время предсказав-
шей ему это.
...Когда я буду не в состоянии больше раза в день
общаться с Вакхом, я, если только буду в силах, хоть
раз в неделю буду видеться с Венерой, чтобы сохра-
нить то чудесное расположение духа, которое, быть
может, более необходимо в обществе, чем ум. Тех,
кто посещает эту богиню, можно узнать по хорошим
манерам, по вежливости и обходительности в обраще-
нии. Когда же, увы, мне придется навек проститься
с ее культом, я буду продолжать чтить ее веселыми
песнями и шутками, которые разглаживают морщины
и могут еще привлечь веселую молодежь к пережи-
вающим вторую молодость старикам.
Соч. М., 1983. С. 256—259, 374,
380
Л. Вовенарг
РАЗМЫШЛЕНИЯ И МАКСИМЫ
Привычка — все, даже в любви.
Лишь мелкие люди вечно взвешивают, что следует
уважать, а что — любить. Человек истинно большой
души, не задумываясь, любит все, что достойно ува-
жения.
53

Можно, от всего сердца любя человека, все-таки
понимать, как велики его недостатки. Было бы глупой
дерзостью мнить, будто нашего расположения достойно
одно лишь совершенство. Порою наши слабости при-
вязывают нас друг к другу ничуть не меньше, чем
самые высокие добродетели.
Противоречат ли разуму и справедливости любовь
к самому себе? И почему нам так хочется, чтобы себя-
любие всегда считалось пороком?
Любая страсть, владеющая человеком, как бы откры-
вает прямой доступ к нему.
Размышления и афоризмы фран-
цузских моралистов XV/—XVIII
веков. М., 1987. С. 374, 381, 391,
398
Г. В. Лейбниц
ПИСЬМО ЛЕЙБНИЦА Н. МАЛЬБРАНШУ,
13—23 МАРТА 1699 Г.
...В моем предисловии к «Дипломатическому ко-
дексу международного права» ' я указал, что быть спра-
ведливым — значит быть милосердным, но так, чтобы
это согласовалось с мудростью; что мудрость есть зна-
ние о высшем благе; что милосердие — это всеобъем-
лющее благорасположение, а благорасположение —
привычка любить; что любовь есть склонность нахо-
дить удовольствие в благе, совершенстве, счастье дру-
гого человека, или (что то же самое) склонность со-
1 Речь идет о работе Лейбница «Codex juris gentium diploma-
ticus», вышедшей в 1698 г.
54

единять благо другого с нашим собственным благом.
И там же я добавляю... что такое определение служит
для решения трудной проблемы, а именно: каким об-
разом любовь может быть бескорыстной, в то время
как люди в своих поступках всегда руководствуются
только собственными интересами. Дело в том, что сущ-
ностью любви является наше благо, но не наша корысть.
То, что доставляет наслаждение, есть добро само по
себе, но не добро для корысти; оно принадлежит цели,
а не средствам. Я также указал там, что божественная
любовь, или радость, которую испытывает человек от
чувства счастья и высшего совершенства Бога, до такой
степени необходима для нашего истинно высшего блага,
что сама по себе является этим высшим благом. А зна-
чит, и все прочие любовные чувства, и все прочие
наслаждения подчинены любви к Богу и не могут иначе
дать прочного наслаждения, то есть такого, которое
необходимо для содействия высшему благу, каковое
в свою очередь является не чем иным, как долговре-
менной радостью.
Соч.: В 4 т. М., 1984. Т. 3.
С. 335—336
А. де Ривароль
ИЗБРАННЫЕ ВЫСКАЗЫВАНИЯ
Человеческое сердце не знает пределов, человече-
ский ум ограничен. Бога любят не всем умом, а всем
сердцем. Я много раз замечал, что люди бессердеч-
ные, а их куда больше, чем обычно полагают, отли-
чаются непомерным себялюбием и некоторым умствен-
ным убожеством, ибо сердце вносит поправки в любое
наше свойство; эти люди завистливы, неблагодарны и
немедленно превращаются в злейших врагов того, кто
им окажет услугу.
55

Любовь — это мелкая кража, которую удается со-
вершить природному порядку вещей у порядка обще-
ственного.
Почему любовь всегда так недовольна собой, а себя-
любие — так довольно? Да потому, что первая только
тратит, а второе только приобретает.
Размышления и афоризмы фран-
цузских моралистов XVI—XVIII
веков. М., 1987. С. 520
Ж. Жубер
ДНЕВНИКИ
Важно умерять и направлять по верному пути огром-
ное желание любить, переполняющее юное существо.
Должно развлекать и забавлять сердце юношей, зани-
мая его и т. д. Поселите их душу в деревне. Обратите
их любовь в дружбу. Каковы бы ни были их страсти и
заблуждения, пекитесь прежде всего об их невинности,
тем самым вы сделаете все, чтобы их дальнейшая жизнь
была счастливой.
Эстетика раннего французского
романтизма. М., 1982. С. 322
Ф. Баадер ,
ИЗ ДНЕВНИКОВ
Если по справедливости полагать сущность любви
в объединенности и выравненное™, в завершенности
и взаимодополняемости обособленных индивидов
56

через поступление их под начало высшего, через под-
ведение их под такое начало — под начало Эроса, ибо
всякое единение совершается через подведение под
общее, то следует поразмыслить над следующим:
1) лишь неравное может выравниваться и испытывать
нужду в выравнивании, подобно тому как не одни и
те же, но лишь различные звуки могут складываться
в аккорд; 2) такой аккорд, гармония и созвучание не
имеют место ни перед реальной выравненностью, ни
после нее, но имеют место лишь в ней самой, как ак-
туозность, и поэтому любовь не может быть понята
вне любления, единство вне единения, жизнь вне жизни
и, наконец, 3) во всякой любви... можно различить две
стадии, или два момента, в первом из каковых любя-
щие еще пребывают лишь в унисоне, то есть в неис-
пытанной беспорочности своей любви, где пока невоз-
можно заметить какое-либо расхождение, различение
между ними, но где таится возможность различения,
опасность разрушения и смерти единства, что должно
радикально уничтожить, прежде чем любовь перейдет
во вторую стадию истинного аккорда и субстанциаль-
ной формы.
Для философии Эроса уже большой успех, если на-
чинают понимать, что любовь... не есть лишь нечто
такое, что можно даровать самому себе или принудить
даровать себе, не есть нечто такое, чем можно наслаж-
даться пассивно и праздно, но что подлинная любовь
есть нечто актуозное и подлинной любовью не стано-
вится иначе, нежели как через посредство чего-то не-
посредственно данного не без участия со стороны любя-
щего, то есть, иначе говоря, что любовь лишь как дан-
ная, при всей своей прелестности и невинности, все
же заключает в себе тленность и даже смерть, ради-
кальное уничтожение каковой, следовательно, не просто
дано любящим, но задано им как проблема, которую
только еще предстоит им разрешать. Любовь как еди-
57

нение, кстати, приобретает совсем иной характер в за-
висимости от того, относятся ли единящиеся друг к
другу как высшее к низшему или стоят друг напротив
друга...
Что способно совершить примирение в любви, о том
ежечасно твердит нам опыт и сравнение той же самой
любви до и после примирения или, лучше сказать, до
примирения и в примирении, и хотя это только пош-
лый предрассудок — думать, будто самая лучшая лю-
бовь — это такая, когда между любящими с самого
начала нет никаких недоразумений, споров и ссор, а
следовательно, не бывает в них ни раскаяния, ни про-
щения, каковые, приходя в соответствие, только и осу-
ществляют примирение, то все же нельзя отрицать,
что и самая лучшая на свете любовь сводит не равно-
настроенные души, но лишь такие, какие можно настро-
ить в унисон, то есть такие, каким еще только пред-
стоит выравняться между собою посредством снятия
множества различий, какие разовьются и скажутся в
них лишь со временем. Да и кто не испытал на собствен-
ном опыте, что порой лишь глубочайшее отчуждение
приводило к новому, самому искреннему и прочному
соединению в любви к друзьям, жене, родителям и
что порой лишь разрыв или отпадение служили пово-
дом к тому, чтобы пролилась и принесена была в жертву
кровь сердца и кровью сердца скрепился новый союз,
глубже и долговечнее прежнего.
Эстетика немецких романтиков.
М., 1987. С. 544—545, 547—548
58

Б. Констан
СТАТЬИ О ЛИТЕРАТУРЕ И ПОЛИТИКЕ
Когда любовь не более чем страсть, как во фран-
цузском театре, зритель сопереживает лишь ее пылу
и исступлению. Восторги чувств, муки ревности, борьба
желаний с угрызениями совести — вот французская
трагическая любовь. Напротив, когда любовь, как в не-
мецкой поэзии,— луч божественного света, согреваю-
щий и очищающий сердце, в ней есть нечто более спо-
койное и одновременно более сильное; тотчас понятно,
что она выше всего окружающего. Ей случается бо-
роться с обстоятельствами, но не с долгом, ибо она
сама и есть первейший долг, залог исполнения всех
остальных. Она не может привести ни к чему бесчест-
ному, не может унизиться не только до преступления,
но даже до обмана, потому что в этом случае она
вступила бы в противоречие с собственной природой
и перестала бы быть самой собой. Она не может от-
ступить перед преградами, не может угаснуть, ибо бес-
смертна по своей сути; она может лишь возвратиться
в лоно своего создателя.
Эстетика раннего французского
романтизма. М., 1982. С. 274
Ф. Р. де Шатобриан
ГЕНИЙ ХРИСТИАНСТВА
Не всегда следует опускать лот в бездны сердца:
истины его из числа тех, которые не должно разгля-
дывать при ярком свете и вблизи. Опрометчиво все
59

время подвергать анализу ту часть собственного суще-
ства, что живет любовью, и вносить в страсти рассудоч-
ность. Такое любопытство постепенно доводит до сом-
нения в великодушии; оно притупляет чувствительность
и, можно сказать, убивает душу; непосвященного, ко-
торый пытался проникнуть в таинства древнего Египта,
внезапно настигала смерть: тайны сердца столь же за-
поведны.
Эстетика раннего французского
романтизма. М., 1982. С. 142
Ф. Шлегель
ЭСТЕТИКА, ФИЛОСОФИЯ, КРИТИКА
Истинная любовь по своему происхождению должна
быть одновременно вполне произвольной и вполне слу-
чайной и представляться одновременно необходимой
и свободной; по своему же характеру она должна
быть одновременно предназначением и добродетелью
и представляться тайной и чудом.
Только через любовь и сознание любви человек
становится человеком.
Кто познает природу не через любовь, тот никогда
не познает ее.
Эстетика, философия, критика. М.,
1983. Т. 1. С. 291, Збд, 362
60

Ф. фон Гарденберг (Нов а лис)
ВЕРА И ЛЮБОВЬ,
ИЛИ КОРОЛЬ И КОРОЛЕВА
Что любишь, то повсюду находишь и повсюду ви-
дишь похожее. Чем сильнее любишь, тем шире, тем
многообразнее мир сходства. Возлюбленная — аббре-
виатура вселенной, вселенная — элонгатура возлюблен-
ной. Тому, кто дружен с науками, они подносят и все
цветы и все дары для возлюбленной.
Эстетика немецких романтиков. М.,
1987. С. 45
Й. Гёррес
АФОРИЗМЫ ОБ ИСКУССТВЕ
Жизнь, любовь, познание — вот три нити, сплетаю-
щиеся в ткань нашего существования; организм — это
жизнь, искусство — любовь, наука — познание, высшее
проявление личности — воспроизведение себе подоб-
ных, а смерть приходит, когда разбегается хоровод
обнимающих друг друга Харит. Жить, творить, созда-
вать, стремиться к чувствам, наслаждениям, знаниям,—
вот чем должно быть отмечено наше пребывание в
самом средоточии вечной природы; чреда бегущих
дней нанизывается на нить деятельности, какая не пре-
рывается ни на час... Древо личности должно расти
на жирном черноземе жизни тела, чистый воздух чувств
должен охватить его со всех сторон и шуметь в его
ветвях; ясный свет истины должен проливаться на него,
вот тогда поднимется могучее дерево, и под его сенью
мы усладимся цветением жизни. Что пища для тела,
61

то любовь для души, то познание для духа; тело, и душа,
и дух погибнут, если иссякнут животворные источники.
Эстетика немецких романтиков.
М.( 1987. С. 201
Г. В. Ф. Гегель
ЛЕКЦИИ ПО ФИЛОСОФИИ РЕЛИГИИ
Если исходить из любви, то для нее проступок даже
больший, чем гнев,— назвать брата своего подлецом.
Однако подлец в своей изолированности, в которой
он враждебно противопоставляет себя, человека, дру-
гим людям, и в этом разрушении своей личности стре-
мится устоять, еще считается чем-то, еще сохраняет
какую-то значимость, так как вызывает ненависть, а
крупный подлец подчас даже восхищение. Поэтому еще
дальше от любви назвать другого глупцом; это не только
снимает все отношения с ним, но и всякое равенство,
всякую общность сущности, полностью принижает его
в представлении, определяет как ничто.
Любовь примиряет не только преступника с судьбой,
она примиряет также человека с добродетелью; дру-
гими словами, если бы любовь не была единственным
принципом добродетели, то всякая добродетель была
бы одновременно и недобродетелью.
Можно ли представить себе более прекрасную идею,
чем сообщество людей, отношение которых друг к дру-
гу зиждется на любви?..
В любви человек вновь находит себя в другом: по-
скольку любовь есть единение жизни, она предпола-
гает наличие в ней разделения, развития, сложивше-
62

гося многообразия последней; и, чем больше форм,
в которых живет жизнь, тем больше точек, в которых
она может объединиться, ощущать себя, тем глубже
любовь. Чем шире, чем многообразнее отношения и
чувства любящих, чем сильнее концентрация любви,
тем она более замкнута, равнодушна к другим фор-
мам жизни; радость любви переплетается со всеми
другими проявлениями жизни, признает их, но наличие
индивидуальности заставляет ее отъединиться; чем бо-
лее обособлены люди в своем отношении к миру по
своему образованию и кругу своих интересов, чем боль-
ше в них своеобразия, тем более ограниченной стано-
вится любовь по отношению к самой себе. Для того
чтобы осознать свое счастье, дать его себе самой, к чему
всегда стремится любовь, ей необходимо обособиться,
даже возбудить враждебность к себе. Любовь многих
людей друг к другу допускает лишь известную степень
силы, глубины и требует равенства духа, интересов,
множества жизненных условий, смягчения индивидуаль-
ных черт; однако эта общность жизни, тождествен-
ность духа могут быть осознаны — поскольку они не
есть любовь — только с помощью определенных, резко
обозначенных проявлений. Здесь не может быть и речи
о каком-либо совпадении в познании, об общности мне-
ний.
Однако для того, чтобы любовь была чистой, она
должна сначала отказаться от себялюбия, освободиться,
а освобождается дух лишь тогда, когда он выходит
вовне, за пределы самого себя и созерцает субстан-
циальное как нечто другое, высшее по отношению к
себе.
...Любовь есть различие двух, которые, однако, друг
для друга совершенно неразличны. Чувство и созна-
ние этого тождества есть любовь; любить — значит
быть тем, что вне меня; я имею свое самосознание
63

не во мне, а в другом, но это такое другое, в котором
я только и удовлетворяюсь, в котором я обретаю мир
с самим собою: я есмь лишь постольку, поскольку во
мне мир; если его во мне нет, то я — противоречие,
я распадаюсь; это другое, поскольку оно именно таким
образом находится вне меня, имеет свое самосознание
только во мне, и оба суть только это сознание их
внешнего по отношению друг к другу бытия и их тож-
дества, и это созерцание, чувствование, знание един-
ства есть любовь.
Нравственность, любовь состоят в том, чтобы снимать
свою особенность, особенную личность, расширять ее
до всеобщности; то же самое можно сказать о семье,
дружбе, так как здесь налицо тождество одного с дру-
гим. Поступая по отношению к другому справедливо,
я тем самым рассматриваю его как тождественного
со мной. В дружбе, любви я отказываюсь от своей
абстрактной личности и благодаря этому получаю ее,
уже конкретную.
Следовательно, истина личности состоит именно в том,
чтобы обретать ее посредством такого погружения,
погруженности в другое. Такие формы рассудка обна-
руживают себя непосредственно в опыте как снимаю-
щие сами себя.
В любви, в дружбе лицо сохраняет себя и благодаря
своей любви имеет свою субъективность, которая есть
его личность.
Только в любви, отрицающей бесконечную боль,
заключена возможность и корень истинно всеобщего
права, осуществления свободы.
■?
Философия религии: В 2 т. М.,
1976. Т. 1. С. 111, 139, 171 — 172,
320; Т. 2. С. 230, 240, 299
64

А. Сметана
ЗНАЧЕНИЕ СОВРЕМЕННОЙ ЭПОХИ
Содержание права и любви одно и то же: отношение
человека к человеку. В праве люди противостоят друг
другу; любовь объединяет их. В праве люди конечны,
и поэтому они — многие ограничивающие друг друга
существа; в любви они — само единое божественное.
Человек прошлого был чужд своему ближнему, его
право было ему ближе; в будущем человеку и чужой
станет милым, доверенным, близким. Переход из этого
прошлого в это будущее, из права в любовь соверша-
ется через познание, которое доказывает, что право —
это бесправие, и возводит любовь до власти; через
познание того, что все люди по своему божественному
бытию являются одним и тем же существом, которое
лишь в этой жизни, благодаря земному, кажется раз-
деленным на многие существа; через познание того,
что эта видимость множественности, хотя часто и болез-
ненная для этого единого бытия, служила, однако, по-
следнему лишь для облагораживания. Осуществлять по-
средством познания этот переход от жизни права к
жизни любви — в этом состоит второе великое зна-
чение современной эпохи.
Антология чешской и словацкой
философии. М„ 1982. С. 352—353
И. Ф. Федоров
ФИЛОСОФИЯ ОБЩЕГО ДЕЛА
...Основное свойство родственности есть любовь, а
с нею и истинное знание; в отношениях раба и госпо-
дина, в отношениях граждан между собою существует
5 Философия любви. Ч. 2 65

скрытность и неискренность, следовательно, нет истин-
ного знания, нет и любви сыновней и братской. Граж-
данственность, цивилизация не удовлетворяют требова-
нию критерия; родовой быт, в коем живут первобыт-
ные народы, следы которого видны и у нас до сих пор,
несмотря на внешнее сходство с родственностью, также
не удовлетворяет требованиям христианского критерия
и даже прямо противоречит ему. Нужно продолжи-
тельное воспитание для того, чтобы общеупотреби-
тельное «братцы» стало из слова делом; для этого
нужно внешнее и внутреннее объединение.
...Чист человек и мир только в его источнике, в его
детстве: детство и есть возвращение к началу. Сынов-
няя и дочерняя любовь, любовь братская, позднее прев-
ращается в половую любовь; и только тогда, когда
половая любовь заменится воскрешением, когда вос-
становление старого заменит рождение нового, только
тогда не будет возвращения к детству, потому что тогда
весь мир будет чист.
...Люди не были бы конечны и ограниченны, если
бы была между ними любовь, то есть если бы они все
составляли одну объединенную силу; но они потому и
смертны, потому и ограниченны, что нет между ними
единства, любви.
...О двух чувствах: о половой чувственности и о дет-
ской любви к родителям, или, что то же, о всемирной
вражде и о всемирной любви.
«Нет вражды вечной, а устранение временной —
наша задача». «Будьте как дети».
О двух чувствах: половая чувственность и порож-
даемый ею аскетизм как отрицание чувственности; и
о едином чувстве всеобщей любёи к родителям, не-
отделимом от единого разума.
66

Беспричинна ли вражда, или же есть реальные при-
чины небратских отношений между людьми и нерод-
ственных отношений слепой природы к разумным суще-
ствам? И какие нужны средства для восстановления
родства?
Увлечение внешнею красотою чувственной силы,
особенно в половом инстинкте, этом «обмане индиви-
дуумов для сохранения рода», увлечение, не видящее
или не желающее видеть в ней, в силе чувственной,
и силу умерщвляющую, не видящее связанной с рож-
дением смерти, и производит индустриализм, служа-
щий к возбуждению полового инстинкта; индустриализм
же создает для своей защиты милитаризм, производит
богатство и бедность, а сии последние (богатство и
бедность) вызывают социализм, или вопрос о всеобщем
обогащении.
Сила чувствующая, но не чувственная зарождается
в детских душах; сила эта вместе с наступлением ста-
рости и смерти родителей переходит в силу состра-
дающую и соумирающую, а соединяя всех сынов и доче-
рей в познании и управлении, то есть в регуляции
природы, обращается в могучую силу, воссозидающую
умерших; через воскрешаемые же поколения регуляции
постепенно распространяется на все миры.
Любовь всемирная рождается из детски-сыновнего
и особенно дочернего чувства, развивается же и укреп-
ляется она только в деле отеческом, общем для всех
и родном, близком, своем для каждого.
ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННОГО
...Любви, так же как и христианства, наш век тоже
совсем не понимает, потому что под любовью к одним
(как, например, к бедным) скрывается обыкновенно
ненависть к другим (к богатым).
Соч. М., 1982. С. 1 18, 1 19, 144, 486—
487, 613
5* 67

В. С. Соловьев
СМЫСЛ ЛЮБВИ
...Невозможно признать прямого соответствия меж-
ду силою индивидуальной любви и значением потом-
ства, когда самое существование потомства при такой
любви есть лишь редкая случайность. Как мь\ видели,
1) сильная любовь весьма обыкновенно остается нераз-
деленною; 2) при взаимности сильная страсть приводит
к трагическому концу, не доходя до произведения по-
томства; 3) счастливая любовь, если она очень сильна,
также остается обыкновенно бесплодною. А в тех ред-
ких случаях, когда необычайно сильная любовь произ-
водит потомство, оно оказывается самым заурядным.
Как общее правило, из которого почти нет исклю-
чений, можно установить, что особая интенсивность по-
ловой любви или вовсе не допускает потомства, или
допускает только такое, которого значение нисколько
не соответствует напряженности любовного чувства и
исключительному характеру порождаемых им отноше-
ний.
Видеть смысл половой любви в целесообразном
деторождении — значит признавать этот смысл только
там, где самой любви вовсе нет, а где она есть, отнимать
у нее всякий смысл и всякое оправдание. Эта мнимая
теория любви, сопоставленная с действительностью,
оказывается не объяснением, а отказом от всякого
объяснения.
...И у животных, и у человека половая любовь есть
высший расцвет индивидуальной жизни. Но так как у
животных родовая жизнь решительно перевешивает
индивидуальную, то и высшее напряжение этой послед-
ней идет лишь на пользу родовому процессу. Не то
чтобы половое влечение было лишь средством для
простого воспроизведения или размножения организ-
68

мов, но оно служит для произведения организмов более
совершенных с помощью полового соперничества и
подбора. Такое же значение старались приписать поло-
вой любви и в мире человеческом, но, как мъ\ видели,
совершенно напрасно. Ибо в человечестве индивидуаль-
ность имеет самостоятельное значение и не может быть
в своем сильнейшем выражении лишь орудием внеш-
них ей целей исторического процесса. Или, лучше ска-
зать, истинная цель исторического процесса не такого
рода, чтобы человеческая личность могла служить для
нее лишь страдательным и преходящим орудием.
..^Истина, как живая сила, овладевающая внутренним
существом человека и действительно выводящая его из
ложного самоутверждения, называется любовью. Лю-
бовь, как действительное упразднение эгоизма, есть дей-
ствительное оправдание и спасение индивидуальности.
Любовь больше, чем разумное сознание, но без него
она не могла бы действовать как внутренняя спаситель-
ная сила, возвышающая, а не упраздняющая индиви-
дуальность. Только благодаря разумному сознанию
(или, что то же, сознанию истины) человек может раз-
личать самого себя, то есть свою истинную индивидуаль-
ность, от своего эгоизма, а потому, жертвуя этим эго-
измом, отдаваясь сам любви, он находит в ней не только
живую, но и животворящую силу и не теряет вместе
со своим эгоизмом и свое индивидуальное существо,
а, напротив, увековечивает его
...Любовь родительская — в особенности материн-
ская — и по силе чувства, и по конкретности предмета
приближается к любви половой, но по другим причи-
нам не может иметь равного с нею значения для чело-
веческой индивидуальности. Она обусловлена фактом
размножения и сменою поколений, законом, господ-
ствующим в жизни животной, но не имеющим или, во
всяком случае, не долженствующим иметь такого зна-
чения в жизни человеческой. У животных последую-
69

щее поколение прямо и быстро упраздняет своих пред-
шественников и обличает в бессмысленности их суще-
ствование, чтобы быть сейчас в свою очередь обличен-
ным в такой же бессмысленности существования со
стороны своих собственных порождений. Материнская
любовь в человечестве, достигающая иногда до высо-
кой степени самопожертвования, какую мь\ не находим
в любви куриной, есть остаток, несомненно пока необ-
ходимый, этого порядка вещей. Во всяком случае, не-
сомненно, что в материнской любви не может быть
полной взаимности и жизненного общения уже потому,
что любящая и любимые принадлежат к разным поко-
лениям, что для последних жизнь — в будущем с но-
выми, самостоятельными интересами и задачами, среди
которых представители прошедшего являются лишь как
бледные тени. Достаточно того, что родители не могут
быть для детей целью жизни в том смысле, в каком
дети бывают для родителей.
Мать, полагающая всю свою душу в детей, жерт-
вует, конечно, своим эгоизмом, но она вместе с тем
теряет и свою индивидуальность, а в них материнская
любовь если и поддерживает индивидуальность, то со-
храняет и даже усиливает эгоизм. Помимо этого в ма-
теринской любви нет, собственно, признания безу-
словного значения за любимым, признания его истин-
ной индивидуальности, ибо для матери хотя ее детище
дороже всего, но именно только как ее детище, не ина-
че, чем у прочих животных, то есть здесь мнимое при-
знание безусловного значения за другим в действи-
тельности обусловлено внешнею физиологическою
связью.
Еще менее могут иметь притязание заменить поло-
вую любовь остальные роды симпатических чувств.
Дружбе между лицами одного и того же пола недо-
стает всестороннего формального различия восполняю-
щих друг друга качеств, и если тем не менее эта дружба
70

достигает особенной интенсивности, то она превраща-
ется в противуестественный суррогат половой любви.
Что касается до патриотизма и любви к человечеству,
то эти чувства, при всей своей важности, сами по себе
жизненно и конкретно упразднить эгоизм не могут по
несоизмеримости любящего с любимым: ни человече-
ство, ни даже народ не могут быть для отдельного
человека таким же конкретным предметом, как он сам.
Пожертвовать свою жизнь народу или человечеству,
конечно, можно, но создать из себя нового человека,
проявить и осуществить истинную человеческую инди-
видуальность на основе этой экстенсивной любви не-
возможно. Здесь в реальном центре все-таки остается
свое старое эгоистическое я, а народ и человечество
относятся на периферию сознания как предметы
идеальные. То же самое должно сказать о любви к
науке, искусству и т. п.
Смысл и достоинство любви как чувства состоят в
том, что она заставляет нас действительно всем нашим
существом признать за другим то безусловное цент-
ральное значение, которое, в силу эгоизма, мы ощу-
щаем только в самих себе. Любовь важна не как одно
из наших чувств, а как перенесение всего нашего жиз-
ненного интереса из себя в другое, как перестановка
самого центра нашей личной жизни. Это свойственно
всякой любви, но половой любви по преимуществу;
она отличается от других родов любви и большею ин-
тенсивностью, более захватывающим характером, воз-
можностью более полной и всесторонней взаимности;
только эта любовь может вести к действительному и
неразрывному соединению двух жизней в одну, только
про нее и в слове Божьем сказано: будут два в плоть
едину, то есть станут одним реальным существом.
Чувство требует такой полноты соединения, внутрен-
него и окончательного, но дальше этого субъективного
требования и стремления дело обыкновенно не идет,
71

да и то оказывается лишь преходящим. На деле вместо
поэзии вечного и центрального соединения происходит
лишь более или менее продолжительное, но все-таки
временное, более или менее тесное, но все-таки внеш-
нее, поверхностное сближение двух ограниченных су-
ществ в узких рамках житейской прозы. Предмет любви
не сохраняет в действительности того безусловного
значения, которое придается ему влюбленною мечтой.
Для постороннего взгляда это ясно с самого начала;
но невольный оттенок насмешки, неизбежно сопровож-
дающий чужое отношение к влюбленным, оказывается
лишь предварением их собственного разочарования.
Разом или понемногу пафос любовного увлечения про-
ходит, и хорошо еще, если проявившаяся в нем энер-
гия альтруистических чувств не пропадает даром, а
только, потерявши свою сосредоточенность и высокий
подъем, переносится в раздробленном и разбавленном
виде на детей, которые рождаются и воспитываются
для повторения того же самого обмана. Я говорю «об-
ман» с точки зрения индивидуальной жизни и безуслов-
ного значения человеческой личности, вполне призна-
вая необходимость и целесообразность деторождения
и смены поколений для прогресса человечества* в его
собирательной жизни. Но собственно любовь тут ни
при чем. Совпадение сильной любовной страсти с ус-
пешным- деторождением есть только случайность, и
притом довольно редкая; исторический и ежедневный
опыт, несомненно, показывает, что дети могут быть
удачно рождаемы, горячо любимы и прекрасно вос-
питываемы своими родителями, хотя бы эти послед-
ние никогда не были влюблены друг в друга. Сле-
довательно, общественные и всемирные интересы чело-
вечества, связанные со сменою поколений, вовсе не
требуют высшего пафоса любви. А между тем в жизни
индивидуальной этот лучший ее расцвет оказывается
мустоцв#том. Первоначальная сила любви теряет здесь
72

весь свой смысл, когда ее предмет с высоты безуслов-
ного центра увековеченной индивидуальности низво-
дится на степень случайного и легко заменимого сред-
ства для произведения нового, быть может, немного
лучшего, а быть может, немного худшего, но, во вся-
ком случае, относительного и преходящего поколения
людей.
...Конечно, прежде всего любовь есть факт природы
(или дар Божий), независимо от нас возникающий ес-
тественный процесс; но отсюда не следует, чтобы мы
не могли и не должны были сознательно к нему отно-
ситься и самодеятельно направлять этот естественный
процесс к высшим целям. Дар слова есть также нату-
ральная принадлежность человека, язык не выдумыва-
ется, как и любовь. Однако было бы крайне печально,
если бы мы относились к нему только как к естествен-
ному процессу, который сам собою в нас происходит,
если бы мы говорили так, как поют птицы, предавались
бы естественным сочетаниям звуков и слов для выра-
жения невольно проходящих чрез нашу душу чувств
и представлений и не делали из языка орудия для
последовательного проведения известных мыслей, сред-
ства для достижения разумных и сознательно постав-
ленных целей. При исключительно пассивном и бес-
сознательном отношении к дару слова не могли бы обра-
зоваться ни наука, ни искусство, ни гражданское обще-
житие, да и самый язык вследствие недостаточного
применения этого дара не развился бы и остался при
одних зачаточных своих проявлениях. Какое значение
имеет слово для образования человеческой обществен-
ности и культуры, такое же и еще большее имеет
любовь для создания истинной человеческой индиви-
дуальности. И если в первой области (общественной
и культурной) мы замечаем хотя и медленный, но не-
сомненный прогресс, тогда как индивидуальность чело-
веческая с начала исторических времен и доселе оста-
73

ется неизменной в своих фактических ограничениях, то
первая причина такой разницы та, что к словесной дея-
тельности и к произведениям слова мы относимся все
более и более сознательно и самодеятельно, а любовь
по-прежнему оставляется всецело в темной области
смутных аффектов и невольных влечений.
Как истинное назначение слова состоит не в процессе
говорения самом по себе, а в том, что говорится,—
в откровении разума вещей через слова или понятия,
так истинное назначение любви состоит не в простом
испытывании этого чувства, а в том, что посредством
него совершается,— в деле любви: ей недостаточно
чувствовать для себя безусловное значение любимого
предмета, а нужно действительно дать или сообщить
ему это значение, соединиться с ним в действитель-
ном создании абсолютной индивидуальности. И как
высшая задача словесной деятельности уже предопре-
делена в самой природе слов, которые неизбежно пред-
ставляют общие и пребывающие понятия, а не отдель-
ные и преходящие впечатления и, следовательно, уже
сами по себе, будучи связью многого воедино, наво-
дят нас на разумение всемирного смысла, подобным
же образом и высшая задача любви уже предуказана
в самом любовном чувстве, которое неизбежно прежде
всякого осуществления вводит свой предмет в сферу
абсолютной индивидуальности, видит его в идеальном
свете, верит в его безусловность. Таким образом, в
обоих случаях (и в области словесного познания, и в
области любви) задача состоит не в том, чтобы выду-
мать от себя что-нибудь совершенно новое, а лишь в
том, чтобы последовательно проводить далее и до конца
то, что уже зачаточно дано в самой природе дела, в
самой основе процесса. Но если слово в человечестве
развивалось и развивается, то относительно любви люди
оставались и остаются до сих пор при одних природ-
ных зачатках, да и те плохо понимаются в их истинном
смысле.

...Мы знаем, что человек кроме своей животной
материальной природы имеет еще идеальную, связы-
вающую его с абсолютною истиною или Богом. Помимо
материального или эмпирического содержания своей
жизни каждый человек заключает в себе образ Божий,
то есть особую форму абсолютного содержания. Этот
образ Божий теоретически и отвлеченно познается нами
в разуме и через разум, а в любви он познается кон-
кретно и жизненно. И если это откровение идеального
существа, обыкновенно закрытого материальным явле-
нием, не ограничивается в любви одним внутренним
чувством, но становится иногда ощутительным и в сфере
внешних чувств, то тем большее значение должны мы
признать за любовью как за началом видимого вос-
становления образа Божия в материальном мире, нача-
лом воплощения истинной идеальной человечности.
Сила любви, переходя в свет, преобразуя и одухотво-
ряя форму внешних явлений, открывает нам свою объек-
тивную мощь, но затем уже дело за нами: мы сами
должны понять это откровение и воспользоваться им,
чтобы оно не осталось мимолетным и загадочным
проблеском какой-то тайны.
Духовно-физический процесс восстановления образа
Божия в материальном человечестве никак не может
совершиться сам собой, помимо нас. Начало его, как и
всего лучшего в этом мире, возникает из темной для
нас области несознаваемых процессов и отношений;
там зачаток и корни дерева жизни, но возрастить его
мы должны собственным сознательным действием; для
начала достаточно пассивной восприимчивости чувства,
но затем необходима деятельная вера, нравственный
подвиг и труд, чтобы удержать за собой, укрепить и
развить этот дар светлой и творческой любви, чтобы
посредством него воплотить в себе и в другом образ
Божий и из двух ограниченных и смертных существ
создать одну абсолютную и бессмертную индивидуаль-
75

ность. Если неизбежно и невольно присущая любви
идеализация показывает нам сквозь эмпирическую види-
мость далекий идеальный образ любимого предмета,
то, конечно, не затем, чтобы мы им только любовались,
а затем, чтобы мы силою истинной веры, действую-
щего воображения и реального творчества преобразо-
вали по этому истинному образцу несоответствующую
ему действительность, воплотили его в реальном яв-
лении.
...Само по себе ясно, что, пока человек размножа-
ется, как животное, он и умирает, как животное. Но
столь же ясно, с другой стороны, и то, что простое воз-
держание от родового акта нисколько не избавляет
от смерти: лица, сохранившие девство, умирают, уми-
рают и скопцы; ни те ни другие не пользуются даже
особенною долговечностью. Это и понятно. Смерть
вообще есть дезинтеграция существа, распадение со-
ставляющих его факторов. Но разделение полов, не
устраняемое их внешним и преходящим соединением
в родовом акте,— это разделение между мужеским и
женским элементом человеческого существа — есть уже
само по себе состояние дезинтеграции и начало смер-
ти. Пребывать в половой раздельности — значит пре-
бывать на пути смерти, а кто не хочет или не может
сойти с этого пути, должен по естественной необхо-
димости пройти его до конца. Кто поддерживает корень
смерти, тот неизбежно вкусит и плода ее. Бессмерт-
ным может быть только целый человек, и если физио-
логическое соединение не может действительно вос-
становить цельность человеческого существа, то, зна-
чит, это ложное соединение должно быть замене-
но истинным соединением, а никак не воздержанием
от всякого соединения, то есть никак не стремле-
нием удержать in Statu quo разделенную, распав-
шуюся и, следовательно, смертную человеческую при-
роду.
76

...Для человека как животного совершенно естест-
венно неограниченное удовлетворение своей половой
потребности посредством известного физиологического
действия, но человек, как существо нравственное, нахо-
дит это действие противным своей высшей природе
и стыдится его... Как животному общественному чело-
веку естественно ограничивать физиологическую функ-
цию, относящуюся к другим лицам, требованиями со-
циально-нравственного закона. Этот закон извне огра-
ничивает и закрывает животное отправление, делает
его средством для социальной цели — образования
семейного союза. Но существо дела от этого не изме-
няется. Семейный союз основан все-таки на внешнем
материальном соединении полов, он оставляет чело-
века-животное в его прежнем дезинтегрированном,
половинчатом состоянии, которое необходимо ведет к
дальнейшей дезинтеграции человеческого существа,
то есть к смерти.
Если бы человек сверх своей животной природы
был только существом социально-нравственным, то из
этих двух противоборствующих элементов — одинаково
для него естественных — окончательное торжество оста-
валось бы за первым. Социально-нравственный закон
и его основная объективация — семья вводят животную
природу человека в границы, необходимые для родо-
вого прогресса, они упорядочивают смертную жизнь,
но не открывают пути бессмертия. Индивидуальное
существо так же истощается и умирает в социально-
нравственном порядке жизни, как если бы оно оста-
валось исключительно под законом жизни животной.
Слон и ворон оказываются даже значительно долго-
вечнее самого добродетельного и аккуратного чело-
века. Но в человеке кроме животной природы и со-
циально-нравственного закона есть еще третье, высшее
начало — духовное, мистическое или божественное.
Оно и здесь, в области любви и половых отношений,
77

есть тот «камень, его же небрегоша зиждущий» и «той
бысть во главу угла». Прежде физиологического сое-
динения в животной природе, которое ведет к смерти,
и прежде законного союза в порядке социально-нрав-
ственном, который от смерти не спасает, должно быть
соединение в Боге, которое ведет к бессмертию, потому
что не ограничивает только смертную жизнь природы
человеческим законом, а перерождает ее вечною и
нетленною силою благодати. Этот третий, а в истин-
ном порядке первый элемент с присущими ему требо-
ваниями совершенно естествен для человека в его це-
лости как существа, причастного высшему божествен-
ному началу и посредствующего между ним и миром.
А два низших элемента — животная природа и социаль-
ный закон,— также естественные на своем месте, ста-
новятся противоестественными, когда берутся отдельно
от высшего и полагаются вместо него. В области
половой любви противоестественно для человека не
только всякое беспорядочное, лишенное высшего, ду-
ховного освящения удовлетворение чувственных потреб-
ностей наподобие животных (помимо разных чудовищ-
ных явлений половой психопатии), но также недостойны
человека и противоестественны и те союзы между ли-
цами разного пола, которые заключаются и поддер-
живаются только на основании гражданского закона,
исключительно для целей морально-общественных, с
устранением или при бездействии собственно духов-
ного, мистического начала в человеке. Но именно та-
кая противоестественная с точки зрения цельного чело-
веческого существа перестановка этих отношений гос-
подствует в нашей жизни и признается нормальной,
и все осуждение переносится на несчастных психопатов
любви, которые только доводят до смешных, безоб-
разных, иногда отвратительных, но большей частию
безвредных сравнительно крайностей это самое обще-
признанное и господствующее извращение.
78

...Дело истинной любви прежде всего основывается
на вере. Коренной смысл любви, как было уже пока-
зано, состоит в признании за другим существом без-
условного значения. Но в своем эмпирическом, под-
лежащем реальному чувственному восприятию бытии
это существо безусловного значения не имеет: оно
несовершенно по своему достоинству и преходяще
по своему существованию. Следовательно, мы можем
утверждать за ним безусловное значение лишь верою,
которая есть уповаемых извещение, вещей обличение
невидимых. Но к чему же относится вера в настоящем
случае? Что, собственно, значит верить в безусловное,
а тем самым и бесконечное значение этого индиви-
дуального лица? Утверждать, что оно само по себе,
как таковое, в этой своей частности и отдельности обла-
дает абсолютным значением, было бы столь же нелепо,
сколько и богохульно. Конечно, слово «обожание» весьма
употребительно в сфере любовных отношений, но ведь
и слово «безумие» также имеет в этой области свое
законное применение. Итак, соблюдая закон логики, не
дозволяющей отождествлять противоречащих опреде-
лений, а также заповедь истинной религии, запрещаю-
щую идолопоклонство, мы должны под верою в пред-
мед нашей любви разуметь утверждение этого пред-
мета как существующего в Боге и в этом смысле обла-
дающего бесконечным значением.
...В половой любви, истинно понимаемой и истинно
осуществляемой, эта божественная сущность получает
средство для своего окончательного, крайнего вопло-
щения в индивидуальной жизни человека, способ самого
глубокого и вместе с тем самого внешнего реально
ощутительного соединения с ним. Отсюда те проблески
неземного блаженства, то веяние нездешней радости,
которыми сопровождается любовь, даже несовершен-
ная, и которые делают ее, даже несовершенную, вели-
чайшим наслаждением людей и богов — horn in urn
79

divomque voluptas '. Отсюда же и глубочайшее стра-
дание любви, бессильной удержать свой истинный пред-
мет и все более и более от него удаляющейся.
Здесь получает свое законное место и тот элемент
обожания и беспредельной преданности, который так
свойствен любви и так мало имеет смысла, если отно-
сится к земному ее предмету, в отдельности от небес-
ного.
...Если корень ложного существования состоит в не-
проницаемости, то есть во взаимном исключении
существ друг другом, то истинная жизнь есть то, чтобы
жить в другом, как в себе, или находить в другом
положительное и безусловное восполнение своего суще-
ства. Основанием и типом этой истинной жизни оста-
ется и всегда останется любовь половая, или супру-
жеская. Но ее собственное осуществление невозмож-
но, как мь\ видели, без соответствующего преобразо-
вания всей внешней среды, то есть интеграция жизни
индивидуальной необходимо требует такой же интегра-
ции в сферах жизни общественной и всемирной. Оп-
ределенное различие, или раздельность, жизненных
сфер, как индивидуальных, так и собирательных, ни-
когда не будет и не должно быть упразднено, потому
что такое всеобщее слияние привело бы к безразли-
чию и к пустоте, а не к полноте бытия. Истинное соеди-
нение предполагает истинную раздельность соединя-
емых, то есть такую, в силу которой они не исклю-
чают, а взаимно полагают друг друга, находя каждый
в другом полноту собственной жизни. Как в любви
индивидуальной два различных, но равноправных и рав-
ноценных существа служат один другому не отрица-
тельною границей, а положительным восполнением,
точно то же должно быть и во всех сферах жизни
собирательной; всякий социальный организм должен
— людей и бессмертных услада (лат.).
80

быть для каждого своего члена не внешнею границей
его деятельности, а положительною опорой и воспол-
нением: как для половой любви (в сфере личной жиз-
ни) единичное «другое» есть вместе с тем все, так со
своей стороны социальное все, в силу положительной
солидарности всех своих элементов, должно для каж-
дого из них являться как действительное единство, как
бы другое, восполняющее его (в новой, более широкой
сфере) живое существо.
Если отношения индивидуальных членов общества
друг к другу должны быть братские (и сыновние —
по отношению к прошедшим поколениям и их социаль-
ным представителям), то связь их с целыми обществен-
ными сферами — местными, национальными и, наконец,
со вселенскою — должна быть еще более внутреннею,
всестороннею и значительною. Эта связь активного
человеческого начала (личного) с воплощенною в со-
циальном духовно-телесном организме всеединою идеей
должна быть живым сизигическим отношением '. Не под-
чиняться своей общественной сфере и не господство-
вать над нею, а быть с нею в любовном взаимодей-
ствии, служить для нее деятельным, оплодотворяющим
началом движения и находить в ней полноту жизнен-
ных условий и возможностей — таково отношение ис-
тинной человеческой индивидуальности не только к
своей ближайшей социальной среде, к своему народу,
но и ко всему человечеству.
...Несомненно, что исторический процесс соверша-
ется в этом направлении, постепенно разрушая лож-
ные или недостаточные формы человеческих союзов
(патриархальные, деспотические, односторонне-индиви-
1 От греч. сизигия — сочетание. Я принужден ввести это новое
выражение, не находя в существующей терминологии другого, луч-
шего. Замечу, что гностики употребляли слово «сизигия» в другом
смысле и что вообще употребление еретиками известного термина
еще не делает его еретическим.
6 Философия любви. Ч. 2 81

дуалистические) и вместе с тем все более и более
приближаясь не только к объединению всего челове-
чества как солидарного целого, но и к установлению
истинного сизигического образа этого всечеловеческого
единства. По мере того как всеединая идея действи-
тельно осуществляется чрез укрепление и усовершен-
ствование своих индивидуально-человеческих элемен-
тов, необходимо ослабевают и сглаживаются формы
ложного разделения или непроницаемости существ в
пространстве и времени. Но для полного их упразд-
нения и для окончательного увековечения всех инди-
видуальностей, не только настоящих, но и прошедших,
нужно, чтобы процесс интеграции перешел за пределы
жизни социальной или собственно человеческой и вклю-
чил в себя сферу космическую, из которой он вышел.
В устроении физического мира (космический процесс)
божественная идея только снаружи облекла царство
материи и смерти покровом природной красоты: чрез
человечество, чрез действие его универсально-разум-
ного сознания она должна войти в это царство извнутри,
чтобы оживотворить природу и увековечить ее красоту.
В этом смысле необходимо изменить отношение чело-
века к природе. И с нею он должен установить то
сизигическое единство, которым определяется его
истинная жизнь в личной и общественной сферах.
...Установление истинного любовного, или сизигиче-
ского, отношения человека не только к его социаль-
ной, но и к его природной и всемирной среде — эта
цель сама по себе ясна. Нельзя сказать того же о путях
ее достижения для отдельного человека. Не вдаваясь
в преждевременные, а потому сомнительные и неудоб-
ные подробности, можно, основываясь на твердых ана-
логиях космического и исторического опыта, с уверен-
ностью утверждать, что всякая сознательная деятель-
ность человеческая, определяемая идеею всемирной
сизигии и имеющая целью воплотить всеединый идеал
82

в той или другой сфере, тем самым действительно
производит или освобождает реальные духовно-телес-
ные токи, которые постепенно овладевают материаль-
ною средою, одухотворяют ее и воплощают в ней те
или другие образы всеединства — живые и вечные
подобия абсолютной человечности. Сила же этого ду-
ховно-телесного творчества в человеке есть только
превращение или обращение внутрь той самой твор-
ческой силы, которая в природе, будучи обращена на-
ружу, производит дурную бесконечность физического
размножения организмов.
Связавши в идее всемирной сизигии (индивидуаль-
ную половую) любовь с истинною сущностью все-
общей жизни, я исполнил свою прямую задачу — оп-
ределить смысл любви, так как под смыслом какого-
нибудь предмета разумеется именно его внутренняя
связь со всеобщею истиной.
Соч.: В 2 т. М., 1988. Т. 2. С. 493—
547
П. Тейяр де Шарден
ЛЮБОВЬ — ЭНЕРГИЯ
Мы обычно рассматриваем (и с какой утонченностью
анализа!) лишь сентиментальную сторону любви — ра-
дости и печали, которые она нам приносит. Чтобы опре-
делить высшие состояния развития феномена человека,
мне необходимо изучить здесь естественный динамизм
любви и ее эволюционное значение. Взятая как биоло-
гическая реальность, в полном своем объеме, любовь
(то есть близость одного существа другому) присуща
не только человеку. Она представляет собой общее
свойство всей жизни и, как таковая, присуща в разной
форме и степени всем формам, последовательно при-
нимаемым организованной материей. У млекопитающих,
6* 83

с которыми у нас много общего, мы легко обнаружи-
ваем ее различные качества: половую страсть, отцов-
ский или материнский инстинкт, социальную солидар-
ность и т. д. В нижней части древа жизни аналогии
становятся менее ясными. Они стушевываются и оказы-
ваются неуловимыми... Если бы в крайне рудиментар-
ном, но безусловно возникающем состоянии у молеку-
лы не существовало внутреннего влечения к единению,
то физически любовь не могла бы обнаружиться выше,
у нас, в гоминизированном состоянии. Чтобы уверенно
констатировать наличие любви у нас, мы должны пред-
положить, следуя общему правилу, ее наличие, по край-
ней мере в зачаточном виде, во всем, что существует.
И действительно, наблюдая вокруг нас слитный подъем
сознаний, мы ее везде обнаруживаем. Это уже чувство-
вал и выразил в своих бессмертных «Диалогах» Платон.
Позднее средневековая философия в лице такого мыс-
лителя, как Николай Кузанский, технически вернулась
к той же идее. Чтобы мир пришел к своей завершен-
ности под воздействием сил любви, фрагменты мира
ищут друг друга. И здесь — никакой метафоры и зна-
чительно больше содержания, чем в поэзии. Сила ли
она, или кривизна, или всеобщее притяжение тел, ко-
торым мы столь поражены, — это лишь обратная сторо-
на или тень того, что реально движет природой. Чтобы
обнаружить «ключевую» космическую энергию, следу-
ет, если вещи имеют свою внутреннюю сторону, спу-
ститься во внутреннюю или радиальную зону духовных
притяжений.
Любовь во всех своих нюансах — не что иное, как
более или менее непосредственный след, оставленный
в сердце элемента психической конвергенцией к себе
универсума.
Если я не ошибаюсь, не тот ли это луч света, кото-
рый может помочь нам яснее видеть окружающее во-
круг нас?
84

Мы страдаем и беспокоимся, замечая, что нынешние
попытки коллективизации человечества приводят во-
преки предвидениям теории и нашим ожиданиям лишь
к упадку и к порабощению сознаний. Но какой до сих
пор мы избирали путь для единения? Защита матери-
ального положения. Создание новой отрасли промыш-
ленности. Лучшие условия для находящихся в неблаго-
приятном положении общественных классов или наций...
Вот та единственная и сомнительная почва, на которой
мы до сих пор пытались сблизиться. Что же удиви-
тельного, если вслед за животными сообществами мы
механизируемся самим ходом нашей ассоциации! Даже
в высокоинтеллектуальном акте развития науки (по край-
ней мере до тех пор, пока он будет оставаться чисто
умозрительным и абстрактным) наши души сталкива-
ются лишь косвенно и как бы окольным путем. Еще
один поверхностный контакт — и, значит, опасность еще
одного порабощения... Только любовь по той простой
причине, что лишь она берет и соединяет существа их
сутью, способна — это подтверждает ежедневный
опыт — завершить существа, как таковые, объединив их.
В самом деле, в какую минуту двое влюбленных до-
стигают полного обладания самими собой, как не в ту,
когда они утрачивают себя друг в друге? Поистине,
не реализует ли любовь в каждый момент вокруг нас,
в паре, в коллективе магический, слывший противоре-
чивым прием «персонализации» в тотализации? И то,
что она ежедневно производит в малом масштабе, по-
чему бы ей однажды не повторить в масштабе Земли?
Человечество; дух Земли; синтез индивидов и наро-
дов; парадоксальное примирение элемента и целого,
единства и множества — для того, чтобы эти сущности,
считавшиеся утопическими, однако биологически необ-
ходимыми, обрели в мире плоть, не достаточно ли во-
образить, что наша способность любить развивается до
охвата всех людей и всей Земли?
85

Но, скажут нам, уж тут-то вы замахиваетесь на не-
возможное!
Самое большее, что может сделать человек,— это,
не правда ли, обнаружить привязанность к одному или
нескольким избранным человеческим существам. Сердце
не в состоянии вместить большее, за этими рамка-
ми в нем остается место лишь для холодной справед-
ливости и холодного рассудка.
Любить все и всех — противоречивое и ложное тре-
бование, которое в конечном счете приводит лишь к
тому, что не любят никого.
Но, отвечу я, если, как утверждаете вы, всеобъем-
лющая любовь невозможна, то что же тогда означает
этот неодолимый инстинкт, влекущий наши сердца к
единству всякий раз, когда в каком-либо направлении
возбуждается наша страсть? Чувство универсума, чув-
ство целого проявляется в охватывающей нас носталь-
гии при созерцании природы, перед красотой, в музы-
ке — в ожидании и ощущении великого наличия. Исклю-
чая «мистиков» и их толкователей, как могла психо-
логия игнорировать эту фундаментальную вибрацию,
тембр которой для натренированного уха слышится в
основе или, скорее, на вершине всякой сильной эмоции?
Резонанс в целое — существенная нота чистой поэзии и
чистой религии. Что же выражает собой этот феномен,
появившийся вместе с мыслью и возрастающий с ней,
как не глубокое согласие между встречающимися друг
с другом реальностями — разъединенной частицей, ко-
торая трепещет при приближении к остальному.
Мы часто полагаем, что любовью мужа к жене, к
своим детям, к своим друзьям и до некоторой степе-
ни к своей стране исчерпываются различные естест-
венные формы любви. Но в этом списке как раз от-
сутствует самая фундаментальная из форм страсти —
та, которая низвергает один за другим элементы и
объединяет их в целое под напором замыкающегося
86

универсума, и, следовательно, близость — космическое
чувство.
Всеобъемлющая любовь не только психологически
возможна; она единственно полный и конечный способ,
которым мы можем любить.
После того как мы установили это, как объяснить
видимость все большего возрастания вокруг нас вражды
и ненависти? Если внутри нас уже сконцентрирована
столь могущественная возможность единения, то поче-
му же она не переходит в действие?
Несомненно, это происходит просто потому, что, пре-
одолевая парализующий нас «антиперсоналистский»
комплекс, мы все еще не решились допустить возмож-
ность, реальность существования у вершины мира над
нашими головами какого-то любящего и любимого. По-
скольку коллектив поглощает или кажется поглощаю-
щим личность, он убивает любовь, которая хотела бы
народиться. Как таковой, коллектив, в сущности, вне
любви. Вот почему терпят неудачу филантропы. Здра-
вый смысл прав. Невозможно отдаться анонимному мно-
жеству. Но пусть напротив, универсум обретет впереди
лицо и сердце, пусть он, если можно так выразиться,
персонифицируется для нас '. И тотчас же в атмосфере,
созданной этим очагом, начнет увеличиваться притяже-
ние элементов. И тогда, несомненно, под форсирован-
ным напором замыкающейся Земли разыграются гро-
мадные, еще дремлющие силы притяжения между че-
ловеческими молекулами.
Феномен человека. М., 1965. С. 208—21)
1 Разумеется, не становясь личностью, но подвергаясь в самом
средоточии своего развития доминирующему и объединяющему влия-
нию очага личных сил и личных притяжений.
87

Б. Рассел
ИСТОРИЯ ЗАПАДНОЙ ФИЛОСОФИИ
Поскольку страстные любовники рассматриваются
как люди, которые восстали против социальных оков,
ими восхищаются. Но в реальной жизни отношения люб-
ви сами быстро становятся социальными оковами, и парт-
нера по любви начинают ненавидеть, и все более не-
истово, если любовь достаточно сильна, чтобы сделать
узы такими, что их трудно разорвать. Следовательно,
любовь начинают представлять как борьбу, в которой
каждый стремится уничтожить другого, проникая сквозь
защитительные барьеры его или ее Я...
Не только страстная любовь, но любые дружеские
отношения к другим возможны при таком образе чувств
лишь в той мере, в какой другие могут рассматри-
ваться как проекция собственного Я. Это вполне осуще-
ствимо, если другие являются кровными родственника-
ми, и, чем более близкими, тем легче это осуществля-
ется. Следовательно, здесь имеет место подчеркивание
рода, ведущее, как в случае Птолемея, к эндогамии.
Мы знаем, как все это любил Байрон. Вагнер говорит
о подобном чувстве в любви Зигмунда и Зиглинды.
Ницше, хотя и не в скандальном смысле, предпочитал
свою сестру всем другим женщинам. «Как сильно я
чувствую,— писал он ей,— во всем, что ты говоришь,
и делаешь, что мы принадлежим к одному и тому же
роду. Ты понимаешь меня больше, чем другие, потому
что мы одинакового происхождения. Это очень хорошо
соответствует моей «философии».
Принцип национальности, поборником которого был
Байрон, является р спространением той же самой «фи-
лософии». Нация рассматривается как род, происходя-
щий от общих прдков и обладающий некоторым ти-
пом «кровного со: ания».
История западной философии. М.,
1959. С. 700
88

С. Л. Франк
С НАМИ БОГ
Любовь есть не просто субъективное чувство, в силу
которого то, что мы любим, «нравится» нам, доставля-
ет нам радость или удовольствие. Предмет любви ча-
сто, напротив, доставляет нам огорчения и страдания;
вообще говоря, равнодушный в каком-то смысле счаст-
ливее или, по крайней мере, спокойнее любящего, ибо
свободен от забот и волнений; не случайно греческая
философская мудрость признавала высшим благом не-
возмутимость (атараксию) и бесчувствие (апатию).
В предмете любви многое может нам не нравиться,
сознаваться как недостаток, от этого мы не перестаем
его любить, и забота о благе любимого связана со
многими страданиями и волнениями. Любовь есть не-
посредственное восприятие абсолютной ценности лю-
бимого; в качестве такового она есть благоговейное
отношение к нему, радостное приятие его существа,
вопреки всем его недостаткам, перемещение на лю-
бимое существо центра тяжести личного бытия любя-
щего, сознание потребности и обязанности служить
любимому, чего-бы это ни стоило нам самим. Любовь
есть счастие служения другому, осмысляющее для нас
и все страдания и волнения, которые нам причиняет
это служение. Так любит мать своего ребенка, даже
сознавая все дурное в нем; даже если этот ребенок
стал существом преступным и порочным и вызывает
во всех других людях справедливое порицание и воз-
мущение, мать не перестает ощущать, что его душа в
последней глубине и истинном существе есть нечто аб-
солютно-драгоценное, прекрасное, священное. Все его
пороки она сознает как болезнь его души, искажаю-
щую его подлинное существо, как источник страданий
и опасность для него самого. Она знает, что человек,
89

который кажется другим существом несовершенным,
быть может, ничтожным или порочным и отвратитель-
ным, в его последней глубине остается тем же самым
незабвенным, прекрасным существом, которое в своей
первой младенческой улыбке раз и навсегда явило ей
свою неземную, драгоценную сущность.
Любовь есть, таким образом, благоговейное, рели-
гиозное восприятие конкретного живого существа, ви-
дение в нем некоего божественного начала. Всякая
истинная любовь — все равно, отдает ли себе отчет в
этом сам любящий или нет,— есть по самому ее суще-
ству религиозное чувство. И вот именно это чувство
христианское сознание признает основой религии вооб-
ще. В этом отношении, как и в других, христианская
правда, будучи парадоксальной, то есть противореча
обычным, господствующим человеческим понятиям,
вместе с тем дает высшее выражение самой глубокой
и интимной потребности человеческого сердца и есть,
как я уже говорил, «естественная религия». Что любовь
есть вообще драгоценное благо, счастье и утешение
человеческой жизни — более того, единственная под-
линная ее основа — это есть истина общераспростра-
ненная, как бы прирожденная человеческой душе. Ли-
рическая поэзия всех времен и народов прославляет
блаженство эротической любви. Но эротическая любовь,
при всей ее силе и значительности в человеческой жиз-
ни, есть в лучшем случае лишь зачаточная форма ис-
тинной любви в намеченном выше смысле, или же бла-
гоухающий, но хрупкий цветок, распускающийся на
стебле любви, а не ее подлинный корень. По основной,
исходной своей сущности она корыстна — определена
радостью, которую любимое существо дает любящему;
в более высокой, очищенной форме она есть эстети-
ческое восхищение, то есть совпадает с восприятием
красоты, телесной и душевной, любимого существа.
Это восприятие красоты уже содержит, как мы знаем,
90

элемент религиозного чувства; поэтому через него в
любимом существе усматривается отблеск чего-то бо-
жественного, и оно само «обоготворяется». Но именно
в этом заключается роковая и трагическая иллюзор-
ность эротической любви, обнаруживается, что она ос-
нована на неком обмане зрения. Истинное религиозное
чувство, имеющее своим подлинным объектом святы-
ню, само Божество, ошибочно фиксируется на несо-
вершенном человеческом существе; в этом смысле
эротическая любовь есть ложная религия, некоторого
рода идолопоклонство. То же можно выразить иначе,
сказав, что заблуждение состоит здесь в том, что рели-
гиозная ценность человеческой души, как таковой, то
есть ее субстанциального ядра, ошибочно переносится
на ее эмпирические качества и обнаружения, факти-
чески несовершенные. Когда заблуждение разбивается
трезвым восприятием эмпирической реальности, эроти-
ческая любовь, поскольку она остается фиксированной
на эмпирическом, внешнем облике любимого, то есть
поскольку она не переходит в иную, высшую форму
любви, неизбежно кончается горькими разочарования-
ми, а иногда по реакции переходит даже в ненависть.
Платон в диалоге «Симпозион» описывает подлинное
назначение эротической любви, именно как первой сту-
пени к религиозному чувству: любовь к прекрасным
телам должна переходить в любовь к «прекрасным ду-
шам», а последняя — в любовь к самой Красоте, сов-
падающей с Добром и Истиной. Здесь любовь к чело-
веку имеет свой единственный смысл — как путь любви
к Богу и, исполнив свое назначение, преодолевается
и исчезает. Как бы много правды ни содержалось в
этом возвышенном учении, оно все же не содержит
всей правды любви; мы не можем подавить впечатле-
ния, что этот путь очищения и возвышения любви со-
держит все же и некое ее умаление и обеднение, ибо
«любовь» к Богу как к «самой Красоте» или «самому
91

Добру» есть менее конкретно-живое, менее насыщен-
ное, менее полное чувство, чем подлинная любовь,
которая есть всегда любовь к конкретному существу;
можно сказать, что любовь к Богу, купленная ценою
ослабления или потери любви к живому человеку, сов-
сем не есть настоящая любовь. Есть, однако, и другой,
более совершенный путь развития и углубления эроти-
ческой любви — именно когда она постепенно научает
любящего воспринимать абсолютную ценность самой
личности любимого, то есть когда через любовь к внеш-
нему облику любимого — телесному и душевному —
мы проникаем к тому глубинному его существу, ко-
торое этот облик «выражает», хотя всегда и несовер-
шенно,— к его личности, а это значит: к его существу
как к индивидуально-конкретному тварному воплоще-
нию божественного начала личного Духа в человеке.
Здесь иллюзорное обоготворение чисто эмпирически-
человеческого, как такового, преобразуется в благого-
вейно-любовное отношение к индивидуальному образу
Божию, к богочеловеческому началу, подлинно нали-
чествующему во всяком, даже самом несовершенном,
ничтожном и порочном человеке. Истинный брак есть
путь такого религиозного преображения эротической
любви, и можно сказать, что в этом таинственном «бо-
гочеловеческом» процессе преображения и состоит то,
что называется «таинством брака».
Другой естественный зачаток истинной любви есть
присущее человеку чувство товарищеской или сосед-
ской солидарности, братской близости членов семьи или
племенного и национального сродства. Первоначальный
смысл слова «ближний» означает именно человека
«близкого» в одном из этих сходных между собою от-
ношений. Человек по своей природе есть существо со-
циальное, член группы; ему естественно иметь близких,
соучастников общей коллективной жизни, как естест-
венно, с другой стороны, за пределами этой группы
92

иметь чуждых или врагов. Чувство сопринадлежности
к некоему коллективному целому, сознание, выражае-
мое в слове «мы», есть естественная основа всякого
индивидуального самосознания, всякого «я»: «я» пред-
полагает отношение к некоему или неким «ты», то есть
сопринадлежность к «мы» — форме бытия, в которой
я сознаю себя или свое сущим и за пределами «меня
самого». Отношения между «близкими», членами общей
группы, суть — несмотря на возможность или даже не-
обходимость в них начала иерархии — отношения прин-
ципиального равенства, при котором каждый признает
и «блюдет» права других, равноценные и соотноси-
тельные его собственным правам. Первоначальный,
элементарный смысл заповеди «люби ближнего, как са-
мого себя» в ветхом завете состоит именно в этом
принципе справедливости, взаимного уважения прав и
интересов соплеменников, членов общей группы. Это
отношение есть не что иное, как любовь в специфи-
ческом смысле этого понятия, хотя и содержит ее
зачаток. В нем другой, «ближний», уже сознается в
принципе существом подобным «мне»; на него перено-
сится то чувство значительности, существенности, ис-
конности, которое присуще сознанию самого себя как
носителя жизни и жизненных интересов: в «ты» я про-
зреваю как бы другое «я». Но это отношение само
определено сознанием сродства, общности, близости;
оно не распространяется на всякого человека, как та-
кового, а, скорее, предполагает необходимость выде-
ления «ближних», «своих», от «других», «чужих», «да-
леких». Это отношение определяет, употребляя меткий
термин Бергсона, установку «замкнутой группы». В про-
тивоположность этому, христианское отношение к люб-
ви есть отношение «открытое», преодолевающее все
человеческие ограничения. В притче о милосердном
самаритянине отчетливо показано это преображение
понятия «ближний»: «ближним» оказывается не сопле-
93

менник, не единоверец, а, напротив, иноплеменник, ина-
коверующий, но проявивший сострадание, милосердие,
любовь. Любовь обнаруживается здесь как сила, пре-
возмогающая естественное человеку как природному
существу различение между «своим» и «чужим», «дру-
гом» и «врагом». В практике, даже и христианской церк-
ви, это древнее, прирожденное человеку сознание раз-
личения между своим и чужим продолжает жить в веро-
исповедной замкнутости и отчужденности; тем более
оно живет в практике мирской жизни человечества,
именующего себя христианским, во всех формах груп-
повой ограниченности — в замкнутости дома и семьи,
в сословной и национальной исключительности... В про-
тивоположность этому, любовь в христианском смысле
этого понятия означает преодоление всякой групповой
замкнутости; в ней все люди, как таковые, признаются
«братьями», членами единой всеобъемлющей вселен-
ской семьи, детьми единого Отца. В этой формуле
с гениальной религиозной простотой выражен ради-
кальный переворот в отношении между людьми: самая
тесная, интимная, замкнутая связь — связь между чле-
нами одной семьи — расширяется так, что охватывает
всех людей без различия, даже (как у св. Франциска)
все творения без различия, чем преодолена всякая
групповая замкнутость.
Христианство в качестве религии любви, то есть ре-
лигии, определенной восприятием общего божествен-
ного происхождения и божественной ценности всех лю-
дей и потому их сопринадлежности к всеобъемлюще-
му целому, объединенному любовью,— универсали-
стично, «кафолично» по самому своему существу. Все
различия классов, национальностей, рас и культур —
сколь бы естественны они ни были в порядке природ-
ного или чисто человеческого бытия — становятся несу-
щественными, только относительными, превозмогаются
универсально объединяющей силой любви, утверждаю-
94

щей единство в Боге всего человеческого рода. Где
человек «облекся в нового человека, который обновля-
ется в познании по образу создавшего его», то есть
где силою любви человек проникает до самого сущест-
ва личности как образа Божия, там «нет ни Эллина,
ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Ски-
фа, раба, свободного; но все и во всем Христос» (Кор.
3, 10—11). С этой принципиальной точки зрения такое,
например, понятие, как «римско-католическая (то есть
«римско-универсальная») церковь», если оставить в сто-
роне неизбежность умаления абсолютной истины в ее
человечески-историческом выражении, есть, строго го-
воря, такая же нелепость, какою была бы какая-нибудь
«московская таблица умножения» или «китайская при-
чинная связь». Ибо в первичном основоположном смыс-
ле «Церковь Христова» есть не что иное, как превос-
ходящее и преодолевающее все земные различия
единство людей в Боге — единство, открывающееся
любви как благоговейному религиозному восприятию
божественного существа человеческого образа как
такового. Сколько бы люди в своей конкретно-эмпи-
рической, исторической жизни ни грешили против
этой религии любви, то, что раз открылось в этой
религии — объединяющая сила любовного восприятия
человека как начала абсолютно ценного,— уже не мо-
жет исчезнуть из человеческого сознания, а продол-
жает действовать в нем, напоминать ему об абсо-
лютной правде и о ничтожестве перед ее лицом всех
земных, обособляющих и разъединяющих оценок и
мерил.
Но этим чисто количественным и экстенсивным уни-
версализмом не исчерпывается и потому не выража-
ется адекватно, существо христианской любви. Коли-
чественный универсализм сам по себе склонен быть и
фактически в истории человеческого морального со-
знания постоянно бывает универсализмом абстрактным:
95

широта духовного взора искупается здесь бедностью
воспринимаемого содержания, идет за счет конкрет-
ной полноты. Таков основной признак всякого интел-
лектуального универсализма, в котором общность есть
общность абстрактного понятия: как известно, чем
шире объем понятия, тем беднее его содержание.
В моральном сознании такой характер присущ аб-
страктному... признанию единственно существенным
в человеке начала «общечеловеческого», культа «че-
ловечества». ...Все люди вообще, все народы ок~
зываются здесь однородными представителями че.
века вообще, входят в состав однородного, универ-
сального целого — «человечества». Всякое многооб-
разие, все различное и индивидуальное в составе
этого всеобъемлющего целого отвергается как нечто
ничтожное, не имеющее подлинной реальности и цен-
ности или даже имеющее ценность отрицательную, по-
тому что предполагается, что оно ведет к разделению
и обособлению. Эта установка утверждается повсюду,
где моральное сознание находится под властью рацио-
нализма; основной моральный пафос есть здесь идея
равенства всех людей, и это воззрение было провоз-
глашено в античном мире сперва некоторыми из софи-
стов V века, в эпоху афинского просвещения, и позд-
нее, вполне последовательно, в стоической философии.
Оно постоянно возрождается во всех умственных те-
чениях, утверждающих «естественное право» или «есте-
ственное состояние» в противоположность всему поло-
жительному, конкретному, историческому в человече-
ской жизни... Но и великий общий моральный принцип
Сократа, провозгласившего до Христа требование лю-
бить врагов не менее, чем друзей, носил этот харак-
тер абстрактного рационализма. «Любить» здесь озна-
чало просто творить благо, и смысл требований состоял
в том, что благотворение есть некая общая, постоян-
ная ценность человеческой жизни, перед лицом кото-
96

рой не имеют никакого значения все различия между
людьми как объектами морального поведения.
Совершенно очевидно, что этот абстрактный коли-
чественный универсализм, как бы велика ни была в не-
которых отношениях его положительная ценность, толь-
ко по недоразумению именуется «любовью». Он не
имеет ничего общего с любовью именно потому, что
любовь всегда и необходимо направлена на конкрет-
но-сущее, есть восприятие ценности конкретного су-
^ства, именно в его конкретности, то есть индивиду-
альности. Нельзя любить «человечество», как нельзя
любить «человека вообще», можно любить только дан-
ного, отдельного, индивидуального человека во всей
конкретности его образа. Любящая мать любит каж-
дого своего ребенка в отдельности, никогда не сме-
шает одного с другим, не потеряет из виду отли-
чительные особенности каждого; она знает, ценит,
любит то, что есть особого, единственного, несрав-
нимого в каждом из ее детей. Поэтому универсаль-
ная, всеобъемлющая любовь не есть ни любовь к «чело-
вечеству» как к некоему сплошному целому, ни любовь
к «человеку» вообще; она есть любовь ко всем людям
во всей конкретности и единичности каждого из них.
Совершенно так же есть глубочайшая противополож-
ность между так называемой «любовью к человече-
ству», отрицающую и отвергающую все различия
между национальностями, и той любовной широтою
духа, в силу которой человек признает, почитает, любит
все народы в своеобразии каждого из них, умеет лю-
бовью воспринимать гений, дух каждого народа...
(...) Так всеобъемлющая любовь в качестве восприя-
тия и признания высшей ценности всего конкретно-
живого универсальна в двойном смысле — количествен-
ном и качественном: она объемлет не только всех, но
и все во всех. Признавая ценность всего конкретно-
сущего, она объемлет всю полноту многообразия л\о-
7 Философия любви. Ч. 2 97

дей, народов, культур, исповеданий и в каждом из
них — всю полноту их конкретного содержания. Любовь
есть радостное приятие и благословение всего живого
и сущего, та открытость души, которая широко откры-
вает свои объятия всякому проявлению бытия, как тако-
вого, ощущает его божественный смысл. Как говорит
апостол в своем гимне любви: «Любовь долготерпит,
милосердствует, любовь не завидует, любовь не пре-
возносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет свое-
го, не раздражается, не мыслит зла, не радуется не-
правде, а сорадуется истине, все покрывает, всему ве-
рит, всего надеется, все переносит» (I Кор., 13,4—7).
Для любви все злое, дурное в живом существе есть
только умаление, искажение его истинной природы,
только момент небытия, примешивающийся к бытию и
препятствующий его осуществлению: она отвергает зло
и борется против него, как любящий борется с болез-
нью и упадком сил любимого существа. Напротив, вся-
кая положительная реальность, вся многообразная пол-
нота сущего радостно приемлется любовью, ибо все
истинно сущее, как таковое, она воспринимает как про-
явление божественного первоисточника жизни. Всякое
отрицание здесь подчинено утверждению, моральная
оценка есть здесь не суд, а диагноз болезни и ведет
не к фанатизму ненависти, а к стремлению излечить,
выправить истинное, положительное существо того, что
искажено злом, помочь заблудившемуся найти правый
путь, соответствующий его собственному назначению
и подлинному желанию. Любовь есть нечто иное, чем
терпимость, чем признание прав другого, готовность со-
гласиться на его свободу осуществлять его собствен-
ные интересы, идти избранным им путем. Такой «либе-
рализм» в смысле признания субъективных прав друго-
го и подчинения своего собственного поведения право-
вому порядку, обеспечивающему эти права, есть некий
минимум любовного отношения к людям — либо мерт-
98

вый осадок истинной любви, либо лишь потенциальный
ее зачаток, в котором она пассивно дремлет; уважение
к правам других людей может сопровождаться равно-
душием и безучастием к ним. Оно лишь моральное
ограничение и самообуздание эгоистической воли, а не
непроизвольное, радостное, активное движение воли на-
встречу жизни и живым существам. Напротив, любовь
есть положительная, творческая сила, расцвет души, ра-
достное приятие другого, удовлетворение своего соб-
ственного бытия через служение другому, перенесение
центра тяжести своего бытия на другого. Если эта чу-
десная, возрождающая и просветляющая человеческое
существование сила любви обычно, в порядке естест-
венного бытия, направлена на кого-нибудь одного или
на немногие личности близких, родных, друзей, «люби-
мых» — существ, которые мы ощущаем нам духовно-
сродными или общение с которыми нам дает радость,—
то христианское сознание открывает нам, что таково
же должно быть наше отношение ко всем людям, не-
зависимо от их субъективной близости или чуждости
нам, от их достоинств и недостатков.
Это не есть просто моральное предписание; в ка-
честве такового оно обречено было бы оставаться бес-
плодным и неосуществимым. В заповеди универсаль-
ной любви, понимаемой как моральное предписание,
как приказ: «Ты должен любить», содержится логиче-
ское противоречие. Предписать можно только прове-
дение или какое-нибудь обуздание воли, но невозмож-
но предписать внутренний порыв души или чувство;
свобода образует здесь само существо душевного акта.
Но завет любви к людям не есть моральное предписа-
ние; он есть попытка помочь душе открыться, расши-
риться, внутренне расцвести, просветлеть. Это есть по-
пытка открыть глаза души, помочь ей увидать что то,
что ее притягивает к отдельному, избранному чело-
веческому существу и делает его «любимым», факти-
7*
99

чески присутствует, наличествует в какой-либо форме
и менее явно для естественного взора души во всяком
человеке и потому может и должно оказывать такое
же действие на нашу душу. Это есть попытка воспи-
тать внимание и зоркость души к истинной реальности
всего конкретно сущего, научить ее воспринимать в нем
его ценность и притягательную силу, благодаря чему
любовь как субъективное чувство, любовь-предпочте-
ние, прикованная к одному или немногим избранным
существам, превращается в универсальную любовь —
в любовь как общую жизненную установку.
(...) С того момента, как любовь в описанном ее
смысле была открыта как норма и идеал человеческой
жизни, как подлинная ее цель, в которой она находит
свое последнее удовлетворение, мечта о реальном осу-
ществлении всеобщего царства братской любви не мо-
жет уже исчезнуть из человеческого сердца. Сколь бы
тяжка, мрачна и трагична ни была фактическая судьба
человечества, человек отныне знает, что истинная цель
его жизни есть любовь; мечта об этой цели не пере-
стает тайно волновать его сердце; она иногда заслоня-
ется, вытесняется в глубь подсознательного слоя души
другими, ложными, призрачными и гибельными идеа-
лами, но никогда уже не может быть искоренена из
человеческого сердца. И человек часто также попадает
на ложные пути в своем стремлении установить цар-
ство любви; основное заблуждение состоит здесь в по-
пытке осуществить господство любви через принуди-
тельный порядок, через посредство закона; но закон
может достигнуть только справедливости, а не любви;
любовь — выражение и действие Бога в человеческой
душе,— будучи благодатной силой, по самой своей при-
роде свободна; и так как человеческая душа несовер-
шенна, то — вплоть до чаемого преображения и про-
светления мирового бытия — любовь обречена бороть-
ся в душе человека с противоположными ей злыми,
100

плотскими, обособляющими страстями и может лишь
несовершенно и частично осуществляться в мире. Цар-
ство любви остается в человеческой жизни лишь не-
достижимой путеводной звездой; но, даже оставаясь
недостижимой, она не перестает руководить челове-
ческой жизнью, указывать человеку истинный путь; по-
скольку человек остается верен этому пути, любовь,
хотя и частично, реально изливается в мир, озаряя и
согревая его. Как бы велика ни была фактически в
человеческой жизни сила зла — сила ненависти и ко-
щунственного попрания святыни личности,— остается
принципиальное различие между состоянием, когда это
зло сознается именно как зло и грех, как отход от един-
ственно правого пути любви, и тем злосчастным помра-
чением человеческого духа, когда он в своей слепоте
отвергает самый идеал любви. Христианство открыло
глаза души для упоительно-прекрасного видения цар-
ства любви; отныне душа в своей последней глубине
знает, что Бог есть любовь, что любовь есть сила Бо-
жия, оздоровляющая, совершенствующая, благодатст-
вующая человеческую жизнь. Раз душа это узнала —
никакое глумление слепцов, безумцев и преступников,
никакая холодная жизненная мудрость, никакие приман-
ки ложных идеалов — идолов — не могут поколебать
ее, истребить в ней это знание спасительной истины.
С нами бог. Париж, 1964. С. 123—
129
К. С. Льюис
ЛЮБОВЬ
«Бог есть любовь» (I Ин. 4, 8),— говорит евангелист
Иоанн. Когда я в первый раз пытался писать эту книгу,
я думал, что слова эти указывают мне прямой и простой
101

путь. Я смогу, думал я, показать, что любовь у людей за-
служивает своего имени, если она похожа на Любовь,
которая есть Бог. И я разграничил любовь-нужду и лю-
бовь-дар. Типичный пример любви-дара — любовь к сво-
им детям человека, который работает ради них, не жа-
лея сил, все отдает им и жить без них не хочет. Лю-
бовь-нужду испытывает испуганный ребенок, кидающийся
к матери.
Я и не сомневался в том, какая из них больше похо-
жа на Бога. Его любовь — дар. Отец отдает себя Сыну,
Сын — Отцу и миру и, наконец, дарует Отцу самый мир
в Себе и через Себя.
Любовь-нужда ничуть на Бога не похожа. У Бога есть
все, а наша любовь-нужда, по слову Платона,— дитя Бед-
ности. Она совершенно верно отражает истинную нашу
природу. Мы беззащитны от рождения. Как только мы
поймем, что к чему, мы открываем одиночество. Другие
люди нужны и чувствам нашим, и разуму; без них мы не
узнаем ничего, даже самих себя.
Я предвкушал, как легко воздам хвалу любви-дару
и сумею осудить любовь-нужду. Многое из того, о чем
я собирался сказать, и сейчас кажется мне верным.
Я и сейчас считаю, что нуждаться в чужой любви более
чем недостаточно. Но теперь я скажу за наставником
моим Макдональдом, что и любовь-нужда — любовь.
Всякий раз, как я пытался доказать мое прежнее мне-
ние, я запутывался в противоречиях. На самом деле
все оказалось сложнее, чем я думал.
Надо быть очень осторожным, называя любовь-нуж-
ду «просто эгоизмом». «Просто» — опасное слово. Конеч-
но, любовь-нужда, как и все наши чувства, может быть
эгоистичной. Жадное и властное требование любви бы-
вает ужасным. Но в обычной жизни никто не сочтет
эгоистом ребенка, который ищет утешения у матери;
не осудят и взрослого, который соскучился по своему
другу. Во всяком случае, это еще не самый страшный
102

эгоизм. Иногда приходится подавлять нужду в другом
человеке; но никогда ни в ком не нуждается только отпе-
тый эгоист. Мы действительно нужны друг другу — «не-
хорошо человеку быть одному» (Быт. 2, 18),— и в созна-
нии это отражается как любовь-нужда. Иллюзорное ощу-
щение, что одному быть хорошо,— плохой духовный
симптом, как плохой симптом — отсутствие аппетита,
поскольку человеку действительно нужно есть.
Но самое важное не это. Христианин согласится, что
наше духовное здоровье прямо пропорционально нашей
любви к Богу; а эта любовь, по самой своей природе,
состоит целиком или почти целиком из любви-нужды.
Понять это нетрудно, когда мы просим простить наши
грехи или поддержать нас в испытаниях. Но мало-помалу
понимаешь, что все в нас — одна сплошная нужда; все
неполно, недостаточно, пусто, все взывает к Богу, кото-
рый только и может развязать связанное и связать раз-
вязанное. Я не утверждаю, что другой любви мы к Нему
не способны испытывать. Высокие духом расскажут нам,
как вышли за ее пределы. Однако они же первыми ска-
жут, что ведомые им высоты перестанут быть истинно
благодатными, станут неоплатоническими, а там и бесов-
скими иллюзиями, как только ты сочтешь, что можешь
жить ими и никакой нужды в Боге у тебя нет. «Выс-
шее,— читаем мы в «Подражании Христу»,— не устоит
без низшего». Лишь очень смелое и глупое создание
гордо скажет Творцу: «Я — не нищий. Я люблю Тебя без
всякой корысти». Те, кто испытывал к Богу любовь-дар,
вслед за тем — нет, в то же время — били себя в грудь
вместе с мытарем и взывали из своей немощи к един-
ственному Дарующему. И Он не против. Он сам сказал:
«Придите ко Мне, все труждающиеся и обременен-
ные» (Мтф. 11, 28).
Выходит, что любовь-нужда, в самом сильном своем
виде, неотъемлема от высочайшего состояния духа. И тут
получается совсем странно. Человек ближе всего к Богу,
103

когда он, в определенном смысле, меньше всего на
Бога похож. Разве похожи нужда и полнота, немощь
и власть, покаяние и праведность, крик о помощи и все-
могущество? Когда я до этого додумался, я остановился;
прежний мой план рухнул. И я стал думать дальше.
«Близость к Богу» бывает разная. Во-первых, это —
сходство с Богом. Господь, мне кажется, дал сходство
с Собою всему тварному. Пространство и время отра-
жают Его величие; всякая жизнь плодоносит, как Он;
животная жизнь действует, как Он; человек разумен,
как Он; ангелы бессмертны и обладают интуитивным
видением. В этом смысле и хорошие люди, и плохие,
и простые ангелы, и падшие больше похожи на Бога,
чем животные. Природа их «ближе» к Божественной
природе. Но есть и другая близость — можно ближе по-
дойти к Богу. В этом смысле мы близки Богу, когда
верен наш путь к единению с Ним и к блаженству
в Нем. Эти виды близости к Богу совпадают не всегда.
Прибегнем к аналогии. Представим себе, что мы идем
через гору к той деревне, где стоит наш дом. Мы взобра-
лись на вершину и стоим прямо над деревней. Можно
бросить в дом камень; но домой мы отсюда не попадем.
Придется идти низом и сделать крюк в пять миль. Чистое
расстояние между нами и домом станет поначалу больше.
Зато мы сами будем ближе к тому, чтобы помыться
и поесть.
Бог всемогущ и блажен. Он — Царь и Творец. Поэто-
му, в определенном смысле, сильный, счастливый, твор-
ческий и свободный человек похож на Бога. Но никто и не
думает, что эти качества хоть как-то связаны со свято-
стью. Никакие богатства не станут пропуском в Царство
Небесное.
На вершине мы близко от деревни, но, сколько там
ни сиди, мы не приблизимся к воде и пище. Так и бли-
зость к Богу по сходству ограниченна, законченна, закры-
та, как тупик. А близость другая открыта, она увеличи-
104

вается. Дано нам сходство или не дано, примем мы его
или не примем, благодатно оно или нет, «близость при-
ближения» нам заповедана. Все тварное похоже на Бога
без своего согласия, соработничать тут не нужно. Сы-
нами Божьими становятся не так. И сыновнее сходство
не портретное и не зеркальное. С одной стороны,
оно больше, ибо в нем есть единство нашей воли с волей
Божьей, с другой — гораздо меньше. Лучший богослов,
чем я, учит, что наше подражание Богу в этой жизни долж-
но быть подражанием Христу. Образец наш — Иисус, не
только на Голгофе, но и в мастерской, и на дороге, и
в толпе, среди настойчивых просьб и бурных споров, ко-
торые не давали Ему ни отдохнуть, ни уединиться. Имен-
но эта жизнь, так странно непохожая на жизнь Божест-
венную, не только похожа на нее — это она и есть, когда
она здесь, на земле, в наших земных условиях.
Теперь объясню, почему я счел нужным различить эти
два рода близости к Богу. Слова Евангелиста уравно-
вешивает в моем сознании фраза нынешнего автора
(Дени де Ружмона): «Любовь перестает быть бесом толь-
ко тогда, когда перестает быть Богом». Скажем то же
самое иначе: «...становится бесом, когда становится Бо-
гом». Без этого противовеса текст из Послания можно
понять неверно. Можно подумать, что любовь — Бог.
Надеюсь, каждый догадается, что имеет в виду Руж-
мон. Всякая человеческая любовь (чем она выше —
тем сильнее) склонна брать на себя Божественные пол-
номочия. Она говорит как власть имеющий. Она учит нас
не считаться с ценой, требует полного повиновения и вну-
шает, что любое действие, совершенное ради нее, за-
конно и даже похвально. Про влюбленность это всем
известно. Но так действуют и привязанность, и дружба,
каждая — на свой лад. Обо всем этом я буду говорить
позже.
Сейчас только скажу, что естественная любовь предъ-
являет эти кощунственные претензии не тогда, когда она
105

мала и низка, а тогда, когда она, как говорили наши
деды, «чиста и благородна». С влюбленностью и тут по-
нятно. Жертвенная, романтическая влюбленность поисти-
не кажется нам гласом Божьим. Простая похоть ни
за что не покажется. Похоть портит человека во многих
смыслах, но не в этом: ее не станешь чтить, как не
станешь чтить желание почесаться. Когда глупенькая мать
балует ребенка (а на самом деле — себя), играет в жи-
вую куклу и быстро устает, действия ее вряд ли «станут
Богом». Глубокая, всепоглощающая, пожирающая обоих
любовь женщины, которая в полном смысле слова
«живет для своего ребенка», богом становится легко.
И мне кажется, что патриотизм, подогретый пивом и ду-
ховым оркестром, принесет куда меньше вреда, чем
«высокая любовь к отчизне». Собственно, его легко пе-
решибить другим напитком и другой музыкой.
Чего же еще могли мы ждать? Любовь не сочтет себя
Богом, пока на Бога не похожа. Осторожность нужна и
тут; любовь-дар действительно богоподобна, и, чем она
жертвеннее, тем богоподобнее. Все, что говорят о ней
поэты,— правда. Ее терпение, ее сила, ее блаженство,
ее милость, ее желание, чтобы другому было хорошо,
роднят ее с Божьей любовью. И все же это близость по
сходству. А сходство дано нам; оно совсем не обязатель-
но связано с тем трудным и медленным приближением
к Нему, которое заповедано совершать нам самим, как
бы много помощи нам ни оказывали. Любовь-дар пре-
красна, потому ее и легко принять за Любовь. Тогда
мы придадим ей безусловную, ничем не обусловленную
ценность, на которую она права не имеет. Она станет
богом; станет бесом и разрушит нас, а заодно и себя. Все
дело в том, что естественная любовь, ставши богом,
не остается любовью. Ее называют так, но в самом деле
это — усложненная ненависть.
Любовь-нужда может быть и назойливой, и жалкой, но
богом она не станет. Слишком она мало на него похожа.
106

Из всего этого следует, что мы не должны ни тво-
рить из любви кумира, ни «разоблачать» любовь. Ошиб-
ка писателей прошлого века в том, что для них были
кумирами влюбленность и родственная нежность. Бра-
унинг, Кингсли или Патмор иногда пишут так, словно
влюбленный — это святой. Прозаики противопоставляют
«миру сему» не Царство Небесное, а дом. Мы живем
во времена, когда отшатнулись в другую сторону. Разо-
блачители любви признали сентиментальной чушью почти
все, что говорили их отцы, и постоянно объясняют, какова
истинная подоплека влюбленности. Не будем слушать ни
тех, ни других. Высшее не стоит без низшего. Растению
нужны и корни, и солнечный свет. Земля, из которой
оно растет, чиста, если вы оставите ее в саду, а не потащи-
те на письменный стол. Человеческая любовь может
быть дивным подобием любви Божьей. Это много; но
дальше идти нельзя. Близость по сходству может и по-
мочь, и помешать приближению к Богу. Чаще всего, на-
верное, она просто с Ним не связана.
...В моем поколении детей еще поправляли, когда
мы говорили, что «любим» ягоды; и многие гордятся,
что в английском есть два глагола — «to love» и «like»,
тогда как во французском один — «aimer». Француз-
ский не одинок. Да и у нас теперь все чаще говорят
про все «I love». Самые педантичные люди то и дело пов-
торяют, что они любят какую-нибудь еду, игру или
работу. И действительно, любовь к людям и любовь к
тому, что ниже человека, трудно разделить четкой чер-
той. «Высшее не стоит без низшего», и мы начнем
снизу.
Когда мы что-то любим, это значит, что мы получаем
от этого удовольствие. Давно известно, что удовольствия
бывают двух видов: те, которые не будут удовольствия-
ми, если их не предварит желание, и те, которые и так
хороши. Пример первых — вода, если хочешь пить. Если
107

пить не хочется, вряд ли кто-нибудь выпьет стакан воды,
разве что по предписанию врача. Пример вторых —
неожиданное благоухание; скажем, вы идете утром по
дороге, и вдруг до вас донесся запах с поля или из сада.
Вы ничего не ждали, не хотели — и удовольствие явилось
как дар. Для ясности я привожу очень простые примеры,
в жизни бывает сложнее. Если вам вместо воды дадут
кофе или пива, к удовольствию первого рода прибавится
второе. Кроме того, удовольствие второго рода может
стать удовольствием первого. Для умеренного человека
вино как запах с поля. Для алкоголика, чей вкус и пище-
варение давно разрушены, удовольствия вообще нет,
есть только недолгое облегчение. Вино скорее даже про-
тивно ему, но оставаться трезвым еще тяжелее. Однако
при всех пересечениях и сложностях оба типа очерчены
ясно. Назовем их «удовольствием-нуждой» и «удоволь-
ствием-оценкой».
Сходство между удовольствием-нуждой и любовью-
нуждой видно сразу. Но... любовь-нужду я упорно защи-
щал, так как именно ее многие любовью не считают.
Здесь — наоборот: чаще выносят за скобки удоволь-
ствие второго рода. Удовольствие-нужда и естественно
(а кто этого не похвалит!), и насущно, и не приведет
к излишествам, а удовольствие-оценка — это роскошь,
прихоть, путь к пороку. У стоиков вы найдете сколько
угодно таких рассуждений. Не будем им поддаваться.
Человеческий разум склонен заменять описание оценкой.
Он хочет сравнивать не явления, а ценности; все мь\ чи-
тали критиков, которые не могут похвалить одного поэта,
не принизив другого. Здесь это не нужно. Все гораз-
до сложнее — мь\ видели хотя бы, что наслаждение
превращается в нужду именно тогда, когда изменяется
к худшему.
Для нас разграничение это важно тем, что здесь, в
сфере удовольствия, есть подобие любви к людям, о ко-
торой мы и будем в основном говорить.
108

Когда человек выпьет в жаркий день стакан воды,
он скажет: «Да, хотелось мне пить». Пьяница, хлоп-
нувший стаканчик, скажет: «Да, хотелось мне выпить!»
Но тот, кто услышал утром запах цветов из сада, скажет
скорее: «Как хорошо!», а нормальный, не склонный к
питью человек скажет, отведав прославленного кларета:
«Хорошее вино!» Им хорошо сейчас, а тем, первым,—
было плохо. Наслаждение — в настоящем времени,
нужда — в прошедшем. И вот почему.
Шекспир показал нам снедающую похоть, цель кото-
рой «сверх разума желанна», но, как только дело сдела-
но, «сверх разума гнусна». В самых невинных и насущ-
ных нуждах-удовольствиях есть хоть капелька этого. Даже
если то, чего мы хотели, не гнусно нам — оно просто
нам безразлично, его нет. Водопроводный кран и чашка
очень привлекательны, когда вы пришли, наработавшись,
с лужайки; через полминуты они вам ни к чему. Запах
еды совсем различен до обеда и после. И — простите
мне крайность примера — большая буква М на неболь-
шой дверке вызывает восторг, но быстро утрачивает
свою прелесть.
Удовольствие-оценка не таково. В нем есть признание
непреходящей ценности. В нем есть отрешенность. Мы
хотим не только ради себя, чтобы хорошее вино не
испортилось. Даже если мы больны и пить никогда не
сможем, нас испугает мысль о том, что вино прокис-
нет или попадется человеку, который не оценит его. То
же самое с запахом из сада. Мы не просто наслаж-
даемся им — мы чувствуем, что он по праву это заслу-
жил, и совесть укорит нас, если мы ему не порадуем-
ся. Еще сильнее мы огорчимся, узнав, что сад, мимо
которого мы когда-то ходили, сменился кинотеатром
и гаражами.
С научной точки зрения оба рода удовольствий связа-
ны с нашим организмом. Но в удовольствии-нужде
эта относительность подчеркнута. К удовольствию-оценке
109

мы ощущаем признательность, мы почитаем его. Мы
спрашиваем: «Как это вы проходите мимо сада и ниче-
го не чувствуете?» О нужде так не спросишь; хотелось
человеку пить — выпил воды, не хотелось — не выпил,
его дело.
Удовольствие-нужда похоже на любовь-нужду. Это
понять нетрудно. Любовь-нужда длится не дольше самой
нужды. К счастью, это не значит, что человек становится
нам безразличен. Во-первых, нужда может повторяться,
а во-вторых — и это важнее — может возникнуть другой
род любви, оценочный. Охраняют любовь и нравствен-
ные начала — верность, признательность, почтение. Од-
нако если любовь-нужда осталась без поддержки и без
изменений, она исчезнет по минованию надобности. Вот
почему тысячи матерей никак не нажалуются на то, что
дети их забыли, а тысячи покинутых возлюбленных
никак не поверят, что «это может быть». Нужда-лю-
бовь к Богу кончиться не может, Бог нужен нам всегда,
и в этом мире, и в том. Но мы способны решить, что
Он нам больше не нужен, «в беде и бес монахом
станет». Нет оснований считать лицемерной недолговеч-
ную набожность тех, кто кинулся к Богу на короткий
срок опасности или болезни. Они просто честны. Было
плохо — просили помощи. А что же ее так просить?
Удовольствие-оценка похоже на более сложное чув-
ство, которое описать труднее. Во-первых, тут совершен-
но невозможно провести черту между «плотским» и
«духовным». Хороший знаток вин проявит, пробуя вино,
и сосредоточенность, и способность к суждению, и дис-
циплинированное внимание; музыкант, слушающий му-
зыку, наслаждается и физически. Нет границы между удо-
вольствием, которое доставит запах, и удовольствием, ко-
торое доставляет красивый вид, или изображение этого
вида, или даже описание.
Кроме того, как мы уже говорили, в этих удоволь-
ствиях есть отрешенность, незаинтересованность. Ко-
110

нечно, это возможно и в сфере удовольствия-нужды,
но иначе: мы отрешаемся от них, жертвуем ими. Сей-
час я говорю о другом. В самом примитивном удоволь-
ствии-оценке есть неэгоистичное начало — потому мы и
радуемся, что сад или луг цветет по-прежнему, а леса
в каких-нибудь чужих краях не вырублены. Мы просто
любим все это; мы произносим на секунду, как Бог,
что это «хорошо весьма» (Быт. 1, 31).
И тут в игру вступает «высшее не стоит без низшего».
Я чувствовал, что» моя классификация неполна — есть
не только любовь-нужда и любовь-дар. Есть и третье,
не менее важное; его-то и предвосхищает удовольствие-
оценка. Все, о чем я только что говорил, можно испыты-
вать и к людям. Когда так относятся к женщине,
мы зовем это обожанием; когда так относятся к мужчи-
не — восхищением и преданностью; к Богу — благогове-
нием.
Любовь-нужда взывает из глубин нашей немощи,
любовь-дар дает от полноты, а эта, третья, любовь
славит того, кого любит. К женщине это будет: «Не
могу без тебя жить», «Я защищу тебя» и «Как ты
прекрасна!» В этом, третьем, случае любящий ничего
не хочет, он просто дивится чуду, даже если оно не для
него, и скорее готов утратить возлюбленную, чем сог-
ласиться на то, чтобы она вообще не появлялась в его
жизни.
На практике, слава Богу, все эти три вида соединя-
ются в одном чувстве, поддерживая друг друга. Навер-
ное, только любовь-нужда встречается в чистом виде,
да и то на несколько секунд.
Вопросы философии. 1989. № 8.
С. 107—112
111

К. С. Льюис
ЛЮБОВЬ
ПРИВЯЗАННОСТЬ
Я начну с самой смиренной и самой распространен-
ной любви, меньше всего отличающей нас от животных.
Предупреждаю сразу, что это не упрек. Наши челове-
ческие черты не лучше и не хуже от того, что мы разделя-
ем их с животными. Когда мы обзываем человека жи-
вотным, мы не хотим сказать, что у него много таких
черт — у всех их много; речь идет о том, что он проявил
только эти свойства там, где нужны были чисто челове-
ческие. Словом же «зверский» мы называем поступки,
до которых никакому зверю не додуматься.
Итак, я буду говорить о самой простой любви. Греки
называли ее «торуц»(сторге), я назову привязанно-
стью. В моем греческом словаре «аторуц» определяет-
ся как «привязанность, главным образом родителей к де-
тям», но слово это означает и привязанность детей
к родителям. Любовь между детьми и родителями —
первоначальная, основная форма этой любви. Чтобы
представить ее себе, вообразите мать с младенцем, кош-
ку в полной котят корзине, писк, лепетанье, тесноту,
теплый запах молока.
Образ этот хорош тем, что сразу вводит нас в центр
парадокса. Дети любят мать любовью-нуждой, но и ма-
теринская любовь — нужда, мать в ней нуждается. Если
она не родит, она умрет. Если не покормит — заболеет.
Ее любовь — нужда, но нуждается она в том, чтобы в ней
нуждались. К этому мы еще вернемся.
И у животных, и у нас привязанность выходит далеко
за пределы семьи. Тепло и уютно бывает не только с деть-
ми и не только с родителями. Такая любовь — самая
неприхотливая. Есть женщины, у которых и быть не может
112

поклонников; есть мужчины, у которых и быть не может
друзей. Но мало на свете людей, к которым никто не при-
вязан. Привязанность не требует сходства. Я видел, как
не только мать, но и братья любили полного идиота.
Привязанность не знает различий пола, возраста, класса.
Она связывает молодого ученого и старую няню, живу-
щих в совершенно разных мирах. Более того — привя-
занность не признает границ биологического вида. Она
связывает человека и животное, и двух разных живот-
ных, скажем, кошку и собаку, даже (это видел Гилберт
Уайт) курицу и лошадь.
Такую любовь хорошо и часто описывали. В «Три-
страме Шенди» отец и дядя Тоби десяти минут не могут
поговорить без спора; но они глубоко привязаны друг
к другу. Вспомним Дон Кихота и Санчо Пансу, Пиквика
и Уэллера, Дика и Маркизу.
У привязанности тоже есть условие: предмет ее дол-
жен быть «своим», хорошо или давно знакомым. Мъ\
часто знаем, когда именно, какого числа влюбились
или обрели друга. Вряд ли можно установить, когда мы
привязались к кому-нибудь. Не случайно мы употреб-
ляем ласкательно слово «старый», французы — «vieux».
Собака лает на незнакомца, не причинившего ей вреда,
и радуется знакомому, который ни разу ее не приласкал.
Ребенок любит угрюмого садовника и дичится ласковой
гостьи. Но садовник непременно должен быть «ста-
рый» — ребенок и не вспомнит времен, когда его еще не
было.
Я уже говорил, что привязанность смиренна. Она не
превозносится. Мы гордимся влюбленностью или друж-
бой. Привязанности мы нередко стыдимся. Как-то я рас-
сказывал о том, как любят друг друга собака и кошка,
а собеседник мой заметил: «Вряд ли собака призна-
ется в этом другим псам». У привязанности — простое,
неприметное лицо; и те, кто ее вызывает, часто просты
и неприметны. Наша любовь к ним не свидетельствует
8 Философия любви. Ч. 2 113

о нашем вкусе или уме. То, что я назвал любовью-
оценкой, в привязанность не входит. Чаще всего мы начи-
наем различать достоинства в милых нам людях, когда их
с нами нет. Пока они с нами, мы принимаем их как долж-
ное. Для влюбленности — это провал, а здесь ничему не
мешает. Привязанность тиха, о ней и говорить неудоб-
но. На своем месте она хороша, вытащить ее на свет
опасно. Она облекает, пропитывает нашу жизнь. Она там,
где шлепанцы, халат, привычные шутки, сонный кот, жуж-
жание швейной машины, кукла на полу.
Внесу поправку. Все это так, если привязанность одна,
если она ни с чем не смешана. Она и сама — любовь,
но часто она входит в другой вид любви, пропитывает
его, окрашивает, создает для него среду. Быть может,
без нее та любовь и усохла бы. Когда друг становится
«старым другом», все, что не имело к дружбе никакого
отношения, обретает особую прелесть. Что же до влюб-
ленности, она может просуществовать без привязанности
очень недолго; если же протянет подольше — становит-
ся поистине мерзкой, слишком ангельской, или слишком
животной, или тем и другим по очереди. Такая влюб-
ленность не по мерке человеку, она и мала ему, и велика.
Зато как хороши и дружба, и влюбленность, когда сами
они затухают, и привязанность дает нам свободу, извест-
ную лишь ей да одиночеству. Не надо беседовать, не
надо целоваться, ничего не надо, разве что чай по-
ставить.
Мы уже знаем, что оценка не играет в привязанности
большой роли. Но очень часто благодаря привязанности
оценка появляется там, где ей бы без этого вовек не
появиться. Друзей и возлюбленных мы выбираем за что-
то — за красоту, за доброту, за ум, за честность. Но
красота должна быть особая, «наша», и ум особый, в на-
шем вкусе. Потому друзья и влюбленные чувствуют, что
созданы друг для друга. Привязанность соединяет не
созданных друг для друга, до умиления, до смеха непо-
114

хожих людей. Сперва мы привязываемся к человеку
просто потому, что он рядом; потом мы замечаем:
«а в нем что-то есть!..» Значит это, что он нам нравится,
хотя и не создан по нашему вкусу, а знаменует великое
освобождение. Пускай нам кажется, что мы снизошли к
нему, на самом деле мы перешли границу. Мы вышли
за пределы своих мерил, начали ценить добро, как та-
ковое, а не только нашу излюбленную его разновид-
ность.
Кто-то сказал: «Кошек и собак надо воспитывать
вместе, чтобы расширить их кругозор». Это и делает при-
вязанность. Она самая широкая, самая демократическая
любовь. Если у меня много друзей, это не значит, что
я терпим и добр; я их выбрал, как выбрал книги своей
библиотеки. Поистине любит чтение тот, кто порадуется
грошовому выпуску на книжном развале. Поистине лю-
бит людей тот, кто привяжется к каждодневным спут-
никам. Я знаю по опыту, как привязанность учит нас
сперва замечать, потом — терпеть, потом — привечать и,
наконец, ценить тех, кто оказался рядом. Созданы они
для нас? Слава Богу, нет! Они это они и есть, чудовищ-
ные, нелепые, куда более ценные, чем казалось нам по-
началу.
И тут мы подходим к опасной черте. Привязанность
не превозносится, как и милосердие. Привязанность об-
ращает наш взор к неприметным; Бог и Его святые лю-
бят тех, кто не может вызвать любви. Привязанность
непритязательна, привязанность отходчива, она долго-
терпит, милосердствует, никогда не перестает. Она от-
крывает нам в других образ Божий, как открывает
его смиренная святость. Значит, это и есть сама Любовь?
Значит, правы викторианцы? Значит, другой любви и не
нужно? Значит, домашнее тепло и есть христианская
жизнь? Ответ несложен: «Нет».
Я говорю сейчас не о том, что викторианские писа-
тели как будто и не читали текстов о ненависти к жене
8* 115

и матери или о врагах человека — домашних его... Сей-
час речь идет о куда более земных вещах.
Сколько на свете счастливых семейств? Потому ли их
мало, что родные не любят друг друга? Нет, не
потому; семья бывает несчастлива при очень сильной
любви, хуже того — из-за сильной любви. Почти все
свойства привязанности — о двух концах. Они могут по-
рождать и добро, и зло. Если дать им волю, ничего с ними
не делать, они вконец разрушат нам жизнь. Мятежные
противники семейных радостей сказали о них не все;
но все, что они сказали,— правда.
Заметьте, как противны песни и стихи о семейных
чувствах. Противны они тем, что фальшивы, а фальши-
вы потому, что выдают за гарантию счастья и даже
добра то, что только при должном усердии может к ним
привести. Если верить песням и стихам, делать ничего
не надо. Пустите привязанность, как теплый душ, и боль-
ше вам думать не о чем.
Как мы видели, в привязанность входят и любовь-
нужда и любовь-дар. Начнем с нужды — с того, что мы
нуждаемся в любви к нам.
Привязанность — самый неразумный вид любви. При-
вязаться можно к каждому. Поэтому каждый и ждет,
что к нему привяжутся. Отец нередко ужасается, что
сын не любит его, и считает это противоестественным.
Однако он и не спросит себя, сделал ли он хоть что-
нибудь заслуживающее сыновней любви. «Король Лир»
начинается с того, что очень неприятный старик жить не
может без привязанности своих дочерей. Я привожу при-
мер из книги, потому что мы с вами живем в разных
местах. Живи мы близко, я бы показал вам сколько
угодно примеров. Причина ясна: мы знаем, что дружбу и
влюбленность надо чем-то вызвать, как бы заслужить.
Привязанность дается бесплатно, она «сама собой разу-
меется». Мы вправе ждать ее. А если не дождемся,
решим, что наши близкие ведут себя противоестест-

Конечно, это неправда. Мы млекопитающие, и пото-
му инстинкт вкладывает в наших матерей какую-то
к нам любовь. Мы создания общественные и потому
живем в определенной среде, где при нормальном ходе
вещей возникают привязанности. Если кто-то привязан
к нам, это не значит, что мы достойны любви. Отсюда
делают вывод: «Если мы и не достойны любви, к нам
должен быть кто-нибудь привязан». Точно так же можно
сказать: «Никто не заслужил благодати Божьей. Я ее не
заслужил. Следовательно — Бог должен мне ее даро-
вать». Ни там, ни здесь и речи не может быть о правах.
Никаких прав у нас нет, мы просто смеем надеяться
на привязанность, если мы обычные люди. А если нет?
Если нас невозможно вынести? Тогда «природа» станет
работать против нас. При близком общении легко воз-
никает и ненависть. Все будет похоже, и все наоборот.
Тоже кажется, что мы всегда терпеть человека не могли.
Тоже возникает слово «старый» — «его старые шут-
ки!»— и даже «вечный» — «а, вечно он!..»
Нельзя сказать, что Лир не знает привязанности. На
любви-нужде он просто помешался. Если бы он по-своему
не любил дочек, он бы не требовал от них любви. Самый
невыносимый родитель (или ребенок) может испыты-
вать эту хищную любовь. Добра она не приносит ни ему,
ни другим. В такой семье просто жизни нет. Когда не-
приятный человек непрестанно требует любви, обижает-
ся, корит, кричит или тихо точит близких, они чувству-
ют себя виновными (чего он и хотел), а на самом деле
ничего исправить не могут. Требующий любви рубит сук,
на который и сесть не успел. Если в нас вдруг затеплит-
ся какая-нибудь нежность к нему, он тут же прибьет ее
жадностью и жалобами. А доказывать свою любовь мы
должны обычно, ругая его врагов. «Любил бы ты меня,
ты бы понял, какой эгоист твой отец...», «...помог бы
мне справиться с сестрой», «...не дал бы так со мной
обращаться...»
117

И, хоть ты их убей, они не видят простого и прямого
пути. Овидий считал, что любви не дождешься, если ты
не «amabilis» '. Веселый старый срамник хотел сказать,
что женщину не обольстишь, если ты не обольстителен.
Но слова его можно пропитать иначе. Он умнее в своем
роде, чем король Лир.
Удивительно не то, что не достойные никакой любви
тщетно ее требуют, а то, что они требуют ее так
часто. Кто не видел, как женщина тратит юность, зре-
лость и даже старость на ненасытную мать, слушается
ее, угождает ей, а та, как истинный вампир, считает ее
и неласковой, и строптивой. Быть может, ее жертва и пре-
красна (хотя я в этом не уверен), но в матери, как ни
ищи, прекрасного не отыщешь.
Вот какие плоды может приносить то, что привязан-
ность дается даром. Не лучше обстоит дело и с непри-
нужденностью, которую она порождает.
Мы постоянно слышим о грубости нынешней моло-
дежи. Я старый человек и должен бы встать на сторону
старших, но меня куда чаще поражает грубость родите-
лей. Кто из нас не мучился в гостях, когда мать или отец
так обращались со взрослыми детьми, что человек чужой
просто ушел бы и хлопнул дверью? Они категорически
говорят о вещах, которые дети знают, а они — нет;
они прерывают детей, когда им вздумается; высмеива-
ют то, что детям дорого; пренебрежительно (если
не злобно) отзываются об их друзьях. А потом удивляют-
ся: «И где их носит? Всюду им хорошо, лишь бы не
дома!..»
Если вы спросите, почему родители так ведут себя,
они ответят: «Где же побыть собой, как не дома? Не
в гостях же мь\\ Все тут люди свои, какие могут быть
обиды!»
И снова это очень близко к правде и ничуть не верно.
— достойный любви, любезный.
118

Привязанность как старый домашний халат, который мь\
не наденем при чужих. Но одно дело — халат, другое —
грязная до вони рубаха. Есть выходное платье, есть
домашнее. Есть светская учтивость, есть и домашняя.
Принцип у них один: «не предпочитай себя». Чем офи-
циальней среда, тем больше в нем закона, меньше благо-
дати. Привязанность не отменяет вежливости, она порож-
дает вежливость истинную, тонкую, глубокую. «На лю-
дях» мы обойдемся ритуалом. Дома нужна реальность,
символически в нем воплощенная. Если ее нет, всех по-
домнет под себя самый эгоистичный член семьи.
Вы должны действительно не предпочитать себя; в го-
стях вы можете притворяться, что не предпочитаете.
Отсюда и поговорка: «Поживем вместе — узнаем друг
друга». То, как человек ведет себя дома, показывает
истинную цену (что за гнусное выражение!) его светских
манер. Когда, придя из гостей, манеры оставляют в пе-
редней, это значит, что их и не было, им просто подра-
жали.
«Мы можем сказать друг другу что угодно». Истина,
стоящая за этими словами, означает вот что: привязан-
ность в лучшем своем виде может не считаться со свет-
скими условностями, потому что она и не захочет ранить,
унизить или подчинить. Вы скажете любимой жене: «Ну
ты и свинья!» Вы скажете: «Помолчи, я читать хочу».
Вы можете поддразнивать, подшучивать, разыгрывать.
Вы все можете, если тон и время верны. Чем лучше
и чище привязанность, тем точней она чувствует, ког-
да ее слова не обидят. Но домашний ха^л имеет в виду
совсем другое. Его привязанность — очень низкого по-
шиба, или ее вообще нет, а свободу он себе дает
такую, на которую смеет претендовать и которой уме-
ет пользоваться только самая высокая, самая лучшая
привязанность. Он тешит свою злобу, себялюбие или
просто глупость. А совесть его чиста: привязанность
имеет право на свободу, он ведет себя, как хочет,—
119

значит, он выражает привязанность. Если вы хоть немного
обидитесь, он будет оскорблен в лучших чувствах. Дело
ясное: вы его не любите, вы его обидели, не поняли.
«А, вот что! — скажет он.— Так, так... Вежливость по-
надобилась... Я-то думал, мь\ люди свои..., да что там,
ладно!.. Будь по-твоему». И станет вести себя с обидной,
подчеркнутой вежливостью. Вот разница между домом
и «светом»: дома светские манеры свидетельствуют как
раз о невежливости. Домашняя учтивость совсем иная.
Прекрасный ее пример вы найдете в «Тристраме Шен-
ди». Дядя Тоби не вовремя заговорил о своей любимой
фортификации. Отец не выдержал и прервал его. По-
том он увидел его лицо, понял, как брат удивлен и оби-
жен — не за себя, конечно, а за высокое искусство,—
и тут же раскаялся. Он просит прощения, братья ми-
рятся, и, чтобы показать, что никакой досады нет, дядя
Тоби возвращается к прерванному рассказу.
Мы еще не говорили о ревности. Надеюсь, вы не ду-
маете, что ею страдают только влюбленные; а если ду-
маете — посмотрите на детей, на слуг и на животных.
В привязанности она очень сильна и вызвана тем, что этот
вид любви не терпит перемены. Скажем, брат и сестра
или два брата растут вместе. Они читают одни и те же
книжки, карабкаются на одно и то же дерево, вместе
играют, вместе начинают и бросают собирать марки.
И вдруг у одного из них появляется новая жизнь. Дру-
гой не входит в нее, он выброшен, отброшен. Ревность
тут родится такая, что и в драме подобной не найдешь.
Это еще не ревность к друзьям, это ревность к самому
предмету увлечения — к музыке, к науке, к Богу. Она до-
ходит до смешного. Обиженный называет «все это» глу-
постями, не верит обидчику, обвиняет его в позерстве,
прячет книги, выключает радио, выбрасывает бабочек.
Привязанность — самый инстинктивный, самый животный
вид любви, и ревность ее — самая дикая.
Не только дети страдают этой ревностью. Посмот-
120

рите на неверующую семью, где кто-нибудь обратился,
или на мещанскую семью, где кто-нибудь «пошел в об-
разованные». Я думал, что это ненависть тьмы к свету,
но ошибался. Верующая семья, где кто-то стал атеистом,
ничуть не лучше. Это просто реакция на измену, даже
вроде бы на кражу. Кто-то (или что-то) крадет у нас на-
шего мальчика (или девочку). Он был один из нас, стал
одним из них. Да по какому праву?! Так хорошо жили,
никому не мешали, а нас обидели...
Иногда такая ревность усложняется, удваивается.
С одной стороны, конечно, «все это» — глупости. С дру-
гой — а вдруг в этом что-то есть? Вдруг и правда чем-
то хороши книги, музыка, христианство? Почему же
мы этого не видели, а он увидел? Что он, лучше нас? Да
он сопляк, мы же старше... И ревность возвращается
на круги своя: умнее «нас» он быть не может, значит,
все это глупости.
Родителям в таких случаях лучше, чем братьям или
сестрам. Дети их прошлого не знают, и они всегда могут
сказать: «У кого не было! Ничего, пройдет...» Возразить
на это невозможно — речь идет о будущем, обидеться
нельзя — тон очень мягкий, а слушать обидно. Иногда ро-
дители и впрямь верят себе. Более того, иногда так и
выходит.
«Ты разобьешь сердце матери!» Это викторианское
восклицание нередко оказывалось верным. Близким
очень тяжело, когда кто-нибудь из семьи спустился
ниже нравственной ее системы — играет, пьет, содержит
певичку. К несчастью, так же тяжело, если он под-
нялся выше. Охранительное упорство привязанности —
о двух концах. Здесь, на домашнем уровне, повторя-
ется самоубийственная воспитательная система, кото-
рая не терпит мало-мальски самостоятельных и живых
детей.
До сих пор мы говорили об отходах привязанно-
сти-нужды. У привязанности-дара — свои искажения.
121

...Материнская любовь прежде всего — дар. Но дару-
ет она, чтобы довести ребенка до той черты, после
которой он в этом даре нуждаться не будет. Мы кор-
мим детей, чтобы они со временем сами научились
есть; мы учим их, чтобы они выучились, чему нужно. Эта
любовь работает против себя самой. Цель наша —
стать ненужными. «Я больше им не нужна» — награ-
да для матери, признание хорошо выполненного дела.
Но инстинкт по природе своей этому противится. Он
тоже хочет ребенку добра, только — своего, от матери
исходящего. Если не включится более высокая любовь,
которая хочет любимому добра, откуда бы оно ни исхо-
дило, мать не сдается. Чаще всего так и бывает. Чтобы
в ней нуждались, мать выдумывает несуществующие
нужды или отучает ребенка от самостоятельности. Со-
весть ее при этом чиста; она не без оснований думает,
что любовь ее — дар, и выводит из этого, что эгоизма
в ней нет.
Касается это, конечно, не только матерей. Любая
привязанность-дар может к этому привести, например
любовь опекуна к опекаемому. Опасность эта очень
сильна в моей профессии. Университетский преподава-
тель должен дать ученику столько, чтобы тот не нуждал-
ся в нем, более того — чтобы тот мог стать его соперни-
ком и критиком. tAb\ должны радоваться, когда это слу-
чится, как радуется учитель фехтования, когда ученик вы-
бьет у него шпагу. Многие из нас и радуются, но не все.
Страшная нужда в том, чтобы в нас нуждались, нахо-
дит выход в любви к животным. Фраза «Он (она) любит
животных» не значит ничего. Любить животных можно
по-разному. С одной стороны, домашнее животное —
мост между нами и природой. Всем нам бывает грустно
от того, что мы, люди, одиноки в мире живого — почти
утратили чутье, видим себя со стороны, вникаем в бес-
численные сложности, не умеем жить в настоящем. N^b\
не можем и не должны уподобляться животным. Но мы
122

можем быть с ними. Животное достаточно личностно,
чтобы предлог «с» выступил во всей своей силе; и все же
оно — небольшой комок биологических импульсов. Со-
бака или кошка тремя лапами стоит в природе, одной —
там, где мы. Животное — это посланец. Кто не хотел
бы, как сказал Бозанкет, «направить посла ко двору вели-
кого Пана»? Человек с собакой или с котом затыкает дыру
в мироздании. Но, с другой стороны, животное можно
воспринять неправильно. Если вы хотите быть нужным,
а семье удалось от вас увернуться, животное может за-
менить ее. Несчастное создание принесет вашим род-
ным большую пользу, вроде громоотвода; вы будете так
заняты тем, чтобы портить ему жизнь, что у вас не хватит
времени портить жизнь им. Собака подойдет тут боль-
ше кошки. Говорят, лучше всего — обезьяны. Животному
вашему, конечно, не посчастливилось. Но, может быть,
оно не сумеет понять, как вы ему навредили; а если и су-
меет, вы о том не узнаете. Самый забитый человек нет-
нет да взорвется и выскажет все, как есть. На ваше сча-
стье, животное лишено дара речи.
Те, кто говорит: «Чем больше я вижу людей, тем
больше люблю животных», те, для кого животное отдых
от человеческого общества, должны подумать всерьез
об истинных причинах своей мизантропии.
Мне скажут: «Ну, конечно, все это бывает. Эгоисты
и невротики исказят что угодно, даже любовь. Но зачем
так много рассуждать о патологических случаях? В кон-
це концов людям приличным легко избежать таких
ошибок». Мне кажется, это замечание нуждается в ком-
ментариях.
Во-первых, невротик. Не думаю, что описанные мною
случаи относятся к патологии. Конечно, бывают и особен-
но болезненные их формы, которые просто невозможно
вынести. Таких людей непременно надо лечить. Но все
мы, честно взглянув на себя, признаемся, что не избе-
жали подобных искушений. Это не болезнь; а если бо-
123

