Виктор Хенкин
tylcmxyjtunccmh'/i ш>ёесть о кео(Гит<>ёск/н<ш сууы/с од/ного к^ос^стеуиил- и лшсгиж ^налмунлитлумс, и кя
£гаж<ун и/пъмя:> мщ, с ш>. и сЛя^а/нштш,, 4 штх^тй, of> п^1€дм^мш11жа<жь опоаи/ию штл^шку, ос/ъять гнах/пхЯ/т/}ше, сх/ъяонишь пяооъзижимхж, допахать WMjf&fta^/tfCAioe, а также праёдиЛо /теенм^ашь о тгих и, 1/пш (ftvt,M> и чего пс с/г^.ле, осотл и, ёт>лмл яюгио (fhtmb, если (Гм ^епото^мс (х/с/тхуятельст/ёа томл^ we SoonpeiiMricynbSoSa^


Вольфганг фон Кемпелен. Автопортрет


Дворец Шенбрунн
В один из августовских дней 1809 года Наполеон играл в шахматы со своим адъютантом генералом Раппом. Австрийская кампания подходила к концу, мирные переговоры затягивались, и французский император томился от скуки в пустынном Шенбруннском дворце, ставшем его резиденцией.
- Фридрих Второй, - сказал он, переставляя всадника с коротким мечом, - не одобрил бы ваших действий, генерал. Вы забываете о флангах.
- Фланги защищает инфантерия, сир. Пока она выстроена в каре, ей не страшна конница, другое дело картечь...
- Пожалуй, - согласился Наполеон. - Но в шахматных армиях такого оружия не существует.
- Слышал я еще в египетском походе, - заметил Рапп, - будто шахматную игру придумали индийские мудрецы, тогда не было артиллерии.
- Зато были боевые слоны, вспомните Ганнибала.
- Во Франции шахматных слонов почему-то называют шутами.
- Бурбоны всегда приближали к себе дураков.


4
- Они питали слабость и к дамам, - усмехнулся генерал, выводя ферзя.
- И дамы не избежали своей участи. Однако мы играем не дамами и не шутами. Шахматная игра отображает отнюдь не придворные интриги, а войну, и решать ее нужно по правилам военного искусства.
- Филидор утверждал, что главное в шахматах - пешки.
- Это все от Руссо и наших доморощенных энциклопедистов.
Однако плох тот полководец, кто жертвует фигурами ради пешек. Я бы, не колеблясь, отдал все пешки
за моего храброго Ланна... Наполеон Бонапарт (1769-1821)
Некоторое время играли молча. Наполеон рассеянно передвигал фигуры, о чем-то размышляя, Рапп старался изо всех сил, чтобы не поставить своего августейшего партнера в безвыходное положение. Первым заговорил император.
- Какой-то главный принцип в этой игре должен все же существовать. Помнится - тогда я еще учился в Бриене, - в Париже объявился шахматный автомат, о нем писали в газетах. Побеждал лучших наших игроков. Потом, в кафе «Режанс», мне рассказывали, что он каким-то образом попал к Фридриху.
- В Сан-Суси нам еще доведется побывать, - со значением произнес Рапп.
Наполеон с любопытством посмотрел на генерала.
- Так далеко не рассчитывают даже лучшие шахматисты. А вот на автомат хотелось бы взглянуть.
- Я наведу справки, ваше величество! - встрепенулся Рапп.
Император молча кивнул и поднял глаза на рослого адъютанта.
Старый солдат, два десятка ранений, немолод уже, а как браво держится! И ему, Наполеону, скоро стукнет сорок... Откуда-то из глубины всплыл образ юной Марии. Кольнуло под сердце - почему не едет? Заныла раненая нога... Он тоскливо обозрел положение на доске, и ему не захотелось доигрывать партию.


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Вена XVIII века
СОТВОРЕНИЕ ЛЕГЕНДЫ
Мария Терезия собой недовольна. Не стоило проявлять любопытство. Ну, слушаются рыбки этого французишку... И пожар на кораблике - эка невидаль! Встречались штучки и позанятнее. Механические человечки, например. Они даже писать умели. Помнится, Кнаус долго и непонятно объяснял их устройство. Но то - фон Кнаус, дворянин, человек благовоспитанный. А этот невежа заладил, как попугай: магическая сила, магическая сила... Дурацкие фокусы!
Императрица сидит за письменным столом и рассеянно перебирает бумаги. Ей уже за пятьдесят. Резко обозначен второй подбородок. Губа отвисает, как у всех Габсбургов в минуты досады. Пелетье, иллюзионист из Парижа, не на шутку заинтриговал ее своими трюками. Она никак не может сосредоточиться.


6
За окном спокойное августовское утро. Солнечные блики пробивают густую зелень деревьев и, превращаясь в веселых зайчиков, гоняются друг за другом по настенному гобелену. На гобелене, прижав непомерно большие уши, скачет еще один заяц. Но ему не до веселья. Две длинномордые борзые с тонкими, как у балерины, талиями жадно дышат за его спиной.
Мария Терезия листает бумаги. Какие у нее на сегодня дела? Ах, да! Мария Антуанетта... Бедняжка, ей нет и пятнадцати. А Людовик, говорят, туп и ленив. Зато невеста - хоть куда. Она этими французами повертит... Колье, конечно, восхитительное. Да и цена немалая! Придется все же купить, Париж стоит мессы... А это что? Прусский посол просит об аудиенции. Опять Фридрих что-то затеял. Фельдфебельский отпрыск. Терпеть она его не может! Покойный Франц с ним тоже не ладил. Теперь все легло на ее плечи...
Взгляд задумчиво скользит по гобелену. Интересно, а спасся бы заяц, если бы француз наслал на собак молнию? Она пытается представить, как бы это произошло. Солнечные лучи на мгновение сливаются в огненный бич. Борзые вспыхивают, как кораблик. Мария Терезия зажмуривается. Пресвятая Дева! Наваждение какое-то. Лезет в голову всякая чепуха... И рука сама тянется к шнуру.
Радостно трепещет разбуженный колокольчик. В дверях застывает сухопарая фигура барона Нэни.
- Чем занимается Кемпелен?
- Он в Прессбурге, ваше величество.
- Пусть едет в Вену!
Шел 1769 год. Над миром витал дух просветительства. Великие ученые дарили человечеству великие мысли. Европой правили просвещенные монархи. Но до просвещенности было далеко. Знание соседствовало с невежеством, роскошь - с нищетой, закон - с бесправием.
Уже существовала космогоническая гипотеза Канта, Бюффон закладывал грандиозное здание естественной истории Земли, Руссо размышлял о причинах социального неравенства, а на кострах инквизиции все еще пылали бессмертные творения Спинозы, Декарта, Вольтера, «Энциклопедия» Дидро и Даламбера - средоточие знаний и опыта.
Удивительным открытиям и изобретениям сопутствовали не менее удивительные обманы и заблуждения. Лавуазье превращал химию в точную науку, Франклин разрабатывал унитарную теорию электричества, Уатт конструировал паровые машины, а тысячи одержимых затворников тратили свою жизнь на поиски вечного двигателя, философского камня, эликсира вечной молодости.


7
Вера в беспредельные возможности разума уживалась с мистицизмом и суеверием, порождая авантюристов всех мастей - от «экспериментаторов натуральной магии» до «властителей царства тьмы». Толпы иллюзионистов бродили по Европе, демонстрируя блистательные, порой ошеломляющие трюки. Они использовали новейшие достижения науки и техники, а иногда и опережали их. Они жаждали богатства, славы, приключений, были искусными механиками, талантливыми артистами - истинными детьми своего века, когда шарлатанство граничило с гениальностью, а дерзость оплодотворяла мечту.
А пока Кемпелен мчится из Прессбурга в Вену. Степной воздух пьянит настоями трав. Сгорбившиеся деревушки отзываются в сердце затаенной болью. Когда-то сюда доходили куруцы, сражаясь за свободу Венгрии... Он задергивает шторку. Так спокойнее.
Он привык к дорогам. Вечно приходится куда-то трястись. То на соляные копи, то в Буду, то в Темешвар. Но чаще всего в Вену. Хорошо, что он едет в Вену. Господин Шульц, механик с Пратера, обещал присмотреть для него токарный станок. Чертовски дорого стоят нынче эти вещи!
Друзья удивляются: когда он выкраивает время для работы? Чудаки! Главная работа человека - думать. Вот и сейчас в его голове роятся десятки идей. И начнет он с канала. Императрица любит грандиозные проекты, хотя по обыкновению кладет их под сукно... И мысль уже течет широко и свободно, как величавые воды Дуная, красавицы реки, которую он мечтает обручить с ласковым Адриатическим морем.
Габсбургская монархия была огромным, богатым, но бестолковым государством. Сотканная из немецких, венгерских, чешских, словацких, итальянских и других земель, она не имела даже определенного названия и в официальных протоколах обозначалась неуклюжим выражением «Наследственные владения Дома Габсбургов». «Дом» брал свое начало с XII века, а «наследственные владения» образовались в результате завоевательных войн и сложных династических комбинаций.
Громоздкостью отличалась и пирамида верховной власти. Мария Терезия, эрцгерцогиня Австрии (примерно в ее нынешних территориальных пределах), была одновременно королевой Венгрии и Чехии, а ее супруг Франц I Стефан - императором Священной Римской империи германской нации. Это претенциозное и, в общем-то, искусственное образование, созданное еще в X веке германским королем Оттоном I,


8
включало в себя как владения Габсбургов, так и многие самостоятельные государства, главным образом немецкие. С XV века титул императора могли носить только наследники Габсбургов по мужской линии. Но Карл VI (1685-1740), отец Марии Терезии, не имел сыновей, и ему пришлось приложить поистине титанические усилия, чтобы возвести на австрийский престол дочь, а зятю передать корону римских императоров. После смерти Франца I (1765) ее унаследовал старший сын Иосиф II, который стал также соправителем матери в делах Габсбургской монархии.
Многонациональное государство Габсбургов время от времени сотрясали волнения и восстания, но оно сохраняло прочность благодаря общим экономическим интересам народов Придунайского бассейна, их солидарности перед извечной угрозой турецкого нашествия. На протяжении трех столетий Австрия прикрывала Европу военным щитом, принимая на себя главные удары разбойничьей Оттоманской империи. Героическая оборона Вены в 1683 году вошла в историю как одно из самых кровопролитных сражений. Но во второй половине XVIII века турки уже не казались столь грозными, они все больше увязали в войнах с Россией, из которых самой для них неудачной была кампания 1758- 1774 гг., развернувшаяся на Балканах, в Крыму и Закавказье - на суше и на море. «Я подпалила Турцию с четырех сторон», - писала Екатерина II после победы русского флота в Чесменском бою (1770).
Теперь главной заботой Габсбургов стало сохранение их владений в «европейском доме», где роль «архитектора перестройки» взял на себя прусский король Фридрих II с его непомерными аппетитами. Хотя Королевство Пруссия (до 1701 г. - Курфюршество Бранденбург) входило в состав Священной Римской империи, ее правители из династии Гогенцоллернов с этим ничуть не считались и боролись с Габсбургами всеми доступными средствами, в том числе и военными. Развязанные Фридрихом II конфликты переросли сначала в так называемую войну за Австрийское наследство (1740-1748), а затем в Семилетнюю войну (1756-1763) и позволили Пруссии заметно расширить свою «жилплощадь», не в последнюю очередь за счет Габсбургов. Борьба шла и за влияние в мелких немецких княжествах, коих по всей Германии насчитывалось более трехсот, не считая вольных имперских городов. И уже не столько турок, сколько коварного Фридриха опасались австрийские монархи. «Это гений, - сказал Иосиф после встречи с прусским королем в 1769 году, - говорит он чудесно, но в каждом слове его проглядывает плутовство». «Плутовство» подкреплялось весомыми аргументами: Пруссия держала под ружьем прекрасно вышколенную многотысячную армию.


9
Застарелая вражда с Францией создавала угрозу и рейнским владениям австрийских императоров. Но здесь Марии Терезии удалось разыграть любимую габсбургскую карту - она сосватала свою юную дочь Марию Антуанетту за наследника французского престола, будущего короля Людовика XVI, породнившись таким образом с Бурбонами.
Опасности, со всех сторон подстерегавшие Австрию, заставили ее искать сближения с Россией. Они уже были союзниками в войне с Турцией (1735-1739) и в Семилетней войне против Пруссии, однако на сей раз переговоры осложнялись взаимной неприязнью двух императриц. Добропорядочная Мария Терезия открыто осуждала Екатерину за ее любовные связи, а та платила австрийской императрице язвительными насмешками насчет отсутствия «желающих». Только Иосифу с его умом и тактом удавалось сглаживать отношения между Веной и Петербургом, переводя их в русло государственных интересов. В конце концов, обе столицы сошлись на разделе Польши (1772), пригласив в свою компанию и третью - Берлин. Таково было в общих чертах геополитическое положение империи Габсбургов во второй половине XVIII века. Да и вся Европа жила в тревожном ожидании грядущих событий. «Государь, брат мой...», «Государыня, сестра моя...», - рассыпались во взаимных любезностях коронованные правители. Но монархи друг другу не доверяли, и были правы. Еще не зажили обиды, нанесенные кровопролитной Семилетней войной, еще носили следы бомбардировок города, еще бродили по дорогам бездомные калеки, а в солдатских казармах уже снова грохотали барабаны, и штабные карты пестрели жирными стрелками превентивных ударов. Зыбкое равновесие держалось на тайных союзах, столь же непрочных, как и государственные границы.
Марию Терезию с детства готовили к власти, она получила истинно мужское воспитание. По-своему неглупая, рассудительная, энергичная, но, в общем-то, недалекая женщина, императрица умела окружать себя умными людьми и прислушиваться к их советам. Необходимость в радикальных реформах назревала давно, и Мария Терезия приступила к их осуществлению. Были изданы законы, направленные на усиление центральной власти, укрепление армии, упорядочение финансов, поощрение промышленности, торговли. Но производительные силы страны приходили в движение крайне медленно. Общественное развитие Австрии еще не созрело для решительных перемен. Деловая активность была невысока даже в столице. Вена привыкла жить музыкой, театрами, легкомысленными развлечениями. Вот идиллическая


10
Франц I Стефан и Мария Терезия со своими многочисленными детьми - эрцгерцогами и эрцгерцогинями
картина тех времен: император Франц играет на скрипке, императрица Мария Терезия поет, аккомпанируя себе на клавесине, а их юная дочь Мария Антуанетта танцует менуэт...
Страна нуждалась в предпринимателях, инженерах, ремесленниках, а рождала артистов. Стране нужны были ученые, изобретатели, механики, а она выдвигала музыкантов. Но зато - каких! Кристоф Виллибальд Глюк, Йозеф Гайдн, Вольфганг Амадей Моцарт - эти имена стали гордостью всего человечества. Классическая школа, созданная и выстраданная австрийскими композиторами, на многие поколения определила пути музыкального творчества.
Кемпелен не посвятил себя музыке, он стал смелым инженером, неутомимым изобретателем, искусным механиком, словом, тем человеком,


и
которых так не хватало империи. Образ его, преломившись в кривом
зеркале истории, дошел до нас искаженным, гротескным. Давно пора
восстановить справедливость. В ряду выдающихся людей XVIII века
Фаркаш Кемпелен должен занять достойное место.
Итак, Кемпелен в Вене. Мария Терезия встречает его вопросами. Что нового в Прессбурге? В Банате? Какие у него планы?
Кемпелен деловит, лаконичен, собран. Благодарю вас, ваше величество. Прессбург процветает. Банат возрождается из пепла. Планы? Пора, решает Кемпелен. Атака - лучшая защита. Как в шахматах. И он излагает проект канала. Морской порт. Флотилия. Пристани.
- И Адриатика плещется у ваших ног, - эффектно заключает он.
- А деньги? - спрашивает императрица.
С этим похуже. Но Кемпелен полон оптимизма. Он говорит о новой налоговой реформе. Казна должна пополниться.
- А армия? - продолжает Мария Терезия. - Вы же не хотите, чтобы нас проглотили турки?
Кемпелен этого не хочет, но он хочет, чтобы был сооружен канал. И красочно рисует перспективы. Торговля. Развитие мануфактур. Рост доходов. Когда? Разумеется, в будущем.
- В будущем, - вздыхает императрица. Она вспоминает, во что обошлось колье для дочери. Деньги нужны сейчас.
Тема исчерпана. Кемпелен почтительно замолкает. К осечкам он привык. Но это не отказ. Подождем до лучших времен. Настроение монархов переменчиво.
- А не могли бы вы, милейший Кемпелен, объяснить фокусы этого, как его там, Пелетье, что ли? - вдруг спрашивает Мария Терезия.
Вопрос нелепо повисает в воздухе.
Так вот из-за чего он мчался, загоняя лошадей!.» Кемпелен еле сдерживает улыбку.
Пелетье? Да, он о нем слышал. То ли естествоиспытатель, то ли иллюзионист, их нынче не разберешь. Рыбки? Ах, ваше величество, сущий пустяк! Рыбки деревянные, правда, сделаны весьма искусно. Как живые. В головках у них кусочек железа. А в рукаве у фокусника спрятан магнит. Вот рыбки и плывут за его рукой. Пожар на кораблике? Проще простого. Лейденская банка. Ну, такая фляга с химическим раствором. Опаснейший снаряд! Словом, электричество. Искусственная молния.
Пелена таинственности спадает с одного чуда за другим. Мария Терезия разочарована. Только-то? Вот уж поистине пустяк! А она мучилась, ломала голову...


12
Господи, думает Кемпелен, и эту женщину Европа называет мужественной, а венгры окрестили «королем»! Народила шестнадцать детей, а сама любопытна и наивна, как ребенок. Да и француз хорош! Приехал с дешевыми трюками, словно в провинцию. Рыбки... Магнит... Магнетизм... И внезапно, как вспышка молнии в лейденской банке Пелетье, в воображении Кемпелена возникает пока еще расплывчатый, но дерзкий замысел.
- Ваше величество, я мог бы предложить вам нечто более интересное...
- А что это будет? - уже улыбается императрица. Неистощимая фантазия собеседника ей известна.
- Удивительная фигура.
Мария Терезия вспоминает покойного мужа. Франц очень любил заводные игрушки, даже сам мастерил их. Как жаль, что он уже далеко... Она горько вздыхает и становится строгой.
- Ловлю вас на слове, Кемпелен. Сколько времени вам понадобится?
- Полгода, ваше величество, - говорит он наобум, уже сожалея о своей горячности.
- Хорошо. Но знайте: я жду такую фигуру, которой никто и никогда не видел...
Кемпелен проходит через анфиладу комнат.
- Какой сегодня день? - спрашивает он у дворецкого.
- Суббота, 15 августа.
В эту ночь на дикой Корсике Летиция Буонапарте родила сына. Кемпелен садится в карету.
- Куда прикажете? - оборачивается кучер.
- В Пожонь!
На современной карте Европы вы не найдете такого города. Когда в XIII веке Словакия подверглась немецкой колонизации, многие поселения переименовывались. Древняя Братислава стала Прессбургом. В Австрийской империи Прессбург был столицей Венгерского королевства, а венгры называли его Пожонь. Здесь 23 января 1734 года в семье Энгельберта Кемпелена родился мальчик, которого нарекли Фаркашем.
С раннего детства страстью Фаркаша была механика. Целыми днями возился он в своей комнате, разбирая все, что разбирается. Мастерил игрушки, читал о новых изобретениях. Прослушав курс лекций по философии и праву в Венском университете, юноша отправился в Италию, где изучал античную культуру, знакомился с искусством Ренессанса. Ему шел двадцать второй год, когда он возвратился на родину. Широко образованный молодой человек свободно владел


13
восемью языками, мечтал посвятить себя науке. Как не хотелось ему служить в придворной канцелярии! Но то была воля отца, и Фаркаш подчинился.
Молодого Кемпелена приняли в Вене приветливо, но ему, как и полагалось, пришлось держать экзамен. В те времена в Австрии еще действовали законы Священной Римской империи, изложенные на латыни. С заданием перевести их на немецкий Фаркаш справился за несколько дней. Рецензенты не поверили глазам: сложнейший, запутанный текст был переведен безукоризненно. Вопрос о назначении решился незамедлительно. Перед отъездом Кемпелен в числе других чиновников присутствовал на приеме в резиденции императрицы. Мария Терезия милостиво кивала молодым людям, зачисленным на государственную службу. Казалось, никто не был выделен особым благоволением. Но на одном назначении сохранилась собственноручная надпись императрицы: «Венгерская придворная палата много приобретет в лице молодого Кемпелена». Она не ошиблась.
Через год Кемпелен получил должность секретаря Венгерской придворной палаты, через два - чин придворного советника, вскоре стал инспектором, а затем управляющим соляной промышленностью, составлявшей имперскую монополию.
Ему не исполнилось еще и тридцати, когда Мария Терезия назначила его своим эмиссаром в Банате. Эта юго-восточная область вошла в состав Габсбургской империи в 1713 году после войны с Турцией. Через двадцать лет она вновь подвергалась нападению, но осталась за Австрией. Край был разорен, повсюду орудовали разбойничьи шайки. Кемпелен решительно взялся за дело. За ним охотились, он попадал в засады, участвовал в стычках. В короткий срок восстановив законность, он начал приводить в порядок рудники, возрождать ремесла, торговлю, а пустующие земли предложил заселить венгерскими крестьянами. Императрица дала согласие. Среди тех, кто принял землю из ее рук, она рассчитывала найти оплот на юго-восточных границах государства. За десять лет наделы в Банате получили 40 тысяч венгерских семей.
Таланты и усердие своего придворного советника Мария Терезия сумела оценить по достоинству. Он был посвящен в рыцари Священной Римской империи, затем стал наследственным бароном де Пазманд и именовался теперь Вольфгангом фон Кемпеленом. Под этим именем он вошел в историю.
Анна Мария старается не беспокоить мужа. Вот уже несколько месяцев Фаркаш поглощен какой-то работой, и она не пристает с рас-


14
опросами. Придет время - сам расскажет. Вообще-то он не любит распространяться о своих делах. Буркнет что-нибудь неопределенное - понимай как знаешь. В последние дни к нему и вовсе не подступиться. Поднимается чуть свет - и в мастерскую. Даже обед туда носят. Слуги рассказывают: господин точит, сверлит, а Антон плотничает. Антон ей нравится. Он уже давно мужу в работе помогает, совсем своим стал. Вот и сейчас вместе за столом сидят. Хорошо хоть, ужинают по-человечески.
- А не пропустить ли нам по стаканчику доброго старого вина? - говорит Кемпелен, окидывая взглядом царство снеди.
Первозданной свежестью дышат ломтики козьего сыра, призывно зеленеют корнишоны, ароматно дымится гуляш...
Кемпелен сидит в шлафроке, скрестив под столом длинные ноги. Взлохмаченные волосы мечтают о гребенке, залысины подчеркивают высокий лоб, глаза смеются и не смеются.
- А что, есть повод? - спрашивает Анна, уловив какой-то скрытый смысл в интонации мужа,
- Повод? Ну конечно же! - обрадованно восклицает Кемпелен, будто давно подыскивал нужное слово. - День рождения!
- Уж не твой ли, Антон?
Антон качает головой и смущенно ерзает на стуле, не зная, куда деть большие, в ссадинах, руки. Кемпелен беззвучно смеется.
- Ничего смешного не вижу! - притворно обижается Анна, сдвигая тонкие брови.
- Антон позабавил. Головой мотает, как тот...
- Кто?
- Тот, кто родился.
- О ком это вы?
- О том, кто наверху.
- А вы случайно не того?..
Анна крутит пальчиком у виска.
- Гм-м, вопрос, может, и уместный... Но сегодня у нас в самом деле день рождения.
- Перестаньте меня разыгрывать! - машет рукой Анна. Семь лет они женаты, а она никак не свыкнется с манерой мужа - шутит он или говорит всерьез.
- А мы вовсе и не разыгрываем. Напрасно, что ли, в мастерской пропадаем! Вот кое-что и сотворили. Ведь сотворили, Антон?
Антон пожимает плечами.
- Нет, ты скажи.
- Чертовщину сотворили, вот что! - выпаливает Антон.


15
Анна укоризненно смотрит на мужчин.
- Антон пошутил, - невозмутимо продолжает Кемпелен. - Мы создали человека.
В нашем доме ничему удивляться не следует, думает Анна. Тереза-то еще под стол пешком ходит, а отец ей таких игрушек намастерил, что весь Пожонь глазеть сбегается. Одни, как зайцы, прыгают, другие мычат, как коровы. Но человек...
- Что ж вы новорожденного не покормите? Наверное, проголодался, бедняжка, - произносит она елейным голоском.
Мужчины переглядываются.
- Недурная мысль... Позовем его, Антон?
- Не пойдет.
- Тогда отправимся к нему сами. Как это у них водится? «Если гора не идет к Магомету...»
- Может, не стоит?
- Нет уж, - капризно возражает Анна, - сами начали!
- Хорошо, - решает Кемпелен, беря свечку. Кто-то должен быть первым...
Они поднимаются по лестнице. Кемпелен долго возится с ключом, отпирая мастерскую. Анна уже понимает, что это не шутка. Гулко стучит в груди молоточек. Что-то противное шевелится между лопатками.
- Входи же, Анна!
Глаза не сразу привыкают к полумраку. Вначале она различает, вернее, угадывает очертания знакомых предметов. Верстак, токарный станок, стол, заваленный чертежами... И вдруг неверный свет извлекает из глубины комнаты нечто, заставляющее вздрогнуть и прислониться к дверному косяку. Прямо на нее немигающим взглядом уставился призрак, которым ее пугали в детстве. Усилием воли она пытается прогнать видение, но оно не исчезает. Оно увеличивается в размерах и вот уже заполняет собой все пространство... Дурнота подступает к горлу, предательски подгибаются колени.
Кемпелен бросается к жене, подхватывая ее обмякшее тело.
- Уйдем отсюда, - шепчет Анна.
В столовой, оправившись от испуга, она с тревогой говорит мужу:
- Не нажить бы беды, Фаркаш!
Кемпелен и сам взволнован, но старается не подать вида.
- Успокойся, дорогая. Игрушка как игрушка. Вот покажу ее в Вене, а потом упрячу.
- Может, лучше не показывать?
- Не могу. Императрица упряма. Уж если что взяла в голову, не отступит. Да я и сам обещал...


16
- Когда поедешь?
- В среду.
- Храни тебя Господь! - И она осеняет мужа крестным знамением.
Зима 1770 года выдалась морозной. Февраль еще дышал северными ветрами, но в жарко натопленных залах Хофбурга было уютно и весело. Венский двор шумно развлекался, радуясь собственной беззаботности. Устраивали концерты, слушали итальянские оперы, играли в карты; в моду входил пикет. Бывал во дворце и Кемпелен, приехавший из Прессбурга. Мария Терезия делала вид, что забыла о его обещании, но однажды не выдержала и будто невзначай спросила: «Где же сюрприз?» - «Если вашему величеству угодно...» Ее величеству было угодно.
Смеркается. Туман бесшумно крадется по венским улочкам. Голые деревья скребут небо. Серая громада Хофбурга притаилась дремлющим драконом.
Цокот копыт разрывает тишину. Во внутренний дворик въезжает карета. Слуги выносят громоздкий ящик, осторожно поднимают его по лестнице, укрывают в боковой комнате.
А из смежного зала уже доносится музыка. Все в сборе, ожидают императрицу. Приглашены только близкие к трону, но и их набралось по-
Дворец Хофбург в Вене. Здесь в феврале 1770 года прошла первая из известных нам демонстраций шахматного автомата Кемпелена


17
рядком. Светские разговоры. Что дают в «Кертнерторе», «Ан дер Вин»? Стоит ли приглашать в Вену Лессинга? Не шарлатан ли доктор Месмер, лечащий больных магнетизмом? Склоняется и имя Кемпелена: каков хитрец, делает карьеру.
Но вот музыканты опускают смычки, церемониймейстер хорошо поставленным голосом возвещает о появлении царственных особ. Марию Терезию сопровождают старший сын Иосиф, эрцгерцогини. В зале легкое движение, поклоны, реверансы, шелест платьев, вееров.
Над двумя тронами - символы высшей власти. Мария Терезия восседает под чешским и венгерским гербами, над Иосифом распростер крылья римский орел. Императрица подает знак: можно начинать.
Мария Терезия (1717-1780)


18
Вперед выходит Кемпелен. Он выглядит торжественно-строгим. Малиновый камзол с золотым шитьем плотно облегает плечи. Кружевной пеной колышется пышное жабо. Глаза горят бесовским огнем.
- Ваше величество! Я выполнил повеление и сделал машину, какой еще не было на свете.
Распахиваются двери. В зал медленно ввозят странное сооружение. Оно задрапировано пурпурным покрывалом и напоминает памятник перед открытием. Оно катится на роликах, как клавесин, и останавливается неподалеку от трона. Театральным жестом Кемпелен ловко сдергивает тяжелую ткань.
За небольшим деревянным сундуком сидит турок, облаченный в яркий восточный наряд. Его голова, покрытая тюрбаном, чуть опущена, глаза уставились на шахматную доску с массивными фигурами. Белыми и красными. Правая рука лежит на сундуке, левая сжимает длинную тонкую трубку. Кажется, турок вот-вот примется ее раскуривать. Но турок недвижим. Это кукла. Манекен.
- Фигура играет в шахматы! - торжественно объявляет Кемпелен, оглядывая собрание.
- Но с кем? - раздается иронический голос герцога Сальм-Сальма. - Сама с собой?
- С любым, кто отважится.
- Это немыслимо!
Мария Терезия изображает улыбку.
- Господа, кто примет вызов?
От дальней колонны отделяется молодой человек в синем камзоле.
- Если ваше величество позволит...
Мария Терезия кивает.
Молодой человек подходит к шахматному истукану. Слуги стоят, разинув рты. Они забыли о своих обязанностях. Кемпелен подвигает стул.
- Турецкий паша ждет своего противника!
- Кто это? - нагибается к соседке князь Кауниц, да так резко, что едва не врезается носом в глубокое декольте.
- Сын графа Кобенцля, - шепчет дама.
Кемпелен отбирает у турка трубку, подкладывает под его руку подушечку из красного бархата, достает узорчатый ключ, вставляет его в переднюю дверцу, заводит пружину.
Турок оживает! Голова его начинает поворачиваться из стороны в сторону, словно оглядывая доску. Он медленно поднимает левую руку, захватывает королевскую пешку, переносит ее на два поля и вновь замирает в ожидании.


19
Герцог Сальм-Сальм вскакивает с места. Иосиф поглаживает эфес шпаги. Пухлые пальцы Марии Терезии впились в подлокотники трона. Придворный этикет угрожает дать трещину. Церемониймейстер зажмуривается.
Кобенцль сохраняет спокойствие, но его выдают руки. Он теребит галстук, долго не решается выбрать ответный ход.
Пламя стоящей на сундуке свечи вздрагивает при каждом движении механической руки, подчеркивая фантастичность поединка. Слышатся легкий стон пленной пружины, скрежет узлов, сочленений. Все взоры прикованы к турку. Его деревянное лицо лишено мысли. Это кукла, отталкивающая и притягивающая своей бесстрастностью. Но кукла играет в шахматы! Как человек. Как Кобенцль.
Турок играет быстро. Он почти не задумывается над ходами. Молодой граф с изумлением смотрит на деревянного соперника. Да у него самого руки как деревянные. Капли холодного пота выступили на лбу. На десятом ходу он оставляет под ударом слона. Турок на мгновение замирает.
- Смотрите, машина думает! - срывается на крик чей-то голос.
Его преосвященство кардинал неодобрительно хмурится. Мария Терезия перехватывает тяжелый взгляд князя церкви. На миг и она теряет самообладание.
- Господи, что же это?.. Кемпелен, вы - колдун!
Зал дрожит натянутой тетивой. Карающая стрела готова пронзить оборотня. Вот-вот прогремит небесный гром, серный дым окутает стены дворца, разверзнется земля и тот, кто выдавал себя за Кемпелена, исчезнет в преисподней...
Но ничего не происходит. Кемпелен стоит, как и стоял, заложив руки за спину, высокий, поджарый, чуть насмешливый.
Турок снимает с доски слона и три раза кивает головой. Кобенцль вопросительно смотрит на изобретателя.
- Это означает, что вам шах, - говорит Кемпелен. - И мат, - добавляет он с извиняющейся улыбкой.
Молодой граф резко поднимается со стула. Краска заливает лицо. Под пудреным париком оно выглядит пунцовым.
- В сундуке спрятан человек! - гневно восклицает он.
Одобрительный гул. Зрители словно очнулись ото сна. В колдовство
больше не верят. Найдено объяснение. Обман. Детский фокус.
Кемпелен молча подходит к сундуку, распахивает дверцы, поворачивает его во все стороны, провозит по залу для обозрения. В правом отделении - зияющая пустота, левое заполнено колесиками, передачами, цилиндрами. Механическое чудо безупречно.


20
Представление окончено. Слуги увозят фигуру. Мария Терезия покидает собрание. Проходя мимо Кемпелена, императрица шутливо грозит ему пальцем:
- Жду вас завтра, волшебник!
Иосиф прячет снисходительную улыбку.
Сверкая белоснежными плечами, юностью и бриллиантами, перед Кемпеленом возникает Мария Антуанетта.
- Я расскажу о вас в Версале!
Монаршая милость - сигнал к восхвалению. Придворные окружают героя. Отовсюду слышатся поздравления: гениальное изобретение, высочайшее искусство, торжество науки! Звучат имена Архимеда, Леонардо, Ньютона... Пожилые сановники понимающе кивают головами: механика! Молодые вельможи бросают завистливые взгляды: какой успех! Благородные дамы держатся поодаль: бог знает, чем все это закончится...
Разговоры тонут в звуках менуэта. Слуги разносят напитки. Игроки спешат к ломберным столикам. Дамы и кавалеры выстраиваются парами, плавно двигаясь в такт льющейся мелодии.
Стараясь не привлекать к себе внимания, Кемпелен пробирается к выходу. Он не видит, как тучный прелат в лиловой сутане встречается взглядом с бледным молодым человеком, затерявшимся в толпе придворных. Молодой человек по-кошачьи мягко склоняется в почтительном поклоне. Над его левой бровью перезрелой вишней выступает родимое пятно.
Почему Кемпелен избрал предметом своих таинственных экспериментов шахматы? Чем вообще были шахматы во второй половине XVIII столетия?
Благородной игрой, воспетой поэтами и мудрецами, приятным досугом, страстным увлечением одиночек. Искусство игры в шахматы высоко ценилось нашими предками, но сама игра еще не вышла из младенческого возраста и нетвердо держалась на ногах. Представления о законах, которым она подчинялась, были наивны, знания - ничтожны. Шахматисты блуждали в дремучем лесу иллюзий, общий уровень игры был крайне низок.
Да и мастеров можно было пересчитать по пальцам. Большие расстояния, плохие дороги, неудобный транспорт ограничивали и без того непрочные международные связи, которые к тому же постоянно прерывались пограничными шлагбаумами и войнами. Длительное путешествие ради шахматных встреч могли позволить себе только состоятельные люди или шахматные дон-кихоты. Многие талантливые игроки, не


21
Шахматный автомат Кемпелена. Три гравюры, исполненные рукой Кемпелена для книги Виндиша
имея достойных партнеров, варились в собственном соку, прозябали в безвестности.
Но, несмотря на все препоны, шахматы настойчиво пробивали себе дорогу, как ростки из-под камня. «Королевская игра» перестала быть игрой королей. Она перешагнула высокие стены дворцов и все решительнее завоевывала место в жизни людей. В разных городах и странах создавались шахматные кафе, клубы, собрания. Выходили книги.
Широкой известностью пользовалась так называемая «Парижская тетрадь» Джоакино Греко (1600-1634), прозванного Калабрийцем (по области в Италии, откуда он был родом). Увидевшая свет в Лондоне (1656) уже после смерти автора, она затем переиздавалась на французском, немецком и голландском языках и почти сто лет служила учебным пособием по шахматам в европейских странах. Популярной была книга сирийца Филиппа Стаммы, вышедшая в


22
Париже в 1737 году под весьма претенциозным названием: «Опыт шахматной игры, содержащий правила, чтобы хорошо играть и добиваться выгоды посредством тонких ходов, которые можно назвать секретом в этой игре». Книга содержала 100 позиций, в которых сторона, на первый взгляд терпящая бедствие, достигала выигрыша неожиданной комбинацией.
Но всех превзошел Франсуа Андре Даникан Филидор (1726-1795), сильнейший шахматист Европы и выдающийся композитор, один из создателей французской комической оперы. Его «Анализ шахматной игры» (Париж, 1749) произвел переворот в умах современников, помог расставить в безбрежном океане вариантов надежные маяки стратегических законов. Основополагающий принцип Филидора «Пешки - душа шахмат» стал девизом для нескольких поколений шахматистов. За сто последующих лет книга выдержала более 40 переизданий, была переведена почти на все языки мира. На русском она увидела светлишь в XXI веке.
В Венгрии, где родился и жил Кемпелен, умение играть в шахматы считалось признаком хорошего воспитания. Первая книга о шахматах на венгерском языке вышла в 1755 году в Буде и называлась «Правила королевской шахматной игры». На 37 страницах небольшого формата анонимный автор знакомил своих соотечественников с азами древней игры. Единственный уцелевший экземпляр хранится в Будапештской библиотеке имени Сеченьи.
Административным и культурным центром Венгерского королевства в XVIII веке был Пожонь. Антал Фабер, первый венгр, писавший о шахматистах, сохранил для истории имена лучших пожоньских игроков, современников Кемпелена. Это Лукаш, Воглер, Абафи и польский еврей Шах-Давид, прозванный так за успехи в игре. Сильнейшим, однако, считался профессор Юркович.
Что Кемпелен был хорошо знаком с шахматами, сомневаться не приходится, иначе мысль о шахматном автомате ему бы вообще не пришла в голову. Да и многие реквизиты демонстрации, дошедшие до нас реплики и высказывания самого Кемпелена характеризуют его как весьма эрудированного шахматиста. Не исключено, что во время своего путешествия по Италии (1753-1755) он встречался со знаменитыми моденскими мастерами Эрколе дель Рио (ок. 1720-1 800), Джамбатистой Лолли (1698-1769) и Доменико Лоренцо Понциани (1719-1796); его путь на родину пролегал через герцогство Модена.
Впрочем, не будем делать из Кемпелена гроссмейстера. Чтобы определить особое место шахмат среди других игр, не нужно было обладать


Филидор. Анализ игры в шахматы
Филипп Стамма
Первая книга о шахматах на венгерском языке, изданная в Буде в 1755 году


24
высоким мастерством, шахматы издавна считались «пробным камнем
для ума», как о них устами своей героини отозвался в драме «Гец фон
Берлихинген» великий Гете.
БОЛЬШАЯ ИГРА
Чудо, рожденное при австрийском дворе, польстило монаршему самолюбию Марии Терезии, однако не было утолено ее женское любопытство. Если невинные шутки Пелетье вызвали столько вопросов, можно представить, как поразил ее Кемпелен. Она с нетерпением ожидала его в Хофбурге.
Кемпелен стоит перед императрицей. Мария Терезия делает вид, что поглощена важными бумагами. Старый прием! Ожидающий должен глубже прочувствовать свою зависимость. Он незаметно оглядывается. Секретер, диванчик, несколько стульев, цветы в напольной вазе... Здесь все округлое, миниатюрное. Кроме портрета императора Франца, написанного во весь рост. Мария Терезия любила покойного мужа. Он тоже был к ней привязан. Не только потому, что женитьба на дочери Карла VI вознесла герцога Лотарингского в императоры гигантской монархии. И династические браки бывают счастливыми...
Пауза затягивается. Кемпелен скользит взглядом по стенам кабинета. На гобелене вытканные собаки гонятся за вытканным зайцем. Он много раз видел это панно, но сегодня оно вызывает неосознанную тревогу.
Императрица отрывается, наконец, от бумаг. Взгляды скрещиваются. Один испытующий, внимательный, другой почтительный, но лукавый. Попробуй, перехитри такого, думает Мария Терезия, да этот мадьяр всех венских лис за пояс заткнет... Но на ее стороне власть, а значит, и сила.
- Поздравляю вас, Кемпелен, вы превзошли самого себя!
- Благодарю вас, ваше величество, но я всего лишь выполнял ваше пожелание...
- Положим, такого приказа я не давала. Да и кто мог предвидеть, что вам придет в голову!
- Мудрое правление вашего величества способствует расцвету искусств и ремесел.
- А что ваш турецкий паша - искусство или ремесло?
- И то, и другое. Это автомат.
- Значит, его действия должна направлять какая-то сила?


25
- Я восхищен вашей проницательностью! Механизм приводится в действие пружиной.
- Понимаю. Но возможно ли, чтобы разные там винтики и колесики соображали, подобно человеку?
- Признаю, в этом есть некая странность. Но не будь ее, заинтересовал бы автомат вас, ваше величество, и всех придворных?
- Не увиливайте, Кемпелен! Я знаю, вы большой искусник, но еще никому не удавалось отгадывать чужие мысли. Сидит там кто-нибудь из ваших дружков? Благоволите отвечать без обиняков!
- Игра в шахматы может быть основана на некоторых законах математики и механики...
- Математика, законы, - раздражается Мария Терезия, передразнивая собеседника. - Да если бы этому безмозглому истукану помогали даже вы, то все равно не смогли бы победить молодого Кобенцля. Он же лучший игрок в Вене!
- Но граф допустил ошибку.
- Но проклятый турок использовал ее!
- Этот ход сделал бы и ребенок...
- Послушайте, Кемпелен, вы хотите, чтобы я назначила экспертизу?
- Сочту за милость любой приговор!
Мария Терезия сникает. Что, если турок и впрямь настоящая машина, а Кемпелен - гений?
- Вы говорите правду?
Вопрос звучит почти мольбой. Это уже не приказание императрицы, а просьба женщины. Вот она, критическая точка!
Кемпелен делает глубокий вдох и торжественно разражается заранее отрепетированной тирадой:
- Ваше величество! Чудесные свойства машины основаны на смелости первоначальной идеи и удачном выборе средств создания иллюзии!
Мария Терезия подозрительно косится на собеседника. Выкручивается? Хитрит? Нет, на этот раз говорит правду. Побледнел. Глаза горят, как у одержимого. Что он сказал? Смелость... Иллюзия... Значит, все-таки фокус? Но зато - какой! Стоит ли ставить точки над i? Узнав секрет, она станет соучастницей обмана... Нет, нет! Нужно умерить любопытство.
- Что вы намерены делать с... гм-м... автоматом? - спрашивает она примирительно.
- Я был бы счастлив преподнести его вам, ваше величество!
- Ценю вашу шутку, милейший Кемпелен, - улыбается Марии Терезия, - ведь я могу принять дар только вместе с вами.


26
- Тогда разрешите увезти автомат в Прессбург.
У императрицы другие планы.
- Ни в коем случае! Вы будете показывать турка в Вене. Он станет австрийским чудом. Мы утрем нос французам!
Последние слова вырываются, словно крик души. В судьбу Кемпелена-вмешалось извечное соперничество между Веной и Версалем. Неожиданная перспектива его смущает. Он ищет отговорку.
- Мне необходимо выехать в Банат, ваше величество.
- Вы же сами докладывали, что дела там налаживаются. Пока обойдутся без вас.
- Но...
Серые глаза Марии Терезии становятся холодными.
- Никаких «но»! - отрезает она. - Турецкий паша нам понравился. Я распорядилась выплатить вам вознаграждение.
Аудиенция окончена. Взгляд Кемпелена падает на гобелен. Неясная тревога вновь охватывает его сердце. В остекленевших заячьих глазах застыл тысячелетний ужас погони.
На следующий день вся Вена говорила о Кемпелене. Он стал самым популярным человеком в столице. Ни один вечер не обходился без демонстрации шахматного автомата. Вельможи наперебой приглашали изобретателя в свои особняки. Страницы газет пестрели описанием удивительной машины. Одно из них принадлежало Карлу Готлибу фон Виндишу, бургомистру Прессбурга, известному в те времена литератору, историку, географу.
«Предположение, что автомат управляется человеком, возникало уже в первые минуты демонстрации, - писал Виндиш. - Многие зрители были настолько в этом убеждены, что не стеснялись высказывать свои мысли вслух. Но всех нас ожидало потрясение, когда господин фон Кемпелен раскрыл настежь дверцы сундука. При этом он поворачивал автомат во все стороны, освещал его внутренность свечой, приподнимал одежды турка, разрешал зрителям заглядывать в любые щели. Когда же мне, несмотря на все старания, не удалось обнаружить ни одного подозрительного предмета величиной хотя бы со шляпу, моему самолюбию был нанесен жестокий удар. Такое же чувство испытывали и остальные зрители, что красноречиво отражалось на их вытянувшихся лицах...»
Начиналась игра, право выступки всегда принадлежало автомату. При своем ходе турок поднимал руку, вел ее к выбранной фигуре, захватывал пальцами, переставлял на другое поле и возвращал руку в первоначальное положение, опуская на мягкую подушечку. Сбитую


27
фигуру он выносил за пределы доски и помещал на ее место свою. Кемпелен просил ставить фигуры аккуратно, в самый центр клетки, иначе турок мог «промахнуться» - захватить пальцами пустое пространство, что иногда и случалось. Если играющий против автомата либо по умыслу, либо по ошибке делал не предусмотренный правилами ход, турок энергично качал головой, возвращал фигуру на прежнее место... и продолжал игру, показывая тем самым, что недобросовестный или неумелый шахматист потерял право на очередной ход. Нападение на ферзя турок объявлял двумя кивками, шах или мат - тремя.
Когда партия заканчивалась, Кемпелен доставал из ящика шесть миниатюрных досок с заранее расставленными позициями и предоставлял зрителям возможность оценить шансы сторон. Затем предлагал выбрать любую из позиций и защищать любой цвет фигур, однако при условии, что игру начинает автомат. Не было случая, чтобы турок не довел ее до победы.
В заключение демонстрировался «ход коня». Кто-либо из зрителей помещал коня на любое поле доски, а турок обскакивал им все 64 клетки, ступая на каждую только по одному разу. Добровольцы вели запись ходов, но автомат никогда не ошибался.
Вена XVIII века


28
Представление длилось около часа, и все это время зрители не спускали глаз с изобретателя, подозревая, что он каким-то образом управляет действиями автомата. В нескольких шагах от автомата находился столик с небольшим деревянным ящичком. На вопросы зрителей Кемпелен отвечал, что это «главный секрет», без которого автомат играть нё может.
Удивлению публики не было предела. Замешательство царило и в ученых кругах.
Фридрих фон Кнаус, директор императорского физико-математического кабинета, недолюбливал Кемпелена. Его раздражал этот человек, столь непохожий ни на вельмож, ни на университетских ученых. В глубине души Кнаус просто завидовал милостям, которыми императрица осыпала своего любимца, завидовал его энергии, широте интересов, даже рукам, быстрым и ловким, как у музыканта.
Вот он стоит у окна с таким невинным выражением лица, будто демонстрирует обыкновенный масличный пресс, а не самую удивительную в мире машину. Словно шутя опровергает законы природы. Или он запродал душу дьяволу и питается таинственными формулами, известными лишь князю тьмы?
Нелепая мысль причиняет Кнаусу почти физическую боль. Все его существо страдает от издевательства над здравым смыслом. Не может автомат играть в шахматы! Это столь противоестественно, что, приволоки сюда размалеванную куклу кто-нибудь иной, проходимца выгнали бы на базарную площадь. Пусть дурачит невежд! Но Кемпелен... Советник ее величества, государственный муж, дорожащий своей репутацией...
О, Кнаус отлично знаком с принципами работы автоматов. На своем веку он повидал их немало. Ездил к самому Лоренцу Розенеггеру в Гейльбрунн. Незабываемое зрелище. Более ста фигур двигались самым натуральным образом. Видел он и андроиды Пьера Дро, вот только со знаменитым Вокансоном не довелось повстречаться... Да что Вокансон! Разве не он, Кнаус, сконструировал механические фигуры, пишущие пером по бумаге? А музыкант, играющий на флажолете?
Есть, однако ж, пределы и у механики, продолжает рассуждать Кнаус. Можно добиться весьма высокой точности в имитации произвольных движений живых существ, можно, используя различные комбинации клапанов, воспроизвести человеческий голос... Но заставить машину играть в шахматы - в это поверить просто невозможно. Но хочешь - верь, хочешь - не верь, а кукла в тюрбане передвигает шахматные фи¬


29
гуры с полным знанием дела. Выигрывает у лучших игроков. Иллюзия? На это как-то странно и неопределенно намекает сам изобретатель. Но не ослепли же все разом! Он собственными глазами видел, что внутри никого нет! Да и размеры машины невелики. Три с половиной фута в длину, два в ширину, два с половиной в высоту. Кто в таком тесном пространстве останется незамеченным? Гомункулус, бред алхимиков? В чем же секрет? Неужто в этом, стоящем в стороне маленьком ящичке, как утверждает изобретатель? Старается отвлечь внимание, пустить мысль по ложному следу? Или он и впрямь управляет машиной на расстоянии? В последнее время столько разговоров о магнетизме!
Невеселые мысли Кнауса прерывает сиплый голос придворного физика Финка.
- А нельзя ли, господин Кемпелен, передвинуть ящичек с главным секретом туда, где стоите вы?
- Извольте, - оборачивается Кемпелен и осторожно переносит таинственный ящичек на подоконник.
- Не будете ли вы так любезны занять место у другого окна?
- Нет ничего легче, - улыбается Кемпелен, меняя наблюдательный пункт.
- Теперь попробуем передвинуть автомат в противоположный угол.
- Попробуем, - соглашается Кемпелен, откатывая машину.
В физико-математическом кабинете императорского дворца проводится экспертиза. На ней настоял Кнаус. Он был почти уверен, что Кемпелен всеми правдами и неправдами постарается избежать суда знатоков, но тот неожиданно дал согласие, и вот комиссии ученых предстоит вынести авторитетное суждение о шахматном автомате. Но к какому выводу они могут прийти, когда никто ничего не понимает! Сам Кнаус не сомневается, что все это обман, что ключ к разгадке где-то рядом. Но интуицию к протоколу не прилепишь, для обвинительного вердикта нужны доказательства, а их-то как раз и нет. Ни одного! Эх, поймать бы мошенника за руку!
Словно услышав немую мольбу оппонента, турок медленно протягивает свою неуклюжую руку и три раза кивает головой.
- Господа, - оборачивается профессор Розенцвайг, - мой король снова получил мат. Если демонстрация продлится еще полчаса, я успею проиграть добрый десяток партий.
- Вы огорчены? - саркастически спрашивает Кнаус.
- Во имя науки я готов проиграть хоть тысячу раз, но, по правде говоря, мне это чертовски надоело. Тем более что в моем мученичестве нет пользы. Хоть я и не ахти какой шахматист, все же испытываю нечто


30
вроде унижения. Homo sapiens не должен проигрывать homini artivici*! Может быть, господин Кнаус окажется удачливее?
- Мы собрались не для того, чтобы состязаться с шахматистом господина Кемпелена, а чтобы...
Кнаус не решается закончить фразу.
- Состязаться с господином Кемпеленом?.. Ведь именно это вы хотели сказать?
- А если и так?
- Вот и сыграйте с автоматом. Вы же убеждены, что им управляет изобретатель!
- А вы, господин Розенцвайг?
- Я убежден только в том, что автомат играет лучше меня... И лучше господина Кемпелена, - добавляет он многозначительно.
- Охотно допускаю, - вступает Кемпелен. - Ученик превзошел учителя. Разве не мечтает каждый механик создать андроид, более совершенный, чем оригинал?
Он подходит к автомату и аккуратно расставляет фигуры в боевом порядке.
- Было бы интересно, - замечает профессор Клюгер, до сих пор хранивший молчание, - если бы изобретатель сам сыграл со своей машиной. Сравнительная оценка поможет проверить предположение господина Розенцвайга, а также ответить на некоторые другие вопросы.
Кемпелен напускает на себя печальный вид.
- В свободные минуты, господа, я так иногда и поступаю. И, знаете, получаю огромное удовольствие. Партия с искусным противником весьма полезна для совершенствования шахматиста, она улучшает стиль игры. И все же я вынужден огорчить вас своим отказом. Я опасаюсь, что человеческая гордыня или, как тонко ощутил господин Розенцвайг, болезненное самолюбие homo sapiens невольно побудят меня повлиять на игру автомата таким образом, что он начнет ошибаться, а это исказит истинное соотношение сил.
- Если я правильно понял, господин Кемпелен признает, что при желании может влиять на работу автомата...
- В той же мере, как часовых дел мастер может влиять на движение стрелок, заставляя их то спешить, то отставать.
- Но для этого ему необходимо регулировать механизм.
- Мсье Пелетье передвигал стрелки, не прикасаясь к часам.
- Он использовал магнит.
* Человеку искусственному (лат.).


31
- Я имел в виду перемещение предмета, а не средство, которым оно достигается.
- Значит, вы не исключаете возможность управления игрой автомата посредством магнетизма?
- В вашем вопросе, господин Клюгер, заложена логическая ошибка. Поскольку мне известны и устройство, и принцип действия автомата, я не отрицаю, что при определенных условиях могу воздействовать на его работу. Но это отнюдь не означает, что я, во-первых, эту возможность реализую, а во-вторых, использую магнетизм.
- Тогда скажите, может ли автомат играть в ваше отсутствие?
Нашли дурака, думает Кемпелен. Да они разнесут автомат в щепы, едва
я оставлю их наедине с турком! Впрочем... Им овладевает озорное чувство, ощущение могущества, упоение игрой. Он утрачивает осторожность.
- Согласен, господа! Но при одном условии: меня заменит помощник.
В зал приглашают Антона. В новом камзоле и кружевной сорочке он
напоминает увальня из мольеровской комедии.
- Оставляю вас, господа, ровно на пять минут. - Кемпелен щелкает крышкой часов, засекая время. - Покорнейше прошу меня извинить, но будем считать этот эксперимент последним. Вечером я приглашен к графу Эстерхази.
«Чертов мадьяр», - шепчет Кнаус, непонятно кому адресуя свое проклятие - застывшему, словно статуя, Антону, удаляющемуся Кемпелену или ничего не ведающему венгерскому канцлеру.
Антон заводит пружину. Турок начинает игру. Кнаус настороженно прислушивается. Ничего подозрительного. Движения механической руки сопровождаются шелестом одежд, скрипом шарниров, приглушенным звоном металлических частей. Ни одного постороннего звука. Лишь огарок свечи рядом с шахматной доской потрескивает восковыми брызгами...
Свеча! - вздрагивает Кнаус. Для чего она? На дворе день, в зале светло, доска и фигуры прекрасно видны. Да и зачем автомату их видеть? Если это автомат...
Он достает носовой платок и, делая вид, что сморкается, направляет всю силу выдоха на мигающее пламя. Красный язычок испуганно отшатывается, фитиль изгибается кошачьим хвостом и тонет в лужице воска, распространяя сладковатый запах.
- Господин помощник! - резко оборачивается Кнаус. - Я случайно погасил свечу, нужно ли ее зажечь снова?
Антон стоит ни жив ни мертв, ощущая на себе пытливые взгляды. Такая оказия случается впервые.
- Это решит господин Кемпелен, - находится он наконец.


32
- А разве вам не известно, для чего нужна свеча?
- Известно, - неосторожно срывается с языка. Бедняга, он еще не научился лгать господам...
- Благоволите объяснить!
Антона охватывает панический ужас. В глазах извиваются зеленые змеи. Ноги вязнут в липкой тине. Сердце опускается в живот. Вот так он тонул однажды в Дунае... Господи Иисусе! Где же хозяин?!
Скрежет механической руки приводит его в чувство. Все с изумлением глядят на турка, уже возвращающего руку на подушечку.
- Почему автомат делает два хода подряд? - восклицает Кнаус.
- Автомат играет по правилам, - спокойно замечает Розенцвайг. - Вы так неловко повернулись, господин Кнаус, что сдвинули локтем вот эту красную пешечку, стоявшую с края...
В дверях появляется Кемпелен.
- Как проходит сражение?
Молчание. Острый взгляд мигом схватывает всю картину. Напряженные лица. Несчастный Антон. Бесстрастный турок. Тлеющий фитилек кадит голубоватой стрункой.
- Мне кажется, господа, у вас возникли какие-то затруднения. Готов прийти на помощь.
- Вот свеча, - задумчиво говорит Финк.
- Что - свеча?
- Догорела, - констатирует придворный физик.
- Эка беда, - равнодушно пожимает плечами Кемпелен. - Антон принесет другую.
- А разве для работы автомата дневного света недостаточно? - Вкрадчиво спрашивает Кнаус.
- Автомат - не человек, - ледяным тоном произносит Кемпелен. - Свеча нужна на случай, если господа эксперты пожелают еще раз осмотреть внутреннее устройство машины.
Антон быстро и весело, словно вновь родившись, вносит зажженную свечу, бережно прикрывая пламя ладонью.
- Погодите, - останавливает его Кнаус. - Я предлагаю поставить свечу в другое место. Ну, допустим, рядом с главным секретом. Вы не возражаете, господин Кемпелен?
- Нисколько.
Подсвечник водружается на подоконник. Кнаус делает ход на доске автомата, Турок отвечает.
- А теперь неплохо бы опустить штору, - говорит Финк.
- Довольно! - отрезает Кнаус. Его нервы уже начали сдавать. - Вы, кажется, хотели еще раз показать нам внутреннее устройство машины?


33
Кемпелен берет свечу, подходит к автомату и открывает левую дверцу. Затем отодвигает створку окошечка, расположенного на задней стенке, освещая весь левый отсек. Отчетливо видны контуры рабочих узлов машины, отдельные детали механизма. Оставляя левую дверцу открытой, он снова выходит вперед, выдвигает нижний ящик с запасными фигурами, досками, инструментами, после чего распахивает правые дверцы и окошечко в задней стенке, освещая правый отсек. Небольшое свободное пространство обито черной материей, по углам просматриваются какие-то выступы, кронштейны. Дав зрителям время убедиться в том, что внутри сундука никто не прячется, Кемпелен разворачивает автомат и приподымает одежды манекена, обнажая деревянное туловище. В туловище также имеются окошечки и створки, а за ними стержни, втулки, передачи...
Так и стоит автомат с распахнутыми настежь дверцами, ставенками, окошечками, напоминая домик, неожиданно покинутый жильцами. И только турок, словно сказочный джинн, возвышается над его крышей.
Эксперты сгрудились вокруг, пожирая глазами убранство таинственного домика, пытаясь обнаружить его обитателей. Но тщетно. Ни звука, ни тени, ни следа...
- Господа, - говорит Кнаус, стараясь скрыть раздражение. - Поскольку признать шахматный автомат чистой машиной противоречило бы представлениям о свойствах материи, мы должны констатировать, что изобретатель пользуется некоей силой, в природе неизвестной.
- Если сила, о которой вы говорите, неизвестна господам экспертам, это отнюдь не означает, что она неизвестна природе, - возражает Кемпелен. - К тому же, допустив необъяснимое, господа ученые вынуждены будут признать наличие чуда, но ведь чудеса также не согласуются с их представлениями о свойствах материи?
- Но если господин Кемпелен, - замечает Кнаус, - открыл новую силу, науке неизвестную, почему он пренебрегает возможностью взять патент на свое изобретение?
- Благодарю вас, господа, я обдумаю ваше предложение.
Несколько раз собиралась экспертная комиссия, но ни к какому выводу не пришла и официальных документов не составила.
Между тем во дворце стали происходить удивительные вещи.
Рядом с ломберными столиками появились шахматные. Путь к монаршему расположению лежал теперь через поля шахматных сражений.
Был даже брошен клич: «Победить турка!» Но это никому не удавалось...


34
Слава Кемпелена шагнула далеко за пределы Австрии. На всех постоялых дворах многоязычной Европы, на рыночных площадях больших городов, во дворцах великих герцогов и князей не смолкали пересуды о необыкновенной машине и ее изобретателе. Состоятельные люди спешили в Вену, чтобы своими глазами увидеть знаменитое чудо. Иноземные послы настойчиво приглашали Кемпелена посетить их столицы, соблазняя милостью монархов, и искренне удивлялись, получая вежливый, по твердый отказ.
Тайна, окружающая шахматный автомат, обрастала легендами, будоражила умы. Всё больше людей вовлекалось в жаркие споры, все громче судачили о том, что дело нечисто. Но Кемпелен, казалось, ничего не замечал. Он снял в Вене особняк и демонстрировал турка в специально оборудованном зале, где все дышало чудесами и загадками. Подобно азартному игроку на волне удачи, он повышал ставку, не заботясь о последствиях.
ТЕНИ В РЯСАХ
«...Не поручусь за достоверность, но слышал я, будто Его Святейшество изволил выразить неудовольствие по поводу демонстрации шахматного автомата, о котором здесь рассказывают всяческие небылицы. Все, однако, сходятся на том, что изобретение машины, играющей в шахматы, подрывает веру во Всемогущего Господа нашего Иисуса, порождая опасные мысли о власти человека над природой, его способности творить по образу и подобию Божьему...»
Епископ Гарампи, папский нунций при венском дворе, перечитывает письмо своего ватиканского корреспондента и самодовольно усмехается. Он-то сразу понял, что шахматный автомат Кемпелена не чета механическим фигурам Дро, Вокансона, Кнауса и других еретиков! Господа ученые и те переполошились, экспертизу придумали. Где им с Кемпеленом тягаться! Ловко их мадьяр вокруг пальца обвел. Теперь все твердят о великом изобретении, а то и вовсе о чуде. Не такой уж он, Гарампи, простачок, чтобы в чудеса верить. Кому другому, а ему доподлинно известно, когда и по чьей воле они свершаются. Не по силам ношу взяли, господин придворный советник! Опасно неразгаданное чудо. Разоблаченное же coram publico*, оно становится мишенью для насмешек. Императрица
* При всем народе.


35
Вена, XVIII век
тешится новой игрушкой, благоволит к Кемпелену, одаривает его милостями. Знает ли она про обман? Наверное, знает. И покрывает своей властью. Разумеется, она всегда может от него откреститься, но в разоблачении не заинтересована. Владея секретом, святой престол будет иметь против нее еще один, пусть небольшой, но все же козырь. И этот козырь можно при случае выложить. Пришла пора действовать. Усердие зачтется ему в заслугу.
Мечта о кардинальской шапке сладко ноет в груди. Желая продлить удовольствие, Гарампи раскрывает ларец и привычным движением нащупывает табакерку. Жирные пальцы ловко забивают щепотку зеленоватой пыльцы в волосатую ноздрю, лицо сморщивается от щекотливого блаженства, но вожделенный чих застревает где-то в глубине мясистого носа. Он удваивает заряд и повторяет процедуру. Воздух сотрясается, как от пушечного залпа, жалобно дребезжат стекла.
- Вы меня звали, ваша светлость?
Сквозь слезы, застлавшие красные глазки, нунций с трудом различает своего секретаря.
- Вам, верно, почудилось, сын мой. Но коль уж вы здесь, скажите, не ждет ли меня человек, которого я велел вызвать?


36
Вена. Собор святого Карла
- Он в приемной.
- Просите его.
Нужно раскрыть секрет автомата до того, как забеспокоится Ватикан, думает Гарампи. Хорошо, что не оплошал, соглядатая приставил. Человек-то надежный, хитрый, да не перестарался бы... Qui cum Jesu itis, non ite cum jesuitis*. Но кому же поручать такие дела, как не иезуитам! Они готовы на все ради святой веры и...
- И золота, - вздыхает он, утирая лицо рукавом сутаны.
Полон тревог и сомнений, Кемпелен задумчиво шагает по комнате. Вот уже три месяца, как он разыгрывает «турецкую комедию». Прошло первое опьянение успехом, все чаще преследует мысль: что случится, если в один прекрасный день с действующих лиц спадут маски?
Поначалу это не слишком его беспокоило. Ну, сделал игрушку для королевы, а с игрушки - какой спрос? Посмеялись бы и забыли. Другое дело теперь, когда шахматный автомат возведен в ранг великого изобре-
Идущие с Иисусом, не идите с иезуитами (лат.).


37
тения. Какими глазами посмотрит он на тех, кого обманывал или кто обманывался в нем? Игра зашла слишком далеко.
Кемпелен подсаживается к столу и раскрывает свежий номер венгерского журнала «Национальный Плутарх».
«В течение нескольких дней, - читает он, - Кемпелен прославился как выдающийся механик. В мире не сыскать равного ему. Никто не создавал более совершенной машины...»
Машины, тоскливо повторяет он, откидываясь на спинку стула. Как мечтает он о настоящих машинах, приносящих людям пользу, облегчающих труд! Он видит свои будущие машины - гармонию духа и материи. Они совершенны, как скульптуры Микеланджело, они прекрасны, как музыка Глюка. Кемпелен ощущает знакомый зуд в руках, вибрацию резца, упругую податливость металла... Господи, чем он занимается, на что тратит время! Неужто крутить шарманку, пока не лопнет барабан?..
Он возвращается к статье.
«...Кемпелену суждено стать подлинным гением искусства. Из мрака неизвестности он вознесся и прославил свой народ, о котором думали, что он груб, неотесан, не стремится к свету и знаниям. Ныне же широко раскрытыми глазами весь мир с восхищением смотрит на венгерскую нацию, сыном которой является Кемпелен, этот великий мастер. Он получил бесчисленные приглашения посетить другие страны, но с удивительной скромностью удовлетворился лишь тем, что выполнил приказ королевы...»
Журнал птицей летит через комнату. Испуганная кошка бросается наутек.
Писаки! - морщится Кемпелен, но сердце его невольно наполняется гордостью. Нет, не игрушку для королевы он создал! Есть в шахматном автомате что-то неповторимое, недосказанное. Бескрайняя мечта. Дерзкий вызов Человеку. Трюки Пелетье забавны, но основаны на известных свойствах материи. Автоматы Вокансона восхитительны, но каждый знает принцип их действия. И только его озарила дерзкая мысль - соединить механическую систему с шахматной игрой, причудливым плодом фантазии мудрецов загадочного Востока. И оплести тончайшими кружевами иллюзионного искусства... Шахматная машина. Невероятная вероятность. Чтобы распутать этот узел, нужно обладать наблюдательностью художника, логикой ученого, воображением философа. Взять хотя бы тот случай со свечой. Для чего она нужна автомату? Кнаус и не подозревает, как близок был к разгадке. В цепи рассуждений ему не хватало одного звена. Но ведь не хватило! Потому что свеча в обычном представлении - только источник света... И это всего лишь ка¬


38
пелька в океане придуманных им хитростей. Нет, недаром, работая над автоматом, он постоянно ставил себя на место самого проницательного и придирчивого зрителя!
И все же один наблюдатель вызывает в нем тревогу. Он не помнит его лица - сколько их промелькнуло! - но ощущает на себе чьи-то внимательные бесцветные глаза. Где он встретился с ними впервые? У князя Кауница? У графа Эстерхази? А может быть, еще раньше?..
- Прикажете подавать ужин?
Старый Иштван - единственный из слуг, кому позволено входить сюда без предупреждения.
- Я подожду Антона.
Антона он послал к жестянщику за медью для гравюр. Вдвоем из дома они не отлучались, разве что втроем - с турком. Предосторожность никогда не бывает излишней, хотя попасть на прием к турецкому паше не легче, чем к императрице... Слуги надежные, все из Пожоня. Один лишь Ганс местный - патер Крафт, приходский священник, рекомендовал. Повар, надо признать, отменный.
Кемпелен поднимает журнал, просматривает хронику венгерской жизни. Знакомые имена возвращают его в родной дом. Он видит Анну, детей, слышит шелест листвы в своем саду, ощущает свежее дыхание Дуная...
Отдаленный шум возвращает его к действительности. Будто где-то бьют палкой по тюфяку. Кемпелен выходит в коридор. Звуки доносятся из его спальни. Он вбегает в комнату. В кромешной тьме ничего не разобрать.
- Отпусти, дьявол, задушишь, - хрипит кто-то.
- И задушу, - отвечает знакомый голос.
- Антон? Ты?!
-Я.
- Что ты делаешь?
- Держу.
- Кого?
- Не знаю.
Комната наполняется слугами. Вносят свечи. Собравшимся предстает странная картина. На сбитой постели лежит Антон, подминая под себя какого-то человека.
- Отпусти его! - повелительным тоном приказывает Кемпелен.
Антон нехотя слезает с пленника.
- Да это же Ганс! - всплескивает руками Иштван.
- И впрямь Ганс, - ворчит Антон, недоверчиво оглядывая свою жертву. - Что же ты не назвался?


39
Повар тяжело сползает с кровати. Чулки съехали на щиколотки, рубашка разодрана, волосы взъерошены. Он учащенно дышит, потирая намятую шею.
- Что здесь происходит? - строго спрашивает Кемпелен.
Ганс уже оправился от геркулесовых объятий Антона. Юркие глазки воровато бегают по сторонам. Вопрос не застает его врасплох.
- Да кошка проклятая во всем виновата! - торопливо объясняет он. - Шел я, значит, к вашему превосходительству, а она во весь голос орет. Пожалел я, может, кто запер ненароком. Гляжу, а дверь-то отомкнута! Вошел, значит, в спаленку, темень, хоть глаз выколи. Тут как раз и Антон пожаловал... Как медведь на меня навалился! Слова сказать не дал. Чуть на тот свет не отправил...
- Да ты же меня ногой ударил! - возмущается Антон.
- А душить зачем?
- Сейчас разберемся, - обрывает его Кемпелен. - Я-то зачем тебе понадобился?
- Про ужин спросить, не проголодались ли...
- Не ври, Ганс, - вступает Иштван. - Я тебя предупреждал, что господин Кемпелен Антона дожидается.
- Не расслышал я или запамятовал... Хотел как лучше сделать. Переусердствовал, простите ради Бога!
Кемпелену все ясно. В Банате не в такие переделки попадал. И с разбойниками, и с матерыми каторжниками, случалось, сталкивался. Этого-то сопляка он вмиг на чистую воду выведет.
- Ну, Ганс, выкладывай, что искал в моей спальне.
- Ей-Богу, все рассказал!
- Не призывай понапрасну небо, по глазам вижу, что врешь.
- Истиная правда, ваша милость, как на духу!
- А это что? - неожиданно спрашивает Кемпелен. Ганс оглядывается. У противоположной стены резвится кошка, катая по полу огарок свечи, а в дверях, ведущих в смежную комнату, торчит связка ключей.
- Отмычки, - угрюмо констатирует Антон, загребая улики в широкую ладонь.
- Негодяй! Ты хотел меня обворовать!
- Ей-Богу, не хотел! Ключи не мои...
- И это не твое? - указывает Кемпелен носком башмака.
Из-под кровати выглядывает лезвие кухонного ножа.
- Так ты еще и разбойник? Вяжи его, Антон! Иштван, беги за стражей. Повар делает отчаянный рывок, но падает, запутавшись в спущенных
чулках. Осознав, что отсюда ему не выбраться, он на коленях подползает к Кемпелену.


40
- Смилуйтесь, ваше превосходительство, все расскажу без утайки!
- Так-то лучше. Говори!
- Лукавый попутал. Виноват... Секрет узнать хотел.
- Какой еще секрет?
- Что в нехристе спрятан.
- Где, где?
- Да в турке, пропади он пропадом! Все в округе на меня зверем смотрят: мол, под одной крышей с дьяволом живет, сам ему душу запродал. Вот я и решил узнать, верно ли люди судачат, что в фигуре дьявол скрывается.
- И не побоялся?
- Как не бояться, боялся. Только против доброго христианина он бессилен. Молитвы я читал, заклинания...
- То-то молитвы тебе и помогли! Шел к сатане, а попал на галеры. Это похуже ада будет... Кто тебя подослал?
- Никто, ей-Богу, никто! Из любопытства.
- Что с ним волыниться, - не выдерживает старый Иштван. - Вязать его да тащить куда следует!
- Так мы сейчас и поступим... Но прежде хочу дать тебе, Ганс, последнюю возможность облегчить вину чистосердечным признанием. Знаю, ты действовал не по своей воле, и если честно скажешь, кто тебя подучил, так и быть, отпущу тебя, негодяя, на все четыре стороны, а будешь упорствовать - пеняй на себя. Отправлю в тюрьму и завтра же пойду просить императрицу, чтобы судили тебя за разбой по всей строгости. Никто тебе не поможет. Хозяева твои сами же от тебя отрекутся. Будешь заживо гнить в рудниках или на галерах. Понял?
Императрица, суд, галеры... Эти страшные слова обрушиваются на Ганса, как гром небесный.
- Ваша правда, господин, - хмуро говорит он, вставая с пола. - Послали меня. К машине должен быть человек приставлен, сказывали. Проследи, мол. Вот я и следил, да ничего выведать не удалось. А нынче, как услышал, что Антон отлучился, а вы его в столовой дожидаетесь... Совсем он меня извел!
- Кто?
- Да монах проклятый! А может, и не монах, бес его знает. Патер Крафт велел во всем его слушаться.
- Монах, говоришь? Каков он из себя?
- Невысок. Годочков эдак двадцать пять, не больше. А уж песни сладкие пел, вечное блаженство сулил!
- Это в лучшем мире, а в нашем?
- Три гульдена дал.


41
- Не слишком-то расщедрился.
- А теперь все пристает, ответа требует...
- Опиши того монаха подробнее.
- Непонятный он какой-то, склизкий. Глаза прозрачные, как у рыбы. Будто насквозь тебя видит. Насчет носа ничего такого не скажу. Нос как нос. Постой, постой... Пятно родимое на виске! Капюшон отворотился, я и приметил.
- А не говорил ли он, где именно человека искать надобно?
- Да вон в той комнатке за спальней, - кивает Ганс.
- Как же ты хотел туда попасть?
- Известное дело - через дверь.
- Ну-ка, подойди к двери. Не бойся, подойди поближе... Антон, посвети ему свечой.
Повар подтягивает чулки и с опаской подходит к таинственной двери, которую тщетно пытался отпереть отмычками. Несколько мгновений он стоит, ничего не понимая. Дверные филенки заложены досками, а на досках ровными рядами выстроились железные шляпки.
- Заколочена, - обалдело бормочет Ганс. - Монах про дверь твердил, отмычки дал...
- Сам видишь, нет тут никакого прохода, попусту ты силы тратил да душу свою губил... Ну, ладно. Хоть ты плут и негодяй, но слово свое я сдержу. Иштван, сведи его вниз, пусть соберет пожитки и убирается.
- Дай вам Бог здоровья, - кланяется повар, - век не забуду вашей милости, детишкам накажу, чтоб молились за вас денно и нощно. А к монаху больше ни ногой! Боюсь я его... И вы, ваше превосходительство, подальше держитесь. Опасный он человек.
- Молодец, Антон, - говорит Кемпелен, подождав, пока стихнут шаги в коридоре, - вовремя ты его поймал. Мог бы бед натворить. Да не последняя это попытка. Человека с рыбьими глазами я давно приметил. Только не всегда он монахом рядится. Хамелеон. Похоже, кто-то за нас крепко взялся. Пора возвращаться в Пожонь. Пусть туда попробуют сунуться!
Он запирает спальню и неспешно подходит к заколоченной двери. Легкая усмешка трогает уголки его губ: расположение комнат враги знают хорошо, да плохо знают Кемпелена! Некоторое время он рассматривает висящую рядом гравюру, изображающую осаду Вены турецкими войсками в 1683 году. Затем поднимает край рамы и подсовывает под нее руку. Часть стены вместе с дверью бесшумно отползает в сторону, образуя широкий проем...


42
На следующий день, едва луч солнца позолотил флюгера на венских шпилях, одинокая карета торопливо покидала пределы столицы. Караульный солдат на городской заставе отдал честь: фамильный герб его превосходительства господина Вольфганга фон Кемпелена был ему знаком.
«Где Кемпелен?» - вопрошала депеша из Вены. «Отбыл в Банат по распоряжению Ее Величества», - гласил ответ из Прессбурга.
Мария Терезия усмехается. Вот хитрец, сбежал все-таки... Перед ней лежит свежий номер «Меркур де Франс». Парижский литератор Луи Дютен в корреспонденции от 24 июля 1770 года сообщает о демонстрациях шахматного автомата - «величайшего изобретения, столь же ценного для науки, сколь и для вящей славы Прессбурга». Императрица довольна. Пусть прочтут в Версале, а то все Вокансон, Вокансон... Будто на свете других механиков нет!
Бее реже выставлял Кемпелен свой знаменитый автомат. Иные дела, иные машины владели его воображением. Да и австрийской императри-
Вена. Ратуша


43
це было не до забав. Едва закончились хлопоты, связанные с разделом Польши, как начался спор за баварское наследство, переросший вскоре в военный конфликт.
В 1781 году в Вене побывал немецкий литератор Фридрих Николаи. В книге «Описание путешествия по Германии и Швейцарии» (Берлин и Штеттин, 1785) он сообщал: «Достопримечательное прессбургское изобретение господина Кемпелена - фигуру, играющую в шахматы, - мне увидеть не удалось, хотя я об этом так мечтал. К своему огорчению, я узнал, что она не демонстрируется уже в течение восьми лет под тем предлогом, что в ней что-то испортилось...»
Европа недоумевала. Куда исчез знаменитый автомат? Как мог изобретатель добровольно отказаться от славы? Или все это выдумки хвастливого венского двора?
Время снимает вопросы, и воспоминания о необыкновенной машине стали стираться в памяти людей. Будто никакого чуда и не было. Но чудо было. Оно затаилось в темной кладовой трехэтажного особняка на Дунайской улице в Прессбурге и терпеливо дожидалось своего часа.
Жизнь шахматного автомата была долгой, бурной, насыщенной драматическими событиями. На протяжении двух веков он сыграл тысячи партий, исколесил два континента, будоражил умы, рождал споры. Количество публикаций, посвященных подвигам турка, выражается трехзначным числом. И невольно возникает вопрос: как воспринимали современники столь необычное явление?
В XVIII столетии главными источниками энергии оставались ветер, течение рек, мускульная сила животных и человека; век пара еще не наступил. Чтобы целенаправленно использовать естественные силы природы, люди
Книга французского журналиста Луи Дютена, изданная в Париже в 1772 году, открыла список литературы о шахматном автомате


44
изобретали и совершенствовали всевозможные механизмы. Там, где конструкция двигателя требовала сравнительно небольших габаритов, применялся пружинный привод. Сжатая пружина наиболее рационально отдавала аккумулированную энергию в часовых механизмах.
После того как в 1674 году голландский ученый Христиан Гюйгенс предложил заменить маятник системой «баланс - спираль», часовое производство вступило в свой «золотой век». Часовщики уже не были скованы ни вертикальным положением механизма, ни его размерами. Теперь они могли изготовлять не только башенные монстры, но и миниатюрные спутники человека, легко умещающиеся в кармане, не боящиеся ни толчков, ни тряски. Это давало широкий простор для творчества, и отнюдь не случайно в середине XVIII века одной из наиболее развитых отраслей производства стало часовое дело. Именно в ту пору были созданы уникальные экземпляры, по сей день вызывающие удивление и восхищение.
Часы нередко украшались фигурками людей, птиц, животных. Связанные с движущимися частями механизма, они сами выполняли те или иные движения в зависимости от фантазии и искусства мастера. Постепенно движущиеся фигурки обрели самостоятельность. Они по-прежнему использовали энергию сжатой пружины, по теперь уже весь механизм работал только на них. Появился даже специальный термин - «автомат», под которым (вплоть до нашего века) подразумевались машины, подражавшие произвольным движениям одушевленных существ. Автомат, имевший внешнее сходство с человеком, производивший движения и действия, сходные с человеческими, называли «андроидом» (в переводе с греческого - человекоподобный). «Ожившие» фигуры как бы воплощали извечную мечту человека о сотворении себе подобного. Эта мечта сквозит и в древней легенде о Пигмалионе, и в фантастических образах биороботов будущего.
История знакомит нас с высокими образцами этого искусства.
В XVIII веке французский механик Ледрю (выступавший под псевдонимом Камю) создал для малолетнего Людовика XIV игрушечную карету. Стоило завести пружину, как кучер на козлах взмахивал кнутом, и лошади трогались с места. Карета останавливалась перед креслом дофина, с запяток соскакивал паж и открывал дверцу даме, которая выходила и подавала прошение своему государю.
В афише лондонского часовщика Кристофера Пинчбека-старшего, датированной 1727 годом, рекламируется «Храм искусств с двумя движущимися картинами. Первая: концерт с несколькими фигурами,


45
играющими с величайшей гармонией и согласованностью. Другая: перспектива города и гавани Гибралтар с движущимися кораблями и испанскими войсками, марширующими через старый город. Также игра графа в реке и собака, ныряющая за ним, представлены как живые. В этой удивительной пьесе около ста фигур, представляющих движение как в жизни. Ничего подобного никогда не было видано в мире!»
По существу, это были самодвижущиеся игрушки - забава праздной публики, но наиболее талантливые механики нередко достигали такой степени совершенства, что их творения по праву должны быть занесены в антологию технических шедевров. Располагая весьма скудным набором материалов и подручных средств, тратя на создание каждой игрушки годы жизни, они с ювелирной точностью заключали свои механизмы в различные формы, заставляя их двигаться по сложнейшей программе.
Особенного мастерства достигли швейцарский часовщик Пьер Жаке Дро и его сын Анри. Их андроиды с изумительным изяществом и точностью копировали людей различных профессий. «Рисовальщик», сидевший на табуретке перед столиком, был ростом с пятилетнего ребенка. Он держал в руке грифель и рисовал на листе бумаги разные фигурки, например, профиль Людовика XV. Время от времени он сдувал с бумаги соринки, иногда откидывался назад, словно оценивал свою работу, а затем принимался «улучшать» ее. «Музыкантша» - симпатичная девочка лет 12 с пышной прической и в нарядном платьице - играла несколько пьес, ударяя пальцами по клавишам фисгармонии и поворачивая голову, как бы следя за руками.
«Писец», над которым Дро-отец трудился денно и нощно в течение двадцати месяцев, был во всех отношениях выдающейся «личностью». Он сидел за небольшим столиком, макал в настоящую чернильницу настоящее гусиное перо, стряхивал с него лишние чернила, чтобы не поставить кляксу, и с достойной похвалы аккуратностью писал различные слова и даже целые фразы объемом до шестидесяти знаков. Глаза его следили за пишущей рукой; закончив работу, он посыпал бумагу песком для высушивания чернил, отряхивал лист и протягивал его зрителям.
В 1774 году андроиды отца и сына Дро демонстрировались на парижской выставке и вызвали всеобщий восторг. Однако дальнейшая судьба этих механических человечков оказалась далеко не безоблачной. Они тонули в море, попадали в цепкие лапы испанской инквизиции, более сорока лет томились в мрачных застенках, переходили из рук в руки, исколесили всю Европу, в 1 848 году во время революционных со¬


46
бытий в Праге едва не погибли на баррикаде, не раз портились и восстанавливались. Наконец пришли в полную негодность, и только в 1906 году берлинский механик Эмиль Фройлих (знаменитый часовой мастер) сумел их реставрировать и дать им новую жизнь. Все три андроида вернулись на свою родину в швейцарский музей изящных искусств города Невшателя и ныне, как и двести с лишним лет назад, радуют многочисленных зрителей.
Мы не упомянули об удивительных автоматах французского механика Жака де Вокансона - с ними читатель встретится в главе «Ожившие фигуры», - но и сказанного достаточно, чтобы составить представление о благородном семействе андроидов. В XVIII столетии самодвижущиеся фигуры пользовались большим успехом и неизменно привлекали внимание широкой публики. Они уже не воспринимались как волшебный акт «оживления» куклы, а демонстрировали возможности механики. Ни одна ярмарка, ни одна выставка технических достижений не обходилась без их участия. Андроиды стали так же привычны, как в наши дни, скажем, игральные автоматы на фотоэлементах.
Вполне естественно, что все манипуляции шахматного автомата, передвигающего фигуры на точно обозначенные места, человечье обли-
Пъер Жаке Дро. Писец, музыкантша и рисовальщик


47
чье игрока, как и выражения его эмоций, зрителей особенно не удивляли. В этом отношении андроиды Дро, Вокансона, да и других механиков были куда совершеннее. Но кемпеленовский турок не просто повторял одни и те же движения, не просто передвигал фигуры на шахматной доске - он делал это разумно и тем самым ставил себя на несколько голов выше всех дотоле известных автоматов.
Мог ли так действовать автомат с точки зрения современников?
В конце XVIII века наиболее развитой наукой была механика. Под ее влиянием сформировалась так называемая механистическая картина мира. Все происходящее в любой области бытия рассматривалось как проявление абсолютных и неизменных законов механики. «Если бы для какого-либо момента, - говорил французский естествоиспытатель Пьер Симон Лаплас, - были известны все силы, действующие в природе, и взаимное расположение всех ее составных частей, то можно было бы с абсолютной точностью установить, что происходило и что произойдет во Вселенной в будущем».
Вера во всемогущество механики была так велика, что машина Кемпелена могла восприниматься как некий абсолют, способный совершать внешне осмысленные действия при помощи определенной комбинации механизмов. Заблуждению способствовало и недостаточное проникновение в сущность шахматной игры, а потому не исключалось, что имеется какой-то технический способ, позволяющий автомату избирать приемлемые для каждой конфигурации ходы. Такому выводу отнюдь не противоречила способность автомата демонстрировать эйлеровский «ход коня», то есть осуществлять движение шахматной фигуры на доске из 64 клеток по заранее подготовленному маршруту; то же можно сказать и относительно позиций Стаммы; их решение как за белых, так и за черных могло быть рассчитано с высокой точностью.
И все-таки первой мыслью наблюдателя было подозрение, что кемпеленовский турок - не больше, чем иллюзионный автомат, число которых в Европе постоянно множилось. Однако поведение Кемпелена разительно отличалось от манеры выступлений его коллег. Он не облекал свои демонстрации в мистическую оболочку, как Калиостро, не строил из себя властителя царства тьмы, подобно Филадельфии*, не плел псевдонаучной чепухи вроде «экспериментатора натуральной магии» Каттерфельто**.
* Филадельфус Филадельфия (Якоб Майер, 1735-1795) - знаменитый иллюзионист, американец по происхождению.
** По всей вероятности, немец; в 1780-1784 гг. с большим успехом выступал в Лондоне.


48
Он просто показывал шахматный автомат в действии и при этом не скрывал, что в его основе лежит иллюзия. Но такова уж природа человека: если хочешь, чтоб тебе не поверили, - скажи правду. И Кемпелену не верили.
Представим себе простую схему. Двое спорят, может ли машина играть в шахматы. Один говорит «да», другой - «нет». У каждого свои аргументы. Но вот они приходят на демонстрацию автомата и видят: машина играет в шахматы. Первый: «Я ж говорил!» Второй: «В ящике спрятан человек!» Хорошо. Им показывают внутреннее устройство, человека они не обнаруживают, хотя взгляд охватывает все пространство одновременно. Первый: «Я ж говорил!» Второй упорствует: «Значит, машиной управляет демонстратор!» А демонстратор этого не отрицает, но и не утверждает. Первый спорщик, естественно, остается при своем мнении. Второй ищет способ управления машиной на расстоянии, но не находит и начинает колебаться. Но если чистая машина все-таки может играть в шахматы, думает он, то какой резон изобретателю самому ставить этот факт под сомнение? Пытаясь преодолеть противоречия, наш дотошный спорщик начинает склоняться к мысли, что изобретатель использует какой-то новый вид движительной силы и управляет машиной на расстоянии при помощи пресловутого «главного секрета». Так к целому кладбищу одураченных прибавляется еще одна жертва технической мистификации.
Не будем вспоминать, как ловко надували даже самых видных ученых бесчисленные изобретатели вечного двигателя или открыватели философского камня, ограничимся лишь одним поразительным случаем, не слишком удаленным от нас по времени. В 1931 году в Берлине демонстрировалось «энергетическое электрополе», под действием которого автомобили двигались без топлива, а кролики росли в два раза быстрее, чем им полагалось. И хотя руководителей германских концернов никак не заподозрить в легковерии или технической неосведомленности, они клюнули на приманку и выплатили автору «изобретения» свыше миллиона марок. Нужно ли доказывать, что демонстрация нового вида «энергии» была не чем иным, как искусным фокусом!
Так что же мы хотим от людей XVIII века? Они вполне могли принимать (и нередко принимали) шахматный автомат за чистую машину. Но, разумеется, не все.
Дошедшие до нас публикации в большинстве своем содержат неверие в способность машины играть в шахматы и представляют собой попытки раскрыть секрет действия автомата, опираясь на факты и научные объяснения. Иоганн Якоб Эберт, профессор из Виттенберга, писал: «Ни


49
один здравомыслящий человек, даже после самого непродолжительного раздумья, не сомневался, что человеческое существо составляет часть этой игры*». Он не ошибся. Но то, что было ясно профессору математики, было далеко не ясно простому бюргеру. Демонстрации шахматного автомата посещали люди разных интеллектов, мировоззрений, характеров, обладавшие разными уровнями общей и научно-техниче- ской подготовки. Среди них, безусловно, встречались и такие, кто видел в автомате не только чистую машину, но и проявление колдовства, демонических или иных потусторонних сил. Поэтому мнение отдельных ученых не может быть выдано за мнение широкого круга людей. Об отношении к шахматному автомату нельзя судить только лишь по сохранившимся публикациям (хотя и они достаточно противоречивы), потому что за riepo брались люди образованные, возвышавшиеся над толпами современников.
Но независимо от того, верили или не верили люди в механическую чистоту автомата, никому не удалось раскрыть его секрет полностью. Уже лежали в земле изобретатель и все, кто был с ним когда-либо связан, а споры о его необыкновенном творении вновь и вновь разгорались с прежней силой. Многие подходили к тайне вплотную, некоторые приоткрывали над ней полог занавеса, но прошло почти семьдесят лет, прежде чем общими усилиями самых проницательных умов Европы и Америки загадка двух веков перестала быть тайной.
Для современного читателя, пусть даже не знакомого со всей этой историей, с первых же строк повествования было очевидно, что игрой автомата управлял спрятанный шахматист. Иных технических возможностей тогда просто не существовало. Но и сегодня не так легко разгадать, каким образом втиснутый в коробку оператор** узнавал о передвижении фигур на доске, приводил в действие механизм и вдобавок ко всему оставался невидимым. Об этом мы расскажем позднее. Пока же выразим восхищение фантазией и мастерством Кемпелена, шедшего по самому краешку пропасти. Он придумал изумительный по простоте и остроумию способ маскировки оператора, предусмотрел все технические и иллюзионные детали в конструкции автомата, учел психологию зрителей и эмоциональную окраску представления. Все это предопределило долгую жизнь его идеи и многочисленные подражания.
* «Журнал для просвещения» (Кель, 1785).
** Габариты автомата в метрической системе мер (приблизительно): ширина - 120 см, глубина - 60 см, высота - 90 см.


50
Тайна шахматного автомата волновала, разумеется, не только добросовестных наблюдателей. Безусловно, находились люди, пытавшиеся проникнуть в нее с черного хода. Мотивы могли быть самыми различными: и любопытство, и тщеславие, и зависть, и корысть, не исключено, что и месть или иные личные причины. Не следует также сбрасывать со счетов неодобрительное отношение церкви ко всякого рода фокусам, особенно, если они затрагивали постулаты веры. Намеки, а иногда и прямые указания на опасности, которым подвергался Кемпелен, его спутники и сам турок, рассыпаны по всей обширной литературе о шахматном автомате.
КОРОЛИ И ПЕШКИ
Успешное завершение турецкой кампании превратило Россию в черноморскую державу. На повестке дня стояло присоединение Крымского полуострова. Но для этого необходимо было заручиться содействием Австрии. В мае 1780 года Екатерина II и Иосиф II встретились в Могилеве и заключили союзнический договор. Иосиф выразил пожелание посетить Петербург. Он хотел познакомиться с наследником русского престола Павлом, с которым, как полагал, ему придется иметь дело не в столь уж отдаленном будущем. Большого энтузиазма Екатерина не проявила. Она опасалась, что император захочет сыграть на честолюбивых струнах неуравновешенного цесаревича. Ее отношения с сыном были неприязненными, если не сказать враждебными. Павел жадно мечтал о власти, критиковал все, что делалось в России, с нетерпением ждал смерти матери. Для Екатерины это не было секретом.
Опасения, однако, оказались напрасными. Иосиф, прибывший в Петербург с неофициальным визитом под именем графа Фалькенштейна, проявил дипломатический такт, выказав одинаковое расположение и к сыну, и к матери. Все же он не упустил случая пригласить наследника в Вену. Павел охотно принял приглашение - он давно хотел посетить Европу подобно своему великому прадеду. После длительных колебаний Екатерина дала согласие. Она утвердила маршрут поездки, собственноручно вычеркнув Пруссию, недовольная все возрастающим влиянием Фридриха II на ее сына.
Осенью 1781 года Павел с женой Марией Федоровной и многочисленной свитой пересек границу России. Он посетил Австрию, Италию, Францию, ряд германских княжеств и вернулся в Петербург, преодолев, как подсчитали придворные летописцы, 13 тысяч 115 верст за 428


51
дней. Никаких дипломатических поручений Екатерина II наследнику не доверила, а чтобы избежать протокольных затруднений, имена знатных путешественников были скрыты под псевдонимом графа и графини Северных.
21 ноября великокняжеская чета въехала в Вену.
А в Австрии уже произошла смена монархов. После сорокалетнего царствования умерла Мария Терезия, и полновластным правителем империи Габсбургов стал Иосиф Второй, «король-философ», как окрестили его историки. Он много путешествовал, был лично знаком с французскими просветителями, проводил либеральные реформы, но всякий раз останавливался на полпути или наталкивался на непреодолимые препятствия. Печальной иронией проникнута эпитафия, высеченная на его надгробии: «Здесь покоится государь, чьи помыслы были чисты, но который имел несчастье видеть, как все его начинания терпели неудачу».
Иосиф и Павел. Два человека, столь несхожие по характеру, образу мыслей, государственной деятельности. Но один был хозяином, другой - гостем. Высшие дипломатические интересы заставляли «коро- ля-философа» ублажать деспотичного цесаревича. Задача оказалась не из легких.
Вена встречает высоких гостей музыкой и танцами. Небо взрывается фейерверками. Дворцы кружатся в маскарадах. Бал в Амалиенхофе, бал в Шенбрунне, бал у русского посла князя Голицына. Павел равнодушен: в России тоже умеют веселиться. Обильные пиршества утомляют. Он не пьет ничего, кроме воды. А ест простую пищу. За столом острят: «Да здравствует любовь - но лишь после обеда!» Мария Федоровна прячет улыбку. Стеснительный Павел краснеет.
Ему показывают Вену. Ничего особенного. Город как город. Новый Бельведер, правда, недурен. Но чем хуже Зимний? Петербург строже, величественней. Проспекты - как палаши, дома - как солдаты во фрун- те. Он любит прямые линии, симметрию. А здесь? Кривые улочки, как в первопрестольной Москве...
Его везут на прогулку в Аугартен. Над воротами надпись, сделанная по приказу Иосифа: «Место для увеселений, дарованное всем людям их другом». Что за вольнодумство! Уж не Руссо ли? Павел шокирован: императорская карета следует в общей веренице!
Его ведут в арсенал - галерею воинской славы. Он с содроганием смотрит на доспехи, некогда принадлежавшие шведскому королю Густаву Адольфу. Насвозь проколотый колет из буйволовой кожи. Поля шляпы срезаны выстрелом... Павел отворачивается. Он испытывает ужас пе-


52
Иосиф II - император Священной Российский император Павел I
Римской империи германской нации (1754-1801)
(1741-1790)
ред смертью. Гробница Марии Терезии и вовсе повергает его в уныние. В сумрачном подземелье капуцинского храма умещается вся история 500-летнего Дома Габсбургов.
Павел оживляется лишь на полигоне в деревне Земмеринг. Ему показывают артиллерийский маневр. Дует холодный ветер. Хилый царевич держится молодцом. Он обсуждает действия войск с фельдмаршалом графом Ласси и князем Лихтенштейном. Вернувшись домой, он составит памятную записку о мерах на случай войны с Австрией.
Перед ним проходят отряды императорской гвардии - венгерской, немецкой, польской. Ратный строй ему по душе. Но разве это строй! Мундиры шьют как попало. Сплошь скоморохи. Цыганский табор. Вот у Фридриха - армия! И у него такая же будет.
Он подозрительно косится на Иосифа. Самодержец, а либералом прикидывается. С прислугой как с господами разговаривает: «Будьте добры», «Не откажите в любезности...»
Вечером, укладываясь в постель, Павел зевает, чмокая в щечку пухленькую жену:
- А не пора ли нам, друг мой, ехать отсюдова?
Мария Федоровна не торопится. Ей нравится Вена. Нравится и галантный Иосиф. Даже немножко больше, чем следовало бы...


53
- Es ware unhoflich, unsere Gastgeber haben so viel ausgegeben. Warten wir aufs Neue Jahr*.
- Будь по-вашему, - соглашается Павел. Он любит жену.
Иосиф обеспокоен. Он чувствует, что не может угодить гостю. Чего ему только не показывали! Библиотеку, национальный театр, фарфоровый завод... Даже к Глюку водили. Старик был растроган до слез, нашел в себе силы сесть за инструмент. А этот русский и бровью не повел, будто перед ним не блистательный кавалер, а уличный музыкант. Или вот вчера. Доверительно намекнул на тайный союз между Австрией и Россией. Екатерина-то сына в неведении держит. И что же? Насупился. Молчит. Только Пруссия у него и на уме... Чем бы этого капризного гостя расшевелить?
Иосиф перебирает в памяти все удивительное, что встречал когда-либо, и вдруг перед ним всплывает образ элегантного, чуть насмешливого человека, похожего скорее на артиста, чем на механика. Где это было? Ну конечно же, здесь, в Хофбурге! Вот он стоит рядом со своей машиной, которую покойная императрица называла австрийским чудом. Шахматный автомат. Загадка века. Как это ему сразу в голову не пришло!
Пока императорский фельдъегерь скачет во весь опор в Прессбург, а Кемпелен пребывает в счастливом неведении, перелистаем его инженерное досье.
Первое известие о технических успехах Кемпелена относится к 1767 году, когда Мария Терезия назначила губернатором Венгрии своего зятя - герцога Альберта. Новый правитель избрал резиденцией старый замок и полностью его перестроил. Строительство уже завершалось, как вдруг обнаружилось, что упущен сущий «пустяк» - водоснабжение. Герцог обратился за советом к Кемпелену. Исследовав почву и рельеф местности, Кемпелен предложил вырыть артезианский колодец. Задача была решена с минимальными затратами, и когда такая же проблема возникла в Шенбрунне, Мария Терезия уже знала, кому ее поручить.
По первоначальному проекту Шенбруннский дворец должен был превзойти Версаль, но по причине экономии аппетиты пришлось умерить. Все же дворец вышел на славу. В 1441 зале могли свободно
Это было бы невежливо, наши хозяева так поистратились. Подождем до Нового года (нем.).


54
разместиться не только все Габсбурги, но и их дальние родственники. Под стать дворцу был и великолепный парк, завершавшийся высокой колоннадой. Мария Терезия полюбила Шенбрунн, она жила там с ранней весны до поздней осени. Единственное, что омрачало душевный покой австрийской императрицы, - это вечные разговоры о знаменитых на весь мир версальских фонтанах. Но таких расходов, как легкомысленные французы, она себе позволить не могла и, зная о хозяйственной сметке Кемпелена, пригласила его руководить работами.
Венгерский инженер нашел оригинальное решение. Он использовал энергию воды, стекавшей с окрестных гор, чтобы привести в движение целую систему различных по конструкции насосов. «Если замысел Кемпелена оправдается, - писала Мария Терезия 6 октября 1772 года сыну Фердинанду, - у нас будет свой водопад». Замысел оправдался, и современники не без оснований называли шенбруннские фонтаны выдающимся сооружением века. Даже по сегодняшним меркам гидравлическая система Кемпелена может служить высоким образцом инженерного искусства.
Дворец Шенбрунн в окрестностях Вены


55
Гидравлическая система парковых фонтанов сооружена по проекту Кемпелена
Следы инженерной деятельности Кемпелена сохранила и Буда. Будапештом, столицей Венгрии, она станет позднее, а в XVIII веке Буда и Пешт были разными городами, разделенными Дунаем. В те времена Буда, расположенная на высоком берегу, испытывала острый недостаток в воде.
Кемпелен разработал проект водоснабжения, осуществленный в 1780 году. На берегу Дуная были вырыты два колодца. Днем и ночью по кругу ходили лошади, вращая рабочее колесо. Насосы непрерывно подавали воду наверх. Стоимость эксплуатации колодцев не превышала 20 тысяч флоринов в год - сумма для городского хозяйства весьма умеренная.
На одной из улочек старого Будапешта расположено каменное трехэтажное здание. Это бывший кармелитский монастырь, перестроенный по проекту Кемпелена в дворцовый театр с партером и тремя ярусами лож на тысячу зрителей. Здесь 25 октября 1790 года выступала драматическая труппа Ласло Келемена. В тот день на сцене театра, построенного венгерским инженером, впервые прозвучала пьеса на венгерском языке.


56
Сегодня трудно по достоинству оценить многие изобретения Кемпелена. Что, например, представляла собой сконструированная им в 1777 году паровая машина? Чем отличалась она от машин Уатта? Известно лишь, что она приводила в движение мельничное колесо и использовалась на строительстве каналов. Мария Терезия велела выплатить изобретателю 50 тысяч флоринов и посулила еще 3 тысячи ежегодно в течение двадцати лет при условии, что машину можно будет применять для дробления горных пород и измельчения руды, а также в том случае, если ее эксплуатация даст экономию по сравнению с прежними установками.
Г. Буш в «Справочнике изобретений», выпущенном в 1 822 году, в разделе «Паровые машины» сообщает: «Господин Кемпелен... изобрел две такие машины, каждая из которых отличалась от ныне известных. Одну из них он хотел испытать в 1781 году. Машина проработала четыре минуты, а затем взорвалась». Речь идет о «паровике» Кемпелена, действующую модель которого он демонстрировал в венском Грабене. По сведениям «Биографического словаря Австрийской империи» (1864), «паровик» был самодвижущейся машиной, то есть паровозом. Напомним, что первый практически пригодный паровоз Д. Стефенсон создал лишь через 40 лет.
В XVIII веке мир жестоко страдал от оспы. Эдуард Дженнер еще не одарил человечество спасительной вакциной. Эпидемии уносили сотни тысяч жизней, были страшнее войн. От оспы умер Людовик XV, ею переболела Мария Терезия... Да и выздоровление зачастую не приносило радости. Оспа безжалостно поражала уродством и слепотой. В Европе насчитывался миллион незрячих. Многие слепли с детских лет. Они были обречены на вечный мрак, ни школ, ни
Бывший кармелитский монастырь в Буде, перестроенный в театр по проекту Кемпелена


57
методики обучения слепых не существовало.
За 50 лет до Брайля* Кемпелен начал обучать грамоте своих слепых соотечественников. Первой была слепая певица Мария Терезия фон Парадис.
Из шершавой бумаги
Кемпелен вырезал буквы алфавита. Девушка находила их на ощупь, складывая слова так же, как дети из кубиков. Через год она могла писать с помощью специального транспаранта, и тогда Кемпелен сконструировал для нее портативный печатный станок. Ни сам станок, ни его описание до нас не дошли, но сохранившиеся письма Марии отличаются изяществом гарнитуры, четкостью оттиска. Одно из таких писем, в котором певица со словами благодарности обращается к своему учителю, опубликовала «Прессбургская газета» 15 июня 1779 года.
Одно из писем слепой певицы Марии Терезии фон Парадис, адресованное Кемпелену
Интеллектуальный мир Кемпелена не ограничивался научными и техническими интересами. Он рисовал, сочинял стихи, пьесы, музыку, ставил спектакли. 26 сентября 1780 года императрица Мария Терезия записала в дневнике: «Завтрашний тройной праздник мы отметим и комедией, которую сыграет в зеркальном зале** труппа Кемпелена». Речь шла о пьесе «Андромеда и Персей», заглавную женскую роль играла дочь Кемпелена - тринадцатилетняя Тереза. Спектакль прошел с большим успехом, и в письме к сыну Фердинанду императрица отме-
Луи Брайль (1809-1852), французский педагог, разработавший рельефно-точечный шрифт для письма и чтения слепых.
Прессбургского королевского театра.


58
тила: «Пьеса так же хороша, как и «Андромеда» Сакко*. Текст и музыка написаны отцом (Кемпеленом). Я непременно должна ее издать...» Сделать этого Мария Терезия не успела. Через два месяца она умерла.
Профессионального мастерства Кемпелен достиг в художественной резьбе по меди, его гравюры - «Ландшафт с пешеходами и всадниками» - вошли в альбом, изданный в Вене в 1776 году. К своему литературному творчеству он отнесся более взыскательно, воздержавшись от публикаций. В Будапештской государственной библиотеке хранились рукописи Кемпелена, собственноручно переплетенные им в небольшую книжечку:
30 стихотворений, одна пьеса, два перевода и 17 подражаний.
А в 1937 году были обнаружены в архивах другие рукописные материалы, содержавшие два тома его стихотворений, драму «Персей и Андромеда» и комедию «Неизвестный благодетель». Некоторые из стихотворений были проиллюстрированы авторскими рисунками, а одно переложено им на музыку.
Эта грань жизни и творчества Кемпелена осталась «за кадром» для современников, Шуточный
рисунок и стихотворная ну и тем более для потомков. подпись Кемпелена (из его архива)
Четыре времени дня
Бродит Гёте, на закате луч ловя неяркий.
Грациозным танцем Виланд утро отмечает.
Над землей парит, как птица, Шиллер в полдень жаркий.
Только Клопшток перед ночью голову склоняет.
(Перевод В. Черняка)
Сакко Антонио Джованни (1708-1788), итальянский актер и режиссер.


59
Турок? Кемпелен едва не вздрагивает от неожиданности. Ах, ваше величество, автомата давно нет! Да-да, разобран. На мелкие детали. Собрать? На это уйдет много времени...
Он чувствует себя школьником, не выучившим урока. У него нет ни малейшего шанса обмануть учителя. Иосиф это понимает. В его умных широко расставленных глазах вспыхивают иронические искорки.
Император встает, берет Кемпелена под руку и, прохаживаясь с ним по кабинету, заводит неспешную беседу. Делится своими затруднениями, расточает похвалы и вновь возвращается к автомату.
- Вы должны постараться. Русский принц пробудет в Вене еще целый месяц.
Неслыханная любезность императора обезоруживает. Кемпелен выкладывает последний довод.
- А играет ли его высочество в шахматы?
Иосиф на минуту задумывается. Он слышал, что в России любят шахматы, да и сам видел однажды, как кто-то из русских придворных играл с князем Потемкиным. Но Павел... Впрочем, это не так уж важно. Турок произведет впечатление. К тому же в свите цесаревича наверняка найдутся шахматисты.
- Ваше величество, - сдается Кемпелен, - автомат будет готов в срок.
- Не желаете ли сыграть партию в шахматы?
Иосиф роняет этот вопрос как бы между прочим. Он изучил своего гостя: если проявить хоть малейшую заинтересованность, Павел может заподозрить подвох и замкнуться.
Они беседуют в небольшой гостиной. Доверительно потрескивает камин, высокие свечи горят спокойным, ровным пламенем. Поодаль, за ломберным столиком с изогнутыми, как скрипичный ключ, ножками Мария Федоровна, фрейлины Борщева, Нелидова и князь Куракин играют в фараона.
Иосиф умело завел разговор о шахматах. Начал с Парижа, куда вскоре направится великий князь, вспомнил, как однажды посетил знаменитое кафе «Режанс» и наблюдал за игрой Филидора, музыканта и шахматиста. Павел заметил, что знаком с его операми. В России они имеют успех. Что же до шахмат, то в Петербурге есть неплохие игроки, но сам он, увы, не мастак.
- Где уж мне тягаться с вами, государь!
Иосиф берет колокольчик.
- Для вас, любезный князь, найдется партнер поинтересней...
Бесшумно отворяются двери. В комнату въезжает автомат. Его подталкивает слуга, но кажется, будто турок сам управляет движением.


60
- Ах! - Мария Федоровна роняет карты.
- Не пугайтесь, мадам, - успокоительным тоном произносит Иосиф. - Это фигура, механический шахматный игрок. Сейчас господин Кемпелен покажет его в действии.
Теперь все замечают, что на сундуке расставлены фигуры.
- Турецкий паша сочтет за честь сыграть с вами партию, ваше высочество!
Павел недоверчиво прищуривается.
- В сундуке человек?
Это мы уже проходили, думает Кемпелен, раскрывая дверцы автомата. Движения его точны, жесты красноречивы: здесь никого нет, там никто не прячется...
Гости с изумлением наблюдают за манипуляциями. На лице Иосифа застыла напряженная улыбка: честно говоря, он и сам не знает, как там насчет человека...
Компания оживляется, когда Кемпелен приподнимает одежды турка, обнажая его «туловище». Мария Федоровна прикрывается веером, но оставляет щелку для глаз, Борщева и Нелидова хихикают. Павел бросает на женщин сердитый взгляд.
- Аполлону ваш турецкий паша все же уступает, милейший Кемпелен, - иронически замечает Иосиф.
- Смотря в чем, ваше величество, - парирует Кемпелен.
Павел поджимает губы, он не любит разговоров о мужских достоинствах.
Между тем слуги вносят столик с «главным секретом», Кемпелен закрывает дверцы автомата, заводит пружину, включает механизм. Турок торжественно поднимает голову, переносит на два поля королевскую пешку и выжидающе смотрит на Павла, словно приглашая его к игре.
- Ваш ход, - подбадривает гостя Иосиф.
Павел привстает с кресла, пристально вглядывается в застывшее лицо турка и вдруг щелкает его по лбу.
- Осторожно, ваше высочество! - невольно вырывается у Кемпелена, и все в ужасе замирают, ожидая, что турок непременно даст сдачи.
- Ха-ха-ха! - радостно заливается Павел, будто совершил великий подвиг. - А башка-то деревянная!.. Из дуба, что ли? - спрашивает он, потирая ушибленный палец.
- Из клена, ваше высочество, - поспешно отвечает Кемпелен.
Павел успокаивается и, оборотясь к оторопевшему Куракину, говорит по-русски:
- Позови-ка Клингера, пусть сыграет с этим болваном.


61
- Mein Gott!* - шепчет Мария Федоровна.
С поспешностью не по сану князь Куракин бросается к дверям, в душе проклиная Клингера на чем свет стоит. Немецкий рифмоплет! Без году неделя при дворе, слова по-русски не понимает, а уже незаменим, чтоб ему турок шею намылил...
Среди сопровождавших Павла придворных, а его свита насчитывала аж 80 душ, мы встречаем Фридриха Максимилиана Клингера (1752 - 1831). Это известный
немецкий поэт, автор знамени- Фридрих Максимилиан Клингер
той в свое время драмы «Sturm (1752-1831)
und Drang» («Буря и натиск»),
давшей название целому литературному течению, к которому в молодости примыкали Гете и Шиллер. Жизнь Клингера в Германии сложилась неудачно, и в 1780 году он эмигрировал в Россию, имея рекомендательное письмо герцога Вюртембергского к его племяннице Марии Федоровне - жене Павла, который и приютил немецкого поэта при своем дворе в качестве гофмейстера. В дальнейшем Клингер сделал карьеру: дослужился до генеральского чина, был директором одного из кадетских корпусов, куратором Дерптского (ныне Тарту) учебного округа, видным чиновником министерства просвещения.
Клингер был страстным любителем шахмат, о чем имеются упоминания в мемуарной литературе; об этом свидетельствует и его переписка с другим немецким писателем - Иоганном Якобом Гейнзе, где несколько писем посвящены проблемам шахматной игры.
- Я проиграл! - трагически восклицает Клингер, оглядывая окружающих. - И зачем я только погнался за пешкой? Вот к чему приводит жадность!
Он хочет смешать фигуры на доске, но его останавливает тревожный жест Кемпелена.
* Боже мой! (нем.).


62
- Простите, я забыл, что это всего лишь машина... Но она играет, как человек! Королевский гамбит по всем правилам! А какая атака!
- Буря и натиск, - вставляет Иосиф.
- Да, да! Буря и натиск! - польщенный поэт отвешивает поклон императору. - А каков расчет! Я всегда говорил, что шахматы - это математика. Вы математик, господин изобретатель?
- Кемпелен на все руки мастер, - отвечает за него Иосиф.
Павел подбегает к Кемпелену.
- Вы... вы... - цесаревич едва не задыхается. - Вы самый замечательный механик на свете! Езжайте в Россию! Я тотчас отпишу императрице...
Этого мне только не хватало, думает Кемпелен.
- Государь, - поворачивается Павел к Иосифу, - вы отпустите изобретателя? Его машину должны увидеть все! Держать в тайне такое чудо!
А почему и впрямь не послать Кемпелена за границу? - думает Иосиф.
- Нет, вы обязательно приезжайте в Петербург! - не унимается Павел, вновь обращаясь к Кемпелену. - Представляю себе князя Потемкина! Ха, ха, ха! Светлейший лупит турков в Крыму, а те его в Петербурге! Да и матушка посмеется... Ведь посмеется? - спрашивает Павел по-русски и озирается, словно ища поддержки.
- Пошмееца, - соглашается Мария Федоровна.
- И в Париж надо съездить, - продолжает Павел, обретая уверенность, - и обязательно в Берлин. Слышал я, что Фридрих замечательный шахматист...
Опять Фридрих, кривится Иосиф. Но идея ему нравится. Вену прославили музыканты. Пусть ее прославит и механик. К тому же представился случай угодить наследнику.
- Хорошо, - говорит он наконец. - Вы подали прекрасную мысль. Европа должна увидеть великое чудо. Признаюсь, я и сам над этим задумывался. Меня останавливала скромность изобретателя. Но теперь он не станет отказываться от славы. Не правда ли, Кемпелен?
Кемпелен стоит ни жив ни мертв. Он совсем не похож на человека, идущего навстречу своему счастью.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГОВОРЯЩАЯ МАШИНА
Декабрь убывает на глазах. До Рождества остались считанные дни. Неужели они будут справлять праздники без Фаркаша?
Анна читает «Страдания молодого Вертера», но мысли ее далеки от любовных переживаний героя. Женским сердцем она ощущает неладное. Очень уж озабоченным уезжал Фаркаш. Не случилось бы чего...
Она поднимает глаза на детей. Как хороши они, как умны, веселы! Тереза наигрывает что-то на клавесине. Карой сидит у окна и рисует.
Дай им Бог здоровья, мысленно крестится Анна. В первые годы замужества она родила троих, и все умерли в младенчестве. Фаркаш совсем было отчаялся. Но вот появилась Тереза, а через три года - Карой. Только бы не болели...
Анна снова погружается в книгу.
- Папа приехал! Папа приехал! - радостно звенит голос Кароя. Он хлопает в ладоши и мчится к двери.


64
Тереза обрывает пассаж и вприпрыжку бежит за братом.
По лестнице поднимается Кемпелен. Дети уже виснут на отце, слуги вносят коробки. У Терезы наметанный глаз. Отец с пустыми руками не приезжает.
- Это нам?
- Вам, вам, - добродушно ворчит Кемпелен, целуя дочку. Дети бросаются к подаркам. Вмиг сорваны ленты.
- Ой, елочные игрушки! - млеет от восторга Карой.
- А здесь платья! - суетится Тереза у другой картонки. Наряды интересуют ее больше.
Кемпелен обнимает Анну.
- Что-нибудь случилось? - тревожно спрашивает она.
- Я еду в Париж... И в Лондон, и в Берлин.
- Дева Мария! Один?
- С турком, будь он неладен!
Анну пронзает щемящая боль: это же несколько лет разлуки!
- Меня посылают на два года, - словно угадав немой вопрос, говорит
он.
Зима в Европе XVII-XIX веков. Малый ледниковый период


65
- А как же мы? - вырывается у нее.
- Не знаю.
Сказал как отрезал. У Анны разрывается сердце, но она берет себя в руки.
- Ладно уж, не огорчайся... Ты, верно, проголодался? А у нас сегодня мясо по-трансильвански.
Время покажет, надеется она.
Время шло, но ничего не показывало.
Наступил январь. Он принес снегопады и 1782 год. Покрылся льдом Дунай*.
Кемпелен готовился в дорогу. Приводил в порядок бумаги, отдавал распоряжения.
В хлопотах промелькнули недели.
- Император путешествовал скрытно, и женщина не догадывалась, кого приютила, хотя манеры и обхождение гостя выдавали в нем знатную особу...
Парикмахер делает паузу, накладывая густую пену на подбородок Кемпелена.
- На следующий день, когда его величество по обыкновению брился, хозяйка проходила мимо и как бы невзначай спросила, не состоит ли он на службе у государя. «Я иногда его брею», - ответил тот... «Господин Кемпелен, неужто император бреется сам?»
Кемпелен криво усмехается. Об Иосифе ходит столько анекдотов, что отличить правду от вымысла нет никакой возможности.
- А еще была такая история, - продолжает парикмахер, направляя бритву на оселке. - Вышел однажды император из своего дворца посмотреть, как народ живет, не обижают ли его чиновники, а навстречу девушка вся в слезах и со свертком под мышкой - последние пожитки несет продавать. Тут государь, переодетый, понятно, в простое платье, чтоб не опознали, у нее и спрашивает...
Но Кемпелен уже не слышит убаюкивающей болтовни. Рассказы об императоре возвращают его к мыслям о предстоящем отъезде.
Европа! Сколько раз видел он в своих грезах Париж, Лондон, Берлин... Как мечтал побродить по площадям, улицам, паркам, полюбоваться дворцами, картинными галереями, побывать в театрах, академиях, университетах... Да и ему самому есть чем поделиться, что рас¬
* Вторая половина XVIII века совпала с кульминацией так называемого Малого ледникового периода.


66
сказать... Но, господи, с чем он едет сейчас? Что покажет собратьям по науке? Хорошенькая перспектива прослыть ярмарочным зазывалой, балаганным фокусником, двуликим Янусом! И постоянно ощущать над собой дамоклов меч...
Сегодня 23 января, день его рождения. Ему уже 48. В доме суета. Соберутся гости, зазвучат торжественные речи, все будут желать ему здоровья, счастья, новых изобретений. А что он скажет в ответ? Что отправляется в чужеземные страны не по своей воле? Что его просто передвигают, как маленькую пешечку в большой королевской игре? Что шахматный автомат вовсе не машина, а черт знает что?
Увы, ничего этого он не скажет. Он поблагодарит гостей за ласковые слова, а императора - за высокую честь прославлять свое отечество. Все будут рукоплескать, пить, балагурить, и никто, кроме Анны, не догадается, какой груз несет он в своем сердце.
А честность? А гордость? - вновь и вновь копошится червячок. Но Кемпелен гонит его прочь. Кто не платит по векселям молодости? И не такая уж это высокая цена за право исколесить всю Европу. И вообще: при чем здесь честность? Он же никого ни в чем не убеждает! Говорил ли он когда-нибудь, что шахматный автомат - чистая машина? Нет! Он просто загадал людям загадку. Пусть разгадывают. А разве не сладко ощущать свою власть над толпой, видеть растерянность на лицах надменных вельмож и самоуверенных ученых, вызывать восхищение и тормошить, тормошить человеческую мысль, увлекая ее в необозримые дали? Нечего роптать на судьбу Да здравствует турецкий паша!.. И мерзкий червячок, сидящий под сердцем, тихонечко уползает в самую глубокую щель...
- Не беспокоит? - спрашивает парикмахер, взмахивая бритвой.
- Не беспокоит, - умиротворенно бормочет Кемпелен, осторожно шевеля губами, чтобы не наесться мыла. - Да расскажи лучше о последних новостях в городе, про императора я и без тебя знаю.
- Какие уж там новости - пустяки всякие. У пекаря Смрчки жена пятерней разрешилась, а он ревмя ревет - и без того четырнадцать ртов. Что еще? Кузнец Коваль рассказывал, будто его племянник рыбу с двумя головами в Дунае выловил. Да врет он все, пьяный был.
- А обо мне что толкуют?
- Уважают вас, господин Кемпелен, справедливый вы человек, о наших нуждах печетесь. Ломбарды-то в Пожоне кто учредил? А то ведь от ростовщиков никакого спасу не было, сколько хотели, столько и сдирали. Ну и побаиваются вас, конечно, про машины ваши всякое болтают. Стриг я намедни одного человека, так тот говорит: мало-де господину Волшебнику турка-нехристя, он теперь над говорящей обезьяной колдует...


67
К прозвищу «Волшебник» Кемпелен привык и на него не обижается. Скорее напротив. А вот о говорящей обезьяне слышит впервые. То-то он заметил, что горожане мимо его окон с опаской ходить стали. Известно, откуда ветер дует.
Кемпелен вспоминает давний спор с епископом. Речь шла о вавилонском столпотворении. Прелат настаивал на существовании праязыка, Кемпелен же доказывал, что языки развивались самостоятельно, и хотя между ними имеются родственные связи, общего, единого языка нет и не было. «Но человек создан по образу и подобию Божьему», - не унимался епископ. «Тем не менее, люди построили машины, повторяющие движения человека». - «Двигаться машины могут, но разговаривать...» - «Человеческая речь основана на физических законах, и я думаю, можно создать машину, которая будет произносить те же слова, что и мы с вами». - «Это еще никому не удавалось». - «А я попробую», - упрямо сказал Кемпелен. С тех пор прошло много лет. Говорящая машина стала реальностью.
- Реальностью! - вздрагивает Кемпелен.
- Больно? - пугается парикмахер.
- Нет, нет, это я так...
- Тогда не вертитесь, ради Бога, не то с пластырем на щеке красоваться будете!
Говорящая машина, говорящая машина, повторяет про себя Кемпелен. Он возьмет ее в Европу, венец своего мастерства, плод мучительных раздумий, сотен экспериментов, бессонных ночей, надежд, разочарований и снова надежд. Она послужит оправданием перед самим собой, перед всем миром, наполнит смыслом его поездку... Господи, нельзя медлить ни минуты!
К великому изумлению парикмахера, Кемпелен хватает полотенце и, утираясь на ходу, выбегает из комнаты.
- Куда ты, Фаркаш?
Анна стоит на лестнице с подносом в руках.
- В мастерскую.
- В такой-то день!
- Пошли кого-нибудь за Антоном! - кричит он уже сверху.
Свеча почти догорела, воск сосульками свисает с подсвечника. Кемпелен отдергивает штору. Ого, уже утро! Антон безмятежно посапывает на диване. Прилег отдохнуть - и заснул как убитый.
Кемпелен задувает свечу, берет мехи и вдруг ощущает, что все это уже когда-то происходило. Вот так же он работал всю ночь, а утром взял мехи и, нагнетая струю воздуха, принялся манипулировать рукой перед


68
выходным отверстием трубки. Это было нечто вроде искусственной гортани. Он складывал пальцы, как человек складывает губы, когда произносит букву О, и растягивает, когда хочет сказать А. Трубка издавала какие-то звуки, но он так устал, что уже ничего не мог разобрать. И тогда вошла Анна: «У тебя кто-то есть? Я слышала человеческий голос, вроде детский.' Тереза сказала, что ты заставляешь кого-то молиться...» Он помнит, как посмотрел на жену воспаленными глазами, а затем крепко ее расцеловал. «Это машина, Анна!» - «Новое изобретение?» - «Нет еще, но я на верном пути».
Однажды в небольшой музыкальной мастерской он обнаружил странный инструмент. Тринадцать трубок разной длины были соединены с мехами и клавиатурой. Старичок хозяин объяснил, что его органчик имитирует человеческий голос. Попробовали. В среднем регистре звук действительно напоминал голос, но верха визжали по-поросячьи. Кемпелен купил механизм.
Впоследствии в книге «Механизм человеческой речи и описание говорящей машины» он напишет: «Из тринадцати звуков я старался во что бы то ни стало выделить пять гласных. Тогда еще я был в плену неправильных представлений, полагая, что высота звука является решающим фактором, поскольку звук И казался мне более высоким, чем О или У. Но, к моему великому разочарованию, каждая трубка, независимо от тональности, издавала только один звук - А...»
Чтобы преобразовать это упрямое А, потребовались годы. Сначала он прикрепил клавиши к трубкам, настроенным на одну и ту же высоту звука, но выходным отверстиям придал различную форму. Пробовал закрывать отверстия всевозможными пластинками с просверленными дырочками. Менял расстояния. Все было напрасно. Трубы настойчиво твердили «А-а-а-а», как пациент на приеме у врача.
Тогда он принялся моделировать искусственный рот. Деревянное небо (резонатор) и верхняя челюсть были неподвижными, а нижняя челюсть опускалась и поднималась при помощи специальных рычагов, соединенных с клавишами. Дело двинулось с мертвой точки. Регулируя положение челюсти, удалось добиться звучания трех гласных - А, О и У, отчасти Э. Система клапанов позволила выделить три согласных звука - П, М и Л. Каждой букве соответствовала своя клавиша. Теперь уже можно было слагать несколько простых слов. Маленькая Тереза играла с машиной, заставляя ее произносить «папа», «мама», «лама» и всякие несуществующие слова, в которые вкладывала свой особый смысл.
Однако отец не разделял восторгов дочери. После каждого звука наступала пауза, хоть и небольшая, но заметная на слух. Машина го¬


69
ворила не «папа», а «п-а-п-а». Кемпелен пытался сократить интервалы между звуками, но тогда они сливались. Обнаружился еще один дефект. Когда открывался соответствующий звуку клапан, движение сопровождалось придыханием и слышалось какое-то противное «кх».
В 1779 году Петербургская академия наук объявила конкурс на тему: «1. В чем заключается природа и особенности резкого различия гласных звуков «а», «э», «и», «о», «у»? 2. Можно ли создать механическую систему, способную воспроизвести эти звуки?» Первую премию получила работа саксонского ученого Христиана Краценштейна. В своей книге Кемпелен вспоминает: «Профессор Краценштейн разрешил проблему образования гласных звуков. Более того, он изготовил подобие органа, подражающего человеческой речи. В 1780 году, когда была опубликована его работа, моя собственная застряла на букве И. У меня появилось желание приобрести петербургскую машину, что облегчило бы мои усилия. Однако из описания Краценштейна следовало, что для каждой из пяти гласных имелась специальная трубка, и звуки, таким образом, искусственно расчленялись. Я же использовал совсем иной принцип. К тому же в 1780 году меня посетил один ученый из Петербурга и заверил, что звуки, которые воспроизводит моя машина, более отчетливы, чем звуки у Краценштейна. Тогда я раздумал покупать русскую машину. Вскоре мне удалось найти комбинацию звука И...»
В январе 1782 года работа была близка к завершению, но оставалось много недоделок. Все узлы машины должны были действовать слаженно, как часовой механизм. Малейшая несогласованность искажала звук до неузнаваемости. Теперь все зависело от мастерства механиков.
Хватит ли времени? - тревожится Кемпелен. Император в любой момент может оборвать машину на полуслове...
Он прилаживает мехи. Пальцы привычно пробегают по клавишам. «Lundi, Mardi, Mercredi, Jeudi, Vendredi, Samedi, Dimanche»*, - произносит машина. Уже лучше, думает Кемпелен. Правда, «R» слишком дребезжит. Разбудить, что ли, Антона? Но, махнув рукой, тихонечко выходит из комнаты. Ему тоже нужно отдохнуть.
Вена бомбардировала Прессбург депешами: «Почему Кемпелен медлит с отъездом?» Ответы не отличались разнообразием: «Кемпелен работает над усовершенствованием автомата».
Дни недели (франц.).


70
В этом была доля правды. Предстояла дальняя дорога, требовалось обеспечить безопасность и удобство транспортировки автомата, облегчить монтаж и демонтаж устройства.
Но главная причина состояла в ином...
Тщедушный бородатый человечек в ермолке волчком кружится по просторному кабинету.
В течение многих лет Кемпелен собирает различные механические устройства - от действующих моделей всевозможных машин до автоматов, имитирующих движения одушевленных существ. Все это расставлено по столам, развешено по стенам, разложено по шкафам. Здесь есть на что посмотреть, чему поудивляться.
Как всякий коллекционер, Кемпелен гордился своим собранием и при других обстоятельствах охотно бы пустился в рассуждения о достоинствах и недостатках тех или иных механизмов. Но сейчас он лишь ожидает, пока гость насытится зрелищем и можно будет приступить к серьезной беседе.
Но гость не торопится. Он перебегает от машины к машине, словно забыв о хозяине. Если судить по его удивленным восклицаниям, восторженному прищелкиванию языком и счастливому выражению лица, именно таким он представляет себе царствие небесное.
Терпение Кемпелена иссякает.
- Не суетись, Давид. Все это ты уже много раз видел. Давай присядем и поговорим. Ты прекрасно знаешь, зачем я тебя пригласил.
Человечек покорно занимает указанное ему место.
- Ох, господин Кемпелен, одно дело что-нибудь знать и совсем другое - разговаривать... Разве нет во мне сердца, разве отшибло память, разве не помню, каким из Польши приплелся? Сюртук насквозь светится, штаны пять раз перелицованы, башмаки как решето, одна ермолка новая, спасибо дяде Соломону, в дорогу дал. Зачем я шел в Пожонь? Искал счастья, как та глупая курица, которая ищет зернышко под столом, когда и на столе крошки нет. Что я нашел? Горе нашел, потому что оно по всей земле рассыпано, только успевай нагибаться. Работы никакой, отовсюду гонят, что прикажете делать? Побираться стыдился, да и кто подаст чужаку, если своих нищих как клопов в перине? Стал в кофейню к Барацу ходить, игрой на кусок хлеба пробавляться, спасибо дяде Соломону, сызмальства шахматам научил. А один важный господин, из тех, кто не может коня от слона отличить, хозяину пожаловался, будто я нечестно играю. Если у тебя вместо головы, извините, кое-что другое, то будь ты хоть самим помощником полицмейстера, а шах и мат все равно получишь! Но какая вера еврею?


71
Вышвырнули меня из кофейни как собаку, хорошо еще не побили. А на улице мороз, слезы на бороде льдышками висят, деваться некуда, хоть руки на себя накладывай... Ну а дальше вы все сами знаете. Как с вами повстречался, все в моей жизни повернулось. И накормили, и обули, и одели, подмастерьем к господину Гроссману пристроили, деньги ссудили, чтоб дело собственное завел. Кем я был? Оборванцем. Кем я стал? Часовщиком. Мастером меня называют, на пурим* со всего квартала шалахмунэс** шлют, в мизрохе*** свое место имею, брата из Лодзи выписал, на ноги помог встать... Вот и подумайте, как же я могу сказать вам «нет»? Да пусть лучше у меня язык отсохнет, пусть заказчики дорогу ко мне позабудут, пусть все мои часы разом остановятся!
- Спасибо, Давид, я никогда не сомневался, что ты порядочный человек.
- Ох, не спешите говорить «спасибо»! Вы даже не представляете, как трудно мне сказать «да». Только гнездо свое свил, только жизнь наладилась, и вот, здравствуйте, улетай, Давид...
- Не навсегда же. Через два года вернемся, я помогу тебе открыть часовую мануфактуру
- Два года... Не дай Бог в дороге что-нибудь приключится, кто детей моих вытянет? Старшему, Ицеку, десятый годок пошел, Рахиль уже седьмым брюхата.
- Никто из нас не застрахован ни от болезни, ни от несчастного случая. Но у тебя есть брат, он позаботится о твоей семье.
- Лейба? Так у него же куча своих детей, свой гешефт, торговля, ярмарки, месяцами дома не бывает!
- Послушай, Давид, ты получишь шестьсот флоринов. Это годовое жалованье нашего бургомистра господина Виндиша.
- Уй-юй-юй, что вы такое говорите! Я таких денег отродясь не видывал, не знаю даже, как они выглядят! Когда дядя Соломон приносил тете Саре свои гроши, он любил приговаривать: «Деньги не боги, но большие подмоги». Шестьсот флоринов... Это же целое состояние!
- Оно будет твоим.
- Не вынимайте из моей груди сердце, господин Кемпелен, оно само сейчас выпрыгнет! Скажите только слово, и я сегодня же отправлюсь за вами на край света, и ни гроша мне от вас не надо!
* Еврейский праздник.
** Подарки.
*** Почетный ряд в синагоге.


72
- Прости, Давид, я не хотел тебя обидеть. Но почему ты так упорствуешь?
- Ох, не прежний я уже Шах-Давид! Я старый больной еврей, и голова плохо соображает, и слепнуть стал, и кашель одолел... Вы представляете картину, если я во время представления закашляюсь, как чахоточный? И не улыбайтесь, пожалуйста, вы же сами знаете, что там за квартира! Духота, дышать нечем, глаза слезятся, а уж теснота, как в бочке с огурцами, ноги затекают, поясницу ломит, голова набок сдвинута, а ведь этой головой еще и думать надо... Молодой был, таки справлялся, а где теперь силы взять?
- Не скромничай. Видел я, как ловко ты Клингера разделал! А ведь он сильный игрок.
- Уй-юй-юй, а сколько я страху натерпелся? Играю и дрожу, играю и дрожу: вдруг император прикажет автомат разобрать, чтобы русский царевич мог механизмом полюбоваться? И что бы он, извините, увидел? Еврея в ермолке! И вот этот царевич начинает весь из себя выходить и на вас, господин Кемпелен, ногами топать, а на нашего императора обижаться, что ему такой обман подсовывают...
- Остановись, Давид! - смеется Кемпелен. - Ну и фантазер же ты! Я тебя не первый год знаю, ничего ты не боялся, и не потому, что очень храбрый, а просто был уверен, что я тебя в обиду не дам. Помнишь историю с поваром?
- Помню, как не помнить... Хорошо еще, не пронюхал этот разбойник, что Иштван у кацева* кошерное покупает. Видите, сколько со мной мороки! Того не кушаю, этого не кушаю, по субботам и праздникам не играю...
- Однако ж за три года, что ты мне помогал, никаких осложнений между нами не возникало. Я всегда уважал обычаи твоей веры.
- Что правда, то правда, спасибо вам. Но изворачиваться все же приходилось. И потом, где мы были? Крутились между Веной и Пожонем, где вас все уважают. А как поедем по разным государствам? Знаю я таможенных чиновников! Это вам, извините, не господа ученые, они все насквозь видят. Как посмотрят на автомат, как прищурят глаз, как скажут: «А ну-ка, вылезай, Давид, подобру-поздорову!»
- Вот чудак! Не будешь же ты всю дорогу в автомате сидеть. Слугой тебя наряжу, документы выправлю. Да и поедем мы под охранной грамотой самого императора.
- Ох, господин Кемпелен, нашего-то императора, а не ихнего!.. Приехал как-то в Лодзь человек один, дядя Соломон рассказывал, спор
* Мясник, по иудейским законам имеющий право разделывать скот и птицу.


