Исцеление фрагментированных личностей переживших травму. Преодоление внутреннего самоотчуждения - Фишер Я.

Фишер Я. Исцеление фрагментированных личностей переживших травму. Преодоление внутреннего самоотчуждения
Исцеление фрагментированных личностей переживших травму. Преодоление внутреннего самоотчуждения
Травматическая привязанность как осложнение в терапии травмы
Ощущение себя увязшим: связанные с травмой внутренние конфликты
ГЛАВА 1. Нейробиологические последствия травмы. Как она расщепляет нашу личность
Параллельные жизни: отказ от диссоциации
Фрагментация под воздействием стресса: эксплуатация линий разлома
Как распознать признаки структурно диссоциированных частей личности
Как помочь клиентам и их частям “быть здесь” в данный момент
ГЛАВА 2. Понимание фрагментов личности и травматических реакций
ГЛАВА 3. Клиент и терапевт меняются ролями
Иной подход к травматической памяти
Иной тип свидетеля
Как выносить внимание к себе “свидетеля”
Терапевт как “дополнительная кора” и учитель
Изобретательная адаптация к аномальному опыту
Новая роль для терапевта: нейробиологический регулятор
Терапевт как руководитель, наставник и задающий темп
Изменяющаяся роль терапевта
Прорабатывание опыта, а не событий
$ГЛАВА 4. Как рассмотреть свои \$
Осознанное внимание
к внутреннему ландшафту
ГЛАВА 5. Как подружиться с фрагментами своей личности: сеем семена сострадания
Роль осознанности: как “подружиться” с собой
Разница между наблюдением и приписыванием смысла
Слияние, переход и смена частей личности
Как “видеть части личности”: наружная осознанность
Слияние поддерживает “жизнь” травмы
Умение отделяться
Гостеприимство к потерянным душам и травмированным детям
Формирование связи с мудрым сострадательным взрослым
Восприятие ресурсов компетентного взрослого
ГЛАВА 6. Сложности терапии: травматическая привязанность
Привычки в отношениях: способ “вспомнить” детскую привязанность
Травма и привязанность: источник безопасности становится источником опасности
“Контролирующие стратегии привязанности” и травма
Реконтекстуализация дезорганизованной привязанности как внутренней борьбы
Терапевт для всех частей, а не только “клиента”
Как избежать склонности “выбирать сторону”
ГЛАВА 7.
Работа со страдающими
от суицидальных наклонностей, тяги
к самоуничтожению, зависимости
и расстройств пищевого поведения
Использование тела для успокоения
Как “работает” саморазрушительное поведение
Саморазрушительное поведение и тяга к привязанности
Животные защитные реакции и рисковое поведение
Исправление причин саморазрушительного поведения
Признание саморазрушительных частей личности
ГЛАВА 8. Сложности терапии: диссоциативные системы и расстройства
Диагностирование диссоциативных расстройств
Инструменты оценки для диагностирования диссоциативных расстройств
Возвращение порядка в хаотичный внутренний мир
Обучение продолжающей нормальную жизнь личности работе с частями
Создание прошлого для частей, застрявших в нем
Постоянное сознание: знать, “кто я” в текущий момент
Диссоциация как ресурс
Сбор доказательств: формирование ретроспективного сознания
Развитие способностей к заполнению пробелов в сознании
Больше нет “хороших и плохих парней”
Тренировка команды
Усиление присутствия продолжающего нормальную жизнь взрослого
Возвращение частей личности в текущий момент: “эффект просачивания”
Терпение, настойчивость и крепкий ремень безопасности
Самоисцеление вместо межличностного исцеления
ГЛАВА 9. Как исправить прошлое: примирение со своими “я”
Внимание к детям формирует
узы привязанности
Чьи это чувства
Как принять детские части “под крыло” кого-то заботливого
Узы привязанности формируются через телесный опыт
Пригласить части “сюда”, а не идти “туда”
Разрыв и восстановление отношений внутренней привязанности
$ГЛАВА 10. Восстановление потерянного: углубление связи со своим юным \$
Как наладить внутреннюю коммуникацию с дисрегулированными частями
Выражение сострадания травмированным детским частям
Вмешательство исцеляющего опыта
Четыре вопроса для формирования дружеских отношений
Формирование импульсов к заботе
Преодоление внутреннего недоверия и страха
Создание новой цели и миссии для каждой из частей
ГЛАВА 11. Безопасность и дружелюбие: опыт формирования надежной привязанности
Использование диссоциативных симптомов для исцеления диссоциативной фрагментации
Создание безопасного пространства для детских частей в обыденной жизни взрослого
Поддержание функционирования
у продолжающей нормальную жизнь личности
Заслуженная надежная привязанность
Смена парадигмы: влияние прошлого не вечно
Наследие надежной привязанности среди разных поколений
Надежная привязанность как соматический и эмоциональный опыт, а не событие
Заслуженная надежная привязанность и разрешение травмы
Парадигма лечения для внутренней корректировки привязанности
Четыре вопроса для формирования дружеских отношений
Автор: Фишер Я.
Теги: психология ученые, научные общества академии медицина психотерапия
ISBN: 978-617-550-005-7
Год: 2022
Похожие
EMDR, полное руководство. Теория и лечение комплексного ПТСР и диссоциации
Руководство по психологической диагностике. Второе издание. PDM-2. Том 1
Психотерапия эмоциональных травм с помощью движений глаз
Внутренние семейные системы
Текст
                    ИСЦЕЛЕНИЕ
ФРАГМЕНТИРОВАННЫХ
ЛИЧНОСТЕЙ
ПЕРЕЖИВШИХ
ТРАВМУ
ПРЕОДОЛЕНИЕ
ВНУТРЕННЕГО
САМООТЧУЖДЕНИЯ
ЯНИНА ФИШЕР

ИСЦЕЛЕНИЕ
ФРАГМЕНТИРОВАННЫХ
ЛИЧНОСТЕЙ
ПЕРЕЖИВШИХ
ТРАВМУ
Преодоление
внутреннего
самоотчуждения

HEALING THE
FRAGMENTED
SELVES OF TRAUMA
SURVIVORS:
Overcoming Internal
Self-Alienation
JANINA FISHER

ИСЦЕЛЕНИЕ
ФРАГМЕНТИРОВАННЫХ
ЛИЧНОСТЕЙ
ПЕРЕЖИВШИХ
ТРАВМУ
Преодоление
внутреннего
самоотчуждения
ЯНИНА ФИШЕР
КиТв
Комп'ютерне видавництво
"Д1АЛЕКТИКА"
2022

УДК 159.9:001.32
Ф68
Перевод с английского и редакция Н.И. Коневой
Научный консультант канд. психол . наук О.В . Гусева
Фишер, Я.
Ф68 Исцеление фрагментированных личностей переживших травму. Пре
одоление внутреннего самоотчуждения/Янина Фишер; пер. с англ. Н.И.
Коневой. — Киев.: “Диалектика”, 2022. — 4 02 с.: ил . — Парал. тит. англ.
ISBN 978-617 -550-005 -7 (укр.)
ISBN 978-0-415-70823 -4 (англ.)
В книге нейробиологический взгляд на травму, диссоциацию и привязанность
сочетается с практическим подходом к лечению. Все это изложено простым языком,
понятным как терапевту, так и пациенту. Читатели узнают о модели, в которой особое
внимание уделяется “разрешению” ситуации — трансформации отношения к самому
себе, замене стыда, самоненависти и презумпции собственной виновности сострада
нием и принятием. Ее уникальные вмешательства были адаптированы из ряда передо
вых терапевтических подходов, включая сенсомоторную психотерапию, внутренние
семейные системы, терапию, основанную на осознанности, и клинический гипноз.
Читатели научатся формировать у клиента внутреннее ощущение безопасности и со
страдания по отношению даже к своим наиболее отвергаемым фрагментам личности.
УДК 159.9:001.32
Все права защищены.
Никакая часть настоящего издания ни в каких целях не может быть воспроизведена в
какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, будь то электронные или
механические, включая фотокопирование и запись на магнитный носитель, если на это нет
письменного разрешения издательства Routledge.
Copyright © 2017 Janina Fisher.
All Rights Reserved.
Authorized translation from the English language edition published by Routledge, a member
of the Taylor & Francis Group.
No part of this book may be reprinted or reproduced or utilized in any form or by any elec
tronic, mechanical, or other means, now known or hereafter invented, including photocopying and
recording, or in any information storage or retrieval system, without permission in writing from
the publishers.
ISBN 978-617-550-005-7 (укр.)
ISBN 978-0-415-70823-4 (англ.)
© “Диалектика”, перевод, 2022
©2017 Janina Fisher

Оглавление
Благодарности
15
Вступление
19
Глава 1. Нейробиологические последствия травмы.
Как она расщепляет нашу личность
45
Глава 2. Понимание фрагментов личности
и травматических реакций
65
Глава 3. Клиент и терапевт меняются ролями
75
Глава 4. Как рассмотреть свои “я”: вступление
к работе с фрагментами личности
105
Глава 5. Как подружиться с фрагментами своей личности:
сеем семена сострадания
121
Глава 6. Сложности терапии: травматическая привязанность 155
Глава 7. Работа со страдающими от суицидальных
наклонностей, тяги к самоуничтожению,
зависимости и расстройств пищевого поведения
185
Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные
системы и расстройства
211
Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими “я”
267
Глава 10. Восстановление потерянного: углубление
связи со своим юным “я”
309
Глава 11. Безопасность и дружелюбие: опыт
формирования надежной привязанности 343
Приложение А. Пять шагов к “упорядочению смешанного” 371
Приложение Б. Круг медитации для фрагментов личности
373
Приложение В. Техника внутреннего диалога
375
Приложение Г. Парадигма лечения для внутренней
корректировки привязанности 379
Приложение Д. Дневник диссоциативного опыта
383
Приложение Е. Четыре вопроса для формирования
дружеских отношений
385
Библиография
387

Содержание
Благодарности
15
Вступление
19
Как появилась данная книга
19
Фрагментация и внутренняя борьба
23
Цена самоотчуждения: ложное “я”
24
Травматическая привязанность как осложнение
в терапии травмы
25
Ощущение себя увязшим: связанные с травмой
внутренние конфликты
26
Как организована эта книга
28
Глава 1. Нейробиологические последствия травмы.
Как она расщепляет нашу личность
45
“Живое наследие” прошлого
46
Параллельные жизни: отказ от диссоциации
49
Фрагментация под воздействием стресса: эксплуатация
линий разлома
50
Как распознать признаки структурно диссоциированных
частей личности
55
Симптомы как коммуникация между частями
57
Признаки внутреннего расщепления
57
История лечения
58
Соматические симптомы
58
“Регрессивное” поведение или мышление
59
Шаблоны нерешительности или самосаботажа
59
Симптомы проблем с памятью
60
Паттерны саморазрушительного и аддиктивного поведения
60
Как помочь клиентам и их частям “быть здесь” в данный момент 63

Содержание 7
Глава 2. Понимание фрагментов личности
и травматических реакций
65
Незваные воспоминания
69
“Вспоминание” поступков и событий
70
Как жить “сейчас”, а не “тогда”
73
Глава 3. Клиент и терапевт меняются ролями
75
Работа с нейробиологическими последствиями травмы
77
Подход “нескольких сознаний”
78
Патогенные зерна воспоминаний
79
Признание прошлого без его изучения
82
Иной подход к травматической памяти
83
Иной тип свидетеля
83
Отличие прошлого от настоящего
84
Как выносить внимание к себе “свидетеля”
86
Терапевт как “дополнительная кора” и учитель
87
Изобретательная адаптация к аномальному опыту
92
Новая роль для терапевта: нейробиологический регулятор
93
Терапевт как руководитель, наставник и задающий темп
99
Тело как разделенное целое
100
Изменяющаяся роль терапевта
103
Прорабатывание опыта, а не событий
103
Глава 4. Как рассмотреть свои “я”: вступление
к работе с фрагментами личности
105
Цена адаптации
108
“Знакомство с тобой”
112
Развитие любопытства: кто “я”?
114
Осознанное внимание к внутреннему ландшафту
115
Внутренняя борьба за выживание
117
Принятие своих“я”
119

8 Содержание
Глава 5. Как подружиться с фрагментами
своей личности: сеем семена сострадания121
Возвращение потерянных фрагментов личности
121
Роль осознанности: как “подружиться” с собой
122
С чьей точки зрения мы должны наблюдать
123
Разница между наблюдением и приписыванием смысла
126
Слияние, переход и смена частей личности
127
Культивация эмпатии
130
Как “видеть части личности”: наружная осознанность
131
Слияние и проверка реальности
138
Слияние поддерживает “жизнь” травмы
139
Умение отделяться
139
Проявление гостеприимства
145
Гостеприимство к потерянным душам и травмированным детям 146
Формирование связи с мудрым сострадательным взрослым
149
Восприятие ресурсов компетентного взрослого
151
Принятие своих личностей
153
Глава 6. Сложности терапии: травматическая
привязанность
155
“Недостающий опыт” надежной привязанности
155
Привычки в отношениях: способ “вспомнить”
детскую привязанность
156
Травма и привязанность: источник безопасности
становится источником опасности
157
“Контролирующие стратегии привязанности” и травма
160
“Страх терапии и терапевта”
161
Пробуждение желания заботы
164
Реконтекстуализация дезорганизованной привязанности
как внутренней борьбы
165
Не один, а множество переносов
167
Распознание переноса
168

Содержание 9
Заключение союза с борющейся частью
169
“Его” не существует
172
Терапевт для всех частей, а не только “клиента”
173
Как прислушаться к “голосам” частей
174
Выступая от имени частей личности
177
Как избежать склонности “выбирать сторону”
179
Диадический танец
180
Глава 7. Работа со страдающими от суицидальных
наклонностей, тяги к самоуничтожению,
зависимости и расстройств пищевого
поведения
185
Способ покончить с этим или способ продолжать жить?
186
Отчаянные меры
187
Как справляться с невыносимыми эмоциями
189
Использование тела для успокоения
191
Как “работает” саморазрушительное поведение
191
Саморазрушительное поведение и тяга к привязанности
193
Животные защитные реакции и рисковое поведение
195
Исправление причин саморазрушительного поведения
199
Стабилизация с учетом травмы (TIST)
200
Признание саморазрушительных частей личности
202
Утешая уязвимых, чествуя защитников
206
“Никакие части не бросаем”
208
Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные
системы и расстройства
211
Как распознать клиента с ДРИ
213
Диагностирование диссоциативных расстройств
215
Ставить или не ставить диагноз
216
Инструменты оценки для диагностирования
диссоциативных расстройств
218

10 Содержание
Диагностические критерии и вопросы
220
“Его” не существует
222
Секреты даже от самого себя
223
Возвращение порядка в хаотичный внутренний мир
226
Клиент как куча клиентов внутри
227
Обучение продолжающей нормальную жизнь личности
работе с частями
228
Понимание текущего опыта
230
Создание прошлого для частей, застрявших в нем
232
Преодоление условных рефлексов
235
Постоянное сознание: знать, “кто я” в текущий момент
236
Диссоциация как ресурс
236
Построение внутреннего доверия
237
Сбор доказательств: формирование ретроспективного
сознания
242
Развитие способностей к заполнению пробелов в сознании
243
Больше нет “хороших и плохих парней”
246
Тренировка команды
246
Усиление присутствия продолжающего нормальную
жизнь взрослого
249
Возвращение частей личности в текущий момент:
“эффект просачивания”
252
Смена паттернов и ролей
255
Работа с регрессией и агрессией
257
Терпение, настойчивость и крепкий ремень безопасности
260
Лечение ребенка вербовкой родителя
261
Самоисцеление вместо межличностного исцеления
262
Способствование воссоединению
264
Глава 9. Как исправить прошлое: примирение
со своими “я”
267
Доступ к ресурсам мудрого взрослого
277
Внимание к детям формирует узы привязанности
281

Содержание 11
Чьи это чувства
281
Контакт с частями с позиции силы
286
Доступ к ресурсам нормальной жизни
288
Как принять детские части “под крыло” кого-то заботливого
290
Узы привязанности формируются через телесный опыт
293
Пригласить части “сюда”, а не идти “туда”
294
Страх и фобии внутренней привязанности
298
Разрыв и восстановление отношений внутренней
привязанности
303
Глава 10. Восстановление потерянного: углубление
связи со своим юным “я”
309
Реорганизация отношений с прошлым
312
Роль памяти
313
“Я сейчас” против “Та часть меня тогда”
316
Как наладить внутреннюю коммуникацию
с дисрегулированными частями
320
Разрыв и восстановление
322
Выражение сострадания травмированным детским частям
325
Вмешательство исцеляющего опыта
328
Четыре вопроса для формирования дружеских отношений
328
Формирование импульсов к заботе
333
Преодоление внутреннего недоверия и страха
333
Создание новой цели и миссии для каждой из частей
336
Глава 11. Безопасность и дружелюбие: опыт
формирования надежной привязанности343
Симптомы рассказывают историю лучше, чем “история”
345
Использование диссоциативных симптомов для исцеления
диссоциативной фрагментации
346
Создание безопасного пространства для детских частей
в обыденной жизни взрослого
347
Поддержание функционирования у продолжающей
нормальную жизнь личности
351

12 Содержание
Заслуженная надежная привязанность
353
Смена парадигмы: влияние прошлого не вечно
353
Наследие надежной привязанности среди разных поколений 354
Надежная привязанность как соматический
и эмоциональный опыт, а не событие
358
Как избежать путаницы и отчуждения
360
Заслуженная надежная привязанность и разрешение травмы
363
Услышать плач ребенка
367
Приложение А. Пять шагов к “упорядочению
смешанного ”
371
Приложение Б. Круг медитации для фрагментов
личности
373
Приложение В. Техника внутреннего диалога
375
Приложение Г. Парадигма лечения для внутренней
корректировки привязанности379
Приложение Д. Дневник диссоциативного опыта
383
Приложение Е. Четыре вопроса для формирования
дружеских отношений 385
Библиография
387

Моим самым талантливым учителям!
Всем пережившим травму, позволившим мне заглянуть в их
внутренние миры, моим экспертам, научившим меня, что стоит
говорить, а что — никогда, и тем, кто по сей день вдохновляет
меня на поиски новых способов помочь им исцелить раны.
Особенную благодарность хочу выразить Барбаре Уотсон,
научившей меня важности вдохновения вместо лечения, смеха
вместо слез и сохранения надежды, когда остальные ее оставили.
И я буду вечно благодарна Камиль за то,
что она стала “ветром под моими крыльями”.

Благодарности
В детстве я мечтала стать писательницей. Но после поступления
в колледж я отказалась от этой мечты, поскольку начала понимать,
сколько крови, пота и слез требует это занятие. Предложение напи
сать эту книгу для Routledge наконец доставило той моей детской ча
сти удовлетворение от исполненной мечты стать автором. Но, должна
признаться, сам процесс оказался настолько же сложным, как его опи
сывали прочие части личности десятилетия назад!
Вдохновение идей, презентованных в данной книге, пришло прямо
от моих пациентов, которые в течение многих лет обучали меня всему,
что я сегодня знаю о последствиях травмы “в жерле вулкана”. Они по
могли мне понять опыт существования с постоянной угрозой уничто
жения, ненависти к себе, поскольку ненавидеть причинивших им вред
было нельзя. Они помогли мне понять, что самая глубокая боль связа
на с неумением близких ценить их и потому предоставлять им заботу
и безопасность. Не было рук, подхватывавших их при падении, выти
равших их слезы или утоляющих боль одиночества. Не было лекар
ства от стыда. Когда я наконец поняла, что им нужен способ полюбить
раненого ребенка внутри себя ради обретения спокойствия, на меня
снизошло озарение: именно качество наших внутренних привязан
ностей определяет, насколько безопасно мы чувствуем себя “внутри”,
как просто или сложно быть “собой”. Когда мы игнорируем, презира
ем наши самые юные личности или отказываемся от них, невозможно
не ощутить их боль: они снова никому не нужны. И когда мы учимся
предлагать им и самим себе безусловно “любящее присутствие”, раны
могут залечиться, а надежда — восстановиться.
Тем не менее, чтобы превратить идею в законченную рукопись, по
надобилась помощь тысяч, у которых я в долгу. Если бы не мои давние
подруги и избранная семья, Стефани Росс и Дебора Спрэгг, которым
первым пришла в голову мысль: “Тебе стоит написать книгу!”, я бы ни
когда этого не сделала. И постоянно, постоянно о ней мне напоминали,
годами. Они стали греческим хором, неустанно напоминавшим мне,
что я “должна была” сделать. Хвала небесам, что мне в спину дул ветер.
Каждому начинающему писателю также нужен проводник, прошед
ший тот же путь и знающий его. Моя близкая подруга, Лиза Ференц,

16 Благодарности
тоже не позволяла мне соскочить с крючка, и уже годами подбадрива
ет и поддерживает меня. Опубликовавшая уже две книги, Лиза стала
не только моей болельщицей, но и давала мне мудрые советы, эмоцио
нальный “куриный бульон” и карту, чтобы направлять меня.
Благодаря Бесселу ван дер Колку, моему другу и наставнику,
я смогла выполнить свою профессиональную миссию, вдохновение
для которой я получила, когда услышала речь Джудит Герман о травме
27 лет назад. Тогда и был намечен мой курс. Я бесконечно благодарна
за свои годы работы супервизором и инструктором в Центре травмы
Бессела, ведь там я получила возможность учиться у него, когда он
возглавлял нейробиологическую революцию в психотерапии, и за
его консультации в моей преподавательской и писательской карьере.
Понимание травмы, описанное в данной книге, исходит непосред
ственно из его вклада в область, и вдохновлено его убеждением, что
“тело ведет подсчет”.
Также я благодарна Пэт Огден за ее дружбу, профессиональную
и личную поддержку, и за тот подарок, которым является сенсомотор
ная терапия. Благодаря Пэт я научилась использовать ресурсы тела
как инструмент коммуникации, идущей “дальше слов”. Собственная
личность терапевта всегда является инструментом психотерапии. Она
помогает нам научиться использовать свои внутренние состояния,
язык тела и тон голоса (как матери ведут себя с младенцами), чтобы
вызвать состояние комфорта, интереса и восторга, трансформирующие
состояния дистресса клиента. Я также хочу поблагодарить свою “се
мью” из Института сенсомоторной терапии за их поддержку — даже
когда я не могла уделять им время из-за этой книги!
Я ценю великодушие и поддержку Дика Шварца, проявлявшуюся
с тех самых пор, когда мы встретились на ежегодной конференции
по травме, организованной Весселом ван дер Колком, и еще боль
ше ценю его модель ВСС. Когда я узнала о ВСС 20 лет назад, я была по
давлена ответственностью за множество пациентов с диссоциативны
ми расстройствами. Все они находились в состоянии кризиса. Изучение
концепции “самолидерства” позволило мне отстраниться и позволить
врожденной силе каждого из них прийти на помощь. В данной области
эксперты и исследователи могут быть закрытыми и настороженными.
Но Дик приветствует все части личности человека, которого встреча
ет. Я благодарна ему за то, что он верил: я отдам должное его трудам.

Благодарности 17
И я надеюсь, что мне удалось продемонстрировать ему свою привязан
ность и уважение.
Это благословение — иметь семью из коллег по всему миру, кото
рые слали мне слова поддержки, просили меня закончить книгу (по
крайней мере ради них) или присылали отзывы на нее, когда это было
нужно. Я хочу поблагодарить Личию Скай, Кэрол Яфу, Гила Левина,
Бенджамина Фрая и Салли Ло Грассо за их готовность читать главы
в процессе их выполнения. Их ценные предложения и поддержка силь
но мне помогли. Я благодарна своим близким подругам Кирстен Бенум
и Трине Ансторп из Норвегии, всегда вдохновлявшим меня мечтать
о большем, а также подкупавшим меня едой и вином, чтобы завлечь
в следующий проект! Бенджамин Фрай из Великобритании дал мне воз
можность воплотить свое ведение “лечения травмы” в текущей работе
клинических программ клиники “Хирон Хаус”. Ее уникально талант
ливые сотрудники вдохновляли меня по-другому: говоря о сложных
потребностях своих травмированных клиентов. В Италии Джованни
Тальявини и Паола Болдрини щедро предоставили мне сцену, с кото
рой я смогла поделиться своей работой. Их одинаково страстная пре
данность служению нуждам травмированных клиентов (и их частей)
делает их “семьей”. Особая благодарность Джованни за предложение
перевести эту книгу на итальянский язык, а также Джулиану Байе за
предложение сделать перевод на французский. В Испании у меня есть
“истинно верующие” в этот способ работы, Долорес Москера и Эстер
Перес, чью поддержку я вспоминала каждый раз, когда сомневалась
в том, что делаю. Спасибо также моим замечательным коллегам и дру
зьям из Великобритании: Кэтрин Кокс, Хелен-Джейн Риджуэей,
Салли-Энн Бабберс, Линде Бетон, Лиз Холл и другим. Моя дорогая
подруга Лана Эпштейн из Бостона дарила мне смех — бесконечный
смех — идеальное противоядие от стресса авторского путешествия.
Я хочу выразить особую благодарность Кену Франку, Сэнди Шапиро
и учебной группе Кена из Нью-Йорка за то, что они с энтузиазмом чи
тали черновики глав. Я обнаружила, что писателю нужна каждая кроха
этого энтузиазма, чтобы продолжать такой долгий, часто мучительный
процесс.
Я также благодарю Дэна Брокетта, Стива Пирса и преданных со
трудников Департамента защиты психического здоровья молодежи
Коннектикута, которые участвовали в “тестировании” этой модели со

18 Благодарности
своими травмированными, подверженными высокому риску клиента
ми. Реакция, которую мы получили от наших клиентов, подтвердила,
что даже те из них, кто склонен к самоубийству и самоповреждению,
могут извлечь пользу из понимания своей фрагментации и научиться
работать с ней.
Есть еще много друзей, коллег и попутчиков, которых я могла бы по
благодарить, и я надеюсь, что вы ощутите мою признательность, даже
если я не упомянула вас по имени.
И последнее, но, конечно, не менее важное: я хочу поблагодарить сво
их детей и внуков за их любовь, поддержку и терпение. Никто не может
понять то, чем они жертвовали ради книги: выходные, вечера, отпуска,
прогулки, семейные ужины — месяцами напролет. Кроме того, им при
ходилось поддерживать меня! И они поддерживали. Жаду, Джейсон
и Келли, Руби и Ника, я так вам благодарна! Я не знаю, что бы делала без
ваших улыбающихся лиц и самых лучших объятий на свете. Я люблю
вас всем сердцем, и бесконечно благодарна вам.

Вступление
Как появилась данная книга
Не в силах понять укоренившееся самоотчуждение или сильную
ненависть к себе переживших травму клиентов, терапевты часто испы
тывают фрустрацию, озадаченность и неспособность помочь. Почему
они воюют сами с собой? Или с нами? Несмотря на то что клиент
пришел в поисках освобождения от связанных с травмой симптомов
и проблем, процесс замены самоотчуждения самосостраданием может
оказаться слишком тяжелым или неприятным. Ни у клиента, ни у те
рапевта нет подходящей лексики для объяснения внутренней борьбы
между разумом и телом. В сфере психического здоровья, где отрица
ется возможность фрагментации и разделения личности, терапевтов
редко учат выявлять расколы и уж тем более смертельную битву за
контроль личностей с противоположными целями и инстинктами.
Я написала эту книгу затем, чтобы рассказать о способе концептуа
лизации наиболее сложных и проблемных случаев, чаще всего являю
щихся “смертельными” заболеваниями, например расстройство лично
сти, биполярное расстройство второго типа и даже шизофрения. За три
десятилетия работы в сфере терапии травмы я и мои коллеги изучили
ее сложным путем. Мы позволяли клиентам просвещать нас об их вну
тренних мирах, навязчивых, подавляющих симптомах, жизни в теле,
постоянно ожидающем уничтожения или одиночества. Из-за недостат
ка подходов, нацеленных специально на нужды переживших травму
пациентов, все мы решили импровизировать, создавая новые техники
и вмешательства, высматривая “рабочие” и сохраняя их — если они
оказывались эффективными или же клиенты чувствовали себя лучше.
В 1990-х, работая инструктором и куратором в Центре травмы
Вессела ван дер Колка, я была сильно впечатлена нейробиологически -
ми исследованиями, коренным образом изменившими наше ведение
травмы, а также убеждением Вессела, что “тело ведет счет” [Van der
Kolk, 2014]. Мы начали рассматривать связанные с травмой расстрой
ства не как нарушения событий, а как нарушения работы тела, мозга
и нервной системы. Взгляд сквозь нейробиологическую призму привел

20 Вступление
к еще одной смене парадигмы: мозг и тело по своей природе адаптивны,
значит, последствия травматических реакций тоже отражают попытку
адаптации, а не наличие патологии.
Если смотреть сквозь нейробиологическую призму, кажущееся кли
ническим увязанием и отторжением, неизлечимым диагнозом, рас
стройством личности всего лишь отражает адаптацию тела и разума
индивида к опасному миру, в котором единственной защитой был тот
же самый опекун, который представлял опасность для ребенка. Каждый
симптом являлся изобретательным решением, принятым телом с це
лью получения некоего подобия безопасности для развивающегося
ребенка или находящегося в опасной ситуации взрослого. Связанные
с травмой проблемы, с которыми клиент приходит за помощью, как
я сейчас считаю, на самом деле являются “алым знаком доблести”, рас
сказывающим о произошедшем более красноречиво, чем сознательные
воспоминания любого индивида.
Когда я получила известность как эксперт в терапии травмы, все
большее количество людей начало записываться ко мне на консульта
цию. Они спрашивали: “Почему мне не становится лучше? У нас с те
рапевтом прекрасные отношения, но мои симптомы совсем не прохо
дят. Может, мне эта терапия не подходит? Или со мной что-то не так?”
Раз за разом, слушая о неудачных попытках от клиентов и терапевтов,
я не могла найти “ошибку” или неправильный поворот в терапии. Чаще
всего мне как консультанту было видно что-то, чего не замечали ни
клиент, ни терапевт: личность первого была фрагментирована. Для
адаптации пациенту понадобилось расщепить себя и свою идентич
ность настолько, что его внутренний мир стал военной зоной. Я также
заметила, с каким облегчением клиенты узнавали от меня о диссоци
ативном расщеплении как нормальной адаптации к травме. Сперва
описав им теорию структурной диссоциации [Van der Hart, Nijenhuis &
Steele, 2006], я затем интерпретирую их сложности с помощью языка
частей и животных защитных реакций, краеугольных камней теории
структурной диссоциации. В ходе рассказа я часто замечала взгляд
узнавания на лицах клиентов, словно рассказывала уже что-то им из
вестное и давала слова, которых не хватало для описания. Вместо чув
ства стигматизации или “безумия” модель структурной диссоциации,
похоже, дарила им успокоение. Ее центральный принцип, то, что раз
деление просто позволило им адаптироваться к небезопасному миру

Вступление 21
и выживать эффективнее в нем, помогло даже очень гордым и надмен
ным индивидам начать воспринимать его как валидацию их выжива
ния, а не признак дефективности.
В работе, ведшейся данным образом, становилось все очевиднее,
что, как только клиент “брал опеку” над собственными израненными,
потерянными и одинокими частями личности или начинал любить их,
происходило нечто выдающееся. Пренебрежение и ненависть к себе,
а также самоотчуждение начали спонтанно сменяться самосостра-
данием. Несмотря на то что идея “проявлять доброту”, “заботиться”
и “сочувствовать” себе встречалась с отвращением и отказом, каждому
клиенту было возможно помочь “увидеть” собственные детские фраг
менты, проявить доброту и заботиться о них. Когда у клиентов форми
ровалась внутренняя привязанность к данным юным личностям, они
начинали исцеляться.
Значение слова “исцелиться” субъективно, разумеется: для неко
торых клиентов оно подразумевает возможность снова функциони
ровать, просто вернуться к нормальной жизни. Но в процессе наблю
дения за клиентами, начавшими формировать узы привязанности
и любви к своим юным фрагментам личности, я замечала куда более
глубокое исцеление. Видя, как они “сближаются” с тем ребенком, кото
рым однажды были, и чувствуя, как их стыд и ненависть к себе уходят,
я убедилась, что “взрослая” сторона левого полушария могла понять
“ребенка” правого. Она воспринимала его как невинного и маленько
го, что вызывало у нее теплоту и желание защитить его. Когда клиент
сближался с потерянным ребенком внутри, его внутреннее состояние
подвергалось трансформации и создавало среду теплоты и заботы,
где, наконец, было безопасно. И что самое лучшее, данный труд был
не только трансформативен, но и прост для клиента, как только тот
овладевал базовыми умениями, необходимыми для формирования
внутренней привязанности к частям личности.
Книга предназначена для использования широким спектром тера
певтов и даже более широким — клиентов. В процессе ее написания
я надеялась, в частности, затронуть сложности, с которыми сталки
ваются пережившие хроническую травму пациенты, как те, которые
приходили ко мне на консультацию. Молодые и старые, ведущие бой
за избавление от последствий травмы, сбитые с толку тем, что они
не разрешились, несмотря на хорошую терапию, эффективное лечение,

22 Вступление
поддерживающие отношения или даже полноценную жизнь в насто
ящем. Я также хотела описать эффективный и уважительный способ
работы с пережившими травму клиентами, которые потеряли надежду
и возможность функционировать, зависящими от больниц, родных и
близких в борьбе с самодеструктивными импульсами, приводящи
ми к суицидальным наклонностям, самоповреждению, зависимостям
и расстройствам пищевого поведения. Несмотря на десятилетия ис
следований, доказывающих корреляцию между насилием в детском
возрасте и диагностированным позже пограничным расстройством
личности, клиентов, страдающих от данного заболевания, редко счита
ют пациентами с травмой. Также нечасто распознается, что симптомы
пограничного расстройства личности логично и трагично произраста
ют из небезопасной среды в детстве. Благодаря Департаментам пси
хологического здоровья в Массачусетсе и Коннектикуте я получила
ценную возможность испытать модель терапии, описанную в данной
книге, с некоторыми из пациентов высокого риска. Я обнаружила, что
при применении модели, организованной вокруг травматического рас
щепления и дробления, пациенты могли начать стабилизироваться,
жить снаружи стен лечебного заведения и воспринимать собственные
атаки на собственное тело как храбрые попытки одного из фрагментов
недолго отдохнуть от имплицитных воспоминаний других. Эта кни
га также предназначена для переживших травму пациентов, которые
“преодолели” ее, имеют престижные работы и любимые семьи, тех, чьи
жизни богаты и полны, но которые все равно не могут наслаждаться ка
чеством старательно выстроенной жизни. И еще она должна дарить на
дежду тем индивидам, которые стабильны, но качество их внутренней
жизни так же мрачно и болезненно, как их травматическое прошлое,
несмотря на безопасность, поддержку и значимый труд во внешней
жизни.
Парадигма лечения, описанная в данной книге, не предназначена
для терапии конкретного диагноза. Она должна использоваться во
благо всех пациентов, переживших травму, вне зависимости от того,
страдает клиент от посттравматического стрессового расстройства
(ПТСР), получил он обычный связанный с травмой диагноз, напри
мер СДВГ, биполярное расстройство, пограничное расстройство, дис
социативное расстройство, или же он никогда не встречался со специ
алистом по психическому здоровью. Если вы, читатель, пережили

Вступление 23
разочарование, нападение, угрозы, заброшенность, запугивание или
насилие со стороны других, и вы до сих пор несете эмоциональный
и физический груз последствий данного опыта или же работаете с та
кими людьми, думаю, эта книга затронет вас.
Фрагментация и внутренняя борьба
Десять лет назад в процессе консультирования переживших трав
му клиентов, пришедших ко мне как к эксперту, пытающихся понять,
почему они не преуспевают в терапии, я начала замечать очень ха
рактерную тенденцию: у них было общим нечто особенное. Каждый
из них внешне казался цельной личностью, но при этом проявлял
признаки внутренней фрагментации. Они переживали сильный кон
фликт: связанные с травмой восприятие и импульсы (например,
“Случится самое страшное” или “Если я не брошу его первым, то он
бросит меня”) боролись против текущих оценок опасности (“Я знаю,
что здесь нахожусь в безопасности. Иначе я не позволил бы своим де
тям жить в этом доме”). Они страдали от парадоксальных симптомов:
желание проявлять доброту и сострадание к окружающим или жить
духовной жизнью с одной стороны, и сильный гнев с, возможно, даже
вспышками жестокости — с другой. Как только клиенты описали свои
конфликты, данные тенденции стали более очевидными и понятными.
Каждая сторона конфликта говорила о собственном способе пережить
непереживаемое, о примирении противоположностей, которые так
часто являются неотъемлемой частью травматического опыта. С по
яснительной моделью, описывавшей каждую реакцию как логичную
и необходимую в лице опасности или одиночества, и характеризовав
шую их как реакцию выживания различных частей личности, которые
все можно понять, прогресс клиента ускорялся и становился более
успешным. Теоретическая модель, лучше всего объясняющая опи
санный ими феномен, — модель структурной диссоциации Онно Ван
дер Харта, Эллерта Нейенхэюса и Кэти Стил [van der Hart, Nijenhuis
& Steele, 2004]. Основывающаяся на фактах нейронауки, она получи
ла широкое признание по всей Европе как модель травмы. Для меня,
убежденного сторонника и адвоката нейробиологически информиро 
ванного подхода, она оказалась хорошим выбором. В данной теории
описывается, как естественная физическая структура и два отдельных,

24 Вступление
специализированных полушария, способствуют исчезновению связи
между правым и левым полушариями в ситуации угрозы [ Van derHart,
Nijenhuis & Steele, 2006]. Используя склонность левого полушария
сохранять позитивное и логическое мышление, а также концентриро
ваться на текущей задаче, данные исследователи выдвинули гипотезу,
в которой отделенное левое полушарие как сторона личности фокуси
руется на каждодневных делах, а второе — порождает имплицитную
личность правого, которая остается в режиме выживания, готовая
к опасности и побегу, замирает в страхе, молится о спасении или слиш
ком стыдится и потому может только подчиняться. Я заметила, что
каждому клиенту было проще идентифицироваться с определенными
фрагментами личности или “владеть” ими, а некоторые — игнориро
вать или считать “не-мной”. Между данными частями личности также
точился внутренний конфликт: безопаснее замереть или бороться?
Звать на помощь? Или оставаться в поле зрения, но не издавать ни
звука? Я также обратила внимание на то, что внутренние отношения
между фрагментированными аспектами личности отражали травмати
ческую среду, в которой они раньше были полезны. Личность левого
полушария, ориентированная на настоящее, избегает личности право
го, ориентированной на выживание, или считает ее качества плохими,
нуждающимися в изменении. Имплицитные личности правой стороны
точно так же отчуждены от того, что считают “слабой” или отсутству
ющей второй половиной. Функционирующее “я” продолжает жить,
отчаянно пытаясь оставаться “нормальным” — ценой вторжения навяз
чивых мыслей других фрагментов личности или отчуждения от них.
Цена самоотчуждения: ложное “я”
Пережившие насилие, пренебрежение и прочий травматический
опыт часто заявляют об улучшении самочувствия в результате соб
ственной раздробленности, но затем страдают от ощущения себя
лжецом или “притворщиком”. Не понимая, что каждая сторона яв
ляется в одинаковой степени “настоящей” и необходимой с эволю
ционной точки зрения, клиенты часто неправильно интерпретируют
интенсивные, явные чувственные воспоминания детского “не-меня”
как более “реальные”, чем опыт личности, которая “продолжает нор
мальную жизнь”, или упорно “ставит одну ногу впереди другой”, или

Вступление 25
“продолжает держаться” даже в лице невыносимых страданий. Без по
яснительной парадигмы, придающей смысл подобным противоречиям,
у человека нет возможности узнать, что его интенсивные чувства и ис
каженное восприятие — доказательство наличия у него фрагментации,
а не внутреннего дефекта или лживости, замаскированной способно
стью функционировать.
Со временем самоотчуждение во многих случаях может поддержи
ваться только ценой все более и более сильного презрения к себе, от
страненности от эмоций, аддиктивного или саморазрушающего пове
дения, внутренней борьбы между уязвимостью и контролем, любовью
и ненавистью, близостью и дистанцией, стыдом и гордостью. Желая
быть любимыми, счастливыми, находиться в безопасности, многие
пережившие травму поочередно то навязываются окружающим, то от
талкивают их, то ненавидят себя, то оказываются не в силах терпеть
недостатки окружающих, то жаждут быть замеченными, то боятся при
влечь к себе внимание. Годы спустя они приходят на терапию с сим
птомами тревоги, хронической депрессии, заниженной самооценки,
увязания или же диагнозами наподобие ПТСР, биполярного расстрой
ства, пограничного расстройства личности и даже диссоциативных
расстройств. Не подозревая о том, что симптомы вызваны не только
травматическим событием, но и расстройством внутренней привязан
ности, отражающим травматическую привязанность, пережитую в ран
нем детстве, терапевт и клиент не имеют базы для понимания хаоса и/
или увязания. В результате те вскоре могут улизнуть даже при самых
тяжелых усилиях в терапии.
Травматическая привязанность как
осложнение в терапии травмы
В сфере терапии травмы, где я профессионально практикую уже
25 лет, поколения “лучших” моделей терапии постоянно сталкивались
с одной сложностью: уязвимость клиента к кажущемуся невинным
стимулу, что приводило к его утоплению в “воронке травмы” и погло
щению болезненными эмоциями и физиологическими реакциями.
Для некоторых пациентов настоящее кажется лишь немного лучшим,
чем прошлое. Поступив в постдокторантуру клиники Джудит Герман

26 Вступление
и начав работу куратора и инструктора в Центре травмы Бессела ван
дер Колка в 1995 г., я вместе с коллегами находилась в поиске новых
методов или вмешательств, способных помочь в освобождении наших
клиентов от скрытого воздействия травматического прошлого. Но
даже когда новый метод был лучше предыдущего, чего-то все равно
не хватало. Каждое новое восприятие или усложненный метод терапии
помогали некоторым клиентам, до которых раньше было невозможно
дотянуться, но при этом не разрешали ситуацию или же устраняли не
которые симптомы, но не все. И для некоторых переживших травму
пациентов даже долгосрочный курс терапии состоял из двух слож
ных шагов вперед, после которых их отбрасывало назад. Мы толкали
пресловутый камень вверх по крутому холму, а затем, на следующем
сеансе через неделю узнавали, что он снова внизу. Более того, для неко
торых клиентов их связанные с травмой желания и страхи оказывались
настолько одинаково сильны, что терапия и терапевт вызывали у них
болезненную тоску, недоверие, сильную настороженность, гнев, бо
язнь, стыд вместо ощущения безопасности и комфорта. При написании
книги я надеялась, что предложенный в ней подход создаст для данных
клиентов и их терапевтов маршрут для навигации по данным сложно
стям и их решению.
Ощущение себя увязшим: связанные
с травмой внутренние конфликты
Часто на этой стадии клиент заявляет, что чувствует себя только
хуже, и терапевт начинает сомневаться в своих способностях. Каждый
думает: “Может, это я делаю что-то не так?” Ни пациент, ни терапевт
не понимают, что увязание в терапии отражает связанные с травмой
внутренние конфликты между фрагментами личности на этапе пси
хотерапии. Сомневаясь в своей компетентности как терапевта или
обобщая поведение клиентов как “перенос” или “сопротивление”, мы
упускаем возможность стать свидетелем воспроизведения, происходя
щего во внутреннем фрагментированном мире пациента. Не понимая,
что фрагментация личности может привести к появлению спонтан
ных и противоречащих друг другу целей, например: “Я хочу умереть”
и “Я намерен жить”, или “Я хочу иметь близких, но при этом не желаю
проявлять привязанность открыто”. Или “Я ненавижу себя, считаю

Вступление 27
окружающих лучше себя, но при этом презираю их, когда понимаю,
что они не лучше любой другой значимой личности”.
Книга написана и для терапевтов, желающих найти способ более
эффективно помочь клиентам, для которых не особо подходили дру
гие методы, и для пациентов, некогда переживших травму и теперь
пришедших на терапию. С начала 1990-х я ищу более мягкие и менее
травматичные методы терапии последствий травматического опыта.
Я никогда не понимала, почему терапия должна причинять такие же
сильные страдания, как пережитые. Я всегда верила, что потеря моими
клиентами их детства или юности сама по себе ужасна, и позволять на
следию травмы отравлять их взрослую жизнь — неприемлемо. И столь
неприемлемым казалось то, что ее проработка должна быть настолько
же пугающей и подавляющей, как и сам детский опыт, и все последу
ющие отношения, даже терапевтические, кажутся настолько же угро
жающими, как и те, что были в детстве. Когда мы юны, наши опекуны
практически полностью контролируют наши внутренние миры и спо
собны вызвать у нас как болезненные, так и приятные эмоции. Также
они закладывают у нас ожидания к отношениям. Дожив до взрослого
возраста, обещающего независимость, мы, наконец, способны уйти
от болезненного опыта, выбирать степень доверия, которую готовы
дать, согласовывать границы и степень близости. Но пережившие трав
му чувствуют себя по-другому. Их тела все еще помнят опыт “отсут
ствия контроля” над удовольствием и болью. Моей задачей в развитии
данного метода было описание способа справиться с травмой, который
чувствовался бы исцеляющим; говорил о выживании, а не виктимиза
ции; вызывал у тела теплые и приятные чувства вместо пугающих.
Данная книга ориентирована на клиентов и терапевтов, работающих
с травмой, расстройствами привязанности и диссоциацией, которые
проявляются как комплексные и парадоксальные симптомы, самоот-
чуждение, внутренние конфликты, сложные терапевтические отно
шения или тупики. Терапевтам постоянно мешает влияние самоотчуж-
дения на терапию: стыд, самоуничижение, ненависть к себе, тревожное
расстройство в связи со страхом разлуки, боязнь быть покинутым, са
моразрушительное поведение, неумение успокаивать или утешать себя.
Программы подготовки психотерапевтов предоставляют скромное ко
личество информации о травматической привязанности, или том, как
недиагностированная травматическая фрагментация может затруднить

28 Вступление
прямое разрешение, или же о лечении диссоциативных расстройств как
одного из набора связанных с травмой заболеваний. Исцеление нане
сенных травмой ран и связанной с ней фрагментации в конечном счете
зависит от отношений индивида с самим собой, т.е. собственными “лич
ностями”. Самоотчуждение всегда замедляет разрешение прошлого пу
тем создания внутренней Берлинской стены, которая не позволяет при
нять, что “это” произошло. Также она стоит на пути у приветствования
дома ребенка, пережившего и вынесшего это.
Как организована эта книга
Как и все книги, она отражает опыт и теоретические парадигмы
автора. Для меня, клинициста, практиковавшего в Центре травмы
Бессела ван дер Колка (с 1996 г.) и Институте сенсомоторной психоте
рапии Пэт Огден (с 2003 г.), подходящие мне терапевтические модели
основываются на нейронауке и исследованиях привязанности. Мне
важно понимать, почему мы, терапевты, предпочитаем определенное
направление терапии или вмешательство. Даже когда выбранные
мною вмешательства не сразу работают, я все равно могу обратиться
к теории, чтобы понять причину этого. Таким образом, мое следующее
вмешательство будет дополнено тем, чего не хватало предыдущему.
В следующих главах я соединяю теоретическое понимание травмы,
диссоциации, нейробиологии и привязанности с практичным, актив
ным подходом к лечению данных проблем. Это должно быть доступ
но и терапевту, и клиенту. Чтобы помочь клиентам опуститься ниже
уровня “бесед”, в данный метод были интегрированы вмешательства из
ряда терапевтических подходов, включая сенсомоторную психотера
пию [Ogden et al., 2006], внутренних семейных систем [Schwartz, 2001],
основанных на осознанности подходов [Pollack, Pedulla & Siegel, 2014]
и клинического гипноза.
Когда я решила создать метод клинической работы с моделью струк
турной диссоциации, то как практик и преподаватель сенсомоторной
психотерапии [Ogden & Fisher, 2015; Ogden et al., 2006] ожидаемо нача
ла совмещать собственное понимание тела и нервной системы с тем,
что знала о фрагментации личности в результате работы с клиентами
с диссоциативным расстройством идентичности (ДРИ). Поскольку
в теории структурной диссоциации каждая часть движима животной

Вступление 29
защитной реакцией (например, бой, бегство и т.д.), было легко связать
их с телом. То, как тело готовится к бегству, кардинально отличает
ся от его подготовки к борьбе или притворству мертвым. Но в сенсо
моторной терапии используется язык тела, поэтому мне нужен был
язык фрагментов личности. Во внутренних семейных системах (ВСС)
Ричарда Шварца, подходе, на который я во многом опираюсь в своей
работе с ДРИ, терапевтов учат свободно говорить на языке фрагмен
тов. Их не только просят использовать его в общении с клиентами,
но и обращать внимание на собственные части личности. Поскольку
и ВСС, и сенсомоторная психотерапия основаны на осознанности, они
идеально вписываются в мой подход “внимания к частям”, где я пред
лагаю клиентам сначала просто внимательно “сканировать” собствен
ные тела и чувства в поисках коммуникации фрагментированных “я”.
Изначально ВСС меня привлекла в работе с ДРИ своими концеп
циями “селф” и “самолидерства” [Schwartz, 2001]. Под “селф” подразу
меваются врожденные качества, присущие всем людям в неповрежден
ной форме вне зависимости от пережитых насилия и травм. Подобные
качества включают в себя любопытство, ясность (способность к мета
осознанности или широте взглядов), изобретательность, спокойствие,
храбрость, уверенность и целеустремленность. Исцеление в ВСС —
результат обеспечения этих качеств как противоядия к болезненному
опыту, пережитому изгнанными детскими фрагментами. Как я заме
тила, помощь клиентам с ДРИ в культивации данных черт и подтал
кивание детских частей обратиться к “самоуправляемой” взрослой за
успокоением страхов производит стабилизирующий эффект. Когда
я начала понимать, что фрагментация не ограничивается лишь диссоци
ативным расстройством, то нашла определенную поддержку в модели
структурной диссоциации и ВСС. Теория структурной диссоциации —
теория травмы, в равной степени применимая к клиентам с ПТСР,
комплексным ПТСР и пограничным расстройством личности. ВСС —
теория фрагментов, которая применима ко всем людям, а не только
пережившим травму и страдающим от диссоциативных расстройств.
Чувствуя за собой поддержку этих идей, я начала использовать свою
“комбинацию” вмешательств и техник сенсомоторной терапии и ВСС
в работе с клиентами с комплексным ПТСР, теми, кто приходит
на консультацию и хочет испытать разные подходы. Как и с клиентами
с пограничным расстройством, подход, основанный на осознанности

30 Вступление
и приписывании каждого симптома определенной части (почерпнуто
из ВСС) сформировал “простор для передышки”, позволявший клиен
там проявлять любопытство к этим частям, бояться их меньше, и даже
испытывать эмпатию по отношению к ним.
В главе 1, “Нейробиологические последствия травмы. Как она рас
щепляет нашу личность”, диссоциативное расщепление и фрагмен
тация описываются как адаптивная реакция на ненормальный опыт.
Чтобы дистанцироваться от подавляющих событий и сохранить чув
ство “хорошего меня”, человеку приходится отказаться от тех состо
яний личности, которых он стыдится, от которых чувствует угрозу
или воспринимает как “не себя”, что позволяет ему также и отвергать
травму [Bromberg, 2011]. Способность кодировать два параллельных
набора опыта в одном мозге и теле подтверждается исследованием
“расщепленного мозга” в 1970-х и 1980-х [Gazzaniga, 1985], а также
анализом сканов мозга в конце 1990-х и 2000-х . Они демонстрируют
то, как травматические события могут быть закодированы в форме
имплицитных физических и эмоциональных состояний, а не хроно
логического нарратива. Внедрение модели структурной диссоциации
в 2000 г. предоставило первый нейробиологический взгляд на диссо
циативное расщепление и фрагментарность [Van der Hart et al., 2000].
В отличие от более ранних моделей, в данной теории не подчеркивает
ся фрагментация памяти. Ее главный принцип — структурная диссоци
ация — ориентированная на выживание адаптивная реакция на специ
фические требования травматической среды. Данная среда способству
ет расщеплению между левым и правым полушариями, что приводит
к отвержению “не-меня” или связанных с травмой частей. Так человек
становится способен функционировать без осознания своей травмиро-
ванности. Расщепление также способствует развитию частей личности,
движимых животными защитными реакциями, помогающими выжить
в лице опасности. В главе 1 предоставляется теоретическая основа как
для понимания нейробиологической стороны работы с травмой, так
и для необходимости подхода фрагментации в терапии. Подход работы
с частями позволяет терапевтам более эффективно работать с клиен
тами, страдающими от комплексных расстройств и расстройств лич
ности. В данной модели клиенты не “играют на публику”, не “манипу
лируют”, не “сопротивляются” и не являются “немотивированными”.
Их связанные с травмой части личности, активированные стимулами

Вступление 31
обычной жизни, движимые имплицитными реакциями на травму,
чувствуют угрозу и немедленно задействуют инстинктивные ответы:
бороться, бежать, звать на помощь, замирать или “притворяться мерт
вым” [Porges, 2011].
В главе 2, “Понимание фрагментов личности и травматических
реакций”, мы изучаем значение нейробиологических исследований
травматической памяти как основу для понимания и распознавания
признаков фрагментированных частей, когда те возникают в поведе
нии клиента. Подается упрощенное понимание немедленной стрессо
вой реакции на угрозу и как последствия травмы кодируются в теле.
Важно знать, как телесные травматические реакции приводят защит
ные животные реакции к небезопасному поведению и почему личность
“нормальной жизни” левого полушария может беспомощно наблюдать,
не сдерживая импульсы действовать. В основе автоматических реакций
бдительности, реактивности, подозрительности и импульсивного при
нятия решений лежит автономная нервная система тела, управляющая
действиями и бездействием, сильными эмоциями и пустотой. В ре
зультате травмы нервная система адаптируется к угрожающему миру,
приученная “быть готовой” к приближающейся угрозе и таким образом
мобилизующая симпатическое или парасимпатическое гипервозбуж
дение, или оба в зависимости от среды [Ogden et al., 2006]. В данной
части терапевтов просят заменить парадигму концентрации на травма
тических событиях вниманием к роли имплицитной памяти в терапии
травмы. Чтобы распознать, понять и содействовать клиентам в работе
с их связанными с травмой фрагментами, терапевт должен помочь им
понять их реакции на триггер. Таким образом они смогут точно иденти
фицировать спровоцированные триггером, имплицитно вспомненные
чувства, убеждения и реакции на выживание. Наконец, в данной главе
рассматривается вопрос: что означает “прорабатывать память”? Когда
память состоит из имплицитных чувств, телесных ощущений, перемен
в активации и дисрегулированного импульсивного поведения юных
частей личности, что именно прорабатывается? Современные взгляды
на память подчеркивают ее непостоянную природу: мозг организован
так, что обновляет и переписывает прошлый опыт, интегрирует его
в прошлые и последующие события. Вместо концентрации на десен-
ситизации к воспоминаниям о событии эксперты теперь советуют при
оритизировать трансформацию или исправление связанных с травмой

32 Вступление
состояний через культивацию нового опыта. Вместо фиксации на фор
мировании нарратива травмы клиентам советуют переписать собствен
ные “самоуничижительные” истории и создать историю об исцелении,
позволяющей им понять смысл произошедшего [Michenbaum, 2012].
В начале главы 3, “Клиент и терапевт меняются ролями”, обсужда
ются фундаментальные сдвиги в восприятии и подходе, основываю
щиеся на нейробиологическом восприятии переживших травму клиен
тов. Терапия начинается с просвещения терапевтом клиента о природе
травмы и диссоциации, направляется на объяснение симптомов клиен
та и предоставление информации, убеждающей его, что они являются
нормальной и логичной реакцией на травму. Вдобавок психопросвеще
ние помогает уравнять природный дисбаланс сил путем “обнародова
ния” базы знаний, которая будет использоваться в ходе курса, а также
подталкивает клиента стать хорошо осведомленным потребителем
в терапии [Herman, 1992].
Большинство терапевтов изучали модели личности с “однополяр
ным” вадением сознания и менее знакомы с парадигмой “мульти
сознания”. Практикующие психодинамическую концепцию приучены
занимать менее руководящую и образовательную роль, чем требуется
в терапии травмы; специалисты по когнитивно-поведенческой терапии
часто не изучают способности к гармонизации и резонансу. Все это
крайне важно в контексте травмы и подходе “частей личности”.
Осознанности необходимо прямо учиться, как и языку фрагментов,
необходимому для их выявления. Начальный этап терапии включает
в себя чуткое формирование терапевтом сотрудничества, основанного
на нуждах, а не желаниях клиента. Чтобы создать новую историю о том
себе, который появился после болезненных и травматичных событий,
необходимо изучать новые навыки наблюдения и изучения: те обзор
ные истории, которые клиенты писали о себе, были предвзяты не в их
пользу Им нужна помощь в получении навыков осознанного внимания
как к положительным, так и к отрицательным чувствам и ощущениям
без интерпретации или осуждения. Затем клиенты учатся использо
вать язык частей личности или “я” для описания собственных часто
запутанных или парадоксальных поступков и реакций поминутно,
когда те возникают. Но это теперь происходит без “идентификации
с ними” или интерпретации их как фактов объективной текущей ре
альности. Идентификация неизбежно усиливает любую эмоцию или

Вступление 33
провоцирует чувство стыда. Умение описать опыт, “не идентифици
руясь с ним”, позволяет клиентам заметить его “строительные блоки”
[Ogden & Fisher, 2015]. “Говоря об отце, я замечаю затрудненность дыха
ния и учащенное сердцебиение” или “Я чувствую, что часть меня тре
вожится”. Способность беспристрастно наблюдать позволяет сделать
следующие шаги в терапии (улучшение способности поддерживать
любопытство или даже сочувствие к любым наблюдаемым чувствам
и реакциям) и впоследствии “подружиться” со своими чувствами.
В буддизме принятие, радушие, избегание “привязанности или отвра
щения” (идентификация с чувствами или борьба с ними, их осужде
ние) — существенная часть обретения самообладания, состояния по
коя, спокойствия и уравновешенности. Переведенная в психотерапию,
данная практика помогает клиентам научиться терпеть и принимать
даже самые болезненные, унизительные и пугающие эмоции или ощу
щения.
Вместо того чтобы начинать с изучения “старого мира” болезненно
го, унизительного опыта и непреодолимых чувств, терапевта поощря
ют фокусироваться на усилении любопытства клиента и его интереса
к собственным эмоциональным состояниям, частям личности, мыслям
и телесным реакциям. Вспоминать — не цель данного подхода; глав
ное — исцеление ран, нанесенных пережитыми травматическими со
бытиями, — эксплицитных воспоминаний в форме нарратива, или же
имплицитных, в форме чувств и реакций.
В главе 4, “Как рассмотреть свои «я»: вступление к работе с фраг
ментами личности”, терапевт и клиент осваивают основные навыки,
необходимые для работы в парадигме фрагментов. На раннем этапе
терапии пациента обучают базовым навыкам, необходимым для рабо
ты в парадигме фрагментации. Прежде всего, клиентам представляет
ся модель структурной диссоциации, и их просят описать, что в ней
перекликается с их опытом и трудностями. Как они распознают себя
в данной модели? Она также предлагает комфортную для клиента
“закуску” перед идентификацией признаков фрагментации личности.
Каждая животная защитная реакция ассоциируется с определенными
проявлениями в поведении, часто связанными с травмой. Данная ин
формация подается клиентам в форме диаграмм, чтобы помочь им сфо
кусироваться и воспринимать новую информацию с большим интере
сом и любопытством. Также можно научить пациента лучше понимать

34 Вступление
активность частей, попросив его верить, что все тревожащие его мысли,
чувства и физические реакции являются коммуникацией фрагментов
личности. Данное предположение согласуется с исследованиями рас
щепления мозга в нейронауке, т.е . активности и способностей, ассоци
ирующихся с каждым из полушарий. Изучение схем, способствующих
оперативной идентификации активности частей, позволяет клиентам
проще воспринимать внутренний опыт и дает им возможность диф
ференцировать “их чувства” вместо понимания всех эмоций как “соб
ственных”. Клиенты также учатся воспринимать с осознанностью
внутренние конфликты, нерешительность или неопределенность как
проявления борьбы между частями личности, которые провоцируются
как друг другом, так и связанным с травмой стимулом.
В главе 5, “Как подружиться с фрагментами своей личности: сеем
семена сострадания”, акцент сделан на вмешательствах, запускающих
процесс развития самопонимания и самосострадания, столь необхо
димых для исцеления. На просьбу проявлять к себе сочувствие или
заботиться о себе лучше большинство клиентов отвечают резко отри
цательно. Но когда эмоция наподобие стыда или страха связана с ощу
щениями маленького ребенка, тот же клиент может испытать сочув
ствие к нему или даже возмущение ситуацией. В терапии, основанной
на осознанности, необязательно различать сострадание “к себе” и со
страдание “к ребенку”. Испытываются одинаковые эмоциональные
и соматические ощущения вне зависимости от его объекта. Именно
данное чувство сострадания помогает облегчить боль, исцелить на
несенные травмой и проблематичной привязанностью раны. Также
необязательно иметь подробные описательные воспоминания о трав
матическом опыте: клиенту лишь необходимо понимать испытанные
ребенком в ходе событий чувства. Наличие “ощущения” или краткого
описания истории травмы клиента позволяет и ему, и терапевту при
знать пережитые детскими частями события без перегруза нервной
системы или аффективной толерантности клиента. Признание трав
матического опыта фрагментов чувствуется валидирующим и при
этом не провоцирует травматическую реакцию. На данном этапе ра
боты акцент сделан на культивации сострадания к частям личности
поочередно. Сострадание сталкивается с захлестывающими эмоциями
и вызывающими беспокойство физическими реакциями. Цель — по
мочь клиенту ощутить именно столько страдания фрагмента, сколько

Вступление 35
нужно для пробуждения эмпатии. Терапевт должен помнить, что в те
рапии травмы слишком сильные чувства мешают состраданию так же
сильно, как и слишком слабые. На данном этапе клиентов также учат
распознавать “слияние” [Schwartz, 2001] или идентификацию с соб
ственными частями. В результате слияния они более склонны к увя
занию или совершению поступков под влиянием импульса определен
ного фрагмента. Также клиентов учат практиковать “отсоединение”
и дезидентификацию.
В главе 6, “Сложности терапии: травматическая привязанность”,
мы рассматриваем внутренние конфликты и борьбу, вызванные пере
житой травматической привязанностью. Если отличительная черта
травматической привязанности — смена ролей, где безопасный объект
(родительская фигура) становится пугающим и угрожающим жизни,
любые близкие отношения после этого, даже терапия, вызывают опа
сения у клиента. Растущее сближение в отношениях может вызывать
чувство угрозы или обещание комфорта и близости. Оно пробуждает
эмоциональные воспоминания о тоске по значимой фигуре, которая
так и не пришла, а также имплицитные воспоминания о заброшенно
сти и предательстве. Привязанность и страх переплетаются в опыте
клиента. Поэтому терапия, концентрирующаяся на нарративных вос
поминаниях или переносе, чаще всего провоцирует внутреннюю борь
бу. В ней жажда близости у юных ищущих привязанности частей лич
ности, их страх быть покинутыми противостоит защитным реакциям
борьбы, побега и полного подчинения. У клиентов с диссоциативным
расстройством, фрагменты чьих личностей более разъединены и авто
номны, данная внутренняя борьба активируется еще проще в личных
отношениях или терапии. Ее сложнее разгадать, деконструировать или
справиться с ней на поведенческом уровне.
Способ прогнозирования терапевтами данного феномена, а также
помощь клиенту в его принятии и работе с ним может привести либо
к исцелению на более глубоком уровне, либо к “расковыриванию” ран
в ходе терапии. Если навязчивость или обесценивание интерпретиру
ются как межличностная проблема клиента и терапевта, они часто усу
губляются. Если воспринимать их как “личностные”, показатели все
еще активного внутри клиента внутреннего расстройства привязанно
сти, терапевт может стать союзником обеих сторон конфликта и сторо
ной, содействующей “заслуженной надежной привязанности” [Siegel,

36 Вступление
1999]. В данном случае ненадежная или дезорганизованная привязан
ность в детстве и/или взрослом возрасте урегулируется. Тогда индивид
может задуматься о детских привязанностях без дисрегуляции, иде
ализации или демонизации значимых фигур, а также почувствовать
принятие. В данной модели заработанная надежная привязанность
является исходом растущей способности клиента устанавливать кон
такт с собственными юными травмированными личностями как с не
винными детьми, заслужившими любовь и заботу сострадательного
взрослого, но так и не получившими их. Вместо концентрации терапии
на привязанности к терапевту акцент поставлен на формировании эм
патии к частям личности и гармонии с ними.
В главе 7, “Работа со страдающими от суицидальных наклонно
стей, тяги к самоуничтожению, зависимости и расстройств пищевого
поведения”, небезопасное и рисковое поведение контекстуализирует
ся как проявление животных защитных реакций, связанных с опреде
ленными частями личности. Зависимости, суицидальное поведение,
расстройства пищевого поведения и самоповреждение все интерпре
тируются сквозь призму нейробиологии. Здесь предполагается, что
у человеческого тела есть те же тенденции к самовосстановлению
и самоисцелению, что и у других видов млекопитающих. В таком
случае саморазрушительное поведение также должно стремиться
к самовосстановлению. С этой точки зрения небезопасное поведе
ние, исторически носящее на себе ярлык “саморазрушительного”,
может быть лучше понято как отчаянная попытка выжить, вынести
стыд, гнев и страх, подавить воспоминания и кошмары либо же ис
пользовать эндогенные или экзогенные вещества для регулирования
травмированной нервной системы. В Департаменте психического
здоровья Коннектикута проводился неофициальный, клинически
ориентированный, экспериментальный проект, предлагающий новые
формы терапии пациентам с травмой. Участвующие клиники собира
ли неофициальные данные о том, что предшествует новым эпизодам
небезопасного поведения и следует за ними. Они заметили, что пе
риоды самоповреждения или попыток суицида чаще всего следуют
за разочарованием в отношениях, разлукой или концом отношений,
поглощенностью стыдом и ненавистью к себе, а также навязчивыми
воспоминаниями. На основании данного открытия можно предполо
жить, что подобные события пробуждают опыт угрозы и генерируют

Вступление 37
связанные с травмой эмоциональные реакции. Она кажутся невы
носимыми, пока некий импульсивный поступок не уменьшает их
интенсивность или не вызывает эмоциональную и физическую пу
стоту Существует тенденция для пациентов испытывать усталость
и сильную нужду отдохнуть после данных эпизодов — те же пока
затели, характеризующие парасимпатические реакции, следующие
за реакцией бегства или борьбы. Исторически данное классическое
посттравматическое рисковое поведение клинически интерпретиру
ется как жажда внимания, манипуляция или избегание. С примене
нием данного основанного на нейробиологии подхода, где пациентам
помогают переосмыслить импульсивное или небезопасное поведе
ние как коммуникацию частей, движимых животными защитными
реакциями борьбы, частота небезопасного поведения уменьшается.
Экстернализуя импульсы и приписывая их защищающейся части,
пациенты становятся способны поддерживать префронтальную кору
в режиме наблюдения. Она помогает им справиться с импульсами как
“не мной, а борющимся фрагментом”. Даже лучше, когда данные паци
енты узнают о модели структурной диссоциации, их самоосуждение
спадает, а любопытство к себе — усиливается. И то, и другое является
противоядием к импульсивному поведению. Обучение данных кли
ентов базовым умениям, описанным в главе 4 и 5, и просьба практи
коваться в них, похоже, сами по себе производят стабилизирующий
эффект. Вдобавок клиенты получают психологическое просвещение
о биологических эффектах их небезопасного поведения и том, как оно
“пытается” регулировать нервную систему. Это помогает им понять
роль тела в данных проблемах. Научившись “отделяться” от импуль
сивных фрагментов и получив больше доступа к раскованной преф
ронтальной коре, клиенты начинают лучше замечать негативные эмо
ции и рисковые импульсы частей и регулировать их вместо реакции
на них.
В главе 8, “Сложности терапии: диссоциативные системы и рас
стройства”, мы рассматриваем уникальные случаи клиентов с под
дающимися диагностике диссоциативными расстройствами (ДРИ,
DDNOS, синдром деперсонализации). Диагноз “диссоциативное рас
стройство” отражает более экстремальную степень расщепления. Она
влияет на способность к сохранению сознательности, способность каж
дую секунду осознавать, “кто я такой”, принимать последовательные

38 Вступление
решения и воплощать их в жизнь, справляться с импульсами, коррек
тно воспринимать как причину и последствия, так и время, и место,
а также соединять травматическое прошлое с нормальным, безопас
ным настоящим. Клиенты с диссоциативным расстройством часто
не получают правильного или вообще какого-либо диагноза, несмотря
на их статистически значимую диссоциативную симптоматологию
[Korzekwa et al., 2009а]. Чаще всего они приходят с диагностированным
пограничным расстройством личности, биполярным расстройством
второго типа, СДВ или СДВГ. В данной главе рассматриваются диагно
стические признаки, указывающие на возможное ДРИ, обсуждаются
различные подходы к оценке и предлагаются критерии для постановки
официального диагноза. Подход к лечению, описанный в главах 3-5,
очень эффективен для клиентов с ДРИ и DDNOS, если он адаптирован
под работу с провалами в памяти и ее целостностью.
Поскольку подход, описанный в данной книге, основан на осознан
ности, он, как правило, производит стабилизирующий эффект на кли
ентов и способствует деконструкции проблем, возникающих в обычной
жизни, как и связанных с травмой сложностей. Язык частей позволяет
и клиенту, и терапевту не забывать о главной задаче работы с диссоциа
тивными расстройствами: помнить, что клиент по-прежнему одно лицо
с одним телом и одним мозгом, данные мозг и тело фрагментированы
и содержат много частей. У них разные возрасты, этапы развития, сти
ли привязанности и защитные реакции. Сочувствие к проблемам каж
дого из них и при этом память о том, что клиент — взрослый с функ
циональными возможностями, является умственной способностью. Ее
необходимо практиковать множество раз, прежде чем она станет вто
рой натурой. В случае диссоциативных расстройств терапевт работает
с клиентами, у которых “я” не интегрировано. Другое восприятие часто
сбивает с толку, а не помогает, точно так же, как и восприятие их как
детей без взрослых ресурсов.
Двойственность целого и части, или целого с частями всегда нахо
дится в центре терапии ДРИ. Когда терапевт просит клиента провести
грань между частями, ответственными за проблематичное поведение,
и затем проявляет любопытство к их эмоциям, убеждениям, мотивам и
защитным реакциям, он задействует движимый левым полушарием
фрагмент личности. Тот “помогает” решить проблемы и сложности, вы
званные фрагментами личности, связанными с травмой и движимыми

Вступление 39
правым полушарием. Данная способность еще важнее в терапии кли
ентов с диссоциативными расстройствами личности, чем с фрагменти
рованными, но не имеющими ДРИ. Когда управляемые правым полу
шарием части могут действовать независимо вне сознания клиента,
необходимость в сбалансированном, стабилизирующем присутствии
левого в особенности сильна.
В главе 9, “Как исправить прошлое: примирение со своими «я»”,
предполагается, что разрешение травматического опыта зависит от пре
одоления связанного с выживанием самоотчуждения. Культивируя
гармонизацию между детскими частями личности и выросшей частью,
продолжающей нормальную жизнь, каждый аспект личности чувству
ет себя все комфортнее в присутствии другого, ощущает большую без
опасность и теплоту в связи. Но для формирования уз привязанности
между пережившими травму индивидами и их юными личностями
терапевт должен помочь клиенту признать взрослого, ведущего обыч
ную жизнь, внутри себя, установить с ним контакт и идентифициро
ваться с ним. Данный фрагмент личности всегда способен любить и за
ботиться, инстинктивно склонен искать безопасность, нормальность
и стабильность, находиться “здесь и сейчас” для маленького ребенка,
нуждающегося в надежной привязанности.
Искаженные когниции, ассоциирующиеся со стыдом и ненавистью
к себе, часто вступают в противоречие со способностью клиента чув
ствовать связь даже с теми своими достоинствами, в которых они уве
рены. Возможно, в их детстве было небезопасно иметь сильные сторо
ны или желание профессионализма без травматических последствий.
Части могут быть спровоцированы деятельностью в обычной жизни
(например работой, отношениями с партнером, обязанностями или
просто необходимостью привлекать к себе внимание), что подрыва
ет способность клиента справляться с ними. Внутренние конфликты
между частями личности могут замедлить или дестабилизировать
фрагмент, ведущий обычную жизнь, или заблокировать попытки по
строить жизнь после травмы.
С использованием клинических примеров для подробной иллюстра
ции того, как терапевт может культивировать внутреннее сострадание
продолжающей нормальную жизнь части личности к травмированным
детским, читатель получает шаблон для формирования внутреннего
приятия путем опоры на достоинства клиента и жизненный опыт как

40 Вступление
ресурсы для детских частей личности. В то время как личность лево
го полушария обучается компетенциям и сохраняет их, данные спо
собности недоступны личностям правого полушария. В данной главе
иллюстрируются вмешательства, которые устанавливают контакт
между обеими сторонами и вызывают приятные моменты гармонии
и сплоченности, становящиеся составными элементами внутренней
надежной привязанности. Комплексность человеческого мозга позво
ляет нам исцеляться: она наделяет нас уникальной способностью за
действовать полученные умения и использовать их в пользу прочих
фрагментов личности, разделяющих с нами тело и мозг.
В главе 10, “Восстановление потерянного: углубление связи со сво
им юным «я»”, в работе над исцелением делается еще один важный шаг
вперед. Во-первых, клиенты должны заслужить доверие частей своей
личности. Это усложняется их имплицитными воспоминаниями о нез
доровых узах и неоправдавшемся доверии. И то, и другое усиливают
желание доверять кому-либо, но вместе с тем усиливают насторожен
ное отторжение привязанности. Терапевт постоянно просит клиента
коммуницировать и сотрудничать с частями, а также проявлять состра
дание по отношению к ним. В данной ситуации медленно формирует
ся ощущение внутренней значимой фигуры с тем же телом и мозгом.
Возможно, некогда она была того же возраста, что и фрагменты, но
сейчас является сильным, заботливым взрослым, желающим начать
новую жизнь: безопасную, полноценную и полную любви.
В главе И, “Безопасность и дружелюбие: опыт формирования на
дежной привязанности”, мы рассматриваем “интеграцию” не как цель
терапии, а как процесс, происходящий естественно при использовании
основанных на осознанности техник для привлечения внимания и со
страдания к системе травмированных частей личности. Дэниел Сигел
говорил: “Для интеграции необходимы дифференциация и привяз
ка” [Siegel, 2010]. При требовании внимательно сконцентрироваться
на расстроенной детской части клиента просят представить в комнате
маленького ребенка того же возраста с теми же эмоциями, “находя
щегося прямо рядом с вами”. “Оживляя” детскую внутреннюю часть,
терапевт способствует установлению контакта клиента с врожденно
сострадательными интуитивными реакциями клиента, исходящими
из правого полушария. Используя визуализацию, терапевт пробужда
ет образы детского лица, языка тела и борьбы для усиления чувства

Вступление 41
близости или эмпатии в отношениях детской и взрослой личностей.
Последнюю спрашивают: “И что вы испытываете по отношению к дан
ному фрагменту теперь?” Неоднократно клиента и фрагмент личности
просят ментализовать друг друга, обратить внимание на то, как они вли
яют друг на друга, что стимулирует чувство близости, укрепляет узы
обменом опыта снова и снова: “Спросите маленькую девочку, что она
чувствует, когда вы говорите: «Я рада, что ты здесь. Я хочу, чтобы
она ощущала себя в безопасности»”. Пока внутренние узы безопасной
привязанности формируются через диадические взаимообмены между
взрослым и фрагментом, продолжающую нормальную жизнь личность
также просят утешить расстроенного ребенка или создать новую кон
цовку к истории дистресса, поскольку именно это значимые фигуры
надежной привязанности и делают. Воображаемый опыт здоровой, без
опасной привязанности может генерировать те же чувства и ощуще
ния, а также пробуждать ту же “радость гармонизации”, которой насла
ждаются младенцы и их матери. Осознанно фокусируясь на подобных
моментах, их можно закодировать настолько же легко, как и реальный
физический опыт безопасности и гармонии [Hanson, 2014].
В главе И снова подчеркивается, что эмоциональное исцеление
нанесенных травмой ран должно быть основано на привязанности.
Словно давно потерянные дети, отчужденные заброшенные части лич
ности должны быть приглашены к столу, поприветствованы сердцем,
разумом и объятиями клиента. Данный процесс может оказаться очень
трогательным как для пациента, так и для врача, но при этом иметь
свои сложности. Связанный с травмой страх самосострадания силен
и непреклонен. Терапевту приходится быть спокойным и уверенным:
отчуждение и отвержение любой части нарушает нашу целостность.
Если пациент не приветствует все части “дома” и не предлагает им без
опасное, безусловное принятие, он не в силах исцелить раны, нанесен
ные непосредственно опекунами или при их попустительстве, когда он
был слишком юн, одинок и уязвим, чтобы защитить себя. Взрослым
клиентам, пережившим травму, терапевт должен четко объяснить, что
разрешение зависит от того, обретут ли все части безопасность после
травмы: юные части, чьи потребности не были должно удовлетворе
ны в детстве, или которые интерпретировали травматические события
в свете ненадежной привязанности, подростковые части, чьи реакции
борьбы и бегства реактивировались, отчаявшиеся подчиняющиеся

42 Вступление
части, которые “приняли удар на себя” в безысходной ситуации, даже
суицидальные части, которые скорее бы пронзили себя своим же ме
чом, нежели испытали унижение или одиночество.
Концептуализация “заслуженной надежной привязанности” Дэна
Сигела отражает распространенное в сфере привязанности убеждение
(Мейн, Шор, Лайонс-Рут), что нанесенные привязанностью в детстве
травмы можно модифицировать через жизненный опыт, “культиви
рующий” состояния надежной привязанности, даже во взрослом воз
расте. Данный опыт может включать в себя воспитание собственных
детей, здоровую дружбу и романтические отношения или создание
безопасных привязанностей с собственными фрагментами. Каждая из
этих возможностей для заслуженной безопасности использует способ
ность мозга формировать нейронные сети и кодировать новые, прият
ные эмоциональные состояния. Когда в воображении пробуждаются
новые имплицитные воспоминания о безопасности и гармонии, части
личности испытывают внутренний чувственный опыт здоровой при
вязанности. Эти моменты могут быть закодированы рядом с болезнен
ными воспоминаниями о неудавшихся или пугающих привязанностях,
что меняет концовку истории. “Заслуженная безопасность” оценивает
ся по степени “конгруэнтности”, проявленной взрослыми индивидами,
осмысливающими их ранние привязанности с помощью Опросника
взрослой привязанности, т.е . степени, в которой горькое и радостное
интегрированы в их жизни, тогдашняя боль от отношений и сегодняш
няя радость от них же.
Только человеческий мозг может создать новую историю о безо
пасности, близости и сострадании, вызывая состояние благополучия,
связанное либо с воображаемым, либо с пережитым опытом. Для
нейропластических изменений в мозге нужны лишь три ингредиен
та: во-первых, нужно помочь замедлить привычные эмоциональные,
физические и когнитивные паттерны. Во-вторых, необходимо по
практиковаться с новым паттерном, заменяющим старый. Наконец,
в-третьих, нужно повторять это снова и снова, не теряя контакта
с ребенком и собственным телом. Это может оказаться очень про
стым действием, например положить правую руку на сердце, чтобы
передать состояние спокойствия, или повторять слова: “Теперь все
хорошо” или “Теперь я здесь”.

Вступление 43
Новая “история исцеления” может звучать примерно так: “Однажды
в детстве фрагменты моей личности ощущали нелюбовь и опасность.
Теперь я не боюсь оказаться отверженным и брошенным, и они тоже.
Я знаю, что я в порядке, и они тоже. Я чувствую связь с фрагментами
моей личности и собой, и всегда буду здесь, чтобы защищать их. Они
для меня особенные, и всегда таковыми останутся”.
В приложениях после главы 11 терапевты и клиенты найдут допол
нительные инструменты, которые помогут им с выполнением заданий
книги. В приложении А находится простой протокол для формирова
ния способности отсоединяться от частей, в особенности частей с ин
тенсивными чувствами, захватывающих контроль над префронтальной
корой и дестабилизирующих клиента. Приложение Б содержит круг
медитации для фрагментов личности. В приложении В описана тех
ника внутреннего диалога, которая при постоянной практике форми
рует способность общаться с частями внутри, успокаивать и утешать
их, укреплять узы сострадания. В приложении Г презентуется пара
дигма лечения для внутренней корректировки привязанности. В при
ложении Д содержится Дневник диссоциативного опыта, рабочий
лист, который помогает клиентам улучшить способность отслеживать
и дифференциировать признаки активности и коммуникации частей
личности. В приложении Е предлагается сценарий четырех вопросов
для формирования дружеских отношений, техника, способствующая
внутренней коммуникации, узам любви и доверия.
Психотерапевты уже давно задаются вопросом, волнуются и вы
двигают философские предположения о природе исцеления. В дан
ной книге описывается одна теория об исцелении эффектов травмы
и травматической привязанности, возникшая в процессе моих клини
ческих наблюдений: исцеление — исход обращения вспять паттернов
самоотчуждения и формирования способности любить и принимать
свои “личности”. Когда мы возвращаем собственные потерянные души
и травмированных детей, завязываем дружбу с ними и позволяем себе
испытывать глубокие сострадательные импульсы, чтобы установить
с ними контакт и сформировать узы надежной привязанности, они
наконец-то чувствуют безопасность и любовь. А мы чувствуем себя
цельными.

ГЛАВА
Нейробиологические
последствия травмы. Как она
расщепляет нашу личность
“Если элементы травмы повторяются вновь и вновь, гормоны стрес
са высекают эти воспоминания еще глубже в памяти. Обыкновенные
повседневные события все меньше и меньше нас интересуют. Неспо
собность глубоко воспринимать происходящее вокруг не позволяет
нам чувствовать себя по-настоящему живыми. Становится сложнее
чувствовать радости и заботы обыденной жизни, концентрировать
ся на поставленных задачах. Из-за неспособности быть полностью
живыми в текущий момент мы чувствуем себя все более увязшими
в прошлом”. [Van derKolk, 2014, С. 67]
При столкновении с насилием и пренебрежением, в особенности со
стороны близких людей, детям приходится психологически дистанци
роваться от происходящего, чтобы не оказаться поглощенными им и со
хранить свою психику. Ради спасения хотя бы капельки самоуважения,
привязанности к семье и надежды на будущее жертвам приходится дис
социироваться от произошедшего, сомневаться в собственном опыте,
а то и вовсе пытаться его забыть. Они отрекаются от “плохого ребенка
[жертвы]”, это с ним произошло, “а не со мной”. Держась за некое вос
приятие “хорошего” себя, не имеющего отношения к пережитому наси
лию, дети задействуют врожденную способность человеческого мозга
разделять и фрагментировать. “Хороший ребенок” может быть зрелым
не по возрасту, милым, предупредительным, перфекционистом, само
критичным или же тихим и застенчивым. Самое важное — у него есть
способ быть принятым и чувствовать себя в безопасности в опасном
мире. Подобное расщепление, или фрагментация, — изобретательная
и адаптивная стратегия выживания. Тем не менее плата за нее высока.

46 Глава 1. Нейробиологические последствия травмы. Как онарасщепляет...
Чтобы убедиться, что “не я” не станет мешать (т.е. вообще не проявит
себя в сознании), человеку приходится полагаться на диссоциацию, от
рицание и/или ненависть к себе для подавления его и после окончания
травматических событий. В конце концов, он пережил отсутствие чув
ства безопасности, жестокое обращение и предательство лишь путем
отказа от наиболее уязвимой и измученной части себя. Зная о том, что
его самопрезентация и способность функционировать является лишь
частью его личности, человек чувствует себя обманщиком. Попытки
держаться подальше от своей “плохой стороны” и идентифицироваться
с “хорошей” воспринимаются как “ложь”, “притворство” или подстра
ивание под желания окружающих. У одних людей подобная уверен
ность в собственной лживости порождает недовольство, а у других —
стыд и неуверенность в себе. Для обеих этих групп последствия травмы
остаются актуальными и не получившими разрешения.
Подвергшиеся жестокому обращению дети достигают, несмотря на за
труднения, подросткового и затем взрослого возраста. Подобное расще
пление личности служит еще одному важному аспекту переживания
травмы — решению обычных задач, связанных с развитием. Сюда можно
отнести, например, способность к обучению в школе, завязывание отно
шений со сверстниками, обретение интересов, на которых можно кон
центрироваться и даже наслаждаться ими. “Хорошая” сторона ребенка
имеет свободу нормально развиваться, в то время как другой приходится
справляться с эмоциональными и физическими отпечатками прошло
го, искать признаки опасности и готовиться к следующему кругу угроз
и уходов близких. Ситуацию также усложняет то, что и “я”, и “не я” ред
ко владеют воспоминаниями о травматических событиях в хронологи
ческом порядке, которые могут предоставить контекст для понимания
себя. В связи с природой травматических воспоминаний те из них, ко
торые можно вызвать, проявляются спонтанно и без предупреждения
в виде навязчивых образов, эмоций и физических реакций [Van derKolk,
2006; 2014]. Они не возникают в виде повествовательных и четких воспо
минаний о произошедшем “вне всяких обоснованных сомнений”.
“Живое наследие” прошлого
Не обладая четкими и последовательными воспоминаниями о прои
зошедшем, но в то же время будучи восприимчивыми к нежелательной

Глава 1. Нейробиологические последствия травмы. Как она расщепляет...
47
активации связанных с травмой чувств и телесных воспоминаний,
индивиды получают ряд симптомов и реакций, лишенных контекста,
идентифицирующего их как воспоминание. Пережившие травму при
ходят на терапию с тревожностью, депрессией, чувством стыда, зани
женной самооценкой, одиночеством и отчуждением, проблемами с гне
вом, импульсивностью или демонстративным поведением. Возможно,
их беспокоит постоянное предчувствие опасности: навязчивый страх
и боязнь, чрезмерная настороженность (“глаза на затылке”), хрони
ческий стыд и ненависть к себе, уверенность в том, что вот-вот прои
зойдет наихудшее, отчаяние и беспомощность, страх быть покинутым,
чувство пустоты и отсутствие связи со своими эмоциями. Или, может
быть, терапия для этих людей — последняя надежда, поскольку они
проигрывают битву с зависимостью, позывами к самоповреждению,
расстройствами пищевого поведения, желанием или даже стремле
нием умереть. Чаще всего они немногое могут рассказать о том, что
именно вызывает подобные импульсы к самоуничтожению, принося
щие краткосрочное облегчение, но ставящие под риск их безопасность:
“Я делаю это, чтобы наказать себя”, “Я ненавижу себя”, “Я не заслужи
ваю жить”, “Я отвратителен, лучше бы я умер”. Иногда таким клиен
там сложно связать свои схемы с прошлым, чаще всего они стараются
не думать о произошедшем или приуменьшить его: “Все было не на
столько уж плохо”.
На раннем этапе развития терапии травм терапевты опирались
на “лечение беседой”, наиболее распространенную практику в психо
терапии со времен Фрейда по нынешний день [Rothschild, in press],
чтобы справиться с сильной эмоциональной реактивностью травми
рованных пациентов, совмещенной с отсутствием у них четкой кар
тины болезненных событий. Клиентов обычно подталкивали к по
стоянному повторению попыток вспомнить, “что произошло” до тех
пор, пока не сформировался подробный нарратив событий в хроно
логическом порядке. Тем не менее, когда терапевты адаптировали
данный подход, вместо разрешения трагического прошлого клиенты
оказывались поглощенными потоком имплицитных воспоминаний
и травматических реакций. Симптомы усиливались, а успокоения
не было получено [Herman, 1992; Van derKolk, 2014]. Обсуждение со
бытий прошлого, как было отмечено терапевтами, приводило к бо
лее имплицитному его “переживанию вновь”. Неосознанно терапевт

48 Глава 1. Нейробиологические последствия травмы. Как онарасщепляет...
и “хороший ребенок” (теперь взрослый клиент) спустя долгое время
наконец валидировали события, пережитые заброшенным детским
“не мною”. В то же время они активировали части личности, связан
ные с травмой, и пробуждали их имплицитные воспоминания. Снова
чувствуя себя в опасности, “не мы” из детства звали на помощь, но их
по-прежнему никто не слышал.
Я долгое время считала, что в лечении травмы должны быть затро
нуты эффекты травматического прошлого, а не сами события. Не так
важна способность выносить воспоминания о травматическом собы
тии, как чувство безопасности здесь и сейчас, или умение убедить
себя, что учащенное сердцебиение — всего лишь реакция на стимул,
а не признак реальной угрозы, или же умение увидеть стыд, горе и гнев
как воспоминания о чувствах себя-ребенка, слишком юного, чтобы су
меть себя самостоятельно успокоить. На мой взгляд, для разрешения
прошлых болезненных событий необходимо вернуть потерянных детей
и заброшенные части себя, протянуть им руки помощи, приветствовать
их “дома” после долгой разлуки, создать для них безопасное простран
ство и позволить им чувствовать себя желанными, нужными и ценны
ми. Лишь спустя десятки лет научных исследований в клиническом
мире было признано, что нас накрыла волна жестокого обращения
с детьми, а не отдельные редкие случаи его проявления. Нелеченый
посттравматический стресс тянет за собой серьезные потери для соци
ума, а не страдания лишь одного индивида. Концепты имплицитной
памяти и физических реакций на травму получили широкое распро
странение только в последние десять лет [Ogden et al., 2006; Van der
Kolk, 2014], но даже сейчас теоретические идеи о расщеплении, частях
личности и диссоциации считаются спорными и часто избегаются.
В нашей области исследований до сих пор не признано, что фрагмен
тация — нормальное явление при стрессе и куда более распростране
но, чем нам кажется. Параллельно с этим в мире психологического
здоровья на протяжении длительного периода времени отрицалась
повсеместность жестокого обращения с детьми, диссоциации и фраг
ментации личности. Их проявления либо игнорировались, либо обес
ценивались навешиванием на них ярлыков “выдумок” и “симуляции”.
Чтобы быть “хорошим ребенком” в мире психиатрического лечения,
терапевтам приходилось делать вид, что они не замечают признаков
диссоциации, диагностировать голоса как психотический симптом

Глава 1. Нейробиологические последствия травмы. Как онарасщепляет...
49
и относиться к пациентам с фрагментацией личности так, словно они
цельные личности. Для становления цельной личностью, как настаи
вает Дэн Сигел [Siegel, 2010], нужна “дифференциация — и привязка”,
т.е . способность различать части себя, называть их частями и в то же
время соединять их друг с другом, а также с тем целым, которое из них
состоит. Отвержение одних фрагментов своей личности и чрезмерная
идентификация с другими не способствует интеграции и возникно
вению чувства целостности. Также это не стимулирует внутреннее
ощущение безопасности, которое может поглотить последствия жизни
в небезопасном, недружелюбном и враждебном мире.
Параллельные жизни: отказ от диссоциации
В истории исследований травмы концепты диссоциации и расще
пления постоянно воспринимались как осложнения травмы, но по
стоянно отвергались как “не я”, т.е. не являющиеся валидными или
заслуживающими доверия в превалирующих диагностических систе
мах. Это значило, что их было нужно избегать. Принять существова
ние диссоциативного фрагментирования и, в особенности, диссоциа
тивных расстройств было сложно из-за отсутствия научного основа
ния для столь драматичных и сложноизлечимых симптомов. Теории
о частях личности скорее метафоричны, нежели основаны на биологии
или особенностях мозга. В мире диссоциативных расстройств объяс
нительная гипотеза исторически была связана со стрессом: согласно
ей, если происходят травмирующие события, это превышает способ
ность мозга терпеть или перерабатывать их как целостные. Поэтому
они должны быть разделены или фрагментированы, в результате вос
поминания о подавляющей ситуации разделяются между диссоции
рованными частями одного возраста. Каждая из них несет свою долю
памяти. В данной модели каждая из частей рассматривается как храни
лище воспоминаний, отображающее определенный временной эпизод
из истории жизни клиента. В терапии эти части подталкиваются к “за
грузке” или раскрытию своих воспоминаний, чтобы “носитель” мог
разделить их боль и принять их общее прошлое. Только после этого
фрагменты могут начать сливаться в одно гомогенное целое [Putnam,
1989]. Несмотря на то что данная гипотеза интуитивно понятна боль
шинству терапевтов и клиентов, ей не хватает научной обоснованности,

50 Глава 1. Нейробиологические последствия травмы. Как она расщепляет...
необходимой для преодоления скептицизма и отвержения в мире пси
хического здоровья.
Согласно с еще одной теорией множественность — это нормально.
Всем людям присуще скорее много-, нежели однополярное сознание.
Подход к пониманию частей личности, основанный на осознанности
и данной гипотезе, называют моделью внутренних семейных систем
(ВСС) [Schwartz, 1995; 2001]. Известная своим сострадательным тоном
и культивацией осознанной осведомленности, ВСС также опирается
на метафорическую теорию, которая основана на интрапсихической за
щите. Того ребенка, который “не я”, называют здесь “изгнанником”, спря
танным от осознанной осведомленности деятельностью “менеджеров”.
Когда менеджеру не удается удержать изгнанника от появления в созна
нии, в дело вступает еще один набор фрагментов, “пожарные”, для созда
ния отвлечения и кризиса. При исцелении в ВСС изгнанные элементы
восстановлены и чувствуют достаточную уверенность, чтобы разделить
с “собой”, т.е. высшим “я” клиента, отвергнутые воспоминания и снять
с плеч “груз” болезненных эмоций и убеждений, связанных с травмой.
Но все же хорошие клинические модели без теоретической базы
не могут завоевать доверие к столь спорной “не нашей” теме, как диссо
циация. Понадобился прорыв в нейронауке, чтобы предоставить науч
ное объяснение для концепта “расщепления” и даже терминологии “ча
стей личности”. Понадобились годы исследований, чтобы пошатнуть
устоявшиеся негативные убеждения о диссоциации и диссоциативных
расстройствах, столь превалирующих в данной сфере исследований
[Brand et al., 2016].
Фрагментация под воздействием
стресса: эксплуатация линий разлома
Биологическая основа понимания фрагментации под воздействием
стресса лежит во врожденных “линиях разлома” мозга. Его функции
связаны с определенными областями и дифференцированными струк
турами внутри каждой из них и регулируются ими [Van der Hart et al.,
2004]. Одна “линия” для фрагментирования доступна уже с рождения —
разделение на правое и левое полушария. Несмотря на то что дети рож
даются с обоими, большую часть детства доминирует правая [Cozolino,
2002; Schore, 2001]. Медленнее развивающееся левое полушарие

Глава 1. Нейробиологические последствия травмы. Как она расщепляет...
51
проходит через периоды активного роста сначала в возрасте формиро
вания речи, а затем — в подростковом возрасте, но тем не менее прояв
ляет доминирование лишь поэтапно в течение первых восемнадцати лет
жизни. Вдобавок мозолистое тело, часть мозга, отвечающая за комму
никацию между полушариями, тоже развивается медленно и достигает
конца этого процесса только к двенадцати годам [Cozolino, 2002; Teicher,
2004]. Таким образом, в ранние детские годы опыт правого полушария
относительно независим от опыта левого, что приводит к разделению
при возникновении такой потребности. Изучая развитие мозга у детей
и подростков, Мартин Тайчер заметил корреляцию между прошлым
жестоким обращением и/или пренебрежением и недостаточным раз
витием мозолистого тела по сравнению с обычными людьми [Teicher,
2004]. Это также может служить подтверждением гипотезы, что травма
ассоциируется с независимым развитием правого и левого полушарий,
а дефицит в коммуникации между ними затрудняет их интеграцию, что
в конечном итоге приводит к формированию у клиента “двух мозгов”
[Gazzaniga, 2015] вместо одного интегрированного.
Исследование “расщепленного мозга” в 1970-х [Gazzaniga, 2015] пер
вым показало то, насколько независимо и по-разному работают правое
и левое полушария. В данном исследовании изучались пациенты, чьи
полусферы были разделены вследствие физической травмы или хи
рургического вмешательства, а также люди с поврежденным мозоли
стым телом. Несмотря на то что определенные знания были доступны
обоим полушариям, только левое использовало язык для описания
опыта и информации, в то время как правое оказалось более визуаль
ным, лучше определяло сходства и различия между стимулами, но
было неспособно описать их с помощью слов. Правое полушарие, как
правило, запоминает эпизодически и имплицитно, в то время как ле
вое отвечает за автобиографическую память и приобретенные знания.
Тем не менее способность левого полушария кодировать информацию
вербально не означает, что ее изложение событий более “точно”. “Левое
полушарие, как правило, охватывает суть ситуации, делает выводы, хо
рошо согласовывающиеся с общей схемой события, и отбрасывает все,
что не вписывается в нее. Данный процесс пагубно влияет на досто
верность, но обычно облегчает усвоение новой информации. Правое
полушарие этим не занимается. Оно полностью честно и идентифи
цирует лишь оригинальную [информацию] [Gazzaniga, 2015, р. 152];

52 Глава 1. Нейробиологические последствия травмы. Как онарасщепляет...
т.е . правое полушарие не “забывает” невербальные аспекты опыта
и не интерпретирует его. Эмоции, как установили данные исследова
тели, испытываются обеими сторонами, но могут быть вербализова
ны только левым полушарием; правое может подтолкнуть человека
к поступкам, мотивированным эмоциями, но неспособно описать их
словесно. А без обмена информацией через мозолистое тело, как было
установлено, левое полушарие может не обладать воспоминаниями
о мотивированных эмоциями действиях и реакциях правого.
Исследования привязанности также способствовали увеличению
объема литературы, подтверждающей врожденную склонность расще
пляться под влиянием стресса. В долговременных исследованиях по
ведения привязанности [Lyons-Ruth et al., 2006; Solomon & George, 1999;
Solomon & Siegel, 2003] было продемонстрировано, что дети с дезорга
низованным типом привязанности в возрасте одного года с большей ве
роятностью начинают проявлять диссоциативные симптомы к 19 годам
и/или получают диагноз “пограничное расстройство личности” либо
“диссоциативное расстройство идентичности” во взрослом возрасте.
Если значимый для ребенка взрослый жестоко с ним обращается, един
ственный источник безопасности и защиты для ребенка становится в то
же время источником непосредственной опасности. Таким образом,
ребенок заточен между двумя противоречащими друг другу наборами
инстинктов. С одной стороны, инстинкт привязанности подталкива
ет его к поиску близости, комфорта и защиты у значимого взрослого.
С другой — им управляют настолько же сильные животные инстинкты
самосохранения, т.е. замереть, бороться, убегать, подчиняться, или же
диссоциироваться, прежде чем он окажется слишком близко к пугаю
щему родителю. Лиотти [Liotti, 1999] предполагает, что диссоциативное
расщепление обусловлено необходимостью справиться с неразрешимой
борьбой между двумя столь сильными эмоциональными и физическими
побуждениями и двумя совершенно разными внутренними рабочими
моделями. С биологической точки зрения ребенок чувствует автомати
ческий позыв обратиться к значимой фигуре за помощью и попытаться
сблизиться с ней, но в то же время приближение взрослого, проявля
ющего жестокость или выглядящего угрожающим, вызывает чувство
страха и подталкивает к побегу или борьбе.
Ван дер Харт, Нийенхёйс и Стил [Van derHart, Nijenhuis and Steele,
2004; 2006] указывают на еще один набор линий разлома, при котором

Глава 1. Нейробиологические последствия травмы. Как она расщепляет...
53
может произойти диссоциативное расщепление: “системы принятия
мер” или побуждения, которые продвигают этапы развития ребенка
и его адаптацию к окружающей среде. Одно из данных побуждений
проявляется во врожденной способности ребенка привязываться,
исследовать, играть, становиться социально активным и развивать
навыки сотрудничества. Дети постарше и взрослые учатся регули
ровать нужды собственного тела, находить себе партнеров, размно
жаться и заботиться о следующем поколении [Panksepp, 1998; Van
der Hart et al., 2006]. Одновременно ребенку приходится полагаться
на собственные инстинктивные животные защитные реакции (чрез
мерная бдительность, призыв о помощи, борьба и побег, замирание,
крушение и подчинение), подавляющие стремление к исследованию,
социальным взаимодействиям, и на регулирующие функции для ав
томатической самообороны. Дети, выросшие в небезопасной среде,
нуждаются в обоих видах систем принятия мер, чтобы реагировать
на изменяющиеся внутренние и внешние требования. Например,
для учебы в школе необходима та часть личности, которая может за
ниматься исследованием, быть внимательной во время урока, учить
ся и социально взаимодействовать с ровесниками и учителями. Дома,
с родителями, которые могут быть отстраненными или небрежными,
иногда даже жестокими, способность мгновенно переходить из одного
состояния в другое может оказаться жизненно необходимой для того,
чтобы справиться с различными угрозами. Например, при звуке го
лоса или шагов обидчика паника и страх предупреждают ребенка
об опасности. Игривость может улучшить раздраженное настроение
родителя и способствовать формированию положительной связи, за
ставив мать или отца засмеяться (социальная активность). Иногда
стоит воспользоваться реакцией подчинения и стать не по возрасту
ответственным ребенком, пытающимся защитить младших братьев
и сестер от жестокого обращения. В некоторых ситуациях безопас
нее положиться на сверхбдительность, постоянную настороженность,
внимательное наблюдение за настроением родителей и реагирование
любым способом, который лучше всего защищает от их “пугающего
или испуганного” поведения. Подобные паттерны расщепления мож
но обозначить как процедурное обучение, связанное с травмой: без
опаснее адаптироваться с помощью систем частей личности, нежели
стать полностью интегрированным “собой”.

54 Глава 1. Нейробиологические последствия травмы. Как онарасщепляет...
Экстраполируя наблюдения Чарльза Майерса за “контужеными” ве
теранами Первой мировой войны, Ван дер Харт и его коллеги [Van der
Hart et al., 2004] назвали данные различающиеся побуждения или си
стемы “частью (частями) личности”. Несмотря на то что термин “часть
личности” по-прежнему считается весьма спорным в мире психического
здоровья, у него есть свои преимущества: во-первых, слово “часть” пред
полагает, что существует целый человек и его личность, а мы изучаем
лишь один ее фрагмент. Во-вторых, данное слово часто применяется
для описания обычной неуверенности или внутренних конфликтов (на
пример, “Часть меня очень хочет съесть этот торт, но вторая не позволя
ет”) и потому легко адаптируется клиентами. И, наконец, исследования
продемонстрировали склонность мозга формировать нейронные сети,
состоящие из переплетенных между собой нейронных связей, которые
постоянно “горят” вместе. Данные нейронные сети часто кодируют
сложные системы черт или систем [Schore, 2001], отражающие аспекты
наших личностей и образа жизни. Например, если нейронные связи, ак
тивирующие побуждение к близости, постоянно “загораются” в присут
ствии значимой фигуры вместе со связью, содержащей чувство одиноче
ства и желания комфорта, а нейронная сеть склонна считать “Она меня
любит и никогда не сделает мне плохо”, на выходе может получиться
нейронная система, отражающая детскую часть личности с младенче
ским желанием комфорта и близости и магическим мышлением, прояв
ляющемся в уверенности в том, что значимая фигура будет безопасной
и любящей. Тем не менее данный фрагмент личности не покидает стран
ное чувство, что что-то не так. Подобные нейронные системы могут быть
комплексными и содержать субъективное чувство идентичности, или же
быть более простой коллекцией черт, ассоциирующихся с разными ро
лями, отыгрываемыми индивидом.
Ван дер Харт и его коллеги [ Van der Hart et al., 2006] позаимствовали
термины Майерса. Они обозначили аспект личности, управляемый еже
дневными жизненными приоритетами, как “видимо, нормальная часть
личности”, а части, управляемые животными защитными реакциями, —
“эмоциональные части личности”, или, индивидуально, реакции борьбы,
бегства, замирания, подчинения или привязанности для отвечающих за
выживание частей. В данной книге я использую те термины, которые
считаю более полезными в клинической практике: “продолжающую нор
мальную жизнь” часть личности и “связанные с травмой” части личности.