лезнь, имя ей — первородный грех. ^Обычные люди, де-
лая все это, не болеют, а грешат. Им нужен не врач,
а духовник. Медицина старается вернуть нас в «нор-
мальное» состояние. Себялюбие, властность, жалость к
себе, неумение себя увидеть нельзя назвать ненормаль-
ными в том смысле, в каком мы так называем астиг-
матизм или блуждающую почку. Разве нормален, разве
обычен тот, у кого начисто нет этих черт? Он нормален,
конечно, но в другом значении слова: преображен, ра-
вен Божьему замыслу. Мъ\ знали только одного такого
Человека. А Он ничуть не был похож на любезного
психологам индивида, уравновешенного, приспособлен-
ного, удачно женатого, хорошо устроенного, умеющего
со всеми ладить. Вряд ли очень хорошо вписан в мир
Тот, Кому говорили: «Не бес ли в тебе?», кого гнали и в
конце концов прибили гвоздями к двум бревнам.
Да и сами вы, возразив мне, ответили себе. Привя-
занность дарует радость тогда, и только тогда, когда ее
испытывают «приличные люди». Другими словами, одной
привязанности мало. Нужен ум; нужна справедливость;
нужна милость. Словом, нужно быть хорошим — терпе-
ливым, смиренным, кротким. В игру должна вступать лю-
бовь, которая выше привязанности. В том-то и дело. Если
мь\ станем жить одной привязанностью, она принесет нам
много зла.
Вопросы философии. 1989. № 8.
С. Мб— 123
К. Хорни
КУЛЬТУРА И НЕВРОЗ
Мы живем в культуре соперничества и индивидуали-
стичности. Основаны ли грандиозные экономические и
технические достижения нашей культуры на принципе со-
124

перничества, возможны ли они только на этой основе —
этот вопрос должны решать экономисты или социологи.
Психолог же может оценить ту личную цену, которую мы
вынуждены за это платить.
Следует помнить, что соперничество не только явля-
ется движущей силой экономики, но пронизывает также
всю нашу личную жизнь. Характер всех наших человече-
ских отношений формируется более или менее открытым
соперничеством. Оно проявляется в семье, в отношени-
ях между родственниками, в школе, в социальных отно-
шениях... в любви.
В любви оно может проявляться двумя способами:
подлинное эротическое желание часто затемняется или
замещается целями соперничества — быть наиболее по-
пулярным, иметь больше всего свиданий, любовных пи-
сем, любовниц (или любовников), выступать в качестве
наиболее желаемого мужчины или женщины. С другой
стороны, оно может пронизывать сами любовные отно-
шения. Супруги, например, могут жить в бесконечной
борьбе за лидерство, осознавая или не осознавая приро-
ды или даже существования этой борьбы.
Влияние соперничества на человеческие отношения за-
ключается в том факте, что оно порождает зависть
к сильным, презрение к слабым, недоверие ко всем.
Вследствие всех этих потенциально враждебных устано-
вок ограничивается возможность получать удовлет-
ворение и уверенность, которые обычно даются чело-
веческими взаимоотношениями, и индивид становится
более или менее эмоционально изолированным. Здесь
также происходят взаимно подкрепляющие взаимодей-
ствия — неуверенность и неудовлетворенность в отно-
шениях, в свою очередь, вынуждают людей искать удо-
влетворение и безопасность в высоких притязаниях.
Психология личности. Тексты. М.,
)982. С. 103— 104
125

Э. Шпрангер
ФОРМЫ ЖИЗНИ
Социальная направленность в своем высшем проявле-
нии — это любовь. Она может быть основополагающим
чувством, обращенным ко всей жизни. Но она может
быть направлена и на отдельный предмет или круг пред-
метов и при этом не терять характера ведущей потреб-
ности, определяющей все индивидуальное бытие. От-
дельный человек становится предметом любви как сре-
доточие ценностей. Можно любить другого человека, по-
тому что в нем открываются ценность истины, или красо-
ты, или святости. Сродни такой любви страстное стремле-
ние обрести ценности жизни, нам уже известные. Но
суть самой любви еще глубже: она остается чем-то в себе,
обращенным к другой жизни ради ценностей, заключен-
ных в этой жизни. Понятийно определяя то, что в конеч-
ном счете не поддается формулировке, можно сказать,
что любовь открывает в другом человеке — в одном,
нескольких или многих — потенциальных носителей опре-
деленных ценностей и находит смысл своей собствен-
ной жизни в преданности этим людям.
Психология личности. Тексты. М.,
1982. С. 55
В. Франкл
ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ПОИСК СМЫСЛА.
ВВЕДЕНИЕ В ЛОГОТЕРАПИЮ
Любовь является единственным способом понять дру-
гого человека в глубочайшей сути его личности. Никто
не может осознать суть другого человека до того,
126

как полюбил его. В духовном акте любви человек ста-
новится способным увидеть существенные черты и осо-
бенности любимого человека, и, более того, он видит по-
тенциальное в нем, то, что еще не выявлено, но должно
быть выявлено. Кроме того, любя, любящий человек за-
ставляет любимого актуализировать свою потенциаль-
ность. Помогая осознать то, кем он может быть и кем он
будет в будущем, он превращает эту потенциальность
в истинное.
В логотерапии любовь не рассматривается как простой
эпифеномен сексуальных влечений и инстинктов в смысле
так называемой сублимации. Любовь столь же основной
феномен, как и секс. В норме секс является способом
выражения любви. Секс оправдан, даже необходим,
коль скоро он является проводником любви.
Психология личности. Тексты. М.;
1982. С. \24
А. Д. Тойнби
ПЕРЕЖИТОЕ
Любовь и сознание могут быть признаками высшей
реальности.
Любовь и разум суть духовные реалии. Реальность
каждой из них постижима с помощью непосредствен-
ного духовного переживания, и, тем ярче эта реальность,
чем сильнее переживание. Когда эти реалии становятся
частью нашего внутреннего мира, они обладают для нас
своей собственной ценностью и значимостью; но если это
так, то это означает, что они во внутреннем мире лю-
дей образуют твердую основу, хотя, возможно, в других
отношениях в своих высших проявлениях жизнь есть тай-
на... Жизнь таинственна, и именно это обстоятельство
127

вызывает так много попыток объяснить ее, даже взаимно
исключающими способами. Я думаю, что люди будут
дискутировать эти вопросы, пока будет живо человече-
ство; ибо любознательность — это отличительная черта
человеческой природы; и я думаю, что ответы по-преж-
нему будут оставаться недоказанными. Их нельзя ни дока-
зать, ни опровергнуть научным методом, с помощью
которого современное естествознание проникло в тайны
Вселенной. Несмотря на все успехи современной нау-
ки, природа высшей реальности по-прежнему остается
неразгаданной современной мыслью. Но незавершен-
ность наших чувств в этой сфере не задевает абсолю-
та любви и разума.
...В нравственном плане... гипотеза, по которой вся
Вселенная находится внутри человека, не выдерживает
критики. Если человеческая природа, как она явлена
мне и моим ближним, действительно тождественна всей
Вселенной, то не только любовь и разум, но также
эгоцентризм, и грех, и заблуждение должны быть везде-
сущими, ибо эти злые духовные феномены в такой же
мере характеризуют человека, как и любовь и разум.
Здесь перед нами открывается как бы другая сторона ме-
дали. По собственному опыту мы знаем, что в челове-
ческой жизни идет постоянная борьба между любовью
и разумом, с одной стороны, и эгоцентризмом, грехом
и заблуждением, с другой.
Эта борьба продолжается всегда в каждой челове-
ческой душе; эта духовная война ведется с переменным
успехом, наподобие мощных приливов и отливов; и если
она определенно выиграна или проиграна для отдельно-
го человека, то для всего общества исход ее всегда не-
определенен. И в социальном плане мы не можем ска-
зать, будет ли когда-либо определен исход этой войны
для всего человечества. Но в то же время никто не усом-
нится в том, какую сторону в этой войне следует
занять. Все знают, что должно следовать путем любви
128

и разума. Для всех людей это — истинный путь. Он
внутренне истинен, невзирая на возможные перспективы.
Если даже предопределено окончательное поражение,
все равно он остается путем истинным; а пока исход еще
неизвестен, то каждый надеется, что все люди примут
участие в этой войне за правое дело, искренно, чисто-
сердечно и самоотверженно.
Предположив, как индуисты, что вся Вселенная сот-
кана из той же духовной субстанции, что и душа отдель-
ного человека, то по аналогии мы должны принять и то,
что для всей этой космической сферы любовь и правед-
ность обладают безусловной нравственной ценностью,
равно как для каждой человеческой жизни; что вся
Вселенная, включая нашу планету, стремится домини-
ровать над злом; но что в космической борьбе, как
и в человеческой борьбе, силы, творящие добро, необя-
зательно должны одержать верх и что здесь тоже исход
неопределенен.
Широко известно, что в человеческой жизни за все
необходимо платить, и, видимо, неодушевленная приро-
да требует того же. Если духи любви в праведности
в неодушевленной Вселенной того же порядка, что и в че-
ловеческой жизни, то творение жизни во Вселенной было
великим достижением любви и праведности, потому что
без жизни любовь не могла бы самовыразиться, а без че-
ловеческой жизни равно не мог бы самовыразиться ра-
зум. Но творение жизни породило эгоцентризм в каж-
дом живом существе, это была плата за него. Вы-
сокая плата, и не с радостью ее приняли, но ее необ-
ходимо заплатить, потому что жизнь иначе не была
бы сотворена, а самоцентрированные существа более
обещающи, чем безжизненная Вселенная. Этой толь-
ко ценой и любовь смогла проявиться в жизни на пла-
нете. Но и за любовь тоже надо платить, у нее есть
обратная сторона: чем сильнее любовь, тем больнее рас-
ставание. Смерть неизбежно разлучает любящих; и
9 Философия любви. Ч. 2 129

смерть есть плата за творение существ, развившихся на
духовной шкале до уровня способности любить.
Творение разумного существа, возможно, самое вы-
сокое достижение в сфере жизни. Человеческий разум
дает возможность отвечать на любовь и подчиняться
голосу совести. Но цена этому — человеческая свобода
выбора как добра, так и зла, так что люди могут ис-
пользовать свою свободу для обеих альтернатив. Если
нет зла, то нет и добра; если нет самоуглубления, то нет
и любви; если нет греха и заблуждения, то нет и правед-
ности. Видимо, любое творческое достижение эволюции
сопровождается платой деволюции.
Это трагично, и, возможно, трагедия имеет кос-
мический размах, но если это так, это, видимо, не след-
ствие болезненности мира; по аналогии с человеческим
опытом скорее можно предположить, что это следствие
недостатка силы. В круге нашего переживания все силы
имеют ограничения.
Перевод Е. Д. Жаркова
ТоупЬеё A. J. Experiences. L.; Ox-
ford, 1969. P. 158—161
Э. Фромм
ИСКУССТВО ЛЮБИТЬ
Является ли любовь искусством? Ответ на этот воп-
рос требует знаний и размышления. Является ли это
искусство приятным переживанием, которое можно ис-
пытать в случае удачи, в которое можно «впасть»,
если повезет?
Большинство людей понимает значимость любви, им
ее не хватает они смотрят бесконечное число фильмов
130

о счастливых или несчастных любовных историях, слуша-
ют сотни дрянных песен о любви, и мало кто думает
о том, что любовь есть нечто, чему надо учиться...
Многие полагают, что проблема любви заключается
в том, чтобы быть любимым, в том, как понравиться,
а не в том, чтобы любить, быть способным к любви. И они
следуют к этой цели несколькими путями. Один путь —
преимущественно путь мужчин — быть удачливым, силь-
ным, богатым, что позволяет занять сильную позицию.
Другой путь, как правило, выбираемый женщинами,—
стараться быть привлекательной, культивировать тело и
т. д. Путь и мужчин, и женщин — овладевать хорошими
манерами, умение вести интересный разговор, стремить-
ся быть полезными, скромными и вежливыми. Делать
себя привлекательным и в то же время полезным также
важно для достижения успеха, «для завоевания друзей
и влиятельных людей».
Действительно, многие люди нашей культуры считают,
что быть привлекательным означает быть популярным
и сексопильным.
Вторым основанием позиции тех, кто ничего не знает
о любви, является убеждение, что проблема любви —
это проблема объекта, а не проблема способности. Они
думают, что любить — это просто, трудно только найти
объект любви или быть любимым. У этой позиции име-
ется несколько предпосылок, укорененных в нашем об-
ществе. Одна из них — сильное изменение, которое
претерпела в XX в. проблема выбора «объекта любви».
В викторианскую эпоху любовь не была, как правило,
спонтанным личным экспериментом. Напротив, брак за-
ключался по соглашению — семьями, брачным макле-
ром или вообще без посредников; он заключался из
социальных соображений, и предполагалось, что любовь
будет развиваться после его заключения. Но в несколь-
ких последних поколениях идея романтической любви
стала почти универсальной в западном мире. В США
9*
131

почти не встречается отношение к браку как к договору,
многие ищут романтическую любовь, любовь-экспери-
мент, которая должна привести к браку.
...Этот же фактор тесно связан с другими характе-
ристиками современной культуры, которая в основном
базируется на страсти к приобретению, на идее взаимо-
выгодного обмена. Счастье современного человека состо-
ит в созерцании мелькающих магазинных витрин,
в приобретении всего того, что он может получить за
наличные или в кредит. Он (или она) оценивают
людей однозначно. И для мужчин, и для женщин при-
влекательный субъект другого пола — приз. Привлека-
тельность обыкновенно означает набор качеств, которые
популярны и могут быть предложены на рынке лично-
стей. То, что делает человека привлекательным — как
его физические, так и духовные качества,— зависит от
моды, от времени.
В 20-е годы привлекательной была пьющая и курящая
женщина, грубая и сексуальная; сегодня мода требует
более скромных и более домашних женщин. В конце
XIX — начале XX в. привлекательный мужчина был агрес-
сивным и амбициозным, сегодня он должен быть социа-
бельным и терпимым. В любом случае чувство любви
обычно развивалось только в таких человеческих сооб-
ществах, где были богаты возможности обмена. Я заклю-
чаю сделку: объект должен быть желанным с точки
зрения его социальной ценности и в то же время должен
хотеть меня, учитывать мои явные и скрытые качества
и потенции. Двое «вступают в любовь», когда каждый
из них находит свой объект на рынке, принимая во
внимание недостатки своих собственных обменных ценно-
стей. Как и при покупке имущества, скрытые потенции
могут развернуться и сыграть значительную роль в этой
сделке.
В культуре, где превалируют рыночные ориентации
и где материальный успех является главной ценностью,
132

нет смысла удивляться тому, что человеческие отношения
следуют тем же самым образцам обмена, которые
управляют рынком предметов потребления и рынком
труда.
Третье ошибочное основание, ведущее к иллюзии,
что любви не нужно учиться, лежит в смешении «вступле-
ния в любовь» с перманентным бытием, «нахождением
в любви». Если двое посторонних, как и все мы, друг
другу людей вдруг чувствуют, что рушится стена между
ними, чувствуют одинаково этот момент единения, то
это наиболее волнующий эксперимент жизни, наиболее
прекрасный, чудесный момент для изолированной лич-
ности, не знающей любви. Но это чудо внезапной
близости часто ослабляется, так как оно связано или
инициируется сексуальной привлекательностью и стрем-
лением к цели. Этот тип любви непродолжителен по са-
мой своей природе. Когда два человека хорошо узнают
друг друга, их близость все больше и больше теряет
характер чуда, в то время как их противоречия, их
разочарования, их взаимная скука убивают все, что оста-
лось от их первоначального волнения. Вначале они не
осознают этого, углубляя страстную влюбленность, «су-
масшествие» друг к другу, которое якобы доказывает
интенсивность их любви. Но на самом деле оно доказы-
вает лишь степень их предшествующего одиночества.
Позиция — нет ничего легче, чем любовь,— продол-
жает преобладать вопреки явной очевидности против-
ного.
Люди должны были бы страстно стремиться узнать
причину того, почему любая активность, любое предприя-
тие, которое начинается с больших надежд и ожиданий
и регулярно терпит неудачу (как в случае любви, так
и в случае любого другого действия), стремиться по-
нять, как избежать этого, либо вообще отказаться от
активности. Но поскольку отказаться от любви невоз-
можно, то есть только один путь — проанализировать
133

причины неудачи и попытаться постичь смысл любви.
Первый шаг — понять, что любовь есть искусство.
Если мы хотим научиться любить, мы должны следовать
по этому пути так же, как если бы мы хотели научить-
ся любому другому искусству — столярному делу, ис-
кусству медика или инженера.
Перевод Ивинв А. А.
Fromm E. The art of loving. N. Y.,
1956. P. 1—4

ЛЮБОВЬ К ЧЕЛОВЕКУ
Гуманизм. Любовь к ближнему. Любовь к родителям.
Любовь к себе. Любовь и дружба
ЛУНЬ ЮИ
IV в. до н. э.)
Я имею три сокровища, которыми дорожу: первое —
это человеколюбие1, второе — бережливость, а третье
состоит в том, что я не смею быть впереди других. Я че-
ловеколюбив, поэтому могу стать храбрым. Я бережлив,
поэтому могу быть щедрым. Я не смею быть впереди дру-
гих, поэтому могу стать умным вождем.
Кто храбр без человеколюбия, щедр без бережливо-
сти, находясь впереди, отталкивает тех, кто находится
позади,— тот погибает. Кто ведет войну человеколюбиво,
побеждает, и возведенная им оборона неприступна. Небо
его спасает, человеколюбие его охраняет.
Учитель сказал 2: «Там, где царит человеколюбие,
прекрасно. Поэтому когда [кто-либо] поселяется там,
где нет человеколюбия, разве он мудр?»
Учитель сказал: «Человек, не обладающий человеко-
любием, не может долго жить в условиях бедности,
1 Человеколюбие (условный перевод термина «жэнь») — важней-
шая этико-философская категория конфуцианства. У Конфуция жэнь
характеризует прежде всего отношения, которые должны существо-
вать между отцами и сыновьями, братьями, государями и чинов-
никами, друзьями. И только во вторую очередь отношения между
людьми вообще.
2 Поскольку «Беседы и высказывания» были записаны учениками
Конфуция, его слова обычно предваряются фразой: «Учитель сказал».
135

но он не может долго жить и в условиях радости. Че-
ловеколюбивому человеку человеколюбие приносит ус-
покоение. Мудрому человеку человеколюбие приносит
пользу».
Учитель сказал: «Только обладающий человеколюби-
ем может любить детей и ненавидеть людей».
Учитель сказал: «Тот, кто искренне стремится к че-
ловеколюбию, не совершит зла».
Учитель сказал: «Люди желают богатства и знатности.
Если не руководствоваться правильными принципами,
их не получишь. Пюдя^л ненавистны бедность и незнат-
ность. Если не руководствоваться правильными принци-
пами, от них не избавишься. Если благородный муж
утратит человеколюбие, то можно ли считать его благо-
родным мужем? Благородный муж обладает человеколю-
бием даже во время еды. Он должен следовать чело-
веколюбию, даже терпя неудачи».
Учитель сказал: «Я не видел тех, кто любит человеко-
любие, и тех, кто ненавидит то, что является нечеловеко-
любием. Те, кто любит человеколюбие [считают], что
нет ничего выше его. Те, кто ненавидит то, что являет-
ся нечеловеколюбием, сами обязательно следуют че-
ловеколюбию; они поступают так, чтобы то, что
является нечеловеколюбием, их не касалось. Могут ли
люди целый день отдавать свои силы следованию че-
ловеколюбию? Я не видел людей, у которых на это
не хватило бы сил. Такие люди есть. Только я их не
видел».
Учитель сказал: «[Характер] ошибок зависит от того,
кем они сделаны. Только посмотрев на ошибки, можно
узнать, обладает ли человек человеколюбием».
Учитель сказал: «Если утром познаешь правильный
путь, вечером можно умереть».
Учитель сказал: «Когда видишь мудрого человека,
подумай о том, чтобы уподобиться ему. Когда видишь
136

человека, который не обладает мудростью, взвесь свои
собственные поступки».
Учитель сказал: «Служи своим родителям, мягко уве-
щевай их. Если видишь, что они проявляют несогласие,
снова прояви почтительность и не иди против их воли.
Устав, не обижайся на них».
Учитель сказал: «Пока родители живы, не уезжай
далеко, а если уехал, обязательно живи в определен-
ном месте».
Учитель сказал: «Если в течение трех лет [после смер-
ти отца] сын не изменяет порядков, заведенных им,
это называется сыновней почтительностью».
Учитель сказал: «Знающие что-либо уступают тем, кто
любит что-либо; любящие что-либо уступают тем, кто
наслаждается чем-либо».
Учитель сказал: «С теми, кто выше посредственно-
сти, можно говорить о возвышенном; с теми, кто ниже
посредственности, нельзя говорить о возвышенном».
Фань Чи спросил учителя о мудрости. Учитель ска-
зал: «Должным образом служить народу, почитать духов
и держаться от них подальше — в этом и состоит муд-
рость». [Фань Чи] спросил о человеколюбии. [Учитель]
сказал: «Испытать трудности, а затем добиться успеха —
в этом состоит человеколюбие».
Учитель сказал: «Мудрый любит воду. Обладающий
человеколюбием наслаждается горами. Мудрый нахо-
дится в движении. Человеколюбивый находится в покое.
Мудрый радостен. Человеколюбивый долговечен» '.
Цзы-гун спросил: «Что можно сказать о человеке,
делающем добро людям и способном оказывать по-
1 Поскольку мудрый проявляет интерес ко всему, что движется,
он любит воду. Поскольку человеколюбивый стремится к покою, он
любит горы.
137

мощь народу? Можно ли назвать его человеколюбивым?»
Учитель ответил: «Почему только человеколюбивым?
Не следует ли назвать его совершенномудрым? <...>
Человеколюбивый человек — это тот, кто, стремясь укре-
пить себя [на правильном пути], помогает в этом и другим,
стремясь добиться лучшего осуществления дел, помогает
в этом и другим. Когда [человек] в состоянии руковод-
ствоваться примерами, взятыми из его непосредственной
практики, это можно назвать способом осуществления
человеколюбия».
Учитель сказал: «Разве человеколюбие далеко от нас?
Если я хочу быть человеколюбивым, человеколюбие
приходит».
Чжун-гун спросил о человеколюбии. Учитель ответил:
«Вне своего дома относись к людям так, словно прини-
маешь дорогих гостей. Используй народ так, словно со-
вершаешь важное жертвоприношение. Не делай людям
того, чего не желаешь себе, и тогда и в государстве,
и в семье к тебе не будут чувствовать вражды». Чжун-
гун сказал: «Хотя я и недостаточно сообразителен,
но буду поступать в соответствии с этими словами».
Фань Чи спросил о человеколюбии. Учитель отве-
тил: «Это значит любить людей». Фань Чи спросил о зна-
нии. Учитель ответил: «Это значит знать людей». Фань
Чи не понял. Учитель сказал: «Выдвигать людей прямых
и отстранять людей лживых, и тогда лживые люди смогут
стать прямыми».
Фань Чи спросил о человеколюбии. Учитель сказал:
«Всегда будь почтителен. Исполняя работу, проявляй ува-
жение. В отношениях с людьми соблюдай преданность.
Когда отправляешься к варварам, не отказывайся [от
этих правил]».
138

Учитель сказал: «Тот, кто обладает моралью, непре-
менно умеет хорошо говорить; но тот, кто умеет хорошо
говорить, необязательно обладает моралью. Человеко-
любивый непременно смел, но смелый не обязательно
человеколюбив».
Учитель сказал: «Есть благородные мужи, которые не
обладают человеколюбием, но нет низких людей, кото-
рые бы обладали человеколюбием».
Учитель сказал: «Целеустремленный человек и чело-
веколюбивый человек идут на смерть, если человеколю-
бию наносится ущерб, они жертвуют своей жизнью, но
не отказываются от человеколюбия».
Цзы-гун спросил: «Можно ли всю жизнь руковод-
ствоваться одним словом?» Учитель ответил: «Это сло-
во — взаимность. Не делай другим того, чего не желаешь
себе».
Учитель сказал: «Для людей человеколюбие важнее,
чем вода и огонь. Я видел, как люди, попадая в воду
и огонь, погибали. Но не видел, чтобы люди, следуя че-
ловеколюбию, погибали».
Цзы Чжан спросил Кун-цзы о человеколюбии. Кун-
цзы ответил: «Тот, кто способен проявлять в Поднебесной
пять [качеств], является человеколюбивым». [Цзы Чжан]
спросил о них. [Кун-цзы] ответил: «Почтительность, об-
ходительность, правдивость, сметливость, доброта. Если
человек почтителен, то его не презирают. Если человек
обходителен, то его поддерживают. Если человек прав-
див, то ему доверяют. Если человек сметлив, он добива-
ется успехов. Если человек добр, он может использовать
других».
Учитель сказал: «Ю, слышал ли ты в шести фразах
о шести пороках?» Цзы-лу ответил: «Нет». Учитель ска-
139

зал: «Садись! Я расскажу тебе. Любить человеколюбие
и не любить учиться. Порок в том, что это ведет к тупо-
сти. Любить мудрость и не любить учиться. Порок в том,
что это ведет к тому, что человек разбрасывается.
Любить правдивость и не любить учиться. Порок в том,
что это ведет к нанесению ущерба самому себе. Лю-
бить прямоту и не любить учиться. Порок в том, что
это ведет к грубости. Любить мужество и не любить учить-
ся. Порок в том, что это ведет к смутьянству. Любить
твердость и не любить учиться. Порок в том, что это ве-
дет к сумасбродству».
Учитель сказал: «Трудно иметь дело только с женщи-
нами и низкими людьми. Если с ними сближаешься,
то они перестают слушаться. Если же от них удаляешься,
то неизбежно испытываешь с их стороны ненависть».
МО ЦЗЫ
(111—11 вв. до н. э.)
Готовясь к действиям, необходимо сопоставить свои
поступки с [желаниями] неба. То, что небо желает, делай
это, а что небо не желает, запрети делать.
Однако что же небо желает и чего оно не желает?
Небо непременно желает, чтобы люди взаимно любили
друг друга и приносили друг другу пользу, но небу не-
приятно, если люди делают друг другу зло, обманывают
друг друга. Но откуда известно, что небо желает, чтобы
люди взаимно любили друг друга, приносили друг другу
пользу, но не желает, чтобы люди друг другу делали зло
и обманывали бы друг друга? Это видно из того, что
небо придерживается всеобщей любви и приносит всем
пользу.
Как узнали, что небо придерживается всеобщей люб-
ви и приносит всем пользу? Это видно из всеобщности
неба, из того, что оно всех кормит. Ныне небо не разде-
140

ляет больших и малых царств, все они всего лишь ключи
неба. Небо не различает малых и больших, знатных и
подлых; все люди — слуги неба, и нет никого, кому бы
оно не выращивало буйволов и коз, не откармливало сви-
ней, диких кабанов, не поило вином, не давало в изоби-
лии зерно, чтобы [люди] почтительно служили небу. Раз-
ве это не есть выражение всеобщности, которой облада-
ет небо? Разве небо не кормит всех? Если же небо обла-
дает всеобщностью, питает всеобщую любовь и кормит
всех, то как же можно говорить, что оно не желает,
[чтобы] люди взаимно любили друг друга, делали друг
другу пользу.
Поэтому утверждаю: того, кто питает к людям всеоб-
щую любовь, кто делает им пользу, небо непременно
осчастливит. А того, кто делает людям зло, обманывает
людей, небо непременно покарает.
Если рассмотреть, откуда начинаются беспорядки, то
оказывается, что беспорядки возникают оттого, что люди
не любят друг друга. Слуга и сын непочтительны к госу-
дарю и отцу. Что такое беспорядок? Это то, что сын лю-
бит себя, но не любит отца, поэтому во имя своей выгоды
он наносит ущерб отцу; младший брат любит лишь себя
и не любит старшего брата, поэтому он наносит ущерб
своему брату, чтобы обеспечить выгоду себе...
Ныне правители царств знают лишь о любви к своему
царству и не любят другие царства, поэтому всеми силами
страны стремятся нанести удар другой стране. Ныне гла-
вы семейств знают лишь о любви к своей семье, но
не любят другие семьи, поэтому, не брезгуя ничем, все-
ми силами семьи стремятся разграбить другую семью...
Если отсутствует взаимная любовь между людьми, то не-
пременно появляется взаимная ненависть; если правитель
и его подчиненные не питают взаимной любви, то нет
милости и верности; если между отцом и сыном нет вза-
имной любви, то нет родительской любви и почитания
141

родителей; если между братьями нет взаимной любви,
то нет согласия между ними; если между людьми Под-
небесной нет взаимной любви, то сильный непременно
подчиняет слабого, богатый непременно оскорбляет
бедного, знатный непременно кичится перед просто-
людином, хитрый непременно обманывает простодуш-
ного...
<...>Мо-цзы говорит: «Какую питают любовь —
всеобщую или отдельную — злые люди Поднебесной,
ненавидящие людей? Ответим: непременно отдельную
любовь. Таким образом, сторонники отдельной любви в
результате порождают великое зло в Поднебесной. По-
этому следует отвергнуть отдельную любовь...»
Поэтому всеобщая выгода, всеобщая любовь прино-
сят Поднебесной большую пользу; отдельная корыстная
выгода, за счет общей выгоды, есть большое зло для
Поднебесной. Во всеобщей пользе лежит истина... Необ-
ходимо отдельную любовь, корыстную выгоду заменить
всеобщей любовью, взаимной выгодой... Дело человеко-
любивого человека непременно состоит в служении тому,
чтобы приносить пользу Поднебесной и уничтожать в
Поднебесной зло...
...Польза и любовь рождаются в заботе. Прошлая
забота не есть нынешняя забота. Прошлая любовь к че-
ловеку не есть нынешняя любовь к человеку. Любовь
к Хо как любовь к человеку рождается в заботе о пользе
для Хо, но это не есть забота о пользе для Цзана. Од-
нако любовь к Цзану как любовь к человеку именно
[обща с] любовью к Хо как любовью к человеку.
[Пытаться] отбросить [всеобщую] любовь и [думать]
о пользе Поднебесной. [Утверждаю, что для этого] нель-
зя отбрасывать [всеобщую любовь].
Любовь совершенномудрого не основывается на ко-
рысти и стремлении достичь выгоды только для себя.
Всеобщая любовь — это высшая польза для всех людей.
142

Высшие интересы людей не в односторонней любви,
а во всеобщей любви. Но всеобщая любовь, преломля-
ясь в отношении каждого человека, основывается на ин-
тересе данного человека, а интересы людей различны,
значит, любовь по отношению к каждому отдельному
человеку предусматривает оказание ему помощи в раз-
личных формах, и любовь, значит, различна, но в целом
она обща, сходна, так как это любовь к людям.
Любить людей не для того, чтобы заслужить славу,—
это подобно заботе о дальнем путнике [остановившем-
ся у тебя на отдых].
Любовь к людям должна быть бескорыстна. Люби
родителей других людей, как любишь своих родителей.
Это все равно что рассматривать важное государствен-
ное дело как семейное дело.
Всеобщая любовь по сути своей сходна с личной лю-
бовью. Сходство индивидуальной любви подобно тому,
как большое суживается и превращается в маленькое.
В Поднебесной не должно быть человека, которого бы
не рассматривали как равного себе, не питали бы к нему
любви, как к себе. Это и есть учение мудреца Мо цзы.
которое продолжает существовать.
ЛИ ЦЗИ
IIV—I вв. до н. э.)
Следовать правильному пути можно, [лишь] опираясь
на человеколюбие. Человеколюбие — это [любовь к]
людям; высшим [его проявлением] является любовь к
близким. Долг — это соответствие [поступков тому, как
должно быть]. Высшим [его проявлением] является про-
явление почтительности к мудрым.
143

ХАНЬ ФЭЙ-ЦЗЫ
(III в. до н. э.)
Человеколюбием называют [такое состояние чело-
века], когда в сердце у него содержится радостная
любовь к [другим] людям; когда он радуется счастью
[других] людей и питает отвращение к их несчастью; ког-
да он дает полное проявление тому, что находится в
его сердце, не рассчитывая на вознаграждение [со сто-
роны других людей].
Поэтому говорится: «[Человек], обладающий высшим
человеколюбием, действует, осуществляя недеяние».
Древнекитайская философия. Собр.
текстов: В 2 т. М., 1973. Т. 1.
С. 135, 149, 152, 153, 155, 159—160,
161, 163, 164, 167, 168, 171, 173,
180, 192—193, 89—90, 91, 126, 236
Баха-Улла
РОЗЫ ЛЮБВИ
Будьте как пальцы одной руки, как части одного тела!
Свет единства так могуществен, что он способен оза-
рить всю землю. Святыня единства создана: не считай-
те друг друга чужими. Вы плоды одного дерева и листья
одной ветки.
Розы любви. Тексты для размыш-
лений. Избранные цитаты из баха-
истских писаний. Хофхайм, 1989.
С. 26
144

Абдул-Баха
РОЗЫ ЛЮБВИ
Не успокаивайтесь до тех пор, пока каждый, с кем
вы имеете дело, не станет для вас как бы одним из
членов вашей семьи. Воспринимайте его как своего
отца, или брата, или сестру, или мать, или как ребенка.
Если вам это удастся, тогда исчезнут ваши трудности,
и тогда вы узнаете как поступать дальше.
Розы любви. Тексты для размыш-
лений. Избранные цитаты из баха-
истских писаний. Хофхайм, 1989.
С. 29
Ян Гус
О ЦЕРКВИ
...Разве тот, кто преуспел в добродетели, не может
обличать того, кто стоит ниже в нравах, пусть даже по-
следний выше по положению?..
Из этого следует, что подчиненный может благо-
разумно, исходя из закона любви, исправить и вернуть
на путь истинный вышестоящего, если тот впал в заблуж-
дение. Ведь если вышестоящий, сбившись с пути, стал
бы добычей грабежа или оказался бы в смертельной
опасности, то подчиненному следовало бы его освобо-
дить и таким образом уберечь от опасности; но тогда
тем более это его обязанность, если вышестоящий,
сбившись с нравственного пути, стал добычей демонов
и оказался перед угрозой смерти, худшей, чем смерть
грешников. И если вышестоящий возрадовался бы в пер-
вом случае, то почему бы ему еще более не возрадовать-
10 Философия любви. Ч. 2 145

ся во втором? Если он допустил бы защитника в первом
случае, то почему бы ему не допустить его во втором?
Антология чешской и словацкой
философии. М., 1982. С. 73
Б. Паскаль
МЫСЛИ
Когда бы каждому стало известно все, что о нем го-
ворят ближние, я убежден, на свете не осталось бы и
четырех искренних друзей. Подтверждение этому —
ссоры, вызванные случайно оброненным, неосторожным
словом.
У человека множество надобностей, и любит он толь-
ко тех, кто в силах ублаготворить все до единой. «Та-
кой-то — отличный математик»,— скажут ему про кого-
нибудь. «А на что мне математик? Он, чего доброго,
примет меня за теорему».— «А такой-то — отличный
полководец».— «Еще того не легче! Он примет меня за
осажденную крепость. А я ищу просто порядочного
человека, который сделает для меня все, в чем я нуж-
даюсь».
Размышления и афоризмы фран-
цузских моралистов XVI—XVIII ве-
ков. М., 1987. С. 228
146

Д. Бонхеффер
СОПРОТИВЛЕНИЕ И ПОКОРНОСТЬ
Письма и заметки из тюремной камеры
КТО УСТОИТ!
Грандиозный маскарад зла смешал все этические
понятия. То, что зло является под видом света, благо-
деяния, исторической необходимости, социальной спра-
ведливости, вконец запутывает тех, кто исходит из уна-
следованного комплекса этических понятий; для хри-
стианина же, опирающегося на Библию, это подтверж-
дает бесконечное коварство зла.
Не вызывает сомнений поражение «разумных», с
лучшими намерениями и наивным непониманием дей-
ствительности пребывающих в уверенности, что толикой
разума они способны вправить вывихнутый сустав. Бли-
зорукие, они хотят отдать справедливость всем сторо-
нам и, ничего не достигнув, гибнут между молотом
и наковальней противоборствующих сил. Разочарован-
ные неразумностью мира, понимая, что обречены на
бесплодие, они с тоской отходят в сторону или без
сопротивления делаются добычей сильнейшего.
Еще трагичней крах всякого этического фанатизма.
Чистоту принципа фанатик мнит достаточной, чтобы
противопоставить ее силе зла. Но, подобно быку, он
поражает красную тряпицу вместо человека, размахи-
вающего ею, бессмысленно расточает силы и гибнет.
Он запутывается в несущественном и попадает в силки
более умного соперника.
Человек с совестью в одиночку противится давлению
вынужденной ситуации, требующей решения. Но масш-
табы конфликтов, в которых он принужден сделать
выбор, имея единственным советчиком и опорой свою
10*
147

совесть, раздирают его. Бесчисленные благопристойные
и соблазнительные одеяния, в которые рядится зло,
подбираясь к нему, лишают его совесть уверенности,
вселяют в нее робость, пока в конце концов он не при-
ходит к выводу, что можно довольствоваться оправды-
вающей (не обвиняющей) совестью, пока он, чтобы не
впасть в отчаяние, не начинает обманывать свою совесть;
ибо человек, единственная опора которого — совесть,
не в состоянии понять, что злая совесть может быть
полезнее и сильнее, чем совесть обманутая.
Надежным путем, способным вывести из чащи все-
возможных решений, представляется исполнение дол-
га. При этом приказ воспринимается как нечто абсо-
лютно достоверное; ответственность же за приказ несет
тот, кто отдал его, а не исполнитель. Но человек, огра-
ниченный рамками долга, никогда не отважится со-
вершить поступок на свой страх и риск, а ведь только
такой поступок способен поразить зло в самое сердце
и преодолеть его. Человек долга в конечном итоге
будет вынужден выполнить свой долг и по отношению
к черту.
Но тот, кто, пользуясь своей свободой в мире, по-
пытается не ударить в грязь лицом, кто необходимое
дело ставит выше незапятнанности своей совести и ре-
путации, кто готов принести бесплодный принцип в
жертву плодотворному компромиссу или бесполезную
мудрость середины продуктивному радикализму, тот
должен остерегаться, как бы его свобода не сыграла
с ним злую шутку. Он дает согласие на дурное, чтобы
предупредить худшее, и не в состоянии понять, что
худшее, чего он хочет избежать, может быть и лучшим.
Здесь корень многих трагедий.
Избегая публичных столкновений, человек обретает
убежище в приватной порядочности. Но он вынужден
замолчать и закрыть глаза на несправедливость, тво-
рящуюся вокруг него. Он не совершает ответственных
148

поступков, и репутация его остается незапятнанной, но
дается это ценой самообмана. Что бы он ни делал,
ему не будет покоя от мысли о том, чего он не сделал.
Он либо погибнет от этого беспокойства, либо сделается
лицемернее всякого фарисея.
Кто устоит? Не тот, чья последняя инстанция — рас-
судок, принципы, совесть, свобода и порядочность, а
тот, кто готов всем этим пожертвовать, когда он, со-
храняя веру и опираясь только на связь с Богом, при-
зывается к делу с послушанием и ответственностью;
тот, кому присуща ответственность и чья жизнь — от-
вет на вопрос и зов Бога. Где они, эти люди?
СО-СТРАДАНИЕ
Нужно учитывать, что большинство людей извлекают
уроки лишь из опыта, изведанного на собственной
шкуре. Этим объясняется, во-первых, поразительная
неспособность к предупредительным действиям любого
рода: надеются избежать опасности до тех пор, пока
не становится поздно; во-вторых, глухота к страданию
других. Сострадание же возникает и растет пропорцио-
нально растущему страху от угрожающей близости
несчастья. Многое можно сказать в оправдание такой
позиции: с этической точки зрения — не хочется иску-
шать судьбу; внутреннюю убежденность и силу к дей-
ствию человек черпает лишь в серьезном случае, став-
шем реальностью; человек не несет ответственности
за всю несправедливость и все страдания в мире и не
хочет вставать в позу мирового судьи; с психологиче-
ской точки зрения — недостаток фантазии, чувствитель-
ности, внутренней отмобилизованности компенсируется
непоколебимым спокойствием, неутомимым усердием
и развитой способностью страдать. С христианской
точки зрения, однако, все эти доводы не должны вво-
дить в заблуждение, ибо главное здесь — недостаток
149

душевной широты. Христос избегал страданий, пока не
пробил Его час; а тогда добровольно принял их, овладел
ими и преодолел. Христос, как говорится в Писании,
познал Своей плотью все людские страдания как Свое
собственное страдание (непостижимо высокая мысль!),
Он взял их на себя добровольно, свободно. Нам, ко-
нечно, далеко до Христа, мы не призваны спасти мир
собственными делами и страданиями, нам не следует
взваливать на себя бремя невозможного и мучиться,
сознавая неспособность его вынести, мы не Господь,
а орудия в руке Господа истории и способны лишь в
весьма ограниченной мере действительно со-страдать
страданиям других людей. Нам далеко до Христа, но
если мы хотим быть христианами, то мы должны при-
обрести частицу сердечной широты Христа — ответст-
венным поступком, в нужный момент добровольно
подвергая себя опасности, и подлинным со-страданием,
источник которого не страх, а освобождающая и спа-
сительная Христова любовь ко всем страждущим. Пас-
сивное ожидание и тупая созерцательность — не хри-
стианская позиция. К делу и со-страданию призывают
христианина не столько собственный горький опыт,
сколько мытарства братьев, за которых страдал Христос.
О СТРАДАНИИ
Неизмеримо легче страдать, повинуясь человече-
скому приказу, чем совершая поступок, сделав свобод-
ный выбор, взяв на себя ответственность. Несравненно
легче страдать в коллективе, чем в одиночестве. Бес-
конечно легче почетное страдание у всех на виду, чем
муки в безвестности и с позором. Неизмеримо легче
страдать телесно, чем духовно. Христос страдал, сде-
лав свободный выбор, в одиночестве, в безвестности
и с позором, телесно и духовно, и с той поры миллионы
христиан страждут вместе с Ним.
150

ПРЕЗРЕНИЕ К ЧЕЛОВЕКУ!
Велика опасность впасть в презрение к людям. Мы
хорошо знаем, что у нас нет никакого права на это и
что тем самым наши отношения с людьми становятся
абсолютно бесплодными. Вот несколько соображений,
которые помогут нам избежать этого искушения. Пре-
зирая людей, мы предаемся как раз основному пороку
наших противников. Кто презирает человека, никогда
не сможет что-нибудь из него сделать. Ничто из того,
что мы презираем в других, нам не чуждо. Как часто
мы ждем от других больше, чем сами готовы сделать.
Где был наш здравый смысл, когда мы размышляли
о слабостях человека и его падкости на соблазны? Мы
должны научиться оценивать человека не по тому, что
он сделал или упустил, а по тому, что он выстрадал.
Единственно плодотворным отношением к людям (и
прежде всего к слабым) будет любовь, то есть желание
сохранять общность с ними. Сам Бог не презирал людей.
Он стал человеком ради них.
Вопросы философии. 1989. № 10.
С. ]У4—\2\
Г. В. Ф. Гегель
ФИЛОСОФИЯ РЕЛИГИИ
«Возлюби ближнего своего, как самого себя» не
означает: «люби его в такой же степени, как самого
себя», ибо в словах «любить себя» нет смысла, но озна-
чает: «люби его так, как будто он есть ты»; речь идет
о чувстве равной себе, не более и не менее сильной
жизни. Лишь любовью может быть сломлена сила объ-
ективного, так как любовь устраняет всю сферу его
власти. Добродетели своей границей всегда полагали
находящееся вне их объективное, а множество добро-
151

детелей — тем более неодолимое многообразие объек-
тивного. Только любовь не знает границ; то, что она
не соединила, не есть для нее объективное, она его
либо не заметила, либо еще не подвергла необходи-
мому развитию, оно не противостоит ей.
<СЗаповедь любви>>... имеет целью не право, а
благо другого, следовательно, является отношением к
его особенности: «Люби ближнего твоего, как самого
себя». Понятая в абстрактном, более широком смысле,
как любовь к людям вообще, эта заповедь говорит
о любви ко всем людям. Но тем самым она превра-
щается в абстракцию. Люди, которых можно любить
и по отношению к которым любовь является деятель-
ной,— это некоторые особенные: сердце, желающее
вместить в себя все человечество, расширяясь и рас-
тягиваясь, превращается в представление, становится
противоположностью действительной любви.
Любовь... это прежде всего моральная любовь к
ближнему в тех особенных отношениях, в которых
человек к своему ближнему находится... И здесь ее
следует понимать не так, что у каждого должны быть
свои особенные дела, интересы и жизненные отношения
и наряду с этим он должен еще и любить, но в выде-
ляющем, абстрагирующем смысле любовь должна быть
центром, в котором они живут, должна быть их делом.
Они должны любить друг друга, и больше ничего, а
поэтому не должны больше иметь никакой особенной
цели — будь то семья или политическая цель — и должны
любить не ради этих особенных целей. Любовь воп-
лощается в абстрактной личности и в ее тождестве в
рамках одного сознания, в котором нет больше места
для особенных целей. Следовательно, здесь нет ника-
кой иной объективной цели, кроме самой любви.
Философия религии: В 2 т. М.,
1976. Т. 1. С. 143; Т. 2. С. 283—284
152

Н. Ф. Федоров
ФИЛОСОФИЯ ОБЩЕГО ДЕЛА
«...Придет день,— говорит Спенсер,— когда альтру-
истическая склонность так хорошо будет воплощена в
самом организме нашем, что люди будут оспаривать
друг у друга случаи пожертвования и смерти»; но при
таком воплощении альтруистической склонности во
всех откуда же явятся случаи приложения ее? Такое
состояние предполагает или существование гонителей,
мучителей, тиранов, или же общая потребность жертво-
вать собою должна вызвать таких благодетелей, кото-
рые обратятся в мучителей и гонителей для того только,
чтобы удовлетворить этому страстному желанию быть
мучениками; или же, наконец, сама природа останется
слепою силою, чтобы исполнять роль палача. Если жизнь
есть благо, то пожертвование ею будет потерей блага
для отдавших свою жизнь за сохранение ее другим;
но будет ли благом жизнь для принявших жертву и
сохранивших свою жизнь ценою смерти других? Как
возможен альтруизм без эгоизма? Жертвующие жизнью
суть альтруисты, а принимающие жертву, они кто?..
Если же жизнь не благо, то и в пожертвовании ею со
стороны отдающих жизнь нет ни жертвы, ни доброго
дела.
...Жить нужно не для себя (эгоизм) и не для других
(альтруизм), а со всеми и для всех...
...Замечательно, что французские и английские по-
зитивисты видят в половом стремлении зародыш само-
пожертвования (altruism'a, как называет его позитивизм,
бедный мыслями и богатый новыми словами) — бес-
сознательную добродетель. Принимая, что наше рож-
дение есть смерть родителей, цель дается вместе с
153

сознанием; тогда как принимая положение позитиви-
стов, выводящих самопожертвование из акта рождения,
нельзя понять, почему самопожертвование предпочти-
тельнее эгоизма, вытекающего из питания. (Если поло-
вая страсть называется любовью, то и пожирание хищ-
ником есть также страсть, любовь к мясу.) Признавать
за собою невольнь»й грех если и не добродетель, то
некоторый поворот к ней; признавать же невольную
добродетель, бессознательное самоотвержение есть
просто порок. Альтруизм — термин отвлеченной, а не
родственной нравственности. Знать только себя есть зло,
знать только других (альтруизм, жертвовать собой для
других) есть добродетель, которая указывает на суще-
ствование зла в обществе, но не устраняет его. Нужно
жить не для себя и не для других, а со всеми и
для всех.
Соч. М., 1982. С. 89—90, \66, 40U
Б. Рассел
ИСТОРИЯ ЗАПАДНОЙ ФИЛОСОФИИ
...Мне неприятен Ницше потому, что ему нравится
созерцать страдание, потому, что он возвысил тщесла-
вие в степень долга, потому, что люди, которыми он
больше всего восхищался,— завоеватели, прославив-
шиеся умением лишать людей жизни. Но я думаю, что
решающий аргумент против философии Ницше, как и
против всякой неприятной, но внутренне непротиворе-
чивой этики, лежит не в области фактов, но в области
эмоций. Ницше презирает всеобщую любовь, а я счи-
таю ее движущей силой всего, чего я желаю для мира.
У последователей Ницше были свои удачи, но мы можем
надеяться, что им скоро придет конец.
История западной философии. М.,
1950. С. 789
154

М. Монтень
ОПЫТЫ
Если существует действительно какой-либо естествен-
ный закон, то есть некое исконное и всеобщее вле-
чение, свойственное и животным, и людям (что далеко,
впрочем, не бесспорно), то, по-моему, на следующем
месте после присущего всем животным стремления
оберегать себя и избегать всего вредоносного стоит
любовь родителей к своему потомству. И так как при-
рода как бы предписала ее нам с целью содейство-
вать дальнейшему плодотворному развитию вселенной,
то нет ничего удивительного в том, что обратная лю-
бовь детей к родителям не столь сильна.
К этому надо еще добавить наблюдение Аристотеля,
что делающий кому-либо добро любит его сильнее,
чем сам им любим, и что заимодавец любит своего
должника больше, чем тот его, совершенно так же,
как всякий мастер больше любит свое творение, чем
любило бы его это творение, обладай оно способно-
стью чувствовать. Мы ведь дорожим своим бытием, а
бытие состоит в движении и действии, так что каждый
из нас до известной степени вкладывает себя в свое
творение. Кто делает добро, совершает прекрасный и
благородный поступок, а тот, кто принимает добро,
делает только нечто полезное, полезное же гораздо
менее достойно любви, чем благородное. Благородное
твердо и постоянно; оно доставляет тому, кто сделал
его, прочное чувство удовлетворения. Полезное легко
утрачивается и исчезает; оно не оставляет по себе столь
живого и отрадного воспоминания. Мы больше ценим
те вещи, которые достались нам дорогой ценой; и да-
вать труднее, чем брать.
Так как богу угодно было наделить нас некоторой
способностью суждения, чтобы N\bi не были рабски под-
155

чинены, как животные, общим законам и могли при-
менять их по нашему разумению и доброй воле, то
мы должны до известной степени подчиняться простым
велениям природы, но не отдаваться полностью ее вла-
сти, ибо руководить нашими способностями призван
только разум. Что касается меня, то я мало располо-
жен к тем склонностям, которые возникают у нас без
вмешательства разума. Я, например, не могу проник-
нуться той страстью, в силу которой мы целуем ново-
рожденных детей, еще лишенных душевных или опре-
деленных физических качеств, которыми они способны
были бы внушить нам любовь к себе. Я поэтому не
особенно любил, чтобы их выхаживали около меня.
Подлинная и разумная любовь должна была бы по-
являться и расти по мере того, как мы узнаем их, и
тогда, если они этого заслуживают, естественная склон-
ность развивается одновременно с разумной любовью
и мы любим их настоящей родительской любовью; но
точно так же и в том случае, если они не заслуживают
любви, мы должны судить о них, всегда обращаясь
к разуму и подавляя естественное влечение. Между
тем очень часто поступают наоборот, и чаще все мы
больше радуемся детским шалостям, играм и проделкам
наших детей, чем их вполне сознательным поступкам
в зрелом возрасте, словно бы мы их любили для нашего
развлечения, как мартышек, а не как людей. И не-
редко тот, кто щедро дарил им в детстве игрушки,
оказывается очень скупым на малейший расход, необ-
ходимый им, когда они подросли. Похоже на то, что
мы завидуем, видя, как они радуются жизни, между
тем как нам необходимо уже расставаться с ней, и эта
зависть заставляет нас быть по отношению к ним более
скаредными и сдержанными: нас раздражает, что ойи
идут за нами по пятам, как бы убеждая нас уйти по-
скорее. И если бы мы должны были этого бояться —
ибо в силу извечного порядка вещей они действительно
156

могут жить лишь за счет нашего существа и нашей
жизни,— то нам не следовало бы становиться отцами...
Я осуждаю всякое насилие при воспитании юной
души, которую растят в уважении к чести и свободе.
В суровости и принуждении есть нечто рабское, и я
нахожу, что того, чего нельзя сделать с помощью разу-
ма, осмотрительности и уменья, нельзя добиться и си-
лой. Такое воспитание получил я сам. Рассказывают,
что в раннем детстве меня всего два раза высекли, и
то лишь слегка. Своих детей я воспитывал в том же
духе; к несчастью, все умирали в младенческом воз-
расте; этой участи счастливо избежала только моя дочь
Леонор, к которой до шестилетнего возраста и позднее
никогда не применялось никаких других наказаний за
ее детские провинности, кроме словесных внушений, да
и то всегда очень мягких (что вполне отвечало снис-
ходительности ее матери). И если бы даже мои наме-
рения в отношении воспитания и не оправдали себя
на деле, это можно было бы объяснить многими дру-
гими причинами, не опорочивая моего метода воспита-
ния, который правилен и естествен. С мальчиками
в этом отношении я рекомендовал бы быть особенно
сдержанными, ибо они еще в меньшей мере созданы
для подчинения и предназначены к известной независи-
мости; я поэтому постарался бы развить в них при-
страстие к прямоте и непосредственности. Между тем
от розог я не видел никаких других результатов, кроме
того, что дети становятся от них только более трусли-
выми и лукаво упрямыми.
...Мы любим наших детей по той простой при-
чине, что они рождены нами, и называем их нашим
вторым Я, а между тем существует другое наше по-
рождение, всецело от нас исходящее и не меньшей цен-
ности: ведь то, что порождено нашей душой, то, что
157

является плодом нашего ума и душевных качеств, уви-
дело свет благодаря более благородным органам, чем
наши органы размножения; эти создания еще более
наши, чем дети; при этом творении мы являемся одно-
временно и матерью и отцом, они достаются нам го-
раздо труднее и приносят нам больше чести, если в них
есть что-нибудь хорошее. Ведь достоинства наших детей
являются в большей мере их достоинствами, чем на-
шими, и наше участие в них куда менее значительно,
между тем как вся красота, все изящество и вся цен-
ность наших духовных творений принадлежат всецело
нам. Поэтому они гораздо ярче представляют и отра-
жают нас, чем физическое наше потомство.
Опыты: В 3 кн. М., 1У/9. Кн. 1—2.
С. 338—340, 350
Ф. Бэкон
О РОДИТЕЛЯХ И ДЕТЯХ
Радости родителей скрыты, так же как их горести и
страхи; они не могут открыто проявить первые и не
хотят обнаруживать вторые. Дети делают труды более
приятными, а несчастья, напротив, еще более горькими;
они увеличивают тяготы жизни, но и смягчают мысль
о смерти. Продолжение рода свойственно всем живот-
ным; сохранение же памяти, достоинств и благород-
ных дел характерно только для человека. Ведь, разу-
меется, всякому должно быть известно, что самые бла-
городные дела и начинания происходят от тех людей,
у которых нет детей и которые стремятся оставить
потомкам образы своего духа, раз уж им не удалось
оставить им образы своего тела; так что забота о потом-
стве сильнее всего у тех, кто не имеет потомства. Те,
кто первым прославляет свой род, наиболее снисходи-
158

тельно относятся к своим детям, считая их продолже-
нием не только своего рода, но и своего дела, то есть,
не только детьми, но и творениями.
Отношение родителей к своим детям, если их не-
сколько, во многих случаях неодинаково, а иногда роди-
тели, особенно мать, любят и недостойных. Соломон
сказал однажды: «Разумный сын радует отца, глупый
же — приносит печаль матери». В доме, полном детей,
можно видеть, что одного или двух старших уважают,
а самых младших балуют; однако из средних детей,
которых как бы забывают, не раз между тем выходили
самые лучшие люди. Скупость родителей в содержании
детей является вредной ошибкой; она делает детей бес-
честными, толкает их на хитрости, вынуждает связы-
ваться с дурной компанией и заставляет больше пре-
даваться излишествам, когда они становятся богатыми.
И поэтому, лучший результат достигается тогда, когда
родители больше заботятся о своем авторитете у детей,
а не о кошельке.
У людей... есть глупый обычай вызывать и поддер-
живать соревнование между братьями в пору их дет-
ства, что много раз приводило к ссорам, когда они
станбвились взрослыми, и нарушало спокойствие семей.
Итальянцы почти не делают различия между своими
детьми и племянниками или другими ближайшими кров-
ными родственниками; им все равно, являются они
порождением их собственной плоти или нет, раз они
принадлежат к одному роду. И если говорить правду,
в природе дело обстоит очень похоже на это, причем
до такой степени, что иногда случается, мы видим пле-
мянника, более похожего на дядю или другого близкого
родственника, чем на своего собственного родителя.
Пусть родители заблаговременно выберут занятия и
карьеру, которым, по их мнению, должны посвятить
себя их дети, ибо тогда они наиболее податливы; и
пусть они не слишком руководствуются наклонностями
159

своих детей, полагая, что они лучше всего привяжутся
к тому, к чему они более всего расположены. Правда,
если дети проявляют какие-либо необычайные склон-
ности или способности, тогда правильно будет не про-
тиворечить им; но обычно хороша эта заповедь: «Opti-
mum elige, suave et facile illud faciet consuetudo» '.
Опыты или наставления нравствен-
ные и политические. Соч.: В 2 т.
М., 1972. Т. 2. С. 364—365
Л. Вовенарг
ОБ ОТЦОВСКОЙ ЛЮБВИ
Отцовская любовь ничем не отличается от любви
к самому себе. Ребенок всем обязан родителям, про-
исходит и зависит от них, существует только с их по-
мощью, они связаны с ним крепчайшей в мире связью...
Размышления и афоризмы фран-
цузских моралистов XVI— XVIII
веков. М., 1987. С. 367
Н.-С. де Шамфор
Природа вверила материнской любви сохранение
всех живых тварей на земле и, чтобы вознаградить
матерей, подарила им радости и даже горести этого
упоительного чувства.
Размышления и афоризмы фран-
цузских моралистов XVI — XVIII
веков. М., 1987. С. 469
1 «Избери лучшее, а привычка сделает его приятным и лег-
ким» — изречение, которое приписывают Пифагору.
160

Н. Ф. Федоров
ФИЛОСОФИЯ ОБЩЕГО ДЕЛА
...Если человек может быть определен словом
«любы» (желание, воля), то дитя есть также «любы»,
но любовь не половая, не корыстная и не родитель-
ская, а сыновняя. Признавая же сыновнюю любовь за
сущность дитяти, принимаемого за критерий, мы не мо-
жем и не должны отделять его (дитяти) от отца; и та-
кое отделение, оставление должны считать злом, а вся-
кую замену отцелюбия вещелюбием, женолюбием и
т. п. — пороком.
Итак, тот, кто первый по чувству любви до конца
не оставлял своих родителей, не оставлял их при жизни,
хотя и мог жить отдельно по своему совершеннолетию,
по своей способности к самостоятельной жизни, не
оставлял и после смерти, этот-то человек и был, можно
сказать, первым сыном человеческим, положившим
начало родовому быту, родовой религии (культ пред-
ков) и вообще человеческому обществу.
...Этот первый сын человеческий, составивший со
своими родителями первое человеческое общество,
основанное на чистой взаимности, которая между роди-
телями была результатом не полового уже влечения,
а между родителями и сыном не была следствием ко-
рыстного чувства, на взаимности, которая не кончалась
ни с прекращением полового влечения между родите-
лями, ни с прекращением нужды в родительской под-
держке для сына, этот первый сын человеческий, со-
ставивший со своими родителями как бы одно неразде-
лимое существо, или, вернее, эта первая нравственная
единица и была нашим праотцом.
...Скорбь сына над смертью отца есть истинно миро-
вая, потому что эта смерть, как закон (или, вернее,
11 Философия любви. Ч. 2 161

как неизбежная случайность) слепой природы, не могла
не отозваться сильною болью в существе, пришедшем
в сознание, в существе, чрез которое может и должен
осуществиться переход от мира слепой природы к миру,
в котором царствует сознание и в котором потому и
не должно быть места смерти. Эта истинно мировая
скорбь есть и объективно мировая, насколько всеобща
смерть, и субъективно мировая, насколько всеобща пе-
чаль о смерти отцов. Истинно мировая скорбь есть
сокрушение о недостатке любви к отцам и об излишке
любви к себе самим; эта скорбь об извращении мира,
о падении его, об удалении сына от отца, следствия
от причины. Скорбь же не о том, что отцы наши умерли,
а мы пережили своих отцов, следовательно, не имели
к ним достаточной любви, а о том лишь, что сами
умрем, не может быть истинно мировою, это скорбь
лишь мнимо мировая.
...В понятии сына и дочери выражается отношение
к родителям; всякие другие отношения между сынами
и дочерьми, кроме соединения их в любви к роди-
телям, уменьшают сыновние и дочерние свойства;
истинный же прогресс состоит именно в уменьшении
всех других свойств и в расширении и усилении свойств
сыновних и дочерних. Отношения сынов и дочерей, или
вообще потомства (двойственного, состоящего из сы-
нов и дочерей), к родителям, отцам и матерям (состав-
ляющим для детей одно, а не два начала) должны
заменить все другие отношения и не могут, не должны
ограничиваться одним воспоминанием, то есть пред-
ставлением, мыслью или знанием, как бы обширно и
глубоко ни было последнее, потому что в основе этих
отношений лежит чувство, которое, если оно действи-
тельно, не может остановиться не только на отвлечен-
ной мысли, но и на представлении. Если задача чело-
веческого рода состоит в знании жизни отцов и в восста-
162

новлении ее, то и превосходство каждого последую-
щего поколения над предыдущими будет заключаться
в наибольшем знании и служении отцам, а не в пре-
возношении над ними; то есть каждое последующее
поколение будет выше предыдущего, но это превос-
ходство будет заключаться в том, что оно будет больше
любить, почитать, служить своим предшественникам,
будет жить для них больше, чем они жили для своих
отцов, большей же любви последующее поколение не
может иметь к предыдущему, как воскрешая его.
...Почти всех женщин можно подвести под два типа;
в первом типе преобладает, можно сказать, исключи-
тельно властвует чадолюбие, способное воздоить и
воскормить не людей, а деспотов; тип этот очевидно
низший, чувственный, нетерпимый, которого весь мир
ограничивается детской; женщины этого рода способны
и к самоотвержению (которого не лишены, впрочем,
и животные), может быть, и к другим добродетелям.
Ко второму типу принадлежат Антигоны, отчасти Кор-
делии и т. п., тип, отличающийся преобладанием души,
способностью к глубокому состраданию. В противо-
положность первому типу добродетель, свойственную
женщинам второго рода, следовало бы назвать отце-
любием. Недостаток слова для выражения этой добро-
детели (если только нет такого слова) доказывает, ка-
жется, что класс этот немногочислен. Есть, конечно,
женщины, соединяющие в себе добродетели того и
другого типа, как есть, впрочем, и такие, которые не
имеют ни одного из добрых свойств обоих этих типов.
Просвещение имеет задачею во всех женщинах развить
свойства второго типа... (Мъ\ не желаем унизить этим
принадлежащих к первому типу, ибо отсутствие чадо-
любия в женщине есть страшный порок, ставящий ее
ниже животного, но потому-то, впрочем, чадолюбие
и не добродетель еще.)
м*
163

...Еще есть разновидность женщин — это женщины,
которые желают казаться мужчинами; быть мужчи-
ною, быть подобными, во всем равными, равноправ-
ными мужчинам — идеал таких женщин. В основе
этого стремления, конечно, лежит глубокое презрение
к женской природе; между тем этим ревнительницам
кажется, что они возвышают женщину. Причина этого
анормального, тератологического явления лежит в го-
родской жизни. Такой тип отличается искусственностью
и вызван необходимостью иметь занятия вне семейной
жизни. Конечно, пока достоинство человека, его само-
стоятельность будут зависеть от денег, женщина будет
стремиться к приобретению прав на участие во всей
этой юридической и экономической жизни, доставляю-
щей денежную самостоятельность; а между тем эта
жизнь является как нечто временное, допускаемое
лишь в силу необходимости, можно сказать, как необ-
ходимое зло. До сих пор женщина была избавлена от
участия в этой жизни, которая никак уже не может быть
настоящею, действительною жизнью (в смысле, которою
должно жить). Освобождение от этой жизни составляет
идеал даже мужчины, потому и нечего закабалять ею
женщину, которая должна беречь свои силы, развивать
их в целях иной жизни, в видах жизни, основанной на
долге воскрешения. Если бы и женщина сделалась участ-
ницею жизни юридико-экономической, тогда можно
было бы сказать, что конец близок.
Соч. М., 1982. С. 135—136, 137,
148, 412—413
МО ЦЗЫ
(III — II вв. до н. э.)
Любить людей не значит исключать себя. [Любовь
к] себе также включает любовь к людям. [Тот, кто питает
любовь к людям], также входит в объект любви, поэтому
164

любовь к людям распространяется и на самого любя-
щего людей, [ибо и он тоже человек]. Нужно одинаково
любить себя и других людей.
Любовь [к людям] есть только большая, нет малень-
кой [любви]. Нужно всей Поднебесной одинаково при-
носить пользу и это считать пользой для себя.
Раб Цзан любит себя, но я не считаю, что он этим
вредит людям, [потому что] большая любовь [к людям1
не исключает [любви] к самому себе. Любовь [к людям]
не [имеет разделения] на большую и маленькую. Чтобы
[заниматься] восхвалением самого себя, не требуется
большой мудрости. Справедливость приносит пользу,
несправедливость — зло. Определение различия между
намерением и результатом [должно быть сделано]
путем рассуждения...
Древнекитайская философия. Собр.
текстов: В 2 т. М., 1973. С. 87, 88
Ф. Бэкон
ОПЫТЫ ИЛИ НАСТАВЛЕНИЯ
НРАВСТВЕННЫЕ И ПОЛИТИЧЕСКИЕ
О СЕБЯЛЮБИВОЙ МУДРОСТИ
Муравей сам по себе существо мудрое, но в саду
или огороде он вреден. Точно так же люди, чрезмерно
себялюбивые, вредят обществу. Избери разумную сре-
дину между себялюбием и общественным долгом;
будь верен себе настолько, чтобы не оказаться веро-
ломным в отношении других, в особенности же госу-
даря и родины. Собственная особа — жалкая цель для
человеческих стремлений и всецело земная. Ибо одна
лишь земля прочно стоит на собственном центре, тогда
165

как все тела, имеющие сродство с небесами, движутся
вокруг других тел, принося им пользу...
Себялюбивая мудрость гнусна во всех своих видах.
Это мудрость крыс, покидающих дом, которому суж-
дено завалиться; мудрость лисы, выгоняющей барсука
из вырытой им норы; мудрость крокодила, проливаю-
щего слезы, перед тем как пожрать свою жертву. За-
метим, однако же, что те, кого Цицерон, говоря о Пом-
пее, назвал: «sui amantes, sine rivali» ', бывают зачастую
несчастны; всем пожертвовав ради себя, они наконец
сами становятся жертвами непостоянства фортуны, ко-
торую в себялюбивой мудрости своей думали пригвоз-
дить к месту.
О МУДРОСТИ ДРЕВНИХ
Нарцисс, или Себялюбие
Говорят, что Нарцисс был удивительно красив и
изящен, но безумно заносчив и невыносимо презри-
телен. И вот любя самого себя и презирая других,
он вел уединенную жизнь, охотясь в лесах вместе с не-
многими спутниками, для которых он был всем. Сле-
довала повсюду за ним и нимфа Эхо. Но роковым для
него оказалось то, что он однажды в жаркий полдень
подошел к какому-то прозрачному источнику и скло-
нился над ним. Когда он увидел в воде собственный
образ, он был захвачен этим зрелищем и пришел от
него в такое восхищение, что его никакими силами
нельзя было отвлечь от созерцания своего облика;
он так и застыл в вечном созерцании и в конце кон-
цов превратился в цветок, названный его именем. Этот
1 «Влюбленный в самого себя и не знающий соперников». См.:
Цицерон. Письма к брату Квинту. Ill, 8.
166

цветок появляется в начале весны и посвящен подзем-
ным богам — Плутону, Прозерпине и Эвменидам.
Миф, как мне кажется, изображает характер и судь-
бу тех людей, которые безгранично себя любят, бук-
вально влюблены в самих себя или за красоту, или за
какие-нибудь иные достоинства, которыми они одарены
от природы и для приобретения которых им не приш-
лось приложить никаких собственных усилий. Люди с
таким складом характера редко появляются в обществе
или посвящают себя общественной деятельности, по-
тому что в таком случае они неизбежно не раз столкну-
лись бы с пренебрежением и презрением, что могло
бы обидеть и расстроить их. Поэтому они, как пра-
вило, ведут уединенную, замкнутую жизнь, занимаясь
только своими делами, в очень узком окружении из-
бранных друзей, тех, которые, как им кажется, их осо-
бенно уважают и любят и которые им во всем угож-
дают и как эхо повторяют каждое их слово. Такой
образ жизни портит их и делает самовлюбленными,
и в конце концов в восхищении собственной персоной
они погружаются в удивительную лень и безделье, как
бы цепенеют, лишаются всей своей силы и энергии.
Изящен образ весеннего цветка, символизирующего
такого рода характеры. Ведь начало деятельности этих
людей удачно, они пользуются успехом, но в зрелом
возрасте выявляется, что они обманули возлагавшиеся
на них надежды. Такой же смысл имеет и то, что этот
цветок посвящен подземным богам; ибо люди такого
склада оказываются совершенно неспособными к любому
виду деятельности. А все, что не приносит никаких
плодов, проходит и исчезает, подобно следу корабля
в море,— все это древние обычно посвящали теням
и подземным богам.
Соч.: В 2 т. М., 1972. Т. 2. С. 403—
404, 237—238
167

Ф. де Ларошфуко
МАКСИМЫ И МОРАЛЬНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ
Ни один льстец не льстит так искусно, как себялюбие.
Сколько ни сделано открытий в стране себялюбия,
там еще осталось вдоволь неисследованных земель.
Ни один хитрец не сравнится в хитрости с себя-
любием.
Наше самолюбие больше страдает, когда порицают
наши вкусы, чем когда осуждают наши взгляды.
Ни в одной страсти себялюбие не царит так без-
раздельно, как в любви; люди всегда готовы принести
в жертву покой любимого существа, лишь бы сохранить
свой собственный.
Мы способны любить только то, без чего не можем
обойтись; таким образом, жертвуя собственными инте-
ресами ради друзей, мы просто следуем своим вкусам
и склонностям. Однако именно эти жертвы делают
дружбу подлинной и совершенной.
Счастье и несчастье мы переживаем соразмерно
нашему себялюбию.
Нет на свете человека, который не ценил бы любое
свое качество куда выше, чем подобное же качество
у другого, даже самого уважаемого им человека.
Людские страсти — это всего лишь разные склон-
ности людского себялюбия.
168

Себялюбие — это любовь человека к себе и ко всему,
что составляет его благо. Оно побуждает людей обо-
готворять себя и, если судьба им потворствует, тира-
нить других; довольство оно находит лишь в себе самом,
а на всем постороннем останавливается, как пчела иа
цветке, стараясь извлечь из него пользу. Ничто не срав-
нится с неистовством его желаний, скрытностью умыс-
лов, хитроумием поступков; его способность подлажи-
ваться невообразима, перевоплощения посрамляют
любые метаморфозы, а умение придать себе чистейший
вид превосходит любые уловки химии. Глубина его
пропастей безмерна, мрак непроницаем. Там, укрытое
от любопытных глаз, оно совершает свои неприметные
круговращения, там, незримое порою даже самому
себе, оно, не ведая того, зачинает, вынашивает, вскарм-
ливает своими соками множество приязней и неприяз-
ней и потом производит на свет таких чудищ, что либо
искренне не признает их своими, либо предпочитает
от них отречься. Из тьмы, окутывающей его, возникают
нелепые самообольщения, невежественные, грубые,
дурацкие ошибки на свой счет, рождается уверенность,
что чувства его умерли, когда они только дремлют,
убеждение, что ему никогда больше не захочется бе-
гать, если в этот миг оно расположено отдыхать, вера,
что оно утратило способность желать, если все его
желания временно удовлетворены. Однако густая мгла,
скрывающая его от самого себя, ничуть не мешает
ему отлично видеть других, и в этом оно похоже на
наши телесные глаза, зоркие к внешнему миру, но сле-
пые к себе. И действительно, когда речь идет о заветных
его замыслах или важных предприятиях, оно мгновенно
настораживается и, побуждаемое страстной жаждой
добиться своего, видит, чует, слышит, догадывается,
подозревает, проникает, улавливает с такой безошибоч-
ностью, что мнится, будто не только оно, но и каждая
из его страстей наделена поистине магической прони-
169

цательностью. Привязанности его так сильны и прочны,
что оно не в состоянии избавиться от них, даже если
они грозят ему неисчислимыми бедами, но иногда
оно вдруг с удивительной легкостью и быстротой раз-
делывается с чувствами, с которыми упорно, но без-
успешно боролось многие годы. Отсюда можно с полным
основанием сделать вывод, что не чья-то красота и
достоинства, а оно само распаляет свои желания и что
лишь его собственный вкус придает цену вожделен-
ному предмету и наводит на него глянец. Оно гонится
не за чем-либо, а лишь за самим собой и, добиваясь
того, что ему по нраву, ублажает свой собственный
нрав. Оно соткано из противоречий, оно властно и по-
корно, искренне и лицемерно, сострадательно и же-
стоко, робко и дерзновенно, оно питает самые разные
склонности, которые зависят от самых разных страстей,
попеременно толкающих его к завоеванию то славы,
то богатства, то наслаждений. Свои цели оно меняет
вместе с изменением нашего возраста, благоденствия,
опыта, но ему неважно, сколько этих целей, одна или
несколько, ибо, когда ему нужно или хочется, оно мо-
жет посвятить себя одной, и отдаться поровну несколь-
ким. Оно непостоянно и, не считая перемен, вызван-
ных внешними обстоятельствами, то и дело рождает
перемены из собственных своих глубин: оно непосто-
янно от непостоянства, от легкомыслия, от любви, от
жажды нового, от усталости, от отвращения. Оно свое-
нравно, поэтому порою, не зная отдыха, усердно тру-
дится, добиваясь того, что ему не только невыгодно,
но и прямо вредоносно, однако составляет предмет
его желаний. Оно полно причуд и часто весь свой
пыл отдает предприятиям самым пустячным, находит
удовольствие в том, что безмерно скучно, бахвалится
тем, что достойно презрения. Оно существует у людей
любого достатка и положения, живет повсюду, питается
всем и ничем, может примениться к изобилию и лише-
170

ниям, переходит даже в стан людей, с ним сражаю-
щихся, проникает в их замыслы и, что совсем уже
удивительно, вместе с ними ненавидит самое себя, го-
товит свою погибель, добивается своего уничтожения —
словом, в заботе о себе и во имя себя становится
своим собственным врагом. Но не следует недоуме-
вать, если иной раз оно объявляет себя сторонником
непреклонного самоотречения и, чтобы истребить себя,
храбро вступает с ним в союз: ведь, погибая в одном
обличье, оно воскресает в другом. Нам кажется, что
оно отреклось от наслаждений, а на деле оно лишь
отсрочило их или заменило другими; мы думаем, что
оно побеждено, потерпело полное поражение, и вдруг
обнаруживаем, что, напротив, даже сдав оружие, оно
торжествует победу. Таков портрет себялюбия, чье
существование исполнено непрерывных треволнений.
Море с вечным приливом и отливом волн — вот точ-
ный образ себялюбия, неустанного движения его стра-
стей и бурной смены его вожделений.
Размышления и афоризмы фран-
цузских моралистов XV/ — XVIII
веков. М., 1987. С. 115, 117, 150,
185, 189—191
Б. Паскаль
МЫСЛИ
Себялюбие. Суть себялюбия и вообще человече-
ского Я в том, что оно любит только себя и печется
только о себе. Но как ему быть? Не в его власти ис-
целить этот возлюбленный предмет от множества не-
достатков и слабостей. Я хочет видеть себя великим,
а сознает, что ничтожно, счастливым, а само несчастно,
совершенным, а видит, что его недостатки вызывают
171

в людях негодование и презрение. Это противоречие
рождает в человеке самую несправедливую и преступ-
ную из всех страстей: смертельную ненависть к правде,
которая, не сдаваясь, неотступно твердит о его недо-
статках. Он жаждет уничтожить правду, а увидев, что
ему это не под силу, старается ее вытравить и из
своего сознания, и из сознания окружающих, то есть
прилежно скрывает свои недостатки от себя и от ближ-
них и негодует на того, кто указывает ему на них или
хотя бы их видит.
Разумеется, очень плохо быть преисполненным не-
достатков, но еще хуже не признаваться в них, иными
словами сознательно вводить в заблуждение. Мы не хо-
тим, чтобы ближние нас обманывали, считаем неспра-
ведливыми их притязания на уважение большее, чем
они того заслуживают; значит, обманывая их и притязая
на незаслуженное уважение, мы тоже поступаем не-
справедливо.
Поэтому, когда люди указывают нам на недостатки
и пороки, которыми мы действительно страдаем, они,
разумеется, не только не причиняют нам зла, ибо
ничуть не повинны в этих недостатках, но, напротив,
делают добро, помогая исцелиться от недуга, состоя-
щего в неведении своих несовершенств. И мы не смеем
гневаться на людей за то, что они видят наши слабости
и презирают нас, ибо справедливость требует, чтобы,
зная нашу истинную природу, они презирали нас, если
мы заслуживаем презрения.
Вот какие чувства должны бы возникнуть в сердце
подлинно нелицеприятном и справедливом. А что ска-
зать о нашем собственном сердце, в котором гнездятся
чувства прямо противоположные? Ибо кто станет отри-
цать, что мы ненавидим правду и говорящих ее и,
напротив, любим, когда люди заблуждаются насчет нас,
но, разумеется, в нашу пользу, и стараемся казаться
им не такими, каковы мы на самом деле?
172

...Большее или меньшее отвращение к правде при-
суще, видимо, всем без исключения, ибо неотъемлемо
от себялюбия. И как это плачевно, что те, чья прямая
обязанность увещевать ближних, изворачиваются, идут
на всякие уловки и ухищрения, только бы никого не
обидеть. Они тщатся умалить недостатки, прикидыва-
ются, будто прощают их, выговор чередуют с похвалой,
неустанно заверяют в своей приязни и уважении. Но
лекарство не становится от этого слаще, и себялюбие
пьет его маленькими глотками, всегда с неудовольст-
вием, а нередко и с затаенной злобой на тех, кто его
подносит.
Поэтому если человеку хочется расположить нас к
себе, он не станет оказывать услугу, нам неприятную,
и будет обходиться с нами так, как мы сами того желаем:
скроет от нас правду, ибо мы ее ненавидим; начнет
льстить, ибо мы жаждем лести; обманет, ибо мы любим
обман.
Вот и получается, что с каждым шагом по пути
мирского успеха мы на тот же шаг отдаляемся от правды,
так как чем полезнее людям наше расположение и
опаснее неприязнь, тем больше они страшатся нас за-
деть. Монарх может стать посмешищем всей Европы,
а он этого и не заподозрит. Что ж тут удивительного:
правда идет на пользу тому, кто ее выслушивает, от-
нюдь не тому, кто говорит, и, значит, навлекает на
себя ненависть. Меж тем царедворцы дорожат своей
выгодой больше, нежели выгодой монарха, и не торо-
пятся принести пользу ему в ущерб себе.
Разумеется от этого злосчастного притворства больше
всего страдают сильные мира сего, но, случается, его
жертвами становятся и простые смертные: ведь всегда
есть резон снискать людское расположение. И выходит,
что наша жизнь — нескончаемая иллюзия: мы только
и делаем, что лжем и льстим друг другу. В глаза нам
говорят совсем не то, что за глаза. Людские отношения
173

зиждутся на взаимном обмане, и как мало уцелело бы
дружб, если бы каждый вдруг узнал, что говорят друзья
за его спиной, хотя как раз тогда они искренни и бес-
пристрастны.
Итак, человек — это сплошное притворство, ложь,
лицемерие не только перед другими, но и перед собой.
Он не желает слышать правду о себе, избегает гово-
рить ее другим. И эти наклонности, противные разуму
и справедливости, глубоко укоренились в его сердце.
Кто не питает ненависти к своему себялюбию и
всегдашнему желанию обожествлять себя, тот просто
слеп. Ведь так ясно, что это желание противно истине
и справедливости. И неправда, что мы достойны обоже-
ствления, и несправедливо к этому стремиться, и не-
возможно этого достичь, потому что все до единого
хотят того же. И выходит, что мы от природы неспра-
ведливы, и нам не отделаться от своей несправедли-
вости, а отделаться необходимо.
Размышления и афоризмы фран-
цузских моралистов XV/ — XVIII
веков. М., 1987. С. 225—228, 284
Ж. О. де Ламетри
АНТИ-СЕНЕКА, ИЛИ РАССУЖДЕНИЕ О СЧАСТЬЕ
...Неустойчивость и хрупкость даже наилучшим обра-
зом усвоенной и укоренившейся добродетели говорит
не только о необходимости хороших примеров для
поощрения ее, но и о необходимости льстить самолюбию
похвалами, ласками и наградами, ободряющими чело-
века и побуждающими его к добродетели. Иначе, если
только человека не подхлестывает своеобразное пони-
мание чести, сколько бы его ни побуждали, ни призы-
174

вали, ни уговаривали, из него выйдет плохой солдат,
который убежит с поля битвы. Справедливо говорят,
что человек, ни во что не ставящий свою жизнь, способен
уничтожить всякого, кого ему заблагорассудится. То
же можно сказать о человеке, пренебрегающем своим
себялюбием. Нужно махнуть рукой на все добродетели,
когда дошел до такой степени равнодушия; увы,
источник добродетелей иссяк. Только себялюбие под-
держивает порожденный им вкус к жизни. Гораздо
больше приходится сожалеть о недостатке себялюбия,
чем о его избытке.
ОПЫТ О СВОБОДЕ ВЫСКАЗЫВАНИЯ МНЕНИЙ
Помпей не выносил мысли о том, что Цезарь выше
его или равен ему, но разве не точно так же обстоит
дело со всеми прочими людьми и разве все они, от
самого великого до самого малого, не претендуют на
некоторое превосходство друг над другом? Переход
от низших к высшим среди людей не менее не заме-
тен, чем переход от одного физического царства к
другому.
Свои собственные способности мы рассматриваем
как бы через увеличительные стекла, а способности
других людей — как бы через уменьшительные. Удиви-
тельно ли в таком случае, что наше воображение так
повышает ценность первых и столь сильно занижает
цену последних? Удивительно ли, что каждый человек
наедине с самим собой уважает себя больше, чем он
того заслуживает, и гораздо больше, чем его уважают
другие люди?
В своих суждениях мы руководствуемся самолю-
бием. Случается, что достоинства другого человека
оказывают влияние на наши собственные: нам кажется,
что их становится больше по мере того, как возрастают
достоинства этого человека, и они убывают по мере
175

уменьшения его достоинств. Наше тщеславие, сопостав-
ляя наши свойства со свойствами других людей, без
труда заставляет нас закрывать глаза на собственные
недостатки и признавать за собою только хорошие ка-
чества; либо же оно заставляет нас видеть все вверх
ногами, как бы обратно пропорционально, выражаясь
языком математиков.
Еще не было бы большой беды, если бы люди до-
вольствовались своим воображением и пассивно на-
слаждались своим мнимым превосходством друг над
другом,— так нет же! Неистовое желание проявить
над другим свою власть и то сладкое удовлетворение,
которое испытывают люди, когда им подобные пресмы-
каются перед ними, не позволяют им упустить случай,
способный доставить им эту радость. Отсюда это жела-
ние повелевать, принуждать, даже подчинять себе тех,
к,э, возможно, имеет на это больше прав, чем мь\, и
кому недостает лишь власти, чтобы дать почувствовать
другим то, что приходится выносить им самим.
Соч. М„ 1983. С. 264, 298
3. Фрейд
О НАРЦИССИЗМЕ
...Первые автоэротические сексуальные удовлетво-
рения переживаются в связи с важными для жизни,
служащими самосохранению функциями. Сексуальные
влечения сначала присоединяются к удовлетворению
влечений Я и лишь впоследствии приобретают незави-
симую от последних самостоятельность; это присоеди-
нение сказывается, однако, также и в том, что лица,
которые кормят, ухаживают и оберегают ребенка, ста-
новятся первыми сексуальными объектами его, как-то
мать или лицо, заменяющее ее.
176

Наряду с этим типом и этим источником выбора
объекта, который можно назвать ищущим опоры типом,
аналитическое исследование познакомило нас еще с од-
ним типом, которого мы все не ожидали встретить.
Мы нашли — особенно ясно это наблюдается у лиц, у
которых развитие либидо претерпело некоторое нару-
шение, как, например, у извращенных и гомосексуаль-
ных,— что более поздний объект любви избирается
этими лицами не по прообразу матери, а по их собствен-
ному. Они, очевидно, в объекте любви ищут самих себя,
представляют собой такой тип выбора объекта, который
следует назвать нарциссическим. Это наблюдение и
послужило самым решающим мотивом, побудившим
нас выставить положение, что нарциссизм составляет
определенную стадию развития либидо.
Мы вовсе не пришли к решению, что все люди
распадаются на две резко различные группы в зависи-
мости от того, имеется ли у них нарциссический или
опорный тип выбора объекта, а предпочитаем допус-
тить, что каждому человеку открыты оба пути выбора
объекта и предпочтение может быть отдано тому или
другому. Мы говорим, что человек имеет первоначально
два сексуальных объекта: самого себя и воспитываю-
щую его женщину, и при этом допускаем у каждого
человека первичный нарциссизм, который иногда может
занять доминирующее положение при выборе объекта.
Сравнение мужчины и женщины показывает, что по
отношению к типу выбора объекта наблюдаются основ-
ные, хотя, разумеется, и неабсолютно закономерные
различия. Глубокая любовь к объекту по опорному
типу, в сущности, характерна для мужчины. В ней про-
является такая поразительная сексуальная переоценка
объекта, которая, вероятно, происходит от первоначаль-
ного нарциссизма ребенка и выражает перенесение и
этого нарциссизма на сексуальный объект. Такая сек-
суальная переоценка делает возможным появление
12 Философия любви. Ч. 2 177

своеобразного состояния влюбленности, напоминаю-
щего невротическую навязчивость, которое объясняется
отнятием либидо у Я в пользу объекта. Иначе проис-
ходит развитие у более частого, вероятно, более чисто-
го и настоящего типа женщины. Вместе с юношеским
развитием и формированием до того времени л?тент-
ных женских половых органов наступает в этих случаях
усиление первоначального нарциссизма, неблагопри-
ятно действующего на развитие настоящей, связанной
с сексуальной переоценкой любви к объекту. Особенно
в тех случаях, где развитие сопровождается расцветом
красоты, вырабатывается самодовольство женщины,
вознаграждающее ее за то, что социальные условия
так урезали ее свободу в выборе объекта.
Строго говоря, такие женщины любят самих себя
с той же интенсивностью, с какой их любит мужчина.
У них и нет потребности любить, а быть любимой, и
они готовы удовлетвориться с мужчиной, отвечающим
этому главному для них условию. Значение этого жен-
ского типа в любовной жизни людей нужно признать
очень большим. Такие женщины больше всего привле-
кают мужчин не только по эстетическим мотивам, так
как они обычно отличаются большой красотой, но также
и вследствие интересной психологической констелля-
ции. А именно нетрудно заметить, что нарциссизм ка-
кого-нибудь лица, по-видимому, очень привлекает тех
людей другого типа, которые отказались от пережи-
вания своего нарциссизма в полном его объеме и стре-
мятся к любви к объекту; прелесть ребенка заключа-
ется в значительной степени в его нарциссизме, само-
довольстве и недоступности, так же как и прелесть
некоторых животных, которые производят впечатление,
будто им все в мире безразлично, как, например,
кошки и большие хищники; и даже великие преступ-
ники, и юмористы в поэзии захватывают нас благодаря
той нарциссической последовательности, с которой они
178

умеют отстранять от своего Я все их принижающее.
Словно мы завидуем им за то, что они сохранили счаст-
ливое душевное состояние неуязвимой позиции либидо,
от которой мы уже давно отказались. Но большая пре-
лесть нарциссической женщины не лишена и оборот-
ной стороны медали: добрая доля неудовлетворен-
ности влюбленного мужчины, сомнения в любви жен-
щины, жалобы на загадочность ее существа коренятся
в этом несовпадении типов выбора объекта. Быть мо-
жет, нелишне будет здесь подчеркнуть, что при описа-
нии любви у женщин я далек от какой-либо тенденции
унизить женщину. Помимо того, что мне чужды вообще
какие бы то ни было тенденции, мне, кажется, известно,
что такое развитие в различных направлениях диф-
ференциации функций соответствует очень сложным
биологическим отношениям; далее я готов допустить,
что имеется много женщин, любящих по мужскому
типу, и у них развивается и имеющаяся у такого типа
сексуальная переоценка.
Но и для нарциссических, оставшихся холодными
к мужчине женщин остается открытым путь, ведущий
их к настоящей любви к объекту. В ребенке, которого
они родят, находят они как бы часть собственного
тела в виде постороннего объекта, которому они могут
подарить всю полноту любви к объекту, исходя из нар-
циссизма. Другим женщинам не надо даже дожидаться
ребенка, чтобы сделать в своем развитии шаг от (вто-
ричного) нарциссизма к любви к объекту. Сами же они
до периода половой зрелости чувствовали себя как бы
мальчиками, и некоторый период их развития отличался
мужским характером; после того как с наступлением
женской зрелости такого рода проявления исчезли,
у них сохраняется способность испытывать влечение
к определенному мужскому идеалу, являющемуся, в
сущности, продолжением того мальчишеского существа,
каким они прежде были.
12*
179

В заключение этих заметок приведем краткий обзор
путей выбора объекта. Любишь:
I. По нарциссическому типу:
а) то, что сам из себя представляешь (самого себя),
б) то, чем прежде был,
в) то, чем хотел бы быть,
г) лицо, бывшее частью самого себя.
II. По опорному типу:
а) вскармливающую женщину,
б) защищающего мужчину
и весь ряд приходящих им в дальнейшем на смену лиц.
...Предполагаемый нами первичный нарциссизм ре-
бенка, составляющий одну из предпосылок нашей тео-
рии либидо, легче подтвердить путем заключения,
исходя из другой точки зрения, чем опираясь на непо-
средственное наблюдение. Если обратить внимание на
хорошее отношение нежных родителей к их детям, то
нельзя не увидеть в нем возрождение и воскрешение
собственного, давно оставленного нарциссизма.
В области чувств, как известно, в этих отношениях
всецело господствует та переоценка объекта, значение
которой в качестве нарциссического признака мы уже
вполне оценили. Так, например, имеется навязчивая
потребность приписывать ребенку все совершенства, к
чему при более трезвом отношении не было бы ни-
какого основания, и скрывать и забывать все его недо-
статки, что именно и находится в связи с отрицанием
детской сексуальности. Кроме того, обнаруживается
стремление устранять с дороги ребенка все те уступки
требованиям культуры, с которыми пришлось считаться
собственному нарциссизму родителей, и восстановить
по отношению к ребенку требования на все преиму-
щества, от которых сами родители давно уже вынуж-
дены были отказаться. Пусть ребенку будет лучше, чем
его родителям, он должен быть свободен от всех
тех требований рока, власти которых родителям приш-
180

лось подчиниться. Ребенка не должна касаться ни бо-
лезнь, ни смерть, ни отказ от наслаждений, ни ограни-
чения собственной воли; законы природы и общества
теряют над ним силу, он действительно должен стать
центром и ядром мироздания. His Majesty the Baby
(Его Величество бэби) — это то, каким когда-то роди-
тели считали самих себя. Он должен воплотить неиспол-
ненные желания родителей, стать вместо отца великим
человеком, героем, получить в мужья принца для позд-
него вознаграждения матери. Самый уязвимый пункт
нарциссической системы — столь беспощадно изобли-
чаемое реальностью бессмертия Я приобрело в лице
ребенка новую почву и уверенность.
Трогательная и, по существу, такая детская родитель-
ская любовь представляет собой только возрождение
нарциссизма родителей, который при своем превра-
щении в любовь к объекту явно вскрывает свою преж-
нюю сущность.
Очерки по психологии сексуаль-
ности. М., \989. С. 58—60
Ф. Бэкон
ОПЫТЫ ИЛИ НАСТАВЛЕНИЯ
НРАВСТВЕННЫЕ И ПОЛИТИЧЕСКИЕ
О ДРУЖБЕ
Сказавшему: «Тот, кто находит удовольствие в уеди-
нении, либо дикий зверь, либо бог» ' — было бы трудно
вложить в несколько слов больше и правды и неправды,
чем содержится в этих словах. Ибо совершенно спра-
ведливо, что естественная и тайная ненависть и отвра-
Аристотель. Политика. Кн. 1,1.
181

щение к обществу в любом человеке содержат нечто
от дикого животного; но совершенно несправедливо,
что в уединении вообще есть нечто божественное, за
исключением тех случаев, когда оно проистекает не
из удовольствия, которое находят в одиночестве, а из
любви и желания уединиться для более возвышенного
образа жизни. ...Но очень немногие понимают, что та-
кое одиночество и до чего оно доводит, ибо толпа не
есть общество и лица — всего лишь галерея картин,
а разговор — только звенящий кимвал, где нет любви.
Латинское изречение: «Magna civitas, magna solitudo» '
отчасти объясняет это состояние; ведь в большом городе
друзья разобщены, так что по большей части нет того
чувства товарищества, которое существует у соседей
в менее крупных поселениях. Но мы можем пойти еще
дальше и утверждать с полным основанием, что отсут-
ствие истинных друзей, без которых мир ст^овит-
ся пустынным, и есть печальное одиночество в его чи-
стом виде; и даже в этом смысле одиночество кого
бы то ни было, кто из-за склада своей натуры и
привязанностей не способен к дружбе, также про-
исходит от дикого животного, а не от человеческих
качеств.
Главный плод дружбы заключается в облегчении и
освобождении сердца от переполненности и надрыва,
которые вызывают и причиняют всякого рода страсти.
Мы знаем, что болезни закупорки и удушья являются
самыми опасными для тела; не иначе это и в отношении
духа. Вы можете принять сарсапарельный корень, чтобы
освободить печень, железо — чтобы освободить селе-
зенку, серный цвет — для легких, бобровую струю —
для мозга; однако ни одно средство так не облегчает
сердца, как истинный друг, с которым можно поде-
литься горем, радостью, опасениями, надеждами, по-
«Большой город, большое одиночество».
182

дозрениями, намерениями и всем, что лежит на сердце
и угнетает его, в своего рода гражданской исповеди
или признании...
...Изречение Пифагора «Cor ne edito» — «Не грызи
сердце» — несколько темно, но по смыслу правильно.
Конечно же если выразиться резко, те, у кого нет
друзей, которым они могли бы открыться, являются
каннибалами своих собственных сердец. Но одно совер-
шенно замечательно... а именно что это раскрытие своего
Я другу производит два противоположных действия,
ибо оно удваивает радости и делит горести пополам.
Потому что нет такого человека, который, поделив-
шись своими радостями с другом, еще более не воз-
радовался бы; и нет такого человека, который, поде-
лившись своими печалями с другом, не стал бы меньше
печалиться. Итак, в том, что касается воздействия на
дух человека, дружба обладает таким же достоинством,
какое алхимики раньше приписывали своему камню в
воздействии на человеческое тело,— она производит
все противоположные действия, однако на пользу и
на благо природе. Но даже если не прибегать к помощи
алхимиков, в обычном течении природы есть явный
образец этого, ибо в телах соединение усиливает и под-
держивает любое естественное действие и, с другой
стороны, ослабляет и притупляет любое бурное впе-
чатление; так же обстоит дело и в отношении духа.
Второй плод дружбы так же целебен и превосходен
для разума, как первый — для чувств. Ведь дружба из
штормов и бурь страстей действительно делает хорошую
погоду, а разум она как бы выводит из тьмы и пута-
ницы мыслей на ясный свет. Не следует понимать, что
это справедливо только в отношении верного совета,
который человек получает от своего друга, о чем мы
будем говорить ниже; но совершенно очевидно, что
если у кого-то ум занят множеством мыслей, то его
разум и понимание действительно проясняются и рас-
183

крываются в беседах и рассуждениях с другим чело-
веком; он легче разбирает свои мысли; он располагает
их в более стройном порядке; он видит, как они вы-
глядят, когда превращаются в слова; наконец, он ста-
новится мудрее самого себя и за один час рассуж-
дения вслух достигает большего, чем за целый день
размышлений. Фемистокл хорошо сказал персидскому
царю: «Речь подобна аррасскому ковру, развернутому
и полностью открытому для обозрения; тем самым
образы появляются в виде конкретных фигур; в то вре-
мя как если они остаются только в мыслях, они подобны
скатанному и свернутому ковру». И этот второй плод
дружбы, заключающийся в раскрытии разума, может
быть получен не только от таких друзей, которые в
состоянии дать совет (они и есть самые лучшие друзья);
но даже без таковых человек познает себя, прояснит
свои собственные мысли и заострит свой ум как бы о
камень, который сам по себе не режет. Одним сло-
вом, человеку лучше обратиться с речью к статуе или
картине, чем позволить своим мыслям тесниться в го-
лове, не находя выхода.
И теперь, чтобы сделать этот второй плод дружбы
полным, отметим ту, другую, его сторону, которая более
открыта и поддается обычному наблюдению, а именно
верный совет друга. Гераклит хорошо сказал в одной
из своих загадок: «Сухой свет всегда самый лучший».
И конечно же свет, который человек получает от совета
другого человека, суше и чище, чем тот, который про-
истекает из его собственного разума и суждения, ибо
последний всегда насыщен и пропитан его чувствами
и привычками. Так что между советом, который дает
друг, и советом, который дает человек самому себе,
существует такая же разница, как и между советом
друга и советом льстеца. Потому что нет большего
льстеца, чем тот, кто сам себе льстец, и нет более
сильного лекарства от самолюбивой лести, чем откро-
184

венное и свободное мнение друга. Совет бывает двух
видов: один относительно нравов, другой относительно
дела. Что касается первого, то самым лучшим сред-
ством сохранения душевного здоровья является спра-
ведливое предупреждение друга. Призвать самого себя
к ответу — это порой слишком сильнодействующее и
разрушительное лекарство. Чтение хороших книг по мо-
рали несколько скучновато и безжизненно. Замечать
свои ошибки в других не всегда подходит для нашего
случая. Самое же лучшее лекарство (по-моему, лучше
всего действующее и лучше всего воспринимаемое) —
предупреждение друга. ...Что касается дела, человек
может думать, если ему угодно, что два глаза видят
не больше, чем один; или что игрок всегда видит больше,
чем сторонний наблюдатель; или что человек в гневе
так же разумен, как и тот, кто спокойно пересчитает
все двадцать четыре буквы алфавита; или что из муш-
кета можно так же хорошо стрелять с руки, как и с
упора, и иметь тому подобные глупые и беспочвен-
ные фантазии, полагаться во всем только на себя. Но
когда все средства исчерпаны, помощь доброго совета
исправляет дело. И если человек думает, что он примет
совет, но сделает это по частям, спрашивая совет по
одному делу у одного, а по другому — у другого, то
это хорошо (т. е., возможно, лучше, чем если бы он
вообще никого не спрашивал). Однако он подвергается
двум опасностям. Первое, что ему дадут неверный
совет, ибо, за исключением тех случаев, когда совет
исходит от совершенно и целиком преданного друга,
редко случается так, чтобы он не был корыстен и на-
меренно направлен на достижение каких-либо целей
того человека, который дал его. Второе, что ему дадут
совет вредный и небезопасный (хотя и с добрыми наме-
рениями), который частично принесет неприятности, час-
тично же явится средством исправления дела; как если
бы вы пригласили врача, который, по общему мнению,
185

хорошо вылечивает ту болезнь, на которую вы жалуе-
тесь, но незнаком с вашим организмом, и поэтому он
может излечить вас от данной болезни, но расстроить
ваше здоровье в каком-либо другом отношении и тем
самым вылечить болезнь, но убить пациента. Но друг,
в совершенстве знакомый с состоянием ваших дел, будет
осторожен, исправляя данное дело так, чтобы не причи-
нить вам какую-либо другую неприятность. Поэтому не
полагайтесь на случайные советы: они, скорее, отвле-
кут и уведут вас в сторону, чем устроят ваши дела
и дадут им правильное направление.
Кроме этих двух благородных плодов дружбы (успо-
коение в чувствах и поддержка в суждениях) есть
еще последний плод, который, подобно гранату, полон
множества зерен. Я имею в виду помощь и участие во
всех делах и случаях. Здесь наилучший способ убе-
диться в разнообразной пользе дружбы в жизни со-
стоит в том, чтобы взглянуть вокруг и увидеть, сколько
есть вещей, которых сам человек сделать не может.
И тогда окажется, что изречение древних «Друг — это
второе Я» недостаточно справедливо, ибо друг гораздо
больше, чем второе Я. Люди проживают жизнь и уми-
рают с тревогой о некоторых вещах, которые особенно
принимали близко к сердцу,— устройство жизни своего
ребенка, окончание труда и тому подобное. Если у
человека есть преданный друг, он может быть почти
уверен в том, что об этом позаботятся и после его
смерти; так что у человека тогда есть как бы две
жизни для осуществления своих желаний. У человека
одно только тело, и оно занимает только одно место
в пространстве, но там, где есть дружба, все отправ-
ления жизни как бы удваиваются: они даются и самому
человеку, и его заместителю, ибо он может осуществлять
их через своего друга. Сколько есть на свете вещей,
которые человек, дорожа своей честью и добрым име-
нем, не может сам сказать или сделать? Вряд ли будет
186

скромно, если человек сам будет расписывать свои за-
слуги и тем более превозносить их; случается, он не
может вынести того, что ему приходится молить или
просить о чем-то, и еще много других подобных вещей.
Но все это вполне прилично в устах друга, хотя заста-
вило бы самого человека покраснеть, если бы их произ-
носили его уста. Кроме того, человеческая личность
связана множеством условностей, которые не могут
быть нарушены. Человек может говорить со своим сы-
ном только как отец; со своей женой — только как
муж; со своим врагом — только употребляя определен-
ные выражения. В то же время друг может говорить
так, как требует того случай, а не как это подобает
данному лицу. Можно было бы бесконечно перечис-
лять все преимущества дружбы. Я предлагаю следую-
щее правило на тот случай, когда человек не может
подобающим образом сыграть свою собственную роль:
если у него нет друга, он может покинуть сцену.
Соч.: В 2 т. М„ 1972. Т. 2. С. 408—
4\5
Ф. де Ларошфуко
МАКСИМЫ И МОРАЛЬНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ
Величайший подвиг дружбы не в том, чтобы пока-
зать другу наши недостатки, а в том, чтобы открыть
ему глаза на его собственные.
Мы охотно прощаем нашим друзьям недостатки,
которые нас не задевают.
Женщины в большинстве своем оттого так безраз-
личны к дружбе, что она кажется им пресной в срав-
нении с любовью.
187

В дружбе, как и в любви, чаще доставляет счастье
то, чего мы не знаем, нежели то, что нам известно.
Как ни редко встречается настоящая любовь, настоя-
щая дружба встречается еще реже.
Возобновленная дружба требует больше забот и
внимания, чем дружба, никогда не прерывавшаяся.
Размышления и афоризмы фран-
цузских моралистов XV/—XVIII
веков. М., 1987. С. 168, 170, 171,
172, 175, 189
Дж. Локк
ОПЫТ О ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ РАЗУМЕНИИ
Слово «друг», обозначающее человека, который
любит другого и готов делать ему добро, заключает
в себе следующие идеи: во-первых, все простые идеи,
которые обнимает собой слово «человек» или «разум-
ное существо»; во-вторых, идею любви; в-третьих, идею
готовности или расположения; в-четвертых, идею
действия, то есть всякого рода мышления или движе-
ния; в-пятых, идею добра, которая обозначает все, что
может способствовать счастью человека, и в конце кон-
цов, если рассмотреть, ограничивается отдельными
простыми идеями, каждую из которых может вообще
обозначать слово «добро»; но по совершенном устра-
нении его от всех простых идей оно решительно ничего
не обозначает.
Соч.: В 3 т. М., 1985. Т. 1. С. 413
188

Ж. Лабрюйер
ХАРАКТЕРЫ, ИЛИ НРАВЫ НЫНЕШНЕГО ВЕКА
Хотя между людьми разных полов может суще-
ствовать дружба, в которой нет и тени нечистых по-
мыслов, тем не менее женщина всегда будет видеть
в своем друге мужчину, точно так же как он будет
видеть в ней женщину. Такие отношения нельзя назвать
ни любовью, ни дружбой: это нечто совсем особое.
Время укрепляет дружбу, но ослабляет любовь.
Пока любовь жива, она черпает силы в самой себе,
а подчас и в том, что, казалось бы, должно ее уби-
вать: в прихотях, в суровости, в холодности, в рев-
ности. В противоположность любви, дружба требует
ухода: ей нужны заботы, доверие и снисходительность,
иначе она зачахнет.
В жизни чаще встречается беззаветная любовь, не-
жели истинная дружба.
Любовь и дружба исключают друг друга.
Любовь начинается с любви; даже самая пылкая
дружба способна породить лишь самое слабое подобие
любви.
Трудно отличить от настоящей дружбы те отноше-
ния, которые мы завязываем во имя любви.
Как ни требовательны люди в любви, все же они
прощают больше провинностей тем, кого любят, нежели
тем, с кем дружат.