73
ученый с нашим раввином затеял. Ребе у него и спрашивает: «А кто ты такой?» - «Я цадик из Кракова», - гордо отвечает тот. «В Кракове, может, ты и цадик, - спокойно говорит ребе, - а здесь ты едва-едва поц»... Боюсь я, господин Кемпелен, всего боюсь, дайте мне уж спокойно умереть на своей постели!
- Это твое последнее слово?
- Разве я сказал последнее слово? Последнее слово скажете вы, господин Кемпелен, и если скажете: «Давид, нет у меня выхода», - все брошу, поеду с вами. Но очень вас прошу, просто умоляю - поищите кого-нибудь другого...
Детали говорящей машины Кемпелена


74
Он и в самом деле здорово сдал, думает Кемпелен, закрывая дверь за Давидом. Но где найти другого?
Сверкающая полировкой, пахнущая свежим лаком говорящая машина красуется посреди гостиной, как модница на балу. Кемпелен и Антон только что принесли ее из мастерской и установили на небольшом столике. В сборе вся семья. «Приемная комиссия», затаив дыхание, с восхищением разглядывает новое чудо. Впрочем, строгие линии конструкции не вызывают ощущения необычного. Средней величины прямоугольная шкатулка с расширяющейся на конце трубкой напоминает проекционный фонарь. Только прилаженные сбоку мехи указывают на иное назначение устройства.
Кемпелен усаживается за столик и, манипулируя клапанами правой рукой, локтем нажимает мехи. Меж тем пальцы левой руки ловко пробегают по кнопкам. Комната оглашается жалобным возгласом ребенка:
- Ah, maman, chere maman, on m’a fait mail*
Все, конечно, знали, что машина должна заговорить, но голос прозвучал так неожиданно печально, что в комнате стало совсем тихо, будто и впрямь кто-то взывает о помощи.
- Ой, кто это сказал? - нарушает молчание Карой.
- Это сказала машина! Это сказала машина! - восклицает Тереза, хлопая в ладоши. - Я тоже умею с ней разговаривать. Верно, папа?
- Верно, - подтверждает Кемпелен, уступая место дочери.
Не так бегло, но все же довольно внятно тот же детский голосок лепечет:
- Venez, monsieur, avec moi a’Paris!**
Бедная девочка, с грустью думает Анна, как она мечтает, чтобы отец взял ее с собой...
- Ой, как здорово! - подбегает к сестре Карой. - И я хочу... Можно, пап?
- Что ж, попробуй. Я помогу тебе.
Кемпелен приводит в движение мехи, подавая в трубку струю воздуха.
- Нажимай пальчиком на кнопки с буквами, будто слагаешь слова.
- П-а-п-а... М-а-м-а, - спотыкается голос.
- Пап, а почему она разговаривает по-французски?
* Ах, мама, дорогая мама, мне плохо (франц.)
** Едемте, мсье, со мной в Париж (франц.)


75
- Это любимый язык королей. Вдруг придется с ними беседовать? Но машина говорит и по-немецки. Послушай.
- Ich liebe interessante Bucher.*
- И даже по-латыни:
-Josephus Secundus Romanorum Imperator,** - торжественно произносит ящик.
Свои «Письма о шахматном автомате» Виндиш заканчивает интригующим сообщением: «Чем, по-вашему, занимается сейчас
Кемпелен? - Конструирует говорящую машину!» И это не было пустословием. Венгерский изобретатель взялся за решение трудной и необычной задачи.
Легенды о мнимых или подлинных устройствах, имитирующих человеческую речь, известны с незапамятных времен. В древнегреческом эпосе можно встретить упоминание о голове Орфея, услаждавшей любовными песнями прекрасных островитянок Лесбоса; в конце X века папа Сильвестр II заказал неизвестному итальянскому мастеру «говорящую голову» из желтой меди, что отнюдь не вязалось с его духовным саном***. Пытался создать говорящую машину и средневековый английский естествоиспытатель Роджер Бэкон. Любопытными подробностями обросла легенда еще об одном автомате.
Кельнский монах-доминиканец Альберт Больштедский, прозванный за свою ученость Великим, в середине XIII века сконструировал «железного человека», выполнявшего обязанности привратника. Робот открывал и закрывал входные двери в мастерскую и при этом был еще чрезвычайно любезен, встречая гостей словами приветствия. По преданию, механический слуга с каждым днем становился все болтливее (самообучающаяся система?) и так досаждал своими разговорами ученику Альберта Фоме Аквинскому, что тот однажды не на шутку рассердился, схватил молот и вдребезги разбил назойливую машину. По другим рассказам, машина имела женское обличье, и когда она встретила Фому приветственными жестами и радостным восклицанием, воинствующий богослов, заподозрив дьявольские козни, ударил ее палкой. Фигура рухнула наземь. «Фома, Фома, что ты
* Я люблю интересные книги (нем.).
** Иосиф Второй - Римский император (лат.).
***Этот глава римско-католической церкви питал особую любовь к технике. В миру Герберт Аурелиак, он сам в молодые годы увлекался механикой, ему приписывается, в частности, изобретение колесных часов.


76
наделал! - в отчаянии закричал Альберт. - Ты уничтожил мою тридцатилетнюю работу!»
Кемпелен затратил на свой труд двадцать лет. Итог он подвел в 1791 году, выпустив книгу «Механизм человеческой речи и описание говорящей машины». Это его единственная печатная работа. О других изобретениях он писал очень скупо, сохранились лишь некоторые вычисления, схемы, наметки. Создание говорящей машины он считал главным делом своей жизни. Лингвистические способности машины были, конечно, ограничены. Кемпелену не удалось добиться четкого звучания некоторых букв, особенно согласных. Легче всего механическому голосу давалась фонетика французского языка как более мягкого и певучего. Хуже обстояло дело с твердыми немецкими и латинскими звуками, а английское произношение было машине вовсе недоступно.
Кемпелен адресовал свой труд потомкам, надеясь, что его машина будет совершенствоваться следующими поколениями механиков. Кто мог предвидеть, что сто лет спустя Томас Эдисон изобретет аппарат, который на совершенно иной основе сохранит и воспроизведет звуковую речь, а открытые Генрихом Герцем электромагнитные волны разнесут ее на головокружительные расстояния! Но прежде чем занять почетное место в истории техники, машина Кемпелена еще не раз промелькнет на небосводе науки, а ее неожиданное потомство окажет людям немалую услугу, к чему всю свою жизнь стремился неутомимый венгерский изобретатель.
В начале XIX века немецкий механик Пош построил копию кем- пеленовской машины, использовав авторские чертежи и расчеты. Знаменитый ученый-путешественник Александр Гумбольдт купил ее для прусского короля Фридриха-Вильгельма III. Машину Поша усовершенствовал венский механик Йозеф Фабер. Он значительно увеличил ее размеры, приделал к мехам ножную педаль, соединил все операции в едином пульте управления. Если верить сохранившимся афишам, машина разговаривала на нескольких языках, шептала, смеялась, пела. Во второй половине девятнадцатого века она демонстрировалась в Бостоне и привлекла внимание молодого Александра Белла. Его отец преподавал в школе для глухих детей, обучая их произносить слова, которые они не слышали. Машина Кемпелена - Фабера могла служить методическим пособием. Белл разыскал книгу Кемпелена, прочитал ее от корки до корки и рекомендовал отцу. Не исключено также, что исследования и выводы венгерского изобретателя способствовали вызреванию идей будущего создателя телефона.


77
Говорящая машина немецкого механика Поша была копией кемпеленовской машины. В XIX веке ее усовершенствовал венский механик Йозеф Фабер, приделав ножной привод
А уже в наше время, в 1984 году, английские ученые нашли способ помочь Трейси Вейгс, 15-летней девочке из Уэст-Бромвича, потерявшей способность говорить после перенесенного тяжелого заболевания. Они создали миниатюрное устройство, воспроизводящее человеческий голос. Нажимая на нумерованные клавиши прибора, «словарный запас» которого состоял из 250 слов, Трейси могла составлять простые предложения. Разумеется, звуковая часть устройства была основана не на механическом, а на электромагнитном принципе (клавиши включали запись голоса другой девочки), но идейная связь нового приспособления с машиной Кемпелена прослеживается вполне отчетливо.
Когда-то только одна девочка на свете имела говорящую игрушку. Это была маленькая Тереза Кемпелен. Ныне миллионы детей с восторгом прислушиваются к голоскам своих игрушечных подружек, на разные


78
лады повторяющих волшебное слово «мама». Вот так говорящая машина Кемпелена дала неожиданное потомство и обрела вечную жизнь - удел далеко не многих изобретений человечества. Эту мысль высказал австрийский ученый Писко в венской газете «Нойе фрейе пресс» от 23 июня 1 870 года.
Значение говорящей машины Кемпелена выходит далеко за пределы чистой механики. Впервые в истории человечества искусственное устройство заменило живую природу в одном из ее наиболее сложных проявлений. В своей книге Кемпелен идет еще дальше, показывая, как развивалась и совершенствовалась звуковая речь, что отнюдь не согласовывалось с технологическими взглядами на естественные науки. И не случайно английский ученый девятнадцатого века Роберт Виллис, касаясь происхождения и эволюции человеческой речи, выстраивает такую цепочку имен, ведущую к основоположнику материалистической биологии: Кемпелен - Микаль* - Краценштейн - Дарвин.
ЧЕМ ХУЖЕ - ТЕМ ЛУЧШЕ
Солнце изрыло ледяные каточки глубокими оспинками, и скользить уже нельзя, если даже сильно разбежаться. И вообще весна скучное время года. То ли дело лето!
Карой гуляет по пустынному саду, ощущая робкое движение пробуждающейся природы. Первые весенние запахи наполняют мальчишескую душу неясной тревогой. Он еще не осознает происходящих в мире перемен, ему кажется, что грусть заключена в нем самом, и стоит лишь поиграть, порезвиться, как она тотчас развеется.
Вот две липы с перекладиной. Когда настанет лето, здесь повесят качели. А на том дубе прибьют деревянный щит. В него хорошо стрелять из лука. Как Вильгельм Телль. Или Робин Гуд. Кто был метче? Надо спросить у папы.
Сам того не замечая, Карой оказывается у секретного места. Он оглядывается и осторожно сдвигает доску в заборе, висящую на одном гвоздике. Перед ним открывается искрящийся простор. Снежное поле, залитое ярким светом, голубая бесконечность неба, легкие перышки облаков, и надо всем этим - слепящий огненный шар. Он невольно зажмуривается, а сердце тревожно замирает. Там, за забором, дорога. Она ведет к Дунаю...
* Аббат Микаль (1730-1786), французский механик.


79
Мимо пробегают соседские мальчишки. Карой с завистью смотрит им вслед. Играть с ними ему запрещают. Вдали показывается еще один паренек. Он тянет за собой санки. Это Курт, сын портного.
- Здорово, Карой! - машет рукой Курт, останавливаясь перед торчащей в заборе мохнатой шапкой. - Ты чего делаешь?
- Ничего.
- Пойдем с нами!
- Куда?
- На горку Ух, какая горища, едешь - дух захватывает!
- Мне не разрешат.
- А ты не спрашивай! Лезь в дыру и побежим.
- Мама ругать будет.
- Она не узнает. Немножко покатаешься и домой пойдешь. Здесь недалеко.
- Не могу...
- Ну и стой как дурак! - И Курт галопом срывается с места.
Беспредельная тоска охватывает мальчишеское сердце. На миг поманившая свобода оказалась обманщицей. Все краски дня меркнут разом.
- Постой! - в отчаянии кричит Карой. - У меня же нет санок!
- Совсем нет? - оборачивается Курт.
- Если я вернусь домой, меня больше не пустят.
- Не беда, я тебе свои дам. Они быстрые.
Карой больше не колеблется. Он бочком проскальзывает в дыру, и через мгновение, взявшись за руки, мальчики весело бегут по дороге...
Карой стоит на высоком берегу Дуная, с восторгом наблюдая, как мальчишки один за другим стремительно уносятся вниз, все уменьшаясь в размерах, превращаясь в конце пути в сказочных гномиков.
- Ух, здорово! - запыхавшись, говорит Курт, поднимаясь на гору. - Теперь твоя очередь.
Карой садится на санки, натягивает веревку, как поводья, ставит ноги на полозья и сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее мчится навстречу ветру. «Мо-ло-дец! Молодец!» - подбадривает его ветер. Карой стрелой вылетает на реку и скользит по бугристым льдышкам, слившись воедино с несущим его снарядом.
- Тормози! Тормози! - кричат ребята с горки.
Карой их не слышит. Он не знает, что впереди коварной западней распласталась черная полынья, и страшно удивляется, когда вдруг, теряя скорость, проваливается в бездну. Ледяная вода обжигает, как кипяток, санки уходят из-под ног (ой, мелькает в голове, это же чужие санки!), одежда становится непомерно тяжелой, и хотя он еще не понимает, что


80
тонет (как я в таком виде покажусь маме?), судорожно цепляется за хрупкую кромку льда, пытаясь удержаться на поверхности. Течение засасывает ноги под лед, окоченевшие пальцы отказываются повиноваться, глаза застилает мрак. Он не видит, что кто-то уже спешит на помощь, и не чувствует, как чьи-то руки хватают его за воротник и медленно вытягивают на солнечный свет, отнимая добычу у жадной реки.
- Он сам два раза проваливался, но держался за шест, - рассказывает Карой о своем спасителе.
Кемпелен только что вернулся из ратуши и сидит у постели сына. Мальчик выглядит вполне здоровым, да и врач, говорят, не нашел ничего страшного, перевязал ободранные ладони, назначил горячую ванну, велел несколько дней полежать. А вот Иоганну - так зовут героя - совсем худо.
- Он не умрет? - тихо спрашивает Карой.
- Мы сделаем все, чтобы он поправился. А сейчас постарайся уснуть, я пойду проведаю его...
На кровати беспокойно раскинулся молодой человек. Черные волосы разметаны по подушке, лицо пылает, пересохшие губы шепчут бессвязные слова.
Высокий берег Дуная


81
- Как он? - Кемпелен кладет руку на плечо жены.
- Все так же. Мечется, бредит. Я каждые десять минут меняю пузырь со льдом... Иоганн здесь проездом, случайно шел по берегу. А если б он там не оказался? Страшно подумать... Пресвятая Дева, как мне тебя благодарить?!
Анна истово крестится, запрокинув голову.
- Когда он принес Кароя, а за ними толпа ребятишек, я чуть со страху не умерла. А Карой, представь себе, синий, заледеневший, только и твердит: «Мамочка, не волнуйся, мамочка, не волнуйся...» Растерли мы его водкой, в постель уложили, послали за доктором. А про Иоганна забыли. Когда доктор ушел, Тереза как всплеснет руками - и бегом вниз. А там уже Иштван, слава Богу, побеспокоился. Переодел во все сухое, напоил крепким кофе. Обласкали мы его как умели. Обходительный молодой человек, воспитанный. Обождал, пока платье высохло, стал прощаться, еле упросили тебя подождать. Сел на диванчик, а у самого глаза вдруг мутные сделались, зашатался да и завалился набок. Пощупала я его лоб - Боже! - как плита раскаленная. Снова послали за доктором. Тут и ты вернулся.
В комнату быстрым размашистым шагом входит врач.
- Я вижу, у вас тут целый лазарет! - неожиданно весело восклицает он, потирая руки.
Дочь Кемпелена Тереза. Портрет XVIII века, предполоэ/сительно кисти Кемпелена
Сын Кемпелена Карой. Портрет начала XIX века


82
- Господин Танненберг, - поднимается навстречу Кемпелен, - мы надеемся на ваше искусство. Человек, спасший нашего сына, должен жить.
Две недели провел Иоганн между жизнью и смертью. Две недели Тереза и Анна не отходили от его постели. Молодой организм, искусство господина Танненберга и заботливый уход помогли справиться с недугом. Настало время, когда врач разрешил ему вставать с постели.
А за окнами прямо на глазах зеленел март, солнце бесцеремонно влезало во все щели, и птицы радостно пели о чем-то своем, очень важном. О чем они пели, в особняке на Дунайской улице знали только двое, ибо, как утверждает древняя китайская мудрость, нет никого на свете умнее юноши в шестнадцать лет, кроме девушки в пятнадцать...
Ты обещаешь, о жизнь моя, сделать любовь бесконечной,
Нерасторжимой вовек, полной волнующих тайн.
Боги великие!
Дайте ей силу сдержать обещанья:
Пусть эта клятва звучит искренной клятвой души,
Сделайте так, чтобы мы навеки, до самой могилы Дружбы священный союз свято могли сохранить!*
Тереза примостилась на низеньком пуфике, держа на коленях раскрытую книгу. Читает она превосходно, сценические занятия с отцом не прошли даром. Стихи звучат искренне и страстно. Иоганн полулежит в кресле, обложенный подушками, укрытый теплым пледом. Он смотрит на юную артистку восторженно и влюбленно. Каждое слово, каждая интонация вызывают глубокое волнение. Вот так бы он хотел излить ей свои чувства.
Тереза ловит красноречивый взгляд голубых глаз, смущается и захлопывает книжку.
- Давайте, я вам что-нибудь другое почитаю.
Перевод И. Сельвинского.


83
- Давно пора, - ворчит Карой, глядя в окно, где садовник вскапывает клумбу, - а то все про любовь, про любовь...
- Я читаю то, что нравится Иоганну. Катулла выбрал он. А что бы ты хотел?
- Про Зигфрида, как он с драконом бился!
- Ступай в библиотеку и почитай.
- А я не хочу.
- Чего же ты хочешь?
- Смотреть в окно.
- Ну и смотри, пожалуйста, никто тебе не мешает.
- А вот и мешает.
- Кто же?
- Ты мешаешь! Иоганн обещал фокус показать, я и карты принес, а ты все читаешь и читаешь ...
- Могу и уйти, подумаешь какой принц!
- Нет, нет, не уходите, прошу вас, - привстает Иоганн, держась за подлокотники кресла.
- А вы, молодой человек, не вертитесь, - строго говорит Тереза. - Больному положено сидеть смирно. Вот и подушки сбились... Не надо, я сама!
Она ловко взбивает подушки, подсовывая их под спину больного. Иоганн слышит ее дыхание, легкий завиток касается его щеки, он видит нежную тонкую шею. Комната, Карой, все предметы уплывают ку- да-то вдаль, сердце разрастается до невероятных размеров, он роняет голову и жадно приникает пересохшими губами к прохладному девичьему плечу.
Тереза отскакивает как ужаленная. Потемневшие глаза мечут молнии. Притопнув каблучком, она стремительно выбегает из комнаты.
- Что это с ней? - отрывается от окна Карой.
- Не знаю, - растерянно шепчет Иоганн.
- Не обращайте внимания, она же ненормальная.
- Она замечательная!
Входит Кемпелен.
- Карой, это ты сестру обидел?
-Я?!
- Она только что прожужжала мимо меня осой и, кажется, назвала твое имя.
- Ну, сейчас я ей покажу! - взвивается Карой, бросаясь к двери.
- Он ей ничего не сделает? - пугается Иоганн.
- Кому? Терезе-то? - удивляется Кемпелен. - Да он боится ее больше, чем нас с матерью!.. Как вы себя чувствуете, молодой человек?


84
- Спасибо, господин Кемпелен, скоро встану. Надоел я вам, сколько хлопот доставляю, нянчатся со мной, как с ребенком.
- Какие уж там хлопоты! Дом у нас большой, народу много. Тереза с удовольствием за вами ухаживает, да и Карой от вас не отходит, совсем другим стал. Это очень хорошо, что вы его латыни учите. Кстати, откуда вы так свободно владеете латынью? И вообще, расскажите о себе, мы о вас так мало знаем...
- Ничего примечательного в моей жизни не было. Родом я из Шюссенрида, это в Швабии. Отец мой, монастырский гофмейстер, мечтал сделать из меня священника. Я начал изучать богословие, хотя больше интересовался математикой. Когда в Америке началась война, английскому королю потребовались наемники. Вот он и стал покупать ландскнехтов. А нашему герцогу Карлу Евгению вечно не хватает денег. По всему Вюртембергу рыскали вербовщики, но добровольцев нашлось мало. Кому хочется воевать за чужие земли? Тогда стали хватать всех, кто попадался под руку. Пока я был маленьким, меня не трогали. Но вот летом прошлого года мне исполнилось восемнадцать, и отец переправил меня через границу, снабдив письмом к своему старому другу в Варшаве. Туда я и пробирался. Прессбург лежал на моем пути. Как только встану на ноги, отправлюсь дальше.
- Нет, нет! Так просто я вас не отпущу. Вам необходимо окрепнуть, набраться сил, ну и, конечно, заработать немного денег, в дороге они пригодятся. Хочу предложить вам одно дело. Вы, наверное, уже знаете, что у меня неплохая библиотека. А недавно умер каноник графа Эстерхази, я приобрел много новых книг из его собрания, их уже привезли. Не согласились бы вы поработать у меня в библиотеке? Нужно пополнить каталог, расставить книги и вообще навести порядок. Думаю, вам это будет интересно. А когда окончательно поправитесь, сами решите, ехать в Варшаву или остаться в Прессбурге. Я с радостью рекомендую вас на подходящую должность. Не торопитесь с ответом, обдумайте мое предложение.
Пока Кемпелен рисовал перед Иоганном перспективу, душа молодого человека ликовала. Быть рядом с Терезой, видеть ее каждый день, дышать одним воздухом - за это счастье можно было отдать не только Варшаву, но и все города мира.
- Я согласен! - поспешно выпаливает он, боясь, как бы Кемпелен не взял свои слова обратно.
Через неделю Иоганн приступил к новым обязанностям. Библиотека оказалась огромной. Каких только книг там не было! Юноша сожалел, что владеет только тремя языками - немецким, французским и латынью.


85
Многие книги он впервые держал в руках, и прежде, чем внести их в каталог, зачитывался до поздней ночи.
Однажды Кемпелен увидел у Иоганна учебник Калабрийца. Молодой человек не просто перелистывал книгу, но, расставив шахматы на доске, разбирал игры. Он был так поглощен своим занятием, что даже не заметил, как Кемпелен подошел к столику.
- Я и не подозревал, что вы играете в шахматы. Что это за положение?
- Итальянская партия после пятнадцатого хода белых.
- Кто выигрывает?
- Здесь написано, что белые, но мне кажется, у черных есть защита.
- Интересно. Вы можете ее показать?
Иоганн передвигает центральную пешку на два поля.
- Вряд ли, - говорит Кемпелен после непродолжительного раздумья. - Слон берет коня, затем конь снимает пешку, объявляя шах и выигрывая ладью. - И он показывает на доске, как это происходит. - Давно вы играете в шахматы?
- С детства. Раньше играл довольно часто, но вот уже года два как не приходилось.
- Не хотите ли попробовать свои силы?
- Вам будет неинтересно, я плохой игрок.
- Это мы сейчас увидим, все поначалу так говорят, - улыбается Кемпелен, зажимая в руках по пешке и отводя их за спину.
Иоганну выпадает право выступки. Он быстро разыгрывает дебют и уже на двенадцатом ходу, увлекшись скороспелой атакой, теряет ферзя.
- Вот видите, - сконфуженно разводит он руками.
- Торопитесь, молодой человек, торопитесь, - назидательным тоном произносит Кемпелен, - да и дебютов не знаете. Попробуйте прочитать вот это.
Он достает с полки две запылившиеся книги.
- Здесь Стамма и Филидор. Когда проштудируете, скажете, которая вам больше понравилась.
Кемпелем протягивает Иоганну книги, но останавливается на полпу- ти, пораженный внезапной мыслью.
- Может быть, вам вовсе не хочется этим заниматься?
- Напротив, господин Кемпелен, мне очень нравится играть в шахматы.
Чем черт не шутит, думает Кемпелен, оглядывая юношу профессиональным взглядом. Пять футов с небольшим. Повыше, конечно, Давида, но в пределах нормы. Худощав, крепок. Может, он послан мне судьбой? И, кивнув Иоганну, Кемпелен тихонечко выходит из библиотеки, оставляя его наедине со знаменитыми шахматистами...


86
- Послушай, Тереза, - говорит он, заходя в комнату дочери, - можно посоветоваться с тобой как со взрослым человеком?
- Да, папа! - удивленно вскидывает глаза польщенная девушка.
- Мне бы хотелось узнать твое мнение об Иоганне.
- Ты им недоволен?
- Нет, нет, он мне нравится, но ведь я могу и ошибаться?
- По-моему, он хороший парень, только немного нудный. Шуток не понимает, ходит кругами, как Пьеро...
- Ты предпочла бы Арлекина?
- Не понимаю, к чему ты клонишь? - краснеет Тереза.
- Как ты считаешь, могу я взять Иоганна с собой в поездку? - напрямик спрашивает Кемпелен.
- Зачем?
- Не догадываешься?
Тереза плюхается на стул.
- Он играет в шахматы?!
- Пока еще слабо, но ведь можно и подучиться. Мне кажется, Иоганн - натура увлекающаяся, и если его заинтересовать... Согласится ли он?
- Для меня он сделает все! - выпаливает девушка и снова краснеет.
- Ого! Даже так?
- Да ну, папа... Просто Иоганн очень хорошо ко мне относится.
- Так можно ли на него положиться?
- Можно! - уверенно кивает Тереза.
- Вот и прекрасно. Только прошу тебя, никому ни слова. Я еще ничего не решил.
Жену Кемпелен разыскал в саду.
- Давно хотел спросить, - берет он ее под руку, увлекая на боковую аллею, - ты ничего такого не замечала?
- Чего еще «такого»?
- Как бы это сказать... Живет в нашем доме приятный молодой человек, а дочь уже невеста...
- Ах, вот ты о чем! Господи, да влюблен он в Терезу по уши, это знают все, кроме тебя!
- Конечно, - печально вздыхает Кемпелен, - отцы и мужья узнают последними... Тебя это не тревожит?
- Нисколько. За Терезу я спокойна, она лишнего не позволит. Он ей не ровня. Что до Иоганна, то как ему не влюбиться в такую красотку? И потом, оглянись вокруг, ты же целый месяц в саду не был, неужели ты забыл свою весну в восемнадцать лет!


87
Кемпелен приступил к осуществлению своего плана осторожно, исподволь - стал чаще беседовать с Иоганном о шахматах, проверять его память, знания, словом, старался увлечь и без того увлекательной игрой. Он рассказал юноше о знаменитых моденских мастерах, о благородном синьоре Эрколе дель Рио, с которым встречался в Италии. Иоганн заметил, что хотя в итальянских книгах можно найти много поучительных примеров, для серьезного изучения дебютов они не особенно пригодны, ведь их авторы придерживаются старого правила о свободной рокировке, отвергнутого в большинстве европейских стран. Кемпелен удивился неожиданной эрудиции молодого человека, похвалил его за усердие и не стал навязывать свои вкусы, благоразумно решив, что дело, в конце концов, не в стиле, а в силе игры.
Вскоре Кемпелен подсунул Иоганну еще одну приманку, поручив подобрать все публикации о шахматном автомате. Впрочем, это и в самом деле было ему нужно, но Кемпелен не сомневался, что, прежде чем подборка ляжет к нему на стол, Иоганн проглотит ее в один присест, и прикосновение к тайне взволнует его юное сердце.
Так оно и случилось. Иоганн уже знал, что Кемпелен собирается в европейское турне, и мечтал увидеть знаменитое чудо, о котором прочитал несколько тысяч восторженных, недоверчивых, а то и вовсе ругательных слов. Кемпелен понял, что молодой человек созрел для решающего испытания. Он обещал показать ему автомат, назначив день демонстрации. Иоганн сгорал от нетерпения, приставал к Терезе с расспросами, но девушка лишь загадочно улыбалась. Тогда он взялся за Кароя. Тот наплел с три короба небылиц, однако в конце концов признался, что его самого к автомату не подпускают.
Настал долгожданный день.
- Присаживайтесь, молодой человек, - Кемпелен указывает Иоганну на стул. - Пояснения будет давать Антон, а мы изображать публику.
- Господа! - начинает Антон заученным тоном. - Чтобы ни у кого не было сомнений в том, что в автомате не скрывается человек, я покажу вам внутреннее устройство машины.
.Такой пространный монолог Иоганн слышит из уст Антона впервые.
- Держись свободнее, говори помедленнее, - замечает Кемпелен, - а то бубнишь, словно по бумажке читаешь... Вы поняли, Иоганн, в чем мы должны или не должны сомневаться? Я, например, не понял. Но именно это и хорошо... Продолжай, Антон.
Антон производит с автоматом все положенные по сценарию действия. Это получается у него значительно ловчее, чем устная речь. Иоганн лихорадочно вспоминает, на чем заостряли внимание дотошные


88
критики, впивается взглядом во все подозрительные щели, но ничего нового, кроме того, что охотно подсовывает ему демонстратор, не обнаруживает.
Осмотр закончен. Дверцы захлопываются. Автомат готов к игре.
- Не объясните ли вы, господин Антон, - вкрадчиво говорит Кемпелен, - подражая въедливому зрителю, - для чего нужен вон тот ящичек, что стоит справа от автомата?
Иоганн уже давно взял под наблюдение небольшой ларец, о назначении которого высказывались самые фантастические предположения.
- Это главный секрет, - отвечает Антон в своей обычной манере и неожиданно расплывается в широкой улыбке.
Кемпелен хмурится.
- Улыбка здесь совершенно не уместна, она вызывает недоверие к предмету, к которому следует относиться с благоговением. Нужно отвечать так: «В этом ящичке, господа, заключен главный секрет изобретателя, без которого автомат играть не может». Эта фраза содержит двусмысленность: совершенно не ясно, без чего не может играть автомат - без главного секрета или без изобретателя. Но в том-то и заключается ее достоинство. Понял? Повтори.
Антон повторяет.
Иоганну начинает казаться, что он присутствует на репетиции ка- кой-то нелепой комедии, где чем хуже - тем лучше.
- Теперь подойди к «главному секрету», - продолжает руководить мизансценой Кемпелен, - и с глубокомысленным видом загляни в ящичек... Так, прекрасно. Приложи к его стенке ухо, послушай, работает ли механизм. Работает?... Постой, постой! У тебя почему-то отсутствующие глаза. А ведь можно слушать и глазами, для этого достаточно закатить их вверх и на мгновение замереть... Ну, допустим, так, - показывает он, прислоняясь ухом к плечу ничего не понимающего Иоганна.
- Господа, - вновь вступает Антон, по лбу которого уже стекают струйки пота, - турецкий паша ждет своего соперника.
- Вам бросили вызов, Иоганн! - кивает юноше Кемпелен. - Если я не ошибаюсь, вы здесь единственный, кто горит желанием поднять перчатку. Надеюсь, вы не забыли, как ходят фигуры.
Иоганн робко придвигает стул, ожидая, когда турок сделает свой первый ход. Но тот почему-то медлит, словно не желает играть именно с Иоганном.
- Вот видишь, Антон, - иронически замечает Кемпелен, - турецкий паша оказался поумнее нас с тобой. Он отказывается начинать игру, пока не включат механизм.
Антон смущенно чешет в затылке.


89
- Господи, - вздыхает Кемпелен, - сколько раз я тебе твердил: никаких заминок! Темп и только темп. Нет ничего дороже времени...
Антон заходит за спину турка и засовывает руку в какое-то отверстие.
Турок начинает игру королевской пешкой. Этот ход он избирает всегда, и Иоганн, решив дать смертельный бой, подготовил в итальянской партии дебютную ловушку, которую почерпнул у Калабрийца. Он старается не смотреть в лицо своему сопернику, его внимание приковано к шахматной доске. Доска установлена довольно высоко, и чтобы обозревать поле сражения, Иоганну приходится сидеть, прогнув спину подобно девице на смотринах. Облокачиваться на стол запрещено. Он подозревает, это неудобство, как и все, что здесь творится, создано по единому замыслу.
События разворачиваются стремительно. Турок угождает в расставленную западню. Сердце юноши радостно трепещет. Победа близка.
Тем временем Кемпелен продолжает поучать Антона.
- Не стой на месте, как изваяние, перемещайся по сцене, публика постоянно должна за тобой следить. Видишь, турок задумался над ходом? Обойди автомат вокруг. Прислушайся. Разыграй волнение. Ну, не так театрально, за голову лучше не хвататься... Подойди к «главному секрету». Посвободней, посвободней!
А почему автомат и впрямь не делает хода? - спрашивает себя Кемпелен, заходя за спину Иоганна. Вюртембергские ландскнехты теснят турецких янычар, блистательной Порте угрожают серьезные неприятности. Вот тебе и мальчик! Кемпелен даже не знает, огорчаться ему или радоваться. С одной стороны, он желает победы Иоганну, с другой...
Давай, загадаю, решает он: выиграет турок - открою секрет, выиграет Иоганн - повременю.
Механическая рука вздрагивает, тянется к коню и переставляет его на центральную клетку. Нашел-таки спасение старый лис, удовлетворенно отмечает Кемпелен.
Положение на доске выравнивается. Теперь уже задумывается Иоганн, скрестив руки на груди, как полководец в минуту тяжких сомнений.
Честолюбив, упрям, работоспособен, раскладывает Кемпелен по полочкам черты характера юного шахматиста, глядя на его побледневшее лицо, прищуренные глаза, прикушенную губу и пунцовые уши. Надо ковать железо, пока горячо. Знание людей и жизненный опыт подсказывают, что этому юноше можно довериться.
Турок три раза кивает головой. Молодой полководец оторопело смотрит на свое разбитое войско.


90
- Не огорчайтесь, друг мой, - утешает его Кемпелен, обнимая за плечи. - Не вы первый, не вы последний, надеюсь...
- Но у Калабрийца написано, что черные выигрывают!
- У Калабрийца... Давайте лучше спросим у Антона: что же, в конце концов, это такое - шахматный автомат?
- Это, - говорит Антон, набирая полную грудь воздуха...
- Неверно! - обрывает его Кемпелен. - Надо начинать так: «Как утверждает изобретатель, это...» - и так далее. Продолжай.
- Как утверждает изобретатель, это пустячок, чудесные свойства которого основаны на смелости первоначальной идеи и удачном выборе средств создания иллюзии.
- Прекрасно! Что вы на это скажете, Иоганн? Вы согласны с господином Антоном?
Юноша смотрит на него широко раскрытыми глазами. Он не узнает сдержанного, лаконичного, рассудительного хозяина дома. Перед ним режиссер, актер, фокусник - кто угодно, только не господин Вольфганг фон Кемпелен. Но, странное дело, он не может решить, который из двух Кемпеленов ему больше нравится.
- Ничего не понимаю, - выдавливает наконец Иоганн.
- Благодарю вас, друг мой. Лучшего комплимента вы не могли бы придумать.
- Но как можно называть автомат пустячком, когда он так замечательно играет в шахматы?!
- А вы хотели бы играть так же?
Иоганн с недоверием смотрит на Кемпелена.
- Еще бы!
- Тогда постарайтесь сидеть смирно и не задавать вопросов.
Он подходит к автомату и сдвигает верхнюю крышку вместе с шахматной доской. Из открывшегося проема медленно вырастает голова с бородой, блестящими бусинками глаз, сросшимися на переносице бровями и тонким, с горбинкой, носом. На фоне размалеванной куклы она выглядит неправдоподобно маленькой. Если бы не ермолка, ее можно было бы принять за головку крохотного чертика, вылезающего из преисподней.
Иоганн наблюдает за разыгрывающейся сценой со смешанным чувством страха и любопытства. Челюсть его отвисла, как у говорящей машины, язык присох к небу, глаза округлились.
Между тем голова в ермолке вполне дружелюбно улыбается, а Антон, согнувшись пополам, легко, словно былинку, извлекает ее на божий свет. Голова оказывается человеком в черной рубашке. Пыхтя и отдуваясь, человечек подтягивает штаны и, не обращая внимания на присутствую¬


91
щих, начинает прыгать, приседать, крутить руками, разгоняя застоявшуюся от долгого сидения кровь.
Иоганн все понял и с трудом подавляет в себе желание заглянуть в разверзнутое чрево автомата. Ему не терпится узнать, каким образом сотни умных, образованных, проницательных людей оказались так ловко одурачены.
- Этого замечательного шахматиста зовут Давид. Он согласился быть вашим учителем, Иоганн, - строго говорит Кемпелен, и юноша узнает в нем того, другого Кемпелена, отца Терезы. - Всё зависит от вас. Если вы сделаете успехи в игре, а я на это надеюсь, - поедете со мной в Париж, Лондон... Куда мы еще собирались, Антон?
- Я так думаю, господин Кемпелен, - неожиданно звучит певучий голосок Давида, напяливающего сюртук, - что все мы собираемся идти в столовую. Хоть я, извините, не пьющий, но ради такого дня...
ГРУСТНАЯ ШЕСТЕРЕНКА
- Дудки, - бурчит нунций.
- Так и прикажете ответить?
- Как?
- Дудки, - бесстрастно повторяет секретарь.
- Кто сказал «дудки»?
- Вы, ваша светлость.
- Это я сам с собой... А монаху скажите, что святой престол высоко ценит усердие, проявленное во славу Господа нашего Иисуса, и нет для его слуг высшей награды, чем обратить заблудшие души на путь истинной веры и спасения.
- Но монах просит денег...
«Дудки», - снова хочет сказать нунций, но спохватывается.
Двенадцать лет назад в этом же кабинете епископ Луиджи Гарампи задумал проникнуть в тайну шахматного автомата. Увы, попытка окончилась безрезультатно. Автомат был увезен в Прессбург, восемь лет пропадал Бог весть где и вот теперь снова всплыл на поверхность.*
Многое переменилось за эти годы. Папа Клемент XIV упразднил орден Лойолы, иезуиты, снискавшие всеобщую ненависть, отовсюду были изгнаны, однако сохранили тайную и все еще могущественную организацию. Новый папа, Пий VI, относился к ним благосклонно и пользовался их услугами.
Светская власть продолжала наступление на церковные привилегии. Оно началось при Марии Терезии, когда же императрица скон¬


92
чалась - Гарампи служил по ней заупокойную мессу - и все бразды правления перешли к Иосифу II, человеку образованному и веротерпимому, католическая церковь потеряла значительную часть своих прежних прав, постепенно утрачивая влияние на мирские дела. В этих условиях даже самые маленькие достижения приравнивались к успехам. •
Сейчас Гарампи представился случай уязвить вольнодумца-импера- тора, посылающего в Европу иллюзионный автомат под видом великого изобретения. Только что монах-францисканец привез из Прессбурга письмо от его давнего агента. В письме сообщалось, что личность шахматного игрока, готовящегося к поездке с Кемпеленом, известна. За ним ведется наблюдение. Агент просил инструкций и намекал, что нуждается в деньгах.
- Do ut des,* - вздыхает Гарампи. - Выдайте монаху сто флоринов, а иезуиту напишите, чтоб действовал по собственному разумению.
Отпустив секретаря, нунций раскрывает конторскую книгу и в графе «Расходы» выводит каллиграфическим почерком: «27 апреля 1782 года. Выдано 100 флоринов...» Он возводит очи к потолку и задумывается. Кому выдано? Память выхватывает из сонма лиц прозрачные глаза иезуита и черное пятнышко над бровью. Как он со своей отметиной тайными делами занимается? Париком, что ли, закрывает или запудривает? Не приведи Господь иметь на челе такую вишню. Вишню? Ха-ха-ха! И Гарампи, потешаясь находкой, дописывает строку: «Вишне за услуги Святому Престолу».
Оставим за иезуитом это имя. Он еще не раз встанет на пути героев нашей книги.
Прошло немало дней, прежде чем Иоганн свыкся со странной манерой изложения шахматных истин, избранной его учителем, и теперь терпеливо ждет, когда Давид выплеснет все свои сентенции.
- Ох, молодой человек, молодой человек! Вы когда-нибудь видели, чтобы знатные дамы вели себя, как торговки на базаре? Не видели. А если видели, то с отвращением отворачивались. Для чего вы выводите вперед королеву? Если только для того, чтобы она сказала «шах», то вы ее просто не уважаете! Берите пример с короля Фридриха. Когда он хочет отхватить у кого-нибудь лакомый кусочек, то сначала посылает солдат и офицеров. Их много, а королева одна, и если уж она заявляется собственной персоной в чужие владения, то только для того, чтобы к
* «Даю, чтобы и ты мне дал» (лат.).


93
шаху добавить мат или так обобрать народ, что ему не останется ничего другого, как подыхать с голоду.
- Как же здесь играть? - едва успевает вставить Иоганн,
- Так же, как австрийские императоры! Вы думаете, они заигрывают с венграми, потому что очень их любят? Совсем наоборот. Они их так же не любят, как всех, в ком не течет немецкая кровь. Но у мадьяр есть кавалерия. Уй-юй-юй, какая это кавалерия, весь мир может позавидовать! Когда она врубается в турецкие ряды, янычары бегут без оглядки до самого Босфора. Вот за эту кавалерию венгров и ценят. И если вы хорошенько подумаете, то сразу же возьметесь за королевского коня и переставите его на третье поле, считая от себя.
- Но Филидор не советует загораживать пешки фигурами...
- Не говорите мне про Филидора! Он может играть, как ему вздумается, потому что он - Филидор! Вам кажется, пешки нашептали ему что-нибудь такое, чего мы с вами не знаем? Совсем наоборот! Заставьте его загородить фигурами все свои пешки, и он тоже объявит шах и мат любому, кто примет вызов. Когда я жил в Польше, то слышал про одного часовщика, которому завязали платком глаза, а он разбирал и собирал любые часы. Вам известно, что Филидор умеет играть с завязанными глазами три партии сразу? Нет? Так знайте: этот фокус он проделывал в Берлине перед самим Фридрихом Вторым, дядя Соломон рассказывал, а уж он врать не станет. Вот какой это великий игрок! И о чем бы он ни говорил, все будут слушать его, как пророка, с открытым ртом. Когда вы, молодой человек, станете немецким Филидором, то тоже будете писать все, что вам придет в голову, а мы с господином Кемпеленом - читать и удивляться. Не подумайте, ради Бога, что за мой язык тянет зависть. Разве я говорю, что у Филидора нечему поучиться? Нет и еще раз нет! У него можно найти уйму полезных советов. Но я не встречал еще ни одного игрока, который мог бы доказать, что ход конем - это плохой ход, и трудно сказать, чего я больше на своем веку сделал - перечинил часов или выиграл шахматных партий.
- Но не обязательно же играть конем! Многие знаменитые шахматисты предпочитают королевский гамбит...
- Разве я сказал «обязательно»? Я сказал «можно». И я иногда разыгрываю королевский гамбит. Если вам нравится жертвовать пешки, сделайте одолжение, отдавайте их на здоровье. Но вы всегда должны быть готовы к тому, что и вашему королю придется подрожать за свою жизнь. Королевский гамбит - это, извините, как кость, брошенная хозяйкой на двор, где живут собаки. Она достается не самой большой, а самой ловкой...


94
- Я вижу, молодой человек, - продолжает Давид, глядя на поскучневшее лицо Иоганна, - что вы забили себе голову разными книгами, которых у господина Кемпелена больше, чем часовщиков в Швейцарии. Не думайте, пожалуйста, что я ставлю себя выше тех господ, которые эти книги написали. Они очень хорошие игроки, умные, ученые люди. Но вы же сами видите, как один советует одно, а другой - совсем другое. И пусть вам не покажется глупым, если я скажу, что все они правы. Даже самый лучший аптекарь не приготовит лекарства от всех болезней. Так и в шахматах. Если вы будете искать одну-единственную правду, то перепутаете все ходы и наживете головную боль.
- Чем же мне заниматься?
- Решайте задачи Стаммы. Он большой фантазер, он насочинял разные невероятные положения и хочет убедить весь мир, что они когда-то встречались в его партиях. Они могут встретиться, если их нарочно расставить на доске, как это делает господин Кемпелен. Но эти задачи полезны, потому что заставляют шевелить мозгами, а в шахматах это самое главное. Вы можете разыгрывать игры Филидора, Калабрийца, других итальянцев - разве я возражаю? Но всегда помните, что книги не талмуд, в них столько же нелепостей, сколько в законах египетских фараонов.
- И тогда я стану хорошим игроком?
- Ох, молодой человек, молодой человек! Чтобы стать хорошим игроком, нужно сыграть тысячи партий. Нужно почаще играть с хорошими игроками, например, с господином Кемпеленом. Когда он бывает в настроении, у него можно многому научиться. Я даже думаю, что если бы он просиживал над шахматами столько же, сколько над своими машинами, то мог бы обойтись и без нас с вами... В этом доме, кроме хозяина, в шахматы немножечко играет его дочь. Очень даже странно, такая красивая девушка, а занимается пустяками. На вашем месте я бы играл с ней с утра до вечера. А, молодой человек?.. Ну, ладно, ладно, не буду! Давайте расставим фигуры и начнем игру. Жребий бросать незачем. Турки на всех нападают первыми, а хотите вы или не хотите, вам таки придется командовать турецкими войсками...
Распутица не располагала к дальним странствиям, и имперская канцелярия временно приумолкла. Когда же установилась дорога, Кемпелен послал в Вену донесение, в котором сообщал, что намечает свой отъезд на осень, поскольку лето - не лучшая пора для демонстрации автомата в европейских столицах. Получив отсрочку, он вздохнул с облегчением.


95
Шахматная подготовка Иоганна шла полным ходом. Он играл с Давидом, иногда с Кемпеленом, но особенно охотно с Терезой, следуя не столько советам своего учителя, сколько велению сердца. Кемпелен не разделял педагогических концепций добродушного Давида и отправил Анну с детьми в свое загородное поместье, разрешив Иоганну раз в неделю туда наведываться. Иоганн ездил в деревушку верхом, и это шло ему на пользу, поднимая настроение и укрепляя здоровье. Юноша по-прежнему пожирал Терезу пламенным взором, а девушка, радуясь его приездам, относилась к нему с тем искренним доверием, которое, увы, отличает дружбу от любви. Но Иоганн не терял надежды.
Шахматистами в один день не становятся. Прошло несколько недель, и на вопрос об успехах молодого человека Кемпелен получил от репетитора такой ответ: «Еще не Давид, но уже Кобенцль». Вот уже три года как граф Людвиг Кобенцль был послом Австрии в Петербурге, но для Давида оставался эталоном какой-то усредненной шахматной силы, видимо, потому, что оказался его первым соперником в Вене. Что это была за единица измерения, Кемпелен не знал, но подозревал, что она не слишком велика. «Далеко ли ему до Шах-Давида?» - спросил он. «Ох, господин Кемпелен, - лукаво вздохнул тот, - вы заставляете меня быть нескромным...» Кемпелен воздержался от язвительной шутки, готовой было сорваться с языка. Ну, ну, старый хвастун, подумал он, придет время, и ты запоешь по-другому. Он верил в Иоганна.
Обращению с механизмами автомата Иоганна учил Антон, и эта наука давалась юноше намного легче, чем шахматные премудрости. Он уже свободно владел техникой маскировки и так уверенно манипулировал механической рукой, словно она была продолжением его собственной, сотканной из жил и плоти. Труднее было совмещать управление автоматом с контролем за передвижениями фигур и обдумыванием ходов. Здесь требовалась сноровка, а это зависело от практики.
Случалось, занятия проводил Кемпелен.
- Стоп! - командует он, прерывая игру.
Механическая рука в перчатке замирает над доской.
- Поверните втулку до отказа.
Перчатка судорожно цепляет пустое пространство.
- Видишь, Антон, указательный палец плохо сгибается во втором сочленении. Думаю, ослаб тросик, потом проверишь...
- Продолжайте игру!
Турок переставляет ладью, но задевает стоящего рядом слона. Падая, слон сбивает соседние фигуры. Антон восстанавливает позицию.
- Стоп! - вновь прерывает игру Кемпелен. - Вы уверены, что положение восстановлено правильно?


96
- Нет, - доносится из сундука приглушенный голос.
- Проверьте!..
- Белая пешка должна находиться на пятом, а не на четвертом поле.
- Почему вы не отреагировали на ошибку?
- Каким образом?
- Покачайте укоризненно головой и исправьте положение на доске. Хаотичное движение фигур должно вас всегда настораживать. И потом, я слышал какой-то посторонний звук, причем не в первый раз, что это такое?
- Я задел локтем панель, спина зачесалась, - виноватым голосом произносит сундук.
- Никаких локтей и спин в автомате нет! Каждое ваше движение должно быть бесшумным.
Сегодня у него зачесалась спина, хмурится Кемпелен, завтра - нога, послезавтра... Почему у Давида ничего не чесалось? Чесалось, конечно, и вряд ли он терпел. Но Иоганн крупнее, ему трудно повернуться. Особенно, если учесть его неопытность... Может, отсадить зрителя от автомата?
- Перерыв! - объявляет он.
Иоганн вылезает из сундука.
- Какое на вас белье? - спрашивает Кемпелен.
- Обыкновенное, - недоуменно оглядывает себя юноша.
- Надевайте шелковое, оно защищает от насекомых. И не краснейте, молодой человек, так поступают не только дамы... Антон, принеси вон тот маленький столик.. Поставь шагах в двух-трех от автомата. Чуть наискосок.
Кемпелен отходит на несколько шагов назад, оценивая новый реквизит взглядом режиссера.
- Прекрасно, сюда мы усадим игрока, вызвавшегося сразиться с турком, дадим ему шахматную доску с фигурами, а Антон будет повторять ходы на доске автомата и его партнера. Зрителям скажем, что это сделано для их удобства. Никто автомат не загораживает, и они могут лицезреть турецкого пашу во всем его великолепии. Зато теперь, когда чужое ухо отодвинуто на почтительное расстояние, Иоганн может чесаться на здоровье.
- А если мне захочется чихнуть? - жалобно протягивает Иоганн.
- А больше вам ничего не захочется? Терпеть надобно, молодой человек!.. Но если уж будет невмоготу, - смягчается Кемпелен, - покрутите трещотку, это приглушит естественные звуки. Антон покажет, где она находится... И еще, - продолжает он, снимая с крышки автомата подсвечник, - давайте поставим сюда канделябры. Одну свечу еще можно задуть, но шесть...


97
- А для чего вообще нужны свечи? - спрашивает Иоганн.
Глаза у Кемпелена делаются длинными и лукавыми, как у цыганки.
- Такой вопрос мне уже однажды задавали. Будем считать это вашим домашним заданием, молодой человек.
Иоганн быстро вошел в новую роль. Он уже видел себя главным героем невероятных приключений, воображал, как в минуту опасности проявит мужество, смелость, находчивость и отведет, казалось бы, неминуемую беду от своих новых друзей. А пока он добросовестно исполнял все наказы Кемпелена, Антона, Давида и старался не только заслужить их похвалу, но и внести что-нибудь свое, личное. Он хотел видеть себя полноправным участником грандиозного предприятия.
Как-то вечером он постучался в кабинет хозяина дома.
- Еще один полуночник объявился, - шутливо ворчит Кемпелен. - Прошу вас, молодой человек!
- Извините, что я отрываю вас от дел, мне не терпится поделиться с вами одной идеей.
- Это прекрасно, Иоганн! Весь мир держится на идеях. Плохих, к сожалению, больше, но будем надеяться, что число хороших сегодня приумножится.
Кемпелен замечает у юноши под мышкой толстую книгу белой и черной магии.
- Если у вас найдется несколько свободных минут, соблаговолите прочитать вот это место, - и Иоганн раскрывает книгу на заложенной странице.
- «Автомат изображал собой фигуру дельфийского оракула, - читает Кемпелен вслух, - и предсказывал судьбу каждому, кто того пожелает. Вопросы задавались в письменном виде, помещались в медальон и опускались в небольшой ящичек. Оракул погружался в раздумье, заглядывал в волшебную книгу, лежащую перед ним, а затем касался жезлом двухстворчатой двери. Двери распахивались и...» - Кемпелен поднимает голову, - и входил Иоганн, - смеется он, откладывая книгу. - Все это, друг мой, давно известно. Ответы составлялись с таким расчетом, чтобы годились на все случаи жизни. Они были полны прописных истин, отвлеченных рассуждений, туманных намеков и облачены в запутанную форму. Каждый находил в них то, что хотел найти. Так гадают цыганки.
- Ваша правда, господин Кемпелен, но меня заинтересовало не устройство автомата и не его ответы, а само действо. Когда я отвечал на ваши вопросы, сидя в автомате, мне пришла в голову мысль: нельзя ли наделить турецкого пашу тем же даром?


98
- Что вы имеете в виду?
- Турок тоже может отвечать на вопросы зрителей.
- Вам нужно как следует выспаться, молодой человек. А завтра погулять и вообще почаще бывать на свежем воздухе...
- Не беспокойтесь, господин Кемпелен, я в полном рассудке.
- Но голос, звучащий из автомата, пусть даже искаженный, немедленно раскроет присутствие человека!
- Турок не будет разговаривать. Вместо шахматной доски можно поставить перед ним такого же размера доску с алфавитом. Совсем нетрудно указывать пальцем на соответствующие буквы, а демонстратору слагать из них слова и произносить вслух.
- А что прикажете сказать зрителям, если они спросят, каким образом автомат слышит их вопросы? Что, у машины имеются уши?
- Уши имеются у демонстратора. По мнению публики, именно он руководит шахматной игрой посредством «главного секрета», не так ли? Почему же это устройство нельзя использовать в других целях?
В этом что-то есть, думает Кемпелен, слушая увлеченного юношу. Автомат, отвечающий на вопросы зрителей, - безусловная иллюзия, ибо без участия человека этот трюк осуществить нельзя. А раз внутри машины человека обнаружить не удается, то подозрение, естественно, падает на демонстратора. Усилив эти подозрения, я подчеркну развлекательный характер представления и не сожгу за собой мостов.
- Я вижу, вы основательно поработали, Иоганн. Но не попадете ли вы впросак с ответами?
- Можно почти наверняка предугадать большинство вопросов и подготовить ответы. Они должны быть благожелательными и лаконичными. Например: «Как вы находите Париж?» Ответ: «Настоящий рай». Годится и для Лондона, и для Берлина, и для всех городов мира. Или: «Нравятся ли вам наши дамы?» Ответ: «Они очаровательны».
- Турок, а турок, - протягивает Кемпелен, продолжая игру, - чем занимается император Иосиф?
- Хорошими делами, - не моргнув глазом, отвечает Иоганн. - Между прочим, то же самое можно сказать про Людовика, Фридриха, Екатерину и даже Карла Евгения, хотя уж он этого точно не заслуживает. И потом, у меня ведь будет время подумать над ответом, пока Антон заводит пружину или советуется с «главным секретом».
- На каком же языке турок будет разговаривать?
- На немецком или французском. Если желаете, и на латыни.
- А в Лондоне?


99
- Г-м-м, с английским похуже. Но не может же турецкий паша владеть всеми языками! Вы скажете, что в его образовании имеются пробелы.
- Браво, Иоганн! Ваша идея заслуживает внимания. Но я должен подумать. А сейчас - немедленно в постель, и чтобы через полчаса вы уже видели счастливые сны. Спокойной ночи!
Окрыленный похвалой юноша легкими шагами проходит по кабинету, но задерживается у двери.
- Я знаю, зачем автомату свечи, господин Кемпелен. Чтобы зрители не уловили запаха той единственной свечи, которая находится внутри.
Лето подходило к концу, когда из Вены снова полетели депеши, теперь уже откровенно грозные. Почему Кемпелен не отправляется в путь? Император получил из Парижа известие, что Павел возвращается в Петербург через Вену. Русский принц мог спросить об автомате, и Иосиф хотел, чтобы его распоряжение было выполнено. Тогда Кемпелен пустился на крайнее средство. Он инсценировал приступ застарелой болезни почек, господин Танненберг засвидетельствовал недуг, и император вынужден был смириться с новой отсрочкой.
Тем временем шахматные фигуры раскрывали перед Иоганном свои тайны. С Кемпеленом он уже сражался на равных, а однажды провел красивую комбинацию против самого Давида, тот вскипел и стал доказывать, что комбинация опровергалась.
Иоганн просидел за анализом всю ночь, а на следующий день показал выигрыш во всех вариантах. Посоветовавшись с Давидом, Кемпелен решил, что настало время испытать молодого человека в настоящем деле. Была назначена первая публичная демонстрация. Все же Давид был готов в случае необходимости заменить своего ученика.
Представление проходило в доме Кемпелена в узком кругу друзей. Хозяин устроил так, что вызов автомата принял Виндиш, принадлежавший к числу самых страстных, но далеко не самых искусных любителей шахмат. Иоганн легко одолел бургомистра. Помощь Давида не потребовалась, и тот провел взаперти целый час, переживая, что не может наблюдать за ходом сражения. Молодой человек был на седьмом небе и целую неделю всем надоедал, демонстрируя свою «блестящую победу». Но Кемпелен знал, что на древе шахматного познания произрастают не только розы, а потому решил предостеречь юношу от приступов эйфории. На следующей демонстрации соперником автомата оказался Абафи, один из лучших венгерских игроков. Иоганн потерпел жестокое поражение. Автомат увезли в соседнюю комнату,


100
где неудачника сменил Давид. Во второй партии турок взял реванш, и Абафи был крайне удивлен, почувствовав, как резко усилилась сила игры его механического партнера. Кемпелен объяснил, что заменил одну шестеренку, имевшую, как выяснилось, небольшой дефект. А «неисправная шестеренка» пребывала тем временем в безысходном унынии.
Демонстрации продолжалось, и хотя Давид постоянно был наготове, ему все реже приходилось «выходить на реванш», поскольку мастерство Иоганна росло день ото дня. Автомат выполнял все положенные действия: разыгрывал окончания, демонстрировал ход конем и отвечал на вопросы зрителей сдержанно, остроумно, интеллигентно. Представлениями руководил Антон, а хозяин дома находился среди го-
Книга Карла Готлиба фон Виндиша «Письма о шахматном игроке фон Кемпелена» выдержала шесть изданий: на немецком (два), французском (1783), английском (1784), голландском (1785) и итальянском (1786)


101
стей, развлекая их разговорами, но всегда был готов прийти на помощь в случае заминок или затруднений. Гости восхищались искусством изобретателя, прессбургские газеты вновь запестрели сообщениями об удивительной машине, и весть о скором отъезде Кемпелена в столицы европейских государств кругами расходилась по свету.
Готовилась к печати книга Виндиша «Письма о шахматном игроке господина фон Кемпелена». Написанная легким пером в модном эпистолярном стиле, она возбуждала острый интерес к изобретателю и его необыкновенному автомату. «Не рождено ли это чудо на загадочном Востоке, - писал Виндиш, - где нищие факиры шутя опровергают законы физики, где за пределами того, что мы называем материей, простирается царство тайн, недоступное профанам?.. Но если это и обман - то такой обман, который делает честь человеческому гению, обман потрясающий и непостижимый...»
Виндиш не был посвящен в тайну автомата, и Кемпелен, читая рукопись, журил своего друга за мистические намеки и непомерные восторги, однако из деловых соображений не пренебрегал рекламой. Двухгодичное путешествие требовало значительных средств. Переезды, гостиницы, выставочные залы - за каждый шаг нужно было платить наличными, и, строя свой бюджет, Кемпелен рассчитывал на сборы от продажи входных билетов. Привлечь внимание публики к демонстрации шахматного автомата было в его интересах; в конце концов, он одобрил книгу, собственноручно изготовив для нее три гравюры, изображавшие автомат в разных позициях.
В ноябре Кемпелен сообщил в Вену о своей готовности, попросив разрешения взять с собой семью, Антона и штат слуг. Момент был выбран удачно. Император, довольный, что сумеет наконец выпроводить упрямца за границу, удовлетворил его просьбу без промедлений. В особняке на Дунайской улице до поздней ночи светились окна, на радостях никто не мог уснуть. Но больше всех ликовал Иоганн. Влюбленный юноша чувствовал, как за его плечами вырастают могучие крылья.
ЛОЖНЫЙ СЛЕД
В понедельник, 5 декабря 1782 года, ровно в 6 часов утра Давид выходит из своего дома. Он дергает за висячий замок на дверях мастерской, проверяя его прочность, смахивает рукавицей снежок, запорошивший вывеску, для чего встает на цыпочки, и, подмигнув аляповатому петуху на циферблате, неспешно шагает вдоль пустынной улочки. Правой рукой он легко опирается на трость с серебряным набалдашником - пред¬


102
мет его гордости, - в левой держит небольшой сверток. Это старые, видавшие виды шахматы - подарок Иоганну в день расставания. Отъезд намечен на 8 утра, господин Кемпелен рассчитывает к обеду добраться до Вены.
Рассвет еще не перешел в наступление на сонный город, накапливая силы за горизонтом, но ночь уже встревожена его близостью и нехотя уползает в щели домов. Грусть предстоящей разлуки с друзьями обволакивает сердце Давида, но на душе его спокойно: он никого не подвел, и если остается дома, то с чистой совестью. Вообще-то не мешало еще полгодика позаниматься с Иоганном, но и сейчас мальчик недурен. Не Филидор, конечно, и не (гм-гм) Шах-Давид, но ведь у молодых все впереди. Наберется опыта, знаний, повзрослеет...
Давид не торопится. За полчаса он дойдет до Дунайской улицы, даст Иоганну последние напутствия, со всеми попрощается.
На перекрестке, там, где возвышается двухэтажный дом бакалейщика Майера, толпится небольшая группа людей. Фонарь отбрасывает тусклый свет на ботфорты и древко оружия. Ночная стража, думает Давид и заранее расплывается в заискивающей улыбке. Никто не знает, что можно ожидать от случайной встречи на безлюдной улице.
- Это он, - произносит чей-то голос.
Давид удивленно вглядывается и узнает долговязого Фрица Майера, сына бакалейщика, пьяницу и лоботряса. Неделю назад он сдал в ремонт серебряные часы, и хотя Давид страшно удивился, откуда у пропойцы завелась такая ценность, не решился ему отказать, поскольку дело мастера не вести дознание, а чинить часы.
- Ах, это вы, господин Фриц? Здравствуйте, здравствуйте! Часы давно вас ждут, заходите, пожалуйста, после обеда.
- Я бы хотел получить их сейчас.
- В такую рань?.. Но если уж вам не терпится, то пожалуйста. Часы не люди, они никуда не спешат, - отшучивается Давид. - Вы, должно быть, куда-нибудь уезжаете?
- Вот именно, - говорит кто-то из темноты, и перед Давидом возникает фигура в монашеском плаще. - Только не он уезжает, а вы, господин часовщик. Так что будьте добры, отдайте Фрицу его часы.
- Во-первых, господин монах, я никуда уезжать не собираюсь. А во-вторых - пожалуйста! - И Давид жестом приглашает Фрица следовать за собой.
И почему за часами пришло столько людей? - лихорадочно соображает он. Неужели Фриц украл их где-нибудь? Ох, зря он с ним связался. Да и ремонт был пустячный, всего-то минутную стрелку и пришлось заменить. Теперь свидетелем по судам затаскают...


103
Давид отпирает замок, открывает дверь и с затаенным страхом наблюдает, как в тесную каморку вваливаются Фриц, монах и оба стражника с офицером. Он с трудом протискивается к столу, зажигает от фонаря свечу, долго копается в ящике и извлекает из потайного места массивные часы.
- Пожалуйста, - говорит он, прикладывая их к уху. - Ходят замечательно. Такие часы редко у кого встретишь, будут служить еще сто лет, дай вам Бог здоровья.
Фриц, не глядя, засовывает часы в карман, молча отсчитывает один за другим двенадцать флоринов и кладет их перед Давидом. Тот изумленно таращит глаза на серебристую горку.
- Кому вы даете эти деньги?
- Вам.
- С вас причитается только три гроша, это обычная плата за такую починку. На серебро, которое я здесь вижу, можно купить новые часы.
- Я честный человек, - с надрывом произносит Фриц, и крохотная комнатушка наполняется винным перегаром, - я привык оплачивать свои долги.
- Но я вам ничего не одалживал!
- А это? - и Фриц с наглой ухмылкой сует оторопевшему часовщику лист бумаги.
Давид подносит его к свету и чувствует, как на голове шевелятся волосы, а под мышками становится липко. Он читает квитанцию, из которой следует, что им приняты в заклад серебряные часы стоимостью 40 флоринов от господина Фрица Майера, за что владельцу выдано 10 флоринов наличными. Далее, как водится, изложены условия залога, а внизу - о, ужас! - его собственноручная подпись. Буквы расплываются перед глазами, он им не верит, дрожащими руками шарит по столу в поисках лупы, но не находит и никак не может вспомнить, куда ее засунул.
- Почему вы молчите, господин часовщик? - тихим голосом спрашивает человек в плаще. - Разве вам неизвестно, что высочайшим указом евреям запрещается брать в залог имущество, принадлежащее подданным его величества императора Иосифа Второго?
- Ничего не понимаю, - жалобно бормочет Давид. - Я никогда такими делами не занимался, я только чиню часы. Ну, скажите же, господин Фриц, - с мольбой протягивает он руки, - скажите, ради Бога, что это ошибка!
- А чего? - пожимает плечами долговязый парень. - Здесь все написано.
- Господин часовщик, - нетерпеливо говорит офицер, которому уже пора возвращаться с дежурства, - вам придется следовать за нами.


104
- Но я ни в чем не виноват!
- В этом разберутся судебные чиновники. Я обязан препроводить вас в тюрьму.
Дверь, ведущая в жилую комнату, с шумом распахивается, и в мастерскую влетает женщина в ночной рубашке.
- Господин офицер, пощадите, ради Бога, не оставляйте детей сиротами! - И она с рыданиями припадает к мокрому сапогу.
Офицер, смущенно мигая белесыми ресницами, наклоняется над женщиной, пытаясь оторвать ее от своих ног.
Пока разыгрывается эта сцена, монах, в котором читатель без труда узнал Вишню, незаметно сгребает со стола деньги и расписку, пряча их в широкие складки плаща. Затем заглядывает в сверток, оставленный Давидом на стуле, и, обнаружив шахматные фигурки, брезгливо морщится. Через мгновение лицо его становится печально-задумчивым, он ворошит фигурки и, найдя черного короля, быстро отправляет его в карман, вслед за исчезнувшими там деньгами.
- Господин часовщик! - резко говорит офицер. - Уймите женщину!
Жалкий вид жены и окрик офицера приводят Давида в чувство.
- Замолчи, Рахиль! - восклицает он неожиданно громко и повелительно. - Я действительно ни в чем не виноват. Успокой детей, я слышу,
Братислава, XVIII век


105
они плачут, да не забудь запереть мастерскую. - И гневно просверлив бусинками глаз остолбеневшего Фрица, он решительно выходит из-за стола. - Я готов, господин офицер.
Солдаты становятся по бокам, офицер спереди, а посредине с высоко поднятой головой идет маленький человечек, шепча непонятные молитвы своему суровому Богу. В дверях мастерской, словно жена библейского Лота, застыла женщина в белом. Из-за широкой, как саван, рубашки выглядывают несколько черных испуганных глаз.
Фриц и Вишня сопровождают стражу до угла, и когда солдаты скрываются за поворотом, монах молча протягивает руку. Юный Майер вкладывает в нее часы. Взглянув на циферблат, Вишня озабоченно качает головой.
- Мне пора.
- А деньги?
- Еще не все сделано. В восемь вечера встретимся в установленном месте, - отвечает Вишня и с резвостью гончей бросается вперед.
- Дайте хоть два гроша, святой отец! - в отчаянии кричит Фриц. - Душа болит!
- Душу исцеляют молитвами, а не вином, - шипит монах, не оборачиваясь.
- Дьявол ты, а не святой отец, - сплевывает Фриц, но, ощутив под локтем прижатый к груди предмет, успокаивается. Не так уж плохо живется, думает он, извлекая из-под пальто только что украденную у часовщика трость. Увесистый набалдашник ласкает руку. Знатная вещица, каждый купит.
Среди трех десятков горожан - соседей, знакомых и просто любопытных, тех, кто пришел поглазеть на знатных господ, отправляющихся в чужеземные страны, Вишня ничем не примечателен. Монашеское одеяние сменил полушубок, капюшон - нахлобученная на лоб меховая шапка. Если бы не тонкие черты лица, его вполне можно было принять за мастерового, шедшего по своим делам и застрявшего в толпе зевак. Но он никого не интересует, все глазеют на стоящие у подъезда кареты господина Вольфганга фон Кемпелена. Их две - большие рессорные кареты, на таких ездят очень богатые люди. Экипажи тяжело нагружены, стальные крылья рессор прогнулись, и знатоки оживленно обсуждают, выдержат они или не выдержат, когда к багажу добавится вес пассажиров.
У карет снуют слуги, проверяя, хорошо ли прикрыты вещи, размещенные на крышах, туго ли пригнаны веревки. Кучера в последний раз осматривают упряжки, похлопывая по крупам лоснящихся лошадей.


106
Затевается спор, во что они обошлись хозяину. Не иначе, как из конюшен герцога Альберта, а тот не продешевит...
Из подъезда выходят господа. Теперь уже в толпе шушукаются женщины. Сначала они обсуждают наряды госпожи Кемпелен и ее дочери. Детальному разбору подвергаются отороченные мехом шубки, высокие, с перьями, шляпы, пышные оборки на подолах. Исчерпав эту тему, женщины выражают сожаление, что такая богатая и красивая невеста покидает город. Кто-то высказывает предположение, что Терезу везут сватать английскому принцу.
Вишня не слушает пустой болтовни, он наблюдает за отъезжающими. Лицо Анны выражает озабоченность, обычную для хозяйки, собирающейся в дальнюю дорогу; что-то, как всегда, забыто, упущено, не упаковано. Тереза и Карой преисполнены торжественностью момента. Это их первое большое путешествие. Кемпелен беседует со старым Иштваном, остающимся за управляющего.
Никто не проявляет признаков беспокойства, кроме, пожалуй, Иоганна. Молодой человек пристально взглядывается в даль, словно кого-то ожидает. Вот он подходит к Кемпелену и что-то говорит, недоуменно разводя руками. Тот скользит взглядом по толпе горожан, достает часы. Глядите, глядите, ликует Вишня, птичка, которую вы ждете, сидит в клетке, придется вам подзадержаться...
Но что это? Антон помогает Анне и детям забраться в карету, Кемпелен, помахав рукой провожающим, садится вослед, и вот уже, оглянувшись в последний раз, Иоганн захлопывает за собой дверцы экипажа. Куда вы? Остановитесь! Вы же забыли шахматиста! - едва не вырывается у иезуита. Но тяжелые кареты, взяв разгон, уже лихо уносятся вдаль. Перекресток перед домом пустеет, все расходятся, только одинокий мастеровой еще долго вглядывается в снежную пыль, поднятую быстрыми копытами лучших в Прессбурге лошадей.
- Странно все же, почему Давид не пришел попрощаться? - спрашивает Иоганн, оглядывая спутников.
Но никто его не слушает. Взоры прикованы к проплывающим за окнами кареты знакомым до боли площадям, улицам, переулкам... У Анны на глаза навернулись слезы, даже Карой погрустнел и прижался к Терезе.
Всё беднее становятся дома и усадьбы, позади застава, мост через Дунай, и вот уже растворяются в серой дымке очертания родного города, лишь боевые башни старого замка еще долго вырисовываются на фоне белесого неба.
Прощай, Пожонь! Когда-то мы теперь свидимся...


107
Вишня бежит по многолюдным улочкам, не замечая удивленных взглядов прохожих. Злость и досада обуревают его все сильнее. Дал провести себя, как мальчишку! Принял зайца за лисицу! Дурак, трижды дурак! Упустил, упустил дьявола...
Вишня сидит на краю жесткой постели, держа перед собой фигурку черного короля. Сердце его жжет ненависть. О, нет! Он не прибегнет к услугам кинжала или яда, это было бы слишком легкой расплатой. Он будет преследовать Черного короля по всему свету, станет вечным укором совести. Пусть знает, что недремлющее око следит за всеми его кознями, пусть живет в постоянном страхе, под угрозой разоблачения. И когда свершится суд, все будут указывать на него перстом: «Поглядите на этого ничтожного червя! Он пытался коварным обманом возвысить человека над Богом».
Вишня распростерся на холодном полу кельи, шепча слова молитвы. Он просит небо лишить его сна и отдыха, пока слуги дьявола безнаказанно разгуливают по земле. Он просит укрепить дух и тело, чтобы не помутнел разум, не дрогнула рука, когда наступит час мести. Завтра он отправится в погоню. А сегодня... Сегодня у него еще есть дела в Прессбурге.
Украденная трость не пошла Фрицу впрок. Он продал ее за бесценок, но не успел даже хорошенько кутнуть. На следующий день его окоченевший труп с ножевой раной под левой лопаткой нашли на окраине города. Кто-то вспомнил, что накануне видел Фрица у собора святого Мартина в обществе какого-то монаха. Но поскольку монахов хоть пруд пруди, а прессбургский полицмейстер не был любителем рыбной ловли, то дело этим и ограничилось.
Господин Майер не слишком горевал об утрате, его непутевый сын вечно попадал в скандальные истории, портил репутацию бакалейщика пьянками и дебошами.
Фрица тихонечко похоронили, а после рождественских праздников вспомнили о Давиде и отпустили его домой, ибо единственный свидетель обвинения уже не Собор св. Мартина


108
мог давать показания, а залоговая квитанция, фигурировавшая в доносе, куда-то бесследно исчезла.
Узнав о смерти Фрица, Давид вздохнул и философски покачал головой. Ему было невдомек, что если б не крепкие стены городской тюрьмы, он мог разделить судьбу доносчика.
Вдекабре 1782года«Венгерскийвестник»сообщал:«Достопочтенный Кемпелен Фаркаш, советник Его Величества Императора, с двумя своими изобретениями, слава о которых распространилась по всей Европе, с разрешения Его Императорского Величества отправился в столицы иностранных государств Англии и Франции».
Далее газета замечала: «По сей день никому не удалось разгадать секрет общения между демонстратором и автоматом, а также способ его действия. Многочисленные зрители, не раз наблюдавшие автомат и с неослабным вниманием следившие за игрой, не смогли обнаружить обмана. Изобретатель охотно показывал всем желающим как наружное, так и внутреннее устройство машины. Если даже не учитывать весьма высокое качество игры, сам механизм - удивительное творение человеческих рук...»
В ту далекую пору колесный транспорт был жалок и неудобен. Если островную Англию уже бороздили комфортабельные по тем временам дилижансы, то в континентальной Европе еще тряслись на простых повозках с необитыми сиденьями. Рессорные экипажи считались чудом техники, ими владели только самые богатые люди.
Дороги повсеместно были прескверные. До 1787 года Пруссия, например, не имела ни одного шоссе, а Вену более или менее надежные пути сообщения связывали лишь с южными районами страны и Адриатическим побережьем. Не лучше обстояли дела и в других европейских государствах, а еще хуже - в немецких, где даже грунтовые дороги соединяли не все части Германии. В пути царила полная неразбериха. Указатели направлений еще кое-где встречались, но верстовые столбы отсутствовали. Единой метрической системы еще не существовало, расстояния на географических картах обозначались в милях, а так как мили в разных странах и даже местностях были неодинаковыми, то путешественники больше полагались на опыт пешеходов: например, от такого-то пункта до такого-то 2 часа ходьбы, то есть приблизительно 6-8 км. Но только «приблизительно»...
Под стать дорогам была и скорость передвижения. Люди мыкались неделями, а то и месяцами. Даже самая быстрая, как считалось, курьерская почта передвигалась со средней скоростью 1 км в час. Например, письмо из Берлина во Франкфурт-на-Майне (примерно 300 км) шло девять дней, а из Парижа в Лион (примерно 500 км) - две недели.


109
На фоне общей неустроенности люди состоятельные путешествовали в относительно лучших условиях. Но и им не позавидуешь. Особенно тем, кому, подобно Кемпелену и его спутникам, пришлось исколесить тысячи километров по кривым закоулкам Европы.
Мы отправились в путешествие с Кемпеленом и его спутниками, нам предстоит сопровождать их по всей Европе, останавливаться на постоялых дворах, снимать квартиры, залы для демонстрации шахматного автомата. На наших глазах Кемпелен будет получать гонорары и нести расходы. А поскольку деньги счет любят, то нелишне познакомиться с материальным положением нашего героя, а заодно бросить ретроспективный взгляд на некоторые стороны жизни во второй половине XVIII столетия.
В числе основных валют в Европе обращались золотые дукаты, австрийские гульдены (флорины), немецкие талеры и гульдены, французские луидоры и ливры, английские гинеи, соверены (фунт стерлингов) и шиллинги. Их сравнительная стоимость определялась содержанием золота или серебра. Но какова была их покупательная способность?
Поскольку деньги чеканились в ограниченном количестве и в обращении их было относительно мало, то и масштаб цен был невысок. Вот несколько штрихов, оставленных современниками. Фридрих Шиллер в письме своему другу (1780-е годы) сообщал из Вены, что за меблированную квартиру из двух комнат и спального кабинета он платит 17]/2 талера в квартал. Стирка, бритье, обслуживание и тому подобное оплачивается поквартально и каждая статья расхода не превышает 2 талеров. За верховую лошадь, взятую напрокат на целый день, он заплатил 6 грошей (1 талер - 28 грошей). Переписка всего «Дона Карлоса» обошлась ему в 1 талер 16 грошей. Уже обзаведясь семьей и детьми, он писал: «С 800 талерами (в год) я мог жить в Вене вполне прилично». Думается, что уровень цен был примерно таким же и в других частях Западной Европы.
Зато предметы роскоши и комфорта стоили баснословнр дорого. Золотые табакерки имели лишь вельможи высшего ранга. Серебряная посуда считалась княжеским великолепием, даже дворяне ели из оловянной. Знатные дамы хотя и щеголяли в золотых часах, висевших на массивных цепочках, но это было обычно «бабушкино наследство». В одном из своих писем жене (февраль 1790-го) Филидор сообщал из Лондона, что намеревается купить пианино за 18 гиней (1 гинея - 21 шиллинг) и переправить его во Францию еще за 2 гинеи. По тем временам это был серьезный расход.


110
Разумеется, материальные условия жизни не были одинаковы для всех слоев населения. Из шиллеровского прейскуранта следует, что простой труд оплачивался низко, и представления поэта о прожиточном минимуме относятся к людям более или менее обеспеченным. Шиллер мечтал о 800 талерах, а Гете в те же годы получал от веймарского герцога содержание в 1400 талеров, что вкупе с рентой, унаследованной от отца, составляло 3200 талеров. Он считался состоятельным человеком.
Какими же средствами располагал Кемпелен?
Как секретарь Венгерской придворной палаты он получал 1000 гульденов в год*. Должность директора соляных копей давала ему еще 7000 гульденов; изобретения и инженерные работы оплачивались отдельно. И хотя Кемпелена никак не сравнить с князем Лихтенштейном, тратившим на содержание своего двора 7 миллионов гульденов, нужды он, понятно, не испытывал.
Однако и расходная часть его бюджета была достаточно велика. Покупки книг, материалов, инструментов, оборудования и механизмов, необходимых для технических занятий - все это требовало немалых средств. Кроме того, он содержал дом, семью, штат слуг, имел под Прессбургом поместье, словом, вел большое хозяйство.
Посылая Кемпелена в «загранкомандировку», австрийский император не сохранил за ним денежное довольствие, а между тем во время поездки по Европе траты заметно возросли. Как бы дешевы гости- ницы, квартиры, продукты питания и предметы первой необходимости ни казались, ими нужно было обеспечивать двенадцать душ, причем по «высшему разряду». К этому обязывало не только положение в обществе, но и необходимость строжайшей конспирации, что требовало повышенных мер безопасности, а, следовательно, и расходов.
Поэтому вполне естественно, что Кемпелен демонстрировал шахматный автомат за деньги. Входные билеты стоили дорого: во Франции - 6 ливров (1 луидор = 25 ливрам), в Англии - 5 шиллингов (1 фунт = 20 шиллингам).
Демонстрация шахматного автомата не принесла Кемпелену богатства, хотя такие обвинения, как мы увидим, против него и возводились. Он просто хотел свести концы с концами, покрыть дорожные издержки, и думается, это ему удалось.
Австрийский гульден (флорин) - серебряная монета несколько меньше талера, равная 20 грошам.


Ill
ДУХ КАЛАБРИЙЦА
Маленький караван из двух экипажей не спеша продвигается на запад. В головной карете Кемпелен с семьей, Иоганном и господином Антоном. Именно так его теперь величают. Историки будут недоумевать, как, впрочем, недоумевали и современники - имя это или фамилия. А потом выскажут предположение: если пишется «Anton» - имя, а если «Anthon» - фамилия. А вот фамилия Иоганна известна, но по законам жанра мы ее до поры до времени раскрывать не станем. Пока же молодой человек выступает не только как движительная сила самого удивительного на свете механизма, но и в новой роли личного секретаря господина Вольфганга фон Кемпелена. Советник его императорского величества может себе это позволить, не опасаясь излишних вопросов.
Во второй карете едут слуги Янош, Дьюла, повар Золтан и горничная Жужа, бойкая девушка чуть старше Терезы. Здесь же размещена большая часть багажа: полный гардероб на все времена года, хозяйственные предметы, необходимые в дороге. Кареты надолго станут для путешественников домом на колесах, а потому важная роль отведена двум кучерам - Ференцу и Андрашу.
Особая забота проявлена об автомате. Он разобран, тщательно упакован. Турецкий паша завернут в рогожу, упрятан в ящик и теснится под сиденьем в головном экипаже, утыкаясь носом в шахматную доску. («Пусть порепетирует, не то играть разучится», - глубокомысленно заметил Кемпелен, когда засовывал его под скамейку.) Другие части автомата едут со слугами. В пути всякое может приключиться. Чтобы проникнуть в тайну, злоумышленникам придется завладеть обеими каретами. Злоумышленники воображаемые, но предосторожность не помешает; в каретных карманах хранятся пистолеты, под рукой холодное оружие.
Кемпелен сидит между Антоном и Иоганном, Анна с детьми - напротив. Дети спят, прислонившись к матери. Иоганн делает вид, что дремлет, и исподтишка поглядывает... На кого он поглядывает, догадаться нетрудно. Антон уставился в оконце. С белых холмов веет одиночеством, лишь всполошенные снежинки, как степные кузнечики, бьются о затуманенные стекла. Подольше бы продержалась дорога, думает Кемпелен и, сам того не замечая, начинает клевать носом.
Он в отчаянии глядит на убегающие кареты. Неужели о нем еще не вспомнили? Не может быть, теплится надежда, сейчас кучер остановит лошадей... Но кареты не останавливаются, они уже едва различимы. И


112
Зима в Европе
тогда, сильно спружинив ногами, Кемпелен взмывает в высокое небо. Радость свободного полета охватывает все его существо. Он летит над Внутренним городом, над Грабеном, мимо колонны Святой Троицы, мимо собора Святого Стефана, все дальше и дальше, туда, где на заснеженной дороге чернеют две точки. Еще мгновение - и он догонит их. Но инерция полета слабеет, он теряет высоту, однако не падает, а мягко опускается на землю.
Две точки, которые он принял за кареты, оказываются двумя борзыми. Собаки приближаются к нему гигантскими прыжками. Он видит их слюнявые пасти, налитые кровью глаза, слышит звуки охотничьих рогов и конский топот. Он вновь пытается взлететь, но способность к полету утрачена. Он выхватывает пистолет и, не целясь, стреляет навскидку. Собаки исчезли. На снегу лежит заяц. Безжизненно повисли лапки, белое брюшко часто-часто вздымается, в глазах застыла безысходная тоска.
Кемпелен нагибается к своей невольной жертве, но это не заяц, а Иоганн. Пальцы сжимают алую розу, шипы вонзились в ладонь, капелька крови застыла на складке кожи. «За что?» - шепчет юноша. «Это


из
Регенсбург
ошибка, страшная ошибка», - хрипит Кемпелен. «Позовите Терезу», - молит Иоганн слабеющим голосом.
«Тереза!» - хочет крикнуть Кемпелен, но только стон срывается с его губ. Над ним, нелепо вращая глазами, склонилась голова в тюрбане. «Болван!» - неожиданно говорит голова, не раскрывая рта. «Болван!» - повторяет знакомый детский голосок. Говорящая машина! Кемпелен тянется к клавишам. Сейчас машина позовет на помощь. Иоганна спасут... Кто-то бьет его по руке. Проклятый турок! На лице злая гримаса, бесцветные глаза светятся ненавистью, над левой бровью явственно проступает темное пятно. «Прочь!» - беззвучно кричит Кемпелен и просыпается.
- Приехали! - теребит его за рукав Тереза.
- Куда? - ошалело озирается он и, обнаружив рядом с собой Иоганна, смотрит на него, будто в первый раз видит.
- Ой, какой смешной! - бросается к отцу Карой. - В Регенсбург!
Гостиница «Веселый медведь» оправдывала свое название лишь наполовину: в передней красовалось чучело медведя с протянутым подносом. Однако осклабленная пасть не слишком располагала к веселью,


114
и постояльцы с опаской косились на хищные клыки лесного жителя. Впрочем, это была неплохая гостиница. В просторных комнатах стояли широкие кровати, покрытые пуховыми одеялами, на окнах висели шерстяные гардины, стулья были обиты зеленым сукном, на столах сверкали нарядные пастушки и немыслимые собаки из порцеллана.
В обеденное время жильцы собирались в столовой.
Со своими чадами и домочадцами Кемпелен занимает отдельный стол. На приборах нравоучительные рисунки и надписи, призывающие соблюдать правила хорошего тона: не толкать соседей локтями, не бросать кости на пол, не напиваться как свинья.
Краснощекая хозяйская дочка Марта в белом передничке, сверившись с книгой заказов, быстро обслуживает гостей. Особой привередливостью постояльцы не отличаются. Сегодня в их меню суп с клецками, кровяной ростбиф, а на десерт кофе по-венски с пирожными.
Влажные ветры Атлантики надули оттепель, дороги развезло до безобразия, вот уже пятый день, как путники застряли в Регенсбурге.
- Помнится, в позапрошлом году весь декабрь с неба лило, - вздыхает Анна.
- У меня тогда горло болело, я в постели лежал, - вспоминает Карой.
- К Рождеству непременно мороз ударит, - обнадеживает Антон, протягивая госпоже тарелку для добавки.
Длительная задержка нарушает планы Кемпелена. Он намеревался приехать в Париж не позднее января, а ведь предстоят еще выступления в Мюнхене и Штутгарте.
- Может, рискнем? - спрашивает он, глядя на Антона.
- С нашими лошадьми никакая дорога не страшна, - поддерживает его Иоганн. Их путь лежит через Швабию. Кемпелен обещал завернуть в Шюссенрид, и юноше не терпится повидать отца с матерью, познакомить их со своими новыми друзьями, особенно с Терезой.
- А куда вам торопиться? - встревает в разговор хозяин гостиницы Фукс, высовываясь из-за буфетной стойки. - Поглядите, какой снег валит, - и все поворачиваются к заляпанным белой ватой окнам, - лошадей загоните, не дай Бог, ноги собьют. Погостите в Регенсбурге, вы еще в рейхстаге не побывали...
- И в театре, - мечтательно вздыхает Тереза.
- Умница, фройляйн, - льстиво поддакивает Фукс. - А там и сочельник наступит, елку нарядим, позовем музыкантов... Не справлять же праздник в дороге?
Несмотря на разумные речи, хитрость хозяина шита белыми нитками. Люди путешествовали редко, и местные жители старались задержать их подольше, чтобы выкачать побольше денег.


115
- К Рождеству мы бы до Мюнхена добрались, - говорит Кемпелен.
Он накидывает шубу и выходит на улицу Мокрый снег хлещет
по лицу, белая пелена застилает улицу. Ну и погодка! - зябко ежится Кемпелен и уже собирается возвратиться в тепло, как вдруг слышит скрип колес. Кого это носит в такую метель?
Словно огромный сугроб, к дому подползает карета. Возница на облучке выглядит снеговиком. Лошади в мыле, с их вздымающихся боков валит пар.
Из кареты выпрыгивает монах с дорожным сундучком под мышкой, свободной рукой он поддерживает капюшон и, отворотясь от ветра, спешит укрыться в гостинице. Метнув острый взгляд в сторону Кемпелена, он юрко шмыгает в дверь.
Поднявшись в комнату, Кемпелен долго сидит, не снимая шубы.
- Прилег бы отдохнуть, - говорит Анна.
- Что-то не нравится мне здесь...
- Еще бы! Сидишь как на иголках. Не нервничай, погода скоро переменится.
- Если б только погода... Вели позвать Жужу и Золтана.
Причины для недовольства у Кемпелена были. Хотя оба представления, которые он по просьбе городских властей дал в выставочном зале Регенсбурга, прошли гладко, и зрителей собралось порядком, - в зале ощущалась какая-то напряженность. Вчера, например, никто не хотел принять вызов, и Антону пришлось трижды повторить приглашение к игре. Да й прыщеватый бюргер, решившийся, наконец, сразиться с турком, так дрожал, что за четверть часа растерял половину своих фигур. А в самый разгар демонстрации одна пожилая дама вдруг тяжко вздохнула, перекрестилась и, шурша юбками, засеменила к выходу, что-то бормоча о нечистой силе. Как ни старался Кемпелен обратить ее испуг в шутку, рассеять подозрения не удалось. А тут еще этот монах, пробудивший тревожные воспоминания. Словом, на душе у Кемпелена было неспокойно, а так как безропотно плыть по течению он не привык, то решил действовать. Жужа и Золтан более других годились для всякого рода поручений, требовавших смекалки и расторопности.
К вечеру кое-что прояснилось. Повар Золтан, который постоянно ошивался на кухне и к великому удовольствию фрау Фукс делился с ней секретами своего мастерства, выведал, что прямо над номером Кемпелена поселился новый постоялец, но не монах, а купец из Зальцбурга, приехавший по торговым делам. Хозяйка была им недовольна. «Даже в комнате не велел прибираться!» И Жужа не сидела сложа руки. Заворожив


116
хозяйскую дочку Марту рассказами о венских модах, она подслушала разговор господина Фукса с новым постояльцем. Речь шла о каком-то судье. Хозяин сказал, что знает, где его дом. Когда незнакомец выходил из конторки, Жужа видела, как он засовывал в карман маленький сверточек.
За ужином новосела в столовой не оказалось, и Кемпелен как бы невзначай спросил у хозяина, что за чудак приезжал в такую погоду. Фукс отвел глаза и промямлил, что какой-то монах вез из близлежащего монастыря почту для господина викария, забежал обогреться и уехал.
Сомнений не было: хозяин покрывал таинственного купца-монаха. Ишь ты, Фукс, рассердился Кемпелен, задумал провести Вольфа. Это только в сказках лиса дурачит волка, я тебе такого веселого медведя устрою, что все зайцы от смеха лопнут!
Наверху его ожидал посыльный. Профессор философии Иоганн Филипп Остертаг в самых изысканных выражениях просил господина Вольфганга фон Кемпелена дать представление в его доме завтра, 21 декабря, в 2 часа пополудни. Он и его друзья будут счастливы познакомиться с великим творением, открывающим новую эру в естественных и философских науках. К письму были приложены 30 талеров: профессор уповал не только на тщеславие изобретателя.
Кемпелен приглашение принял. В кругу ученых мужей он надеялся развеять нелепые подозрения. Слава властителя потусторонних сил его никак не прельщала.
Ночью метель утихла, и, отправляясь к Остертагу, Кемпелен распорядился подготовиться к отъезду, но так, чтобы это не бросалось в глаза.
- А почему, собственно, автомат не может играть в шахматы? - горячится молодой мужчина, продолжая начатый спор.
Хозяин дома профессор Остертаг, худосочный старик с крючковатым носом, окидывает его строгим взглядом.
- Да потому, господин Зальцман, что шахматную игру нельзя свести к чисто механическим передвижениям фигур.
Кемпелен прислушивается к разговору, не спуская глаз с Антона, руководящего представлением, и турка, ведущего сражение с неряшливого вида господином в мешковатом сюртуке. Судя по ловким, уверенным движениям рук, это опытный игрок.
- Внешне осмысленные действия автомата, - не уступает молодой спорщик, - могут быть результатом комбинации механизмов. Взять хотя бы «Музыкантшу», которую господин Дро показывал на парижской выставке. Она играла несколько пьес, нажимая пальчиками на клавиши фисгармонии, и, поворачивая головку, следила за руками. Закончив игру, девушка кланялась слушателям, при этом грудь ее вздымалась как


117
бы от естественного волнения. Однако ни у кого не возникало сомнений, что это чистый механизм.
- А я запомнил «Писца», - вступает в разговор профессор математики Шток. - Этот механический человечек, как настоящий переписчик, макал перо в чернильницу, стряхивал его, чтобы не поставить кляксу, и с величайшей аккуратностью выводил на листе бумаги целые фразы, отличавшиеся порой глубоким смыслом. Изречение Декарта «Cogito, ergo sum»* он переиначивал на свой лад - «Je ne pens pas, ne serais je done pas?»**. He правда ли, остроумно?
- Однако ж не сам «Писец» выдумывал эти премудрости! - восклицает Остертаг. - Перед каждой прописью господин Дро набирал на диске определенную комбинацию букв, и автомат лишь повторял их в заданной последовательности. Мы не видим, чтобы так поступал господин Антон. А ведь шахматная игра на каждом шагу требует нового решения, опирающегося на точный расчет.
- Но расчеты можно произвести заранее! - подхватывает Зальцман, осененный неожиданной идеей. - Тогда любой ход, сделанный живым игроком на доске автомата, будет предопределять ответный ход точно так же, как удар по одной из клавиш фисгармонии вызывает звук определенной высоты!
Он торжествующе глядит на Кемпелена, ожидая заслуженной похвалы. Кемпелен в душе потешается над спорщиками, но такое направление беседы его устраивает.
Профессор философии не сдается.
- Пусть мне покажут человека, способного выбрать наилучший ход для каждой конфигурации!
Вызов адресован Кемпелену. Он поворачивается к спорщикам.
- Зачем же для каждой, господа? Бессмысленные, хаотические расстановки фигур можно не учитывать. К тому же далеко не всегда к цели ведет один-единственный ход, порой достаточно сделать даже не лучший, а относительно хороший. Важно, чтобы этот ход соответствовал правилам игры, не ставил свою фигуру под удар более слабой фигуры и не ухудшал общего положения. Некоторые шахматисты вообще не утруждают себя расчетом вариантов, однако добиваются неплохих результатов.
- К вашему игроку, господин Кемпелен, это не относится! - с шумом отодвигает стул соперник автомата. - Пятиходовая комбинация рассчитана им с поразительной точностью!
* «Я мыслю, значит, существую» (лат.).
** «Я не мыслю, значит, меня нет?» (фр.)-


118
Турок подчеркнуто устало роняет руку на подушечку из красного бархата. Весь его облик излучает сознание исполненного долга.
Антон спешит объявить следующий номер: автомат продемонстрирует «ход конем».
- Donnerwetter!* - не успокаивается неудачливый игрок, подсаживаясь к хозяину дома. - Меня не оставляло ощущение, будто действиями этого монстра руководит чья-то непреклонная воля. Над шахматной доской витал дух Калабрийца...
- Калабрийца?!
- Да, да! Знаменитого итальянского игрока. Он жил в прошлом веке.
Профессор Остертаг нервно теребит крючковатый нос. Эта мысль созвучна его собственным. Правда, о Калабрийце он никогда не слышал, но зато видел, как вызывает тени умерших Филадельфия. Он что-то шепчет сидящему позади священнику.
- Помилуйте, господин профессор, - произносит тот. - Бестелесный дух передвигает фигуры?
- Наделенные особым даром медиумы способны видоизменять субстанцию.
- К чему тогда весь этот маскарад, если господин волшебник может заставлять деревянные фигуры перемещаться по шахматной доске, как ему вздумается?
- Маскируя свою власть над духами, он избегает обвинений в колдовстве.
Священник окидывает профессора философии укоризненным взглядом.
- Вы же ученый человек, господин Остертаг...
- Наука не отвергает существования мистических формул.
- Все это выдумки дьявола. Ничего сверхъестественного мы не наблюдаем, в автомате прячется обыкновенный человек.
- Мой слуга сопровождал карету господина Кемпелена от «Веселого медведя» до самого дома. И в комнате, где автомат готовили к показу, находился неотлучно. Никто в сундук не залезал.
- И не вылезет, пока не вернется в гостиницу.
- Уж не известно ли святой церкви, каким образом он остается невидимым? - с ехидцей спрашивает профессор.
- Quidquid latet apparebit**.
Кемпелену хотелось бы знать, о чем беседует хозяин дома со священником, но он напрасно напрягает слух: всех заглушает трескучий баритончик господина Зальцмана. С ученым видом он разглагольству¬
* Черт возьми! (нем.).
** Все тайное станет явным (лат.).


119
ет об эйлеровском мемуаре, о том, что рассчитать 64 маршрута коня на шахматной доске совсем нетрудно и механическая природа автомата не должна подвергаться сомнению.
Из-за угла соседнего дома появился человек с собакой. В окно кареты Кемпелен видит, как полосатое чудовище с бульдожьей мордой и черными кольцами вокруг запавших глаз гордо вышагивает рядом с хозяином. «Что за порода?» - удивляется он и вдруг холодеет от ужаса: поравнявшись с каретой, собака настороженно поднимает маленькие уши и рывком бросается к Дьюле и Яношу, выносящим из подъезда автомат. Слуги оставляют ящик, боязливо отступают, Антон озирается в поисках хоть какого-нибудь оружия, а серо-бурое чудовище, не обращая внимания на людей, вскидывает передние лапы на сундук и заливается хриплым лаем. Под двухсотфунтовой тяжестью автомат трепещет, как былинка.
Кемпелен спрыгивает на мостовую и, выставив шпагу, решительно идет на беснующегося зверя. Его опережает хозяин собаки.
- Что вы, что вы, достопочтенный господин! - испуганно восклицает он, оттаскивая за ошейник ощетинившееся животное.
- Это ваша собака? - побелевшими губами выдавливает Кемпелен.
- Господина судьи, ваша милость. Я только хожу за ней, выгуливаю...
- Такое чудовище надо держать на цепи!
- Виноват, ваша милость! Вообще-то Альма доброе животное, мухи не обидит... И что за вожжа ей под хвост попала!
Вокруг уже начали собираться прохожие, а в окнах профессора Остертага замаячили белые, в париках, головы.
- В карету! - командует Кемпелен по-венгерски.
Садясь последним, он замечает на затоптанном снегу оброненную кем-то лосиную перчатку.
- Странно, весьма странно, господа! - оборачивается к гостям Остертаг, отходя от окна . - Почему это собака вдруг набросилась на автомат?
- Человека почуяла! - безапелляционно произносит священник.
- А разве слуги не люди? Их, однако, она не тронула. И потом,
Альма - собака ученая, такая на весь город одна, господин судья ее щенком из Англии привез.
Хоть вид у нее и свирепый, она никогда на людей не бросается.


120
- Кошкой, что ли, от автомата несло, - сам с собой рассуждает профессор Шток.
- Кошкой, мышкой... Скажите еще, брауншвейгской колбасой! Нет, господа, сдается мне, животное почуяло там что-то враждебное, сверхъестественное...
- Это не доказательство! - возражает Зальцман.
- Лично я поведение собаки не одобряю, - замечает господин в мешковатом сюртуке. - Облаять игрока, сумевшего рассчитать мат в пять ходов с пожертвованием ладьи и слона, так же неприлично, как освистать мадам Хельмут в Курмайнцской опере.
- Эх, господа, господа, - сокрушается священник. - Видит небо, со здравым смыслом вы не в ладах!
По набережной Дуная гордо вышагивает огромный мастиф, не удостаивая взглядом ни прохожих, ни лающих своих собратьев. Рядом идут
двое мужчин.
- Ну, как? - хвастливо спрашивает один из них.
- Твоя взяла, держи монету.
- Я на Альме не один талер выиграл, - склабится тот. - Нюх у нее замечательный, хоть куда прячь, найдет. Господин судья ее разным штукам обучил. Умная собака. Хочешь, дам корзину в зубы, скажу «лавка», так она пойдет и все в целости домой принесет, ни к чему не притронется.
- Да ну!
- Побьемся об заклад?
- Э-э, нет. Так вы меня с Альмой до ниточки разденете...
На следующее утро, позавтракав и дождавшись, пока они останутся вдвоем, Кемпелен подзывает хозяина гостиницы.
- Срочные дела заставляют меня безотлагательно выехать в Мюнхен. Извольте подать счет.
Глаза господина Фукса становятся круглыми, как у совы.
Книга профессора Иоганна Филиппа Остертага (Франкфурт и Регенсбург, 1783) была попыткой объяснить принцип действия автомата потусторонними силами


121
- Сию минуточку, - спохватывается он и бежит в контору, цепляясь за стулья.
- Что вы там возитесь?! - повышает голос Кемпелен, уловив какое-то перешептывание.
- Иду, иду, ваша милость! - кричит хозяин.
Он возвращается с конторской книгой, напяливает очки и начинает складывать столбики цифр. То ли от волнения, то ли по умыслу, но он каждый раз сбивается, предпринимая новые попытки.
- Господин Фукс, - строго говорит Кемпелен, - я хотел расстаться с вами по-дружески, но вы позволили себе нарушить законы гостеприимства, и прежде чем покинуть Регенсбург, мне придется принести жалобу бургомистру
Лицо хозяина покрывается розовыми пятнами.
- Помилуйте, ваше превосходительство! Разве я не предоставил вам лучшие комнаты? Или плохо кормил вас? Моя гостиница славится на всю округу!
- Нет, господин Фукс, я совсем о другом. Я хочу знать, зачем вы заставляете Марту шпионить за нами, почему в номере над моей комнатой проделан слуховой люк, с какой целью поселили там нового постояльца, скрываете его имя и только что послали к нему свою дочь?
Гром небесный, он все знает, бледнеет хозяин, недаром монах предупреждал, что это дьявол в образе человека!
- Клянусь Господом Богом, ничего дурного я не замышлял! - Фукс осеняет крестным знамением себя и на всякий случай собеседника. - Постоялец назвался Мюллером, купцом из Зальцбурга, а в монашеском обличье он путешествует по причине большей безопасности.
- Почему вы сразу об этом не сказали?
- Господин Мюллер просил никому о себе не говорить, да и бывает он здесь редко, только комнату за собой держит.
- Где же он пропадает?
- Не знаю.
- Ай-яй-яй, господин Фукс, короткая же у вас память! Но не беда, сейчас вы все вспомните.
Хозяин с ужасом смотрит на гостя.
- Жужа! - восклицает Кемпелен, хлопая в ладоши. В дверях появляется улыбающаяся черноглазая девушка, ведя за собой смущенную Марту в широкополой шляпе с высокими перьями.
- Нет, вы поглядите, какая красавица! - весело щебечет Жужа, подталкивая хозяйскую дочку.
- В таком наряде и во дворце показаться не стыдно, - соглашается Кемпелен, прилагая усилия, чтобы не расхохотаться.


122
Бедная Марта, на которой старая Терезина шляпка смотрится, как плюмаж на корове, расцветает пунцовой розой.
- Дура! - шипит Фукс, забыв о посторонних.
Пухлые губки девицы выпячиваются в обиде.
- Жужа обещала шляпку подарить, - лепечет она, еле сдерживая слезы, - я боялась, что они уедут...
- Не огорчайся, Марта, - успокаивает ее Кемпелен, - такой шляпки ни у кого на вашей улице нет... Куда это тебя посылали, я что-то запамятовал?
- К господину судье.
- Это далеко?
- Минут десять, если бегом.
- Вот и прекрасно. Сбегаешь после нашего отъезда. Не так ли, господин Фукс?
- Как прикажете, ваша милость, - покорно вздыхает хозяин.
- Я рад, что мы уладили недоразумение, - Кемпелен бросает на стол увесистый кошелек. - А вашему постояльцу передайте, что я не потерплю, если он будет совать нос в мои дела. Вы меня поняли, господин Фукс?
- Так точно, ваша милость! - вытягивается хозяин, довольный счастливым оборотом дела.
- Вы служили в армии?
- Служил, ваша милость! В драгунах.
- Это чувствуется. Всегда приятно иметь дело с военным человеком. Прощайте!
Все выходят на улицу. Фрау Фукс машет рукой Золтану, Марта - Жуже, а господин Фукс с удовлетворением прикидывает, что если и Бог, и дьявол будут приносить ему по кошельку серебра хотя бы раз в месяц, то летом он сможет купить соседский дом и расширить гостиницу, о чем давно мечтает.
Когда кареты скрываются за поворотом, он критически оглядывает дочку.
- Сними шляпу, дура! Она денег стоит.
Марта обиженно уходит в дом.
И вновь за окнами карет белые просторы, и вновь путники спешат навстречу неведомой судьбе. Все молчат. Лишь однообразный стук колес да редкое пощелкивание бича привычным аккомпанементом звучат в ушах пассажиров. Каждый думает о своем. Иоганн - о встрече с родителями, Карой - о море, которого никогда не видел. Тереза - о Париже, Анна - о забытых в гостинице ботиночках. А Кемпелен мучительно пытается вспомнить, где встречал этого таинственного купца-монаха, эти странные, бесцветные глаза.


123
Зато во второй карете ни у кого не закрывается рот. Жужа уморительно передразнивает хозяйскую дочку, примеряя шляпку задом наперед, а Янош изображает в лицах беседу Золтана с фрау Фукс. Шуточки отпускаются увесистые, порой грубоватые, но манеры дворовых никогда не отличались изысканностью, к тому же слуги Кемпелена молоды и жизнерадостны.
Черно-желтый шлагбаум повелительно преграждает дорогу. Два солдата с ружьями несут караульную службу. Офицер изучает подорожную Кемпелена. Пассажиры вышли из карет, пользуясь возможностью немного поразмяться. Кучера покрывают лошадей попонами, осматривают подковы, колеса. Слуги укрепляют багаж на крышах. Карой глазеет на ворон. Тереза и Иоганн прогуливаются. На столбе щит с гербом и надписью «Нюрнберг».
- Ничего не понимаю, - удивляется Иоганн, - мы же едем в Мюнхен!
- А чем вам не нравится вольный город Нюрнберг?
- Это же совсем другое направление!
- Но в Париж-то мы все равно попадем.
- Вам не терпится в Париж, а мне в Шюссенрид. Я так мечтал повидать родителей!.. Нет, здесь какая-то ошибка, пойду спрошу у солдат.
- Не надо, Иоганн, мы поехали другой дорогой.
- Зачем?!
- Так было нужно...
- И вы, вы, - задыхается юноша, - все это время молчали! Или господин Кемпелен боялся, что я сбегу от него, едва переступлю порог дома?
- Постыдитесь, что вы говорите!
- Так обмануть меня! - уже не может остановиться Иоганн.
Тереза озабоченно озирается, боясь, что кто-нибуть услышит их разговор, и вдруг тихонечко кладет ему на плечо руку. О, это безошибочное чутье маленькой женщины! Сколько гневных мужчин укротили мимолетная ласка, нежный взгляд, загадочная улыбка! Иоганн хочет броситься к Кемпелену, потребовать объяснений, но девичья рука так доверчиво покоится на его плече, что он боится разрушить этот хрупкий мостик, внезапно перекинутый между двумя сердцами. Гнев и досада уступают место любви и нежности. Он осторожно снимает с плеча ее холодную ладошку и прижимает к своей пылающей щеке. Тереза не отдергивает руку, а ласково и сочувственно глядит в его полные слез голубые глаза.
Бац! - шлепок в спину, бац! - еще один. Это Карой, сосчитав всех ворон, затевает игру в снежки. Тереза грозит брату кулачком, а тот, как и полагается, запускает в нее новым снарядом, но промахивается и угождает прямо в лоб Иоганну. Талые струйки сбегают по его лицу, он не


124
знает, сердиться ему или нет. Тереза хохочет, подзадоривая его, и вот уже, захватив полные пригоршни снега, юная троица весело гоняется друг за другом вокруг карет.
- Досмотра не будет, - громко объявляет офицер, возвращая подорожную Кемпелену. - Открыть шлагбаум для карет его превосходительства!
- Наденьте перчатки, Иоганн, у вас цыпки будут, - говорит Анна, кивая на его покрасневшие руки.
- А у меня только одна, другую я где-то посеял.
- Тогда хоть муфту возьмите... Обронили, наверное, когда снежками кидались, резвитесь, как дети...
- Да нет, она еще в гостинице затерялась.
- В гостинице?! - настораживается Кемпелен. - И давно вы это обнаружили?
- Сегодня утром, когда в дорогу собирался.
- А где другая?
- Что толку в одной перчатке?
- Покажите!
Родная сестра той, что лежала у дома Остертага, вспоминает Кемпелен. Значит, собака шла по запаху...
- Не беда, в Нюрнберге новые купим, - говорит он безразличным тоном.
Нюрнберг


ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Париж
ТРЕБУЕТСЯ СЕНСАЦИЯ
Мофль д’Анжервиль, газетный хроникер, стоит на площади Людовика XV, задумчиво разглядывая статую «Любимца». Вот у кого взять интервью, мсье Рене онемел бы от ужаса. «А о чем бы ты спросил короля?» - раздается внутренний голос. «Я спросил бы, - бравирует собственной наглостью Мофль,- которая из фавориток пришлась ему больше по вкусу - прелестная Рыбешка*, мадам де Монтеспан или графиня Дюбарри?»
Третий день обивает д’Анжервиль пороги особняков и министерств, но ничего стоящего не выудил. Редактор требует сенсаций, а где их взять, если в Париже вообще ничего не происходит? Может, придумать?
Прозвище маркизы Помпадур.


126
Он засовывает руки в карманы плаща и, насвистывая модную песенку, спускается на набережную. Над Сеной клубится голубоватый туман, воздух пронизан частицами золота, в высоком небе неподвижно висят белые облака. Он любит свой Париж, особенно весенний.
Что и говорить, продолжает размышлять Мофль, он действительно не прочь приврать. Прошлым летом, например, когда русский дофин посетил в Сорбонне могилу Ришелье, кто-то рассказал, как сто лет назад здесь вот так же стоял царь Петр и, обращаясь к праху кардинала, воскликнул: «Великий человек! Как жаль, что тебя нет в живых! Я отдал бы тебе половину моего царства, только бы ты научил меня управлять другою!» Неизвестно, сказал ли так Петр на самом деле, но Павлу эта мысль не понравилась, и он состроил кислую мину. А д’Анжервиль в своем газетном отчете вложил в уста русского неожиданный ответ: «Ах, мсье, да потом он же отнял бы и другую половину!» Неизвестно, как на Павла, а на Ришелье похоже. Редактор от смеха чуть со стула не свалился. Однако ж напечатал.
Так, рассуждая о своей нелегкой профессии, д’Анжервиль огибает Лувр и выходит к Пале-Роялю. Взгляд падает на вывеску: «Кафе Режанс». Он вспоминает, как однажды сюда заглянул невзрачный господин и стал наблюдать за одной из шахматных партий. Среди зрителей возник спор: какой ход будет сделан. Неизвестный гость указал на лучший, по его мнению, и, встретив возражения, принял пари на луи-
Почтовая карточка с изображением шахматного кафе «Режанс»


127
дор. Выиграв свою ставку, он отдал золотой оторопевшему лакею и молча удалился. Щедрый гость был не кто иной, как русский принц Павел. Только на этот раз редактор отказался публиковать заметку, поскольку дофин посетил кафе инкогнито.
Д’Анжервиль ощущает приступ голода. В кармане позвякивает мелочь. Маловато, но на кофе с булочкой хватит.
Неподалеку от Лувра, там, где Авеню де Опера вливается на площадь Комеди Франсез, по улице Сент-Оноре расположен дом № 161. На его фронтоне выбита надпись: «Основано в 1718 году». Это «метрическая запись» о рождении кафе «Режанс».
Парижские кофейни ведут свою летопись с 1670 года, когда предприимчивый выходец из Армении мсье Пашаль открыл на одной из набережных Сены небольшой ресторанчик летнего типа. Заведение имело успех и стало примером для подражания. В 1681 году в Пале-Рояле, где часть дворцовых построек занимали торговые помещения, свою долгую жизнь начало еще одно маленькое кафе, с 171 8 года известное под названием «Regence» (в переводе - «Регентство»). Столь официальным государственно-правовым термином оно обязано весьма легкомысленному поводу.
В 1715 году королем Франции стал пятилетний Людовик XV. Он был еще слишком юн, чтобы сформулировать свое жизненное кредо, которое выскажет несколько позднее - «После нас хоть потоп». Зато герцог Филипп Орлеанский, назначенный регентом при малолетнем монархе,
Кафе «Режанс»


128
уже давно исповедовал эту нехитрую философию и щедро вкушал от всех земных радостей.
Как раз в те времена на театральных подмостках Парижа блистала мадемуазель Леклерк. Толпы донжуанов добивались ее благосклонности, но у них был опасный соперник. Знаки внимания (и не безответно) оказывал красавице сам регент. Мадемуазель Леклерк частенько наведывалась в уютное кафе у Пале-Рояля, и однажды кто-то из отвергнутых поклонников посвятил ей иронические куплеты, назвав ее «богиней Режанс». Прозвище понравилось и неожиданно прилепилось к кафе.
В начале XVIII столетия излюбленным местом встречи парижских шахматистов было кафе «Прокоп», названное так по имени некоего сицилийца, основавшего это заведение в 1685 году. Кафе находилось (и находится до сих пор) на улице Ансьон Комеди, неподалеку от Коллежа Четырех Наций, и служило эпицентром всех столичных новостей, сплетен, скандалов.
Мода переменчива, и когда литературные круги Парижа предпочли кафе «Режанс», вместе с писателями и журналистами туда перекочевали и любители шахмат, оставив «Прокоп» артистам. Тихие гости
Дени Дидро (1713-1784). Портрет работы Луи Мишеля JIoo (1767). «Кофейня “Режанс” - то место в Париже...»


129
Франсуа Мари Лруэ Вольтер Жан-Жак Руссо (1712-1778).
(1694-1778). «Япотерял два часа «...Покупаю шахматную доску,
на передвигание деревяшек» покупаю Калабрийца...»
Максимилиан Робеспьер Наполеон (пока еще генерал Бонапарт;
(1758-1794). «Вы забыли 1769-1821). «Правда на стороне
назначить ставку...» больших батальонов...»


130
пришлись ко двору. Имена знаменитых шахматистов служили рекламой. Кафе «Режанс» стало олицетворением шахматного могущества Франции. «Если день выдался слишком холодный или слишком дождливый, - писал Д. Дидро в сатирическом диалоге «Племянник Рамо», - я укрываюсь в кофейне «Режанс». Там я развлекаюсь, наблюдая за игрой в шахматы. Париж - это то место в мире, а кофейня «Режанс» - то место в Париже, где лучше всего играют в эту игру...»
На протяжении двух столетий кафе «Режанс», словно магнит, притягивало всех поклонников шахмат, независимо от их политических взглядов и общественного положения. Здесь в разные годы можно было встретить Вольтера и Руссо, Лесажа и Дидро, Франклина и Даламбера, Иосифа II и Павла I, Робеспьера и Наполеона. Еще не так давно посетителям показывали шахматный столик, на котором будущий император разыгрывал свои первые, пока еще бескровные сражения. Он заходил сюда и позднее, когда 18 брюмера вознесло его на вершину государственной пирамиды. Инкрустированная надпись гласит: «Стол, на котором Наполеон, первый консул, играл в шахматы».
В кафе «Режанс» утверждал свое шахматное могущество непобедимый Франсуа Андре Даникан Филидор, гордый Александр Луи Оноре Лебретон Дешапель разил соперников острым клинком комбинаций, хладнокровный Говард Стаунтон в поединке с пылким Пьером Шарлем Фурнье де Сент-Аманом отстаивал честь Британии, а легендарный Пол Чарлз Морфи пронесся опустошительным вихрем, чтобы уйти в величии безумия.
Стены кафе хранят память о тех, кто стал вечной гордостью шахмат. За мраморными столиками, некогда теснившимися в прокуренном зале, щедро делились своим изумляющим искусством Луи Шарль де Лабурдоннэ, Адольф Андерсен, Вильгельм Стейниц, Михаил Иванович Чигорин, Эма- нуил Ласкер, Хосе Рауль Капабланка-и-Граупера, Александр Александрович Алехин... В кафе «Режанс» делалась история шахмат.
В кафе многолюдно. Завсегдатаи приходят под вечер. Сонный гарсон подпирает плечом стену. Из соседнего зала доносится перестук бильярдных шаров. Пахнет молотым кофе и какой-то кислятиной с табаком пополам.
За столиком у окна двое мужчин играют в шахматы. Один из них старик. Он сидит прямо, опершись на трость с костяным набалдашником. Большая голова и высокий лоб придают ему сходство с Сократом. Но, в отличие от Сократа, он прекрасен. Седые волосы спадают на широкие плечи. Голубые глаза светятся умом и доброжелательностью. Под стать благородному облику и одежда. Сюртук без всякого шитья, холстяная рубашка, огромные башмаки с серебряными пряжками. Его партнера выда¬


131
ют волевые черты лица, забуревшего от солнца и ветра. В нем легко угадывается человек, привыкший к путешествиям.
- Шах и мат! - объявляет он, сочувственно глядя на старика.
Тот одаривает его добродушной улыбкой, затем решительно хватает своего короля, сует в карман и как ни в чем не бывало делает ответный ход.
- Без короля не играют! - протестует партнер.
- А вы продолжайте, - лукаво щурится старик, - вскоре мы убедимся, что тот, у кого нет короля, выигрывает...
В зал входит д’Анжервиль. Профессиональным взглядом он окидывает столики и застывает на месте, словно охотничья собака в стойке. Прямо перед ним играет в шахматы Бенджамин Франклин.
С 1777 года дипломатическую миссию североамериканских колоний, борющихся против Англии, возглавлял в Париже великий американский ученый, просветитель, государственный деятель Бенджамин Франклин (1706-1790). Склонить Францию к союзу с Соединенными Штатами было делом нелегким. Революционный характер войны за независимость пугал правительство Людовика XVI. Пример Америки мог оказаться для Европы заразительным. Версаль колебался.
Но симпатии французов были на стороне американцев. На французских верфях строились суда для повстанцев, им тайно переправляли оружие. 1 8-летний маркиз Мари Лафайет на собственные деньги снарядил корабль и во главе отряда добровольцев вступил в армию Вашингтона. В сражениях с англичанами он проявил храбрость, талант военачальника и возвратился на родину генералом республиканской армии, национальным героем.
В те годы Франклин был кумиром Франции. Его слава не уступала славе Вольтера. Но как разнились их образы! Вот портрет Франклина, нарисованный искусной рукой знатока. «Боже мой, что за прекрасный старик был он! Как хорош был он со своими седыми волосами, распускавшимися по широким плечам. Глаза его голубые, как небо, которого он был прекраснейшим созданием, его правильные черты, добродушная улыбка, его высокий рост, физическая сила так хорошо гармонировали с его чистыми мыслями, его любовью к человечеству... К тому же мудрый Американец был кроток, прост и никогда не хотел пользоваться своей славой для приобретения существенных выгод; с ним было
Марка. Франклин и Людовик XVI (французский альянс 1778 года)


132
так хорошо быть вместе, наслаждаясь обществом, не опасаясь скрытой злости. Министры наши удивлялись этому моральному могуществу, этому величию добродетели, посвященной на благотворения людям...» Так восторженно, хотя и с затаенной завистью, писал о Франклине один из самых умных и коварных людей Франции Шарль Морис Талейран.
Восемь лет прожил Франклин в Париже и, конечно же, не ограничивал себя рамками официальной миссии, дружил со многими французскими учеными, философами, писателями, состоял иностранным членом Парижской академии наук. Круг его интересов был необычайно широк.
Почетное место занимали шахматы. Он не расставался с ними и в молодые годы, когда занимался самообразованием, и в пору зрелости, когда совершал свои научные открытия или боролся за права американского народа в Англии и Франции, и на склоне дней в уже независимой Америке, будучи президентом штата Пенсильвания.
Для Франклина шахматы были не просто приятным времяпрепровождением, он глубоко ценил их социальную значимость. Его перу принадлежит великолепное эссе «Моральные ценности шахмат» - подлинный гимн благородной игре. Написанное почти двести лет назад, оно до сих пор не утратило убедительности и общественного звучания. «Проницательности Франклина можно удивляться, - отмечал М. Ботвинник, - тем более что некоторые великие люди после Франклина не всегда правильно оценивали то место, которое шахматы занимали в жизни человечества». Эссе было написано во Франции, но впервые увидело свет в 1785 году в журнале «Коламбиан мэгезин», положив начало шахматной литературе в США. Переведенное на русский язык, оно стало и первой книгой о шахматах, изданной в России (1791).
Французский период оказался самым шахматным в жизни Франклина. Он часто играл со священником, навещавшим его домохозяина де Шомона, или с мадам Брильон, с которой дружил. И, конечно же, заглядывал в кафе «Режанс», где можно было встретить Филидора, других знаменитых шахматистов, где все дышало благородной игрой, которую он так любил.
Убедившись, что это не галлюцинация, д’Анжервиль подходит к играющим. Франклин поднимает голову.
- Мы, кажется, знакомы, мсье...
- Д’Анжервиль, - поспешно вставляет д’Анжервиль.
- Да, да, д’Анжервиль! Однажды мы беседовали с вами на весьма поучительную тему...
- Я имел честь задать вам несколько вопросов о природе электричества. Речь шла о деле Виссери.


133
- Как же, отлично помню! Знаете, мсье, - обращается Франклин к партнеру, - было такое судебное дело. Некто Виссери соорудил у себя на крыше громоотвод. Переполошились соседи: это, мол, подвергает опасности их собственные жилища. Местные власти предписали снять дьявольскую штуковину. Дело поступило в суд, долго тянулось, но громоотвод все же победил.
- У Виссери был толковый адвокат, - говорит д’Анжервиль, чтобы не дать заглохнуть беседе.
- Мало сказать - толковый. Горячий, напористый.
- Вы были на суде? - спрашивает партнер Франклина.
- Нет, дело слушалось в провинции, но адвокат прислал мне текст своей речи. Если не ошибаюсь, его зовут мсье Робеспьер.
- Первый раз слышу.
- Еще услышите, уверяю вас.
- Навряд ли, я ведь уезжаю в Америку.
- Америка, - вздыхает Франклин. - Как давно я там не был!
- Теперь уже недолго ждать.
Д’Анжервиль навостряет уши.
- Боюсь, что торги будут длинные... Вы давно из Версаля, мсье д’Анжервиль?
- Третий день.
- Что там нового?
- Пожалуй, ничего. Король охотится, королева сорит деньгами, двор развлекается... Теперь у них еще одна забава - шахматный автомат.
- Вы видели фигуру? - оживляется Франклин.
- Видел. Но как она приводится в действие, ума не приложу, да и механики наши лишь руками разводят.
- Ну, а сам изобретатель?
- Мсье Кемпелен? Элегантный господин, держится непринужденно, с достоинством. Загадочно улыбается, тонко шутит, умело поддерживает разговор. Наши вельможи от него в восторге, да и королева, говорят, весьма с ним любезна. Он знал ее ребенком.
- Вы пробовали с ним заговорить?
- Разумеется. Это моя профессия.
- И что же мсье Кемпелен?
- Насмешливо взглянул на меня и сказал: «Вы же сами все видели. Вот и напишите». Я и написал. А редактор недоволен, ему подавай сенсацию.
- Что вы подразумеваете?
- Скрытого агента.
- А по-моему, как раз наоборот. Механическое устройство, играющее в шахматы, - вот настоящая сенсация.


134
- Разоблачение обмана тоже сенсация.
- Другого сорта, мсье д’Анжервиль, другого сорта... И далеко вы продвинулись в ваших усилиях?
- С изобретателем много людей понаехало - жена, дети, слуги, за всеми не уследишь. Правда, крутится там одна подозрительная личность - мсье Антон. То ли имя, то ли фамилия - никто не знает. И с Кемпеленом они на каком-то непонятном языке разговаривают,
- На венгерском, - замечает партнер Франклина.
- Простите, мсье, я совсем забыл, что Кемпелен ваш соотечественник. Вы знакомы?
- К сожалению, не довелось, но весьма наслышан, в Венгрии он очень популярен. Человек деятельный и смелый. В Банате чиновники и хайдуки совсем народ замучили - одни обирали, другие грабили. Кемпелен навел порядок, императрица дала ему широкие полномочия. Рассказывают, что однажды на дороге он попал в засаду, но не растерялся, в упор застрелил предводителя шайки и с двумя слугами отбивал нападение, пока не подоспели солдаты. Ну, а его технические таланты изумляют даже сведущих людей, в народе же о нем говорят не иначе, как о волшебнике.
- И плод его волшебства - шахматный автомат?
- Скорее шутка. Мы, мадьяры, не прочь подурачиться, особенно когда находим простодушных зрителей. Впрочем, я могу ошибаться.
Он достает часы.
- Прошу прощенья, господа! Буду счастлив повидаться с вами перед отъездом, мсье Франклин, ваши рекомендации окажут мне неоценимую услугу.
Он тяжело поднимается из-за столика и идет к выходу, волоча левую ногу.
Франклин провожает его задумчивым взглядом.
- Вот человек беспредельной отваги и светлого ума. Он мог бы быть великим полководцем или государственным мужем, но предпочел свободу вечного странника.
- Кто же он?
- Мсье Беневский. Жизнь его достойна удивления.
Морис Август Беневский, венгерско-польский дворянин, уроженец
одного из селений под Прессбургом (Братиславой, Пожонем), генерал
повстанцев в Барской конфедерации*, был схвачен русскими войсками
и в 1770 году сослан на Камчатку. В Большерецком остроге он завоевал
* Вооруженный союз польской шляхты, боровшийся против короля Станислава Понятовского и царской России (1768-1772).


135
расположение коменданта тем, что, играя в шахматы с заезжими купцами на деньги, отдавал ему часть выигрыша. Пользуясь относительной свободой, Беневский с группой ссыльных совершил дерзкий побег на галиоте «Святой Петр». После головокружительных приключений он попал на Мадагаскар, пытался организовать там республику, учил малагасийцев разным наукам (между прочим, и шахматной игре, в которой, по его словам, они проявили большие способности), затем отправился в Европу, отличился в войне за Баварское наследство (1778-1779), за что Мария Терезия пожаловала ему титул графа.
Всё это описано им самим в мемуарах, изданных в Лондоне (1787). Видимо, он работал над ними в начале 80-х годов, поскольку известно, что в Париже встречался с Франклином, от которого получил рекомендательные письма в США. Беневский действительно побывал в Америке, снарядил там новую экспедицию на полюбившийся ему Мадагаскар, где так насолил французам, имевшим на этот остров особые виды, что против него был выслан военный корабль, и в 1786 году великий авантюрист погиб в одной из стычек. Оставленные им мемуары поражают таким количеством нагроможденных друг на друга невероятных событий, что отличить правду от вымысла нет никакой возможности.
Франклин исподтишка оглядывает д’Анжервиля. Запылившиеся башмаки, поношенный плащ, несвежая сорочка...
- Мсье журналист, - говорит он, указывая на освободившееся место, - у меня есть немного свободного времени, хочу сделать вам небольшое предложение. В молодые годы я работал типографщиком. И сейчас у меня в Пасси* печатный станок и наборная касса. Сам пишу разные пустячки, сам печатаю. Вы тоже можете печатать свои статьи, но платить себе гонорар - это все равно, что обыгрывать самого себя в шахматы. Поэтому давайте поступим так: вы расскажете о своих версальских впечатлениях, а я удовлетворю ваше любопытство, которое отчетливо читается на вашем лице, хотя вы и тщитесь это скрыть. Согласны?
Мофль с восхищением смотрит на американца. Такой удачи он не ожидал.
- Гарсон! - машет рукой Франклин. - Будьте добры, принесите нам кофе.
Д’Анжервиль кладет на редакторский стол лист бумаги, исписанный мелким почерком.
* Пригород Парижа, где снимал квартиру Франклин.


136
- Опять какая-нибудь душещипательная история? - прищуривается редактор. - Гризетка бросилась в Сену? В Булонском лесу расположился цыганский табор?
Д’Анжервиль не реагирует на насмешки, сегодня он ощущает себя, по меньшей мере, Лафайетом.
- Читайте, мсье Рене! - небрежно бросает он.
Редактор смотрит на него с опаской и на всякий случай отодвигается вместе со стулом.
«Англия согласна признать независимость Америки, - читает он вслух. - Скоро в Версале начнутся переговоры, в них примут участие...»
- Это вы сами придумали, Мофль? Знаете, за такие шуточки...
Мсье Рене осекается на полуслове. Он видит следующий абзац:
«Бенджамин Франклин высказывает надежду, что уже в конце лета мир сможет вздохнуть с облегчением...»
- Где вы его выловили?
- В кафе «Режанс».
- Гм... Похоже на правду, шахматист он, говорят, заядлый. Однако игроки скрывают свои планы...
- Помыслы мсье Франклина чисты и благородны: свободный народ, сказал он, достоин открытой дипломатии.
- Так и сказал? - мсье Рене поднимает указательный палец. - Теперь я слышу истинные интонации великого американца. Молодчина, Моф! Англия у всех стоит поперек горла. Мы поместим сообщение на первой полосе: «Британский лев поджимает хвост». Недурно?
- Отличный заголовок, французы будут рукоплескать.
- Надеюсь, мсье Франклин тоже. Вы не должны терять с ним связь, особенно теперь, когда союзники начнут делить американский пирог... О чем вы еще беседовали?
- Об автомате Кемпелена. Мсье Франклин расспрашивал меня о подробностях представления.
- Вот чье мнение интересно было бы узнать, после Вольтера это самый проницательный ум нашего времени... А вы, Моф, все ходите, как лиса вокруг курятника?
- В Версале с этим курятником носятся, как турецкий султан со своим гаремом, его гвардейцы охраняют. Кроме мальчика-с-пальчик мне ничего в голову не приходит.
- Не такая уж глупая мысль, хотя и банальная. Скоро мсье Кемпелен объявится в Париже, здесь у вас будет больший простор для научных упражнений. А сейчас, - встает редактор, - отдайте вашу статью метранпажу, да не забудьте вычитать оттиск.
Д’Анжервиль переминается с ноги на ногу.


137
- Еще что-нибудь, Моф? - спрашивает мсье Рене и, не получив ответа, выдвигает ящик письменного стола.
«Ужель и на этот раз поскупится?» - тоскливо думает д’Анжервиль и не верит глазам: в перепачканных чернилами редакторских пальцах сверкает луидор.
Поздний час. У камина, протянув к пульсирующему огню узловатые ноги, сидит старый больной Франклин. День, как всегда, был насыщен встречами, визитами, бесе-
Бенджамин Франклин (1706-1790) дами. Он очень устал, но в постель
не ложится. Все равно не уснуть. Приступ подагры не отпускает ни на минуту. Он не стонет, не жалуется, не проклинает жизнь. Он просто ждет, когда прекратится боль. Должна же она когда-нибудь прекратиться?
Франклин греется у огня, прислушиваясь, как басовой струной дрожит в трубе ветер. Его камины гудят теперь по всей Европе - они экономичней, удобней, дают больше тепла. Вот и мсье Шомон, домохозяин, переделал их на американский манер. Или просто хотел угодить гостю?
Воспоминание о хозяине рождает звуковую ассоциацию. «Шомон - Башомон*. Шомон - Башомон», - повторяет Франклин и мысленно возвращается к дневной беседе с парижским журналистом. Собственно, ничего нового о шахматном автомате д’Анжервиль ему не рассказал, обо всем уже писалось в газетах, а не так давно пришло письмо из Вены...
Франклин собирается с силами, встает, тяжело отжимаясь от поручней кресла, и босыми ступнями шлепает по полу. Достав из ларца конверт, он возвращается к камину, подбрасывает в огонь сухое поленце. Пляшущие язычки освещают голубоватую бумагу. Письмо датировано 12 декабря 1782 года. Его венский корреспондент мсье Вальтравер сообщает:
«Поводом к этому письму послужил весьма изобретательный человек, господин Кемпель**, советник Его Императорского Величества
* Луи Пети де Башомон (1690-1777), известный французский литератор.
** В переписке того времени фамилия Кемпелена нередко искажалась.