Глава 1. Нейробиологические последствия травмы. Как онарасщепляет...
55
Избегая использования выражения “видимо, нормальный”, я надеюсь
подчеркнуть положительную эволюционную функцию фрагментов на
ших личностей, борющихся за выживание и проявляющих упорство.
Также таким образом я стремлюсь повлиять на склонность клиентов
воспринимать их способность функционировать как “ложного себя”,
а реакции, связанные с травмой, — “настоящего”. Подчеркивание по
ложительных целей и задач “нормальной жизни” поощряет клиентов
к укреплению их способности регулировать как собственные бурные
эмоции, так и автономную дисрегуляцию частей, связанных с живот
ными инстинктами самозащиты, вместо того чтобы пытаться их игно
рировать или считать “настоящим собой”. Привязка разных фрагмен
тов личности к защитным реакциям, обусловливающим ее действия
и отклики, уменьшает автоматический стыд и сомнения в себе клиента.
Опыт переживания гнева становится более понятен, если привязать
его к “сражающейся части личности”, пробужденной проявлением не
справедливости; автоматическая пассивность и неумение отказывать
чувствуется менее постыдной, если привязать ее к подчиняющемуся
фрагменту личности маленького ребенка, чье чувство безопасности
завязано на угождении окружающим или ощущении себя “менее важ
ным”. Концепция, в которой каждая из частей отражает способ выжи
вать в опасных условиях, и у каждой из них свой подход к самосохра
нению, придает смысл и достоинство фрагментации. Здесь фрагменты
личности не рассматриваются как хранилища воспоминаний. Это спо
собы пережить “худшее из худшего”, а не вспомнить его. Как я часто го
ворю своим клиентам: “Если бы все эти части не справились хорошо со
своей работой и не помогли вам выжить, мы бы сейчас не разговарива
ли”. Но будучи носителями наших инстинктивных защитных реакций,
фрагменты личности остаются в состоянии готовности к возникнове
нию следующей угрозы или связанного с травмой триггера даже спустя
десятки лет после того, как “это” заканчивается.
Как распознать признаки структурно
диссоциированных частей личности
Поскольку каждый человек реагирует на травму по-своему, ожидае
мо, что у каждого клиента своя уникальная система структурно диссо
циированной личности. Те, у которых вследствие хронических травм

56 Глава 1. Нейробиологические последствия травмы. Как онарасщепляет...
и/или многочисленных видов насилия либо пренебрежения сформи
ровалась более сложная структурная диссоциация, с большей вероят
ностью имеют высокоразвитую личность, продолжающую нормаль
ную жизнь, и несколько разных “я”, управляемых реакциями борьбы,
побега, замирания, подчинения или зова о помощи. Но даже у этих
клиентов фрагментация бывает иногда скрытой и малозаметной, а ино
гда — драматичной и ригидной (например, у страдающих от ПТСР или
биполярного расстройства второго типа). Они могут метаться между
четкими состояниями (иногда раздражен, иногда подавлен, в другое
время беспокоен). Клиенты с пограничным расстройством личности
могут казаться то регрессирующими и навязчивыми, то холодными
и разозленными; еще они иногда выглядят отчаявшимися и пассивно
суицидальными, но при этом успешно справляются со своей работой.
В случае легкого и умеренного диссоциативного расстройства, не ука
занного иначе (dissociative disorder not otherwise specified — DDNOS),
терапевт может столкнуться с четко прослеживаемой фрагментацией
и некоторыми сложностями с памятью (например, неспособность отчет
ливо вспомнить интенсивный гнев и агрессивное поведение борющей
ся части или навязчивость маленького ребенка, боящегося разлуки).
У клиентов с диссоциативным расстройством идентичности (ДРИ),
как правило, не только в целом выше число связанных с травмой фраг
ментов, но еще их субфрагменты с большей вероятностью выполня
ют задания продолжающего нормальную жизнь фрагмента, например
себя-профессионала, себя-родителя или части личности с особыми
талантами либо социальными навыками. Вдобавок, когда нейронные
системы, регулирующие каждую из частей, становятся более прора
ботанными и автономными, клиенты с ДРИ начинают переключаться
между фрагментами и теряться во времени, будучи “поглощенными”
частями, которые в случае активации действуют вне рамок осознанной
осведомленности продолжающего нормальную жизнь фрагмента.
Занимаясь обновлением своего резюме, Селия, успешный организаци
онный консультант, с удивлением обнаружила, что в 1990 году получила
награду. Тем не менее она об этом ничего не помнила. Женщина не мог
ла вспомнить ни того, как именно ее получила, ни даже того, что сделала
для этого! Энни тоже обнаружила жуткие доказательства потери во времени
и диссоциативного поглощения, получив письмо от близкого друга. Он про
сил ее больше никогда с ним не связываться ни при каких обстоятельствах.

Глава 1. Нейробиологические последствия травмы. Как онарасщепляет... 57
"Я никогда не прощу тебя за то, что ты мне сказала на прошлой неделе. Это
было жестоко, и я больше не хочу боли". Энни не помнила, разговаривала
ли вообще с ним в последнее время, и не могла понять, почему злилась
на него и что столь обидное могла сказать.
Характерно, что, пока ведущая нормальную жизнь часть личности
пытается продолжать нормальное существование (выполнение рабочих
обязанностей, воспитание детей, организация домашней жизни, даже
достижение значительных личных и профессиональных целей), осталь
ные служат животным функциям самозащиты, задействуя реакции
борьбы, бегства, замирания, подчинения, даже “цепляния” за других или
получения их привязанности ради выживания, и по-прежнему активи
руются стимулами, связанными с травмой. Это приводит к чрезмерной
настороженности, недоверчивости, избытку эмоций, лишающей способ
ности функционировать депрессии или тревоге, саморазрушительному
поведению, чувству страха или отчаяния по отношению к будущему.
Подобные сложности и стимулируют клиентов начать терапию.
Симптомы как коммуникация между частями
Многие клиенты приходят на терапию после того, как оказались по
глощенными, или “захваченными”, реакциями на травму и имплицит
ными воспоминаниями защищающихся животных фрагментов. Другие
приходят, когда их попытки отрицать данные реакции или отстранить
ся от них приводят к хронической депрессии либо деперсонализации.
Многие клиенты страдают от поддающихся диагностике диссоциа
тивных расстройств, однако некоторые из них проявляют связанные
с травмой симптомы, на первый взгляд кажущиеся однозначными,
например ПСТР, тревожные и аффективные расстройства или же рас
стройства личности. Тем не менее определенные симптомы могут быть
признаком присутствия лежащей в основе структурной диссоциации.
Их примеры мы рассмотрим далее.
Признаки внутреннего расщепления
Клиент активно функционирует на работе при стимуляции “по
ложительными триггерами” (рабочими заданиями, сотрудничеством
с коллегами, ответственностью), но регрессирует дома или в личных

58 Глава 1. Нейробиологические последствия травмы. Как онарасщепляет...
отношениях, поскольку триггеры его травмы ассоциируются именно
с данной средой. Или же клиент рассказывает о страхе быть поки
нутым, но при этом отталкивает от себя людей, пытающихся с ним
сблизиться. Кто-то еще, например, сперва идеализирует людей, но
впадает в гнев, стоит им его в чем-то разочаровать. Боязнь быть поки
нутым отражает коммуникацию привязывающих к себе или зовущих
на помощь частей личности. Близость с другими усугубляет испы
тываемый этой частью страх разлуки. Попытки оттолкнуть — реак
ция борющейся части, активированной риском уязвимости или боли.
Расщепление часто проявляется как парадоксальное поведение: страх
триггеров может быть силен, но в то же время клиент не испытывает
его при реальной угрозе; клиент планирует семейную поездку на лето
и в то же время постоянно думает о суициде; или же он считает себя
“просвещенным”, добрым и разумным, при этом родные и друзья опи
сывают его как большую часть времени раздраженного, самодоволь
ного и требовательного.
История лечения
Клиент рассказывает о предыдущих курсах лечения, не принесших
особого улучшения или ясности, или в некоторых случаях пробле
матичных, беспокойных либо закончившихся чем-то драматичным.
Нынешний или предыдущие терапевты говорят, что чувствовали: “это
мне не по зубам”, “это не соответствует его нуждам”, “я неспособен”,
а клиент — что боялся расставания со своим терапевтом еще больше,
чем недополучения необходимой помощи.
Соматические симптомы
Чрезмерная чувствительность к боли или ненормально высокий бо
левой порог, головные боли, вызванные стрессом, подергивание или
опущение век, нарколептические симптомы, даже физические прояв
ления без поддающегося диагностированию заболевания могут быть
связаны с травмой или являться симптомом диссоциативной актив
ности. Один из наиболее частых показателей структурной диссоци
ации — нетипичная реакция или полное ее отсутствие на психофар
макологические препараты [Anderson, 2014]. В данных случаях части
личности коммуницируют соматически: подергивание или опущение

Глава 1. Нейробиологические последствия травмы. Как онарасщепляет...
59
века часто сигнализирует о диссоциативном переходе; опущенное ле
вое плечо и напряженное, поднятое правое могут быть проявлением
субмиссивной части на недоминирующей стороне тела и части, гото
вой к борьбе, связанной с более физически сильной доминирующей
стороной тела.
“Регрессивное”поведение или мышление
Иногда язык тела клиента выглядит более типичным для малень
кого ребенка, а не взрослого его хронологического возраста. Человек
может выглядеть стеснительным, приунывшим, пугливым, неспособ
ным выносить чужой взгляд или поддерживать зрительный контакт.
За этим могут стоять следующие посылы: “Мне страшно — не причи
няй мне вреда”, “Пожалуйста, заметь меня, я так хочу тебе понравить
ся” или “Пожалуйста, не бросай меня”. Вербальный и когнитивный
стили также могут указать на присутствие более молодых фрагмен
тов личности: конкретное или поляризованное мышление, слова или
стиль выражения, более свойственные ребенку, нежели взрослому.
Дети используют более короткие предложения, выражают темы, свя
занные с разлукой, заботой и справедливостью. Также они с большей
вероятностью воспримут непонимание их собеседником как эмпати
ческий провал.
Шаблоны нерешительности или самосаботажа
Часто ошибочно считающаяся “нерешительностью” неспособность
клиента принимать мелкие каждодневные решения или проблемы
с воплощением в жизнь собственных выражаемых намерений могут
быть отражением конфликтов между частями личности с противопо
ложными целями. Обычно данный феномен проявляется в частых сме
нах работы, карьеры или отношений, чередовании жизненных успехов
с самосаботажем или неудачами, произошедшими по неизвестным
причинам. Высокая функциональность сменяется декомпенсацией,
результаты собственного тяжелого труда внезапно разрушаются само-
разрушающими действиями. Это может касаться и важных жизненных
выборов, но чаще проявляется как бытовые сложности, например не
способность решить, какую одежду выбрать утром, что съесть на за
втрак и стоит ли встречаться за обедом с другом.

60 Глава 1. Нейробиологические последствия травмы. Как онарасщепляет...
Симптомы проблем с памятью
В то время как провалы в памяти и “потери во времени” — главные
симптомы диссоциативных расстройств, менее уловимые проблемы
с памятью могут указывать на структурную диссоциацию. Например,
все следующие проблемы часто являются проявлениями активности
частей личности: клиент испытывает провалы в сознании, ему сложно
вспомнить, как он провел день, о чем был разговор на сеансе терапии
и каково ее направление деятельности. Человек также может потерять
ся по дороге в знакомое место (например, возвращаясь домой с рабо
ты), забыть хорошо освоенные навыки (например, вождения) или со
вершать поступки, которых потом не помнит.
Паттерны саморазрушительного
и аддиктивного поведения
Многие исследования продемонстрировали корреляцию между
суицидальными наклонностями, самоповреждением, аддиктивным
поведением и травмой в прошлом. Поэтому неудивительно, что тера
певты часто сталкиваются с клиентами, страдающими от собственного
самодеструктивного поведения. Я полагаю, что рисковое поведение
является постоянным отражением активации борющихся и убегаю
щих частей личности, пробужденных связанными с травмой тригге
рами. Фрагмент личности, продолжающий нормальную жизнь, при
ходит на терапию, поскольку стремится жить и получить “то, чего
все хотят”. Борющиеся же фрагменты подвергают человека рискам,
пытаются навредить его телу или даже убивают его в попытке осво
бодиться от имплицитных воспоминаний любой ценой. Убегающие
части личности часто страдают от расстройств пищевого поведения,
что приводит к попытке заглушить чувства или аддиктивному поведе
нию. Оно изменяет сознание и позволяет дистанцироваться от невы
носимых ощущений и воспоминаний. Связанные с борьбой фрагменты
личности больше склонны к жестоким поступкам, будь это агрессия
к окружающим или же самоповреждение и суицидальное поведение.
В экспериментальном исследовании модели структурной диссоциации
группы пациентов с явно выраженными симптомами, находившихся
на стационарном лечении в течение 2-10 лет с целью предотвраще
ния намеренного или ненамеренного самоубийства, шесть из восьми

Глава 1. Нейробиологические последствия травмы. Как онарасщепляет...
61
субъектов продемонстрировали существенное улучшение после года
прохождения терапии, основанной на психопросвещении. Их учили
выявлять части личности, связанные с рисковым поведением. Часть
личности, продолжающая нормальную жизнь, также должна была
идентифицировать импульсы самодеструктивных фрагментов и отде
ляться от них [Fisher, in press].
К тому времени как переживший травму оказывается на нашем по
роге, нейробиологические и психологические эффекты нарушенной
регуляции вегетативной нервной системы, дезорганизованных паттер
нов привязанности и структурно диссоциированных частей становят
ся набором прочно укоренившихся, знакомых, привычных реакций.
Человек неосознанно управляется посттравматической имплицит
ной процедурной памятью, активированной триггерами, связанны
ми с травмой. Симптомы и реакции на триггеры настолько знакомы
и автоматизированы, что субъективно воспринимаются как “просто
особенности моего характера”. Несмотря на явное отсутствие связи
с прошлым, подобные реакции “просто такого характера” являются
конвейерами нарратива, который невозможно вспомнить полностью
или выразить словесно, истории, поделенной между разными частями
личности с разным восприятием, триггерами и реакциями самозащиты.
Гиллиан воспринимала свои гнев, стыд и отчаяние в возрасте 26 лет имен
но так: она не пыталась понять, почему испытывала их, поскольку ей эти
чувства казались настолько знакомыми, что стали частью ее личности. Она
не задумывалась о том, насколько бесстрашной бывает, когда гневается,
или насколько быстро стыд и отчаяние захватывают контроль над ее телом
и прерывают ее на полуслове. Не задумывалась Гиллиан и о том, насколько
была уверена в собственных способностях как творца, не боялась прода
вать свои труды, но очень опасалась разочаровать людей в межличностных
отношениях. Женщина совсем не беспокоилась, когда терапевт обратил
внимание на ее "суицидальную часть личности"; она просто принимала за
должное свое сильное нежелание жить. Нормальная жизнь была для Гилли
ан всего лишь смутным воспоминанием, чем-то, что раньше было ей важно,
но давно ушло. Она не замечала едва уловимых, но важных признаков того,
что ее продолжающая нормальную жизнь часть была всегда цела и невре
дима, даже в худшие периоды. Гиллиан по-прежнему оставалась мудрой
и зрелой материнской фигурой для своей младшей сестры и источником

62 Глава 1. Нейробиологические последствия травмы. Как онарасщепляет...
эмоциональной поддержки для матери. Эта роль и дала ей чувство контро
ля над творящимся в семье хаосом. К тому же в детстве Гиллиан использо
вала свои творческие способности, чтобы обрести безопасное для себя ме
сто. Именно эту сторону она считала "хорошей" и стала профессиональным
скульптором, когда ей было чуть больше двадцати. Сама Гиллиан не счи
тала это чем-то особенным: "Ну, не была бы моя мать алкоголичкой, я бы
наверняка стала наркоманкой, поэтому у меня зависимость от создания
вещей. И что?"
Как можно увидеть на примере Гиллиан, у переживших травму часто
развиваются прочие симптомы, отражающие нейробиологически регу
лируемые попытки справиться с ней: самоповреждение, суицидальные
наклонности, рисковое поведение, инсценировка травмы, чрезмерная
заботливость и жертвенность, повторная виктимизация и аддиктивное
поведение. Все эти модели поведения отражают различные пути моду
ляции нервной системы с нарушенной регуляцией и подготовки к сле
дующей угрозе: самоповреждение и планирование суицида вызывают
связанные с адреналином реакции, позволяющие ощутить себя мощ
ным, абсолютно спокойным, контролирующим ситуацию и физиче
ски сильным, а также испытать расслабляющий эффект от усиленной
выработки эндорфинов; недоедание, переедание (в том числе и ком
пульсивное) и очищение организма после принятия пищи вызывают
эмоциональное и телесное онемение; аддиктивное поведение может
быть попыткой заглушить нежелательные ощущения, повысить возбу
димость или же и того, и другого одновременно. Исторически в сфере
психического здоровья мы решали эти проблемы, сперва стабилизируя
рисковое поведение, а затем занимаясь терапией травматических со
бытий. Но нарративная память связана с интенсивными состояниями
автономного возбуждения. Поскольку активация “подготавливает” нас
к опасности, воспоминания с большой вероятностью реактивируют
самодеструктивные импульсы. Даже “мышления о мышлении о” вос
поминаниях [Ogden et al., 2016] зачастую достаточно для того, чтобы
нервная система реактивировалась именно таким образом, словно эти
события происходят здесь и сейчас. Нейробиологические исследова
ния и улучшенное понимание соматических последствий травмы со
ветуют нам принять новый и оригинальный курс в терапии [Van der
Kolk, 2014; Ogden et al., 2006]. Смотрите главу 2, “Понимание фрагмен
тов личности и травматических реакций” и главу 7, “Работа с людьми,

Глава 1. Нейробиологические последствия травмы. Как онарасщепляет...
63
страдающими от суицидальных позывов, тяги к самоуничтожению,
зависимости и расстройств пищевого поведения”.
Как помочь клиентам и их частям
“быть здесь” в данный момент
Когда их симптомы отражают имплицитные воспоминания свя
занных с травмой частей личности, выражающих нужду в срочной
самозащите, люди продолжают чувствовать себя в небезопасности,
а фрагменты их личностей продолжают защищаться, словно им до сих
пор что-то угрожает. Когда реакции на травмы трактуются подобным
ошибочным образом, это угрожает частям личности: им это кажется
доказательством собственной дефективности, наличия угрозы или без
надежности их положения. Человек снова испытывает чувство угрозы,
одиночества и беззащитности. Наш приоритет в терапии — изменить
данное субъективное ощущение клиентом того, что эти симптомы ука
зывают на существование реальной угрозы, являются доказательством
его дефективности или просто “его характером”. Терапевтам необходи
мо нейтрализовать уже привычно возникающие сигналы об опасности
и травматические реакции путем привлечения к ним внимания как
к коммуникации частей личности. Клиенты получают информацию
о структурной диссоциации, поощряются к проявлению осознанности
и любопытства вместо реактивности. Также им помогают сформиро
вать новые реакции на триггеры. Пациенты начинают вырабатывать
способность регулировать себя и “находиться здесь и сейчас”. Затем
постепенно изучается прошлое таким образом, чтобы автономная
нервная система получила возможность испытать регуляцию вместо
дисрегуляции. Клиенты могут на какое-то время почувствовать то, что
я называю “присутствием в присутствующем сейчас моменте”, спокой
ствие собственного тела. Также у них появляется возможность мыс
лить ясно и осознавать себя в безопасности.
В следующей главе мы рассмотрим способы интерпретировать
проблемы и симптомы наших клиентов как манифестации “живого
наследия” травмы. Без понимания посттравматической имплицитной
памяти или структурной диссоциации, не зная о том, что провоциру
ются некими напоминающими о прошлом стимулами, они восприни
мают свой страх, стыд и гнев как признаки неминуемой опасности или

64 Глава 1. Нейробиологические последствия травмы. Как онарасщепляет...
глубокой внутренней неадекватности. Многие с облегчением узнают,
что их ощущение себя в ловушке, чувство отторжения, хроническая
депрессия, страх перемен, укоренившиеся боязнь и ненависть к себе,
кризис и конфликт, даже суицидальные наклонности — все это может
оказаться коммуникацией частей личности, боящихся за свои жизни
и не подозревающих о том, что опасности, которым они противостоят,
остались в прошлом. Разочарование, критика, близость или дистанция,
даже авторитетные лица, возможно, уже не смертельно опасны, но все
это тем не менее пробуждает связанные с травмой имплицитные вос
поминания и те части личности, которые ими владеют. Побуждая кли
ентов проявлять любопытство и интерес к своим симптомам и иденти
фицировать голоса, раздающиеся в их реакциях, можно изменить их
отношение к себе и своему прошлому со стыда и страха на сострада
ние. Осознание того, что каждая из частей личности стремится выжить
по-своему, помогает клиентам понять: то, как они выжили, важнее того,
как они травмировались. Понимание того, как каждый из фрагментов
участвовал в выживании, усиливает ощущение “сплоченности” и ос
лабляет чувство одиночества и заброшенности. Теплота и сочувствие
к своему младшему “я” воспринимаются как исцеление и утешение.

ГЛАВА
Понимание фрагментов личности
и травматических реакций
“Когда образы и ощущения опыта остаются исключительно в им
плицитной форме... они оказываются в неупорядоченном нейрон
ном беспорядке, не воспринимаемые как репрезентация событий
прошлого... Подобные исключительно имплицитные воспоминания
продолжают формировать субъективное ощущение здешней и ны
нешней реальности, того, кем мы являемся каждую минуту, но это
влияние недоступно нашему сознанию”. [Siegel, 2010]
Травма часто оставляет после себя такие последствия, которые
не вписываются в традиционные диагностические или терапевтиче
ские рамки. После раскрытия своих секретов вместо облегчения кли
енты испытывают стыд, недоверие или уязвимость. Вместо того чтобы
почувствовать себя лучше, они с трудом запоминают или обобщают
свои новые знания вне рамок терапии и, словно Винни Пух, возвра
щаются в одно и то же место снова и снова. Иногда “его”, с которым
терапевт может работать, и вовсе не существует. Взволнованный и раз
драженный клиент прошлой недели заменяется кем-то подавленным,
замкнутым, неспособным сказать ничего, кроме нескольких мрачных
слов. Затем, еще через неделю, вместо отчаяния и суицида обсуждают
ся планы на будущее. Когда мы упоминаем открывшееся на прошлой
неделе сексуальное насилие, клиент удивлен: этот разговор был забыт,
словно бы никогда и не происходил. В то же время терапия, которая
на последней неделе была единственным безопасным пространством
для клиента, сегодня кажется опасной и угрожающей. Хуже того,
стремление измениться было подавлено страхом перемен. Подобные
переходы между душевными состояниями сбивают с толку как тера
певта, так и самого клиента.

66 Глава 2. Понимание фрагментов личности и травматических реакций
В контексте смертельной угрозы выживание является необходимо
стью. Способность осознанно наблюдать за опытом, сохранять ощуще
ние времени, места и идентичности, четко закодировать воспоминание
о произошедшем кадр за кадром — излишняя роскошь, если человеку
грозит непосредственная опасность. Столкнувшись с потенциальной
угрозой, мозг и тело инстинктивно мобилизуют экстренную реакцию
на стресс, чтобы человек мог подготовиться к действиям: убегать, бо
роться, уклоняться или прятаться. По мере восприятия сенсорной си
стемой признаков опасности запускается цепная реакция нейрохимиче
ских событий. Миндалевидное тело (структура, функционирующая как
детектор дыма и пожарная сигнализация) “загорается” стремительнее,
активируя еще одну структуру лимбической системы, гипоталамус.
Тот вызывает выброс адреналина, который “включает” симпатическую
нервную систему. Адреналин учащает сердечный и дыхательный ритм,
чтобы усилить приток оксигена к мышечной ткани, а тело готовится
подчиняться импульсу бегства или борьбы. Человек чувствует себя
подготовленным и сильным; события развиваются в замедленном тем
пе; страх уступает место ледяному спокойствию; глаза сужаются; и тело
готовится к действию, сжимая кулаки, напрягая мышцы ног, бицепсы
и плечи. В начале реакции борьбы или бегства выработка еще одного
нейрохимического вещества, кортизола, вызывает обоюдную активность
в парасимпатической нервной системе. Наиболее известна роль этой
системы в восстановлении, отдыхе и состоянии покоя. Ее часто называ
ют “системой сохранения энергии” как противоположность “тратящей
энергию” симпатической системе [Ogden et al., 2006]. Пока тело подго
тавливается к борьбе или побегу, парасимпатическая система готовит его
к замиранию (словно оленя, испуганного светом фар), чтобы избежать
столкновения, подчиниться или “притвориться мертвым” [Porges, 2011],
если человек оказывается в безысходной ситуации без средств защиты.
Парасимпатическая система также помогает телу восстановиться после
существенного расхода энергии, потраченной на побег или борьбу, путем
пробуждения чувства истощения, усталости, сонливости или онемения.
В травматогенной среде, где угроза присутствует постоянно, и для
детей, и для взрослых более адаптивно поддерживать готовность к по
тенциальной опасности. Подобные автоматические шаблонные ре
акции могут оказаться симпатически активированными (склонными
к чрезмерной настороженности, высокой возбудимости, готовности

Глава 2. Понимание фрагментов личности и травматических реакций 67
действовать, импульсивности) или парасимпатически доминантны
ми (лишенными энергии, обессиленными, медленными, онемевшими,
отчужденными, отчаявшимися и беспомощными). У детей или жертв
домашнего насилия, из дня в день живущих в угрожающих условиях,
или тех, для кого оставаться незаметным и тихим — самый безопас
ный способ адаптации, часто доминируют парасимпатические пат
терны пассивности, замедленного мышления, депрессии или стыда.
Клиентам с симпатическими шаблонами присуща гиперактивность,
реактивность, переживание гнева или страха, готовность действовать
без раздумий, недоверчивость и чрезмерная настороженность.
Поскольку выживание зависит от симпатических взлетов и парасим
патических падений для призыва животных защитных реакций, нерв
ные системы данных клиентов приучены к дисрегуляции под влияни
ем стресса. Части личности, связанные с симпатическим (борющиеся,
убегающие, привязывающиеся и замирающие) и с парасимпатическим
возбуждением (подчиняющаяся и продолжающая нормальную жизнь)
нацелены на активацию, когда нервная система реагирует на триггеры.
В травматических условиях человек теряет способность к “окну толе
рантности” или не в силах ее сформировать [Ogden et al., 2006; Siegel,
1999]. “Окно толерантности” — это пропускная способность человека,
или умение выносить интенсивные эмоции с симпатической стороны,
а также скуку, пустоту или “подавленность” — с парасимпатической.
Поскольку наиболее угрожающие обстоятельства для переживших
травму детей длятся постоянно или повторяются [Saakvitne, 2000],
у них невелики шансы развить окно толерантности. Чтобы адапти
роваться, их телам все время приходится находиться в состоянии по
вышенной готовности к действию, или же оставаться отстраненными,
онемевшими, пассивными, способными выносить любые сложности.
Когда в дальнейшем еще детьми или уже взрослыми они сталкивают
ся с триггером, их нервные системы уже привыкли к активации одних
и тех же автономных ответов и животных защитных реакций, значи
тельно помогавших им раньше [Ogden et al., 2006]. Как подчеркивают
Григсби и Стивенс [Grigsby & Stevens, 2000], “Активность, раньше быв
шая адаптивной, с большой вероятностью возникнет вновь, мозг функ
ционирует автоматически, но вероятностно, и потому склонен повто
рять [одинаковое поведение] в похожих обстоятельствах”. Инстинкт
подготовки тела к следующей угрозе повышает шанс выживания, но

68 Глава 2. Понимание фрагментов личности и травматических реакций
не подразумевает возможности оправиться от произошедшего, почув
ствовать, что “все закончилось”, или вернуть нервную систему в спо
койное, расслабленное состояние. Годы спустя клиенты часто расска
зывают, как начинают тревожиться при достижении чувства спокой
ствия: “Это так странно”, они жалуются: “Мне так некомфортно”.
Вдобавок при повторной активации вегетативной нервной системы
активность гиппокампа (части мозга, ответственной за хронологическое
описание и восприятие произошедшего при подготовке к его перенесе
нию в область вербальной памяти) подавляется [Van derKolk, 2014]. Без
функционирования гиппокампа или префронтальной коры человек ли
шен любых возможностей увидеть или обработать произошедшее, что
оставляет ему лишь “сенсорные элементы [опыта]... неинтегрирован
ные и непривязанные” [Van derKolk, Hopper, & Osterman, 2001]. В самых
худших ситуациях физические реакции выживания не позволяют телу
и разуму понять, что произошло. У переживших подобное остается мно
жество противоречивых незавершенных нейробиологических реакций
и “необработанных данных”, например непреодолимых чувств, физи
ческих реакций, навязчивых образов, звуков и запахов. Они ассоции
руются с событием, закодированным как имплицитное воспоминание,
и потому не распознаются как “фрагмент памяти”.
С изобретением технологии сканирования мозга в середине 1990-х го
дов появилась возможность изучать травматические воспоминания пу
тем наблюдений за реакцией мозга на “провокацию по сценарию”, тип
исследований, в котором субъекты вспоминают детали определенного
травматического опыта, а активность их мозга тем временем сканирует
ся и записывается. Бессел ван дер Колк [van derKolk, 2014; 1994] годами
утверждал, что “тело помнит все”, т.е . травматические воспоминания
не получали разрешения, в отличие от обычных, поскольку они основы
вались скорее на физиологических реакциях, а не добровольном вспо
минании. Он считал, что данная физиологическая основа обусловлива
ла инсценирующее поведение у переживших травму пациентов и набор
иных симптомов, ассоциирующихся с посттравматическим стрессовым
расстройством (ПТСР). Вдобавок многие из них были склонны либо
к слишком большому количеству нежелательных навязчивых воспоми
наний, либо же — к недостаточному их количеству для понимания прои
зошедшего. Это сильно отличалось от обычных воспоминаний, которые
можно было вызывать по своей воле.

Глава 2. Понимание фрагментов личности и травматических реакций 69
Исследования сканов мозга медленно, но уверенно определили при
чины данных уникальных характеристик травматической памяти: ког
да объекты исследования описывали травматическое событие своими
словами, области речи и изложения префронтальной коры стали неак
тивными, но в центрах эмоциональной памяти в лимбической системе
правого полушария, в особенности в миндалевидном теле, была отмече
на высокая активность. Поскольку речевые центры левой полусферы
сталкивались с затруднениями, объекты не могли ничего сказать, и в ре
зультате их миндалевидные тела “горели” беспрепятственно (т.е . стиму
лировали экстренную реакцию на стресс), словно событие повторялось
вновь. Данное исследование подтвердило наличие у травматических вос
поминаний еще одной характеристики: даже если их было невозможно
призвать и вербализовать, они активировались триггерами (т.е . стиму
лами, прямым или непрямым образом связанными с травматическими
событиями) даже спустя десятилетия после их окончания. На примере
Гиллиан мы можем хорошо рассмотреть данные характеристики.
Травматический опыт Гиллиан десятилетней давности отражался
в спровоцированных состояниях имплицитной памяти: она часто пере
ходила от гнева к пустоте, стыду и сомнениям в себе. При этом пациентке
было одновременно сложно привязываться к окружающим, находиться
в одиночестве и переживать разлуку. Также она часто чувствовала себя
подавленной, и ей хотелось “просто покончить с этим”. Она не могла
четко вспомнить пренебрежение матери или инцестуальное поведение
старшего брата и никогда бы не подумала связывать собственные слож
ные чувства с вспоминаемыми событиями. Тем не менее Гиллиан по
стоянно провоцировали с виду благоприятные стимулы, поскольку она
жила с родителями в свои 26 лет. Ее мать уже не так сильно страдала
от депрессии, а брат давно переехал, но дом все равно оставался “мин
ным полем”. Даже самые невинные стимулы (например, пребывание
дома в одиночестве, “глухота” окружающих при попытках Гиллиан вы
разить свои эмоции, разочарование из-за отсутствия понимания у окру
жающих) вызывали у нее сильное ощущение небезопасности.
Незваные воспоминания
Добровольно вспомнить травматический опыт как обычное событие
может быть сложным. Но при этом “предвзятость негативного опыта”

70 Глава 2. Понимание фрагментов личности и травматических реакций
мозга [Hanson, 2014], его склонность воспринимать и приоритизировать
негативный стимул, а не положительный, тянет за собой долгосрочную
чувствительность ко всем признакам, напоминающим прошлую опас
ность. Даже малозаметные знаки (например, пребывание Гиллиан дома
в одиночестве или возникновение у нее чувства разочарования) могут
стимулировать имплицитные воспоминания и непреднамеренное не
вольное “припоминание”. Без дифференциации стимулов при сложно
стях с функционированием префронтальной коры тело реагирует так,
словно человек сталкивается со смертельной угрозой прямо сейчас.
Инстинктивно мобилизуются те же защитные реакции выживания, что
и при непосредственном попадании в опасную ситуацию. Пережившие
травму клиенты на пятом, шестом и седьмом десятках жизни перено
сят реактивацию памяти из-за триггера в особенности тяжело. Многие
из них страдали от реакций на триггеры даже дольше, чем переживали
сами травматические события. Не подозревая о том, что их реакции явля
ются проявлением телесной и эмоциональной памяти, они считают, что
учащенное сердцебиение, напряженные мышцы, горячий стыд, затруд
ненное дыхание, онемение и/или взрывной гнев — признаки опасности.
Когда становится ясно, что риска нет, возникают другие страхи: оказать
ся сумасшедшим, дефективным или “лживым”. Из-за подобных “дока
зательств” многие пережившие травму самоизолируются и замыкаются
в себе, заканчивают здоровые отношения раньше времени или “хлопнув
дверью”, или же не могут завершить нездоровые. Многие функциониру
ют, но избегают полноценной жизни, лишь бы уменьшить вероятность
наткнуться на триггеры. Кто-то занимается самодеструктивными дела
ми, чтобы справиться с подавляющими его эмоциями и активацией, но
в конечном итоге чувствует себя еще более разрушенным и дефективным.
“Вспоминание” поступков и событий
С точки зрения нейробиологии травмы травматическую память
можно рассматривать как крайне сложный феномен. У каждого чело
века свой уникальный способ кодировать воспоминания о травмати
ческом прошлом, но общим для всех является то, каким образом они
фрагментируются и дезинтегрируются. У одних людей более четкие
воспоминания о травме, у других — менее, а кто-то и вовсе ими не обла
дает. У всех есть носитель имплицитных воспоминаний, включающий

Глава 2. Понимание фрагментов личности и травматических реакций 71
в себя связанные с травмой эмоции, реакции автономного возбужде
ния, мышечную и телесную память, когнитивные искажения, висце
ральную память, а также зрительные, тактильные, обонятельные и ау
диторные воспоминания.
И в той или иной степени все также “вспоминают” путем процедур
ного или обусловленного обучения, связанного с травмой [Grigsby &
Stevens, 2000]. Система процедурной памяти является подмножеством
имплицитных или невербальных воспоминаний, в которых закодиро
ваны функция, действие и привычка: скажем, езда на велосипеде, во
ждение автомобиля, социальное поведение (пожатие руки или улыбка
при приветствии, например) и хорошо освоенные способности от игры
на пианино до занятий гольфом или теннисом. Связанные с “выжива
нием” привычки также кодируются как процедурно выученное пове
дение, например склонность автоматически отключаться от сильных
эмоций или чувствовать себя поглощенным ими, сложность с под
держанием зрительного контакта, нужда в определенной физической
дистанции с окружающими или близости к ним, уход в себя или изоля
ция, сложности с запросом помощи или раскрытием чувств и личной
информации, склонность говорить “слишком много” или “слишком
мало”, боязнь эмоций и их выражения, стремление не поворачиваться
спиной к другим людям или двери и окнам, привычка к замиранию,
борьбе или побегу в ответ на стресс либо триггеры.
В той мере, в которой человеку сложно идентифицировать имплицит
ные эмоциональные, физические или процедурные воспоминания как
“память”, человеку становится сложнее проверять их реалистичность,
и он провоцирует сам себя. Если определенные люди или ситуации ка
жутся ему небезопасными, он их часто “демонизирует”, т.е. ассоциирует
с опасностью или угрозой. То, что однажды стало триггером, остается
им навсегда. Тело реагирует на него как на признак опасности по своему
собственному праву; префронтальная кора деактивируется; мозг больше
не наблюдает и не способен отличить воспоминание от текущей ситу
ации. На примере боязни Гиллиан терапии можно увидеть, как невин
ный или даже положительный стимул может начать ассоциироваться
с чувством угрозы, а значит, восприниматься как она сама. Также данная
ситуация демонстрирует: когда имплицитные воспоминания и реакция
на травму ассоциируются с детским фрагментом личности, проверка
реальности становится еще сложнее, поскольку его когнитивный стиль

72 Глава 2. Понимание фрагментов личности и травматических реакций
ограничен особенностями возраста или этапа развития. Поэтому с боль
шей вероятностью он является более конкретным.
У Гиллиан сформировался страх терапии и терапевтов в раннем
подростковом возрасте: как “пациент” в семье, она перенаправлялась
от одного врача к другому, чтобы те ее “вылечили”. Ни один из них
не “понял”, что именно ее поведение пыталось передать об алкоголизме
матери или домогательствах брата. Вместо этого терапевты концентри
ровались на укреплении отношений Гиллиан с родными, пытаясь сфор
мировать у нее послушание. “Быть непонятой”, “неуслышанной”, “ни
кто не понимает” — все это очень сильные триггеры для переживших
травму индивидов. Автоматическое предположение терапевта о том,
что семья девочки была здоровой, хоть и слишком многое позволяю
щей сложному ребенку, сформировало восприятие их как триггера и в
результате — опасности. Изолированная от сверстников, “лучшая под
руга” собственной чувствительной матери, зависящая от финансовой
помощи отца и воспринимающая специалистов как угрозу Гиллиан ви
дела терапевтический кабинет не источником помощи и спокойствия,
а опасным местом, где ей приходится искать ориентиры. Если бы она
знала, что ее страх был коммуникацией маленького ребенка, просящего
о помощи, но спровоцированного “недоверием” предыдущего терапев
та, Гиллиан смогла бы разглядеть связь между прошлым и настоящим.
Возможно, она бы даже захотела защитить эту девочку и вступилась
за “нее”. Может быть, Гиллиан смогла бы убедить ребенка, что, пускай
единственная, но верит ему без вопросов. Она знала, что произошло.
Гиллиан бы даже могла сказать девочке, что быть непонятой или стол
кнуться с неверием больно, но не опасно, пока та под ее опекой.
Чтобы лечение травмы прошло успешно, вне зависимости от задей
ствованных нами методов, пациент должен быть способен интегриро
вать прошлое и настоящее. В частности, для этого необходимо просве
щение: что является травматической памятью, а что — нет, о триггерах
и вызывающих реакцию стимулах, об умении правильно маркировать
спровоцированные ими состояния (“это воспоминание о чувстве,
а это — телесное”). Также нужно культивировать способность верить,
что данные состояния “рассказывают историю” о прошлом, но при этом
не нужно стремиться ни вспоминать конкретные события, ни избегать
воспоминаний о них. Когда терапевту удается помочь пациенту связать
состояния имплицитных воспоминаний с юными фрагментами своего

Глава 2. Понимание фрагментов личности и травматических реакций 73
“я”, проще относиться к ним как к протоколу прошедших опасностей,
а не признакам угрозы в настоящем. Также, когда спровоцированные
ощущения, эмоции и образы начинают восприниматься как “чувства
детской части”, клиентам становится легче выносить их интенсив
ность. Сострадание к юному “я” и желание защитить его помогает па
циентам прочувствовать собственную “взрослость”, оценить разницу
в физических размерах, возможностях и ресурсах взрослого, большее
уважение, которое он получает и большую безопасность, на которую он
впоследствии может рассчитывать.
Как жить “сейчас”, а не “тогда”
Пережившему травму легко повторить прошлый опыт, эксплицит
но или имплицитно. Куда сложнее “находиться здесь и сейчас”, когда
собственное же тело сообщает: “Опасность, опасность — боевая тре
вога!” Теперь мы знаем, что, насколько важным ни было бы прошлое,
для травмированного человека еще важнее поддерживать связь с на
стоящим: “Прямо сейчас я могу почувствовать свои ноги — я вижу, где
нахожусь. Это временно, это пройдет”. Необязательно при этом отри
цать прошлое или избегать его. Оно попросту существует [Rothschild,
in press]. Признание прошлого без изучения его или наблюдение за его
вмешательством в нынешний опыт чувствуется очень валидирующим
для пациентов с травмой: “Разумеется, вы чувствительны к разочаро
ванию! Разве любой, чье детство состояло из пренебрежения и ложных
обещаний, так бы себя не чувствовал?” Признание прошлого, совме
щенное с осознанием настоящего, куда полезнее пациентам на ранних
этапах терапии, нежели изучение его подробностей и невольное про
буждение его имплицитных компонентов.
Когда имплицитные аспекты памяти реактивируют чувство опас
ности “сейчас” вместо напоминания о том, что угроза миновала, мы
не можем взглянуть на прошлое. У нас нет точки обзора, с которой
это можно сделать и понять, что произошло “тогда”. Раньше целью
терапии считалось вспомнить, но сейчас мы понимаем, что стремить
ся нужно к трансформации воспоминаний. Как писал Бессел ван дер
Колк больше 20 лет назад: “[Главная] цель терапии — найти способ,
с помощью которого люди могут признать реальность произошедшего,
но при этом не испытать травму вновь. Для этого недостаточно просто

74 Глава 2. Понимание фрагментов личности и травматических реакций
раскрыть воспоминания: их необходимо модифицировать и трансфор
мировать, т.е. поместить в правильный контекст и реконструировать
в нейтральный или имеющий значение нарратив. Таким образом, в те
рапии вспоминание парадоксально является актом создания, а не ста
тической записью событий...” [derKolk, Van derHart, & Burbridge, 1995].
“Трансформация”, или “реконструкция”, травматических воспоми
наний происходит, когда отношения клиента с имплицитными и экс
плицитными воспоминаниями подвергаются изменениям. В данном
случае толерантность к реакции на триггер или дисрегуляции повы
шается. Тогда клиент может находиться “здесь и сейчас”, полностью
жить в настоящем и медленно реорганизовывать необработанные им
плицитные элементы в новый нарратив, который, как сказал Дональд
Мейхенбаум [Meichenbaum, 2012], рассказывает “историю исцеления”.

ГЛАВА Q
Клиент и терапевт меняются ролями
“Нам кажется, что, защищая себя от страдания, мы проявляем до
броту по отношению к себе. На самом же деле мы лишь становимся
боязливыми, ожесточенными и одинокими. Себя мы воспринимаем
как что-то отделившееся от целого. Это разделение и становится на
шей тюрьмой, ограничивающей нас лишь до собственных надежд,
страхов и привязанности только к самым близким. Как ни странно,
если мы большую часть времени пытаемся оградить себя от дис
комфорта, то страдаем. А открывшись и позволив нашим сердцам
разбиваться, мы испытываем родство со всеми существами”. [Рета
Chodren, 2008]
После травматических событий симптомы и проблемы человека
отражают то, как однажды его разум и тело попытались адаптиро
ваться к обстоятельствам, не поддающимся его контролю. “Не быть
живым в настоящем” некогда служило противоядием от угрозы унич
тожения: если мы не чувствуем себя живыми, угроза не может пу
гать нас. Возможно, когда-то депрессия была подушкой, смягчающей
чувства разочарования и перегруженности эмоциями. Чрезмерная
бдительность позволяет даже детям оставаться на страже самих
себя. Онемение и потеря интереса позволяют человеку защищаться
от горя и разочарования: если тебе все равно, то оно уже не важно.
Гнев отталкивает окружающих, прежде чем они причинят нам вред,
или, хуже того, прежде чем переживший травму человек успеет
привязаться к ним. В мире терапии нечасто эти симптомы рассма
тривались как адаптивные стратегии, созданные инстинктивными
защитными реакциями тела. Но с точки зрения нейробиологии они
являются “ресурсами выживания” [Ogden et al., 2006], оптимальными
способами выживания тела и разума в опасном мире. В самых тя
желых обстоятельствах они спасают нас, но взымают определенную

76 Глава 3. Клиент и терапевт меняются ролями
плату. Отвергая травму, гнев или нужду в общении, мы теряем или
отвергаем важные аспекты собственной личности. Чрезмерно иден
тифицируясь со связанным с травмой стыдом, отчаянием и страхом
быть замеченным, мы сужаем наши жизни и принижаем себя больше,
чем необходимо. Обе стратегии, адаптивные во времена опасности,
становятся уязвимостями, когда человек готов продолжать “жизнь
после травмы”, свободную от ограничений и препятствий, необходи
мых для существования в травматогенной среде.
Без имеющего смысл контекста (т.е . нарратива), объясняющего их
озадачивающие реакции, боясь повернуться лицом к сформировавшим
их событиям или проявить любопытство к ним, клиенты предполага
ют наихудшее: они сумасшедшие, испорченные или неадекватные.
Многим терапевтам, не прошедшим специализированную подготовку,
не приходит в голову идея полюбопытствовать о различии между нор
мальными эмоциональными реакциями на травматические события,
отчаянными попытками коммуникации частей личности, оригиналь
ными стратегиями выживания или имплицитными воспоминаниями.
Поскольку клиент испытывает эмоциональную боль в ситуации хаоса
или кризиса, или проявляет признаки “психического расстройства”,
нам кажется необходимым ослабить или облегчить симптомы. Мы еще
можем любопытствовать о причинах их появления в детстве, но не об
их роли или изначальном назначении.
Когда терапевт впоследствии сталкивается с “отторжением”, или
же лечение травмы “заходит в тупик”, наши теоретические модели
пытаются разобраться в этом, но редко предлагают конструктивное
и адаптивное объяснение. Если клиент по-прежнему живет от одного
кризиса к другому, жалуется, что ему не становится лучше от терапии,
и слишком обессилен, чтобы меняться, некоторые предполагают, что он
просто “пассивно-агрессивен” или “нытик, отказывающийся от помо
щи”. Кроме того, терапевт может посчитать пациента “неустойчивым”,
“жаждущим внимания”, “манипулятором”, “притворщиком”. Живущий
со стыдом и хронической депрессией клиент иногда получает описание
“низкая самооценка”. Вне зависимости от своей реальной объективно
сти или отсутствия таковой подобные интерпретации не особо помо
гают терапевтам с точки зрения практического или успешного вмеша
тельства клиента в травму.

Глава 3. Клиент и терапевт меняются ролями 11
Работа с нейробиологическими
последствиями травмы
В терапии, основанной на нейробиологии, присутствует иной на
бор теоретических принципов, регулирующих наше мышление. Как
мы теперь знаем, корень бед клиента — не только изначальное собы
тие, но и реактивация имплицитных воспоминаний травматически
ми стимулами, мобилизующими срочную реакцию на стресс, из-за
которой человек снова чувствует себя в опасности по-настоящему
[Van der Kolk, 2014]. Терапия, принимающая во внимание травму,
концентрируется на распознавании и работе в настоящем времени со
спонтанными пробуждениями и животными защитными реакциями
выживания вместо создания словесного нарратива прошлого опыта.
Но, поскольку имплицитные воспоминания, закодированные в не
вербальных областях мозга, субъективно испытываются как эмоцио
нальные и физические реакции и не воспринимаются как “воспоми
нания”, часто первое задание терапии — помочь клиентам распознать
спровоцированные триггером реакции и “подружиться” с ними вме
сто того, чтобы реагировать тревогой, избеганием или негативными
интерпретациями.
Многие пережившие травму клиенты приходят на терапию с необы
чайно сложными, болезненными историями: физическое, эмоциональ
ное и/или сексуальное насилие по отношению к ним в детстве, прене
брежение, отказ от них родителей, насилие/пренебрежение, совмещаю
щиеся с другими травмами, жестокое обращение со стороны нескольких
человек, особый садизм и злоба, контроль над разумом, детская порно
графия или вынужденное наблюдение за проявлениями жестокости.
Подобные сложные истории часто совмещаются с проявлениями “по
граничноеTM”, более серьезной фрагментацией и диссоциативными рас
стройствами или самодеструктивным, суицидальным и аддиктивным
поведением. Иногда встречается все сразу. В течение более двадцати лет
“золотым стандартом” для терапии травмы была фазово-ориентирован
ная модель [Ogden & Fisher, 2015; Van der Hart, Nijenhuis, & Steele, 2006;
Herman, 1992]. Это поэтапный подход, где сперва занимаются послед
ствиями автоматической дисрегуляции. Лишь затем, после стабилиза
ции симптомов, обращается внимание на травматические воспоминания
и их имплицитные компоненты. Только после “смерти” прошлого в теле

78 Глава 3. Клиент и терапевт меняются ролями
клиента может произойти интеграция прошлого и настоящего, ребен
ка и взрослого, фрагмента и целого. Но от клиентов с хроническими,
многослойными травмами в прошлом и сильными диссоциативными
симптомами, дисрегулированным рисковым поведением или хрониче
ским увязанием в ситуации может ускользать цель стабилизации. Годы
терапии, сфокусированной на саморегуляции и избегании травматиче
ского содержания, временами приводят лишь к небольшому прогрессу.
Иногда успехи более значительные, но за ними следуют периоды неудач.
В страхе усугубить дисрегуляцию терапевт может нечаянно подыграть
тенденции клиента игнорировать травму; или, опасаясь эмпатическо
го провала, терапевт может совершить противоположную ошибку: по
зволяет клиенту говорить слишком многое, что приводит к активации
триггера, и пациент чувствует угрозу или перегруз эмоциями. Зачастую
терапевт тоже чувствует себя перегруженным из-за сложности и проти
воречивости попыток стабилизировать клиента, помочь ему почувство
вать себя услышанным, валидированным и разрешить прошлое.
Подход “нескольких сознаний”
В теории фрагментации личности предлагаются новые возможно
сти решения подобных сложностей. Во-первых, работа с симптомами
как манифестациями фрагментов личности позволяет терапевту учесть
практики, основанные на осознанности. Они помогают клиентам скорее
“принять во внимание” их опыт, нежели “прикоснуться” к нему. У пере
живших травму пациентов повышенная интенсивность (или нечувстви
тельность), вызванная автоматической дисрегуляцией, делает “прикос
новение” к чувствам ошеломляющим или же притупляющим. Любой из
этих вариантов может вызывать тревогу, депрессию или импульсивное
поведение. “Принятие во внимание” во внимательной осознанности
позволяет клиенту достичь “двойственной осознанности”, способности
поддерживать связь с эмоциональным или соматическим опытом, одно
временно наблюдая за ними с весьма близкой дистанции осознанности.
Во-вторых, наш подход позволяет ослабить влияние эмоций или воспо
минаний: если одна часть личности поглощена эмоциональной болью,
остальные могут сохранять спокойствие, любопытство или даже эмпа
тию. Если один из фрагментов вспоминает о чем-то пугающем или ка
тастрофическом, другие могут предложить свою поддержку, валидацию

Глава 3. Клиент и терапевт меняются ролями 79
или утешение. Как подтверждают практики медитации, клиническо
го гипноза и прочих методов осознанности, человеческий мозг может
удерживать несколько состояний сознания “в мышлении” одновремен
но, и у данной способности есть важное терапевтическое применение.
Левое полушарие ассоциируется с более положительным настроением,
а правое — отрицательным [Hanson, 2014]; медиальная префронтальная
кора мозга поддерживает наблюдающий элемент сознания, позволя
ющий нам “парить” над нашими чувствами. Таким образом мы можем
воспринимать их как телесное чувство, не испытывая ретравматизацию
[Van derKolk, 2014]. При использовании “двойственной осознанности”
мы получаем возможность полностью поселиться в текущем моменте:
почувствовать, как наши ноги касаются земли, через внимание к ощуще
ниям тела. В то же время наше визуальное восприятие замечает детали
обстановки комнаты, в которой мы находимся. Одновременно мы мо
жем призвать более ранний образ из прошлого, который “возвращает”
нас в воспоминания, связанные с определенным состоянием.
Описание данного феномена нейробиологическими терминами,
тем не менее, не возымеет такого же эффекта, как терминология
“фрагментов”. Слова: “Я чувствую, что моя медиальная префронталь
ная кора интересуется отрицательным состоянием сознания, связан
ным с правыми подкорковыми областями моего мозга” не вызывают
интереса, эмоциональной связи или самосострадания. Когда терапевт
учит пациента наблюдать: “Кажется, мне интересно, почему моему
фрагменту с депрессией сейчас грустно”, тот с большей чуткостью
относится к собственным эмоциям и ощущениям. Это первый шаг
к способности сострадать себе. Исследования показывают, что при
активации медиальной префронтальной коры понижается активность
миндалевидного тела правого полушария [ Van derKolk, 2014]. Скорее
всего, именно активация амигдалы травматическими триггерами вы
зывает воспоминания, навязчивые имплицитные воспоминания, ав
томатические животные защитные реакции либо парасимпатические
реакции отстранения, онемения или ухода в себя.
Патогенные зерна воспоминаний
Если современная терапия травмы больше не занимается травмати
ческими событиями, то на чем же она фокусируется?

80 Глава 3. Клиент и терапевт меняются ролями
Ван дер Харт, Нейенхэюс и Стил [ Van der Hart, Nijenhuis & Steele,
2006] предположили, что в терапии травмы стоит приоритизировать
эффекты “патогенных зерен” травмы. Это аспекты посттравматическо
го наследия, по-прежнему травмирующие клиента или ограничиваю
щие его способность вести полноценную жизнь. Приведем пример.
Даже после многих лет терапии Энни боялась выйти из дома. Это привело
к формированию шаблона изоляции, хоть она и ненавидела одиночество
и сидение дома. Энни знала, что ее небольшой провинциальный город был
безопасен. Тем не менее дрожь, возникающая каждый раз при попытке вы
браться наружу, воспринимались более "реальной", нежели ее основанная
на фактах оценка среды.
Когда я спросила: "Что произошло бы, если б вы вышли за дверь дома, в ко
тором выросли?", она ответила: "Любой смог бы навредить мне. Любой". По
следовала долгая пауза. "Неудивительно, что я даже дверь сейчас открыть
не могу — в детстве на улицу выглядывать было небезопасно!"
Осознанное различие между имплицитным воспоминанием и фактической
реальностью заставило Энни задуматься, но не повлияло на ее способность
выходить из дома. Имплицитное воспоминание принадлежало не ей самой,
а ее юной структурно диссоциированной части. Как только мы выявили
фрагмент, который "боится выходить наружу", я сказала Энни: "Попросите
ее показать вам, чего она боится, и что, по ее мнению, произойдет, если
вы выйдете из дома..." Сразу же появился образ, связанный с похищением
Энни в возрасте семи лет. "Ты этого боишься?" — спросила она у детской
части и почувствовала, что ее голова хочет кивнуть. "Думаешь, это снова
произойдет?"Снова кивок. Спонтанно Энни спросила:"Ты знаешь, что этого
не может произойти дома?"Она почувствовала, как ее голова опять кивает.
"Знаешь, почему? Потому что теперь я слишком большая, и никто не увидит
тебя внутри меня". Энни чувствовала физическое облегчение и расслабле
ние каждый раз, когда повторяла: "Никто тебя больше не видит, а только
меня, ты в безопасности внутри".
С похищением были связаны многие травматические события. Тем
не менее “патогенным зерном”, продолжающим влиять на жизнь Энни
и искажать ее реальность, оказался опыт нахождения в одиночку дале
ко от дома, т.е. обстоятельства, которые привели к похищению. Мы ра
ботали с разными способами продемонстрировать фрагменту личности

Глава 3. Клиент и терапевт меняются ролями 81
клиентки, что она слишком взрослая, чтобы оказаться похищенной.
Например, мы измеряли ее рост по дверной коробке и просили малень
кую девочку указать свой. Детскую часть постоянно регулировали сло
ва: “Они тебя не видят, потому что ты внутри меня! Они видят только
мое большое, высокое тело”.
Еще одним патогенным зернышком оказалось отсутствие взрослого,
который должен был сопровождать и защищать семилетнего ребенка
тем вечером. Он мог бы предотвратить похищение. На это тоже было
необходимо обратить внимание.
По признаниям самой Энни, она даже дома и в своем теле не чувствова
ла себя в безопасности, пока фрагменты ее личности не ощущали заботу
со стороны другого человека. Настолько сильны оказались ее страхи. Ча
сти личности ей объясняли: "Если ты кому-то дорога, он присматривает за
тобой и старается делать так, чтобы ничего не произошло". Предыдущий
терапевт настоял, чтобы Энни несколько раз вспомнила и испытала вновь
травматические события, из-за чего как на сеансе, так и в обычной жизни
у нее проявились воспоминания. Она хотела сказать терапевту, что подоб
ное их откапывание делает ей только хуже. Тем не менее юный фрагмент
с реакцией "привязываться ради выживания" хотел от терапевта заботы.
Потому Энни и поступала так, как ей говорили.
Распространенная вера в “лечение беседой” привела к уверенности
новичков, работающих в области травмы, в том, что создания наррати
ва и возможности “рассказать историю” свидетелю было достаточно
для обработки “произошедшего” и разрешения симптомов [Rothschild,
in press]. В итоге многие считали, что самое тяжелое влияние на че
ловека обусловливалось худшими деталями или аспектами травмы.
Таким образом казалось логичным, что важно проработать данные
“страшные” воспоминания.
Подобные предположения ставят терапевтов, применяющих фа
зово-ориентированную модель, в затруднительное положение: хоть
просьба к клиенту не рассказывать свою историю кажется неэмпатич-
ной, стабилизация как приоритет требует переориентации внимания
на нее с травматических событий. С другой стороны, позволить клиенту
“излить чувства” тоже рискованно. Первое может привести к возник
новению эмпатического провала; второе — к дестабилизации. Что же
делать терапевту, оказавшемуся “между молотом и наковальней?”

82 Глава 3. Клиент и терапевт меняются ролями
Признание прошлого без его изучения
Когда мы начинаем рассматривать травматическую память с точки
зрения нейробиологии, клиенту не нужно избегать своих воспоми
наний или отбрасывать их. Мы просто помогаем ему сформировать
иные отношения со своими эксплицитными и имплицитными вос
поминаниями. Именно их подробности и хронологический пересказ
каждой сцены активируют ассоциирующиеся с ними имплицитные
воспоминания, дисрегулируют нервную систему и ретравматизируют
клиента. Признание травмы или вызванных имплицитных воспомина
ний всегда безопасно, в особенности если ссылаться на “плохие вещи,
которые произошли” более обобщенно без оживления их деталей или
использования ассоциирующейся с травмой лексики, например “изна
силование”, “инцест” или “проникновение”. Если терапевт ссылается
на “небезопасное окружение, в котором вы выросли” или “годы, в кото
рые у вас не было безопасного места”, большинство клиентов ощущают
валидацию и поддержку. Подобное сухое признание прошлого часто
успокаивает травмированную нервную систему, а не активирует. Оно
показывает: “Кто-то знает, как это было”.
Также в разговоре о травматическом событии терапевт и клиент могут
выбрать, на чем сосредоточить внимание: на испытанном ужасе (с боль
шой вероятностью вызовет имплицитные воспоминания), виктимиза
ции и объективизации (с большой вероятностью вызовет чувство стыда)
или на том, как человеку удалось выжить. Как он адаптировался к трав-
матогенной среде? Как он “сражался” или “убегал” без наказания? Как
ему удавалось вставать и идти в школу на следующий же день?
Страх Энни покидать дом и потребность в защищающей фигуре поблизо
сти отражали способ ее выживания: настороженное ожидание опасности,
ограничение собственных поступков до исключительно "безопасных", кон
центрация на угождении людям и завоевании их верности. Ее другие фраг
менты хотели"жить нормально"и жаждали близких связей с окружающими,
но испуганный 7-летний ребенок с агорафобией навязывал защитное избе
гание многие годы. Когда Энни начала учиться правильно интерпретиро
вать "свой" страх покидать дом как коммуникацию испуганной маленькой
девочки, ей стало проще работать с собственной "агорафобией". Сначала
она представляла образ двери, которую детский фрагмент боялся откры
вать (т.е. двери дома детства), и хвалила семилетнюю девочку за то, что

Глава 3. Клиент и терапевт меняются ролями 83
та поняла: ее ни за что и никогда нельзя открывать. Затем Энни вызывала
образ двери собственного дома, которую они хотела открыть для безопас
ного соседства и общины. Она представляла, как берет семилетку за руку,
что соматически передавало: Энни здесь и не позволит никому причинить
ей боль. Она потратила недели, терпеливо успокаивая ребенка и помогая
ему найти путь к настоящему с помощью образов. Постепенно у фрагмента
сформировалась вера в то, что та дверь, которую они с Энни откроют, —
не та же самая, которая однажды вела в опасный мир.
Иной подход к травматической памяти
В современной сфере терапии травмы у терапевта и клиента есть
куда больше вариантов выбора в лечении травмы. Мы можем выбрать,
каким из видов памяти заняться: имплицитной или эксплицитной?
Воспоминания о дегуманизирующих событиях или воспоминания
об изобретательном выживании? Воспоминания, поделенные между
частями личности? Когнитивные схемы? Неполные действия? Или
процедурная память о привычных поступках и реакциях? Мы можем
затронуть воспоминание, признав его, назвав его воспоминанием части
личности, имплицитным чувством или телесной памятью. Терапевт
помогает клиенту понять его влияние через патогенные зерна, кото
рые не всегда очевидно связаны с нарративом. Отличие таково: тера
певт больше не должен большую часть времени оставаться свидетелем
нарратива клиента вне зависимости от влияния рассказа на симптомы
и стабильность. Теперь его цель — создать в терапевтическом часе ней
робиологически регулирующую среду, вызывающую у нервной систе
мы клиента чувство безопасности. Таким образом ему легче выносить
и прошлый, и предыдущий опыт [Ogden et al., 2006].
Иной тип свидетеля
Многие клиенты с облегчением узнают, что “рассказать историю” —
выбор, а не требование терапии. Но некоторые выражают сильную ну
жду рассказать кому-то, “что произошло”. Терапевт, обладающий более
глубокими познаниями в нейробиологии, может выслушать историю
клиента, но не так, как обычные терапевты. Как свидетель в психоди
намическом подходе терапевт является восприимчивым слушателем,

84 Глава 3. Клиент и терапевт меняются ролями
который может терпеливо выслушать историю, даже с ужасающи
ми подробностями, и все равно “оставаться здесь ради слушателя”.
Хороший свидетель в данном подходе никогда не перебивает, даже при
автономной активации клиента или его попытке прояснить события
с помощью “самоуничижительного нарратива” [Meichenbaum, 2012],
например “это моя вина”. В нейробиологически ориентированном
мире данный подход вызывает озабоченность: история, рассказанная
хронологически и в подробностях молчаливому слушателю, с большей
вероятностью пробудит связанные с травмой автономные реакции
и имплицитные воспоминания. Тогда его нейронные сети реактивиру
ются так, словно он снова в опасности. Как молчаливые слушатели,
у которых нет возможности отслеживать автономную дисрегуляцию
клиента или его мозговую активность, мы не знаем: подавлен ли клиент
своими чувствами? Способен ли он к ментализации и, таким образом,
к восприятию свидетеля? Или же его префронтальная кора неактивна?
Если клиенты находятся в состоянии дисрегуляции и неактивности
коры, они не могут получить коррективное воспоминание или связный
нарратив того, как их выслушали.
Отличие прошлого от настоящего
Способность различать реакцию на триггер и реакцию на реальную
угрозу — ключевая в лечении травмы. Мы должны осознать, что сей
час находимся в безопасности, чтобы эффективно обработать угрозу,
которая была тогда. Терапевт должен полюбопытствовать: может ли
клиент объективно выявить различия между травмой и триггером?
Или же он интерпретирует реакцию на триггер как “опасность сейчас”?
Без знаний о феноменах имплицитной памяти и способной восприни
мать эту новую информацию префронтальной коры посттравматиче
ская дисрегуляция, чрезмерная бдительность, импульсивность и/или
отстранение будут снова подкрепляться обычной реакцией на триггер.
В нижеприведенном примере Шейла настаивала, что для нее расска
зать свою историю — единственный способ снять накопившееся вну
три напряжение, которое повторяло ей: “Я должна кому-то рассказать”.
Назначив время встречи для столь важного "рассказа", Шейла опоздала
на несколько минут и пришла запыхавшейся. Сначала я предложила ей

Глава 3. Клиент и терапевт меняются ролями 85
уделить минуту тому, чтобы перевести дух: "У нас достаточно и даже полно
времени", сказала я медленно и мягко (техника, взятая из сенсомоторной
психотерапии [Ogden & Fisher, 2015]). "Не торопитесь... Пока вы переводите
дух, давайте немного обсудим тот важный процесс, который вы хотите се
годня провести. Я знаю, вам очень важно, чтобы вас выслушали и поверили
вам. Но это все же приведет ко многому. Я просто хочу убедиться, что вы
не будете возражать, если время от времени я буду вас перебивать — спра
шивать, как вы себя чувствуете, проверять, как справляется ваша нервная
система, или немного замедлять процесс, чтобы вы могли успокоиться. Та
кова моя философия: я не хочу, чтобы ваш рассказ вас ретравматизировал
под моим присмотром. Поэтому временами я могу вести себя надоедливо
и прерывать вас, чтобы убедиться, что такого не произойдет. Вас это устро
ит?" (Получение четкого разрешения на вмешательство от клиента — еще
один важный принцип лечения в сенсомоторной психотерапии.)
Шейла начинает рассказ с описания среды, в которой подверглась жесто
кому обращению: "Моя мать быть неподходящей парой моему отцу-интел
лектуалу. Ей нравилась красивая одежда и милые вещи, а он был весьма
бережливым и беспокоился из-за финансов. Он не любил конфликты и эмо
циональность; она всегда была очень эмоциональной. Рядом с ней было
сложно находиться, потому что она могла внезапно разозлиться". Я увидела,
как при упоминании вспышек гнева матери у клиентки проявляется актива
ция, и ее дыхание становится реже. Я прервала:
Я. Как вы сейчас себя чувствуете, Шейла? Это весьма тяжелое вос
поминание.
Шейла. Это немного тяжело, нетерпимо. Вспоминая о матери и ее гневе,
я вдруг кое-что поняла: она била меня, когда я была "слишком
эмоциональной", в особенности если я плакала или злилась...
Ей было позволено плакать и кричать на меня, а мне — нет.
Я. Ей можно было кричать, а вам — нет... (Я повторила слова Шей
лы, чтобы она могла их услышать и воспринять.) А вы были
всего лишь маленькой девочкой...
Шейла заплакала.
Я (говорю, пока она плачет). Да, у вас появляется много чувств —
болезненных чувств? (Она кивает.) Разумеется... Вы были всего
лишь маленькой девочкой, и не могли ни гневаться, ни плакать...

86 Глава 3. Клиент и терапевт меняются ролями
здесь много чувств... Но, тем не менее, обратите внимание:
прямо здесь и прямо сейчас та маленькая девочка плачет, и на
нее никто не злится... И вы, и я слышим ее плач и чувства, но
не злимся на нее... а сочувствуем... Попросите ее обратить вни
мание на то, что здесь с нами все по-другому. Прямо сейчас ее
слушают и ей сочувствуют.
Применяющий более традиционный психодинамический подход те
рапевт, скорее всего, говорил бы меньше и точно меньше бы перебивал.
Но я это всегда делала с определенной целью: помочь Шейле остаться
“здесь”, а не уходить “туда”, помочь ей замедлиться и обратить внима
ние на собственное дыхание и активацию, поддерживать активность ее
префронтальной коры, чтобы Шейла могла выносить внимание к себе
“свидетеля” и предоставить новый опыт, противоядие, ее младшему “я”.
Как выносить внимание к себе “свидетеля”
Чтобы достичь цели “свидетельствования”, необходимо помнить:
желание быть услышанным — естественная человеческая реакция
на наличие жутких тайн. Тем не менее оно также является имплицит
ной памятью. Дети редко “рассказывают свои истории” в тот период
своей жизни, когда подвергаются жестокому обращению. В результате
возникает воспоминание о неудовлетворенном желании или импульсе
поделиться опытом. Часто клиенты с сильным желанием “рассказать”
подвержены влиянию имплицитного воспоминания. Вдобавок жела
ние поделиться опытом или быть услышанным не дает гарантии, что
клиент может полностью присутствовать в текущем моменте, если его
реакцию активируют подробности истории. Синдром “посттравмати
ческого стрессового расстройства” отражает степень, до которой трав
матические реакции могут “вторгаться” в опыт “пребывания в текущем
моменте” и “затмевать” его. Исследования [Van der КоIk, 2014] четко
показывают, что стимулы, связанные с травмой, включая собственный
нарратив человека, активируют телесные реакции беспокойства, жи
вотные защитные реакции и затрудняют активность префронтальной
коры. Все это не позволяет клиенту заметить внимательное присут
ствие терапевта. В сенсомоторной психотерапии [Ogden & Fisher, 2015]
терапевт периодически направляет внимание клиента на текущий
момент с помощью просьбы: “Приостановитесь на минуту и просто

Глава 3. Клиент и терапевт меняются ролями 87
посмотрите, что происходит вокруг вас: вы рассказываете свою исто
рию... и я вас слушаю... Я вас слушаю и вам верю... Обратите внимание
на ваши ощущения от того, что я рядом и слушаю вас... и верю вам”.
При применении подхода фрагментации я могу спросить: “Каково ва
шим фрагментам слышать слова «Я вам верю»?” В сенсомоторной те
рапии терапевт может затем сказать: “Что происходит с вашим телом,
когда вы это замечаете?” или “Что происходит внутри вас, когда вы
слышите от меня слова «Я вас слышу и вам верю»?”
Также я могу обратить внимание клиента на разницу между прошлым
и настоящим: “Я вас слышу и... Я вам верю”, “Я вас слышу и не гнева
юсь”, “Я вас слышу и никуда не ухожу”, “Я вас слышу и не испытываю
ни шока, ни ужаса... Просто обратите на это внимание. Что вы ощущае
те, когда рядом с вами кто-то, кто этого не чувствует?” В подобные мо
менты понимания (когда клиент может почувствовать, как отличается
“настоящее”, как внимательно его слушают сейчас, как человек себя
чувствует, когда ему верят), старый опыт подвергается изменениям:
у истории теперь иная концовка — и это меняет внутренние чувства.
Терапевт как “дополнительная
кора” и учитель
С точки зрения подхода, основанного на нейробиологии, корень
проблем, представленных пережившими травму пациентами, лежит
в дисрегуляции автономного возбуждения, имплицитной памяти, де
зорганизованной привязанности и структурной диссоциации. Поэтому
терапевт играет несколько другую роль в терапии. В традиционных мо
делях всегда предполагалось, что человек способен описать словами
травматический опыт, но не имеет возможности этого сделать.
В свете нейронаучных открытий данное предположение, тем не ме
нее, нужно пересмотреть. Сканы мозга при вспоминании травматиче
ских событий четко показывают, что травматическое воспоминание про
буждает “безмолвный ужас” и опыт, который “словами не объяснить”
[Ogden & Fisher, 2015; Van derKolk, 2014], а не четкий нарратив, который
можно выразить вербально. Сканы мозговой активности показали, что
вспоминание нарратива мешает активности коры, включая замедление
центров экспрессивной речи в левом полушарии. Субъект чувствовал
себя “безмолвным”, в то время как активность лимбической системы,

88 Глава 3. Клиент и терапевт меняются ролями
в особенности миндалевидного тела правого полушария, сильно повы
силась [Van derKolk & Fisler, 1995]. Данные заключения описывают то,
что терапевты зачастую подмечают у переживших травму пациентов:
когда префронтальная кора, замедленная автоматическими реакция
ми на травматическое воспоминание, отрезает их от речевых центров
мозга, их способность следить за собственным опытом вербально и по
следовательно теряется. Натиск эмоций и физическая реакция слиш
ком сильны, чтобы описать их словесно. После завершения событий
многие жертвы стараются подобрать слова для описания “произошед
шего”, но могут лишь приблизиться к связанным с ним “ощущениям”,
зависящим от того, какой именно смысл был ему приписан [Damasio,
1999]. Часто эти истории искажены опытом деградации, унижения,
страха и одиночества: они описывают не само событие, а, скорее, то,
как в его результате жертвы воспринимают себя. Стыд, ощущение себя
грязным, отвратительным или болезненно уязвимым — не описание
события. Это имплицитные воспоминания о влиянии, оказанном им.
Терапевт, имеющий глубокие познания в нейробиологии, понимает,
что клиенты не знают о травматическом воспоминании. Они не читали
исследования сканов мозга, не понимают, почему не могут вспомнить
ничего или лишь отрывки, кажущиеся “нереальными”, или почему им
так стыдно или страшно это вспоминать. Клиенты кажутся себе безум
ными, неадекватными или вышедшими из строя без понимания роли
травмы в предвзятости их суждений. Без слов и шаблона, которые по
могли бы понять смысл произошедшего и уже тем более появившиеся
в результате симптомы, наши клиенты не могут добиться прогресса в
нашей терапии или собственной жизни. Таким образом терапевт должен
проявить себя в качестве просветителя и временной “дополнительной
коры” [Diamond, Balvin, & Diamond, 1963, р. 46]. Когда он готов интерпре
тировать по-новому “самоуничижительную историю” клиента и придать
ей значение с точки зрения науки, создается иной эффект, нежели про
явление эмпатии или изменение искаженных когниций. Когда терапевт
предоставляет шаблон для понимания связанных с травмой симптомов
или феномена триггера, объясняет смысл префронтального бездействия
и первобытных реакций, клиенты успокаиваются, ведь в их поступках
и реакциях появляется логика. Я называю ее “логикой травмы”. Пример
Лиллиан является иллюстрацией подобных проблем и того, как я с ними
работала в нашу первую встречу.

Глава 3. Клиент и терапевт меняются ролями 89
Лиллиан, недавно вышедший на пенсию в семьдесят лет педиатр, с трудом
могла ходить, даже с помощью сына. Он организовал консультацию, чтобы
"понять, что не так с матерью". Дрожа, покачиваясь, низко опустив голову,
она добралась до кабинета и села на диван. Там она стала раскачиваться
вперед и назад, словно маленький ребенок. "Могу только сказать, что чув
ствую себя, словно испуганный ребенок, и не знаю, почему", — сказала она.
"Я даже своей тени боюсь, не могу смотреть на вас или сама выйти из дома".
Я спросила: "Когда появился этот испуганный ребенок? Когда начались
страхи?"
Лиллиан рассказала, что после ужасающего детства стала упорной, не
зависимой девушкой, полной решимости стать врачом и помогать детям
по всему миру. Ее бесстрашие проявлялось многие годы: в ее педиатриче
ской карьере, воспитании своих детей в одиночку, и затем — в волонтер
стве для организации "Врачи без границ" после выхода на пенсию. Лиллиан
вернулась домой из Африки в возрасте 70 лет, лишенная работы, структуры
и цели. "Я днями находилась одна дома. Чувствовала себя одинокой и ник
чемной. Тогда страх и появился".
Я взволнованно воскликнула: "Кажется, я только что поняла, что произо
шло, Лиллиан! Могу я рассказать историю о том, что происходит сейчас?"
Она кивнула.
"Очень храбрая девушка ушла из дома пятьдесят лет назад, ушла от трав
мы и угрозы, не оглядываясь. Ее тело было полно травмы, травмированных
юных фрагментов ее личности. Но девушка была твердо намерена постро
ить нормальную жизнь, и ей это удалось! Ее сильная, решительная личность
нормальной жизни создала семью, выбрала карьеру и даже исполнила свою
мечту — помогать детям, которым так же страшно, как и ей было когда-то.
Девушка ни разу не оглянулась в прошлое. Но после возвращения из Африки
у части личности, продолжающей нормальную жизнь, уже не оставалось це
лей, которых можно было бы достичь, людей, которым она могла бы помочь,
или детей, которых можно было бы воспитывать. Ничего, ради чего хотелось
бы жить дальше. Пустой дом и одиночество пробудили юные травмирован
ные фрагменты личности, которых женщина успешно игнорировала эти
годы. У них, спровоцированных чувством одиночества дома, начали возни
кать сильные эмоции и телесные воспоминания об отчаянии, заброшенно
сти, отсутствии любви, и, что самое главное—диком страхе. Ваш страх—это
ее воспоминание о том, что она испытывала в доме детства".

90 Глава 3. Клиент и терапевт меняются ролями
"Что же делать?"— спросила клиентка.
Я. Как мать и педиатр задумайтесь на секунду: что делают, когда
ребенок напуган и не знает, что он в безопасности? Когда чув
ство страха — это воспоминание?
Лиллиан. Мы убеждаем его, что ему ничего не угрожает.
Я. Хорошо, и что бы вы сделали, если бы вам не сразу поверили?
Лиллиан. Мы бы повторяли снова и снова — говорили бы, что мы здесь
и ему нечего бояться.
Я. Вы хорошо знаете детей, верно? Да, им приходится повторять
снова и снова, ведь так? Можете начать сейчас? Просто ска
жите ей своими чувствами и телом, что вы здесь.
Лиллиан молчала какое-то время, затем издала смешок:"Умная девчушка —
она говорит, если ничего страшного не происходит, почему же я так боюсь?"
Я. Объясните ей, что вы действительно испугались — когда ей стало
страшно. Всегда говорите ей только правду, потому что рань
ше никто этого не делал.
Лиллиан снова провела какое-то время молча, обратив все свое внимание
внутрь себя:"Я признала, что мне тоже страшно, и ей это понравилось. Затем
я сказала ей, что осмотрелась, и ничего плохого не происходило. И именно
поэтому я пришла сегодня, хоть и боялась".
Я. Верно. Не то чтобы взрослые никогда не боялись. Но со своим
страхом они поступают не так, как дети.
Лиллиан. Да, и теперь мне нужно помнить и не пугаться, когда ей стано
вится страшно.
Я. Правильно. Вы не хотите сливаться с ее страхом, ведь тогда
у нее никого не останется. Вы хотите, чтобы она могла при
коснуться к вашей уверенности и смелости, и тоже их испы
тывать.
На данном сеансе мне сразу же стало ясно, что возвращение Лиллиан
из Африки вызвало поток имплицитных воспоминаний об ужасе,
одиночестве, стыде и страхе быть покинутой. У нее не было ни базы
знаний, ни терминов для объяснения собственной неожиданной транс
формации из уверенной в себе путешественницы в дрожащего ребенка,

Глава 3. Клиент и терапевт меняются ролями 91
кроме слов: “Я чувствую себя испуганным ребенком”. Обратите внима
ние, что терапевт/просветитель, не колеблясь, придает научный кон
текст словам и рассказу клиента, вводит слова “триггер”, “фрагмент
личности”, “эмоциональное воспоминание”, “дисрегуляция”. Он не ин
терпретирует вопросы из разряда “Что мне делать?” и не уклоняется
от них. Зная о том, что данный вопрос — просьба о маршруте от части
личности, продолжающей нормальную жизнь, терапевт предлагает как
конкретную информацию, так и возможность поэкспериментировать
с ее использованием.
Испуганный фрагмент Лиллиан явно “захватил контроль над те
лом” [Ogden & Fisher, 2015]. Он не позволил ее префронтальной коре
концептуализовать ответ на вопрос “Что со мной не так?” Если задача
терапевта — больше просвещать, чем извлекать из клиента интерпрета
цию проблемы, то данный вопрос предоставляет возможность расска
зать ему об автономной дисрегуляции, имплицитной памяти и струк
турной диссоциации. Слова Лиллиан: “Я превратилась в испуганного
ребенка” сразу открыли дверь обсуждению детских фрагментов лич
ности. Это было всего лишь вторым или третьим ее предложением, но
я, не колеблясь, сказала: “Да, это верно. Над вами захватила контроль
очень маленькая и очень напуганная девочка”.
Еще один клиент описывал это примерно так: “Мое тело обезуме
ло — я не могу спать, не могу перестать дрожать, я просто парализован”,
что привело к рассказу о роли тела в проявлении симптомов, связан
ных с травмой. Некоторые нарративы могут подчеркивать недостат
ки: “Я разваливаюсь — мне так стыдно — я не хочу, чтобы меня таким
видели — я никогда не стану тем человеком, которым мечтаю быть”.
Для клиентов, у которых в наличии связанные со стыдом когнитив
ные схемы, психологическое просвещение необходимо, чтобы помочь
им перестать идентифицироваться с саморазрушительной историей
о неудачах и неадекватности. Им нужна информация о своих симпто
мах: “Да, вы чувствуете себя разваливающимся на части, и не хотите,
чтобы вас кто-либо видел. Но есть и хорошая новость: вы не развали
лись — ваше тело просто помнит, каково быть сломанным и разбитым.
Стыд — тоже эмоциональное воспоминание, и оно часто помогает де
тям избегать опасностей”. Когда клиенты сокрушаются, что никогда
не станут “прежними”, их можно успокоить, заверив, что “прежние”
они живы и целы в их левых полушариях. Они переживают “захват”

92 Глава 3. Клиент и терапевт меняются ролями
миндалевидного тела, который затрудняет функционирование коры
и таким образом держит их на расстоянии от “прежнего себя”.
Как можно увидеть на примере сеанса с Лиллиан, другая важ
ная часть задачи просветителя/терапевта — помочь клиенту создать
связь не только со своими уязвимостями, но и с сильными сторонами.
Исторически в лечении травмы акцент ставится на помощи пациенту
во вступлении в контакт с его уязвимыми эмоциями, т.е . страхом, го
рем, стыдом и гневом. Ожидается, что горечь и гнев придадут клиенту
сил, рассеют стыд и позволят ему отпустить прошлое. Тем не менее
пациенты часто чувствуют себя в тупиковом положении, если гнев
и горечь их больше подавляют, нежели вдохновляют, а чувство стыда
скорее усугубляется, нежели облегчается контактом с горечью. К тому
же, концентрация исключительно на связанных с травмой эмоци
ях формирует предвзятость в терапии. Не принимается во внимание
очень важный аспект травматического опыта: как ресурсы выживания
и животные защитные реакции ребенка позволили ему оставаться це
лым и не сдаваться.
Изобретательная адаптация
к аномальному опыту
Даже когда единственный вариант — “притворяться мертвым”
(онеметь, притвориться спящим, “парить под потолком” или потерять
сознание), тело инстинктивно выбирает защитную реакцию, которая
наиболее успешно защитит его от ранения, шока или боли. Когда мы
замираем, затормаживаем активные защиты и не можем говорить,
это тоже адаптивно: что сказать, чтобы не спровоцировать агрессора?
Когда дети отбиваются, даже проигрывая, их животные защитные си
стемы могут инстинктивно оценить, что в данной ситуации безопаснее
сражаться, чем подчиняться — даже если это может закончиться нака
занием. Я посчитала важным подчеркнуть сильные стороны фрагмен
та личности Лиллиан, продолжающего нормальную жизнь, убедить
ее, что мы можем временно потерять доступ к этой области мозга. Но,
если только мы не получим травму мозга, данные сильные стороны все
еще закодированы и потенциально доступны. Та отважная, решитель
ная женщина, которой Лиллиан была большую часть своей взрослой
жизни, все еще была цела и способна к контакту.

Глава 3. Клиент и терапевт меняются ролями 93
Когда триггер провоцирует поток имплицитных воспоминаний
структурно диссоциированных частей личности, клиент теряет до
ступ к словесной информации или концептуальному мышлению.
Некоторое время Лиллиан нуждалась в терапевте как в дополни
тельной коре, которая предоставляла ей информацию о травме и ча
стях личности, помогала “тестировать” различные вмешательства
и практиковать сработавшие, а также составлять план остановки по
тока чувств и восстановления доступа к нормальному “я”. Ее самыми
крупными рисками являлись регрессия и избегание. Без терапии,
подчеркивающей важность осознанного наблюдения, любопытства
и психологического просвещения для установления нового контак
та со своей продолжающей нормальную жизнь личностью, Лиллиан
бы рисковала “слиться” с частями личности [Schwartz, 2001] и самой
стать испуганным ребенком, а не создать связь с ним. Или при уста
новке контакта с продолжающей нормальную жизнь частью лично
сти можно было почувствовать настолько сильное облегчение, что
это привело бы к искушению игнорировать и подавлять связанные
с травмой части снова. На первом консультационном сеансе было
важно установить такой метод работы, в котором бы подчеркивалась
ее возможность исцелиться и продолжить нормальную жизнь. Она
должна была быть готова построить опекающие, доверительные от
ношения со своими юными частями личности путем призвания вновь
решимости помогать страдающим детям, ее мотивации и источника
сил с молодого возраста.
Новая роль для терапевта:
нейробиологический регулятор
В отношениях детской привязанности родительские фигуры предла
гают не только дополнительную кору для младенцев, но и также внеш
не опосредованную нейробиологическую регуляцию или утешение.
Успешная регуляция незрелой нервной системы ребенка необходима
не только для его ощущения гармонии и благополучия, но и растущей
аффективной толерантности через расширение “окна толерантности”
[Ogden et al., 2006; Siegel, 1999]. Оно позволяет детям учиться регули
ровать и выносить спектр эмоций. Отсутствие заботы в детстве, травма,
ранняя потеря, наблюдение жестокости или “испуганный и пугающий”

94 Глава 3. Клиент и терапевт меняются ролями
стиль заботы [Liotti, 2004; Lyons-Ruth, 2006] — все это влияет на форми
рование привязанности и, следовательно, на развитие широкого и гиб
кого окна толерантности, укрепляющего стойкость. Вне зависимости
от наличия детской травмы, травматический опыт во взрослом возрас
те, например военные действия, нападения, изнасилование и домашнее
насилие, подрывают ранее сформировавшиеся автономные паттерны
и программируют нервную систему на более сильную или слабую ре
акцию на стрессоры окружающей среды.
В результате клиент приходит на терапию с дисрегуляцией нервной
системы и усеченным окном толерантности, мозгом, запрограммиро
ванным на активацию немедленных реакций на стресс в присутствии
связанного с травмой стимула. Если терапевт не готов предоставлять
интерактивную нейробиологическую регуляцию, клиент с дисрегу
ляцией испытывает сложности с некоторыми из базовых аспектов
традиционной психотерапии: “свободной ассоциацией”, т.е. описа
нием приходящего в голову, способностью устанавливать контакт
с аффектом, верить в благость намерений терапевта, фокусироваться,
концептуализировать (почему он или она здесь, какие надежды или
цели клиент приносит в терапию), проводить связи между прошлым
и настоящим и быть терпимым к любым эмоциям и физическим ре
акциям, которые активируются в ходе терапевтического часа, без
слишком высокой или низкой возбудимости, диссоциации или им
пульсивных реакций. Это серьезные ожидания, и для их оправдания
необходимы окно толерантности и активность префронтальной коры.
Во время ее первого сеанса Карла, 45-летний адвокат, заметно дрожала,
рассказывая о причине прихода. Ее речь была ускоренной, она наклони
лась, словно готовясь вскочить со стула в любой момент. "Я уже месяцами
не могу есть и спать. Мой прошлый терапевт сказала, что не в силах мне
помочь, а новый меня отпускает раньше времени каждую неделю, по
скольку я слишком эмоциональна, чтобы «работать», как она это называет".
Показывая мне свои дрожащие руки, она спросила: "Почему эта «работа»
мне не помогает? Почему она всегда должна быть связана с насилием?
Я не знаю, как справляюсь со своей основной работой, но это единственное
место, где я могу почувствовать себя прежней".
Говоря очень медленно и спокойно, чтобы замедлить темп разговора, но
с улыбкой, сигнализирующей, что на самом деле все не настолько плохо,

Глава 3. Клиент и терапевт меняются ролями 95
как клиентке представляется, я сказала: "У меня для вас хорошая и плохая
новость. С какой бы вы хотели начать?" (Улыбка становится шире.)
"С плохой, — ответила Карла.—"Лучше разобраться с этим сразу".
"Плохая новость — вы поглощены чувствами и телесными воспоминания
ми, связанными с травмой, а ваша нервная система пробила крышу и оказа
лась чрезвычайно перевозбужденной. Хотите услышать хорошую новость?
Вы не сходите с ума! (Терапевт смеется и улыбается, Карла тоже.) Факти
чески есть очень простое средство! Хотели бы вы о нем услышать?"
"Да!"
"Чтобы помочь вашей нервной системе и прекратить поток чувственных
воспоминаний, мы должны реактивировать ваши лобные доли. Поэтому на
работе вам становится лучше: там вам приходится думать — это «подталки
вает» вашу префронтальную кору делать то, что у нее хорошо получается".
В данной зарисовке я использую целый ряд “инструментов”, доступ
ных каждому терапевту: тон голоса, темп речи, улыбку и смех как про
тивоположность серьезному выражению лица, выбор направленности
(убеждения, аффект, тело, уязвимость, сильные стороны, части лично
сти), проекцию уверенной энергии, а не робкой. Сосредоточение вни
мания на сильных сторонах клиента зачастую приводит к распознанию
давно забытых ресурсов и появлению возможности их использовать;
переосмысление негативных интерпретаций или предоставление кор
ректирующей информации помогает изменить историю, пробудить
любопытство и даже регулировать нервную систему.
Чтобы помочь Карле перезапустить ее префронтальную кору, я предостав
ляю ей некоторую информацию, интерпретируя сложности клиентки как дис-
регуляцию:"Невозможно мыслить ясно или справляться с сильными чувства
ми, когда нервная система находится в состоянии травматической активации.
В такой ситуации эмоции поглощают человека. Так что давайте сделаем это
очень медленно и будем постоянно проявлять любопытство. Я попрошу вас
остановиться и обратить внимание на то, как себя чувствует ваше тело".
"Дрожь успокоилась, — отметила она уже в менее быстром темпе. — Я чув
ствую меньшую спешку и напряженность. На самом деле, когда вы сказали
«мы должны реактивировать ваши лобные доли», я сразу же почувствовала
себя лучше".

96 Глава 3. Клиент и терапевт меняются ролями
"Прекрасно! Ваше тело и впрямь реагирует на слова «мы должны реакти
вировать ваши лобные доли». Теперь давайте подумаем над тем, что еще
активирует ваши лобные доли, помимо работы. Все эти годы она являлась
для вас ресурсом?"
"О да! Я адвокат по гражданскому праву. Я должна вдохновлять людей,
призывать их к действию, переспоривать их, показывать, что необходимо
сделать".
"Чудесно. Ваша префронтальная кора — ресурс, как и ваша целеустремлен
ность, большая по сравнению с другой стороной решительность. Сейчас
нам нужно сконцентрироваться на том, что вы твердо намерены реактиви
ровать ваши лобные доли. Я попрошу вас сделать следующее: старайтесь
замечать, когда начинаете чувствовать неуверенность и избыток эмоций.
Затем остановитесь на минутку и продолжайте повторять себе: «Я просто
реагирую на триггер — это эмоциональные воспоминания». Или «телесные
воспоминания» — как вам больше нравится? Чувственная память? Или те
лесная?"
"Телесная память — кажется, это затрагивает все мое тело, а не только
чувства".
"Чудесно — напоминайте себе, что это всего лишь реакция вашего тела
на триггер, просто телесная память, и затем попытайтесь проявить любо
пытство и интерес к происходящему вместо паники". Оставшееся время
сеанса терапевт продолжал наблюдать и выявлять признаки перевозбуж
дения Карлы. Периодически он просил ее приостановиться и использовать
свои лобные доли для проявления интереса к своим телесным воспомина
ниям, не пытаясь соотнести их с конкретным событием. Каждый раз наблю
дение и любопытство замедляли клиентку, повышали активность префрон
тальной коры, немного успокаивали ее нервную систему и позволяли ей
мыслить более ясно.
У опирающегося на факты нейробиологии терапевта есть главная
цель: убедиться, что каждое вмешательство, включая даже его физи
ческое присутствие, имеет регулирующий эффект на нервную систему
клиента. Мы точно знаем, что связанный с травмой материал будет ди-
срегулирующим, а доверие терапевту, пребывание в центре внимания,
открытие эмоций или секретов, которые раньше избегались, чувство
чрезмерной или недостаточной близости — станет триггером. Даже

Глава 3. Клиент и терапевт меняются ролями 97
близость к другому человеку в тесном, закрытом пространстве может
вызвать активацию у некоторых клиентов. При серьезном вовлечении
в терапию начинает увеличиваться число потенциальных триггеров:
изменения графика, ощущение себя “непонятым”, недостаток време
ни или подходящих слов для выражения, неоправданные надежды
на определенную реакцию, перерывы между сессиями, искаженные
убеждения, проекции.
В отличие от традиционных моделей лечения, с точки зрения ней
робиологии предполагается, что в терапии травмы клиенты точно так
же испытают дисрегуляцию вместо “безопасности”, с большой вероят
ностью придут на нее с ограничениями, вызванными чрезмерным или
пониженным возбуждением, чувствительностью к триггерам и опреде
ленной степенью структурной диссоциации (см. главу 8, Сложности
терапии: диссоциативные системы и расстройства).
Тесса пришла на первую сессию терапии с очень необычным вопросом:
"Как справиться с последствиями травмы привязанности в личных отноше
ниях?" Но в процессе ее рассказа о своих новых романтических отношени
ях становилось все очевиднее, что описывалась структурная диссоциация:
"Он мне правда нравится. Но когда мы вместе, я начинаю чувствовать себя
очень неуверенно. Я начинаю сомневаться: стоило мне приходить на это
свидание? Стоит ли позволять ему держать меня за руку? Что, если он за
хочет секса?"Описанная клиенткой картина намекала на конфликты между
несколькими частями ее личности: части, которой парень нравился, она
хотела быть с ним, и части, которая отстранялась и начинала сомневаться,
как только обстановка становилась интимной. Части, желающей секса, и ча
сти, у которой сама мысль о нем вызывала отвращение и страх."Поэтому я
поддерживаю дистанцию, когда мы гуляем вместе. Но когда я возвращаюсь
домой, в пустую квартиру, я начинаю скучать по нему, и хочу, чтобы он взял
меня за руку. Ненавижу это — больше ни о чем не могу думать дома, но
затем в его присутствии начинаю сомневаться".
Я. Разумеется, это битва... (Я знала, что валидация ее внутренних
конфликтов поможет ей почувствовать себя понятой.) Что же
это еще? Такие последствия оставляет травма привязанности:
жуткая скука, когда вы не вместе, и "фу, не приближайся" в его
присутствии.

98 Глава 3. Клиент и терапевт меняются ролями
"Разумеется" произносится одновременно уверенно, мягко
и грустно. "Что же это еще?" говорится с улыбкой, нормализую
щей и смягчающей это предложение."Жуткая скука" передает то
ску; "фу" тоже произносится с уверенностью и жесткостью одно
временно. Все говорится так, словно оно ожидаемо и нормально.
"Что обычно происходит затем?" — спрашиваю я.
Тесса. Не знаю... Я стараюсь быть честной по поводу своей неуверен
ности, но в то же время я могу думать только о нем... Обычно та
кие парни перестают отвечать на мои сообщения и электронные
письма, не знаю, почему. Поэтому я сильно расстраиваюсь и про
должаю им писать, чтобы объясниться. А они меня игнорируют.
Он скажет, что тоже не готов к серьезным отношениям. Но что
значит"тоже"? Почему ему кажется, что я к ним не готова?" (Обра
тите внимание: в данный момент она потеряла связь с частью
личности, которая заявляет партнерам открыто о своей неу
веренности.)
Я (снова отзеркаливаю ее слова, чтобы она могла услышать себя луч
ше). Значит, неуверенная часть отталкивает его, а жаждущая бли
зости — поощряет. Наверное, парень совсем запутался! (Смеюсь
мягко.)
Тесса. Почему вы так говорите, словно у меня несколько личностей? —
она неожиданно говорит грубым, раздраженным тоном.
Я же использую властный, но эмпатичный:"Потому что я слышу обе стороны
в вашей истории, Тесса. Их у вас действительно две. Именно это происхо
дит при травме привязанности в детском возрасте: внутри нас начинается
битва, если появляется вероятность с кем-то сблизиться". (Последние слова
произносятся с некой грустью или сожалением.)
Если клиенты вроде Тессы готовы принять модель структурной дис
социации, учиться осознанно и добровольно “различать” сильные аф
фекты и приписывать их юным, более уязвимым частям личности, они
могут достигнуть осознанной дистанции, необходимой для получения
облегчения без отрицания или отстранения. Только когда пациенты
способны “увидеть” части своей личности в данных парадоксальных
реакциях, они могут начать лечить свои раны. Но они не могут освоить
нужные способности без помощи и подсказок терапевта.

Глава 3. Клиент и терапевт меняются ролями 99
Терапевт как руководитель,
наставник и задающий темп
Многие терапевты очень стараются не руководить терапией, боясь,
что клиенты станут автоматически подчиняться и потеряют возмож
ность “установить контакт” с внутренним чувством направления. Но,
поскольку диссоциативная фрагментация дает несколько направлений
и заблокированную префронтальную кору, из-за рисков ретравматиза-
ции или фиксации и избегания, терапевт должен осмеливаться мягко
управлять целью и темпом терапии.
Один из способов концептуализации данного аспекта роли тера
певта — воспринимать это как прокладку маршрута для клиентов, чьи
травматические реакции постоянно затрудняют контакт с префрон
тальной корой и приводят к замешательству, избытку чувств и отсут
ствию ориентиров. Или, поскольку мы работаем с фрагментированны
ми системами частей личности, более активная роль семейного тера
певта — тоже хорошая модель для терапевтов травмы, в особенности
при наличии нужды предотвращать хаос и кризис. Если члены семьи
задействуют старые, нездоровые паттерны поведения во время сеанса,
семейному терапевту приходится регулировать сессию и направлять
ее так, что эскалация конфликта прекращается, а клиенты начинают
постепенно формировать принятие и сострадание по отношению друг
к другу. У терапевта, работающего со страдающим от фрагментации
пациентом, такая же цель. Ее усложняет невозможность лично встре
титься с другими членами семьи!
Когда клиенты учатся осознанно замечать дистрес детских частей
и воспринимать его как боль части, их подталкивают к сопереживанию
“чувствам детской части”. Это не всегда легко дается тем, чей метод
дистанцирования от “не меня” — презрение и ненависть к его чувствам.
Но терапевт, чье сострадание к частям личности искренне и спонтан
но, может вызвать эффект заражения, вызывающего эту эмоцию даже
у пациента с сопротивлением. Чтобы разбудить сочувствие к ребенку,
терапевт может попросить клиента взять паузу и задуматься о детском
фрагменте личности, испытывающем страх, стыд, боль или одиноче
ство. Сколько ему лет? Может ли клиент видеть эту часть личности?
Какое выражение клиент видит на детском лице? Признание тяжести
испытанного детским фрагментом также может вызывать сострадание,

100 Глава 3. Клиент и терапевт меняются ролями
если терапевт ясно спрашивает: “Что довелось испытать этому ребен
ку?" вместо “Что довелось вам испытать в этом возрасте?” Последнее
с большей вероятностью вызовет имплицитное переживание событий
заново, а первое помогает клиенту “увидеть” ребенка как беспомощ
ную, невинную жертву. Наконец, клиент учится использовать ресурсы
части, продолжающей нормальную жизнь, чтобы “помочь” испуганно
му и расстроенному ребенку
Сеанс за сеансом клиент представляет сложности или чувства, наи
более актуальные для него в тот день, а терапевт продолжает спра
шивать у него, “какая часть” сегодня расстроена, и что это вызвало.
Предположение, что расстройство — всегда коммуникация фрагмента
личности, не является научным фактом, разумеется. Это, скорее, спо
соб понять спровоцированные триггером состояния или имплицитные
воспоминания осознанным, сострадательным и непатологизирующим
способом.
В корне данного предположения лежит связанное с осознанностью
предубеждение, что внимание, интерес, любопытство и сострадание
к собственным мыслям, чувствам и телесному опыту с большей вероят
ностью приводит к положительным изменениям [Davis & Hayes, 2011;
Ogden & Fisher, 2015]. Если мы, как терапевты, постоянно поощряем
продолжающую нормальную жизнь личность мысленно отойти на шаг,
вызывать у него любопытство к детским фрагментам, которым “тяже
ло”, следить за телесными и эмоциональными знаками, указывающими
на “их” чувства, и затем экспериментировать со способами обеспечить
частям чувство безопасности, защищенности, ослабление стыда, мы
будем “обрабатывать” посттравматическое воспоминание. Путем обыч
ного обращения внимания на спонтанно пробужденные имплицитные
воспоминания и приписывания чувств молодым фрагментам личности
клиенты учатся лучше понимать и защищать их вместо переживания
стыда и отчуждения. Также они меньше боятся вызванных триггером
реакций.
Тело как разделенное целое
Когда я помогаю клиентам развивать эмпатию к их уязвимым и за
щищающимся частям личности, они ощущают ее даже физически.
Если я спрашиваю: “А вы испытываете сострадание и к себе тоже?”,

Глава 3. Клиент и терапевт меняются ролями 101
они отвечают: “Ни капли!” Но когда клиенты говорят: “Мне жаль
детскую часть”, я могу видеть, как выражения их лиц смягчаются,
а тела — расслабляются. Они испытывают сострадание к детской ча
сти или смелому борющемуся фрагменту, чувствуют его положитель
ную реакцию, и это ощущается хорошо в поделенном между ними
теле. Несмотря на то что обычно люди описывают опыт эмпатии сло
весно (“Я чувствую себя понятым, что кто-то видит «это», похоже,
вы верите мне”), она и гармонизация на самом деле являются невер
бальным соматическим выражением теплоты, расслабления, способ
ности дышать более глубоко, ощущением эмоциональной близости
и принадлежности.
Фрагментов личности может быть много, но существует только одно
целое тело. Это значит, что любое вмешательство, имеющее положи
тельное влияние на телесный опыт, повлияет и на каждую часть опре
деленным образом. Приведем пример.
Теда "поглотила" депрессивная, стыдящаяся и подчиняющаяся часть лич
ности на долгие годы. Тогда ранний профессиональный успех неожиданно
вызвал поток посттравматических имплицитных воспоминаний и отправил
клиента в штопор, из которого он так и не вышел. Теперь, двадцать лет спу
стя, Тед все еще страдал от депрессии, с трудом функционировал, стыдился
своего "падения с небес", как он сам это назвал. Высокий, тощий мужчина
с опущенными плечами и спиной; он ходил неловко, словно утка; и чаще
смотрел на пол, чем на меня. Он постоянно повторял: "Вы не понимаете".
В этом он был прав: мне было сложно понять, как столь яркий, талантли
вый человек просто сдался и поддался депрессии. Но однажды, слушая
его самоуничижительный рассказ о неудачах, совершенных им за неделю,
я почувствовала, как сама разрушаюсь. Моя спина и плечи опустились; я на
чала чувствовать себя обессиленной и беспомощной; я начала сомневаться
в себе как в терапевте.
Даже не принимая такого решения осознанно, я поняла, что говорю:"Знае
те, Тед, когда я вас слушаю, то чувствую, как разваливаюсь прямо на стуле,
немею, чувствую себя абсолютно беспомощной, сомневаюсь в собственной
адекватности... Возможно, я не настолько хороша, как считала..."
Неожиданно он выпрямился: "Вот так я себя чувствую! Вы наконец-то пони
маете. Теперь вы понимаете, каково мне".

102 Глава 3. Клиент и терапевт меняются ролями
Я. Понимаю. (Все еще обмякшая на стуле, не в силах ответить на его
всплеск энергии.)
Тед. Теперь, когда вы понимаете, мне намного лучше!
Сейчас он сидел с прямой спиной, в его лице и голосе появилась живость.
Я. Кажется, вам стало лучше, как только вы выпрямились, тем не ме
нее. Вы ведь не станете возражать, если я тоже это сделаю? (Я копи
рую его позу волнения и радости.) Ох, так намного лучше, спасибо.
Тед. (Выпрямляется еще больше и расправляет плечи.) Да, действи
тельно помогает, разве не так?
Я. Вы не будете возражать, если мы постоим, а не продолжим си
деть? Может, это поможет мне с этим чувством отчаяния... (Мы оба
встали.)
Тед. Так намного лучше! (Внезапно он казался совершенно новым челове
ком: более уверенным, мужественным, поддерживающим контакт
со мной, а не одиночкой в собственном депрессивном мире.)
Я. И правда — большая разница! И у вас тоже — словно ваша повзро
слевшая версия стоит в полный рост и шлет совершенно новый
посыл депрессивному фрагменту личности!
Тед. Я чувствую себя мужчиной, — сказал он. — Я давно уже не чув
ствовал себя настоящим мужчиной. Если моей расстроенной части
от этого лучше, то я рад.
Я. Возможно, до этого ваш физический коллапс говорил ему, что он
прав и должен испытывать депрессию, отчаяние, сомнения в себе.
Теперь ваше тело шлет ему совершенно иной посыл, верно?
Используя двигательные вмешательства сенсомоторной терапии
[Ogden et al., 2006; Ogden & Fisher, 2015], Тед трансформировал свой
внутренний опыт, в особенности депрессивной подчиняющейся части
личности. Его новый язык тела передал страдающему от депрессии
фрагменту, что он не был одиноким маленьким мальчиком в угрожа
ющем мире, он не был “недостойным”, и что мальчик мог держать го
лову высоко вместе с Тедом. Комбинируя восприятие частей личности
с вмешательствами сенсомоторной терапии, мы с Тедом смогли рабо
тать одновременно с частями и целым и не чувствовали давящей необ
ходимости выбирать только один из подходов.

Глава 3. Клиент и терапевт меняются ролями 103
Изменяющаяся роль терапевта
Не только подход фрагментации личности требует смены ролей
терапевта (от слушателя — к просветителю, от индивидуально ориен
тируемого — к системно ориентируемому, от посредника — к примеру
для подражания), но и нейробиологический взгляд на лечение травмы.
Подчеркивание большей разницы между фрагментами как инструмент
для осознанного наблюдения за собой противоречит превалирующему
взгляду в области. Согласно с ним терапевт не должен обращать особо
го внимания на язык частей и обязан подчеркивать, что клиент — один
целый человек в одном теле. Тем не менее, когда тело и разум индиви
да находятся в состоянии хаоса или зациклены на самодеструктивном
поведении, или же настолько фрагментированы, что объективно вос
принимать реальность сложно, цель терапии — восстановление порядка
и получение периода стабильности. Во время данного периода клиенты
учатся идентифицировать различные взгляды внутри себя, развивать
более сознательные и эффективные защитные реакции и отличать свои
“я”, продолжающие нормальную жизнь, от импульсивных, стыдящих
ся или критикующих внутренних голосов. Когда клиент рассказывает
о многих годах традиционной разговорной терапии без ожидаемого
прогресса в лечении, или о том, как оказался в заложниках длящегося
месяцами внутреннего неразрешенного конфликта, или же описывает
признаки структурной диссоциации частей, становится ясно: лечение
его как целой личности в едином интегрированном теле не сработало.
Традиционная разговорная терапия может подойти человеку, чья лич
ность менее фрагментирована или пережила менее сильную травму. Она
не работает на клиентах, чья привычка к самоотчуждению и самооттор-
жению воссоздает отказы и унижения детства.
Прорабатывание опыта, а не событий
Терапевты часто испытывают необходимость заняться травматиче
ской памятью как можно раньше, поскольку их учили, что “проработ
ка травмы” — золотой стандарт терапии. Они считают необходимым
затронуть воспоминания о событии, так как зачастую не подозревают
об изменениях в стандартах лечения области или не ознакомлены с но
выми методами, основанными на осознанности.