Пожалуй, неприязнь скорее уж может перейти в лю-
бовь, чем в дружбу.
У друзей мы замечаем те недостатки, которые могут
повредить им, а у любимых те, от которых страдаем
мы сами.
Только из первого разочарования в любви и первой
провинности друга можем мы извлечь полезный урок.
В дружбе для всякого охлаждения и всякой раз-
молвки есть своя причина; любить же друг друга люди
перестают только потому, что прежде слишком сильно
любили.
Истинной дружбой могут быть связаны только те
люди, которые умеют прощать друг другу мелкие недо-
статки.
Размышления и афоризмы фран-
цузских моралистов XV/—XVIII
веков. М., 1987. С. 314—317
Н.-С. де Шамфор
МАКСИМЫ И МЫСЛИ,
АФОРИЗМЫ И АНЕКДОТЫ
Людская дружба в большинстве случаев порастает
множеством колючих «если» и «но» и в конце концов
переходит в обыкновенные приятельские отношения,
которые держатся только благодаря недомолвкам.
Женщины отдают дружбе лишь то, что берут взаймы
у любви.
Размышления и афоризмы фран-
цузских моралистов XVI — XVIII
веков. М., 1987. С. 453, 468
190

А. де Ривароль
ИЗБРАННЫЕ ВЫСКАЗЫВАНИЯ
Близкое общение — вот откуда берут начало неж-
нейшая дружба и сильнейшая ненависть.
Когда по дороге дружбы редко ходят, она зара-
стает тернием.
Размышления и афоризмы фран-
цузских моралистов XVI — XVM/
веков. С. 521, 522
Ф. Р. де Шатобриан
ГЕНИЙ ХРИСТИАНСТВА
Одно из самых прекрасных чувств, нам доступных,
и, быть может, единственное, безраздельно принад-
лежащее душе,— это дружба (целям или природе про-
чих не чужда чувственность)...
...Дружба зиждется не только на сходстве, но и на
противоположностях. Чтобы быть близкими друзьями,
два человека должны постоянно тянуться друг к другу,
но в то же время и отталкиваться один от другого;
они должны иметь гений равной силы, но разного свой-
ства; далекие мнения, но близкие убеждения; различ-
ные предметы любви и ненависти, но одинаковую силу
чувства; резко противоположный нрав, не препятствую-
щий, однако, общности вкусов; одним словом, им необ-
ходимо полное несходство характеров при полном со-
гласии сердец.
Эстетика раннего французского
романтизма. М., 1982. С. 141 — 142
191

Г. В. Ф. Гегель
ЛЕКЦИИ ПО ФИЛОСОФИИ РЕЛИГИИ
Дружба есть отношение, обремененное особен-
ностью, и мужчины становятся друзьями не столько
непосредственно, сколько объективно в некотором суб-
станциальном союзе, в чем-то третьем, в принципах,
в занятиях, в науке; короче говоря, этот союз основы-
вается на некоем объективном содержании, а не есть
склонность как таковая, подобно склонности мужчины
к женщине как этой особенной личности.
Философия религии: В 2 т. М.,
1976. Т. 2. С. 300
К. С. Льюис
ЛЮБОВЬ
ДРУЖБА
Когда я говорю о привязанности или влюбленности,
все меня понимают. Оба эти чувства воспеты и про-
славлены свыше всякой меры. Даже те, кто в них не
верит, подчиняются традиции — иначе они бы не обли-
чали их. Но мало кто помнит теперь, что и дружба —
любовь. У Тристана и Изольды, Антония и Клеопатры,
Ромео и Джульетты — тысячи литературных соответ-
ствий; у Давида и Ионафана, Ореста и Пилада, Роланда
и Оливье их нет. В старину дружбу считали самой
полной и счастливой из человеческих связей. Нынеш-
ний мир ее лишен. Конечно, все согласятся, что кроме
семьи мужчине нужны и друзья. Но самый тон пока-
жет, что под этим словом подразумевают совсем не
тех, о ком писали Цицерон и Аристотель. Дружба для
192

нас — развлечение, почти ненужная роскошь. Как же
мы до этого дошли?
Прежде всего мы не ценим дружбы, потому что
ее не видим. А не видим мы ее потому, что она из
всех видов любви наименее естественная, в ней не участ-
вует инстинкт, в ней очень мало или просто нет био-
логической необходимости. Она почти не связана с нер-
вами, от нее не краснеют, не бледнеют, не лишаются
чувств. Соединяет она личность с личностью; как только
люди подружились, они выделились из стада. Без влюб-
ленности никто бы из нас не родился, без привязан-
ности — не вырос, без дружбы можно и вырасти, и
прожить. Вид наш с биологической точки зрения в ней
не нуждается. Общество ей даже враждебно. Заметьте,
как не любит ее начальство. Директору школы, коман-
диру полка, капитану корабля становится не по себе,
когда кого-нибудь из их подчиненных свяжет крепкая
дружба.
Эта противоестественность дружбы объясняет, по-
чему ее так любили в старину. Главной, самой глу-
бокой мыслью античности и средневековья был уход
от материального мира. Природу, чувство, тело считали
опасными для духа, их боялись или гнушались ими.
Привязанность и влюбленность слишком явно уподоб-
ляют нас животным. Когда вы испытываете их, у вас
перехватывает дыхание или жжет в груди. Светлый,
спокойный, разумный мир свободно избранной дружбы
отдаляет нас от природы. Дружба — единственный вид
любви, уподобляющий нас богам или ангелам.
Сентиментализм и романтизм восстановили в правах
природу и чувства. Поклонники «темных богов» опус-
тились еще ниже, и к дружбе они уже начисто не-
способны. Все, что считалось доблестями дружбы, ра-
ботает теперь против нее. Она не знает лепета, неж-
ных подарков, слез умиления, любезных поборникам
чувства. Она слишком светла и покойна для поклон-
13 Философия любви. Ч. 2 193

ников низких инстинктов. По сравнению с более природ-
ными видами любви она жидка, пресна, бесплотна,
это какой-то вегетарианский суррогат.
Кроме того, многие сейчас ставят общественное
выше личного. Дружба соединяет людей на высшем
уровне их личностного развития. Она уводит их от обще-
ства, как одиночество, но в нее уходит не один чело-
век, а по меньшей мере двое. Демократическому чув-
ству она тоже противна, в ней есть избранничество.
Словом, в наши дни главу о дружбе приходится начи-
нать с ее оправдания.
Для начала коснемся весьма непростой темы. В наше
время нельзя обойти вниманием теорию, считающую,
что всякая дружба на самом деле — однополая влюб-
ленность.
Здесь очень важны опасные слова «на самом деле».
Если вы скажете, что всякая дружба осознанно гомо-
сексуальна, все поймут, что это ложь. Если вы спря-
четесь за вышеприведенными словами, получится, что
друзья и сами ничего не знают о ее истинной сути.
Это уже нельзя ни доказать, ни опровергнуть. Самое
отсутствие свидетельств окажется свидетельством. Дыма
нет,— значит, огонь хорошо скрыли. Конечно, если
огонь вообще есть. С таким же правом можно сказать:
«Если бы в кресле лежала невидимая кошка, оно каза-
лось бы пустым. Оно пустым кажется. Следовательно,
в нем лежит невидимая кошка».
Логически опровергнуть веру в невидимых кошек
нельзя, но она немало говорит нам о том, кто ее испо-
ведует. Те, кто видит в дружбе лишь скрытую влюб-
ленность, доказывают, что у них никогда не было дру-
зей. Кроме них, все знают по опыту, что дружба и
влюбленность на удивление не похожи, хотя их можно
испытывать к одному и тому же человеку. Влюблен-
ные все время говорят о своей любви; друзья почти
никогда не говорят о дружбе. Влюбленные смотрят
194

друг на друга; друзья — на что-то третье, чем оба за-
няты. Наконец, влюбленность, пока она жива, связы-
вает только двоих. Дружба двумя не ограничена, втроем
дружить даже лучше, и вот почему.
Чарлз Лэм говорит где-то, что, когда А умрет, В те-
ряет не только самого А, но и «его долю С», а С — «его
долю В». В каждом друге есть что-то такое, чему дает
осуществляться лишь третий друг. Сам я недостаточно
широк; моего света мало, чтобы заиграли все грани
его души. Дружба почти не знает ревности. Двое дру-
зей счастливы, что нашли третьего, трое — что нашли
четвертого, если он действительно друг. Они рады ему,
как рады пришельцу блаженные души у Данте. Ко-
нечно, похожих людей немного (не говоря уже о том,
что на земле нет таких больших комнат), но в идеале
дружба может соединять сколько угодно друзей. Этим
она «близка по сходству» к раю, где каждый видит Бога
по-своему и сообщает о том всем другим. Серафимы
у Исайи взывают друг к другу «свят, свят, свят!..» (Ис.
6, 3). Дружба — умножение хлебов; чем больше съешь,
тем больше останется.
Вот почему нынешняя теория не выдерживает ни-
какой критики. Дружба и противоестественная влюб-
ленность, конечно, соединялись, особенно в некоторых
культурах, в определенное время. Но где это было,
там было, как вообще бывает соединение дружбы с
влюбленностью. Примысливать же это не нужно, нельзя.
Слезы, объятия и поцелуи ни о чем подобном не
свидетельствуют. Если мы будем их так воспринимать,
получится очень уж нелепо. ...Объяснить надо не то,
что наши предки обнимались, а то, что мы теперь не
обнимаемся. Мы, а не они нарушили традицию.
Я говорил, что без дружбы может выжить и чело-
век, и общество. Но есть другое явление, обществу
необходимое, и его часто путают с дружбой. Это еще
не дружба, а как бы ее заготовка.
13*
195

В первобытных сообществах охотники должны дей-
ствовать вместе, а женщины должны рожать и воспи-
тывать детей. Без этого племя погибнет. Задолго до
начала истории мы, мужчины, собирались отдельно от
женщин. Нам надо было потолковать о наших общих
д$лах. Мы думали, как что сделать, мы обсуждали сде-
ланное, высмеивали трусов, хвалили храбрецов. Нам
очень нравилось быть вместе; мы, смельчаки, мы, охот-
ники, знали то, чего женщины не знают, а шуток наших
они и понять не могли. Вероятно, все это было связано
с религией и ритуалом.
А что же делали в это время женщины? Не знаю.
Откуда мне знать? Наверное, свои ритуалы были и у
них. Когда земледелием ведали они, им тоже прихо-
дилось вместе толковать о деле. Мне кажется, мир
их не был начисто женским, с ними были дети, а мо-
жет — и старики. Все это догадки. Я могу воссоздать
предысторию дружбы только по мужской линии.
Этот прообраз дружбы я назову приятельством,
хотя его много чаще дружбой и зовут. Говоря о своих
друзьях, люди сплошь и рядом имеют в виду прияте-
лей. Я ничуть не хочу умалить этот вид человеческой
связи. Мы не умаляем серебро, отличая его от золота.
Дружба родится из приятельства, когда двое или
трое заметят, что они что-то понимают одинаково.
Раньше каждый из них думал, что только он это понял.
Дружба начинается с вопроса: «Как, и ты это знаешь?
А я думал, я один...» Можно представить себе, что
среди первобытных охотников раз в сто лет или раз в
тысячу какие-то люди открывали что-нибудь новое. Они
видели вдруг, что олень не только съедобен, но и пре-
красен; что охотиться — весело, а не только нужно;
что боги святы, а не только сильны. Но пока человек
знал это один, он умирал, не породив ни искусства,
ни спорта, ни духовной веры. Когда же двое находили
друг друга и с превеликим трудом рассказывали о
196

своих открытиях, рождалась дружба, а вместе с ней —
искусство, спорт или вера. И тут же друзья оказыва-
лись в полном одиночестве.
Влюбленные ищут уединения. Друзьям его искать не
надо, они и так отделены стеной от толпы. Они бы рады
сломать эту стену, они рады найти третьего, но находят
его не всегда.
В наше время дружба возникает так же. Конечно,
в приятельстве нас объединяет не насущная для жизни
охота, а университет, служба, клуб, полк. Все, кто
окружает нас,— наши приятели. Те, кто разделяет с
нами что-то свое, особенное,— наши друзья. Как гово-
рил Эмерсон, в этом виде любви вопрос «Ты меня
любишь?» значит: «Ты видишь ту же самую истину?»
или хотя бы «Важна тебе та же истина?» Человек, пони-
мающий, как и мы, что какой-то вопрос важен, может
стать нам другом, даже если он иначе ответит на него.
Вот почему трогательные люди, которые хотят «завести
друзей», их никогда не заведут. Дружба возможна
только тогда, когда нам что-то важнее дружбы. Если
человек ответит на тот вопрос: «Да плевал я на
истину! Мне друг нужен», он может добиться только
привязанности. Здесь «не о чем дружить», а дружба
всегда — «о чем-то», хотя бы это было домино или
интерес к белым мышам.
Если друзья, нашедшие друг друга, разного пола,
к дружбе их очень быстро, иногда в первые же пол-
часа, присоединяется влюбленность. Вообще, если они
не противны один другому физически или не любят
уже кого-то, они непременно друг в друга влюбятся.
И наоборот, влюбленные могут подружиться. Но в том
и в другом случае это только четче очертит разные
виды любви. Когда возлюбленная становится другом,
мы никак не захотим разделить ее влюбленность с
кем-то третьим, но дружбу ее разделить мы только
рады. Влюбленный только рад, если его подруга спо-
197

собна в самом глубоком и истинном смысле войти в
круг его друзей.
Сосуществование дружбы и влюбленности поможет
вам понять, что и дружба — великая любовь. Предста-
вим себе, что мы женились на женщине, которая
может стать нам настоящим другом. Теперь предпо-
ложим, что нам сказали: «Влюбленность ваша исчез-
нет, но вы всегда будете вместе искать Бога, истину,
красоту. Если же это вам не нравится, вы будете всегда
влюблены друг в друга, но друзьями не станете. Или
то, или это. Выбирайте». Что мы выберем? О каком
выборе не пожалеем?
Я подчеркиваю, что дружба не нужна; об этом надо
поговорить подробней.
Мне скажут, что дружба очень нужна обществу.
Великие религии начинались в узком кругу друзей.
Математика возникла, когда несколько друзей в Греции
стали беседовать о числах, линиях и углах. Наше
Королевское общество было маленькой группой джент-
льменов, собиравшихся в свободное время потолковать
о никому, кроме них, не интересных вещах. Романтизм
действительно был Вордсвортом и Колриджем, которые
(особенно Колридж) без умолку говорили о своем,
особом видении мира. Возрождение, Реформация,
борьба против рабства, коммунизм начались, в сущ-
ности, так же.
Значит, дружба пользу приносит. Но почти каждый
читатель что-то одобрит из моего списка, что-то осудит.
В лучшем случае список этот показывает, что дружба
может приносить обществу и пользу, и вред. Да и помо-
гает она обществу не выжить, а «жить хорошо», как
называл это Аристотель. Иногда эти виды пользы сов-
падают, но бывает это редко. Кроме того, дружба о
пользе не думает, польза для нее — отход производ-
ства. Религии, которые по замыслу должны служить
обществу — например, почитание императора в Риме
198

или нынешнее торговое христианство,— ничего не дают.
Несколько друзей, отвернувшихся от мира, преобразуют
мир. Математика Египта и Вавилона служила обществу,
земледелию, астрологии. Но для нас гораздо важнее
математика греческая, которой занимались на досуге
несколько друзей.
Многие скажут мне, что без дружбы не выжить
человеку. Они имеют в виду не друга, а помощника,
союзника. Конечно, друг, если нужно, даст нам денег,
выходит нас во время болезни, защитит от врагов, помо-
жет нашей вдове и детям. Но дружба не в этом. Это
скорей помехи. В одном смысле дела эти очень важны,
в другом — неважны. Они важны, ибо тот, кто их не
сделает, окажется ложным другом. Они неважны, ибо
роль благодетеля случайна в дружбе, даже чужда ей.
Дружба совершенно свободна от «нужды, чтобы в тебе
нуждались». Нам очень жаль, что представился случай
оказать помощь — ведь это значит, что друг был в
беде,— а теперь, ради Бога, забудем об этом и зай-
мемся чем-нибудь стоящим! Сама благодарность не
нужна дружбе. Привычная фраза: «Да о чем тут гово-
рить!..»— выражает наши истинные чувства. Знак истин-
ной дружбы не в том, что друг помогает, а в том, что
от этого ничего не изменится. Помощь отвлекает, ме-
шает, на нее уходит время, которого и так всегда не
хватает друзьям. У нас всего два часа, а целых двадцать
минут пришлось потратить на «дело»!
Дела друзей нас не интересуют. В отличие от влюб-
ленности дружба не пытлива. Мы заводим друга, не
зная, женат ли он и где он служит. Все это — пустяки
перед главным: он видит ту же истину. Среди настоящих
друзей человек представляет только себя самого. Ни-
кому не важны ни профессия его, ни семья, ни доход,
ни национальность. Конечно, чаще всего это знают, но
случайно. Друзья как цари. Так встречаются власти-
тели независимых стран в какой-нибудь нейтральной
199

стране. Дружба по природе своей не интересуется ни
нашим телом, ни всем тем «расширенным телом», ко-
торое состоит из родных, прошлого, службы, связей.
Вне дружеского круга мы не только Петр или Анна,
но и муж или жена, брат или сестра, начальник, под-
чиненный, сослуживец. Среди друзей все иначе. Влюб-
ленность обнажает тело, дружба — самую личность.
Этим обусловлена дивная безответственность дру-
жеской любви. Я не обязан быть чьим-нибудь другом,
и никто не обязан быть моим. Дружба бесполезна и не
нужна, как философия, как искусство, как тварный мир,
который Бог не обязан был творить. Она не нужна для
жизни; она — из тех вещей, без которых не нужна жизнь.
Я говорил, что друзья не смотрят друг на друга.
Да, смотрят они на что-то третье, но это не значит, что
они друг друга не видят и не любят. Любовь-оценка
в дружбе исключительно сильна. Среди настоящих
друзей каждый нередко чувствует себя недостойным,
удивляется, что он нужен, смиренно радуется, что его
приняли. Поистине, прекрасны часы, когда четыре или
пять человек пришли под вечер в свой кабачок или
сидят дома, у огня. Вино—под рукой, все открыто
уму, обязанностей нет, все равны и свободны, словно
сегодня познакомились, хотя, быть может, многолетняя
привязанность кроме дружбы соединяет нас. У земной
жизни нет лучше дара. Кто заслужил его?
Из всего, о чем мы говорили, ясно, что во многих
обществах, во многие эпохи мужчины дружили с муж-
чинами, женщины — с женщинами. У них не было общего
дела, без которого нет приятельства, порождающего
дружбу. Многие мужчины работали, а женщины —
нет; иногда они выполняли разную работу. Но, ко-
нечно, там, где у них работа общая, они легко всту-
пают в дружбу, скажем, среди преподавателей, среди
писателей, среди актеров. Правда, кто-то из друзей
может принять эту дружбу за влюбленность, а тогда
200

бывает очень тяжело. Могут друзья и действительно
влюбиться друг в друга, один вид любви превратится
в другой. Но это, повторяю, разные виды любви, иначе
мы не употребили бы здесь слов «принять» и «прев-
ратиться».
Нашему обществу не повезло. Мир, где мужчины
и женщины общим делом не связаны, живет неплохо:
мужчины дружат друг с другом и очень этому рады,
а женщины рады своим, женским, дружбам. Мир, где
у мужчин и женщин — общее дело, тоже хорошо жи-
вет. Но мы сидим между двух стульев. Считается, что
дело это есть, а оно есть не везде. Например, в феше-
небельных предместьях его ни в коей мере нет. Муж-
чины «делают деньги», а женщины на досуге преда-
ются «жизни духа»; или, наоборот, мужчины занимаются
наукой, правом, искусством, а женщины как дети среди
взрослых. Ни там, ни там дружбы не получится. В этом
ничего страшного не было бы, если бы это поняли и
приняли. Но в наши дни все наслышаны о разнополой
дружбе и от других отстать не хотят. Вот и выходит,
что изысканная жена, словно гувернантка, вечно воспи-
тывает мужа. Она таскает его на концерты и пригла-
шает «умных людей». Чаще всего это приносит уди-
вительно мало вреда. У мужчины средних лет огромный
запас сопротивляемости и (знали бы это женщины!)
снисходительной терпимости: «А, все они чудят!..»
Гораздо хуже, когда мужчины культурнее женщин, а
женщины ни за что не хотят этого признать. Получа-
ется нечто жалкое, фальшивое и трудоемкое. Все де-
лают вид, что женщины действительно на равных с
друзьями-мужчинами. Теперь женщины курят и пьют
(что само по себе не очень важно), и простым душам
кажется, что они уже совсем как мужчины. Бедным
мужчинам не дают собраться одним. Мужчины умеют
жить чистой мыслью. Они знают, что такое спор, при-
мер, доказательство. Женщина, с грехом пополам окон-
201

чившая школу и сразу все забывшая; женщина, читаю-
щая только журналы мод и умеющая не беседовать,
а рассказывать, в круг мыслящих мужчин войти не мо-
жет. Конечно, она может сидеть в той же комнате.
Если мужчины забудут о ней, захваченные спором, она
промолчит и промается весь вечер, слушая бессмыслен-
ные для нее фразы. Если мужчины достаточно учтивы,
они попытаются втянуть ее в разговор. Они станут раз-
жевывать все для нее, привнесут какой-то смысл в ее
жалкие реплики. Вскоре все выбьются из сил, и вместо
доброго спора получится смесь сплетен, шуток и анек-
дотов. Научившись пить, курить и ругаться, женщина
приблизилась к мужчинам не больше, чем ее бабушка.
Просто бабушка была умней и счастливей — она по-
женски беседовала дома с подругами и, наверное, бли-
стала при этом очарованием, остроумием и здраво-
мыслием. Внучка могла бы с успехом делать то же
самое. Она ничуть не глупее мужчин, которым она
испортила вечер. Ей просто неинтересно то, что их
занимает; а все мы тупеем, когда пытаемся судить о
безразличных для нас вещах.
Навредили такие женщины очень сильно. Отчасти
из-за них и увядают мужская дружба и даже муж-
ское приятельство. Чаще всего вредят они бессозна-
тельно. Однако есть и особенно воинственные дамы,
которые к этому стремятся. Я слышал, как одна из них
говорила: «Никогда не давайте мужчинам заговорить
друг с другом. Они начнут что-нибудь обсуждать, и
будет очень скучно». Видите, как просто? Болтать
можно, а обсуждать «что-нибудь» нельзя. Осознанное
наступление на дружбу ведется и на более высоком
уровне: есть женщины, которые относятся к ней со
злобой, завистью и страхом. Они считают ее заклятой
врагиней любви, под которой чаще понимают привязан-
ность, чем влюбленность. Такая женщина перессорит
мужа с друзьями или, еще лучше, с их женами. Она
202

будет лгать, клеветать, не догадываясь о том, что после
такой обработки муж ее заметно упадет в цене. Когда
она заметит, что он уже, в сущности, не мужчина, она
сама начнет его стыдиться. Кроме того, она забывает,
что он большую часть времени проводит там, где за
ним не присмотришь. Возникнут новые дружбы, тайные.
Ее счастье, если не появятся и другие тайны, уже не
связанные с мужскими беседами.
Все это, конечно, женщины глупые. Умные уйдут в
другой угол, чтобы говорить о своем и смеяться над
нами. Это хорошо. Там, где мужчин и женщин соеди-
няет не общее дело, а привязанность и влюбленность,
они должны остро ощущать нелепость другого пола.
Да это и вообще полезно. Другой пол (как и детей, и
животных) не оценишь толком, не смеясь над ним. Мы,
люди, трагикомичны; разделение на два пола помогает
мужчинам увидеть в женщинах, женщинам — в мужчи-
нах то, чего они не видят в себе самих: как нелепы они
и как достойны жалости.
Итак, дружба чиста, свободна, не ищет своего, раду-
ется истине. Она чисто духовна. Наверное, именно такой
любовью любят друг друга ангелы. Быть может, среди
естественных видов любви мы нашли Любовь?
Прежде чем делать такие выводы, присмотримся
к слову «духовный». В Новом Завете это слово много
раз означает «причастный Святому Духу»; и, конечно,
в этих случаях ничего плохого в нем нет. Но когда поня-
тие это противопоставляется «телесному» или «живот-
ному», дело обстоит иначе. Есть духовное благо, есть
духовное зло. Есть святые, есть и падшие ангелы. Худ-
шие наши грехи — духовные. Дружба духовна; но нельзя
забывать о трех обстоятельствах.
Во-первых, как мы уже говорили, начальство дружбы
боится. Быть может, это несправедливо; быть может,
есть к тому и поводы.
Во-вторых, почти каждый дружеский круг не вызы-
203

вает извне особого восхищения, в лучшем случае его
окрестят кружком, в худшем — шайкой, кликой, кама-
рильей. Те, кто знает по опыту только привязанность,
приятельство и влюбленность, подозревают членов та-
кого кружка в зазнайстве. Конечно, это — голос за-
висти. Но зависть прозорлива, и к голосу ее мы должны
прислушиваться.
Наконец, в Писании любовь между Богом и чело-
веком редко уподобляется дружбе. Конечно, слова о
«друзьях» есть; но гораздо чаще, подыскивая образ
для самой высокой любви, Писание как бы не заме-
чает этой ангельской связи личностей и погружается
в глубины несравненно более естественных, связанных
с инстинктом союзов: привязанности (Бог — наш Отец)
и влюбленности (Христос — жених Церкви).
Начнем с первого обстоятельства. Как я уже гово-
рил, дружба рождается, когда один человек сказал дру-
гому: «И ты тоже? А я думал, я один...» Но общая
для них точка зрения не обязана быть доброй. Они мо-
гут основать искусство, философию, веру; могут изо-
брести пытку или человеческие жертвоприношения.
Почти все мы подростками испытали двузначность таких
минут. Как радовались мы, встретив мальчика, который
любил того же самого поэта! Туманные чувства обретали
ясность, и мы гордились тем, чего прежде стыдились.
Радовались мы и тому, кто страдал нашим тайным
пороком. Здесь тоже возникали и ясность, и гордость.
Даже сейчас все мы знаем, как приятно разделить с
кем-нибудь ненависть или злобу.
Когда ты один в чужой среде, ты стыдишься, а по-
рой сомневаешься. Но стоит тебе найти друга, и в пол-
часа — нет, в десять минут — взгляды твои станут незыб-
лемыми. Тысячи противников не смогут тебя сбить. Все
мы хотим, чтобы нас судили «равные нам» «пэры». Они,
и только они, понимают нас и применяют верные мер-
ки. Их хвалу мы ценим, хулы боимся. Крохотные об-
204

щины первых христиан выжили потому, что были глухи
к голосу «века сего». Но преступники, маньяки, педе-
расты выживают по той же самой причине: они не слы-
шат «внешних» — этих лицемеров, черни, мещан, хан-
жей и тому подобное.
Вот почему начальство не любит дружбы. Каждая
дружба — предательство, даже бунт. Бунт мудрецов
против пошлости или бунт пошляков против мудрости;
бунт художников против уродства или бунт шарлата-
нов против здорового вкуса; бунт хороших людей про-
тив плохой среды или бунт плохих против хороше-
го. В любом из случаев дружба создает государство
r государстве, потенциальный оплот сопротивления.
Друзьями труднее управлять, труднее склонить их к
добру или ко злу. Если власти распропагандируют нас
или просто лишат нас частной жизни и свободного вре-
мени и создадут мир, где все — соратники, а друзей
нет, мы предотвратим немало опасностей и потеряем
самую сильную защиту от полного рабства.
И все же опасности эти реальны. Дружба — школа
добродетели и школа порока. Хорошего человека она
сделает лучше, плохого — хуже. Как и всякая естествен-
ная любовь, она страдает склонностью к определен-
ной болезни.
Всякой дружбе — и доброй, и дурной, и просто без-
вредной — присуща глухота. Даже филателисты резонно
не считаются со всеми, кто находит их занятие пустой
тратой времени или ничего о нем не знает. Основа-
тели метеорологии резонно не считались с теми, кто
думал, что буря — порождение ведовства. Тут ничего
плохого нет. Я — вне круга игроков в гольф, матема-
тиков или мотоциклистов, и они вправе считать меня чу-
жаком. Тем, кто скучен друг другу, незачем часто видеть-
ся; тем, кто друг другу интересен, видеться надо часто.
Плохо другое: частная и резонная глухота к чужому
мнению может переродиться в глухоту полную и не-
205

обоснованную. Самый наглядный тому пример не дру-
жеский круг, а правящий класс. Мы знаем, что во вре-
мена Христа думали священнослужители о мирянах.
Рыцари в хрониках Фруассара не испытывали ни люб-
ви, ни милости к простому люду. В своем кругу у них
были на редкость высокие понятия о чести, великоду-
шии и учтивости. Осмотрительному и своекорыстному
крестьянину эти понятия показались бы просто глупыми.
Рыцари с его мнением не считались, а если бы посчи-
тались — у нас самих теперь было бы гораздо меньше
чести и учтивости. Но презрение к чужому взгляду
даром не проходит. Тому, кто не слышал крестьянина,
высмеивавшего честь, было легче не услышать его, ког-
да он взывал к милости. Неполная глухота, даже если
она благородна, помогает обрести глухоту полную, ко-
торая неизбежно пропитана злобой и гордыней.
Конечно, дружеский круг не класс и поработить мир
не может. Но закон в нем действует тот же самый.
Друзья могут окружить себя стеной пустоты, которую
не пробьет никакой призыв. Писатели или художники,
не считавшиеся поначалу с примитивными взглядами
простых людей на литературу и живопись, могут потом
не считаться и с другими их взглядами — что надо пла-
тить долги, стричь ногти и вести себя вежливо. Любые
недостатки дружеского круга (а они есть у всякого)
могут стать неизлечимыми. И это не все. Поначалу глу-
хота основана на каком-то реальном превосходстве,
потом она сама порождает чувство превосходства во-
обще. Круг презирает и знать не хочет «внешних».
Он и впрямь становится классом, самозваной аристо-
кратией.
Мы видели, что друг нередко чувствует себя недо-
стойным своих друзей. Он знает, как они блестящи,
и счастлив, что они его приняли. Но, как ни жаль, «они»
здесь — это и «мы». Очень легко перейти от личной
скромности к гордыне избранного круга.
206

Я имею в виду не снобизм. Сноб хочет присоеди-
ниться к кругу, который уже считают элитой; друзьям
грозит опасность счесть элитой самих себя. Читатель,
знающий дружбу, станет пылко заверять, что его круг
миновала такая опасность. Кажется так и мне. Но лучше
не полагаться на свое суждение. Во всяком случае, тен-
денция эта несомненно есть у всех, кто нас называет
чужаками.
И олимпийскую, и мятежную, и пошлую гордыню
круга найти нетрудно. Опрометчиво счесть, что наш
собственный круг ее лишен. Опасность эта почти неот-
делима от дружеской любви. Быть может, мы не ста-
нем ни бунтарями-титанами, ни простыми хамами; мы
станем «избранными». Общность, соединившая нас,
исчезнет, и мы будем «кругом ради круга», самозва-
ной (а потому нелепой) аристократией.
Иногда такой круг начинает набирать рекрутов. Он
принимает уже не тех, кто видел ту же истину, а «пони-
мающих людей». Участие в нем дает какие-то выгоды,
хотя бы на уровне полка, школы или причта. Члены
его помогают своим и вместе борются с чужими; бе-
седы о Боге или о стихах сменяются деловыми пере-
говорами. Это справедливо. «Ты прах, и в прах воз-
вратишься». Дружба, лишенная своей души, возврати-
лась в приятельство. Круг уподобился первобытным
охотникам. Они и есть охотники; но не самые достойные.
Толпа никогда не бывает совершенно права; не бы-
вает она и совершенно не права. Совсем неверно, что
люди вступают в дружбу только спеси ради. Но спесь
действительно угрожает всякой дружбе. Самая духовная
любовь подвержена духовной опасности. Если хотите,
дружба уподобляет нас ангелам; но для того, чтобы
вкушать ангельский хлеб, человеку нужен тройной по-
кров смирения.
Быть может, сейчас мы догадаемся, почему Писание
так редко пользуется образом дружбы. Она слишком
207

духовна, чтобы стать символом духовного. Высшее не
стоит без низшего. Господь может смело называть Себя
Отцом и Женихом — ведь только сумасшедший поду-
мает, что Он действительно зачал нас или физически
вступил в брак с Церковью. Слово «друг» мы способны
понять не как символ, а как самую истину, и оно станет
особенно опасным. Мы получим право принять бли-
зость дружбы «по сходству» к жизни в Боге за истин-
ную, настоящую близость.
Таким образом, дружба, как и всякая естественная
любовь, не может сама себя спасти. Она духовна, враг
ее тоньше, и потому она особенно сильно должна взы-
вать к небесной защите, если хочет остаться безгреш-
ной. Смотрите, как узка ее тропа. Дружба не должна
стать «обществом взаимного восхищения», но без вза-
имного восхищения она не может жить. Друзья вос-
хищаются друг другом, как восхитились друг другом
паломники у Беньяна, когда омылись и облеклись в
чистые одежды. Опасность минует нас, если мы будем
помнить об омовении и чистых одеждах. Чем выше
основа нашей дружбы, тем тверже должны мы помнить.
Если дружба основана на вере, гибель ее будет ужасна.
Вопросы философии. 1989. № 8.
С. 123—131

ПОЛОВАЯ ЛЮБОВЬ
В этом, наиболее обширном, разделе антологии
представлены фрагменты сочинений философов, касаю-
щиеся половой, или эротической, любви. Особый ин-
терес к ней не случаен: многим она кажется пара-
дигмой любви вообще, основой и общим типом всякой
любви, как говорил о ней В. С. Соловьев, ссылаясь на
библейские символы. Дается широкий диапазон мне-
ний: от признания половой любви высшим расцветом
индивидуальной жизни до сведения такой любви к про-
стому средству полового подбора с целью продолжения
рода. Среди авторов, взгляды которых представлены
относительно полно, В. С. Соловьев, 3. Фрейд, Н. А.
Бердяев, К. С. Льюис.
Половая любовь предполагает сексуальную потреб-
ность индивида, но никоим образом не сводится к ней.
В разделе нет отрывков из литературы, посвященной
только сексу или подменяющей голым сексом поло-
вую любовь.
14 Философия любви. Ч. 2 209

Диоген Синолский
ГНОМЫ И АПОФТЕГМЫ,
СОБРАННЫЕ ИЗ РАЗНЫХ ИСТОЧНИКОВ
Людей добродетельных он считал подобиями богов,
любовь — делом для тех, кому делать нечего.
Увидев женщину на носилках, он сказал: «Этому
зверю нужна не такая клетка».
Увидев однажды женщин, повесившихся на оливко-
вом дереве, он воскликнул: «Вот если бы на всех
деревьях висели такие плоды!»
Антология кинизма. М., 1984. С.
152—153
Кратет Фивансиий
СТИХОТВОРНЫЕ СОЧИНЕНИЯ
v
Любовь проходит с голодом, а если нет — со временем.
А если так не справишься, петля тогда — спасение.
Все побеждай, не сдавайся, гордая духом и силой.
Золоту ты неподвластна и все сжигающей страсти.
Правда, большая любовь не может быть спутницей подлых.
Антология кинизма. М., 1984. С.
170, 172
Баха-Улла
СОКРОВЕННЫЕ СЛОВА
О проницательные и разумеющие!
Вот первый зов Возлюбленного: О соловей сокро-
венного смысла! Не ищи иного убежища кроме духов-
210

ного сада роз! О посланник Соломона любви! Не ищи
иной обители кроме дома возлюбленной! О бес-
смертный феникс! Не избирай жилища вне холма вер-
ности — вот истинная обитель твоя, если на крыльях
духа взовьешься стремительно к царству бесконечного,
легко и быстро приближаясь к цели.
О сын праведности!
Какой любящий поселится вне страны Возлюблен-
ного? Какой искатель найдет спокойствие вдали от Иска-
емого? Для истинно любящего жизнь в единении, а
разлука — смерть. Грудь его полна нетерпения, а сердце
не знает покоя. Сто тысяч раз пожертвовал бы он
жизнью, дабы достичь обители Возлюбленного.
О сын вожделения!
Доколе будешь ты витать в атмосфере страстей?
Крылья дал Я тебе, чтобы взвился ты в святую высь
сокровенности, а не в область сатанинских измышле-
ний. Я дал тебе гребень расчесывать Мои черные кудри,
а не ранить им Мое горло.
Сокровенные слова. Хофхайм, б. г.
С. 27, 28, 58
Эразм Роттердамский
ФИЛОСОФСКИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
Посмотри, как люди злоупотребляют словами люб-
ви и ненависти. Если безумный юноша овладевает де-
вушкой, толпа называет это любовью, в то время как
гораздо вернее сказать, что это ненависть. Истинная
любовь желает в ущерб себе быть полезной другим.
А он не думает ни о чем, кроме собственного удо-
14" 211

вольствия. Значит, он любит не девушку, а себя, хотя
он и себя-то не любит. Потому что никто не может
любить другого, если до этого он не полюбит себя,
но только праведно. Никто не может никого ненавидеть,
если до этого он не возненавидел себя. Однако иногда
хорошо любить — значит хорошо ненавидеть, а пра-
ведно ненавидеть — значит любить. Следовательно, тот,
кто ради небольшого своего удовольствия (как он счи-
тает) строит девушке козни лестью и подарками, чтобы
похитить у нее лучшее из того, что она имеет: цело-
мудрие, стыдливость, простодушие, чистую совесть,
славу, как тебе кажется, он ее ненавидит или любит?
Конечно, нет ненависти больше, чем эта! Когда нера-
зумные родители прощают детям их пороки, обычно
говорят, как нежно они их любят. Напротив, как жестоко
их ненавидят те, которые в угоду своим страстям пре-
небрегают спасением детей.
Где же любовь, которая почитает врага, если дру-
гое название, несколько отличающийся цвет одежды,
если пояс или сапоги и тому подобные человеческие
пустяки делают меня ненавистным тебе?
На тебя должны подействовать также и примеры
других людей, о которых ты знаешь, что они позорно
и несчастливо стремились к наслаждениям. С другой
стороны, воодушеви себя примерами сдержанности
стольких юношей и стольких милых девушек; сравнив
их с собой, упрекни себя в косности. Как получается,
что ты можешь меньше, чем те и вон те могли и могут —
того же пола, того же возраста, так же родившиеся,
так же воспитанные? Люби так же — и ты почувствуешь
себя не хуже. Подумай, сколь благородная, сколь ми-
лая, сколь цветущая вещь — чистота тела и духа! <С...>
Представь себе наглядно, сколь некрасиво, сколь
бессмысленно любить, бледнеть, изводиться, плакать,
212

льстить и постыдно умолять наиотвратительнейшую
развратницу; петь ночью у дверей, зависеть от кивка
госпожи, терпеть власть бабенки, требовать, гневаться,
снова попадать в милость, добровольно давать волчице
себя высмеивать, бить, изувечить, обобрать. Почему же,
скажи пожалуйста, ты зовешься мужчиной? Где борода?
Где тот благородный дух, рожденный для прекрасней-
ших дел? Подумай и о том, сколь великое стадо пре-
ступлений обыкновенно ведет за собой наслаждение,
которому ты единожды уступил. Среди других поро-
ков, возможно, имеются такие, у которых есть что-то
общее с добродетелями, но только не у похоти; она
всегда связана с самыми большими и многочисленными
грехами. Ладно, пусть распутничать — это легкий грех,
но тяжелый — не слушать родителей, пренебрегать
друзьями, расточать отцовское добро, похищать чужое,
лжесвидетельствовать, пьянствовать, грабить, стано-
виться злодеем, вступать в драку, совершать убийство,
богохульствовать. Ко всему этому и к еще худшему
приведет тебя госпожа «наслаждение», если ты еди-
ножды откажешься от себя и подставишь свой несчаст-
ный рот под ее узду. Поэтому пойми, что эта жизнь —
быстротечнее дыма, ничтожней тени; какие силки рас-
ставляет нам смерть, подстерегая нас в любом месте,
в любое время! Тебе полезно вспомнить поименно
тех из твоих знакомых, близких, ровесников или даже
тех, кто моложе, главным образом тех, которые когда-
то участвовали с тобой в позорных наслаждениях,
крго похитила нежданная смерть. Будь осторожнее
на примере чужой опасности. Думай, как сладко они
жили, но как горько завершили жизнь; как поздно
поумнели, как поздно стали ненавидеть свои смерто-
носные радости.
Чтобы охватить теперь коротко — вот в чем самое
главное, вот что обезопасит тебя от соблазнов плоти:
213

прежде всего остерегайся и тщательным образом из-
бегай всяческих случайностей. Эту заповедь надо со-
блюдать также и во всех остальных делах, потому что
тот, кто любит опасность, заслуживает того, чтобы от
нее погибнуть. Однако это главным образом такие си-
рены, от которых почти никто не ушел, за исключением
тех, кто убежал далеко. Далее — умеренность в пище
и в сне, воздержание даже и от дозволенных наслаж-
дений... Помогут и другие средства, если ты будешь
жить вместе с чистыми и непорочными людьми, если
ты, как чумы, будешь избегать разговоров с испорчен-
ными и слабыми людьми, если будешь чуждаться празд-
ного одиночества и ленивой праздности; старательно
упражняй свой дух размышлениями о делах небесных
и благородными занятиями.
Философ, произв. М., 1986. С. 170—
171, 177, 200—201, 204—205
М. де Монтень
ОПЫТЫ
Сладостно мне общаться также с красивыми благо-
нравными женщинами. Nam nos quoque oculos eruditos
habemus '. Если душа в этом случае наслаждается много
меньше, чем в предыдущем, удовольствия наших ор-
ганов чувств, которые при втором виде общения гораздо
острее, делают его почти таким же приятным, как и
первый, хотя, по-моему, все же не уравнивают с ним.
Но это общение таково, что тут всегда нужно быть не-
сколько настороже, и особенно людям вроде меня,
над которыми плоть имеет большую власть. В ранней
Ибо и глаза у нас ученые (лат.).
214

юности я пылал от этого, как в огне, и мне хорошо
знакомы приступы неистовой страсти, которые, как рас-
сказывают поэты, нападают порою на тех, кто не желает
налагать на себя узду и не слушается велений рас-
судка. Правда, эти удары бича послужили мне впослед-
ствии хорошим уроком.
Quicunque Argolica de classe Capharea fugit,
Semper ab Euboicis vela retorquet aquis '
Безрассудно отдавать этому все свои помыслы и вкла-
дывать в отношения с женщинами безудержное и без-
граничное чувство. Но с другой стороны, домогаться
их без влюбленности и влечения сердца, уподобляясь
актерам на сцене, исключительно для того, чтобы иг-
рать модную в наше время и закрепленную обычаем
роль, и не вносить в нее ничего своего, кроме слов,
означает предусмотрительно оберегать свою безопас-
ность, делая это, однако, крайне трусливо, как тот,
кто готов отказаться от своей чести, своей выгоды или
своего удовольствия из страха перед опасностью; ведь
давно установлено, что подобное поведение не может
дать человеку ничего, что бы тронуло или усладило
благородную душу. Нужно по-настоящему жаждать тех
удовольствий, которыми хочешь по-настоящему наслаж-
даться; я имею в виду тот случай, когда судьба, во-
преки справедливости, благоприятствует мужскому
лицемерию, а это бывает достаточно часто, ибо нет
такой женщины, сколь бы нескладной она ни была, ко-
торая не мнила бы себя достойной любви и не обладала
бы обаянием юности, или улыбки, или телодвижений,
ибо совершенных дурнушек между ними не больше,
чем безупречных красавиц, и дочери брахманов, если
они начисто лишены привлекательности, выходят на
1 Кто из арголийского [греческого] флота избежал кафарейских
скал, тот всегда направляет свои паруса прочь от эвбейских вод
{лат.).
215

площадь к народу, собранному для этого криками го-
родского глашатая, и выставляют напоказ свои дето-
родные части, дабы попытаться хотя бы таким путем
добыть себе мужа.
По этой причине нет такой женщины, которая не
поверила бы с легкостью первой же клятве своего
поклонника.
За этим общераспространенным и привычным для
нашего века мужским вероломством не может не сле-
довать то, что уже ощущается нами на опыте, а именно
что женщины теснее сплачиваются между собой и замы-
каются в себе или в своем кругу, дабы избегать обще-
ния с нами, или, подражая примеру, который мы им
подаем, в свою очередь лицедействуют и идут на такую
сделку без страсти, без колебаний и без любви — neque
aftectui suo aut alieno obnoxiae l,— считая, согласно
утверждению Лисия у Платона, что они могут отдаваться
нам с тем большей легкостью и выгодой для себя,
чем меньше мы в них влюблены.
И все тут пойдет, как в комедии, причем зрители
будут испытывать столько же удовольствия — а то и
немного побольше,— сколько сами актеры.
Если вас охватывает чрезмерно пламенная влюблен-
ность, вам советуют рассеять ее; и советуют вполне
правильно, в чем я не раз и с пользою для себя убеж-
дался на опыте; распределите ее между несколькими
желаньями, одно из которых, если вы того захотите,
может быть главным и основным, но из опасения, как бы
оно не заслонило все остальные и безраздельно не
властвовало над вами, ослабляйте и сдерживайте это
желание, деля и отвлекая его все снова и снова:
1 Ни по влечению своего чувства, ни отзываясь на чувство дру-
гого (лат.).
216

Cum morosa vago singultiet inguine vena,
Coniicito humorem collectum in corpora quaeque '
И подумайте об этом заранее, чтобы не оказаться в
беде, если оно еще раз нахлынет на вас.
Si non prima novis conturbes vulnera plagis,
Volgivagaque vagus venere ante recentia cures
Однажды в дни молодости мне пришлось пережить
сильное, чрезмерное для моей души огорчение, и оно
было не только сильным, но — что важнее всего — и
глубоко обоснованным; положись я тогда попросту на
свои силы, я бы, пожалуй, не выдержал. Нуждаясь,
чтобы рассеяться, в каком-нибудь способном захватить
меня отвлечении, я заставил себя, призвав на помощь
рассудок и волю, влюбиться, чему немало помог мой
возраст. Любовь облегчила меня и развеяла скорбь,
причиненную дружбой. И повсюду ^ь\ наблюдаем все
то же: меня одолевает какое-нибудь неприятное пред-
ставление; я нахожу, что заменить его новым много
проще, чем его побороть; и если я не могу заместить
его представлением противоположного свойства, я все
же замещаю его каким-либо другим. Разнообразие
всегда облегчает, раскрепощает и отвлекает.
Опыты: В 3 кн. М., 1979. С. 38—39
1 Когда в тебе воспылает буйное и неудержимое желание, из-
лей накопившуюся жидкость в любое тело (лат.).
- Если ты не заглушишь свои первые раны новыми, если их,
еще свежих, не излечишь легкодоступной любовью (лат.).
217

Ф. Бэкон
О МУДРОСТИ ДРЕВНИХ
ЖЕНИХ ЮНОНЫ, ИЛИ НЕПРИСТОЙНОСТЬ
Поэты рассказывают, что Юпитер, желая овладеть
тем или иным предметом своей любви, принимал раз-
личные облики: быка, орла, лебедя, золотого дождя.
Добиваясь же любви Юноны, он принял облик самый
недостойный, вызывающий презрение и насмешки: он
превратился в жалкую кукушку, мокрую и трясущуюся
от дождя и непогоды, еле живую.
Это мудрый и нравственно глубокий миф. Смысл же
его таков: люди не должны слишком любоваться собой,
полагая, что их достоинства могут сделать их прият-
ными и дорогими каждому. Ведь все зависит от при-
роды и нравственного облика тех, за кем они ухажи-
вают и кому хотят понравиться: если это люди, не
отмеченные сами никакими талантами и достоинствами,
а лишь наделенные заносчивым и злобным нравом (то,
что представлено в образе Юноны), то — да будет из-
вестно таким женихам — им необходимо полностью
отрешиться от всех тех своих черт, которые несут в себе
хоть малейший намек на достоинство и красоту, и они
глубоко ошибаются, если выбирают какой-либо иной
путь. И здесь мало одного лишь отвратительного угод-
ничества: они ничего не достигнут до тех пор, пока не
превратятся во что-то совершенно отталкивающее и
мерзкое.
ТИТОН, ИЛИ ПРЕСЫЩЕНИЕ
Изящный миф существует о Титоне. Его любила
Аврора, которая, желая вечно быть с ним, попросила
Юпитера, чтобы Титон никогда не умирал,-но по жен-
218

скому легкомыслию она забыла попросить также и о том,
чтобы он никогда не состарился. Итак, он был избавлен
от смерти, но его настигла страшная и жалкая старость,
как это естественно должно было случиться с тем, кому
отказано в смерти, а сам он с годами все больше и
больше дряхлел. В конце концов Юпитер, сжалившись
над его жалкой судьбой, превратил его в цикаду. Этот
гениальный миф представляется мне аллегорическим
изображением наслаждения. Оно сначала (как бы на заре
жизни) так приятно, что люди желают, чтобы эти радости
никогда их не покидали и были бы вечными, забыв о
том, что пресыщение и отвращение незаметно подкра-
дываются к ним, подобно старости. И наконец, когда
люди уже физически не могут получать наслаждения,
а желание и страсти продолжают жить в них, они обыч-
но утешаются лишь разговорами и воспоминаниями о
том, что в молодости доставляло им наслаждение. Мы
видим это на примере двух категорий людей — сласто-
любцев и военных. Первые любят рассказывать непри-
стойности, вторые — перечислять свои былые подвиги,
подобно цикадам, вся сила которых заключена только
в голосе.
Соч.: В 2 т. М., 1972. Т. 2. С. 259—
260
Ф. де Ларошфуко
МАКСИМЫ И МОРАЛЬНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ
Юность меняет свои вкусы из-за пылкости чувств,
а старость сохраняет их неизменными по привычке.
Чем сильнее мы любим женщину, тем больше склон-
ны ее ненавидеть.
219

Мы сопротивляемся нашим страстям не потому, что
мы сильны, а потому, что они слабы.
Иные люди потому и влюбляются, что они наслышаны
о любви.
Постоянство в любви — это вечное непостоянство,
побуждающее нас увлекаться по очереди всеми каче-
ствами любимого человека, отдавая предпочтение то
одному из них, то другому; таким образом, постоян-
ство оказывается непостоянством, но ограниченным,
то есть сосредоточенным на одном предмете.
Постоянство в любви бывает двух родов: мы по-
стоянны или потому, что все время находим в любимом
человеке новые качества, достойные любви, или же
потому, что считаем постоянство долгом чести.
Когда женщина влюбляется впервые, она любит сво-
его любовника; в дальнейшем она любит уже только
любовь.
Чиста и свободна от влияния других страстей только
та любовь, которая таится в глубине нашего сердца
и неведома нам самим.
Никакое притворство не поможет долго скрывать
любовь, когда она есть, или изображать — когда ее
нет.
Нет таких людей, которые, перестав любить, не нача-
ли бы стыдиться прошедшей любви.
Если судить о любви по обычным ее проявлениям,
она больше похожа на вражду, чем на дружбу.
220

На свете немало таких женщин, у которых в жизни
не было ни одной любовной связи, но очень мало таких,
у которых была только одна.
Любовь одна, но подделок под нее — тысячи.
Любовь, подобно огню, не знает покоя: она пере-
стает жить, как только перестает надеяться или бо-
яться.
Истинная любовь похожа на привидение: все о ней
говорят, но мало кто ее видел.
Любовь прикрывает своим именем самые разно-
образные человеческие отношения, будто бы связанные
с нею, хотя на самом деле она участвует в них не
более, чем дож в событиях, происходящих в Венеции.
Целомудрие женщин — это большей частью просто
забота о добром имени и покое.
Счастье любви заключается в том, чтобы любить;
люди счастливее, когда сами испытывают страсть, чем
когда ее внушают.
Очарование новизны в любви подобно цветению
фруктовых деревьев: оно быстро блекнет и больше
никогда не возвращается.
Разлука ослабляет легкое увлечение, но усиливает
большую страсть, подобно тому как ветер гасит свечу,
но раздувает пожар.
Нередко женщины, нисколько не любя, все же изоб-
ражают, будто они любят: увлечение интригой, есте-
ственное желание быть любимой, подъем душевных сил,
221

вызванный приключением, и боязнь обидеть отказом —
все это приводит их к мысли, что они страстно влюб-
лены, хотя в действительности всего лишь кокетничают.
Мы не можем вторично полюбить тех, кого однажды
действительно разлюбили.
Мы всегда любим тех, кто восхищается нами, но не
всегда любим тех, кем восхищаемся мь\.
Трудно любить тех, кого мы совсем не уважаем,
но еще труднее любить тех, кого уважаем больше,
чем самих себя.
Любовники только потому никогда не скучают друг
с другом, что они все время говорят о себе.
Нам легче полюбить тех, кто нас ненавидит, нежели
тех, кто любит сильнее, чем нам хочется.
В ревности больше себялюбия, чем любви.
Пока люди любят, они прощают.
Труднее хранить верность той женщине, которая
дарит счастье, нежели той, которая причиняет мучения.
Женщине легче преодолеть свою страсть, нежели
свое кокетство.
В любви обман почти всегда заходит дальше недо-
верия.
Бывает такая любовь, которая в ёысшем своем про-
явлении не оставляет места для ревности.
222

К<огда человек любит, он часто сомневается в том,
во чтгто больше всего верит.
В«еличайшее чудо в любви в том, что она излечивает
от коокетства.
К^огда люди уже не любят друг друга, им трудно
наитии повод для того, чтобы разойтись.
Ч«еловек истинно достойный может быть влюблен
как ©езумец, но не как глупец.
Неверность должна была бы убивать любовь, и не
следовало бы ревновать тогда, когда к этому есть осно-
ванная: ревности достоин лишЬ тот, кто старается ее не
вызь*вать.
Мельчайшую неверность в отношении нас мы судим
куда суровее, чем самую коварную измену в отношении
других.
Рчевность всегда рождается вместе с любовью, но
не всегда вместе с нею умирает.
Когда женщина оплакивает своего возлюбленного,
это •чаще всего говорит не о том, что она его любила,
а о "том, что она хочет казаться достойной любви.
Усилия, которые мы прилагаем, чтобы не влюбиться,
порою причиняют нам больше мучений, чем жестокость
тех, в кого мы уже влюбились.
Тот, кого разлюбили, обычно сам виноват, что во-
время этого не заметил.
Весьма заблуждается тот, кто думает, будто он лю-
бит свою любовницу только за ее любовь к нему.
223

Настоящая дружба не знает зависти, а настоящая
любовь — кокетства.
Верность, которую удается сохранить только ценой
больших усилий, ничуть не лучше измены.
Одинаково трудно угодить и тому, кто любит очень
сильно, и тому, кто уже совсем не любит.
Порою легче стерпеть обман того, кого любишь,
чем услышать от него всю правду.
Женщина долго хранит верность первому своему
любовнику, если только не берет второго.
В волокитстве есть все, что угодно, кроме любви.
Кокетки притворяются, будто ревнуют своих любов-
ников, желая скрыть, что они просто завидуют другим
женщинам.
В особенно смешное положение ставят себя те ста-
рые женщины, которые помнят, что когда-то были прив-
лекательны, но забыли, что давно уже утратили былое
очарование.
Тот, кто излечивается от любви первым, всегда изле-
чивается полнее.
Молодым женщинам, не желающим прослыть ко-
кетками, и пожилым мужчинам, не желающим казаться
смешными, следует говорить о любви так, словно они
к ней непричастны.
Любая страсть толкает на ошибки, но на самые глу-
пые толкает любовь.
224

Влюбленная женщина скорее простит большую не-
скромность, нежели маленькую неверность.
На старости любви, как и на старости лет, люди
еще живут для скорбей, но уже не живут для наслаж-
дений.
Стыд и ревность потому причиняют нам такие муки,
что тут бессильно помочь даже тщеславие*.
Существуют разные лекарства от любви, но нет ни
одного надежного.
У гордости, как и у других страстей, есть свои
причуды: люди стараются скрыть, что они ревнуют сей-
час, но хвалятся тем, что ревновали когда-то и способны
ревновать и впредь.
Твердость характера заставляет людей сопротив-
ляться любви, но в то же время она сообщает этому
чувству пылкость и длительность; люди слабые, напро-
тив, легко загораются страстью, но почти никогда не
отдаются ей с головой.
Пока угасающая страсть все еще волнует наше серд-
це, оно более склонно к новой любви, чем впослед-
ствии, когда наступает полное исцеление.
Те, кому довелось пережить большие страсти, потом
на всю жизнь и радуются своему исцелению, и горюют
о нем.
Люди часто изменяют любви ради честолюбия, но
потом уже никогда не изменяют честолюбию ради
любви.
15 Философия любви. Ч. 2 225

Быть молодой, но некрасивой так же неутешительно
для женщины, как быть красивой, но немолодой.
Молва припоминает женщине ее первого любов-
ника обычно лишь после того, как она завела себе
второго.
Есть люди, столь поглощенные собой, что, влюбив-
шись, они ухитряются больше думать о собственной
любви, чем о предмете своей страсти.
Как ни приятна любовь, все же ее внешние прояв-
ления доставляют нам больше радости, чем она сама.
Терзания ревности — самые мучительные из чело-
веческих терзаний и к тому же менее всего внушаю-
щие сочувствие тому, кто их причиняет.
Исцеляет от ревности только полная уверенность в
том, чего мы больше всего боялись, потому что вместе
с нею приходит конец или нашей любви, или жизни;
что и говорить, лекарство жестокое, но менее жесто-
кое, чем недоверие и подозрение.
/ Люди, которых мы любим, почти всегда более вла-
' стны над нашей душой, нежели мы сами.
Любовники начинают видеть недостатки своих лю-
бовниц, лишь когда их увлечению приходит конец.
f Благоразумие и любовь не созданы друг для друга:
! по мере того как растет любовь, уменьшается благо-
разумие.
Ревнивая жена порою даже приятна мужу: он хотя
бы все время слышит разговоры о предмете свой любви.
226

Любовь для души любящего означает то же, что
душа — для тела, которое она одухотворяет.
Не в нашей воле полюбить или разлюбить, поэтому
ни любовник не вправе жаловаться на ветреность своей
любовницы, ни она — на его непостоянство.
Перестав любить, мы радуемся, когда нам изме-
няют, тем самым освобождая нас от необходимости
хранить верность.
Легче полюбить, когда никого не любишь, чем раз-
любить, уже полюбив.
Большинство женщин сдается не потому, что сильна
их страсть, а потому, что велика их слабость. Вот
почему обычно имеют такой успех предприимчивые муж-
чины, хотя они отнюдь не самые привлекательные.
Нет вернее средства разжечь в другом страсть, чем
самому хранить холод.
Любовники берут друг с друга клятвы чистосер-
дечно признаться в наступившем охлаждении не столько
потому, что хотят немедленно узнать о нем, сколько
потому, что, не слыша такого признания, они еще твер-
же убеждаются в неизменности взаимной любви.
Любовь правильнее всего сравнить с горячкой: тя-
жесть и длительность и той и другой нимало не зави-
сит от нашей воли.
Какой жалости достойна женщина, истинно любящая
и притом добродетельная!
15*
227

Мудрый человек понимает, что проще воспретить
себе увлечение, чем потом с ним бороться.
Кто очень сильно любит, тот долго не замечает,
что он-то уже нелюбим.
Как естественна и вместе с тем как обманчива вера
человека в то, что он любим!
Куда несчастнее тот, кому никто не нравится, чем
тот, кто не нравится никому.
Размышления и афоризмы фран-
цузских моралистов XV/ — XVIII
веков. М., 1987. С. 115, 116—117,
121, 124—126, 129, 131, 132, 137—
138, 141, 149, 150—152, 153, 154,
156, 157, 158—177, 178—180, 183,
185, 187—189, 192, 193, 200, 201
Б. Паскаль
МЫСЛИ
Чтобы до конца осознать всю суетность человека,
надо уяснить себе причины и следствия любви. При-
чина ее — «неведомо что» (Корнель), а следствия ужас-
ны. И это «неведомо что», эта малость, которую и оп-
ределить-то невозможно, сотрясает землю, движет мо-
нархами, армиями, всем миром.
Нос Клеопатры: будь он чуть покороче — облик
земли стал бы иным.
ф
Он уже не любит эту женщину, любимую десять
лет назад. Еще бы! И она не та, что прежде, и он не тот.
Он был молод, она тоже; теперь она совсем другая.
Ту, прежнюю, он, быть может, все еще любил бы.
Размышления и афоризмы фран-
цузских моралистов XVI — XVIII
веков. М., 1987. С. 242, 232
228

Б. Паскаль
РАССУЖДЕНИЕ О ЛЮБОВНОЙ СТРАСТИ
Человек создан, чтобы мыслить. Он мыслит не-
престанно, мыслит каждую минуту. Однако чистые мы-
сли, которые сделали бы его счастливым, будь он
в состоянии все время удерживать их в голове, утом-
ляют и обессиливают его. Он не приспособлен к одно-
образной жизни, ему нужны движение и действие. Ины-
ми словами, надо, чтобы его покой время от времени
был нарушаем волнением страстей. В сердце у себя он
находит их источники — бурные и глубокие.
Две главные человеческие страсти, заключающие
в себе множество других страстей,— любовь и често-
любие. При всем их различии многие усматривают между
ними какую-то связь. В действительности же они, на-
оборот, ослабляют друг друга, если не сказать — по-
давляют.
Какой бы широтой ума мы ни отличались, мы спо-
собны испытывать только одну сильную страсть. Поэтому
когда мы движимы и любовью, и честолюбием, каж-
дая из этих страстей достигает лишь половины той
силы, какой она достигла бы, если бы ей не препят-
ствовала другая.
Ни зарождение, ни угасание этих двух страстей не
зависят от возраста. Они пробуждаются в человеке
с первых лет жизни и часто не покидают его до могилы.
Но все же, поскольку они требуют огня, люди больше
расположены к ним в молодости, и оттого создается
впечатление, будто страсти с годами ослабевают, хотя
бывает это очень редко.
Человеческая жизнь плачевно коротка. Счет ей ве-
дется с момента появления младенца на свет. Что до
меня, то я вел бы ей счет со времени рождения разу-
ма — с той поры, когда мы начинаем руководиться
229

разумом, что обыкновенно бывает не ранее двадцати
лет. До этого возраста мь\ дети, а дитя еще не человек.
Как счастлива та жизнь, в которой сначала власт-
вует любовь, а под конец — честолюбие! Если бы мне
было дано выбирать, я не пожелал бы себе иной. Пока
в нас есть огонь, мы внушаем любовь, но рано или
поздно огонь угасает — какой простор открывается тог-
да честолюбию! Бурная жизнь заманчива для недюжин-
ных умов, посредственности не находят в ней отрады:
во всех своих поступках они подобны машинам. Вот
почему тот, кем в начале жизни владеет любовь, а на
склоне лет — честолюбие, обретает наивысшее счастье,
какое только доступно человеку.
Чем больше людям отпущено ума, тем сильнее их
страсти. Ведь страсти — это чувства и мысли, всецело
принадлежащие уму, хотя их внешней причиной служит
тело; значит, в них нет ничего, что выходило бы за
пределы ума, и, следовательно, они ему соразмерны.
Я говорю здесь лишь о пламенных страстях. Что же
до прочих, то они нередко перемешиваются между
собой, создавая мучительную сумятицу; но такого ни-
когда не бывает с людьми большого ума.
Величие души проявляется во всем.
Иногда спрашивают, стоит ли любить. Об этом неза-
чем спрашивать, это надо чувствовать. Люди не раз-
думывают, любить им или нет,— они просто следуют
своей склонности и охотно обманывают себя, когда у
них зарождаются сомнения.
Ясность ума влечет за собой чистоту страсти, по-
этому человек, наделенный глубоким и ясным умом,
способен горячо любить и всегда отдает себе отчет
в том, что он любит. 4
Существует два вида ума: это геометрический ум
и ум, который можно назвать тонким.
Первый рассматривает предмет по порядку с раз-
ных сторон, обводя его медленным взором. Послед-
230

ний же обладает гибкостью мысли, позволяющей ему
видеть сразу многие привлекательные черты любимого
человека. Взор его проникает в самое сердце, по ма-
лейшим движениям он угадывает, что делается в душе.
Когда человек одарен и тем и другим умом, сколь-
ко наслаждения доставляет ему любовь! Ведь он наде-
лен не только силой, но и гибкостью ума, которая так
необходима для того, чтобы двое могли многое ска-
зать друг другу.
Мы рождаемся с любовью в сердце. Она вступает
в свои права по мере совершенствования нашего ума,
побуждая нас любить то, что представляется нам прек-
расным, даже если нам никогда не говорили, что есть
прекрасное. Кто после этого усомнится, что мы пред-
назначены не для чего иного, как для любви? Бессмыс-
ленно скрывать от самих себя: мы любим всегда, и,
даже когда нам кажется, что мы презрели любовь, она
таится в глубине нашего сердца. Без любви мы не мо-
жем прожить и минуты.
Человеку тягостно оставаться наедине с собой; меж-
ду тем он любит,— значит, предмет своей любви он
должен искать в чем-то другом. Обрести его он может
только в прекрасном; а так как он сам — прекраснейшее
из всех божьих созданий, надо, чтобы он в себе самом
находил образец той красоты, которую он ищет вокруг.
Проблески ее при желании заметит в себе каждый.
Видя, что внешние предметы либо соответствуют этому
образцу, либо расходятся с ним, люди составляют себе
идеи прекрасного и безобразного применительно ко вся-
кой вещи. Но хотя человек ищет, чем заполнить вели-
кую пустоту, образовавшуюся, как только он вышел
за пределы своего Я, он, однако, не может доволь-
ствоваться предметами любого рода. У него слишком
большое сердце; нужно, по крайней мере, чтобы это
было нечто ему подобное и близкое. И потому кра-
сота, на которой он останавливает свой выбор, состоит
231

не только в соответствии, но и в сходстве. Это замы-
кает ее в пределах различия полов.
Природа столь ярко запечатлела эту истину в нашей
душе, что для восприятия такой красоты нам не нужно
ни искусства, ни каких-либо познаний; похоже, что в
сердце у нас для нее отведено особое место, которое
не остается пустым. Мы чувствуем это лучше, чем можем
выразить. Не видит этого лишь тот, кто умудряется за-
темнять свои естественные понятия и пренебрегать ими.
Несмотря на то что общая идея прекрасного неиз-
гладимо запечатлена у нас в глубине души, наши пред-
ставления о красоте далеко не одинаковы, но виною
этому лишь наши пристрастия. Ибо нам нужна не просто
красота — для нас важны еще очень многие обстоя-
тельства, в зависимости от того, к чему мы больше
расположены, и потому можно сказать, что каждый
создает себе свой, особый, образ красоты, подобие
которого он ищет повсюду. Образ этот часто пред-
определяют женщины. Безраздельно властвуя над умами
мужчин, они дополняют их представление о прекрас-
ном чертами той красоты, какой обладают или какую
ценят они сами; так они добавляют к изначальной идее
красоты все, что им заблагорассудится. Поэтому бы-
вает век блондинок и век брюнеток, и соответственно
тому, как распределяются голоса женщин в пользу тех
и других, разделяются и вкусы мужчин.
Наши понятия о красоте часто зависят даже от моды и
от обычаев страны, в которой мы живем. Поразительно,
что обычай так властно вмешивается в наши страсти.
И все же у каждого есть свой собственный идеал кра- *
соты, исходя из которого он судит о других. В глазах
влюбленного его возлюбленная красивее других жен-
щин, она для него образец красоты.
Красота бесконечно многообразна. Лучшая ее хра-
нительница — женщина. Когда женщина умна, она удиви-
тельно одухотворяет и возвышает красоту.
232

Если у женщины есть желание понравиться и при
этом она одарена всеми преимуществами красоты или
хотя бы лишь некоторыми из них, она своего добь-
ется. Больше того, если мужчины обратят на нее хоть
чуточку внимания, то и без всяких усилий с ее стороны
ее непременно кто-нибудь полюбит. Она займет сво-
бодный уголок в сердце, которое ждет любви.
Человек создан для наслаждения. Он это чувствует,
других доказательств не нужно. Следовательно, преда-
ваясь наслаждению, он повинуется своему разуму. Но
довольно часто бывает, что, чувствуя в сердце страсть,
он и сам не знает, с чего она началась.
Ложное удовольствие в такой же мере способно
поглотить ум, как и подлинное. Что нам до того, что
удовольствие это ложное, мы-то принимаем его за ис-
тинное!
Говоря о любви, мы влюбляемся, и не мудрено:
ведь это самая естественная для человека страсть.
Любовь не имеет возраста, она постоянно рожда-
ется вновь. Это можно прочесть у поэтов, недаром
любовь у них олицетворяет дитя. Но мы это чувствуем
и без них.
Любовь прибавляет ума и в свою очередь находит
опору в уме. Чтобы любить, требуется искусство. С каж-
дым днем человек истощает запас средств, которые он
пускает в ход, чтобы нравиться другому, но цель по-
ставлена — и он нравится.
Себялюбие внушает нам, что мы достойны занять
место в сердцах многих людей; потому-то нам и от-
радно быть любимыми. Оттого что мы жаждем любви,
мы очень быстро замечаем ее в глазах любящего. Ведь
глаза всегда рассказывают, что у человека на сердце,
только язык их понимает лишь тот, кто к нему нерав-
нодушен.
Одинокий человек есть нечто несовершенное. Для
счастья он должен найти себе пару. Чаще всего мы
233

ищем спутника в своем кругу: здесь мы держимся
более непринужденно и у нас больше возможностей
проявить себя. Но иногда мы устремляем взоры куда
выше и, чувствуя разгорающийся пламень, не смеем
открыться той, что его зажгла.
Когда избранница недоступна, любви поначалу мо-
жет сопутствовать честолюбие, но в скором времени
она становится всевластной. Это тиран, который не тер-
пит подле себя равных, предпочитая оставаться в одино-
честве. Прочие страсти должны уступать дорогу и пови-
новаться.
Возвышенная дружба увлекает нас гораздо сильнее,
чем обыкновенная ровная привязанность. Ничто легко-
весное не достигает глубин человеческого сердца; в
нем оседает лишь то, что более весомо.
В книгах часто высказываются .суждения, которые
можно обосновать не иначе, как только заставив каж-
дого поразмыслить над самим собой и воочию убе-
диться в их справедливости. Все, что я здесь говорю,
подтверждается именно таким образом.
Человек сколько-нибудь утонченный обнаруживает
утонченность и в любви. Ведь подобно тому как его
приводит в содрогание какой-нибудь внешний предмет,
точно так же, если что-то противоречит его представ-
лениям, он старается этого избегать. Критерий утон-
ченности устанавливается ясным, благородным и возвы-
шенным умом. Мы можем возомнить себя утончен-
ными, вовсе не обладая этим достоинством, и другие
вправе нас за это осудить. Напротив, относительно
красоты у каждого есть свой собственный критерий,
не зависящий от чужих вкусов. Однако мы должны
признать, что между утонченностью и полным ее отсут-
ствием есть середина, и когда человеку хочется быть
утонченным, он не так уж далек от цели. Женщинам
доставляет удовольствие находить в мужчинах утончен-
ность, и, по-моему, легче всего завоевать их любовь,
234

затронув в них эту струнку. Приятно видеть, что нам
отдают предпочтение перед тысячей других.
Способности ума не приобретаются упражнениями,
их можно только совершенствовать. Отсюда ясно, что
утонченность — это природный дар, а не плод искус-
ства.
Чем умнее человек, тем больше для него суще-
ствует разных типов красоты, но это при условии, что
он не влюблен, ибо для влюбленного вся красота воп-
лощена в одном-единственном образе.
Не кажется ли вам, что, завладевая сердцами дру-
гих, женщина всякий раз освобождает место другим
в своем собственном сердце? Правда, я знаю женщин,
которые это отрицают. Но кто скажет, что это неспра-
ведливо? Взятое полагается отдавать обратно.
Если ум постоянно сосредоточен на одной и той же
мысли, она изнуряет и опустошает его. Поэтому, чтобы
любовь как можно дольше доставляла нам наслажде-
ние, надо порой забывать о том, что мы влюблены.
В этом нет никакой измены: мы ведь не влюбляемся
в других, мы только восстанавливаем силы, чтобы лю-
бовь не угасла. Это получается само собой; ум дает
себе отдых, следуя безотчетному побуждению,— та-
ково веление природы.
Однако нельзя не согласиться, что тем самым мы
отдаем дань слабости, присущей человеческой природе,
и что мы были бы счастливее, если бы не нуждались
в перемене мыслей. Но тут мы над собой не властны.
Радость любить, не дерзая сделать признание, со-
пряжена с муками, но в такой любви есть и своя пре-
лесть. С каким воодушевлением мы делаем все, что
может понравиться человеку, которого мы беспредельно
чтим! Изо дня в день мы неустанно ищем способ от-
крыться. На это у нас уходит столько же времени, как
если бы нам предстояло беседовать со своей возлюб-
ленной. Наши глаза вспыхивают и гаснут в одно мгно-
235

венье, и даже если мы видим, что виновница всего
этого смятения ничего не подозревает, нам отрадно
сознавать, что все эти волнения мы испытываем из-за
человека, в высшей степени того заслуживающего. Нам
хотелось бы дать волю языку, чтобы излить свои чув-
ства; ведь не решаясь воспользоваться словами, мы
вынуждены ограничиваться красноречием действия.
Любовь наполняет душу радостью и поглощает все
наши мысли. Это значит, что мы счастливы, ибо весь
секрет, как поддерживать страсть, заключается в том,
чтобы не оставлять в уме ни малейшей пустоты, бес-
прерывно устремляя его на предметы, вызывающие
сладостные мысли о нашей любви. Но если мы принуж-
дены таиться, мы не сможем долго пребывать в подоб-
ном состоянии. Так как мы единственное действующее
лицо в страсти, предуготовленной для двоих, наши
чувства вскоре иссякнут.
Страсть нуждается в новизне. Человеческий ум тре-
бует разнообразия, и кто умеет предстать в новом
свете, того трудней разлюбить.
Достигнув своей вершины, страсть иногда утрачивает
полноту. Отторгнутые от живительного источника, мы по-
никаем, и сердце отдается во власть враждебных стра-
стей, разрывающих его на части. Но стоит появиться
слабому проблеску надежды, и мы вновь воспаряем ду-
шою. Для женщин это подчас только игра, но порой, изо-
бражая участие, они в самом деле проникаются состра-
данием — тогда мы снова чувствуем себя счастли-
выми.
Глубокая и непоколебимая любовь всегда начина-
ется с красноречия действия. Самое главное здесь —
глаза. Однако их выражение надо уметь разгадывать.
Когда двое охвачены одним чувством, им разгады-
вать не приходится. Хотя бы один из них непременно
понимает, что хочет сказать другой, даже если другой
то ли не понимает его, то ли не смеет понять.
236

Когда мы любим, мы замечаем, что стали совсем
другими. Нам кажется, что все кругом видят, как мы
переменились. Это глубокое заблуждение, но, так как
наш умственный взор затуманен страстью, мы не в со-
стоянии переубедить себя и смотрим на окружающих
с недоверием.
Влюбленный убежден, что от него не укрылась бы
чужая страсть. Это его тревожит.
Чем длиннее путь в любви, тем больше наслаждения
испытает утонченный ум.
Есть люди, в которых надо долгое время поддер-
живать надежду,— это те, кто наделен утонченным
умом. Иные же не способны долго бороться с препят-
ствиями— это люди самого грубого ума. Первые отли-
чаются постоянством; таким любовь приносит больше
радости. Вторые быстрее влюбляются и ведут себя сме-
лее, но их любовь недолговечна.
Первый признак любви — благоговение. Мы боготво-
рим того, в кого мы влюблены, и это совершенно спра-
ведливо, ибо ничто на свете не сравнится для нас с пред-
метом нашей страсти.
Сочинителям не под силу во всех тонкостях пере-
дать переживания влюбленных. Для этого им самим
надо оказаться на месте своих героев.
Распутство столь же чудовищно, как и извращен-
ность ума.
В любви молчание дороже слов. Хорошо, когда
смущение сковывает нам язык: в молчании есть свое
красноречие, которое доходит до сердца лучше, чем
любые слова. Как много может сказать влюбленный
своей возлюбленной, когда он в смятении молчит, и
сколько он при этом обнаруживает ума! Каким бы крас-
норечием мы ни обладали, подчас для нас лучше, чтобы
оно истощилось. Тут нет никаких правил и никакого
расчета. Все само собой выходит так, как должно
быть.
237

Нередко бывает, что, полюбив, человек хранит неру-
шимую верность тому, кто даже не подозревает о его
чувствах. Но для этого надо любить самой чистой и тре-
петной любовью.
Какой у людей ум, а значит, и страсти, мы узнаем,
сравнивая себя с другими.
Я согласен с тем, кто сказал, что влюбленный не
дорожит своим достоянием, забывает родных и близ-
ких. К этому приводит и большая дружба. Неудиви-
тельно, что любящие так беспечны,— им трудно себе
представить, чтобы они нуждались в чем-либо еще, кро-
ме любимого человека. В уме, преисполненном любви,
не остается места для заботы и беспокойства. Без
этой крайности любовь не может быть прекрасной;
поэтому влюбленный не задумывается над тем, что
будут говорить люди, он знает, что окружающие не
должны порицать его поступки, ибо они исходят от ра-
зума. У того, кто целиком отдается страсти, нет охоты
размышлять.
Надеясь снискать благосклонность женщины, муж-
чина первый делает шаг навстречу — это н? про-
сто обычай, это обязанность, возлагаемая на него при-
родой.
Забвение, даруемое любовью, и привязанность к
другому человеку порождают в любящем такие свой-
ства, каких в нем не было прежде. Любовь делает лю-
дей великодушными. Скупой и тот становится щедрым
и даже не вспоминает о своих прежних привычках.
Все это вполне объяснимо, ибо есть страсти, угнетаю-
щие и сковывающие душу, а есть такие, от которых
она расправляется и рвется из груди.
Напрасно любовь считают недостойной называться
именем разума. Противопоставлять их нет оснований,
потому что любовь и разум — это одно и то же. Мы
увлекаемся человеком прежде, чем хорошо его уз-
наем,— это своего рода торопливость мысли, но она
238

далека от неразумия, и мы не должны, да и не можем
помышлять о том, чтобы стать иными: тогда мы пре-
вратились бы в бесчувственные машины. Так не
будем же отторгать от любви разум, ибо они нераз-
делимы.
Стало быть, не правы поэты, изображающие любовь
слепой. Надо сорвать с ее глаз повязку, закрывшую
ей белый свет.
Душа, созданная для любви, жаждет деятельной,
богатой событиями жизни. Она вся — движение, и
потому ей нужно, чтобы все вокруг бурлило. Подобный
образ жизни открывает широкую дорогу для страсти.
Недаром придворные легче завоевывают сердца, нежели
столичные жители, не бывающие при дворе: те пол-
ны огня — эти же привыкли к однообразной жизни,
в которой не случается ничего, что могло бы вско-
лыхнуть душу. Бурная жизнь сулит неожиданности,
она будоражит ум и оставляет в нем яркие впечат-
ления.
Я думаю, что любовь преображает душу. Эта страсть
возвышает людей и преисполняет их благородством.
Все в человеке должно быть ей под стать, иначе она
окажется ему не по силам и будет его тяготить.
Приятное и прекрасное — одно и то же, это известно
всем. Я имею в виду нравственную красоту, заключен-
ную в словах и поступках. Конечно, есть определен-
ные правила, как стать приятным, но здесь еще нужно
физическое влечение, а это не в нашей власти.
Мы составили себе столь идеальное представле-
ние о приятном, что нет на свете человека, который бы
ему соответствовал. Давайте-ка хорошенько пораз-
мыслим и признаем, что в людях нас покоряет просто-
напросто восприимчивость и живость ума. Эти два
качества для любви чрезвычайно важны: влюблен-
ному нельзя ни спешить, ни медлить. Остальное реша-
ет опыт.
239

Уважение и любовь должны быть столь соразмерны
меж собой, чтобы они служили друг другу опорой и ува-
жение не подавляло любви.
Душевной щедростью отличаются не те, что любят
много раз, а те, что любят всей душою. Потрясти их
и завладеть всем их существом способна лишь неук-
ротимая страсть. Но если уж в них пробудилась любовь,
любят они не в пример сильней остальных.
Говорят, что народы в разной степени подвержены
любовной страсти. Это неверно; во всяком случае, это
нельзя признать безоговорочной истиной.
Коль скоро любовь состоит в определенной направ-
ленности мыслей, нет сомнения, что она повсюду одна
и та же. Правда, поскольку она зависит не от одной
души, в нее привносит кое-какие различия климат, но
это имеет отношение лишь к телу.
Любовь что здравый смысл. Люди убеждены, что
ума у них столько же, сколько и у других, точно так же
им кажется, что и любят они, как все. Однако, если
вдуматься, в любимом человеке каждому дороги такие
черточки, которые оставляют других равнодушными.
(Чтобы уловить эту разницу, нужна большая проница-
тельность.)
Кто прикидывается влюбленным, тот рискует влю-
биться всерьез; во всяком случае, без легкого увлече-
ния тут не обойдется. Ведь разыгрывающий из себя
влюбленного поневоле вживается в роль, иначе кто
поверил бы его словам? Истину страстей утаить труд-
нее, чем скрыть более важные истины. Чтобы сохра-
нить в тайне первую, нужны пыл, находчивость, легкая
и быстрая игра ума, тогда как для замалчивания послед-
них надо только изворачиваться и тянуть время, что
значительно проще.
Вдали от того, кого мы любим, мы полны реши-
мости многое сделать и многое сказать, но когда мы
рядом, мужество нас покидает. Откуда эта слабость?
240

Дело в том, что на расстоянии нам легче сохранять
душевное равновесие, между тем как в присутствии
предмета своей страсти мы испытываем необычайное
волнение, лишающее нас твердости.
В любви мы не осмеливаемся идти на риск из боязни
все потерять. Надо продвигаться дальше, но кто ска-
жет, у какой черты нужно остановиться? Пока мы не най-
дем для себя эту черту, мы трепещем, а когда мы ее
наметим, ее недолго преступить. Благоразумие здесь
бессильно.
Нет ничего мучительнее, как быть влюбленным и за-
мечать ответное чувство, не смея себе поверить. Вре-
менами нас озаряет надежда, но затем охватывает страх,
и страх в конце концов побеждает.
Когда мы страстно влюблены, мы каждый раз смот-
рим на любимого человека так, словно видим его впер-
вые. В его отсутствие мы уже через минуту сердцем
чувствуем, как нам его не хватает. Великая радость —
обрести его вновь! Наши тревоги тотчас уходят прочь.
Однако для этого нужно, чтобы любовь была уже
достаточно зрелой. Если же она еще только рождается
и мы еще не добились взаимности, тревоги рассеива-
ются, но их сменяют другие.
Несмотря на сплошные тяготы, мы стремимся быть
рядом с возлюбленной в надежде, что это избавит нас
от терзаний. Но когда мы ее видим, нам кажется, что
мы томимся еще больше прежнего. Прошлые горести
не волнуют нас так, как настоящие, а судим мы по
тому, что задевает нас за живое. Можно ли не состра-
дать влюбленному, испытывающему такие муки?
Перевод В. П. Гайдамака.
Pascal В. Oeuvres completes.
P. 1963. P. 285—289
16 Философия любви. Ч. 2 241

Ж. Лабрюйер
ХАРАКТЕРЫ, ИЛИ НРАВЫ
НЫНЕШНЕГО ВЕКА
Мнение мужчин о достоинствах какой-нибудь жен-
щины редко совпадает с мнением женщин: их интере-
сы слишком различны. Те милые повадки, те бесчис-
ленные ужимки, которые так нравятся мужчинам и за-
жигают в них страсть, отталкивают женщин, рождая
в них неприязнь и отвращение.
Кокетка до последнего своего вздоха уверена, что
она хороша собой и нравится мужчинам. Она относит-
ся ко времени и годам как к чему-то, что покрывает
морщинами и обезображивает только других женщин,
и забывает, что возраст написан и на ее лице. Наряд,
который в юности украшал ее, теперь лишь портит,
оттеняя все убожество старости. Жеманство и слаща-
вость сопутствуют ей в недугах и немощи, и умирает
она в пышном уборе и пестрых бантах.
На свете нет.зрелища прекраснее, чем прекрасное
лицо, и нет музыки слаще, чем звук любимого голоса.
Порою женщины, чья красота совершенна, а досто-
инства редкостны, так трогают наше сердце, что мы
довольствуемся правом смотреть на них и говорить
с ними.
Чем больше милостей женщина дарит мужчине, тем
сильнее она его любит и тем меньше любит ее он.
Когда женщина перестает любить мужчину, она за-
бывает все, даже милости, которыми его дарила.
242

Женщина, у которой один любовник, считает, что
она совсем не кокетка; женщина, у которой несколько
любовников,— что она всего лишь кокетка.
Женщина, которая столь сильно любит одного муж-
чину, что перестает кокетничать со всеми остальными,
слывет в свете сумасбродкой, сделавшей дурной выбор.
Давнишний любовник так мало значит для женщины,
что его легко меняют на нового мужа, а новый муж
так быстро теряет новизну, что почти сразу уступает
место новому любовнику.
Давнишний любовник опасается соперника или пре-
зирает его в зависимости от характера дамы своего
сердца.
Давнишний любовник отличается от мужа нередко
одним лишь названием; впрочем, это весьма сущест-
венное отличие, без которого он немедленно получил
бы отставку.
Кокетство в женщине отчасти оправдывается, если
она сладострастна. Напротив, мужчина, который любит
кокетничать, хуже, чем просто распутник. Мужчина-
кокетка и женщина-сладострастница вполне стоят друг
друга.
Тайных любовных связей почти не существует: име-
на многих женщин так же прочно связаны с именами
их любовников, как и с именами мужей.
Сладострастная женщина хочет, чтобы ее любили;
кокетке достаточно нравиться и слыть красивой. Одна
стремится вступить в связь с мужчиной, другая — ка-
заться ему привлекательной. Первая переходит от од-
ной связи к другой, вторая заводит несколько интри-
жек сразу. Одной владеет страсть и жажда наслажде-
16*
243

ния, другой — тщеславие и легкомыслие. Сладостра-
стие — это изъян сердца или, быть может, натуры; ко-
кетство — порок души. Сладострастница внушает страх,
кокетка — ненависть. Если оба эти свойства объединя-
ются в одной женщине, получается характер, наигнус-
нейший из возможных.
Мы называем непостоянной женщину, которая раз-
любила; легкомысленной — ту, которая сразу полюбила
другого; ветреной — ту, которая сама не знает, кого
она любит и любит ли вообще; холодной — ту, которая
никого не любит.
Некоторые женщины более чем зрелых лет то ли
по неодолимой потребности, то ли по дурной наклон-
ности легко становятся добычей молодых людей, на-
ходящихся в стесненных обстоятельствах. Не знаю, кто
больше достоин жалости — немолодые женщины, кото-
рые нуждаются в юнцах, или юнцы, которые нужда-
ются в старухах.
Как это ни странно, на свете существую^ женщины,
которых любовь к мужчине волнует меньше, чем дру-
гие страсти,— я имею в виду честолюбие и страсть
к карточной игре. Мужчины сразу становятся целомуд-
ренными в присутствии таких женщин, ибо женского
в них только одежда.
У большинства женщин нет принципов: они повину-
ются голосу сердца, и поведение их во всем зависит
от мужчин, которых они любят.
Женщины умеют любить сильнее, нежели большин-
ство мужчин, но мужчины более способны к истинной
дружбе.
Женщины не любят друг друга, и причина этой не-
любви — мужчина.
244

Как бы сильно ни любила молодая женщина, она
начинает любить еще сильнее, когда к ее чувству при-
мешивается своекорыстие или честолюбие.
Женщины с легкостью лгут, говоря о своих чувст-
вах, а мужчины с еще большей легкостью говорят
правду.
В жизни нередки случаи, когда женщина изо всех
сил скрывает страсть, которую испытывает к мужчине,
в то время как он так же прилежно разыгрывает лю-
бовь, которой вовсе к ней не чувствует.
Мужчине легко обмануть женщину притворными
клятвами, если только он не таит в душе истинной
любви к другой.
Мужчина громко негодует на женщину, которая его
разлюбила, и быстро утешается; женщина не столь бурно
выражает свои чувства, когда ее покидают, но долго
остается безутешной.
Если женщина ленива, ее могут исцелить от этого
порока только тщеславие и любовь.
Когда деятельная женщина становится ленивой, это
признак того, что она полюбила.
По-настоящему мы любим лишь в первый раз; все
последующие наши увлечения уже не так безоглядны.
Труднее всего исцелить ту любовь, которая вспых-
нула с первого взгляда.
Любовь, которая возникает медленно и постепенно,
так похожа на дружбу, что не может стать пылкой
страстью.
245

Тот, кто любит так сильно, что хотел бы любить
в тысячу раз сильнее, все же любит меньше, нежели
тот, кто любит сильнее, чем сам того хотел бы.
На свете немало людей, которые и рады бы полю-
бить, да никак не могут; они ищут поражения, но
всегда одерживают победу и, если дозволено так вы-
разиться, принуждены жить на свободе.
Люди, вначале страстно любившие друг друга, сами
способствуют тому, что постепенно их любовь начина-
ет слабеть, а потом совсем угасает. Кто больше вино-
ват в охлаждении — мужчина или женщина? Ответить
на этот вопрос нелегко: женщины утверждают, что
мужчины непостоянны, а мужчины доказывают, что жен-
щины ветрены.
Женщина, которую все считают холодной, просто
еще не встретила человека, который пробудил бы в ней
любовь.
Мы так же не можем навеки сохранить любовь, как
не могли не полюбить.
Умирает любовь от усталости, а хоронит ее заб-
вение.
И при зарождении, и на закате любви люди всегда
испытывают замешательство, оставаясь наедине друг с
другом.
Угасание любви — вот неопровержимое доказатель-
ство того, что человек ограничен и у сердца есть пре-
делы.
Полюбить — значит проявить слабость; разлюбить —
значит иной раз проявить не меньшую слабость.
246

Люди перестают любить по той же причине, по ка-
кой они перестают плакать: в их сердцах иссякает ис-
точник и слез и любви.
Люди по привычке встречаются и произносят слова
любви даже тогда, когда каждое их движение говорит
о том, что они уже не любят друг друга.
Мы хотим быть источником всех радостей или, если
это невозможно, всех несчастий того, кого любим.
Тосковать о том, кого любишь, много легче, нежели
жить с тем, кого ненавидишь.
Если человек помог тому, кого любил, то ни при
каких обстоятельствах он не должен вспоминать потом
о своем благодеянии.
Мы преисполнены нежности к тем, кому делаем
добро, и страстно ненавидим тех, кому нанесли много
обид.
Поразмыслив хорошенько, нетрудно убедиться, что
вечно брюзжат, всех поносят и никого не любят имен-
но те люди, которые всеми нелюбимы.
Размышления французских мора-
листов XV/—XV//» веков. М., 1987.
С. 306, 307, 308—309, 312—316,
317, 318, 320, 326
247

Ж. О. де Ламетри
ТРАКТАТ О ДУШЕ
Когда душа воспринимает представления, проникаю-
щие в нее при помощи органов чувств, последние, вос-
производя предмет, вызывают чувства радости или пе-
чали; или же они не вызывают ни тех, ни других, такие
чувства можно назвать безразличными, тогда как пер-
вые заставляют любить или ненавидеть предмет, вызы-
вающий их своим действием.
Если воля, возникающая из идеи, запечатленной в
мозгу, испытывает удовольствие, созерцая и сохраняя
у себя эту идею, как, например, когда думают о краси-
вой женщине или о какой-нибудь удаче и т. д., то это
то, что называют радостью, наслаждением, удовольст-
вием. Когда воля, испытывая неприятные ощущения,
страдает от наличия какой-нибудь идеи и хотела бы ее
удаления, от этого проистекает печаль. Любовь и не-
нависть — две страсти, от которых зависят все осталь-
ные- Любовь к находящемуся налицо предмету достав-
ляет мне радость; любовь к предмету, находящемуся
в прошлом, представляет собой приятное воспомина-
ние; любовь к будущему предмету — згго то, что назы-
вают желанием или надеждой, когда им желают или
надеются воспользоваться. Зло в настоящем возбужда-
ет печаль или ненависть; зло в прошлом вызывает до-
садное воспоминание; страх проистекает от зла, ожи-
даемого в будущем. Другие переживания души пред-
ставляют собой лишь различные степени любви или
ненависти. Но если эти чувства настолько сильны, что
оставляют в мозгу столь глубокие следы, что опроки-
дывают весь наш душевный строй и он перестает счи-
таться с законами разума, то это бурное состояние
называется страстью, увлекающей нас к ее предмету
вопреки нашей душе. Идеи, не возбуждающие ни радо-
248

сти, ни печали, называются безразличными, как, напри-
мер, представление о воздухе, камне, круге, доме и
т. п. Но, за исключением подобных представлений, все
остальные связаны с любовью или ненавистью, и в че-
ловеке все дышит страстью. Каждому возрасту свойст-
венны свои страсти: всякий, естественно, стремится к
тому, что соответствует состоянию его тела. Сильная
и энергичная молодость любит войну, радости любви
и все виды наслаждения; бессильная старость не воин-
ственна, а боязлива; она скупа, а не расточительна;
смелость является в ее глазах безрассудством, а на-
слаждение — преступлением, так как оно создано не
для нее. Подобные же вкусы и такое же поведение
наблюдается и у животных, которые, подобно нам, ве-
селы, резвы и влюбчивы в молодом возрасте, но мало-
помалу теряют вкус ко всяким наслаждениям. В связи
с состоянием души, вызывающим любовь и ненависть,
в теле происходят мускульные движения, посредством
которых мы можем — физически или мысленно — со-
единяться с предметом нашего влечения или отстра-
нять предмет, присутствие которого вызывает в нас воз-
мущение.
АНТИ-СЕНЕКА, ИЛИ РАССУЖДЕНИЕ О СЧАСТЬЕ
...Иное время — иные нравы. Ликург предписывал
бросать в воду слабых и нездоровых детей, считая это
правилом мудрости. Прочтите его биографию у Плу-
тарха: она даст вам подробное доказательство того,
что я рассказываю здесь в общих чертах. Вы узнаете
также из Плутарха, что в Спарте не знали, что такое
стыд, воровство, прелюбодеяние и т. п. В других стра-
нах женщины были общим достоянием и переходили
от самца к самцу, подобно сукам; в Спарте они отда-
вались мужем первому попавшемуся здоровому юно-
ше. В старину только женщины стыдились того, что
249

их поклонники соперничают между собой, тогда как
последние торжествовали, презирая любовь и добрые
нравы.
Соч. М., 1983. С. 94—95, 261
Л. де Вовенарг
ВВЕДЕНИЕ В ПОЗНАНИЕ
ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО РАЗУМА
О ЛЮБВИ
Одна и та же страсть у разных людей проявляется
по-разному. Женщина может понравиться нескольким
мужчинам чертами иной раз противоположными: один
полюбит ее за ум, другой — за лобродетель, третьему,
напротив, милы ее недостатки и т. д. А случается и так,
что все любят в ней свойство, которого она лишена,
скажем, постоянство, хотя на деле эта женщина ветрена.
Но это не имеет значения: человек влюблен в создан-
ный им самим образ; только ему, а не легкомысленной
женщине он предан всем сердцем. Я постоянно встре-
чаю в свете людей, которые из множества незнако-
мых женщин — скажем, во время мессы или пропове-
ди — выбирают одну-единственную, притом, даже на
собственный вкус, не самую красивую. Чем это объ-
яснить? А тем, что красота каждой женщины отмечена
чертами ее характера, и мы предпочитаем ту, чей ха-
рактер будит в нас самый живой отклик. Значит, мы
чаще всего выбираем женщину за ее характер, значит,
ищем в ней ее душу, и никто не переубедит меня
в этом. Итак, все, что открыто, предстает нашим чув-
ствам, нравится нам лишь как символ того, что от них
сокрыто; итак, мы любим внешние качества лишь за
250

наслаждение, которое они нам доставляют, но главное
для нас — качества внутренние, отраженные во внеш-
них; итак, мы имеем право сказать, что всего сильнее нас
привлекает душа. Но душа доставляет радость не чув-
ствам, а разуму; таким образом, его интересы берут
верх над прочими, и, если чувства им противоречат,
мы жертвуем чувствами. Нужно только убедиться, что
противоречие и впрямь существует, что тут затронута
душа. Такова чистая любовь.
Размышления и афоризмы фран-
цузских моралистов XV/—XVM/ ве-
ков. М., 1987. С. 368—369
Н.-С. де Шамфор
МАКСИМЫ И МЫСЛИ,
АФОРИЗМЫ И АНЕКДОТЫ
Природа наделила человека одновременно и разу-
мом, и страстями, надо думать, для того, чтобы с по-
мощью последних он заглушал страдания, которые при-
чиняет ему первый. После того как человек избывает
свои страсти, природа оставляет ему всего несколько
лет жизни и, видимо, руководится при этом жалостью:
она не хочет обрекать его на существование, поддер-
живаемое одним только разумом.
Любая страсть всегда все преувеличивает, иначе она
не была бы страстью.
Философ, который силится подавить в себе страсти,
подобен химику, который вздумал бы потушить огонь
под своими ретортами.
251

Неверно утверждение (высказанное Руссо вслед за
Плутархом) будто, чем больше человек думает, тем
меньше чувствует. Верно другое: чем больше он рас-
суждает, тем меньше любит. На свете мало людей,
которых можно было бы назвать исключением из это-
го правила.
Любовь — милое безумие; честолюбие — опасная
глупость.
Любовь — единственное чувство, в котором все ис-
тинно и все лживо; скажи о ней любую нелепость —
и она окажется правдой.
Когда влюбленный жалеет человека здравомысля-
щего, он напоминает мне любителя сказок, который
зубоскалит над теми, кто увлекается историческими
сочинениями.
Любовь — это рискованное предприятие, которое
неизменно кончается банкротством; кто им разорен,
тот вдобавок еще и опозорен.
Что такое любовница? Женщина, возле которой за-
бываешь то, что знал назубок, иными словами, все не-
достатки ее пола.
Любовь, по-видимому, не ищет подлинных совер-
шенств; более того, она их как бы побаивается: ей
нужны лишь те совершенства, которые творит и приду-
мывает она сама. В этом она подобна королям: они
признают великими только тех, кого сами и возвели-
чили.
Любовникам довольно нравиться друг другу своими
привлекательными, приятными чертами, но супруги мо-
гут быть счастливы лишь в том случае, если связаны
252

взаимной любовью или хотя бы подходят один к дру-
гому своими недостатками.
Мужчине мало быть любимым: он хочет, чтобы его
оценили, а оценить могут лишь те, кто на него похож.
Потому-то на свете и не существует любви, вернее, по-
тому она так недолговечна между двумя существами,
одно из которых ниже другого. Дело тут не в тщесла-
вии, а в естественном самолюбии; попытка же лишить
человека самолюбия бессмысленна и обречена на не-
удачу. Тщеславие — свойство натур слабых и порочных,
тогда как разумное самолюбие присуще людям вполне
порядочным.
Мужчина охладевает к женщине, которая слишком
сильно его любит, и наоборот. Видимо, с сердечными
чувствами дело обстоит как с благодеяниями: кто не
в состоянии отплатить за них, тот становится неблаго-
дарным.
В женском мозгу, видимо, на одно отделение мень-
ше, а в сердце — на одно чувство больше, чем в мозгу
и сердце мужчины. Без этого особого устройства жен-
щины не могли бы растить, выхаживать и холить детей.
Любовь лишь тогда достойна этого названия, когда к
ней не примешиваются посторонние чувства, когда она
живет только собою и собою питается.
Всякий раз, когда я вижу женщин, да и мужчин,
слепо кем-то увлеченных, я перестаю верить в их спо-
собность глубоко чувствовать. Это правило меня еще ни
разу не обмануло.
Грош цена тому чувству, у которого есть цена.
253

Любовь как прилипчивая болезнь: чем больше ее
боишься, тем скорее подхватишь.
Влюбленный человек всегда силится превзойти са-
мого себя в приятности, поэтому влюбленные большею
частью так смешны.
Отнимите у любви самолюбие — и что же останет-
ся? Почти ничего! Очистите ее от тщеславия — и она
уподобится выздоравливающему человеку, который от
слабости еле волочит ноги.
Быть может, чтобы вполне оценить дружбу, нужно
сперва пережить любовь.
Одна умная женщина бросила мне как-то фразу,
которая, возможно, проливает свет на природу слабо-
го пола: «Когда женщина выбирает себе любовника,
ей не так важно, нравится ли он ей, как нравится ли
он другим женщинам».
Размышления и афоризмы фран-
цузских моралистов XVI—XV/// ве-
ков. М., 1987. С. 4U, 426, 464,
466, 468, 469
А. де Ривароль
ИЗБРАННЫЕ ВЫСКАЗЫВАНИЯ
Любовь, которая живет среди бурь и порою воз-
растает на лоне предательства, не всегда способна вы-
держать безоблачную погоду верности.
Молодые люди ведут себя с женщинами как робкие
богачи, а старики — как наглые нищие.
254

Невинную девушку растлевают бесстыдными реча-
ми, женщине легкого поведения кружат голову почти-
тельной любовью: в обоих случаях — неизведанным
плодом.
Ничто убедительней не доказывает, сколь мало че-
ловек уважает себе подобных, как непроизвольное пре-
небрежение, проявляемое им к актерам и вообще ко
всем, кто служит его забавам и наслаждениям; вот
почему мужчина чаще всего оправдывает презрение
к женщине тем, что обладал ею.
Самолюбие в любви или несчастьях — всегда нелов-
кий проситель: оно говорит о себе там, где надо гово-
рить о любимом предмете; о своих заслугах — там,
где надо восхвалять оказанные благодеяния.
Любовь — порождение двух существ, чающих друг
от друга одинакового наслаждения.
С точки зрения социальной в любви разумно, быть
может, только одно — то, что она безумна.
Воля — это дюжая рабыня, прислуживающая то
страстям, то рассудку; она есть напряжение всех наших
способностей, слишком часто порождаемое страстями:
невозможно ведь предположить, что воля независима
от них, хотя с рассудком она порывает отнюдь не редко.
Зависть, жестокость, честолюбие желают; рассудок про-
сит или приказывает — недаром у женщин всегда пре-
избыток желаний. Слабое напряжение воли называется
поползновением. Когда мы прощаемся с возрастом
страстей и чувствований и входим в разум, желаний
становится меньше, и у нас формируется наконец по-
литическое мышление.
255

Страсти — вот ораторы многолюдных собраний.
Разум — историк, страсти — актрисы.
У разных людей и страсти проявляются по-разному:
одни не только признаются в своих пороках, но даже
хвалятся ими, другие — тщательно их скрывают; одни
ищут, с кем бы провести время, другие — кого бы оду-
рачить. Са/лый большой себялюбец не всегда открыто
потакает своему себялюбию, равно как самый большой
чревоугодник не всегда расхваливает вкусное кушанье:
напротив того, он сладострастно его смакует и при
этом помалкивает из страха, что все наперебой станут
просить его поделиться с ними этим яством.
Размышления и афоризмы фран-
цузских моралистов XV/—XVIII ве-
ков. М., 1987. С. 520, 521, 506, 517
Ф. Баадер
ИЗ ДНЕВНИКОВ
Я потому называю женщину хранительницей любви,
что, как известно, у мужчины инициатива принадлежит
не любви, но похоти и любовь только следует за наслаж-
дением, тогда как, напротив (в нормальном состоянии),
у женщины наслаждение следует за любовью, а вообще
женщина не столь способна к абстрагированию того и
другого, как мужчина. Поэтому мужчина в этом смысле
сознательно дает женщине худшее — наслаждение, а
женщина мужчине — лучшее (любовь), и против этого
достоинства женщины не может служить серьезным
возражением ни употребление во зло половой любви,
ни то замечание, что именно женщина разжигает в муж-
чине похоть и что любовь девы возбуждается мужчи-
256

ной, потому что женщина лишь неосознанно (невинно)
пробуждает похоть в мужчине, но зато отвечает ему
любовью сознательно.
...Естественно совершающаяся в любви полов фан-
тасмагория, когда любящие на первой стадии своей
любви взаимно считают себя более красивыми, милы-
ми, совершенными — лучшими, чем есть они на деле,—
то и это указывает на высшее значение. Эту восхищен-
ность, эту идеализацию любящие должны рассматри-
вать лишь как ободряющий и поощряющий призыв,
обращенный к ним, а именно как призыв и призвание
становиться в своем совместном стремлении подлинно
и существенно тем самым, чем провидчески, словно ми-
раж, являет им внутренние, заложенные в них задатки
та самая фантасмагория любви,— вместо того чтобы,
как это обычно происходит, обращать во зло эту мимо-
летную утреннюю зарю любви, скоро, слишком скоро
теряющуюся в сером облаке жизни, пользуясь ею все-
го лишь для взаимного, праздного, тщеславного и нич-
тожного самолюбования.
Эстетика немецких романтиков. М.,
1987. С. 352—355
Б. Констан
РАЗМЫШЛЕНИЯ О ТРАГЕДИИ
Всем известно, что есть любовь в плане физическом.
Но определенные обстоятельства, определенное состоя-
ние общества могут наделить эту естественную потреб-
ность чудодейственной силой и превратить ее в самую
непобедимую и возвышенную из страстей. Когда муж-
чины общаются с женщинами лишь изредка, когда жен-
щины живут затворницами в своих покоях, словно в
17 Философия любви. Ч. 2 257

таинственном святилище, когда завоевание женщины со-
пряжено с опасностью для нее и для ее возлюблен-
ного или когда отсутствие каких бы то ни было общест-
венных интересов, какого бы то ни было политического
поприща обрекает мужчину на праздность и самолюбие
его ищет случая блеснуть, женщина может стать для
мужчины единственным и священным объектом влече-
ния, покровительства и исключительного поклонения
либо, в другом случае, обещать тщеславию победу, ко-
торой оно жаждет увенчать себя; однако постепенно
женщины становятся все более доступны взорам, обще-
ние с ними становится все менее затруднительным, сла-
бостям их грозит все меньше опасностей, а жизнь муж-
чин заполняют все более серьезные занятия — и пла-
мень страсти, равно как и вспышки честолюбия, угаса-
ет. Когда любовь, истинная или мнимая, не встречает
преград, она утрачивает привлекательность и ослабева-
ет. Однако она не исчезает совсем, потому что дает
себя знать ее грубая природная основа и потому что
традиции и книги передают ее обаяние воображению.
Но с каждым днем эти традиции утрачивают силу,
а книги, все менее соответствуя действительности, теря-
ют свою власть...
...Любви стало легко добиться, ею управляет расчет;
за редкими исключениями, по большей части несчаст-
ливыми и не располагающими к подражанию, остатки
ее, еле теплящиеся в сердцах, не определяют ничью
судьбу. Даже молодежь, во Франции по крайней мере,
указала любви ее место: много ли найдется у нас моло-
дых людей, жертвующих благополучием или будущно-
стью ради брака по любви?
Я отнюдь не расположен упрекать цивилизацию в
том, что она умерила страсти, в прошлом необуздан-
ные, и согласен признать, что это пошло на пользу нра-
вам. Игра воображения утихла, и каждый довольству-
ется тем, что всегда под рукой,— собственной женой.
258

Кроме того, нередко чувство привязанности порожда-
ется общностью материальных интересов. Порок стано-
вится излишеством, кажется утомительным, отвлекает
от достойных и полезных занятий. Мы верны жене, по-
тому что она всегда рядом. Мы добродетельны, пото-
му что любовь перестала нас занимать.
Эстетика раннего французского
романтизма. М., 1982. С. 284—
285
Ф. Р. де Шатобрнан
ГЕНИЙ ХРИСТИАНСТВА
Древние не ведали даже названия того чувства, что
у нас зовется любовью в собственном смысле слова.
Лишь в новое время появилось сочетание чувственно-
сти и духовности — та любовь, что в нравственном от-
ношении родственна дружбе...
...Любовь страстная не так свята, как любовь супру-
жеская, и не так прелестна, как любовь пастушеская;
но, будучи более мучительной, чем обе предыдущие,
она опустошает души, где царит. Не обладая ни сте-
пенностью, отличающей брачные узы, ни невинностью,
присущей сельским нравам, не смешиваясь ни с каки-
ми иными чувствами, она несет в самой себе свои
иллюзии, свое безумие, свой источник. Неведомая ни
чересчур трудолюбивому ремесленнику, ни чересчур
простодушному землепашцу, страсть эта охватывает
лишь тех, кто, от рождения пребывая в праздности,
постоянно погружен в тревоги собственного сердца и
сгибается под гнетом его непомерного самолюбия.
Нам остается сказать о том состоянии души, кото-
рое, как нам кажется, не привлекало до сих пор долж-
ного внимания; оно предшествует развитию страстей: в
17*
259

эту пору способности наши, юные, деятельные, цельные,
но затаенные в себе, лишенные цели и предмета, обра-
щаются лишь на самих себя. Чем дальше продвигаются
народы по пути цивилизации, тем чаще возникает это
состояние, ибо тогда случается весьма печальная вещь:
обилие примеров, проходящих перед глазами, множе-
ство книг, трактующих о человеке и его чувствах,
делают искушенным человека неопытного. Мы познаем
разочарование, еще не изведав наслаждений; мы еще
полны желаний, но уже лишены иллюзий. Воображение
богато, обильно и чудесно; существование скудно, сухо
и безотрадно. Мы живем с полным сердцем в пустом
мире и, ничем не насытившись, уже всем пресыщены.
Такое состояние души наполняет жизнь беспредель-
ной горечью; сердце изощряется и исхитряется на ты-
сячу ладов, дабы найти применение силам, пропадаю-
щим втуне.
Древним было почти неведомо это скрытое бес-
покойство, это брожение всех заглушаемых страстей
разом: напряженная политическая деятельность, игры в
гимнасии и на Марсовом поле, дела полиса и форума
заполняли их время и не оставляли никакого места для
сердечной тоски.
С другой стороны, древние не знали безудержных
порывов, надежд, беспредметных страхов, переменчи-
вости мыслей и чувств, вечного непостоянства, оказы-
вающегося оборотной стороной постоянного разочаро-
вания,— всех тех свойств, что мы приобретаем в жен-
ском обществе. Женщины в новое время возбуждают
не только любовную страсть, они оказывают влияние
и на другие чувства. Нам передается что-то от их изне-
женности; наш мужской характер становится менее ре-
шительным, и в наших страстях появляется некая неуве-
ренность и хрупкость.
Эстетика раннего французского
романтизма. М., 1982. С. 143, 154
260

Й. Гёррес
АФОРИЗМЫ ОБ ИСКУССТВЕ
Когда в своем полете встречаются умы, то тяга, их
сблизившая,— это симпатия; в самом средоточии нашего
существа бьет ключом такая незримая сила, которая,
как избирательное сродство в сфере ума, сопрягает
родственные существа.
Если влечение к истине и справедливости, подобно
изначальной силе притяжения, связующей единой цепью
целое мироздание, обращает в целое весь универсум
духов, то симпатия, подобно сцеплению, действует лишь
на поверхности, при непосредственном соприкосно-
вении, однако действует тем проникновеннее, без
нее царство духов обратилось бы в глухой и мертвый
Аид.
Подобно тому как твердое ядро Земли окружено
атмосферой, а высоко над нею, в голубизне небес, куда
не проникает и самый тонкий газ, пребывает свет, ко-
торый, не встречая себе ни в чем препятствия, не удер-
живаемый материей, распространяется со скоростью
мысли, симпатия высоко поднялась над ограничениями
вещества, она не задерживается в организме и в его
атмосфере — душе; высоко в Эмпирее, куда не прони-
кают пары страстей, где слабеют чистые лучи духа,—
там творит она незримо и неслышно, слагая в эфирный
облик рассеянное вещество мира духов.
Как ода в поэзии — это чистый продукт духа, едва
затрагивающий чувство, так и дружба обитает лишь на
тех высотах; нежный альпийский цветок, она растет
лишь в самом чистом эфире и погибает в более тяже-
лом воздухе земли.
Симпатия, какую испытывают друг к другу мужчи-
ны,— продуктивная симпатия; идея внушает нам образ
друга, мы переносим этот образ на человека, настраи-
261

ваем его в лад с собою, и двое, гармонически настроив-
шись, притягивают друг друга.
Симпатия, какую испытывают друг к другу женщи-
ны,— эдуктивная; восприятие рисует в душе женщи-
ны образ подруги, и, когда такие образы обоюдно со-
звучны, двое, настроенные в тон, притягивают друг
друга.
Симпатия, какую испытывает мужчина к женщине,
будет симпатией идеальной; образ, сложившийся в уме
мужчины, переходит благодаря подруге в жизнь; она
же возвышается к этому образу и лепит себя, сооб-
разуясь с ним, так что живым обликом родственной
души встает перед взором мужчины то, что спало в глу-
бине его духа.
Любовь — это симпатия, низводимая в сферу чувст-
вования, душу.
Человеческий род распадается на единства, мельчай-
шие частицы, атомы, однако единства эти — не элемен-
ты, они и сами по себе расколоты, расколоты на муж-
чин и женщин; единство же в такое раздвоение вносит
любовь.
У женщины в духовной сфере способность восприя-
тия, схватывающего феномены внешнего мира, преоб-
ладает над мыслительной силой, которая неутомимо
производит явления своей собственной, ничем не ско-
ванной деятельностью. Нужно сначала, чтобы внешняя
природа воздействовала на дух женщины, и лишь тогда,
в противодействии, он проявит себя.
У мужчины, напротив, идея оставляет далеко позади
себя все воспринимаемое, он подходит к явлениям как
повелитель их, а они обязаны покорствовать ему. Он
творит изнутри вовне, во внешнюю природу, и, встреча-
ясь с ее противодействием, радуется собственной силе.
В душе женщины непосредственное чувство преоб-
ладает над фантазией, внешнее, едва касаясь своим вея-
нием подвижного чувства, приводит его в колебатель-
262

ное движение,— это ощущение; лишь на его колеба-
ния, противодействуя, откликается аффект.
В мужчине же наиболее подвижна фантазия; когда
его собственный дух касается ее изнутри, она звучит
в ответ ему,— это аффект, и лишь тогда, когда эти зву-
чания замолкнут, его непосредственное чувство обретет
восприимчивость к резонансам внешней природы в ощу-
щении.
В организме женщины возбуждение под влиянием
внешнего преобладает над взволнованностью под влия-
нием внутреннего; нежна и податлива ткань ее нервов,
но не столь упруги мышечные волокна. Внешние энер-
гии действуют как раздражители, и возбуждение силь-
но и устойчиво, слабее реакция на раздражения из-
нутри.
В мужчине, напротив, взволнованность под влияни-
ем внутреннего превзойдет возбуждение под влиянием
внешнего; крепки и туги, способны к сильному сжатию
мышечные волокна, но не столь тонка и нежна ткань
нервов. Внутренние энергии действуют на них раздра-
жающе, сильно и устойчиво волнение, но слабее реак-
ция на внешние раздражители.
Поэтому то, что обращается у мужчины вовнутрь,
то у женщины лежит на поверхности; что действует в
мужчине вовне, то возвращается в женщине вовнутрь.
Созерцательная способность мужчины откликается
на идею, а у женщины — на воспринятое во внешнем
мире; дух возбуждает фантазию мужчины, и точно так
же внешняя природа — непосредственное чувство жен-
щины, так что внешняя природа для нее — направляю-
щий дух, указаниям которого она следует; неорганиче-
ские силы действуют на нежные нервы женщины, за-
ставляя их судорожно трепетать, и точно так же внут-
ренний огонь страсти возбуждает в мужчине рычажный
механизм мышц и гонит по жилам горячую кровь.
Способность восприятия — это мыслительная сила,
263

отчуждаемая вовне; фантазия — непосредственное чув-
ство, обращенное вовнутрь, подобно тому как взволно-
ванность внутренним становится внутренним возбужде-
нием. Женское — это мужское, вывернутое наизнанку,
так что все внутреннее обращено вовне.
У мужчины средой-проводником служит внутренняя
сторона поверхности тела, заряд проводится из внут-
реннего электрического моря огня в средоточие духа,
а оттуда уже заряжается фантазия. Отводится же заряд
во внешнюю природу — в нее изливается его сила, и
он экспериментирует в ней по собственному произволу.
У женщины средой-проводником служит внешняя
сторона поверхности тела, заряд идет из внешней при-
роды, достигает непосредственного чувства, от него же
вовнутрь бежит то, что отталкивает этот заряд. Приро-
да экспериментирует в духовной сфере женщины.
Поэтому у мужчины извне — плюс, активная деятель-
ность, изнутри — минус, пассивная восприимчивость; у
женщины извне — минус, пассивная восприимчивость, из-
нутри — плюс, активная деятельность; поэтому женщи-
на — это мужчина, но с заменой полюсов на противо-
положные.
А подобно тому как притягивают друг друга дру-
жественные полюсы магнита и положительные и отри-
цательные заряды стремятся друг к другу, так стремят-
ся друг к другу мужчина и женщина, а что притяги-
вает их и в чем склоняются они друг к другу — это
любовь.
К прекрасному, к идеалу, стремятся мужчина и жен-
щина, и, в то время как они стремятся к этой одной
точке и силятся перенести ее вовнутрь себя и изнутри
себя представить вовне, они тяготеют друг к другу в
любви.
Третье — вот что воспаряет над их головами, что
стремятся произвести они в себе, а затем реализовать
вовне,— встречаясь в таком стремлении своими проти-
264

воположностями, они сопрягаются в нем друг с другом
цепью единства и взаимосвязываются своими диффе-
ренциями.
Инакородность в обоих стремящихся, инакород-
ность и в стремлении каждого; одной будет любовь
мужчины, иной — любовь женщины.
Подобно тому как с заряженного положительным
электричеством острия слетают венчиком лучи, как све-
тящаяся материя, исходя из одной точки, распростра-
няется вширь и пролагает себе путь через встречаю-
щиеся ей на пути преграды,—
Так продуктивна и любовь мужчины; из одной точки
идеи она воздействует вдаль в среде чувства, она расхо-
дится вширь лучами, прилепляется к однородному себе
и отталкивает противодействующее.
Любовь мужчины как в своем истоке, так и во вся-
ком новом проявлении своем есть аффект.
Подобно тому как заряженное отрицательным элект-
ричеством острие лишь накаляется и неярко светит в
одной точке, а рассеянные лучи, падающие из положи-
тельно заряженного тела, собираются в одной этой
звездочке, и повисают на самом кончике, и беспрестан-
но струятся внутрь острия,—
Так эдуктивна и любовь женщины; лучи, на которые
расходится любовь мужчины, собирает в фокусе ее
чувство, хранит ее грудь, и одной пламенеющей точкой
горит в ее сердце то, что окружало светлой атмосферой
все существо мужчины, и горит и не гаснет, пока прибы-
вает к ней извне сам поток.
Любовь женщины как в своем истоке, так и во вся-
ком новом проявлении своем есть продукт ощущения.
Любовь мужчины, начинаясь в глубине, бурно выры-
вается наружу, вся его поверхность фосфоресцирует,
осциллируя, этот прибой вновь катит затем вспять, на-
зад, в глубину; а женщина более спокойно восприни-
мает такое воздействие, но на внутренней поверхно-
265

сти накапливается жар, чтобы тогда, когда в мужчине
произошла смена полюсов, вырваться наружу и воздей-
ствовать вовне.
Поэтому любовь мужчины явится прежде всего на
поверхности тела, изливаясь отсюда светлыми потока-
ми. В сокровеннейших глубинах женщины скроется она,
лишь ей одной понятная, лишь ей одной зримая, для
нее одной реальная во всем величии, во всей полноте.
Если любовь мужчины скорее подобна вулкану, из-
вергающемуся с грохотом и разряжающемуся потока-
ми лавы, то любовь женщины скорее уподобится скры-
тым силам, что таятся в глубочайших недрах Земли,
сотрясают и колеблют ее, проходя по ней, словно вол-
ны морские.
В любви мужчина дает — так что наружу изливается
его внутреннее изобилие, а женщина воспринимает, в
ее чреве есть простор для того, чтобы хранить и любов-
но пестовать то, что таил в своих глубинах мужчина.
По своему же существу мужчина склонен брать, и
что он дает, и что берет — все это в равной мере воль-
ное излияние его внутренней деятельности; его досто-
инство — действие. Женщина же по существу своему
пассивна, то, что предлагают ей, она принимает пре-
данно и отвечает своими дарами; но она не отправля-
ется вдаль, чтобы брать и отнимать.
Вся природа сошлась для женщины на ее любимом,
и в эту природу она погрузилась, забыв о себе; этой
вселенной всецело принадлежит она, ее жизнью только
и живет. Поэтому любовь женщины — это преданность;
лишь тогда, когда совершенно забывает она о своей
личности ради мужа, она любит вполне, любит по-на-
стоящему.
А для мужчины любимая женщина — сокровище и
святыня, в ней его деятельность обрела наиболее до-
стойный предмет, в ней встречает он самую гармонич-
ную ответную деятельность. Обретая возлюбленную, он
266

впервые радуется всему богатству своей внутренней при-
роды, потому что может одарять этим богатством. По-
этому любовь мужчины — это самостоятельность; лишь
тогда, когда любит рн вполне, любит по-настоящему,
он возвышается до полноты личности, которая отчужда-
ет себя вовне и при этом все же хранит свою свободу.
Мужчина пробуждает свое чувство идеей; перед его
фантазией реет образ возлюбленной, высокий, прекрас-
ный, благородный. И он стремится возвысить до этого
образа прилепившееся к нему любимое существо. По-
этому любовь мужчины — формообразующая; он стре-
мится придавать форму тому, что любит.
А чувство женщины трогает мужчина, каков он в
жизни на деле, и женщина, когда она любит, стремит-
ся, забыв о себе, погрузиться в этот образ, изведать
его до конца, проникнуть в самые тайные уголки его
сердца и так, посредством опыта, составить идеал, ко-
торый заключит она в своей груди, к которому будет
льнуть словно плющ.
Поэтому любящему мужчине женщина дает матери-
ал, в который переносит он свою форму, а мужчина
дает женщине форму, наблюдая которую она может
возвысить свой собственный материал до пластического
облика. Сливаются и образуют прекрасное конечное
два начала — одно, простирающееся в бесконечность,
и другое, в бесконечность сжимающееся.
Любовь и симпатия притягивают души; сила, словно
цепями соединяющая души, сливающая их воедино,—
все та же сила, которая содержит в единстве наш внут-
ренний универсум и преломляется при встрече с внеш-
ним миром.
Любовь есть симпатия, низводимая в сферу чувст-
вования, и точно так же половое влечение есть любовь,
отражаемая в сферу организма.
У мужчины аффект непосредственно изливается в
соответствующие, возбуждающиеся под действием
267

внутреннего органы тела; возбуждаемая мышечная сила
стремится наружу и ищет предмет, в котором могла
бы доказать свою пластическую энергию.
Живое явится предметом стремления; жизнь тела
уже не в состоянии удерживать в себе все изобилие
силы, жизни чужого тела предстоит вобрать в себя и
хранить изливающееся через край, окутать восприня-
тое материей и, заботливо пестуя его, ввести, обнов-
ленное, в бытие.
Женщина и предоставляет мужчине эту жизнь чужо-
го тела, есть в ней простор для того, чтобы вобрать
в себя все изобилие его силы, есть и материал, в
котором он может доказать свою пластически-творче-
скую энергию; целое творение таится в ее ложеснах,
и этому творению должен он придать облик своим дей-
ствием.
Аффект сказывается у мужчины в мышечном воз-
буждении, он должен воздействовать на женщину, воз-
буждать ее, вызвать в душе ощущение, лишь тогда
возникает ответный аффект, и лишь его воздействие
вызывает мышечное возбуждение.
Итак, и в половом влечении свой дуализм, и в нем
свое продуктивное и эдуктивное начало, положительный
фактор — активная деятельность, отрицательный — пас-
сивная восприимчивость, и в нем тоже свое единство
раздвоившегося — совокупление.
В симпатии проникают друг друга умы, души сли-
ваются в любви, а организмы, испытывая восторг бытия
и чувствуя высшее горение жизни, держат друг друга
в объятиях, и тогда, в миг величайшего взаимопроник-
новения, совершается первый во всем природном тво-
рении акт, новый дух ступает на лестницу существ, но-
вая душа окружает его своим зодиакальным сиянием,
загорается пламя новой жизни, новое существо призы-
вается в бытие — это начало нового, обособленного су-
ществования.
268

Продуктивное стремится к материалу и придает ему
форму в своем порыве вовне; эдуктивное стремится
к форме и дает предмету стремления материал своей
способностью внутреннего.
Поэтому во взаимодействии полов женщина дает ма-
териал, органическую материю, способную принять пла-
стический облик, мужчина придает форму бесформен-
ному, а тогда форма и содержание сливаются и дают
новую жизнь.
Когда же идущая вширь сила мужчины придала те-
кучесть тугому веществу, когда тяготеющая к слитному
сцепленность встретила противоположную себе силу и в
их ничем не скованной антагонистической борьбе аморф-
ное может возвышаться теперь до облика, тогда в ло-
жеснах женщины кристаллизуется новый организм, в са-
мый живой миг целой жизни зажигается искра новой
жизни.
Самое лучшее, самое органичное, что только есть
в ее организме, женщина отдает плоду своей любви;
высшую форму, какую только способен он произво-
дить, отдает мужчина плоду своей силы, и тогда новое
существо занимает место среди живых.
В единый миг мужчина отдает все, что только мо-
жет отдать, женщина же действует воспроизводя, дли-
тельно. И когда носит она зачатый плод под сердцем,
когда потом кормит грудью младенца — во всем одно
и то же влечение, то самое, которое вызвало живое
к жизни, а теперь бдит над развитием и сохранением
призванного жить.
Поэтому любовь женщины переходит в материнскую
любовь, и, подобно тому как любящие склоняются друг
к другу в любви, дитя склоняется к матери, в материн-
ской любви завязываются узы, соединяющие людей в
семьи. Одна любовь — сила вторичная, другая же —
изначальная.
Когда взаимодействуют продуктивная сила мужчины
269

и эдуктивная восприимчивость женщины, оба они, и
мужчина и женщина, стремятся достичь идеала, в ко-
тором были бы связаны продуктивность и эдуктивность,
и стремятся представить такой идеал вовне, наружно.
В таком идеале человеческого существа, если бы он
когда-либо существовал, будучи реально представлен,
должны были бы слиться мужское и женское начала.
Однако оба они пребывают в чистом противоположе-
нии; одно исключает другое, а если одно достигло
наивысшего расцвета, другое по необходимости сводит-
ся к минимуму.
В мужеженщине, если бы такое существо когда-
либо существовало, будучи реально представлено, все
круговращение человеческого рода было бы вполне за-
вершено; замкнутое в самом себе, это неслыханное
существо пребывало бы, довлея себе на весь срок своей
жизни, бесплодное, ничего не производящее, последняя
завязь древа жизни.
Поэтому противоположности вынуждены разделить-
ся между двояким; представить такую двоякость, как
таковую, в обособленном виде,— вот на что направле-
ны стремления в момент зачатия. Миг зачатия, миг
произведения нового существа, когда, забыв о себе, за-
чатые существа исчезают друг в друге,— это миг вели-
чайшего единства раздвоенного, и лишь это мгновение
есть представление идеала первозачатия.
Поэтому в совокуплении идеал — это новое совокуп-
ление, такое, в котором сольются воедино существа,
вызванные к бытию этим самым актом,— тогда две жиз-
ни, в которые внесла раскол Природа, вновь переходят
друг в друга, рождая единую жизнь.
Вот почему продукт отдельного акта зачатия есть
лишь фактор последующего совокупления; при этом
соотношение продуктивной и эдуктивной силы, перевес
той или иной предрешает, будет ли выходящий на свет
новый фактор положительным или отрицательным, то
270

есть будет ли продукт мужского или женского пола.
Первозачатие — это точка окружности, в которой схо-
дятся две образующие угол стороны, затем стороны
эти расходятся в одном направлении и в другом, чтобы
вновь сойтись в другой точке окружности, в новом
акте, в котором совокупляются зачатые в первом,—
и так колесо жизни катит по путям времен, и так
вьется чрез бесконечность циклоида человеческого
рода.
Инстинкт — вот чем определяется животное, и на
самой низшей ступени все же не оставляет его слепое
влечение; стремление к внешнему проявляется как тяга,
и природа, пользуясь этой тягой, соединяет полы и пре-
дотвращает вымирание целого рода живых существ.
И подобно тому как при сгорании выделяется тепло,
которое само, однако, не горит, так в инстинкте про-
является и любовь; она может сопровождать инстинк-
тивно совершаемые действия, однако поднимается вы-
соко над ними и сама по себе совершенно неспособ-
на на материальное содействие.
Поэтому человек, любя, возвышается до любви, и
только у него одного есть душа, способная на такое
мягкое, кроткое влечение, какого не знают более гру-
бые органы животного.
Как при нагревании тел может выделяться свет, ко-
торый сам по себе греет, но не нагревается, так прояв-
ляется в любви и симпатия, для которой даже само
посредничество любви слишком материально и кото-
рой, чтобы сиять нам, не нужна никакая среда; чистое
лучение, она, не нуждаясь в споре, пребывает в самой
выси.
Поэтому лишь высшая органическая форма сумеет
прикоснуться к сфере симпатии, лишь чистейшая духов-
ность будет послушна ее влечению; возвыситься до сим-
патии может лишь человек — постольку, поскольку он
271

способен к бесконечному воспитанию и образованию.
По нисходящей линии симпатия перейдет в любовь,
а затем в инстинкт, или же, наоборот, по восходящей
линии инстинкт перейдет в любовь и преобразится в
симпатию. И в том и в другом направлении движение
может задержаться на любой ступени.
В дружбе симпатия останется, целокупная, на своих
высотах, в сферу чувствования она войдет как любовь
и так задержится в ней; наоборот, инстинкт будет не-
ограниченно царить в кругу всего животного — это сла-
дострастие; возвышаясь в сферу чувствования, инстинкт
соединится с любовью.
Когда же два существа сопрягаются симпатией, лю-
бовью и инстинктом, в них выражается все человечест-
во; словно по электрическим проводникам, пробегает
по ним искра жизни и входит в новое порождение.
Лишь тогда все силы приходят в самое энергичное,
оживленное движение, и лишь тогда во всем кругу
взаимосвязанного не остается ни одного пробела, ко-
торый не был бы заполнен.
Что притягивает друг к другу планеты и Солнце —
пассивность планет, воспринимающих воздействие извне
и послушных всякому влечению, не могущих существо-
вать без такого воздействия, активность Солнца, свето-
носного, действующего изнутри вовне, неустанно тво-
рящего во всех направлениях,— эти же самые мужское
и женское начала мироздания мы вновь обнаружива-
ем в человеческом кругу, в том, как сопрягают и свя-
зывают они индивидов, образуя из них органическое
целое.
В любви мужчина — положительный, женщина — от-
рицательный фактор, оба стремятся к красоте вне себя
и взаимно переносят ее друг в друга.
В такой деятельности перенесения красота раскалы-
вается — на красоту положительную, энергическую, пол-
ную достоинства, и красоту отрицательную, тающую,
272

прелестную, грациозную. При таком разделении красо-
та первая — удел мужчины, вторая — женщины.
Энергическая красота — вот что любит женщина в
мужчине, грация — вот что привлекает мужчину в жен-
щине. Мужчина явит силу, органически сложившуюся
в красоту, женщина — восприимчивость, возвысившую-
ся до органического склада.
Подобно тому как в барельефе прекрасная форма
выступает вперед, стремится вовне и является перед
нами как возвышенное, так и прекрасная энергичность
мужчины; как в инталиях прекрасная форма погружа-
ется внутрь, представляясь лишь отпечатком выпукло-
го рельефа, отраженного в них, так и вся прелесть
и привлекательность женщины.
Когда красота задерживается в индивиде, она стано-
вится эстетическим образованием, а в таком образова-
нии вновь будет царить раскол, проявившийся и в кра-
соте.
Если формирование мужчины предоставлено само-
му себе, то в нем проявляется тенденция перенапря-
гать энергию под чрезмерным давлением внутренних
сил и вследствие того вырождаться в жестокость. Сред-
ством вернуть нарушенное равновесие и вернуть за-
блудшего к единой светлой точке служат эдукты кра-
соты в неорганическом мире и женская грация в мире
живом...
Если формирование женщины предоставлено самому
себе, то в нем проявляется тенденция впадать в состоя-
ние изнеженного безволия под влиянием чрезмер-
ной мягкости и вследствие того заходить в противо-
положную мужчине крайность. Средством восстановить
нарушенное равновесие или предотвратить его служит
энергия мужчины...
Мужчина составляет положительный, а женщина —
отрицательный фактор влечения. Организм стремится
к организму вне его, пытаясь через посредство его
18 Философия любви. Ч. 2 273

возвыситься до внутренней гармании. Итак, свободная,
ничем не сковываемая жизнь — вот та точка, к которой
склоняются оба пола в своем влечении, точка, которую
они стремятся взаимно произвести друг в друге, а сов-
местно действуя — вовне.
При таком взаимном переносе жизнь раскалывается
на положительное начало, в котором преобладает сила,
и на отрицательное, в котором обретается восприим-
чивость к силе.
Доля мужчины при таком разделении будет первой;
подвижная мышечная сила — вот чем будет характери-
зоваться его органический склад; на долю женщины
выпадает иное — волокна ее нервов явят такую воз-
будимость, что будут откликаться на самый тихий
тон.
Органический склад мужчины таков, что, если пре-
доставить его самому себе, в нем под воздействием
чрезмерной мышечной энергии проявится тенденция к
перенапряжению внутреннего волнения, а потому будет
достигнута крайность тугого, набухшего. Чтобы восста-
новить равновесие между взволнованностью внутрен-
ним и возбужденностью внешним, необходимо обрат-
ное ответное действие женщины.
Подобно тому как астенические потенции неоргани-
ческого угнетают и смиряют чрезмерность органиче-
ской силы и ослабляют слишком туго натянутые волок-
на, так восприимчивость женщины должна служить про-
водником, в котором может разряжаться чрезмерная
раздражимость, чтобы вновь установилась нарушенная
внутренняя гармония.
Органический склад женщины таков, что, если пре-
доставить его самому себе, в нем вследствие преоб-
ладания возбудимости под влиянием внешнего проявит-
ся тенденция к вялости, слабости мышечной силы и
чрезмерному раздражению нервной способности. Что-
бы восстановить нарушенное равновесие или предотвра-
274

тить его нарушение, женщине служит продуктивная
сила мужчины.
Подобно тому как стенические потенции неоргани-
ческого поднимают силу ослабевших мышц, угнетают
чрезмерную возбудимость под влиянием внешнего и
натягивают вялые волокна, так в кругу живого стени-
ческая деятельность мужчины возмещает женщине не-
достаток раздражений, снимает судорожные колебания
вялых нервов и восстанавливает нарушенную гармонию
внутреннего.
Свободная, ничем не скованная жизнь на ступени
организма — вот что такое здоровье, заявляющее о
себе хорошим самочувствием. Организм возвышается
до наилучшего здоровья лишь в физическом взаимо-
действии обоих полов, лишь благодаря ему хорошее
самочувствие сохраняется постоянно и менее всего на-
рушается, и, обратно, организм лишь в той мере спо-
собен к такому взаимодействию, в какой уже поднялся
до высшей жизни в себе.
То, что показали мы для организма и души с их
влечением и любовью, можно показать и для духа
с его симпатией. Прекрасное равновесие духа созда-
ется лишь описанным взаимодействием полов.
Так Природа поступила мудро, связав благополучие
и сохранение человечества с производством последую-
щего поколения людей; то самое, что дарует бытие
производимому на свет поколению, обеспечивает и про-
изводящим его долгую жизнь и внутреннюю гармо-
нию, и только благодаря такому порождению и сохра-
нению Природа хранит человечество, не позволяя ему
погибнуть в потоке времен.
Подобно тому как материя в неорганической приро-
де раскалывается на силу отталкивания и силу притя-
жения, человек в живой природе раскалывается на
18*
275

мужчину и женщину; как раскалывается всебытие на
Ум и Природу, так раскалываются два пола.
Для мужчины женщина — это Природа; как приро-
да заходит своим творчеством в сферу ума, так и жен-
щина — в сферу мужчины. Для женщины мужчина —
это Ум; как ум заходит в сферу природы, так мужчи-
на — в сферу женщины.
Для эгоиста мужчина — личность, женщина — всего
лишь вещь; для него природа — вечно мертвое, что по-
лучает жизнь лишь от него самого. Деятельность лишь
в мужчине, а в женщине только пассивность, в нем —
полнота, в ней — пустота, в которую изливается его
деятельность.
По его мнению, варвар поступает законно, когда по-
купает себе жену-рабыню и впрягает ее, первое среди
домашних животных, в мельницу трудов. Распутник,
похоти которого женщина служит орудием, какое за
ненадобностью тотчас же выбрасывают, поступает умно
и справедливо, а также единственно достойно своего
предназначения, тем достойнее, чем сильнее пласти-
ческая способность, с которой воздействует он на про-
тивоположный пол.
Для реалиста женщина — госпожа; красоте должна
принадлежать безусловная власть, духу положено раб-
ски повиноваться ей. Единственно достойными похвалы
были бы изнеженный фат, впрягшийся в колесницу ко-
кетки, покорной узде тщеславия, и глупец, согнувший-
ся под плетью жены,— оба гордость человечества; эпо-
ха средневековой галантности — период высшего рас-
цвета гуманности.
В идеальности господство исчезает в любви, и ни
один не подчиняется, ни один не повелевает, ни один
не клянется в верности, ни один не требует клятв.
Как раскалываются внутри себя Ум и Природа, так
в свою очередь раскалываются внутри себя мужчина
и женщина, и, подобно тому как первые две стороны
276