138
по делам финансов Королевства Венгрии, получивший двухлетний отпуск и выезжающий в Париж, Брюссель и Англию. В качестве занимательного образца своего искусства в механике и в то же время как средство покрытия дорожных расходов он намеревается выставить фигуру турка, играющего в шахматы с любым игроком и отвечающего посредством указания на буквы алфавита на любые вопросы, которые ему задают. Я дважды наблюдал за его игрой, но так и не обнаружил агента ни внутри, ни по соседству. Если бы в этой машине не было ничего иного, кроме устройства рук и пальцев, не говоря уже о движении головы, то даже одно это давало бы право на великое им восхищение.
Помимо шахматного игрока, господин Кемпель сконструировал фигуру ребенка, произносящего свои первые членораздельные звуки. Мне довелось слышать, как фигура отчетливо произносит свыше тридцати слов и фраз. Остаются всего лишь пять или шесть букв алфавита, воспроизведение которых он рассчитывает завершить в Париже».
Франклин сидит у тлеющего камина, опустив голову на грудь, смежив веки. Кажется, что он дремлет. Но он размышляет.
В чем суть шахматной игры? В предвидении, в способности взвешивать последствия каждого хода - своего и противника. Нужно учитывать взаимное расположение фигур, их связи, опасности, каким они подвергаются. Шахматная партия полна событий, неожиданных поворотов, исход ее непредсказуем, он зависит от умения создавать атаку, выпутываться из затруднительных положений. Но ведь это область интеллекта!
Версаль


139
Какой же дерзостью и фантазией должен обладать изобретатель, чтобы замахнуться на создание машины, имитирующей умственную деятельность человека!
Франклин зажигает свечу, прикрывает камин решеткой и, когда идет в спальню, с облегчением обнаруживает, что боль отступила. «Я встречусь с Кемпеленом в Версале», - думает он, засыпая.
ОЖИВШИЕ ФИГУРЫ
Версаль! Из некогда затерявшейся в лесах и болотах деревушки он менее чем за полвека превратился в сказочный город-дворец, резиденцию трех французских королей.
Охотясь в предместьях Парижа, Людовик XIII обратил свой взор на богатые дичью угодья и велел построить здесь небольшой охотничий замок. Сооруженный в 1624 году по проекту архитектора Ф. Леруа, он стал ядром будущего дворцово-паркового ансамбля.
Первым монархом, избравшим Версаль своей резиденцией, был Людовик XIV, тот самый «король-солнце», который в 1668 году, обращаясь к чиновникам парижского парламента, произнес знаменитые слова: «Вы думали, господа, что государство - вы? Государство - это я». В молодости он много претерпел от Фронды, оппозиционного движения, добивавшегося ограничения королевской власти, и, чтобы наказать Париж - это «гнездо мятежников», переселился в Версаль, расположенный в 1 8 км от столицы.
К грандиозному строительству в Версале привлекались лучшие французские архитекторы, скульпторы, художники, декораторы, садоводы. К середине XVIII века он уже приобрел тот неповторимый облик хрупкой красоты, который запечатлел в своей «Версальской серии» А. Бенуа.
Во времена описываемых нами событий версальский двор был едва ли не самым блестящим королевским двором в Европе. Придворный штат насчитывал 15 тысяч человек, на его содержание тратились 40 миллионов ливров в год - десятая часть государственных доходов. Даже цесаревич Павел, наследник отнюдь не бедного российского престола, гостивший здесь в 1782 году, был, по свидетельству французских хроникеров, поражен безмерным великолепием. Да и как не удивляться, когда одна только клубника к столу обходилась каждый раз в 8 тысяч ливров! На пышном приеме, устроенном принцем Конде в честь Павла, еда подавалась исключительно на золотой и серебряной посуде. При смене блюд лакеи бросали ее в открытые окна. Вазы, кувшины, бокалы, тарел-


140
ки, приборы - все летело в наполненные водой рвы. Ничего, правда, не
терялось - посуду вылавливали сетями.
Герцога де Кроя мучает извечный гамлетовский вопрос. В его положении дилемма выглядит несколько проще: вставать или не вставать? Вчера он порядком устал и не велел себя будить, но проснулся, будто кто-то толкнул его в бок. Вчерашний день вообще был неудачным. Преследовали красавца оленя, а подстрелили всего лишь двух невесть откуда взявшихся зайцев. Не замешкайся этот растяпа Жан на опушке, великолепные рога пополнили бы коллекцию его охотничьих трофеев. А может быть, он заказал бы чучело. Как у графа д’Артуа. Рядом с медвежьей шкурой оно смотрелось бы совсем недурно.
Вставать или не вставать? В три часа пополудни заезжий механик будет показывать шахматный автомат. О нем теперь только и говорят. Пойти, что ли, взглянуть? Но для этого нужно вылезти из теплой постели, умыться, одеться...
Он натягивает на нос одеяло.
Шахматный автомат... Наверное, какое-нибудь надувательство. Что еще можно ждать от этих немцев! А он, как дурак, потащится во дворец, вместо того чтобы получше выспаться и вечером хорошо выглядеть в опере... А может, пойти на фокусника, а в оперу не ходить? Вот он пронзает острым взглядом таинственную машину и сразу постигает ее секрет. Презрительно разоблачает механика. Как того иезуита, что прошлым летом привозил «Бахуса». Кукла сидела на бочке из-под вина и разговаривала человечьим голосом. Потом бочку открывали, и все видели какие-то колесики, пружинки, мехи, соединенные с трубкой. Чудеса! А он, герцог де Крой, возьми да и скажи: «Давайте-ка поглядим, что там у него в мехах? Не слишком ли они велики для такого тонкого голоска?» Все уставились на фокусника, а тот малиновый, словно бочку вина опорожнил. Ну, принялись, конечно, мехи ногами пинать, вдруг чей-то жалобный голосок как пропищит: «Не надо!» Тут все растерялись от неожиданности, а из мехов выскочил карлик, да как припустится по аллее!
Мелодично звенят часы. Уже полдень, надо решать, не то поздно будет. Идти или не идти? Ох и забот же у него!
- Пьер! - хрипит он осипшим спросонья голосом. - Куда ты провалился? Одеваться!
Вечером, придя домой, герцог де Крой записал в дневнике свои впечатления: «Найдя минуту свободного времени, я отправился взглянуть на шахматный автомат. Зрелище окупило мои труды. Это великолепный механизм, полностью изолированный от внешнего мира. Видимо, он ра¬


141
ботает при помощи какого-то трюка, который еще не раскрыт. Сама машина весьма необычна и вызывает удивление».
Это была самая безмятежная пора в жизни маленькой бродячей труппы. Мария-Антуанетта еще не удостоила Кемпелена аудиенции, но ее королевская милость ощущалась решительно во всем. Гостей поселили в апартаментах южного флигеля, к их услугам были все хозяйственные службы дворца.
Демонстрация шахматного автомата вызвала всеобщий восторг, Пресыщенная традиционными зрелищами придворная публика получила пищу для ума. Вельможи играли скверно, и Иоганн легко с ними расправлялся. Он испытывал тайное злорадство, слушая, как за тонкими стенками, отделяющими его от сверкающего мира, звучали высокие титулы, звонкие имена, а потом доносились вздохи и ахи, недоумения, восхищения и самые невероятные предположения.
Он пытался представить себе тех, с кем играл, но почти всегда ошибался и, встречая кого-нибудь из своих недавних соперников, не узнавал их. «Кто это?» - спросил он однажды Кемпелена, беседовавшего с молодым вельможей. «Граф д’Артуа». - «Мне казалось, он толстый и курносый, - разочарованно протянул юноша. - Если бы я знал, что он такой красивый, избрал бы совсем другой вариант». - «Какая разница? - удивился Кемпелен. - Вы же победили!» - «А все-таки», - загадочно улыбнулся Иоганн. Надменного графа он предпочел бы уязвить более эффектной комбинацией.
Демонстрация начиналась в три пополудни и продолжалась час-пол- тора, так что свободного времени у всех было предостаточно. Слуги бездельничали, а Золтан до того изнемог, что попросил Кемпелена «командировать» его на дворцовую кухню к французским кулинарам. Через несколько дней он сообщил, что готов угостить господ лягушечьими лапками и ласточкиными гнездами. Особого энтузиазма никто не проявил.
Кемпелен и Антон возились с говорящей машиной, в которой обнаружились какие-то неполадки. Досуга в обычном смысле слова Кемпелен не признавал и постоянно искал для себя полезные занятия. Версаль предоставлял ему богатые возможности. Он ознакомился с гидравлической системой версальских фонтанов и с удовлетворением, отметил, что шенбруннские хоть и не столь изысканны, зато несравненно совершеннее. Архитектура дворцовых построек привлекла его интересными инженерными решениями, планировка парка и скульптуры вызвали восхищение мастерством садоводов, декораторов, ваятелей. Но особенное волнение испытывал он перед полотнами великих художников, возвращавших его в пору молодости, когда, полный нерастраченных сил и радужных надежд, путешествовал по Апеннинам.


142
Иоганн и Тереза радостно пользовались всеми благами жизни. Их окружала неповторимая красота, изысканная роскошь, почтительное гостеприимство. Молодые люди часто гуляли вместе, но редко оставались вдвоем: Терезу сопровождала Жужа, таковы были правила хорошего тона.
Любовь переполняла сердце Иоганна. Он искал те самые единственные слова, чтобы излить Терезе свои чувства, затронуть сокровенные струны девичьей душа. Тереза была с ним безыскусно ласкова и радостно хлопала в ладошки, когда он приносил ей то скромный цветок, украдкой сорванный с клумбы, то пахнущую смолой колючую еловую веточку. Юноша робел и со дня на день откладывал признание.
Он объяснился в любви, но, увы, совсем не так, как мечтал...
Иоганн ворочается с боку на бок, словно лежит не на услужливой перине, а на жестком соломенном тюфяке. Он вновь и вновь повторяет недавнюю сцену размолвки, то проклиная свою несдержанность, то сожалея, что не успел высказать всех горьких слов и накипевших обид. Все началось вчера, когда Тереза, радостная и возбужденная, похвасталась, что вместе с родителями приглашена на придворный бал. «А я?» - вырвалось у Иоганна. Девушка неловко потупила взор, будто в чем-то провинилась. Он вспыхнул от стыда и унижения, впервые почувствовав, насколько глубока между ними пропасть.
Весь день бродил он по парку среди шумящих деревьев* ликующих цветов, поющих фонтанов. Над ним кружились легкие птицы, захлебываясь от счастья и радости. Все живое тянулось к небу, к солнцу, друг к другу. Тщетно искал он успокоения в молитвах и серьезных размышлениях, забивался в глухие уголки сада, ничком кидался на сырую землю - весна настигала его повсюду. Она угнетала красотой, властным зовом любви. Его томление, его любовь не находили ответа. Он страдал. А вечером, усталый и измученный, глядел не отрываясь на сверкающие окна Зеркальной галереи, откуда доносилась волшебная музыка, где веселились беспечные господа, где вместе с ними веселилась его Тереза.
Он сторожил бы ее до самого разъезда гостей, но подозрительные взгляды караульных гвардейцев заставили его убраться восвояси. Он тихонько прокрался в свою комнату, повалился, не раздеваясь, на постель и весь остаток вечера провел в слезах и смятении. А когда тоска перешла в отчаяние, раздался легкий стук и вошла Тереза.
О, как прекрасна она была! Как шло ей лазоревое бальное платье! Каким восторгом сияли ее глаза, когда она рассказывала о придворных дамах, славящихся красотой и изяществом, об умопомрачительных нарядах и прическах, о золоте и бриллиантах, о том, как ее наперебой приглашали на танцы благородные кавалеры, и как галантен был маркиз де Шатрен, проводивший ее до самых дверей.


143
Эх, порадоваться бы ее успеху, сказать, что она прекрасней всех, что сам король должен почитать за счастье, если она разрешит прикоснуться к своей руке! Но ревность тугой петлей обвила его сердце, и он бросил ей упрек в неверности и вероломстве. «Разве я давала вам обещания?» - холодно спросила Тереза. «Вы бессердечная и легкомысленная девчонка!» - воскликнул Иоганн, не помня себя от гнева. «Как смеете вы разговаривать со мной в таком тоне?» - «Но я люблю вас!» - «Тем более», - отрезала она и, гордо тряхнув головой, вышла из комнаты, как королева.
Почему он не бросился за нею? Почему не вернул ее? Почему не пал на колени, моля о прощении?
А тут еще пожаловал господин Кемпелен и сделал ему выговор за то, что он пропадал Бог весть где и все его обыскались, что ему уже давно пора спать, так как завтра предстоит демонстрация автомата, и сам герцог де Буйон изъявил желание сыграть с турком.
Но Иоганну наплевать и на турка, и на герцога. Он думает только о Терезе. Неужели она не простит его? Неужели она никогда его не полюбит? Неужели он никогда не назовет ее женой?..
Он забылся в тяжелом сне только под утро.
Герцог де Буйон не считал себя искусным шахматистом, и когда механическая рука неожиданно поставила под удар белую королеву, решил не торопиться.
С высоких стен зала Изобилия, где проходит игра, взирают на него полотна Тициана, Веронезе, Рубенса. Образы, запечатленные великими мастерами, выражают страдание, радость, наслаждение... Какой контраст, думает герцог, переводя взгляд на турка. Лицо деревянного истукана непроницаемо. Глаза бессмысленно уставились на доску. В искривленных сферах отражаются черно-белые клеточки. И вдруг герцога пронзает мысль, что человек, сидящий внутри автомата (а в этом он не сомневается), понял свою ошибку и жестоко страдает, прикрывшись шутовской маской... Все мы в масках, думает герцог. Смеемся, когда впору плакать, плачем, когда хочется ликовать. Но вот приходит великий художник и срывает с нас личину лицемерия. Оттого-то многие и не желают узнавать себя на портретах. Они боятся предстать во всей своей неприглядной наготе перед беспощадным миром. Разве не воскликнули голландские бюргеры: «Это не мы!» А в чем погрешил Рембрандт? Он дал им в руки мечи и копья, но души-то оставил их собственные!
Человек двадцать придворных с любопытством наблюдают за игрой. Автомат уже победил многих, но интерес к поединкам не ослабевает. Как в цирке: а вдруг гимнаст сорвется с каната?


144
Сейчас он как раз и сорвется, усмехается герцог и ищет глазами изобретателя.
Вон он стоит у окна, наблюдая за публикой. Высокий лоб. Видимо, умен. Благородный нос с горбинкой. Порода. Чувственные губы. Скрытые страсти? В общем, недурен. Немного подводит подбородок. Раздвоен, как у принца в одной немецкой сказке. Но глаза! Под изогнутыми бровями длинные, как у цыганок, глаза. Внимательные, острые... О, он знает то, чего не знают другие! Но тоже напялил на себя маску. Слетит ли она?
- Шах и мат! - громко возвещает герцог, беря ладьей ферзя. Кемпелен неспеша подходит к автомату.
- Поздравляю вас, ваше высочество!
Ни тени смущения, беспокойства. Герцог удивлен его самообладанием.
- А почему турок не сдается? - спрашивает он.
- Этого автомат делать не умеет.
Королева Франции Марш-Антуанетта (1755-1793)


145
Зрители с любопытством окружают машину.
- Пожалуйста, не относите мой успех за счет моего искусства, - с обворожительной улыбкой говорит герцог. - Я выиграл только потому, что автомат проявил ко мне снисхождение. А вообще, мсье изобретатель, - он смотрит на Кемпелена в упор, - человечность машины была вашей самой остроумной находкой...
Кемпелен опасается за Иоганна. Парень определенно не в себе. Такой грубый просмотр!
- Мне кажется, - озабоченно говорит он, - в механизме возникла ка- кая-то неисправность. Извините, господа, но я должен...
Он не успел закончить. В зал стремительно входит высокая молодая женщина. Ослепительной белизны кожа. Томные голубые глаза. В пышном белокуром парике алая роза: весна среди снега пудры.
Кемпелен узнает ее сразу. Это дочь Марии Терезии, королева Франции Мария-Антуанетта. Как расцвела она!
Все почтительно склоняются.
Королева распахивает веер. Нет, в зале не душно. Просто она близорука, а в веер вдавлена лорнетка.
- О, мсье Кемпелен! Я рада вас видеть. Поскорее уберите этого турка, я желаю с вами побеседовать...
Кемпелен делает знак Антону.
Тринадцать лет минуло с того дня, как 15-летняя австрийская принцесса впервые ступила на французскую землю. Это произошло 7 мая 1770 года. Неподалеку от Страсбурга на крохотном пограничном островке посреди Рейна ее ждал посланник нового отечества. Она вошла в маленький павильон, по древнему обычаю переоделась во французское платье и, краснея от смущения, предстала перед толпой народа, собравшегося из окрестных мест. Красота и юность смягчили вековую ненависть к Австрии. Восторженно приветствовали французы свою будущую королеву. Казалось, что с небес на землю
г/. „ _ ЛГТГГ спустился прекрасный ангел, который
Король Франции Людовик XVI ^
(1754-1793) принесет им счастье и благоденствие.


146
Мария-Антуанетта не принесла Франции счастья. Она стала символом всех бед, проклятой «австриячкой», «мадам Дефицит». Конечно, ей были чужды интересы страны. Конечно, она не думала о страданиях народа. Но, может быть, ненасытная гильотина недосчиталась бы одной жертвы, если бы личная жизнь королевы сложилась удачнее.
Она не любила своего угрюмого, угловатого, ленивого мужа, брак с которым служил династическим целям. Да и Людовик не испытывал к своей жене нежных чувств. Она долго не знала радости материнства, и это вызывало тревогу и пересуды: от нее ждали дофина - наследника французского престола. В письмах к матери она сообщала, что Людовик не слишком интересуется ее обществом и вечно пропадает на охоте. «Не охотничьих трофеев мне от него надобно, а внуков», - сетовала мудрая Мария Терезия... Мария-Антуанетта стала матерью только через десять лет после замужества.* Она родила сначала дочку, а затем сына. Но десять лет ожидания, тревог и неудовлетворенности не прошли бесследно.
По-разному проявляли себя королевы в таких обстоятельствах. Одни бросались в политику, плетя хитроумные интриги, другие замыкались в себе, в мыслях о Боге, третьи искали утешения в милосердии, благотворительности... Мария-Антуанетта была больше женщиной, чем королевой. Вот один, может быть, мелкий, но характерный штрих. Иосиф II, навестивший сестру в Версале, наблюдал однажды, как та примеряла перед зеркалом шляпку со множеством цветов и перьев. «Не слишком ли легкомысленный убор для королевы?» - спросил он. Мария-Антуанетта пожала плечами: «А разве он не идет мне?»* *
Балы, выезды, наряды, драгоценности - эти столь распространенные среди богатых женщин страсти легко объяснить и понять. Ну, была Мария-Антуанетта ужасной мотовкой, что ж, могла себе позволить. Но
* Людовик XVI имел от рождения небольшой, но неприятный физический дефект, известный в медицине как сращение крайней плоти. Требовался, в об- щем-то, пустяк, что-то вроде обрезания. Однако король решился на это лишь через много лет после женитьбы.
** А вот сходная история наших времен. Рассказывают, что жена премьер-министра Канады П. Трюдо, молодая красивая женщина, вознамерилась было пойти на встречу с официальной советской делегацией в шортах, поскольку стояла несусветная жара. «Помилуйте, мадам, - запротестовали советники, - люди оттуда могут вас неправильно понять...» - «Неужели у меня некрасивые ноги?» - по-своему поняла мадам Трюдо. Поистине женская логика!


147
карты... Тот же Иосиф II пришел в ужас от царящего в Версале азарта. Королева Франции, первая дама государства, могла сутками не вставать из-за карточного стола, швыряя на зеленое сукно тысячи луидоров, добытых у своего супруга хитростью или притворной лаской. Король давал ей 3 миллиона ливров ежегодно. Разумеется, из государственного кармана.
Вряд ли справедлива ядовитая шутка Мирабо, назвавшего Марию- Антуанетту «единственным мужчиной» в семье, она вела себя как истинная женщина. Не следует преувеличивать и влияние королевы на государственные дела. Протекционизм, в котором ее обвиняли, являл собой характерную черту всего тогдашнего французского общества. Только в дни революционных потрясений, когда Людовик окончательно растерялся и не мог контролировать положение, королева пыталась направлять его действия, впрочем - весьма импульсивно и неумело. Но это был уже финал. А в годы нашего повествования интересы Марии- Антуанетты сосредоточились на «Малом Трианоне» - чудесном уголке земли, подаренной ей королем.
Она решила переделать все на свой лад. На месте регулярного парка был разбит английский сад. Его украсили лучшие породы деревьев, доставленных из Англии, Германии, Франции, стилизованные под дикую природу водоемы, скалы, лужайки. Была построена сель-
Дворец Малый Трианон в Версале


148
скохозяйственная усадьба с мельницей, птичником, молочной фермой, где королева разыгрывала из себя крестьянку, облачаясь в простенькие деревенские платьица. Злые языки прозвали ее поместье Новой Веной.
Впрочем, Мария-Антуанетта и не думала отказываться от немецких привычек. Высокомерную французскую аристократию шокировали ее стремительная походка, звонкий смех, простота в обхождении. Народ ненавидел королеву за непомерное расточительство, придворная знать - за пренебрежение к этикету и чужеродство.
Но Мария-Антуанетта ничего не замечала или не желала замечать. Она хотела блистать и веселиться. Она блистала и веселилась. Час великих испытаний еще не пробил.
Ферма» Марии-Антуанетты в Версале


149
Они идут по королевским апартаментам в сопровождении двух фрейлин, спускаются по боковой лестнице в парк. У подъезда ждет кабриолет.
- Вы свободны, - холодно говорит Мария-Антуанетта фрейлинам.
Дамы в нерешительности переглядываются. Опять эта австриячка бросает вызов этикету! Но перечить не смеют.
- Прошу вас, - жестом приглашает она Кемпелена.
Кемпелен робко озирается. Второго экипажа нет. Вокруг ни души, лишь слуга держит под уздцы серую в яблоках лошадку.
- Вы боитесь, что двоим будет тесно? - кокетливо спрашивает Мария-Антуанетта, видя его нерешительность. - Здесь недалеко, не более четверти лье.
Кемпелен смущенно залезает в открытый экипаж, стараясь занять как можно меньше места. Королева легко вскакивает на сиденье, берет в руки вожжи. Лошадка трусит мелкой рысцой.
- Давайте говорить по-немецки, - просит Мария-Антуанетта, ловко управляя поводьями. - Я желаю знать, помню ли еще этот язык. Немецкий хорош, но французский! - она восторженно закатывает глаза. - В устах моих детей он кажется мне райской музыкой!
Они проезжают мимо бассейна Нептуна и сворачивают в тенистую аллею. Слева возвышается белый купол Храма любви. Здесь Кемпелен еще не был.
Кабриолет останавливается у красивого домика.
- Моя хижина, - гордо кивает Мария-Антуанетта. - Вы непременно должны осмотреть мое хозяйство, особенно ферму, ваши советы могут оказаться полезными.
О ферме королевы ходили всяческие слухи. Поговаривали, будто она велела изготовить фарфоровые чаши по форме своей груди и поила из них молоком близких друзей. Кемпелен не ханжа, но мысль о таком угощении его смущает. Он с облегчением вздыхает, когда розовощекая молочница ставит на стол простые деревенские кружки.
- Господи, чуть не забыла! - вдруг всплескивает руками Мария- Антуанетта. Она вспархивает со скамейки и, поддерживая юбку, быстрыми шагами устремляется к аллее. Кемпелен еле поспевает за ней. Они снова садятся в экипаж и вскоре подъезжают к белеющему среди весенней зелени особняку.
Вышедший навстречу сухопарый старик в черном камзоле склоняется в почтительном поклоне.
- Все готово, Антуан?
- Да, ваше величество.


150
- Тогда ведите нас с господином Кемпеленом в ваше царство... Это мсье Паскаль, хранитель чудес, - поворачивается королева к Кемпелену.
Мужчины раскланиваются.
Старичок семенит впереди, показывая дорогу.
- Покорнейше прошу подождать, - говорит он, исчезая за плотно закрытыми дверями.
Мария-Антуанетта перехватывает вопрошающий взгляд Кемпелена и заговорщически прикладывает к губам холеный пальчик. На золотой маркизе радугой брызжут бриллианты.
- Слышите?
Из-за двери доносятся прозрачные, как струйки фонтана, звуки. Кто-то насвистывает незатейливый танец. Отбивая такт, в игру вступает барабан.
- Теперь можно.
Посреди комнаты на высоком пьедестале стоит манекен, наряженный провансальским крестьянином. Левой рукой он держит у рта свирель, а правой ритмично ударяет в висящий на согнутом локте тамбурин. Весело льется мелодия, музыкант притопывает башмаком, прищелкивает языком по обычаю провансальских тамбуристов. Но вот танец обрывается, человечек опускает свирель и застывает в свободной позе, словно делает передышку. Через мгновение он начинает новый танец.
Мсье Паскаль жестом приглашает гостей в соседнюю комнату.
Здесь их ожидает новое чудо. На пенечке сидит фавн, наигрывая на немецкой флейте довольно сложную пьесу.
Кемпелен приставляет ладонь к выходному отверстию флейты. Струя воздуха шевелит кружевной манжет: звук извлекается обыкновенным вдуванием?! И инструмент кажется настоящим: пальцы флейтиста проворно ложатся на клапаны, меняя высоту тонов.
- Фигура играет четырнадцать различных пьес, - сухим тоном сообщает Паскаль. - Концерт длится более четверти часа.
- Это работы Вокансона?
- Да, мсье. Он умер в прошлом году и все автоматы завещал ее величеству.
- Бедный Жак, - вздыхает Мария-Антуанетта, - он любил свою королеву... А где же утка, Антуан?
В небольшом бассейне из розового мрамора плавает утка чуть больше натуральной величины. Внешне она ничем не отличается от оригинала, только перья весьма искусно заменены покрытием из бронзы.
Мсье Паскаль достает ее из воды, заводит пружину и отталкивает на середину бассейна.
Утка машет крыльями, словно пытается взлететь, крякает, ныряет, перебирая перепончатыми лапами, чтобы сохранить равновесие.


151
«Боже, - содрогается Кемпелен, - сколько же лет Вокансон на нее потратил!»
- Дайте утке корм! - звонко кричит королева. По всему видно, что это ее любимая забава.
Старичок бросает горсть зерна. Утка с жадностью набрасывается на пищу.
- Браво! - хлопает в ладоши Мария-Антуанетта. - Теперь смотрите внимательней...
- Увы, ваше величество,- виновато улыбается Паскаль.- У нас кончились химические вещества... Утка совершает обычный процесс пищеварения до конца, - объясняет он Кемпелену.
- Скажите, мсье, разве Вокансон конструировал только фигуры?
- Только?! - багровеет старичок так, что Кемпелен беспокоится, не хватит ли его удар. - Автоматы Жака - это совершенство! Высшее искусство механики! Знаете, что сказал о нем великий Вольтер?
Отважен Вокансон и смел, как Прометей, -
Он словно перенял власть у самой натуры,
Украв огонь с небес, чтоб оживить фигуры!
- Не сердитесь, Антуан, - вступается королева. - Мсье Кемпелен вовсе не хотел обидеть вашего друга. Он просто интересуется, что еще изобрел Вокансон. Не так ли?
- Именно так, ваше величество! Я слышал, например, про механический шелкоткацкий станок...
- Это верно, Антуан?
- Да, ваше величество. Только Жак не смог довести дело до конца. К тому же против него ополчились лионские ткачи, опасаясь, что их труд упадет в цене. Однажды они забросали Вокансона камнями...
- Негодяи! И что же бедный Жак?
- Жак пригрозил, что сконструирует механического осла, который будет ткать за семерых.
- Ха-ха-ха! Так мог сказать только истинный француз!
- Это была шутка. Создать такого осла труднее, чем станок. Он должен обладать теми же свойствами, что и шахматный игрок мсье Кемпелена, - старичок бросает на гостя иронический взгляд.
Кемпелен пропускает колкость мимо ушей.
- Прощайте, господа! - вдруг спохватывается королева,- Мне пора на репетицию. Знаете, Кемпелен, мы ставим в нашем театре оперу Филидора «Кузнец». Я пою партию Жанетты, а граф д’Артуа - Марселя. Обязательно пришлю вам приглашение, а вы дадите обещание расска¬


152
зать о спектакле моему любезному брату, вашему императору.
Мария-Антуанетта легко поворачивается на каблучках, и через мгновение о ней напоминает лишь тонкий аромат духов.
- Как милостива ваша королева!
- Не ко всем, не ко всем, - бурчит старичок. - Вы еще не видели ее во гневе... •
- Мсье Паскаль! Я безмерно благодарен вам за удовольствие, которое вы мне доставили...
- Благодарите королеву!
- Но просил бы вас уделить мне несколько минут, чтобы разрешить некоторые сомнения.
- К вашим услугам.
- Не сочтите мой интерес за праздное любопытство, но неужели Вокансон никогда не испытывал неудовлетворенности, тратя жизнь на изобретения, служащие - будем откровенны, мсье Паскаль, - забавой двора?
- А вы, мсье Кемпелен? Разве вы не занимаетесь тем же?
- У меня нет выхода.
- Не было выхода и у Жака.
- Но ведь он был пенсионером академии, влиятельным человеком...
- Да, был. Выполнял поручения государственных мужей, произвел множество технических экспертиз, инспекций. Но от проектов до их реализации ох как далеко! Даже из своих собственных идей Жак сумел осуществить лишь немногие. Зато фигуры принимались с восторгом. Вот он и вложил свой талант в автоматы... И все же автоматы Вокансона не игрушки. Он доказал, на что способна механика. Его опыт пригодится будущим поколениям. Вы можете познакомиться с устройством автоматов.
- Сочту за счастье, мсье Паскаль. Но хотел бы показать вам и свою работу.
- Шахматный автомат? - в голосе старичка снова слышится насмешка.
- Нет, говорящую машину.
- О, это уже любопытно... Как долго вы собираетесь у нас гостить?
- Пожалуй, еще недели две.
- Поторапливайтесь, поторапливайтесь! Парижский сезон скоро заканчивается - в июле все разъезжаются в свои поместья или на воды. К тому же в Версале вот-вот начнутся мирные переговоры, тут уж будет не до шахмат...
Как уже говорилось, все свои автоматы Вокансон (1709-1782) завещал Марии-Антуанетте в знак благодарности за ее покровительство; не


153
Жак де Вокансон (1709-1782)
...и его автоматы
исключено, впрочем, что он испытывал к прекрасной королеве и более нежные чувства. После ее ареста и казни (1793) автоматы из Версаля исчезли, но в период Наполеоновских войн объявились за пределами Франции. Признавая их национальным достоянием, министр иностранных дел Ш. Талейран, с ведома Наполеона, вел переговоры с новым владельцем автоматов об их выкупе, однако дело до конца доведено не было.
Часть автоматов теми или иными путями все же вернулась во Францию, они хранятся ныне в «Кабинете Вокансона» Национальной школы искусств и ремесел в Париже. К сожалению, среди них нет знаменитой утки. Во второй половине XIX века она демонстрировалась в России на нижегородской ярмарке и сгорела при пожаре.
С Иоганном ничего особенного не стряслось. После бессонной ночи и душевных переживаний он играл как в тумане и просто подставил на ровном месте ферзя, проявив «человечность», хотя и в несколько ином смысле, чем имел в виду герцог де Буйон.
Кемпелен не стал досаждать юноше нравоучениями, предоставив лечение самому лучшему из врачей - времени. На следующий день за


154
обедом он красочно описал автоматы Вокансона. «Если бы Иоганн владел искусством игры на флейте, я бы мог предположить, что он прячется в фигуре». «Он прятался в утке», - заметила Тереза. «Надеюсь, не в этой?» - сказала Анна, кивая на жаркое. «А кто прячется в этой?» - спросил Иоганн. «Изюм и тертый миндаль». Все сошлись на том, что утка превосходна.
После обеда Кемпелен, Антон и Иоганн отправились к мсье Паскалю. «Хранитель чудес» был любезен и, помимо автоматов, уже знакомых Кемпелену, показал гостям «змею, кусавшую Клеопатру». Змея ползала и шипела. Однако мсье Паскаль заверил, что когда Вокансон демонстрировал змею в Парижской академии, она еще и кусалась. И так как все опасались, что Жак, чего доброго, пристроил ей настоящий ядовитый зуб, никто не рискнул последовать примеру египетской царицы. Тогда служитель принес кошку и подкинул ее змее. «И что, по-вашему, произошло?» - хитро щурясь, спросил он. «Кошка набросилась на змею», - предположил Иоганн. «Змея удрала от кошки», - предположил Антон. «Кошка удрала от змеи», - предположил Кемпелен. «Ничего подобного! - обрадовался несообразительности гостей старичок. - Кошка и змея стали играть друг с другом! И отсюда можно сделать вывод, что мир, населенный автоматами, был бы куда безгрешнее...»
Тереза недолго сердилась на Иоганна. Через несколько дней размолвка была забыта, а шахматный автомат стал вновь выигрывать партию за партией, словно и впрямь проигрыш герцогу де Буйону был вызван технической неисправностью. Не пощадил он и Франклина, приехавшего в Версаль защищать интересы своей страны на мирных переговорах между государствами, ввязанными в войну за независимость Америки. Игра автомата Франклину очень понравилась. Они условились с Кемпеленом о новой встрече в Париже.
6 мая 1783 года Кемпелен начал свои гастроли в кафе «Режанс».
ЧЕЛОВЕК ИЗ КАФЕ «РЕЖАНС»
- Дамы и господа! Я приношу искреннюю признательность за честь, которую вы оказываете мне своим присутствием. Не будет преувеличением, если я выскажу уверенность, что здесь собрались самые тонкие ценители шахмат, славящиеся своим искусством далеко за пределами Франции. Разве можно создать шахматную машину, способную противостоять блистательным игрокам из кафе «Режанс»? Мой автомат не больше, чем опыт, основанный на смелости первоначальной идеи и удач¬


155
ном выборе средств создания иллюзии. {Легкий шум. Возглас: «Фокус, что ли?») Считайте это фокусом или чем угодно, но всем желающим будет предоставлена возможность ознакомиться с внутренним устройством автомата. Позвольте начать демонстрацию (гул одобрения).
В небольшом зале кафе «Режанс» непомерная теснота. Столики сдвинуты так плотно, что официантам приходится проявлять чудеса эквилибристики, чтобы не уронить поднос на головы гостей. Треть зала освобождена для шахматного автомата и огорожена веревкой. Турок восседает посреди импровизированной сцены. Высокий тюрбан перехватывает его голову. Желтая в полоску рубашка сшита из тонкого шелкового полотна. Зеленый с золотом парчовый халат оторочен пышным мехом. На руки натянуты белые перчатки; в левой зажата тонкая длинная трубка. Лицо азиата вполне благообразно. Прямой нос, тонкие губы, свисающие усы, густые брови, большие черные глаза.
За столиком у самого ограждения расположились четверо мужчин. По всему видно, что это завсегдатаи. Официант ставит им кофе, миндаль и бутылку вина, отпуская вполголоса какую-то шуточку, отчего вся компания закатывается дружным смехом.
- Господа, - говорит один из мужчин, когда Кемпелен закончил свое вступительное слово. - Давайте решим, кто сыграет с автоматом?
- Я! - поднимает руку сосед справа.
- Сколько?
-Две.
- Всего-то? Судя по вашему цветущему виду, мсье Леже, не менее трех.
- Адвокаты, мсье Бернар, всегда страдают склонностью к преувеличениям.
- Склонность к горячительным напиткам вы считаете меньшим из зол?
- При условии, что первое не вытекает из второго.
- Вытекает, мсье Леже, вытекает, - вступает в разговор его визави. - После двух бутылок бургундского вы имеете обыкновение предлагать мне пешку и ход, после трех - пешку и два хода, а потом начинаете приставать к Филидору с дырявыми анализами.
- То есть как это с «дырявыми»?! - возмущается Леже.- А с вами, дорогой Карлье, я готов хоть сию минуту сыграть на целый луидор!
- Пешку и ход?
- Пешку и два хода!
Все смеются. Леже осушает бокал.
- Успокойтесь, господа, - с итальянским акцентом произносит четвертый мужчина, - сейчас не время выяснять отношения. Нам брошен вызов.


156
- Вердони прав, - соглашается Леже. - Представляете, какой звон поднимется по Парижу, если кто-нибудь из нас проиграет этому тупоумному немцу?
- Немцу?
- А кто там, по-вашему, сидит? Француз, что ли?
- Почему «сидит»?
- Ну, лежит, черт побери, не все ли равно? А если и не лежит, то, во всяком случае, играет. И если даже не играет, то автомат ведь тоже немецкий!
- Картезианская логика, ничего не скажешь.
- Я думаю, - продолжает Леже, - пусть первым за дело возьмется Вердони. Он итальянец, лицо нейтральное. Выиграет - хорошо, проиграет - мы умываем руки.
- Вы действительно хватили лишнего! - вспыхивает Вердони. - Но раз так - пусть играет француз.
- Француз так француз! Вперед, Франция! Я играю!
- Мсье Леже! - протестует Карлье. - Уступите эту честь адвокату.
Все вопросительно смотрят на Бернара.
- Что ж, - говорит он, приосаниваясь, - рискну.
Тем временем Кемпелен раскрывает дверцы автомата, предлагая публике убедиться, что в сундуке никто не скрывается. Зрители привстают со своих мест, десятки глаз впиваются в затененное пространство. Слышится тревожный шепоток.
- Глядите! В правом углу что-то шевелится!
- Это отблеск свечи...
- А за колесиками?
- Другие колесики. Механизм.
- Ноги-то у турка странные...
- В шароварах.
- А туфли сафьяновые.
- И мех роскошный...
- Набоб!
- Набобы в Индии.
- Набобы повсюду...
Осмотр окончен. Зрители обмениваются впечатлениями.
- Господа, - возвышает голос Кемнелен. - Кто желает сразиться с турецким пашой?
- Мсье Бернар! - выкрикивает Леже. Бернар поднимается со стула.
- Весьма рад, - кивает ему Кемпелен. - Но прежде я должен познакомить вас с некоторыми особыми правилами. Игру начинает автомат. Ходы менять запрещается.


157
- В кафе «Режанс» ходов назад не берут! - запальчиво восклицает Леже.
У ограждения устанавливается столик с шахматной доской. Бернар расставляет фигуры. Себе черные, турку белые.
- Вы волнуетесь? - с ехидцей спрашивает Леже.
- Нисколько.
- Почему же вы перепутали местами ферзя и короля?
- И впрямь, - бормочет Бернар, исправляя ошибку.
- Смотрите, мсье адвокат, честь Франции в ваших руках!
- Помолчите, Леже, вы не даете мне сосредоточиться.
- Эх, Филидора бы сюда, - вздыхает Вердони.
- Вы предпочли бы начать с артиллерии? Кстати, где он?
- В Лондоне.
- Мсье Кемпелен! - раздается гулкий голос с заднего ряда.
Все оборачиваются.
- Это д’Анжервиль, - шепчет Вердони.
- Вот-вот, - потирает руки Леже, - сейчас газетчик что-нибудь отколет!
- Мсье Кемпелен, - многозначительно повторяет д’Анжервиль, - а куда делся мсье Антон, что вас всегда сопровождает? - Публика настораживается. Если человек то появляется, то исчезает, значит, дело нечисто.
- Мсье, извините...
Кемпелен делает паузу.
- Д’Анжервиль, - представляется журналист, хотя убежден, что Кемпелен не забыл их встречи в Версале.
- Мсье д’Анжервиль опередил мои намерения. Я как раз собирался представить уважаемому собранию моего помощника. Сегодня он будет руководить демонстрацией.
В зал входит Антон. Рядом с ним автомат кажется детской игрушкой.
- А кто поручится, что это именно тот человек? - спрашивают из зала.
- Это мсье Антон, - подтверждает д’Анжервиль. - Я видел его в Версале.
- До чего же проницательны наши журналисты, - бурчит. Карлье. - Разве может эдакий верзила уместиться в сундучке?
- Один-ноль в пользу автомата, - констатирует Леже.
Кемпелен уступает место Антону. Тот отбирает у турка трубку, под- кладывает под его руку подушечку, заводит пружину и, зайдя за спину манекена, включает механизм.
Наступает самый волнующий момент. Сейчас турок должен ожить. Как это произойдет?


158
Вздрагивает и поднимается голова.
Вздрагивают и вытягивают шеи зрители.
Голова поворачивается из стороны в сторону.
Дзинь! С чьего-то стола падает на пол тарелка. «Тс-с-с!» - цыкают окружающие. Зал наэлектризован.
В гулкой тишине раздается легкий перезвон, напоминающий работу часового механизма.
Ворсинки меха на левом рукаве турка начинают шевелиться, как от дуновения ветерка. Вот он натужно поднимает руку, сгибает локоть, захватывает королевскую пешку, переносит ее на два поля и устало роняет руку на подушечку.
Вздох облегчения проносится по залу. Оказывается, ничуть не страшно. Турок ведет себя вполне прилично, а уж как играет - посмотрим...
Зрители разделяются на две группы. Те, кто интересуется партией, обступают полукругом столик Бернара. Другие, полные надежд проникнуть в тайну автомата, не сводят глаз с турка, Антона и Кемпелена. Особенно с Антона. Он снует туда-сюда, повторяя на досках ходы соперников, время от времени дозаводит пружину, к чему-то прислушивается. Зрители тоже настороженно прислушиваются, но сами не знают к чему.
В центре внимания загадочный предмет в виде небольшой шкатулки, установленный на отдельном столике в нескольких шагах от автомата. Его назначение непонятно, но он, несомненно, играет важную роль, потому что Антон то и дело заглядывает вовнутрь, словно советуясь с кем- то незримым.
Кемпелен стоит в дверях, ведущих на кухню, и беседует с хозяином кафе мсье Будиньо. Тот с опаской таращится на турка, утирая засаленной салфеткой взмокшую лысину, и, видимо, отвечает невпопад, потому что Кемпелен оставляет его в покое и присматривается к публике. Он отыскивает взглядом д’Анжервиля, и они неожиданно друг другу улыбаются.
А на шахматной доске уже назревают решающие события...
- Вот чудак, - шепчет Леже на ухо Вердони, прикрывая губы ладонью, - почему он не берет коня?
- Кто?
- Да турок, чтоб ему провалиться!
- Гм-м... Тогда мсье Бернар объявит шах ферзем.
-Ну?
- Ну, и теряется ладья.
- А вот тогда-то, дорогой мой, я ловлю ферзя слоном!


159
- И получаете мат в три хода.
- Каким это образом?
Вердони не успевает ответить.
Турок берет коня. Бернар объявляет шах ферзем и снимает ладью. Турок нападает слоном. Бернар жестом подзывает Антона.
- Мсье Антон, турок понимает по-французски?
- Что вы желаете сказать? - приходит на выручку Кемпелен.
- Только то, что объявляю мат в три хода.
- Играйте, мсье, может быть, автомат найдет защиту...
- Разве машина способна искать?
- Дело не в машине, а в правильности ваших расчетов, - говорит Кемпелен, но уже видит, что игра проиграна.
- Извольте! - и Бернар уверенно делает три матующих хода.
- Господа! - обращается Кемпелен к зрителям. - Разрешите поздравить мсье Бернара с красивой победой. Мы еще раз получили возможность убедиться в том, что французские шахматисты лучшие в мире!
- Виват, Франция! - поднимает бокал Леже.
Публика аплодирует. Все возвращаются к своим столикам. Бернар выглядит именинником. Он снисходительно поглядывает на друзей.
- Ну, как партнер? - спрашивает его Леже.
- На пешку и ход.
- А вы ничего такого не заметили?
- Нет, не заметил. Я старался себе представить, что играю с вами.
- Тогда б вам было не до улыбок!
- А кто подсказал турку проигрывающий ход?
- Вердони заслонил мне доску...
- Господа, - поднимает палец Карлье, - меня осенила догадка: игрою автомата руководил Леже! Давайте проверим, нет ли у него в кармане магнита?
- В моем кармане вы и двух су не найдете. За стол сегодня платит мсье Бернар... Ваше здоровье!
Пока друзья-шахматисты упиваются победой - один в прямом, другой в переносном смысле, - в противоположном конце зала д’Анжервиль заводит разговор со своим соседом.
- Как вы полагаете, мсье, что лежит в основе движения автомата - механика или разум?
Худощавый мужчина средних лет в парике, мешковатом сюртуке и полотняной рубашке с незатейливо повязанным галстуком, напоминающий провинциального дворянина, медленно, словно нехотя, поднимает тяжелые веки. Его прозрачные глаза излучают какую-то внутреннюю


160
силу, но не грозящую внезапным ударом, а обволакивающую, как студенистое тело медузы.
- Мсье хроникер, - спокойно, но многозначительно говорит он, - я знаком с вашими публикациями и создал о вас представление как о человеке умном и проницательном. Нужно ли объяснять, что чистая машина не может проигрывать? Если изобретатель познал секрет шахматной игры и нашел способ передать его машине, она всегда должна побеждать с точностью часового механизма. Вы понимаете? Всегда.
- Благодарю вас, мсье. Ваша глубокая мысль предполагает столь же глубокое знание законов механики.
- Механика здесь ни при чем. Имеющий глаза - да видит.
Представление продолжается. Антон достает из ящика шесть миниатюрных шахматных досок с заранее расставленными позициями и пускает их по столикам.
- Господа, - объявляет Кемпелен. - Вашему вниманию предлагается несколько задач. Вы можете выбрать любой цвет фигур. Автомат будет играть за другую сторону.
- Это из Стаммы, - замечает Бернар, бросив взгляд на позицию, попавшую к ним на столик. - А вот шахматы занятные.
Все с любопытством разглядывают необычную доску. Чтобы позиция ненароком не смешалась, в основание фигур вделаны шпеньки и вставлены в отверстия, просверленные посреди клеток.
- Турецкие забавы! - говорит Леже. - Проигравшего сажают на кол.
- Теперь понятно, мсье Леже, почему вы уклонились от поединка... Мсье Кемпелен, это турецкие шахматы?
- Эти шахматы, господа, - Кемпелен наклоняет одну из досок вправо и влево, - весьма удобны для игры в дороге. Они устойчивы, не боятся тряски и легко умещаются в саквояже среди других дорожных вещей.
Желающие проверить шахматные способности турка выстраиваются в очередь. Турок щелкает позиции, как орешки.
- Я уверен, что это мошенничество! - горячится Вердони.
- Какое нам, в конце концов, дело, кто управляет этой куклой, - разводит руками Бернар. - Наше оружие - шах и мат! Давайте-ка разделаем этого турка, чтоб ему надолго запомнилось кафе «Режанс»!
- Мсье Бернар прав, - соглашается Леже. - Лично я даю торжественное обещание, что завтра...
- Ни разу не приложусь к бутылке, - заканчивает Карлье.
Леже не успевает парировать выпад. Слово вновь берет Кемпелен.


161
- Господа! Сейчас турецкий паша ответит на любые вопросы, кото* рые вы соблаговолите ему задать.
Антон убирает шахматы с верхней крышки автомата и кладет на нее доску с алфавитом.
- Мсье турок, - спрашивает молодая дама, - сколько вам лет?
Антон заводит пружину.
- Сто девяносто два, - читает Кемпелен...
- Такой старик? - разочарованно восклицает дама.
- Ме-ся-ца, - продолжает следить за рукой турка Кемпелен. - Сто девяносто два месяца, мадам. По лунному календарю.
- Так он вовсе юнец? Но усы...
- На Востоке мужчины созревают рано.
- А он женат?
- Извольте спросить.
- Мсье турок, вы женаты?
Антон заводит пружину.
- Мно-го жен, - читает Кемпелен. - Турецкий паша говорит, что у него гарем.
- Ай да паша! - хлопает в ладоши дама.
Публика оживляется.
- Мсье турок, кто управляет автоматом?
Антон заводит пружину.
- Раз-ве вы са-ми не ви-де-ли? - читает Кемпелен.
- Сейчас мы всё узнаем, - потирает руки Леже. - Мсье мусульманин, скажите, пожалуйста, как играл мсье Бернар?
Антон заводит пружину.
- Как Фи-ли-дор, - читает Кемпелен.
Публика аплодирует, но дольше всех Бернар. Сравнение ему определенно нравится.
- А не хочет ли турецкий паша сыграть с Филидором? - басит д’Анжервиль.
Антон долго накручивает заводную пружину. Турок начинает колдовать над алфавитом. Кемпелен читает:
- Мне... не сто-ит... сос-тя-зать-ся... с та-ким... силь-ным... иг-ро-ком.
- Браво, паша! - восклицает Леже, хватаясь за бутылку. Но она уже пуста...
Д’Анжервиль пьет вечерний воздух полной грудью. После липкой духоты прокуренного зала кружится голова. Ну, а если в автомате сидит человек, думает он, каково ему? Недолго и задохнуться... И на что только не идут ради денег! Да и сам он хорош. Гоняется за грошовым заработком


162
вместо того, чтобы сходить к итальянцам* или поваляться на диванчике с интересной книгой. Мсье Рене хоть и скряга, а шесть ливров дал. Поворчал, правда. Ну, и дерет этот мусульманин с христиан! Вроде контрибуции. Мсье Кемпелен свое дело знает: чем выше стоимость билета, тем привлекательнее зрелище.
Он сворачивает на улицу Риволи, освещенную редкими фонарями, и не спеша идет вдоль Лувра.
Нет, он-то, пожалуй, пришел сюда не ради гонорара. Загадка шахматного автомата его волнует. Задевает за живое? Тревожит бескрайним полетом человеческой мысли? А может, ее изощренностью... Ну, а тот, кто прячется в автомате, для кого нет никаких секретов, - что нужно ему, кроме платы за полтора часа мучений? Какая еще необходимость заставляет его залезать в это прокрустово ложе? Физическое уродство? Болезненное самолюбие карлика? Желание изгоя надсмеяться над обществом? Хоть на миг ощутить превосходство над толпой? Мнимое, конечно, но упоительное, как всякий самообман. Проиграв игру, он, наверное, страдает. Уязвленное тщеславие. И нагоняй от хозяина...
- Обдумываете статью, мсье журналист?
Рядом шагает его недавний собеседник из кафе «Режанс». Откуда он взялся? Словно из земли вырос.
- Какая уж там статья, - вздыхает д’Анжервиль. - Вот если б знать, как автомат приводится в действие...
- А разве не очевидно, что у всех на глазах совершается наглый обман, да еще выдается за величайшее достижение механики?
- Но мсье Кемпелен сам оговаривается, что в основе игры лежит иллюзия.
- И тем не менее пытается внушить мысль, что думающая машина может быть создана в действительности. И заставляет нас поверить, что она им создана. Вы представляете, в какую бездну толкает нас этот еретик?
- Мне кажется, мсье, вы несколько преувеличиваете, опасность не так уж велика. По свету бродит немало иллюзионистов, они развлекают народ, которому не грех и повеселиться.
- С ярмарочными фокусниками еще можно мириться. Их чудеса - это ловкость рук, возведенная в ремесло. Но когда ученые люди, подобно Кемпелену, замахиваются на постулаты святой веры, когда человек ставится выше божественной воли, тогда растлеваются души, подрываются основы общества, наступает анархия, зреет бунт. Вы считаете это весельем?
* Итальянская опера в Париже.


163
Почему он проявляет такую горячность? - думает д’Анжервиль, искоса поглядывая на собеседника.
- Восстаньте, - продолжает странный человек, повышая тон, - разоблачите обман. Поднимите ваш голос в защиту нравственных идеалов, истинной веры. Обратитесь к своей совести, к Богу. Или вы уже не мечтаете о пламенных словах, проникающих в сердце каждого христианина? У вас блестящее перо!
- Но перу, помимо чернил, требуются факты...
- Вы их получите. Святая церковь возложит в ваши руки карающий меч. Он будет высекать огненные строки. И золотые искры... Вы ведь не так богаты, мсье?
И, не ожидая ответа, он по-кошачьи мягко сворачивает на набережную, оставляя д’Анжервиля в недоумении.
Приглушенное годами неблагодарной газетной работы честолюбие копошится в душе ядовитой змейкой. В самом деле, зачем он здесь? Чтобы высосать из пальца сотню пустых слов, а потом снова бродить в поисках какого-нибудь дурацкого случая, о котором прочтут и тут же забудут? А ведь когда-то он подавал надежды, ему прочили славу. Его «Мысли о театре» отметил сам Дидро! Всё растворилось в каждодневной суете... Но, может, не все? Вот засядет сегодня ночью и напишет памфлет на шахматный автомат и его хозяина, а заодно и на всех мошенников, слоняющихся по Франции. Он поднимет вопросы о подлинном и мнимом просветительстве, о научной добросовестности, наконец, просто порядочности. Ох, и задаст же он мсье Кемпелену, потирает руки д’Анжервиль и внезапно ощущает, что не питает к изобретателю ни грана ненависти. Пожалуй, даже напротив, чем-то он ему симпатичен. То ли ироничностью, то ли дерзновением... Он вспоминает его дружелюбную улыбку и теряет всякую охоту браться за перо. Но мысль о статье не дает ему покоя, и он не отвергает ее, а просто отодвигает в сторону, как поступают нерешительные люди, когда не хотят себе в чем-то признаться. Надо собрать побольше фактов, оправдывается д’Анжервиль. Любопытно, какими фактами располагает этот человек из кафе «Режанс»? Кто он? Тайный завистник? Воинствующий фанатик? Или просто сумасшедший? Толкует о морали, о вере, о святой церкви... Сулит деньги...
Великий князь Павел стоит у окна, поглядывая из-за опущенной шторы на раскаленный от солнца плац. На плацу идет экзерциция. Рота солдат разучивает парадный шаг. Наука немудреная. Ноги прямые, носки вытянуты - и вверх до подбородка.
Павел придирчиво наблюдает за строем. Все, как у Фридриха. Мундиры в обтяжку. Косы насалены. Да и равнение держат отменно.


164
Поди наловчились. Каждый день маршируют... Ать-два! Ать-два! - мысленно повторяет он.
Гатчинский дворец подарила ему матушка. Разрешила даже иметь небольшое войско, лишь бы в государственные дела не лез. Добро бы в государственные, а то ведь от всяких дел отстранила, в самом малом отказывает. Намедни попросил в Петербург Кемпелена пригласить, о его шахматной машине рассказал, так она аж ногами затопала: «Извести меня хотите! Мало вам этого самозванца Калиостро с его продажной девкой!» Приревновала, видать, своего хахаля, девка-то и впрямь хороша... Но при чем тут Кемпелен? Его и австрийский император жалует, и в Париже привечают...
Павел отыскивает «Московские ведомости» и перечитывает сообщение из Парижа.
«Недавно приехал сюда славный Господин Кемпельн с шахматною своею машиною. Он допускает с нею играть всякого, кто считает себя в шахматной игре искусным, с платежом за то по 6 ливров. Дюк де Боаллон* одну только игру выиграл, да и то, может быть, потому, что деревянный игрок из учтивости уступал. Равно и Парламентский Адвокат Бернар выиграл одну игру; но вероятно, что и он обязан вежливости Немецкого игрока. Машина сия вопрошаема была, решится ли она играть с главным шахматистом Филидором; но она написала в ответ, что смелости не имеет со столь великим человеком о чести поигрыша спорить. Механическое сего деревянного игрока устроение возбуждает здесь великое удивление; и некоторые бьются об заклад, что во всем Париже не сыщется 8 игроков, которые были бы в состоянии его поиграть».
Боже, шепчет Павел, как бунтовщик в ссылке! Совсем измаялся... Но ведь будет, все будет! И, подбоченясь, подходит к зеркалу. На него глядит тщедушный человечек с запавшим на переносице носом. «Ах, какой дурнышка!» - проносится в его злопамятном сердце возглас молоденькой француженки из Лиона. Ну и пусть, гордо поднимает он голову. На троне все становятся красивыми...
НИТЬ НАДЕЖДЫ
В конторе хозяина кафе «Режанс» негде повернуться. Почти все пространство занимает стол и сам мсье Будиньо, румяный и круглый, как анжуйское яблочко. Он неуклюже протискивается между единственным
Дюк де Буйон.


165
стулом и пустой бочкой, перевернутой вверх дном. Кажется чудом, что склянка чернил, оплывшая свеча, конторская книга и две бутылки вина, стоящие на столе, не свалились на пол.
- Сюда, сюда, мсье, - сметая рукавом крошки хлеба со стула, суетится хозяин. - Покорнейше прошу извинить за беспорядок. Все некогда...
Кемпелен присаживается на краешек стула.
- Мсье, - доверительно обращается Будиньо к гостю, - не буду скрывать, что благодаря вам мои доходы возросли. Но, ради Бога, не поймите меня превратно. Если ваша, извините за выражение, чертова кукла будет так часто проигрывать, как покойный аббат Шеннар, царство ему небесное, то люди перестанут на нее глазеть. В конечном счете потеряем мы оба...
- Я не разделяю вашего беспокойства, мсье Будиньо. Вы прекрасно знаете, что Бернар, Леже, Карлье и Вердони - сильнейшие шахматисты Парижа. Насколько мне известно, и Филидор, случалось, терпел поражения, однако его искусство никогда не ставилось под сомнение.
- Так-то оно так, но мсье Филидор, как ни крути, все же человек.
- А почему машина должна всегда выигрывать? Вот вы, французы, говорите: «Даже самая красивая женщина не может дать больше того, что она может дать». Так что же вы хотите от автомата?
- По мне-то, господин Кемпелен, все одно - проигрывает он или выигрывает, я в этом разбираюсь, как англичанин в винах, а вот разговоры слышу Говорят, если это машина, значит, она должна каждый раз выигрывать. А если она то выигрывает, то проигрывает, как мсье Леже после возлияния, значит, она не машина, а черт знает что!
- Но я же никого ни в чем не разуверяю! Пусть себе думают что хотят.
- То-то и оно! Что касается колдовства или других дьявольских козней, Господи помилуй, то я уже давно не слыхивал, чтобы во Франции кого-нибудь сжигали. Беда в том, что народ называет вас, как бы это поделикатнее сказать...
- Да говорите прямо!
- Вы уж извините меня, мсье Кемпелен, мошенником вас называют!
- Разве я похож на мошенника?
- Господь с вами, мсье Кемпелен! Да ведь не я так говорю, а клиенты... Тут один шевалье из Страсбурга вас прямо с графом Калиостро сравнивал. Нужно на него, говорит, то есть на вас, в полицию донести. И меня стращал, дескать, и я в ответе буду. Деньги сулил, мол, подсмотри, что он, то есть вы, мсье, в комнате делаете, когда с машиной наедине остаетесь...
- Ну а вы?
- А что я? Я говорю, что вы эту чертову куклу, то есть, простите, мсье, фигуру, каждый раз с собой привозите и увозите. Слуги ее погружают и


166
выгружают, как бочку с сельдями, никто лишний не входит и не выходит. Все на своих насестах, как куры у моего шурина в Авиньи. А насчет машины, то у каждого свои секреты. Вот мой повар, Жюль, например, так он к своим омарам и близко никого не подпускает.
- А сами-то вы, мсье Будиньо, что на этот счет думаете?
- Что я думаю? Я, мсье Кемпелен, думаю, что вы большой искусник. У меня глаз наметанный, настоящего мастера с одного взгляда распознаю. Смастерить механическую куклу, чтобы она шахматы по доске передвигала, для вас пара пустяков. Я так всем и говорю. А мне объясняют: в шахматы думать надо. Я так понимаю, мсье Кемпелен, что думать надо во всем, но, ей-Богу, за десять лет в кафе «Режанс» насмотрелся я и на таких игроков, которые только и знают, что переставлять фигуры куда попало. По сравнению с ними ваш турок все равно, что патер Жильбер по сравнению с моей тещей, унеси ее черти! Только вот что я еще думаю, простите меня ради Бога! Всякое, знаете, бывает... Может, у вас не хватает денег сделать машину получше? Так за этим дело не станет. Я человек небогатый, но если нужно... Ну, и последний совет. Почему бы вам не смастерить какие-нибудь фигурки, чтобы они плясали или на дудке играли? Народ бы валом повалил, да и денежки рекой потекли...
- Благодарю вас, мсье Будиньо, но через две недели я заканчиваю свои выступления в Париже.
- Вы гневаетесь, мсье Кемпелен?
- Напротив, я признателен вам за добрый совет, однако у меня свои планы. Прощайте!
Вот и пойми этих господ, уныло смотрит Будиньо в затылок удаляющемуся Кемпелену. Хочешь, как лучше, а они...
- Жюль! - кричит он, втягивая ноздрями запах едкой гари. - У тебя мясо горит! - И ядром, пущенным из пушки, проносится к двери, сокрушая все на своем пути. Склянка чернил изливает на полу свою горечь в окружении зеленых бутылок и распластанной конторской книги...
Началось, вздыхает Кемпелен, садясь в экипаж. Даже лавочник советы подает. А на что, собственно, рассчитывать?
Карета катит по берегу Сены. Мимо мелькают лавки букинистов. Как ни старались короли выселить их отсюда, верх взяли книготорговцы. Со многими Кемпелен уже познакомился, его библиотека пополнилась редкими изданиями.
Напротив Лувра, обрамляя округлыми крыльями часовню в иезуитском стиле, раскинулся бывший дворец Мазарини. Когда скупец-карди- нал готовился переселиться в иной мир и замаливал грехи перед Богом и


167
людьми, он жертвовал свои несметные богатства на благотворительные цели. За три дня до смерти он завещал два миллиона ливров на учреждение Коллежа Четырех Наций. Коллеж обосновался во дворце, став крупнейшим учебным центром Франции.
Кемпелен тоскливо провожает глазами храм науки. Почему так нелепо складывается жизнь? Его место здесь, среди ученых, а он таскается со своей ярмарочной поделкой на потребу толпе. Чертова кукла? Неплохо звучит. Может, послушаться совета, смастерить пляшущих человечков - и в балаган, на площадь? «Выступает придворный советник его императорского величества...» Проклятый турок! Пристал, как парижская грязь.
Кемпелен ловит себя на мысли, что его раздражение вызвано не только уязвленной гордостью, его беспокоит игра Иоганна. Хозяин кафе человек простой, но со сметкой, не зря он опасается, что частые проигрыши автомата могут охладить публику. Кому захочется платить деньги за такое жалкое зрелище? Переставлять фигуры на доске может каждый...
Карета сворачивает на улицу Сены, здесь Кемпелен снимает двухэтажный особнячок.
- А у нас гость, - сообщает Анна.
- Гость?
- Не волнуйся, это не соглядатай, и, кажется, принес он тебе добрые вести.
Кемпелен проходит в гостиную. С канапе привстает элегантно одетый мужчина.
- Мсье де Кемпелен?
- К вашим услугам.
- Маркиз де Кондорсе, - представляется гость.
Запрыгало сердце. Пересохло в горле. Наконец-то!
- Да что мы стоим? - берет себя в руки Кемпелен. - Присаживайтесь, пожалуйста!
- Имею честь пригласить вас на заседание академии. Такое пожелание высказала королева, а мсье Паскаль известил ученый совет о ваших изобретениях. Члены совета согласились заслушать ваш мемуар, заседание назначено на среду, 12 июля, в три часа пополудни. Сначала вы сделаете сообщение о говорящей машине, затем шахматный автомат сыграет партию с мсье Филидором.
- Мне говорили, он в Лондоне...
- На днях вернулся в Париж и согласился выступить, если можно так сказать, вашим оппонентом. Так что вам, мсье Кемпелен, представляется исключительная возможность для всестороннего обмена мнениями.


168
- Буду счастлив представить на суд французских ученых мой скромный труд!
- Желаю успеха!
Кемпелен провожает гостя до дверей.
Из комнаты выглядывает Анна.
- Ты мой добрый ангел! - обнимает жену Кемпелен и торопливо проходит в кабинет.
Анна знает его в такие минуты. Наверное, вышагивает из угла в угол. Одна рука заложена за спину, другая согнута в локте и выставлена вперед. «Как клешня у рака», - сказала она однажды.
Парижская академия наук размещалась в старом Лувре. Со второй половины XVII века Лувр уже не был королевской резиденцией и использовался для нужд Королевской академии живописи и скульптуры, а также как хранилище королевских художественных коллекций. Академия наук обитала там, можно сказать, на птичьих правах, в тесных и плохо оборудованных помещениях, хотя была центральным экспертным и консультативным органом королевской Франции по всем вопросам науки и техники. Академики избирались на общих собраниях тайным голосованием, но утверждались королем, и последнее слово оставалось за ним. Почетные академики назначались непосредственно королем; ими, как правило, становились подвизавшиеся в науке тщеславные вельможи. Главную научную силу составляют члены-пенсионеры, то есть академики, получавшие государственное жалованье. Оно распределялось дифференцированно и было весьма скромным. Лаплас, например, получал всего 600 ливров в год. Каждый пенсионер имел как минимум одного ученика, они называлась адъюнктами. Независимо от титулов, званий и должностей все сотрудники академии пользовались в отношениях друг с другом обращением «мсье».
Общие заседания проходили дважды в неделю - по средам и пятницам. Официальные отчеты не публиковались, посторонние лица в заседаниях не участвовали, их допускали только по рекомендации секретаря академии и лишь в тех случаях, когда они докладывали о своих изобретениях и открытиях; по терминологии того времени это значило «зачитать мемуар». Тайна, окружавшая работу академии, по мнению правительства, поднимала престиж ученых, создавала ореол исключительности.
Во второй половине XVIII века, а точнее, в дни описываемых нами событий Парижская академия блистала созвездием выдающихся ученых. Назовем лишь тех, кто имеет отношение к нашей книге. Нет нужды подробно останавливаться на их вкладе в науку, каждое из имен можно най-


169
Антуан Лоран Лавуазье (1743-1794) Жан Лерон ДАламбер (1717-1783)
ти в любом энциклопедическом словаре: Жан Лерон Д'Аламбер (1717- 1783), математик, механик, философ; Жан Сильвен Байи (1736-1793)*, астроном; Жорж Луи Леклерк Бюффон (1707-1788), естествоиспытатель; Жан Антуан Никола маркиз де Кондорсе (1743-1794)*, математик, философ, экономист; Антуан Лоран Лавуазье (1743-1794)*, химик; Пьер Симон Лаплас (1749-1827), астроном, математик, физик; Гаспар Монж (1746-1818), математик, инженер.
Как и повсюду в тогдашней Франции, в академии процветали протекционизм и групповщина. Жан Поль Марат, известный своими оголтелыми статьями под именем «Друг народа», рисует такую картинку: «На своих публичных заседаниях эти группы никогда не упускают случая обнаружить признаки скуки и взаимного презрения. Весело смотреть, как геометры зевают, кашляют, отхаркиваются, когда зачитывается какой-нибудь мемуар по химии, как химики ухмыляются, кашляют, харкают, зевают, когда зачитывается какой-нибудь мемуар по геометрии».
* Даты смерти, обозначенные 1793-94 годами, свидетельствуют, что эти ученые были гильотинированы во время якобинского террора.


170
Пьер Симон Лаплас (1749-1827) Жан Антуан Никола маркиз
деКондорсе (1743-1794)
Нельзя, разумеется, безоговорочно доверять сарказму «Друга народа», в свое время он отчаянно рвался в академики, но был забаллотирован. И все же... Амбициозность, кастовость, консерватизм были спутниками многих закрытых научных учреждений. Эти «грешки» водились и за Парижской академией.
Кемпелен шагает из угла в угол, заложив руку за спину и выставив вперед другую. Так почему-то лучше думается.
Настал день, о котором он мечтал. Его пригласили в Парижскую академию. Конечно, ученых заинтересовал шахматный автомат, но он готов примириться с чем угодно, лишь бы показать им свою говорящую машину. Он пробовал демонстрировать ее в Версале, но успеха не имел. Обыкновенный ящик, пусть даже говорящий, не волнует публику, ей подавай иллюзию реальности. Разумеется, ему не стоило бы большого труда вмонтировать говорящее устройство в фигуру куклы-ребенка. Но он сознательно лишил его внешних черт живого существа, чтобы исключить всякую двусмысленность. Правда, в последнее время стали заедать клапаны, пришлось даже перебрать некоторые узлы. Но сейчас, слава Богу, все в порядке. Болтает, как Тереза в детстве.
И все же предстоящее выступление вызывает беспокойство. Он хорошо знаком с миром ученых. У каждого свой подход, свои взгляды и, конечно же, амбиции. На всех не угодишь. Нужна поддержка. На кого он может рассчитывать? Его же здесь никто не знает! Разве что Франклин. Просто необходимо, чтобы на заседании присутствовал


171
Франклин! Его доброжелательность и авторитет могут оказать неоценимую помощь.
Кемпелен садится за письменный стол.
«Если я сразу же после возвращения из Версаля, - пишет он, - не обратился к Вам с просьбой посетить демонстрацию шахматного автомата, то только потому, что мне понадобилось некоторое время, чтобы внести усовершенствование в свою другую машину, которую я также хотел бы вам показать...»
Кемпелен дописывает письмо и идет искать Антона. В его комнате он застает Иоганна и Терезу, они играют в шахматы.
- Па! - притворно жалуется девушка. - Почему он заставляет меня играть черными?
- Черный цвет фигур оттеняет белизну ваших рук, - скороговоркой выпаливает юноша и краснеет до ушей. Этот «изысканный» комплимент он вычитал в какой-то старинной книге.
- Вот и неверно, вот и неверно! Просто белые чаще выигрывают, а вы боитесь проиграть!
Иоганн становится пунцовым.
Девочка попала не в бровь, а в глаз, думает Кемпелен. Он действительно стал бояться поражений. Не от Терезы, понятно.
- Это письмо, - говорит Кемпелен, отдавая конверт Антону, - нужно срочно вручить господину Франклину. Если его нет в Пасси, съездишь в Версаль... А ты, Тереза, займись Кароем, он совсем читать перестал.
- Всегда так, - хнычет Тереза, - только я собралась объявить шах...
- Ступай, ступай, - строго сдвигает брови отец, - нам с Иоганном надо поговорить наедине.
Он подходит к столу и листает раскрытую книгу.
- Что-то новое?
- Трактат о шахматах, сочиненный Бернаром, Карлье, Леже и Вердони, Антон купил.
- Ваши обидчики?
- Что поделаешь, если я туп, как пробка! - с сердцем произносит Иоганн.
- Выходит, и я глупец, коль скоро принял пробку за шампанское. Нет, друг мой, я не ошибся. Играете вы превосходно и талант у вас необыкновенный.
- В шахматах ценится не талант, а умение. Всегда прав тот, кто выигрывает.
- Господь с вами, Иоганн, вы же выиграли массу партий!
- У второразрядных игроков. А как услышишь, что перед тобой какая-нибудь знаменитость, тотчас волнение находит, мысли путаются...


172
Сегодня утром, например, разбирал партию, сыгранную с Вердони, и сразу же увидел правильный ход. А тогда... Ума не приложу, как я мог допустить такую глупую ошибку!
- В Париже, конечно, играют лучше, чем в Прессбурге, но Давид уверял меня...
- Простите, господин Кемпелен, но о Давиде я уже слышать не могу, - вспыхивает юноша. - Чуть что, вы его в пример ставите. Я многим ему обязан, но подумаешь, Кобенцль, Клингер, Абафи... Это же партнеры на пешку и ход! Юрковичу-то он проигрывал? Воглеру тоже. Хотел бы я посмотреть на него в кафе «Режанс»!
- Я убежден, что вы ни в чем не уступаете Давиду, но вам недостает уверенности, спокойствия, сознания собственной силы.
Иоганн подходит к окну. На улице ликует солнце, гурьба ребятишек спешит на набережную, где-то заливается шарманка.
- Гулять вам побольше надо, воздухом дышать. Запираетесь на целый день в душной комнате, иссушаете ум и тело. Какая уж тут игра! Почему не поехали с детьми в Булонский лес?
Иоганн молчит, насупившись.
- Опять с Терезой повздорили?
- А что она надо мной издевается! Говорит, играть не умею, скоро ей начну проигрывать...
- Господи! - смеется Кемпелен. - Вы же взрослый человек! Не принимайте ее всерьез, девчонке лишь бы подурачиться. Но я сделаю ей выговор.
- Не надо, господин Кемпелен, - пугается Иоганн, - не то она, чего доброго, решит, что я нажаловался...
«Совсем еще мальчишка!» - думает Кемпелен, глядя на смущенного Иоганна. Только годы и опыт превратят его в шахматного бойца. Но такой боец нужен сейчас. Сию минуту.
- Скажите, Иоганн, хотели бы вы сыграть с Филидором?
- Еще бы! Это я только за турка отвечаю, что не хочу.
- Тогда готовьтесь. Послезавтра он будет вашим соперником.
- Вы не шутите?!
- Я говорю правду.
- Филидор, - шепчет Иоганн, и в глазах его вспыхивают голубые чертики...
Он должен выиграть у Филидора, думает Кемпелен. Тогда он поверит в себя, преодолеет робость перед именами. Да и для дела полезно. Сенсация на весь мир: «Шахматный автомат, победивший Филидора!» Но как его победить?..


173
КУДА СМОТРЕЛ ВОЗНИЦА
- Играем мы с графом Брюлем в шахматы. Положение запутанное, он призадумался, а я задремал. Вдруг слышу посторонний звук. Открываю глаза: кто-то ставит на стол чашечку кофе, бисквиты. Достаю шиллинг, бросаю на поднос: «Сдачи не надо!» Брюль как прыснет! Тут я окончательно проснулся. Оглядываюсь: мы в гостиной на Олд Беллингтон- стрит, а передо мной с раскрытым ртом Дженни, горничная графа. «Извините, - говорю, - думал, в клубе играю».
Филидор заразительно смеется, запрокинув голову. Морщинки на шее разглаживаются, но предательски колышется второй подбородок. Большой и вальяжный, он напоминает добродушного короля из старинных французских сказок.
- Па, верно, что тебя пригласили в академию сыграть с шахматным автоматом? - спрашивает Андре, его старший сын. В двадцать лет все хороши, но этот прекрасен, как Нарцисс.
- Мама проговорилась? А я-то собирался тебе сюрприз преподнести. Но раз уж ты такой всезнайка... Завтра поедешь со мною в Лувр.
- Вот здорово! Об автомате столько слухов ходит... Ты думаешь, это настоящая машина?
- Что-то не верится. Говорят, в кафе «Режанс» этого турка общипали, словно петуха, не так уж он и грозен. Но если автомат и впрямь чистая машина, тогда в его действиях должна быть какая-то система, метод, что
ли, и этот метод можно будет обнаружить.
- Игра пешками, как у тебя?
- Почему бы и нет?! - весело восклицает Филидор. - Научное подтверждение моего «Анализа». Между прочим, и учение Рамо о гармонии нашло обоснование в физических законах Савера.
- А если у автомата итальянский акцент?
- Тогда это не автомат. Итальянцы играют, как Бог на душу положит, закономерностей они не признают, уповая на вдохновение и ошибку противника. Не спорю, есть среди них хорошие игроки, слышал я о Рио, Лолли, Понциани, но
л л п встретиться с ними не довелось, хотя они
Франсуа Андре Дапикаи г тт
Филидор (1726-1794) и пускают в меня язвительные стрелы. Ну,


174
а наши поклонники Калабрийца никогда не выдерживали правильной игры, в своих наскоках они терпели фиаско, как Дон Кихот с мельницами.
- Но Калабриец обосновывает свои игры вариантами...
- Они содержат немало ошибок, да и совсем не обязательны, хороший игрок всегда найдет способ избежать их с выгодой. Зато владея общим планом и имея перед собой конкретную цель, легко находить лучшие ходы. Сейчас я покажу тебе партию с графом Брюлем, и ты убедишься, что игра шла как по нотам, хотя и вслепую.
Отец и сын расставляют шахматы.
- Андре, - заглядывает в дверь Элизабет, жена Филидора, - к тебе пришли.
- Ко мне? - удивляется сын.
- Не к тебе, а к отцу. Господи, вечно с вами путаница!
- Так кто же пришел, Элиза?
- Мсье де Кемпелен.
- Кемпелен?! Изобретатель шахматного автомата!
- Что же удивительного в том, что он хочет с тобой познакомиться?
- Действительно, - успокаивается Филидор. - Проси его.
Он поднимается навстречу Кемпелену.
- О, мсье! Весьма рад, что вы нашли время навестить меня... Мой сын Андре... Присаживайтесь, пожалуйста!
Хозяин и гость, приветливо улыбаясь, исподволь изучают друг друга. Обычные слова, обычные вопросы. Как вам понравился Париж? Бесподобен! Долго ли вы у нас пробудете? К сожалению, нет. Куда держите путь? В Лондон. О, Лондон! Там вы найдете немало любителей шахмат...
Названы шахматы. Вот они рядом, на столике. Взгляд Кемпелена задерживается на расставленных в боевом порядке фигурах. Сейчас он сделает рискованный ход, надо только дождаться, пока уйдет этот красивый юноша.
Андре читает в глазах гостя немую просьбу и откланивается. Уже прикрыв двери, он слышит странные слова Кемпелена и настороженно замирает.
- Я не волшебник, мсье, и мой автомат играет не лучше меня. Но сейчас это единственный источник моего существования. Судите сами, какой удачей для меня было бы объявить в газетах, что шахматный автомат победил самого Филидора!
Андре едва сдерживает восклицание. Вот она, отгадка! Автомат не машина, им управляет человек...
Филидор обескуражен. Какой дать ответ? Согласиться? Это нечестно. Отказать? Но Кемпелен так искренен, так откровенен... Что для


175
него, Филидора, одержавшего столько побед, какое-то там поражение от шахматного автомата! Пустяк. Случайность. А для Кемпелена? В чужой стране... Возможно, в долгах, как некогда он сам...
Пауза длится бесконечно долго. Андре стыдливо озирается. Нехорошо, если его застанут у дверей. Верх берет любопытство. Он остается.
- Мсье, - доносится наконец приглушенный голос отца, - я готов пойти вам навстречу, но об этом никто не должен знать.
- Можете на меня положиться, это же в моих интересах.
- Но есть еще одно условие...
Ужели деньги? Андре прислоняется к косяку, чувствуя, как кровь ударяет в голову.
- Мое намерение,- продолжает Филидор, - не должно быть очевидным. Пусть ваш автомат правильно и энергично атакует мою позицию. Необходимо, чтобы я защищался и чтобы никто не заметил, что я поддаюсь...
Андре с облегчением вздыхает и тихонечко отходит от двери. Теперь он знает, что произойдет в академии. Как сказал про него отец? «Всезнайка»? Но Андре не чувствует за собой вины. Чистая случайность. Он не собирался подслушивать. Просто Кемпелен поторопился начать разговор...
Париж


176
- Тут какой-то тип ошивается...
Андраш сообщает; свои наблюдения вполголоса, делая вид, что занят лошадьми.
У соседнего дома, где улица Мишодьер пересекает улицу Сент- Августина, маячит фигура в коричневом плаще. Кто это? Не хватало еще, чтоб его застали у Филидора.
Кемпелен вглядывается в незнакомца. А тот и не думает маскироваться. С наглой ухмылкой перебирает четки, словно ждет приглашения к беседе. Вот тебе и незнакомец! Да это же монах из Регенсбурга! Кемпелена охватывает гнев. Ну держись, наглец! На войне как на войне...
- Андраш, - тихо, но многозначительно говорит он кучеру, садясь в карету. - Видишь лужу, что поменьше Дуная, но побольше Сены? Давай проедем так, чтобы отбить у отца-монаха охоту совать нос в чужие дела.
Андраш прищуривается, прикидывая расстояние до угла, вскакивает на козлы, зычно кричит «хоп!» и пускает лошадей прямо на монаха. Тот еле успевает отскочить в сторону. Четыре пары копыт разламывают лужу, жидкая грязь окатывает монаха с головы до ног.
Если бы Кемпелен мог увидеть сейчас Вишню, он вряд ли рискнул над ним посмеяться. Страшная гримаса исказила лик иезуита, серые комья повисли, словно струпья на прокаженном, прозрачные глаза, полные ненависти, округлились, как два белых блюдца.
- Hostis generis humani!* - беззвучно шепчет Вишня и видит, как из дома выходит стройный юноша.
- Мсье, простите ради Бога...
Андре останавливается, пораженный зрелищем, но монах уже перевоплотился в жалкого сгорбленного человечка.
- Вы не окажете мне помощь?
- Охотно, святой отец. Я провожу вас к консьержке, там вы приведете себя в порядок... Как это вас угораздило?
- Карета окатила... Вы не скажете, кто в ней ехал? Наверное, ка- кой-нибудь важный господин. Он вышел из этого же подъезда.
- Да? - настораживается Андре. Его учили всегда говорить правду, но сейчас он, кажется, соврет и не испытает угрызения совести. - Я никого не видел. Может быть, кто-то приезжал к адвокату, мсье Бежу? Он живет этажом выше.
Андре пропускает монаха к консьержке и на всякий случай возвращается домой, чтобы сторожить свою ложь. Через четверть часа, увидев в окно удаляющегося монаха, он спускается вниз.
* Враг рода человеческого! (лат.).


177
- Монах вас о чем-нибудь расспрашивал, Мишлин?
- Спросил только, дома ли мсье адвокат.
- А он дома?
- Третий день, как в Руан уехал. Суд там какой-то...
«Сказать отцу о монахе?» - думает Андре. Но тогда придется объяснить причины своих опасений. Он уже слышит насмешливое «всезнайка» и теряет желание стать объектом родительских нравоучений. Да и нет у него оснований подозревать несчастного монаха в злом умысле.
Если бы у Мофля д’Анжервиля спросили, сколько лье исшагал он по Парижу за свои 30 лет, вопрос озадачил бы его в не меньшей степени, чем теорема Ферма. Вот и сейчас неутомимый газетчик идет вверх по улице Мазарини. Спору нет, думает Мофль, итальянец преданно служил королеве, хотя и себя не забывал. Но куда больше улице подошло бы имя Мольера. Здесь, в маленьких парижских театрах великий комедиограф дебютировал сначала как актер, затем как драматург. В другой раз Мофль наверняка припомнил бы множество пикантных историй, связанных со служителями и поклонниками Талии, но сегодня он озабочен интригующим известием. В кафе «Прокоп», где его приятель Поль закатил королевский обед по случаю неожиданного гонорара, кто-то пустил слух, что в три часа пополудни в академии наук будет демонстрироваться шахматный автомат, а играть с ним вызвался сам Филидор, на днях вернувшийся из Англии. Такое событие д’Анжервиль без внимания оставить не мог. Он еще не знает, правда это или вымысел, но все же, пожертвовав десертом, спешит в Лувр, хотя и без особых надежд на успех. Попасть в академию, особенно на закрытое заседание, удавалось лишь немногим его коллегам. Сам он был там всего один раз - прошлым летом, когда гостившему в Париже русскому дофину Павлу показывали (нашли, что показывать!) опыты по выяснению природы обоняния и выделению зловонных испарений (кажется, так это безобразие называлось). Эксперименты проводились во дворе, но против ученых свежий воздух оказался бессилен. Поднялся такой смрад, что пощады запросил даже привычный ко всяческим миазмам Лавуазье. Как написал потом в своем газетном отчете д’Анжервиль, опыты поражали не столько воображение, сколько чувствительные носы. Русский принц хмурился и мрачнел...
Д’Анжервиль идет вдоль фасада бывшего дворца Мазарини и сворачивает к улице Сены. Стороннему наблюдателю может показаться, что он всецело погружен в свои мысли и ничего вокруг не замечает. Но это не так. Наметанный глаз машинально фиксирует окрестные предметы.


178
Его обгоняет подгулявшая компания. Из дворца выходят два серьезных господина в профессорских мантиях. У сквера стоит груженная камнями телега, возница держит лошадь под уздцы. Прачка тащит корзину с бельем. Собака гонится за кошкой.
До угла уже рукой подать, как вдруг за его спиной раздается грохот и мимо проносится телега, которую он только что оставил позади. В то же мгновение со стороны улицы Сены на перекресток въезжает карета. Кучер отчаянно хлещет лошадей. Телега цепляет заднее колесо кареты. Слышится звон бьющегося стекла. Обезумевшая лошадь вздымается на дыбы. На миг все застывает, как на гравюре. Но вот телега срывается, и лошадь уносит ее прочь. Карета резко накреняется, Из нее вываливается человек, а на него медленно сползает большой неуклюжий ящик. Подоспевший кучер удерживает его от падения. Из кареты выпрыгивают еще три пассажира. Двое из них д’Анжервилю знакомы. Это Кемпелен и Антон.
Д’Анжервиль смешивается с толпой, обступившей место аварии. Народ встревоженно гудит. Почему понесла лошадь? Куда делся возница? Не пострадали ли люди? Одни подают советы, другие предлагают помощь. Кемпелен отрицательно машет головой. Он побледнел, но владеет собой, отдавая короткие распоряжения. Четверо мужчин подхватывают зачехленный предмет и бережно несут его вниз по улице. Кемпелен достает из кареты небольшой, но увесистый ящик, держа его за ручку, как чемодан. Вскоре все скрываются в третьем доме от угла. Из ворот выбегает еще один человек. Он распрягает и уводит лошадей. Теперь о происшествии напоминают лишь охромевшая на одно колесо карета да глубокая борозда, вспаханная просевшей осью.
Толпа редеет. Д’Анжервиль встречается взглядом со стоящим невдалеке человеком. И хотя простая рабочая блуза и сдвинутая на лоб широкополая шляпа изменили облик, он узнает собеседника из кафе «Режанс». Такие глаза не забываются.
Человек подходит к д’Анжервилю.
- Добрый день, мсье! Что здесь происходит?
- На карету Кемпелена наехала телега.
- Какая неприятность... Куда смотрел возница? Наверное, был пьян?
В его голосе слышится издевка, и д’Анжервиля охватывает раздражение.
- Спросите что-нибудь полегче, мсье...
- Полегче? - саркастически улыбается тот. - Извольте. Как поживает ваша статья?
- Вы обещали представить факты.
- А этого вам мало? - кивает он на беспомощную карету.


179
- Что вы имеете в виду?
- Предостережение свыше.
- Вы уверены, что «свыше»?
- Главное, чтобы в этом был уверен мсье Кемпелен!
И странный человек припускается вниз по улице Сены.
Чертовщина какая-то, думает д’Анжервиль. За что он так ненавидит Кемпелена? Кто он?
Д’Анжервиль замечает, что остался в полном одиночестве, лишь уличный пес смотрит на него, подобострастно виляя обрубком хвоста.
«Предостережение свыше», - задумчиво повторяет Мофль, оглядывая место происшествия. А может быть, «сбоку»?
За перекрестком, напротив улицы Мазарини развесили растопыренные пальцы листьев три каштана. Д’Анжервилю чудится, что они манят его к себе. Он подходит к деревьям. Здесь? Он становится лицом к перекрестку. Отсюда хорошо видны обе улицы. Вон дом Кемпелена, а вон и сквер. Не сюда ли смотрел возница? Он призывает воображение, и вот уже от подъезда трогается карета, человек, стоящий за деревом, подает знак, и обезумевшая от внезапной боли лошадь несет груженный камнями снаряд навстречу цели...
- Ну, что ты ко мне привязался? - говорит д’Анжервиль не отстающему от него псу. - Нет у меня ничего. Понимаешь?
Пес прижимает уши и заливается звонким лаем.
- Иди сюда, я тебя хоть поглажу.
Пес опасливо пятится и останавливается на почтительном, по его мнению, расстоянии.
Мофль делает шаг вперед и наступает на какой-то твердый предмет. В траве, словно черная змейка, свернулась ниточка деревяшек. Четки! Откуда они здесь? Кто обронил их? Он сует четки в карман. Сейчас не время для раздумий. Нужно поспешить
Парше. Химера. в ЛУВР- Может быть- Кемпелен
Собор Парижской Богоматери еЩе приедет.


180
Пес провожает его до моста Каррузель и тоскливо скулит, вытянув морду Д’Анжервиль свистит ему в ответ.
- Иоганн!
- Да, - глухо откликается сундук.
У Кемпелена дрожат руки, когда он сдвигает крышку автомата. Юноша выглядит скверно. Волосы слиплись, по лбу стекает струйка крови. Он тяжело дышит, но, увидев вокруг трагические лица, мягко улыбается.
- Ну, что вы так на меня смотрите? Что произошло?
- С какой-то телегой столкнулись, - стараясь сохранить спокойствие, отвечает Кемпелен. - Как вы себя чувствуете?
- Голова немного кружится... Мы не опоздаем?
В дверях сгрудились слуги, дети, Анна.
Тереза бросается к Иоганну.
- Вам больно?
- Ни капельки, - храбрится юноша.
Тереза слюнявит кружевной платочек, стирает запекшуюся кровь, осторожно проводит ладонью по волосам и нежно касается губами его щеки. Становится тихо, как на похоронах. Все поражены фантасмагорическим зрелищем: припавшая к автомату девушка, белое, словно обсыпанное мукой лицо юноши и зловещая голова в тюрбане с дьявольским блеском стеклянных полусфер.
«Болван», - явственно слышит Кемпелен, и перед ним проносится то ли тень, то ли отзвук далекого сновидения. Ему нестерпимо хочется оторвать эту отвратительную голову, растоптать эти нечеловеческие глаза, он уже делает шаг вперед, но, овладев собой, произносит металлическим голосом:
- Здесь слишком много людей!
Комната пустеет. Жужа промывает ранку на лбу Иоганна, накладывает корпию, перевязывает бинтом.
- Иоганн, - Кемпелен кладет руку на его плечо, - при других обстоятельствах я немедленно уложил бы вас в постель. Но сегодня демонстрацию отменить нельзя. Вы способны продержаться два часа?
- Конечно! Я совсем здоров, и голова прошла... Вот только турок...
Перегнувшись пополам, Антон копошится в автомате.
- Механизм в порядке, - распрямляется он.
- Слава Богу, - облегченно вздыхает Кемпелен. - Пойду проверю говорящую машину. Пусть Ференц закладывает другую карету. Автомат загрузите во дворе, чтобы никто не видел. Карету подадите к подъезду, через четверть часа выезжаем. Держитесь, Иоганн!


181
Париж. Площадь Каррузель
В дверях он сталкивается с Жужей. Девушка держит в руках черную косынку. Она повяжет голову Иоганна, чтобы белый бинт не мелькнул ненароком при показе автомата...
Ехали молча. Миновали охромевшую карету. Кемпелен старался не думать об аварии. Он собирал разбежавшиеся мысли, вспоминал слова, которые хотел сказать высокому собранию. Это просто счастье, что машины не пострадали, а Иоганн отделался легким ушибом.
У моста Каррузель их облаяла собака. Кемпелен вздрогнул и спросил Иоганна, не болит ли у него голова. «Нет», - тихим голосом отозвался ящик. Ничего, одну игру выдержит, сегодня она будет короткой, подумал Кемпелен, а вслух сказал: «Молодец!»
С Тюильрийской набережной хорошо видно, как к Лувру подкатывают кареты и важные господа исчезают в высоком портале. А вот и Кемпелен. Слуги несут автомат. Пора действовать.
Д’Анжервиль огибает дворец и попадает во внутренний двор. План его бесхитростен, а главное - безнадежен. Он будет стоять перед черным ходом до тех пор, пока не привлечет к себе внимание. Выйдет консьерж и спросит, какого черта он здесь ошивается. Тогда... Тогда он предложит служителю сто луидоров. Мешок золота. У того алчно разгорятся глаза, и он поведет Мофля потайным ходом...


182
Господи! Какие луидоры, какое золото, когда у него от силы пять ливров! Он сует в карман руку и натыкается на четки. Может, они чего-ни- будь стоят? Встречаются же ценные поделки! Он взвешивает ниточку на ладони, внимательно разглядывает и даже обнюхивает. Ничего примечательного. Черное дерево, отполированное сотнями тысяч прикосновений. Одна костяшка почему-то красная. Деревяшки приятно ласкают пальцы, отвлекая от безрадостных мыслей.
Нет, так дело не пойдет, думает д’Анжервиль, перебирая четки. Нужно сочинить какую-нибудь душещипательную историю. Итак, сейчас отворится дверь и появится сердитый консьерж.
«Что вам здесь надобно?» - «Ох, мсье профессор, окажите милость, дозвольте хоть одним глазом взглянуть на господ академиков, которых чту, как отца родного!» - «Это невозможно, ступайте прочь!» - «Сжальтесь, мсье профессор, сотни лье прошел я по дорогам Франции ради этой минуты и скорее утоплюсь в Сене, чем вернусь домой с разбитыми надеждами».- «А что вы, собственно, хотите?» - «Всю жизнь свою посвятил я изучению разных наук, но в сложении не ушел далее пяти ливров с мелочью, а в философии остановился на общественном договоре с собственной супругой. Так дайте ж мне подышать одним воздухом с великими людьми, которые за завтраком решают теорему Пифагора, а за ужином придумывают новые названия старым звездам!» - «Послушайте, милейший, уж не с луны ли вы свалились?» - «Моя жена и мсье аббат придерживаются именно такого мнения. Но я-то хорошо помню, что ро-
Лувр


183
дился в Байоне». - «В Байоне? Что ж вы сразу не сказали? Земляк! Гасконец! Да я для вас...» - «Хоть я и гасконец, но скромен и неприхотлив. Меня вполне удовлетворила бы узенькая щелочка с видом на зал заседаний». - «Следуйте за мной!»
Фасад Лувра Мофль парит на
крыльях фантазии, постукивая костяшками четок. Черная, черная... Красная. Черная, черная, черная...
- Мсье!
Из приоткрывшейся двери выглядывает чье-то желтое лицо.
- Проходите быстрее! - И Мофль не успевает опомниться, как попадает в небольшой вестибюль.
- Следуйте за мной, - говорит человек.
Они идут по каким-то лестницам, переходам и наконец подходят к дверям, за которыми слышится отдаленный шум.
- Будьте осторожны, - шепчет проводник, пропуская вперед спутника, - вас никто не должен видеть. Когда закончится заседание, я приду за вами.
Д’Анжервиль оказывается в полутемной каморке, лишь маленькое круглое оконце роняет слабый свет на стоящую рядом табуретку. Он заглядывает в оконце, и его взору предстает амфитеатр, заполненный людьми. Посреди зала стоит человек в черном фраке.
- Итак, господа, - произносит человек, и д’Анжервиль узнает в нем Кемпелена, - я познакомлю вас с устройством говорящей машины.
Как в сказке, думает Мофль и, примостясь на табуретке, превращается в слух и зрение.
ЖЕСТОКИЙ ЛУВР
Каждый шаг по древнему Лувру рождает в душе священный трепет. Вечными хранителями истории застыли аллегорические фигуры - «скульптуры из камня для короля». Более двухсот лет назад здесь в окружении пышной свиты вот так же шествовали Генрих II и Екатерина


184
Медичи. Кажется, еще мгновение - и зазвучит протяжная перекличка стражи, возвещавшая о приближении королевской четы. Но Лувр безмолвствует. Лишь гулким эхом перекатываются по коридорам отзвуки шагов.
Поворот. Лестница Генриха II. Кемпелен не замечает крутых ступеней, его окрыляет близость цели. Распорядитель молча указывает дорогу, а следом осторожно и торжественно, словно сказочный сундук с драгоценностями, слуги несут шахматный автомат.
- Здесь будет проходить заседание, - говорит распорядитель, распахивая двери.
Вот она, святая святых французской науки!
В глубине зала над мраморным камином огромное полотно Антуана Копеля - Минерва держит в руках изображение короля. Прекрасное лицо богини мудрости непроницаемо... Стены увешаны портретами членов королевского дома. Вельможно, но милостиво взирают они на чужеземца. По обеим сторонам возвышается амфитеатр кресел. Зал еще пуст, но Кемпелену чудится гул голосов, движение многоликого собрания. Взгляд скользит по рядам все выше, выше, и вот уже стремительно несутся навстречу лепные орнаменты, причудливая роспись потолка. Рога изобилия щедро сыплют свои дары, невиданные животные будят мечты о неведомых странах, сверкающее оружие само просится в руки... Посредине потолка на овальном щите расцветают королевские лилии, а по углам старинной вязью выведен вензель Н - инициал воинственного короля, сраженного копьем на рыцарском турнире.
- Ваши машины, мсье, вы можете подготовить в зале Семи каминов.
Они проходят по паркету, выложенному кругами, квадратами, равнобедренными треугольниками («Торжество пропорций», - отмечает Кемпелен), и попадают в следующий зал. Свое название он получил по числу каминов, украшенных скульптурами. Зал разделен перегородками. Здесь проводятся научные опыты.
- Прошу сюда, - приглашает распорядитель, указывая на небольшое помещение, заставленное чучелами животных. - Заседание начнется через четверть часа. Ваши слуги, мсье, могут подождать внизу.
Антон расчехляет автомат: так Иоганну легче дышать. Кемпелен извлекает из футляра говорящую машину.
Зал Генриха II заполняется людьми. Одни рассаживаются в креслах, другие беседуют, расположившись небольшими группками.
- Устраивают из академии балаган, - ворчит элегантный господин с бриллиантовой булавкой в галстуке. - То сумасшедший Месмер, то недоучка Микаль, а теперь, извольте: венгерский Калиостро... Что вы на это скажете, мсье Лаплас?


185
Молодой кряжистый мужчина потирает ладонью подбородок.
- Audiatur et altera pars*, мсье Лавуазье. И думаю, отнюдь не случайно к нам пожаловал Франклин, полгода на заседаниях не показывался...
- Ничего удивительного, шахматы без Франклина все равно что громоотвод без грома.
Опираясь на неразлучную трость с костяным набалдашником, к собеседникам подходит американский ученый.
- Добрый день, господа! Не правда ли, великолепная погода? Солнечно и не жарко. Я вот ехал сейчас из Версаля и, честно говоря, завидовал людям, работающим на свежем воздухе. А мы даже отдыхать не умеем! Проводим время за беседами или шахматами, а то и вовсе за картами вместо того, чтобы размять свои кости, ускорить движение жидкостей в теле, наконец, просто насладиться природой. А каков результат? Подагра!
- Вы совсем нас забыли, мсье Франклин.
- Напротив, мсье Лавуазье, я внимательно слежу за вашими великолепными исследованиями. Критика флогистонной теории весьма убедительна. Будущее за кислородом. Виват, кислород!
Лавуазье церемонно отвешивает поклон. Лаплас обнажает в улыбке крупные белые зубы.
- Поневоле убеждаешься в том, - присоединяется к беседе астроном Байи, - что закон всемирного тяготения неизменен. Стоило появиться шахматам, как на небосклоне восходят шахматные светила.
- Вы имеете в виду Филидора?
- Нет, мсье Франклин, вас. И весьма любопытствую по поводу шахматного автомата. Вы ведь, кажется, играли с ним в Версале?
- Занятная фигура, господа! Движения точные и последовательные, да и играет замечательно. Принцип действия автомата держится изобретателем в секрете, дело, видимо, не обходится без участия человека, хотя я слышал самые различные предположения. Одно могу сказать с уверенностью: мсье Кемпелен серьезный ученый, круг приложения его таланта необычайно широк - шенбруннские фонтаны, паровые двигатели, говорящая машина...
- Ее мы сегодня увидим, - вставляет Лаплас.
- Надеюсь, что услышим тоже.
- И что же вы надеетесь услышать?
- Прежде всего, что машина заговорит. И если она действительно копирует человеческую речь, значит, законы механики распространя¬
* Следует выслушать и другую сторону (лат.).


186
ются на многие естественные процессы, протекающие в живом организме, и рассуждения покойного Ламетри получат новые доказательства.
- Не думаю, что в наше время нужно доказывать всеобщность законов механики.
- Вам, мсье Лаплас, может быть, и не нужно, вы со вселенной на дружеской ноге, но вашему покорному слуге не все ясно.
- Все ясно только Господу Богу и мсье Бюффону. Гипотезу о переходе мертвой материи к живой он излагает так уверенно, будто получил на это сеньоральные права от самого создателя.
Колокольчик возвещает о начале заседания.
Антуан де Кондорсе, исполняющий обязанности секретаря академии, обводит глазами собрание.
- Господа, у кого имеются вопросы к мсье Кемпелену?
Кемпелен только что познакомил ученых с устройством говорящей
машины и показал ее в действии. Машина с честью выдержала испытания, чего нельзя сказать о нем самом. Смешки, кашель, приглушенные разговоры, нетерпеливое движение в креслах - все это свидетельствовало о скуке и безразличии.
- П-позвольте м-не, - раздается чей-то голос.
- Прошу вас, мсье Монж.
- К-как-кие н-научные цели п-преследует изобрет-татель?- разводит руками Монж, чертя в воздухе безупречную окружность.
Кемпелен ощущает приступ гнева. Что он им, мальчишка, что ли! Его не слушали... Ну, держись, заика!*
Он склоняется над машиной.
- Изуч-чение м-механизма ч-человеч-ческой р-р-реч-чи, - нарочито запинаясь, произносит детский голосок.
На миг воцаряется тишина. Лица академиков застывают, как греческие маски. И вдруг зал взрывается оглушительным хохотом. Стрела достигла цели.
- Я же говорил, что будет балаган! - восклицает Лавуазье. - Но каков механик! Конечно же, этот Орфей годится для Монжа. Любой адъюнкт может теперь заменить нашего геометра при чтении лекций. Нажал на кнопки - вот вам и мсье Монж собственной персоной!
Монж был заикой и на своих лекциях широко пользовался языком жестов. В преклонном возрасте он сказал ученикам: «Я, друзья мои, принужден оставить вас и навсегда отказаться от профессорства, потому что руки мои устарели и не повинуются мне согласно моим намерениям».


187
- В вашем уравнении недостает одного члена, - замечает Лаплас, - без жестикуляции нет Монжа.
- Так пусть он и жестикулирует на здоровье, способствуя, как утверждает Франклин, циркуляции жидкости в организме. А мемуары будет зачитывать машина!
Зал еще долго не может успокоиться, и в смутном хоре голосов Кемпелен ощущает неприкрытую враждебность.
Кондорсе призывает к тишине:
- Мсье Монж, вас удовлетворил ответ?
- Н-не удовлетворил, - столь же невозмутимо, сколь невнятно, произносит геометр. - М-машина в-весьма заб-бавна и даж-же м-мне н-нра- вится, - он выдерживает паузу, рисуя перстом прямую линию. - Но она т-только иг-грушка!
У Кемпелена перехватывает дыхание. А фигуры Вокансона, которыми вы все восторгались, не игрушки? Но он воздерживается от гибельной реплики. Пошутить над Монжем - это еще полбеды, но задеть Вокансона - значит задеть честь Франции. В Версале он уже попадал впросак.
- Я разделяю мнение мсье Монжа, - подает голос один из вельможных членов академии Бошар де Сарон. - Если мсье изобретатель изучает проблемы звуковой речи, он прежде всего должен изложить свою гипотезу о ее происхождении. Почему, например, человек не ограничился языком жестов?
Провокационный смысл вопроса очевиден: его хотят столкнуть с Сорбонной. Но Кемпелен начеку.
- Я не ставил перед собой проблем естественной истории, господа. Цель моих опытов - раскрыть природу образования различных звуков. Я исследую механику речи, артикуляцию, фонетику. Что же касается языка жестов, то здесь, в Париже, я побывал в аббатстве дель Эпе и встречался с молоденькой девушкой, лишенной дара речи. Мы прекрасно друг друга понимали и могли даже выражать абстрактные понятия. Это утвердило меня в предположении, что если детей обучать единому языку жестов, языковой барьер между нациями может быть преодолен. Подобную необходимость я как венгр ощущаю особенно остро.
- Весьма интересная и смелая мысль, - говорит Франклин, и Кемпелен посылает ему благодарный взгляд.
- Латынь вас уже не устраивает? - насмешливо спрашивает Сарон.
- Лично я предпочел бы, чтобы во всем мире разговаривали по-французски, - добавляет Лавуазье.
- Попробуйте убедить в этом англичан, - замечает Франклин, вызывая оживление в зале.


188
- Господа, - говорит Кондорсе, - мы отвлеклись от мемуара. Мне бы хотелось спросить мсье Кемпелена о назначении его изобретения.
- Признав, что принципы звукообразования едины для человека и для машины, а также располагая описанием этого процесса, врачи и педагоги, как я надеюсь, смогут улучшить методику лечения людей, страдающих дефектами речи.
- Позвольте полюбопытствовать, сколько несчастных ваша машина уже исцелила? - насмешливо спрашивает Сарон.
- По возвращении в Венгрию я как раз собираюсь этим заняться.
- Вот и прекрасно! Когда вы получите благоприятные результаты, мы будем рады вновь с вами встретиться.
- А известно ли мсье изобретателю, - говорит Лавуазье,- что не далее как на прошлой неделе аббат Микаль уже показывал нам свои говорящие устройства?
Если бы говорящая машина вдруг пустилась в пляс, Кемпелен изумился бы куда меньше. Аббат Микаль? Значит, его опередили?
- И что же? - растерянно произносит он.
- Академия не признала работы в этой области достойными внимания. Testimonium paupertatis*.
Удар безжалостен и преднамерен. Кемпелен не находит возражений. Да они и бессмысленны.
- Господа, - повышает голос Кондорсе, - я полагаю, что выражу consensus omnium**, если попрошу мсье Кемпелена перейти к демонстрации шахматного автомата.
Солнце струится в высокие окна зала Генриха II и, зависая клубящимися снопами, рассыпается по паркету спелыми колосьями. Отблески лучей, падая на пышные одежды манекена, переливаются всеми цветами радуги, живостью красок соперничая с висящими на стенах полотнами. Король в руках Минервы с удивлением взирает на дерзкого мусульманина, ведущего свои деревянные армии против великого шахматного игрока Франсуа Андре Филидора.
Но ученых не волнуют сказки из «Тысячи и одной ночи»; в развернувшемся перед ними волшебном зрелище они видят лишь интеллектуальную головоломку. Дана задача со многими неизвестными. Требуется найти ответ.
* Признание несостоятельности (лат.).
** Общее согласие (лат.).


189
У Анри Декрана, математика и юриста по образованию, адвоката по профессии, а по призванию - обличителя иллюзионистов, ответ уже готов, и он не скрывает свои наблюдения от адъюнктов, жадно ловящих каждое его слово.
- После Пинетти* меня никакими фокусами не удивишь. Его лимонное дерево вырастает, цветет и плодоносит прямо на глазах, чучело фазана насвистывает любые мелодии по заказу публики. Кстати, в реквизите итальянского престидижитатора есть и турецкий паша. Он кланяется, угадывает карты, отвечает на вопросы зрителей, покачивая головой.
- А устройство этих автоматов вам известно?
- Мне достаточно было раз взглянуть, чтобы понять, в чем секрет. Столики, на которых устанавливались автоматы, за все время представления не сдвигались с места. Не нужно быть Декартом, чтобы заключить: в ножках скрыты упругие тросики, выведенные в другое помещение, и помощник Пинетти может по сигналу хозяина включать и выключать различные механизмы, находясь за сценой.
- Но шахматный автомат установлен на роликах и свободно перемещается по полу. Значит, механизм, приводящий в движение турка, работает автономно!
- Такая постановка вопроса весьма последовательна. Но давайте продолжим рассуждения. Предположим, что человека внутри автомата нет, приводы в нашей гипотезе тоже исключаются. Спрашивается, существует ли еще какой-либо способ управления механизмом?
- Магнетизм?
- Браво! Только магнетизм! Но это уже по части нашего уважаемого мэтра, - Декран почтительно наклоняет голову в сторону соседа, худощавого господина лет сорока с орлиным профилем и острым взглядом из-под нависших бровей.
- Могу вас заверить, господа, что использовать силу магнита столь избирательно и на таком удалении от объекта совершенно невозможно, - поучающим тоном произносит тот и, встретив молчаливое сомнение молодых адъюнктов, продолжает: - Попробую доказать вам это незамедлительно: - Мсье Кемпелен! - неожиданно громко восклицает он. - Не согласитесь ли вы произвести небольшой эксперимент? Скажем, установить магнит рядом с автоматом?
Кемпелен стоит под картиной Копеля, заложив руки за спину.
Растерянность еще сквозит на его лице; на обращенный к нему вопрос он реагирует не сразу.
* Знаменитый итальянский иллюзионист (1740-1800).


190
- Если мсье считает, что это необходимо в интересах науки... - говорит он после некоторой паузы.
Служитель вносит в зал увесистую подкову
- Где прикажете установить магнит, мсье Пелетье? - спрашивает он.
Мсье Пелетье, мсье Пелетье, повторяет про себя Кемпелен и вдруг
понимает, что это и есть тот самый человек, чьи фокусы он объяснял императрице. Крестный отец его автомата... Господи, они поменялись ролями!
- Рядом с автоматом, если мсье изобретатель не возражает, - говорит Пелетье.
Шум в зале стихает. Ожидание невероятного свойственно всем людям, даже ученым. Проходит минута, две, пять... Турок передвигает фигуры как ни в чем не бывало.
- Итак, господа, - продолжает свою импровизированную лекцию Декран, - мы воочию убедились, что ни изобретатель, ни его помощник для связи с автоматом магнитные силы не используют. В противном случае наш магнит прервал бы такую связь. Гипотезу о чистой машине, играющей в шахматы подобно человеку, мы обсуждать не станем, это привело бы нас ad absurdum*. Значит, остается последняя и единственная возможность: внутри автомата спрятан человек!
Но молодые люди еще не удовлетворены. Они же внимательно осмотрели все внутренние помещения автомата и не обнаружили живой души. Да и размеры автомата невелики, где уж там спрятаться человеку!
- Совершенно справедливо: размеры сундука малы для нормального человека. Но не для карлика! И я хочу, господа, обратить ваше внимание на любопытную деталь. Вы, конечно, заметили, что механизмами насыщен левый отсек, тогда как правый, значительно больший по размерам, на две трети пуст. Теперь скажите, какой конструктор так расточительно распорядится полезной площадью? Не разумнее ли разместить все детали машины равномерно, чтобы облегчить к ним доступ? Значит, свободное пространство внутри автомата было изобретателю для чего-то необходимо. Но для чего? Чтобы после того, как закончится осмотр и закроются дверцы, находящийся в стесненной позе карлик мог выползти из своего укрытия и расположиться более удобно!
- Тогда зачем нужна шкатулка, установленная на соседнем столике?
* К абсурду (лат.).


191
- Для отвода глаз. Изобретатель пытается убедить нас в том, что руководит игрой автомата при помощи некой силы, находящейся вне автомата. Но Гонэн умер, теперь нас не обманешь*.
Молодые адъюнкты с восхищением смотрят на профессора белой и черной магии.
- Неужто он всерьез полагает, что можно управлять автоматом, находясь от него в десяти футах? - удивляется Лаплас, наблюдая за магнитным экспериментом Пелетье.
- Просто рисуется перед адъюнктами, - презрительно цедит Лавуазье.
- А что вы думаете о самом автомате?
- Печальный пример того, как общественный интерес к науке может быть употреблен ей во зло. Эта поделка сеет заблуждения своей мнимой достоверностью, ибо действия ее согласуются с весьма распространенным взглядом, будто нет такой задачи, которую нельзя было бы решить с помощью механики.
- Что значит - решить? Объясняя устройство Вселенной, мы ведь не беремся воссоздать ее.
- Разумеется, иначе вас называли бы не Лапласом. Но правомерно ли вообще рассматривать шахматную игру как некую математическую задачу?
- Шахматная игра подчиняется установленным правилам, ограничена числом фигур и клеток на доске, имеет конечную цель - чем не задача?
- Но она не имеет решения, - замечает сидящий рядом старик с землистым лицом, и все почтительно замолкают. - Каждый ход противной стороны непредсказуем и может прервать логическую цепь предыдущих рассуждений.
- А если включить в формулу все расстановки фигур на шахматной доске, мсье Д’Аламбер? - спрашивает Лаплас.
- Вы представляете число таких расстановок? Я, например, не представляю. Эйлер рассказывал мне как-то, что пытался соотнести шахматы с математикой, но дальше числового выражения сравнительной ценности фигур не продвинулся, а его мемуар о ходе коня непосредственно шахмат не касается. Так что математический анализ в шахматной игре едва ли применим. Est modus in rebus**.
- Однако мы видим, что автомат играет в шахматы, и не видим, чтобы им кто-то управлял, - говорит Лаплас.
* Французская поговорка. Гонэн - знаменитый парижский фокусник XVII века.
** Есть мера в вещах, всему есть предел (лат.).


192
- Машина не может играть ad libitum*, ею управляет человек, и он не только искусно спрятан, но и искусно ведет сражение, поскольку уже четверть часа не уступает самому Филидору. Не так ли, мсье Франклин?
Франклин водружает на нос очки.
- Сказать по правде, моя привязанность к шахматам много превосходит мое умение. Все же мне кажется, что Филидор должен взять верх, если... Если заберет коня.
Кемпелен оправился от коварного удара Лавуазье. Пробил его час. Теперь он поморочит господ академиков. Самое пикантное блюдо оставлено на десерт, когда Филидор опрокинет короля и скажет «сдаюсь».
С тайным злорадством Кемпелен поглядывает на Пелетье. Подозревает ли он о своих родственных узах с турецким пашой? Что мелет молодым людям с раскрытыми ртами? Пытается объяснить принцип действия автомата? Магнит велел принести, будто шахматные фигуры сродни его дурацким рыбкам! Может, и канделябры попросит переставить, как Кнаус?
Кемпелен продолжает наблюдения. Лаплас и Лавуазье злословят, бросая насмешливые взгляды в его сторону. Монж делает какие-то заметки, кажется, срисовывает автомат. Байи клюет носом, наверное, всю ночь просидел в обсерватории. Сарон откровенно скучает. Франклин беседует с Д’Аламбером. Эти старые ученые видят суть вещей. Как относятся они к его шутке?
Кемпелен подходит к автомату. Игра ведется на одной доске. От Филидора утаивать нечего, да и Иоганн себя не выдаст. Мальчик не знает, что должен победить. И никогда не узнает, что результат был предопределен. Пусть гордится своей победой. Ему это пойдет на пользу. Позиция благоприятна для белых. Правда, под ударом конь, однако очередь хода за автоматом. Минут через пять все закончится.
Внимание Кемпелена привлекает Антон. Сегодня он излишне суетлив, часто дозаводит пружину и вообще ведет себя как-то не так. Может, беспокоится за Иоганна? Но, судя по игре, тот чувствует себя уверенно. Да и осталось совсем немного...
Андре-младший не отрывает глаз от доски. Поначалу все шло именно так, как он предполагал. Автомат разыграл гамбит слона, отец избрал не лучшую защиту, и белые фигуры пошли вперед. Но с некоторых пор турок словно потерял нить игры. Вместо того, чтобы, планомерно усили¬
* По желанию, на выбор (лат.).


193
вать атаку, стал топтаться на месте, а сейчас и вовсе оставил под ударом коня. Если отец не возьмет его, все поймут, что дело не чисто. «Ну, бери же коня, папа», - молит он шепотом...
Филидор с трудом сдерживает раздражение. Ох, и влип же он в комедию. Ни малейшего понятия о шахматах этот чурбан не имеет. Ему бы продвинуть вперед пешку, открыть линию слону... Неужели не знает, что правильные атаки ведутся соединенными фигурами? Ну, ладно. Сейчас он вынудит продвижение центральной пешки. Приходится думать за двоих.
За двоих... Кто же второй? Мсье Антон? Уж больно не похож на шахматиста. Взгляд рассеянный, движения неуверенные... Значит, тот, другой, в автомате. Играет-то неважно, а вот как выглядит? Маленький, тощий, бледный... Не чета этой размалеванной кукле. Мотает головой, вращает глазами, чего доброго запоет басом, как Осмин*. Любопытно, как он узнает о ходах? Вот залезть бы ему самому в автомат и по всей Европе прокатиться! Сборы были бы неплохие. Да и результаты получше!.. Нет, с его комплекцией в ящик не втиснуться. Меньше клавесина. А для него и органа не хватит!
Развеселившись от собственных мыслей, Филидор добродушно поглядывает на своего визави. А тот неожиданно ставит коня под пешечный удар...
Бог мой, что он творит, снова сокрушается Филидор. Да и директор хорош! Пригласил на главную роль статиста. Его же третьеразрядный игрок одолеет. Мсье Кемпелен, да взгляните наконец на ваше безмозглое чудовище!.. Не смотрит. Досталось ему сегодня... Да и чем он может помочь? Помочь может только он сам, Филидор. Вот сейчас сыграет слоном. Плохо, конечно. Но так и быть. Даст еще один шанс.
Филидор переставляет слона и смотрит поверх голов в высокие окна. Ему не нужно доски, он отчетливо представляет себе развитие игры. Фигуры словно парят в пространстве. Коршуном с неба нацеливается конь, его поддерживает тупорылая ладья, а царственная дама приготовилась нанести смертельный удар королю. Давай же, паша, покончим разом...
Он нервно барабанит пальцами по столу.
Скрип механизма и шевеление одежд предвещают ответный ход. Филидор пристально следит за медленным движением руки. Комбинация начинается с жертвы коня. Куда же ты? - чуть не вскри¬
* Турецкий стражник в опере Моцарта «Похищение из сераля».


194
кивает он, когда скрюченные пальцы слепо тычутся в ладейную пешку Бессмысленный ход, пустая трата времени. А конь по-прежнему беззащитен...
Нет, такому игроку он уступить не может. Кто поверит? И перед сыном неловко... Обещание? Но ведь Кемпелен не выполнил условий! Он больше не считает себя связанным. Он сделал все, что смог.
И Филидор снимает коня с доски.
- Господа! - поднимается Кондорсе. - Позвольте от вашего имени выразить признательность мсье Кемпелену и мсье Филидору.
Ученые окружают Филидора, они хотят услышать мнение знатока об игре автомата.
- Я приготовился к более упорной борьбе, - говорит Филидор несколько громче, чем того требует обстановка. - Но автомат допустил столько грубых ошибок, что мне не оставалось ничего иного, как их использовать.
- Что ж, - замечает Лавуазье, - errare humanum est*. Вас довезти, мсье Филидор?
- Благодарю вас, мы немного погуляем.
Они выходят на набережную. Андре берет отца под руку, ощущая, как дрожит его локоть.
- Было трудно, па?
- Противно. Ты не заметил, как реагировал на проигрыш мсье Кемпелен?
- Он вел себя мужественно.
Андре избегает лишних вопросов. Он боится поставить отца в неловкое положение.
Впереди мелькает фигура в рясе. В легком кошачьем движении Андре улавливает что-то знакомое. Но теперь беспокоиться не о чем. Результат игры не дает поводов для сплетен. Он лишь крепче сжимает локоть отца, вдруг ощутив к нему прилив нежности.
- Что это ты ведешь меня, как старика?
- Прости, я машинально, - и Андре высвобождает руку.
НЕМЫСЛИМЫЙ ДЕНЬ
По мере того как заседание подходило к концу, д’Анжервиль ерзал на табурете, прислушиваясь к каждому шороху. Он-то знал, что наблюда¬
* Ошибаться свойственно человеку.


195
тельный пункт предназначался не ему, что попал сюда по чьей-то ошибке, и ошибка эта может в любой момент обнаружиться. В общем, в его интересах было улизнуть отсюда незаметно, и когда Кондорсе объявил об окончании демонстрации, Мофль тихонько выскользнул из укрытия и пустился по дворцовым лабиринтам, ориентируясь на зал заседаний. Он рассчитывал смешаться с учеными и выйти через главный вход, как порядочный человек.
Прокравшись по замысловатым переходам и лестницам, поблуждав в коридорах, он вконец отчаялся и ткнулся в какую-то дверь. Первым его желанием было немедленно броситься наутек: на него плотоядно взирали зубастый тигр и ощетинившийся волк. Но, разглядев, что рядом с хищниками мирно пасется олень, чуть не расхохотался. Только он собрался покинуть неприветливую компанию, как в коридоре послышались шаги. Выбора не оставалось. Он прошмыгнул мимо чучел, едва не врезавшись в стеклянный шкаф. Шкаф пришелся весьма кстати. Скрывшись за его створками, он обнаружил, что находится в обществе скелета, не то человечьего, не то обезьяньего. Но поскольку скелету уже терять было нечего, а Мофль еще обладал достаточно прочной шкурой, то, вздохнув, он примирился с неуютным соседом.
В комнату уже входили люди.
Глянув в щелку у краешка занавески, д’Анжервиль почувствовал, как лоб покрывается испариной, а сердце убегает в печенки: между тигром и волком, в трех шагах от него, стоял шахматный автомат. Над ним склонились Кемпелен и Антон.
- Что стряслось? - у Кемпелена дрожит голос.
Антон сокрушенно машет рукой.
Из автомата доносятся странные звуки.
Кемпелен резко сдвигает крышку и отшатывается, как ошпаренный. На него глядят огромные, заплаканные, до боли родные глаза Терезы.
- Я прозевала коня, - всхлипывает девушка, и слезы в три ручья катятся по ее щекам.
- Ущипни меня, Антон, - шепчет Кемпелен.
- Иоганн был совсем плох, - говорит Антон.
Маленькая процессия понуро движется к выходу. Теперь она напоминает похороны. Зал Генриха II опустел, клонящееся к горизонту солнце лижет стены воспаленным языком. Минерва краснеет от стыда. Принцы крови презрительно отворачиваются. Рога изобилия источают гнилые плоды. Ржавое оружие нещадно колет спину. Королевские лилии увядают на глазах.


196
Мене, текел, фарес*... Мене, текел, фарес...
Лестница. Ох, как длинна она и крута! Кемпелен оступается, хватаясь за перила.
Мене, текел, фарес... Мене, текел, фарес...
Яркий свет ударяет в глаза. Слава Богу, они на улице. Скорее в карету!
- Мсье Кемпелен!
Перед ним возникает Франклин.
- Мсье Кемпелен, - повторяет Франклин, - я уже давно хочу съездить в Эрменонвиль, да все не соберусь. Вы не составите мне компанию?
Эрменонвиль? Кемпелен стряхивает оцепенение, напрягает память. Ах, да! Место упокоения Руссо... Солнце, цветы, небо. Нетленный дух великого мыслителя. Соприкосновение с вечностью. Вот что ему сейчас необходимо...
- С превеликой радостью, мсье, - говорит он, обретая дар речи.
- Я заеду за вами в субботу поутру.
- Давайте ее сюда!
Две пары сильных мужских рук извлекают Терезу из автомата и бережно передают Кемпелену. Девушка немного успокоилась и напоминает теперь напроказившего пажа. На ней черные кюлоты, черная блузка, из-под черной косынки выбиваются кудряшки. В глазах еще туманится грусть, но уже мелькают озорные искорки. Она прижалась к отцу, подсунув головку под его руку, и ощущает себя в полной безопасности. Карета мягко катит по мостовой.
- Что с Иоганном?
Тереза начинает сбивчивый рассказ, и перед Кемпеленом разворачивается драматический сюжет.
Когда Жужа вошла в комнату, она застала Иоганна в полуобморочном состоянии. Его тошнило, он пожелтел, как лимон. Девушка бросилась за Терезой и Анной. Иоганна перетащили на кушетку. Было ясно, что юноша ни на что не годен. Все растерялись. Тогда Тереза безапелляционно заявила, что заменит его. Иоганн слабо протестовал. Антон сказал, что нужно обо всем сообщить господину. Тереза сказала, что ни в коем случае. Поднялся спор. Девушка была непреклонна и командовала не хуже отца. Через несколько минут она уже щеголяла в кюлотах Кароя. Больше всего хлопот было с Анной. Она ни за что не соглашалась на замену и требовала, чтобы позвали отца. Карой бросил-
* «Взвешено, измерено, предопределено». Пророческие слова из легенды о царе Валтасаре.


197
с я к матери, умоляя не чинить препятствий. Антон сказал, что Тереза управится с автоматом, они ее тайком учили. Иоганн поддакнул, но выразил сомнение относительно ее шахматной силы. Тереза сказала, что он сам играть не умеет, влезла в автомат и велела тащить себя в карету. Время истекало. Анна сдалась.
Кемпелен хмурит брови.
- Значит, все вы знали о подмене и от меня скрыли? Завтра же отправитесь в Пожонь! И ты, Тереза, тоже...
Он достает из кармана платок, утирает ей припухший нос, а затем расцеловывает в обе щеки. Девочка
Париж. Церковь св. Иакова вела себя геройски. Она спасала его
честь. Ни при каких условиях не пошел бы он на такой риск. Отменил бы демонстрацию. Теперь он, правда, не знает, что лучше...
Карета въезжает во двор.
Вернемся, однако, к д’Анжервилю.
Когда слуги унесли автомат и комната опустела, он вылез из укрытия и, прислушиваясь к удаляющимся шагам, пустился вослед, соблюдая безопасную дистанцию. Он беспрепятственно миновал безлюдный зал и уже спустился по лестнице Генриха И, как ему преградил путь рослый швейцар.
- Простите, мсье, но я вас не знаю. Кто вы?
- Я? - удивляется Мофль, выигрывая время.
- Разумеется. О себе я не стал бы спрашивать.
- Вы правы. Я никак не могу привыкнуть к мысли, что меня вообще не существует.
- То есть как это? - удивляется швейцар.
- Увы, мне самому еще не все понятно... Вы видели шахматный автомат?
- Его только что отсюда вынесли,
- Вы думаете, это настоящая машина?
- Господа ученые говорят, что внутри сидит человек.
- Они не ошиблись. Этот человек перед вами.


198
У швейцара открывается рот и опускаются руки. Мофль легонько проскальзывает к выходу.
- Но как же так, мсье...
- А очень просто, - оборачивается в дверях д’Анжервиль, - меня забыли посадить туда снова.
Очутившись на улице, Мофль развил подобающую для таких случаев скорость и остановился лишь тогда, когда сердце уже приготовилось выпрыгнуть на мостовую. Отдышавшись, он обнаружил, что находится у церкви Сен-Жерве и, войдя в церковный двор, расположился на узенькой скамеечке под развесистым кленом. Здесь можно все спокойно обдумать и взвесить.
Итак, сейчас он заявится в редакцию и небрежно бросит: «Сенсация в номер!» Редактор посмотрит на него поверх очков: «Не дурите, Моф, какие могут быть сенсации в каникулярное время?» - «Шахматный автомат - не машина». - «Подумаешь, удивили... В моем портфеле лежат десятки разоблачительных статей. Сам мсье Гримм взялся за перо». - «Но я располагаю неопровержимыми доказательствами». - «Позвольте поинтересоваться: откуда?» - «Я был в академии». - «Допустим, хотя и сомнительно». - «Я все видел». - «Всё, мой милый Моф, видит только Господь Бог». - «Значит, ему угодно было раскрыть мне глаза». - «Лично я не одобряю его выбора, но если вы что-то пронюхали... В общем - пишите, только не слишком завирайтесь...»
Д’Анжервиль мысленно материализует свой заваленный бумагами стол и принимается за статью. Самое главное - заход. Читатель любит образные сравнения.
«Понаблюдайте за полетом мыльного пузыря, - сочиняет Мофль, задумчиво глядя в голубую высь. - Подхваченный легким движением ветерка, он парит в небесах, похваляясь своей грациозностью, переливами красок, совершенством формы. Но красота его эфемерна. Зародыш гибели таится в нем самом, ибо он не более чем мираж, призрак, обман. Мгновение - и от чуда остается лишь мутная капля...»
Что ж, недурно, любуется он своей работой. Теперь с абзаца - и быка за рога.
«Мы можем сообщить уважаемой публике, что тайна шахматного автомата, волновавшая весь Париж, лопнула как мыльный пузырь. Мсье Кемпелен предстал перед нами обыкновенным мошенником...» Д’Анжервиль пытается сфокусировать свой гнев на обманщике, но перед ним встает совсем не тот человек, которого хочется бичевать. Что-то не так, думает он, но остановиться уже не может.
«Все оказалось до смешного банально. Автомат приводился в движение спрятанным внутри игроком. Но это был не карлик, как по¬


199
лагали многие, а прелестная дочь мсье Кемпелена. Если бы девушка даже не скрывалась под маской отвратительного турка, а просто бы вышла на поединок с мсье Филидором, то вызвала бы не меньшее восхищение и удивление, ибо едва не победила самого великого игрока Франции...»
Д’Анжервиль видит полные слез глаза Терезы, распаляется и, ощутив, наконец, справедливое негодование, берет под обстрел Кемпелена.
«Но как решился отец принести в жертву своей корысти и тщеславию красоту и талант дочери? Как посмел сделать ее соучастницей обмана, коверкая душу, с юных лет приучая ее ко лжи и двуличию? Девушку, которая могла бы быть украшением общества, вызывать восторг, приносить счастье и радость окружающим! О, как страдает ее бедное сердце! Как горько рыдает она, моля отца-тирана освободить ее от оков...»
Выплеснув все подходящие для такого случая сентенции, д’Анжервиль попадает в полосу сомнений. А так ли это на самом деле? Он ни слова не понял из кратких реплик в комнате чучел - разговор велся на венгерском языке, - но было ясно, что девушка в автомате оказалась для Кемпелена не меньшей неожиданностью, чем для него самого.
- Мсье д’Анжервиль, - слышит он тихий голос за спиной, - от кого это вы так прытко удирали?
Над ним склонился человек из кафе «Режанс».
- Как Иоганн?
На лице Кемпелена написана тревога.
Анна счастлива, что все обошлось благополучно, но чувствует себя виноватой.
- Спит. Врач дал ему успокоительное лекарство.
- Врач? Ты посылала за врачом?
- Дева Мария! Ты же его сам прислал!
- Я?! - Кемпелен тяжело опускается на стул. Час от часу не легче... - Откуда он взялся?
- Постучался минут через двадцать после вашего отъезда и сказал, что ты его прислал из академии. Я решила, что тебе все известно...
- Так... И что дальше?
- Осмотрел Иоганна, дал лекарство и ушел... Да, оставил адрес на случай, если больному станет хуже.
- Как он выглядел?
- Средних лет. В парике, в черном сюртуке. Куда-то торопился, часто поглядывал на часы.
- Ты не припомнишь его лица?


200
- Ничего примечательного. Худощав, прямой нос, губы, глаза... Вот какого цвета глаза - не помню. Бесцветные какие-то...
- Анна, ты впустила врага!
- Господи, ну откуда посторонний человек мог знать, что Иоганн болен?!
- Иоганн? Идем скорее к Иоганну! Еще не известно, что за лекарство он принял...
Юноша забылся в глубоком сне. В лице ни кровинки. Кемпелен нервничает и никак не может нащупать пульс. Он хватает со стола зеркальце и прислоняет к губам Иоганна. Стекло мутнеет. Слава Богу, дышит!
- Ты говорила про адрес. Где он?
Анна достает из-за корсажа листок бумаги. На нем четким почерком выведено: улица Circulus vitiosus*, особняк memento mori**, магистр всех наук Satan***.
- Ничего себе адресок, - шепчет Кемпелен.
- Дева Мария, - крестится Анна, - когда это наконец закончится!..
Господи, думает д’Анжервиль, какие еще сюрпризы преподнесет ему этот немыслимый день! Хотя неожиданная трансформация человека из кафе «Режанс» его уже не удивляет, монашеский плащ с веревкой вокруг бедер вызывает в нем отвращение. Он не выносит этих нищенствующих францисканцев, готовых на всякую подлость. Недавние подозрения вспыхивают с новой силой. Он оставляет вопрос без ответа.
- Послушайте, сын мой, у вас нет никаких причин от меня таиться. Нас свело провидение. Помните наш вечерний разговор? Поделитесь вашими горестями и сомнениями, облегчите свою душу.
- Как не помнить, святой отец! Ваши слова так глубоко меня взволновали...
- Они шли от чистого сердца.
- Это я сразу почувствовал, словно на меня снизошла благодать. Само небо призвало меня в свидетели. Я был в академии на демонстрации автомата. Вот сейчас отправлюсь в редакцию и напишу статью.
- Поздравляю вас, мсье д’Анжервиль! Я буду с нетерпением ждать ее. Но, может быть, вы расскажете, что там происходило?
- Началось с того, что мсье Филидор проиграл автомату...
* Порочный круг (лат.).
** Помни о смерти (лат.).
*** Сатана (лат.).


201
- Этого можно было ожидать, - удовлетворенно замечает монах. - А как реагировали господа академики?
- Вот здесь-то и зарыта собака, святой отец! - (Рискованное словосочетание монаха ничуть не смутило). - После игры мсье Кемпелен разобрал автомат на мелкие кусочки и разложил их у всех на виду.
- Любопытно... И что же?
- Как? Вы еще не поняли? Среди них не оказалось человека!
- Гм-м... Он и сундук разобрал?
- До мельчайшей досочки!
Д’Анжервиль смотрит на собеседника лучистыми глазами, но и тот владеет собой безукоризненно, лицо его выражает живой интерес.
- Что тут поднялось! - соловьем заливается Мофль. - Господа академики все разом загалдели. Мсье Лавуазье и мсье Лаплас заявили, что шахматный автомат - величайшее изобретение, а мсье де Сарон обещал обо всем рассказать королю. Тут кто-то спросил, не может ли чистая машина приводиться в действие нечистой силой. Но на него со всех сторон зацыкали, ведь господа ученые, как вы знаете, еретики и ни во что не верят. Мсье Кемпелен скромно сообщил, что в скором времени построит еще несколько таких автоматов, и фигуры будут играть друг с другом без помощи людей. Это сообщение очень огорчило мсье Филидора, он опасается лишиться ангажемента в Англии. Мсье Кемпелену устроили овацию и решили ходатайствовать об избрании его иностранным членом академии. Но еще не известно, что решит король.
- Я восхищен вашей наблюдательностью, мсье журналист! Но как вам удалось проникнуть в Лувр?
- Никудышным бы я был хроникером, если б не имел своих людей, - с нарочитым самодовольством говорит Мофль. - Прошу прощения, святой отец, но мне пора в редакцию.
Д’Анжервиль встает со скамейки, роется в кармане, достает носовой платок и как бы невзначай вытряхивает четки. Черная, черная, красная... Он видит, как сверкнули глаза францисканца.
- Ума не приложу, откуда они взялись? Я нашел их на месте аварии. Наверное, из кареты выпали. Надо будет показать их мсье Кемпелену, - говорит он, поднимая ниточку деревяшек.
- Послушайте, друг мой, - останавливает его монах, - я бы не советовал вам торопиться со статьей.
- Отчего же?
- Вам могут сделать более заманчивое предложение.
- Я вас не понимаю.
- Сколько вы рассчитываете получить за статью?
- На луидор, пожалуй, потянет.