104 Глава 3. Клиент и терапевт меняются ролями
Но в описанной здесь модели терапии акцент поставлен не на трав
матических событиях, а на “наследии травмы”, которое несут части
личности и которое продолжает вторгаться в их сознания, тела и жизни
даже десятилетия спустя. “Проработка травмы” здесь приравнивается
к “трансформации” закодированных травмированными фрагментами
последствий травматических событий, а также отношений клиента с ча
стями собственной личности. Отчуждение сменяется безусловным при
нятием и “заработанной надежной привязанностью”. Терапевтам, приме
няющим концентрирующийся на травмирующих событиях подход года
ми, часто сложно сменить разговорный метод на “починку” опыта. Им
нужно помнить: акцент на событиях в ранних подходах терапии травмы
всего лишь отражал продолжение “лечения беседой” [Rothschild, in press].
Данный подход не был специально рассчитан на глубокое понимание
травматизации, доступное современным терапевтам [Van derKolk, 2014].
В течение курса терапевт столкнется со сложностями, связанными
с травматическими событиями. Неизбежно возникнут части личности,
желающие “рассказать все” или те, которые постоянно пересказывают
одну и ту же историю снова и снова. Также вероятно, что некоторые
фрагменты будут сопротивляться терапии и терапевту, чтобы сохранить
секреты прошлого или “больше туда не возвращаться”. Поскольку те
рапевту придется столкнуться со всеми этими точками зрения, полезно
помнить, что цель лечения травмы — пребывание “здесь” вместо “там”,
а не вспоминание произошедшего [Van derKolk, 2014].
Когда человек способен оставаться сознательным, пребывать здесь
и сейчас, выносить радости и горечи, удачи и неудачи нормальной жиз
ни, он готов излечить раны, нанесенные травмой — разбитые невинность,
доверие, веру — раны тела, сердца и души. Вспоминать прошлое полез
но лишь настолько, насколько оно помогает исцелиться, а не сломаться
вновь. Какую бы важную роль вспоминание ни играло в терапии трав
мы, его нельзя использовать для переживания болезненного прошлого
заново клиентом или частями его личности.
Фактически у вспоминания куда более важная задача: помочь кли
енту “пребывать здесь и сейчас”, трансформируя прошлое и изменяя
концовку каждой истории. Его нужно использовать как катализатор
для пробуждения признательности за то, что клиент выжил с “уцелев
шими сердцем и душой”, и благодарности всем фрагментам, которые
помогли клиенту вытерпеть и заслуживают сейчас существовать в без
опасном и здоровом настоящем.

ГЛАВА
Как рассмотреть свои "я”: вступление
к работе с фрагментами личности
“Суть травмы состоит в том, что она ошеломляюща, невероятна и не
выносима. Каждый пациент требует от нас отвергнуть наше чувство
нормального и принять, что мы имеем дело с двойственной реально
стью: относительно безопасным и предсказуемым настоящим, живу
щим бок-о -бок с разрушительным, вездесущим прошлым”. [Van der
Kolk, 2014, р. 195]
“Тот «я», оказавшийся в лагере, не был мною, не существует, он
не тот человек, который сейчас сидит напротив вас. Нет, в это слиш
ком сложно поверить. И все произошедшее с другим «я», из Аушви
ца, меня больше не касается, не беспокоит, так сильно различаются
глубокая и обычная память... Без этого разделения я бы не смог вер
нуться к жизни”. [Langer, 1991, р. 5]
Мозг и тело по своей природе адаптивны, инстинктивно ставят
выживание выше других нужд, например социализации, исследо
вания, сна, отдыха, голода, жажды и игры [Van der Hart et al., 2006;
Schore, 2001]. В младенчестве и раннем детстве желание привязанно
сти является еще более мощным мобилизующим фактором, нежели
реакции борьбы и бегства. Это отражает физическую зависимость
ребенка от родительских фигур. В подростковом возрасте баланс
смещается в противоположную сторону: реакции борьбы и побега
мобилизуются так же легко, как поиск близости, или чаще. Когда
остальные защитные реакции усугубляют опасность или не срабаты
вают, замирание и подчинение становятся автоматическими на всех
этапах развития. Перед неизбежной угрозой жизни мозг и тело ин
стинктивно “притворяются мертвыми” [Porges, 2005], отключаются,

106 Глава 4. Как рассмотреть свои V: вступление к работе...
теряют сознание, увядают или “делают вид, что спят”, как люди это ча
сто описывают. Врожденная способность к нейрорецепции (т.е. ощу
щение степени серьезности угрозы) сопровождается инстинктивной
склонностью выбирать самую безопасную и эффективную реакцию
в данном случае.
Точно так же люди инстинктивно пытаются психологически дис
танцироваться от травматических событий или “глубинных воспоми
наний”, стараясь не оказаться поглощенными ими. Чтобы продолжать
жить, мы должны физически дистанцироваться от происходящего
прямо сейчас, произошедшего секунду назад и того, что может прои
зойти затем. В военное время, в концентрационном лагере или в ситу
ации насилия и пренебрежения в детстве человек хочет ощущать себя
отдаленным от ужасающих событий, даже если он их непосредствен
но переживает. Чтобы вставать каждое утро и сталкиваться со смер
тью, одиночеством, насилием или заточением, необходимо каким-то
образом отстраниться от ужасов и страха, оставшихся с предыдущего
дня, и боязни того, что может произойти. Отказ от “другого меня”
внутри — защитная реакция: невыносимые чувства больше не наши;
стыд принадлежит “ему”, а не мне; неистовая ярость и позывы к же
стокости точно не “мои”. Отказавшись от наших травмированных
частей и/или состояний “не меня” [Bromberg, 2011], отключившись
от них эмоционально или теряя восприятие их через диссоциацию,
мы не позволяем нашим сердцам и душам стать такими же жестоки
ми, как обстоятельства. Мы держимся за надежду на будущее и про
должаем жить.
Дистанцирование от травмы выполняет еще одну важную в детстве
функцию, дает еще один способ выживания: оно не только позволя
ет нам жить дальше, но и продолжать расти и развиваться, несмотря
на невзгоды. Дистанция (отстранение от травмы) дает детям возмож
ность сконцентрироваться на решении актуальных задач развития
и создании набора функциональных возможностей. Когда детская
часть может сосредоточиться на “нормальных” активностях, напри
мер учебе в школе, освоении новых навыков, занятиях спортом, заве
дении друзей, появляется шанс адекватного развития исследования
и социализации. Фрагмент личности, продолжающий нормальную
жизнь, не знающий или смутно осведомленный о происходящем,
может днем быть “ребенком, выполняющим функции родителя”,

Глава 4. Как рассмотреть свои “я”: вступление к работе...
107
прилежным учеником в школе, любителем природы, лошадей, книг
или рукоделия. Чем тяжелее травма и пренебрежение и чем меньше
безопасности, тем большая дистанция нужна человеку с осознанием
его физической и эмоциональной уязвимости. Например, на войне,
в неблагополучной семье или концлагере может быть адаптивным от
казаться от нормальных физических нужд, желания привязанности
или утешения. Отвергая потребности, которые мы не можем удов
летворить, или неприемлемые чувства, мы защищаем себя от невыно
симого разочарования или наказания (например, “Сейчас я тебе дам
хорошую причину поплакать!”). Единственный способ выполнить
столь сложное задание — разделить чувство отчаянной нужды и от
каз нуждаться между двумя фрагментами личности: один активно
стремится к близости, комфорту или удовлетворению потребностей,
а второй так же активно отталкивает окружающих, поддерживает
дистанцию, недоверчив, подозрителен. Отказ от собственных груст
ных, одиноких, нуждающихся, гневающихся, настороженных или из
бегающих фрагментов препятствует принятию себя и заботе о себе,
но при этом безопаснее. Когда ребенку приходится адаптироваться
к среде, наказывающей его за базовые потребности и чувства или иг
норирующей их, самосострадание становится “опасным”. Это точно
не “я”. В зависимости от того, что лучше всего поддерживает безо
пасность и оптимальное развитие в уникальных условиях каждой
среды, дети могут привыкнуть идентифицировать себя со своими
гневливыми, агрессивными, настороженными частями и отказать
ся от невинных, доверчивых и ищущих привязанности. Или же они
могут отстраниться от фрагментов, на которых легло бремя насилия,
чтобы обвинить “их” в уязвимости. Самоотчуждение часто также не
обходимо для поддержания некого подобия привязанности к открыто
безразличным и жестоким опекунам. Это недооцененный, но важный
инстинкт выживания, когда мы малы и зависим от них. Если “хоро
шему ребенку” неприятны значимые фигуры, может оказаться более
адаптивным отказаться от “хорошего меня” или даже продолжающего
нормальную жизнь фрагмента и идентифицироваться с плохим, стыд
ливым, отвратительным ребенком, не угрожающим опасным или рав
нодушным опекунам. Любой фрагмент, который может представлять
угрозу адаптации ребенка, должен быть отгорожен; любые фрагменты,
сформированные средой, должны идентифицироваться как “я”.

108 Глава 4. Как рассмотреть свои “я вступление к работе...
Цена адаптации
Для отвержения фрагмента личности необходимо избирательное
внимание, смещение акцента с “не меня”. Органы чувств не могут по
нять, что происходит вокруг; мы не ощущаем наших эмоциональных
реакций, хороших или плохих; нас окружает определенная зона. Мы
не “обладаем” гневом, зависимостью или страхом, когда не чувству
ем их. Мы не “обладаем” травматическими событиями, с которыми
не столкнулись. Мы не можем воспринимать себя как цельных лич
ностей, потому что лишь ценные в травматической среде качества до
ступны сознанию. Сегрегация сильных чувств, тем не менее, приводит
к низкой толерантности к аффектам, если мы избегаем их путем авто
матического и невольного перехода в другую часть своей личности или
состояние чувств. Мы так и не получаем возможности размять наши
“эмоциональные мускулы”, и все чувства постепенно становится все
более сложно выносить. Внутренние конфликты не получают реше
ния, от них лишь отстраняются.
Когда происходит подобное, внешнее поведение (самодеструк-
тивность или зависимость) и внутреннее поведение (самоненависть,
осуждение себя, уничижительный самоанализ) становятся единствен
ными возможностями регулировать эмоции и автоматическое воз
буждение. Разделение или фрагментация становятся комплексными
и изобретательными. Например, некоторые части личности становят
ся автономными, “освобожденными” от контроля коры или настолько
отделяются от других фрагментов, что исчезает внутриличностная ос
ведомленность. В то время как постоянность сознания в разных состо
яниях типична для комплексного ПТСР, риск развития все более тя
желых расстройств, связанных с травмой (пограничное расстройство
личности, диссоциативное расстройство, не указанное иначе [DDNOS]
и диссоциативного расстройства идентичности [ДРИ]) тем выше, чем
продолжительнее и жестче травматические события. (В главе 8 рас
сказывается о сложностях терапии — диссоциативных системах и рас
стройствах.)
Задачу нормализации фрагментарности облегчает природа мо
дели структурной диссоциации: она проста, пряма и оптимистична,
а нейробиологическая основа придает ей достоверность в глазах скеп
тичных и настороженных клиентов. Используя рис. 4.1, я объясняю

Глава 4. Как рассмотреть свои V: вступление к работе...
109
клиентам, что человеческое сознание по природе способно расще
пляться, когда ситуация становится слишком “тяжелой” или “давя
щей”. Поскольку правое и левое полушария являются раздельными
структурами, клиентам интуитивно понятно, что в травматической
ситуации разделение между ними подталкивает личность левого про
должать “держаться” (Козолино [Cozolino, 2002] называет это “вер
бальной лингвистической личностью”). Это дает ему славу “фраг
мента, продолжающего нормальную жизнь”. Правое же полушарие
мобилизует “телесную и эмоциональную личность [Cozolino, 2002]”
с физическими ресурсами выживания для подготовки к следующей
угрозе, откуда и взялось название “связанная с травмой часть”. Также
многим клиентам старше 12 легко понять, что невозможно выжить
лишь с помощью одного способа — например, борьбы. Они быстро
осознают, что у них есть и дополнительные личности, у каждой из
которых собственная стратегия выживания. И затем, чтобы удосто
вериться в способности клиента почувствовать личную связь с тео
ретической моделью, я спрашиваю, что они знают о каждом своем
фрагменте. Распознают ли они продолжающую нормальную жизнь
личность? Узнают ли ту часть, которая просит о помощи? Часть,
которая умеет сражаться или злиться? Узнают ли они испуганный
фрагмент? Стыдящийся или послушный? С какими из них сложнее
всего справиться? Какой больше всего нравится клиенту?
С помощью данной диаграммы я попытаюсь показать, как каждый
фрагмент личности видит мир через собственную призму, находится
под влиянием особого животного инстинкта самозащиты и понимает
других на основании не только собственной истории, но и биологиче
ской роли. У каждого из них собственные имплицитные воспоминания
и интерпретации произошедшего; у каждого своя задача.
Рис. 4.1 . Модель структурной диссоциации

110 Глава 4. Как рассмотреть свои “я”: вступление к работе...
Спустя годы после травматического опыта клиенты приходят
на терапию с описанием своих симптомов или проблем, не подозре
вая, что на самом деле говорят о травмированном фрагменте и импли
цитных воспоминаниях. Животные стратегии выживания, некогда
смягчавшие вред или увеличивавшие шансы на выживание, теперь
стали отдельными автоматическими реакциями, активирующимися
связанным с травмой стимулом. Оторванные от изначальных собы
тий, обусловивших их формирование, они давно устарели и часто
являются слишком яркими или даже дезадаптивными в обычной ны
нешней жизни клиента (рис. 4 .2).
Парадоксальная природа данных симптомов редко охватывается
традиционными диагностическими моделями. Клиенты сообщают
о симптомах большой депрессии (подчиняющаяся часть), тревожных
расстройств (замирающая), злоупотребления психоактивными веще
ствами и расстройств пищевого поведения (убегающая), самоповреж-
дения или проблем с контролем гнева (борющаяся). Они также поо
чередно навязываются окружающим и отталкивают их (характерные
признаки дезорганизованной или травматической привязанности).
Иногда вместе с этими симптомами проявляются другие: суици
дальные наклонности, хронические боли, обсессивно-компульсив
ное расстройство, потеря способности к функционированию. Часто
у таких клиентов диагностируют пограничное расстройство личности
или, из-за чрезмерной или пониженной возбудимости, биполярное
расстройство 2 типа. Лишь изредка, когда наблюдаются провалы
в памяти и потеря сознания, диагностируется диссоциативное рас
стройство. Но вне зависимости от того, один диагноз у пациента (на
пример, депрессия, пограничное расстройство личности, тревожные
расстройства) или несколько, стандартные методы лечения нечасто
имеют продолжительное воздействие, и многие клиенты со струк
турной диссоциацией тратят на терапию годы с незначительными
переменами в симптомах, а то и вовсе без них. Исследования [Foote
et al., 2006; Karadag et al., 2005] неизменно показывают, что диссо
циативные расстройства (диссоциативная амнезия, диссоциативная
фуга, диссоциативное расстройство, не обозначенное иначе, ДРИ)
часто ложно не диагностируются и в стационарном, и в амбулатор
ном режиме. Это связано с большей известностью таких заболеваний,
как пограничное расстройство личности, биполярное расстройство,

Глава 4. Как рассмотреть свои “я вступление к работе...
111
зависимость от психоактивных веществ и синдром дефицита внима
ния и гиперактивности. Данные исследования также указывают, что
существует корреляция между тяжестью симптомов и недиагности-
рованным диссоциативным расстройством. Когда симптомы диссо
циации присутствуют, но не принимаются во внимание, или же забо
левание не диагностируется, можно ожидать повышения показателей
рискового поведения, более частых срывов и проявлений суицидаль
ного поведения, а не только мышления [Karadaget al., 2005; Korzekwa
& Dell, 2009]. Возможно, из-за того, что ДРИ по-прежнему остается
спорным диагнозом, доказательства наличия более распространенных
диссоциативных расстройств (в особенности DDNOS) часто не заме
чаются, или симптомы интерпретируются как признаки других рас
стройств. Терапевты должны знать о задокументированной корреля
ции между пограничным расстройством личности и диссоциативны
ми симптомами: ряд исследований Кожеквы и коллег [Korzekwa et al.,
2009а; 2009b], а также Занарини [Zanarini, 1998] постоянно находили
доказательства тому, что примерно у двух третей пациентов с погра
ничным расстройством личности имеются статистически значимые
уровни диссоциативных симптомов, и у одной трети наблюдается до
статочное их количество для постановки диагноза ДРИ.
пищевого
поведения
Гнев, осуждение,
Дистанцирование,
Замирание,
Депрессия,
Отчаянная нужда,
недоверчивость,
нерешительность,
ужас,
стыд,
жажда спасения
самодеструктивность,
нежелание
осторожность,
ненависть к себе,
и близости,
авторитарность,
брать на себя
страх быть
пассивность,
доброта,
суицидальные
обязательства,
замеченным,
смирение,
невинность,
наклонности,
аддиктивное
агорафобия,
заботливость,
стремление
жажда контроля
поведение
панические атаки
жертвенность
найти опору
или расстройства
в другом человеке
Рис. 4 .2 . Распознание фрагментов по их роли

112 Глава 4. Как рассмотреть свои V: вступление к работе...
“Знакомство с тобой”
Аарон описал причины, по которым пришел на терапию:"Сначала я очень
быстро привязываюсь к женщине — сразу же начинаю думать, что она «та
самая». Я с ума по ней схожу, мне всегда мало наших встреч.... пока она
не начинает относиться к этому серьезно или не возникают обязатель
ства. Тогда я резко начинаю замечать все, что до этого не видел, все ее не
достатки. Я чувствую, что оказался с кем-то, не подходящим мне, — я хочу
уйти, но чувствую себя виноватым — или боюсь, что она сама от меня уй
дет. Я в тупике. Я не могу расслабиться и радоваться жизни, но и выбрать
ся из этого тоже не могу".
Аарон описывал внутреннюю борьбу между фрагментами его лич
ности: частью, ищущей привязанность, быстро привязывающейся
к любой привлекательной женщине, проявлявшей к нему теплоту,
и настороженной, критической частью, воспринимавшей каждое ее
неоптимальное качество как признак опасности. Убегающий фраг
мент его личности, пробужденный беспокойством борющегося, на
чинал чувствовать себя в ловушке с “не тем человеком” и вызывал
импульс уходить. Но подчиняющаяся и зовущая на помощь части
не позволяли этого сделать. Вина и стыд за взятые обязательства
(вклад подчиняющегося фрагмента), страх потери (вклад фрагмента
с травматической привязанностью) держали его в отношениях, кото
рым борющийся и убегающий фрагменты сопротивлялись с равной
интенсивностью. Без возможности дифференцировать каждый из
них и стать осведомленным о них Аарон постоянно размышлял: сто
ит ли разорвать отношения? Или, может, лучше остаться? Подходит
ли она ему? Или лучше уйти сейчас? Часто самоубийство казалось
ему наиболее логичным решением данной болезненной дилеммы.
В то же время “он” мечтал о семье, детях, любящей и любимой жене.
“Ему” не нравилась собственная привычка заглядываться на других
женщин, но “он” при этом не мог перестать высматривать потенци
альных партнерш. Кем “он” был? Угроза суицидального фрагмента
покончить с собой прямо противоречила его желанию жениться и за
вести семью; “высматривающий женщин” же расходился с образом
того человека, которым Аарон хотел, мог и, по его мнению, должен
был быть.

Глава 4. Как рассмотреть свои “я вступление к работе... 113
Нелли представила себя как "человека с депрессией", но на просьбу опи
сать симптомы перечислила ряд убеждений о себе: "Я несобранная, лени
вая — не могу ничего начать делать — стыдно говорить о себе как о ком
петентном человеке, хоть окружающие и утверждают о противоположном".
Каждое утро для нее было "еще одним днем, который я потрачу впустую".
Клиентка начинала чувствовать себя перегруженной, укрывалась с голо
вой одеялом и спала до второй половины дня. Нелли забывала о назна
ченных встречах; не мыла посуду; в доме совсем не оставалось еды. Это
лишь укрепляло ее убеждение в том, что она ничтожество, и генерировало
ряд жестких суждений, истощавших клиентку и вызывавших у нее желание
вернуться в постель. На шестом десятке Нелли начала вспоминать, как себя
чувствовала, будучи неуспевающим ребенком в семье, ориентированной
на успех. Нелли "пряталась в видном месте", чтобы избежать гнева свое
го жестокого отца-нарцисса, который чувствовал угрозу от достижений
его детей и боль — от их неудач. Веселый, легкий характер дочери нра
вился отцу, и он стал относительно спокойно воспринимать девочку как
яркого, глупенького и несобранного ребенка. Она подавала надежды, хоть
и не имела достижений.
Теперь, спустя годы, Нелли не могла понять, кто “она” на самом деле.
Долгое время “управление было захвачено” [Ogden & Fisher, 2015] не
успешным, уничижающим себя, эксцентричным детским фрагментом,
некогда помогавшим ей защититься от гнева отца и завоевать его при
вязанность. Преобладание роли данной подчиняющейся части лично
сти в жизни Нелли подкреплялось столь же знакомой критикующей
частью, чьи слова и взгляды на жизнь удивительным образом совпа
дали с отцовскими. Не имея возможности опереться на модель фраг
ментации, ее терапевт долгие годы ожидаемо принимал самоненависть
клиентки за низкую самооценку и интерпретировал ее саркастичное
чувство юмора как защиту от “основной эмоции”.
Нелли почувствовала себя лучше всего, когда ее продолжающий нор
мальную жизнь фрагмент личности освободился. Она смогла быть про
фессиональной, остроумной, харизматичной и подшучивать над собой
уничижительно, но с самосостраданием. К сожалению, критикующему
фрагменту личности удалось убедить клиентку, что эти черты принадле
жали лишь ее ложной роли, которая должна была скрывать ничтожность
Нелли. Даже когда она чувствовала себя хорошо, критикующей части

114 Глава 4. Как рассмотреть свои V: вступление к работе...
удавалось найти возможность проявить осуждение! Нелли понадобилась
парадигма "безошибочности" чтобы понять себя и рассмотреть поведе
ние каждого фрагмента своей личности как коммуникацию из прошлого.
Внутри подчиняющаяся часть не решалась позволить Нелли реализовать
себя как талантливого профессионала, коим та являлась, потому как боя
лась "зазнаться"; сверхбдительная критикующая часть боялась потерпеть
неудачу; и замирающая не решалась покинуть дом, опасаясь, что все люди
окажутся такими же, как ее отец.
И, поскольку все происходило в одном и том же теле, Нелли логич
но посчитала это “своими” чувствами. Она никогда не задумывалась
о парадоксальных реакциях, выявивших внутреннюю войну между
частями личности.
Развитие любопытства: кто “я”?
В большинстве моделей психотерапии не дифференцируются “я”,
испытывающее стыд, и “я”, которое разрывает злость, или, например,
всегда испуганное “я”. Каждая эмоция воспринимается как выражение
всей личности индивида. В модели фрагментации каждая тревожная
или дискомфортная мысль, чувство или телесное ощущение считают
ся фрагментом [Schwartz, 1995]. Добровольное и постоянное упомина
ние терапевтом терминов фрагментации вместо “я” помогает клиенту
видеть в каждом связанном с реакцией чувстве или реакции посыл
от фрагмента (фрагментов): “Которое «я» испытывает стыд и вину?
А у какого «я» извинения вызывают отвращение?” Задавая подобные
вопросы, мы пробуждаем любопытство клиента и стимулируем его
осознанное наблюдение. Между наблюдателем и наблюдаемым теперь
очень короткая дистанция. Клиент по-прежнему может испытывать
чувство или переживать реакцию, но с меньшей интенсивностью.
Возможно, это связано с повышением активности медиальной преф
ронтальной коры мозга и пониженной — миндалевидного тела. Слово
“фрагмент” представляет новую информацию, вызывает интерес и лю
бопытство.
Аарон и Нелли давно утратили даже малейшее любопытство к соб
ственным симптомам: они приняли мнение разгневанных, суицидаль
ных, деморализованных, одиноких, чрезмерно самокритичных и нена
видящих себя частей личности как “свои чувства”. Они не обращали

Глава 4. Как рассмотреть свои “я”: вступление к работе... 115
внимания на тот факт, что данные эмоциональные состояния проти
воречили друг другу. Желание привязаться к кому-то противоречит
желанию сбежать; желание почувствовать себя профессиональным,
компетентным и полным энергии вступает в прямой конфликт с “поле
том ниже радара” или стремлением казаться “ничтожеством” для избе
гания опасных окружающих. Но оба клиента настолько идентифици
ровались со сложностями и конфликтами своих фрагментов личности,
что не заметили парадоксальности своих реакций. Первая задача тера
пии — подвергнуть сомнению их предположения и зажечь любопыт
ство двумя способами: во-первых, использованием “языка фрагмен
тов” [Schwartz, 2001] вместо “я” и, во-вторых, просьбой задействовать
осознанное наблюдение вместо автоматических негативных интерпре
таций, “отслеживать” [Ogden et al., 2006] признаки появления в данный
момент мыслей, чувств, глубинных реакций и импульсов частей, когда
те реагируют на триггеры конкурирующими защитными реакциями.
Осознанное внимание
к внутреннему ландшафту
Чем дольше клиенты раздумывают над своими эмоциями и когни
тивными схемами, связанными с триггерами, тем чаще у них вызывают
реакцию окружающие стимулы и тем сильнее дисрегуляция нервных
систем и активация частей личности. Чем больше затрудняется актив
ность префронтальной коры из-за связанной с травмой регуляции, тем
сложнее сохранять любопытство и присутствовать в текущем моменте
фрагменту, продолжающему нормальную жизнь. Без способной диф
ференцировать прошлое и настоящее префронтальной коры посто
янная реактивация нейронных сетей, содержащих травматическую
память, делает пути все более уязвимыми к будущим триггерам. Это
усугубляет связанные с травмой симптомы [Van derKolk, 2014]. Умение
наблюдать, а не реагировать, и присвоение нейтральных ярлыков заме
ченному (например, “я” испуганного ребенка, разгневанный фрагмент
личности и т.п.) — основа подхода фрагментов.
С помощью терапевта, постоянно представляющего проблематич
ные эмоции и сложности как коммуникацию частей личности, клиенты
учатся идентифицировать ключевые черты, указывающие на призна
ки их присутствия. Их учат обращать внимание на мучительные или

116 Глава 4. Как рассмотреть свои V: вступление к работе...
дискомфортные физические ощущения, подавляющие или болезнен
ные эмоции, негативные или самоуничижительные убеждения, вну
треннюю борьбу, прокрастинацию и неуверенность. Автоматические
реакции, одинаковые мысли, неоднократно приходящие в голову,
повторяющиеся реакции на триггеры, негативные реакции на поло
жительные события или стимулы, чрезмерно сильные реакции тоже
должны отмечаться как вероятные признаки активности частей лич
ности. У практики повторных просьб проявлять любопытство и обра
щать внимание на все эти феномены есть ряд преимуществ. Осознанное
внимание пробуждает активность в префронтальной коре, противодей
ствует связанному с травмой ингибированию коры и вызывает очень
легкое чувство отдаленности от чувства, мысли или части личности.
Сначала клиент может заметить, что с определенным чувством у него
формируются отношения. Он больше им не поглощен и не идентифи
цируется с ним. Еще одно преимущество осознанного внимания — его
влияние на автономную дисрегуляцию: активация медиальной преф
ронтальной коры (области мозга, которая задействуется при медита
ции) ассоциируется с понижением активации миндалевидного тела
(структура мозга, связанная с инициацией немедленной реакции
на стресс). Вдобавок, когда индивиды начинают проявлять любопыт
ство, интерес и концентрироваться на наблюдаемом, они интуитивно
замедляют темп и усиливают концентрацию, чтобы улучшить свою
способность к наблюдению.
Когда клиенту доступнее фрагмент его личности, продолжающий
нормальную жизнь (или то, что называется “я” [Schwartz, 2001] в мо
дели внутренних семейных систем), он извлекает существенную выго
ду, обусловленную повышенной активностью префронтальной коры.
Клиент может задействовать осознанное внимание для отстранения
от интенсивных реакций части личности; относиться к чувствам или
взглядам части с интересом либо состраданием; придумать способы
успокоить свои эмоции или справиться с ними; реагировать по-друго
му на прогнозируемые события или триггеры. С другой стороны, фраг
менты личности, подверженные влиянию имплицитной памяти, посто
янно будут реагировать по-старому: тревожное расстройство у детей,
вызванное разлукой, раздражительность, гнев, стыд, отчаяние, страх,
самодеструктивные импульсы и т.п . Даже доступные копинг-стратегии
и решения с меньшей вероятностью сработают, когда части личности

Глава 4. Как рассмотреть свои “я”: вступление к работе... 117
среагируют на триггер. Это происходит из-за того, что нуждающаяся
в решении “проблема” зачастую является имплицитным воспомина
нием, а не проявлением текущего стресса или сложностей. И когда она
обусловлена борьбой состояний личности, борющихся за контроль,
взрослые копинг-стратегии не имеют на нее особого влияния.
Внутренняя борьба за выживание
Определенная внутренняя борьба между частями личности неиз
бежна и предсказуема. Реакции зова на помощь или привязанности ав
томатически пробуждают импульсы дистанцирования, связанные с по
бегом. Также возможно возникновение связанных с борьбой защитных
реакций, проявляющихся как недоверие, чрезмерная бдительность,
гнев или осуждение. Критические мысли, выражаемые борющимся
фрагментом, часто воспринимаются клиентами как “самоненависть”,
с большой вероятностью вызывают чувства стыда, отчаяния и соб
ственной ненормальности. Межличностная близость может вызвать
желание близости у привязывающейся части, страх получить вред —
у замирающей, чувство опасности — у борющейся и убегающей. Все
эти реакции могут проявляться одновременно. Рабочие или семейные
обязанности могут казаться подчиняющейся части возвращением ста
рого бремени. Так происходит, даже если работа выбрана фрагментом,
продолжающим нормальную жизнь, который наслаждается делами,
некогда слишком сложными для маленького ребенка. Иногда именно
сделанные данным фрагментом шаги вперед в жизни пробуждают свя
занные с травмой части и провоцируют у них конфликты и кризисы.
“Позитивное восприятие” окружающими (например, получение ком
плимента, похвалы или обращенное на достижения клиента внима
ние), рабочие успехи и награды — все это может пробудить страх быть
замеченным у замирающей части. Также может возникнуть ожидание
вреда или насилия у борющегося фрагмента. Мы часто забываем, что
определенные виды внимания (“груминг”) предшествуют сексуально
му или физическому насилию. В результате пережившие травму оди
наково чувствительны и к доброму, и к плохому отношению к себе.
Как напоминает нам Дональд Мейхенбаум [Meichenbaum, 2012],
травма — это опыт, который невозможно описать словесно. Убеждения
или истории, привязанные к травматическому событию, обусловливают

118 Глава 4. Как рассмотреть свои “я”: вступление к работе...
предвзятое их восприятие. Это приводит к тому, что Мейхенбаум на
зывает формированием “самоуничижительных” историй. Какие части
личности их пишут? Подчиняющийся фрагмент, скорее всего, напишет
полную стыда, безнадежную историю виктимизации; зовущий на по
мощь расскажет о неполучении таковой и равнодушии окружающих;
борющийся же заявит, что лучше умереть, чем быть использованным
и поддаваться жестокому обращению. У продолжающей нормальную
жизнь части личности есть доступ к более широкому взгляду преф
ронтальной коры. Она может понять, что уверенность в собственной
“лживости” бывает адаптивной в травматической среде, но позже
в жизни становится дезадаптивной. Когда убеждения постоянно диф
ференцируются от эмоций, внутренних реакций, поступков напряже
ния и расслабления, и привязываются к соответствующим фрагментам
личности, клиенты начинают яснее понимать, кем являются в целом,
и чем были вызваны их трудности.
В работе Денни был боящимся провала перфекционистом, пробужден
ным осуждающим критиком и тревожным фрагментом личности. Никакие
его достижения не удовлетворяли критика и не успокаивали испуганную
личность. Новый начальник Денни никогда не был доволен его работой,
но при этом присваивал ее результаты. Он и стал триггером, открыв
шим шлюзы имплицитным воспоминаниям. Внезапно борющаяся часть
начинала спорить с начальником, стыд и обида подчиняющейся сильно
затрудняли работу. Денни также чувствовал себя нежеланным и ненуж
ным из-за эмоциональной памяти привязывающегося фрагмента. Каждый
фрагмент стремился к выживанию: борющийся фрагмент возмущался зло
употреблением властью обоими его родителями, подчиняющийся унижал
и обвинял себя, у маленького мальчика, безуспешно надеющегося быть
особенным для кого-либо, разрывалось сердце. Когда Денни "отсоеди
нился" от них и использовал методы медитации для восприятия их как
собственных молодых личностей, он сразу же почувствовал сострадание
к маленькому ребенку, испытывающему жуткую боль."Поэтому я и толкаю
себя к достижениям. Если мальчик выиграет награду, то станет для кого-то
особенным!" Денни инстинктивно хотел защитить его: он думал, что таким
образом сможет уберечь ребенка от новой боли. Нужно было дать маль
чику повод чувствовать себя особенным, а именно: проявлять принятие,
которого не дали родители.

Глава 4. Как рассмотреть свои “я вступление к работе... 119
Принятие своих “я”
“Дружба” с частями своей личности — не просто терапевтическое
действие: она также способствует принятию себя, по одному фрагменту
за раз. Когда клиенты ставят на паузу свои реакции и пытаются “под
ружиться” с собой, проявить любопытство и интерес вместо спешного
отвержения, время замедляется. Автономное возбуждение спадает,
как и стремление действовать немедленно или перейти в иное состо
яние. Клиенту становится спокойнее, поскольку части его личности
расслабляются. Самоотчуждение, т.е. отказ от некоторых фрагментов
собственной личности, не улучшает его самочувствие, даже когда это
необходимо для выживания. Самоотчуждение вызывает напряжение,
ощущение враждебности окружающей среды (как с травматической
средой), провоцирует конфликт между частями личности и понижает
самооценку каждой из них. Дружба означает “радикальное принятие”
[Linehan, 1993] того факта, что мы сосуществуем с этими “соседями”
и делим с ними наши тела и жизни. Чтобы жить хорошо, необходимо
общаться с фрагментами своей личности дружно и уметь сотрудничать
с ними. Чем дружелюбнее мы по отношению к ним, тем безопаснее
наши внутренние миры.

ГЛАВА
Как подружиться с фрагментами своей
личности: сеем семена сострадания
“Осознанность — проявление гостеприимства. Способ научиться
относиться к себе с добротой и заботой, которые медленно достига
ют даже самых отдаленных уголков нашего существа. Одновремен
но этот способ предлагает нам возможность общаться с окружаю
щими похожим образом. В процессе мы просто должны допустить
возможность проявления гостеприимства по отношению к себе вне
зависимости от текущих чувств или мыслей. Это никак не связано
с отрицанием или самооправданием в случае недобрых или нежела
тельных поступков, но имеет самое прямое отношение к самосостра-
данию в тяжелые, темные, сложные или неудачные моменты жизни”.
[Santorelli, 2014, р. 1].
Возвращение потерянных
фрагментов личности
Отказ от опыта травмы, уязвимых, стыдливых, разгневанных или
подавленных частей личности, владеющих имплицитными воспоми
наниями, приводит к глубокому самоотчуждению, хоть мы и стре
мимся себе нравиться: “Я себя не знаю, но точно уверен в одном:
я себе не нравлюсь”. Способность относиться с состраданием или лю
бопытством к другим, утешать их, столь естественная для многих пе
реживших травму, не проявляется в той же мере по отношению к себе.
Необходимость выжить создала переплет. “Тогда” было адаптивным
избегать утешения или самосострадания, стыдить и осуждать себя,
прежде чем это успеют сделать значимые фигуры. Но теперь кажется
логичным, что другие ценнее и заслуживают большего, чем пережив
ший травму. При этом он также чувствует, что окружающим нельзя
доверять, ведь они опасны или равнодушны.

122 Глава 5. Как подружиться с фрагментами своей личности...
Многие верят, что любые отношения могут быть безопасными, толь
ко если их участники испытывают сострадание как к себе, так и к дру
гому. Крепкие узы, или “заслуженная надежная привязанность” [Siegel,
1999], дает нам эмоциональную устойчивость. Интернализация подоб
ной привязанности позволяет человеку выносить боль, одиночество,
тревогу, разочарование, фрустрацию и отвержение — все риски, под
разумевающиеся в любых близких отношениях. Но для безусловного
принятия себя и “награждения” устойчивостью нам нужно сформиро
вать отношения со всеми своими “я”: ранеными и прилипчивыми, не
навидящими уязвимость, дистанцирующимися и отрицающими ради
выживания, теми, которые мы любим, ненавидим и даже боимся.
Во многих методах психотерапии подразумевается, что “исцеле
ние” — исход отношений: если мы получили раны в нездоровых от
ношениях, то в безопасных они излечатся. Но что, если качество вну
тренних уз имеет большее, чем межличностные привязанности, влия
ние на наше ощущение себя в безопасности? Что, если привязанность
к самому себе, а не отношения с другими, куда надежнее формирует
ощущение себя благополучным? Что, если внимание другого челове
ка к нашему рассказу о болезненных событиях не излечивает раны,
нанесенные ими? И что, если сострадание к ребенку, пережившему
эти события, важнее, чем знание их подробностей? Если так (а я так
и считаю), терапия травмы должна быть меньше сфокусирована на бо
лезненных и травматических событиях, и больше — на культивации
сострадания к покинутым фрагментам личности и их болезненному
опыту. Когда все части личности чувствуют внутреннюю взаимосвязь
и любовь, каждая из них может испытать чувство безопасности, те
плоты, дружелюбия и собственной ценности, иногда впервые. Первый
шаг — начать интересоваться тем “чужаком” внутри, с которым мы
не особо знакомы.
Роль осознанности: как
“подружиться” с собой
Чтобы видеть и дифференцировать признаки активности частей
личности, необходим свидетельствующий мозг, способный на сосре
доточение внимания, или “направленную осознанность” [Ogden &

Глава 5. Как подружиться с фрагментами своей личности... 123
Fisher, 2015]. Осознанность играет важную роль в лечении травмы из-
за своего влияния на тело и разум. Она устраняет связанные с травмой
затруднения в активности коры, регулирует автономную активацию
и позволяет нам проявлять интерес и любопытство к нашим чувствам,
мыслям и телесным реакциям — или фрагментам. Исследования ска
нов мозга показывают, что осознанная концентрация ассоциируется
с повышением активности в медиальной префронтальной коре и по
ниженной — в миндалевидном теле [Creswell et al., 2007].
Осознанность — ключ к работе с травмой не только из-за своего регу
лирующего эффекта на нервную систему, но и благотворного влияния
на способность к “двойственной сознательности”, или “параллельной
обработке”. С ее помощью мы можем изучить свое прошлое без повтор
ной травматизации, “стоя одной ногой” в настоящем, а второй — в про
шлом [Ogden et al., 2006]. “Двойственная осознанность” — привычка
или способность разума, которая позволяет нам держать в голове
несколько состояний сознания. Когда клиент может осознанно отно
ситься к текущему моменту, имплицитному или эксплицитному вос
поминанию из прошлого, у него возникает двойственная осознанность.
Если человек может понять некогда испытанную детской личностью
болезненную эмоцию и одновременно почувствовать длину и крепость
своего хребта, вдохи и выдохи, сердцебиение и почву под ногами, ин
тенсивные эмоции можно сдержать и вынести. Сенсомоторная тера
пия, модель внутренних семейных систем и гипнотическая терапия
эгосостояний [Phillips & Frederick, 1995] — все они основаны на методах
осознанности, как и другие популярные среди пациентов подходы: де
сенсибилизация и переработка движением глаз (ДПДГ) [Shapiro, 2001]
и соматическое переживание [Levine, 2015].
С чьей точки зрения мы должны наблюдать
Наблюдение за происходящим через специфические призмы ка
ждой части личности часто искажает восприятие клиента. У всех
фрагментов есть свои предубеждения, которые влияют на то, что они
принимают как факт, а что — игнорируют. Борющаяся часть не ищет
признаки безопасности: она насторожена и ориентирована на стимул
угрозы. Привязывающаяся же замечает только теплую улыбку, успо
каивающие слова и хорошие манеры, не замечая признаков опасности,

124 Глава 5. Как подружиться с фрагментами своей личности...
указывающих на совращение или соблазнение. Подчиняющийся
фрагмент не обращает внимания на уважение коллег, одобрение на
чальника или родных, но крайне чувствителен к своей кажущейся
никчемности или одиночеству Когда клиенты пытаются определить,
через какую призму смотрят (“Детская часть надеется найти кого-то,
кому она понравится”, “Фрагмент с депрессией смотрит на выраже
ние лица Сьюзан и думает о худшем”), они начинают воспринимать
поступки и свои реакции фрагментов личности с точки зрения ме
таосознанности. Они уже не оказываются поглощенными сильными
эмоциями, а учатся отстраняться от интенсивных реакций личностей,
признавать чувства как “его” расстройство и быть свидетелем болез
ненного опыта ребенка. Возможно, клиенты впервые формируют от
ношения с чувством дистресса, а не поглощаются им или идентифи
цируют его как “свой”. Эмоция или реакция все еще ощутимы, но их
интенсивность спадает, и вместо реакции проявляется интерес и лю
бопытство. Осознанный “интерес” вместо “симпатии или отвращения”
помогает клиентам выносить эмоции и ощущения, которые раньше
казались пугающими. Он сохраняет нейтральную позицию касательно
наблюдаемого или исследуемого. Когда индивиды проявляют интерес,
любопытство и внимание к происходящему, они интуитивно замедля
ются для улучшения концентрации и наблюдательной способности.
“Интерес” — первый шаг к знакомству с другим существом, даже когда
это часть нашей личности. С данной новой точки зрения многим ин
дивидам проще найти способ успокоить эмоции фрагмента и подгото
виться к событиям или триггерам, которые могут подавить ребенка без
поддержки мудрого взрослого.
В модели внутренних семейных систем [Schwartz, 1995; 2001] роль
наблюдателя уделяется “я”, внутреннему состоянию, опирающемуся
на восемь качеств: любопытство, сострадание, спокойствие, ясность,
изобретательность, смелость, уверенность и взаимосвязанность.
“Селф” — не просто медитативное состояние и не зависит от положи
тельного жизненного опыта: каждое качество является врожденным
ресурсом, доступным всем людям, несмотря на их прошлое или насто
ящее. Для психотерапии важнее всего то, что доступ к данным состоя
ниям создает среду для внутреннего исцеления.
В описываемой здесь модели соединяются подходы из сенсомо
торной терапии и внутренних семейных систем. В ней есть также

Глава 5. Как подружиться с фрагментами своей личности... 125
фундаментальное предположение, что эти восемь качеств доступны
любому человеку. Они никогда не теряются окончательно, какой му
чительный и длительный опыт не пришлось бы пережить. Тем не менее
я заметила, что многим низкофункциональным клиентам с замедле
нием активности коры может понадобиться практика для получения
постоянного доступа к этим состояниям. Кому-то приходится учиться
регулировать автономную регуляцию в достаточной степени для под
держки активности префронтальной коры, прежде чем им удастся ис
пытать хотя бы любопытство. В подобных случаях я прошу клиента
выбрать одно из восьми качеств из модели внутренних семейных си
стем и просто сконцентрироваться на попытках его достигнуть.
Сперва Сара выбрала сострадание. Но вскоре она заметила, что стано
вится слишком поглощенной эмоциями при попытке открыть душу дет
ским фрагментам. В итоге она даже не могла сочувствовать им, поскольку
слишком с ними сливалась и испытывала лишь цунами их эмоций. Затем
Сара решила культивировать спокойствие, но эти попытки тоже оказа
лись для нее триггером. Она поняла: "Я думаю, это слишком напоминает
необходимость молчать и не двигаться". Наконец третьим она выбрала
любопытство. Оно не казалось фрагментам триггером, но Сара так лег
ко сливалась с их интенсивной реактивностью, что часто упускала воз
можность проявить интерес. Для нее самым простым оказалось обычное
наблюдение за своими телесными реакциями: осознанно обращать вни
мание на начало реакции на триггер и рассматривать активировавшиеся
чувства, мысли и телесные ощущения как "интересные вещи", а не интер
претировать их или описывать нарративно.
Адаптация осознанного или двойственного внимания также по
зволяет клиентам замедлить их мысли, чувства и физические реак
ции в достаточной степени, чтобы прислушаться более внимательно
к фрагментам. Сначала терапевт должен поддерживать их, советуя
“обратить внимание на происходящее”, “выявить, «кто» здесь с нами”
и воспринимая каждую мысль или чувство как отдельное проявление
коммуникации: “Сегодня я слышу часть, выглядящую испуганной
и перегруженной. Вы тоже ее заметили? Можно поинтересоваться, что
ее пугает?”
“Видите, как стыдящийся фрагмент сразу же интерпретировал бес
порядок в вашей квартире как собственную провинность? Возможно,

126 Глава 5. Как подружиться с фрагментами своей личности...
он так отреагировал, потому что критикующая часть сильно возмуща
лась...”
“Сегодня внутри вас точится весьма серьезная битва, верно? Вы
много думаете о том, принимать предложение вашего парня или нет.
Возникает много эмоций и слез. Обратите внимание на восприятие си
туации обеими сторонами: какой фрагмент хочет, чтобы вы оставались
вместе, несмотря ни на что? Какой боится, что он уйдет? Какая часть
считает, что вам стоит уйти, пока все идет хорошо?”
“Отчаявшемуся фрагменту сегодня впрямь нелегко, правда? Он
не хочет так себя чувствовать, держаться за прошлое. Но отчаяние
и стыд — его «безопасное пространство», и он боится, что надежда
опасна”.
Разница между наблюдением
и приписыванием смысла
Как напоминает нам Дональд Мейхенбаум [Meichenbaum, 2012],
травма — это опыт, который невозможно описать словесно. Убеждения
или истории, привязанные к травматическому событию, обусловлива
ют предвзятое их восприятие. Это приводит к тому, что Мейхенбаум
называет формированием “самоуничижительных” историй. Какие ча
сти личности их пишут?
Подчиняющийся фрагмент, скорее всего, напишет полную стыда
и отчаяния историю виктимизации; зовущий на помощь расскажет
о неполучении таковой и равнодушии окружающих; борющийся же
заявит, что лучше умереть, чем быть использованным и поддаваться
жестокому обращению. Лишь у продолжающей нормальную жизнь ча
сти личности есть доступ к более широкому взгляду префронтальной
коры. Она может навести порядок среди кажущихся противоречащими
друг другу чувств, понять, что уверенность в собственной “лживости”
бывает адаптивной в травматической среде, но позже в жизни стано
вится дезадаптивной. Когда убеждения постоянно дифференцируются
от эмоций, внутренних реакций, поступков напряжения и расслабле
ния [Ogden & Fisher, 2015] и привязываются к соответствующим фраг
ментам личности, клиенты начинают яснее понимать, кем являются
в целом, и чем были вызваны их трудности.

Глава 5. Как подружиться с фрагментами своей личности...
127
Слияние, переход и смена частей личности
Части личности не носят бейджи с именами, а к системам лично
сти не прикладывается дорожная карта или инструкции. Все они де
лят одно тело, мозг и среду. Любая мысль и чувство могут оказаться
выражением любого фрагмента. Чтобы понимать, “кому” принадле
жат чувства или мысли в данный момент, необходимо быть знакомым
с каждой личностью: личные отношения, где мы немедленно узнаём
ее голос. Или иногда нужно взять паузу, внимательно прислушаться
и проанализировать данные или догадки: какой фрагмент может сре
агировать на данный триггер? Который из них сейчас мог бы испыты
вать стыд? Но все это перестает быть возможным, как только мы на
чинаем идентифицироваться с определенной частью, “сливаемся” с ее
чувствами, реакциями и интерпретируем их как собственные. Термин
“слияние”, введенный Ричардом Шварцем [Schwartz, 2001] и исполь
зующийся в модели внутренних семейных систем, указывает на два
сложных феномена, описываемых пережившими травму пациентами:
склонность идентифицироваться с частями личности (“Я подавлен”,
“Я хочу умереть”), а также столь сильное поглощение интенсивными
чувствами и телесными реакциями, что становится невозможно разли
чить “их” и “меня”.
Кэтрин с мужем была в отпуске на Карибах, которые они уже много раз по
сещали и с которыми чувствовали особенную связь. На второе утро путе
шествия женщина проснулась с необъяснимым чувством одиночества. Она
ощущала грусть и пустоту, отдаленность от мужа, хоть он и находился всего
в нескольких сантиметрах."Поверив", что это были ее чувства, Кэтрин нача
ла невольно их интерпретировать: "На самом деле он меня не понимает. Он
хочет как лучше, но он мне не подходит". К тому времени как муж проснул
ся, она начала плакать и обвинять его в безразличии. Лишь позже в тот же
день, почувствовав более явно связь с продолжающей нормальную жизнь
частью личности, Кэтрин поняла, что чувство одиночества принадлежало
детскому фрагменту. Он был оторван от привычной ежедневной жизни кли
ентки, не испытывал безопасность, поддержку и близость, обычно получае
мые ею в браке. Детская часть нуждалась в заверении, что она не осталась
совсем одна.

128 Глава 5. Как подружиться с фрагментами своей личности...
Кэтрин не только слилась с детской частью, но и перешла в альтер
нативное состояние во сне. Поэтому она проснулась в новом месте
и времени. И с этими имплицитными воспоминаниями маленькой
одинокой девочки в пугающей ее семье Кэтрин резко утратила связь
с настоящим. Исчезли ее счастливый брак, успешное создание новой
безопасной жизни и семьи, в которой ее ценили и нуждались в ней. Она
снова жила в Мичигане, а там было небезопасно.
Рейчел попеременно испытывала то тревогу, то раздражение. Иногда она
сердилась на себя, иногда — на окружающих. Проявления депрессии были
тяжелее всего, когда ее партнерша, Сьюзен, оказывалась слишком погло
щена работой или общением с друзьями, и на Рейчел не оставалось ни вре
мени, ни сил. В такие времена депрессия часто заставляла ее верить, что
умереть легче, чем жить. Но клиентка понимала, насколько больно Сьюзен
было бы потерять ее, и сопротивлялась суицидальным позывам. При этом
в состоянии раздражения Рейчел не испытывала эмпатию по отношению
к партнерше: чувствуя себя разгневанной и "морально правой" в своих су
ждениях, она не боялась задеть чувства девушки. Депрессия и одиночество
вызывались утратой внимания Сьюзен, а критикующие чувства — ее склон
ностью "спасать" друзей и родных, "нуждающихся в помощи", даже ценой
отчуждения от Рейчел и погружения в чужие проблемы.
Когда Рейчел попросили воспринимать депрессию как страдающую от де
прессии часть ее личности и обращать внимание на то, как та себя чувству
ет, в ее голову немедленно пришло число"12". Она начала вспоминать:"Это
был тяжелый период". Сфокусировавшись, по просьбе терапевта, на страда
ющем от депрессии двенадцатилетнем фрагменте личности, клиентка заме
тила, какие еще чувства тот испытывает. Рейчел почувствовала, что ей нигде
не было места, что она была нежеланной и недостойной внимания. Также
она боялась, что внимание другого человека приведет к чему-то плохому.
Мать Рейчел с трудом справлялась с шестью детьми, которых на самом деле
не хотела: в определенном смысле лучше всего было оставаться незамечен
ной, поскольку противоположное приводило к гневу и требованиям успеха
вместо успокоения и близости. Естественно, данную часть личности про
буждал партнер, от которого зависело слишком много людей. Насколько
бы любящей и поддерживающей ни была Сьюзен, двенадцатилетняя часть
личности Рейчел считала иначе. Когда ее девушка была занята, клиентка
заново испытывала имплицитные воспоминания о холодной, замкнутой

Глава 5. Как подружиться с фрагментами своей личности... 129
и не особо внимательной матери. Когда Рейчел попросили относиться
к раздражительности как к еще одному фрагменту личности, Рейчел сразу
же подумала о матери:"О боже! Раздраженная часть звучит прямо как моя
мать — бережливость и избегание «лишних» эмоций для нее были вопро
сами морали". Когда ее попросили "отстраниться" или осознанно отделить
себя от вспыльчивой части, клиентка поняла, что "она" (т.е. ее продолжа
ющая нормальную жизнь личность) ценила их со Сьюзен безоговорочно
поддерживающие отношения больше, чем осуждающая часть. Последняя
даже десятилетия спустя пыталась навязать правила матери, как со смехом
осознала Рейчел —как будто одобрение той все еще было жизненно важно!
Рейчел — пример феномена “слияния”, а Кэтрин — “перехода” пси
хологических статусов. Первая могла с легкостью проверить реали
стичность своих убеждений; она умела отстраняться от них; и ей даже
удавалось интересоваться причинами появления столь сильных реак
ций. Кэтрин, с другой стороны, испытывала ощутимые изменения и в
эмоциональном состоянии, во время которых не помнила о других чув
ствах и воспоминаниях, и была не в силах дотянуться до них. В первый
день отпуска она почувствовала благодарность за то, что находилась
в столь прекрасном месте с любящим и заботливым мужем. Но после
“путешествия во времени”, произошедшего во сне, клиентка просну
лась с острым чувством одиночества. Не было любопытства: “Почему
я так себя чувствую?”, только отчаянное стремление избавиться от бо
лезненного чувства.
Нелли, с другой стороны, страдала от диссоциативного расстройства
идентичности (ДРИ) и часто “переходила” из одного состояния в дру
гое. Это главный симптом данного заболевания. Состояния меняются
резко, часто и во многих случаях сопровождаются потерей сознания.
(Например, если бы Кэтрин “переключилась”, она, возможно, вообще
не узнала бы своего мужа; может быть, она бы даже не знала, где нахо
дится, сколько ей лет и как ее зовут.)
Когда Нелли находилась "в" страдающем от депрессии состоянии "по умол
чанию", она не могла видеть иной реальности или перспектив. Клиентка об
наружила, что может в дневное время "переключаться" между состояниями,
встречаясь за обедом с друзьями. Их теплота и интерес работали как позитив
ный триггер и способствовали возвращению к фрагменту личности, продол
жавшему нормальную жизнь. Она могла сперва испытывать стыд и ненависть

130 Глава 5. Как подружиться с фрагментами своей личности...
к себе, сомневаться, стоило ли вообще приглашать друзей. Но сразу же после
их прибытия возникала "нормальная" часть, устроившая встречу. Вечером,
чувствуя себя лучше после общения с друзьями, "она" обещала себе встать
утром и начать день, как бы плохо ей ни было. Но Нелли просыпалась "захва
ченной" страдающим от депрессии фрагментом и уже не помнила об обеща
нии, данном "ею" раньше. Затем "она" продолжала спать, не желая начинать
день. Проснувшись после полудня, стыдящаяся часть чувствовала себя "жал
кой" и ненормальной. Необязательно было диагностировать у Нелли диссо
циативное расстройство, но идентификация переходов была важна. Если она
не будет осознавать, что переключается, то сможет интерпретировать свое
поведение исключительно через призму провала.
Все эти клиенты, вне зависимости от диагноза, учились отделять себя
от чувств, убеждений, активации и физических реакций фрагментов
вместо автоматического предположения о том, что вся их психическая
и эмоциональная жизнь принадлежала только одному “я”. Они прак
тиковали осознанное внимание и способность идентифицировать воз
никающие части мгновение за мгновением вместо восприятия их как
“просто черта моего характера”. Снова и снова они замечали, что каж
дый раз идентифицируют фрагмент как “его” или “ее”, и уже не иден
тифицируются автоматически с его чувствами. Клиенты чувствовали
облегчение, иногда даже сильное. Когда они вдобавок стали больше
интересоваться фрагментом, то начали испытывать к нему искреннее
сострадание — вопреки себе или враждебным фрагментам. Клиенты
стали видеть больше, чувствовать себя намного спокойнее. Чувство по
коя часто “включало” префронтальную кору, что способствовало появ
лению более креативных решений проблем, отражающих внутренний
конфликт между частями личности.
Культивация эмпатии
Терапевт не только становится терпеливым свидетелем качеств, эмо
ций и связанного с травмой восприятия каждой части, но и должен пре
доставлять недостающее звено эмпатии для каждой из них. Поскольку
простое наблюдение за тем, что считается “частью личности”, и присво
ение ей имени весьма сложно для пациентов, я пытаюсь моделировать
осознанное использование языка частей. Я обращаю внимание на их

Глава 5. Как подружиться с фрагментами своей личности... 131
“голоса”, чувства и углы зрения, часто раньше клиента заявляю об их по
явлении, описываю их облик, затем осознанно добавляю нотку теплоты
или выражаю удовольствие и признательность каждой. Я описываю их
положение (“Что должен был сделать маленький мальчик?”), если у кли
ента проблемы с состраданием. Я пытаюсь озвучить признательность за
их вклад в выживание клиента: “Если бы он не сдался и не подчинил
ся, что бы случилось со всеми вами? Как бы ваш отчим среагировал?”
Самое важное — я делюсь собственными впечатлениями об общении
с личностями клиента, чтобы оживить их, сделать более “реальными”.
Используя слова, вызывающие положительные чувства и ассоциации,
я пытаюсь передать то, что они являются чем-то большим, нежели бес
плотные имплицитные воспоминания без контекста. Я могу восхититься
изобретательностью очень юной части: “Эта девочка была очень смышле
ной, не так ли? Надо же!” Или храбростью подростка: “В 15 лет она была
весьма решительной девушкой, верно? И не только, она была еще и изо
бретательной — кому бы еще пришло в голову «скрыться» в больнице,
где родители до нее не доберутся? Поразительно, как ей удавалось это
проворачивать. Нелегко постоянно попадать в больницу, чтобы сбежать
от родителей!” Говоря о личности мальчика-подростка, я могу сказать:
“Ух ты, он серьезно рисковал. Постоянно влезал в опасные для жизни
ситуации, чтобы найти помощь для всех вас”. Я также могу культивиро
вать эмпатию, “защищая” фрагменты личности или “вступаясь” за них,
как в следующем примере.
Нелли среагировала на замеченную депрессивную часть личности осужде
нием: "Ну, она неудачница—даже из постели не позволяет мне выбраться!"
Я немедленно возразила: "Вы предполагаете, что 11-летний ребенок с де
прессией выбрал стать таким? Она сразу же после рождения вызвалась
быть «неудачницей»? (Я подняла руку, словно вызываясь куда-то, и мы обе
рассмеялись.) Ни один ребенок в колыбели не выбирает страдать от депрес
сии и ненавидеть себя... Давайте посмотрим, как она потеряла надежду..."
Как “видеть части личности”:
наружная осознанность
Когда индивиды слишком идентифицируются или смешиваются
с чувствами и убеждениями частей своих личностей (как часто бывает

132 Глава 5. Как подружиться с фрагментами своей личности...
у клиентов с дисрегуляцией), терапевту нужен другой способ помочь
двойственной осознанности — достаточной ее степени для того, что
бы продолжающий нормальную жизнь фрагмент личности научил
ся воспринимать травматическую часть и строить с ней отношения,
а не сливаться.
Существует ряд способов достигнуть двойственной осознанности
даже в случаях с очень декомпенсированными людьми, но все это за
висит от мультимодальных вмешательств. Поскольку визуальное фо
кусирование часто усиливает любопытство и активирует медиальную
префронтальную кору, терапевту травмы может оказаться полезным
установить мольберт или большой планшет в кабинете (как делаю я).
Например, я могу попросить клиента изобразить часть, с которой ему
приходится сложно, и затем предложить взглянуть на рисунок с лю
бопытством: что он говорит об этой части? Что из изображения про
тиворечит прежним убеждениям клиента о ней? Что он теперь к ней
испытывает?
Или мы можем помочь клиенту интерпретировать борьбу между
частями личности путем создания блок-схемы, отслеживающей вну
тренние отношения между ними в конфликте. Нужно начать с изна
чального триггера и затем шаг за шагом фиксировать активированные
части личности. Наверху страницы рисуется треугольник, символизи
рующий продолжающий нормальную жизнь фрагмент. Клиента про
сят отслеживать в хронологическом порядке кадр за кадром последова
тельность триггеров и частей личности, запустивших внутренний кон
фликт. Триггер я обычно изображаю в виде большой красной стрелки.
Затем клиент должен вспомнить, какая из частей среагировала первой
на стимул. Она обозначается кругом, внутри которого терапевт может
написать примерный возраст или описание (например, “Часть с депрес
сией”, “Тревожащаяся часть”, чтобы ее распознавать в будущем. Затем
терапевт спрашивает: “Как эта часть среагировала на триггер? Как она
себя чувствовала?” После этого он пишет под кругом слова, связан
ные с данным фрагментом, передающие его ощущениия и убеждения:
“Считает себя отвратительным и никчемным — «Просто хочу забиться
в нору»”.
Затем клиента просят обратить внимание на следующее: “Какая
часть была пробуждена пристыженной?” Например, Нелли бы сказа
ла: “Просыпается отчаявшаяся часть: она просто повторяет «Все плохо,

Глава 5. Как подружиться с фрагментами своей личности... 133
и лучше никогда не станет»”. Та часть изображается как круг с ее воз
растом, “именем” или описанием, а под ним — ее чувства и восприятие.
Обычно внутренние конфликты происходят между 3-6 фрагментами,
и блок-схема продолжает разрастаться, пока не возникнет полная кар
тина конфликта и проблемы, которую можно проанализировать. В сле
дующем примере клиентка пришла ко мне с дистрессом и суицидаль
ными мыслями. Она была настолько дисрегулирована, что не могла
отделить себя от частей. Поэтому я попросила ее зафиксировать про
исходящее с помощью блок-схемы, чтобы мы обе “по-настоящему” это
поняли: “Мы знаем, что некоторые фрагменты весьма расстроены, но
не можем найти причину”.
Клиенты нечасто отказываются использовать данную технику, по
скольку им она кажется менее угрожающей, чем разговор об их эмоци
ях. Но иногда я добавляю: “Если вам это покажется слишком тяжелым
или просто неэффективным, просто скажите”. “Давайте начнем с того,
что произошло первым — был триггер, и вы сразу же испытали... что?”
Клиентка. Я чувствовала себя одинокой и совсем никому не нужной,
словно рядом никого не было, и все бросили меня.
Я. Значит, пробудилась детская часть, да? (Пока она говорит,
рисую круг для детского фрагмента и описываю его дистресс
теми же словами, что и она.) Снова болезненное одиноче
ство, и она никому не нужна. Как грустно! И что произошло
затем? Какая часть была следующей?
Клиентка. Затем я почувствовала сильный стыд. Я просто тонула в нем,
чувствовала себя настолько омерзительной и грязной, что
было очевидно, почему меня никто не хотел.
Я. Значит, детская часть пробудила стыдящуюся, и та начала
винить себя! И не только за одиночество детской части, но
и вообще за все — она взвалила все на свои плечи. Вот что
она делает, верно? Всегда ищет причину в себе.
Как и на рис. 5 .1, кажущееся клиенту внутренней борьбой обычно
изображается как активность ряда частей. В нем каждый фрагмент по
следовательно пробуждает другой, что приводит к импульсу сдаться,
ранить свое тело, умереть или убежать — отчаянные меры для выгля
дящих отчаянными времен.

134 Глава 5. Как подружиться с фрагментами своей личности...
“Я никому
не нужна
и совсем одна”
“Они не хотят
быть со мной,
потому что
я грязная
и отвратительная”
“Это безнадежно,
иясамавовсем
виновата —
я слишком глупая,
чтобы кому-либо
понравиться”
“ Просто сделай
это уже —
ты все равно
что мертвая!”
Рис. 5 .1 . Рисуя “проблему”
Визуальные образы, символизирующие каждую отдельную часть
и ее чувства, спонтанно инициируют отделение от частей. Когда кли
енты изучают диаграмму, у них часто меняется язык тела или тон голо
са. Это для меня указывает на то, что часть личности, продолжающая
нормальную жизнь, замечает остальные фрагменты, а не сливается
с ними. Если этот процесс не начинается спонтанно, я могу попросить
клиента сконцентрироваться на всех элементах изображения пооче
редно и проявить большее любопытство ко всем частям, рассматривать
их как набор чувств и мыслей и обращать внимание на то, как каждая
из них проясняла значение имплицитных воспоминаний, когда была
пробуждена.
“Заметьте, что все это началось, когда ваш парень опоздал, и он про
будил детскую часть — ей было так больно! Она чувствовала себя такой
разочарованной и нелюбимой. Затем отчаявшаяся часть расшатала ее
еще больше и пробудила борющуюся — и она была вне себя! Видите,
как так получилось?” Как можно увидеть на диаграмме, суицидальные,
аддиктивные, импульсивные или самодеструктивные части личности
пробуждаются эмоциями уязвимых и затем предлагают им “выход”
из дистресса. Это еще больше подтверждает, что в основе связанно
го с травмой самодеструктивного поведения лежит цель принести

Глава 5. Как подружиться с фрагментами своей личности... 135
облегчение и регуляцию телу: прямая противоположность желанию
умереть. Как только пробуждаются любопытство и даже сострадание,
следующим шагом, изображенным на диаграмме, является решение —
в данном случае решение для одинокой части и для суицидальной.
Лучше всего, когда решение или вмешательство вырастают естественно
из заботы или желания защитить продолжающую нормальную жизнь
часть личности (рис. 5.2).
На первой диаграмме клиенту демонстрируется, как система частей
активируется и полязиризуется в результате реакции на триггер. На
второй показывается, как фрагмент личности, продолжающий нор
мальную жизнь, теперь может предоставить исцеление и заботу дет
ским фрагментам, в результате чего суицидальному больше не нужно
“пытаться помочь”. Если бы я лечила “предложение помощи” как угро
жающие жизни суицидальные мысли и пыталась госпитализировать
клиента, и борющаяся, и суицидальная части только острее бы реаги
ровали. Привязывающаяся часть чувствовала бы себя еще более оди
нокой, закрытой в больнице, а борющаяся — неизбежно почувствовала
враждебность и заточение контролирующим авторитетным лицом.
я грязная
я слишком глупая,
и отвратительная” чтобы кому-либо
понравиться”
Рис. 5 .2 . Схематическое изображение решения проблемы

136 Глава 5. Как подружиться с фрагментами своей личности...
В данном примере разрешение потенциально смертельно опасного
кризиса приходит после того, как уязвимой детской части предлагают
утешительный исцеляющий опыт. Сострадательный фрагмент, продол
жающий нормальную жизнь, просят взять одинокие, пристыженные
и отчаявшиеся детские части личности “под свое крыло” и передать им
чувство заботы и защищенности. Даже если у клиента есть сложности
с состраданием, визуальное изображение рук, обнимающих детские
фрагменты, вызывает положительные ощущения в теле клиента: теплоту,
стремление защитить их, улыбку, импульс приблизиться к изображению,
а значит — к частям. Преимуществом диаграмм является способность
представить что-то новое и потенциально сложное через невербальную
коммуникацию. Если бы я просто попросила клиента сказать: “Я о вас
позабочусь” юным частям, то могла бы получить ответ “Нет, я не хочу
о них заботиться!” Но когда я рисую руки и описываю вмешательство
как жест: “Смотрите, что происходит, когда вы берете данные детские
фрагменты под свое крыло, чтобы они не были столь перегруженными
и испуганными”, ни один клиент не возражает. Говоря это, я делаю жест
правой рукой, словно и вправду беру кого-то под “крыло”, и повторяю
его каждый раз, когда произношу это выражение. Соматическая комму
никация обращается напрямую к частям личности. Левое полушарие,
специализирующееся на словах, может негативно среагировать на вер
бальную коммуникацию, но не в силах заблокировать соматическое со
общение, предназначенное для правого [Gazzaniga, 1985]. Юные фраг
менты чувствуют “крыло” на рисунке и в моем жесте.
Еще один способ экстернализовать сложности и конфликты частей
для их освидетельствования — использовать предметы, обозначающие
их: фигурки для песочной терапии, фигурки животных, камни, кристал
лы, даже резиновые уточки. Обратите внимание, что все это привлека
тельно для детского, а не взрослого тела и разума. Терапевт всегда должен
помнить, что пациент является не единой личностью, а системой, состоя
щей из частей разных возрастов, от младенцев до мудрых стариков.
Кэт пришла на консультацию, чтобы оценить, подойдет ли ей диагноз ДРИ
больше, чем психотическое расстройство, ярлык, который навешивался
на нее каждый раз, когда она упоминала о том, что слышит голоса. С ней было
сложно вести беседу, поскольку она постоянно отвлекалась на, видимо,
очень горячий спор между ее голосами. Губы Кэт двигались так, словно она
разговаривала, хоть и не издавала ни звука; она активно жестикулировала,

Глава 5. Как подружиться с фрагментами своей личности...
137
словно в гневе, с хмурым выражением на лице. Время от времени я могла
читать ее речь по губам, когда она отчаянно трясла головой и беззвучно
произносила: "Нет, нет!" Каждый раз, когда я использовала слово “часть"
или спрашивала ее о голосах, разговаривающих с ней, диалог, возможно,
и приостанавливался на секунду, но ничего отчетливо не говорило о том,
что меня услышали. Но, наконец, на третий сеанс Кэт пришла с маленьким
пластиковым пакетом. "Вот, здесь части", — сказала она, вытряхнула его со
держимое на стол и сразу же вернулась к своему внутреннему разговору.
На моем кофейном столике лежала кучка миниатюрных резиновых уточек,
подарок от Кэт, символизирующий те части, о которых она пока что не мог
ла мне рассказать, поскольку была перегружена их огромным количеством
и интенсивностью их чувств и конфликтов.
После этого сеанса Кэт постепенно училась описывать свои ежене
дельные внутренние проблемы и конфликты с помощью уточек, вы
бирая разные размеры и цвета для обозначения разных частей ее лич
ности. Несколько недель спустя она даже принесла мячик для снятия
стресса в форме мозга, чтобы показать “тот большой мозг, о котором вы
говорите” — доказательство того, что она меня слушала, когда я гово
рила о “мудром разуме” в ее взрослом мозге. Каждую неделю мы рас
сматривали все проблемы клиентки с помощью игрушек и создавали
скульптуры в стиле психодрамы, где изображалось, как внутренние
конфликты между частями личности привели к кризису или проблеме.
Затем, уточка за уточкой, я описывала то, что она показывала мне.
"Когда маленькая оранжевая уточка (я показала пальцем на нее, чтобы
обратить внимание клиентки) была спровоцирована разозленным муж
чиной на почте, зеленая уточка выбежала из помещения, что напугало Дже
реми (красную уточку-подростка среднего размера). Он подумал, что муж
чина за ним гнался, поэтому Джереми запрыгнул в машину и начал ехать
на слишком высокой скорости. Это напугало все детские части! Он ехал так
быстро, так злился и боялся, что это еще больше напугало других уточек.
Им нужен большой мозг, который бы помог им на почте, и злой мужчина
не кричал бы на них. Что часть с большим мозгом думает, как можно с этим
справиться? Детским частям нравится ходить на почту, но на них постоянно
кричат, поскольку людей сбивают с толку детские фрагменты, разговари
вающие во взрослом теле. Этот взрослый им кажется чудаком. Может, им
не стоит ходить в магазин без взрослых — как вы считаете?"

138 Глава 5. Как подружиться с фрагментами своей личности...
Неизменно под моим наставничеством резиновый мозг находил твор
ческое решение, что отражало сформировавшуюся способность к рас
ширенному восприятию. Это было обусловлено наблюдением Кэт за ми
зансценой из уток, передающей всю систему и целый опыт. Внутреннее
напряжение и “шум” голосов затрудняли задачу поддерживать осознан
ность, но клиентка могла сконцентрироваться на утках и усилить свое
любопытство. Кэт начала видеть паттерны хаоса и кризиса, появлявши
еся при переключении на юные части личности, которые в результате ре
агировали на внешний триггер. Их перевозбужденные эмоциональные
реакции пробуждали защитные реакции борющихся и убегающих ча
стей (таких как Джереми), что вновь провоцировало юные фрагменты.
Экстернализация (визуальное изображение частей во взаимодействии),
полученная путем осознанного наблюдения, рисунков, диаграмм или
“терапии утками”, способствует расширению области осознанности,
усилению любопытства и интереса, формированию чувства перспекти
вы (“Я сейчас в безопасности, хоть части моей личности в это и не ве
рят”) и улучшению умения делать суждения мудрым разумом.
Слияние и проверка реальности
Поскольку стратегией выживания Энни исторически было автоматическое
слияние с любой частью, активированной в данный момент, она никогда
не подвергала сомнениям информацию, регулярно получаемую через тело
(напряжение, сдерживание дыхания, повышенное сердцебиение, дрожь
и судороги), мысли (презрительные, отчаявшиеся, язвительные) или эмоции
(стыд, паника, ужас). Мелкие, заурядные ежедневные события, включая по
ложительные, наподобие приглашения на обед, постоянно провоцировали
реакцию частей личности и их имплицитных воспоминаний, что вызывало
реакцию других частей. "Поэтому проще выпить пива в 10 утра и вернуть
ся в постель". Например, приглашение на обед пробудило неуверенного
в себе ребенка, не знающего, как себя вести. Он затем пробудил насторо
женные фрагменты, сохраняющие тайны детства ценой отказа от близкой
дружбы. Это в свою очередь спровоцировало осуждающие и унижающие
фрагменты: "Как глупо! Какая дурацкая идея! Зачем кому-то с тобой дру
жить? Она сразу же увидит, насколько ты глупая". Между чувством угрозы,
пробужденной триггерами обычной жизни, и стыдом, вызванным осуждаю
щими фрагментами, Энни ожидаемо в смешанном состоянии предполагала:
ее мир унизителен и опасен, а сама она — дефективная и нежеланная.

Глава 5. Как подружиться с фрагментами своей личности... 139
Слияние поддерживает “жизнь” травмы
Как может человек преодолеть травматический опыт в среде, кото
рая субъективно кажется опасной и враждебной? И клиенты, и тера
певты часто верят, что травму можно преодолеть путем проработки
событий, даже когда критикующие голоса по-прежнему атакуют чело
века по своей воле, используя те же слова или презрение, что и злоу
мышленник. Но и те, и другие могут уравнять “безопасность” со свобо
дой от самоповреждения или безопасной домашней обстановкой, как
сделала я при встрече с Энни. Возможно, нам не приходит в голову,
что “эмоциональное состояние” безопасности может оказаться недо
ступным, если клиент привык сливаться с детскими частями, которые
по-прежнему чувствуют себя нежеланными, испуганными, присты
женными или суицидальными. Несмотря на то что внешние условия
теперь могут теперь быть объективно безопасными, клиенты, смешав
шиеся с собственными имплицитными воспоминаниями и частями
личности, часто не испытывают физического или эмоционального
чувства безопасности, чтобы убедить фрагменты, что “это” закончи
лось. Для преодоления травмы клиент должен научиться отделяться
от фрагментов своей личности, чтобы было возможно оценить реаль
ности обоих полушарий. С точки зрения неотделенной двойственной
осознанности фрагмент, продолжающий нормальную жизнь, может
научиться ориентироваться в непосредственном окружении путем фо
кусировки визуального внимания, может правильно оценить степень
безопасности, но при этом также почувствовать страх фрагментов
и готовиться к опасности вследствие “их” оценки. С точки зрения “ны
нешней реальности”, как я это называю, продолжающая нормальную
жизнь часть личности может стать свидетелем прошлой реальности
частей личности, и все равно почувствовать эмпатию к тому, что они
по-прежнему здесь.
Умение отделяться
Поскольку нужна практика, чтобы научиться идентифицировать сли
яние, терапевт часто становится наблюдателем, замечающим его: “Хм,
я вижу, сегодня вы сильно слились с пристыженной частью”, “Сложно
не сливаться с тревожной частью — вы ведь привыкли к «немедленному

140 Глава 5. Как подружиться с фрагментами своей личности...
слиянию»”. Я использую термин “немедленное слияние” для описания
процедурного обучения привычкам немедленного слияния с любыми
частями, у которых самые сильные чувства. Иногда это происходит на
столько быстро, что осознанное внимание не улавливает этого. Чтобы
суметь идентифицировать данные паттерны при их возникновении,
клиентам нужен язык для описания происходящего с ними. Этот язык
должен не интерпретировать или патологизировать, а помогать иден
тифицировать потенциально проблематичные условные рефлексы.
Клиенты также получают пользу от “протоколов отсоединения”, умений
и руководств к действию, которые можно задействовать после слияния.
(В приложении А приводится шаблон такого протокола.)
Сюзанна пришла на сеанс со сдержанным выражением лица, кото
рое я затем начала понимать как связанное с ее настороженной частью.
Этот “телохранитель” всегда был готов к разочарованию или преда
тельству, что было ежедневным опытом в жизни Сюзанны. “Я не могу
этого сделать, —сказала она. — Не могу. Я не могу сделать того, о чем
вы с доктором Г. просите”. (И я, и ее лечащий врач пытались помочь
ей научиться отсоединяться, но ей чаще это не удавалось, чем удава
лось.) “Почему вы постоянно пытаетесь заставить меня сделать что-то,
чего я не могу?!” На этих словах голос Сюзанны стал эмоциональнее
и выше. Для меня это было признаком речи части личности.
Я. Обратите внимание на часть, повторяющую "Я не могу,
не могу!" Вы можете попытаться немного отделиться от нее?
Посмотрите, можете ли вы чувствовать ее, но не "становить
ся" ею... чтобы она знала, что вы ее слышите.
Сюзанна. Нет, я же вам говорила, я не могу сделать то, чего вы от меня
хотите!
Я. Сюзанна, я знаю, что сложно отделиться, когда вы настоль
ко привыкли считать все эти части "просто собой". Но вы бы
хотели попробовать? (Она кивает.) Посмотрите, что про
изойдет, если вы скажете: “Она боится, что я не смогу этого
сделать — она боится". Что происходит?
Сюзанна. Уже не так тяжело.
Я. Да, уже не так тяжело, когда она слышит от вас: "Она боится".
Можете продолжать использовать "она"?

Глава 5. Как подружиться с фрагментами своей личности...
141
Сюзанна. Хорошо.
Я. Спросите у нее: чего она боится в том случае, если у нее
"не получится"?
Сюзанна (делает паузу, судя по всему, внутренне прислушивается). Она
боится, что вы откажетесь от нее и не поможете.
Я. Конечно, она боится этого! Ее мать жила под девизом "Будет
либо по-моему, либо никак", поэтому девочка постоянно бес
покоится из-за этого, не так ли?
Сюзанна. Но, кажется, я тоже чувствую это беспокойство. Я могу ска
зать, что именно для меня сложно в отсоединении? Когда
я пытаюсь сделать так, отделяюсь от чувств частей, то вооб
ще не могу их испытывать. Я просто чувствую пустоту. Я чув
ствую либо все, либо ничего.
Я. В этом-то и проблема, верно? (Обратите внимание: я ва-
лидирую ее сложности с отделением, относясь к ним как
к нормальным и естественным, пытаясь намекнуть, что
мои стандарты отличаются от стандартов ее матери.)
Если бы детская часть не боялась так сильно, что мы бросим
ее и откажемся помогать, возможно, вы бы смогли расска
зать о столь распространенной проблеме. (Теперь я перехожу
к психопросвещению для части ее личности, продолжающей
нормальную жизнь, чтобы клиентке стал понятен кон
текст ее сложностей с отделением.) Многим пережившим
травму сложно достичь того, что мы называем "двойствен
ной осознанностью": осознание собственного существова
ния и чувств частей личности одновременно. Но давайте по
смотрим, смогу ли я обучить вас некоторым способам этого
достичь. Попробуете пройти пять этапов к отсоединению?
(Я осознанно выбираю очень структурированный подход,
разбитый на конкретные маленькие шаги, чтобы сделать
обучение проще, чем она ожидает.)
Сюзанна. Хорошо.
Я. Сперва обратите внимание на чувство "Я не могу" — вы его
по-прежнему испытываете?

142 Глава 5. Как подружиться с фрагментами своей личности...
Сюзанна. Да, оно уже не настолько сильно, но все равно не ушло.
Я. Начните с внимания к чувству и повторения фразы: "Она бо
ится, что я не смогу этого сделать". Это и есть первый этап.
Сюзанна. Говорить вслух или про себя?
Я. Как вам самой удобнее. Если вы чувствуете дискомфорт,
просто решите, что он принадлежит части, и громко скажите
себе вслух: "Она боится..." ил и "Она расстроена". (Я даю ей ми
нуту или две на испытание этого нового языка.) "Так лучше
или хуже?"
Сюзанна. Лучше.
Я. Вы готовы ко второму этапу?
Сюзанна. Да.
Я. Второй этап состоит в следующем: слегка напрягите кору,
чтобы часть смогла ощутить ваше присутствие... Вы ее
по-прежнему чувствуете? (Вспомнив, что Сюзанна в детстве
занималась спортом, я стараюсь использовать тело как ре
сурс.)
Сюзанна. Да!
Я. Замечательно! Теперь спросите у нее, чувствует ли она вас.
Сюзанна. Да.
Я. Чудесно! Вы обе друг друга чувствуете! Хорошо поработали!
Ура! Ей это нравится?
Сюзанна. Да. Она рассказывает, почему части постоянно так напуга
ны — им кажется, что их никто не слышит.
Я. Поэтому нам стоит над этим поработать, верно? Теперь вы
обе готовы к третьему этапу! Вытяните свой позвоночник
от поясницы вверх — словно вы создаете пространство меж
ду позвонками... Спросите у нее, чувствует ли она, насколь
ко вы сейчас высокая...
Сюзанна. Она удивлена, потому что не знала, насколько я высокая.
Я. Отлично сработано! Теперь вы чувствуете ее, а она — вас,
и вы общаетесь! Ей это нравится?

Глава 5. Как подружиться с фрагментами своей личности... 143
Сюзанна. Да, очень. И мне тоже, потому что я ненавижу ситуации, когда
я пытаюсь отделиться, но при этом не могу почувствовать эту
часть.
Я. Спросите у нее, приятно ли ей слышать от вас, что вы хотите
почувствовать ее вместе с собой.
Сюзанна. Ей это нравится, но она говорит, что по-прежнему беспокоит
ся, что я не пойму, а она не понравится вам и доктору Г.
Я. Хорошо, я рада, что она может рассказать вам о своем бес
покойстве. Просто постарайтесь не сливаться с ним. Давайте
перейдем к четвертому этапу: включите свою роль главы от
дела на секунду. Представьте, что эта часть приходит к вам
как к своему руководителю и беспокоится, что она недоста
точно быстро справляется и ее уволят. Что вы ей скажете?
Сюзанна (задумывается на какое-то время). Я скажу ей не беспокоить
ся — просто продолжать учиться навыкам работы и верить,
что она справится, если будет продолжать стараться.
Я. Замечательный совет, Сюзанна. Вашему персоналу повезло
с мудрым и добросердечным руководителем. Теперь давайте
перейдем к пятому этапу: спросите у нее, легче ли ей, когда
она это слышит, или нужно что-то еще.
Сюзанна. Она говорит, что помогает, хочет, чтобы я это повторяла, по
тому что ей нужно слышать это снова и снова...
Я. Хорошая мысль! Она слышала это слишком мало, чтобы по
верить и воспринять. Думаете, вы сможете постоянно повто
рять ей, что она справится, если будет продолжать стараться?
Возможно, вам будет полезным сделать заметку в календаре,
чтобы ваш телефон об этом напоминал? Я знаю, что вы так
следите за графиком своих детей, а эта часть тоже ребенок.
Сюзанна (теперь явно ее продолжающая нормальную жизнь часть).
Я добавлю ее в свой график, но мне очень поможет, если вы
запишете эти пять этапов, чтобы я могла их повторять. (Эта
просьба показала мне, что ее продолжающая нормальную
жизнь часть была более активна, чем раньше: она могла раз
мышлять над способом достичь цели, связанной с частями.)

144 Глава 5. Как подружиться с фрагментами своей личности...
Я (говорю и одновременно записываю пять этапов, которые мы только
что практиковали). Это действительно должно ее успоко
ить, Сюзанна! И теперь, прежде чем мы закончим на сегодня,
давайте поблагодарим ее за признание в беспокойстве! Это
было важно. Как еще бы вы узнали? Возможно, мы также мо
жем назначить время для нее или других частей, чтобы они
рассказали вам о своих беспокойствах... Давайте подумаем
над этим.
Получив набор структурированных действий, уже не так боясь свя
зываться с юным фрагментом своей личности и не опасаясь вскоре ис
пытать “слишком много” уязвимости, Сюзанна смогла не только отсое
диниться, но и начала диалог со столь расстроенной детской частью. Как
и Сюзанна, клиенты часто спонтанно испытывают сострадание к своим
частям, как только отсоединяются от них: “Мне ее очень жаль — просто
хочется взять ее на руки и обнять”. Здесь у терапевта может возник
нуть искушение остановиться на эмоции грусти вместо продолжения
фокусирования на частях. Но он должен помочь клиенту сохранить
состояние осознанности и концентрацию на ребенке: “Каково ей ис
пытывать вашу грусть? Чувствовать, что кому-то важны ее чувства?”,
“Посмотрите, что случится, если вы обратитесь к ней и просто про
тянете руку”. Когда клиенты представляют, как обращаются к своим
детским личностям или даже делают такой жест в соответствии с тех
никой, взятой из сенсомоторной терапии [Ogden & Fisher, 2015], их вну
треннее состояние обычно трансформируется: они ощущают тепло; их
тела расслабляются; им становится спокойнее. Чтобы убедиться, что
подобные положительные внутренние состояния продлятся дольше,
чем момент, терапевт должен продолжать концентрироваться на “про
исходящем внутри”. Так углубляется эмоциональная связь с детской
частью, а также усиливаются чувства близости и сострадания.
Иногда клиенты прекрасно учатся говорить правильные слова сво
им фрагментам, но при этом не ощущают четкой связи с ними. Очень
важно, чтобы терапевт попросил клиентов задержаться на смене эмоций
или ощущений. Она происходит, когда клиент говорит или делает что-
то поддерживающее или успокаивающее для частей. Терапевт может
спросить: “Как меняются ее чувства, когда она ощущает, что вы действи
тельно «здесь»?” Или: “Как она может почувствовать, что вы искрен
ни? Что ей об этом говорит?” Иногда терапевту приходится совмещать

Глава 5. Как подружиться с фрагментами своей личности... 145
психопросвещение с работой с частями, как я делала с Сюзанной в вы
шеприведенном примере. Перемены приходят только через повторение
новых паттернов: “Чем чаще вы ее обнимете, тем безопаснее она себя
чувствует, а вы — спокойнее. Когда она испугана, она не может позво
лить вам чувствовать себя спокойной и сосредоточенной”.
Иногда терапевту нужно “перевести” сложности ребенка, чтобы про
должающая нормальную жизнь часть все “поняла”.
"Она говорит, что здесь с вами ей нравится, но она еще не может доверить
ся... Это понятно, не так ли? Вы чувствуете, что она немного сдерживается?
Это значит, что она просто многое пережила — и это ведь правда, не так
ли? Поэтому ей сложно доверяться. Чтобы она поверила, что кто-то дей
ствительно будет здесь с ней, вам нужно будет появляться день за днем,
показывать, как вам важны ее чувства. Именно это ей нужно, чтобы пове
рить, что вы здесь насовсем. Тогда она, наконец, расслабится и почувствует
себя в безопасности".
Проявление гостеприимства
В конце 1980-х и начале 1990-х, когда первые эксперты в сфере
диссоциации пытались словесно описать свои наблюдения пациентов
с “раздвоением личности”, чтобы идентифицировать личность, кото
рую мы сейчас знаем как продолжающую нормальную жизнь, исполь
зовался термин “host” — носитель, хозяин. Несмотря на то что данный
ярлык должен был передавать ощущение пустого сосуда, содержащего
травмированные фрагменты, мы можем присвоить ему еще одно зна
чение: хозяин дома и проявляющий гостеприимство. Фактически, если
продолжающий нормальную жизнь фрагмент личности несет ответ
ственность за здоровье и благосостояние тела, он должен предостав
лять пищу, убежище и удовлетворять прочие потребности. Он букваль
но является “хозяином”, или основной базой, для всех частей личности.
Вдобавок, если учитывать его доступ к медиальной префронтальной
коре, продолжающий нормальную жизнь фрагмент личности имеет
уникальную способность смотреть на вещи шире, обдумывать, прими
рять противоположности или по крайней мере одновременно удержи
вать их в сознании. У фрагмента личности, продолжающего нормаль
ную жизнь, имеется способность удерживать в дуальной осознанности

146 Глава 5. Как подружиться с фрагментами своей личности...
и прошлое, и настоящее, часть и целое, животный мозг и думающий
мозг. Тем не менее, когда клиенты наконец-то приходят на терапию,
этот фрагмент чаще всего деморализован или истощен, идентифици
руется с определенными частями, чувствует угрозу от других или же
стыдится их. Несмотря на то что у части личности, продолжающей
нормальную жизнь, есть врожденная способность наблюдать за всеми,
понижать автономную дисрегуляцию и проявлять интерес вместо того,
чтобы бояться, ей может понадобиться новая информация для распоз
нания их как личностей маленького ребенка, пытающихся передать
связанные с травмой страхи и фобии.
Гостеприимство к потерянным
душам и травмированным детям
Но почему личность, продолжающая нормальную жизнь, должна
становиться теплым и гостеприимным хозяином дома для связанных
с травмой, ведь они переворачивают ее ежедневную жизнь вверх дном?
Терапевтам приходится как предоставлять убедительные аргументы,
что связь с эмоциями, вспоминание прошлого или практика способно
стей поможет клиентам, так и устанавливать связь между надеждами,
мечтами, приведшими клиента на терапию, и способностью распозна
вать части и дружить с ними. Подумайте о том, что клиент хочет полу
чить от терапии: что именно привело его к вашей двери? Что он наде
ется получить в результате лечения? Почему он здесь? Клиент хочет
испытать облегчение или же самореализоваться? Выжить или понять
свой опыт?
Обратите внимание: все мои объяснения обычно позитивные, нор
мализирующие и апеллируют к “лучшей личности” клиента.
"Я знаю, вы бы хотели, чтобы части просто исчезли, но было бы это справед
ливо? Пренебрегать ими так, как тогда пренебрегли вами? Я не думаю, что вы
такой человек. Тот человек, которого я знаю, никогда не стал бы бросать трав
мированных детей лишь из-за того, что они расстроены или неудобны ему".
"Воспринимайте части как своих соседей по комнате — вы все делите одно
тело, один дом. У вас есть выбор: научиться принимать друг друга и нахо
дить общий язык или постоянно бороться!"

Глава 5. Как подружиться с фрагментами своей личности...
147
"Если бы не ваши части, мы бы сейчас здесь не сидели. Взяв на себя роль
"выжить-любой-ценой", они позволили вам покинуть дом, поступить в кол
ледж и начать новую жизнь вдали от мира вашего детства. Будет справед
ливо забрать их с собой в этот безопасный, хороший мир. Возможно, это
способ их отблагодарить. Не особо благодарным будет оставить их «там»,
а самому уйти дальше".
"Справедливо или нет, но вы и ваши части неразделимы: пока их рас
стройство становится вашим. Чтобы вы смогли прожить жизнь, свободную
от страха, гнева и стыда, части личности нужно приветствовать. Они долж
ны чувствовать себя в безопасности".
Обратите внимание, что объяснения терапевта спорят с продол
жающей нормальную жизнь частью личности и одновременно выра
жают поддержку частям. Каждое заявление или вопрос показывают,
что терапевт будет защищать юных, уязвимых и травмированных.
Прояснение произошедшего в прошлом не акцентируется: в центре
находятся отношения между частями и личностью нормальной жиз
ни сейчас, происходящее между ними в текущий момент. Имплицитно
предполагается, что они движимы прошлым опытом, болезненными
телесными и эмоциональными воспоминаниями. Можно признать это,
но не нужно связывать реакции частей с конкретными событиями про
шлого. Когда клиенты спонтанно ассоциируют часть с определенным
образом или событием, терапевт переоценивает вмешательство воспо
минания как способ части передать, почему она испугана, пристыжена
или разозлена.
"Когда мы говорим о части, боящейся быть покинутой, все время возникает
один и тот же образ, верно? Образ вашей матери, уезжающей в гневе, а этот
детский фрагмент бежит по улице вслед за ней... Интересно, пытается ли
эта маленькая девочка спросить вас: «Ты тоже посчитаешь это слишком
сложным и сбежишь от меня?»"
"Если бы этот образ был некой юной частью вашей личности, что бы он пы
тался вам сказать? Может, он говорил бы: «Да, поэтому я все время боюсь»?
Или «Помоги!» Или «Не дай никому обидеть меня». Важно об этом знать,
верно? Иначе ему придется продолжать слать вам жуткие образы, чтобы
достучаться".

148 Глава 5. Как подружиться с фрагментами своей личности...
Сперва сеансы терапии должны быть использованы как возмож
ность попрактиковать эти новые привычки: обращение внимания
на части, придание имен замеченному и отсоединение. Но для прак
тики нужен терапевт, постоянно спрашивающий: “«Кто» сейчас го
ворит? Какие части реагируют на разговор? У какой части сильная
эмоциональная реакция?” Как упоминалось в главе 4, большинство
людей привыкли предполагать, что все мысли, чувства и физические
реакции — “мои”, а испытываемое “мною” — “мои” эмоции. Нужно
практиковаться неделями, чтобы помочь клиентам избавиться
от данного автоматического предположения и научиться понимать,
что любое их чувство или мысль может оказаться выражением одной
из многих частей.
Чтобы помочь индивидам вернуть их фрагментированные, отвер
гнутые, отчужденные части, терапевт должен быть непреклонным
и настойчивым в использовании языка частей в терапии и просьбах
к клиенту тоже его применять: “Что происходит, когда вы говорите:
«Она испытывает стыд?» Чувства усиливаются или ослабляются?”
Каждый раз, когда я предлагаю клиентам называть их чувства “его”
чувствами, они замечают легкое расслабление или облегчение — слов
но приписывание эмоции “ему” передает части ощущение того, что ее
услышали или поняли.
Большинство клиентов развили процедурально выученную при
вычную стратегию, чтобы справляться с навязчивыми или домини
рующими коммуникациями частей личности. Некоторые пытаются
контролировать навязчивые чувства и импульсы, игнорируют слезы
или самоуничижительные голоса фрагментов. Другие интерпрети
руют каждую эмоцию, импульс или убеждение как “мое чувство”
или “как я себя чувствую”, не задумываясь о том, что, возможно, не
сколько секунд назад чувствовали себя по-другому. Первая стратегия
предполагает более отрезанную от эмоций, контролируемую жизнь,
что не позволяет наслаждаться ею. Вторая приводит к хаосу и ощу
щению себя перегруженным, неконтролируемым, безумным, находя
щимся на грани срыва и коллапса. В терапии данные паттерны нужно
не только замечать и переводить на язык частей, но и акцентировать
усиление личности с нормальной жизнью и подкрепление качеств,
ассоциирующихся с “селф” или “самоэнергией” в модели внутрен
них семейных систем [Schwartz, 2001]. Фрагмент, продолжающий

Глава 5. Как подружиться с фрагментами своей личности... 149
нормальную жизнь, должен развить умения “мудрого разума”: поддер
живать связь с текущим моментом, задействовать метаосознанность
или парить над эмоциями, видеть все части личности и принимать ре
шения в пользу их всех. Во внутренних семейных системах концепция
“селф” помогает клиенту достигнуть состояния сострадания, креатив
ности, любопытства и более широкого взгляда. В модели структурной
диссоциации продолжающий нормальную жизнь фрагмент подчер
кивает важность развития функциональной способности принимать
решения и воплощать их в жизнь ради блага системы. Если соединить
эти две модели и содействовать развитию мудрого разума или “само-
энергии” у продолжающего нормальную жизнь клиента, то получа
ется лидерство, основанное на ясности суждений, сострадательном
принятии и способности изменять поведение. Самое сложное здесь —
найти способ быть услышанным продолжающей нормальную жизнь
частью и убедить данный аспект личности не только считать себя
лидером, но и культивировать качества: любопытство, сострадание,
ясность, изобретательность, храбрость, ответственность и близость.
Формирование связи с мудрым
сострадательным взрослым
Поскольку поступки и реакции частей личности движимы автоном
ной активацией и животными защитными реакциями выживания, пе
режившие травму часто идентифицируются с определенными из них
и “владеют” ими, а остальные — отвергают. Некоторые, как, например,
Карла, идентифицируются с фрагментами, продолжающими нор
мальную жизнь; некоторые — с суицидальными или разозленными;
некоторые — с отчаянным стремлением привязывающегося фрагмен
та обрести близких. В итоге они “ищут любовь совсем не там”. Кто-то
идентифицируется с подчиняющейся частью и заботится даже о тех
родственниках, со стороны которых подвергались жестокому обраще
нию. Но когда клиенты идентифицируются со связанными с травмой
частями или сливаются с ними, они могут вскоре потерять доступ
к фронтальной коре и личности, продолжающей нормальную жизнь.
Интенсивность реакций частей на травму, как правило, “заглушает”
испытываемую связь с личностью левого полушария, которая помнит

150 Глава 5. Как подружиться с фрагментами своей личности...
о необходимости сходить в магазин, хоть у замирающей части сегод
ня и паническая атака. Неудивительно, что упорство продолжающей
нормальную жизнь части интерпретируется как “притворство” или
“лживость”. Интуитивно сложно считать часть, ведущую себя и мыс
лящую рационально, несмотря на поток чувств и эмоций, отражаю
щей автентическую личность, а в особенности воплощением того, как
клиент пережил годы насилия, пренебрежения или плена без потери
умения или желания “двигаться дальше”.
Многие клиенты сразу же отрицают наличие фрагмента, продол
жающего нормальную жизнь: “Здесь нет взрослых. Они мне вообще
не нравятся”, — сказала студентка-юрист, пришедшая ко мне на кон
сультацию. Она действовала согласно повестке детской части, нуждав
шейся в заботе, поскольку та находилась “одна дома”. “Я раньше дей
ствовала”, — сказала художница. “Раньше у меня была жизнь, но ее
больше нет. Я ни с чем не справляюсь, не могу действовать, когда мне
настолько больно”. После разрыва романтических отношений часть ее
личности с депрессией впала в глубокое отчаяние. Друзья и врач ху
дожницы подсказывали воспринимать это как горе. В результате она
слилась с депрессивной частью, и функционировать для нее станови
лось все тяжелее и тяжелее.
Я спросила у художницы: "Вы помните, каково вам было действовать, когда
у вас была жизнь?"
Клиентка. Да. У меня было столько интересов и занятий, которые мне
нравились. (Ее глаза загорелись.)
Я. Когда вы вспоминаете эти дни, что происходит с вашим те
лом?
Клиентка. Я ощущаю прилив энергии и надежды. Затем я думаю "Кого
ты обманываешь? Для меня нет надежды".
Я. Это говорит вам депрессивная часть! А вы ей верите, от чего
ни одной из вас не становится лучше. Вы бы так поступили
со своими учениками на уроке искусства? Если ученица ска
зала бы вам то же самое, вы бы согласились с ней?
Клиентка. Нет, разумеется, нет! (Она начинает слегка злиться
на меня. Но с точки зрения тела раздражение является

Глава 5. Как подружиться с фрагментами своей личности... 151
противоядием к депрессии, поэтому оно меня подбадрива
ет, а не отпугивает.)
Я. Что бы вы сказали своей ученице?
Клиентка. Я бы ей сказала: "Занимайся тем, что тебе нравится — это
все, что тебе нужно. Так появится надежда, а не наоборот"
Я. Правильно, ей не нужна надежда, чтобы последовать зову
сердца! Хорошо сказано. И если она это сделает, то обретет
ее. Давайте посмотрим, что произойдет, если вы скажете ча
сти с депрессией...
Здесь мне удалось повлиять на чрезмерную идентификацию с де
прессивной частью, затронув карьерный путь и врожденное сострада
ние продолжающего нормальную жизнь фрагмента. Мудрость левого
полушария, доступная депрессивному фрагменту правого полушария,
все еще существовала у продолжающей нормальную жизнь личности.
Иногда, когда клиенты особо настойчивы, как та студентка, и верят, что
у них никогда не будет нормальной жизни или взрослого фрагмента,
я привожу им один биологический факт: “Продолжающая нормаль
ную жизнь часть личности жива и здорова в вашей префронтальной
коре, если вы только не пережили травму головы, о которой не упо
мянули, или операцию на мозге”. (Я постукиваю по своему лбу, чтобы
продемонстрировать, где именно находится эта часть личности.) “Она
по-прежнему здесь, даже если вы не могли функционировать годами”.
Или, как я сказала художнице: “Я рада сообщить вам, что мозг похож
на Библиотеку Конгресса — информация в нем не теряется. Если вы
испытывали любопытство, ясность или уверенность хотя бы день или
час, эти способности по-прежнему у вас есть. Вы просто потеряли к ним
доступ, поскольку депрессивная часть захватила над вами контроль,
просто чтобы показать, насколько она расстроена”. Акцентируя тот
факт, что части смешиваются, захватывают контроль над телом, шлют
навязчивые воспоминания и образы, чтобы обратить на себя внима
ние продолжающей нормальную жизнь части и получить ее помощь,
я часто спонтанно пробуждаю сочувствие к части: “Правда?! То есть
она утащила меня на дно лишь затем, чтобы я увидела, как ей больно?
Потому что она хотела, чтобы ей помогли?”

152 Глава 5. Как подружиться с фрагментами своей личности...
Восприятие ресурсов
компетентного взрослого
Самый простой и прямой путь к личности, продолжающей нормаль
ную жизнь, лежит через те активности, задачи и опыт, которые с ней
идентифицировались или идентифицируются. Является ли клиент
родителем? Руководителем? Учителем? Юристом? Медиком? Есть
ли у него значимое хобби или цель? Если клиенту сложно функцио
нировать, мы можем спросить: какие роли в “нормальной” жизни вы
полнял клиент раньше? Есть ли у него важная цель? Есть ли задания,
активирующие префронтальную кору клиента? Используя данную
модель для лечения молодых клиентов в стационарном учреждении
и в амбулаторном режиме в региональной системе защиты психиче
ского здоровья, мы постоянно описывали продолжающую нормальную
жизнь часть личности пациентам, которые в силу пережитого насилия
и пренебрежения никогда, даже в детстве, не функционировали в нор
мальной жизни. Тем не менее, когда наша команда из Департамента за
щиты психического здоровья молодежи Коннектикута описала модель
структурной диссоциации этим клиентам, почти все они идентифици
ровались с фрагментом, продолжающим нормальную жизнь: “Именно
эта часть хочет выбраться из госпиталя!”, “Да, эта часть хочет, чтобы
я был нормальным человеком, а не пациентом психиатрического от
деления”, “Эта часть хочет, чтобы я поступил в колледж и нашел ра
боту”, “Я узнаю часть, продолжающую нормальную жизнь: она хочет
вступить в брак, жить в настоящем доме и завести детей”. Для других
связь с данным фрагментом стала более ощутима, когда они начали
ассоциировать свои симптомы с разными частями личности и учились
не идентифицироваться с ними, т.е . отличать “свои” желания от жела
ний частей. Любой прошлый опыт “нормальной жизни” или вг/дение
будущего могут послужить средством для развития более сильного
ощущения обладания взрослым телом и разумом [Ogden et al., 2006].
Я помогла клиентам найти продолжающий нормальную жизнь фраг
мент в психиатрических стационарах. Эта часть могла проявить себя
в организации турнира по пинг-понгу для знакомых, занятиях напо
добие изготовления ювелирных украшений, игры в теннис, верховой
езды, помощи животным или детям. Иногда она просто оказывались
голосом мудрости и поддержки для других.