соприкасаются в сфере чувствования и в организме,
так соприкасаются вторые две в мужском и женском
начале.
Как в сфере чувствования преобладает дух и душа
посредством ее пластического образования настраива-
ется так, что становится восприимчивой к воздействию
внешней природы, так в мужском начале царит дух,
лишь склонность раскрывает это начало для ощущения.
Как в организме преобладает природа, и лишь бла-
годаря упражнению, гимнастике организм становится
восприимчив к воздействиям духа, так в женском нача-
ле царит природа, доступная аффекту лишь благодаря
склонности.
И подобно тому как человек обретает бытие, когда
сходятся душа и организм, которым ^противодейству-
ют Ум и Природа, и, будучи индивидом, хранит свое
существование, так человеческий род воспроизводится
в антагонистическом противоборстве мужского и жен-
ского начал и тем хранится от вымирания, и молния
жизни ударяет в материю, и, куда она ударяет, там
сырое складывается в форму, и, куда она не ударяет,
там увядает форма и обращается во прах, и так поко-
ления выходят из могил и скрываются в могилах,
Гений в искусстве — это продуктивная сила фанта-
зии, внутренняя, движущая, зовущая вперед, вскипаю-
щая сила, стремящаяся распространиться вовне, вокруг;
вкус — тонкость чувств, пассивно предающихся впечат-
лениям, потом перебирающих все воспринятое, чтобы
отсеять ненужное и с любовью выбрать наилучшее.
Чувства женщины — призма, преломляющая единый
луч, получаются бессчетные лучи цвета; фантазия муж-
чины — линза, собирающая в фокус лучи духа, зажига-
тельное стекло; поэтому аналитический вкус — вот сфе-
ра, в которой может проявить себя женщина, а сфера
мужчины — синтезирующий, все связующий дух. По-
277

этому во всем производимом ими совместно мужчине
подобает творчество, а женщине — познание и сохра-
нение наилучшего. Пока женщины потребовали себе
права высших судей лишь в вопросах моды и этикета,
однако, без малейшего сомнения, такие права принад-
лежат им решительно во всем, что касается искусства.
У мужской Юстиции в делах искусства — огромные то-
варные весы, чаши которых приходят в движение лишь
от значительного груза, а у женщин — весы аптечные,
которые реагируют на едва заметное изменение веса.
На суд женщин красота любого рода явится без страха,
потому что найдет тут и тончайшую деликатность, и
подвижность затронутого чувства — все, что необходи-
мо, чтобы оценивать прекрасное вплоть до мельчай-
шей детали; тут самые мягкие и тонкие звуки не отско-
чат от бесчувственных нервов и самые изящные вол-
нообразные линии не запутаются в грубых сетях глаза —
вместо сетчатки, тогда как мужчина чем мужествен-
нее по своему складу, тем неприступнее внешним впе-
чатлениям. А если так в делах красоты, то не так ли
и в делах истины? Разве только мужчине природа дала
крылья, чтобы подниматься к высотам познания, а жен-
щину осудила на то, чтобы вечно корпеть в своем гнез-
де? Тысячи мужчин видят в женщине только животное,
не предполагают в ней и не признают за ней души,
а в результате добровольно отказываются от того, что
принадлежало бы им; умники не желают, чтобы жен-
щина думала, и закрывают ей доступ к знанию; и те
и другие — совершенно жалкие педанты, и если первые
ссылаются в доказательство своей правоты на бессер-
дечие девок из притона, то вторые грубо отзываются
об «ученых гусынях», которые время от времени тре-
щали в немецкой литературе. Но как женщина с душой
отличается от б... так умная женщина — от педанта в
юбке.
Эстетика немецких романтиков. М.,
1987. С. 132—136, 172—173, 181 —

Д. А. Ф. де Сад
ФИЛОСОФИЯ В БУДУАРЕ
...Мы должны рассмотреть также и преступления,
заключающиеся в действиях, которые могут быть со-
вершены в силу распутства. Среди таковых поступков,
в частности, особо выделяются некоторые, как-то: про-
ституция, прелюбодеяние, кровосмешение, насилие и
содомия, якобы в наибольшей мере наносящие вред
нашему долгу по отношению к другим людям.
Разумеется, мы ни на минуту не сомневаемся в
том, что так называемые нравственные преступления,
то есть все действия наподобие перечисленных ранее,
выглядят совершенно безразличными в государстве,
единственным долгом которого остается охрана любы-
ми средствами необходимой для этого государства
формы правления; стало быть, только в подобной ох-
ране и заключается республиканская нравственность.
Республика же, как известно, постоянно мешает ок-
ружающим ее деспотам и продолжает существовать
только благодаря войне. Следовательно, было бы нера-
зумным искать средства, служащие сохранению рес-
публиканской формы правления, среди средств нрав-
ственных, так как нет ничего более безнравственного,
чем война.
Теперь я задам вопрос: как можно обосновать не-
обходимость поддержания нравственности среди граж-
дан, если само государство оказывается безнравствен-
ным в силу возложенных на него обязанностей? Скажу
более, хорошо, если безнравственными будут все граж-
дане...
Итак, представляется совершенно нелепым и опас-
ным предъявлять нравственные требования к тем, кто
обязан постоянно вызывать вечное потрясение безнрав-
ственной машины. В самом деле, если мир и покой
279

являются состояниями человека нравственного, то со-
стоянием безнравственного гражданина будет, напро-
тив, вечное движение, приводящее к восстанию, то
есть к состоянию, необходимому для граждан респуб-
лики.
Теперь же следует подробно рассмотреть чувство
стыда, это трусливое волнение, уводящее нас прочь
от нечистых движений души. Преследуй природа цель —
сделать человека стыдливым, последний, разумеется,
не появлялся бы на свет голым. Множество народов,
которых цивилизация испортила значительно меньше
по сравнению с нами, ходят нагишом, не испытывая
при этом никакого стыда. Обычай же одеваться, вне
всякого сомнения, обязан своим происхождением
только суровости климата и женскому кокетству. По-
видимому, женщины сообразили то, что они могут вы-
годно использовать последствия страсти, если опере-
дят ее появление, не дав ей возникнуть естественным
образом. Сверх того, женщины видели и недостатки,
которыми наделила их природа, так что все средства
к возбуждению желания прочно принадлежали жен-
щинам только тогда, когда им удавалось скрыть свои
недостатки под покровом нарядов.
Итак, стыд, представляя собой лишь первое след-
ствие человеческой испорченности и женского кокет-
ства, далеко не относится к добродетели...
В городах должны существовать различные поме-
щения, здоровые, просторные, опрятно убранные и
безопасные во всех отношениях, где причудам наслаж-
дающихся распутников будут предоставлены лица лю-
бого пола и возраста, любое создание. Полнейшее под-
чинение станет для этих лиц неукоснительным прави-
лом, так что малейший отказ тут же повлечет за со-
бой наказание, которое соизволит назначить получив-
ший отказ распутник. Я еще разъясню мною сказан-
ное, соизмеряя предложенное с республиканскими
280

нравами. Обещав строго держаться логики, я сдержу
свое слово.
Ни одна страсть, как я только что уже сказал, не
требует для себя большей свободы, ни одна страсть,
несомненно, не сравнится по деспотизму с желанием
повелевать, когда человек, окружив себя рабынями,
вынужденными удовлетворять все его желания, любит,
чтобы ему подчинялись. Отнимите у человека все тай-
ные средства, пользуясь которыми он может избавить
себя от той доли деспотизма, что ему вложила в душу
природа,— и он тут же перенесет действие деспотиз-
ма вовне и станет беспокоить правительство.
Если же вы хотите избегнуть этой опасности, то
предоставьте свободный ход тираническим стремлени-
ям, без устали мучающим душу человека помимо его
воли. Пусть ваши заботы и средства дадут человеку
возможность употребить свою маленькую верховную
власть в гареме, в окружении ичогланов ' и одалисок,
откуда гражданин выйдет вполне удовлетворенным, без
всякого желания беспокоить правительство, предостав-
ляющее с такой снисходительностью своим подданным
все средства для удовлетворения похоти.
Впрочем, вы можете прибегнуть к противоположным
средствам, наложив смешные узы на объекты общест-
венного сладострастия... Но тогда раздраженный граж-
данин тут же станет испытывать зависть к правительст-
ву, склонному к проявлениям подобного деспотизма.
В конце концов люди стряхнут с себя иго, которое
вы на них накладываете, и, устав от вашей манеры пра-
вить, они переменят правление сходным образом с тем,
как то было сделано совсем недавно 2...
Несмотря на то, что мои идеи далеко расходятся
с современными обычаями, я пойду еще дальше. В сво-
1 Ичоглан — турецкий паж.
2 Имеется в виду Великая французская революция 1789 г.
281

ей речи я преследую следующую цель: доказать не-
обходимость быстрейшего изменения наших нравов,
если мы хотим сохранить принятый однажды тип прав-
ления. Я попытаюсь вас убедить и в том, что женская
проституция, известная под названием «благопристой-
ной», не более опасна, чем мужская.
Прежде всего, по какому праву вы считаете женщин
свободными от слепого подчинения своим капризам, ко-
торые природа им предписывает в равной мере с муж-
чинами? Далее, по какому праву вы стремитесь прину-
дить женщин к воздержанию, несовместимому с их
физической организацией и совершенно бесполезному
для их чести? Все названные вопросы будут рассмот-
рены мною отдельно.
По природе женщины, безусловно, рождаются склон-
ными к разврату, то есть они склонны наслаждаться
всеми преимуществами других животных женского пола,
которые без всякого исключения отдаются любому сам-
цу. Таковы были, вне всякого сомнения, и первые зако-
ны природы, и первые установления тех сообществ,
куда вначале собирались люди.
Впрочем, корыстолюбие, эгоизм и любовь быстро
извратили эти простые и естественные законы природы.
Некоторые, стремясь к личному обогащению, вместе
с женщиной получали богатство ее семьи, так что удов-
летворялись первые два чувства из мною указанных.
Чаще же всего женщину похищали и впоследствии к
ней привязывались; таким образом возникала любовь.
Тем не менее несправедливость проявлялась во всех
трех случаях.
В самом деле, акт обладания никогда не может рас-
пространяться на существо свободное, поэтому пред-
ставляется равно несправедливым обладать только од-
ной женщиной или обладать рабами. Все люди рожде-
ны свободными, все равноправны — эти принципы всег-
да следует иметь в виду каждому.
282

Итак, в соответствии со сказанным один пол не мо-
жет законным образом преимущественно владеть дру-
гим полом, ни один из полов или из слоев общества
не может произвольно предъявлять права на облада-
ние другим полом или общественным слоем.
Подчиняясь чистым законам природы, женщина не
будет выставлять в качестве причины отказа свою лю-
бовь к какому-нибудь одному мужчине, если ее поже-
лает другой мужчина. В случае отказа уже присутст-
вует исключение, тогда как ни один мужчина не дол-
жен быть отстраняем от обладания любой из женщин
с того времени, когда стало ясно, что женщина, безу-
словно, принадлежит всем мужчинам.
Собственно говоря, акт владения распространяется
только на недвижимость и животных, но не на сходных
с нами индивидов. Отсюда все узы, связующие мужчи-
ну и женщину, к какому бы виду они ни относились,
надобно рассматривать как несправедливые и химерич-
ные.
Напрасно женщины попробуют выставить в качестве
своих адвокатов целомудрие или привязанность к ка-
ким-нибудь определенным лицам. Все это, будучи химе-
рой, ровно ничего не значит.
Выше нами уже было показано, в какой мере цело-
мудрие является жалким и искусственным чувством.
Любовь же, которую можно определить как душевное
безумие, также не имеет права притязать на закон-
ность присущего ей постоянства.
Говоря иначе, любовь удовлетворяет только двух лю-
дей, а именно существо любящее и существо люби-
мое, следовательно, она выглядит совершенно беспо-
лезной для счастья всех остальных. Кроме того, жен-
щины существуют с той целью, дабы доставлять на-
слаждение всем, а не обеспечивать привилегированное
и эгоистическое счастье. Итак, все мужчины имеют рав-
ное право на наслаждение со всеми женщинами, по-
283

трудно отыскать что-либо более нелепое по сравнению
с утверждением вечности супружеских уз. По моему
мнению, достаточно лишь на деле ощутить всю свя-
занную с подобными узами тяжесть, чтобы перестать
рассматривать в качестве преступления те действия, ко-
торые служат ослаблению этой связи.
По сравнению с лицами мужского пола природа, как
мы только что говорили, наделила женщин более горя-
чим темпераментом и более глубокой чувственностью.
Для женщин, очевидно, иго вечного Гименея нести не-
сравненно тяжелее.
Таким образом, вы, нежные женщины, охваченные
любовным пламенем, можете теперь без страха удов-
летворять свои чувства.
Поймите, подчиняясь велениям природы, вы не со-
вершаете ничего дурного. Вы рождены для того, чтобы
нравиться всем мужчинам, а не принадлежать кому-
нибудь одному из них. Итак, пусть вас не сдерживают
никакие ограничения.
Подражайте республиканцам Греции, законодатели
которой, за небольшим исключением, не видели в пре-
любодеянии никакого преступления и поощряли жен-
ский разврат. Далее, Томас Мор показывает в своей
«Утопии», как выигрышно для женщин предаваться раз-
врату, а идеи этого великого мужа не всегда остава-
лись единственно мечтаниями...
Перевод А. В. Панибратцева
La philosophic dans le boudoir.
P., 1983.
285

Ф. Шлегель
ЭСТЕТИКА, ФИЛОСОФИЯ, КРИТИКА
В отдельном человеке влечение к обособлению идет
все дальше, и тем самым может быть достигнута цель
земного элемента. Как природное существо человек
тем совершеннее, чем более самостоятельным и инди-
видуальным он является. Однако влечение к самости
и индивидуальности занимает все же подчиненное ме-
сто в земном элементе; в восходящем развитии оно
должно постепенно растворяться в любви, ограничен-
ная индивидуальность должна отпасть, и все возвратить-
ся в единство.
Поэтому позитивная свобода человека имеет место
лишь в отношении к целому, лишь в любви и общно-
сти, будучи связана с ними. Негативная свобода гаран-
тирована тем, что никакие границы не являются абсо-
лютными; у человека всегда есть способность принять
решение, он всегда остается господином, сколь бы мощ-
ное воздействие ни оказывалось на него со всех сторон.
Истинная ирония, поскольку существует ведь и лож-
ная... есть ирония любви. Она возникает из чувства
конечности и собственного ограничения и видимого про-
тиворечия этого чувства идее бесконечного, заключен-
ной во всякой истинной любви. Как и в реальной жизни,
в любви, направленной на земной предмет, добродуш-
ная и тихая шутка по поводу кажущегося или дейст-
вительного несовершенства другого оказывается на сво-
ем месте и производит, скорее, приятное впечатление
как раз там, где обе стороны уверены в своей взаим-
ной любви и интимность этой любви не терпит ничего
лишнего. Это относится ко всякой другой и даже к
высшей любви, и здесь кажущееся или действительное,
но малозначительное противоречие не может устранить
286

бесконечной идеи, лежащей в основе такой любви, а,
напротив, служит лишь для ее подтверждения и усиле-
ния. Но лишь там, где любовь уже очищена вплоть
до высшей ступени развития и внутренне упрочена и
завершена, эта выявленная в любвеобильной иронии ви-
димость противоречия никак уже не может нарушить
высшего чувства. И какое иное основание могла бы
иметь и признавать философия жизни, кроме этого по-
нятия подобной любви? Именно об этом основании жиз-
ни, внутренней жизни, я говорил как о единственном
основании, в котором нуждается философия и из кото-
рого она должна исходить. Но только эта любовь долж-
на быть сама пережитой или внутренне испытанной,
и понятие ее должно быть почерпнуто из собственного
чувства и опыта этого чувства.
Насажденное в человеческой душе или данное и
врожденное ей воспоминание вечной любви, вновь ис-
точающееся здесь из сокровенных глубин... представ-
ляет собой не только основу высшей жизни вообще,
но, в частности, и одну из великих внутренних жизнен-
ных артерий подлинного искусства и поэзии. Однако
существуют и многие другие артерии, столь же суще-
ственные и не менее * богатые и обильные. Одной из
таких артерий является, например, тоска по бесконеч-
ному, которая более устремлена в будущее с надеж-
дой, тогда как вечное воспоминание любви, как тако-
вое, более связано с прошлым и часто сливается с ис-
торическим чувством реального прошлого.
...Воспоминание вечной любви в том, что касается его
влияния на искусство, хотя и представляет собой лишь
единое чувство или единую врожденную идею, если
угодно так называть ее, однако его воздействие может
быть всеобщим и простираться на всю область сознания
в целом. Все прочие чувства внутреннего человека, все
мысли, представления и идеи мыслителя или все образы,
287

картины, идеалы художника, погруженные в это единое
чувство вечной любви, как в море или поток высшей
жизни, духовно преображаются и возвышаются или пре-
вращаются в чистую красоту и совершенство.
Домашние и светские отношения, дружба, любовь
и брак, основывающийся на одном из этих чувств, а то
и стремящийся охватить их оба,— таково содержание
каждого доброго и прекрасного содержательного ро-
мана. В «Избирательном сродстве» Гёте, о котором уже
так много говорилось, основная мысль весьма проста.
Глубокомысленный художник показывает нам, что брак
основан на притяжении неоднородного, любовь — на
притяжении однородного. Вот тайна его химически-
моральной загадки! Все это очень верно согласно обыч-
ному ходу вещей. Кто ищет связи на всю жизнь и кто
серьезно относится к жизни, тот с полным сознанием
или инстинктивным чувством не захочет увидеть рядом
с собой просто повторение собственной самости, скорее
он будет стремиться отыскать и соединиться как раз
с такими качествами души и внешнего поведения, ко-
торых у него нет и которые дополняют его. Как
часто мы видим мужчину с духовной энергией, но страст-
ного удерживаемым на надлежащей жизненной стезе
трезвой и осмотрительной твердостью чувствующей, но
умной женщины! Реже встречаются примеры противо-
положного, но есть и они, и как много можно привести
примеров других сходных связей и отношений. И разве
существовал бы счастливый брак, не основывающийся
на совместном действии и дополнении противоположных
нравственных качеств и способностей?
Иначе обстоит дело со страстной любовью, возни-
кающей не из ощущаемого недостатка и потребности
в том, чего недостает нам в нравственном отношении,
но именно из чувства глубокой внутренней одинако-
вости, которая, будучи скрыта от самих ее обладате-
288

лей, окружает их магическим покровом, приковывает их
друг к другу с непреодолимой магнетической силой
и влечет их часто к их несчастной судьбе. Отсюда
разрушительное действие и большей частью трагиче-
ский конец страстной любви, ибо односторонняя на-
правленность становится все сильней и убийственней,
все ошибки и болезни души, усиленные тайным согла-
сием любимого, все более отдаются самим себе и своей
гибели. Именно поэтому иногда и брак, казавшийся
вначале счастливым, кончается в соответствии с обыч-
ным ходом вещей отвращением или равнодушием, ибо
именно та неоднородность чувств и качеств, которая
казалась столь пригодной для того, чтобы восполнить
недостающее каждому и создать из соединения обоих
целостную жизнь, именно эта неоднородность (там,
где только казалось, будто есть противоположная
склонность, в действительности же ее не было в глубине
сердца) вызывает часто у пошлых душ раздор, вначале
незначительный, но разрастающийся постепенно и при-
водящий в конце концов к ожесточению, отдалению,
холодности и ненависти.
Но не существует ли связи, хотя бы встречающейся
и редко, где таинственная склонность одинаковой при-
роды сочеталась бы с различными нравственными ка-
чествами и способностями, дополняющими друг друга?
Одним словом, не соединимы ли любовь и брак и не
более ли достойно поэта изобразить этот хотя и редкий,
но реально существующий в человеческой природе
союз, нежели ту убогую обыденность, где любовь и
брак вечно бегут друг от друга, где любовь разру-
шительна, а брак пошл?
Эстетика, философия, критика. М.,
1983. Т. 2. С. 361—362, 367, 387—
388
19 Философия любви. Ч. 2 289

Стендаль
О ЛЮБВИ
Глава I
Я пытаюсь дать себе отчет в этой страсти, всякое
искреннее проявление которой носит печать прекрас-
ного.
Есть четыре рода любви:
1. Любовь-страсть: любовь португальской монахи-
ни ', любовь Элоизы к Абеляру, любовь капитана Везе-
ля, любовь жандарма в Ченто.
2. Любовь-влечение, которое царило в Париже в
1760 г. и которое можно найти в мемуарах и рома-
нах этого времени — у Кребильона, Лозена, Дюкло,
Мармонтеля, Шамфора, г-жи д'Эпине и т. д. и т. д.
Это картина, где все, вплоть до теней, должно быть
розового цвета, куда ничто неприятное не должно
вкрасться ни под каким предлогом, потому что это
было бы нарушением верности обычаю, хорошему
тону, такту и т. д. Человеку хорошего происхождения
заранее известны все приемы, которые он употребит
и с которыми столкнется в различных фазисах этой
любви; в ней нет ничего страстного и непредвиденного,
и она часто бывает изящнее настоящей любви, ибо
ума в ней много; это холодная и красивая миниатюра
по сравнению с картиной одного из Каррачи, и в то
время как любовь-страсть заставляет нас жертвовать
всеми нашими интересами, любовь-влечение всегда
умеет приноравливаться к ним. Правда, если отнять у
этой бедной любви тщеславие, от нее почти ничего не
1 Стендаль имеет в виду «Письма португальской монахини» —
собрание пылких любовных писем монахини Марианны Алькафорадо,
изданное в 1669 г.
290

останется; лишенная тщеславия, она становится выздо-
равливающим, который до того ослабел, что едва мо-
жет ходить.
3. Физическая любовь.
Подстеречь на охоте красивую и свежую крестьянку,
убегающую в лес. Всем знакома любовь, основанная
на удовольствиях этого рода; какой бы сухой и несчаст-
ный характер ни был у человека, в шестнадцать лет
он начинает с этого.
4. Любовь-тщеславие. *
Огромное большинство мужчин, особенно во Фран-
ции, желают обладать и обладают женщинами, которые
в моде, как красивыми лошадьми, как необходимым
предметом роскоши молодого человека; более или ме-
нее польщенное, более или менее возбужденное, тще-
славие рождает порывы восторга. Иной раз, но далеко
не всегда, тут есть физическая любовь; часто нет даже
физического удовольствия. «В глазах буржуа герцогине
никогда не бывает больше тридцати лет»,— говорила
герцогиня де Шон, а люди, близкие ко двору короля
Людовика Голладского, этого справедливого человека,
до сих пор еще улыбаются, вспоминая об одной хоро-
шенькой женщине из Гааги, не решавшейся не найти
очаровательным мужчину, если он был герцог или
принц. Но, соблюдая верность монархическому принци-
пу, она, едва лишь при дворе появлялся принц, тотчас
давала отставку герцогу...
Глава II
О ЗАРОЖДЕНИИ ЛЮБВИ
Вот что происходит в душе:
1. Восхищение.
2. Человек думает: «Какое наслаждение целовать
ее, получать от нее поцелуй!» и т. д.
19*
291

3. Надежда.
Начинается изучение совершенства; чтобы получить
возможно большее физическое наслаждение, женщине
следовало бы отдаваться именно в этот момент. Даже
у самых сдержанных женщин глаза краснеют в миг на-
дежды; страсть так сильна, наслаждение настолько живо,
что оно проявляется в разительных признаках.
4. Любовь зародилась.
Любить — значит испытывать наслаждение, когда ты
видишь, осязаешь, ощущаешь всеми органами чувств
и на как можно более близком расстоянии существо,
которое ты любишь и которое любит тебя.
5. Начинается первая кристаллизация.
Нам доставляет удовольствие украшать тысячью со-
вершенств женщину, в любви которой мы уверены;
мы с бесконечной радостью перебираем подробности
нашего блаженства. Это сводится к тому, что мы пре-
увеличиваем великолепное достояние, которое упало
нам с неба, которого мы еще не знаем и в облада-
нии которым мы уверены.
Дайте поработать уму влюбленного в течение два-
дцати четырех часов, и вот что вы увидите.
В соляных копях Зальцбурга, в заброшенные глубины
этих копей кидают ветку дерева, оголившуюся за зиму;
два или три месяца спустя ее извлекают оттуда, покры-
тую блестящими кристаллами; даже самые маленькие
веточки, которые не больше лапки синицы, украшены
бесчисленным множеством подвижных и ослепительных
алмазов; прежнюю ветку невозможно узнать.
То, что я называю кристаллизацией, есть особая дея-
тельность ума, который из всего, с чем он сталкива-
ется, извлекает открытие, что любимый предмет обла-
дает новыми совершенствами.
Путешественник рассказывает о прохладе апельсино-
вых рощ в Генуе, на берегу моря, в знойные дни;
как приятно вкушать эту прохладу вместе с нею!
292

Один из ваших друзей сломал себе на охоте руку;
как сладостно пользоваться уходом женщины, которую
любишь! Быть всегда с ней и непрерывно видеть, что
она любит тебя; да это заставило бы чуть ли не благо-
словлять страдание! И, взяв за отправную точку сломан-
ную руку друга, вы перестаете сомневаться в ангель-
ской доброте возлюбленной. Одним словом, достаточно
подумать о каком-нибудь достоинстве, чтобы найти его
в любимом существе.
Это явление, которое я позволяю себе назвать кри-
сталлизацией, исходит от природы, повелевающей нам
наслаждаться и заставляющей кровь приливать к мозгу
от чувств, что наслаждения усиливаются вместе с уве-
личением достоинств предмета нашей любви, о кото-
ром мы думаем: «Она моя». Дикарь не успевает сту-
пить дальше первого шага. Наслаждение он испыты-
вает; но деятельность его мозга тратится на погоню за
ланью, которая убегает в лес, между тем как он дол-
жен как можно скорее восстановить свои силы с помо-
щью ее мяса, чтобы не погибнуть от секиры врага.
На вершине цивилизации, я не сомневаюсь, женщины
с нежной душой доходят до того, что испытывают фи-
зическое удовольствие только с мужчинами, которых
они любят '. Это полная противоположность дикарю.
Но у цивилизованных народов женщины пользуются до-
сугом, а дикари так поглощены своими делами, что им
приходится обращаться со своими самками, как с вьюч-
ными животными. Если самки многих животных более
счастливы, то лишь потому, что самцы их более обес-
печены всем необходимым.
Но оставим леса и вернемся в Париж. Страстный
человек видит в любимом существе все совершенства;
1 Если эта особенность не наблюдается у мужчин, то это про-
исходит оттого, что им не приходится жертвовать стыдливостью
ради одного мгновения.
293

однако внимание его еще может рассеяться, ибо душа
пресыщается всем, что однообразно, даже полным сча-
стьем '.
Вот что происходит тогда для фиксации внимания:
6. Рождается сомнение.
После десяти — двенадцати взглядов или любого дру-
гого ряда действий, которые могут продолжаться либо
один миг, либо несколько дней,— действий, сперва все-
ливших, а потом и укрепивших надежду, влюбленный,
опомнившись после первой минуты удивления и при-
выкнув к своему счастью или следуя теории, всегда ос-
новывающейся на наиболее распространенных случаях
и потому касающейся лишь доступных женщин, влюб-
ленный, говорю я, требует более реальных доказа-
тельств и жаждет ускорить свое счастье.
Если он выказывает чрезмерную самоуверенность,
ему противопоставляют равнодушие 2, холодность или
даже гнев; во Франции — легкую иронию, которая как
будто говорит: «Вам кажется, что вы достигли большего,
чем это есть на самом деле». Женщина ведет себя
так либо потому, что она пробуждается от мгновен-
ного опьянения и повинуется стыдливости, либо пото-
му, что боится насилия, либо просто из осторожности
или кокетства.
Влюбленный начинает сомневаться в счастье, казав-
1 Это значит, что один и тот же оттенок жизни дает лишь мгно-
вение полного счастья, но поведение страстного человека меняется
по десять раз в день.
~ То, что романы XVII в. называли внезапной вспышкой, решаю-
щей судьбу героя и его возлюбленной, есть движение души, за-
тасканное бесконечным числом бумагомарателей, но от этого не
менее существующее в природе; оно происходит от невозможности
долго вести оборону. Любящая женщина слишком счастлива чувством,
которое она испытывает, чтобы быть в состоянии искусно притво-
риться; благоразумие ей надоедает, она пренебрегает всякой осто-
рожностью и слепо отдается счастью любви. Недоверие делает
внезапную вспышку невозможной.
294

шемся ему близким; он строго пересматривает осно-
вания для надежды, которые ему чудились.
Он хочет вознаградить себя другими радостями жиз-
ни и обнаруживает их исчезновение. Боязнь ужасного
несчастья овладевает им, а вместе с этой боязнью по-
является и глубокое внимание.
7. Вторая кристаллизация.
Тогда начинается вторая кристаллизация, образую-
щая в качестве алмазов подтверждение мысли:
«Она меня любит».
Каждую четверть часа ночи, наступающей после за-
рождения сомнений, пережив минуту страшного горя,
влюбленный говорит себе: «Да, она меня любит»; и
кристаллизация работает над открытием новых очарова-
ний; потом сомнение с блуждающим взором овладе-
вает им и резко останавливает его. Грудь его забыва-
ет дышать; он спрашивает себя: «Но любит ли она
меня?» Во время всех этих мучительных и сладостных
колебаний бедный влюбленный живо чувствует: «Она
дала бы мне наслаждение, которое может дать только
она одна во всем мире».
Именно очевидность этой истины, эта прогулка по
самому краю ужасной бездны и в то же время сопри-
косновение с полным счастьем дают такое преимуще-
ство второй кристаллизации над первой.
Влюбленный непрерывно блуждает между тремя
мыслями:
1. В ней все совершенства.
2. Она меня любит.
3. Как добиться от нее величайшего доказательства
любви, какое только возможно?
Самый мучительный миг еще молодой любви, когда
влюбленный замечает, что им сделано неправильное
умозаключение и приходится разрушать целую гроздь
кристаллов.
Он начинает сомневаться в самой кристаллизации...
295

Глава IV
В душе совершенно незатронутой, у молодой де-
вушки, живущей в уединенном замке, в деревенской
глуши, легкое удивление может перейти в легкий во-
сторг, и, если появится еще хоть самая незначительная
надежда, она породит любовь и кристаллизацию.
В этом случае любовь привлекает прежде всего
своей занимательностью.
Удивлению и надежде сильнейшим образом спо-
собствует потребность в любви и в тоске, свойствен-
ная шестнадцатилетнему возрасту. Достаточно извест-
но, что беспокойство в такие годы есть жажда любви
и что отличительным признаком этой жажды служит
отсутствие чрезмерной взыскательности к происхожде-
нию напитка, предложенного случаем.
Перечислим еще раз семь периодов любви; это:
1. Восхищение.
2. Какое наслаждение и т. д.
3. Надежда.
4. Любовь родилась.
5. Первая кристаллизация.
6. Появляются сомнения.
7. Вторая кристаллизация.
Может пройти год между № 1 и № 2.
Месяц — между № 2 и № 3; если надежда не спе-
шит на помощь, человек незаметно для себя отказы-
вается от № 2, как от чего-то приносящего несчастье.
Мгновение ока — между № 3 и № 4.
Промежутка между № 4 и № 5 нет. Их может раз-
делять только наступившая близость.
Между № 5 и № 6 может пройти несколько дней
в зависимости от степени настойчивости и от склонности
человека к дерзанию; промежутка нет между № 6
и 7...
296

Глава VI
ЗАЛЬЦБУРГСКАЯ ВЕТКА
Кристаллизация в любви почти никогда не прекра-
щается. Вот ее история. Пока еще не наступила бли-
зость с любимым существом, налицо кристаллизация
воображаемого разрешения: только воображением вы
уверены, что данное достоинство существует в женщи-
не, которую вы любите. После наступления близости
непрерывно возрождающиеся опасения удается разре-
шить более действительным образом. Таким образом,
счастье бывает однообразно только в своем источнике.
У каждого дня свой особый цветок.
Если любимая женщина уступает испытываемой стра-
сти и, совершая огромную ошибку, убивает опасения
пылкостью своих порывов ', кристиллизация на время
приостанавливается, но, теряя отчасти свою напряжен-
ность, то есть свои опасения, она приобретает прелесть
полной непринужденности, безграничного доверия;
сладостная привычка скрадывает все жизненные горе-
сти и придает наслаждениям повышенный интерес.
Если вас покинули, кристаллизация начинается опять,
и каждый акт восхищения, вид каждой формы счастья,
которое она может дать и о котором вы уже больше
не помышляли, приводит к мучительной мысли: «Это
столь пленительное счастье никогда уже не вернется
ко мне! И я утратила его по собственной вине!» Если
вы ищете счастья в ощущениях иного рода, ваше серд-
це отказывается воспринять их. Правда, фантазия ваша
рисует реальные картины; она сажает вас на быстрого
коня и мчит на охоту в Девонширские леса 2, но вы
видите, вы с очевидностью чувствуете, что это не доста-
1 Диана де Пуатье в «Принцессе Клевской».
- Ибо, если бы вы могли представить себе в этом счастье, крис-
таллизация дала бы вашей возлюбленной исключительную привиле-
гию доставлять вам это счастье.
297

вило бы вам ни малейшего удовольствия. Вот оптиче-
ский обман, который приводит к выстрелу из пистолета.
В игре есть тоже своя кристаллизация, вызванная
предполагаемым употреблением денег, которые вы вы-
играете.
У ненависти есть своя кристаллизация: стоит лишь
появиться надежде на месть, как снова вспыхивает не-
нависть.
Если всякое верование, в котором есть что-то про-
тиворазумное или недоказанное, всегда стремится из-
брать своего главу среди самых неразумных людей,
это опять-таки одно из следствий кристаллизации. Крис-
таллизация есть даже в математике (вспомним ньюто-
нианцев 1740 г.), в умах людей, которые не в состоянии
в любой момент представить себе всех звеньев дока-
зательства того, во что они верят.
Чтобы убедиться в этом, проследите судьбу вели-
ких немецких философов, бессмертие которых, провоз-
глашавшееся столько раз, никогда не длилось больше
тридцати или сорока лет...
Глава X
В доказательство кристаллизации я расскажу лишь
следующий случай '.
Молодая девушка слышит разговоры о том, что
Эдуард, родственник ее, возвращающийся из армии,—
юноша, обладающий величайшими достоинствами; ее
уверяют, что он влюбился в нее по рассказам, но что,
по всей вероятности, он захочет увидеться с ней перед
тем, как объясниться и попросить у родителей ее руки.
В церкви она обращает внимание на молодого приез-
жего, слышит, что его называют Эдуардом, думает
Эмполи, июнь 1Ы9 г.
298

только о нем, влюбляется в него. Неделю спустя при-
езжает настоящий Эдуард — не тот, которого она ви-
дела в церкви; она бледнеет и будет несчастна всю
жизнь, если ее заставят выйти за него.
Вот что нищие духом называют одним из безрас-
судств любви.
Великодушный человек осыпает несчастную молодую
девушку самыми утонченными благодеяниями; лучше
быть нельзя, и любовь вот-вот должна родиться; но
у него плохо вылощенная шляпа, и он неуклюже ездит
верхом; молодая девушка признается себе, вздыхая,
что не может ответить на его чувства.
Человек ухаживает за добродетельнейшей светской
женщиной, она узнает, что в прошлом у него были смеш-
ные физические неудачи: он становится невыносим ей.
Между тем у нее не было ни малейшего намерения
когда-либо отдаться ему, и эти тайные неудачи нисколь-
ко не умаляют ни ума его, ни его любезности. Просто-
напросто кристаллизация стала невозможной.
Для того чтобы человеческое сердце могло с вос-
торгом приняться за обожествление любимого сущест-
ва, где бы оно ни предстало ему, в Арденском лесу
или на балу Кулона , оно прежде всего должно по-
казаться влюбленному совершенным не во всех возмож-
ных отношениях, а в тех отношениях, которые он на-
блюдает в данный момент; оно покажется ему совер-
шенным во всех отношениях лишь после нескольких
дней второй кристаллизации. Весьма понятно: в этом
случае достаточно подумать о каком-нибудь совершен-
стве, чтобы увидеть его в любимом существе.
Ясно, почему красота необходима для рождения
любви. Нужно, чтобы безобразие не представляло пре-
1 Арденский лес — место действия комедии Шекспира «Как вам
это понравится», которую Стендаль очень любил.
Кулоны — семья знаменитых танцоров в эпоху Империи и Рес-
таврации. Один из них открыл танцевальный зал.
299

пятствия. Вскоре любовник начинает находить красивой
свою возлюбленную такою, какая она есть, не думая
нисколько об истинной красоте.
Черты истинной красоты обещали бы ему, если бы
он их увидел,— да позволено мне будет так выразить-
ся — количество счастья, которое я обозначил бы еди-
ницей, а черты его возлюбленной — такие, какие они
есть,— обещают ему тысячу единиц счастья.
Для рождения любви красота необходима, как вы-
веска; она предрасполагает к этой страсти похвалами,
расточаемыми в нашем присутствии той, которую мы
должны полюбить. Очень сильный восторг придает ре-
шающее значение малейшей надежде.
В любви-влечении и, может быть, в первые пять ми-
нут любви-страсти женщина, которая заводит любов-
ника, больше считается с представлением о нем других
женщин, чем со своим собственным.
Отсюда успех принцев и военных.
Собр. соч.: В 15 т. М., 1959. Т. 4.
С. 363—386
К. Маркс
ИЗ ПИСЬМА МАРКСА ЖЕНЕ ЖЕННИ МАРКС,
21 ИЮНЯ 1856 Г.
Моя любимая!
Снова пишу тебе, потому что нахожусь в одиночест-
ве и потому что мне тяжело мысленно постоянно бе-
седовать с тобой, в то время как ты ничего не знаешь
об этом, не слышишь и не можешь мне ответить. Как
ни плох твой портрет, он прекрасно служит мне, и те-
перь я понимаю, почему даже «мрачные мадонны»,
самые уродливые изображения богоматери, могли нахо-
300

дить себе ревностных почитателей, и даже более мно-
гочисленных почитателей, чем хорошие изображения.
Во всяком случае, ни одно из этих мрачных изобра-
жений мадонн так много не целовали, ни на одно не
смотрели с таким благоговейным умилением, ни одно-
му так не поклонялись, как этой твоей фотографии,
которая хотя и не мрачная, но хмурая и вовсе не
отображает твоего милого, очаровательного, «dolce» ',
словно созданного для поцелуев лица. Но я совершен-
ствую то, что плохо запечатлели солнечные лучи, и
нахожу, что глаза мои, как ни испорчены они светом
ночной лампы и табачным дымом, все же способны
рисовать образы не только во сне, но и наяву. Ты вся
передо мной как живая, я ношу тебя на руках, покрываю
тебя поцелуями с головы до ног, падаю перед тобой
на колени и вздыхаю: «Я вас люблю, madame!» 2 И дейст-
вительно, я люблю тебя сильнее, чем любил когда-то
венецианский мавр3. Лживый и пустой мир состав-
ляет себе ложное и поверхностное представление о лю
дях. Кто из моих многочисленных клеветников и зло-
язычных врагов попрекнул меня когда-нибудь тем, что
я гожусь на роль первого любовника в каком-нибудь
второразрядном театре? А ведь это так. Найдись у этих
негодяев хоть капля юмора, они намалевали бы «отно-
шения производства и обмена» на одной стороне и
меня у твоих ног — на другой. Взгляните-ка на эту и на
ту картину, гласила бы их подпись. Но негодяи эти глу-
пы и останутся глупцами in seculum seculorum 4.
Временная разлука полезна, ибо постоянное обще-
ние порождает видимость однообразия, при котором
стираются различия между вещами. Даже башни кажут-
ся вблизи не такими уж высокими, между тем как ме-
1 — «сладостного».
~ Гейне. Стихотворение из цикла «Опять на Родине».
л Шекспир. Отелло.
1 — во веки веков.
301

лочи повседневной жизни, когда с ними близко сталки-
ваешься, непомерно вырастают. Так и со страстями.
Обыденные привычки, которые в результате близости
целиком захватывают человека и принимают форму
страсти, перестают существовать, лишь только исчеза-
ет из поля зрения их непосредственный объект. Глу-
бокие страсти, которые в результате близости своего
объекта принимают форму обыденных привычек, выра-
стают и вновь обретают присущую им силу под вол-
шебным воздействием разлуки. Так и моя любовь. Сто-
ит только пространству разделить нас, и я тут же убеж-
даюсь, что время послужило моей любви лишь для
того, для чего солнце и дождь служат растению —
для роста. Моя любовь к тебе, стоит тебе оказаться
вдали от меня, предстает такой, какова она на самом
деле — в виде великана; в ней сосредоточиваются вся
моя духовная энергия и вся сила моих чувств. Я вновь
ощущаю себя человеком в полном смысле слова, ибо
испытываю огромную страсть. Ведь та разносторон-
ность, которая навязывается нам современным образо-
ванием и воспитанием, и тот скептицизм, который за-
ставляет нас подвергать сомнению все субъективные
и объективные впечатления, только и существуют для
того, чтобы сделать всех нас мелочными, слабыми,
брюзжащими и нерешительными. Однако не любовь
к фейербаховскому «человеку», к молешоттовскому
«обмену веществ», к пролетариату, а любовь к люби-
мой, именно к тебе, делает человека снова человеком
в полном смысле этого слова.
Марне К., Энгельс Ф. Соч. Т. 29.
С. 432, 435
302

К. Маркс
ИЗ ПИСЬМА МАРКСА ПОЛЮ ЛАФАРГУ
...На мой взгляд, истинная любовь выражается в сдер-
жанности, скромности и даже в робости влюбленного
в отношении к своему кумиру, но отнюдь не в непринуж-
денном проявлении страсти и выказывании преждевре-
менной фамильярности.
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 31.
С. 435
Ф. Энгельс
ПОЛОЖЕНИЕ РАБОЧЕГО КЛАССА В АНГЛИИ
...Положение, в котором мужчина перестает быть
мужчиной, а женщина лишается своей женственности,
но которое не может придать ни мужчине настоящей
женственности, ни женщине настоящей мужественности,
положение, которое самым позорным образом унижает
оба пола и в каждом из них — человеческое достоин-
ство,— это положение и есть конечное следствие нашей
хваленой цивилизации, последний результат всех тех уси-
лий, которые были сделаны сотнями поколений для того,
чтобы улучшить условия своего существования и суще-
ствования своих потомков! Видя, как превращаются в на-
смешку результаты всех людских стараний и усилий, нам
остается только или отчаяться в самом человечестве
и его судьбах, или признать, что оно до сих пор искало
свое счастье на ложных путях. Мы должны признать,
что такое полное искажение отношений между полами
могло произойти только потому, что отношения эти с са-
мого начала были построены на ложной основе. Если гос-
подство женщины над мужчиной, неизбежно вызывае-
303

мое фабричной системой, недостойно человека, значит,
и первоначальное господство мужчины над женщиной
следует также признать недостойным человека. Если
женщина теперь основывает, как некогда делал это муж-
чина, свое господство на том, что именно она добывает
большую часть или даже всю совокупность общего иму-
щества семьи, значит, общность имущества была не под-
линная, не разумная, раз один из членов кичится тем, что
внес большую долю. Тот факт, что семья в современном
обществе разваливается, только доказывает, что связую-
щей нитью ее была не семейная любовь, а личная заин-
тересованность, сохранившаяся несмотря на кажущую-
ся общность имущества.
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 2.
С. 376—377
Н. Ф. Федоров
ФИЛОСОФИЯ ОБЩЕГО ДЕЛА
...Высшее, основное европейское искусство есть ис-
кусство одеваться, искусство половой борьбы, полово-
го подбора, которое и создало промышленное государ-
ство; тогда как искусство эллинское, парнасское или
олимпийское, искусство гимнастическое (нагое, безодеж-
ное) служило приготовлением к военному государству
и создало его, военное государство. Полным проявле-
нием, выражением, выставкою гимнастического искусст-
ва были олимпийские, пифийские и другие подобные
игры, приготовлявшие к внутренним и внешним войнам
и дававшие содержание пластике, поэзии и другим ис-
кусствам. Греки дорожили красотою тела, а европей-
цы дорожат красотою одежды; наши выставки заменили
греческие игры, но только ассамблеи и балы служат
304

поприщем для высшего проявления искусства оде-
ваться, причем одевание не ограничивается одними ли-
цами, одеваются даже вещи,— все облекается в благоле-
пие тления, непрочности, а потому только в форме ас-
самблеи выставка и получит смысл. ...Таким образом и
совершенствуется европейское искусство одевания, со-
ответствующее оперению в царстве животных, вызывае-
мому также половым подбором, то есть это торжество
женщины и поражение мужчины, смятение нравов или
прогресс — на светском языке и падение человека —
на языке религиозном. Ассамблея видит счастье в сбли-
жении полов, совершенно отделяя его от рождения, то
есть признает брак союзом не для деторождения, а для
наслаждения, и, боясь смерти, ассамблея старается уве-
рить себя, что смерти нет. Такое отделение сближения
полов от рождения, хотя и не уничтожает рождения со-
вершенно, приводит, однако, к вырождению и вымира-
нию. Ассамблеи — костюмами, своею женоподобною
наружностью, романическою литературою, эротическою
поэзиею, музыкою, танцами, знанием и всеми искусст-
вами, прилагаемыми к ассамблейному делу,— возбуж-
дают половые страсти, приводят к преждевременной
зрелости, к истощению. Ассамблеи есть общество эман-
сипированных женщин, то есть освобожденных от власти
родителей и забывших отцов (блудные дочери), подчи-
нивших себе мужчин (сынов), которые также забыли
отцов (блудные сыны).
Соч. М., 1982. С. 446—448
20 Философия любви. Ч. 2 305

В. В. Розанов
ВОЗРАСТЫ ЛЮБВИ
Известный стих поэта:
Любви все возрасты покорны...
непрестанно и шутливо повторяемый, подал повод к не-
серьезному, но чрезвычайно распространенному убеж-
дению, что нет определенных сроков любви. «Во вся-
ком возрасте может нравиться женщина», следователь-
но, действительно «любви все возрасты покорны». И в до-
казательство указывают вереницы увивающихся друг за
другом юношей, взрослых людей, пожилых людей, обра-
зующих наше разноцветное и подвижное общество.
«Все за всеми немножко ухаживают, и тут — все
возрасты».
Между тем это — шутка. Если есть вещь, противо-
\ положная любви, то это — ухаживание.(Любовь безмолв-
на, бесконечно застенчива, бесконечно лична и исключи-
тельна. Вообще метафизики любви не написано, и по-
нимаем ли мь\ ее — более чем сомнительно. Когда она
пришла — она пришла как рокДНет более печальных исто-
рий, чем разыгрывающиеся на фоне любви. Тут ни су-
дить, ни рассуждать, ни осуждать или оправдывать нель-
зя — прежде всего по совершенной непонятности самого
предмета суждений. Лет восемь назад был случай в Вязь-
ме, о котором говорил весь город. Кто-то из купчиков
или купеческих приказчиков влюбился в мещаночку. Сде-
лал предложение — получил отказ; прошли месяцы —
он опять повторил предложение. Опять отказ. Прома-
ялся время — и снова идет с тем же предложением к
той же мещаночке и получает столь же упорный и абсо-
лютно равнодушный отказ. У него были родители; не-
большая торговля; он был молод и здоров. Наутро по-
сле последнего отказа его нашли повесившимся на чер-
даке. Любимого товарища, его хорошо хоронили друзья
306

и родные. Что же сделала «краля»? Когда несли гроб,
она проехала мимо, проехала преднамеренно, чтобы
«вот взглянуть» и улыбнуться. Об этом тоже заговорили.
Очень ее судили, но за что же?! Вероятно, и она была
удивлена. Почему она его не любила, «столь любящего»?
А почему он ее любил, «столь не любящую»? Прав один,
права другая. Нам надлежит тут размышлять, а не судить.
Предмет влюбления на все взгляды «так себе», на
взгляд влюбленного — единственный и исключительный.
И любовь в значительной степени и заключается в обра-
зовании этой портретной, всегда физико-духовной фата-
морганы. Самое глупое и бесполезное говорить влюб-
ленному, что «предмет» его нехорош, потому что суть
влюбления и заключается в неспособности увидеть, что
предмет нехорош. Явление это столь известно, так необъ-
яснимо, и на нем до такой степени основывается всякая
любовь, что иногда хочется сказать, что любящий видит,
собственно, не конкретного человека, не того «Ивана»,
на которого все смотрят и ничего особенного в нем не на-
ходят, но как бы ангельскую сторону конкретного чело-
века, двойника его, и лучшего, небесного двойника. Без
этого, если бы любовь относилась к конкретному че-
ловеку, все любви пали бы на одного или на немногих
избранных, наилучших в духовно-физическом отношении
людей. Между тем совершенно не бывает человека,
обойденного любовью; и самый некрасивый, наконец,
очень злой или безнравственный имеет свою пору любви,
свой удел в любви. Но чем же явно некрасивый и дурной
человек может понравиться, как не душою своею и имен-
но ангельскою частицею этой души? И вот отчего каждый
человек бывает любим.
Бывают люди или судьбы человека об одной любви.
Греческое воображение дало пример такой любви в Пе-
нелопе; индусское — в Дамаянти. И мы ошиблись бы,
если бы сказали, что между нами не отыщется своих
Дамаянти и Пенелоп. Тут — закон, а не эпоха. И во всякую
20*
307

пору есть известное число определенно, исключительно
и вечно любящих сердец, без измены и колебания. Мы
знаем Андромаху и не можем представить ее себе лю-
бящею еще кого-нибудь, кроме Гектора: так приноров-
лены все черты ее души, что-то меланхолическое
и привязчивое. Взглянув на Пушкина или Гейне, мы
столь же неотразимо убеждаемся, что это типичные поли-
гамисты, много-любы. И во всякую эпоху, по всему ве-
роятию, есть определенное число этих многолюбов.
Тут — ни порока, ни заслуги. Это как трава, которая зе-
лена, потому что она зелена. Вначале, когда возникала
семья и естественно располагалась по законам любви,
около любящей моногамии росла рядом столь же об-
ширная полигамия. Кстати, разрешу здесь одно историче-
ское недоумение, известное еще из учебников. Читая,
что Соломон «имел триста жен и шесть сот наложниц»,
так и представляют обыкновенно, сперва дети, а за ними
и взрослые, даже комментаторы, что он одновременно
был супругом стольких женщин. Конечно, ничего даже
приблизительного не было, и Соломон нисколько не был
в собственном смысле развратен, распущен или сласто-
любив. Но он пережил чрезвычайно много всякий раз
исключительных и сильных, однако же непродолжитель-
ных, привязанностей и, конечно, не имел жестокости
бросить которую-нибудь из них. К старости, как и в юно-
сти, он любил одну; и к могиле в дворцах его, имея де-
тей каждая, собралось такое число успокоенных и взле-
леянных женщин. Собственно, наша моногамия выре-
зывается из живого мяса; Пушкин любил не меньше,
чем Соломон; но он не помнил или только платониче-
ски помнил, без чувства обязанностей отца и мужа,
всех, кроме одной. Это «отрезание остальных», «отчали-
вание ненужных» и оберегает нашу моногамию. Пушкин
не только не был моногамом; уж раз он родился — его
и нужно принять полигамистом, до такой степени оче-
видно, что весь характер его творчества, весь его личный
308

характер со многими чертами безусловной прелести аб-
солютно вытекает из постоянной и постоянно не вечной
любви, однако во всякой точке и минуте — любви горя-
чей и чистосердечной.
Но... «возрасты любви»? Мы заговорили о них. Тут
надо не осуждать и не рассуждать, а собирать факты.
Я вспомнил Магомета и Руссо, которые оба мальчи-
ками влюбились в пожилых женщин. Магомет поступил в
услужение к «богатой вдове Хадидже и ездил в ее кара-
ванах по торговым делам». Хадиджа ему годилась в ма-
маши. Можно представить, что это она влюбилась в
прекрасного юношу, как жена Пентефрия — в Иосифа. Но
история непререкаемо говорит, что он сам глубоко лю-
бил свою первую жену Хадиджу и имел ее первою про-
зелиткою своего, еще гонимого, учения. Тут — дружба,
тут — родство душ. По всей сумме известных историче-
ских данных они были глубоко привязаны друг к другу,
физически и духовно, и эта привязанность не омрачи-
лась никаким роковым разрывом. Ранние влюбления
Руссо были направлены также на совершенно зрелых
женщин, к которым ни малейшей доли неуважения он
никогда потом не питал. Если бы мы подумали, что
это происходило от его развращенности и невоспитан-
ности, нас разубедил бы пример дочери Кочубея. Ко-
нечно, это была совершенно чистая и благовоспитанная
девушка, в сущности, еще подросток, которая, преодоле-
вая невероятный стыд, бежала из родительского дома
к своему крестному отцу и почти старику. Оговоримся.
Почти общий закон развращенности — неспособность к
сильной любви, непременной и роковой. Отличительная
черта развращенного человека — что он безличен в
сношениях своих с женщинами. Для него есть удоволь-
ствие, но нет привязанности. Нет избрания, нет исклю-
чительности. Еще о юных, первых привязанностях. В гим-
назии, где я учился, произошло самоубийство ученика
шестого класса. Я знал его начиная с третьего класса.
309

Он был из очень бедной семьи, имел мать и сестру,
чрезвычайно некрасивых, но сам был красив и необыкно-
венно жив, подвижен.
В день смерти, воскресенье, он провел вечер в одном
очень образованном семействе, где всегда собиралось
много близких и семейных людей, было шумно и весело
и где он проводил вечер воскресенья уже много лет.
Все было в высшей степени обыкновенно. Спокойно он
пришел домой и лег спать. А часа через два, когда и
все заснули, застрелился. Мать была в отчаянии и в свою
очередь чуть не убила 26—27-летнюю девушку, кото-
рую он любил, с которою любовь тянулась уже года
три-четыре, и, очевидно, что-то произошло. И я ее видел.
Выше среднего роста, очень темная брюнетка, оживлен-
ная, образованная, трудолюбивая и самостоятельная,
она была перед ним королева. Скромная и милая, серь-
езная и образованная, она любила живого, болтливого
и безусого мальчугана. Что в нем любила, почему его
любила, почему он ее любил, и так сильно, что в роковую
минуту не подумал о матери, ни о ком,— тайна. Но
совершенно очевидно, что тут не было и тени развра-
щенности, а то роковое, непременное, фатальное,- что,
принося субъективно огромное счастье, часто потом раз-
ражается грозами.
Вообще следовало бы начать собирание фактов. Мы
имеем выдуманные романы и драмы, а между тем инте-
ресны чрезвычайно факты. Собирают же мельчайшие
подробности растительного и животного царства, даже
нравы животных. Между тем любовь, идя из беспросвет-
ной глубины человека, кое-что могла бы дать к его глубо-
кому познанию. Мне случилось наблюдать девушку лет
27—29, любившую без бурь, долгой и тихой любовью ка-
дета. Сейчас все засмеются, и сейчас все осудят. Между
тем эта девушка, как мне кажется некрасивая, была ду-
шевно до того мила, что останавливала на себе всеобщее
внимание. Очень здоровая, полная, она имела какой-то
310

лучистый взгляд и вечно играющую сквозь задумчивость
улыбку. Работает, работает, шьет или учит, серьезна, на-
пряжена — и вдруг брызнет смехом. Всегда самоотвер-
женна, привязана к родным, отцу, матери, сестрам и,
безусловно, скромна, ни с кем и никакого кокетства.
Кадет стал мелькать в ее разговорах; это — из давно зна-
комого, почти родного семейства. Отличительная черта
истинно милой девушки — это куда бы она ни входила,
она входила уже как родная; так и она чувствовала,
так и ее чувствовали. «Торопимся шить, помогите!» И она
помогает. «Дочь худо учится по-французски, помоги-
те!» И опять помогает. «Нам надо ехать, а дом не на кого
оставить».— «Я останусь». Все она, и везде она, и все с
тихим, рассыпчатым смешком, никогда с усталостью, ни-
когда с раздражением. Но вот все успокоились,
уселись за чай: «Теперь рассказывайте о своем кадете».
И она рассказывает о его бесконечной миловидности,
шалостях, почти плачет о его ужасной лени к ученью.
Они имеют свидания, но, кажется, далее этого дело не
идет, и ни к чему дальнейшему она не рвется. Впро-
чем, это область, никому определенно не известная.
Каждый знает, что сила любви определяется контра-
стом и отдаленностью один от другого любящих. Чем
женоподобнее мужчина, миловиднее, сходнее с девуш-
кою, тем он менее нравится женщинам; чтобы им нра-
виться, нужно быть несколько грубым, дерзким, чуть-
чуть даже наглым: это и слагает черты мужественно-
сти, как наибольшего удаления от женственности. Наобо-
рот, грубая и мужиковатая женщина пластически невыно-
сима для мужчины. Она должна быть нежна, кротка,
застенчива, стыдлива, робка. И вот такая, то есть наибо-
лее далекая от мужчины, завладевает им страстно. Та-
ким образом, сила любви определяется пропастью раз-
деления, пространством отдаления. С точки зрения это-
го общего и постоянного закона до некоторой степени
и объясняются не факты эти, но то, что факты этой анор-
311

мальной на первый взгляд любви отличаются особен-
ной негой, глубиной и страстностью. Нормальные случаи
«ему 28 лет, ей — 21 год» представляют более кате-
горию «нравятся», «симпатизируют», чем рок в любви.
Это моральное и жалкое чувство перед Матреною Ко-
чубей и застрелившимся гимназистом. Пойдем далее:
что стоит «объясниться в любви и сделать предложение»
28-летнему мужчине 21 года барышне: напились чаю,
прошли в гостиную — и «предложил». Ни стыда, ни мук.
А любовь мучительна, а любовь застенчива. Теперь
представьте 14-летнего кадета и милую 25-летнюю де-
вушку: какие муки стыда и бесконечность расстояния
ей надо пройти, чтобы сказать ему: «Люблю». Таким
образом, и здесь кажущийся анормальным случай
повинуется общему закону течения любви: навстречу
наибольшей застенчивости, стыду и муке. Ведь любовь
есть душа и наиболее нервозный факт: и вот нервного-то
и душевного здесь происходит неизмеримо более, чем
«при объяснении 28-летнего с 21-летней». Сейчас мож-
но понять, что в последнем случае — комфорт, эконо-
мия, удобство, но не любовь. А 15 и 26 лет — любовь,
и чистая, и безнадежная!
Еще соображение. В случае кадета и немолодой
девушки мне пришлось наблюдать ужасную озабочен-
ность, чувство защиты и покровительства. Вот новое чув-
ство. Жениха и невесту 28 и 21 года мь\ тогда назовем
настоящими, когда жених готов драться на шпагах за
малейшее слово о девушке. Он тогда любит, когда он
покровитель и защитник, и, конечно, только покровитель
и защитник есть настоящий муж. В случае чрезвычайной
разницы лет, главный колорит любви и состоит в чувстве
защиты и покровительства, конечно, старшим младшего;
а с младшей стороны — в чувстве благоговения, почти-
тельности, немножко страха, ужасного уважения, спле-
тенного со страстью и вместе с доступностью предмета
страсти. Вообще, мне кажется, физиологическое воззре-
312

ние на пол совершенно неверно. Пол есть уже не физио-
логия, хотя он и спускается до физиологии. Да ведь
и «физиология» имеет в себе темную, необъясненную
сторону, противоположную атомно-механической; и вот
пункт, где она переходит в таинства биологии, она и на-
чинает переходить в пол, или, точнее, она начинает быть
?под управлением пола как души. Конечно, не физиоло-
гически мъ\ любим, а душевно; физиология не знает
выбора, избрания, предпочтения; она вообще не знает
лица. А любовь есть бесконечно личное чувство. Но
вернемся к подробностям.
Кажется, никогда не наблюдалось случая, чтобы
28-летний мужчина влюбился в 40-летнюю женщину.
Разница недостаточно велика, и чувство между этими
возрастами есть чувство абсолютной холодности и рав-
нодушия. «Физиология» здесь ничего не обещает,
а трансцендентное чувство, тайна, может появиться меж-
ду 40 и 16 летами. Таков пример Матрены Кочубей и
Мазепы и другие мною переданные случаи. Мне рас-
сказал один профессор о своем дяде, наследство кото-
рого он приехал получать. Дядя был болен, при смерти,
ему было 72 года, и я, так как дело шло о наследстве,
спросил неопытного наследника:
— Что же, у него разве нет детей?
— Вообразите, он все время, всю долгую и адски
деловую жизнь провел холостяком.
Нужно заметить, этот умиравший дядя был знамени-
тый государственный человек, вполне чистый и коррект-
ный, реформатор лучшей нашей эпохи. «За делами он
забыл жениться и сделал это под старость. Нет детей».
Грустно, что я не спросил о возрасте невесты, но,
конечно, ей было 17—16 лет. Случай Мазепы, но толь-
ко в обратном порядке. Тут бесконечное влюбление.
Ведь мы растем, близимся к могиле, почти влюблены в
нее неведомою нам самим любовью; почему не пред-
ставить и не объяснить, что и обратно могила влюблена
313

в колыбель и случаи предгробного влюбления и суть
именно показатели господства жизни над смертью,
«разверзание зева смерти», откуда изводится живое.
«Смерть, где твое жало?» — можем мы сказать, потря-
сенные подобными случаями.
Тянется колыбель к гробу; и вот обратно тянется гроб
к колыбели. Все — в связи. Все — обнимается. С точки
зрения дальности и расстояния как условия любви,
что может быть дальше, чем смерть и рождение?
И в редчайших случаях, когда каким-то мистическим
глазком звездочка смерти уи звездочка рождения про-
нимут телескопическую между собою даль и усмотрят
друг друга, они страстно мечутся навстречу друг другу.
Вот объяснение случаев Матрены Кочубей и других по-
добных.
Ничего нельзя представить глубже всепоглощающей
нежности, какую оказывает старый юному. Суета поче-
стей, знаков отличия, богатства; все это мирское «вер-
вие» отпадает, и он углубленным взором смотрит назад
и вперед:
...Вновь я посетил
Тот уголок земли...
Да, это чувство возвращения на родину, очищения
жизненного нагара, в своем роде сбегание «варвар-
ского рисунка» с божественной первоначальной карти-
ны. Ведь не смотрится же старик в зеркало и не видит,
как он смешон; он прежде всего служит действитель-
но прекрасному. Ведь он и не защищает, что «сам
хорош»; напротив, он дает ясное доказательство, на-
сколько дурным и ничтожным считает себя, свои 70 лет,
свою могилу, свою смерть перед расцветающей жизнью.
«Здравствуй, племя младое, незнакомое!»
Вот чувство и никакой физиологии. Физиология
осторожна, обдумчива, смешного боится. А этот забыл
весь мир, и, очевидно, в забвении-то всего мира, в осво-
314

бождении от мира и заключается сущность его обожа-
ния, которое посторонним кажется обожанием. «Вот
чудак! С ума сходит! Ему — в могилу, а он — влюбил-
ся». Но ведь не означает ли это вечной победы «завтра»
над «вчера», будущего над прошлым; то есть такого осно-
вания вещей, без которого и миру бы не стоять. «Я ду-
v рен; но то, что я доказываю, прекрасно».
Все это не было разобрано, и около подобных фено-
менов всегда только неслись коротенькие смешки. Мы
собрали эти наблюдения и высказали эти мысли по по-
воду двух коронованных свадеб последнего времени.
Все основания есть верить глубокой и чрезвычайной,
притом обоюдной, привязанности сербской королев-
ской четы!
Все, что здесь может угрожать,— это продолжитель-
ность счастья, а не его присутствие сейчас. Но ведь
и самый верный расчет на «28 и 21 год» или «24 и 17 лет»
тоже бывает часто опрометчив в смысле прочности и дол-
говечности, как опять же и самый молодой брак не не-
пременно бывает плодовит. Король прекрасно и истин-
но ответил всем, кто ему возражал. Сам по себе его
поступок благороден уже потому, что великодушен и
чист. Все его могут приветствовать, как все приветство-
вали в Австрии наследника престола. Всем нравится брак
по любви. Все невыразимое загрязнение европейской
семьи и летит в брак без любви и в установление
на него взгляда как на церемонию, окружающую «но-
вое социальное состояние» и возможный «приплод».
Всем и давно хочется бросить и вернуться к библейско-
евангельскому определению брака как «влечения», не-
пременно «влечения» жены к мужу и обратно, адамов-
ского восклицания: «Вот она взята от костей моих, посему
наречется мне в жену!» Любовь — всегда предустановле-
ние. Всегда это именно встреча двух, из которых один
уже давно взят «от ребра другого». Встречаясь в любви,
мь\ опять встречаемся, ибо и древле когда-то знали друг
315

друга. Тут что-то ветхое происходит, миро-зданное.
И обыкновенно напрасны и детски наивны бывают пере-
суды окружающих, которые прежде всего не «озна-
комлены с источниками», как говорят ученые.
Новое время. 1900. 23 авг. (5 сент.)
В. И. Ленин
ПИСЬМО К И. Ф. АРМАНД,
17 ЯНВАРЯ 1915 г.
Dear friend! ' План брошюры ^>чень советую написать
поподробнее 2. Иначе слишком многое неясно.
Одно мнение должен высказать уже сейчас:
§3 — «требование (женское) свободы любви» советую
вовсе выкинуть.
Это выходит действительно не пролетарское, а буржу-
азное требование.
В самом деле, что Вы под ним понимаете? Что можно
понимать под этим?
1. Свободу о т материальных (финансовых) расчетов
в деле любви?
2. Тоже о т материальных забот?
3. от предрассудков религиозных?
4. от запрета папаши etc.?
5. от предрассудков «общества»?
6. от узкой обстановки (крестьянской или мещанской
или интеллигентски-буржуазной) среды?
7. от уз закона, суда и полиции?
8. от серьезного в любви?
9. от деторождения?
1 Дорогой друг! — Ред.
2 Речь идет о работе И. Ф. Арманд.
316

10. свободу адюльтера? и т. д.
Я перечислил много (не все, конечно) оттенков. Вы
понимаете, конечно, не №№ 8—10, а или №№ 1—7 или
вроде №№ 1—7.
Но для №№ 1—7 надо выбрать иное обозначение,
ибо свобода любви не выражает точно этой мысли.
А публика, читатели брошюры неизбежно поймут под
«свободой любви» вообще нечто вроде №№ 8—10, даже
вопреки Вашей воле.
Именно потому, что в современном обществе клас-
сы, наиболее говорливые, шумливые и «вверхувидные»,
понимают под «свободой любви» №№ 8—10, именно
поэтому сие есть не пролетарское, а буржуазное требо-
вание.
Пролетариату важнее всего №№ 1—2, и затем
№№ 1—7, а это собственно не «свобода любви».
Дело не в том, что Вы субъективно «хотите понимать»
под этим. Дело в объективной логике классовых отно-
шений в делах любви.
Friendly shake hands!
W. I. '
ПСС. Т. 49. С. 51—52
В. И. Ленин
ПРОРОЧЕСКИЕ СЛОВА
...Возьмем описание акта родов в литературе —
те описания, когда целью авторов было правдивое
восстановление всей тяжести, всех мук, всех ужасов это-
го акта, например, Эмиля Золя «La joie de vivre» («Ра-
дость жизни») или «Записки врача» Вересаева. Рождение
Дружески жму руку! В. И.— Ред.
317

человека связано с таким актом, который превращает
женщину в измученный, истерзанный, обезумевший от
боли, окровавленный, полумертвый кусок мяса. Но со-
гласился ли бы кто-нибудь признать человеком такого
«индивида», который видел бы только это в любви, в ее
последствиях, в превращении женщины в мать? Кто на
этом основании зарекался бы от любви и от деторож-
дения?
ПСС. Т. 36. С. 476
И. Арманд
МАРКС И ЭНГЕЛЬС ПО ВОПРОСУ
СЕМЬИ И БРАКА
При капитализме работница вследствие низкой за-
работной платы, безработицы вынуждена торговать со-
бой, чтобы увеличить и даже просто сохранить свой скуд-
ный заработок. И рабочий не в силах этому мешать.
С другой стороны, и сам брак буржуа является
также одной из форм проституции, так как он основан
не на любви, а на приличии, на наживе, на капитале.
Но с исчезновением капиталистического строя и с пе-
реходом власти в руки пролетариата исчезнет и «ком-
мунизм жен», то есть официальная и неофициальная
проституция, исчезнет и продажный буржуазный брак,
брак-сделка, брак-кабала, который должен быть закреп-
лен, как всякая сделка, либо государственными, либо
церковными учреждениями.
Таким образом, буржуазная семья не является чем-
то извечным. Семья есть следствие определенного
строя и изменяется вместе с ним. Исчезнет и буржуазная
семья вместе с уничтожением капитализма.
318

УСЛОВИЯ ПОЛНОГО ОСВОБОЖДЕНИЯ
РАБОТНИЦ И КРЕСТЬЯН
Коммунизм, освобождая женщину от всякого эконо-
мического гнета, от всякой экономической зависимости,
несет ей полное раскрепощение во всех областях, несет
ей, следовательно, и полное освобождение от всякой
семейной кабалы. Женщина, освобожденная от домашней
кабалы, сможет участвовать во всех сторонах общест-
венной жизни.
Вот почему болтовня буржуазных женщин о «социа-
лизации женщин» особенно смешна и позорна.
«Социализация женщин», то есть огосударствление
половых отношений,— это глупость, созданная воображе-
нием буржуа. Втиснуть интимнейшие отношения между
полами в рамки всепроникающего государственного ре-
гулирования ни с какой точки зрения — ни с биологиче-
ской, ни с медицинской, ни с социальной — нецеле-
сообразно. Если в период пролетарской диктатуры ра-
бочий класс может организовать рабочую силу, подчи-
няя каждого рабочего интересам класса в целом, то это
ни в малейшей степени не касается отношений между
полами, по самому существу своему исключающему
целесообразность непосредственного государственного
регулирования.
ИЗ ПИСЬМА АРМАНД К ДОЧЕРИ, И. А. АРМАНД,
ОСЕНЬ 1916 г.
...Но если Толстой видит зло в настоящем, он совер-
шенно не видит путей, благодаря которым можно бы от
него избавиться. Пока он описывает и критикует настоя-
щее, он великолепен, но, когда он говорит о путях к бу-
дущему, его выводы висят в воздухе и мало ценны для
319

жизни и для направления ее к будущему. Его выводы все
исходят из его общего мировоззрения, если ты возьмешь
то же послесловие, о котором ты мне пишешь (после-
словие к «Крейцеровой сонате», не правда ли?), и нач-
нешь читать с того места, где он, перечислив все свои
пять пунктов, начинает с такой фразы: «Целомудрие
не есть правило, не предписание, а идеал»... читай даль-
ше вниз, и ты поймешь, каково его общее миросозерца-
ние. Это миросозерцание всегда считало любовь вели-
чайшим грехом и позором, которого люди должны всяче-
ски избегать. Это миросозерцание коренится еще в сред-
них веках, и формально на этом воззрении зиждется
основание женских и мужских монастырей. В монасты-
рях стремились к полному целомудрию, то есть к тому
же идеалу, к которому приглашает стремиться и Тол-
стой. Как видишь, предложенные им идеалы не осо-
бенно-то новы, между тем они довлеют у него над все-
ми его позднейшими произведениями — и над «Крей-
церовой сонатой», и над «Воскресением», и над многи-
ми другими. Если принять основное мировоззрение
Толстого — приходится принять и его выводы, так как тут
предпосылки, общее миросозерцание теснейшим обра-
зом связаны с выводами, и те, кто, принимая это миро-
воззрение, отказываются от его выводов (и это большин-
ство), те просто нелогичны. Если же не принять общего
миросозерцания, то совершенно неприемлемы и выво-
ды, и тогда нужно искать иное мировоззрение, иные
выводы. Мне кажется, точке зрения Толстого можно было
бы противопоставить эллинство, точка зрения которого
и на жизнь, и на любовь совершенно иная. Эллины
преклонялись перед красотой — на любовь они смотрели
свободно, считали, что любить прекрасно, что любить
надо, но в их отношении к красоте и любви было
мало одухотворенного. Они любили красоту тела, и им
совершенно не нужно было «души». В современном
обществе наиболее яркими представителями этого эл-
320

линства являются, пожалуй, французы. Прочитай, на-
пример, рассказы Мопассана (впрочем, прошу тебя не
углубляться в Мопассана — у него есть много такого,
что тебе было бы неприятно)... прочитай еще Зудер-
мановскую пьесу «Огни Иоганновой ночи» — сама пье-
са мне совершенно не нравится, но там есть две речи —
пастора и героя пьесы, в которых эти два воззрения
противопоставляются. Каково же отношение к женщине
и к любви этих двух мировоззрений? Например, как
относились средневековые аскеты к женщине? Из истории
мы знаем, что они ее считали орудием дьявола,
посланным на землю специально для того, чтобы совра-
щать людей с пути истины. А воззрение на любовь?
Аскетизм и может возникнуть только на почве самого
грубого и примитивного отношения к любви. Но а Тол-
стой? Толстой, конечно, не смотрит на женщину как на
орудие дьявола — для этого он все же родился слишком
поздно, но взгляд его на любовь такой же грубый и при-
митивный, как и у средневековых аскетов, и потому-то
он и протестует против опоэтизирования любви, что он
не понимает ее поэзии. Посмотрим теперь на эллин-
ство — каково его отношение к любви? Эллинство кра-
сивее (аскетизм ведь какое-то уродство). Эллинство свя-
зано с представлением о красоте, о солнце, о природе —
оно тесно связано с природой и похоже на прекрас-
ный цветок, пышно расцветший внутри этой природы,
но который еще мало отделился от нее, мало еще стал
человеческим. Все это красиво, но еще довольно перво-
бытно. Отношение к женщине, несомненно, плохое.
В женщине не ищут ни друга, ни товарища — в ней
ищут красоту, некоторое остроумие, умение петь, играть
или танцевать, одним словом, наслаждение и развлече-
ние. В качестве жены она раба, запертая в своем доме,
как в темнице, и покинутая мужем. Она существует не
для себя, как и подобает человеку, а лишь для того,
чтобы рожать детей и управлять хозяйством. Тут не толь-
21 Филосрфия любви. Ч. 2 321

ко об уважении, но и о любви обыкновенно не может
быть и речи — она просто старшая рабыня своего супру-
га. В качестве гетеры она тоже раба, которая опять-таки
существует не для себя, а для того, чтобы развлекать
и услаждать. Отношение и аскетизма и эллинства по от-
ношению к женщине и любви еще грубо и примитивно —
эллинство красивее, естественнее, и в нем нет того специ-
фического привкуса греха, которое делает аскетизм осо-
бенно отвратительным. Но как же могли сохраниться и
сейчас эти два весьма примитивные воззрения, сохра-
ниться в нашем цивилизованном обществе, в наш век пара
и электричества, в наш век высокоразвитого ума и тон-
ких, сложных переживаний? Что это так, говорят нам
и Толстой, и Мопассан, и другие — и, что гораздо пока-
зательнее, они не только так говорят, но сами и не могут
иначе смотреть и видеть.
Итак, в наш век электричества и пара еще сущест-
вуют совершенно первобытные и грубые отношения к
женщине, грубое понимание любви. Откуда же этот ска-
чок назад, это несоответствие между сложной психикой
современного человека и подобными упрощенными и
грубыми представлениями? Ведь* по мере развития и
прогресса человечества усложняются, обогащаются и
утончаются не только человеческая мысль, но и челове-
ческие чувства. Например, материнство. Оно существует
и у первобытной дикарки, и у современной женщины,
но у дикарки это чувство еще вполне похоже на то чувство
животных к своим маленьким, у современной женщи-
ны — это очень сложное, с массой самых разнообраз-
ных оттенков, чувство. По мере того как усложнялась
жизнь и отношения людей между собой, росло то, что
мы называем культурой, не только мысль, но и чувство
обогащалось, то, что раньше у животных и первобытных
людей было только инстинктом (как, например, мате-
ринство), превращалось из инстинкта в чувство с ты-
сячью переливами и оттенками — в человеческое чув-
322

ство; наконец, зарождались между людьми и новые от-
ношения, новые чувства, которых животные и дикарь или
совершенно не знают, или знают лишь в зародыше.
Любовь тоже является продуктом культуры и цивили-
зации — животные и дикари не знают любви, не знают
того сложного «опоэтизированного», полного самого
сложного психологического общения (а такая любовь
есть и существует). Но прочитай «Крейцерову сонату»,
и ты увидишь, что там тоже нет и тени любви, а царит
* лишь инстинкт. Выходит, что в современном обществе
наряду с самыми высшими, сложными и утонченными
проявлениями любви есть люди, которые в любви чув-
ствуют так же, совершенно, как дикари, прибавлю, так
чувствует до сих пор еще в любви большинство — все
вступают в брак или развратничают, но очень немногие
любят или любили.
Статьи, речи, письма. М., 1975.
С. 83, 105, 247—250
А. М. Коллонтай
ЛЮБОВЬ И НОВАЯ МОРАЛЬ
В период начавшегося в 1910—1911 гг. в России охлаж-
дения к проблемам пола появилось в Германии психо-
социологическое исследование сексуального кризиса
Греты Мейзель-Хесс... '
Свежестью веет от книги, исканием правды проник-
нуто яркое, темпераментное изложение, в котором пре-
ломляется трепетная, много пережившая, богатая жен-
ская душа. Мысли Мейзель-Хесс не новы — не новы в том
смысле, что они реют в воздухе, что ими пропитана
вся наша моральная атмосфера.
Grere Meisel-Hess. Die Sexuelle Krise. Jena, 1911.
2Г
323

Каждый втайне от других передумал, перестрадал
проблемы, разбираемые ею, каждый мыслящий человек
теми или иными путями пришел к выводам, запечат-
ленным на страницах «Сексуального кризиса»; но по
въевшемуся в нас лицемерию открыто мь\ все еще по-
клоняемся старому, мертвому идолу — буржуазной
морали. Заслуга Мейзель-Хесс та же, что и ребенка
в сказке Андерсена: она посмела со спокойным бес-
страшием крикнуть обществу, что «на короле нет ру-
башки», что современная половая мораль — пустая фик-
ция...
Подвергая последовательному анализу все три ос-
новные формы брачного общения между полами:
легальный брак, свободный союз и проституцию, Мей-
зель-Хесс приходит к пессимистическому, но неизбежно-
му выводу, что при капиталистическом строе все три
формы одинаково засоряют и извращают человеческую
душу, разбивая всякую надежду на длительное и проч-
ное счастье, глубоко человеческое общение душ. При
неизменном, стационарном состоянии психики человека
из затяжного «сексуального кризиса» нет выхода.
Распахнуть заповедную дверь, ведущую на вольный
воздух, на путь более любовных, более близких, а сле-
довательно, и более счастливых отношений между по-
лами может лишь коренное изменение человеческой
психики — обогащение ее «любовной потенцией». По-
следнее же с неизбежной закономерностью требует
коренного преобразования социально-экономических
отношений, другими словами — перехода к ком-
мунизму.
Каковы главные несовершенства, каковы теневые сто-
роны легального брака? В основу легального брака
положены два одинаково ложных принципа: нерастор-
жимость, с одной стороны, представление о «соб-
ственности», о безраздельной принадлежности друг
другу супругов — с другой.
324

«Нерасторжимость» брака основывается на проти-
воречащем всей психологической науке представлении
о неизменности человеческой психики в течение долгой
человеческой жизни. Современная мораль предъявляет
достойное смеха требование, чтобы человек во что бы то
ни стало «нашел свое счастье», она обязывает его
сразу и безошибочно найти среди миллионов современ-
ников ту гармонирующую с его душою душу, то второе
Я, которое одно обеспечивает брачное благополучие.
* И если человек, а особенно женщина, в поисках за идеа-
лом будет брести ощупью, терзая свое сердце об острые
колья житейских разочарований, общество, извращен-
ное современной моралью, вместо того, чтобы спешить
на помощь своему несчастному сочлену, начнет мсти-
тельной фурией преследовать его своим осуждением...
Открытую смену любовных союзов современное обще-
ство, озабоченное интересами собственности (не «вида»
и не индивидуального счастья), готово рассматривать как
величайшее для себя оскорбление... «Нерасторжи-
мость» становится еще нелепее, если представить
себе, что большинство легальных браков заключается
«втемную», что брачующиеся стороны имеют лишь самое
смутное представление друг о друге. И не только о пси-
хике другого, более того — совершенно не ведают, суще-
ствует ли то физиологическое сродство, то созвучие
телесное, без которого брачное счастье неосуществимо.
«Пробные ночи», говорит Мейзель-Хесс, широко прак-
тиковавшиеся, в средние века, далеко не «неприличный
абсурд»; при иной социальной обстановке в интересах
расы, для обеспечения счастья индивидуумов они могут
иметь право гражданства.
Представление о собственности, о правах «безраз-
дельного владения» одного супруга другим является
вторым моментом, отравляющим легальное супружест-
во. В самом деле, получается величайшая нелепость:
двое людей, соприкасающихся только несколькими гра-
325

нями души, «обязаны» подойти друг к другу всеми
сторонами своего многосложного Я. Безраздельность
владения ведет к непрерывному, стеснительному для
обеих сторон пребыванию друг с другом. Нет ни «своего»
времени, ни своей воли, а зачастую, под гнетом мате-
риальной зависимости, нет даже «своего угла» отдель-
но от супруга... Непрерывное пребывание друг с другом,
неизбежная «требовательность» к предмету «собствен-
ности» превращают даже пылкую любовь в равнодушие,
влекут за собою несносные, мелочные придирки...
Моменты «нерасторжимости» и «собственности» в
легальном браке вредно действуют на психику человека,
заставляя его делать наименьшие душевные усилия для
сохранения привязанности внешними путями прикован-
ного к нему спутника жизни. Современная- форма ле-
гального брака беднит душу и уже никоим образом
не способствует тому накоплению запасов «великой
любви» в человечестве, о котором столько тосковал
русский гений — Толстой.
Но еще тяжелее искажает человеческую психоло-
гию другая форма сексуального общения — продажная
проституция...
Оставляя в стороне всё социальные бедствия, свя-
занные с проституцией, минуя физические страдания,
болезни, уродство и вырождение расы, остановимся
лишь на вопросе о влиянии проституции на человече-
скую психику. Ничто так не опустошает душу, как зло
вынужденной продажи и покупки чужих ласк. Проститу-
ция тушит любовь в сердцах; от нее в страхе отлетает
Эрос, боясь запачкать о забрызганное грязью ложе
свои золотые крылышки.
Она уродует нормальные представления людей, она
калечит и беднит душу, она урезывает, отнимает у нее
самое ценное — способность пылкого, страстного лю-
бовного переживания, расширяющего, обогащающего
индивидуальность запасом пережитых чувствований. Она
326

искажает наши понятия, заставляя видеть в одном из
наиболее серьезных моментов человеческой жизни —
в любовном акте, в этом последнем аккорде сложных
душевных переживаний, нечто постыдное, низкое, грубо
животное...
Психологическая неполнота ощущений при покупной
ласке особенно пагубно отражается на психологии муж-
чин: мужчина, пользующийся проституцией, в которой
отсутствуют все облагораживающие привходящие ду-
шевные моменты истинно эротического экстаза, науча-
ется подходить к женщине с «пониженными» запро-
сами, с упрощенной и обесцвеченной психикой. При-
ученный к покорным, вынужденным ласкам, он уже не
присматривается к сложной работе, творящейся в душе
его партнера-женщины, он перестает «слышать» ее пе-
реживания и улавливать их оттенки...
Нормальная женщина ищет в любовном общении
полноты и гармонии; мужчина, воспитанный на прости-
туции, упуская сложную вибрацию любовных ощущений,
следует лишь бледному, однотонному физическому вле-
чению, оставляющему по себе ощущение неполноты
и душевного голода с обеих сторон. Растет обоюдное
«непонимание» полов, и чем выше индивидуальность
женщины, тем сложнее ее душевные запросы, тем ост-
рее сексуальный кризис. Проституция опасна именно тем
что ее влияние распространяется далеко за пределы от
веденного ей русла...
Но и в третьей форме брачного общения — сво
бодной любовной связи — имеется много темных сторон
Несовершенства этой брачной формы — отраженного
свойства. Современный человек привносит в свободны*
союз уже изуродованную неверными, нездоровым*
моральными представлениями психику, воспитанную ле
гальным супружеством, с одной стороны, и темной безд
ной проституции — с другой. «Свободная любовь» но
талкивается на два неизбежных препятствия: «любовнук
327

импотенцию», составляющую сущность нашего распы-
ленного индивидуалистического мира, и отсутствие необ-
ходимого досуга для истинно душевных переживаний.
Современному человеку некогда «любить». В обществе,
основанном на начале конкуренции, при жесточайшей
борьбе за существование, при неизбежной погоне либо
за простым куском хлеба, либо за наживой или карьерой,
не остается места для культа требовательного и хруп-
кого Эроса... Мужчина опасается отравленных стрел
Эроса, большого и истинного любовного захвата, могу-
щего отвлечь его от «главного» в жизни. Между тем
свободная любовная связь, при всем комплексе окружаю-
щей жизни, требует несравненно большей затраты вре-
мени и душевных сил, чем оформленный брак или бег-
лые покупные ласки. Начиная с того, что душевные при-
тязания свободных возлюбленных друг к другу обыкно-
венно еще выше, чем у легальных супругов, и кончая
невероятной затратой времени друг на друга...
Но и перед женщиной, особенно живущей само-
стоятельным трудом (а таких 30—40 % во всех культур-
ных странах), стоит та же дилемма: любовь или профес-
сия? Положение женщины-профессионалки осложняется
еще одним привходящим моментом — материнством.
В самом деле, стоит перелистать биографии всех вы-
дающихся женщин, чтобы убедиться в неизбежном кон-
фликте между любовью и материнством, с одной сторо-
ны, профессией и призванием — с другой. Может быть,
именно потому, что самостоятельная «холостая» жен-
щина кладет на весы счастья при свободной любви не
только свою душу, но и любимое дело, повышается
ее требовательность к мужчине: она взамен ждет щед-
рой расплаты, «богатейшего дара» — его души.
Свободный союз страдает отсутствием морального
момента, сознания «внутреннего долга»; при неизмен-
ности же всего сложного комплекса социальных вза-
имоотношений нет никаких оснований рассчитывать, что
328

эта форма брачного общения выведет человечество
из тупика сексуального кризиса, как думают адепты
«свободной любви».
Выход этот возможен лишь при условии коренного
перевоспитания психики — перевоспитания, требующего
как необходимой предпосылки изменения и всех тех
социальных основ, которые обусловливают собою содер-
жание моральных представлений человечества.
Все предлагаемые в области социальной политики
мероприятия и реформы, приводимые Мейзель-Хесс,
не представляют чего-либо существенно нового. Они
вполне покрываются требованиями, значащимися в со-
циалистических программах: экономическая самостоя-
тельность женщины, широкая, всеобъемлющая охрана
и обеспечение материнства и детства, борьба с прости-
туцией на экономической почве, устранение самого поня-
тия о законных и незаконных детях, замена церковного
брака легко расторжимым гражданским, коренное пере-
устройство общества на коммунистических началах. За-
слуга Мейзель-Хесс заключается не в том, что она по-
заимствовала свои социально-политические требования
у социалистов. Гораздо существеннее, что в своих пыт-
ливых поисках сексуальной правды она, не будучи «ак-
тивной социалисткой», набрела бессознательно на един-
ственно приемлемый путь разрешения «половой проб-
лемы». Вся наличность социальных проблем, этих необ-
ходимых предпосылок новых брачных отношений, не в
состоянии разрешить сексуального кризиса, если одно-
временно не вырастет великая творческая сила, не по-
высится сумма «любовной потенции» человечества...
Брачный союз в представлении Мейзель-Хесс —
союз, основанный на глубоком проникновении друг
другом, на гармоническом созвучии душ и тел, останет-
ся и для будущего человечества идеалом. Но при браке
на основе «большой любви» нельзя забывать, что «боль-
шая любовь» — редкий дар судьбы, выпадающий на
329

долю немногих избранников. Великая волшебница
«большая любовь», расписывающая чарующими солнеч-
ными красками нашу серую жизнь, лишь скупо касается
сердец своим зачаровывающим жезлом; миллионы лю-
дей никогда не знавали всесилия ее колдующих чар.
Что делать этим обездоленным, обойденным? Обречь
их на холодные супружеские объятия без Эроса? На
пользование проституцией? Ставить перед ними, как это
делает современное общество, жестокую дилемму: либо
«большая любовь», либо «эротический голод»?
Мейзель-Хесс ищет и находит другой путь: там, где
отсутствует «большая любовь», там ее заменяет «лю-
бовь-игра». Чтобы «большая любовь» стала достоянием
всего человечества, необходимо пройти трудную, обла-
гораживающую душу «школу любви». «Игра-любовь» —
это тоже школа, это способ накопления в человеческой
психике «любовной потенции»... *
«Любовь-игра» в различных своих проявлениях встре-
чалась на всем протяжении человеческой истории. В об-
щении между древней гетерой и ее «другом», в «га-
лантной любви» между куртизанкой эпохи Возрождения
и ее «покровителем-любовником», в эротической друж-
бе между вольной и беззаботной, как птица, гризеткой
и ее «товарищем»-студентом — нетрудно отыскать
основные элементы этого чувства.
Это не всепоглощающий Эрос с трагическим лицом,
требующий полноты и безраздельности обладания, но
и не грубый сексуализм, исчерпывающийся физиологи-
ческим актом... «Игра-любовь» требует большой тонко-
сти душевной, внимательной чуткости и психологиче-
ской наблюдательности и потому больше, чем «большая
любовь», воспитывает и формирует человеческую душу.
«Любовь-игра» гораздо требовательнее. Люди, со-
шедшиеся исключительно на почве обоюдной симпатии,
ждущие друг от друга лишь улыбок жизни, не позво-
лят безнаказанно терзать свои души, не пожелают ми-
330

риться с небрежным отношением к своей личности,
игнорировать свой внутренний мир. «Любовь-игра»,
требуя значительно более осторожного, бережного,
вдумчивого отношения друг к другу, постепенно оту-
чила бы людей от того бездонного эгоизма, который
окрашивает собою все современные любовные пере-
живания...
В-третьих, «любовь-игра», не исходя из принципа
«безраздельного» обладания, приучает людей давать
лишь ту частицу своего «я», которая не обременяет
другого, а помогает, наоборот, светлее нести жизнь. Это
приучало бы людей, по мнению Мейзель-Хесс, к высше-
му «целомудрию» — давать всего себя, только когда
налицо высшая, «священная» глубина и неотвратимость
чувства. Сейчас мы все слишком склонны «после первого
же поцелуя» посягать на всю личность другого и навя-
зывать «целиком» свое сердце, когда на него еще совер-
шенно нет «спроса». Надо помнить, что лишь таинство
великой любви дает «права»...
«Любовь-игра» или «эротическая дружба» имеет еще
и другие преимущества: она страхует от убийственных
стрел Эроса, она научает людей противостоять бремени
любовной страсти, порабощающей, раздавливающей ин-
дивидуум. Она способствует, как никакая другая форма
любви, самосохранению индивидуума, говорит Мей-
зель-Хесс. «Ужаснейшее явление, которое мы называем
насильственным вламыванием в чужое Я, здесь не имеет
места». Она исключает величайшее «грехопадение» —
потерю своей личности в волнах страсти...
Наше время отличается отсутствием «искусства люб-
ви»; люди абсолютно не умеют поддерживать светлые,
ясные, окрыленные отношения, не знают всей цены «эро-
тической дружбы». Любовь — либо трагедия, раздираю-
щая душу, либо пошлый водевиль. Надо вывести чело-
вечество из этого тупика, надо выучить людей ясным
и необременяющим переживаниям. Только пройдя шко-
331

лу эротической дружбы, сделается психика человека
способной воспринять «великую любовь», очищенную от
ее темных сторон...
Без любви человечество почувствовало бы себя обо-
краденным, обделенным, нищим. Нет никакого сомне-
ния, что любовь станет культом будущего человече-
ства. И сейчас, чтобы бороться, жить, трудиться и тво-
рить, человек должен чувствовать себя «утвержден-
ным», «признанным». «Кто себя чувствует любимым,
тот себя чувствует и признанным; из этого сознания
рождается высшая жизнерадостность». Но именно это
признание своего Я, эта жажда избавления от призрака
вечно подкарауливающего нас душевного одиночества
не достигается грубым утолением физиологического го-
лода. «Только чувство полной гармонии с любимым су-
ществом может утолить эту жажду». Только «большая
любовь» даст полное удовлетворение. Любовный кризис
тем острее, чем меньше запас любовной потенции, за-
ложенной в человеческих душах, чем ограниченнее со-
циальные скрепы, чем беднее психика человека пере-
живаниями солидарного свойства.
Поднять эту «любовную потенцию», воспитать, под-
готовить психику человека для воспитания «большой
любви»— такова задача «эротической дружбы».
«Игра-любовь», разумеется, лишь суррогат «большой
любви», ее заместительница...
Наконец, рамки «эротической дружбы» весьма растя-
жимы: вполне возможно, что люди, сошедшиеся на поч-
ве легкой влюбленности, свободной симпатии, найдут
друг друга, что из «игры» вырастет великая чаровница —
«большая любовь». Вопрос лишь в том, чтобы создать
для этого объективную возможность. Каковы же выводы
и практические требования Мейзель-Хесс?
Прежде всего, общество должно научиться призна-
вать все формы брачного общения, какие бы непривыч-
ные контуры они ни имели, при двух условиях: чтобы они
332

не наносили ущерба расе и не определялись гнетом
экономического фактора. Как идеал остается моногам-
ный союз, основанный на «большой любви». Но «не
бессменный» и застывший. Чем сложнее психика челове-
ка, тем неизбежнее «смены». «Конкубинат», или «после-
довательная моногамия» — такова основная форма бра-
ка. Но рядом — целая гамма различных видов любов-
ного общения полов в пределах «эротической дружбы».
Второе требование — признание не на словах только,
но и на деле «святости» материнства. Общество обяза-
но во всех формах и видах расставить на пути жен-
щины «спасательные станции», чтобы поддержать ее мо-
рально и материально в наиболее ответственный период
ее жизни.
Наконец, чтобы более свободные отношения не несли
за собою «ужаса опустошения» для женщины, необхо-
димо пересмотреть весь моральный багаж, каким снаб-
жают девушку, вступающую на жизненный путь.
Все современное воспитание женщины направлено на
то, чтобы замкнуть ее жизнь в любовных эмоциях.
Отсюда эти «разбитые сердца», эти поникшие от первого
бурного ветра женские образы. Надо распахнуть перед
женщиной широкие врата всесторонней жизни, надо за-
калить ее сердце, надо бронировать ее волю. Пора
научить женщину брать любовь не как основу жизни,
а лишь как ступень, как способ выявить свое истинное
Я. Пусть и она, подобно мужчине, научится выходить
из любовного конфликта не с помятыми крыльями,
а с закаленной душою. «Уметь в любую минуту сбро-
сить прошлое и воспринимать жизнь, будто она нача-
лась сегодня» — таков был девиз Гёте. Уже брезжит
свет, уже намечаются новые женские типы — так на-
зываемых «холостых женщин», для которых сокровища
жизни не исчерпываются любовью. В области любовных
переживаний они не позволяют жизненным волнам
управлять их челноком; у руля опытный кормчий —
333

их закаленная в жизненной борьбе воля. И обыватель-
ское восклицание «У нее есть прошлое!» перефразиру-
ется холостой женщиной: «У нее нет прошлого — ка-
кая чудовищная судьба!»
Пусть не скоро еще станут эти женщины явлением
обычным, пусть еще не завтра наступит сексуальный
порядок — дитя более совершенного социального укла-
да,— пусть не сразу прекратится затяжной кризис пола,
уступая место «морали будущего», дорога найдена, вда-
ли заманчиво светлеет широко раскрытая заповед-
ная дверь...
Новая мораль и рабочий класс.
Москва. Изд. ВЦИК. С. 36—47
А. Б. Залкинд
ДВЕНАДЦАТЬ ПОЛОВЫХ ЗАПОВЕДЕЙ
РЕВОЛЮЦИОННОГО- ПРОЛЕТАРИАТА
...Коллективизм, организация, активизм, диалектиче-
ский материализм — вот четыре основных мощных стол-
ба, подпирающие собою строящееся сейчас здание про-
летарской этики,— вот четыре критерия, руководясь ко-
торыми всегда можно уяснить, целесообразен ли с точ-
ки зрения интересов революционного пролетариата тот
или иной поступок. Все, что способствует развитию ре-
волюционных, коллективистских чувств и действий тру-
дящихся, все, что наилучшим образом способствует
планомерной организации пролетарского хозяйства и
планомерной организации дисциплины внутри пролета-
риата, все, что увеличивает революционную боеспо-
собность пролетариата, его гибкость, его умение бороть-
ся и воевать, все, что снимает мистическую, религиоз-
ную пленку с глаз и мозга трудящихся, что увеличивает
их научное знание, материалистическую остроту анализа
334

жизни,— все это нравственно, этично с точки зрения
интересов развивающейся пролетарской революции, все
это надо приветствовать, культивировать всеми спосо-
бами.
Наоборот, все, что способствует индивидуалистиче-
скому обособлению трудящихся, все, что вносит беспо-
рядок в хозяйственную организацию пролетариата, все,
что развивает классовую трусость, растерянность, ту-
пость, все, что плодит у трудящихся суеверие и неве-
жество,— все это безнравственно, преступно, такое по-
ведение должно беспощадно пролетариатом преследо-
ваться.
Отсюда нам становится сейчас доступной и критика
отдельных правил буржуазной этики. Мы можем любое
правило поведения эксплуататорской этики заменить
вполне конкретным, практическим соображением, на-
правленным на защиту классовых интересов пролета-
риата...
...«Не прелюбы сотвори» — этой заповеди часть на-
шей молодежи пыталась противопоставить другую фор-
мулу — «половая жизнь — частное дело каждого», «лю-
бовь свободна»,— но и эта формула неправильна. Хан-
жеские запреты на половую жизнь, неискренне налагае-
мые буржуазией, конечно, нелепы, так как они пред-
полагали в половой жизни какое-то греховное начало.
Наша же точка зрения может быть лишь революцион-
но-классовой, строго деловой. Если то или иное половое
проявление содействует обособлению человека от клас-
са, уменьшает остроту его научной (т. е. материалисти-
ческой) пытливости, лишает его части производственно-
творческой работоспособности, необходимой классу,
понижает его боевые качества, долой его. Допустима
половая жизнь лишь в том ее содержании, которое спо-
собствует росту коллективистических чувств, классовой
организованности, производственно-творческой, боевой
активности, остроте познания (на этих принципах и
335

построены половые нормы, данные автором в статье
ниже).
И т. д. и т. п., из этих примеров мы видим, что
организованный, активный и материалистически-созна-
тельный коллективизм является нравственным оселком,
на котором можно безошибочно испытывать революци-
онную остроту, классовую правильность того или иного
нашего поступка. Вся наша жизнь, весь наш быт должны
строиться именно на этих принципах.
...Всякая область пролетарского классового поведе-
ния должна опираться при проработке норм ее на прин-
цип революционной целесообразности. Так как пролета-
риат и экономически примыкающие к нему трудовые
массы составляют подавляющую часть человечества,
революционная целесообразность тем самым является
и наилучшей биологической целесообразностью, наи-
большим биологическим благом (как мы в этом ниже
и убедимся).
Следовательно, пролетариат имеет все основания для
того, чтобы вмешаться в хаотическое развертывание
половой жизни современного человека. Находясь сей-
час в стадии первоначального социалистического накоп-
ления, в периоде предсоциалистической, переходной,
героической нищеты, рабочий класс должен быть чрез-
вычайно расчетлив в использовании своей энергии, дол-
жен быть бережлив, даже скуп, если дело касается
сбережения сил во имя увеличения боевого фонда. По-
этому он не будет разрешать себе ту безудержную
утечку энергетического богатства, которая характеризу-
ет половую жизнь современного буржуазного обще-
ства, с его ранней возбужденностью и разнузданно-
стью половых проявлений, с его раздроблением, распы-
лением полового чувства, с его ненасытной раздра-
жительностью и возбужденной слабостью, с его беше-
ным метанием между эротикой и чувственностью, с его
грубым вмешательством половых отношений в интим-
336

ные внутриклассовые связи. Пролетариат заменяет хаос
организацией в области экономики, элементы планомер-
ной целесообразной организации внесет он и в совре-
менный половой хаос.
Половая жизнь для создания здорового революци-
онно-классового потомства, для правильного, боевого
использования всего энергетического богатства челове-
ка, для революционно-целесообразной организации его
радостей, для боевого формирования внутриклассовых
отношений — вот подход пролетариата к половому во-
просу.
Половая жизнь как неотъемлемая часть прочего бое-
вого арсенала пролетариата — вот единственно возмож-
ная сейчас точка зрения рабочего класса на половой
вопрос: все социальное и биологическое имущество
революционного пролетариата является сейчас его бое-
вым арсеналом.
Отсюда: все те элементы половой жизни, которые
вредят созданию здоровой революционной смены, ко-
торые грабят классовую энергетику, гноят классовые
радости, портят внутриклассовые отношения, должны
быть беспощадно отметены из классового обихода, от-
метены с тем большей неумолимостью, что половое
является привычным, утонченным дипломатом, хитро
пролезающим в мельчайшие щели — попущения, слабо-
сти, близорукости.
I. Не должно быть слишком раннего развития поло-
вой жизни в среде пролетариата—первая половая за-
поведь революционного рабочего класса.
Коммунистическое детское движение, захватывая с
ранних лет в свое русло все детские интересы, созда-
вая наилучшие условия для развития детской самостоя-
тельности, для физического детского самооздоровле-
ния, для яркого расцвета любознательных, обществен-
ных, приключенческо-героических устремлений, при-
ковывает к себе все детское внимание и не дает воз-
22 Филос9фия любви. Ч. 2 337

можности появиться паразитирующему пауку раннего
полового возбуждения. Тут и физиологическая трени-
ровка, и боевая закалка, и яркая классовая идеология,
и раннее равное товарищеское общение разных полов —
преждевременному половому развитию вырасти при та-
ких условиях не на чем. Поэтому первая задача проле-
тариата — не давать ходу ранней детской сексуально-
сти, а для этого необходимо: указать родителям и
школе на необходимость правильного подхода к соци-
альным и биологическим интересам ребенка, всемерно
содействовать такому подходу и употребить всю клас-
совую энергию на наилучшую организацию массового
коммунистического детского движения, на внедрение
этого движения во все закоулки детского, школьного
и семейного бытия. Оздоровление половой жизни
детства сделает в дальнейшем ненужной столь труд-
ную сейчас борьбу с половой путаницей зрелого воз-
раста.
II. Необходимо половое воздержание до брака, а
брак лишь в состоянии полной социальной и биологи-
ческой зрелости (т. е. 20—25 лет) — вторая половая за-
поведь пролетариата.
А что же вредного, скажут нам, в половой активно-
сти до брака? Вредно то, что подобная половая актив-
ность неорганизованна, связана со случайным половым
объектом, не регулируется прочной симпатией между
партнерами, подвержена са/лым поверхностным воз-
буждениям, то есть характеризуется как раз теми чер-
тами, которые, как увидим ниже, должны быть безус-
ловно и беспощадно истребляемы пролетариатом в сво-
ей среде. Подобное, хаотическим образом развившееся,
половое содержание никогда не ограничивается уз-
кой сферой чисто полового бытия, но нагло вторгается
и во все прочие области человеческого творчества, без-
наказанно их обкрадывая. Допустимо ли это с точки
зрения революционной целесообразности?
338

III. Половая связь — лишь как конечное завершение
глубокой всесторонней симпатии и привязанности к объ-
екту половой любви.
Чисто физическое половое влечение недопустимо с
революционно-пролетарской точки зрения. Человек тем
и отличается от прочих животных, что все его физиоло-
гические функции пронизаны психическим, то есть со-
циальным, содержанием. Половое влечение к классово
враждебному, морально противному, бесчестному объ-
екту является таким же извращением, как и половое
влечение человека к крокодилу, к орангутангу. Поло-
вое влечение правильно развивающегося культурного
человека впитывает в себя массу ценных элементов из
окружающей жизни и становится от них неотрывным.
Если тянет к половой связи, это должно значить, что
объект полового тяготения привлекает и другими сто-
ронами своего существа, а не только шириною своих
плеч или бедер.
На самом деле, что произошло бы, если бы поло-
вым партнером оказался классово-идейно глубоко чуж-
дый человек? Во-первых, это, конечно, была бы неорга-
низованная, внебрачная связь, обусловленная поверхно-
стным чувственно-половым возбуждением (в брак всту-
пают лишь люди, ориентирующиеся на долгую совмест-
ную жизнь, т. е. люди, считающие себя соответствую-
щими друг другу во всех отношениях); во-вторых, это
было бы половое влечение в наиболее грубой его фор-
ме, не умеряемое чувством симпатии, нежности, ничем
социальным не регулируемое: такое влечение всколых-
нуло бы самые низменные стороны человеческой пси-
хики, дало бы им полный простор; в-третьих, ребенок,
который мог бы все же появиться, несмотря на все
предупредительные меры, имел бы глубоко чуждых
друг другу родителей и сам оказался бы разделенным,
расколотым душевно с ранних лет; в-четвертых, эта
связь отвлекла бы от творческой работы, так как, по-
22*
339

строенная на чисто чувственном вожделении, она зави-
села бы от случайных причин, от мелких колебаний в
настроениях партнеров, и, удовлетворяя без всяких твор-
ческих усилий, она в значительной степени обесценива-
ла бы и самое значение творческого усилия — она отня-
ла бы у творчества один из крупных его возбудителей,
не говоря уже о том, что большая частота половых ак-
тов в такой связи, не умеряемой моральными моти-
вами, в крупной степени истощила бы и ту мозговую
энергию, которая должна бы идти на общественное,
научное и прочее творчество.
Подобному половому поведению, конечно, не по
пути с революционной целесообразностью.
IV. Половой акт должен быть лишь конечным зве-
ном в цепи глубоких и сложных переживаний, связываю-
щих в данный момент любящих.
К половому акту должно «не просто тянуть»: пред-
дверием к нему должно быть обострившееся чувство
всесторонней близости, глубокой идейной, моральной
спайки, сложного глубокого взаимного пропитывания,
физиологическим завершением которого лишь и может
явиться половой акт. Социальное, классовое впереди
животного, а не наоборот.
Наличность этой социальной, моральной, психологи-
ческой предпосылки полового акта повлечет к ценней-
шим результатам: во-первых, половой акт сделался бы
значительно более редким, что, с одной стороны, по-
высило бы его содержательность, радостное насыще-
ние, им даваемое, с другой стороны, оказалось бы
крупной экономией в общем химизме, оставив на долю
творчества значительную часть неизрасходованной энер-
гии; во-вторых, подобные половые акты не разъединя-
ли бы, как это обычно бывает при частом чувственном
сближении, вплоть до отвращения друг к другу (бле-
стящую, вполне реалистически правильную иллюстра-
цию дает этому Толстой в своей «Крейцеровой сонате»),
340

а сближали бы еще глубже, еще крепче; в-третьих,
подобный половой акт не противопоставлял бы себя
творческому процессу, а вполне гармонически уживал-
ся бы рядом с ним, питаясь им и его же питая добавоч-
ной радостью (между тем как голо чувственный поло-
вой акт обворовывает и самое творческое настроение,
изымая из субъективного фонда творчества почти весь
эмоциональный его материал, почти всю его «страсть»,
на довольно долгий срок опустошая, обесплодив, «твор-
ческую фантазию»; это относится, как видим, уже
не только к химизму творчества, но и к его меха-
нике).
V. Половой акт не должен часто повторяться.
Это уже достаточно явствует из вышестоящих пунк-
тов. Однако последними мотивы пятой «заповеди» все
же не исчерпываются.
Имеются все научные основания утверждать, что дей-
ствительно глубокая любовь характеризуется нечастыми
половыми актами (хотя нечастые половые акты сами по
себе далеко не всегда говорят о глубокой любви: под
ними может скрываться и половое равнодушие). При глу-
бокой настоящей любви оформленное половое вле-
чение вызревает ведь как конечный этап целой серии
ему предшествовавших богатых, сложных переживаний
взаимной близости, а подобные процессы протекают,
конечно, длительно, требуя для себя большего коли-
чества питающего материала.
VI. Не надо часто менять половой объект. Помень-
ше полового разнообразия.
При выполнении указанных выше пунктов эта «за-
поведь» и не понадобится, но обосновать ее следует
все же особо.
а) Поиски нового полового, любовного партнера яв-
ляются очень сложной заботой, отрывающей от твор-
ческих стремлений большую часть их эмоциональной
силы; б) даже при отыскании этого нового партнера
341

необходима целая серия переживаний, усилий, новых
навыков для всестороннего к нему приспособления, что
точно так же является грабежом прочих творчески-
классовых сил; в) при завоевании нового любовного
объекта требуется подчас напряженнейшая борьба не
только с ним, но и с другим «завоевателем» — борьба,
носящая вполне выраженный половой характер и окра-
шивающая в специфические тона полового интереса
все взаимоотношения между этими людьми, больно уда-
ряющая по хребту их внутриклассовой спаянности, по
общей идеологической их стойкости (сколько знаем мы
глубоких ссор между кровно-идеологически близкими
людьми на почве полового соревнования).
VII. Любовь должна быть моногамной, моноандри-
ческой (одна жена, один муж).
Это отчетливо явствует из всего вышеизложенного,
но, во избежание недоразумений, надо этот пункт вы-
делить все же особо.
Нам могут указать, что возможно соблюдать все при-
веденные правила при наличности двух жен или мужей.
«Идейная близость, редкие половые акты и прочие ди-
рективы совместимы ведь и при двумужестве, двужен-
стве». «Ну, представьте, что одна жена (муж) мне вос-
полняет в идейном и половом отношении то, чего не
хватает в другой (другом); нельзя же в одном человеке
найти полное воплощение любовного идеала». Подоб-
ные соображения слишком прозрачная натяжка. Любов-
ная жизнь двуженца (двумужниц) чрезвычайно осложня-
ется, захватывает слишком много областей, энергии,
времени, специального интереса, требует слишком боль-
шого количества специальных приспособлений, вне сом-
нения, увеличивает количество половых актов, в такой
же мере теряет в соответствующей области и классо-
вая творческая деятельность, так как сумма сил, отвле-
ченных в сторону непомерно усложнившейся половой
жизни, даже в самом блестящем состоянии последней,
342

никогда не окупится творческим эффектом. Творчество
в таких условиях всегда проигрывает, а не выигрывает,
притом проигрывает не только количественно, но и в
грубом искажении своего качества, так как будет непре-
рывно отягощено избыточным и специальным половым,
«любовным» интересом.
VIII. При всяком половом акте всегда надо пом-
нить о возможности зарождения ребенка и вообще пом-
нить о потомстве.
Ни одно предупредительное средство, кроме грубо
вредных, не гарантирует полностью от возможной бере-
менности — аборты же чрезвычайно вредны для жен-
щин,— и потому половой акт должен застать обоих суп-
ругов в состоянии полного биологического и морального
благополучия, так как недомогание одного из роди-
телей в момент зарождения тяжело отражается на орга-
низме ребенка. Это же соображение, конечно, раз на-
всегда исключает пользование проституцией, так как
возможность заражения венерической болезнью явля-
ется самой страшной угрозой как для биологической
наследственности потомства, так и для здоровья ма-
тери.
IX. Половой подбор должен строиться по линии клас-
совой, революционно-пролетарской целесообразности.
В любовные отношения не должны вноситься элементы
флирта, ухаживания, кокетства и прочие методы спе-
циально полового завоевания.
Половая жизнь рассматривается классом как соци-
альная, а не как узколичная функция, и поэтому привле-
кать, побеждать в любовной жизни должны социальные,
классовые достоинства, а не специфические физиологи-
чески-половые приманки, являющиеся в подавляющем
своем большинстве либо пережитком нашего докуль-
турного состояния, либо развившиеся в результате гни-
лоносных воздействий эксплуататорских условий жизни.
Половое влечение само по себе биологически доста-
343

точно сильно, чтобы не было нужды в возбуждении
его еще и добавочными специальными приемами. Так
как у революционного класса, спасающего от погибели
все человечество, в половой жизни содержатся исклю-
чительно евгенические задачи, то есть задачи револю-
ционно-коммунистического оздоровления человечества
через потомство, очевидно, в качестве наиболее силь-
ных половых возбудителей должны выявлять себя не те
черты классово-бесплодной «красоты», «женственно-
сти», грубо «мускулистой» и «усатой» мужественности,
которым мало места и от которых мало толку в усло-
виях индустриализированного, интеллектуализирован-
ного, социализирующегося человечества.
Современный человек-борец должен отличаться тон-
ким и точным интеллектуальным аппаратом, большой
социальной гибкостью и чуткостью, классовой смело-
стью и твердостью — безразлично мужчина это или жен-
щина. Бессильная же хрупкая «женственность», являю-
щаяся порождением тысячелетнего рабского положе-
ния женщины и в то же время представляющая собою
единственного поставщика материала для кокетства и
флирта; точно так же, как и «усатая», «мускулисто-
кулачная» мужественность, больше нужная професси-
ональному грузчику или рыцарю доружейного периода,
чем изворотливому и технически образованному совре-
менному революционеру,— все эти черты, конечно, ь
минимальной степени соответствуют надобностям рево-
люции и революционного полового подбора. Понятие о
красоте, о здоровье теперь радикально пересматри-
вается классом-борцом в плане классовой целесооб-
разности, и классово-бесплодные так называемая «кра-
сота», так называемая «сила» эксплуататорского перио-
да истории человечества неминуемо будут стерты в по-
рошок телесными комбинациями наилучшего революци-
онного приспособления, наипродуктивнейшей револю-
ционной целесообразности.
344

Недаром идеалы красоты и силы в различных со-
циальных слоях глубоко отличаются, и эстетика буржуа-
зии, эстетика буржуазной интеллигенции далеко не им-
понирует пролетариату. Но у пролетариата нет еще сво-
ей эстетики, она создается в процессе его победонос-
ной классовой борьбы, и поэтому чудовищной ошибкой
было бы по пути формирования им методов нового
классового полового подбора пользоваться старыми, от-
гнившими в смысле их классовой годности приемами
полового завлечения. Каково в классовом отношении
будет потомство, созданное родителями, главными до-
стоинствами которых, явившимися основными половы-
ми возбудителями, были: бессильная и кокетливо-лжи-
вая женственность матери и «широкоплечая мускули-
стость» отца? Революция, конечно, не против широких
плеч, но не ими в конечном счете она побеждает, и не
на них должен строиться в основе революционный поло-
вой подбор. Бессильная же хрупкость женщины ему во-
обще ни к чему: экономически и политически, то есть
и физиологически, женщина современного пролетариа-
та должна приближаться и все больше приближается
к мужчине. Надо добиться такой гармонической комби-
нации физического здоровья и классовых творческих
ценностей, которые являются наиболее целесообразны-
ми с точки зрения интересов революционной борьбы
пролетариата. Олицетворение этой комбинации и будет
идеалом пролетарского полового подбора.
Основной половой приманкой должны быть основ-
ные классовые достоинства, и только на них будет в
дальнейшем создаваться половой союз. Они же опре-
делят собою и классовое понимание красоты, здоровья:
недаром не только понятие красоты, но и понятие фи-
зиологической нормы подвергаются сейчас такой страст-
ной научной дискуссии.
X. Не должно быть ревности. Половая любовная
жизнь, построенная на взаимном уважении, на равенст-
345

ве, на глубокой идейной близости, на взаимном дове-
рии, не допускает лжи, подозрения, ревности.
Ревность имеет в себе несколько гнилых черт. Рев-
ность, с одной стороны, результат недоверия к люби-
мому человеку, боязнь, что тот скроет правду, с дру-
гой стороны, ревность есть порождение недоверия к
самому себе (состояние самоунижения): «Я плох на-
столько, что не нужен ей (ему), и он (она) может мне
легко изменить». Далее, в ревности имеется элемент
собственной лжи ревнующего: обычно не доверяют в
вопросах любви те, кто сам не достоин доверия; на
опыте собственной лжи, они предполагают, что и парт-
нер также склонен к лжи. Хуже же всего то, что в рев-
ности основным ее содержанием является элемент гру-
бого собственничества: «Никому не хочу ее (его) ус-
тупить», что уже совершенно недопустимо с пролетар-
ски-классовой точки зрения. Если любовная жизнь, как
и вся моя жизнь, есть классовое достояние, если все
мое половое поведение должно исходить из сообра-
жений классовой целесообразности,— очевидно, и вы-
бор полового объекта мною, как и выбор другим меня
в качестве полового объекта, должен на первом плане
считаться с классовой полезностью этого выбора. Если
уход от меня моего полового партнера связан с уси-
лением его классовой мощи, если он (она) заменил(а)
меня другим объектом, в классовом смысле более цен-
ным, каким же антиклассовым, позорным становится
в таких условиях мой ревнивый протест. Вопрос иной:
трудно мне самому судить, кто лучше: я или заменив-
шийся) меня. Но апеллируй тогда к товарищескому,
классовому мнению и стойко примирись, если оценка
произошла не в твою пользу. Если же тебя заменили
худшим(ей), у тебя остается право бороться за отвое-
вание, за возвращение ушедшего(ей) или, в случае не-
удачи, презирать его (ее) как человека, невыдержан-
ного с классовой точки зрения. Но это ведь не рев-
346

ность. В ревности боязнь чужой, то есть и своей лжи,
чувство собственного ничтожества и бессилия, животно-
собственнический подход, то есть как раз то, чего у ре-
волюционно-пролетарского борца не должно быть ни в
каком случае.
XI. Не должно быть половых извращений. Не больше
1—2 % современных половых извращений действитель-
но внутрибиологического происхождения, врождены,
конституциональны, остальные же представляют собою
благоприобретенные условные рефлексы, порожденные
скверной комбинацией внешних условий, и требуют са-
мой настойчивой с ними борьбы со стороны класса.
Всякое половое извращение, ослабляя центральное по-
ловое содержание, отражается вместе с тем и на ка-
честве потомства, и на всем развитии половых отноше-
ний между партнерами. Половые извращения всегда
указывают на грубый перегиб половой жизни в сторону
голой чувственности, на резкий недостаток социально-
любовных стимулов в половом влечении. Половая жизнь
извращенного лишена тех творчески регулирующих эле-
ментов, которые характеризуют собою нормальные по-
ловые отношения: требования все нового и нового раз-
нообразия, зависимость от случайных раздражений и
случайных настроений становятся у извращенного дей-
ствительно огромными; трудность найти партнера, все-
цело удовлетворяющего потребностям извращенного,
боязнь потерять уже найденного партнера, сложность
задачи извращенного приспособления его к себе (т. е.
фактически уродование партнера во имя своего удоволь-
ствия), частая ревность, приобретающая у извращенно-
го необычайно глубокий и сложный характер,— все это
накладывает печать особо глубокой половой озабочен-
ности на творческий мир извращенного, постоянно уро-
дуя его прочие душевные устремления.
Всеми силами класс должен стараться вправить из-
вращенного в русло нормальных половых переживаний.
347

XII. Класс в интересах революционной целесообраз-
ности имеет право вмешаться в половую жизнь своих
сочленов. Половое должно во всем подчиняться классо-
вому, ничем последнему не мешая, во всем его обслу-
живая.
Слишком велик хаос современной половой жизни,
слишком много нелепых условных рефлексов в обла-
сти половой жизни, созданных эксплуататорской соци-
альностью, чтобы революционный класс-организатор
принял без борьбы это буржуазное наследство. 90 %
современного полового содержания потеряло свою био-
логическую стихийность и подвергается растлевающему
влиянию самых разнообразных факторов, из-под власти
которых необходимо сексуальность освободить, дав ей
иное, здоровое направление, создав для нее целесооб-
разные классовые регуляторы. Половая жизнь перестает
быть «частным делом отдельного человека» (как гово-
рил когда-то Бебель, но он ведь жил не в боевую эпоху
пролетарской революции, не в стране победившего про-
летариата) и превращается в одну из областей социаль-
ной, классовой организации. Конечно, далеко еще сей-
час до действительно исчерпывающей классовой норма-
лизации половой жизни в среде пролетариата, так как
недостаточно ясно еще изучены социально-экономиче-
ские предпосылки этой нормализации, много фетишиз-
ма имеется еще и в биологическом толковании поло-
вого вопроса. Попытки жесткой половой нормализации
сейчас, конечно, привели бы к трагическому абсурду,
к сложнейшим недоразумениям и конфликтам, но все
же общие вводные вехи для классового выправления
полового вопроса, для создания основного полового на-
правления имеются.
Чутким товарищеским советом организуя классовое
мнение в соответствующую сторону, давая в искусстве
ценные художественные образы определенного типа, в
случаях слишком грубых вмешиваясь даже и профсу-
348

дом, нарсудом и т. д. и т. п., класс может сейчас дать
основные толчки по линии полового подбора, по линии
экономии половой энергии, по линии социалирования
сексуальности, облагорожения, евгенирования ее.
Чем дальше, тем яснее сделается путь в этом вопро-
се, тем тверже и отчетливее, детальнее сделаются тре-
бования класса в отношении к половому поведению
своих сочленов. Но он будет не только предъявлять
требования, он будет строить и обстановку, содействую-
щую выполнению этих требований. Мера его требова-
ний будет соответствовать возможностям новой обста-
новки новой среды, степени ее зрелости и силы. Бытие
определяет сознание. Половое должно всецело подчи-
ниться регулирующему влиянию класса. Соответствую-
щая этому обстановка уже формируется.
Конечно, нашими «12 заповедями» совершенно не
исчерпываются все нормы поведения революционного
пролетариата. Автор лишь ставит вопрос в первоначаль-
ном его виде, пытается фиксировать первые вехи. Он
старался при этом последовательно держаться указан-
ных выше трех критериев для классово-целесообраз-
ного полового поведения пролетариата: 1) вопрос о по-
томстве; 2) вопрос о классовой энергии; 3) вопрос о
взаимоотношениях внутри класса. Одной из предпосы-
лок ему служило, между прочим, и то соображение,
что в переходный период революции семья еще не по-
гибла.
Здоровое революционное потомство при максималь-
но продуктивном использовании своей энергии и при
наилучших взаимоотношениях с другими товарищами
по классу осуществит лишь тот трудящийся, кто позд-
но начнет свою половую жизнь, кто до брака останется
девственником, кто половую связь создаст с лицом,
ему классово-любовно близким, кто будет скупиться
на половые акты, осуществляя их лишь как конечные
разряды глубокого и всестороннего социально-любов-
349