202
- А если вам предложат сто луидоров?
Господи, думает Мофль, неужто это не сон? Всего два часа назад, стоя у Лувра, он нафантазировал невероятное, и все сбывается!
- Разве моя статья стоит так дорого?
- Есть люди, в ней заинтересованные.
- Но вы предлагаете мне нечестную сделку! Рассказать читателям обо всем увиденном мой долг, моя профессия.
- Святая церковь отпустит вам этот маленький грех.
- Я должен подумать...
- А что тут думать? Сто луидоров на дороге не валяются.
- Не знаю даже, что ответить, - колеблется Мофль. - Вы меня не обманываете?
- Господь с вами! Сегодня же вечером получите все сполна. Приходите в десять часов к церкви Сен-Мадер.
Самое подходящее место, думает д’Анжервиль, как раз у катакомб. Нож в спину, и поминай как звали...
- Только не забудьте принести все сразу!
- Не беспокойтесь, сын мой.
- Да я не о себе...
- О ком же?
- О вас, святой отец. Жизнь нынче дорожает, и вам не так легко будет откупиться от полиции... Тем более что у меня неплохие связи в префектуре.
Вишня теряет самообладание.
- Бездарность! Ничтожество!
Он отирает ладонью пот со лба, и над левой бровью проступает родимое пятно.
- Вот что, мсье дьявол, - угрожающе приближается к нему д’Анжервиль. - Я редко на кого поднимаю руку, но если вы еще раз попадетесь на моем пути, я, не колеблясь, сверну вам шею, чем окажу неоценимую услугу человечеству.
И покрутив перед его носом четками, д’Анжервиль оставляет Вишню наедине с бессильной яростью...
Теперь самое время промочить горло шампанским, думает Мофль, выходя на мост Шанже. Лучше всего вернуться к «Прокопу». Пока Поль не пропьет свой гонорар, он не угомонится.
ЦВЕТЫ ДЛЯ ТЕРЕЗЫ
Крохотный клочок суши возвышается над голубой гладью озера.
Тополя, как застывшие часовые, подняли штыки своих вершин вокруг


203
белокаменного постамента, увенчанного надгробной урной. Такой предстает нашим взорам могила Руссо на известной картине Ж. Моро, такой мы видим ее на рисунке Кемпелена...
Б один из июньских вечеров 1778 года маркиз Жирарден, владелец Эрменонвиля, устроил на этом островке музыкальный концерт в честь гостившего у него Жан-Жака. Взволнованный Руссо высказал желание быть похороненным среди чистой природы, которую вдохновенно воспевал всю жизнь. Великий человек чув-
w ^ ^ ствовал близкое дыхание смерти.
Могила Руссо па «Острове Тополей». п 0
Карандашный рисунок Кемпелена Ровно чеРез неделю' 2 июля' он
упал во время прогулки, закончив счеты с земными делами. Воля умершего была исполнена. Остров Тополей стал местом его упокоения. Увы, не вечным...
Тревожная судьба преследовала скитальца и после смерти. В 1791 году законодательное собрание Франции постановило перенести останки Руссо в Пантеон. Он был захоронен рядом с Вольтером. А 23 года спустя, в дни реставрации Бурбонов, толпа хулиганов надругалась над памятью великих мыслителей, выбросив их кости в общую яму... Но что титанам духа до злобных пигмеев! Приговор выносит история.
С высокого берега остров Тополей кажется волшебным видением. Окруженный водой и небом, он словно парит над озером, готовясь к заоблачному полету. Перевозчик куда-то отлучился, лодка лениво покачивается на приколе. Кемпелен стоит на краю обрыва, грифель быстро скользит по листу бумаги. Еще немного, и набросок будет готов. Чуть поодаль, подперев подбородок тростью, на замшелом валуне сидит Франклин.
- Человек рождается только после своей смерти, - рассуждает он вслух. - Если мысли его и деяния были созвучны лучшим надеждам людей, он обретает бессмертие в сердцах потомков. Так и Руссо. Здесь покоится лишь преданное червям тело, как переплет старой книги с вырванными листами. Но сочинение от этого не погибло. Оно снова явит¬


204
ся в свет в новом и лучшем издании, пересмотренном и исправленном Сочинителем.
- Но труды человека не всегда согласуются с его поступками. Как их рассудит история? - Кемпелен опускает альбом и оборачивается к собеседнику.
- История склонна прощать людям их слабости. Вспомнят ли будущие поколения, что Бюффон поклонялся собственному памятнику, Лаплас стыдился своих родителей - крестьян, а Лавуазье беззастенчиво обогащался? Зато труды их навсегда останутся в памяти человечества. Бедный Жан-Жак был порой несправедлив к окружающим. Но разве думали об этом мои соотечественники, когда свободолюбивые идеи великого француза озаряли борьбу за независимость?
Печальные думы охватывают Кемпелена. Какой след в памяти поколений оставит он?
Франклин угадывает смятение собеседника.
- У вас нет причин для беспокойства, друг мой. Вы уже немало сделали для блага людей. И, уверен, сделаете еще больше. Говорящая машина - замечательное изобретение. Но так уж устроен мир - все новое встречается с недоверием. Вы знали доктора Месмера?
- Я был знаком с ним. Он жил в Вене и проводил опыты с животным магнетизмом.
- В Париже он тоже демонстрировал свои удивительные эксперименты. Его способность вызывать искусственный сомнамбулизм очевидна. И что же? Эксперты во главе с Лавуазье обвинили Месмера в шарлатанстве на том основании, что это поразительное явление не укладывается в узкие рамки современных познаний. Как будто наука имеет пределы! Помнится, английские ученые подняли на смех мои соображения об электрической природе молнии. Прошло несколько лет, прежде чем я был с избытком вознагражден за то пренебрежение, с которым они сперва отнеслись ко мне. Безо всякой просьбы с моей стороны они избрали меня членом Королевского ученого общества. Истинное знание в конце концов прокладывает себе дорогу. И вашу, мсье, работу о механизме человеческой речи ожидает признание. Только не дай вам Бог уподобиться аббату Микалю!
- В чем именно?
- Он так разозлился на господ академиков, что вдребезги разбил свои говорящие головы, в клочья порвал чертежи и дал обет не заниматься механикой.
- Было бы весьма интересно с ним познакомиться.
- Вряд ли это удастся. Ходят слухи, что он уехал из Парижа. Я не присутствовал на заседании, когда демонстрировались его устройства, но мне


205
рассказывали, что звуки не отличались четкостью и разобрать слова было крайне затруднительно. Насколько я могу судить, ваша машина несравненно совершенней. И хотя французские ученые вас не поддержали, вы должны продолжить исследования, а результаты изложить в специальном мемуаре. Франция - еще не весь мир. Убежден, что вас ожидает успех. Вы собираетесь в Лондон? Прекрасно. Я дам вам рекомендательное письмо к графу Брюлю. Это умнейший человек, знаток механики и к тому же страстный поклонник шахмат. Он будет в восторге от шахматного автомата. Один из моих английских друзей писал, что все тамошние любители горят желанием помериться силами с турецким пашой.
- Не кажется ли вам, мсье, что проигрыши автомата снижают интерес публики?
- Напротив! Принимая вызов, каждый надеется на удачу, тогда как беспроигрышная машина удручала бы людей фатальностью результата. Карточные игроки любят поговорку: «Если будешь всегда выигрывать - потеряешь партнера». А я расскажу вам американский анекдот. Хозяин играет в шахматы с собакой. Собирается толпа. Все стоят, разинув рты. «Нашли чему удивляться, - говорит хозяин. - Она же понятия о шахматах не имеет. Третью партию проигрывает...»
Кемпелен криво усмехается.
- У меня такое ощущение, что шахматный автомат ниспослан Господом Богом в наказание за мои прегрешения.
- Не огорчайтесь, друг мой! Нет на свете другой игры, столь благотворно влияющей на характер человека, на воспитание его нравственных качеств. Ваш автомат привлекает к шахматам всеобщее внимание, способствует распространению этой игры, чем приносит несомненную пользу. Но не только поэтому он вызывает столь живой интерес. Механическое чудо порождает веру во всемогущество науки, желание проникнуть в тайны природы. А это стремление - вечный источник прогресса. И мой вам совет, мсье, - не мучайтесь понапрасну, не принимайте близко к сердцу злую молву...
- Остаться в памяти людей мошенником?
- А так ли уж нелепа мысль об автомате, играющем в шахматы? Сегодня это иллюзия, сказка, но завтра... Настанет время, и.люди построят еще более удивительные машины. И тогда потомки скажут, что шахматный автомат был страстной мечтой о золотом веке не знающего границ разума. Мечтой, а не обманом.
Луч солнца разыскал лазейку в плотном кольце тополей и припал к подножию могилы Руссо.
- Да куда же запропастился лодочник! - оглядывается Франклин. - Не вплавь же нам добираться до острова. Вот был бы у нас монгольфьер!


206
Вы слышали, мсье, о братьях Монгольфье? Они подняли в воздух шар, наполненный дымом, а теперь предлагают мне стать первым пассажиром. Я согласился. Когда отправлюсь в Америку, обязательно совершу перелет от Парижа до Гавра...* А вот и перевозчик. Эй, любезнейший, мы вас заждались!
Кемпелен помогает Франклину спуститься с обрыва.
- Здесь мсье Филидор сыграл слоном.
Тереза сидит у постели Иоганна. Проспав целые сутки, юноша чувствует себя если не вполне здоровым, то, во всяком случае, выздоравливающим. Под его спину подоткнуты высокие подушки, а поверх одеяла установлена шахматная доска.
- Ничего не понимаю! Почему он не забрал коня?
- Может, не заметил? Или растерялся. К нашему турку не так легко привыкнуть.
- А как он вел себя?
- Будто я его видела!
- На слух тоже можно кое-что определить.
- Не знаю, право... Не пел, не свистел, не чертыхался... разве что иногда барабанил пальцами по столу, как на клавесине, и меня это даже пугало.
- Почему?
- Возникало ощущение, что он подает какие-то сигналы.
- Кому?
- Мне. Вдруг он догадался, что с ним играет женщина. Все французы рыцари.
- Так уж и все... Может, мсье Филидор и рыцарь, но только не за шахматной доской. Вы представляете, Тереза, какой престижной была для него игра в академии?
- Ну, откуда мне знать, почему он не взял коня? Не взял и все! Вот когда вы поправитесь, мы нанесем мсье Филидору визит и обо всем расспросим. Папа сказал, что у него очень красивый сын.
- Господин Кемпелен был у них дома?
- Еще чего не хватало! Мсье Филидор-младший присутствовал на демонстрации. Жаль, что я не могла на него взглянуть.
- Ну ладно, - хмурится Иоганн. - Как же вы сыграли на ход слоном?
* Увы, болезнь надолго приковала его к постели, он не мог даже нанести прощальный визит в Версаль, и когда в июне 1785 года пришла пора покинуть Францию, королева прислала свой портшез, чтобы перенести тяжело больного Франклина на корабль, отплывающий в Америку...


207
- Пешкой.
- Пешкой? Постойте, постойте, вы же выигрывали в несколько ходов! Смотрите, - и Иоганн переставляет фигуры.
От мысли, что он мог победить Филидора, если бы играл вместо Терезы, сердце юноши тоскливо ноет. Но странно, почему Филидор так слабо провел партию? Да и Тереза хороша. Не заметить простого выигрыша!
- И вообще, ход пешкой - глупый ход, - продолжает он тоном Шах- Давида. - У вас под ударом конь! Зачем вы сыграли пешкой?
- А вот захотела и сыграла!
- Ну что вы, Тереза, как маленькая. Так вы никогда не научитесь играть.
- Я теперь и сама не знаю, зачем передвинула эту противную пешку! Тут еще втулку заело. Очень уж рычаг тугой...
- Не огорчайтесь, - спешит вставить Иоганн, видя, как у девушки наворачиваются на глаза слезы, - вы же играли с самим Филидором! Как я вам завидую...
- Да, - всхлипывает Тереза, - вы еще когда-нибудь с ним сыграете, а я уже никогда!
- Если мсье Филидор с вами познакомится, его не придется упрашивать.
- Вы неисправимы, Иоганн! - сердится Тереза.
- Так что же произошло дальше? Взял Филидор коня?
- Взял...
Скрипнула дверь. Молодые люди отрываются от доски. Сначала они видят цветочную клумбу, затем появляется корзина, а за ней сияющая Жужа. Она ставит цветы перед Терезой.
- Это вам, барышня.
- Какая прелесть! - девушка приседает у корзины, осторожно прикасаясь кончиками пальцев к царственным лепесткам лилий. - Отец прислал?
- Не думаю, - кокетливо разглаживает передничек служанка. - Посыльный сказал, что записка в конверте. Да вот она!
- «Мадемуазель Терезе де Кемпелен, - читает Тереза. - Когда женщина проявляет мужество, француз преклоняет колена». Без подписи. Кто бы это мог быть? - На ее лоб набегают морщинки.
- Позвольте взглянуть.
- Может, это от мсье Филидора? - задумчиво произносит девушка, передавая Иоганну записку. - Надеюсь, вы не станете ревновать?
- Дело не в ревности, Тереза. Вы подумали, откуда мсье Филидору или кому другому известно о вашем геройстве?


208
- Все равно приятно. Жужа, отнеси цветы в мою комнату!
- Постойте! На обороте еще что-то написано... Я прочту?
- Читайте же скорее!
«Бойтесь человека с черной отметиной», - читает Иоганн.
До Парижа Франклин и Кемпелен ехали в одной карете. В Булонском лесу они распрощались.
Приятная прогулка, новые впечатления, искренняя беседа с мудрым американцем сняли напряжение последних дней. И теперь, глядя на проплывающие за окошком деревья, Кемпелен ощущал привычную ясность мысли. То, что он уже давно понял, но в чем не желал признаваться, всплыло со всей прямотой и определенностью. Какие бы надежды на говорящую машину ни возлагались, какие бы надежды она ни оправдывала - соперничать с шахматным автоматом ей не под силу: брак оказался неравным. И с этой реальностью он внутренне примирился, как примирился и со своей двусмысленной ролью. Если удастся сохранить тайну автомата, рассуждал он, то пусть уж людская молва окружит его имя сомнительным ореолом загадочности, но только не славой авантюриста. Однако оберегать тайну становится все труднее. Кто-то настойчиво пытается ею завладеть.
Кто же он, этот проклятый соглядатай, преследующий его столько лет? Какие за ним стоят силы? Если столкновение на перекрестке дело их рук, значит, враги не брезгуют никакими средствами. Но почему же в таком случае мнимый врач не причинил вреда Иоганну? Напротив, оказал ему помощь, дал живительное лекарство, хотя так же легко мог и отравить. Чего они добивались? Допустим, сорвать выступление в академии. Но эта попытка могла закончиться трагически. Иоганн мог получить серьезное ранение и обнаружить себя стоном или криком перед толпой изумленных парижан. И в тот же день шахматное чудо превратилось бы во всеобщее посмешище, а сам он в мошенника и шарлатана. Церковь ликует: чудеса не подвластны простому смертному, гнев Господень поразил еретика. Не в этом ли состоял замысел?
Теперь предположим, что монах действует в одиночку, на свой страх и риск, продолжает размышлять Кемпелен. Что им руководит? Должна же быть у этого негодяя какая-то цель? Может, он просто ловкий вымогатель? Сначала все выведает, потом примется шантажировать, требовать отступного. Иоганна он уже вычислил... Откуда ждать нового удара? Эх, заманить бы его самого в ловушку, да и припереть к стенке!
Кемпелен призывает на помощь воображение. Вот он оказывается с врагом один на один. Перед ним всплывают глаза, бесцветные ры¬


209
бьи глаза, излучающие звериную ненависть. Что тебе нужно, негодяй? Молчание. Почему ты меня преследуешь? Молчание. Говори! Он подымает пистолет, мерзкие глаза заливает волна животного страха... Выстрел, глухой выстрел звучит в его ушах, он видит топкую дорогу, перелесок, ржавое солнце над холмами Баната... Ужели?! Нет, нет, гонит он воспоминание. Оттуда не возвращаются...
Карета катит по набережной и сворачивает на улицу Сены. На миг Кемпелену кажется, что у одной из книжных лавок мелькнуло знакомое лицо. Он оборачивается, но успевает разглядеть только спину в синем сюртуке.
Корзина с цветами стоит посреди комнаты. Все уставились на нее, как на дымящуюся бомбу
Кемпелен вертит в руках записку. Что ни день, то новая загадка. Коварство врага или предостережение друга?
- Жужа, кто открывал дверь посыльному?
-Я.
- Как он выглядел?
- Обыкновенный господин. Еще не старый...
- Почему ты решила, что это посыльный? Цветы разносят мальчики.
- Он так сказал.
- Ты понимаешь по-французски?
- Немного.
- Что он еще говорил?
Жужа вновь смущается, опуская глаза.
- Не стесняйся, это очень важно.
- Сказал, что у такой прекрасной госпожи может быть только такая служанка.
- Какая?
- Хорошенькая, - шепчет Жужа, готовая провалиться сквозь землю.
А она неплохо освоила французский, думает Кемпелен. Правда, несколько однобоко...
- Во что он был одет?
- Синий сюртук, кружевная сорочка. Только вот башмаки стоптанные.
- Ты его когда-нибудь раньше видела?
- Однажды мы с барышней садились в карету, а он стоял на углу.
- Почему ты обратила на него внимание?
- Он улыбался.
- Тереза, - спрашивает Кемпелен, - ты с кем-нибудь знакомилась во время прогулок?


210
- Что ты такое говоришь, папа...
- И никто с тобой не заговаривал?
- Случалось, конечно... Но ведь здесь так принято.
Теперь уже краснеет Тереза.
Господи, думает Кемпелен, как на ярмарке невест! А ведь на них и впрямь не налюбуешься...
- Тереза почему-то решила, что цветы прислал мсье Филидор, - замечает Иоганн.
- На его месте я бы выбрал пучок розог.
- Что же теперь делать? - растерянно спрашивает Тереза.
- Ничего. Цветы можешь оставить у себя, ты их заслужила. Да, лилии превосходные! Подарок от чистого сердца... Это наш друг, дети.
Друг-то, наверное, друг, да может оказаться поопаснее врага, думал Кемпелен, уединившись в своем кабинете. Сегодня он полон благородных чувств, а завтра поостынет и тиснет статейку. Да еще какую! Господи, что он может натворить! И Терезу видел, и про монаха знает... Бежать ко всем чертям из Парижа. Пока не поздно!..
А человек в синем сюртуке и стоптанных башмаках идет по мосту Каррузель, насвистывая модную песенку, Он снова весел и беспечен. Лишь изредка, когда перед ним всплывает теперь уже отдаленный образ плачущей девушки, кто-то дотрагивается до его сердца острой иголочкой. Но боль мимолетна и сладка.
Он огибает Лувр и останавливается у кафе «Режанс». В кармане позвякивает мелочь. Цветы обошлись ему в пять ливров, на посыльного не хватило. А вообще, пора приниматься за работу, три дня без дела шатается. Редактор требует сенсаций, но где их взять, если в Париже вообще ничего не происходит? Может, в кафе повезет? Здесь бывает всякий люд...
Кемпелен опасался напрасно. Статью о шахматном автомате д’Анжервиль не напишет, но зато напишет много других и заслужит репутацию одного из лучших парижских журналистов. Четки, найденные у старого каштана, он сохранит и повесит над своим письменным столом. Они будут напоминать ему о необычном происшествии, участником которого он невольно стал. Смутная догадка еще не раз промелькнет перед его умственным взором, но постепенно растворится в легкой дымке бегущего времени. Он так и не узнает, что эти четки служили условным знаком для входа в Лувр в тот сумасшедший день, когда события нагромождались друг на друга с головокружительной быстротой. Черная, черная, красная...


211
Кемпелена уже не было в Париже, когда появилось французское издание книги Виндиша «Письма о шахматном игроке». В предисловии, написанном Шретье де Мишелем, говорилось: «Самая дерзновенная мечта, когда-либо владевшая механиком, была мечтой о машине, которая могла бы подражать чему-то большему, нежели форме и движениям венца творения. Но Кемпелен не только мечтал, он воплотил эту мечту в жизнь, и его шахматист, несомненно, самый удивительный автомат из всех когда-либо существовавших. Воистину, разве встречалась когда-нибудь чисто механическая фигура, сочетающая все свои действия с контролем за ними, а еще точнее - обладающая способностью разнообразить движения при обстоятельствах, которые нельзя предвидеть заранее и которые могут меняться в зависимости от чужой воли? Разве когда-нибудь создавалась деревянная фигура, играющая в самую трудную и сложную из всех игр, нередко побеждая искусных шахматистов и даже поправляя их, если они отступают от правил? Этот феномен слишком поразителен, чтобы не вызвать сенсации одним лишь своим появлением».
В полемику с автором предисловия вступил видный деятель французского Просвещения Фридрих Мельхиор барон фон Гримм: «Хотя никто не мог напасть на след того метода, с помощью которого изобретатель управляет машиной, представляется очевидным, что последовательность и многообразие разумных ходов, которые нельзя предусмотреть заранее, не могли бы быть совершены машиной, если бы она не находилась под постоянным воздействием мыслящего существа».
Этим мыслящим существом, по мнению Анри Декрана, мог быть карлик, скрывающийся во время осмотра автомата в фигуре турка, а ноги прячущий в полом металлическом цилиндре. Затем он переходит в сундук и ведет игру, наблюдая за передвижениями фигур через прозрачную доску на столе автомата («Разоблаченная белая магия», Париж, 1784).
И уж совсем в другие тона было окрашено предположение профессора философии Иоганна Филиппа Остертага. В небольшой книжечке «Кое-что о Кемпеленовом шахматном игроке» (Франкфурт-на-Майне и Регенсбург, 1783) он писал:
«Силой особого мистического дара Кемпелен образует духовную связь с бестелесным игроком в автомате или сам занимает его место, при каждом ходе действуя в машине...»
Таковы были точки зрения, таково было содержание споров, порожденных дебютом шахматного автомата на большой европейской сцене.


212
С августа 1783 года французские газеты о демонстрациях шахматного автомата не упоминают. Остаток лета путешественники залечивали раны, полученные в бурных событиях парижского сезона.
Исчез с горизонта и Вишня. Знакомство с французской полицией не входило в его расчеты, он затаился в ожидании лучших времен. Эти времена настали в конце года, когда появились сообщения, что Кемпелен пересек Ла-Манш и начал свои гастроли в Лондоне.
Ла-Манш. Остров Британия


ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ДОРОГИ В СЕЙВИЛ-РОУ
В шахматном клубе большой съезд. Распространилось известие, что в Лондон прибыл Филидор, и на Сент-Джеймс-стрит потянулись вельможные клабмены. Невозмутимый швейцар распахивает входные двери с достоинством пэра, а мистер Парслоу встречает гостей обворожительной улыбкой, предвкушая бойкую торговлю горячительными напитками, столь соблазнительными в промозглый февральский день. В комнатах жарко пылают камины, и вновь пришедшие спешат к огню, потирая озябшие руки.
Французского мастера ожидают с минуты на минуту. Самые нетерпеливые уже склонились над шахматными досками, другие коротают время за беседой. Им есть о чем поговорить. Здесь собрались люди, близкие ко двору, члены парламента, высшие офицеры британской армии и флота.


214
В одной из комнат, где на стенах гротескными фигурами изогнулись персонажи гравюр Хогарта, расположились три джентльмена - лорд Мэнсфилд, генерал Джон Бургойн и писатель Ричард Твисс. Разговор вертится вокруг шахматного автомата, вот уже более двух месяцев демонстрируемого в Лондоне.
- Не будете ли вы так любезны, мистер Твисс, поделиться вашими наблюдениями? - просит генерал. - Вы ведь были на представлении?
- Да, сэр, и, признаюсь, ничего не понял. Фигура в натуральную величину, облаченная в турецкое платье, играет в шахматы, причем весьма искусно. Мысль о присутствии человека внутри автомата отвергается еще до начала игры. Мистер Кемпелен показывает внутреннее устройство машины, освещая его свечой. Кроме колесиков, рычагов и других деталей, ничего обнаружить не удается. Затем изобретатель разворачивает автомат, приподнимает одежды манекена, чем ввергает в немалое смущение присутствующих дам, и все видят, что туловище и бедра также нашпигованы различными механизмами. После осмотра мистер Кемпелен заводит машину ключом, и она готова играть с любым, кто принимает вызов.
Дворец Сент-Джеймс


215
Английская кофейня. Раскрашенная гравюра XVIII века
- Выходит, машина играет сама по себе?
- В Испании или Ирландии мистера Кемпелена приняли бы за колдуна. Но в нашей просвещенной стране машина, принимающая самостоятельные решения, выглядит как нонсенс.
- И нет никакой возможности эту загадку разгадать?
- Если только сэр Питт* не поручит мистеру Маджу** разобрать автомат, как часы королевы, - замечает лорд Мэнсфилд.
- Такой приказ может отдать и лорд Главный судья.
- Мистер Кемпелен, хоть и иностранец, английских законов не нарушает... А вас, мистер Твисс, я уже раскусил. Как опытный рассказчик вы нас сначала заинтриговали, а теперь подводите к неожиданной развязке. Не так ли?
Твисс не успевает ответить. К собеседникам приближается рослый мужчина. Горделивая осанка, высокий лоб, нос, выступающий, словно форштевень корабля, свидетельствуют об уме и благородстве. Это посол Саксонии при британском дворе граф Ганс Мориц фон Брюль.
* Уильям Питт Младший (1759-1806), премьер-министр Великобритании.
** Томас Мадж (1717-1794), знаменитый английский часовщик.


216
- А где же мистер Филидор? - спрашивает его Мэнсфилд после взаимных приветствий. - Мы привыкли, дорогой граф, что вы с ним неразлучны.
- Он уже здесь, в соседнем зале. Мистер Боудлер и сэр Генри Конуэй взяли его на абордаж. Боюсь, для остальных он сегодня потерян.
- Тогда’ подсаживайтесь к нам и помогите мистеру Твиссу выпутаться из затруднительного положения, куда он попал по милости генерала.
- Мы беседовали о шахматном автомате, - поясняет Твисс, - и я не смог сказать ничего вразумительного. Буду вам признателен, граф, если придете на выручку.
- Охотно, если вы поделитесь своими сомнениями.
- Это даже не сомнения, а недоумения. Принцип действия автомата не могут объяснить самые светлые умы Англии.
- Что же вы в таком случае ожидаете от меня?
- Дипломаты располагают особыми сведениями...
- Мои сведения не слишком отличаются от общеизвестных. Мистер Кемпелен намекает, что секрет заключен в небольшом ящичке, расположенном неподалеку от автомата. Посредством некоего приспособления, сокрытого в этом ящичке, он может в мгновение ока связываться с машиной и направлять ее действия.
- Я что-то слышал о магнетизме, - вставляет генерал Бургойн.
- Я тоже, - подтверждает Брюль. - Но в Париже изобретатель разрешал ставить на автомат магнит, и фигура продолжала играть, как ни в чем не бывало.
- Тогда какую же силу мистер Кемпелен использует?
- Именно этот вопрос я ему и задал.
- И что он ответил?
- Ничего.
Генерал Бургойн недоверчиво оглядывает собеседника.
- И вы удовлетворились столь исчерпывающим объяснением?
- На вашем языке, сэр, это называется военной тайной.
- Джентльмены, - примирительно говорит лорд Мэнсфилд, - ваш спор угрожает выйти в открытое море. Давайте рассуждать последовательно. Если движения машины направляет мистер Кемпелен, - а все на этом сходятся, - значит, автомат должен играть так же хорошо или так же плохо, как и он сам. Вы согласны, граф?
- Да, милорд. Ваше умозаключение отвечает всем требованиям логики.
- Как же, по-вашему, должна закончиться партия между автоматом и мистером Филидором?


217
- На этот счет не может быть сомнений!
- Тем не менее ходят слухи, что в Париже автомат нанес ему поражение.
- Полагаю, это ложные слухи. Филидор может дать Кемпелену ладью вперед.
- Вы играли с изобретателем?
- Я не рискнул бы аттестовать его как искусного шахматиста, - уклоняется от прямого ответа Брюль. - Но в Париже автомат проиграл несколько партий.
- А в Лондоне, между прочим, еще ни одной, - замечает Твисс.
- Вы хотите сказать, что французы играют лучше англичан? - хмурится Бургойн.
- Нет, сэр. Я хочу сказать, что французские мастера не считали для себя зазорным поспорить с шахматным автоматом, а вот наши лучшие игроки не торопятся принять вызов.
- Они просто не желают посещать балаган!
- Отчего же? - пожимает плечами Брюль. - Представление вполне благопристойно, если не считать экстравагантного партнера.
- Почему же в таком случае вы сами не вызвались сыграть с турком? - усмехается генерал, полагая, что поймал дипломата в ловушку.
- Недурная идея, - невозмутимо парирует Брюль.
- Прекрасно! - резюмирует лорд Мэнсфилд. - Нам предоставляется замечательная возможность проверить правильность наших умозаключений. Поскольку граф Брюль, как мы поняли, играет лучше мистера Кемпелена, значит, он должен побить и его автомат. Ставлю три гинеи против одной. Кто примет пари?
- Я! - восклицает генерал. - Арбитром будет мистер Твисс.
- Согласен, - Твисс щелкает крышкой часов. - Если мы поторопимся, то успеем к началу представления. До Сейвил-роу рукой подать.
Вся история Западной Европы, начиная со средневековья, пронизана соперничеством между Англией и прибрежными континентальными странами. Возникавшие споры решались силой на море и на суше, в Старом и Новом Свете. Островное положение и мощный флот давали Британии определенные преимущества. Даже проиграв большую войну за независимость США, потеряв огромные заморские территории, она восполнила потери новыми приобретениями в Канаде, Индии и по-прежнему оставалась самой крупной колониальной державой в мире.
Далеко вперед ушла Англия в политическом, государственном и экономическом устройстве своей страны. Во Франции, например, револю-


218
ционные перемены еще только назревали, а на британских островах уже отмечалось их столетие. Ограничение королевской власти, сильный парламент, личные права граждан - все это было свершившимся фактом, закреплено законом, приводило в движение производительные силы общества.
В середине XVIII века в Англии начался промышленный переворот, означавший переход от мануфактурного производства к фабричному. Технические изобретения - одно важнее другого - сыпались, как из рога изобилия, и служили единой цели - росту производительности труда. Это в первую очередь самопрядильные станки Ричарда Аркрайта (1732-1792), паровые машины Джеймса Уатта (1736-1819), процесс пудлингования металла, разработанный Генри Кортом (1740-1800). Технический авторитет Англии был так высок, что Кемпелен отнюдь не кривил душой, когда говорил, что лестная оценка его изобретения на британских островах значит больше, чем мнение остального мира.
История лондонского шахматного клуба также связана с соперничеством двух великих держав - Англии и Франции, но уже на полях шахматных сражений. Этот спор достигнет своего пика через полвека, когда


219
лучшие мастера обеих стран скрестят шпаги на дуэлях, а во второй половине XVIII столетия он носил, так сказать, заочный характер.
Если судить по дошедшим до нас отзывам, парижские мастера превосходили лондонских, но у них не было столь могущественных меценатов, как в Англии, и шахматная жизнь ограничивалась «кафейной игрой» на ставки.
Между тем, по ту сторону Ла-Манша шахматы пользовались широким признанием со стороны высших слоев общества и в 1774 году на улице Сент-Джеймс, в самом центре Лондона, открылся великолепный шахматный клуб, прозванный по имени владельца особняка «Парслоу хаусом». Это был аристократический клуб, объединивший поклонников древней игры.
Однако среди английских шахматистов не нашлось достойного лидера, и правление клуба поставило перед собой задачу перетянуть в Лондон Филидора. Его имя было хорошо знакомо на британских островах. Без малого тридцать лет назад он посетил Лондон, где наголову разбил всех лучших английских игроков, и слава его за эти годы не померкла.
Среди членов клуба была проведена подписка, собравшая достаточные средства для приглашения французского мастера, и в


220
1775 году Филидор заключил контракт, по которому обязался приезжать в Лондон и в течение полугода вести занятия с членами клуба. Это соглашение оставалось в силе до самой смерти великого шахматиста.
Лист клубного членства включал многие имена, составляющие историю и гордость Англии: герцог Мальборо, Чарлз Фокс - лидер вигов в палате общин, Эдуард Гиббон - автор «Истории упадка и разрушения Римской империи», Джордж Атвуд - физик, Генри Конуэй - генерал, член парламента, лорды Хау, Норт и другие.
Чуть подробнее о действующих персонажах.
Генерал Джон Бургойн (1748-1 811) командовал одной из трех экспедиционных армий, воевавших против американцев в Новой Англии. Наступая от канадской границы вдоль реки Гудзон, его армия попала в окружение под Саратогой и 19 октября 1777 года в полном составе сдалась в плен американским войскам. Хотя военные действия в Америке продолжались по меньшей мере еще четыре года, операция под Саратогой стала переломной в войне за независимость США. Победители великодушно разрешили военнопленным англичанам возвратиться на родину, взяв с них слово никогда более против американцев не сражаться. Возвратился в Англию и генерал Бургойн, но военная карьера была для него безвозвратно потеряна.
Ричард Твисс (1747-1821), разносторонний писатель, скандально прославился книгой «Поездка в Ирландию в 1775 году», исполненной грубых нападок на католическое население и священников этой страны, что вызвало негодование даже среди протестантов. Для нашего повествования он интересен двумя книгами - «Шахматы» (1787) и «Всякая всячина» (1 805), в которых отвел место описанию шахматного автомата и пребыванию Кемпелена в Лондоне.
Об Уильяме Мерри Мэнсфилде (1705-1793) скажем лишь, что в 1756-1788 гг. он был Лордом Главным Судьей Королевской Скамьи и занимал в обществе весьма высокое положение.
Одна из приметных фигур нашего повествования - Ганс Мориц граф фон Брюль (1736-1809), посол Саксонии в Лондоне. Высокообразованный человек, он увлекался астрономией, конструировал и собирал телескопы, построил обсерваторию в Хэрфилде (в 20 милях от Лондона), где проводил систематические наблюдения за звездным небом, передавая их результаты крупнейшим астрономам своего времени. Эти наблюдения помогли отцу и сыну Гершелям в составлении фундаментальных каталогов двойных звезд. Брюль состоял членом британского Королевского научного общества, Петербургской академии наук.


221
Брюль был приветливым, общительным, сердечным человеком, лишенным как английской чопорности, так и немецкой безапелляционности. Располагая значительным состоянием, он оказывал всемерное покровительство науке и ее служителям. Добрыми советами, личным участием и материальной помощью поддерживал Брюль и Филидора. Имя Брюля постоянно упоминается в письмах Филидора из Лондона. 20 февраля 1788 года он, например, писал жене: «У меня нет никаких развлечений, кроме шахмат. Я гуляю по утрам, затем обедаю у графа Брюля, а оттуда вместе с ним иду в наш клуб. Так я провожу все дни». Дом Брюля находился на улице Олд Веллингтон, неподалеку от шахматного клуба, а Филидор снимал квартиру почти у самого клуба - на улице Сент-Джеймс.
Сорок шесть лет прожил Брюль в Англии, был женат на англичанке. Британские острова стали для него второй родиной.
Вот уже две недели Джеймс Уатт не вылезает из Лондонских пивоварен на Саутуорк, Парк-стрит. Ну, и нанюхался он всякой дряни! Голова гудит, как угольная топка. Что поделаешь, приходится терпеть. Необходимо показать, какую выгоду несут паровые машины. Особенно сейчас, когда новая конструкция цилиндра значительно повысила их мощность. Идея проста и наглядна. Испокон веков тяжелые работы производятся лошадьми. Значит, надо взять лошадь за эталон. Какую работу способна она выполнить за одну минуту? Если принять эту величину за единицу измерения, легко сравнить между собой различные движи- тельные силы. Любой тупица сообразит, что одна паровая машина может заменить, скажем, дюжину лошадей. А где еще, как не на пивоварнях, во всю используется труд четвероногих! Они и воду качают, и бочки возят. Потому и животные здесь самые сильные и выносливые. Лучших рабочих лошадей во всей Англии не сыскать.
Уатт сидит за конторским столом, погруженный в расчеты. Колонки цифр выстраиваются, как на параде.
- Не желаете ли свежего пивка, сэр?
Этот вопрос он слышит каждый день. Перед ним, заслоняя собой всю комнату, маячит управляющий. Его огненно-рыжая шевелюра колышется над одутловатым лицом, словно языки пламени над колосниками. Уатт инстинктивно машет ладонью перед носом, стараясь отвести пивной дух, мощной струей извергающийся в пространство.
- Мистер Джексон, - говорит он укоризненно.
- Шучу, шучу, - расплывается управляющий. - Заходил сюда один джентльмен, к пивоварням приценивался. Предлагаю ему отведать нашей продукции, а он отвечает: «Пить пиво - это некрасиво». А наживаться на пиве - красиво?


222
- Вот и спросите об этом вашего хозяина.
- Сэр Бэркли коммерсант по натуре, ему все равно, на чем наживаться. Зато прежний хозяин - мистер Трэл был идеалистом. Когда у него умер первенец, он воспринял этот удар судьбы как знамение свыше и продал пивоварни. Знаете, что он сказал? «Я, - говорит, - продаю не кучу пивных котлов, а освобождаюсь от власти алчных снов».
- И во сколько он оценил свои сны?
- В 135 тысяч фунтов!
- Недурно.
- Еще бы! Сколько бочек портвейна можно купить на эти деньги! Целое море!.. Не хотите ли портвейна, сэр?
- Создается впечатление, мистер Джексон, что вы задались целью меня уморить.
- Так вы же с самого утра ничего не ели!
~ Поэтому вы предлагаете мне выпить?
- Могу принести сандвич.
- Благодарю, мистер Джексон. Какая уж тут еда, когда меня воротит от всех этих запахов... Если уж вам так не терпится оказать мне какую- нибудь услугу, не сочтите за труд позвать сюда сэра Томаса, когда он вернется из конюшен.
И Уатт снова склоняется над расчетами.
- Как ваша «лошадиная сила», сэр?
В контору входит молодой мужчина. Это Томас Коллинсон, племянник естествоиспытателя Питера Коллинсона. Хотя он и не имеет таких заслуг, как его дядя, все же благодаря острому уму и любознательной натуре пользуется уважением в научных кругах.
- У меня получается 33 тысячи фунто-футов в минуту.
- Не многовато ли?
- А вы видели здешних лошадей?
- Да, зрелище впечатляющее. Гиганты. Такие косматые ноги бывают только у животных фландрской породы.
- Потому-то я и взял за образец самых сильных лошадей. Не хочу обещать фабрикантам, что машина заменит сотню четвероногих. А вот за дюжину поручусь.
- Что ж, каждая такая лошадь стоит от 50 до 100 фунтов, а здесь их несколько десятков. Да еще содержание... Да за такую экономию вас обязательно изберут в палату общин!
- Нет уж, увольте! Хватит с меня машин...
- А не хватит ли вам трудиться? Время ланча. А потом я хочу пригласить вас на любопытное представление. В Белингтон-гардене мистер Кемпелен демонстрирует шахматный автомат.


223
- Кемпелен? Постойте, постойте... Не тот ли это венгр, чья паровая машина взорвалась в Вене?
- Кажется, он.
- Мне было бы интересно с ним познакомиться.
- Мистер Кемпелен давно мечтает о встрече с вами. Я обещал привезти вас на демонстрацию.
- Вы говорите, шахматный автомат? Любопытно...
Коренастый розовощекий пастор осторожно пробирается по шумной улице, стараясь не столкнуться с прохожими или, по крайней мере, не попасть под копыта лошадей. Столичная сутолока его утомляет. Но находиться в Лондоне и не пройтись по Пикадилли, - для провинциала было бы непростительно. Только что он посетил прядильную фабрику Аркрайта, а теперь собирается в Донкастер к йоркширским фабрикантам. Ему нужна финансовая поддержка.
Людской поток выносит его на рыночную площадь Ковентгардена. Вокруг снуют мелочные торговцы с висящими на шее лотками, мальчишки, утыканные перьями наподобие американских индейцев, убогие старухи выстроились в ряд, держа за хвосты серебристую макрель.
Пройдя мимо кукольного балагана, где озорной Панч усердно лупил палкой свою бедную Джуди, пастор задерживается у книжной лавки. Пожилой джентльмен уткнулся острым носом в какую-то книгу и увлеченно ее изучает. Заметив любопытство, мелькнувшее в глазах священника, продавец протягивает ему брошюру в несколько листков.
- Рекомендую прочитать, преподобный сэр. Последний экземпляр.
«Неодушевленный разум, - читает пастор, - или Подробный отчет об
удивительном шахматном игроке, изобретенном м-ром Кемпеленом; в настоящий момент демонстрируется в доме № 8, Сейвил-роу, Белингтон- гарден; иллюстрировано тремя гравюрами на меди, где этот знаменитый автомат изображен в разных ракурсах».
Господи, думает пастор, и чем только люди не занимаются! Он листает книжечку, рассматривает гравюры и, еще не приняв никакого решения, спрашивает у продавца:
- Скажите, друг мой, далеко отсюда Сейвил-роу?
- Меньше мили.
- Может, вам известно, когда начинается представление?
- В час пополудни.
Пожилой джентльмен отрывается от книги. У него серые глаза и добрая улыбка.


224
- Если преподобный сэр не возражает, - говорит он, засовывая в карман книжечку, - я составлю ему компанию.
- С превеликой радостью, мистер...
- Мадж, Томас Мадж, - представляется собеседник. - Я проведу вас самой короткой дорогой.
- Ямайка! - радостно восклицает попугай, уставившись круглым глазом на седовласого джентльмена, сидящего у камина.
- Чтоб она провалилась, твоя Ямайка, - цедит сквозь зубы джентльмен, кутаясь в шерстяной плед.
- Ямайка! - уже менее уверенно повторяет попугай.
- Заткнись, или я сверну тебе шею!
Филипп Тикнес, 65-летний лейтенант-губернатор Лендсгардфорта, в прошлом доверенное лицо по делам колоний, участник опустошительных военных действий на Ямайке, ныне известный писатель, сидит в своем лондонском кабинете и глотает хину.
Его знобит, и напоминание о далеком острове, где он подцепил лихорадку, не доставляет ему удовольствия. Ямайка вообще принесла кучу неприятностей. Ну, погорячился он с маронами*, когда выкуривал их из нор на Джон-Кроу**, распорядился ухлопать этих негодяев, может быть, больше, чем следовало. Стоило ли шум поднимать? Да еще в парламенте! Добро бы речь шла о гуманности, а то ведь торгаши из Вест-Индской компании всю кашу заварили. Попробовали бы сами покарабкаться по скалам, поплутать по лесам, искупаться вместе с крокодилами в вонючей Блэк-Риверс! И все это под неусыпным оком черномазых, норовящих пропороть тебя копьем или стрелой...
В дверь осторожно просовывается мохнатая лапка, а вслед - сморщенная рожица.
- Еще одно явление, - вздыхает Тикнес.
Диану - так зовут шимпанзе - он купил в Испании, куда отправился вскоре после того, как палата лордов вынесла против него решение. Собственно, мог и не уезжать, но в запале объявил себя «изгнанным», а уж слово свое он всегда держит.
Испания ему не понравилась. Темная страна, даром что солнце круглый год. И народ не поймешь какой. В церкви - святоши, на корриде - мясники, в обществе - ханжи, на гулянье - бесноватые. Цивили¬
* Беглые рабы-негры, организовавшие партизанскую войну против колонизаторов.
** Название горы.


225
зованному человеку там не место. И вообще, лучшая страна в мире - Англия, хотя и здесь полно подлецов.
Пока раздраженный джентльмен изливает свою желчь на весь белый свет, Диана бесцеремонно залезает на письменный стол, хватает бронзовую чернильницу и ничтоже сумняшеся запускает ее в клетку с попугаем.
- Ямайка! - почему-то одобрительно отзывается попугай. К его зеле- но-красному оперению добавились фиолетовые тона.
- Бедлам*, - стонет Тикнес.
Он встает, накидывает на клетку плед и, видя, что Диана уже овладела увесистой табакеркой, хватается за трость.
- Пошла вон!
Обиженно причмокивая, обезьянка бросается вверх по лестнице, цепляясь за висящие на шестах скальпы последних араваков**.
- Энн! - кричит Тикнес громовым басом. - Уймите эту бешеную дуру, не то я отдубашу ее палкой!
Вместо жены входит слуга.
- Леди Тикнес нет дома. Она уехала в театр и просила не ждать ее к обеду.
Тикнес стоит в нерешительности.
- Хорошо, - говорит он наконец. - Налейте новых чернил, сварите кофе и принесите утреннюю почту. И бутылку рома. Того, что стоит в левом углу. Вы поняли?
- Да, сэр. Того, что стоит в левом углу.
- Почему вы медлите?
- Осмелюсь напомнить, сэр, что бутылка, стоящая в левом углу, пуста со вчерашнего дня.
- Вы слишком многословны, Эд.
- Простите, сэр.
- Ром достанете из погреба. Только ямайский. Это единственное, что на этом проклятом острове годится для употребления.
Осушив стакан душистого рома, хлебнув глоток терпкого кофе и раскурив трубку, Тикнес ощущает, что жизнь еще не кончилась. И хотя разум подсказывает, что болезнь не покинула тело, а лишь притаилась, блаженно наслаждается временным благополучием. Его охватывает жажда деятельности.
* Дом для умалишенных в Англии.
** Индейское племя. Коренное население Ямайки, полностью истребленное колонизаторами.


226
Первым делом он стягивает плед с клетки, возвращая попугаю день.
- Ямайка! - приветствует его благодарная птица и получает горсть миндаля.
Затем он зовет Диану, и обезьянка, забыв былые распри, влезает к нему на руки и, нежно обвив шею, гладит его растрепанные волосы. Растроганный Тикнес угощает ее конфетой.
Восстановив мир и согласие, он садится за письменный стол и принимается за почту. Толедским клинком вспарывает толстый пакет; в нем оказывается небольшого формата книжечка, газетные вырезки, афиши. Сопроводительная записка поясняет:
«Уважаемый сэр!
Посылаю вам многочисленные свидетельства бессовестных, но, увы, безнаказанных деяний целого легиона чужеземцев, открыто грабящих нашу великую страну. Зная вас как человека честного и неподкупного, выражаю надежду, что Вы подниметесь на защиту одураченных соотечественников.
Ваш преданный Читатель».
Это уже не первое послание анонимного корреспондента. С месяц назад тот же «Преданный Читатель» наряду с восторженными отзывами о его, Тикнеса, книгах писал, что Британии угрожают не только внешние враги, но и доморощенные невежды, распахнувшие двери перед авантю-
Лондон, XVIII век


227
ристами всех мастей. Добрая старая Англия отдана на откуп шарлатанам, становится посмешищем в глазах цивилизованного мира. Особый гнев неизвестный автор изливал на некоего Кемпеля или Кемпельна, приехавшего в Лондон с шахматным лжеавтоматом и пользующегося покровительством влиятельных особ. Кажется, называлось имя графа Брюля, саксонского посла.
Тикнес просматривает вырезки.
«Кавалер Пинетти со своей супругой, - гласит афиша, - покажет наиболее чудесные, изумительные и совершенно неподражаемые механические, физические и философские пьесы, которые он смог изобрести благодаря своему глубокому проникновению в науки и громадным усилиям; с особым почетом и удовольствием кавалер Пинетти покажет различные эксперименты с новыми открытиями не менее невероятные, чем кажущееся невозможным, в частности, то, что мадам Пинетти, сидя на одном из последних мест с платком на глазах, оттадает все, что будет ей предложено любым из собравшихся».
Бред собачий, заключает Тикнес.
«Мы, - говорится в пригласительном билете, - великий Кофта всех восточных и западных частей света, учредитель и гроссмейстер великого масонства...»
По Калиостро давно веревка плачет...
«Он показывает каждой даме ее поклонника, - сообщает газета, - и силою каптромантического Ничто* читает мысли каждого...»
Кто ж это «он», Господь Бог, что ли?
«...Он обнаружил в капле воды, - читает дальше Тикнес,- более 5000 насекомых, вызывающих инфлюэнцу. Этих насекомых убивают самым быстрым и верным способом с помощью микстуры доктора Баттоса. Ее можно получить только у Каттерфельто**, Пикадилли, 22. Флакон стоит 5 шиллингов».
С шиллингов бы и начинал...
Тикнес раскладывает вырезки, словно пасьянс. Они занимают весь его огромный стол. Мелькают имена Казановы, Пелладино, Филадельфии, Кирхнера, какого-то «мистера Генри»... Немцы, французы, итальянцы, американцы... Как саранча! И все одно и то же, одно и то же: шарлатанство, обман, вымогательство, помноженные на самовосхваление, мистику, псевдонаучность.
* Катопромантия - предсказание будущего по отблескам на полированной металлической пластинке, опущенной на дно стакана с водой.
** Фокусник-авантюрист немецкого происхождения.


228
- Проходимцы, наглецы! - ругается Тикнес.
- Ямайка! - соглашается попугай.
Тикнес утешает себя хорошим глотком рома и берется за книжку. Это английский перевод «Писем» Виндиша о шахматном автомате.
Восторженный тон книги режет слух джентльмена. Мало нам своих графоманов, мистер Блейдон* еще и немца подсовывает. Такую чушь мелет, что уши вянут. Поверить этому профану, так мистеру Кемпелену и равных не сыскать. Куда там Ньютону, Бойлю, Уатту... Неодушевленный разум! Ни больше, ни меньше.
А есть ли предел человеческой глупости? - сокрушается Тикнес. - За рукав же никого не тянут! Кокни** сами, как мухи на дерьмо, слетаются, несут свои шиллинги обиралам, зная наперед, что будут одурачены. Эх, Джон-Буль***, Джон-Буль, кнутом бы тебя по загривку!
Тикнес допивает остатки рома и звонит в колокольчик.
- Велите закладывать лошадей, - говорит он вошедшему слуге.
- Ямайка! - тревожно восклицает попугай.
- Что же ты молчишь, Антон?
- А о чем говорить?
- Понравилось тебе представление?
- Недурно.
- Кукла в самом деле прелестная. Настоящая английская леди лет пяти. И лопочет забавно. Только вот произношение подводит, а это портит впечатление. Англичане не любят, когда коверкают их язык. Вот почему молчит моя говорящая машина.
Кемпелен и Антон идут по Сейвил-роу вдоль ограды старого парка.
Белингтон-гарден и примыкающие к нему земли принадлежали тогда высшей знати. Но аристократы предпочитали жить в родовых замках, а городские участки сдавали внаем. Лишними доходами никто не брезговал. Дома арендовались владельцами кофеен, магазинов, предприимчивыми менеджерами. На Сейвил-роу устраивались представления, выставки.
Свои лондонские гастроли Кемпелен начал в одном из залов на Сент- Джеймс стрит, неподалеку от Парслоу-хауса. Но ни близость шахматного клуба, ни интригующая афиша надежд не оправдали. Лондонцы не
* Переводчик и издатель книги о шахматном автомате.
** Пренебрежительное прозвище лондонского обывателя.
*** Насмешливое прозвище англичан.


229
привыкли к увеселительным зрелищам в этом фешенебельном районе. Тогда, по совету графа Брюля, Кемпелен переехал на Сейвил-роу, где снял двухэтажный особняк. Перемена адреса оказалась удачной, зал всегда был полон зрителей.
Но в конце января объявился конкурент. Неподалеку со своей «говорящей фигурой» стал выступать некий Кирхнер. Соседство не нравилось Кемпелену отнюдь не из-за коммерческих соображений: оно бросало тень на шахматный автомат, ставя его в один ряд с детской игрушкой. Но соседей не выбирают, в конце концов верх взяло любопытство. Кемпелен побывал на демонстрации «говорящей фигуры» и теперь, возвращаясь домой, обменивался впечатлениями с Антоном.
- О Кирхнере я слышал еще во Франции, - продолжает Кемпелен. - Когда-то он разъезжал с «говорящим Бахусом», но кто-то, кажется, в Версале, обнаружил в бочке карлика, и трюк потерял свою прелесть.
- Может, потому и у нас все ищут карлика?
Кемпелен невольно вспоминает об Иоганне. На дюйм, пожалуй, за год подрос!..
- Карлик нам не подходит, с ним хлопот не оберешься. Его постоянно прятать нужно.


230
- А как же господин Кирхнер?
- Как-то устраивается...
- Вы хотите с ним познакомиться?
- Ничуть. Господин Кирхнер фокусник, а мы с тобой, Антон, волшебники. Его кукла болтает, а наша - думает...
Они входят в дом под номером восемь.
- О чем вы сейчас думаете, Иоганн? - спрашивает Кемпелен, встретив молодого человека.
- Я думаю, что в Лондон должен приехать Филидор, и было бы недурно вызвать его на матч-реванш.
- С кем?!
- С турком, разумеется.
Среди посетителей кофейни на Сейвил-роу четверо мужчин выглядят случайными гостями. Со стороны кажется, что между ними нет ничего общего, но опытный наблюдатель легко обнаружит скрытые нити, связующие молчаливую компанию. Двое, сидящие спиной к окну, с наслаждением потягивают густой портер, смакуя каждый глоток. Чувствуется, что такое лакомство перепадает им не часто. Несмотря на различие в возрасте, они чем-то похожи друг на друга. Задубевшая кожа плотно обтягивает острые скулы, запавшие глаза недоверчиво блуждают по залу, заскорузлые руки носят следы нелегкой жизни. Двое напротив также обнаруживают некоторое сходство. Оно проявляется в неторопливых движениях, цепком, все подмечающем взгляде, умении владеть собой. Перед ними стоят нетронутые кружки, и, судя по всему, пить свое пиво они не собираются. Ожидание - вот что, пожалуй, характерно для их состояния. Тот, кто постарше, пухлыми пальцами меланхолично катает по столу хлебный мякиш; на указательном пальце левой руки поблескивает черный агатовый перстень. Его сосед высоко поднял голову, глаза обращены к висящим в простенке картинам. Но взгляд скользит мимо идиллических сельских пейзажей. Он устремлен в окно, за которым открывается проезжая часть Сейвил-роу и подъезд дома № 8. Рядом с дверьми приколочен щит; на нем, словно геральдический знак, изображен насупившийся турок с простертой над шахматным полем дланью. «Inanimate reason»* - выведено крупными буквами.
Он переключает внимание на прохожих.
Вот продефилировал напыщенный джентльмен с бульдогом, таким же безобразным, как и его хозяин. Два вертлявых модника в жюстоко-
* Неодушевленный разум (англ.).


231
pax* покрутились перед афишей и, жестикулируя тростями, разошлись в разные стороны. Пробежал рассыльный. Проехала карета с форейтором и лакеем на запятках.
Вдруг глаза его сужаются и на переносицу ложится еле заметная складка. Он видит двух рослых мужчин, неторопливо приближающихся к подъезду. Дети сатаны! Из-за них пустился он во все тяжкие, из-за них сидит в этой зловонной дыре со всяким сбродом...
Движение за столом отвлекает его от наблюдений.
- Что случилось, брат Александр? - по-французски спрашивает он соседа.
- Они просят еще по пинте пива.
- Велите подать. Но скажите, что это последняя.
Любители пива заинтересованно следят за результатами переговоров. Они радостно осклабливаются, когда брат Александр делает знак хозяину кофейни, но, встретившись взглядом со своим благодетелем, тут же обмякают, как от накинутой на шею петли. Такие глаза ничего доброго не сулят.
- Никогда не угадаешь, что этот Рыбий глаз отмочит, - шепчет младший.
- Заткнись, Билл, он все слышит...
- Может и слышит, да ни черта не понимает... Выпьем, Папаша?
Билл и Папаша опускают носы в пенящиеся кружки.
- О чем они? - спрашивает «Рыбий глаз», а по-нашему - Вишня.
- Они хвалят пиво, - несколько вольно переводит содержание беседы брат Александр.
- Не захмелели бы.
- Для англичан это не выпивка.
Проклятая страна, думает Вишня, глядя, как за окном накрапывает дождь. Намаялся он здесь. Языка не знает, кругом еретики - никому не доверишься. Да и хитер дьявол! Окопался, как англичанин: «мой дом - моя крепость». Пойди, возьми его голыми руками. Бежать уже было собрался, да клятву не посмел нарушить, и сердце местью горело. Сколько епитимий на себя накладывал! Два месяца мыкался, пока нужных людей искал. Писателишко-то дрянной, но самолюбивый. А уж злой - как Цербер. Должен клюнуть. Тогда можно и висельников с цепи спустить... А вдруг не приедет?.. Господи, услышь мольбы слуги твоего!
Вишня сверяет время. Без четверти час. Вот-вот повалит стадо. Несколько баранов уже топчется у афиши. Не больно-то торопятся. Все- таки пять шиллингов...
* Вид верхней одежды.


232
- Пора, - говорит он и направляется к выходу.
Брат Александр следует за ним. Билл толкает Папашу в бок, и оба, как по команде, вливают в себя кружки, оставленные чудными джентльменами.
Все четверо пересекают улицу и останавливаются у щита.
Распахиваются двери, открывая ведущую в бельэтаж лестницу, в подъезде показывается швейцар в ливрее, расшитой галунами. Начинают стекаться гости.
Респектабельные буржуа, флегматичные чиновники, пара университетских крыс, даже румяный пастор в круглой, как рождественский пирог, шляпе не вызывает у Вишни эмоций. Он несколько оживляется, когда замечает графа Брюля в обществе трех джентльменов.
Подкатывает карета. Он?! Нет... Двое энергичных мужчин соскакивают с подножки и исчезают в подъезде. Брат Александр провожает их почтительным взглядом: «Джеймс Уатт», - шепчет он. «Подумаешь», - хочется сказать Вишне. Ему нужен другой человек, тот, кто сам того не ведая, призван сыграть важную роль в готовящемся спектакле. Неужели он не приедет?
И, как бы в награду за долготерпение, вдали показывается сухопарый старик, широкими шагами меряющий мостовую. Следом движется карета. Вишня глядит на него, как зачарованный. Он представляется ему идущим по Галилее апостолом. Тикнес!..
Старик останавливается у подъезда и, окинув презрительным взглядом афишу, уверенно входит в дом, будто в собственное жилище.
- Заходить поодиночке, рассаживаться врозь, - скороговоркой шепчет Вишня. - С Богом!
Теперь все в руках провидения, думает он, возвращаясь в кофейню и вновь занимая наблюдательный пункт у окна. Пальцы нащупывают в кармане гладкую деревяшку. Черный король! Пришел час возмездия...
Он видит, как к подъезду подходит полный приземистый мужчина с массивной тростью. Швейцар почтительно уступает ему дорогу и, убедившись, что новых гостей не предвидится, затворяет двери.
Стрелки на серебряных часах Вишни показывают ровно час пополудни.
ВЫСТРЕЛ
Бесшумно сдвигается панель. Уползает вверх шторка. Приподнимается часть сегментированного пола. Теперь его жизненное про¬


233
странство ограничено 24 кубическими футами. Здесь он проведет целый час.
Иоганн сидит на низенькой приступке, упираясь в дощатую спинку Ноги согнуты в коленях, голова вобрана в плечи, руки лежат на рычагах управления. Он свыкся с этой скрюченной позой, хотя никогда не угадаешь, которая из бесчисленных частиц тела вдруг заявит о себе тупой болью или пугающей немотой. Научился подавлять непроизвольные желания, замирать, как мышь, при малейшей опасности. Выработал автоматизм движений, подчинив свои действия единой цели. Иногда ему кажется, что он переродился в машину.
Но страсти человеческие не вписываются в сухие формулы физических законов. И когда ему случается одерживать красивые победы, победы, достойные мастера, он испытывает неодолимую потребность провозгласить на весь мир: «Это - я!»
Его угнетает безвестность.
Развеялись иллюзии. Романтика приключений обернулась тяжким неблагодарным трудом. Миновала и пора ученичества, он ощущает себя зрелым шахматистом. Ему претит игра с профанами. Лишь в редкие минуты всепоглощающей борьбы, когда соперником оказывается искусный шахматист, когда комбинации кружатся над доской в затейливом хороводе, он чувствует радостный прилив сил, пьянящую легкость вдохновения. И пережив эти волнующие мгновения, мечтает о том, как в один прекрасный день явится в клуб на Сент-Джеймс, гордо назовет свое имя и бросит перчатку великому Филидору.
Он жаждет славы.
Но сейчас ему не до сладостных грез. Через тонкие стенки своего укрытия Иоганн слышит, что место за шахматным столиком занял Брюль, а с сиятельным графом у него давние счеты. Три месяца назад, когда они еще выступали на Сент-Джеймс-стрит, Брюль нанес им дружеский визит и выразил желание сыграть со знаменитым турком. Кемпелен не мог отказать вельможному гостю, чьим расположением особенно дорожил. Иоганн недооценил соперника и потерпел поражение. Он был вдвойне огорчен неудачей, когда узнал, что саксонский посол занимает высокую строку в лондонской табели о шахматных рангах. Случай предоставил ему неожиданное право на реванш. Он полон решимости доказать свое превосходство.
Дребезжащий звук, многократно усиленный замкнутым пространством, отдается в ушах колокольным звоном. Это Антон заводит пружину ложного механизма.
Теперь он улавливает легкое шуршание на задней стенке автомата и инстинктивно щурится, ожидая, когда Антон повернет фонарь,


234
встроенный в туловище турка. Яркий свет озаряет тесную каморку Иоганн оглядывает свое рабочее место. Все в порядке, можно начинать игру.
Сначала он плавно раскачивает рукоятку, вмонтированную в корпус манекена: там, наверху, голова в тюрбане послушно повторяет его движения. В действие приводится другой рычаг. Соединенный с рукой турка, он фиксируется в тот момент, когда рука зависает над заданным полем шахматной доски. Иоганн вращает втулку на своем конце рычага, заставляя турка опустить руку и сжать пальцы, захватывая фигуру. Еще одно движение, и фигура переносится на другое поле. Втулка поворачивается в обратную сторону, разжимая пальцы, рычаг переводится в нулевое положение, механическая рука возвращается на подушечку.
Поступивший сверху сигнал подтверждает: королевская пешка белых переместилась на два поля. Иоганн повторяет этот ход на своих маленьких шахматах и расслабляется в ожидании ответа. Операция заняла менее минуты. В таком темпе ему предстоит провести всю партию.
Брюль хитрил, когда во время беседы в Парслоу-хаусе умолчал о своей победе над автоматом. Игра проходила в приватной обстановке, и он имел основания полагать, что Кемпелен не заинтересован в разглашении результата. Но, став невольным виновником спора, граф испытывал неловкость. Качество игры автомата он отождествлял с шахматной силой демонстратора, а поскольку Кемпелена он уже проверил, то и исход пари не вызвал у него сомнений. «Я подвел под генерала мину», - думал он по дороге в Сейвил-роу
Спорщиков, однако, ждала неожиданность: показом автомата на сей раз руководил не Кемпелен, а какой-то долговязый мистер Антон. Сам же изобретатель находился среди гостей и управлять игрой, разумеется, не мог. Переглянувшись, лорд Мэнсфилд и генерал Бургойн кивком подтвердили пари. Успокоился и Брюль: теперь все находились в равных условиях. Он, правда, не знал, на что способен «мистер Антон», и на всякий случай отказался от итальянской партии, избрав пешечную защиту Филидора.
Строения на Сейвил-роу, внешне непритязательные, были вполне благоустроенными. Генерал Бургойн с удовлетворением отмечает, что демонстрационный зал ничуть не похож на балаган. Зашторенные окна создают иллюзию вечера. Стены задрапированы шелковыми обоями, развесистые бра, повторяясь в зеркальном потолке, освещают просторную комнату рассеянным светом. Человек тридцать зрителей расположились на мягких стульях, расставленных полукругом.


235
Автомат установлен совсем рядом и отгорожен шелковым шнуром. В нескольких футах за отдельным столиком восседает граф Брюль. Без партнера напротив он выглядит так, будто играет с Филидором в сеансе вслепую. Мистер Антон почти беспрерывно находится в движении. Он повторяет ходы на обеих досках.
Кемпелен держится в стороне. Он безукоризненно владеет английским и отвечает на вопросы зрителей, стараясь удовлетворить их любопытство.
- Какая сила приводит в действие механизм фигуры? - спрашивает пожилой джентльмен с острым носом.
- Пружина, сэр.
- А на какой период времени рассчитан завод?
- На 10-15 перемещений. Диапазон зависит от дистанции, которую рука проходит в процессе игры. Короткие ходы, - я имею в виду расстояние между клетками шахматной доски,- требуют меньшей затраты энергии, а длинные, напротив, - большей. Когда завод иссякает, следует вновь накрутить пружину, и автомат способен произвести такое же количество ходов.
- Я не ошибусь, если выскажу предположение, что пружина должна обладать значительной силой?
- Вы безусловно правы, сэр.
- Но мне показалось, что усилие, которое прилагает ваш помощник, вращая ось заводным ключом, не встречает достаточного сопротивления.
- Каким образом вы это определили?
- На слух.
- Вы механик?
- Я бы хотел надеяться... Меня зовут Томас Мадж.
Услышав имя знаменитого мастера, Кемпелен едва не поперхнулся.
- Безмерно счастлив видеть часовщика Ее Величества моим гостем!
Мадж дружелюбно улыбается, но глаза по-прежнему искрятся хитрецой.
- Так как же насчет пружины, мистер Кемпелен? - повторяет он вопрос.
Но Кемпелен уже призвал на выручку всю свою изворотливость.
- Капризы акустики, мистер Мадж. Автомат заполнен множеством деталей, звук приглушается.
- Тогда скажите, пожалуйста, почему шум работающего механизма слышится только при ответном ходе? Это тоже «капризы акустики»?


236
- Нет, сэр, такова конструкция машины. Она не работает непрерывно, как, скажем, часовой механизм, а включается после того, как на доске автомата меняется расстановка шахматных фигур.
- Но на доске нет ни одного приспособления, с помощью которого машине сообщается импульс!
- Он поступает извне.
- Значит, машиной управляет демонстратор?
- Любой автомат должен быть пущен в ход человеком. Затем он работает самостоятельно, хотя я не исключаю, что демонстратор может влиять на его работу при помощи «главного секрета».
- Не находите ли вы, мистер Кемпелен, что ваши объяснения выглядят... Как бы это сказать... Ну, допустим, весьма странными.
- Нахожу, - покорно соглашается Кемпелен. - Но ведь автомат неоднократно выставлялся в разных городах мира - Прессбурге, Вене, Париже... На демонстрациях побывали тысячи зрителей, среди них немало математиков, механиков, шахматистов. Однако до сих пор никому не удалось разгадать способ, с помощью которого рука турка совершает избирательные движения в зависимости от игровой обстановки на шахматной доске. Это представляется мне еще более странным.
- У вас нет вопросов к изобретателю? - поворачивается Коллинсон к Уатту.
- Все необходимые вопросы уже задал мистер Мадж. Не знаю только, сделал ли он правильные выводы.
- А именно?
- Один из основных принципов механической системы - регулярность движения. Между тем - вы заметили? - игра не периодична по времени. Промежутки между ходами не одинаковы. Для человека это естественно, но ведь и турок иногда медлит с ответом. Из этого следует, что регулярность действия для устройства не существенна, а значит, это не автомат.
- Что же это?
- Образно говоря, симбиоз. Если человек так часто приставляется к машине, - что со всей очевидностью доказал мистер Аркрайт, - то почему нельзя хоть раз приставить машину к человеку?
Словно развивая мысль Уатта, раздается грубоватый голос пастора:
- Мистер Кемпелен, нельзя ли посредством вашего секрета вращать рабочее колесо машины?
- В принципе, возможно, - не моргнув глазом, отвечает Кемпелен. - Однако сила, которую имеет в виду преподобный сэр, слишком ничтожна, чтобы выполнять такую работу.


237
- Это еще как сказать, - вполголоса замечает Уатт, наклоняясь к Коллинсону. - Одна шестнадцатая лошадиной силы* - такова, по моим расчетам, мощность человека... Если, разумеется, он не карлик, не ребенок и не старик.
- И не женщина?
- Смотря какая, дорогой Томас...
Кемпелен уже приметил рядом с Коллинсоном джентльмена лет пятидесяти, взирающего на автомат спокойным проницательным взглядом. Неужели Уатт? Коллинсон обещал их познакомить. Вон, кажется, и кукольник, господин Кирхнер. Странные у него уши. Заостренные, как у сатира. Явился с ответным визитом.
Очередной вопрос отвлекает Кемпелена от наблюдений. Нетерпение проявляет генерал Бургойн:
- Может, мистер Кемпелен объяснит наконец, в чем же состоит иллюзия, о которой он упоминал в начале демонстрации?
- В том, что машина играет в шахматы, сэр.
- Я не понимаю вашего ответа!
- Сейчас поясню. Движения автомата осуществляются механическим путем, а его разумные действия - иллюзионным.
- Значит, это не чистая машина?
- Это чистое жульничество! - раздается раздраженный голос с заднего ряда.
Все оборачиваются.
- Кто это? - спрашивает Бургойн, кивая на желчного старика.
- Писатель Филипп Тикнес, - шепчет Твисс.
- А чем он знаменит?
- Главным образом тем, что обладает удивительным искусством приуменьшать число своих друзей и приумножать число врагов.
- Мне он еще известен как отчаянный головорез, - замечает лорд Мэнсфилд.
- То было в молодости, милорд.
- Пороки молодости, мистер Твисс, в старости становятся дурными привычками.
По мере того как винные пары улетучивались из головы Тикнеса, кривая его настроения резко падала вниз. Во рту ощущался привкус горечи, ныла печень, вновь начался озноб. Ему казалось, что Кемпелен не
* «Лошадиная сила» по Уатту вчетверо больше силы крепкой живой лошади.


238
только бессовестно надувает простодушных зрителей, но и куражится над ними. И когда он увидел, что ни Мадж, ни Уатт, ни Бургойн не решаются дать мошеннику достойную отповедь, взял честь Британии под свою защиту.
Первым желанием Кемпелена было осадить грубияна какой-нибудь уничтожающей репликой. Но он сдержался, поскольку желчный старик мог оказаться знатным господином.
- С кем имею честь?
Вежливое обращение, обычно смягчающее напряженность, неожиданно возымело обратное действие.
- С англичанином, черт побери!
- Простите, сэр, но англичане, как я не раз убеждался, проявляют большую сдержанность в выражениях.
- До тех пор, пока их не пытаются одурачить.
- Мне не совсем понятно ваше волнение.
- Зато мне понятно ваше поведение! Фальшивую монету вы выдаете за золотой.
- Вы напрасно горячитесь, сэр. Все, что здесь происходит, не больше, чем представление. Я никого ни в чем не убеждаю.
- Разумеется. Вы просто выманиваете деньги у доверчивых людей. Только сегодня вы положили в карман семь фунтов. Это двести гиней в месяц!
Кемпелен ощущает на себе не слишком благожелательные взгляды.
- Прошу прощенья, сэр, - подчеркнуто вежливо говорит он. - Но уж коль вы начали считать деньги, как лавочник, то из статьи доходов следовало вычесть хотя бы воскресные дни.
В зале раздаются смешки. Англичане ценят острое слово. Даже розовощекий пастор прикрывает рот ладонью, а тучный лорд Мэнсфилд беззвучно колышет телесами.
Желтые глаза Тикнеса наливаются кровью.
- Вы забываетесь! - взрывается он.
Поединок выигран. Противник потерял самообладание.
- Я всего лишь защищаюсь. И поскольку имею основания полагать, что вы недовольны игрой автомата, готов вернуть вам ваши пять шиллингов.
- Отдайте их вашему сообщнику в сундуке!
- Разве уважаемые джентльмены, - Кемпелен апеллирует к залу, - не были удовлетворены осмотром?
- В ящике может скрываться карлик или ребенок, не исключено, что там прячется кто-либо из ваших детей, - подает голос человек из пер¬


239
вого ряда, и Кемпелену бросаются в глаза сложенные на животе пухлые руки с черным агатом на указательном пальце.
- Моя жена и дети на прогулке, они любуются сменой гвардейцев Его Величества.
- Значит, вы не хотите их предъявить?
- Предъявляют только векселя. Но для тех, кто пожелает, я повторю после игры показ внутреннего устройства автомата.
- А почему не сию минуту?
- Но тогда придется прервать партию...
- Ее можно будет возобновить. Вы же сами утверждаете, что автомат работает с перерывами.
Публике предложение нравится. Раздаются одобрительные возгласы: «Правильно!», «Пусть покажет!», «Посмотрим еще раз!»
Граф Брюль откидывается на спинку стула.
- Если того желает публика, я согласен прервать игру.
Лорд Мэнсфилд и генерал Бургойн переглядываются. Пари остается в силе? Да, все в равных условиях.
- Хорошо, - говорит Кемпелен. - Только прошу уважаемых джентльменов не покидать своих мест.
Он раскрывает дверцы автомата. Движения его точны и размерены. Публика возбуждена, внимание обострено, нельзя допускать ни малейшей оплошности.
- Там кто-то есть! - с особым значением вдруг произносит человек с агатом.
В то же мгновение чья-то длинная рука с грязными ногтями просовывается между стульями. Горсть зеленоватого порошка летит в распахнутые дверцы автомата.
- Апчхи! - раздается рядом.
- Апчхи-чхи-чхи! - поддерживают рядом сидящие зрители.
- Апчхи! - вторит им Кемпелен.
- Там дьявол! - вновь слышится громкий возглас.
Сквозь набежавшие слезы Кемпелен видит, как пухлый палец с перстнем угрожающе висит в воздухе.
И словно по команде, из заднего ряда вырастает мрачная фигура с тупым взглядом убийцы. Кемпелен цепенеет от ужаса. На него смотрит вороненое дуло пистолета. Нет, не на него. На Иоганна.
Антон бросается наперерез.
- Стой! - кричит по-венгерски Кемпелен.
Сидящие впереди зрители изумлены. Они не понимают, из-за чего поднялся переполох. Лишь те, кто успел заметить поднятое оружие, стараются врасти в свои стулья.


240
И в эту последнюю долю секунды, когда все летит в тартарары, сидящий неподалеку Кирхнер с невероятной для его комплекции резвостью выбрасывает руку с массивной тростью.
Грохот выстрела сливается со звоном бьющегося стекла. Комната заволакивается пороховым дымом. Слышится топот. Когда дым рассеивается, ошеломленной публике предстает картина разрушения. В потолке, обнажая штукатурку, зияет рваная рана, осколки зеркала разбросаны по полу.
- Кто стрелял? - грозно поднимается генерал Бургойн.
Зрители приходят в себя, недоуменно оглядываются. Все произошло так молниеносно, что они даже не успели по-настоящему испугаться.
- Сбежал, - говорит кто-то из публики.
- Видите, мистер Тикнес, - укоризненно качает головой Бургойн, - к чему привела ваша атака?
- Я здесь ни при чем. Возмущение достигло предела... А автомат, между прочим, чихнул!
- Не знаю, как автомат, но первым чихнул я, - говорит Брюль, теребя свой длинный нос.
- Позвольте вам не поверить, все немцы заодно!
- Перестаньте паясничать, мистер Тикнес! - обрывает его лорд Мэнсфилд. - Вы ведете себя недостойно.
- Я не нуждаюсь в ваших нравоучениях, милорд!
- Весьма сожалею, что в тот памятный день меня не оказалось в палате лордов. Так дешево вы бы не отделались. Америка еще помнит ваши похождения. Не зря генерал Оглторп* выслал вас в метрополию.
- Когда я служил в Джорджии, янки вели себя как верные подданные британской короны. Но стоило появиться нашим доблестным генералам, и Британия осталась с носом!
Бургойн хватается за эфес шпаги. Он все еще болезненно переживает свое крушение под Саратогой.
- Еще одно слово, и вы присоединитесь к большинству**!
- Командуйте вашими недобитыми солдатами, сэр! Я покидаю этот вертеп.
Тикнес с шумом отодвигает стул и стремительно выходит из зала, хлопнув дверью.
- Негодяй! - бросает вослед генерал.
Наступает неловкая тишина.
* Основатель и первый губернатор английской колонии Джорджия в Америке.
** То есть умрете. Английская идиома.


241
Уатт сосредоточенно изучает пряжку на башмаке, щурится близорукий Мадж, смущен провинциальный пастор: публичную перепалку столь знатных вельмож ему еще слышать не доводилось. Остальные свидетели словесной баталии развесили уши, радуясь неожиданному развлечению. Страсти вокруг автомата поутихли.
Пользуясь передышкой, Кемпелен и Антон возятся с турком, ощупывая его со всех сторон, как родители выпавшего из кроватки младенца. Слуги подбирают осколки зеркала, отворяют окно. Но кислый запах пороха еще долго не выветривается.
- Джентльмены, - неожиданно спокойно говорит лорд Мэнсфилд, - если я не ошибаюсь, граф Брюль и мистер Кемпелен обещали продолжить игру.
Вспомнив, что они уплатили по пять шиллингов, зрители дружно выражают одобрение.
Только теперь Кемпелен находит в себе силы выйти к гудящему залу. Он ищет глазами Кирхнера, чтобы кивнуть ему в знак благодарности. Но тот задрал голову к потолку и, видимо, прикидывает убытки, причиненные выстрелом. Человек с агатом все так же сплел на животе пухлые пальцы и не сводит глаз с автомата.
Кемпелен оглядывает многоликое собрание. Он ловит хищные взгляды возбужденных зрителей и внезапно ощущает себя маленьким и беззащитным. Какие-то неясные ассоциации бередят его душу. Перед ним возникает красочный гобелен в императорском дворце. Огнедышащие борзые и загнанный заяц. Звериная жажда погони и комочек страха. А вокруг - ликующая природа и вечное небо, взирающее на жизнь и смерть с ленивой мудростью. На миг им овладевает желание объявить об окончании демонстрации. Но он замечает на лоснящемся лице лорда Мэнсфилда снисходительную улыбку, и минутная слабость уступает место решительности.
- Автомат готов к игре! - произносит он жестким голосом.
Антон заводит пружину.
Иоганн приучил себя не вникать в беседы, которые вел со зрителями Кемпелен. Случалось, конечно, что какой-нибудь каверзный вопрос привлекал его внимание; тогда он пытался предугадать ответ и радовался, если ему это удавалось. Но в Англии разговоры велись на незнакомом языке, и волей-неволей приходилось думать только об игре.
Партия с Брюлем складывалась для Иоганна благоприятно. Он быстро завладел инициативой, развил опасную атаку. Король саксонского посла дрожал, как при Семилетней войне. Главное теперь было не давать передышки.


242
Игру осложняли обычные неудобства. Мешали колени, ломило шею, слезились глаза. На четырнадцатом ходу свело пальцы левой ноги, их пришлось разминать руками, что ужасно неудобно. Он замешкался с ответом, и Антон даже поторопил его еле уловимым постукиванием по крышке автомата. На двадцать первом ходу он провел, наконец, решающий прорыв в центре, и сердце его сладко заныло в предвкушении победы. Он расслабился, насколько позволяла обстановка.
Издалека доносился раздраженный голос. Кто-то говорил повышенным тоном. Кемпелен возражал сдержанно, но в его нарочитом спокойствии сквозили нотки беспокойства. Тревога передалась Иоганну. Зал шумел, и было ясно, что зрители настаивают на повторном осмотре автомата. Такое случалось крайне редко, но сейчас Иоганна взволновала не пауза в игре, а ощущение скрытой угрозы. Ему казалось, что Брюль умышленно медлит с ответным ходом, ожидая каких-то событий. Получив сигнал предупреждения, Иоганн произвел все необходимые действия: повернул фонарь слепой стороной, утопил выступ пола, опустил шторку, принял маскировочную позу. Уже были раскрыты створки автомата и показ успешно завершался, как вдруг окружающий воздух сотрясся от чиханий. Металлические части машины отозвались нервным дребезжанием. Простудились, что ли, все разом! - удивился Иоганн и... чихнул.
Кто-то многозначительно произнес: «Там дьявол!» Смысл этих слов Иоганн понял, и предчувствие надвигающейся опасности овладело им с новой силой. Он сжался в комок, на всякий случай зажав нос пальцами.
Отчаянный выкрик Кемпелена хлестнул по сердцу. А затем прогремел выстрел и наступила гнетущая тишина.
Возбужденная мысль лихорадочно связала воедино все ощущения. Перед Иоганном появилось распростертое на полу, истекающее кровью тело Кемпелена. Что, если следующая пуля настигнет его? В своем зыбком укрытии он был беззащитен. Липкий страх пополз к горлу. Он почувствовал дурноту, как тогда в Париже, когда вместе с ящиком падал из кареты... В раскрытые дверцы проникали отблески света. Может, есть еще время? Хотелось кричать, стучать, бежать... Но кто-то с шумом захлопнул автомат, и мрак сковал волю. Он обмяк, как затихает трепещущая птица, засунутая в мешок безжалостным ловцом.
Второго выстрела не последовало.
В зале снова о чем-то громко заспорили, но Иоганн был ко всему безразличен. Кружилась голова, в ушах стоял гул, тлетворный запах пороха вызывал тошноту. Троекратный стук по крышке автомата вывел его из оцепенения. Он напряженно прислушался. Над ним звучала тихая речь. Он узнал голоса Кемпелена и Антона. Они разговаривали по-венгерски.


243
Живы! - дошло, наконец, до сознания юноши. Дрожащей рукой он нащупал левый рычаг; турок меланхолично покачал головой. Это означало «все в порядке».
Над ухом застонала пружина.
Неужели игра будет продолжена? - подумал Иоганн, но по привычке уже произвел все движения, предваряющие ее начало. Знакомая позиция на шахматной доске окончательно привела его в чувство. Он должен взять себя в руки, довести партию до победы. Это его долг, дело чести.
Представление окончено, зрители покидают зал. Кемпелен провожает гостей до лестницы.
- Искренне сожалею о происшедшем, - говорит лорд Мэнсфилд, - но было бы неверно судить о нашей стране по дикой выходке нескольких негодяев. Я приму меры, чтобы оградить вас от подобных эксцессов. Любая насильственная попытка проникнуть в чужую тайну преследуется нашим законом. Секрет автомата принадлежит только вам, мистер Кемпелен.
- Когда-нибудь я его открою.
- Нам остается набраться терпения. А пока хочу поблагодарить вас за интересное зрелище. Игра автомата доставила мне большое удовольствие, хотя и не столь осязаемое, как генералу...
- Надеюсь, милорд, вы не подозреваете меня в том, что я подсказывал турку выигрышные ходы? - расплывается в широкой улыбке Бургойн.
- А меня, - подхватывает Брюль, - в том, что я поддавался?
- Нет, джентльмены! Борьба была честной. Не правда ли, мистер Твисс?
- Истинная правда, милорд. Но все же мне показалось, что перерыв в игре и связанные с ним печальные события взволновали графа больше, чем его соперника.
- Это верно, граф?
- Пожалуй. Нервы у машины оказались покрепче. Однако справедливости ради должен признать, что мое положение было уже тяжелым. Турок провел партию безупречно. Как настоящий чемпион.
- Чтобы спасти честь нашего клуба, придется обратиться.к мистеру Филидору.
- Он в Лондоне? - спрашивает Кемпелен.
- Со вчерашнего дня.
Весело щебеча, вверх по лестнице поднимаются Анна, Тереза и Карой. Увидев посторонних, они смущенно замолкают.
- Моя жена и дети, - представляет их Кемпелен. - Кажется, кто-то выражал желание с ними познакомиться...


244
- В этом нет ничего удивительного, - галантно замечает генерал Бургойн, отвешивая поклон прелестной троице. - Приятно ли прошла прогулка, миссис Кемпелен?
Анна вопросительно смотрит на мужа.
- Мама не знает английского, - поясняет Тереза.
- Зато юная леди владеет им вполне уверенно.
- Благодарю вас, сэр. Меня учит папа.
- У вас прекрасное произношение... Как вам понравились наши гвардейцы?
- Они восхитительны! Правда...
Тереза опускает глаза.
- Говорите, не стесняйтесь! - подбадривает ее Бургойн.
- Какие-то неживые, вроде папиного турка! - выпаливает девушка, заливаясь румянцем.
Карой сконфуженно дергает сестру за рукав.
- И так же хорошо играют в шахматы? - с иронией продолжает генерал.
- Об этом я не подумала.
- А вы бы у них спросили...
Гвардейцы Его Величества


245
- У них спросишь! - смелеет Тереза. - Я видела, как одного гвардейца чуть не укусила злая собака, а он даже не шелохнулся!
- Это-то и составляет их главное достоинство, - то ли шутя, то ли серьезно заключает лорд Мэнсфилд.
Знатные гости откланиваются.
Своей милой болтовней Тереза разрядила обстановку, и Кемпелен почувствовал себя лучше. Он спешит к двум джентльменам, беседующим у балюстрады. Коллинсон представляет его Уатту.
- Я безмерно огорчен, - говорит Кемпелен, - что нелепое происшествие омрачило наше знакомство.
- Нам ничто не мешает продолжить его в другой обстановке. Буду рад, если вы найдете время навестить меня в Бирмингеме. Мы с мистером Болтоном* устанавливаем там паровые машины для металлургических фабрик.
- Непременно воспользуюсь вашим приглашением, сэр.
Простившись с Уаттом и Коллинсоном, Кемпелен замечает розовощекого пастора, держащего в руках широкополую шляпу. Простоватый вид и безмятежное спокойствие священника вызывают в нем чувство зависти. Вот человек, который знает, что делает!
- Чем могу служить, преподобный сэр? - не слишком любезным тоном спрашивает он.
- Я хочу выразить восхищение вашим замечательным мастерством. Точность и последовательность движений автомата безукоризненны.
Кемпелен выдавливает улыбку.
- Не сочтите мои слова за упрек, - продолжает пастор, - но если вы обратите ваши несравненные таланты на изобретения истинно полезные, то испытаете великую радость и заслужите благодарность человечества.
- Преподобный сэр интересуется механикой?
- Отчасти.
- Желаю успеха.
В голосе Кемпелена слышится скрытая боль. Пастор бросает на него сочувственный взгляд и медленно спускается по лестнице. В прихожей он оборачивается.
- Сегодня Господь Бог отвел от вас удар. Но он указал вам и на благостный путь. Следуйте этому пути. Я буду за вас молиться.
Кемпелен тяжело облокачивается на перила, у него кружится голова.
* Мэтью Болтон - бирмингемский промышленник и сподвижник Уатта, финансировавший строительство паровых машин.


246
Пастор нахлобучивает шляпу
- Не трудитесь, любезный, - говорит он швейцару, толкая двери упругим плечом.
Через два года мир узнает его имя. Сельский священник, поэт, агроном, механик - Эдмунд Картрайт (1743-1823) создаст механический ткацкий станок, в котором соединит все основные операции ручного ткачества. Впоследствии он упомянет о шахматном автомате Кемпелена как о примере, вдохновившем его на работу. Пустой забаве Картрайт решил противопоставить изобретение, отвечающее насущным нуждам человечества. При этом он стремился достигнуть такой же согласованности в работе механизмов, какую наблюдал в шахматном автомате.
Оставшись один, Кемпелен ощущает неимоверную усталость. Он мечтает о кресле и о глотке горячего кофе.
- Заприте покрепче двери, Питер, - говорит он, перегибаясь через перила, - меня ни для кого нет дома.
- Слушаюсь, сэр, - отзывается швейцар.
Питер - единственный англичанин в доме, нанятый по рекомендации Брюля. Честный и старательный малый, он исправно исполняет свои обязанности, но сегодня ведет себя как-то странно. Это не ускользает от внимания Кемпелена.
Эдмунд Картрайт (1743-1823) изобрел ткацкий станок с приводом


247
- Постойте, постойте! Ну-ка, взгляните на меня...
Левый глаз Питера вздулся, как опара.
- Это еще откуда?!
- Не уберегся, - криво усмехается швейцар. - Пропустил хук.
- Вас ударили?
Питер отворяет дверь в швейцарскую.
- Извольте полюбоваться, сэр.
Из комнаты выглядывает взъерошенный Золтан. Лицо повара также носит следы потасовки.
«Что за чертовщина!» - думает Кемпелен, сходя вниз.
Повелительный стук в парадную дверь застает его на середине лестницы. Все замирают.
Настойчивый стук повторяется.
- Кто там? - отзывается, наконец, Питер.
- Констебль Эткин, - звучит за дверью.
- Впустите, - отрешенно говорит Кемпелен.
Тонкий, как жердь, мужчина почтительно прикладывает пальцы к треуголке. Позади маячат еще две фигуры в красных жилетах.
- Мистер Кемпелен?
- Что вам угодно?
- Нас прислал Джонни.
- Какой Джонни?
- Простите, сэр. Так называли генерала Бургойна в Америке. Я служил под его началом в экспедиционной армии. Генерал повстречал нас у Белингтон-гардена и сказал, что здесь было совершено покушение.
- На кого?
- Это мне и надлежит выяснить, если с вашей стороны не будет возражений.
Золтан строит страшные гримасы, стараясь привлечь к себе внимание. Кемпелен начинает догадываться.
- Они там? - спрашивает он по-венгерски, указывая взглядом на швейцарскую.
Повар радостно моргает.
Кемпелен не разделяет его восторгов. Вмешательство властей, когда заговорщики оказались в его руках, вызывает в нем досаду.
Он спускается вниз.
На полу в тесной швейцарской лежат два человека, скрученные полотенцами и простынями. У одного разбит нос, у другого кровоточит губа. Их сторожит Андраш. Он держит пистолет за ствол, готовый при необходимости использовать его как холодное оружие. При виде констебля злоумышленники отводят глаза.


248
- A-а, давние знакомые! - удовлетворенно протягивает Эткин. - Джентльменами вырядились, а умыться забыли... Ты что ж это, Билл, за старое взялся?
Он отбирает у Андраша пистолет и заглядывает в дуло, раздувая ноздри.
- Стреляли недавно. Твоя работа, Билл?
Билл отчаянно крутит головой.
- Неужто Папаша? Ни за что не поверю. Папаша на мокрое дело не пойдет.
Папаша радостно кивает.
- Как же это ты, Билл, умудрился промазать?
- Ему помешали, - говорит Кемпелен.
-Кто?
- Мистер Кирхнер.
- Уж не тот ли джентльмен, что показывает говорящую леди?
- Он самый.
- Том, - поворачивается Эткин к стоящему в дверях боу-стрит-ран- неру*, - сходи за мистером Кирхнером... Ну что, Билл, развяжется у тебя, наконец, язык? Не знаю, как Папаша, а свое Тайбернское дерево** ты уже заработал.
- Я стрелял в фигуру, - заученным тоном начинает долдонить Билл, - она не живая, мистер Кемпелен сам говорил...
- Тогда зачем же ты стрелял?
- Дьявола хотел спугнуть!
- Ты что, с ума спятил?!
- Ей богу, дьявол там сидит! - таращит глаза Билл. - Я и рога видел, и хвост, и серой пахло!
- Это верно, мистер Кемпелен?- невозмутимо спрашивает констебль.
Знакомые песни, думает Кемпелен, читая в наивном взгляде сыщика
скрытое любопытство. Может, и он подослан?
- Я приглашу вас на следующее представление, мистер Эткин.
- Благодарю вас, сэр. Я должен осмотреть место происшествия. Этими молодчиками мы займемся позже... А вот и мистер Кирхнер!
В швейцарскую протискивается приземистый мужчина в черном плаще. Не удостаивая взглядом посторонних, он говорит по-немецки Кемпелену:
* Прозвище сыщиков. По названию улицы, где находился мировой суд.
** Виселица. По названию площади в пригороде Лондона, где казнили уголовных преступников.


249
- Скорая работа! А на континенте болтают, будто в Англии нет полиции...
Когда со всеми формальностями было покончено и констебль увел задержанных, Кемпелен горячо поблагодарил Кирхнера за свое спасение.
- Что вы, что вы, - машет тот рукой, - это мой христианский долг, моя обязанность. Приключись беда со мной, и вы бы пришли на помощь. Мы люди одного цеха, одной веры. Англичане смотрят на нас как на врагов. Этот бешеный старик готов разорвать на куски всех чужеземцев!
- Он был и на вашем представлении?
- Был! Уселся в задний ряд и так вперился в мою бедную Марту (в Англии я называю ее Бетси), словно хотел проглотить ее вместе с бантом...
- Вы полагаете, это он подстроил нападение?
- С него все и началось.
- Мне показалось, что дирижировал другой человек.
- Разве?
- Тот, кто потребовал прервать игру.
- Почему вы не сказали об этом констеблю?
- Может, он вовсе и ни при чем. Зачем навлекать подозрения на невиновного? К тому же мне не ясны мотивы покушения.
- Зависть, господин Кемпелен, зависть! Англичане считают, что мы их обираем, хотя сами грабят весь мир. Мы должны держаться друг за
Лондон


250
друга, иначе... Но я вижу, что вы едва держитесь на ногах. Вам необходим покой. Заходите ко мне, - откланивается Кирхнер, - и не только как зритель. В этой проклятой стране даже не с кем поговорить по душам.
КРУГИ НА ВОДЕ
События, в которых ему невольно пришлось участвовать, утомили Брюля, и, выйдя от Кемпелена, он решил не возвращаться в клуб, а отправился домой на Олд-Беллингтон-стрит. Граф был шокирован не столько скандальным происшествием - в Англии он перевидал их немало, сколько сокрушительным фиаско в матче с автоматом. Его задела непринужденная легкость, с какой эта дурацкая кукла нанесла ему жестокое поражение на глазах у одноклубников. Он с нетерпением ожидал приглашенного к обеду Филидора, и когда тот, наконец, появился, увел его в свой кабинет, чтобы облегчить душу дружеской беседой.
- Какие перемены вы нашли в нашем клубе, дорогой учитель? - спрашивает Брюль.
Филидор неопределенно поводит плечами.
- Англичане всегда восхищали меня своим постоянством. Я отсутствовал в Лондоне не менее полугода, но испытываю ощущение, будто вообще не покидал его. Ни один предмет в клубе не сдвинулся со своего места, ни один джентльмен не изменил своим вкусам и привычкам. Мсье Конуэй все так же пытается атаковать ферзем, не заботясь о развитии игры, мсье Боудлер, напротив, помышляет только о защите, а мсье Дженнингс с завидным упорством норовит поставить фигуры под удар неприятельских пешек...
- Предвижу ваш приговор, когда вы познакомитесь с моими успехами! Сегодня я был наголову разбит шахматным автоматом.
- Генерал Бургойн уже оповестил о выигранном пари весь клуб. Признаться, я принял это известие за шутку. Но когда винный погребок мсье Парслоу стал пустеть, как Комеди Франсез при монологах мадемуазель Року*, и все наперебой принялись расхваливать непобедимого турка, был крайне удивлен и даже раздосадован.
Вообще-то он сердился на Кемпелена, подозревая, что хитрый венгр выкинул с Брюлем тот же номер, что и с ним самим. Но Брюль, разумеется, не понял истинных причин его недовольства.
* Известная французская актриса.


251
- Либо вы переоцениваете мое умение, либо недооцениваете искусство автомата, - говорит он.
- Отчего же. Вашу игру, мсье граф, отличают последовательность и логичность, игру автомата - импульсивность, непродуманность. Первое свойственно мастерам, второе - всем тем, кто еще далек от понимания шахматных истин. Сопоставляя эти качества в борьбе, нетрудно предугадать ее закономерный исход. Пешка и два хода - минимальная фора, которую вы вправе предложить этому монстру
- Однако ж я проиграл ему на равных!
- Можно проиграть и слабому партнеру, если отнестись к нему...
Филидор барабанит пальцами по подлокотнику кресла, подыскивая
деликатное слово.
- Со снисходительностью, - заключает он после короткой паузы.
В устах прямодушного француза это слово прозвучало как осуждение. Брюль недоуменно смотрит на гостя.
- Вы полагаете, что человек способен испытывать подобные чувства к машине?
- Машину создал изобретатель...
До Брюля доходит, наконец, подспудный смысл речей Филидора. Он разражается громким смехом.
- Так вот оно что! Уж не болтают ли об этом в клубе?.. К мсье Кемпелену я, действительно, отношусь с симпатией и уважением, мне кажется, он этого заслуживает. Но помилуйте, дорогой учитель, разве у кого-нибудь есть причины сомневаться в наших с вами дружеских чувствах? Однако за шахматной доской мы не даем друг другу пощады. Вы, разумеется, побеждаете, но только потому, что играете лучше. Мне же успех сопутствует в тех или иных случаях, когда вы по невнимательности допускаете неожиданные промахи.
- Да, да! - спохватывается Филидор, чувствуя, что зашел слишком далеко. - Никто не гарантирован от ошибок, и чаще всего они проистекают от переутомления или душевного волнения. Может быть, вас вывел из равновесия скандал, который, как мне рассказывали, сопровождался пальбой и всеобщим замешательством?
- Безусловно, скандал омрачил представление. Но к тому моменту, как он разразился, позиция моя была уже совсем плоха, причем я даже не знаю, где допустил ошибку... Вы позволите показать вам партию?
Они пересаживаются к небольшому столику Брюль достает из ящика строгие деревянные шахматы. В коллекции графа немало художественных изделий тонкой резной работы, но французский мастер не любит играть фигурами, изображающими царственных особ, воинов,


252
зверей, он предпочитает привычные символы.
По мере того как позиция ход за ходом меняет свои очертания, Филидор вновь беспокойно барабанит пальцами, а взгляд его выражает крайнее изумление.
- Маэстро недоволен моей игрой? - по-своему истолковывает его реакцию Брюль.
- Я удивлен игрой автомата. Этот прорыв в центре... Нет сомнений, турок готовил его издалека. Все передвижения белых фигур носят отпечаток целесообразности. Конечно же, мсье граф, вы ведете партию не луч-
Вестминстерское аббатство шим образом. Не следовало загора-
живать слона конем, да и ход ладьей представляется мне преждевременным, он лишь ослабил защиту короля. Но все это далеко не очевидные промахи... Что же произошло дальше? Пожертвовал турок слона?
- Увы, пожертвовал.
Филидор подпирает щеку рукой и, глядя, как Брюль воспроизводит заключительные ходы комбинации, вспоминает беспомощную игру автомата в Лувре.
- Логическое завершение атаки, почерк зрелого шахматиста, - обескураженно шепчет он.
- Разве во Франции автомат играл менее искусно?
- Мастера из кафе «Режанс» отзывались о нем не слишком лестно.
- Я больше дорожу вашим мнением, мсье учитель. До нас дошли слухи, что и вы играли с автоматом.
Тень смущения пробегает по лицу Филидора, словно его заподозрили в чем-то неблаговидном.
- Не берусь утверждать, что это была настоящая игра, она скорее походила на эксперимент, - скороговоркой выпаливает он, всем своим видом показывая, что эта тема не заслуживает развития.
Брюль настораживается.
- Чем же закончился эксперимент?
- Мне удалось выиграть.
- И к какому заключению вы пришли?


253
- Вряд ли мсье Кемпелен остался им доволен.
- Он сам руководил показом?
- Автомат обслуживал его помощник.
- Мсье Антон?
- Кажется, его так называли.
- Мужчина лет сорока, долговяз, большерук, похож на простолюдина...
- Весьма точный портрет.
- А где находился мсье Кемпелен?
Диалог начинает смахивать на допрос. Филидор не выдерживает.
- Вы считаете это существенным, мсье граф?
Брюль ощущает неловкость и меняет характер беседы.
- Открою вам небольшой секрет. Месяца два-три назад я играл с турком в приватной обстановке. Никого, кроме мсье Кемпелена, поблизости не было. Я одержал победу. Сегодня автоматом управлял мсье Антон. Я потерпел поражение. Какой вывод прикажете сделать?
- Что игрой автомата руководит демонстратор...
- И что мсье Антон играет лучше своего патрона! - торжествующе заключает Брюль.
- Но ведь и я играл с Антоном! - оживляется Филидор, рассматривая стоящую на доске позицию. - Нет, мсье граф! Если сравнить партию, сыгранную в Париже, с той, которую вы сейчас показали, бьюсь об заклад, как это принято в Англии, их вели разные шахматисты!
- Разве Антон не мог улучшиться в игре?
- В его-то возрасте? Ни за что не поверю! Пройти за полгода путь от второразрядного игрока до мастера под силу только молодому человеку, наделенному к тому же незаурядным талантом. Ни мсье Кемпелен, ни мсье Антон на это не способны.
- Но еще труднее допустить, что на это способна машина!
- А я и не допускаю! - вырывается у Филидора.
- Кто же тогда, по-вашему, играет за автомат?
- Мсье Декран утверждает, что внутри фигуры прячется карлик.
- Обладающий всеми теми качествами, о коих вы упомянули?
- Возможно.
- Или у мсье Кемпелена в услужении несколько карликов? Одни играют получше, другие - похуже...
Перед Филидором возникает толпа карликов, несущихся по Сент- Джеймс-стрит с шахматными досками под мышкой.
- Турнир лилипутов! - восклицает он тоном балаганного зазывалы. - Впервые в Лондоне! Спешите приобрести билеты! Побеждает мальчик с пальчик!
- И вызывает на матч Гулливера! - подыгрывает ему Брюль.


254
- А Гулливер удирает в Блефуску*.
- И отказывается защитить честь нашего клуба?
- С каких это пор мсье саксонского посла стала волновать честь Британии?
- С тех пор, как он женился на дочери лорда Карпентера. - И видя, что из гостя ничего больше не вытянуть, Брюль добавляет:
- Кстати, графиня просила не слишком задерживать мсье композитора, поскольку расположена побеседовать с ним о французской музыке.
- А мы заставляем ее дожидаться!
- Не только ее, но и форель под голландским соусом.
- Это уж совсем непростительно...
«Почему он уклоняется от встречи с автоматом?» - думает Брюль, вставая из-за столика.
«Кто же все-таки сидит в этой дурацкой кукле?» - думает Филидор, проходя за графом в столовую.
К вечеру Тикнес почувствовал себя лучше. Жар спал, прекратился озноб, и о недавнем приступе лихорадки напоминали лишь слабость и легкое головокружение. Сидя у камина и отхлебывая горячий грог, он мысленно перебирал дневные события.
Итак, сначала он посетил этого идиота Кирхнера. С его говорящей фигурой все ясно. За кулисами сидит какой-то болван и лопочет английские слова на немецкий лад. А вот шахматный автомат... Чихнул он или нет? Скандал. Стрельба. Зеркало...
Все произошло как-то неожиданно и нелепо. Он уже не помнит, из-за чего разгорелся сыр-бор, но виновным себя не считает. Бургойн назвал его зачинщиком. Это неверно. Действия злоумышленников направляла чья-то твердая рука. Возможно, он и подлил масла в огонь, но Кемпелен вел себя слишком уж вызывающе. Здорово его, наглеца, попугали. Теперь он, пожалуй, прикроет свой балаган и даст стрекача. Одним обиралой поубавится.
А что толку, продолжает размышлять Тикнес, уставившись на пляшущие в камине огоньки, другие-то останутся? Вон их сколько! Как же с ними бороться? Написать памфлет? Вывести на суд rumor publicus**? Пусть покорчатся, как грешники на сковороде.
Он переводит взгляд на клетку с попугаем и почему-то вспоминает лорда Мэнсфилда.
* Одно из двух государств в «Стране лилипутов», под которым Дж. Свифт подразумевает Францию.
** Общественное мнение, молва (лат.).


255
Вот кого бы он с удовольствием поджарил. Жирная вестминстерская ворона*... Разнесет по всему Лондону, что он, Тикнес, публично оскорбил честь британского оружия, а теперь вот печется о достоинстве нации... Бургойна он и впрямь зря поддел. Генерал честный вояка, не чета этим титулованным торгашам. Подлые янки взяли его под Саратогой на измор. Надо же было додуматься перегородить Гудзон железной цепью!
Тикнес силится представить себе эту махину в 500 футов, натянутую через реку, но воображение рисует всего лишь бредень, каким рыбаки процеживают маленькие озерца в его имении. Они идут по колено в воде, взявшись за шесты, и серебряные кораблики, везущие боеприпасы осажденным, бьются в крепких рыбацких сетях. Америка... Он ощущает соленый запах океана, уходящую из-под ног палубу, и вот уже тугие паруса несут его по Саргассову морю мимо цветущих берегов Джорджии, берегов его далекой юности...
Шурша юбками, в комнату входит Энн**.
- Ямайка! - приветствует ее попугай.
Тикнес вздрагивает, стакан с грохотом падает на пол. Энн бросается к мужу.
- Не беспокойтесь, - говорит он, беря жену за руку, - я немного задремал и мне приснился рай. Вы, случайно, не ангел?
- Боже, я так испугалась, что у меня не хватает духа вас хорошенько отругать.
- А это обязательно?
- Стоило мне уйти из дома, как вы тут же нарушаете предписание врача.
- Эд разболтал?
- Я и сама вижу, что вы выходили.
- Ненадолго, Энн. Совсем пустяки. Расскажите-ка лучше о себе. Как прошла репетиция?
- Прекрасно, - вздыхает Энн, поправляя прическу. - Синьора Колетти простудилась и могла петь только на октаву ниже. А мисс
* На крышах Вестминстера гнездилось множество ворон, они были «приписаны» к парламенту, на их кормежку выделялся 1 фунт стерлингов в год.
** О писателе Филиппе Тикнесе (1719-1792) уже сказано достаточно. Можно лишь добавить, что он написал 25 книг, среди которых наибольшей известностью пользовались его воспоминания о жизни в Америке и на Ямайке. Жена Тикнеса - Энн была композитором, не особенно выдающимся, но все же... О женской эмансипации тогда еще слыхом не слыхивали.


256
Джейн все время путалась в руладах. К тому же фальшивил гобой. Представляете?
- И вы целый день наслаждались этим кошачьим концертом?
- Конечно, нет! Когда все изнемогли, мы отправились на Пикадилли, помните, где в прошлом году играли итальянцы с куклами? Там теперь выступает Каттерфельто. О нем столько разговоров! В театре на Хеймаркет про него даже фарс поставили.
- И чем он вас поразил?
- Чудеса, всего не перескажешь! Свирепый, как сама смерть, русский богатырь одним дуновением гасит сто свечей, а Арлекин таким же образом их зажигает. Но больше всего, - захлебывается Энн, - мне понравилась кошка. Ах, какая прелесть! Мистер Каттерфельто привез ее из Марокко. Она черная-пречерная, как уголь, и из нее сыпятся искры. Но это еще не все! Мистер Каттерфельто произносит какое-то заклинание, и у кошки отваливается пушистый хвост. А затем снова прирастает. Представляете?
- Представляю, - мрачнеет Тикнес. - А микстуру доктора Баттоса вы не приобрели?
- Нет, - растерянно говорит Энн. - Но за ней можно послать...
- Непременно пошлите. А также за «каптромантическим Ничто». Оно мне крайне необходимо.
- Зачем? - испуганно шепчет Энн, заглядывая в глаза мужа.
- Я вылью микстуру в глотку этого вашего Каттерфельто, чтобы отбить вкус к английскому пиву, силой «каптромантического Ничто» обращу марокканскую кошку в крокодила с хвостом, испускающим искры, суну ему в пасть фокусника и велю свирепому, как сама смерть, русскому богатырю одним дуновением зашвырнуть все, что после этого останется, если не в Сибирь, то хотя бы на Ямайку!
Тикнес в изнеможении откидывается на спинку кресла. Лоб его покрывается испариной. Энн в растерянности теребит алмазную подвеску.
- Может, вызвать доктора? - неуверенно говорит она.
- К черту доктора! - рычит он. - Меня огорчает, что леди Тикнес посещает непристойные зрелища!
- Так вы просто сердитесь! - обрадованно восклицает Энн, присаживаясь на подлокотник кресла.
- А вы подумали, что я спятил?
- Я думаю, что вы несправедливы. Ничего непристойного в этом зрелище не было. Представление посещает благородная публика. Мистер Каттерфельто весьма остроумен и образован.
- Образован?! - Тикнес едва не задыхается от возмущения.- Да он разбойник с большой дороги! Висельник вроде Макхита*! И он, и Кемпелен, и Кирхнер, и десятки других оборванцев!


257
- Не судите так строго, Филипп. Это артисты. Они зарабатывают на жизнь нелегким трудом. Есть, конечно, среди них и проходимцы. Но многие не лишены самых неожиданных талантов. Они развлекают публику и, я бы сказала, способствуют просвещению. Мистер Твисс считает...
- Не говорите мне про Твисса! - обрывает жену Тикнес. - Мнит себя писателем, а занимается черт знает чем. Где это слыхано, чтобы джентльмен, как свинья, в соломе копался? Видите ли, он из нее бумагу делает**! Писать ему надо сначала научиться!
- Ради бога, не волнуйтесь, Филипп, - целует его в лоб Энн.- Вы себя совсем не бережете. Сердитесь по пустякам. И вообще, Лондон вам противопоказан. Пора возвращаться в Бат. И по детям я скучаю... Пойду распоряжусь насчет ужина.
- Пришлите ко мне Эда, - неожиданно успокаивается Тикнес.
- Принесите в мою спальню бутылку белого портвейна, - говорит он вошедшему слуге, - и передайте леди Тикнес, что ужинать я не буду.
«Если уж моя собственная жена попала под чары этих прохвостов, то кому, как не мне, дать им по рукам?» - думает Тикнес, поднимаясь по лестнице.
- Ямайка! - доносится металлический голос снизу.
Император Иосиф просматривает утреннюю почту. Он начинает с «Винер цайтунг». Император интересуется театром, светской хроникой, торговлей. Его внимание привлекает странное объявление: некто Ортнер продает шахматную машину за 1000 гульденов. Иосиф отчеркивает газетные строки чернилами и вызывает секретаря.
- Есть ли новые известия о Кемпелене?
- Да, Ваше Величество, в основном венгерские публикации. Я подготовил краткую сводку.
- Читайте.
Секретарь раскрывает сафьяновую папку.
- «Национальный Плутарх» со ссылкой на английские источники сообщает, что Лондон восхищен несравненным талантом Кемпелена, сумевшего проникнуть в тайны мышления и создать некое подобие нео¬
* Разбойник, главный персонаж в популярной сатире Дж. Гея «Опера Нищего» (1728).
** Твисс занимался производством бумаги из соломы, однако в конце концов разорился.


258
душевленного разума. Английское издание книги фон Виндиша о шахматном автомате было раскуплено за несколько дней. Демонстрация машины вызывает неслыханный интерес. Знаменитые английские ученые, отмечает «Венгерский вестник», предаются великому изумлению, наблюдая за одним из самых чудесных автоматов нашего века. Господин фон Кемпелен заявил, что высокая оценка его изобретения в Англии значит для него больше, чем мнение всего остального мира.
- Кемпелен достойно представляет нашу империю, - произносит Иосиф. - Дайте ему знать, что мы довольны. Но скажите, что означает это объявление в «Винер цайтунг»? - указывает он на газету.
- Оно меня тоже озадачило, я навел справки. Господин Ортнер часовых дел мастер, человек весьма почтенный, проживает на Пратере. Прикажете доставить его в Хофбург?
Иосиф макает перо в чернильницу и жирным крестом перечеркивает объявление.
- Хватит с нас одного великого изобретения. И поторопитесь, у Кемпелена много завистников. Вы меня поняли?
- Понял, Ваше Величество, - наклоняет голову секретарь.
Старинный шахматный автомат, обнаруженный в 1945 году в подвале венского дома на Пратере. Выдавался за один из вариантов автомата Кемпелена


259
Объявление некоего господина Ортнера о продаже шахматного автомата за 1 ООО гульденов было помещено в газете «Винер цайтунг» № 21 за 1784 год и больше не повторялось. Что это, мистификация или новое «изобретение»? Ведь первые подражания кемпеленовскому автомату появились лишь через 15 лет, причем не в Австрии, а во Франции и Германии. История эта покрыта, как говорится, мраком неизвестности, но рискну описать ее продолжение, высказав спорную, но в общем-то логичную догадку.
В 1945 году, после окончания Второй мировой войны, Макс Ами, французский солдат из союзнических оккупационных войск, находясь в Вене, обнаружил в подвале разбомбленного дома на Пратере фигуру турка-шахматиста с ящиком и механизмом. В Париже, куда он привез свой трофей, турок выдавался за один из вариантов кемпеленовского автомата, хотя ни своим внешним видом, ни тем более устройством на оригинал не был похож. Режиссер Луи Бунель снял о нем коротенький документальный фильм, два кадра мне удалось разыскать. Механизм, судя по его расположению, был чистым камуфляжем, а передвижение фигур на шахматной доске производил скрытый в механизме оператор своими же руками, продетыми в рукава халата.
В 1989 году австрийские журналисты Брижит Фельдерер и Эрнст Штрохаль предприняли попытку встретиться с М. Ами, чтобы уточнить обстоятельства находки. Тот, однако, от беседы уклонился. Это, разумеется, ни о чем не говорит. Макс Ами страстный любитель шахмат, автомат находится в его частном владении.
Не это ли изделие предлагал читателям «Винер цайтунг» господин Ортнер в 1784 году? Не было ли оно попыткой враждебных Кемпелену сил скомпрометировать его собственный автомат? И не потому ли подделка исчезла в тот самый момент, когда Кемпелен прославлял своим изобретением австрийскую империю в чужеземных странах?
ВСЕ ФРАНЦУЗЫ РЫЦАРИ
В 1784 году театральные круги Лондона отмечали 25-летие со дня смерти Генделя. Английская музыка, некогда служившая примером для всей Европы, находилась в глубоком упадке. После Перселла* страна не выдвигала крупных композиторов. Особенно сильно безвременье
Генри Перселл (1659-1695), английский композитор, создатель национальной оперы.


260
Королевский театр Ковент-Гарден, он же Дом королевской оперы
ощущалось в оперном искусстве. Большая опера, лишенная национальных корней, не пользовалась любовью широкой публики. Балладный жанр, вызванный к жизни триумфальным успехом «Оперы нищего», выродился в низкопробные фарсы. Генделевские дни были призваны пробудить интерес англичан к монументальной музыке. Звучали величавые оратории, концерты для органа и оркестра.
В среду 20 февраля в театре в Ковент-Гардене давали оперу «Юлий Цезарь». Спектакль был приурочен к 60-летию со дня первой постановки.
Без четверти шесть Брюль и Филидор появились в ложе первого яруса. В отличие от великосветских меломанов, приезжавших в оперу лишь на приглянувшиеся номера, они не любили опаздывать и занимали свои места до того, как взмах дирижерской палочки возвещал начало представления. Трехшиллинговая галерея, где размещались зрители попроще, уже пестрела множеством лиц, но партер и ложи были еще наполовину пусты и медленно заполнялись респектабельной публикой. Оркестранты настраивали инструменты, наполняя своды театра хаосом звуков, лакеи разносили прохладительные напитки, фрукты, сладости.
Оборотясь к залу, Брюль легким движением приветствовал знакомых, вполголоса представляя их Филидору. Сутулый старец оказался


261
Георг Фридрюс Гендель (1685-1759), немецкий и английский композитор эпохи барокко, известный своими операми, ораториями и концертами
знаменитым Маклином*, небрежно одетый мужчина - беспощадным Шериданом**, а элегантный господин из ложи напротив - русским послом Воронцовым***.
- А вот и наш общий знакомый, - указывает Брюль взглядом. - Узнаете?
- Как? Он еще в Лондоне? Мне казалось, что после печальных событий, свидетелем которых вы были...
- Нет, нет! Уступить наглым угрозам - значило проявить малодушие. Мсье Кемпелен не робкого десятка.
- Я вижу рядом с ним прелестную девушку. Кто она?
- Его дочь.
В сиреневом с серебром шелковом платье Тереза и впрямь восхитительна. Пышные волосы перехвачены ниткой жемчуга, бархотка нежно облегает девичью шею. Лицо светится радостным ожиданием,
* Чарльз Маклин (1699-1797), английский драматический актер, прославился исполнением роли Шейлока в «Венецианском купце» Шекспира.
** Ричард Бринсли Шеридан (1751-1816), английский драматург, автор сатирических комедий.
*** Семен Романович Воронцов (1744-1832), русский дипломат, в 1784-1806 гг. полномочный посол в Лондоне.


262
- А юноша? - спрашивает Филидор, наблюдая, как все трое располагаются в открытой ложе*. - Это его сын?
- Нет, секретарь.
Брюль вспоминает недавний разговор о шахматном автомате и вновь испытывает ощущение какой-то недосказанности.
- Мы можем пригласить их в ложу, я никого не жду, - как бы между прочим замечает он.
Звуки увертюры избавляют Филидора от необходимости что-то сказать в ответ. Сцена заполняется народом, славящим римского полководца. Юлий Цезарь с триумфом вступает в Египет.
В антракте Брюль послал за Кемпеленом и его спутниками. Польщенные вниманием гости не заставили себя ждать.
Усевшись в кресло, любезно подвинутое графом, Тереза окидывает восторженным взором сверкающий пояс лож, гудящий партер. Знатные вельможи, благородные дамы, всесильные политики, прославленные писатели, художники, артисты - все это людское великолепие кружит голову, будоражит кровь. Чарующая музыка Генделя еще звучит в ее сердце, она воображает себя Клеопатрой, а Иоганна - преданным Нирено**, тайно влюбленным в свою госпожу.
Но не прекрасная царица владеет сейчас душой Иоганна. Он стоит в глубине ложи и завороженно глядит на Филидора. Великий шахматист представляется ему небожителем, каждый взгляд, каждый жест которого преисполнены глубочайшего значения и смысла.
Брюль и Кемпелен обсуждают устройство сцены. Они приходят к выводу, что машинерия оставляет желать лучшего, но освещение превосходно.
Филидор замечает, что именно у французов заимствовал эту идею Гаррик***.
- Правда, англичане, как обычно, внесли усовершенствование, - добавляет он.
Когда в начале второго действия Цезарь под аккомпанемент морских волн и оркестра спел свою знаменитую арию, растроганный Филидор смахнул набежавшую слезу.
* Так называли в Англии амфитеатр.
** Прислужник Клеопатры по либретто Н. Хайма.
** Дейвид Гаррик (1717-1779), английский драматический актер, режиссер, реформатор сцены. В 1765 году, возвратившись из французских гастролей, предложил заменить люстровое освещение рамповым.


263
- Великий Гендель! Как чиста и возвышенна его музыка! Как проникновенно умел он выражать человеческие страсти!
- Восхищаюсь Генделем, но преклоняюсь перед Глюком,- говорит Брюль. - Он представляется мне Лютером в музыке.
- Все сейчас превозносят Глюка, но почему-то забывают, что путь ему прокладывал Гендель. Еще лет тридцать назад, когда я брал у него уроки в Белингтон-хаусе*, он не уставал повторять, что музыка - всего лишь слуга поэзии. Разве не о том же печется кавалер Глюк?
Филидор поворачивается к Кемпелену, как бы призывая его в союзники. Кемпелен же обращает внимание собеседников на сцену, где по ходу действия раздвигается гора и возникает Добродетель в окружении девяти муз.
- Взгляните, господа, с каким достоинством и благородством держатся геликонские девы**. Весьма сомнительно, чтобы Эвтерпа или Эрато пошли друг другу в услужение.
- А к Мельпомене или Талии?
- Опера, как мне кажется, - это равноправный союз трех муз.
- Но одной из них вы все же отдаете ваши симпатии?
- Суд Париса опасен, он приводит к войнам.
Шутка нравится, она содержит намек на «войну буффонов»***.
- В какой же опере, мсье Кемпелен, вы нашли равноправный союз трех муз?
- В «Похищении из сераля».
- Но ведь это зингшпиль****! - удивленно восклицает Брюль.
- Но это и высокое искусство. Император Иосиф, известный своим тонким вкусом, сказал после венской премьеры: «Слишком хорошо для наших ушей и ужасно много нот, мой милый Моцарт».
- А мсье Моцарт? - с любопытством спрашивает Филидор.
- А Моцарт ответил: «Ровно столько, сколько нужно, ваше величество».
* Особняк в Лондоне, где жил Гендель.
** В греческой мифологии - покровительницы наук и искусств; названы по горе Геликон, где они обитают. Далее упоминаются: Эвтерпа - муза лирической песни, Эрато - муза лирической поэзии, Мельпомена - муза трагедии, Талия - муза комедии.
*** Такое название получила борьба между сторонниками «оперы-сериа», основанной на мифологических или историко-героических сюжетах, и «опе- ры-буффа» - бытовой музыкальной комедии.
**** Немецкая комическая опера, где пение и танцы чередуются с разговорными диалогами.


264
Филидор громко смеется, но, поймав на себе недовольные взгляды из партера, прикладывает ладонь к губам.
- «Похищение из сераля» опера, несомненно, превосходная,- говорит он, отдышавшись. - Но почему вы относите ее к высокому искусству?
- Потому что в ней все гармонично. Когда слушаешь Моцарта, невольно убеждаешься в том, что если сюжет это плоть, поэзия - сердце, то музыка - душа оперы.
- Душа оперы? - задумчиво переспрашивает Филидор, уловив знакомый образ.
- Так же, как пешки - душа шахмат,* - негромко, но отчетливо произносит Тереза.
Беседа обрывается. Мужчины обращают к девушке изумленные лица. В ложе становится тихо. Со сцены льется страстный баритон, ему вторит нежное сопрано. Цезарь и Клеопатра поют о любви.
- Мадемуазель играет в шахматы? - спрашивает Брюль.
- Немного, - смущенно отвечает Тереза.
- В нашем доме все играют в шахматы, даже повар, - несколько странно шутит Кемпелен.
Брюля, однако, вполне устраивает собеседница.
- И изучают их по книге мсье Филидора? - продолжает он, заглядывая девушке в глаза.
- А как же! - вырывается у Терезы. - Там обо всем так ясно сказано... Не то что у Калабрийца или у Стаммы!
«Ну и ну!» - думает Филидор. Но безыскусный комплимент юной красавицы приходится ему по душе.
- Я счастлив, мадемуазель, что у меня такая, - он выдерживает паузу, - просвещенная читательница!
Тереза заливается румянцем. Иоганн кусает губы. Кемпелен бросает на дочь сердитый взгляд.
- Не только читательница, но и почитательница, - подхватывает Брюль, у которого возник неожиданный план. - Мсье учитель, вы непременно должны с нею сыграть!
Тереза не понимает, шутит граф или нет. Она в нерешительности смотрит то на Брюля, то на Филидора. Ей ужасно хочется с ним сыграть. Хотя бы назло Иоганну, который все время подтрунивает над ее шахматными увлечениями и только знает, что приставать со своей любовью.
В стратегии Филидора, изложенной им в знаменитой книге «Анализ шахматной игры», основополагающая роль отводится пешкам. «Пешки - душа шахмат», - декларирует он.


265
Брюль подливает масла в огонь.
- Немногие могут похвастать, что встречались с великим маэстро за шахматной доской.
- Мы будем рады принять мсье Филидора на Сейвил-роу,- вставляет Кемпелен.
- Но я вижу, что мадемуазель сгорает от нетерпения, - гнет свою линию Брюль. - Через несколько минут начнется антракт. Мы можем посвятить его шахматам.
- Надеюсь, господа не наделяют мою дочь умением играть вслепую?
- О, мсье Кемпелен, в моей ложе всегда найдутся шахматы!
Брюль торжественно извлекает из ниши коробку с фигурками и выдвигает миниатюрный столик.
Филидор уже догадался о маленькой хитрости Брюля и сам не прочь поддержать игру. Неожиданная эрудиция юной шахматистки удивила его, а неприкрытое сопротивление отца породило смутные подозрения. Им овладевает любопытство.
- Сочту за счастье, - говорит он, расставляя фигуры. - Ваш ход, мадемуазель!
«Господи, почему не мой!» - завистливо вздыхает Иоганн.
Тереза ощущает беспокойство. Что-то происходит помимо ее воли. Конечно же, она ни на что не надеется. Лишь бы подольше продержаться и не получить дурацкого мата, как маленькая. Пока, слава богу, всего поровну. Только вот конь под угрозой. Куда им отступить?
Мужчины стараются не смущать ее своим вниманием. Они делают вид, что увлечены комическим дивертисментом. Отец ни разу не повернул головы в ее сторону, наверное, сердится, а вот пытливый взгляд Брюля она время от времени ощущает. Зато Иоганн, стоя за спиной у Филидора, не отрывает глаз от шахматной доски, и Тереза читает на его лице то недоумение, то порицание, а сейчас и вовсе иронию.
Тереза соображает, куда отступить конем, но мысли плохо ее слушаются. Рука Филидора нервно подпрыгивает над краешком стола, пальцы отбивают частую дробь. Будто трель на клавесине, думает девушка, и внезапная тревога холодит ее сердце. Этот перестук она уже когда-то слышала.
И вдруг острое воспоминание ослепляет ее, как страшный сон. Она узнает расположение фигур. Точно так же стояли они тогда, в Лувре, и нетерпеливый стук по крышке автомата чудился ей тайным сигналом. Ее охватывает страх. Она себя выдала! Сама того не подозревая, бежала за ходами Филидора, как собачка на поводке...


266
Девушка ищет взглядом Иоганна, то тот уже покинул свой наблюдательный пост и присоединился к мужчинам.
Она растерянно смотрит на Филидора. Великий шахматист улыбается мягко и доброжелательно.
- Смелее, мадемуазель! - подбадривает он ее шепотом.
Но Тереза и без него знает, что к выигрышу ведет жертва коня. Она помнит, как сердился Иоганн, показывая упущенную комбинацию. У нее нет выбора. Не повторять же ошибку! Будь что будет... И она дрожащей рукой снимает с доски черную пешку.
Филидор весело опрокидывает короля.
- Поздравляю с победой, мадемуазель!
Все привстают со своих мест, впиваясь глазами в шахматную доску.
Девушка потеряла дар речи. Она побледнела и едва не плачет.
- Что с вами?! - обеспокоенно восклицает Брюль.
- Это от радости, - говорит Кемпелен. - Победить самого Филидора...
Тереза слабо улыбается.
- Сегодня мадемуазель играла превосходно, - замечает Филидор, делая ударение на первом слове. - Из вашей дочери, господин Кемпелен, получится замечательная шахматистка.
- При условии, что ее партнерами будут только рыцари...
- Тогда мне остается поблагодарить мадемуазель, что она позволила мне исполнить рыцарский долг!
С некоторым опозданием, отмечает про себя Кемпелен, имея в виду их поединок в Париже.
Филидор - композитор и шахматист. Кубинская марка, выпущенная к 250-летию со дня рождения
Две музы Филидора


267
Поскорее бы начинался третий акт, думает он, и искренне радуется, когда на сцену выходит Акилла, решивший изменить Птолемею и присоединиться к восставшей против брата Клеопатре...
За ужином беседа не клеилась. Кемпелен был немногословен. Тереза отвечала невпопад. Иоганн рассеянно тыкал вилкой в тарелку и, сославшись на мигрень, ушел к себе.
Перед сном Кемпелен постучался в комнату дочери. Никто не отозвался. Он толкнул дверь. Тускло мерцала свеча. Постель стояла нетронутой. «Где ее носит?» - подумал он и отправился на мужскую половину Из комнаты Иоганна доносились голоса. Мужской звучал то грустно, то раздраженно, женский - мягко и успокоительно.
- От меня постоянно что-то скрывают, - говорил Иоганн.- Кто-то нас преследует, подстраивает всякие козни, а я пребываю в полном неведении, хотя и подвергаюсь наибольшей опасности.
- Отец восхищен вашим мужеством, - отвечала Тереза, - но он оберегает вас от излишних волнений. Доверьтесь ему.
- Но могу я, например, спросить, почему Филидор, который может обыграть вас без ладьи, повторяет глупые ходы и дает себя победить?
- Вы же сами слышали: он рыцарь!
- А в Лувре? Никто не знал, что за автомат играете вы! Даже господин Кемпелен. Зачем же он тогда поддавался?
- Даю вам слово, я и сама ничего не понимаю!
- Но вы хоть понимаете, что Филидор обо всем догадался? А господин Кемпелен даже бровью не повел, будто так и надо!
- Неверно, он был недоволен. Но вы-то что беспокоитесь?
- Я ощущаю себя пешкой. Только совсем не «душой шахмат»...
Голоса смолкли, и Кемпелен с трудом удержался, чтобы не войти в
комнату. Он почему-то вспомнил, как тогда в Париже Тереза у всех на глазах поцеловала раненного Иоганна...
Но вот снова заговорил юноша.
- Вы даже не представляете, Тереза, как надоело мне прятаться от людей, скрывать, что играю в шахматы. Если б не вы, я давно бы сбежал, куда глаза глядят. Автомат превратился в мою тюрьму.
- Однако шахматистом вы стали благодаря автомату.
- Я его ненавижу!
- Потерпите еще немного. Скоро мы вернемся домой.
- И тогда вы меня прогоните...
- Не надо об этом, Иоганн, прошу вас...
Кемпелен возвращается в спальню. Он раздумал делать дочери выговор за позднее свидание. Возникли проблемы посерьезнее. Что если


268
Иоганн бросит их на полпути? Удержать его может только Тереза... Но ему не нравятся домогательства юноши, хотя он и испытывает перед ним чувство вины...
- Анна, - говорит он жене, гася свечу, - будь с Иоганном поласковее, в последнее время он что-то загрустил.
- Я всегда относилась к нему как к сыну. Ты же знаешь, чем мы ему обязаны... А причина его грусти не нова.
- И что ты на это скажешь?
- По правде говоря, мне его жаль. Но он не герой ее романа.
- А что будет с ним?
- Кто не влюблялся в юности! Пройдет, как всякая болезнь.
- Боюсь, кризис еще не наступил...
Рабочий день Чарлза Томпсона, главного мирового судьи Вестминстера и Мидлсекса, начинался с доклада о происшествиях. Дела
Вестминстерское аббатство


269
были пустячные. На дороге в Хайгет замечены какие-то подозрительные люди, слуга украл у лабазника Харди кусок сукна, задержан контрабандист Эндрюс с мешком зеленого чая весом в шесть с половиной фунтов... Слушая монотонную речь секретаря, судья думал о вчерашнем визите Майкла Скотта, ответственного чиновника Ост-Индской компании. Разговор шел об иезуитах. «Общество Иисуса» давно уже утратило влияние в самой Англии, но продолжает творить свои гнусные дела на окраинах королевства. В Америке и Индии миссионеры-иезуиты занимаются шпионажем в пользу католических стран. Хотя по версальскому договору военные действия между Англией и континентальными державами повсеместно прекращены, противоборство продолжается, особенно на коромандельском побережье Индии, где Франция еще не потеряла надежд сохранить свое влияние. Далее Скотт сообщил, что в Лондон под видом иллюзиониста прибыл высокопоставленный офицер ордена с тайными инструкциями для иезуитов, проживающих в Индии. Эти инструкции он должен переправить в Мадрас на одном из кораблей Ост-Индской компании. Поскольку Томпсон располагает опытными агентами, Совет Директоров просит оказать компании и короне важную услугу, выследив и задержав шпиона. Сам Скотт вскоре отплывает в Калькутту и будет рад доложить сэру Гастингсу* об успешном исходе дела. Все расходы компания берет на свой счет... И это весьма кстати, думает Томпсон, поскольку казначейство не отличается ни щедростью, ни аккуратностью.
- У вас все? - спрашивает он секретаря, заметив, что тот перестал шуршать бумагами.
- Последнее донесение, сэр. Неподалеку от Лондонского моста найдены два утопленника. Их обнаружили с угольной баржи.
- Кто такие?
- Пока не опознаны.
- Благодарю вас, Кит. Когда появится Эткин, пусть немедленно о себе доложит.
Кроме королевского суда, в Англии существовал институт мировых судей, охватывавший многие стороны жизни тогдашнего общества. Свои обязанности мировые судьи исполняли безвозмездно, - должность эта была почетной, - и если принять во внимание, что регулярной полиции на острове не существовало (в случае беспорядков вызывались войска), то нетрудно представить, в каком состоянии находились безопасность и
Уоррен Гастингс, в 1774-1785 гг. генерал-губернатор Индии.


270
Генри Филдинг (1707-1754), великий английский писатель
правопорядок. Несмотря на жестокие законы, во многих графствах орудовали шайки грабителей, процветали воровство и контрабанда. Даже в Лондоне люди старались не покидать своих жилищ, когда с наступлением темноты из глухих закоулков выползали рыцари легкой наживы.
Первым, кто взялся за создание в Лондоне регулярной полиции и уголовного розыска, был великий английский писатель Генри Филдинг (1707-1754) - главный мировой судья Вестминстера и Мидлсекса. Когда он умер, эту должность занял его сводный брат Джон Филдинг (1722-1780), слепой от рождения, о котором рассказывали, что он различает по голосу три тысячи лондонских рецидивистов.
В своем доме на Боу-стрит братья Филдинги не только отправляли правосудие, но и держали сыскную контору, занимавшуюся расследованием уголовных дел и поимкой преступников.
В одной из баллад того времени разбойник рассказывает товарищам по ремеслу:
Я в Лондон, в театр, веселым днем Приехал с красоткой своей вдвоем,
Но Филдинга банда, преследуя нас,
Меня окружила, схватила тотчас.


271
Сотрудники Филдингов назывались боу-стрит-раннерами (по местонахождению сыскной конторы) и в качестве отличительного знака носили красные жилеты. Но могли и маскироваться, когда тайно наблюдали за подозреваемыми или внедрялись в воровскую шайку. За свою работу они получали одну гинею в день, но имели и частные заказы, причем нередко случалось, что взимали дань и с обывателей, и с преступников. Наиболее удачливые детективы сколачивали неплохое состояние, если, разумеется, оставались в живых - профессия эта была опасной и рискованной. Констебль Эткин, вы-
Джон Филдипг, веденный в романе, принадлежал к
сводный брат Генри Филдинга
г ^ самым везучим.
Число боу-стрит-раннеров не превышало 15-20 человек, но их содержание требовало немалых средств, и Филдинги получали из казначейства правительственную субсидию, что, впрочем, держалось в секрете.
В том или ином виде контора просуществовала до 1829 года, пока Роберт Пиль не создал гражданскую полицию с дубинками, голубыми фраками и черными цилиндрами, позднее замененными касками.
Братья Филдинги считались лучшими мировыми судьями Англии XVIII века. В описываемое нами время их уже не было в живых, дело продолжали другие судьи, державшие конторы в других домах и на других улицах, однако детективы по-прежнему именовались боу- стрит-раннерами.
Судья хмурит седые брови, напуская на себя сердитый вид.
- Скажите, Эткин, почему вы забросили дело о покушении на мистера Кемпелена? Может, оно вам не по зубам? Тогда я поручу его Ратвену.
Старик придирается, думает констебль, глядя на судью невинными глазами. Наверное, затеял большую охоту, а пороху маловато. Пусть поворчит, без меня все равно не обойдется. Рябчиков я подкину ему прямо под дуплет.
- По вашему приказанию, сэр, я занимаюсь шайкой Длинного Роберта. Негодяй уже ухлопал трех наших парней и не угомонится, пока его не повесят.


272
- А чем занимается мистер Кемпелен?
- Он отремонтировал зал и вновь выставляет свое огородное пугало.
- Ему известно о побеге?
- Нет. Но он удивлен нашей медлительностью.
- Ну, а вас, мистер Эткин, неужели вас нисколько не удивляет, что в Лондоне средь бела дня двое бродяг наряжаются джентльменами, платят по пять шиллингов за вход, чтобы полюбоваться шахматной игрой, о которой не имеют ни малейшего представления, ни с того ни с сего открывают пальбу неведомо в кого или во что, а потом бегут из тюрьмы, словно важные птицы?
Тирада утомила судью. Он тяжело дышит, ловя воздух широко открытым ртом.
- Вся эта свалка, сэр, была затеяна, чтобы раскрыть тайну автомата.
- А она существует?
- Для кокни - да, для мистера Маджа - нет.
- А для вас?
- Я доверяю только фактам, и если вы соблаговолите дать разрешение на досмотр...
Судья недоверчиво смотрит на констебля.
- Зачем это вам?
- Узнав тайну мистера Кемпелена, мы можем использовать ее в интересах расследования.
- А в чьих интересах действовали бродяги?
- В интересах того, кто их нанял. Он же устроил побег, чтобы у них не развязались языки.
- Кто он?
- Один из джентльменов, что находились в зале.
- Их было три десятка.
- Но кто-то один имел с изобретателем особые счеты.
- Вы подозреваете мистера Тикнеса?
- У этого джентльмена особые счеты со всем миром.
- Тогда кого же?
Констебль изображает на своем лице глубокое раздумье.
- Да говорите же, Эткин, - раздражается судья, хлопая ладонью по столу - Из вас приходится вытягивать каждое слово!
- Прошу прощенья, сэр, но я отвечаю на ваши вопросы. Именно этого требовал от меня покойный Джон Филдинг.
- А я требую, чтобы вы немедленно выложили все ваши соображения
Куда ему до Филдинга, думает Эткин. Тот был сдержан, как скала, и терпелив, как вол. А уж видел всех насквозь, даром, что незрячий. Дела распутывал самые головоломные. Три тысячи преступников по голосам различал!


273
- Слушаюсь, сэр, - говорит констебль, подчиняясь старой солдатской привычке не перечить начальству
Он сухо сообщает добытые сведения. Хозяин кофейни на Сейвил-роу мистер Хардейл рассказал, что в начале февраля его заведение посещала незнакомая компания из четырех мужчин. Они приходили в полдень, сидели в течение часа, ни с кем не общались. Заказывали пиво, но пили только двое, судя по описанию - Билл и Папаша. Третьего хозяин обрисовать не смог (неприметный какой-то, сказал он), а четвертый - полный мужчина с пухлыми руками запомнился тем, что избегал смотреть в глаза. После происшествия он их больше не видел.
- И все? - разочарованно протягивает судья.
- Нет, сэр. Хозяин вспомнил, что у полного мужчины на указательном пальце левой руки был черный агатовый перстень.
- Гм-м... Не так-то просто найти в Лондоне человека, если даже знать, что он носит на указательном пальце черный агат... Как бы нам сейчас пригодились бродяги!
Похоже, пора выпустить рябчиков, хотя они и здорово подпорчены, усмехается про себя констебль.
- Они выловлены, сэр.
Судья вытягивает шею, словно гусь для щипка.
- Что ж вы молчали?! Давайте их сюда!
- Боюсь, это не доставит вам удовольствия.
- Но нам нужно снять с них допрос!
- Теперь это не под силу даже королевскому палачу. Они неделю кормили рыб в Темзе.
Судья откидывается в кресле.
- Уж не те ли это утопленники, о которых докладывал Кит?
- Те самые. Я только что с Лондонского моста.
- Вы не ошиблись?
- Нет, сэр. Коронер* уже составил протокол. Это Билл и Папаша, и, клянусь, они были сброшены в Темзу мертвыми. За человеком с агатом стоят могущественные силы.
- Потому-то я и пригласил вас, Эткин. Длинного Ричарда вам придется передать Ратвену. А самому снова заглянуть к мистеру Кемпелену. Сдается мне, что он каким-то образом связан... Впрочем, слушайте меня внимательно. Вчера мне сообщили...
Чиновник, ведущий следствия по делам об убийствах.