Глава 5. Как подружиться с фрагментами своей личности...
153
Каждый раз, указывая: “Вот фрагмент вашей личности, продолжаю
щий нормальную жизнь. Он продолжал заниматься тем, что ему важно,
и делал шаг за шагом в любых условиях”, я обращаю внимание кли
ента на влияние данной части в его жизни. Когда клиент протестует:
“Но это ложная личность, я просто притворяюсь”, я пытаюсь пробу
дить их любопытство: “То есть вы считаете фрагмент, продолжающий
нормальную жизнь, просто притворством. Как интересно. Но что это
может быть? Даже если вы «притворяетесь», это все равно вы. Если бы
я притворялась, то делала бы это по-другому”.
Я отмечаю храбрость и инстинктивное стремление искать что-то
нормальное даже в ненормальных обстоятельствах: “Попробуйте
взглянуть на это с такой стороны: фрагмент личности, продолжающий
нормальную жизнь, пытающийся оставаться спокойным, даже когда
остальные части в ужасе. Для этого нужны серьезные храбрость и ре
шительность, чтобы продолжать сражаться, когда части вашей лично
сти паникуют. «Ложная личность» бы не стала так стараться!”
Принятие своих личностей
“Подружиться” с фрагментами своей личности — не просто терапевти
ческое вмешательство. Это также способствует принятию себя, по одной
части за раз. Ставя свою эмоциональную реактивность на паузу, чтобы
“подружиться” с собой, проявить любопытство и интерес вместо отвер
жения и осуждения, клиенты замедляют время. Автономное возбужде
ние успокаивается. Чувство необходимости срочно что-то предпринять
или стать кем-то другим ослабляется. Тела клиентов более расслабле
ны, они испытывают большее спокойствие. Легче становится и частям.
Самоотчуждение (т.е . отказ от определенных частей личности и иденти
фикация с другими) не способствует ощущению спокойствия или безо
пасности, даже когда оно необходимо для выживания. Самоотчуждение
приводит к чувству напряжения, конфликту между частями, восприя
тию среды как враждебной (зачастую сильно похожей на травматиче
скую) и уничтожает самооценку всех фрагментов.
Когда я аргументировала необходимость принятия и приветствия частей
ее личности молодой аспирантке, Габи, она стала задумчивой. "Это хоро
шие мысли. Как насчет круга медитации? — спросила она. — Я могу сесть

154 Глава 5. Как подружиться с фрагментами своей личности...
и пригласить их присоединиться ко мне, расположившись по кругу. Им
будет необязательно что-то говорить, но если у них появится желание
рассказать мне о беспокоящих или расстраивающих их вещах, у них будет
такая возможность. Это будет безопасным пространством для всех нас". На
следующей неделе она доложила: "Было прекрасно увидеть их, знать, что
они пришли, чтобы встретиться со мной и посмотреть, стану ли я действи
тельно их слушать. Многих расстраивала моя нервная работа и воспоми
нания, которые возвращались из-за нее. Я сказала им, что обсужу с вами,
как упростить ситуацию для них". (Смотрите приложение Б, "Круг медитации
для частей".)
“Подружиться” с частями — значит “радикально принять” [Linehan,
1993], что мы делим наши тела и жизни с “соседями”. Чтобы жить в ком
форте с собой, необходимо сосуществовать мирно и сотрудничать со
всеми своими личностями, а не только с теми, с которыми нам удобно.
Как узнала Габи из своего круга медитации, чем больше дружелюбия
мы проявляем вместо отвержения, тем более безопасными чувствуют
себя наши внутренние миры.
“Я—этонея.
Я—тот,
кто идет рядом со мной, а я не вижу,
кого я иногда навещаю,
но часто забываю;
кто тих и спокоен, когда я говорю,
и прощает нежно, когда я ненавижу,
кто ходит туда, куда я не могу,
кто останется, когда я умру”.
[Juan RamonJimenez, 1967]

ГЛАВА
Сложности терапии: травматическая
привязанность
“Привязанность является отражением нужды младенца в безопас
ности и защите от опасности. Мы не рождаемся с надежной привя
занностью. Для младенца мир- небезопасен”. [Solomon, 2011]
“В младенчестве человека переживаемая угроза близко связана ско
рее с эмоциональными сигналами и доступностью опекуна, чем на
стоящей серьезностью физической угрозы или угрозы выживанию.
Обладая ограниченным поведенческим или когнитивным потенци
алом преодоления, младенец не может оценить реальную степень
опасности”. [Lyons-Ruth et al., 2006, р. 6]
“Недостающий опыт” надежной
привязанности
В первые минуты после рождения младенец и мать, как правило, чув
ствуют сердцебиение друг друга, поскольку младенца кладут на грудь
матери. Этот и прочий опыт привязанности является опытом “тела-к -
телу”. Мать держит его на руках, укачивает, кормит, гладит, смотрит ему
в глаза. Вместо слов мы общаемся с младенцем с помощью воркования,
агуканья и ласковых слов, вызывающих улыбку и ласковую интонацию.
Дети в доречевой этап воспринимают теплый взгляд, улыбку, мягкость,
игривость и реагируют ответной улыбкой, вокализациями и радостны
ми смешками, расслабляясь или подбадриваясь в диадическом танце
со своими опекунами [Schore, 2001а]. Но младенцы и маленькие дети
также умеют воспринимать телесное напряжение опекуна, отсутствие
эмоций на его лице [Tronick, 2007], раздраженный тон голоса и резкие
движения. Неразвитую нервную систему малыша легко тревожат интен
сивные эмоциональные реакции, громкие голоса, резкие движения или

156 Глава 6. Сложности терапии: травматическая привязанность
проявляемая матерью тревога [Lyons-Ruth et al., 2006]. Вне зависимости
от того, предлагает качество родительской заботы надежную привязан
ность либо же является “испуганным или пугающим” [Lyons-Ruth et al.,
2006], как с травматической или “дезорганизованной привязанностью”,
данный детский опыт укрепления отношений позже вспоминается
не как визуальный или вербальный нарратив, а в форме “имплицитных”
или “эмоциональных воспоминаний” и процедурально выученных авто
номных, моторных, глубинных и поведенческих реакций.
Привычки в отношениях: способ
“вспомнить” детскую привязанность
Чем выше качество раннего детского опыта привязанности, тем боль
ше потенциал выносить дистресс в процессе взросления. Наш потенциал
аффективной толерантности, успокоения и получения интегрированно
го восприятия себя позже в жизни зависит от способностей к саморе
гуляции или самоуспокоению, развитых в первые 2 года жизни [Shore,
2003], включая как способность к интерактивной регуляции (быть уте
шенным другими), так и к авторегуляции (способность утешать себя).
Аффективная толерантность во взрослом возрасте, по всей видимости,
связана с плавным ускорением, торможением и замедлением автоном
ной нервной системы [Ogden et al., 2006], развитыми в очень ранних от
ношениях привязанности. Развитие правой орбитофронтальной коры,
центра “самоуспокоения” мозга [Schore, 2001b] зависит от опыта. Ему
способствует в том числе и наличие надежной привязанности в раннем
детстве. Чтобы нервная система ребенка развила “окно толерантности”
[Ogden et al., 2006; Siegel, 1999] к высокому и низкому эмоционально
му возбуждению, нужен повторяющийся эмоционально-соматический
опыт “интерактивной регуляции”. Здесь имеется в виду утешающий,
успокаивающий или другим способом регулирующий состояние дис
тресса опекун. Также такой родитель отвлекает ребенка, обнимает его
или пытается повысить его настроение с помощью игры, когда тот ис
пытывает усталость, скуку, депрессию либо уход в себя. Если “стиль
привязанности” отражает способ адаптации ребенка к конкретному виду
опеки и опекуну, стратегии привязанности можно считать “процедурно
выученными”, т.е . привычными действиями и реакциями, хранящими
ся в системе невербальной памяти для функционирования и привычки.

Глава 6. Сложности терапии: травматическая привязанность 157
Многие системы памяти взаимодействуют в отношениях привязанно
сти: “что мы делаем друг с другом”, как понимаем друг друга, отражая
систему процедурной памяти. Автобиографическая память о семейных
отношениях и событиях охватывает то, “что мы знаем друг о друге”,
а эмоциональная память определяет, как меняются наши эмоциональ
ные состояния при взаимодействии друг с другом [Grigsby and Stevens,
2002]. “Привычки” привязанности каждого индивида также отражают
имплицитные воспоминания, описывающие, какое соотношение близо
сти и дистанции являлось наиболее безопасным и что оказалось лучшим
способом адаптации к требованиям привязанности в конкретной семье.
Некоторые клиенты автоматически напрягаются в ответ на приближе
ние или прикосновение другого человека. Кто-то привык избегать сво
их самых близких людей. Другие клиенты привыкли ориентироваться
предпочтительно только на родственников или партнеров и держаться
подальше от незнакомцев и неблизких знакомых. Для кого-то зритель
ный контакт является “спасательным кругом”, из-за чего ему трудно
перестать “пялиться” на окружающих. Для некоторых индивидов, нао
борот, смотреть в глаза — отвратительно, ведь эти глаза раньше ужасали
их. Это приводит к привычке к отстранению или отводу глаз, которая
характеризуется терапевтами как “проблема со зрительным контактом”,
поскольку те не подозревают, что привычки, связанные со зрительным
контактом, могут дать ценную информацию о детском опыте привязан
ности. Где сидят клиенты (ближе к терапевту или подальше от него), по
вернуты их тела к нему или от него, склоняются к нему или откидывают
ся — все это уже дает нам важную информацию о стиле привязанности
и прошлом клиента.
Травма и привязанность: источник
безопасности становится
источником опасности
“[С испуганным/пугающим] опекуном младенцы попадаются в от
ношенческую ловушку: защитные системы подталкивают их к по
бегу от родителя. В то же время система привязанности ребенка мо
тивирует его под сильным влиянием страха расставания достигнуть
комфортной близости к опекуну”. [Liotti, 2011, р. 235]

158 Глава 6. Сложности терапии: травматическая привязанность
Поскольку врожденное поведение привязанности детей строится
вокруг желания близости и социальной активности, равнодушные
и жестокие опекуны представляют двойную угрозу: их пугающее по
ведение не только пробуждает реакции страха, побега или борьбы, но
еще и усиливает тоску ребенка по близости. В результате получается
то, что Мэри Мейн и Эрик Гессе [Main and Hesse, 1990] впервые на
звали дезорганизованной привязанностью или привязанностью типа D.
Она является результатом “неразрешенного ужаса”, как это называет
Мейн. Когда родители “пугают или являются пугающими”, по заклю
чениям Мейн и Гессе, то, что инстинктивно воспринимается ребенком
как источник комфорта и безопасности, становится для него одновре
менно источником опасности. Значимые фигуры не предоставляют
защиту и интерактивную регуляцию ребенку, а заставляют его беспо
коиться. Пугающие, испуганные и/или жестокие родители вызывают
у него желание близости и активируют его детские защитные реакции
борьбы и побега. Также в некоторых случаях они провоцируют рез
кую активацию парасимпатической дорсальной вагальной системы,
инициирующей замирание, отстранение или “притворство мертвым”.
Исследования, проведенные Беатрис Биби [Beebe, 2009], показали, что
уже в возрасте 3-6 месяцев у младенцев развиваются “ожидания”, как
она это называет. Это паттерны поведения, предугадывающие, каким
будет взаимодействие ребенка с его опекунами. Наблюдения Биби за
младенцами с дезорганизованной привязанностью показали, что дан
ные ожидания варьируются от отстранения и обмякания до имитации
дисрегулированного состояния матери (например, повторение смеха
матери как реакция на их дистресс). В обоих случаях младенцы успеш
но подстраивают свои реакции под пугающее поведение их матерей, но
таким образом, который при процедуральном обучении закладывает
основу для долгосрочной автономной дисрегуляции: либо автомати
ческое парасимпатическое отключение, либо же подражание симпати
ческой реакции матери.
Младенцы и маленькие дети, чье выживание зависит от их опекунов,
не имеют возможности эффективно убегать или бороться. Поэтому их
репертуар защитных реакций ограничен телесными ресурсами [Ogdenet
al., 2006]. Испытывая тягу достичь близости со значимыми фигурами при
возникновении чувства тревоги или боли, они защищаются, отходя, за
крывая глаза, прячась, уходя в себя или диссоциируясь. Когда источник

Глава 6. Сложности терапии: травматическая привязанность 159
опасности является одновременно значимой фигурой, телу и разуму
приходится искать способ сохранить узы привязанности. Вместе с тем
они мобилизуют животные защитные реакции ради защиты ребенка. Эти
обе сильные врожденные тяги (привязываться и защищаться) остаются
высокоактивными. Временами доминирует одна, временами — вторая.
В результате ребенок (а позже взрослый) застревают между двумя оди
наково сильными стремлениями: жажда близости, привязанности и жи
вотные реакции борьбы, бегства, замирания и подчинения. “Слишком
сильная” близость кажется опасной, но и “слишком большая” дистанция
тоже. История Карин, лишенная любых нарративных воспоминаний
и сознательных мыслей, является иллюстрацией серьезности влияния
невербального обучения привязанности в детском возрасте.
У Карин не было нарративных воспоминаний о первых полутора годах ее
жизни, проведенных в румынском приюте. Но у нее оказалось достаточ
но имплицитных и процедуральных воспоминаний: ее тело помнило, что
близость к другому человеку опасна. Из-за этого Карин отталкивала от себя
парней, в особенности добрых и заботливых, когда отношения с ними стано
вились более близкими. Когда одни отношения не разрывались, несмотря
на ее негативные реакции на сближение, клиентка становилась все более
настороженной, подозрительной и чувствительной к любой неудаче в гар
монизации или получении внимания. Каждый раз, когда Карин чувствова
ла себя забытой, незамеченной или неуслышанной, она впадала в ярость
и угрожала уйти. Когда спустя долгие месяцы конфликтов и отвержения
молодой человек сдавался и позволял себя окончательно оттолкнуть, кли
ентка начала страдать от сильных чувств потери, заброшенности и тревоги,
вызванной разлукой."Как он мог оставить меня? — спрашивала она.— Воз
можно, он не любил меня..." Как только он ушел, желание оттолкнуть его
резко превратилось в сильное желание сблизиться с ним.
Как описывает Лиотти [Liotti, 2011], “[В контексте пугающего/ис-
пуганного опекунства] «опекун становится одновременно источни
ком и решением беспокойства младенца» [Main & Hesse, 1990, р. 163].
Страх в опыте ребенка парадоксально сосуществует с успокоением,
вызванным близостью к опекуну” [Liotti, 2011, р. 234]. Трагедия детей
наподобие Карин произрастает из сильной ассоциации близости или
утешения со страхом. Теплые, положительные чувства, пробужденные
заботой ее парня, очень скоро активировали страх и настороженность.

160 Глава 6. Сложности терапии: травматическая привязанность
Это приводило к постоянным кризисам в отношениях, пока в итоге
парни не оставляли попытки завоевать клиентку.
Дети наподобие Карин не только неспособны сформировать окно
толерантности. Еще страшнее то, что их нервные системы приобретают
склонность к симпатической гиперактивности, импульсивному поиску
сближения, реакциям борьбы и бегства. В детстве им часто диагностиру
ют вызывающее оппозиционное расстройство, а во взрослом возрасте —
пограничное расстройство личности. Или же у них начинает доминиро
вать парасимпатический элемент: уход в себя, заторможенность, чувство
отчаяния и безысходности, отсутствие инициативы или энергии. Это
состояние часто путают с депрессией. Не существует более сильных эво
люционных элементов, чем тяга к привязанности и ее полная противо
положность, животные инстинктивные защитные реакции. Склонность
младенцев и маленьких детей искать и поддерживать близость, иссле
довать окружающую среду, используя опекунов как “безопасную базу”,
искать родительскую фигуру при возникновении чувства тревоги или
дистресса содействует безопасности ребенка уже веками. Даже когда
родитель кажется испуганным и оттого пугающим, тяга к привязанно
сти может активироваться тревогой, вызванной настроением родителя
или угрозой ему. Слабые признаки конфликта между близостью и без
опасностью можно заметить у приемных детей, воспитанных в приюте:
сначала они часто дергаются или напрягаются при контакте с телом при
емной матери, смотрят в сторону, а не на опекуна. И напротив, младенцы
в отношениях надежной привязанности активно всматриваются в лица
взрослых, чтобы установить визуальный контакт, и затем социально
проявляют себя, улыбаясь, смеясь и воркуя.
“Контролирующие стратегии
привязанности” и травма
К дошкольному возрасту у детей с дезорганизованным стилем при
вязанности, теперь обладающих речью и моторными навыками, отсут
ствовавшими в младенчестве, наблюдается формирование “тенденции
к контролю”: паттерн поведения, регулирующий или контролирую
щий действия и реакции опекуна одним из двух характерных способов
[Liotti, 2011]. Одна подгруппа проявляет поведение “контролирующей
заботы”, взрослый стиль создания уз путем утешения и успокоения

Глава 6. Сложности терапии: травматическая привязанность 161
матерей, а также помощи им. Вторая подгруппа проявляет поведение
“контролирующего наказания”: нападает на мать словесно и/или фи
зически, унижает и обесценивает ее. Исследователи замечают, что пер
вый паттерн чаще свойственен девочкам, а также часто формируется,
когда матери меняются с детьми ролями (т.е. являются нуждающими
ся в поддержке и инфантильными) и вызывают у них чувство вины.
Второй паттерн чаще можно заметить у мальчиков, в особенности в от
вет на враждебность со стороны матери. В каждом случае клиент на
ходил способ защищаться и одновременно привязываться: оставаться
рядом с родителем и в то же время затормаживать нужды зависимости,
обычно ассоциирующиеся с привязанностью.
“Страх терапии и терапевта”
Подобные последствия дезорганизованной привязанности и кон
тролирующих стратегий позже влияют на все отношения во взрослом
возрасте, включая терапевтические. Ван дер Харт, Нейенхэюс и Стил
[Van der Hart, Nijenhuis and Steele, 2006] называют это “фобией тера
пии и терапевта”. Иногда клиент, приходящий на терапию в поиске
облегчения, понимания и заботы, предложенных терапевтом (поиск
близости), с такой же вероятностью испытывает страх и недоверие и к
отношениям, и к процессу. Это происходит либо на раннем этапе тера
пии, либо когда отношения с терапевтом в определенной степени ра
зовьются. Перспектива довериться кому-либо, оказаться замеченным,
раскрыть свои секреты не приносит облегчения: она вызывает тревогу.
Как пишет Джессика Бенджамин [Benjamin, 1994], “Когда другой
человек узнаёт или распознаёт нас, мы ощущаем его власть. Он стано
вится тем, кто может дать или удержать признание; увидеть скрытое;
прикоснуться к ядру нашей личности и теоретически даже повредить
его” [Benjamin, 1994, р. 539]. Пережитый травмированными индивида
ми опыт сформировал неизбежный и болезненный парадокс: нельзя
верить в близость, но дистанция и одиночество тоже небезопасны.
В их опыте одиночество без защиты вызывало большую уязвимость, но
и близость не была безопасной. Поскольку они не могут опереться на за
щиту располагающего к себе опекуна, этим клиентам либо неприятно
полагаться на терапевта, или же они предполагают противоположное:
их единственный способ достичь безопасности лежит в зависимости.

162 Глава 6. Сложности терапии: травматическая привязанность
Тяга к самораскрытию, как правило, противоречит страху, что оно бу
дет использовано против клиента, что его признаниям не поверят, что
его унизят и не валидируют. На примере Саймона можно увидеть ди
лемму, в которой оказываются клиент и терапевт: придя на терапию, он
выразил свое желание получить помощь, но части его личности не по
зволяли ему принять ее, а уж тем более — доверять!
Каждый раз, когда я добавляла нотку теплоты в свой голос, проявляла бо
лее явную намеренность помочь ему, я видела, как тело Саймона напряга
ется. Когда я наклонилась к нему, чтобы установить контакт, он отшатнулся.
Несмотря на то что он вербализовал желание получить помощь, Саймон
отстранялся каждый раз, когда я ее предлагала. Если я наклонялась, чтобы
обратить особое внимание на определенный вопрос, тело Саймона замет
но напрягалось и отшатывалось.
Я. Похоже, вам хочется воспринять сказанное мною, но это слож
но, верно?
Саймон. Это воспринимается так, будто вы пытаетесь мне что-то про
дать, и я должен быть осторожен, потому что оно может ока
заться небезопасным.
Я. Да, я вижу, что вы не ощущаете себя в безопасности. Ваше тело
просто пытается вас защитить, да? Оно говорит:"Будь осторо
жен — не принимай слепо на веру все сказанное тебе..."
Саймон был парализован внутренним конфликтом: он хотел, чтобы
ему помогли справиться с его негативными мыслями и чувствами, но
почему-то не мог позволить себе принять помощь.
Еще больше дилемму Саймона усложняло то, что разные части его личности
находились в прямом противостоянии в плане терапевтических отноше
ний. Его критичная и циничная борющаяся часть сомневалась в квалифи
кации, методах и направленности терапевта. Его более интеллектуальная
продолжающая нормальную жизнь личность, заранее изучившая мои рабо
ты, посчитала подход "уместным". Его одинокая и потерянная детская часть
просто хотела, чтобы терапевт "сказал что-то доброе", что-то, что утолило
бы боль от эмоциональных ран. Подчиняющаяся часть, чьи депрессивные
убеждения о себе постоянно держали Саймона в состоянии дисфории,
опасалась предложенного терапевтом восприятия данных убеждений как

Глава 6. Сложности терапии: травматическая привязанность 163
обычной стратегии выживания, но при этом одновременно симпатизирова
ла им. Не зная, которая из внутренних тяг или голосов принадлежала "ему",
Саймон поочередно идентифицировался со всеми ими. Во время некото
рых сеансов он был готов начать работать над сменой своего отношения
к депрессии путем восприятия ее как маленького мальчика, научившегося
молчать и оставаться закрытым, чтобы "оставаться в тени". В остальное вре
мя он чувствовал нерешительность по поводу того, стоит ли продолжать
терапию, или даже злился:"Я потратил столько лет, менял одного терапевта
на другого — это просто еще одна неудачная попытка".
Каждая структурно диссоциированная часть, движимая опреде
ленной животной защитной реакцией или комбинацией таковых,
обычно предвзята по поводу привязанности и безопасности. Каждая
из них пробуждается в разные дни разными аспектами терапии. Это
может сбить с толку терапевта, если он не сможет идентифицировать
фрагментацию и распознать части. Привязывающиеся фрагменты ча
сто идеализируют терапевта и активно пытаются сформировать отно
шения, которые сперва кажутся здоровым терапевтическим сотруд
ничеством: “Мне нужна помощь, а вы эксперт в этом”. Но с течением
времени клиент сливается с привязывающейся частью и становится
все более подобным ребенку или навязчивым, начинает страдать
от тревоги, вызванной разлукой, или же его кризис усугубляется.
Обусловленное врожденными инстинктами поиска близости преду
беждение привязывающейся части состоит в том, что близость явля
ется единственным способом находиться в безопасности, получать
заботу и избегать разлук. Однажды я и Энни решили собрать больше
информации о том, что означала “забота” для частей. Они постоянно
сомневались в том, беспокоила ли меня их судьба, боялись огорчить
меня и оттолкнуть. Иногда из-за их тревоги было сложно сконцен
трироваться на прочих проблемах, кроме их одержимости мною.
Когда я спросила у детских частей Энни, почему ее детским фрагментам
было так важно получить доказательство моей привязанности к ним, она
затихла и ушла в себя, чтобы лучше услышать внутренний разговор. "Они
говорят, если ты кому-то дорог, он станет защищать тебя. Он не бросит тебя
на произвол судьбы, а будет присматривать за тобой". В ночь ее похищения
в возрасте 7 лет не было взрослого, присматривавшего за ней. Ребенок был
совсем один. Имплицитные воспоминания частей об этом опыте вызвали

164 Глава 6. Сложности терапии: травматическая привязанность
у них желание "получать заботу" но, хоть я и Энни много раз доказывали,
что мне не все равно, за успокоением сразу же могла последовать новая
тревога.
Пробуждение желания заботы
Часто вместо чувства успокоения терапевтическими отношениями
или сближением, обычно являющимися естественным и адекватным
последствием психотерапии, у привязывающихся частей возникает
противоположная реакция. Наконец обретенная “близость” одно
временно — и облегчение, и триггер. Их страх оказаться покинуты
ми и чувствительность к эмпатическому провалу обычно становятся
более интенсивными, что часто приводит к растущей потребности во
времени и энергии клиента. Терапевты, озабоченные повышающимся
уровнем дистресса, объемом обращений, возрастающей нестабильно
стью или обвинениями в эмпатическом провале, часто не осознают,
что их энергичные попытки сделать терапию безопасной и гармо
ничной в итоге приводят к активации имплицитных воспоминаний.
Чувственные воспоминания об отчаянном желании того, чтобы ко
му-то было не плевать, чтобы кто-то утешал и был рядом, часто про
буждают голод к контакту. Он может стать навязчивым и часто пато-
логизируется как психотический или эротический перенос. Вдобавок,
если терапевт незнаком с моделью структурной диссоциации или
приучен диагностировать симптомы дезорганизованной привязанно
сти как доказательство наличия пограничного расстройства личности,
он может оказаться в состоянии дисрегуляции из-за изменчивых со
стояний и сбивчивых рассказов клиента. Часть, продолжающая нор
мальную жизнь, может поверить, что терапевт предоставит безопасное
пространство, и захочет “работать” в терапии без особой потребности
в утешении. Привязывающиеся части начинают доверять терапевту
сразу же и безусловно, но их желание найти близкого человека будет
также вызываться проявлениями доброты, теплоты и заботы, что при
водит к его усилению. Поскольку привязывающаяся часть отчаянно
стремится к общению, ей часто сложно покинуть кабинет терапевта
в конце сеанса. Также иногда она пытается связаться с ним в интерва
лах между встречами — через голосовые, текстовые или электронные
сообщения. Поскольку данные детские фрагменты крайне тревожны

Глава 6. Сложности терапии: травматическая привязанность 165
и беспокойны, их сообщения часто выглядят признаками кризиса, и те
рапевт чувствует обязанность ответить на них. Через какое-то время
врач может заметить паттерн: одинаковый уровень срочности вызы
вается и мелкими, и серьезными стрессорами; его попытки успокоить
клиента со временем становятся все менее успешными; чувствитель
ность к эмпатическому провалу повышается; количество обращений,
связанных с кризисом, не падает, а иногда даже растет. Это происходит
потому, что задача этих частей — “звать на помощь”, а также из-за того,
что их имплицитные воспоминания о жажде близости и страха быть
покинутым усугублены, а не успокоены, пребыванием рядом со значи
мой фигурой. Если терапевт не подозревает о том, что они являются
всего лишь частями в остальном компетентного взрослого, или что их
дистресс отражает активацию воспоминаний, он может посчитать сво
ей обязанностью успокоить их.
У терапевтов есть способ отследить момент, когда их “вводят в си
стему” (т.е . пытаются возложить на них ответственность за регуляцию
и утешение части, которая поддерживает близость к потенциально
значимым фигурам). Они должны проанализировать, успешно ли те
рапия стабилизирует клиента и расширяет его окно толерантности.
Когда клиенту, несмотря на поддержку вне сеансов, для сохранения
стабильности необходимо все больше, а не меньше контакта, терапевт
может быть уверен: он непреднамеренно общался с привязывающей
ся частью, вызывавшей у других желание позаботиться о ней, а не с
взрослым клиентом, нуждающимся во временной поддержке в реше
нии кризиса и развитии личностных достоинств и ресурсов.
Реконтекстуализация дезорганизованной
привязанности как внутренней борьбы
Если терапевт интерпретирует дезорганизованную привязанность
как выражение целого интегрированного пациента, симптомы с боль
шой вероятностью посчитают “расстройством личности”. Только пред
полагая, что данное поведение отражает дезорганизованную привязан
ность, ассоциирующуюся со структурно диссоциированными частями,
он может избежать включения в систему в качестве спасателя, потенци
ального мучителя или безразличного наблюдателя. Без концептуаль
ной основы модели структурной диссоциации терапевтов легко могут

166 Глава 6. Сложности терапии: травматическая привязанность
сбить с толку и запутать чередующиеся появления привязывающихся
фрагментов, выражающих нужду в большей близости, а также борю
щихся и убегающих фрагментов, которые дистанцируются, пытаются
контролировать терапию или обесценить ее.
Часто в начале терапии или при усилении уязвимости привязываю
щейся части убегающая часть проявляет себя как клиент, выражающий
сомнения в лечении. “Я не хотел сегодня приходить, — обычно заявля
ет данный фрагмент. — Мне не о чем говорить”, “Я не уверен, что хочу
продолжать”. Инстинктивное избегание убегающих частей с большой
вероятностью будет вызвано сеансами терапии. Когда внимание обра
щается на болезненную эмоцию, клиент может неожиданно сбежать
с сеанса. Или, когда терапевт посчитает, что “терапия” углубляется,
убегающая часть личности клиента может резко отменить все оставши
еся сеансы. Привязывающаяся или продолжающая нормальную жизнь
часть очень часто возвращается в состоянии кризиса спустя несколько
недель или месяцев, не в силах вспомнить, почему бросила терапию
раньше. Личность, связанная с нормальной жизнью, может регулярно
приходить на каждый сеанс, но затем оказаться захваченной убегаю
щей, закрыться, онеметь или диссоциироваться. Попытки проработать
данные паттерны так, словно они принадлежат целому интегриро
ванному индивиду, в лучшем случае просто не приносят результатов.
Терапевты часто невольно начинают отвергать подобных клиентов как
“упирающихся”, “немотивированных” или “опасливых”, не понимая,
что сложности создают части, которые должны дистанцироваться в от
ношениях, избегать травмы и эмоционально отстраняться.
Когда привязывающаяся и борющаяся части чередуются в тера
пии, это еще больше запутывает и раздражает терапевта. Например,
“клиент” просит о разговоре по телефону в перерыве между сессиями,
каждый день шлет сообщения и выражает страх быть покинутым, но
при личной встрече тот же “клиент” закрывается, отменяет ее в послед
ний момент или выражает сожаление, что вообще пришел. В данном
примере не существует одного “клиента”; имеются две разные части
с противоречивыми желаниями и страхами. Если мы скажем убега
ющему фрагменту, что он не обязан приходить, если не хочет, он по
чувствует себя отвергнутым. Если сказать привязывающейся части,
что она, похоже, не уверена в терапии, то она почувствует еще более
сильную боль. Она бы каждый день приходила, если б ее приглашали!

Глава 6. Сложности терапии: травматическая привязанность 167
Если попросить убегающую часть подумать над срочной необходимо
стью поговорить по телефону в среду вечером, за которой последовало
нежелание приходить на терапию в четверг, скорее всего, в ответ мы
получим пожимание плечами, словно говорящее: “Откуда мне знать?”
Избегающая часть также проявляет себя в расстройствах пищево
го поведения и зависимостях. Вместо внешнего дистанцирования они
дают способ дистанцироваться или “убежать” от дисрегулированных
эмоций и ощущений внутренне. В терапии обоих случаев полезно чет
ко разделить продолжающую нормальную жизнь личность, часто име
ющую сильную мотивацию оставаться трезвой или снизить вред себе,
и убегающую личность, непоколебимую в своем намерении онеметь,
отключиться или создать ложное окно толерантности на время. Если
терапевт не сделает этого, он с большой вероятностью невольно начнет
участвовать в борьбе, где станет пропагандистом абсистенции, трезвости
и здорового образа жизни. В то же время избегающей части придется
отстаивать принятие психоактивных веществ или расстройство пищево
го поведения против того, что кажется врагом. Вместо противостояния
с ней терапевту полезнее использовать раздробленность путем сотруд
ничества с продолжающей нормальную жизнь личностью. Он должен
задействовать ее способность к рефлексии для пробуждения любопыт
ства к убегающему или зависящему фрагменту: каковы его намерения?
На какой исход он надеется? (Обратитесь к главе 7, чтобы узнать больше
о работе с частями личности и самодеструктивном поведении.)
Не один, а множество переносов
Поскольку терапевт является триггером привязанности для всех
частей, необходимо знать о различных отношениях переноса, которые
может установить любая из частей. Привязывающейся нужно ощу
щать теплоту, близость и понимание ее нужд со стороны терапевта.
Убегающая нуждается в пространстве и признании ее права держать
дистанцию или приходить и уходить. Борющейся требуется доказа
тельство того, что терапевт не использует ее секреты против клиента,
не попытается контролировать части с помощью зависимости и не име
ет скрытых планов. Иногда под “доказательством” имеются в виду про
верки терпения, личных границ и способности придерживаться рамок
терапии. Подчиняющаяся просто желает угождать путем выполнения

168 Глава 6. Сложности терапии: травматическая привязанность
всего, что терапевт, как ей кажется, хочет, что часто приводит к усиле
нию нужды в проверках борющейся части. Замирающая просто хочет
избежать боли. Чтобы убедиться, что терапия не свернет с курса из-за
подобных травматических привязанностей, терапевт должен быть го
тов к проблемам, обусловленным дезорганизованной привязанностью,
и предполагать, что работа будет включать в себя согласование с не
сколькими отношениями переноса.
Распознание переноса
Если дезорганизованная привязанность отражает отношения между
ищущей близости привязывающейся частью и настороженной, опас
ливой, борющейся, другие части с похожими целями также будут про
являть себя в терапии и поддерживать одну из сторон. Несмотря на то
что подчиняющаяся часть может казаться “выявленным пациентом”,
направленным на терапию из-за хронической депрессии, стыда или
неумения устанавливать ограничения и личные границы, она часто
служит нуждам и целям привязывающейся. Делает это она, пытаясь
угодить тому, с кем хочет сблизиться привязывающаяся часть, стараясь
не огорчать потенциально значимые фигуры и убеждаясь, что требова
ния привязывающегося фрагмента не слишком затрудняют терапевта.
У некоторых клиентов подчиняющаяся часть может быть более
обремененной и покорной, у других — послушной и угодливой. Она
может даже стремиться стать лучшим клиентом, который был у тера
певта, чтобы усилить положительные чувства, так желанные привя
зывающейся части. Но когда “хороший клиент” на самом деле оказы
вается подчиняющейся частью, по неким причинам ожидаемый про
гресс от клиента с подобным уровнем интеллекта, функционирования
и готовности работать в терапии не происходит. Вместо этого клиент
делает шаг то вперед, то назад. Кажется, что он достигает успехов, но
затем загадочным образом оказывается снова на стартовой позиции.
Готовность выполнять просьбы терапевта не приводит к интеграции
новой информации или навыков. Терапевту кажется, что он проводит
терапию для ребенка, который слушает и делает вид, что все понимает,
но при этом не имеет достаточного уровня активности коры для исполь
зования информации продуктивно. Или, поскольку подчинение как
реакция выживания зависит от парасимпатического доминирования,

Глава 6. Сложности терапии: травматическая привязанность 169
у подчиняющейся части нет доступа ни к энергии для перемен, ни
к способам повлиять на прочие фрагменты личности клиента.
Ключевым индикатором того, что говорит часть личности, является
уровень ригидности, ассоциирующейся с ней: фрагменты часто вос
принимают мир черно-белым, имеют сложности с восприятием новой
информации или расширением взглядов для принятия новых точек зре
ния. Если терапевты понимают, что испытывают трудности с клиентами
или “сопротивляются их сопротивлению”, это часто является признаком
ведения диалога с одной из частей личности клиента, а не более широ
ким сознанием личности нормальной жизни. Если терапевт реагирует
на подчиняющуюся часть словами “Интересно. Многие считают, что
хорошие люди не говорят «нет». Неудивительно, что это так сложно
делать”, подчиняющаяся часть, скорее всего, ответит: “Да, это правда”.
Эта реакция сильно отличается от того, что можно услышать от продол
жающего нормальную жизнь фрагмента. Он, несмотря на стремление
избегать подавляющих эмоций или неуверенность в собственном дет
ском опыте, с большой вероятностью начнет задавать вопросы о тезисе
терапевта: “Правда? Значит, у кого-то еще такое было?”
Заключение союза с борющейся частью
Если дезорганизованная привязанность отражает внутренний кон
фликт между тягой к близости и реакцией борьбы-бегства, значит, отно
шения переноса с борющейся частью неизбежно станут важным аспек
том терапии. В первую очередь борющиеся фрагменты обычно являются
наиболее опасливыми и настороженными по отношению к привязанно
сти. Они с меньшей вероятностью станут доверять терапевту в процессе
терапии, в особенности если она фокусируется на уязвимостях клиента:
раскрытии тайн, доступности выражения сильных эмоций, предоставле
нии глубоко личной информации. Часто присутствие борющейся части
чувствуется еле уловимым и непрямым: например, в том, насколько кли
енту комфортно рассказывать о своем прошлом или даже ежедневной
жизни, задаваемых им вопросах о политике терапевта (в особенности ка
сательно конфиденциальности, платы и границ). Иногда клиент также
может начать говорить что-то, но в середине предложения запинается,
не будучи способным вспомнить, что хотел сказать. Мы также можем
заметить индикаторы активности борющейся части в истории клиента:

170 Глава 6. Сложности терапии: травматическая привязанность
предыдущий курс терапии с “плохим” окончанием; дружба, закончивша
яся после постоянных ссор; сложности в работе из-за личных проблем
или конфликтов; разрывы отношений. Или мы может увидеть, как бо
рющаяся часть активно участвует в терапии. Когда происходит “эмпати
ческий провал”, например, терапевт узнаёт об этом от борющегося фраг
мента, активированного расстроенными чувствами юных фрагментов.
“Эмпатический провал”, как правило, описывает определенные слова
или поступки, задевшие клиента либо ранившие его чувства или, скорее,
чувства привязывающейся части. Большую часть времени это происхо
дит из-за того, что терапевт общается, как ему кажется, с интегрирован
ным взрослым и не понимает, что клиент смешивается с навязчивой,
одинокой, грустной или стыдящейся детской частью. Если говорить
со взрослым, слова или тон могут быть безобидными и сострадатель
ными. Но если сказать их ребенку с серьезной надеждой на заботу или
спасение, они окажутся глубоко ранящими. Например, терапевт может
упомянуть проблемы с оплатой, смену назначенного времени сеанса,
объявить о своем отпуске или предупредить о переменах в правилах.
Сказанные человеку на пятом или шестом десятке сухие слова: “Мне
нужно обсудить с вами мой отпуск/одну проблему с оплатой” являются
обычной информацией, но детской части они кажутся холодными или
жестокими. Тем не менее эта часть редко заявляет об этом терапевту.
Обычно наши клиенты не выглядят растерянными, задетыми или рас
строенными, а уж тем более не начинают плакать, хоть это и предупре
дило бы терапевта о непредумышленно нанесенной ране. Вместо этого
терапевт слышит о подобных эмпатических провалах от возмущенной,
разгневанной или даже впавшей в ярость борющейся части, из-за чего
ему сложно понять, что происходит, а уж тем более — испытывать эм
патию. Уязвимую детскую часть отчаянно защищает борющаяся, но,
не имея возможности “увидеть” ребенка, терапевт испытывает тягу
обороняться, дистанцироваться от разозленного и вспылившего кли
ента, а также воспринимает его поведение как неуважение. Это прямая
противоположность нуждам и желаниям привязывающейся части. Нас
включают в дезорганизованную “систему” привязанности. Мы чувству
ем вину за причинение клиенту боли, но также хотим занять оборо
нительную позицию в ответ на критику, обесценивание и упреки в не-
оправдании ожиданий. Без понимания того, что “эмпатический провал”
отражает непреднамеренно причиненную боль детской части, идущую

Глава 6. Сложности терапии: травматическая привязанность 171
в паре с попытками борющейся защитить ее или отыграться, “помощь”
терапевта может также оказаться нарушающей гармонию.
Дезорганизованная привязанность может проявляться как увлечен
ность суицидальными мыслями, склонность к самоповреждению, бес
порядочному или небезопасному сексуальному поведению. Склонность
к суициду или самоповреждению всегда отражает роль борющейся ча
сти из-за ее уникальной способности к агрессии. Ни у одной из других
частей нет физических сил и жестоких импульсов, следующих за жи
вотной реакцией борьбы. Подчиняющаяся часть может мечтать заснуть
и не проснуться; у убегающей может быть желание избавиться от ин
тенсивных эмоций, но без физической возможности покончить с собой
или навредить себе. (Более подробное описание терапии суицидального
и самодеструктивного поведения приведено в главе 7.)
Эмпатические провалы, потери, горькое одиночество — это чаще все
го пробуждает суицидальные и вредящие себе части личности. Именно
они расковыривают раны привязывающейся части. Также ситуация
иногда усугубляется навязчивыми мыслями или воспоминаниями.
И то, и другое может быть связанно с просьбой о помощи привязываю
щейся части. Также они усугубляют чувства уязвимости и стыда.
Уязвимость — враг борющейся части. В возрасте года, трех, шести,
даже десяти маленькая борющаяся часть не имеет особой возможности
защищаться от людей, от которых она зависит. Во взрослом возрасте
любая ситуация, в которой уязвимость и/или зависимость стимули
руются, с большой вероятностью активирует борющуюся часть. Это
означает, что любой курс терапии, в котором клиенту видится фор
мирование зависимости или поощрение уязвимости, может оказаться
угрозой для данных фрагментов. Несмотря на то что большинство тера
певтов станут справедливо настаивать, что вызывание уязвимости или
зависимости не является их сознательной целью, мы должны помнить
о двух фактах: во-первых, борющаяся часть крайне опаслива и уделяет
основное внимание угрозе. Даже столь рутинный стимул, как упаковка
салфеток на кофейном столике терапевта, является сигналом об опасно
сти для борющейся части. Во-вторых, многие терапевты поощряют са
мораскрытие, выражение чувств и освоение навыка просить поддержку
и получать ее. Все это можно неверно истолковать как усугубление уяз
вимости — в особенности если привязывающаяся часть с нетерпением
ожидает того, что терапевт поприветствует формирование зависимости,
а борющаяся готова защищаться именно от подобной угрозы.

172 Глава 6. Сложности терапии: травматическая привязанность
“Его” не существует
Терапевтов часто ожидаемо сбивают с толку отношения между бо
рющейся и привязывающейся частями. В начале терапии “клиент”
может казаться замкнутым, избегающим сближения, настороженным
и неохотно делящимся своими секретами. Не понимая, что столкнул
ся с частью клиента, а не интегрированным целым, терапевт может
поощрять установление контактов или поиск помощи. Или же он сам
обращается к клиенту, считая, что данный жест уменьшит стыд или
страх. Но под воинственной независимостью борющегося фрагмента
всегда скрывается привязывающийся. Именно его тоску и боль оборо
няют, “защищают” избеганием зависимости. Когда терапевт пытается
помочь отстраняющемуся клиенту или части “открыться”, привязыва
ющаяся часть неизбежно активируется попыткой установления кон
такта. В итоге клиент, по мнению терапевта, временами по-прежнему
демонстративно независимый, также бывает чрезвычайно зависимым
и ранимым. Стимулируются имплицитные воспоминания привязы
вающейся части и неудовлетворенное желание товарищества. И то,
и другое кажется эмоционально невыносимым. Недоверие борющегося
фрагмента по отношению к близости также обостряется.
Когда терапевт прекращает установление контакта, будучи уверен
ным в том, что клиент успешно ослабил тягу к избеганию зависимости,
страх разлуки привязывающейся части усиливается, и борющаяся вы
нуждена защищаться. Если же терапевт продолжает попытки, опасаясь
вызвать страх одиночества или стыд, желание близости привязываю
щейся части остается активным, что приводит к усугублению дистрес
са и постепенно растущей нужде в товариществе. Чем чаще контакт,
тем сильнее ощущение угрозы борющейся части. Хуже того, когда
борющийся фрагмент отталкивает клиента или вредит телу для регу
ляции невыносимых эмоций, привязывающаяся часть с большой ве
роятностью испытывает еще большую уязвимость, усиливающуюся
нужду в близости и дальнейшую активацию борющейся. Многие те
рапевты замечают, что при усилении нужды в близости и их попытках
ее утолить выдвигаются обвинения в эмпатическом провале: “Я хотел
покончить с собой, а вы смогли поговорить со мной по телефону только
пять минут?!”, “Вы действительно считаете, что «нескольких минут»
достаточно, когда я живу в аду?” В такие моменты полезно помнить,

Глава 6. Сложности терапии: травматическая привязанность 173
что части личности клиента повторяют детский опыт своей дезорга
низованной привязанности. Они вовлечены в болезненную, мучитель
ную борьбу между имплицитно вспомненной нуждой детских частей
в большей заботе и имплицитным недоверием, связанным с угрозами
навязчивости, когда значимые фигуры жестоки.
Диагностически клиент с дезорганизованной привязанностью все
вероятнее будет соответствовать критериям пограничного расстрой
ства личности. Если данное расстройство диагностируют, то человека
могут посчитать “ищущим внимания” и “манипулятором”. Роль травмы
и травмированных частей личности с большой вероятностью останется
незамеченной и непроработанной; проявления дезорганизованной при
вязанности будут путать с симптомами расстройства личности. Также
воплотятся в жизнь худшие страхи фрагмента, продолжающего нормаль
ную жизнь: от терапии ему становится только хуже. В случае со страдаю
щими от зависимости и расстройств пищевого поведения избегающими
частями терапевтам легко ввязаться в борьбу с саморазрушительными
или суицидальными фрагментами, сконцентрироваться на проблемах
с безопасностью и регулированием рисками. В результате они риску
ют упустить возможность задействовать продолжающие нормальную
жизнь личности клиентов в работе с теми, которые предпочтут скорее
покончить с собой, чем оказаться в уязвимом положении. (Прочтите
главу 7, чтобы узнать, как справляться с угрозами безопасности.)
Терапевт для всех частей,
а не только “клиента”
Многие терапевты работают с одним клиентом, а не пестрой кол
лекцией разных частей в одном теле. Но, поскольку структурная дис
социация и расщепление статистически вероятны в контексте травмы,
терапевт должен предполагать, что в работе с пережившим травму кли
ентом придется также взаимодействовать и с его частями. Это означа
ет, что он должен слушать, говорить и планировать терапию немно
го по-другому, чем с интегрированными пациентами, в чьем детстве
не возникало необходимости в расщеплении или самоотчуждении.
Когда терапевт встречается с клиентом впервые, узнаёт о его пробле
мах и составляет историю болезни, он уже должен быть настроен на то,
что связанные с травмой темы могут повторяться разными частями:

174 Глава 6. Сложности терапии: травматическая привязанность
болезненное одиночество, нужда в близости, отчаяние, самоуничижи
тельные убеждения, страх, попытки избежать привлечения внимания
к себе, зависимости, расстройства пищевого поведения, влияние проб
лем с контролем гнева и настороженности на отношения.
Как прислушаться к “голосам” частей
Поощрение любопытства, просвещение о травме и ее терапии, осоз
нанное наблюдение за паттернами и темами, вступление к языку три
ггеров — все это становится важным уже во время первого или проб
ного сеанса. Даже получая информацию от нового клиента, терапевт
должен внимательно прислушиваться к “голосам” различных частей
и высматривать признаки фрагмента, продолжающего нормальную
жизнь: наличие жилья, карьеры или работы, интересов, определенных
областей стабильности, и, что важнее всего, функционирующей пре
фронтальной коры и способности наблюдать происходящее в данный
момент. Осведомленный о травме терапевт также присматривается
к возможным признакам дисрегуляции, проявляющихся во время сеан
са или упоминаемых клиентом (“Я просто закрываюсь”, “Мне пришлось
уйти”, “Я просто начал кричать”). Пока он не убедится, что у клиента
нормальное окно толерантности и имеется наблюдающая личность, спо
собная понять сильные эмоции (т.е . поддерживать связь с чувствами без
диссоциации или дисрегуляции), специалист не нажимает на чувства
(ландшафт частей), только для получения знаний о разных “голосах”.
То, как клиенты спонтанно регулируют любые возникшие эмоции, мно
гое говорит терапевту о широте их окон толерантности. Зная о том, что
травматические события — это события прошлого, которые проявляют
ся в настоящем, когда их активируют напоминания о прошлом, терапевт
презентует язык триггеров в начале терапии вместе с языком частей.
Марк пришел на первый сеанс с парадоксальной проблемой: в его насыщен
ной жизни после травмы не хватало только одного ингредиента — партне
ра. "Я никогда не влюблялся, и ни одни мои отношения не длились дольше
шести месяцев. Но, с другой стороны, я не думаю, что они нужны мне в по
вседневной жизни. Я пришел сюда просто на всякий случай, вдруг что-то упу
скаю". Терапевт ответил:"Значит, один из фрагментов вашей личности сделал
так, чтобы вы никогда не влюблялись, а другой любопытствует, не окажется
ли это однажды ошибкой. Мы можем поинтересоваться ими обоими?"

Глава 6. Сложности терапии: травматическая привязанность 175
Жаклин сказала терапевту:"Я здесь, потому что у меня долгая история трав
мы. Мне рассказать вам обо всем, что произошло?"
"Только если вы хотели бы рассказать о чем-то особенном. Мне больше ин
тересно узнать о том, как травма осталась с вами, как она влияет на вашу
повседневную жизнь".
"Она разрушает мою жизнь".
"По-прежнему? Что ее активирует?"
Жаклин описывает многолетний паттерн: каждый раз, когда ей удавалось
построить стабильную, насыщенную рабочую и личную жизнь, она внезап
но бросала все это, чтобы позаботиться о том или ином члене семьи. Таким
образом, Жаклин теряла все, что успевала построить для себя.
Терапевт ответил: "Значит, есть очень-очень сильная часть личности, про
должающая нормальную жизнь, которая постоянно восстанавливает вашу
жизнь, что бы ни происходило. Но также есть очень жертвенная часть, ко
торой кажется необходимым отказаться от всего этого, чтобы позаботиться
о своей семье, даже о тех ее членах, которые жестоко с вами обращались
в детстве. Можем ли мы рассмотреть данный паттерн?"
Я. Чем вы занимались?
Роберт. Я был семейным врачом, и мне это нравилось. Но я не мог
справиться со стрессом, в особенности после того, как не смог
больше водить машину.
Я (проявляю интерес к потере функционирования частью нормаль
ной жизни). Вы перестали водить машину? Как это произошло?
Роберт. Я начинал ехать и вдруг резко забывал, куда направляюсь
и как вести машину. Я впадал в панику! Тогда я звонил своему
секретарю и просил ее приехать и забрать меня. Самому мне
не удавалось выбраться.
Я. Похоже, вождение, дорога на работу и поддержание нормаль
ной жизни казалось очень травмирующим детским фрагментам
вашей личности. Они паниковали, а вы не знали, что это они,
и считали происходящее собственной реакцией. Как грустно...
"Я раньше был способен функционировать, но уже давно не могу", — под
вел итог Роберт.

176 Глава 6. Сложности терапии: травматическая привязанность
Среди этих троих пациентов был врач, терапевт и учитель. Все они
были идеальными кандидатами для терапии. Все они проявляли в ка
ком-то смысле парадоксальные симптомы. Оставив в стороне то, что
можно рассматривать как “большую” проблему истории травмы кли
ента, я обычно прислушиваюсь к тонким намекам на потерю функци
онирования, внутренние конфликты, самосаботаж и парадоксальное
поведение. Кроме того, я не думаю о частях как о чем-то связанном
с прошлым клиента. Я обращаю внимание на то, как имплицитные
воспоминания частей личности пробуждаются в текущей жизни
клиента. Возможно, они реагируют на намерение клиента жить нор
мальной жизнью после травмы? Его столкновение с определенными
триггерами, связанными с травмой (например, придирчивый конт
ролирующий начальник, ребенок того возраста, в котором клиент
пережил травму, родственники, связанные с обидчиком)? Или же
я слушаю об определенном жизненном событии, которое с большой
вероятностью всколыхнет прошлую травму, например потеря, преда
тельство или перенесенный недавно стресс (обручение, заключение
брака, рождение ребенка, повышение на работе или выпуск из учеб
ного заведения). Есть ли в жизни клиента паттерн, который может
рассказать историю о неразрешенной травме, повторяющейся на им
плицитном уровне?
Чтобы стать терапевтом для всех частей личности, необходимо при
слушиваться к их хору и звучащим в нем темам, а также вызывать у кли
ента любопытство к происходящему. Большинство клиентов приходят
на терапию с чувством растерянности, отчаяния, невыносимой боли
и тайного страха, что они сходят с ума. Несмотря на то что клиенты
создают истории, объясняющие их озадачивающие симптомы, первые
несколько сеансов знаменуют собой период, в который они наиболее
открыты к восприятию новой точки зрения. Она убеждает их в том, что
они не являются дефективными или безумными. Когда я рассказываю
клиентам другую историю, где проясняется испытываемое ими, их об
лечение можно даже почувствовать самому.
Клиентам я сказала следующее.
Марку: "Я понимаю, и вы тоже поймете! После того что произошло
в вашем детстве, некая часть вас внутри поклялась, что никог
да и ни за что никому больше не позволит причинить ей боль.
Она просто пытается защитить вас и себя даже сейчас".

Глава 6. Сложности терапии: травматическая привязанность 177
Жаклин: "Разумеется, маленькая девочка, которая сумела выжить
путем заботы о своих родителях, братьях и сестрах, чувство
вала, что не имеет права на собственную жизнь. Когда она
появлялась у девочки, та испытывала вину и стыд вместо без
опасности и стабильности".
Роберту: "Это ставит все на свои места: вы построили очень богатую,
сложную взрослую жизнь отца, мужа и врача. Вы были из
вестны в своем сообществе. Это наверняка напугало части
настолько, что они не смогли позволить, чтобы так продолжа
лось. Им казалось, что они уязвимы и подвергаются опасно
сти. Данные части должны были остановить вас и преуспели".
Выступая от имени частей личности
Клиентам часто сложно сохранять доступ к личности, продолжаю
щей нормальную жизнь, испытывать сострадание к частям, поддержи
вать активность префронтальной коры и даже оставаться настолько
же заинтересованным, как и изначально, к данному новому способу
мышления. Поскольку язык “я” является автоматической “настройкой
по умолчанию” для многих, мы склонны из-за процедурного обучения
говорить: “Ятак себя чувствую”. Приходится постоянно практиковать
ся, чтобы использовать слова “часть меня так себя чувствует” настолько
же комфортно и автоматически. Часто медлительность обескуражива
ет терапевта или вызывает у него сомнения в компетентности подхода.
Но важно помнить, что мы меняем вид обучения, который обычно дол
жен быть нестираемым. Люди никогда не забывают процедурное обу
чение: как жать руку, водить автомобиль, держать нож и вилку. Точно
так же мы не можем избавиться от склонности говорить “я”. Чтобы
научиться использовать слово “часть” вместо “я”, не забывать думать
на языке фрагментов, прислушиваться к их различающимся голосам,
нужно практиковаться так же, как и при изучении иностранного языка.
Это можно делать несколькими способами.
В качестве “практики”, напоминающей клиенту, что все его тяже
лые эмоции, мысли и жизненные проблемы отражают коммуникацию
частей личности, я могу включить этот язык в приветствие: “Как себя
чувствовали части на этой неделе? Как она для них прошла?”

178 Глава 6. Сложности терапии: травматическая привязанность
Чтобы прервать и замедлить автоматическое вступление “я”, мож
но несколько раз напомнить о нескольких мнениях внутри его: “Какое
именно «я» так себя чувствует? И есть ли какое-нибудь «я», которое
думает по-другому?”
Я могу заново провести просвещение о структурной диссоциации:
“Давайте вспомним о модели структурной диссоциации? Какая из ча
стей с наибольшей вероятностью стыдилась бы этого опыта? Да, подчи
няющаяся. Она все считает своей виной. А как борющаяся часть отреа
гировала на то же критическое замечание? Совсем по-другому, верно?”
Я могу отзеркалить только что сказанное, отражая слова клиента
и одновременно переводя их на язык частей: “Значит, часть вашей лич
ности чувствует себя очень неуверенно и пристыженно сегодня...”
На это клиент может ответить: “Да, я даже сеанс хотел отменить,
потому что не хотел встречаться с вами”.
Я. Хм... Интересно... Эта часть не хотела встречаться со мной. Чего
она во мне боялась? Каких поступков?
Часто клиент сразу же начинает ассоциировать терапевта с челове
ком, который некогда стыдил его или угрожал ему: “Он боится, что вы
станете смотреть на него с таким же презрением, как все те учителя,
потому что его одежда грязная, порванная и не подходит”.
Тут терапевт должен обратить внимание личности с нормальной
жизнью на слова и смысл, только что выраженные детской частью,
чтобы убедиться, что ее слышат. Используя осознанное “контактное
заявление” [Ogden & Fisher, 2015], терапевт повторяет: “Да, он боится,
что я буду смотреть на него с презрением, как все те учителя. Он ду
мает, что я замечу его порванную одежду и посчитаю его нехорошим”.
Клиент. Да, учителя видели, что о нем никто не заботился, и считали его
мусором.
Я. Об этом говорили их выражения лиц и взгляды: он — мусор.
И теперь он боится, что я тоже таким его буду видеть.
Когда клиент устанавливает эмоциональную связь с частями и рас
сказывает о страхах и фобиях, от которых те все еще страдают, у те
рапевта появляется возможность “выступать от их имени” [Schwartz,
2001], чтобы вызывать еще более глубокое сострадание к частям.
Проговаривая вопрос, использующийся в модели внутренних семейных

Глава 6. Сложности терапии: травматическая привязанность 179
систем, терапевт спрашивает: “Услышав эти слова, что вы испытывае
те по отношению к этой части сейчас?" Словосочетание “испытываете
по отношению к” — осознанное. Это отличается от “сочувствуете ли”
и “думаете о” (отношение разума). Оно задает вопрос: “Какие чувства
у вас теперь по отношению к этой части?”
Клиент. Мне жаль его.
Я. Да, вам жаль его. Он ведь не был виноват, что о нем не заботи
лись, не так ли? Можете сказать ему об этом не столько слова
ми, сколько чувствами и телом? (Короткий период молчания.)
Каково ему испытывать, что кому-то важны его чувства?
Клиент. Это очень непривычно, но ему нравится...
Я. Да, вы чувствуете, что ему нравится, но это очень непривыч
но... Никто никогда не испытывал к нему сострадания. Дайте
ему знать, что понимаете, насколько это непривычно и, навер
ное, вызывает подозрения...
Один из ключей в данной работе — использование личного состра
дания и проницательности терапевта как инструментов. Когда тера
певт показывает, что понимает клиента, а продолжающая нормальную
жизнь часть вместе с раненой чувствуют себя понятыми друг другом,
во внутреннем опыте случается сдвиг. Когда все более теплому вну
треннему диалогу между взрослым и ребенком способствует тера
певт, чьи слова и тело выражают сострадание и эмоциональную связь
с ними обоими, происходит спонтанное сближение и формирование уз.
Терапевт не только учит клиента выполнять “работу” или заниматься
ею вместе с пассивным клиентом. Он активно содействует формиро
ванию отношений между травмированным ребенком и естественно
заботливым взрослым, которых поддерживает как сострадательная
третья сторона. Это и есть работа.
Как избежать склонности “выбирать сторону”
У терапевтов и клиентов существует склонность неосознанно зани
мать сторону одной конкретной части. Терапевту может показаться слож
ной и рискованной работа со страдающими от расстройств пищевого
поведения или зависимостей борющимися частями либо же вредящими

180 Глава 6. Сложности терапии: травматическая привязанность
себе. Иногда проще работать с готовой придерживаться плана терапевта
подчиняющейся или привязывающейся частью, чем с сопротивлением,
обесцениванием борющейся или постоянными сомнениями касатель
но терапии, выражаемыми убегающей. Без сомнений, терапевту куда
приятнее будет работать с ежедневными сложностями фрагмента, про
должающего нормальную жизнь, чем сидеть с молчаливой, замкнутой
замирающей частью или борющейся в режиме “изоляция 4 уровня”.
Самая большая сложность терапевта — помнить, что подобные раз
дражающие и беспокоящие сложности произрастают из конфликта
между частями личности, а не предполагать автоматически, что клиент
является интегрированной личностью. Когда происходит подобное,
мы имеем серьезные шансы ввязаться во внутренний конфликт.
Вне зависимости от того, хочет терапевт помочь “клиенту” больше
вербализовать и выражать аффект или же обуздать его небезопасное
поведение, как только мы упускаем из виду систему частей, то можем
только усугубить внутреннюю поляризацию. Чем больше мы подчер
киваем для клиента, что происходящее является борьбой между частя
ми, исход которой будет скорее определен системой, чем нами, тем бы
стрее она разрешится. Тогда работа терапевта приобретает двойствен
ный характер. Во-первых, он должен бросить взгляд с высоты птичьего
полета на внутренние конфликты, и, во-вторых, “станцевать” с каждой
частью и целой системой.
Диадический танец
Гармонизация со всеми частями и целой системой выражается через
тело терапевта: выражение лица смягчается или кажется твердым, но
спокойным. Либо выражает теплоту; в тоне голоса звучит любопытство,
восхищение или уверенность. Терапевт может наклониться к клиенту
или откинуться в кресле, повторяя его позу. Он задействует восприя
тие правого полушария для наблюдения за телом и нервной системой
клиента, и затем осознанно настраивает дыхание, тон голоса, уровень
энергии и выражение лица. Заметив, что пациент начинает волновать
ся, терапевт замедляет ритм дыхания и смягчает темп речи. Избегая
вопросов, для ответа на которые требуется мышление, он просит кли
ента “обратить внимание” на его волнение или убеждения, связанные
с ним. Вместо того чтобы слушать заявление или историю клиента

Глава 6. Сложности терапии: травматическая привязанность 181
до конца и отвечать лишь после этого, как принято в большинстве те
рапевтических методов, терапевт немедленно инициирует “дуэт” (или
диалог). Клиент высказывает наблюдение; терапевт отвечает, повторяя
его слова или переводя их на язык частей; происходит реакция, усиле
ние любопытства (не всегда), и терапевт повторяет заявление на языке
частей, комментирует его “с высоты птичьего полета” или же просто
просит клиента сохранять осознанность и интерес. Долгие обструктив
ные диалоги прерываются и как можно чаще превращаются в диалоги,
сконцентрированные на переносе внимания личности с нормальной
жизнью на взаимодействие между частями или частями и триггерами.
Чтобы убедиться, что клиенты не воспринимают подобные преры
вания или новые интерпретации как недостаток эмпатии, необходи
ма чуткость гармонизации. Насколько терапевт заинтересован, воз
бужден, увлечен, восхищен, тронут и сострадателен, настолько кли
енты и части их личности ощущают себя “понятыми” прерываниями,
а не отверженными.
“Диадический танец” — это термин, используемый Аланом Шором
[Schore, 2001а] для описания “совместной регуляции” матери и младен
ца в данном взаимодействии, где они подпитываются языком тела, зву
ками, улыбками и выражениями лица друг друга в процессе взаимной
гармонизации. Успех терапевтического диалога зависит от ощущения
диадического танца. В диалоге с младенцем каждый ответ матери либо
успокаивает, либо вызывает возбуждение. Находящийся в гармонии
с ним опекун старается уловить сигналы ребенка и сделать так, что
бы ему нравилось взаимодействие и не происходило ни чрезмерной,
ни недостаточной стимуляции. Аналогично находящийся в состоянии
гармонии с клиентом терапевт наблюдает за языком тела клиента, об
ращает внимание на стимулы интереса к себе продолжающей нормаль
ную жизнь части, на то, что регулирует автономную нервную систему
и понижает риск чрезмерной или недостаточной стимуляции, успока
ивает подчиняющиеся или привязывающиеся части, вследствие чего
борющаяся меньше опасается эмоций или близости.
Сложность разговора для терапевта состоит в том, что ему приходится
брать в расчет не одну, а целый ряд частей одновременно. Успокаивающие
слова для детской части, например, не должны трогать настолько, что
пробуждается отвращение убегающей или борющейся части к любой
эмоции, кроме гнева. Говоря о повышении платы, отпуске и прочих

182 Глава 6. Сложности терапии: травматическая привязанность
технических вопросах, нужно стараться не вызывать тревоги у дет
ской части, а успокаивать ее даже в процессе обсуждения со взрослой.
Принятие фрагментов личности в сознание вместо отката к восприятию
их как “я — ты” может содействовать успешности подобных “бытовых”
разговоров. Я могу объявить даты своего отпуска части, продолжающей
нормальную жизнь, и потом успокоить привязывающуюся: “Я знаю, что
вы [продолжающий нормальную жизнь фрагмент] не возражаете про
тив моего отпуска, но маленькая девочка очень нервничает. Она боится,
что рядом никого не будет, и некому будет ее защитить. Возможно, ей
понравится, если вы встретитесь с человеком, который будет меня заме
нять. Борющуюся часть это будет раздражать, но привязывающейся мо
жет понравиться. Это может успокоить ее, убедить, что она не останется
одинокой и беззащитной. Еще один вариант — я останусь ее защитником
даже вдали. Как вам эти два варианта?”
Еще одна тема, которая может стать триггером для детских частей, —
оплата, в особенности если у них возникает чувство стыда, связанное
с деньгами. Здесь терапевт тоже должен принять во внимание точки
зрения всех частей: “Я полностью доверяю добросовестности вашей
личности, ведущей нормальную жизнь, и помню, что у вас было полно
забот в последнее время, поэтому нет ничего стыдного в том, что мне
приходится иногда напоминать. И пожалуйста, пожалуйста, убедите
детские части, что они ничего плохого не сделали. Это абсолютно нор
мально, что мы обсуждаем любые темы”.
Еще одной темой, которая может пробудить защитные реакции
частей, является безопасность. Само слово “безопасность” может вы
зывать у них растерянность или страх, так как когда-то им говорили,
что они “в безопасности”, хоть это и было не так. Если борющаяся
и избегающая части занимаются рисковым поведением, очень важно,
чтобы терапевт выражал уважение к их различающимся концепциям
безопасности. Для них “безопасности” невозможно достигнуть путем
просьб о помощи или рассказа о своих чувствах. Терапевт и продолжа
ющий нормальную жизнь фрагмент могут воспринимать госпиталь как
страховочную сетку. Но если борющийся и избегающий воспринимают
это как “угрозу” или “ловушку”, госпитализация не должна быть пер
вой линией планирования мер безопасности. Заключение контрактов
может успокаивать фрагмент личности, продолжающий нормальную
жизнь, но вызывает у других ощущение контроля над собой или вызова

Глава 6. Сложности терапии: травматическая привязанность 183
зависимости. Лучше всего, когда решениями, касающимися мер без
опасности, и дифференциацией между безопасными и небезопасными
поступками занимается фрагмент, продолжающий нормальную жизнь.
Но если целью является обычное ограничение борющейся или убегаю
щей части, возможность решения задач более высокого порядка будет
упущена. (Обратитесь к главе 7, чтобы узнать больше о рисковом и са
моразрушительном поведении.) В данной модели задачей более высо
кого порядка терапии является эмоциональное сближение фрагмента,
ведущего нормальную жизнь, и детских частей, которые по-прежнему
тоскуют по недополученному, испытывают страх, стыд и одиночество.
Внутренние узы между частями личности и продолжающей нормаль
ную жизнь личностью поддерживают доверие к терапевту, и, что еще
важнее, эти части готовы договариваться и сотрудничать.
От того, насколько терапевт искренне выражает уважение, теплоту
и восхищение по отношению к частям, обращая внимание на все точ
ки зрения, зависит то, насколько продолжающий нормальную жизнь
фрагмент может начать воспринимать каждую из частей личности как
потенциальный ресурс и реального человека, заслуживающего состра
дания. Для этого терапевту необходимо говорить с каждой из частей
и о каждой из них с точки зрения других частей.
"Наверное, подчиняющаяся часть очень волнуется, что стиль борющейся
части, не жалеющей слов, вызовет огорчение или гнев у окружающих".
"Борющаяся часть не понимает, что, когда мы говорим детям замолчать
и перестать плакать, они, может, так и сделают, но испугаются еще больше.
Другой способ прекратить их слезы—убедить, что вы не позволите никому
нанести им вред. Можете попросить борющуюся часть дать вам шанс про
верить, чтобы увидеть, не сработает ли это лучше?"
"Я знаю, что детская часть хочет рассказать мне о плохих людях, нанесших
ей вред. Но я также знаю, что борющаяся часть считает это опасным. Факти
чески взрослая Люси и я могли бы сделать это вместе — пообещать детской
части, что ей больше не причинят вреда. Она не обязана рассказывать нам
о произошедшем, потому что мы и так знаем. Затем давайте посмотрим,
готова ли борющаяся часть помочь ей рассказать. Или же, если она будет
чувствовать себя в безопасности, незачем будет рассказывать".
"Могу я пару минут побыть адвокатом убегающей части? Все эти годы она
пыталась защитить вас, заглушая ваши чувства и отключая вас с помощью

184 Глава 6. Сложности терапии: травматическая привязанность
наркотиков. Она знала, что вы не в силах справиться с эмоциями или вос
поминаниями о произошедшем, так что она «уводила» вас. Я понимаю, что
это вышло из-под контроля, но не хочу, чтобы вы забывали, что зависимая
часть пыталась помочь, и ей это удалось. Без нее вы бы не достигли того
положения в жизни, в котором пребываете сейчас".
Терапевты часто не решаются использовать слова наподобие “вну
треннее «я»”, опасаясь, что это усугубит диссоциативную фрагмента
цию. Но если воспринимать части как маленьких детей и подростков
и относиться к ним так же, продолжающей нормальную жизнь части
будет проще взглянуть на них с лаской. Чем больше теплоты, открыто
сти, спокойного интереса этот фрагмент испытает по отношению к ча
стям, тем слабее будет его нужда дистанцироваться или отстраняться
от них. Вклад в выживание борющейся и убегающей частей должен
быть с радостью признан, когда клиент начинает стабилизироваться.
К ним нужно относиться как к ветеранам войны: терапевт или клиент
могут не считать войну необходимой или полезной, но эти фрагменты
сражались за благородное дело: выживание клиента. Потому и тера
певт, и пациент должны почтить их службу.
Подчиняющаяся и замирающая части тоже часто получают пользу
от оказанного почета. Несмотря на то что их служба состояла из стра
тегий избегания (замирание, онемение, угождение окружающим, жерт
венность и “полет под потолок”), они были необходимы для выживания
и адаптации клиента. Без них многие пережившие насилие и пренебре
жение в детстве могли реагировать способами, угрожавшими обидчику
и усугублявшими наказание. Часто привязывающая часть добивалась
поддержки у дедушек, бабушек, учителей, соседей, матерей друзей. Эти
моменты давали фрагментам надежду, примеры для подражания и даже
веру в то, что их можно полюбить. Несмотря на то что данные части
реагируют на триггер и продолжают выражать связанные с травмой
симптомы, терапевт должен подчеркнуть: “Как эта часть еще пытается
помочь?”, “Что ее беспокоит? Как она пытается решить проблему?”
Энни напомнила терапевту:"Знаете, они все по-своему пытаются исправить
это по-своему".
"Исправить?"
"Да, исправить то, что было неправильным, когда мы были малы. Они
по-прежнему пытаются поступать так, как они научились тогда".

ГЛАВА
Работа со страдающими
от суицидальных наклонностей, тяги
к самоуничтожению, зависимости
и расстройств пищевого поведения
“Когда ни сопротивление, ни побег не являются возможными, чело
веческая система самозащиты получает слишком сильную нагрузку
и становится дезорганизованной. Каждый компонент привычной
реакции на опасность, потерявший свою полезность, склонен оста
ваться в измененном и преувеличенном состоянии долго после того,
как угроза миновала”. [Herman, 1992, р. 92]
“[Подвергающиеся жестокому обращению дети] нуждаются в воз
можности мобилизовать сильную реакцию бегства и борьбы и от
реагировать агрессивно на проблему без колебаний... [Подобные
защитные реакции] значительно улучшают способность индивида
незамедлительно и драматически переходить в агрессивное состоя
ние в угрожающей ситуации или при потере”. [Teicher et al., 2002, р. 18]
Необходимость жить с травмой каждый день так, словно ничего
не произошло, одновременно справляться со сложностями обычной
жизни и ненормальными трудностями травматогенной среды — все
это имеет негативное воздействие на веру в безопасность и желание
жить индивида. Ощущение себя беспомощным, ошеломленным, не
адекватным, уязвимым, испуганным, одиноким, прошлый опыт, где
не к кому обратиться за помощью, негде спрятаться, никто не поможет.
Единственные ресурсы, на которые человек может рассчитывать, нахо
дятся в его теле: отключение, онемение, диссоциация, нейрохимические
вещества наподобие адреналина и эндорфинов, и животные защитные

186 Глава 7. Работа со страдающими от суицидальных наклонностей...
реакции борьбы, побега, замирания, подчинения и привязанности рады
выживания. “Отчаянные времена требуют отчаянных мер”.
Неудивительно, что травма и самодеструктивное поведение идут
рука об руку. “Агрессивное вождение”, компульсивная сексуальность,
неспособность предсказывать опасность и принимать меры по само
обороне, безразличие к общепринятым соображениям безопасности,
неспособность покидать опасные ситуации или отношения — все это
согласуется с прошлым опытом отношения к человеку как к объек
ту, чье благополучие не имеет значения, жизнь которого нужда лишь
для эксплуатации. Неудивительно, что перспектива смерти мо
жет быть утешением, если она является альтернативой заточению.
Неудивительно, что желание умереть вместо жизни с такой болью мо
жет оказаться процедурно выученным способом выживания. Научные
и клинические данные подтверждают данную гипотезу. Суицидальная
идеация, угрозы самоубийства и его попытки все статистически корре
лируются с диагнозом ПТСР, как и злоупотребление психоактивными
веществами, расстройства пищевого поведения и самоповреждение
[Khoury et al., 2007; Krysinska & Lester, 2010; Min et al., 2007]. Даже при
постоянном лечении данных симптомов и расстройств статистика сры
вов крайне высока среди переживших травму [Najavits, 2002]. Из этого
можно сделать вывод, что у данных форм аддиктивного поведения есть
комплексная взаимосвязь с последствиями травматического опыта.
Как можно понять одновременное сосуществование в одном человеке
сильного желания жить и настолько же сильного желания умереть?
Способ покончить с этим или
способ продолжать жить?
Чтобы пережить травму, необходима серьезная решимость продол
жать “держаться”, но при этом ослабляются вера в безопасность и жела
ние жить. Любому человеку, а уж тем более ребенку очень тяжело одно
временно справляться с трудностями обычной жизни и ненормальными
проблемами в травматогенной среде. Ощущение, что способ получить
облегчение есть прямо под рукой; план эвакуации, парашют или кар
точка “бесплатный выход из тюрьмы” дарит проблеск надежды или воз
можность хоть как-то защищаться: “Я могу что-то сделать”. В детстве
мы могли полагаться только на те ресурсы, которые предлагало наше

Глава 7. Работа со страдающими от суицидальных наклонностей... 187
тело: отключение, онемение, диссоциация, нейрохимические вещества
(адреналин, эндорфины, кортизол) и животные инстинкты замирания,
полного подчинения или призыва на помощь. К началу подросткового
возраста физически более сильное тело и быстро развивающийся мозг
предлагают уже больше вариантов. В пубертатный период животные
защитные реакции борьбы и бегства становятся скорее эффективными
мерами, чем желаниями и фантазиями маленького ребенка.
Вне зависимости от того, находимся мы в плену непреодолимых об
стоятельств или же реагируем на стимулы в ежедневной жизни; нам
три года, тринадцать или тридцать, эмоции говорят, что сейчас мы в от
чаянной ситуации, и нуждаемся в отчаянных мерах для выживания.
Спектр “отчаянных мер” ограничен лишь нашими обстоятельствами
и телами. Симпатическая нервная система мобилизует тело для само
защиты в лице угрозы, но когда борьба и побег слишком опасны, тело
инстинктивно подавляет активность замиранием или перенаправле
нием импульса. Мы бьем кулаком в стену; представляем, как врезаем
ся на машине в столб; швыряем предметы; бьем или кусаем себя. Это
сразу же дает чувство контроля — так же, как тогда, когда мы ныряем
в укрытие, убегаем или отталкиваем нападающего.
Отчаянные меры
Саморазрушительное поведение произрастает из отчаяния и безыс
ходности, страха оказаться уничтоженным и изолированным, неспо
собным справиться с захлестывающими эмоциями. Вне зависимости
от того, являются эти состояния реакциями на угрозу и жестокость
или же это спровоцированные триггером имплицитные воспомина
ния, они ощущаются одинаково реалистичными и потому одинаково
пугающими. Проявления уязвимости тоже чувствуются небезопасны
ми, что только усугубляет отчаяние. Эмоции и эмоциональный опыт
нечасто способствуют безопасности детей-жертв и чаще провоцируют
эскалацию насилия. Иногда из-за этого пережившие травму индивиды
больше боятся своих чувств, нежели угрозы жизни.
Тот факт, что нормальные чувства и эмоции, проявляющиеся при
любых сложностях, воспринимаются как угрожающие, а не освобожда
ющие, важно помнить. Пытаясь помочь клиенту признать его чувства
вместо ухода в себя или демонстративного поведения, терапевты часто

188 Глава 7. Работа со страдающими от суицидальных наклонностей...
забывают, что эти эмоции некогда были источником опасности и сей
час связаны с имплицитными воспоминаниями о перегруженности,
угрозе или унижении. Когда вместо этого клиенты учатся ассоцииро
вать кажущиеся захлестывающими или опасными эмоции с детскими
частями, отношение к ним изменяется. Клиент может по-прежнему ис
пытывать эти чувства, но восприятие их как эмоций детского фрагмен
та заставляет их выглядеть менее угрожающими и ослабляет чувство
уязвимости клиента. Это нормально, что ребенок может испытывать
стыд, одиночество или грусть. Даже можно понять, что его уязвимость
пробуждает борющуюся и убегающую части. Задача клиента — осоз 
нанно обращать внимание на эмоции как коммуникацию детской ча
сти, называть их “грусть малыша” или “страх мальчика”. Это подавляет
автоматическую склонность идентифицироваться с борющейся или
убегающей частями и поддаваться их импульсам.
Еще один фактор саморазрушительного поведения переживших
травму индивидов — отсутствие способа успокаивать или регулиро
вать интенсивные, автоматические чувства и ощущения. Способность
к успокоению себя прямо связана с постоянным ранним опытом утеше
ния. Он настраивает нервную систему на успокоение и рекалибрацию,
пока ребенок не окажется в “оптимально взбудораженном” состоянии
[Ogden & Fisher, 2015]. В ситуации небезопасной детской привязан
ности, за которой следует травматическая угроза, нервные системы
клиентов привыкают к симпатическому гипервозбуждению для акти
вации бдительности и готовности действовать или же к парасимпати
ческому гиповозбуждению для бездействия и онемения [Ogden et al.,
2006]. Поскольку ребенку недостает умения регулировать себя, буду
чи охваченным кажущимися опасными эмоциями и ощущениями, он
чувствует: “Я не могу пережить эти чувства — если я их не остановлю,
то разорвусь на миллион кусочков и умру”. В результате и обычные,
и автономно усугубляющиеся эмоциональные реакции начинают ка
заться невыносимыми, нестерпимыми и смертельно опасными. С дру
гой стороны, опасности, ассоциирующиеся с высокорисковым поведе
нием, выглядят “нереалистичными”. Клиент привык выживать путем
диссоциации или недооценки опасности. Он не боится смерти. Клиент
опасается собственных чувств. Именно имплицитная память и кажет
ся опасной: “Я не могу сам справиться с этими эмоциями — если мне
никто не сможет помочь, я умру — я должен что-то сделать”.

Глава 7. Работа со страдающими от суицидальных наклонностей... 189
Как справляться с невыносимыми эмоциями
Самая распространенная ошибка и профессионалов, и обывателей
в понимании рискового поведения — автоматическое предположение,
что самоповреждение, суицидальные наклонности, расстройства пище
вого поведения и злоупотребление психоактивными веществами воз
никают из-за стремления к разрушению, а не облегчению. Учитывая,
что самоповреждение вызывает боль, мы интерпретируем его как ма
зохизм, наказание себя или зов на помощь. Полагая, что суицидальные
наклонности отражают осознанное желание умереть, мы интерпре
тируем его как угрозу жизни или зов на помощь. В таком случае мы
упускаем из виду ключевую проблему самоповреждения: стремление
обрести контроль и справиться с невыносимыми чувствами. Также это
может быть поиск облегчения.
В корне всех проявлений саморазрушительного поведения лежит
следующий факт: испытание голодом, причинение боли телу, плани
рование его гибели или компульсивное аддиктивное поведение при
водит к желанному освобождению от физической или эмоциональ
ной боли. В этой ситуации высокорисковое поведение вследствие
его физиологического эффекта выглядит изобретательной попыткой
справиться с болью или пережить ее единственным доступным паци
енту способом. Если мы можем валидировать, что на данный момент
у клиентов нет лучшего способа успокоиться, что самоповреждение,
суицидальные наклонности и саморазрушительное поведение успеш
но приносят облегчение, хоть и парадоксальным способом, мы полу
чаем возможность построить отношения сотрудничества с клиентом
(а также борющейся и убегающей частями) в решении проблемы по
иска спокойствия. Вместо того чтобы сразу же воспринимать суици
дальные наклонности, активные зависимости и самоповреждение как
вопрос безопасности, терапевт должен начать проявлять любопыт
ство: попыткой решить какую проблему это может быть? Что вызвало
этот импульс? Что клиент надеется получить в итоге? Приносило ли
это ему облегчение раньше?
Психологическое просвещение о том, почему подобное поведение
столь эффективно регулирует невыносимые состояния, успокаива
ет чувство стыда и замкнутости клиента. Описание спектра поло
жительных намерений, которые могут лежать в основе импульсов

190 Глава 7. Работа со страдающими от суицидальных наклонностей...
к саморазрушению, увеличивает вероятность того, что клиенты добро
вольно расскажут о своих сомнениях и страхах, связанных с успокое
нием себя подобным образом, а не станут пытаться убедить терапевта,
что аддиктивное или рисковое поведение является их единственным
вариантом.
Терапия небезопасного поведения часто создает раскол между
клиентом и терапевтом: намерение терапевта снизить частоту само-
повреждения или предотвратить самоубийство часто противоречит
нужде клиента держаться за единственный способ успокоиться. Или
же программа “безопасность прежде всего” может спровоцировать
внутренний конфликт, ставя терапевта в директивную роль. В данной
модели терапии мой главный приоритет — помочь пациенту обратить
внимание на внутреннюю борьбу: какие чувства вызывают у борю
щейся и убегающей части тягу применять отчаянные меры? Какие
части хотят умереть? Какие пытаются помочь? А какие — жить?
Пугает ли их способность борющейся части проявлять жестокость?
Видят ли детские фрагменты в борющейся части спасителя или же
боятся умереть?
Для эффективной терапии рискового и аддиктивного поведения
терапевт и клиент должны быть способны вместе рассмотреть внут-
риличностную дилемму: если с тем, что кажется смертельно опасным
эмоциональным возбуждением, позволяют справиться самоповрежде
ние, расстройства пищевого поведения или аддиктивное поведение,
как еще клиент может переносить боль? Как терапевты поощряют
пациентов к поиску более здоровых вариантов, т.е . умений, ресурсов
или терапии, если “обычные меры” медленнее и менее эффективны,
нежели отчаянные? Когда клиент испытывает острую тягу, от утоле
ния которой зависит его жизнь? Исторически в связанных с травмой
подходах терапии самоповреждения, аддиктивного поведения, рас
стройств пищевого поведения или суицидальных наклонностей по
веденческими целями были воздержание и безопасность. Но связан
ные с травмой триггеры и неудовлетворительное окно толерантности
постоянно подрывают попытки клиента стабилизироваться. Чтобы
понимать комплексные взаимоотношения между травмой и риско
вым, аддиктивным поведением, сперва необходимо понять влияние
подобного поведения на тело и его способность вызывать успокоение
и регуляцию.

Глава 7. Работа со страдающими от суицидальных наклонностей... 191
Использование тела для успокоения
Жестокое обращение с детьми, пренебрежение ими, пытки, домаш
нее насилие и многие другие категории травмы имеют общую харак
теристику: тело, разум и эмоции жертвы эксплуатируются другими
для удовлетворения своих потребностей, осуществления контроля
или сброса напряжения [Miller, 1994]. Неудивительно, что из детей, чьи
тела были использованы подобным образом, могут вырасти взрослые,
поддающиеся импульсам или инстинктивно использующие свои тела
для снятия напряжения. Они не получили адекватного опыта снятия
напряжения (т.е. утешения в надежной привязанности), а насилие
низвело тело до обычного инструмента снятия напряжения без любой
ценности.
В состоянии дистресса многие дети ищут близости с окружающими,
желательно взрослыми, ради получения успокоения, утешения и ком
форта. Столкнувшись с пренебрежением или насилием, они быстро
учатся избегать сближения, а не искать его, и почти полностью полага
ются на собственные ресурсы. Не имея возможности доверять другим
или попросить у них о помощи, подобные клиенты инстинктивно пы
таются получить облечение через ряд поступков, у которых одна общая
характеристика: ни для одного из них не нужно полагаться на других
людей. Одни в подростковом возрасте приучились использовать алко
голь и наркотики для подавления чувств; другие в начале пубертатного
возраста заметили, что голодание или переедание с последующим очи
щением организма позволяли им достигнуть подобного состояния “от
сутствия чувств”. Кто-то еще с раннего детства разрабатывает спектр
вредящих телу, но успокаивающих поступков: щипки, нанесение поре
зов, царапины, ожоги, удары себя руками, удары головой и даже кро
вопускание.
Как “работает” саморазрушительное
поведение
Самая большая сложность в терапии саморазрушительного поведе
ния — его эффективность в предоставлении облегчения, по крайней
мере до формирования толерантности. Физический вред (нанесение
порезов, ожогов, ударов, поглощение острых предметов) имеет такие

192 Глава 7. Работа со страдающими от суицидальных наклонностей...
же последствия, как и любая угроза или ранение: сначала повреждение
стимулирует выработку адреналина (приводит к повышению энергии,
улучшению концентрации, ощущению собственной власти, контроля,
ослаблению чувств тела и эмоций), а затем повышается высвобожде
ние эндорфина, что способствует эффекту расслабления/успокоению
боли. Обе реакции происходят весьма быстро, что предоставляет почти
мгновенное облегчение клиенту, испуганному и поглощенному уров
нем интенсивности или отстранения.
Несмотря на то что расстройства пищевого поведения традиционно
считаются последствием искаженного восприятия собственного тела
или личности, весьма поразителен тот факт, что последствия связа
ны с пробужденным травмой гипервозбуждением. В их случае облег
чение можно почувствовать путем пере- или недоедания. Например,
ограничение приема пищи при анорексии приводит к заглушению
эмоций и чувств одновременно с подъемом энергии и улучшением
самочувствия, вызванных влиянием кетоза. Переедание также вызы
вает онемение и расслабление, парасимпатическое гиповозбуждение,
отстранение от тела или сонливость. И в стадии переедания, и в стадии
очищения организма при булимии ослабляются гипервозбуждение
и чувствительность к боли через активацию дорсальной вагальной си
стемы [Faris et al., 2008], того же ответвления парасимпатической нерв
ной системы, что подразумевается в реакциях полного коллапса и при
творства мертвым. Булимия ассоциируется с более высоким болевым
порогом по сравнению с порогом здоровых людей [Faris et al., 2008].
Предполагаемая причина — заглушающий эмоции эффект переедания
и очищения организма после него. Частота постановки подобного диа
гноза у молодых женщин может быть связана с этим.
И злоупотребление психоактивными веществами, и аддиктивное
поведение, как правило, имеют особое влияние на автономное возбуж
дение. Это отражается в связанных с наркотиками терминах “веселя
щие вещества” и “успокаивающие вещества”. Клиент выбирает кокаин,
амфетамин, МДМА (экстази), риталин, аддерол, метамфетамин и про
чие стимуляторы, когда начинает испытывать “пустоту”. Также паци
енты со страхом расслабления или смешиванием его с недостаточной
бдительностью употребляют подобные вещества для усиления ощуще
ния контроля, силы или сохранения высокого возбуждения. Подобным
образом алкоголь, марихуана, бензодиазепины и опиоды (например,

Глава 7. Работа со страдающими от суицидальных наклонностей... 193
героин, оксикодон и морфий) ослабляют симптомы гипервозбуждения
и захлестывающих эмоций, но при этом также могут использоваться
для постоянного поддержания состояния пониженной возбудимо
сти, в котором они точно не станут чувствовать “слишком многое”.
Конкретно в случае расстройств пищевого поведения и зависимостей
любое чувство связи между употреблением наркотиков или расстрой
ством и симптомами травмы, с которыми они помогают справиться,
давно утеряно. Если часто заниматься делами, связанными с расстрой
ствами пищевого поведения, предотвращается вмешательство нежела
тельных эмоций и ощущений. Но со временем у клиента формируется
толерантность, и ему приходится ограничиваться, переедать и очищать
организм чаще или сильнее для получения того же эффекта. Согласно
данным исследований, у левого полушария есть склонность создавать
рациональные аргументы в оправдание иррационального поведения,
обусловленного правым полушарием. Это подтверждается случаями
клиентов с расстройствами пищевого поведения и/или зависимостью
от психоактивных веществ, ведь у них есть “истории” или обоснования
для их симптомов, например: “Я бы в дверь не помещалась, если б не...”
Но подобные истории учитывают лишь облегчение, испытываемое
в результате расстройства пищевого поведения. Они не объясняют па
нику, вызванную эффектом повышенной толерантности, и отчаянную
нужду снова заглушить чувства, что вызывает усугубление расстройств
пищевого поведения и зависимостей.
Возможно, вовсе не совпадением является тот факт, что злоупотре
бление психоактивными веществами, расстройства пищевого поведе
ния, самоповреждение и суицидальные наклонности обычно пробуж
даются в возрасте 11-14 лет. Тогда у подростков возникают внутренние
конфликты между тягой к независимости/индивидуализации и стра
хом одиночества и разлуки.
Саморазрушительное поведение
и тяга к привязанности
Большинство пациентов с травмой сталкиваются с одной и той же
смертельно опасной дилеммой: как уменьшить грозящую им опасность
и максимизировать способные защитить отношенческие ресурсы, но
при этом не оказаться уязвимым перед тем, кто может причинить вред.

194 Глава 7. Работа со страдающими от суицидальных наклонностей...
Чтобы избежать опасности, им приходится стараться не разозлить
хищника. Они должны культивировать доброжелательность и одно
временно оставаться начеку. Для маленьких детей это в особенности
сложно из-за их зависимости от взрослых и силы их биологической
тяги привязываться или искать близости. Они нуждаются в решении,
подавляющем тягу к привязанности без повышения риска подвер
гнуться жестокому обращению или потери любого проявления поло
жительного внимания, доступного им.
Пока мы с ее матерью обсуждали особенности поведения ее эмоциональ
но неуравновешенного старшего брата, двухлетняя Аня вбежала в комнату,
споткнулась об игрушку и упала, сильно ударившись при этом подбород
ком. Она начала всхлипывать, но не смотрела матери в глаза и не тянулась
к ней за утешением. Сама мать не замечала, что девочка плакала. Не обра
щая внимания ни на кого из взрослых, Аня встала и начала раскачиваться
с одной ноги на другую, при этом одновременно тихо всхлипывая. Так она
делала, застрявшая в собственном мире, с расфокусированным взглядом,
пока не успокоилась и не затихла.
Исследующие привязанность ученые, занимающиеся дезорганизо
ванным ее стилем, заметили, что подобное Аниному поведение начи
нается в возрасте двух лет. Они заявляют, что оно отражает сложность
одновременной тяги искать близости и импульса отстраниться или
защищаться. Дети дошкольного возраста, предполагаемо опасающиеся
сближения со своими “испуганными и пугающими” опекунами в состо
янии близости или нужды, начинают задействовать способы, дающие им
больше контроля, известные под термином “стратегии контроля” [Liotti,
2014]. Одна группа, обозначенная как “контролирующая и заботливая”,
склонна к родительскому поведению типа “заботиться и завязывать
узы”: очарование, руководство, развлечение, утешение, слишком ранняя
независимость, предложение комфорта и одобрения родителю. Другая
группа детей, получившая название “контролирующая и наказываю
щая”, реагирует на близость враждебностью, провокацией, принужде
нием, порицанием и иногда даже агрессией и жестокостью. Это создает
риск диагностирования “вызывающего оппозиционного расстройства”.
Судя по результатам исследования, когда опекуны равнодушны, опасны
или недоступны, безопасность приравнивается к выбору между прими
рением и родительским отношением, с одной стороны, и враждебностью

Глава 7. Работа со страдающими от суицидальных наклонностей... 195
с отстранением — с другой. Или же поиск близости и дистанцирование
поочередно возникают в одном и том же индивиде, и каждый импульс
движим своей защитной реакцией: привязывающаяся или подчиняю
щая часть использует родительское поведение для получения большего
контроля над близостью, а борющаяся задействует враждебное отноше
ние для отторжения окружающих, и все это происходит одновременно.
Поскольку близость и безопасность взаимосвязаны, когда наше выжи
вание зависит от опекунов, имплицитный посыл состоит в следующем:
“Зависеть от кого-либо небезопасно. Небезопасно сближаться с кем-ли
бо или любить близких”. Подобные паттерны поведения привязанности
сохраняются и во взрослом возрасте и при добавлении к ним структур
ной диссоциации становятся все более изощренными, поляризованны
ми и активируются легче.
Животные защитные реакции
и рисковое поведение
Структурная диссоциация способствует возникновению поведения
ненадежной привязанности: если желание сблизиться принадлежит
привязывающейся части, способность задабривать — подчиняющей
ся, нужда в дистанции — убегающей, страх нападения — замирающей,
а настоятельная необходимость контролировать свойственна борю
щейся, у индивида есть все необходимые “ингредиенты” для выжива
ния в небезопасном мире. Каждая структурно диссоциированная часть
может работать относительно независимо от других для достижения
своих целей, и это дает преимущество. Быстрые, автоматические пе
реходы от чрезмерной настороженности к нужде в дистанцировании,
а затем — роботоподобной послушности способствуют защитной гиб
кости. Она важна, когда опекуны человека жестоки и легко провоци
руются. Если восприятие связанного с травмой стимула как опасного
повышает шансы избежать опасности и пережить еще один день, по
добный паттерн является адаптивным. Но как только угроза минует
(т.е . человек больше не зависит эмоционально или физически от же
стоко обращающихся с ним), подобные защитные паттерны перестают
быть полезными. Части личности со своими актуальными защитами
и нуждами по-прежнему сканируют окружение на предмет травма
тических триггеров и реагируют каждая по-своему. Но их активация

196 Глава 7. Работа со страдающими от суицидальных наклонностей...
повышает восприимчивость к внутреннему конфликту. Самые угро
жающие триггеры, с которыми столкнется каждая часть, скорее все
го — другие люди. Интенсивные защитные реакции будут вызывать
не только злые, жесткие и агрессивные индивиды, но и авторитетные
фигуры, и даже самые близкие клиенту — партнеры, супруги, терапев
ты, родственники, друзья и объекты любого вида любви. К сожалению,
те, кто способен помочь в процессе исцеления, с большой вероятно
стью являются таким же триггером для структурно диссоциированных
частей, как и причинившие клиенту вред.
Эти сложности неизбежно приводят к усугублению поляризации,
а значит — и внутреннего конфликта. Привязывающаяся часть идеа
лизирует потенциальные значимые фигуры (включая терапевта), в то
время как борющаяся становится более осторожной, опасливой или
враждебной по отношению к пытающимся с ней сблизиться или тем,
кто обусловливает эмпатический провал, не “находясь рядом” с частя
ми, не заботясь о них или имея иные приоритеты. Поскольку другие
люди в жизни клиента считают, что находятся в компании взрослого,
а не ребенка, даже их наиболее благонамеренные и доброжелатель
ные попытки “находиться рядом” с частями личности могут легко
разочаровать травмированную часть или ранить ее чувства. На при
мере Джессики можно увидеть, что доброжелательность и поддержка
для взрослого человека — совсем не одно и то же, что для ребенка.
Джессика рассчитывала, что ее друзья и друзья друзей помогут ей в тяже
лые времена, и они попытались это сделать. Но их практические предло
жения подвезти клиентку или угостить ее обедом не казались "заботой"
двухлетней части. Ей были нужны объятия, взгляд в глаза, внимание к ка
ждому ее слову, и чтобы другой человек не торопился уйти после обеда.
Поскольку подобный опыт обычно не предлагался 45-летней женщине,
привязывающаяся часть личности Джессики часто испытывала боль и разо
чарование. Ситуацию усложняла постоянная настороженность борющейся
части по отношению к поведению окружающих, что расстраивало привя
зывающуюся часть или задевало чувство справедливости борющейся. По
скольку родители Джессики были одновременно чувствительными и кри
тикующими, тревога борющейся части включалась в контексте того, что ее
друзья считали очень мелкими обидами. Когда клиентку что-то задевало,
борющаяся часть хранила враждебность и настороженность месяцами или
даже годами, что не позволяло Джессике простить и продолжить жить или

Глава 7. Работа со страдающими от суицидальных наклонностей... 197
просто успокоить детскую часть. Постепенно она становилась все более
изолированной и неспособной завести новых друзей, поскольку борюща
яся часть неизбежно начинала считать их "холодными", "нарциссичными",
"злыми" или "неподходящими". Но изоляция не залечила лежащую в основе
раненную привязанность: одиночество и чувствительность детской части
к отказу только усугублялись вместе с опасливостью борющейся.
Когда ребенок достигает пубертата, начинает осознавать собствен
ную индивидуальность и становится физически сильнее, борющаяся
и убегающая части его личности активизируются. К 15 годам подрост
ковые части личности часто физически способны противостоять на
деленным властью фигурам, а также применять силу и устанавливать
контроль над уязвимостью детских частей (тоской, нуждой в окружа
ющих, болью, разочарованием), которую потенциально могут эксплуа
тировать. То, что расстройства пищевого поведения и зависимость
от психоактивных веществ, как правило, возникают в возрасте около
11-12 лет, когда инстинкты сепарации и индивидуализации требуют
подавления тяги к привязанности, вовсе не совпадение. Также в дан
ный возрастной период физическая сила ребенка и большая незави
симость повышают риск возникновения расстройств пищевого по
ведения, самоповреждения и употребления психоактивных веществ.
Иногда на данном этапе происходит первая попытка самоубийства.
Аннетт помнила, когда впервые представила смерть как решение своих
проблем. Ей было 6 лет, ее мать пропадала на работе. Отношение к девочке
отчима было крайне жестоким и холодным, и со временем становилось все
хуже. Каждый день она обещала себе: "Если тебе просто удастся продер
жаться сегодня, можешь умереть завтра". Когда конец всему этому стано
вился виден в обозримом будущем, девочка могла продолжать жить. "Если
тебе просто удастся продержаться сегодня, можешь умереть завтра". Это
обещание приносило желанное облегчение и помогало ей подготовиться
к грядущему. Даже после того как мать Аннетт ушла от отчима, и издеватель
ства прекратились, желание умереть оставалось "безотказным" решением
каждый раз, когда она чувствовала себя перегруженной или заброшенной.
Впервые девушка попыталась покончить с собой в возрасте 14 лет после
окончания отношений с ее первым парнем: она выпила упаковку аспирина.
Парадокс состоял в том, что изначально желание умереть было спосо
бом пережить насилие и проявлением контроля: “Я перетерплю только

198 Глава 7. Работа со страдающими от суицидальных наклонностей...
еще один день”. Данное ощущение контроля приносило желаемое облег
чение каждый раз, когда она обещала это себе. К 14 годам такое желание
больше не приносило облегчения. “Вот почему, — сказала, она, — я долж
на была что-то сделать. Мне нужно было почувствовать, что я смогу все
это закончить”. Клиентка не испытывала ни радости, ни разочарования
от того, что выжила. Приняв таблетки, Аннетт вновь почувствовала
себя уверенно: у нее есть способ, если он понадобится. Одновременно
она оставалась осторожной, опасаясь, что ее суицидальные наклонности
будут обнаружены и ее “закроют”. Данный паттерн оставался активным,
пока Аннет не разменяла четвертый десяток: кто-то или что-то задевало
чувства детской части ее личности или становилось триггером, и суици
дальная часть давала ощущение контроля вновь путем угрозы суицида,
самоповреждения или принятия нелетальных доз. Чаще всего они были
достаточно малы, чтобы просто ввести ее в бессознательное состояние
на ночь. Аннет просыпалась следующим утром и продолжала жить.
Употребление ею алкоголя вызывало куда большие опасения.
После госпитализации, последовавшей за первой попыткой суицида в воз
расте 14 лет, Аннетт чувствовала себя в ловушке и была испугана. Если она
не сможет контролировать свои импульсы, ее снова "закроют", но если она
откажется от мыслей о самоубийстве, у нее не останется источника облег
чения. Внутри клиентки начала точиться внутренняя борьба. Самая юная
часть ее личности хотела, чтобы ее просто кто-то любил и защищал, но это
лишь сделало ее доступной мужчинам, желающим секса. Разочарование,
возникшее из-за невозможности найти кого-то заботливого, пробуждало
горечь ребенка. Несмотря на то что суицидальная часть получала немного
облегчения, когда царапала свои руки, Аннетт опасалась, что ее ранки вос
примут как признак наличия у нее желания умереть. На пятнадцатый день
рождения девочки ее друзья принесли бутылку вина. Выпив первый бокал,
она начала чувствовать себя "нормальной". Вино ослабило напряжение
и настороженность, позволило Аннетт смеяться над шутками. Окружающие
улыбались ей в ответ, наполняя детскую часть надеждой, что, возможно,
она им все же нравилась.
Даже когда индивид уже находится в безопасности, связанные
с травмой триггеры усложняли дифференциацию безопасного сейчас
от опасного тогда. Как только ее отчим исчез, Аннетт перестали причи
нять вред, но она и части ее личности не ощущали себя в безопасности.