ного чувства и т. д. и т. п. Так мыслится автору «поло-
вая платформа» пролетариата.
Несколько слов об «ограбленных», о выхолощенных
моими нормами человеческих радостях. Всякая радость,
в классовом ее использовании, должна иметь какую-
нибудь ценную производительную цель. Чем крупнее
эта радость, тем полнее должна быть ее производст-
венная ценность. Какова же производственная ценность
всей огромной суммы современных «половых радостей»
человека?
Эта ценность на добрых л/а чисто паразитическая.
Органы чувств, не получая должных впечатлений в гни-
лой современной среде, движения, не получающие долж-
ного простора, социальные инстинкты, любознательские
стремления, сдавленные, сплющенные в хаосе нашей
эксплуататорской и послеэксплуататорской современ-
ности, отдают всю остающуюся неиспользованной свою
энергию, весь свой свободный двигательный фонд, свою
излишнюю активность единственному резервному фак-
тору — половому, который и делается героем дня, пау-
ком поневоле. Отсюда раннее пробуждение сексуаль-
ности, отсюда ранний разгул ее по всем отраслям че-
ловеческого существования, отсюда наглое пропитыва-
ние ею всех пор человеческого бытия, даже науки.
Культивировать это паучье бытие нашей сексуально-
сти — неужели такой уж большой будет толк от этого
для революционной, предкоммунистической культуры?
Не лучше ли вернуть ограбленным обратно их добро,
не лучше ли, «ускромнив», «усерив», «повыхолостив»
разбухшую сексуальность соответствующими твердыми
воздействиями (классовый противополовой насос, рево-
люционная сублимация), выжать, отсосать из него об-
ратно ценности, похищенные им у организма, у класса?
Советские угловия этому как раз максимально содей-
ствуют.
Сколько нового — непосредственного, не увлажнен-
350

ного половым вожделением,— яркого, героического,
коллективистического, боевого классового устремления
получит тогда заново человек! Сколько острой научной
исследовательской, материалистической любознатель-
ности, не прикованной больше к одним лишь половым
органам, получит тогда человек! Неужели эти радости
менее радостны, чем половая радость? Неужели про-
изводственная ценность их меньше, чем ценность тща-
тельно оберегающегося от беременности полового акта
или половой грезы? Тем более что по праву это богат-
ство, и социально и биологически, принадлежит не по-
ловому,— оно лишь было последним украдено в обста-
новке нелепой эксплуататорской энергетической сума-
тохи.
Советская общественность как нельзя более благо-
приятствует нашей радикальной реформе полового по-
ведения — из нее мы и исходим при построении на-
ших вех.
Если буржуазный строй создал у господствующих
классов колоссальный биологический избыток, уходив-
ший в значительной своей части на половое возбужде-
ние, а с другой стороны — сплющивал трудовые массы,
выдавливая крупную часть неиспользованной их творче-
ской активности тоже в сторону полового, советская
общественность обладает как раз обратными чертами:
она изгнала тунеядцев с биологическим избытком и
развязала сдавленные силы трудовых масс, тем высво-
бодив их и из полового плена, дав им пути для субли-
мации. Сублимационные возможности советской обще-
ственности, то есть возможности перевода сексуализи-
рованных переживаний на творческие пути, чрезвычай-
но велики. Надо лишь это хорошенько осознать и умею-
чи реорганизовать сексуальность, урегулировать ее, по-
ставить ее на должное место. В основном, конечно,
это зависит от скорости творческого углубления самой
советской общественности, то есть нашей социалисти-
351

ческой экономики в первую голову. Но и для специ-
альной активности — широчайший простор.
В самом деле, какое огромное десексуалирующее
значение (отрыв от полового) имеет полное политиче-
ское раскрепощение женщины, увеличение ее челове-
ческой и классовой сознательности. Приниженность и
некультурность женщины играет очень крупную роль в
сгущении половых переживаний, так как для женщин
в таких условиях половое оказывается чуть не единст-
венной сферой духовных интересов. Для грубо чувст-
венного же мужчины такая бессильная женщина особо
лакомая добыча. Освобожденная, сознательная женщи-
на изымает из этого слишком «богатого» полового фон-
да обоих полов крупную глыбу, тем освобождая боль-
шую долю творческих сил, связанных до того половой
целью.
Огромное десексуалирующее же, сублимирующее
значение имеет и общее творческое раскрепощение
трудовых масс СССР, все сдавленные силы которых,
уходившие и на излишнее питание полового, сейчас
получают свободу для делового, производственного об-
щественного выявления. Сюда же надо отнести и рас-
крепощение национальностей, и прочие завоевания ре-
волюции в деле освобождения масс от эксплуататор-
ского ярма. Большое значение имеет и отрыв населения
от религии. Религия, пытаясь примирить со скверной
реальностью, уничтожала боевые порывы, принижала,
сдавливала ряд телесных и общественных стремлений,
сплющивая тем самым большую их часть в сторону
полового содержания. Умирающая религия масс ослаб-
ляет их половое прозябание; возрождает их боевые
свойства (хотя религиозные проповедники и лгут об об-
ратном: без религии-де появится половая разнуздан-
ность).
Много полового дурмана плодила и отвлеченщина
нашей старой интеллигенции. Чем сильнее отрыв от бое-
352

вой реальности, тем больше в ней внереальной фан-
тастики, то есть больше и половой фантастики. При-
крепленная сейчас к советской колеснице жестко прак-
тического строительства, наиболее социально здоровая
часть старой интеллигенции перевоспитывается, теряя
кусок за куском и лишний половой свой груз, не говоря
уже о том, что она постепенно все более настойчиво
замещается вновь растущей, вполне материалистиче-
ской, рабоче-крестьянской интеллигенцией.
Детское коммунистическое движение будет спасать
от раннего полового дурмана детский возраст (а не
оно ли продукт нашей Октябрьской революции) и т. д.
и т. п.
Очевидно, для организованной перестройки половых
норм сейчас самое время. Наша общественность позво-
ляет начать эту перестройку, требует этой перестройки,
жадно ждет тех творческих сил, которые освободятся
от полового плена после этой перестройки. Имеет ли
право истинный друг революции, истинный гражданин
СССР возражать против оздоровления сексуальности?
Но как начать, как провести эту «половую реформу»?
Требуется почин, пример, показательность. Застрель-
щиком в половом оздоровлении трудящихся и всего
человечества, как и во всем прочем, должна быть наша
красная молодежь. Воспитанная в героической субли-
мирующей атмосфере нашей революции, начиненная
яркими классовыми творческими радостями так, как ни-
когда молодежь до нее не начинялась, она легче от-
делается от гнилой половой инерции эксплуататорского
периода человеческой истории. Именно она обязана
быть энергичным пионером в этой области, показывая
путь младшему поколению — своей смене.
Среди пестрой и жаркой дискуссии, которая ведет-
ся сейчас нашей красной молодежью, среди самых раз-
нообразных, отчасти нелепых половых идеалов — в сти-
ле хотя бы коллонтаевской Жени или в аскетическом
23 Философия любви. Ч. 2 353

духе, по Толстому,— начинает все более отчетливо про-
биваться струйка классового регулирования полового
влечения, струйка научно организованного, революци-
онно-целесообразного, делового подхода к половому
вопросу. Нет никакого сомнения, что струйка эта будет
неуклонно нарастать, впитывая в себя все наиболее здо-
ровые революционно-идеологические искания молоде-
жи в области пола.
Кое-где отдельные, смелые, крепкие группки пыта-
ются уже связать себя определенными твердыми ди-
рективами в области половой жизни. Кое-где, показы-
вая пример другим своим поведением, они пытаются
обратить внимание и прочих товарищей на половые
непорядки, творящиеся вокруг. Иногда в контакте с бы-
товыми и НОТ'овскими местными ячейками, всегда в
тесной связи с партячейкой, с ячейкой комсомола, они
пробуют нащупать и метод практического воздействия
на слишком грубо нарушающих классовую равнодей-
ствующую в области пола. Напряженно ищет в этой
области и наше революционное, пролетарское ис-
кусство.
То и дело профсуд, партколлегия, контрольная ко-
миссия прорезают общественное внимание сообщени-
ем, что грань половой допустимости кончается там-то,
и молодежь мотает это сведение себе на ус, исполь-
зуя его в случае стратегической необходимости — для
пресечения слишком разнузданных порывов вокруг.
Так — постепенно, снизу — энергичными исканиями на-
копляется опыт, формируется система деловых правил.
Автор не сомневается, что система половых норм, со-
здающаяся этой массовой практикой, нащупываемой
снизу, в основном целиком совпадает с данной им выше
схемой. Возможны, конечно, изменения в деталях, до-
бавления, варианты, но схема и не претендует на ис-
черпание всей проблемы, она лишь пытается дать направ-
ление.
354

Наши дети — пионеры — первыми сумеют довести
дело полового оздоровления до действительно серьез-
ных результатов. С них и надо начать.
Еще несколько слов об обязанностях красной моло-
дежи в половой области. Ей многое дано, а потому
с нее много и спросится. Октябрьская революция была
выстрадана героическим большевистским подпольным
кадром, потянувшим за собою массы, давшим колос-
сальное количество тяжелых жертв пролетарскому бла-
гу. Это — героически-революционный фонд, которым
питается и еще долго будет питаться развертывающая-
ся, идущая вглубь пролетарская революция. Какой ге-
роический фонд в революцию внесла наша молодежь?
Пока она, конечно, многое еще не могла успеть и по
возрасту, но, во всяком случае, ближайшие возможно-
сти ее боевых героических накоплений не так велики —
революция ведь вступила на несколько лет в сравни-
тельно мирную полосу. Поэтому не грех, если в состав
героического, жертвенного революционного фонда
среди других частей этого фонда молодежью будет
также внесен и богатый вклад половой скромности, по-
ловой самоорганизации. Это оздоровит наши нравы, это
поможет нам сформировать крепких, творчески насы-
щенных классовых борцов, это позволит нам родить
здоровую, новую революционную смену, это сбережет
уйму драгоценнейшей классовой энергии, которой и без
того непродуктивно утекает слишком много, по неуме-
нию нашему.
Для того чтобы строить, нужно научиться организо-
ванно копить.
Революция и молодежь. М., 1924
(Печатается с небольшими сокра-
щениями по журналу «Родник»,
1989. № 9. С. 63—68)
23*
355

3. Фрейд
ОБ ОСОБОМ ТИПЕ
«ВЫБОРА ОБЪЕКТА»
У МУЖЧИНЫ
До сих пор мы предоставляли только поэтам изобра-
жать «условия любви», при которых люди совершают
свой «выбор объекта» и согласуют свои мечты с дейст-
вительностью. В самом деле, поэты отличаются от дру-
гих людей некоторыми особенностями, позволяющими
им разрешить такую задачу. Обладая особенно тонкой
организацией, большей восприимчивостью сокровенных
стремлений и желаний других людей, они в то же вре-
мя обнаруживают достаточно мужества, чтобы раскрыть
перед всеми свое собственное бессознательное. Но цен-
ность познания, заключающегося в их описаниях, по-
нижается из-за одного обстоятельства. Цель поэта —
выставить интеллектуальные и эстетические удовольст-
вия и воздействовать на чувство, вот почему поэт не
может не изменить действительности, а должен изоли-
ровать отдельные его части, разрывая мешающие свя-
зи, смягчать целое и дополнять недостающее. Таковы
преимущества так называемой «поэтической вольно-
сти». Поэт может проявить весьма мало интереса к
происхождению и к развитию подобных душевных со-
стояний, описывая их уже в готовом виде. Поэтому не-
обходимо, чтобы наука, более грубыми прикоснове-
ниями и совсем не для удовольствия, занялась теми
же вопросами, поэтической обработкой которых люди
наслаждались испокон веков. Эти замечания должны
служить оправданием строгой научной обработки и во-
просов любовной жизни человека.
...Во время психоаналитического лечения у врача
имеется достаточно возможности знакомиться с обла-
стью любовной жизни невротиков. Такое знакомство
356

показывает нам, что подобное же поведение в этой
области можно наблюдать у среднего здорового чело-
века и даже у выдающихся людей. Вследствие счаст-
ливой случайности в подборе материала, благодаря на-
коплению однородных впечатлений перед нами вырисо-
вываются определенные типы в любовной жизни. Один
такой мужской тип выбора объекта я хочу описать,
потому что он отличается рядом таких «условий любви»,
сочетание которых непонятно, даже странно, и вместе
с тем этот тип допускает простое психологическое объ-
яснение.
1. Первое из этих «условий любви» можно было бы
назвать специфическим, если оно имеется налицо, сле-
дует искать и другие отличительные признаки этого
типа. Его можно назвать условием «пострадавшего
третьего». Сущность его состоит в том, что лица, о ко-
торых идет речь, никогда не избирают объектом своей
любви свободную женщину, а непременно такую, на
которую предъявляет права другой мужчина: супруг,
жених или друг. Это условие оказывается в некоторых
случаях настолько роковым, что на женщину сначала
не обращают никакого внимания или она даже отверга-
ется до тех пор, пока она никому не принадлежит;
но человек такого типа влюбляется тотчас же в ту же
самую женщину, как только она вступит в одно из ука-
занных отношений с каким-либо другим мужчиной.
2. Второе условие, быть может, уже не такое по-
стоянное, однако столь же странное. Этот тип выбора
объекта пополняется только благодаря сочетанию этого
условия с первым, между тем как первое условие само
по себе, кажется, встречается очень часто. Второе ус-
ловие состоит в том, что чистая, вне всяких подозре-
ний женщина никогда не является достаточно привле-
кательной, чтобы стать объектом любви, привлекает же
в половом отношении только женщина, внушающая по-
дозрение, верность и порядочность которой вызывают
357

сомнения. Эта последняя особенность может дать це-
лый ряд переходов, начиная с легкой тени на репута-
ции замужней женщины, которая не прочь пофлирто-
вать, до открытого полигамического образа жизни ко-
котки или жрицы любви. Но представитель нашего типа
не может отказаться хотя бы от какой-нибудь осо-
бенности в таком роде. Это условие с некоторым
преувеличением можно назвать «любовью к прости-
тутке».
Подобно тому как первое условие дает удовлетво-
рение враждебным чувствам по отношению к мужчине,
у которого отнимают любимую женщину, второе усло-
вие — причастность женщины к проституции — находит-
ся в связи с необходимостью испытывать чувства рев-
ности, которое, очевидно, является потребностью влюб-
ленных этого типа. Только в том случае, если они могут
ревновать, страсть их достигает наибольшей силы, жен-
щина приобретает настоящую ценность, и они никогда
не упускают возможности испытать это наиболее силь-
ное чувство. Удивительно то, что ревнуют не к закон-
ному обладателю любимой женщины, а к претенден-
там, к чужим, в близости к которым ее подозревают.
В резко выраженных случаях любящий не проявляет
желания быть единственным обладателем женщины и,
по-видимому, чувствует себя хорошо в таком «тройст-
венном союзе». Один из моих пациентов, который силь-
но страдал из-за увлечений «на стороне» своей дамы,
ничего, однако, не имел против ее замужества и всеми
силами содействовал ему; по отношению к мужу он за-
тем в течение многих лет не проявлял и следа ревно-
сти. В другом типичном случае пациент был, правда,
вначале, при первых любовных связях, очень ревнив
к мужу и заставил свою даму отказаться от супружеских
отношений с ним; но в многочисленных более поздних
связях он вел себя так же, как другие, и не находил,
что законный супруг является помехой.
358

Следующие пункты рисуют уже не условия, предъ-
являемые к объекту любви, а отношения любящего
к объекту своей любви.
3. В нормальной любовной жизни ценность женщины
определяется ее непорочностью и понижается с при-
ближением к разряду проститутки. Поэтому странным
отклонением от нормального кажется то обстоятельст-
во, что влюбленные нашего типа относятся к женщинам
именно такого разряда, как к наиболее ценным объек-
там любви. Любовным связям с этими женщинами они
отдаются всеми силами своей души, со страстью, погло-
щающей все другие интересы жизни. Они и могут лю-
бить только таких женщин и всякий раз предъявляют
к себе требование неизменной верности, как бы часто
ни нарушали ее в действительности. В этих чертах описы-
ваемых любовных отношений чрезвычайно ясно выра-
жен навязчивый характер этих отношений, свойственный
в известной степени всякому состоянию влюбленности.
Не следует, однако, полагать на основании этой верно-
сти и силы привязанности, что одна-единственная такая
любгтная связь заполняет всю жизнь таких людей или
она бывает только один раз в жизни. Наоборот; страстные
увлечения такого рода повторяются с теми же особен-
ностями много раз в жизни лиц такого типа, как точная
копия предыдущей. Больше того, в зависимости от внеш-
них условий, например перемены места жительства и
среды, любовные объекты могут так часто сменять один
другой, что из них образуется длинный ряд.
4. Более всего поражает наблюдателя проявляю-
щаяся у любовников такого типа тенденция спасать воз-
любленную. Мужчина убежден, что возлюбленная нуж-
дается в нем, что без него она может потерять всякую
нравственную опору и быстро опуститься до низкого
уровня. Он ее спасает тем, что не оставляет ее. В не-
которых случаях намерение спасти может быть оправ-
дано ссылкой на половую неустойчивость и сомнитель-
359

ное общественное положение возлюбленной; но оно
проявляется так же определенно и там, где ссылка
на действительное положение вещей не имеет места.
Один из принадлежащих к описываемому типу муж-
чин, умевший завоевывать своих дам чрезвычайно ис-
кусными соблазнами и находчивой диалектикой, затем
делал в своих любовных связях всевозможные усилия,
чтобы при помощи им самим сочиненных трактатов удер-
жать очередную люЬовницу на пути «добродетели».
Если бросить взгляд на отдельные черты нарисо-
ванной здесь картины, на условия, требующие, чтобы
любимая была не свободна и принадлежала к разряду
проституток, на высокую ее оценку, на потребность ис-
пытывать чувство ревности, на верность, которая, одна-
ко, сочетается с легкостью перехода от одной к другой
женщине, и на намерение спасать, то кажется малове-
роятным, чтобы все эти особенности могли происходить
из одного источника. И все же при психоаналитическом
углублении в историю жизни лиц, о которых идет речь,
легко открыть такой источник. Этот своеобразный выбор
объекта любви и такие странные любовные отноше-
ния имеют то же психическое происхождение, что и
любовная жизнь у нормального человека: они проис-
ходят от детской фиксации нежности на матери и пред-
ставляют собой одно из последствий этой фиксации,
b нормальной любовной жизни сохраняется немного
черт, в которых, несомненно, проявляется влияние мате-
ринского прообраза на выбор объекта, вроде, например,
предпочтения, оказываемого молодыми людьми Ьолее
зрелым женщинам; следовательно, отделение любовно-
го влечения (либидо) от матери произошло сравнитель-
но скоро. У людей нашего типа, напротив, влечение
к матери и после наступления половой зрелости имело
место так долго, что у выбранных ими позже объектов
любви оказываются ясно выраженные материнские при-
знаки, в них легко узнать замену матери. Здесь на-
360

прашивается сравнение с деформацией черепа новорож-
денного: после длительных родов череп новорожден-
ного представляет из себя слепок тазовых ходов ма-
тери.
На нас лежит в таком случае обязанность указать
на вероятность того, что характерные черты мужчин
нашего типа, условия их любви и их поведение в любви
действительно происходят от материнской констелля-
ции. Легче всего это сделать по отношению к первому
условию, чтобы женщина была не свободна и чтобы был
пострадавший третий. Совершенно очевидно, что у вы-
росшего в семье ребенка неотъемлемо связан с пред-
ставлением о матери тот факт, что мать принадлежит
отцу, «пострадавшим третьим» является не кто иной, как
отец. Так же естественная для детских отношений пере-
оценка, благодаря которой возлюбленная является
единственной, незаменимой: ибо ни у кого не бывает
больше одной матери, отношение к ней зиждется на
неповторяющемся и не допускающем никакого сомне-
ния событии (рождении).
Раз все объекты любви только замена матери, то
понятно и «образование ряда», которое кажется столь
резко противоречащим условию верности. Психоанализ
показывает нам и на других примерах, что действую-
щее в бессознательном незаменимое часто проявляется
расчлененным на бесконечный ряд — бесконечный пото-
му, что всякий суррогат все-таки не дает удовлетворе-
ния. Так, например, у детей в известном возрасте воз-
никает непреодолимое желание задавать все новые и
новые вопросы, и это объясняется тем, что им надо по-
ставить один-единственный вопрос, который они не ре-
шаются задать. А болтливость некоторых невротиче-
ских больных объясняется тяжестью тайны, которую им
хочется разгласить и которую, несмотря на все искуше-
ния, они все-таки не выдают.
То, однако, что избранный объект относится к про-
361

ституткам, совершенно противоречит тому, что источ-
ником его является материнский комплекс. Сознатель-
ному мышлению взрослого человека мать представля-
ется личностью высокой нравственной чистоты, и не-
много найдется таких внешних впечатлений, которые
были бы для нас так мучительны, как сомнение в этом
смысле по отношению к матери. Но как раз это резкое
противоречие между «матерью» и «проституткой» и
побуждает нас исследовать историю развития и бессоз-
нательное взаимопонимание этих двух комплексов, так
как мы уже давно знаем, что в бессознательном часто
сливается воедино то, что в сознании расцеплено на
два противоположных понятия. Исследование возвраща-
ет нас к тому периоду жизни, когда мальчик впервые
узнает подробности о половых отношениях между
взрослыми, приблизительно к годам, предшествующим
половой зрелости. Грубые рассказы, проникнутые яв-
ным намерением оскорбить и возмутить, знакомят его
с тайной половой жизни и подрывают авторитет взрос-
лых, оказывающийся несовместимым с обнаружением
их половых отношений. То обстоятельство, что твои ро-
дители или родители других людей проделывают меж-
ду собой нечто подобное, совершенно невозможно
между моими родителями.
В то же время мальчик в виде редко недостающего
короллария к «ознакомлению с половым вопросом» уз-
нает о существовании известного рода женщин, кото-
рые благодаря своей профессии отдаются половой люб-
ви, и поэтому все их презирают. Это презрение ему
самому остается чуждым; у него рождается к этим не-
счастным только смешанное чувство томления и жути,
так как он знает, что и он сам через них может приоб-
щиться к половой жизни, которую считал до сих пор
преимуществом только «больших». Когда он уже пере-
стает сомневаться в том, что его родители не состав-
ляют исключение из отвратительных правил половой
362

жизни, он цинично говорит себе, что различие между
его матерью и падшей женщиной уже не так-то велико,
что, в сущности, обе они делают одно и то же. «Про-
свещающие» рассказы разбудили в нем следы воспоми-
наний о его ранних детских летах и желаниях и ожи-
вили в нем связанные с ними переживания. Ребенок
начинает желать свою мать в этом новом смысле и
снова начинает ненавидеть отца как соперника, стояв-
шего на пути к осуществлению этого желания, он попа-
дает, как мы говорим, во власть «комплекса Эдипа».
Он видит измену со стороны матери в том, что она по-
любила отца, а не его, и не может этого ей простить.
Эти переживания, если только они не проходят быстро,
не проявляются ни в чем реально, а только изживают-
ся в фантазиях, которые имеют своим содержанием
сексуальную жизнь матери при самых разнообразных
обстоятельствах; их напряжение с особенной легкостью
разрешается в актах самоудовлетворения. Вследствие
постоянного взаимодействия обоих побудительных мо-
тивов этих душевных движений — полового желания и
жажды мести — наибольшим предпочтением пользуют-
ся фантазии о неверности матери; любовник, с которым
изменяет мать, обладает почти всеми чертами собст-
венной персоны, вернее, собственной идеализированной
личности, выросшей по возрасту до уровня отца. То,
что я в другом месте описал как «семейный роман»,
составляет разнообразные продукты этой работы фанта-
зии и сплетение их с разными эгоистическими инте-
ресами определенного периода^ жизни. Познакомив-
шись с этой частью истории душевного развития, мы
уже не можем находить непонятным и противоречивым
то обстоятельство, что принадлежность возлюбленной
к проституции обусловлена непосредственно влиянием
материнского комплекса. Описанный нами тип мужской
любовной жизни носит следы этого развития, и его
можно просто понять как фиксацию на фантазиях маль-
363

чика в период половой зрелости, нашедших после свое
воплощение в реальной жизни. Легко допустить, что
усиленный онанизм в годы переходного возраста так-
же благоприятствует фиксации этих фантазий.
Тенденция спасать любимую женщину с такими
фантазиями до того велика, что она получила власть
над реальной любовной жизнью, хотя находится как
будто только в отдаленной поверхностной связи, исчер-
пываемой сознательными доводами. Любимая женщина
подвергается, мол, опасности благодаря своей склон-
ности к непостоянству и неверности, и вполне понятно,
что любящий старается уберечь ее от опасности, ох-
раняя ее добродетель и противодействуя ее дурным
наклонностям. Однако изучение «покрывающих воспо-
минаний», фантазий и ночных сновидений таких лиц
показывает, что здесь имеет место прекрасно удавшая-
ся «рационализация» бессознательного мотива, подоб-
ная удавшейся вторичной обработке материала снови-
дений. На самом деле мотив спасения имеет самостоя-
тельное значение и историю и является продуктом ма-
теринского или, вернее, родительского комплекса; когда
ребенок слышит, что он обязан жизнью родителям,
что мать «даровала ему жизнь», то в нем соединяются
нежные чувства с душевными движениями, выражаю-
щими стремление быть большим и достичь самостоя-
тельности, и зарождают в нем желание вернуть роди-
телям этот дар и отплатить им тем же. Непокорность
мальчика как будто выражает: мне ничего не надо от
отца, я хочу вернуть ему все, что я ему стоил. Он рису-
ет себе фантазии о спасении отца от смертельной опас-
ности и таким образом расплачивается с ним. Эта фан-
тазия часто переносится на императора, короля или
иную знатную особу и в таком измененном виде ста-
новится доступной сознанию и даже годной для поэти-
ческой обработки. По отношению к отцу преобладает
угрожающее значение фантазии о спасении, а по адре-
364

су матери проявляется ее нежное значение. Мать пода-
рила жизнь ребенку, и нелегко возместить такой своеоб-
разный дар чем-нибудь равноценным. Но при незна-
чительном изменении значения слов — что так легко
удается в бессознательном и что можно уподобить со-
знательному слиянию понятий — «спасти мать» приобре-
тает значение: подарить или сделать ей ребенка, разу-
меется, вполне схожего с ним. Это удаление от пер-
воначального смысла спасения не очень велико, изме-
нение значения слов непроизвольно. Мать подарила
ему жизнь — его собственную,— и за это ей дарится
другая жизнь, жизнь ребенка, имеющего максимальное
сходство с ним самим. Сын проявляет свою благодар-
ность тем, что желает иметь от матери сына, равного
себе, то есть в фантазии о спасении он совершенно
отождествляет себя с отцом. Все влечения — нежные,
благородные, похотливые, непокорные и самовласт-
ные — находят удовлетворение в этом одном желании
быть своим собственным отцом. Не исчезает и момент
опасности при таком изменении значения; ведь самый
акт рождения представляет собой опасность, из которой
спасение приходит благодаря усилиям матери. Рожде-
ние является первой жизненной опасностью и прообра-
зом всех последующих, внушающих нам страх; пережи-
вания при рождении остаются у нас, вероятно, в том
аффективном выражении, которое мы называем стра-
хом. Макдуф, в шотландской легенде не рожденный
матерью, а вырезанный из утробы ее, поэтому не знал
и страха.
Древний снотолкователь Артемидор был, несомнен-
но, прав, утверждая, что сновидение меняет свой смысл
в зависимости от личности видевшего сон. По законам
выражения бессознательных мыслей «спасение» может
иметь различное значение в зависимости от того, фан-
тазирует ли о нем женщина или мужчина. Оно может
в равной мере иметь значение сделать ребенка — дать
365

начало рождению (у мужчины), как и самой родить ре-
бенка (у женщины). Особенно в связи с водой можно
ясно видеть эти различные значения спасения в сновиде-
ниях и в фантазиях. Если мужчина спасает во сне жен-
щину, то это значит: он делает ее матерью, что, соглас-
но вышеизложенному, соответствует смыслу — он ее
делает своей матерью. Когда женщина спасает кого-ни-
будь (ребенка) из воды, то этим она признает себя,
подобно царевне в легенде о Моисее, родившей его
матерью.
Иногда фантазия о спасении отца также получает
смысл нежного отношения. Тогда она выражает жела-
ние иметь отца сыном, то есть иметь такого сына,
как отец. Вследствие всех этих отношений мотива спа-
сения к родительскому комплексу тенденция спасать
возлюбленную составляет существенную черту описан-
ного здесь любовного типа.
Я не считаю нужным приводить доказательства пра-
вильности метода моей работы, которая в данном слу-
чае, как и при описании анальной эротики, стремится
к тому, чтобы сначала выделить из всего материала
наблюдения крайне и резко очерченные типы. В обоих
случаях имеется гораздо большее количество индиви-
дов, у которых можно наблюдать только отдельные
или только нерезко выраженные черты этого типа.
И само собой разумеется, что только связное изложе-
ние всех тех наблюдений, на основании которых уста-
новлены эти типы, даст нам возможность правильно
их оценить.
ОБ УНИЖЕНИИ ЛЮБОВНОЙ ЖИЗНИ
1
Если практикующий врач-психоаналитик задает себе
вопрос, с каким страданием чаще всего к нему обра-
366

щаются за помощью, то он принужден будет ответить:
с психической импотенцией, если не считать разнооб-
разных проявлений страха. Этой странной болезнью за-
болевают мужчины с сильно выраженной чувственно-
стью, и заболевание проявляется в том, что специаль-
ные органы отказываются выполнять функции полового
акта, хотя до и после акта они могут быть вполне здо-
ровыми и дееспособными и хотя данный субъект имеет
большую склонность к выполнению этого акта. Первым
поводом к пониманию своего состояния является факт,
приводящий его к убеждению, что такие неудачи по-
стигают его только при половых попытках с определен-
ными особами, между тем как с другими у него не слу-
чается ничего подобного. Тогда он приходит к убеж-
дению, что задержку его мужской потенции вызывают
особенные свойства сексуального объекта. Иной раз та-
кой больной сам рассказывает, что у него получается
ощущение в нем самом какого-то препятствия, что он
замечает какое-то внутреннее противодействие, кото-
рое мешает сознательному его намерению. Но больной
не в состоянии понять, в чем же состоит это препят-
ствие и какие именно особенности полового объекта
его вызывают. Если подобные неудачи случались у него
неоднократно, то в таком случае он склонен установить
ошибочную причинную связь и полагает, что именно
воспоминание о первой неудаче является таким пре-
пятствующим и отпугивающим переживанием и стано-
вится причиной последующих неудач; в первый же раз
дело касалось «случайности».
Психоаналитическое исследование психической им-
потенции произведено и опубликовано несколькими ав-
торами. Каждый аналитик из собственного опыта может
подтвердить приводимые ими объяснения. Речь дейст-
вительно идет о парализующем влиянии известных пси-
хических комплексов, которые недоступны сознанию ин-
дивида. На первом плане стоит как общее содержание
367

этого патогенного материала сохранившая свою силу и
влияние инцестуозная (кровесмесительная) фиксация
либидо на матери и на сестре. Кроме того, нужно при-
нять во внимание влияние случайных мучительных впе-
чатлений, находящихся в связи с детскими сексуаль-
ными проявлениями, и вообще все моменты, понижаю-
щие либидо, которое должно быть направлено на жен-
щину как на половой объект.
Если подвергнуть при помощи психоанализа деталь-
ному исследованию случаи резкой психической импо-
тенции, то получается следующая картина действу-
ющих при ней психосексуальных процессов. Почвой
болезни служит и здесь, как, вероятно, при невротиче-
ских страданиях, задержка в развитии либидо до степе-
ни ее нормальной завершенной формы. Здесь еще не
слились два течения, слияние которых только и обеспе-
чивает вполне нормальную любовную жизнь,— два те-
чения, которые мы различаем как нежное и чувст-
венное.
Наиболее старое из этих двух течений — нежное.
Оно берет начало с самых ранних лет, образовалось
на почве интересов инстинкта самосохранения и на-
правлено на представителей родной семьи или на лиц,
занятых уходом и воспитанием ребенка. К нему с само-
го начала присоединяется известная доля половых вле-
чений, компонентов эротического интереса, которые
нормально выражены уже более или менее ясно с дет-
ства, а у невротиков во всех случаях открываются пси-
хоанализом, произведенным в более позднем возрасте.
Оно соответствует первичному детскому выбору объек-
та. Мы видим из него, что половые влечения находят
свои первые объекты в связи с оценкой, исходящей
из влечения Я, точно так же, как первые сексуальные
удовлетворения получаются в связи с функциями, необ-
ходимыми для сохранения жизни. «Нежность» родите-
лей и воспитателей, которая редко не отличается явным
368

эротическим характером («ребенок — эротическая иг-
рушка»), много содействует тому, чтобы усилить эти
придатки эротики к объектам фиксации влечений... и
поднять их на такую высоту, при которой они должны
повлиять на последующее развитие, в особенности если
этому способствуют еще и некоторые другие обстоя-
тельства.
Нежные фиксации ребенка сохраняются в течение
всего детства, и к ним притекают новые эротические
переживания, и эротика благодаря этому отклоняется
от своих половых целей. В возрасте половой зрелости...
к нежным фиксациям присоединяется еще «чувствен-
ное» течение, которое определенно сознает свои цели.
Оно, понятно, идет всегда прежними путями и снабжа-
ет значительно большим количеством либидо объекты
первого инфантильного выбора. Но вследствие того, что
оно натыкается там на воздвигнутые препятствия кро-
восмесительного ограничения, оно стремится найти воз-
можно скорей переход от этих, реально неподходя-
щих, объектов к другим, посторонним, с которыми было
бы возможно настоящее половое сожительство. Эти по-
сторонние объекты избираются, однако, по образцу ин-
фантильных, но со временем они привлекают к себе
ту нежность, которая была фиксирована на прежних.
Мужчина оставляет отца и мать — как предписывается
в Библии,— чтобы следовать за женой, нежность и чув-
ственность сливаются воедино. Высшая степень чувст-
венной влюбленности связана с наибольшей психиче-
ской оценкой (нормальная переоценка полового объек-
та мужчиной).
При неудаче этого процесса решающее значение
имеют два момента либидо. Во-первых, степень реаль-
ного запрета, который не допускает нового выбора объ-
екта и обесценивает его для индивида. Ведь нет ника-
кого смысла заниматься выбором объекта, если запре-
щено вообще выбирать или не имеешь никакой надеж-
24 Филосрфия любви. Ч. 2 369

ды выбирать что-нибудь достойное. Во-вторых, степень
привлекательности, которой могут обладать те инфан-
тильные объекты, от которых следует уйти; она пропор-
циональна эротической фиксации, которой они были на-
делены еще в детстве. Если эти два фактора доста-
точно сильны, то начинает действовать общий механизм
образования неврозов. Либидо отвращается от реаль-
ности, подхватывается работой фантазии, усиливает об-
разы первых детских объектов и фиксируется на них.
Но кровосмесительное ограничение заставляет оста-
ваться в бессознательном либидо, обращенном на эти
объекты, изживание чувственного течения, кроющегося
теперь в бессознательном, в онанистических актах, спо-
собствует тому, чтобы крепить эти фиксации. Положе-
ние дела не меняется и тогда, когда неудавшийся в
реальности процесс совершается в фантазии, то есть ког-
да в фантастических ситуациях, ведущих к онанисти-
ческому удовлетворению, первоначальные половые
объекты заменяются посторонними. Благодаря такому
замещению фантазии делаются способными проникнуть
в сознание; в реальном либидо при этом не замеча-
ется никакого прогресса.
Таким образом, может случиться, что вся чувствен-
ность молодого человека окажется связанной в бессоз-
нательном с инцестуозными объектами. В результате
получается абсолютная импотенция, которая к тому же
еще укрепляется благодаря одновременно приобретен-
ному действительному ослаблению органов, выполняю-
щих половой акт.
Для образования так называемой собственно психи-
ческой импотенции требуются более мягкие условия.
Чувственное течение во всем объеме вынуждено скры-
ваться за нежным течением, оно должно быть в доста-
точной мере сильным и свободным от задержек, что-
бы хотя бы отчасти пробить себе путь к реальности.
Половая активность таких лиц носит на себе явные при-
370

знаки того, что руководящие ею психические импульсы
действуют не во всем объеме: она капризна, подвижна,
легко нарушается, функционирует часто неправильно,
доставляет мало удовольствия. Но главным образом она
избегает слияния с нежным течением. Таким образом,
создается ограничение в выборе объектов. Оставшееся
активным чувственное течение ищет только такие объ-
екты, которые не напоминают запретных инцестуозных
лиц; если какое-нибудь лицо производит впечатление,
вызывающее высокую психическую оценку, то оно вле-
чет за собой не чувственное возбуждение, а эротиче-
ски недействительную нежность. Любовная жизнь та-
ких людей остается расщепленной в двух направлени-
ях, нашедших свое выражение в искусстве как небесная
и земная (животная) любовь. Когда они любят, они
не желают обладания, а когда желают, не могут лю-
бить. Они ищут объекты, которые им не нужно лю-
бить, чтобы отдалять чувственность от любимых объ-
ектов, и странная несостоятельность в форме психи-
ческой импотенции наступает, согласно законам «чувст-
вительности комплекса» и «возвращения вытесненного»,
тогда, когда иной раз какая-нибудь незначительная чер-
та лица объекта, избранного во избежание инцеста,
напоминает объект, которого следует избегать.
Главным средством против такого нарушения, кото-
рым пользуются люди с расщепленным любовным чув-
ством, является психическое унижение полового объек-
та, в то время как переоценка, присущая при нормаль-
ных условиях половому объекту, сохраняется для инце-
стуозного объекта и его заместителей. Чувственность
может свободно проявляться только при выполнении
условия унижения, притом возможны значительные про-
явления половой активности и сильное чувство наслаж-
дения. Этому благоприятствует еще другое. Лица, у ко-
торых нежное и чувственное течение недостаточно сли-
лись, не обладают по большей части достаточно тонким
24*
371

любовным чувством; у них сохранились половые ненор-
мальности, неудовлетворение которых ими ощущается
как определенное понижение удовольствия, а удовлет-
ворение возможно только с приниженными, мало оце-
ниваемыми половыми объектами.
Понятны теперь мотивы упомянутых в первом очер-
ке фантазий мальчика, который принижает мать до
степени проститутки. В них проявляется старание, хотя
бы в фантазии, перекинуть мост через пропасть, раз-
деляющую эти два течения любовной жизни, завладеть
матерью как объектом чувственного влечения ценою
ее унижения.
2
До сих пор мы занимались врачебно-психологиче-
ским исследованием психической импотенции, не оправ-
дываемым заглавием этой статьи. Но дальше мы пой-
мем, что нам нужно было начать с этого вступления,
чтобы иметь возможность обратиться к настоящей теме.
Психическую импотенцию мы свели к неслиянию
нежного и чувственного течения в любовной жизни;
а указанную задержку развития объяснили влиянием
детских фиксаций и более поздним запретом при про-
межуточном возникновении инцестуозного запрета.
Против этого учения можно, во-первых, выдвинуть сле-
дующее возражение, оно даст нам слишком много:
если оно нам объясняет, почему некоторые лица стра-
дают психической импотенцией, то для нас остается
загадочным, как иные люди могли избежать этого стра-
дания. Так как приходится сознаться, что все указанные
видимые моменты, как то: сильная детская фиксация,
кровосмесительный запрет и запрет в более поздние
годы развития после наступления половой зрелости,
имеются почти у всех культурных людей, то было бы
вполне правильно заключить, что психическая импотен-
372

ция является общим страданием культурного челове-
чества, а не болезнью отдельных лиц.
Если понятие о психической импотенции брать шире
и не ограничивать только невозможностью полового
акта при наличности полового желания и физически здо-
рового полового аппарата, то сперва приходится при-
числить сюда всех тех мужчин, которых называют пси-
хастениками, которым если и удается всегда акт, то он
не доставляет особенного наслаждения; это встречает-
ся чаще, чем полагают. Психоаналитическое исследо-
вание таких случаев, не объясняя сначала разницы в
симптоматологии, открывает те же этиологические мо-
менты. От анестетичных (лишенных чувственности) муж-
чин легко оправдываемая аналогия ведет к громадному
числу фригидных женщин, отношение которых к поло-
вой любви нельзя лучше описать и понять, как указа-
нием на полное его сходство с более известной психи-
ческой импотенцией мужчин.
Но если мы не будем расширять понятие о психи-
ческой импотенции, а присмотримся к оттенкам ее симп-
томатологии, то мъ\ не сможем не согласиться с тем,
что любовные проявления мужчины в нашем современ-
ном культурном обществе вообще носят типичные при-
знаки психической импотенции. Нежное и чувственное
течения только, у очень немногих интеллигентных муж-
чин в достаточной степени спаяны; мужчина почти всег-
да чувствует себя стесненным в проявлениях своей по-
ловой жизни благодаря чувству уважения к женщине
и проявляет свою полную потенцию только тогда, когда
имеет дело с низким половым объектом. Такое обстоя-
тельство обусловливается, кроме того, тем, что к его по-
ловым стремлениям присоединяются компоненты из-
вращенности, которых он не осмеливается удовлетво-
рить с женщиной, заслуживающей уважения. Полное
половое удовольствие он может испытать только тогда,
когда безудержно отдается наслаждению, чего он, на-
373

пример, не осмеливается проявлять со своей высоко-
нравственной супругой. Отсюда происходит его потреб-
ность в униженном половом объекте, женщине, эти-
чески малоценной, у которой, по его мнению, нет эсте-
тических требований, которой неизвестны его общест-
венные отношения, и она. не в силах о них судить.
Перед такой женщиной он всего легче обнаруживает
свою половую силу даже в том случае, если его неж-
ность направлена к более высоко стоящей. Возможно,
что так часто наблюдаемая склонность мужчин высших
общественных классов выбирать себе любовницу или
даже законную супругу из женщин низкого сословия
является только следствием потребности в униженном
половом объекте, с которым психологически связана
возможность полного удовлетворения.
Я не колеблюсь объявить, что два момента, дей-
ствительные при настоящей психической импотенции:
интенсивная инцестуозная фиксация детского возраста
и реальный запрет в юношеском возрасте — являются
причиной также и этого, такого частого, проявления
в поведении культурных мужчин в их любовной жизни.
Пусть это и звучит неприятно и парадоксально, но
следует сказать, что тот, кто в любовной жизни хочет
быть свободным и счастливым, тот должен преодолеть
респект перед женщиной и примириться с представле-
нием о кровосмесительстве с матерью или с сестрой.
Тот, кто готов в ответ на такое требование подверг-
нуть себя серьезной внутренней проверке перед самим
собой, тот непременно найдет, что считает, в сущности,
половой акт чем-то унизительным, что грязнит и позо-
рит человека, а не только его тело. Происхождение
этой оценки, в которой, верно, нелегко сознаться, можно
найти только в период юности, когда чувственное те-
чение было уже сильно развернуто, а удовлетворение
было почти одинаково запрещено как по отношению
к постороннему, так и к инцестуозному объекту.
374

В нашем культурном обществе женщины находятся
под таким же влиянием воспитания, но, кроме того,
еще и под влиянием поведения мужчин. Для них, разу-
меется, одинаково дурно и в том случае, когда они не
находят в мужчине его половой мужской силы, как и тог-
да, когда повышенная вначале оценка их в период влюб-
ленности сменяется после обладания пренебрежением.
У женщины существует очень слабая потребность в уни-
жении полового объекта; в связи с этим находится,
несомненно, и то обстоятельство, что обычно у женщи-
ны не проявляется ничего похожего на половую пере-
оценку мужчины. Но длительное половое воздержание
и удержание чувственности в области фантазии вызы-
вают у нее другое важное последствие. Впоследствии
она уже не в силах разрушить связь между чувствен-
ными переживаниями и запретом и оказывается психи-
чески импотентной, то есть фригидной, в то время, ког-
да ей наконец разрешаются подобного рода пережи-
вания. Поэтому у многих женщин является стремление
сохранить тайну еще даже и тогда, когда сношения
ей уже разрешаются; у других появляется способность
нормально чувствовать только в том случае, когда ус-
ловия запрета снова имеют место при какой-либо тайной
любовной связи. Изменяя мужу, она в состоянии сохра-
нять любовную верность второго разряда.
Я полагаю, что условие запрета имеет в любовной
жизни женщины то же значение, что унижение поло-
вого объекта у мужчины. Оба являются следствием
длительного откладывания начала половой жизни после
наступления половой зрелости, как этого требует воспи-
тание ради культурных целей. Оба стремятся прекратить
психическую импотенцию, которая является следст-
вием отсутствия слияния чувственного и нежного те-
чений. Если следствия одной и той же причины ока-
зываются различными у мужчины и у женщины, то при-
чиной этому является, быть может, иное различие в по-
375

ведении обоих полов. Культурная женщина обыкновенно
не нарушает запрета в течение периода ожидания, и,
таким образом, у нее создается тесная связь между
запретом и сексуальностью. Мужчина нарушает боль-
шей частью запрет под условием унижения полового
объекта, и поэтому это условие и переносится в его
последующую любовную жизнь.
Ввиду столь сильно назревшего в современном куль-
турном обществе стремления к реформе половой жиз-
ни, считаю нелишним напомнить, что психоаналитиче-
скому исследованию так же чужды какие бы то ни
было тенденции, как и всякому другому. Оно стремится
лишь к тому, чтобы вскрыть связи и зависимости, нахо-
дя в скрытом причину общеизвестного. Психоанализ
не может ничего иметь против того, чтобы его выводы
были использованы при проведении реформы для со-
здания полезного вместо вредного. Но он не может
заранее сказать, не будут ли те или иные установле-
ния иметь следствием другие, более тяжелые жертвы.
3
Тот факт, что культурное обуздание любовной жиз-
ни влечет за собой общее унижение полового объекта,
должен нас побудить перенести наше внимание с объ-
ектов на самые влечения. Вред первоначального запре-
та сексуального наслаждения сказывается в том, что
позднейшее разрешение его в браке не дает уже пол-
ного удовлетворения. Но и неограниченная половая сво-
бода с самого начала не приводит к лучшим результа-
там. Легко доказать, что психическая ценность любов-
ной потребности понижается тотчас же, как только удов-
летворение становится слишком доступным. Чтобы уве-
личить возбуждение либидо, необходимо препятствие;
и там, где естественные сопротивления удовлетворе-
нию оказываются недостаточными, там люди всех вре-
376

мен создавали условные препятствия, чтобы быть в со-
стоянии наслаждаться любовью. Это относится как к
отдельным индивидам, так и к народам. Во времена,
когда удовлетворение любви не встречало затрудне-
ний, как, например, в период падения античной куль-
туры, любовь была обесценена, жизнь пуста. Нужны
были сильные «реактивные образования», чтобы создать
необходимые аффективные ценности. Все это дает ос-
нование утверждать, что аскетические течения христи-
анства дали любви психическую ценность, которой ей
никогда не могла дать языческая древность. Наивысшего
значения любовь достигла у аскетических монахов, вся
жизнь которых была наполнена почти исключительно
борьбой с либидинозными искушениями.
Объяснение встречающихся в этой области неясно-
стей прежде всего обращается, разумеется, к общим
свойствам наших органических влечений. В общем, ко-
нечно, совершенно верно, что психическое значение
влечения повышается в связи с отказом от его удов-
летворения. Стоит только попробовать подвергнуть оди-
наковому голоданию группу самых разнообразных лю-
дей. С возрастанием властной потребности в пище сгла-
живаются все индивидуальные различия, вместо них
наступают однообразные проявления единого неудов-
летворенного влечения. Но верно ли,что с удовлетворе-
нием влечения так уж сильно понижается его психиче-
ская ценность? Стоит вспомнить, например, отношение
алкоголика к вину. Разве не правда, что вино дает
алкоголику всегда одно и то же токсическое удовлет-
ворение, часто сравниваемое в поэзии с эротическим,
его можно сравнить с эротическим с точки зрения на-
учного понимания? Слыхали ли вы, чтобы пьяница при-
нужден был вечно менять напитки, потому что он теря-
ет вкус к одному и тому же напитку? Напротив, при-
вычка все больше и больше укрепляет связь между че-
ловеком и излюбленным сортом вина. Слыхали ли вы,
377

чтобы пьяница проявлял потребность отправиться в стра-
ну, где вино дорого или где запрещено его пить?..
То, что говорят наши великие алкоголики, например
Беклин, о своем отношении к вину, звучит как чистей-
шая гармония, как образец счастливого брака. Почему
же у любящего совершенно иное отношение к своему
сексуальному объекту?
Я думаю, что следовало бы — как это ни странно
звучит — допустить возможность существования в са-
мой природе сексуального влечения чего-то, что не бла-
гоприятствует наступлению полного удовлетворения.
Тогда из длительной и трудной истории развития этого
влечения выделяются два момента, может быть вызы-
вающие такое затруднение. Во-первых, вследствие дву-
кратной попытки выбора объекта, с промежуточным
возникновением инцестуозного запрета, окончательный
объект полового влечения никогда не совпадает с пер-
воначальным, а является только его суррогатом. Психо-
анализ научил нас: если первоначальный объект какого-
нибудь желания утерян вследствие вытеснения, то он
нередко подменяется бесконечным рядом заменяющих
объектов, из которых не удовлетворяет вполне ни один.
Это может нам объяснить то непостоянство в выборе
объекта и ту неутомимость, которыми так нередко от-
личается любовная жизнь взрослого.
Во-вторых, мы знаем, что половое влечение распа-
дается на большое число компонентов — не все могут
войти в состав его позднейшего образования,— но их
нужно прежде всего подавить или найти другое приме-
нение. К ним относятся сначала копрофильные части
влечения, которые оказались несовместимыми с нашей
эстетической культурой, вероятно, с тех пор, как мы
благодаря вертикальному положению тела при ходьбе
удалили наш орган обоняния от поверхности земли.
Далее, той же участи подлежит значительная часть са-
дистских импульсов, которые также относятся к числу
378

проявлений любовной жизни. Но все эти процессы раз-
вития захватывают только верхние слои сложной струк-
туры. Основные процессы, вызывающие любовное воз-
буждение, остаются незатронутыми. Экскрементальное
слишком тесно и неразрывно связано с сексуальным,
положение гениталий остается предопределяющим' и
неизменным моментом. Здесь можно было бы, несколь-
ко изменив, повторить известное изречение Наполеона:
«Анатомия решает судьбу». Гениталии не проделали
вместе со всем человеческим телом развития в сто-
рону эстетического совершенствования, они остались
животными, и поэтому и любовь в основе своей и те-
перь настолько же животна, какой она была испокон
веков. Любовные влечения с трудом поддаются воспи-
танию, их воспитание дает то слишком много, то слиш-
ком мало. То, что стремится из них сделать культура,
недостижимо; оставшиеся без применения возбуждения
дают себя знать при активных половых проявлениях
в виде неудовлетворенности.
Таким образом, приходится, может быть, примирить-
ся с мыслью, что равновесие между требованиями по-
лового влечения и культуры вообще невозможно, что
невозможно устранить лишения отказа и страдания, как
и общую опасность прекращения в отдаленном буду-
щем всего человеческого рода в силу его культурного
развития. Хотя этот мрачный прогноз основан на том
только единственном предположении, что культурная
неудовлетворенность является необходимым следстви-
ем известных особенностей, приобретенных половым
влечением под давлением культуры. Но именно эта
неспособность полового влечения давать полное удов-
летворение, как только это влечение подчинилось пер-
вым требованиям культуры, становится источником ве-
личайших культурных достижений, осуществляемых
благодаря все дальше идущему сублимированию ком-
понентов этого влечения. Ибо какие мотивы могли бы
379

побудить людей давать другое применение сексуаль-
ным импульсам, если бы при каком-либо распределе-
нии их они могли бы получать полное счастье? Они
не отошли бы от этого счастья и не делали бы дальней-
ших успехов.
Таким образом, кажется, что благодаря непримири-
мому разладу между требованиями обоих влечений —
сексуальным и эгоистическим — люди становятся спо-
собными на все высшие достижения, хотя постоянно
подвергаются опасности заболеть неврозом, особенно
наиболее слабые из них.
Цель науки — не пугать, не утешать. Но я и сам го-
тов допустить, что такие общие заключения, как вы-
сказанные выше, следует построить на более широком
основании и что, может быть, некоторые направления
в развитии человечества могут помочь исправить ука-
занные нами в изолированном виде последствия.
Очерки по психологии сексуально-
сти. М., 1989. С. 65—74
3. Фрейд
ЖЕНСТВЕННОСТЬ
Я обещал рассказать вам е\це о некоторых психи-
ческих особенностях зрелой женственности, как они про-
являются при аналитическом наблюдении. Мы не претен-
дуем этими утверждениями на окончательную истину;
кроме того, не всегда легко отделить то, что можно
приписать влиянию сексуальной функции, а что — соци-
альному воспитанию. Итак, мы приписываем женствен-
ности более высокую степень нарциссизма, которая и
влияет на ее выбор объекта, так что быть любимой для
женщины — более сильная потребность, чём любить.
В физическом тщеславии женщины все еще сказывается
380

действие зависти к пенису, поскольку свои прелести она
тем более высоко ценит, что они представляются ей
компенсацией за первоначальную сексуальную неполно-
ценность. Стыдливости, которая считается отличитель-
ным женским качеством, но является гораздо более
обусловленной традициями, чем следовало бы думать,
мы приписываем первоначальное намерение скрыть де-
фект гениталий. Мы не забываем, что позднее она приня-
ла на себя другие функции. Полагают, что женщины
внесли меньший вклад в открытия и изобретения исто-
рии культуры, но, может быть, именно они открыли
один вид техники — технику плетения и ткачества. Если
это так, то попытаемся отгадать бессознательный мотив
этого достижения. Сама природа как будто подает при-
мер такому подражанию, заставляя гениталии с наступ-
лением половой зрелости обрастать волосами, скрываю-
щими их. Шаг, который надо было сделать далее, со-
стоял в том, чтобы скрепить волокна друг с другом,
которые на теле выступали из кожи и были лишь спу-
таны. Если эта неожиданная мысль кажется вам фанта-
стичной и вы считаете влияние отсутствия пениса на
формирование женственности моей идеей fix, то я, ес-
тественно, обезоружен.
Условия выбора объекта женщиной достаточно часто
до неузнаваемости изменяются социальными отношения-
ми. Там, где он может проявиться свободно, он часто
происходит по нарцисстическому идеалу мужчины, ко-
торым девушка хотела стать. Если девушка остановилась
на привязанности к отцу, то есть на Эдиповом комп-
лексе, то она выберет его по типу отца. Поскольку при
переходе от матери к отцу враждебность амбивалент-
ного эмоционального отношения осталась направленной
на мать, такой выбор должен обеспечить счастливый
брак. Но очень часто случается то, что вообще ставит
под угрозу подобное разрешение амбивалентного конф-
ликта. Сохранившаяся враждебность следует за положи-
381

тельной привязанностью и переходит на новый объект.
Супруг, который сначала получает в наследство чувства
к отцу, со временем наследует и чувства к матери.
Таким образом, легко может произойти то, что вторую
половину жизни женщины заполняет борьба против сво-
его мужа, как первую, более короткую,— сопротивление
по отношению к своей матери. После того как реакция
изжита, второй брак может легко сложиться гораздо
более удовлетворительно. Другой поворот в сущности
женщины, к которому не подготовлены любящие, может
произойти после рождения в браке первого ребенка.
Под впечатлением собственного материнства может сно-
ва ожить идентификация с собственной матерью, которой
женщина вплоть до брака оказывала сопротивление, и
привлечь к себе все имеющееся либидо, так что с на-
вязчивым повторением репродуцируется несчастный
брак родителей. То, что прежний фактор отсутствия
пениса все еще не утратил своей силы, обнаруживается
в неодинаковой реакции матери на рождение сына или
дочери. Только отношение к сыну приносит матери не-
ограниченное удовлетворение; оно вообще является из
всех человеческих отношений самым совершенным и
наиболее свободным от амбивалентности. На сына мать
может перенести свое честолюбие, которое она должна
была подавить в себе, от него она ждет удовлетворения
всего того, что осталось у нее от комплекса мужествен-
ности. Даже брак нельзя считать устойчивым, пока жен-
щине не удастся сделать и мужа своим ребенком и
разыгрывать перед ним мать.
Идентификация женщины с матерью позволяет раз-
личить два слоя — доэдипов, который основан на нежной
привязанности к матери, считающийся образцом, и бо-
лее поздний из Эдипова комплекса, когда мать устра-
няется и заменяется отцом. Многое от обоих остается
для будущего, и можно по праву сказать, что ни один
не преодолевается в процессе развития в достаточной
382

мере. Но фаза нежной доэдиповой привязанности явля-
ется для будущего женщины решающей; в ней подго-
тавливается приобретение тех качеств, благодаря кото-
рым она позднее будет соответствовать своей роли в
сексуальной функции и достигать поразительных соци-
альных успехов. В этой идентификации она приобретает
также привлекательность для мужчины, которая прев-
ращает его эдипову привязанность к матери во влюб-
ленность. Лишь тогда сын зачастую получает то, чего
он добивался для себя. Создается впечатление, что лю-
бовь мужчины и любовь женщины разделяются психо-
логическим различием фаз.
То, что женщине мало свойственно чувство справед-
ливости, связано с преобладанием зависти в ее душев-
ной жизни, потому что требование справедливости пе-
рерабатывает зависть, создавая условие, при котором от
нее можно отказаться. Мы говорим о женщинах также,
что их социальные интересы слабее, а способность к
сублимации влечений меньше, чем у мужчин. Первое,
правда, проистекает из асоциального характера, который,
несомненно, присущ всем сексуальным отношениям.
Любящие находят удовлетворение друг в друге, и даже
семья еще противится принятию в более широкие сооб-
щества. Способность к сублимации подвержена самым
значительным индивидуальным колебаниям. Я не могу
не упомянуть впечатления, которое все время получаешь
при аналитической деятельности. Мужчина около три-
дцати лет представляется молодым, скорее, незрелым
индивидуумом, от которого мы ждем, что он в полной
мере использует возможности развития, которые ему
открывает анализ. Но женщина того же возраста часто
пугает нас своей психической закостенелостью и неиз-
меняемостью. Ее либидо заняло окончательные позиции
и кажется неспособным оставить их ради других. Путей-
для дальнейшего развития нет; дело обстоит так, как
будто весь процесс уже закончен, не может подверг-
383

нуться отныне никакому воздействию и даже как будто
трудное развитие на пути к женственности исчерпало
возможности личности. Мы как терапевты жалуемся на
это положение вещей, даже если нам удается устранить
недуг путем разрешения невротического конфликта.
Это все, что я хотел вам сказать о женственности.
Разумеется, все это неполно и фрагментарно, да и не
всегда приятно звучит. Не забывайте, что мы описали
женщину лишь в той мере, в какой ее сущность опреде-
ляется ее сексуальной функцией. Это влияние заходит,
правда, очень далеко, но мы имеем в виду, что отдельная
женщина все равно может быть человеческим существом.
Если вы хотите знать о женственности больше, то спро-
сите об этом собственный жизненный опыт, или обрати-
тесь к поэтам, или подождите, пока наука не даст вам
более глубокие и лучше согласующиеся друг с другом
сведения.
Введение в психоанализ. Лекции.
М., 1989. С. 383—385
Н. А. Бердяев
МЕТАФИЗИКА ПОЛА И ЛЮБВИ
...В мире борятся два враждебные метафизические
начала — личное и родовое. И проблема пола и
любви должна быть поставлена в связь с борьбой этих
двух начал, ныне обострившейся и обнажившейся. Труд-
ность всех вопросов, связанных с половой любовью,
в том и заключается, что в мировой истории половой
любви тесно переплетаются два противоборствущие на-
чала — любовь личная и любовь родовая, сила сверх-
природная, божественная и сила природная, эмпири-
ческая связанность. Слишком часто смешивают пол с
родом, любовь с родовым инстинктом. Но в роде и родо-
вом инстинкте нет ведь ничего личного, индивидуального,
384

ничего даже человеческого, это природная стихия,
одинаковая у всех людей и общая у мира человеческого
с миром животным. Любви как индивидуального избра-
ния, как своеобразного влечения полов, отличающего
не только человека от животных, но и каждого человека
от других людей, божественного Эроса нет и быть не
может в стихии рода. Так называемая родовая любовь
и родовое утверждение пола потому унижают человека,
что отдают лицо человеческое во власть безличной при-
родной стихии, личность находится тут в обладании раз-
рушающей ее естественной необходимости. Биология ус-
танавливает обратную пропорциональность между рож-
даемостью и индивидуальностью. Если органические силы
идут на продолжение рода, то они естественно убывают
для создания совершенной индивидуальности. Эта био-
логическая истина имеет и более глубокую метафизи-
ческую основу. Есть дилемма: или создание совершен-
ной, вечной индивидуальности, или дробление индиви-
дуальности и создание многих несовершенных и смерт-
ных индивидуальностей. Человек не в силах стать лич-
ностью, индивидуальностью, достигнув совершенства и
вечности, и потому как бы передает потомству своему
дальнейшее совершенствование, в рождении заглушает
муку неосуществленной индивидуальности, непреодо-
ленного разрыва, недостигнутой вечности. Родовая по-
ловая любовь дробит индивидуальность, стремится к
бессмертию рода, к созданию многих несовершенных
существ, а не одного совершенного существа, к плохой
бесконечности, к вечному возвращению. Истинная лю-
бовь, преодолевающая пол, должна направить всю чело-
веческую энергию вглубь и вглубь вечности, а не во
вне и вперед во времени. С родовым полом был связан
этот ложный культ будущего, эта лжепрогрессивность.
Рождение и смерть — одной природы, имеют один
источник. Уже Гераклит учил, что Гадес и Дионис один
и тот же бог. И рождение и смерть одинаково — про-
25 Философия любви. Ч. 2 385

дукты мирового распада, дети времени, царства вре-
менности в мире. Бытие, отпавшее от своего источника
и смысла, делается прежде всего временным, вытяги-
вается в хронологический ряд, в котором вечная смена
рождения и смерти, плохая бесконечность. Ни одно су-
щество испорченного мира невечно, все части мира, все
состояния мира временны, тленны. Когда сказано было
рожать в муках, то этим было сказано и умирать; пло-
дить в мире несовершенство и смерть по закону при-
родной необходимости. Рождение есть уже начало смер-
ти; истина эта подтверждается опытом всей природы и
слишком очевидна. Рождение по самому существу свое-
му есть дробление индивидуальности, распадение ее на
части, есть знак того, что индивидуальность не может
достигнуть совершенства и вечности и как бы предла-
гает своей части продолжить за нее дело совершенство-
вания, как бы заменяет достижение единого успеха в
вечности множественными успехами во времени. Родо-
вое начало и любовь для продолжения рода — продук-
ты смертности и испорченности природы и вместе с тем
укрепление и узаконение смертности, торжество закона
тления. Родовая половая любовь есть кажущееся, ил-
люзорное преодоление разрыва полов; единая и полная,
совершенная и вечная индивидуальность в ней не дости-
гается. Половое томление в стихии рода делается игруш-
кой безличной, природной силы, никогда этого томления
не разрешающей, а бесконечно продолжающей во вре-
мени, в новых и новых формах. Между полом, и любовью,
и родом, и рождением существует коренная, не эмпири-
ческая только, а метафизическая противоположность.
Утверждать пол в любви — значит утверждать полноту
и совершенство индивидуальности, завоевывать веч-
ность, хорошую бесконечность; утверждать стихию рода
в родовом инстинкте — значит дробить индивидуаль-
ность, завоевывать несовершенное и смертное во време-
ни, плохую бесконечность. Томление пола и тайна люб-
386

ви — в жажде преодолеть трагический разрыв полов,
мистическим слиянием достигнуть вечной, совершенной
индивидуальности. Совершенная индивидуальность не
рождает и не умирает, не создает никаких последующих
мигов. Когда говорят: «Остановись, мгновение, ты пре-
красно!», то этим хотят сказать, что прекрасное в сво-
ем совершенстве не должно рождать чего-нибудь иного,
должно остаться навеки таковым, что только недоста-
точно прекрасное и совершенное мгновение должно за-
мениться другим. Совершенный мир не должен продол-
жаться в чем-либо ином, не должен ничего рождать, он
остается для вечности, остается самим в себе. Все со-
вершенное и безмерно прекрасное есть достояние веч-
ности, не дробится, не продолжается в рождении из се-
бя несовершенных частей. Родовая половая любовь и
есть, применяя терминологию Платона, Афродита вуль-
гарная, простонародная, земная Афродита. И, увы, ог-
ромной части человечества знакома только вульгарная
Афродита, так как находятся люди во власти рода,
природной необходимости, естественного рабства, и сама
мечта об Афродите небесной иным кажется почти без-
нравственной, противоестественной, безумно-романтич-
ной. Организовать добропорядочную, половую любовь,
хорошо продолжить род человеческий — вот предел
желания самых радикальных людей. Люди очень кон-
сервативны в вопросе о поле и любви; традиции, старые
чувства и инстинкты правят ими, и корень этого консер-
ватизма во власти рода. Позитивисты не знают иной
любви, кроме родовой, только пол рождающийся пони-
мают, только об изменении форм семьи заботятся. Тео-
рия любви Шопенгауэра, очень близкая к теории Дар-
вина, есть только выражение консервативной власти рода,
играющего людьми, зло иронизирующего над индиви-
дуальностью.
Пол — это то, что должно быть преодолено, пол —
это разрыв. Пока остается этот разрыв — нет индивиду-
25*
387

альности, нет цельного человека. Но преодоление пола
есть утверждение пола, а не отрицание, есть творческое
соединение полов, а не отворачивание от полового том-
ления. Нужно утвердить пол до окончательного его пре-
одоления, до исчезновения полов, до соединения в еди-
ный дух, в единую плоть. Это, конечно, нельзя понимать
так, что каждая монада, мужская и женская, перестает
существовать самостоятельно; ей присуще самостоятель-
ное бытие, и она достигает его в слиянии полноты. Пол
имеет природу духовную и плотскую, в нем скрывается
метафизика духа и метафизика плоти. Пол — не физио-
логической и не эмпирической природы, в нем скрыты
мистические глубины. Ведь мистическую диалектику пола
усматривают даже в самой природе Божества. Весь ми-
ровой процесс коренится в поле; потому мир сотворился
и продолжается, что в основе его лежит пол, что мисти-
ческая стихия мира расцеплена, разорвана, полярна.
Метафизическая, духовно-плотская полярность напоила
мир половым томлением, жаждой соединения. Поляр-
ность эта сказывается и в учении о вечной женственно-
сти, женственности мировой души, учении, столь близ-
ком христианской мистике, почувствованном уже Соло-
моном в «Песне песней», основанном в символике Апо-
калипсиса '. Очень характерен чувственно-эротический
культ Девы Марии у средневековых мужчин и такой же
1 У Вл. Соловьева очень интересна религиозно-философская кон-
цепция мировой души как вечной женственности. Против Соловьева
можно было бы возразить, что это слишком мужская философия
и религия. Для женщин эротическое отношение к божеству должно
окрашиваться в цвет культа вечной мужественности. Не обращается
ли божество разными своими сторонами к разным человеческим
полам? В «Смысле любви» он говорит: «Абсолютная норма есть вос-
становление целостности человеческого существа, и нарушается ли
эта норма в ту или другую сторону, в результате во всяком случае
происходит явление ненормальное, противоестественное. Мнимо ду-
ховная любовь есть явление не только ненормальное, но и совер-
шенно бесцельное, ибо отделение духовного от чувственного, к ко-
388

культ Христа у средневековых женщин. Окончательное
преодоление пола, соединение полов есть не только
слияние противоположных человеческих половин, но
также и слияние с вечной женственностью и с Божест-
вом. Эрос — есть путь к индивидуальности и путь к
вселенскости. Но какой Эрос?
Любовь родовая не есть соединяющее утверждение
пола, она продолжает лишь дробление. Только личная
половая любовь стремится к преодолению разрыва, к
утверждению индивидуальности, к вечности, к бессмер-
тию. Это — Афродита небесная. Только личная, внеро-
довая любовь, любовь избрания душ, мистическая влюб-
ленность и есть любовь, есть подлинный Эрос, божест-
венная Афродита. Личная любовь, Афродита небес-
ная— сверхприродна, объявляет войну смерти и необ-
ходимости, она враждебна роду, дроблению индивиду-
альности, не рождает в своем совершенстве, жаждет
индивидуального слияния и вечности, с ней связана тай-
на индивидуальности и бессмертия. Вл. Соловьев учит,
что мистическая влюбленность в высшем своем подъеме
не будет вести к рождению, к дроблению, а приведет к
бессмертию индивидуальности, она провидит тут биоло-
гическое преображение, изменение «роковых» физиоло-
гических законов. По Соловьеву, только любовь нужда-
ется в бессмертии, любовь есть высшее содержание
жизни, окончательная полнота бытия, действительность
индивидуальности. Но Афродита небесная, личная, про-
тивоположная роду любовь,— не отвлеченно духовная
и бесплотная, она воплощена, полнокровна, конкретно-
торому она стремится, и без того наилучшим образом совершается
смертью. Истинная же духовная любовь не есть слабое подражание
и предварение смерти, а торжество над смертью, не отделение
бессмертного от смертного, вечного от временного, а превращение
смертного в бессмертное, восприятия временного в вечное. Лож-
ная духовность есть перерождение, спасение, воскресение».
389

чувственна в такой же степени, как и духовна. Это при-
знавал и Вл. Соловьев.
Но любовь по природе своей трагична, жажда ее эм-
пирически неутолима, она всегда выводит человека из
данного мира на грань бесконечности, обнаруживает
. существование иных миров. Трагична любовь потому,
что дробится в эмпирическом мире объектов любви, и
сама любовь дробится на оторванные временные состоя-
ния. Есть болезнь, которая носит название фетишизма
в любви. Об этом явлении говорит и Соловьев в своей
статье «Смысл любви». Болезнь эта состоит в том, что
предметом любви делается не цельный человек, не жи-
вая, органическая личность, а часть человека, дробь
личности, например, волосы, руки, ноги, глаза, губы вы-
зывают безумную влюбленность, отдельная, отвлеченная
от сущности часть превращается в фетиш. При фети-
шизме ощущение личности любимого теряется, индиви-
дуальности человека не видно. Этой болезнью фетишиз-
ма в любви больны в большей или меньшей степени все
почти люди нашего времени. Любовь, в которой объект
любви дробится и сама она распадается на преходящие
миги, всегда есть фетишизм в любви, болезнь нашего
духа и нашей плоти. Любовь исключительно плоская,
физиологическая, столь распространенная в нашем мире,
есть фетишизм, так как в ней нет ощущения полной
личности, всецелой индивидуальности. Любовь к от-
дельным сторонам духа и плоти, к оторванным частям,
к прекрасным глазам и чувственным губам, к духовно-
му аромату отдельных черт характера или обаянию
ума — тоже фетишизм, тоже потеря ощущения лично-
сти. Единый объект любви, органический идеал, родная
душа, мистически предназначенная полярная половина
эмпирически раздробляется: в массе женщин для муж-
чин, в массе мужчин для женщин видятся разорван-
ные черты органического объекта — там глаза, здесь
руки, там душа, здесь ум и т. д. и т. д. Ведь нужно от-
390

крыто заявить, что мужчины в известной мере влюбле-
ны в слишком многих женщин, женщины — в слишком
многих мужчин, все почти во всех почти в известном
смысле влюблены, неутолимая жажда мучить людей и
любовное томление не имеет предела. В этом нет ниче-
го морально предосудительного, но страшная трагедия
скрыта в этой болезни любовного фетишизма, в этом
дроблении любви и ее объекта. У каждой души есть своя
предназначенная в мире, единственная родная душа,
дополнение к цельной индивидуальности, а в здеш-
ней жизни душа человека растрачивает свою божествен-
ную силу Эроса по миллиону поводов, на неуловимые
дробные части ее направляет, практикует фетишизм.
Донжуанство и есть потеря личности в любви, сила
любви, без смысла любви. Ведь смысл любви (не родо-
вой любви) в мистическом ощущении личности, в таин-
ственном слиянии с другим как своей родной полярной
и вместе с тем тождественной индивидуальностью. Лю-
бовь решает то, что немцы называют Du-Frage, про-
блему перехода одного существа к другому и всему
миру, выхода из своей ограниченности и оторванности.
Этот великий смысл любви разрушается любовным фе-
тишизмом, дроблением, потерей ощущения своей лично-
сти и ощущения другой личности. Преодоление фети-
шизма есть путь к индивидуальному бессмертию, к ре-
ально-мистическому ощущению и утверждению лично-
сти. Трагически страшна эта уединенность человека от
человека, эта пустая бездна между любящими и близки-
ми, это «мы с тобой так странно близки, каждый из
нас одинок». Современная литература (с особенной си-
лой — Мопассан) изображает это безумное одиночество
человека, этот солипсизм, разрыв с «ты», с реальностя-
ми мира. Только сила Эроса может вывести из этого
одиночества, но Эроса не дробимого, ощущающего все-
целость личности, божественная сила индивидуально-
мистической любви. Нужно найти и полюбить свое дру-
391

roe «я», живую, цельную личность, и тогда оторванность
от всякой реальности мира уже прекращается. Полю-
бить нужно не для образования родовой семьи, всегда
эгоистически замкнутой, миру противоположной, лич-
ность поглощающей, а для мистически-любовного слия-
ния всех существ мира, всех вещей мира.
О РАБСТВЕ И СВОБОДЕ ЧЕЛОВЕКА
Личность связана с любовью. \Личность есть существо
любящее и существо ненавидяще<5Гиспытывающее Эрос
и антиэрос, существо агонистическое. Личности нет без
страсти, как без страсти нет гения. Любовь есть путь
реализации личности. И есть два типа любви — любовь
восходящая и любовь нисходящая, любовь эротическая
и любовь агапическая. Личности присуща и любовь вос-
ходящая, и любовь нисходящая. В восхождении и нис-
хождении осуществляет себя личность. Платон учил лишь
о любви восходящей, которая и есть Эрос. Платонов-
ский эрос, рожденный от богатства и бедности, есть
восхождение от множественного чувственного мира к
единому миру идей. Эрос не есть любовь к конкретному
живому существу, существу смешанному (смесь мира
идейного и мира чувственного), это есть любовь к кра-
соте, к верховному благу, к божественному совершен-
ству. Любовь эротическая есть притяжение высоты, дви-
жение вверх, восхищение, восполнение существа ущерб-
ного, обогащение существа бедного. Этот элемент опре-
деляет любовь мужчины и женщины, но смешивается
с другими элементами. Пол есть ущербность, и он порож-
дает тоску по восполнению, движение к полноте, кото-
рая никогда не достигается. Трагедия любви связана
с конфликтом любви к конкретному существу чувст-
венного мира и любви к красоте мира идейного. Ни
одно конкретное существо не соответствует красоте
392

идейного мира в платоновском смысле. Поэтому любовь-
эрос, любовь-восхождение, любовь-восхищение должна
соединяться с любовью-нисхождением, с любовью-жа-
лостью и состраданием. Любовь-эрос есть в каждой
избирающей любви, она есть в любви-дружбе, в любви
к родине, даже в любви к идеальным ценностям фило-
софии и искусства, она есть и в религиозной жизни.
Любовь каритативная есть нисхождение, она не ищет
для себя, для своего обогащения, она отдает, жертву-
ет, она погружена в мир страдающий, мир агонизиру-
ющий во тьме. Любовь-эрос требует взаимности, лю-
бовь-жалость во взаимности не нуждается, в этом ее
сила и богатство. Любовь-эрос видит образ другого,
любимого в Боге, идею Бога о человеке, видит красоту
любимого. Любовь-жалость видит другого в богоостав-
ленности, в погруженности в тьму мира, в страдании,
уродстве. У М. Шелера были интересные мысли о раз-
личии любви христианской и любви платонистической,
любви, направленной на конкретную личность, и любви,
направленной на идею. Но платонизм глубоко вошел
в христианство. Для платонизма и платоновского Эро-
са не ставилось проблемы личности. Христианство ста-
вит эту проблему, но христианская мысль и христиан-
ская практика затемнили проблему личности безлич-
ным пониманием любви, и любви эротической, и любви
каритативной. Безличность платоновского Эроса как бы
перешла в безличное понимание христианской. Но
раскрытие существа любви должно привести к ее по-
ниманию как движения, направленного от личности к
личности. Безличный Эрос направлен на красоту и со-
вершенство вместо конкретного существа, неповтори-
мой личности; безличная агапическая и каритативная
любовь направлена на безличного ближнего, страдаю-
щего и нуждающегося в помощи. Это есть преломле-
ние любви в безличном высшем и низшем мире, в без-
личном мире идей и безличном мире страдания и тьмы.
393

Но любовь, возвышающаяся над миром «общего», без-
личного, есть любовь, направленная на образ лично-
сти, утверждение этого образа на вечность и утвержде-
ние на вечность своего общения с этим образом. И это
одинаково и тогда, когда это отношение к другой лич-
ности есть восхищение и движение вверх, и тогда,
когда это отношение есть, может быть, исключительно
эротически-восходящее и исключительно-нисходящее,
необходимо соединение одного и другого. Исключи-
тельно эротическая любовь заключает в себе элемент
демониакальный и разрушительный, исключительно ка-
ритативная, нисходящая любовь заключает в себе
элемент унизительный для достоинства другого чело-
века. В этом сложность проблемы любви в ее отноше-
нии к личности. Христианская любовь, которая так
легко принимает формы риторические и унижающие
человека, превращаясь в аскетическое упражнение для
спасения души и в «добрые дела», в благотворитель-
ность, христианская любовь в своей высоте духовна, а
не виталистична. Но она не может быть отвлеченно
духовной, она конкретно-духовна, духовно-душевна, свя-
зана с целостной личностью. Шюбовь-эрос не может
быть направлена на всех, к ней^кГельзя себя принудить,
она есть выбор, любовь же жалость, любовь нисходя-
щая может быть направлена на весь страдающий мир,
в этом ее преображающая сила... Но для проблемы
личности очень важно, что она есть существо, способное
любить, восхищаться и жалеть, сострадать.
...Прельщение эротическое есть наиболее распростра-
ненное прельщение, и рабство у пола есть один из
самых глубоких источников рабства человека. Физиоло-
гическая половая потребность редко является у человека
в чистом виде; она всегда сопровождается психологи-
ческими усложнениями, эротическими иллюзиями. Чело-
век является существом половым, то есть половинчатым,
ущербным и стремящимся к восполнению, не только в
394

своей физиологии, но и в своей психологии. Пол не есть
только специальная функция в человеке, связанная с
половыми органами; он разлит по всему организму
человека. Это вполне показал Фрейд/ Замечательно,
что по/Г~был скрытой стороной человеческой жизни,
в нем всегда было что-то стыдное, его не решались
обнажать. Человек стыдился своего рабства у пола. Тут
мы стоим перед поражающим парадоксом: то, что яв-
ляется источником жизни и самым большим напряжением
жизни, считается стыдным и подлежит сокрытию. Может
быть, один лишь В. Розанов поставил эту проблему во
всей остроте. Отношение к полу настолько странно и
настолько не походит на все остальное, что наводит
на мысли об особенной связи пола с падением человека.
Пол есть как бы печать падшести человека, утери целост-
ности человеческой природы. Только в конце XIX и
начале XX в. мысль, наука и литература пошли на боль-
шие разоблачения тайны пола и половой жизни. Доста-
точно назвать имена Розанова, Вейнингера, Фрейда, Лав-
ренса. За научные разоблачения бессознательной поло-
вой жизни Фрейда вначале называли порнографическим
писателем. Но все-таки XX век обозначал радикальное
изменение человеческого сознания в отношении к полу.
Если сравнить роман XX в. с романом XIX в. и веков
предыдущих, то видна огромная разница. Литература
всегда изображала любовь, это была излюбленная тема,
но жизнь пола оставалась скрытой. Только в XX в.
по-настоящему решились изображать уже не прикрытый,
а обнаженный пол. От Диккенса до Лавренса, от Бальзака
до Монтерлана путь огромный. Человек как бы вступил
на путь разоблачения, он не захотел или не мог оста-
ваться в иллюзиях сознания. Разоблачение человеческой
природы началось уже у Маркса и Ницше, по-иному,
более глубоко у Достоевского и Киркегардта, хотя это
и не касалось специально пола. Христианство прикрыло
пол идеей греха, но оставило какую-то двусмыслен-
395

ность, которую разоблачил Розанов. Меня будет интере-
совать эта проблема в перспективе верховной ценности
личности и свободы и их подавления рабством пола.
Мы увидим, что тут есть две разные проблемы —
сексуальная и эротическая, пол и любовь. Даже три
проблемы — пол, семья и любовь. Есть физическая связь
между половым соединением и деторождением, но нет
духовной связи, как нет обязательной связи между по-
ловым соединением и любовью. Не подлежит никакому
спору тот факт, что половое влечение и половой акт
совершенно безличны и не заключают в себе ничего
специфически человеческого, объединяя человека со
всем животным миром. Пол, означая ущербность и
неполноту человека, есть власть рода над личностью,
власть общего над индивидуальным. Отдаваясь власти
половой жизни, человек теряет власть над самим собой.
В неиндивидуализированном половом влечении человек
как бы перестает быть личностью, превращаясь в функ-
цию безличного родового процесса. Сексуальность но-
сит безличный характер, эротика же носит личный харак-
тер, в этом огромность разницы. Никакой прямой и
обязательной связи между половым влечением и влюб-
ленностью нет, возможно даже умаление полового вле-
чения от влюбленности. Влюбленность направлена на
неповторимо индивидуальное существо, на личность, и
в ней невозможна замена. Половое влечение допускает
замену и не означает непременно отношения к личности.
И в том случае, когда половое влечение индивидуали-
зируется, что нередко происходит, оно не означает
отношения к целостной личности, оно проходит через
безличную родовую стихию. Пол есть один из источников
рабства человека, и источников самых глубоких, свя-
занных с самой возможностью жизни человеческого
рода. Рабство это может носить очень грубые формы,
но может принимать формы утонченного прельщения.
Жизнь пола обладает способностью порождать эроти-
396

ческие иллюзии. Шопенгауэр был прав, когда говорил,
что человек делается игралищем стихии рода, внушаю-
щего ему иллюзии. Влюбленному Ивану Марья пред-
ставляется красавицей, в то время как все видят, что
она уродлива. Но не всякая любовь-влюбленность есть
эротическая иллюзия, она может быть прорывом за
стихию безличного рода к личности, к неповторимому
человеческому лицу. Тогда это будет означать победу
над рабством пола и эротической иллюзии. Любовь оп-
ределяет и опознает личность, все незаменимо индиви-
дуальное, утверждает на вечность, в этом ее смысл. Но
климат мира неблагоприятен для настоящей любви,
он слишком часто бывает для нее смертелен. Любовь
есть всемерное явление, она возникает вне мира объ-
ективации, есть прорыв в этом мире детерминации и
потому встречает с его стороны сопротивление. Поэто-
му существует глубокая связь между любовью и смер-
тью. Это одна из центральных тем мировой культуры.
Но прежде всего нужно различать два типа любви.
Возможны классификации типов любви по разным
признакам. Но самым важным представляется мне раз-
личение любви восходящей и любви нисходящей. Об
этом есть очень тонкие мысли у М. Шелера, хотя, мо-
жет быть, и не идущие в саму глубину.'Любовь-влюб-
ленность, эрос, который шире любви между мужчиной
и женщиной, есть любовь восходящая. Влюбленность
есть притяжение вверх, восхищение, она доходит до
творческого экстаза. Любовь эротическая всегда пред-
полагает ущербность, неполноту, тоску по восполнению,
притяжение к тому, что может обогатить Эрос — де-
мон, и человек бывает одержим им. Крылатые души,
о которых говорит Платон в «Федре», растут от влюб-
ленности. У Платона Эрос имеет два источника: бо-
гатство и бедность. Эрос есть путь восхождения. Но у
самого Платона этот путь восхождения есть переход
от чувственного мира к конкретному живому сущест-
397

ву, к личности. Это любовь к идее, к красоте, к боже-
ственной высоте. Эрос антиперсоналистичен, он не уз-
нает неповторимой личности и не утверждает ее. В
этом граница платонизма. И в этом трагедия эротики,
связанной с платонизмом. Такой была эротика в жизни
Вл. Соловьева. Он был влюблен не в конкретную жен-
щину, а в вечную женственность Божью. Конкретные
же женщины, с которыми это связывается, приносят
лишь разочарование. На этом пути эротические иллю-
зии непреодолимы. Не иллюзией оказывается лишь
божественная красота. Но любовь-влюбленность не не-
пременно носит этот платонистический характер, она
может быть связана с отношением личности к личности.
Есть другой тип любви — любовь нисходящая, лю-
бовь дающая, а не требующая, любовь-жалость, лю-
бовь-сострадание, caritas. Любовь каритативная ничего
не ищет для себя, она от избытка дает другим. Лю-
бовь каритативная есть соединение с другим в богоос-
тавленности, во тьме мира. Нельзя всех любить, если
употреблять это слово не в смысле caritas, любовь есть
выбор. Нельзя принудить себя к любви. Но caritas, ми-
лосердие, жалость возможны ко всем людям и не связа-
ны с выбором. В то время как любовь-эрос требует
взаимности, любовь-милосердие взаимности не требует,
в этом ее богатство и ее сила. И настоящая любовь-
эрос заключает в себе любовь-caritas, любовь-жалость.
Эротическая любовь, не знающая жалости и милосердия,
приобретает демониакальный характер и терзает чело-
века. Эрос в чистом виде есть рабство, рабство любя-
щего и рабство любимого. Эротическая любовь может
быть безжалостной и жестокой, она совершает величай-
шие насилия. Христианская любовь не есть Эрос, хри-
стианская любовь есть агапэ. Греческий язык богат для
выражения оттенков любви: эрос, агапэ, филия. Любовь
есть сложное состояние человека, и в ней могут соче-
таться разные оттенки любви: любовь восходящая, лю-
398

бовь-восхищение может сочетаться с любовью нисхо-
дящей, с любовью-жалостью. Но совершенно отделять
христианскую любовь от элементов жалости, сострада-
ния, каритативности и признать ее исключительно эро-
тической, как это любили делать в начале XX в., есть
глубокое извращение христианства и прельщение. Недо-
пустимо относить жалость и сострадание исключительно
к буддизму, они глубоко присущи христианству. Но также
есть извращение христианства утверждать исключитель-
но духовную любовь, отделяя ее от любви душевной,
от привязанности к твари как к конкретному существу.
Это есть антиперсонализм, отрицание личности. Настоя-
щая любовь идет от личности к личности, и она ущерблена
и извращена в отвлеченно-духовной любви, и в идеаль-
ной любви-эросе, и в исключительной жалости, направ-
ленной на безликую тварь. Любовь всегда персонифи-
цирует предмет любви. Но это может быть персонифи-
кацией, направленной не на конкретное существо, а
персонификацией, направленной на идеальное отвле-
ченное существо. Возможен реальный Эрос. Но возмож-
на и эротическая иллюзия. Какова же судьба в мире
подлинного эроса влюбленности? Меня сейчас интере-
суют не все формы любви и не специфическая христи-
анская любовь, а любовь, связанная с полом.
...Прудон, у которого нет особенных углублений,
говорит: любовь есть смерть. Эта тема о связи любви
и смерти всегда мучила тех, которые всматривались
в глубину жизни. На вершинах экстаза любви есть со-
прикосновение с экстазом смерти. Экстаз, в сущности,
значит трансцендирование, выход за пределы обыден-
ного мира. Любовь и смерть — самые значительные
явления человеческой жизни, и все люди, не наделен-
ные особенными дарами и неспособные к творческим
подъемам, имеют опыт любви и будут иметь опыт смер-
ти. Да и опыт смерти есть и внутри самой жизни,
есть касание тайны смерти. С любовью и смертью свя-
399

зана самая большая напряженность человеческой жизни,
выход из принуждающей власти обыденности. Любовь
побеждает смерть, она сильнее смерти и вместе с тем
она ведет к смерти, ставит человека на грань смерти.
Это парадокс человеческого существования: любовь есть
стремление к полноте — ив ней есть смертное жало,
любовь есть борьба за бессмертие — и эрос смертоно-
сен. Обыденность объективированного мира притупляет
остроту темы о связи любви и смерти. Любовь, любовь
персоналистическая, обращенная к личному бессмертию,
не вмещается в обыденности объективированного мира,
она им извергается, и этим становится на границу смерти,
понимая смерть в более широком смысле, чем смерть
физическая. Любовь Тристана и Изольды, Ромео и Джуль-
етты влечет к гибели. Любовь платоническая оказывается
трагически безысходной. Социальная обыденность при-
тягивает любовь вниз, обезвреживает ее, создает соци-
альный институт брака и семьи и, в сущности, отрицает
право любви как жизненной напряженности и экстатич-
ности, негодной для социального устроения. Нет ничего
нелепее споров о свободе любви. Социальная обыден-
ность отрицает свободу любви и признает ее безнрав-
ственной. И, поскольку религия отрицает свободу любви,
она находится во власти социальной обыденности и
исполняет ее заказы. Сама постановка вопроса не верна
и поверхностна. Никакой другой любви, кроме свобод-
ной, не может быть, принудительная, извне детермини-
рованная любовь есть нелепое словосочетание. Отри-
цать нужно не свободу любви, а рабство любви. Любовь
может быть величайшим рабством. Это рабство порож-
дается эротической иллюзией. Но это не имеет никакого
отношения к социальным ограничениям свободы любви,
хотя бы эти ограничения носили религиозный характер.
Невозможно и не должно отказаться от любви во имя
долга, социального и религиозного, это рабье требова-
ние, отказаться можно только во имя свободы или во
400

имя жалости, то есть другой любви же. В теме о любви
общество не имеет никакого суждения, оно не способно
даже заметить явление любви и всегда говорит о чем-то
другом. Тема любви должна быть совершенно и ради-
кально десоциализирована, она в существе своем изна-
чально десоциализирована. Социализирована семья, а не
любовь. Глубокая связь любви и смерти не может быть
замечена обществом и теми, кто говорит от лица обще-
ства, то есть говорит не о том и невпопад. Общество
замечает лишь грубые реальности. И то, что христиан-
ские теологи, учители Церкви, официальные представи-
тели христианства, никогда не могли ничего сказать
о любви, кроме пошлостей, и даже не замечали ее,
свидетельствует о том, насколько христианство было
социализировано в обыденном объективированном мире
и приспособлено к его требованиям. Говорили о поле,
половом влечении и половом акте, о браке, семье и
деторождении, но не о любви; видели исключительно
биологическое или социологическое явление. Тема о
любви считалась гораздо более неприличной, чем тема
о половом акте или о коммерческой стороне брака
и семьи. Существует таинственная связь пола и семьи
с деньгами, с мистерией денег, но любовь находится
вне этого плана. Такой человек, как блаж. Августин,
написал трактат о браке, очень напоминающий систему
скотоводства; он даже не подозревает о существовании
любви и ничего не может об этом сказать, как и все
христианские учителя, которые, по моему глубокому
убеждению, всегда высказывали безнравственные мысли
в своем морализме, то есть мысли, глубоко противные
истине персонализма, рассматривали личность как сред-
ство родовой жизни. Может быть, впервые в истории
христианской Европы тема о любви была поставлена
провансальскими трубадурами, которым принадлежит
огромное место в эмоциональной культуре. Брак и семья
принадлежат объективации человеческого существова-
26 Философия любви. Ч. 2 401

ния, любовь же принадлежит бесконечной субъектив-
ности.
Тремя русскими мыслителями, Вл. Соловьевым,
В. Розановым и Н. Федоровым, была глубоко постав-
лена тема о любви и смерти и очень по-разному раз-
решена. Вл. Соловьев был платоник, и его собственный
эротический опыт связан с платонизмом. Таково его
учение о Софии, сталкивающееся с учением о личности.
Но в своей статье «Смысл любви», может быть, самой
замечательной из всего, им написанного, он преодоле-
вает границы безличного платонизма и впервые в ис-
тории христианской мысли связывает любовь-эрос не
с родом, а с личностью. Любовь для него связана не с
деторождением и не с бессмертием рода, а с реализа-
цией полноты жизни личности и с личным бессмерти-
ем. Вл. Соловьев устанавливает противоположность меж-
ду любовью и деторождением, в отличие от всех
традиционных учений о смысле брачной любви. Смысл
любви — личный, а не родовой. В деторождении проис-
ходит распадение личности и раскрывается перспекти-
ва дурной бесконечности родовой жизни. Через любовь
восстанавливается андрогинная целостность личности,
человек перестает быть раздробленным, ущербным су-
ществом. Любовь имеет в том смысле связь со смертью,
что она есть победа над смертью и достижение бессмер-
тия. Но остается вопрос, в какой мере соловьевский
смысл любви реализуем. Его собственный опыт был в
этом смысле трагическим. В. Розанов — полюс, проти-
воположный Вл. Соловьеву. Учение о любви Вл. Со-
ловьева персоналистично. Смерть побеждается личной
любовью. Учение о любви Розанова родовое, безлич-
ное, смерть побеждается деторождением. В. Розанов
имеет огромное значение как критик христианского от-
ношения к полу. Розанов обоготворяет рождающий пол.
Он видит в поле не знак грехопадения, а благословение
жизни; он исповедует религию рождения и противопо-
402

ставляет ее христианству как религии смерти. Он требует
освящения и благословения полового акта как источника
жизни. Источник смерти для него не в поле; в поле
источник победы над смертью. Вл. Соловьев чувствовал
грех ветхого пола. В. Розанов не чувствовал совсем
этого греха. Он хочет вернуться к древнему язычеству, к
юдаизму, благословляющему рождение. Христианство
создало конфликт между личностью и рождающим
полом, и Розанов делается врагом христианства. Для
него как будто не существует проблемы личности. Обо-
стренное сознание личности вызывает вражду к рож-
дающему полу. Главной проблемой делается не про-
блема рождения, а проблема смерти. Но нужно помнить,
что учителя исторического христианства всегда оправ-
дывали брачную любовь исключительно деторождением.
Пол, половой акт проклинался как concupiscencia, но
последствия полового акта — деторождение благослов-
лялось. Розанов справедливо видел в этом лицемерие,
которое он и обличал. Во всяком случае, традиционное
христианское учение о любви, если только это можно
называть любовью, было исключительно учением о ро-
довой, рождающей любви. Любовь не только не имеет
личного смысла, но личный смысл любви объявляется
безнравственным. Тут есть соприкосновение с Розано-
вым, но Розанов требует последовательности и искрен-
ности: если благословляется деторождение, то должен
благословляться и источник деторождения. Н. Федоров
прежде всего печалится о смерти, не может примирить-
ся со смертью, хотя бы и единого существа, он призывает
к титанической борьбе со смертью. В этом ему нет
равного. Он хочет победить смерть не личным эросом
и не личным бессмертием, как Вл. Соловьев, а воскре-
шением умерших, не пассивным ожиданием воскресе-
ния, а активным воскрешением. Он хочет превратить
энергию эротическую в энергию воскрешающую, хочет
переключения эротической энергии. Он верит в возмож-
26*
403

ность обращения времени, верит во власть человека не
над будущим только, но и над прошлым. Воскрешение
есть активное изменение прошлого. Н. Федоров не был
эротическим философом, какими по-разному были Вл.
Соловьев и В. Розанов, он проникнут любовью-жало-
стью к умершим. Он призывает не к родовому, кол-
лективному рождению, а к родовому, коллективному
воскрешению. Но все трое глубоко задумывались над
любовью и смертью, над рабством пола и рабством
смерти.
Со стихией пола связаны глубокие противоречия
человеческой природы. Человек испытывает унизитель-
ное рабство пола. Пол терзает человека и порождает
многие несчастья человеческой жизни. Но вместе с тем
с полом связана напряженность жизни, энергия пола
есть энергия жизни и может быть источником творче-
ского жизненного подъема. Бесполое существо есть су-
щество пониженной жизненной энергии. Половая энер-
гия может быть источником творчества. С полом, кото-
рый есть знак ущербности человека, связана особенная
тоска. И тоска эта всего сильнее в юности. Вместе с
тем пол поддается ужасной профанации, через него
профанируется вся человеческая жизнь. Величайшая
пошлость может быть связана с полом. Профанируется
не только физическая, но и психическая сторона пола,
профанируется эротика, сами слова любви становятся
невыносимыми, их уже трудно произносить. Тут рабство
пола принимает формы жуткой легкости и поверхности.
Пол ужасен в царстве обыденности, он ужасен в буржу-
азном мире и связан с властью денег над человеческой
жизнью. Рабство пола связано с властью женского на-
чала над человеческой жизнью. Женщина необыкновенно
склонна к рабству и вместе с тем склонна порабощать.
Пол в мужской природе частичен, пол в женской природе
целостен. Поэтому рабство пола в женской не означает
отрицания или ослабления самой творческой жизненной
404

энергии пола, но означает победу над рабством пола,
сублимацию и трансформацию пола. Совершенная же
и окончательная победа над этим рабством означает
достижение андрогиннои целостности, которая совсем не
означает бесполости. Эротика играет огромную роль
у творческих натур. Но универсализация эротики, окон-
чательная подмена этики^ эротикой неблагоприятна для
принципа личности, для достоинства личности, для сво-
боды духа и может быть утонченным рабством. Защита
личности и свободы предполагает этическое начало,
активность духа. Эротика не может быть пассивностью
духа, господством душевно-телесного начала над духов-
ным. Но в чем смысл пола, в чем смысл брачного
соединения?
...Вся эротическая жизнь человека состоит из кон-
фликтов, которые в объективированном мире не могут
быть окончательно преодолены. Фрейд совершенно прав,
утверждая дисгармоничность, конфликтность половой
жизни. Человек испытывает травмы, связанные с полом.
Он испытывает мучительные конфликты между бессо-
знательной половой жизнью и цензурой общества, со-
циальной обыденностью. Это конфликты и сексуальные,
связанные с полом, и эротические, связанные с любовью.
Но для Фрейда проблема любви-эроса остается закры-
той, что связано с ограниченностью его миросозер-
цания. Конфликты идут в глубину, метафизическую глу-
бину человеческого существования. Пол в земном чело-
веческом существовании означает уже выброшенность
вовне, объективацию, экстериоризацию и раздроблен-
ность вовне, объективацию, экстериоризацию и раздроб-
ленность целостного существа человека. Пол через мо-
гущественное бессознательное влечение приковывает
человека' к объективированному миру, в котором цар-
ствуют детерминизм, необходимость, определяемость
не изнутри, а извне, от человеческой природы, изошед-
шей в объект. В этом тайна пола. Освобождение человека
405

есть вместе с тем освобождение от рабства пола как
принуждающей объективности. Принудительной может
быть только объективность, а пол принуждает. Иллю-
зия, которой подвергается человек, заключается в том,
что он готов видеть свою свободу в удовлетворении
полового влечения, в то время как он находится в со-
стоянии принуждения. Пол есть безличное в человеке,
власть общего, родового; личной может быть только
любовь. Личное не сексуальность, а эротика. Это пони-
мали Вл. Соловьев и Вейнингер. Родовое, безличное
в половом смысле имеет глубокую связь с родовым,
безличным в логическом и метафизическом смысле.
Человек изживает конфликт между своим полом и своей
личностью. Пол в своих проявлениях посягает на досто-
инство личности, он делает ее игралищем безличных
сил и унижает человека. Отсюда стыд, связанный с полом.
Этот стыд возрастает с ростом личности и личного созна-
ния. Родовая жизнь пола делает личность средством
для рождения других личностей, и личное удовлетво-
рение оказывается иллюзией, необходимой для жизни
рода, а не самой личности. Когда же пол находит себе
выход вне порождения других людей, грядущих поко-
лений, то он легко сбивается на разврат и болезненно
поражает целость личности. Частичные функции направ-
ляются против целостного организма человека. Это кон-
фликты сексуальные, они возникают до конфликтов эро-
тических, которые относятся к более высокой сфере
человеческого существования. Явление любви-эроса на-
ходится внизу — в конфликте с безликой жизнью семьи
как социального института. Существует рабство человека
у пола и рабство человека у семьи; и то и другое
рабство есть порождения объективации, объективации
пола и объективации любви в мире социальной обы-
денности. Человек оказывается подавленным и иногда
раздавленным сложной сетью конфликтов. Человека по-
рабощает природа и порабощает общество. И нельзя
406

искать освобождения в переходе от природы к обществу
и от общества к природе. Дезорганизованный пол, от-
данный во власть природных влечений, может оказать-
ся разложением человека, гибелью личности. Социально
же организованный пол, подчиненный ограничениям и
цензуре, создает новые формы рабства. В мире объек-
тивации, в мире социальной обыденности неизбежной
оказывается организация прла в социальном институте
семьи, формы которой, конечно, невечны, могут очень
меняться и очень зависят от экономического строя обще-
ства. Это аналогично организации общества в государ-
ство. Семья часто порабощает личность, и только при-
ближение семьи к типу братства может довести до
минимума это порабощение. Но вместе с тем семья
способствовала выработке человеческого типа и защи-
щала человека от безраздельной власти государства.
Ни жизнь пола в биологическом смысле слова, ни жизнь
семьи в социологическом смысле не имеют прямой
связи с темой любви-эроса и даже не ставят этой темы.
Любовь, как было уже сказано, не принадлежит миру
объективации, объективированной природы и объекти-
вированному обществу; она приходит как бы из другого
мира и есть прорыв в этом мире, она принадлежит
бесконечной субъективности, миру свободы. И потому
возможен глубокий конфликт между любовью и семьей,
который есть лишь проявление конфликта между лич-
ностью и обществом, между свободой и детерминацией.
Смысл любви может быть лишь личным, он не может
быть социальным, и он остается скрытым для общества.
С формами семьи связана была тирания еще более
страшная, чем тирания, связанная с формами государ-
ства. Иерархически организованная, авторитарная семья
истязает и калечит человеческую личность. И эманси-
пационное движение, направленное против таких форм
семьи, имеет глубокий персоналистический смысл, есть
борьба за достоинство человеческой личности. Мировая
407

литература имеет огромное значение в борьбе за сво-
боду человеческих чувств, а не половых страстей, как
клеветали на нее. Это была борьба за личность, за
свободу против детерминации. Свобода же всегда ду-
ховна. В мире социальной объективации нужно отстаи-
вать более свободные формы семьи, менее авторитар-
ные и менее иерархические. Христианской же семья
так же не может быть, как не может быть христианским
государство, как не может быть ничего священного в
мире социальной объективации. Евангелие как раз тре-
бует свободы от рабства у семьи.
Ужас окружает любовь в истории мира. Этот ужас —
двойной: ужас отношения мира к любви, истязания,
которым она подвергается со стороны общества; и ужас,
который она вносит в мир, ее внутренний ужас. Соци-
альный ужас любви, связанный с деспотизмом иерархи-
ческой организации общества, может быть если не совсем
преодолен, то доведен до минимума. Но метафизиче-
ский ужас любви в этом мире непреодолим. В любви
есть что-то смертоносное. Любовь-эрос имеет тенденцию
превратиться в универсальное начало жизни, подчинить
себе или вытеснить все остальное. И потому любовь-
эрос не есть только искание полноты и напряженности
жизни, но также сужение и умаление богатства жизни.
В любви есть деспотизм и рабство. И наиболее деспо-
тична любовь женская, требующая себе всего. Поэтому
она сталкивается с принципом личности. Связь любви
с ревностью придает ей демониакальныи характер, и это
сильнее всего у женщин, которые могут превращаться
в фурий. Метафизический ужас любви не только в том,
что так много любви, которая не может быть разделена
(это гораздо мучительнее): он внутри самой взаимно
разделенной, так называемой счастливой любви. Это
связано с тайной личности, с глубоким различием жен-
ской и мужской природы, с несоответствием между
начальным восхищением любви и ее реализацией в обы-
408

денной жизни, с ее таинственной связью со смертью.
Но ужас и трагизм любви притупляются рационализа-
цией жизни, внедрением человеческого существования
в социальную обыденность, то есть победой объем-
ности над субъективностью. Настоящая любовь, всегда
бывшая редким цветком, агонизирует и исчезает из
мира, мир стал слишком низок для нее. Драма любви
достигала напряженности вследствие возникающих пре-
пятствий. Сейчас все стало легким, но и менее напря-
женным и значительным. Это парадокс любви в мире,
одно из проявлений парадоксальности свободы в мире.
Свобода предполагает препятствия и борьбу. Без духов-
ных усилий она легко делается плотской и бессодержа-
тельной. Брак в своей социальной проекции всегда был
очень связан с экономикой и нередко носил принуди-
тельно коммерческий характер. Брак был очень далек
от того, чтобы быть таинством. Теперь брак приобретает
не принудительно коммерческий, а свободно коммер-
ческий характер. Это есть рационализация жизни, ко-
торая происходит во всех сферах.
Очень запутанно и противоречиво отношение любви
к полу в узком смысле слова, к половому соединению.
На половом соединении явно лежит печать падшести
человека; это видно во всем, и это стесняет и беспокоит
человека. Но человек пытается осмыслить, оправдать
половое соединение. Простое удовлетворение физиоло-
гической потребности, подобное процессу питания, не
относится специально к человеческой жизни и не ста-
вит вопроса о смысле, это относится к животной жизни
человека и ставит вопрос об ограничении и преодоле-
нии животной природы. Человек выдумал три способа
осмысления для себя полового соединения. Смысл по-
лового соединения есть деторождение, продолжение
рода. Это есть самая распространенная и самая добро-
детельная точка зрения в царстве социальной обыден-
ности. Перед персоналистической установкой ценностей
409

эта точка зрения безнравственна и лицемерна, несмот-
ря на кажущуюся добродетельность. Добродетель ча-
сто бывает безнравственной. Безнравственно рассматри-
вать личность исключительно как средство для рода и
эксплуатировать личные влечения и чувства ради родо-
вых целей. Тоталитарные государства дошли до пре-
дельного бесстыдства, они хотят организовать половую
жизнь людей для интересов родовых и государствен-
ных, как организуют скотоводство. Лицемерно утверж-
дать, что человек влечется к половому соединению для
деторождения, в то время как подобная цель может
быть лишь результатом рефлексии, половое соедине-
ние имеет значение само по себе. Этому противостоит
точка зрения, что смысл полового соединения в непо-
средственном удовлетворении, наслаждении, которое
оно доставляет. Эта точка зрения также безнравствен-
на (хотя и не лицемерна), потому что она делает чело-
века рабом своей низшей природы и сталкивается с
достоинством личности как свободного духа. Есть тре-
тья точка зрения: смысл полового соединения в со-
единении с любимым, в достижении полноты от этого
соединения. Это смысл личный и единственно допусти-
мый, морально и духовно оправданный, и он предполага-
ет одухотворение пола. Можно было бы парадоксально
сказать, что оправдано только такое половое соеди-
нение, которое означает стремление к «личному сча-
стью» любящих, хотя нельзя верить ни в какое «сча-
стье». Смысл и оправдание брака лишь в любви. Брак
без любви безнравствен. Вопрос же о должном отно-
шении к детям ничего общего с этим не имеет, это совсем
другой вопрос. Два процесса необходимы, когда ставит-
ся тема пола и любви-эроса: внешнее освобождение от
гнета и рабства общества и авторитарного понимания
семьи и внутренняя аскеза, без которой человек делает-
ся рабом самого себя и своей низшей породы. Все типы
любви могут стать рабством и пленом человека — и
410

любовь-эрос, и любовь-жалость (например, князь Мыш-
кин у Достоевского). Но любовь-эрос должна быть со-
единена с любовью-жалостью, иначе она делается пора-
ботителем. Ценность любви только тогда не порабоща-
ет, если она соединена с ценностью свободы. Смысл
любви всегда в персонификации и идеализации, даже
когда она относится к началам и идеям, а не к сущест-
вам. Например, любовь к родине есть персонификация.
И, конечно, любовь к Богу предполагает персонифика-
цию. На своей вершине любовь всегда есть видение
лица любимого в Боге.
РАЗМЫШЛЕНИЕ ОБ ЭРОСЕ
Я не собираюсь писать об эротической стороне своей
жизни. Мне противны всякие признания в этой области.
Я вообще не хочу писать о своей интимной жизни, о
своих интимных отношениях с людьми, менее всего хочу
писать о близких мне людях, которым более всего
обязан. Совсем не таков характер этой книги. Я, веро-
ятно, должен быть причислен к типу эротических фило-
софов, но страсти этические (страсти, а не нормы) во
мне были сильнее страстей эротических. И, может быть,
наиболее соблазнен я свободой и красотой отречения.
Но я принадлежу к той породе людей и, может быть,
к тому поколению русских людей, которое видело в
семье и деторождении быт, в любви же видело бытие.
Мне хотелось бы здесь сообщить некоторые размыш-
ления, основанные на опыте, наблюдении и интуициях.
Я много думал об отношениях, которые существуют
между разными типами любви, и прежде всего между
любовью-жалостью и любовью-эросом, между карита-
тивной любовью и любовью-влюбленностью. Пол совсем
не есть одна из функций человеческого организма, пол
относится к целому. Это признает современная наука.
411

И пол свидетельствует о падшестве человека. В поле
человек чувствует что-то стыдное и унижающее чело-
веческое достоинство. Человек всегда тут что-то скры-
вает. Он никогда не скрывает любви-жалости, но скло-
нен скрывать любовь сексуальную. Меня всегда пора-
жало это сокрытие пола в человеке. В самом сексуаль-
ном акте есть что-то уродливое. Леонардо да Винчи
говорил, что половой орган так уродлив, что род чело-
веческий прекратился бы, если бы люди не впадали
в состояние одержимости (не помню точно выражения,
но таков смысл). В сексуальной жизни есть что-то уни-
зительное для человека. Только наша эпоха допустила
разоблачение жизни пола. И человек оказался разло-
женным на части. Таков Фрейд и психоанализ, таков
современный роман. В этом — бесстыдство современ-
ной эпохи, но также и большое обогащение знаний о
человеке. Мне всегда думалось, что нужно делать раз-
личие между эросом и сексом, любовью-эросом и фи-
зиологической жизнью пола. Это сферы переплетаю-
щиеся, но они различны. Жизнь пола — безликая, ро-
довая. В ней человек является игралищем родовой
стихии. В самом сексуальном акте нет ничего индиви-
дуального, личного, он объединяет человека со всем
животным миром. Сексуальное влечение само по себе
не утверждает личности, а раздавливает ее. Пол безлик,
не видит лица. В жизни пола есть безжалостность в
отношении к человеку, есть согласие отказаться от чисто
человеческого. Индивидуализация полового влечения
есть ограничение власти пш. Любовь — лична, инди-
видуальна, направлена на единственное, неповторимое,
незаменимое лицо. Половое же влечение легко согла-
шается на замену, и замена действительно возможна.
Сильная любовь-влюбленность может даже не увели-
чить, а ослабить половое влечение. Влюбленный нахо-
дится в меньшей зависимости от половой потребности,
может легче от нее воздержаться, может даже сде-
412

латься аскетом. Любовь всегда относится к единичному,
а не к общему- Эротическая любовь коренится в поле,
без пола ее нет. Но она преодолевает пол, она вносит
иное начало и искупает его. Эрос имеет и другое про-
исхождение, происходит из иного мира. Природа
любви-эроса очень сложная и противоречивая и создает
неисчислимые конфликты в человеческой жизни, по-
рождает человеческие драмы. Я замечал в себе про-
тиворечие. Любовь-эрос меня притягивала, но еще
более, еще сильнее отталкивала. Когда мне рассказы-
вали о романах знакомых мне людей, я всегда защи-
щал право их на любовь, никогда не осуждал их, но
часто испытывал инстинктивное отталкивание и предпо-
читал ничего не знать об этом. Я всегда защищал сво-
боду любви и защищал страстно, с негодованием, против
тех, которые отрицали эту свободу. Я ненавидел мо-
рализм и законничество в этой области, не выносил
проповеди добродетелей. Но иногда мне казалось, что
я любил не столько любовь, сколько свободу. Настоя-
щая любовь — редкий цветок. Меня пленяла жертва
любовью во имя свободы, как пленяла и свобода
самой любви. Любовь, которой пожертвовали и кото-
рую подавили во имя свободы или жалости, идет в глу-
бину и приобретает особый смысл. Мне противны были
люди, находящиеся в безраздельной власти любви.
И многие проявления любви вызывали возмущение.
Но в дионисической стихии любви есть, правда, возвы-
шения над властью закона. Я остро чувствую конфликт
любви-эроса с любовью-жалостью, так же как конфликт
любви со свободой. Нельзя отказаться от любви, от пра-
ва и свободы любви во имя долга, закона, во имя
мнения общества и его норм, но можно отказаться во
имя жалости и свободы. Любовь так искажена, про-
фанирована и опошлена в падшей человеческой жизни,
что стало почти невозможным произносить слова люб-
ви, нужно найти новые слова. Настоящая любовь воз-
413

никает, когда встреча не случайна и есть встреча суже-
ного и суженой. Но в неисчислимом количестве слу-
чаев встреча бывает случайной, и человек мог бы встре-
тить при других обстоятельствах более подходящего
человека. Поэтому такое огромное количество нелепых
браков.
Меня всегда возмущало, когда общество вмешива-
лось в эротическую жизнь личности. Социальные огра-
ничения прав любви вызывали во мне бурный протест,
и в разговорах на эту тему мне случалось приходить
в бешенство. Любовь есть интимно-личная сфера жиз-
ни, в которую общество не смеет вмешиваться. Я во-
обще не люблю «общества». Я человек, восставший
против общества. «Когда речь идет о любви между
двумя, то всякий третий лишний»,— писал я в книге
«О назначении человека». Когда мне рассказывали о
любви, носящей нелегальный характер, то я всегда
говорил, что это никого не касается, ни меня, ни того,
кто рассказывает, особенно его не касается. Любовь
всегда нелегальна. Легальная любовь есть любовь умер-
шая. Легальность существует лишь для обыденности,
любовь же выходит из обыденности. Мир не должен
был бы знать, что два существа любят друг друга.
В институте брака есть бесстыдство обнаружения для
общества того, что должно было бы быть скрыто, ох-
ранено от посторонних взоров. У меня всегда было
странное впечатление неловкости, когда я смотрел на
мужа и жену, как будто бы я подсматривал что-то,
что мне не следует знать. Социализация пола и любви
есть один из самых отталкивающих процессов чело-
веческой истории, он калечит человеческую жизнь и
причиняет неисчислимые страдания. Семья есть необ-
ходимый социальный институт и подчинена тем же зако-
нам, что и государство, хозяйство и пр. Семья очень
связана с хозяйственным строем и имеет мало отно-
шения к любви, вернее, имеет отношение к карита-
414

тивной любви и лишь косвенное отношение к полу.
Элементы рабства всегда были сильны в семье, и они
не исчезли и до настоящего времени. Семья есть иерар-
хическое учреждение, основанное на господстве и под-
чинении. В ней социализация любви означает ее подав-
ление. Брак, на котором основана семья, есть очень
сомнительное таинство. Христианство не знает своего
таинства брака, оно лишь подтверждает брак язычества
и юдаизма. В этом натуральном таинстве происходит
социализация того, что в природе своей неуловимо для
общества, неуловимо и для церкви как внешнего рели-
гиозного общества. Но подлинным таинством должно
было бы быть признано таинство подлинной любви.
Это таинство не поддается никакому социальному выра-
жению, никакой рационализации. В этом трагизм любви
в жизни человеческих обществ. Общество отвергает
любовь. Любящий в высшем смысле этого слова —
враг общества. Мировая литература защищала право
и достоинство любви, и именно любви несоциализиро-
ванной. Первыми были провансальские трубадуры. Го-
ворю о серьезной литературе и исключаю литературу,
помешанную на сексе. Легальное богословие, легаль-
ная мораль, легальное общественное мнение всегда в
этом вопросе относились враждебно к литературе и с
трудом ее терпели. Кстати сказать, несмотря на мою
большую любовь к Л. Н. Толстому, я всегда относился
отрицательно и враждебно к идее, положенной в основу
«Анны Карениной». Я всегда считал преступлением не
любовь Анны и Вронского, а брачные отношения Анны
и Каренина. Мне казалось поверхностной и внешней
постановка вопроса о разводе. Настоящий вопрос не в
праве на развод, который, конечно, должен быть при-
знан, а в обязанности развода при прекращении любви.
Продолжение брака, когда любви нет, безнравственно,
только любовь все оправдывает, любовь-эрос и любовь-
жалость. Вопрос о детях совсем другой вопрос, и очень,
415

конечно, важный. Но когда родители не любят друг
друга, то это очень плохо отзывается на детях. Я знаю,
что моя точка зрения будет признана асоциальной и
опасной. Но я рад этому. Если социализация хозяйства
желательна и справедлива, то социализация самого
человека, которая происходила во всю историю, есть
источник рабства и духовно реакционна. Главное же,
я не принимаю категории опасности. Опасность совсем
не плохая вещь, человек должен проходить через опас-
ности.
«Что делать?» Чернышевского художественно без-
дарное произведение, и в основании его лежит очень
жалкая и беспомощная философия. Но социально и
этически я совершенно согласен с Чернышевским и очень
почитаю его. Чернышевский свято прав и человечен
в своей проповеди свободы человеческих чувств и в
своей борьбе против власти ревности в человеческих
отношениях. При этом в книге его, столь оклеветан-
ной правыми кругами, есть сильный аскетический эле-
мент и большая чистота. Интересно, что сам Черны-
шевский, один из лучших русских людей, относится
с трогательной, необычайной любовью к своей жене.
Его письма с каторги к жене представляют собой доку-
мент любви, редко встречающейся в человеческой
жизни. У него была свободная любовь и свободная
верность жене. У этого нигилиста и утилитариста был
настоящий культ вечной женственности, обращенный на
конкретную женщину, эрос не отвлеченный, а конкрет-
ный. И Чернышевский осмелился восстать против рев-
ности, столь связанной с любовью эротической. Я всегда
считал ревность самым отвратительным чувством,
рабьим, порабощающим. Ревность не соединена, со сво-
бодой человека. В ревности есть инстинкт собствен-
ности и господства, но в состоянии унижения. Нужно
признавать право любви и отрицать право ревности,
перестав ее идеализировать. Это сделал Чернышевский
416

в прямолинейной и упрощенной форме, не обнаружив
никакой утонченной психологии. Ревность есть тира-
ния человека над человеком. Особенно отвратительна
женская ревность, превращающая женщину в фурию.
В женской любви есть возможность ее превращения
в стихию демоническую. Существуют демонические
женщины. Они иногда писали мне письма, у них была
склонность к астральным романам. Это очень тяжелое
явление. Есть несоизмеримость между женской и
мужской любовью, несоизмеримость требований и ожи-
даний. Мужская любовь частична, она не захватывает
всего существа. Женская любовь более целостна. Жен-
щина делается одержимой. В этом смертельная опас-
ность женской любви. В женской любви есть магия,
но она деспотична. И всегда есть несоответствие с иде-
альным женским образом. Образ женской красоты
часто бывает обманом. Женщины лживее мужчин, ложь
есть самозащита, выработанная историческим беспра-
вием женщины со времен победы патриархата над мат-
риархатом. Но женская любовь может подниматься до
необычайной высоты. Таков образ Сольвейг у Ибсена,
Вероники у Жуандо. Это любовь, спасающая через
верность навеки. Мне всегда казалось, что самое тяже-
лое и мучительное неразделенная любовь, как обык-
новенно думают, любовь, которую нельзя разделить.
А в большинстве случаев любовь нельзя разделить.
Тут примешивается чувство вины. У меня было больше
дружеских и близких отношений с женщинами, чем
с мужчинами. Мне иногда казалось, может быть ил-
люзорно, что женщины меня лучше понимают, чем
мужчины. У женщин необыкновенная способность по-
рождать иллюзии, быть не такими, каковы они, на са-
мом деле. Я мог чувствовать женское очарование. Но
у меня не было того, что называют культом вечной
женственности и о чем любили говорить в начале XX в.,
ссылаясь на культ Прекрасной Дамы, на Данте, на Гёте.
27 Философия любви. Ч. 2
417