274
КОГО ИЩЕТ ПОЛИЦИЯ?
В последних числах февраля 1784 года на лондонских прилавках появилась брошюрка в несколько страничек. Она называлась «Разоблачение и объяснение говорящей фигуры и автоматического шахматиста». Неизвестный автор писал:
«Когда я вижу, что к нам приезжает иностранец и величает куклу из магазина игрушек «говорящей фигурой», а за то, чтобы ее послушать, требует входную плату в полкроны* с человека; когда я на расстоянии ста ярдов обнаруживаю другого иностранца, который за вдвое большую плату навязывает то, что он называет шахматным автоматом; когда я вижу людей, собирающих с помощью простых трюков кучу денег в нашем королевстве, чтобы увезти это богатство в другие страны, - во мне поднимается гнев и возмущение по поводу безумства, глупости моих соотечественников и наглости этих обирал-чужеземцев».
Касаясь механического шахматиста, автор отмечал:
«Автомат - самодвижущееся устройство, принцип действия которого заключен в нем самом. Этот же «шахматист» представляет собой совсем иное, и называть его автоматом - подделка, фальшь. Она заслуживает публичного разоблачения особенно потому, что высокая входная плата - 5 шиллингов - побуждает зрителя поверить, что движения «шахматиста» действительно осуществляются с помощью механических сил, в то время как на самом деле иллюзия поддерживается невидимыми сообщниками... Сундук, в котором якобы заключен механизм, достаточно велик, чтобы скрыть ребенка лет 10, 12 или даже 14-ти. Я, например, имею детей такого возраста, и они достаточно хорошо играют в шахматы...»
Далее высказывалась мысль, что автомат демонстрируется только в течение часа, поскольку спрятанный агент не в состоянии выдержать взаперти больший срок, что ходы на доске автомата он видит через зеркало в потолке, а в заключение описывался случай, как кто-то подбросил на стол табакерку с нюхательным табаком и турок чихнул.
- Чихнул?
Лорд Хау вопросительно смотрит на Твисса.
- Никто толком не знает, чихали все. Но граф Брюль, игравший с автоматом, ничего такого не заметил... Да вот и он сам!
- Скажите, граф, вы читали памфлет?
* Крона - пять шиллингов.


275
- С превеликим наслаждением, милорд. По изяществу слога он не уступает лучшим образцам словесности ливерпульских грузчиков, а по глубине мысли - представлениям Пятницы о государственном устройстве Англии.
- Но если турок чихнул на самом деле...
- На самом деле чихнул я, и если отождествлять меня с турком...
- А зеркало?
- По законам оптики наблюдатель может видеть расположение фигур только из определенной точки. Однако мистер Кемпелен разрешает передвигать автомат по всему залу.
- К тому же, - добавляет Твисс, - турок продолжал игру и после того, как было разбито зеркало. Но автор памфлета этого не знал.
- Вам известен автор? В книге, кажется, нет его имени.
- Из каждой строки выглядывают уши мистера Тикнеса. Злость всегда затмевала его разум....
В шахматном клубе на Сент-Джеймс-стрит, где ведется эта беседа, собрался весь бомонд. Филидор дает одно из своих знаменитых представлений - играет вслепую три партии одновременно. Он сидит спиной к публике, уставившись на железный крюк, уныло торчащий посреди стены. Обычно здесь висит пейзаж кисти Гейнсборо, но сегодня картину сняли: ничто не должно отвлекать французского мастера от шахматных образов.
Филидор (в центре, с повязкой на глазах) играет вслепую в лондонском шахматном клубе в присутствии турецкого посла. Гравюра из английского журнала «Спортинг мэгэзин» 1794 года.


276
В нескольких ярдах позади расположились участники матча. Они сидят спиной к сеансеру, загораживая собой шахматные доски, дабы ни у кого не возникло подозрение, будто «слепой» игрок при помощи ка- кого-нибудь ухищрения видит расстановку фигур. Зрители полукольцом обступили играющих, оставив проход для невозмутимого мистера Скроупа, совмещающего обязанности арбитра и глашатая. Он дефилирует между соперниками, скрипучим тенорком возвещая о передвижении фигур.
- Мистер Дженнингс играет королевским слоном на четвертое поле ферзевого слона!*
- Мистер Филидор передвигает слоновую пешку со стороны ферзя на третье поле!
- Мистер Халл берет коня слоном!
- Мистер Филидор берет слона ферзем!
- Доктор Уилсон рокирует!
- Мистер Филидор рокирует!
Филидор играет быстро. Он легко восстанавливает в уме позицию, когда получает очередной ход противника. Все эти пересечения линий, бело-черные клетки, возникающие перед ним почему-то не на плоскости, а в пространстве, - лабиринт для непосвященных, для него же - открытая книга. Он ощущает взаимодействие фигур и рисунок их движения как мелодический контрапункт. Видеть игру без доски для него так же естественно, как слышать музыку внутренним слухом.
В зале шумно, как в палате общин. Потребность в споре у англичан неистребима. Пари заключаются не только на результаты матча, но и на каждый ход. Кроны, шиллинги, гинеи кочуют из кармана в карман. Ставят на время, на первый шах, на число пешечных ходов. За Филидора дают тройной, шестерной, даже двенадцатикратный ответ. Игра идет крупная. Она охватила весь зал. Лишь те, кто впервые присутствует на представлении, со смешанным чувством недоверия и восхищения наблюдают за непостижимым шахматным таинством.
Не все, однако, разделяли эти восторги. Находились люди, испытывавшие беспокойство, и среди них - Дидро, который 10 апреля 1782
года написал Филидору взволнованное письмо.
«Я ничуть не удивлен, что в Лондоне все двери перед великим музыкантом оказались закрыты, а перед великим шахматистом - открыты.
* Так называемая «описательная» шахматная нотация (в отличие от алгебраической).


277
Мы здесь отнюдь не понятливее, чем там, однако убеждены, что известность, которой пользовался Калабриец*, не идет ни в какое сравнение со славой Перголези**.
Узнав, что вы сыграли одновременно три партии вслепую, должен признаться: я мог бы оправдать этот опасный опыт, если бы вы получили за него 500 или 600 гиней; но просто так рисковать своим здоровьем и талантом - этого я не понимаю.
Между прочим, я беседовал с мсье Легалем, и он сказал: "Когда я был молодым, то попробовал однажды сыграть партию вслепую. В конце игры у меня так разболелась голова, что я больше никогда не пускался на подобные трюки». Это безумие - пренебрегать опасностью из тщеславия, и, если вы растратите ваш талант, неужели вы надеетесь, что англичане окажут поддержку вашей семье? И не думайте, что если до сих пор все обходилось благополучно, то так будет всегда. Верьте мне, сочиняйте вашу замечательную музыку столь долго, сколько сможете, и не пренебрегайте опасностью стать жертвой людского равнодушия. Про вас пренебрежительно скажут: «Посмотрите на этого Филидора, он теперь никто, все, на что он был способен, он растратил на свои маленькие деревяшки».
Я желаю вам счастья и здоровья. О, если бы можно было умереть скоропостижно! Но представьте себе, что вы в течение двадцати лет будете предметом сострадания. Не лучше ли быть те же годы предметом восхищения!
С уважением и дружбой, о которых вы знаете и т. д. и т. п. Дидро».
Интересно, что сказал бы великий философ, если бы знал, что наступит время, и Морфи даст сеанс вслепую на 8 досках, Цукерторт - на 16, Пильсбери - на 22, Рети - на 24, Алехин - на 28, Найдорф - на 45, а в 1960 году американский мастер Джордж Колтановский доведет рекорд до 56 партий!
Опасения Дидро были напрасными. Игра вслепую на трех досках не составляла для Филидора особого труда, как, впрочем, и для большинства мастеров, если бы они к этому стремились. Филидор этого не знал, ибо был тогда единственным в мире шахматистом, игравшим вслепую. А опыт подсказывал, что беспокойство друзей и близких не имеет серьезных оснований. «Я уверяю тебя, - писал он жене 28 февраля 1790 года, - что игра без доски не утомляет меня в такой степени, как считают многие. Поэтому не надо тревожиться о моем здоровье».
* Джоакино Греко (1600-1634), знаменитый итальянский шахматист, родом из Калабрии.
** Джованни Баттиста Перголези (1710-1736) - выдающийся итальянский композитор, один из создателей «оперы-буффа».


278
Спинка кресла скрывает французского мастера от любопытных взглядов, видна лишь косичка его парика с черной ленточкой на конце. Ленточка вздрагивает каждый раз, когда он пригубляет чашку кофе или поворачивает голову, чтобы сообщить мистеру Скроупу свой ход. В такие мгновения кажется, что великий шахматист испытывает нечеловеческое напряжение, удерживая в памяти тысячи комбинаций.
Как была бы разочарована публика, если б узнала, о чем думает сейчас великий шахматист! А Филидор прикидывает, какой гонорар вручит ему мистер Парслоу. Фунтов шесть, наверное... Еще пара таких выступлений, и он сможет купить фортепиано. У Бродвуда превосходные инструменты. Элиза будет в восторге. Клавесин отживает свой век...
Скрипучий голосок Скроупа прерывает его размышления.
- Доктор Уилсон играет ферзем на пятое поле королевской ладьи!
В бешеном круговороте завертелись фигуры. Ферзь выпорхнул на край доски, оставив под ударом незащищенную пешку. Для чего она отдается? Угроза мата мнимая...
- Мистер Филидор берет конем пешку! - объявляет Скроуп.
Уилсон хватается за слона.
- Доктор Уилсон играет слоном на третье поле ферзя!
- Мистер Филидор играет коневой пешкой со стороны короля на третье поле!
Уилсон хватается за пешку.
- Доктор Уилсон берет слоном пешку!
- Мистер Филидор берет конем ладью!
Уилсон хватается за голову. Только теперь он заметил, что черный ферзь по седьмому ряду защищает короля от мата. Белые остаются без ладьи.
Филидор допивает остывший кофе и поудобнее устраивается в кресле. Уилсону он дает пешку и ход, это самый слабый соперник. Но кто-то все же ставил и на него. Наверное, лорд Хау, любитель «темных лошадок». Гинею, пожалуй, проиграл... Для него пустяк, мелочь. А вот ему, Филидору, чтобы заработать гинею, нужно дать четыре урока музыки. Или четыре шахматных урока. По пять шиллингов за урок. И за вход на игру вслепую платят пять шиллингов. Как мсье Кемпелену за показ автомата. А памфлетист считает это непомерно высокой ценой...
Памфлет на шахматный автомат Филидор прочитал еще утром. Грубо и бездоказательно. Но зерно истины все же есть. Неужели Тереза и впрямь сидит в этой дурацкой фигуре?! Хорош карлик! Он вспоминает прелестную девушку и горько вздыхает. В опере у нее был такой растерянный вид! Зачем она повторяла ходы? Но комбинацию все же нашла.


279
Играть стала лучше. Однако ж не настолько, чтобы побеждать Брюля! Да еще в отличном стиле...
- Мистер Халл играет конем на пятое поле ферзя, гарде!
- Тысяча дьяволов! - сокрушается Филидор, обнаружив, что у ферзя нет хороших полей для отступления. Как же он не заметил этого выпада! Нет, здесь что-то не так... Откуда взялся конь? Он же должен находиться в конюшне!
Филидор подзывает Скроупа и что-то ему объясняет. Тот сверяется со своими записями и направляется к Халлу. Минутное замешательство. Халл смущенно трет лоб. Раздаются смешки.
- Мистер Халл приносит извинения, - объявляет Скроуп.- Он ошибочно переставил коня. Мистер Филидор имеет право потребовать, чтобы сопернику было засчитано поражение.
- Пусть переходит! - машет рукой Филидор. Он не нуждается в таких победах.
Разгораются споры. Не все довольны великодушием французского мастера. Кто-то уже начал подсчитывать выигрыш.
Пока заинтересованные лица обсуждают условия пари, стоявшая в стороне пожилая дама в кринолине и огромной шляпе, украшенной лентами и цветами, протискивается между спорщиками и оказывается прямо перед Филидором.
Дуэль шевалье де Сен-Жоржа и шевалье де Бона


280
- Это обман! Он вовсе не слепой! - восклицает она по-французски, указывая веером на шахматиста.
Зал взрывается хохотом. Смеются все. И лорды, и леди, и офицеры, и члены парламента, и участники матча, и даже невозмутимый мистер Скроуп.
- Господи, де Еон? - вырывается у Филидора.
- Тише, мсье, встретимся позже, - скороговоркой шепчет дама и озор-
Шевалье Шарль де Еон, но подмигивает, обмахиваясь веером.
мадемуазель де Бомон Она еще сохранила свежесть лица и ми-
(1728-1810). Гравюра па меди ловидность. Шею - зеркало возраста -
резцом и пунктиром скрывает шелковая косынка.
Филидора забавляет комическая
сценка, он не прочь подыграть.
- Леди и джентльмены! - громко говорит он. - Чтобы рассеять сомнения, прошу завязать мне глаза!
- Вот это другое дело, - соглашается дама.
Она достает из-за корсажа батистовый платок, повязывает Филидору глаза и отходит в сторону, как бы любуясь своей работой.
Зрители пришли в себя и теперь не знают, смеяться или негодовать. Поведение незнакомки шокирует великосветское общество.
- Мадам, - обращается к ней молодой мужчина во фраке с позолоченными пуговицами, - эксцентричность не лучшее украшение женщины!
- Ваш тон, мсье, - грудным контральто отвечает незнакомка, сжимая веер, словно рукоять кинжала, - наводит на мысль о серьезных изъянах в вашем воспитании. Будь я мужчиной, охотно преподала бы вам урок вежливости у Монтегю-хауза*.
- Некоторые чрезмерно самонадеянные дамы, - насмешливо продолжает мужчина, апеллируя к обступившим их зрителям, - вместо того чтобы растить внуков или заботиться о спасении души, посещают зрелища, в которых разбираются, как французы в лошадях.
- Придется, мсье, доказать вам обратное. Моя ставка - гинея за партию.
- Мадам к тому же и расточительна?
- Во-первых, не мадам, а мадемуазель, а во-вторых, ad rem**!
* Пустырь на окраине Лондона, излюбленное место для дуэлей.
** К делу! (лат.).


281
- Извольте! Но не ждите поблажек.
- От вас, мсье, я ожидаю только исправных платежей.
Необычные спорщики направляются в соседний зал в окружении заинтригованных зрителей.
- Снимите повязку, мистер Филидор, - говорит Скроуп, подходя к французскому мастеру, - она вам мешает.
- Напротив, мистер Скроуп! Мне чертовски надоел этот крюк на стене...
Игра продолжается.
Мистер Скроуп принимает торжественную позу, для чего широко расставляет ноги и выпячивает живот. Он держит перед собой лист бумаги, испещренный только ему понятными каракулями.
- Леди и джентльмены! Игра закончена. Мистер Филидор вновь удивил нас своим несравненным мастерством. Он победил доктора Уилсона за 2 часа 16 минут, мистера Халла - за 1 час 32 минуты, а партию с мистером Дженнигсом свел вничью за 1 час 46 минут. Позвольте от вашего имени поблагодарить мистера Филидора за доставленное нам удовольствие!
Публика аплодирует.
Французский мастер разбирает со своими соперниками сыгранные партии. Он восстанавливает их по памяти, вызывая всеобщее восхищение, комментирует ход борьбы, обращает внимание на ошибки, дает советы.
Зрители растекаются по комнатам, где их ожидают расставленные фигуры, и вскоре весь Сент-Джеймский клуб превращается в большой шахматный улей.
Нащупав в кармане батистовый платочек, Филидор отправляется на поиски его владелицы. Он безошибочно угадывает направление по шуму и репликам, доносящимся из соседнего зала.
- Чертова баба, откуда она свалилась?! - встречает его джентльмен во фраке с позолоченными пуговицами.
- Чем она вам досадила, мистер Хьюг?
- Она обобрала весь клуб!
- Хорошо еще, что не весь Лондон, - замечает оказавшийся рядом лорд Мэнсфилд. - А вам, мистер Хьюг, не мешало бы знать, что имя этой дамы - де Еон.
- Та самая особа, к которой сватался пройдоха Бомарше?
- Вот именно! Помню, все бились тогда об заклад, чем закончится их первая брачная ночь. Но спор так и остался нерешенным. Невеста поводила жениха за нос и прогнала прочь. Впрочем, они были достойны друг друга.
- Кто же мог предположить, что эта бестия так ловко играет в шахматы! Вы играли с ней, мистер Филидор?


282
- Играл. И если бы вы, мистер Хьюг, спросили моего совета прежде, чем садиться за доску, порекомендовал бы запросить фору.
- Джентльмену не пристало требовать фору у женщины.
- В отличие от Бомарше, я не уверен, что де Еон женщина, - щурится лорд Мэнсфилд. - А вы, мистер Филидор?
- Когда мы встречались, она носила мужское платье.
- Тогда я вызову ее на дуэль!
- Не советую, мистер Хьюг. Шпагой она владеет еще лучше, чем шахматными фигурами.
Из клуба де Еон и Филидор отправились в кофейню «Виндзор» на Чаринг-кросс. Компанию им Шевалье де Еон составил Брюль, пожелавший вы¬
пить чашку шоколада и просмотреть свежий номер «Гарлем курант», всегда имевшийся там к услугам посетителей.
- Угощаю я! - Де Еон хлопает себя по юбке, как по камзолу. - Мои карманы оттопыриваются от золота. Хотя англичанам и удалось заполучить мсье Филидора, играть они еще не скоро научатся.
- Я наблюдал за вашей игрой, мадам, - говорит Брюль. - Вы несомненно заслуживаете титул лучшей шахматистки Европы.
- У де Еона есть опасная конкурентка, ее зовут Тереза, - замечает Филидор.
- Это что еще за чудо?
- Юная дочь мсье Кемпелена, изобретателя шахматного автомата.
- Вы с ней знакомы? Представьте меня.
- Посетите представление на Сейвил-роу.
- Она и впрямь хорошая шахматистка?
- Во всяком случае, у нас с графом сложилось такое впечатление.
Брюль недоуменно оглядывает французского мастера.
- Свидетелем вашего проигрыша, мсье учитель, я был. Но почему вы отождествляете прелестную девушку с отвратительным турком? Или вы верите памфлетисту?


283
- Только в части, касающейся детей Кемпелена.
- Нет ничего легче, чем разбить и этот аргумент. В то время как турок атаковал моего короля, мадемуазель Тереза со своим братом и мадам Кемпелен безмятежно прогуливалась по Сент-Джеймскому парку. Мы встретили их после представления и очень мило побеседовали. Генерал Бургойн был ею очарован.
Филидор барабанит пальцами по столу. У него нет сомнений, что в Лувре он играл с Терезой. Но Брюль... Значит, у Кемпелена есть другой, настоящий шахматист. И тогда в Париже девушка заменила его в силу каких-то вынужденных обстоятельств. Может, именно поэтому Кемпелен и просил о снисхождении? Филидору хочется, чтобы это было именно так, тогда просьба отца была бы оправдана.
- Значит, я ошибся, - говорит он простодушно.
- Дьявольщина! - морщится де Еон, отодвигая чашку. - Не для того я приехал в Англию, чтобы пить шоколад... Гарсон!
И какие только люди не родятся на свет божий, думает Брюль, наблюдая, как де Еон вливает в себя жгучий флип*. С виду женщина: миловидное лицо, высокий бюст, руки в кольцах... А повадки мужские. Называет себя в мужском роде, пьет как шкипер, играет в шахматы...
Шарль Женевьева Луи Огюст Андре Тимотэ де Еон был (или была)** одной из самых загадочных личностей в европейской истории XVIII века. Дипломат, выполнявший тайные поручения Людовика XV в России и Англии, драгунский капитан, отличившийся в Семилетней войне, писатель, оставивший большое литературное наследство, де Еон прожил долгую жизнь (1728-1 810), полную невероятных приключений и удивительных метаморфоз. Он одинаково уверенно чувствовал себя и в камзоле, и в кринолине, со шпагой или с веером в руке. Как человек он отличался острым умом, образованностью, кипучей деятельностью. Как мужчина - отвагой, бесчисленными дуэлями, нескончаемыми попойками. Как женщина - тонкостью вкуса, изяществом линий, привлекательностью.
Не прошел де Еон и мимо шахмат. Юность он провел в Париже, посещал кафе «Режанс», был знаком с Филидором. Куда бы ни забрасывала судьба этого неугомонного француза, шахматы всегда оставались его добрым спутником, а случалось, и помощником, когда нужда заставляла играть на ставки в кофейнях или придорожных трактирах. Видимо, де Еон был по меркам своего времени хорошим шахматистом, он мог вести
* Смесь водки, пива и сахара, перемешанная раскаленной металлической мешалкой.
** Споры об этом не прекращаются и по сей день.


284
несколько партий одновременно. Его силу испытал на себе Филидор. В 1793 году французский мастер, как обычно, давал в Лондоне сеанс вслепую на трех досках. Газеты сообщили, что он потерпел поражение от мадам де Еон. Правда, Филидору было уже 66 лет. Но и де Еону всего на два года меньше...
В тот же вечер Кирхнер навестил Кемпелена.
Теперь они встречались часто. Немецкий кукольник оказался приятным собеседником. Он много путешествовал и обладал разносторонними знаниями, но особенное расположение Кемпелена завоевал восторженными отзывами о говорящей машине. Кирхнер любил наблюдать, как Кемпелен и Антон отлаживают механизм, добиваясь более четкого произношения звуков, нередко давал полезные советы, а когда сам брался за инструмент, было видно, что в этом деле он не новичок. О своей говорящей кукле Кирхнер старался не упоминать, как избегал нескромных вопросов о шахматном автомате, проявляя такт и деликатность.
Он был приветлив, общителен, прост в обхождении. С Анной вел обстоятельные беседы о воспитании детей, Терезу заинтересовал тонкими суждениями о театре, Иоганна удивил знанием богословских текстов, а сердце юного Кароя пленил рассказами о морских приключениях. И только Антон его недолюбливал, но скорее по причине ревности, нежели по здравому размышлению.
Сегодня Кирхнер был неузнаваем. На переносицу легла суровая складка, плотно сжатые губы побелели от гнева. Даже уши казались более заостренными, чем обычно.
- Полюбуйтесь на грязную работу! - восклицает он, брезгливо бросая на стол тоненькую книжку в сером переплете.
Кемпелен уже читал памфлет и не видит причин для паники. Или памфлетист разгадал секрет бедной Марты?
- Главный удар направлен против вас, господин Кемпелен,- словно угадав мысль собеседника, продолжает Кирхнер. - Вслед за пулей в цель летит слово.
- Мимо цели, господин Кирхнер! Автор не отличается богатым воображением. По сравнению с другими попытками объяснить способ управления автоматом он не продвинулся ни на дюйм.
- Но каков тон!
- Да, тон возмутительный. Но я уже привык к тому, что англичане не выбирают выражений.
- Англичане ставят себя выше всех. Они кичатся своими учеными, машинами, фабриками, кораблями... И вдруг из какой-то варварской Венгрии является безвестный чужеземец со своим волшебным автома¬


285
том, обыгрывающим лучших лондонских шахматистов. Все разводят руками, никто не может понять принцип его действия. И это в самой «просвещенной стране», как хвастливо называют англичане свой гнилой остров! Не удивительно, что они чувствуют себя уязвленными и, если хотите, одураченными. Есть от чего прийти в ярость! Помните злобного старика, поднявшего скандал на вашем представлении? Я убежден, что памфлет вышел из-под его гнусного пера.
- Но он не щадит и соотечественников, осыпая их насмешками и бранью...
- Доморощенных тупиц он называет жертвами нашего коварства, натравливая на нас еретиков, в чьих глазах мы не просто чужаки-обиралы, но и презренные «паписты». Дай им волю, они с превеликой радостью вздернут всех католиков на первой же перекладине. Наше спасение в истинной вере и единстве. Иисус, господин наш, не оставит в беде свою паству. Постучитесь у врат его храма.
Кемпелен настораживается. Такие речи от Кирхнера он слышит впервые.
- Увы, церковь неодобрительно относится к шахматному автомату.
- Вы пробовали искать у нее защиты?
Кемпелен печально вздыхает.
- Встречи со святыми отцами не оставили у меня приятных воспоминаний.
- Вам просто не везло! Если кто-либо и причинил вам зло, то по невежеству, а не по велению веры. Святой престол нуждается в таких слугах, как вы, и он обладает достаточной силой, чтобы оградить вас от многих неожиданностей. Вам предстоит еще долгий путь, господин Кемпелен...
В голосе Кирхнера улавливается предостережение. Кемпелен решает выждать.
- Я как-то больше привык полагаться на закон, - говорит он.
- Закон! Разве уберег он наших братьев от разъяренной черни в тот самый день, когда благородный Сэвиль отстаивал свой билль в палате общин? Английские законы нелепы, несправедливы, запутаны. Власти жестоко преследуют грабителей с большой дороги, а грабителей из Ост- Индской компании выдвигают в парламент. Они заточают во Флит* несостоятельных должников, но позволяют разбивать друг другу носы не только на улице, но и в стенах Вестминстера. Суды карают смертью любую кражу, а покушение на жизнь человека не считают тяжким преступлением... Кстати, как продвигается следствие о покушении на вашу жизнь?
* Лондонская долговая тюрьма.


286
Этого вопроса Кемпелен ожидал. Сейчас многое должно проясниться.
- Оно приняло непредвиденный оборот. Констебль Эткин выказал пожелание обследовать автомат.
- Даже так... Зачем?
- Чтобы предъявить обвинение преступнику.
- Мало того, что он стрелял?
- Преступник утверждает, что стрелял не в меня, а в автомат, и суду необходимо знать, находился там человек или нет.
- Вы согласились на досмотр?
- Я пригласил его на представление, но это показалось ему недостаточно... Вы находите требование полиции нелогичным?
- Оно беспредметно хотя бы потому, что преступники уже давно разгуливают на свободе.
Настало время удивляться Кемпелену.
- Их отпустили?!
- Разумеется! Похоже, и арест был инсценирован. Эткин подозрительно быстро примчался на место происшествия. А теперь он хочет проникнуть в вашу тайну на законном основании. Все это звенья одной цепи. Против вас плетется заговор, господин Кемпелен!
- Но я буду жаловаться!
- Кому?
- Председателю Суда королевской скамьи лорду Мэнсфилду. Он обещал свою помощь.
- Закон не на вашей стороне. Ни один суд не вынесет обвинительного вердикта о предумышленном убийстве в отношении негодяя, стрелявшего в автомат. Английское правосудие не экономит на веревках. Но если вы сами утверждаете или, по крайней мере, убеждаете публику, что в автомате никто не прячется, - и зрители действительно никого там не обнаруживают, - то почему это должен предвидеть стреляющий? Против такого злоумышленника закон вас не защитит ни в Англии, ни в любой другой стране. В худшем случае преступник, если даже он убьет человека, скрывающегося в автомате, - не подумайте, что я это утверждаю, - может нести ответственность только за порчу чужого имущества. Это прекрасно понимает полиция, это знаете и вы сами. Вы беззащитны, господин Кемпелен!
И, решив, что всадник окончательно выбит из седла, Кирхнер протягивает ему руку помощи.
- Я мог бы вас связать с влиятельными людьми. В одиночку вам с врагами не совладать.
Кемпелен выглядит обескураженным. Нет, он не раздумывает о предложении Кирхнера. Он понимает, что «влиятельные люди» - иезуиты,


287
Тауэр. Основанный в 1066 году, за свою историю лондонский Тауэр был крепостью, дворцом, хранилищем королевских драгоценностей, арсеналом, монетным двором, тюрьмой, обсерваторией и зоопарком. В XVIII веке за посещение зоопарка с горожан взималось либо полтора пенни, либо кошка или собака, предназначенные на корм львам
и не испытывает ни малейшего желания очутиться в их власти даже ценой собственной безопасности. Вновь, как и в день происшествия, его тревожат сомнения. Не было ли нападение на шахматный автомат искусно разыгранным спектаклем, чтобы запугать его и заставить принять покровительство Ордена? Случайно ли Кирхнер оказался рядам с преступником, стрелявшим в автомат? Почему он расспрашивал о человеке с агатом, хотя всю вину возлагает на Тикнеса и полицию? И, наконец, не командует ли немецкий кукольник всей этой шайкой?
- Боу-стрит-раннеры разыскивают человека с черным агатом, - как можно безразличнее говорит Кемпелен.
- С агатом?! - неподдельно изумляется Кирхнер. - При чем здесь агат?
Он ничем себя не выдал, думает Кемпелен. Неужели ему померещилось, и не было тогда на указательном пальце Кирхнера черного перстня? И, может быть, напрасно утаил он эту примету от Эткина?
Одним из недугов английского общества того времени была застарелая вражда между протестантами, составлявшими большинство насе¬


288
ления, и католиками, лишенными многих гражданских прав за действия в пользу реставрации единоверческой династии Стюартов в событиях 1715 и 1745 годов.
С тех пор прошло уже много лет, большинство католиков проявляло полную лояльность к властям, ив 1780 году английский парламент по предложению Джорджа Сэвиля (1726-1784) принял закон о равноправии. В день голосования лорд Джордж Гордон (1751 -1793), возглавлявший «Союз протестантов», поднял лондонскую чернь на борьбу с «папистами». Начались католические погромы. Но власть толпы не знает границ, и вскоре запылали также дома и лавки купцов-протестантов, нападениям подверглись правительственные чиновники, была подожжена Ньюгетская тюрьма, отпущены арестанты. Бунт удалось подавить только с помощью войск.
Эти события и имел в виду Кирхнер, разворачивая перед Кемпеленом картину бедствия католиков в Англии. Рассуждения того же Кирхнера о британском правосудии находят подтверждение в речи «О частых казнях», произнесенной сэром Уильямом Мередитом на заседании парламента в 1777 г.*
«На основании закона о краже в лавках была осуждена и казнена некая Мэри Джонс, историю которой я сейчас вам изложу. Случилось это в то время, когда поднялась тревога по поводу Фолклендских островов* * и был издан указ о принудительной вербовке. Мужа этой женщины взяли во флот, все их имущество забрали в уплату за какие-то долги, и Мэри Джонс с двумя малыми детьми вынуждена была просить милостыню на улицах. Не следует забывать, что она была еще очень молода (ей шел только девятнадцатый год) и замечательно хороша собой. Она вошла в лавку торговца полотном, взяла с прилавка кусок дешевого полотна и сунула его под накидку. Торговец заметил это, и Мэри Джонс тут же положила полотно на место. За это покушение на кражу она была повешена. На суде она в свою защиту сказала (протокол у меня в кармане), что жила честно, люди ее уважали и ни в чем их семья не нуждалась, пока вербовщики не увели ее мужа. А теперь у нее даже постели больше нет, нечем кормить детей, и все они раздеты и разуты. Может, она и поступила дурно, но она себя не помнила, не сознавала, что делает. Приходские власти подтвердили все, что рассказала Мэри. Но в то время в Ледгете часто бывали кражи, и решено было, для острастки, кого-нибудь примерно наказать - вот эту женщину и повесили в угоду
* Цитируется по роману Ч. Диккенса «Барнеби Радж», Москва, 1958.
** Военный конфликт с Испанией 1767-1771 гг.


289
торговцам на Ледгет-стрит. На суде она была совершенно подавлена и проявляла признаки умственного расстройства. Когда ее везли на казнь, на руках у нее лежал ребенок, и она кормила его грудью».
Мы не пожалели места для этого жуткого свидетельства, ибо им все сказано, хотя подобных примеров можно привести еще немало.
ЧЕРНЫЙ АГАТ
Туманным мартовским днем уже немолодой, но подтянутый мужчина упругой размашистой походкой идет по Сейвил-роу. Заломленная шляпа, ботфорты со шпорами, короткий плащ, из-под которого выглядывают ножны шпаги, придают ему решительный вид. Он останавливается у дома номер восемь с шахматным турком на афише, стучит в дверь висячим молотком.
- Что вам угодно, сэр? - раздается голос сверху.
Из окна бельэтажа высовывается привратник.
- Я хотел бы попасть на представление.
- Представления сегодня не будет. Мистер Кемпелен в отъезде.
- Надолго?
- Не знаю.
- Он вернется?
- Не знаю.
- Благодарю вас, любезнейший, вы прекрасно осведомлены.
- Был рад угодить вам, сэр, - говорит швейцар, захлопывая окно. Облегчив душу крепким словцом, мужчина сердито озирается по сторонам и, обнаружив кофейню, пересекает улицу
- Кофе, пиво или что-нибудь покрепче? - спрашивает его мистер Хардейл, хозяин кофейни.
- Покрепче, - решает гость, раздосадованный неудачным визитом. - Полпинты джина. Да скажите, пожалуйста, давно ли уехал ваш сосед напротив?
- Мистер Кемпелен? Третьего дня.
- Он еще вернется?
- Кто его знает! Мистер Кемпелен иностранец и нас вниманием не жалует.
Гость залпом осушает вонючее зелье и бросает на буфетную стойку шиллинг.
- Сдачи не надо, - говорит он, перехватывая удивленный взгляд хозяина.
- Благодарю вас, сэр! - поспешно отводит глаза Хардейл. - Я бы
посоветовал вам заглянуть к мистеру Кирхнеру.


290
- Кто это?
- Немецкий фокусник. Он выступает совсем рядом, ярдах в ста, не более. На его доме висит афиша с говорящей куклой.
- Кажется, я видел ее, когда проходил мимо Берлингтон-гарденз.
- Точно! Мистер Кирхнер частенько захаживал к мистеру Кемпелену и уж наверняка знает о нем больше, чем другие.
- Держите еще один шиллинг за совет, - протягивает руку гость и вновь замечает, как меняется в лице хозяин. Жаден, наверное, думает он, выходя из кофейни.
Едва за гостем скрипнула дверь, Хардейл бросается на кухню.
- Лин! - тревожно шепчет он девочке-посудомойке. - Беги на Пикадилли. Там на углу найдешь Джо, боу-стрит-раннера, ты его знаешь. Скажешь, в кофейню заходил джентльмен с черным агатом, расспрашивал о мистере Кемпелене. На нем синий плащ, шляпа, ботфорты. Я послал его к мистеру Кирхнеру.
- Сейчас не время для нравоучений, но все же я хочу знать, что побудило вас ввязаться в эту дурацкую историю?
- Монах заверил меня, что таков приказ.
- Приказа не было. Вы поступили крайне опрометчиво, подвергнув себя опасности. А с монаха я шкуру спущу. Пусть незамедлительно отправляется в Гавр и ожидает меня в таверне «У двух петухов». Отдадите ему свой перстень. И немедленно снимите его с руки, за вами могут следить.
- За мной?!
- Слава богу, не за вами, но черный агат заприметили. Как это вас угораздило так опростоволоситься!.. Ну, ладно. Не будем вспоминать о неудачах. Вас ждут большие дела. Отплываете завтра на клипере «Королева Анна». Бумаги на имя ноттингемского торговца колониальными товарами Уолтера Сэндиса получите в монастыре. А теперь - прощайте.
- Воздадим хвалу господу нашему Иисусу!
- Для молитв у вас еще хватит времени... Бахус!
Из смежной комнаты выглядывает большеголовый карлик с лицом старика.
- Вы меня звали, господин Кирхнер?
- Проводишь брата Александра через двор.
В это мгновение бесшумно отворяется дверь. Перед собеседниками, словно привидение, возникает фигура в широкополой шляпе, плаще и ботфортах.


291
- Прошу прощения, господа, - по-французски говорит «привидение». - Я услышал голоса и решил, что здесь находится хозяин дома. Мне нужен мсье Кирхнер.
Кирхнер впивается в неожиданного гостя буравящим взглядом: на указательном пальце левой руки незнакомца, лежащей на эфесе шпаги, зловеще поблескивает черный агат.
- Как вы сюда попали? - овладев собой, спрашивает Кирхнер и подает незаметный знак карлику; тот исчезает за дверью.
- Я хотел побывать на демонстрации шахматного автомата, но с огорчением узнал, что изобретатель в отъезде. Хозяин кофейни на Сейвил- роу посоветовал обратиться к вам. Не могли бы вы сказать, когда мсье Кемпелен вернется в Лондон?
Более дурацкий предлог найти трудно, думает Кирхнер. А впрочем, что требовать от полицейской ищейки!
- Но вы забыли представиться... С кем имею честь?
- По ряду обстоятельств я предпочел бы не называть своего имени. Однако смею вас заверить, что ничего дурного против мсье Кемпелена не замышляю. Мною движет простое любопытство.
Возвращается карлик, ведя за собой рослого парня. Парень останавливается в дверях, заслоняя собой весь проем.
Кирхнер поворачивается к брату Александру.
- Ступайте, мистер Миггс, мы уже все обговорили. Я беру ваш товар, но только скиньте цену.
Выпроводив брата Александра, Кирхнер поднимается со стула и, прохаживаясь по комнате, закладывает руку за борт сюртука, словно ощупывая сердце. Затем подходит к незнакомцу.
- Так что же велел вам выведать мистер Эткин? - быстро спрашивает он по-английски.
- Эткин? Этот человек мне не знаком, - также по-английски отвечает нежданный гость. - Вы, вероятно, принимаете меня за кого-то другого.
- Вы плохо выучили вашу роль! Вас выдала английская речь и военная выправка. Отвечайте: кто вы?
Незнакомец замечает, как напряглась правая рука Кирхнера.
- Я? - переспрашивает он и внезапно ударяет кукольника носком сапога в живот. Кирхнер отлетает в угол, скорчившись от резкой боли.
- Бей его, Мартин! - хрипит он, выхватывая стилет.
Но незнакомец уже обнажил шпагу.
- Я проткну каждого, кто приблизится ко мне хоть на шаг!
Рослый парень хватает стул и, прикрываясь им, как щитом, медленно
надвигается на ощетинившегося гостя. Тот стремительно отскакивает в сторону, и вовремя: пущенный Кирхнером нож впивается в стену. И тог¬


292
да незнакомец делает глубокий выпад, и Мартин со стоном оседает на пол.
- Надеюсь, у мсье фокусника больше нет ко мне вопросов? - насмешливо говорит незнакомец, перешагивая через распростертое тело слуги.
В коридоре он сталкивается с карликом и, дав ему хорошего пинка, благополучно покидает негостеприимный дом.
- Эй! - кричит он носильщикам, несущим перевернутый портшез*.
- Куда прикажете, сэр?
- В ближайшую церковь, - говорит он, забираясь на сидение. - Я должен помолиться за упокой души некоего Мартина.
Пикадилли весело бежит ему навстречу прохожими, каретами, вывесками. Он ощущает радость человека, избежавшего опасности.
По бокам вырастают крупы лошадей и сапоги со шпорами. Носильщики останавливаются. Один из всадников наклоняется к портшезу. Красный жилет не оставляет сомнений в его профессии.
- Именем короля, вы арестованы! - звучит сакраментальная фраза. - Вашу шпагу, сэр!
- Тысяча дьяволов! - в сердцах восклицает пассажир. - Похоже, против меня ополчилась вся Англия! Кто вы?
- Констебль Эткин.
- Подчиняюсь грубой силе, - отстегивает шпагу незнакомец. - Но поскольку вас только что назвали моим союзником, надеюсь, что вы окажетесь джентльменом и не заставите меня идти пешком, а славных малых не лишите честно заработанных фартингов.
- Пусть будет по-вашему, - говорит удивленный констебль, принимая оружие.
Несколько мгновений Кирхнер пребывает как бы в столбняке. Все произошло так нелепо и неожиданно, что кажется, будто вообще ничего не произошло. Бездыханное тело слуги возвращает его к действительности. Он осознает грозящую опасность. Каждую минуту сюда может нагрянуть полиция... Бежать!
- Бежать! - повторяет он приковылявшему карлику.
- А Марта?
- Кукла слишком громоздка, она выдаст нас... Оставим ее в тайнике.
В дверях Кирхнер оглядывается на мертвого Мартина.
- Сам виноват, - шепчет он, словно оправдываясь перед покойником, - зачем впустил филера...
* Так лондонские носильщики давали знать, что они свободны.


293
- У него на руке был агат, - вздыхает карлик.
- Заткнись! - обрывает его Кирхнер.
Через несколько минут дом с намалеванной на фасаде куклой опустел, как после чумы.
- Так вы утверждаете, что прибыли в Англию под именем девицы де Еон?
Томпсон иронически оглядывает задержанного. Эткин растягивает рот до ушей, обнажая желтые зубы.
- Почему «под именем»? - протестует незнакомец. - Я и есть мадемуазель де Еон, хотя лондонские газеты и величают меня «мадам», покушаясь на мое целомудрие.
- С таким же успехом мистер Эткин мог бы выдать себя за маркизу Помпадур, - говорит судья.
- Если Его апостольское Величество король Франции Людовик XVI повелел мне носить женское платье, то Его Величество король Англии Георг III еще не высказал на этот счет своего высочайшего пожелания. Или вы находите, сэр, что мужская одежда мне не к лицу?
- Я нахожу, что вы ведете себя неразумно. В свое время де Еон наделал здесь столько шума, что его - или ее, черт побери! - знают все лондонские собаки.
- Уж не собираетесь ли вы пригласить сюда собак? - усмехается незнакомец.
- Перестаньте паясничать! - сердится судья. - Вы отягощаете вашу вину!
- Вину? Разве меня в чем-либо обвиняют?
- В присвоении чужого имени, мистер Неизвестный!
- Но я действительно де Еон от самого рождения!
- Хорошо. Тогда ответьте, с какой целью вы прибыли в Лондон?
- Моя милая Франция обошлась со мной не слишком любезно. Я хочу провести остаток дней в свободной Англии, но, кажется, свобода и здесь не в почете.
- Свобода в нашей стране существует только для тех, кто не нарушает ее законы. Что вы делали у мистера Кирхнера?
- Учил его правилам хорошего тона.
За дверью слышатся торопливые шаги. В комнату вваливается боу- стрит-раннер Том Грин. Он вспотел и тяжело дышит от быстрой ходьбы.
- В доме мистера Кирхнера обнаружен труп слуги. Он убит ударом шпаги.
Судья откидывается на спинку кресла.
- А мистер Кирхнер?


294
- Обстановка носит следы поспешного бегства. Я оставил там Эда.
Эткин извлекает из ножен шпагу арестованного.
- Не трудитесь понапрасну, констебль, - холодно говорит тот, - на моем клинке следов крови не остается.
- Ваша работа? - спрашивает судья.
- Моя,- сэр. Ужасно не люблю, когда из меня пытаются сделать ростбиф.
- Вы обвиняетесь в убийстве, - официальным тоном произносит Томпсон. - Закон требует, чтобы я отправил вас в Ньюгейт и передал в руки королевского суда... Мистер Грин, позовите Кита.
- Ньюгейт не самая желанная обитель, но все же лучше, чем Бастилия, - философски замечает незнакомец.
- Обыщите арестованного, Эткин, - продолжает судья. - А вы, Кит, - говорит он вошедшему секретарю, - составьте протокол.
Незнакомец скрещивает руки на груди. Он побледнел, глаза его сузились.
- Я французский дворянин и не позволю, чтобы меня обыскивали, как уличного бродягу! Лорд Мэнсфилд не одобрит ваших действий, сэр.
- Вы хотите сказать, что знакомы с лордом главным судьей?
- Не понимаю, почему это вас удивляет!
- Мистер де Еон? - вдруг восклицает секретарь. - Вот так встреча! Что вас сюда привело?
- Не меня привело, а меня привели, мистер Кит, - угрюмо каламбурит де Еон.
Томпсон таращит глаза то на де Еона, то на своего секретаря.
- Вы знакомы?
- Более пятнадцати лет, сэр, - отвечает Кит.
- И можете присягнуть, что этот человек, - де Еон?
- Без колебаний. По распоряжению покойного сэра Джона Филдинга я охранял мистера де Еона, когда за ним охотились его соотечественники. Не так ли, сэр?
- Да, мистер Кит, - вздыхает де Еон, - мы были молоды и бесстрашны.
- Я весьма рад, мистер... или? - судья поднимает брови. - Простите, в каком роде я должен вас называть?
- Как вам угодно, сэр.
- Я весьма рад, мистер де Еон, - повторяет судья, - что недоразумение рассеялось. Согласитесь, однако, мы имели основания сомневаться в правдивости ваших слов. Впрочем, ваши черты лица, речь и манеры уже давно навели меня на мысль о благородном происхождении. Одежду, разумеется, можно выбрать любую, но и она свидетельствует о тонком


295
вкусе... У вас прекрасный перстень, я знаю толк в камнях, это редкий экземпляр.
- Подарок французской королевы, - любуясь таинственным блеском агата, говорит де Еон. - Увы, это все, на что расщедрилась «мадам Дефицит», если не считать двух дурацких нарядов, сшитых для бедной Женевьевы у мадам Бертэн.
- Подарок королевы? - с сомнением в голосе переспрашивает судья.
Де Еон снимает с руки перстень и кладет на стол.
- На оправе что-то выгравировано, - говорит судья, разглядывая перстень. - Вы позволите?
Томпсон напяливает очки.
- «D’etre une femme c’est mieux»*, - читает он вслух на скверном французском. - И вензель с лилиями... Но почему такая феминистическая сентенция нанесена на мужской камень?
- Не ищите логики в поступках женщины, сэр. Надпись на перстне выглядит обыкновенным коварством, хотя не исключено, что Мария Антуанетта хотела подсластить пилюлю, подсунутую мне королем. Утверждение же королевы, взятое само по себе, не лишено глубокого смысла, хотя в древности мужчины и обращались к Всевышнему с благодарственной молитвой, что он создал их с бородой.
- Разделяет ли король Франции мнение своей супруги?
- Король разделяет любое мнение супруги, что придает версальскому двору неповторимую прелесть... Надеюсь, сэр, я ответил на все ваши вопросы и могу считать инцидент исчерпанным?
- Не совсем, не совсем, мистер де Еон! Как это ни печально, но в доме Кирхнера находится покойник. Что прикажете с ним делать?
- Предать земле.
- А с виновником его смерти?
- Я защищался.
- Но суд потребует доказательств. Вы их имеете?
- Слово дворянина.
- В Англии все равны перед законом.
- Разве не достаточно, что мистер Кирхнер и его отвратительный карлик дали стрекача?
- Они могли испугаться.
- Почему же не пришли в полицию?
- Возможно, они еще придут.
- Они не придут, потому что хотели меня прикончить.
Быть женщиной лучше» (франц.).


296
- С какой целью?
- Кирхнер принял меня за кого-то другого. Он сказал, что я подослан мистером Эткиным.
- Мною?! - изумляется констебль.
- Или вашим однофамильцем.
- Это' становится любопытным, - многозначительно произносит судья. - Мистер Кит и вы, Том, срочно займитесь розысками Кирхнера... Вас же, мистер де Еон, я попрошу рассказать о происшедшем поподробнее. Итак, вы хотели посетить демонстрацию шахматного автомата, но не застали мистера Кемпелена дома...
- Совершенно верно, сэр. Кстати, куда он все-таки делся?
Судья и констебль переглядываются.
- Мистер Кемпелен в Бирмингеме, - с чуть заметной усмешкой говорит Эткин.
Сыщик располагал точными сведениями: Кемпелен находился в Бирмингеме. Попав под перекрестный огонь таинственных врагов и сомнительных доброжелателей, он решил воспользоваться приглашением Уатта и, никому не сказав, куда держит путь и вернется ли снова, тайно покинул Лондон вместе со своими чадами и домочадцами. Со стороны это выглядело бегством, и по-существу было им, но Кемпелен устал от постоянной тревоги, от ожидания неведомых бед, грозивших ему на каждом шагу. Он хотел выждать, предоставив событиям течь своим чередом.
Железное сердце Англии - город Бирмингем встретил путешественников гарью заводов и муравейником карьеров. Здесь Кемпелен ощутил себя в родной стихии. Он стосковался по настоящему делу и теперь словно наверстывал упущенное. С раннего утра до позднего вечера его можно было видеть на угольных копях, рудниках, металлургических фабриках.
Паровые машины изготовлялись на заводах Уатта и Болтона в Сохо и переправлялись по каналам в промышленные районы страны. Кемпелен наблюдал за их монтажом, отладкой, работой и думал, думал, думал. Там, в Бирмингеме, у него родилась оригинальная техническая идея, которую он через несколько лет попытается воплотить в своем новом «паровике».
Уатту нечего было скрывать от гостя: все свои самые значительные изобретения он уже запатентовал. Кемпелен получил массу ценных сведений, подкрепленных чертежами и расчетами. Но и Уатт по достоинству оценил собеседника. Он был приятно удивлен глубокими познаниями Кемпелена, его смелыми взглядами, самобытностью мышления. Обычно мягкий и деликатный, он однажды не выдержал и в сердцах воскликнул:


297
«Мистер Кемпелен! У вас необыкновенный талант! Зачем вы растрачиваете его по пустякам?» «Я выполняю приказ императора», - печально вздохнул Кемпелен. «Нельзя служить императору и науке одновременно. Наука требует всей жизни». Кемпелен промолчал. Увы, он понял это слишком поздно...
В конце марта Кемпелен возвратился в Лондон. На следующий день он послал Дьюлу за Кирхнером. Слуга не вернулся. Не вернулись и Андраш с Золтаном, посланные вослед. Обеспокоенный Кемпелен велел закладывать карету, чтобы ехать в мэрию. И тогда вошел констебль Эткин.
- Рад вас видеть в добром здравии, мистер Кемпелен! Как прошло путешествие в Бирмингем? Вы имели счастье встречаться с мистером Уаттом? Это удается немногим.
- Вы прекрасно осведомлены, мистер Эткин, это также удается немногим, - не остается в долгу Кемпелен.
- Мы обязаны знать все.
- Тогда вы, быть может, скажете, куда пропали мои слуги?
- Не беспокойтесь, мистер Кемпелен, они целы и невредимы.
- Но если они будут исчезать один за другим, мне придется напялить поварской колпак и взять метлу в руки.
- Именно такой поворот событий я и хочу предупредить. Вы можете заполучить ваших людей обратно, если соблаговолите немного прогуляться. Сегодня чудесная погода. К тому же прогулка займет у нас не больше времени, чем это необходимо для доверительной беседы...
Кемпелен и Эткин не спеша идут вверх по Сейвил-роу. Констебль был прав: природа настроилась на мажорный лад. Солнце расцветило улицу веселыми пятнами, воздух еще пронизан утренней свежестью, но долгожданное тепло уже щедро льется с высокого неба. Самозабвенно чирикают воробьи; грациозная кошка томно раскинулась на крыше, подставив рыжий бок благодатным лучам. Просветлели лица прохожих, движения их стали свободнее, раскованней - в большой город вступала весна.
Но Кемпелен не обращает внимания на весенние приметы. Он чувствует, что втянут в какую-то сложную интригу, и старается предугадать очередной ход Эткина. То, что он слышит, кажется ему неуместной шуткой.
- Случилось так, - без обиняков начинает констебль, - что на вас, мистер Кемпелен, пало подозрение в тяжком преступлении против английской короны.
Кемпелен останавливается и, глядя на Эткина как на ненормального, насмешливо произносит:


298
- Если вы сейчас скажете, что шахматный автомат подрывает мощь британского флота, я немедленно с вами соглашусь.
- Вы не так уж далеки от истины, - сухо говорит констебль и, насладившись эффектом, произведенным на собеседника, жестом приглашает его продолжить путь.
До сих пор Кемпелен был убежден, что покушение на Сейвил-роу касалось только его лично. Как это ни странно, нелепое обвинение, выдвинутое Эткиным, не шло вразрез с логикой событий. Иезуиты могли натворить здесь любые пакости, а теперь оговаривают его, стремясь пристегнуть к своей колеснице. Но Кемпелен не слишком доверяет и Эткину, ему известно коварство боу-стрит-раннеров, нередко ведущих двойную игру. Зачем констебль домогался осмотра автомата? Не орудовал ли он со «святыми братьями» заодно?
- Ныне, - продолжает Эткин, - когда государственный преступник арестован и ваша непричастность доказана, я, тем не менее, должен высказать свое недовольство. Начнем с того, что вы скрыли от следствия примету человека, руководившего покушением. Вы ни словом не обмолвились, что на его руке был черный агатовый перстень, хотя, зная вашу наблюдательность, не могу поверить, что вы этого не приметили. Значит, вы не хотели, чтобы этот человек попал в руки закона. Но покрывать преступника может только тот, кто состоит с ним в каких-то особых отношениях. Возникло предположение, что человек с агатом либо сводил с вами личные счеты, либо исполнял приказ тайной организации, недовольной вашими действиями. Побег Билла и Папаши, обыкновенных лондонских бродяг, а особенно их насильственная смерть укрепили подозрение в том, что в дело замешана могущественная организация. Такой организацией мог быть орден иезуитов, не слишком щепетильный в выборе средств.
- Бродяги были убиты?!
- Сначала убиты, а затем сброшены в Темзу, ибо самый безопасный свидетель - это мертвый.
- И вы приняли меня за иезуита?
- Мы этого не исключали. Ведь вы католик, мистер Кемпелен, не так ли?
Эткин делает паузу, но, не дождавшись ответа, продолжает:
- Дело осложнялось вмешательством мистера Кирхнера, как известно, тоже католика.
Он вновь выдерживает паузу и неожиданно спрашивает:
- Вы видели у Кирхнера черный агатовый перстень?
Кемпелен уже подготовился к этому вопросу.
- В моем присутствии мистер Кирхнер не носил колец.


299
- Мистер Кирхнер, - торжествующе произносит констебль,- носил перстень до того момента, как прозвучал выстрел.
- Как вы это установили?
- Еще при первом знакомстве с Кирхнером, сразу после происшествия, когда он по моей просьбе показал, где находился бродяга Билл, и воспроизвел удар тростью, я заметил, что на его указательном пальце левой руки имеется след. Знаете, такая синеватая вмятинка от долгого ношения кольца. Тогда я не придал этому значения, но затем вспомнил и стал опрашивать людей, побывавших на его представлениях. Предположение подтвердилось: Кирхнер носил агатовый перстень. Он снял его сразу же после покушения на Сейвил-роу.
- Почему?
- Он опасался, что два черных агата вызовут подозрения.
- Два черных агата? Но это могло быть простым совпадением!
- Совпадением был третий агат, но о нем позднее... А эти два служили условным знаком, по которому Кирхнер и его агент должны были узнать друг друга. И Кирхнер узнал своего сообщника в человеке, подававшем сигналы бродягам, тогда как тот Кирхнера не видел, потому что сидел к нему спиной.
Ничего нового, кроме убийства бродяг, констебль пока не сообщил, думает Кемпелен. Все это он уже не раз анализировал и взвешивал.
- Зачем же Кирхнер отвел удар от меня?
- Спасая вас, он спасал своего агента, ибо тот мог быть задержан зрителями и угодить за решетку. Между тем, в эту историю он был втянут случайно, а мистеру Кирхнеру нужен был для иных, более важных дел.
- Значит, не Кирхнер организовал покушение?! - теперь уже с неподдельным изумлением восклицает Кемпелен.
- Нет, не он.
- А кто же?
- Ваш соотечественник, преследующий вас от самой Вены. Ему удалось бежать, однако в покое он вас не оставит. В Англии вы пока в безопасности, но на континенте...
- В чем же вы подозревали меня? - спрашивает Кемпелен.- Ведь я был дичью, а не охотником...
- Ваша дружба с Кирхнером с виду казалась естественной, однако могла иметь и другие корни, тем более, что своими показаниями вы не помогали следствию, а вольно или невольно запутывали его. Я пытался оказать на вас давление, угрожая осмотром автомата, но вы продолжали упорствовать в своем неведении, и это усиливало подозрения. Тогда мы установили за вами и мистером Кирхнером наблюдение, ибо человек с агатом рано или поздно должен был выйти на связь. Мы полагали, что


300
он придет на одно из представлений - к вам или Кирхнеру, и ошиблись. Агенту удалось проникнуть в дом Кирхнера незаметно для соглядатая. Помог случай. Неожиданно появился еще один человек с агатом, спутавший заговорщикам все карты. Он-то и навел нас на след. Преступник был схвачен в Лондонском порту, когда поднимался на борт корабля, готовясь отплыть в Ост-Индию.
- И кем он оказался?
- Иезуитом и французским шпионом.
- А мистер Кирхнер?
- Офицером Ордена, выполнявшим особо важное задание.
- А мой соотечественник?
- Одного поля ягода!
Собеседники останавливаются у дома, где еще недавно выступал Кирхнер. Щита с куклой уже нет, ставни плотно прикрыты, улица перед подъездом не метена... Констебль толкает дверь ногой, она оказывается не запертой. Эткин и Кемпелен входят в дом.
- Что вам угодно, джентльмены? - раздается за их спинами чей-то голос.
Кемпелен оборачивается. В полумраке он различает фигуру человека.
- Это я, Том, - говорит констебль.
Откуда-то сбоку прорезается полоска света, затем выплывает свеча. Кемпелен замечает еще двух людей, безмолвно стоящих у стены. Засада, догадывается он.
- Джо, - продолжает констебль, обращаясь к человеку со свечой, - проводи нас к птичкам в клетке.
Гремит засов, отворяется дверь. За столом, освещенным огарком свечи, Дьюла, Золтан и Андраш режутся в карты. При виде Кемпелена они сконфуженно вскакивают.
- Я велел дать им карты, чтоб не скучали, - поясняет Эткин, - и если вы, мистер Кемпелен, не возражаете, пусть они доигрывают кон, пока мы закончим беседу.
Они поднимаются в комнату, служившую демонстрационным залом. Здесь все, как прежде. Пустует лишь небольшое возвышение, куда ставилась маленькая Марта-Бетси. С неожиданной грустью вспоминает Кемпелен это очаровательное создание, смешно перевиравшее английские слова.
- Что ни говорите, а кукла была прелестна, - вздыхает он.
- Мистер Кирхнер так поспешно уносил ноги, что забыл захватить ее с собой, - усмехается Эткин.
- Она в доме?


301
- Как видите, мы устроили мышеловку в надежде, что кто-нибудь за ней явится, однако никто, кроме ваших слуг, не попался. Сегодня мы снимаем засаду. Владелец дома уже сердится, он нашел выгодного арендатора.
- Могу ли я взглянуть на куклу?
- Она в тайнике.
- Но вы же ее нашли!
- Перерыв весь дом.
- Думаю, это было излишне. Отдерните, пожалуйста, штору и отворите окно.
В комнату врывается солнечный свет и весенние запахи.
Кемпелен подходит к возвышению, наклоняется к паркету, затем быстро распрямляется и оглядывается по сторонам.
- Здесь! - указывает он на стенку слева.
- Вы знали, где находится тайник?! - изумляется Эткин.
- Разумеется, нет. Но я немного знаком с иллюзионной техникой. В дни представления пол покрывался ковром, а под ним протягивалась трубка, через которую помощник Кирхнера отвечал за куклу на вопросы зрителей. Трубка оставила на вощеном паркете следы. Посмотрите, куда они ведут... А вон и отверстие! Значит, в стене имеется скрытое помещение, и если там укрывался человек, то оно достаточно велико,
чтобы вместить куклу.
Эткин подходит к стене и открывает дверцу, замаскированную обоями. На Кемпелена немигающими голубыми глазками глядит очаровательная девочка в белом платьице с огромным бантом в льняных волосах.
- Здесь мог укрываться только карлик, - замечает он.
- Мистер Кемпелен! - восклицает констебль. - Если вам когда-либо надоест путешествовать, знайте, что место боу- стрит-раннера к вашим услугам!
- Благодарю за честь! - произносит Кемпелен и, видя, что п л ^
\/ Джованни Антонио Каналетто (1697-
произвел впечатление, обретает 1768), итальянский художник, мастер
обычную уверенность. городских пейзажей в стиле барокко


302
Английские традиции Джованни Антонио Каналетто. «Лондон: Темза в день лорд-мэра», XVIII век Тысячи лодок вышли в воды Темзы в честь бриллиантового правления Елизаветы II, 2012
- Послушайте, мистер Эткин, - говорит он, - отдайте мне куклу Вам она ни к чему, мне же всегда будет напоминать о нашей встрече.
Констебль делает хитрое лицо.
- Но...
- Держите! - понимающе кивает Кемпелен и бросает ему увесистый кошель.
- О-о-о! - стонет Эткин, взвешивая в руке туго набитый мешочек.
- Это за ваши старания, констебль.
- Спасибо, мистер Кемпелен, куклу можете забрать. Однако не откажите в любезности ответить на последний вопрос.
- Извольте.
- Почему вы все-таки умолчали про черный агат? Вы же его видели!
- Видел, но искренне считал мистера Кирхнера своим спасителем и не хотел навлекать на него подозрения.
- Об этом я как-то не подумал, - то ли печально, то ли растерянно вздыхает констебль. - Видно, сердце мое огрубело на этой собачьей работе...


303
Вид па госпиталь со стороны Темзы в Челси, XVIII век
Домой возвращались в приподнятом настроении. Дьюла нес футляр с куклой, Андраш - саквояж (у Марты оказалось «приданое»), а Золтан семенил рядом с Кемпеленом и сочными красками рисовал картину пленения. Когда он слишком уж завирался, Андраш толкал его кулаком в спину, но остановить повара было невозможно.
Кемпелен снисходительно улыбался и слушал через пятое на десятое. Он с наслаждением вдыхал весенний воздух, впервые за последние два месяца ему ничто не угрожало. Скверный спектакль подошел к концу. Кирхнер, Эткин, монах-иезуит, бродяги казались теперь какими-то нереальными персонажами из комедии масок. Завтра он пошлет Брюлю приглашение на обед. Саксонскому послу будет интересно узнать о его беседах с Уаттом. Заодно он попросит графа написать рекомендательные письма в Лейпциг и Дрезден. Пора двигаться на восток. Поближе к дому.
Человеческая природа такова, что разоблачения Тикнеса не охладили интереса лондонской публики к шахматному автомату. «Мансли ревю» в апрельском номере 1784 года писал: «До сих пор остается необъяснен- ным, каким образом демонстратор передает свою волю автомату во время представления. Все гипотезы, выдвинутые тонкими и образованными умами для разгадки этой тайны, - туманны, запутаны и недостаточны. Но если б даже дело обстояло иначе, они скорее бы увеличили, нежели


304
уменьшили то восхищение, которое по праву принадлежит неожиданным талантам и ловкости мистера Кемпелена...»
Демонстрация шахматного автомата продолжалась. Ежедневно, кроме воскресений, десятки зрителей приходили в дом номер восемь по Сейвил-роу, чтобы ровно через час выйти оттуда с вопросами без отве-— тов. Иоганн, казалось, успокоился, их отношения с Терезой вновь стали ровными и дружескими. Молодой шахматист быстро продвигался к вершинам мастерства, играл напористо, уверенно. Он все еще надеялся на встречу с Филидором, но тот не помышлял об игре с автоматом, и Кемпелен был этому рад, поскольку испытывал перед ним чувство неловкости.
Убедившись, что памфлет не достиг цели, Тикнес удалился в Бат, осыпая бранью своих соотечественников. Де Еон раздумал вызывать на матч Терезу, и вообще знакомство с Кирхнером и боу-стрит-раннерами отбило у него охоту ввязываться в сомнительные истории.
В начале июня 1784 года Кемпелен распростился с Англией и снова пересек Ла-Манш, на этот раз в обратную сторону. Он ехал по немецкой земле, и слава тянулась за ним и опережала его. В середине сентября он достиг Лейпцига. Город жил предъярмарочной суетой.


ЧАСТЬ ПЯТАЯ
ПРОЗИТ!
На скрещении двух торговых путей - Виа региа* и Виа империа** с незапамятных времен стояло село Липцк. Жили там сорбы - одно из западно-славянских племен, рассеянных по землям Восточной Европы. В X веке Липцк был завоеван германским королем Генрихом I, но не покорился и продолжал вести борьбу. Тогда король поступил так же, как до и после него поступали многие короли: он велел вырезать жителей и предать огню их жилища. На месте разоренного села был
* «Королевская дорога». Пролегала через Киев, Краков, Эльбу, Рейн - во Францию и Испанию.
** «Императорская дорога». Связывала Италию с северогерманскими торговыми городами.


306
построен укрепленный замок Блейзенбург, вокруг которого начали селиться крестьяне. Богатые рынки, стихийно возникавшие на оживленном торговом перекрестке, способствовали быстрому росту и процветанию Лейпцига, как стало называться поселение, и в 1165 году маркграф Отто Майсенский даровал ему права города, закрепив за ним монополию на устроение рынков и ярмарок. В те смутные времена опасности подстерегали торговых людей на каждом шагу, и городские власти брали их под свою защиту. Саксонский курфюрст Август I провозгласил: «Покупатель и продавец должны быть друг подле друга, и задача состоит в том, чтобы тот и другой посещали открытые рынки без страха и препятствий». Эти слова стали девизом лейпцигских ярмарок.
Лейпцигскиеярмаркиустраивалисьдваждывгод-весной(0$1егте$$е- с третьего воскресенья после Пасхи) и осенью (Michaelismesse - с первого воскресенья после дня св. Михаила). Выставкой товарных образцов и местом заключения долгосрочных торговых сделок они станут лишь в XIX веке, а тогда были попросту большими базарами, где властвовали звонкая монета и сиюминутная конъюнктура. Однако «культурная програм-
Ярмарка в Лейпциге


307
ма» сопутствовала ярмаркам с давних пор. Бродячие музыканты, циркачи, фокусники со всех сторон стекались в Лейпциг в надежде на внимание и щедрость подгулявших ярмарочных зевак. Неожиданную конкуренцию им составил придворный советник австрийского императора Вольфганг фон Кемпелен. По свидетельствам хроникеров, шахматный автомат и говорящая машина стали подлинной сенсацией осенней ярмарки 1784 года.
Франц Шлоссер, купец из Аугсбурга, медленно прохаживается вдоль торговых рядов. Главное в его деле - не торопиться. Надо хорошенько осмотреться, узнать, каковы цены, спрос, предложения.
Сегодня воскресенье, 30 сентября, первый день открытой торговли. Ярмарка завладела всем городом. На площадях и улицах раскинулись лотки, палатки, павильоны. Деловой и праздный люд толчется у прилавков, витрин, складов, менялен, весовых, конюшен, трактиров, церквей. Все что-то разглядывают, ощупывают, обнюхивают, к чему-то прицениваются, с кем-то торгуются, бранятся, о чем-то вздыхают, над чем-то шутят, смеются... Горластые греки, их легко различить по красным фескам, скупают золотые и серебряные изделия, тонкие сукна, курительные трубки; эти товары в ходу у турок. Русские купцы медлительны, осторожны, немногословны, торгуются долго и упрямо, берут льняные полотна, набивные ситцы, фланели. Носатые польские евреи отчаянно жестикулируют, хватаются за головы, за бороды; их интересуют шерстяные и шелковые ткани, женские украшения.
Миновав ратушу, Шлоссер протискивается на улицу св. Томаса.
- Дядюшка Франц! - раздается над ухом радостный возглас.
Перед ним стоит элегантный молодой человек. Торговец зажмуривается и трясет головой, как бы отгоняя неожиданное видение.
- Это же я, дядюшка Франц! - весело повторяет тот же голос.
- Иоганн, ей богу, Иоганн, - бормочет Шлоссер, боясь поднять глаза, чтобы не обмануться.
Мужчины бросаются друг другу в объятия.
- Иоганн, мальчик мой, - всхлипывает торговец, - мы-то думали, тебя уже нет в живых! Мать все глаза выплакала...
- Немного задержался, - заминается Иоганн, оглядываясь на ожидающих его спутников. - Поступил на службу... Позволь, я представлю тебя моему хозяину.
- Он купец?
- Господин фон Кемпелен - придворный советник императора.
- Ого! Да ты теперь важная птица, - шепчет дядюшка Франц, почтительно приближаясь к Кемпелену.


308
Кемпелен начал выставлять свои машины за неделю до открытия ярмарки. Успех превзошел ожидания. Публика валила валом, он стал давать два представления ежедневно. Программа состояла из двух отделений. В первом отделении шахматный автомат играл три партии с пятиминутными перерывами, во втором - демонстрировалась говорящая машина. Работа была трудная, все устали, и сегодняшнее воскресенье Кемпелен объявил выходным днем, посвятив его прогулке по праздничному городу. Здесь-то Иоганн и наткнулся на дядюшку Франца, родного брата его матери.
Когда были произнесены все имена и приветствия, Кемпелену не осталось ничего иного, как предложить Иоганну провести остаток дня с дядюшкой. Оба с радостью согласились.
- Где вы остановились, господин Шлоссер? - спрашивает Кемпелен.
- У торговца Фользака, напротив церкви св. Николая.
- Вечером я пришлю за Иоганном карету.
Не выпорхнул ли птенец из гнезда? - тревожится Кемпелен, провожая их взглядом. Но видя, как Иоганн то и дело оборачивается, а Тереза машет ему рукой, успокаивается. Вот только не наболтал бы лишнего... Однако не вечно же держать его взаперти.
Лейпцигский университет был основан в 1409 году. Его выпускниками были Иоганн Вольфганг фон Гете (1749-1832), Вильгельм Готфрид Лейбниц (1646-1716) и многие другие выдающиеся л7оди.


309
- Господин Кемпелен, поглядите направо, - вдруг говорит Антон. - Вы что-нибудь замечаете?
- Замечаю. Вон тот сорванец в разодранной рубашке хочет стибрить с лотка яблоко.
- А рядом?
Кемпелен прищуривается, пытаясь выхватить из ярмарочного калейдоскопа достойный внимания объект, заставивший Антона произнести столько слов по собственной инициативе.
- Бог мой! - восклицает он. - Воистину, сегодня день нежданных встреч!
Фрау Фользак щеголяет в пунцовой юбке из лионского бархата. На массивной цепочке, словно крест на епископе, болтаются золотые часы (бабушкино наследство), к высокому лифу, с трудом стягивающему пышный бюст, прицеплена рубиновая брошь. Карл так и сказал: богатство мужа видно на жене. Лотхен она нарядила скромнее, девочка и без того хороша. Все же бирюзовое колечко надеть велела. В гости пришел симпатичный юноша, как знать, может и жених. Одет со вкусом, благородные манеры. Господин Шлоссер, его дядя, старый друг Карла, человек состоятельный и достойный...
Фрау Фользак хозяйским глазом окидывает стол. Она довольна, серебро сверкает, как у бургомистра на обеде. С пасхи не доставали, полдня мелом терли. А вот майсенский сервиз поставить наотрез отказалась. Придут русские купцы, напьются шнапса, непременно что-ни- будь расколотят. Но русские почему-то не пьянеют, один лишь гофко- миссар Мюльбергер из Дрездена уже изрядно набрался. С досады, что ли? Карл говорил, будто он в Америку ездил, да что-то не то продавать повез. Словом, проторговался, с кредиторами никак рассчитаться не может. Зато ее муж знает, как вести дела. Она с гордостью смотрит на мужа... Не пора ли подавать заливной паштет из зайчатины? - думает она.
Карл Фользак, преуспевающий лейпцигский торговец, дает обед по случаю открытия ярмарки. Он сидит в старом дедушкином кресле, как и положено главе семейства.
- Уважаемые господа! - торжественно произносит он, поднимая бокал. - Позвольте провозгласить тост за наших дорогих гостей из России. Все мы надеемся, что добротные саксонские товары придутся им по душе, и срочные платежи русских купцов будут, как всегда, способствовать успешной торговле к обоюдной пользе и радости. Прозит!
- Прозит! Прозит! - кричат гости.


310
Русский консул Никанор Игнатович Зотов, широкоплечий мужчина с сабельным шрамом на правой щеке, опрокидывает рюмку водки, удовлетворенно крякает и занюхивает хлебцем.
- О чем он соловьем заливается? - спрашивает его сосед, петербургский купец Терентий Филиппович Подключников.
- Сказывает, денежки надобно выкладывать.
- А ты ему, Никанор Игнатыч, скажи, что денежки сперва выручить нужно.
- И скажу.
Никанор Игнатович вытирает губы ладонью и расправляет свои могучие плечи.
- Ярмарка, она для всех ярмарка, - говорит он на ломаном немецком. - Но что же это получается, господа? Вот Терентий Филиппович, к примеру, заготовил соболей, поди, на пятьсот червонцев золотом, а привезти не смог. Таможенники от ворот поворот дали. Толкуют, запрет, мол, на иноземные товары наложен. Где ж ему наличные-то взять, чтоб за немецкие товары расплатиться?
- Ежели кредит откроют, закуплю.
Слово «кредит» Фользак понимает без перевода. Он виновато улыбается.
- Мы, разумеется, доверяем господину Подключникову, но кредит предоставляем только тем торговым домам, с коими постоянные расчеты имеем.
Терентий Филиппович тоже понимает смысл сказанного и, пробурчав что-то не вполне благозвучное, заглушает недовольство хорошей рюмкой водки.
- Мы сочувствуем русским, - вступает в разговор господин Фриге, тощий судебный чиновник, - однако министры наши посчитали, что запрет на ввоз иностранных товаров будет способствовать накоплению денег в государстве.
- Слыхивали, слыхивали, - машет рукой Зотов. - Меркантилизм, по-вашему. А по-нашему, разбой. Половина русских купцов, что в Лейпциг собралась, прослышав о том, назад повернула... Но закон-то, оказывается, не для всех писан? Идем мы сегодня по ярмарке, глядим: американский табак предлагается. Выходит, американцам можно, а русским нельзя? Несправедливо.
- Это наш табак, - самодовольно произносит Фользак. - Мы с господином Фриге зафрахтовали корабль еще в начале весны и успели получить товар из Филадельфии до того, как был введен запрет. Верно, господин Фриге?
Фриге утвердительно кивает. Он не может ответить, так как набил себе рот брауншвейгской колбасой.


311
- Кстати, господин консул, - продолжает Фользак, - вы можете посоветовать русским купцам приобрести виргинский табак. Он отличается отменным вкусом и тонким ароматом.
- Господин Фользак предлагает американский табак, - пересказывает Зотов своему соотечественнику.
- Скажи, что мы курим самосад, он позабористей заморского будет. А благородные господа табачок из Турции выписывают.
Зотов переводит.
Наступает перемена блюд. Рослая служанка приносит заячий паштет и суп с картофельными клецками.
- Если вам некуда девать ваш табак, господин Фользак, продайте его турку-шахматисту, а то держит в руке пустую трубку, на нас, христиан, обижается, - подает голос гофкомиссар Мюльбергер, крупный мужчина с бычьей шеей.
- Как же это деревянный человек обижаться может?
- А кто сказал, что он деревянный?
- Да сам и сказал. Одна женщина во время показа спросила, из чего он сделан? Из турецкого дерева, говорит.
- Врет он все. И никакой он не турок. Турки в шахматы не играют, они больше по женской части.
Лотхен прыскает. Фрау Фользак осуждающе смотрит на гофкомис- сара. Надрызгался и болтает всякие непристойности. Мюльбергер и в самом деле под мухой, но взгляд его не утратил живости.
- Отнюдь, - возражает Никанор Игнатович. - Я в Туретчине три года в плену провел, шахматная игра там в великом употреблении. Только турки за грех почитают играть на деньги. Хоть проиграет турок, хоть выиграет, не показывает ни радости, ни печали. Но игра их так веселит, что они проводят за ней целые дни.
- Вот я и говорю, что не турок это. Если турки играют удовольствия ради, зачем тогда деньги брать?
- Так то его хозяин за показ берет.
- Один черт! Добро бы еще за выигрыш брал, а то поставил я ему вчера шах и мат, а три талера все равно выложил.
- Неправда! Вчера вы получили мат на пятнадцатом ходу! - запальчиво произносит Иоганн.
После задушевной беседы с дядюшкой Иоганн пребывал в расстроенных чувствах. В памяти ожили милые сердцу образы отца, матери, сестренки, им овладела тоска по дому, по родным местам. Он погрузился в воспоминания, не слушал застольных речей, не замечал, как остроно- сенькая Лотхен стреляет в него своими быстрыми глазками, а пышно¬


312
грудая фрау Фользак источает покровительственные улыбки. Разговор о турке вывел его из задумчивости, а хвастливая ложь гофкомиссара Мюльбергера вызвала негодование.
- Вам-то, молодой человек, откуда это известно? - спрашивает Мюльбергер после минутного замешательства.
Иоганна так и подмывает высказать не слишком лестное мнение об игре гофкомиссара, но он сдерживает порыв и только сердито сопит, уставившись на блюдо с заячьим паштетом.
Шлоссер приходит на выручку племяннику.
- Иоганн служит секретарем у господина фон Кемпелена.
Жирные губы гофкомиссара растягиваются в заискивающей
улыбке.
- Как я вам завидую! - патетически восклицает он, оставляя в стороне предмет спора. - Быть помощником у такого ученого человека, слушать его мудрые речи, видеть, как все предаются изумлению...
Красноречие Мюльбергера иссякает, он наливает себе водки и заканчивает неожиданным тостом:
- За здоровье господина фон Кемпелена!
- Прозит! Прозит! - нестройно кричат гости.
Иоганн еще ни разу в жизни не пробовал водки и, осушив залпом полновесную рюмку, с ужасом ощущает, как огненная жидкость застревает в горле и властно просится обратно. Он судорожно хватается за грудь.
Никанор Игнатович протягивает ему кружку с пивом и участливо наблюдает, как молодой человек жадно глотает спасительный напиток.
- Оттянуло? - спрашивает он со знанием дела.
Иоганн благодарно кивает. Дурнота прошла, мягкое тепло разливается по всему телу.
- Господа! - вновь берет слово Мюльбергер. - Мы должны воспользоваться счастливым случаем и попросить господина Иоганна рассказать о шахматной фигуре, о которой ходит столько всяческих толков.
Гости выражают одобрение.
Иоганн чувствует себя польщенным. Он оказался в центре внимания, на него устремлены все взгляды. Разумеется, ничего лишнего он не скажет, но почему не подурачиться, как это делает Кемпелен?
- Извольте, господа, - говорит он, небрежно поправляя галстук.
- Тогда поясните нам, какие силы позволяют фигуре производить действия, отличающие живого человека? Или эти силы лежат вне человеческого разумения?


313
- Шахматный автомат, - отвечает Иоганн, подражая интонациям Кемпелена, - это механическое устройство, чудесные свойства которого основаны на смелости первоначальной идеи и удачном выборе средств для создания иллюзии.
Сколько раз слышал он эту магическую фразу, скрючившись в три погибели, таясь, как вор, от людей! Теперь он произносит ее во всеуслышанье ничуть не хуже Кемпелена...
- Господин Кемпелен дает понять, что игру турка направляет демонстратор. Как же он дирижирует фигурой? - не унимается гофкомиссар.
- При помощи «главного секрета».
- Я видел, как из него искры сыпались, - замечает Фриге.
- А мне чудился гул, - добавляет Фользак.
- Вот вам и доказательства! - восклицает Иоганн, весьма довольный собой.
- О чем они толкуют? - спрашивает у своего земляка Подключников, которому надоело сидеть, как глухому на проповеди.
- О шахматном болване.
- Пустая это забава. Прячется там какой-нибудь карла.
- Ты-то почем знаешь, Терентий?
- Хоть немцы и хитры, да я их насквозь вижу. Давеча поставил турок шах и мат одному игроку, а тот все норовит еще ход сотворить. Турок как замотал головой, как очами засверкал: отваливай, мол, голубок, кончилась твоя игра! Нешто машина так может?
Служанка ставит на стол жаркое из свинины.
- Господа! - призывает к тишине Фользак. - Прошу поднять бокалы в честь нашего молодого гостя. По всему видно, что он человек ученый. Мы рады видеть его в нашем доме. Прозит!
- Прозит! Прозит! - дружно кричат гости.
Вторая рюмка пошла лучше. Иоганн запивает ее пивом.
- Не мешай водку с пивом, - шепчет дядюшка Франц.
Иоганн не внемлет предостережению. Ему хорошо и весело. Вокруг сидят симпатичные люди, все его уважают, пьют за его здоровье... Белокурая Лотхен не сводит с него глаз... А она недурна, эта девчонка, думает Иоганн и неожиданно для самого себя озорно ей подмигивает. Лотхен прыскает. Фрау Фользак толкает ее локтем.
- Давно вы у господина Кемпелена служите? - спрашивает Фользак.
- Третий год.
- Много ли он вам платит?
Иоганн еще не получал жалованья, всем необходимым его обеспечивали. И хотя Кемпелен намекнул как-то, что не останется в долгу, на


314
большие деньги не рассчитывал и, по правде сказать, не особенно этим интересовался. Но сейчас ему очень хочется поразить воображение гостей.
- Тысячу австрийских гульденов, - называет он самую фантастическую сумму, какую себе только представляет.
Это производит впечатление. «Не сутулься», - шипит фрау Фользак дочери. Дядюшка Франц делает постную мину. «Не завирайся», - наступает он племяннику на ногу. Но остановить Иоганна уже невозможно. Хмель вскружил ему голову, он парит на крыльях самообмана, приступ эйфории не поддается врачеванию.
- Деньги любят оборот, - назидательно говорит Фользак. - И если вы под руководством опытных людей употребите их с пользой, станете богатым человеком.
- Я подумаю, - важно произносит Иоганн, и фрау Фользак чувствует, как радостно бьется ее сердце.
- Подумайте, подумайте, - продолжает торговец, - и непременно посоветуйтесь с вашим дядей, моим старым другом... Ваше здоровье, господин Шлоссер!
- Прозит! Прозит! - кричат гости.
Шлоссер кланяется. Иоганн лезет к нему с объятиями. Он так любит своего милого дядюшку Франца!
- Ты лучше закусывай, - шепчет дядюшка.
- Да, да! - подхватывает фрау Фользак. - У вас полная тарелка!
Иоганн посылает ей воздушный поцелуй. Лотхен прыскает. Мать
дергает ее за рукав.
- Господин Кемпелен, верно, очень богат, раз платит своему секретарю такое жалованье, - замечает Мюльбергер. - Какие же обязанности лежат на вас, молодой человек?
- На мне? - переспрашивает Иоганн, расплываясь в пьяной улыбке. - Да господин Кемпелен без меня ни на шаг! Я веду все его дела, помогаю изобретать машины, играю в шахматы...
- В шахматы? С кем?
- В нашем доме все играют в шахматы - и Тереза, и кучер, и повар, - повторяет Иоганн запомнившуюся шутку Кемпелена.
- Кто же играет лучше всех?
- Конечно, я! Я всех могу обыграть!
- И Филидора?
Блуждающий взгляд Иоганна на миг застывает в нерешительности, он мучительно пытается остановить скачущие мысли, но какая-то неудержимая волна несет его через пороги благоразумия.
- И Филидора. Кого угодно!


315
- И турка? - подается вперед гофкомиссар так, что брыжжи врезаются в его бычью шею.
- Турка?..
Пьяная ухмылка расплывается по лицу Иоганна. Он силится представить партию с турком, и им овладевает буйный приступ веселья. Он хохочет звонко и заливисто, запрокинув голову на спинку стула, сотрясаясь всем телом. Стул раскачивается вместе с ним и вдруг опрокидывается. Иоганн успевает схватиться за скатерть и медленно оседает на пол, увлекая за собой посуду... Какое счастье, что майсенский сервиз целехонек, радуется фрау Фользак, спеша к барахтающемуся среди тарелок юноше. С помощью дядюшки Франца и гофкомиссара Мюльбергера его переносят в спальную комнату. Служанка и поскучневшая Лотхен наводят порядок на столе.
- С чего это он окосел, Никанор Игнатыч? - спрашивает Подключ- ников.
- Зелен еще. Силенок не рассчитал.
- А раскудахтался?
- Похвалялся, что всех поиграет.
- Уж не он ли тот самый карла, что турком прикидывается?
- Ну, и загнул ты, Терентий!
- Как знать. Ужо проверю.
- А как проверишь-то?
- Супротив турка сяду. Ежели там этот малый хоронится, то с похмелья не устоит.
- И не жаль трех талеров?
- Не последние, чай. Да и интерес имею.
К столу возвращаются Шлоссер, Мюльбергер и фрау Фользак.
- Как там наш герой? - спрашивает жену Фользак.
- Спит, как сурок. Пушками не разбудишь.
- Вы уж простите его, бога ради, - извиняется Шлоссер, - мальчик никогда не пил.
- Чего уж там, Франц! Свои люди. Пусть отдыхает.
- Так из какого дерева все-таки сделан турок, господин Фользак? - ехидно спрашивает Мюльбергер, наливая себе водки. - Тысячу гульденов за так не платят...
- Во всяком деле есть свои хитрости, господин гофкомиссар. Зачем влезать в чужие секреты? Давайте лучше выпьем и споем нашу любимую песню.
- Споем! Споем! - кричат гости.
Карл Фользак густым басом затягивает балладу о Фридрихе Барбароссе.


316
Точкой отсчета лейпцигских ярмарок принято считать 1165 год, дату весьма условную, но достаточно древнюю. Среди традиционных европейских ярмарок старше по возрасту, пожалуй, лишь та, что проводится во Франкфурте-на-Майне.
Благодаря немецкой аккуратности и особой любви к статистике сохранились отчеты о многих лейпцигских ярмарках, и среди них - к радости автора - ярмарка 1784 года. Таким образом, все рассуждения о конъюнктуре, торговых делах и движении товаров, приведенные выше, соответствуют действительности. Сказанное можно дополнить некоторыми любопытными цифрами, например, такими: общее число торговых людей, приехавших в Лейпциг, составило 3793 человека, среди них 3444 христианина и 348 евреев. Для чего проводился такой учет, автору не известно.
Отметим также, что торговец Фользак, судебный чиновник Фриге, гофкомиссар Мюльбергер, русский консул Зотов - лица отнюдь не вымышленные, все они упоминаются в немецких документах в связи с их коммерческими удачами и неудачами. Никанором Игнатовичем Зотовым устроители ярмарки остались недовольны: «Лишь немногие из русских купцов доложили о себе находившемуся здесь русскому консулу, и, по общему мнению, его присутствие на ярмарке не оказало особого влияния на торговые дела». Ну точь-в-точь, как случается в наши дни!
Сколь ни хлопотны были переезды, демонстрация машин и вечные заботы о конспирации, каждую свободную минуту Кемпелен отдавал главному делу своей жизни. Вот и сейчас, в этот сумеречный осенний вечер, мы застаем неугомонного изобретателя за письменным столом. Дрожащий свет свечи красноватыми отблесками ложится на его лицо. Очки сползли на нос, глаза воспалены, пересохшие губы искривились в упрямой гримасе.
Он выглядит усталым и раздраженным. Работа не клеится. Об этом можно судить по вороху скомканной бумаги, по десятку изгрызанных и сломанных перьев.
С того дня, как в Бирмингеме у него родилась идея повысить коэффициент полезного действия паровых машин, он ни на шаг не продвинулся вперед. Задача сформулирована четко: создавая вакуум, осуществить возвратное движение поршня в цилиндре не воздействием пара, как у Уатта, а давлением воздуха. И хотя перепробовано множество вариантов, исчерчены, исписаны горы бумаги, верное решение найти не удается. Он бесконечно далек от того волшебного мгновения, когда все душевные силы сходятся в едином порыве и ослепительный луч находки вдруг прорезает пелену тумана. Ужели прав был Уатт, и пустопорожняя жизнь


317
гастролера убила в нем способность к высокой концентрации мысли? И та самая пустота, которую он тщетно пытается образовать в цилиндре, без всяких усилий образовалась в его голове?
Кемпелен бросает в корзину исписанный лист бумаги и тяжело поднимается со стула. Теперь он ходит из угла в угол, заложив одну руку за спину и выставив вперед другую, словно пытается схватить ускользающую мысль. Но единственно нужная мысль лишь дразнит мнимой доступностью и упорно не желает иметь с ним дело. Зато десятки других - суетных, тревожных, назойливых теребят его, как бессердечные кредиторы.
Чего он достиг за эти два безумных года? Что прибавил к своему жизненному багажу? Какие-то знания, опыт, впечатления... Что потерял? Ощущение собственной значимости, радость полезного труда, уважение к самому себе. Он уже не печалится, когда его называют обманщиком. Не возмущается, когда при показе говорящей машины обвиняют в чревовещании. Кто поверит фокуснику?
Кемпелен подходит к окну. Серой совой нахохлился вечер. Два тусклых фонаря - как плошки хищных глаз. Лавки заперты на крепкие засовы. Город обезлюдел. Лишь изредка промаячит фигура подвыпившего гуляки и скроется в черных проемах домов. Сейчас приедет Иоганн, он послал за ним карету. А завтра все начнется сначала. Ярмарочный балаган на площади. Изумленные вздохи бюргеров. Растерянные лица ученых мужей. И ложь, ложь, ложь...
Его охватывает злоба. Да, он расхлебывает, что заслужил. Но получайте свое и вы, безмозглые тупицы! Хотите чуда? Пожалуйста! Великое изобретение? Извольте! Магнетизм? Как вам угодно! Дурацкие гипотезы, которые ему каждодневно приходится выслушивать, вызывают чувство интеллектуального превосходства. Это его маленькая месть за унижение, за вечный страх перед разоблачением.
Кемпелен вновь мерит комнату широкими шагами. Слава Богу, скоро домой. С каким ликованием предаст он огню проклятого турка! С каким облегчением будет наблюдать, как испаряются в клубах дыма его позор и бесчестье! Никто не узнает правды. Ни современники, ни потомки. О говорящей машине он еще напишет, но тайна шахматного автомата умрет вместе с ним. Дети сохранят тайну, они ведь будут дорожить добрым именем отца. Слуги не в счет, те ничего толком не знают. Антон скорее даст распять себя на дыбе. Остается Иоганн... Окажется ли он человеком чести? Не предаст ли в трудную минуту или просто по легкомыслию?.. Кстати, почему его так долго нет?
Робкий стук в дверь застает Кемпелена посреди комнаты. На пороге неуверенно топчется Андраш.
- Где Иоганн? - быстро спрашивает Кемпелен.


318
- У господина Фользака.
- Почему ты не привез его?
- Он спит, - мнется Андраш, опасаясь господского гнева.
- Спит?!
- Видать, перебрал на радостях да занемог. Хотел я его растормошить, хозяйка не пустила. Господин Шлоссер велел перед вами извиниться. Сказал, что приведет Иоганна завтра утром.
- Негодный мальчишка! - вскипает Кемпелен. - Вырвался на свободу... Ну и задам я ему взбучку!
Но ведь завтра представление, думает он, не проспит ли наш пьяница до обеда? А если даже поспеет вовремя, то как будет играть с дурной головой? Неужто придется отменить демонстрацию?.. И вдруг его охватывает холодная волна подозрения: что если Иоганна споили умышленно? Не новый ли это ход его врагов?
Длинные, как у цыганки, глаза Кемпелена становятся неподвижными. Андраш стоит ни жив, ни мертв. Сейчас и ему достанется...
- Позови Антона, - говорит Кемпелен твердым тоном человека, принявшего решение.
ОПАСНАЯ СВОБОДА
И снится Иоганну, будто стоит он с Терезой на берегу реки. И хочет нагнуться, чтобы утолить нестерпимую жажду, но голова стиснута железным обручем и не повинуется. И хочет зачерпнуть живительную влагу горстями, но руки онемели и повисли, как плети. И видит, как Тереза смотрит на него с испугом и вдруг начинает трясти за плечи.
- Да проснешься ты когда-нибудь?! - раздается над ухом сердитый голос дядюшки Франца, и Иоганну грезится, что он дома, в Шюссенриде, и пора идти в школу
Но просыпаться не хочется. Ему жалко расставаться с Терезой. Он натягивает на голову одеяло... Увы, сон уже выпорхнул из-под подушки и безвозвратно умчался в голубую даль наступившего утра
- Вставай, соня! - тормошит его дядюшка.
Теперь Иоганн окончательно просыпается. Он привстает, опираясь на локти, но какая-то неодолимая сила снова валит его на подушку. Голова раскалывается, словно по ней проехала телега. Глаза не глядят на белый свет. Душа горит адовым огнем.
- Где я? - потусторонним голосом спрашивает он.
- Где, где! - передразнивает его дядюшка. - Пить надо меньше и старших слушать...


319
- Пить, - стонет Иоганн, боясь пошелохнуться.
- Сейчас принесу, - смягчается дядюшка Франц.
Иоганн силится восстановить вчерашние события. Перед ним мелькают картины застолья. Белокурая Лотхен. Пышногрудая фрау Фользак. Гофкомиссар Мюльбергер. Русский со шрамом. Но он не может вспомнить главного и ощущает тревогу. Что он натворил? Как оказался в постели?
Дядюшка Франц возвращается с кринкой кислого молока. Иоганн выпивает ее залпом и обретает способность выражать свои мысли.
- Я вчера ничего лишнего не говорил?
- Что ты подразумеваешь?
- Ну, допустим, о шахматном автомате...
- О шахматном автомате вроде бы нет. А уж хвастался! И платят тебе тысячу гульденов, и Кемпелен без тебя ни на шаг, и Филидор тебе нипочем...
Кукушка на стенных часах выпрыгивает из ставенок, оглашая комнату звонкими терциями.
- Который час? - вздрагивает Иоганн.
- Десять. Пока ты спал, я уже успел побывать на ярмарке... Но что с тобой?!
Старая ратуша. Здание построено в 1556-1567 годах в стиле ренессанс, оно находится в самом центре, на Рыночной площади и слуэюит музеем истории города


320
Иоганн мечется по комнате в поисках предметов своего туалета. Он чертыхается, обнаружив башмак под комодом, а галстук за кроватью.
- Я побежал! - выпаливает юноша, хватая шляпу.
- Постой, я провожу тебя!
Но Иоганн уже мчится вниз по лестнице мимо остолбеневшей фрау Фользак, держащей в руках дымящийся поднос.
Иоганн несется по узеньким улочкам, натыкаясь на прохожих, осыпающих его бранью и проклятиями. Ветер развевает фалды сюртука, свистит в ушах, треплет волосы. Он знает, что опоздал к началу представления, оно начинается в десять, но в душе еще теплится надежда: может, Кемпелен изменил порядок демонстрации и сперва выставляет говорящую машину? Или вовсе отменил представление?
У ратуши Иоганн замедляет шаг. Лавируя между торговыми рядами, перегородившими рыночную площадь, он выходит к большому павильону и в нерешительности останавливается у дверей.
- Кого я вижу! - раздается за его спиной радостный возглас.
Иоганн оборачивается. Гофкомиссар Мюльбергер в расшитом камзоле насмешливо прикладывает руку к треуголке.
Они входят в зал.
Уже издалека Иоганн видит расфуфыренного турка. Сердце юноши сжимается. Бедная Тереза, каково ей там! Но еще можно будет заменить ее после перерыва... Он отыскивает среди публики Кемпелена и приближается к нему, понурив голову.
- Выспались? - насмешливо спрашивает тот.
Иоганн не смеет поднять глаз.
- Оставайтесь в зале. После представления вы мне понадобитесь.
Это мне в наказание, вздыхает Иоганн, теперь я буду терзаться целых
два часа...
- Взгляните-ка, кто играет с турком! - шепчет Мюльбергер.
За шахматным столиком важно восседает русский купец, который был вчера на обеде у Фользака.
- Как его зовут? - спрашивает Иоганн.
- Язык сломаешь: Пот-клюш-ни-кофф. Никогда бы не подумал, что он умеет играть в шахматы!
Иоганну странно находиться в роли зрителя. Он привык следить за игрой по мерцающим дискам сигнальной системы, по голосам и звукам, проникающим сквозь стенки автомата. Все, что происходит сейчас на сцене, воспринимается им как бы изнутри и заключает в себе совсем иной смысл, чем для стороннего наблюдателя.


321
Антон стоит в одном локте от автомата, держа левую руку в кармане сюртука. Публика подозревает, что там спрятан магнит... Но вот он достает из кармана обыкновенную табакерку и подносит понюшку к носу. Вернее, делает вид, что подносит.
Это новый трюк, придуманный Кемпеленом после происшествия в Лондоне. Теперь, в случае «испытания табаком», Антон начнет чихать самым натуральным образом, не вызывая подозрений публики и заглушая все нежелательные звуки.
Русский купец сделал свой ход. Антон повторяет его на доске автомата. Иоганн машинально запрокидывает голову, чтобы получить сигнал о передвижении фигуры, но видит лишь дощатый потолок да одинокого паука, свисающего на тонкой ниточке... Антон направляется к «главному секрету». Раньше это была обыкновенная шкатулка, к тому же пустая. Теперь в ней находится какое-то немыслимое устройство с ретортами и кристаллами. Кемпелен сказал, что ни один алхимик на свете не сможет объяснить его назначение. Покрутившись у «главного секрета», Антон возвращается к автомату, становясь по правую от турка руку. Иоганну чудится, будто он слышит его шаги у самого уха. Именно сейчас турок произведет ответный ход, и зрители подумают, что игрой управляет демонстратор.
Турок поднимает левую руку, и Иоганн мысленно производит все движения, которые сейчас совершает Тереза... Мысль о Терезе вновь повергает его в уныние. На какие муки обрек он ее по собственной дурости!
Он протискивается к барьеру и критическим взглядом охватывает позицию. Положение Терезы безрадостно, вряд ли она протянет более пяти ходов. Перед Иоганном возникает ее милое личико. Бедняжка! Она так расстраивается, когда проигрывает...
Перерыв. Антон укатывает автомат в смежную комнату. Терентий Филиппович Подключников спускается со сцены. Его окружают зрители, задают какие-то вопросы, но он лишь пожимает плечами: мол, благодарствую, но ничего по-вашему не разумею.
- Богатырь, богатырь, - заключает его в объятия Зотов, - Илья Муромец!
- Чего уж там, - смущенно басит Подключников. - Ваську Косых, что у князя Потемкина в кучерах, вот бы кого поиграть. Сказывают, в Болыиерецком остроге он какого-то ссыльного графа в пух и прах разделал. То ли польского, то ли венгерского. Пятьдесят червонцев золотом заклад был! А с ентим-то карлой, что давеча нализался, великого разумения не надобно.


322
- С карлой, говоришь? - хитро щурится Зотов, и шрам на его щеке искривляется. - Глянь-ка, вона где стоит твой карла! Позеленел весь опосля вчерашнего...
Терентий Филиппович чешет в затылке.
Никанор Игнатович подметил верно: Иоганн позеленел, словно лягушка. Он прислонился плечом к стене и еле держится на ногах. Его терзают муки, которые немцы образно называют «Katzenjammer»*, а русские похмельем.
- Вам совсем худо, - берет его под руку Мюльбергер, - выйдем на свежий воздух.
Иоганн не сопротивляется.
- Против вашей болезни, молодой человек, есть только одно надежное средство.
- Какое?
Гофкомиссар широким жестом указывает в сторону ратуши.
- Трактир.
Иоганн брезгливо морщится. Мысль о еде вызывает у него отвращение.
- Несколько глотков доброго немецкого пива - и вы, мой друг, будете в полном здравии. Поверьте, в этих делах я знаю толк.
Иоганн вспоминает вчерашний вечер. Кажется, пиво ему помогло.
- Но я должен вернуться в зал. Вы же слышали, что сказал господин Кемпелен.
- Господину Кемпелену пока не до вас. А через полчаса вы сюда вернетесь с ясной головой и свежими силами... Я угощаю!
- Пошли, - машет рукой Иоганн. Ему уже все равно, лишь бы поскорее избавиться от этой проклятой дурноты...
Демонстрация продолжается. Турок играет вторую партию. Его соперник, веснушчатый бюргер с рыжей шевелюрой и белесыми ресницами, держится самоуверенно и надменно.
У веревочного барьера, отделяющего автомат от зрителей, переговариваются вполголоса двое мужчин в профессорских мантиях.
- Вы полагаете, дорогой коллега, - говорит тот, кто постарше, - что некоторые игры могут быть воспроизведены машиной без участия человека?
- Несомненно. Раскройте любую книгу, в которой разбираются шахматные партии. Они испещрены вариантами и рекомендациями, осно¬
* Буквально - «кошачий вопль» (нем.).


323
ванными на опыте многих шахматистов. Среди них имена Филидора, Калабрийца, Стаммы и других великих игроков прошлого и настоящего. Некоторые варианты исследованы так глубоко и основательно, что знания и память подчас заменяют необходимость самостоятельного выбора хода и расчета его последствий. Лучшие ходы известны наперед, и если они известны человеку, то их можно посредством хитроумного механического устройства сообщить машине.
- Ваши аргументы были бы справедливы, если бы автомат вел игру за обе стороны. Однако живой игрок волен уклониться от рекомендаций и выбрать ход, пусть не лучший, пусть даже совсем глупый, но, главное, никем и нигде не описанный. И поскольку такой ход не будет известен изобретателю, а, следовательно, и машине, то она окажется в затруднительном положении. В то же время мы наблюдаем, что автомат производит не только разумные, но и весьма удачные ходы, как бы его ни старались запутать живые игроки. Из этого следует, что игрой автомата также руководит живой человек.
- И механизм, который расположен в левом отделении сундука, - камуфляж?
- Не думаю. Я обратил внимание на горизонтальный цилиндр, он кажется мне важной частью механизма. На его поверхности имеется множество штифтов, во время вращения они приводят в действие соседний рычаг, регулируя, по-видимому, движения руки турка.
- Значит, по-вашему, движения фигуры осуществляются механической силой?
- Движения руки и головы - да. Но направляющая сила, от которой зависит выбор того или иного хода, поступает извне и контролируется демонстратором. Мне кажется, господин Антон манипулирует магнитом, посылая импульсы в какую-то восприимчивую часть механизма.
- Однако французские газеты сообщали, что в Париже изобретатель разрешал ставить на доску автомата магнит...
- Это поразительно, но иного объяснения я не вижу. Кроме того, мне непонятно назначение шкатулки, которую изобретатель называет «главным секретом».
- Если принять вашу гипотезу, коллега, то шкатулка может служить средством оживления шахматной памяти. Не исключено, что в ней хранится каталог вариантов, поскольку господин Антон обращается к помощи «главного секрета» в тех случаях, когда положение на шахматной доске становится критическим. Как, например, сейчас...
Рыжий бюргер заложил ногу на ногу и высокомерно запрокинул голову. Видимо, он доволен своей игрой. Антон, напротив, чем-то оза¬


324
дачен и не скрывает этого. Он раскрыл дверцы «главного секрета» и сосредоточенно вглядывается вовнутрь. Кемпелен поднимается на сцену, обмениваясь со своим помощником короткими репликами на ка- ком-то непонятном языке, после чего Антон возвращается к автомату и заводит его большим узорчатым ключом. Турок производит ход, и с веснушчатого бюргера вмиг слетает самодовольство. Автомат пожертвовал ладью!
- Разве не служит разыгравшаяся перед нами сцена подтверждением моих слов? - продолжает прерванную беседу профессор.
- То, чего не знал демонстратор, подсказала таинственная шкатулка или... господин Кемпелен.
- Весь этот спектакль может также служить отвлекающим маневром.
- Отвлекающим - от чего?
- Вот именно! Хотел бы я знать - «от чего»?
Пришла пора представить собеседников, тем более что вскоре они возьмутся за перо и предпримут попытку приподнять занавес над тайной шахматного автомата.
Уже в ноябре 1784 года Карл Фридрих Гинденбург, профессор математики Лейпцигского университета, издаст книгу под названием «Шахматный игрок господина фон Кемпелена, а также изображение и описание его говорящей машины». Он отметит, что действия автомата слагаются из двух сил - движительной и направляющей, а секрет заключается в сочетании механики и магнетизма.
Книга профессора математики из Виттенберга Иоганна Якоба Эберга - «Сообщение о знаменитом шахматном игроке и говорящей машине придворного советника господина фон Кемпелена» - выйдет весной 1785 года также в Лейпциге. Автор прольет бальзам на душевные раны венгерского изобретателя: «Я абсолютно убежден, что движения автомата не производятся каким-либо спрятанным человеком».
Оба профессора сойдутся во мнении, что некоторые шахматные партии, особенно в дебюте, могут быть разыграны машиной без участия человека, однако манипуляции турка не носят чисто механический характер. Импульс, приводящий фигуру в движение, зависит от внешней силы, которая передается демонстратором господином Антоном. И хотя на главный вопрос, поставленный Гинденбургом, - «как все это происходит?» - никто из уважаемых профессоров не ответит, их труд сослужит добрую службу будущим историкам. Многие из описанных ими подробностей демонстрации машин Кемпелена вошли и в наше повествование, а теоретические рассуждения помогли окунуться в мир


325
Иоганн Якоб Эберт, 1785 Карл Гинденбург, 1784
шахматных, технических и научных представлений (и заблуждений)
XVIII века.
Тем временем Кемпелен вновь спускается в зал и уже хочет смешаться со зрителями, чтобы вдоволь насладиться впечатлением, произведенным ловко поставленной мизансценой, как вдруг перед ним возникает запыхавшийся Шлоссер.
- Где Иоганн? - с тревогой в голосе спрашивает он. - От господина Фользака убежал как одержимый, а домой не приходил, я только что от вас...
«Простак или хитрец?» - думает Кемпелен, отводя его в сторону. А если б Иоганн играл в автомате, какой ответ он ожидал услышать?
- Не беспокойтесь, господин Шлоссер, мы сейчас его разыщем. Он где-то здесь.
Но Иоганна в зале не оказывается. Дядюшка Франц подозрительно косится в сторону автомата. «Не хватало мне еще объясняться с родственниками», - думает Кемпелен и видит Дьюлу, спешащего к нему с каким-то листком бумаги.


326
- Прибегал мальчишка, - говорит тот, - просил срочно передать.
Кемпелен вертит в руке клочок бумаги. На лице его отражается недоумение.
- Что-нибудь стряслось? - волнуется дядюшка Франц.
- Ничего особенного. Судя по тому, где находится сейчас ваш дорогой племянничек, он с неослабевающим рвением продолжает вчерашнее занятие.
- Где же он?!
- В трактире, господин Шлоссер. И я очень надеюсь, что вы немедленно отведете его домой.
В зале поднимается шум. Со сцены, часто мигая белесыми ресницами, сбегает рыжий бюргер. Он проиграл и сконфуженно спешит укрыться от насмешливых взглядов.
Кемпелен перечитывает записку: «Иоганн в трактире возле ратуши, может все выболтать». Корявые буквы - видно, писали в спешке. Но кто?..
После второй кружки пива Иоганн почувствовал облегчение. Жизнь уже не казалась ему столь мрачной, а вина - столь тяжкой. Не раб же он в конце концов! Ну, случился грех, так ведь Кемпелен мог и отменить демонстрацию автомата, а не сажать туда Терезу. Неужели он так алчен, что не захотел терять своих талеров? Почему до сих пор не выплачивает ему жалованья? Держит на привязи? Надо потребовать аванс, родителям что-нибудь послать.
- Гляжу я на вас, Иоганн, и думаю, - прерывает его размышления Мюльбергер, - отчего в ваших глазах такая печаль? Вам двадцать лет, а вы уже успели объехать всю Европу. Мне вот скоро стукнет сорок, а я только однажды сумел вырваться из своей Саксонии.
- Где же вы побывали? - спрашивает Иоганн, принимаясь за третью кружку.
- В Северной Америке. Я повез туда отличную немецкую фланель, но подлые англичане так наводнили страну дешевыми товарами, что мне пришлось отдать свои за бесценок.
- Вы потерпели убытки?
- Пустяки, я возмещу их в течение года. Но зато теперь я знаю, что нужно везти в Америку.
Иоганну совсем не интересно, что и куда повезет Мюльбергер. Только учтивость заставляет его поддерживать этот разговор.
- Так что же нужно везти в Америку? - рассеянно спрашивает он, оглядывая зал.
Низкие купольные своды нависли над головами немногочисленных посетителей. В дальнем углу два студента, таясь от посторонних взгля¬


327
дов, самозабвенно тянут густое пиво. Видно, вчера, как и он, здорово гульнули. За соседним столиком какой-то невзрачный купец меланхолически ковыряет вилкой остывший омлет. Хозяин трактира дремлет за буфетной стойкой. С кухни доносятся женские голоса, стук сковородок. Пахнет жареным луком. Вечером, когда закончится ярмарочный день, в зале будет тесно и шумно.
Мюльбергер тоже озирается по сторонам и, покосившись на купца, придвигается к Иоганну.
- Шахматный автомат! - шепчет он, выпучивая глаза.
Иоганн ставит на стол недопитую кружку. Ему становится весело, то ли от шутки гофкомиссара, то ли от выпитого пива.
- А у вас много этих... автоматов? - спрашивает он с неподдельным любопытством.
- Они имеются у вас.
- Положим, не у меня, а у господина Кемпелена, и, насколько мне известно, в единственном числе... А что, в Америке шахматные автоматы нынче в цене?
- Определенно, - не реагирует Мюльбергер на иронию собеседника. - Американцы жадны до зрелищ. Они, как дети, радуются каждой новой игрушке. Особенно такой, как шахматный автомат.
- Вы уверены, что шахматный автомат - игрушка?
- Как бы там ни было, это неиссякаемый источник дохода.
- И почем вы собираетесь продавать автоматы?
- Не продавать, а показывать.
- Вы надеетесь уговорить господина Кемпелена отправиться в Америку?
- Бог с ним, с Кемпеленом. Меня вполне устраиваете вы. Ах, что ждет нас в Америке! Не десятки, - сотни зрителей будут ежедневно приходить на представления. Мы объездим все крупные города, золото потечет рекой... Через год-другой вы вернетесь в Европу, купите дворянство, земли, построите дворец, женитесь на знатной девушке, станете уважаемым господином... От вас требуется только согласие, все хлопоты я беру на себя.
- Но у нас нет главного - автомата. Господин Кемпелен не отдаст его ни за какие деньги.
- Мы построим другой.
- Вы знаете как?
- Это знаете вы.
- Однако секрет автомата принадлежит не мне.
- А вы подумайте о себе. Скоро господин Кемпелен вернется в Австрию к своим государственным делам, и вы ему больше не будете


328
нужны. В лучшем случае вам укажут на дверь, в худшем - постараются избавиться от вас как от опасного свидетеля. Так почему же не взять судьбу в собственные руки?
- Вы дурного мнения о господине Кемпелене.
- Я знаю людей, молодой человек. Кемпелен добр и благороден, пока нуждается в вашей помощи. Как только он сможет обойтись без вас, вы станете лишним грузом, балластом, от которого необходиимо отделаться. Или вы надеетесь, что он отдаст за вас свою дочь? Говорят, она прелестна...
В устах гнусного гофкомиссара упоминание о Терезе прозвучало кощунством. Благодушие и хмель вмиг слетают с Иоганна.
- Это вас не касается! - вспыхивает он. - И вообще, я не желаю выслушивать ваши подлые предложения!
- Так вы влюблены, - снисходительно улыбается Мюльбергер. - Простите, я не хотел затрагивать ваших чувств, но смею вас заверить, что господин фон Кемпелен никогда не согласится на неравный брак. С какой стати он свяжет свое благородное имя с простолюдином? Вот если б вы были дворянином...
- А вы, вы, - задыхается Иоганн, - хоть и дворянин, но совершеннейший мерзавец!
Бычья шея гофкомиссара наливается кровью.
- Мальчишка! Босяк! У вас нет даже нескольких грошей, чтобы расплатиться за пиво! Глупый хвастун... Тысяча гульденов... Да покажите мне сумасшедшего, который заплатит вам хоть один талер!
Волна обиды и гнева подступает к сердцу юноши. Он хватает кружку и выплескивает остатки пива в наглое лицо гофкомиссара. Потоки мутной жидкости сбегают по его жирным щекам. Купец за соседним столиком сжимается в комок. Хозяин трактира опасливо выглядывает из-за стойки.
- Ах, вот вы как! - вскакивает Мюльбергер, извлекая из ножен шпагу. - Сейчас я проучу вас!
Он пытается дотянуться до Иоганна, но юноша опрокидывает на него стол и в три прыжка достигает двери.
Мюльбергер бросается за ним, но спотыкается о чью-то выставленную ногу и с грохотом падает между столиками. Шпага выскальзывает из руки, вонзаясь, словно копье, в буфетную стойку. Некоторое время он лежит ничком на полу, затем медленно поднимается и, тяжело дыша, оглядывает зал. Студенты в углу с любопытством посматривают в его сторону Купец, сидевший неподалеку, исчез. Хозяин трактира услужливо протягивает ему шпагу.
- Вы не ушиблись, господин?
Мюльбергер хватает его за ворот.


329
Церковь св. Фомы (Томаскирхе). В этой церкви в течение 27 лет, с 1723 по 1750 год, Иоганн Себастьян Бах (1685-1750) служил кантором - руководил хором, играл на органе, а также написал свои лучшие произведения. Здесь же захоронен его прах


330
- Где он?!
- Кто? - недоумевает хозяин.
- Где он? - повторяет Мюльбергер, приставляя к груди трактирщика острие шпаги.
- Помилуйте, господин, - трясясь от страха, лопочет тот. - Вы же пили с ним пиво...
- Я спрашиваю, где тот негодяй, который поставил мне подножку?
- Я никого не видел, ей-богу, никого...
- Чтоб ты провалился! - отталкивает его гофкомиссар и направляется к выходу.
В дверях он сталкивается со Шлоссером.
- Здравствуйте, господин Мюльбергер! - Приветствует его дядюшка Франц и вдруг осекается, увидев в руках гофкомиссара обнаженную шпагу.
- Что с Иоганном? - бледнеет он.
- Ступайте-ка вы ко всем чертям! - злобно огрызается Мюльбергер и, хлопнув дверью, выходит из трактира.
Оказавшись на улице, Иоганн уже не раздумывал, куда держать путь. Свобода обернулась сплошными неприятностями. Даже в автомате он чувствовал себя в большей безопасности, чем в этом враждебном мире. Скорее домой, под надежную защиту Кемпелена и его верных слуг!
Лейпциг. Один из домов неподалеку от центра


331
Обогнув церковь св. Томаса, он выходит к знакомому дому, и вот уже Жужа отворяет ему дверь, тесная прихожая кажется землей обетованной, он облегченно вздыхает и видит, как перед зеркалом поправляют свои шляпки госпожа Анна и...
- Не может быть! - восклицает Иоганн, вперившись взглядом в разодетую для прогулки Терезу
- Прекрасное воспитание! - всплескивает руками девушка.- Это вместо того, чтобы сказать «добрый день»...
- Вы уже дома?!
- По-моему, вы уже дома... Мама, да он пьян? Пфуй, Иоганн, в таком виде...
Иоганн ничего не понимает. Или все это ему снится?
- Где господин Кемпелен? - спрашивает он, озираясь.
- Папа? Я представляю, как он вам всыплет... Пойдем, мама, - и Тереза небрежно проходит мимо остолбеневшего Иоганна.
- Вам нужно отдохнуть, - мягко говорит Анна, гладя юношу по голове.
- И вылить на себя три ведра воды, - хихикает Жужа, замыкая шествие.
МИНУТНАЯ СТРЕЛКА
Пока несчастный Иоганн пребывает в тягостном недоумении, на рыночной площади завершается показ шахматного автомата. Турок демонстрирует эйлеровский «ход коня». Он держит фигуру над доской, опуская ее попеременно на каждое поле. Антон накрывает пройденные клетки игральными фишками. Через несколько минут все 64 поля шахматной доски оказываются под костяными кружками. Ни одного из них турок не коснулся дважды.
Теперь турок готовится к «беседе» со зрителями. Антон ставит на стол автомата алфавитную доску. Как и шахматная, она разграфлена на 64 квадрата, но буквы занимают только 24 клетки и расположены в трех верхних рядах. Отсутствуют «V» (фау), «у» (ипсилон), имеющие в немецком языке сходные фонемы - «f» и «i». В двух следующих рядах проставлены цифры - от 0 до 9.
- Прошу уважаемых господ задавать турецкому паше вопросы, какие они пожелают, - говорит Антон, обращаясь к залу.
Вопросы сыплются самые неожиданные. Турок тоже за словом в карман не лезет. Следя за указующим перстом, Антон громко читает ответы. Они вызывают смех и оживление.


332
- Господин турок, где вы родились?
- В турецких лесах.
- Зачем приехали в Лейпциг?
- Себя показать, на людей посмотреть.
- Нравится ли вам ярмарка?
- Больше всего на свете.
- Какие товары вы советуете покупать?
- Дешевые.
- Где проводите свободное время?
- В трактире.
Здесь усмехнулся даже Кемпелен. Но намек лишь усилил беспокойство. Об Иоганне вестей еще не поступало.
- Кто прячется в сундуке? - спрашивает профессор Гинденбург.
- Разве вы не видели? - как бы изумляется турок, поднимая голову и вращая глазами.
- А в шкатулке?
- Часть секрета.
- Сколько возможных вариантов содержит шахматная партия? Турок тычет пальцем в единицу и затем многократно указывает на
ноль.
- Турецкий паша говорит, - объясняет Антон, - что число вариантов очень велико.
- И автомат их рассчитывает?
- Это невозможно, - отвечает турок.
- В чем же заключается правильный метод игры?
- В хорошей игре.
- А как играете вы?
- Как все.
- Дает ли право выступки решающее преимущество? - спрашивает профессор Эберт.
- Спросите у Филидора.
- Хорошо ли играл победивший вас господин?
- Как Филидор, - отвечает турок.
Русский консул Никанор Игнатович Зотов толкает под бок товарища.
- Тебя со славным Филидором в один ряд ставит!
Терентий Филиппович прячет улыбку.
На сцену поднимается Кемпелен.
- Уважаемые господа! Во всех городах и странах, где выставлялся шахматный автомат, мне приходилось выслушивать самые невероятные предположения относительно принципов его работы. Обычно я говорю, - и это соответствует истине, - что разумные действия фигуры не


333
более чем иллюзия. Сегодня я хочу добавить: фигура не играет сама по себе, ее игрой управляет демонстратор. Разве не служит сегодняшний проигрыш автомата подтверждением моих слов? Поскольку действиями машины руководит человек, то и результат партии зависит не только от его искусства, но и от силы игры соперника.
Зрители перешептываются. Такое признание Кемпелен сделал впервые.
Зотов переводит смысл выступления Кемпелена своему отличившемуся соотечественнику.
- Выходит, я поиграл того долговязого, что подле турка крутится? - спрашивает Подключников.
- Выходит, так, Терентий Филиппыч.
- Ох, что-то не так, Никанор Игнатыч! Сдается мне, меняет немец игроков в сундуке. Куда подевался тот малый, что давеча с похмелья маялся? Нету его. Словно сгинул.
Показ автомата закончен. Антон выкатывает его за кулисы. Кемпелен вновь выходит на авансцену.
- А сейчас, уважаемые господа, я познакомлю вас с другим изобретением. Машина, которую вы увидите, пока еще далека от совершенства, но я продолжаю над ней работать.
Антон вносит говорящую машину и устанавливает ее на небольшом столике.
- Эта маленькая машина, - продолжает Кемпелен, - может произносить отдельные слова и не слишком длинные фразы на разных языках. Действует она наподобие органа при помощи разных мехов, трубки, клапанов и клавиатуры. Некоторые звукосочетания она воспроизводит не вполне разборчиво, напоминая речь ребенка. Но если вы прощаете плохое произношение ребенку, то простите этот недостаток и моей машине, поскольку и она находится в детском возрасте.
Кемпелен усаживается на высокий стул, кладя правый локоть на меха, а левую руку на пульт с клавишами.
- Guten Tag, geehrte Damen und Herren!* - весело звучит детский голосок.
- Bonjur, honorable mesdames et messieurs! - повторяет он по-французски.
- А когда наступает вечер, - продолжает Кемпелен, - наш герой поет иные песенки: «Liebe Mutti, ich will schlafen!»** - теперь уже грустно произносит тот же голосок.
* Добрый день, уважаемые дамы и господа! (нем.).
** Дорогая мама, я хочу спать! (нем.).


334
Сентиментальным немцам игра нравится. Они наперебой просят воспроизвести любимые словечки собственных чад и сами радуются, как дети, когда в механическом голоске улавливают знакомые интонации.
Кемпелен охотно исполняет пожелания зрителей. Его пальцы быстры и ловки, как у пианиста. Иногда машина заикается, смешно перевирая слова, и Кемпелену приходится повторять все сначала. Голосок звучит вполне дружелюбно, благожелательно, но когда какое-либо звукосочетание упорно не желает получаться, улавливаются нотки раздражения.
В разгар представления в зал входят Анна, Тереза и Жужа. Кемпелена охватывает тревога. Где Иоганн? Не стряслось ли чего? Руки становятся вялыми, машина осекается на полуслове.
Наступает неловкая тишина. Оплошность? Поломка? И вдруг раздался дрожащий голосок, зазвенела венгерская речь:
- Возвратился ли блудный сын?
Тереза все поняла. Она энергично кивает и улыбается во весь рот. Кемпелен доволен: говорящая машина пригодилась в настоящем деле!
В зале поднимается гул. Рыжий бюргер громко выкрикивает:
- Уж больно все это смахивает на чревовещание!
Зрители шумят. От Кемпелена ждут объяснений. Положение выглядит трагикомичным. Иллюзионный автомат они готовы были принять за чистую машину, настоящую же машину принимают за обман.
Подозрения, однако, не были вовсе беспочвенными. Чтобы правильно воспроизводить слова, Кемпелен повторял их про себя, мысленно расчленяя на звуки. Иногда он непроизвольно шевелил губами, и со стороны могло показаться, что звуки исходят не от машины, а от него самого. И тут Кемпелена осеняет неожиданная идея.
- Господа! - говорит он. - Я буду произносить вслух все слова вместе с машиной. Надеюсь, никто не станет утверждать, что человек способен говорить на два голоса одновременно?
Он кладет пальцы на клавиши, и зал оглашается странным дуэтом баритона и фальцета:
- Zwo Sprachmaschienen sprechen roh und zartlich*.
Зрители молчат, доверие еще не восстановлено. И тогда Кемпелен обращается к их патриотическим чувствам:
- Die adle Lindenstadt gegrundet an der Pleissen...**
Лица проясняются. Зал разражается одобрительными аплодисментами.
Дольше всех хлопает Тереза.
* Две говорящие машины разговаривают сурово и нежно (нем.).
** Прекрасный город лип, воздвигнутый на Плейсе (нем.). Строка из старинного стихотворения о Лейпциге.


335
Остроумная находка не избавила Кемпелена от обвинений в чревовещании. Газета «Дойче альгемейне» поместила статью с грубыми нападками на венгерского изобретателя. Описывая говорящую машину с чужих слов, некто «Резонер» отмечал, что она «обладает человеческими страстями», ибо речь ее насыщена эмоциональными оттенками. Но выражать свои чувства подобным образом свойственно только человеку, а потому, писал он, мы имеем дело с самым откровенным надувательством. В заключение анонимный автор ссылался на мнение одиннадцати немецких ученых, которые категорически отвергали возможность механического воспроизведения человеческой речи и обвиняли Кемпелена в мошенничестве, осыпая бранью и упреками.
В защиту венгерского изобретателя выступили профессора Гинденбург и Эберт. Господин «Резонер», писал Эберт, упускает из виду, что машиной управляют человеческие руки, во власти которых придавать механическим звукам различные эмоциональные окраски. Говорящая машина не обладает человеческими страстями, а имитирует их. Поэтому нет причин подозревать изобретателя в мистификации. Напротив, он достоин высшей похвалы, поскольку ему удалось глубоко проникнуть в тайны человечеекой речи. Труд Кемпелена демонстрирует неограниченные возможности механики и направлен против тех, кто отрицает взаимосвязь живой природы и мертвой материи.
Иоганн старается не глядеть на часы, слишком уж медленно двигаются стрелки. С той минуты, как он увидел Терезу, время словно замедлило свой бег. Если в автомате играла не она, то кто же?
Чтобы отвлечься от назойливых мыслей, Иоганн раскрывает книгу, но слова не складываются в предложения, он не может уловить смысл прочитанного. Он мечется по комнате, не зная, чем себя занять, и замечает на столе коробку с шахматами. Вот его лучшие друзья! Сколько раз они помогали ему сохранить бодрость духа, коротать время, когда оно невыносимо долго тянулось. Он высыпает на стол фигуры. Это не его шахматы! Грубые деревянные фигуры какой-то замысловатой формы, у одного коня обломаны уши, у ладьи не хватает зубцов. Лишь черный король совсем новехонький, будто только что коронован на царство... Чьи они? - пытается сообразить Иоганн.
Он раскладывает доску и машинально расставляет фигуры. Ход белых. Ход черных. Ход белых. Ход черных. Получилась итальянская партия. Иоганн вспоминает, как однажды пытался опровергнуть вариант, предложенный Калабрийцем, а Кемпелен указал ему на ошибку. Это было в Прессбурге. Тогда он еще ничего не смыслил в игре. А теперь?


336
Иоганн быстро приводит игру к нужной позиции и обнаруживает, что найденный им ход совсем неплох, не надо только спешить с разменом. Он углубляется в анализ и уже не слышит ни шагов, ни голосов за дверью.
За этим занятием его и застает Кемпелен.
- Сидите, сидите, - машет он рукой, ставя на стол небольшой ларец из черного дерева.
«Еще одни шахматы?» - думает Иоганн, глядя на изящный сундучок с ключом в замочной скважине.
- Это не шахматы, - угадывает его мысли Кемпелен. - Это ваше жалованье. Здесь пятьсот флоринов.
- Вы меня увольняете? - спрашивает Иоганн замогильным голосом.
- Значит, вы все-таки испытываете чувство вины? Впрочем, я больше виню вашего дядюшку, он должен был вовремя остановить вас.
- Дядюшка Франц ни при чем, я один во всем виноват!
- Pater, peccavi...* А господин Шлоссер ожидает вас в гостиной.
- Что я должен сказать ему?
- Всё, что пожелаете.
Чувство раскаяния переполняет сердце Иоганна.
- Простите меня, господин Кемпелен! Мне так стыдно, что я причинил вам неприятности...
- Неприятности еще только могли произойти. Помог счастливый случай. Автомат должен был играть, чтобы вы оказались вне подозрений.
- Кто же меня заменил?
- Вы не догадались?
- Увы, нет.
- И вам ни о чем не говорят эти старые венгерские шахматы?
- Венгерские?
Иоганн смотрит то на шахматы, то на Кемпелена, и радостное воспоминание озаряет его лицо.
- Давид, - шепчет он беззвучно.
- Наконец-то! - облегченно вздыхает Кемпелен. - Сейчас я пришлю его сюда. Но не забудьте, что вас ждет господин Шлоссер. К тому же Давиду нужно отдохнуть перед вечерним выступлением. Сегодня он доведет спектакль до конца.
Внимательный читатель, наверное, раньше Иоганна догадался, кто
играл в автомате, ибо знал, что Кемпелен кого-то повстречал на рыноч-
* «Отец, я согрешил» (лат.). Так начинается молитва блудного сына.


337
ной площади вдень открытия ярмарки, а также не забыл, где и при каких обстоятельствах исчез черный король. Да, это был Давид, приехавший в Лейпциг по торговым делам вместе со своим братом, прессбургским купцом. И когда с Иоганном приключился казус, Кемпелен послал за своим старым солдатом. После небольшой «переподготовки» он вступил в дело.
Так у Кемпелена появилось сразу два оператора. Выгода была несомненная, теперь оба шахматиста могли руководить автоматом поочередно, а при необходимости подменять друг друга и в ходе представления.
Ярмарка подходила к концу. Уже начали разъезжаться купцы, кто с барышами, кто с убытками, а кто и просто при своих. Отправился домой дядюшка Франц, везя 300 флоринов, посланных Иоганном для родителей. Собирался в дорогу Давид.
Демонстрация шахматного автомата и говорящей машины по-прежнему привлекала публику, и Кемпелен не спешил свертывать представления. Он хотел переждать разъезд лейпцигских гостей, чтобы не плестись в хвосте обозов, не толкаться в переполненных постоялых дворах.
Бродячий цирк


338
За городскими воротами у излучины реки Вейсе-Эльстер выступал бродячий цирк. Днем здесь было весело и многолюдно. На зеленой лужайке, окаймленной раскидистыми липами, стоял балаган, и за небольшую плату можно было посмотреть выступления гимнастов, силачей, клоунов, танцовщиц и - к великой радости детишек - дрессированного пуделя. Вечером, когда солнце уходило за горизонт и река начинала клубиться белым туманом, все выглядело иначе. Умолкали охрипшие зазывалы, артисты сбрасывали с себя пестрые одежды, мишуру, превращаясь в обыкновенных мужчин и женщин. Они варили на жаровне еду, грелись у костра или, развалясь на соломе, отдыхали после нелегкого дня. Понаблюдаем за ними с четверть часа.
Толстый коротыш с лицом, изъеденным оспой, он же хозяин бродячей труппы, он же клоун Пипс, подходит к костру и трогает за плечо молодого атлета с мощным торсом.
- Пройдемся, Малыш.
«Малыш» в один прыжок вскакивает на ноги и оказывается на три головы выше Пипса.
Они медленно идут вдоль берега.
- Кто выйдет на манеж? - спрашивает хозяин.
- Мсье Бонжур, Два Колеса, Гиря и я. С лошадьми останется Синьор Пузо. Тюфяка в фургоне запрячем.
- Тюфяка берегите, он через ворота проведет. И на стражу не напоритесь.
- Обход в полночь.
- Кто сказал?
- Мсье Бонжур. Он там три дня толкался.
- Лонжу не забудьте.
- Уже приготовил. Когда на выход?
- Завтра. И чтоб ни одна душа...
- Могила, хозяин.
С реки повеяло прохладой. Коротыш зябко ежится.
- Пора на боковую. Утром всех приведешь ко мне.
И собеседники возврщаются к балагану, служившему артистам и ареной, и домом.
На утреннем представлении играл Иоганн, а когда вернулись домой, Кемпелен застал в гостиной Давида. Он сидел, подпирая щеку рукой, и казался совсем крохотным и несчастным.
- Что случилось? - спрашивает Кемпелен. - Я не ждал тебя так рано.
- Ох, не знаю даже, случилось или еще случится, но только совсем не нравится мне эта история.


339
Давид кладет руки на колени и грустно смотрит на Кемпелена.
- Захожу я сегодня в часовую мастерскую с господином Циммерманом попрощаться, и что я вижу? Сидит у него какой-то мужчина и перед ним лежат... Как вы думаете, что он положил на стол?
Давид выдерживает паузу, словно подготавливает собеседника к че- му-то невероятному, и трагическим шепотом произносит:
- Часы!
Кемпелен делает усилие, чтобы не рассмеяться.
- Что же, по-твоему, люди несут к часовщикам?
- Ох, господин Кемпелен, господин Кемпелен! Если бы туда вошел наш император и положил на стол свою корону, я бы испугался не так сильно. Мужчина принес часы, которые принадлежали одному прохвосту, и с ним я бы не хотел повстречаться, и хорошо, что никогда не встречусь, потому что он находится там, куда попадают самые последние мерзавцы.
- В тюрьме?
- Я так думаю, что в преисподней, другого подходящего места для него просто нет.
- Да говори же толком, я ничего не понимаю! - сердится Кемпелен.
Давид охает и сбивчиво рассказывает о том, как в день отъезда
Кемпелена из Пожоня его арестовали по ложному доносу Фрица Майера.
- Так вот эти самые часы лежали сегодня перед господином Циммерманом, - заключает он свой рассказ.
- Ты не ошибся?
- Ох, господин Кемпелен, любой часовщик узнает часы, если они хоть раз побывали в его руках. Я же сам вставлял минутную стрелку, такую черную с ажурным кончиком! Большие серебряные часы с клеймом господина Дро. А ход какой! Уй-юй-юй! - и Давид прищелкивает языком, закатывая глаза.
- И это все?
- Ох, не все, господин Кемпелен! Лежат эти часы на столе, и мужчина спрашивает, не купит ли их господин Циммерман. Тот послушал, посмотрел и говорит: «Пятнадцать талеров». Я чуть не ахнул, а мужчина бросил на меня сердитый взгляд, будто сверлом просверлил, и даже не стал торговаться, хотя любой порядочный человек назвал бы свою цену, особенно когда вещь, которую ты продаешь, стоит втрое дороже, чем тебе дают. А он только кивнул, сгреб деньги, нахлобучил шляпу и даже не сказал «до свидания». Я думаю, так поступают дураки или воры.
- Пока я не вижу причины для беспокойства. Фрица нет в живых, часы могли попасть в любые руки. А то, что человек дешево их отдал, так


340
ведь на ярмарке многие поистратились, и ему могли срочно понадобиться наличные.
- Фрица-то нет, это верно, а вот монах еще по земле бродит, и пока он бродит, честные люди не могут спокойно спать. Вкрадчивый такой, тихий, да только жало у него змеиное... Ох, господин Кемпелен, страшный это человек!
- Ты хорошо его запомнил?
- Разве в темноте разглядишь? Да и кутался он тогда в плащ и капюшон нахлобучил, как разбойник с большой дороги - чтоб люди не узнали.
- А как выглядит тот человек, что часы продавал?
- Как выглядит? Обыкновенно выглядит, на купца похож, только, наверное, не местный он, господин Циммерман сказал, что никогда его не видел. А так ничего, довольно приличный мужчина, еще не старый, только вот пятно у него черное над глазом, так он его шляпой прикрывает.
- Пятно?!
- Разве я сказал что-нибудь странное? У многих бывают родимые пятна, у кого на спине, у кого на лбу, вот у нашего мясника Хаима такое пятно - уй-юй-юй - во всю щеку, и ничего, живет себе припеваючи, на красивой девушке женился, детишек народил... Да что с вами, господин Кемпелен?
Кемпелен и впрямь изменился в лице. Побледнел, глаза сузились. Но он быстро овладевает собой.
- У тебя есть еще дела на ярмарке?
- Я так думаю, что послезавтра мы начнем потихонечку двигаться к дому. Лейба все свои товары продал, не очень, конечно, выгодно, но вы же сами знаете, что ярмарка была не из лучших.
- Он поедет без тебя, а ты вернешься в Пожонь со мной.
- Вы хотите, господин Кемпелен, чтобы Рахиль вырвала у меня из бороды все волосы?
- Я не хочу, чтобы твоя жена стала вдовой.
- Ох, что вы такое говорите, господин Кемпелен, неужели я влип в такую скверную историю? И зачем я пошел в эту проклятую мастерскую?
- Это большая удача, Давид. Теперь мы знаем то, чего могли и не знать.
- Это тот самый монах?
- К сожалению, он.
Давид качается на стуле, как при молитве.
- Уй-юй-юй! Что же мне делать?
- Прежде всего, успокоиться. Здесь тебе ничто не грозит. Сейчас ты пойдешь к Иоганну и скажешь, что у тебя разболелась голова и что вече¬


341
ром играть будет он. А я скажу Анне, чтобы о тебе позаботились. Затем мы позовем твоего брата и все ему объясним.
КУКИШ ВАМ, ГОСПОДА!
- Покурить бы...
- За чем дело стало?
- Кресало в караулке забыл.
- Не беда, потерпишь до утра.
На рыночной площади два стражника несут охрану павильона. Город спит. Лишь изредка доносится надрывный собачий лай, и тогда ему лениво вторят сонные псы из соседних дворов.
- Послушай, Эрнст, а что мы охраняем?
- Говорят, машину какую-то.
- Дорогая, видать.
- Не нашего ума это дело. Велено - и охраняем.
Луна на мгновение выплыла из облаков. Четыре легкие тени метнулись среди ярмарочных построек и растворились в темноте.
- Эх, огоньку бы! - неймется курильщику.
- А кремень есть?
- Все есть, кресала нету.
- Попробуй о штык. Только с подветренной стороны зайди.
- И вправду.
Он огибает павильон и едва успевает прислонить ружье к стене, как чьи-то цепкие пальцы сдавливают ему горло. Приглушенный хрип долетает до Эрнста.
- Пауль! - зовет Эрнст товарища.
Молчание.
- Пауль!
Ни звука.
Оглох, что ли, думает Эрнст, и направляется по тому же пути...
Через минуту оба стражника лежат на земле, скрученные веревками, с кляпами во рту.
Снова выглядывает луна и, как ни в чем не бывало, освещает четырех мужчин, ловко орудующих у павильона.
- Ап!
Два Колеса натренированным движением вспрыгивает на плечи Гири.
- Пошел! - шепчет он, опуская из слухового окна веревочную лестницу.