Глава 7. Работа со страдающими от суицидальных наклонностей... 199
Детская часть по-прежнему отчаянно нуждалась в чьей-то защите,
любви и заботе; суицидальная вызывала облегчение, обещая со всем
покончить; зависимой приходилось увеличивать количество употреб
ляемого алкоголя для регуляции связанных с травмой имплицитных
воспоминаний и сопровождающего его автономного возбуждения.
Когда парни уходили, а подруги разочаровывали, детская часть пани
ковала, и Аннетт тонула в потоке боли и отчаяния. Тогда ей требова
лось еще больше вина. Тем не менее со временем ее некогда надежная
химическая поддержка начала подводить: чтобы избавиться от чувств,
убегающей части приходилось пить до отключки. Но после этого тре
вожные чувства только усугублялись. Слишком часто ночи в баре
в компании таких же пьющих заканчивались отключением сознания,
и на следующее утро Аннетт просыпалась в чужой постели.
Исправление причин
саморазрушительного поведения
Саморазрушительное поведение произрастает из “идеального штор
ма” вариантов: сначала триггер пробуждает имплицитное воспоми
нание, связанное с травмой. Затем ассоциация имплицитной памяти
с опасностью вызывает немедленную реакцию на стресс. Это провоци
рует реакцию симпатической нервной системы, заставляет организм
реагировать на стресс и отключает префронтальную кору. В резуль
тате здравомыслие индивида затуманивается и лишает сил личность,
продолжающую нормальную жизнь. Теперь части с конфликтующими
защитными реакциями свободны поддаваться влиянию инстинктов
выживания, что приводит к совершению определенных поступков
для получения облегчения: перееданию с последующим очищением
организма, самоповреждению, попыткам самоубийства, аддиктивному
поведению или ограничениям в питании. В течение короткого време
ни, иногда даже нескольких минут, клиенты, по их рассказам, временно
ощущают контроль или благополучие. Это укрепляет связь между вы
зывающими отвращениями чувствами, дисрегулированным возбуж
дением и немедленной нуждой совершить действие, которое принесет
“облегчение”. Поскольку сложно отследить связь между выглядящим
положительным или слегка тревожащим триггером, болью, грустью
или стыдом детских частей и импульсивным поведением борющейся

200 Глава 7. Работа со страдающими от суицидальных наклонностей...
или убегающей части, даже сам клиент не понимает собственное пове
дение, разве что заявляет: “Я хочу убить себя”.
Для стабилизации поведения высокой степени риска необходимо
разобраться с “частью «частей»”, шаг, который не включается даже
в новейшие, передовые терапевтические подходы. В диалектической
поведенческой терапии (ДПТ) рассматриваются умения, необходимые
продолжающей нормальную жизнь части для толерантности к дисрегу-
лированным эмоциям травмированных частей, но нет способа отличить
ее от других частей. Фрагментация также не затрагивается. В модели
внутренних семейных систем (ВСС) разбирается роль частей, но само
разрушительное поведение воспринимается как поведение “пожарных”,
пытающихся подавить уязвимых “изгнанников” [Schwartz, 2001]. В ВСС
продолжающая нормальную жизнь личность считается “менеджером”,
чья основная цель — выбить изгнанников из головы. В моей модели
фрагмент с нормальной жизнью является компетентным, ориентиро
ванным на текущий момент аспектом индивида, способным совершать
социальное суждение и справляться с поведением директивно. При этом
он также способен испытывать любопытство, сострадание, оставаться
мудрым, смелым и спокойным. В ВСС данные качества (вместе с яс
ностью, уверенностью и решимостью) предназначены для концепции
“селф”, или, как я это называю, “мудрого разума” и “мудрой личности”.
Сенсомоторная терапия [Ogden & Fisher, 2015] — единственная, поми
мо соматических переживаний, модель терапии травмы, которая фо
кусируется на вкладе автономной дисрегуляции и животных реакций
в посттравматическое стрессовое расстройство. Но, как и в ВСС, в ней
не хватает конкретных вмешательств для рискового поведения. И там,
и там (ВСС и сенсомоторной терапии) поощряется осознанное любо
пытство и интерес к привычным паттернам вместо ориентированного
на решение проблемы подхода к вопросам безопасности.
В ВСС терапевт воспринимает пожарных как защитников изгнан
ников. В сенсомоторной терапии рисковое поведение видится как “за
щитная реакция” на автономную дисрегуляцию.
Стабилизация с учетом травмы (TIST)
Стабилизация с учетом травмы (Trauma-Informed Stabilization
Treatment) [Fisher, 2015] — модель терапии, разработанная для

Глава 7. Работа со страдающими от суицидальных наклонностей... 201
стабилизации серьезного саморазрушительного поведения, когда тра
диционные методы лечения не помогают. TIST изначально разрабаты
валась в контексте смены парадигмы в Службе для подростков штата
Коннектикут, организации Отдела по лечению психического здоровья
и злоупотребления психоактивными веществами. В попытке помочь
некоторым из наиболее тяжелых пациентов в возрастной группе от 18
до 25, было принято смелое решение: изучать эффект принимающих
во внимание травму подходов, учитывая, что высокий процент дан
ных хронически суицидальных, разрушающих себя клиентов пережил
серьезную травму в прошлом. Пациентам, для которых изначально
разрабатывалась программа, многие годы ставились различные диа
гнозы при стационарном и амбулаторном лечении. У них было кое-
что общее: травма, пережитая в раннем детстве, за которой следуют
симптомы тяжелого самоповреждения, суицидальных наклонностей,
расстройств пищевого поведения, злоупотребления психоактивны
ми веществами и агрессия по отношению к окружающим, в основном
персоналу больницы. Все пациенты находились там как минимум
6 месяцев, а некоторые даже 10 лет. Их сложности в выздоровлении
в результате применения существующих моделей терапии возникали
из-за отсутствия метода, который бы мог одновременно заняться от
дельными компонентами их саморазрушительного поведения: их кор
нями в травматическом прошлом, связанными с травмой триггерами,
потерей перспективы и трезвости суждений из-за ингибиции коры,
облегчением, полученным в результате определенных действий. При
использовании модели структурной диссоциации как теоретической
основы для TIST каждый фактор, подталкивающий клиента к соверше
нию небезопасных поступков, можно идентифицировать, и каждый из
саморазрушительных импульсов можно экстернализовать и приписать
соответствующей части личности. Этот подход сразу же подкреплял
идентификацию пациента с личностью, продолжающей нормальную
жизнь, что ослабляло идентификацию с суицидальными и вредящими
телу импульсами. Чтобы избежать восприятия клиентами модели как
их порицания, все аспекты личности (включая суицидальную часть)
постоянно характеризуются с точки зрения их положительного вклада
в выживание.
Когда в моделях терапии саморазрушительное поведение концептуа
лизируется как патологическое, “неустойчивое” или манипулятивное,

202 Глава 7. Работа со страдающими от суицидальных наклонностей...
а подавление импульсов к рисковым поступкам считается “здоровым”,
упускается из виду лежащая в основе проблема: внутренняя борьба
между противоположными тягами. Стоит клиенту искать облегчение
в импульсах или найти способ терпеть боль и продолжать жить? Для
успешной терапии любого внутреннего конфликта необходимо при
знание всех участвующих в нем сторон, а не только тех, которые нам
нравятся. На первый взгляд ответ кажется простым, но на самом деле
это не так. Без надежды или веры в будущее, с эмоциональной уязви
мостью, отягощенной автономной активацией и обусловленными вы
работкой адреналина импульсами борьбы или побега, которые хочется
выплеснуть, пациентам с травмой тяжело поверить, что “продолжать
держаться” будет куда более успешным поступком. Чтобы разрешить
конфликт, клиенты должны учиться верить, что все их части привер
жены выживанию разными способами; что даже суицидальные части
их личности “хотят умереть, чтобы выжить”.
Признание саморазрушительных
частей личности
“Мне хочется умереть” — высказывание, пробуждающее страх
в сердце любого терапевта, поскольку оно подразумевает, что вся лич
ность клиента хочет умереть, что опасность уже возникла. В модели
TIST оно воспринимается по-другому. Здесь предполагается, что же
лание умереть отражает взгляд или импульс одной части, необяза
тельно всех. Вопрос, который мы должны задать, прежде чем сделать
поспешный вывод: какая из частей хочет умереть? Часть с депрессией?
Суицидальная часть? Что пробудило именно ее? Что движет этим им
пульсом или чувством?
Если разбить ее на компоненты, угроза суицида может просто озна
чать: “Моя детская часть очень расстроена и разочарована, а борющаяся
пытается защитить ее от будущего отвержения угрозой суицида”. Также
это может значить, что суицидальная часть личности пробуждается сле
зами ребенка и пугает его, чтобы прекратить их. Или, возможно, депрес
сивная часть просто хочет заснуть и никогда больше не просыпаться.
Для каждой из этих проблем требуется свое решение, которые нельзя
предоставить без понимания частей. Вдобавок в TIST спрашивается: где
личность, продолжающая нормальную жизнь? Что она может сделать,

Глава 7. Работа со страдающими от суицидальных наклонностей... 203
чтобы узнать больше о происходящем или успокоить расстроенные ча
сти? Ее временно лишили сил интенсивные эмоции и импульсы детских
частей или же борющихся и убегающих частей? Либо же эта личность
просто беспомощно наблюдает со стороны?
Большинство согласятся, что критика не мотивирует; подавление
или блокировка эмоций приводит либо к депрессии, либо к гневу. Но
подобные терапевтические подходы, тем не менее, часто задействуются
в работе с суицидальными, разрушающими себя, страдающими от рас
стройств пищевого поведения и зависимостей клиентами. У них такой
посыл: эти импульсы или поведение плохи — они опасны — и мы помо
жем вам отказаться от них. Для борющейся и убегающей частей данный
подход — все равно что красная тряпка перед быком. Он приводит к от
чуждению и поляризации частей, чье доверие нам больше всего хочется
заслужить и чьи мотивы мы хотим понять. Это может препятствовать
личности, продолжающей нормальную жизнь, искренне пытающейся
работать с терапевтом, но постоянно слышащей, что она недостаточно
старается. Ведь на самом деле никакое количество попыток не может
остановить части, движимые адреналином и уверенные в том, что един
ственный способ спасения лежит в действии. В модели TIST намерения
части отличаются от ее действий: чего пытается достичь суицидальная
часть? Как она пытается защитить клиента? В следующем примере опи
сывается первая клиентка, в лечении которой задействовалась данная
модель в том виде, в котором ее разработали в условиях государственной
больницы. На примере Кати можно увидеть, как переход от модели еди
ного сознания к модели частей и от терапии пограничного расстройства
личности к терапии травмы может быстро изменить картину лечения.
Катя пребывала в больнице уже больше двух лет из-за суицидальных на
клонностей, самоповреждения, употребления наркотиков и проявлений
жестокости по отношению к персоналу. Пациентка осознавала роль ее бо
рющейся части и оценила ее помощь в выживании. Но после услышанного
описания новой модели терапии ее упрямство повышалось с каждым не
безопасным событием. Иногда Кате удавалось отсоединиться от жестоких
импульсов борющейся части, повторяя мантру: "Это просто борющаяся
часть, это просто борющаяся часть, это просто борющаяся часть" Но иногда
эта часть захватывала контроль над пациенткой "за ее спиной", и внезапно
проявлялась агрессия или самоповреждение. Беспокоясь, что суицидаль
ная часть подходила слишком близко к краю, я решила, что нам с Катей пора

204 Глава 7. Работа со страдающими от суицидальных наклонностей...
было узнать, чем именно она была движима. Я спросила: "Можете узнать
у суицидальной части, что, как ей кажется, произойдет, если она сделает
паузу и позволит вам поработать с этим? Что, по ее мнению, произойдет,
если она перестанет пытаться убить вас?"
Ответ удивил даже саму Катю. "Борющаяся часть говорит: «Это единствен
ный способ оттолкнуть людей—они не могут причинить тебе вред, если
не могут приблизиться»". В больнице у Кати развились близкие отноше
ния с некоторыми из работников, которые утешали ее детские фрагменты,
веселились с подростковыми и сблизились с продолжающим нормальную
жизнь. Но борющаяся часть оттолкнула ее родных и успешно убедила ее
жениха отменить помолвку, поскольку для него страх смерти Кати оказался
невыносим. Намерения суицидальной части вызывали панику у привязы
вающейся и беспокойство у продолжающей нормальную жизнь: как насчет
ее желания любить и быть любимой? Выйти замуж и завести детей?
В процессе работы Катя спросила у суицидальной части:"Как я могу убедить
тебя, что смогу справиться с желанными мною отношениями?"Та ответила:
"Мне нужно поверить, что ты будешь в порядке и не окажешься опустоше
на". Кате понадобились месяцы, чтобы проявить себя положительно перед
борющейся частью, и еще больше времени, чтобы наконец-то получить
разрешение на выписку из государственной больницы.
Сегодня она живет самостоятельно, с любимым ею котом. Он — самое
близкое утешение для ее привязывающейся части, а также эмоциональ
ный центр и регулятор любых негативных чувств. Катя горда, что стала той
продолжающей нормальную жизнь личностью. Эта жизнь включает в себя
учебу в колледже, заботу о себе, ее квартире и коте. Борющаяся часть
личности Кати верит, что девушка сумеет правильно выбирать отношения
и утешить части личности, которые испытывают боль или отвержение со
стороны других, прежде чем их имплицитные воспоминания будут спрово
цированы триггером и хлынет поток чувств. В свою очередь Катя верит, что
эта часть поймет, когда люди ею пользуются или ожидают слишком много
от нее. Теперь, с улучшенной коммуникацией и сотрудничеством между
фрагментами, Катя может прислушиваться к предупреждениям борющей
ся части и устанавливать границы, прежде чем та среагирует агрессивно
на потенциальную угрозу. Ее способность утешать привязывающуюся часть
ослабляет чувство одиночества и уязвимости, что позволяет борющейся
расслабиться и дать ей действовать.

Глава 7. Работа со страдающими от суицидальных наклонностей... 205
Тренируясь “спрашивать внутри”, Катя училась вести диалог с бо
рющейся частью вместо интерпретации ее поведения, пока не поняла,
почему та была так твердо намерена повести ее по пути саморазруше
ния, даже если это означало “карцер” в закрытом отделении государ
ственной больницы. Когда борющаяся часть признала, что ее главная
задача — защищать ее от любой привязанности, даже к родителям, Катя
начала понимать, что происходило в последние годы. Зная, как сильно
она и ее привязывающийся фрагмент жаждали близости, она сразу же
поняла, что нужно сделать, чтобы жить так, как хочется, а не так, как
диктовал ей травматический опыт. После многих почти успешных по
пыток умереть стало ясно, что борющаяся часть не сдастся и в конце
добьется своего, если ничего не сделать.
Сегодня Катя зависит только от своего кота в плане регуляции поступков
и эмоций. Она не принимает психиатрические препараты, больше не ходит
на терапию и не состоит на учете в Департаменте психического здоровья.
По всей видимости, части ее личности чувствуют себя в безопасности с ней
настолько, что даже позволили девушке завести страницу в "Фейсбуке",
где та может общаться с другими и рассказывать свою историю выжива
ния и освобождения. Когда пациентка оказалась прикреплена к новой
"программе терапии", разработанной мною в больнице, пилотной версии
того, что позже стало подходом TIST, она сразу почувствовала гордость:
она не больна; ее ранили, и теперь она получает особые услуги. С базовым
пониманием травмы, которое помогло ей воспринимать собственные сим
птомы как логичные и значимые, она чувствовала себя менее никчемной.
Когда Катя была "пациентом с травмой", к ней относились не только как
к человеку, нуждающемуся в препаратах, средствах усмирения и комнате
с мягкими стенами, но и как к кому-то разумному и способному поучаство
вать в собственном исцелении. Она повторяла персоналу:"Мне была нужна
программа лечения травмы, и я наконец-то ее получила!"
Возможность изменить отношение к собственным симптомам, по
нимать их как последствия травмы и экстернализовать их как ком
муникацию частей — все это помогло Кате “отделяться” от частей
и “перестать идентифицироваться” с ними вместо интерпретации их
поступков и реакций как своих. Она смогла дифференцировать свое
желание работать терапевтически как доказательство существования
разумной и мотивированной личности и испытать большее единство

206 Глава 7. Работа со страдающими от суицидальных наклонностей...
с персоналом, желающим помочь ей. Она перестала слепо “верить”
чрезмерно опасливым подозрениям борющейся части или отчаянному
желанию контакта и валидации привязывающейся. Когда Катя иден
тифицировалась с личностью, продолжающей нормальную жизнь без
потери сострадания и верности детским частям, они немного расслаби
лись. Этого было достаточно, чтобы она начала реагировать на тригге
ры не столь интенсивно и проще распознавала, чем была на самом деле.
Процесс отделения “человека, которым она должна была быть”, от по
ступков и ответов частей и обучения эффективного регулирования
их реакций для препятствования агрессии борющейся части заняло
несколько лет. Некоторые из работников больницы также ознакоми
лись с моделью TIST. Они стали помогать Кате переводить ее эмоции
на язык частей личности, связывать их с чувствами и импульсами ча
стей, испытывать эмпатию по отношению к фрагментам и справляться
с риском суицида, пока она с помощью нашей команды не научилась
избегать подчинения борющейся части и помогать частям своей лич
ности.
Утешая уязвимых, чествуя защитников
На примере Кати видно, что суицидальные и саморазрушительные
части обычно активируются дистрессом детских частей, ассоцииру
ющихся с опытом травматической привязанности. В модели TIST
основное внимание уделяется не подавлению импульсов борющейся
и убегающей частей. Фокусом является предугадывание и успокое
ние эмоциональной активности юных, уязвимых частей до того, как
борющаяся и убегающая вступят в действие. Сначала клиенту помо
гают распознать признаки и симптомы расстроенных детских частей,
поскольку, прежде чем он научится “помогать” им, их появление можно
использовать для предугадывания небезопасных ситуаций. Терапевт
должен смоделировать осознанное наблюдение за “эффектом домино”,
паттерном, где спровоцированные триггером части пробуждают другие
части, те — следующие, пока дело не дойдет до борьбы или побега.
Я решила, что важно обратить внимание Терри на замеченную мною связь
между ее суицидальными наклонностями и отвергнутой детской частью ее
личности. Поскольку я считаю, что своевременность и готовность значат

Глава 7. Работа со страдающими от суицидальных наклонностей... 207
все в психотерапии, я прождала несколько месяцев, до того момента, пока
Терри не выразила свою тревогу о возможности будущих кризисов: "На
чальник сказал, что не сможет оставить меня на работе, если меня снова
положат в больницу. Неважно, насколько я хороший работник. Не знаю,
что делать. Не могу пообещать ему, что больше не попытаюсь покончить
с собой!"
Я. Хм... Это и впрямь серьезная проблема, не так ли? Возможно, есть
способ ее решить. Я наблюдаю паттерн: вы когда-либо замечали, что
суицидальная часть активируется, когда у депрессивной 13-летней
наступают тяжелые времена? Я знаю, вы пытаетесь игнорировать ее,
чтобы эффективно работать, но, мне кажется, игнорирование напо
минает ей о том, как ее никто не замечал, и она чувствовала себя ни
кому не нужной. Кажется, суицидальную часть стоит поблагодарить
за то, что по крайней мере она прислушалась к 13-летней! Я не думаю,
что суицидальный фрагмент хочет умереть или убить кого-либо, но
она четко заявляет, что не останется страдать.
Сначала Терри отмахнулась от этой теории и настояла, что частей личности
у нее не было. Тем не менее я продолжала присматриваться к признакам
усугубления депрессий, чтобы предупредить Терри о скором пробуждении
суицидальной части.
В данном конкретном случае депрессивная часть оказалась очень
точным барометром для предугадывания внезапных импульсивных
действий суицидальной, что почти всегда приводило к попыткам го
спитализации. Тринадцатилетней части можно было помочь, признав
ее дистресс до того, как разразится кризис. Это позволяло предотвра
тить ее попытки самоубийства, а значит, угрозы работе и жизни.
Часто депрессивные части являются триггерами рискового поведе
ния. Иногда части, коммуницирующие через воспоминания, подстре
кают борющуюся и убегающую. Тело и эмоциональные воспоминания
детских частей вторгаются в сознание части, продолжающей нормаль
ную жизнь, чтобы поведать: они боятся, что им снова причинят боль,
что им никто не поверит, что им нужна защита. Соматическое сооб
щение о небезопасной ситуации может пробудить борющиеся части
и подтолкнуть их к принятию защитных мер, например покончить
с риском когда-либо снова испытать боль. Стыдящиеся фрагменты

208 Глава 7. Работа со страдающими от суицидальных наклонностей...
также провоцируют борющуюся часть, что вызывает болезненную уяз
вимость, невыносимую той, чей биологический императив — получить
контроль над врагом. Если терапевт может предугадать риск заранее
и помочь части личности клиента, продолжающей нормальную жизнь,
успокоить детские части, убедить их, что они больше не одни, риск им
пульсивного поведения значительно уменьшается. Клиентов обучают
технике внутреннего диалога (см. приложение В) и просят практико
вать ее во время сессий, пока их способность регулировать невыноси
мые чувства не укрепляется настолько, что они начинают применять ее
самостоятельно, без терапевта.
“Никакие части не бросаем”
“Никакие части не бросаем” — девиз, которому учат клиентов,
и стандарт, которому они должны соответствовать. Данный стандарт
бросает вызов стратегии выживания, состоящей в самоотчуждении.
Насколько функциональной ни была бы часть личности, продолжаю
щая нормальную жизнь, ей не позволено бросать части, ответственные
за выживание. Стыдящаяся, испуганная, страдающая от зависимости,
расстройства пищевого поведения или суицидальных наклонностей,
злая часть — все они заслуживают уважения и сострадания.
Когда клиента в терапии просят придерживаться стандарта “никакие
части не бросаем”, угроза быть покинутым, настолько же ужасающая
для детей, как угроза уничтожения, исчезает. Части слышат, как тера
певт выступает от их имени, и получают исцеляющий опыт: их кто-
то услышал. Я знаю, что часть личности, продолжающая нормальную
жизнь, тоже станет испытывать благодарность, когда ее привязанность
к другим фрагментам возрастет. Как знает каждый родитель, обеим
сторонам хорошо, когда тебя любит маленький ребенок. И когда осоз
нанная личность нормальной жизни может интерпретировать импли
цитные воспоминания как “просто чувство” или “просто воспомина
ние” и укрепить свою возможность успокаивать и регулировать “свои”
реакции, части начинают чувствовать большую безопасность. Теперь
можно установить новую, более безопасную и удовлетворительную
внутреннюю обстановку.
В мире, кажущемся более безопасным, пережившие травму могут на
учиться использовать собственное умение внутренней коммуникации

Глава 7. Работа со страдающими от суицидальных наклонностей... 209
для совместного создания жизни, которая “должна у них быть”, вместо
жизни, продиктованной травмой. Каждый фрагмент может играть важ
ную роль после травмы. Они не только предлагают защитные реакции
выживания, но и прочие важные ресурсы, связанные с их особенными
ролями. Реакция борьбы, например, дает повышение энергии, “стер
жень”, уверенность, “хребет”, отказ сдаваться, способность защищать
свои права и привилегии. Когда продолжающая нормальную жизнь
личность учится просить борющийся фрагмент “дать мне смелость от
казать” или “дать силы стоять на своем”, в ядре или хребте возникает
прилив энергии или сил. Теперь у фрагмента, продолжающего нор
мальную жизнь, появляются другие ресурсы для изменений и роста;
замирающая часть физически чувствует, что защищена; подчиняющу
юся не “используют” окружающие, и находится энергия для противо
стояния ее депрессивному гиповозбуждению; убегающей части не при
ходится сбегать и прятаться, поскольку части находятся в безопасно
сти “здесь и сейчас”.
Роберт был высоким и худым мужчиной 70 лет. Еще с двадцати лет его пре
следовали голоса, предупреждающие, что его кто-то хочет убить. Когда-то
отец Роберта чуть не забил насмерть мать мальчика у него на глазах. Страх
быть убитым стал ему привычным, и для маленького ребенка единствен
ным успокоением стало желание смерти. Он не покончил с собой, даже
когда желание было очень сильно, потому что был ревностным католиком.
Я помогала ему выживать 2 года. Потом я попрощалась с ним в больничной
палате, где Роберт умирал от терминального рака. Исполнение его "жела
ния" было в руках пациента, и тот испытывал ужас. "Всю свою жизнь я хотел
умереть — но теперь, когда я действительно умираю, мне страшно — же
лание смерти давало мне контроль — смерть его отбирает". Я помню его
мудрость, хоть с момента нашего прощания и прошло уже 20 лет: желание
умереть связано с желанием контроля, а не смерти.

ГЛАВА
Сложности терапии: диссоциативные
системы и расстройства
“Диссоциация — суть травмы. Шокирующий опыт разделяется
и фрагментируется так, что эмоции, звуки, образы, мысли и физи
ческие ощущения, связанные с травмой, начинают жить собствен
ной жизнью. Эмоциональные фрагменты памяти вмешиваются
в настоящее и там буквально переживаются заново. Пока травма
не разрешится, в теле будут продолжать циркулировать гормоны
стресса для его самозащиты. Будут возникать определенные эмоци
ональные реакции, и совершаться определенные поступки в целях
самозащиты”. [Van derKolk, 2014, р. 66]
“Концепция единого и унитарного «я» настолько же обманчива, как
и концепция единого и унитарного мозга. Левое и правое полуша
рия обрабатывают информацию собственным уникальным образом
и отражают сознательную систему «я» левого и неосознанную —
правого”. [Schore, А., 2011, р. 76]
В 1950-х гг . то, что называлось “раздвоением личности”, изначально
привлекло к себе внимание специалистов по вопросам психического
здоровья благодаря таким книгам, как The Three Faces of Eve (Три лица
Евы) и Sybil (Сибил). На тот момент эта тема считалась неоднозначной
и бурно обсуждалась, как, собственно, и сегодня. Еще до столкновения
с диссоциативным расстройством личности в практике терапевт испы
тывает тревогу и даже враждебность при любом упоминании данного
диагноза в сфере психиатрии. Реакция “контрпереноса” на идею, что
у человека может быть несколько сознаний, частей личности с отдельны
ми идентичностями или отдельных жизней, часто создает раскол между
психиатрами (которые наименее склонны верить в существование по
добного расстройства) и психологами с психотерапевтами, ведь у них

212 Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
есть доказательства его существования. Они сталкивались с его отли
чительными симптомами и проявлениями. С 1950-х гг. диссоциативные
расстройства часто воспринимались как “фиктивные”. Это предположе
ние редко подвергается сомнениям и так же редко встречается в доку
ментальных источниках. В ситуации институциональной предвзятости
по отношению к диссоциативному расстройству идентичности в сфере
упускались из виду или игнорировались исследования, подтверждаю
щие его достоверность и показывающие, что оно куда более распростра
нено среди населения, чем считалось раньше [Brand et al., 2012; 2016].
Несмотря на то что были опубликованы новые исследования диссоциа
тивных симптомов пограничного расстройства личности и подтвержде
ния частоты ложного отсутствия диагноза диссоциативных расстройств,
данный стереотип так никуда и не исчез. Кожеква с коллегами [Korzekwa
et al., 2009] и Занарини [Zanarini, 1998], например, постоянно выявляют
статистически значимый уровень диссоциативных симптомов при по
граничном расстройстве, а также серьезную корреляцию между тяже
стью диссоциативных симптомов и тяжестью симптомов пограничного
расстройства, включая показатели самоповреждения, суицидальных на
клонностей, депрессии, общей психопатологии, поведенческих проблем
и использования психиатрических услуг. Столь сильная доказательная
база редко упоминается в литературе о пограничном расстройстве лич
ности. Несмотря на необходимость в лучших, более эффективных мо
делях терапии клиентов с пограничным диагнозом, их диссоциативные
симптомы нечасто получают внимание или лечение. Когда в 2008 г. меня
попросили о консультации в государственной больнице и тренинге “те
рапии с учетом травмы”, мне сразу сказали: “У нас здесь нет пациентов
с ДРИ. У них всех пограничное расстройство”. Я поняла посыл. Он был
ясным: “Не вздумайте прийти и начать диагностировать пациентам ДРИ.
Если хотите работать с нами, оставьте этот диагноз за дверью”. Меня это
тем не менее не волновало. Я провела в госпитале тренинг на тему трав
мы, а также привела модель понимания рискового поведения и суици
дальных склонностей, модель структурной диссоациации. Чтобы успо
коить персонал, я повторяла: “Это модель травмы, а не диссоциативного
расстройства. И это лучший подход к пограничной личности из всех, что
я встречала за 25 лет”. Если этого оказывалось недостаточно для снятия
их тревоги, я говорила: “Язык частей дает клиентам способ экстернали-
зировать проблему, чтобы они смогли изменить свое отношение к ней.

Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
213
Таким же образом клиентам с расстройством пищевого поведения ста
новится лучше, когда они дают проблеме имя, «Эд», например”. Все эти
заявления корректны. Вне зависимости от того, верит специалист в то,
что каждая часть личности отражает имплицитные воспоминания ре
бенка, поддерживает ли он использование данного языка для экстерна-
лизации поведения, подход, описанный в этой книге, полезен клиенту.
Именно это объединяет скептиков и сторонников метода.
Как распознать клиента с ДРИ
Поскольку у терапевтов вероятность столкнуться с ДРИ или
DDNOS у клиента статистически весьма высока (в особенности у тех,
кто работает с травмой, пограничным расстройством личности или
суицидальными клиентами), им полезно ознакомиться с диагности
кой и сложностями терапии диссоциативных расстройств [Brand et al.,
2016]. В данной главе описываются специфические сложности работы
с клиентами, чьи определенные части личности не только структур
но диссоциированы, но и функционируют автономно, в то время как
другие фрагменты часто об этом не подозревают. Несмотря на то что
теоретическая модель и терапия практически идентичны с описанны
ми в предыдущих главах, диссоциативное расстройство создает особые
сложности для терапевта, а не только клиента.
И в DSM-5, и в ICD-9 существует минимальный критерий для ди
агностирования ДРИ: для этого необходимо “доказательство потерь
сознания: две или больше части сознания контролируют тело и функ
ционируют вне сознания” [DSM-IV-R, р. 2000].
Моей первой пациенткой оказалась 40-летняя писательница с диагно
стированным острым психозом, находящаяся на стационарном лечении.
Кейтлин пребывала в плену язвительных и насмешливых голосов, требу
ющих от нее покончить с собой. "Сука! Шлюха! Ты не заслуживаешь права
жить — сделай этот мир лучше". Не зная о том, что клиенты с психотиче
скими расстройствами обычно чувствуют себя хуже, когда их заблуждения
подвергают сомнениям, я совершила ошибку новичка и предложила ей
отстранить себя:"Объясните голосам, что они не помогают вам выписаться
из больницы — вам нужно, чтобы они слегка отступили, если хотят, чтобы
вы отсюда выбрались".

214 Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
К удивлению нас обеих, голоса послушались: к следующему дню они утихли
в достаточной степени, и клиентка смогла выписаться. Спустя еще два ее
поступления в больницу причина моего оглушительного успеха стала ясна:
у Кейтлин было диссоциативное, а не психотическое расстройство. Прибыв
на встречу в больницу, я обнаружила свою крепкую 40-летнюю пациент
ку блуждающей по отделению в кружевной пачке и армейских ботинках!
"Странный был день",—произнесла она потерянным и растерянным тоном.
"Утром я не могла вспомнить, как одеваться...", и ее голос стал тише. Когда
я открыла дверь в комнату для встреч, пациентка замерла на пороге и нача
ла кричать: "Что вы со мной делаете?! Кто вы такая?! Где моя мама?!"
Когда ты стала матерью до начала карьеры терапевта, у тебя остаются
определенные инстинкты. Один навык сохраняется навсегда — знать, что
сказать, когда ребенок в панике. "Все хорошо, — я инстинктивно начала
разговаривать с ней, словно с маленьким ребенком. — Твоя мама знает, где
ты. Я сегодня с ней разговаривала. (Это было правдой.) Она знает, что ты со
мной, и сказала, что все в порядке. Хочешь, чтобы я ей позвонила?" Слегка
успокоившись, но по-прежнему сохраняя дистанцию, она начала блуждать
по пустому кабинету, словно ребенок, исследующий комнату. В это время
я беседовала с ребенком во взрослом теле: "Твоя мама не сказала мне,
сколько тебе лет и ходишь ли ты в школу".
Кейтлин. Мне б лет, и я в красном классе чтения! (Гордоулыбается.) Все
знают, что он самый лучший.
Эта широкая улыбка принадлежала не уверенной в себе женщине,
а 6-летнему ребенку. У меня закололо в сердце: в 6 лет эту невинную
маленькую девочку из красного класса чтения изнасиловал ее стар
ший брат и травили соседские мальчишки. Пьющая мать не оказывала
никакой эмоциональной поддержки ребенку и не защищала его. До
пережитого насилия клиентка была этой уверенной в себе маленькой
девочкой, гордилась своим умом и любила учиться.
Благодаря Кейтлин я быстро получила сразу несколько очень важ
ных уроков: во-первых, ДРИ (или расстройство множественной лично
сти (РМЛ), как его называли в начале 1990-х гг .) действительно суще
ствует; во-вторых, мой ранний “рабочий опыт” воспитания маленьких
детей и работы с семьями значительно облегчал лечение диссоциатив
ных расстройств, хоть это и оставалось все равно достаточно сложным.
Я и подумать не могла, что мой успех с маленькой шестилетней частью

Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы... 215
Кейтлин вскоре станет резко контрастировать с моей способностью
гневить остальные части! Еще один урок, полезный для начинающего
терапевта, коим я тогда являлась: “Невозможно услужить всем частям
сразу”.
Диагностирование диссоциативных
расстройств
Штайнберг [Steinberg, 2013] описывает 5 кластеров симптомов, ха
рактерных для диссоцативного расстройства и упрощающих постанов
ку диагноза.
•
Диссоциативная амнезия, или “потерянное время” (т.е. амнезия
в течение определенных периодов времени после возраста девя
ти лет или касающиеся ежедневных событий провалы в памяти,
которые нельзя объяснить обычной забывчивостью).
•
Диссоциативная фуга: клиент обнаруживает себя в незнако
мой местности без воспоминаний о намерении отправиться туда
и не узнаёт людей там. Иногда эпизоды фуги сопровождаются
диссоциативной амнезией, потерей воспоминаний о личных дан
ных, например имени, адресе, возрасте и месте работы своих пар
тнеров.
•
Деперсонализация (чувство отрешенности от собственной лич
ности или опыта).
•
Дереализация (другие люди или знакомая обстановка кажутся
“ненастоящими”).
•
Потеря самоидентификации (“Кто я?”): “Я функционирующий
человек? Или это ложная личность? Я навязчивый и надоедли
вый? Или слишком независимый? Я хочу жить или умереть?”
•
Смена идентичностей: опыт регрессии, чувства или поведение,
которые не кажутся “собственными”, другие люди знают клиен
та под разными именами, доказательство наличия детских частей
личности (плюшевые игрушки, сосание пальца, страх оставать
ся одному) или доказательство активности, о которой клиент
не помнит.

216 Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
Симптомы, подобные психотическим, например голоса, внутренние
диалоги, навязчивые идеи, мысли, образы и визуальные “галлюцинации”,
также являются потенциальными признаками диссоциативного рас
стройства. Все эти симптомы отражают имплицитные воспоминания и/
или проявления частей, но, к сожалению, обычно считаются признаками
шизофрении, несмотря на заметные различия между травматическими
голосами и аудиторными галлюцинациями. Дорахи с коллегами [Dorahy
et al., 2009] сравнили голоса, описанные двумя группами пациентов с
шизофренией (у одних имелась травма в прошлом, а у других — нет),
с голосами, описываемыми пациентами с ДРИ. Исследователи замети
ли, что в данном случае пациенты с ДРИ заявляли о голосах чаще, чем
пациенты с шизофренией. Они также рассказывали, что те голоса были
разного пола и возраста. Еще они описали содержание такой коммуни
кации как чаще всего негативное, включающее в себя личные нападки,
которые сфокусированы на недостатках человека и его “бесполезности”.
Эти обвинения использовались как обоснование, “почему ты заслужи
ваешь смерти”. Голоса, описанные пациентами с шизофренией, были
не столь многочисленными, не отличались по полу и возрасту и говори
ли, скорее, о духовности или с точки зрения паранойи. Они, как правило,
не касались личности пациента, даже если и поощряли саморазрушение.
Ставить или не ставить диагноз
Постановка диагноза ДРИ не клинически важна, если клиенты уже
используют принимающие во внимание травму модели, в которых под
черкивается осознанное внимание к эмоциям, когнициям, телесным
ощущениям и импульсам действий частей. За и против официальной
постановки диагноза всегда должны определяться клинической пре
зентацией и источником дистресса клиента: если из-за симптомов
тот чувствует себя сумасшедшим и боится “попасть в психушку”, его
можно успокоить формулировкой диагноза и информацией, что его со
стояние излечимо и произрастает из раннего детского опыта. Пример
Энни служит иллюстрацией ситуации, где постановка диагноза может
оказаться поддерживающим вмешательством.
Энни все больше беспокоила диссоциативная амнезия, вызванная лихора
дочной сменой частей ее личности. Они стремились захватить контроль
над телом и были движимы инстинктами выживания. Клиентка неудачно

Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
217
упала, но совершенно об этом не помнила. Ее муж сказал семейному те
рапевту, что "Энни" уже несколько раз предлагала развод, которого она
не хотела и совершенно не помнила подобных просьб со своей стороны.
Девушку это обеспокоило. Она сидела дома неделями, не в силах выходить
наружу, чистить зубы, принимать душ или регулярно питаться. Стало ясно,
что Энни нуждается в объяснительной системе для понимания произошед
шего.
На следующей встрече я поприветствовала ее широкой улыбкой: "Знае
те, Энни, я много думала о нашем сеансе. Сейчас вам сложно выполнять
даже самые простые дела, и мне не терпится сообщить вам, что, кажется,
я знаю, почемуГ'Я всегда выражаю восторг или радость перед постановкой
диагноза, словно собираюсь сообщить клиенту, что он выиграл в лотерею!
Пациенты с детскими фрагментами личности часто чувствительны к пере
менам настроения у взрослых: если я выгляжу непривычно серьезной или
неуверенной в своих словах, у них звучит тревожный звоночек.
Энни не терпелось услышать, почему она не может почистить зубы, съесть
завтрак или даже просто пережить день. Рассказав ей о модели структур
ной диссоциации и сообщив о ее диагнозе ДРИ, я объяснила: "Ваши части
личности сформировали систему эстафет, чтобы пережить ваше детство:
одна хватала эстафетную палочку и бежала следующую часть «гонки», в то
время как остальные были защищены от происходящего. Это был автома
тический процесс: лучший «бегун» инстинктивно активировался в конкрет
ной ситуации, за ним следующий, и так далее. Никто не отвлекался на чужой
«бег», поскольку каждый был сам по себе и мог даже не знать, что другие
существуют. Вы должны поблагодарить свои части! Благодаря им и диссо
циативному расстройству мы с вами сейчас сидим здесь и разговариваем!"
В случае Дастина, напротив, у постановки официального диагноза было
много медицинских "против". Всю свою жизнь он боялся, что ему поставят
диагноз. Это было следствием детства с матерью, страдающей от шизоф
рении, и повторений отца, что мальчик"больной — прямо как она". Дастин
также боролся с болезненной убежденностью в собственной ненормаль
ности и недостойноеTM. Это получалось, только когда он вспоминал свои
профессиональные успехи, достигнутые во взрослом возрасте. У клиента
еще с детства была очень сильная продолжающая нормальную жизнь лич
ность, движимая страхом стать таким, как его мать, и оправдать негатив
ные ожидания отца. Но у него также была подчиняющаяся часть личности,

218 Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
испытывавшая сильный стыд и часто захватывавшая контроль над телом.
На тот момент данному фрагменту постоянно удавалось становиться не
видимым и избегать окружающих, к серьезному разочарованию девушки
клиента. Она хотела, чтобы Дастин снова стал тем энергичным профессио
налом, с которым она когда-то сошлась, а не депрессивным, держащимся
в тени, замкнутым маленьким мальчиком, в которого он иногда превращал
ся, в особенности в социальных ситуациях. Личность маленького мальчика
просто надеялась, что кто-то будет хорошо относиться к нему и не станет
сомневаться в его праве на существование. Одновременно с этим его при
сутствие подталкивало Дастина к поддержанию дистанции с окружающи
ми из-за веры в то, что он по-прежнему"сторонний наблюдатель". Девушка
клиента часто подвергала сомнениям данное убеждение, но не он сам;
достаточно было возникнуть физической реакции "ухода в тень", где его
не заметят, продиктованной тревогой, чтобы парень начинал считать себя
неадекватным и ненужным. Процедурно выученные привычки из детства
("Чтобы тебя видели и не слышали", "Тебе здесь не место", "С тобой что-то
не так","Ты никому не нужен") по-прежнему обусловливали его эмоциональ
ные и поведенческие реакции на социальную среду. Поставить ему диагноз
на данном этапе терапии означало предоставить ему оружие, с которым он
сможет нападать на себя, а не надежду и путь к выздоровлению.
Инструменты оценки для диагностирования
диссоциативных расстройств
Поскольку ДРИ является весьма спорным диагнозом как в профес
сиональной, так и в обывательских средах, проверенные инструмен
ты оценки для постановки диагноза могут оказаться очень важными
для способности клиентов воспринять его без стыда как правильную
и полезную ситуацию. Без объективности официального диагности
ческого инструмента они с большой вероятностью начнут относиться
к терапевту с подозрением, а к концепции фрагментации личности —
с беспокойством и недоверием. Также они могут предположить, что
на них просто вешают еще одну черную метку. Используя официальные
инструменты оценки, терапевт подтверждает собственную объектив
ность для пациентов: мы оцениваем не их, а заболевание, часто встре
чающееся у переживших травму. Это может даже успокоить их, убе
дить, что они не остались с этим комплексным и обескураживающим

Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
219
спектром симптомов одни, а терапевт воспринимает их всерьез. Но,
помня о том, что официальная оценка может казаться угрожающей не
которым частям, терапевту важно проявлять любопытство и энтузи
азм, словно этот процесс будет интересным и, возможно, даже веселым!
Самый известный из инструментов оценки — “Шкала диссоциации”,
или DES [Carlson et al., 1993]. Эта шкала самоотчета наиболее проста
в применении, но, к сожалению, при этом наименее точна. Клиницисты
используют ее для демонстрации высокого уровня ложных результа
тов (очень низкие результаты у пациентов, позже проявляющих явные
симптомы ДРИ, например смена частей личности во время сеанса тера
пии). Ложные негативные результаты могут оказаться опасными, если
позволяют терапевту продолжить терапевтическую работу (например,
проработку воспоминаний), которая не помещается в окно толерант
ности клиента и заставляет части его личности разрушать себя.
Более надежным является контрольный список травматических
симптомов, или Trauma Symptom Inventory [Briere et al., 1995]. Это
еще одна шкала самоотчета, предоставляющая информацию о спек
тре симптомов от диссоциации до навязчивых образов и ощущений,
тревоги и депрессии, а также “снимающих напряжение” поступках
(например, самоповреждении, импульсивном поведении, зависимо
стях). Несмотря на то что она не дает конкретный диагноз ДРИ, один
из показателей наличия данного заболевания — выраженность шка
лы диссоциации. Когда клиент получает достаточно высокую оценку
на данном кластере симптомов, у терапевта появляется объективная
статистика, обычно соответствующая другим релевантным оценкам.
Это дает естественную отправную точку для обсуждения диссоциации
и диссоциативных расстройств.
Самым лучшим инструментом для постановки точного официаль
ного диагноза ДРИ является “Структурированное клиническое интер
вью для DSM-IV диссоциативных расстройств” (SCID-D) [Steinberg,
1994]. Оно наиболее сложно в использовании из-за своего длинного
комплексного формата, но при этом является ценным опытом для кли
ента и терапевта, поскольку поощряет детальный анализ симптомов
с отсутствием патологизации. Многие из диагностических вопросов
могут также быть заданы отдельно, чтобы предоставлять информацию
о диссоциации в процессе терапии постепенно, а не проводить фор
мально целое интервью.

220 Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
Диагностические критерии и вопросы
Даже когда непосредственной нужды в официальной оценке и ди
агнозе нет, любопытствующий и задумывающийся о диссоциативных
симптомах клиента терапевт все равно может использовать фрагменты
SCID-D. Многие из вопросов шкалы можно просто включить в тера
певтический диалог. Например, Уилл не мог вспомнить имени ни одно
го коллеги или внятно описать, чем каждый день занимался на работе.
Это вызвало у его терапевта вопросы о возможной роли диссоциации
в признанной самим клиентом “рассеянности”. Когда я подозреваю,
что у клиента временная дезориентация, я могу задать некоторые из
следующих вопросов SCID-D .
•
У вас когда-либо возникали проблемы с памятью? Когда-либо
у вас были провалы в памяти, мелкие или большие, при попыт
ках вспомнить что-то? Например: “Я помню, как начал работу
над проектом, но не помню, как его закончил”.
•
Вам бывает сложно вспомнить, чем вы занимались вчера или
на прошлой неделе?
•
Бывает ли так, что вам сложно вспомнить целые часы или дни?
•
Вы когда-либо находили себя в определенной местности, но не пом
нили, как там оказались? [Steinberg, 1994]
Для клиентов, часто испытывающих самоотчуждение, можно
включить в обсуждение вопросы, дающие информацию о деперсона
лизации.
•
Вам когда-то казалось, что вы наблюдаете за собой с точки обо
зрения вне собственного тела, словно с расстояния?
•
Вам когда-нибудь казалось, что, хоть вы и живы, ваша “настоящая
личность” далеко?
•
Вы когда-либо казались себе двумя разными людьми? Один жи
вет, а второй наблюдает?
•
Вы когда-нибудь думали: “Это правда я?”, услышав собственную
речь?
•
Вам когда-то казалось, что вы не можете контролировать свою
речь? Мысли? Действия? Чувства? [Steinberg, 1994]

Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
221
Вопросы о дереализации часто помогают выявить части, потерян
ные во времени и пространстве. Текущие обстоятельства жизни клиен
та воспринимаются ими как нереалистичные и незнакомые. Поэтому
клиент жалуется, что вещи кажутся ему “нереальными”.
•
Казались ли вам знакомые обстоятельства или люди незнакомы
ми или нереалистичными?
•
Казалось ли вам когда-либо, что окрестности вокруг вас исчезают?
•
Случалось ли так, что вы не узнавали близких друзей, родствен
ников или даже собственный дом? [Steinberg, 1994]
Информация о внутренней борьбе и конфликтах всегда продвигает
терапию вперед вне зависимости от диагноза.
•
Вы когда-либо чувствовали себя так, словно внутри вас идет
борьба?
•
Вы когда-либо не могли понять, кто вы на самом деле?
•
Вы когда-либо чувствовали себя так, словно внутри вас идет борь
ба, связанная с истинностью вашей личности и ее настоящими же
ланиями?
Если ответом на эти вопросы является “да”, терапевт может задать
другие, уже более прямо касающиеся смены личностей.
•
Вам когда-либо говорили о том, что вы ведете себя, словно другой
человек, или вы сами себя так чувствовали?
•
Вас когда-нибудь называли чужими именами либо вы сам, либо
другие люди?
•
Бывало ли так, что у вас пропадали или появлялись вещи по не
известной причине?
•
В вашей способности функционировать иногда случались резкие
перемены? Или случаются ли у вас резкие перемены настроения
без ясных причин?
•
Бывают ли у вас внутренние диалоги? Они больше похожи
на мысли или голоса? Становятся ли они более выраженными
под влиянием стресса? [Steinberg, 1994]
Поскольку вопросы SCID-D нужны для обсуждения ежедневного
опыта клиента вместо акцента на получении оценки, они способствуют

222 Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
хорошему пониманию симптомов и сложностей клиента, которые бу
дут бесценными в любой терапии травмы вне зависимости от диагноза.
SCID-D — качественный показатель со всеми присущими достоинства
ми и недостатками: он подробен, исчерпывающ, позволяет терапевту
собирать дополнительную информацию или даже спонтанно форму
лировать дополнительные вопросы. Также он не ограничен стандар
тизованными вопросами. Даже если терапевт предпочитает не ставить
официального диагноза, диалог, которому способствует SCID-D, будет
ценным и даст важную информацию, необходимую для терапии.
“Его” не существует
Многих терапевтов пугает вес ответственности за своего первого
клиента с ДРИ, поскольку они редко наблюдали терапию диссоци
ации или диссоциативных расстройств, или и вовсе не изучали ее.
Вдобавок они часто сразу же сталкиваются с серьезными и сложными
симптомами: регрессивным поведением, потерей функционирования,
суицидальными наклонностями, самоповреждением, состояниями
диссоциативной фуги. Тем не менее часто они сталкиваются с такой
сложностью: в кресле клиента не существует одного “я”. Клиент явля
ется интегрированным физическим существом, но не психологическим.
Подобные ситуации не только запутывают, но и пугают даже самых
опытных терапевтов.
Терапевту также усложняет работу “информационный разрыв”,
свойственный диагнозу. Клиницистов учат полагаться на клиентов как
на знатоков собственных внутренних состояний, предполагать, что те
являются наиболее достоверными источниками информации и о про
шлом, и о текущем опыте. В случае ДРИ даже основная информация
может оказаться недоступной пациенту или цензурированной защи
щающими частями. Еще более проблемной становится неожиданная
и непрошеная информация, которую терапевт с большой вероятностью
получит от травмированных частей, пытающихся добиться собствен
ных целей. Обычно это либо отторжение терапевта, либо сближение
его с клиентом. Вне зависимости от того, используют ли взрослые
клиенты текстовые сообщения и электронные письма как регулярные
каналы коммуникации, детские части, жаждущие установить контакт
с терапевтом без ведома или согласия продолжающей нормальную

Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
223
жизнь личности, часто используют данные способы коммуникации.
Когда у частей есть свобода действовать автономно и тайно вне вни
мания “наблюдающего эго” префронтальной коры, когда они движимы
примитивными животными защитными реакциями в ответ на тригге
ры, ассоциирующиеся с опасностью, часто теряется способность ис
пытывать реальность, постоянность сознательности, контролировать
поведение.
Секреты даже от самого себя
Терапевты, работающие с ДРИ, часто слышат секреты клиента
от отдельных частей его личности, общающихся “за спиной” (т.е . вне
сознания) продолжающей нормальную жизнь личности. Личность ма
ленького ребенка, чувствующая опасность из-за пробуждения импли
цитных воспоминаний, часто захватывает контроль над телом и может
начать доминировать в терапии в попытке получить защиту терапевта.
Обычно это происходит через воспоминания или признания в пере
житом насилии. Аспекты личности, движимые борьбой и бегством,
могут попытаться контролировать терапию собственными способами,
отторжением терапевта (обесцениванием, “увольнением”, импульсив
ным отказом от терапии) или наказанием детских частей, чтобы те
не рассказывали больше секретов или не становились более зависи
мыми от терапевта. Терапевт, сбитый с толку всем этим, также может
непреднамеренно усугубить ситуацию, неосознанно встав на сторону
юных детских частей, желающих сформировать отношения или “рас
сказать, что произошло”. Когда терапевты продолжают поощрять рас
крытие воспоминаний, несмотря на их очевидную провокативность
для защищающих частей, в результате наиболее часто нестабильность
усугубляется.
Терапевт Шейлы использовал в терапии ДРИ модель, разработанную
в 1990-х гг . и позже заброшенную из-за присущего ей риска вызова деком
пенсации и регрессии. Основываясь на предположении, что "лечение бе
седой" работает в том числе и для травмы, терапевт поощрял детские части
клиентов с ДРИ "признаться" и "поведать их истории". В свою очередь эти
части пробуждали продолжающую нормальную жизнь личность, словно
сообщая родителю об издевательствах. Когда у клиентов было достаточно

224 Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
широкое окно толерантности, этот метод был весьма эффективен. Но лишь
у немногих пациентов с ДРИ аффективная толерантность была высока до
статочно, чтобы справиться с интенсивными реакциями на травму или уси
лившейся тягой к фрагментации.
Часто продолжающая нормальную жизнь личность Шейлы не хотела слы
шать признаний, боясь быть унесенной "цунами" эмоций. Данный отказ
в свою очередь пробуждал болезненные воспоминания детских фрагмен
тов о том, как их не слышали или не хотели им верить. Борющаяся и убе
гающая части начинали тревожиться из-за осведомленности терапевта
о тайнах, считая, что тот станет использовать их против клиента. Они ста
новились все более взволнованными и спешили что-то предпринять, что
приводило к аддиктивному поведению и самоповреждению. Детские части
"наказывались" путем самоповреждения борющейся частью, твердо наме
ренной не допустить дальнейшей регрессии или уязвимости.
Случай Шейлы служит хорошим примером рисков подхода рас
крытия воспоминаний в лечении ДРИ. В истории терапии травмы
отражается ряд смен парадигмы. Лидерам в области пришлось отка
заться от распространенного в 1980-х и 1990-х гг. подхода извлечения
и открытия воспоминаний, поскольку в результате его применения
клиентам становилось только хуже. За последние 15 лет благодаря
нейронауке и исследованиям привязанности методы терапии переме
стили акцент с извлечения воспоминаний о событиях на последствия
имплицитных воспоминаний. Также вместо нарративного выраже
ния задействуется осознанное внимание. Новая парадигма нигде так
не нужна, как в терапии ДРИ. Осознанное внимание к себе — проти
воядие от сложностей в поддержании постоянности сознательности.
Восприятие частей как отдельных “носителей” имплицитных воспо
минаний, движимых инстинктивными подкорковыми животными за
щитными реакциями, позволяет воспринимать их не столь странны
ми и сумасшедшими. Я говорю клиенту: “Часть — это ребенок, коим
вы являлись в определенном возрасте, или каким вам приходилось
быть в определенных ситуациях. Это маленький вы”. Редко кому-ли 
бо это кажется странным. В данной модели истории, рассказанные
частями о травме, отражают их понимание произошедшего, и то, как
эти события по-прежнему влияют на тело и разум клиента. Эти ча
сти не пишут историю. Они рассказывают о том, чего по-прежнему

Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
225
боятся, что по-прежнему чувствуют, и опасностях, которых все еще
остерегаются.
Шейла пришла в ужас от воспоминаний детских частей, когда те были рас
крыты ей терапевтом. Клиентку очень пугало, что она приходила на тера
пию и не могла вспомнить о произошедшем уже спустя несколько минут.
Когда терапевт рассказала ей о частях, которые"признавались"без ее ведо
ма, девушка почувствовала себя "одержимой". Повреждения, которые она
обнаруживала у себя на теле, были ужасающими: как такое могло произой
ти? Шейла не помнила, как обожглась. Затем, когда терапевт сообщила, что
детские части звонили и писали ей в перерыве между сессиями, клиентка
начала испытывать ощущение серьезной потери контроля."Я пришла на те
рапию, чтобы почувствовать себя лучше, но, кажется, мне становится толь
ко хуже!"
Развивая отношения “один к одному” с детскими частями и поощ
ряя раскрытие воспоминаний, терапевт, Дженнифер, невольно дисре-
гулировала уже нестабильную систему и спровоцировала отчаянное
стремление привязывающейся части контактировать с ней в переры
ве между сессиями. Обеспокоенная ухудшением состояния Шейлы,
Дженнифер предположила, что возникла необходимость в более ча
стых встречах для получения большего количества признаний от дет
ских частей и работы над принятием их продолжающей нормальную
жизнь личностью. Они оказались заточены в замкнутом кругу: Шейла
задумывалась о том, чтобы бросить терапию и стабилизироваться, но
при возникновении подобных мыслей привязывающаяся часть пани
ковала, заглушала свою префронтальную кору, чтобы “забыться”, или
наполняла ее тревожными убеждениями, что не сможет выжить без
Дженнифер.
Несмотря на то что терапия для клиентов с ДРИ в идеале должна
быть идентична описанной ранее в данной книге, терапевту может
понадобиться проявить еще большую чуткость к влиянию дезоргани
зованной привязанности на клиента и части его личности. Из-за ав
тономного функционирования частей терапевту проще сформировать
отношения контрпереноса с каждой из них как с отдельной “внутрен
ней личностью”: испугаться гнева и обесценивания борющейся части,
словно та может ему навредить, или почувствовать сильную тягу защи
тить, “желание помочь” детской части, которой так одиноко и больно.

226 Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
Сложности использования любого терапевтического подхода увеличи
ваются, когда амнестические барьеры и/или интенсивные конфликты
между частями вызывают невозможность для всей личности или си
стемы в работе и с терапевтом, и с собой.
Возвращение порядка в хаотичный
внутренний мир
Внутренние миры или системы большинства клиентов с ДРИ отра
жают среду, в которой они выросли: жесткую, полную тайн, осуждения,
наказаний, равнодушия, угроз и/или страхов. Клиенту будет настолько
сложно обрести стабильность, насколько частям его личности пришлось
пускать пыль в глаза, чтобы прятать свои секреты друг от друга, родных,
соседей и учителей. Каждый шаг вперед затрагивает один слой тайн, а за
ним следует столкновение со следующим. Это часто обусловливается
саботирующими частями, действующими вне сознания. Они пугают,
стыдят и заставляют прочие фрагменты прятаться. Как сказала мне одна
из подобных частей: “Их проще защитить, если они слишком испуганы
или пристыжены, чтобы выйти из дома”. Внутренний мир клиента бу
дет характеризоваться частями, жаждущими избежать уязвимости (на
пример, боли, зависимости, отвержения), настолько, насколько он и его
части подавляли уязвимость или сражались за контроль ради выжива
ния. Насколько жестким, агрессивным и нерадивым было окружение
клиента в его детстве, настолько похожий на него мир будет отражаться
в привычном отношении человека к себе и частям своей личности.
Неумение Энни справляться с ежедневными бытовыми делами (уходом за
собой, трехразовым питанием) отражало мощное влияние заброшенных
детских частей, которые отчаянно хотели, чтобы о них позаботились, и по
нятия не имели, как (или стыдились) делать это самостоятельно. Они рано
научились заботиться об окружающих, но ассоциировали заботу о себе
с болью, причиненной собственной ненужностью никому, и равнодушием
других. Наблюдая за другими детьми в школе, Энни научилась мыть голову
и сочетать верх и низ одежды, подбирая ее из беспорядочной кучи грязных
вещей на полу. Никто не занимался тем, чтобы они были постираны, выгла
жены и целы. Четыре ребенка делили одну зубную щетку, две пары обуви
и один зонт. В их доме всегда в достатке было лишь алкоголя.

Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
227
Десятилетия спустя система частей личности Энни продолжала
воссоздавать враждебную среду ее детства: попытки вставать по утрам,
чистить зубы, съедать завтрак и планировать дни прерывались “сооб
ражениями безопасности” частей. Фрагменты с депрессией чувствова
ли себя слишком обессиленными, чтобы вставать, и умоляли клиент
ку остаться в постели. Часть, заботившаяся о других для получения
безопасности и близости, Маленький Святой, тревожно размышляла
о том, кому нужно помочь. Несмотря на то что забота вызывала у других
частей гнев и ощущение собственной угнетенности, для Маленького
Святого она ассоциировалась с безопасностью. У убегающих частей
личности Энни была еще одна цель: что важное и значимое можно
сделать сегодня, чтобы доказать миру свою ценность? Это приводило
ее к лихорадочной ежедневной активности, которая не прекращалась,
пока тело клиентки не начинало болеть, а ее конечности не переставали
двигаться. Настороженный взгляд борющейся части следил за актив
ностью всех остальных фрагментов, постоянно негативно критиковал
любое действие, прямо как мать Энни. Это вызывало чувство страха
и стыда у детских частей. В тот момент 16-летняя предлагала выпить
пива, чтобы заглушить их. Юные части успокаивались спустя несколь
ко банок, прямо как в детстве Энни, когда ее мать давала детям пиво,
поскольку в доме не было еды. Из-за того что части личности по-преж
нему защищались от старых опасностей, внутренне они не чувствовали
себя в безопасности.
Клиент как куча клиентов внутри
“Возвращение порядка” во внутренний мир и, таким образом, в жиз
ненные обстоятельства клиента, начинается с укрепления продолжа
ющей нормальную жизнь личности, наблюдения за работой системы
частей, в том числе за борьбой и конфликтами. Исследования сканов
мозга у субъектов с ДРИ [Reinders et al., 2006] продемонстрировали
ассоциацию между поддерживающей нормальную жизнь личностью
и префронтальной корой, в то время как ни один из сканов мозга свя
занных с травмой фрагментов не продемонстрировал активность коры.
Основываясь на данном открытии, можно предположить, что терапевт
может использовать префронтальную кору как способ установить связь
с личностью, продолжающей нормальную жизнь. Чтобы научиться

228 Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
отсоединению от частей, справляться с интенсивной реактивностью
и эмоциональной неустойчивостью связанных с травмой фрагментов,
продолжающий нормальную жизнь фрагмент должен культивировать
дуальную осознанность.
Вдобавок для изучения новых моделей и навыков нужна актив
ность коры. Поскольку префронтальная кора связана со способно
стью проявлять любопытство и осознанность, извлекать информацию
и использовать уже выученную, интегрировать новую информацию,
только у продолжающей нормальную жизнь части есть потенциал из
учить новые концепты или навыки и передать их частям. Задействуя
префронтальную кору, данный фрагмент личности получает доступ
к информации и о прошлом, и о настоящем, может представлять части,
с которыми никогда не встречался, привязывать их к другой информа
ции (например, детским фотографиям) и даже визуализировать.
Обучение продолжающей нормальную
жизнь личности работе с частями
Как описывалось в главах 4 и 5, клиента просят принять предполо
жение, что все инстинкты, эмоции, телесные реакции и мысли отра
жают коммуникацию частей, даже если их можно “услышать” только
ретроспективно из-за связанной с диссоциацией амнезии. Затем лич
ность с нормальной жизнью клиента учат наблюдать за этими знаками,
воспринимать каждое эмоциональное состояние или убеждение как
принадлежащее части, и валидировать ее опыт.
В том случае если безопасность клиента находится под вопросом, со
бытия текущего времени, которых продолжающая нормальную жизнь
личность не помнит, необходимо “декодировать”: что спровоцировало
интенсивные эмоции? Отчаяние депрессивной части? Что произошло
вслед за появлением отчаяния? Если клиент не помнит этого, есть ли
зацепки, с помощью которых можно заполнить пробелы? Например,
билеты в кино, чеки, электронные письма, истории интернет-активно-
сти. Или, если нет ни воспоминаний, ни зацепок, как терапевт может
помочь клиенту собрать больше информации?
Используя модель структурной диссоциации и креативное мышле
ние для понимания частей личности и животных защитных реакций,
терапевт и клиент могут делать логические предположения. Какая из

Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
229
частей могла бы отправиться на кладбище посреди ночи? (Эта часть
должна уметь водить — т .е. она подросткового возраста.) Какая часть
позволила бы подобрать себя в баре возле кладбища и забрать себя
в захудалый мотель? (Подчиняющаяся? Замирающая? Точно не при
вязывающаяся!) И какая из частей отказалась бы от любого предложе
ния помощи? (Борющаяся и убегающая никогда бы не использовали
свой самодостаточный, независимый подход, чтобы попросить о помо
щи.) Простой акт описания захлестывающих эмоций как чувств части
обычно несколько снижает эмоциональную интенсивность клиента.
Развитие способности наблюдать “Часть меня так себя чувствует” или
“Часть меня отчаянно не хотела оставаться одной”, по наблюдениям,
имеет такой же эффект, как при замечании родителем настроения
ребенка и его оценке: когда тебя замечает сострадательный “другой”,
приходит облегчение. Способность идентифицировать, “кто” испы
тывает данную эмоцию, реагирует именно таким образом или вот-вот
поддастся отчаянному импульсу и совершит определенный поступок,
помогает клиенту отсоединиться. Так ему становится легче справиться
с внутренней смутой.
Чтобы понимать себя и принимать сознательные решения, а не ока
зываться захваченными своими частями личности, клиентам с ДРИ
нужно научиться замечать приход и уход каждой из них, а также выяв
лять триггеры, вызывающие таинственное появление и исчезновение
каждой из частей, даже в терапии. Часто на начальном этапе терапии
терапевт и клиент могут использовать модель структурной диссоци
ации как ориентир: “Сегодня приходить не хотела борющаяся или
убегающая часть? А пришла подчиняющаяся или привязывающаяся,
потому что хотела угодить?”
Из-за “информационного пробела”, свойственного диагнозу, в те
рапии ДРИ важно на начальном этапе развивать умения внутренней
коммуникации, а также способность наблюдать за навязчивыми чув
ствами и физическими феноменами, интерпретировать их как комму
никацию частей, а не пугаться или стыдиться их. Внезапное чувство
страха в ответ на мысли о работе клиента терапевт может переосмыс
лить как “Похоже, часть вашей личности тревожится из-за вашей ра
боты”, и затем клиента можно поощрять собирать больше информации
об этой тревоге: “Что именно может беспокоить эту часть? Какие триг
геры на вашем рабочем месте могут напугать ребенка?” У клиентов со

230 Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
структурной диссоциацией, но без ДРИ, сбор информации идет куда
проще, поскольку диссоциативные барьеры между частями проще пре
одолеть. В случае клиентов с ДРИ сложнее узнать, испытывает часть
беспокойство, одиночество или стыд, поскольку другие части могут
об этом не знать, и у продолжающей нормальную жизнь части нет осо
бого доступа к внутренней информации.
Несмотря на то что “смена”, происходящая таким образом, что от
дельные части могут “появляться” и взаимодействовать с другими,
более характерна для ДРИ, клиентам с данным заболеванием также
свойственно слияние. Личность, продолжающая нормальную жизнь,
может испытывать вмешательство чувств и мыслей частей, но склон
на интерпретировать их как “свои чувства”. Чувство подавленности,
критические мысли или руминация могут не восприниматься как ча
сти, но всегда должны приписываться им. В случае пациентов с ДРИ,
как и любых пациентов с травмой, замечать моменты смешивания
с частями и последующего отсоединения от них — важнейший навык.
Например, в ответ на фиксацию клиента на “его” отчаянии терапевт
отвечает: “Похоже, есть часть, которая верит, что ничего не стоит. Она
чувствует, что для нее нет надежды, ей нигде нет места и ее никто
не примет. Это правда? Вы ее заметили?” Чувство гнева, в особенно
сти если оно пугает самого клиента или других людей в его жизни,
нужно воспринимать как индикаторы реакции борьбы: “Возможно,
это реакция очень разозленной борющейся части, твердо намеренной
защищать вас физически и словесно... Вполне понятно, почему вам ну
жен более сильный телохранитель. Всем нужен защитник”.
Понимание текущего опыта
У клиентов с ДРИ части сообщают о своем присутствии не только
с помощью навязчивых мыслей, чувств, образов, телесных ощущений,
но и через поступки вне сознания взрослого, продолжающего нормаль
ную жизнь. Возникновение доказательств поступков, о которых кли
ент не помнит, часто смущает его и заставляет чувствовать себя уни
женным. Но важно, чтобы смущение не мешало любопытству, креатив
ности и детективной работе терапевта. Любопытство культивируется,
когда терапевт постоянно спрашивает: “Если данный паттерн обнару
жения себя на кухне поздно ночью был коммуникацией части вашей

Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
231
личности, о чем бы эта часть говорила вам?” “Если то, что вы ели, могло
сказать вам больше об этой части, чем бы это было?” “Декодирование”
активности частей вне сознания продолжающей нормальную жизнь
личности — крайне важный момент терапии ДРИ, который никогда
не должен выражаться в осуждающей манере и без эмпатии к частям.
Это помогает клиенту ознакомиться с его собственной системой и так
же важно, как первая семейная встреча.
Помощь пациентам с ДРИ в “отделении” от частей их личностей
также становится более важной, когда эти фрагменты способны захва
тывать контроль над телом и действовать вне сознания. Отчаявшиеся,
депрессивные части рискуют пожертвовать собой ради тех окружаю
щих, которых считают важнее себя, несмотря на стремление продолжа
ющей нормальную жизнь части установить здоровые личные границы.
Тревожащийся фрагмент может ненамеренно саботировать его первый
рабочий день, задавая слишком много каверзных вопросов. Когда эти
фрагменты смешиваются с продолжающим нормальную жизнь, важно,
чтобы клиент не идентифицировался с ними, а вместо этого диффе
ренцировал их как детские личности, обеспокоенные тем, способны
ли они справляться со сложностями взрослой жизни. Также они могут
быть движимы спровоцированными триггером воспоминаниями о том,
как были малы, неспособны выполнять взрослые дела и находились
в смертельной опасности.
В терапии Энни научилась словесно выражать эти феномены таким обра
зом, который помогал ей лучше понимать, как части влияли на ее текущие
чувства, восприятие и способности. Изначально мы с ней работали лишь
над переосмыслением дистресса как коммуникации частей и попытками
ответить им заверением, что они сейчас в безопасности. Но части ее лич
ности интерпретировали успокаивающие заверения как манипулятивные
слова обидчиков в детстве: они не доверяли им. Только лишь когда Энни
вал идировала причину их дистресса, признав их травматический опыт, они
немного расслабились, словно говоря: "Когда ты действительно понима
ешь, чего я боюсь и почему, лишь тогда я могу поверить твоим заверени
ям, что я в безопасности". Я напомнила ей: "Вы бы не поверили сказанному
мною, если бы не почувствовали, что я вас понимаю, не так ли? Стали бы
дети, которым вы помогали все эти годы, доверять вам, если бы вы не «по
нимали», с чем им приходилось сталкиваться?"

232 Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
Сначала личность Энни, продолжающая нормальную жизнь, не хотела даже
непрямо упоминать опыт из ее детства: "Я не хочу вспоминать все те ужас
ные вещи, которые произошли. Я не хочу видеть эти образы и испытывать
эти эмоции".
Я. Вам необязательно вспоминать подробности произошедшего.
Важно лишь продемонстрировать, что вы "понимаете": им про
сто нужно знать, что вы знаете. Если вы знаете о произошедшем,
подтвердите: "Я не позволю этому случиться вновь — не в моем
мире". Им нужна помощь, чтобы увидеть, чем ваш мир отличается
от того, в котором они застряли. Как мы назовем этот мир? Где вы
выросли?
Энни. Я выросла в Нью-Джерси. Они боятся этих людей из Нью-Джер
си, моих маму, папу и отца О'Мэлли. (Все эти люди были мертвы,
но, поскольку страхи частей являлись имплицитными воспоми
наниями из прошлого, те не могли думать о них как о мертвых.)
Я. Хорошо, прекрасно, что они могут говорить об этом столь ясно:
им не хочется быть в Нью-Джерси, и им точно не хочется бояться
смерти каждый день! Или быть брошенными, подвергнуться на
силию или любой другой эксплуатации. Конечно, им этого не хо
чется, кому бы хотелось? А как мы будем называть то место, где
вы сейчас живете? Как мы назовем мир, который вы осознанно
создали во взрослом возрасте?
Энни. Давайте назовем мой мир"Мэном", поскольку здесь я живу, здесь
мой дом и семья. В Мэне все по-другому благодаря моим стара
ниям.
Создание прошлого для частей,
застрявших в нем
Данный пример является еще одной иллюстрацией сложностей, с ко
торыми сталкиваются клиенты с ДРИ и их терапевты: потеря ориен
тации во времени, смешивание прошлого и настоящего. В случае трав
мированных частей, движимых животными защитными реакциями,
диссоциативно отделенных друг от друга и настороженно присматри
вающихся к любым признакам опасности, с которыми каждая из них

Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
233
сталкивалась “тогда”, неудивительно, что ориентация во времени стано
вится размытой. Клиент может заниматься самыми простыми бытовыми
делами (вставать утром, собирать детей в школу, мыть посуду, готовить
еду, водить машину), когда эта активность станет триггером: вождение
активирует имплицитные воспоминания о том, как клиента забирали
в какое-то опасное место; мытье посуды и готовка провоцируют чувства
стыда и одиночества, связанные с бытием “Золушкой” в детстве, к кото
рой относились как к рабу или сиделке. Тело моментально напрягается
в ответ на эти воспоминания: сердцебиение учащается, ноги начинают
дрожать; сводит живот; клиент тонет в потоке стыда. Без визуального
образа, ориентирующего нас во времени и пространстве, большинство
индивидов и частей их личностей предполагают: кто-то или что-то “за
ставило” их так себя чувствовать: видимо, они в опасности прямо сейчас,
и в лучшем случае их унизят, а в худшем — убьют.
Энни просыпалась с чувством ужаса и тошнотой каждый день годами. Ког
да она начинала заниматься утренней рутиной своих биологических детей,
сильная тревога вытесняла ужас. Когда клиентка готовила им обед в школу,
дрожь и страх усиливались настолько, что ей с трудом удавалось делать эти
бутерброды. Энни воспринимала свои чувства так же, как и в детстве: "Се
годня у меня снова будет неудача — я по-прежнему ничего не добьюсь —
никто не захочет со мной дружить — они подумают, что со мной что-то
не так". Без признания причины возникновения этого убеждения оно каза
лось настолько же правильным, как и в ее детстве: она было неудачницей,
а значит, вот-вот случится что-то ужасное.
Я спросила:"Почему вам было страшно ходить в школу в детстве?"Энни сра
зу же поняла: "Потому что там отец мог добраться до нас. Он дружил с ди
ректором, и тот разрешал ему нарушать запретительный судебный приказ.
Отец мог просто забрать нас из школы и делать все, что ему хочется, если
он возвращал нас до конца школьного дня".
Я. Можете подумать, почему части так боятся по утрам? Почему им
так страшно готовить "школьные" обеды?
Энни. Да! Мне приходилось готовить нам еду в школу каждое утро.
Меня чуть не рвало!
Большинство клиентов начинают “понимать”, когда терапевт напо
минает им о необходимости подумать: “Что в этом могло быть пугающе
го в вашем детстве?” или “Что было особенного в подобных ситуациях

234 Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
или данном времени дня (года, дне недели, месяце) в вашем детстве?”
Обратите внимание, что для ответа на подобные вопросы не требуется
детальный нарратив прошлых событий: они способствуют пониманию
связей между прошлым и настоящим путем признания произошед
шего. Валидация эмоциональных и телесных воспоминаний как нор
мальных реакций на травму (“Разумеется, это страшно”, “Конечно, это
очень сильный триггер!”) успокаивает клиентов, и немногим нужно
“доказательство”, чтобы поверить, что их провоцирует триггер, а их
тела реагируют на воспоминания.
Из-за более плотных диссоциативных барьеров пациентам с ДРИ
сложнее научиться воспринимать их перемены в настроении, убежде
ниях и поведении, возникающем под влиянием частей их личности.
Им сложно принять, что, если они не станут проявлять интерес к соб
ственным внутренним мирам, готовность думать о частях и заботиться
о них, они подвержены риску “захвата контроля”. “Захват контроля” —
термин, введенный Пэт Огден [Ogden et al., 2006], описывающий, что
происходит, когда пациенты с травмой сталкиваются с триггерами:
тело мобилизует немедленную реакцию на стресс, “включающую” сим
патическую нервную систему, стимулирует выброс адреналина и ин
гибицию префронтальной коры. Когда части активируются триггером,
они также могут стимулировать срочную реакцию на стресс и живот
ные защитные реакции. При ингибиции префронтальной коры продол
жающая нормальную жизнь личность не может проявлять осознанное
внимание к действиям и поступкам частей, и уж тем более способность
контролировать их поведение или справляться с ним. Когда этот фраг
мент личности теряет возможность поддерживать жизнь в порядке,
становится очевидным, что над клиентом захватили контроль части.
Переосмыслив “У меня нервный срыв” или “Я разваливаюсь на части”
как “Нет, испытываемое вами отражает тот факт, что части вашей лич
ности организовали «государственный переворот» и захватили власть”,
терапевт экстернализирует кризис и подбадривает продолжающую
нормальную жизнь личность. Большинство клиентов отвечают: “Ну,
я хочу вернуть свою жизнь!” Важно пробудить у клиентов желание
вернуть свою жизнь, в особенности у тех, кто запуган своими частями
или стыдится своего “падения”. Я спрашиваю у них: “Вы хотите жизнь,
определяемую вашими частями и травмой? Или вы хотите жизнь по
сле травмы? Жизнь, которой вы можете управлять?”

Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
235
Преодоление условных рефлексов
Имплицитные реакции на триггеры отражают условные рефлексы
или процедурное обучение, относящееся к опыту, субъективно кажу
щемуся смертельно опасным. Как однажды напомнил мне коллега:
“Травма — единственный известный нам формирователь поведения,
для которого нужен лишь один случай. Даже одно происшествие
оставляет неизгладимый след”. Подобные обусловленные реакции
крайне сложно изменить или модифицировать. Это воспринимает
ся так, словно тело и нервная система с отчаянием “отказываются”
от автоматических ответов, гарантирующих безопасность еще хотя
бы на день. Также в результате хронической дисрегуляции, усугуб
ленной постоянной заглушкой префронтальной коры, большинству
клиентов с травмой сложно извлекать новую информацию. Им слож
но запомнить и использовать одни и те же шаги или способности,
принесшие еще вчера облегчение, без напоминаний или подсказок
других. Постоянная ингибиция активности левого полушария ус
ложняет кодирование и извлечение новой информации и делает его
нестабильным.
Что еще хуже, у клиентов с ДРИ часто есть части-“ластики”, “оста
навливающие мысли” части, или “извлекаторы информации”, активно
препятствующие кодированию новой информации, ориентированной
на настоящее. Доверять ей кажется опасным. В опасном мире их им
плицитных воспоминаний части боятся, что смена убеждений, ассоци
ирующихся с выживанием, будет в лучшем случае отчаянной. Чтобы
уменьшить страх и улучшить удержание информации, клиентам с ДРИ
нужна помощь в практике способностей к наблюдению и отсоедине
нию в терапии. Пациенты редко жалуются даже на повторение ин
струкций. С их помощью клиенты учатся обращать внимание на свои
мысли и чувства, предполагать, что чувство принадлежит части, пробу
ждать любопытство к ней, называть мысль или чувство “его” мыслью
или чувством и укреплять двойственную осознанность. И, если части
захватывают контроль над телом снова, вызывая потери во времени
и диссоциативные фуги, терапевт и клиент должны постоянно прак
тиковать любопытство, спрашивая: какой стимул мог спровоцировать
какую часть? И какой из фрагментов импульсивно совершил пробле
матичный поступок?

236 Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
Постоянное сознание: знать,
“кто я” в текущий момент
Несмотря на большую фрагментацию и меньший контроль над сво
ими реакциями, пациенты с ДРИ по-прежнему представляются в од
ном теле с нарративом, обычно включающим в себя слово “я”. Любому
терапевту проще и комфортнее концептуализировать данный новый
вид клиента таким же образом, как и остальных: как “его”, а не “их”. Но
для стабилизации и выздоровления клиента и он, и терапевт должны
помнить о главной цели терапии диссоциативных расстройств: способ
ности сохранять “постоянность сознания” с редкими перерывами во вре
менной ориентации, меньшей частотой совершения частями поступков
за спинами клиента и терапевта. Постоянность сознания можно развить
лишь повторением новых практик: сосредоточенной концентрации,
осознания собственного присутствия в теле или здесь и сейчас и при
вычки к внутренней коммуникации с частями, чтобы информация оста
валась общедоступной, даже когда ее дают фрагментарно разные части.
Как только пациенты с ДРИ получают больший доступ к “постоян
ности сознания”, когда их части менее активны и более готовы к сотруд
ничеству, их можно стабилизировать. Они могут научиться понимать,
“кем” являются в текущий момент и принимать все более рациональ
ные решения, учитывающие чувства, симпатии и антипатии их частей,
не ограниченные посттравматической паранойей. При улучшении
способности к внутреннему диалогу также становится возможным вер
нуть контроль над сменой личностей. Когда укрепляется способность
к внутренней коммуникации, продолжающая нормальную жизнь лич
ность может договариваться с частями о том, кто пробуждается в про
блематичной ситуации и “берет на себя эту работу — она не для детей”.
При невольной и неосознанной диссоциации травматические триггеры
определяют, “кто” активен, или, как я говорю клиентам, “кто за рулем”.
Затем я добавляю: “Если вы не хотите, чтобы вашей жизнью управлял
7-или 16-летний ребенок, лучше садитесь за него сами”.
Диссоциация как ресурс
Когда двойственная осознанность и внутренняя коммуника
ция позволяют развиваться внутреннему доверию и пониманию,

Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
237
неконтролируемая смена личностей ослабляется или становится бо
лее контролируемой. Как только клиенты с ДРИ осознают, что у них
есть возможность препятствовать смене частей, они понимают, что
могут также “призвать правильную часть для правильного задания”.
Когда клиенты с ДРИ начинают воспринимать диссоциативную ком-
партментализацию как потенциальный актив, а не просто уязвимость,
их уверенность усиливается. Когда, например, перспектива произне
сти тост на свадьбе лучшего друга вызывает чувство ужаса у частей,
продолжающая нормальную жизнь личность может спросить внутри:
“Кто из вас хочет произнести тост?” Можно попросить выполнить
данное задание часть, которая не боится публичных выступлений.
Когда клиент стоит перед публикой, расслабленный, красноречивый,
остроумный, и фрагменты вместе чувствуют уверенность “части, не бо
ящейся публичных выступлений”, часто появляется ощущение три
умфа. Продолжающая нормальную жизнь личность может научиться
призывать борющуюся часть для поддержки в установлении личных
границ перед теми, кто намеренно или неосознанно эксплуатирует ее
неумение отказывать. Иногда подобные “победы” становятся триггером
для других частей: стыдящейся части, чувствующей себя недостойной:
“У меня нет права устанавливать границы”. Или для частей, боящихся
быть замеченными и чувствующими себя уязвимыми при публичных
проявлениях профессионализма и уверенности. При повторном опыте
проявления профессионализма, который обусловливает сознательное
использование диссоциации, части могут почувствовать, что что-то из
менилось. При этом терапевт должен помнить, что неясные диссоциа
тивные границы между частями препятствуют восприятию новой ин
формации: продолжающую нормальную жизнь личность всегда нужно
просить “показать части, что только что произошло. Вы пообещали им,
что сможете сказать «нет», и ничего плохого не произойдет. Попросите
их обратить внимание: они заметили, как вы устанавливаете личные
границы? Происходит ли что-то плохое сейчас?”
Построение внутреннего доверия
Доверие начинает расти при улучшенной внутренней коммуника
ции и опыте профессионализма и компетентности. Всю их жизнь дет
ские части личности ожидали кого-то, кто станет слушать их, верить

238 Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
им и защищать, — кого-то достаточно сильного, чтобы оберегать их
от “плохих людей”. Подростковые части ждут кого-то, у кого хватит сил
защищать не только детей, но и подростков. Когда юные части начинают
верить в продолжающую нормальную жизнь часть личности, насторо
женность борющейся и убегающей могут немного спасть; их мышечное
напряжение уменьшается; им проще “откинуться назад”. Когда у частей
все больше развивается доверие к старшей и взрослой личности, им про
ще поверить заверениям и взглядам продолжающего нормальную жизнь
фрагмента. “Это не чрезвычайная ситуация — ничего плохого не про
исходит” воспринимается как достоверная информация, а не манипу
лятивная уловка. Для исцеления нанесенных их привязанностью ран
необходимо более ощутимое “базовое доверие” к продолжающей нор
мальную жизнь личности, которое не исчезает каждый раз, когда вре
мена становятся тяжелыми, и не способствует угрозам старших частей
по отношению к детским. Доверие — предпосылка к способности предо
ставлять исцеляющий опыт детским частям, трансформирующий или
разрешающий их имплицитные и эксплицитные воспоминания, а также
дающий им ощутимое чувство безопасности и дружелюбия.
Чтобы почувствовать себя желанными гостями, детским частям необ
ходимо ощутить, “кто” именно их приветствует. Части личности долж
ны быть способны эмоционально и физически испытать, что существует
“другой”, который улыбается при их появлении, рад видеть их, чуток,
когда ребенку больно, и смел, когда тот напуган или враждебен.
Когда Энни воспринимала части как "Нью-Джерси", это напоминало ей, по
чему они столь настороженны и пугливы, но не пробуждало воспоминания,
которых она всегда так старалась избегать. Сперва понадобилась моя по
мощь, но все равно клиентке было проще понять, как она проецировала
опыт из Нью-Джерси на опыт в Мэне. Когда части ее личности испытыва
ли дистресс, она старалась напоминать себе: "Почему их это беспокоило
в Нью-Джерси? Почему здесь может быть опасно?" В результате Энни выя
вила все ассоциации между ее старым миром и безопасной средой, кото
рую она для себя создала после побега из Нью-Джерси в возрасте 19 лет.
По иронии, хоть построенная клиенткой жизнь вскоре и стала безопасным
пристанищем для ее родственников и друзей, сама она и части ее личности
не чувствовали себя в безопасности, поскольку она часто сливалась и иден
тифицировалась с ними. Иногда Энни сливалась с их отчаянием и стыдом,
иногда — с их страхами и тоской, а иногда — с недоверием.

Глава 8, Сложности терапии: диссоциативные системы..,
239
Еще более проблемными оказались части, действующие тайно, “за
спиной”. Любопытствуя о том, почему она не могла вспомнить тера
певтические сеансы сразу же после выхода из моего кабинета, Энни
услышала, как другие части говорят о части-“ластике”. Затем образы
и дальнейшие внутренние диалоги с частями помогли узнать о при
сутствии части, вытиравшей доску памяти, как только у Энни воз
никал позитивный или придающий сил опыт, чтобы она его больше
никогда не вспоминала. Эта часть также уничтожала информацию:
о диагностированном ДРИ, факте наличия у нее травмы в прошлом,
совокупности ее навыков и ресурсов. Клиентка изучала навык, толь
ко чтобы позже обнаружить, что он исчез, и затем учить его заново.
Она задала себе вопрос внутренне: “Что, по мнению части-«ластика»,
случится, если она позволит обсужденному нами остаться на доске?”
“Это что-то новое”, — сказала часть-“ластик”. “И что случится, если
информация окажется иной или новой?” “Я знаю, как выживать
сейчас, но не уверена, что смогу жить тогда... Возможно, так будет
небезопасно”. “Спасибо, что предупредила, — ответила Энни.
—
Все
это время я думала, что у меня начинается склероз, а это всего лишь
ты пыталась всех защитить!” С того дня мы с Энни пытались свя
зываться с частью-“ластиком” в конце каждой сессии и спрашивать:
“Ты хочешь оставить то, что мы сегодня обсуждали, на доске? У тебя
есть какие-то вопросы, связанные с этим?” Затем Энни у нее спраши
вала: “Что я здесь и сейчас могу сделать, чтобы ты чувствовала себя
в безопасности, оставляя эту информацию на доске?” Мы также раз
работали определенные техники, дающие ей возможность вернуться
к идеям, навыкам и озарениям, кажущимся важными: я могла запи
сать на карточке список вещей, которые клиентка хотела вспомнить,
и эту карточку ей можно будет забрать с собой. (Я знала, что при
вязывающиеся части Энни не позволят ее выбросить!) Или я могла
попросить ее прислать мне сообщение по электронной почте после
сеанса и поделиться тем, в чем она хотела разобраться. Иногда я так
же просила ее написать в дневнике о сегодняшнем сеансе или кон
кретных частях, в чем они нуждались, и что действовало на них как
триггер. Бывало, что я присылала ей сообщения, суммирующие полу
ченную мной информацию. На ранних этапах терапии мы с клиент
кой задавались вопросом, почему подобные сообщения исчезали из
ее почты! Затем на одном из сеансов я предложила Энни: “Спросите

240 Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
у части-«ластика», готова ли она выполнять две работы?”, “Она гово
рит: «Может быть, зависит от работы»”, — сообщила Энни.
Я. Скажите части-"ластику", что мы ценим ее сотрудничество с нами
и стремление сохранить все ценное. Но ее главное задание все то
же — стирать все "плохое". (Возможно, она поможет удалить неко
торые из вредных убеждений, сохранившихся у детских частей.) Но
нам также нужен кто-то, кто может помочь вам (продолжающей нор
мальную жизнь личности) сохранять важную информацию и хранить
ее в безопасном месте. Вам сложно это сделать, когда вас захлесты
вает поток стольких голосов и чувств. Так часто важные моменты
и подбадривающий опыт исчезает. Мы могли бы их сберечь, если бы
она нам помогала".
У клиентов с ДРИ автономное функционирование частей вызыва
ет проблемы в отношениях, с проверкой реальности, безопасностью
и суждениями. Возникающие впоследствии кризисы обычно стано
вятся главным объектом терапии. Отсутствие сознательного внимания
к чувствам, мыслям, телесным реакциям и действиям снижает веро
ятность узнать их способом, обсуждавшимся в главах 4 и 5. В случае
менее тяжелой компартментализации мы можем “познать” часть по ее
чувствам (“ей так грустно”), желаниям (“она просто хочет быть ко
му-то важной”), убеждениям (“оставаться одному опасно”), языку тела
и выражениям лица (грустное лицо, зажатость ребенка). Клиент с ДРИ
может ощутить проявления этой части, когда “ему” сложно покинуть
кабинет в конце сеанса, или когда “он” постоянно звонит и пишет в пе
рерывах между сеансами.
Перестав смешиваться с частями и сознательно концентрируясь на продол
жающей нормальную жизнь личности, Энни смогла заметить разницу меж
ду собственным восприятием и восприятием частей. Физически она смогла
ощутить безопасную реальность своей текущей жизни — ее сердцебиение
замедлялось; дыхание становилось более легким; она чувствовала себя
отважной, но не напряженной. Это было хорошим чувством, даже несмо
тря на то, что части всегда просили ее не доверять ему, и клиентка многие
годы принимала их реальность. Энни верила в их проекцию, в то, что жила
в грязном, удручающем, бедном доме с людьми, жестоко обращающимися
с ней, эксплуатировавшими ее и никогда не пытающимися удовлетворить
ее потребности. Мы с ней многие месяцы работали над"ориентированием"

Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
241
[Ogden & Fisher, 2015] частей: сначала просили их показать образы места,
"где"они оказывались испуганы, парализованы ужасом или же пристыжены
и унижены. (В ее голове всегда возникали образы Нью-Джерси.) Затем Энни
спрашивала: "Вы бы хотели увидеть, где я живу сейчас?" и вызывала образы
своего нынешнего дома и района: огороженный забором двор, выкрашен
ная в красный задняя дверь, цветущий сад, река, в которой она любила ку
паться и кататься на каноэ летом. Когда возникли картины, связанные с ее
прошлым, клиентка физически почувствовала активацию, т.е . дрожь, озноб,
сосание под ложечкой и желание убежать. Ориентируя части на детали ее
текущей среды обитания [Ogden & Fisher, 2016], клиентка почувствовала, как
ее автономное возбуждение спадает, дрожь утихает, а интерес усиливается.
Постоянно переориентируя "их", она меньше смешивалась с ними и более
объективно воспринимала настоящее. Помогая частям увидеть, где они
были, она, наконец, смогла оценить по достоинству место, где находилась
сама. Теперь Энни могла видеть старый фермерский дом с множеством
комнат, в котором они с мужем жили годами, как"оригинальный", а не "тру
щобы". Он всегда нуждался в ремонте в том или ином месте из-за своего
возраста, и части воспринимали его как открытый символ их заброшен
ности и меньшей ценности, как ту порванную и грязную одежду, которую
клиентка носила в школу в детстве. Энни теперь могла воспринимать его
интерьер, антикварные изделия и "находки", отполированные ею с мужем
заново, как отражение трансформации ее личности в той жизни, которую
она построила после травмы. Она могла даже видеть характерные черты,
отражающие ее личность: яркую красную заднюю дверь, приветствующую
ее дальних родственников, которых она выбрала сама; кухню, являвшую
ся сердцем и душой ее дома, цвета и особенности декора, отражавшие ее
эстетические чувства. "Я этого раньше не знала, — сказала она, показывая
частям своей личности образы "прошлого" и "настоящего". — Прямо здесь
у меня есть то, чего я всегда хотела, о чем всегда мечтала в детстве... Но
я не знала, что оно у меня было". Пока части доминировали в ее восприятии,
ни они, ни она не могли корректно идентифицировать, что происходило
у нее на глазах. Пока Энни не начала намеренно и осознанно обращать их
внимание на детали окружающей среды, части не могли воспринять и уж
тем более принять, что больше не находились в Нью-Джерси.
Энни — пример того, как диссоциативная компартментализация
перекрывает поток информации даже в одной жизни и одном теле.
Пока продолжающая нормальную жизнь личность Энни создавала

242 Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
домашний уют с мужем, воспитывала детей и предлагала убежище
родственникам в беде, части личности верили, что она заточена в аду
с тираном, контролирующим каждое ее движение. Их восприятие,
искаженное ожиданием опасности и хронически активирующимися
защитными реакциями, видело только то, чего ожидало: то же самое
окружение, в котором Энни выросла.
Сбор доказательств: формирование
ретроспективного сознания
Поскольку диагноз ДРИ подразумевает потерю памяти о личной ин
формации (в особенности об автономной активности саморазрушитель
ных частей), клиенты должны научиться “заполнять пробелы”, созна
тельно собирать доказательства того, что могли сделать их тела вне их
ведома, даже в ретроспективе. Газзанига [Gazzaniga, 1985] пишет об этой
склонности так, как она наблюдается при “расщеплении мозга” у паци
ентов, чьи правое и левое полушария были хирургически разделены уда
лением мозолистого тела: правое полушарие может совершить поступок
под влиянием импульса, о чем у левого не будет воспоминаний. А левое
полушарие формирует нарратив, чтобы рационально объяснить потери
времени или последствия поступка. Исследователи были поражены его
настойчивостью в установлении мотива и придания смысла даже при
отчуждении от поступков и реакций правого полушария.
У клиентов с ДРИ есть еще одна сложность: что делать, когда части
личности занимаются саморазрушительным или самосаботирующим
поведением вне ведома продолжающей нормальную жизнь личности
левого полушария? Газзанига [Gazzaniga, 1985; 2015] подчеркивает:
способность левого полушария рационализировать поступки правого
с помощью использования языка повышает шансы повторения по
ведения, что потенциально смертельно опасно для клиентов с ДРИ.
Терапевты, работающие с такими клиентами, должны не бояться пря
мо спрашивать: “Вы помните подробности произошедшего? Или толь
ко исход?” В терапии важно установить: сливалась ли продолжающая
нормальную жизнь личность с той частью, которая повела себя им
пульсивно прошлой ночью? Или совершившая поступок часть захва
тила контроль над телом и действовала вне сознания? Если клиент от
вечает: “Думаю, я сливался с суицидальной частью”, они с терапевтом

Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
243
могут начать работать над способностью распознавать, когда клиент
смешивается, и практикой стратегий отделения. Если часть личности
действует без ведома левого полушария, работа должна сфокусиро
ваться на внутренней коммуникации и улучшении способности дого
вариваться с импульсивной частью.
Терапевты могут также помочь клиентам с ДРИ реконструировать
произошедшее путем составления диаграммы (см. главу 5) или прось
бой “вернуться во времени” в воображении в момент прямо перед кри
зисом, идентифицировать триггер, затем продолжать двигаться, кадр
за кадром, с вопросами терапевта: “И что произошло затем?” Клиенты
часто находят провалы в “видео”, которые не могут заполнить воспоми
наниями. В таком случае терапевт должен напомнить, чтобы пациент
спросил свои части: “Кто-то знает, что произошло затем?” Способность
использовать внутреннюю коммуникацию для понимания того, что
сработало как триггер для частей, какие из них среагировали и как,
почему борющаяся или убегающая часть “пришла на помощь” — клю
чевая для обеспечения безопасности.
Развитие способностей к заполнению
пробелов в сознании
В основе нестабильности в жизни клиента лежит способность ка
ждой части к независимым действиям и отсутствие общего сознания
и воспоминаний. Без метасознания наблюдателя, следящего за теку
щим опытом, неудивительно, что связанные с травмой части могут не
вольно и неосознанно саботировать обычную жизнь клиента, считая,
что пытаются спасти ее. На раннем этапе терапии важно начинать фор
мировать способности, которые клиенты станут использовать для по
стоянного и стойкого сознания в дневном опыте. Как уже говорилось
в главе 2, в фазе стабилизации акцент не ставится на осознании кли
ентом травматического воспоминания. Данный этап концентрируется
на “нынешнем”: прошлые потери полного осознания служили выжива
нию клиента; теперь они дестабилизирующие и иногда опасные.
Рассмотрим пример Габи. Когда клиентка начала стабилизировать свою
жизнь спустя годы наркотической зависимости и рискового поведения,
она изначально испытывала гордость и прилив энергии. Это казалось

244 Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
исцелением после произошедшего с ней не только в детстве, но и попыток
выжить во взрослом возрасте. Она собиралась завершить образование, со
стояла в стабильных отношениях, жила со своим партнером и даже устрои
лась на работу на полставки. Именно тогда клиентка стала все больше впа
дать в депрессию. Часто Габи не могла выбраться из постели, пропускала
занятия и отставала в учебе. Когда клиентка начала прогуливать работу, ее
партнер стал проявлять раздражение и разочарование: "Ты разве не по
нимаешь, как сильно нам нужны эти деньги?" Девушка искала убежища
под одеялом в кровати (прямо как в детстве), у нее начали пробуждаться
воспоминания: о потерях, насилии, одиночестве и боли от того, что всем
было плевать, ее никто не утешал. После месяцев отчаяния партнер Габи
однажды вернулся домой с работы и обнаружил ее без сознания. У нее
была передозировка. Габи превысила дозу, ни разу не задумываясь о суи
циде в сознательном состоянии. Без ее ведома суицидальная часть сделала
это, чтобы прекратить страдания части с депрессией. Клиентка, разумеется,
слишком слилась с ними, чтобы даже задуматься о том, что ее депрессия
может принадлежать части, которой угрожала успешная продолжающая
нормальную жизнь личность Габи. Боясь оказаться покинутой, часть с де
прессией проявила себя и сообщила, как сильно она нуждалась в помощи.
Опыт Габи подчеркивает важность развития способностей, усили
вающих полное осознание со временем. Если бы она заранее знала
о намерениях суицидальной части, ее продолжающая нормальную
жизнь личность обратилась бы за помощью. Первый навык, которому
я обучаю клиентов с ДРИ, — отслеживать свою ежедневную актив
ность путем записей о том, чем они занимаются или что происходит
каждый час. Если они столкнутся с провалом во времени (например,
“Вернувшись на работу после обеда, я посмотрел на часы, и там было
14:00. Следующее, что я помню, — 17:00, конец рабочего дня”), их
просят поискать доказательства, заполняющие пробелы. (Например:
“Я осмотрелся, чтобы понять, чем занимался с 14:00 до 17:00, и обнару
жил, что ответил на несколько сообщений, написал письмо начальнику
и закончил отчет, который должен был сдавать завтра”.) Уже само ука
зание концентрироваться на том, чем они занимаются в течение дня,
и записывать это, снижает вероятность смены личностей. Клиенты по
лучают много информации благодаря этому заданию. Их часто удивля
ет, насколько эффективно сосредоточенность на фиксации их активно
сти помогает бороться с автоматической привычкой к смене личностей

Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
245
или дистанцированию. Иногда они сами удивлены записанными ак
тивностями: “Не думал, что провожу столько времени в постели...”
Еще одна способность, которой я обучаю пациентов с ДРИ, упоми
нающих о потерях времени или частой смене частей личности, — заме
чать, кем “они” являются в данный момент. Во время сеансов их просят
присматриваться к признакам слияния с разными частями, обращать
внимание на озвучиваемые ими слова, темы, эмоции, убеждения и ин
тересоваться: “Какая часть сейчас говорит?”, “Какая из частей в это
верит?” или “Какая из частей боится не понравиться мне?” Как уже об
суждалось в предыдущих главах, предложение, начинающееся со слова
“я”, необязательно означает, что говорит продолжающая нормальную
жизнь личность, или что именно так чувствуют себя все части. Чтобы
знать, “кто” говорит, испытывает эмоцию или верит мысли, нужно лю
бопытство и по крайней мере поверхностное знакомство с моделью
структурной диссоциации для культивации способности распознавать
различные части личности. В случае клиентов, страдающих от потерь
времени или захвата контроля частями, практики данного навыка
в течение одного или двух часов в неделю недостаточно, в особенности
когда ситуация осложнена рисковым поведением. Чтобы уменьшить
количество провалов в памяти и времени и дать лучшее понимание
смены личностей и смешивания, я часто прошу клиентов купить недо
рогие наручные часы с будильником, которые могут звонить каждый
час. Каждый раз, когда это происходит, клиент должен сделать пау
зу и обратить внимание на то, “кто он” или “кто здесь”. Чтобы задать
структуру заданию, я часто предоставляю клиентам “Дневник диссоци
ативного опыта” (приложение Д). Когда диссоциативная фуга возни
кает ночью (т.е. клиент обнаруживает доказательства нежелательного
или небезопасного поведения части, возникшие, пока он “спал”), про
должающую нормальную жизнь личность можно научить фиксировать
счетчик ежедневного пробега в конце каждого дня и затем проверять
его утром, чтобы узнать, были ли поездки без его ведома.
Некоторые страдающие от ДРИ пациенты с частями личности, об
ладающими особо ценными для функционирования навыками, могут
вызвать составляющую график часть, чтобы отслеживать то, чем они
и другие части занимаются в течение дня или ночи. Или, когда есть до
казательства того, что произошла некая активность вне осознания кли
ента, он может научиться внутренне спрашивать: “Кто-то знает, почему

246 Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
произошло? Кто за это ответственен?” Стоит также добавить:
“Как эта часть пыталась помочь?”
Больше нет “хороших и плохих парней”
Строя диалог вокруг ожидания, что каждая часть инстинктивно стре
мится защитить и помочь, клиент и терапевт коммуницируют, что ни
кого не станут наказывать или винить за попытки “помочь” по-своему.
Подобный язык также передает, что это другая среда и другой взрослый,
который не наказывает или стыдит, а лишь хочет помочь всем частям
почувствовать себя в большей безопасности и более ценными. Когда
цель — улучшить коммуникацию и развивать доверительные отноше
ния, не может быть “плохих парней”. Части личности можно попросить
проявлять чуткость или внимание друг к другу и не принижать даже
те части, которые причиняют вред телу. Когда на фрагменты вешаются
ярлыки опасных или жестоких, никто не может чувствовать себя в без
опасности. Если причиняющие себе вред части воспринимаются как
пытающиеся принести облегчение частям с захлестывающими эмоци
ями или научить всех “стать сильнее”, они описываются как движимые
изначально добрыми намерениями. Когда их поведение не осуждается,
и никто не пытается подавить их или пренебречь ими, они с другими
частями с большей вероятностью станут рассказывать о себе больше
и позволят это другим. Самое важное, что, когда к ним относятся как
таким, что по природе желают сотрудничества, их шансы стать союз
никами повышаются. Потому я твердо настаиваю, что такого понятия,
как “интернализованный обидчик”, нет. Клиенты не могут “интернали-
зовать” жестоко с ними обращавшихся, хоть иногда и кажется, что они
это делают. Части, своими словами и поведением похожие на нанесше
го травму человека, переосмысляются как защитники или борющиеся
части, “выдрессированные” путем моделирования старого обидчика, но
чьи намерения — защитить клиента и/или детские части.
Тренировка команды
Нужда в сотрудничестве и общности экспоненциально более важ
на клиентам с ДРИ, чем другим клиентам с диссоциацией, посколь
ку другого способа обеспечить продолжительную безопасность

Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
247
и стабильность нет. Когда присутствуют автономные и отчужденные
друг от друга части, которые даже не знают друг друга, продолжаю
щая нормальную жизнь часть не в силах заставить их следовать но
вым правилам, поскольку может не присутствовать при их нарушении.
Терапевту часто приходится брать на себя роль тренера с практиче
ски невыполнимым заданием: помочь хаотичной и противоречивой
“команде” индивидуальных частей, которые неосознанно реагируют
на триггеры прошлого опыта вместо угроз настоящего. Восприятие ка
ждой из них искажено последствиями травматического опыта. Каждая
инстинктивно готова действовать в соответствии с автоматическими
импульсами и лежащими в основе животными защитными реакциями.
Они не привыкли к сотрудничеству, и никогда раньше не тренирова
лись. Некоторые части воспринимают терапевта не как тренера, а как
богоподобного защитника или спасителя; некоторые станут подозре
вать наличие у него подлых скрытых мотивов; и лишь продолжающая
нормальную жизнь личность или личности смогут правильно понять
роль, мотивацию и даже вмешательства терапевта. Поскольку фраг
мент с нормальной жизнью может быть более независим у клиентов
с ДРИ и имеет больше доступа к префронтальной обработке и обуче
нию, терапевтическую работу можно “выполнить” более эффектив
но, когда на сеансе присутствует продолжающая нормальную жизнь
часть. Терапевт должен создать терапевтический альянс, основанный
на актуальных целях: обучение продолжающей нормальную жизнь
личности навыкам саморегуляции, развитие навыков, предложение
психологического просвещения, улучшающего способность клиента
работать с системой, отсоединяться, утешение или регуляция уязви
мых частей, прежде чем их интенсивные эмоции заставят борющиеся
или убегающие фрагменты поступить импульсивно. Часто в терапии
пациентов с ДРИ терапевт сталкивается с тем, что я называю “вра
щающейся дверью” частей личности: у него нет одного клиента, кото
рый обязательно придет на встречу. Приходит множество “клиентов”,
у каждого из них своя цель: получить помощь и защиту (привязываю
щаяся), угодить (подчиняющаяся), бороться за контроль (борющаяся),
держать безопасную дистанцию или совсем не приходить (убегающая)
и оставаться невидимым (замирающая). Для предотвращения хаоса
в терапии, повторяющего хаос в жизни клиента, терапевту необходимо
сбалансировать дружелюбие к любым возникающим в терапии частям

248 Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
терапевтической целью — поддержкой продолжающей нормальную
жизнь личности и улучшением ее способности строить доверительные
отношения с частями, чтобы они постепенно стали одной командой.
Поскольку одна из ключевых проблем ДРИ — захват контроля частя
ми, действующими вне сознания продолжающей нормальную жизнь
личности, терапевт должен попытаться отказаться от подхода “враща
ющейся двери” в терапии. Есть несколько способов достичь данной
цели без эмпатического провала в отношении частей.
•
Несмотря на отсутствие продолжающей нормальную жизнь час
ти на некоторых или всех сеансах, терапевт может упоминать
взрослую личность клиента в разговорах с каждой из частей: “Вы
знаете Фелицию? О, она бы вам понравилась! Она умная, веселая
и любит детей”. “Как вы можете говорить о том, что не доверяете
Фелиции, если не общаетесь с ней? Это лишено всякого смыс
ла — вам нужно познакомиться получше”. “Фелиция знает, как
вам страшно по ночам?”
•
Терапевт может настоять на том, чтобы продолжающая нормаль
ную жизнь личность или “мудрый и рассудительный взрослый”
присутствовал во время терапевтического часа: “Я правда считаю,
что Фелиции нужно знать, насколько вам одиноко и страшно”,
“Фелиции действительно важно знать, что вы предлагаете убить
тело, чтобы избавиться от боли. Возможно, она может помочь дет
ским частям справиться с болью, и вам не придется использовать
свой «план спасения». Она по крайней мере может поблагодарить
вас за столь важное предложение”. Когда части сопротивляются,
я подчеркиваю, что сама должна поговорить с продолжающей
нормальную жизнь личностью, поскольку хочу разобраться с их
озабоченностью: “Как она может повлиять на ситуацию, если
не знает, что это проблема для вас?”
•
Создание структуры для каждой сессии, сочетающей нужды час
тей с нуждами продолжающей нормальную жизнь личности:
например, части могут получить первые 10 мин. сеанса, 20 мин.
в середине или последние 15 мин. (Я предпочитаю, чтобы детские
части присутствовали на раннем этапе сеанса, чтобы мы с про
должающей нормальную жизнь личностью смогли работать во
время второй половины.) Самое главное — структура или нормы

Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
249
терапии не выражаются в авторитарной форме: они подаются как
забота о частях. “Я знаю, что вы хотите рассказать мне обо всем
беспокоящем вас, но мне также нужно время, чтобы обсудить
с Фелицией способ помочь вам”. Или: “Мне нужно время, чтобы
показать Фелиции, как вам помочь”. Обратите внимание: призна
ется лишь продолжающая нормальную жизнь личность путем ис
пользования имени клиента или слова “вы”.
Поскольку диссоциативные барьеры сложно преодолеть у клиентов
с ДРИ, им даже проще отказаться от определенных частей и чрезмерно
идентифицироваться с другим. Частям проще находиться в неведении
друг о друге, быть крайне настороженными и даже отвергнуть другие
части, угрожающие им.
Усиление присутствия продолжающего
нормальную жизнь взрослого
Клиентам с ДРИ в особенности сложно поверить, что у них есть
продолжающая нормальную жизнь личность. Еще сложнее им ощу
щать ее сильные стороны и умения. Части могут вспомнить о ребенке,
продолжающем нормальную жизнь, который был не в силах защи
тить и себя, чья роль была им чужда. Пока они готовились бороться,
убегать, замирать, подчиняться или звать на помощь, продолжающий
нормальную жизнь ребенок продолжает продвигаться по пути нор
мального развития, более сосредоточенный на таблицах умножения,
игре в бейсбол или заботе о младших братьях и сестрах. Если клиент
больше идентифицировался с детскими частями (например, с одино
чеством и дистрессом привязывающейся части, стыдом и депрессией
подчиняющейся), может казаться эгодистоническим думать о продол
жающей нормальную жизнь личности как “себе”. Многие клиенты так
привыкли чувствовать себя разбитыми, слабыми или дефективными
(результат слияния с другими частями или захвата ими контроля), что
начинают подвергать сомнениям свои положительные качества или на
выки. Любому человеку сложно долго воспринимать себя нормальным
или успешным, когда его захлестывают паника, стыд, отчаяние, гнев
и импульс причинять вред одновременно. Сложно сохранять адекват
ную самооценку, когда осуждающие части каждый день заявляют, что

250 Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
ты глупый, бесполезный, отвратительный или недостойный. Зачастую
терапевту также сложно вспомнить, что у клиента есть продолжающая
нормальную жизнь личность, если у того в наличии целая префрон
тальная кора, сферы ежедневного функционирования или даже жела
ние и мечта о нормальной жизни. На примере Сесилии можно увидеть,
как терапевт может улучшить способность клиента вести нормальную
жизнь, даже когда его компетентность и исполнительные функции
ограничены.
У Сесилии никогда не было "нормальной жизни". С ее рождения у наркоза-
висимых родителей она не встречала ничего безопасного или нормального.
Девочка до 5 лет находилась в приемной семье, а в третьем классе учителя
назвали ее "дефективной". К12 годам Сесилию впервые госпитализировали.
С тех самых пор она редко покидала стационарное помещение. Но, когда
терапевт объяснил клиентке модель структурной диссоциации, на ее лице
возникли радость и узнавание."У меня действительно есть продолжающая
нормальную жизнь личность! Это та часть меня, которая всегда хотела нор
мальную семью, жить в доме, а не в больнице, пойти в колледж! Я помню эту
часть еще с первой приемной семьи. Она мне говорила, что однажды мне
больше не придется жить во власти безумцев, и я смогу построить свою
собственную жизнь, если вынесу это". Вдохновленная ощущением эмоцио
нальной связи со своим желанием быть целой, здоровой и вести нормаль
ную жизнь, Сесилия сразу же поняла, что хочет помочь своим травмиро
ванным частям почувствовать большую безопасность и стабильность. Она
могла физически ощутить решимость и целеустремленность, чего раньше
никогда не было. По ее воспоминаниям, она впервые спросила в терапевта:
"Что мне нужно сделать, чтобы сделать свою жизнь нормальной?"
Задача терапевта — сохранять убеждение, что у человека существу
ет инстинкт “продолжать держаться”, поддерживать огонь в домашнем
очаге, самоактуализироваться — даже когда клиенту трудно в это по
верить и сложно его в этом убедить. Занимающиеся терапией Сесилии
ожидаемо отреагировали скептицизмом на ее вопрос. Они знали, что,
прежде чем она сможет начать нормальную жизнь, ей нужно будет
справиться с расстройством пищевого поведения, отказаться от само-
повреждения и суицидальных угроз и стать “чистой и трезвой”. Как
контролирующий терапевт, я сохраняла уверенность. “Скажите, что ее
первая задача — начать обращать внимание на каждую часть личности

Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
251
отдельно и давать им имена, связанные с их поступками или чувствами,
например «стыдящаяся» часть, «грустная» часть, «маленькая девочка»,
«суицидальная» часть. Она может использовать диаграмму модели
структурной диссоциации, чтобы напомнить себе, какие фрагменты
искать”.
Даже когда клиент настаивает, что взрослой личности или продол
жающей нормальную жизнь части нет, терапевт должен продолжать
верить. Пока префронтальная кора клиента цела, он способен испы
тывать интерес, осознанное внимание, сострадание, уверенность, сме
лость, проявлять креативность и целеустремленность [Schwartz, 2001].
Если в любой из сфер жизни клиента есть нормальное функционирова
ние, это должно быть обусловлено определенным аспектом личности.
Какая из частей личности клиента везет машину в сервис? Какая забо
тится о детях? Какая ходит на родительские собрания в школе? Какая
выгуливает собаку? Какая оплачивает счета? Клиент может вспомнить
хотя бы один случай, где сумел проявить терпение? Проявил интерес
и изобретательность? Сострадание к другому человеку? Или то, как
другие просили у него поддержку или совет?
Мэгги страдала от болезненных приступов неуверенности в себе, стыда
и одиночества, связанных с убеждением: "Мне нигде нет места". Эмоцио
нальные воспоминания о жутком детстве в семье, заставлявшей ее чувство
вать себя нежеланной, проникали в ее разум. Это препятствовало воспри
ятию информации, сообщающей ее частям о том, что во взрослой жизни
к ней относились с теплотой. Я спросила, готова ли она провести небольшое
исследование в качестве домашнего задания к следующей неделе: хотела
ли бы она поискать любые доказательства того, что, может быть, где-то ей
все-таки было место? И в качестве дополнения: готова ли она не критико
вать свой список и не подвергать сомнениям выявленные доводы? На сле
дующую встречу она пришла с кучей вопросов:"Когда друзья и родные зво
нят мне и просят что-то посоветовать, считается ли это знаком того, что мне
«есть где-то место»?""Разумеется!" — ответила я. "Как насчет того случая,
когда меня попросили представлять нашу школу на учительской конфе
ренции?"^ ты! Это доказательство того, что вы нужны и вас считают цен
ной", — уточнила я. "И как насчет того, что мне предложили стать пастором
в моей церкви? Думаю, это точно считается. Как они смогли бы предложить
мне столь важную роль, если бы не думали, что я им нужна?""Итак, Мэгги,

252 Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
мы узнали кое-что важное, — сказала я. — Теперь у вас есть веские дока
зательства, что вы кому-то нужны — в мире, который вы создали для себя,
и жизни, в которой решили участвовать. Теперь нужно донести это частям:
указывать, что вам есть место в мире, каждый раз, когда происходит что-то
подобное. Можете ли вы обратить их внимание на тот факт, что видите дока
зательства, и поделиться ими? Иначе они могут продолжать по-прежнему
чувствовать себя сторонними наблюдателями и страдать из-за этого".
Возвращение частей личности в текущий
момент: “эффект просачивания”
Когда амнестические барьеры вокруг диссоциированных само-
состояний препятствуют коммуникации между частями, невоз
можно интегрировать информацию о текущем жизненном опыте.
Привязывающаяся часть отчаянно хочет быть дорогой друзьям, су
пругу или детям. В результате продолжающая нормальную жизнь лич
ность приоритизирует в жизни те отношения, где испытывает заботу
со стороны другого человека. Но новость о том, что теперь о клиенте
забоятся, не достигает привязывающейся части и тем более борющей
ся, убегающей или депрессивной подчиняющейся. Привязывающаяся
часть по-прежнему чувствует себя маленькой и уязвимой перед угро
зой оказаться покинутой, так и не узнав, что она часть 43-летнего тела,
а не 5-летнего. Продолжающая нормальную жизнь часть может не уз
нать, что суицидальная борющаяся часть, спровоцированная стыдом
подчиняющейся, планирует передозировку. Другие части начинают
нервничать, чувствуя, что вот-вот произойдет что-то плохое, но не зная,
что именно. Фрагмент с нормальной жизнью планирует летний отпуск
и бронирует билеты, о чем не подозревает суицидальный. Если бы по
следний знал, что депрессия — воспоминание, а не доказательство того,
что вся надежда потеряна, возможно, суицидальные импульсы бы спа
ли. Как сформулировал один клиент: “В моей жизни изменилось столь
многое, но так и не случилось «эффекта просачивания» — новости еще
не достигли частей”.
На примере клиента можно увидеть, как помочь клиентам в работе
над “эффектом просачивания”, над техниками, которые могут помочь
получить информацию о текущем времени частям, потерянным в трав
матическом прошлом.

Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
253
Энни обнаружила себя блуждающей по заднему двору с кровотечением из
ноги после того, как "пришла в себя" одной ночью после наступления тем
ноты. Ее последним воспоминанием был вечерний разговор с терапевтом
о его приближающемся отпуске. Тогда она ощутила приступ тревоги; ее
спина напряглась; и она почувствовала ужас. "Что об этом думают части?"—
спросила я. "Им страшно", сказала Энни. "Если врач рядом, они чувствуют
некую защиту от опасности. Если его нет, им может причинить вред кто
угодно". "Энни, как вы считаете, где они? Попросите их показать картинку
этого места".
Энни. Возникает образ моего дома детства.
Я. Логично. Они боятся плохих людей, которые снова могут им нав
редить. В те дни кем бы я была бы для них в Нью-Джерси? Что бы
для них значило мое отсутствие?
Энни. Вы кажетесь им Чудо-женщиной. Или какой-то смесью школь
ного психолога, спрашивавшего у меня, в порядке ли я, и Чудо-
женщины.
Я. Значит, для них я человек, который может спасти их, если за ними
придут плохие парни? Разве им никто не говорил, что это вы спас
ли их много лет назад? Только не говорите, что никто не сообщал
им эту новость? Энни, вы им так и не сказали?! Все это время они
были в безопасности, но никто не сообщил! (Я намеренно разы
грываю изумление, словно меня потрясло данное наблюдение.)
Энни. Верно, я никогда не говорила этого частям, поскольку сама этого
не знала.
Я. Энни, очень важно сказать им сейчас. Я могу с ними поговорить?
Возможно, они мне поверят. Можете спросить, все ли они меня
слышат? (Держу паузу, пока Энни настраивает коммуникацию
внутри и убеждается, что все части слушают.) Есть что-то
очень, очень, очень важное, что, мне кажется, вам всем нужно
знать — хорошие новости! Прекрасные новости! Давным-давно,
почти 20 лет назад, Энни покинула тот страшный дом в Нью-Джер
си, где произошло столько плохих вещей, и уехала далеко-далеко
в Мэн, так далеко, что ваша мама сильно разозлилась и сказала
ей никогда не возвращаться! Кто-то помнит, как она это говорила?
(Жду, пока части ответят на вопрос, и получаю в ответ кивок.
Продолжаю.)

254 Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
Уехав далеко из Нью-Джерси, Энни поняла, что плохие люди, причинившие
ей вред, больше не смогут этого сделать, если не знают, где вы, поэтому она
решила никому не рассказывать, где жила. Этот секрет должен был защи
щать вас с ней, и он никогда не был раскрыт. Плохие люди так и не узнали,
где вы все, и теперь они слишком стары, чтобы причинить вам вред, ког
да Энни рядом. Сейчас у нее сильное и крепкое тело, она намного выше
и сильнее их. Энни, каково частям слышать эти новости от вас?
Энни. Внутри какая-то потрясенная тишина — они пытаются это вос
принять. Им сложно в это поверить, но хочется.
Я. Покажите им картинку вашего нынешнего дома. Объясните,
что здесь вы живете. Попросите их осмотреть каждую из ком
нат очень внимательно и обратить внимание на то, похож он
на Нью-Джерси, или он другой.
Энни. Ой, нет, им он кажется совсем непохожим — чистым, красивым
и уютным. Именно то, чего они всегда хотели... Но детские части
хотят знать, придется ли им оставаться одним там, потому что им
это не нравится — страшно.
Я. Расскажите им, кто живет в этом доме, и почему вы разрешаете
вашему мужу, сыну и Итану там проживать...
Энни пробуждает образы своего мужа, сына и племянника, и предлагает
частям поделиться их реакциями: "Им нравится мысль, что в доме есть
сильные мужчины, которые будут меня защищать..."
Я. Конечно, им нравится! Хорошо, когда есть сильные мужчины,
которые готовы защищать вас, сражаться за вас — как ваши сы
новья, племянник Итан, муж.
Энни. Верно — у меня есть телохранители! (Радостно смеется.) Може
те представить? Рядом со мной двухметровые мужчины, которые
от меня зависят. Представляете?!
Я. Теперь задача состоит в следующем: помочь частям впитать
эту новость. Каждый раз, когда они начнут автоматически ре
агировать на ваш дом и район так, словно они по-прежнему
в Нью-Джерси, попросите их приостановиться, открыть глаза
и осмотреться очень внимательно, чтобы они смогли увидеть,
где находятся. Спросите у них: это Нью-Джерси или Мэн? Как это

Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы... 255
можно понять? Да, красная дверь подсказывает, что вы в Мэне —
выкрашенный в белое дом, запах готовки с кухни, тишина, звук
смеха — вы не в Нью-Джерси. Это действительно Мэн.
И каждый раз, когда Энни просила части осмотреть комнату или дом, она
могла почувствовать, как ее тело расслабляется, поскольку части по при
знакам понимают, где они сейчас, и вздыхают с облечением.
Смена паттернов и ролей
Связанное с выживанием поведение, выученное в ситуации смер
тельной угрозы, часто сложно изменить: тело отвергает расслабляю
щие паттерны сжатия и напряжения, учащает сердечный и дыхатель
ный ритмы, импульсы ударить, пнуть или вцепиться когтями [Ogden
et al., 2006]. Понижение бдительности, смягчение напряжения, откры
тость — все это может казаться угрожающим из-за имплицитных воспо
минаний, связанных с событиями прошлого. Как только расслабляется
тело клиента, тревога усугубляется. Без возможности модифицировать
подобные автоматичные и инстинктивные реакции на угрозу клиенты
с травмой не могут почувствовать себя в безопасности, не могут ощу
тить, что “все закончилось” [Ogden & Fisher, 2015; Ogden et al., 2006].
Ситуация усложняется еще больше, когда у клиента диссоциативная
компартментализация, в особенности если части не знают о поведении
друг друга и/или вовлечены во внутреннюю борьбу не на жизнь, а на
смерть. В подобных обстоятельствах сложно вспомнить даже самые
базовые навыки исцеления от травмы, и уж тем более использовать их.
Если мы хотим помочь клиентам с диссоциативными расстройствами,
лучше всего полагаться на следующее.
•
Усиление осознанного внимания к частям личности (обсужда
лось в главе 4) и признакам реакции на триггер, смене личностей
и смешиванию.
•
Психологическое просвещение.
•
Обучение клиентов “языку частей”.
•
Формирование постоянности сознания, наблюдение клиентом за
эмоциональными, когнитивными и поведенческими паттернами,
связанными с разными частями.

256 Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
•
Акцент на практике и повторении новых паттернов или действий,
пока они не войдут в привычку.
•
Пересмотр внутренних отношений: использование внутренней
коммуникации для развития доверия и сотрудничества между ча
стями.
Обычно, когда клиент выражает сразу несколько серьезных симпто
мов и проблем, терапевты пытаются сначала разобраться с представ
ляющими наибольший риск. В случае клиентов с ДРИ это означает
лечение амнезии, внутренних конфликтов, проблем с саморегуляцией
и особенностей привязанности борющейся и привязывающейся частей,
которые могут провоцировать саморазрушительное поведение. Все это
комплексные и многоаспектные вопросы, которые невозможно эффек
тивно разрешить на раннем этапе, пока клиент не сформирует двой
ственную осознанность, способность отделяться от частей, по крайней
мере зачаточные навыки внутренней коммуникации и способность
выражать сочувствие частям (см. главы 4 и 5).
Чтобы изменить восприятие роли борющейся части с суицидальной
на стабилизующего защитника, необходимо, чтобы клиент научился
отличать суицидальную часть от продолжающей нормальную жизнь
личности. Затем он должен понять, как отделяться от суицидальной
части, справляться с ее сознательными импульсами (и любыми тягами
к смене личностей), проявлять уважение к суицидальной и гневной
частям вместе с желанием строить с ними отношения, а также с тем
травмированным ребенком, которого они защищают. Также нужно
найти способ утешать привязывающиеся фрагменты и устанавливать
с ними контакт, чтобы уменьшить их уязвимость к болезненным эмо
циям, и затем формировать соматическое ощущение защиты, связан
ное с реакцией борьбы (выровнявшаяся напряженная спина, готов
ность к действию, мышечная сила, импульсы ударить, оттолкнуть или
блокировать руки и плечи) [Ogden & Fisher, 2015].
Успех наиболее бережных вмешательств зависит от составных эле
ментов лечения ДРИ. Необходимо замечать смену эмоций и ощущений,
связанных с частями, осознанно давать названия функциям или атри
бутам каждой из частей, отсоединяться от импульсов и чувств частей,
завязывать дружбу с каждой из частей, развивать интерес и сострадание
к ним, расшифровывать их намерения и мотивацию путем внутренней
коммуникации, вступать в союз с “лучшей стороной” каждой из частей

Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
257
и разрабатывать новые решения старых проблем. Энни служит приме
ром того, как сильно терпение и повторение важно для оттачивания дан
ных навыков у клиента с ДРИ. Также можно увидеть, как слои частей,
защищающие другие части, приводят к паттерну увязания.
Энни обнаружила, что даже после, казалось бы, годов практики основных
навыков работы с частями продолжает сталкиваться с новыми преграда
ми: сначала она выявила подростковые части, с недоверием относившиеся
к каждому моему слову или совету. Они считали, что в конечном счете я по
пытаюсь их использовать или стану с ними жестоко обращаться. Их убеди
ли, что, даже если она ко мне прислушается, и неважно, как сильно детские
части хотят угодить мне, Энни достаточно сильная, чтобы формировать соб
ственное мнение. Защитники отступили и позволили ей действовать. Год
спустя она наткнулась на часть, отчаянно пытавшуюся отрицать пережи
тые клиенткой травму и насилие. Именно эта часть была ответственна за то,
что Энни "забыла" о наличии у нее частей и потому забыла отсоединиться.
Недавно она идентифицировала часть-"ластик", намеренно заставлявшую
ее забывать новые идеи, навыки, информацию и в особенности любые по
ложительные перемены в ее жизни, чтобы защитить ее от изменения ста
тус-кво, позволявшего ей пережить не только семейное, но и ритуальное
насилие. Убирая все воспоминания о положительных изменениях и даже
опыте, эта часть усилила чувство отчаяния, стыда и вины, нежелание быть
замеченной, чувство изоляции и собственной никчемности. Все это дер
жало травматические секреты "под замком" столь многие годы, что Энни
узнала о произошедшем только в тридцатилетием возрасте.
При ДРИ амнестические барьеры препятствуют способности кли
ента познать его внутренний мир и составляющие его части. Это дает
прекрасную возможность для “партизанщины” или саботажа со сторо
ны частей, о которых не подозревает даже продолжающая нормальную
жизнь личность. Вдобавок амнезия помогает удостовериться, что свя
занные с травмой части также не подозревают о безопасности, стабиль
ности и комфорте, сознательно построенных частью, продолжающей
нормальную взрослую жизнь.
Работа с регрессией и агрессией
Две самые сильные тяги любого человеческого существа — привязы
ваться и бороться. Обе они являются ключевыми в выживании. Поиск

258 Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
близости как тяга к привязанности и ее следствие — реакция цепляния
как способ выжить — необходимы для защиты детенышей. Борьба —
животная защитная реакция, дающая нам силы защищать как себя, так
и других. Обе эти тяги, как правило, усиливаются у пациентов с ДРИ,
поскольку этот диагноз статистически ассоциируется с дезорганизо
ванной или травматической привязанностью в детстве [Lyons-Ruth et
al., 2006]. Когда привязывающаяся часть изолирована и всегда остается
маленьким ребенком, не подозревая о том, что находится под защитой
взрослого тела или имеет личное влияние в отношениях, страх отвер
жения и заброшенности легко активируется и кажется “актуальным
сейчас”, а не воспоминанием из прошлого. Эмоциональная боль или
тревога, ассоциирующиеся с потерей, в свою очередь заставляет борю
щуюся часть проявлять гнев, крайнюю настороженность, недоверчи
вость и даже паранойю. Дезориентированная во времени борющаяся
часть приходит на помощь привязывающейся, и они обе начинают
предполагать, что терапевт, друг или партнер являются причиной их
боли и гнева. Этого человека отвергают как “холодного и равнодуш
ного”, “неотзывчивого” или “снисходительного” с подразумевающимся
требованием исправить эти “ошибки”. Или может произойти противо
положное: клиент придет на терапию слившимся с привязывающей
ся частью, застенчивым и молчаливым, или же сильно расстроенным
и взволнованным. В любой из этих ситуаций терапевт почувствует тягу
или сильное желание помочь, столкнувшись с навязчивостью и “дет
скостью” привязывавшейся части, или, наоборот, испытает отторжение
или желание защищаться в ответ на обвинения борющейся. Одни те
рапевты проводят границы более открыто в ответ на регрессивное или
агрессивное поведение, а другие — пытаются доказать собственную
надежность и сострадание путем большей заботы о клиенте. Обе край
ности обычно усугубляют травматический перенос: проведение границ
возбуждает борющуюся часть как помеха в контроле и вызывает чув
ство собственной ненужности у привязывающейся. Большая забота
также опасна, поскольку усугубляет тоску и страх потери привязываю
щейся части, что является тревожным звонком для борющейся. Часто
подобные проблемы усложняют лечение в терапии травмы, но в случае
с клиентами с ДРИ они могут усложниться из-за большей автономии
частей. Когда навязчивость и страх оказаться покинутым принадлежат
детской части, неинтегрированной в компетентные, защищающие или

Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы... 259
лелеющие части, их нужда и уязвимость ощутимы. Терапевту сложно
этому противостоять, не чувствуя себя виноватым в отвержении кли
ента. Когда гнев и ярость обусловлены неинтегрированной борющейся
частью, они выглядят более угрожающими и не смягчаются перспек
тивой, эмпатией или благодарностью. Некоторым терапевтам сложно
отстаивать собственные границы при нападении на них; некоторые
делают эти границы более жесткими и сужают рамки терапии. Любая
из этих проблем, как правило, становится триггером для частей. Самое
сложное в этом — удержать в уме парадокс: у каждой части собственное
восприятие, чувства и защитные реакции; каждая из них может захва
тить контроль над телом и действовать, словно отдельная личность.
Тем не менее каждый фрагмент является частью некого целого, спо
собного функционировать и заботиться о себе. Терапевт должен попы
таться принять это двойное восприятие, чтобы не отнестись к детским
частям так, словно вся личность клиента юна и неспособна действовать
самостоятельно — или, хуже того, относиться к клиенту так, словно он
проявляет лишь гнев, обесценивание и агрессию.
Чтобы работать с парадоксом, а не отдельно каждой из частей, не
обходимо, чтобы терапевт сумел найти общий язык с детской частью
и начал общаться с ней на уровне ее развития. Также он должен уметь
находить понимание с разгневанной частью так, словно это ищущий
собственную индивидуальность подросток, нуждающийся в уваже
нии к его проницательности, храбрости и чувству справедливости.
Положительные намерения разгневанной части, желание защитить ре
бенка, должны быть признаны. Самое главное, что необходимо для ра
боты с дезорганизованной привязанностью у клиентов с ДРИ — сдер
жанность со стороны терапевта. Следует сдержать импульс утешить
ребенка или предложить желанное успокоение, работая посредником
между продолжающей нормальную жизнь личностью и разгневанной
частью. Если терапевт сможет удержаться от чрезмерной реакции на ре
грессию или агрессию, он способствует развитию отношений и диалога
между аспектом личности с нормальной жизнью и травмированными
фрагментами. Если продолжающая нормальную жизнь личность нау
чится успокаивать ребенка и передавать ему ощущение собственной
уникальности, столь необходимое для надежной привязанности, борю
щаяся часть не должна будет оставаться единственным защитником.
Если продолжающая нормальную жизнь личность научится вести

260 Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
переговоры с борющейся частью и брать на себя функцию защитника,
агрессивное поведение последней не станет активироваться столь лег
ко при чувстве угрозы ребенку. Если терапевт действует вместо про
должающей нормальную жизнь личности, система начинает зависеть
от него, что усугубляет дезорганизованную привязанность. Восприятие
борющейся частью терапевта как угрозы укрепляется, когда клиент
становится более зависимым от нас. Также усугубляется страх привя
зывающейся части оказаться покинутой. Фрагменты затем попадают
в замкнутый круг, и терапевт тоже. Без сдержанности и постоянных
повторений себе, что клиент умеет выживать (фактически является
экспертом в этом), и нам нужно лишь научить его справляться с вну
тренними стихиями, вызванными отношениями, мы не можем помочь
клиенту пережить бури, вызванные травматической дезорганизован
ной привязанностью.
Терпение, настойчивость и крепкий
ремень безопасности
Если терапевт проявляет нужную степень сдержанности в отноше
нии как опекающих, так и самозащитных импульсов, значит, он не не
сет ответственности за желающие жить части, части, которые хотят
к кому-либо привязаться, рассказать свою историю или стать для него
особенным. Мы не берем на себя роль агрессивных защитников со
стороны продолжающей нормальную жизнь личности или со стороны
детских частей. Если мы используем “структуру”, передающую нашу
приверженность, заботу и сострадание, одновременно избегая ин
дукции в систему или взятия на себя ролей спасителя, мучителя или
жертвы, все части личности чувствуют себя в большей безопасности.
Продолжающей нормальную жизнь личности проще взять на себя
заботу о детских частях, если терапевт не конкурирует с ним за эти
обязанности. Если терапевт может сохранить в сердце теплоту к дет
ской привязывающейся части, уважение к борющейся и восхищение
ее храбростью, а также увидит признаки продолжающей нормальную
жизнь личности с потенциалом стать исцелителем и утешителем, про
ще не поддаваться давлению “решить” проблемы и кризисы. Для этого
необходимо терпение со стороны терапевта, настойчивость и упорство,
когда система испытывает решимость проявлять заботу и сострадание,

Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
261
но не опеку. Даже когда суицидальная часть угрожает, ребенок чув
ствует себя потерянным и одиноким, продолжающая нормальную
жизнь личность настолько сливается с ними, что не может сохранять
осознанность, работать с частями или неспособна предотвратить смену
личностей и импульсивные поступки.
Лечение ребенка вербовкой родителя
Клиенты и их борющиеся или привязывающиеся части не согла
шаются с моим акцентом на необходимости прямой работы продол
жающей нормальную жизнь личности с частями, в то время как моя
задача — “научить взрослого заботиться о вас”, как я описываю это им.
Я тренер этой команды, учитель для родителя. Все они бы хотели, что
бы я помогала каждой части лично. Это желание можно понять, разуме
ется, но его выполнение усложняет необходимость в осознанности как
противоядия к травме. Без наблюдательного свидетеля, находящегося
в теле клиента, “части, которая видит все части”, ребенок и подросток
по-прежнему остаются “одни дома”. Локус контроля частей останется
внешним. Потеря контроля, ассоциирующаяся с травмой, проявляет
ся как нужда во внешнем ресурсе, регулирующем нервную систему
и трансформирующем отрицательные чувства в положительные.
Однажды я в процессе работы с Энни поняла, почему вышеупомя
нутое казалось мне настолько же важным, как и осознанное стремление
к саморегуляции и основанная на осознанности терапия. Детские части
ее личности умоляли меня “сказать что-то хорошее”, что мешало на
шей с клиенткой работе с частями, ответственными за ее неспособность
придерживаться графика дня. Я просила у Энни, не хотела ли бы она
сказать что-то хорошее детским фрагментам, чтобы мы могли вернуть
ся к проблеме со структурой. “Но им хочется, чтобы вы сказали что-то
хорошее — им нужно почувствовать себя хорошо сегодня”. Детские ча
сти передавали важное сообщение: “Наши чувства не принадлежат нам.
Другие люди заставляют нас чувствовать себя плохо, и только другие
могут заставить нас почувствовать себя хорошо”. Это один из уроков,
преподанных травмой. Благодаря данным детским частям я решила,
что мои клиенты будут заканчивать терапию со способностью справ
ляться с плохими чувствами и вызывать хорошие, не завися от других.
Если я буду работать в основном с “прямым доступом” (термин из ВСС

262 Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
для работы “один на один” с частями), клиент и фрагменты его личности
привыкнут, что смогут зависеть от меня в получении положительных
чувств. В данном случае у клиента нет ресурса позитивных эмоций, ког
да я уезжаю в лекционный тур, или в перерыве между сессиями, если
только я не контактирую с ним вне сеансов. Это рискует усугубить де
зорганизованную привязанность. Непреходящий страх одиночества
привязывающейся части усиливается: они считают, что без “нее” нет
источника хороших эмоций. Но, с другой стороны, если работа над по
стройкой отношений с частями, завоевание их доверия и развитие креп
ких уз привязанности является внутренним опытом, контроль остается
в руках клиента. Привязывающейся части не о чем беспокоиться, по
скольку мудрая и заботливая продолжающая нормальную жизнь лич
ность всегда рядом. Она становится источником теплых и приятных без
опасных чувств. Зависимость безопасна, когда детские части личности
зависят от заботливого взрослого в том же теле.
Самоисцеление вместо
межличностного исцеления
Терапевтам бывает сложно привыкнуть к тому, что в работе с отно
шениями между ними и клиентами они играют, скорее, “роль второ
го плана”, роль семейного терапевта. Несмотря на то что отношения
используются как средство лечения конкретного клиента, “единых”
терапевтических отношений с клиентами с ДРИ или фрагментацией
не существует. Мы работаем со многими “клиентами”, которые все яв
ляются частью семейной системы и должны исцелить себя, чтобы ос
вободиться от прошлого, прямо как биологическая семья. Данная цен
ность также является ключевой в сенсомоторной терапии как принцип
“органичности” [Ogden & Fisher, 2015]. Это врожденное стремление
тела к исцелению и развитию, восстановлению его “баланса”, формиро
ванию новых клеток эпителия после пореза или автоматическая ком
пенсация, когда какая-либо часть тела переживает ранение. В модели
семейных внутренних систем тот же самый принцип известен как “са-
молидерство”: убеждение, что мы исцеляемся через доступ к врожден
ным способностям к состраданию, любопытству, ясности, изобрета
тельности, храбрости, спокойствию, уверенности и приверженности
всем своим личностям. Детские части, подвергнувшиеся влиянию

Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
263
травмы и пренебрежения, долго не получали должного сострадания
и покоя. Они нуждаются в смелом защитнике и пострадали от неспо
собности взрослых проявить серьезную преданность в отношениях
с ними. Помимо данного отказа, изгнание “чуждых” частей личностью,
продолжающей нормальную жизнь, повторяет отказ в преданности
каждый день.
И в сенсомоторной терапии, и в ВСС терапевт должен предостав
лять “сосуд” или “способствующую развитию” среду, пробуждающую
данные естественные тенденции, необходимые для исцеления. В ВСС
использование личностных качеств терапевтом [Schwartz, 2001] долж
но стимулировать естественный доступ клиента к состоянию любо
пытства, сострадания или приверженности. В сенсомоторной психоте
рапии эти же качества не называются конкретно, но культивируются.
Непреклонность терапевта в сохранении состояния сосредоточенно
сти и осознанности, а также его четко выраженное любопытство имеют
эффект заражения, спонтанно задействующий любопытство и фокус
внимания клиента. Это обусловливает органические перемены [Ogden
& Fisher, 2015].
Даже не беря на себя роль целителя, терапевт тем не менее способ
ствует формированию ощущения безопасности в терапии через систе
му социальной вовлеченности [Porges, 2011]. Это нейронная система,
связанная с вентральным вагусом или вентральной порцией блуждаю
щего нерва. Он контролирует движения глаз, век, отвечает за выраже
ние лица, мышц, гортани, среднего уха, а также наклоны и движения
головы и шеи. Это каналы коммуникации между маленькими детьми
и родителями: мать смотрит в глаза ребенку, улыбается и смеется, ее
глаза сияют. Затем ребенок воркует, и мать имитирует его звуки, а ма
лыш — ее. Она наклоняет голову и снова улыбается; ребенок улыбается
в ответ. Он ощущает теплоту и безопасность.
Используя систему социальной вовлеченности для проявления
дружелюбия, теплоты и сочувствия к каждой из частей, в особенности
к тем, которые приносят дискомфорт клиенту, терапевт создает ощу
щение безопасности. Детская часть не только слышит заботу в тоне го
лоса, но также видит нежность в глазах терапевта или на его лице, авто
матически отвечает на его улыбку и успокаивается из-за мягкого тона
его голоса. Если врач говорит с теплотой и грустью: “Конечно, детской
части страшно в пустом доме — как же могло быть иначе? О ней никто

264 Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
не заботился, и многие плохо с ней обращались, ей наверняка очень
страшно быть одной”, ребенка успокаивают не только слова, но и тон
голоса, продолжающая нормальную жизнь личность получает новую
информацию, и появляется модель гармонизации с ребенком. Когда
терапевты в общении с борющейся частью используют уважительный
или даже радостный тон вместо обеспокоенного или приказного, они
дают знать, что не боятся ее угроз, а восхищаются ее противоборству
ющей опекой или намерением броситься на свой меч, если она про
игрывает битву. “Ух ты! Разозленной части удалось поставить меня
на место и заставить замолчать — а это сложно. Эта часть действитель
но стоит за вас горой!” “Можете поблагодарить суицидальную часть за
ее щедрое предложение? Возможно, она считает, что вы недостаточно
сильны, чтобы справиться со всеми чувствами и воспоминаниями, по
этому она должна вмешаться. Но вы можете объяснить ей, что хотели
бы стать достаточно сильным, чтобы вынести их. А вы не сможете этого
сделать, если борющаяся часть постоянно будет выручать вас из беды”.
В роли семейного терапевта или наставника врач может поспособ
ствовать укреплению связи между продолжающей нормальную жизнь
личностью и привязывающейся или борющейся. Терапевт может по
ощрять клиентов к созданию особого места в их жизнях или сердцах
для своей детской личности, невинной, доверчивой и наиболее уяз
вимой части. Использование мимики, тона голоса и мягкого взгляда
часто помогают в выражении эмпатии или пробуждения ее у клиента.
Способствование воссоединению
Поскольку префронтальная кора ассоциируется с нейтральностью,
внимательным присутствием и доступностью сострадания, я могу уве
ренно сказать: когда я общаюсь с продолжающей нормальную жизнь
частью, то слышу более целостные ответы: “Я не уверен в том, как
справляться с этими детскими частями. Наверное, я их побаиваюсь”.
Когда я слышу: “Я хочу, чтобы они исчезли и больше не появлялись”,
то точно знаю, что столкновение с уязвимостью привязывающейся ча
сти спровоцировало отчуждающуюся часть или “стража, ненавидящего
остальных”. Враждебные и уничижительные замечания могут означать
только одно: вмешательство части, боящейся травмированных фраг
ментов. В подобные моменты я вижу, что мудрая и сострадательная

Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы... 265
“лучшая личность” клиента молчит. И я уверенно подвергаю сомне
ниям это “я”, ведь оно не отражает клиента. Так было сделано в следу
ющем примере с Томом. Поскольку моя вера в его “лучшую личность”
является комплиментом, ему сложно спорить с моими замечаниями
и даже сложнее обижаться.
Том был непреклонен: "Я не просил, чтобы эти части помогали мне выжи
вать, и сейчас я их не хочу. Я хочу, чтобы они умерли!"
Я. Почему вы бы хотели, чтобы они умерли, Том?
Том. Потому что они меня позорят — выглядят убого; боятся собствен
ной тени; хотят, чтобы я зависел от людей. Я уже раз так сделал,
и смотрите, что из этого вышло!
Я. Том, я вас знаю. И уверена, что вы бы никогда не отвернулись от ре
бенка в беде! Я отказываюсь верить, что кто-кто, а уж вы тем более
стали бы насмехаться над плачущим или грустным ребенком. Вы
всегда пытаетесь всем помочь! Представьте на секунду, что прямо
здесь перед вами сейчас стоит маленький мальчик. (Я указываю
на определенное место на полу.) Он выглядит растерянным, пла
чет и осматривается вокруг. (Я имитирую те же движения, словно
будучи испуганной.) Какой импульс у вас это вызывает? Сказать:
"Заткнись, мелкий" и просто пройти мимо? Или что-то другое?
Том. Нет, я хочу остановиться и спросить у него: "Что случилось?"
Я. Конечно! Я так и знала — вы никогда не отвернетесь от ребенка
в беде! Что он говорит?
Том. Он говорит, что убежал из дома, поскольку там было плохо, но те
перь он потерялся и испугался.
Я. С его стороны большой смелостью было сбежать — для такого
юного мальчика. Какой импульс вы испытываете? Что ваше тело
и ваши реакции вам говорят?
Том. Я хочу сказать: "Пойдем со мной, я о тебе позабочусь — у меня
дома никому не причинят вреда..."
Я. И что приходит с этими словами? Вы хотите дать ему руку? Взять
его на руки? Или попросить его следовать за вами?
Том. Кажется, я хочу его взять на руки...

266 Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные системы...
Я. Так следуйте этому инстинкту — просто протяните руки к нему
и посмотрите, понравится ли ему.
Том. Он уже запрыгнул на них — как только я сказал, что хочу его подо
брать!
Я. Тогда просто почувствуйте его в своих руках — тепло его малень
кого тела — посмотрите, нравится ли ему на руках...
Том. Я чувствую, что он расслабляется, словно знает, что в безопасно
сти — я не причиню ему вреда.
Я. Почувствуйте, как он испытывает это... Да, теперь он может рас
слабиться, теперь он в хороших руках — это приятное чувство?
Том. Самое лучшее — его так хорошо держать на руках.
Я. Что ж, я рада, что это хорошее чувство, поскольку ему и вправду
это нужно — а он давно этого не получал. Ему нужен кто-то, кто
будет брать его на руки, замечать, когда ему плохо, приветствовать
каждое утро с широкой улыбкой, объятиями и поцелуями.
Том (со слезами). Да, никто никогда не радовался мне каждое утро...
Я. Это был и его, и ваш опыт, не так ли? И каково вам теперь видеть
и чувствовать его рядом сейчас?
Том (сквозь слезы). Он спрашивает, можно ли плакать — он не знает, по
чему плачет, и просит прощения. Это так грустно. Я сказал ему, что
все хорошо — я тоже плачу, поскольку счастлив.
Я. Это слезы облегчения. Он наконец-то получает то, чего хочет каж
дый младенец и маленький ребенок: чтобы чьи-то глаза загора
лись, когда они его видят — чувствовать себя особенным для ко
го-то. И просто ощутите это физически... Вы даете ему что-то, чего
он всегда хотел, и это одинаково хорошо для вас обоих!

ГЛАВА
Как исправить прошлое:
примирение со своими “я”
“На момент травмы [ребенок] полностью беспомощен. Будучи не в
силах защитить себя, он зовет на помощь, но никто не приходит...
Воспоминания об этом опыте пронизывают все последующие отно
шения. Чем сильнее эмоциональная убежденность [ребенка] в соб
ственной беспомощности и одиночестве, тем отчаяннее он нуждается
во всемогущем спасителе... [Но] поскольку [клиент] чувствует себя
так, словно его жизнь зависит от спасителя, он не может позволить
себе терпимость; ошибкам нет места...” [Herman, 1992, р. 137]
С какой бы жестокостью и потерями они ни столкнулись, люди об
ладают врожденной способностью “продолжать держаться”, даже жить
полной, богатой и содержательной жизнью, несмотря на трудности.
Мы появляемся на свет с желанием привязываться к другим, познавать
новое, смеяться, играть, входить в определенную социальную группу
и заботиться о молодежи. Даже в раннем детстве наш развивающий
ся мозг предлагает нам такие ресурсы, как любопытство, сострадание,
креативность и любознательность [Schwartz, 2001]. У нас также есть
такая интеллектуальная способность, как воображение: даже если все
потеряно, мы все равно можем мечтать, представляя жизнь, которую
никогда не знали.
Но в условиях хронического недосмотра, травмы или пугающего
и испуганного воспитания наши тела организуются так, чтобы приори
тизировать мобилизацию животных защитных реакций и подготовку
к опасности [Ogden et al., 2006; Van derKolk, 2014]. “Роскошь” нормаль
ной привязанности, познания, учебы, игр, даже сна и питания уступа
ет место повышенной восприимчивости к потенциальным триггерам
и готовности проявлять защитные реакции. Как бы ни было важно

268 Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими V
обладать частями личности, чья настороженность и готовность к дей
ствиям обеспечивают выживание в лице угрозы, настолько же важно
сохранять часть, способную “справляться” даже в худших обстоятель
ствах. Продолжающая нормальную жизнь личность улыбается на се
мейных фотографиях и собраниях, заботится о своих братьях и сестрах
(а иногда даже родителях), ходит в школу, получает удовольствие
от освоения обычных детских задач развития (игры с другими детьми,
изучение природы, музыкального инструмента, участие в спортивных
или учебных соревнованиях, чтение книг залпом и “принятие” поддер
живающих приемных родителей, например учителей, соседей, дедушек
и бабушек).
Часто при рассказе клиентом его истории терапевт обращает осо
бое внимание на подробности недосмотра, насилия и семейной дис
функции, с которыми “нужно разобраться” в терапии. Не привыкнув
обращать внимание на проявлявшиеся в детстве стремления к нор
мальности, отношениям со сверстниками, школьной жизни или тому,
что давало ребенку силы “продолжать держаться”, терапевт и клиент
неосознанно рисуют портрет израненной жертвы, а не изобретательно
го выжившего. Энни дает нам хороший пример того, что происходит,
когда терапевт не проявляет должного интереса к той стороне ребен
ка, которая “продолжала держаться”, и концентрируется на лечении
ран и травмированных частей личности. Несмотря на серьезность
и хронический характер недосмотра и травмы в ее прошлом, несмотря
на происхождение из неблагополучного района, а может, и из-за дан
ных обстоятельств, продолжающая нормальную жизнь личность Энни
всегда старалась получить максимум от всего “нормального”, что могла
создать или чему могла подражать.
Энергичная, смышленая и общительная маленькая девочка, коей явля
лась продолжающая нормальную жизнь личность Энни, легко получала
поддержку и внимание со стороны учителей. Будучи физически активной
и спортивной, она рано поняла, что обладание бейсбольной перчаткой или
битой было лучшим билетом к социальным связям со сверстниками. Затруд
нения в отношениях с ними, возникшие из-за ее клейма заброшенности ро
дителями и нищеты (грязные волосы, нестиранные вещи из секонд-хенда,
не подходящие девочке или не сочетающиеся между собой), Энни смог
ла компенсировать энергичным характером и спортивным инвентарем,

Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими V 269
купленным на деньги, заработанные за разноску газет и услуги няни. К 8 го
дам, когда алкоголизм ее матери усугубился, ребенку пришлось следить за
всеми домашними делами и заботиться о младших в семье. Девочка взвали
ла на себя данные обязанности, так как жила в страхе физического насилия,
но при этом заодно рано научилась готовить, убирать и заботиться о детях.
Забота об обожавших ее младших, с которыми она в свою очередь сфор
мировала надежную привязанность, предоставила ей важный нормальный
опыт развития. Именно он с наибольшей вероятностью помог Энни вос
питать двоих детей с надежной привязанностью и затем "взять под опеку"
многих названных детей, нашедших надежное убежище у нее дома. Во
взрослом возрасте друзья, родственники и соседи всегда находили безо
пасное место и поддержку в доме женщины. Она часто удивлялась тому, что
обращались за этим именно к ней. Борющиеся части попытались убедить
Энни, что эти люди просто хотели использовать ее, считая простофилей.
Человек, которого она идентифицировала как свою личность, никогда бы
не привлек других к себе, никогда бы не стал той "мудрой женщиной", к ко
торой приходили за защитой и поддержкой.
Несмотря на достоинства и ресурсы своей продолжающей нормаль
ную жизнь личности, Энни обнаружила, что в ее ежедневном опыте
доминируют пережившие травму детские части с драматическими
ответвлениями. Ей хотелось больше контактировать с окружающи
ми (как и ее привязывающейся части), но борющийся и убегающий
фрагменты личности не позволяли воплотить это желание в жизнь.
Вместо этого Энни внутренне была вынуждена самоизолироваться,
сидеть дома, отменять встречи с потенциальными друзьями, никогда
и ни за что не отвечать на звонок в дверь или телефонный звонок. Она
подпускала к себе только тех, кто искал у нее помощи. Иронично, но за
бота была самой безопасной ролью в детстве клиентки, и многие части
не хотели от нее отказываться, несмотря на едкую критику защищаю
щих фрагментов. Продолжающая нормальную жизнь личность Энни
хотела сбалансировать в повседневной жизни режимы питания, сна,
домашние обязанности и приятные активности, но следовать графи
ку было невозможно. Мы составляли один за другим, и все без тол
ку. Части личности клиентки старательно избегали любой структуры.
Этот феномен часто встречается у клиентов с пережитым пренебреже
нием в прошлом, даже у тех, кто смог получить высшее образование

270 Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими “я
и построить профессиональную карьеру. Случай Джоша служит еще
одним примером того, что происходит, когда имплицитные воспомина
ния и точки зрения частей доминируют и завладевают префронтальной
корой. Это отнимает силы у продолжающей нормальную жизнь лич
ности. Без корковой способности различать свою взрослую личность
от связанных с травмой частей клиент не мог увидеть себя или свою
жизнь в перспективе.
Джош был очень компетентным, успешным и популярным мужчиной за 40.
Уважаемый коллегами, любимый женой и дочерями, считающийся "своим
парнем" товарищами по баскетболу, комбинация интеллекта, доброты,
скромности и чувства юмора — все это вызывало к нему симпатию у многих
людей. Иногда ему удавалось увидеть мельком в себе того человека, кото
рого другие так хорошо знали. Но чаще положительные реакции, которые
он вызывал у других, пробуждали детскую часть, страдающую от тревоги
и неуверенности в себе."Сложно воспринимать что-то позитивное. Не тог
да, когда ты знаешь, что неправильный. Когда ты знаешь, что появился из
ничего — или хуже. Я знаю, что хорошие стороны во мне существуют, но
мне сложно в это поверить". После посещения курсов позитивной психоло
гии для пар на выходных он становился скептичным и даже циничным:"Это
так слащаво. Скажите что-то хорошее себе и почувствуйте себя хорошо. Но
что, если это неправда? Я не вынесу, если скажу это, а оно окажется не
правдой". Каждый раз, когда он видел в себе что-либо, помимо кажущейся
ненормальности, обусловленной детскими частями личности, циничная
часть начинала утверждать, что у него нет поводов верить в наличие у себя
положительных черт.
Дон также поняла, что ее восприятие искажалось интенсивными
эмоциями и реактивностью тех частей, которые “захватывали контроль
над ее телом” и усугубляли ее импульсивное поведение.
Дон было 12, когда ее забрали из системы приемных семей и отправили
в помещение стационарного вида Департамента детского психического
здоровья. Она не возражала. Жизнь девочки до этого сложно было назвать
нормальной или безопасной, а стационарные программы, хоть и не всег
да, означали безопасность. Теперь Дон было 22, и последние 10 лет она
проводила то в стационаре и больницах, то вне их. Ее хроническое само-
повреждение и расстройство пищевого поведения лечили как симптомы

Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими “я ” 271
пограничного расстройства личности, а также как признаки манипулятив
ного поведения и попыток привлечь к себе внимание. Каждый раз, когда
продолжающая нормальную жизнь личность Дон делала шаг вперед, желая
получать больше от жизни, пробуждались части, боящиеся быть замечен
ными, травмированными или брошенными. Без окна толерантности Дон
не могла справиться ни со своими симптомами посттравматического гипер
возбуждения, ни с одиночеством, ни с эмоциональной болью. Это приводи
ло к отчаянным попыткам изменить свое состояние частями, принимающи
ми наркотики и страдающими от расстройств пищевого поведения. Если
это не срабатывало, ранящая часть резала себя для мобилизации адрена
лина и, таким образом, противодействия страху и уязвимости. Каждый раз,
когда эти части захватывали контроль над телом Дон и приводили к срыву
или самоповреждению, испуганная детская часть получала подтверждение
того, что нигде не безопасно. Это усугубляло панику, которую борющаяся
и убегающая части пытались погасить. На приеме у нового терапевта Дон
удивилась, что диаграмма модели структурной диссоциации сразу же по
казалась ей знакомой. "О да, я знаю эту часть! Это та часть меня, которая
раньше обещала, что однажды я выберусь из «системы», найду настоящий
дом и собственную семью. Именно эта часть помогала мне стараться стать
лучше все это время". В отличие от Джоша Дон сразу же идентифицирова
лась с ее продолжающей нормальную жизнь личностью и с радостью дала
ей имя и цель. Ей даже стало казаться возможным построить нормальную
жизнь!
У всех этих клиентов была продолжающая нормальную жизнь лич
ность с врожденными неотъемлемыми сильными сторонами и ресур
сами. Несмотря на то что Дон никогда не знала “нормальной жизни”,
у нее была та же тяга быть лучшей версией себя, то же сострадание
и интерес к окружающим, та же решимость вопреки всем препятстви
ям. Все три продолжающих нормальную жизнь личности обладали
сильной волей, изобретательностью и инстинктивно знали, что для них
значило понятие “нормальной жизни”. Когда эти фрагменты, движи
мые левым полушарием, становились у руля, личности, идентичности
и ценности клиентов были четко определены. К сожалению, продол
жающие нормальную жизнь личности легко сливались с травмирован
ными частями, но при этом также относились к ним как к “чужим”.
Поэтому не было особой коммуникации или сотрудничества с частями

272 Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими “я
личности, связанными с правым полушарием. Чувствуя себя дефек
тивными из-за своих симптомов и проблем, они не видели, как слияние
с имплицитными воспоминаниями о травме этих частей и защитными
реакциями выживания влияло на их жизни и чувство идентичности.
Вместо этого внутренние миры клиентов больше напоминали поле
боя: продолжающая нормальную жизнь личность Энни боролась с ча
стями, боящимися мира, который они представляли за пределами
дома, мира, который она осознанно выбрала для нормальной жизни,
поскольку он был милостив и давал ей доступ к природе. Веря, что он
окажется таким же злобным, как и травматическая среда их детства,
части его не хотели. Умная и рассудительная продолжающая нормаль
ную жизнь личность Джоша проигрывала одну битву за другой крити
кующей и стыдящейся частям, убежденным, что никакое достижение
или принятие не сможет убрать клеймо прошлой “неполноценности”.
Продолжающая нормальную жизнь личность Дон была буквально “за
блокирована”, часто оказывалась в специализированных программах
и не могла ничего противопоставить жестокости ее зависимых, вредя
щих себе и страдающих от расстройств пищевого поведения частям.
Травматическая или дезорганизованная привязанность, испытанная
ими в раннем детстве, обусловила интенсивные внутренние конфлик
ты, выражающиеся в страхе одиночества, отчаянном желании получить
заботу у привязывающейся части и твердом намерении борющейся
защищаться от любой уязвимости. Затем разнообразные травматиче
ские события (травля, торговля людьми, бродяжничество, сексуальное
и домашнее насилие) усугубили эти страхи и еще больше поляризо
вали части. Хранившие имплицитные воспоминания о страхе, ужасе
и стыде оказались настроены против фрагментов, которые были дви
жимы импульсами убегать или бороться за жизнь — и наоборот. Это
было бесконечным циклом. Сложившаяся система убеждений, реак
тивность, защитные реакции и эмоции частей личности всех клиентов
имплицитно указывали на их место в собственных историях и явля
лись воплощением защитных реакций, необходимых в определенный
период. Их осознанные воспоминания детства рассказывали о том, как
эти дети стали жертвами, были никем не замечаемы или нелюбимы.
Но никто не упоминал о том, как они выжили. История Джоша была
о том, что он никогда не переживет унижение, нищету, насилие и недо
смотр, характеризовавшие его детство, что ему нигде нет места. У Дон

Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими “я”
273
была похожая история: она никому никогда не была нужна, никогда
не была в безопасности, и никогда ничего из этого не получит. Она
все равно что мертвая. Продолжающие нормальную жизнь личности
отсутствовали не только в их обыденном сознании, но и в их детских
воспоминаниях. Захлестнутые эмоциями, импульсами и убеждениями
травмированных частей, продолжающие нормальную жизнь личности
автоматически отождествляли себя с имплицитными воспоминаниями
этих частей. Ни один из клиентов не чувствовал ответственность за те
аспекты их жизней, которые появились ради выживания любой ценой.
Слившись со своими частями, все они идентифицировались с травма
тическими историями детства вместо осознанно построенной “жизни
после травмы”.
Дезорганизованная привязанность и нужда в одобрении и приня
тии окружающих сформировали уязвимость к зависимости от других.
В результате борющаяся и убегающая части считали, что их по-преж
нему использовали и жестоко с ними обращались, или что это может
случиться в будущем. Борющиеся части нападали на их тела, авторитет
и даже самое ценное — деморализовали продолжающие нормальную
жизнь личности и влияли на их способность быть или чувствовать
себя эффективным, а иногда даже и на то, и на другое. Ни один из этих
троих клиентов не мог обрести перспективу без доверительных отно
шений между частями и личностью, которая могла дать безопасность,
стабильность и жизнь после травмы. Когда Дон идентифицировала
маленькую девочку внутри, покинутую, беззащитную перед домога
тельствами педофилов, она наконец сумела провести связь между ее
кошмарами и рисковым поведением. Он сразу же захотела защитить
эту девочку, поэтому купила куклу и игрушечную кроватку. Так Дон
смогла “увидеть ее и сказать ей, что я о ней позабочусь”. Но когда про
должающая нормальную жизнь личность Дон пыталась успокоить ма
ленькую девочку, начинавшую бояться каждый раз при наступлении
темноты, эмоционального эффекта не следовало. Ограничение прие
ма пищи и употребление алкоголя оказались единственными вмеша
тельствами, ослабляющими панику, вызванную слиянием с ребенком.
Не зная о том, что с маленькой девочкой нужно подружиться и за
воевать ее доверие, прежде чем та сможет поверить успокаивающим
словам, Дон пала духом и сдалась, слившись со своей депрессивной
подчиняющейся частью.

274 Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими “я
Когда склонная к критике и унижениям борющаяся часть Джоша
пробуждалась социальными ситуациями, префронтальная кора клиента
не могла справляться с ее эмоциональной интенсивностью. Ему не уда
валось успокоить стыдящийся фрагмент, и часть, ощущавшую себя не
нужной. Джош слишком сливался с ними. Продолжающая нормальную
жизнь личность, к которой другие приходили за словами поддержки
и мудрости, не поддерживала детские части клиента. Фрагменты лично
сти в свою очередь тоже к нему не обращались. Стыдящийся маленький
мальчик и депрессивные 12-летние части состояли в долгих и сложных
отношениях с борющейся частью; и вовсе не поддерживали никаких от
ношений с продолжающей нормальную жизнь личностью. Откуда им
было узнать о ее существовании, если та слилась с ними?
Несмотря на то что Энни для проформы попыталась установить
контакт с частями ее личности, у нее не было эмоциональной связи
со сказанными им словами. Фактически она боялась слишком про
никнуться детскими частями, поскольку в прошлом это оказывалось
слишком тяжелым для нее. Когда Энни пыталась понять их страх или
грусть, чаще всего это перерастало в целое эмоциональное цунами.
Продолжающая нормальную жизнь личность клиентки оказалась ис
ключительно одарена в обращении с названными детьми и учениками,
проявляла чуткость к их травмам и знала, как помочь им обрести про
должающие нормальную жизнь личности. Энни брала под свое крыло
детей матерей-алкоголичек из ее района и стала учить их выживать
так, как когда-то выучилась сама. Она кормила их здоровыми закуска
ми, заставляла выполнять домашнее задание и со временем стала по
сещать их родительские собрания. Когда эти дети стали подростками,
клиентка начала возить их на рабочие и школьные события, чтобы они
точно смогли получить все навыки и умения, необходимые для буду
щей самостоятельности. Энни преподала мне важный урок о послед
ствиях недосмотра: заметив, что у детей нет не только поддержки или
структуры, но им никто не помогает даже научиться чувствовать себя
в безопасности самостоятельно, она поняла, что без помощи они никог
да не смогут выбраться. Одиночество без любых способностей к само
регуляции или функционированию пугало и заставляло уже большой
мир казаться еще шире.
Но Энни не смогла достигнуть подобных озарений и способностей,
когда дело касалось ее собственных частей личности, в особенности

Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими “я”
275
когда ее захлестывали эмоции детских частей или защитные реакции
борющейся и убегающей частей. Результат: при реакции на триггер
клиентка не могла наладить отношения с фрагментами, поскольку
сливалась с ними и ей не удавалось сохранять осознанность. Части это
воспринимали так: они позвали на помощь, а человек, к которому они
обратились, услышал их зов и просто ушел. Они чувствовали себя по
кинутыми, прямо как тогда, когда их любимая тетя “уходила” назад
в свою собственную жизнь, даже если видела, что происходит у них
дома. Когда продолжающая нормальную жизнь личность Энни могла
почувствовать себя самостоятельной, она поддерживала безопасную
дистанцию с эмоциями частей. Этому способствовала и помогала про
фессиональная личность, учительница, предпочитавшая присущее
левому полушарию рациональное восприятие частей вместо эмоцио
нальной связи. Но для фрагментов, хранящих воспоминания об отча
янном желании испытать хоть какое-то проявление заботы или добро
ты с чужой стороны, безэмоциональные заверения учителя о том, что
они теперь находились в безопасности, часто оказывались настолько
же пугающими, насколько успокаивающими.
Посреди обсуждения ее страха покидать дом или двор я попросила Энни
поинтересоваться, почему некоторые защищающие части по-прежне
му держали ее "под домашним арестом". Я использовала это выражение
для обозначения агорафобии клиентки. Мне хотелось сделать ясным, что
ей не позволяли открыть дверь не только страхи детской части. Ее также
удерживала некая неизвестная часть-защитник.Успокоив испуганную часть
и направившись к двери, Энни резко начинала чувствовать, как ее тело на
прягается, пока не замрет и не перестанет двигаться.
Задавая вопросы "внутри", чтобы узнать, почему она находилась "под до
машним арестом", клиентка услышала следующее: "Они беспокоятся из-за
плохих людей на улице, наподобие тех, что схватили тебя в детстве".
Я. Логично — это были опасные люди, очень опасные. А вы были
очень маленькой. Но разве никто не сказал частям, что сейчас
эти люди не могут причинить вам вреда? Сообщил ли им кто-то,
что вы давно увезли их далеко от Нью-Джерси и привели в ме
сто, где их никто не найдет? Вы сделали это ради них и вас самой.
Говорил ли им кто-то, что вы поменяли имя, чтобы за вами никто

276 Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими “я”
не последовал? Знают ли они вообще что-либо о той жизни, ко
торую вы построили здесь за 40 лет?
Энни. Я не задумывалась о том, что должна сказать им об этом. Думала,
они и так знают.
Я (тоном, который отвечал на потребность частей услышать, а не ее
неумение сказать). Откуда им было знать? По их сведениям, они
все еще в Нью-Джерси, и все еще являются детьми. О них никто
не заботится, и кто угодно может забрать их. Они были легкой
добычей для любого недоброжелателя и думают, что дела до сих
пор обстоят так же. Поэтому им так страшно. (Убеждая клиентку,
что она не совершила ошибку (на тот момент она ведь не знала
о частях личности), я апеллировала к ее состраданию к детям.)
Вы не знали об этом, Энни, но они восприняли это как то, что вы
бросили их там. Если вы не сказали им, что уезжаете, не сказали,
что забираете их подальше от всего этого — если вы не сообщи
ли им, где они, когда прибыли в Мэн, то они не знают!
На следующий день во время сеанса с Джошем при обсуждении его чувства
стыда и страха провала, возникших после его деловой встречи с коллега
ми, я задала Джошу похожий вопрос: "Джош, этот маленький мальчик зна
ет, что больше не живет там? Знает ли он, что ему больше не приходится
носить одежду на вырост? Что над ним никто больше не станет смеяться?
Уверена, он даже не знает, что здесь люди уважают вас! Он помнит только
свой лишний вес, неподходящую одежду, как ему было нельзя играть с дру
гими мальчиками — и он помнит чувство стыда, вызванное травлей. Ваша
текущая жизнь для него не существует... только травля".
И Энни, и Джош идентифицировались с их стыдящимися частя
ми в начале взрослого возраста, которые способствовали их уме
нию “находиться в поле зрения, но не шуметь” и уменьшали шансы
подвергнуться жестокому обращению в их семьях. Они нуждались
в “стратегии ограничения ущерба” [Gilbert & Andrews, 1998] для вы
живания. Их обученные осуждающие и стыдящиеся части личности
доминировали в их внутренних жизнях и чувствах идентичности
многие годы. Глядя сквозь призму стыдящихся фрагментов, ни один
из клиентов не мог осознать, а уж в особенности интегрировать ту
здоровую нормальность, которую они сформировали в своей жизни

Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими V 277
во взрослом возрасте, то, как они привлекали к себе людей. Они оба
были вдохновляющими примерами того, как природное желание
быть здоровым, сознательным, сострадательным, добрым и занимать
ся значимой работой могло преодолеть нищету, насилие, социоэконо-
мический статус и посттравматический стресс. Ни один из клиентов,
разумеется, не соотносил это описание с собой, поэтому я никому это
не высказывала, а пыталась пробудить интерес и любопытство к ча
стям, испытывающим стыд. Я поощряла Джоша, Дон и Энни благо
дарить эти фрагменты за то, что они помогли им выжить и при этом
не лишиться сердца и души.
Дон никогда не знала “нормальной жизни” вне рамок системы охра
ны психического здоровья, потому ей было сложнее всех установить
контакт со способностью ее продолжающей нормальную жизнь лично
сти функционировать и превозмогать. Но, в отличие от Джона и Энни,
они умела отсоединяться от фрагментов личности и испытывать те
плые чувства к испуганной части, а также уважение к борющейся
и убегающей. Ее лечебная группа использовала каждую возможность,
позволявшую указать на признаки наличия у нее продолжающей нор
мальную жизнь части. Таким образом, Дон смогла воспринимать ее как
жизненную силу, несмотря на успехи и неудачи, вызванные интенсив
ной реакцией ее частей на попытки идти вперед.
Доступ к ресурсам мудрого взрослого
Многие пережившие травму воспринимают прошлое, изложен
ное постоянно пробуждающимися имплицитными воспоминаниями
частей, как “реальность”, вместо настоящего. Когда это происходит,
фрагменты продолжают переживать снова и снова пренебрежение,
насилие, гнев, страх и ужас. Также они вновь ощущают свою забро
шенность продолжающей нормальную жизнь личностью, как их опе
кунами годы назад. Энни, Джош и Дон служат иллюстрацией данного
феномена.
Чтобы разорвать цикл, со стороны терапевта необходимы следую
щие меры: сначала он должен подвергнуть сомнению автоматические
убеждения и поведенческие паттерны клиента, чтобы подавить его
склонность идентифицироваться с автономно активирующимися эмо
циями и побуждениями частей личности.

278 Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими “я”
Карла пришла на терапию в высокоактивированном состоянии. Ей только
что пришлось взять отпуск на работе из-за захлестывающих ее страха, гру
сти и ощущения немой нереальности окружающей среды. Когда клиентка
описала последний год своей жизни, стало ясно: она смогла функциони
ровать так долго, потому что ее продолжающая нормальную жизнь лич
ность поддерживалась двумя связанными с травмой частями. Одна из них
боялась провала, а вторая настолько же сильно хотела добиться успеха.
С помощью этой команды Карла построила успешную профессиональную
карьеру и долгосрочные отношения со своей партнершей, но, как я объ
яснила: "Она удерживалась аптечными резинками и жвачкой". Затем пар
тнерша завела роман на стороне; Карлу ограбили, угрожая ножом, в ее же
районе; ее отец умер. Это активировало связанные с травмой части и пол
ностью обезоружило продолжающую нормальную жизнь."Неудивительно,
что вы «сама не своя». Части вашей личности организовали переворот —
наверняка сразу же после того, как вам стало известно об измене, — про
комментировала я. —Захлестывающие вас чувства принадлежат очень
юным расстроенным частям".
На следующем сеансе, когда Карла провела связь между ее реакцией
на измену и детством, состоявшим из ухода за матерью и успокоением
отца ради собственной безопасности, я перевела ее рассказ на язык ча-
стей:"3начит, эта маленькая девочка была совсем одна — никто ведь не по
могал ей заботиться о матери и не защищал от отца — ей пришлось очень
быстро повзрослеть, не так ли?" Карла сразу же среагировала на язык ча
стей: "Это так — она не могла позволить себе почувствовать себя одино
кой и испуганной — ей приходилось заботиться о себе, поскольку никто
больше этого не делал".
"Так я себя чувствовала, когда узнала об измене Амелии. Я снова чувствова
ла себя совсем одной".
Обеспокоившись из-за того, насколько Карла была подавлена собственны
ми чувствами и их частями, я подчеркнула мощность ее префронтальной
коры и научное обоснование этому, чтобы начать деконструировать ситуа
цию: мы разделили стрессоры, дифференцировали ее реакции по каждому
из них, и затем связали разные наборы чувств с выражающими их частя
ми. Когда подавляющая ситуация была поделена на компоненты помень
ше, с каждым из них было проще справляться. "С потерями было сложно
смириться не только вашей сильной продолжающей нормальную жизнь

Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими “я” 279
личности, — валидировала я, — они выбили из колеи маленькую девочку".
Я добавила: "Помните: предательство глубоко ранит любого взрослого, но
вдобавок ко всему оно спровоцировало худшие страхи ваших детских ча
стей. Дети куда более тяжело переживают ощущение собственной ненуж
ности и незаметности. Они боятся одиночества больше, чем нападения".
Карла. Верно, но, хоть сердце маленькой девочки и было разбито, я по
ставила стену между собой и Амелией: "Ты больше не можешь
мне навредить, поскольку я не имею особого отношения к тебе".
Я. Это похоже на часть-защитника, которая не хочет, чтобы сердце
маленькой девочки оказалось разбито снова! Но, если я помню
правильно, ваша продолжающая нормальную жизнь личность
взяла телефон и сразу же нашла семейного терапевта. Непохо
же, чтобы вы ставили стену — вы просто пытались спасти свои
отношения. Но кто-то все же это сделал! Если вы ощущаете стену
внутри себя, какая-то из частей ответственна за это.
Карла. Стена все еще здесь — я не могу убрать ее — я пыталась. Но,
возможно, это логично, раз не я ее ставила?
Неделю спустя Карла вернулась с хорошими новостями: "Я медитировала,
думала о маленькой девочке — и много плакала. Я вспоминала, каково это
было. До этого я была сосредоточена на карьере и не задумывалась, что ей
пришлось пережить и как одиноко ей было. Именно на это Амелия и жа
ловалась! (Она издала смешок, распознав иронию.) Я хорошо заботилась
о девочке эту неделю, держала ее близко, и теперь барьер стал немного
ниже — совсем немного. Это означает: она еще не доверяет мне достаточ
но, чтобы позволить защищать.
Карле понадобилось очень мало, чтобы срезонировать с маленькой
девочкой и перестать идентифицироваться с ней. Выглядело так, слов
но она ждала, пока кто-то даст ей язык для выражения того, что она уже
знала или ощущала. Ей легко было испытать сострадание к маленькой
девочке, и, возможно, благодаря практике медитации она могла ощу
тить связь с ее личностью осознанного наблюдателя, маленькой девоч
кой и защитным барьером. В течение следующих нескольких недель
Карла самостоятельно руководила терапией с позиции осознанности
и мудрости. Мне лишь приходилось поддерживать и комментиро
вать проводимую ею работу. Иногда клиентка предпочитала работать

280 Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими “я”
над своими отношениями с маленькой девочкой, а иногда — над улуч
шением своей способности сохранять спокойствие, любопытство,
принятие и концентрацию (то, что Ричард Шварц называет “энергией
селф” [Schwartz, 2001]) путем практик медитации. Она чувствовала, как
ее сердце все больше раскрывается, и теперь она могла без осуждения
видеть, насколько закрытым оно было раньше. “Я считала себя нежной
и заботливой, но уверена, что у окружающих было иное мнение. Они
видели лишь профессиональную отстраненность, которую я считала
платой за карьерный успех”.
Не у всех клиентов сразу же появляется реакция или сострадатель
ное восприятие частей, как у Карлы — или интуитивный доступ к “му
дрому разуму” (что в модели внутренних семейных систем называется
“селф”, или “энергией селф”). Карла, например, интуитивно ощутила
потребность в медитации как способ развития осознанных отношений
с массой болезненных мыслей, чувств и телесных ощущений, которые
испытывали они с частями личности.
У других клиентов простой переход от нарративного подхода
к двойственной осознанности занимал иногда даже несколько месяцев.
Клиенты привыкли ассоциировать терапию с беседами, “выплескива
нием души” или “выпуском пара”. Даже определенные части могут
испытывать склонность к нарративной терапии, поскольку она дает
им возможность “быть услышанными” или “услышанными и серьезно
воспринятыми”. Продолжающие нормальную жизнь фрагменты могут
оказаться привязаны к беседам, поскольку их приоритет — решать наи
более тревожащие или связанные с триггером ежедневные проблемы
и избегать “чужих” чувств. Детские части личности, жаждущие при
вязанности, могут испытывать утешение от внимательности и состра
дания терапевта; части, сфокусированные на избегании травмы (или
связанных с ней эмоций), могут быть склонны к жалобам и/или ана
лизу. Но поскольку ключевым компонентом в подходе фрагментации
личности является осознанное и сострадательное внимание к мыслям,
чувствам и телесным ощущениям как к коммуникации частей лично
сти, крайне важно перейти к нему от рассказов. Рассказ даст понима
ние роли определенной части личности клиента в истории его травмы
или даже в каждодневной жизни, но не излечит раны данного фраг
мента и не поможет сформировать надежную привязанность. Просто
представьте плачущего маленького ребенка: если взрослый среагирует

Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими V 281
словами “Ребенок плачет” или “Я плачу”, вряд ли тот почувствует уте
шение или облегчение. Если взрослый видит гнев подростка и про
комментирует: “Меня это злит” или “Меня это тоже разозлило”, или
“Почему я так злюсь из-за этого?”, это лишь еще больше разгневает
подростка, и все. Но именно подобное слышат части, когда их чувства
и реакции излагаются клиентом как “мои чувства”.
Внимание к детям формирует
узы привязанности
Для развития доверительных отношений они, как и все дети, нужда
ются, чтобы им кто-то отвечал. Часто при просьбах к клиенту попро
бовать язык частей, заменить “Мне страшно” словами “Части меня
страшно” происходит ослабление тяжелых чувств. Эффект успокоения
и расслабления также усиливается, когда продолжающую нормаль
ную жизнь личность просят среагировать на жалобы частей личности
на уровне чуть повыше или пониже и в тоне искреннего беспокойства:
“Я вижу, что ты чем-то серьезно расстроен. Что тебя беспокоит? Что
тебя расстраивает?” Ответ, разумеется, очевиден. Диссоциированные
детские части нуждаются в том, в чем нуждается любой расстроенный
ребенок в отношении взрослого: заботливом человеке, задающем во
просы, отвечающем пониманием или пробующим разные поддержи
вающие ответы, пока состояние ребенка не “исправится”. Клиенты,
у которых есть собственные дети, часто понимают, что имеют немед
ленный доступ к навыкам и способностям, помогающим их детским
частям. Я поощряю их к использованию их знаний в работе и с “этим
ребенком” тоже.
Чьи это чувства
Наибольшим препятствием для клиентов в успешном “исправле
нии” дистресса их связанных с травмой частей является автоматиче
ская и неосознанная склонность сливаться с фрагментами и идентифи
цироваться с их чувствами. Поскольку и чувства пациента, и эмоции
частей его личности испытываются одним телом и разумом, они про
должают восприниматься как “мои чувства”, а не “чувства части” еще
долгое время после того, как клиент начинает понимать концепцию

282 Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими “я”
фрагментации и может идентифицировать фрагменты личности.
Дезидентификация с когнитивными схемами, принадлежащими раз
ным частям, может оказаться настолько же сложной или даже требую
щей больших усилий. Некоторым клиентам сложно подвергать сомне
ниям убеждения, казавшиеся привычными или “правдивыми” многие
годы, даже если рационально они могут понять части. Сомнения в “ка
жущемся правдой” могут восприниматься как угроза, иногда конкретно
некоторым частям. Когда терапевт подвергает сомнениям убеждения,
связанные с ценностью, нужностью, достойностью или адекватностью
клиента, например, и переосмысляет их как травматические убежде
ния, принадлежащие определенным частям личности, последние могут
испытывать тревогу. Для них безопасность отождествляется с уверен
ностью в собственной никчемности или ненужности, что предоставля
ло обоснование для определенных привычек выживания: сдерживать
себя, оставаться в поле зрения, но вести себя тихо, или не раскачивать
лодку. Детям проще поверить в то, что они плохие, чем в то, что они
одни в опасном мире. Человеку также легче подчиняться, стыдить
ся и принимать наказание, когда он полон стыда и презрения к себе.
Есть два шага, помогающих клиентам принять части, чьи защитные
реакции или их изобретательное использование помогли им выжить.
Во-первых, они должны научиться замечать признаки слияния с ча
стями и развивать навыки отсоединения. Затем необходимо обратить
ся к собственному врожденному состраданию и сочувствию к данным
детским частям. Сюда также входит преодоление условных рефлексов
отречения от “чужих частей”, пренебрежения ими или нежелания их
замечать. Здесь терапевт должен суметь удостовериться, что клиент от
соединен от частей своей личности, прежде чем попытается им помочь.
Только двойственная осознанность помогает клиенту устроить “встре
чу сознаний” между продолжающей нормальную жизнь личностью со
стороны левого полушария, и связанными с травмой фрагментами —
правого. Когда терапевт объясняет позицию каждой стороны другим,
способствуя пробуждению любопытства и сострадания, поощряя ува
жение к их различиям и занимаясь тимбилдингом между ними, часто
начинают происходить изменения.
Желая доверять мне, даже несмотря на отсутствие знаний о моей прак
тике, Дженни пыталась игнорировать недоверие или вопросы о терапии,
возникающие на каждом сеансе. Я могла сказать что-то доброжелательное,

Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими “я”
283
но она ощущала, как напрягается из-за этого. Или она чувствовала, что ей
становится некомфортно, и меняла тему. Дженни часто задумывалась о том,
каковы мои истинные намерения: "Что она пытается внушить мне? Можно
ли этому доверять?" Однажды, погруженная в эти мысли, она услышала
от меня: "Может оказаться так, что некоторые ваши части захотят мне до
вериться, а какие-то — нет. Я просто хочу подчеркнуть, что это естественно
и нормально. Многие клиенты не хотят об этом сообщать, боясь задеть мои
чувства. Но я рада, когда есть часть, сохраняющая доверие, пока я его не за
служу!" Дженни испытала огромное облегчение. Возможно, было не так уж
и "плохо" иметь проблемы с доверием. "Воспринимайте это так, Дженни.
После всего пережитого вами вы с частями вашей личности заслужили
право не доверять мне. По сравнению с этим моя задача весьма проста:
продолжать доказывать, что мне можно верить, даже если некоторые части
никогда в это не поверят".
Обратите внимание: я задействую подход “равных возможностей”
и поддерживаю части, которые не могут довериться и доверяющие
безусловно, одинаково (иногда даже первые больше). Моя цель — убе
диться, что терапевтическая среда четко выражает дружелюбие ко всем
частям, вне зависимости от их конфликтов или взглядов, а не только
по отношению к тем, кто лучше всего проявляет себя в терапии. Я так
же понимала, что хочу смоделировать качество сострадания и любо
пытства, которые понадобятся продолжающей нормальную жизнь
личности, чтобы завоевать ее доверие. Вместо негативной реакции
на недоверчивые, повторяющие старые реакции, не желающие сотруд
ничать или показывать уязвимость части, продолжающая нормальную
жизнь личность (как хороший родитель) должна научиться спраши
вать: почему эти части не позволяют себе доверять? Почему сотруд
ничество было небезопасно в их мире? Почему им важно оставаться
отстраненными? Испуганными? Разгневанными?
При надежной привязанности родитель отражает собственное инту
итивное восприятие обратно ребенку: “Ты просто хотел почувствовать
себя особенным”, “Тебе так долго пришлось ждать меня — прошло много
времени, да?”, “Тебя это разозлило, не так ли?” Реакция ребенка опре
деляет следующий ответ родителя: “Ох, я задел твои чувства. Конечно,
это не разозлило тебя — это расстроило тебя. Прости меня!” Надежная
привязанность строится не на словах опекуна, а через опыт сорегу-
лирования [Fogel & Garvey, 2007; Hughes, 2007]. Ребенок испытывает

284 Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими “я
что-то тревожащее (или приятное), и на это реагируют нервная систе
ма, тело и эмоции родителя. Последний затем “переваривает” данную
коммуникацию, переводит ее в слова и передает их значение обратно
ребенку Тот успокаивается, расстраивается или никак не реагирует.
Реакция ребенка в свою очередь успокаивает, дисрегулирует, смущает
или раздражает родителя, или же вовсе никакой реакции не следует.
Это приводит к еще одной попытке резонанса и исправления, на ко
торые ребенок реагирует положительно или отрицательно. При гар
моничной сорегуляции родитель способен справляться с собствен
ной дисрегуляцией или раздражением в достаточной степени, чтобы
остаться открытым к чувствам ребенка и оттачивать каждую попытку
исправления до тех пор, пока не достигается гармония. Момент “гармо
низации” — когда и родитель, и ребенок впадают в состояние глубокой
расслабленности, когда маленькое тело ребенка вливается во взрослое
тело родителя, когда они оба смотрят друг другу в глаза, улыбаются
и смеются — чувствуется блаженством для обеих сторон. Самое глав
ное — безопасностью. В человеческом мозге и теле это ощущение ней
робиологически связано с социальной вовлеченностью или вентраль
ной вагальной системой [Ogden et al., 2006; Porges, 2005], нейронной си
стемой, контролирующей мышцы лица, движения глаз и век, гортань,
среднее ухо, а также наклон и повороты головы и шеи. Гармоничная со-
регуляция зависит от данной системы, и ее доступность зависит от фи
зической нейрорецепции опасных и безопасных ситуаций. Когда кли
ент говорит: “Я не чувствую себя здесь в безопасности”, он описывает
нейрорецепцию, “шестое чувство”, подсказывающее, что что-то не так.
Когда же другой клиент говорит: “Здесь вполне безопасно”, он имеет
в виду: “Моя нейрорецепция не видит здесь опасности”. Поскольку это
физиологическая реакция, а не мыслительная оценка, нейрорецепция
замещает оценки префронтальной коры: например, “Я знаю, что я здесь
в безопасности, но точно этого не чувствую”. Чтобы индивид с травмой
мог думать: “Я здесь в безопасности — я так себя чувствую”, нужны
и правильная когнитивная оценка среды, и беспристрастная нейроре
цепция.
Реорганизация искаженной травмой нейрорецепции для восприя
тия клиентами безопасной среды как “безопасной” невозможна без
создания уз привязанности с травмированными частями их лично
сти. Для детей, слишком юных, чтобы защитить себя, и зависящих

Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими “я”
285
от своих опекунов, привязанность отождествляется с безопасностью.
Пока части хранят невербальные имплицитные воспоминания о не
удачной или травматической привязанности без исцеляющих мо
ментов гармонизации, продолжающая нормальную жизнь личность
будет либо по-прежнему испытывать навязчивую тревогу, недоверие,
одиночество, гнев и чрезмерную настороженность, либо закроется
эмоционально и ограничит жизненные активности. Для получения
истинного чувства безопасности необходимо “вернуть душу”.
У Сары не было видимых признаков структурной диссоциации: она хорошо
функционировала в организационной среде, имела стабильную и удовлет
ворительную семейную жизнь со своим партнером, была хозяйкой двух
собак. Также согласно описаниям клиентки ее симптомы ПТСР сильно ос
лабились с начала терапии ДПДГ два года назад. Почему же она сейчас на
ходилась в моем кабинете? Так она описала единственную оставшуюся в ее
жизни проблему: "Это тревога — нет, скорее, даже ужас — которая возни
кает у меня иногда, например, когда я одна дома, или когда на работе много
проблем. Я просто хочу свернуться в шарик и ждать, пока это не закончит
ся. Но я не уверена, чего именно жду". (Я навострила уши и отметила про
себя: "Возможно, детская часть? По-прежнему одинокая и испуганная?")
После завершения первого сеанса Сара, собираясь уходить, на мгновение
остановилась: "Вы верите в возвращение души?" Я улыбнулась, чувствуя,
что мы говорим об одном и том же: "Да. Это важная часть терапии: возвра
щение потерянных детей внутри нас и направление их в безопасное место".
Сара тоже улыбнулась. Я почувствовала, что было достигнуто имплицитное
понимание. Части, а не только Сара, опрашивали меня, а я их услышала
и поприветствовала.
Несмотря на всю выполненную работу в проработке воспомина
ний о событиях, Сара так и не коснулась остающихся имплицитных
воспоминаний, принадлежащих определенным частям. Она не осоз
навала, что была фрагментирована, и понятия не имела о неудов
летворенных потребностях в привязанности, что усугубляло ужас
испуганной части. Лишь тот факт, что клиентка испытывала столь
сильный интерес к концепции возвращения души (и коммуникацию
испуганной части), дал намек на спрятанные внутри ее части лично
сти. Позже, когда клиентка наконец познакомилась с ними, поблаго
дарила за привнесенный ими вклад, поприветствовала как дорогих

286 Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими “я
гостей и заставила почувствовать себя в безопасности внутри, отно
шения с ними стали самым дорогим для нее.
Описывая рисунки частей, выполненные ею для лучшего их понимания,
Сара заметила: "Теперь я рисую их объемно, а не как палочки — теперь они
для меня настоящие, и я для них тоже. Мы можем видеть друг друга в ри
сунках". В детстве Сара постоянно находилась в опасной среде, родители
ее замечали, только когда начинали злиться. На последнем рисунке Сары
из финальных этапов терапии изображены детские части на театральной
сцене, в то время как продолжающая нормальную жизнь личность наблю
дает за ними из зала с улыбкой. Дети на сцене выглядят расслабленными,
спокойными и уверенными в себе, в то время как взрослый смотрит на них
с лаской, выражая удовольствие и признание их усилий.
Контакт с частями с позиции силы
Во взрослом возрасте Сару уважали за то, что она брала младших
коллег “под свое крыло” и помогала им расти как в профессиональном,
так и в личностном плане. Сильные стороны Джоша также лежали в его
способности резонировать с более юными и уязвимыми существами,
а именно его собственными детьми. К Дон друзья приходили с теми
проблемами, которые не могли обсудить больше ни с кем. Выйдя из
больницы, она стала бесплатно работать в приюте для животных. Кухня
Энни была безопасным убежищем для ее друзей и родных, проходя
щих через тяжелые времена, раненых животных и названных детей,
нашедших путь к ней домой, когда в их собственных царила жесто
кость или равнодушие. Инстинктивно Энни предоставляла именно то,
в чем сама нуждалась в детстве: кто-то “понял” и тихо дал то, о чем они
не умели говорить или стыдились просить, начиная с новых кроссовок
или школьных принадлежностей, и заканчивая помощью в выполне
нии домашнего задания или предоставлением плеча, на котором мож
но поплакать. Прежде чем начать карьеру в организационной сфере,
Сара работала педагогом; Энни была учителем средней школы; Джош
работал администратором клиники и одновременно был наставником
для И- и 12-летних мальчиков в баскетбольной лиге нуждающихся
детей в ИМКА. Теперь пришла пора предложить ресурсы, которые
они предоставляли другим, их собственным детским и подростковым

Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими V 287
частям. Научившись отсоединяться, замечать части, сочувствовать
им и участвовать во внутреннем разговоре, они смогли продвинуть
ся в своей работе и предложить фрагментам восстановительный опыт
принятия, утешения, валидации и поддержки.
Даже если клиент возражает и заявляет о своем неумении заботиться
о ребенке, разговаривать с ним и обращаться к нему, терапевт должен
сохранять уверенность в том, что все-таки у того есть все необходимые
качества. Каждый из пациентов по природе любопытен, заботлив, спо
собен к состраданию и изобретательности, т.е . обладает всеми способно
стями, в проявлении которых со стороны взрослых нуждались их “дети”
в прошлом. Часто в жизни клиента наблюдаются сферы, где эти умения
процветают, когда он является продолжающей нормальную жизнь лич
ностью. Джош взял на себя много ролей, где он использовал свою спо
собность к состраданию, гармонизации, межличностным отношениям
и сохранению верности своим убеждениям: он был отцом; его профес
сиональная жизнь была построена вокруг защиты прав других людей;
он бесплатно работал тренером для спортивных команд своих детей; он
жертвовал деньги АА. Я была уверена, что при выполнении данных за
дач Джош получил все ресурсы, которые были нужны ему для заботы
о частях своей личности. Энни была не только биологической и назван
ной матерью, но и учительницей, потому я спросила: “Энни, как вы по
ступили, когда ваши 13- и 14-летние ученики начали плохо себя вести
в школе? Когда вас никто не слышал и не слушал? Вы попытались про
сто игнорировать их и продолжить работу? Или вы что-то сделали?”
Энни сразу же ответила: “Я не могла их игнорировать, иначе разверз
ся бы ад! Мне нужно было вернуть хотя бы подобие порядка. Поэтому
иногда я давала отвлекающие задания, которые заставляли их фокуси
роваться на чем-то другом. Или я просто замолкала и смотрела на них
в упор, пока они не понимали, что им пора успокоиться”.
“Энни, — сказала я. — Это так интересно! Я еще не видела, чтобы вы
предлагали частям подобную креативность или постоянную структуру.
Пожалуй, структура важна в классной комнате, не так ли? Подумайте
о своих частях на секунду: представьте, что внутри вас классная комна
та, но там сложнее, чем в 8 классе, поскольку в ней дети всех возрастов!”
Энни сразу же вернулась к своей продолжающей нормальную жизнь
личности, задумавшись о том, что бы сделала, если б ее внутренняя
семья фрагментов была школьным классом.

288 Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими “я
Доступ к ресурсам нормальной жизни
Если продолжающая нормальную жизнь личность является родите
лем или опекуном, терапевт может провести связь с ее фондом знаний
об этих ролях. У клиентов с детьми я спрашиваю: “Что происходит с ва
шими детьми, если вы пытаетесь игнорировать их, когда они расстро
ены или испуганы?” Они всегда отвечают: “Они еще больше расстраи
ваются — поэтому их нельзя игнорировать!” Затем я могу предложить:
“Да, вы абсолютно правы! И, прямо как ваши дети, детские части вашей
личности пугаются еще больше, когда вы пытаетесь игнорировать их...
Как бы вы поступили, если бы это были ваши родные дети?” Если кли
ент работает менеджером или администратором, я иногда спрашиваю:
“Подумайте, что вашим подчиненным было бы нужно от вас, чтобы
выложиться на полную на работе...” Или: “Представьте, что бы вы ска
зали, если бы отчитывающийся человек страдал от подобной тревоги?”
Твердо вознамерившись построить нормальную жизнь даже с детской
травмой и серией кризисов, отметившие ее начало взрослого возраста,
Рейчел получила высшее образование и создала семью в перерывах между
госпитализациями. Посреди прохождения аспирантуры части ее личности
вдруг снова захватили контроль над ее способностью функционировать.
Терапевт заметил паттерн в данных кризисах: умная и амбициозная Рей
чел хорошо справлялась с учебой или работой (несмотря на неизбежные
триггеры), пока наконец не оказывалась в стабильном месте. Это, похоже,
становилось сигналом к восстанию частей ее личности. Было непонятно,
боялись они быть покинутыми или же опасались ее успеха и следующей
за ним заметности (два частых триггера для травмированных частей). Но,
научившись отсоединяться, Рейчел заметила еще кое-что: детская часть ее
личности боялась того, что может произойти, если Рейчел станет уверен
ной в себе и спокойной. С помощью четырех вопросов для формирования
дружеских отношений (смотрите приложение Е) она узнала, что эта юная,
тревожная и беззащитная часть некогда играла важную роль в защите
от отцовского гнева. Он реагировал негативно каждый раз, когда его ма
ленькая дочь вела себя уверенно и гордо, но таял от ее беспомощности
и нужды в помощи, не чувствуя угрозы при наличии возможности спасать
ее от собственной же жестокости. В результате внутри Рейчел образовался
раскол: с одной стороны находились сильная, продолжающая нормальную
жизнь часть и гордая разгневанная, а с другой — беспомощные, зависимые

Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими V 289
и испуганные части, которые помогли ей выжить и адаптироваться. Сильная
и гордая доля сохраняли ее амбиции и стремления, а навязчивые и испу
ганные опасались ее успеха, поскольку для них он бы привлек жестокость
и отвержение.
Обе стороны нуждались в ощущении устойчивого внутреннего присутствия,
ком-то с состраданием к детским частям, кто мог за себя постоять, когда те
впадали в истерику и становились навязчивыми, или же когда осуждающие
части становились злыми и язвительными. Определенные занятия вызыва
ли его: йога, бег, забота о собаке и общение с друзьями. В качестве первого
шага в заботе о частях (чем никогда не занималась ее мать) Рейчел решила
проводить вечера после работы за занятиями йогой или пробежками вме
сте с собакой. Что-то настолько простое, как обязательство, которого она
постоянно придерживалась (вне зависимости от того, насколько сильно
детские части хотели пойти домой или отправиться в постель после рабо
ты), давало ей чувство сосредоточенности и меньшей уязвимости, помогав
шей всем частям.
У Рейчел и многих других клиентов возникли сложности с тем эта
пом, где для ощущения безопасности или спокойствия при сильных
эмоциях частей было необходимо сострадание. Любопытство позволяет
взять определенную осознанную дистанцию путем активации медиаль
ной префронтальной коры, что регулирует автономное возбуждение или
эмоцию части. Формирование ресурсов продолжающей нормальную
жизнь личности также способствует умению различать имплицитные
воспоминания детских частей и взрослые способности. Но когда про
должающая нормальную жизнь личность тронута чувствами ребенка,
когда ощущается сострадание и более крепкие узы, данное ментальное
пространство сжимается, что дает другим частям возможность вмешать
ся или захлестнуть расстраивающими чувствами, что приводит к поте
ре двойственной осознанности. В подобные моменты терапевт может
предложить некоторые простые соматические вмешательства [Ogden &
Fisher, 2015], помогающие регулировать нервную систему и одновремен
но выражать верность и сострадание частям.
•
Когда юные части встревожены или расстроены, можно попро
сить клиента положить руку на сердце или грудь, или “на то место,
где вы ощущаете горечь детской части”. Это оказывает успокаи
вающий и регулирующий эффект в большинстве случае, а также

290 Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими V
дает возможность отправить соматическое сообщение частям:
“Все будет хорошо, я с вами”. Это простое вмешательство обходит
привычку к самоотчуждению и отвержению “чужих” частей. Оно
не дает повода для опасений большинству частей, и также при
этом выражает заботу, которую клиенты зачастую еще не научи
лись испытывать по отношению к своим детским личностям.
•
Когда интенсивные внутренние конфликты между частями или
захлестывающие эмоциональные воспоминания вызывают слож
ности в регуляции или даже сохранении осознанности, терапевт
может попросить клиентов попробовать широко развести руки
и сделать ими большой круг, словно пытаясь поймать большой
мяч или обнять ребенка. Обычно я не представляю данный навык,
пока клиент не пожалуется на перегруз чувствами или слишком
большое количество внутренних конфликтов, чтобы затем иметь
возможность сказать: “Понимаю, все эти чувства иногда сложно
удержать одновременно”. И затем предлагаю поэксперименти
ровать: “Посмотрите, что будет, когда вы создадите достаточно
большое хранилище для всех их чувств, точек зрения, убеждений
и нужд”. В данном жесте открывается грудная клетка, что шлет
соматическое сообщение: “Здесь рады всем — никто не будет за
быт”. Части обычно выдыхают с облегчением. Они могут физи
чески ощутить “общность”, обнимающие их руки, в этом кругу
найдется место для каждого. И затем они ощущают доброе отно
шение клиента к себе.
Как принять детские части “под
крыло” кого-то заботливого
При любой попытке сменить интеллектуальную концептуализацию
дистресса ее детских частей на сочувствие им Энни захлестывало пото
ком их эмоций. Иногда эта вспышка оказывалась столь сильной и вне
запной, что клиентка едва могла дышать. Часто казалось, что фраг
менты боялись: при переключении ее внимания с крайне осторожных
борющихся частей на уязвимые юные вред будет причинен всем.
Для Рейчел также оказалось сложным перейти от идентифика
ции фрагментов по их дистрессу, негативным мыслям и физическим

Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими “я”
291
недомоганиям (головные боли, головокружение, упадок сил) к эмоци
ональному общению с ними. Ей удавалось использовать способность
к отсоединению для дифференциации ее продолжающей нормальную
жизнь личности от интенсивных реакций ее частей, но не сделать сле
дующий шаг. Она не могла установить эмоциональную связь с ними —
как будто между продолжающей нормальную жизнь личностью и свя
занными с травмой частями стояла стена.
Сара говорила о своих частях с состраданием и даже теплотой, а так
же выражала свое рациональное их понимание. Но женщина не могла
ощутить связь с ними так, чтобы ее спокойствие, сила, уверенность
и ясность смогли передать им безопасное и сочувственное восприятие.
Каждая из клиенток нуждалась в переходном этапе между способно
стью узнать часть и оценить ее дилемму с одной стороны и эмоцио
нальном удовлетворении потребностей той части с достаточно ощу
тимой связью, чтобы сформировать строительные блоки заслуженной
надежной привязанности — с другой. Также было важно, чтобы данный
переходной этап был в какой-то степени ориентирован на привязан
ность или ее создание.
Я не давала негативных комментариев касательно склонности Сары пытать
ся понять свои части, но при этом поддерживать безопасную дистанцию,
а заговорила о нужде "взять их под свое крыло". "У вас прекрасно получает
ся видеть, какие части реагируют на триггер, и благодарить их за трату ре
сурсов на поддержание вашей нормальной жизни. Единственное, чему вы
еще не научились, — брать маленькие расстроенные части под свое крыло,
когда им становится страшно. Вы знаете, никто и никогда, ни родители, ни
бабушки и дедушки или тети и дяди не брали их под свое крыло". Каждый
раз, произнося "под свое крыло", я протягивала правую руку, словно закры
вая кого-то ею. Не прося Сару сделать то же самое, я держала свою руку
протянутой, пока мы более подробно обсуждали, что бы означало "взять
под свое крыло" для ее детских частей. "Они так часто пугаются, — сказала
Сара, — но одна из них реагирует бесстрашием, и тем самым пугает их еще
больше, потому что показывает им, какими опасными вещами я занималась
в детстве".
Я. Хм... Думаете, испуганной части станет легче, если вы возьмете
ее под свое крыло, чтобы ей не пришлось быть столь храброй?
Как вы считаете, пригодилось бы ей "крыло"?

292 Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими “я”
Сара (с посветлевшим лицом). Думаю, да! Ей только 7 — неправильно,
что ей приходится проявлять такую храбрость в своем возрасте.
Как и многие клиенты, Сара почувствовала связь с одними частями и испы
тывала сложности в этом плане с другими, возможно, именно теми, от кото
рых ей пришлось отказаться в детстве.
Я. Замечательно. Вы хорошо ее чувствуете, не так ли? Вы ее действи
тельно понимаете! Если бы хотя бы на секунду ей показалось, что
вы ее жалеете, она почувствовала бы себя такой униженной! Так
что предложите ей крыло в том месте, где ее понимают.
Сара (обращаясь к ребенку). Знаешь, а ты была смелой малой! Я бы не ос
мелилась залезть на такое высокое дерево! (Смеется.) Она гово
рит, что я, наверное, боялась ее матери не так сильно, как она!
Это и дало ей смелость забраться туда.
Я. Попробуйте объяснить ей, что вам сейчас столько же, сколько
было ее матери на тот момент. Девчушка наверняка не подозре
вает об этом. Теперь, когда вы выросли, это совсем другая исто
рия. Посмотрите, хочет ли она, чтобы вы защищали ее от людей,
который могут кричать на нее и угрожать ей. Скажите, что вы
можете брать ее под свое крыло, когда рядом страшные люди —
если ей самой того хочется, конечно же.
Сара. Ей нравится эта идея — она спрашивает, достаточно ли мое кры
ло большое, чтобы под ним спрятаться!
Я. У нее чистая душа, не так ли? Что вы ей сказали?
Сара. Я сказала: "Конечно, достаточно большое! Вперед, прячься
под ним". (Смотрит вниз, ласково улыбаясь, словно девочка сидит
рядом с ней на диване.) Знаете, я так горжусь ей — она была такой
храброй, и, я уверена, помогала мне держать голову высоко.
Я. Скажите ей об этом — чувствами и телом. Она особенная и долж
на об этом знать.
Чувство юмора, теплота и практичность взрослой Сары оказались
именно теми качествами, в которых нуждалась ее юная личность де
вочки-подростка. Всплеск отчаянной гордости удивил Сару и согрел
ее сердце. Для испуганных частей интуитивное ощущение ее гордости
и теплоты оказалось противоядием к их хронической тревожности

Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими V 293
и отчаянию. В частности, из-за того, что эмоции смелого ребенка уже
не так сильно подавляли ее, Сара смогла ощутить эмоциональную
близость с ней и одновременно остаться сфокусированной на продол
жающей нормальную жизнь личности. Предложение “крыла” никому
из них не угрожало, но передавало ощущение безопасности, к которой
стремилась даже бесстрашная детская личность.
Когда клиенты сливаются с частями их личностей и теряют связь
с восприятием, информацией и способностями продолжающей нор
мальную жизнь части, полученными во взрослом возрасте, кажется
неопровержимой истиной то, что они никогда не смогут заботиться
о своих частях, уверенно принимать решения, верить в свою способ
ность обеспечивать безопасность и испытывать к ним что-либо помимо
страха и презрения. Список “вещей, которые я никогда не смогу сде
лать”, весьма продолжителен, когда он отражает взгляды травмирован
ных частей. Но каким-то образом, когда продолжающую нормальную
жизнь личность спрашивают с позиции дуальной осознанности, не го
това ли она “подставить крыло” юной детской личности, эти слова про
буждают неугрожающие образы. Это безобидная фраза, описывающая
действие, не требующее усилий или веры. Она передает и дифферен
циацию, и желание защитить. Лучше того, осуждающие “части, кото
рые ненавидят другие части” (и при любом упоминании уязвимости
вмешиваются с яростным отторжением любого проявления доброты
или сострадания), не возражают против формулировки “предложить
крыло”, в отличие от “позаботиться”. Демонстрация клиентом откры
тых рук, словно крыльев, также редко представляет угрозу борющейся
и убегающей частям, и облегчение, испытанное от выполнения жеста,
без слов передает ощущение легкости предложения крыла нуждающе
муся в помощи. Поскольку это соматическая коммуникация, в ней нет
обсуждения или рационального анализа значения предложения, и она
прямо нацелена на юные части, жаждущие контакта и комфорта.
Узы привязанности формируются
через телесный опыт
Формирование надежной привязанности в детстве всегда идет “сни
зу вверх”, т.е . начинается с того, как младенцев держат на руках, укачи
вают, кормят, успокаивают или смотрят на них [Ogden et al., 2006]. Узы

294 Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими “я
привязанности строятся органически путем повторения небольших со
матических транзакций неделями, месяцами и годами; вскоре за ними
следует и вербальная коммуникация. Когда родители протягивают
руки к ребенку и говорят: “Вверх?”, младенцы и малыши делают то же
самое в ответ — реагируя не на слово, а на жест. Руки — могуществен
ный транспортер безопасности, тревоги или угрозы для ребенка: каче
ство родительского опыта держания и близости зависит от того, как
родители протягивают руки и делают ли это вообще, висят эти руки
безвольно, нерешительно, или же используются для угроз, а также
от напряжения мышц [Ogden et al., 2006]. Такая же соматическая ком
муникация может быть использована для формирования заслуженной
надежной привязанности у детских частей личности.
Пригласить части “сюда”, а не идти “туда”
В отличие от ранних моделей терапии травмы, работа над внутрен
ней привязанностью сосредоточена на пребывании “здесь”, а не “там”.
Вместо повторного переживания детского травматического опыта вни
мание обращается на то, как продолжающая нормальную жизнь лич
ность может “присутствовать в настоящем моменте”. Таким образом,
часть клиента, развившаяся на расстоянии от травматических собы
тий, теперь может помочь в исправлении прошлого через обеспечение
ключевого “недостающего опыта” [Kurtz, 1990; Ogden & Fisher, 2015].
Пренебрежение, травма, испуганное и пугающее воспитание связаны
не только с вредящим и неадекватным опытом, но и с потерей позитив
ного, настолько же важного ребенку для ощущения себя в безопасно
сти. Для частей личности Сары чувство пребывания под ее крылом, ее
гордость и желание защитить, расслабленность вместо необходимости
готовиться к обороне от жестких слов или ударов предоставило опыт
эмоций, отношений и физических ощущений, отсутствовавший в ее
детстве. Под крылом продолжающей нормальную жизнь части при
вязывающаяся могла почувствовать, что “рядом кто-то есть”, стыдя
щаяся — как гордость Сары ослабляла ее автоматическое ощущение
собственной “ненужности”, бесстрашная — восхищение и внимание,
а защищающая — даже возможность расслабиться.
Обеспечение недостающего опыта, разумеется, не включает в себя
настоящее событие. Нет способа обернуть время вспять и предоставить

Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими “я”
295
взрослому ту поддержку, в которой нуждался младенец. Пятилетняя
часть не может вернуться в первый день учебы и получить кого-то,
кто будет держать ее за руку. Но можно сформировать эмоционально
и физически ощутимую связь с той пятилетней личностью, затем в во
ображении воссоздать ощущение опыта, который она должна была по
лучить, пробуждением его эмоциональных и соматических компонен
тов: пребывания рядом кого-то большого, теплоты, надежности. Затем
нужно представить, как большая рука берет маленькую, и обратить
внимание на возникшие при этом чувства и ощущения. С помощью те
рапевта в поддержке двойственной осознанности и дифференциации
ребенка и взрослого каждый из них сможет инстинктивно и эмоцио
нально подключиться к опыту другого, и отразить его. Они пытаются
понять ощущения друг друга: каково взрослой личности чувствовать
пребывание рядом маленького мальчика? Как чувствует себя мальчик,
когда большая личность протягивает ему руку? Что взрослый ощуща
ет, когда к нему прислоняется ребенок? Что происходит, когда ребенок
слышит взрослого, говорящего, как хорошо держать его за руку?
Элизабет оставалась спокойной и задумчивой, говоря терапевту: "Знаете,
я раньше считала себя плохим ребенком, рожденным в хорошей, правиль
ной семье. Я думала, проблема в том, что я «неправильная». Теперь (она
подняла голову и посмотрела терапевту в глаза) я знаю, что была хорошим
ребенком, рожденным в плохой семье".
Ощущение себя “правильным ребенком” и было недостающим опы
том для Элизабет в ее детстве. Но, впитав его, она почувствовала, на
сколько “неправильной” была ее биологическая семья для такого ре
бенка, как она.
Ее уверенности в собственной ненужности больше не существовало: "Ко
нечно, я не была им нужна! И слава Богу. Я и не хочу быть нужной таким
людям". Сохраняя возникшее в настоящем восприятие, Элизабет затем
включила свои части:"Сейчас эти части нужны мне — я для них правильная
семья, как и для собственных детей".
Я. Можете ли вы подключиться к части, всегда внутренне чув
ствовавшей себя ненужной и неправильной? Можете почув
ствовать ее рядом с собой сейчас?
Элизабет. Она здесь — все еще кажется себе ужасной...

296 Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими “я
Я. Спросите у нее, готова ли она показать вам картинку дома
и семьи, где она была не нужна...
Элизабет. Возникает такой образ: квартира, где я выросла, — почти
пустая, мало мебели — я слышу звук кислородного баллона
бабушки. Девочка маленькая, примерно детсадовского воз
раста, и дома никто не ждет ее. Ей одиноко и одновременно
радостно. Если дома только бабушка, мне не причинят вред.
Я. Дайте ей знать, что вы "понимаете" — в том доме лучше было
находиться одной, чем бояться.
Элизабет (грустно). Верно...
Я. Что вы испытываете к этой части, когда видите "дом", в кото
ром ей приходится жить?
Элизабет. Это разрывает мне сердце...
Я. И что испытывает она, слыша вас? Что ее грусть печалит и вас
тоже.
Элизабет. Это странное, но хорошее чувство. Раньше никто не знал, что
ей грустно. Казалось, всем плевать. Она представила, что ба
бушке не плевать, и это помогло.
Я. Теперь спросите, не хочет ли она взглянуть на другую картин
ку. Ей интересно увидеть, где вы живете сейчас?
Элизабет. Ей интересно — я показываю ей семейное фото со мной,
моим партнером и детьми на нашей дорожке во дворе—там
видно цветущие герани, деревья на заднем фоне и сияющее
солнце...
Я. Каково ей видеть ваш дом? Он ей нравится?
Элизабет. Ей интересно, но она немного не понимает, кто такие "эти
люди" (мой партнер и дети)... Я объясняю ей, что это моя
семья, и она может стать ее частью, если ей здесь нравится.
(Улыбается от радости маленькой девочки.) Она говорит,
что ей нравятся красные цветы и лучи солнца на ее лице.
Я говорю, что она может остаться здесь, если ей хочется...
Она говорит: "Правда?", будто я только что позвала ее в Дис
нейленд! (Она смеется, наслаждаясь моментом вместе
с детской частью.)

Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими “я”
297
Я. Какой трогательный момент: обратите внимание на ее чув
ство невинности и радости. Эта девочка не принимает ничего
за должное, не так ли? (Я намеренно направляю ее внимание
на положительные ощущения, общие для ребенка и взрослого,
чтобы они сделали позитивный опыт друг друга ярче.)
Элизабет. Я чувствую, как она крепко держит меня за руку — она хочет
остаться здесь, но боится, что "этим людям", моей семье, это
не понравится. И что, если им это не понравится, они станут
плохо к ней относиться.
Я. Конечно, ей немного страшно довериться — люди, которых
она знала, не нуждались в особых поводах для того, чтобы
плохо с ней обращаться.
Элизабет. Это так грустно — как сказать, что здесь ей никто не причинит
вреда? Она мне никогда не поверит...
Я. Передайте это жестами, чувствами и телом — она не поверит
словам, но может поверить ощущениям. Вы можете ее уви
деть?
Элизабет. Она тянет меня за руку — хочет увести на дальнюю сторону
дорожки, подальше от партнера и детей. Кажется, ей страш
но подходить к ним — это так грустно — она думает, что они
будут обижать ее, и не готова рисковать.
Я. Какой импульс вы испытываете, Элизабет? Просто посмотри
те на ее испуганные глаза и личико и сделайте то, что велят
вам материнские инстинкты...
Элизабет. Я только что взяла ее на руки, и держу ее... (Берет подушку
и нежно ее обнимает.) "Я здесь, с тобой — тебя больше никто
не сможет обидеть..." (На ее глаза наворачиваются слезы.)
"Можешь приходить и смотреть на красивые цветы, когда
тебе захочется — я буду здесь..."
Ключ к эмоциональной связи, развивающейся между Элизабет
и детской частью, — формирование мультисенсорного опыта: смотреть
на лицо ребенка, слышать шипение кислородного баллона бабушки,
заново испытанное чувство одиночества, ощущение детской руки
в своей, импульс протянуть руки и обнять, нежность в тоне Элизабет,
смена образов, красные цветы, эмоции горечи и физическое ощущение

298 Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими “я
расслабления. Каждый из чувственных компонентов сам по себе
не представляет угрозы, а эмоции грусти и горечи приглушаются те
плыми и комфортными ощущениями, возникающими у взрослого
и ребенка. Отчуждение от своей части в такие моменты уже не кажется
необходимостью: нет захлестывающих эмоций или ужасающих обра
зов, от которых необходимо дистанцироваться. Если бы казалось, сеанс
прошел бы сложнее, но многие из тех же самых мультисенсорных эле
ментов смодулировали бы дистресс: картины “настоящего”, балансиру
ющие травматические образы, фокус на успокаивающем присутствии
Элизабет и связи с ребенком.
Страх и фобии внутренней привязанности
Когда Карл визуализировал свое детство и вспоминал, как чувствовал себя
одиноким и растерянным, он испытывал грусть за мальчика. Но сразу же,
прежде чем клиент получал возможность выразить сострадание, у него
возникала навязчивая мысль наподобие: "Какой бред! Что еще за трав
ма и потерянные мальчишки? У тебя есть более важные вещи, о которых
и нужно думать!" Это ощущалось так, словно Карла выбрасывают из гре
зы. Внезапно он чувствовал, как все его мышцы напрягаются и возникает
чувство отвращения. Затем Карл начинал анализировать. Анализирующая
часть подвергала сомнениям теоретическое обоснование нашей работы,
запрашивала ссылки на книги и предлагала иные варианты лечения (вклю
чая уже испытанные клиентом без успеха). Цикл повторялся неделями:
Карл начинал интересоваться, какая часть пыталась высказаться через его
дистресс; он задавал части вопросы для формирования дружеских отноше
ний, начинал испытывать теплоту и желание защитить маленького мальчи
ка — и затем раздражение вмешивалось снова. "Что ты делаешь? Зачем ты
тратишь на это время?"
Карл обнаружил часть-“стража”, который должен был блокировать
формирование у него уз привязанности с детскими уязвимыми частя
ми. Страж четко выучил правила родителей клиента: в их доме при
ветствовалось исключительно рациональное поведение. Их сын тем
не менее оказался чувствительным и тревожным ребенком (понима
ющим, что не похож на других мальчиков, хоть еще и не подозреваю
щим о своей гомосексуальности), страдающим от тревоги, связанной

Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими “я”
299
с разлукой с матерью, и побаивающимся отца. У его родителей был
следующий посыл: у них не будет сына-“бабы”, и Карл должен соот
ветствовать их ожиданиям, если хочет получить их любовь. Страж
появился, чтобы защитить мальчика от отвержения: “Не спускай глаз
с «важных вещей», тогда тебя станут принимать и уважать”.
Кульминационным моментом усилий стража был успешный вы
пуск Карла с юридического факультета, что сопровождалось бурны
ми поздравлениями его родителей. Затем ряд отказов в отношениях
с мужчинами оказался настолько сильным триггером для маленького
мальчика, что его захлестнули страх оказаться покинутым и сильное
желание чувствовать себя особенным для кого-то. За этим последовал
ряд сеансов, где уже другой вид стража начал швырять камни преткно
вения, дабы раздавить привязанность клиента к детской части.
Карл ощущал страх ребенка в своем теле: "Он так хочет позвонить Нику (его
бывшему парню) и уговорить его вернуться".
Я. Спросите мальчика, что именно его беспокоит в отсутствии
Ника...
Карл. Он говорит, что если Ника нет, то его никто не любит...
Я. Что беспокоит его в том, что его никто не любит?
Карл. Он останется один — он слишком маленький — ему страшно од
ному.
Я (используя четыре вопроса для формирования дружеских отношений).
Спросите: его пугает то, что он не сможет справляться самостоя
тельно, если останется один?
Карл. Что его унизят—над ним будут смеяться и никто не захочет быть
рядом — он будет совсем один (лежащий в основе страх).
Я. Это страшно для маленького мальчика... Спросите, что ему нуж
но от вас прямо здесь и сейчас, чтобы не бояться отвержения
и полного одиночества.
Карл (сгибается в три погибели и кричит детским голосом). Это слиш
ком сложно — я не могу этого сделать!
Я. Карл, вы еще здесь? Вы слышите, как вас зовет мальчик, Карл? Он
рассказывает вам, как ему сложно — конечно, так оно и есть!
Он слишком юн, чтобы заботиться о себе. Ему нужно, чтобы

300 Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими “я”
кто-то был рядом и поддерживал его. (Я намеренно повторяю
его имя несколько раз, подсказывая его продолжающей нормаль
ную жизнь личности присутствовать в текущем моменте
с детской частью, а не отчуждаться или закрываться.)
Карл (все еще с позиции ребенка). Я хочу уйти — это слишком сложно.
Я (обращаясь напрямую к детской части, словно разговаривая с ма
леньким мальчиком). Конечно, это слишком сложно для малень
кого мальчика. Детям нужны взрослые — они не должны оста
ваться совсем одни. (Затем меняю тон голоса на подходящий
взрослому.) Карл, вы все еще здесь? Я прошу вас обратить внима
ние на маленького мальчика... Нельзя оставлять его одного —
он очень напуган и расстроен. Карл, вы здесь? (Карл кивает.) От
лично. Этот мальчик нуждается в вас, и вы сильно слились с ним,
поэтому ему сложно помочь. Посмотрите, что произойдет, если
вы скажете: "Он испуган — это слишком тяжело для него".
Карл (взрослым голосом). Теперь немного лучше, но он все равно весьма
расстроен.
Я. Это еще одна причина, по которой ему нужно, чтобы вы сохраня
ли осознанность и не покидали его из-за слияния. Ему необходи
мо, чтобы вы держались. Дайте ему знать, что вы здесь — вашими
чувствами и телом—удостоверьтесь, что он чувствует вас рядом
с собой. Получается?
Карл. Да, он говорит, что чувствует, как я пытаюсь...
Я. Это очень важно, да? Он чувствует, что вы здесь и пытаетесь, и это
для него в новинку. Никто раньше не пытался такого для него сде
лать...
Карл. Я скажу ему, что буду продолжать пытаться — возможно, у меня
не сразу получится, но я не прекращу попытки.
Я. Что он испытывает, слыша это от вас? Уверена, никто раньше
не говорил:"Я буду и дальше пытаться остаться здесь..."
Карл. Для него это приятное чувство — и потому для меня тоже — но
затем он говорит, что боится поверить мне, и от этого мне хочется
сдаться.
Я. Так поступила ваша мать: она сдалась, потому что у нее не хва
тило духу принять своего сына таким, какой он есть. Вы можете

Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими “я”
301
поступить лучше. Задумайтесь на секунду: почему этот мальчик
боится верить вам? Как это можно объяснить?
Карл. Ну, иногда моя мать была любящей — когда я был тем сыном,
которого она хотела. Но я не мог на нее положиться. Наверное,
поэтому он никому не доверяет. Думаю, я и сам-то был не особо
надежен...
Я. Да, это правда — вы не были надежны — вы об этом не знали, и,
как я вижу, сожалеете. Позвольте ему это услышать...
Карл (со слезами на глазах). Ему хочется плакать, когда я говорю, что
виноват в том, как игнорировались его чувства. Ему всегда каза
лось, что с ним что-то не так — он расстраивал мать уже тем, что
боялся и хотел быть рядом с ней.
Я (обращаясь к ребенку). Он не знал, что дело не в нем — он был всего
лишь маленьким мальчиком, очень старавшимся показать мате
ри, как сильно нуждается в ней. (Затем обращаюсь к взрослому.)
Вы тоже знаете, Карл, что он ни в чем не виноват — стали ли бы
вы ожидать, что мальчик к вам адаптируется, а не вы к нему?
Карл (со слезами). Я просто хочу дотянуться и обнять его.
Я (прерываю его, чтобы добавить). Просто следуйте данному импульсу.
Карл. Мне так жаль его — я просто хочу защитить его... (Начинает всх
липывать.)
Я. Покажите ему вашими чувствами и телом, как сильно хотите его
защитить и оберегать... (Продолжаю разговаривать с Карлом
и детской частью, пока он плачет.) Он так давно ждал этого...
Теперь, наконец-то, кто-то есть рядом... У него так много чувств,
о которых он хочет кому-то рассказать... И теперь здесь кто-то
есть. Обратите внимание на слезы облегчения: кто-то появился
рядом, и теперь ему можно плакать.
Карл. Ему так грустно и одновременно радостно—я повторяю ему, что
никуда не уйду и не забуду о нем снова. Он не останется один.
(Клиент снова начинает всхлипывать, когда маленький мальчик
слышит эти слова.) Я говорю ему, что мне нравится, когда он ря
дом — никому не нравится быть одному, даже взрослым.
Я. Это верно — никому не нравится быть одному. И теперь у вас есть
он, а у него — вы . Это важно: ему больше никогда не придется

302 Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими “я”
быть одному, потому что, опять-таки, теперь у вас есть он, а у
него — вы. (Я намеренно повторяю эту фразу, поскольку она
отражает суть ощущения, и я хочу, чтобы и детская, и взрослая
часть почувствовали, каково быть рядом друг с другом.) Обра
тите внимание на то, что вы чувствуете, когда обнимаете его дет
ское тело, чувствуете его слезы, капающие на вашу грудь...
Карл. Это такое хорошее чувство. Я его чувствую. В конце концов он на
чинает расслабляться — словно, наконец, может мне доверять.
До этого он постоянно спрашивал: "Ты ведь никуда не уйдешь,
правда?" (На его глаза снова наворачиваются слезы.) Это душе
раздирающе — я не хочу, чтобы ему приходилось из-за этого пе
реживать — это не должно быть главной темой мыслей ребенка.
Я. Вы совершенно правы, Карл — он не должен был волноваться,
что его бросят. Хочу обратить ваше внимание на то, как хорошо
вам удается угадывать, что именно он испытывает и хочет. У вас
прекрасное интуитивное ощущение того, что нужно детям. У ва
шей матери явно его не было, в отличие от вас.
Карл. Верно — это желание защищать. Я чувствую, какой он маленький,
и хочу удостовериться, что ему не причиняют вред. Моя мать точ
но такого не делала. Но как продолжать дальше с этим? (Обрати
те внимание на смену в тоне на привычный практичный образ
мышления.)
Я. Главное — сделать его приоритетом, так же, как если бы вы усы
новили ребенка. Вы должны помнить о нем с пробуждения утром
и до сна вечером. Вам нужно думать:"Как дела у моего мальчика?"
Попробуйте. Если вы будете об этом забывать, обязательно по
просите прощения у него!
Мы заканчиваем сеанс обсуждением “советов по воспитанию”, спо
собов, которыми Карл может напомнить себе, что этот мальчик, как
и любой ребенок, должен приниматься во внимание опекуном, быть уви
денным или “признанным” [Benjamin, 1994], получать внимание к своим
чувствам, утешение, валидацию и регуляцию. Я предлагаю ему набор
идей: начинать каждый день с пожелания “доброго утра” мальчику; пы
таться понять его “вплотную”, предложив изображение себя в том воз
расте, в котором он сейчас находится по ощущениям; отправиться в ма
газин игрушек и найти для него плюшевую игрушку, от которой у него

Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими “я”
303
загораются глаза или на которую он больше всего обращает внимание;
носить с собой маленький предмет (камешек или, например, маленькую
игрушечную фигурку животного), символизирующий ребенка, чтобы
держать его рядом, укладывать спать в воображении с целью удостове
риться, что он в безопасности. Как и в случае с родителями и семьями,
терапевт должен помнить, что события за пределами сеанса так же важ
ны, как и происходящее во его время. Фрагментированным пациентам
с прошлой травмой в особенности важно обращать внимание на то, как
они продолжают работу вне терапевтического часа.
Трогательные моменты сердечной связи между личностью малень
кого ребенка и сострадательного взрослого важны, но, способствуя
переходу от внутреннего отчуждения к заслуженной надежной привя
занности, нужно помнить, что необходимы “1% вдохновения и 99% по
тения”. Постоянное повторение одних и тех же шагов (попытки понять
часть, создать моменты восстановления и гармонизации, укрепление
уз между детской и взрослой личностями) и дальнейшая интеграция
опыта путем постоянного его повторения являются наиболее важны
ми компонентами для возникновения устойчивых перемен. В 1980-х
и 1990-х считалось, что интенсивность эмоционального опыта приве
дет к трансформативному сдвигу. Теперь из нейронаучных исследо
ваний мы знаем, что нейропластичности настоящих перемен в мозге
лучше всего способствует интенсивное повторение новых паттернов
поступков и реакций [Schwartz & Begley, 2002].
Разрыв и восстановление отношений
внутренней привязанности
Понимание того, что “исцеление” не может вырасти из нового пе
реживания старой эмоциональной боли, задает иное направление
терапии, помимо стабилизации и проработки памяти, традиционных
компонентов, ассоциирующихся с терапией травмы. Без попыток ис
править эмоциональные разрывы, утешить части в дистрессе, а также
сражаться с самоотчуждением и самоненавистью узами внутренней
привязанности, клиенты с травмой не могут ощутить безопасность,
собственную желанность и целостность. Глубоко ощутимые приня
тие себя и самосострадание могут развиться лишь тогда, когда наши
юные и травмированные части испытают надежность безусловной

304 Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими “я
привязанности взрослого, находящегося рядом сейчас, когда ощутят,
что у них есть защитник и заступник. Поскольку избежать противоре
чивых и одинаково сильных стремлений искать привязанность и за
щищаться от потенциального вреда или отвержения невозможно, те
рапевт должен взять на себя ответственность помнить о главной цели
их с клиентом работы: “исправление” имплицитных воспоминаний
о разрыве детской привязанности, выражаемых стыдом, страхом, гру
стью, гневом или эмоциональной болью. Несмотря на то что все кли
енты и части личности уникальны, у каждого проявления внутреннего
самоотчуждения свои тонкости, составные элементы восстановления
внутренней привязанности остаются одинаковыми.
•
Когда клиент заявляет об эмоциональном дистрессе, негативных
мыслях или физических реакциях на триггер, терапевт просит
его рассматривать данные симптомы как часть личности. “Часть
вас серьезно подавлена стыдом, да? Можете сейчас ощутить ее
рядом с вами? Что говорит о том, что она здесь?” Сначала тера
певт помогает клиенту осознанно различать травмированные
части и взрослого наблюдателя, затем формулирует вопросы, по
зволяющие ощутить эту часть или создать ее образ. Она оживает
так, что клиент может спонтанно ощутить интерес к ней или же
лание позаботиться, а также реагировать эмпатически на вопрос:
“Что вы испытываете к этой части сейчас?” Если ответ не явля
ется осознанным или сострадательным, терапевт предполагает
вмешательство другой части, также нуждающейся в имени и при
ветствии, и ком-то, более заинтересованном в присутствующих
частях, чем в целях текущего сеанса.
•
Попытайтесь помочь клиенту ощутить каждую часть, а не ос
мыслить рационально. “Обратите внимание на то, как она разго
варивает с вами через чувства, слова или физические ощущения.
Это ее способ коммуникации. Дайте ей знать, что слушаете ее —
вы хотите узнать, что она пытается вам сказать. Если вы не увере
ны, спросите у нее...”
•
Больше подчеркивайте единство взрослого клиента и ребенка вме
сто анализа их разговора. “Каково ребенку чувствовать, что вы ря
дом? Ощущать ваш интерес и заботу?” Подобные вопросы помо
гают клиентам обратить внимание на эффект их внимания, слов

Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими V 305
и заботы на часть, осознать влияние тех моментов, когда части
видят или ментализируют. “Для него это нечто особенное, верно?
А что испытываете внутри вы, когда ощущаете, насколько ему
важна ваша забота?” Терапевт использует возможность обратить
внимание продолжающей нормальную жизнь личности на то, на
сколько приятна взаимность в привязанности: теплота и любовь,
вознаграждающие нас за потраченное на удовлетворение потреб
ностей ребенка время, являются воздаянием, дающим нам силы
на новые попытки гармонизации.
Поощряйте внутреннюю обоюдную коммуникацию'. “Спросите:
он чувствует, что вы сейчас рядом? Хорошо, раз чувствует — это
замечательно. Сообщите, что мы слушаем его и хотим понять,
насколько он расстроен”. Удостоверьтесь, что “внутренняя ком
муникация” — не догадка или рациональная интерпретация:
“Не пытайтесь догадаться, что он может сказать — задайте вопрос
и внутренне прислушайтесь. Возможно, вы услышите слова, ис
пытаете эмоцию, возникнет образ или воспоминание. Он пока
зывает вам картинку своей комнаты... Возможно, он пытается
сказать, что расстроен чем-то, произошедшим в ней”. Терапевт
направляет продолжающую нормальную жизнь личность в ин
терпретации невербальной коммуникации ребенка и затем просит
о поправках: “Я правильно понял? Я действительно хочу знать”.
Культивируйте доверие. “Сообщите, что вы полностью понимае
те: он хочет доверять вам, но это сложно — ему причинили столь
ко боли. Сообщите, что вы знаете — правда знаете — почему он
боится довериться вам. Потому что это правда. Вам прекрасно
известно, что происходило в том доме”. Терапевт должен исполь
зовать данные моменты эмоционального понимания и с их помо
щью усилить ощущение близости. “Каково ему чувствовать, что
вы «понимаете»? Ему нравится, когда вы понимаете? Когда вы
верите?”
Используйте то, что не работает, как момент формирования при
вязанности. Восстановление имеет еще больший эффект, когда
оно следует из идущего относительно не так. “Он сдается, верно?
Он настолько боится новой боли, что уходит от того, чего больше
всего хочет. Сообщите ему, что это нормально — вы понимаете,

306 Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими “я
верно? Посмотрите, что он почувствует, если вы скажете ему, что
не уйдете. Вы останетесь здесь, а он может потратить столько вре
мени, сколько ему нужно, чтобы удостовериться: он может дове
рять вам”. Чувствуя важность момента, я говорю за ребенка и на
правляю взрослого к гармонизованной реакции. Я хочу помочь
своему клиенту почувствовать уверенность в себе как в “родите
ле” при интерпретации сигналов ребенка и сочувственном ответе
на них.
•
Используйте четыре вопроса для формирования дружеских отно
шений (см. приложение Е), чтобы узнать больше о страхах, кон
фликтах, недоверии, чрезмерной настороженности, стыде или
гневе части личности. “Можете спросить у данного фрагмента,
почему он боится подходить ближе к вам/сказать вам, насколь
ко он разозлен?" Даже когда терапевты уверены, что уже знают
ответы, им необходимо помнить: цель этих четырех вопросов —
укрепить дуальную осознанность, углубить внутренний диалог,
выявить основные страхи ребенка и вывести их на свет, и затем
показать модель удовлетворения его потребностей путем прось
бы вербализовать одну конкретную актуальную в данный момент
нужду, которая может быть связана с основным страхом. Ни один
терапевт не может повернуть время вспять и предотвратить ду
шераздирающие, ужасающие события, но мы можем помочь кли
ентам и частям их личностей испытать то, как маленькие момен
ты безопасности, заботы или душевной связи в настоящем могут
сформировать теплые и поощряющие имплицитные воспомина
ния рядом с касающимися одиночества и насилия.
•
Каждая реакция каждой части становится еще одним шансом
на восстановление при содействии терапевта. “Значит, она гово
рит, ей хочется верить, что «вы понимаете», но она боится, что
вы воспользуетесь ее доверием — они все это испытывают... Вы
понимаете и это тоже? Сообщите ей своими чувствами и телом,
что полностью понимаете, почему она ожидает предательства,
а не помощи от других...”
•
Настаивайте на ответственности и обязательности. Внутрен
нее общество частей личности нередко неосознанно воссоздает
враждебную среду биологической семьи клиента: продолжающая

Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими V 307
нормальную жизнь личность наверняка забросила некоторые
части, позволила враждебным или садистичным фрагментам
преследовать их или выражала желание “быть нормальным”
(т.е. не обладать частями). Когда части говорят: “Я не доверяю
тебе, поскольку ты просто хочешь от нас избавиться” или “Как
я могу доверять тебе, если ты никогда меня не слушал? Если тебе,
похоже, вообще было плевать на мои чувства?”, терапевт должен
поощрять клиента к пониманию данной жалобы: “Как вы думае
те, эта часть в чем-то права? Права ли она в том, что вы не хотели
слушать и обращать на это внимание? Если так, дайте ему знать —
вы тот человек, который может сказать: «Я ошибался, и я прощу
прощения». Скажите ей”.
Используйте данные ошибки и эмпатические провалы на пользу
восстановлению. “Каково им чувствовать, что вы взяли за это от
ветственность на себя? Услышать от вас, что вы понимаете, как
его отталкивали?” “Да, вы чувствуете, как он слегка расслабляет
ся, когда вы признаете правду... Немногие взрослые так поступа
ли, верно?”
Максимизируйте моменты гармонизации, чтобы их можно было
испытать и на физическом, и на эмоциональном уровне. “Если
бы эта девочка стояла перед вами прямо сейчас, что бы вы хотели
сделать? Протянуть руки к ней? Взять ее за руку? Или поднять ее
на руки?” “Ощутите, каково держать мальчика на руках? Почув
ствуйте его руку в своей. Это хорошее чувство?” “Ощутите тепло
ту его тела и то, каково держать его надежно... Спросите у него,
станет ли он бояться меньше, если вы будете делать так каждый
раз, когда ему страшно”.
Избегайте склонности переходить от осознанной связи с частью
к привычному ориентированному на проницательность обсужде
нию. Задача терапевта — напоминать клиенту, что здесь есть ре
бенок, который прислушивается к каждому слову и должен знать,
забудут его снова или нет: “Пока мы разговариваем, обратитесь
к мальчику и проверьте, как он себя чувствует. Ему нужно ощу
тить, что о нем не забудут, и единственный способ дать ему знать
об этом — не забывать о нем. Помните, что дети учатся на лич
ном опыте. Вы можете сказать, что не забудете о нем — теперь вам

308 Глава 9. Как исправить прошлое: примирение со своими “я
нужно будет жить, не забывая о нем. Это может оказаться слож
ным, но вы не должны нарушать данное ребенку обещание — каж
дый надежный и заботливый родитель знает об этом”.
Когда данные шаги повторяются вновь и вновь, продолжающая
нормальную жизнь личность чувствует себя отделенной от вызванных
с травмой эмоций частей и таким образом может спонтанно испытать
большую заботу и сострадание к ним. В свою очередь части лучше
ощущают, как их “держит” кто-то старше и мудрее. Все они чувству
ют себя желанными и нужными друг другу, прямо как родители и дети
в отношениях надежной привязанности. “Заслуженная надежная при
вязанность” дарит человеческому разуму и телу те же качества и ре
сурсы, что и надежная привязанность в детстве: способность выносить
близость и дистанцию, эмпатическую гармонизацию и эмпатический
провал, способность видеть оттенки серого, переживать разочарование,
давать и получать.

ГЛАВА
Восстановление потерянного:
углубление связи со своим юным "я”
“Когда те аспекты [своих личностей], которые отвергали, возвра
щаются, когда их осознают, принимают, терпят или интегрируют,
тогда личность может быть единой, нужда сохранять фальшивый
фасад исчезает, и автоматически высвобождается сила сострада
ния”. [Epstein, 1995, р. 19]
Когда клиенты учатся разговаривать на языке частей, укрепляют
свою способность отделяться от них и культивировать отношения
двойственной осознанности, характеризуемые скорее любопытством,
нежели отвращением, часто происходит спонтанное урегулирова
ние нервной системы, что успокаивает травматические фрагменты.
Привычка к осознанному наблюдению создает небольшое простран
ство между маленьким ребенком и мудрым взрослым, которому на
много проще проявлять интерес сейчас, когда его меньше подавляют
эмоции. Причинно-следственные связи становятся яснее. Клиент чув
ствует себя менее “безумным”, когда его “чрезмерно бурные реакции”
переосмысливаются как нормальные реакции травмированных детей.
Теперь клиент может наблюдать за влиянием частей на свои поступки
и реакции, а также практиковать выявление импульсов слиться с ними
и делать сознательный выбор: “Если я сольюсь с отчаянием депрес
сивной части, это расстроит детские фрагменты и сработает как триг
гер для суицидального — возможно, я все-таки не хочу поддаваться
отчаянию”. При сознательном и добровольном отсоединении от свя
занных с травмой частей и лучшей регуляции нервной системы кли
енты начинают испытывать меньшее отвращение и большее сострада
ние к ним — или по крайней мере пытаются их понять. В частности,
в случае клиентов с хроническими высокорисковыми симптомами,

310 Глава 10. Восстановление потерянного: углубление связи со своим...
самодеструктивным поведением, злоупотреблением веществами и/или
расстройствами пищевого поведения стабилизация почти полностью
зависит от способности различать цели и задачи продолжающей нор
мальную жизнь части от принадлежащих отчаянным борющейся и убе
гающей, которые больше боятся связанной с травмой уязвимости, чем
смерти. Традиционное лечение данных проблем обычно фокусируется
на прекращении рискового поведения, что в итоге отчуждает и поля
ризует борющуюся и убегающую части, а также ставит под угрозу ста
билизацию. Подобным образом к стыду, истощению и неуверенности
в себе чаще всего относятся как к признакам хронической депрессии
или низкой самооценки, а не коммуникации частей, которые несут
бремя подчинения и унижения. Хуже того, когда симптомы клиента
носят хронический характер или устойчивы к лечению, на них часто
вешают ярлык “связанных с расстройством личности”, что еще боль
ше подкрепляет его убежденность в собственной дефективности и
никчемности. Но стабилизация даже наиболее дисрегулированных
и диссоциированных клиентов может быть достигнута постепенно,
постоянной практикой следующих шагов, более подробно описанных
вглавах4и5.
•
Научиться воспринимать спровоцированные триггером эмоцио
нальные и соматические реакции как “реакции на триггер”, не ин
терпретировать их как актуальные реакции на текущую среду.
•
Пробудить любопытство переосмыслением данных реакций как
“коммуникации частей”.
•
Укрепить способность клиента осознанно замечать сиюминутные
взаимодействия между действующим как триггер стимулом и ре
агирующими на него частями личности.
•
Дифференцировать качества наблюдательной продолжающей
нормальную жизнь личности со способностью или желанием
жить после травмы от характерных признаков и симптомов трав
матических активированных частей.
•
Культивация способности не только давать имена частям лично
сти, но и испытывать усиленное сострадание к их юности и уме
нию выживать в лице “произошедшего”.
•
Научиться внутренней коммуникации, построению доверия
и созданию чувственных связей с частями личности.

Глава 10. Восстановление потерянного: углубление связи со своим...
311
Эти простые первоначальные задачи являются фундаментом, на ко
тором должна строиться любая углубленная работа. Потому терапевту
стоит взять дополнительное время, чтобы стабилизировать данные
способности, пока клиент не сможет использовать их независимо вне
терапии, а не только в присутствии терапевта. Непродуктивно пере
йти к “углубленной работе”, лишь чтобы обнаружить по прошествии
времени, что клиент был более дисрегулирован и больше сливался
с частями, чем казалось терапевту, и теперь подавлен эмоциями или
травматическими воспоминаниями.
Терапевты (а иногда и клиенты) иногда взваливают на себя не
посильную ношу, пытаясь быстро достигнуть целей терапии. Часто
чувство спешки движимо страданиями клиента и эмпатическим же
ланием облегчить их, иногда оно возникает под давлением ограниче
ний сеансов и/или страхового покрытия. Иногда мы торопим себя,
поскольку верим, что данный конкретный метод “должен” сработать
в ближайшем времени, и, не получив быстрых результатов, скорее со
мневаемся в себе, нежели в нем. Мы также не учитываем роль струк
турной диссоциации: структурно диссоциированные клиенты не могут
интегрировать новую информацию или выносить эмоциональную ин
тенсивность. Также им часто создают препятствия конфликты между
частями. В работе с травмой девизом терапевта всегда должны быть
“Чем медленнее, тем быстрее”. Отсутствие спешки при постройке фун
дамента для каждого элемента работы дает возможность для устойчи
вого продвижения к разрешению вместо большого прыжка вперед, за
которым следует два шага назад, паттерн, к которому слишком склон
ны все травмированные клиенты.
В традиционной ориентированной на фазы терапии за стабилизаци
ей следует фаза “обработки памяти”. Она основывается на том предпо
ложении, что неусвоенные воспоминания о травматических событиях
являются активными ингредиентами посттравматического стресса.
Тем не менее, как уже обсуждалось в данной книге, в исследованиях
предполагается, что “активные ингредиенты”, лежащие в основе по
сттравматических расстройств, оказываются хронической автоном
ной дисрегуляцией, ситуационно активирующимися бессловесными
имплицитными воспоминаниями и фрагментированными частями,
считающими, что по-прежнему подвергаются опасности уничтоже
ния, одиночества или и того, и другого [Van der Kolk, 2014; Ogden et

312 Глава 10. Восстановление потерянного: углубление связи со своим...
а!., 2006]. “Проработка травмы” должна включать в себя тело и части,
а также концентрироваться на реорганизации имплицитных воспоми
наний индивида и его отношений с травматическим прошлым. Чтобы
клиенты смогли трансформировать их отношения с пугающими, пода
вляющими и унизительными событиями, необходимо научиться “об
щаться” с травматическим прошлым, не боясь оказаться захлестнутым
или униженным. В сенсомоторной психотерапии [Ogden et al., 2006]
лакмусовой бумажкой для оценки готовности клиента прорабатывать
воспоминание является вопрос: “Что происходит, когда вы просто «ду
маете о том, чтобы об этом подумать?»” Однажды я задала данный во
прос Энни, и на следующей неделе она сказала, что с тех пор постоян
но страдала от навязчивых воспоминаний, днем и ночью. Этот вопрос
явно оказался преждевременным.
Чтобы “проработать воспоминание”, необходима подготовка:
учиться преодолевать страх эмоциональной уязвимости, тела, частей,
уменьшать чувствительность к травматической реакции на триггер
и подавлять автоматическую склонность к “самоуничижительным
историям” или обвинению себя. Несмотря на то что для стабилизации
необходимо умение замечать, идентифицировать и дифференцировать
части собственной личности, исцеление травматических ран требует
выполнения дополнительного шага: создание эмоциональной связи
с частями и предоставление восстанавливающего опыта, работающего
как противоядие от прошлого.
Реорганизация отношений с прошлым
Постройка сострадательных отношений с частями, страдающими
от боли, одиночества, поглощенными гневом, страхом и стыдом, —
сложная работа. Поскольку их эмоции столь открытые и захлесты
вающие, для дружелюбного к ним отношения необходимо терпение
к их травматической активации, умение не сливаться с ними, несмо
тря на сильные физические импульсы, а также регуляция чрезмерно
сильного или чрезмерно слабого аффекта. На практике это означает,
что терапевт должен помогать клиенту сохранять любопытство, не
смотря на интенсивные внутренние конфликты, и культивировать
достаточно сострадания, чтобы проявлять дружелюбие к каждой ча
сти. Здесь ему будет мешать прежняя подготовка, приоритизирующая

Глава 10. Восстановление потерянного: углубление связи со своим...
313
эмоциональную связь с сильными чувствами над другими типами опы
та, но важно сохранять терпение. Если клиент слишком проникается
частями, его захлестывают их эмоции. Продолжающая нормальную
жизнь личность готова предложить исцеляющий опыт частям настоль
ко, насколько она уверена в своей способности оставаться осознанной,
научилась восстанавливаться после эмоционального перегруза и “воз
вращаться”, ценить роль каждой части в прошлом выживании и может
предложить восстанавливающее или “любящее присутствие” [Kurtz,
1990] травмированным личностям. “Любящее присутствие” — это со
стояние бытия: теплота, сострадание, любопытство, поиск хорошего
вместо плохого, безусловное принятие. Рон Курц подчеркивает важ
ность культивации терапевтом “любящего присутствия”, т.е . поиска
чего-то “вызывающего любовь” во всех клиентах, даже увязших, упря
мых, обесценивающих, нарциссичных или требовательных. В данном
состоянии время замедляется; наши тела расслабляются; возникает
теплое чувство — все хорошо. Данный концепт важен как в терапевти
ческих отношениях, так и в отношениях индивида с частями его лично
сти. Им нужно найти что-то привлекательное друг в друге.
Роль памяти
Несмотря на то что проработка травматической памяти не является
объектом данной работы, часто воспоминания об определенных со
бытиях возникают спонтанно при получении информации о страхах,
сомнениях и стремлениях частей. Воспоминания и образы должны
не становиться “целью” терапии, а использоваться для предоставления
контекста, чтобы пробудилось сострадание к маленькому ребенку, ис
пытавшему одиночество, страх, боль или разрушение доверия к своим
близким.
Самая основная терапевтическая цель подобных воспоминаний —
укрепить душевные узы между продолжающей нормальную жизнь лич
ностью и маленьким ребенком, коим она некогда была. Трансформация
отношений клиента с неразрешенным прошлым часто происходит спон
танно, когда продолжающая нормальную жизнь личность внезапно ощу
щает связь с чувственным опытом ребенка и сразу же испытывает грусть
или желание защитить. Невольно наворачиваются слезы; грудь или
сердце открываются; руки клиента тянутся к ребенку; формулируются

314 Глава 10. Восстановление потерянного: углубление связи со своим...
слова сострадания. Тело клиента ощущает дружелюбие и гармониза
цию — ребенок из “того воспоминания” теперь может вернуться домой.
Здесь безопасно. По моему мнению, именно подобные моменты и озна
чают “проработку воспоминания”: клиент может выносить его, если вос
принимает его как “произошедшее” с детской частью, и создает новую
концовку, трансформирующую опыт. Теперь он заканчивается тем, что
ребенок оказывается в надежных и заботливых руках. И он, и взрослый
ощущают теплую и полную любви взаимную связь.
Если клиенту помогать обращать внимание на подобные моменты,
идентифицировать эмоциональные и физические ощущения при эм
патической связи с детскими частями, и затем фокусироваться на но
вых чувствах 30 секунд или больше, мозг начнет кодировать их как
воспоминания [Hanson, 2014; Ogden & Fisher, 2015]. Новый опыт углу
бляется, когда ему придают новое значение: “Обратите внимание, что
частям удается немного расслабиться, когда они ощущают вашу забо
ту и желание защитить их. Спросите: им спокойнее, когда их слышат
и понимают?” Спросить детские фрагменты об их чувствах в ответ
на желание защитить взрослого — интимный вопрос, он может только
усилить ощущение близости и гармонизации. Когда ребенок отвечает
“Да!” или “Хотел бы я тебе верить”, клиент лучше ощущает узы и от
ветственность за сохранение присутствия и желания защитить.
Не в силах отсоединиться от частей, боящихся выходить наружу, Энни по
пыталась вернуться к работе, начав заниматься репетиторством дома. Так
ей не приходилось покидать дом, поскольку дети сами приходили к ней
на занятия. Тем не менее ее способность составлять планы уроков постоян
но подрывались необъяснимыми удалениями материала с ее компьютера,
тревожным предчувствием провала ("Тебя раскроют") и настолько сильным
страхом, что она дрожала, словно лист, перед приходом учеников.
Чтобы попросить Энни узнать, о чем части пытаются ей сообщить, я спроси
ла: "Чего они боятся? Спросите внутренне..."
Прислушавшись где-то на минуту, Энни сказала: "Много чего — совершить
ошибку, обладать недостаточным уровнем знаний, даже уже того, что
в доме кто-то есть".
Я. Спросите у них: что происходило, когда в их доме совершали
ошибку или знали слишком мало?

Глава 10. Восстановление потерянного: углубление связи со своим...
315
Энни. Они говорят, что за это тебя наказывали — или ты не мог ничего
предугадать, пока не становилось слишком поздно.
Я. И что означало, если в доме были люди?
Энни (после паузы). Это означало, что они приходили забрать тебя
в плохое место или сделать с тобой что-то плохое. (Обратите
внимание, что события валидируются, но не рассматриваются
подробно, чтобы сконцентрироваться на том, как ребенок пере
живал бы подобный опыт.)
Я пытаюсь перевести коммуникацию частей, чтобы помочь Энни понять эти
страхи на инстинктивном уровне: "Энни, вы понимаете, о чем они? Части
вашей личности не просто боятся опозориться или «провалиться». Они бо
ятся оказаться убитыми. Они просто хотят остаться в живых! Это правда?
Спросите у них, так ли это".
Энни. Они говорят, что вы правы: они думают, что снаружи небезопас
но. Они не хотят рисковать. Я не понимала, что это означало с их
точки зрения. Я думала, что они стыдились меня, поэтому пыта
лась просто работать, несмотря на их возражения.
Я. Спросите: что для них означало быть испуганными и то, что их
страхи игнорировались? (Энни замолкает, словно прислушива
ясь к частям.)
Энни. Это означает, что они по-прежнему не в безопасности, если никто
не хочет слушать их и всем на них плевать.
Я. Что вы испытываете к ним теперь, когда "знаете"?
Энни. Мне плохо. Я не хотела пугать их.
Я. Сообщите им об этом — чувствами и телом, а не просто словами.
Сообщите: вам плохо оттого, что они были столь напуганы.
Энни. Это сложно — я ощущаю только их тревогу. Когда я пытаюсь пожа
леть их, я сливаюсь с ними.
Теперь терапевт моделирует вмешательство, с помощью которого Энни
может попытаться поговорить с частями: "Спросите у частей, могут ли они
обратить на вас все свое внимание, поскольку у вас есть очень важное
и серьезное сообщение для них. Посмотрите, как они отреагируют, если вы
сообщите об этом и словами, и телом, очень эмпатично: «Я бы никогда и ни

316 Глава 10. Восстановление потерянного: углубление связи со своим...
за что не впустила в этот дом никого, кто причинил бы вам вред — никогда.
Никому плохому нельзя здесь находиться»". (Я моделирую эмпатический
тон, который хочу, чтобы она использовала.) "Не говорите об этом, если
сами в это не верите, но, думаю, такое правило вы создали годы назад, еще
даже до того, как у вас появились дети".
Энни почувствовала, как ее тело немного расслабляется, поэтому я попро
сила ее повторить те же слова: "Я бы никогда и ни за что не впустила в этот
дом кого-то, кто причинил бы вам вред". Она начала физически испытывать
спокойствие.
Энни. Я годами пыталась игнорировать части или просто сливалась
с ними — никогда не задумывалась, почему им так страшно. Мне
и в голову не приходило, что им казалось, будто они по-прежнему
в Нью-Джерси.
"Посмотрите, что произойдет, — предложила терапевт,—если каждый раз,
садясь за компьютер или ожидая учеников, вы будете начинать с одного
и того же заявления: «Я бы не занималась этим, если бы это не было безо
пасным. Я никогда не позволю зайти в этот дом никому, кто может причи
нить вам вред. Никогда и низа что".
Когда Энни вспоминала значение встревоженных реакций частей на учени
ков и успокаивала их, используя одни и те же слова снова и снова, те рас
слаблялись и спокойнее позволяли ей выполнять работу без вмешательств.
Когда клиентка забывала, теряла эмоциональную связь с желанием защитить
и успокоить их, автоматически пыталась прорваться сквозь их страхи, то сно
ва испытывала старые сложности. Прорываться сквозь страхи было необхо
димо в детстве Энни, но сейчас это было жестоким повторением прошлого.
“Я сейчас” против “Та часть меня тогда”
Поскольку травмированная и продолжающая нормальную жизнь
части делят одни тело и разум, поскольку реакции на триггер активи
руют тело и нервную систему целиком, большинство клиентов при
выкли сливаться со своими частями, терять связь со своим опытом
компетентности, власти или наслаждения жизнью. Когда у Энни спро
сили: “Почему тогда частям было страшно это делать? Почему это их
пугало в Нью-Джерси? В том доме? С той семьей?”, ей напомнили, что

Глава 10. Восстановление потерянного: углубление связи со своим...
317
теперь она жила в другом доме с другой семьей (выбранной ею самой),
в другом штате и даже другом десятилетии. Когда части напомнили
клиентке, что они жили под постоянной угрозой физического, сексу
ального и эмоционального насилия, она почувствовала удивление. Для
продолжающей нормальную жизнь личности Энни травма осталась
позади, далекое воспоминание, о котором она даже не хотела задумы
ваться или возвращаться к нему. Во взрослом возрасте она не спросила
у себя: “Почему я не хочу возвращаться к этому воспоминанию?” Она
была слишком занята воспитанием детей, уходом за домом и садом,
участием в общественной жизни, ролью названной матери ученикам
и соседским детям. Почти все эти активности включали в себя опреде
ленное восстановление травматического прошлого: Энни предоставля
ла родным и названным детям опыт заботы и понимания, так и не по
лученный ей, создавала в своем доме среду, выражавшую безопасность,
поддерживала порядок в своем доме и саду (и тот совсем не напоминал
ее беспорядочный дом детства). На данном этапе работы терапевту
особенно важно подвергать сомнениям любые предположения о “лож
ной личности” клиента. Поскольку продолжающая нормальную жизнь
личность левого полушария не связана с сильными травматическими
эмоциями, без слияния с ними и со страхом оказаться перегруженны
ми клиентам легко почувствовать себя пустой оболочкой, просто про
живающей жизненные события, и прийти к выводу, что их способность
функционировать является фальшивой. На примере Энни можно уви
деть, насколько неразумным может оказаться данное заключение: веря,
что создала ложную личность, она не видела, насколько ярко ее взрос
лые ценности и приоритеты отражали ее, как она неосознанно прида
вала значение прошлому, сформировав очень здоровую, творческую
и сострадательную среду для ее семьи по выбору, и как она отличалась
от среды, в которой жила ее биологическая семья.
Для Сэма его восприятие собственной "реальной личности" в основном
было связано с молодым депрессивным мальчиком, которому хотелось
только читать и мечтать, а также с подростком, чье настроение зависело
от регулярного доступа к "сексу, наркотикам и рок-н-роллу" Продолжаю
щую нормальную жизнь личность было сложнее ощутить, несмотря на на
личие у него профессиональных достижений, брака, друзей и сына. У кли
ента была склонность игнорировать взрослые обязательства и низводить
продолжающую нормальную жизнь личность до личности, с помощью

318 Глава 10. Восстановление потерянного: углубление связи со своим...
которой он мог пережить день — в основном для успокоения окружаю
щих. Как часто бывает, недооценка данного фрагмента дала детским частям
больше возможностей влиять на решения Сэма: вместо оплаты счетов или
починки автомобиля ребенок тянул прочесть еще одну главу книги или по
смотреть фильм. Дни проходили в сексуальных фантазиях или похождени
ях вымышленных персонажей.
Чтобы подвергнуть сомнениям убеждения о “ложной личности”,
терапевт должен поверить, что способность функционировать так же
важна, как и способность испытывать эмоции, что не всегда входит
в учебные программы. Функционирование и испытание эмоций пред
ставляют разные полушария мозга: левое приоритизирует порядок,
последовательность, организацию и трезвость суждений, в то время
как правое движимо императивами, связанными с эмоциями и вы
живанием. Левому свойственно более позитивное восприятие жизни,
поскольку оно имеет доступ к фактам, в то время как правое больше
сфокусировано на негативе и угрозах, несмотря на свою эмоциональ
ность [Hanson, 2014]. Обе стороны и оба предпочтения необходимы
для полноценной и насыщенной жизни. Дополнительно я напоминаю
клиентам, что существование ложной личности физиологически не
возможно: даже когда разные индивиды подражают одному человеку,
используют одинаковые вербальные выражения или маневризмы, каж
дый из них уникален. Каждая имитация определяется собственным
мозгом, телом и личностью человека — что в свою очередь отражает
его уникальную историю развития. Терапевт должен помочь клиенту
оценить, как даже без адекватных примеров для подражания в семье
продолжающая нормальную жизнь личность выжила. Поиск таких
примеров в других семьях или имитация ценных качеств, недостающих
в травматическом и нерадивом окружении, являлись манифестацией
твердого намерения данной личности построить новую жизнь, каки
ми непреодолимыми ни казались обстоятельства. Помогать клиентам
оценить качества и ресурсы их продолжающих нормальную жизнь
личностей и лучше осознавать их способность к любопытству, состра
данию, ясности, изобретательности, уверенности и целеустремленно
сти — важная обязанность терапевта. Без явного внимания к дружбе
с продолжающей нормальную жизнь “текущей личностью” клиенты
будут продолжать предполагать, что их тогдашнее “я”, выражаемое
чувствами частей и дисрегуляцией, является текущим “я”.

Глава 10. Восстановление потерянного: углубление связи со своим...
319
Чтобы пошатнуть укоренившиеся когнитивные схемы, концентрирующи
еся на ее бесполезности и неудачах, я спросила у Гильды, можем ли мы
поработать над признанием фактов существования ее взрослой жизни
и продолжающей нормальную жизнь личности. Первый аспект, который
было необходимо принять, я сделала очень близким к фактам и простым.
"Просто попытайтесь «принять», что вы мать троих детей"."Они лучшее, что
когда-либо было в моей жизни", ответила Гильда.
Я. Да, вы чувствуете, что они лучшее в вашей жизни — просто
"примите" это чувство. Оно приятное?
Гильда. Да, правда — я так горжусь ими. Кстати, я помогаю однокласс
никам дочери раз в неделю. Эти дети такие очаровательные.
Я. Да, правда. Столь очаровательный возраст. Так что "примите"
это тоже. Вы любите детей, и вам нравится помогать однокласс
никами Джули. Уверена, ваши родители никогда не приходили
к вам в первом классе!
Гильда (смеется). Точно, и я не уверена, хотела ли я вообще этого. Это
был бы кошмар.
Я. Но вашей дочери не приходится так себя чувствовать, верно?
Уверена, она радуется, когда вы приходите."Примите"это тоже.
Вы тот родитель, помощью которого в школе дочь гордится.
Признание фактов собственной жизни связано с активностью ле
вого полушария: сбор и каталогизация информации. Тильду сбивал
с толку опыт интенсивных эмоций правого полушария. Это усугубля
лось эмоциональной отстраненной личностью левого. Клиентка каза
лась себе притворщицей, так как иногда чувствовала себя уязвимой
и дисрегулированной, а иногда не испытывала ничего. Подобное вос
приятие годами являлось ее убеждением, и она никогда не пыталась
сориентироваться в фактах своей прошлой и текущей жизни, а также
окружения. Гильда работала бухгалтером, где левое полушарие было
преимуществом, но при этом подавляющая природа чувств частей
заставляла ее продолжающую нормальную жизнь личность чувство
вать себя “мертвой” внутри. Когда ее попросили принять ту радость,
которую она находила в своей дочери, ее друзьях и одноклассниках,
клиентка смогла ощутить, что ее продолжающая нормальную жизнь
личность левого полушария обладала эмоциями. Гильда попросту

320 Глава 10. Восстановление потерянного: углубление связи со своим...
не распознавала их раньше, поскольку они были менее интенсивны
ми и весьма приятными (она подписывалась под самоуничижитель
ной историей себя, не анализируя факты). Одну неделю за другой она
обращала внимание на факты о себе, многие из которых ее удивляли,
и практиковала их принятие. “Вас попросили организовать три свадь
бы и выпускной вечер у себя дома — можете принять данный факт?”
“Ух ты, — сказала она, — наверное, им реально нравлюсь я или мой
дом — или и то, и другое... И вдруг я слышу, как одна часть говорит:
«Они попросту используют тебя, Гильда, прими это», и вся моя радость
моментально испарилась”.
Я прокомментировала: “Что же, я думаю, мы с вами получили не
которое представление о причине, по которой вам теперь так сложно
принять факты из собственной жизни — наслаждаться построенной
вами жизнью слишком приятно, и ваша борющаяся личность начинает
тревожиться”.
Как наладить внутреннюю коммуникацию
с дисрегулированными частями
Продолжая идентифицировать роли, ресурсы, способности и еже
дневные активности клиента как доказательство наличия сильной
продолжающей нормальную жизнь личности, терапевт также про
должает регулярно напоминать клиентам воспринимать ежедневные
сложности с чувствами или функционированием как проявление ча
стей, пробужденных бытовыми травматическими стимулами. Затем
продолжающая нормальную жизнь личность “слушает” с любопыт
ством, состраданием, или же и тем, и другим выражение дисрегулиро-
ванных чувств частями и учится отвечать на данную коммуникацию,
прося части рассказать больше об их чувствах: “Что вас беспокоит?”
Обратите внимание, что выражение “беспокоит” постоянно использу
ется в ответ на проявления страха, стыда, гнева, грусти, даже онеме
ния и ухода в себя. Предполагается, что все эмоциональные реакции
отражают беспокойство о чем-то. Слово “беспокоиться” одинаково
знакомо и детям, и взрослым. Еще важнее то, что оно не выглядит
угрозой ни для одной из частей; “злиться” вызвало бы опасения
у подчиняющейся и привязывающейся; “испугаться” было бы слож
но принять борющейся и убегающей. Выражение “Почему вы будете

Глава 10. Восстановление потерянного: углубление связи со своим...
321
беспокоиться, если...” можно использовать для сбора информации
о почти любой ситуации, с которой может столкнуться терапевт или
клиент. Я могу спросить: “Что будет беспокоить детскую часть, если
я уйду в отпуск?” “Почему стыдящаяся станет беспокоиться, если от
кажется от стыда и поднимет голову высоко?” “Что заставит беспо
коиться отчаявшуюся часть, если она начнет испытывать надежду?”
“Что, согласно с беспокойством суицидальной части, произойдет,
если Фелиция твердо решит жить?”
Обычно изначально выражаемое частями беспокойство является
конкретным или поверхностным: страх совершить ошибку, испытать
боль, подвергнуться осуждению, получить отказ, страх, что все рухнет.
Как и дети, детские части обычно более конкретны и привязаны к сти
мулам. Следующий шаг — задавать более глубокие вопросы, как это
делалось бы с любым ребенком. Что будет его беспокоить, если кто-
то осудит его? Что будет его беспокоить, если он совершит ошибку?
Затем продолжающую нормальную жизнь личность просят провести
связь между страхами частей и средой из детства, где возникла травма:
почему ребенок боялся осуждения в том мире? Почему в той семье он
боялся совершить ошибку? Восстановление воспоминаний не явля
ется целью данного шага. Когда проводится связь между прошлым
и настоящим, становится видна цель укрепляющихся эмоциональных
связей между эмоциями частей и их культивирующей гармонизацией.
Воспоминания не изучаются детально, а служат средством эмпатии:
“Неудивительно, что стыдящаяся часть не хочет отказываться от сво
его стыда — он обеспечивал ей безопасность. Возможно, вы можете
сказать ей, что ничего страшного, если она чувствует себя в большей
безопасности, сохраняя его, пока она помнит, что это всего лишь способ
выживания — это не означает, что это правда”.
Тем не менее инициировать и поддерживать внутренний диалог
с частями, автономно активирующимися кажущейся угрозой, не всег
да просто. Для этого необходимо помогать клиентам сохранять двой
ственную осознанность при навязчивых тревожащих мыслях, дрожи,
нервном возбуждении, повышенном сердцебиении, стеснении в гру
ди, сосании под ложечкой, коме в горле и импульсах убежать, залезть
под одеяло, ударить стену или вцепиться ногтями в собственную кожу.
Подобные соматические реакции часто превышают способность кли
ентов описывать и регулировать их. Большинству их сложно выносить.

322 Глава 10. Восстановление потерянного: углубление связи со своим...
Индивиды с травмой не привыкли к данной лексике эмоций, но им
еще сложнее подбирать слова для описания своих телесных реакций
[Ogden & Fisher, 2015]. Даже само слово “тело” может оказаться тригге
ром, усугубляющим, а не снижающим активацию.
Задача терапевта — предполагать, что данные сложности являются
всего лишь частью работы, а не ее концом или смертельной угрозой.
Каждый раз, когда нам удается помочь клиенту выучить новый навык
или попробовать новый подход, части воспринимают это как триггер.
Как многие клиенты описывают: “Я знаю, что смогу так выжить. Но
вдруг, если попробую что-то новое, оно не сработает? Что, если мне
не удастся выжить?” Это явно голоса частей, ожидающих нападения
или уничтожения, но их сильные реакции на перемены часто парализу
ют как терапевта, так и продолжающую нормальную жизнь личность.
Терапевт спрашивает: не слишком ли сложен данный новый шаг или
навык? Стоит ли игнорировать страхи, признавать их, или же они оз
начают, что клиент не готов?
Разрыв и восстановление
Терапевтов могут успокоить исследования, демонстрирующие, что
даже в младенческом возрасте окно толерантности и выносливости
расширяется, когда младенец сталкивается с опытом или стимулами,
слегка выходящими за пределы их зоны комфорта, а затем его успока
ивают и заново регулируют [Tronick, 2007]. В книгах о привязанности
данный феномен известен как “разрыв и восстановление”: за опытом
дискомфорта ребенка следует определенный опыт (подбадривание,
утешение, успокоение, отвлечение), восстанавливающий гармониза
цию и способствующий возникновению положительных ощущений.
Когда подобный опыт повторяется, тело и разум начинают формиро
вать ожидание, что все восстановится: кто-то залечит разрыв, за пло
хим последует хорошее, а страх успокоится безопасностью.
Когда мы, как терапевты, предполагаем подобное, как бы его ни
приветствовала продолжающая нормальную жизнь личность, свя
занные с травмой части с большей вероятностью воспримут это как
угрозу. Поэтому мы должны быть готовы помочь клиенту. Части “со
противляются” нашим вмешательствам из-за страха перемен: в кон
це концов, травма и есть внезапная “перемена”. Минуту назад ничего

Глава 10. Восстановление потерянного: углубление связи со своим...
323
не происходило, но спустя минуту все уже изменилось. Когда терапевт
помогает клиенту воспринимать сопротивление как понятные сомне
ния или чрезмерную настороженность частей, появляется возмож
ность укрепить внутреннее сострадание. Когда терапевтическая рабо
та усложняется чрезмерным или пониженным возбуждением клиента,
узким окном толерантности, частями, пробуждающимися во время
сеанса, терапевту крайне важно уделять больше времени помощи кли
енту в регуляции дисстресса или дисрегуляции, чем содержанию или
объекту сеанса. Как родителю часто приходится прерывать разговор,
чтобы заняться дистрессом ребенка, та же цель используется для фор
мирования уз привязанности к частям.
Очень важным принципом работы с внутренней привязанностью
является то, что все сложности, возникающие во время сеанса, дают
возможность усилить сострадание и принятие, а также способство
вать исправлению прошлого. Если клиенту сложно сохранять двой
ственную осознанность, когда части вмешиваются мыслями, образами
и интенсивными эмоциями, терапевт может помочь ему регулировать
автономную активацию без потери фокуса на проблемах с привязанно
стью. Например, можно переосмыслить одно из вмешательств сенсо
моторной терапии как способ поддержать части: “Посмотрите, что про
изойдет, если вы почувствуете, как ваши ноги касаются пола... Словно
вы говорите испуганным частям, что крепко стоите на ногах. Станет
ли лучше, если вы также распрямите спину? Попробуйте — сделайте
так, чтобы между позвонками низа вашей спины образовалось неболь
шое пространство. Возможно, ваши части смогут почувствовать, какой
вы высокий и насколько сильное у вас тело” [Ogden & Fisher, 2015].
Обратите внимание на то, что вмешательства формулируются чет
ко, чтобы дать понять, что они не используются для подавления или
прекращения дисрегулированного проявления частей. Посыл состо
ит в том, что все вмешательства применяются с целью помощи и им,
и продолжающей нормальную жизнь личности.
Также можно помочь клиенту в регуляции активации, возникшей
из-за реакции частей личности на триггер, используя технику из мо
дели внутренних семейных систем [Schwartz, 2001]: попросить фраг
менты “отойти” или “присесть”. В модели ВСС эту технику можно
использовать, чтобы пробраться за защищающие статус-кво части
и добраться до глубоко скрытых изгнанников. В данном же случае она

324 Глава 10. Восстановление потерянного: углубление связи со своим...
задействуется с целью помочь клиенту сохранить окно толерантности
и поддерживать диалог со всеми фрагментами. Когда клиент сообщает
о “слишком сильной активации”, “слишком сильном шуме в голове”,
“слишком большом количестве быстрых мыслей” или “унижающих
и критикующих голосах”, терапевт просит его проверить, что прои
зойдет, если он попросит части просто “сесть на минутку” или “сесть
и дать вам больше пространства. Объясните им, что сможете помочь
лучше, если они сядут на минуту”. Подобные формулировки не вос
принимаются частями как угрожающие и предоставляют им возмож
ность помощи. Когда клиенты сообщают об отсутствии реакции, их
просят проявить интерес: “Спросите у части: что случится, если она
сядет на минуту, что ее пугает?” Обычно фрагменты отвечают: “Если
я сяду, меня проигнорируют — меня никто не услышит”. Часто по
добные реакции отражают имплицитные воспоминания о прошлом
(отсутствие голоса, возможности позвать на помощь или быть ус
лышанным), но также часто они являются адекватным отражением
прошлого опыта. Продолжающая нормальную жизнь личность пы
тается игнорировать их, подавлять их чувства или вообще отрицает,
что слышит их. Терапевт должен валидировать данный факт: “Знаете,
это правда — не подозревая о том, что это части, о том, что они были
юными и испуганными, большинство людей делают то же, что и вы:
пытаются игнорировать их. Грустно, не так ли? Станете ли вы пер
вым человеком, который признает то, что причинил им боль? Я знаю,
для них это значит многое...” При универсализации описания про
изошедшего (“большинство людей”, “не подозревая”) клиенты смо
гут услышать правду без провокации стыдящихся частей. Обратите
внимание на то, что к продолжающей нормальную жизнь личности
всегда относятся как к адекватному, компетентному и заботливо
му взрослому, способному учиться и нести ответственность за свои
действия; части всегда сочувственно характеризуются как дети или
подростки, чье магическое мышление, страхи, идеализм и нанесен
ные травмой раны заставляют их действовать эмоционально и им
пульсивно. Отношение к ним мягче, а к продолжающей нормальную
жизнь части жестче, поскольку, как и биологический взрослый, она
имеет доступ к префронтальной коре, состояниям любопытства и со
страдания и функционально способна взять на себя ответственность
за безопасность фрагментов в теле и мире.

Глава 10. Восстановление потерянного: углубление связи со своим...
325
Выражение сострадания
травмированным детским частям
И дети, и взрослые могут поверить в чужие успокаивающие слова,
только если чувствуют, что их “понимают”; т.е . когда они ощущают, что
им верят, о них переживают, или они дороги кому-либо. Пустые заве
рения не просто не приносят успокоения, они также часто становятся
триггером, пробуждая эмоциональные воспоминания об обидчиках,
чьи заверения оказались способом обмана доверия детей в преступных
целях. Клиенты могут выучить правильные слова, которые смогут ска
зать частям: “Теперь ты в безопасности — тебе никто не может причи
нить вред — сейчас настоящее, не прошлое”, но без эмпатической гар
монизации подобные уточнения буквально пропускаются мимо ушей.
Даже в терапевтических отношениях способность успешно успокаи
вать прямо пропорциональна эмоциональному резонансу к чувствам
и страхам клиента. Если терапевт сможет научить клиента сохранять
состояния интереса и сострадания без потери ощущения разграниче
ний между частями и мудрым “я”, они смогут предложить своим ча
стям “недостающий опыт” [Kurtz, 1990; Ogden & Fisher, 2015], исправля
ющий прошлое, вызывающий “слезы облегчения” и культивирующий
надежную внутреннюю привязанность.
Именно потому внутренняя коммуникация, направленная на “ис
правление” связанных с травмой имплицитных воспоминаний частей,
всегда сфокусирована на формировании правильной эмоциональной
связи между ними и продолжающей нормальную жизнь личностью:
связь не должна быть настолько сильной, что последняя сливается
или подавляется, а в достаточной для получения эмоционального
резонанса степени. Во-первых, отталкиваясь от предположения, что
эмоции, импульсы и поведение частей являются их “языком”, про
должающий нормальную жизнь фрагмент просят “слушать” каждый
из каналов коммуникации как сообщение от юной, травмирован
ной части, сохранять интерес и любопытство при контакте с ними.
Ответ терапевта на коммуникацию частей должен отражать воспри
нимаемый возраст, чувства и затруднения частей. В обычной жизни
взрослые редко общаются на одном и том же “языке” с двухлетним
малышом и 16-летним подростком. В общении с маленькими детьми
мы используем простые слова, выражаем заботу не только вербально,

326 Глава 10. Восстановление потерянного: углубление связи со своим...
но и телесно, выбираем лексику, знакомую маленьким детям, напри
мер “страшно”, “плохие люди”, “злюсь”, “нечестно”. При разговоре
с подростками терапевт должен в достаточной степени подключить
ся к собственной бунтующей или подростковой личности, чтобы его
выражения не казались снисходительными или попытками лечения.
“О, черт, реально?” куда более эффективно в общении с подростком,
чем, например: “Должно быть, вам было тяжело”. Затем продолжа
ющую нормальную жизнь личность учат отвечать с состраданием
и выражать понимание, или, если части непонятно, задавать вопро
сы, которые мы бы задали любому ребенку. На следующем этапе ее
поощряют продолжать изучать чувства или реакции части с помощью
вопросов: “Что тебя беспокоит? Что тебя пугает? Почему тебе так
грустно?” Иногда части отвечают травматическим или болезненным
образом, иногда словами наподобие: “Я плохой — поэтому люди пло
хо ко мне относятся”, и иногда чувствами, как, например: “Мне нужен
друг — мне одиноко”. Может оказаться полезным, если в данный мо
мент терапевт подтолкнет продолжающую нормальную жизнь часть
к размышлениям: по какой причине детская часть стала бы так себя
чувствовать? Что происходило в тот момент его жизни, что заставило
бы испытывать такой стыд?
Когда продолжающая нормальную жизнь личность впитывает стыд,
страх, растерянность, гнев или уязвимость, живущие в детской ча
сти, и удачно формирует с ней эмоциональную связь, терапевт задает
вопрос из модели ВСС: “Что вы испытываете к этой части сейчас?”
[Schwartz, 2001]. Если клиентам действительно это удалось, данный
вопрос спонтанно пробуждает сострадание и эмпатию, а ответы отра
жают укрепление привязанности к детской части: “Мне обидно за нее”,
“Я хочу помочь ему”, “Я хочу защитить этого малыша”.
Для успешной работы над внутренней привязанностью важно ис
пользовать именно вышеуказанные формулировки. “Что вы думаете
об этой части?” отличается от “Что вы испытываете к этой части?”
“Думаете об” включает в себя получение информации левым полу
шарием, проявляющееся в вопросе клиента: “Я не знаю — сейчас по
думаю над этим”. “Что вы испытываете к” активирует интуитивные
реакции правого полушария, которые части могут воспринять как ис
тинные и аутентичные. Когда “испытываете к” трансформирует при
вычное отчуждение продолжающей нормальную часть личности, та

Глава 10. Восстановление потерянного: углубление связи со своим...
327
под руководством терапевта устанавливает связь с грустью, желанием
защитить или гордостью в отношении ребенка и передает обратно эм
патическую связь. Часто фрагменту просто нужно услышать: “Я тебе
верю” или, что еще лучше: “Я знаю, насколько плохо было тогда”.
Поскольку коммуникация включает в себя взаимность, опыт, кото
рого недостает в жизнях многих переживших травму детей, терапевт
концентрируется на обоюдности общения: “Каково мальчику ощущать
вашу грусть? Он не привык к сочувствию со стороны других...” “Каково
ей слышать, что вы хотите защитить ее? Это хорошее ощущение или
немного пугающее?” Чаще всего детская часть выражает положитель
ные чувства, с помощью слов или эмоций и телесных ощущений. Когда
клиента спрашивают: “Каково детской части слышать, что нам важны
ее чувства?”, он испытывает спонтанные изменения в телесном опы
те: расслабление, тепло, глубокое дыхание. Как в семейной терапии,
важно подчеркнуть все положительные изменения: “Да, она может вы
дохнуть — думаю, знать о том, что вы хотите защитить ее, стало для нее
облегчением. Спросите у нее, правда ли это”. “Ему приятно ощущать,
что кому-то важны его чувства, верно?”
Важно затем всегда спрашивать: “И каково вам ощущать, насколько
ему это важно?” Поскольку взаимность основывается на взаимодей
ствии за взаимодействием, прямо как в отношениях родителя и ребен
ка, диалог может продолжиться: “Очень важно и радостно знать, что он
так тронут... А каково ему слышать, что вам приятно поддерживать эту
связь с ним?” “Каково вам слышать, что он хочет отправиться домой
с вами?” “Хорошо, вы готовы забрать его домой?! Вы быстро среагиро
вали — сразу же «ухватились», да? Ему это нравится?”
Продолжающую нормальную жизнь личность просят валидировать
связанные с конкретным событием чувства части, в особенности когда
она показывает образ или есть определенная связь с воспоминанием:
“Я понимаю, как вам страшно покидать дом и привлекать к себе вни
мание, прекрасно понимаю. Привлекать к себе внимание других людей
было опасно, страшно”. “Я прекрасно понимаю — было плохой идеей
пробовать что-то новое, если только вы не были уверены в результа
те”. Когда части ощущают эмоциональную коммуникацию, а не просто
вербальную, когда их эмпатически понимают, возникает чувство об
легчения, и вера в продолжающую нормальную жизнь личность укре
пляется.

328 Глава 10. Восстановление потерянного: углубление связи со своим...
Вмешательство исцеляющего опыта
На следующем этапе нужно помогать клиенту сохранять связь с ис
целяющим опытом, предоставляемым юной травмированной детской
личности, будь это понимание, искреннее сочувствие боли и страху
ребенка или соматический опыт теплоты, расслабления мышц и пони
жения ритма сердцебиения. Когда появляется доверие между детской
и взрослой частями, внутренние диалоги могут углубляться. Но в эти
моменты часто вмешиваются другие части, чтобы отвлечь от момен
тов гармонизации, возникающих между продолжающей нормальную
жизнь личностью и травмированным ребенком. Чувствуя угрозу
от гармонизации, теплоты, любящего присутствия, мягкости и уяз
вимости, вмешиваются критикующие голоса борющихся частей, как
и раздраженных, тревожных, запутавшихся и самоутверждающихся
(“Мне не нужно здесь находиться — я все это знаю”). Обычно тера
певт направляет сквозь подобные вмешательства продолжающую нор
мальную жизнь личность: “Похоже, критикующей части не нравится
близость между вами и детской частью... Вы бы хотели узнать больше
о том, что ее беспокоит? Или вы лучше попросите эту часть присесть
на секунду, пока вы не закончите разговор с мальчиком?” Обратите
внимание на то, что данный выбор дается как способ улучшить обуче
ние новому: когда клиентам приходится делать выбор или иницииро
вать действие, они напрягают ослабшие мышцы. После вынужденной
пассивности или гиперкомпенсации, выражающейся как избыточная
импульсивность, формирование привычек целенаправленности и вы
бора является важным компонентом исцеления.
Четыре вопроса для формирования
дружеских отношений
У многих клиентов есть способность вступать во внутренний диалог
с частями: менее дисрегулированных или диссоциативных, с более ши
роким окном толерантности, с более развитой созерцательностью или
осознанностью. Данным индивидам часто оказывается полезна техни
ка “Круг медитации для фрагментов личности” (см. приложение Б).
Клиенты представляют круг для медитации, где есть место каждой ча
сти личности, и затем молча наблюдают, как каждая из них приходит

Глава 10. Восстановление потерянного: углубление связи со своим...
329
и усаживается. Наличие места в круге, приглашение выразить соб
ственные чувства и страхи, забота, слышимая в тоне голоса продолжа
ющей нормальную жизнь части, даже сам опыт возможности выска
заться понятным способом — все это является исцеляющим опытом
для юных травматических частей, позволяющим укрепить внутреннее
ощущение безопасности. Когда части ощущают большее спокойствие
и способность доверять, их автономная дисрегуляция утихает, окно
толерантности расширяется, и в префронтальной коре возрастает ак
тивность. Таким образом улучшается способность продолжающей нор
мальную жизнь личности проявлять любопытство, изобретательность,
спокойствие, сострадание и воспринимать вещи в перспективе.
Клиентам с более интенсивной дисрегуляцией, боязнью частей или
борющимися фрагментами, стремящимися ограничивать возможности
терапевта, или привязывающимися личностями, сфокусированными
на получении его заботы, сложнее построить сострадательный диалог.
Тем, кто не может обусловить свободную внутреннюю коммуникацию,
тем, кто только начинает учиться этому, полезно строить более струк
турированный внутренний диалог, для которого со стороны клиента
не требуется слишком много умений. “Четыре вопроса для формирова
ния дружеских отношений” удовлетворяют потребность в структуриро
ванной, легкой в изучении технике поддержания внутреннего диалога
даже в ситуации диссоциации или дисрегуляции. Название отражает
ее цель: подружиться с частями, чтобы они почувствовали, что их при
ветствуют и слушают. Первые три вопроса сфокусированы на основных
страхах частей, обычно являющихся страхом вреда и уничтожения или
же страха заброшенности. Данную технику стоит использовать при лю
бом чувстве или проблеме, похожей на проявление части. Я часто за
действую ее как способ вмешаться и восстановить стабильность в работе
с клиентами, контроль над которыми в ежедневной жизни захватывают
части. Это также помогает в тех случаях, когда их жизнь ограничива
ют части, опасающиеся встречающихся в обыденной жизни триггеров.
Можно привести следующий случай в качестве примера.
При обсуждении того, стоит ли ей принимать приглашение на день рожде
ния от старой подруги, с которой она уже давно не виделась, Энни поглощал
стыд при одной только мысли согласиться. Предложив ей воспринимать
это чувство как принадлежащее определенной части и фокусироваться
на нем как на сообщении, я провожу ее через следующие этапы.

330 Глава 10. Восстановление потерянного: углубление связи со своим...
Я. Спросите у нее, что столь стыдного в том, чтобы пойти на вече
ринку?
Энни. Она беспокоится, что меня заметят.
Я. Спросите у нее, что произойдет, если ее заметят?
Энни. Им не понравится увиденное. Им будет противно.
Я. Что случится, если им не понравится увиденное?
Энни. Они отвергнут меня, и тогда я снова останусь совсем одна. (Базо
вый страх.)
Я (задаю четвертый, последний вопрос). Спросите, что нужно ей
от вас здесь и сейчас, чтобы не столь сильно бояться отвержения
и одиночества. (Важно, чтобы последний вопрос включал в себя
точные слова части и четко передавал: спрашивают, что про
должающая нормальную жизнь личность может сделать в дан
ный момент, чтобы успокоить эти чувства и страхи.)
Энни услышала, как внутренний голос грустно говорит:"Мне нужно, чтобы
ты не стыдилась меня". Когда Энни осмысливала эти слова, на ее глаза наво
рачивались слезы: "Мне так жаль ее! Она права — я стыдилась ее, и больше
не хочу так поступать".
Я. Скажите ей об этом, сообщите, как вам стыдно за то, что вы сты
дились ее все это время — своим телом и чувствами, чтобы она
понимала, что вы серьезно...
В течение следующих недель Энни пыталась выражать поддержку и успо
коение 13-летней части: чтобы извиниться за то, что заставила ее испыты
вать еще больше стыда, и пообещать, что не бросит и не позволит никому
отвергнуть ее. К собственному удивлению, она чувствовала себя неожидан
но спокойно в день вечеринки. Вместо того чтобы тревожно размышлять
о том, как ужасно все пройдет, или стыдить себя заранее, она напоминала
себе (и 13-летней части), что не должна оставаться, но может, если ей хо
чется.
На следующей неделе она описала свой опыт: "Было весело! Линн была
рада увидеть меня, и впервые за все время не казалось, что мне надо было
сильно стараться, чтобы произвести впечатление. На самом деле я слушала
больше, чем обычно — просто говорила, когда у меня было что сказать.

Глава 10. Восстановление потерянного: углубление связи со своим...
331
Мне не приходилось постоянно говорить, чтобы убедиться, что они не от
вергнут меня".
Я. Каково было вашей 13-летней части ощущать вашу возможность
просто быть собой, знать, что вам не приходится ни на кого про
изводить впечатление? Спросите сейчас у нее...
Энни. Она говорит, что это заставило ее испытать гордость. Если я нрав
люсь, значит, и она тоже. Если люди принимают меня, она может
быть уверена, что и ее примут.
Я. Ну, наверняка помогло то, что вы были сфокусированы на том,
чтобы она чувствовала себя комфортно, а не стыдились! Все
тревожные части, которые направляли вас, и критическая часть,
говорящая вам, что вы неудачница, не могли и слова вставить,
поскольку вы были сконцентрированы на ней. Она помогла вам!
Обратите внимание на то, что терапевт проводит ее через 4 вопроса
для формирования дружеских отношений, а затем помогает ей сфо
кусироваться на моменте исцеления вместе с 13-летней: “Скажите ей,
как вам стыдно... Каково ей ощущать чужой дистресс, вызванный тем,
что ей причинили вред?” В подобные моменты только терапевт мо
жет полностью понять значение каждого этапа: с метаосознанностью
свидетеля терапевт понимает, что Энни бы стала испытывать стыд за
причиненный любому ребенку вред, а также то, что стыд за причинен
ный вред является очень желанным, но при этом новым и странным
опытом. Часто детские фрагменты ощущают теплоту или поддержку
при заботе продолжающей нормальную жизнь личности, но затем
неожиданно останавливаются и сдерживаются, чувствуя тревогу или
сомнения, боясь или не позволяя себе поверить в ее правдивость. Как
они могут доверять кому-то заботливому, когда им известно только от
сутствие заботы?
Терапевт должен помочь клиентам использовать эти моменты ва
лидацией страхов и отсутствия доверия клиента: “Это так ново —
спросите у нее, приятно ли ей чувствовать, что вам обидно за нее?
Что вам не нравится причинять ей боль? Или это некомфортно?”
Продолжающая нормальную жизнь личность клиента может ответить:
“Похоже, ей хочется довериться мне — хочется верить, что я буду рядом
с ней. Но она всегда сначала расслабляется, затем напрягается и ухо
дит в себя”. Терапевту может понадобиться перевести реакции детской

332 Глава 10. Восстановление потерянного: углубление связи со своим...
части так, чтобы вызвать больше сострадания к ней: “Возможно, она
уходит в себя потому, что хочет довериться вам... Спросите у нее: ей бы
хотелось верить вам? Хотелось бы ей верить, что вы не уйдете и не при
чините ей вред?”
Когда терапевты начинают проводить клиента через этап восста
новления, им может показаться, что они “говорят за клиента”. Или
они могут испытывать дискомфорт при предположении чувств дет
ской части. Важно помнить, что в работе с травмой мы предоставляем
клиентам объяснения с точки зрения психологии, поскольку у них нет
слов для описания их травматических реакций: прошлое и настоящее
переплелись. Язык, на котором разговаривает продолжающая нор
мальную жизнь личность, отличается от языка детской части, и мы
сталкиваемся с выбором: предоставлять слова, объясняющие опыт
клиента, или оставить его в замешательстве. С предубеждениями
терапевта или чрезмерной покладистостью клиента можно бороться
просьбами к последнему следить за эффектами каждого вмешатель
ства [Ogden & Fisher, 2015], а также проверять и спрашивать у части,
“кажется ли это правильным”. У пациентов, способных более деталь
но следить за собственными эмоциями или телесным опытом, можно
спросить следующее: “Что происходит с напряжением (страхом, чрез
мерной настороженностью или дрожью), когда вы говорите своей ча
сти, что будете защищать ее?” Клиентам, чья способность наблюдать
или чувствовать ограничена, может потребоваться больше подсказок,
указаний или и того, и другого со стороны терапевта. Простая техни
ка, позволяющая убедиться, что терапевт не “направляет свидетеля”
до причинения вреда, — предоставить ему набор возможностей [Ogden
& Fisher, 2015]: “Она чувствует себя более расслабленной или более
напряженной? Более осторожной или более тревожной? Борющаяся
часть соглашается или отвергает ваше намерение предложить уте
шение детской части?” Терапевт также может предложить спектр
эмоций: “Ей, скорее, стыдно или грустно?” Или физических реакций:
“Гнев борющейся части больше чувствуется как энергия? Или сила?
Или она хочет что-то сделать?” Можно даже предоставить выбор из
частей: “Эта грусть кажется больше связанной с привязывающейся
или депрессивной частью?”
Нельзя переоценить важность поощрения воплощенной коммуни
кации.

Глава 10. Восстановление потерянного: углубление связи со своим...
333
•
Сообщите мальчику своими чувствами и телом, что вы полностью
понимаете, почему он это испытывает.
•
Используйте свои чувства, чтобы сказать ей: теперь вы здесь, и вы
намерены остаться.
•
Просто мягко подержите его, чтобы он понял, что не один.
Формирование импульсов к заботе
Часто при попытках рассказать клиентам о детских частях и их по
требности в заботе терапевты используют обобщения наподобие “дет
ским частям нужна ваша забота” или “когда вы научитесь давать им
ощущение безопасности”, но подобные формулировки часто слишком
абстрактны, и их не может понять даже продолжающая нормальную
жизнь личность: что на самом деле означает “заботиться о” или “давать
детской части ощущение безопасности”? Эти слова могут не только по
казаться угрожающими продолжающему нормальную жизнь фрагмен
ту, но и оказаться триггером для детских. Это пробудит страх провала
или уверенность в том, что терапевту совершенно не хочется заботить
ся о них. С другой стороны, может оказаться полезным предоставлять
конкретизированные предложения того, что говорить части или делать
с ней, в особенности если поставлен выбор из многих вариантов или
“спектр” [Ogden & Fisher, 2015]: “Можно сказать ему, что вы теперь
взрослый, или что плохие люди исчезли, вы будете защищать его, или
что ему больше не причинят вреда”. Предложив несколько вариантов,
мы можем пробудить интуитивное ощущение клиентом того, в чем
нуждается конкретная юная часть. Например: “Думаю, можно начать
с того, что я теперь взрослый — я больше не такой маленький, как он.
Только так он может поверить, что я его действительно защищаю”.
Преодоление внутреннего недоверия и страха
Возвращению чувства надежды и безопасности детским частям ча
сто препятствуют скептичные, чрезмерно настороженные части, или
же детские фрагменты, не решающиеся поверить, что наконец-то по
лучают столь желаемое. Логично, что борющаяся и убегающая части
проявляют себя как подозрительные, недоверчивые, циничные или

334 Глава 10. Восстановление потерянного: углубление связи со своим...
саботирующие. Ожидаемо, что фрагменты-защитники некоторых кли
ентов (например тех, чьи обидчики были в особенности садистичными,
манипулятивными или злобными) станут более отчаянно обороняться
от предложений любых позитивных вещей или запретят детским ча
стям ослаблять бдительность. Данный феномен в особенности часто
встречается у пациентов с диссоциативными расстройствами (гла
ва 8), но также бывает и у тех, чьи части более интегрированы и ме
нее диссоциативно разделены. Внутреннее недоверие защищающих
частей проявляется совсем не так, как у уязвимых. Например, когда
продолжающая нормальную жизнь часть задает вопрос и не получает
ответа, ее обычно поощряют повторить вопрос или слегка изменить
формулировку. Но когда результат остается прежним, лучше всего
предполагать, что молчание и есть коммуникация. Это может озна
чать: “Я не стану с тобой разговаривать”, или “Я боюсь с тобой разго
варивать”, или “Я не знаю, кто ты”. Либо ответ может сначала казаться
молчанием, поскольку приходит без слов. Клиент может заметить эмо
цию, например тревогу, грусть, гнев или физическую реакцию, к при
меру, напряжение, онемение, перемены в сердцебиении или дыхании.
Иногда, когда эмоцией является грусть и есть физические ощущение
уязвимости, данные коммуникации без слов идут от еще не умеющей
говорить детской части. В подобных случаях продолжающая нормаль
ную жизнь часть под руководством терапевта ведет себя так, как вел бы
себя взрослый с любым младенцем или малышом, и использовать не
вербальные реакции этой части, чтобы оценить, насколько успешным
оказалось восстановление.
Но когда продолжающая нормальную жизнь личность спрашивает:
“О чем беспокоится эта часть?”, а в ответ следует молчание, смешанное
с гневом, напряжением мышц или онемением, лучше всего воспринять
это как сообщение от чрезмерно настороженной или разгневанной ча
сти: “Возможно, есть часть, передающая, что не доверяет вам”. В по
добные моменты часто полезным оказывается экстернализовать часть,
спросив у продолжающей нормальную жизнь личности представить
следующий сценарий и обратить внимание на собственные интуитив
ные чувства по отношению к молчаливой части: “Если бы вы усынови
ли ребенка, пережившего травму, а он не стал бы разговаривать с вами
при вашем приближении, что бы вы об этом подумали?” Большинство
клиентов в продолжающей нормальную жизнь личности бы сразу

Глава 10. Восстановление потерянного: углубление связи со своим...
335
ответили: “Разумеется, он пока что не доверяет мне”. “Что бы вы сде
лали затем?” “Я бы сказал, что понимаю — как он бы смог так быстро
начать мне доверять? Что он может не спешить и узнать меня получше,
прежде чем определится”. Даже клиенты, утверждающие, что не зна
ют, как понимать детскую часть или что делать с ней, очень быстро
становятся “экспертами”, когда их просят представить себя приемным
родителем травмированных детей или директором приюта для травми
рованной молодежи.
Терапевт может поддерживать интуицию и проницательность кли
ента, помогая продолжающей нормальную жизнь личности поделиться
ими с частью: “Это имеет смысл — теперь вы можете передать то же
самое сообщение части, которая отказывается с вами разговаривать?
Сообщите, что решать ему — вы совершенно не давите — вы понимаете,
почему ему сложно кому-либо довериться”. Используя заявления о те
лесных и эмоциональных реакциях для интерпретации ответа части,
клиентов можно поощрять просто продолжать беседу с “молчаливой
частью” и экспериментировать с разными подходами. Иногда у нее
можно спросить: “Что я (продолжающая нормальную жизнь личность)
могу сделать, чтобы тебе было легче говорить?” Или клиент может
валидировать осторожность части: “Я хочу сказать молчаливой части,
что ценю ее осторожность. Лучше сказать меньше, чем больше, пока
не узнаешь, с кем разговариваешь”. Часто, когда частям-защитникам
предоставляют уважение и больше контроля, они с большей охотой
вступают в диалог.
В процессе терапии Дженнифер стало ясно, что ее часть-защитник отверга
ла все, что ей казалось угрожающим. Ее на полуслове мог прервать голос:
"И в чем смысл этого всего? Почему мы обсуждаем это? Куда мы с этим на
правляемся?" На вопрос "Что тебя беспокоит в том, что мы обсуждаем это?"
часть ничего не ответила. Я предположила, что ее часть-оценщик явно вол
новалась из-за траты времени на терапию и точно оценила, что они с Джен
нифер весьма часто перескакивали с темы на тему. Дженнифер попросили
поблагодарить часть за ее усилия — все равно следовала тишина. Затем
я предложила Дженнифер выбрать тему для обсуждения и спросить у оцен
щика, подходит ли она. К собственному удивлению, она услышала внутри "Хо
рошо". Каждый раз, когда клиентка хотела сменить тему или изучить что-то
глубже, ее поощряли спрашивать у оценивающей части, согласна ли та. Мы

336 Глава 10. Восстановление потерянного: углубление связи со своим...
обе заметили, что оценщик почти всегда соглашался на предложение, а когда
отказывался, этому всегда была разумная причина. Начался исцеляющий ди
алог: оценщик не мог защищать ее от родителей, манипулирующих желанием
привязанности маленькой девочки, но теперь он мог этим заняться — пока
Дженнифер будет не забывать давать ему место в своей жизни.
Создание новой цели и миссии
для каждой из частей
Когда продолжающая нормальную жизнь личность клиента добро
вольно и осознанно дает частям-защитникам власть и контроль, возни
кает ряд положительных эффектов. Достигается баланс между уязви
мостью и чувством власти; фрагменты-защитники более охотно дают
доступ к детским травмированным или невинным частям; улучшается
внутренняя коммуникация; клиенту помогают стать более находчи
вым, лучше защищать себя и четче ставить собственные границы. И все
это исходит от неожиданного источника — борющихся и убегающих
частей. Самая частая ошибка терапевтов — сдаться перед молчанием,
сопротивлением или обесцениванием защитником клиента или тера
пии вместо того, чтобы пересмотреть данные реакции как естествен
ные, нормальные и вызванные желанием защитить. Также часто тера
певт, пациент или они оба могут “демонизировать” части-защитники,
т.е . воспринимать их как вмешательство в терапию, а не часть работы.
Когда терапевт поощряет клиента продолжать, несмотря на возраже
ния борющихся частей, или пытаться игнорировать их, это создает
еще больший раскол и недоверие. Если терапевт выражает уважение,
благодарность и понимание поступков и реакций борющегося и убега
ющего фрагментов и предлагает клиенту поступать так же, части-за
щитники становятся более открытыми к сотрудничеству. И когда они
оба настойчивы в своих попытках установить контакт с борющейся
частью, сколько раз бы их не постигала неудача, отправляется важное
невербальное сообщение, которое вызывает любопытство даже у само
го настороженного защитника: они настроены серьезно и готовы под
вергнуть испытаниям эти намерения.
Исследователи заметили, что у матерей, показывающих надежную
привязанность своим детям, есть одна общая характеристика: они спо
собны резонировать с настроем ребенка, модулировать собственные

Глава 10. Восстановление потерянного: углубление связи со своим...
337
состояния, чтобы избежать дисстресса у младенца или усилить по
ложительный аффект, а также одновременно отражать оба состояния
ребенку [Kim et al., 2014]. Отражение состояния младенца вместе с со
ответствующими чувствами матери (например волнением, радостью,
сочувствием, теплотой), по всей видимости, выражает “Я понимаю”,
а также “Я могу помочь”. Если мать просто отражает состояние мла
денца, они оба увязают в состоянии дистресса. Они “сливаются”, слов
но продолжающая нормальную жизнь личность с расстроенными ча
стями. Если мать отражает только собственное позитивное состояние,
ребенок не получает утешающего ощущения, что его “поняли”. Это по
хоже на пустые заверения: “Я не понимаю этого, но не волнуйся — тебе
скоро станет лучше”.
В исследованиях надежной привязанности предполагается, что и ре
зонанс, и восстановление являются важным аспектами так называемой
“гармонизации”. Эту концепцию можно применить к отношениям про
должающей нормальную жизнь личности и частей. Как и в случае с ма
терями и младенцами, “слияние” с эмоциями части попросту оставляет
ребенка одного с расстроенными чувствами, и абстрактные слова уте
шения или надежды тоже. Фрагментам важно не только ощутить вну
тренне, что продолжающая нормальную жизнь личность “понимает”,
как им страшно, больно, стыдно или обидно, но и испытать эффект ее
любопытства, сострадания, спокойствия, силы и намерения защитить.
Однако из-за их прошлой травмы взрослой личности понадобится вре
мя и настойчивость, чтобы постоянно предоставлять “гармонизацию”
в этом смысле.
Мейсон очень хотел справиться со своей фобией заболеть, приведшей его
к постоянным попыткам избегать "микробов" В результате возникла хрони
ческая тревожность, не позволяющая ему наслаждаться в целом хорошей,
за исключением травмы, жизнью. Настроившись на страх в своем теле и уг
нетающее ощущение того, что он заболевает, клиент заметил навязчивые
мысли ("Зачем ты прикоснулся к дверной ручке? Ты что, не заметил, как тот
мужчина шмыгал носом?"), и спонтанно возник образ из детства. Он учился
во втором классе и смотрел на уроке мультфильм о бактериях и мытье рук:
в каждом кадре виднелись красные вспышки, когда демонстрировалось,
где в жизни ребенка блуждали микробы. Голос за кадром повторял: "Бе
регитесь микробов! Мойте руки после прикосновения к поверхностям —
держитесь подальше от кашляющих и чихающих людей". В воспоминании

338 Глава 10. Восстановление потерянного: углубление связи со своим...
Мейсон видел, как паника его семилетней личности становилась все силь
нее, и физически ощущал скачок тревоги. Клиент сохранял осознанность
и интерес к интенсивности страха, а я перевел опыт мальчика на связанные
с травмой термины: "У него дома происходило столько плохих вещей, а те
перь ему говорят, что нужно остерегаться еще и других. Неудивительно, что
он испугался! Но для него плохая вещь на самом деле плоха—действитель
но травматична. Наверное, он в ужасе, да? Что вы испытываете к нему, когда
ощущаете, как ему страшно?"
Мейсон. Мне грустно за него—у него никогда не было ни безопасного
места, ни безопасного человека в мире. (Он начинает отра
жать и тревогу ребенка, и собственное сочувствие.)
Я. Да, у него никогда не было ни безопасного места, ни безопас
ного человека... При этом чувстве грусти какой импульсу вас
возникает? Подойти ближе к нему? Просто дать ему знать, что
вы здесь?
Мейсон. Я просто хочу взять его на руки и подержать — но я чувствую,
что он не доверяет мне. (Его отражение становится более
гармоничным, передает желание взять на руки и успокоить
мальчика одновременно с пониманием страха ребенка слиш
ком сблизиться.)
Я. Как он может довериться кому-либо из взрослых? Он никогда
не встречал такого человека, как вы... Возможно, вам стоит
просто сообщить ему, что вы здесь и хотите помочь...
Мейсон. Я чувствую, что он хочет поверить мне, но слишком боится
ослабить бдительность.
Я. Спросите у него, правы ли вы—хотел ли бы он вам поверить?
Мейсон. Да, он говорит, что ему нужно остерегаться плохих вещей, та
ких как микробы — ему приходится оставаться начеку — он
не может расслабиться.
Я. Скажите, что можете помочь ему в этом — если предполо
жить, что вы этого хотите, конечно. Спросите, подойдет ли
ему, если вы возьмете на себя эти обязанности — просто
на несколько минут, чтобы проверить, облегчает ли это ему
жизнь... (Демонстрирует следующий жест: внимательно
осматривает комнату на все 360 градусов.)

Глава 10. Восстановление потерянного: углубление связи со своим...
339
Мейсон начал поворачивать голову очень медленно и осторожно, демон
стрируя семилетнему мальчику, каким внимательным и наблюдательным
он умеет быть.
"Как я справился?"—спросил он.
"Не так хорошо, как я, но неплохо", — ответил мальчик.
"Покажи мне, как ты бы сделал",—сказал ему Мейсон. Клиент сразу же ощу
тил, как растет его концентрация, а взгляд ищет вещи наподобие дверных
ручек, на которые обращалось внимание в фильме. Затем он попытался
осознанно повторить внимательное фокусирование ребенка: "Как тебе
это?", — спросил он.
Он ощутил, как мальчик придвигается ближе к нему, напряженное тело
слегка расслабилось, и затем его накрыла волна усталости. "Я не знаю, что
не так со мной — просто хочу спать", — сказал он.
Я снова перевела: "Возможно, теперь этот маленький мальчик может рас
слабиться, потому что теперь вы следите за обстановкой за него, и именно
так, как ему нужно... Наверное, он очень устал от всей этой избыточной
напряженности".
"Я чувствую, как он прижимается ко мне — он устал. Я продолжаю повто
рять: «Можешь отдыхать — я остаюсь начеку вместо тебя — тебе больше
не нужно этим заниматься»". От своих же слов у Мейсона навернулись сле
зы, и ему вспомнился собственный сын: "Моему сыну никогда не приходи
лось оставаться начеку — и ни один семилетний ребенок не должен этим
заниматься".
Я. Это верно — и потому так важно помнить об этом мальчике, как вы
помните о собственном сыне, даже когда он молчит. Давайте поду
маем о том, как вы будете присматривать за ним, и как вы постоянно
будете давать ему знать, что вы здесь.
В данном примере и клиенту, и терапевту пришлось проявить изо
бретательность, поскольку детская часть хотела не только близости
и комфорта; ему была нужна защита. Если бы мы просто передали
мальчику, что Мейсон рядом с ним, то это показало бы, что продол
жающая нормальную жизнь личность не смогла понять его фундамен
тальный страх: после просмотра того мультфильма на уроке никакое
место уже не было безопасным. Дома ему приходилось защищаться

340 Глава 10. Восстановление потерянного: углубление связи со своим...
от жестоких взрослых, а за его пределами — от микробов. Обратите
внимание на то, как важно было перевести коммуникацию детской
части, поскольку это поспособствовало предложению “взять на себя”
чрезмерную настороженность ребенка [Ogden & Fisher, 2015] и позво
лило ему отдохнуть. У каждой из детских частей свой характер: у ка
ждой свои потребности в восстановлении после травмы, в зависимости
от возраста, этапа развития, опыта травмы и/или недосмотра, а также
животных защитных реакций, к которым они привязаны. Например,
борющемуся фрагменту может понадобиться ощутить собственную
целеустремленность, контроль и власть; привязывающая часть хочет
быть защищенной, любимой и уверенной в том, что ее не бросят; зами
рающая или испуганная, возможно, просто надеется быть защищенной
от боли или угрозы смерти; подчиняющейся нужно ощутить свою важ
ность, независимость и инициативность; а убегающая может мечтать
о свободе.
В следующей главе мы рассмотрим то, как работа с эмоциональной
связью, коммуникацией и исправлением дисрегулированных состоя
ний памяти может стать еще более важной для детей и взрослых всех
возрастов, вне зависимости от того, являются они частями личности
или детьми индивида. Путем регулярного предоставления подобного
опыта во время сеансов и применения этих же техник дома мы можем
помочь клиентам “построить” безопасную привязанность — так же, как
гармонизированные родители “строят” узы привязанности со своими
младенцами. Каждый раз взрослая личность клиента гармонизирует
ся с неудовлетворенными потребностями ребенка, его страхом или бо
лезненными эмоциями. Он “исправляет” печальный опыт, строит узы
привязанности, кусочек за кусочком, опыт за опытом. В случае с мла
денцами именно то, как они успокаиваются и расслабляются в руках
родителя, формирует совместное ощущение близости, безопасности
и теплоты, которое мы называем “гармонизацией”. Когда родитель
с радостью ощущает, как тельце младенца “вливается” в его руки, он
в свою очередь сам расслабляется, у него зарождаются ощущения те
плоты и любящего присутствия. Общее чувство близости передается
младенцу, что делает его опыт ярче и углубляет ощущение счастья
и близости у родителя. Передача выражающих надежную привязан
ность чувств и телесных ощущений назад-вперед углубляет их общий
опыт, остается в нем. Так его можно закодировать и интернализовать

Глава 10. Восстановление потерянного: углубление связи со своим...
341
как соматическое воспоминание того, что обозначают “безопасность
и дружелюбие”.
Когда постоянный опыт “безопасности и дружелюбия” разделяет
ся между сострадательной, заботливой, продолжающей нормальную
жизнь личностью и травмированной детской частью, клиент испыты
вает глубокую чувственную и эмоциональную связь, пробужденную
их взаимной гармонизацией как телесное состояние. Хоть и с опозда
нием на многие годы, ребенок наконец чувствует себя в безопасности,
а ощущение выносливости клиента более стабильно. Прямо как у тех,
кто испытал надежную привязанность в релевантные в развитии годы.
Клиент закодировал телесное и эмоциональное состояние, передающие
теплоту и безопасность, уверенность в том, что его любят, и комфорт
теплого ощутимого присутствия другого. В самые худшие времена мы
поддерживаем самих себя — словно родитель, к которому мы можем
обратиться в любом возрасте.
“Заслуженная надежная привязанность” — концепция, которую уже
многие годы обсуждают в исследованиях. Она относится к уникальной
способности человека залечивать собственные раны, вызывая исцеля
ющий опыт, недостающий в его жизни. Вне зависимости от наличия
опыта детской привязанности у взрослых, есть возможность “заслужи
вать” безопасную привязанность, недоступную нам в детском возрасте,
когда мы были юны и наше ощущение безопасности зависело от при
вязанности родителей.
Когда наши взрослые личности предоставляют гармонизированный
опыт надежной привязанности к нашим детским частям, появляется
дополнительная выгода для родителей, формирующих надежную при
вязанность у своих детей. Безопасность и любящее присутствие надеж
но привязанного взрослого ощущают не только детские личности, но
в взрослые. Оба испытывают утешение и удовлетворение — оба могут
расслабиться в моменты гармонизации, сердца обоих могут открыться.

ГЛАВА
Безопасность и дружелюбие:
опыт формирования надежной
привязанности
“При гармонизации с другим мы сами ощущаем или понимаем его
чувства, кинестетически и эмоционально. Слушатель отделяется
от собственного опыта и способа мышления в достаточной степени,
чтобы войти в опыт и мир другого. Мы вовлекаемся во взаимодей
ствие эмоционального выражения и обмен резонирующих ощуще
ний — мы ощущаем, что нас «ощутили»” [Friedman, 2012]
“Наблюдаемый воспринимает то, как наблюдатель со своей стороны
воспринял его. Это и есть резонанс. И собственные, и чужие гра
ницы пересекаются, а ощущение себя как отдельной личности тает
и ослабляется... Именно так мы ощущаем, как нас «ощутили», и так
два индивида становятся «одним»” [Siegel, 2010b, рр. 54-55]
Термины “диссоциация” и “интеграция” уже давно используются
в паре. Это должно было передавать, что единственная разумная цель
в работе с разделением и компартментализацией — склеить диссоции
рованные части вместе для создания одного “гомогенного” взрослого.
Тем не менее Дэниел Сигел приводит веские доводы против опреде
ления интеграции как сплавления. Он с уверенностью заявляет: “Для
интеграции необходимы дифференциация и привязка” [Siegel, 2010а].
Прежде чем мы сможем интегрировать эти два феномена, их нужно
дифференцировать и признать отдельными концепциями. Мы не мо
жем просто “притвориться”, что они связаны, и не обратить при этом
внимание на их разделения. Четко дифференцировав их так, чтобы
можно было изучать и хорошо понимать, необходимо связать их так,
чтобы подпитывать ощущение трансформации опыта клиента, а также

344 Глава 11. Безопасность и дружелюбие: опыт формирования надежной...
способствовать исцелению и воссоединению. Часть может быть при
вязана к прошлому, движению тела, физическому ощущению или
определенным эмоциям. Можно обратить внимание на другое чувство,
связать его с детской или взрослой частью, и затем привязать реакцию
других частей на него. В контексте травмы индивиды нуждаются в спо
собности связывать имплицитное воспоминание с триггером, а триг
гер — с эксплицитным контекстом. Новую информацию о настоящем
нужно привязывать к старым взглядам, сформированным прошлым.
Для восприятия себя в безопасности сегодня нужно построить ощу
тимую связь между “ребенком, которым я был тогда” и “взрослым, ко
торым я являюсь сейчас”. Связанная с травмой уязвимость уже не ка
жется столь болезненной, когда ее привязывают к новому телесному
опыту власти или соматическому ощущению “это закончилось — на
конец-то это закончилось”, [Ogden & Fisher, 2015]. Если использовать
определение интеграции Сигела, слияние не является необходимым,
и также оно не столь вдохновляюще, как сплоченность, сотрудничество
и преодоление самоотчуждения. В данной главе мы рассмотрим то, как
способствовать интеграции путем дифференциации тех частей, кото
рые раньше отвергали, игнорировали или подвергали пренебрежению.
С ними устанавливается эмоциональная связь, а также предоставляет
ся опыт, заменяющий самоотчуждение и самоотторжение самосостра-
данием и надежными отношениями внутренней привязанности.
Когда в терапии акцент ставится не на припоминании травмати
ческих событий, а на идентификации частей, связанных с травмой
и имплицитной памятью, все еще имеющей влияние на текущий опыт
клиента, нужда в отказе от частей исчезает. Когда клиентам помога
ют воспринимать их стыдящиеся фрагменты как “настоящих” детей
определенных возрастов и понимать их юность, храбрость или боль,
отвращение и страх уступают место состраданию.
Клиенты говорят: “Она выглядит такой маленькой”, “Он так стара
ется быть смелым, но он очень боится”. “Он слишком стыдится, чтобы
позволить мне обладать чем-то хорошим — если эта вещь слишком хо
роша, ее отнимут, потому что он ее не заслуживает”. Клиенты находи
лись в состоянии слияния с частями за несколько секунд до того, как
высказали данные наблюдения.
Дайан рассказывала, как противно ей было разрыдаться в ответ
на критику начальником ее работы: “Поверить не могу, что я такая

Глава 11. Безопасность и дружелюбие: опыт формирования надежной... 345
слабачка и так опозорилась”. Джош пытался заменить свой старый ав
томобиль совершенно новым, но чувствовал, что стыдящаяся личность
не позволяет ему приобрести что-то “хорошее”. Марк пришел на тера
пию, чтобы обсудить свой “безмолвный ужас” перед публичными вы
ступлениями и влияние данного недостатка на свою профессиональ
ную жизнь. В каждом из случаев проблема уходит корнями к детской
части, привязанной к определенному временному отрезку и событиям
в жизни клиента. Интересно, что я очень четко ощущаю присутствие
данных детских частей, но большинство событий, нанесших им травму,
мне никогда не описывались. Я позволила симптомам и частям самим
рассказать историю клиента.
Симптомы рассказывают историю
лучше, чем “история”
Поскольку в области терапии травмы исторически акцент ставился
на травматических событиях, а также роли памяти и нарратива, и тера
певты, и клиенты часто забывают об истории, рассказанной симптома
ми и частями. Привыкнув цепляться за нарратив, большинство из них
определяют рамки терапии с его помощью.
“Это все ее мать”, — сказала моя коллега при обсуждении ее 55-лет
ней пациентки. “Правда? Над ней по-прежнему издевается мать?” —
ответила я, шокированная этой мыслью. “Нет, ее мать умерла 20 лет
назад, но ее страх по-прежнему не дает ничего сделать ей. Она даже
боится идти домой после работы, опасается, что ее будут критиковать
и унижать”. На несколько секунд я задумалась, и ко мне снизошло оза
рение: “На самом деле это уже не связанно с ее матерью. Это было в ее
детстве. Но сейчас ей мешают последствия поведения матери в настоя
щем, живущие в детских личностях и их телесных воспоминаниях. Это
уже не напрямую связано с прошлым”.
Коллега была обучена интерпретировать воспоминания о событии
так, как их описывал клиент. Она не слушала описание симптомов, где
история в чем-то отличалась. Наиболее проблематичным из них был
навязчивый стыд, связанный с отчаянным желанием ощущать себя
“единым” с близкими, обычно с мужчинами-партнерами. Клиентка
плакала часами после свидания, в котором не случалось моментов
радостной гармонии с партнером. Ее отчаянное желание контакта

346 Глава 11. Безопасность и дружелюбие: опыт формирования надежной...
привело к возникновению ряда дружеских и интимных отношений, но
идущая в паре с ними чувствительность к отвержению вызывала кон
фликты. Иногда это становилось самоисполняющимся пророчеством
при завершении, поскольку партнера выводила из себя невозможность
угодить клиентке. Выслушав историю, “поведанную симптомами”,
я была шокирована отсутствием в ней жесткой критики и пугающего
гнева. Симптомы рассказывали совершенно о другом: о разрушенной
привязанности, оставившей у маленького ребенка отчаянную жажду
контакта с матерью и одновременно боязнь ее. Ребенка, нуждающегося
в недостающем опыте близости и гармонизации, не замечали, посколь
ку он жил в теле и эмоциональной жизни клиентки. Терапевт поощря
ла ее к рассказам о воспоминаниях, но никогда не понимала, что обсуж
дение событий, причинявших девочке боль, не исцелит и не утешит ее.
Когда я прислушалась к истории, поведанной симптомами Марка,
стало ясно: он выучил, что говорить или выражать свое мнение так,
словно оно имеет значение, — небезопасно. Джош часто упоминал пе
режитые им нищету и пренебрежение со стороны взрослых, унизитель
ное словесное насилие и школьную травлю, но симптомы добавили еще
о кое-чем неупомянутом: ему приходилось выживать, таясь, угождая
родителям и умиротворяя задир. Его интеллект вкупе со стремлением
учиться и страхом провала помогли ему стать превосходным учеником.
Интеллектуальные ресурсы не помогли Джошу ощутить собственную
ценность, но вытащили его из тяжелого положения и дали шанс на
чать новую жизнь. Такую историю поведали его симптомы. Симптомы
Дайан описали мир, где ни при каких обстоятельствах нельзя было
показывать слабость — даже маленькому ребенку. В каждом случае
события имели значение только для создания контекста, понимания
частей и сочувствия им. Травма разрешилась естественным образом,
когда привязанность каждого из фрагментов была исправлена.
Использование диссоциативных симптомов
для исцеления диссоциативной фрагментации
Сущность диссоциативной фрагментации состоит в способности
отделять невыносимые эмоции от воспоминаний о произошедшем,
инкапсулировать “чужие” части и опыт, отказываться от них, а также
следовать когнитивным схемам, усугубляющим самоотчуждение, но

Глава 11. Безопасность и дружелюбие: опыт формирования надежной... 347
помогающим детям выжить и приспособиться. Таким образом, боль
шинство пациентов и терапевтов не понимают, что диссоциативное
расщепление является психическим расстройством, а не симптомом.
Способность быстро обрабатывать информацию и действовать
с ее учетом автоматически и продуктивно, без вмешательства эмоций
или навязчивых мыслей — ключевая в умении медработника спасать
жизни. Диссоциативное расщепление также является обязательным
для спортсмена, на которого полагается вся команда в критический мо
мент; оно способствует достижению наилучшего результата актерами,
музыкантами, ораторами и политиками. Диссоциация обретает пато
логический характер, только когда она неосознанна, невольна и дви
жима триггерами. Как ментальную способность ее можно использовать
осознанно, вдумчиво и добровольно. Целью является не ее “излечение”
или предотвращение, а помощь клиенту в ее правильном использова
нии для исцеления и восстановления.
Создание безопасного пространства
для детских частей в обыденной
жизни взрослого
Сложности в функционировании, о которых заявляют многие пере
жившие травму, чаще всего проявляющиеся в рабочей среде, могут быть
привязаны к травматическим триггерам, неизбежным в “повседнев
ной жизни”: фигуры власти, рабочие требования (разумные или нет),
сложности и перемены, успехи и провалы, заметность и незаметность,
давление, работа в группе, недостаток поддержки социума, ощущение
себя слишком “мелким” для вверенных обязанностей. В каждом из слу
чаев определенный триггер стимулирует часть или части, захватываю
щие контроль над продолжающей нормальную жизнь личностью или
сливающиеся с ней. Ее способность функционировать таким образом
угнетается.
Фрэнсис была хорошо одетой женщиной с аристократичной внешностью
чуть за 60. В своей сфере деятельности она была известна как основатель
крупного и успешного бизнеса, предоставлявшего услуги корпорациям.
Иронично, но к терапии ее привел развод; открылось насилие в прошлом;
ее первый терапевт начал терапию травмы, не осознавая, что Фрэнсис была

348 Глава 11. Безопасность и дружелюбие: опыт формирования надежной...
серьезно диссоциирована и фрагментирована. Спустя несколько месяцев
у нее начались проблемы с функционированием на работе, а дома она сво
рачивалась в позу эмбриона и плакала часами. "Я знала, что не справлюсь,
когда пришла на работу, я не знала, как включить компьютер, как работала
копировальная машина. Я не могла сосредоточиться и не знала, кому дове
рять". Над Фрэнсис захватили контроль детские части, связанные с воспо
минаниями о жестоком обращении, которые она прорабатывала во время
терапии. Тяжесть ее фрагментации, симптомы наподобие драматической
"потери хорошо изученных функций", провалы в памяти и зацикленность
на суицидальных мыслях позволяли предположить, что у нее может быть
диссоциативное расстройство идентичности (ДРИ). Когда я начала тера
пию, доказательства активности частей впечатляли. Фрэнсис описывала,
как возвращалась домой с работы или сеанса терапии, разражалась рыда
ниями в прихожей, а затем лишалась любых воспоминаний о произошед
шем, пока не "просыпалась" на холодном каменном полу несколько часов
спустя. Суицидальные наклонности явно были связаны с суицидальной ча
стью, у которой, по рассказам клиентки, был план самоубийства уже 40 лет,
а также способы воплотить его.
"Я хожу на полигон каждые полгода, чтобы обновить свою лицензию на хра
нение", — гордо заявила она, опоздав на сеанс. Я про себя улыбнулась,
отмечая, что у данной части не было таких границ, как у Фрэнсис. Сама
клиентка была пунктуальна, словно часы. "Она" называла оружие своим
"комплектом для самоубийства" и уверяла, что везде носит его с собой.
Было жутковато слушать, насколько Фрэнсис идентифицируется со своей
суицидальной частью, но я не могла рискнуть и подвергнуть сомнениям
данный паттерн, поскольку это могло отпугнуть ее. Я думала: если клиентка
идентифицируется с суицидальной частью, кого же отвергли? Поскольку
Фрэнсис была сильно дестабилизирована, я упростила терапию до миниму
ма: она описывала свои сложности в каждодневной жизни, а я поощряла ее
к проявлению осознанности и внимания к частям, чьи чувства и симптомы
захлестывали ее. Однажды она настолько слилась с детской, горюющей ча
стью, тосковавшей по отцу (он сексуально домогался ее, но при этом любил
и был "надежной" фигурой привязанности), что я спонтанно предложила
нам встать и "укачать ребенка". Мы обе встали лицами друг к другу и нача
ли раскачиваться с ноги на ногу. Каждая держала в руках воображаемого
ребенка.