Иногда я даже думал, что не люблю женской стихии,
хотя и неравнодушен к ней. Я еще понимал и ценил
провансальских трубадуров, которые впервые в истории
культуры внесли идеальную любовь-влюбленность. Но
мне чуждо было внесение женственного и эротиче-
ского начала в религиозную жизнь, в отношение к Богу.
Мне ближе была идея андрогина Я. Беме как преодо-
левающая пол. Одно время у меня была сильная реак-
ция против культа женственного начала. Тип эротики
В. Соловьева меня отталкивал. Я очень ценил и ценю
статью В. Соловьева «Смысл любви», это, может быть,
лучшее из всего написанного о любви. Но я вижу боль-
шое противоречие между замечательными мыслями
этой статьи и его учением о Софии. Верно, что жен-
ственная стихия есть стихия космическая, основа тво-
рения, лишь через женственность человек приоб-
щается к жизни космоса. Человек в полноте своей
есть космос и личность.
Пол принадлежит жизни рода. Любовь же принад-
лежит личности. Отталкивание от родовой жизни при-
надлежит к самым первоначальным и неистребимым
свойствам моего существа. Отталкивание во мне вызы-
вали беременные женщины. Это меня огорчает и ка-
жется дурным. У меня было странное чувство страха
и еще более странное чувство вины. Не могу сказать,
чтобы я не любил детей, я скорее любил. Я очень
заботился о своих племянниках. Но деторождение мне
всегда представлялось враждебным личности, распаде-
нием личности. Подобно Кирхенгардту, я чувствовал
грех и зло рождения. Перспективы родового бес-
смертия и личного бессмертия, противоположны. Тут
я не только согласен с Вл. Соловьевым, но так всегда
думал, до чтения Вл. Соловьева, и еще более так
чувствовал. Родовая жизнь может вызывать чувство жа-
лости, но не может вызвать любви-эроса.. Идеальная
влюбленность несоединима с жизнью рода, она есть
418

победа личности над безликой родовой стихией, в этом
смысле над полом. Эрос побеждает пол. В сильной
эмоции любви есть глубина бесконечности. Но пол мо-
жет не интегрироваться в целостную преображен-
ную жизнь, может остаться изолированной сферой
падшести. В этой изолированности его от целостной
личности и заключается ужас пола. Поэтому он так
легко может делаться началом распада. Нельзя допус-
тить автономию пола. Было уже сказано, что любовь
есть выход из обыденности, для многих людей, может
быть, единственный. Но таково только начало любви.
В своем развитии она легко подпадает под власть обы-
денного. В любви есть бесконечность, но есть и конеч-
ность, ограничивающая эту бесконечность. Любовь
есть прорыв в объективированном природном и соци-
альном порядке. В ней есть проникновение в красоту
лица другого, видение лица в Боге, победа над урод-
ством, торжествующим в падшем мире. Но любовь
не обладает способностью к развитию в этом мире.
И если любовь-эрос не соединяется с любовью-жа-
*Тюстью, то результаты ее бывают истребительные и
мучительные. В эросе самом по себе есть жестокость,
он должен смиряться жалостью, caritas. Эрос может
соединяться с Агапэ. Безжалостная любовь отврати-
тельна. Отношение между любовью эротической и
любовью каритативной, между любовью восходящей,
притяжением красоты и высоты, и любовью нисходя-
щей, притяжением страдания и горя в низменном мире,
есть огромная и трудная тема. Эрос платонический
сам по себе безличен, он направлен на красоту, на
божественную высоту, а не на конкретное существо.
Но в христианском мире эрос трансформируется, в него
проникает начало личности. Половой пантеизм, который
так блестяще защищал Розанов, не есть эрос, это
возврат к языческому полу. Полюс, обратный мыслям
Вл. Соловьева и моим мыслям. У Вл. Соловьева, в
27*
419

противоположность его персоналистическому учению о
любви, был силен Эрос платонический, который на-
правлен на вечную женственность Божью, а не на кон-
кретную женщину. Эрос порождает прельщающие ил-
люзии, и их не так легко отличить от реальности. Чело-
веку свойственна мечта о любви. Это прекрасно опи-
сано Шатобрианом. Но в эросе есть реальное ядро,
заслуживающее вечности. Очень мучительно забвение.
В забвении есть измена, предание вечности потоку
времени. Иногда сон напоминает о забытом, и тогда
печаль схватывает душу. Жизнь эротическая, за выче-
том отдельных мгновений,— самая печальная сторона
человеческой жизни. Если забвение бывает изменой
ценному, то воспоминание часто бывает восстановле-
нием и того, что противоположно ценному. Я никогда
не любил воспоминаний в этой сфере жизни, никогда
не говорил об этом. Любви присущ глубокий внут-
ренний трагизм, и не случайно любовь связана со смер-
тью. Существует трагический конфликт любви и твор-
чества. Эта тема гениально выражена Ибсеном. Мне
всегда казалось странным, когда люди говорят о ра-
достях любви. Более естественно было бы при глубо-
ком взгляде на жизнь говорить о трагизме любви и
печали любви. Когда я видел счастливую любящую
пару, я испытывал смертельную печаль. Любовь, в сущ-
ности, не знает исполнившихся надежд. Бывает иногда
сравнительно счастливая семейная жизнь, но это счаст-
ливая обыденность. Если я и был романтиком, то роман-
тиком, лишенным иллюзий, надежды и способности к
идеализации действительности, романтиком, слишком
реалистически воспринимавшим действительность. В со-
циальной стороне любви я себя чувствовал революцио-
нером и требовал революции в этой области. Я обли-
чал низость организующейся и деспотической обыден-
ности. У меня была страсть к свободе, к свободе и в
любви, хотя я отлично знал, что любовь может быть
420

рабством. Больше всего трогала меня любовь кари-
тативная, любовь-жалость, и отталкивала любовь эго-
центрическая и вампирическая. Но бывает, хотя и не-
часто, необыкновенная любовь, связанная с духовным
смыслом жизни.
Эрос и личность. М., 1989. С. 22—
29, 117—142
СМЫСЛ ТВОРЧЕСТВА
Женщина — носительница половой стихии в этом
мире. У мужчины пол более дифференцирован и спе-
циализирован, у женщины же он разлит по всей плоти
организма, по всему полю души. У мужчины поло-
вое влечение требует более безотлагательного удов-
летворения, чем у женщины, но у него большая неза-
висимость от пола, чем у женщины, он менее половое
существо. У мужчины есть огромная половая зави-
симость от женщины, есть слабость к полу женско-
му, слабость коренная, быть может, источник всех его
слабостей. И унизительна для человека эта слабость
мужчины к женщине. Но сам по себе мужчина менее
сексуален, чем женщина. У женщины нет ничего не
сексуального, она сексуальна в своей силе и в своей
слабости, сексуальна даже в слабости сексуального
стремления. Женщина является космической, мировой
носительницей сексуальной стихии, стихийного в поле.
Природно-родовая стихия пола есть стихия женствен-
ная. Власть рода над человеком через женщину осу-
ществляется. Эта власть вошла в природный мир и овла-
дела им через праматерь Еву. Ева — природно-родовая
женственность. Образование Евы повергло старого
Адама во власть родовой сексуальности, приковало
его к природному «миру», к «миру сему». «Мир» поймал
Адама и владеет им через пол, в точке сексуаль-
ности прикован Адам к природной необходимости.
421

Власть Евы над Адамом стала властью над ним всей
природы. Человек, привязанный к Еве рождающей,
стал рабом природы, рабом женственности, отделен-
ной, отдифференцированной от его андрогинического
образа и подобия Божьего. Отношение мужчины-чело-
века к женственности есть корень его отношения к
природе. От природы, от женственности некуда уйти,
тут никакое бегство невозможно. Избавление возмож-
но лишь через нового Адама, который входит в мир
через новую женственность. Через женщину-Еву нача-
лась греховная власть женственной природы над падшим
человеком. Через Деву Марию началось освобождение
человека от этой природной власти, через Деву Марию
земля принимает в свое лоно Логос, нового Адама,
Абсолютного Человека. И если падение и порабощение
старого Адама, ветхого человека, укрепило в мире
царство природно-родового рождения через сексуаль-
ный акт, то новый Адам, новый Человек, мог родиться
лишь от девы, зачавшей от Духа. Это новое рождение
от девы было мистическим преодолением старого рож-
дения в природном порядке «мира сего». Вечная жен-
ственность как основа мира иного, освобожденного
от греха, не должна рождать от мужчины через
сексуальный акт. Вечная женственность несет с собой
избавление от природной необходимости, ибо природ-
ная необходимость владеет человеком лишь через
точку пола рождающего. Религия искупления отрицает
род, сексуальный акт и создает культ вечной женствен-
ности, культ Девы, рождающей лишь от Духа.
Жизнь пола в этом мире в корне дефектна и испор-
чена. Половое влечение мучит человека безысходной
жаждой соединения. Поистине безысходна эта жажда,
и недостижимо соединение в природной половой жиз-
ни. Дифференцированный сексуальный акт, который
есть уже результат космического дробления целост-
ного, $ андрогинического человека, безысходно траги-
422

чен, болезнен, бессмыслен. Сексуальный акт есть самая
высшая и самая напряженная точка касания двух поляр-
ных полов, в нем каждый как бы исходит из себя
в другого, исступает из границ своего пола. Достига-
ется ли в этой точке соединение? Конечно нет. Уже
одно то говорит против сексуального акта, что он так
легко профанируется, сбивается на разврат, прямо
противоположный всякой тайне соединения. Соедине-
ние в сексуальном акте — призрачно, и за это при-
зрачное соединение всегда ждет расплата. В половом
соединении есть призрачная мимолетность, есть тлен-
ность. В исступлении сексуального акта есть задание,
неосуществимое в порядке природном, где все вре-
менно и тленно. И это неосуществленное половое сое-
динение есть перманентная болезнь человеческого
рода, источник смертности этого рода. Мимолетный
призрак соединения в сексуальном акте всегда сопро-
вождается реакцией, ходом назад, разъединением.
После сексуального акта разъединенность еще больше,
чем до него. Болезненная отчужденность так часто
поражает ждавших экстаза соединения. Сексуальный
акт по мистическому своему смыслу должен был бы
быть вечен, соединение в нем должно было бы без-
донно углубляться. Две плоти должны были слиться
в плоть единую, до конца проникнуть друг в друга.
Вместо этого совершается акт призрачного соедине-
ния, слишком временного и слишком поверхностного.
Мимолетное соединение покупается еще большим разъ-
единением. Один шаг вперед сопровождается несколь-
кими шагами назад. Соединение в сексуальном акте
всегда так умеренно./Соединение полов по мистиче-
скому своему смыслу "должно быть проникновением
каждой клетки одного существа в каждую клетку дру-
гого, слиянием целой плоти с целой плотью, целого
духа с целым духом. Вместо этого совершается дроб-
ное, частичное, поверхностное соприкосновение, плоть
423

остается разделенной от плоти. В самом дифферен-
цированном сексуальном акте есть уже какая-то дефект-
ность и болезненность. Акт соединения полов должен
был бы быть вечным, не прекращающимся, не сопро-
вождающимся ходом назад и реакцией, цельным, рас-
пространенным на все клетки существа человеческого,
глубоким, бесконечным. Вместо этого сексуальный акт
в порядке природы отдает человека во власть дурной
бесконечности полового влечения, не знающего утоле-
ния, не ведающего конца. Источник жизни в этом мире
в корне испорчен, он является источником рабства чело-
века. Сексуальный акт внутренно противоречив и про-
тивен смыслу мира. Природная жизнь пола всегда тра-
гична и враждебна личности. Личность оказывается
игрушкой гения рода, и ирония родового гения вечно
сопровождает сексуальный акт. Об этом можно про-
честь у Шопенгауэра, у Дарвина. Сексуальный акт на-
сквозь безличен, он общ и одинаков не только у всех
людей, но и у всех зверей. Нельзя быть личностью в
сексуальном акте, в этом акте нет ничего индивидуаль-
ного, нет ничего даже специфически человеческого.
В сексуальном акте личность всегда находится во вла-
сти безличной родовой стихии, стихии, роднящей мир
человеческий с миром звериным. Мистическое задание
личного соединения в единую плоть недостижимо и
неосуществимо в стихии безличной. Есть безысходная
трагедия пола в том, что жажда личного соединения
ведет в природной родовой стихии через сексуальный
акт не к личному соединению, а к деторождению, к
распадению личности в деторождении, к плохой бес-
конечности, а не к хорошей вечности. В половой жизни,
возникающей из жажды наслаждения и удовлетворе-
ния, торжествует не личное задание, а интересы рода,
продолжение рода. Не может личное осуществляться
через безличное. Сексуальный акт всегда есть частич-
ная гибель личности и ее упований.
424

Не бессмертие и вечность ждет личность в сексуаль-
ном акте, а распадение в множественности рождаемых
новых жизней. Сексуальный акт закрепляет плохую
бесконечность, бесконечную смену рождения и смерти.
Рождающий умирает и рождает смертное. Рождение
всегда есть знак недостигнутого совершенства лично-
сти, недостигнутой вечности. Рождающий и рождаемый
тленны и несовершенны. Деторождение — кара сек-
суального акта и вместе с тем искупление его греха.
Рождение и смерть таинственно связаны между собой
в поле. Пол — не только источник жизни, но и источ-
ник смерти. Через пол рождаются и через пол уми-
рают. Тление и смертоносный распад вошли в мир через
точку пола. С пола начинает тлеть и распадаться лич-
ность человека, отыматься от вечности. Пол прикреп-
ляет человека к тому тленному порядку природы, в
котором царит бесконечная смена рождения и смерти.
Лишь смертный рождает, и лишь рождающий умирает.
Закон Кармы и бесконечная эволюция перевоплощений,
о которой учит религиозное сознание Индии, и есть
необходимость смерти и рождения, связанная с грехом
сексуальности. Благодатная свобода в христианстве от-
меняет необходимые последствия закона Кармы. Есть
глубокий антагонизм между вечной и совершенной
жизнью личности и рождением смертных жизней во
времени, между перспективой личности и перспективой
рода. Род — источник смерти личности, род — источник
рождающей жизни. Греки уже знали, что Гадес и Дио-
нис — один бог, чувствовали мистическую связь смерти
и рождения.[JJot почему в самой глубине сексуального
акта, полового соединения скрыта смертельная тоска.
В рождающей жизни пола есть предчувствие смерти.
То, что рождает жизнь, несет с собой и смерть. Радость
полового соединения — всегда отравленная радость.
Этот смертельный яд пола во все времена чувствовался
как грех. В сексуальном акте всегда есть тоска загуб-
425

ленной надежды личности, есть предание вечности
временному. В половом соединении этого мира всегда
что-то умирает, а не только рождается. В глубинах
сексуального акта раскрывается таинственная связь и
близость рождения и смерти. Сексуальный акт совер-
шается в стихии рода, вне личности. Половое влечение,
владеющее человеком, есть покорность личности сти-
хии смертного рода. В жизни рода предопределена
смена рождения и смерти, распадение личности в пло-
хой множественности. В стихии рода нет путей восхож-
дения личности, нет путей к совершенной вечности.
Стихия рода порождена падением человека, распав-
шимся полом человека. Внутреннее разъединение мира
падшего и грешного имеет обратной своей стороной
внешнее соединение в стихии рода. Человеческий род
есть лжечеловечество, он указует на распад челове-
чества. В человеческом роде человеческая природа
порабощена и подавлена. Родовая стихия и есть глав-
ное препятствие для откровения человечества, откро-
вения творческой природы человека. Род и есть злая
необходимость, источник рабства человека и смертного
распада. На путях рода всегда скрыта, роковая смена
рождения и смерти. Связь человека по духу подменя-
ется родовой связью по плоти и крови. Людей связы-
вает не рождение от девы, от вечной женственности
в Духе, а рождение в сексуальном акте. Связь рода
человеческого — сексуальная связь, она предполагает
тот сексуальный акт, которого стыдятся люди как не-
чистого. Люди лицемерно скрывают источник своей
связи и своего соединения в роде человеческом. Рели-
гия рода человеческого должна была бы быть рели-
гией сексуального акта, должна вести к обоготворению
того, чего люди стыдятся и что скрывают. Связь по
плоти и крови есть связь по сексуальному акту, связь,
в нем зарожденная. Огромное значение Розанова в
том. что он потребовал религиозного признания этой
426

истины и всех вытекающих из нее последствий. Осво-
бождение личности от сексуального акта есть освобож-
дение от рода, разрыв связи рода человеческого во
имя иной связи, по духу, выход из дурной бесконеч-
ности рождения и смерти. Род и личность глубоко анта-
гонистичны, это начала взаимоисключающие. Все лич-
ное в человеке враждебно родовой сексуальности.
В личности возможно величайшее напряжение половой
энергии, вне этой энергии даже нет сильной личности,
но направление этой энергии не может быть родовым —
оно противится распадению в дурной множественности.
Личность сознает себя и осуществляет себя вне родо-
вой стихии. Личность не может победить смерть и завое-
вать вечность на почве родовой связи. Она должна
родиться к жизни в новом человечестве.
.Шоловое влечение есть творческая энергия в чело-
веке? В нем есть мучительный переизбыток энергии,
требующий исхода в мир, в объект^ И несомненна глу-
бокая связь творчества и рождения, их родство и про-
тивоположность. В рождении, в создании новых жиз-
ней находит себе выход творческая энергия пола. В сти-
хии рода, в порядке природной необходимости половая
энергия разряжается в деторождении, творчество под-
меняется рождением, бессмертное созидание — смерт-
ным созиданием. Существует глубокий антагонизм
между творчеством вечного и рождением временного.
Совершенство индивидуальное и деторождение обрат-
но пропорциональны. Этому учит биология, учит и ми-
стика. Творческая мощь индивидуальности умаляется и
распадается в деторождении. Личность распадается в
плохой бесконечности рода. Наиболее рождающий —
наименее творящий. Рождение отнимает энергию от
творчества. Творческая гениальность враждебна стихии
рода, с трудом совместима с деторождением. В рож-
дающем сексуальном акте всегда есть порабощение
личности и надругательство над творческими поры-
427

вами личности. Человек становится рабом своей твор-
ческой половой энергии, бессильный направить ее на
творческий половой акт. Женственность Евы, а не веч-
ная девственность побеждает в жизни пола, род господ-
ствует над личностью. Результаты половой жизни не
соответствуют ее творческому заданию. В природной
половой жизни не достигается ни соединение мужа с
женой, ни творчество вечного бытия. Каждый рожда-
ющийся должен вновь начать этот круговорот дурной
множественности. В цепи рождений сковывается твор-
ческая энергия. Рождающая половая жизнь и есть глав-
ное препятствие наступления творческой мировой эпохи.
Человеческий род, пребывающий в стихии ветхого
Адама и ветхой Евы, бессилен творить, так как тратит
свою творческую энергию на продолжение и устроение
рода, на послушание последствиям греха. Воскрешение
умерших предков, к которому призывает Н. Федоров,
уже предполагает переход энергии с рождения детей
на воскрешение отцов. Роковая непреодолимость при-
родной необходимости, неизбежность приспособления
к данному порядку мира сосредоточены в точке рож-
дающего сексуального акта. От этой лишь точки может
начаться мировой сдвиг, мировое освобождение. В поле
должно совершиться изменение направления творческой
энергии. Пол рождающий преобразится в пол творя-
щий. Наступление творческой мировой эпохи знаменует
собой изменение природного порядка, а это измене-
ние начнется прежде всего в точке пола, в точке при-
крепления человека к природной необходимости. В глу-
бине пола творчество должно победить рождение,
личность — род, связь по Духу — природную связь по
плоти и крови. Это может быть лишь выявлением но-
вого, творящего пола, откровением творческой тайны
о человеке как существе половом. Это может быть также
лишь откровением андрогинической, богоподобной
природы человека. Рождающий сексуальный акт, пре-
428

вращающий человека в раба стихийно-женственного
порядка природы, преображается в свободный твор-
ческий акт. Половая активность направляется на созда-
ние мира иного, на продолжение творения. Это гени-
ально провидел уже Платон. В половой энергии скрыт
источник творческого экстаза и гениального прозре-
ния. Все подлинно гениальное — эротично. Но эта твор-
ческая гениальность придавлена родовой стихией, рож-
дающим сексуальным актом. Сексуальный акт, по суще-
ству, глубоко противоположен всякой гениальности,
всякому универсальному восприятию и универсальному
творчеству, он — провинциален. Гениальность насквозь
эротична, но не сексуальна в специфическом, диффе-
ренцированном смысле этого слова. Гений может жить
специфизированнои сексуальной жизнью, он может
предаваться и самым крайним формам разврата, но
гениальность в нем будет вопреки такому направлению
половой энергии, и в его родовой стихии, в его рож-
дающем поле всегда неизбежен трагический надлом.
Гениальность несовместима с буржуазно устроенной
половой жизнью, и нередко в жизни гения встречаются
аномалии пола. Гениальная жизнь не есть «естествен-
ная» жизнь. Глубокие потрясения пола упреждают на-
ступление новой мировой эпохи. Новый человек есть
прежде всего человек преображенного пола, восста-
навливающий в себе андрогинический образ и подобие
Божье, искаженное распадом на мужское и женское
в человеческом роде. Тайна о человеке связана с тайной
об андрогине.
Половая любовь не вмещается ни в категорию семьи,
ни в категорию аскетизма, ни в категорию разврата.
Любовь не есть ни упорядочивание сексуального акта
в целях деторождения и социального благоустройства
рода, ни аскетическое отрицание всякой плоти в жизни
пола, ни разнуздание и распускание сексуального акта.
Любовь ни в каком смысле не есть сексуальный акт,
429

не имеет той положительной или отрицательной связи
с ним, которая всюду мерещится людям родового со-
знания, и любовь в очень глубоком смысле противо-
положна дифференцированному сексуальному акту, но
совсем по-иному противоположна, чем аскетизм. Люди
родового сознания, как религиозные, так и позитивисты,
в сфере пола исключительно сосредоточены на самом
сексуальном акте и его последствиях и совсем не видят
универсального значения пола как для всего человека,
так и для всего космоса. Тайна пола совсем не есть
сексуальный акт, совершаемый или для добродетель-
ного деторождения, или для развратного наслаждения.
Прежде всего совсем нельзя верить тому, что сексуаль-
ный акт когда-либо и кем-либо в мире совершался
для добродетельных целей деторождения — он всегда
совершался стихийно, по страсти, для призрачного само-
удовлетворения. Род торжествует в сексуальном акте
не потому, что добродетель родовая присутствует у
кого-либо как цель, а потому, что он бессознательно
господствует над человеком и смеется над его инди-
видуальными целями.
Тайна пола раскрывается лишь в любви. Но нет обла-
сти, в которой господствовал бы такой инертный кон-
серватизм и такое условное лицемерие, как в области
половой любви. Самые крайние революционеры сплошь
и рядом оказываются консерваторами, когда поднима-
ется вопрос о любви. Революционное сознание реже
всего встречается в сфере пола и любви, ибо тут
оно должно быть наиболее радикально, скажу даже —
религиозно. Социальные и ученые радикалы и рево-
люционеры думают лишь о социальном и физиологи-
ческом благоустройстве пола, вглубь же никогда не
идут. Любовь скидывается с мировых расчетов и предо-
ставляется поэтам и мистикам. Вспоминают ли любовь
Тристана и Изольды, любовь Ромео и Джульетты, лю-
бовь, воспетую провансальскими трубадурами и Данте,
430

когда говорят о поле «христиане» или «позитивисты»
господствующего сознания? Их богословие и их наука,
их мораль и их социология не знают любви, не видят в
любви мировой проблемы. Можно сказать, как отно-
сится к сексуальному акту и его последствиям хри-
стианское богословие, и этика, и научная биология, и
социология, но неизвестно, как они относятся к любви.
Ветхородовое богословие и ветхородовая наука и не
могут знать любви. В любви есть что-то аристократи-
ческое и творческое, глубоко индивидуальное, внеро-
довое, не каноническое, не нормативное, она непо-
сильна сознанию среднеродовому. Любовь лежит уже
в каком-то ином плане бытия, не в том, в котором жи-
вет и устраивается род человеческий. Любовь — вне
человеческого рода и выходит из сознания рода чело-
веческого. Любовь не нужна роду человеческому, пер-
спективе его продолжения и устроения. Она остается
где-то в стороне. Сексуальный разврат ближе и понят-
нее человеческому роду, чем любовь, в известном
смысле приемлемее для него и даже безопаснее. С раз-
вратом можно устроиться в «мире», можно ограничить
его и упорядочить. С любовью устроиться нельзя, и она
не подлежит никакому упорядочиванию. В любви нет
перспективы устроенной в этом «мире» жизни. В люб-
ви есть роковое семя гибели в этом «мире», трагиче-
ской гибели юности. Ромео и Джульетта, Тристан и
Изольда погибли от любви, и не случайно любовь их
несла с собой смерть. Любовь Данте к Беатриче не
допускала благоустроения в этом «мире», ей присущ
был безысходный трагизм в пределах этого «мира».
Над любовью нельзя ни богословствовать, ни морали-
зировать, ни социологизировать, ни биологизировать,
она вне всего этого, она не от «мира сего», она не
здешний цветок, гибнущий в среде этого мира. Рост
любви трагически невозможен. Это удостоверяют ве-
личайшие художники и поэты всех времен. Не есте-
431

ственно ли, что любовь была скинута со всех «мирских»
расчетов, что проблема пола решалась вне проблемы
любви?
...Тайна любви, тайна брачная — в Духе, в эпохе
творчества, в религии творчества. Таинство брачной
любви есть откровение о человеке, откровение твор-
ческое. Таинство брака не есть семья, не есть нату-
ральное таинство рождения и продолжения рода, таин-
ство брака есть таинство соединения в любви. Только
любовь есть священное таинство. Таинство любви выше
закона и вне закона, в нем выход из рода и родовой
необходимости, в нем начало преображения природы.
Любовь — не послушание, не несение тяготы и бремени
«мира», а творческое дерзновение. Это таинство, таин-
ство брака, не раскрывается еще ни в откровении за-
кона, ни в откровении искупления. Таинство любви —
творческое откровение самого человека. Оно зачина-
лось в мистической любви, всегда разрывавшей гра-
ницы утилитарно-родовой физиологии и экономики
семьи. В строе семьи узаконенная полигамия будет
более правдивой и для новых условий жизни более
целесообразной формой, чем лицемерная и выродив-
шаяся моногамия.
Любовь трагична в этом мире и не допускает благо-
устройства, не подчиняется никаким нормам. Любовь
сулит любящим гибель в этом мире, а не устроение
жизни. И величайшее в любви, то, что сохраняет ее
таинственную святость,— это отречение от всякой жиз-
ненной перспективы, жертва жизнью. Этой жертвы
требует всякое творчество, требует жертвы и творче-
ская любовь. Жизненное благоустройство, семейное
благоустройство — могила любви. Жертвенная гибель в
жизни и кладет на любовь печать вечности. Любовь
теснее, интимнее, глубже связана со смертью, чем с
рождением, и связь эта, угадываемая поэтами любви,
залог ее вечности. Глубока противоположность любви
432

и деторождения. В акте деторождения распадается
любовь, умирает все личное в любви, торжествует иная
любовь. Семя разложения любви заложено уже в сек-
суальном акте. «Никогда еще не нашел я женщины,
от которой хотел бы иметь детей, потому что я люблю
тебя, о вечность!» Так говорил Заратустра. Подлинная
любовь иного мира, любовь, творящая вечность, исклю-
чает возможность сексуального акта, преодолевает его
во имя иного соединения. Известно, что сильная влюб-
ленность иногда противоположна специфическому сек-
суальному влечению, не нуждается в нем. И сильное
влечение к сексуальному акту слишком часто не свя-
зано ни с какой влюбленностью, иногда даже пред-
полагает отвращение. Влюбленность жаждет абсолют-
ного соединения и абсолютного слияния, духовного и
телесного. Сексуальный же акт разъединяет. На дне
его лежит отвращение и убийство. Любовь — акт твор-
ческий, созидающий иную жизнь, побеждающий «мир»,
преодолевающий род и природную необходимость.
В любви утверждается личность, единственная, непов-
торимая. Все безличное, родовое, все подчиняющее
индивидуальность порядку природному и социальному
враждебно любви, ее неповторимой и неизреченной
тайны. Нет и быть не может закона для любви, любовь
не знает закона. Творчество любви не знает послушания
ничьей воле, оно абсолютно дерзновенно. Любовь —
не послушание, подобно семье, а дерзновение, свобод-
ный полет. Любовь не вмещается в категорию семьи,
не вмещается ни в какие категории, не вмещается в
«мир». Жертвенность любви, ее отречение от мирского
благоустройства делает ее свободной. Лишь жертва
безопасностью дает свободу. Все, что связано с при-
способлением к «миру», с послушным несением его
тяготы, не свободно от страха, от тяжкой заботы. В люЬ-
ви побеждается тяжесть «мира». В семье есть тяжесть
благоустройства и безопасности, страх будущего, бре-
28 Философия любви. Ч. 2
433

мя, так же как в других формах приспособления —
в государстве, в хозяйстве, в позитивной науке. Лю-
бовь — свободное художество. В любви нет ничего хо-
зяйственного, нет заботы. И свобода эта покупается
лишь жертвенностью. Свобода любви — истина небес-
ная. Но свободу любви делают и истиной вульгарной.
Вульгарна та свобода любви, которая прежде всего
хочет удовлетворения ветхого пола, которая более
всего заинтересована в сексуальном акте. Это не сво-
бода любви, а рабство любви, это противно всякому
восхождению пола, всякому взлету любви, всякой по-
беде над тяжестью природного пола. В любви есть
экстатически-оргийная стихия, но не природно-родовая.
Оргийный экстаз любви — сверхприроден, в нем выход
в мир иной.
В творческом акте любви раскрывается творческая
тайна лица любимого. Любящий прозревает любимого
через оболочку природного мира, через кору, лежа-
щую на всяком лице. Любовь есть путь к раскрытию
тайны лица, к восприятию лица в глубине его бытия.
Любящий знает о лице любимого то, чего весь мир
не знает, и любящий всегда более прав, чем весь мир.
Только любящий подлинно воспринимает личность, раз-
гадывает ее гениальность. Все мы — нелюбящие —
знаем лишь поверхность лица, не знаем его последней
тайны. Смертельная тоска сексуального акта в том, что
в его безличности раздавлена и растерзана тайна лица
любимого и любящего. Сексуальный акт вводит в кру-
говорот безличной природы, становится между лицом
любящего и любимого и закрывает тайну лица. Не в
роде, не в сексуальном акте совершается соединение
любви, творящее иную, новую жизнь, вечную жизнь
лица. В Боге встречается любящий с любимым, в Боге
видит любимое лицо. В природном мире любящие разъ-
единяются. Природа любви — космическая, сверх ин-
дивидуальная. Тайну любви нельзя познать в свете
434

индивидуальной психологии. Любовь приобщает к кос-
мической мировой иерархии, космически соединяет
в андрогиническом образе тех, кто были разорваны
в порядке природном. Любовь есть путь, через который
каждый раскрывает в себе человека-андрогина. В под-
линной любви не может быть произвола — в ней есть
предназначение и призвание. Но мир не может судить
о тайне двух, тайне брачной — в ней нет ничего со-
циального. Подлинное таинство брака совершается лишь
немногими и для немногих, оно аристократично и пред-
полагает избрание.
...Что такое разврат в глубоком смысле этого слова?
Разврат прямо противоположен всякому соединению.
Тайна разврата — тайна разъединения, распада, раз-
дора, вражда в поле. Тайна соединения не может быть
развратна. Где соединение достигается, там нет раз-
врата. В сексуальном акте есть неустранимый элемент
разврата потому, что он не соединяет, а разъединяет,
что в нем есть реакция, что он чреват враждой. Семья
не предохраняет от этой развратности сексуального
акта, от этой поверхностности, внешности касания од-
ного существа к другому, от этого бессилия внутрен-
него проникновения одного существа в другое, бес-
силия слить все клетки мужа и жены. Разврат есть
разъединение, и он всегда превращает объект поло-
вого влечения в средство, а не в цель. Вся физио-
логия и психология разврата построена на этом прев-
ращении средства в цель, на подмене влечения к своему
объекту влечением к самому сексуальному акту или
к самому искусству любви. Любовь к любви вместо
любви к лицу — в этом психология разврата. В этой
психологии нет соединения ни с кем, нет и жажды
соединения — это разъединяющая, отчуждающая пси-
хология, в ней никогда не осуществляется тайна брач-
ная. Любовь к сексуальному акту вместо любви к слия-
нию в плоть единую — в этом физиология разврата.
28*
435

В этой физиологии нет соединения ни с кем, нет и
жажды соединения, это физиология природной вражды
и отчужденности. В стихии разврата половая жизнь
наиболее отделяется от цельной жизни личности. В раз-
врате личность не связывает с полом никаких своих
упований. Пол как бы отделяется от человека и от
космоса, становится замкнутым, погруженным в себя.
Всякое размыкание пола в космос прямо противопо-
ложно разврату. То уединение, сокрытие пола, отдиф-
ференцирование его от цельной сущности жизни, кото-
рое мы видим в природном мире, всегда есть уже
разврат. Только возвращение полу универсального зна-
чения, воссоединение его со смыслом жизни побеж-
дает разврат. Обыденные «мирские», «буржуазные»
понятия о разврате нередко бывают прямо противо-
положны истине, поверхностны, условны, утилитарны,
не ведают метафизики разврата. Условный морализм
и социальный традиционализм с их буржуазным духом
не в силах разгадать жуткой тайны разврата, тайны
небытия. В так называемом браке разврат так же нахо-
дит себе приют, как и в местах, не имеющих оправ-
дания. Разврат всюду имеет место, где целью не явля-
ется соединение любящих, проникновение через любовь
в тайну лица. Проблема разврата не моральная, а мета-
физическая. Все биологические и социологические кри-
терии разврата — условны, в них говорит голос бур-
жуазности мира сего. По обыденным представлениям
развратом называются недозволенные формы соеди-
нения полов, в то время как развратно именно отсут-
ствие соединения. Сексуальный акт развратен потому,
что недостаточно глубоко соединяет. Также поверх-
ностны ходячие представления о развратности аномалий
половой жизни. Наша половая жизнь есть сплошная
аномалия, и иногда самое «нормальное» может ока-
заться развратнее «ненормального». Разврат совсем не
может быть запрещен, он должен быть онтологически
436

преодолен иным бытием. Любовь — одно противоядие
против разврата. Другое противоядие — высшая духов-
ная жизнь. Сладострастие само по себе еще не раз-
вратно. Развратно лишь сладострастие разъединения, и
свята сладкая страсть соединения. Развратно сладо-
страстие, не проникающее в объект, погружающее в
себя, и свят оргийный экстаз любви, сливающий с лю-
бимым.
Права любви абсолютны и безусловны. Нет жизнен-
ной жертвы, которая не была бы оправдана во имя
подлинной любви. И прежде всего оправдана жертва
безопасностью и благоустройством во имя абсолютных
прав любви. В любви нет произвола личности, нет лич-
ной воли, личного желания, не знающего удержа. В люб-
ви — высшая судьба и предназначение, воля высшая,
чем человеческая. В семье есть послушание во имя
человеческого благоустройства. В любви — дерзновен-
ная жертва во имя воли высшей. Ибо поистине боже-
ственная воля соединяет любящих, предназначает их
друг другу. В любви есть творческий акт, но не акт
произвола, не акт личной корысти. Право любви есть
долг, есть высшее повеление послушания любви. Послу-
шание любви выше, духовнее послушания семье. Долг
любви преодолевает причиняемые любовью страдания
людей. Любовь всегда космична, нужна для мировой
гармонии, для божественных предназначений. Поэтому
любовь не должна бояться порождаемых ею страда-
ний. Из космической природы любви неизбежен вывод,
что любви неразделенной, односторонней не может и
не должно быть, ибо любовь выше людей. Неразде-
ленная любовь — вина, грех против космоса, против
мировой гармонии, против начертанного в божествен-
ном миропорядке андрогинического образа. И вся жут-
кая трагедия любви — в этом мучительном искании
андрогинического образа, космической гармонии. Через
половую любовь осуществляется полнота человека в
437

каждой половине. Соединение полов — четырехчленно,
а не двухчленно, оно всегда есть сложное соединение
мужского начала одного с женским началом другого
и женского начала этого с мужским началом того. Та-
инственная жизнь андрогина осуществляется не в одном
двуполом существе, а в четырехчленном соединении
двух существ. Для многих путь к единому андрогини-
ческому образу осуществляется через множествен-
ность соединений. Космическая природа любви делает
ревность виной, грехом. Ревность отрицает космическую
природу любви, ее связь с мировой гармонией во имя
индивидуалистической буржуазной собственности. Рев-
ность — чувство собственника-буржуа, не знающего
высшего, мирового смысла любви. Ревнующие думают,
что им принадлежат объекты их любви, в то время как
они принадлежат Богу и миру. В таинстве любви нет
собственника и нет частной собственности. Любовь тре-
бует жертвы всякой частной собственностью, всяким
буржуазным притязанием обладать любимым лишь для
себя. Личность в любви раскрывается лишь через жертву
личной корыстью. Космическая по своему смыслу лю-
бовь не может отнимать человека у космоса. Именно
мистический и космический смысл любви, именно вера
в божественное предназначение и избрание в любви
предполагает свободную борьбу в любви и свободное
выживание сильных в любви, ибо мистическое предназ-
начение не требует охраны.
Есть глубокое, трагическое несоответствие между
любовью женской и любовью мужской, есть странное
непонимание и жуткая отчужденность. Женщина —
существо совсем иного порядка, чем мужчина. Она
гораздо менее человек, гораздо более природа. Она
по преимуществу — носительница половой стихии. В поле
мужчина значит меньше, чем женщина. Женщина вся
пол, ее половая жизнь — вся ее жизнь, захватывающая
ее целиком, поскольку она женщина, а не человек.
438

В мужчине пол гораздо более дифференцирован. Жен-
щина по природе своей всегда живет одним, не вме-
щает в себе многого. Женщина плохо понимает эту
способность мужчины вмещать в себе полноту бытия.
Женщина гораздо более отдается одному, тому, что
сейчас ею обладает, одному переживанию, вытесняю-
щему всю остальную жизнь, весь мир. У женщины одно
делается всем, в одном она все видит, в одно все
вкладывает. Все бытие отождествляется женщиной с
тем состоянием, которое в данное время ею обладает.
Женщина, страдающая от неразделенной любви, на воп-
рос, что такое бытие, всегда ответит: бытие есть нераз-
деленная любовь. С этой особенностью женской при-
роды связано сравнительно слабое чувство личности
и большая зависимость от времени, от сменяющихся
во времени переживаний. В мужской природе сильнее
чувство личности и большая независимость от сменяю-
щихся во времени состояний, большая способность
совмещать во всякое время всю полноту духовного
бытия. В мужской природе есть способность переживать
в себе во всякое время, то есть независимо от времени,
всю полноту духовной жизни своей личности, всегда
чувствовать себя собой в полноте своих сил. Мужчина
не склонен отдаваться исключительно и безраздельно
радости любви или страданию от какого-нибудь не-
счастья, у него всегда еще есть его творчество, его
дело, вся полнота его сил. В поле мужского сознания
что-то выступает на первый план, другое отступает,
но ничто не исчезает, не теряет своей силы. Женщина
отдается исключительно и безраздельно радости люб-
ви или страданию от несчастья, она вся растворяется
в этом одном, всю себя в это одно вкладывает. Лич-
ность женщины вечно подвержена опасности распаде-
ния на отдельные переживания и жертвенного закла-
ния себя во имя этого переживания. Поэтому женская
природа так склонна к гипнозу и к одержанию. Жен-
439

екая истерия имеет связь с этой особенностью женской
природы, и корни ее метафизические. С этим связано
и все высокое в женщине и низкое в ней, жуткая чуж-
дость ее природе мужской. Женщина иначе переживает
вечность, чем мужчина. Мужчина ставит полноту духов-
ных сил своей личности в независимость от смены
времени, от власти временных переживаний над полно-
той личности. Женщина бессильна противиться власти
временных состояний, но она во временное состояние
вкладывает всю полноту своей природы, свою вечность.
И глубоко различно мужское и женское отношение
к любви. Женщина часто бывает гениальна в любви,
ее отношение к любви универсальное, она вкладывает
в любовь всю полноту своей природы и все упования
свои связывает с любовью. Мужчина бывает скорее
талантлив, чем гениален в любви, его отношение к
любви не универсальное, а дифференцированное, он
не всего себя вкладывает в любовь и не целиком от
нее зависит. И в стихии женской любви есть что-то
жутко страшное для мужчины, что-то грозное и погло-
щающее, как океан. Притязания женской любви так
безмерны, что никогда не могут быть выполнены муж-
чиной. На этой почве вырастает безысходная трагедия
любви. Раздельность мужского и женского — этот знак
падения человека делает трагедию любви безысходной.
Мужчина ищет в женщине красоту, красоту в ней лю-
бит, красоту жаждет обожать, ибо утерял свою деву.
Но красота эта остается внешней для мужчины, вне
его, он не принимает ее внутрь себя, не приобщает
ее к своей природе. Женщину потому так трудно лю-
бить вечной любовью, что в любви мужчина хочет пре-
клониться перед красотой, вне его лежащей. Боготво-
рение заложено в культе мужской любви. А женщина
редко являет собой тот образ красоты, перед которым
можно преклониться, который можно боготворить.
Поэтому любовь приносит мужчине такое жгучее раз-
440

очарование, так ранит несоответствием образа жен-
щины с красотой вечной женственности. Но высший,
мистический смысл любви не в поклонении и боготво-
рении женщины как красоты, вне лежащей, а в приоб-
щении к женственности, в слиянии мужской и женской
природы в образе и подобии Божьем, в андрогине.
В творческом акте высшей любви женская и мужская
природа перестают быть жутко чуждыми и враждеб-
ными. И должно быть окончательное освобождение
и очищение от эротического обоготворения пола и жен-
ственности, перенесенных на саму божественную жизнь.
ку Половая любовь связана с самим существом лич-
ности, с утерей человеком образа и подобия Божьего,
с падением андрогина, в котором женственность была
не чуждой ему стихией, внешне притягивающей, а внут-
ренним началом в человеке, в нем пребывающей
девой. И религиозный смысл любви половой, эротики,
в том, что она является источником движения личности
ввысь, творческого ее восхождения. Смысл любви не
в статике устроения жизни, а в динамике движения
жизни, творчестве жизни иной. Всякая победа статики
над динамикой в любви есть омертвение, окостенение
любви, превращение ее из творчества в прслушание,
в приспособление к условиям существования. В подлин-
ной любви есть творческий прорыв в иной мир, пре-
одоление необходимости. И не ведают, что делают те,
которые хотят превратить и любовь в послушание. Это
ведь значит свободу превратить в необходимость, твор-
чество в приспособление, гору превратить в оавнину.
Любовь — горная, а не равнинная, с ней нечего делать
тем, которые устраивают приспособление к равнинной
жизни. Любовь нельзя удержать на равнине, она мерт-
веет и превращается в иное. Любовь — не жилец на
равнинной жизни. В любви нет ничего статического,
ничего устраивающего. Любовь — полет, разрушаю-
щий всякое устроение.
441

В любви-дружбе нет той жуткой отчужденности и
жуткой притягательности объекта, какая есть в любви
половой. В дружбе нет этой полярности, притягиваю-
щей противоположные стихии, и нет такого жуткого
сочетания любви с враждой. Дружба не так связана с
самими корнями личности, с самим целостным образом
и подобием Божьим в человеке. Дружба наполняет
жизнь личности положительным содержанием, но не
затрагивает первооснов личности. Пол разлит по всему
человеку; дружба лишь часть его, лишь душевная функ-
ция. Но в подлинной, глубокой дружбе есть элемент
эротический — есть если не прямая, то косвенная связь
с полом. Энергия пола, энергия жажды соединения
может быть направлена и на дружбу, как и на любой
творческий акт. И та лишь дружба полна высокого
смысла, в которой есть напряжение половой энергии,
этой энергии всякого соединения. Тайна пола есть тайна
творческого недостатка, бедности, рождающей богат-
ства. Дружба есть не цельная, а дробная любовь, она
не вмещает окончательной тайны двух, но может к
ней приближаться. В дружбе нет соединения двух в
плоть единую (не только в смысле сексуального акта,
но и в ином, более высоком смысле), есть лишь каса-
ние. Поэтому дружба является высокой ступенью в
иерархии чувств соединяющих, но не самой высокой
и не окончательной. Но и в любви-дружбе должно
быть эротическое проникновение в неповторимую
тайну лица любимого, вернее, отражение одного в дру-
гом и глубинное понимание.
Любовь половая, любовь эротическая, считается глу-
боко, абсолютно отличной от любви общечеловеческой,
любви братской, любви «христианской». О, конечно,
отлична! Любовь половая знает тайну двух, и она ко-
ренится в полярности распавшихся стихий. Любовь «хри-
стианская», как и гуманистическая, превратилась в со-
вершенную отвлеченность, бесплотную и бескровную,
442

в любовь «стеклянную», по выражению Розанова. Да и
святые отцы более призывали к тому, чтобы «ожесто-
чить сердце свое», чем к любви. Не раз уже было
говорено здесь, что христианская любовь совсем не была
еще раскрыта человечеством в религии искупления.
Раскрытие христианской любви требует творческого
акта. Она зовет к иному, не «от мира сего» соедине-
нию всех в христианском всечеловечестве, к соедине-
нию всех в свободном Духе, а не в необходимой при-
роде. Доныне христианское человечество знало соеди-
нение природное, соединение из приспособления к
необходимости. Это приспособление к необходимости
было не только в государстве, но и в церкви, уподо-
бившейся государству. Физическая история церкви
была совсем не религиозна. Воплощение церкви в исто-
рии было культурно и разделяло все особенности куль-
туры. Во всемирной, всечеловеческой христианской
любви должен быть тот же творческий прорыв в иной
мир, то же видение человеческого лица всякого брата
по Духу в Боге, что в высшей степени есть в любви
эротической. В христианской любви, не стеклянной, не
отвлеченной, есть отблеск небесной эротики, есть на-
правление на все человечество и на весь мир энергии
пола. Любовь половая преодолевает греховное рас-
падение мужского и женского в нездешнем соедине-
нии двух. Любовь христианская преодолевает грехов-
ное распадение всех существ мира, всех частей мира
в нездешнем соединении всех. Падение и распадение
человека было связано с полом. С полом связано и окон-
чательное воссоединение. Только в небесной эротике
нет скуки всего здешнего, смертной скуки приспособ-
ления к необходимости. Христианскую любовь в долгой
истории пытались превратить в скуку здешнего при-
способления. И оправдывали это преступление мисти-
кой послушания последствиям греха. Подлинная хри-
стианская любовь считалась в христианском мире дер-
443

зостью, гордыней слишком головокружительного вос-
хождения. Грешному человеку даже любовь не раз-
решалась, как недостойному.
Достаточно ли ясно таинственная связь любви с андро-
гинизмом? В связи этой раскрывается окончательный
смысл любви./Андрогинизм и есть окончательное со-
единение мужского и женского в высшем богоподоб-
ном бытии, окончательное преодоление распада и раз-
дора, восстановление образа и подобия Божьего в чело-
веке. Любовь есть возврат человеку утерянной девы —
Софии. В андрогинизме разгадка той тайны, что в Абсо-
лютном Человеке — Христе не было видимой нам жизни
пола, так как в лике Его не было распадения, рождаю-
щего нашу земную жизнь пола. Через любовь отчуж-
денная женская природа воссоединяется с природой
мужской, восстанавливается целостный образ человека.
И в любви воссоединение это всегда связано с лицом
человека, с единственностью и неповторимостью лица.
Поэтому любовь есть путь восхождения падшего чело-
века к богоподобию. В эротике есть искупление поло-
вого греха человека, искупление осуществленное и
переходящее в творчество. Грех падшего пола побеж-
дается отрицательно через аскетизм и творчески-поло-
жительно через любовь. Натуральная, хотя и искажен-
ная бисексуальность всякого человеческого существа
в андрогинизме получает свой сверхприродный, ми-
стический смысл. В андрогинизме есть взаимопроник-
новение всех клеток мужской и женской природы, то
есть слиянность конечная, предельная. Каждая клетка
человеческого существа андрогинична, несет в себе
отблеск природы божественной. И соединение муж-
ского и женского должно быть глубинным, не поверх-
ностным. Окончательная тайна бытия андрогинического
никогда не будет вполне разгадана в пределах этого
мира. Но опыт любви эротической приобщает к этой
тайне. Связь любви эротической с андрогинизмом и
444

есть связь ее с личностью. Ибо, поистине, всякая лич-
ность — андрогинична. Андрогинизм есть восстанов-
ленная целость пола в богоподобном бытии личности.
В любви должна открыться не тайна женственности
и не тайна мужественности, а тайна человека.
Также неразрывно связана эротика с творчеством.
Эротическая энергия — вечный источник творчества.
И эротическое соединение для творческого восхожде-
ния совершается. Также неразрывно связана эротика
с красотой. Эротическое потрясение — путь выявления
красоты в мире.
Философия свободы. Смысл твор-
чества. М., 1989. С. 407—437
К. С. Льюис
ЛЮБОВЬ
ВЛЮБЛЕННОСТЬ
...Я назвал привязанность тем видом любви, который
уподобляет нас животным. Как же так? Разве половое
влечение — не лучший пример? Лучший, конечно; но
я говорю о любви. Половое влечение интересует нас
сейчас в той мере, в какой оно входит в сложное
чувство, именуемое влюбленностью. Может оно и не
входить; что во влюбленности много другого, я и дока-
зывать не стану. Половое чувство без влюбленности
назовем, по старому обычаю, вожделением. Под ним
мы будем понимать не какие-то неосознанные импуль-
сы, а самое простое, явное влечение, которое не скрыто
от тех, кто его испытывает.
Итак, вожделение может входить во влюбленность,
может и не входить. Спешу заверить, что я различаю
их для четкости исследования, а не из нравственных
445

соображений. Я не считаю, что без влюбленности сои-
тие нечисто, низко, постыдно. Если все, кто совокуп-
ляется без влюбленности, гнусны и ужасны, происхож-
дением мы похвастаться не можем. На свете всегда
было гораздо больше таких союзов. Почти всех наших
предков женили родители, и они зачинали детей, пови-
нуясь только животному желанию. И ничего низкого
тут не было, а были послушание, честность, верность
и страх Божий. При самой же сильной, самой высокой
влюбленности соитие может быть прелюбодейным,
может означать жестокость, ложь, измену мужу или
другу, нарушение гостеприимства, горе для детей. Бог
не хочет, чтобы различие между грехом и долгом зави-
село от оттенков чувства. Как и всякое действие, соитие
оправдывается или осуждается четче и проще. Все дело
в том, выполняем мы или нарушаем обещанное, доб-
ры мы или жестоки, правдивы или лживы. Я вывожу
вожделение без влюбленности за пределы иссле-
дования просто потому, что оно не входит в наш
предмет.
Для поборника эволюции влюбленность — плод
вожделения, развитие и усложнение биологических ин-
стинктов. Так бывает, но далеко не всегда. Гораздо
чаще мы поначалу просто очарованы женщиной, нас
интересует в ней все, у нас и времени нет помыслить
о вожделении. Если нас спросят, чего мы хотим, мы
должны бы ответить: «Думать о ней и думать». Лю-
бовь наша созерцательна. Когда же со временем
проклюнется страсть, мы не решим (если наука не собьет
нас с толку), что в ней-то и было все дело. Скорее
мы почувствуем, что прилив любви, который смыл и
разрушил в нас много скал и замков, добрался и до
этой лужицы, всегда лежавшей на берегу. Влюблен-
ность вступает в человека, словно завоеватель, и пере-
делывает по-своему все взятые земли. До земли поло-
вого влечения она доходит не сразу и переделывает ее.
446

Лучше всего об этом сказал Оруэлл. Ужасный герой
«1984», гораздо менее похожий на человека, чем герои
замечательного «Скотного двора», говорит женщине:
«Ты любишь этим заниматься? Не со мной, я спраши-
ваю, а вообще?» Вожделение без влюбленности стре-
мится к соитию, влюбленность — к самому человеку.
Как неудачна фраза: «Ему нужна женщина!» Строго
говоря, именно женщина «ему» не нужна. Ему нужно
удовольствие, мало возможное без женщины. О том,
как он ее ценит, можно судить по его поведению через
пять минут. Влюбленному же нужна даже не женщина
вообще, а именно эта женщина. Ему нужна его воз-
любленная, а не наслаждение, которое она может дать.
Никто не прикидывает в уме, что объятия любимой
женщины приятнее всех прочих. Если мы об этом поду-
маем, мы с этим согласимся; но выйдем за пределы
влюбленности. Я знаю только одного человека, совер-
шившего такой подсчет,— Лукреция, и влюблен он при
этом не был. А ответил он так: влюбленность мешает
наслаждению, чувства отвлекают, труднее со знанием
дела смаковать удовольствие (поэт он хороший, но,
Господи, что же эти римляне были за люди!).
Читатель заметит, что влюбленность чудотворно
преображает удовольствие-нужду в высшее из всех
удовольствий-оценок. Нужда направлена здесь на всего
человека, и ценность его выходит далеко за пределы
нужды.
Если бы мы этого не испытали, если бы мы судили
со стороны, мы бы просто не поняли, как можно желать
человека, а не удовольствие, удобство, пользу, которые
он способен дать. Действительно, объяснить это трудно.
Влюбленному повульгарней это кое-как удается, когда
он говорит: «Я бы тебя съел!..» Мильтону удалось
больше, когда он писал, что тела ангелов, состоящие
из света, полностью проникают друг в друга. Преуспел
и Чарлз Уильяме, сказавший: «Люблю ли я тебя? Да
я — это ты!»

Вожделение без влюбленности, как все желания, свя-
зано с нами. Во влюбленности оно связано скорее с
возлюбленной. Оно — средство восприятия и средство
выражения; потому оно так небрежно относится к нас-
лаждению. Мысли о наслаждении вернули бы влюблен-
ного в себя. И потом, о чьем наслаждении речь? Влюб-
ленность уничтожает разницу между словами «брать»
и «давать».
Пока что я просто описываю, еще не оцениваю.
Но неизбежно встанут и нравственные вопросы, и я не
скрою, что думаю о них. Все дальнейшее — лишь до-
гадки. Пусть меня поправят те, кто лучше меня жил,
влюблялся и верил.
Раньше считали и теперь считают люди попроще,
что духовная опасность влюбленности — именно в вож-
делении. Старым богословам, видимо, казалось, что
брак опасен полным и душепагубным погружением в
чувственность. Писание судит об этом не так. Апостол
Павел, отговаривая новообращенных от брака, ничего по
этому поводу не говорит и даже советует не уклонять-
ся надолго друг от друга (I Кор. 7, 5). Доводы его
иные: он боится, что муж станет «угождать» жене, же-
на — мужу. Самый брак, а не брачное ложе может
отвлечь нас от христианской жизни. Я и сам знаю по
опыту, что — ив браке, и вне брака — от нее сильнее
всего отвлекает комариный рой каждодневных забот.
Великое и постоянное искушение брака — не сладо-
страстие, а любостяжание. Что же до влюбленности,
при всем почтении к старым учителям, я помню, что
они монахи и, наверное, не знали, как воздействует
она на половую сферу. Влюбленность умягчает, утишает
блудную страсть. Не уменьшая желания, она намного
облегчает воздержание. Конечно, и само поклонение
возлюбленной может стать помехой на духовном пути,
но причина тому — иная.
Я скажу позже, в чем, по-моему, духовная опас-
448

ность влюбленности. Сейчас поговорим об опасности,
которая связана с соитием. Тут я разойдусь во мнениях
не с человечеством, а с теми, кто вещает от его имени.
Мне кажется, нас учат относиться к этому действию
с неверной серьезностью. Чем дальше я живу, тем
важнее и многозначительней взирают люди на так назы-
ваемый секс.
Один молодой человек, которому я сказал, что некая
новая книга — чистая порнография, искренне удивился:
«Ну что вы! Она такая серьезная». Друзья наши, поклон-
ники «темных богов», собираются восстановить в правах
фаллический культ. Самые малопристойные пьесы
изображают все дело как «бездну упоенья», неумолимый
рок, религиозный экстаз. А психоаналитики так запугали
нас бесконечной важностью физиологической совмести-
мости, что молодые пары в кровать не лягут без тру-
дов Фрейда, Крафта-Эббинга, Хэвлока Эмиса и д-ра
Стопса. Честное слово, им больше помог бы старый
добрый Овидий, который замечал любую муху, но не
делал из нее слона. Мы дошли до того, что нам прежде
всего нужен старомодный здоровый смех.
«Как же так?— скажут мне.— Ведь это действитель-
но серьезно». Еще бы, куда уж серьезнее! Серьезно
с богословской точки зрения, ибо брачное соитие, по
воле Божией,— образ союза между Богом и человеком.
Серьезно как естественное, природное таинство, брак
неба-отца и матери-земли. Серьезно с точки зрения
нравственной, ибо налагает серьезнейшие в мире обя-
зательства. Наконец (иногда, не всегда), очень серьезно
как переживание.
Но и еда серьезна. С богословской точки зрения
мы вкушаем хлеб в Святом Причастии. С нравствен-
ной — мы должны кормить голодных. С социальной —
стол издавна соединяет людей. С медицинской — это
знают все, кто болел желудком. Однако мы не берем
к обеду учебников и не ведем себя за ужином, ка^к в
29 Философия любви. Ч. 2
449

храме. А если уж кто-то и ведет себя так, то чрево-
угодник, не святой.
Нельзя относиться с важностью к страсти, да и не-
возможно, для этого надо насиловать свою природу.
Не случайно все языки и все литературы полны шуток
на эти темы. Многие шутки пошлы, многие гнусны, и
все до одной — стары. Но, смею утверждать, в них
отражено то отношение к соитию, которое гораздо
невинней многозначительной серьезности. Отгоните
смех от брачного ложа, и оно станет алтарем. Страсть
обернется ложной богиней, более ложной, чем Афро-
дита, которая любила смех. Люди правы, ощущая, что
страсть — скорее комический дух, вроде гнома или
эльфа.
Если же мы этого не ощутим, она сама и отомстит
нам. Отомстит сразу — ибо, как говорил сэр Томас
Браун, она велит нам совершать «самое глупое дей-
ствие, какое только может совершить умный человек».
Если мы относились к этому действию серьезно, нам
станет стыдно и даже противно, когда, по словам того
же сэра Томаса, «безумие минует, и мы оглянемся и
увидим, как недостойно и нелепо себя вели».
Но бывает и месть похуже. Страсть — насмешли-
вое, лукавое божество, она ближе к эльфам, чем к
богам. Она любит подшутить над нами. Когда наконец
мы можем ей предаться, она уходит от обоих или от
одного из нас. Пока влюбленные обменивались взгля-
дами в метро, в магазине, в гостях, она бушевала во
всю свою силу. И вдруг ее нет, как не было. Сами
знаете, сколько за этим следует досады, обиды, подо-
зрений, жалости к себе. Но если вы ее не обожествляли,
если вы относились к ней здраво, вы только посме-
етесь. И это входит в игру.
Поистине, Господь шутил, когда связал такое страш-
ное, такое высокое чувство, как влюбленность, с чисто
телесным желанием, неизбежно и бестактно проявля-
450

ющим свою зависимость от еды, погоды, пищеварения.
Влюбившись, мы летаем; вожделение напоминает нам,
что мы — воздушные шары на привязи. Снова и снова
убеждаемся мы, что человек двусоставен, что он сродни
и ангелу, и коту. Плохо, если мы не примем этой
шутки. Поверьте, Бог пошутил не только для того, что-
бы придержать нас, но и для того, чтобы дать нам ни
с чем не сравнимую радость.
У нас, людей, три точки зрения на наше тело. Ас-
кеты-язычники зовут его темницей или могилой души,
христиане вроде Фишера ' — пищей для червей, по-
стыдным, грязным источником искушений для грешника
и унижением для праведника. Поклонники язычества
(очень редко знающие греческий), нудисты, служители
темных богов славят его вовсю. А святой Франциск
называл его братом ослом.
«Осел» — то самое слово. Ни один человек в здра-
вом уме не станет ненавидеть осла или ему покло-
няться. Это полезная, двужильная, ленивая, упрямая,
терпеливая, смешная тварь, которая может и умилить
нас, и рассердить. Сейчас он заслужил морковку, сей-
час — палку. Красота его нелепа и трогательна. Так и
тело: мы не уживемся с ним, пока не поймем, что
среди прочего оно состоит при нас шутом. Да это и
понимают все — и мужчины, и женщины, и дети,—
если их не сбили с толку теории. То, что у нас есть
тело,— самая старая на свете шутка. Смерть, живо-
пись, изучение медицины и влюбленность велят нам
иногда об этом забыть. Но ошибется тот, кто пове-
рит, что так всегда и будет во влюбленности. На самом
деле, если любовь их не кончится скоро, влюбленные
снова и снова ощущают, как близко к игре, как смешно,
как нелепо телесное ее выражение. Если же не чув-
ствуют, тело их накажет. На таком громоздком инстру-
Фишер, Джон — английский кардинал XVI в.
29*
451

менте не сыграешь небесной мелодии; но мы можем
обыграть и полюбить самую его громоздкость. Высшее
не стоит без низшего. Конечно, бывают минуты, когда
и тело исполнено поэзии, но непоэтичного в нем гораздо
больше. Лучше взглянуть на это прямо, как на комиче-
скую интермедию, чем делать вид, что мы этого не
замечаем.
Интермедия нужна нам. Наслаждение, доведенное до
предела, мучительно, как боль. От счастливой любви
плачут, как от горя. Страсть не всегда приходит в
таком обличье, но часто бывает так, и потому мы не
должны забывать о смехе. Когда естественное кажется
божественным, бес поджидает за углом.
Легкость особенно нужна, если мужчина, пусть не-
надолго, ощутит себя властелином, победителем, за-
хватчиком, женщина — добровольной жертвой. Любов-
ная игра бывает и грубой, и жестокой. Разве могут
нормальные люди на это идти? Разве могут христиане
это себе позволить?
Мне кажется, это не причинит вреда при одном усло-
вии. Мы должны помнить, что участвуем в некоем «язы-
ческом таинстве». В дружбе каждый представляет сам
себя. Здесь мы тоже — представители, но совсем иные.
Через нас все мужское и все женское начало мира,
все активное и все пассивное, приходит в единение.
Мужчина играет Небо-Отца, Женщина — Мать-Землю;
мужчина играет форму, женщина — материю. Поймите
глубоко и правильно слово «играет». Тут и речи нет о
притворстве. Мы участвуем, с одной стороны, в мисте-
рии, с другой — в веселой шараде.
Женщина, приписавшая лично cebe эту полную жерт-
венность, поклонится идолу — отдаст мужчине то, что
принадлежит Богу. Мужчина, приписавший себе власть
и силу, которой его одарили на считанные минуты,
будет последним хлыщом, более того, богохульником.
Но можно играть по правилам. Вне ритуала, вне шарады
452

и женщина, и мужчина — бессмертные души, свободные
граждане, просто два взрослых человека. Не думайте,
что мужчина, особенно властный в соитии, властен и в
жизни; скорей наоборот. В обряде же оба — бог и
богиня, и равенства между ними нет; вернее, отно-
шения их асимметричны.
...Вернемся от вожделения к самой влюбленности.
Здесь все очень похоже. Как вожделение влюблен-
ных не стремится к наслаждению, так влюбленность
во всей своей полноте не стремится к счастью. Вся-
кий знает, что бесполезно пугать несчастиями людей,
которых мы хотим разлучить. Они не поверят нам,
но не в этом дело. Вернейший знак влюбленности
в том, что человек предпочитает несчастье вместе с
возлюбленной любому счастью без нее. Даже если
влюбились люди немолодые, которые знают, что раз-
битое сердце склеивается, они ни за что не хотят
пройти через горе расставанья. Все эти расчеты недо-
стойны влюбленности, как холодный и низменный рас-
чет Лукреция недостоин вожделения. Когда самим влюб-
ленным ясно, что союз их принесет одни мучения, влюб-
ленность твердо отвечает: «Все лучше разлуки». Если
же мы так не ответим, мы не влюблены.
В этом — и величие, и ужас любви. Но рядом с вели-
чием и ужасом идет веселая легкость. Влюбленность,
как и соитие,— вечный предмет шуток. Когда у влюб-
ленных все так плохо, что, глядя на них, плачешь —
в нищете, в больнице, на тюремном свидании,— ве-
селье их поражает нас и трогает так, что это невоз-
можно вынести. Неверно думать, что насмешка всегда
враждебна. Если у влюбленных нет ребенка, над кото-
рым можно подшучивать, они вечно подшучивают друг
над другом.
Влюбленность не ищет своего, не ищет земного
счастья, выводит за пределы самости. Она похожа'на
весть из вечного мира.
453

И все же она — не Любовь. Во всем своем величии
и самоотречении она может привести и ко злу. Мы
ошибаемся, думая, что к греху ведет бездуховное, низ-
менное чувство. К жестокости, неправде, самоубийству
и убийству ведет не преходящая похоть, а высокая,
истинная влюбленность, искренняя и жертвенная свыше
всякой меры.
Некоторые мыслители полагали, что голос влюблен-
ности запределен, и веления ее абсолютны. Согласно
Платону, влюбившись, мы узнаем друг в друге души,
предназначенные одна для другой до нашего рож-
дения. Как миф, выражающий чувства влюбленных,
это прекрасно и точно. Если же мы примем это бук-
вально, возникнут затруднения. Придется вывести, что
в том мире дела идут не лучше, чем в этом. Ведь
влюбленность нередко соединяет совершенно неподхо-
дящих людей. Многие заведомо несчастные браки
были браком по любви.
В наши дни больше любят теорию, которую я на-
звал бы романтической, а поборник ее Бернард Шоу
называл «метабиологической». Оказывается, устами
влюбленности глаголет не потусторонний мир, а жиз-
ненная сила, некий «импульс эволюции». Настигая ту
или иную пару, влюбленность подыскивает предков
для сверхчеловека. И счастье, и нравственность — ни-
что перед будущим совершенством вида. Если бы это
было так, я не понимаю, зачем нам повиноваться. Все
описания сверхчеловека столь отвратительны, что в
монахи пойдешь, лишь бы его не зачать. Кроме того,
если верить этой теории, получается, что жизненная
сила плохо знает свое дело. Сильная влюбленность
ни в коей мере не обеспечивает высокосортного по-
томства и потомства вообще. Чтобы ребенок был хо-
рош, нужны не влюбленные, а хорошие «производи-
тели». И потом, что эта сила делала столько столетий,
когда деторождение зависело чаще всего от сватов-
454

ства, набегов и рабства? Быть может, ей лишь в наши
дни захотелось улучшить вид?
Ни Платон, ни Шоу христианину тут не помогут.
Мы не поклоняемся Жизненной Силе и ничего не знаем
о том, что было с нами до рождения. Когда влюблен-
ность говорит, как власть имеющий, мы не обязаны
ее слушаться. Конечно, она божественна по сходству;
но не по близости. Если мы не пожертвуем ради нее
ни любовью к Богу, ни милосердием, она может при-
близить нас к Царствию. Ее полное самоотречение —
модель, заготовка любви, которой мы должны любить
Бога и человека. Природа помогает нам понять, что
такое «слава»; влюбленность помогает понять, что такое
любовь. Христос говорит нам ее устами: «Вот так —
так радостно, так бескорыстно, ты должен любить Меня
и меньшего из братьев Моих».
Конечно, это не значит, что всякий обязан влю-
биться. Некоторые должны пожертвовать влюблен-
ностью (но не презирать ее). Другие вправе ее исполь-
зовать, как горючее для брака. В самом браке ею
одной не обойдешься, да и выживет она лишь в том
случае, если мы будем непрестанно очищать и обере-
гать ее.
Если же мы поклонимся ей безусловно, она станет
бесом. А она как раз и требует безусловного подчи-
нения и поклонения. Она по-ангельски не слышит зова
самости, по-бесовски не слышит ни Бога, ни ближнего.
Когда я много лет назад писал о средневековой поэзии,
я был так слеп, что счел культ любви литературной услов-
ностью. Сейчас я знаю, что влюбленность требует куль-
та по самой своей природе. Из всех видов любви она,
на высотах своих, больше всего похожа на бога и всегда
стремится превратить нас в своих служителей.
Богословы часто опасались, что этот вид любви при-
ведет к идолослужению; кажется, они имели в виду,
что влюбленные обоготворят друг друга. Но бояться
455

надо не этого. В браке это вообще исключено: пре-
красная простота и домашняя деловитость супружеской
жизни обращают такой культ в явную нелепость. Ме-
шает ему и привязанность, в которую неизбежно обле-
чется влюбленность мужа и жены. Но и вне брака
человек, знающий или хотя бы смутно понимающий
тягу к запредельному, вряд ли вознадеется удовлет-
ворить ее с помощью одной лишь возлюбленной. Воз-
любленная может ему помочь, если она стремится к
тому же, то есть если она друг; но просто смешно
(простите за грубость) воздавать божеские почести
ей самой. Настоящая опасность не в этом, а в том,
что влюбленные поклоняются влюбленности.
Посмотрите, как неверно понимают слова Спаси-
теля: «Прощаются грехи ее многие за то, что она воз-
любила много» (Лк. 7, 47). Из контекста, а особенно
из притчи о должниках, явствует, что речь идет о ее
любви к Христу, простившему ей много грехов. Но
обычно понимают не так. Сперва решают почему-то,
что грешила она именно против целомудрия, а потом —
что Христос простил ее разврат, потому что она была
сильно влюблена. Получается, что великий Эрос смы-
вает любое зло, порожденное им самим.
Когда влюбленные говорят: «Мы это сделали ради
любви», прислушайтесь к их тону. «Я это сделал из
трусости» или «со зла» произносят совсем иначе. За-
метьте, как гордо, почти благоговейно они выговари-
вают слово «любовь». Они не ссылаются на смягчаю-
щие обстоятельства, а взывают к высшему авторитету.
Это не покаяние, а похвальба, иногда вызов.
Далила у Мильтона говорит, что права перед зако-
ном любви. В этом вся суть: у любви свой закон. Непо-
виновение ему — отступничество, греховное искуше-
ние— глас Божий. Влюбленные обрастают своей, осо-
бой религией. Бенжамен Констан заметил, что за не-
сколько недель у них создается общее прошлое, к
456

которому они благоговейно обращаются, как псалмо-
певец к истории Израиля. Это их Ветхий Завет, память
о милостях к избранникам, приведшим их в обетован-
ную землю. Есть у них и Новый Задет. Теперь, соеди-
нившись, они уже под благодатью, закон им не писан.
Это оправдывает все, что бы они ни сделали. Я имею
в виду не только и не столько грехи против цело-
мудрия, сколько несправедливость и жестокость к «внеш-
ним». Влюбленные могут сказать: «Ради любви я оби-
жаю родителей — оставляю детей — обманываю дру-
га— отказываю ближнему». Все это оправдано законом
любви. Влюбленные даже гордятся. Что дороже со-
вести? А они принесли ее на алтарь своего бога.
Тем временем бог этот мрачно шутит. Влюблен-
ность — самый непрочный вид любви. Мир полнится
сетованиями на ее быстротечность, но влюбленные об
этом не помнят. У влюбленного не надо просить обе-
тов, он только и думает, как бы их дать. «Навсегда» —
чуть ли не первое, что он скажет, и сам поверит себе.
Никакой опыт не излечит от этого. Все мы знаем людей,
которые то и дело влюбляются и каждый раз убеж-
дены, что «вот это — настоящее!»
И они правы. Влюбившись, мы вправе отвергать
намеки на тленность наших чувств. Одним прыжком
преодолела любовь высокую стену самости, пропитала
альтруизмом похоть, презрела бренное земное счастье.
Без всяких усилий мы выполнили заповедь о ближнем,
правда, по отношению к одному человеку. Если мы
ведем себя правильно, мы провидим и как бы репети-
руем такую любовь ко всем. Лишиться всего этого
поистине страшно, как выйти из Христова искупления.
Но влюбленность сулит нам то, что ей одной не выпол-
нить.
Долго ли мы пробудем в этом блаженном состоя-
нии? Спасибо, если неделю. Как и после обращения,
скоро окажется, что старая, недобрая самость не так уж
457

мертва. И там и тут она сбита с ног, но отдышится,
приподнимется хотя бы на локоть и снова примется за
свое. А преображенное вожделение, вполне возмож-
но, выродится в простейшую похоть.
Все эти неприятности не расстроят союза двух хоро-
ших и умных людей. Опасны они — смертельно опас-
ны — для тех, кто поклонился влюбленности. Такие
люди вознадеялись на нее как на бога; сочли, что
простое чувство обеспечит их навечно всем необхо-
димым. Когда надежда эта рухнет, они винят любовь
или друг друга. Себя они винить могут, а влюблен-
ность винить не за что. Как крестная мать, она дала
за нас обеты, а уж наша работа — исполнить их. Мы
сами должны стараться, чтобы каждодневная жизнь
уподобилась райскому видению, мелькнувшему перед
нами. Влюбленность препоручает нам свое дело. Это
знают все, кто любит правильно, хотя немногие могут
это выразить. А настоящие христиане знают, что это
скромное с виду дело требует смирения, милосердия
и Божьей благодати, то есть христианской жизни.
Как и все виды естественной любви, влюблен-
ность своими силами устоять не может; но она так
сокрушительна, сладостна, страшна и возвышенна, что
падение ее поистине ужасно. Хорошо, если она разобь-
ется и умрет. Но она может выжить и безжалостно
связать двух мучителей, которые будут брать, не давая,
ревновать, подозревать, досадовать, бороться за власть
и свободу, услаждаться скандалами. Прочитайте «Анну
Каренину» и не думайте, что «такое» бывает только у
русских. Вульгарная фраза «Я бы тебя съел» оказы-
вается правдой.
Вопросы философии. 1989. №8.
С. 132—139
458

Ж.-П. Сартр
ПЕРВИЧНОЕ ОТНОШЕНИЕ К ДРУГОМУ:
ЛЮБОВЬ, ЯЗЫК, МАЗОХИЗМ
Единство с другим фактически неосуществимо. Оно
неосуществимо и юридически, потому что ассимиля-
ция бытия-для-себя и другого внутри одной и той же
трансценденции с необходимостью повлекла бы за
собой исчезновение у другого черт его инаковости.
Таким образом, условием для того, чтобы я проекти-
ровал отождествление другого со мною, является по-
стоянное отрицание мною, что я — этот другой. Нако-
нец, этот проект объединения есть источник конфликта,
коль скоро я ощущаю себя объектом для другого и
проектирую ассимилировать его, оставаясь таким объ-
ектом, тогда как он воспринимает меня как объект
среди других объектов мира и ни в коей мере не
проектирует вобрать меня в себя. Приходится, стало
быть,— поскольку бытие для другого предполагает
двойное внутреннее отрицание — действовать на то
внутреннее отрицание, в силу которого другой транс-
цендирует мою трансценденцию и заставляет меня
существовать для другого, то есть действовать на сво-
боду другого.
Этот неосуществимый идеал в той мере, в какой
он высится над моим проектом отвоевания самого
себя в присутствии других, нельзя уподобить любви
постольку, поскольку любовь есть предприятие, то есть
органическая совокупность проектов развертывания моих
собственных возможностей. Однако он — идеал любви,
ее движущее начало и ее цель, ее собственное содер-
жание. Любовь как первичное отношение к другому
есть совокупность проектов, посредством которых я
намерен осуществить это содержание.
459

Эти проекты ставят меня в прямую связь со свобо-
дой другого. Именно в этом смысле любовь есть конф-
ликт. В самом деле, мы отмечали, что свобода дру-
гого— это основание моего бытия. Но как раз потому,
что я существую за счет свободы другого, я как бы
ничем не обеспечен, я нахожусь под угрозой со сто-
роны этой свободы; она замораживает мое бытие и
заставляет меня быть, она наделяет меня содержани-
ями и отнимает их у меня, мое бытие из-за нее ока-
зывается вечным пассивным ускользанием от самого
себя. Не имеющая передо мной никакой ответствен-
ности и недосягаемая, эта протеическая свобода, к
которой я привязан, может со своей стороны связать
меня тысячью различных способов бытия. Мой проект
отвоевания моего существа не может осуществиться,
кроме как если я овладею этой свободой и редуцирую
ее к такой свободе, которая подчинена моей свободе.
Одновременно это и единственный способ, каким я
могу действовать на то свободное отрицание интериор-
ности, в силу которого Другой конституирует меня в
Другого, то есть в силу которого передо мной откры-
ваются пути будущего отождествления Другого со мной.
Для прояснения здесь можно было бы обратиться
к проблеме, которая кажется чисто психологической:
почему любящий хочет быть любимым? В самом деле,
если бы Любовь была чистым желанием физического
обладания, ее можно было бы во многих случаях без
труда удовлетворить. Например, герой Пруста, который
поселяет свою любовницу у себя, может видеть ее
и обладать ею в любое время суток и сумел поста-
вить ее в положение полной материальной зависимости,
должен был бы излечиться от своей тревоги. Однако
его, наоборот, как известно, гложет забота. Сознание —
вот пространство, в которое Альбертина ускользает от
Марселя даже тогда, когда он рядом с ней, и вот
почему он не знает покоя, кроме как в минуты, когда
460

видит ее спящей. Ясно, таким образом, что любовь
хочет пленить «сознание». Но почему хочет? И каким
образом?
Понятие «собственности», так часто привлекаемое
для объяснения любви, по сути дела, никак не может
быть первичным. Зачем мне хотеть присвоения другого
в свою собственность? Это мне нужно ровно в той
мере, в какой мое бытие оказывается функцией Дру-
гого. Однако этим предполагается совершенно опреде-
ленный способ присвоения: мы хотим овладеть именно
свободой другого как таковой. И не через волю к
власти: тиран насмехается над любовью, ему довольно
страха. Если он ищет любви своих подданных, то лишь
ради политики, и если он находит какой-то более эко-
номичный способ их поработить, то сразу хватается за
него. Кто хочет быть любимым, тот, напротив, не желает
порабощения любимого существа. Его не манит пер-
спектива стать объектом гнетущей, механической
страсти. Он не хочет обладать автоматом, и, если вы
намерены его оскорбить, вам стоит только изобразить
перед ним страсть любимого как результат психологи-
ческого детерминизма: любящий почувствует свою
любовь и свое бытие неполноценными. Если Тристан и
Изольда безумеют от какого-нибудь любовного сна-
добья, они становятся менее интересны; и случается,
что полное порабощение любимого существа убивает
любовь любящего. Он промахнулся мимо цели: если
любимый превратился в автомат, любящий остается в
одиночестве. Таким образом, любящий не хочет обла-
дать любимым, как обладают какой-нибудь собствен-
ностью; он мечтает о совершенно особом виде при-
своения. Он хочет обладать свободой именно как сво-
бодой.
Но, с другой стороны, он не может удовлетво-
риться таковой в общем-то возвышенной формой сво-
боды, как свободное и добровольное обязательство.
461

Кого устроит любовь, выступающая чистой верностью
однажды данной клятве? Кто согласится, чтобы ему
сказали: «Я вас люблю, потому что я по своей свобод-
ной воле связал себя обязательством любить вас и не
хочу изменять своему слову; я вас люблю ради своей
верности самому себе»? Поэтому любящий требует
клятв — и клятвы его раздражают. Он хочет быть лю-
бим свободой и требует, чтобы эта свобода в качестве
свободы уже не была свободной. Он хочет, чтобы сво-
бода Другого сама придала себе образ любви — при-
чем не просто в начале любовной связи, а в каждый
ее момент,— и в то же самое время он хочет, чтобы
эта свобода пленилась им, любящим, именно в своем
качестве свободы, чтобы она возвращалась к самой
себе, как в безумии, как в сновидении, и желала своего
плена. И этот плен должен быть свободной и вместе
завороженной отдачей себя в наши руки. В любви мы не
хотим от другого ни детерминизма страстной одержи-
мости, ни недосягаемой свободы: мы хотим свободы,
которая играет роль страстной одержимости и сама
захвачена своей ролью. А в отношении себя любящий
претендует на роль не причины такой радикальной
модификации свободы, а уникального и привилегиро-
ванного повода для нее. В самом деле, стоит ему поже-
лать быть причиной, как он сразу делает любимого
просто вещью среди вещей мира, неким инструмен-
том, поддающимся трансцендированию. Не здесь суть
любви. В Любви любящий хочет, напротив, быть «всем
в мире» для любимого; это значит, что он ставит себя
рядом с миром; он сосредоточивает в себе и симво-
лизирует весь мир, он есть это вот, которое объемлет
собою всех других «этих вот», он — объект и согласен
быть объектом. Но, с другой стороны, он хочет быть объ-
ектом, в котором готова потонуть свобода другого; объ-
ектом, в котором другой согласен обрести как бы свою
вторую данность, свое бытие и смысл своего бытия,
462

предельным объектом трансценденции, объектом, в
стремлении к которому трансцендентность Другого
трансцендирует все другие объекты, но который сам
никоим образом не поддается для нее трансцендиро-
ванию. И прежде всего любящий хочет, чтобы свобода
Другого замкнула сама себя в некоем круге; то есть
чтобы в каждый момент сознательного принятия люби-
мого в качестве непреодолимого предела своей транс-
ценденции свобода Другого была движима уже совер-
шившимся фактом внутреннего принятия. Он хочет,
чтобы его избрали в качестве такой цели, которая, по
сути дела, заранее уже избрана. Это позволяет нам
окончательно понять, чего, собственно, любящий тре-
бует от любимого: он не хочет действовать на свободу
Другого, а желает быть априори объективным преде-
лом этой свободы, то есть такой же изначальной дан-
ностью, как и она сама, и с первых же шагов высту-
пать в качестве такого предела, который она должна
принять как раз для того, чтобы стать свободной.
Тем самым он хочет как бы «склеивания», связы-
вания свободы другого ею же самой: этот встроен-
ный в свободу предел есть, по существу, данность,
и само появление этой данности как предела свободы
означает, что свобода приходит к существованию внутри
этой данности, будучи своим собственным запретом
на трансцендирование последней. И такой запрет необ-
ходим любящему одновременно как жизненный факт,
то есть как нечто пассивно переживаемое,— одним
словом, как непреложное обстоятельство — и вместе с
тем как свободно принятое решение. Запрет должен
быть свободно принятым решением, потому что нераз-
рывно сливается со становлением свободы, избираю-
щей саму себя в качестве свободы. Но он же должен
быть и простой жизненной данностью, потому что дол-
жен быть всегда присутствующим императивом, фак-
том, пронизывающим свободу Другого вплоть до ее
463

сердцевины; и это выражается психологически в тре-
бовании, чтобы свободное решение любить меня, зара-
нее принятое любящим, таилось как завораживающая
движущая сила внутри его сознательной свободной
привязанности.
...Хотеть быть любимым — значит хотеть поставить
себя вне всякой системы оценок, полагаемой другим
как условие любой оценки и как объективное осно-
вание всех ценностей. Это требование составляет обыч-
ную тему бесед между любящими и тогда, когда,
как в «Тесных вратах», тот, кто хочет быть любимым,
отождествляет себя с аскетической моралью самопре-
одоления и мечтает стать воплощением идеального пре-
дела такого самопреодоления, и тогда, когда, что быва-
ет чаще, любящий требует, чтобы любимый не деле по-
жертвовал для него традиционной моралью, допыты-
ваясь, предаст ли любимый своих друзей ради него,
«украдет ли ради него», «убьет ли ради него» и т. д.
С такой точки зрения мое бытие неизбежно усколь-
зает от взгляда любящего; или, вернее, оно становится
объектом взгляда иной структуры: не меня теперь
должны рассматривать на фоне мира как «это вот»
среди других «этих», а, наоборот, мир должен раскры-
ваться благодаря мне. Ведь в той мере, в какой станов-
ление свободы вызывает мир к бытию, я как предельное
условие этого становления оказываюсь вместе и усло-
вием возникновения мира. Я оказываюсь существом,
функция которого — вызвать к существованию леса и
воды, города, поля, других людей, чтобы вручить их
затем другому, который построит из них мир, точно
так же, как в матронимических обществах мать полу-
чает титулы и имя не для того, чтобы их сохранить
для себя, а для того, чтобы немедленно передать их
своим детям. В каком-то смысле, если я хочу быть
любимым, то я — объект, по уполномочению которого
мир начинает существовать для другого; а в каком-то
464

ином смысле я и есть мир. Вместо того чтобы быть
«этим-вот», рассматриваемым на фоне мира, я станов-
люсь тем объектом-фоном, в свете которого обнару-
живается мир. Мое положение тем самым обеспечи-
вается: взгляд другого не пронзает меня больше на-
сквозь, превращая в конечную вещь; он уже не фикси-
рует мое существо просто таким, каково оно есть; он
уже не может рассматривать меня как неприглядного,
как низкорослого, как низменного, потому что эти черты
с необходимостью представляют собой ограничение
факта моего бытия и восприятие моей конечной вещ-
ности как именно конечной вещности. Конечно, мои
возможности остаются трансцендированными возмож-
ностями, «погашенными возможностями»; но зато я
обладаю всеми возможностями; я — все погашенные
возможности мира; тем самым я перестаю быть суще-
ством, которое можно понять, исходя из других существ
или из моих собственных действий; я требую, чтобы
любящий внутренним взором видел во мне такую дан-
ность, которая вбирает в себя абсолютно все и служит
исходной точкой для понимания любых существ и любых
действий. Можно сказать, немного исказив знаменитую
стоическую формулу, что «любимый способен сделать
тройной кульбит». Идеал мудреца и идеал того, кто
хочет быть любимым, действительно совпадают в том,
что тот и другой хотят быть объектом-тотальностью,
доступным такой глобальной интуиции, которая воспри-
нимает поступки в мире любимого и в мире мудреца
как частичные структуры, подлежащие истолкованию,
исходя из тотальности. И подобно тому как мудрость
выступает в качестве состояния, достигаемого путем
абсолютной метаморфозы, точно так же свобода дру-
гого должна абсолютно преобразиться, чтобы я мог
достичь статуса любимого.
До сих пор это описание могло бы совпасть со
знаменитым гегелевским описанием отношений между
30 Философия любви. Ч. 2 465

господином и рабом. Любящий хочет быть для люби-
мого тем, чем гегелевский господин является для раба.
Но здесь аналогия кончается, потому что господин у
Гегеля требует свободы раба лишь маргинальным и,
так сказать, имплицитным образом, тогда как любящий
в первую очередь требует от любимого свободного
решения. Чтобы другой любил меня, я должен быть
свободно избран им в качестве любимого. Мы знаем,
что в расхожей терминологии любви к любимому при-
лагается понятие «избранник». Выбор этот, однако,
не должен быть относительным, сделанным примени-
тельно к обстоятельствам: любящий расстраивается и
ощущает себя неполноценным, когда думает, что люби-
мый избрал его из числа других. «Ага, значит, если
бы я не приехал в этот город, если бы я не посещал
такого-то, ты бы не познакомилась со мной, не любила
бы меня?» Эта мысль терзает любящего: его любовь
оказывается одной из многих других, ограниченной
фактичностью любящего и его собственной фактич-
ностью, случайными обстоятельствами встречи: она ста-
новится любовью в мире, объектом, предполагающим
существование мира и, возможно, в свою очередь суще-
ствующим для каких-то других объектов. Он требует
чего-то совсем иного, выражая, однако, свое требова-
ние в неловких формулах, отдающих «вещизмом»; он
говорит: «Мы созданы друг для друга»,— или, может
быть, употребляет выражение «родная душа». Тут тре-
буется истолкование: он прекрасно знает, что слова
«созданы друг для друга» относятся к изначальному
выбору. Этот выбор может исходить от Бога как от
существа, обладающего абсолютным выбором; впро-
чем, Бог обозначает здесь просто предельность абсо-
лютного требования. Ведь любящий, по существу, тре-
бует одного — чтобы любимый сделал его предметом
своего абсолютного выбора. Это означает, что все бытие-
в-мире, принадлежащее любимому, должно быть любя-
466

щим-бытием. И поскольку другой является основанием
моего бытия-объекта, я требую от него, чтобы свобод-
ное становление его бытия имело единственной и абсо-
лютной целью его выбор меня, то есть чтобы он сво-
бодно избрал для себя существование, призванное
обосновывать мою объектность и мою фактичность.
Тем самым моя фактичность оказывается «спасенной».
Она уже не есть та немыслимая и непреодолимая дан-
ность, какою я был: она — то, для чего другой свободно
решает существовать; она — цель, которую он ставит
перед собой. Я заразил его своей фактичностью, но,
поскольку он заразился ею по свободному решению,
он возвращает ее мне как принятую и санкциониро-
ванную: он — ее основание в том смысле, что она —
его цель. В свете этой любви я уже иначе воспри-
нимаю свое отчуждение и свою собственную фактич-
ность. Она теперь — в ее бытии-для-другого — уже не
факт, а право. Мое существование обеспечено тем, что
оно необходимо. Это существование, насколько я беру
его на себя, становится чистым благодеянием. Я суще-
ствую потому, что раздариваю себя. Эти вены на моих
руках, предмет любви,— они существуют благодаря
моей доброте. Как я хорош тем, что у меня есть глаза,
волосы, брови, и я их неустанно раздариваю в преиз-
бытке щедрости в ответ на неустанное желание, в кото-
рое по своему свободному выбору превращается дру-
гой. Тогда как раньше, когда нас еще не любили, нас
тревожил этот неоправданный, не знающий себе оправ-
дания протуберанец, каким было наше существование,
тогда как раньше мы чувствовали себя «лишними», те-
перь мы ощущаем, что наше существование принято
и безусловно одобрено в своих мельчайших деталях
абсолютной свободой, вызванной к жизни этим же моим
существованием,— свободой, которая желанна и нашей
собственной свободе. Вот источник радости любви, когда
она есть: чувство, что наше существование оправдано.
30*
467

И вместе с тем, если любимый может нас любить,
он всецело готов быть присвоенным нашей свободой:
ибо то бытие-любимым, которого мы желаем, уже и
есть онтологическое доказательство, приложенное к
нашему бытию-для-других. Наша объективная сущность
предполагает существование другого, и наоборот,
именно свобода другого служит обоснованием для
нашей сущности. Если бы нам удалось интериоризи-
ровать всю эту систему, мы оказались бы обоснова-
нием самих себя.
Такова, стало быть, реальная цель любящего по-
стольку, поскольку его любовь есть предприятие, то
есть, проецирование самого себя. Такое проецирование
неизбежно ведет к конфликту. В самом деле, любимый
воспринимает любящего как объект среди многих дру-
гих объектов, то есть видит его на фоне мира, транс-
цендирует и использует его. Любимый есть взгляд.
Он вовсе не расположен растрачивать свою трансцен-
денцию на то, чтобы установить крайний предел для
своих превосхождений, а свою свободу — чтобы она
сама себя взяла в плен. Любимый не склонен желать
для себя влюбленности. Любящий должен поэтому
соблазнить любимого; и его любовь неотличима от
этого предприятия соблазнения. Соблазняя, я никоим
образом не пытаюсь раскрыть другому свою субъек-
тивность; впрочем, я все равно смог бы это сделать,
лишь глядя на другого, но этим взглядом я уничтожил
бы его субъективность, тогда как именно ее-то я и хочу
ассимилировать. Соблазнять — значит взять на себя
полностью и как неизбежный риск бремя своей объем-
ности для другого; значит подставить себя под взгляд
другого и дать ему разглядывать себя; значит подверг-
нуться опасности быть увиденным, без чего я не могу
получить точку опоры для присвоения себе другого,
исходя из моей объектности и посредством ее. Я от-
казываюсь покидать сферу, в которой переживаю свою
468

объектность; именно изнутри этой сферы я намерен
теперь вступить в борьбу, сделав себя чарующим объек-
том. ...Мы определили очарованность как состояние:
это есть, говорили мы, нететическое сознание того,
что я — ничто в присутствии бытия. Соблазнение имеет
целью вызвать в другом сознание своего ничтожества
перед лицом соблазнительного объекта. Соблазняя, я
намерен выступить в качестве полноты бытия и заста-
вить признать себя таковым. Для этого я делаю себя
значащим объектом. Мои действия призваны указы-
вать в двух направлениях. С одной стороны, в направ-
лении того, что ошибочно называют субъективностью
и что есть скорее глубина объективного и сокровен-
ного бытия; поступок совершается не только ради него
самого, нет, он указывает на бесконечный и сплочен-
ный ряд других реальных или возможных поступков,
которые в совокупности я преподношу как содержание
моего объективного и невидимого существа. Таким •
путем я пытаюсь манипулировать трансцендирующей
меня трансцендентностью, отсылая ее к бесконечности
моих «погашенных возможностей» именно для того,
чтобы показать себя непревосходимым в том смысле,
в каком непревосходима лишь бесконечность. С другой
стороны, каждый из моих поступков призван указать
на максимальную толщу «возможного мира» и должен
представить меня связанным с наиболее обширными
сферами этого мира независимо от того, дарю ли я
мир любимому и пытаюсь выступить в качестве необ-
ходимого посредника между ним и миром или просто
манифестирую своими действиями свою бесконечно
разнообразную власть над миром (деньги, влияние,
связи и т. д.). В первом случае я пытаюсь выступить
в качестве бесконечной глубины, во втором — иденти-
фицировать себя с миром. Такими разнообразными
путями я предлагаю себя как непревосходимую вели-
чину. Это мое пред-ложение не стоит на собственных
469

ногах, оно обязательно требует вклада со стороны дру-
гого, оно не может приобрести значимость факта без
согласия свободы другого, которая должна сама пленить
себя, признав себя как бы ничем перед лицом полноты
моего абсолютного бытия.
...Очарование, даже если ему случится вызвать в
другом зачарованность, само по себе вовсе не обяза-
тельно вызовет любовь. Оратор, актер, эквилибрист
может зачаровать, но это не значит, что мы его любим.
Конечно, мы не можем оторвать от него глаз; но он
пока еще всего лишь выделяется на фоне мира, и оча-
рование пока еще не делает чарующий объект послед-
ней целью трансценденции; как раз наоборот, оно и
есть трансценденция. Когда же любимый в свою оче-
редь станет любящим?
Ответ прост: когда он построит проект быть люби-
мым. Сам по себе другой-объект никогда не имеет
достаточно силы, чтобы вызвать любовь к себе. Если
любовь имеет идеалом присвоение другого в качестве
другого, то есть в качестве глядящей на меня субъек-
тивности, то этот идеал станет моим про-ектом лишь
на почве моей встречи с другим-субъектом, не с дру-
гим-объектом. Само по себе очарование способно при-
дать другому-объекту, пытающемуся соблазнить меня,
лишь характер драгоценного объекта, которым хорошо
бы обладать; возможно, оно даже заставит меня пойти
на крупный риск ради его завоевания; но это желание
присвоить один объект среди объектов мира никак не
спутаешь с любовью. Любовь способна поэтому ро-
диться в любимом лишь из переживаемого им опыта
отчуждения и из его бегства к другому. Но опять-
таки любимый, если он находится в таком положении,
превратится в любящего, лишь если предпримет быть
любимым, то есть если то, чем он хочет завладеть,
будет не телом, но субъективностью другого как та-
ковой. В самом деле, единственное средство, которое
470

он может себе представить для осуществления такого
присвоения,— это заставить себя любить. Мы видим,
таким образом, что моя любовь есть по своему суще-
ству мой проект сделать так, чтобы меня любили. От-
сюда — новое противоречие и новый конфликт: каждый
из любящих — в полной мере пленник другого, посколь-
ку захвачен желанием заставить его любить себя, отвер-
гая всех прочих; но в то же время каждый требует
от другого любви, которая никоим образом не сво-
дится к «проекту быть любимым». Он требует, по
существу, чтобы другой, не стремясь в первую очередь
к тому, чтобы его полюбили, каким-то внутренним зре-
нием, в созерцательной и вместе аффективной интуи-
ции увидел в своем любимом объективный предел
своей свободы, непреложное и предопределенное
основание своей трансценденции, совокупность бытия
и верховную ценность. Любовь, ожидаемая от другого,
не должна ничего требовать: она — чистая преданность
без взаимности. Но как раз такая любовь не может
существовать иначе, как в виде потребности любящего;
и если любящий пленен, то чем-то совсем другим: он
в плену у своей собственной потребности в той мере,
в какой любовь есть потребность быть любимым; он —
свобода, которая хочет телесно воплотиться и нужда-
ется в чем-то вне себя самой; то есть он — свобода,
разыгрывающая бегство к другому, свобода, которая
именно в качестве свободы настаивает на собственном
отчуждении. Свобода любящего в самом его усилии
заставить другого любить себя в качестве объекта само-
отчуждается, уходит в тело-для-других, то есть выходит
к существованию в аспекте бегства к другому; она по-
стоянно отказывается выступить в качестве чистой
самости, потому что такое самоутверждение в качестве
самого-себя повлекло бы за собою исчезновение дру-
гого как взгляда и возникновение другого-объекта,
то есть сложилось бы положение вещей, при котором
471

подрывается самая возможность быть любимым, ибо
другой редуцируется до своего объектного измерения.
Этот отказ делает свободу зависимой от другого, и
другой в качестве субъективности становится непревос-
ходимым пределом свободы для-себя-бытия, верхов-
ной и конечной целью, поскольку он хранит ключ от
бытия любящего. Мы возвращаемся здесь к идеалу
любовного предприятия: к отчужденной свободе. Толь-
ко отчуждает свою свободу вовсе не любимый, а тот,
кто хочет быть любимым, и ровно в той мере, в какой
хочет быть любимым. Моя свобода отчуждает саму
себя в присутствии чистой субъективности другого, на
которой как на своем основании стоит моя объектив-
ность; последняя никак не могла бы прийти к само-
отчуждению перед лицом другого-объекта. Аналогич-
ное самоотчуждение любимого, мечта любящего, ока-
залось бы противоречием в себе, потому что любимый
может стать основанием бытия любящего, которое
объективировало само себя, лишь принципиально транс-
цендируя его в направлении других объектов мира;
ясно, что эта трансценденция не может конституировать
объект, за пределы которого она стремится, одно-
временно как трансцендируемый объект и как предель-
ный объект всякой трансценденции. Скажем, в любя-
щей паре каждый хочет быть объектом, ради которого
свобода другого отчуждает саму себя в изначальной
интуиции; но эта интуиция, которую можно было бы
назвать любовью в собственном смысле слова, есть
неизбежно противоречивый идеал для-себя-бытия; так
что каждый отчужден лишь ровно в той мере, в какой
он требует отчуждения другого. Каждый хочет, чтобы
другой его любил, не отдавая себе отчета в том, что
любить — значит хотеть быть любимым и что тем са-
мым, желая, чтобы другой меня любил, я хочу лишь,
чтобы другой хотел заставить меня любить его. Таким
образом, любовные отношения представляют собой си-
472

стему неопределенных отсылок, подобную чистому
«отраженному-отражению» сознания, под идеальным
знаком любви как ценности, то есть систему такого
слияния сознаний, при котором каждое из них должно
каким-то образом сохранять свою инаковость, чтобы
быть основанием для другого. Суть в том, что созна-
ния разделены непреодолимым «ничто» — непреодо-
лимым потому, что оно есть одновременно и внутрен-
нее отрицание одного сознания другим, и фактическое
ничто в промежутке между двумя внутренними отри-
цаниями. Любовь есть противоречивое усилие преодо-
ления фактического отрицания с сохранением внут-
реннего отрицания. Я требую, чтобы другой меня лю-
бил, и ввожу в действие все, что могу, для осуществле-
ния своего проекта; но, если другой меня любит, он
подсекает в корне мои ожидания самою своей любовью:
я-то ожидал, что он подведет основание под мое бытие,
сделав меня привилегированным объектом и сохраняя
себя как чистую субъективость перед лицом меня;
поскольку же он меня любит, он воспринимает во мне
субъекта и погружается в свою объективность перед
лицом моей субъективности. Проблема моего бытия-
для-других остается поэтому нерешенной, любящие
остаются существовать каждый для себя в своей тоталь-
ной субъективности; ничто не приходит к ним на вы-
ручку, ничто не избавляет их от обязанности поддер-
живать свое для-себя-бытие; ничто не снимает их слу-
чайности и не спасает их от фактичности. Правда, каж-
дый достиг по крайней мере того, что уже не чув-
ствует для себя угрозу со стороны свободы другого,
но все вышло не так, как он думал: он вне угрозы
вовсе не потому, что другой сделал его предельным
объектом своей трансценденции, а потому, что другой
воспринимает его как субъективность и не желает вос-
принимать иначе. Да притом и это малое приобрете-
ние постоянно оказывается под ударом: во-первых,
473

в любой момент каждое из сознаний может избавиться
от своих цепей и внезапно взглянуть на другого как
на объект. Тогда чары рушатся, другой становится сред-
ством среди прочих средств; он теперь, конечно,
объект для другого, чем он и хотел быть, но объект-
орудие, объект постоянно трансцендируемый; иллюзия,
игра зеркальных отражений, составляющая конкретную
реальность любви, тотчас рассеивается. Во-вторых, в
любви каждое сознание пытается укрыться в свободе
другого, вручив ему свое бытие-для-других. Этим пред-
полагается, что другой находится за пределами мира
в качестве чистой субъективности, в качестве абсолюта,
благодаря которому мир восходит к бытию. Однако
стоит лишь кому-то третьему взглянуть на обоих любя-
щих, как каждый из них начинает ощущать не только
самого себя, но и другого объектом. Другой тем са-
мым перестает быть для меня абсолютной трансцен-
денцией, полагающей основание моему бытию, и ока-
зывается трансцендированнои трансценденцией —
трансцендированнои не мною, а кем-то другим; и мое
изначальное отношение к нему, то есть отношение меня,
любимого существа, к любящему, застывает «погашен-
ной возможностью». Это уже не переживаемое на
опыте отношение предельного объекта всякой транс-
ценденции к обосновывающей его свободе; это уже
любовь-объект, вещь, полностью отчужденная по отно-
шению к третьему лицу. Здесь настоящая причина того,
почему любящие хотят остаться наедине. Появление
кого-то третьего, кем бы он ни был, разрушает их
любовь. Впрочем, фактическое уединение (мы одни в
моей комнате) никоим образом не есть уединение юри-
дическое. В самом деле, даже если нас никто не видит,
мы существуем для всех сознаний и сами сознаем, что
существуем для всех сознаний; получается, что любовь
как фундаментальный модус бытия-для-других носит
в своем бытии-для-других зародыш своего разруше-
474

ния. ГЛь\ только что обрисовали троякую разрушимость
любви: во-первых, она по своему существу есть обман
и система бесконечных отсылок, потому что любить —
значит хотеть, чтобы меня любили, то есть хотеть, чтобы
другой хотел, чтобы я его любил. И доонтологическое
понимание этого обмана присутствует в самом любов-
ном порыве; отсюда идет вечная неудовлетворен-
ность любящего. Ее причина не та, о которой слишком
часто говорят, не недостоинство любимого существа,
а имплицитное понимание, что любовное прозрение
в меня, любящего, обосновывающее меня в моей объ-
ектности, есть недостижимый идеал. Чем больше меня
любят, тем вернее я утрачиваю свое бытие, тем неотвра-
тимее возвращаюсь к существованию на свой страх и
риск, к своей собственной способности обосновать свое
бытие. Во-вторых, пробуждение другого всегда возмож-
но, он в любой момент может сделать меня в своих
глазах объектом: отсюда вечная необеспеченность
любящего. В-третьих, любовь есть абсолют, постоянно
превращаемый самим фактом существования других в
нечто относительное. Нужно было бы остаться во всем
мире только мне наедине с любимым, чтобы любовь
сохранила свой характер абсолютной точки отсчета.
Отсюда постоянный стыд (или гордость — что в дан-
ном случае одно и то же) любящего.
Итак, напрасны мои попытки спрятаться в своей
объектности: моя страсть мне ничуть не поможет; дру-
гой отсылает меня — либо сам, либо через других —
обратно к моей неоправданной субъективности. Кон-
статация этого способна спровоцировать полное отчая-
ние и с ним новую попытку осуществить ассимиляцию
другого и меня самого. Идеалом теперь будет нечто
противоположное тому, что ы<ы описали выше: вместо
того чтобы проектировать поглощение другого с сохра-
нением за ним его инаковости, я буду проектировать
теперь свое собственное поглощение другим, чтобы
475

спрятаться в его субъективности, отделавшись от своей
собственной. Такое предприятие выразится в конкрет-
ном плане в виде мазохистской позиции: коль скоро
другой — основание моего бытия-для-других, то, вручив
другому заботу об обосновании моего существования,
я стану просто неким бытием-в-себе, опирающимся
на его свободное бытие. В данном случае моя соб-
ственная субъективность оказывается препятствием
для того, чтобы другой изначальным актом положил
основание моему бытию; эту-то субъективность я и
должен прежде всего подвергнуть отрицанию реше-
нием моей собственной свободной воли. Я стараюсь
поэтому полностью связать себя своим бытием в качестве
объекта, я отказываюсь быть чем бы то ни было, кроме
как объектом, я отдаю свою самость другому; и, по-
скольку я воспринимаю свое объектное бытие со сты-
дом, я хочу стыдиться и люблю свой стыд как глубин-
ный знак моей объективности; поскольку же другой
завладевает мною как объектом через свое актуаль-
ное желание, я хочу быть желанным, я стыдливо делаю
себя объектом желания. Эта позиция была бы очень
похожа на любовь, если бы вместо попыток стать для
другого предельным объектом его трансценденции
я не силился, наоборот, вызвать к себе отношение как
к объекту среди прочих объектов, как к подручному
инструменту; в самом деле, тут подлежит отрицанию
моя, а не его трансценденция. Я уже не строю теперь
проектов пленения его свободы; напротив, я хочу,
чтобы эта свобода была и хотела быть абсолютно сво-
бодной. Так что чем определеннее будет мое ощуще-
ние, что через меня перешагивают в стремлении к
другим целям, тем больше я буду наслаждаться отре-
чением от собственной трансценденции. В пределе я
проектирую быть исключительно только объектом, то
есть в радикальном смысле бытием-в-себе. Но посколь-
ку свобода, поглощающая мою свободу, становится
476

основанием этого моего бытия-в-себе, постольку мое
бытие вновь оказывается основанием самого себя. Мазо-
хизм, как и садизм,— это признание виновности. В са-
мом деле, я виновен уже в силу того простого факта,
что я — объект. Я виновен перед самим собой, потому
что примирился со своим абсолютным отчуждением,
виновен перед другими, потому что подаю им повод
оказаться виновными в случае, если они совершенно
пренебрегут моей свободой как таковой. Мазохизм —
это попытка не очаровать другого моим объективным
содержанием, а очаровать меня же самого моей соб-
ственной объективностью для-других, то есть заставить
других сделать из меня объект настолько, чтобы перед
лицом того в-себе-бытия, каким я выступаю в глазах
других, я нететически воспринимал свою субъектив-
ность как ничто. Мазохизм можно охарактеризовать
как род головокружения — головокружения не перед
каменистым обрывом, а перед пропастью чужой субъ-
ективности.
Однако мазохизм, как таковой, оборачивается и не
может не обернуться неудачей: в самом деле, чтобы
очаровать самого себя моей объективной самостью, я
должен был бы уметь интуитивно воспринимать эту
объективную самость такой, какова она для другого,
что в принципе невозможно. Моя отчужденная самость
остается в принципе неуловимой, так что я не могу
даже начать очаровывать себя ею. Мазохист напрасно
ползает на коленях, показывает себя в смешных позах,
заставляет использовать себя как простой неодушев-
ленный инструмент: ведь это только для другого он
неприличен или просто пассивен, только для другого
он подвержен этим состояниям; для себя самого он
навсегда обречен в них входить, навязывать их себе.
Лишь в силу своей трансценденции он способен распо-
рядиться собою как трансцендируемым существом; и
чем настойчивее будут его попытки вжиться в свою
477

объективность, тем глубже он будет тонуть в сознании
своей субъективности, вплоть до мучительной тревоги.
В частности, мазохист, платящий женщине, чтобы она
хлестала его плетью, по сути дела, использует ее как
орудие и тем самым встает в положение трансценден-
ции по отношению к ней. Получается, что мазохист
все-таки третирует другого как объект и трансценди-
рует его в направлении своей собственной объектив-
ности. Здесь можно вспомнить, например, о терзаниях
Захера Мазоха, который, чтобы заставить презирать,
оскорблять, унижать себя, был вынужден манипулиро-
вать страстной любовью, которую питали к нему жен-
щины, то есть воздействовать на них как раз с той сто-
роны, с какой они ощущали себя объектом для него.
Так что объективность мазохиста в любом случае усколь-
зает от него, и может даже случиться, да всего чаще
и случается так, что, пытаясь фиксировать себя в своей
объективности, он сталкивается с объективностью дру-
гого, что против его воли высвобождает его субъек-
тивность. Мазохизм есть поэтому в принципе неудача.
Мы не увидим здесь ничего удивительного, если поду-
маем о том, что мазохизм — «грех» и что грех есть в
принципе влюбленность в неудачу. Впрочем, перед
нами здесь не стоит задача описания исходных струк-
тур греха. Достаточно сказать, что мазохизм есть
постоянное усилие, имеющее целью уничтожение субъ-
ективности субъекта путем вручения ее другому, и
что это усилие сопровождается изматывающим и сла-
достным сознанием провала, так что субъект в конеч-
ном счете начинает стремиться к этому провалу как к
своей главной цели '.
Проблема человека в западной
философии. М., 1988
1 Мазохизм, как он описан здесь, представляет собой, по край-
ней мере, одну из форм экзгибиционизма, который следует от-
носить к числу мазохистских установок. Таков экзгибиционизм Руссо,
показывающего прачкам «не неприличный объект, но смехотворный
объект» (см.: Исповедь. Гл. III).