342
Мсье Бонжур и Малыш быстро взбираются на чердак.
- Нашел ход?
- Да, - отвечает Два Колеса, нащупывая железное кольцо.
Все трое легко спрыгивают на сцену.
- Сюда! - толкает Мсье Бонжур дверь слева.
Дверь не поддается.
Два Колеса засвечивает фонарь.
- Фокус-Покус! - объявляет Малыш и ударом ноги сокрушает препятствие.
Два Колеса поднимает фонарь над головой. Часть комнаты отгорожена портьерой.
- Итак, мы начинаем!
На миг все замирают, как перед смертельным трюком.
Малыш делает шаг вперед и срывает занавес.
- Он! - радостно восклицает Месъе Бонжур.
В темно-пурпурном чехле шахматный автомат выглядит особенно загадочным и манящим.
- Взяли! - командует Малыш.
- Тяжелый, черт, - пыхтит Мсье Бонжур, - на чердак не пройдет, докатим до окна...
Фургон притаился у самой стены дома на углу улицы св. Томаса. Отсюда павильон не виден, да и что увидишь в такую темень! Синьор Пузо беспокойно ерзает на козлах. Уж лучше было пойти с ребятами, чем томиться в неизвестности...
Пронзительный кошачий крик оглашает ночную тишину. Синьор Пузо вздрагивает, на лбу выступают капельки холодного пота. Черт побери, он никогда так не трусил! Даже под самым куполом.
Еще один вопль, теперь уже совсем близко. Залаяли собаки.
- Проклятые твари, они нас выдадут! - звучит голос из фургона.
Тюфяк прав, думает Синьор Пузо, слезая с козел, с этим концертом
надо кончать.
Он делает несколько шагов и нагибается, чтобы поднять с мостовой камень...
- Прогнал? - спрашивает Тюфяк, когда возница вновь занимает свое место.
- Тс-с-с! - шипит тот, не оборачиваясь.
Первым из-за угла показывается Мсье Бонжур.
- Несут, - сообщает он, залезая в фургон.
Два Колеса, Малыш и Гиря тащат автомат.
- Давай сюда, - шепчет Мсье Бонжур.


343
Он поддерживает груз из фургона. Гиря заталкивает его.
- Потише, медведь! - говорит Малыш и вдруг видит, как расстояние между ним и фургоном начинает быстро увеличиваться.
- Куда ты, Синьор Пузо! - кричит он, позабыв об осторожности.
Но возница уже хлещет лошадей.
- Он спятил!
Два Колеса бросается вдогонку. Прыжок, еще прыжок, он наступает на что-то мягкое, теряет равновесие и падает на мостовую. Рядом с ним, уткнувшись лицом в булыжник, лежит человек.
Фургон скрывается за поворотом.
Малыш и Гиря переворачивают тело. Остекленевшим взглядом на них смотрит Синьор Пузо. Из уголка рта стекает черная струйка.
- Он не спятил, - тихо говорит Малыш, - его убили.
С площади доносятся голоса и стук кованых сапог. Это совершает обход городская стража.
- Ребята, - продолжает Малыш, - Тюфяк нас обманул. Пора уносить ноги. Перемахнем через стену, я знаю место.
- А Синьор Пузо? - спрашивает Гиря.
- Возьмем с собой. Он был хорошим человеком. Похороним как христианина.
Фургон покатил так внезапно, что тот, кого называли Тюфяком, даже не успел сообразить, в чем дело.
- Почему не сели ваши друзья? - спрашивает он удивленно.
- Они отвлекают стражу, - отвечает Мсье Бонжур. Мы подождем их в надежном месте.
Фургон въезжает в ворота.
- Выходите, - говорит Мсье Бонжур пассажиру.
Тот спрыгивает с фургона и попадает в руки дюжих молодцов.
- Кто вы?! - восклицает он, тщетно пытаясь освободиться.
С козел спрыгивает возница.
- Все в порядке, господин Мюльбергер. Приехали.
Гофкомиссар пялится на стоящего перед ним человека. Вместо
Синьора Пузо на него насмешливо смотрит купец из трактира. Тот, что сидел за соседним столиком и поставил ему подножку...
Человек в шлафроке склонился над голубоватым листом бумаги. Сверху четким почерком выведено: «Ваше преосвященство!» Человек обдумывает первую фразу донесения. Не годится начинать с плохих вестей, но их, к сожалению, больше. Гонения продолжаются. Лишь русская императрица пренебрегла папской буллой, да и то не из любви к ордену, а в пику его святейшеству. В Европе совсем стало худо.


344
Все труднее поддерживать связи. Многие отсиживаются в надежде на лучшие времена. Вместо четырнадцати офицеров в Лейпциг приехало восемь. Неудачи преследуют самых преданных. Брата Александра повесили, брат Бенедикт гниет на рудниках, генерал* заточен в крепость...
Легкий шорох за спиной отвлекает его от письма.
- В чем дело, Бахус? - спрашивает он, не оборачиваясь.
- К вам посетитель, господин Кирхнер, - отзывается писклявый голосок.
- Кто такой?
- Монах из Вены. Он привез какой-то ящик. Говорит, подарок.
- В столь поздний час привозят не подарки, а скверные новости, - ворчит Кирхнер.
Вишня ликует. Он смотрит на шахматный автомат, и взор его светится торжеством. Сейчас войдет господин Кирхнер, и тогда он сорвет чехол. Тайное станет явным. Раскроются все дьявольские хитрости. Теперь уже еретик с крючка не сорвется.
Бесшумно входит Кирхнер.
- Извините за беспокойство, ваша светлость, - елейным голосом встречает его Вишня, - но мне подумалось, что вы пожелаете взглянуть на предмет, по воле провидения оказавшийся в нашей власти.
Кирхнер усаживается на диванчик и, глядя мимо Вишни, печально говорит:
- Вы подожгли торговые ряды, подождали, пока в городе начнется паника, ворвались в дом, где живет Кемпелен, перебили всех слуг, а его самого связали и с камнем на шее бросили в Вейсе-Эльстер. Я угадал?
Вишня сплетает руки на животе.
- Не будь вашего запрета, я бы, возможно, так и поступил, и бог простил бы мне этот маленький грех. Но к чему такие страсти, ваша светлость?
- Ибо только так вы могли завладеть шахматным автоматом.
Вишня молитвенно складывает ладони и воздевает очи к небу.
- Все свершилось по воле Всевышнего. Господь просветлил мой ничтожный разум. Он внял моим молитвам и помог покарать порок.
- Вы в этом уверены?
- В чем? - недоумевает Вишня.
- В том, что перед вами шахматный автомат.
* Генерал Риччи, глава «Общества Иисуса».


345
Вишня бледнеет. Ледяной тон Кирхнера порождает в нем сомнения. Он бросается к автомату, дрожащими руками сдирает чехол и отшатывается, как от прокаженного.
- Проклятый мадьяр! - восклицает он, вонзая ногти в ладони.
За деревянным сундуком, как и полагается, сидит фигура. Но это не турок, а топорное чучело из папье-маше с большим красным кукишем вместо носа.
Сотрясаясь от смеха, Кирхнер откидывается на спинку дивана. Он смеется долго и беззвучно. Вишня стоит, не поднимая глаз. Его лицо покрывается багровыми пятнами. Ему страшно. Уж лучше бы Кирхнер отругал его последними словами. Этот смех ничего доброго не сулит.
- Где, где вы это взяли? - говорит наконец Кирхнер, утирая кулаком слезы.
Срывающимся голосом Вишня рассказывает, как узнал о готовящемся налете, подкупил Мсье Бонжура и заменил возницу.
- Это было так заманчиво, я не устоял перед искушением,- жалобно лопочет он.
- А голова на плечах у вас есть?! - вскипает Кирхнер. - Как вы могли поверить, что Кемпелен оставляет автомат на рыночной площади под охраной чужих людей?
- Но он не увозил его и не привозил! Это видели все...
- Идиоты! Да автомат разбирается на отдельные части, которые можно поодиночке вынести! И если даже предположить, что Кемпелен держит его в павильоне, то так запрятывает, что ни одна собака не разыщет. А на виду оставляет кукиш. Для гофкомиссара и для вас!
Кирхнер подходит к лжеавтомату и пинает дощатый ящик.
- Могу поклясться, он набит камнями для тяжести... И на колесиках. Узнаю Кемпелена! Все предусмотрел.
Он поворачивается к Вишне, и взгляд его становится убийственно холодным.
- Вы нарушили мой приказ. Я категорически запретил причинять вред господину Кемпелену. Необходимо было предупредить его о нападении. Как в случае с Иоганном. Только так мы можем расположить его к себе и одновременно показать нашу силу. Не об этом ли я твердил вам в Кале? Вы допустили непростительную ошибку, более того - самоволие.
- Я постараюсь ее исправить, ваша светлость.
- Поздно. Что бы вы сейчас ни предприняли, Кемпелен все равно подумает, что похищение - дело ваших рук. Своими непродуманными действиями вы нарушили мои планы.
Закусив губу, Вишня тоскливо глядит на человека, в чьей власти его судьба и жизнь. Он знал многих растоптанных и уничтоженных, кто со¬


346
знательно или по неосторожности нарушал железную дисциплину ордена. Ужель его ожидает та же участь?
Этот фанатик не создан для роли, ему предназначенной, думает Кирхнер. Он предан ордену душой и телом, но ненависть застилает его разум. Да и как сохранить бесстрастие, когда мадьяр его кровный враг? А Кемпелен нужен ордену как союзник. Особенно сейчас. С его положением, связями, богатством. И маскировка какая! Шахматный автомат... Но разве заставить собаку сдружиться с волком! Жаль, что монаха некем заменить. Верных людей совсем не осталось. И времени в обрез. Скоро Кемпелен уедет в Вену. Да и сам он через несколько дней должен отбыть в Берлин. Может, встретиться с ним перед отъездом? Все-таки были добрыми знакомыми. Помогали друг другу в этой проклятой Англии...
- Вы, кажется, сказали, что привезли сюда гофкомиссара? - нарушает молчание Кирхнер.
- Его заперли в чулане, ваша светлость, - поспешно отвечает Вишня, опасаясь, что допустил еще один промах.
- Надеюсь, он не знает, где находится?
- Он ехал в фургоне и ничего не видел. Теперь ругает циркачей.
- Значит, ему повезло, - вздыхает Кирхнер. - А мы поступим так...
Вишня мысленно осеняет себя крестным знамением. Это еще не прощение, но и не приговор.
Кемпелену не спится. Он лежит на толстенной перине, какие бывают только в немецких домах, и, закрыв глаза, считает белых баранов. Но упрямые бараны не желают идти поодиночке. Они бегут гуртом, и Кемпелен сбивается со счета. Он начинает считать сначала и уже переваливает за сотню, как вдруг слышит отдаленный цокот копыт. Звуки становятся все отчетливей, звонче, вот скрипнули колеса. Кемпелен напрягает слух. Где-то что-то шевелится, кто-то с кем-то переговаривается... Или ему почудилось? Нет! Он явственно улавливает какую-то возню под окнами. Снова заскрипели колеса и конский топот уплыл в тишину ночи. А в доме уже раздаются приглушенные голоса, шум шагов по лестнице, под дверью ложится полоска света, и на пороге со свечой в руках появляется Дьюла.
- Срочное письмо, - шепчет он, протягивая листок бумаги.
Письмо оказывается коротенькой запиской: «Mihi sic est usus, tibi ut
opus facto est, face».*
«Мой обычай таков, а ты поступай, как знаешь» (лат.).


347
- Кто привез? - спрашивает Кемпелен.
- Какой-то человек в фургоне.
- Он еще здесь?
- Уехал. Но за воротами кто-то находится.
- Подними Андраша и Ференца. Пусть возьмут пистолеты, я сейчас спущусь.
Клюнули, думает Кемпелен, ища ногами шлепанцы.
Во дворе его встречают слуги с фонарями.
- Там какой-то ящик, а рядом связанный человек, - сообщает Андраш, кивая в сторону ворот.
- Тащите сюда! - командует Кемпелен.
Ящик он удостаивает лишь мимолетным взглядом, его внимание обращено на извивающееся, словно червь, человеческое тело.
- Снимите путы!
Андраш и Ференц «распаковывают» пленника, высвобождая его от веревок, кляпа и повязки на глазах. Человек пробует подняться, но с глухим стоном снова валится на землю.
- Помогите мне встать, - хрипит он.
Человек выглядит неважно. Сюртук разодран, волосы всклокочены, на лбу кровоподтек. В глазах читаются испуг и злоба.
- Вы не смеете надо мной издеваться, - рычит он, - я дворянин!
- Я вижу, вы попали в беду, но здесь вам опасаться некого,- успокаивает его Кемпелен. - Помогите господину пройти в дом...
Незнакомца усаживают на табурет. Он тяжело облокачивается на стол и, глядя исподлобья, растерянно бормочет:
- Господин Кемпелен? Не может быть...
- Почему это человек не может находиться у себя дома? - искренне удивляется Кемпелен.
- То есть, конечно! - спохватывается незнакомец. - Просто я не ожидал...
- И мне знакомо ваше лицо, - говорит Кемпелен. - Вы, кажется, однажды играли с автоматом. Но я, к сожалению, не припомню вашего имени...
- Гофкомиссар Мюльбергер.
- Весьма рад. И думаю, вы уже настолько пришли в себя, что можете рассказать, каким образом угодили в такое плачевное положение и почему оказались в одной компании с этой штуковиной, - и Кемпелен кивает на ящик, который слуги внесли в комнату.
Выставив вперед свою бычью шею, Мюльбергер торопливо рассказывает, как поздно вечером возвращался с небольшого рандеву («надеюсь, господин Кемпелен меня не осудит»), шел мимо рынка и увидал каких-то


348
подозрительных типов, тащивших на себе тяжелый ящик. Догадливый гофкомиссар сразу смекнул, что негодяи его украли, и, обнажив пшагу, храбро бросился наперерез («жаль, что шпага сломалась, славное было оружие!») Он бы, конечно, обратил этих негодяев в бегство, но кто-то напал на него сзади. Очнулся он в тесной каморке, с минуты на минуту ожидая, что его прикончат («представляете мое положение?»). Но тут вошли люди, скрутили его веревками, завязали глаза, заткнули рот грязной тряпкой, погрузили на телегу («подумайте, как бревно!») и куда-то повезли.
- И выбросили у вашего дома, - заканчивает рассказ Мюльбергер.
- А ящик?
- А ящик я увидел вновь только во дворе, когда с меня сняли повязку.
- Вы знаете, что там находится?
- Откуда мне знать? Наверное, какой-нибудь товар. Что еще можно украсть на рынке?
Ну, уж на товар это чучело совсем не похоже, думает Кемпелен, но тут входит Андраш и сообщает, что пришли солдаты, и начальник караула хочет немедленно видеть господина Кемпелена.
- Зови, - говорит Кемпелен.
Гофкомиссар вбирает голову в плечи и потихоньку отодвигается от стола.
В комнату вбегает бравый фельдфебель.
- Ваше превосходительство! - вытягивается он перед Кемпеленом. - Час назад на стражу было совершено нападение. Неизвестные злоумышленники обезоружили солдат и проникли в павильон. Я опасаюсь, что похищена ваша машина.
- Если вы имеете в виду шахматный автомат, то он в полной сохранности... Дьюла, посвети фельдфебелю фонарем.
Фельдфебель оглядывает стоящий у стены предмет в пурпурном покрывале.
- Может, украли что-нибудь другое?
- Ничего ценного там не было. Утром я осмотрю место происшествия. Но мне не нравится, что ваши солдаты плохо несут службу.
- Виноват, ваше превосходительство! Приму меры!
- Я вас больше не задерживаю!
- Честь имею! - и, звякнув шпорами, фельдфебель скрывается за дверью.
Воцаряется напряженное молчание. Мюльбергер прячет глаза в полоске тени. Он не имеет сил больше врать.
- Я не спрашиваю, господин гофкомиссар, - говорит Кемпелен, - почему вы не воспользовались возможностью дать показания фельдфебелю,


349
хотя находились in loco delicti* и, по вашим словам, защищали закон; не удивляюсь тому, что не опознали шахматный автомат, хотя присутствовали на его демонстрации; не допытываюсь, наконец, о людях, в обществе которых вы провели большую часть сегодняшней ночи. Но я должен вам сообщить, что вы были всего лишь орудием в не вами начатой игре.
Мюльбергер хочет что-то возразить, но Кемпелен останавливает его, поднимая руку.
- Дьюла, покажи господину гофкомиссару, за что он так отважно сражался.
Дьюла стаскивает покрывало с ящика.
Мюльбергер ошалело смотрит на красный кукиш.
- Подменили, - растерянно шепчет он.
- И в этом ваше счастье. Окажись в павильоне настоящий автомат, вы бы не сидели сейчас в моем доме, а валялись где-нибудь за городской стеной с ножом между лопатками.
Мюльбергер молчит, опустив голову.
- Вы устали, - встает Кемпелен, - вам необходимо отдохнуть... Дьюла, отвези господина гофкомиссара домой.
Кемпелен лег спать не сразу. Он еще посидел в своем кабинете, разглядывая и сравнивая полученные записки через увеличительное стекло. Затем разыскал и положил рядом третью, которую псевдолекарь оставил у постели больного Иоганна тогда, в Париже. Глаз художника сразу обнаружил сходство почерков. Да Кемпелен и не сомневался, что все три записки написаны одним человеком, и человек тот - иезуит, преследующий его от самой Вены. События сегодняшней ночи также были ему ясны, лишь роль гофкомиссара оставалась не до конца разгаданной...
За завтраком Анна спросила у мужа, не приходил ли кто поздно вечером, она слышала чьи-то голоса. Кемпелен сказал, что приходил гофкомиссар Мюльбергер. Услыхав это имя, Иоганн поперхнулся, и после завтрака Кемпелен увел его в свой кабинет.
Иоганн сказал, что знаком с гофкомиссаром, и Кемпелену не стоило большого труда вырвать у юноши признание о ссоре в трактире. Иоганн умолчал лишь о том, что касалось Терезы. Кемпелен-пожурил его за скрытность и спросил, не заметил ли он в трактире посторонних людей, проявлявших интерес к их разговору. Иоганн ничего такого не заметил, поскольку был возбужден гнусным предложением гофкомиссара. «С тех пор я его больше не встречал. Дядюшка Франц сказал, что он
* На месте преступления (лат.).


350
уехал в Дрезден». «А откуда это стало известно господину Шлоссеру?» «Кажется, от господина Фользака».
Кемпелен тут же отрядил к Фользаку Яноша. Тот вскоре вернулся с весьма интересным сообщением. Фрау Фользак сначала смутилась, а потом сказала, что господина гофкомиссара уже давно нет в Лейпциге. Однако на углу Яноша догнала какая-то остроносенькая блондиночка и просила передать господину Иоганну «привет от Лотхен». Когда же Янош спросил о гофкомиссаре, девушка шепнула, что он со своим слугой чуть свет уехал верхом, и если господин Иоганн придет вечером, то непременно его застанет.
Теперь Кемпелен знал все. Как он и предполагал, вор у вора украл дубинку. Его лишь удивляло, что Мюльбергер не прекратил своих козней и вновь завлекает Иоганна. Но именно в этом Кемпелен ошибался. Бедная Лотхен действовала на свой страх и риск, ибо влюбилась в Иоганна с первого взгляда и мечтала о встрече. Впрочем, такой поворот сюжета Кемпелену просто не мог прийти в голову.
ШАНТАЖ
Два пистолета направлены на сбившихся у шатра людей.
- Выходи, Пипс! - громовым голосом ревет Мюльбергер, осаживая коня.
Из толпы выступает коротыш.
- Что вы еще от нас хотите? - угрюмо спрашивает он.
- Перестрелять негодяев, сыгравших со мной гнусную шутку!
- Побойтесь бога, господин, вы уже отправили двоих на тот свет.
- Не лги, клоун, ты их прячешь. Где они?!
- Верните хоть лошадей...
- Сейчас я пущу пулю в твой мерзкий лоб! В последний раз спрашиваю: где негодяи?!
- Там, - устало машет в сторону реки Пипс.
- Не спускай глаз с этого урода! - кричит слуге гофкомиссар, пришпоривая коня.
На берегу Вейсе-Эльстер у старой лицы копают яму Два Колеса и Гиря. Неподалеку сидит Малыш. Голова его опущена, он не смотрит на приближающегося всадника. Лошадь фыркает и вздымается на дыбы. Рядом с ямой в наспех сколоченном гробу лежит Синьор Пузо.
- Комедию играете, паяцы?! Теперь уж вы меня не надуете! - кричит Мюльбергер и видит, как по землистому лицу Синьора Пузо ползет большая рыжая муха...


351
Гофкомиссар опускает пистолет.
- Кто убил его?
- Вы! - угрожающе поднимается Малыш.
Два Колеса и Гиря выскакивают из ямы, держа в руках лопаты.
- Ни с места! Я буду стрелять!
- Стреляйте, господин Тюфяк, если вам мало крови. Вы придумали смертельный номер. Вы убили Синьора Пузо и Мсье Бонжура.
- Мсье Бонжура? - багровеет гофкомиссар. - Да попадись мне этот висельник, я пристрелю его, как последнюю собаку!
Но его уже никто не слушает. Все смотрят вдаль, туда, где из-за деревьев выбегает желтая дорога. Две лошади, покачивая головами в такт мерному шагу, тянут цирковой фургон. Что-то привычное отсутствует в этой картине, и Мюльбергер замечает, что на козлах нет кучера. И вдруг из кустов белой молнией вылетает королевский пудель. Изящными, как на арене, прыжками несется он навстречу лошадям, на мгновение повисает в воздухе и, описав дугу кисточкой хвоста, скрывается в фургоне. Поляна оглашается душераздирающим воем.
Овладев собой, Мюльбергер направляет коня к повозке. На залитых кровью досках лежит ничком Мсье Бонжур. В спине торчит рукоять кинжала. А рядом, вытянув на лапах свою длинную морду, безнадежно тоскливо, как его дикие предки, воет ученый пудель.
Холодная дрожь пробегает по телу гофкомиссара. Значит, прав был Кемпелен? Вот что ему грозило! И, вонзив шпоры в конские бока, он скачет во весь опор через поляну, через рощу, через ров, перейдя на рысь лишь у городских ворот, чтобы его мог нагнать далеко отставший слуга...
Миновав церковь Петра, зернохранилище, винные погреба, типографию, Мюльбергер выезжает на рыночную площадь. Что-то необьясни- мое тянет его к тому месту, где вчера разыгрались трагические события. У павильона толчется народ. Мюльбергер спешивается и, отдав поводья слуге, вливается в толпу. Слухи о ночном происшествии уже растеклись по городу и прямо на глазах обрастают самыми нелепыми вымыслами.
- Донесли, значит, они эту машину до угла, - слышит гофкомиссар рассказ какого-то бюргера, - а она вдруг на две части раскололась, дым из нее клубами повалил и черт выскочил.


352
- Да ну?! - боязливо крестится его сосед.
- Вот тебе и «да ну», самый что ни на есть настоящий черт. Мохнатый такой, с хвостом и рогами. Те как завопят - и врассыпную.
- Надо было круг очертить...
- Поглядел бы я, как ты круг чертить станешь, когда с лукавым повстречаешься... Тут стража прибежала, глядят, ни машины, ни людей. И кровь по мостовой течет. То ли человечья, то ли зверя какого...
- Бросьте сказки рассказывать, - сердито ворчит третий бюргер, - украли автомат - и все дела.
- А изобретатель чуть ума не решился, - подхватывает четвертый, - боится, что секрет раскроется.
Возникает оживленный спор.
- Так уж и раскроется! Кто турка украл, тот сам его показывать будет.
- Вот тут-то вора и сцапают!
- Да что он - дурак, чтобы здесь представления устраивать? Увезет подальше...
- Или продаст.
- А кто купит?
- Я бы первый и купил.
- Зачем он тебе? Людей пугать?
- Тебе-то какое дело?
- Да у тебя денег не хватит.
- Ты что, мои деньги считал?
- Едут! Едут! - кричат в толпе.
На площадь со стороны улицы св. Томаса выезжает карета. Толпа расступается, пропуская лошадей. Все видят, как из кареты вытаскивают большой ящик в пурпурном чехле и вносят в павильон. «Значит, дома прятал, хитрец, а мне кукиш подсунул», - думает Мюльбергер. Та же мысль возникает и у стоящего неподалеку человека с рыбьими глазами. Их взгляды неожиданно встречаются. Гофкомиссар хватается за шпагу и, работая локтями, пытается протиснуться к ненавистному незнакомцу. Но того и след простыл.
В дверях павильона показывается Дьюла.
- Уважаемые дамы и господа! Покупайте билеты! Всего три талера, и вы увидите знаменитый шахматный автомат господина фон Кемпелена и его говорящую машину! Ничего подобного в мире не было! Спешите попасть на последнее представление!
В то утро рыночный павильон ломился от зрителей. Было продано более пятидесяти билетов, - самый большой сбор за все лейпцигские гастроли. Злые языки поговаривали, что Кемпелен инсценировал кражу


353
автомата, дабы разжечь любопытство горожан. Представление прошло без инцидентов. Иоганн был в ударе, и турок одержал три красивые победы. Говорящая машина также вела себя безупречно.
В перерыве Кемпелену вручили письмо от Кирхнера. Кукольник сообщал, что находится в Лейпциге проездом и был бы рад повидать своего доброго знакомого, с которым у него связаны самые теплые воспоминания. Если господин Кемпелен располагает свободным вечером, то он, Кирхнер, мог бы сегодня нанести ему визит. Слуга будет ждать ответа.
Кемпелен письму ничуть не удивился. Он знал, что рано или поздно Кирхнер снова появится на его пути, и велел передать ему приглашение.
Кирхнер поспел как раз к ужину. За столом он умело поддерживал общую беседу, был мил и предупредителен. После ужина Кемпелен пригласил гостя в свой кабинет.
- Я буду искренен, как на исповеди, и, уповая на ваше благородство, ожидаю от вас того же, - без обиняков начинает Кирхнер, усаживаясь в предложенное ему кресло. - Не знаю, что говорили в Лондоне по поводу моего внезапного отъезда, но для вас не составляет секрета, кто я. Да, я принадлежу к обществу Иисуса. Мы оклеветаны, подвергаемся гонениям, само наше имя находится под запретом. Но мы с благостным смирением несем наше бремя. Мы черпаем силы в святой вере, наш дух неколебим, наши цели освящены небом. Мы сохраняем единство, сплоченность, пользуемся покровительством влиятельных людей, и близится час, когда святой престол вновь призовет нас под свои знамена, ибо заблудшие овцы нуждаются в опытных пастырях. Будьте же и вы с нами!
- Помилуйте, господин Кирхнер, я-то вам зачем?! - простодушно восклицает Кемпелен. - Ваши братья видят во мне еретика, преследуют по всему свету, подстраивают ловушки, ждут не дождутся, когда я провалюсь в преисподнюю вместе со своими машинами...
- Мне все известно, - останавливает его Кирхнер. - Многое, что против вас замышлялось, отведено по воле господней. И не только в Лондоне... Однако не судите так строго ваших недоброжелателей. Они ведь тоже люди, а человек не ведает, что творит.
- Объявляя человека несовершенным, а потому смягчая его нравственную ответственность за свои поступки, вы оправдываете многие злодеяния.
- Вы не слишком ревностный католик, господин Кемпелен...
- Я христианин, я верую в Бога, но я верю также в человеческий разум, и думаю, что одно не противоречит другому.
- Тогда я взываю к вашему рассудку.


354
Кирхнер сплетает руки на коленях и смиренным тоном, будто речь идет о самых обыденных вещах, раскрывает перед Кемпеленом истинную цель своего визита.
- Несмотря на внешнее благополучие, положение ваше незавидное. Хоть вы и верите в человеческий разум, все же должны со мной согласиться, что дураков на свете больше. Но дураки самолюбивы и никогда не простят вам обмана, если он, понятно, раскроется. Не будет в восторге и император, пославший вас в Европу для прославления Габсбургов. Словом, вы поставили на карту ваше доброе имя, карьеру и испытываете страх перед разоблачением. Между тем, многие ваши недруги и просто завистники жаждут проникнуть в тайну шахматного автомата и ради этого готовы на все. Пока вы выходили сухим из воды. Но это только пока, ибо главные силы еще не пришли в движение, и совладать с ними в одиночку вам вряд ли удастся. А потому, питая к вам дружеские чувства, предлагаю честный договор. Вы окажете некоторые услуги ордену, а орден возьмет вас под свою защиту, благо такими возможностями мы располагаем. Обещаю, что ничего, идущего вразрез с вашей совестью, от вас не потребуется. Зато с этой минуты вы обретете спокойствие и безопасность.
Прислушиваясь к тихому голосу иезуита, Кемпелен не испытывает ни страха, ни гнева. Он думает только о том, как бы не дать минутному безволию толкнуть его на непоправимую ошибку.
- Ваше предложение смахивает на ультиматум, - цедит он сквозь зубы.
- Но с почетными условиями, - соглашается Кирхнер.
- Разве я нахожусь в осажденной крепости?
- Это было бы преувеличением. Да и я предлагаю вам не капитуляцию, а союз и помощь. Мы будем вместе бороться против наших врагов.
Только не поддаваться, только не поддаваться, твердит про себя Кемпелен. Стук в дверь воспринимается им как спасительная передышка. Входит Дьюла.
- У ворот солдаты, - сообщает он. - Фельдфебель просит принять его.
- Зови! - поспешно кивает Кемпелен.
Едва за слугой закрылась дверь, Кирхнер резко поднимается с кресла.
- Я бы не хотел встречаться с полицией!
Кемпелен видит, как вздрогнули острые уши иезуита. Вот оно что! Значит, и Кирхнер уязвим... К нему возвращается уверенность. Хозяин положения все-таки он!
Кемпелен подходит к книжному шкафу и дергает на себя ручку. Открывается небольшая ниша с каким-то ящиком в глубине. Кирхнер узнает шахматный автомат и застывает в нерешительности.


355
- Мы же доверяем друг другу, господин Кирхнер? - подбадривает его Кемпелен.
За дверью уже слышатся шаги...
Фельдфебель стоит навытяжку, приложив руку к треуголке.
- Ваше превосходительство! Задержаны два человека. Есть подозрение, что они участвовали в нападении на павильон.
- Кто такие?
- Клоун Пипс, хозяин бродячей труппы, и его подручный по кличке Малыш.
- Где вы их арестовали?
- В балагане за городом. Едва не удрали.
- Они сознались?
- По лицам видать, что разбойники. На допросе заговорят.
- Вы отлично несете службу, фельдфебель!
Фельдфебель лихо щелкает шпорами.
- Рад стараться, ваше превосходительство!
Кемпелен достает из ларца пригоршню талеров и высыпает их на стол.
- Ваш приз, друг мой. Берите, берите! И обязательно выпейте за здоровье нашего императора.
- Премного благодарен, - бормочет опешивший фельдфебель, сгребая в широкую ладонь серебряные кружочки. - Разрешите идти?
- Погодите. Ваше усердие заслуживает похвалы. Но циркачи, которых вы арестовали, невиновны. Нападение совершили другие люди, к сожалению, их уже нет в Лейпциге.
Выражение алчности на румяном лице фельдфебеля сменяется беспокойством: не придется ли возвращать деньги.
- Но вы старались не напрасно, - продолжает Кемпелен. - Циркачи- то как раз мне и нужны. Где они?
- В тюремной карете.
- Дьюла! - зовет Кемпелен слугу. - Сейчас господин фельдфебель передаст тебе двух человек. - Накорми их да вели глядеть за ними в оба, чтоб не сбежали. Пусть подождут меня.
Что за чертовщина, силится понять фельдфебель, спускаясь по лестнице. Может, верно в народе болтают? Дескать, сам господин Кемпелен и подстроил нападение, чтоб людей на представление заманить и больше денег выкачать. И ночью не спал, словно стерег чего-то, и машина при нем была... Но все эти каверзные вопросы недолго блуждают в его не слишком сложном лабиринте извилин, ибо руку в кармане приятно холодят серебряные талеры, а голову отягощают заботы, куда их лучше употребить...


356
- Зачем вам понадобились эти бродяги? - спрашивает Кирхнер, когда Кемпелен выпускает его из укрытия.
- Они хорошие артисты, я видел их в цирке. А кроме того, мне не по душе, когда люди расплачиваются за чужие грехи.
- Чужие? Кражу совершили они.
Но Кемпелена уже не смущают отравленные стрелы иезуита. Он оправился от первого удара и теперь прикрывается щитом ироничности.
- Может быть, вам известно, и что они украли?
Кирхнер недовольно поджимает губы. Атака захлебнулась. Возвращаться к прерванному разговору бессмысленно. Все испортил этот осел фельдфебель. Надо же было ворваться так некстати!
Кемпелен не упускает инициативы.
- Между прочим, я приготовил для вас маленький сюрприз, - говорит он, распахивая дверцы шифоньера.
На нижней полке, доверчиво протянув руки ладошками наружу, стоит голубоглазая девочка с огромным бантом в льняных кудряшках.
- Марта! - благоговейно шепчет Кирхнер, опускаясь перед куклой на колени и с отцовской заботливостью расправляя складки на ее платьице.
Кемпелен со смешанным чувством наблюдает за этой сценой. Ему даже кажется, что на глазах иезуита блеснули слезы. Non multa, sed multum*. Наверное, он одинок...
- Мне пора, - вдруг говорит Кирхнер, неловко вставая. Он рассеян и смущен.
- Не смею вас задерживать, - кивает Кемпелен. - Дьюла отнесет куклу в вашу карету. Надеюсь, мы расстаемся друзьями?..
Жаль, очень жаль, но выбор все же делать придется, думал Кирхнер по дороге домой. Или союзник, или... Слишком многое знает, и если захочет причинить вред... Нет, безопасностью рисковать нельзя. Он отвечает не только за себя. Всё дело будет поставлено под угрозу. Жаль, очень жаль...
А Кемпелен тем временем вел разговор с двумя перепуганными циркачами, ожидавшими все чего угодно, только не душеспасительной беседы с обворованным ими знатным господином. До полной искренности было далеко, но Кемпелену требовалось лишь несколько недостающих звеньев, чтобы связать воедино всю цепь происшедших событий. Нельзя утверждать, что собеседники расстались при полном взаимопонимании, однако у Пипса и Малыша, неожиданно для себя очутившихся на свобо-
Не многое, но много.


357
де, были все основания вспоминать об этой встрече с чувством благодарности к хозяину дома.
Отшумела ярмарка, разъехались гости Лейпцига, пришел черед Кемпелена. Во вторник 23 октября 1784 года две кареты выехали из городских ворот Гриммиш и взяли курс на юго-восток. Впереди лежал Дрезден, столица саксонского курфюршества, а там уже было рукой подать до чешского королевства - владений австрийских Габсбургов.
В тот же день в веймарской типографии из-под печатных прессов вышел очередной номер журнала «Дойче Меркур». На шести его страницах публиковалась корреспонденция из Лейпцига о шахматном автомате. Автор, пожелавший остаться неизвестным, не скрывал своей растерянности:
«Большинство зрителей полагало, - писал он, - что демонстратор воздействует на машину посредством магнита, находящегося в левом кармане его сюртука; это предположение я в принципе разделяю. Однако оно настолько туманно и допускает так много возражений, что я не берусь его отстаивать. Толпы молодых и старых ослов высказывали
Лейпциг


358
свои глупейшие предположения с такой наглой самоуверенностью, что уж пусть я лучше прослыву профаном, нежели разобьюсь о подводный риф».
Пройдет месяц, и всевидящий Гете, возвратясь в Веймар из путешествия на Гарц, в беседе с герцогом Карлом Августом скажет: «Задумав поразить воображение людей, венгерский изобретатель не мог выбрать лучшей модели. Очеловечить машину, не переходя границы вероятного, можно только при помощи шахмат. И все же автомат Кемпелена сродни «колумбову яйцу»: задача кажется простой лишь после того, как к ней прикоснется рука гения».
Иоганн Вольфганг фон Гете (1749-1832)


ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
ГДЕ ВАША ШЛЯПА?
По дороге из Майсена в Дрезден едут конь-о-конь два всадника. Оба молоды, крепко сбиты и держатся в седлах как люди, привыкшие к верховой езде. Опустив поводья, они ведут непринужденную беседу.
- И во что обошлась тебе ваза? - спрашивает мужчина в голубой форменной шляпе с золоченым околышем.
- В пятьдесят талеров, - вздыхает его товарищ, поправляя выбившийся из-под накидки галстук.
- Благосклонность примадонн всегда дорого обходится. А хочешь удовольствий подешевле - обрати свой взор на поселянок, среди них есть такие, что и твоей певичке не уступят.
- Магдалена не только прекрасна собой, но и обладает тонкой чувствительной душой, твои же крестьянки грубы и неотесанны.
- Зато неприхотливы, отзывчивы и не ломаются, как кисейные барышни. Ну, а относительно других качеств... Есть у меня на примете вдовушка, до чего аппетитна, Диана Рубенсова позавидует!
- Столь же дородна?
- По мне женщина в теле быть должна, чтобы ущипнуть за что было... Заглянем в Мобшац?
- Там же весь ваш корпус амурные атаки ведет!
- Не беда, мы с фланга зайдем... А вот, кстати, и поворот.


360
Они останавливаются на развилке дорог.
Солнце уже закатилось за холмы, лишь высокие облака пламенеют в его прощальных лучах. Темно-зеленым ковром расстилается берег Эльбы, несколько утлых лодок качается на ее волнах.
Поднимая пыль, мимо проносятся две кареты; они спешат в Дрезден до наступления темноты. Всадники провожают их взглядом.
- Да что тут раздумывать! - не унимается любитель поселяночек. - В оперу ты все равно опоздал, в эскадроне меня сегодня не ждут, заночуем в селе.
- Ну что ж, Диана так Диана, - соглашается товарищ. - Поехали!
Они сворачивают к Мобшацу, переходя на рысь.
Близкий выстрел громом прокатывается по долине. Стайка птиц вспархивает над деревьями. Всадники переглядываются. Еще один выстрел, и, круто развернув лошадей, они пускаются вскачь в сторону леса, за которым только что скрылись кареты.
Звук выстрела слился с треском падающего на дорогу дерева, и Андраш не сразу понял, что в него стреляли. Он успел осадить лошадей, прежде чем острая боль в плече притупила сознание.
Карета резко останавливается. Сидящие на задней скамейке женщины сваливаются в объятия мужчин. Первым приходит в себя Кемпелен. Отшвырнув Терезу, он выхватывает из каретного кармана пистолет. Снаружи кто-то рвет дверцу В проеме возникает испитое лицо, поросшее густой щетиной.
- Вылазь, господин хороший, дело есть, - ухмыляется рожа, и грубая лапа тянет его за штанину.
«Банат!» - острым лучом пронизывает воспоминание. Палец сам собой ложится на спусковой крючок, облако порохового дыма окутывает карету.
- За мной, Антон! - кричит он, перепрыгивая через рухнувшее оземь тело.
Два десятка оборванцев, вооруженных дрекольем, нестройно приближаются к карете. Но на помощь уже спешат слуги из второго экипажа. Они занимают оборону, обступая Кемпелена полукругом. Кажется, нападающие не ожидали столь дружного отпора и на миг останавливаются в нерешительности. Чей-то властный окрик гонит их вперед.
Бой распадается на мелкие стычки. Янош крутит над головой палаш, удерживая на расстоянии трех разбойников. Дьюла и Ференц, уклоняясь от ударов, ловко орудуют клинками. Антон вырвал из чьих-то рук суковатую дубину и огрел по спине рябого детину. Взвыв, как собака, тот


361
медленно оседает на землю. Кемпелен обнажил шпагу, угрожая пронзить каждого, кто прорвется к карете.
Но чаша весов склоняется в сторону нападающих. Падает Золтан; захромал Дьюла; сломан палаш у Ференца. Оборона вот-вот будет прорвана. Разбойники подбадривают себя грубыми выкриками. Никто не слышит стука копыт, и когда два всадника с обнаженными шпагами вдруг обрушивают град ударов на нападающих, они в панике бросаются врассыпную, прикрывая руками головы. Лес спасает их от преследования.
Кемпелен спешит к карете. Анна в полуобморочном состоянии прижимает к себе сына. Тереза смотрит на отца испуганными глазами. Иоганн держит пистолет со взведенным курком.
Подъезжают всадники. И ездоки, и лошади еще дышат боевым азартом.
- Тысяча чертей! - восклицает мужчина в форменной шляпе. - Откуда взялась эта шайка? Да еще под самым Дрезденом!
- Вы спасли нам жизнь, я не знаю, как благодарить вас, - с чувством говорит Кемпелен.
- Гвардии ротмистр Отто фон Гониг! - лихо подняв свечой лошадь, представляется первый всадник.
- Иозеф Фридрих барон фон Ракниц, - распрямляется в седле другой.
Кемпелен называет свое имя. Лицо барона озаряется приветливой улыбкой.
- Мы безмерно счастливы, что сумели оказать вам услугу!
Из кареты выглядывает Тереза. Ракниц приподнимает шляпу.
Тем временем слуги и подоспевшая Жужа хлопочут у раненых. Золтан отделался легким ушибом, Дьюла не может ступить на ногу, но кость, видимо, не повреждена. Больше всех пострадал Андраш, он потерял много крови и нуждается в помощи.
- Надо поторапливаться, уже темнеет, - озирается ротмистр.
- Вряд ли эти негодяи осмелятся вновь напасть, но я обязан доложить о случившемся дежурному офицеру.
Путешественники рассаживаются по каретам. Место Андраша на козлах занимает Янош. Всадники образуют эскорт. Маленький кортеж трогается. Лишь человек с простреленной грудью остается лежать на обочине дороги рядом с поваленным деревом. Кто-то прикрыл его ветками.
Миновав без приключений несколько деревень, проехав по освещенному редкими фонарями Фридрихсштадту, путешественники оказались


362
у ворот Вильсдруффер, ведущих в предместье Дрездена. Пока городская стража проверяла подорожную Кемпелена, ротмистр Гониг отправился в дежурную часть расквартированного неподалеку кавалерийского корпуса.
Меж тем стал накрапывать дождь, и Ракниц поинтересовался, есть ли у путешественников пристанище. Узнав, что они рассчитывают на гостиницу, барон выразил сомнение, удастся ли в столь поздний час найти приличествующий их положению ночлег, и предложил гостеприимство: «У меня вы найдете все необходимое. Дорога займет не более получаса». Кемпелен было заколебался, боясь причинить своему спасителю лишнее беспокойство, но Тереза неожиданно сказала: «Раз господин барон столь же любезен, сколь храбр, мы не должны отказываться от его приглашения». Ракниц с любопытством взглянул на девушку. Тереза покраснела. Но в темноте этого никто не заметил.
Вернулся Гониг и сообщил, что на место происшествия высланы разъезды. Он одобрил решение путешественников заночевать в имении барона и распрощался с ними до утра.
Вскоре кареты въехали в село Ракниц. За высокой оградой залаяли собаки. Сторож с фонарем отворил узорчатые ворота. В глубине усадьбы возвышался двухэтажный особняк.
Тереза просыпается от шума за окном. Звенят клинки, раздаются грозные выклики. Сердце замирает в тревоге, ей чудится лесная дорога... Но она вспоминает, что это было вчера, и открывает глаза.
Небольшая спаленка затемнена шторами. Косой луч солнца гладит зеркальный бок шифоньера. На трельяже сияют ослепительно белые розы. Тереза выскальзывает из-под одеяла, босиком бежит к окну и откидывает полу занавески.
Неподалеку от дома на зеленой лужайке фехтуют Ракниц и Гониг. В белой рубашке с закатанными рукавами, со сверкающим на солнце клинком барон представляется Терезе олицетворением мужества и благородства. Он высок ростом, не широкоплеч, но ладен, густые каштановые волосы, ниспадая на плечи, обрамляют бледное лицо, глаза глядят из-под бровей пылающими угольями. Вот он рванулся вперед и, выбросив клинок, присел в глубоком выпаде. «А-а-а!» - протяжно звучит воинственный клич. Тереза привстает на цыпочки, восторженно колотится сердце. Но она ликует преждевременно. Юркий ротмистр делает едва уловимое движение, и рапира барона с жалобным стоном падает на землю. Тереза в досаде топает ножкой. Кружевной чепец съезжает набок, волосы рассыпаются по батистовой кофте.


363
- Господи, тебя же могут увидеть! - раздается за спиной голос матери.
Девушка нехотя отходит от окна.
- Который час? - спрашивает она, присаживаясь на низенький пуфик перед трельяжем.
- Скоро двенадцать. Ты спала так сладко, что мы не решились тебя будить. Сейчас я пришлю Жужу. Когда приведешь себя в порядок, спускайся вниз. У папы важный гость.
- Хорошо, мама... Откуда эти чудесные розы?
- Господин барон велел поставить в твою комнату. Он очень мил.
Тереза хочет поправить цветы в вазе, но вдруг отдергивает руку.
«Ой!» - вскрикивает она, облизывая уколотый пальчик. Затем смотрит на себя в зеркало и строит уморительную рожицу.
«Важным гостем» был адъютант дрезденского губернатора обер-лей- тенант фон Люттишау. Он приехал выразить Кемпелену сожаления, что его приезд в резиденцию светлейшего курфюрста Фридриха Августа омрачен столь прискорбным происшествием. Высшие власти, сказал он, обеспокоены появлением шайки в окрестностях города. Рота гренадеров обшарила близлежащие леса и деревни, задержано несколько бродяг, арестованные будут показаны господину фон Кемпелену-дая опознания. Пока же установлено, что вчера вечером какой-то чёловек переправился на правый берег Эльбы, высадился у села Кадиц и, бросив лодку, направился пешком в Новый город. Его видели местные рыбаки. Незнакомец был в плаще, но без шляпы. Он очень торопился.
Кемпелен поблагодарил обер-лейтенанта за внимание и заметил, что не намерен долго задерживаться в Дрездене. Он хочет осмотреть здешние достопримечательности, а заодно выставить свой шахматный автомат, о котором господин фон Люттишау, возможно, слышал.
Люттишау о турке, разумеется, слышал и поинтересовался, где этот знаменитый автомат будет выставляться. Узнав, что Кемпелен рассчитывает на совет и содействие графа Марколини, к которому имеет рекомендательное письмо, обер-лейтенант любезно предложил доложить о нем графу. На том и расстались. Вскоре прискакал вестовой и сообщил, что его превосходительство граф Марколини назначил господину фон Кемпелену аудиенцию на четыре часа пополудни в своем доме на Гроссер Брюдергассе.
Обедали все вместе. Хотя немецкая кухня изысканностью не отличалась, на отсутствие аппетита никто не жаловался. Барон оказался театралом и развлекал гостей анекдотами из жизни артистов. Когда же речь зашла о сценическом искусстве, Тереза проявила тонкий вкус, на¬


364
блюдательность, основательное знание предмета и, случалось, ставила барона в тупик. Ракниц восхищенно слушал девушку, не скупился на комплименты, чем испортил настроение Иоганну, не проронившему за столом ни слова. Кемпелен, напротив, был доволен дочерью, однако в возникавших спорах дипломатично занимал нейтралитет. Ротмистра Гонига беседа о театре не волновала, несколько раз он пытался свернуть на вчерашнее происшествие, но, не встретив поддержки, пристроился к кувшину с пивом и вскоре потребовал второй.
Когда Кемпелен уехал в Дрезден, Ракниц пригласил гостей на прогулку. Все с радостью согласились, кроме Иоганна, отдавшего предпочтение шахматным баталиям с Давидом. Антон тоже остался дома: он получил приказ никуда от автомата не отлучаться.
С высокого холма, поднимающегося за селом Ракниц, открывается прекрасный вид на всю округу. Вдали, словно гигантская птица, распластала свои струящиеся крылья широкая Эльба. Лента реки окаймлена сверкающими башнями Дрездена, золотящимися на солнце крышами домов и безбрежным, до самого горизонта, лесом.
Путники стоят на вершине холма. Ласковый ветерок овевает их лица, солнце расцвечивает землю осенними красками. Все молчат, зачарованные красото ° их мира. Сладостное волнение наполняет
Эльба


365
сердце Терезы. Воображение переносит ее в раскинувшийся внизу город. Она видит себя среди тенистых аллей, обступающих Цвингер, на Брюлевских террасах, спускающихся к Эльбе, и рядом - отважного рыцаря, готового на подвиг по первому зову своей дамы. Вот они медленно проходят по набережной, сворачивают на площадь, где ажурными башнями взметнулся в небо старинный храм, и тогда благородный рыцарь подает ей руку...
И вдруг не в мечтах, а наяву Тереза ощущает легкое прикосновение к руке. Горячая искра пробегает по ее телу. Она боится пошелохнуться.
Ракницу передается ее трепетное волнение.
- Что с вами? - тихо спрашивает он, осторожно сжимая ее запястье.
- Мне очень хорошо, - шепчет девушка, не отнимая руки.
Ракниц о чем-то говорит, на что-то указывает, словно проводит своих гостей по площадям и улицам города. Но Тереза ничего не слышит. Она полна необъяснимым чувством, рожденным внезапным прикосновением.
Налюбовавшись видом Дрездена, путники выходят на старую епископскую дорогу. Теперь их взору открывается Саксонская Швейцария - полукружие гор с лесами и виноградниками на пологих склонах. Они спускаются в село Плауден. Крестьяне почтительно снимают перед ними шляпы, крестьянки в коротких, до икр, юбках неумело приседают в книксене.
Они идут вверх по течению реки Вайсериц с ее бесконечными обводными каналами, водяными мельницами, сплавными плотами. Анна с интересом слушает пояснения барона, Карой швыряет в воду камешки, которыми предусмотрительно набил карманы, Тереза задумчиво смотрит вдаль. Гониг и Жужа заметно поотстали и, видимо, вполне друг другом довольны. В светло-желтом колете с голубыми отворотами ротмистр выглядит неотразимым. Он сыплет без умолку какие-то шуточки, а девушка, отвернувшись, хихикает.
У порохового завода путники сворачивают на Цельнишскую дорогу и возвращаются домой.
- Господин барон, - встречает его старый слуга, - из Майсена доставили вазу. Я отнес ее в гостиную.
- Не желаете ли взглянуть? - спрашивает гостей Ракниц.
Благородные линии саксонского фарфора вызывают у женщин восхищение. Сосуд как бы светится изнутри. Нежная роспись подчеркивает совершенство формы. Тереза благоговейно проводит пальцами по плавным изгибам вазы. Для кого она предназначена? - думает девушка, и что-то странное трогает ее за сердце.


366
Граф Камилло Марколини, обер-ка- мергер, действительный тайный советник, генеральный директор академии искусств и картинной галереи, пользовался при саксонском дворе большим влиянием. Итальянец по происхождению, он к сорока годам успел сделать блестящую карьеру благодаря практичному уму и неистощимой энергии. С курфюрстом Фридрихом Августом его связывали не только деловые отношения и светские развлечения, особенно охота, но и единство веры: оба были католиками. Католиком был и Кемпелен;
Камилло Марколини
(1739-1814), саксонский давая емУ рекомендательное письмо к
министр и деятель искусств Марколини, граф Брюль это обстоя¬
тельство учитывал.
Вопросы вероисповедания приобрели в Саксонии особую деликатность. В конце XVII века курфюрст Август Сильный принял католичество, чтобы завладеть польской короной. После поражения в Семилетней войне саксонские курфюрсты лишились польского престола, но остались католиками, тогда как большинство их нынешних подданных продолжало исповедовать лютеранство.
Если с «государем-папистом» верноподданные немцы волей-неволей ^ мирились, то его клеврета откровенно недолюбливали, хотя и побаивались. Но и Марколини не питал симпатий к своим новым согражданам, как все итальянцы, считая их варварами. Об этом граф Брюль рассказал Кемпелену еще в Лондоне, и когда Марколини встретил гостя традиционным приветствием на скверном немецком языке, тот ответил на чистейшем итальянском: «Buon giorno».*
- Клянусь мадонной, в ваших жилах течет итальянская кровь! - восклицает Марколини.
- Я венгр, но часть моего сердца принадлежит Италии. Годы, проведенные на Апеннинах, были самыми счастливыми в моей жизни.
- О, Италия! - вздыхает граф, устремляя мечтательный взгляд в окно, за которым открывается вид на площадь и тяжелый портал Софийской церкви. В глубоко посаженных глазах Марколини вспыхивают блест¬
* Добрый день (итал.).


367
ки италийского солнца, будто мрачная усыпальница князей и княгинь Саксонского дома вдруг превратилась в один из прекраснейших соборов его родины.
- Кусочек Италии можно найти и в Дрездене, - говорит он, возвращаясь к действительности. - Я имею в виду картинную галерею. Но, разумеется, и оперу. Труппа синьора Бертольди превосходна. Особенно хороша Аллегранти. Вы непременно должны послушать ее в «Чеккине»*.
Марколини распечатывает конверт и, пробежав вскользь письмо, продолжает:
- Граф Брюль рекомендует вас как человека, наделенного несравненными талантами...
Кемпелен делает протестующий жест.
- Да, да! - не принимает возражений Марколини. - Шахматный автомат удивительное изобретение, мы с нетерпением будем ожидать ваших выступлений. Вы уже выбрали зал? Нет? Тогда лучшего места, чем отель «Польша», вам не найти... Где вы остановились?
- У барона Ракница.
- Достойнейший человек! Мне доложили, что он помог отбить нападение шайки негодяев. Неслыханное для Дрездена происшествие!
Стук в дверь прерывает его словоизлияния.
- Жду ваших приказаний, эксцеленц! - произносит вошедший.
Голос кажется Кемпелену знакомым, он оборачивается. В дверях стоит Мюльбергер. При виде Кемпелена лицо его покрывается розовыми пятнами. На левой щеке проступают свежие царапины.
- Между прочим, я ищу вас со вчерашнего дня, - поджимает и без того тонкие губы Марколини.
- Я занимался размещением книг в Японском дворце. Пришлось даже заночевать в Новом городе.
- Господин гофкомиссар Мюльбергер, господин фон Кемпелен, - представляет их друг другу Марколини.
Легкие кивки в знак приветствия. Никто не изъявляет желания быть узнанным.
- Господин гофкомиссар проводит вас в отель, - продолжает граф, обращаясь к Кемпелену. - Он поможет вам выбрать лучшие комнаты и зал для демонстрации автомата. Надеюсь, однако, что вы не откажетесь дать одно из представлений и в моем доме? Я ведь тоже немного играю в шахматы.
- Всегда к вашим услугам! - поднимается Кемпелен.
* Главная героиня оперы Н. Пиччинни «Чеккина, или Добрая дочка».


368
Мюльбергер пропускает его вперед.
В прихожей слуга подает им плащи.
- Я не вижу вашей шляпы, господин гофкомиссар, - говорит он растерянно.
- Шляпа плавает в Эльбе. Ее сдуло ветром, когда я скакал по мосту.
Неплохое начало, думает Кемпелен, косясь на Мюльбергера. Новый
город, черный плащ, шляпа... Не эти ли приметы назвал Люттишау? И царапины на щеке... Легко пораниться, когда продираешься сквозь чащобу. И обронить шляпу...
- Я приятно удивлен вашим мастерством, господин барон. Все это отлично сработано.
- Ваша похвала, господин Кемпелен, дороже любых наград, - расцветает Ракниц.
Собеседники стоят посреди большой комнаты, оборудованной под мастерскую. Неожиданно для Кемпелена барон оказался любителем механики и в тот же вечер, волнуясь, как студент перед экзаменом, попросил знаменитого изобретатели познакомиться с его работами. Ракниц конструировал средства театральной машинерии: раздвижные блоки декораций, лебедки для летающих «ангелов» и «демонов», распускающиеся деревья, словом, всевозможные чудеса из комедии дель арте. Все это выглядело довольно примитивно, но требовало терпения, аккуратности, профессиональных навыков, а потому Кемпелен не слишком грешил против истины, когда расточал похвалы в адрес хозяина дома.
- А это что за устройство? - спрашивает он, подходя к золотистому шару.
- Иллюзионный аппарат для «Любви к трем апельсинам»*. Желаете посмотреть, как он действует?
Кемпелен знает этот трюк с исчезновением, но благожелательно кивает, чтобы доставить барону удовольствие.
Ракниц раздвигает оболочку полого шара.
- Перед зрителями появляется сидящая в «апельсине» принцесса, - поясняет он, с трудом протискиваясь на прилаженную внутри скамеечку. - И вдруг девушка исчезает...
Кемпелен представляет себе Ракница в шахматном автомате, и ему становится весело.
- А на сцену выпархивает голубка, - слышится голос уже невидимого барона, изображающего пропавшую принцессу.
Театральная сказка К. Гоцци.


369
- Остроумно, - замечает Кемпелен, помогая Ракницу выбраться из «апельсина». С такой «техникой» он был бы разоблачен при первой же демонстрации автомата.
- По сравнению с шахматным автоматом это детская игрушка,- угадывает его мысли барон, отряхивая полы сюртука.
- Шахматный автомат, разумеется, устроен посложнее, но все же главное в нем не механика, а идея.
- Что вы имеете в виду?
- Основной замысел. Во-первых, он должен казаться невыполнимым...
- А во-вторых?
- Выполнимым.
- Парадокс?
- Если хотите. С одной стороны, явление, противоречащее здравому смыслу, с другой - реальность с учетом последних научных достижений. Вот вы, например, господин барон, человек высоко образованный, к тому же искусный механик, считаете ли вы возможным создать машину, играющую в шахматы?
- В принципе - да. Но на это нужно потратить едва ли не целую жизнь.
- Мне потребовалось полгода.
- Вы шутите?!
- Нисколько. На больший срок у покойной императрицы просто не хватило бы терпения.
- Тогда позвольте усомниться, что ваш автомат - чистая машина.
- В том-то и суть, что задача допускает несколько решений. Одно из них вы выбираете для себя, другие оставляете для публики... Механика и иллюзия - родные сестры.
Ракницу показалось, что в длинных, как у цыганки, глазах Кемпелена промелькнуло лукавство с печалью пополам.
Еще не вполне проснувшись, Тереза роняет сонный взгляд на трельяж, и в груди радостно звенят колокольчики. Белые розы превратились в алые! Она спрыгивает с постели и кружится по комнате, а колокольчики звенят так звонко, что их слышит Жужа и застывает на пороге, изумленно взирая на юную госпожу.
Сидя перед зеркалом, Тереза рассеянно наблюдает, как Жужа укладывает ей волосы. Чувство первой любви переполняет ее сердце.
- Тебе нравится барон?
- Видный мужчина, - отвечает служанка, думая о ротмистре.
- По-моему, он настоящий рыцарь... Какие розы!


370
Жужа хихикает.
- Да они вовсе не от барона! Их срезал ночью Иоганн, все руки исколол.
Тереза прикусывает губу. Колокольчики умолкают.
- А что делает господин барон?
- Он еще вчера уехал в город. А господин Кемпелен отправился куда-то рано утром с Антоном и Давидом. Велел собираться. Переезжаем в гостиницу, забыла название...
- Не дергай так сильно, ты вырвешь мне все волосы! - злится Тереза.
- Простите, барышня, - улыбается про себя Жужа. Ей легко и радостно. Вчера на прогулке Отто так сладко ее поцеловал.
Когда стало известно, что путешественники переселяются в отель «Польша», Давид категорически отказался следовать за ними. «Всяк сверчок знай свой шесток, - сказал он. - Зачем я буду торчать среди вас, как бельмо на глазу? Отвезите меня на Цигельгассе, есть у меня там знакомый коммерсант, господин Фридман, у него и погощу».
Пристроив Давида, Кемпелен и Антон отправились в городскую тюрьму. Надзиратель, рыжий унтер с кулаками в кувалду, вывел пятерых арестантов.
Кемпелен не решается вынести приговор этим несчастным. Все они на одно лицо: грязные, голодные, озлобленные. Он боится ошибиться и вопросительно смотрит на Антона.
- Этот, - говорит Антон, указывая пальцем на рябого детину.
- Чего, этот? - огрызается бродяга.
- Пусть снимет тряпье, - говорит Антон.
- На мой камзол позарились? - склабится оборванец.
- Ну-ка, живо, раздевайся, не то помогу! - показывает волосатый кулак унтер.
Рябой бросает ему под ноги рваную куртку, надетую на голое тело.
- На, подавись!
- Пусть повернется, - снова говорит Антон.
Синяк в полспины уже начал отливать желтизной.
- Он попал мне под руку, - поясняет Антон.
- Да я вас знать не знаю! - рычит рябой. - Били меня, верно, да только не вы!
- Я, - неумолимо свидетельствует Антон.
- Ну-ка, выкладывай, кто командовал вашей шайкой! - засучивает рукава унтер.
- Мы, пожалуй, пойдем, - говорит Кемпелен. Эта сцена его угнетает.


371
- Не беспокойтесь, господа, - недобро щурится надзиратель, - на допросе он все выложит.
СТРЕЛЫ КУПИДОНА
Отель «Польша» (отзвук былого величия саксонских курфюрстов) был одной из фешенебельных гостиниц Дрездена или Резиденции, как тогда называли левобережную часть города. Благоустроенный каменный дом в четыре этажа, просторные, со вкусом обставленные комнаты, два зала для балов и концертов, изысканная кухня, почтительное обслуживание, - все это привлекало знатных путешественников, приезжавших в столицу Саксонии.
По протекции графа Марколини Кемпелену отвели апартаменты в бельэтаже с небольшим залом. На одном этаже с господами поселились Жужа и Дьюла, остальные слуги разместились в дворовых пристройках.
Первая демонстрация шахматного автомата состоялась в понедельник, 29 октября, к великому удивлению Кемпелена, при полупустом зале. Все разъяснилось на следующий день, когда представление удостоили своим посещением губернатор граф фон Баудиссин и генерал-полицмейстер фон Шенберг. Благонравные бюргеры сочли этот жест отцов города официальным актом «дозволения» и теперь уже дружно приносили свои талеры в жертву любопытству. Всё же Кемпелен ограничился одним ежедневным представлением с трех до четырех часов пополудни.
Ракниц не пропускал ни одного представления. Он занимал место в заднем ряду и горящим взором впивался в бедного турка, старательно занося в книжечку какие-то заметки. Кемпелена это ничуть не беспокоило, скорее, даже забавляло. Он охотно общался с бароном, нередко приглашал его в гости, но об автомате больше не заговаривал. Впрочем, и Ракниц избегал этой темы, предпочитая беседы о театре, живописи, архитектуре. С Терезой он был подчеркнуто вежлив и, казалось, не замечал ни внезапных перемен в ее настроении, ни выразительных взглядов, которыми влюбленная девушка невольно одаривала своего бесчувственного или недогадливого избранника.
Больше везло в любви Жуже. Она частенько отпрашивалась то в магазин, то на рынок и возвращалась веселая, счастливая, но почти всегда без покупок. Однажды Тереза увидела, как Гониг, крадучись, вышел из комнаты служанки, и хотела было наябедничать матери, но потом передумала, посчитав это недостойной местью за свое неразделенное чувство.


372
Дрезден. Дворцовый ансамбль
Дрезден. Японский дворец


373
Путешественники не теряли времени даром. Они гуляли по Дрездену, любуясь его дворцами, соборами, парками, побывали в театре, академии изобразительных искусств, Японском дворце, кунсткамере. Так прошла неделя. Наконец настал долгожданный день. Гости получили разрешение на осмотр картинной галереи.
С затаенным волнением поднимаются они по веерообразным ступеням лестницы, пристроенной к зданию бывших курфюрстских конюшен на Юденхофе, через внутренний коридор проходят в высокий зал и замирают, оглушенные симфонией красок, торжеством обнаженных тел, земным и небесным благолепием. Все стены от потолка до пола увешаны полотнами художников итальянского Ренессанса.
В те времена экспозиция была произвольной; картины группировались по мере их поступления, вывешивались на свободные места, отсутствовали даже таблички с названиями и именами мастеров. Путеводителем служил каталог, и хотя Кемпелен знал его наизусть, целиком доверился инспектору галереи Иоганну Антону Риделю; только он мог свободно ориентироваться в этой волшебной мозаике. Даже Ракниц остерегался щеголять своей эрудицией в его присутствии.
Переходя от картины к картине, Ридель рассказывает о знаменитых мастерах, сюжетах, замыслах, воплощениях.
Гости долго стоят перед Рафаэлевой мадонной, взволнованные одухотворенной красотой богоматери, ее земной тревогой за судьбу сына.
- Картина приобретена за 20 тысяч цехинов*, - заключает свои пояснения Ридель.
- Это дорого или дешево? - интересуется Анна.
Инспектор пожимает плечами.
- По сравнению с миллионом, истраченным Августом Сильным на королевские регалии...
- Эта картина бесценна, - вздыхает Тереза, видя, что Ридель направляется к следующему полотну. Она простояла бы здесь целый век...
Теперь гости любуются другой женщиной - «Спящей Венерой», ибо невозможно оторвать восхищенных глаз от нежных форм ее тела, очерченных плавными линиями, от благородной красоты лица, от чувственной прелести всего ее облика.
У ног богини любви резвится купидон. Его фигура сильно попорчена. Стрелы в колчане едва угадываются. Или они уже выпущены в цель?
* Цехин - старинная золотая монета, примерно равная дукату, чеканившемуся в некоторых европейских странах в XVIII веке.


374
- Как это произошло, господин Ридель? - спрашивает Кемпелен с оттенком сожаления.
- В отличие от людей картины не любят путешествовать. На долю богини любви выпали тяжкие испытания. Сначала она проделала долгий путь из Италии в Дрезден, Август Сильный возил ее с собой в Варшаву, а во время последней войны* мне пришлось трижды прятать ее в Хубертсбурге и Кенигсштайне. Она тряслась на дорогах, плавала по Эльбе, сырела в подвалах...
- Чем же объяснить, что пострадал только проказник Купидон?
- Мы исследовали холст. Оказалось, Купидон прописан позже и не лежит на грунте.
- А зачем понадобилось Тициану вписывать его в уже законченную картину?
- Возможно, это было прихотью заказчика... Или вы подвергаете сомнению само авторство?
- Столь категорично я судить не вправе. Однако в Италии мне посчастливилось познакомиться с несколькими работами Тициана, и мною владеет ощущение, что «Спящая Венера» чем-то отличается от них. То ли Тициан писал женщин с более пышными формами, то ли линии у него более плотные...
Ридель и Ракниц смотрят на Кемпелена с нескрываемым удивлением.**
Все переходят к «Динарию кесаря».
- Вот это бесспорно Тициан, - говорит Кемпелен.
Когда гости приступили к осмотру следующего зала, среди них не оказалось Терезы.
- Где она? - беспокойно оглядывается Иоганн.
- Ей захотелось побыть наедине с Мадонной, - говорит Анна.
- Я приведу ее, - вызывается Ракниц к великому неудовольствию Иоганна.
А Тереза тем временем молит деву Марию даровать ей счастье. И святая Мадонна внемлет ее мольбам и посылает влюбленной девушке
* Семилетней (1756-1763).
** В конце XVII века, когда саксонский курфюрст Август II (Сильный) приобрел в Италии «Спящую Венеру», ее считали произведением Тициана. Только через полтора столетия было доказано, что картина принадлежит кисти Джорджоне (1476-1510), а после его смерти Тициан дописал лишь идиллический пейзаж и Купидона, резвящегося у ног богини любви. С течением времени фигура Купидона непоправимо испортилась, и в 1843 году при реставрации картины ее вовсе убрали с полотна.


375
Тициан Вечеллио (1488-1576) Тициан. «Динарий кесаря», 1516
того, о ком она мечтает. И увидев подле себя барона, Тереза обращает к нему взгляд, способный растопить самое ледяное сердце. И ощутив в глазах девушки бесконечность, Ракниц испытывает неожиданное волнение. Повинуясь внезапному движению души, он осторожно привлекает к себе Терезу.
Девушка трепещет, как пойманная птица, неумело отвечая на первый поцелуй. Захватывает дыхание. Слабеют ноги. И чтобы не грохнуться оземь, Тереза обвивает дрожащими руками его шею, зарываясь пылающим лицом в кружева на его груди. И кажется, что проходит вечность... А мадонна все так же тревожно смотрит на мир, полный любви и страданий.
- Терезка! Тебя все ждут! - звенит и осекается мальчишеский голосок.
Перед ними стоит Карой.
- Мне стало дурно, - находится девушка, освобождаясь от объятий Ракница. - Господин барон, проводите меня к родителям...
- Ты нездорова? - спрашивает мать, глядя на ее пылающие щеки.
- Я очень устала... Можно мне уехать домой?
- Я провожу вас, - вызывается Иоганн, опасаясь, что его опередит Ракниц.


376
- Нет, нет! - неожиданно резко возражает Тереза. - Со мной поедет Жужа.
Марколини бегает взад-вперед по своему кабинету, отчаянно жестикулируя и чертыхаясь. Только что он имел неприятный разговор с губернатором, а теперь ждет гофкомиссара Мюльбергера, чтобы задать ему трепку. Неужели эта скотина снова впуталась в грязное дело? Американские спекуляции совсем замутили его бараньи мозги!
- Diabolo!
Он едва не натыкается на вошедшего гофкомиссара и, отскочив назад, брезгливо морщится. Мясистое лицо с тяжелым подбородком на бычьей шее кажется ему сегодня особенно отталкивающим. Вдобавок от него разит пивным перегаром, а этот истинно немецкий дух Марколини вообще не выносит.
- Надеюсь, вам известно, что на кареты господина Кемпелена было совершено нападение? - спрашивает он без обиняков, глядя в упор на гофкомиссара.
- Это известно всему Дрездену, эксцеленц, - говорит Мюльбергер.
- В тот день вы, кажется, занимались библиотекой в Японском дворце? Однако после обеда вас там не видели.
Бычья шея гофкомиссара наливается кровью.
- Уж не подозреваете ли вы меня в попытке ограбления?
- Я подозреваю вас в глупости и, думаю, не без оснований!..
Марколини впивается в собеседника острым взглядом и, не давая ему
передышки, продолжает:
- Вы были знакомы с господином Кемпеленом до Дрездена?
Удар пришелся под ложечку. Гофкомиссар скисает.
- Был, - говорит он, опуская глаза. Лгать бессмысленно, обо всем мог рассказать Кемпелен.
- Почему вы сделали вид, что не узнали его?
- Мне не особенно приятно вспоминать обстоятельства нашей встречи.
Марколини усаживается в кресло, оставляя гофкомиссара стоять, как перед судьей.
- Извольте объяснить!
Мюльбергер сбивчиво повторяет свой лейпцигский рассказ.
- Браво! - восклицает граф. - Уж не начитались ли вы старинных комедий, синьор Тарталья?* Покажите мне хоть одного человека, спо-
Злодей из итальянских комедий дель арте.


377
собного поверить в эту сказку, если он, разумеется, не похож на вас!.. Где вы были в тот вечер, когда кареты Кемпелена подверглись нападению?
- Я не могу ответить на ваш вопрос, эксцеленц. Честь дамы...
- Которая оставила столь глубокий след не только в вашем сердце, но и на вашей физиономии?
Мюльбергер молчит, уставясь в пол. Царапины на его щеке еще не зажили.
- Против вас имеются серьезные улики, господин гофкомиссар. Один из разбойников, напавших на кареты, арестован и на допросе назвал ваше имя.
- Это ложь!
- Хотелось бы верить! Однако считаю своим долгом предупредить: вы попали в скверную историю, и если не докажете алиби, я буду бессилен вам чем-либо помочь...
Марколини вновь бегает по кабинету. Плевать ему на гофкомиссара с его грязными делишками! Но этот подлец фон Баудиссин не упустит случая шепнуть курфюсту: вот, мол, каким негодяям доверяет ваш итальянец]. Ах, эти варвары!..
Мюльбергер понуро бредет по мокрой от дождя мостовой. Мысли его путаются, он не знает, что предпринять. Откуда дует ветер? Кто желает его погибели? Не пронюхал ли что-нибудь полковник?
Ноги приносят гофкомиссара на Шлоссгассе. У отеля «Польша» стоит карета. Это Кемпелен со своими спутниками только что возвра-
Старый Дрезден


378
тилея из картинной галереи. Мюльбергер вспоминает Лейпциг. Венгр не причинил ему зла, даже предостерег от грозящей опасности. Ох, как не хочется снова ощутить на себе насмешливый взгляд этого странного человека! Но ничего не попишешь, его судьба находится сейчас в руках Кемпелена. Они должны объясниться.
А Кемпелен глядел из окна бельэтажа на унылую фигуру под дождем и думал о том же.
Утром его снова посетил обер-лейтенант фон Люттишау. Он принес новость: рябой бродяга сознался в разбойном нападении, показав на допросе, что какой-то человек предупредил их о каретах «с мешком золота»; сам он наводчика не видел, но слышал, как его называли «господином Мюльбергером». - «Правда, Мюльбергеров более чем достаточно в Саксонии, - добавил с улыбкой адъютант губернатора, - но не имеет ли господин фон Кемпелен каких-либо соображений на этот счет?» Кемпелен никаких соображений не имел, но, оставшись один, призадумался.
Цепь улик замкнулась на Мюльбергере. Мотивами могли служить и непомерная алчность, и желание избавиться от лейпцигского свидетеля. Но все это выглядело слишком уж гладко. Внешне безукоризненная логика вызывала недоверие. С какой стати, рассуждал Кемпелен, Мюльбергер будет раскрывать свое имя людям, которые при неудаче сразу же его выдадут? Пусть гофкомиссар безнадежно глуп, однако не настолько, чтобы лишиться чувства самосохранения? Не воспользовал\ ся ли кто-то его именем, чтобы замести собственные следы? И все иные улики против гофкомиссара, если судить без предвзятости, - случайное совпадение? ^
Так размышлял Кемпелен, и когда ему доложили о приходе Мюльбергера, он уже составил план действий.
- Господин Кемпелен! - надрывно восклицает гофкомиссар. - Клянусь честью, к нападению на дороге я непричастен!
- Успокойтесь, господин Мюльбергер. Если бы я в этом сомневался, навряд ли согласился с вами встретиться.
- Так вы мне верите?!
- К сожалению, моя вера не может служить доказательством вашей невиновности. Но разве вы сами не в состоянии опровергнуть обвинения?
- Я попал в западню, у меня нет алиби. Речь идет о женщине. Даже язык не поворачивается произнести ее благородное имя...
- Благородное имя предполагает благородство души, и поскольку вам грозит серьезная опасность...


379
- Какое, к черту, благородство! - вдруг срывается Мюльбергер. - Да эта блудливая бабенка ни за что не признается в адюльтере!
Кемпелен подавляет в себе желание немедленно указать гофкомис- сару на дверь. Грязное животное! Но и дама хороша. Пустить такого в свою спальню!
- Алиби не главное в этом деле, - говорит он, гася гнев. - Никто не утверждает, что вы лично участвовали в нападении.
- Но меня оговаривает разбойник!
- Откуда он знает ваше имя? И какой ему резон на вас клеветать?
Этого гофкомиссар понять не может и тупо глядит на Кемпелена.
- У вас много врагов, господин Мюльбергер? - продолжает Кемпелен. ^ - Враги есть у всех.
- И вы никого не подозреваете?
- Увы, нет.
V - А обманутый супруг?
- Он вызвал бы меня на дуэль.
- Тогда нам придется вспомнить о ваших злоключениях в Лейпциге. Кто-то с вами не слишком вежливо обошелся...
- Купец?! - вздрагивает Мюльбергер, напрягая свою бычью шею.
- Вы его знаете?
- Из трактира... С рыбьими глазами... Он подставил мне подножку... Потом велел связать веревками... Потом...
Гофкомиссар умолкает, боясь сказать лишнее.
- Потом, - заканчивает за него Кемпелен, - он отправил на тот свет двух бродячих артистов и сделал бы то же самое с вами, окажись шахматный автомат настоящим.
«Откуда ему известно про циркачей?» - думает Мюльбергер, с ужасом глядя на Кемпелена.
- Все очень просто, господин гофкомиссар, - продолжает Кемпелен, которого уже давно злит тупость собеседника. - Только два человека могли связать ваше имя с автоматом и происшествием на дороге: я и тот купец. Один из них вас оговаривает... Продолжать?
- Не надо. Но скажите, зачем этому подлецу моя голова?
- Ваша голова ему, действительно, ни к чему, - усмехается Кемпелен. - Он всего лишь спасает свою, причем действует наверняка, ибо подозрения против вас вовсе не беспочвенны.
- Так это он охотится за шахматным автоматом? - соображает наконец Мюльбергер.
- Если не вы, значит, он.
Намек Кемпелена, что обвинение висит все-таки на нем, а не на зловредном купце, вновь повергает гофкомиссара в отчаяние.


380
- Что же мне делать?!
- Разыскать истинного виновника и передать его в руки властей.
- Легче найти иголку в стоге сена...
- Другого выхода у вас нет.
- Если бы хоть приблизительно знать, где он скрывается!
- А он не скрывается. Он преспокойно разгуливает по Дрездену, можно даже предположить где.
Мюльбергер подается вперед, как бы боясь пропустить слово.
- Где-то между Католической церковью и Новым городом, - без тени сомнений говорит Кемпелен.
- Значит, рано или поздно он должен пройти по мосту через Эльбу?
- Непременно. Но он может быть и не купцом, а крестьянином, монахом, евреем и даже курфюрстом. Словом, кем угодно, как в театре. Лишь от двух примет он не в состоянии избавиться: от рыбьих глаз и родимого пятна над левой бровью. Впрочем, пятно он иногда запудривает или прикрывает.
- Я найду его! - восклицает Мюльбергер, хватаясь за шпагу.
Если все рассчитано верно, думает Кемпелен, он непременно разыщет оборотня. А когда дурак сталкивается с дьяволом, еще неизвестно, кто берет верх. Но почему Кирхнер развязал негодяю руки? Или тот действует на свой страх и риск?
В эту ночь Кемпелену не спалось. Разговор с Мюльбергером укрепил его подозрения. Он уже не сомневался, что нападение на лесной дороге - дело рук человека с черной отметиной и рыбьими глазами и, кажется, знал теперь, кому они принадлежат. Все повторилось, как в страшном сне. Вот так же 15 лет назад попал он в засаду по пути в Темешвар, и предводитель шайки, рванувший дверцы кареты, рухнул на пыльную дорогу, сраженный его выстрелом. Прозрачные, полные звериной злобы глаза хайдука снова стояли перед ним, как живые. Какие дьявольские силы подняли его из могилы? Какими тайными узами связан он с турком? Почему чудесное воскрешение совпало с рождением шахматного автомата?
Напрасно уговаривал себя Кемпелен, что эти безумные годы развили в нем болезненную мнительность, что происшествие под Дрезденом могло быть простой попыткой ограбления и никак не связано с предшествовавшими событиями, - знал, чувствовал нутром, что погоня будет продолжаться, пока живет на свете его странное детище, сотворенное для шутки, но выросшее в злобного монстра, мстящего своему создателю за высокомерие и самонадеянность.
Утром Кемпелен проснулся с тяжелой головой и ломотой в пояснице. Опасаясь застарелой почечной болезни, он послал за врачом. Врач еде-


381
лал кровопускание и прописал лекарство. Демонстрация автомата в тот день была отменена.
Два дня Ракниц не появлялся в отеле и не давал о себе знать. Тереза вся извелась. Барон грезился ей во сне и наяву. Она видела его скачущим по лесной дороге, фехтующим на лужайке, спешащим к ней по гулкому залу галереи. И тогда она ощущала на своих плечах его сильные руки, замирала от сладостного страха, поцелуй снова жег ее губы. Где он? Почему не приходит?
Ночью она услышала какой-то шорох за окном, вскочила с постели и прильнула к стеклу. Скрипнула рама; стукнули ставни; мелькнула чья- то тень; кто-то спускался вниз, держась за веревку. На земле при свете фонаря тень оказалась ротмистром Гонигом. Он возвращался от Жужи. Тереза горестно вздохнула. И она распахнула бы окно для своего возлюбленного!
За утренним туалетом, преодолев гордость, Тереза спросила о бароне. Жужа сказала, что он удалился в свое имение. Но это ничего не объясняло. Тереза терялась в догадках. Ей уже чудилась соперница, воображение рисовало кошмарные сцены. Она сказалась больной и заперлась в своей комнате.
На третий день, когда сердечная мука переполнила все ее существо, Тереза села за письмо. Она писала Ракницу о своей любви, о том, что их соединила дева Мария, что не может жить без него и пусть он приедет как можно скорее... Доверив свои чувства бумаге, девушка заколебалась.
Не посмеется ли барон над ее излияниями? Любит ли он ее? Или все, что между ними произошло, было навеяно волшебным мгновением и не затронуло его сердца?
Она разрыдалась и спрятала письмо в ларец.
Уединясь в своем имении, Ракниц меньше всего думал о сердечных делах. Он думал о шахматном автомате. Удивительная машина Кемпелена задевала его самолюбие. Будучи искусным механиком или, по крайней мере, считая себя таковым, барон надеялся разгадать секрет автомата. Он уже накопил много наблюдений и составил определенное мнение, однако с чисто немецкой обстоятельностью вновь и вновь анализировал гипотезы, четким почерком выводя на листе бумаги параграф за параграфом.
Механическая часть устройства не казалась Ракницу чрезмерно сложной. Все эти рычаги, тяги, реверсы, шарнирные сочленения были для опытного мастера привычным делом. Но по-прежнему оставалось


382
загадкой, в какой части автомата скрывается живой игрок, почему он невидим для зрителей и каким образом узнает о передвижении фигур на доске.
За этими размышлениями и застал его ротмистр Гониг, навестивший друга по просьбе сердобольной Жужи.
- Хорош герой! - восклицает Гониг, заключая барона в объятья. - Бежал с поля боя, отсиживается в крепости, а бедная девушка все глаза выплакала.
- Какая девушка?
- Он еще спрашивает! Фройляйн фон Кемпелен. Надеюсь, это имя тебе знакомо?
- Ах, Тереза, - вздыхает Ракниц. - И что она?
- Как это «что»?! Обещал жениться, а теперь...
- Послушай, Отто, - хмурится барон, - мало тебе своих похождений?
- Мои похождения мне ничем не грозят, тебе же от священника не отвертеться. Впрочем, пора. Да и выбор твой я одобряю. Невеста хоть куда, а тесть... О тесте и говорить нечего. Только не забудь в приданое автомат попросить.
Ракниц и Гонит уставились друг на друга, словно затеяли игру в «моргалки». Первым сдается ротмистр. Взявшись за руки, друзья долго и весело хохочут.
- Кофе? Шнапс? Пиво? - вопрошает барон.
- Кофе. Меня что-то в сон клонит.
- С утра? А ведь эта девчонка совсем не в твоем вкусе. Диана ей добрых сто фунтов вперед даст.
- Чтобы по достоинству оценить скоромное, нужно иногда и попоститься.
- Весьма странные представления о посте! Ты давно не был на проповеди?.. Однако я велю приготовить кофе.
Оставшись один, Гониг извлекает из кармана маленький сверточек и кладет его на письменный стол.
- А с автоматом, между прочим, я и без господина Кемпелена разберусь, - говорит Ракниц, возвращаясь в кабинет.
- Может быть, может быть, - загадочно говорит ротмистр, - а вот без друзей... Иду я сегодня мимо конюшен, гляжу, жеребец рыжей масти копытом от нетерпения бьет. Ну, думаю, как раз для одного любознательного барона пригодится. Взял я его под уздцы...
- Нельзя ли поясней, господин Эзоп?
- Взгляните на стол, господин Архимед!


383
Ракниц разворачивает сверток. На листе бумаги, поблескивая красным лаком, лежит шахматный конь. Широкое основание, высокая подставка; изогнутую, как знак вопроса, шею венчает голова с острыми ушками. Такими фигурами играет автомат Кемпелена.
Ракниц взвешивает костяную фигурку в руке. Почему она такая тяжелая? Он берет увеличительное стекло. В том месте, где конская шея соединяется с подставкой, виднеется небольшой излом, а под ним резьба. Несколько поворотов и фигурка распадается на две части. Она оказывается полой. Внутрь вставлен железный стержень. Для чего? Для устойчивости?
- Где ты взял это?
- Представь себе, в своем кармане! На Жужу не грешу, наверное сгреб под утро вместе с часами... Я имею обыкновение класть их на тумбочку, - поясняет Гониг, улыбаясь.
- Часы серебряные? - спрашивает Ракниц после некоторого раздумья.
- Деревянные, - передразнивает его ротмистр. - Серебра только на цепочку хватило.
- Покажи!
Ракниц прислоняет железный корпус часов к обнаженному стержню шахматного коня.
- Видишь?
- Что я должен видеть?
- Предметы прилипают друг к другу, стержень намагничен, вот что! А к цепочке нет, она серебряная. Теперь понятно, почему ты совершил невольную кражу!
- И что из этого следует?
- Необходимо побыстрее вернуть шахматную фигуру на место. Пока не хватились...
ЭЛЬБИНСКИЙ МОСТ
Хереза сияет. Она вертится перед зеркалом, примеряя шляпки. Барон пригласил ее на прогулку. Хорошо, что отец на представлении, мог и не пустить. Еле маму упросила. Мама обо всем догадывается, но барон ей нравится. Да и как он может не нравиться!
- С перьями лучше, - говорит Тереза.
Какая же она дура! Бедный Иозеф страдал от лихорадки, не хотел ее волновать, а она Бог знает что передумала... Он любит ее! Едва поднялся с постели, тут же примчался. И так нежно взял ее за руку...


384
- Да ступайте же наконец! - торопит ее Анна. - И чтобы через час были дома, не то нам всем от отца достанется... Жужа, не забудь зонтики!
Иоганн расставляет на доске шахматы. Его сегодняшний партнер разыграл начало, рекомендованное Филидором. На пятом ходу Иоганн испробовал новое продолжение, пожертвовав коня за центральную пешку. Противник жертву принял, сумел отбить атаку и выиграл. Закономерно ли?
Иоганн изучает позицию. Черный король лишается рокировки; линии атаки открыты; ферзь и слон угрожают матом. Однако возможности защиты не исчерпаны. Он начинает анализ, но вскоре обнаруживает, что часто ошибается в расчете: то пропустит коварный контрудар, то не заметит простого опровержения. Какая-то тревога бередит его душу, мешает сосредоточиться. Он знает, что это мысли о Терезе. В последние дни с нею творится что-то неладное. Жизнерадостная и приветливая, она вдруг стала печальной, раздражительной, колючей. Ревнивым сердцем Иоганн чует соперника, но ищет спасительную лазейку. Может, она нездорова? Еще в картинной галерее жаловалась на усталость...
С видом скучающего принца входит Карой.
- Давайте во что-нибудь поиграем?
С Кароем занимаются все понемногу. Отец - естественными науками, Иоганн - математикой и латынью, Тереза - французским. Сейчас ее время.
- Почему вы не на уроке?
- Терезка уехала с бароном и ротмистром.
У Иоганна падает сердце.
- Она же нездорова!
Карой презрительно выпячивает губы.
- Ну да, нездорова! Притворялась. А как барон приехал, сразу поправилась.
- Почему вас не взяли?
- Терезка говорит, мал еще со взрослыми компанию водить, а я уже не маленький, хотите, стул одной рукой подниму?
Волна новых подозрений надвигается на Иоганна.
- Могли быть и другие причины, - говорит он самому себе.
- Я им целоваться мешаю! - вдруг выпаливает мальчик. Кровь ударяет в голову Иоганна.
- Опомнитесь, что вы говорите!
- Провалиться мне на этом месте! Они с бароном еще в картинной галерее целовались, сам видел. А потом Терезка плакала, письмо какое- то писала. И заметив, как исказилось лицо Иоганна, Карой пренебрежительным тоном добавляет: - Девчонка, что с нее взять!


385
Черно-белые фигуры на шахматной доске сливаются в грязное пятно. Иоганн с трудом отрывается от стола и, пошатываясь, выходит из комнаты.
Карой жонглирует ладьей, подбрасывая ее под потолок, но на душе у него противно, он чувствует, что совершил какую-то ужасную ошибку.
- Что вы здесь делаете?
В удивленном возгласе Анны слышится осуждение. Застигнутый с поличным, испытывая стыд и отчаяние, Иоганн теряет над собою власть.
- Вы бы лучше последили за вашей дочерью! - кричит он, потрясая листком бумаги.
Анна в растерянности опускается на стул. Опрокинутый ларец, рассыпанные безделушки, рыскающий по Терезиной комнате Иоганн, - все это так дико выглядит...
- Что случилось? Я ничего не понимаю!
- Предлагать себя, как уличная девка, это вы понимаете?!
- Вы сошли с ума, - испуганно шепчет Анна.
- Нет, не я сошел с ума... Вот, полюбуйтесь!
Иоганн швыряет ей под ноги смятый листок и, хлопнув дверью, выбегает из комнаты.
«Господи, за что такое наказание!» - охает Анна, ужасаясь пылким признаниям Терезы.
Швейцар был не в духе и мечтал о шкафчике, где стояла початая бутылка шнапса, но все же успел распахнуть дубовые двери перед мчавшимся вниз по лестнице молодым господином, иначе тот непременно расколошматил бы себе лоб. Прошептав очередной «Donnerwetter»*, швейцар вышел на улицу, проводил долгим взглядом бежавшего что есть мочи юношу, затем вернулся в вестибюль, растолкал дремавшего в углу рассыльного и велел ему идти в Католическую церковь. «Передашь сторожу Хольцу, что его племянник нуждается в помощи». «Какой племянник?» - спросил мальчик. «Обыкновенный», - ответил швейцар и, наградив его для вящей убедительности подзатыльником, отправился в cbojo^каморку к заветному шкафчику.
Через четверть часа у отеля «Польша» появился мастеровой с сумкой через плечо. Он перекинулся со швейцаром несколькими словами и направился в сторону набережной.
* «Черт возьми!» (нем.).


386
Кемпелен смотрит на злополучное письмо, как на гремучую змею.
- Мне бы не хотелось его читать, Анна.
- Но в нем столько чувства... Бедная девочка, она влюблена и страдает!
- Может, просто фантазирует? Придумала себе предмет воздыханий, как в сентиментальных романах... Ведь ей только шестнадцать. /
- Уже шестнадцать, Фаркаш. В этом возрасте все так легко случается...
- Что значит «все»? - супится Кемпелен.
- Не подумай плохого, - смущается Анна, - барон человек чести, да и Тереза девушка гордая.
- Судя по письму, этого не скажешь.
- Для первого признания слов не выбирают, они рождаются из сердца. К тому же письмо не отправлено, оно не предназначено для чужих глаз.
- Ты находишь ее чувства серьезными?
- Разве можно измерить глубину чувств?
- А барон?
- Кто знает, каковы его намерения.
- Мы через несколько дней уезжаем... Меня больше волнует Иоганн.
- Он был не в себе. Тереза лишила его надежд.
Вид Дрездена с мостом Августа Сильного с правого берега Эльбы. Это самый ста - рый мост в Дрездене через Эльбу, он соединяет старый и новый город. Бернардо Белотто, 1748


387
- Может, это и к лучшему. Мне было бы нелегко отказать ему в Пожоне. Но я постараюсь щедро вознаградить его.
- Как бы сгоряча глупостей не натворил.
- Это меня и беспокоит. Но не искать же его по всему городу! Завтра мы приглашены к графу Марколини, он собирает весь бомонд. На всякий случай надо предупредить Давида.
Кемпелен хочет приподняться с кресла, но гримаса боли искажает его лицо.
- Что с тобой? - пугается Анна.
- Какая-то резь в животе... Дай мне порошки, которые прописал доктор, и пришли сюда Антона. Ужинать я не буду, но если появится Иоганн, пусть меня немедля поставят в известность.
После дождливых дней взбухшие горные ручьи нанесли в Эльбу размытую глину, и воды ее окрасились в красно-бурый цвет. Облокотясь на перила моста, Иоганн наблюдает, как темные волны, завихряясь у опор, упруго катятся на север. Пульсирующая река кажется ему кровоточащей раной. Сердце его тоже истекает кровью. Оно требует мести.
Вызвать соперника на дуэль, убить, уничтожить!.. Но барон окинет его презрительным взглядом и велит слугам выгнать взашей... Раскрыть тайну автомата, выставить на посмешище Кемпелена! Но предательство не вернет ему Терезу... Лишить ее жизни, застрелить, задушить, чтобы не досталась другому!.. Но разве поднимется рука на девушку, которую он боготворит?
Он ничего не может. Он никто. Человек без имени. Деталь автомата. Он жил любовью. Надеждой. Мечтой. У него все отняли.
Иоганн глядит в кровавую бездну, и мысль о самоубийстве, крадучись, проникает в его душу. Броситься в реку, утонуть, умереть!.. Рыбаки выловят его хладное тело, он будет лежать на берегу опутанный водорослями, и запоздалые слезы раскаяния оросят прекрасные глаза его любимой...
Шепча слова молитвы, Иоганн перегибается через перила. Река дышит осенним ненастьем. Он уже ощущает мокрую, липнущую к телу одежду, пронизывающий ветер. Его охватывает дрожь... Нет, он не хочет туда. И с облегчением отшатывается от перил.
Кто-то хлопает его ладонью по спине.
- Эй, парень!
Какой-то человек с сумкой через плечо смотрит на него немигающим взглядом.
- Здесь купаться запрещено.
- Оставьте меня! - кричит Иоганн и пускается наутек.


388
Навстречу ему несутся кареты. Мелькают лошадиные морды, стучат копыта, скрипят колеса... Он зажмуривается и бросается наперерез въехавшему на мост экипажу.
Неизвестно, кто схитрил, но так уж вышло, что на обратном пути Жужа и Ракниц поменялись местами, и Тереза оказалась рядом с бароном. Ощущая плечом его плечо, девушка испытывала сильное волнение и, стараясь не выдать себя, напряженно глядела в окно кареты, за которым проплывали Японский дворец, статуя Августа И, липовая аллея... Здесь они только что гуляли, и Ракниц был, как обычно, любезен, предупредителен, но, увы, не сказал ни единого слова из тех, что так жаждала услышать от него Тереза. Почему он медлит? Ведь у них почти не осталось времени!
Смеркалось, небо заволокло облаками, в карете воцарился полумрак. Все молчали. Вдруг сердце девушки тревожно забилось: сильная мужская рука соскользнула со спинки сиденья и обвила ее талию. В этой ласке Тереза уловила какую-то нарочитость, ей стало неловко, она попыталась освободиться, но несмелая борьба закончилась капитуляцией. Она притихла, ожидая нового наступления. Тогда барон поцеловал ее в шею. Тереза съежилась. Это было совсем не так, как в картинной галерее... «Какие у него холодные губы!» - подумала она и снова попыталась отстраниться...
Тут раздался грубый окрик кучера, карету резко качнуло и она остановилась, развернувшись посреди дороги. «Что там еще стряслось!» - пробурчал Гониг и выпрыгнул на мостовую. Девушки приникли к окнам,
но было уже темно, они увидели лишь людей, спешащих к месту происшествия.
Карл Теодор Антон Мария фон Дальберг, имперский барон, отпрыск древнейшего немецкого рода, первый рыцарь Германии, викарий и наместник майнцского архиепископа в Эрфурте, въехал в Дрезден через Черные ворота на четверне с форейтором и верховой охраной. Он любил бывать в этом чистеньком, благоустроенном городе, где все дышало миром и спокойствием, хотя всегда с болью в сердце сознавал, что
Карл Теодор фон Дальберг спокойствие это зыбкое. Саксония лежа-
(1744-1817) ла в центре Европы, враждующие армии


389
веками решали свои кровавые споры на ее цветущих землях. Две большие войны - Тридцатилетняя и Семилетняя опустошили страну, унеся более миллиона жизней. Дрезден еще не залечил свои раны, на фасадах домов и церквей еще можно было увидеть следы от снарядов, а на улицах нет-нет да и встречались калеки с пустым рукавом или деревяшкой вместо ноги.
Дальберг ехал из Берлина, где вел секретные переговоры с прусским министром иностранных дел бароном фон Герцбергом. Переговоры касались Союза немецких князей, призванного обеспечить взаимную безопасность мелких и средних княжеств Германии. В Дрездене его ожидала встреча с саксонским курфюрстом.
Но сейчас ему не думалось о делах. Он глядел в каретное окно и с волнением узнавал знакомые места, где любил бывать в дни своей молодости. Вот сверкнула Эльба, за липовой аллеей показался мост, и Дальберг уже с радостью предвкушал, как проедет мимо Католической церкви, прекраснейшего собора Германии, мимо старинного замка саксонских маркграфов с часами на башне, по которым горожане сверяют время, и остановится у большого углового дома на Шлоссгассе; в отеле «Польша» для него заказаны комнаты.
На мосту карета почему-то остановилась. Верховой сообщил, что произошел несчастный случай. Дальберг попросил сидевшего с ним в карете секретаря узнать, не требуется ли их помощь. С реки повеяло сыростью, Дальберг закутался в плед и откинулся на атласные подушки.
Сомнительное это занятие - подстерегать едва знакомого человека, не зная, где, когда и в каком обличии он появится, да и появится ли вообще. Но Мюльбергер был упрям, твердолоб, самонадеян, а потому имел больше шансов на успех, чем иной умник. Подготовился он к операции весьма основательно. Сказавшись больным, получил на службе недельный отпуск, взял напрокат подержанную карету, поставил ее неподалеку от Эльбинского моста, вооружился подзорной трубой и терпением и, прячась за оконной шторкой, приступил к наблюдению. Он заступал на дежурство с восходом солнца и возвращался домой, когда темнело. Слуга носил ему еду, а кучер развлекал притчами и побасенками, которых знал великое множество.
Впрочем, скучать Мюльбергеру не приходилось. Мост заменял ему театр. Жизнь разыгрывала перед ним свои нехитрые пьесы: люди ссорились, целовались, дрались, смеялись, плакали, пели... А однажды муж застал жену с любовником и хотел бросить ее в Эльбу; женщина яростно отбивалась, кусалась, царапалась, звала на помощь, но добропорядочные бюргеры были на стороне обманутого супруга, а любовник позорно бе-


Войны в Европе


391
жал. Гофкомиссар уже приготовился поглазеть на невольную купальщицу, но к его разочарованию и к неудовольствию зрителей супруги неожиданно помирились. «А если бы полковник накрыл меня с Луизой?» - подумал Мюльбергер, и золотой медальон обжег ему грудь.
За два дня через мост прошли тысячи людей, проехали сотни карет, подвод, всадников. Чуть свет поселяне везли, несли корзины с живностью, овощами, фруктами, затем наступало время ремесленников и чиновников, днем в белых чепцах, колыхаясь, как ромашки на лугу, с молитвенником в руке чинно шествовали в церковь женщины, а ближе к вечеру площадь заполняли нарядные люди, они фланировали по набережной и не спеша разбредались, кто в театр, кто домой, кто на рандеву. Мелькали лица молодые и старые, фигуры толстые и тонкие - в плащах, пелеринах, сюртуках, камзолах, мундирах, но не было среди них того единственного, ради которого гофкомиссар здесь находился.
В этот вечер, когда Мюльбергер уже собрался ехать домой и в последний раз навел на мост свою трубу, в окуляре появился бегущий во всю прыть человек. Добежав до середины моста, он остановился у перил, и гофкомиссар узнал в нем Иоганна, секретаря господина Кемпелена. Лицо юноши выражало крайнее волнение. Размышляя, что бы это могло означать, Мюльбергер не спускал с него глаз, пока сумерки окончательно не затуманили стекол. Тогда он решил проехать мимо, чтобы получше разглядеть неожиданный объект наблюдения.
Въехав на мост, карета попала в затор. Мюльбергер вышел на проезжую часть, миновал скопление экипажей и увидел толпу, окружавшую место происшествия. Протиснувшись вперед, он вытянул шею.
На мостовой лежал Иоганн.
В толпе ругают кучера.
- Ездят пьяные, людей давят!
- Гоняют, как ошалелые!
- Спал он на козлах, вот что!
Кучер огрызается.
- Сами вы пьяные! Кто просил на дорогу кидаться? Хорошо еще, под копыта не угодил...
Иоганн со стоном поднимает голову.
- Глядите, живой! - вскрикивает женщина.
Двое мужчин сажают его на обочину, прислоняя к перилам.
- Кости-то целы?
Иоганн молчит. Кровоподтек на лбу, ссадины на щеке, лицо белее полотна... Его сшибло крупом лошади и бросило на брусчатку.


392
- Молодой еще, - вздыхает сердобольная женщина. - Надо бы домой отвезти...
- Кто задавил, пусть и везет! - кричат из толпы. Ротмистра Гонига новобранец не устраивает. Наш эскадрон уже в полном составе, прикидывает он и возвращается к карете.
Подходящий случай оказать услугу Кемпелену, думает Мюльбергер. Он раскрывает рот, чтобы объявить о своем намерении, но звук застревает в горле, а голова втягивается в плечи: из толпы выходит мастеровой с кожаной сумкой на боку
- Я провожу этого парня, он живет у Черных ворот.
- Слава Богу, - крестится сердобольная женщина, - хоть один добрый человек нашелся!
Добрый человек кладет руку на плечо пострадавшего.
- Идем, дружище!
Иоганн послушно встает, держась за шею незнакомца. У него дрожат колени, но лишь бы поскорее скрыться от любопытных глаз!
- Прибавь шаг, - шепчет мастеровой, - иначе в полицию попадешь.
- Куда вы меня ведете? - слабым голосом спрашивает Иоганн.
- В райские кущи, - без тени иронии говорит его новый товарищ. - Ты же туда собирался?
- Ну, что там? - проявляет нетерпение Ракниц, высовываясь из кареты.
- Пустяки! - отмахивается Гониг. - Какой-то пьяный чуть под лошадей не попал.
- Молодой или старый? - спрашивает Жужа.
- Не разглядел, - врет Гониг.
- Человека сбили, ваша светлость, - докладывает Дальбергу секретарь.
- Не требуется ли наше участие?
- Кучер успел остановить лошадей... Да вот и потерпевший. - Викарий отодвигает занавеску.
- Совсем молодой. Будем надеяться, что до свадьбы мы ему не понадобимся...
Мюльбергер трусцой подбегает к оставленной карете.
- Поезжай за этими ребятами да держи дистанцию, чтоб ничего не заподозрили, - шепчет он, садясь рядом с кучером и тыча пальцем на бредущую по мосту пару.


393
За мостом цепочка фонарей оборвалась, и Мюльбергер с трудом различал идущих впереди путников. Он велел остановить карету и вместе со слугой бросился вдогонку. Улицы обезлюдели, вскоре перестали попадаться даже редкие прохожие. Преследователи перебегали от дома к дому, прижимаясь к стенам.
Путники исчезли внезапно. Только что их размытые силуэты еще вырисовывались на фоне серого неба, как вдруг они словно растворились во мраке. Пробежав с полмили, преследователи ощутили под ногами песок. Идти дальше было бессмысленно, здесь начинался Линкенбад, городской пляж. Только ненормальный мог избрать его сейчас местом встречи или убежища. Стало очевидно, что след потерян.
Задыхаясь от быстрого бега, чертыхаясь от злости, гофкомиссар вознамерился было дать взбучку слуге, как поступал всегда при собственной оплошности, но тот, предвидя развязку, поспешил сказать, что знает поблизости место, где по вечерам собирается всякий сброд, и не исключено, что беглецы укрылись именно там.
Через несколько минут они подошли к двухэтажному дому на Бауцнерштрассе с вывеской над дверями. В темноте гофкомиссар не смог разобрать надписи и спросил, что это за вертеп. «Трактир “На Песке”, - ответил слуга. - В народе его называют “Райские кущи”». Окна трактира были плотно прикрыты ставнями, лишь одно светилось тусклым светом, как бы приглашая поздних прохожих заглянуть на огонек. Мюльбергер прижался к стеклу. В табачном дыму двигались, сидели за длинными столами люди. Перед ними стояли высокие глиняные кружки, и гофкомиссар жадно облизнулся, ему нестерпимо захотелось пива.
Неизвестно, чем бы закончилась внутренняя борьба между благоразумием и жаждой, но тут скрипнула дверь, из зала повалил пар, в снопе света показались двое мужчин, и Мюльбергер со слугой шмыгнули за угол. Мужчины прошли вдоль дома, освещая дорогу фонарем, и остановились у ворот.
«Там уже побывали. Скажешь, что возникла срочная необходимость», - проговорил один. «А если заартачится?» - спросил другой. «Утешишь», - ответил первый и протянул ему сумку.
Мюльбергер узнал своего врага.
Из ворот выехала упряжка, человек сел в карету. Мастеровой прислушался к удаляющемуся цокоту копыт, огляделся и вернулся в трактир.
«Этого я знаю, но кто другой?» - прошептал Мюльбергер. «Хозяйский сыночек по прозвищу Угорь», - отозвался слуга. Здесь орудует целая шайка, надо привести полицию и всех схватить, подумал гофкомиссар.


394
Театральная площадь в Дрездене
Велев слуге следить за трактиром, он бегом направился к месту, где оставил свою карету.
Проводив Терезу в отель и передав ее госпоже Кемпелен с рук на руки, Ракниц и Гониг, сославшись на неотложные дела, отказались от ужина и откланялись. «Мы встретимся завтра у графа Марколини», - сказал барон на прощанье. Терезе показалось, что он сердится.
В вестибюле Ракниц увидел Дальберга.
- Иозеф! - обрадовано восклицает прелат, протягивая ему руку для поцелуя. Он проводит ладонью по мягким волосам молодого человека и велит подняться.
- Настоящий мужчина! Сколько же тебе лет?
- Двадцать четыре.
- Таким я помню твоего отца, - вздыхает викарий. - Он погиб в последнем сражении той страшной войны...*
Ракниц спешит отвлечь его от горестных воспоминаний.
- Вы надолго к нам, святой отец?
- Как позволят дела, мой мальчик. Но я непременно навещу тебя.
* Семилетней.


395
- Буду ждать с нетерпением, мне всегда вас не хватало.
- В театр! - бросает барон кучеру, садясь с Гонигом в карету.
- Что там дают?
- «Влюбленную балерину»*.
- Сколько можно? Она уже всем надоела.
- Я должен показаться Магдалене, иначе она неправильно истолкует мое отсутствие.
- Она истолкует его именно так, как надо. Влюбленная балерина сыграет свою сцену на итальянский манер.
- Что это значит?
- Со слезами, упреками, угрозами, наконец, поцелуями и уверениями в любви.
- Но если ты составишь мне компанию...
- К сожалению, не смогу. Наш эскадрон сегодня в наряде, меня назначили на ночное дежурство. Я провожу тебя до театра... И знаешь, что я хочу тебе сообщить? - Гониг понижает голос. - Под наших лошадей на мосту попал Иоганн, секретарь Кемпелена.
- Почему ты не сказал об этом сразу? Мы могли взять его в карету.
- Парень влюблен в Терезу, кто знает, какой фортель он бы выкинул... Мне не хотелось омрачать вашу прогулку.
- Он пострадал?
- Не очень. Во всяком случае, поднялся и пошел. Только в другую сторону
- В Новый город?
- Да, и не один, а с каким-то мастеровым.
- Странно...
- И даже весьма. А пока позволь спросить: как будет демонстрироваться шахматный автомат завтра у Марколини, если Иоганн дезертировал?
- Ты по-прежнему его подозреваешь?
Гониг наклоняется к другу.
- Заскочил я как-то к Жуже после обеда... Ну, в общем, забеспокоился, не спугнут ли нас. «Обе госпожи уехали к портнихе, господин Кемпелен и Антон на представлении», - сказала она. «А Иоганн?» «Уж он-то непременно там»... А теперь вспомни, друг мой, видел ли ты его хоть раз в зале?
- Это еще не доказательство. Конечно, в автомате кто-то сидит, но мне кажется, что это тот самый щупленький еврей, который был сначала
* Опера Д. Чимарозы.


396
среди людей Кемпелена, а потом вдруг бесследно исчез. Говорят, евреи к шахматам способность имеют.
- Нажми на Терезу; тебе она признается.
- Тереза не служанка.
- Все женщины одинаковы, особенно, когда влюблены. К тому же у тебя нет времени для осады.
- Другого маневра, кроме штурма, ты, конечно, не знаешь...
- Кавалерия создана для штурма.
- А ваш полковник говорит, что для парадов.
- Граф фон Бельгард? Он же рогатый болван!
- Ты путаешь причины и следствия, дорогой Отто. Рога - это от жены, а болван - от родителей, хотя одно, разумеется, не исключает другое.
- Как он посмел?! Ведь это низко!
Тереза прижимает к груди письмо, будто кто-то вновь хочет отнять его.
- Он был в исступлении, - вздыхает Анна.
- Ты оправдываешь его поступок?!
- Жизнь сложнее, чем ты себе представляешь, а любовь эгоистична, особенно любовь мужчины.
О чем это? - думает Тереза и вдруг догадывается, что это и о бароне. Горькая обида подступает к сердцу девушки. Господи, он даже не объяснился в любви! А она...
- Иди сюда, моя девочка, - протягивает руки Анна. Тереза бросается в ее объятия, крупные слезы текут по щекам, плечи судорожно вздрагивают, она долго рыдает, уткнувшись в колени матери. Анна нежно гладит ее по голове. Пусть выплачется, слезы облегчают душу.
- Папа знает? - всхлипывает Тереза.
- Я не вправе была скрывать. Это касается не только тебя.
- Какой стыд!
- Не надо стыдиться своих чувств, нужно научиться владеть ими. Ты же умная гордая девушка и знаешь, что главное для женщины - хранить достоинство. Нельзя доверяться человеку, чьи намерения тебе неизвестны... А сейчас умойся и иди к столу, ужин накрыт.
- Я не голодна. Позволь мне остаться одной...
- Конечно, моя девочка. Только не надо убиваться. Все будет хорошо, поверь мне.
Письмо дрожит над пламенем свечи. Тереза со страхом наблюдает, как желтый язычок тянется к краешку бумаги. Она отдергивает руку. Нет! Почему они должны расстаться? Неужели только потому, что он


397
еще не попросил ее руки? Она же сама во всем виновата! Барон храбр, но застенчив. Он обнял ее в карете, надеясь лаской выразить то, что не решался произнести вслух, а она была холодна, вела себя, как недотрога. Вот он и обиделся. И ничего не сказал. И на ужин не остался. Значит, он любит ее, иначе ему было бы безразлично. Все так легко объясняется! Завтра они встретятся у Марколини, она постарается быть с ним поласковее, и он прошепчет, наконец, три заветных слова...
Материнские наставления уносит вихрь любви. Тереза бережно разглаживает смятое письмо, прячет его в ларец. Пусть лежит, где лежало. Затем раскрывает дверцы гардероба. Какое платье надеть завтра?
Об Иоганне она даже не вспомнила.
Прежде чем перейти к событиям в трактире, где мы оставили Иоганна в компании с мастеровым, задержимся еще на одном, на первый взгляд, незначительном эпизоде, сыгравшем, однако, важную роль в судьбе наших героев.
В тот самый вечер швейцар из отеля «Польша» пришел домой изрядно подвыпившим. Добавив еще полстаканчика шнапса, он стал бахвалиться, что скоро станет богатым, наплюет на отель и откроет собственный постоялый двор. Жена, женщина скромная и набожная, спросила, откуда у него завелись деньги. Швейцар понес какую-то околесицу, но в пьяном бреде бедная женщина уловила зловещий смысл, и когда муж, наконец, угомонился, завалился за перину и захрапел, она долго молилась перед распятием, а, засыпая, дала себе слово, что завтра непременно пойдет на исповедь.
«РАЙСКИЕ КУЩИ»
Гофкомиссар погорячился, обозвав трактир «На песке» вертепом. От других питейных заведений он отличался лишь большей свободой нравов и меньшей притязательностью. Кто и когда окрестил его «Райскими кущами» - неизвестно, но, к неудовольствию приходского священника, название привилось и склонялось всуе. По вечерам сюда заглядывали ремесленники, извозчики, отставные солдаты, чтобы пропустить рюмку шнапса, выпить одну-другую кружку пива, поболтать с приятелями, поиграть в карты, кости, шахматы. Кухня выходила прямо в зал, но кроме сосисок там ничего не готовилось, зато в избытке предлагались дешевые сыры, копченые окорока, соленая рыба. Трактирщик и его жена хорошо знали свое ремесло, быстро обслуживали гостей, хотя порой их набивалось с полсотни.


398
Не успел Иоганн оглянуться, как перед ним появился пузырек шнапса, кружка пива и две дымящиеся колбаски. «Подкрепись!» - кивнул его новый приятель, усаживаясь рядом. Иоганн скользнул по нему рассеянным взглядом, но кроме прозрачных глаз ничего не увидел. Будь он чуточку повнимательней, то мог бы уловить на лице мастерового плотоядную усмешку, как у той ведьмы из старой немецкой сказки, что откармливала на обед маленького Ганса. Но он еще находился за порогом действительности, а потому послушно выпил рюмку вонючего шнапса и надкусил сочную колбаску. Мастеровой поощрительно похлопал его по плечу и налил вторую.
Разговор не клеится. На осторожные расспросы Вишни (будем называть мастерового привычным именем) Иоганн отвечает невпопад или вовсе не отвечает. Мысли его заторможены, взгляд блуждает по залу. Он уже изрядно выпил, но, к удивлению собеседника, не пьянеет.
На другом конце стола играют в шахматы. Раздаются колючие словечки, прибаутки, смешки. Иоганн косится на доску. Знакомый строй деревянных войск возвращает его к жизни. Он перешагивает через скамейку и подходит к играющим.
Толстый мужчина лет сорока, с заплывшими, но острыми глазками и носом величиной с картофелину, небрежно переставляет ферзя.
- Попался, который кусался, - говорит он снисходительно. - Гони монету, Попрыгунчик.
Его партнер, тщедушный человечек неопределенного возраста, смешно дергается на скамейке, словно оправдывая свое прозвище.
- Мат? - спрашивает он тоскливо.
- Она самая. Матильда.
Попрыгунчик безропотно выкладывает грош.
- Погодите, - вдруг вступает Иоганн. - Вы же можете закрыться слоном.
Толстяк смешивает фигуры.
- Игра сделана! - произносит он безапелляционным тоном, смери- вая взглядом Иоганна. - А ты, голубчик, не суйся, когда не спрашивают, понял?
Подоспевший Вишня тянет Иоганна за рукав.
- Не связывайся с ними, - шепчет он.
- Как это «не связывайся»?! - возмущается толстяк, отхлебывая пиво. - Если твой дружок такой шустрый, что может шах от мата отличить, пусть сам за себя постоит. Деньги есть?
Сердце шахматиста оскорбленно бьется. Иоганн шарит по карманам. Проклятие! Ни гроша...
- Одолжите мне талер, - поворачивается он к Вишне.


399
- Нету! - фыркает иезуит.
Из-за соседнего стола поднимается высокий мужчина с атлетическим торсом. Широкий ворот обнажает мускулистую шею, под рукавами рубахи играют упругие шары.
- Я отвечу за этого парня.
Вишня отступает в тень: атлет кажется ему знакомым.
- Благодарю вас, - кивает Иоганн. - Вы не окажетесь внакладе.
Толстяк указывает на скамейку.
- Кто хочет сладко пить и есть, прошу напротив меня сесть! Значит, по грошу за партию? Гостям уважение. Тебе начинать.
Толстяк играет быстро, но плохо. Он получает мат и сердито кидает на стол монетку.
- Так дело не пойдет. Пешку и два хода дашь?
- Дам, - говорит Иоганн.
Вторая партия немногим отличается от первой. Толстяк горестно вздыхает.
- С тебя коня спрашивать надо...
- Попробую, - говорит Иоганн. Ему нравится играть на людях. В автомате он был придатком к машине, здесь же чувствует себя настоящим шахматистом. Жаль только, что партнер слабоват.
Недолгая борьба, толстяк недовольно сопит носом-картофелиной.
- Ты, я вижу, игрок перворазрядный. Возьмешь в подмастерья?
- Вы совсем неплохо играете, - утешает его Иоганн.
- Не лукавь, парень! Лучше поучи уму-разуму.
- За учебу деньги платят! - хихикает Попрыгунчик.
- Нешто я не понимаю? Кто же за грош возиться будет! Давай по талеру...
- Как-то неловко, - мнется Иоганн. Ему совестно обирать партнера.
- Неловко? Ну, брат, загнул. Вон турок-то по три талера за науку дерет и ничего, не краснеет. Всех наших игроков обтуркал.
Иоганн вскидывает глаза.
- Не веришь? - продолжает толстяк. - Сходи в «Польшу», сам увидишь.
- Давайте по талеру, - соглашается Иоганн. Чем он хуже турка, в конце концов!
Посетители трактира, прихватив кружки с пивом, обступают спорщиков. Приковыляли даже два инвалида, стуча деревяшками. Лишь карточные игроки накрепко прилипли к своему столу. Отгородясь клубами табачного дыма, они вслух считают взятки. В груди у Вишни бурлит вулкан ненависти: гляди-ка, гаденыш пришелся ко двору! Будь его воля, предал бы огню всю эту нечисть.


400
Снова расставляются шахматы, и снова Иоганн играет без коня. Самоуспокоенность - опасный союзник. Сбитый с толку слабой игрой соперника в предыдущих партиях, он не замечает, что ходы толстяка стали более осмысленными, коварными. Увлекшись атакой, Иоганн забывает об опасностях.
- Попался, который кусался! - торжетвующе восклицает толстяк, поспешно переставляя ладью на последний ряд. - Матильда!
Иоганн ошарашенно взирает на своего беззащитного короля.
- Вот это ход! Вот это мат! - подобострастно заливается Попрыгунчик.
Атлет выгребает из кармана горстку монет.
- Я-то думал, что ты утрешь нос этой картошке.
- Заткни глотку! - беззлобно произносит обладатель «картошки», сгребая в ладонь деньги.
- Но я проиграл случайно, - волнуется Иоганн. - Еще одну партию!
Атлет разводит руками.
- Я не чеканю талеры, дружище.
Толстяк наклоняется к Иоганну, щупает борт его сюртука и одобрительно цокает языком.
- Что вам угодно? - брезгливо отстраняется Иоганн.
- Вот чудак! Ставь сюртук на кон. Выиграешь - верну талер, проиграешь - пойдешь домой в жилете... Да он у тебя из голубого бархата! Люблю голубой цвет. Грошей за восемь, пожалуй, сойдет. А ты плачешься, что денег нету...
- Ставлю и сюртук, и жилет! - горячится Иоганн.
Толстяк изображает колебание.
- Это, брат, обдумать надобно. Игра больно крупная... Ладью дашь?
- Совесть поимей, Картошка! - сплевывает атлет.
- Не твоего ума дело. Я вижу, с кем играю... так как же насчет ладьи?
- Дам! - отрезает Иоганн, решительно отставляя белую ладью.
- Вели принести пива, Попрыгунчик, - деловито произносит толстяк. Он больше не паясничает. Острые глазки бегают по доске. В кулаке зажата ладья противника.
Иоганн начинает осознавать происходящее. Однажды Давид рассказывал, как опытные шахматисты заманивают азартных игроков и, поддаваясь поначалу, раздевают их догола. Значит, и его ловят в сеть? Прекрасно! Сейчас все узнают, где дичь и где ловец. Он кладет локти на стол, обхватив ладонями затылок. Желваки ходят на его побледневших скулах. Горящий взгляд прикован к доске.
Принятый королевский гамбит. Толстяк следует лучшим рекомендациям. На пятом ходу он атакует коня ладейной пешкой. Жертва фигуры вынуждена. Что ж, эту позицию они с Давидом разбирали. Вперед


401
выдвигается слон. Теперь ферзь. Черный король под ударами. Иоганн уже видит решающий маневр. Только не торопиться! Он еще раз просчитывает варианты - все верно, но с облегчением вздыхает лишь после того, как делает матующий ход. Отличная атака! Иоганн доволен. Ему и невдомек, что через полвека этот гамбит назовут его именем.
Горка монет перекочевывает к Иоганну. Он отдает их поручителю. Но «шахматный король» трактира не желает мириться с поражением. Проиграть случайному партнеру, имея ладьей больше! Позор на всю округу! Он торопливо расставляет фигуры.
- Играем по три талера!
Зрители возбуждены. Не многие разбираются в тонкостях игры, но все понимают, что идет борьба без пощады. Картежники перестали пыхтеть трубками и повернули головы. О таких ставках здесь отродясь не слыхивали.
Иоганн меняет тактику. «Giuoco pianissimo»* действует на толстяка, как красная тряпка на быка. Он бросается в наступление. На жертвенный алтарь летят слон, конь, ладья. Иоганн легко отбивает натиск. На доске простой эндшпиль. Пешки неудержимы.
Толстяк тяжело дышит. На «картофельном» носу выступили капельки пота.
- Реванш! - рычит он.
- Сначала рассчитайся, - угрожающе произносит атлет.
Иоганн встает со скамейки. Ему здесь нечего делать. Он доказал свое превосходство и больше играть не желает.
- Поглядите! - злобно кричит толстяк, тыкая на него пальцем. - Били его, били подсвечниками! И разодет, как господин из игорного дома... Это же шулер!
- Постыдитесь! Как вы смеете?!
Иоганн оглядывается вокруг, ища поддержки. Но что это?! Перекошенные рты, в глазах, залитых пивом, скрытая угроза расправы... Сердце юноши дрожит от негодования. Он хватает горсть шахматных фигурок и швыряет их в отвратительную рожу Картошки.
- Грабят! - взвизгивает шахматный король «Райских кущ».
Несколько пар рук вцепляются в Иоганна. Одноногий инвалид пытается достать его костылем. Но все разлетаются, как пушинки, когда атлет стремительно подается вперед, опрокидывая стол на нападающих.
* «Тишайшая игра» (ит.), самый спокойный вариант итальянской партии.


402
Дежурного офицера Мюльбергер разыскал в ратуше, в караульном помещении для городской стражи. Им оказался ротмистр Гониг. Поначалу тот с недоверием отнесся к сообщению гофкомиссара, то ли по причине его сомнительной репутации, то ли потому, что не хотел отрываться от карточной баталии с унтером, которая складывалась для него на редкость удачно. Прошло немало времени, прежде чем гофкомиссар решился назвать имя секретаря Кемпелена. Гониг бросил карты и приказал дать Мюльбергеру верховую лошадь. Через несколько минут кавалькада из шести всадников неслась размашистой рысью в Новый город.
У Черных ворот заметили одинокую карету. Кучер гнал лошадей, словно спасаясь от погони. Это показалось подозрительным. Гониг скомандовал «в галоп», расстояние до кареты быстро сокращалось, как вдруг она остановилась. Подъехав, всадники не обнаружили ни возницы, ни пассажиров. В углу кареты виднелсяся дерюжный мешок. Гониг хотел было вспороть его саблей, но Мюльбергер крикнул, что негодяи успеют предупредить сообщников и нельзя медлить ни минуты. Отряд поскакал дальше, а запряженные в карету лошади немного постояли, помотали головами и, не чуя над собой ничьей власти, поплелись по знакомой дороге к дому.
«Райские кущи» напоминают сейчас преисподнюю. Рушатся столы, громыхает посуда, летят кружки, мелькают кулаки, ножи, палки, раздаются проклятия, стоны. Истошно воет сбитый в пивную лужу инвалид. Три десятка озверевших людей, вцепившись друг в друга, сводят новые и старые счеты.
Из-за кухонной плиты выглядывают трактирщик и его жена: картина разгрома приводит их в ужас. Прижавшись к стене, застыл в напряженной позе Вишня. Этот шабаш спутал его планы. Он молит небо, чтобы кто-нибудь под шумок прикончил Иоганна. Но атлет надежно прикрывает его с тыла, орудуя скамейкой, как гигантской палицей. На Иоганна наседают Картошка и Попрыгунчик. Юноша отбивается шахматной доской. Вот он зацепил Попрыгунчика. Зажав ладонью расквашенный нос, тот пулей вылетает из трактира, но через мгновение возвращается с пронзительным воплем:
- Стража!
Вишня больше не раздумывает. Он выхватывает нож и резким взмахом руки пускает его в Иоганна. В тот же миг Иоганн падает, поскользнувшись на мокром полу. Просвистев над его ухом, клинок вонзается в горло толстяка. Шахматный король «Райских кущ» с хрипом оседает на своего недавнего партнера. В один прыжок Вишня достигает кухни. Он знает ход во двор.


403
Атлет бросает скамейку в гущу врагов и, пользуясь замешательством, вытаскивает из свалки Иоганна. Сюртук юноши забрызган кровью.
- Бежим! Тебе пришьют убийство!
Они вихрем проносятся по кухне следом за Вишней.
В трактир врываются гвардейцы.
- Прекратить драку! - звучит властный голос Гонига.
Разгоряченные люди нехотя расступаются. Глаза еще горят звериной
злобой. Но гвардейские мундиры действуют отрезвляюще. Немцы уважают силу. Потирая синяки и шишки, драчуны расползаются по углам. На полу остается неподвижное тело Тостяка. Он лежит на спине, закатив глаза. Окостеневшая рука судорожно сжимает торчащий из горла нож. В луже крови валяются шахматные фигурки.
- Их здесь нет, - говорит Мюльбергер, шаря глазами по изукрашенным физиономиям. Гофкомиссар подразумевает Иоганна и мастерового. Мертвец его не интересует. Гониг, напротив, озабочен своими обязанностями. Он должен арестовать убийцу.
- Кто это сделал?
Все молчат, уставившись на труп. Игрока в шахматы не любили, но вид смерти всегда тягостен. Трактирщик опускает ему веки.
- Картошку убил чужак, они повздорили за игрой, - подает голос Попрыгунчик.
- Чужаков было трое, господин офицер, - говорит трактирщик. - Они побежали во двор.
Гониг обводит сборище грозным взглядом.
- Всем оставаться на местах!
Предупреждение излишне: выход из трактира преграждает рослый гвардеец.
Факелы освещают двор с хозяйственными постройками. Длинные тени пляшут по земле. На цепи надрывно лает собака.
- Лестница! - спотыкается трактирщик. - Она стояла у конюшни.
- Осмотреть крышу! - приказывает Гониг.
Караульный гвардеец лезет вверх по ступеням.
- Прыгай! - шепчет атлет.
Беглецы лежат на краю крыши, свесив головы через карниз.
Шагах в тридцати маячит всадник с факелом. У ворот привязаны лошади.
- А часовой?
Со двора доносятся голоса. Раздается стук лестницы о черепицу.
- Черт нас попутал лезть на конюшню! - досадует атлет и вдруг видит, как из-за угла медленно выезжает карета и останавливается под са¬


404
мым носом. Он перебрасывает туловище через карниз, мягко опускаясь на крышу кареты, затем сгребает в охапку Иоганна и спрыгивает с ним на козлы.
Часовой узнал брошенную на дороге карету, а потому не поднял тревогу Когда же он увидел двух спрыгнувших с крыши людей и крикнул «Стой!», лошади уже взяли разбег. Часовой не решился преследовать беглецов в одиночку и дал сигнальный выстрел из пистолета. Гониг, Мюльбергер и два гвардейца выбежали из калитки, вскочили в седла и бросились в погоню.
Дорога вела к Эльбе. От быстрой езды по ухабам карета вихляла, как гусыня, дверцы распахнулись и болтались на одной петле. В свете факелов отчетливо вырисовывалась стройная фигура на козлах. Человек в белой рубахе стоял во весь рост, хлестая лошадей. Мюльбергер выхватил пистолет, но Гониг прокричал, что преступников надо взять живьем.
Состязание в скорости было неравным. За крутым поворотом всадники настигли карету. Она лежала на боку, колеса еще крутились по инерции. Беглецы исчезли. Вплотную к дороге подступали деревья, за ними тянулись сады, огороды, постройки... Осмотрев близлежащую местность, преследователи вернулись ни с чем. Гониг крепко выругался и велел обыскать карету. Кроме пустого ведра ничего не нашли. Лошадей выпрягли из кареты и поехали назад, освещая дорогу факелами.
Выскочив во двор, Вишня столкнулся с хозяйским сыном и чуть не вцепился ему в глотку, приняв в темноте за стражника. Дрожа от страха, Угорь вывел его огородами, и пока они спускались к Эльбе, рассказал, как сначала все шло гладко, а потом на хвост села стража, и карету пришлось бросить. Кучер спрятался в садовой сторожке, а он прибежал сюда предупредить об опасности.
Выстрел разорвал ночную тишину так внезапно, что вздрогнул даже невозмутимый иезуит.
- Что это?! - выбивая частую дробь зубами, спрашивает Угорь.
Вишня бы сам дорого отдал, чтобы узнать, что там происходит.
- Лодка на месте?
- Я привел ее к Коссельпарку.
Они бегут проторенной тропинкой вдоль берега. Река течет им навстречу черной ртутью. Слоистый туман недвижно повис над водой.
На приколе покачивается лодка. Волны мягко шлепаются об ее борт. Вишня вздыхает: не для того все это предназначалось... Он забирается в лодку, достает весло, и когда Угорь, обхватив руками днище, заводит лодку на глубину, весло, описав параболу, обрушивается на его голову.


405
Вишня спрыгивает в воду, заваливает обмякшее тело в лодку и отталкивает ее от берега. «Господи, прости раба твоего!»...
Со стороны дороги доносится стук копыт, мелькают отблески факелов. Вишня пригибается и бежит, хлюпая сапогами, по самой кромке берега. Река заботливо разглаживает его следы.
Всадники сгрудились у поворота. Рядом с дорогой валяется разодранный мешок. На мокром песке проступают отпечатки ног. Человек потоптался на месте, покружил, словно искал чего-то, и пошел в сторону Эльбы.
- Шагом, - приглушенно отдает команду Гониг.
Освещая следы факелами, всадники медленно едут по пустынному берегу. Путь преграждает река. Волны лениво накатываются на пологий берег.
- Дьявольщина! - испуганно шепчет гофкомиссар. Следы вели в воду.
ГЛАЗА И УШИ
Иоганн не вернулся ни вечером, ни утром следующего дня. После завтрака Кемпелен отправил Антона к торговцу Фридману на Цигельгассе, где остановился Давид. «Пусть заберет свои пожитки, - сказал он, - теперь мы не расстанемся до самого Пожоня». Едва Антон уехал, Дьюла доложил о приходе Мюльбергера. Гофкомиссар наговорил такое, что у Кемпелена голова пошла кругом. Происшествие на мосту. Убийство в трактире. Иоганн... Гофкомиссар был возбужден, обозлен неудачей, просил совета, хотя в хорошем совете скорее нуждался Кемпелен. Все же ему хватило выдержки не выказать волнения. Он посоветовал Мюльбергеру продолжить поиски злоумышленника независимо от полиции, известной своей нерасторопностью, а, прощаясь, заверил, что при необходимости замолвит за него словечко.
Но неприятности еще только начинались. Не успел Кемпелен переварить все эти невероятные события, как в комнату ввалился растерянный Антон. Торговец Фридман был удивлен его визитом. У вельмож, сказал он, правая рука не знает, что делает левая: вчера вечером за Давидом уже заезжала карета от господина фон Кемпелена, а еще одного Давида у него, к сожалению, нет.
Кемпелен долго не мог собраться с мыслями. Несчастья обрушились на него у самого финиша. Он корил себя за то, что ослабил волю, утратил осторожность, поставив под удар не только собственное благополучие, но и жизнь своих помощников. А тут еще демонстрация у графа Марколини... Кого посадит он в этот проклятый ящик? Антон заикнулся было о Терезе, но Кемпелен и слушать не захотел. Подвергать девочку опасности, когда


406
незримые враги обложили его, как медведя в берлоге? Нет, нет! Уж лучше отменить представление, хотя это и чревато скандалом.
Пока Кемпелен подыскивал благовидный предлог, ему передали конверт с печатью Марколини. Граф сообщал, что его светлейшее высочество курфюрст Фридрих Август изъявил желание посетить демонстрацию шахматного автомата и сегодня вечером окажет честь своим присутствием. Пути к отступлению были отрезаны. Кемпелен совсем расклеился. Заболела голова, во рту стоял какой-то противный привкус. Он принял лекарство, полежал с полчаса на диване и, не придумав ничего путного, скрепя сердце велел позвать Терезу.
Ранним утром того же дня у села Коссебауде, расположенного в нескольких милях от Дрездена, появились два странника. Впереди, дрожа от холода, шел тощий парень. Его одежда была открыта всем ветрам, непослушные пальцы придерживали развевающиеся полы сюртука. Иногда он хватался за грязную тряпку, торчавшую из-под нахлобученной шляпы, и тихо стонал. Следом, кутаясь в коричневый плащ с капюшоном, плелся монах-францисканец. Лицо его было замотано шарфом, сквозь узенькую щелочку проглядывали запавшие глаза. У крайнего дома путники постучались в ворота. Дородная хозяйка сердито спросила, что им надобно. Тощий парень, еле ворочая языком, объяснил, что они нуждаются в еде и отдыхе. Уперев в бока кулаки, женщина разразилась бранью, посылая нищую братию подальше, но, заметив в руке монаха серебряный кружочек, смягчилась, впустила их во двор, вынесла краюху хлеба и кринку молока, а потом отвела на сеновал. Усталые путники проспали до наступления темноты и, получив на дорогу по ломтю хлеба с сыром, зашагали в сторону Дрездена. Шли осторожно, словно воры, прячась за деревьями при каждом стуке копыт, благополучно проскочили мимо городской заставы и направились на Шлоссгассе, где светились окна отеля «Польша». Когда они проходили мимо старого замка, часы на башне показывали 7 вечера.
В это самое время у графа Марколини начиналась демонстрация шахматного автомата.
Кемпелен придирчиво осматривает комнату. Два трюмо с туалетными столиками, платяной шкаф, диван, несколько стульев, вешалка. В шкафу висит старый халат, валяется коробка из-под грима. Судя по всему, комната служит уборной для артистов, когда им случается выступать в доме Марколини. Окон нет, стены обиты полосатым штофом. Одна дверь ведет во двор, откуда только что внесли автомат, другая - в зал, где будет проходить демонстрация. Обе двери запираются на ключ, снаружи поставлены его слуги.