Глава 11. Безопасность и дружелюбие: опыт формирования надежной... 349
Я заметила, как при данном действии ее тело расслабляется, чувства посте
пенно утихают: "Нравится ли девочке, что ее держат, Фрэнсис?" — спроси
ла я. "Очень нравится", — ответила она. "Замечательно, это ей было нужно,
не так ли? Она так отчаялась за последние несколько месяцев, бедная ма
лышка". "Это хорошо для нее — и для меня тоже. Напоминает то, как я ука
чивала своих малышей 30 лет назад. Это успокаивало меня так же хорошо,
как и их. Видимо, ей тоже очень понравилось".
На следующей неделе Фрэнсис заявила, что укачивала детскую часть вме
сто того, чтобы плакать на полу в прихожей. "Похоже, я больше не могу ее
игнорировать — она перевернет мою жизнь вверх дном... О, кстати, на этих
выходных у меня день рождения, и суицидальная часть уже думает над тем,
как отпраздновать его..."
Профессиональная и величественная, продолжающая нормальную жизнь
личность Фрэнсис задала мне вопрос во время первого сеанса:"Отправили
ли бы вы своего пациента с суицидальными наклонностями в больницу?"
Я ответила:"Могу с гордостью заявить, что за ЗОлет практики никогда не от
правляла никого в больницу против их воли. И я настроена поддерживать
данный рекорд до самого выхода на пенсию. Мои пациенты отправлялись
в больницу, когда это было нужно, — уточнила я, — но всегда по своей
воле". Теперь мне приходилось обсуждать видение суицидальной частью
празднования, все еще будучи связанной своим правилом отказа от прину
дительной госпитализации любого пациента. Я сказала Фрэнсис, что всегда
"нахожу решение вместе с пациентом".
Я. Не уверена, что представление суицидальной части о празд
новании вашего дня рождения — то, о чем мечтают детские
части, а их потребности должны здесь быть главным приори
тетом. Детей постарше мало волнуют такие вещи, но они важ
ны младшим. Как отмечались дни рождения в вашей семье?
Фрэнсис. Моя мать каждый раз устраивала феерию — другие дети
мне завидовали. Они не знали, какую цену мне приходится
платить: я с ужасом ждала своего дня рождения. Каждый раз
я получала вечеринку, где меня позорили, а затем — "нечто
особенное" от отца. (Эта мысль заставила ее вздрогнуть.)
Я. Похоже, они никогда не получали того, чего хочет каждый ребе
нок! Он просто желает чувствовать себя любимым и особенным,

350 Глава 11. Безопасность и дружелюбие: опыт формирования надежной...
быть в центре внимания в хорошем смысле, выбирать, какую
вечеринку провести, кто там может присутствовать, и коман
довать ею.
Затем у меня возникла идея.
Я. Почему бы вам не провести особенный день рождения для дет
ских частей? Они уже давно ждут, когда смогут отпраздновать
"по-своему". Во-первых, им нужен подарок — от вас. Просто схо
дите в хороший магазин игрушек и походите по нему. Позвольте
глазам задерживаться на всем, на чем захочется, и обращайте
внимание на те игрушки, на которых взгляд постоянно оста
навливался или к которым возвращался. Это также может быть
чем-то особенным, чем вы займетесь вместе — никто никогда
не делал ничего особенного для них.
На следующий сеанс Фрэнсис пришла светящейся и радостной. "Никог
да не угадаете, что я купила частям — не могу перестать радоваться! Это
«не я» — это точно для них". Из сумочки она гордо вытащила красивую ро
зовую свинку, плюшевую Оливию, героиню детской сказки. "Можете пове
рить? Я и розовая свинка Оливия? Очевидно, что я сделала это только ради
них.. ."Затем она замерла:"Но должна сказать: мне она тоже очень нравится.
Разве не красивая?" Даже сегодня, каждый раз, видя Оливию, я вспоминаю
Фрэнсис и то, как свинка изменила ее жизнь. Впервые части получили то,
что хотели, а не то, чего хотели их родители, пытавшиеся удовлетворить
собственные нарциссические и педофильские импульсы. В их ощущении
безопасности в день рождения изменилось нечто фундаментальное: они
чувствовали, что кто-то был рядом. Кому-то они были дороги настолько,
что им купили Оливию, утешили плачущего младенца и вызвали улыбку
у маленькой девочки.
Прямо перед следующей командировкой Фрэнсис упомянула: "Думаю,
возьму с собой на этот раз Оливию, а не набор для самоубийства..."
"Детям это прекрасно подойдет. Как вы думаете, это станет проблемой
для суицидальной части?"
"Нет, не думаю — она весьма спокойна, когда они в порядке".
Фрэнсис использовала свои способности к диссоциации, позволив
восприятию детских частей отделиться, чтобы они смогли осмотреться

Глава 11. Безопасность и дружелюбие: опыт формирования надежной... 351
в магазине игрушек без ее влияния. Затем при поддержке доброволь
ного и разумного разделения суждения продолжающей нормальную
жизнь личности о розовой свинке можно было держать отдельно от ма
ленькой девочки, влюбившейся “с первого взгляда” в Оливию, что по
зволило совершить покупку. Фрэнсис была хорошей материнской фи
гурой: она ставила на первое место чувства детских частей благодаря
добровольному использованию диссоциативного разделения.
Поддержание функционирования
у продолжающей нормальную жизнь личности
Стыдящуюся детскую часть Джоша попросили сориентировать
ся в среде взрослого Джоша: его офисе, доме, с женой и тремя детьми.
Клиент попросил мальчика обратить внимание на отношение людей
к взрослому Джошу: “Они ведут себя так, словно ты важен!” — с восхи
щением заявил мальчик. Он заметил, как рады Джошу его бейсбольная
команда новичков, прихожане в церкви и выбранная им семья. Мальчику
стало очевидно, что Джошу “есть место”. “Теперь ты со мной, — повторял
клиент. — Никто больше не отнимет у меня хорошие вещи”.
Мы с Марком осознали, что испуганного мальчика, “так отчаянно
пытавшегося быть храбрым” по отношению к надвигающемуся высту
плению не просили говорить — эта просьба была обращена к взросло
му Марку! (Многие пережившие травму заявляют о данном феномене:
детские части, которым приходилось некогда взрослеть раньше време
ни, часто путают взрослые роли и дела как “вещи, которые им нужно
сделать”). По моей инструкции Марк объяснил мальчику, что он взрос
лый, а взрослым нравится выступать публично, поскольку они хотят
рассказать другим о своей работе и поделиться идеями. “Правда?” —
спросил мальчик.
Марк. Да, потому что никто не станет обижать взрослого так, как детей,
или говорить злые вещи, как другие дети. Взрослым нравится
заниматься многими вещами, которые пугают детей, но тебе
не нужно в них участвовать. Ты всего лишь маленький мальчик,
а дети не должны заниматься пугающими взрослыми делами.
Я попросила Марка предложить план, подходящий и ему, и ребенку.

352 Глава 11. Безопасность и дружелюбие: опыт формирования надежной...
Марк. Тебе подойдет, если я выступлю на собрании на следующей не
деле, а ты останешься дома? Тебе не нужно посещать страшные
встречи, которые устраивают взрослые.
“Думаю, да”, — сказал мальчик.
“Возможно, ему будет интересно посмотреть, как вы выступаете”, —
подсказала я.
Спустя момент молчания лицо Марка посветлело. “Он говорит, что
хочет остаться дома с кошкой и посмотреть, как я буду выступать по те
левизору!”
Мы оба рассмеялись: “Почему бы и нет?” — сказала я.
—
Диссоциация — прекрасная способность. Ему так же легко остаться
дома и посмотреть «телевизор», как и находиться в заточении в том
доме в Вирджинии, пока вы строите свою жизнь в Нью-Йорке”. В ре
зультате карьера Марка пошла вверх: каждый раз, сталкиваясь со
“страшным” испытанием, страшным для мальчика по крайней мере, он
проводил один и тот же диалог. “Я знаю, тебе очень страшно садиться
на самолет с кучей людей и ощущать себя заточенным внутри, но тебе
не нужно этого делать. Командировки для взрослых, потому что у них
есть работа. Детям не приходится работать, а взрослым — да. Где тебе
хочется провести время, пока я на самолете и встрече?”
“Я хочу остаться дома с кошкой, — говорил мальчик.
—
Но я буду
скучать по тебе”.
Эта простая техника (сознательное и добровольное использова
ние существующей диссоциативной компартментализации для роста
и исцеления) позволила многим моим клиентам справиться с тем, что
в другом случае оказалось бы серьезным триггером, даже сложным
опытом в обыденной жизни. Одна клиентка смогла привести мужа
и детей на встречу со своими родителями, хотя одна только мысль
об этом изначально вызывала у нее тошноту и панику, показывая, как
пугались части личности. Оставив их “дома”, клиентка с семьей нанес
ли короткий, но скудный на события визит, а части чувствовали себя
защищенными и услышанными.
Еще одной клиентке удалось окончить юридический факультет,
когда испуганным и паникующим частям она разрешила оставаться
дома, пока сама отправлялась на занятия. “Юридический факультет —
что-то, что выбирают взрослые, это не место для детей”, — говорила

Глава 11. Безопасность и дружелюбие: опыт формирования надежной... 353
девушка им каждое утро. Она использовала ту же технику в поиске
работы, совместной с мужем покупке дома, заботе о подобранной соба
ке и рождении ребенка. Когда определенные аспекты жизни клиентки
казались угрожающими, она давала частям выбор: “Можешь сходить
на собеседование, если хочешь. Можешь помочь мне с ребенком, если
хочешь... Но если не хочешь, можешь остаться дома”. Части ощущали,
что их понимают и защищают: они были юны, слишком юны для юри
дического факультета, покупки дома и заботы о детях. Самой клиентке
этот опыт придавал сил: она продолжала расти как взрослый без борь
бы с частями ради обычной способности функционировать.
Заслуженная надежная привязанность
В исследованиях надежной привязанности или “заслуженной надеж
ности” статус привязанности оценивается в связи с “конгруэнтностью”
в нарративах субъектов, когда те вспоминают детский опыт надежной
привязанности [Siegel, 201 Ob]. “Конгруэнтность” — антоним фрагменти
рованноеTM, конфликтности и поляризованных взглядов внутри одного
индивида. Конгруэнтность означает приход к точке, где суммируются
многие взгляды — как в тот момент, когда Марк и мальчик решили, что
ребенок может не участвовать в пугающих его и сложных взрослых де
лах. Каждый раз, когда они достигали данного результата, Марк ощущал
свободу от прошлого: он мог заниматься карьерой, не опасаясь, что ее
требования спровоцируют подавляющие чувственные воспоминания.
Детской части предложили новый недостающий опыт, и ей больше
не приходилось быть не по годам развитым миниатюрным взрослым,
как в детстве. Кто-то заботился о нем. Он мог оставаться маленьким
мальчиком и все равно находиться в безопасности.
Смена парадигмы: влияние прошлого не вечно
“Нарративную конгруэнтность” (стандарт для взрослой надеж
ной привязанности, постоянной или заслуженной) определяют как
способность описывать детский опыт ненадежной или травматиче
ской привязанности интегрированным и регулированным способом,
как индивиды с “постоянной надежной привязанностью” описывают
свои истории привязанности [Roisman et al., 2002]. Это не значит, что

354 Глава 11. Безопасность и дружелюбие: опыт формирования надежной...
заслуженная надежность обязательно включает в себя “хороший” опыт
привязанности. Субъекты данных исследований заявляли о неудачной
или неоптимальной детской привязанности, болезненном опыте с фи
гурами привязанности, даже травматическом опыте. Конгруэнтность
отражает необходимость примирения с прошлым после исправления
самого страшного нанесенного ущерба и нахождение способа принять
недостающий опыт или детские травмы как “лучшее, что можно было
сделать”, “Это не было моей виной”, “Им повезло, что я был у них —
они просто не разглядели этого”. Обратите внимание на то, что кон
груэнтность включает в себя способность создать “историю исцеления”
для объяснения произошедшего. Эта история, скорее всего, будет уте
шать, регулировать и предлагать принятие “того, что есть”. Это укре
пляет конгруэнтность, а также способствует кодированию новых, бо
лее положительных чувств настолько же, насколько и реконструкции
или трансформации болезненных воспоминаний.
Уникальность заслуженной надежной привязанности тем не менее со
стоит в ее корреляции со стилем воспитания, способствующим надежной
привязанности в следующем поколении [Roisman et al., 2002]. В данном
исследовании оспаривается преобладающее мнение, что субоптималь
ная привязанность в поколении родителей приводит к неоптимально
му опыту привязанности в следующем поколении. Предполагается, что
на самом деле человек может трансформировать имплицитные воспо
минания и эксплицитный нарратив прошлого, интернализуя взрослый
опыт здоровой привязанности, пока не возникнут достоинства надежной
привязанности. То, что заслуженная надежная привязанность передает
способность предложить то же самое следующему поколению — обнаде
живающий знак. Это означает, что мы можем помочь нашим клиентам
положить конец наследию травмы, передающейся из поколения в поко
ление в их семьях, и создать новое наследие через передачу надежной
привязанности из поколения в поколение.
Наследие надежной привязанности
среди разных поколений
Любой тип надежной привязанности дает повышенную гибкость
в отношениях, способность модулировать эмоциональные подъемы
и спады, переносить разочарование и боль, дистанцию и близость,

Глава 11. Безопасность и дружелюбие: опыт формирования надежной... 355
способность к взаимозависимости, и видеть мир в оттенках серого.
Самое главное: заработанная или постоянная надежная привязан
ность позволяет нам принимать успокаивающие и утешающие голоса
или присутствия, которые помогают нам переносить те моменты, когда
рядом никого нет. Это помогает нам держать наши сердца открытыми,
когда люди в нашей жизни снова появляются.
Когда детская часть чувствует любящий взгляд и сияющие гла
за продолжающей нормальную жизнь личности, она ощущает, как
ее держит в объятиях сильный, безопасный и заботливый взрослый,
как формируются основы надежной привязанности: физическое ощу
щение того, что тебя держат в безопасности, эмоциональное чувство
близости и собственной уникальности, общение “от сердца к сердцу”,
чувство “общности” с этим маленьким существом в нашей имплицит
ной памяти. Возникает взаимная гармонизация между заботливым, от
ветственным взрослым из нормальной жизни и ребенком, жаждущим
подобного, при этом боящимся поверить или понять. Для того чтобы
стать взаимным и обоюдным, в этом процессе требуется резонанс как
с собой, так и с другими.
Своими чувствами и телом мы должны передать, что все понимаем
и хотим сделать это прямо сейчас. Таким образом, человеческий мозг
использует присущее ему расщепление для исцеления травм привя
занности. Сначала левое полушарие переосмысливает эмоциональное
расстройство как детское, затем правое проявляет сострадание и забо
ту, эмоционально реагируя на ребенка; чувства близости и гармониза
ции становятся взаимными, создавая более яркое приятное состояние.
Затем левое полушарие кодирует “ощущение произошедшего”: ощуще
ние того, что тебя обнимают, что ты в безопасности, что тебя встреча
ют улыбающиеся лица с распростертыми объятиями. Мы только что
предоставили себе “недостающий опыт” [Ogden & Fisher, 2015] любви
и безопасности и извлекли “души” потерянных “чужих” детей. Все мы
преобразились.
Лаура представляет хороший пример того, как терапия, направлен
ная на изменение отчужденного отношения к своим частям, обеспечи
ла им опыт надежной привязанности, и как это, в свою очередь, изме
нило ее отношение к прошлому, а не только к травмированным частям
внутри нее.

356 Глава 11. Безопасность и дружелюбие: опыт формирования надежной...
Изначально не подозревая о наличии у себя диссоциативного расстрой
ства, Лаура воспринимала свою сложную работу как угрозу, а не как три
ггер, и интерпретировала безразличие к сложностям как "отрицание".
Когда ее начальство не замечало угроз, она чувствовала себя незащи
щенной и находившейся во власти некомпетентных авторитетов — точ
но так же, как она чувствовала себя в детстве. Я "знала" интуитивно, что
она описывает искаженное восприятие структурно диссоциированных
частей, особенно испуганной части. Я выявила ее, когда клиентка гово
рила о том, как быстро страх может поставить ее высокофункциональное
профессиональное "я" на колени. Когда я начала говорить о детских ча
стях ее личности, которые подверглись серьезному пренебрежению со
стороны некомпетентных, неэтичных взрослых в ее корпоративном мире,
я связала их с ее описаниями ежедневных факторов, которые вызывали
у нее стресс. "Неудивительно, что они не чувствуют себя в безопасности
на вашей работе — никто не прислушивается к их страху подвергнуться
нападению".
Поначалу она могла отнестись к этим частям рационально и (или) связать
их с рассказами из своего детства, но не могла эмоционально относиться
к ним, потому что каждая эмоциональная связь приводила к слиянию с их
чувствами так быстро, что и она, и они чувствовали себя подавленными.
Но по мере того как Лаура упорно и настойчиво стремилась установить
связь со своими детскими частями и предложить им жить вместе с ней, их
страх и жесткость начали смягчаться. Впервые она почувствовала их ин
терес к ней через серию образов молодых частей, выглядывающих на нее
из-за деревьев и кустов, прятавшихся так же, как она в детстве. Как надеж
ный родитель, способствующий привязанности, Лаура была внимательной
и изобретательной. Она доверяла своему интуитивному ощущению, что
они еще не готовы быть увиденными. Сначала их нужно признать. Поэтому
клиентка вовлекла их в воображаемую игру в прятки, в которой у них было
разрешение искать ее, но она не найдет их, пока они не будут готовы! В лесу
она благодарила их за все, что они для нее сделали—за профессиональное
уважение, которое они завоевали, заработанные почести, смелость поки
нуть дом и строить самостоятельную жизнь. Когда она представляла себя
сидящей на поляне и разговаривающей с детьми, прячущимися в лесу, она
все четче ощущала искренность в своем голосе и эмоции благодарности,
а не только слова. В другой день, когда Лаура говорила о том, как глубо
ко она им благодарна, она спонтанно протянула правую руку, как будто

Глава 11. Безопасность и дружелюбие: опыт формирования надежной... 357
для того, чтобы схватить руку одной из частей, и когда я сказала: "Обратите
внимание на то, к кому вы интуитивно протягиваете руку", она почувствова
ла, как маленькая рука прижалась к ее руке. "Это малышка", — сказала она.
Я. Просто почувствуйте ее руку в своей и ощутите, что нужно этому ре
бенку внутри вас, нуждающемуся в вас.
Имплицитная память (маленькая рука) и имплицитные эмоции (желание
маленькой девочки, чтобы ее держали) внезапно "встретились" со взрос
лым присутствием. Лаура чувствовала свою потребность передать: она
точно знает, через что пришлось пройти этому ребенку. Ее вторая рука
потянулась и схватила протянутую руку, держась за нее, как за спасатель
ный круг. Она чувствовала горечь и боль маленькой девочки, у нее не было
импульса отстраниться от нее. Этот момент был похож на подтверждение
духовного чувства уверенности, которое Лаура все чаще испытывала: она
не сможет исцелиться, пока, наконец, не вернет всех детей домой—домой
к ней. Я просто повторила ее осознанные наблюдения: "Да, вы знали, что
вам нужно вернуть их домой... Сообщите, пусть она знает об этом — пускай
будет кому-то нужна. Она никогда не знала, каково это — когда тебя ждут
дома ..."Лаура сидела, держа руку маленькой девочки в своей, а слезы, ко
торые, казалось, принадлежали обеим, текли по ее щекам.
Я продолжала рассказывать о текущих переживаниях по мере того,
как они разворачивались, пытаясь сознательно выразить чувства как
мудрой сострадательной взрослой Лауры, так и маленькой Лауры вну
три. Я хотела убедиться, что этот момент запомнился и к нему можно
будет обращаться снова и снова.
"Да, кто-то наконец-то здесь, кто-то наконец-то понял это — вот почему она
плачет. И вы плачете из-за всего, через что она прошла... Она наконец-то
дома, и кто-то плачет за нее, а не заставляет ее плакать. Каково это для нее?
Она прижимается ближе, когда ее просят об этом, да? Думаю, это ответ
для вас... Кажется, ей нравится это ощущение, но как насчет вас? Каково
это для вас?" Мягкость выражения лица Лауры, ласковый взгляд и рассла
бление в теле подсказали мне ответ. Это было очень приятное и особенное
чувство.
Вербализуя переживания маленькой девочки и Лауры, прося
обеих обратить внимание на то, “каково это”, когда другой отвечает
(т.е . мысленно представить друг друга), я пытаюсь сохранить фокус

358 Глава 11. Безопасность и дружелюбие: опыт формирования надежной...
на укреплении эмоциональной связи между ребенком и взрослым,
придавая смысл происходящим от момента к моменту транзакци
ям как опыту формирования привязанности, разворачивающемуся
“прямо здесь и сейчас” [Ogden & Fisher, 2015] в настоящем времени,
пытаясь создать словесную картину, которую можно закодировать
как новое воспоминание, связанное с ощущением безопасности,
тепла и близости, которыми они с ребенком наслаждались в этот
момент. Я продолжала пытаться одновременно передать гармони
зацию с “успокоением горя” ребенка и переживаниями взрослого за
ребенка, одновременно подчеркивая их общие слезы и чувство бли
зости. Роль терапевта заключается в том, чтобы быть “посредником
надежной привязанности” между взрослым и детским “я”, помогая
каждому партнеру в отношениях настроиться более точно на другого,
углубляя их взаимное чувство близости, передавая ощущение того,
что будущее разворачивается по-новому теперь, когда они наконец-то
соединились друг с другом.
Вот как исцеление ранних ран привязанности может привести
к заслуженной надежной привязанности. Углубляя и воплощая чув
ства и образы, связанные с моментами ощущения гармонизации, мы
способствуем развитию и кодированию новых неявных воспомина
ний. “Заслуженный” новый закодированный опыт включает в себя
телесные ощущения мягкости и тепла (контактный комфорт), эмо
ции удовольствия, но также и печали (то, что я называю “горечью
облегчения”). Чувство, что тебя “понимают” и безоговорочно прини
мают, чувство удовлетворенности и безопасности, а также сочувствие
к другому и чувство общности с ним. Соприкосновение со своими
детскими частями создает ощущение близости и умиротворения,
“благополучия”, которое подпитывает клиентов для создания более
резонансного опыта привязанности даже со своими сложными частя
ми. Гармонизация приятна не только для детей — она приятна и для
родителей тоже.
Надежная привязанность как соматический
и эмоциональный опыт, а не событие
Надежная привязанность не является объективной целью — это
физическое и эмоциональное состояние, которое можно назвать

Глава 11. Безопасность и дружелюбие: опыт формирования надежной... 359
по-разному: “безопасность”, “близость”, “связь”, “признание”, “пони
мание”. Надежная привязанность возникает случайно и непредна
меренно. Она возникает из повторяющихся моментов ощущаемого
резонанса, из восхитительного чувства “разговора на одном языке”.
Она процветает благодаря шаблону и последовательности. Вот по
чему дети любят играть в те же игры в “ку-ку” и “прятки”, в которые
играла Лаура со своими частями в лесу. Им нравится слышать одни
и те же слова, повторяемые одним и тем же тоном снова и снова, слы
шать одну и ту же песню, детский стишок или шутку, одно и то же
пожелание спокойной ночи каждый вечер. Предоставление ребенку
опыта надежной привязанности требует гибкости реакции, простор
ного окна толерантности и способности подстраиваться под друго
го, когда другой подстраивается под нас до тех пор, пока “подгонка”
не станет “в самый раз”. В отношениях между родителями и детьми
этому процессу способствует тот факт, что есть два отдельных тела,
две отдельные улыбки, два набора рук и ног. Обоим ясно, что они
являются отдельными существами.
Когда дело доходит до гармонизации со своим детским “я”, травми
рованным клиентам мешает автоматическая склонность отшатывать
ся от болезненных эмоций и страхов своих частей. То, что эти эмоции
и имплицитные воспоминания не являются чем-то отдельным, также
вызывает трудности: оба набора чувств возникают в границах одно
го тела. Этот биологический факт создает сложности в определении
того, где чье чувство, и поддерживает тенденцию “слития” с эмоциями
друг друга. Как часто говорят мне клиенты, когда я замечаю эмоцию
и называю ее воспоминанием о чувстве части: “Нет, я испытываю это
чувство, и я испытываю его сейчас”. Когда они отождествляют себя
с чувством, оно обычно усиливается. Это происходит и тогда, когда
они отрекаются от чувства, полагая, что оно не их, отрекаются от той
части, о чьей травме оно нам говорит. То же самое происходит, когда
клиента захлестывает цунами интенсивных чувств без слов, которые,
как кажется, принадлежат им, независимо от того, как сильно они хо
тели бы, чтобы было иначе. Слияние и отречение — это разные стра
тегии, которые выполняют функцию выживания. Слияние позволяет
быстро действовать и реагировать в ответ на эмоции. Отречение со
храняет самоощущение и позволяет параллельно идти по “нетравма
тическому” пути в самые худшие моменты нашей жизни.

360 Глава 11. Безопасность и дружелюбие: опыт формирования надежной...
Как избежать путаницы и отчуждения
Для гармонизации с другим требуется, чтобы мы не отвергали
и не сливались: мы сохраняем наше самоощущение, резонируя на ча
стоте другого и позволяя ему резонировать на нашей. Это в равной сте
пени справедливо как для романтических и родительских отношений,
так и отношений с нашими молодыми “я”. Склонность к смешиванию
или слиянию с травмированными или покинутыми молодыми частя
ми естественна: мы ощущаем чувство или телесную реакцию и, соот
ветственно, даем ей имя, которому предшествует слово “я”. “Я устал,
я встревожен, я чувствую себя очень одиноким, я в ярости”. Чем бо
лее интенсивным является чувство и чем чаще оно переживается, тем
больше вероятность того, что мы будем сопровождать его словом “я”,
а также того, что оно будет заразным. И тем выше вероятность, что мы
сольемся с ним — с этой проблемой постоянно сталкиваются родители
маленьких детей. Не менее проблематичным является отречение от не
которых частей или их отвержение (например, уязвимых) и/или иден
тификация с враждебными частями (например, контролирующими,
осуждающими, агрессивными) либо отчаявшимися, регрессивными
и детскими. Когда происходит то или другое, баланс в системе теря
ется — как и объективное восприятие реальности, перспективы и со
страдания. Если наш клиент идентифицирует себя со стыдливыми, по
корными, уступчивыми частями, он рискует не воспринять признаки
здорового гнева или защитных реакций; если клиент идентифицирует
себя с гневными или суицидальными частями, он рискует столкнуться
с проблемами управления гневом, саморазрушительным поведением
или внутренне воссоздать раннее враждебное окружение.
Помочь клиентам настроиться на части, которые они ненавидят или
заставляют чувствовать себя запуганными, так же важно, как и предо
ставить опыт надежной привязанности детским частям, для которых
сопереживание не составляет труда. Гораздо сложнее развить эмпатию
к осуждающим или язвительно-критическим частям. И еще сложнее,
если клиент захочет протянуть руку помощи разъяренной части, чей
острый язык и угрожающая манера поведения стоит ему работы, друж
бы и доброжелательных отношений. Поскольку заслуженная надеж
ная привязанность зависит от принятия и сострадания ко всем нашим
“я”, терапевт должен настаивать на том, чтобы клиенты как минимум

Глава 11. Безопасность и дружелюбие: опыт формирования надежной... 361
благодарили те “трудные для любви” части за защиту. Терапевт, как
и родитель или тренер, часто должен творчески подходить к установ
лению отношений привязанности между продолжающей нормальную
жизнь личностью и более дисрегулированными или отвергнутыми ча
стями.
Линда прошла долгий путь — от суицидального отчаяния до стабилиза
ции, от принятия своего травматического детства до осознания произо
шедшего благодаря частям, которые наконец-то рассказали ей о событиях,
которых она не помнила. Чего не хватало в ее жизни, так это способности
иметь потребности: она могла быть щедрой, но не могла принять чужую
щедрость; она могла быть доброй, но не могла принять чужую доброту. Ее
11-летняя детская часть, бравшая на себя роль родителя, ничего не хотела
для себя: доброта была для тех, кто ее заслуживал. Другим "отсутствующим
человеком" оказалась злая часть. Она знала о своей суицидальной части
и благодарила ее за предложения помощи в самые мрачные дни, но неод
нократно настаивала на том, что не существует ни злой части, ни чувства
злости, и была рада этому! Позиция Линды была такова: гнев разрушителен;
я не разрушительный человек; поэтому у меня нет гнева.
По иронии судьбы, это была единственная позиция, которую она когда-ли
бо занимала в противовес мне за многие годы терапии!
"Нет, — говорила она, — я никогда не злюсь".
Затем однажды, когда мы говорили о проблеме гнева, она услышала гру
бый, язвительный голос внутри, говорящий:"©, разве она (имея в виду меня)
не «милая»? Эта сучка слишком милая! Мне хочется блеватьГ'Линда вздрог
нула.
"Что вы замечаете?"—спросила я.
"Какая-то часть только что назвала вас сукой!"
"Ура! Это повод для радости — злая часть дома! (Смеется). Вы задавались
вопросом, действительно ли у вас есть злая часть, я думаю, она только что за
явила о себе. Но прежде чем отмахнуться от нее, послушайте меня: какая-то
часть вас должна быть циничной; какая-то часть должна присматриваться
к людям, которые ведут себя «так мило», а потом бьют вас ножом в спину. Кто
еще прикроет вас? Более того, эта часть права — иногда я звучу слишком
приторно".

362 Глава 11. Безопасность и дружелюбие: опыт формирования надежной...
На следующей неделе взволнованная Линда вернулась, чтобы рассказать
мне кое-что.
Ее недавно повысили до финансового директора крупной корпорации, что
было неоднозначным поводом для радости. Эта работа была сопряжена
с необходимостью справляться с конкурентным поведением коллег-муж
чин, неоднократно саботировавших попытки Линды работать с ними на рав
ных. "Вы помните, я рассказывала, что они назначают встречи и намеренно
не сообщают мне об этом по электронной почте?""Помню"."Ну, к счастью,
секретари на моей стороне, поэтому они дают мне знать, когда это происхо
дит. На этой неделе произошло нечто удивительное. Когда подошло время
тайной встречи, я вдруг почувствовала себя сильной — я не позволю им
остаться безнаказанными! И я вошла в конференц-зал, села за стол со всей
уверенностью в себе, и сказала так мило: «Я знала, вы захотите, чтобы я по
участвовала». Что они могли сказать?! Я победила!"
Я. Увастежемысли,чтоиуменя?
Линда. Вы имеете в виду, была ли это та самая злая часть? Можете
не сомневаться! Я чувствовала себя такой спокойной, сильной,
решительной и ясно мыслящей. Я могу быть приторно сладкой,
но я чувствовала, что внутри у меня сталь. Это определенно
не я!
Я. Тогда даю пять баллов той части, которая злится...
Линда. Нет, этого недостаточно. Злая часть получает золотую олим
пийскую медаль!
В последующие недели и месяцы Линда бросала вызов своим колле
гам-мужчинам, просто заняв свое место среди них, независимо от того,
как сильно они пытались помешать этому. Одновременно она начала
чувствовать себя более достойной той жизни, которой она так упорно
добивалась, способной получать удовольствие, а не сливаться с 11-лет
ней уступчивой частью, чувствовавшей себя никчемной и недостой
ной. Гневная часть привнесла в систему столь необходимое ощущение
того, что у клиентки есть права и границы. Линда всегда добивалась
успеха, работая усерднее, чем все остальные. Боевая часть помогла ей
научиться добиваться успеха, стоять на своем, держать голову высоко
и отказываться брать на себя ответственность за тех, кто не справлялся
со своими обязанностями. В то время как гневная часть внесла свой

Глава 11. Безопасность и дружелюбие: опыт формирования надежной... 363
вклад в “хребет”, доброта ее привязывающейся части и готовность
к сотрудничеству подавляли гневную реакцию ее сверстников. Приняв
гневную часть и доверившись ей, несмотря на свое желание отречься
от нее, Линда смогла хранить в безопасности себя и свои части даже
в корпоративных “джунглях”. Золотая олимпийская медаль!
Заслуженная надежная привязанность
и разрешение травмы
“То, что эти взрослые [с заслуженным статусом надежной привя
занности] способны на чуткую, внимательную заботу о своих детях
даже в условиях стресса, говорит о том, что этот «заслуженный»
статус — не просто способность «говорить». Они также могут «идти
по жизни», будучи эмоционально связанными со своими детьми,
несмотря на отсутствие такого опыта в их собственном детстве. Мы
можем сыграть жизненно важную роль для этого и будущих поколе
ний в том, чтобы позволять друг другу достичь более рефлексивного,
интегрированного функционирования, что способствует надежной
привязанности”. [Siegel, 1999, р. И]
Если помощь травмированным клиентам в получении заслужен
ной надежной привязанности, заключающаяся в создании уз со своим
молодым “я”, может помочь предотвратить нарушение привязанности
в следующем поколении, то работа, описанная здесь, также будет иметь
профилактическую функцию. Терапевт и клиент могут гордиться тем,
что они не только исцеляют старые раны, но и защищают своих детей
от еще одного поколения родителей с дисрегуляцией и нарушением
привязанности.
В то время как дезорганизованная привязанность связана с веге
тативной дисрегуляцией, контролирующими стратегиями привязан
ности, внутренними конфликтами между дистанцией и близостью,
трудностями с формированием идентичности, как заработанной, так
и полученной, постоянная надежная привязанность ассоциируется
с устойчивостью. Исследования указывают на связь между надеж
ной привязанностью и большей терпимостью к аффектам, а также
повышенной способностью восстанавливаться после боли, стресса,
отказа или разочарования, переносить как близость, так и дистанцию,

364 Глава 11. Безопасность и дружелюбие: опыт формирования надежной...
и способностью интернализировать позитивные фигуры привязан
ности. В исследованиях, посвященных заработанной надежной при
вязанности, два вывода особенно важны для подхода фрагментации:
во-первых, хоть надежная привязанность и была связана с депрессив
ными симптомами и эмоциональным дистрессом у некоторых роди
телей, они тем не менее продемонстрировали способность обеспечи
вать хорошую привязанность к своим детям. Это говорит о том, что
их статус заслуженной надежной привязанности позволяет переносить
более высокий уровень внутреннего дискомфорта без ущерба для их
родительских способностей. Второй вывод заключался в том, что пре
имущества заслуженной надежной привязанности были практически
неотличимы от преимуществ того, что исследователи называют “не
прерывной надежной привязанностью” [Roisman et al., 2002], т.е . на
дежной привязанностью в детстве. Эти результаты хорошо согласуют
ся с моделью, представленной в этой книге. Спустя долгое время после
того, как возникает внутренняя привязанность между клиентами и их
частями, связанными с травмой, они все еще периодически могут ощу
щать дистресс, страдать от депрессии и тревоги, и даже испытывать
деструктивные импульсы. Но заработанная надежная привязанность
обеспечивает стабильную основу, которая позволяет людям переносить
горе, потерю, предательство и другие стрессовые ситуации в нормаль
ной жизни без потери способности воспитывать следующее поколение
или успокаивать других и себя — или свое “я”.
Это очень хорошая новость для тех переживших травму, которые
боролись с болезненными последствиями нарушенной, дезорганизо
ванной привязанности. По мере того как они преодолевают связан
ное с травмой самоотчуждение, их внутреннее чувство безопасности
и благополучия станет таким же, как у взрослых, родившихся у надеж
но привязанных родителей. Так часто бывает: клиенты боятся, что им
был нанесен непоправимый ущерб в результате жестокого обращения
и нарушения привязанности. Исследования говорят об обратном. Если
люди, пережившие травму, готовы преодолеть связанные с ней тенден
ции бояться и ненавидеть одни части и чрезмерно идентифицировать
ся с другими, если они могут принять всех “детей”, не имея при этом
любимчиков или козлов отпущения, финал может быть другим. Если
травмированные части готовы принять кажущиеся угрожающими
осуждающие и пугающие суицидальные части, а также те фрагменты,

Глава 11. Безопасность и дружелюбие: опыт формирования надежной... 365
которые наносят раны телу или “наливают виски в детскую бутылоч
ку”, чтобы заставить замолчать маленькие части, закладываются семе
на надежной привязанности. Здесь не нужно давить, чтобы любить или
лелеять враждебные и агрессивные части, потому что это бы означало
эмпатическую несостоятельность клиента. Приемный подросток будет
нуждаться в иных видах опыта, чтобы почувствовать безопасную при
вязанность, не таких, как трехлетний ребенок. Гармонизация возникает
из чувствительности к каждой части и “недостающего опыта”, необ
ходимого для трансформации и исцеления раненых или сломанных.
“Недостающий опыт” [Ogden & Fisher, 2015] для борющейся части, как
показывает Линда, не проявляется в желании объятий и успокоений;
это опыт контроля над угрозой, ощущение уважения к своей силе и по
требности в четких границах, обеспечивающих безопасность. Когда
продолжающая нормальную жизнь личность клиента преодолевает
тенденцию игнорировать предписания боевой части, запрещающие
уязвимость или заботу о других, и вместо этого работает над развитием
способности устанавливать границы и настаивать на справедливости
в отношениях, сами эти отношения начинают меняться. Когда забо
та о безопасности борющихся частей замечена, когда к ним относятся
как к героям, а не нарушителям, они становятся преданными, лояль
ными и привязанными. Если их игнорируют или вовлекают в борьбу
за власть, они распаляются; если их слышат и воспринимают всерьез,
они успокаиваются. То же самое верно и для убегающих частей: попыт
ки навязать им близость или обязательства отталкивают их; принятие
их потребности в контроле над межличностной дистанцией ослабля
ет их бдительность.
Независимо от того, как проявляются их имплицитные воспомина
ния и животные защитные реакции, все части, как и все человеческие
существа, желают принятия и гармонизации. Даже если мать обнару
живает, что одного ребенка по темпераменту легче воспитывать, чем
другого, ее задача — сформировать одинаково сильную привязанность
как к “легким”, так и к “трудным” детям. Чтобы люди испытывали вну
треннюю стабильность и благополучие, которые дарит заслуженная на
дежная привязанность, необходимо принять все части — от ворчливой,
отчужденной части подростка-беглеца до ласковой и невинной привя
зывающейся части, вечно подавленной и отчаянной подчиняющейся
части, молчаливой, испуганной замирающей и “не берущей пленных”

366 Глава 11. Безопасность и дружелюбие: опыт формирования надежной...
борющейся. Когда клиент может найти в каждой из них что-то, что
можно полюбить, его внутренний мир начинает трансформироваться.
Точно так же, как терапевтов не учат спрашивать клиентов: “Как вы
выжили? Как вы это сделали?”, им также редко советуют спрашивать:
“Что вы можете полюбить в той части, которая вам мешает спать?
Не дает есть? Не позволяет никому приблизиться к вам?”
Заслуженная надежная привязанность, по мнению исследовате
лей, чаще всего формируется через здоровые, значимые отношения
во взрослой жизни (например, с супругом или терапевтом) или через
заимствованный опыт надежной привязанности, который можно по
лучить, воспитывая собственных детей. Также заслуженную надежную
привязанность можно культивировать через здоровые, гармоничные
отношения с нашими “я”. Ингредиенты те же: готовность отдавать
приоритет потребностям другого, способность выражать приветствие
и принятие, гармонизацию и согармонизацию, эмоциональную бли
зость, сострадание, любящее присутствие и поддерживать ощущаемую
связь с другим, даже когда он находится в дисрегуляции, расстроен
или перегружен. Независимо от того, предоставляем ли мы эти спо
собности новорожденному ребенку, младенческой или детской лично
сти, они оказывают нейробиологическое воздействие. Краеугольным
камнем привязанности младенцев является то, что Алан Шор [Schore,
2001] называет “адаптивной проективной идентификацией”. Этот тер
мин относится к тому, как дистресс младенца, проецируемый через ди-
срегуляцию, переживается родителями как их собственный дистресс.
Ребенок плачет; родитель испытывает дисрегуляцию из-за плача. Он
чувствует себя некомфортно, настолько, что вынужден брать ребенка
на руки, успокаивать, утешать и отвлекать, пока усилия по восстанов
лению не затронут неудовлетворенную потребность младенца, и ре
бенок не успокоится на руках у родителя. Только тогда родительская
нервная система нормализуется. Теперь все в порядке — оба урегули
рованы и спокойны. Иногда неудовлетворенная потребность младенца
может заключаться в повышении регуляции, что становится возмож
ным благодаря тому, что родитель корчит забавные рожицы и издает
звуки, вызывающие улыбку и смех у младенца, пока сам не почувству
ет подъем настроения. Родитель и ребенок испытывают общее, взаим
ное удовольствие, которое трудно передать другими словами, кроме
“блаженство согармонизации”.

Глава 11. Безопасность и дружелюбие: опыт формирования надежной... 367
Услышать плач ребенка
Детские части тоже испытывают дистресс, и они тоже “проецируют”
свой дискомфорт, чтобы подать сигнал о помощи. В системе, состоя
щей из двух человек в одном биологическом теле, для детских частей
сложнее быть услышанными не через слияние и/или взаимную дис-
регуляцию. По этой причине практика навыков, описанных в главах 4
и 5, является основой лечения. Овладев ими в кабинете терапевта, про
должающая нормальную жизнь личность может слышать плач ребенка
как сигнал к отсоединению от дистресса, признавая, что “он” расстро
ен. Проявляя любопытство из-за дискомфорта от своего собственного
состояния, клиент мотивирован заинтересоваться этим несчастным
ребенком, а не избегать его. Любопытство помогает регулировать вза
имную дисрегуляцию и дистресс, а также поддерживать контакт между
взрослым и ребенком, бросая вызов привычным тенденциям самоот-
чуждения — игнорировать, отрекаться или заново сливаться с чувства
ми части.
Затем продолжающая нормальную жизнь личность учится делать то,
что делает любой хороший надежный родитель, способствующий раз
витию привязанности, когда маленький ребенок плачет: эксперименти
рует, пытаясь найти способ исправить расстроенное состояние ребенка.
Удачность восстановления проявляется физически: если оно успеш
но выполнено, малыш переводит дух, пульс замедляется, нервная
система успокаивается, и в теле возникает чувство облегчения. Если
терапевт позволяет клиенту идентифицировать это состояние облег
чения как “теперь я чувствую себя лучше”, возможность построить
надежную привязанность будет потеряна, по крайней мере на данный
момент. Только сохраняя “присутствие” в отношениях с ребенком, кли
ент может способствовать формированию надежной привязанности.
Успокоение дистресса или вызывание положительных чувств не спо
собствует формированию устойчивости у маленьких детей, когда за
этим следует быстрое: “Хорошо, с этим покончено. Теперь у меня есть
другие, более важные дела”. Самым надежно привязанным детям не
обходимо чувствовать, что родители “держат их в руках”, даже когда
физически не присутствуют рядом.
Чтобы исцелить фрагментированное “я” травмированных клиентов,
терапевт должен быть готов “видеть” части в целостном физическом

368 Глава 11. Безопасность и дружелюбие: опыт формирования надежной...
теле человека, быть “неумолимым”, помогая клиентам научиться ин
терпретировать дистресс как “их”, мягко и непринужденно настаивать
на том, чтобы сфокусироваться на потребностях травмированных де
тей. Точно так же, как это делают терапевты при лечении травмати
ческой привязанности у детей, необходимо помочь клиентам последо
вательно проводить восстанавливающие вмешательства в отношении
части, чье присутствие ощущается “сейчас”, потому что какой-то сти
мул активизировал их имплицитные воспоминания, вызвавшие боль.
Каждое восстановление возвращает когда-то оставленную часть, поте
рянную “душу”, от которой больше не отрекаются и которой панически
избегают. Нет необходимости в частях, чья работа заключалась в нена
висти и страхе к уязвимым частям, чтобы обеспечить самоотчуждение.
Не нужно бояться уязвимости и нет необходимости в ненависти к себе
в качестве защиты. Помогите клиентам определить соматические
признаки того, что “малыш чувствует себя лучше”, разделяя чувство
“лучше”, передавая совместное удовольствие от “лучше” обратно ре
бенку и продолжая углублять взаимное ощущение безопасности, бли
зости и желанности, пока не возникнет неожиданное вознаграждение.
Возникает опыт расслабления, безопасности и “блаженства гармони
зации”, приводящий не к избеганию, а к принятию ребенка, дружелю
бию, обретению им места в жизни клиента.
Для исцеления фрагментированных “я” травмированных клиентов
требуется только, чтобы позитивно-ориентированное “я”, связанное
с продолжающей нормальную жизнь личностью левого полушария,
подружилось с “я”, связанным с личностями правого (как “желан
ными”, так и отверженными), проявило любопытство в отношении
их возраста, этапов, страхов и сильных сторон, научилось общаться
с ними. Это, казалось бы, небольшой, не представляющий угрозы этап,
но он бросает вызов обусловленному обучению, связанному с травмой,
увеличивая коммуникацию и сотрудничество между двумя полушари
ями, что противоположно расщеплению. Исцеление наших сломан
ных мест и фрагментированных частей происходит естественно, как
органический процесс, подобно тому, как растения тянутся к свету.
Все, что необходимо, — это готовность “увидеть” части, услышать их
страхи и чувства, проявить интерес, даже если еще не сострадание. Под
руководством терапевта, который может говорить от имени всех частей
и системы в целом, разрушается привычное избегание продолжающей

Глава 11. Безопасность и дружелюбие: опыт формирования надежной... 369
нормальную жизнь личностью. Двойственная осознанность подавля
ет автоматическую тягу отрекаться от частей, регулируя вегетативное
возбуждение и укрепляя способность личностей “видеть” друг друга.
Как воюющим между собой странам, так и семьям в состоянии кон
фликта совместная беседа позволяет найти общие черты и предотвра
щает “демонизацию” ими друг друга. С терапевтом, способствующим
дуальной осознанности, полным решимости устранить линии разлома
между эмоционально управляемой частью и логически управляемой
продолжающей нормальную жизнь личностью, готовым видеть ка
ждую сторону как достойную и заслуживающую места за столом, и чье
собственное сострадание и гармонизация ощутимы, происходит смяг
чение по отношению к “чужой” личности. Когда и клиент, и терапевт
могут оценить способы, которыми каждая часть поддерживает выжи
вание целого, как все еще незаконченная внутренняя борьба является
просто отражением того, как части пытаются защититься от угроз, про
исходит большее смягчение. Подобно уходу за садом, внутреннее фор
мирование привязанности требует терпения, регулярности и глубокой
убежденности в том, что исцеление — это нормально, естественно и
его нельзя торопить. Для этого требуется только правильная “почва”
и терпеливые, сострадательные “садовники”, способные пробудить
врожденные тенденции к исцелению даже в самых израненных живых
существах.
"Я до сих пор нахожусь в любом возрасте, в котором был. Поскольку я ког
да-то был ребенком, я всегда остаюсь им. Поскольку когда-то я был под
ростком, подверженным перепадам настроения, он все еще часть меня,
и всегда будет... Это не означает, что я должен попасться в ловушку или
остаться в заточении какого-либо из этих возрастов. Просто они есть во
мне, чтобы на них опираться... Мое прошлое — часть того, что создает на
стоящее... и его нельзя отрицать или отвергать". [L'Engle, 1972, рр. 199-200]

ПРИЛОЖЕНИЕ
Пять шагов к “упорядочению
смешанного”
Когда мы чем-то спровоцированы и наши травмированные части
активизируются, их чувства наводняют тело интенсивными и непре
одолимыми ощущениями, импульсами действовать или реагировать
так, как “мы” или те, кем мы намерены быть, не поступили бы. Этот
опыт называется “слиянием”. Чтобы снова обрести свое взрослое “я”,
нам необходимо “отсоединиться”, мысленно отделиться от интенсив
ных реакций частей до тех пор, пока у нас не появится чувство “я здесь”
и “он тоже здесь”. Вот пять шагов к отсоединению.
1. Во-первых, примите, что все расстраивающие или подавляющие
чувства и мысли являются сообщением от частей. Постарайтесь
понять, даже если вы не уверены, что это правда.
2. Опишите чувства и мысли как “их” реакцию: “Они расстроены,
им сложно — они подавлены”. Посмотрите, что произойдет, когда
вы будете говорить от лица других, рассказывая об “их ” чувствах.
3. Отделитесь от них немного больше, ровно настолько, чтобы вы
могли ощущать их чувства менее интенсивно, и вы могли ощущать
себя тоже. Измените свою позу, выровняйте спину, задействуйте
свой центр или сядьте поудобнее. Продолжайте повторять: “Они
ощущают”.
4. Используйте свой мудрый взрослый разум, ту часть вас, которая
является сострадательным другом или организованным профес
сионалом, чтобы провести успокаивающий разговор с тем, кто
расстроен. Признайте, что эта часть или части боятся, подавлены,
стыдятся или опечалены. Представьте: если бы это были страхи
ваших коллег, клиентов или друзей, как бы вы отреагировали?
Что бы вы сказали им? Спросите их, что нужно от вас, чтобы они
меньше боялись.

372 Приложение А. Пять шагов к “упорядочению смешанного
5. Получите их отзывы и мнения: помогает ли то, что вы делаете,
хоть немного? Что им нужно в данный момент, чтобы почувство
вать себя немного менее одинокими, немного меньше бояться, не
много меньше злиться? Нравится ли им, когда вы слушаете и про
являете заботу? Пообещайте им, что вы проведаете их, приложите
больше усилий, чтобы вспомнить, что они в беде, или проявите
больше заботы.
Ключом к успеху этой техники является последовательность, повто
рение и готовность продолжать использовать ее, даже если у вас быва
ют дни, когда она не срабатывает.

ПРИЛОЖЕНИЕ
Круг медитации
для фрагментов личности
Это вмешательство может помочь несколькими способами: оно по
ощряет ежедневную или почти ежедневную осознанную медитацию
(хорошее средство для лечения травмированной нервной системы).
Оно способствует внутреннему осознанию частей, которые в против
ном случае могут нарушить или дестабилизировать вашу продолжа
ющую нормальную жизнь личность, и это увеличивает сострадание
к себе и к травмированным частям.
Необходима лишь готовность поверить, что любая боль, одиноче
ство, стыд, подавленность или угроза, которые вы чувствуете, — это
сообщение от диссоциированных детских частей. Вместо того чтобы
ждать, пока они среагируют на триггер или пока вы не окажетесь пода
влены их чувствами, практика медитативного круга помогает постро
ить внутренний диалог, вызвать доверие, заверить части, что кто-то
заботится о них, и предотвратить эскалацию проблем.
Раз в день, желательно в одно и то же время, найдите удобное тихое
место, где можно посидеть. Расслабьтесь или закройте глаза, сделайте
вдох, а затем сделайте внутреннее объявление, например: “Я хочу по
просить каждую часть меня войти в... Это не для того, чтобы критико
вать, осуждать или контролировать вас. Я хочу узнать вас, понимать,
когда у вас трудные времена, что вас беспокоит, чтобы научиться помо
гать вам лучше”. Затем сделайте паузу и визуализируйте медитацион
ный круг, поприветствуйте его участников и полюбопытствуйте о де
тях и подростках, которые постепенно присоединяются к нему. Узнаёте
ли вы части, которые постепенно собираются вместе? Удивлены ли вы
тем, кто появляется, как они сообщают о том, кто они такие, с помощью
языка тела и выражения лица?
Многие люди удивляются тому, что они видят: больше частей, чем
они ожидали, более очевидная боль и уязвимость, более юный или
старший возраст. Предположите, что все замеченное (возраст, мимика,

374 Приложение Б. Круг медитации для фрагментов личности
одежда, даже язык тела) расскажет вам о них. Ваша задача — привет
ствовать их, проявлять интерес к тому, что им нужно, на что они наде
ются или чего боятся.
Иногда нет четкого образа, просто ощущение того, что части соеди
няются с вами, или вообще никто не появляется. Это не страшно. Вы
все равно можете поддержать их и подтвердить то, что они пережили:
“Наверняка некоторые или все из вас не доверяют этому — может быть, вы
боитесь, что это ловушка или что вам придется ослабить бдительность”.
Как только у вас появится образ или ощущение частей, собравшихся
в круге, предложите им рассказать о том, что их беспокоит — есть ли
что-то, что они хотели бы, чтобы вы знали об их переживаниях?
Постарайтесь быть хорошим слушателем: попытайтесь действитель
но “понять”, что они рассказывают вам о себе. Отнеситесь серьезно
к их страхам и чувствам. Если они выражают чувство одиночества или
обиды, что вас не было рядом, постарайтесь “взять это на себя”, если вы
признаете их точку зрения. Постарайтесь взять на себя ответственность:
“Я должен был быть там — я понимаю, почему это было тяжело для вас”.
Приветствуйте всех одинаково тепло: даже если вас “отталкивает” стыд,
уязвимость или гнев конкретной части, постарайтесь принять все чув
ства и убеждения, выраженные ей, как естественные и нормальные эмо
ции, которые может испытывать любой травмированный ребенок.
Насколько это возможно, постарайтесь предложить поддержку
и одобрение, в которых нуждаются части, чтобы успокоить их страхи
и разочарования: “Я буду помнить, как тебя пугает гнев других, — мо
жет быть, ты сможешь стоять у меня за спиной, чтобы не пришлось бес
покоиться о том, что кто-то будет обвинять тебя”. “Может быть, я смо
гу помочь тебе избежать плохих вещей, смогу защитить тебя от...”. “Ты
долго был один — я этого не забуду”. Постарайтесь сосредоточиться:
“Заметьте, что прямо здесь и сейчас я здесь и не собираюсь уходить”.
У травмированных детей много страхов, и им вредно открывать все
сразу или пытаться решить все сразу. Также естественно, что некото
рые части сначала не будут доверять вам, будут колебаться, слушать ли
вас, или даже будут сердиться. Вы можете сказать им: “Каждый день
мы будем встречаться, и вы сможете рассказать мне больше о своих
тревогах и о том, что я могу делать, чтобы помочь, или понять, или быть
рядом. Возможно, со временем вы начнете мне доверять... Не нужно
торопиться — уделите мне столько времени, сколько вам нужно”.

ПРИЛОЖЕНИЕ D
Техника внутреннего диалога
Этап 1. Сосредоточьтесь на мыслях и чувствах, которые причиня
ют вам страдания в данный момент, и предположите, что
они принадлежат какой-то части. Настройтесь на эту часть
на несколько мгновений и посмотрите, что вы о ней замети
те. Она говорит с вами прямо сейчас через мысли, чувства,
убеждения, интуицию и реакции, которые вы испытываете.
Какая часть могла бы чувствовать или думать таким обра
зом? Малыш? Ребенок среднего возраста? Подросток?
Соединитесь с этой частью, дав ей понять, что вы рядом.
Этап 2. Если вы чувствуете себя слишком слитым с этой частью,
чтобы вести разговор, создайте немного больше простран
ства, попросив ее “присесть” или “немного расслабиться”
и освободить место для вас, взрослого, чтобы послушать,
что она хочет сказать. Этот этап можно повторять всякий
раз, когда вы слишком “смешались” или начинаете испыты
вать замешательство или подавленность. Замешательство,
подавленность и беспокойство всегда означают, что ча
сти сбиты с толку или перегружены. Они разговаривают
с вами, передавая свои чувства. То же самое верно, когда
вы испытываете подавленность, стыд, гнев или самооттор-
жение. Если появятся части стыда, депрессии, гнева или
осуждения, просто повторите этап 1.
Этап 3. Проявляйте любопытство. Спросите часть, что ее беспокоит.
Предполагайте, что личности активизируются, потому что
среагировали на триггер и испытывают страхи, связанные
с прошлым. Детям необходимо знать, что их тревоги слы
шат и воспринимают всерьез, иначе они не будут ощущать
себя в безопасности. Слушайте слова, которые появляются,
даже если они не имеют смысла для вас, а затем отразите

376 Приложение В. Техника внутреннего диалога
эти слова: “Звучит так, будто ты чувствуешь себя никчем
ным и нелюбимым”. Обязательно спросите: “Так ли это?
Правильно ли я понял?” Это даст понять, что вы действи
тельно слушаете, пытаетесь наладить контакт и помочь.
Иногда части беспокоятся о том, что им не найдется места
в нынешней жизни взрослого, и эти опасения необходимо
развеять, чтобы этап 2 оказался эффективным. Иногда, ког
да у вас есть части, которые очень юны, они не выражаются
словами: они говорят чувствами и телесными ощущения
ми. Например, вы можете спросить: “Что случится, если
я пойду на день рождения друга?” и не получить словесного
ответа, а получить физическую реакцию, например страх
или стыд. Примите это чувство или напряжение за комму
никацию и отразите его обратно: “Похоже, вы боитесь, что
другие люди увидят вас... Так ли это?”
Этап 4. Исследуйте лежащие в основе страхи. Обычно основной
страх — это вариант на тему “случится что-то плохое”,
который проецируется на текущие триггеры. Часто нам
приходится исследовать несколько уровней страха, чтобы
добраться до основного. Спросите еще раз: “О чем вы бес
покоитесь?” Неважно, какое чувство или слова возникнут
(гнев, печаль, стыд, вина, страх), предположите, что эта
часть не испытывает комфорта от этого чувства и чем-то
обеспокоена.
Затем, когда у вас появится следующий слой беспокойства,
спросите: “Если это сбудется, что тебя беспокоит в таком
случае?” (Вопросы должны быть как можно более конкрет
ными и привязанными к выраженному страху части, даже
если он не имеет смысла). Обычно ответом на это служит
“безопасность”, что требует другого вопроса: “Почему он
не будет в безопасности, если это произойдет?”
Обычно требуется от 2 до 4 подобных вопросов, чтобы до
браться до сути страха, чаще всего каким-то образом свя
занного с травмой: “Я останусь один”, “Я попадусь в ловуш
ку”, “Это будет слишком — я просто сломаюсь”.

Приложение В. Техника внутреннего диалога 377
Этап 5. Определите тип исцеляющего опыта, который может пре
доставить взрослое “я” непосредственно этой части. Что-
то, что часть не получила тогда, например валидацию,
поддержку, утешение, заботу, уверенность или защиту Эти
страхи пришли из далекого прошлого, хотя они кажутся
связанными с настоящим моментом, потому что они воз
никают в нем. Это страхи детских частей, которые не знают,
что вы взрослый человек с сильными сторонами и ресур
сами, и что безопасность находится под вашим контролем
в большей степени, по сравнению с тем, когда вы были ре
бенком. Спросите обеспокоенную часть: “Что тебе нужно
от меня прямо здесь, прямо сейчас, чтобы не так сильно
бояться?” В большинстве случаев ответ будет
таким: “Мне нужно почувствовать, что ты, взрослый, рядом
со мной и не боишься так сильно, как я”.
Этап 6. Сосредоточьтесь на том, как взрослый, которым вы являе
тесь сегодня, может предоставить корректирующий опыт
для ребенка, которым вы когда-то были. Детская часть
может бояться: если взрослый тоже испугается или будет
подавлен, то действительно возникнет опасность, и никто
не будет рядом, чтобы помочь детской части. Я подчерки
ваю своим клиентам, что взрослый боится только реальной
опасности, а не того, что прошлая опасность повторится
точно так же. Взрослый может успокоить детские части
ребенка, сказав, что сейчас они не одни — они с вами. Или
заверьте их, что ничего страшного не происходит — они
просто вспоминают, как страшно было тогда. Если слова
не действуют на тело или эмоции, можете сделать что-то
физическое для передачи информации о безопасности:
например, положите руку на ту часть тела, где ощущает
ся тревога (грудь, живот), или выпрямите спину, мягко
растягивая ее, например от середины вверх, или встаньте
и пройдитесь, чтобы продемонстрировать, какой вы высо
кий и сильный. Вы также можете успокоить часть, пред
ставив себя рядом с ней. Что бы вы хотели сделать, если бы
увидели, что она чувствует себя подобным образом? Взять
за руку? Поднять? Увести ее из этого места?

378 Приложение В. Техника внутреннего диалога
Этап 7. Практика! Чем больше вы будете практиковать эти навы
ки, тем легче вам будет выходить из кризисов и избегать
их. Помните, что каждый кризис возникает, когда какая-то
часть реагирует из-за страха, стыда или гнева.
Ключ в том, чтобы дать этим частям реальное обязательство: отныне
вы будете слушать их, принимать их страхи всерьез, общаться с ними
с сочувствием и постараетесь обеспечить защиту и поддержку, которых
они уже заждались.

ПРИЛОЖЕНИЕ
Парадигма лечения для внутренней
корректировки привязанности
Предпосылкой этой парадигмы или протокола является то, что кли
енты с диссоциативным расстройством, пограничным расстройством
с диссоциативными чертами и структурно диссоциированные клиенты
со сложным ПТСР приходят на терапию, потому что части их лично
стей вторгаются в сознание продолжающих нормальную жизнь “я”.
Проблема, описанная клиентом терапевту, будет каким-то образом от
ражать активацию части, хранящей связанные с травмой неявные вос
поминания. Депрессия может быть признаком того, что подавленный
ребенок был спровоцирован потерей; тревога может быть сообщением
от тревожной части, чьи имплицитные воспоминания были активи
рованы рождением ребенка; трудности во взаимоотношениях могут
быть свидетельством конфликта между частями по поводу доверия/
недоверия, близости/дистанции. Какие бы имплицитные воспомина
ния ни лежали в основе существующей проблемы, терапия способна
активизировать эти части, потому что это обещание помощи от авто
ритетного лица, то, чего они ждали много лет. По своей природе тера
пия вызывает импульс к раскрытию, но также усугубляет процедурно
усвоенную скрытность. Она будет стимулировать стремление к дове
рию и связи, но в то же время вызовет нерешительность и повышен
ную бдительность. Близость к терапевту и приглашение “открыться”
вызовут имплицтные воспоминания, а разлука или дистанция также
будут провоцировать.
1. Задача терапевта — дать обеим сторонам “высказаться”.
На каждом сеансе, когда клиент приходит с актуальной пробле
мой или дистрессом дня, работа терапевта заключается в том, что
бы сначала связать этот дистресс с определенной частью. Если
клиент чувствует себя более тревожным, терапевт переосмысляет

380 Приложение Г. Парадигма лечения для внутренней корректировки...
тревогу как нервозность или страх детской части и выражает эм
патию к ней, а не к “клиенту”. Может быть важно потратить не
которое время на то, чтобы прислушаться к чувствам клиента, но
также необходимо избегать подкрепления процедурно усвоенных
“историй” клиентов о себе и помочь им стать более осознанными
и любопытными по отношению к той части, которая находится
в бедственном положении.
2. Далее поменяйте местоимения так, чтобы “вы” теперь описывало
взрослое “я” клиента, а “он” — часть: “Да, она действительно напу
гана, не так ли? Вы знаете, что ее спровоцировало? Или вы просто
проснулись и обнаружили ее в таком состоянии?”
3. Вызовите интерес к той части, которая находится в бедственном
положении: очень ли она юна? Знакомы ли вам ее чувства? Что
происходит в жизни клиента, что может вызвать эти эмоции? (Об
ратите внимание, что нет никакой попытки поместить часть
в историю детства или в травматический контекст. Акцент де
лается на переживаниях части в настоящее время в контексте
повседневной жизни клиента и отношений между продолжающим
нормальную жизнь “я” и частью.)
4. Используйте язык и тон голоса, которыми говорят не только
с взрослым человеком, но и с ребенком возраста этой части, будь
то малыш, подросток или ребенок латентного возраста.
5. Будьте готовы к тому, что внимание к уязвимости может спрово
цировать другие части: скептическую, которая ставит под сомне
ние использование языка частей, разгневанную, которая чувству
ет, что к ней относятся снисходительно, закрывающуюся, которая
перестает говорить и отключается.
6. Выявите и назовите части, которые отвлекают или сворачива
ют разговор с уязвимой частью или о ней: “Интересно — есть
часть, которая считает меня снисходительной, да? Любопытно,
что в моем тоне голоса или словах дало ей повод так думать...”
“Я ценю то, что скептическая часть задается вопросом о том, что
мы здесь делаем... это важно”. “Обратите внимание, как эти части
защищают тревожную — они не хотят, чтобы мы слишком при
близились к ней”.

Приложение Г. Парадигма лечения для внутренней корректировки...
381
7. Будьте голосом или представителем всех частей: “Помните, что
все части здесь приветствуются...” “Помните, что это ребенок —
неудивительно, что она так расстроена...”
8. Когда клиент выражает чувства и мысли или описывает физиче
ские реакции, образы или импульсы (на языке частей или нет),
продолжайте напоминать ему, что все эти источники информа
ции могут быть сообщениями от частей: “Если бы это убеждение/
чувство/импульс/образ были сообщением от части, что бы она
пыталась вам сказать?”
9. Попросите клиента свериться с частями, спросив себя: “Это пра
вильно? Это правда?” Если ответ будет “нет”, то пусть клиент
предложит части исправлять утверждение, пока оно не станет
“правильным”.
10. Предложите клиенту задать внутренний вопрос: “Ты устал чув
ствовать себя таким образом? Устал от прошлого?”
И. Если ответ “да”, то любые предлагаемые вмешательства долж
ны быть сформулированы как попытка помочь части. Зачастую,
особенно когда клиенты замыкаются или отказываются гово
рить, наши вмешательства формулируются как попытки вернуть
взрослому контроль над телом. Но такой подход посылает частям
негативный сигнал о том, что их не ждут. То же самое вмешатель
ство (например, заземление), выполненное от имени частей, бу
дет гораздо более успешным.
12. После каждой попытки вмешательства попросите клиента прове
рить, что происходит внутри с частями тела: “Помогает ли это?”
“Вы чувствуете себя лучше или хуже?” Если ответ положитель
ный, повторите вмешательство или подтвердите чувства части:
“Да, мне тоже приятно — мне нравится держать тебя за руку”. Или
“Я хочу защитить тебя”.

ПРИЛОЖЕНИЕ Д
Дневник диссоциативного опыта
Время
и дата
Мои
мысли
Мои
чувства
Мое
поведение
Что про
исходит
в моем
теле?
Я старше?
Младше?
Что это говорит
о том, какой
частью личности
я сейчас
являюсь?

ПРИЛОЖЕНИЕ
Четыре вопроса для формирования
дружеских отношений
Этап 1. Клиента просят определить часть, испытывающую опре
деленный дистресс. Затем терапевт инициирует диалог:
“Спросите расстроенную часть, что ее беспокоит, если вы
_______________________________
? (Например, пой
дете на вечеринку, скажете “Нет”,рассердитесь, выступи
те против своего начальника и т.д.)
Этап 2. “Спросите, чего она боится, что произойдет дальше, если
ее беспокойство (повторите точное описание части) дей
ствительно сбудется”.
Этап 3. “Спросите: если те переживания, которые (повторите точ
ное описание части) действительно сбудутся, что, по ее
мнению, произойдет дальше?”
Продолжайте повторять этап 3, пока не будет выявлен ос
новной страх: обычно это страх уничтожения или страх
оказаться покинутым.
Этап 4. “Признайте ее страх, отразив его, а затем спросите: что ей
нужно от вас прямо здесь и сейчас, чтобы не бояться так
сильно?” “Прямо здесь и прямо сей
час” — это главный тезис: потребность должна быть доста
точно мала и достаточно конкретна, чтобы ее могла удов
летворить продолжающая нормальную жизнь часть с по
мощью соответствующего коучинга со стороны терапевта.

Библиография
Вступление
1. Bromberg, Р. (2011). The shadow of the tsunami and the growth of the
relational mind. New York: Taylor & Francis.
2. Gazzaniga, M. S. (1985). The social brain: discovering the networks of
the mind. New York: Basic Books.
3. Hanson, R. (2014). Hardwiring happiness: the new brain science of
contentment, calm, and confidence. New York: Harmony Publications.
4. Herman, J. L . (1992) Trauma and recovery. New York: Basic Books.
5. Ogden, P. & Fisher, J. (2015). Sensorimotorpsychotherapy:interventions
for trauma and attachment. New York: W.W. Norton.
6. Ogden, P, Minton, K. & Pain, C. (2006). Trauma and the body: a
sensorimotor approach to psychotherapy. New York: W.W . Norton.
7. Pollack, S.M., Padulla, T, & Seigel, R.D. (2014). Sitting together:
essential skills for mindfulness-based psychotherapy. New York: Guil
ford Press.
8. Porges, S.W (2011). The Polyvagal theory: neurophysiological
foundations of emotions, attachment, communication, and self-
regulation. New York: W.W. Norton.
9. Schwartz, R. (1995). Internalfamily systems therapy. New York: Guil
ford Press.
10. Schwartz, R. (2001). Introduction to the internalfamily systems model.
Oak Park, IL: Trailhead Publications.
11. Siegel, DJ. (1999). The developing mind: toward a neurobiology of
interpersonal experience. New York: Guilford Press.
12. Siegel, D. J . (2010). The neurobiology of ‘we.’ Keynote address,
Psychotherapy Networker Symposium, Washington, D.C ., March
2010.
13. Van der Hart, O., Nijenhuis, E.R.S ., & Steele, K. (2006). The haunted
self: structural dissociation and the treatment of chronic traumatization.
New York: W.W. Norton.

388 Библиография
14. Van der Hart, О., Nijenhuis, E.R .S., Steele, K., & Brown, D. (2004).
Trauma-related dissociation: conceptual clarity lost and found.
Australian and New ZealandJournal of Psychiatry, 38,906-914.
15. Van der Hart, O., van Dijke, A., van Son, M., and Steele, K. (2000).
Somatoform dissociation in traumatized World War I combat soldiers:
a neglected clinical heritage. Journal of Trauma and Dissociation, 1(4),
33-66.
16. Van der Kolk, B.A. (2014). The body keeps the score: brain, mind and
body in the healing of trauma. New York: Viking Press.
Глава 1. Нейробиологические последствия
травмы. Как она расщепляет нашу личность
1. Brand, B.L., Sar, V, Stavropoulos, Р., Kruger, С., Korzekwa, М., Mar-
tinez-Taboas, A., & Middleton, W. (2016). Separating fact from fic
tion: an empirical examination of six myths about dissociative identi
ty disorder. Harvard Review of Psychiatry, 24(4), 257-270.
2. Cozolino, L. (2002). The neuroscience of psychotherapy: building and
rebuilding the human brain. New York: W. W. Norton.
3. Gazzaniga, M. S . (1985). The social brain: discovering the networks of
the mind. New York: Harper-Collins.
4. Gazzaniga, M. S . (2015). Tales from both sides of the brain: a life of
neuroscience. New York: Harper-Collins.
5. Herman, J. L . (1992) Trauma and recovery. New York: Basic Books.
6. Liotti, G. (1999). Disorganization of attachment as a model for under
standing dissociative psychopathology. In J. Solomon and C. George
(Eds.) . Attachment disorganization. New York: Guilford Press.
7. Lyons-Ruth, K. et al. (2006). From infant attachment disorganization
to adult dissociation: relational adaptations or traumatic experiences?
Psychiatric Clinics of North America, 29(1).
8. Ogden, P, Minton, K., & Pain, C. (2006). Trauma and the body: a
sensorimotor approach to psychotherapy. New York: WW Norton.
9. Panksepp J. (1998). Affective neuroscience: the foundations of human
and animal emotions. New York: Oxford University Press.
10. Putnam, F.W (1989). Diagnosis and treatment of multiple personality
disorder. New York: Guilford Press.

Библиография 389
И. Schore, A.N . (2001). The effects of early relational trauma on right
brain development, affect regulation, and infant mental health. Infant
Mental HealthJournal, 22,201-269.
12. Schore, A.N. (2010). Relational trauma and the developing right brain:
the neurobiology of broken attachment bonds. In T. Bardon, Relational
trauma in infancy: psychoanalytic, attachment and neuropsychological
contributions to parent-infant attachment. London: Routledge.
13. Schwartz, R. (1995). Internal family systems therapy. New York:
Guilford Press.
14. Schwartz, R. (2001). Introduction to the internalfamily systems model.
Oak Park, IL: Trailhead Publications.
15. Siegel, D. J . (2010). The neurobiology of ‘we.’ Keynote address,
Psychotherapy Networker Symposium, Washington, D.C .
16. Solomon, J. & George, C. (1999). Attachment disorganization. New
York: Guilford Press.
17. Solomon, M.F. & Siegel, DJ., Eds. (2003). Healingtrauma:attachment,
mind, body and brain. New York: W.W. Norton.
18. Teicher, M.H . et al. (2004). Childhood neglect is associated with
reduced corpus callosum area. Biological Psychiatry, 56(2), 80-85.
19. Van der Hart, O., Nijenhuis, E.R .S., Steele, K., & Brown, D. (2004).
Trauma-related dissociation: conceptual clarity lost and found.
Australian and New ZealandJournal of Psychiatry, 38,906-914.
20. Van der Hart, O., Nijenhuis, E.R.S ., & Steele, K. (2006). The haunted
self: structural dissociation and the treatment of chronic traumatization.
New York: W. W. Norton.
21. Van der Kolk, B. A. (2006). Clinical implications of neuroscience
research in PTSD. Annals NY Academy of Sciences, 1-17 .
22. Van der Kolk, B.A. (2014). The body keeps the score: brain, mind and
body in the healing of trauma. New York: Viking Press.
Глава 2. Понимание фрагментов личности
и травматических реакций
1. Gazzaniga, М. S. (2015). Tales from both sides of the brain: a life of
neuroscience. New York: Harper-Collins.
2. Grigsby, J. & Stevens, D. (2000). Neurodynamics of personality. 1st
Edition. New York: Guilford Press.

390 Библиография
3. Hanson, R. (2014). Hardwiring happiness: the new brain science of
contentment, calm, and confidence. New York: Harmony Publications.
4. Meichenbaum, D. (2012). Roadmap to resilience: a guide for military,
trauma victims and theirfamilies. Clearwater, FL: Institute Press.
5. Ogden, P, Minton, K. & Pain, C. (2006). Trauma and the body: a
sensorimotor approach to psychotherapy. New York: W.W. Norton.
6. Porges S. W. (2011). The Polyvagal theory: neurophysiological foun
dations of emotions, attachment, communication, and self-regulation.
New York: W.W. Norton.
7. Rothschild, B. (in press). The body remembers, volume 2: revolutionizing
trauma treatment. New York: W.W. Norton.
8. Saakvitne, K.W, Gamble, SJ., Pearlman, L.A ., & Lev, B.T . (2000)
Risking connection: a training curriculum for work with survivors of
childhood abuse. Baltimore, MD: Sidran Institute Press.
9. Siegel, DJ. (1999). The developing mind: toward a neurobiology of
interpersonal experience. New York: Guilford Press.
10. Siegel, D. J. (2010). The neurobiology of ‘we.’ Keynote address,
Psychotherapy Networker Symposium, Washington, D.C.
11. Van der Kolk, B. A. (1994). The body keeps the score: memory & the
evolving psychobiology of post-traumatic stress. Harvard Review of
Psychiatry, 1(5), 253-265.
12. Van der Kolk, B.A. (2014). The body keeps the score: brain, mind and
body in the healing of trauma. New York: Viking Press.
13. Van der Kolk, B.A., Hopper, J., & Osterman, J. (2001). Exploring
the nature of traumatic memory: combining clinical knowledge with
laboratory methods. Journal of Aggression, Maltreatment & Trauma,
4(2), 9-31.
14. Van der Kolk, B. A ., van der Hart, O., & Burbridge, J. (1995).
Approaches to the treatment of PTSD. In S. Hobfoll & M. de Vries
(Eds.), Extreme stress and communities: impact and intervention. NATO
Asi Series. Series D, Behavioural and Social Sciences, Vol 80. Norwell,
MA: Kluwer Academic.
Глава 3. Клиент и терапевт меняются ролями
1. Chodron, Р. (2008). The pocket Рета Chodron. Boston: Shambhala
Publications.

Библиография 391
2. Damasio, А. (1999). The feeling of what happens: body and emotion in
the making of consciousness. New York: Harcourt, Brace.
3. Davis, D. M. & Hayes, J. A. (2011). What are the benefits of mind
fulness? A practice review of psychotherapy-related research.
Psychotherapy, 48(2), 198-208 .
4. Diamond, S., Balvin, R., & Diamond, F. (1963). Inhibition and choice.
New York: Harper and Row.
5. Hanson, R. (2014). Hardwiring happiness: the new brain science of
contentment, calm, and confidence. New York: Harmony Publications.
6. Herman, J. L . (1992) Trauma and recovery. New York: Basic Books.
7. Liotti, G. (2004). Attachment, trauma and disorganized attachment:
three strands of a single braid. Psychotherapy: Theory, Research, Prac
tice, Training, 41,472-486.
8. Lyons-Ruth, K. et al. (2006). From infant attachment disorganization
to adult dissociation: relational adaptations or traumatic experiences?
Psychiatric Clinics of North America, 29(1).
9. Meichenbaum, D. (2012). Roadmap to resilience: a guide for military,
trauma victims and theirfamilies. Clearwater, FL: Institute Press.
10. Ogden, P. & Fisher, J. (2015). SensorimotorPsychotherapy'.interventions
for trauma and attachment. New York: W.W. Norton.
11. Ogden, P, Minton, K., & Pain, C. (2006). Trauma and the body: a
sensorimotor approach to psychotherapy. New York: W.W. Norton.
12. Rothschild, B. (in press). The body remembers. Volume II'.revolutionizing
trauma treatment. New York: W.W. Norton.
13. Schwartz, R. (2001). Introduction to the internalfamily systems model.
Oak Park, IL: Trailheads Publications.
14. Siegel, DJ. (1999). The developing mind: toward a neurobiology of
interpersonal experience. New York: Guilford Press.
15. Siegel, D. J . (2010). The neurobiology of ‘we.’ Keynote address,
Psychotherapy Networker Symposium, Washington, D.C.
16. Van der Hart, O., Nijenhuis, E.R.S ., & Steele, K. (2006). The haunted
self: structural dissociation and the treatment of chronic traumatization.
New York: W.W. Norton.
17. Van der Kolk, B.A. (2014). The body keeps the score: brain, mind and
body in the healing of trauma. New York: Viking Press.

392 Библиография
18. Van der Kolk, B.A. & Fisler, R. (1995). Dissociation and the
fragmentary nature of traumatic memories: overview & exploratory
study.Journal of Traumatic Stress, 8(4), 505-525.
Глава 4. Как рассмотреть свои “я”: вступление
к работе с фрагментами личности
1. Bromberg, Р. (2011). The shadow of the tsunami and the growth of the
relational mind. New York: Taylor & Francis.
2. Cozolino, L. (2002). The neuroscience of psychotherapy: building and
rebuilding the human brain. New York: W.W. Norton.
3. Jimenez, J. R. “I am not I”. Lorca and Jimenez. R. Bly, Ed. Boston:
Beacon Press, 1967.
4. Karadag, E, Sar, V, Tamar-Gurol, D., Evren, C., Karagoz, M., &
Erkiran, MJ. (2005). Dissociative disorders among inpatients with
drug or alcohol dependency. Clinical Psychiatry, 66(10), 1247-1253.
5. Korzekwa, M., Dell, P.F ., & Pain, C. (2009a). Dissociation and border
line personality: an update for clinicians. Current Psychiatry Reports,
11,82-88.
6. Korzekwa, M., Dell, P.F ., Links, P.S ., Thabane, L., & Fougere, P.
(2009b). Dissociation in borderline personality disorder: a detailed
look.Journal of Trauma and Dissociation, 10(3), 346-367.
7. Langer, L.L. (1991). Holocaust testimonies: the ruins of memory. New
Haven, CT: Yale University Press.
8. Linehan, M.M . (1993). Cognitive-behavioral treatment of borderline
personality disorder. New York: Guilford Press.
9. Meichenbaum, D. (2012). Roadmap to resilience: a guide for military,
trauma victims and theirfamilies. Clearwater, FL: Institute Press.
10. Ogden, P. & Fisher, J. (2015). SensorimotorPsychotherapy'.interventions
for trauma and attachment. New York: W.W. Norton.
11. Porges, S.W (2005). The role of social engagement in attachment and
bonding: a phylogenetic perspective. In Carter, C.S . et al. Attachment
and bonding: a new synthesis. Cambridge, MA: MIT Press.
12. Schore, A.N . (2001). The effects of early relational trauma on right
brain development, affect regulation, & infant mental health. Infant
Mental HealthJournal, 22, 201-269.

Библиография 393
13. Schwartz, R. (2001). Introduction to the internalfamily systems model.
Oak Park, IL: Trailheads Publications.
14. Steele, K., van der Hart, O., & Nijenhuis, E.R.S . (2005). Phase-oriented
treatment of structural dissociation in complex traumatization:
overcoming trauma-related phobias. Journal of Trauma and
Dissociation, 6(3), 11-53.
15. Van der Hart, O., Nijenhuis, E.R.S., & Steele, K. (2006). The haunted
self: structural dissociation and the treatment of chronic traumatization.
New York: W.W. Norton.
16. Van der Kolk, B.A. (2014). The body keeps the score: brain, mind and
body in the healing of trauma. New York: Viking Press.
17. Zanarini, M.C., Frankenberg, F.R ., Dubo, E.D., Sickel, A.E ., Trikha,
A., Levin, A., & Reynolds, V. (1998). Axis I co-morbidity of Borderline
Personality Disorder. AmericanJournal ofPsychiatry, 155,1733-1739.
Глава 5. Как подружиться с фрагментами
своей личности: сеем семена сострадания
1. Creswell, J.D., Way, В.М., Eisenberger, N.I., & Lieberman, M.D .
(2007). Neural correlates of dispositional mindfulness during affect
labeling. Psychosomatic Medicine, 69, 560-565.
2. Gazzaniga, M.S . (1985). The social brain: discovering the networks of
the mind. New York: Basic Books.
3. Hanson, R. (2014). Hardwiring happiness: the new brain science of
contentment, calm, and confidence. New York: Harmony Publications.
4. Jimenez, J.R. (1967). I am not I. Lorca andJimenez. R . Bly, Ed. Boston:
Beacon Press.
5. Levine, P. (2015). Trauma and memory: brain and body in search of the
livingpast. Berkeley, CA: North Atlantic Books.
6. Linehan, M.M . (1993). Cognitive-behavioral treatment of borderline
personality disorder. New York: Guilford Press.
7. Meichenbaum, D. (2012). Roadmap to resilience: a guide for military,
trauma victims and theirfamilies. Clearwater, FL: Institute Press.
8. Ogden, P. & Fisher,J.(2015).SensorimotorPsychotherapy.interventions
for trauma and attachment. New York: W.W. Norton.
9. Ogden, P, Minton, K., & Pain, C. (2006). Trauma and the body: a
sensorimotor approach to psychotherapy. New York: W.W. Norton.

394 Библиография
10. Phillips, М. & Frederick, С. (1995). Healing the divided self: clinical
and Ericksonian hypnotherapy for post-traumatic and dissociative
conditions: New York: W.W. Norton.
11. Santorelli, S. (2014). Practice: befriending self. Mindful, Feb. 2014.
12. Schwartz, R. (1995). Internal family systems therapy. New York:
Guilford Press.
13. Schwartz, R. (2001). Introduction to the internalfamily systems model.
Oak Park, IL: Trailheads Publications.
14. Shapiro, F. (2001). Eye movement desensitization and reprocessing:
basic principles, protocols, and procedures, 2nd edition. New York:
Guilford Press.
15. Siegel, DJ. (1999). The developing mind: toward a neurobiology of
interpersonal experience. New York: Guilford Press.
16. Van der Hart, O., Nijenhuis, E.R .S., & Steele, K. (2006). The haunted
self: structural dissociation and the treatment of chronic traumatization.
New York: W.W. Norton.
Глава 6. Сложности терапии:
травматическая привязанность
1. Beebe, В. et al. (2009). The origins of 12-month attachment: a micro
analysis of 4-month mother-infant interaction. Attachment & Human
Development, 12(1-2), 1-135.
2. Benjamin, J. (1994). What angel would hear me? The erotics of trans
ference. Psychoanalytic Inquiry, 14(4), 535-557.
3. Grigsby, J. & Stevens, D. (2002). Memory, human dynamics and rela
tionships. Psychiatry, 65(1), 13-34.
4. Liotti, G. (2011). Attachment disorganization and the controlling
strategies: an illustration of the contributions of attachment theory
to developmental psychopathology and to psychotherapy integration.
Journal of Psychotherapy Integration, 21(3), 232-252.
5. Lyons-Ruth, K. et al. (2006). From infant attachment disorganization
to adult dissociation: relational adaptations or traumatic experiences?
Psychiatric Clinics of North America, 29(1).
6. Main, M. & Hesse, E. (1990). Parent’s unresolved traumatic ex
periences are related to infant disorganised attachment status. In

Библиография 395
Greenberg, М. et al., Attachment in preschool years: theory, research
and intervention. Chicago: University of Chicago Press.
7. Ogden, P., Minton, K., & Pain, C. (2006). Trauma and the body: a
sensorimotor approach to psychotherapy. New York: W.W. Norton.
8. Schore, A.N . (2003). Affect dysregulation and disorders of the self.
New York: W.W. Norton.
9. Schore, A.N . (2001a). The effects of early relational trauma on right
brain development, affect regulation, & infant mental health. Infant
Mental HealthJournal, 22, 201-269.
10. Schore, A.N . (2001b). The right brain as the neurobiological
substratum of Freud’s dynamic unconscious. In D. Scharff & J.
Scharff (Eds.) . Freud at the millennium: the evolution and application
ofpsychoanalysis. New York: Other Press.
11. Siegel, DJ. (1999). The developing mind: toward a neurobiology of
interpersonal experience. New York: Guilford Press.
12. Solomon, M. (2011). The trauma that has no name: early attachment
issues. Presentation at the Psychotherapy Networker Symposium,
Washington, D.C ., March 2011.
13. Tronick E. (2007). The neurobehavioral and social-emotional
development of infants and children. New York: W.W. Norton.
14. Van der Hart, O., Nijenhuis, E.R.S., & Steele, K. (2006). The haunted
self: structural dissociation and the treatment of chronic traumatization.
New York: W.W. Norton.
Глава 7. Работа co страдающими от суицидальных
наклонностей, тяги к самоуничтожению,
зависимости и расстройств пищевого поведения
1. Faris, Р, Hofbauer, R., Daughters, R., Vandenlangenberg, E., Ivers
en, L., Goodale, R., Maxwell, R., Eckert, E., & Hartman, B. (2008).
De-stabilization of the positive vago-vagal reflex in bulimia nervo
sa. Physiology & Behavior, 94(1), 136 -153. DOI:10.1016/j.phys-
beh.2007 .11.036.
2. Fisher, J. (2015). The trauma-informed stabilization treatment model.
Two-day workshop. Toronto, Canada: Leading Edge Seminars.
3. Herman, J. L. (1992). Trauma and recovery. New York: Basic Books.

396 Библиография
A. Khoury, L., Tang, Y.L ., Beck, В., Kubells, J. F., & Ressler, KJ. (2010).
Substance use, childhood traumatic experience, and posttraumat-
ic stress disorder in an urban civilian population. Depress Anxiety,
27(12), 1077-1086 .
5. Krysinska, K. & Lester, D. (2010). Post-traumatic stress disorder and
suicide risk: a systematic review. Archives of Suicide Research, 14(1),
1-23.
6. Linehan, M. M. (1993). Cognitive-behavioral treatment of borderline
personality disorder. New York: Guilford Press.
Марша Линехан, Когнитивно-поведенческая терапия погранич
ного расстройства личности, пер. с англ., ООО “Диалектика”,
2021 г.
7. Liotti, G. (2011). Attachment disorganization and the controlling
strategies: an illustration of the contributions of attachment theory
to developmental psychopathology and to psychotherapy integration.
Journal of Psychotherapy Integration, 21(3), 232-252.
8. Miller, D. (1994). Women who hurt themselves: a book of hope and
understanding. New York: Basic Books.
9. Min, M., Farkas, K., Minnes, S., & Singer, L.T. (2007). Impact of child
hood abuse and neglect on substance abuse and psychological distress
in adulthood.Journal of Traumatic Stress, 20(5), 833-844.
10. Najavits, L. M. (2002). Seeking safety: a treatment manual for PTSD
and substance abuse. New York: Guilford Press.
11. Ogden, P. & Fisher, J. (2015). Sensorimotor Psychotherapy- .interventions
for trauma and attachment. New York: W.W. Norton.
12. Schwartz, R. (2001). Introduction to the internal family systems model.
Oak Park, IL: Trailhead Publications.
13. Teicher, M.H. et al. (2002). Developmental neurobiology of childhood
stress and trauma. Psychiatric Clinics of North America, 25(2), 397-
426.
Глава 8. Сложности терапии: диссоциативные
системы и расстройства
1. American Psychiatric Association (2000). Diagnostic and statistical
handbook of mental disorders-TR . Washington, D.C .: American Psy
chiatric Association.

Библиография 397
2. Brand, B.L ., Lanius, R. Loewenstein, RJ., Vermetten, E., & Spiegel, D.
(2012). Where are we going? An update on assessment, treatment,
and neurobiological research in dissociative disorders as we move to
wards the DSM-5.Journal of Trauma & Dissociation, 13,9-31.
3. Brand, B.L ., Sar, V., Stavropoulos, P., Kruger, C., Korzekwa, M., Mar-
tinez-Taboas, A., & Middleton, W. (2016). Separating fact from fic
tion: an empirical examination of six myths about dissociative identi
ty disorder. Harvard Review of Psychiatry, 24(4), 257-270.
4. Briere, J., Elliott, D.M., Harris, K., & Cotman, A. (1995). Trauma
Symptom Inventory: psychometrics and association with childhood
and adult trauma in clinical samples.Journal ofInterpersonal Violence,
10, 387-401.
5. Carlson, E.B., Putnam, F.W ., Ross, C.A ., & Torem, M. (1993). Validity
of the Dissociative Experiences Scale in screening for multiple per
sonality disorder: a multicenter study. AmericanJournal ofPsychiatry,
150,1030-1036.
6. Dorahy, MJ., Shannon, C., Seager, L., Corr, M., Stewart, K., Hanna,
D., Mulholland, C., & Middleton, W. (2009). Auditory hallucinations
in dissociative identity disorder and schizophrenia with and without
a childhood trauma history. Journal of Nervous and Mental Disease,
197, 892-898.
7. Gazzaniga, M. S. (1985). The social brain: discovering the networks of
the mind. New York: Basic Books.
8. Gazzaniga, M. S. (2015). Tales from both sides of the brain: a life of
neuroscience. New York: Harper-Collins.
9. Korzekwa, M., Dell, P.F ., Links, P.S ., Thabane, L., & Fougere, P.
(2009). Dissociation in borderline personality disorder: a detailed
\оск. Journal of Trauma and Dissociation, 10(3), 346-367.
10. LeDoux, J. (2002). The synaptic self: how our brains become who we
are. New York: Guilford Press.
11. Lyons-Ruth, K. et al. (2006). From infant attachment disorganization
to adult dissociation: relational adaptations or traumatic experiences?
Psychiatric Clinics of North America, 29(1).
12. Ogden, P. & Fisher, J. (2015). SensorimotorPsychotherapy'.interventions
for trauma and attachment. New York: W.W. Norton.
13. Ogden, P., Minton, K. & Pain, C. (2006). Trauma and the body: a
sensorimotor approach to psychotherapy. New York: W.W. Norton.

398 Библиография
14. Reinders, A.T .T .S., Nijenhuis, E.R .S ., Quak, J., Korp, J., Haaksma,
J. Paans, MJ., Willemsen, A.T.M ., & den Boer, J.A. (2006). Psycho
biological characteristics of dissociative identity disorder: a symptom
provocation study. Biological Psychiatry, 60, 730-740.
15. Schwartz, R. (2001). Introduction to the internal family systems model.
Oak Park, IL: Trailheads Publications.
16. Steinberg M. (1994). The structured clinical interview for DSM-IV
dissociative disordersrevised (SCID-D). Washington, D.C.: American
Psychiatric Press.
17. Steinberg, M. (2013). In-depth: understanding dissociative
disorders. Psych Central. Retrieved on September 13, 2015 from
.
http://psychcentral.com/lib/in-depth-understanding-
dissociative-disorders/
18. Zanarini, M.C., Frankenberg, F.R., Dubo, E.D., Sickel, A.E ., Trikha, A.,
Levin, A., & Reynolds, V. (1998). Axis I co-morbidity of borderline
personality disorder. Americanjoumal ofPsychiatry, 155,1733-1739.
Глава 9. Как исправить прошлое:
примирение со своими “я ”
1. Epstein, М. (1995). Thoughts without a thinker: psychotherapy from a
Buddhist perspective. New York: Basic Books.
2. Fogel, A. & Garvey, A. (2007). Alive communication. Infant Behavior
and Development, 30, 251-257.
3. Gilbert, P. & Andrews, B. (1998). Shame: interpersonal behaviour,
psychopathology & culture. New York: Oxford University Press.
4. Herman, J.L. (1992). Trauma and recovery. New York: Basic Books.
5. Hughes, D. (2007). Attachment-focused family therapy. New York:
W.W. Norton.
6. Kurtz, R. (1990). Body-centered psychotherapy: the Hakomi method.
Updated edition. Mendocino, CA: Life Rhythm.
7. Ogden, P. & Fisher,J. (2015). SensorimotorPsychotherapy'.interventions
for trauma and attachment. New York: W.W. Norton.
8. Ogden, P., Minton, K., & Pain, C. (2006). Trauma and the body: a
sensorimotor approach to psychotherapy. New York: W.W. Norton.
9. Porges, S.W (2011). The polyvagal theory: neurophysiological
foundations of emotions, attachment, communication, and self
regulation. New York: W.W. Norton.

Библиография 399
10. Schwartz,J. & Begley, S. (2002/ The mind and the brain: neuroplasticity
and the power of mental force. New York: Harper-Collins.
11. Schwartz, R. (2001). Introduction to the internalfamily systems model.
Oak Park, IL: Trailhead Publications.
12. Van der Kolk, B.A. (2014). The body keeps the score: brain, mind and
body in the healing of trauma. New York: Viking Press.
Глава 10. Восстановление потерянного:
углубление связи со своим юным “я ”
1. Hanson, R. (2014). Hardwiring happiness: the new brain science of
contentment, calm, and confidence. New York: Harmony Publications.
2. Kim, S., Fonagy, P, Allen, J., Martinez, S., Iyengar, U., & Strathearn,
L. (2014). Mothers who are securely attached in pregnancy show
more attuned infant mirroring 7 months postpartum. Infant Behavior
and Development, 37(4), 491-504.
3. Kurtz, R. (1990). Body-centered psychotherapy: the Hakomi method.
Updated edition. Mendocino, CA: Life Rhythm.
4. Ogden, P. & Fisher, J. (2015). SensorimotorPsychotherapy- .interventions
for trauma and attachment. New York: W.W. Norton.
5. Ogden, P., Minton, K., & Pain, C. (2006). Trauma and the body: a
sensorimotor approach to psychotherapy. New York: W.W. Norton.
Глава 11. Безопасность и дружелюбие: опыт
формирования надежной привязанности
1. Friedman, WJ. (2012). Resonance: welcoming you in me — a core
therapeutic competency. Undivided, the Online Journal of Unduality
and Psychology, 1(3).
2. L’Engle, M. (1972). A circle of quiet. New York: Harper Collins.
3. Ogden, P. & Fisher,J. (2015). SensorimotorPsychotherapy -. interventions
for trauma and attachment. New York: W.W. Norton.
4. Roisman, G. L, Padron, E., Sroufe, L.A., & Egeland, B. (2002).
Earned-secure attachment status in retrospect and prospect. Child
Development, 73(4), 1204-1219.
5. Schore, A. N . (2001). Neurobiology, developmental psychology, and
psychoanalysis: convergent findings on the subject of projective

400 Библиография
identification. In Edwards, J. (Ed.) . Being alive: building on the work
of Anne Alvarez. New York: Brunner-Routledge.
6. Siegel, D. J . (2010a). The neurobiology of 'we.' Keynote address, Psy
chotherapy Networker Symposium, Washington, D.C ., March 2010.
7. Siegel, D. J . (2010b). The mindful therapist: a clinician's guide to
mindsight and neural integration. New York: W.W . Norton.

У книз! нейробюлопчний погляд на травму, дисощащю та прихильшсть
поеднуеться з практичным шдходом до лжування. Усе це викладено простою
мовою, зрозумыою як терапевту, так i пащенту. Читач! д!знаються про модель,
в якш особлива увага придыяеться “вирппенню” ситуацн — трансформацп
ставлення до самого себе, замши сорому, самоненавист! та презумпцп власно!
винност! сшвчуттям та прийняттям. П ушкальш втручання були адаптоваш з
ряду передових терапевтичних шдход!в, включаючи сенсомоторну психотера-
шю, внутрппш с!мейш системи, терашю, засновану на усвщомленосп та клЬ
шчний гшноз. Читач! навчаться формувати у юпента внутрппне вщчуття без-
пеки та сшвчуття щодо навпъ найбшьш вщкиданих фрагменпв особистость
Науково-популярне видання
Фппер, Янша
Зцыення фрагментованих oci6, як! пережили травму
Подолання внутрпинього самовщчуження
(Рос. мовою)
Пщписано до друку 21.02.2022. Формат 60x90/16
Ум. друк. арк. 25,0. Обл. -в ид. арк. 22,4
Видавець ТОВ “Комп’ютерне видавництво “Д1алектика”
03164, м. Кшв, вул. Генерала Наумова, буд. 23 -Б.
Свщоцтво суб’екта видавничо! справи ДК No 6758 вщ 16.05 .2019 .

Для заметок

"Эту потрясающе написанную, основанную на деликатном подходе книгу о лечении пациентов, которых
многие считают безнадежными, должен прочитать каждый работающий с травмой. Автор покажет новые
подходы, научит быть внимательными к пациентам и помогать им обретать себя, когда они сами не могут
этого сделать. Наслаждайтесь!"
Сью Джонсон, д-р философии, профессор, исследователь и автор книги Чувство любви.
Новый научный подход к романтическим отношениям
"Данная книга, написанная одним из самых выдающихся экспертов в области травмы и диссоциации,
дарит страдающим от комплексной травмы и их терапевтам надежду и поддержку. Исключительные
способности Янины Фишер синтезировать лучшее из передовых психотерапевтических подходов
создали великолепную и уникальную дорожную карту разрешения хронической травмы. Написанная с
душой, ясностью и точностью, эта доступная и практичная книга — выдающийся вклад в данную сферу".
Пэт Огден, д-р философии, Институт сенсомоторной психотерапии
"Нечасто можно встретить столь убедительное и оригинальное описание значения кумулятивной травмы
для фрагментации личного опыта, стратегий совместной с клиентом идентификации неинтегрированных
частей личности во время клинических бесед и учета мощи психотерапевтического диалога, как
на страницах данной восхитительной книги".
Джованни Лиотти, д-р медицины, Ассоциация когнитивной психологии (АРС), Рим, Италия
"Предложенная Яниной Фишер уникальная комбинация теории «частей» ВСС, сенсомоторной
и основанной на осознанности терапии — потрясающий вклад в психодинамическую терапию. Несмотря
на то что книга основана на теории структурной диссоциации и лечения травмы, в ней предлагаются
наблюдения, обогащающие теорию лечения как высокофункциональных, так и переживших серьезную
травму индивидов. Я рекомендую эту выдающуюся работу всем психотерапевтам, в особенности
применяющим психодинамическую терапию. Они получат уникальную возможность расширить
собственные терапевтические горизонты".
Кеннет Франк, д-р философии, автор учебной программы интеграции психотерапии,
Национальный институт психотерапии
В данной книге нейробиологический взгляд на травму, диссоциацию и привязанность сочетается
с практическим подходом к лечению. Все это изложено простым языком, понятным как терапевту,
так и пациенту. Читатели узнают о модели, в которой особое внимание уделяется "разрешению"
ситуации — трансформации отношения к самому себе, замене стыда, самоненависти и презумпции
собственной виновности состраданием и принятием. Ее уникальные вмешательства были адаптированы
из ряда передовых терапевтических подходов, включая сенсомоторную психотерапию, внутренние
семейные системы, терапию, основанную на осознанности, и клинический гипноз. Читатели закроют
книгу, полностью разобравшись в терапевтических подходах к травматической привязанности, работе
с недиагностированными диссоциативными симптомами и расстройствами, интеграции метода терапии
"от правого полушария к правому полушарию" и многом другом. Самое главное — они научатся
формировать у клиента внутреннее ощущение безопасности и сострадания по отношению даже к своим
наиболее отвергаемым фрагментам личности.
Янина Фишер — д -р философии, заместитель директора по вопросам образования Института сенсомоторной
психотерапии, консультант Международной ассоциации EMDR (EMDRIA) и бывший инструктор Центра травмы, клинической
и исследовательской организации, основанной Весселом ван дер Колком. Известная как опытный клиницист, автор и
докладчик, она также была президентом Общества по вопросам лечения травмы и диссоциации Новой Англии, инструктором в
Гарвардской медицинской школе и соавтором (совместно с Пэт Огден) книги Sensorimotor Psychotherapy: Interventions for Trauma
and Attachment.
Изображение на обложке:
©Depositphotos.com/4909492
Автор: ruslanchik
Комп'ютерне видавництво
"Д1алектика"
ISBN 978-617-550-005-7