ЛЮБОВЬ И БРАК
Августин Аврелий
О СУПРУЖЕСТВЕ И ПОХОТИ
Глава VI
Человеку по справедливости воздается за то,
что плоть его ему не повинуется. Из-за непо-
виновения плоти возникает стыдливость.
После того как человек переступил изначальный
закон Бога, ему был дан другой закон, предписываю-
щий иное отношение к плоти, закон, противоречащий
ее низменным желаниям. И совершенно заслуженным
воздаянием за непослушание плоти являются муки
человека, страдающего из-за своего неповиновения
закону.
Ведь очевидно, что когда змей, совращая прароди-
телей, сулил им раскрытие глаз их, то открыть им он
желал нечто такое, чего лучше бы им и не знать вовсе.
И конечно же человеку при этом ясно было, что он
сделал: он отделил тогда зло от блага; но произошло
это не таким образом, что он отказался от зла, а таким,
что, напротив, поддался ему.
Но было бы несправедливо, если бы раба, то есть
плоть, повиновалась тому, кто сам не повинуется своему
Господу!
Ну что же это такое, что глаза, губы, язык, руки, ноги,
изгибы спины, шеи и груди находятся в нашей власти,
когда надо привести их в движение для совершения
479

действий соответственно предназначению каждого из
них, при том условии, что мы имеем тело, свободное
от препятствий и здоровое; когда же дело доходит до
совокупления, то созданные для деторождения члены
не повинуются воле, а ожидают, пока похоть своей
властью их к этому подвигнет? Она же иногда этого
не делает, хотя дух того желает, а иногда — делает,
хотя дух не желает.
Неужели не постыдно для свободы человеческой
воли, что из-за пренебрежения к Богу повелевающему
она потеряла власть над своими членами?
На чем же еще можно было бы показать, что чело-
веческая природа испорчена вследствие непослушания,
как ни на этих неповинующихся членах, посредством
которых, через деторождение, продолжается человече-
ский род? Именно по этой причине указанные части
тела называются детородными.
Итак, это движение совокупляющихся органов явля-
ется непристойным именно потому, что оно не повину-
ется человеческой воле; когда первые люди познали
это непристойное движение плоти и устыдились наготы
своей, то они прикрыли свои тела фиговыми листьями
(Быт. 3:7). Обуреваемые стыдом люди пожелали спря-
тать срамные места, кои против воли их возбуждены
были; и так как первым людям было стыдно за свое
непристойное желание, то, покрывшись, они совершили
подобающее.
Глава VII
Зло сладострастия не уничтожает благо суп-
ружества.
Поскольку совершенно невозможно, чтобы супруже-
ство перестало быть благом из-за присущего ему зла
сладострастия, то, исходя из этого, несведущие люди
480

полагают, что сладострастие тоже не является чем-то
дурным, но относится к упомянутому благу. И не только
утонченным разумом, но и обычнейшим здравым смыс-
лом признается, что вожделение было и у прароди-
телей и что в настоящее время оно сохраняется у лю-
дей, состоящих в браке.
То, что они в супружестве совершают с целью
продолжения рода, является благом брака; однако то
же самое до бракосочетания скрывается, так как яв-
ляется постыдным пороком похоти, который везде, где
бы то ни было, избегает быть увиденным и, стыдясь,
стремится уединиться в укромном месте.
Поэтому супружество следует прославлять, ибо оно
делает из порока похоти некое благо; но в то же
время супружество испытывает чувство стыда, поскольку
не может существовать без вышеупомянутого акта.
Как, например, если бы кто-нибудь с обезображен-
ной ногой, хромая, тем не менее дошел бы до чего-
либо хорошего, то это прибытие не может считаться
злом из-за недуга хромоты и хромота не может быть
объявлена благом вследствие пользы этого прибытия;
также мы не должны ни осуждать супружество за
порок сладострастия, ни прославлять сладострастие
из-за благой природы супружества.
Глава VIII
Болезненная страсть вожделения в супруже-
стве присуща не любви, но необходимости.
В браке должна присутствовать любовь при-
верженцев истинной веры. О ком следует
сказать, что он, вступая в плотскую связь,
не побежден пороком вожделения. Каким
образом некогда встарь Святые Отцы имели
плотское общение со своими супругами.
31 Философия любви. Ч. 2
481

Конечно, это вожделение является болезненным
влечением, о котором Апостол говорит даже истинно
верующим супругам: «Ибо воля Божия есть освещение
ваше, чтобы вы воздерживались от блуда. Чтобы каж-
дый из вас умел соблюдать свой сосуд в святости и
чести, А не в страсти похотения, как и язычники, не
знающие Бога» (I Фес. 4:3—5).
Итак, истинно верующий супруг не только не стал
бы пользоваться чужим сосудом, как это делают те,
кто домогается чужих жен, но и знал бы, что даже и
себе принадлежащим не следует обладать, пребывая
во власти недуга телесного вожделения.
Это следует понимать не так, будто Апостол запре-
щал супружескую, то есть дозволенную и достойную
уважения, любовную связь, но так, что он требовал,
дабы это было сожительством, которое никоим образом
не имело бы характера болезненной страсти. Однако
это было бы возможно, если бы из-за первородного
греха не потеряла силу свобода воли, и теперь сожи-
тельство с неизбежностью имеет характер болез-
ни, присущей не любви, но необходимости; в то же
время без данной необходимости в имеющих родиться
сыновьях не может быть достигнута и сама любовь.
Тот, у кого такое стремление сердца, соблюдает
свой сосуд, то есть свою супругу, в святости и чести,
так же как и приверженцы веры, уповающие на Бога;
но, без сомнения, не соблюдает свой сосуд тот, кто
пребывает в состоянии болезненного желания, так же
как и язычники, которые не знают Бога.
Конечно, человек, вступая в плотскую связь, не по-
бежден пороком похоти лишь тогда, когда пылающее
вожделение, сопровождающееся беспорядочными и
непристойными движениями, он обуздывает и смиряет;
и, заботясь о продолжении рода, это вожделение смяг-
чает и употребляет только для того, чтобы плотским
образом произвести на свет тех, кто должен духовно
482

возродиться, а не для того, чтобы обрекать дух на
рабское служение телу.
Так, никому из христиан не следует сомневаться,
что святые Отцы от Авраама и до Авраама, которым
Бог дал угодный ему завет, обладали женами; а что
касается того, что некоторым из них было даже дозво-
лено, чтобы один муж имел многих жен, то это было
разрешено не из-за стремления к разнообразию наслаж-
дений, а из-за стремления к умножению потомства.
Глава IX
Почему разрешено мужу иметь много жен,
в то время как женщине никогда не позво-
лено иметь много мужей. Природа стремится
к единству первоначал.
Если Богу, который является нашим отцом, нрави-
лось бы такое большое количество жен у наших пра-
отцов только потому, что последних мучило более обиль-
ное желание, тогда даже и святые женщины, притом каж-
дая из них, принадлежали бы многим мужчинам. Если
какая-нибудь из них делала бы это, то что, кроме раз-
нузданности похоти, побуждало бы ее к тому, чтобы
иметь много мужчин, ведь из-за этой своей распутности
она не имеет большего числа сыновей?
Однако то самое, первое, по божественной воле
созданное брачное соединение супругов в достаточной
мере свидетельствует, что к благу супружества больше
относится связь не одного мужчины и многих женщин,
но одного и одной, дабы супружество проистекало
оттуда, где можно опереться на наиболее благопри-
стойный пример. По мере же продолжения человече-
ского рода благие женщины вступают в интимную бли-
зость с благими мужчинами, причем много женщин
зг
483

с одним мужчиной. Но очевидно, что в первом случае,
то есть когда соединяются один мужчина и одна жен-
щина, их союз может достичь высокой степени достоин-
ства, если в нем воцарится умеренность, во втором
же случае, то есть когда один мужчина обладает мно-
гими женщинами, природа допускает это лишь ради
обильного деторождения.
К тому же более естественным представляется гос-
подство одного над многими, нежели многих над од-
ним. И невозможно сомневаться, что, согласно есте-
ственному порядку, мужчины лучше господствуют над
женщинами, чем женщины над мужчинами. Апостол,
соблюдая это, говорит: «Глава жене — муж» (I Кор.
11:3); и «Жены, повинуйтесь мужьям вашим» (Кол. 3:18);
и апостол Петр: «Так, Сара,— говорит,— повиновалась
Аврааму, называя его господином» (I Петр. 3:6).
Это позволено, так как природа любит единствен-
ность повелителей, множественность же мы скорее
увидим в подчиненных; однако много женщин никогда
не сочетались бы законно браком с одним мужем,
если бы от этого не рождалось много сыновей. Если
же одна женщина ложится со многими мужчинами,
то она не может быть названа супругой, но только —
блудницей, потому что от этого ей не будет умножения
потомства, а будет лишь увеличение сладострастия.
Глава X
Таинство брака. Нерасторжимые супружеские
узы. Мирской закон о разводе отличается от
закона евангельского.
Так как поистине супруги, приверженцы Христовой
веры, наделяются не только плодородием, коего ре-
зультат наличествует в потомстве, и не только цело-
484

мудренностью, скрепой которой является вера, но и
неким таинством брака, о чем Апостол говорит: «Мужья,
любите своих жен, как Христос возлюбил Церковь»
(Эф. 5:25); то, несомненно, сущность этого таинства
состоит в том, чтобы мужчина и женщина, связанные
супружескими узами, продолжали жить нераздельно до
самой смерти; и не разрешается расторгать брак, иначе
как по причине прелюбодеяния (Мф. 5:32).
Ибо Христом и Церковью охраняется то, чтобы
человек живущий, покуда он жив, никогда никаким
разводом не мог бы быть отделен от своей супруги.
Во граде Бога нашего, на святой горе Его (Пс. 47:2),
то есть в Церкви Христовой, всем истинно верующим
супругам, которые, несомненно, суть от тела Христова,
дано такое правило этого таинства, что хотя и жен-
щины выходят замуж и мужчины женятся ради рож-
дения на свет детей, но высший закон не позволяет
оставить бездетную супругу и взять в жены другую
женщину — плодовитую.
Если бы кто-нибудь совершил такое, то есть оставил
бездетную супругу и женился на другой женщине, то
он, так же как и женщина, если бы она вышла замуж
за другого мужчину, был бы виновен в прелюбодея-
нии по закону Евангелия, но не был бы виновен по
мирскому закону, ибо мирской закон заключается в
том, что после расторжения брака (даже если не было
совершено преступное прелюбодеяние) любому суп-
ругу позволяется сочетаться браком с другим су-
пругом; и даже, как сказано в Писании, Господь
заявлял, что святой Моисей разрешил Израильтянам,
вследствие жестокосердия их, разводиться с женами
(Мф. 19:8, 9).
Среди людей, хоть однажды заключавших брачный
союз, он сохраняет такую силу, что скорее супругами
будут считаться те, которые уже не живут вместе, чем
те, которые сожительствуют без бракосочетания.
485

Конечно, если бы христианский брак не имел такой
силы, то сожительство с другими не называлось бы
прелюбодеянием.
Только в том случае, если умер муж, с которым
было истинное супружество, возможно истинное супру-
жество с тем, с кем прежде было прелюбодеяние.
Итак, между живыми супругами сохраняются брач-
ные узы, которые не могут быть уничтожены ни разлу-
кой супругов, ни связью одного из супругов с кем-либо
другим.
Брачные узы остаются законными при совершении
преступного прелюбодеяния одним из супругов, если
формально брак будет сохранен; так же как душа веро-
отступника, отказавшись от брака с Христом, даже по-
теряв веру, не лишается Таинства веры, то есть не
перестает быть христианской, потому что через обряд
крещения она раз и навсегда получила возможность
возвращения к вере.
Ибо если бы вероотступник лишидся этого Таин-
ства (что, однако, невозможно), то, без сомнения, вер-
нувшемуся к вере оно было бы возвращено. Тот же,
кто отступился от истинной веры, получает наказание,
а не награду, которую нужно заслужить.
Глава XI
Обет взаимного воздержания не расторгает
супружества. Между Марией и Иосифом —
истинный брак. Каким образом Иосиф явля-
ется отцом Христа. В браке Марии и Иосифа
наличествовали все блага супружества.
Если же какие-нибудь супруги по обоюдному со-
гласию пожелают совсем воздерживаться от плотских
сношений, то это еще не значит, что между ними
486

разорвется брачная связь: напротив, она будет более
прочной, если они заключат между собой договоры,
которые должны будут соблюдаться не на основе низ-
менных наслаждений, доставленных плотским совокуп-
лением, а благодаря самопроизвольным стремлениям.
Ведь, не лукавя, сказал Ангел Иосифу: «Не бойся
принять Марию, жену твою» (Мф. 1:20).
Супругой она называлась по обручению, но Иосиф
с ней не сожительствовал и не собирался делать этого;
однако Мария не лишилась звания супруги, и это на-
звание не было ложным, хотя между ней и Иоси-
фом и не было, и не предполагалось никакой плотской
связи.
И вот эта девственница тем более свято и чудесно
радовала своего мужа, что даже зачав без него и буду-
чи неравной с ним в отношении ребенка, тем не менее
была равна с ним по вере.
Поэтому родители Христа, и не только мать, но и
отец его, поскольку он супруг его матери, оба заслу-
жили, чтобы их брак назывался прочным; причем оба
они суть супруги по душе, а не по плоти.
И Иосиф, являющийся отцом Христа по душе, и
Мария, мать его по душе и по плоти, несмотря на
это родительство, пребывали в состоянии смиренности,
но не величия, слабости, но не божественности.
Ибо не обманывает Евангелие, где сказано: «И отец
его и мать дивились сказанному о нем».
И в другом месте: «Каждый год родители его хо-
дили в Иерусалим». Там же, немного далее: «И мать
его сказала ему: Чадо, что ты сделал с нами? Вот
отец твой и я с великой скорбью искали тебя».
И он, чтобы показать, что он сам имеет вместо них
Отца, который его породил в большей степени, чем
мать, отвечает им: «Зачем было вам искать меня? или
вы не знали, что мне должно быть в том, что принад-
лежит Отцу Моему?»
487

Но с другой стороны, чтобы никто не подумал, что
эти слова свидетельствуют о том, что Иисус отвернулся
от своих родителей, Евангелист далее добавляет: «И они
не поняли сказанных им слов. И он пошел с ними, и
пришел в Назарет, и был в повиновении у них» (Лк. 2:33,
41, 48—51).
Спрашивается, у кого в повиновении, как не у роди-
телей? Кто именно пребывал в повиновении, если не
Иисус Христос, который, будучи образом Божиим, не
почитал хищением быть равным Богу?
Итак, почему был он в повиновении у тех, которые
гораздо ниже образа Бога, если не потому, что не уни-
чижил себя самого, приняв образ раба (Филип. 2:6, 7),
коему образу были причастны и его родители?
Но хотя Иисус не был зачат от Иосифа, а только был
рожден Марией, конечно, оба родителя не были бы
причастны Христу-рабу, если бы не были соединены
друг с другом супружескими узами, хотя в браке их
и не было плотского соединения. Только для того и
доведен ряд рождений от Давида до Иосифа — роди-
тели Христа, согласно Писанию, замыкают цепь продол-
жателей рода Давида (Мф. 1:16 и Лк. 3:23),— чтобы
оба супруга, Иосиф и Мария, равны были в отношении
к Сыну своему, и не было бы обиды и несправедли-
вости полу мужскому, более предпочтительному в суп-
ружестве, ведь предсказано было, что произойдет Хрис-
тос из семьи Давида. Предсказание же сбылось бы
и без этого, ибо Мария и сама принадлежала к роду
Давидову.
Итак, в родителях Христа супружество преисполни-
лось всех благ: потомства, верности и таинства.
Мы знаем, что потомком Марии и Иосифа явля-
ется сам Господь Иисус; верность же наличествует по-
тому, что не было в этом браке прелюбодеяния; таин-
ство— ибо не было расторжения брака.
488

Глава XII
Всякий, рожденный из плотского сожитель-
ства, есть плоть греховодная.
В супружестве Марии и Иосифа не было только
лишь плотского сожительства, потому что в плоти Сын
не мог бы родиться без вожделения, а это постыдное
плотское вожделение невозможно без греха. Но тот,
кто намеревался быть без греха, желал быть зачатым
не в плоти греховной, но только лишь в подобии плоти
греховной (Рим. 7:3). Здесь же сказано, как он учил,
что всякий, рожденный от плотского сожительства,
есть плоть греховная, поскольку не является плотью
греховной только одна-единственная плоть, которая
рождена не из низменного сожительства. Тем не менее
плотское сожительство в браке, имеющее целью про-
должение рода, не является грехом, потому что благая
воля духа побуждает повинующееся тело, а не сама
повинуется возбуждающей похоти плоти; и в супруже-
стве воля человека не порабощается грехом плотского
соития, так как справедливо, что потребностью продол-
жения рода уменьшается урон, наносимый грехом.
Плотское вожделение, наносящее этот урон, господ-
ствует в мерзостях прелюбодеяния и разврата, а также
в каком угодно другом бесчестии и мрази; это же
самое вожделение в супружестве находится в полном
подчинении у необходимости продолжения рода.
Плотское соитие является господином там, то есть
в осуждаемом за безнравственность прелюбодеянии,
но оно же является слугой здесь, то есть в стыдящемся
его добродетельном браке.
Итак, это вожделение является не благом супру-
жества, а необходимостью для продолжения рода,
позорным пятном брака, непристойностью грешащих,
огнем распутства.
489

Вследствие этого разве не останутся супругами те,
кто по взаимному соглашению прекращает плотское
сожительство; ведь являлись супругами Иосиф и Мария,
которые и не вступали в плотскую связь?
Перевод Е. В. Антоновой
August inus Aurelius. De nuptiis
et concupiscetia. Liber I
M. Монтень
ОПЫТЫ
Привязанность, которую мы питаем к нашим женам,
вполне законна; теология, однако, всячески обуздывает
и ограничивает ее. Я когда-то нашел у святого Фомы
в том месте, где он осуждает браки между близкими
родственниками, среди других доводов также и сле-
дующий: есть опасность, что чувство, питаемое к жене-
родственнице, может стать неумеренным; ведь если
муж в должной мере испытывает к жене подлинную и
совершенную супружескую привязанность и к ней еще
добавляется та привязанность, которую мы должны
испытывать к родственникам, то нет никакого сомне-
ния, что этот излишек заставит его выйти за пределы
разумного.
Науки, определяющие поведение и нравы людей —
как философия и теология — вмешиваются во все:
нет среди наших дел и занятий такого — сколь бы
оно ни было личным и сокровенным,— которое могло
бы укрыться от их назойливых взглядов и их суда.
Избегать их умеют лишь те, кто ревниво оберегает
свою свободу. Таковы женщины, предоставляющие свои
прелести всякому, кто пожелает: однако стыд не велит
им показываться врачу. Итак, я хочу от имени этих
наук наставить мужей (если еще найдутся такие, кото-
490

рые и в браке сохраняют неистовство страсти), что
даже те наслаждения, которые они вкушают от близости
с женами, заслуживают осуждения, если при этом они
забывают о должной мере, и что в законном супру-
жестве можно так же впасть в распущенность и раз-
врат, как и в прелюбодейной связи. Эти бесстыдные
ласки, на которые толкает нас первый пыл страсти,
не только исполнены непристойности, но и несут в себе
пагубу нашим женам. Пусть лучше их учит бесстыд-
ству кто-нибудь другой. Они и без того всегда готовы
пойти нам навстречу. Что до меня, то я следовал лишь
естественным и простым влечениям, внушаемым нам
самой природой.
Брак — священный и благочестивый союз; вот по-
чему наслаждения, которые он нам приносит, должны
быть сдержанными, серьезными, даже в некоторой мере
строгими. Это должна быть страсть совестливая и бла-
городная. И поскольку основная цель такого союза —
деторождение, некоторые сомневаются, дозволительна
ли близость с женой в тех случаях, когда мы не можем
надеяться на естественные плоды, например когда жен-
щина беременна или когда она вышла уже из возраста.
По мнению Платона, это то же, что убийство. Неко-
торые народы и, между прочим, магометане гнуша-
ются сношений с беременными женщинами; другие —
когда у женщины месячные. Зенобия допускала к себе
мужа один только раз, а затем в течение всего периода
беременности не разрешала прикасаться к ней; и только
тогда, когда наступало время вновь зачать, он снова
приходил к ней. Вот похвальный и благородный при-
мер супружества.
У какого-то истомившегося и жадного до этой утехи
поэта Платон позаимствовал такой рассказ. Однажды
Юпитер до того возгорелся желанием насладиться со
своей женой, что, не имея терпения подождать, пока
она ляжет на ложе, повалил ее на пол. От полноты
491

испытанного им удовольствия он начисто забыл о реше-
ниях, только что принятых им совместно с богами на
его небесном придворном совете. Он похвалялся затем,
что ему на этот раз было так же хорошо, как тогда,
когда он лишил свою жену девственности тайком от ее
и своих родителей.
Цари Персии хотя и приглашали своих жен на пиры,
но, когда желания их от выпитого вина распалялись
и им начинало казаться, что еще немного, и придется
снять узду со страстей, они отправляли их на женскую
половину, дабы не сделать их соучастницами своей без-
удержной похоти, и звали вместо них других женщин,
к которым не обязаны были относиться с таким ува-
жением.
Не всякие удовольствия и не всякие милости в оди-
наковой мере приличествуют людям разного положе-
ния. Эпаминонд велел посадить в темницу одного рас-
путного юношу; Пелопид попросил его выпустить ради
него узника на свободу; Эпаминонд ответил отказом,
но уступил ходатайству одной из своих подруг, которая
также об этом просила. Он следующим образом объяс-
нил свое поведение: это была милость, оказанная при-
ятельнице, но недостойная по отношению к военачаль-
нику. <1...>
Когда жена императора Элия Вера стала жаловать-
ся, что он ищет любовных утех с другими женщинами,
тот ей ответил, что делает это со спокойной совестью,
так как брак есть исполненный достоинства, честный
союз, а не легкомысленная и сладострастная связь.
И наши старинные церковные авторы с похвалой вспо-
минают о женщине, которая дала развод своему мужу,
потому что не пожелала терпеть его чрезмерно сладо-
страстные и бесстыдные ласки. И, вообще говоря, нет
такого дозволенного и законного наслаждения, в кото-
ром излишества и неумеренность не заслуживали бы
нашего порицания.
492

Но, говоря по совести, до чего же несчастное живот-
ное — человек! Самой природой он устроен так, что
ему доступно лишь одно полное и цельное наслажде-
ние, и однако же он сам старается урезать его своими
нелепыми умствованиями...
...Любовь не терпит, чтобы руководствовались чем-
либо, кроме нее, и она с большой неохотой примеши-
вается к союзам, которые установлены и поддержива-
ются в других видах и под другим наименованием;
именно таков брак: при его заключении родственные
связи и богатство оказывают влияние — и вполне пра-
вильно,— нисколько не меньшее, если не большее, чем
привлекательность и красота. Что бы ни говорили, же-
нятся не для себя, женятся нисколько не меньше, если
не больше, ради потомства, ради семьи. От полезности
и выгодности нашего брака будет зависеть благоден-
ствие наших потомков долгое время после того, как
нас больше не станет. Потому-то мне нравится, что
браки устраиваются скорее чужими руками, чем соб-
ственными, и скорее разумением третьих лиц, чем сво-
им. До чего же все это далеко от любовного сговора!
Вот и выходит, что допускать, состоя в этом почтенном
и священном родстве, безумства и крайности ненасыт-
ных любовных восторгов — своего рода кровосмеше-
ние, о чем я, кажется, уже где-то говорил. Нужно,
учит Аристотель, сближаться с женой осторожно и
сдержанно и постоянно помнить о том, что, если мы
станем чрезмерно распалять в ней желание, наслаж-
дение может заставить ее потерять голову и забыть
о границах дозволенного. И то, что он говорит, имея
в виду нравственные устои, подтверждается и врачами,
толкующими о телесном здоровье, а они говорят сле-
дующее: слишком бурное наслаждение, жгучее и по-
стоянно возобновляемое, портит мужское семя и тем
самым затрудняет зачатие; с другой стороны, они ука-
зывают также на то, что при сближении, полном ласки
493

и нежности — а только такое и отвечает природе жен-
щины,— чтобы вызвать в ней подлинную и плодонос-
ную пылкость, нужно посещать ее редко и с изряд-
ными перерывами.
Quo rарiat sitiens venerem interiusque recondat '.
Мне неведомы браки, которые распадались бы с боль-
шей легкостью или были бы сопряжены с большими
трудностями, нежели заключенные из-за увлечения
красотой или по причине влюбленности. В этом деле
требуются более устойчивые и прочные основания, и
действовать тут нужно с неизменною осторожностью,
горячность и поспешность здесь ни к чему.
Считающие, что вкладывать в брак любовь — зна-
чит оказывать ему честь, поступают, по-моему, не ина-
че, чем те, кто, желая похвалить добродетель, твердят,
будто благородное происхождение не что иное, как
добродетель...
Удачный брак, если он вообще существует, отвергает
любовь и все ей сопутствующее; он старается возмес-
тить ее дружбой. Это не что иное, как приятное сов-
местное проживание в течение всей жизни, полное
устойчивости, доверия и бесконечного множества весь-
ма осязательных взаимных услуг и обязанностей. Ни
одна женщина, которой брак пришелся по вкусу,
optato quam iunxit lumine taeda 2,
не пожелала бы поменяться местами с любовницей
или подругою своего мужа. Если он привязан к ней
как к жене, то чувство это и гораздо почетнее, и гораздо
прочнее. Когда ему случится пылать и настойчиво уви-
ваться возле какой-нибудь другой женщины, пусть тог-
1 Чтобы, испытывая желание, она пылко отдавалась любовному
наслаждению и оно пронизывало ее насквозь (лат.).
1 — которую брачный факел соединил с любимым (лат.).
494

да его спросят, предпочел бы он, чтобы позор пал на
его жену или же на любовницу, чье несчастье опеча-
лило бы его сильнее, кому он больше желает высокого
положения; ответы, если его брак покоится на здоровой
основе, не вызывают ни малейших сомнений. А то, что
мы видим так мало удачных браков, как раз свиде-
тельствует о ценности и важности брака. Если вступать
в него обдуманно и соответственно относиться к нему,
то в нашем обществе не найдется, пожалуй, лучшего
установления. Мы не можем обойтись без него, и вме-
сте с тем мы его принижаем. Здесь происходит то же,
что наблюдается возле клеток: птицы, находящиеся на
воле, отчаянно стремятся проникнуть в них; те же,
которые сидят взаперти, так же отчаянно стремятся
выйти наружу. Сократ на вопрос, что, по его мнению,
лучше — взять ли жену, или вовсе не брать ее,— отве-
тил следующим образом: «Чтобы ты ни избрал, все
равно придется раскаиваться». Это — сговор, к кото-
рому точка в точку подходит известное изречение:
homo homini или deus, или lupus '. Для прочного брака
необходимо сочетание многих качеств. В наши дни он
приносит больше отрады людям простым и обыкно-
венным, которых меньше, чем нас, волнуют удоволь-
ствия, любопытство и праздность. Вольнолюбивые души,
вроде моей, ненавидящие всякого рода путы и обяза-
тельства, мало пригодны для жизни в браке:
Et mihi dulce magis resoluto vivere collo 2.
Руководствуйся я своей волей, я бы отказался же-
ниться даже на самой мудрости, если бы она меня
пожелала. Но мы можем сколько угодно твердить свое,
а обычай и общепринятые житейские правила тащат
нас за собой. Большинство совершаемых мною поступ-
1 Человек человеку или бог, или волк (лат.).
2 И мне много сладостнее жить без ярма на шее (лат.).
495

ков вызваны примером со стороны и не вытекают из
моего выбора. Я никоим образом не жаждал этого
шага: меня взяли и повели, и я был подхвачен случай-
ными и посторонними обстоятельствами. Ибо не только
вещи, сами по себе стеснительные, но и любая вещь,
какой бы отвратительной, мерзкой и отнюдь не неиз-
бежной для нас она ни была, не может не стать в
конце концов приемлемой в силу известных случай-
ностей и условий,— вот до чего шатки человеческие
устои! И, разумеется, я был подготовлен к браку гораздо
хуже и менее пригоден к нему, чем теперь, когда
испытал его на себе. И сколь бы развращенным меня
ни считали, я в действительности соблюдал законы
супружества много строже, чем обещал или надеялся
в свое время. Поздно брыкаться, раз дал стреножить
себя. Свою свободу следует ревниво оберегать, но,
связав себя обязательствами, нужно подчиняться зако-
нам долга, общим для всех, или, во всяком случае,
прилагать усилия к этому. Кто заключает подобную
сделку с тем, чтобы привнести в нее ненависть и
презрение, тот поступает несправедливо и недостойно.
И пресловутое правило, которое, как я вижу, переходит
из рук в руки от одних женщин к другим, словно
некий священный девиз:
О муже, как рабыня, пекись
И, как врага, его берегись,
означает: оказывай ему, вопреки своей воле, почтение,
однако враждебное и полное недоверия,— правило,
похожее на боевой клич и вызов на поединок,— рав-
ным образом и оскорбительно и прискорбно.
Я слишком ленив, чтобы вынашивать в себе столь
злостные умыслы. По правде говоря, я все еще не
достиг той поистине совершенной ловкости и изворот-
ливости ума, которая позволяет наводить тень на правое
и неправое и насмехаться над любыми порядками и
496

правилами, если они мне не по нраву. Какую бы нена-
висть ни возбуждали во мне суеверия, я не впадаю
из-за этого тотчас в безверие. Если не всегда выпол-
няешь свой долг, то нужно, по крайней мере, всегда
помнить о нем и стремиться блюсти его. Женить-
ся, ничем не связывая себя,— предательство. Од-
нако продолжим.
Наш поэт изображает супружество, полное согласия
и взаимной привязанности, в котором, впрочем, не
очень-то много обоюдного уважения. Хотел ли он этим
сказать, что вполне возможно предаваться неистовым
утехам любви и, несмотря на это, сохранять должное
почтение к браку и что можно наносить ему некоторый
ущерб и все же не разрушить его? Иной слуга обкра-
дывает своего господина, хоть и не питает к нему ни
малейшей ненависти. Красота, стечение обстоятельств,
судьба (ибо и судьба прикладывает здесь руку)
Fatum est in partibus illis
Quas sinus abscondit: nam, si tibi sidere cessent,
Nil faciet longi mensura incognita nervi '.
сблизили женщину с посторонним мужчиной, быть мо-
жет, и не так прочно, чтобы в ней не оставалось кое-
какой привязанности к законному мужу, которая и удер-
живает ее подле него. Это два совершенно различ-
ных чувства, пути которых расходятся и нигде не сов-
падают. Женщина может отдаться мужчине, за которого
она не пожелала бы выйти замуж, и притом не в силу
соображений, связанных с имущественной стороной
дела, а просто потому, что он не вполне пришелся
ей по душе. Лишь немногие из женившихся на своих
прежних подругах не раскаивались в содеянном ими.
1 Судьба властвует над теми частями нашего тела, что сокрыты
одеждой, ибо если светила небесные откажут тебе в своей благо-
склонности, то сколь бы грозным на вид ни было твое мужское
оружие, оно окажется ни на что неспособным (лат.).
32 Философия любви. Ч. 2
497

И то же можно сказать об обитателях надзвездного
мира. До чего же скверная пара вышла из Юпитера
и его жены, которую он соблазнил до брака и кото-
рой досыта насладился, забавляясь с нею любовными
шалостями!
Это, согласно пословице, не что иное, как сперва
нагадить в корзину, а вслед за тем водрузить ее себе
на голову.
В свое время я видел — и, надо сказать, среди вы-
сокопоставленных лиц,— как бесстыднейшим и бесчест-
нейшим образом прибегали к браку ради исцеления
от любви; однако сущность их слишком разная. Мы
можем любить, не испытывая от этого никаких не-
удобств, две различные и друг другу противополож-
ные вещи. Исократ говорил, что город Афины нра-
вился посещавшим его подобно тому, как нравятся
женщины, с готовностью расточающие свою любовь;
всякий приезжал сюда, чтобы прогуливаться по этому
городу и проводить здесь с приятностью время, но
никто не любил его настолько, чтобы сочетаться с ним
браком, то есть обосноваться в нем и избрать его
местом своего жительства. Я с чувством досады смот-
рел на мужей, которые ненавидят жен только лишь
потому, что сами грешны перед ними; а их, по-моему,
не следует меньше любить из-за нашей вины; хотя бы
вследствие нашего раскаяния и сострадания они должны
сделаться нам дороже, чем были.
Цели, преследуемые любовью и браком, различны,
и все же, как говорит Исократ, они некоторым обра-
зом совместимы друг с другом. За браком остаются
его полезность, оправданность, почтенность и устойчи-
вость; наслаждение в браке вялое, но более всеохва-
тывающее. Что до любви, то она зиждется исключи-
тельно на одном наслаждении, и в ее лоне оно и
впрямь более возбуждающее, более пылкое и более
острое — наслаждение, распаляемое стоящими перед
498

ним преградами. А в наслаждении и нужна пряность
и жгучесть. И в чем нет ранящих стрел и огня, то
совсем не любовь. Щедрость женщин в замужестве
чересчур расточительна, и она притупляет жало вле-
чения и желаний...
Любой из нас гораздо богаче, чем ему кажется,
но мы приучены жить займами или подаянием, мы
воспитаны так, чтобы охотнее брать у других, чем извле-
кать нечто из самих себя. Ни в чем не умеет человек
ограничиться лишь тем, что ему необходимо. Любов-
ных утех, богатства, власти — всего этого он хочет по-
лучить больше, чем в состоянии насладиться ими. Алч-
ность его не знает удержу. Я полагаю, что то же самое
налицо и в стремлении к знанию. Человек притязает
на то, чтобы сделать больше, чем ему по силам и чем
это вообще нужно, считая в науке полезным для себя
все без исключения, что она охватывает. Ut omnium
rerum sic litterarum quoque intemperantia laboramus '.
И Тацит прав, когда хвалит мать Агриколы за то,
что она обуздывала у своего сына чрезмерно кипучую
жажду знания. Если к последней отнестись трезво, то
убедишься, что к ней, как и к прочим благим устрем-
лениям, примешивается немало тщеславия, а также
свойственной всем нам естественной слабости и что
обходится она порою весьма дорого.
Питаться ею гораздо более рискованно, чем каким-
либо другим яством или питьем. Ибо то, что нами
куплено, мы относим к себе домой в каком-нибудь
сосуде и там обязательно разбираемся в ценности при-
обретенного, в том, какое количество этой пищи мы
примем и когда именно. Но что касается наук, их-то
мы не можем заключить с самого начала в сосуд иной,
1 В изучении наук мы отличаемся такою же невоздержаннб-
стью, как и во всем остальном (лат.).
32*
499

чем наша душа: мы поглощаем эти яства, как только
приобрели их, и из рынка выходим уже или отрав-
ленными, или насыщенными как должно. А среди них
есть такие, которые не питают нас, а лишь отягощают
нам желудок и препятствуют пищеварению, и такие,
которые отравляют нас под видом излечения.
Опыты: В 3 кн. М., 1979. Кн. 1 —
2. С. 240—241, 184—186, 62—63,
64—67
Ф. Бэкон
ОПЫТЫ ИЛИ НАСТАВЛЕНИЯ
НРАВСТВЕННЫЕ ИЛИ ПОЛИТИЧЕСКИЕ
О БРАКЕ И БЕЗБРАЧИИ
Тот, у кого есть жена и дети, отдал заложников
судьбе, ибо семья является помехой на пути свершения
великих предприятий, как добродетельных, так и зло-
намеренных. Несомненно, что самые лучшие начинания,
принесшие наибольшую пользу обществу, исходили от
неженатых и бездетных людей, которые и своими
привязанностями, и своим богатством как бы слились
с обществом и одарили его. И все же есть серьезное
основание полагать, что тем, у кого есть дети, более
всего необходимо заботиться о будущем, которому,
как они знают, они должны передать свои самые доро-
гие заклады. Есть и такие, которые, хотя и ведут одино-
кую жизнь, тем не менее думают только о себе и
считают, что будущее их никак не касается. Есть даже
и такие, которые считают жену и детей только пла-
тежными счетами. Более того, есть некоторые глупые
богатые скряги, которые гордятся, что у них нет детей,
с тем чтобы и* считали еще богаче, ибо, возможно,
500

они где-то слышали разговоры примерно такого рода:
«Такой-то человек очень богат», на что следовало про-
должение: «Да, но у него на попечении много детей»;
как будто его богатство от этого уменьшается.
Но самой распространенной причиной безбрачия
является стремление к свободе, особенно у некоторых
самодовольных и привередливых людей, которые на-
столько чувствительны ко всякому стеснению, что го-
товы даже свои пояса и подвязки считать оковами
и кандалами. Холостые мужчины — лучшие друзья,
лучшие хозяева, лучшие слуги, но не всегда лучшие
подданные, ибо они скорее готовы покинуть свою страну,
и почти все беженцы относятся именно к этой кате-
гории людей...
Несомненно, жена и дети являются своего рода
школой человечности; а одинокие, хотя они во много
раз щедрее женатых, ибо обладают большими возмож-
ностями делать милость, вместе с тем все же более
жестоки и бесчувственны (из них выходят суровые инкви-
зиторы), потому что к их нежности не так часто взы-
вают. Серьезные натуры, руководствующиеся обычаем
и потому постоянные, обычно являются любящими
мужьями; как было сказано об Улиссе: «Vetulam suam
praetulit immoztalitate» '.
Целомудренные женщины часто бывают горды и
высокомерны, они слишком злоупотребляют этим до-
стоинством — своим целомудрием. Если жена считает
своего мужа мудрым, то она привязывается к нему
самыми лучшими узами — узами целомудрия и послу-
шания, чего не будет, если она обнаружит, что он
ревнив. Жены — это любовницы и властительницы мо-
лодых, подруги зрелых и няньки стариков; так что муж-
чина может иметь причину для женитьбы в любом
1 То есть об Одиссее: «Свою старуху предпочел бессмертию»;
см.: Цицерон. Об ораторе. Кн. 1, 44.
501

возрасте, когда ему захочется. Все же мудрецом по-
считали того человека, который на вопрос, когда муж-
чине следует жениться, ответил: «Молодому еще рано,
старому уже поздно». Часто можно наблюдать, что у
плохих мужей очень хорошие жены; происходит ли
это из-за того, что жены больше ценят доброту своих
мужей, когда она редко проявляется, или же из-за
того, что они гордятся своим терпением, но это всегда
справедливо, если плохие мужья выбраны ими самими,
вопреки совету друзей, ибо тогда, конечно, им прихо-
дится делать хорошую мину при плохой игре.
Соч.: В 2 т. М., 1972. Т. 2. С. 365—
367
Ж. де Лабрюйер
О ЖЕНЩИНАХ
Неужели нельзя изобрести средство, которое заста-
вило бы женщин любить своих мужей?
Размышления и афоризмы фран-
цузских моралистов XVI—XVIII
веков. М., 1987. С. 314
Н.-С. де Шамфор
О ЖЕНЩИНАХ, ЛЮБВИ, БРАКЕ
И ЛЮБОВНЫХ СВЯЗЯХ
Любовь приятнее брака по той же причине, по ка-
кой романы занимательнее исторических сочинений.
Сперва любовь, потом брак: сперва пламя, потом
дым.
502

Вот один из лучших доводов против женитьбы: окон-
чательно оболванить мужчину может только одна жен-
щина — его собственная жена.
Размышления и афоризмы фран-
цузских моралистов XVI—XVIII
веков. М., 1987. С. 466, 469
Ф. Шлегель
ЭСТЕТИКА, ФИЛОСОФИЯ, КРИТИКА
Почти все браки — лишь конкубинаты, незаконные
браки, или, скорее, временные опыты и отдаленные
приближения к настоящему браку, подлинная сущность
которого в соответствии не с парадоксами той или
иной системы, а со всеми духовными и мирскими
правами состоит в том, что многие должны стать еди-
ной личностью. Прекрасная мысль, осуществление ко-
торой, кажется, наталкивается на множество трудно-
стей. Уже поэтому здесь по возможности в наимень-
шей мере следовало бы ограничивать произволение,
которое ведь также имеет право сказать свое слово,
если речь идет о том, хочет ли кто-нибудь быть инди-
видом самим по себе или только составной частью
совокупной личности. И непонятно, что можно было бы
возразить основательного против брака a q u at re '. Но
когда государство силой хочет сохранить даже неудав-
шиеся опыты брака, оно препятствует тем самым воз-
можности самого брака, которому могли бы способ-
ствовать новые, вероятно, более счастливые попытки.
Эстетика, философия, критика. М.,
1983. Т. 1. С. 290—291
1 — вчетвером (фр.).
503

Г. В. Ф. Гегель
ЛЕКЦИИ ПО ФИЛОСОФИИ РЕЛИГИИ
...Святость любви есть, с одной стороны, воспол-
нение закона, направленного против нарушения брака;
и в том случае, когда одна из многих сторон человека
хочет возвыситься до целого или противопоставить
себя ему, только эта святость способна оказать ей
противодействие, только ощущение целого, любовь
может воспрепятствовать распылению сущности; с дру-
гой стороны, любовь снимает разрешение развода, ибо
перед лицом любви не может быть и речи о разре-
шении и праве, ни пока любовь жива, ни когда ее
больше нет. Если любовь отрекается от женщины, в
которой еще жива любовь, то эта любовь тем самым
изменяет самой себе и грешит перед собой. Перене-
сение же страсти на другую женщину — не что иное,
как заблуждение любви, и расплатой за нее будут угры-
зения совести. Правда, судьбы своей в этом случае
не миновать, и брак, как таковой, уже расторгнут; од-
нако поддержка, оказываемая мужчине правом и зако-
ном, ввиду чего справедливость и пристойность ока-
зываются на его стороне, означает, что к обиде, нане-
сенной женщине, присоединяется еще низкая жесто-
кость по отношению к ней. Лишь в одном случае...
если женщина отдает свою любовь другому, мужчина
не может больше быть ее слугой.
...Остерегайтесь того, чтобы ставить праведность и
любовь в зависимость от законов и подчинять уста-
новлениям, а не рассматривать их как возникающие
из самой жизни. В противном случае вы признаете
господство над вами силы, над которой вы не властны,
которая сильнее вас, которая не есть вы сами.
Философия религии: В 2 т. М.,
1976. Т. 1. С. \\2, 133
504

Ф. Энгельс
ПРОИСХОЖДЕНИЕ СЕМЬИ,
ЧАСТНОЙ СОБСТВЕННОСТИ
И ГОСУДАРСТВА
Новая моногамия, развившаяся на развалинах рим-
ского мира в процессе смешения народов, облекла вла-
дычество мужчин в более мягкие формы и дала женщи-
нам, по крайней мере с внешней стороны, более почет-
ное и свободное положение, чем когда-либо знала клас-
сическая древность. Тем самым впервые была создана
предпосылка, на основе которой из моногамии — внут-
ри нее, наряду с ней и вопреки ей, смотря по обстоя-
тельствам,— мог развиться величайший нравственный
прогресс, которым мы ей обязаны: современная инди-
видуальная половая любовь, которая была неизвестна
всему прежнему миру...
Но если из всех известных форм семьи моногамия
была единственной формой, при которой могла раз-
виться современная половая любовь, то это не значит,
что последняя развилась в ней исключительно или хотя
бы преимущественно как любовь супругов друг к другу.
Самая природа прочного единобрачия при господстве
мужа исключала это. У всех исторически активных, то
есть у всех господствующих, классов Заключение брака
оставалось тем, чем оно было со времени парного
брака,— сделкой, которую устраивают родители. И пер-
вая появившаяся в истории форма половой любви, как
страсть, и притом доступная каждому человеку (по край-
ней мере из господствующих классов) страсть, как выс-
шая форма полового влечения,— что и составляет ее
специфический характер,— эта первая ее форма, рыцар-
ская любовь средних веков, отнюдь не была супруже-
ской любовью. Наоборот. В своем классическом виде,
у провансальцев, рыцарская любовь устремляется на
505

всех парусах к нарушению супружеской верности, и ее
поэты воспевают это...
Заключение брака в современной нам буржуазной
среде происходит двояким образом. В католических
странах родители по-прежнему подыскивают юному бур-
жуазному сынку подходящую жену, и, разумеется, ре-
зультатом этого является наиболее полное развитие
присущего моногамии противоречия: пышный расцвет
гетеризма со стороны мужа, пышный расцвет супруже-
ской неверности со стороны жены. Католическая цер-
ковь, надо думать, отменила развод, лишь убедившись,
что против супружеской неверности, как против смерти,
нет никаких средств. В протестантских странах, напротив,
буржуазному сынку, как правило, предоставляется боль-
шая или меньшая свобода выбирать себе жену из своего
класса; поэтому основой для заключения брака может
служить в известной степени любовь, как это, приличия
ради, постоянно и предполагается в соответствии с ду-
хом протестантского лицемерия. Здесь гетеризм практи-
куется мужем не столь энергично, а неверность жены
встречается не так часто. Но так как при любой форме
брака люди остаются такими же, какими были до него,
а буржуа в протестантских странах в большинстве своем
филистеры, то эта протестантская моногамия, даже если
брать в общем лучшие случаи, все же приводит только
к невыносимо скучному супружескому сожительству,
которое называют семейным счастьем... Впрочем, в по-
следнее время, с тех пор как «Берлин становится миро-
вым городом», немецкий роман начинает менее робко
относиться к таким давно хорошо известным там явле-
ниям, как гетеризм и супружеская неверность.
Но и в том и в другом случае брак обусловливается
классовым положением сторон и поэтому всегда бывает
браком по расчету. Этот брак по расчету в обоих слу-
чаях довольно часто обращается в самую грубую про-
ституцию — иногда обеих сторон, а гораздо чаще жены,
506

которая отличается от обычной куртизанки только тем,
что отдает свое тело не так, как наемная работница
свой труд, оплачиваемый поштучно, а раз навсегда про-
дает его в рабство. И ко всем бракам по расчету отно-
сятся слова Фурье:
«Как в грамматике два отрицания составляют утверж-
дение, так и в брачной морали две проституции состав-
ляют одну добродетель».
Половая любовь может стать правилом в отношениях
к женщине и действительно становится им только среди
угнетенных классов, следовательно, в настоящее время —
в среде пролетариата, независимо от того, зарегистри-
рованы официально эти отношения или нет. Но здесь
устранены также все основы классической моногамии.
Здесь нет никакой собственности, для сохранения и
наследования которой как раз и были созданы монога-
мия и господство мужчин; здесь нет поэтому никаких
побудительных поводов для установления этого господ-
ства. Более того, здесь нет и средств для этого: буржу-
азное право, которое охраняет это государство, суще-
ствует только для имущих и для обслуживания их взаи-
моотношений с пролетариями; оно стоит денег и вслед-
ствие бедности рабочего не имеет никакого значения
для его отношения к своей жене. Здесь решающую роль
играют совсем другие личные и общественные условия.
И, кроме того, с тех пор как крупная промышленность
оторвала женщину от дома, отправила ее на рынок
труда и на фабрику, довольно часто превращая ее в кор-
милицу семьи, в пролетарском жилище лишились вся-
кой почвы последние остатки господства мужа, кроме
разве некоторой грубости в обращении с женой, уко-
ренившейся со времени введения моногамии. Таким об-
разом, семья пролетария уже не моногамна в строгом
смысле этого слова, даже при самой страстной любви
и самой прочной верности обеих сторон и несмотря на
все, какие только возможно, церковные и светские благо-
507

Словения. Поэтому и постоянные спутники моногамии,
гетеризм и супружеская неверность, играют здесь со-
вершенно ничтожную роль; жена фактически вернула
себе право на расторжение брака, и, когда стороны не
могут ужиться, они предпочитают разойтись. Одним сло-
вом, пролетарский брак моногамен в этимологическом
значении этого слова, но отнюдь не в историческом
его смысле...
Но мы идем навстречу общественному перевороту,
когда существовавшие до сих пор экономические основы
моногамии столь же неминуемо исчезнут, как и основы
ее дополнения — проституции. Моногамия возникла
вследствие сосредоточения больших богатств в одних
руках — притом в руках мужчины — и из потребности
передать эти богатства по наследству детям именно
этого мужчины, а не кого-либо другого. Для этого была
нужна моногамия жены, а не мужа, так что эта моно-
гамия жены отнюдь не претерпевала явной или тайной
полигамии мужа. Но предстоящий общественный пере-
ворот, который превратит в общественную собствен-
ность, по меньшей мере, неизмеримо большую часть
прочных, передаваемых по наследству богатств — сред-
ства производства,— сведет к минимуму всю заботу о
том, кому передать наследство. Так как, однако, моно-
гамия обязана своим происхождением экономическим
причинам, то не исчезнет ли она, когда исчезнут эти
причины?
Можно было бы не без основания ответить, что она
не только не исчезнет, но, напротив, только тогда пол-
ностью осуществится. Потому что вместе с превраще-
нием средств производства в общественную собствен-
ность исчезнет также и наемный труд, пролетариат,
а следовательно, и необходимость для известного, под-
дающегося статистическому подсчету числа женщин от-
даваться за деньги. Проституция исчезнет, а моногамия,
вместо того чтобы прекратить свое существование, ста-
508

нет, наконец, действительностью также и для мужчин.
Положение мужчин, таким образом, во всяком слу-
чае, сильно изменится. Но и в положении женщин, всех
женщин, произойдет значительная перемена. С перехо-
дом средств производства в общественную собствен-
ность индивидуальная семья перестанет быть хозяйствен-
ной единицей общества. Частное домашнее хозяйство
превратится в общественную отрасль труда. Уход за
детьми и их воспитание станут общественным делом;
общество будет одинаково заботиться обо всех детях,
будут ли они брачными или внебрачными. Благодаря
этому отпадет беспокойство о «последствиях», которое
в настоящее время составляет самый существенный об-
щественный момент — моральный и экономический,—
мешающий девушке, не задумываясь, отдаться люби-
мому мужчине. Не будет ли это достаточной причиной
для постепенного возникновения более свободных по-
ловых отношений, а вместе с тем и более снисходи-
тельного подхода общественного мнения к девичьей
чести и к женской стыдливости? И, наконец, разве мы
не видели, что в современном мире моногамия и прости-
туция хотя и составляют противоположности, но проти-
воположности неразделимые, полюсы одного и того же
общественного порядка? Может ли исчезнуть проститу-
ция, не увлекая за собой в пропасть и моногамию?
Здесь вступает в действие новый момент, который
ко времени развития моногамии существовал самое боль-
шее лишь в зародыше,— индивидуальная половая лю-
бовь.
До средних веков не могло быть и речи об инди-
видуальной половой любви. Само собой разумеется,
что физическая красота, дружеские отношения, одина-
ковые склонности и т. п. пробуждали у людей различ-
ного пола стремление к половой связи, что как для
мужчин, так и для женщин не было совершенно безраз-
лично, с кем они вступали в эти интимнейшие отноше-
509

ния. Но от этого до современной половой любви еще
бесконечно далеко. На протяжении всей древности браки
заключались родителями вступающих в брак сторон,
которые спокойно мирились с этим. Та скромная доля
супружеской любви, которую знает древность,— не
субъективная склонность, а объективная обязанность, не
основа брака, а дополнение к нему. Любовные отношения
в современном смысле имеют место в древности лишь
вне официального общества. Пастухи, любовные радости
и страдания которых нам воспевают Феокрит и Мосх,
Дафнис и Хлоя Лонга,— это исключительно рабы, не
принимающие участия в делах государства, в жизненной
сфере свободного гражданина. Но помимо любовных
связей среди рабов мы встречаем такие связи только
как продукт распада гибнущего древнего мира, и при-
том связи с женщинами, которые также стоят вне офи-
циального общества,— с гетерами, то есть чужестран-
ками или вольноотпущенницами: в Афинах — накануне
их упадка, в Риме — во времена империи. Если же
любовные связи действительно возникали между свобод-
ными гражданами и гражданками, то только как нару-
шение супружеской верности. А для классического
поэта древности, воспевавшего любовь, старого Анакре-
онта, половая любовь в нашем смысле была настолько
безразлична, что для него безразличен был даже пол
любимого существа.
Современная половая любовь существенно отличает-
ся от простого полового влечения, от эроса древних.
Во-первых, она предполагает у любимого существа
взаимную любовь; в этом отношении женщина находит-
ся в равном положении с мужчиной, тогда как для
античного эроса отнюдь не всегда требовалось ее со-
гласие. Во-вторых, сила и продолжительность половой
любви бывают такими, что невозможность обладания
и разлука представляются обеим сторонам великим,
если не величайшим несчастьем; они идут на огромный
510

риск, даже ставят на карту свою жизнь, чтобы только
принадлежать друг другу, что в древности бывало раз-
ве только в случаях нарушения супружеской верности.
И, наконец, появляется новый нравственный критерий
для осуждения и оправдания половой связи; спраши-
вают не только о том, была ли она брачной или вне-
брачной, но и о том, возникла ли она по взаимной любви
или нет? Понятно, что в феодальной или буржуазной
практике с этим новым критерием обстоит не лучше,
чем со всеми другими критериями морали,— с ним не
считаются. Но относятся к нему и не хуже, чем к другим:
он так же, как и те, признается — в теории, на бумаге.
А большего и требовать пока нельзя.
Средневековье начинается с того, на чем остановил-
ся древний мир со своими зачатками половой любви,—
с прелюбодеяния. Мы уже описали рыцарскую любовь,
создавшую песни рассвета. От этой любви, стремящейся
к разрушению брака, до любви, которая должна стать
его основой, лежит еще далекий путь, который рыцар-
ство так и не прошло до конца...
По общему правилу, невесту для молодого князя
подыскивают его родители, если они еще живы; в против-
ном случае он это делает сам, советуясь с крупными
вассалами, мнение которых во всех случаях пользуется
большим весом. Да иначе и быть не могло. Для рыцаря
или барона, как и для самого владетельного князя, же-
нитьба—политический акт, случай для увеличения сво-
его могущества при помощи новых союзов; решающую
роль должны играть интересы дома, а отнюдь не личные
желания. Как в таких условиях при заключении брака
последнее слово могло принадлежать любви?
То же самое было у цехового бюргера средневеко-
вых городов. Уже одни охранявшие его привилегии,
создававшие всевозможные ограничения цеховые уста-
вы, искусственные перегородки, отделявшие его юриди-
чески здесь — от других цехов, там — от его же това-
511

рищей по цеху, тут — от его подмастерьев и учени-
ков, достаточно суживали круг, в котором он мог искать
себе подходящую супругу. А какая из невест была
наиболее подходящей, решалось при этой запутанной
системе, безусловно, не его индивидуальным желани-
ем, а интересами семьи.
Таким образом, в бесчисленном множестве случаев
заключение брака до самого конца средних веков оста-
валось тем, чем оно было с самого начала,— делом,
которое решалось не самими вступающими в брак.
Вначале люди появлялись на свет уже состоящими в
браке — в браке с целой группой лиц другого пола.
В позднейших формах группового брака сохранялось,
вероятно, такое же положение, только при все большем
сужении группы. При парном браке, как правило, матери
договариваются относительно браков своих детей; и
здесь также решающую роль играют соображения о
новых родственных связях, которые должны обеспечить
молодой паре более прочное положение в роде и пле-
мени. А когда с торжеством частной собственности
над общей и с появлением заинтересованности в пере-
даче имущества по наследству господствующее положе-
ние заняли отцовское право и моногамия, тогда заклю-
чение брака стало целиком зависеть от соображений
экономического характера. Форма брака-купли исчеза-
ет, но по сути дела такой брак осуществляется во все
возрастающих масштабах, так что не только на женщи-
ну, но и на мужчину устанавливается цена, причем не
по их личным качествам, а по их имуществу. В прак-
тике господствующих классов с самого начала было
неслыханным делом, чтобы взаимная склонность сторон
преобладала над всеми другими соображениями. Не-
что подобное встречалось разве только в мире роман-
тики или у угнетенных классов, которые в счет не шли.
Таково было положение к моменту, когда капитали-
стическое производство со времени географических от-
512

крытий, благодаря развитию мировой торговли и ману-
фактуры, вступило в стадию подготовки к мировому
господству. Можно было полагать, что этот способ за-
ключения браков будет для него самым подходящим,
и это действительно так и оказалось. Однако — ирония
мировой истории неисчерпаема — именно капиталисти-
ческому производству суждено было пробить здесь
решающую брешь. Превратив все в товары, оно унич-
тожило все исконные, сохранившиеся от прошлого отно-
шения, на место унаследованных обычаев, историческо-
го права оно поставило куплю и продажу, «свободный»
договор...
Но заключать договоры могут люди, которые в со-
стоянии свободно располагать своей личностью, поступ-
ками и имуществом и равноправны по отношению друг
к другу. Создание таких «свободных» и «равных» людей
именно и было одним из главнейших дел капиталисти-
ческого производства. Хотя это вначале происходило
еще только полусознательно и вдобавок облекалось в
религиозную оболочку, все же со времени лютеранской
и кальвинистской реформации было твердо установле-
но положение, что человек только в том случае несет
полную ответственность за свои поступки, если он совер-
шил их, обладая полной свободой воли, и что нравствен-
ным долгом является сопротивление всякому принуж-
дению к безнравственному поступку. Но как же согла-
совалось это с прежней практикой заключения браков?
Согласно буржуазному пониманию, брак был договором,
юридической сделкой, и притом самой важной из всех,
так как она на всю жизнь определяла судьбу тела и
души двух человек. В ту пору формально сделка эта,
правда, заключалась добровольно; без согласия сторон
дело не решалось. Но слишком хорошо было известно,
как получалось это согласие и кто фактически заключал
брак. Между тем если при заключении других догово-
ров требовалось действительно свободное решение, то
33 Философ'ия любви. Ч. 2
513

почему этого не требовалось в данном случае? Разве
двое молодых людей, которым предстояло соединить-
ся, не имели права свободно располагать собой, своим
телом и его органами? Разве благодаря рыцарству не
вошла в моду половая любовь и разве, в противопо-
ложность рыцарской любви, связанной с прелюбодея-
нием, супружеская любовь не была ее правильной бур-
жуазной формой? Но если долг супругов любить друг
друга, то разве не в такой же мере было долгом любя-
щих вступать в брак друг с другом и ни с кем другим?
И разве только это право любящих не стояло выше
права родителей, родственников и иных обычных брач-
ных маклеров и сводников? И если право свободного
личного выбора бесцеремонно вторглось в сферу церк-
ви и религии, то могло ли оно остановиться перед невы-
носимым притязанием старшего поколения распоряжать-
ся телом, душой, имуществом, счастьем и несчастьем
младшего?..
Так произошло то, что поднимающаяся буржуазия,
в особенности в протестантских странах, где больше
всего был поколеблен существующий порядок, все бо-
лее и более стала признавать свободу заключения до-
говора также и в отношении брака и осуществлять ее
вышеописанным образом. Брак оставался классовым бра-
ком, но в пределах класса сторонам была предостав-
лена известная свобода выбора. И на бумаге, в теоре-
тической морали и в поэтическом изображении, не было
ничего более незыблемого и прочно установленного,
чем положение о безнравственности всякого брака, не
покоящегося на взаимной половой любви и на действи-
тельно свободном согласии супругов. Одним словом,
брак по любви был провозглашен правом человека, и
притом не только droit de I'homme ', но, в виде исключе-
ния, и droit de la femme 2.
1 Игра слов: «droit de I'homme» означает «право человека», а
также «право мужчины».— Ред.
1 — правом женщины.— Ред.

Но это право человека в одном отношении отлича-
лось от всех остальных так называемых прав человека.
Тогда как эти последние на практике распространялись
только на господствующий класс — буржуазию — и пря-
мо или косвенно сводились на нет для угнетенного
класса — пролетариата, здесь снова сказывается ирония
истории. Господствующий класс остается подвластным
известным экономическим влияниям, и поэтому только
в исключительных случаях в его среде бывают дейст-
вительно свободно заключаемые браки, тогда как в
среде угнетенного класса они, как мы видели, являются
правилом.
Полная свобода при заключении браков может, та-
ким образом, стать общим достоянием только после
того, как уничтожение капиталистического производства
и созданных им отношений собственности устранит все
побочные экономические соображения, оказывающие
теперь еще столь громадное влияние на выбор супруга.
Тогда уже не останется больше никакого другого моти-
ва, кроме взаимной склонности.
Так как половая любовь по природе своей исключи-
тельна — хотя это ныне соблюдается только женщи-
ной,— то брак, основанный на половой любви, по при-
роде своей является единобрачием. Мы видели, насколь-
ко прав был Бахофен, когда он рассматривал переход
от группового брака к единобрачию как прогресс, кото-
рым мы обязаны преимущественно женщинам; только
дальнейший шаг от парного брака к моногамии был
делом мужчин; исторически он, по существу, заклю-
чался в ухудшении положения женщин и облегчении
неверности для мужчин. Поэтому, как только отпадут<
экономические соображения, вследствие которых жен-
щины мирились с этой обычной неверностью мужчин,—
забота о своем собственном существовании и еще более
о будущности детей,— так достигнутое благодаря этому
равноправие женщины, судя по всему прежнему опыту,
33*
515

будет в бесконечно большей степени способствовать
действительной моногамии мужчин, чем полиандрии
женщин.
Но при этом от моногамии, безусловно, отпадут те
характерные черты, которые ей навязаны ее возникно-
вением из отношений собственности, а именно, во-пер-
вых, господства мужчины и, во-вторых, нерасторжимость
брака. Господство мужчины в браке есть простое след-
ствие его экономического господства и само собой исчез-
нет вместе с последним. Нерасторжимость брака —
это отчасти следствие экономических условий, при ко-
торых возникла моногамия, отчасти традиция того вре-
мени, когда связь этих экономических условий с моно-
гамией еще не понималась правильно и утрированно
трактовалась религией. Эта нерасторжимость брака уже
в настоящее время нарушается в тысячах случаев. Если
нравственным является только брак, основанный на люб-
ви, то он и остается таковым, только пока любовь про-
должает существовать. Но длительность чувства инди-
видуальной половой любви весьма различна у разных
индивидов, в особенности у мужчин, и раз оно совер-
шенно иссякло или вытесненр новой страстной любовью,
то развод становится благодеянием как для обеих сто-
рон, так и для общества. Надо только избавить людей
от необходимости брести через ненужную грязь бра-
коразводного процесса.
Таким образом, то, что мы можем теперь предпо-
ложить о формах отношений между полами после пред-
стоящего уничтожения капиталистического производства,
носит по преимуществу негативный характер, ограничи-
вается в большинстве случаев тем, что будет устранено.
Но что придет на смену? Это определится, когда выра-
стет новое поколение: поколение мужчин, которым ни-
когда в жизни не придется покупать женщину за деньги
или за другие социальные средства власти, и поколение
женщин, которым никогда не придется ни отдаваться
516

мужчине из каких-либо других побуждений, кроме под-
линной любви, ни отказываться от близости с любимым
мужчиной из боязни экономических последствий. Когда
эти люди появятся, они отбросят ко всем чертям то,
что согласно нынешним представлениям им полагается
делать; они будут знать сами, как им поступать, и сами
выработают соответственно этому свое общественное
мнение о поступках каждого в отдельности,— и точка.
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 21.
С. 72—85
Н. Ф. Федоров
ФИЛОСОФИЯ ОБЩЕГО ДЕЛА
...Не для половой страсти и слепого рождения со-
единяются два существа в браке, который должен быть
соединением таких двух существ, которые наиболее про-
буждают деятельность друг в друге и наименее чувствен-
ное влечение; иначе сказать, в этом союзе животный,
половой инстинкт превращается в героизм, в подвиг,
не как порыв, а как возвышенное продолжительное
действие. Прогресс брака состоит в постепенном умень-
шении чувственной любви и в увеличении деятельности.
Очень возможно, что таким требованиям брака будут
удовлетворять гораздо более (вероятнее же всего, что
только такие союзы и будут удовлетворять этим тре-
бованиям) брачные союзы, заключаемые при посредст-
ве образования между лицами разных народностей, даже
рас. Образование, которое имеет целью приготовить не
супруг, не невест, а дочерей, притом дочерей всех
отцов, как одного отца, будет, безусловно, необходи-
мым посредником таких международных, междурасовых,
междусословных браков. Свойство есть первая ступень
восстановления родства, а международные брачные сою-
517

зы столько же необходимы для предупреждения вы-
рождения, как и для предупреждения войн. ...Брак есть
школа целомудрия и труда (с чем согласны и против-
ники брака, когда говорят, что брак есть могила любви,
конечно чувственной), а вместе вопрос психофизиоло-
гический и должен быть выводом из тех психических
и физиологических наблюдений, о которых говорено
было выше. Брак, Имеющий целью не рождение только,
но и труд воскрешения, не может выражаться в остав-
лении родителей. Если жених не любит родителей своей
невесты, а невеста — родителей жениха, то прочного
союза не может быть между ними по той простой при-
чине, что вообще по закону наследственности жених и
невеста в родителях друг друга могут приблизительно
видеть то, чем они будут в старости или зрелых летах,
то есть будущность друг друга. Не по взаимным вле-
чениям, вводящим в обман, а по тем чувствам, кои
вступающие в брачный союз питают к родителям друг
друга, может быть решен вопрос о браке. В родителях
они могут видеть образы друг друга разделенными или
разложенными на их составные части. (Правда, недо-
статки родителей могут иногда нейтрализоваться в де-
тях, и в этом случае, если только такой случай возмо-
жен, прочный союз брачной четы может, по-видимому,
иметь место и без связи ее с родителями; но недостат-
ки, нейтрализованные во вступающих в брачный союз,
могут обнаружиться в их детях.)
Соч. М., 1982. С. 409—410
518

Д. Бонхеффер
СОПРОТИВЛЕНИЕ И ПОКОРНОСТЬ
Проповедь по случаю бракосочетания,
произнесенная из тюремной камеры.
Май 1943
...Дабы нам послужить к похвале славы
Его...
Ефес 1, 2
Неотъемлемое право новобрачных встретить день
их свадьбы с чувством ни с чем не сравнимого триумфа.
Если все трудности, препятствия, сомнения и колебания
честно выстраданы и преодолены, а не просто отбро-
шены в сторону (это только хорошо, если не все идет
гладко), тогда действительно новобрачные добились ре-
шающего успеха в своей жизни. Согласием, данным
друг другу в свободном решении, они вывели свою
жизнь на новый поворот. Радостно и уверенно пошли
они навстречу всем сомнениям и проблемам, которые
жизнь выдвигает перед любым продолжительным сою-
зом двух людей, и на свой страх и риск завоевали
новую землю для своей жизни. Пусть в каждой свадьбе
звучит ликующая нота от того, что люди могут творить
такие великие дела, что им дарована безграничная сво-
бода и власть брать в свои руки кормило собственной
жизни. И справедливая гордость земных чад за право
быть кузнецами своей судьбы должна сливаться со счасть-
ем молодых. Не нужно спешить и заводить смиренный
разговор о Божией воле и Провидении. Прежде всего
это ваша чисто человеческая воля торжествует здесь
свою победу; путь, на который вы вступаете, выбран
вами абсолютно самостоятельно, и дело, которое вы
сделали и делаете, дело насквозь мирское, а не исклю-
519

чительно благочестивый акт. А потому Hecnie сами всю
ответственность за него, ведь ни один человек, кроме
вас, не может взять ее на себя; а если выразиться точ-
нее, то на вас, молодая пара, возложена вся ответст-
венность за успех вашего предприятия при всем том
счастье, которое сокрыто в этой ответственности. Не надо
фальшивой набожности, скажите сегодня смело: это
наша воля, это наша любовь, это наш путь. «Сталь и
железо истлеют конечно, наша любовь же пребудет
навечно».
Потребность в земном счастье, которое вы стреми-
тесь обрести друг в друге и которое состоит в том,
чтобы, как поется в средневековой песне, душой и
телом друг другу быть утехой,— эта потребность оп-
равдана пред людьми и пред Богом.
Кому, как не вам, можно с чувством особой благо-
дарности обратить свой взгляд на прошлую жизнь. Вы
были буквально осыпаны всеми радостями и приятно-
стями жизни, все вам удавалось, вы грелись в лучах
любви и дружбы окружающих вас людей, препятствия
на вашем пути во многом устранялись прежде, чем
вы к ним приближались, в любой жизненной ситуации
вы чувствовали себя под надежной защитой близких и
друзей, каждый нес вам лишь доброе, ну а в конце
концов вам было даровано найти друг друга, и сегодня
вы у цели ваших желаний.
Вы знаете сами, что ни один человек не в состоянии
собственными силами создать и обеспечить такую жизнь
и что, мало того, одному дается, у другого отнимается,—
это мы называем Божественным промыслом. Сколь вели-
ко сегодня ваше торжество, что ваша воля, ваш путь
близки к цели, столь же велика пусть будет ваша благо-
дарность за то, что Божия воля и Божий путь привели
вас сюда; с какой уверенностью вы сегодня принимае-
те на себя ответственность за ваше дело, с той же
уверенностью вы можете вложить эту ответственность
в Божий руки.
К7 520

Бог, прилагающий сегодня Свое согласие к вашему
согласию, допускающий вашу волю, дарующий вам ваше
торжество, восторг и гордость, делает вас в то же время
орудием Своей воли и Своих планов в отношении вас
и других людей. Бог на самом деле в Своем непости-
жимом благоволении дает Свое согласие на ваше со-
гласие, но, делая это, Он вместе с тем творит из вашей
любви нечто совершенно новое, Он творит святой су-
пружеский союз.
Бог ведет ваш брак. Брак — это нечто большее, чем
ваша любовь друг к другу. Его достоинство и власть
выше, ибо его священное учреждение — дело рук Бога,
и в браке желает Он сохранять людей до конца дней.
В любви вашей вы видите себя одними на целом свете,
в браке же вы — звено в цепи поколений, которые
приходят и уходят по воле Божией к Его славе и которых
Он призывает в Свое Царство. В любви вашей вы видите
лишь небеса вашего собственного счастья, благодаря
браку вы с ответственностью входите в мир и разде-
ляете ответственность людей. Ваша любовь принадлежит
вам и только вам, брак же — нечто надличное, брак —
это звание, служение. Короля делает королем венец, а
не просто охота поцарствовать, так и вы стали супру-
жеской парой пред Богом и людьми не благодаря только
вашей взаимной любви, а благодаря браку. Вы сперва
обмениваетесь кольцами сами, а потом снова прини-
маете их из рук пастора, так и любовь исходит от вас,
брак же — свыше, от Бога. Насколько Бог выше челове-
ка, настолько же святость, права и обетование брака
выше святости, прав и обетования любви. Не ваша лю-
бовь несет брак, но брак отныне несет вашу любовь.
Бог делает ваш брак нерасторжимым. «Что Бог со-
четал, того человек да не разлучает» (Мф 19, 6). Бог
сочетает вас в браке, это совершает Бог, не вы. Не
путайте вашу любовь друг к другу с Богом. Бог делает
ваш брак нерасторжимым, Он защищает его от любой
521

опасности, грозящей изнутри или снаружи, Бог желает
быть гарантом нерасторжимости брака. Счастлив тот,
кто уверен, что ни одна власть в мире, ни одно искуше-
ние, ни одна человеческая слабость не могут разъединить
то, что Бог сочетал. Да, кто это знает, может спокойно
сказать: что Бог сочетал, то человек не может разлучить.
Свободные от всяческих опасений, непременно сопут-
ствующих любви, в полной уверенности, с полной опре-
деленностью вы можете теперь сказать друг другу:
отныне мы никогда не утратим друг друга, по Божией
воле мы принадлежим друг другу до самой смерти.
Бог устанавливает порядок для жизни в браке. «Жены,
повинуйтесь мужьям своим, как прилично в Господе.
Мужья, любите своих жен и не будьте к ним суровы»
(Кол 3, 18.19). Вступая в брак, вы закладываете дом.
Для этого необходим порядок, и этот порядок настолько
важен, что Сам Бог устанавливает его, ибо без него
все пришло бы в расстройство. При учреждении вашего
дома вы свободны во всем, за исключением одного:
жена должна слушаться мужа, муж должен любить свою
жену. Тем самым Бог воздает честь, подобающую мужу
и жене. Честь жены — служить мужу, быть ему помощ-
ницей, как сказано в повествовании о сотворении мира
(Быт 2, 20), честь же мужа — любить свою супругу
от всего сердца. Он «оставит отца и мать и прилепится
к жене своей» (Мф 19, 5) и будет «любить ее как свою
плоть». Жена, стремящаяся господствовать над своим
мужем, вершит бесчестье себе самой и своему мужу,
так же как муж покрывает себя и свою жену бесчестьем,
отказывая ей в любви; оба они попирают Божию честь,
которая должна венчать брак. Если жена, влекомая тще-
славием, стремится стать как ее муж, а муж смотрит
на жену лишь как на игрушку своего господства и про-
извола, то это показатель нездоровых времен и ненор-
мальных отношений. Если женское служение рассматри-
вается как пренебрежение женой и даже как унижение
522

ее достоинства, а исключительная любовь мужа к своей
жене воспринимается как слабость или даже глупость,
то это начало разложения и распада всех жизненных
структур общества.
Дом мужа — вот место, на которое жена поставле-
на Богом. Многие сегодня уже забыли, что может озна-
чать дом, но нам, другим, именно в наше время это
стало особенно ясно. Это — суверенное царство посре-
ди целого мира, это твердыня в бурях эпохи, прибе-
жище, даже святыня. Не на зыбкой почве изменчивых
событий внешней и общественной жизни стоит он, его
покой в Боге, дающем ему смысл и ценность, суть и
право, назначение и достоинство. Это — установление
Бога в мире, место, где должны воцариться — что бы
ни творилось на земле — мир, тишина, радость, любовь,
чистота, порядок, благоговение, послушание, традиции,
а во всем этом — счастье. Призвание и счастье жены —
строить этот мир в мире мужа и действовать в нем.
Счастье, если она поймет все величие и богатство ее
удела и задачи. Не новое, но вечное, не изменчивое,
но постояннре, не громкое, но тихое, не слова, но
дела, не приказание, но привлечение, не домогание,
но обладание — и все это согретое и окрыленное любо-
вью к мужу — вот царство жены. В Книге Притчей Со-
ломоновых говорится: «Уверено в ней сердце мужа ее,
и он не останется без прибытка; она воздает ему доб-
ром, а не злом, во все дни жизни своей. Добывает
шерсть и лен, и с охотой работает своими руками.
Она встает еще ночью и раздает пищу в доме своем
и урочное служанкам своим. Длань свою она открывает
бедному, и руку свою подает нуждающемуся... Встают
дети и ублажают ее, муж и хвалит ее: «Много было
жен добродетельных, но ты превзошла всех их» (Притч
31, 11 ел.). Счастье, которое муж находит в настоящей,
или, как сказано в Библии, «добродетельной», «муд-
рой», жене, непрестанно прославляется Писанием как
523

высшее земное счастье. «Цена ее выше жемчугов»
(Притч 31, 10). «Добродетельная жена — венец для
мужа своего» (Притч 12, 4). Но с той же откровенностью
говорится в Библии о несчастье, постигающем мужа
и весь дом от дурной, «неразумной» жены.
Если муж зовется главой жены и даже с таким до-
бавлением — «как и Христос Глава Церкви» (Ефес 5,
23), то тем самым на ваши земные отношения падает
божественный отблеск; мы должны увидеть его и воз-
дать ему честь. Звание, в которое здесь возводится
муж, связано не с его личными способностями и задат-
ками, но с его служением, которое он принимает, всту-
пая в брак. И жена должна видеть его облеченным этим
званием. Для него же самого звание это означает высшую
ответственность. Как глава дома, он несет ответствен-
ность за жену, за брак и за дом. На него возложены
забота о домашних и защита их, он представитель своего
дома пред миром, он опора и утешение домашним,
он домоправитель, который наставляет, наказывает, по-
могает и утешает и предстоит пред Богом за свой дом.
Благо, если жена почитает мужа в его служении, а муж
действительно справляется со своим служением,— таков
божественный порядок. «Мудрыми» будут те супруги,
которые познают и соблюдают божественный уклад;
«неразумен» тот, кто думает, что сможет поставить на
его место другой порядок — плод собственной воли
и неразумения.
Бог возложил на брак благословение и бремя. Бла-
гословение — в обетовании потомства. Бог допускает че-
ловека к участию в Своем неустанном созидании; но
только Сам Бог благословляет брак детьми. «Дети —
дар Господа» (Пс 126, 3), и мы должны смотреть на них
как на дар. От Бога принимают родители детей, и к
Богу они должны их снова привести. Отсюда и божест-
венный авторитет родителей по отношению к детям.
Лютер говорит о «золотой цепи», возложенной Богом
524

на родителей; а по Писанию, в соблюдении пятой запо-
веди заключено особое обетование долголетия на земле.
Поскольку и до тех пор, пока люди живут на земле,
Бог дал им воспоминание о том, что над этой землей
тяготеет проклятье греха и что земля — еще не конец
всего. Над судьбой женщины и мужчины нависла гроз-
ная тень Божьего гнева, на них возложено божествен-
ное бремя, которое они должны нести. Жена должна
в муках рожать детей, а муж — в заботе о своих домаш-
них — пожинать тернии и волчцы и трудиться в поте
лица своего. Бремя это должно подвигнуть супругов
на призывание Бога, оно должно напоминать им об их
вечном предназначении в Его Царствии. Земной союз —
лишь начало вечного союза, земной дом — лишь образ
Дома Небесного, земная семья — лишь отблеск отцов-
ства Бога по отношению ко всем людям, Его чадам.
Бог посылает вам Христа, Который есть основа вашего
брака. «Принимайте друг друга, как Христос принял вас
в славу Божию» (Рим 15, 7). Одним словом: живите
вместе, прощая друг другу грехи, без чего не устоит
ни один человеческий союз, а брак и подавно. Не будьте
несговорчивыми, не судите и не осуждайте друг друга,
не возноситесь, не перекладывайте собственную вину на
другого, но принимайте себя такими, какими вы есть,
и каждый день прощайте друг друга от всего сердца.
С первого дня супружеской жизни и до последнего
пусть вашим законом будет: «Принимайте друг друга...
в славу Божию».
Вот вы и выслушали Божие слово о вашем браке.
Поблагодарите Его за это, принесите Ему благодарность
за то, что Он привел вас сюда, просите Его, чтобы Он
основал, укрепил, освятил и сохранил ваше супружество,
и тогда вы вашим браком принесете «нечто во славу Его
великолепия». Аминь.
Вопросы философии. 1989. № 10.
С. 126—129
525

Н. А. Бердяев
БРАК И СЕМЬЯ
Семья по своей сущности всегда была, есть и будет
позитивистическим мирским институтом благоустройст-
ва, биологическим и социологическим упорядочением
жизни рода. Формы семьи, столь текучие на протяже-
нии человеческой истории, всегда были формами со-
циального приспособления к условиям существования, к
условиям хозяйствования в мире. Нет феномена в жизни
человечества, который бы так удачно объяснялся эконо-
мическим материализмом, как семья. В этой области
социологический материализм одержал наибольшие по-
беды. Семья — хозяйственная ячейка прежде всего, и
ее связь с полом всегда косвенная, а не прямая. Связь
же семьи с любовью еще гораздо более отдаленная.
Половая жизнь человечества никогда не вмещалась ни
в какие формы семьи, всегда переливалась через все
границы. Но в процессе родового самосохранения и
устроения человечества необходимо было выработать
нормы приспособления и ограничения. Продолжение че-
ловеческого рода и его жизнеустройство на земле долж-
ны были быть поставлены в известную независимость
от естественной оргийности и хаотичности пола. Дол-
жен был образоваться легализированный, нормальный
пол как необходимое приспособление к данному состоя-
нию бытия. Тайна половой любви как абсолютная тайна
двух недосягаема для общества, но общество привыкло
регламентировать все, что имеет отношение к продол-
жению человеческого рода. Семья родилась из необ-
ходимости, а не из свободы. Религиозно семья вся
в Ветхом Завете, в законе, изобличающем грех. Семья
есть послушание последствиям греха, приспособление
к родовой необходимости. Семья всегда есть принятие
неизбежности рождающего сексуального акта, приспо-
526

собление к проистекающим из него необходимостям,
моральное искупление греха сексуального акта через
послушание бремени пола. В основе семьи лежит пад-
ший пол, непреодоленный дифференцированный акт по-
ловой жизни, утеря цельности пола, то есть целомудрия.
Семья религиозно, морально и социально оправдывает
грешную, падшую половую жизнь деторождением и для
деторождения возникает. Этим самым всякая идеология
семьи признает, что лишь то соединение мужчины и
женщины хорошо и оправданно, в котором совершается
сексуальный акт. Весь пафос семьи рождается из сек-
суального акта, и всякое иное соединение мужчины
и женщины не признается семейным, не считается оправ-
данным. Без сексуального акта нет деторождения, то есть
нет того, что оправдывает семью, для чего она и сущест-
вует. Всякое соединение мужчины и женщины, в котором
преодолевается грех сексуального акта, в котором вос-
станавливается цельность пола, не есть семейное соеди-
нение и не имеет оправдания в семье. Семья оказы-
вается пониженной формой общения полов, приспособ-
лением к непреодолимости полового греха. Всякое вос-
хождение в поле, всякий взлет к более высоким фор-
мам общения мужчины и женщины преодолевает семью,
делает ее ненужной. И идеология семьи, ставшая кон-
сервативной силой в мире, боится всякого восхождения
и полета в жизни пола, боится пуще греха и низости.
Семья соглашается быть упорядочением полового греха
и разврата в интересах устроения рода и всего более
боится революции в поле, угрожающей родовому по-
рядку. Моралисты семьи готовы оправдать низинный грех
пола как несение послушания и тяготы. Они не мирят-
ся с героическими и титаническими усилиями преодо-
леть ветхий пол во имя раскрытия нового пола и нового
полового соединения не в стихии рода, а в Духе. Мора-
листы семьи не знают, что делать с фактом соединения
мужчины и женщины вне сексуального акта, не знают,
527

как оценить это соединение. Им нужно, чтобы было
что-нибудь из трех: или рождающая семейная половая
жизнь, или развратная половая жизнь, или аскетическое
отсутствие всякой половой жизни. И удивительнее все-
го, что в моральной идеологии семьи, как религиозной,
так и позитивистической, остается невыясненным отно-
шение к самому сексуальному акту, на котором поко-
ится вся эта идеология. Православные и католики не
верят, что можно совсем преодолеть сексуальный акт,
как не верят, что можно совсем не есть мясного.
Хорош ли и оправдан сексуальный акт сам по себе, или
он хорош и оправдан лишь как средство, как орудие
деторождения? В этой центральной точке проблемы пола
и проблемы семьи скопилось ужасное лицемерие. Мо-
ральный пафос деторождения, брезгливо презирающий
сексуальный акт, по существу, лицемерен. Религиозно,
морально патетическое отношение к деторождению
должно быть перенесено и на самый сексуальный акт.
Если божественно деторождение, то божествен и акт, от
которого оно зависит. В этом свято прав Розанов —
этот гениальный провокатор и вопрошатель христиан-
ской семьи. Если сексуальный акт греховен, если он
есть падение пола, то не может быть и невинного мо-
рального пафоса деторождения. В идеологии семьи всег-
да что-то лицемерно скрывается. Религиозные основы
семьи остаются невыясненными, так как остается дву-
смысленным отношение к центральной тайне пола. Се-
мья остается оправданной на буржуазной поверхности
мира. Семья прежде всего есть буржуазность «мира
сего», в ней глубины пола остаются неосознанными.
Факт существования «незаконной» семьи изобличает
социально-приспособительную природу семьи. И все-таки
семья, как и всякий закон, имеет то же религиозное
оправдание и смысл, что и государство.
Философия свободы. Смысл твор-
чества. М., 1989. С. 422—425

ЛЮБОВЬ К ИСТИНЕ
И СПРАВЕДЛИВОСТИ
МО ЦЗЫ
(III — И вв. до н. э.)
Откуда известно, что почитание мудрости является
основой управления государством?
Отвечаю: если благородные и мудрые управляют
глупыми и низкими, то царит порядок. Если же глупые
и низкие управляют благородными и мудрыми, то будет
смута. Благодаря этому знаем, что почитание мудрости
есть основа управления страной. Поэтому древние со-
вершенномудрые ваны высоко ценили почитание мудро-
сти, назначали на должность способных, не создавали
группировок из родственников, не питали благосклонно-
сти к знатным и богатым, не испытывали пристрастия
к внешней красоте. Мудрого человека выдвигали, делали
богатым и знатным, назначали начальником департа-
мента. Если человек оказывался неспособным, то на
него ван смотрел косо и удалял его, делал его бедным
и незнатным, ставил его слугой.
Таким образом, все простолюдины стремились полу-
чить награду вана и боялись его наказаний. Они под-
держивали друг друга в хорошем деле. Благодаря это-
му мудрых в государстве становилось все больше, а
неспособных и плохих людей все меньше. Поступать
таким образом — значит почитать мудрость. После этого
совершенномудрый человек прислушивается к словам
мудрого, смотрит за его поступками, изучает его спо-
34 Философия любви. Ч. 2 529

собности и на основании этого осмотрительно назначает
его на службу — это и есть привлечение [на службу]
способных.
Древнекитайская философия. Собр.
текстов: В 2 т. М., 1973. Т. 1.
С. 180—181
М. Монтень
ОПЫТЫ
...Однажды, когда Демокрит ел во время обеда фиги,
пахнувшие медом, он вдруг задумался над тем, откуда
взялась у фиг эта необычная сладость, и, чтобы выяс-
нить это, он встал из-за стола, желая осмотреть то
место, где эти фиги были сорваны. Его служанка, узнав,
почему он всполошился, смеясь, сказала ему, чтобы он
не утруждал себя: она просто положила фиги в сосуд
из-под меда. Демокрит был раздосадован тем, что она
лишила его повода произвести расследование и отняла
у него предмет, возбудивший его любознательность.
«Уходи,— сказал он ей,— ты причинила мне неприят-
ность; я все же буду искать причину этого явления так,
как если бы оно было природным». И он не преминул
найти какое-то истинное основание для объяснения это-
го явления, хотя оно было ложным и мнимым. Указан-
ное происшествие с великим и прославленным фило-
софом служит ярким примером той страсти к знанию,
которая заставляет нас пускаться в поиски, заведомо
безнадежные. Плутарх рассказывает о сходном случае
с одним человеком, который не желал быть выведенным
из сомнения, одолевавшего его по поводу некоторых
вещей, так как это лишило бы его удовольствия доиски-
ваться; другой человек точно так же не желал, чтобы
врач исцелил его от перемежающейся лихорадки, что-
530

бы не лишиться удовольствия получать облегчение от
питья. Satius est supervacua discere quam nihil '.
Подобно тому как всякая пища часто доставляет
только удовольствие, между тем как далеко не все то
приятное, что мы едим, бывает питательным и здоровым,
точно так же нам неизменно доставляет наслаждение
все то, что наш ум извлекает из занятий науками,
даже когда оно не бывает ни питательным, ни целеб-
ным.
Вот что говорят ученые: «Изучение природы служит
пищей для нашего ума; оно возвышает и поднимает
нас, оно заставляет нас презирать низменные и земные
вещи по сравнению с возвышенными и небесными; само
исследование вещей сокрытых, и значительных — весьма
увлекательное занятие даже для того, кто благодаря
этому проникается лишь благоговением и боязнью су-
дить о них». Эти слова выражают убеждение их авторов.
Еще более ярким образом такой болезненной любозна-
тельности является другой пример, на который они по-
стоянно с гордостью ссылаются. Евдокс умолял богов
дать ему возможность хоть один раз увидеть вблизи
солнце и узнать, каковы его форма, величина и красота,
даже ценою того, чтобы быть им тотчас же сожженным.
Он жаждал ценою жизни приобрести знание, которым
он не смог бы воспользоваться, и ради этого мгновен-
ного и мимолетного познания готов был отказаться от
всех имевшихся у него знаний и от тех, которые он
мог бы еще приобрести в дальнейшем.
Аристотель считает, что душевное величие заключа-
ется в том, чтобы одинаково открыто выказывать и
ненависть, и любовь, чтобы судить и говорить о чем бы
то ни было с полнейшей искренностью и, ценя истину
превыше всего, не обращать внимания на одобрение
и порицание, исходящие от других. Аполлоний сказал,
Лучше изучить лишнее, чем ничего не изучать (лат.).
34*
531

что ложь — это удел раба, свободным же людям подо-
бает говорить чистую правду.
Первое и основное правило добродетели: ее нужно
любить ради нее самой. Тот, кто говорит правду потому,
что в силу каких-то посторонних причин вынужден к это-
му, или потому, что так для него полезнее, и кто не боится
лгать, когда это вполне безопасно, того нельзя назвать че-
ловеком вполне правдивым. Моя душа по своему складу
чуждается лжи и испытывает отвращение при одной мыс-
ли о ней; я сгораю от внутреннего стыда, и меня точит со-
весть, если порой у меня вырывается ложь, а это иногда
все бывает, когда меня неожиданно принуждают к этому
обстоятельства, не дающие мне опомниться и осмотреться.
Вовсе не требуется всегда говорить полностью то,
что думаешь,— это было бы глупостью, но все, что бы
ты ни сказал, должно отвечать твоим мыслям; в против-
ном случае это — злостный обман. Я не знаю, какой
выгоды ждут для себя те, кто без конца лжет и притво-
ряется; на мой взгляд, единственное, что их ожидает,
так это то, что, если даже им случится сказать правду,
им все равно никто не поверит. Ведь с помощью лжи
можно обмануть людей разок-другой, но превращать
в ремесло свое притворство и похваляться им, как это
делают иные из наших властителей, утверждавшие, что
«швырнули б свою рубаху в огонь, если б она была
осведомлена об их истинных помыслах и намерениях»
(что было сказано одним древним, а именно Метеллом
Македонским), или утверждать во всеуслышание, что,
«кто не умеет как следует притворяться, тот не умеет
и царствовать»,— это значит заранее предупреждать тех,
кому предстоит иметь с ними дело, что всякое слово,
слетевшее с уст подобных властителей, не что иное,
как ложь и обман. Quo quist versutior et callidior est,
hoc invisior et suspectior, detracta opinione probitatis '.
1 Чем человек изворотливее и ловчее, тем больше в нем ненависти и
подозрительности, когда он утратил свою репутацию честности.
532

Человек, который, подобно Тиберию, взял себе за пра-
вило думать одно, а говорить другое, может одурачить
своей болтовней и притворной миной разве что настоя-
щего болвана; и я не знаю, на что, собственно, могут
рассчитывать такие люди в отношениях с другими людь-
ми, раз все, что бы ни исходило от. них, не принимается
за чистую монету. Кто бесчестен в отношении правды,
тот таков же и в отношении лжи.
Опыты: В 3 кн. М., 1979. Кн. 1—2.
С. 446—447, 577—578
Ф. Бэкон
ОПЫТЫ ИЛИ НАСТАВЛЕНИЯ
НРАВСТВЕННЫЕ И ПОЛИТИЧЕСКИЕ
ОБ ИСТИНЕ
«Что есть истина?» — спросил насмешливо Пилат и
не стал дожидаться ответа. Разумеется, есть люди, ко-
торые испытывают восторг от неопределенности и голо-
вокружения и считают, что они попадут в рабство, если
станут придерживаться какого-либо неизменного убеж-
дения, что истина повлияет на свободу воли как в мыс-
лях, так и в поступках. И хотя секты такого рода фило-
софов исчезли, еще остаются нерешительные умы, ко-
торые сохраняют эту привычку, хотя они и не пользуются
таким влиянием, какое имели философы древности. Но
ложь поступает в фавор не только потому, что для
обнаружения истины нужно преодолеть трудности и при-
ложить труд; и не потому, что, когда истина обнаружена,
она налагает ограничения на мысли людей; а в силу
естественной, хотя и порочной, любви ко лжи, как тако-
вой. Одна из более поздних философских школ греков,
занималась этим вопросом и зашла в тупик, не зная,
533

что же во лжи есть такого, что она нравится людям,
хотя она и не доставляет им наслаждения, как поэтам,
и не приносит им барыша, как торговцам, а просто
нравится ради самой лжи.
Но я не могу не сказать: эта самая истина есть об-
наженный и открытый дневной свет, при котором маски,
представления и торжества мира выглядят в половину
менее величественными и утонченными, чем при свете
свечей. Возможно, истина и может по своей ценности
приблизиться к жемчугу, который лучше всего выглядит
днем, но она никогда не поднимется до ценности алма-
за или карбункула, которые смотрятся при самом раз-
ном освещении. Действительно, примесь лжи всегда
увеличивает наслаждение. Разве кто-либо усомнится в
том, что если бы умы людей были освобождены от
суетных мнений, лестных надежд, ложных оценок, сво-
бодной игры воображения и тому подобного, то они
у многих людей сжались бы и обеднели, исполнились бы
меланхолии и отвращения и стали бы неприятны им
же самим. Один из отцов в великой суровости назвал
поэзию «vinum daemonum» ', поскольку она насыщает
воображение, и все же она является лишь тенью лжи.
Но вред приносит не та ложь, которая проходит, не
задерживаясь, сквозь ум, а та, которая пускает корни
и укрепляется в нем, то есть такая ложь, о которой мы
говорили ранее.
Но как бы ни представлялись все эти вещи в извра-
щенных суждениях и чувствах людей, все же истина,
которая действительно только сама может судить о себе,
учит, что поиски истины, то есть любовь к ней и ухажи-
вание за нею, знание истины, то есть ее присутствие,
и вера в истину, то есть наслаждение ею, составляют
высшее благо человеческой натуры. ...Ведь прекрасно
сказал тот поэт, который украсил секту, в других отно-
То есть «дьявольским вином» или «вином демонов».
534

шениях уступавшую остальным: «Приятно стоять на бере-
гу и видеть корабли, борющиеся с волнами; приятно
стоять у окна замка и наблюдать внизу битву со всеми
ее превратностями; но ни с чем не сравнимо то на-
слаждение, когда стоишь на прочном основании истины
(вершина, которую ничто не может превзойти и где воз-
дух всегда свеж и чист) и наблюдаешь ошибки, и блуж-
дания, и туманы, и бури внизу в долине» '. Это правиль-
но, но всегда это зрелище должно наблюдать с жало-
стью, а не с напыщенностью или гордостью. Разумеется,
добиться того, чтобы ум человека действовал в мило-
сердии, покоился на провидении и опирался на столпы
истины, значит достичь рая на земле.
Соч.: В 2 т. /И., 1972. Т. 2. С. 352—
353
Дж. Локк
ОПЫТ О ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ РАЗУМЕНИИ
Необходима любовь к истине. Кто хочет серьезно
приняться за поиски истины, должен прежде всего под-
готовить свой ум любовью к ней: ибо, кто не любит
истины, тот не станет прилагать много усилий на отыска-
ние ее и не будет очень огорчен, если не достигнет ее.
В царстве науки все объявляют себя любителями исти-
ны, и всякое разумное существо считало бы обидным
иное мнение о себе. При всем том можно справедливо
утверждать, что очень немногие любят истину ради са-
мой истины, даже среди убежденных в этом людей.
Стоит заняться исследованием того, как человек может
узнать, искренне ли он любит истину. И я думаю, есть
См.: Лукреций. О природе вещей. Кн. 2. Ст. 1—10.
535

один безошибочный признак этого, а именно не под-
держивать никакого положения с большей уверенностью,
нежели позволяют доказательства, на которых оно по-
строено. Кто выходит за это мерило согласия, тот со-
вершенно очевидно принимает истину не из любви к
ней, любит истину не ради самой истины, а ради какой-
нибудь иной, побочной цели. Так как очевидность истин-
ности всякого положения (помимо положений самооче-
видных) покоится исключительно на имеющихся у чело-
века доказательствах его, какова бы ни была степень
даваемого им согласия сверх этой очевидности, то ясно,
что всякая излишняя уверенность коренится в каком-
нибудь другом чувстве, а не в любви к истине. Ибо
любовь к истине не может повести мое согласие дальше
очевидности, говорящей об истинности данного поло-
жения, как и не может заставить меня согласиться с
этим положением из соображения очевидности, которой
оно не имеет: это значило бы на деле все равно что
любить его как истину, хотя возможно или вероятно,
что оно не истинно. Для всякой истины, которая завла-
девает нашим умом не благодаря непреодолимому све-
ту самоочевидности и не в силу доказательства, доводы,
заставляющие нас согласиться с ней, являются порукой
и гарантией ее вероятности для нас; и мы можем принять
ее лишь такой, какой они передают ее нашему разуму.
Доверие, которое мы оказываем положению, или авто-
ритетность, которую мы ему придаем, сверх того, что
оно получает от принципов и доводов, на которые оно
опирается, вытекают из наших склонностей в этом на-
правлении и постольку есть умаление любви к истине
как таковой: истина, не будучи в состоянии получить
от наших страстей или интересов никакой очевидности,
не должна получать от них и никакой окраски.
Соч.: В 3 т. /И., 1985. Т. 2. С. 177—
178
536

Б. Паскаль
МЫСЛИ
Кто не любит истину, тот отворачивается от нее под
предлогом, что она оспорима, что большинство ее отри-
цает. Значит, его заблуждение сознательное, оно про-
истекает из нелюбви к истине и добру, и этому человеку
нет прощения.
Люди готовы пожертвовать жизнью ради любого
убеждения, хотя, казалось бы, любовь к ней так сильна
и так естественна.
Размышления и афоризмы фран-
цузских моралистов XVI —
XVIII веков. М., 1987. С. 253, 241
Ж. О. де Ламетрн
ЧЕЛОВЕК-МАШИНА
Сладострастие, как бы приятно и дорого оно нам
ни было... знает одну только форму наслаждения, яв-
ляющуюся для него могилой. Если полное наслаждение
не убивает его безвозвратно, то все же требуется из-
вестное время для его воскрешения. Насколько отличны
от него источники умственных наслаждений! По мере
приближения к истине находишь ее все более прекрас-
ной. Здесь наслаждение не только увеличивает желания,
но уже самое стремление к наслаждению вызывает
наслаждение. Последствия наслаждения продолжаются
долгое время, хотя само по себе оно быстрее молнии.
Следует ли удивляться тому, что умственные наслаж-
дения настолько же превосходят чувственные, насколь-
ко дух выше тела? Ведь дух является первым из всех
537

чувств и как бы местом встречи всех ощущений. Не
ведут ли они, подобно лучам, все к центру, от которого
берут начало? Поэтому не будем спрашивать себя, ка-
ким непреодолимым очарованием воспламененное лю-
бовью к истине сердце вдруг переносится, так сказать,
в лучший мир, где испытываются наслаждения, достой-
ные богов.
Если испытываешь своего рода энтузиазм даже при
переводе и развитии чужих мыслей, то насколько боль-
шее наслаждение получаешь, когда мыслишь самостоя-
тельно. Разве не наслаждение — это рождение и рост
идей, создаваемых чутьем к природе и стремлением
к познанию истины! Как изобразить акт воли или памя-
ти, посредством которого душа как бы снова воспроиз-
водится, приобщая одну идею к другой, родственной
ей, так, чтобы из их сходства и как бы союза родилась
третья; ибо поглядите на произведения природы: ее
единообразие таково, что почти все эти произведения
формируются по единому принципу.
Чрезмерные чувственные наслаждения лишаются
своей яркости и перестают быть наслаждениями. Что
касается умственных наслаждений, то они походят на
них только до известной степени. Чтобы сделать их
более утонченными, необходимо временно от них отка-
заться. Наконец, в умственных занятиях, как и в любви,
бывают состояния экстаза. Да будет мне позволено это
состояние назвать каталепсией или неподвижностью ума,
настолько опьяненного занимающим и очаровывающим
его предметом, что кажется, будто при помощи абстрак-
ции он отделяется от собственного тела и от всего его
окружающего, целиком отдаваясь тому, чем он погло-
щен. Упоенный чувством, он уже не чувствует ничего.
Таково наслаждение, испытываемое в поисках и при на-
хождении истины. По экстазу Архимеда вы можете судить
о могуществе этого очарования; известно, что этот экстаз
стоил ему жизни.
7 Соч. М., 1983. С. 17) —172, 173
538

А. де Ривароль
ИЗБРАННЫЕ ВЫСКАЗЫВАНИЯ
Умные люди любят все, носящее на себе печать ума,
как сладкоежки любят сладости, а кокетки — лесть.
Наш разум заключает в себе и те истины, о которых
следует говорить, и те, о которых следует умалчивать.
Размышления и афоризмы фран-
цузских моралистов XV/ —
XV/// веков. М., 1987. С. 504, 515
Ж. Жубер
ДНЕВНИКИ
Не всякую истину стоит высказывать. Ибо, будучи
высказана отдельно и независимо от других, она может
привести к заблуждениям и ложным выводам. Но все
истины стоило бы высказать, если бы можно было про-
изнести их все разом и убедить в них весь мир.
Эстетика раннего французского ро-
мантизма. М., 1982. С. 329
Ф. Р. де Шатобриан
ГЕНИЙ ХРИСТИАНСТВА
Есть истины, которые, возбуждая страсти, становятся
источниками величайших беспорядков, и тем не менее,
если справедливый закон не принуждает нас к молча-
нию, мы с особенным наслаждением срываем покровы
539

именно с этих истин, ибо они равно удовлетворяют
и ожесточенности наших сердец... и нашему исконному
стремлению к истине.
Эстетика раннего французского ро-
мантизма. М., 1982. С. 208
Й. Гёррес
АФОРИЗМЫ ОБ ИСКУССТВЕ
Стремясь к красоте, жизни, истине, человек органи-
чески образует себя для гуманности.
Человек, индивид, стремится к истине, и в таком
стремлении все индивиды тяготеют друг к другу, обра-
зуя человечество. В духе и в истине, в той мере, в какой
истина — благо для человека, заключены первейшие узы,
связывающие человека с человеком и образующие
единый великий союз людей.
Что всемирное тяготение в неорганической приро-
де, то стремление к истине в природе духовной. Подоб-
но тому как все тела во всей обширности универсума
тяготеют к идеальному центральному телу, которое ус-
кользает от них в бесконечность и по сравнению с уда-
ленностью которого любое измеримое пространство
всего лишь точка, так все умы стремятся к одному и
тому же идеальному средоточию: в его сторону бес-
конечно развертывается созерцание, но не может до-
стичь его и фиксирует его лишь в рефлексии.
Эстетика немецких романтиков. М.,
1987. С. I15, 131
540

Ф. Ницше
НЕСВОЕВРЕМЕННЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ
...Паскаль был вообще того мнения, что люди так
неотступно занимаются своими делами и своими нау-
ками, лишь чтобы убежать этим путем от важнейших
вопросов, которое навязало бы им всякое одиночест-
во, всякий действительный досуг, именно от этих поче-
му, откуда и куда. Нашим ученым, удивительным
образом, не приходит даже в голову ближайший вопрос:
на что, собственно, нужны их работа, их спешка, их мучи-
тельное и головокружительное стремление? Ведь не для
того же в самом деле, чтобы зарабатывать себе хлеб
или добиваться почетных мест? Нет, конечно нет. И все
же вы трудитесь так, как трудятся нуждающиеся и ли-
шенные насущного хлеба; вы даже спешите схватить
яства со стола науки без всякого разбора и с такой
жадностью, словно вы умираете с голода. Но если вы,
научные люди, поступаете с наукой, как работники —
с теми задачами, которые ставят им бедность и жиз-
ненная нужда, то что же тогда станется с культурой,
приговоренной ждать часа своего рождения или осво-
бождения, перед лицом такой возбужденной, запыхав-
шейся, мечущейся и даже барахтающейся научности?
Для культуры ни у кого нет времени — но ведь при
чем же вообще наука, если у нее нет времени для
культуры? Так ответьте нам по крайней мере в этом
случае: откуда, куда, зачем вся наука, если она не ведет
к культуре? Не к варварству ли? И мы видим, что сосло-
вие ученых сделало ужасающие шаги вперед в этом
направлении.
Государству вовсе не важна истина вообще, а исклю-
чительно лишь полезная ему истина, или, говоря еще
точнее, лишь все, что ему полезно, будь то истина,
541

полуистина или ложь. Союз между государством и фи-
лософией имеет, следовательно, смысл лишь в том слу-
чае, если философия может обещать быть всегда полез-
ной государству, то есть ставить государственную поль-
зу выше, чем истину. Правда, для государства было бы
великолепно иметь и истину в услужении и на жало-
вании у себя; но только оно само хорошо знает, что
к природе истины принадлежит не оказывать никаких
услуг и не состоять ни на чьем жаловании. Поэтому
в том, что оно имеет, оно имеет лишь ложную «исти-
ну», существо с личиной; а последнее, к сожалению,
не может дать ему того, чего оно так жаждет от
подлинной истины,— именно его собственного оправда-
ния и освящения.
Поли. собр. соч. М., 1909. Т. 2.
С. 47, 258—259
Э. Шпрангер
ФОРМЫ ЖИЗНИ
Теоретическая установка является, собственно, лишь
тенденцией, которая, так же как и все остальные уста-
новки, никогда не встречается у живого человека со-
вершенно изолированно, в абсолютно законченном цен-
ностном соответствии. Чисто теоретический человек —
это всего лишь конструкция. В реальном мире его ни-
когда не будет, хотя он обладает своей внутренней
логикой, к которой может приближаться живой чело-
век, а именно если у него с выраженной односторон-
ностью господствует познавательная установка.
Какова же эта установка?
Теоретический человек, в чистом виде, знает лишь
одну страсть: страсть к проблеме, к вопросу, которая
542

ведет к объяснению, установлению связей, теоретизи-
рованию. Его переживания оторваны от реальной жиз-
ни: он может отчаяться от невозможности познать, ли-
ковать из-за чисто теоретического открытия, будь это
даже то открытие, которое убивает его. Он изнуряет
себя как психологическое существо ради порождения
чисто идеального мира закономерных связей. Для него
имеет ценность лишь чистота методов познания — ис-
тина любой ценой. Мир для него — это бесконечное
производство сущностей и система отношений зависи-
мости. С помощью этого представления он преодоле-
вает зависимость от момента. Он живет в мире без
времени, его взгляд проникает в далекое будущее, иног-
да охватывает целые эпохи; погружаясь в них, он связы-
вает прошедшее и будущее в закономерный порядок,
создаваемый его духом. Его Я причастно к вечности,
светящейся в непреходящей ценности его истин. В прак-
тическое поведение он также вносит систему, которая
отсутствует у существ, живущих моментом, руководи-
мых инстинктами. В равной мере он соединяет в себе
предметность, необходимость, всеобщую закономер-
ность и логику. В наиболее естественном и чистом виде
эта форма жизни воплощается в профессиональных
ученых, которые, как правило, приходят к постановке
своих жизненных задач в результате свободного инте-
реса. Но предварительные ступени такого рода духов-
ной организации встречаются и независимо от профес-
сиональной принадлежности, и, возможно, на них гораздо
отчетливее выступают структурные особенности типа,
чем у больших ученых, которые часто являются очень
сложными натурами.
Психология личности. Тексты. М.,
1982. С. 55—56, 58
543

Ф. де Ларошфуко
МАКСИМЫ И МОРАЛЬНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ
У большинства людей любовь к справедливости —
это просто боязнь подвергнуться несправедливости.
Размышления и афоризмы фран-
цузских моралистов XV/ —
XVIII веков. М., 1987. С. \25
Ф. Ницше
НЕСВОЕВРЕМЕННЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ
Поистине никто не имеет больших прав на наше
уважение, чем тот, кто хочет и может быть справедли-
вым. Ибо в справедливости совмещаются и скрываются
высшие и редчайшие добродетели, как в море, прини-
мающем и поглощающем в своей неизведанной глуби-
не впадающие в него со всех сторон реки. Рука справед-
ливого, управомоченного творить суд, уже не дрожит
больше, когда ей приходится держать весы право-
судия; неумолимый к самому себе, кладет он гирю за
гирей, взор его не омрачается, когда чаша весов подни-
мается и опускается, а голос его не звучит ни излишней
суровостью, ни излишней мягкостью, когда он провоз-
глашает приговор. Если бы он был просто холодным
демоном познания, то он распространял бы вокруг себя
ледяную атмосферу сверхчеловечески ужасного вели-
чия, которой мь\ должны были бы страшиться, а не
почитать ее: но что он, оставаясь человеком, пытается
от поверхностного сомнения подняться к строгой досто-
верности, от мягкой терпимости к императиву «ты дол-
жен», от редкой добродетели великодушия к редчайшей
544

добродетели справедливости, что он теперь имеет сход-
ство с тем демоном, будучи однако с самого начала
не чем иным, как слабым человеком, и прежде всего,
что он в каждый отдельный момент должен искупать
на самом себе свою человечность и трагически изне-
могать в стремлении к невозможной добродетели —
все это ставит его на одинокую высоту как достойный
уважения экземпляр человеческой породы; ибо истины
желает он, но не как холодного самодовлеющего по-
знания, а как упорядочивающего и карающего судью,
он стремится к истине не как к эгоистическому предмету
обладания для отдельного лица, но как к священному
праву передвигать все грани эгоистических владений —
словом, к истине как к вселенскому суду, а отнюдь не
как к пойманной добыче и радости одинокого охотника.
Лишь поскольку правдивый человек обладает безуслов-
ной решимостью быть справедливым, постольку можно
видеть нечто великое в столь безмысленно всегда вос-
хваляемом стремлении к истине; тогда как для более
тупого взора с этим стремлением к истине, имеющим
свои корни в справедливости, сливается обыкновенно
целый ряд самых разнообразных инстинктов, как то:
любопытство, бегство от скуки, зависть, тщеславие,
страсть к игре — инстинкты, которые не имеют ничего
общего с истиной. Поэтому хотя мир кажется перепол-
ненным людьми, которые «служат истине», тем не менее
добродетель справедливости встречается очень редко,
еще реже признается и почти всегда возбуждает смер-
тельную ненависть к себе, между тем как толпа мнимых
добродетелей всегда совершала свое шествие, окружен-
ная почтением и блеском. Мало кто воистину служит
истине, ибо лишь немногие обладают чистой волей быть
справедливыми, и из числа последних лишь самые не-
многие достаточно сильны, чтобы быть справедливыми.
Совершенно недостаточно обладать только волей к исти-
не: и наиболее ужасные страдания выпадают на долю
35 Философия любви. Ч. 2 545

людей, обладающих стремлением к справедливости, но
без достаточной силы суждения; поэтому интересы об-
щего благосостояния требуют прежде всего самого ши-
рокого посева способности суждения, которая позволила
бы нам отличить фанатика от судьи и слепую страсть
творить суд от сознательной уверенности в праве судить.
Но где найти средство для насаждения такой способ-
ности суждения! Поэтому люди, когда им говорят об
истине и справедливости, осуждены испытывать вечно
боязливую неуверенность в том, говорит ли с ним фана-
тик или судья. Ввиду этого им следует простить, если
они всегда с особой благосклонностью приветствовали
тех «служителей истины», которые не обладают ни волей,
ни способностью судить и ограничиваются задачей найти
«чистое», «самодовлеющее» познание или, точнее, исти-
ну, ни к чему не приводящую. Существует масса без-
различных истин; существуют проблемы, для правиль-
ного решения которых не нужно никакого усилия над
собой, не говоря уже о самопожертвовании. В этой
безвредной области безразличия человеку, пожалуй, и
удается иногда сделаться холодным демоном познания;
и все-таки, даже когда, в особенно счастливые эпохи,
целые когорты ученых и исследователей превращают-
ся в таких демонов, не исключена, к сожалению, воз-
можность, что такая эпоха будет страдать недостатком
строгой и возвышенной справедливости, короче — от-
сутствием благороднейшей сердцевины так называемого
инстинкта истины.
Поли. собр. соч. М., 1909. Т. 2.
С. 129—131
546

Э. Фромм
БЕГСТВО ОТ СВОБОДЫ
Есть основания предполагать, что стремление к спра-
ведливости и истине является неотъемлемой чертой че-
ловеческой природы, хотя оно может подавляться и
искажаться, так же как и стремление к свободе. Однако,
предполагая это, мь\ попадаем в опасное теоретическое
поле. Здесь легко оказаться под властью известных рели-
гиозных и философских объяснений этих тенденций,
то есть объяснить их либо верой в то, что человек
создан по образу и подобию божьему, либо что эти
потенциальности существуют благодаря действию особо-
го естественного закона. По нашему мнению, единствен-
ным способом объяснения этих стремлений человека
к справедливости и истине является анализ всей чело-
веческой истории, как социальной, так и индивидуаль-
ной. В ней мы обнаруживаем, что для каждого бес-
правного идеи справедливости и истины — важнейшее
средство в борьбе за свою свободу и развитие. Наряду
с тем, что большая часть человечества на протяжении
его истории была вынуждена защищать себя от более
сильных групп, которые подавляли и эксплуатировали
ее, каждый индивид и в детстве проходит через период
бессилия. Мь\, таким образом, приходим к следующему:
характер не зафиксирован в биологической природе
человека, его развитие определяется основными усло-
виями жизни, но вместе с тем человеческая природа
имеет свою собственную динамику, которая является
активным фактором социальной эволюции.
Психология личности. Тексты. М.,
1982. С. 54
35*

ДРУГИЕ ВИДЫ ЛЮБВИ
ДАО ДЭ ЦЗИН
(VI—V вв. до н. э.)
Если [человек] оставляет свои желания и освобож-
дается от страстей, то до конца жизни не будет у него
усталости. Если же он распускает свои страсти и погло-
щен своими делами, то не будет спасения [от бед].
Кто действует — потерпит неудачу. Кто чем-либо вла-
деет — потеряет. Вот почему совершенномудрый без-
деятелен, и он не терпит неудачи. Он ничего не имеет
и поэтому ничего не теряет. Те, кто, совершая дела,
спешат достигнуть успеха, потерпят неудачу. Кто осто-
рожно заканчивает свое дело, подобно тому как он его
начал, у того всегда будет благополучие. Поэтому со-
вершенномудрый не имеет страсти, не ценит трудно-
добываемые предметы, учится у тех, кто не имеет зна-
ний, и идет по тому пути, по которому прошли другие.
Он следует естественности вещей и не осмеливается
[самовольно] действовать.
ЛУНЬ ЮЙ
(У в. до н. э.)
Учитель сказал: «У людей с красивыми словами и
притворными манерами мало человеколюбия».
548

Цзэн-цзы ' сказал: «Я ежедневно проверяю себя в
трех отношениях: преданно ли служу людям, искренен
ли в отношениях с друзьями, повторяю ли заповеди
учителя?..»
Учитель сказал: «Молодые люди должны дома про-
являть почтительность к родителям, а вне его — ува-
жительность к старшим, серьезно и честно относиться
к делу, безгранично любить народ и сближаться с чело-
веколюбивыми людьми. Если после осуществления все-
го этого у них останутся силы, их можно тратить на
чтение книг».
Цзы-ся сказал: «Если кто-либо вместо любви к пре-
красному избирает уважение к мудрости, отдает &се
свои силы служению родителям, не щадит своей жизни,
служа государю, правдив в отношениях с друзьями,
то, хотя о нем и говорят, что он не обладает учено-
стью, я обязательно назову его ученым человеком».
Учитель сказал: «Если благородный муж не ведет
себя с достоинством, он не имеет авторитета, и, хотя
он и учится, его знания не прочны. Стремись к предан-
ности и искренности; не имей друзей, которые бы усту-
пали тебе в моральном отношении; совершив ошибку,
не бойся ее исправить».
Мэн Ицзы спросил о почтительности к родителям.
Учитель ответил: «Не нарушай [принципов]». Когда Фань
Чи вез [учителя] на колеснице, тот сказал ему: «Мэн-сунь
спросил меня о почтительности к родителям, я ему
ответил: «Не нарушай [принципов]». Фань Чи спросил:
«Что это значит?» Учитель ответил: «При жизни роди-
телей служить им, следуя ритуалу. Когда они умрут,
похоронить их в соответствии с ритуалом и приносить
им жертвы, руководствуясь ритуалом».
1 Цзэн-цзы — ученик Конфуция. Далее упоминаются и другие его
ученики.
549

Мэн Убо спросил о почтительности к родителям.
Учитель ответил: «Родители всегда печалятся, когда их
дети болеют» '.
Цзы Ю спросил о почтительности к родителям. Учи-
тель ответил: «Сегодня почтительностью к родителям
называют их содержание. Но люди содержат также
собак и лошадей. Если родителей не почитать, то чем
будет отличаться отношение к ним от отношения к
собакам и лошадям?»
Цзы Ся спросил о почтительности к родителям. Учи-
тель ответил: «Трудно постоянно выражать радость.
Разве можно считать почтительностью к родителям толь-
ко то, когда дети работают за них и предлагают им
первым отведать вино и пищу?»
Древнекитайская философия. Собр.
текстов: В 2 т. М., 1973. Т. 1.
С. 130, 134, 141, 143
Баха-Улла
СОКРОВЕННЫЕ СЛОВА
О сын человеческий!
Всему есть свой знак; знак любви есть стойкость
в принятии Моей воли и терпение в Моих испытаниях.
О сын человеческий!
Ты гонишься за золотом, а Я хочу твоей свободы
за него. В золоте видишь ты богатство, а Я вижу его
в твоем отдалении от него. Клянусь жизнию! Мое есть
знание, а твое — воображение; как может Мой путь
сойтись с твоим?
1 Конфуций считал, что одним из проявлений сыновней почти-
тельности является забота о своем здоровье, чтобы у родителей
не было оснований для беспокойства.
550

О сыны божественной невидимой сути!
Вам воспрепятствуют любить Меня, и души придут
в смущение при упоминании Моем, ибо разум бессилен
постичь Меня, а сердце вместить Меня.
О вы, лежащие, подобно мертвым, на ложе нера-
дения!
Века прошли, и ваша драгоценная жизнь подходит
к концу, но ни одно чистое дыхание не дошло от вас
до Нашей святой обители. Потопая в море неверия,
вы исповедуете устами веру в единаго Бога. Вы возлю-
били того, кто Мне противен, и в друзья избрали себе
врага Моего. Вы ходите по земле Моей тщеславны и
самодовольны, не замечая, что вы ей стали в тягость
и что все земное избегает вас. Откройте глаза хоть
немного и увидите, что тысяча бедствий лучше таких
радостей и смерть дороже таковой жизни.
О сыны вожделения!
Снимите покров самонадеянности и отложите одеж-
ду высокомерия! На третьей святой строке, начертан-
ной на Рубиновой Таблице Пером Невидимаго, стоит
следующее:
О порождение страсти!
Оставь жадность и стремись к довольствию, ибо
ненасытный всегда лишен, тогда как довольный всегда
любим и почитаем.
О дети нерадения и страстей!
Вы впустили врага в дом Мой и прогнали друга
Моего, ибо вы возлюбили не Меня, а иного. Прислу-
шайтесь ко гласу Друга и направляйтесь в рай Его.
Друзья мирские любят друг друга из личной выгоды,
тогда как Истинный Друг любит вас из-за вас самих;
мало того, для руководства вашего терпел Он бесчис-
551

ленные бедствия. Не оставляйте же друга сего, а поспе-
шите к Нему. Вот солнце речей истины и верности,
взошедшие на горизонте Господа всех Имен. Откройте
же уши, да услышите слово Господа, Хранителя в беде,
Самосущаго!
О сын страсти!
Освободитесь от привязанности к богатству и вступи
с полным спокойствием в царство бедности, да приоб-
щишься вина жизни бессмертной от источника отре-
чения.
Сокровенные слова. Хофхайм, б. г.
С 19, 2\, 24, 34, 45, 46, 47, 49
М. Монтень
ОПЫТЫ
...Я не выношу тех приступов раскаяния, которые
находят на человека с возрастом. Тот, кто заявил в
древности, что он бесконечно благодарен годам, ибо
они избавили его от сладострастия, держался на этот
счет совсем иных взглядов, чем я: никогда я не стану
превозносить бессилие за все его мнимые благодеяния.
Nee tarn aversa unquam videbitur ab opere suo providentia,
ut debilitas inter optima inventa sit '. В старости мы лишь
изредка предаемся любовным утехам, и после них нас
охватывает глубокое пресыщение; тут совесть, по-моему,
ни при чем; горести и слабость навязывают нам трус-
ливую и хлипкую добродетель. Мы не должны позво-
лить естественным изменениям брать верх над нами до
1 Провидение никогда не окажется настолько враждебным своему
творению, чтобы слабость стала его лучшим свойством.
552

такой степени, чтобы от этого страдали наши умствен-
ные способности. Молодость и ее радости не могли
в свое время скрыть от меня печати порока на сладо-
страстии; так и ныне пришедшая ко мне с годами пресы-
щенность не может скрыть от меня печати сладостра-
стия на пороке. И теперь, когда оно больше не властвует
надо мной, я сужу о нем точно так же, как тогда,
когда пребывал в его власти. Энергично и тщательно
стряхивая его с себя, я нахожу, что мой разум остался
таким же, каким был в беспутные дни моей юности,—
разве что ослабел и померк с приближением старости;
и еще я нахожу, что если он запрещает мне предаваться
чувственным наслаждениям, заботясь о моем телесном
здоровье, то и прежде он делал то же, заботясь о здо-
ровье моего духа. Зная, что теперь он больше не борет-
ся за него, я не могу считать его более доблестным.
Мои вожделения настолько немощны и безжизненны,
что ему, в сущности, и не нужно обуздывать их. Чтобы
справиться с ними, мне достаточно, так сказать, протянуть
руку. И случись ему столкнуться с былым моим вожде-
лением, он, опасаюсь, справился бы с ним не в пример
хуже, чем раньше. Я не вижу, чтобы он занимал-
ся чем-либо таким, чем не занимался тогда, как не
вижу и того, чтобы он стал проницательнее. И если
это — выздоровление разума, то как же оно для нас
бедственно!
До чего ничтожно лекарство, исцеляющее посред-
ством болезни!
Опыты: В 3 кн. М., 1979. Кн. 3.
С. 29—30
553

Ж. Лабрюйер
ХАРАКТЕРЫ, ИЛИ НРАВЫ НЫНЕШНЕГО ВЕКА
Мы надеемся достигнуть старости, но боимся соста-
риться. Это значит, что мы любим жизнь и страшимся
смерти.
Если бы одни из нас умирали, а другие нет, умирать
было бы крайне досадно.
Размышления и афоризмы фран-
цузских моралистов XVI—XVIII ве-
ков. М., 1987. С. 347
Ж. О. де Ламетри
СИСТЕМА ЭПИКУРА
Я не принадлежу к числу тех мизантропов вроде
Вайе, которые не хотели бы повторить свою жизнь:
пресыщение ипохондрика мне совершенно чуждо; но
я не хотел бы снова вступить в полосу глупого детства,
которым начинается и заканчивается наш жизненный
путь. Я уже охотно привязываю, по выражению Мон-
теня, «хвост философа» к самому прекрасному перио-
ду своей жизни; но я делаю это для того, чтобы, насколь-
ко возможно, наполнить умом пустоту сердца, а не
чтобы каяться в том, что когда-то заполнял ее любовью.
Если бы я мог снова родиться, я хотел бы жить так, как
жил: иметь хороший стол, хорошее общество, житей-
ские радости и любовные связи, деля все свое время
между женщинами — этой прекрасной школой изяще-
ства, Гиппократом и музами, всегда оставаясь врагом
разврата и другом наслаждения, предаваясь, одним
словом, прекрасной смеси мудрости и безумия, которые,
554

взаимно усиливая друг друга, делают жизнь более при-
ятной и, я бы сказал, более острой.
Нет, я не стану отравлять врожденной любви к жиз-
ни... Напротив, я постараюсь притупить острые шипы
жизни, если уже не могу уменьшить их количества,
чтобы увеличить наслаждение от срывания роз. Тех,
кто вследствие своей неудачной и несчастной органи-
зации испытывает отвращение к прекрасному зрелищу
Вселенной, я попрошу остаться в ней: по соображениям
религии, если у них отсутствует чувство гуманности,
или, что представляет собою гораздо большую ценность,
в силу чувства гуманности, если они не признают рели-
гии. Я хочу указать простым людям на великие блага,
которые религия обещает тем, у кого хватит терпения
переносить то, что один великий человек назвал «горечью
жизни», а также на вечные мучения, которыми она угро-
жает тем, кто не хочет жить, оставаясь добычей стра-
дания и скуки. Тех же, для кого религия является тем,
что она есть на самом деле, а именно басней, я, не рас-
считывая на силу порванных уз, попытаюсь соблазнить
благородными чувствами, внушить им то величие души,
которое превозмогает все. Наконец, заставив их признать
права гуманности, стоящие выше всего, я напомню о до-
рогих и священных отношениях, в которых больше пафо-
са, чем в самых красноречивых рассуждениях. Я вызову
перед ними образы жены и плачущей любовницы, безу-
тешных детей, которых смерть отца оставит без воспита-
ния на земле. Кто даже на краю могилы не услышит столь
трогательных криков? Кто не откроет умирающих век?
Кто окажется столь трусливым, чтобы отказаться от несе-
ния бремени, нужного целому ряду лиц? Кто окажется та-
ким чудовищем, что посредством минутного страдания
вырвет себя у своей семьи, друзей, родины, стремясь
освободиться от самых священных обязанностей?
Соч. М., 1983. С. 377, 375—376
555

Б. Паскаль
МЫСЛИ
Кто привык судить и оценивать по подсказке чувств,
тот ничего не смыслит в логических умозаключениях,
потому что стремится проникнуть в предмет исследова-
ния с первого взгляда и не желает исследовать начала,
на которых он зиждется. Напротив, кто привык изучать
начала, тот ничего не смыслит в доводах чувства,
потому что ищет, на чем же они основываются, и не
способен охватить предмет единым взглядом.
Когда нами овладевает страсть, мы забываем о долге;
если нам нравится книга, мы утыкаемся в нее, прене-
брегая самыми насущными делами. Чтобы напомнить
себе о них, следует заняться чем-нибудь очень докуч-
ным: тогда, под предлогом, что у нас есть дело поваж-
нее, мы возвращаемся к исполнению долга.
Внимая рассказу, со всей подлинностью живописую-
щему какую-нибудь страсть или ее последствия, мы нахо-
дим в себе подтверждение истинности услышанного,
хотя до сих пор и не подозревали, что эта истина откры-
та нам, и начинаем любить того, кто помог нам увидеть
ее в себе, ибо он открыл заложенное не в нем, а в нас са-
мих. Таким образом, мы проникаемся приязнью к нему
и потому, что он оказал нам великую услугу, и потому,
что такое взаимопонимание всегда располагает сердце
к любви.
Узнав главенствующую страсть человека, мы уже уве-
рены, что сможем ему понравиться, забывая, что у каж-
дого без счета прихотей, идущих вразрез даже с его соб-
ственной выгодой, как он ее понимает: вот это сума-
сбродство человека и смешивает все карты в игре.
556

Когда человек здоров, ему непонятно, как это живут
больные люди, а когда расхварывается, он глотает лекар-
ство и даже не морщится: к этому его понуждает недуг.
Нет у него больше страстей, нет желания пойти погу-
лять, развлечься, рождаемого здоровьем, но несовмест-
ного с недугом. Теперь у него другие страсти и жела-
ния, они соответствуют его состоянию и рождены все
той же природой. Именно тем и мучительны страхи,
рожденные не природой, а нами самими, что заставля-
ют терзаться страстями, не свойственными нашему те-
перешнему состоянию.
По самой своей натуре мы несчастны всегда и при всех
обстоятельствах, ибо, когда желания рисуют нам идеал
счастья, они сочетают наши нынешние обстоятельства
с удовольствиями, нам сейчас недоступными. Но вот мы
обрели эти удовольствия, а счастья не прибавилось,
потому что изменились обстоятельства, а с ними —
и наши желания.
Междоусобица разума и страстей в человеке. Будь
у него только разум... Или только страсти... Но, наде-
ленный и разумом и страстями, он непрерывно воюет
сам с собой, ибо примиряется с разумом, только когда
борется со страстями, и наоборот. Поэтому он всегда
страдает, всегда раздираем противоречиями.
Человек тоскует, если ему приходится бросать то, к
чему он пристрастился. Некто вполне доволен своим до-
машним очагом; но вот он встретил женщину и увлекся
ею или несколько дней с удовольствием играл в карты.
Заставьте его вернуться к прежнему кругу занятий, и он
почувствует себя несчастным. История из самых обыден-
ных.
Тоска. Всего невыносимей для человека покой, не
нарушаемый ни страстями, ни делами, ни развлечениями,
557

ни занятиями. Тогда он чувствует свою ничтожность,
заброшенность, несовершенство, зависимость, бессилие,
пустоту. Из глубины его души сразу выползают беспро-
светная тоска, печаль, горечь, озлобление, отчаяние.
Человеку не зазорно склониться под властью горя,
но зазорно склониться под властью наслаждения. И не
в том дело, что горе к нам приходит, а наслаждения
мы ищем сами, нет, горе тоже можно искать и пре-
даваться ему, при этом нисколько себя не унижать.
Но почему же все-таки разум сохраняет достоинство,
предаваясь горю, но позорит себя, предаваясь наслаж-
дению? Да потому, что горе не пытается нас соблазнить,
не вводит в искушение, мы сами склоняемся перед ним,
сами признаем его власть и, значит, продолжаем оста-
ваться хозяевами положения, и если подчиняемся, то
лишь самим себе. А вот наслаждаясь, мы становимся
рабами наслаждения. Умение владеть, распоряжаться со-
бой всегда возвеличивает человека, рабство всегда его
унижает.
Размышления и афоризмы фран-
цузских моралистов XVI —
XVIII веков. М., 1987. С. 204,
228—229, 230, 232—233, 241—242
Д. Бонхеффер
СОПРОТИВЛЕНИЕ И ПОКОРНОСТЬ
ОПАСНОСТЬ И СМЕРТЬ
Мысль о смерти за последние годы становится все
более привычной. Мы сами удивляемся тому спокой-
ствию, с каким мы воспринимаем известия о смерти
наших сверстников. Мы уже не можем ненавидеть
558

смерть, мы увидели в ее чертах что-то вроде благости
и почти примирились с ней. В принципе мы чувствуем,
что уже принадлежим ей и что каждый новый день —
это чудо. Но было бы, пожалуй, неправильным сказать,
что мы умираем охотно (хотя всякий знаком с извест-
ной усталостью, которой, однако, ни при каких обстоя-
тельствах нельзя поддаваться), для этого мы, видимо,
слишком любопытны, или, если выразиться с большей
серьезностью: нам хотелось бы все-таки узнать что-ни-
будь еще о смысле нашей хаотичной жизни. Мы вовсе
не рисуем смерть в героических тонах, для этого слиш-
ком значительна и дорога нам жизнь. И подавно отказы-
ваемся мы усматривать смысл жизни в опасности, для
этого мы еще недостаточно отчаялись и слишком хорошо
знакомы со страхом за жизнь и со всеми остальными
разрушительными воздействиями постоянной угрозы. tAb\
все еще любим жизнь, но я думаю, что смерть уже не
сможет застать нас совсем врасплох. Опыт, получен-
ный за годы войны, едва ли позволит нам сознаться себе
в заветном желании, чтобы смерть настигла нас не слу-
чайно, не внезапно, в стороне от главного, но посреди
жизненной полноты, в момент полной отдачи наших сил.
Не внешние обстоятельства, а мы сами сделаем из
смерти то, чем она может быть,— смерть по добро-
вольному согласию.
Вопросы философии. 1989. № 10.
С. 122
Я. Коллар
О ЛИТЕРАТУРНОЙ ВЗАИМНОСТИ
...Разве нельзя прекрасно объединить национальное
самосознание с патриотизмом и привести их к согласию,
а в случае их столкновения не должно ли второе чув-
559

ство уступить первому? Ибо что должен разумный че-
ловек любить больше — страну или народ, отечество
или нацию? Отечество мы можем легко найти, если даже
мы его потеряли, но нацию и язык — нигде и никогда;
родина сама по себе есть мертвая земля, чужеродный
предмет, это не человек; нация же есть наша кровь,
жизнь, дух, личное свойство. Любовь к отечеству есть
что-то инстинктивное, слепой естественный инстинкт; лю-
бовь к народу и нации есть скорее дело разума и об-
разования. Даже у растений и животных мы находим
любовь к родине: многие деревья и цветы с такой при-
вязанностью льнут к своей родине, ее земле, воздуху
и воде, что сразу вянут, чахнут и меняются, если их
пересадить; аист, ласточка и другие перелетные птицы
возвращаются из более прекрасных стран в свою хо-
лодную родную землю, в бедные гнезда; многие звери
дают себя скорее убить, чем покинут свою землю, свою
территорию, пещеру, свой дом и пищу, а если мы их на-
сильно вырвем из их родных условий жизни и переве-
зем в чужие края, они погибнут от тоски по дому. И на-
против, мы не найдем у животных ничего сходного
или подобного тому, что зовется любовью к народу, или
нации, потому что именно она стоит выше естественных
инстинктов, является продуктом не инстинкта, а размы-
шляющего сознания и мышления. Животное обладает
только чувством индивида, но не коллективного духа;
ему свойствен только чувственный взгляд и внешнее
впечатление, а потому и определенный вид любви к роди-
не; но у него нет никаких понятий и идей и потому нет
ничего подобного нации. Грубый дикарь больше льнет к
своей бедной, закопченной, наполненной дымом и дур-
ными запахами лачуге и к негостеприимной пустыне,
чем образованный человек к своему дворцу и парку. Ро-
дина эскимоса, его жены и детей — это большая льдина,
плавающая в широком море; льдина качается и накло-
няется на грозных волнах, морские бури и морские те-
560