407
Кемпелен сдвигает крышку автомата, помогая Терезе спрыгнуть на пол.
- Разомнись немного, - шепчет он.
- Ой! - вскрикивает Тереза.
- Тс-с-с! - сжимает ее руку отец.
- Я ударилась локтем, - всхлипывает девушка, опускаясь на диван.
Кемпелен растирает ушибленное место.
- Прошло?
Он доволен дочерью. На репетиции она так ловко управляла автоматом, будто всю жизнь только этим и занималась. Вот с шахматами похуже... Но это не главное, сегодня и поражение - победа. Дай Бог, чтобы все закончилось благополучно.
Какой-то посторонний звук заставляет его насторожиться.
- Что это, Антон?
Все трое напряженно прислушиваются. Из зала доносится гул голосов, там собираются гости.
- Погасите канделябру, хватит одной свечи, - шепчет Кемпелен, досадуя, что не распорядился об этом сразу.
Комната погружается в полумрак.
Вновь раздается шум, теперь уже явственно за стеной. И вдруг загнусавил гобой, замяукала скрипка; смычок терзал вторую струну - музыканты настраивали инструменты.
Кемпелен отирает взмокший лоб. Страх, мерзкий страх обволакивает его сердце. Скоро он будет шарахаться от собственной тени.
- Запри за мной дверь, Антон, я вернусь перед выходом, - говорит он глухим голосом.
В Дрездене Марколини владел двумя домами. Роскошный, почти княжеский дворец с парком и галереей находился в Фридрихсштадте, однако в зимнее время не отапливался, поскольку граф отличался разумной бережливостью и деньги на ветер не бросал. Постоянным местом жительства ему служил трехэтажный особняк на Гроссер Брюдергассе. Приемный зал был хотя и удобен, но тесен, и если бы Марколини мог предвидеть, что его удостоит своим визитом курфюрст, то, конечно же, не посчитался бы с затратами и перенес представление во дворец. Но не это беспокоило графа. Памятуя о нелюбви саксонского монарха ко всему загадочному и необъяснимому, он опасался, что кемпеленовский турок может испортить высокому гостю настроение, и пригласил артистов, чтобы «разбавить» демонстрацию шахматного автомата музыкальными интермедиями. Обходя зал, отдавая слугам последние распоряжения, Марколини ласково поглядывал на красивую женщину с черными, как воронье крыло, волосами и лицом, словно высеченным из бело-розового мрамора.


408
Магдалена Алегранти, 28-летняя примадонна Дрезденского театра комедии, кстати и некстати расточает ослепительные улыбки. Она ни слова не понимает по-немецки, через пятое на десятое по-французски, но абсолютно уверена, что пышный бюст и крутые бедра ценятся в женщине выше, чем самые изысканные речи. Прошел год, как директор труппы синьор Бертольди ангажировал ее в Неаполе, посулив успех на дрезденской сцене и жалованье в 1000 дукатов. Подумаешь, успех! Среди безголосых саксонских выдр любая итальянка богиня, а вот платят ей до обидного мало - всего 600 золотых, на эти деньги не разгуляешься, одни туалеты чего стоят. Немцы скуповаты, чтобы заставить их раскошелиться, приходится пускать в оборот все свои хитрости и прелести. Она ненавидит этих лощеных мужланов, почтеннейших отцов семейства с похотливым взглядом. Как не похож на них Ракниц! Только он сумел увидеть в ней человека, артистку... Да разве удержишь такого? Женится в один прекрасный день на какой-нибудь знатной уродине...
- Синьор Бертольди, - обращается она к пожилому мужчине, стоящему за креслом, - с кем это беседует барон Ракниц?
- С какой-то важной птицей из Майнца.
- Кажется, мадам Хельмут из тех же краев?
- Ты не ошиблась. Она поет в Курмайнцской опере и вскоре даст несколько концертов в Дрездене.
- Вы слушали ее?
- Неплохая певица. Сопрано. Широкий диапазон. Сильный голос.
- У коров тоже сильный голос, однако на гастроли их почему-то не приглашают.
- Ты сердишься!
- Напротив, сгораю от восторга.
- Не смеши меня, Маддалена. Ты рождена под южным солнцем, где все - земля, море, небо, - дышит музыкой. В колоратуре тебе нет равных, а твое верхнее фа заставляет трепетать даже самые глухие сердца.
- Не нравится мне все это, синьор Бертольди! Наобещали золотые горы, из-за вас я отказалась от гастролей в Ковент-гардене, а теперь должна делить сцену Бог знает с кем.
- Недолго, мой ангел, недолго. Мадам Хельмут приедет и уедет, а ты по-прежнему будешь услаждать наш слух.
- И взоры! - подхватывает молодой итальянец, оказавшийся рядом. Это Антонио Безоцци, гобоист оркестра.
- Не лезь в чужие разговоры! - сердится Бертольди. - И вообще, твое место в артистической.
- Мое место в театре, а театр, как сказал великий драматург, это весь мир, хотя, быть может, он сказал и по-другому... А вас, синьор Бертольди,


409
разыскивает граф Марколини. Его сиятельство желает уточнить программу концерта.
Среди гостей мелькает темно-вишневый камзол хозяина с лентой и звездой. Бертольди спешит ему навстречу.
Безоцци осторожно заглядывает в пылающие глаза разобиженной красавицы.
- Чем ты нас порадуешь сегодня?
- Ничем особенным. Чимароза, Паизиелло, Сальери...
- Спой «Добрую дочку». Ля-ля-ля, ля-ля, ля-ля... Курфюрст сентиментален, он прольет слезу умиления и одарит тебя сотней дукатов.
- Держи карман шире, - вздыхает Аллегранти. - Сегодня мы на вторых ролях, главные герои - синьор Кемпелен и его безобразный турок.
- О, женщины!.. Подавай им Аполлона. А душа? А чувства? Да знаешь ли ты, что в деревянной груди этого чудовища бьется нежное сердце?
- Которое заводится железным ключом?
- Которое принадлежит прелестному созданию, воскликнувшему «Ой!»
- Ты утомляешь меня, Антонио, я не люблю глупых шуток.
- Один поцелуй, и я открою тебе страшную тайну.
- Неизвестно, стоит ли она того.
- Соглашайся, пока недорого беру!
Аллегранти для приличия колеблется, но не долго.
- Ну, хорошо... Выкладывай. Только поживее!
Безоцци наклоняется к ее уху. Тонкие брови примадонны изгибаются, как две запятые.
- Не ври!
- Маддалена, - укоризненно протягивает Безоцци, - ты же играешь королев...
- И служанок.
- Тогда моей прекрасной служанке-госпоже* должно быть известно, что в стене между двумя уборными просверлен глазок, и если сдвинуть...
- Mama mia!** - прерывает его Аллегранти. - Ай да Кемпелен! Я начинаю испытывать к нему симпатию, это наш человек... Ты никому не проболтался?
- Тебе одной. Надеюсь, мне зачтется?
- На том свете угольями. Подглядывать грешно.
* Героиня одноименной оперы-буффа Д. Перголези.
** Мама родная (ит.).


410
- А поцелуй?
- Уж не здесь ли?.. Но ты еще не сказал, кто она.
- Дочь синьора Кемпелена. Я встретил ее вчера в отеле «Польша», между прочим, с твоим бароном.
- Вчера барон был в театре.
- Это вечером. А днем он развлекался с синьориной.
- Но она еще ребенок!
- Ты с ней знакома?
- Барон говорил...
- Слушай его побольше! Очаровательная девушка, хоть сейчас под венец. И если б ты видела, как он за ней увивался!
- Меня это не касается! - вспыхивает Аллегранти. - А синьор Кемпелен самый настоящий проходимец!
- Минуту назад ты судила о нем более снисходительно.
- А это уже тебя не касается! И проваливай побыстрее, сюда направляется граф.
Марколини восторженно закатывает глаза.
- Вы сошли с небес, Маддалена, и будь я на месте Юпитера, клянусь, не отпустил бы вас на землю... Чем могу быть полезен?
- Мои желания скромны, синьор граф, - потупляет взор примадонна. - Представьте меня синьору Кемпелену, я хочу с ним познакомиться.
Луиза фон Бельгард, полнеющая блондинка с томными голубыми глазами и сочным ртом, рассеянно лорнирует зал. Она думает о пылком молодом человеке, с которым в последние дни встречалась в церкви. Настало время уступить его настойчивости, иначе может перегореть. Завтра же подошлет к нему камеристку... Когда она была такой же молодой, как эта певичка (Луиза бросает завистливый взгляд на Аллегранти), поклонники крутились подле нее толпами, только успевай выбирать, теперь же приходится радоваться первому попавшемуся кавалеру. Даже эта свинья Мюльбергер куда-то провалился и целую неделю не дает о себе знать. Ох, как жестока бабья осень! Сегодня утром она обнаружила новую морщинку на виске, какое-то желтое пятнышко выступило на подбородке... А шея? О шее и вспоминать тошно.
Луиза искоса рассматривает сидящих рядом женщин. Графиня Марколини хоть и молода, а выглядит неважно, она беременна вторым ребенком. Фрау Кемпелен уже за 40, однако сохранилась она хорошо. От нее веет домашним уютом и добротой, такие лица бывают у счастливых жен... Луиза наводит лорнет на мужчин. А Кемпелен недурен, отмечает она. В самом соку. Поджар, мужественен, элегантен. Не чета ее старому


411
козлу с отвислым брюхом. Даром, что гвардейским корпусом командует, ни одного сражения не выиграл, болван!
- Ротмистр Гониг докладывал, - слышит она зычный бас мужа, полковника графа фон Бельгарда, - что в облаве участвовал гофкомиссар Мюльбергер. Весьма странно, господа. Это не по его ведомству.
Луиза навостряет уши.
- Он ищет вчерашний день, чтобы вычеркнуть его из календаря, - говорит губернатор, граф фон Баудиссин.
- Разве улики бесспорны? - спрашивает Кемпелен.
- Следствие еще ведется. Однако скажите на милость, почему наш герой так упорно отказывается объяснить, где он провел вечер 23 октября?
Кемпелену показалось, что губернатор скосил глаза в сторону сидящих на канапе дам. Ба! Да у них тут свой узел!
- В самом деле, где? - проявляет интерес полковник.
- Если предположить, что речь идет о чести дамы, молчание гофкомиссара легко объяснить, - замечает Кемпелен.
- Пикантно! Хотел бы я взглянуть на эту особу!
Луиза ощущает озноб, но боится пошелохнуться. Пухлая рука с лорнетом бессильно лежит на коленях.
- Ваше желание, господин полковник, не так уж несбыточно, - в голосе губернатора проскальзывает ирония. - На Мюльбергера пали тяжкие подозрения, интересы расследования требуют, чтобы все обстоятельства были тщательно проверены... Так же, между прочим, - он обращается к Кемпелену, - как и причастность вашего секретаря к убийству в трактире.
- Я убежден в невиновности Иоганна, он не способен поднять руку на человека. И все же прошу вас, господин губернатор, принять скорейшие меры к его задержанию. Ему грозит большая опасность со стороны преступников, чем со стороны закона.
- Приказ об аресте уже подписан.
Луиза решается наконец подать голос.
- Друг мой, - говорит она мужу, - мне холодно, велите принести шаль.
Полковник подзывает лакея. Губернатор вновь кривит уголки рта. Кемпелен почти слышит, как стучат зубы у графини фон Бельгард.
Марколини подводит сверкающую фальшивыми бриллиантами итальянку. Примадонна на полголовы выше хозяина дома, но граф держится Самсоном среди филистимлян.
- Господин фон Кемпелен, позвольте представить вам жемчужину нашей оперы, несравненную Маддалену!


412
- Безмерно рад, синьорина, - говорит по-итальянски Кемпелен. - Мы имели счастье слушать вас в «Причудах любви»* и так восторженно кричали «бис», что чуть не выпали из ложи.
- Я восхищена вашим итальянским, синьор! - не останется в долгу «Жемчужина». - Только люди, знающие наш язык, могут по достоинству оценить нашу игру... Однако сегодня мы будем восхищаться вашими замечательными талантами, и теперь уже мне придется крепко держаться за стул...
- Браво, Маддалена! - аплодирует Марколини. Губернатор ничего не понял, но тоже на всякий случай хлопает в ладоши, пяля глаза на маленькую родинку, соблазнительно выглядывающую из декольте черноокой красавицы.
- Моя супруга, - представляет Кемпелен Анну.
- Весьма приятно, мадам, - переходит на французский Аллегранти. - А где же ваша дочь? Говорят, она очаровательна...
Приветливая улыбка на лице Анны застывает. О Терезе уже спрашивали графиня Марколини и Ракниц, но то была дань вежливости, а сейчас?
Кемпелен принимает удар на себя.
- К сожалению, Тереза приболела.
- Тереза? Какое красивое имя! Надеюсь, ничего серьезного?
- Что-то вроде мигрени. Словом, девичьи причуды.
- Сколько же ей лет?
- Шестнадцать.
- Вы счастливый отец, мсье Кемпелен. В ее возрасте у меня были другие причуды...
Аллегранти мастерски разыгрывает пьесу, но к ее неудовольствию действие прерывается появлением слуги в расшитой ливрее.
- Подъезжают, - многозначительно шепчет он, и граф Марколини спешит к парадной лестнице, чтобы встретить главного гостя.
Аллегранти увлекает губернатора в сторону.
- Вам случалось бывать на представлениях шахматного автомата, мсье граф?
- Однажды.
- И вы видели дочь мсье Кемпелена?
- Не видел.
- Так я и знала!
- Не понимаю, куда вы клоните, моя дорогая?
Опера Д. Чимарозы.


413
- А вот куда: благородная девица, хороша собой, можно сказать, на выданье, и вдруг прячется от людей...
- Но она нездорова...
- А кто это может подтвердить? И какая девушка усидит дома, если она приглашена в столь блистательное общество?.. Вы заметили смущение матери?
- Я заметил, что вы намекаете на какую-то тайну...
- Вы не ошиблись, мсье граф. Чутье артистки подсказывает мне, что это тайна в духе дель арте, с той лишь разницей, что пропавшая принцесса так и не появляется...
Губернатор в задумчивости трет квадратный подбородок, а примадонна уже порхает среди других гостей.
- Вы видели когда-нибудь дочь Кемпелена, месье генерал?
- Кажется, нет, - неуверенно отвечает министр иностранных дел, генерал от кавалерии Штуттенгейм.
- А вы, мсье барон?
- И я не видел, - качает головой барон Юст.
- Так вот, - шепчет Аллегранти, прищурив глаза и прикрывая рот веером...
Через несколько минут все гости горят желанием увидеть таинственную дочь Кемпелена, которую никогда ранее не видели, и даже не задумываются над тем, почему и где должны были ее видеть.
До цели было рукой подать, когда на Шлоссгассе показались всадники. Тощий парень и монах юркнули в боковую улочку, но и оттуда ехали вооруженные люди. Зажатые двумя рядами домов, путники очутились в мышеловке. Слева возвышалась чугунная ограда господского особняка. Схватив монаха за рукав, парень потащил его к калитке. На счастье, калитка была не заперта и, скрипнув железными петлями, пропустила их во двор, запруженный каретами. «Кто здесь?!» - раздался сердитый окрик. «Это я - Макс!» - радостно воскликнул парень, узнав знакомого сторожа. Сторож приподнял фонарь. «Ты с ума сошел! - ужаснулся он. - Немедленно убирайтесь, сюда едет курфюрст!» «Спрячь нас ку- да-нибудь, ради Бога - взмолился парень. - Я все потом объясню!» За воротами цокали копыта, стража патрулировала близлежащие улицы. Жалкий вид беглецов тронул сторожа. «Ступайте в конюшню, и чтоб ни гу-гу!» - проворчал он, запирая калитку.
Путники не заставили просить себя дважды и через минуту оказались в компании жующих лошадей и безмолвных карет. Тощий парень плюхнулся на солому. «Попить бы», - простонал он. Его тошнило. Подождав, пока глаза привыкнут к темноте, монах отправился искать бочку. У од¬


414
ной из карет, освещая фонарем колеса, возился какой-то человек. Кучер или конюх, подумал монах и подошел ближе. «Вы не скажете, любезный, где найти воду?!» - спросил он тихо. Человек распрямился, сноп света упал на его лицо. Монах оторопело разинул рот. Человек предостерегающе поднял указательный палец.
ЗАПАДНЯ
У Фридриха Августа побаливает печень. Или что-нибудь другое. Или вообще ничего. Ему вечно мнятся всяческие хворобы, потому он и таскает за собой своего лейб-медика, розовощекого доктора Шрамма, человека ученого, проницательного, но жуира и циника. Цветущий вид эскулапа настраивает курфюрста на философский лад. Почему этого прожженного гуляку не берут ни ночные бдения за карточный столом, ни кутежи, наподобие брюлевых, тогда как ему, человеку еще не старому, достаточно съесть на завтрак ломтик ветчины, чтобы потом целый день маяться животом? Почему одним все сходит с рук, другие же платят сполна по каждому счету? Почему мошенника, тайно подделывающего вексель, сажают за решетку, а его собрата, открыто дурачащего людей, принимают в лучших аристократических домах?
Курфюрст исподлобья наблюдает за демонстрацией шахматного автомата. Прямо перед ним вальяжный турок с непроницаемым, как у всех азиатов, лицом; справа, за шахматным столиком, прямой, как шомпол, и неприступный, как Кенигсштайн, первый гофмаршал его двора, барон фон Брайтенбаух; чуть в стороне - изобретатель фон Кемпелен, личность непонятная, но чем-то привлекательная. Все авантюристы чем-то к себе приманивают, думает курфюрст, вспоминая высоколобого бровастого Сен-Жермена. Несколько лет назад этот самозванный граф произвел в Дрездене переполох, увеличивая бриллианты, превращая мешковину в шелк и бархат, отыскивая старинные клады. Все были им заворожены, а Марколини предложил даже зачислить его на тайную службу. Хоть он и шарлатан, но вхож во многие двери и мог бы выполнять секретные поручения при дворах европейских столиц... Не той ли породы Кемпелен? Пол-Европы объехал...
Фридрих Август пытается вникнуть в смысл шахматной партии, но игра протекает монотонно и вскоре ему надоедает. Он затевает свою игру
- Господин эскулап, попробуйте поставить диагноз всем действующим лицам, не заставляя их высовывать язык, - говорит он вполголоса.
- Извольте, государь, - соглашается Шрамм. Ему знакомы правила игры. Курфюрст любит, чтобы живот болел не только у него. - Начну с


415
гофмаршала, поскольку о его недугах известно всему Дрездену. Господин барон страдает несварением желудка, геморроем и непомерным тщеславием. Сейчас ему очень хочется победить шахматный автомат, иначе он не вызвался бы играть в вашем присутствии... Господина изобретателя мне приходится наблюдать впервые. Бледность лица и мешки под глазами наводят на мысль о бессонных ночах, однако я полагаю, что это симптомы обыкновенной водянки, развившейся под влиянием постоянных треволнений. Свою болезнь он превозмогает с мужественным терпением и вообще обладает большой внутренней энергией, ибо посредством животного магнетизма сумел внушить нам, что в автомате никто не скрывается.
- Ну, а третий персонаж?
- Турецкий паша? О, этот являет собой пример печальный и вместе с тем поучительный. Нервическое подергивание головы характерно для Виттовой пляски. Причина заболевания ясна каждому здравомыслящему немцу: тут не знаешь, куда деться от одной жены, а у мусульманина их более сотни.
- Однако он весьма ловко действует рукой.
- Вы правы, ваше высочество. Но заметьте: левой. Правая уже отнялась. При таком образе жизни он долго не протянет.
- А ведь и верно! - оживляется курфюрст. - Турок левша.
- Или тот, кто им управляет изнутри.
- Занятно. Спросите изобретателя.
Доктор откашливается.
- Господин фон Кемпелен, не объясните ли вы, почему турецкий паша играет левой рукой? Или у мусульман так принято?
Кемпелен строит постную мину.
- Увы, это моя изначальная оплошность. Когда я ее обнаружил, работа зашла так далеко, что исправить ошибку было поздно... Но так ли это важно, господа? - продолжает он, выдержав паузу. - Не все ли равно, какой рукой писал Тициан свои картины - правой или левой? Труд оценивается по результату.
- Правильная мысль, - замечает Шрамм. - Для больного, как я понимаю, главное - выздороветь, при этом неважно - благодаря или вопреки лечению. А один учитель музыки говорил своим ученикам: «Можете нажимать на клавиши хоть носом, лишь бы хорошо получалось». И все-таки турок сотворен левшой не случайно, господин Кемпелен не из тех чудаков, которые сперва что-то делают, а уж потом думают.
- А что думаете вы? - спрашивает курфюрст.
- Я думаю, что надо отдать приказ господину полковнику развернуть кавалерийский корпус, взять янычара в плен и допросить с пристрастием.


416
- Кто-то уже пытался захватить его у Мобшаца, - с ехидцей замечает губернатор.
- Преступники найдены? - спрашивает курфюрст.
- Дело приняло неожиданный оборот, в нем замешаны не только разбойники с большой дороги... Я представлю вам доклад, государь.
Проклятый варвар, ругает Марколини губернатора, теперь будет трепать несчастного гофкомиссара, пока дух не вышибет... И что он ему дался? Или метит повыше, подлец?
- Stat sua cuique dies*, - вдруг произносит доктор Шрамм, кивая на турка. - Полный паралич!
Теперь уже все видят, что с турком творится что-то неладное. Рука безжизненно лежит на доске, словно не имея сил поднять схваченную фигуру, голова неестественно повернута набок, черные стекляшки глаз печально светятся отраженным светом.
Кемпелен суетится у автомата. Свеча дрожит в его руке, расплавленный воск капает на пальцы.
- Ваше высочество! Милостивые дамы и господа! - говорит он наконец, и в голосе его звучит тревога. - В механизме произошла какая-то поломка, я должен осмотреть машину.
- Но у меня две лишние пешки! - протестует первый гофмаршал.
Все ждут, что скажет курфюрст.
- Пусть починит, если это недолго, - решает он. Подоспевший Антон вывозит автомат из зала. Кемпелен спешит за ним, но с полдороги возвращается - едва не забыл «главный секрет». Он взволнован.
Зрители пользуются возможностью без стеснения обменяться первыми впечатлениями.
- По-моему, он великолепный актер, этот Кемпелен, - говорит доктор Шрамм. - Сломанная машина, бездыханный турок, растерянный изобретатель - все это, господа, разыграно так натурально, что даже самый закостенелый скептик невольно усомнится в своем неверии.
- А во что, собственно, следует или не следует верить? - запальчиво спрашивает граф Марколини.
- В механическое чудо, ваше сиятельство.
- Так верить или не верить?
- Innocens credit omni verbo**. Разве не сам изобретатель назвал игру автомата иллюзией?
- Значит, поломку машины, происшедшую на наших глазах, вы расцениваете как искусный трюк, а признание изобретателя принимаете за
* Каждому назначен свой день (лат.).
** Простодушный верит каждому слову (лат.).


417
истину? Однако, следуя вашей логике, ему вообще ни в чем нельзя доверять, поскольку любые слова и действия могут служить маскировкой.
- Если мы имеем дело с наукой, - не уступает доктор, - с передачей какой-то неведомой силы от демонстратора к автомату через «главный секрет» или непосредственно, то я просто не вижу смысла маскировать величайшее открытие под нелепый фокус.
- А я вижу, - прерывает затянувшийся спор курфюрст, - что господин изобретатель весьма основательно задурил головы нашим подданным.
- Подданные вашего высочества, - вкрадчиво замечает губернатор, - подозревают, что в автомате прячется фройляйн фон Кемпелен.
- Это верно? - озирается курфюрст.
- Кто-то обратил внимание, что эта юная особа постоянно куда-то исчезает. Вот и сейчас ее нет, хотя она и была приглашена сюда вместе с родителями. Не так ли, граф?
Марколини нехотя кивает.
- А фройляйн случайно не левша? - спрашивает Шрамм.
Вопрос не кажется праздным.
- Это может знать барон Ракниц, он дружит с семьей Кемпелена, - говорит губернатор.
- Позовите барона, - велит курфюрст.
Ракниц обескуражен странным вопросом. Кажется, не левша... Впрочем, он не ручается. Почему не пришла? Фрау Кемпелен сказала, что Тереза нездорова.
- Больна так больна, - к удивлению придворных, легко соглашается Фридрих Август.
Доктор Шрамм прячет ухмылку: он-то знает своего монаршего пациента, спектакль еще только начинается...
- Как ты умудрилась?!
У Кемпелена немного отлегло от сердца. Чего он только не вообразил, когда турок перестал подавать признаки жизни!
Тереза сидит на диване, поджав под себя ноги, и виновато улыбается.
- Задела ушибленным локтем за какую-то железяку, неловко повернулась... Хорошо еще не ойкнула.
- Я бы тебе ойкнул... И немедленно перестань дурачиться, будешь доигрывать партию.
Такого еще не случалось. Слава Богу, обошлось без шума... Но обошлось ли?
Он приоткрывает дверь, ведущую на черный ход. Здесь охрану несет Золтан.


418
- Как дела?
- Все спокойно, кроме музыкантов никто не проходил.
Музыканты... Черт их разберет, кто они! И эта настырная певица...
Почему она проявила такой интерес к Терезе? Повсюду носы, глаза, уши... Что, если пронюхали?
- Беги в отель, - шепчет он Золтану, - передай Жуже, чтобы никого не впускала и на стук не отзывалась. Понял? Не отзывалась!
Тереза уже забралась в автомат. Кемпелен поправляет на ней косынку.
- Как рука?
- Немножко болит, когда дотронешься.
- Будь аккуратной, долго не раздумывай, главное - побыстрее закончить игру.
Он подносит часы к свече. Половина восьмого. Прошло всего 20 минут с начала представления, но как бесконечно они тянутся!
Внезапно циферблат расплывается перед его глазами, к горлу подступает тошнота. Он хватается за плечо турка.
- Что с вами? - пугается Антон.
- Ничего, - говорит он, собравшись с силами. - Через пару минут вывезешь автомат, доведешь представление до конца. На сегодня хватит одной партии. Я посижу в зале.
Кемпелен идет по пустынному коридору и вновь, как уже бывало, ощущает себя загнанным зайцем, жалким лесным зверьком, сошедшим с дворцового гобелена. И где-то неподалеку затаились свирепые псы...
Навстречу спешит мажордом, аббат Верни, но этот похож скорее на вышколенного пуделя.
- Господин фон Кемпелен, его высочество желает с вами побеседовать!
Фридрих Август холодно любезен и в меру любопытен. Надеюсь, ничего серьезного? Ах, оборвался тросик... Уже заменили? Хорошо. Помощник? Нет, не возражает. Разве не все равно, кто обслуживает автомат?
Кемпелен с трудом ведет привычную словесную дуэль. Ему изменило чувство времени, кажется, что прошли все сроки, а автомата нет и нет. Он тревожно поглядывает на дверь и едва не вскакивает с кресла, когда в зал торжественно вплывает его чудовищно нелепое детище.
Разыгрывается обычное действие. Антон показывает внутреннее устройство автомата - обязательная процедура после каждого выхода, но только Кемпелен понимает скрытый смысл манипуляций, видит невидимую Терезу, мысленно повторяет ее движения. В этих строго ориен¬


419
тированных во времени и пространстве движениях - основа всех основ, тайна автомата. Маневр тщательно выверен, многократно испытан, надежно скрыт от посторонних глаз. Но у Терезы болит локоть, и Кемпелен опасливо прислушиваегся к каждому звуку. Вот стукнули дверцы (перекос?), скрипнула петля (надо смазать), завибрировали запасные фигуры (укрепить кронштейны), звякнули ролики (подтянуть шурупы), - в общем, ничего подозрительного, лишь капризный затвор щелкнул до того, как нижний ящик выдвинулся на всю глубину - Антон слишком резко потянул за ручку.
Игра возобновляется. Первый гофмаршал настроен оптимистично. В перерыве он успел обдумать план действий и решительно бросил свои фигуры в наступление. Тем лучше, думает Кемпелен, скорее бы... Он не знает, что до развязки еще далеко, и направление главного удара пролегает отнюдь не через шахматную доску.
- Господин Кемпелен, - издалека начинает доктор Шрамм, - вы давно не показывались врачу? У вас нездоровый вид.
- Застарелая болезнь почек, - вздыхает Кемпелен.
- Что принимаете?
- Настой из листа ортосифона, порошки... И, увы, диета.
- Надо съездить на воды, - говорит курфюрст. Это его любимая песня.
- Собираюсь в Карлсбад, ваше высочество.
- Весьма полезно... Ну, и, конечно, прогулки, физические упражнения, верховая езда. Болезнь нужно изгонять закаливанием. Верно, доктор?
- Лучшее лечение не мог бы назначить сам Парацельс*, - отвечает Шрамм. - Со своей стороны, мне хотелось бы предупредить господина Кемпелена, что недуги родителей, подобно чертам характера, обладают пренеприятным свойством передаваться по наследству.
Все молчат, недоумевая, куда клонит эскулап. Лишь курфюрст читает в его лукавом взгляде - «продолжайте, государь, момент подходящий» - и говорит, растягивая слова:
- Кстати, господин Кемпелен, как чувствует себя ваша дочь? Я слышал, она нездорова...
Ох, это «кстати»! В который раз оно произносится некстати... Но сейчас и в неуместных сентенциях доктора, и в нарочитом участии* курфюрста, и в едва уловимом движении среди придворных Кемпелен угадывает заговор.
- Всего лишь легкое недомогание, государь.
* Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм (1493-1541), знаменитый врач и естествоиспытатель.


420
- Мой доктор к вашим услугам.
- Премного благодарен, ваше высочество, надеюсь, все обойдется. Но если господин Шрамм не сочтет за труд навестить нас завтра...
- Зачем же завтра? В таких делах нельзя медлить, болезнь нужно лечить в самом зародыше, - назидательно произносит Шрамм.
- Право же, нет необходимости затруднять вас в столь поздний час.
- А разве доктор не давал клятву Гиппократа? - спрашивает курфюрст.
- И всегда готов ее исполнить, - подхватывает Шрамм,- тем более, что отель «Польша» в двух шагах отсюда.
- Ваша любезность не знает границ, - Кемпелен все еще пытается взять под контроль неподвластные ему события. - Сочту за счастье пригласить вас после представления.
- После представления доктор уедет со мной, - голос курфюрста становится повелительным. - Он может навестить больную только сейчас, а сопровождать его, если господин Кемпелен не возражает, мы попросим барона Ракница.
Кемпелен не возражает. Противиться бессмысленно, все равно они поступят, как решили.
Тощий парень не дождался ни воды, ни монаха, и когда в конюшню заглянул сторож, спросил, куда девался его спутник. «Монах-то? Я его в гостиничный двор провел, забор-то у нас общий», - махнул рукой в сторону отеля сторож. «Вот и хорошо, - сказал парень, - ему туда и надо. А я еще маленько отдохну...» «А что это монах перемотался весь, больной, видать?» «Пуганый». «Гляди-ка, - удивился сторож, - и святые люди пуганые бывают...» «Бывают», - подтвердил парень.
Ракниц смущен отведенной ему ролью, хотя и убежден в нелепости подозрений.
- Что передать Терезе? - спрашивает он, подходя к фрау Кемпелен.
Анна нервно теребит смятый платочек, боясь сказать лишнее. Но
взгляд Ракница бесхитростен, благороден, полон сочувствия... Только он может помочь.
- Господин барон, - шепчут ее посеревшие губы, - однажды вы спасли нам жизнь, теперь в ваших руках наша честь...
Шрамм и Ракниц идут по Большой Брюдергассе вдоль бокового фасада отеля «Польша».
- Самое время побиться об заклад, - говорит доктор. - Ставлю десять дукатов, что нашей птички нет в гнездышке.


421
Ракниц молчит. Фрау Кемпелен потрясла его своим полупризнанием. Как быть? Сможет ли он спасти положение?
Что-то большое и тяжелое с шумом падает на мостовую. Шрамм испуганно отскакивает в сторону, Ракниц хватается за шпагу. Меж тем упавший предмет встает на ноги и превращается в ротмистра Гонига.
- Lusus naturae!* - восклицает доктор. - Никогда не знаешь, что на тебя свалится!
- Прошу прощенья, господа! Я наблюдал за звездами с крыши и нечаянно оступился, - говорит Гониг.
Шрамм задирает голову. Небо подернуто облаками.
- В такую погоду увидеть звезды можно только после бочки пива, а чтобы свалиться и не сломать себе голову, нужно не иметь ее вовсе.
- Я спустился на крыльях, - широко улыбается Гониг.
- Если молодой человек подразумевает крылья любви, то они вырастают перед свиданием, но никак не после.
- То-то я почувствовал, что крылья мои ослабели, - и, приложив пальцы к полям шляпы, Гониг оставляет Шрамма в полном недоумении.
- Двадцать ярдов, и как ни в чем не бывало, - с сомнением произносит он, измеряя взглядом высоту дома.
- Гвардейский офицер, - многозначительно говорит Ракниц.
Они огибают гостиницу и входят в вестибюль.
- Господа пришли на концерт? - встречает их портье, - в большом зале сегодня выступает господин Науман, в программе квартеты Гайдна.
- Мы хотели бы навестить господина фон Кемпелена, - говорит доктор.
- Их нет дома.
- Я врач, меня пригласили к фройляйн. Она ведь больна?
- Не знаю. Поднимитесь в бельэтаж, там должны быть слуги.
«НЕ ПЕЙ, ГЕРТРУДА!»
Первый гофмаршал двора его высочества, барон фон Брайтенбаух покраснел, побелел и позеленел наконец от злости. Проиграть у всех на глазах!
- Случайная ошибка, - шипит он, вставая с кресла. - Турок играет прескверно, и будь я повнимательней...
* Игра природы (лат.).


422
- Присоединяйтесь к нам, - кивает ему курфюрст, предвкушая пикантный финал: какие песни запоет гордец, когда узнает, кто его победил!
Антон готовится свертывать представление. Ни «хода коня», ни ответов на вопросы сегодня не будет.
- Погодите, - останавливает его курфюрст. - Проигравший имеет право на реванш.
- Я готов! - восклицает гофмаршал.
- Отдохните, барон, пусть кто-нибудь другой постоит за вашу честь.
Добровольцев не находится. Лавры гофмаршала никого не прельщают.
- Или в Дрездене нет искусных игроков? - спрашивает Фридрих Август, насмешливо оглядывая придворных.
- Самые искусные игроки живут в Италии, - замечает граф Марколини.
- Но Филидор француз.
- Среди моденских мастеров он был бы не более, чем primus inter pares*. Синьоры Лолли, дель Рио, Понциани убедительно критикуют Филидора и его новый метод игры.
- Почему бы господину Марколини не применить свои познания на практике? - спрашивает губернатор.
- Мои познания весьма скромны, я всего лишь имею обыкновение просматривать книги, которые выписываю из Италии. Вот покойный Карло Безоцци был замечательным шахматистом, он мог бы поспорить с турком.
- Я видел здесь его сына - говорит барон Юст, - может, он унаследовал от отца не только талант музыканта?
- Зовите итальянца, коли немцы трусят, - говорит курфюрст.
Антонио Безоцци вертит в руках гобой, не зная, куда его сунуть. Он
и не помышлял о такой чести. Сумеет ли обыграть турка? Попробует, в театре он обыгрывает всех. О, пятьдесят дукатов... Государь щедр и милостив. Глаза итальянца светятся радостью, когда он занимает место за шахматным столиком, где только что потерпел фиаско гофмаршал. Вчера он победил турка, уплатив три талера, теперь же золото само плывет в его руки. Держись, девчонка!
Кемпелен все видит, все слышит, все понимает. Понимает, что курфюрст задержал автомат в зале, дабы предупредить подмену. Видит, что превратился в узника, ожидающего публичной казни. Слышит ведущиеся
* Первый среди равных (лат.).


423
вокруг разговоры и не удивляется, что его игнорируют. Напрасно Антон бросает на него вопрошающие взгляды в надежде получить хоть какой-ни- будь знак, - Кемпелену нечего сказать своему помощнику, он бессилен что-либо изменить. Взор его устремлен в пространство, тревожная мысль неотступно следует за теми, кто поднимается сейчас по широкой лестнице отеля и сначала осторожно, а затем все настойчивее стучится в дубовые двери. Не отзывайся, Жужа! Иначе господа прикроются его именем, как тот лжедоктор в Париже... Жужа предупреждена, разведчики возвратятся ни с чем. «Где же ваша дочь?» - с деланным беспокойством спросит курфюрст. «Наверное, она почувствовала себя лучше и вместе с братом спустилась в концертный зал, где сегодня выступает господин Науман». «Мы не нашли ее и там», - ехидно промолвит доктор. «Значит, она вышла со служанкой подышать свежим воздухом». «Позвольте, - укоризненно скажет курфюрст, - благородная девица, на ночь глядя, в чужом городе... Нет уж, господин Кемпелен, хватит водить нас за нос, давайте-ка вызволим фройляйн Терезу из турецкой неволи и поздравим ее с победой над гофмаршалом. А ваше великое изобретение отправим на Грабен, где веселые венцы сочинят про вас веселые песенки и будут распевать их на всех углах и перекрестках...» Господи, ужели они посмеют?..
Фридрих Август уже во второй раз щелкает крышкой брегета. Пора бы посланцам и воротиться, где они застряли, черт побери! А вдруг девица в самом деле больна, и доктор оказывает ей помощь, тогда все останутся в дураках, и сам он в первую очередь. Щекотливое положение! Все-таки дворянин, советник императора, гость, наконец, а ему не верят на слово, устраивают проверку, как простолюдину. Зря он пошел на поводу у доктора, этот циник во всем видит подвох. Да и губернатор хорош, придумал Бог весть что. Разве женщина способна так искусно играть в шахматы? И можно ли вообще уместиться в этой конуре, оставаясь незамеченным?.. Курфюрст злится на себя, на придворных, на весь свет; что-то снова колет в правом боку...
Пятьдесят дукатов, пятьдесят дукатов, напевает про себя Безоцци, и сердце его весело бьется в такт песенке. На что он потратит эти деньги? Устроит пирушку? (Антонио переставляет слона). Сошьет новый камзол? (Антонио играет конем). Купит трость с серебряным набалдашником? (Антонио выводит ферзя). Нет, нет, нет! Он сбережет их на поездку в Италию (Антонио рокирует). О, милая родина! О, пятьдесят дукатов! Трепещи, красотка!
Вчера в отеле турок играл форте, вспоминает Безоцци, коня в дебюте пожертвовал, однако ж просчитался. Но там был другой исполнитель,


424
девицу-то он в вестибюле встретил. Почему его заменили? Фальшивил? Ноты не выучил? А синьорина осторожна, предпочитает пиано, - вон как пешки частоколом выстроила. Что пешки! Отец говаривал, не жалей пешек, они только собственным фигурам мешают, твоя цель - король... Сейчас он доберется до короля. Так, так, так. Все верно. Приготовились? Начали!* Раз (вот тебе, моя любезная, шах), два (еще один) и мат ладьей - три!
Несносная девчонка, сердится Кемпелен, сколько твердил ей, чтоб поживее играла. Сейчас бы увезти автомат, пока не вернулись разведчики, а там Бог даст, он что-нибудь придумает... Почему их нет? Что происходит? Скоро ли закончится эта пытка?.. Да проигрывай же, наконец, молит он Терезу, а сам тянет шею, чтобы разглядеть положение фигур.
- Мат! - восклицает Безоцци, победоносно взирая на турка.
Наконец-то! - с облегчением вздыхает Кемпелен.
Антон невозмутимо повторяет ход на доске автомата.
Несколько мгновений турок не проявляет признаков жизни и вдруг взрывается каскадом движений: рука вздымается над доской, голова трясется, как в горячке, глаза бешенно вращаются в орбитах.
Зрители притихли. Никто не ждал от механической фигуры такой бури эмоций. Турок ведет себя крайне невоспитанно, разве что не чертыхается. Не взбесился ли? Вот запустит сейчас в итальянца шахматной доской, как поступают азартные игроки!
Меж тем, излив свое негодование, турок успокаивается, деловито возвращает неприятельскую ладью на прежнее место и забирает ее своим слоном. Три кивка - шах королю.
Антон все гак же бесстрастно повторяет перемещения фигур на доске Безоцци.
- То есть, как это?! - заикается итальянец, становясь багровым. - Я объявил шах и мат, у короля нет защиты!
- Вы не имели права трогать ладью, она закрывала короля от слона. А теперь вам шах, - с олимпийским спокойствием произносит Антон.
Безоцци проводит ладонью по мокрому лбу.
- Что случилось? - недоумевает курфюрст.
- Господин Безоцци сделал невозможный по шахматным правилам ход, и турок объявил его потерянным, - поясняет Кемпелен.
- Значит, музыкант проиграл?
- Проиграл, проиграл! - злорадно потирает руки первый гофмаршал. Не хватало еще, чтобы итальянец оказался искуснее.
Теперь взрывается Безоцци. Глаза его сверкают, как два клинка.
- Che palle! Porca miseria! Pu Hana Eva! - изрыгает он набор итальянских проклятий и кидается к автомату, вцепляясь в снятую с доски


425
ладью. Но Антон настороже. Железной хваткой он сдавливает запястье итальянца, ладья с грохотом падает на пол.
Безоцци умоляюще простирает руки к курфюрсту, взгляд его выражает отчаяние.
- Ваше высочество! Прикажите открыть сундук! Там прячется девчонка! Я покажу ей, что значит неправильный...
Он начинает беззвучно разевать рот, как вынутая из воды рыба, глаза становятся оловянными, гримаса ужаса застывает на лице. Нет, не чудовище, не стоглавая гидра - в зал впархивает легкая белая бабочка, и это не мираж, потому что следом шествует вполне реальный Ракниц, а чуть позади доктор Шрамм. По креслам прокатывается гул, все оборачиваются. Тереза фон Кемпелен смущенно приседает в глубоком поклоне.
Фридрих Август сверлит ее взглядом.
- Признаться, мы не ожидали столь быстрого исцеления...
- Господин Шрамм дал мне чудодейственное лекарство, только очень горькое, - скороговоркой выпаливает Тереза и морщит нос, показывая, каким невкусным оно было.
- О, наш доктор большой искусник! - со значением произносит курфюрст. - Однако мы были искренне огорчены, узнав, что фройляйн нездорова и не сможет украсить наше общество.
- Благодарю вас, ваше высочество! - Тереза снова делает книксен. - Я так мечтала сюда прийти...
В общем незлобивое сердце курфюрста окончательно размягчается. Девушка ему нравится. Мила, воспитанна, естественна. Он хочет загладить неловкость и велит подать небольшой черный ларец.
- Сей приз по справедливости принадлежит мусульманину, одержавшему замечательную победу. Однако никто, кроме вас, господин Кемпелен, не владеет тайной общения с турком, а посему наш скромный презент мы решили вручить вам.
Двусмысленность очевидна, но Кемпелен потерял дар речи. С безмолвным поклоном принимает он увесистый ящичек, наполненный, как можно предположить, золотыми монетами, и передает Антону, а тот ставит его на автомат, символизируя торжественный акт награждения. Зрители рукоплещут.
Безоцци прислонился к колонне, прижимая к груди футляр с гобоем. Осел, трижды осел! Затевая комбинацию, он не учел, что ладья связана... Но как случилось, что девушка вдруг раздвоилась? Не грезит ли он? Или грезил тогда, в артистической?..
- Господин барон, - шепчет Тереза, - проводите меня к маме.
Ракниц берет ее за локоть.


426
- Ой! - отдергивает она руку, потирая больное место. Безоцци роняет гобой. Доктор смотрит на курфюрста. Курфюрст кривится: опять печень схватило.
- Прощайте, господа, - говорит он, вставая.
Когда подъезжали к Цвингеру, Фридрих Август толкнул в бок задремавшего доктора: «Каким это лекарством напоили вы девицу?» «Она
Цвитер
Канал замка Цвингер в Дрездене. Бернардо Белотто, 1750


427
была резва, как козочка, я дал ей обыкновенную соду». «Не хотите ли вы сказать, что у Кемпелена две дочери-близняшки?» «Не знаю, государь, но у той, что мы видели, почему-то болит левая рука».
- Ding an sich*, - задумчиво произносит Фридрих Август, вылезая из кареты. Недавно он вычитал это у какого-то Канта.
Марколини рад, что доктор с губернатором посрамлены. Откуда они взяли, что в автомате прячется дочь Кемпелена? Он ищет Безоцци, но находит Аллегранти. Примадонна нервно обмахивается веером. Глаза ее горят, как у дикой кошки.
- Кто посмел обидеть Венеру?! Если виновен Адонис, мы попросим Артемиду наслать на него дикого вепря.
- Адонис охотится на быстроногую лань! - фыркает примадонна, наблюдая, как Ракниц обхаживает Терезу.
Марколини задерживает взгляд на молодых людях. Прелестная пара, и как подходят друг к дружке!
- Что за фантазия, моя дорогая! Барон просто заглаживает свою вину, вернее, чужую бестактность. Интересно узнать, кто пустил слух о синьорине?
- Спросите у Антонио... Ух, и достанется же ему! - Кошачьим движением Аллегранти сгибает свои холеные пальчики с острыми ноготками, и у Марколини не возникает сомнений относительно ее намерений.
- Успокойтесь, моя дорогая, волнение портит голос, а вы обещали нам спеть.
- Я не привыкла быть на вторых ролях... И вообще, синьор граф, если вы хоть немного меня жалеете, разрешите мне уехать домой.
Беда с этими артистами, думает Марколини, певица от ревности потеряла голос, у музыканта все из рук валится...
- Не смею вас задерживать, - произносит он сухо, выражая для порядка свое неудовольствие.
Кемпелен выслушивает поздравления, комплименты, пытается улыбаться, что-то говорит, а в голове лихорадочно стучит вопрос: кто заменил Терезу? Наконец, его оставляют в покое. Он просит лакея принести воды.
- Вам записка, ваша милость.
На подносе рядом с бокалом сложенный вдвое листок бумаги. «Gertrude, don’t drink!»** - читает он и ощущает тошноту. Что это?
* Вещь в себе (нем.).
** «Не пей, Гертруда!» (англ.). Реплика короля в трагедии У. Шекспира «Гамлет» (действие V, сцена вторая).


428
Предостережение или дурацкая шутка? Почему по-английски? Он подносит бокал к носу. Вода как вода, никакого запаха.
- Не извольте беспокоиться, ваша милость, кипяченая.
Кемпелен ставит бокал на поднос.
- Унесите!
Он наблюдает, как лакей медленно идет по залу, лавируя меж гостей, и вдруг - о, ужас! - останавливается перед Анной. «Не пей!» - хочет крикнуть Кемпелен, но только хрип исторгается из его груди: Анна уже пригубила бокал. Хрустальная люстра на потолке начинает выделывать замысловатые па, фигуры людей размываются, все погружается во мрак.
Прусский посол Филипп фон Альвенслебен неспроста исхлопотал приглашение к графу Марколини. Накануне ему доставили спешную почту из Берлина, где, наряду с другими важными инструкциями, сообщалось, что Его Величество изволил дважды спрашивать о шахматном автомате, и если зрелище достойно высочайшего внимания, следует незамедлительно доставить изобретателя в Потсдам. Министр иностранных дел барон фон Герцберг с истинно прусской прямолинейностью так и предписывал: незамедлительно доставить, ибо ни на минуту не сомневался, что воля его короля распространяется на всю Германию. Пока шло представление, Альвенслебен придирчиво взвешивал на одному ему известных весах, достойно ли это зрелище монаршего внимания, не таит ли оно скрытой угрозы для высочайшей особы и прусского королевства. И хотя споры относительно сил, управляющих движениями фигуры, показались ему подозрительными, он все же пришел к заключению, что шахматный автомат штука безобидная и позабавит Старого Фрица*.
Посол долго выбирал момент, чтобы поставить Кемпелена в известность о пожелании короля, и выбрал, разумеемся, самый неподходящий - когда с тем приключился обморок. Справедливости ради заметим, что этого никто не понял; со стороны казалось, что изобретатель автомата глубоко погружен в свои мысли, коих у него великое множество. Так или иначе, но когда Альвенслебен подошел к поникшему в кресле Кемпелену, то подумал, что тот дремлет, и бесцеремонно потормошил его за плечо.
Сквозь пелену тумана Кемпелен различает толстые икры в белых шелковых чулках и неуклюжие башмаки с золотыми пряжками. Нет, это не лакей. Мысль о лакее пробуждает в памяти записку, стакан
* Прозвище Фридриха П.


429
воды... Анна! Он вздрагивает и тревожно смотрит на жену. Анна беседует с придворными дамами, около Терезы петушатся мужчины; обе веселы и беспечны. Проклятая мнительность, нервы совсем расходились, надо взять себя в руки, думает Кемпелен, но зажатая в руке записка все еще напоминает о пережитом страхе. Сколько времени он провел в беспамятстве?
- Господин фон Кемпелен, - звучит над ним лающий голос, - Его Величество король Фридрих Второй приглашает вас посетить Пруссию и дать представление в Сан-Суси. Паспорта и перемена лошадей будут вам предоставлены.
Кемпелен устало поднимает голову. Перед ним стоит круглолицый здоровяк с оттопыренными ушами.
- Филипп фон Альвенслебен, посол Пруссии, - представляется ушастый.
- Благодарю вас, господин посол, - вяло улыбается Кемпелен, - я обдумаю ваше предложение.
- Это не мое предложение, а пожелание Его Величества. Вам оказана высокая честь, господин изобретатель!
Уши у посла становятся пунцовыми, Кемпелен опасается, что они вот-вот задымятся.
- Я себя скверно чувствую, - смягчает он ответ, - позвольте сообщить о моем решении через пару дней.
- Завтра я пришлю своего секретаря, - выпаливает посол, поворачиваясь спиной. Ленточка на его загривке трясется, как брошенный поводок. Уши стоят торчком.
Кемпелен окончательно приходит в себя. Записка жжет руку. Он перечитывает одну-единственную строку. Почерк правильный, твердый. Но зачем понадобилась аллегория? И потом английский...
Неподалеку за чашкой кофе ведут беседу трое мужчин - граф Бозе, барон Юст и барон Дальберг. Кто-то произносит имя Шекспира. Кемпелен напрягает слух.
- Нельзя без содрогания читать «Близнецов», - возмущенно говорит Юст. - Братоубийство, самоубийство... Омерзительно. Поистине, взбесившийся Шекспир!
- Господину Клингеру, конечно же, далеко до Шекспира, - замечает Бозе, - но у английского поэта он взял, пожалуй, главное правило - не подчиняться никаким правилам. Штюрмеры утверждают, что писатель свободен в выражении своих чувств и мыслей.
- До известных пределов, господин граф. Литература имеет свои традиции и нравственные категории.
- Шекспир был ниспровергатель традиций.


430
- И что в этом хорошего? Его пьесы грубы и безнравственны. Удивляюсь, как терпит святая церковь все эти дьявольские игрища!
- Зачем же так строго, господин барон? - звучит спокойный голос Дальберга. - Верно, что Шекспир, обнажая греховную природу человека, доводит людские пороки до крайности, но он же и карает неистовство страстей, предостерегая от власти низменных чувств и побуждений.
Интересно, думает Кемпелен, до сих пор он ничего похожего от отцов церкви не слышал. Шекспир всегда вызывал у них ненависть. И он прячет записку в карман.
Губернатор досадовал, что поле боя осталось за Марколини, и Кемпелену, этому итальянскому протеже, удалось, как налиму, уйти из- под коряги, однако не унывал, рассчитывая отыграться на Мюльбергере, и по дороге домой обдумывал план действий. Улик против гофкомиссара было не так уж много, но тень на него, а заодно и на этого выскочку Марколини, бросить можно. «Audacter calumniare, semper aliquid haeret»*, - вспомнил губернатор латинскую поговорку, которую, впрочем, никогда не забывал. Нужно испросить разрешение на допрос гофкомиссара, решил он, а там уж дурак сам запутается в трех соснах. Пусть поначалу докажет алиби. Ух, как взовьется полковник, когда узнает, что его жена спит с этим боровом!
А Луизе фон Бельгард было не до смеха. Пока шло шахматное представление, она разыгрывала свой сценарий. Как быть, если Мюльбергера припрут к стене, и он назовет ее имя? Конечно же, она будет все отрицать, да и кто поверит в их связь? Негодяя обвинят в клевете, муж пристрелит его, как лживого шакала... Но потом она вспомнила, что любовник располагает доказательствами. Однажды при очередном свидании она повесила ему на шею золотой медальон с портретом. Проклятая женская слабость дарить в пылу чувственного восторга безделушки на память! Муж прекрасно помнит этот медальон, сам заказывал ее портрет Фридерике Динглинер, миниатюристке.
Зябко кутаясь в пуховую шаль, с ненавистью поглядывая на мужа, развалившегося на каретном сидении, Луиза изобретала тысячи способов, как вернуть злополучную улику. Одно она знала твердо: Мюльбергер не отдаст медальон добровольно. Никогда этот мужлан не пойдет на жертву ради чести женщины.
«Клевещи смело, всегда что-нибудь да останется» (лат.).


431
По пути в отель, - а шли пешком, и Ракниц их провожал, Кемпелен попытался прощупать барона относительно записки и заговорил с ним о Шекспире, заметив, что каждый поэт хорош в подлиннике, тогда как в переводе обязательно что-нибудь да теряет. Например, знаменитая гамлетовская фраза «То be, or not to be - that is the question» переводится в общем правильно «Быть или не быть, вот в чем вопрос» или «Быть или не быть - таков вопрос», но ее внутреннюю напряженность ярче выражают все-таки английские фонемы. Ракниц сконфуженно признался, что не владеет английским, и Кемпелен понял, что о записке ему ничего не известно. «Побеседуйте с графом Бозе или бароном Юстом, они у нас англоманы», - сказал Ракниц. Но там был и третий, подумал Кемпелен.
Терезу подменил в автомате Давид, который по случайности оказался в нужном месте в нужный час. В конюшне он столкнулся с Ференцем, знавшим о затруднениях с Терезой. Несмотря на усталость, Кемпелен захотел тотчас его увидеть, и чтобы составить общую картину, собрал всех участников этой истории.
На Давиде лица не было: глаза запали, борода торчала клочьями, кончик носа побелел, - но чувствовал он себя героем и хорохорился, как бедняк на свадьбе. Кемпелен не прерывал его рассказа, пересыпанного лирическими отступлениями и глубокомысленными сентенциями - каждая мелочь могла оказаться существенной, - мы же не станем утомлять читателя красотами давидова стиля, а изложим суть происшедшего.
Вызвав Давида от имени Кемпелена из дома торговца Фридмана, двое мужчин втолкнули его в карету, засунули в мешок и приказали молчать, если ему дорога жизнь. Пленник был насмерть перепуган и не ерепенился. Тем временем с каретой происходили странные вещи - то она останавливалась, то еле ползла, то катилась как сумасшедшая; тогда мешок кидало из стороны в сторону, и Давид прикрывал руками голову, чтобы не испустить дух ранее предначертанного часа. На каком-то крутом повороте карету так тряхнуло, что мешок вылетел на обочину, подобно камню, пущенному из пращи. К счастью, песок смягчил падение, и пленник отделался легкими ушибами. Разодрав дерюгу отверткой, всегда хранящейся в кармане часовщика, он обнаружил, что находится на пустыре. Вдали раздавался конский топот, мелькали отблески факелов. Чтобы не оставлять улик, Давид подхватил и сумку, также выпавшую из кареты, и побежал, куда глаза глядят. А глаза его глядели в сторону реки, где у самого берега притулилась одинокая лодка. Он лег на дно, скрючился в три погибели, накрылся оказавшимися там сетями и уже считал себя спасенным, как вдруг заскрипел песок, кто-то ступил в лод¬


432
ку, послышался глухой удар, суденышко заходило ходуном и, зачерпнув воды, поплыло вниз по течению.
Вскоре вода выгнала Давида из укрытия, и он остолбенел от ужаса: поперек лодки, свесившись ногами через борт, лежало неподвижное тело. Поборов страх, он ощупал голову человека: пальцы вязли в липкой крови, человек глухо застонал. Давид заглянул ему в лицо и обмер: перед ним лежал один из его похитителей. Первым желанием было столкнуть беспомощного врага в воду, и Давид уже схватил его под мышки, но поступил совсем наоборот - затащил поглубже в лодку, оторвал лоскут от своей рубахи и обмотал ему голову. Раненый очнулся, мутным взором скользнул по Давиду и, узнав своего недавнего пленника, запричитал жалобным голосом. Он умолял не убивать его, клялся, что не хотел причинить ему вреда, сулил деньги. Давид сказал, что не собирается сводить с ним счеты, что сейчас следует подумать о спасении, так как лодка дала течь и им обоим грозит гибель. Парень затих. Они плыли по самой середине реки, туман застилал берега, лодку уносило все дальше и дальше, вода прибывала. Давид увидел, что раненый снова впал в беспамятство, схватил дощечку, всплывшую со дна лодки, и кое-как пригреб к берегу.
Выбравшись на сушу, неожиданные товарищи по кораблекрушению не испытали облегчения. Холодный ветер пробирал их до костей, мокрая одежда прилипала к телу, они дрожали, как щенки. Особенно страдал раненый, его корежило и рвало. Давид вернулся в лодку за сумкой, надеясь найти хоть какую-нибудь сухую одежонку. Вытряхнув содержимое на траву, он обнаружил монашеский плащ, веревку, стальной нож, две свечи и - о, радость! - жестяную коробку с кремнем, огнивом и трутом. Вскоре на пустынном берегу заплясал веселый огонек, озаряя угрюмые лица робинзонов.
Они грелись и обсыхали у костра всю ночь. Парень, назвавшийся Максом, то проклинал какого-то Мюльбергера, которого боялся пуще дьявола, то благодарил Давида за спасение, то замолкал, пугливо озираясь на пляшущие тени, а временами начинал бредить и забывался в тревожном сне. Когда Давид спросил, зачем его похитили и куда везли, парень принялся божиться, что ничего не знает, что ему отшибло память, - словом, врал и изворачивался ужом.
Стало светать, у робинзонов подвело животы, нужно было возвращаться в город. Оба боялись, парень - Мюльбергера, Давид всех и каждого. Хотя хитрец и прикидывался, что туго соображает, очень быстро предложил Давиду вырядиться монахом и довести его до отеля «Польша», куда тот непременно хотел попасть. Это был лучший выход, и Давид, попросив на всякий случай прощения у своего строгого Бога, облачился в монашеский плащ, подпоясался веревкой, замотал лицо


433
шарфом, чтобы скрыть бороду, и превратился в нищенствующего францисканца. Они вышли к селу Коссебауде.
Их дальнейшие приключения читателю известны. В конюшнях графа Марколини Давид наткнулся на Ференца. Тут появился Золтан, которого Кемпелен послал к Жуже, и после короткого совещания провел Давида в артистическую, где Антон принял решение посадить его в автомат, а Терезу отправить в отель. Сообщить об этом Кемпелену не удалось, поскольку тот находился под неусыпным наблюдением. Золтан рассказал, как юную госпожу нарядили монахом, и она сыграла свою роль так мастерски, что проводивший ее до калитки сторож ничего не заподозрил.
Настала очередь Терезы. Девушка была краткой. Золтан провел ее черным ходом в отель. Жужа страшно заволновалась и долго возилась с запором. Едва она вошла в прихожую, как постучались в дверь. Тереза бросилась в свою комнату и юркнула в постель. Жужа сказала, что пришел барон Ракниц с каким-то господином. Тереза сразу смекнула, откуда дует ветер, и велела передать, что выйдет к гостям. Ракниц велел передать, что Его Высочество принял в ней живейшее участие и прислал своего врача. Тереза велела передать, что благодарит за внимание, но чувствует себя совсем здоровой. Ракниц велел передать, что был бы счастлив сопровождать ее к графу Марколини. Тереза велела передать, что принимает приглашение, но ей нужно переодеться.
Пока Жужа бегала туда-сюда, повторяя обмен любезностями, Тереза уже достала из шифоньера все свои тряпки; не прошло и четверти часа, как она предстала перед мужчинами при полном параде. Увидев сияющую девушку, доктор Шрамм заметил, что если бы все люди выглядели столь тяжело больными, как фройляйн, он лишился бы куска хлеба, и чтобы этого не случилось, пусть она примет припасенную им облатку и не забудет упомянуть об этом факте при курфюрсте. О том, как восторженно посмотрел на нее Ракниц и как забилось ее сердце, Тереза, разумеется, умолчала.
Кемпелен похвалил дочь и слуг за находчивость и расторопность, а Давида за мужество и самоотверженность. Тут все загалдели и принялись наперебой делиться впечатлениями, но Кемпелен остановил всеобщее веселье и велел Терезе принести плащ, оказавшийся главным реквизитом сегодняшнего спектакля.
Отворяется дверь. Ссутулившийся монашек в коричневом, из грубого сукна, плаще с нахлобученным капюшоном мелкими шажками входит в комнату. Руки сплелись в сложенных на животе длиннющих рукавах, на боку болтается пеньковая веревка.


434
Кемпелен не расположен к шуткам, слишком уж натурально напомнила Тереза о его лютом враге; в таком плаще он видел иезуита в Париже, когда приезжал к Филидору.
- Что там в кармане? - устало спрашивает он, заметив, что левая пола оттопырилась.
- Кремница и свечи, - говорит Давид. - Разве можно бросать такие нужные вещи? Нож забрал парень, я так думаю, он ему больше по нраву, а сумку, извините, мы утопили.
Кемпелен осматривает трофеи.
- Здесь еще что-то, - говорит Тереза, выворачивая карман. На стол выпадает картонная коробочка. Кемпелен осторожно извлекает содержимое. Аккуратно сложенные пакетики, один в другой, наподобие фантиков, какими играют дети. «Gertrude, don’t drink!» - звучит в ушах возглас короля-отравителя. Во рту появляется металлический привкус.
ЧЕСНОЧНЫЙ ЗАПАХ
Утром в отеле появился доктор Шрамм. Свой визит он объяснил особой милостью курфюрста: вчера господин Кемпелен показался государю нездоровым, и его светлейшее высочество прислал лейб-медика осведомиться, не нуждается ли гость во врачебной помощи.
Кемпелен и впрямь чувствовал недомогание, принял доктора в постели, пожаловавшись на слабость и тошноту. Шрамм был сдержан, не балагурил, как накануне, задавал обычные для врача вопросы - что пациент ел, пил, какие лекарства принимал, затем попросил показать сигнатуру. Изучив рецепт, он остался доволен, сказав, что это хорошее лекарство, а придворная аптека, где порошки изготовлялись, лучшая в Саксонии.
Не найдя у пациента ничего такого, что могло бы потребовать его вмешательства, Шрамм дал несколько полезных советов и хотел было откланяться, но Кемпелен попросил его на минутку задержаться. Служанка, прибираясь в комнате, сказал он, нашла еще одну коробочку с порошками, сходную с той, что доставили из аптеки, и теперь он не знает, какой пользоваться. «Покажите!» - в голосе Шрамма послышалось нечто большее, чем профессиональная вежливость.
Две картонные коробочки ничем друг от друга не отличались, если не считать мутных разводов на одной из них. В обеих находились вощеные пакетики с порошками, но в той, что нашла служанка, все 20 штук, в другой - только 16; по логике вещей это означало, что Кемпелен уже принял четыре порошка и перепутать коробочки не мог. Шрамм, однако, не выказал недоумения, а сличил порошки по цвету, запаху, коней-


435
стенции, но пробовать на язык не стал. «Может, провизор изготовил две упаковки?» - спросил он, как бы размышляя. «Возможно, - отозвался Кемпелен, - но из аптеки мне прислали одну». «Откуда же взялась вторая?» Вопрос прозвучал риторически.
Шрамм забрал из каждой коробочки по порошку, сделал на них пометки и, торопливо попрощавшись, сказал, чтобы до его возвращения больной с постели не вставал, ничего не ел, никаких лекарств не принимал. Но это Кемпелен знал и без него. Он не знал только имени тайного доброжелателя, того, кто вчера предупредил его об опасности, а сегодня прислал самого полезного в таких случаях человека - опытного, толкового врача. В благодеяние курфюрста он не верил, как, впрочем, не слишком доверял и самому Шрамму.
А в это время тайный доброжелатель въезжал в имение барона Ракница, и хозяин дома спешил ему навстречу.
Уже были сказаны все нужные слова, потревожены дорогие воспоминания, обсуждены последние новости, и Дальберг, глядя на портрет бравого гвардейского офицера, висящий на простенке, лукаво произнес:
- Надеюсь, ты не дашь угаснуть славному роду Ракницев? Мы беседуем почти два часа, а ты упорно не желаешь замечать моих намеков. Тебе пора жениться, Иозеф.
- Не на ком, святой отец.
- Ужели немецкая земля оскудела невестами?
- Хороших девушек много, но мне никто не нравится. Во всяком случае, настолько, чтобы идти под венец.
- Не хитри, мой мальчик. Вчера у графа Марколини я наблюдал за тобой, и от меня не укрылось, что твой интерес к одной юной особе объясняется не просто галантностью. Да, да, я имею в виду фройляйн фон Кемпелен и всей душой одобряю твой выбор. Девушка мила, умна, воспитанна. Ты заметил, как растаяло сердце курфюрста? К тому же католичка... Она будет хорошей женой и матерью.
- Женитьба - ответственный шаг, - вздыхает Ракниц.
- Разумеется, ты должен все взвесить, но не надо забывать и о наших национальных чаяниях. Этот брак откроет тебе доступ к венскому двору, свои люди там сейчас очень нужны - немцы должны сплотиться вокруг императора. Фридриху доверять нельзя, он деспотичен и коварен, а кронпринц кажется совсем не тем человеком, который способен возглавить Союз немецких князей. Пойми, я пекусь не только о твоем личном счастье, но и о наших общих идеалах.
- Я понимаю, святой отец. И Тереза замечательная девушка, но вот господин Кемпелен...


436
- Думаешь, он будет против? Да любая семья посчитает за честь породниться с бароном фон Ракницем!
- Дело в другом, - мнется Ракниц, но исповедальный характер беседы добавляет ему решимости. - Мне не хотелось бы, чтобы мое поведение было расценено как средство проникнуть в тайну шахматного автомата.
- При чем здесь автомат?! - удивляется Дальберг.
- Я дал себе слово, что сконструирую такой же.
- Господин Кемпелен знает о твоих намерениях?
- Догадывается... И посмеивается, - с сердцем добавляет Ракниц. - Представляю его физиономию, когда объявится еще один турок!
- Если объявится. Это тебе не «Deus ex machina».*
- Тем увлекательнее задача, тем примечательней результат. До сих пор никому не удалось даже приблизиться к разгадке. Ведутся общие рассуждения, по существу ничем не подкрепленные. Я же не только объясню принцип действия автомата, но и воспроизведу его устройство!
Ракниц увлекся, глаза его блестят, щеки порозовели. Честолюбие - это у него в крови, отмечает Дальберг.
- И далеко ты продвинулся в своих усилиях?
- Многое мне уже понятно, остались некоторые технические препятствия; я уверен, что преодолею их.
Он принял решение, его не отговорить, думает Дальберг, но предостеречь необходимо.
- Я всегда поощрял твое увлечение механикой, - с чувством произносит прелат, - но сдается мне, что на сей раз тобой руководит не любознательность, а гордыня. Однако превзойти Кемпелена тебе не удастся. Шахматный автомат придумал он, ты же, в лучшем случае, только повторишь его, а это далеко не одно и то же. Более того, все знают о твоей дружбе с семьей Кемпелена, ты принят в его доме, оказываешь знаки внимания его дочери. Кто поверит, что ты дошел до всего сам, а не пользовался услугами тайного поводыря? Вчера у графа Марколини мы наблюдали весьма неприглядную сцену... Так что слава разоблачителя может стать для тебя одиозной, и уж наверняка ты испортишь отношения с Кемпеленом, который тоже заподозрит тебя в нечестности.
Ракниц заметно поскучнел. Доводы прелата были, увы, небезосновательными.
* Бог из машины (лат.). Драматический прием в некоторых античных трагедиях, когда запутанная интрига получает простое разрешение неожиданным вмешательством Бога, появляющегося на сцене из механического приспособления.


437
- Не огорчайся, мой мальчик, - ласково продолжает Дальберг, видя, что его юный друг повесил нос, - я вовсе не призываю тебя отказаться от задуманного, я только высказал свои опасения. Не знаю, каковы твои истинные намерения в отношении дочери Кемпелена, но выбор тебе так или иначе сделать придется: либо девушка, либо турок...
- Ротмистр Гониг! - возвещает слуга.
- Принимай друга, Иозеф, - встает Дальберг. - Сегодня я покидаю Дрезден, напиши мне, сердце подскажет тебе решение.
Проводив прелата до ворот усадьбы, выслушав слова напутствия, получив благословение, Ракниц вернулся к товарищу в расстроенных чувствах.
- Скажи, Отто, ты когда-нибудь испытывал сомнения? - спрашивает он.
- Случалось, - говорит ротмистр. - Особенно, когда не знал, с какой масти зайти.
- Я серьезно.
- Какие могут быть сомнения?! Да засомневайся я вчера хоть на миг, видеть мне, как редиска растет снизу*!
- Ты едва не сломал голову лейб-медику его высочества.
- Не велика утрата, он и без головы нашел бы место, куда клистиры ставят.
Ракниц морщит нос, задушевного разговора не получилось.
- Ты циник, - говорит он.
- А ты ханжа, - говорит Гониг.
- А ты солдафон!
Обменявшись любезностями, друзья поднимаются с кресел, принимая позу драчливых петухов.
- Господин барон! - Гониг щелкает шпорами. - Оскорбления смываются кровью!
Он срывает со стены рапиру и бросает ее Ракницу.
- К вашим услугам, господин ротмистр! - холодно произносит Ракниц, подхватывая оружие.
С лязгом сшибаются эфесы. Бряцают клинки. Сотрясается пол. Дуэлянты кружат по комнате.
Старый слуга, стоя в дверях, укоризненно покачивает головой. Господские забавы. Прошлый раз они сломали два стула и разбили окно.
- Что стоишь, как истукан! - кричит слуге Ракниц. - Беги за натуралистом, сейчас я пришпилю этого господина к стене!
- Как бабочку? - Гониг вскакивает на дубовый стол.
Т.е. лежать в земле; немецкая идиома.


438
- Как кузнечика! - делает подсечку Ракниц. - От кого это ты вчера так ловко ускакал?
- От твоей возлюбленной!
Ракниц опускает рапиру.
- Что за шутки?!
- Какйе шутки? Она ломилась в дверь, как супруг, вернувшийся раньше срока.
- Ее не было дома?!
Гониг спрыгивает со стола.
- Несчастный, ты потерял разум. Подумай, зачем ей было стучаться, если бы она находилась внутри, а не снаружи?
- Перестань дурачиться, Отто, - строго говорит Ракниц. - Выкладывай все по порядку.
Рассказ Гонига был лаконичен, как военное донесение. Жужа сообщила, что вечером никого дома не будет. Он без помех пробрался в ее комнату Свидание оказалось быстротечным. Кто-то настойчиво стучался во входную дверь. Жужа бросилась открывать. Тереза что-то лопотала по-тарабарски. Он понял, что надо улепетывать, и выпрыгнул в окно.
- А Карой? - спрашивает Ракниц.
- Что Карой?
- Где находился Карой?
- Я же тебе немецким языком объясняю: никого, кроме Жужи, дома не было. Когда пришла Тереза, я подумал, что все вернулись от графа Марколини.
- Не было ее у Марколини, - тихо говорит Ракниц, - она сказалась больной и осталась дома.
- А сама куда-то ходила?.. Постой, постой, дай сообразить... Иозеф! Ты обманут! Она встречалась с Иоганном!
- Ты с ума сошел!
- С тобой сойдешь... Пока ты раздумываешь, жениться тебе или не жениться, невесту твою умыкнет секретарь.
- Его должны были арестовать, говорят, он убил кого-то...
- Но его еще не поймали, и он назначил Терезе тайное свидание под покровом ночи, чтобы уговорить ее бежать вместе с ним. Сходится?
Пожалуй, сходится, прикидывает Ракниц.
- Мне нужно тотчас повидать Терезу, - говорит он задумчиво. - Ты не обидишься, если я ненадолго оставлю тебя?
- При одном условии, - соглашается ротмистр, - если мне дадут пива.
Развалясь в кресле, Гониг потягивал густое пиво, весьма собой довольный: «Приревновал барон красотку, теперь непременно женится».


439
Однако на шестой кружке пригорюнился: «Холостой друг все же лучше женатого...»
Доктор Шрамм высыпал в пробирку порошок, развел его царской водкой, набрал в пипетку мутную жидкость и выдавил несколько капель на цинковую пластинку. «Вы ощущаете что-нибудь?» - спросил он у аптекаря. Вопрос был излишний: в нос ударил едкий запах чеснока.
Через четверть часа доктор снова поднимался в бель-этаж гостиницы «Польша».
- Что мне грозит? - спрашивает Кемпелен.
Шрамм, засучив рукава, энергично размешивает какое-то снадобье.
- Судя по вашему самочувствию, теперь уже ничего. Считайте, что вы родились в рубашке. Злоумышленник не был медиком или был невежественным медиком - соединив мышьяк с жженой магнезией, яд с противоядием, он вопреки желанию смягчил удар. К счастью, вы успели принять только четыре порошка, расчет был на более сильную дозу. Сейчас вы выпьете мыльный раствор, это тоже антидот, пару дней полежите в постели - Optimum medicamentum quies est* - и снова будете молодцом хоть куда.
Шрамм подсаживается к его кровати.
- Порошки из аптеки доставил в отель рассыльный; швейцар, однако, к вам его не пустил, сказав, что сам передаст; затем он или кто-то другой подменил коробочки. Каким образом оказалась другая упаковка с настоящими порошками в вашей комнате, мне неизвестно. Но это-то и спасло вас.
Доктор Шрамм пощупал его пульс, дал отпить несколько глотков из кружки и продолжал:
- Ядовитые вещества состоят на особом учете. В придворной аптеке за последний месяц мышьяк никому не отпускался, я проверял по книгам. Но в тот самый день, когда вам принесли порошки, в аптеке «Голубая Мария», что у старого рынка, был куплен белый мышьяк от крыс, о чем сделана запись. И знаете, кто его приобрел?
- Знаю, - говорит Кемпелен, - гофкомиссар Мюльбергер.-
- Вы ясновидящий?!
- Нет, господин Шрамм, я просто знаком с законами драматургии.
Дьявольской, подумал доктор.
* Лучшее лекарство - покой (лат.).


440
Четверка резвых лошадей стремительно уносила карету вслед уходящему солнцу. Проезжая по светлым долинам Саксонии среди отяжелевших виноградников, сбегающих с пологих холмов, Дальберг думал о том, как ничтожны людские поступки перед могуществом Господа. Смерть грозила Кемпелену. Кто-то вознамерился судить его земным судом, отнять у него жизнь. Но человеку не дано такого права, и небо взяло его под защиту. Разве не воля Божья привела эту бедную женщину на исповедь? Не по Его ли знаку священник донес о злодеянии епископу? И случайно ли сам он, майнцский викарий, проездом оказавшийся в Дрездене, остановил руку убийцы, не нарушив тайны исповеди?
Чувство исполненного долга не покидало его до самого Веймара, где им завладели уже совсем иные заботы, связанные с большой европейской политикой.
Слуга сказал Ракницу, что господин Кемпелен нездоров и никого не принимает, но госпожа просит его пройти в гостиную. Увидев барона, Тереза чуть не запрыгала на одной ноге, как в детстве, потом засмущалась и села за клавесин, чтобы музыкой выразить свою радость. Комната наполнилась кружевными мелодиями Куперена, и Ракниц понял, что сердце девушки принадлежит ему и никому другому.
Заговорили о музыке. Анна сожалела, что вчера им не удалось послушать божественную Аллегранти, чей голос так же прекрасен, как и ее внешность. Ракниц предложил восполнить потерю, пригласив мать и дочь на «Чеккину», где итальянская певица выступает в заглавной роли. Тереза просияла, но Анна сказала, что все будет зависеть от самочувствия господина Кемпелена. Тут ее позвали к мужу, и молодые люди остались наедине.
Тереза слышит, как колотится ее сердце: сейчас он с к а ж е т, он не может не с к а з а т ь, он приехал, чтобы с к а з а т ь...
- Где вы были вчера вечером до того, как я пришел за вами в отель? - словно издалека звучит его вкрадчивый голос.
Лопается, ударяя по сердцу, натянутая струна.
- Я... Я не могу... Не спрашивайте, - шепчет девушка, отводя глаза.
- Тогда я скажу, обманщица! - с надрывом произносит барон. - Вы ходили на свидание с Иоганном! А я-то, глупец, так верил вам...
Пропасть разверзлась перед Терезой. Нелепые подозрения, жестокие слова бьют по ней плетью. Дева Мария, сейчас она предаст отца! Но что- то властное и гордое вдруг подступает к сердцу, и она отчаянно выкрикивает в лицо любимому:
- Да! Да! Я встречалась с ним! Я бегала к нему на свидание! Теперь вы довольны?!


441
На большее ее уже не хватает, она обессиленно поникает в кресле.
Ракниц берет ее за руки, пытается заглянуть в глаза, голос его становится нежным.
- Не сердитесь, Тереза, я не хотел вас обидеть, я хотел сказать...
Что он хотел сказать, Тереза так и не узнала. Как всегда не вовремя, на пороге возник Карой. Девушка осторожно высвободила руки и, словно сомнамбула, вышла из комнаты.
- Здравствуйте, господин барон, - не слишком любезным тоном произносит Карой.
- Здравствуйте, господин фон Кемпелен, - шутливо раскланивается Ракниц. - Что-то вы сегодня не в духе...
Он попал в самую точку. С того дня, как Иоганн убежал из дома, мальчик не находит себе места.
- Понимаю, - продолжает барон. - У всех свои дела, никто вами не занимается, а вчера и вовсе оставили одного. Скучали?
- Вчера я был на концерте Наумана.
- Вот как?! И что там играли?
- А! - машет рукой Карой. - Квартеты Гайдна. Я больше люблю военную музыку.
- Тогда подружитесь с ротмистром Гонигом, он отведет вас к трубачам и барабанщикам.
Вернувшись домой, Ракниц уже не застал Гонига и был рад - хотелось побыть одному. Объяснение с Терезой, как ни старался он внутренне оставаться спокойным и расчетливым, потребовало большого душевного напряжения, взволновало его. Но игра стоила свеч. Теперь он знал наверняка, что на представлении у графа Марколини в автомате находилась Тереза. Она почти призналась в этом, спасительная лазейка о тайном свидании с Иоганном была предложена им самим. Кто сменил девушку, значения не имело, пусть даже Иоганн, скрытно приведенный во время вынужденного антракта. Скорее всего, именно он, ибо во втором акте турок играл гораздо искуснее.
Наскоро перекусив, Ракниц засел за расчеты. Он уже представлял себе, каким образом сигнал о передвижении фигур на доске автомата может поступать к спрятанному в сундуке игроку. Красный конь, столь неожиданно прилипший к часам Гонига, имел магнитный стержень. Очевидно, что таким приспособлением снабжены и другие фигуры. Достаточно сильный магнит способен притягивать металлические предметы через тонкую деревянную перегородку. Если под каждую клеточку шахматной доски подвесить на ниточке стальные иголочки, то они будут реагировать на перемещения фигур. Когда фигура переставляется с


442
одного места на другое, она либо притягивает, либо отпускает соответствующую иголку Что-то вроде театра марионеток. А наблюдает за этим спектаклем только один зритель. Он сидит в автомате и по пляшущим куклам-иголочкам определяет, откуда и куда пошла фигура. Чтобы иголочка была заметнее, на нее можно наколоть кружок из белой бумаги.
Оставался, пожалуй, самый главный вопрос: где скрывается игрок? По предположению Ракница - за задней стенкой нижнего ящика. Догадка подтверждалась наблюдениями. Вчера, например, когда Антон, как обычно, выдвигал этот ящик для показа, послышался какой-то щелчок то ли клапана, то ли запора, и хотя ящик еще не был выдвинут на всю глубину, показалась его задняя стенка. Так бывало не всегда, но иногда случалось. Значит, рассуждал Ракниц, ящик не просто выдвижной, но ираздвижной, за ним имеется свободное пространство, где вполне может разместиться человек. В лежачем положении он остается для зрителей невидимым.
С Терезой же была загвоздка. При росте пять с небольшим футов она никак не умещалась в автомате, разве что лежа на спине, согнув ноги в коленях. Но тогда они возвышались бы над ящиком и попадали в поле зрения публики, когда Кемпелен раскрывал дверцы автомата. Ракниц принялся рисовать девушку в такой позе, но картинка получилась настолько двусмысленной и так не вязалась с образом Терезы, что он с раздражением отшвырнул перо, уронив на свое художество развесистую кляксу.
Из тех, кого он видел в окружении Кемпелена, только Карой подходил по всем параметрам, но мальчик имел безусловное алиби. Правда, куда-то исчез тот щупленький еврейчик, что крутился среди слуг в первый день их приезда в Дрезден. Кажется, Кемпелен назвал его попутчиком, прессбургским торговцем... Когда дело касается шахматного автомата, этому мадьяру нельзя верить ни на грош.
Увы, вздохнул Ракниц, мудрый Дальберг был прав, без нити Ариадны ему из лабиринта не выбраться... Тут он вспомнил, что пригласил мать и дочь на «Чеккину», написал директору театра фон Кенигу записку с просьбой воспользоваться его ложей, а заодно послал Маддалене букет алых роз. Вчера он обещал ей приехать в итальянскую деревню, где проживала вся труппа, но после сегодняшних треволнений ему было не до любовных игр. Вот с Терезой он будет само раскаяние и уж как-нибудь сумеет перевернуть последнюю страницу с развязкой запутанного сюжета.
Вечером обнаружилась пропажа фигурки. Готовясь к отъезду, Антон паковал запасной комплект шахмат и недосчитался коня.


443
Старый рынок в Дрездене. Бернардо Белотто
Он вспомнил, что несколько дней назад доставал фигуры из шкатулки и намагничивал стержни. Изредка эту несложную операцию приходилось повторять, чтобы не ослабла сила их притяжения, все-таки прошло более полутора лет. Пошарив в ящиках стола, полазав со свечой по полу, Антон отправился к Жуже, обычно прибиравшей его комнату.
«Находила, - сказала девушка, - за спинкой в кресле. А вот куда сунула, не помню. Где-то здесь». Поискали вместе. Посмотрели под кроватью, столом, отодвинули тумбочку, открыли гардероб. Конь преспокойно лежал в кармане Жужиного фартука. «Ну, вот!» - обрадовалась девушка. Но Антон еще не был удовлетворен. «Давно ты нашла его?» - спросил он. «С неделю назад». «И все эти дни не замечала, что оттопыривается кармашек? Фигурка-то тяжелая...»
«Странно, - задумчиво произнесла Жужа. - Должна была заметить...» «Когда ты в последний раз надевала фартук?» «Вчера»,
Дело приняло неприятный оборот. Фигурка пропадала почти неделю. Навлекать на Жужу подозрения не хотелось, она была всеобщей любимицей. Антон решил посоветоваться с Терезой. «Я сама с ней поговорю, - сказала Тереза, - отца не беспокой».
Утром следующего дня в спальню Кемпелена вошел взволнованный Антон, держа в руках свежий номер газеты «Дрезднер анцайге». В заметке, озаглавленной «О шахматном игроке господина фон Кемпелена», некто Иоганн Хаше делился с читателями своими наблюдениями. Пока


444
Кемпелен потешался над неуклюжими попытками объяснить необъяснимое, Антон проявлял явное нетерпение, совсем ему несвойственное, и Кемпелен удивленно спросил, что его так обеспокоило. Оказалось, нужно читать другую заметку, помещенную ниже. Кемпелен глянул и вмиг посерьезнел. - Думаешь, он? «Он, он!» - радостно заморгал Антон. «Поедешь с Золтаном. Однажды он хорошо накормил эту братию. Память живота порой бывает крепче памяти сердца».
«ДОБРАЯ ДОЧКА»
Если не считать семейных прогулок и пикников, у мужчин с непременным пивом, у женщин с домашним вязанием, да и то лишь в теплые погожие дни, - едва ли не самым любимым развлечением дрезденцев был театр. Чтобы попасть на новый спектакль, а репертуар обновлялся еженедельно, нужно было заблаговременно позаботиться о билетах, случалось и постоять в очереди. Строго говоря, город располагал тремя благоустроенными сценами, но действовали только две. Придворный оперный театр, огромным овалом примыкавший к Цвингеру, вот уже много лет стоял безгласным колоссом, последний раз здесь давали представление в 1768 году в честь бракосочетания Фридриха Августа; подсчитав расходы, бережливый курфюрст велел опустить занавес и повесить замок на дверях.
Центром театральной жизни Дрездена стал расположенный неподалеку Театр Комедии, где попеременно игрались немецкие пьесы и итальянские оперы. По величине и роскоши он уступал своему придворному собрату, но и в бедных родственниках не числился - просторный зрительный зал с тремя ярусами лож, партером и галеркой, глубокая сцена с рамповым освещением и оркестровой ямой ставили его в один ряд с лучшими театрами Германии. Стоимость билетов была довольно высокой - от одного гульдена (в ложах первой категории) до 4 грошей (на галерке), а потому не всем доступной.
Публика попроще и победнее посещала Дом комедии, находившийся в Новом городе у Черных ворот, откуда начиналась дорога на Силезию. Там, в помещении бывшего постоялого двора, за весьма умеренную плату выступали гастролирующие артисты. С виду неказистый, но вполне приспособленный зал вмещал почти 500 зрителей.
В среду, 17 ноября 1784 года, представления в обоих театрах начались, как обычно, в 6 часов вечера.
Сцена в Доме комедии ходила ходуном. Выступал цирк. Два Колеса крутил сальто-мортале, мадам Люлю порхала мотыльком по канату, ко¬


445
ротышка Пипс гонялся за ней с огромным сачком, пузатый Гиря подбрасывал и ловил на плечи, как было объявлено, «настоящего быка», пудель Гав-Гав прыгал сквозь горящий обруч, танцевал на задних лапах под губную гармошку
Но вот раздается барабанный бой, и на сцену выходит рослый атлет в белой набедренной повязке поверх черного трико. В руке он держит длинное копье, лицо и шея вымазаны сажей, в носу торчит медное кольцо.
- Кугр, тугр, ногр, гогр! - произносит он, вращая белками глаз.
Из-за его спины выкатывается коротышка Пипс.
- Уважаемая публика! Вождь племени людоедов ам-ам, его африканское величество Эфиоп Эфиопиус приветствует достопочтенных жителей славного города Дрездена!
- Бугр, вугр, зогр, могр! - произносит вождь.
- Его африканское величество сообщает, что приехал из далекой Людоедии со своим знаменитым чучелом шахматного игрока!
Снова грохочет барабан. Два Колеса и Гиря выносят на сцену ярко-желтый ящик. Над его верхней крышкой возвышается странная фигура в просторной голубой блузе с болтающимися рукавами.
К вороту прицеплена глухая маска с выпученными глазами, приплюснутым носом, растянутыми в улыбке лиловыми губами, обнажающими ослепительно белые зубы. Перед фигурой на большой клетчатой доске расставлены шахматы.
- Еще совсем недавно этот симпатичный парень, - Пипс кивает шутовским колпаком на фигуру, - бегал по своей жаркой Африке, играя в шахматы с обезьянами и крокодилами. Но однажды имел неосторожность обыграть его африканское величество и был им съеден в последний день великого поста.
- Ам-ам! - произносит вождь, гладя себя по животу.
- Горе охватило Африку, - продолжает Пипс. - Обезьяны стали проливать крокодиловы слезы, крокодилы орать по-обезьяньи. Все смешалось, как в нашей милой Германии.
- Бугр, нугр, когр, логр! - произносит вождь.
- Тогда придворный колдун его африканского величества, несравненный Кеме-Пене-Лене сделал чучело игрока, вместо сердца вставил тыкву, башку набил мякиной, жилы наполнил хмельным немецким пивом. Свершилось чудо из чудес: чучело ожило!
- Зугр, мугр, вогр, богр! - произносит вождь.
- Уважаемая публика! Впервые на манеже! Потрясающий фокус-покус! Шахматное чучело его африканского величества Эфиопа Эфиопиуса вызывает на поединок всех желающих! Победитель получает десять талеров! Проигравший не платит ни гроша! Никакого обмана!


446
- Могр, зогр, вугр, тугр! - произносит вождь. В зале шум, выкрики.
- В ящике человек!
- Чучело-вонючело!
- Видели эти штучки в «Польше»!
- Нашли дураков!
Под вой и свист Пипс раздвигает боковые стенки ящика, словно гармошку, и зал смолкает: чучело болтается на шесте наподобие огородного пугала, у него напрочь отсутствует нижняя часть туловища.
- Шахматист играет не задним местом, - назидательно говорит Пипс, вновь складывая ящик.
В зал сбегает мадам Люлю. В коротенькой, выше колен, юбочке она грациозно скользит по проходу с тарелкой серебряных монет, предлагая зрителям воочию убедиться, какое богатство ожидает победителя. Мужчины оживляются. Одни с вожделением поглядывают на тарелочку с серебром, другие на красотку, норовя ущипнуть ее за крепкие икры.
- Десять талеров за победу! Десять талеров за победу! Никакого риска! Спешите принять вызов! - подзадоривает зрителей Пипс.
На сцену поднимается вихрастый парень, увязавшийся за мадам Люлю. Девушка усаживает его на табуретку перед ящиком.
- Свидетели! Пусть выйдут свидетели! - кричат из зала.
- Совершенно справедливо, - соглашается Пипс. - Все должно быть честь по чести. Кто желает?
Охотников подурачиться находится много. Пипс отбирает четверых, разводя их по обе стороны ящика. Затем вновь обращается к залу.
- Я знаю тугодумов, готовых просидеть за доской всю ночь, хотя ночь предназначена для более увлекательных занятий... (смешки в зале). Как вы правильно поняли, я говорю о сне... (снова смех). Чтобы партия с чучелом не затянулась до утра, мы просим игроков делать ходы по счету раз-два- три... Как это будет по-людоедски, ваше африканское величество?
- Ба-бу-бы! - восклицает вождь.
- Итак, мы начинаем! По взмаху копья повторим все вместе... Вождь взмахивает копьем.
- Ба-бу-бы! - дружно скандирует зал.
Зашевелились складки голубой блузы, из левого рукава выдвинулась тонкая рука полуптичья, получеловечья, острыми когтями схватила королевскую пешку и передвинула ее вперед.
Вихрастый парень разевает рот, а вождь тем временем снова взмахивает копьем, и зал снова скандирует «Ба-бу-бы!» Парню нужно делать ответный ход, но пальцы намертво вцепились в табурет, а мозги сдвинулись набекрень, он забыл, как ходят шахматные фигуры. «Не робей, ходи пешкой!» - кричат из зала. Вконец растерявшийся парень вскакивает с


447
табурета и, нелепо держа его под задом, в панике сбегает со сцены под свист и улюлюканье зрителей.
- Отдай табурет! - весело кричит Пипс.
Зал еще стонет от смеха, а на сцену уже поднимаются двое невесть откуда появившихся полицейских.
- Ну-ка, показывай своего шахматиста! - повелительно произносит старший, обращаясь к Пипсу.
- Что вы, что вы, господин офицер, - притворяется непонятливым Пипс, - у меня имеется разрешение на представление, могу принести бумагу...
- Я об игроке, - обрывает его полицейский. - Поступил приказ губернатора о его аресте.
- Господин губернатор приказал арестовать чучело?!
- Не валяй дурака, клоун! Показывай того, кто прячется, или я велю разнести твой ящик.
- Значит, чучело совершило преступление? Что вы скажете на это, ваше африканское величество? - Пипс поворачивается к вождю, и губы его безмолвно складываются в известный всем циркачам возглас «Ап!»
Вождь дико вращает глазами, трясет головой, изображая страшный гнев, а затем со всего размаха бросает копье в грудь шахматного игрока. Копье проходит сквозь блузу и застревает в складках материи.
Вздох ужаса проносится по рядам. Кажется, опешили и полицейские, что видно по их застывшим лицам.
- Преступник казнен! - восклицает Пипс, обращаясь к полицейским. - Извольте убедиться.
Он раздвигает ящик, и перед полицейскими возникает уже знакомая зрителям картина - огородное пугало, висящее на шесте; к реквизиту добавилось бутафорское копье. Живого шахматиста нет и в помине.
- Из ящика кто-нибудь вылезал? - спрашивает старший полицейский у сгрудившихся в стороне свидетелей. Те отрицательно мотают головами: никто ничего не заметил.
Поднимается шум, топот, свист - публика протестует против бесцеремонной полиции. Служители закона поспешно ретируются. Зрители провожают их насмешками. На авансцену выходит Пипс.
- Достопочтенная публика! К великому сожалению, шахматное чучело преждевременно испустило дух и по вышеизложенной причине не может продолжать игру.
- Догр, зогр, мугр, цугр! - произносит вождь.
- Его африканское величество говорит, что поручит великому волшебнику Кеме-Пене-Лене смастерить новое чучело, которое не будет нарушать немецкие законы. Следите за нашими афишами!


448
Под звуки трубы, губной гармошки и барабана на сцену выходит вся цирковая труппа. Каждый артист исполняет фрагмент своего номера, все кружатся в пестром хороводе. Только шахматное пугало безжизненно болтается на шесте. Из его груди торчит древко копья.
Зрители расходятся, обсуждая происшествие. Что это было? Полиция или подставные лица? Обыск или трюк? Большинство склоняется к последнему Просто Пипс решил прервать представление, не желая рисковать десятью талерами...
Только два человека в зрительном зале знали наверняка, что представление пошло не по сценарию. Когда африканский вождь метнул копье в чучело, один из них схватил за локоть другого. «Не волнуйся, - сказал тот. - В ящике никого нет». «Куда же он делся?» «Его опустили в люк под сцену».
Никто из соседей, если б даже прислушался, не понял из беседы ни слова: диалог велся по-венгерски, а этот язык был для немцев сродни людоедскому говору вождя племени ам-ам. Но вот представление благополучно закончилось, зрители стали расходиться, и один из венгров сказал другому: «Иди. Я буду ждать в карете».
Пипс узнал Золтана не сразу, приняв его поначалу за полицейского агента. Но Кемпелен все же оказался прав. Когда повар начал восхвалять жаркое из свинины с гречневой кашей, подскочил Малыш и дружески потрепал пришельца по плечу. Он, как всегда, был голоден, а потому воспоминание о сытном обеде в Лейпциге посетило его раньше, чем Пипса. Откуда-то извлекли помятого Иоганна в немыслимом балахоне, и Золтан отвел его в карету, стоявшую в глухом проулке у полуразрушенного сарая. Там он попал в объятия Антона.
В вечернем мраке недавние соратники с трудом различали друг друга, но чутко ощущали взаимную взволнованность. Беседа их затянулась, каждому было что рассказать.
Иоганн поведал о своих злоключениях, уже известных читателям, умолчав, правда, о нелепой попытке утопиться, но зато со всеми подробностями описав ход поединка с шахматным королем «Райских кущ». «Передай Давиду, - сказал он, - что жертва слона в королевском гамбите, которую мы вместе разбирали, дает белым неотразимую атаку». Атлет, спасший его от расправы и ареста, оказался циркачом по прозвищу Малыш. Он же укрыл беглеца в Доме комедии, где гастролировала труппа Пипса. Номер с «шахматным чучелом» придумал сам Иоганн, чтобы не есть хлеб задарма. Конечно, господин Кемпелен, наверное, выразит


449
неудовольствие, но игра в шахматы его единственное ремесло, а у цирка свои требования. Сегодня состоялось уже третье представление с его участием. Никто не предполагал, что полиция будет разыскивать игрока в шахматы - фокус с исчезновением был рассчитан только на зрителей. «Казнь» чучела - удачная импровизация Пипса, они с Малышом понимают друг друга с полувзгляда.
Антон был менее говорлив, и не только по своей природе: Кемпелен строго очертил круг событий, не подлежащих огласке. Иоганн не узнал ни о метаморфозах в доме у графа Марколини, ни о внезапной болезни Кемпелена. А вот одиссею Давида Антон расцветил, как сумел. Важно было предупредить юношу, что опасность подстерегает всех, кто так или иначе связан с шахматным автоматом. Описал он и повадки их главного врага, подчеркнув его изощренное коварство и жестокость. «Остерегайся того мастерового с родимым пятном и рыбьими глазами, он попытается снова заманить тебя в ловушку», - без устали повторял Антон.
Иоганн согласно поддакивал, но, по молодости лет, угрозу, кажется, недооценивал. Его развеселила мысль, что, сами того не подозревая, они с Давидом снова очутились в одной упряжке - тот в мешке, этот на козлах - и к циркачам могли попасть оба. Что «тот» и «этот» могли попасть на дно Эльбы, он как-то не учитывал. Куда серьезней отнесся Иоганн к угрозе ареста. Кто убил Картошку, он не видел и не знает, доказательств своей невиновности не имеет и на правосудие рассчитывать не может.
«Господин Кемпелен советует тебе, не медля, уехать из Дрездена», - сказал Антон. «Я и сам так думаю. На днях Пипс с труппой отправится в Италию, увяжусь с ними». «Может, лучше в Пожонь? Недели через две и мы туда вернемся...» «Нет, Антон, - тяжко вздохнул Иоганн, - обратные дороги мне заказаны...»
Подошла пора расставания. Антон передал юноше увесистый кофр, обитый медью. «Здесь деньги и все необходимое, госпожа сама собирала», - сказал он. «Поблагодари за меня ее и господина Кемпелена, они заменяли мне отца и мать!» - с чувством произнес Иоганн и после короткого молчания добавил: «Пусть не беспокоятся, секрет шахматного автомата я никому не выдам...»
Они расстались, так и не произнеся имени Терезы, хотя у каждого оно готово было сотни раз слететь с языка. Иоганн не спросил о девушке из ложной гордости, стыдясь предстать в образе отвергнутого любовника. Антон же не хотел терзать сердце юноши, тем более, что эти самые минуты Тереза, как он знал, проводит в обществе барона Ракница, которого языкастая Жужа все чаще называла «зятьком».


450
Две скрипки соперничают в безысходной грусти. Томительно льется мелодия, чист и скорбен голос певицы. Заточенная в монастырь Чеккина жалуется на злую судьбу. В Театре Комедии дают «Добрую дочку», это центральная ария героини.
В зрительном зале трепетная тишина, лишь изредка скрипнет кресло или прорвется сдавленный кашель. У женщин на глаза навернулись слезы, чужое горе сейчас им ближе собственных забот. Посуровели лица мужчин, они готовы ринуться на сцену, чтобы вызволить несчастную девушку из неволи. И хотя многие знают, что в следующем акте это сделает молодой крестьянин, порыв их искренен и бескорыстен. Такова сила искусства. Не зря же здесь соединили свои высокие таланты Никколо Пиччинни, Карло Гольдони, Сэмюэл Ричардсон*. И, конечно же, Маддалена Аллегранти, чей прозрачный голос тончайшими переливами вокальных красок передает страдания бедной, но благородной сироты.
Очарованием музыки полна и Тереза. Из директорской ложи, расположенной почти над сценой, ей хорошо видно, как Аллегранти время от времени поднимает на нее глаза, и тогда Тереза приветливо улыбается и одобрительно наклоняет голову. Она не знает, что взгляды примадонны адресованы не столько ей, сколько стоящему позади Ракницу.
Вчерашнее объяснение с бароном посеяло в душе Терезы, и без того смятенной, новые тревоги. Была ли искренней его ревность? - думала она, собираясь в театр. Чего он добивался?
Случайно или умышленно поставил ее на грань рокового признания? А тут еще шахматная фигурка... Взять и вернуть ее мог только Гониг, но ведь он лучший друг Ракница... Неужели все это звенья одного замысла? И правильно ли она поступила, утаив от отца свои подозрения?
Но сейчас, целиком отдавшись музыке, Тереза не ищет ответов, она парит среди чарующих звуков, и тысячи прекрасных видений проходят перед ее внутренним взором. Она не слышит, как кто-то вошедший перешептывается с Ракницем, и оба исчезают за складками тяжелого бархата.
Тереза отбила себе ладошки, но все еще хлопает вместе с рукоплещущим залом. Возгласы «Браво! Бис!» слились в восторженный рев, мужчины повскакали с мест не ради спасения Чеккины, а чтобы ближе разглядеть красавицу Маддалену. Пышные формы, крупные черты лица, обворожительная улыбка как-то не вяжутся с образом сироты, но примадонна вовсе и не прикидывается доброй дочкой, сейчас она королева, величественно принимающая поклонение толпы.
Композитор, либреттист и английский писатель, по роману которого «Памела, или Вознагражденная добродетель» написано либретто.


451
Счастливая! - думает Тереза, и перед ней вспыхивает самый прекрасный в ее жизни миг, когда она вот так же стояла на сцене пожоньского Зеркального театра, и ей рукоплескал весь зал.
Сама императрица хлопала! Запомнились ее высокие, по локоть, ажурные перчатки и добрая улыбка на одутловатом лице.
Тереза зажмуривается и видит себя в белоснежном наряде Андромеды (хитон слишком низко спадал с плеча, и она очень боялась, что обнажится грудь), могучего Персея в отливающих золотом доспехах, безобразную горгону Медузу (главное, говорил отец, мастеря фигуру, чтобы у нее в нужный момент отвалилась голова; а она-то как раз отвалилась не вовремя!). Пусть это был любительский спектакль, но все было по-на- стоящему.
Тереза улыбается воспоминаниям. Господи, ей было тринадцать лет!.. Как все изменилось... Она скашивает глаза, но на том месте, где только что стоял Ракниц, обнаруживает рукава с голубыми обшлагами.
- Барон ненадолго отлучился, его вызвал господин фон Кениг, директор театра, - докладывает догадливый Гониг.
Несмотря на овации и настойчивые требования публики, Аллегранти не бисирует. Выйдя в последний раз на авансцену, она прижимает руку к сердцу и под падающий занавес посылает воздушный поцелуй в директорскую ложу.
- Не знаю, чем мы заслужили ее расположение, - удивляется Тереза.
Анна неопределенно пожимает плечами. Так много загадочного было
в поведении певицы у графа Марколини...
- Ты чем-то недоволен? - спрашивает она насупившегося Кароя.
- Почему племянник графини не спешит на помощь Чеккине? Он же сказал, что любит ее, - бурчит мальчик.
- Потому что он сопранист*, - смеется Гониг. - Вот скоро появится синьор Висенто Коста**, тот настоящий мужчина.
- Господин ротмистр! - укоризненно произносит Анна. Сквозь бархатную портьеру просовывается голова, принадлежащая Антонио Безоцци. Лицо итальянца озарено лучистой улыбкой.
- Милостивые дамы! Синьора Аллегранти просила передать, что будет счастлива, если вы соблаговолите навестить ее в антракте.
* Певец-кастрат. В итальянской опере сопранисты исполняли большинство мужских партий.
** Тенор дрезденской оперной труппы, в «Доброй дочке» пел крестьянина, освободившего Чеккину из монастыря.


452
Мать и дочь переглядываются. Анна колеблется. Что означает это неожиданное приглашение? Почему посланцем оказался музыкант, игравший с автоматом? Фаркаш велел ей быть осторожной. Верх берет деликатность. Да и детям будет интересно, думает она.
- Мы рады высказать замечательной певице наше восхищение, - говорит Анна, вставая.
- Как и саксонская гвардия, мадам! - добавляет Гониг, вытягиваясь в струнку. И ему что-то не по душе эта вылазка.
За кулисами обычная суета. Актеры, хористы, музыканты толкутся в проходах, девушки из кордебалета семенят ножками, рабочие сцены перетаскивают декорации, и гостям приходится сторониться, чтобы пропустить очередное панно с сельским пейзажем или куском монастырской стены.
Тереза радостно вдыхает волнующие запахи кулис, она еще во власти воспоминаний. Карою, напротив, все внове. Мальчик пялится на артистов, с трудом узнавая действующих лиц: на сцене они выглядят совсем иначе. Анна украдкой бросает взгляды по сторонам, но беспокойства не испытывает. Лишь ротмистр Гониг не в своей тарелке; чутьем военного он угадывает надвигающуюся опасность, какой-то подвох. Его подозрительность возрастает, когда у уборной Аллегранти их встречает толстушка Эмма, камеристка примадонны. От этой старой сводницы ничего хорошего ждать не приходится.
- Милости просим! - говорит она, распахивая дверь перед гостями.
Безоцци скромно отходит в сторону, пропуская вперед Анну с детьми. Став на цыпочки, Гониг заглядывает через их плечи, лицо его приобретает трагикомическое выражение. Он оборачивается к Безоцци и показывает ему кулак.
- Такова воля Божья, - разводит руками итальянец, пятясь на всякий случай.
Все это тысячи раз описано в романах, сыграно на сцене, рассказано в анекдотах: он и она, застигнутые врасплох. Но в каждой банальности есть свои вариации, обозначим их.
Сплетенные в объятиях тела. Рассыпанные по плечам тяжелые женские волосы. Крепкая мужская рука, лежащая на кружевной оборке черных панталон. Брошенная на канапе вишневая юбка, и все бы ничего (ведь читала Тереза и Бокаччо, и Вольтера, и аббата Прево), не окажись мужчина бароном Ракницем.
- Ах! - театрально восклицает Аллегранти и стремглав бросается за китайскую ширму, сверкнув ослепительно гладкой спиной.


453
Ракниц остается один перед невольными зрителями. На героя-лю- бовника он ничуть не похож. Сбившийся парик, помятый галстук, измазанные помадой щеки, - словом, глупейший вид простака из комедии дель арте. Гример постарался на славу.
Анна остолбенела. Карой вообще ничего не понимает. А Тереза, бедная Тереза, которая все еще мысленно находится в своем театре, разражается звонким смехом. Она хохочет безудержно, заливисто, вот-вот сорвется в истерику, но вдруг успокаивается и громко, отчетливо, будто по ходу пьесы, произносит:
- Поглядитесь в зеркало, господин барон, сейчас ваш выход!
Она кивает на трельяж, и жизнь перестает казаться ей театром. Ваза! Прелестная майсенская ваза, которой она любовалась тогда, в имении Ракница. И с алыми розами из его оранжереи... Боже, он обманывал ее с первого дня!
Анна, наконец, приходит в себя. Обняв дочь за плечи, она говорит по-венгерски:
- Пойдем, это все подстроено.
- Вы поступили гадко и глупо, - говорит Ракниц, приводя себя в порядок.
- Я не ждала их! - кричит Аллегранти из-за ширмы. - Девчонка что- то заподозрила и пришла вас проверить!
- Не лгите, Маддалена, вы умышленно не заперли дверь и сделали так, чтобы гости вошли без стука.
- Вы ищете повод для ссоры? Можете жениться на ней хоть сегодня, я не удерживаю вас!
- Я поступлю так, как сочту нужным, - холодно произносит Ракниц, направляясь к дверям.
Аллегранти преграждает ему дорогу. В распахнутом халате, с распущенными волосами, полуобнаженной грудью итальянка неотразима. Она обвивает руками его шею, умоляюще заглядывает в глаза, жарко дышит в лицо:
- Прости меня, любимый, я сошла с ума от ревности... Ты так давно не был со мной... Нам ведь хорошо вместе? Не уходи...
Она лепечет по-итальянски разные милые глупости, понятные только им двоим, и Ракницем овладевает жгучее желание прижаться к этому податливому телу, бросить его на ковер, овладеть им. Дрожащие пальцы уже плутают в складках халата, «запри дверь», - хрипло шепчет она, отпуская его на миг. Но этот миг оказывается роковым. Мысль о Терезе обрушивается на Ракница холодным душем, в ушах звучит ее обидный смех, и вместо того, чтобы повернуть ключ, он толкает дверь ногой и, не оборачиваясь, сурово произносит:


454
- Вы поставили меня в унизительное положение, этого я вам не прощу никогда...
Крадучись, входит Безоцци. Он не был свидетелем разыгравшейся сцены и решил, что настал его час. Задание Маддалены он выполнил безупречно и теперь рассчитывает на вознаграждение.
Аллегранти сидит у трельяжа, подперев ладонями щеки. Она смотрится в зеркало, но не видит ни себя, ни вошедшего итальянца. Просчиталась, думает она, надеялась, что девушка устроит скандал или распустит нюни, словом, поведет себя недостойно. Но этот желторотый цыпленок взял и клюнул ее в самое сердце. Нет, не ее, а барона, чья болезненная гордость сильнее любой привязанности.
- Заслужил я наконец твой поцелуй, добрая дочка? - сладко спрашивает Безоцци, изгибаясь над ней скрипичным ключом.
Звонкая оплеуха отбрасывает его к двери.
- За что?! - жалобно стонет он.
- Убирайся к черту! - взвизгивает добрая дочка, запуская в гобоиста майсенской вазой. Безоцци успевает пригнуться, удар приходится в стену, тысячи осколков благородного фарфора осыпают его дождем.
- Маддалена, твой выход!
На пороге стоит сеньор Бертольди. Вид певицы приводит его в ужас. Это даже не фурия, а какое-то исчадие ада.
- Mama mia! Поглядись в зеркало!
Примадонна таращит на своего директора безумные глаза, словно он принес ей трагическое известие. Выход? Зеркало? Именно так прокричала барону эта подлая девица! Бешеная злоба охватывает все ее существо. Она падает ничком на канапе, яростно кусая и когтя атласную обивку, рыдания сотрясают ее тело.
- Что происходит?! - растерянно озирается синьор Бертольди. - Антонио! Эмма! Да сделайте с ней что-нибудь! Маддалена, опомнись! Если ты не выйдешь на сцену, нас вышвырнут из театра!
Откуда-то выныривает толстушка Эмма, Безоцци же тихонечко ретируется, потирая взбухшую щеку. Ему не нравится, когда его бьют. Даже такие красивые женщины, как Аллегранти.
Перед выходом Чеккины третий акт неожиданно прервался. Зрители бурно негодовали: кричали, свистели, топали ногами, требовали директора. Когда же наконец поднялся занавес, зал замер от восторга. Печать страдания на лице доброй дочки была столь глубокой, следы слез на глазах столь неподдельными, что многие даже засомневались, в театре ли они или каким-то чудесным образом видят саму жизнь.


455
Ни разу не дрогнул голос певицы, ни разу не взяла она фальшивой ноты, - итальянка была профессионалом высочайшей марки. И лишь однажды, когда она метнула взгляд в директорскую ложу и никого там не обнаружила, капельмейстер Науман сердито погрозил пальцем: в дуэте с Висенто Костой певица запоздала на четверть такта. Но это заметили лишь немногие меломаны.
Утро вечера мудренее. Как часто ночные тупики при свете дня оказываются не больше, чем развилкой дорог, а конец пути - его началом. Великая Природа, погружая во мрак Землю, искажает не только ее видимые пропорции. Все пережитое принимает в нашем воображении причудливые размеры и формы, гонит сон, теребит душу, заставляя искать ответы, которые новый день перечеркнет новыми событиями, новыми сомнениями.
Тереза кажется спокойной. Движения ее скупы и не суетливы. Вот она открывает ларец. Наощупь находит свое неотправленное письмо к Ракницу. Бросает его в камин и смотрит, не моргая, как корчится, обугливается бумага и вдруг вспыхивает синеватым пламенем. Вот ярко-красный лепесток розы. Той самой, что стояла на трельяже в первое утро ее любви. Он уже засох, но сохранил свой первозданный цвет. В огонь, все в огонь - мечты, надежды, желания ...
Тереза лежит в постели, натянув одеяло на голову. Обида, жгучая обида накатывается на ее сердце. Она была для него лишь орудием, средством, ступенькой. Он воспользовался ее чувством, чтобы выведать тайну. А сам притворялся и лгал. Притворялся и лгал. Притворялся и лгал... Тереза так долго повторяет эти слова, что они постепенно утрачивают смысл, звучат монотонно, как щелчки метронома, и уже не терзают, а убаюкивают ее. Сон туманит мысли, рассыпает цветные пятна, собирает их в зыбкие образы, Тереза видит себя в бушующей красками галерее, и Мадонна с младенцем шагает к ней с заоблачных высот. Гулко бьется сердце, сильные мужские руки сжимают ее в объятьях, терпкий вкус поцелуя обжигает губы. Но это не она. Это другая женщина. Густые черные волосы рассыпаны по обнаженным плечам, тонкая талия перехвачена корсетом, а ниже, ниже, там, где тело принимает округлые формы...
Тереза вздрагивает и просыпается. Боже, где лежала его рука! Ревность, щемящая ревность корежит ее душу. Она плачет безудержно, безнадежно, уткнувшись в мокрую подушку. Все, все простила бы ему, но только не эту руку, такую чувственно-грубую и откровенную...


456
Ракниц разглядывает себя в зеркало. И что смешного нашла в нем Тереза? Конечно, ситуация... Надо же было так влететь! Теперь он и сам не может без улыбки вспомнить эту мизансцену. А каково со стороны? Ну, и дрянь же Маддалена! Бешеная кошка. Зато ласковая. И желанная... Нет, он определенно погорячился, ревность женщины не повод для разрыва. Но за примирение он с нее еще возьмет... Ракниц зажмуривается, и соблазнителые картинки щекочут его воображение.
Вот перед Терезой неловко, хотя он и ничего ей не обещал, про любовь вроде бы не говорил, разве что ухаживал слегка. Есть в этой девушке что-то трогательное и чистое, что так притягивает зрелых мужчин. А как прекрасен был поцелуй в картинной галерее! Казалось, какая-то колдовская сила толкнула их друг к другу. Он даже почувствовал себя влюбленным и, как знать, может и последовал бы совету Дальберга?
Нет, никогда бы он на ней не женился. Между ними с самого начала стоит автомат. Знает ли она об этом? Теперь уже все равно. Да и не нужны ему больше помощники, он сам справится с задачей.
Иоганн вертит в руках пистолет. Полированная сталь тревожно холодит пальцы. Он оглядывается. Беспокойным сном спят его соседи по комнате Два Колеса и Малыш, за тонкой перегородкой ворочается и кашляет Пипс. После роскошных апартаментов отеля «Польша» ночлежка в летнем театре кажется особенно убогой. Сейчас Иоганн занят тем, что раскладывает на кровати содержимое сундука, привезенного Антоном. Уже выложены мягкие вещи - камзол, кюлоты, плащ, теперь ящик с пистолетом и всеми к нему принадлежностями - пороховницей, пулями, пыжами, шомполом, даже запасным зубчатым кремнем. Неужели все так серьезно? Ведь не для забавы же прислал ему оружие Кемпелен!
А вот шкатулка из черного дерева. Какая тяжеленная... Иоганн с усилием поднимает ее на кровать. Поворот ключа - и открывается денежная касса с монетами разного достоинства, аккуратно разложенными по ячейкам. Это его жалование. Можно не пересчитывать. На листке рукою Кемпелена выведена сумма: «1500 талеров». Нули производят впечатление. Богатство свалилось на него более чем кстати. Теперь он поедет в Италию как знатный господин. Но сперва досыта накормит свою нищую братию. Иоганн снова оглядывается на спящих и задорно им подмигивает.
Сундук понемногу пустеет. Вот папка с его личными бумагами, шахматы, подаренные Давидом. Посеял где-то старый еврей старого короля, выточил нового да не похожего! Иоганн с грустью вспоминает своего учителя, его забавные сентенции и рассуждения. На самом дне сундука


457
книги: Филидор, Калабриец, Стамма, итальянцы. С моденскими мастерами он непременно сразится. Только в единоборстве с первоклассными игроками можно взвесить собственную силу.
Иоганн освещает сундук свечой, шарит ладонью по обшивке. Сам себе не признаваясь, он все еще надеется получить хоть какой-нибудь знак, весточку от Терезы. Пальцы нащупывают лишь закатившуюся в уголок пуговицу. Глупец, ругает себя Иоганн, она уже забыла о его существовании, все ее мысли обращены сейчас к барону. Проклятый сноб, вскружил девушке голову светской болтовней! И что она в нем нашла?! Ненависть к сопернику жжет сердце горячими угольями, он с остервенением колотит кулаком по крышке ни в чем не повинного сундука.
- Что?! Что случилось? - поднимает голову Малыш.
- Ничего не случилось, спи! - говорит Иоганн, задувая свечу.
Он сидит в темноте, припав к вещам, разложенным на кровати. Уязвленное самолюбие взывает к отмщению. Она еще пожалеет, что отвергла его любовь! Картины сладостной мести проходят перед глазами. Вот он въезжает в Прессбург в карете, запряженной шестеркой лошадей, с форейтором и лакеем на запятках. Газеты сообщают, что великий шахматный игрок («немецкий Филидор», как пророчил Давид) вызывает на поединок всех желающих. Вот в кофейне Бараца начинается его единоборство с профессором Юрковичем, лучшим шахматистом Прессбурга. Ставка - пять тысяч флоринов (на большее у Иоганна не хватает фантазии). Зрители окружили столик. И, конечно же, среди них Кемпелен с Терезой. Он слышит, как девушка взволнованно шепчет отцу: «Боже праведный, ведь это Иоганн!» И тут он громко возвещает: «Объявляю мат в семь ходов!» Публика застыла в немом восхищении. Какой расчет! Какое мастерство! Раздаются аплодисменты. Его поздравляют. Сам бургомистр, господин фон Виндиш, жмет ему руку. А он гордо проходит мимо Терезы, не повернув головы в ее сторону. Девушка украдкой смахивает слезу, глубокая печаль легла на ее прекрасное лицо...
Иоганн не успевает насладиться местью. Жестокая мысль разрушает видение. При чем здесь Прессбург?! Она же вышла замуж за Ракница и живет в Дрездене... Они больше никогда не встретятся! Любовная тоска сжимает сердце, теснит дыхание. Он должен ее увидеть! Хотя бы раз, хотя бы издали, чтобы навсегда попрощаться с мечтами своей юности.
Кемпелен лежит с открытыми глазами и даже не пытается заснуть, знает, что забудется на пару часов лишь под утро. Болезнь и бессонница иссушают его тело, но не смогли ослабить волю, он по-прежнему строго руководит своими мыслями, а не плывет по их течению.


458
Незримый враг нанес ему страшный удар. Крысиный яд медленно разрушает живую ткань, Кемпелен всем нутром ощущает в себе эту белую гадость. Сколько мышьяка проглотил он с четырьмя порошками? Доктор Шрамм убежден, что доза была невелика и угроза для жизни миновала. Да и чувствует он себя лучше, чем вчера - прошла тошнота, исчез металлический привкус во рту, только слабость не позволяет подняться с постели. Значит, час его еще не пробил, нужно заботиться о делах земных.
Пока отравитель пребывает в уверенности, что его дьявольский механизм действует, вряд ли станет раскрывать себя новыми посягательствами, скорее всего затаится в ожидании результата. Надо поддержать в нем эту уверенность, а выигранное время использовать для подготовки к отъезду.
Сведения из гостиницы заговорщики получают от швейцара, это их сообщник. Трогать его ни в коем случае нельзя, арест или допрос немедленно раскроют карты. Он уже просил доктора Шрамма не пред-
Главный католический храм Дрездена (1739-1755). С 1964 года - кафедральный собор. По его периметру расположены 78 каменных статуй святых. Внутри захоронены 49 католических курфюрстов Саксонии.


459
принимать никаких действий против швейцара (а заодно и против Мюльбергера, хотя доктор, конечно же, не знает, что именем гофкомиссара прикрывается другой человек). Швейцара же нужно использовать для передачи ложных сообщений, принятых им за истинные. Обмануть соглядатая легко. Слух о его, Кемпелена, болезни уже распространился по городу - отменены демонстрации автомата, в гостиницу зачастил доктор. Со Шраммом они условились, что тот будет говорить о тяжелом состоянии пациента, связанном с почечной болезнью. Пусть отравитель думает, что диагноз поставлен ошибочно и подлинная причина заболевания не раскрыта. Своим же чадам и домочадцам он велит ходить с опущенными носами, как бы в предвидении самого худшего. Все это будет передано по назначению и истолковано вполне определенно. А тем временем...
Кемпелен вспоминает, как однажды обманул своих преследователей в Регенсбурге. Обманет их и теперь, исчезнув из Дрездена в тот самый момент, когда они будут со злорадством ожидать фатальной развязки и не успеют организовать погоню. Прусскому послу он отправит письмо с извинением за отказ посетить Потсдам, а сам прямой дорогой через Пирну и Прагу вернется в Пожонь. Дома он будет в безопасности.
Со скоростью мысли Кемпелен переносится в особняк на Дунайской улице. Теперь он находится в своем кабинете за рабочим столом. Его окружают знакомые предметы - чернильный прибор с фигуркой кузнеца, кующего подкову, бронзовые подсвечники в виде египетских сфинксов, гусиные перья, торчащие из хрустальной вазочки. Кемпелен радуется им, как добрым друзьям, тянет руку к этажерке, где дежурят книги первой необходимости, но неожиданно натыкается на шахматную доску с турком во главе. Эта встреча не доставляет ему удовольствия, он отправляется в мастерскую. Верстак, токарный станок, медные листы для гравюр ласкают взор строгостью линий и целесообразностью, проливают бальзам на изголодавшуюся по настоящей работе душу. Он хочет привести в движение токарный станок и с удивлением обнаруживает, что это вовсе не станок, а корпус шахматного автомата. Нет, думает Кемпелен, надо запретить себе о нем думать, а вообразить что-нибудь приятное, например, будущую паровую машину. Он мысленно собирает детали нового поршня, но они громоздятся не по правилам и складываются в лжемеханизм шахматного автомата. Чем старательнее пытается Кемпелен стереть в своей памяти образ турка, тем назойливее тот перед ним возникает. Он видит его повсюду - в доме, на улице, в церкви, ратуше, дворце, - и вдруг отчетливо сознает, что уже никогда не сможет отделить себя от шахматного автомата, пусть даже один из них исчезнет с лица Земли. Их имена связаны кровными узами: «Шахматный игрок


460
Кемпелена» - в таком сочетании сохранит их родство история. Надолго ли? На века, ибо слишком большой переполох подняли они в Европе, чтобы быть забытыми.
Мысль эта уже не огорчает, как прежде, напротив, Кемпелен ощущает к своему уродливому детищу какую-то трогательную нежность, ему хочется сделать для него что-то приятное и значительное. Повинуясь внезапному чувству, он встает с постели, зажигает свечу, садится за письменный стол, что-то пишет, затем подходит к шахматному автомату и прячет сложенный вчетверо листок в потайной кармашек халата, вшитый у самого сердца турецкого паши. И странно - на него снисходит благодатный покой. Он возвращается в постель и терпеливо ждет, пока сон коснется изголовья.
ЗОЛОТОЙ МЕДАЛЬОН
Воскресный день выдался не по-осеннему теплым, и площадь перед Католической придворной церковью пестрела разнаряженным людом. Уже произнес свою проповедь епископ, в тысячу труб пропел торжественную мессу орган несравненного Зильбермана* и прихожане с просветленными лицами чинно выходили из храма. В праздничной толпе богомольцев, фланирующих бюргеров, среди вереницы карет, портшезов, верховых уделим внимание героям нашего повествования.
Два всадника с нахлобученными на глаза капюшонами, в грубых коричневых плащах с веревками вокруг бедер, судя по одежде, принадлежат к монахам-францисканцам. Пожалуй, только добротные сапоги со шпорами отличают их от нищенствующей братии, а какая-то настороженность в их мрачных фигурах вызывает ощущение, что приехали они сюда отнюдь не врачевать душу молитвами. Да и нетерпеливые лошади не похожи на монастырских кляч. Кони трясут гривами, переступают с ноги на ногу, словно приглашая ездоков натянуть поводья, но всадники ими не понукают, друг с другом не переговариваются, а что-то высматривают или ожидают.
Если по какой-нибудь странной прихоти считать на площади францисканцев, то можно обнаружить еще и третьего. Он стоит у Брюлевских террас и беседует с высоким сутулым стариком. Кажется, что людская круговерть его нисколько не касается. Но вот он оборачивается и бросает быстрый взгляд на площадь, куда со стороны
* Готфрид Зильберман (1683-1753), знаменитый органный мастер.


461
Эльбинского моста въезжают двое конных полицейских. Теперь мы видим его лицо и узнаем Вишню, с которым так давно не встречались, что успели соскучиться. С его собеседником - церковным сторожем Хольцем мы знакомимся впервые, хотя однажды о нем упоминали. Подслушаем их разговор.
- Тебе пора уезжать, - говорит Хольц, и по тону чувствуется, что здесь он вправе приказывать.
- Позвольте дождаться конца, - просительно произносит Вишня. - Этот дьявол столько раз ускользал от возмездия, что я не успокоюсь, пока не увижу его в фобу.
- Мой человек доносит, что он очень плох и долго не протянет.
- Человек в отеле кажется мне тупицей, тем и опасен.
- С ним я разберусь сам. Ты же всем намозолил глаза, не дай Бог, попадешься...
- Уж не гофкомиссара ли мне бояться?! Кстати, где он?
- Не знаю, его давно не видели.
- Может, арестовали? Господин Мюльбергер повинен во многих злодействах, виселицы ему не избежать. Правда, веревка для его шеи понадобится наипрочнейшая, - усмехается Вишня.
- Побеспокойся лучше о собственной шее, - угрюмо произносит церковный сторож. Ему, тайному офицеру ордена Лойолы в Дрездене, претит задание, полученное из центра. Он подозревает, что злобный монах сводит с Кемпеленом личные счеты, ставя под угрозу высшие интересы святого братства.
А гофкомиссар Мюльбергер никуда, между прочим, не исчезал. Как и положено дисциплинированному немцу, он по-прежнему занимает свой наблюдательный пост в наемной карете, все еще надеясь увидеть и схватить заклятого врага-оборотня. Только теперь объектив его подзорной трубы нацелен не на Эльбинский мост, а на паперть Католической церкви.
В тот самый момент, когда Вишня поминает его недобрым словом, гофкомиссар громко икает, как бы подтверждая известную примету. Прикинув, от кого могут исходить сигналы, Мюльбергер самонадеянно останавливается на Луизе, которая с ее неуемной бабьей жаждой, конечно же, тоскует о нем. И тут, словно сон в руку, из церкви выплывает его пышнотелая блондинка с мужем и камеристкой в кильватере. Гофкомиссар ощущает холодок под ложечкой, но это не любовное волнение, а страх за свою шкуру. Он инстинктивно ощупывает на груди золотой медальон, вещественное доказательство его алиби в тот день, когда на Кемпелена напали разбойники. При крайней необходимости он пожертвует честью графини фон Бельгард.


462
Проводив свою пассию взглядом до кареты, Мюльбергер вновь направляет окуляр на паперть. А там происходит какая-то возня. Одноногий калека, размахивая костылем, пытается прогнать слепца в темных очках. Такие стычки между нищими из-за доходного места случаются нередко. Только странной выглядит удивительная ловкость, с какой незрячий парирует удары инвалида. Все же одноногому удается зацепить противника, с глаз слепого падают очки, и гофкомиссар с изумлением узнает в нем Иоганна. Мюльбергер удваивает внимание. Несколько дней назад рядом с Иоганном оказался тот самый негодяй, ради которого он здесь торчит; что, если история повторится?
История повторяется.
Ту же сцену на паперти, но с другой стороны площади, наблюдает Вишня. И он узнает в мнимом слепце Иоганна. Кровожадный огонек загорается в его прозрачных глазах. Добившись главной цели, он жаждет теперь полного триумфа. Отомстить гаденышу за недавнюю неудачу, рассчитаться с ним напоследок - такой счастливый случай больше не представится. Он молча срывается с места и быстрым шагом устремляется к церкви.
- Куда ты?! - ошарашенно восклицает Хольц. Но Вишня уже далеко. - Ну и послал мне Господь испытаньице! - шипит церковный сторож.
Потасовка на паперти затухает. Подъехавшие полицейские не видят повода для вмешательства, да и лень им в этот воскресный день волыниться с нищими. Они с усмешкой взирают на прозревшего слепца, нисколько не дивясь свершившемуся чуду, и уже собираются продолжить свой путь, как вдруг их лошадей хватает под узцы запыхавшийся монах.
- Господа полицейские, - произносит он громким шепотом, указывая перстом на Иоганна, - этот мнимый слепец убил человека в трактире «На песке»!
Это уже серьезно. Стражи порядка спешиваются.
- Подержи лошадей, монах!
Они отдают поводья Вишне и поднимаются вверх по лестнице. Вишню не устраивает роль стремянного, торчать на виду у всех небезопасно... «Беги, пока не поздно, беги!» - стучит в виске жилка. «Дай насладиться местью, - отзывается сердце, - секунды ничего не значат...»
Ох, как много значат! Ведь и гофкомиссар не дремлет и, конечно же, узнает в монахе своего врага. Крикнув вознице «Гони к церкви!», он засовывает за пазуху пистолет и обнажает шпагу. Тем временем полицейские уже ведут дознание.
- Кто знает этого человека? - спрашивает унтер-офицер, оглядывая нищих.


463
Новый рынок в Дрездене. Церковь Богородицы на площади Ноймарт. Бернардо Белотто, 1749
Новый рынок в Дрездене. Бернардо Белотто, 1750


464
- Мы видим его впервые, - как старожил паперти отвечает за всех одноногий.
Унтер подходит к Иоганну.
- Откуда вы? Ваше имя?
Юноша молчит. Залатанный сюртучок с чужого плеча, кюлоты в жирных пятнах как-то не вяжутся с тонкими чертами лица, белыми, не знающими грубой работы руками.
- Оставьте его! - вдруг раздается повелительный женский голос.
Из темноты храма на залитую светом площадку величавой походкой
вступает Тереза. В черной, до пят, пелерине, с горделиво поднятой головой, увенчанной широкополой шляпой, она выглядит явившейся из глубины веков валькирией.
Девушка прекрасно понимает, ради кого пришел сюда Иоганн, для чего устроил этот маскарад и чем рискует. Она должна спасти его от ареста, если даже придется вступить в конфликт с законом.
- Оставьте его, - грудным голосом Брунгильды повторяет Тереза. - Это мой жених.
Солнце на паперти, как юпитер на сцене, высвечивает ее загадочную фигуру Даже самый придирчивый режиссер похвалил бы юную актрису за искусство перевоплощения. Полицейские, разумеется, не читали «Песни о Нибелунгах», но и они обескуражены властной силой, исходящей от девушки в черном.
Иоганн испуганно пялится на новоявленную валькирию, но, в отличие от канонического Зигфрида, почему-то не протестует. Он вообще лишился дара речи. Она назвала его женихом?!
- И я могу это подтвердить, - полунасмешливо-полусерьезно произносит чей-то мужской голос.
Иоганн озирается. Паперть полна людей - знакомых и незнакомых. Анна, Карой, Жужа... Хозяин и хозяйка трактира... Нищие.
Все уставились на него, как на заморскую диковинку. А вот и ненавистный барон Ракниц. Это он подал реплику. Иоганн готов провалиться сквозь землю. Господи, кого еще исторгнет церковное чрево к его вящему позору?!
- Но он подозревается в убийстве, - неуверенно мямлит унтер, спасая честь мундира.
Последние слова тонут в грохоте подкатившей кареты. Разъяренная туша вываливается на мостовую и с ревом бросается на монаха, держащего полицейских лошадей. И тут монах выделывает трюк, которому позавидовали бы циркачи из труппы Пипса. Он ныряет под лошадиное брюхо и, ухватившись за подпругу, одним движением перекидывает тело в седло. Мгновение, и железные подковы высекают искры на брусчат¬


465
ке церковной площади. Но и разъяренной туше не приходится сулить полцарства за коня, и вот уже вторая лошадь с тяжелой ношей на спине гонится за своей полицейской парой.
Говорят, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.
А у нас наоборот. Все произошло намного быстрее, чем мы сумели описать, а зрители опомниться.
- Что вы стоите?! - нарушает немую сцену Ракниц, обращаясь к полицейским. - Ловите воров, вас ловко надули!
Осознав, что лишились лошадей, полицейские оставляют Иоганна с его сомнительной виной на паперти, влезают на козлы наемной кареты и, тыча кулаками в бока кучера, велят ему мчать в Новый город вслед за исчезнувшими на Эльбинском мосту конокрадами.
- Молодой человек! - произносит Ракниц, подходя к Иоганну. - Я готов отправиться с вами к господину губернатору и помочь уладить досадное недоразумение.
- Я не нуждаюсь в вашем заступничестве, господин барон! - запальчиво восклицает юноша. - Я никого не убивал и ни в чем не виновен! Вы верите мне, Тереза? - произносит он с мольбой в голосе.
- Конечно, верю, - мягко улыбается Тереза.
Спектакль закончен. Не без помощи обстоятельств, но победа одержана. Иоганн спасен. На глазах у потрясенных зрителей демоническая валькирия превращается в хрупкую девушку. Легкой походкой подбегает она к Иоганну, обнимает за плечи и шепчет, касаясь губами его пылающей щеки:
- Я так виновата перед вами, простите меня, ради Бога... - Юноша замирает. Теплота ее тела, биение сердца, дрожание рук проникают сквозь тысячу одежек. Слова не доходят до сознания. Он парит в небесах, ощущая себя и ее единым целым... Остановись, мгновение!
Потупились, отвернулись случайные зрители, им неловко стеснять молодых людей нескромными взглядами. Растроганные старушки крестятся, убрав протянутые для подаяния руки. Ракниц отходит в сторону. Он чувствует себя уязвленным. Нет, не грубым отказом Иоганна, хотя помощь предлагал из самых благородных побуждений, а сердечным порывом девушки, обращенным к другому.
Что это? Ревность? Или просто мужской эгоизм? А может, Тереза устроила свой театр, чтобы досадить ему, отомстить за Маддалену? Головы не повернула, будто знать его не желает... Ах, женщины, кто поймет их! Даже самых юных и чистых...
И здесь время опережало перо рассказчика. Ведь мгновение, сколько его ни расписывай, всегда остается не больше, чем мгновением. Вот и оно промелькнуло. Прошептав: «Прощайте, Иоганн!», Тереза торопли¬


466
во сбегает на площадь, где предусмотрительный Андраш уже распахнул дверцу кареты и откинул приступок.
Иоганн бредет по Новому городу, как взаправдашний слепец. Дома, экипажи, люди плывут перед ним в аквариуме площадей и улиц. Все мысли его еще там, у Католической церкви. Милая Тереза. Она обнимала его. Шептала ласковые слова. Называла женихом. Пусть на миг, пусть понарошку, но ведь называла. Он трогает щеку, которой она касалась губами, - тонкий аромат духов еще не выветрился.
Иоганн бесцельно кружит по городу, пока голод и усталость не берут верх над сладостными грезами. Вон там, за поворотом, Дом комедии, его убогое пристанище. Сейчас он бросится на свою жесткую койку и все обдумает, как за шахматной доской. Но поддается ли жизнь расчету?..
Иоганн поворачивает за угол и попадает в чьи-то цепкие объятия. Пахнут они не Терезиными духами, от них несет конюшней, сапожной ваксой, пивным перегаром.
- Господин шахматист? - звучит грубый голос. - А мы уже давно вас ожидаем! Вы арестованы.
Возвратясь в свою каморку, церковный сторож Хольц застал там швейцара. Он был свободен от дежурства и зашел, чтобы рассказать о событиях в отеле. Особых новостей швейцар не принес, все шло по плану. Выслушав соглядатая, Хольц спросил: «Тебя кто-нибудь видел?» «Навряд ли, я тихонечко, как всегда». «Тогда побудь здесь, а когда стемнеет, пойдешь домой», - сказал Хольц, ставя на стол пузырек шнапса.
В суматохе событий мы едва не потеряли двух монахов, с которых начали рассказ о воскресном дне на церковной площади. Настало время к ним вернуться.
Когда гофкомиссар Мюльбергер бросился в погоню за Вишней, в движение пришли и эти конные статуи. Медленно, шажком, не привлекая внимания, объехали они площадь и только на Эльбинском мосту пустили коней рысью, а за памятником короля Августа II подняли в галоп. Кони их были порезвее полицейских и, несмотря на гандикап, сблизились с беглецами уже в конце Главной улицы, оставив далеко позади наемную карету с чертыхающимися стражами порядка.
За квартал до Черных ворот монахи притормозили, встреча с караулом на заставе не входила в их намерения. Но у тех, кого они высматривали, выбора уже не было. Лошади так разогнались, что едва не затоптали караульного солдата, а опущенный шлагбаум перелетели с легкостью Пегаса.