чения носят ее по широким просторам. Тюлени и мор-
ские птицы — вот его земляки, рыба и падаль — его
пища. Год за годом живет он со своей семьей на этой
ледовой родине, яростно защищает ее от неприятелей
и любит ее так сильно, что не променял бы ее на самые
прекрасные уголки земли. Дикарь знает только землю,
которая его родила, а чужеземец и неприятель называ-
ются у него одним понятием; весь мир замкнут в гра-
ницах его страны. Кого же мы должны благодарить за
то лучшее и благороднейшее, что мы имеем? Не себя,
не нашу землю, а наших предков и современников.
Настроение среди наций сейчас таково, что скорее горя-
чая любовь к родине оказывается грехом против челове-
чества, нежели свободные гражданские убеждения гре-
хом против родины.
Берегитесь тупого, нетерпимого, кичливого патрио-
тизма, потому что он часто бывает только предлогом
для самых черных поступков, во всех, кроме земляков,
видит только неприятелей, часто служит мнимым оправ-
данием оскорбления человеческих прав и злоупотреб-
ления насилием по отношению к более слабым сосе-
дям или соотечественникам, присоединенным к другим
нациям. Тем самым мы отнюдь не хотим проклясть
любовь к родине, а желаем только, чтобы она перестала
носить античный характер и приняла характер гуманный.
Ни один из древних народов, и особенно греки, римля-
не и евреи, не избежал этой ошибки одностороннего
патриотизма, который знает и уважает только себя, свою
страну и своих соотечественников, всех же остальных пре-
зирает и притесняет, а идею чистой человечности не
допускает вообще. Все остальные народы были для гре-
ков «барбарой», то есть полудикарями, полулюдьми, со-
зданиями, рожденными для рабства, без претензий на
право, достоинство и свободу. Для римлян раб никогда
даже не был личностью, а просто вещью, как это ясно
говорится в их законах. Римляне позволяли себе мучить
36 Философия любви. Ч. 2 561

рабов и заставляли их прелюбодействовать в театре.
Евреи называли другие народы «гоим», что значит языч-
ники, нечистые, рабы, враги; они ненавидели каждого,
кто не был евреем. Кто отказывается от своей нации,
не уважает и не любит свой язык, кто презирает его
дух и характер, тот не может питать настоящей любви
к своей родине. Значит, меньшее должно быть подчинено
большему, любовь к родине — любви к нации. Потоки,
реки великие и малые вливаются в море; так и отдель-
ные страны, края, племена, наречия должны вливаться
в нацию. Все славяне имеют только одно отечество...
...Надобно уметь вживаться в условия других племен
и чувствовать и ценить каждый особый вид националь-
ного бытия, говора, действия и участвовать в нем с увле-
чением. Люди, племена, нации, развитие которых прохо-
дило только в определенных обстоятельствах и в условиях
одной какой-либо страны, а не в любых возможных
жизненных ситуациях, теряют всякую опору при переме-
не этих обстоятельств. Слава нации теперь не основывает-
ся ни на ее многочисленности, ни на ее могучем телосло-
жении, физической силе и крепком здоровье, ни на бле-
стящем умении мстить за обиды; она не основывается
также на слепом подражании французским нравам и мо-
дам, но на морально-интеллектуальном величии, духов-
ной деятельности и самостоятельности духа, на любви
и признании всей нации и на ее связи с человечеством
и мировой историей. Провинциальная независимость
малой, слабой республики, будь эта [независимость]
политической или литературной, скука, проистекающая
от изоляции малого племени и его языка, являются
привлекательными только для таких душ, которые не зна-
ют и потому не понимают чувства принадлежности к
великому целому. Чем теснее круг, чем изолированнее
от других общество, в котором мы живем, тем более
мелки, отвратительны и несносны понятия, которые мы
562

имеем, книги, которые пишем, произведения искусства,
которые создаем, потому что, кроме них, мь\ не знаем
ничего иного, что могло бы нас привести к освежающему
сравнению и ободрению. Лишь ограниченные люди и
племена полагают, что каждое относительное величие
является уже наибольшим величием и совершенством;
но тот, кто первый среди воробьев, еще не первый сре-
ди птиц. Ни одна нация и ни одно племя не должны
отрицать пользу соперничества, ибо, где нет соперниче-
ства, там нет прогресса. Благодаря взаимности между
славянскими писателями всех наречий возникнет благот-
ворное соперничество, каждое наречие захочет прев-
зойти другие, ни одно не захочет отстать" или быть по-
следним. Лучше борьба стихий, чем изолированный по-
кой и неподвижная смерть, которые несут неизбежное
разложение и загнивание. Изолированное стоячее боло-
то издает смрад; удар стали о камень дает искры и свет.
Это взаимное соперничество принесет прекрасные плоды
целой нации, обогатит всеобщую сокровищницу нацио-
нальной литературы, а вместе с тем снова окажет
благотворное воздействие на каждое из племен. Если бы
любовь к нации не привлекала к себе сильнее, чем лю-
бовь к родному племени, то люди были бы как гусеницы
на одном листке и ветке. Все пороки и ошибки племени,
все недостатки наречия стали бы увековечиваться, а чер-
ты национального племени, как бы ни были они скверны,
стали бы в конце концов чертами нации. Нации, которые
разъединяются под давлением сословности и существо-
вания племенных групп, уродуются постыдной разоб-
щенностью и раздробленностью, а не облагоражива-
ются...
Антология чешской и словацкой
философии. М., 1982. С. 234—237
563

Г. Гессе
ПИСЬМА ПО КРУГУ
ДРУЗЬЯ, НЕ НАДО ЭТИХ ЗВУКОВ! (1914)
Само собой, я ничего не имею против патриотиче-
ских чувств и любви к своему народу. В эту тяжкую годину
меня не будет среди тех, кто отрекается от своего оте-
чества, и мне не придет в голову отговаривать солда-
та от выполнения своего долга. Раз уж дело дошло до
стрельбы, пусть стреляют. Но не ради самой стрельбы, не
ради уничтожения ненавистного врага, а чтобы как можно
скорее взяться за более возвышенную и достойную
работу! Сегодня каждый миг гибнет многое из того,
над чем всю жизнь трудились лучшие из художников,
ученых, путешественников, переводчиков, журналистов.
Тут уж ничего не поделаешь. Но тот, кто хотя бы
один-единственный светлый час верил в идею человече-
ства, в интернациональную науку, в красоту искусства,
не ограниченного национальными рамками, а теперь,
испугавшись чудовищного напора ненависти, отрекается
от прежней веры, а заодно и от лучшего в себе, тот
поступает безрассудно и совершает ошибку. Я думаю,
среди наших поэтов и литераторов вряд ли найдется хотя
бы один, чье собрание сочинений украсит когда-нибудь
то, что сказано и написано им сегодня под влиянием
злобы дня. И среди тех, кто заслуживает право назы-
ваться писателем, вряд ли встретится такой, кому пат-
риотические песни Кернера были бы больше по душе,
чем стихотворения Гёте, который столь странным обра-
зом держался в стороне от освободительной войны сво-
его народа.
Вот-вот, тут же воскликнут ура-патриоты, этот Гёте
был нам всегда подозрителен, он никогда не был патрио-
том, он заразил немецкий дух тем мягкотелым, холод-
564

ным интернационализмом, которым мы уже давно бо-
леем и который изрядно ослабил наше германское са-
мосознание.
В этом суть дела. Гёте никогда не был плохим пат-
риотом, хотя он и не сочинял в 1813 г. националь-
ных гимнов. Любовь к человечеству он ставил выше
любви к Германии, а ведь он знал и любил ее, как никто
другой. Гёте был гражданином и патриотом в интерна-
циональном мире мысли, внутренней свободы, интеллек-
туальной совести, и в лучшие свои мгновения он воспа-
рял на такую высоту, откуда судьбы народов виделись
ему не в их обособленности, а только в подчиненности
мировому целому.
Такую позицию можно в сердцах обозвать холод-
ным интеллектуализмом, которому нечего делать в годи-
ну испытаний,— и все же это та самая духовная сфера,
в которой обретались лучшие поэты и мыслители Герма-
нии. Сегодня самое время напомнить о духовности и при-
звать к чувству справедливости и меры, к порядочности
и человеколюбию, в этой духовности заключенных.
Письма по кругу. Художественная
публицистика. М., 1987. С. 56—57
К. С. Льюис
ЛЮБОВЬ
Теперь мы рассмотрим подробней два примера люб-
ви к тому, что не есть человек.
Для некоторых людей, особенно для англичан и рус-
ских, очень важно то, что мы зовем «любовью к при-
роде». Это не просто любовь к красоте. Конечно, в при-
роде много красивого — и деревья, и цветы, и животные,
но любящий природу восхищается не частностями. Не
ищет он и «видов», ландшафтов. Вордсворт, полномоч-
565

ный представитель таких людей, прямо писал, что от лю-
бителя ландшафтов, который «сравнивает с видом вид»
и отвлекается «ничтожною игрой цветов и очертаний»,
ускользает душа, дух времени года и самого места. Ко-
нечно, Вордсворт прав. Именно поэтому художник-пей-
зажист мешает нам на прогулке еще больше, чем бота-
ник.
В XIX в. это, как и многое другое, превознесли до
небес, а в XX в.— разоблачили. Нельзя не согласиться,
что, когда Вордсворт начинает философствовать об этом
в прозе, он говорит много глупостей. Глупо и никак не до-
казано, что цветы наслаждаются воздухом; еще глупее
считать, что они способны к радости, но почему-то
неспособны к страданию. У природы не научишься нрав-
ственности.
А если и научишься, то не той, которую находил в ней
Вордсворт. Проще увидеть в природе безжалостное
соперничество. Многие в наши дни его и видят. Они лю-
бят природу за то, что она, по их мнению, взывает
к «темным, кровавым богам»; их не отвращает, а пле-
няет, что похоть, голод и сила действуют здесь без
стыда и жалости.
Вообще же, если вы возьмете природу в наставники,
она научит вас тому, что вы решили усвоить, то есть ниче-
му не научит. «Дух» или «душа» природы предложат
вам что угодно — безмерное веселье, невыносимое ве-
личие, мрачное одиночество. На самом же деле природа
говорит одно: «Слушай и смотри».
Призыв этот понимают неверно и строят на нем более
чем шаткие теологии, пантеологии и антитеологии, но
тут природа не виновата. Любящие природу, от Ворд-
сворта до поборников «темных богов», берут у нее одно:
язык образов. Я имею в виду не только образы зритель-
ные; природа как нельзя лучше выражает и радость, и пе-
чаль, и невинность, и похоть, и жестокость, и жуть. Свои
мысли об этих вещах удобно облекать в предложенные
566

ею образы. А философии и теологии можно учиться у
всего на свете, даже у философов и теологов.
Когда я говорю «облекать», я совсем не имею в виду
метафор и тому подобного. Дело в другом: многие, в том
числе и я, не учились у природы богословию. Природа
не учила меня тому, что есть Всемогущий Бог и Слава
Божья. Я поверил в это иначе. Но природа показала мне,
что такое «слава», и я не знаю до сих пор, где бы еще я это
мог увидеть. Я представлял бы себе «страх Божий» очень
грубо и просто, если бы не испытывал истинного страха
в горах или в лесу.
Конечно, все это ничуть не доказывает истинности
христианства. Христианин учится этому, а поборник тем-
ных богов — своему, другому. В том-то и дело. Природа
не учит. Истинная философия может иногда использовать
то, что дала природа; но урока философии природа не
дает. Природа не подтвердит никаких философских вы-
кладок; она поможет понять и показать, что они значат.
И не случайно. Красота тварного мира, естественно,
дает нам, отражая, красоту нетварного.
Дает, но в определенной степени, и не так просто и
прямо, как нам поначалу кажется. Любители темных бо-
гов правы; кроме цветов есть и глисты. Попытайтесь
примирить эти факты или доказать, что примирять их не
надо, и вы выйдете за пределы любви к природе, о кото-
рой мы сейчас толкуем, в метафизику, теодицею или что-
нибудь еще. Ничего плохого тут нет; но это уже не лю-
бовь к природе. Не надо искать прямого пути от этой
любви к познанию Бога. Тропинка начинает петлять
почти сразу. Тайна и глубина заповедей Божиих уво-
дит нас в густые заросли. Мь\ не пройдем их; а если и
пройдем, то должны сперва вернуться из лесов и садов
к письменному столу, к Библии, в церковь. Мы должны
опуститься на колени, иначе любовь к природе станет
обожествлением природы. А оно приведет нас в лучшем
случае если не к темным богам, то ко многим глупо-

Однако мы не должны уступать обличителям Ворд-
сворта. Природа не может научить нас боговедению или
освятить нас. Но, приближаясь к Богу, мы обязаны по-
стоянно оглядываться на нее. Любовь к ней необходима
и полезна, хотя бы для начала. Более того, сохранят ее
лишь те, кто на ней не застрял. Иначе и быть не могло.
Если она стала Богом, она стала бесом, а бесы обеща-
ний не держат. У тех, кто хочет жить этим чувством,
оно умирает. Кольридж перестал ощущать природу, и
Вордсворт горевал о том, что красота ее ушла. Моли-
тесь в утреннем саду, не глядя на росу и цветы, не
слушая птиц, и всякий раз вас будет поражать свежесть
и красота. Но если вы нарочно пойдете поражаться,
через несколько лет вы ничего не будете чувствовать
девять раз из десяти.
Возьмем теперь любовь к своей стране. Здесь и не
нужно растолковывать фразу Ружмона: кто не знает в наш
век, что любовь эта становится бесом, когда становится
богом! Многие склонны думать, что она только бесом
и бывает. Но тогда придется зачеркнуть по меньшей
мере половину высокой поэзии и великих деяний. Плач
Христа об Иерусалиме звенит любовью к своей
стране.
Очертим поле действия. ^Лы не будем вдаваться здесь
в тонкости международного права. Когда патриотизм
становится бесом, он, естественно, плодит и множит зло.
Ученые люди скажут нам, что всякое столкновение на-
ций безнравственно. Этим мы заниматься не будем. ^Лы
просто рассмотрим самое чувство и попытаемся разгра-
ничить невинную его форму и бесовскую. Ведь, строго
говоря, ни одна из них не воздействует прямо на меж-
дународные дела. Делами этими правят не подданные,
а правители. Я пишу для подданных; а им бесовский
патриотизм поможет поступать плохо, здоровый патрио-
тизм — помешает. Когда люди дурны, пропаганде легко
раздуть бесовские страсти; когда добры и нормальны,
568

они могут воспротивиться. Вот почему нам надо знать,
правильно ли мы любим свою страну.
Амбивалентность патриотизма доказывается хотя бы
тем, что его воспевали и Честертон, и Киплинг. Если
бы он был единым, такие разные люди не могли бы лю-
бить его. На самом деле он ничуть не един, разновид-
ностей у него много.
Первая из них — любовь к дому: к месту, где мы
выросли, или к нескольким местам, где мы росли; к ста-
рым друзьям, знакомым лицам, знакомым видам, запа-
хам и звукам. В самом широком смысле это будет лю-
бовь к Уэллсу, Шотландии, Англии. Только иностранцы
и политики говорят о Великобритании. Когда Киплинг
не любит «моей империи врагов», он просто фальши-
вит. Какая у него империя? С этой любовью к родным ме-
стам связана любовь к укладу жизни — к пиву, чаю, ками-
ну, безоружным полисменам, купе с отдельным входом
и многим другим вещам; к местному говору и — реже —
к родному языку. Честертон говорил, что мы не хотим
жить под чужим владычеством, как не хотим, чтобы наш
дом сгорел —ведь мы и перечислить не в силах всего,
чего мы лишимся.
Я просто не знаю, с какой точки зрения можно осу-
дить это чувство. Семья — первая ступенька на пути, уво-
дящем нас от эгоизма; такой патриотизм — ступенька
следующая, и уводит он нас от эгоизма семьи. Конечно,
это еще не милосердие; речь идет о ближних в геогра-
фическом, а не в христианском смысле слова. Но не
любящий земляка своего, которого видит, как полюбит
человека вообще, которого не видит? Все естественные
чувства, в их числе и это, могут воспрепятствовать
духовной любви, но могут и стать ее предтечами, под-
готовить к ней, укрепить мышцы, которым Божья бла-
годать даст потом лучшую, высшую работу; так девочка
нянчит куклу, а женщина — ребенка. Возможно, нам при-
дется пожертвовать этой любовью, вырвать свой глаз, но
569

если у тебя нет глаза, его не вырвешь. Существо
с каким-нибудь «светочувствительным пятном» просто
не поймет слов Христа.
Такой патриотизм, конечно, ничуть не агрессивен. Он
хочет только, чтобы его не трогали. У всякого мало-
мальски разумного, наделенного воображением человека
он вызовет добрые чувства к чужеземцам. Могу ли я
любить свой дом и не понять, что другие люди с та-
ким же правом любят свой? Француз так же предан
cafe complet, как мы — яичнице с ветчиной: что ж, дай
ему Бог, пускай пьет кофе! Мы ничуть не хотим навязать
ему наши вкусы. Родные места тем и хороши, что других
таких нет.
Вторая разновидность патриотизма — особое отно-
шение к прошлому своей страны. Я имею в виду прош-
лое, которое живет в народном сознании, великие дея-
ния предков, Марафон, Ватерлоо. Прошлое это и налагает
обязательства и как бы дает гарантию. Мы не вправе
изменить высоким образцам; но мы ведь потомки тех,
великих, и потому как-то получается, что мы и не можем
образцам изменить.
Это чувство не так безопасно, как первое. Истинная
история любой страны кишит постыднейшими фактами.
Если мы сочтем, что великие деяния для нее типичны,
мы ошибемся и станем легкой добычей для людей, ко-
торые любят открывать другим глаза. Когда мы узна-
ем об истории больше, патриотизм наш рухнет и сме-
нится злым цинизмом, или мы нарочно откажемся ви-
деть правду. И все же, что ни говори, именно такой
патриотизм помогает многим людям вести себя гораздо
лучше в трудную минуту, чем они вели бы себя без него.
Мне кажется, образ прошлого может укрепить нас и
при этом не обманывать. Опасен этот образ ровно в той
мере, в какой он подменяет серьезное историческое
исследование. Чтобы он не приносил вреда, его надо
принимать как сказание. Я имею в виду не выдумку —
570

многое действительно было; я хочу сказать, что подчер-
кивать надо самую повесть, образы, примеры. Школь-
ник должен смутно ощущать, что он слушает или чита-
ет сагу. Лучше всего, чтобы это было и не в школе, не на
уроках. Чем меньше мы смешиваем это с наукой, тем
меньше опасность, что он это примет за серьезный
анализ или — упаси Господь! — за оправдание нашей по-
литики. Если героическую легенду загримируют под
учебник, мальчик волей-неволей привыкнет думать, что
«мы» какие-то особенные. Не зная толком биологии,
он может решить, что мы каким-то образом унасле-
довали героизм. А это приведет его к другой, много
худшей разновидности патриотизма.
Третья разновидность патриотизма — уже не чувство,
а вера; твердая, даже грубая вера в то, что твоя страна
или твой народ действительно лучше всех. Как-то я ска-
зал старому священнику, исповедовавшему такие взгля-
ды: «Каждый народ считает, что мужчины у него —
самые храбрые, женщины — самые красивые». А он со-
вершенно серьезно ответил мне: «Да, но ведь в Англии
так и есть!» Конечно, этот ответ не значит, что он мерза-
вец; он просто трогательный старый осел. Но некоторые
ослы больно лягаются. В самой крайней, безумной форме
такой патриотизм становится тем расизмом толпы, кото-
рый одинаково противен и христианству, и науке.
Тут мы подходим к четвертой разновидности. Если
наша нация настолько лучше всех, не обязана ли она
всеми править? В XIX в. англичане очень остро
ощущали этот долг, «бремя белых». Мы были не
то добровольными стражниками, не то добровольными
няньками. Не надо думать, что это — чистое лицеме-
рие. Какое-то добро мы «диким» делали. Но мир тошни-
ло от наших заверений, что мы только ради этого добра
завели огромную империю.
Когда есть это ощущение превосходства, вывести из
него можно многое. Можно подчеркивать не долг, а пра-
571

во. Можно считать, что одни народы, совсем уж никуда
не годные, необходимо уничтожить, а другие, чуть получ-
ше, обязаны служить избранному народу. Конечно, ощу-
щение долга лучше, чем ощущение права. Но ни то, ни
другое к добру не приведет. У обоих есть верный приз-
нак зла: они перестают быть смешными только тогда,
когда станут ужасными. Если бы на свете не было обмана
индейцев, уничтожения тасманцев, газовых камер, апар-
теида, напыщенность такого патриотизма казалась бы гру-
бым фарсом.
И вот мы подходим к той черте, за которой бесов-
ский патриотизм, как ему и положено, сжирает сам себя.
Честертон, говоря об этом, приводит две строки из
Киплинга. По отношению к Киплингу это не совсем спра-
ведливо — тот знал любовь к дому, хотя и был бездом-
ным. Но сами по себе эти строки — действительно
прекрасный пример. Вот они:
Была бы Англия слаба,
Я бросил бы ее.
Любовь так в жизни не скажет. Представьте себе мать,
которая любит детей, пока они милы, мужа, который лю-
бит жену, пока она красива, жену, которая любит мужа,
пока он богат и знаменит. Тот, кто любит свою страну,
не разлюбит ее в беде и унижении, а пожалеет. Он мо-
жет считать ее великой и славной, когда она жалка и не-
счастлива,— бывает такая простительная иллюзия. Но сол-
дат у Киплинга любит ее за величие и славу, за какие-
то заслуги, а не просто так. А что, если она потеряет
славу и величие? Ответ несложен: он разлюбит ее, по-
кинет тонущий корабль. Тот самый барабанный, труб-
ный, хвастливый патриотизм ведет на дорогу преда-
тельства. С таким явлением мь\ столкнемся много раз.
Когда естественная любовь становится беззаконной,
она не только приносит вред — она перестает быть лю-
бовью.
572

Итак, у патриотизма — много обличий. Те, кто хочет
отбросить его целиком, не понимает, что встанет (соб-
ственно, уже встает) на его место. Еще долго — а мо-
жет, и всегда — страны будут жить в опасности. Прави-
тели должны как-то готовить подданных к защите страны.
Там, где разрушен патриотизм, придется выдавать лю-
бой международный конфликт за чисто этический, за
борьбу добра со злом. Это — шаг назад, а не вперед.
Конечно, патриотизм не должен противостоять этике.
Хорошему человеку нужно знать, что его страна защи-
щает правое дело; но все же — это дело его страны, а не
правда вообще. Мне кажется, разница очень важна. Я не
стану ханжой и лицемером, защищая свой дом от граби-
теля; но если я скажу, что избил вора исключительно
правды ради, а дом тут ни при чем, ханжество мое
невозможно будет вынести. Нельзя выдавать Англию за
Дон Кихота. Нелепость порождает зло. Если дело нашей
страны — дело Господне, врагов надо просто уничто-
жить. Да, нельзя выдавать мирские дела за служение
Божьей воле.
Старый патриотизм тем и был хорош, что, вдохнов-
ляя людей на подвиг, знал свое место. Он знал, что он
чувство, не более, и войны могли быть славными, не
претендуя на звание Священных. Смерть героя не пута-
ли со смертью мученика. И потому чувство это, предель-
но серьезное в час беды, становилось в дни мира смеш-
ным, легким, как всякая счастливая любовь. Оно могло
смеяться над самим собой. Старую патриотическую пес-
ню и не споешь, не подмигивая; новые — торжественны,
как псалмы.
Понятно, что все это может относиться и не к стране,
а к школе, к полку, к большой семье, к сословию. Мо-
жет относиться к тому, что выше естественной любви:
к Церкви, к одной конфессии, к монашескому ордену.
Это страшно, и об этом надо бы написать другую книгу.
Сейчас скажу, что Церковь, Небесное Сообщество, не-
573

избежно оказывается и сообществом земным. Наша
естественная и невинная привязанность к земному сооб-
ществу может счесть себя любовью к сообществу не-
бесному и оправдать самые гнусные действия. Я не соби-
раюсь писать об этом, но именно христианин должен
написать, сколько неповторимо своего внесло христиан-
ство в сокровищницу жестокости и подлости. Мир не
услышит нас, пока мы не откажемся всенародно от
большой части нашего прошлого. С какой стати ему слу-
шать, когда мь\ именем Христа то и дело служили Мо-
лоху?
Вопросы философии. 1989. № 8.
С. 112—116
Ф. Бэкон
ОПЫТЫ ИЛИ НАСТАВЛЕНИЯ
НРАВСТВЕННЫЕ И ПОЛИТИЧЕСКИЕ
О ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПРИРОДЕ
Природа в человеке часто бывает сокрыта, иногда
подавлена, но редко истреблена. Принуждение застав-
ляет природу жестоко мстить за себя, поучения несколь-
ко смиряют ее порывы, но только привычка может
ее переделать и покорить.
Кто стремится победить в себе природу, пусть не
ставит себе ни чрезмерно трудных, ни слишком легких
задач, ибо в первом случае будет удручен частыми
неудачами, а во втором — слишком мало сделает успе-
хов, хотя побеждать будет часто. И пусть вначале об-
легчает себе дело, подобно пловцу, прибегающему к пу-
зырям или камышовым связкам; а немного погодя пусть
ставит себя, напротив, в трудные условия, как делают тан-
цоры, упражняясь в тяжелых башмаках. Ибо для полного
574

совершенства надо, чтобы подготовка была труднее само-
го дела.
Где природа могущественна и победа, следователь-
но, трудна, первым шагом к ней должно быть умение
вовремя обуздать свой порыв: так, некоторые, желая
остудить гнев, повторяют про себя азбуку; затем следует
себя ограничить: так, отучаясь от вина, переходят от
заздравных кубков к одному глотку за едой, а там и сов-
сем оставить свою привычку. Но если хватает у человека
стойкости и решимости покончить с ней разом, это всего
лучше: «Тот всего лучше свой дух побеждает, кто, цепи
на теле порвав, перестает и печалиться» (Овидий. Лекар-
ство от любви. С. 293). Может пригодиться и старое
правило: гнуть природу в противную сторону, чтобы
тем самым выпрямить; но это лишь тогда, разумеется,
когда противоположная крайность не будет пороком.
Пусть никто не понуждает себя к чему-либо беспре-
рывно, но дает себе передышку. Ибо она позволяет
набраться сил для новых попыток; а кроме того, если
человек, не утвердившись еще в новых правилах, бес-
престанно себя упражняет, он заодно с хорошими уп-
ражняет и дурные свои качества, укрепляя в себе к ним
привычку; и помочь тут можно лишь своевременной
передышкой. И пусть никто не верит вполне победе над
своей природой, ибо природа может долгое время не
давать себя знать и вновь ожить при случае или соблазне.
Так было с Эзоповой девицей, превращенной из кошки
в женщину: уж на что она чинно сидела за столом,
пока не пробежала мимо нее мышь. А потому пусть че-
ловек либо вовсе избегает соблазна, либо почаще ему
подвергается, дабы стать к нему нечувствительным.
Природу человека всего легче обнаружить в уедине-
нии, ибо тут он сбрасывает с себя все показное; в порыве
страсти, ибо тогда забывает он свои правила; а также в но-
вых обстоятельствах, ибо здесь покидает его сила при-
вычки.
575

Счастливы те, чья природа находится в согласии с их
занятиями; иначе они могут сказать: «Долго жила душа
моя» (Ветхий завет, Псалм. Давид., 119, ст. 6), когда вы-
нуждены заниматься вещами, к которым не питают склон-
ности. Занимаясь науками, пусть человек назначает часы
тому, к чему себя понуждает; а для того, что согласно
с его природой, пусть не заботится отводить особое вре-
мя, ибо мысли его и сами будут к этому обращаться,
насколько позволят другие дела и занятия.
В каждом человеке природа всходит либо злаками,
либо сорной травой; пусть же он своевременно поливает
первые и истребляет вторую.
Соч.: В 2 т. М., 1972. Т. 2. С. 440—
441
Ж. О. де Ламетри
АНТИ-СЕНЕКА, ИЛИ РАССУЖДЕНИЕ О СЧАСТЬЕ
Живем ли мы в этом мире для того, чтобы стремиться
к известности и наслаждаться ею, или же для того, чтобы
вкушать радости жизни? Раз случай бросил нас в этот
мир — я не скажу в ущерб тем многим, которым каждый
день множество различных причин мешает выйти из не-
бытия,— нашей главной и самой разумной целью явля-
ется, очевидно, спокойная, приятная и довольная жизнь.
Ответ на этот вопрос дан в гораздо большей степени
поведением всех людей, чем самыми разнообразными
суждениями тех, кто претендует на роль наставников
рода человеческого. Думать о теле прежде, чем о
душе,— значит подражать природе, создавшей первое
раньше второй. Можно ли найти более надежного руко-
водителя, чем природа? Следуя ей, не следуем ли мы
одновременно и человеческому, и животному инстинкту?
576

Я скажу больше и стану при этом на точку зрения учения,
которому до сих пор не имел честь следовать. Мы долж-
ны заботиться о своей душе только для того, чтобы до-
ставить больше удовольствия своему телу; быть может,
следует писать, подобно многим другим авторам, лишь
для того, чтобы получать или деньги от книгоизда-
телей, или дающий еще больше дохода почет. Если
существуют конечные цели, то последняя представляет
собой одну из них, и притом весьма разумную. Любовь
к жизни и к благополучию, очевидно, обладает более
существенными правами, чем себялюбие; подобно тому
как удовольствие имеет преимущество перед честью для
того, кто отличается хорошим вкусом, так и хлеб явля-
ется более питательной пищей, чем слава.
Соч. М., 1983. С. 273
Л. Вовенарг
О ПРИЯЗНИ К ЖИВОТНЫМ
В доброе отношение людей к некоторым домашним
животным закрадывается порою оттенок лести самим
себе. Мне всегда казалось, что, сделавшись собственно-
стью человека, животное ублажает его самолюбие; это
звучит смехотворно, но, к крайней моей досаде, дело
обстоит именно так: мы настолько ничтожны, что в самой
жалкой своей собственности начинаем видеть самих
себя. Попугаю мы приписываем мысли и чувства, вообра-
жаем, будто он любит нас, боится, ценит нашу ласку
и т. д., вот и полны приязни к нему за этот перевес
над ним. Поистине, великое преимущество! Но таков
человек.
Размышления и афоризмы Фран-
цузских моралистов XVI— XVIII
зеков. М., 1987. С. 368
37 Философия любви. Ч. 2

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН
Абдул-Баха (20 в.), сын Баха-Уллы, основателя религии бахаистов II 27, 145 *
Абеляр, Пьер (1079—1142), французский философ, теолог и поэт II 290
Август (Октавиан) (63 до н. э.— 14 н. э.)г римский император II 31
Августин Блаженный Аврелий (354—430), христианский теолог, отец церкви,
епископ г. Гиппон I 84—88, 209, 378, 481; II 401, 479
Авраам, в ветхозаветных преданиях избранник Яхве I 191; II 483, 484
Агамемнон, в греческой мифологии царь Микен, предводитель греческого
войска в Троянсхой войне I 24. 25
Агрикола, Георг (настоящая фамилия Бауэр) (1494—1555), немецкий уче-
ный II 499
Адам, в Библии и Коране первочеловек и отец рода человеческого I 112,
212, 451; II 421, 422, 428
Адмет, в греческой мифологии царь города Феры в Фессалии, муж Алкести-
ды I 18; II 15
Адрастея, в греческой мифологии богиня судьбы, богиня возмездия I 165
Аид (Гадес, Плутон), в греческой мифологии бог — владыка царства мерт-
вых I 50, 57; II 167, 385, 425
Айтматов, Чингиз (р. 1928), современный советский писатель I 410
Ален де ла Рош (Алан ван дер Клип, Аланус де Рупе) (1428—1475), про-
поведник-доминиканец I 432
Алкей (конец 7 — первая половина 6 в. до н. э.), древнегреческий поэт I 20
Алкестида, в греческой мифологии супруга Адмета I 18; II 14
Алкмена, в греческой мифологии возлюбленная Зевса, супруга тиринфского
царя Амфитриона, мать Геракла I 16, 57
Алькафорадо Марианна, португальская монахиня, автор изданных в 1669 г.
«Писем португальской монахини» II 290
Амун, древнеегипетский бог I 50
Амфитрион, в греческой мифологии муж Алкмены, матери Геракла, отец
Ификла, брата Геракла I 16
Анакреон(т) (ок. 570—487 до н. э.), древнегреческий поэт I 12, 20, 31, 36,
41; II 510
Анаксагор (ок. 500—428 до н. э.), древнегреческий философ и ученый I 440
Андерсен, Ханс Кристиан (1805—1875), датский писатель II 324
Андромаха, в греческой мифологии супруга Гектора II 308
Анненкова, Елизавета Николаевна (1840—1886), в замужестве кн. Голицына
I 186
Анненский, Иннокентий Федорович (1855—1909), русский поэт I 441
Антигона, в греческой мифологии дочь фиванского царя Эдипа и Иокасты
I 48—51, 53
Антиопа, в греческой мифологии возлюбленная Зевса I 16
* В указателе выделены страницы, на которых начинается собственный
текст данного мыслителя.
578

Антоний Марк (ок. 83—30 до н. э.), римский полководец II 31
Анхиз, в греческой и римской мифологии возлюбленный Афродиты, пастух,
отец Энея I 54
Антэрот, в греческой мифологии бог ответной любви I 13
Аполлон, в греческой мифологии олимпийский бог, блюститель гармонии
космической и человеческой I 27
Аполлоний Родосский (ок. 295 — ок. 215 до н. э.), древнегреческий поэт
и грамматик II 531
Аппий Клавдий, римский цензор 312 г. до н. э., проведший ряд крупных
реформ II 29
Апулей Луций (ок. 125 — ок. 180), римский писатель I 34
Арес, в греческой мифологии бог коварной и жестокой войны I 319, 320
Аристенет (6 в.), византийский писатель I 104
Аристипп (2-я половина 5 в.— начало 4 в. до н. э.), древнегреческий фило-
соф из Кирены в Северной Африке I 113
Аристотель (384—322 до н. э.), древнегреческий философ I 12, 51, 63, 308,
453, 457; II 155, 192, 198, 493, 531
Аристофан (ок. 445 — ок. 385 до н. э.), древнегреческий поэт-комедиограф
I 38, 39, 58, 59, 66, 67, 165, 211; II 9
Арманд, Инесса (1874—1920), деятель российского и международного ре-
волюционного движения II 8, 316, 318, 319
Арманд И. А., дочь Инессы Арманд II 319
Артемида, в греческой мифологии богиня охоты, сестра-близнец Аполлона
I 54, 55
Артемидор, греческий легендарный толкователь снов II 362
Архилох (2-я половина 7 в. до н. э.), древнегреческий поэт I 19, 31
Архимед (ок. 287—212 до н. э.), древнегреческий ученый II 538
Аспазия (ок. 470 до н. э.— ?), афинская гетера, супруга Перикла I 65
Атлант, в греческой мифологии титан, брат Прометея I 57
Атропа, в греческой мифологии одна из Мойр, богинь человеческой судьбы,
обрезающая нить жизни человека II 52
Афина (Паллада), в греческой мифологии богиня мудрости и справедли-
вой войны I 54; II 30
Афродита (Венера, Киприда), в греческой мифологии богиня любви и красо-
ты I 12, 20, 21, 25, 38, 54—56, 58, 59, 63, 104, 319; II 53, 450
— Афродита Пандемос (всенародная, земная, площадная), дочь Зевса
и Дионы I 20, 34, 38, 54, 61, 74; II 387
— Афродита Урания (небесная, возвышенная), родилась из крови оскоп-
ленного Кроном Урана I 20, 34, 38, 54, 61, 74; II 387, 389
Ахалья, в индийской мифологии жена мудреца Гаутамы, возлюбленная царя
богов Индры I 16
Ахилл (Ахиллес), в греческой мифологии один из величайших героев Троян-
ской войны II 15
Ахилл Татий (ок. 2 или 3 в.), древнегреческий писатель I 34, 42, 104
Ахмадулина, Белла (р. 1937), советская поэтесса I 245
Ахур, египетский фараон I 1 5
Баадер, Франц Ксавер фон (1765—1841), немецкий ученый, религиозный
философ I 122; II 56, 256
Байрон, Джордж Ноэл Гордон (1788—1824), английский поэт II 88
Бальзак, Оноре де (1799—1850), французский писатель I 290; II 395
579

Баратынский, Евгений Абрамович (1800—1844), русский поэт I 174, 241, 505
Бартон Р., английский переводчик и издатель 19 в. I 274
Басе, поэт эпохи Августа, друг Проперция I 29
Баха-Улла (19 в.), основатель религии бахаистов II 26, 144, 210, 550
Бахофен, Иоганн Якоб (1815—1887), швейцарский историк права I 11, 323;
II 515
Бахрах, секретарь Бунина И. А. I 405
Бахтин Б. Б., современный советский исследователь эпоса народов Китая
I 322
Бахтин, Михаил Михайлович (1895—1975), советский литературовед, теоретик
искусства I 497
Беатриче (1265—1290), дочь Фолько Портинари, возлюбленная Данте Алигье-
ри I 375; II 431
Беклин, Арнольд (1827—1901), швейцарский живописец II 378
Белинский, Виссарион Григорьевич (1811 —1848), русский критик I 409
Белый, Андрей (настоящие имя и фамилия Борис Николаевич Бугаев) (1880—
1934), русский советский поэт I 370
Бенивьени, Джироламо, член Флорентийской платоновской Академии 15 в.
I 111
Беньян, Джон (1628—1688), английский писатель II 208
Беранже, Пьер Жан (1780—1857), французский поэт I 290, 402
Бергсон, Анри (1859—1941), французский философ II 93
Бердяев, Николай Александрович (1874—1948), русский религиозный фило-
соф I 6, 37, 113, 233, 356, 366, 469, 505; 117, 209, 384, 526
Бернар Клервоский, Бернард (1090—1153), католический теолог-мистик I
430, 435
Бертелеми, Жан (XIV в.), французский религиозный писатель I 431
Бетховен, Людвиг ван (1770—1827), немецкий композитор I 375, 377
Бехтерев, Владимир Михайлович (1857—1927), советский невролог, психиатр
и психолог I 273
Бёме, Якоб (1575—1624), немецкий мистик, философ-пантеист 1112, 122, 130,
440; II 418
Берне, Роберт (1759—1796), шотландский поэт I 290
Бион (2 в. до н. э.), греческий буколический поэт I 20, 31
Блок, Александр Александрович (1880—1921), русский поэт I 35, 188, 189,
370, 409
Блондель, Морис (1861—1949), французский философ I 340
Бозанкет, Бернард (1848—1923), английский философ II 123
Боккаччо, Джованни (1313—1375), итальянский писатель I 282, 290
Бонхеффер, Дитрих (1906—1945), немецкий протестантский теолог II 147,
519, 558
Борей, в греческой мифологии бог северного ветра I 58
Борис (?—1015), кн. ростовский, сын кн. Владимира, святой русской право-
славной церкви I 151
Браунинг, Роберт (1812—1889), английский поэт II 107
Бруно, Джордано (1548—1600), итальянский философ-пантеист I 111, 112,
288, 440
Брюнсвик, Тереза, возлюбленная Бетховена I 377
Брюсов, Валерий Яковлевич (1873—1924), русский советский писатель I 370
Будда, в буддийской мифологии человек, достигший наивысшего предела
духовного развития I 304, 358, 429, 436, 442
580

Булгаков, Сергей Николаевич (1871 —1944), русский экономист, религиозный
философ I 1 97
Бунин, Иван Алексеевич (1870—1953), русский писатель I 273, 282, 290, 405,
406, 437
Бэкон, Фрэнсис (1561 —1626), английский философ I 394; II 7, 28, 158, 165,
181, 218, 500, 533, 574
Вагнер, Рихард (1813—1883), немецкий композитор, дирижер II 88
Вайе (Ламот Левайе), Франсуа (1588—1672), французский публицист, фило-
соф-вольнодумец II 554
Ван де Вельде, Теодор, один из основателей современной сексологии
I 273
Василев, Кирилл, современный болгарский исследователь I 358
Ватсьяяна (Ватсаяна), древнеиндийский врач (ок. 4 в. до н. э.) I 500; II 18
Ватто, Антуан (1684—1721), французский живописец I 118
Везель, капитан, упоминаемый Стендалем в сочинении «О любви» II 290
Вейнингер, Отто (1880—1903), австрийский философ II 395, 406
Вейсман, Август (1834—1914), немецкий зоолог и эволюционист I 168
Вельтман, Александр Фомич (1800—1870), русский писатель I 155
Вергилий, Марон Публий (70—19 до н. э.), римский поэт I 26, 113
Вересаев (настоящая фамилия Смидович), Викентий Викентьевич (1867—
1945), русский советский писатель I 290; II 317
Вернадский, Владимир Иванович (1863—1945), советский ученый I 176, 184
Верхарн, Марта, жена Эмиля Верхарна I 378
Верхарн, Эмиль (1855—1916), бельгийский поэт I 378
Вивальди, Антонио (ок. 1678—1741), итальянский композитор I 377
Витгенштейн, Людвиг (1889—1951), австрийский философ, логик, математик
I 501
Владимир (?— 1015), кн. киевский I 149, 151
Вовенарг, Люк де Клапье де (1715—1747), французский моралист I 395, 475,
493; II 53, 160, 250, 577
Вознесенский, Андрей Андреевич (р. 1933), советский поэт I 234, 406
Волкогонов, Дмитрий Антонович (р. 1928), генерал-лейтенант, начальник
Института военной истории I 450
Вольтер (настоящее имя Мари Франсуа Аруэ) (1694—1778), французский
философ, писатель, историк I 118, 282
Вооз, в ветхозаветных преданиях прадед Давида I 191
Вордсворт, Уильям (1770—1850), английский поэт II 198, 565, 566, 568
Ворошилов, Климент Ефремович (1881—1969), советский государственный,
военный и партийный деятель I 423
Высоцкий, Владимир Семенович (1938—1980), советский поэт, композитор,
певец, актер I 231
Вышеславцев, Борис Петрович (1877—1954), русский философ I 156, 157
Гаутама, в индуистской мифологии один из семи великих мудрецов I 16
Гаман, Иоган Георг (1730—1786), немецкий писатель I 122
Гартман, Эдуард (1842—1906), немецкий философ I 191, 317
Геб, в египетской мифологии бог земли I 57
Гегель, Георг Вильгельм Фридрих (1770—1831), немецкий философ I 7, 12,
19, 37, 45, 131 — 136, 225, 299, 362, 371, 394,458, 504; II 62, 151. 192,466, 504
Гейне Генрих (настоящее имя Харри), немецкий поэт I 273, 505; II 308
581

Гектор, в греческой мифологии главный троянский герой II 308
Гелиодор (3 или 4 в.), древнегреческий писатель I 34, 42, 43, 91
Гелиос, в греческой мифологии бог солнца I 44
Гельвеций, Клод Антуан (1715—1771), французский философ I 120
Гемон, в греческой мифологии сын фиванского царя Креонта, жених Ан-
тигоны I 49
Гера (Юнона), в греческой мифологии супруга и сестра Зевса I 47, 57;
II 30, 218
Геракл, в греческой мифологии герой, сын Зевса и Алкмены I 16, 24, 27, 57
Гераклит из Эфеса (ок. 520 — ок. 460 до н. э.), древнегреческий философ
I 169; II 184, 385
Гердер, Иоган Готфрид (1744—1803), немецкий философ I 121, 122
Геро, в греческой мифологии жрица Афродиты, возлюбленная Леандра
I 19
Геродот (между 490 и 480 — ок. 425 до н. э.), древнегреческий историк
I 44
Герцен, Александр Иванович (1812—1870), русский писатель, публицист I 291
Гесиод (8—7 вв. до н. э.), древнегреческий поэт I 25, 54, 56, 57, 61, 66; 1116
Гессе, Герман (1877—1962), немецкий писатель I 475, 476; II 564
Гестия, в греческой мифологии богиня домашнего очага, старшая дочь
Кроноса и Реи I 54, 57
Гефест, в греческой мифологии бог огня и кузнечного дела I 319, 320; II 11
Гея, в греческой мифологии мать-земля I 57
Гёльдерлин, Иоган Кристиан Фридрих (1770—1843), немецкий поэт I 369
Гёррес, Йозеф, немецкий романтик конца 18 — начала 19 в. II 61, 261, 540
Гёте, Иоган Вольфганг .(1749—1832), немецкий писатель, мыслитель I 121,
123, 124, 136, 239, 241, 247, 250, 273, 282, 290; II 288, 333, 417, 564, 565
Гизе X., современный германский сексолог I 273
Гильгамеш, шумерский и аккадский мифоэпический герой I 13, 14
Гименей, в греческой мифологии божество брака, сын Диониса и Афродиты
I 13; II 285
Гимэрот, в греческой мифологии божество плотского вожделения I 13
Гиппократ (ок. 460 — ок. 370 до н. э.), древнегреческий врач II 554
Гитлер (настоящая фамилия Шикльгрубер), Адольф (1889—1945), фюрер
НСДАП и фашистской Германии I 417, 422—424
Глеб (I—101*5), кн. муромский, сын кн. Владимира, святой русской право-
славной церкви I 151
Гоббс, Томас (1588—1679), английский философ 1114
Гоген, Поль (1848—1903), французский живописец I 273
Гоголь, Николай Васильевич (1809—1852), русский писатель I 78, 191, 409
Голод, С, современный советский социолог I 293
Гомер, легендарный древнегреческий эпический поэт I 30, 42, 50, 54, 55,
61, 283, 402; II 10, 16
Гонтор, Сюзетта, возлюбленная Гёльдерлина I 369
Гораций, Флак Квинт (65—8 до н. э.), римский поэт I 26, 30, 283
Горгий (ок. 483 — ок. 375 до н. э.), древнегреческий философ-софист и ора-
тор I 63
Горький, Максим (настоящие имя и фамилия Алексей Максимович Пеш-
ков) (1868—1936), русский советский писатель I 273, 282, 290
Грибоедов, Александр Сергеевич (1795—1829), русский драматург и поэт
I 402
582

Григорий Нисский (ок. 335—после 394), ранневизантийский писатель, бого-
слов, философ, представитель восточной патристики I 89—91
Григорий Палама (1296—1359), византийский богослов I 98, 99
Григорий Синаит (60-е гг. 13 в.— 40-е гг. 14 в.), византийский мистик I 98
Гроф, С, американский психолог второй половины 20 в. I 424, 425
Гумбольдт, Вильгельм (1767—1835), немецкий филолог, философ, государ-
ственный деятель I 121, 122
Гус, Ян (1371—1415), идеолог чешской Реформации I 145
Гюго, Виктор Мари (1802—1885), французский писатель I 363, 406
Давид, в ветхозаветной традиции царь Израильско-Иудейского государства
10 в. до н. э. I 451; II 488, 576
Давыдов, Юрий Николаевич (р. 1929), советский историк социологии I 398
Дамаяти, персонаж индуистской мифологии 11 307
Даниельсон, Бенг Эммерик (р. 1921), шведский этнограф I 274
Данте, Алигьери (1265—1321), итальянский поэт I 370, 375, 376, 481; II 195,
417, 430, 431
Дарвин, Чарлз Роберт (1809—1882), английский естествоиспытатель I 180;
11 387, 424
Декарт (Картезий), Рене (1596—1650), французский философ, математик,
физик I 113—117, 231, 232, 483
Де Костер, Шарль (1827—1879), бельгийский писатель I 290, 487
Деметра, в греческой мифологии богиня плодородия и земледелия, дочь
Кроноса и Реи, сестра и супруга Зевса I 16, 57
Демодок, греческий легендарный слепой певец I 319
Демокрит (ок. 470 или 460 до н. э.— умер в глубокой старости, по некоторым
свидетельствам, прожил более 100 лет), древнегреческий философ I 40,
63; II 530
Демофонт, в греческой мифологии афинский царь, сын Тесея и Федры I 18
Деянира, в греческой мифологии супруга Геракла I 24
Джеймс, Генри (1843—1916), американский писатель I 135
Джеймс, Уильям (1842—1910), американский философ и психолог I 479, 480
Джексон, Джон Хаглингс (19 в.), американский исследователь языка I 497
Дидона, в римской мифологии царица, основательница Карфагена, возлюб-
ленная Энея I 18
Дидро, Дени (1713—1784), французский философ I 118, 290
Диккенс, Чарлз (1812—1870), английский писатель II 395
Диоген Синопский (ум. ок. 330—320 до н. э.), древнегреческий моралист
II 210
Диона, в греческой мифологии супруга Зевса, мать Афродиты Пандемос
I 38, 54
Дионис (Вакх), в греческой мифологии бог виноделия I 58; II 53, 385, 425
Дионисий Ареопагит (1 в.), легендарный ученик ап. Павла, афинский фило-
соф, член Ареопага I 93
Дионисия Лармина, легендарная римлянка, объедала I 4Q6
Диотима (5 в. до н. э.), представительница пифагореизма I 59, 62, 369;
II 12—14, 17
Дорст, Ж., современный французский эколог I 251
Достоевский, Федор Михайлович (1821—1881), русский писатель I 155, 377,
469, 477; II 395, 411
Дьяконов, Игорь Михайлович (р. 1914/15), советский востоковед I 14
583

Дюкло, Шарль Пино (1704—1772), французский литератор II 290
Ева, согласно иудаистическим, христианским и мусульманским представле-
ниям, жена Адама, первая женщина и праматерь рода человеческого I
212; II 421, 422, 428
Евдокс Книдский (ок. 408 — ок. 355 до н. э.), древнегреческий математик
и астроном 11 531
Евматий Макремволит (12 в.), византийский писатель I 104
Еврипид (ок. 480—407 или 406 до н. э.), древнегреческий драматург I 22,
24, 43, 65
Европа, в греческой мифологии возлюбленная Зевса, сестра Кадма I 16
Елена Прекрасная, в греческой мифологии спартанская царица, дочь Зевса
и Леды, супруга Менелая, возлюбленная Париса I 65; II 30
Ефремов, Иван Антонович (1907—1972), советский писатель I 273
Жан Поль (настоящие имя и фамилия Иоган Пауль Фридрих Рихтер) (1763—
1825), немецкий писатель I 121
Жедуан, Никола (1667—1744), французский священник и писатель II 53
Жельвис, В. И., современный советский исследователь I 494
Жерсон, Жан (1363—1429), французский теолог I 433, 498, 499
Жильсон, Этьен Анри (1884—1978), французский философ и теолог I 388
Жирмунский, Виктор Максимович (1891—1971), советский филолог I 227
Жуандо, французский писатель II 417
Жубер, Жозеф (1754—1824), французский писатель II 56, 539
Жуковский, Василий Андреевич (1783—1852), русский поэт I 187
Зайченко, А., современный советский публицист I 482
Залкинд, А. Б., советский исследователь 20-х гг. II 334
Захаров, Марк Анатольевич (р. 1933), советский кино- и театральный режис-
сер I 471
Зевс (Зевес, Юпитер), в греческой мифологии верховное божество I 16, 27,
39, 42, 50, 54, 57, 66, 461; II 10, 218, 219, 491, 498
Зенобия, царица Пальмиры'(267—273) II 491
Золя, Эмиль (1840—1902), французский писатель I 290; II 317
Зудерман, Герман (1857—1928), немецкий писатель II 321
Иаков, в ветхозаветном предании патриарх, внук Авраама I 191
Иапет, в греческой мифологии титан, отец Прометея и Атланта I 66
Ибн Сина (Авиценна), Абу Али Хусейн ибн Абдаллах (980—1037), ученый,
философ, врач I 440; II 7. 21
Ибсен, Генрик (1828—1906), норвежский драматург I 469; II 417, 420
Ивик (Ибик) (2-я половина 6 в. до н. э.), древнегреческий поэт I 20, 58
Иеремия, ветхозаветный пророк 7 — начала 6 в. до н. э. I 153
Иерофей, христианский святой I 95
Иисус Христос (Мессия), в системе христианского мировоззрения — бого-
человек, второе лицо Троицы I 69—78, 87, 92, 96, 100, 101, 112, 159, 189,
191, 213, 223, 304, 431, 458; II 95, 96, 103, 105, 150, 204, 206, 389, 444, 455—
457, 484—488, 524, 525, 568, 570, 574
Иларион, древнерусский писатель, киевский митрополит с 1051 г. I 151
Илифия, в греческой мифологии богиня родов I 13
Индра, в индуистской мифологии бог грома, молнии, глава богов I 16
Иоанн Богослов, в христианстве один из 12 апостолов, автор четвертого Еван-
гелия I 71, 74—77, 236; II 101, 105
5S4

Иоанн Златоуст (между 344 и 354—407), ранневизантийский писатель, цер-
ковный деятель, проповедник I 150, 507
Иокаста, в греческой мифологии фиванская царица, мать и жена Эдипа
I 24, 48
Иосиф Обручник, в христианских представлениях юридический супруг Ма-
рии, юридический отец Иисуса Христа I 433; II 486—490
Ипполит, в греческой мифологии сын афинского царя Тесея и царицы амазо-
нок Антиопы, пасынок Федры I 24
Исаак Сирин, христианский подвижник 7 в. I 151
Исайя (8 в. до н. э.), в ветхозаветной традиции первый из «больших проро-
ков» II 195
Искандер, Фазиль (р. 1929), советский писатель I 251
Йемена, в греческой мифологии сестра Антиопы, дочь Эдипа и Иокасты
I 48
Исократ (436—338 до н. э.), афинский оратор, публицист 11 498
Итс, Р. Ф., современный советский исследователь эпоса народов Китая
I 322
Иуда, в ветхозаветной традиции четвертый сын Иакова, один из прародите-
лей Христа I 191
Иштар, в аккадской мифологии центральное женское божество, богиня пло-
дородия и плотской любви, богиня войны I 13
Каганович, Лазарь Моисеевич (р. 1893), советский государственный и пар-
тийный деятель I 423
Кадм, в греческой мифологии основатель Фив I 47
Казанова, Джованни Джакомо (1725—1798), итальянский писатель I 118, 120
Кали, в индуистской мифологии одна из ипостасей жены Шивы, олицетво-
рение грозного, губительного аспекта его божественной энергии I 215
Калигула (12—41), римский император I 27, 456
Калинин, Михаил Иванович (1875—1946), советский государственный и пар-
тийный деятель I 423
Камю, Альбер (1913—1960), французский писатель и философ I 418, 419
Кант, Иммануил (1724—1804), немецкий философ I 126—129, 145, 157, 233,
235, 238, 254, 256, 260—265, 362
Карл Великий (742—814), франкский король, император из династии Каро-
лингов I 476
Каррачи, семейство итальянских художников болонской школы (16—17 вв.)
II 290
Карсавин, Лев Платонович (1882—1952), русский религиозный философ,
историк-медиевист I 507
Катулл, Гай Валерий (ок. 87 — ок. 54 до н. э.), римский поэт I 26, 27, 30, 33, 42
Кемпер, Т., современный американский социолог и психолог I 383, 385
Кернер, Теодор (1791—1813), немецкий поэт II 564
Кингсли, Чарлз (1819—1875), английский поэт II 107
Кинзи, А., современный американский сексолог I 273
Кинфия, гетера, возлюбленная Пропорция I 29
Киплинг, Джозеф Кедьярд (1865—1936), английский писатель II 569, 572
Киприан (3 в.), карфагенский епископ I 79
Киреевский, Иван Васильевич (1806—1856), русский религиозный философ,
один из основоположников славянофильства I 155—156
Клара из Ассизи (13 в.), святая, основательница ордена кларисс I 428, 429
585

Клеопатра (69—30 до н. э.), последняя царица Египта из династии Птолемеев
I 185, 186; II 228
Клитемнестра, в греческой мифологии супруга Агамемнона, мать Ифигении,
Электры и Ореста I 24, 25
Кодр (11 в. до н. э.), аттический царь, при вторжении дорийцев пожертвовал
собой и спас родину 1115
Колас, Якуб (настоящие имя и фамилия Константин Михайлович Мицке-
вич) (1882—1956), белорусский поэт I 403
Коллар, Ян (1793—1852), чешский и словацкий поэт I 403, 404, 409; II 559
Коллонтай, Александра Михайловна (1872—1952), советский государствен-
ный и партийный деятель, публицист I 273; 11 8, 323
Кольридж, Сэмюэл Тейлор (1772—1834), английский поэт II 198, 568
Колчак, Александр Васильевич (1873—1920), адмирал, один из главных орга-
низаторов контрреволюции I 407
Кондильяк, Этьен Бонно де (1715—1780), французский философ-просвети-
тель I 114
Коненков, Сергей Тимофеевич (1874—1971), советский скульптор I 273
Констан, Бенжамин де Ребек (1767—1830), французский писатель II 59, 257,
456
Конт, Огюст (1798—1857), французский философ, основоположник совре-
менной социологии I 305
Конфуций (Кун-Цзы) (ок. 551—479 до н. э.), древнекитайский мыслитель
I 304; II 135, 139, 549, 550
Корнель, Пьер (1606—1684), французский драматург II 228
Кочубей, Мария, дочь Кочубея Василия Леонтьевича (1640—1708), возлюб-
ленная Мазепы I 507; II 309. 312—314
Креонт, в греческой мифологии фиванский царь I 48—52, 403
Корреджо (настоящая фамилия Аллегри), Антонио (ок. 1489—1534), италь-
янский живописец I 113
Крантор, античный академик-скептик I 139
Кратет Фиванский (4 в. до н. э.), философ-киник II 210
Крафт-Эббинг, врач психоаналитик 11 449
Кребильон, Клод Проспер Жолио де (1707—1777), французский писатель
II 290
Кречмер, Эрнст (1888—1964), немецкий психолог и психиатр I 490
Критий (ок. 460—403 до н. э.), древнегреческий философ-софист I 63
Кришнамурти, Джидду (р. 1895 или 1897), индийский религиозный мысли-
тель и поэт I 249
Крон, в греческой мифологии один из титанов, сын Урана и Геи I 57
Крупин, Владимир Николаевич (р. 1941), советский писатель I 497, 498
Ксенофонт (ок. 430—355 или 354 до н. э.), древнегреческий писатель и
историк I 213
Кулоны, семья знаменитых танцоров во Франции в эпоху Империи и Ре-
ставрации 11 299
Купревич, Василий Феофилович (1897—1969), советский ботаник I 176
Куприн, Александр Иванович (1870—1938), русский писатель I 290, 331,
352, 374
Кучак, Наапет (? — ок. 1592), армянский поэт-гуманист I 273
Кьеркегор (Киркегардт, Кирхенгардт), Серен (1813—1855), датский теолог,
философ и писатель I 142, 143, 363; II 395, 418
Кэдворт, Ральф (17 в.), английский философ I 119
586

Лабрюйер, Жан де (1645—1696), французский писатель II 189, 242, 502, 554
Лай, в греческой мифологии фиванский царь, отец Эдипа I 24, 47
Лакло, Пьер Амбруаз Франсуа Шодерло де (1741 —1803), французский
писатель I 118
Лактанций, Луций Цецилий Фирмиан (? — ок. 325), византийский писатель
и проповедник I 80—84
Ламетри, Жюльен Офре де (1709—1751), французский философ I 118, 120,
457, II 50, 174, 248, 537, 554, 576
Ланкло, Нинон де (1616—1706), образованная французская светская дама
II 53
Лао-Цзы (Ли Эр) (р. 604, жил, по преданию, 160—200 лет), древнекитайский
легендарный основатель даосизма I 353
Лаодамия, в греческой мифологии дочь царя Акаста, супруга Протесилая
I 18
Ларошфуко, Франсуа де (1613—1680), французский писатель-моралист I
114, 333, 356; II 31, 168, 187, 219, 544
Лаура (1307—1348), возлюбленная Петрарки I 357, 375
Лафарг, Поль (1842—1911), один из основателей французской Рабочей пар-
тии, член I Интернационала I 303
Ле Дюка, Ж. М., современный французский историк культуры I 274
Леандр, в греческой мифологии юноша из Абидоса на берегу Гелеспонта,
возлюбленный Геро I 19
Левий, древнеримский поэт I 44
Леда, в греческой мифологии возлюбленная Зевса, мать Диоскуров, Кли-
темнестры и Елены I 16
Лейбниц, Готфрид Вильгельм (1646—1716), немецкий философ и ученый
I 116, 117, 465; II 54
Лем, Станислав (р. 1921), польский писатель I 486
Ленин, Владимир Ильич (1870—1924), теоретик марксизма, основатель Со-
ветского государства I 271; II 316, 317
Леонардо да Винчи (1452—1519), итальянский живописец, скульптор, ученый
I 213; II 412
Леонор (1571—1616), дочь Мишеля Монтеня II 157
Лермонтов, Михаил Юрьевич (1814—1841), русский поэт I 179, 185, 186, 290
Лессинг, Готхольд Эфраим (1729—1781), немецкий драматург, теоретик
искусства I 121, 136
Лидди, Гордон, организатор и исполнитель операции в гостинице «Уотер-
гейт» во времена президентства Р. Никсона I 417—419
Ликург (9—8 вв. до н. э.), легендарный спартанский законодатель I 6; II
16, 249
Лисий (459 — 380 до н. э.), афинский логограф, античное предание вклю-
чает его в число 10 лучших ораторов древности II 216
Лия, в ветхозаветной традиции старшая дочь Лавана, жена Иакова I 191
Лозен, Антуан де, маркиз де Пигейем (1632—1723), французский государ-
ственный деятель 11 290
Локк, Джон (1632—1704), английский философ I 114, 492; II 47, 188, 535
Лонг (2—3 вв.), древнегреческий писатель, автор любовного романа «Даф-
нис и Хлоя», перенесшего в прозу традиции буколической поэзии I 42;
II 510
Лопухина, Мария Александровна (1802—1877), состояла в переписке с
М. Ю. Лермонтовым I 179
587

Лоренс (Лавренс), Дэйвид Герберт (1855—1930), английский писатель
II 395
Лоренцо Валла (1405 или 1407—1457), итальянский гуманист эпохи Возрож-
дения I 113
Лосев, Алексей Федорович (1893—1987), советский философ и филолог
I 241
Лукиан (ок. 120 — ок. 190), древнегреческий писатель-сатирик I 402
Лукреций (Тит Лукреций Кар) (1 в. до н. э.), римский поэт и философ
II 447, 453
Льюис, Клайв Стейплз (1898—1963), английский ученый-филолог, литера-
тор I 382; II 101, 112, 192, 209, 445, 565
Лэм, Чарлз (1775—1834), английский эссеист N195
Людовик Голландский II 291
Лютер, Мартин (1483—1546), деятель Реформации в Германии, основатель
лютеранства И 524
Люцифер, в христианской традиции одно из обозначений сатаны I 481
Магомет (Мухаммед) (ок. 570—632), основатель ислама II 309
Мазепа, Иван Степанович (1644—1709), гетман Украины I 507; II 313
Мазох, Захер (1836—1895), австрийский писатель, описавший один из видов
половых извращений, получивший название мазохизма II 478
Майар, Оливье (ум. ок. 1508), французский народный проповедник I 433
Майоров, Геннадий Георгиевич (р. 1941), советский историк философии I 233
Майя, в греческой мифологии нимфа гор, старшая из семи плеяд, воз-
любленная Зевса, мать Гермеса I 57
Макарий Египетский (Великий) (300—390), христианский отшельник-аскет,
автор нравоучительных бесед-диалогов I 92
Макдональд, наставник К. С. Льюиса II 102
Макдуф, шотландский легендарный герой 11 365
Максим Исповедник (ок. 580—662), византийский мыслитель и богослов
I 96 — 98
Малиновский, Бронислав Каспер (1884—1942), английский этнограф и
социолог I 274
Мальбранш, Никола (1638—1715), французский философ I 115, 116, 492;
II 54
Мандевиль, Бернард (1670—1733), английский писатель I 119
Маритен, Жак (1882—1973), французский религиозный философ I 340
Мария, Дева, в христианской религии земная мать Иисуса Христа I 432,
433; II 388, 422, 486—490
Марк, Антоний (ок. 83 — 30 до н. э.), римский полководец 11 29
Маркс, Женни (1814—1881), жена К. Маркса II 300
Маркс, Карл (1818—1883) I 22, 139, 147, 271, 275, 283, 389; II 300, 303,
31В, 395
Маркузе, Герберт (1898—1979), немецко-американский философ и социо-
лог I 144, 145, 335, 336, 340
Мармонтень, Жан Франсуа (1739—1799), французский писатель, литератур-
ный критик и философ 11 290
Марсель, Габриель Оноре (1889—1973), французский философ I 340—342
Маслоу, Абрахам (1908—1970), американский психолог I 453, 454
Мастере, В., современный американский сексолог I 273
Маяковский, Владимир Владимирович (1893—1930), русский советский
поэт I 35
588

Медея, в греческой мифологии волшебница, внучка Гелиоса I 24, 43, 44
Медуза, в греческой мифологии титанида, возлюбленная Посейдона I 16
Мейзель-Хесс, Грета (начало 20 в.), немецкий социолог II 323—325, 329—332
Меликян, Бажбеук I 273
Менелай, в греческой мифологии царь Спарты, муж Елены I 65
Ментиков, Александр Данилович (1673—1729), сподвижник Петра I I 475
Метелл Македонский II 532
Метерлинк, Морис (1862—1949), бельгийский драматург, поэт I 148
Метродор из Лампсака (331 — 278 до н. э.), древнегреческий философ,
ученик и друг Эпикура I 11^
Мечников, Илья Ильич (1845—1916), русский биолог I 273, 291, 315, 325
Мид, Маргарет (1901 —1978), американский этнограф и социолог I 274
Милль, Джон Стюарт (1806—1873), английский философ, экономист и обще-
ственный деятель I 271
Мильтон, Джон (1608—1674), английский поэт II 447, 456
Мимнерм (6 в. до н. э.), древнегреческий поэт-элегик I 20
Минуций Феликс (2—3 вв.), апологет христианства, ритор I 79
Михайлов, Михаил Ларионович (1829—1865), русский писатель I 271
Моисей, в иудаизме и христианстве первый пророк Яхве I 72, 407; II 485
Мойры, в греческой мифологии богини судьбы I 18
Молотов (настоящая фамилия Скрябин), Вячеслав Михайлович (1890—1986),
советский государственный и партийный деятель I 423
Молох, в ветхозаветных преданиях обозначение ритуала жертвенного сжи-
гания людей и животных, позже принятое за имя божества II 574
Монтень, Мишель де (1533—1592), французский философ-гуманист I 119;
II 7, 155, 214, 490, 530, 552, 554
Монтерлан, Анри де (1896—1972), французский писатель II 395
Монтегю Э., современный психолог I 416, 419
Мопассан, Ги де (1850—1893), французский писатель I 273, 290; II 321,
322, 391
Мор, Томас (1478—1535), английский гуманист, государственный деятель
и писатель, один из основоположников утопического социализма II 285
Морган, Льюис Генри (1818—1881), американский историк и этнограф I 11
Мосх (2 в. до н. э.), античный поэт I 20, 31; II 510
Моцарт, Вольфганг Амадей (1756—1791), австрийский композитор I 246
Музы, в греческой мифологии дочери Зевса и Мнемосины, богини — покро-
вительницы наук, поэзии и искусств I 56
Мумтаз (17 в.), жена индийского шаха Джахана, в память которой был
сооружен мавзолей Тадж-Махал I 375, 376
Мунье, Эммануэль (1905—1950), французский философ I 340
Мур, Джордж Эдуард (1873—1958), английский философ I 447, 448,
452
Муссолини, Бенито (1893—1945), фашистский диктатор Италии I 471
Мэн Ицзы, древнекитайский мыслитель, ученик Конфуция II 549
Мэн-Сунь, древнекитайский мыслитель, ученик Конфуция II 549
Мэн Убо, древнекитайский мыслитель, ученик Конфуция II 550
Мэтсон, Ф., современный психолог I 416, 419
Нанно (6 в. до н. э.), флейтистка, к которой обращены любовные элегии
греческого поэта Мимнерма I 20
Наполеон I (Бонапарт) (1769—1821), французский император II 379
589

Нарцисс, в греческой мифологии прекрасный юноша, наказанный за свою
холодность Афродитой I 336; II 166
Нерон (37—68), римский император из династии Юлиев-Клавдиев I 27,
456
Нефертити (конец 15—начало 14 в. до н. э.), египетская царица, супруга
Аменхотепа IV I 15
Никита Евгениян I 105—107
Николай Кавасила (ок. 1320—1363/91), епископ в Салониках, мистик-исихаст
I 99—101
Николай Кузанский (1401 —1464), философ, ученый I 232. 247, 440; II 84
Никсон, Ричард Милхауз (р. 1913), 37-й президент США I 417
Ницше, Фридрих (1844—1900), немецкий философ I 141, 398, 455, 456,
463; II 88, 154, 395, 541, 544
Новалис (настоящее имя и фамилия Фридрих фон Харденберг) (1772—
1801), немецкий поэт и философ I 125; II 61
Нут, в египетской мифологии богиня неба I 57
Обри, пациент американского психиатра Шелдона У. I 489, 493
Овидий (Публий Овидий Назон) (43 до н. э. — ок. 18 н. э.), римский поэт
I 26, 28—31, 33, 56, 191, 334, 359; II 449, 575
Одиссей (Улисс), в греческой мифологии царь острова Итака, один из
героев Троянской войны I 18, 43, 91, 320; II 501
Олдингтон, Ричард (1892—1962), английский писатель I 290
Орест, в греческой мифологии сын Агамемнона и Клитемнестры I 24
Ортега-и-Гассет, Хосе (1883—1955), испанский философ I 207, 217, 410,
411, 413, 468, 504
Оруэлл, Джордж (настоящие имя и фамилия Эрик Блэр) (1903—1950),
английский писатель II 447
Орфей, в греческой мифологии фракийский певец, сын музы Каллиопы
I 18, 29, 57, 58, 336
От, герой гомеровского эпоса, намеревавшийся совершить восхождение
на небо и напасть на богов II 10
Павел, в христианской традиции «апостол язычников», не знавший Иисуса
Христа во время его земной жизни, но в силу особого призвания и
чрезвычайных миссионерско-богословских заслуг почитаемый как «перво-
престольный апостол» и «учитель вселенной» I 69, 71, 73, 75—77 93, 94,
253; II 20, 448, 482, 485
Павсаний, житель селения гончаров Керамик, участник платоновских диа-
логов I 38, 54, 59, 61
Павсаний (ум. 385 до н. э.), царь Спарты I 44
Пан, в греческой мифологии бог стад, покровитель пастухов, божество
природы II 123
Пандора, в греческой мифологии женщина, созданная Гефестом по воле
Зевса в наказание людям за похищение Прометеем огня у богов; от-
крыла ящик, наполненный бедствиями, и они распространились по зем-
ле I 66
Парменид (6 в. до н. э.), древнегреческий философ, основатель элейской
школы I 58
Парни, Эварист (1753—1814), французский поэт I 282
Паскаль, Блез (1623—1662), французский философ, писатель, математик и
590

физик I 115, 227, 242, 354, 355, 378, 393, 491, 492; II 7, 146, 171, 228,
229, 537, 541, 556
Патмор, Ковентри (1823—1896), английский поэт II 107
Патрокл, в греческой мифологии один из героев Троянской войны II 15
Пейто, в греческой мифологии богиня любовных уговоров I 13
Пелопид (ок. 410—364 до н. э.), фиванский полководец II 492
Пенелопа, в греческой мифологии жена Одиссея I 18, 43, 65; II 307
Пения, в греческой мифологии богиня бедности I 60, 166
Перикл (ок. 490 — 429 до н. э.), афинский стратег, вождь демократиче-
ской группировки I 65
Персефона (Прозерпина), в греческой мифологии богиня плодородия и
подземного царства, дочь Деметры и Зевса, супруга Аида I 50, 51; II 167
Петрарка, Франческо (1304—1374), итальянский поэт I 33, 35, 136, 357,
370, 375, 376
Петр, один из 12 апостолов, первым провозгласивший Иисуса мессией
(Христом), первый римский епископ I 75, 158; II 484
Петр I Великий (1672—1725), русский царь, первый российский импера-
тор I 475
Пигмалион, в греческой мифологии скульптор, царь Кипра, влюбившийся
в изваянную им статую Галатеи; Афродита оживила статую, и Галатея
стала его женой I 18
Пико делла Мирандола, Джованни (1463—1494), итальянский мыслитель 1111
Пирам, в античной мифологии вавилонский юноша, возлюбленный Фис-
бы I 29
Пифагор Самосский (6 в. до н. э.), древнегреческий мыслитель, религиоз-
ный и политический деятель, математик I 61; II 160, 183
Плавт, Тит Макций (середина 3 в. до н. э. — ок. 184), римский комедио-
граф I 83
Платон (428 или 427—348 или 347 до н. э.), древнегреческий философ
I 12, 19, 38—41, 59, 61—63, 65, 66, 110, 112, 130, 143, 162—168, 170, 186,
211, 217, 241, 279, 283, 291, 300, 345, 364, 369, 370, 386, 440, 445, 447,
507—508; II 7. 9, 84, 91, 102, 216, 387, 392, 397, 429, 454, 455, 491
Плутарх (ок. 45 — ок. 127), древнегреческий писатель и историк II 249,
252, 530
Полиник, в греческой мифологии сын фиванского царя Эдипа и Иокасты,
организатор похода против Фив I 47—50
Помпеи Великий, Гней (106—48 до н. э.), римский полководец II 166, 175
Понтий Пилат, римский наместник Иудеи (26—36), отличавшийся крайней
жестокостью II 533
Поп, Александр (1688—1744), английский поэт I 119
Порос, в греческой мифологии бог богатства I 60, 166
Посейдон, в греческой мифологии один из богов-олимпийцев, повелитель
морей I 16, 27, 57
Поскребышев, Александр Николаевич (1891), секретарь И. В. Сталина I 423
Потифар (Пентефрий), в ветхозаветных преданиях египтянин, царедворец
фараона 11 309
Поф, в греческой мифологии бог страстного желания I 13
Пракситель (ок. 390 — ок. 330 до н. э.), древнегреческий скульптор I 20
Пришвин, Михаил Михайлович (1873—1954), русский советский писатель
I 252
Продик (2-я половина 5 в. до н. э.), древнегреческий мыслитель I 63
591

Прокна, в греческой мифологии супруга фракийского царя Терея I 44
Прометей, в греческой мифологии титан, похитивший у богов огонь I 57,
66, 335, 336
Проперций Секст (ок. 50 — ок. 15 до н. э.), римский поэт I 26, 29—33
Протесилай, в греческой мифологии один из участников Троянской войны
I 18
Прудон, Пьер Жозеф (1809—1865), французский социалист II 399
Пруст, Марсель (1871 —1922), французский писатель II 460
Псевдо-Дионисий Ареопагит (5 — начало 6 в.), христианский мыслитель,
неоплатоник, представитель поздней патристики I 93—95
Психея, в греческой мифологии олицетворение души, дыхания I 34
Птолемей Клавдий (ок. 90 — ок. 160), древнегреческий астроном II 88
Пуанкаре, Анри Жюль (1854—1912), французский математик, физик, фило-
соф I 253
Пушкин, Александр Сергеевич (1799—1837), русский писатель и поэт I 185—
188, 282, 290, 364, 473, 475, 479; II 308
Пфеффер, Пьер, современный французский путешественник I 321, 327
Рабле, Франсуа (1494—1553), французский писатель I 282, 486
Равана, в индуистской мифологии царь ракшасов и антагонист Рамы, наде-
лен чертами мифологического дракона I 27
Райх (Рейх), Вильгельм (1897—1957), австро-американский врач и психолог
I 144, 334, 335
Рама, в индуистской мифологии седьмое нисхождение Вишну на землю
I 15
Распутин, Валентин Григорьевич (р. 1937), советский писатель I 399
Рассел, Бертран (1872—1970), английский философ, логик, математик 11 88, 154
Ратцингер, И., современный немецкий исследователь Августина I 88
Рафаэль Санти (1483—1520), итальянский живописец и архитектор I 113,
369, 376
Рахманинов, Сергей Васильевич (1873—1943), русский композитор I 405
Рембрандт, Харменс ван Рейн (1606—1669), голландский живописец I 282
Ренан, Жозеф Эрнест (1823—1892), французский писатель, востоковед,
исследователь христианства I 412
Ренуар, Огюст (1841 —1919), французский живописец I 273, 282
Рерих, Николай Константинович (1874—1947), русский живописец, археолог,
писатель I 273
Рея, а греческой мифологии древняя богиня, титанида, дочь Урана и Геи,
супруга Кроноса, родившая ему Гестию, Деметру, Геру, Аида, Посей-
дона и Зевса I 57
Ривароль, Антуан (1753—1801), французский писатель II 55, 191, 254, 539
Рид, А. У., американский лингвист первой половины 20 в. I 496
Роден, Огюст (1840—1917), французский скульптор I 273
Розанов, Василий Васильевич (1856—1919), русский писатель, публицист и
философ I 161, 506; II 7, 306, 395, 396, 402—404, 419, 443, 528
Розенцвейг, Ф., немецкий неогегельянец 1-й половины 20 в. I 145 .
Рокфеллер, Н., современный американский политический деятель I 482
Роллан, Ромен (1866—1944), французский писатель I 282, 290, 291, 316,
443, 496
Ронсар, Пьер де (1524—1585), французский поэт I 282, 290
Ружмон, Дени де (р. 1906), швейцарский мыслитель II 105, 568
592

Руссо, Жан Жак (1712—1778), французский писатель и философ I 120, 330;
II 252, 309, 478
Руфь, в ветхозаветных преданиях моавитянка, прабабка царя Давида I 191
Рюйсбрук, Ян ван (1293—1381), нидерландский религиозный философ I 431
Сад, Донатьен Альфонс Франсуа де (1740—1814), французский философ
и писатель I 119; II 279
Саккети, Франко (1330—1400), итальянский писатель I 290
Салтыков-Щедрин, Михаил Евграфович (1826—1889), русский писатель-
сатирик, публицист I 409, 410
Сапфо (Сафо) (7—6 в. до н. э.), древнегреческая поэтесса I 12, 19, 20,
31, 38, 65, 66
Сара (Сарра), в ветхозаветных преданиях жена Авраама, мать Исаака
I 191; II 484
Сартр, Жан Поль (1905—1980), французский писатель и философ I 146,
345—348, 478, 508; II 7, 459
Светоний Гай Транквилл (ок. 70 — ок. 140), римский историк и писа-
тель I 27
Селье, Гане (р. 1907), канадский физиолог, патолог I 305
Семела, в греческой мифологии возлюбленная Зевса, мать Диониса I 57
Сенека Луций Анней (ок. 4 до и. э. — 65 н. э.), римский политический
деятель и писатель I 81, 222
Сита, в ведийской мифологии богиня пашни, жена Рамы I 1 5
Сковорода, Григорий Саввич (1722—1794), украинский философ, поэт I 149,
151 — 154, 157, 159
Сметана, А., чешский философ 19 в. II 65
Смит, Адам (1723—1790), шотландский экономист и философ I 119
Сниткина, Анна Григорьевна (1846—1918), жена Ф. М. Достоевского I 277
Сократ (ок. 470 — 399 до н. э.), древнегреческий философ I 12, 59, 61 —
63, 304, 453; II 12—14, 16, 17, 96, 495
Соловейчик, Симон, современный советский публицист I 237
Соловьев, Владимир Сергеевич (1853—1900), русский философ, поэт, пуб-
лицист I 6, 67, 156, 157, 159, 160, 163, 188—204, 234, 235, 370, 378, 382,
383, 389, 390, 393, 411, 429, 431; II 7, 68, 209, 388—390, 398, 402—404,
406, 418, 419
Соломон, царь Израильско-Иудейского царства в 965—928 г. до н. э., сын
Давида I 89, 374, 396; II 159, 308, 388, 523
Солон (между 640 и 635 — ок. 559 до н. э.), античным преданием причис-
лен к семи греческим мудрецам I 62; II 16
София, в иудаистических и христианских религиозно-мифологических пред-
ставлениях олицетворенная мудрость божества II 402, 418, 444
Софокл (ок. 496—406 до н. э.), древнегреческий поэт-драматург I 22, 24,
46—49, 51, 53, 403
Спенсер, Герберт (1820—1903), английский философ и социолог I 145; 11153
Спиноза, Бенедикт (Барух) (1632—1677), нидерландский философ I 112, 116,
344; II 7, 33
Сталин, Иосиф Виссарионович (1879—1953) I 422, 423, 450
Стасюлевич, Михаил Матвеевич (1826—1911), русский историк, журналист
и общественный деятель I 192
Стендаль (настоящие имя и фамилия Анри Мари Бейль) (1783—1842),
французский писатель I 125, 126, 211, 279, 362; II 8, 290, 299
Стесихор (конец 7 — 1-я половина 6 в. до н. э.), древнегреческий поэт I 41
593

Стопе II 449
Сухово-Кобылин, Александр Васильевич (1817—1903), русский драматург
I 180
Сухомлинский, Василий Александрович (1918—1970), советский педагог
I 348, 373, 374
Тагор, Рабиндранат (1861 —1941), индийский писатель и общественный дея-
тель I 376, 452
Тамара (Фамарь), в ветхозаветной традиции невестка Иуды, одна из пра-
родительниц Христа I 191
Тамара (ок. середины 60-х гг. 1 2 в. — 1207), царица Грузии I 186
Таммураэ, в древневосточных религиях умирающий и воскресающий бог
плодородия, скотоводства, супруг богини Иштар I 13
Танатос, в греческой мифологии олицетворение смерти I 143, 169, 170
Тацит (ок. 58 — ок. 117), римский историк I 27; II 499
Тезей (Тесей), в греческой мифологии афинский царь, совершивший мно-
жество подвигов I 24, 269
Тейяр де Шарден, Пьер (1881 —1955), французский палеонтолог, философ,
теолог I 162, 176, 438—441; II 7, 83
Тертуллиан, Квинт Септимий Флорес (ок. 160 — после 220), христианский
теолог и писатель I 40, 70, 79
Тиберий (42 до н. э. — 37 н. э.), римский император II 533
Тибулл Альбий (ок. 50— 19 до н. э.), римский поэт I 26, 30
Тиресий, в греческой мифологии слепой прорицатель из г. Фивы I 49
Титон, в греческой мифологии божество света II 218
Тициан (Тициано Вечеллио) (ок. 1476/77 или 1489/90 — 1576), итальянский
живописец I 113. 118
Тойнби, Арнольд Джозеф (1889—1975), американский историк и социо-
лог II 127
Толстой. Алексей Константинович (1817—1875), русский писатель и поэт
I 188, 372
Толстой, Алексей Николаевич (1882—1945), русский советский писатель I 290
Толстой, Лев Николаевич (1828—1910), русский писатель I 69. 183, 205,
225, 236, 248, 300, 407; II 319—322, 326, 340, 353, 415
Тургенев, Иван Сергеевич (1818—1883), русский писатель I 370
Тютчев, Федор Иванович (1803—1873), русский поэт I 185, 253, 359, 361,
437
Тюхэ, в греческой мифологии богиня случая, судьбы, счастья I 65
Уайт, Гилберт (1720—1793), английский натуралист II 113
Уильяме, Чарльз (1883—1963), американский писатель II 447
Уран, в греческой мифологии бог неба, супруг Геи, отец титанов, кикло-
пов и сторуких исполинов I 20, 38, 54, 57
Уэллс, Герберт Джордж (1866—1946), английский писатель I 145
Фалес (ок. 625 — ок. 547 до н. э.), древнегреческий мыслитель, родона-
чальник античной философии и науки I 41
Фань Чи, древнекитайский мыслитель, ученик Конфуция II 137, 138, 549
Федоров, Николай Федорович (1828—1903), русский религиозный мысли-
тель-утопист I 6, 163, 175—178, 180—186, 189, 192—194, 196—204, 397,
398; II 7, 65, 153, 161, 304, 402—404, 428, 517
594

Федр (5 в. до н. э.), сын Питокла, ему посвящен платоновский диалог
«Федр» I 38, 59
Федра, в греческой мифологии дочь критского царя Миноса, жена Тесея
I 24, 35
Фейербах, Людвиг (1804—1872), немецкий философ I 136—139, 145, 226,
286, 288, 291, 299, 371, 431
Феллини, Федерико (р. 1920), итальянский сценарист и кинорежиссер I 273
Фемистокл (ок. 525 — ок. 460 до н. э.), афинский полководец, вождь демо-
кратической группировки II 184
Феогнид (2-я половина 6 в. до н. э.), древнегреческий поэт-лирик I 20
Феокрит (конец 4 в. — 1-я половина 3 в. до н. э.), древнегреческий поэт
I 20, 31; II 510
Фергюсон, Роберт (1750—1774), шотландский поэт I 119
Феспий, в греческой мифологии морское божество I 27
Фидлер, А., польский натуралист и писатель 1-й половины 20 в. I 321, 327
Филемон, в греческой мифологии благочестивый фригиец, муж Бавкиды
I 29
Филлида, в греческой мифологии дочь фракийского царя Сифона, жена
Демофонта I 118
Филипп Философ (12 в.), византийский мыслитель I 91
Филолай из Кротона (р. ок. 470 до н. э.), крупнейший представитель ран-
него пифагореизма I 63
Филомела, в греческой мифологии сестра Прокны I 44
Фисба, в античной мифологии возлюбленная Пирама I 29
Фихте, Иоган Готлиб (1762—1814), немецкий философ I 126, 129, 130, 133
Фичино, Марсилио (1433—1499), итальянский философ, неоплатоник I 110,
111, 382, 440
Фишер, Джон (16 в.), английский теолог II 451
Флобер, Гюстав (1821 —1880), французский писатель I 118
Флоренский, Павел Александрович (1882—1943), русский религиозный фи-
лософ, ученый I 156, 160, 161, 365, 508
Фойхтерслебен, Каролина, корреспондентка Иогана Гердера I 122
Фома Аквинский (1225 или 1226—1274), святой римской католической церк-
ви, теолог и философ I 288; 11 490
Форберг, Ф. К., немецкий философ 19 в. I 274
Форель, А., швейцарский ученый, один из основателей сексологии I 292
Фрагонар, Оноре (1732—1806), французский живописец и график I 118
Фанк. Семен Людвигович (1877—1950), русский философ I 239, 386, 394,
507; II 89
Франкл, Виктор (р. 1905), австрийский психиатр и психолог I 320; II 8, 126
Франциск Ассизский (1181 или 1182—1226), святой римской католической
церкви, итальянский проповедник, основатель ордена францисканцев
I 427—430, 432, 443, 476; II 94, 451
Фрейд, Зигмунд (1856—1939), австрийский врач психиатр и психолог, осно-
ватель психоанализа I 7, 42, 143—145, 163, 168—173. 175, 334, 335, 345.
358, 390, 391, 434, 443, 444, 507; II 7, 176, 209, 356, 380, 395 405, 412, 449
Фромм, Эрих (1900—1980), немецко-американский философ и социолог
I 7, 146, 147, 206, 218—222, 337—340, 342—345, 391, 395, 396, 414—
416, 419, 421—424, 426, 450, 451. 453; II 8. 130. 547
Фруассар, Жан (ок. 1337 — после 1404), французский хронист, поэт II 206
фукс, Эдуард, искусствовед, исследователь эротического искусства I 273, 274
595

Фурье, Шарль (1772—1837), французский утопический социалист I 144,
162, 271, 310; II 507
Хадиджа, в мусульманских преданиях первая жена Магомета II 309
Хайдеггер, Мартин (1899—1976), немецкий философ I 242, 243, 246
Харитон (начало 2 в.), древнегреческий писатель I 34. 42
Хариты, в греческой мифологии три богини красоты и изящества I 57;
II 61
Хатор, в египетской мифологии богиня неба, любви, веселья, музыки,
пляски I 14
Хатчесон, Фрэнсис (1694—1747), шотландский философ I 119
Хейзинга, Иохан (1872—1945), нидерландский историк и философ I 432,
453, 457, 481, 483, 498
Хейнлинк, Арнольд, мыслитель 17 в. I 210
Хемингуэй, Эрнест Миллер (1899—1961), американский писатель I 273,
282, 290
Хемстериус, Ф., мыслитель 18 в. I 121
Хорни, Карен (1885—1952), немецко-американский психолог и психопато-
лог II 8, 124
Хрисипп, в греческой мифологии фиванский юноша, жертва царя Лая I 47
Хэар, Н., английский ученый-просветитель I 273
Хэвлок, Эллис, современный сексолог II 449
Цвейг, Стефан (1881 —1942), австрийский писатель I 126
Цезарь Гай Юлий (102 или 100—44 до н. э.), римский диктатор, полково-
дец II 175
Цзы-гун (5 в. до н. э.), древнекитайский мыслитель, ученик Конфуция
II 137, 139
Цзы-лу (Ю, Чжун-ю), ученик Конфуция II 139
Цзы-ся (Шан), ученик Конфуция II 549, 550
Цзы Чжан (Чжуань Сунь-ши), ученик Конфуция из государства Ци II 139
Цзы-Ю (Янь-Янь), ученик Конфуция из государства У II 550
Цзэн-цзы (5 в. до н. э.), прозвище Цзэн Шэня, одного из любимых учеников
Конфуция И 549
Циолковский, Константин Эдуардович (1857—1935), советский ученый
I 176
Цицерон Марк Туллий (106—43 до н. э.), римский политический деятель,
оратор и писатель I 82, 116, 403; II 166, 192
Чаадаев, Петр Яковлевич (1794—1856), русский философ I 408
Чанышев, Арсений Николаевич (р. 1926), советский историк философии I 351
Чапек, Карел (1890—1938), чешский писатель I 422
Челлини, Бенвенуто (1500—1571), итальянский скульптор, ювелир, писатель
I 113
Чернышевский, Николай Гаврилович (1828—1889), русский писатель, критик
I 271, 290, 291, 297, 298, 305; II 416
Чессер, Э., английский ученый-просветитель I 273
Честертон, Гилберт Кит (1874—1936), английский писатель, литературовед
I 427—429; II 569, 572
Чехов, Антон Павлович (1860—1904), русский писатель I 370, 405
Чжун-гун, прозвище Жань Юна, ученика Конфуция II 138
Чижевский, Александр Леонидович (1897—1964). советский биолог I 176
596

Чирнгауэ, немецкий мыслитель-романтик конца 18 — начала 19 в. I 121
Чосер, Джефри (1340?—1400), английский поэт I 282, 290
Ша Коккен, современный японский сексолог I 273
Шамфор, Никола Себастьен (1741 — 1 794), французский моралист I 114; II 160,
190, 251, 290, 502
Шамхат, в шумеро-аккадской мифо-эпической традиции жрица любви I 14
Шатобриан, Франсуа Рене де (1768—1848), французский писатель, полити-
ческий деятель II 59, 191, 259, 420, 539
Шах-Джахан (1592—1666), правитель империи Великих Моголов в Индии
I 375, 376
Шекспир, Уильям (Вильям) (1564—1616), английский драматург и поэт I 33,
135, 136, 254, 259, 279, 290, 358, 486, 490; II 109, 299
Шелдон, У., американский психолог I 489
Шелер, Макс (1874—1928), немецкий философ I 7, 145, 146, 340, 429, 430,
446, 447, 492, 493; II 393, 397
Шелли, Мэри (1797—1851), английская писательница I 420
Шеллинг, Фридрих Вильгельм (1775—1854), немецкий философ I 126, 130,
131, 378
Шефтсбери, Антони Эшли Купер (1671—1713), английский философ, эстетик
и моралист 1119
Шиллер, Иоганн Фридрих*(1 759—1805), немецкий поэт, драматург, теоретик
искусства I 123, 127, 255
Шлегель, Каролина (1763—1809), жена Августа Вильгельма Шлегеля, затем
жена Фридриха Шеллинга I 378
Шлегель, Фридрих (1772—1829), немецкий критик, философ, писатель I 124,
125, 213; II 60, 286, 503
Шлейермахер, Фридрих (1768—1834), немецкий протестантский теолог и фи-
лософ I 121, 124
Шон де, герцогиня II 291
Шопенгауэр, Артур (1788—1860), немецкий философ I 140, 141, 191, 358,
366, 477, 507; II 387, 397, 424
Шоу, Джордж Бернард (1856—1950), английский писатель II 454, 455
Шпрангер, Эдуард (1882—1963), немецкий психолог и педагог I 503; II 126,
542
Шу, в египетской мифологии бог воздуха I 57
Эбрео, Л., итальянский мыслитель 16 в. I 112
Эвадна, в греческой мифологии супруга Капанея I 18
Эвмениды, в римской мифологии богини подземного царства II 167
Эвридика, в греческой мифологии жена фракийского певца Орфея I 18, 29,
57, 58
Эвридика, в греческой мифологии жена фиванского царя Креонта I 49
Эврисфей, в греческой мифологии единоутробный брат-близнец Геракла I 27
Эгист, в греческой мифологии возлюбленный Клитемнестры I 24
Эдип, в греческой мифологии фиванский царь, убивший своего отца и женив-
шийся на своей матери I 24, 47, 48, 50; II 381, 382
Эзоп (6 в. до н. э.), полулегендарный древнегреческий баснописец II 525
Электра, в греческой мифологии дочь Агамемнона и Клитемнестры I 24
Эллис, Хевлок, один из основателей современной сексологии I 273
Элоиза (12 в.), возлюбленная Пьера Абеляра II 290
597

Эмерсон, Ральф Уолдо (1803—1882), американский философ и писатель
II 197
Эмпедокл (ок. 490 — ок. 430 до н. э.), древнегреческий философ I 63, 64,
110, 169, 364
Энгельс, Фридрих (1820—1895) I 11, 32, 36, 37, 138, 139, 271, 275, 283,
323, 445. 457; II 303, 318, 505
Эней, в античной мифологии один из главных героев Троянской войны, родо-
начальник Рима и римлян I 18
Энкиду, в шумерской мифо-эпической традиции слуга Гильгамеша, в аккад-
ской— его побратим и соратник I 14
Эос (Аврора), в греческой мифологии богиня утренней зари II 218
Эпаменонд (ок. 420—410—363 до н. э.), фиванский полководец II 492
Эпикур (341—270 до н. э.), древнегреческий философ I 40, 113; II 29, 52
Эпиктет (ок. 50 — ок. 140), римский философ-стоик, раб, позднее вольноот-
пущенник I 81
д'Эпине, французская мемуаристка 18 в. II 290
Эразм Роттердамский (1469—1536), гуманист эпохи Возрождения, филолог,
писатель I 392; II 211
Эрато, в греческой мифологии муза любовной поэзии I 20
Эреб, в греческой мифологии персонификация мрака, сын Хаоса и брат Ночи
I 58
Эринии, в греческой мифологии богини мщения I 57
Эрот (Эрос, Купидон, Амур), в греческой мифологии бог любви I 13, 25,
28, 34, 38. 44, 54—62, 104—108, 143, 163, 164, 166—170, 186, 207. 217,
336, 357; II 9. 12, 15, 57, 326, 328, 330. 331. 385, 389. 391—393, 397—
399, 419, 420
Эсхил (525—456 до н. э.), древнегреческий поэт-драматург I 22, 24, 48
Этеокл, в греческой мифологии сын Эдипа и Иокасты I 47, 48
Эфиальт, в греческой мифологии герой, намеревавшийся совершить восхож-
дение на небо, чтобы напасть на богов II 10
Эхнатон (Аменхотеп IV) (15 в. до н. э.), египетский фараон I 15
Эхо, в греческой мифологии нимфа, с именем которой связано происхож-
дение эха 11 166
Ювенал Децим Юний (ок. 60 — ок. 127), римский поэт-сатирик I 283
Юм, Дэвид (1711—1776), английский философ, историк, экономист I 119
Юнг, Карл Густав (1875—1961), швейцарский психолог и философ I 144, 213
Юркевич, Памфил Данилович (1826—1874), русско-украинский религиозный
философ I 156—159
Яблонски, А., современный польско-американский социолог I 420—422
Якоби, Фридрих Генрих (1743—1819), немецкий писатель и философ I 121
Яковлева, Арина Родионовна (1758—1828), няня А. С. Пушкина I 187
Ясон, в греческой мифологии глава аргонавтов, муж Медеи I 24, 43, 44

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ
Альтруизм I 119, 140, 141, 298, 299,
303, 305, 307, 309; II 153, 154, 457
Андрогины (андрогинизм, андрогини-
ческое) I 112, 130, 165, 204, 212,
235, 269, 290, 300, 369; II 9, 11,
270, 402, 418, 422, 423, 428, 429, 435,
437, 438, 441, 444, 445
Благо (добро) I 24, 35, 46, 50, 51,
61, 62, 67, 69, 70, 77, 94, 98, 100,
101, 112, 114, 115, 119, 139, 141,
145, 148, 159, 164, 167, 193, 209,
223, 225, 233, 237, 275, 276, 285,
287, 294, 306, 319, 322, 324, 329,
344, 362, 364, 380, 381, 386—388,
390, 397, 400, 406, 410, 414, 415,
417, 429, 434, 444—453, 462, 464,
483, 503, 504; 1112, 23, 27, 30, 35,
38, 42, 44, 48, 49, 51, 54, 55, 89,
90, 96, 115—117, 122, 129, 130, 137,
152, 153, 155, 169, 172, 188, 203,
205, 213, 247, 336, 350, 392, 479—
481, 483, 486, 523, 537, 555, 571 —
572
Бог (Божество) I 25, 38, 51, 71, 72,
74—81, 83—86, 88, 90, 91, 93, 94.
96—101, 106—108, 112, 116, 117,
121, 125, 12У, 132, 138, 142, 143,
145, 149, 151 — 153, 155, 165, 166,
192, 209, 210, 213, 215, 223, 236,
262, 341, 377, 378, 381, 401, 407,
408, 427, 429—435, 439—441, 451,
459; II 9, 48, 55, 75, 78, 89, 91,
95, 100—107, 110, 111, 115, 117,
120, 149, 151, 155, 181, 195, 198—
200, 207, 208, 386, 388, 389, 393,
411, 418, 419, 425, 434, 438, 443,
446, 449, 450, 452, 453, 455, 457,
458, 466, 480, 482, 483, 488, 520—
524, 551, 567, 568
Боги (богини) I 12, 13, 19, 25, 27.
30, 33, 38, 49—55, 57, 60—62, 86,
166, 216, 245, 320, 436, 497; II 10,
79, 167, 196, 210, 449—451, 492,
531, 538, 566, 567
Божественная (божья) любовь I 71,
72, 74, 77, 80, 92, 97, 99, 100, 115,
117, 152, 209, 210, 431, 435; II 55,
150, 204
Брак (супружество) I 11, 13, 57, 64,
65, 67, 90, 91, 118, 128, 129, 133,
134, 143, 146, 174, 178, 184, 195,
214, 266, 282, 292, 295, 324, 326,
328, 332, 338, 339, 349, 360, 368,
370, 371, 398, 433; II 92, 131, 132,
258, 288, 289, 305, 315, 318, 323—
329, 333, 338, 339, 376, 378, 381,
382, 400, 401, 409, 414, 415, 436,
448, 454—456, 479—528
Братская любовь (братолюбие) I 45,
46, 51, 52, 75, 77, 161, 342, 380,
381, 384, 387, 431; II 66, 100, 142,
442
Властолюбие (любовь к власти, власт-
ность) I 141, 220, 380, 381, 383,
388, 400, 401; 11 1 24
Вожделение (похоть) I 13, 40, 54, 86,
89, 93, 94, 108, 114, 115, 133, 182,
184, 440, 483; II 11, 13, 21, 27, 106,
109, 171, 211, 213, 256, 257, 276,
281, 339—445, 447, 448, 451, 453,
454, 457, 458, 479—490, 492, 551,
553, 566
Гармония I 37, 64, 108, 110, 117, 119,
123, 222, 240, 252, 300, 307, 309,
333, 336, 344, 354, 356, 357, 364,
366, 371, 441; II 24, 57, 274, 275,
327, 332, 378, 437, 438
Гетеры I 29, 32, 49, 65; II 322, 330,
510
599

Горе I 19, 24, 26, 32, 33, 35, 205,
221, 311, 316—320; II 14, 49, 182,
295, 419, 452, 453, 558
Грех I 50, 70, 7Т, 75, 80, 87, 112,
185, 209, 210, 222, 223, 270, 344,
346, 366, 377, 407, 408, 433, 451,
465, 481; II 23, 101, 124, 128, 130,
154, 203, 320, 322, 395, 402, 403,
418, 422, 425, 437,438,443,444.446,
454, 456, 457, 478, 482, 489, 525—
527, 561
Дарящая любовь (любовь-дар) I 159,
382; II 102, 106, 111, 116, 122, 398
Девственность I 55, 106, 107, 183, 322;
II 349, 428, 492
Дружба I 11, 13, 45, 50, 53, 63, 74,
116, 117, 119, 120, 127, 128, 138,
160, 161, 207, 208, 266, 308, 313,
366, 369, 487, 489; II 16, 26, 27.
41, 56, 64, 70, 105, 114, 116, 135,
174, 181—184, 186—207, 217, 220,
224, 234, 238, 244, 254, 259, 261,
272, 288, 309, 331—333, 393, 442,
452, 494, 520
Дух I 20, 23, 25, 87—89, 97, 98, 111,
113, 114, 125, 133, 156, 158, 159,
167, 175, 180, 184, 185, 189, 197,
203, 238, 270, 276, 277, 280, 281,
285, 286, 288—290, 305, 307, 311,
317, 333, 377, 469; II 52, 53, 62,
63, 92, 97, 101, 102, 157, 158, 182,
183, 193, 201, 212—214, 261—264,
275—277, 388, 390, 410, 423, 427,
480, 483, 489, 537, 553, 560, 562,
564, 566, 575
Духовная любовь I 12, 15, 20, 29, 78,
86, 87, 98—100, 109, 121, 122, 198,
208, 210. 272, 292. 293, 322, 369.
387, 429, 434; II 388, 389, 394, 399.
569
Душа I 22, 28, 37, 46, 50, 59, 63,
72, 86, 88, 90—92, 97—100, 113—
116, 119, 121 — 124, 145, 152, 155,
156, 158, 165, 167, 168, 175, 184,
186, 205, 212, 214, 217, 220, 222,
223, 227, 232, 233, 235, 237, 239,
242, 248, 249, 252, 253, 255, 263—
266, 269, 279, 285, 288, 295, 300,
301, 305—307, 311, 338, 348, 350,
353, 361. 369—371, 373, 377, 379,
386, 400, 427, 435—437, 447, 449,
452. 454, 456, 479, 488. 507. 509;
II 11, 15, 17, 21, 23—26, 31—34,
41, 46, 48, 51, 52, 58, 60, 62, 70,
73, 85, 89, 91, 98, 99—101, 128, 129,
157, 163, 190, 195, 207, 208, 215,
226, 227, 230—232, 236, 238—240,
244, 248—251, 259—262, 267, 268,
271, 275, 277, 278, 280, 281, 287,
288, 291, 294, 296, 307—309, 312,
313, 320, 323—330, 332, 333, 359,
389—391, 394, 397, 421, 451, 453,
466, 486, 487, 495, 497, 500, 513,
514, 520, 532, 538, 555, 562, 564,
566, 576, 577
Женственность (-ное) I 159, 186, 197,
213, 303; II 344, 345, 380—384,
388, 398, 416—418, 420—422, 426,
428, 445, 452
Жертвенная любовь (жертва, жерт-
венность, самопожертвование) I 72,
74, 107, 114, 117, 131, 214, 219, 220,
223, 225, 257, 340, 347, 358, 360;
И 118, 138, 153, 154, 204, 432, 437,
441, 452
Жрицы любви I 14, 369; II 358
Земная любовь I 85, 103, 108, 110,
117, 136, 153, 198, 235, 428; II 371
Зло I 35, 43, 51, 53, 66, 67, 69, 70,
73, 80, 99, 131, 139, 141, 199, 223,
224, 226, 234, 275, 285, 322, 329,
344, 362, 363, 414, 415, 420, 430,
444—452, 481, 499, 507; II 20, 35,
38, 39, 42, 43, 45, 48, 98, 101, 116,
124, 129, 130, 136, 140—142, 147,
148, 154, 161, 164, 165, 168, 172,
203, 205, 248, 256, 257, 319, 326,
418, 454, 456, 479—481, 523, 568,
572, 573
Индивидуальная (индивидуализиро-
ванная) любовь I 11, 15, 16, 26, 31,
32, 96, 134, 136; II 83, 143, 389,
391, 505, 509, 516
Инстинкт I 31, 118, 125, 143, 168,
183, 217, 218, 222, 226, 234, 325,
333—335, 373, 438, 451; II 67, 84,
122, 127, 193, 271, 272, 322, 323,
386, 387, 446, 517, 543, 545, 546,
560, 576
600

Интеллектуальная любовь I 112, 116,
121, 131, 387
Искусства I 6, 8, 12, 22, 23, 26, 27,
29, 31, 34, 46, 70, 123, 136, 171,
174, 176, 191, 203, 204, 206, 213,
228, 241, 272, 281—285, 291, 312,
352, 371, 448; II 61, 71, 73, 130,
134, 196, 197, 200, 204, 232, 233,
235, 261—278, 287, 304, 305, 348,
354, 371, 393, 540, 563, 564
Искусство любви I 44, 272, 338, 374;
II 130, 134, 331
Красота (прекрасное) I 11, 20, 28,
29, 42, 45, 47, 54, 61, 62, 87, 90,
91—93, 100, 101, 103—111, 119,
132, 148, 155, 164—168, 186, 189,
203, 217, 233, 244, 247, 249, 250—
252, 285, 288, 291, 311, 313, 335,
336, 338, 355, 364, 373, 374, 376,
378, 379, 381, 386, 387, 390, 400,
402, 414, 428, 434, 438, 441, 448,
449, 453, 454, 456, 462, 464, 504,
505, 507; II 15—18, 26, 51, 67, 82,
86, 89—91, 114, 126, 135, 158, 167,
170, 178, 198, 218, 231—235, 239,
250, 264, 272, 273, 276, 278, 288,
290, 299, 300, 304, 314, 320, 321,
344, 345, 387, 392, 393, 398, 411,
419, 435, 440, 441, 445, 451, 493,
494, 497, 509, 529, 531, %40, 549,
564, 565, 567, 568
Либидо I 42, 163, 164, 168, 171, 173,
175, 294, 296, 335, 336, 358; II 177—
180, 360, 368—370, 376, 382, 383
Личность I 22, 30, 32, 37, 40, 41, 46,
53, 79, 96, 116, 123, 127, 128, 130,
145, 147, 157, 168, 176, 179, 180,
183, 186, 191, 192, 194, 198, 204,
208, 211, 213, 216, 220, 222, 224,
227, 231, 235, 240, 246, 247, 248,
250, 261, 269, 278, 284, 298, 299,
306, 311, 323, 324, 335, 340, 345,
349, 353, 371, 391, 393, 416, 420,
422—424, 470, 479, 480, 508; II 61,
62, 64, 69, 72, 87, 92, 101, 126, 132,
133, 152, 187, 192, 193, 200, 204,
267, 276, 331, 363, 365, 384, 385,
390—394, 397—399, 401—403. 407.
408, 410, 412, 414, 418, 419, 424—
428, 433, 434, 436—439, 441, 442,
445, 503, 513, 561
Любовь
— к ближнему I 68, 72—76, 80, 85,
86, 97, 99, 126, 127, 143, 147, 172.
209. 210, 222, 223,225,233,387,
388, 391, 394, 395, 398, 399, 435,
445, 464, 502, 504; II 93, 135, 151,
152
— к Богу (Абсолюту, Священному)
I 72, 73, 76, 85, 96, 99, 101, 115,
117, 126, 143, 163, 209, 210, 223,
340, 342, 380, 383, 385—387, 390,
400, 408, 427—436, 505; II 55,
91, 92, 103, 110, 204, 411, 455,
456
— к врагу (врагам) I 68, 98, 222,
223; II 96
— к идее (идеям) I 62, 63; II 398
— к истине I 46, 62, 216, 380—
383, 388, 400, 401, 414, 448, 449,
462, 464; II 529—547
— к природе I 250, 252, 372, 383,
400, 430, 437, 462; II 565—568
— к родине (отечеству, отчизне,
своей стране) I 45, 47, 52, 62,
163. 206, 208, 372. 380, 381, 390,
400, 401, 403,404,408—410,438,
464, 502; II 86, 106, 393, 411,
560—562, 568
— к родителям I 45, 62, 75, 98,
159, 163, 181, 194, 208, 216, 254,
308, 342, 381, 383, 385, 387, 390,
395, 397, 398, 429; II 58, 66, 112,
135, 143, 155, 161 — 163
Мазохизм I 142, 146, 169, 345—347,
425; II 459—478
Милосердие I 341, 355, 362; II 398,
455, 569
Мораль (нравственность) I 34, 69,
106, 109, 137, 141, 209, 210, 217,
222, 223, 254, 255, 260—262, 265,
269, 271, 280, 303, 305, 319—324,
335, 349, 355, 374, 452, 470; II 64,
139, 154, 185, 279, 323—334, 415,
431, 454, 464, 507, 511, 514, 566
Мужественность I 213; II 382, 388,
445
601

Наслаждение I 14, 32, 37, 45, 69, 76,
99—102, 105—107, 111, 113, 117,
118, 122, 128, 134, 142, 165, 168,
171, 173, 198, 218, 283, 284, 287,
294, 310, 311, 313, 317, 332, 333,
335, 336, 343, 344, 447, 491, 492;
II 19, 47, 48, 52, 55, 61, 108, 109,
171, 181, 212—214, 219, 225, 231,
233, 235, 243, 248, 249, 251, 255,
256, 260, 283, 291—293, 295, 297,
305, 321, 371, 373, 410, 424, 430,
447, 448, 452, 453, 483, 487, 491 —
494, 498, 499, 531, 534, 535, 537—
539, 553—555, 558
Небесная любовь I 110, 428, 429; II
371
Ненависть I 11, 25, 26, 33, 63, 64,
74, 82, 113, 126, 131, 142, 143, 145,
146, 222, 345, 346, 361—363, 382,
409, 438, 451; II 19, 27, 34—36, 38—
48, 62, 67, 87, 101, 106, 115, 117,
141, 172, 174, 182, 191, 204, 244,
248, 249, 289, 297, 496, 497, 531,
532, 545, 564
Однополая любовь (гомосексуализм,
лесбиянство) I 37—40, 55, 65, 280,
387, 401, 494—495; II 177, 194
Платоническая любовь I 62, 120—122,
165, 291, 316, 380, 387; II 393, 400
Плотская (телесная) любовь I 20, 28,
85, 86, 89, 91—93, 98, 210, 279, 281,
285, 289, 369, 388
Половая (эротическая) любовь (лю-
бовь мужчины к женщине, любовь
женщины к мужчине, женская лю-
бовь, мужская любовь) I 7, 11, 36,
44, 45, 62, 65, 109, 114, 116, 127,
129, 137, 140—142, 159, 167, 183,
190, 191, 194, 204, 215, 240, 292,
342, 372, 373, 377, 380, 381, 383,
387—391, 393, 394, 397, 398, 400—
402, 438, 444; II 7, 8, 41, 58, 66,
68—71, 78, 80, 81, 83, 86, 90—92,
161, 209—478, 506, 507, 509—511,
514—516, 526
Радость I 20, 24, 26, 35, 76, 101, 116,
124, 146, 161, 218—221, 227, 260,
278, 279, 281, 282, 285, 292, 293.
303, 308, 311, 314, 317—319, 325.
336, 343, 344, 348, 355, 367—369,
372, 406, 437, 454, 456, 488, 509;
II 14, 27, 34, 50, 51, 55, 63, 79,
83, 8У, 90, 99, 124, 12У, 176, 182,
183, 219, 226, 235—237, 241, 247—
249, 251, 295, 341, 350—352, 420,
425, 439, 451, 467, 520, 523, 550,
551, 553, 554, 566, 576
Разум I 20, 69, 70, 80, 81, 87, 88, 91,
112, 115, 123, 130, 148, 151, 156—
158, 167, 176, 179, 180, 199, 208,
210, 215, 224, 226, 227, 234, 238,
239, 241, 247, 248, 285, 289, 294,
318, 350, 353—355, 362, 368, 393,
408, 435, 463, 469, 486; 1113, 33, 48,
53, 54, 66, 74, 75, 102, 108, 109,
127—129, 147, 156, 157, 174, 183,
184, 229, 230, 233, 238, 239, 248,
250—251, 255, 256, 481, 536, 539,
551, 553, 557, 558, 560
Ревность I 31, 44, 126, 140, 207, 363—
368; II 31, 41, 59, 120, 155, 189,
195, 222, 223, 225, 226, 345—347,
358, 360, 416, 417, 438
Родительская (материнская, отцов-
ская) любовь I 45, 62, 75, 98, 114.
159, 194, 208, 216, 239, 240, 308, 342,
380—385, 387, 389, 395, 396, 400,
438, 463, 504, 505; II 69, 70, 86, 102,
106, 112, 122, 141, 156, 160, 163,
181, 269
Садизм I 169, 280, 345—347, 423,
425; II 378
Свобода I 7, 8, 41, 43, 79, 100, 133,
175, 224, 226, 235, 243, 253, 265,
269, 274—276, 304, 311, 321—323,
327, 334—336, 345—350, 353, 356,
366, 367, 372, 380, 381, 400—402,
426, 437, 467, 478, 503; II 99, 114,
119, 130, 148, 149, 157, 175, 178,
246, 267, 281, 286, 316, 317, 352,
376, 392—411, 413, 416, 420, 425,
433, 434, 441, 458—468, 470—474,
476, 477, 480, 482, 490, 492, 496,
501, 506, 513—515, 519, 526, 533,
547, 550, 561, 565
Себялюбие (любовь к самому се-
бе) I 45, 46, 86, 117, 119, 223.
342, 380, 383, 388, 390—393, 397,
602

399, 464; II 54—56, 63, 119, 124,
135, 151, 160, 164—169, 171, 173—
175, 180, 222, 233, 256, 577
Секс I 37, 42, 140, 143—146, 148, 214.
270, 277—280, 293, 331, 333, 334,
336, 343, 370, 390, 391, 421, 425; II
127, 209, 412, 415, 449
Сексуальная революция I 144, 270,
271, 276, 278, 280, 283, 332, 334—
336, 370
Сердце I 72, 86—88, 97, 100, 113, 115,
116, 118—120, 122, 149—156, 158,
159, 161, 180, 192, 224, 227, 231,
237, 241—244, 246, 248, 288, 340,
347, 354, 355, 357, 361, 377, 379,
407, 438, 439, 442, 474; II 24—26,
28, 29, 32, 54, 55, 58, 59, 86, 87,
100, 144, 152, 172, 174, 183, 186, 191,
215, 220, 225, 231—234, 237, 241,
242, 244, 246, 247, 250, 253, 258—
260, 267, 289, 297, 299, 308, 326,
330, 331, 333, 443, 453, 482, 522,
523, 525, 538, 540, 551, 554, 556
Смерть I 18, 19, 24, 25, 32, 49, 51,
71, 75, 83, 85, 87, 100, 110, 125, 141,
143, 151, 168, 169, 174, 177, 178,
180—182, 185, 188, 197—199, 204,
209, 235, 238, 240, 257, 264, 315,
329, 341, 346, 347, 357, 378, 401,
414—416, 422, 423, 425, 427—429,
451, 460, 496; It 12, 51, 52, 57, 60,
61, 67, 76—78, 82, 129, 130, 139,
145, 153, 158, 161, 162, 211, 213,
219, 305, 310, 313, 314, 385, 386,
389, 397, 399—404, 409, 420, 425—
427, 431, 432, 451, 485, 506, 522,
551, 554, 555, 558, 559, 563
Справедливость I 57, 84, 224, 225, 260,
291, 381, 400, 401, 435, 452—464,
485; 1115, 56, 86, 93, 100, 124, 165,
172, 174, 215, 234, 261, 383, 479,
504, 529—547, 565
Сребролюбие (корыстолюбие, лю-
бовь к деньгам, богатству) I 46,
381, 388, 400, 473—485; 1112, 282
Страсть (страсти, аффекты) I 16, 18,
26, 44, 58, 87, 91, 96, 106, 111,
113—117, 119, 120, 124—126, 134,
136, 138, 140, 152, 162, 164, 165,
186, 188, 207, 208, 210, 218, 260, 277,
279, 314, 337, 361, 368, 370, 372,
378, 380, 381, 389, 409, 421, 427, 432,
438, 450, 457, 465, 473, 475, 478,
483, 484, 486, 490—492; II 25. 27,
29—39, 41, 42, 44—50, 54. 56, 59,
60, 68, 72, 74, 86, 101, 132, 154,
156, 168, 169, 171, 172, 182, 183,
210—212, 215, 216, 219—222, 224—
226, 229—243, 245, 248—251, 255—
260, 263, 265, 267, 268, 277, 280,
281, 290, 297, 300, 302, 303, 305.
312. 331, 342, 358, 359, 392.
408, 411, 420, 430, 437, 446, 448,
450, 452, 461, 475, 481, 482, 491,
492, 504, 505, 517, 530, 536, 539,
542, 545, 546, 548, 551, 552, 556,
557, 568, 575
Страх I 24, 25, 71, 78, 111, 147, 153,
179, 182, 185, 209, 224, 302, 348,
363, 426, 451; II 14, 42, 43, 46, 49,
150, 158, 202, 215, 241, 244, 248,
256, 260, 278, 312, 365, 367, 433.
446, 461, 557, 567
Сублимация I 108, 163, 170, 171, 175,
203, 336, 434; II 127, 350, 351, 379,
383
Счастье I 35, 61, 65, 119, 129, 138,
146, 152, 153, 171, 172, 198, 285,
292, 297, 300, 313, 317, 333, 343,
358, 368, 369, 376, 503, 509; 1112,
15, 27, 48, 50, 51, 63, 89, 90, 116,
132, 144, 168, 174, 188, 203, 221,
222, 230, 249—250, 283, 294, 297,
300, 303, 305, 310, 324, 325, 328,
380, 410, 453, 454, 457, 506, 514,
520, 521, 523, 524. 557. 576
Тайна (таинство) любви I 8, 210, 239,
247, 251, 259, 262, 265, 309, 330,
351, 355, 361; II 16, 60, 331, 387,
415, 432, 434, 438
Творчество I 7, 61, 62, 111. 112. 141,
177, 179, 185, 198, 202, 220, 231,
233—235, 238, 239, 241, 245—248,
252, 285, 291, 314, 343, 353, 367,
372, 376—378, 388, 400, 401, 426,
505; II 76, 83, 276, 308, 338, 340,
341, 343, 404, 420, 421—445
Тело (плоть) I 20, 22, 23, 28, 33,
34, 37, 46, 48—50, 63, 77, 88, 99,
100, 121, 124, 149, 168, 169, 175,
183, 188, 198, 210—212, 7М--216,
603

227, 269, 270, 277, 279—281, 285—
292, 294, 295, 301, 311, 338, 347,
348, 369, 386, 417, 421, 431, 432,
435, 479, 486, 488; II 12—17, 20,
22, 31, 33, 40, 61, 62, 85, 91, 131,
144, 150, 158, 159, 166, 179, 183,
186, 193, 200, 212—214, 217, 227,
230, 240, 249, 264—266, 304, 320,
329, 374, 378, 379, 388, 390, 421,
423, 424, 426, 428, 429, 435, 442,
447, 451, 452, 470, 471, 480, 483,
485, 487, 489, 497, 507, 513, 514,
520, 522, 537, 538, 575—577
Трудолюбие (любовь к труду) I 46,
62, 206; II 45, 46
Флирт I 118, 125; II 343, 344
Целомудрие I 103, 105—107, 109,
175, 182—184, 291; II 213, ??1.
283, 320, 331, 456, 457, 484—485,
501, 518, 527
Человеколюбие (любовь к человеку)
I 45, 80, 81, 100, 137, 224, 225,
233, 246, 265, 380, 388, 399; II
135—140, 143, 144, 548, 565
Честолюбие I 116. 211; II 14, 32,
38, 40, 46, 47, 225, 229, 230, 234,
244, 245, 252, 255, 258, 382
Чувственная любовь I 20, 29, 74, 90,
102, 108, 109, 121, 123, 125, 153,
183, 184, 210, 387; II 517, 518
Чувственность I 37, 121, 137, 141 —
144, 184, 198, 217, 218, 227, 233,
266, 287, 316, 335, 336, 398, 433,
448; II 66, 191, 259, 285, 336, 347,
367, 369—371, 373, 375, 448
Эгоизм I 117, 119, 135, 140, 141, 160,
193, 194, 221, 222, 302, 303, 305,
307—309, 328, 363, 366, 388, 390,
392, 393, 410, 463; II 69—71, 102,
122, 153, 154, 282, 331, 569
Эрос I 11, 13—16, 18, 29, 35, 44,
45, 53—55, 63, 93—95, 102, 144,
163. 164. 166—170, 173, 177, 186.
188, 20/, 243, 277, 291, 322, 335,
381,11 57. 328, 330, 389. 391—394.
397—400, 402, 403, 406, 407, 410—
421, 456, 510
— божественный I 74, 90, 93—96,
100; II 385
— духовный I 90, 92, 93
— телесный I 14, 34
Эротизм (эротика) I 90, 91, 103, 108,
142, 284, 333; II 336, 366, 369, 396,
398, 404, 406, 418, 441, 443—445

СОДЕРЖАНИЕ
От составителя 7
Антология любви
О СМЫСЛЕ ЛЮБВИ 9
ЛЮБОВЬ К ЧЕЛОВЕКУ 135
ПОЛОВАЯ ЛЮБОВЬ 209
ЛЮБОВЬ И БРАК 479
ЛЮБОВЬ К ИСТИНЕ И СПРАВЕДЛИВОСТИ 529
ДРУГИЕ ВИДЫ ЛЮБВИ 548
Указатель имен 578
Предметный указатель 599

Философия любви. Ч. 2. Антология любви /
Ф56 Сост. А. А. Ивин.— М.: Политиздат, 1990.— 605 с.
ISBN 5—250—01394—5
_ 0302030000—271 чл
ф — 74
079102)—90
ББК 87.7

ФИЛОСОФИЯ ЛЮБВИ
Ч. 2
Заведующий редакцией В. И. Кураев
Редактор Д. М. Носов
Младший редактор О. П. Осипова
Художник О. А. Карелина
Художественный редактор А. Я. Гладышев
Технический редактор В. П. Крылова

2 p. 60
Политиздат