467
«Я знаю объезд, мы сократим путь вдвое», - сказал монах с изъеденным оспой лицом, сворачивая к ручью Брисниц. Какое-то время всадники пробирались лесом по высохшему руслу, затем повернули на север и выехали на Гроссенхайнскую дорогу в пяти милях от Черных ворот. Здесь они пришпорили лошадей и понеслись во весь опор в сторону Силезии, куда по их расчетам могли направиться беглецы. Монахи не ошиблись. Проскакав несколько миль, они увидели картину уже закончившегося побоища.
На проезжей части, судорожно подергивая сломанной ногой, лежит одна из полицейских лошадей, ее взмыленные бока вздымаются, как кузнечные мехи; другая лошадь склонила над ней голову в бессильном желании чем-нибудь помочь. Неподалеку, на опушке леса, подмяв под себя францисканца, сидит грузный мужчина. Лицо его изуродовано ссадинами, окровавленные пальцы сжимают горло противника; победа досталась ему нелегко. Еще круче пришлось монаху. Он лежит, запрокинув голову, закатив глаза, без признаков жизни на синюшном лице. Изодранные плащи дополняют картину недавней схватки.
- Я гофкомиссар Мюльбергер, - говорит Мюльбергер, поднимаясь навстречу подъехавшим всадникам. - На совести этого человека много преступлений. Сделайте богоугодное дело, святые отцы, помогите связать его и привезти в Дрезден. - Святые отцы соскакивают с лошадей.
- А что с ним чикаться? - сплевывает тот, кто с оспинами. - Он уже кусает траву*.
- Не дай Бог, он нужен мне живым! - восклицает гофкомиссар, оглядывая поверженного врага.
Рябой примеривается к нему взглядом, сует руку за полу плаща и, выхватив резак, всаживает его в грудь гофкомиссара с ловкостью мясника, закалывающего борова.
- Что вы делаете?! - успевает прохрипеть Мюльбергер, прежде чем замертво рухнуть на собственную жертву.
Монахи переворачивают труп на спину.
- На месте! - удовлетворенно кивает рябой, разодрав на нем ворот рубашки. - Пощекоти францисканца перышком**, может, живой еще, да обшмонай хорошенько, у таких рыжье*** водится, - говорит он напарнику, а сам срывает с груди уже бывшего гофкомиссара золотой медальон. И тут прогремел выстрел.
* То есть умер. Немецкая идиома.
** То есть прикончи ножом (блатн.).
*** Золото (блатн.).


468
ЧЕРНЫЙ КОРОЛЬ
Слухи поползли с вечера. Крестясь, шушукались, что за Черными воротами, на Гроссенхайнской дороге, произошло смертоубийство. Полиция обнаружила два трупа. Поднят эскадрон гвардейцев. Разъезды прочесывают близлежащую местность. Разыскиваются свидетели.
Свидетелем была по существу вся церковная площадь. Очевидцы рассказывали, как разъяренный мужчина с обнаженной шпагой гнался за монахом, удиравшим во всю лошадиную прыть в направлении Нового города; некоторые опознали в преследователе гофкомиссара Мюльбергера. Высказывалось предположение, что оба погибли в смертельной схватке. О причинах раздора могли только гадать. И гадали. Одни - будто в деле замешана женщина, другие - деньги, а кто-то вообще подозревал гофкомиссара в умопомешательстве.
Только два человека в Дрездене знали истинную подоплеку бешеных скачек на площади - советник австрийского императора фон Кемпелен и церковный сторож Хольц, но оба по понятным причинам в разговоры не ввязывались.
Выслушав сбивчивый рассказ Терезы и ее спутников, сопоставив известные ему факты, Кемпелен принял версию о взаимном убийстве. Полезными оказались наблюдения кучера Андраша, признавшего в монахе того самого францисканца, которого он окатил грязью в Париже у дома Филидора. И все же, если в отношении Мюльбергера сомнений не было, то личность второго покойника еще следовало идентифицировать, а потому считать себя в полной безопасности Кемпелен не решался.
Около десяти часов вечера, когда вся Саксония взбивала перины, готовясь ко сну, в бельэтаж гостиницы «Польша» по черному ходу поднялся Золтан. Переговорив с Кемпеленом, он вернулся во двор и через некоторое время привел тайного гостя. Это был Малыш. Он принес печальное известие об аресте Иоганна. Пипс видел, как полицейские вели его мимо Дома комедии. Малыш был далеко не Цицерон, и Кемпелену пришлось немало потрудиться, чтобы выудить нужные сведения.
- Говори только правду, иначе я не смогу помочь Иоганну. Это он убил шахматиста?
- Нет. У него не было ножа.
- Кто же нанес удар?
- Я не видел. Стоял спиной.
- Но кто-то же видел!
- Хозяин и Попрыгунчик. Они показывают на Иоганна.
- Что еще за Попрыгунчик?
- Прозвище такое.


469
- Почему они лжесвидетельствуют?
- Попрыгунчик выслуживается. Трактирщик его угощает.
- А трактирщик?
- Спасает сынка.
- Объясни.
- Угрем его кличут. Он тощий и верткий. А вообще-то Макс. В плохие дела замешан. Теперь в подвале прячется.
- Может, он и убил?
- Нет. Его в трактире не было.
- Да будешь ты наконец говорить по-человечески! - теряет терпение Кемпелен. Он еще не оправился от болезни, нудный диалог его утомляет. - Выкладывай все, что знаешь!
Малыш тяжко вздыхает, мнет шапку, виновато глядит на Кемпелена и, собравшись с духом, медленно подбирает нужные слова.
- Иоганн пришел в трактир с мастеровым. Тот его угощал. А как началась драка, куда-то девался. Они с Угрем в одной связке. Угорь его страх как боится. Называет Мюльбергером.
- Ты думаешь, шахматиста убил Мюльбергер?
-Да.
- Но ты же его во время драки не видел!
- Он мог стоять в стороне. Метнуть нож. У нас в цирке был такой номер.
- Зачем он это сделал?
- Не знаю.
- Где находился трактирщик?
- Глядел из-за плиты. Он боится сказать правду. Мюльбергер будет мстить Угрю.
- Откуда тебе это известно?
- Попрыгунчик разболтал.
- Зачем же Угрю прятаться от Мюльбергера, когда отец дал показания против Иоганна?
- Не знаю.
Ничего больше из Малыша вытянуть не удалось, и Кемпелен отпустил его восвояси, предупредив, что тот ему в скором времени понадобится. Малыш просил передать Иоганну, если господин Кемпелен навестит его в тюрьме, чтобы он о своих вещах не беспокоился, Пипс их надежно припрятал.
Несмотря на поздний час, Кемпелен велел привести Давида, который жил вместе со слугами в дворовых пристройках и никуда не высовывался. Давид подтвердил, что тощего парня - его похитителя, а потом


470
и товарища по робинзонаде, - звали Максом, что он в великом страхе поминал какого-то Мюльбергера, который, видимо, и ранил Макса в голову. «И если бы не я, - гордо постучал себя в грудь Давид, - плыть ему, разбойнику, прямехонько на тот свет, что, между прочим, не было бы слишком большой утратой для этого света».
Так, мазок за мазком, восстанавливал Кемпелен картину недавних событий. Чтобы снять обвинение с Иоганна, нужно было как-то объяснить их дрезденским властям. Путаница с Мюльбергером создавала значительные трудности. Первостепенное значение приобретало свидетельство трактирщика. Как заставить его изменить показания? Как убедить, что погиб именно тот человек, который выдавал себя за Мюльбергера и которого так боится его непутевый сынок? Но сначала ему самому необходимо в этом удостовериться.
Утро следующего дня маленькая венгерская колония в Дрездене встретила в глубоком унынии. Арест Иоганна опечалил всех, особенно Терезу, чьи героические усилия на паперти пошли прахом. Она считала себя виновницей его несчастий и проклинала день, когда писала письмо Ракницу. «Сделай что-нибудь, ты же все можешь», - сказала она отцу. «Всё может только Господь Бог, - возразил он. - Но Иоганна я не брошу. Поеду к барону Ракницу и попрошу его вступиться, он же предлагал свою помощь?» «Только не к нему!» - вспыхнула Тереза. Об их размолвке Кемпелен уже знал, Анна ему рассказала, он лишь устроил дочери небольшую проверку.
После завтрака доложили о визите доктора Шрамма. Теперь он наведывался ежедневно и каждый раз с удовлетворением отмечал, что пациент идет на поправку. От гонорара он наотрез отказывался, уверяя, что курфюрст оплачивает все его труды. С Кемпеленом у него сложились дружеские отношения, лед недоверия понемногу таял, но оставались две запретные темы, коих врач и пациент по молчаливому договору касаться избегали: Шрамм не расспрашивал о мотивах заговора и роли гофкомиссара Мюльбергера, а Кемпелен - о знатоке Шекспира, пославшем ему ангела-хранителя в образе седовласого эскулапа. Впрочем, герою нашей книги было легче сдерживать любопытство - он уже давно вычислил имя своего доброжелателя, хотя и не знал подробностей.
В это утро Кемпелен решился приоткрыть завесу: он нуждался в особой помощи доктора, не связанной с пилюлями и кровопусканием.
- Господин Шрамм, что делают в Дрездене с покойниками, обнаруженными при столь загадочных обстоятельствах?
- О, наша образцовая полиция заботится о мертвых лучше, чем о живых. Сначала их отвозят в морг, где судебный медик устанавливает факт


471
смерти и ее причины. Затем тела забирают скорбящие или ликующие родственники для захоронения. Если личность погибшего установить не представляется возможным и никто за ним не приходит, между отцами Церкви и отцами Хирургической академии начинается свара. Первые требуют предать его земле по христианскому обычаю, вторые - отправить в анатомический театр, дабы он мог послужить науке и тем самым оказать последнюю услугу страждущему человечеству. Если верх берет наука, то на препарацию, как на праздник, собирается весь медицинский бомонд. Каждый норовит оттяпать у покойника свой кусок. Через неделю от него почти ничего не остается, будто человека и вовсе не было. Даже косточки растаскиваются по учебным классам, где будущие Гиппократы швыряются ими друг в дружку при хороших потасовках.
Напускной цинизм доктора вызывает у Кемпелена снисходительную улыбку. Он уже давно понял, что это не больше, чем защитный панцирь.
- Относительно вчерашних трупов, - продолжает Шрамм, - могу сообщить, что судебный медик уже закончил свою нехитрую работу, покойного гофкомиссара забрала жена; другой мертвец пока не востребован и неизвестно, дождется ли. Наши эскулапы уже точат скальпели и пилы.
- Могу ли я взглянуть на него?
- Если это доставит вам удовольствие... Впрочем, небольшой променад вам не повредит.
- Я бы просил вас сопровождать меня.
- Это как раз входит в мои намерения. Курфюрст непременно будет расспрашивать о происшествии, не каждый день на дрезденских дорогах убивают его подданных, да еще по двое за раз...
Хирургическая академия, морг и анатомический театр размещались в бывших солдатских казармах на Главной улице Нового города. Доктор Шрамм был там, видимо, своим человеком и у сторожа никаких вопросов не возникло. Пройдя пустыми коридорами, посетители спустились в небольшое полуподвальное помещение. Свет едва проникал сквозь зарешеченное окно, и Шрамм попросил сторожа принести фонарь.
Посреди комнаты на высоком топчане лежит тело, покрытое белой простыней. Торчат только пятки, бурые, огрубевшие, какие бывают у людей, давно не мывших ноги.
Кемпелен взволнован. Руки сплетены за спиной, зубы стиснуты. Сейчас он встретится со своим мертвым врагом... Или?..
Шрамм сдергивает простыню.
Несколько мгновений оба стоят, словно в ступоре. Окаменел даже повидавший множество смертей доктор.


472
Лицо покойника залито спекшейся кровью. Лоб раздроблен. Мозги выпирают наружу. Один глаз висит у щеки; другой лопнул и вытек. И зубы, оскаленные зубы, застывшие в шутовской улыбке.
Тлетворный дух формалина ест глаза, нос, проникает в грудь. Кемпелен подавляет приступ тошноты.
- Невероятно, - шепчет он, не в силах оторвать взгляда от того, что еще недавно было человеческой головой.
- Стреляли в упор, видны следы пороха на подбородке, - констатирует Шрамм.
Сухой эпикриз, профессиональный тон доктора приводят Кемпелена в чувство. Он понемногу свыкается с ужасным зрелищем. Какие там глаза или родимые пятна! Теперь его родная мать не узнает...
- А это что? - спрашивает он, указывая на рубец под сердцем.
Шрамм поднимает фонарь.
- След от старого ранения. Кажется, огнестрельного...
Надо повернуть труп на бок.
Превозмогая отвращение, Кемпелен помогает доктору.
- Да, сквозное огнестрельное ранение. Видите выходное отверстие? Пуля вырвала мышечную ткань.
- Разве можно было выжить с такой дырой?
- При условии, что пуля не задела сердце. Весьма редкий случай.
- Когда это произошло? - Сдавленным голосом спрашивает Кемпелен.
- Давно. Много лет назад.
- А сколько, по-вашему, покойнику?
- На вид не более сорока.
Тому, кто остался лежать под Темешваром, было бы сейчас за пятьдесят, лихорадочно подсчитывает Кемпелен. А может, доктор ошибается? И это его воскресшая и вновь погибшая жертва?..
Был полдень, когда Кемпелен вернулся в отель. Ночной швейцар еще не сменился и, прислонясь к стене, клевал носом.
Куда подевался другой, злодей? А может, просто дурак? - подумал Кемпелен. Он хотел бы встретиться с ним взглядом.
Дома никаких событий не произошло, хотя можно было ожидать, что адьютант губернатора фон Люттишау, принимавший столь горячее участие в деле о нападении на кареты, известит и об аресте Иоганна. Конечно, подумал Кемпелен, тогда я был нужен им, теперь они нужны мне. Но прежде чем ехать к губернатору, следовало хорошенько вооружиться.
Обедать Кемпелен не стал, после морга ничего в рот не лезло. Отдохнув с полчаса, он отправился в Дом комедии, где провел короткое


473
совещание с Малышом и Пипсом. «Значит, так, - сказал он напоследок, - когда придет время, я сниму шляпу... Кого возьмешь в напарники?» «Два Колеса», - сказал Малыш. «Хватит одного»,- сказал Кемпелен. «Это один. Но сгодится за троих», - объяснил Пипс.
Фрау Фогель, хозяйка трактира «На Песке», вытирая посуду, разбила тарелку.
Все валится из рук, ворчит она, собирая осколки. Скоро еду не на чем подавать будет. После погрома буфет совсем опустел. Прикупить бы посуду. Они, конечно, не бедняки, но и в копилку залезать не хочется. Пора бы и Максу на хлеб зарабатывать. У всех дети как дети, а этот балбес никого слушать не желает. К сапожнику пристроили - сбежал, к портному - сбежал. И дома палец о палец не ударит. Скучно, говорит. А что весело? С дружками по улицам шастать? Вот и допрыгался. Теперь от них и хоронится. А то нашел себе товарища, самого что ни на есть каторжника. Взял и кинул нож ни с того, ни с сего. Да как еще кинул! Видать, не впервой... На Картошку наплевать, по нему давно уже черти скучали. Вот молодого господина жаль. Как невеста-то за него вступилась. А красавица какая! Теперь что? Бежать ему надо. Может, больше и не свидятся... Ох, как нехорошо получилось. Господи, прости нас, грешных! Сына единственного выручали...
Фрау Фогель крестится и снова роняет тарелку.
- Ты еще не всю посуду переколотила?! Обслужи гостя, не видишь, что ли? - раздраженно кричит жене трактирщик. Он возится у плиты, разжигая огонь. Посетителей пока немного, всего трое. Скоро с работы повалят завсегдатаи, потребуют сосиски.
Фрау Фогель подходит к гостю, одиноко сидящему за длинным столом.
- Что прикажете подать?
- Хозяина! - повелительным тоном произносит гость. Услыхав заказ, господин Фогель отрывается от своего занятия.
- Что вам угодно?
- Пойдите сюда, милейший! Не кричать же мне через весь зал!
Трактирщик нехотя присоединяется к жене.
- Я от господина Мюльбергера, - многозначительно произносит гость, снимая шляпу.
Два посетителя, сидевшие поодаль, тихонечко привстают и лисьей повадкой проскальзывают в кухню. Теперь мы узнаем в них циркачей, как в одиноком госте, конечно же, узнали Кемпелена.
- Какого Мюльбергера?! - меняется в лице трактирщик.
- Того самого. Он попал в стесненные обстоятельства и просит, чтобы вы вернули ему долг.


474
- Я никому ничего не должен! - кипятится трактирщик. - Да вы са- ми-то кто будете?
- Не волнуйтесь, господин Фогель. Позовите-ка лучше Макса, мы сейчас во всем разберемся.
- Нету его, - разводит руками трактирщик. - К тетке в деревню уехал.
- И давно?
- Послушайте, господин хороший, если вы не оставите нас в покое, я позову полицию!
- Она как раз сейчас нам и понадобится, - говорит Кемпелен, прислушиваясь к шуму за стенкой.
Странные звуки встревожили и хозяев, они поворачивают головы в сторону кухни, а оттуда уже выходят Малыш и Два Колеса, таща за шиворот извивающегося парня. Он и впрямь напоминает угря, норовящего выскользнуть из рук рыболова.
Мертвая хватка Малыша не оставляет ему никаких надежд. Очутившись перед Кемпеленом, он впивается в него злыми глазками и вопит истошным голосом:
- Отпустите меня! Отпустите меня!
- Отпустите его, - кивает циркачам Кемпелен. - И не визжи, как зарезанный, - говорит он Максу, - здесь нет Мюльбергера.
Парень замолкает, потирая намятую шею. Взгляд его бегает в поисках лазейки, но все пути перекрыты.
- Ты вот требуешь, чтобы тебя отпустили, - продолжает Кемпелен, - а каково было человеку, которого ты засадил в мешок?
Супруги Фогель ничего не понимают и с испугом смотрят то на Кемпелена, то на сына, а их юный отпрыск, уловив в голосе незнакомца интонации школьного воспитателя, тут же наглеет.
- Так он еврей!
В устах недоросля «еврей» прозвучало как «собака». Видимо, иезуит, посылая юнца на дело, озаботился и его духовной пищей.
- Он такой же человек, как ты, - строго произносит Кемпелен. - Только в тысячу раз благородней. Ты хотел его погубить, а он спас тебя от смерти. Ты взял за свою грязную работу деньги, а он помог тебе бескорыстно.
Макс отводит глаза, но в них нет ни раскаяния, ни сожаления.
- Сколько ты получил от Мюльбергера?
- Ты брал деньги?! - багровеет отец. Видимо, эта сторона дела имеет для него более принципиальное значение.
- Ну, взял... Подумаешь, десять талеров...
Звонкая затрещина едва не сбивает парня с ног.


475
- Ну, бей! Бей! - истерично кричит тот, приплясывая и кривляясь.
- Не надо, Готлиб, ради Бога, не надо, - тихо просит мать.
Этого юного негодяя ничем не проймешь, думает Кемпелен, надо взяться за родителей.
- А теперь послушайте вы, достопочтенные родители, - сурово произносит он. - Ваш сын совершил преступление. Обманным путем он выкрал человека, засадил в мешок и хотел утопить в Эльбе. Есть потерпевший и свидетели. Вполне достаточно, чтобы пойти на каторгу. Но он гуляет на свободе, как ни в чем не бывало. Мой же сын - тот молодой человек, что играл в шахматы в вашем трактире, - обвиняется в убийстве, которого не совершал. Вчера его арестовали и будут судить на основании ваших, господин Фогель, ложных показаний.
Кемпелен выдерживает паузу. Голос его становится жестким и угрожающим.
- Предупреждаю вас со всей ответственностью: если вы не возьмете назад свои показания и не назовете истинного убийцу, я засажу в тюрьму вашего сына.
- Он убьет меня! - взвизгивает Фогель-младший.
- Кто? - Спрашивает Кемпелен.
- Мюльбергер!
- Нет никакого Мюльбергера. Был гофкомиссар Мюльбергер, но он, как вы уже наверно слышали, убит вчера на Гроссенхайнской дороге. Однако, умирая, он успел застрелить своего убийцу, того самого мерзавца, который выдавал себя за Мюльбергера. Его труп находится в морге, опознать его невозможно, лицо изуродовано выстрелом с близкого расстояния. Но я напомню вам приметы, отличавшие его при жизни: прозрачные, как у рыбы, глаза и черное родимое пятно над левой бровью. Узнаете?
Все молчат. Еще свежи воспоминания об этом страшном человеке.
- Так вот, - заканчивает Кемпелен, - он мертв и больше никогда не будет вредить людям. Вы согласны изменить ваши показания, господин Фогель?
- Соглашайся, Готлиб, - шепчет жена, - Господь простит нам наш грех.
- Но меня спросят, почему я сначала говорил одно, а потом другое, - колеблется трактирщик.
- Вас выручит правда. Говорить правду всегда легко, а сбить с нее трудно. И еще - Иоганн, хоть и не по своей вине, все же оказался причиной драки. Вы понесли убытки. Я возмещаю их, - и Кемпелен широким жестом бросает на стол тугой кошелек, скрепляя договор самым веским доводом.


476
- В полицию отправляйтесь немедля, - говорит он, надевая шляпу, - я не хочу, чтобы Иоганн провел в тюрьме даже один лишний день.
Кемпелен возвратился домой совершенно обессиленный, но все же отметил, что швейцар еще не сменился. Разбежались, как крысы, мелькнуло в голове.
Визит к губернатору он отложил на завтра, чтобы тот успел ознакомиться с новыми показаниями трактирщика. К тому же предстоял трудный разговор, нужно было набраться сил, продумать линию поведения. Одно он знал наперед - ради спасения Иоганна придется пожертвовать гофкомиссаром Мюльбергером. Нельзя, чтобы мертвые хватали живых.
Граф фон Баудиссин, губернатор Дрездена, величественно восседает в высоком кресле под портретом его светлейшего величества Фридриха Августа, курфюрста Саксонии. Взгляд монарха устремлен в пространство, он выражает мудрость и достоинство, взгляд губернатора обращен к собеседнику, в нем читаются хитрость, властолюбие, коварство.
- Весьма сожалею, господин Кемпелен, что ваш секретарь замешан в такую скверную историю. Он произвел на меня хорошее впечатление, но правосудию нужны факты, а они, к сожалению свидетельствуют против него.
- Это недоразумение. Иоганн не способен убить человека. Думаю, что найдутся доказательства его невиновности.
- Я дал указание генерал-полицмейстеру тщательнейшим образом проверить все обстоятельства дела... Вы еще долго намереваетесь пробыть в Дрездене?
- Мне передали, что Его Величество император выражает неудовольствие моим длительным отсутствием, - произносит Кемпелен тем небрежным тоном, которым подчеркивают собственную значимость. - Но я не могу уехать, пока не решится судьба Иоганна. Надеюсь, я не слишком злоупотребляю вашим гостеприимством?
- Напротив, господин Кемпелен, мы рады, что вы не обошли нас своим вниманием. Шахматный автомат внес заметное оживление в нашу монотонную жизнь. Некоторые считают даже, что слишком заметное. С тех пор, как в Дрездене появился турок, произошло пять насильственных смертей. Не слишком ли много за неполный месяц?
Могло быть и больше, думает Кемпелен.
- И вы, господин губернатор, связываете все эти смерти с шахматным автоматом?


477
- Я не суеверен. Однако судите сами. Сначала вы (разумеется, в порядке самозащиты) застреливаете на дороге разбойника, затем в трактире в присутствии вашего секретаря (безотносительно его вины) убивают игрока в шахматы, позавчера за Черными воротами находят еще двух покойников, один из которых - гофкомиссар Мюльбергер - подозревался в нападении на ваши кареты.
- Вы назвали только четырех, - вставляет Кемпелен.
- Не торопитесь, будет и пятый. Сегодня утром в Эльбе выловили утопленника, им оказался швейцар из вашего отеля.
К этому известию Кемпелен был уже подготовлен.
- Вероятно, каждую из этих смертей можно объяснить вполне материальными, а не мистическими причинами.
- Разумеется. Допустим, что швейцар просто свалился с моста. Он был любителем спиртного и частенько возвращался домой под хмельком. Убийство в трактире произошло во время драки. Гофкомиссар Мюльбергер погиб в схватке со своим сообщником. Но заметьте: все эти смерти так или иначе связаны с шахматами или с шахматным автоматом.
Губернатор торжествующе смотрит на Кемпелена, весьма довольный своим логическим построением. Однако не родился еще человек, который мог бы победить изобретателя шахматного автомата в схоластике.
- Позвольте, господин губернатор, - говорит он с легкой улыбкой, - вы ведь не станете отрицать, что смертность на нашей грешной Земле абсолютная? А раз так, то ее неизбежность можно приписать тысячам причин. Скажем, умирают все, кто хоть однажды употреблял в пищу земляные яблоки, или, напротив, кто никогда их не пробовал. То же самое и с шахматами...
Граф фон Баудиссин поджимает губы. Он еще не исчерпал свои аргументы.
- А если человек носит «земляные яблоки» в кармане? Влияют ли они на его здоровье?
Он достает из ящика шахматную фигуру, ставит ее на стол перед Кемпеленом и впивается в него испытующим оком.
Черный король отливает потускневшим лаком. Широкое основание. Суженная талия. Ажурная резьба по дереву окаймляет верхушку с белым крестом. Кемпелен хорошо помнит эти шахматы. Их привез в Лейпциг Давид и подарил Иоганну. Других таких он никогда не видел.
- Вам знакома эта фигурка? - спрашивает губернатор, видя, что Кемпелен весьма к ней неравнодушен.
- Да, - говорит Кемпелен. - Такой комплект фигур у меня имеется. Но как она к вам попала?


478
Дрезден, XVIII век


479
- Ее подобрали на том самом месте, где был убит гофкомиссар Мюльбергер. Не правда ли, удивительно?
- Действительно, странно. Но я должен сличить ее с моими фигурами и убедиться, что среди них нет черного короля. Вы позволите взять его с собой?
- Возьмите. Но что последует, если вы обнаружите пропажу?
Пора, решает Кемпелен. Этот злобный ворон жаждет отведать мертвечины.
- Господин губернатор! - торжественно произносит он. - Я хочу сделать официальное заявление.
Граф фон Баудиссин откидывается на спинку кресла и скрещивает руки на груди, демонстрируя ответственность момента.
- Не могу ни утверждать, ни отрицать, - продолжает Кемпелен, - что гофкомиссар Мюльбергер прямо или косвенно причастен к нападению на мои кареты. Иное дело, что по своим нравственным качествам он был спообен на самые низкие поступки. В этом я убедился при нашем знакомстве в Лейпциге. И если вы наберетесь терпения, расскажу, при каких обстоятельствах оно произошло.
Не будем утруждать читателей повторением пройденного, похождения гофкомиссара в Лейпциге им хорошо знакомы, заметим лишь, что Кемпелен не слишком откровенничал и губернатор не узнал многого, чего не должен был знать. Но и услышанного оказалось более чем достаточно, чтобы заполучить козыри, полезные в его придворной игре.
- Как вы полагаете, - спрашивает губернатор, выслушав рассказ Кемпелена, - граф Марколини осведомлен о похождениях гофкомиссара Мюльбергера в Лейпциге?
Кемпелен смотрит на него невинными глазами.
- Почему бы вам не спросить об этом самого графа?
- Итальянца?! Ха-ха-ха! - раскатисто грохочет губернатор. - Нет уж, пусть он объясняется с курфюрстом... Вы можете засвидетельствовать ваш рассказ на бумаге, господин Кемпелен?
- В той части, которая мне доподлинно известна.
- Мой адьютант запишет ваши показания.
- Я предпочел бы продиктовать их своему секретарю...
Губернатор встает, показывая, что аудиенция закончена.
- Император Иосиф Второй, - говорит он с улыбкой, - во всех своих великих делах стремится к consensus gentium.* Сегодня я убедился в том, что и его советники владеют этим искусством.
Согласие всех (лат.).


480
По крайней необходимости, думает Кемпелен. Видит Бог, он не хотел ставить в неловкое положение графа Марколини... Но жизнь Иоганна дороже.
Увидев пропавшую фигуру, Давид ужасно разволновался. Размахивая руками, он рассказал, как два года назад, выходя из пожоньской городской тюрьмы, перерыл весь дом, переругался со всей родней и в конце концов выточил нового короля, хотя и не такого красивого. «Как из другого государства», - сказал он. Кемпелен попросил его припомнить все подробности ареста. Совместными усилиями удалось установить, что фигурку могли похитить только забулдыга Фриц или зловредный монах, нагрянувшие к нему с ложным обвинением и солдатами. И уж никак не гофкомиссар Мюльбергер, которого тогда еще и в помине не было. Отпал и Фриц, укравший трость с серебряным набалдашником, - зачем пропойце одна шахматная фигура? Брать, так уж все. Оставался монах. Для чего ему понадобился черный король, ни Давид, ни Кемпелен не понимали, возможно, в этом был какой-то скрытый смысл. Если же он взял его «просто так», чтобы напакостить, то почему хранил столько времени? «И он отдал вам короля?» - спросил Давид. «Он отдал душу дьяволу, - сказал Кемпелен, - а черного короля оставил нам как неоплаченный вексель». «И что можно по этому векселю получить?» «Благополучное возвращение домой».
Давид не скрывал своей радости, для Кемпелена же находка означала, что в схватке с Мюльбергером погиб тот таинственный человек, каждый шаг которого был обагрен кровью. Впервые за последние годы он ощутил себя в безопасности. И только старый след от пули под сердцем погибшего все еще будил в нем тревожные воспоминания.
После обеда Кемпелен отвез свои показания губернатору. Того уже не было в присутствии, но оберлейтенант фон Люттишау сказал, что приказ об освобождении Иоганна подписан, и он готов вместе с господином фон Кемпеленом отправиться в тюрьму, чтобы исполнить поручение. Тюрьмой, как это ни странно, служил один из флигелей бывшего брюлевского дворца, расположенного в самом центре Резиденции; не прошло и получаса, как Иоганн предстал перед Кемпеленом.
Юноша чувствовал себя крайне неловко, пролепетал слова благодарности, извинился за доставленное беспокойство и умолк, не зная, как вести себя со своим бывшим патроном. Кемпелен спросил его о дальнейших планах. Узнав, что Иоганн принял твердое решение ехать с цирком в Италию, он предложил ему рекомендательное письмо к синьору Эрколе дель Рио из Модены, с которым когда-то был накоротке. Прощаясь, он


481
заверил юношу, что тот всегда может рассчитывать на его, Кемпелена, помощь и поддержку На том и расстались. Иоганн отправился в Дом комедии к своим новым друзьям, а Кемпелен вернулся в гостиницу, где велел паковать чемоданы. Отъезд он наметил на пятницу 26 ноября. В оставшиеся дни нужно было привести в порядок финансовые и прочие дела.
На следующий день Кемпелен нанес прощальные визиты графу Марколини, барону Ракницу, встретился с доктором Шраммом, а в четверг написал письма - рекомендательное для Иоганна и извинительное прусскому послу барону фон Альвенслебену, в котором высказал глубокое сожаление по поводу вынужденного (по нездоровью) отказа от все- милостивейшего приглашения короля Фридриха II посетить Потсдам.
За муками эпистолярного творчества и застал его императорский посол барон фон Лербах, совершавший инспекционную поездку по восточному округу Германии. Это был опытный дипломат, выполнявший самые деликатные поручения Иосифа II в столицах немецких княжеств. Кемпелен знал о нем понаслышке, но искренне ему обрадовался - перед возвращением к государственным делам полезно было узнать о новостях столичной жизни.
Посол преследовал, однако, иные цели. Он повел речь о Союзе немецких князей, переговоры о котором стояли в центре общенациональной политики тех лет. Главная проблема заключалась в том, что на руководство союзом с обычным бесстыдством претендовала Пруссия, за последние полвека развязавшая две опустошительные войны в Европе, пролившая море немецкой крови, удвоившая свою территорию за счет чужих земель.
Непомерное тщеславие Фридриха И, сказал Лербах, побуждает его увенчать свое царствование не только лавровым венком полководца, но и венком из дубовых листьев, чтобы покинуть земную юдоль с именем миротворца, защитника всей Германии, которого немцы в нем, увы, никогда не видели. Но если даже отбросить нравственные категории, вообще не свойственные политике, само создание союза под эгидой Пруссии приведет к опасному усилению ее влияния, что противоречит интересам Вены.
Князья колеблются. Католические архиепископы опасаются связывать свои судьбы с монархом-протестантом и в качестве предварительного условия настаивают на переходе Фридриха II в католичество. Однако прусский король навряд ли согласится на перемену религии. Он полагает, что яблоко само упадет к его ногам, ибо рассчитывает на поддержку северных княжеств, где традиционно сильны протестантские конфессии.


482
Между тем, продолжал Лербах, «старый Фриц» действительно состарился, ему перевалило за 72. Он редко покидает Сан-Суси, коротая дни в обществе караульных солдат и любимых собак. Сколько еще времени отпустили ему Парки, прежде чем оборвать нить жизни? Сохранил ли он силу ума, волю, энергию, чтобы осуществлять свои замыслы с прежним напором и решительностью? Остается ли он тем самым человеком, перед кем трепетали целые армии, или тихо доживает свой век, предоставив будущее кронпринцу? Вот вопросы, которыми задаются сейчас император и его министры. Дипломатические шаги Вены могут во многом от этого зависеть.
Пока императорский посол раскладывал политический пасьянс, не зная, куда положить прусского короля, Кемпелен настороженно искал в нем собственное место. Оно определилось, когда Лербах открыл последние карты.
Его Величество император, сказал он, с похвалой отзывается о гастролях Кемпелена. Европа удивлена и покорена искусством австрийского механика. Желательно, однако, чтобы в завершение своего успешного путешествия Кемпелен посетил Берлин. Представляется вероятным, что Фридрих II, будучи расположен к шахматной игре, о чем известно еще со времен Вольтера, проявит интерес к шахматному автомату и пригласит в Сан-Суси Кемпелена, как некогда Филидора. Отмечая острый ум, наблюдательность и жизненный опыт Кемпелена, император выражает уверенность, что ему удастся составить верное представление о физическом и умственном состоянии прусского короля на сегодняшний день. «Тем самым, господин Кемпелен, - с многозначительной улыбкой заключил свой монолог императорский посол, - вы окажете важную услугу австрийскому престолу. К тому же находитесь неподалеку от Берлина».
Разумеется, Кемпелен не мог ослушаться императорского приказа, даже облеченного в столь изысканную форму, хотя и не скрывал, что принимает высочайшее распоряжение вопреки собственным намерениям. «Хорошо еще, что не в Петербург, - пошутил он. - Ведь и там сходная проблема: стареющая императрица и заждавшийся наследник». Опытный царедворец, он, однако, умолчал об уже полученном от прусского короля приглашении, дабы его миссия казалась более трудной и была оценена по достоинству. Два года вдали от государственных дел - не шутка. Кто еще помнит о нем в Вене? Внимание императора сейчас, перед возвращением домой, как нельзя кстати. Надо думать о будущем. Ну, потеряет он две недели, зато приобретет расположение монарха. Как в шахматах: проигрыш количества при выигрыше качества.


483
«На Песке» не припомнят такой гулянки. Вино, как говорится, течет рекой, сосед поит соседа. Пируют циркачи, прощаясь с Дрезденом. Немецкий ноябрь пробрал их до костей, они мечтают о солнечной Италии. Впереди неблизкий путь, полный опасностей и лишений, но им не привыкать - вся жизнь проходит на колесах.
Угощает Иоганн, празднуя свое освобождение. За длинным столом, заставленным пенящимися кружками, расположились его новые товарищи по ремеслу. Все уже изрядно захмелели, разговор скачет по столу, словно непослушный жеребенок. Обсуждают маршрут, вспоминают старые трюки, спорят, кто кого перепьет, но вновь и вновь сворачивают к убийству на Гроссенхайнской дороге. Имя Мюльбергера склоняется во всех падежах и проклятиях. Они уже знают, что покойный гофкомиссар был тем самым Тюфяком, который втянул их в кражу автомата на лейпцигской ярмарке, подставив под удар Сеньора Пузо и Мсье Бонжура.
- Но убил их не Тюфяк, - говорит Пипс, - а подлый монах, менявший свое обличье не хуже самого Шрепфера*. Теперь они прикончили друг друга.
- Туда им и дорога! - поднимает кружку Малыш.
Из-за спин, как кукла в балагане, выныривает тщедушный человечек.
- Слыхали новость?! - писклявым голоском выкрикивает он. - Из морга покойника выкрали!
- Не ври, Попрыгунчик, - отмахивается от него Малыш.
- Чтоб мне провалиться! Сторож сказывал. Утром доктора заявились, а покойничка и след простыл!
- Кому же мертвец понадобился?
- Известное дело - монашеской братии, своего-то по-христиански хотят похоронить.
- Может, и не врет, - говорит Пипс. - С праведником не таились бы, а вот душегуба втихую пришлось. Какой-никакой, а монах...
- Ошибочка вышла, - произносит чей-то хриплый голос. Разговор спотыкается.
Трактир гудит обычным гудом. Переругиваются карточные игроки, подвыпившая компания распевает непристойные песенки, кто-то фальшивит на губной гармошке.
Покачиваясь на широко расставленных ногах, к циркачам приближается мужчина с изрытым оспой лицом.
- Ошибочка вышла, - повторяет он.
* Иоганн Георг Шрепфер (1730-1774), известный немецкий иллюзионист.


484
- Что ты мелешь? - смеривает его взглядом Малыш. - Ступай, откуда пришел.
- Подвинься, - говорит рябой, не обращая внимания на грубость.
- Пусть сядет, - кивает Пипс.
Рябой плюхается на скамейку, но никак не может совладать с головой. Она то падает на грудь, то сваливается на плечо.
Наконец он догадывается подпереть ее руками.
- Ошибочка вышла, - снова говорит он, обводя сидящих вокруг людей мутным взглядом. - Не того стырили.
- А кого? - спрашивает Пипс.
- Кореша моего, Зюгу! - надрывно восклицает рябой, и пьяные слезы текут по его корявым щекам.
- Живого?!
- Потемненного*.
- Хлебни пива, - подвигает ему кружку Пипс. - Как он там оказался?
- Хлявали** мы с Зюгой в Новый город, - заплетающимся языком рассказывает рябой, - зырим***, длиннополого приткнул**** кто-то. Подошли, а он как жухнет из шпалера***** и ну рвать когти******, лошадь у него была. Пол колчана* ****** Зюге снес...
Взгляд его свирепеет, он ударяет кулаком по столу так, что прыгают кружки.
- Ух, длиннополый! Попадись только, завалю********, как собаку!
Не все слова из рассказа рябого Иоганн понял, но общий смысл уловил.
- Монахов много, узнаете ли убийцу? - спрашивает он.
- Век не забуду! Братское чувырло*********. И клеймо на лбу с талер.
Иоганна охватывает тревога. Это уже не пьяный бред, а точная примета. Что, если все ошиблись, и убийца бродит по Дрездену в поисках новой жертвы?
- Я ненадолго отлучусь, - шепчет он Пипсу.
- Возьми лошадь в театре, - понимающе кивает тот.
* Убитого (воровск.).
** Шли (воровск.).
*** Глядим (воровск.).
**** Зарезал (воровск.).
***** Выстрелил из пистолета (воровск.).
****** Бежать (воровск.).
******* Полголовы (воровск.).
******** убыо (воровск.).
********* Отвратительная рожа (воровск.).


485
«Господин Кемпелен? - переспросил портье запыхавшегося молодого человека. - Они уехали утром». «В Прессбург?» «Сказывали, в Берлин... Вас, кажется, зовут Иоганн? Вам письмо. Господин Кемпелен не успел его переслать. Не беспокойтесь, все оплачено...»
В пакете находился конверт, адресованный синьору Эрколе дель Рио, Модена. И ни записки, ни строки более. Почему в Пруссию, они же собирались домой? Или Кемпелен, по обыкновению, напустил туману? Но зачем? Он ведь не знает, что его враг остался в живых? И вновь смутная тревога овладела Иоганном. Надо спросить на заставе, подумал он.
Шло время, и улеглись взбаламученные приездом Кемпелена страсти. Жизнь в Дрездене вернулась в привычные тихие берега. Но воспоминание о шахматном автомате не стерлось в памяти горожан. Оно нашло отражение в «Дипломатической истории Дрездена» (Дрезден, 1820), где гастролям Кемпелена посвящены две книжные страницы. Некоторые сведения оттуда использованы и в сюжете нашего романа.
Интрига губернатора против графа Марколини оказалась мелкотравчатой и не пошатнула положения итальянца. Он по-прежнему пользовался доверием курфюрста, играл первую скрипку в государственных
Шествие князей


486
делах. Барон Ракниц с присущими ему основательностью и терпением продолжал «изобретать» шахматный автомат Кемпелена. Он завершит свою работу только через четыре года, когда придет время. С «несравненной» Аллегранти он, конечно же, помирился, но образ хохочущей Терезы еще не раз вставал между любовниками, охлаждая их чувственный пыл; Такой и запомнилась Ракницу дочь Кемпелена; рыдающей Терезы он никогда не видел, а поцелуй в картинной галерее забрали на небо рафаэлевы ангелочки. Не горевал и ротмистр Гониг. Проводив Жужу, он быстро утешился окрестными поселяночками.
Исчезновение трупа из морга не встревожило горожан и вызвало гнев лишь у «богопротивных» анатомов, обвинивших церковные власти в самоуправстве. Дрезденский епископ отверг подозрения, но в душе порадовался, что верующие утерли нос безбожникам. Что произошло в действительности, не знал никто. Даже церковный сторож Хольц. Он думал, что хоронит иезуита, а на самом деле читал заупокойную молитву над телом разбойника по кличке Зюга. Впрочем, и тот был христианином не хуже Вишни.
Еще об одной закулисной фигуре расскажем при помощи замочной скважины.
- Не спеши, любимый. Муж на маневрах...
- Но, дорогая, мне пора.
Он осторожно освобождается от ее объятий и выскальзывает из постели.
- Ты не любишь меня, - вздыхает женщина.
- Обожаю! - с пафосом произносит мужчина, торопливо натягивая кюлоты.
- Докажи...
Он опускается на колени, щекой прижимается к ее вздымающейся от неутоленных желаний груди и шепчет тем многообещающим тоном, который так волнует чувственных женщин:
- Докажу вечером...
Сладкая дрожь пробегает по ее телу. Она шарит рукой по туалетному столику и, зажав что-то в кулачке, приподнимается на подушках.
- Прими в знак моей любви, - низким голосом говорит она, надевая ему на шею золотой медальон. - Я заплатила за это высокую цену...
Esse femina!*
* Вот женщина! (лат.).


ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
«У ЗОЛОТОГО ОЛЕНЯ»
Если идти по центральной берлинской улице Унтер ден Линден в сторону Бранденбургских ворот, то двести лет назад при повороте на Штехбан можно было оказаться у большого кирпичного дома, на первом этаже которого размещалась известная на всю Германию книжная лавка. Ни один образованный человек, приезжавший в Берлин во второй половине XVIII века, не обходил стороной этот островок немецкой культуры. Ученые из разных стран считали своим долгом представиться владельцу книготорговли Кристофу Фридриху Николаи, писателю, критику, издателю «Всеобщей немецкой библиотеки», человеку, хотя и не наделенному яркими талантами и широким мировоззрением, но искренне преданному делу «берлинского Просвещения». В круг его близких друзей входили такие видные деятели немецкой науки и культуры того времени,


488
как философы Эфраим Лессинг, Мозес Мендельсон, астроном Иоганн Боде, дирижер и композитор Фридрих Цельтер. Не чужд этому обществу был и великий математик Леонард Эйлер, 25 лет проработавший в Берлинской академии наук.
В последний день ноября 1784 года в книжную лавку зашел художник Даниэль Ходовецкий, чтобы приобрести только что полученные из типографии книги с его иллюстрациями. Разрезав страницы «Страданий молодого Вертера», он придирчиво рассмотрел гравюры через толстую линзу и, несмотря на мелкие огрехи, остался доволен качеством печати. Он попросил приказчика упаковать дюжину экземпляров и сказал, что подождет господина Николаи, с которым условился о встрече.
В стороне от собеседников, облокотясь на прилавок, молодой господин в длинном пальто и широкополой бархатистой шляпе углубленно изучал какую-то книгу. К числу известных берлинских книголюбов он не принадлежал и Ходовецкому знаком не был. Художник вопросительно взглянул на приказчика. Тот объяснил, что молодой господин, по всей видимости, приезжий; сначала он просмотрел газеты, купил путеводитель, затем попросил Филидора и вот уже битый час не проронил ни единого слова. Ходовецкий удивился - разве можно читать такую книгу, словно роман? - и, будучи человеком легким в общении, подошел к незнакомцу.
- Простите за бесцеремонность, но почему бы вам не попросить шахматную доску с фигурами?
Молодой господин отрывается от книги и смотрит на художника недоуменным взглядом.
- Я не совсем вас понимаю...
Вид на Берлин, 1760


489
- До сих пор я считал, что продумывать шахматные игры без доски может только один человек на свете - тот, чью книгу вы держите в руках.
- Ах, вот вы о чем! - улыбается молодой господин. - Но Филидор вслепую играет, я же просто слежу за ходами по записи уже сыгранной партии.
- Но и здесь через несколько ходов легко запутаться в расположении фигур! Вы, наверное, искусный игрок?
Молодой господин неопределенно поднимает брови.
- Сразимся?! - задорно предлагает художник.
Приказчик достает из-под прилавка шахматы; судя по облупившемуся на фигурах лаку, они там долго не залеживаются.
- Меня зовут Даниэль Ходовецкий, - представляется художник, разводя кулаки с зажатыми пешками.
- А меня - Вальтер Шварц, - говорит молодой господин, выбирая право выступки.
Соперники располагаются тут же у прилавка. Игра развивается быстро, неудобная поза не располагает к раздумьям.
- Шах и мат, - объявляет молодой господин.
Ничего не меняется от перемены цветов во второй партии.
- Вы выигрываете любыми фигурами, - обиженным тоном произносит Ходовецкий, - вас правильнее называть не Шварцем, а Шварцвайсем!*
И третья партия продолжается недолго и заканчивается тем же результатом. Художник досадливо разводит руками.
- Надеюсь, ты не застрелишься от огорчения, как твой любимый Вертер? - звучит насмешливый бас.
В пылу шахматного сражения партнеры не заметили, как в лавке появился Николаи. В широком красновато-буром плаще, нахохлившийся с морозца, он возвышается над сгорбленными у прилавка игроками, словно лесной филин; большие круглые очки и крючковатый нос усиливают сходство.
Первым импульсом молодого господина было желание крикнуть «Кыш», но его, к счастью, опережает Ходовецкий.
- Разве что из бутафорского пистолета,** - подыгрывает он своему издателю. - Но стоит ли мне огорчаться, когда господин Шварц играет, как Филидор!
Николаи снимает очки и, протирая их кусочком мягкой замши, близоруко щурится на художника.
. * Игра слов: schwarz - черный, weiss - белый (нем.).
** Намек на пародию Николаи «Радости молодого Вертера», в которой он высмеял романтического героя Гете.


490
- Искусство игры в шахматы, - произносит он менторским тоном, - большинство людей отождествляет с остротой ума, поэтому проигрыш для них особенно болезнен. Они готовы признать твое превосходство в физической силе, ловкости, меткости, но никогда не согласятся, что ты умнее их. Между тем шахматы ничего общего с интеллектом не имеют и его мерилом быть не могут. Нельзя же ставить в один ряд навык в шахматной игре с работой мысли, скажем, философа или писателя! Кто осмелится утверждать, что Филидор умнее Руссо, потому что легко обыгрывал его без ладьи?!
- Но ведь вы не станете отрицать, что Филидор во всех отношениях человек необыкновенный! - с жаром возражает молодой господин. - Он и замечательный шахматист, и превосходный композитор, да и его литературный слог не лишен изящества. «Пешки - душа шахмат» - это так поэтично!
Николаи водружает на нос очки и смеривает новоявленного Филидора оценивающим взглядом.
- Господин Шварц, видимо, не здешний?
- Я из Силезии.
- Однако у вас южный говор...
- Мое детство прошло в Швабии. Но если вы испытываете неудобство, мы можем перейти на французский.
- Пфи! - фыркает Николаи. - Если я произнесу хоть одно слово по-французски, мне придется прополоскать рот. К тому же я прекрасно вас понимаю... Чем могу быть полезен?
- Право, не знаю... Вообще-то я разыскиваю господина Кемпелена с его шахматным автоматом.
- По моим сведениям, он находится в Дрездене.
- Я как раз оттуда. Мне сказали, что несколько дней назад он выехал в Берлин.
- Пока что не объявлялся. Да и с какой стати он сюда пожалует! Денег он нахапал предостаточно, в Берлине же лишь рискует быть разоблаченным в обмане. Любому здравомыслящему человеку абсолютно ясно, что шахматный автомат это лжемашина и игрой управляет спрятанный ребенок или карлик. Достойно сожаления, что придворный советник императора пустился на такую низкопробную авантюру.
Полный благородного негодования Николаи сердито сдергивает очки и вновь начинает их энергично протирать. И это пошло на пользу молодому человеку, на лице которого промелькнула насмешливая улыбка, что, - будь книготорговец вооружен линзами, - не осталось бы незамеченным и могло быть истолковано как сомнение в справедливости его обвинений.
Дождавшись, когда грозный обличитель успокоится, молодой человек переводит беседу в другую плоскость.


491
- В обхцем-то, мне все равно, механическое это устройство, или действиями автомата управляет живой шахматист. Сам я автомат не наблюдал, но по отзывам очевидцев могу судить, что играет он весьма крепко. В Бреслау, где я изучаю богословие, искусных игроков, к сожалению, нет, а истинное мастерство познается только в сравнении. Вот почему я ищу встречи с автоматом.
- То есть с невидимым игроком. Ну, а видимые вас уже не устраивают?
- Увы, здесь я ни с кем не знаком, в ваш магазин мне посоветовали заглянуть в гостинице...
- Вы поступили правильно, - удовлетворенно произносит Николаи. - Что, Даниэль, - обращается он к художнику, - устроим господину Шварцу встречу с лучшими берлинскими игроками? Может, деревянная кукла ему уже не понадобится?
- Отличная идея, Фридрих! - поддерживает приятеля Ходовецкий. - Позовем Рамлера, Энгеля и, конечно же, Мендельсона; после смерти Лессинга он скучает без шахмат...
- Имею честь, господин Шварц, - повышает голос Николаи, - пригласить вас на обед в субботу 4 декабря. Где вы остановились?
- «У золотого оленя».
- Мой дом находится на Брюдерштрассе, 13. Это недалеко, но я пришлю за вами карету. Мы обедаем в полдень.
- Вам повезло, - покровительственно кладет руку на плечо молодого человека художник, - «горячие супы» и «острые ножи» господина Николаи славятся на всю Пруссию...
Королевская оружейная палата. Берлин, 1750


492
Отель «У золотого оленя» был одной из трех гостиниц (две другие - «Рим» и «Россия»), расположенных на Унтер ден Линден. Все они относились к заведениям первой категории с теми максимальными удобствами и набором услуг, которые домовладельцы могли предложить гостям двести с лишним лет назад. По нынешним европейским меркам они не дотянули бы и до трех звездочек, но тогда казались пределом комфорта для каждого путешественника, измученного придорожными трактирами и постоялыми дворами. Впрочем, самые дорогие, трехкомнатные номера в бельэтаже с их кричащим убранством в стиле рококо могли бы поразить воображение современного человека в большей степени, чем его предков из XVIII столетия.
Господин Шварц занимал двухкомнатный номер на третьем этаже, предназначенный для людей среднего достатка. Он уже поднимался по мраморной лестнице, устланной ковровой дорожкой, как вдруг услыхал за спиной негромкий возглас: «Иоганн!?» На лестничной площадке бельэтажа, опираясь на трость с массивным набалдашником, стоял приземистый мужчина лет пятидесяти с проницательным, но дружелюбным взглядом. «Ей-богу, Иоганн!» - сердечно произнес он и решительно шагнул навстречу. «Господин Кирхнер...», - растерянно прошептал молодой человек, в котором читатели уже давно заподозрили одного из героев нашей книги.
«Вот уж не ожидал, - приветливо заговорил Кирхнер. - Какими ветрами вас занесло в Берлин?» - и видя, что Иоганн замялся, не стал теребить его расспросами, а взял за руку и потянул в свой номер, оказавшийся рядом. Может, он что-нибудь знает о Кемпелене? - подумал Иоганн, безропотно следуя за ним.
Кирхнер как-то странно постучал о косяк тростью, щелкнул замок, дверь отворил большеголовый карлик, и Иоганн очутился в просторной гостиной с натертым до блеска фигурным паркетом, причудливыми орнаментами на стенах, лепным потолком и тяжелой хрустальной люстрой. Видимо, дела у кукольника идут неплохо, решил он, оглядывая роскошную комнату и невольно сравнивая ее со своим скромным жилищем. О других ипостасях Кирхнера Иоганн не знал, и в этот момент Кемпелен должен был пожалеть, что чересчур заботливо оберегал мозговой центр своего автомата от тревог окружающего мира.
Перехватив любопытствующий взгляд гостя, Кирхнер со вздохом заметил, что обстоятельства вынудили его изменить бедной Марте, теперь он занимается поставкой сукна для прусской армии. Предприятие весьма выгодное, и если Иоганн не связан никакими обязательствами, готов взять его в дело; образованные молодые люди сейчас в цене. Все это прозвучало естественно и правдоподобно, еще по беседам в Лондоне


493
Иоганн помнил, что Кирхнер перепробовал в своей бурной жизни множество ремесел и занятий.
Присели. Выпили по чашечке ароматного кофе, принесенного карликом. Поговорили о лондонских приключениях, теперь уже не казавшихся столь драматическими, о поспешном отъезде кукольника, связанном с хамским памфлетом Тикнеса и враждебностью твердолобых англичан. Пошутили. Посмеялись. И Кирхнер пришел к выводу, что голова молодого человека не замутнена подозрениями, что он пребывает в неведении относительно истинной подоплеки всех событий вокруг Кемпелена, воспринимая их лишь как попытку проникнуть в тайну шахматного автомата. Озадачивал, правда, безмятежный вид и тон собеседника, когда речь заходила непосредственно о самом Кемпелене, и это несоответствие еще требовало разгадки. А Иоганн, придя в себя после неожиданной встречи, ощутил потребность поделиться своими затруднениями с опытным человеком, добрым знакомым, можно сказать, даже другом, спасшим его от бандитской пули в Сейвил-роу. Все же он оказался достаточно благоразумным, чтобы не увязнуть в трясине противоречий, и, говоря о цели своего приезда в Берлин, объяснил, что задержался в Дрездене по личным делам и теперь должен присоединиться к господину Кемпелену. Но того до сих пор нет и неизвестно, где его искать; ни в одной из центральных гостиниц он не останавливался.
«Вы уверены, что он уехал из Дрездена?» - несколько странно поставил вопрос Кирхнер, но тут же поправился: «Я хотел спросить, уверены ли вы в том, что господин Кемпелен направился в Берлин?» «Мы так условились. Кроме того, на заставе подтвердили, что две кареты господина Кемпелена пересекли границу Пруссии три дня назад».
Кирхнер на минуту задумался, а потом сказал, что не видит причин для беспокойства, господин Кемпелен мог задержаться в Гроссенхайне или в другом городке, ведь повсюду находятся люди, охочие до необыкновенных зрелищ, надо просто подождать. «Если мне что-либо станет известно, я незамедлительно сообщу вам», - сказал он напоследок.
Такое объяснение показалось Иоганну логичным. Прощаясь, он просил Кирхнера не раскрывать его инкогнито. Он записался в гостинице под фамилией Шварц, чтобы избежать внимания тех, кто с дурным умыслом интересуется шахматным автоматом. Кирхнер, разумеется, обещал. Игра в кошки-мышки была прервана по независящим от мышки обстоятельствам.
- Вы все слышали? - спрашивает Кирхнер, толкая дверь, ведущую в кабинет.


494
- Да, ваша светлость, - тихо произносит человек в мешковатом, с чужого плеча шлафроке. Он стоит у письменного стола, держась за спинку кресла. Его мертвенная бледность соперничает с лежащей на столе писчей бумагой. Нос, губы, скулы - все выступающие части лица как бы стерты недовольным своей работой рисовальщиком. Остались только глаза, бесцветные, прозрачные, затаенно горящие злобой. Да над левой бровью темное, с коричневатым отливом пятно, похожее на уроненную с пера чернильную кляксу. К знакомой нам примете добавились два уже зацветших синяка на припухшей шее. Так выглядит Вишня после недавнего свидания с гофкомиссаром Мюльбергером.
- Но это не вяжется с вашим рассказом, - говорит Кирхнер.
- Врет гаденыш, - цедит сквозь зубы Вишня. - Сбежал из тюрьмы, сменил имя...
- А Кемпелен?
- Не знаю, мертв ли, не дождался... Но готов поклясться, что он не в состоянии поднять голову от подушки. А гаденыш ни о чем не подозревает, был в бегах, ни с кем из дьявольского семейства не общался. Разве что на паперти, где его и схватили. Надо донести в полицию.
- Это успеется. Меня интересует Кемпелен...
~ Дождемся сороковой молитвы*, тогда и помянем, - злобно усмехается Вишня.
- Нет, - строго произносит Кирхнер, - дождемся подтверждения от Хольца. Вы Иоганна только слышали, я же еще и видел. Конечно, он что- то недоговаривает, может быть, и заблуждается. Но не лжет. Так искусно притворяться этот молодой человек еще не научился. В этом я убежден... Как вы себя чувствуете, брат мой? - смягчает тон Кирхнер.
- Как Игнатий Лойола в Иерусалиме**.
- Хорошо, что не в Памплоне***.
- Приказывайте. Я здоров.
Кирхнер с сомнением смотрит на Вишню. Всего неделю назад этот человек тенью проскользнул в его номер и замертво свалился на пороге. Еле выходили. И вот он снова рвется в бой. Если и впрямь дух властвует над телом, то лучшего примера не сыскать.
- Завтра вы пройдете по гостиницам, будете спрашивать о господине фон Кемпелене. И так каждый день, пока не придет донесение от Хольца.
* Молитва на сороковой день после смерти.
** Где будущим основателем ордена иезуитов овладела идея обращения к Христу неверных.
*** Испанский город, где Лойола в сражении с французами (1521) был ранен.


495
Измените внешность, неровен час, столкнетесь с Иоганном. Прикройте шею брыжжами, синяки выпирают. Обязательно наложите на щеки румяна, иначе вас тут же потащат в аптеку. Сейчас Бахус снимет мерку, и мы пошлем за вашим новым платьем.
Вечером следующего дня в номере господина Шварца совещались трое мужчин.
- Нас кто-то опережает, - говорит мужчина в стеганой куртке, какие носят дворовые слуги в холодную погоду. - Почти во всех гостиницах, куда мы заезжали, мне отвечали, что о господине Кемпелене уже справлялись.
- Ты выяснил, кто? - спрашивает Шварц.
- Он нигде не назывался. Но, кажется, я столкнулся с ним, когда входил в гостиницу «Россия».
- Как он выглядит?
- Обыкновенный бюргер средних лет, примерно моего роста. Мне запомнилось, что он очень прямо держал голову, шея была перехвачена высокими брыжжами. Тот - не тот, не знаю, я его никогда прежде не видел, а родимое пятно разве разглядишь под шляпой? Он ее низко нахлобучивает.
- Я бы узнал, да с козел далековато, - замечает третий собеседник, рослый мужчина в кучерской накидке.
- Тебе нельзя, он тебя запомнил, - говорит Шварц.
- Наклею усы. Не впервой.
- Как бы его выследить и получше разглядеть?
- Выследить-то мы его выследим, - говорит мужчина в куртке, - теперь он каждый день по гостиницам шастать будет. А вот как при всем народе распотрошить?
- Сграбастать, да и запихнуть в карету, - не мудрствуя, предлагает кучер.
Шварц отрицательно качает головой.
- Вы себя сразу выдадите. Да еще, чего доброго, в полицию угодите.
- Придумал! - восклицает мужчина в куртке. - Только кое-что прикупить придется, - добавляет он после некоторого раздумья..
- За этим дело не станет, - соглашается господин Шварц.
БЕРЛИНСКАЯ ПРЕМЬЕРА
В четверг 2 декабря 1784 года около десяти утра неподалеку от гостиницы «Рим» остановилась запряженная парой карета. Место было бой¬


496
ким, и на подъехавший экипаж никто не обратил внимания. На козлах поклевывал носом усатый кучер, видимо, ожидая пассажира; иногда он вздрагивал, как бы борясь с дремой, и сонным взглядом скользил по лицам прохожих.
Время приближалось к полудню, когда к гостинице торопливо подошел человек в брыжжах и нахлобученной на лоб шляпе. Едва он скрылся за дубовыми дверями, как кучер встрепенулся, натянул поводья, прищелкнул языком, и карета покатила по Унтер ден Линден. Но не далеко. Проехав два квартала, она снова остановилась, на этот раз у гостиницы «Россия». Оказалось, что в карете находился пассажир. Он ловко спрыгнул на мостовую и через мгновение уже входил в вестибюль.
Господин Зайдельман, портье гостиницы «Россия», не может найти нужный ключ. Только что лежал в ящике и исчез. Большой медный ключ с биркой, не иголка какая-нибудь...
После взбучки от хозяина он никак не успокоится. Вдруг уволит? Конечно, в его работе случаются промахи, разве за всем уследишь? Ну, ладно, прозевал он того жулика из 17-го, что тайно съехал, не рассчитавшись... Но зачем ставить в строку эти бокалы из 8-го, переколоченные пьяными русскими купцами? Что, он должен каждый день пересчитывать посуду?.. А гнусный тип из 16-го? Пожаловался, что его плохо обслуживают, грубо с ним разговаривают. Сам всех тыкает, над прислугой измывается. Девка, видите ли, ему позарез понадобилась! Другому, может быть, и прислал, а этого так отбрил, что надолго запомнит. Оказалось, какой-то дальний родственник хозяина...
Сколько же с него из жалованья удержат? - прикидывает Зайдельман. Счет за номер, бокалы, порванная скатерть, сломанный стул... Поди не менее тридцати талеров. Плакало Эльзино новое платье. Теперь упреков не оберешься...
- Вы что, слепой?! - раздраженно кивает он тучному господину у стойки. - Не видите разве, ключ лежит у вас перед носом!
Он положил его туда автоматически, забыв сказать гостю, и сам забыл.
- Ах, господин портье, не заметил! - извиняется тучный господин.
А за ним уже выстроилась небольшая очередь. Это считается непорядком.
Уклад жизни во многом зависел тогда от продолжительности дня. С гостиниц обычно съезжали еще затемно, чтобы рассвет встретить в пути, а на постой старались попасть к полудню (по устоявшемуся веками порядку «гостиничные сутки» до сих пор отсчитываются с 12


497
часов дня), и предобеденное время было для обслуги самым хлопотным. Усталые путешественники спешили получить номера, привести себя в порядок, заказать обед, и первый, кто подвергался их натиску, был портье. Он сверял предварительные заказы, записывал вновь прибывших в конторскую книгу, выдавал ключи от комнат, отвечал на бесконечные вопросы гостей, среди которых, как и во все времена, попадались зануды и скандалисты. Чтобы избежать конфликтов, он должен был проявлять предупредительность, такт, сдержанность, тем более что за постояльцев шла острая конкуренция между гостиницами. Вообще-то всеми этими качествами господин Зайдельман обладал, но в тот день, как мы могли заметить, находился не в своей тарелке и срывался по пустякам.
- Господин фон Кемпелен приехал? - спрашивает мужчина в высоких брыжжах и надвинутой на лоб шляпе.
- По-моему, вы вчера о нем уже справлялись, - говорит Зайдельман.
- То вчера, а то сегодня! - вызывающе отвечает мужчина. Портье обводит глазами вестибюль.
- Господа! Нет ли среди вас фон Кемпелена?
Все молчат.
- Не приезжал, - констатирует портье.
- А комнаты заказывал?
- Не заказывал!
- Проверьте по книге, - не унимается назойливый посетитель.
- Не мешайте работать! - раздражается портье. - Вы задерживаете людей.
Человек в брыжжах отходит в сторону, но тут же, как ни в чем не бывало, возвращается к стойке.
- Может, вы все-таки заглянете в ваш катехизис?
Зайдельман ощущает легкое покалывание в кончиках пальцев, но пока еще сдерживается.
- Зайдите через час.
Человек в брыжжах снова отступает на шаг и снова возвращается.
- Мне некогда, поглядите сейчас!
- Убирайтесь к черту! - рычит портье, теряя самообладание.
Очередь на его стороне, все настроены против настырного посетителя. А тот делает неожиданное па и, покружив по вестибюлю, исчезает за колонной.
Зайдельман закрывает лицо руками, в груди его клокочет вулкан, ему нужно отдышаться... И вдруг он слышит уже знакомый до ненависти вопрос: «Господин фон Кемпелен приехал?»


498
Он поднимает глаза, взор его мутнеет: над ним маячит голова в нахлобученной шляпе, посаженная на прямую, затянутую в брыжжи шею. Зайдельман ударяет кулаком по стойке и, задыхаясь от гнева, истошно кричит на весь вестибюль:
- Ганс! Вышвырни этого наглеца!
Ни один швейцар на свете не заставит своего начальника дважды повторять такой приказ. Тренированной рукой хватает он за шиворот нахального господина и, протаранив им двери, пинком под зад придает необходимое ускорение.
Сгрудившиеся у стойки господа молча переглядываются. Им показалось, что взбешенный портье что-то перепутал...
Не исключено, что вылетевший из гостиницы господин в брыжжах вполне прилично приложился бы к брусчатке, не попади он в объятия усатого кучера, по счастью оказавшегося у подъезда. Все же столкновение было настолько сильным, что голова потерпевшего едва не отвалилась вместе со шляпой и присобаченным к ней париком. Участливые прохожие подобрали потерянные части туалета, обалдевший господин судорожно напялил их на лысый череп и, никого не поблагодарив, заковылял прочь от неприветливого места. Тем временем из гостиницы вышел еще один человек в брыжжах, сел в стоявшую рядом карету, а усатый кучер взобрался на козлы и пустил лошадей шажком по широкой Унтер ден Линден. Подъезжая к гостинице «У золотого оленя», он содрал с себя усы.
- Здорово вас помяли, брат мой. Но не страдайте, ведь это уже не вы, это ваш призрак, а призрак не способен испытывать телесные муки, ибо он бесплотен.
Хотя в голосе Кирхнера прозвучала скорее издевка, нежели угроза, сердца Вишни коснулся тревожный холодок.
- Я не шучу, - тем же тоном, граничащим со взрывом, продолжает Кирхнер. - Вас действительно нет. Вы покойник. Вас похоронили. К счастью, по христианскому обряду. А Кемпелен, напротив, живехонек, тешит немецкую публику своим шахматным турком, а о вас упоминает не иначе, как в давно прошедшем времени. Вот донесение от Хольца.
Он протягивает письмо и, прохаживаясь по кабинету, ждет, пока Вишня вникнет в его смысл.
- Только дьявол мог отвести карающий меч от своего приспешника! - восклицает Вишня. Потухшие было глаза вновь сверкают огнем ненависти.


499
- Не сваливайте собственные промахи на темные силы. Я скажу, почему вас преследуют неудачи. Потому что вами движет чувство мести, а не обет служения Иисусу. Это чувство ослепляет вас, толкает на поспешные, необдуманные поступки.
- Я все рассчитал, я не понимаю, что произошло, - бормочет Вишня.
- Вы сами настолько все усложнили, что заглотнули собственный крючок. Там, где надо было действовать просто и решительно, вы затеяли изощренную интригу, чтобы продлить наслаждение. В результате вы не достигли цели, зато наделали в Дрездене больше шума, чем Фридрих за всю Семилетнюю войну!
Вишня повинно опускает голову, гримаса перекашивает его лицо: накрахмаленные брыжжи потревожили шею, пальцы гофкомиссара еще дают о себе знать.
Кирхнер понимает состояние собеседника и смягчает голос.
- Но Бог всемилостив и всемогущ. Он защитил вас от медвежьих лап Мюльбергера, от разбойничьего ножа, ради вашего спасения принял к себе отпетого грешника. Но это и знак мне. Я не собираюсь отказывать вам в доверии, но требую беспрекословного послушания. Разве не такой обет давали вы, вступая в орден Иисуса?.. Через час отправитесь в Потсдам, будете строго следовать моим инструкциям.
Вишня молитвенно складывает руки на груди.
- Слушаю и повинуюсь... Но позвольте, ваша светлость, спросить, почему в донесении Хольца нет ни слова о гаденыше?
- Пустая трата чернил! Иоганн пешка, на которую мог польститься только плохой игрок. Учитесь у Кемпелена, пока... - Кирхнер останавливается, пристально глядя в настороженные глаза Вишни, - ...Пока он жив, - и видя, как загорелись они кровожадным огоньком, чеканным тоном продолжает. - Но зарубите себе на носу: в Пруссии он неприкосновенен, ни один волосок с его головы упасть не должен. Фридрих Второй - единственный монарх в мире, оказывающий покровительство иезуитам. Тысячи наших братьев, изгнанных из других стран, обрели безопасность в Силезии. Они имеют возможность беспрепятственно соблюдать устав, носить свою одежду, преподавать в своих школах, в своем университете. Неужто одним необдуманным поступком мы поставим под удар это благополучие? Я знаю, что у вас с Кемпеленом особые счеты. Потерпите еще немного. Я развяжу вам руки, как только он покинет пределы Пруссии. Dixi*.
* Я все сказал (лат.).


500
Здание оперы и католической церкви, 1750
Сам Кирхнер не испытывал к Кемпелену неприязни. Иезуит искренне сожалел, что не удалось заполучить такого полезного человека в союзники, но и не относил его к числу прямых врагов ордена. Однако он опасался, что Кемпелен, встречаясь с первыми лицами европейских государств, вольно или невольно может приподнять завесу над его тайной деятельностью и нанести ущерб ордену. Особенно теперь, после нескольких неудавшихся покушений на его жизнь. Значительная доля вины лежала и на самом Кирхнере. Как светский коадъютор* он отвечал за положение дел в своем регионе и должен был предупредить нежелательные последствия, по крайней мере, держать их под контролем, наблюдая за поведением Кемпелена вплоть до его бесед с прусским королем и министрами. Это была непростая задача, и для координации действий тайных осведомителей в Сан-Суси он сейчас посылал туда человека, лучше других знакомого с образом жизни и повадками Кемпелена.
Но, вспоминая повадки Кемпелена, Кирхнер не был до конца уверен в том, что точно определил его местонахождение. Может, этот венгерский Райнике-лис вообще всех надул? Распустил слух о Берлине, а сам направился в противоположную сторону, прямехонько к дому? Это на него похоже. Но если обманулся Хольц, то ведь Иоганн определенно не
* Один из высших разрядов в иерархии ордена иезуитов.


501
лукавил, когда ссылался на свидетельство караульных солдат на саксонско-прусской границе. А раз Кемпелен находится в Пруссии, но в Берлине не появлялся, значит, искать его надо только в Потсдаме, и не в гарнизонном городке, а в Сан-Суси, где в великом уединении доживает свой век старый Фриц. Шахматный автомат - чем не забава для старого короля? Но что заставило Кемпелена после стольких треволнений круто изменить свой маршрут? Тщеславие? Деньги? У такого скряги, как Фридрих, особенно не разживешься... В своем донесении Хольц сообщал, что накануне отъезда из Дрездена Кемпелена посетил фон Лербах. Не могла ли беседа с императорским послом повлиять на его решение?
Как видим, Кирхнер рассуждал вполне последовательно и был недалек от истины, вот только с Иоганном у него концы с концами не сходились. Пешка-то он пешка, думал Кирхнер, но почему ведет себя как отбившаяся от стада овца? Раз он не знает, где искать пастуха, значит, перед отъездом с ним не встречался и, понятно, ни о чем не уславливал- ся. Может, он и впрямь сбежал из дрезденской тюрьмы? Скрывается под вымышленным именем... Тогда откуда у него средства на путешествие?
Ремесло Кирхнера приучило его к осторожности, недоверию, необходимости добиваться полной ясности во всем, даже в, казалось бы, несущественных мелочах. О чем рассказал этот неудачливый монах? О взбесившемся портье, о здоровенном швейцаре, о каком-то прохожем, в которого врезался, вылетая из подъезда. Кажется, тот был с усами...
Кирхнер позвал Бахуса.
- Чем занимается господин Шварц?
- С утра сидит дома, - писклявым голоском сообщает карлик. При росте в три с небольшим фута почти третью часть съедает голова, отчего она и кажется огромной, хотя по размеру не отличается от головы нормального человека.
- А что делал вчера вечером?
- Ездил в театр.
Разузнавал о Кемпелене, отмечает Кирхнер, тоже ведь артист.
- Он нанимал карету?
- У него свой выезд. С кучером и слугой.
- Ого! - многозначительно произносит Кирхнер. - Ты их видел?
- Ладные парни, - тоскливо вздыхает карлик.
- Усы носят?
Бахус отрицательно качает головой.
- Отнесешь господину Шварцу записку. Подождешь ответ.
Садясь за письменный стол, Кирхнер думает о том, что вечером ему
еще предстоит поупражняться в эпистолярном жанре. Несколько писем


502
в Потсдам и непременно донесение профессу*. Давно пора. Никак руки не доходят.
А в другом лагере, двумя этажами выше, на свой сбор сошлась та же компания, что и накануне. Инкогнито господина Шварца раскрыл Кирхнер, рассекретить его товарищей придется автору Когда Иоганн вознамерился ехать в Берлин, чтобы предупредить Кемпелена об опасности, Пипс категорически отказался отпускать его одного. Это все равно, что бросить козленка в дремучем лесу, сказал он. Иоганн на козленка не обиделся, он и сам понимал, что не справится в одиночку. Сопровождать его взялись Малыш и Два Колеса, с которыми он успел подружиться. Лучшую пару трудно было сыскать: оба смелые решительные парни, каждый дополнял другого: один - могучий атлет, молчун и флегма, второй - ловкий гимнаст, краснобай и проныра. В крохотной бродячей труппе Иоганн назначил себя «директором», ибо парадные двери раскрывались только перед господами.
Быстро нашли карету, лошадей - молодой директор не скупился, Малыша нарядили кучером, Два Колеса - слугой, выправили подорожную, для чего пришлось дать взятку чиновнику, и, не медля, двинулись в путь. С Пипсом же договорились, что вернутся сразу же, как только предупредят Кемпелена об опасности, и отправятся вместе в Триест, где есть надежда получить ангажемент на несколько представлений в порту.
Берлинскую премьеру новой труппы мы только что описали, а поскольку прошла она с успехом, артисты были настроены на мажорный лад.
- Как бы господина портье удар не хватил, - смеется Два Колеса, сдирая с шеи тесные брыжжи.
Малыш прожевывает бутерброд с ветчиной и одобрительно кивает.
- Ну, ты его довел...
- А меченый-то как кувыркнулся! Будто с лонжи сорвался... Небось, мадам Люлю ловить было приятней?
- Ее Пипс страховал, - смущается Малыш.
- Но главного мы еще не сказали, - серьезнеет Два Колеса. - Меченый в нашу гостиницу зашел, к какому-то Кирхнеру в номер поднялся, швейцар говорил.
Тут уже улыбка сползает с Иоганна.
* Высший разряд в иерархии иезуитов, подчинялся только генералу ордена.


503
- Он не ошибся?
- Швейцар-то? Эти знают все... А кто такой Кирхнер?
- Знакомый один, по Лондону, с господином Кемпеленом дружил. Тогда он был кукольником, теперь вроде сукном торгует. Вчера я его случайно на лестнице встретил, зашел к нему в номер. Он сказал, что поможет разыскать господина Кемпелена.
- Понятно, как он помогать собирается, если таких висельников в подручные берет. Кукольник, говоришь? Я что-то не слышал, чтобы ребята из нашего цеха сукном торговали... Дело нечистое. Надо проверить.
- Нагрянем к нему и разберемся, - подает голос Малыш.
- И что же вы скажете? Здравствуйте, господин Кирхнер? - насмешливо спрашивает Иоганн.
- А если втихую, когда его дома нет? Да и обшарить комнаты? - прикидывает Два Колеса.
- Это уже на воровство смахивает, - протестует Иоганн.
- Простота хуже воровства. Ты будешь ждать, пока тебя ножом в бок пырнут?.. Где живет твой кукольник?
- В бельэтаже, первая дверь налево. Но он там не один. Я его слугу, карлика, видел. Он дверь отворил.
- Она была заперта?
- На ключ. Господин Кирхнер постучал, и нас впустили... Постой, постой... Он постучал тростью и как-то по-особенному...
Королевский проспект, дворец в Берлине. 1740


504
- Как это, по-особенному?
- Как-то так...
Иоганн начинает барабанить пальцем по столу и расплывается в улыбке.
- Ну, вроде, как Филидор, когда Терезе знаки подавал...
- Ты своего Филидора забудь, вспомни лучше Кирхнера.
- Кажется, так... Или так...
Трое мужчин сосредоточенно выстукивают на столе игривые ритмы.
- Кто сейчас стучал?! - вдруг останавливается Иоганн.
Циркачи переглядываются. Робкий стук в дверь нарушает внезапно наступившую тишину.
Иоганн делает большие глаза: что-то уже однажды слышанное улавливается в прерывности этого звука. Он прикладывает палец к губам и выходит в коридор.
Большеголовый карлик протягивает записку.
- Господин Кирхнер просил дать ответ.
В полумраке Иоганн с трудом разбирает слова. Кирхнер сообщает, что Кемпелена пока обнаружить не удалось, и он хотел бы уточнить кое- какие обстоятельства, могущие быть полезными для успешных поисков, а потому просит господина Шварца прийти завтра на послеобеденный десерт в кондитерскую на Унтер ден Линден. Там они смогут совместить приятное с полезным.
Вот оно, с волнением думает Иоганн. До сих пор он был для врагов только мишенью, частью машины, ныне же превращается в главного участника опасной игры.
- Передай господину Кирхнеру, что я с благодарностью принимаю приглашение, - говорит он карлику и смотрит, как тот, семеня короткими ножками, растворяется в глубине коридора...
- Может, взять пистолет? - насупившись, спрашивает своих товарищей Иоганн, рассказав о предстоящей встрече.
- Когда придешь в кондитерскую, - говорит Два Колеса, - не забудь заказать бокал сахарной воды.
- Зачем?!
- Чтобы набрать ее в рот, если зачешется язык. Завтра он может оказаться твоим главным врагом. Остальных мы с Малышом возьмем на себя.
Иоганн засыпал, и мысли его то проваливались в бездну, то карабкались по крутому склону ночи. Ему чудились шахматные фигуры на зеркальном паркете, иногда они двигались сами по себе, иногда их толкала


505
тростью чья-то пухлая рука. Кирхнер, подумал он в минуту просветления и снова забылся. И вдруг какой-то назойливый звук начал пульсировать в его затемненном сознании. Это был прерывистый стук с четко обозначенными интервалами и числом ударов. Он попытался зафиксировать его в памяти и очнулся. Нет, карлик постучал в дверь похоже, но по-другому. Так стучал тростью Кирхнер.
Не открывая глаз, Иоганн стал повторять про себя звуки, пока не заучил их, как молитву. Потом прошел в соседнюю комнату и разбудил Два Колеса. «Как это тебе удалось?» - спросил тот. «Не знаю. Но случалось, что во сне мне приходило решение шахматных задач, которые не давались наяву». «Завтра начинаю учиться играть в шахматы», - сказал Два Колеса и повернулся на бок.
КУРИЦА С УСАМИ
Кондитерская на Унтер ден Линден славилась отменной выпечкой, и сюда со всего Берлина наведывались зажиточные бюргеры, чтобы сделать вкусные покупки или тут же полакомиться кофе с пирожными. В назначенный час карета господина Шварца лихо подкатила к подъезду. Все выглядело шикарно, как в старых английских романах. Кучер осадил лошадей, с запяток соскочил слуга и, опустив приступок, раскрыл дверцы. Господин Шварц чинно сошел на мостовую и угодил в объятия Кирхнера. Кукольник пришел сюда заранее, чтобы подсмотреть, в каком качестве предстанет перед ним Иоганн.
- Настоящие господа даже полмили пешком не ходят, - говорит он, смеясь.
- Я боялся опоздать, - скромно отвечает Иоганн.
- Вас подождать, господин Шварц? - спрашивает кучер.
- Это зависит от господина Кирхнера. Мы надолго?
- Думаю, за час управимся. Если вы, конечно, не слишком большой сластена.
- Подожди! - небрежно кивает Иоганн кучеру.
Карета заезжает во двор, где уже расположились другие э.кипажи.
Пока господа Шварц и Кирхнер вели в кондитерской дружескую беседу, заедая ее пирожными, в гостинице «У золотого оленя» происходили удивительные вещи. Кто-то поднялся в бель-этаж и постучал палкой в первую дверь налево. Карлик по имени Бахус замер от ужаса: с порога на него глядели курица с человечьими усами и петух с лошадиной гривой. Большего он разглядеть не успел, поскольку очутился в мешке с кляпом во рту. Что делали странные птицы в комнатах, он не видел и


506
не слышал, и когда был освобожден из плена, ничего вразумительного сказать не мог.
А господа Шварц и Кирхнер, вдосталь наговорившись и всласть наевшись, под ручку вышли из кондитерской, с трудом влезли в поданную карету и, приехав в гостиницу, разошлись по своим номерам. Кучер завел в конюшню лошадей, попоил их водой, а сам прикорнул на охапке сена; слуга же отправился к швейцару поточить лясы, к чему имел врожденную склонность.
Небо уже серело, как вдруг мелькнули и торопливо вошли в конюшню две фигуры - взрослая и детская. Кучер открыл один глаз и оба уха. Взрослый мужчина настоятельно упрашивал знакомого возницу отвезти их в Потсдам. Тот поначалу отнекивался, но что-то глухо звякнуло, и он согласился, впряг в карету лошадей, и вскоре скрип колес затих в отдалении.
Кучер немного подождал, затем подсыпал лошадям овса, забрался в свою карету, вытащил из-под сидения какой-то тюк и черным ходом поднялся в номер третьего этажа, где его товарищ уже поглощал сдобные булочки, прихваченные господином Шварцем из кондитерской.
- Они убегали, как русаки*, - говорит Малыш.
- И никуда не пожаловались, - многозначительно замечает Два Колеса, глядя на Иоганна. - Ты часом не напугал его?
- Помилуй Бог, - разводит руками Иоганн. - Разговор был на редкость мирный, хоть и глупый. Он все допытывался, почему Кемпелен поехал в Пруссию, а не домой, почему мы с ним разминулись, откуда у меня деньги. Ну, а я довольно складно врал: дескать, господин Кемпелен еще не использовал двухгодичный срок, отпущенный императором, я задержался в Дрездене, потому что дописываю книгу о шахматном автомате - ее намеревается издать в Берлине господин Николаи, а деньги - это жалованье, которое мне задолжал хозяин за полгода.
- А о себе он что-нибудь новенькое рассказал?
- Все те же песни. Коммерцией занимается, сукно в Потсдам поставляет, банкиры к нему ходят, торговцы разные... А вчера курьер приезжал, это он на всякий случай о меченом.
- Ох, и заливает! Никакой он не торговец. Уж на что Пипс писанину не выносит, и то сколько всяких счетов и расписок хранит. А у этого - хоть шаром покати, ни тебе векселя, ни накладной, ни конторской книги...
* Рыжие тараканы. В России их называют прусаками.


507
- Чего же они все-таки испугались? - спрашивает Два Колеса.
- Петуха и курицу, - говорит Малыш, - это позабористее шахматного чучела.
- Сознавайтесь, ребята, вы там ничего не натворили? - спрашивает Иоганн. - Что это за мешок?
Малыш разматывает узел и ставит на стол большую куклу в голубом платье с кружевами, золотыми башмачками и огромным белым бантом в льняных волосах.
- Так это же Марта! - восклицает Иоганн. - Вы украли ее!
- Малыш не сдержался, - вздыхает Два Колеса. - Уж больно красивая.
- Не ври! Сам сказал, прихвати, - протестует Малыш.
- Как вам не стыдно! - негодует Иоганн.
- Хватит нам проповеди-то читать, - хмурится Два Колеса. - Мы ведь не господа, а бродячие артисты. Всю жизнь ломаем кости, но редко едим досыта. Эта кукла с секретом, мы возьмем ее в цирк, новый фокус будет, публике понравится. А где публика, там и хлеб. Верно, Малыш?
- Подумать надо, - говорит Малыш.
- Давайте лучше обдумаем, - продолжает Два Колеса, - что делать дальше. Мы поехали с тобой, Иоганн, не только потому, что ты стал нашим товарищем. Мы хотим помочь господину Кемпелену. Однажды мы здорово перед ним провинились, а он простил нас, избавил от тюрьмы, накормил, дал денег. Мы этого не забыли. Сейчас ему грозит опасность, нужно его предупредить. Но вот уже три дня как мы ползаем слепыми котятами и даже не напали на его след. Куда сбежали Кирхнер с карликом?
- В Потсдам. Их повез возница из гостиничных конюшен.
- Когда он вернется?
- Поутру, - отвечает Малыш.
- Решено. В воскресенье мы с Малышом отправимся в Потсдам как бы на рынок, а ты, Иоганн, подождешь нас в Берлине. Будь осторожен, из гостиницы не отлучайся...
Иоганн не возражал, он уже понял, что с этими ребятами спорить не надо, они лучше знают, что делать. Молодой человек быстро усваивал уроки жизни.
Как и предполагал Малыш, знакомый возница вернулся утром следующего дня. Он рассказал, что высадил беглецов в голландском квартале Потсдама, но дома не запомнил: «Там они все на один манер».
Была суббота 4 декабря 1784 года. Циркачи решили перед дорогой отдохнуть и завалились на кровати. Иоганн же недолго засиживался в


508
гостинице. В половине двенадцатого, как и договаривались, за ним заехала карета господина Николаи.
Пока Иоганн демонстрирует перед немецкой интеллигенцией свое шахматное искусство, перенесемся в Потсдам на машине времени, что всегда дозволено сочинителю исторических романов.
БУДНИ СТАРОГО ФРИЦА
- Просыпайтесь, ваше величество!
Этот противный голос он слышит каждое утро. По правде говоря, не такой уж противный - певучий бархатный баритон. Но когда тебя выдергивают из сладких объятий Морфея в пять утра, даже самый ангельский голосок покажется иерихонской трубой. Раньше его будили в четыре, час он прибавил себе после шестидесяти...
- Просыпайтесь, ваше величество!
Второе предупреждение - в голосе появились настойчивые нотки; третье прозвучит с угрозой. А четвертого вообще не будет. Этот негодяй Нойман нахально приложит мокрый платок к его лицу, что, по мнению доктора Циммермана, есть одно из проявлений немецкого варварства.
Вид на оперу, новую библиотеку и католическую церковь, 1760. Фридрих II открыл в Берлине первую публичную библиотеку и построил здание королевской оперы


509
Если же и эта экзекуция не подействует, в спальню ввалятся два солдата и бесцеремонно вытащат его из постели. Такое, правда, случалось редко. А вот однажды старый слуга пожалел его и оставил досматривать утренний сон. Пришлось уволить. Порядок нерушим. На нем держится мир.
Фридрих Второй, 72-летний король Пруссии, решительно откидывает одеяло и садится на кровать. Подагрические ноги не слишком хорошо его слушаются, особенно по утрам, и камер-гусар Нойман помогает королю дойти до ночной посудины. Одевается король без посторонней помощи, по-военному быстро и основательно, будто сразу в поход. Халаты, домашние туфли, фланелевые сюртуки и прочие цивильные глупости он не носит даже во время болезни, эти предметы в его гардеробе отсутствуют. Что же надевает на себя великий полководец, всесильный король Пруссии, проснувшись 29 ноября 1784 года? Штопанные на пятке шерстяные носки, стиранную, с заплаткой рубашку, желтые форменные штаны, потертые на заднице, синий камзол с красными отворотами, с крестом Черного орла на груди, но со светящейся от ветхости подкладкой, огромные, с красноватыми проплешинами, сапоги, которые, возможно, и чистили, но давненько не чернили, и, наконец, высокую треуголку не без следов моли на полях. Он ненавидит новое платье и свою одежду носит до дыр, расставаясь с ней с большим сожалением.
Король бросает взгляд на бронзовые часы - туалет, как обычно, занял пять минут, выпивает бокал сельтерской воды и проходит в рабочую комнату, где садится за письменный стол сбоку от пылающего камина под собственным портретом кисти художника Г. Франке. На картине он изображен победителем в Семилетней войне, на нем парадный гвардейский мундир из синего бархата, богато расшитый серебром. Мундир сохранился, висит, в шкафу почти новый, а вот он сам... Фридрих достает из золотой табакерки понюшку испанского табака - иного он не признает, забивает ее в нос и громко сморкается в платок, прочищая, по его убеждению, мозги для плодотворной умственной работы.
Фридрих II Великий - прусский король из династии Гогенцоллернов (1712-1786)


510
На низкой скамеечке у стола его уже ожидает корзина с письмами. Почту на свое имя король просматривает каждодневно. Всех писем он, конечно, не читает. За долгие годы он в совершенстве изучил личные печати дворян, духовных лиц, банкиров, торговых людей и по сургучным оттискам на конвертах, целостность которых всегда проверяет с особой тщательностью, безошибочно определяет имена корреспондентов; лучшего знатока нет во всем почтовом ведомстве Пруссии. В камин летят нераспечатанные письма тех просителей, коих он по разным причинам не желает удостаивать ответом. Не читает король и письма, написанные на обеих сторонах листа, - экономит время на переворачивание.
Остальную почту раскладывает на три кучки. В первую попадают прошения, которые можно удовлетворить; их он загибает исписанной стороной вовнутрь. Прошения с отказом перегибаются наоборот и образуют другую кучку. В третью (с двойным загибом) кладутся письма, которые нужно переадресовать в соответствующие министерства.
Восемь утра. На дворе еще совсем темно, груду бумаг на столе освещают два высоких бронзовых канделябра. Сейчас войдет дежурный секретарь личной канцелярии короля.
- Доброе утро, ваше величество!
Сегодня это советник Мюллер, единственный семейный человек среди его четырех секретарей. Фридрих предпочитает холостяков. Как-то он сказал: «Моим офицерам не следует жениться, они должны добывать свое счастье посредством сабли, а не при помощи Scheide»*. По отношению к своим помощникам король не менее суров. Для Мюллера, ввиду его отменных деловых качеств и безусловной преданности, было сделано исключение, но взято слово, что жена и дети никогда не переступят порог его служебного кабинета.
Работа с почтой проходит по раз и навсегда установленному порядку. Секретарь оглашает содержание каждого письма в одной короткой фразе, король так же лаконично диктует ответ или объясняет его смысл, но при этом еще и завтракает. На завтрак у короля свежие овощи и фрукты. Фридрих съедает ложечку тертой моркови, надкусывает сочную грушу, запихивает в рот горстку черных вишен - любимое лакомство короля в зимнюю пору; дукат за порцию, вздыхает он, запивая сельтерской.
И король, и секретарь изъясняются по-французски; знание этого языка в Сан-Суси считается обязательным, от него освобождены только слуги.
* Игра слов: die Scheide (нем.) означает и ножны, и влагалище (а в просторечии еще и известное ругательство).


511
- Епископ Штрахвиц просит запретить иезуитам в Бреслау ночные молебны с колокольным звоном, тревожащим бюргеров, - сообщает Мюллер.
- Пусть каждый занимается своим делом, - говорит Фридрих. - Занятие иезуитов - молиться Богу, и я причиню им большое горе, если наложу запрет.
- Тайный советник фон Липперт просит закрыть бордель на Кляйнер Гамбургерштрассе в Берлине, расположенный напротив его квартиры; юные дочери советника наблюдают неприличные сцены и получают дурные примеры.
- В нашем с вами возрасте, дорогой тайный советник, - диктует Фридрих, - мы уже ничего не можем. Так давайте же не будем мешать тем, кто еще может.
- Торговец Кинцель из Штеттина доносит, что его сосед, садовник Брунн, ненавидит вас и ругает на чем свет стоит.
- Вот если бы садовник имел сто тысяч солдат... А вообще, господин Кинцель, что вы хотите, чтобы я сделал с вашим соседом?
На каждом письме Мюллер ставит стенографические знаки, знакомые всем секретарям. До четырех часов пополудни секретари будут работать, как проклятые, чтобы облечь французские обороты речи короля в принятую для немецких ответов форму. Все письма, копии, адреса на конвертах пишутся ими собственноручно; ни один посторонний человек не должен знать содержание королевской переписки.
Девять утра. Камер-гусар Нойман раздвигает шторы. За высокими окнами сереет небо. Фридрих гасит ровно три свечи.
Первый адъютант генерал фон Герц докладывает о состоянии дел в потсдамском гарнизоне. Он знакомит короля с диспозицией и боевыми задачами войск на предстоящих учениях. Сегодня в маневрах участвует королевская гвардия. В прежние времена Фридрих не пропускал такие учения, лично руководил операциями, но после того, как несколько лет назад подхватил лихорадку и едва не отправился на тот свет, скакать во весь опор с фланга на фланг уже не отваживается, а быть наблюдателем не желает.
- Может, ваше величество воспользуется каретой? - вкрадчиво предлагает генерал.
- Если я поеду в карете, со мной поедет вся армия, - горько шутит Старый Фриц.
Он склоняется над оперативной картой и, рисуя цветными карандашами жирные стрелы, уточняет направление ударов на случай изменения боевой обстановки.
- Никаких происшествий? - спрашивает король напоследок.


512
- Ничего серьезного. Вот только рапорт... Гусар Вернер из второго эскадрона, как бы это поделикатнее сказать,.. е..т свою кобылу, - находится генерал.
Наверное, жеребец что надо, усмехается Фридрих, такие вот и приносят Пруссии воинскую славу...
- Перевести парня в пехоту, - бесстрастно говорит он.
Десять утра. Фридрих гасит оставшиеся свечи. До обеда еще два часа. Раньше он посвящал это время переписке с друзьями - Вольтером, Кейтом, Д’Аржансом... Все они уже сошли в могилу. Или музыке. Но с тех пор, как у него выпали передние зубы и пропал амбушюр*, к флейте он не притрагивается.
Фридрих нюхает табак, сует горсть желтоватого зелья в карман камзола и зовет Ноймана.
- Шинель и трость, я отправляюсь на прогулку.
Его встречают радостными прыжками две борзые, король гладит их шелковистые бока, ласково треплет за уши и не сразу замечает маркиза Лукчесини, камергера.
- Не иначе, как кто-то к нам пожаловал, - говорит король; в числе обязанностей камергера - представление гостей.
- Вы правы, сир. Вчера вечером прибыл мсье де Кемпелен со своею шахматной машиной.
- Если мне не изменяет память, это мадьяр или австрияк, которого мы приглашали.
- Совершенно верно. Мадьяр и австрияк.
- Где его поселили?
- В Коммуне. Только не его, а их. Вместе с семьей и слугами двенадцать душ. Турок тринадцатый.
- Какой турок?
- Деревянный.
- Ах, да, шахматная фигура... И всю эту ораву я должен кормить?!
- Как прикажете, сир.
- Черт знает что! Разъезжают, словно князья... Ты его видел?
- Вполне благородный дворянин.
- Он хоть по-французски объясняется?
- Безукоризненно.
- Пригласишь его на ужин.
- С супругой?
Фридрих вперивает в маркиза такой уничтожающий взгляд, что у того пропадает охота задавать вопросы.
* Способ складывания языка и губ при игре на духовых музыкальных инструментах.


513
Новый дворец
Коммуны. Сейчас коммуны занимает Потсдамский университет


514
Коммуны и колоннады. Чертеж
Коммуны составляют единый ансамбль с Новым дворцом, расположенным в западной части парка Сан-Суси. Это два подсобных здания с широкой колоннадой и триумфальной аркой посередине. Они предназначались для хозяйственных нужд, в них жила прислуга и придворные чиновники. Кроме того, своими стенами они закрывали неприглядную в то время заболоченную местность. Фридрих начал строительство Нового дворца в 1763 году сразу после окончания Семилетней войны, демонстрируя миру, что есть еще порох в пороховницах. Сам он называл это строительство «фанфаронадой» (хвастовством). Через семь лет было окончательно закончено это грандиозное сооружение: длина дворца 213 метров, вместе с коммунами дворец имеет почти 400 жилых и парадных помещений.
Новый дворец предназначался для размещения высоких гостей короля во время их пребывания в Потсдаме. Сам же Фридрих живет в одноэтажном дворце Сан-Суси на виноградной горке. В 1745-1747 годах он лично принимает участие в планировании этого дворца, вмешивается в работу архитекторов и художников со своими пожеланиями и указаниями. Даже стиль этот стал называться «фридерианское рококо». Были учтены все его прихоти и наклонности. Светлые стены, искрящиеся позолоченные орнаменты, расписные потолки, красота картин и зеркальный блеск - все дышит радостью и весельем. «Сан-Суси» - «без забот».


515
И тем не менее...
Присутствия женщин при своем дворе Фридрих избегал. Дворцовая прислуга почти целиком состояла из мужчин, выполнявших в числе прочих и традиционно женские работы. На официальных приемах король общался с приглашенными дамами разве что по необходимости, в пределах этикета. Единственной женщиной, которую он любил и о которой трогательно заботился, была его тяжело больная сестра Вильгельмина. В письмах к Вольтеру он часто просит «Фернейского отшельника» то посоветоваться с известными врачами, то прислать лекарства, изготовлявшиеся в Швейцарии. После ее кончины король велит изваять статую умершей и установить неподалеку от Нового дворца в специально построенном Храме дружбы, небольшой ротонде в греческом стиле. Он искренне скорбит об утрате, но чувства его ничего общего с любовью к женщине не имеют, они выражены в самом названии храма.
Был ли Фридрих женоненавистником по убеждению, или неприятие лучшей половины человечества обусловлено особыми свойствами его натуры? Этот деликатный вопрос редко и с большой осторожностью затрагивался мемуаристами, современниками прусского короля. Не отвечают на него и историки.
О сердечных делах юного Фридриха достоверных свидетельств нет. Реальные события происходят в 1733 году, когда Фридрих по воле отца женится на брауншвейгской принцессе Елизавете- Христине. Красотой она, мягко говоря, не блистала, женской привлекательностью не отличалась, и все же откровенно вызывающе звучит заявление 21-летнего кронпринца, сделанное им накануне свадьбы: «Я никогда не посещу ее как свою жену». Неизвестно, сдержал ли будущий король слово, но детей супруги не имели, хотя по всем династическим канонам должны были позаботиться о прямом наследнике престола. Принцесса, правда, жаловалась своим фрейлинам на выкидыш, якобы случившийся у нее в первый год замужества, но не было ли это осознанной ложью, движением уязвленного женского самолюбия? Между тем, супруги никогда не жили под одной крышей, более того, королева ни разу не переступила порога Сан- Суси, встречаясь с королем в Берлине лишь на семейных торжествах и официальных церемониях. Вот как описывает очевидец одну из последних встреч. В 1783 году супруги отмечали «золотую свадьбу» (язык не поворачивается сказать «праздновали»). Король пригласил королеву к столу, за которым никого, кроме них, не было. Они молча откушали, молча раскланялись и разошлись, так и не проронив ни единого слова.


516
Пренебрежительное отношение Фридриха к своим супружеским обязанностям породило толки, что природа жестоко обделила его радостями жизни. Он опроверг их самым решительным и неожиданным образом: вскоре после свадьбы заболел «галантной болезнью»*. Какой именно, неизвестно, есть лишь свидетельства, что произошло это в Рейнсберге** и в лечении ему помог саксонский посол Зум. В те времена лечение было крайне неприятным, продолжительным и не гарантировало полного исцеления. Не вызвали ли физические и моральные страдания будущего короля стойкую аллергию на женские чары? Во всяком случае, за все 46 лет царствования Фридриха II (1740-1786) никто не видел рядом с ним женщину, которую можно было бы принять за даму его сердца.
Засилье мужчин в окружении короля настолько бросалось в глаза, что его начали подозревать в пристрастиях, коими, по тогдашней фразеологии, грешили греки и итальянцы. Никаких фактов, однако, современники (в их числе и Вольтер) не приводят, только намеки. Например, терпимость Фридриха к сексуальным отклонениям. О гусаре Вернере уже рассказывалось, вот еще одно свидетельство. Узнав однажды, что священник имярек уличен в мужеложстве, а две сестры предаются лесбианским утехам, король, смеясь, заметил: «О вкусах не спорят». Слабый аргумент. Ведь Фридрих отличался и веротерпимостью, однако лютеранству не изменял. Но нельзя, разумеется, полностью игнорировать и придворные слухи, если даже они не подтверждены прямыми доказательствами, как, например, в отношении младшего брата короля принца Генриха, известного своими гомосексуальными наклонностями. Плотные стены королевских покоев неохотно раскрывают тайны. И все же...
В последние годы жизни Фридрих приблизил к себе гусара Ноймана. Он прислуживал королю и был единственным, кто имел к нему беспрепятственный доступ. На одной из картин, изображающих смерть Фридриха II, можно увидеть этого гусара. Он стоит у изголовья умирающего короля, поддерживая его за плечи. Молодой мужчина крепкого телосложения с правильными чертами лица... Но говорят ли их отношения о чем-нибудь ином, кроме как о стариковской привязанности и солдатской преданности? К своим собакам король тоже был привязан, не раз высказывая желание быть похороненным рядом с ними у Виноградной горки парка Сан-Суси...
* Так деликатно обозначались тогда венерические заболевания.
** Одно из западных владений Прусского королевства.


517
Набросок дворца Сан-Суси руки Фридриха
Сан-Суси. План дворца. 1. Вестибюль. 2. Мраморный зал. 3. Приёмная. 4. Концертная комната. 5, 5а. Кабинет и альков. 6. Библиотека. 7. Маленькая галерея. 8. Первая гостевая комната. 9. Вторая гостевая комната. 10. Третья гостевая комната. 11. Четвертая гостевая комната (комната Вольтера, или «Цветочная комната»). 12. Пятая гостевая комната (комната Ротенбурга)


518
Виноградная горка и дворец Сан-Суси на ее вершине, который Фридрих называл «своим маленьким виноградным домиком»
Сан-Суси, вид сверху


519
Комната Вольтера, или «Цветочная комната». Здесь Вольтер гостил у Фридриха (1751-1753)
Вольтер: «Чем более мы размышляем, тем более убеждаемся, что ничего не знаем»


520
Адольф фон Менцель «Круглый стол в Сан-Суси», 1850.
В центре - Фридрих Великий, слева - Вольтер в окружении ведущих умов Прусской академии наук во дворце Сан-Су си
Храм дружбы


521
Фридрих прогуливается по запорошенной снежком дорожке зимнего парка, глубоко вдыхает морозный воздух, но умиротворения не испытывает. Глухая подозрительность копится в его груди. Не австрийского ли шпиона допускает он к себе? Дорого бы дал сейчас император Иосиф, чтобы выведать о его намерениях. Помнится, лет десять назад, когда он еще не оправился от тяжелой болезни, австрийский посланник рекомендовал ему какого-то итальянского музыканта. Он был тогда слишком слаб, чтобы устраивать концерты, но уделил музыканту время на аудиенцию. Итальянец оказался малоприятным собеседником, задавал слишком много вопросов, а о музыке рассуждал поверхностно и банально. А через пару дней ему докладывают, что в Вену пошло донесение, будто болезнь прусского короля неизлечима и жить ему осталось не более трех месяцев. Молодой Габсбург начал было собирать войска в Богемии, чтобы напасть на Силезию, как только король отдаст Богу душу. Живого-то боится! Вот и теперь ждет не дождется, когда Природа обложит его последней данью... А шпион, возвращается Фридрих к музыканту, был, наверное, очень доволен своей ловкостью и никак не мог взять в толк, почему его так быстро выдворили из Потсдама.
Что-то больно мнителен стал он под старость, думает о себе Фридрих, музыканта-то ему подсунули, а шахматиста пригласил он сам. Но назойливая мысль, единожды родившись, не может умереть по воле даже могущественнейшего из королей.
- У нас найдется портрет императора Иосифа? - спрашивает Фридрих маркиза Лукчесини, вернувшись с прогулки.
- Он висит в вашем кабинете, сир.
- Нужен еще один. Велите разыскать и повесить в столовой.
Лукчесини, не моргая, выслушивает распоряжение. В Сан-Суси странностям Старого Фрица не принято удивляться.
Фридрих на прогулке


522
Фридрих любил вкусно поесть, особую слабость питал к паштетам и острым сырам, которые выписывал из Франции: о гастрономических утехах короля заботились двенадцать поваров, в большинстве французы и итальянцы, но был среди них и один русский; каждый владел своими кулинарными секретами. К обеденному столу подавалось меню, против каждого блюда указывалось имя автора; откушав, король выставлял им оценки - плюсы или минусы. Никаких «оргвыводов» эти знаки за собой не влекли, но стимулировали соревнование на кухне, чего король и добивался.
С годами Фридрих стал ограничивать себя в еде. «Подагра охотно ищет у меня пристанище, - говорил он своему врачу Циммерману. - Она знает, что я князь, и уверена, что я буду хорошо о ней заботиться. Но я обслуживаю ее плохо...» Тем не менее, «княжеская болезнь» не покидала его усохшего тела. Теперь Фридрих редко оставался на ужин. Он беседовал с гостями, провожал их до стола, а сам удалялся в свои покои, где довольствовался овощами и фруктами.
«Флейтовый концерт в Сан-Суси», Адольф фон Менцель, 1852.
На заднем плане на софе расположилась любимая сестра Фридриха Великого - Вильгельмина Прусская. Фридрих II не только играл на флейте, но и сочинял музыку. Около 100 сонат и 4 симфонии, концерты для флейты его сочинения до сих пор входят в репертуар исполнителей на этом инструменте.


523
В тот вечер, 29 ноября 1784 года, король разделил общую трапезу. По его заказу был приготовлен рыбный ужин. Пили белое французское вино и сухое шампанское; король разбавлял его водой.
Жизнь в Сан-Суси не отвечала привычным представлениям о королевском дворе. Придворной свиты как таковой Фридрих не имел, церемониалов, пышности, торжественности в повседневной жизни не признавал, все было подчинено раз и навсегда заведенному порядку. Немногочисленных гостей к обеду или ужину король приглашал, стараясь не обделить вниманием старых генералов, его боевых товарищей. Сейчас рядом с героями многих сражений фон Меллендорфом и престарелым фон Циттеном за королевским столом сидели министр иностранных дел фон Герцберг и изобретатель шахматного автомата фон Кемпелен.
Когда камергер маркиз Лукчесини представил Кемпелена королю, герой нашей книги едва не выдал своего изумления - живая легенда возникла перед ним ссутулившимся старцем в неопрятном, замаранном табачной пылью камзоле. Голова его плохо держалась на плечах, склоняясь на правую сторону; казалось, что она не выдерживает тяжести треуголки. Иссеченное морщинами лицо, запавший беззубый рот, выпученные, как при базедовой болезни, глаза, - весь облик короля вызывал ощущение глубокой дряхлости, немощи, отрешенности. Стоило ли огород городить, посылать меня на разведку? - подумал Кемпелен. Это задание по плечу любому осведомителю, коих император наверняка имеет при прусском дворе...
Но вот король заговорил неожиданно твердым и чистым голосом, пробуравил Кемпелена пронзительным взглядом, и тот почувствовал, что в этом немощном теле еще гнездится несгибаемая воля, а под неряшливо завитыми, неровно припудренными буклями бьется острая пытливая мысль.
«Как поживает мой любезный брат Иосиф?» - спросил Фридрих.
«Я не видел императора более двух лет», - не отводя глаз, ответил Кемпелен.
Беседа за столом ведется в обычной для прусского двора манере. Король задает вопросы, выслушивает ответы, иногда высказывает собственное мнение. Он позволяет с ним не соглашаться, возражать, но последнее слово оставляет за собой. Сегодня в центре внимания австрийский гость. Король испытывает его на все лады.
- Ваш французский превосходен, мсье Кемпелен. Благородный язык, он словно создан для поэзии. Вы сочиняете стихи?
- Для развлечения, ваше величество. Но только на немецком.


524
- Литературный немецкий язык? Немцы-то и в обиходе зачастую не понимают друг друга.
- Немецкая литература уже приобрела черты общенациональной, она создается стараниями многих писателей. Я бы назвал Лессинга, Гете, Клопштока, Виланда...
Кроме Гете, никого из названных поэтов Фридрих не читал, веймарского же сочинителя отнюдь не жалует.
- Романтические перехлесты Гете - это скверное подражание плохим шекспировским пьесам. Немецкому языку недостает изящества, легкости, лаконичности, он громоздок и тяжеловесен, как рыцарские доспехи.
- Но у него есть и достоинства. Он выразителен, строг, ритмичен, - не потому ли на немецком так красиво звучат эпические стихи?
- Лучше всего на немецком звучат приказы, - замечает генерал Меллендорф. - Aufstehen! Stillgestanden!* - это понимают все немцы, говорят ли они на hoch- или plattdeutsch**.
При звуке воинских команд встрепенулся престарелый Циттен.
- Sabel aus!*** - восклицает он фальцетом.
Король одаривает его благосклонным взглядом.
- Мой храбрый Циттен! Сколько раз за свою славную жизнь ты отдавал этот приказ!
Мутные стариковские глаза на мгновение проясняются.
- Как сейчас помню, при Цорндорфе, когда русские ударили во фланг...
Фридрих не прерывает уже слышанный-переслышанный рассказ генерала. Что еще, кроме воспоминаний, осталось у его боевых товарищей, да и у него самого...
Кемпелен получает передышку. Не впервой беседует он с коронованными особами, светских манер и находчивости ему не занимать, но сегодняшний ужин в Сан-Суси таит в себе какую-то каверзу Зачем здесь портрет Иосифа, так нарочито выставленный среди ничем не примечательных картин? Кемпелен старается не смотреть на молодого красивого императора, но тот с улыбкой взирает на своего придворного советника, чуть ли не подмигивает ему: мол, не забудь о тайном поручении. Кемпелену даже чудится, будто Иосиф произносит свое напоминание вслух, и тогда он опасливо косится на сморщенного, словно сушеная слива, короля Пруссии.
* Встать! Смирно!
** Верхне- и нижненемецкие диалекты.
*** Сабли к бою!


525
Но король не слышит императора и вновь принимается за Кемпелена.
- Мне говорили, вы объехали почти всю Европу. Что примечательного видели вы в чужеземных странах?
- Как ученый я больше всего интересовался достижениями науки. Здесь впереди идет Англия. Паровым машинам Уатта и ткацким фабрикам Аркрайта принадлежит будущее. Так же и в выплавке металла англичане добились впечатляющих успехов. Во Франции технические новшества не находят широкого применения, умами людей там владеют поэты, философы, адвокаты. Ну, а германские княжества отстают от Англии по меньшей мере на полвека.
- Немцы раздроблены, разобщены, истерзаны войнами, им нужен мир и спокойствие. Только союз князей приведет Германию к безопасности и благополучию, - говорит Фридрих, выпучив глаза на Кемпелена.
Опасный поворот, думает Кемпелен. Но король хочет услышать его мнение.
- К сожалению, прежние союзы не предотвратили разрушительных войн, - осторожно возражает он.
- Их зачинщиками были австрийские эрцгерцоги, - подает голос Герцберг, кивая на портрет Иосифа И.
Под перекрестными взглядами прусского короля и австрийского императора Кемпелен чувствует себя неуютно. Бестактная реплика министра иностранных дел поставила его в затруднительное положение. Всем известно, что войны развязывали Фридрих и его отец. Он не может промолчать и призывает на помощь всю свою изворотливость.
- А как реагировали бы вы, мсье министр, если в присутствии австрийского императора вам сказали бы то же самое о прусских королях?
- Я протестовал бы!
- Считайте, что я последовал вашему примеру.
- Браво, Кемпелен! - восклицает Фридрих, он оценил находчивость гостя. - А ты, юнкер Плумп*, попридержи язык, если не хочешь рассорить меня с императором... Кстати, мсье Кемпелен, как вы думаете, почему я держу портрет императора на самом видном месте?
Успех придает Кемпелену смелости, глаза его становятся длинными и лукавыми, как у цыганки.
- Ваше величество питает к императору столь дружественные чувства, что желает как можно чаще лицезреть его образ.
* Junker Plump aus Pommerland - юнкер Плумп из Померании (нем.) - прозвище Герцберга. Plump - грубый, неуклюжий (нем.).


526
Бранденбургские ворота в Берлине
Фридрих мрачнеет. «С этого молодого человека не следует спускать глаз», - сказал он об Иосифе много лет назад, когда велел повесить портрет императора в своем кабинете. Мадьяр словно прочитал его мысли в зеркальном отображении.
- Ваш император, - сухо произносит король, вставая, - мог бы многое свершить, жаль, однако, что он всегда делает второй шаг прежде первого...
О шахматном автомате не было сказано ни единого слова.
Наутро среди бумаг, требовавших его внимания, Фридрих обнаружил счет на 25 талеров за вчерашний ужин. Вот что собственноручно написал на нем король.
«Подано было приблизительно 100 устриц - 4 талера, пироги - 2 талера, печень налима - 1 талер, рыба - 2 талера, пирожки по-русски - 2 талера. Всего 11 талеров, остальное украдено. Да, еще одно блюдо было - селедка с горохом, могло стоить 1 талер. Значит все, что сверх 12 талеров, нахально украдено»*.
* Один из сохранившихся автографов Фридриха на немецком языке. Оригинал пестрит грамматическими ошибками, что лишний раз свидетельствует о пренебрежении прусского короля к родной речи.


527
Гвардейцы Фридриха Великого
Благополучие государства, думал король, складывая и вычитая талеры, требует, чтобы я проверял расходы. Здесь нет мелочей, и никакие усилия не должны меня останавливать.
Шли дни, а Фридрих не проявлял к шахматному автомату ни малейшего интереса. Гостеприимством и хлебосольством прусский двор не славился. О скупости Фридриха ходили анекдоты. Кемпелен и не ждал, что его поселят в гостевых аппартаментах и что будут кормить с королевской кухни. Золтану приходилось регулярно покупать провизию в потсдамских лавках. Но теперь Кемпелену казалось, что все это - обращенные к нему знаки немилости. Он терялся в догадках, вновь и вновь переигрывал беседу за королевским столом, но веских причин для недовольства Фридриха не находил. Ну, поддел он этого наглеца Герцберга, так ведь королю даже понравилась его находчивость. Или он что-то не то ляпнул о портрете императора? Шутка о взаимной любви двух непримиримых врагов, конечно же, не из самых остроумных, но интересно, какой ответ хотел услышать от него Фридрих?
Вдруг где-то на периферии сознания промелькнул заяц с гобелена. По спине пробежал холодок. Ты-то откуда взялся? Кемпелен весь подобрался. Мысли заметались. Что может случиться? Где? Это был сигнал тревоги. Его еще никогда не подводила интуиция, значит, надо принимать дополнительные меры безопасности. Но во дворце? В Сан-Суси? У Фридриха? Так... Значит, на войне как на войне...


528
Улучив момент, Кемпелен спросил маркиза Лукчесини, почему король не удостаивает шахматный автомат своим вниманием. «Его величество нездоров», - ответил царедворец. Эту отговорку даже трудно было назвать дипломатической уловкой. Гуляя по парку, Анна, Тереза и Карой не раз наблюдали, как Фридрих совершал свой обычный утренний моцион, что никак не вязалось со словами маркиза Лукчесини. Столкнуться лицом к лицу с королем мог каждый житель Пруссии. Парк Сан-Суси был открыт для всех желающих, караул выставлялся лишь у входа во дворец. Когда Фридрих, случалось, шажком проезжал по улицам Берлина (рысь он уже не выдерживал), мальчишки бежали рядом со всадником, едва не касаясь стремян, и весело кричали: «Старый Фриц! Старый Фриц!» Адъютанты в игру не вмешивались, а король отгонял самых назойливых кавалерийским стеком, приговаривая: «Бездельники, ступайте в школу!» «Чудной старик! - смеялись дети. - Он не знает, что по средам мы не учимся».*
Карта парка Сан-Суси в Потсдаме
У школьников Пруссии тогда было два свободных от занятий дня - воскресенье и среда.


529
Оранжерейный дворец
Новые палаты


530
Павильон Бельведер
Китайский чайный домик


531
Фридрих считал себя отцом нации (и по существу был им), а потому каких-либо посягательств на свою персону не допускал даже в мыслях. Да и верноподданные немцы не смели тревожить уединение старого короля. Они писали на его имя жалобы, прошения, иногда доносы, но редко досаждали просьбами об аудиенции.
Все же Лукчесини намекнул королю, что приглашенный им же Кемпелен оставлен без внимания. «Пусть даст представление во дворце, - сказал Фридрих. - Позовите генералов из гарнизона, тех, кто считает себя искусным в шахматной игре».
Демонстрация состоялась в пятницу 3 декабря. Давида скрыто, со всеми предосторожностями поместили в автомат, погрузили в карету, привезли из коммуны в Новый дворец, подняли по ступенькам лестницы и вкатили в зал Аполлона, расположенный в северном крыле здания.
Военные играли из рук вон плохо и потерпели полное фиаско. Они проиграли все три партии, которые успел завершить турок за один час демонстрации.
Узнав об этом, король усмехнулся, прищурил глаза, стукнул тростью об пол и твердо сказал, что побеждать немцев австрияку не положено. Лукчесини показалось, что Фридрих как бы сводит старые счеты с Иосифом.
ГОЛЛАНДСКИЙ КВАРТАЛ
- Дьявольский турок находится в Коммуне, но король не спешит с ним встретиться, - говорит мужчина в военной форме.
Синий мундир с широкими серебряными бортами и красными обшлагами, лимонного цвета жилет указывают на принадлежность к пешей гвардии, серебряная перевязь - на офицерский чин. Но что-то сугубо штатское сквозит в его облике - то ли скованность в движениях, словно рукава жмут под мышками, то ли болезненная бледность лица, столь необычная для пышущих здоровьем офицеров прусской армии, большую часть жизни проводящих на плацу или в походах. Внимательно присмотревшись, мы узнаем в нем Вишню и ничуть не удивляемся - каких только превращений с ним не происходило!
Вишня стоит перед небольшим, грубо сколоченным столом, за которым восседает еще один наш давний знакомец - грузный мужчина лет пятидесяти с заостренными, как у сатира, ушами. Ну, конечно же, это иезуит Кирхнер, так панически бежавший из берлинской гостиницы «У золотого оленя». Он уставился в окно и слушает своего агента с пятого на десятое,


532
потому что Кемпелен его сейчас не интересует. Все мысли заняты пропажей куклы, о чем этот неудачливый монах не знает и, конечно, знать не должен. Только непререкаемым авторитетом, истинно папской непогрешимостью, а порой и страхом можно держать в узде всю эту братию.
- Король отговаривается нездоровьем, однако привычного образа жизни не меняет, - слышит Кирхнер и вновь погружается в раздумья. Кто охотился за куклой? Как узнали пароль, без которого Бахус не открыл бы двери? Кто, наконец, стоит за этими клоунскими масками? Маркиз Лукчесини называет епископа Штрахвица. Бешеный лютеранин, он ненавидит иезуитов и готов на все, чтобы оклеветать их перед королем. Даже страшно подумать, что произойдет, если кукла попадет во враждебные руки.
- Кто управляет дьявольской машиной, неизвестно, но еврея при венгре нет, - доносится тихий голос Вишни.
- То есть, как это нет? - поворачивается Кирхнер, уловив в сообщении некую странность.
- Никто не видел человека с бородой.
Наверное, держит взаперти, усмехается про себя Кирхнер, подходя к окну. Перед ним открывается вид на Голландский квартал.
В XVIII веке Голландия переживала глубокий экономический кризис. Тысячи рабочих были выброшены на улицу, искали лучшей доли в сопредельных странах. Многих приняла Пруссия. Она испытывала нехватку квалифицированных рабочих, особенно в ткацких мануфактурах - стотысячная армия нуждалась в экипировке.*
В 1737-1742 годах на восточной окраине Потсдама для голландских поселенцев были построены 134 дома - целый квартал, получивший название Голландского. Двухэтажные, высоко поднятые над землей строения выглядели близнецами - все, как один, из красного кирпича с красными же черепичными крышами и мансардами. Владельцам мансард вменялось в обязанность держать на постое солдат потсдамского гарнизона.
В одном из таких домов была явочная квартира иезуитов. Сам Кирхнер никогда здесь не останавливался, при наездах в Потсдам гостеприимство ему оказывал маркиз Лукчесини, владевший особняком неподалеку от Сан-Суси. Но сейчас это казалось опасным, и вот уже второй день, как Кирхнер квартировал у голландца Яна Хеемскерка, освободив¬
* Фридрих вообще поощрял иммиграцию. Он выражал желание принять даже казанских татар, обещая построить для них мечеть.


533
шего одну из комнат. Вишня же ютился у церковного служки, тайного осведомителя иезуитов. Поскольку главной достопримечательностью Потсдама были, по выражению Вольтера, усы и шапки гренадеров, военная форма позволяла Вишне гармонично вписаться в городской пейзаж, не привлекая к себе внимания. Сейчас он докладывал о своих наблюдениях за Кемпеленом.
- Взгляни-ка, Бахус! - не отрывая глаз от окна, зовет прислужника Кирхнер.
Из дальнего угла выкатывается карлик и, ловко вскарабкавшись на стул, оказывается вровень со своим хозяином.
- Видишь лошадей? Чьи они?
У дома напротив, возле продуктовой лавки рослый парень держит под уздцы двух пегих лошадей.
- Господина Шварца, - писклявит Бахус.
- Почему ты так решил?
- По масти. И по кучеру. Ладный парень...
Созерцание физического совершенства всегда причиняет карлику боль.
- Я знаю его, - произносит подошедший Вишня, - это циркач из бродячей труппы Пипса. В Лейпциге он путался с гофкомиссаром, а в Дрездене с гаденышем. Но должен быть и второй, лошади-то две.
Все трое молча смотрят в окно.
Голландский квартал


534
Кирхнер тоже опознал лошадей. Пегая пара, такая запоминается. Сегодня она дважды проезжала под окнами. Значит, Иоганн нашел-таки Кемпелена? Или только ищет его? Почему здесь, в Голландском квартале? И что означает этот странный альянс с бродячим артистом, перевоплотившимся в кучера? Не его ли с Пипсом Кемпелен от тюрьмы в Лейпциге спас? А ведь это циркачи залезли тогда в рыночный павильон за автоматом... Циркачи, фокусники, клоуны... Клоуны?! Найденное слово замыкает цепочку рассуждений.
- Действуйте, господин офицер! - неожиданно резко произносит он. - Надо попридержать этих парней. Только приосаньтесь и не мямлите, как школяр на экзаменах, прусские офицеры не говорят, а лают.
Вишня нахлобучивает шляпу с серебряными галунами и белым плюмажем, натягивает краги, расправляет плечи, щелкает каблуками. Теперь он выглядит бравым лейтенантом батальона пешей гвардии. Узнать в нем монаха невозможно.
- А ты, Бахус, - продолжает Кирхнер, - ступай вниз и будь наготове. Мне нужна вон та переметная сума, что на кобыле.
Оставшись один, он вновь оборачивается к окну и энергично трет веки. Нет, в глазах не двоилось: у дома напротив стояли уже не две, а три лошади.
Вишня не бросился на улицу очертя голову. Он поднялся в мансарду, где квартет подогретых шнапсом гренадеров нестройно горланил скабрезные песенки. При виде офицера солдаты повскакали с мест, вытянулись в струнку и вытаращили глаза, ожидая разноса. Но офицер не стал читать нравоучений, а приказал следовать за ним и задержать подозрительных лиц, приехавших в Потсдам с враждебным умыслом. При этом он посулил служивым по чарке вина, чем вдохновил их на ратные подвиги. Солдаты собрались, как по тревоге, и во главе с лейтенантом двинулись вниз, громыхая сапогами. Ружья, правда, они благоразумно оставили дома.
Тем временем Малыш и Два Колеса пожинали плоды своей самонадеянности. В гарнизонном городке, где на каждом шагу можно было столкнуться с придирчивым патрулем, не то чтобы рыскать, но и просто находиться на улице оказалось занятием вовсе не безопасным. Они потолкались на рынке, в магазинах, у церквей, но ничего о Кемпелене и шахматном автомате не разузнали. Обыватели в беседы не ввязывались, на расспросы отвечали неохотно, да и вообще ничем, кроме забот насущных, не интересовались. Голландский квартал, в котором наши доморощенные детективы рассчитывали выследить Кирхнера, оказался столь протяженным, а дома так схожи, что после нескольких челночных проез¬


535
дов они окончательно запутались и «припарковали» лошадей у продуктовой лавки с намерением немного подкрепиться и обсудить дальнейшие планы. Сами того не сознавая, они применили классическую военную хитрость: привлекли внимание неприятеля, всполошили его, вызвали на ответные действия. Но колесо Фортуны продолжало крутиться.
Своенравная Фортуна, как это нередко случается, дергала в своем театре марионеток сразу за несколько ниточек. Лишь только Два Колеса скрылся в дверях магазина, подъехал и спешился еще один всадник. Малыш аж присвистнул от неожиданности: перед ним стоял не кто иной, как Золтан. Он приехал в Потсдам запастись съестным, а сюда завернул за голландскими сливками, вкус и свежесть которых чада и домочадцы Кемпелена уже успели оценить по достоинству. Малыш, питавший к кулинарному искусству особое уважение, заключил повара в объятия, а когда узнал, что Кемпелен в Сан-Суси, так крепко прижал к груди, что у того затрещали кости.
А солдаты уже приближались развернутым строем, и попали бы наши приятели в отнюдь не дружеские объятия, если бы не Два Колеса, как раз выходивший из магазина. Он мигом смекнул, на кого идет охота, толкнул Золтана в бок и выпалил скороговоркой: «Скачи домой! Господину Кемпелену угрожает опасность! Кирхнер и Меченый в Потсдаме!» Повар, как мы знаем, тоже был не тупого десятка. Метнув взгляд на солдат, он, как заправский наездник, прыгнул в седло - только его и видели.
Прусские гренадеры эпохи Фридриха Великого


536
Циркачи же, увы, свое время упустили, солдаты находились в двух шагах, а попытка к бегству, к тому же неудачная, могла быть истолкована как признание несуществующей вины.
«Кто такие?» - пролаял офицер. «Слуги мы», - ответил Два Колеса. «Где хозяин?» «В Берлине». «Зачем приехали?» «Подыскиваем квартиру». Объяснение выглядело правдоподобным, но на офицера не произвело впечатления. «Взять их!» - скомандовал он солдатам. И тут Малыш, не спускавший с лейтенанта глаз, узнал в нем Вишню. «Меченый!» - воскликнул он и ударил его по уху, да так здорово, что тот снопом рухнул на мостовую. От столь непочтительного обращения с офицером солдаты даже протрезвели и с ревом набросились на Малыша. Гренадеры были здоровенными детинами, а в высоких шапках из листовой стали вообще казались великанами, однако одолеть с налета двух атлетов, поднаторевших в кульбитах, бросках, поддержках и прочих трюках, им не удалось. Завязалась драка, и еще неизвестно, кто бы взял верх, если бы с криками «Наших бьют!» из соседних домов не повыскакивали служивые всех родов войск. Прусская армия, как и учил великий полководец Фридрих Второй, получила на главном участке сражения подавляющий перевес. Циркачам заломили руки, повалили их на землю и стали бить сапогами по ребрам.
От расправы их спас комендантский патруль, трусцой подоспевший к полю боя. Унтер-офицер скомандовал: «Стой! Смирно!», и побоище прекратилось так же внезапно, как и началось. «Всех под арест!» - прозвучал вердикт. «Нас-то за что? - зароптали гренадеры. - Они лейтенанта ударили...» Но лейтенант куда-то исчез, а унтер уже учуял запах спиртного. «Там разберутся», - произнес он не ржавеющую во все времена фразу.
Недавние бойцы, а теперь арестанты уныло зашагали по мостовой в сопровождении конвоя. Лошадей вели под уздцы; в отличие от людей, они не знали, что на гарнизонную гауптвахту
Потасовки на улицах Потсдама были делом обычным, особенно в воскресные дни, когда военный люд позволял себе расслабиться, опрокинуть лишний стаканчик, а затем по поводу или без оного отвести душу в кулаках. Потому и драка в Голландском квартале привлекла внимание лишь немногих зевак. Несомненно, самым заинтересованным оказался Кирхнер. Глядя в окно, он не упустил ни одной детали. Видел и узнал удравшего Золтана, заметил, как поверженный офицер позорно уползал с поля боя, как в разгар сражения большеголовый карлик колобком перекатился через улицу, подкрался к лошадям, срезал переметную суму, юркнул в продуктовую лавку, а когда улица опустела, преспокойно, будто с покупками, возвратился к дому.


537
Ждать свою «зондеркоманду» Кирхнеру пришлось недолго. Один за другим в комнату ввалились Вишня и Бахус. Оба тяжело дышали, но по разным причинам. Операция прошла успешно, если не считать пунцового уха лейтенанта пешей гвардии, вздувшегося к тому же, как у Маленького Мука от диковинных плодов. «Приложите свинцовую примочку», - посоветовал Кирхнер, а сам подумал: надо же родиться таким невезучим!
- Вытряхивай! - говорит он Бахусу, кивая на сумку.
На полу вырастает груда дорожного скарба: кусок черствого хлеба, обмылок, бритва, кухонный нож, оселок, свечи, башмаки, одеяла, портянки... Кирхнер брезгливо морщится.
Всё, что ли?
Нет. Со дна выпадает холщовый мешочек с более замысловатыми вещицами. Их вываливают уже на стол: баночки с белилами, румянами, сажей, накладные носы, усы, парики, шутовские колпаки, клоунские маски из папье-маше и среди них, - на что надеялся Кирхнер, - курица с усами и петух с лошадиной гривой. Он вопросительно смотрит на карлика.
- Те самые, - говорит Бахус.
Теперь за дело берется Кирхнер. Он обшаривает пустые сумки, прощупывает подкладку, каждую складочку, каждый шов. Но это так - для порядка, по профессиональной привычке. Бумагам здесь не место. Они могут быть у Иоганна. Или уже у Кемпелена?
- Где Иоганн?
- Наверно, в Берлине.
- Мне надо знать наверняка. Отправляйтесь во дворец, не приезжал ли кто к Кемпелену... Всё сжечь, - кивает он Бахусу и идет к рукомойнику. - Еще подцепишь какую-нибудь заразу...
Под личиной невозмутимости в голове у Кирхнера царил полный сумбур. События не поддавались разумным объяснениям. Они были слишком нелепы, чтобы вообще произойти. И все же произошли. Кирхнер мучительно пытался выстроить хоть какую-нибудь логическую цепочку, но она рвалась в узловых точках. Циркачи... Вырядиться, залезть, украсть куклу - это еще куда ни шло. Она им пригодится как цирковой реквизит. Но почему только куклу? Почему ничего другого? Зачем-то они ведь залезли и что-то искали. Что? И кто это все организовал? Иоганн? Этот несмышленыш, зеленый юнец, который только и умеет, что передвигать деревяшки по доске? Надо же! И перестук запомнил, и сообщников навел, и небылиц нагородил... Невероятно! Нет, тут


538
требовалась другая голова... Кемпелен? Заполучить такое средство для шантажа - это же лучшая гарантия безопасности!
Но привязать Кемпелена к пропаже куклы Кирхнеру никак не удавалось, слишком уж фантастические конструкции приходилось выстраивать, и чем дольше он размышлял, тем больше возникало вопросов. Матерый шпион, интриган, умница, он не учитывал главного: поступки дилетантов зачастую непредсказуемы и необъяснимы, они могут спутать карты самых изощренных профессионалов.
- Бахус, - говорит он после некоторого колебания, - беги к Хеемскерку, пусть закладывает карету, я еду в Берлин...
А у Вишни были свои проблемы. Ныло распухшее ухо, ныла душа. Каким бы исчадием ада ни представал перед ним Кемпелен, он не мог не видеть, что судьба благоволит к врагу. Всякий раз, когда справедливое возмездие, казалось, вот-вот настигнет нечестивца, кто-то могущественный и незримый отводил карающую десницу. Этот Некто был, разумеется, Сатаной. Каждую свою неудачу Вишня объяснял его вмешательством, и ненависть все сильнее клокотала в груди иезуита. Он не допускал и мысли, что на стороне Кемпелена могло стоять само Провидение, а Сатана поселился в его собственном сердце. Силы Света и Тьмы слились в нем воедино, клятву мести он отождествлял с обетом служения святой вере.
Пошатнулось доверие к Кирхнеру. Двойная игра, которую тот вел с Кемпеленом, была непонятна, связывала руки, отдаляла час мести. Возникало подозрение, что Кирхнер ловит в мутной воде какую-то свою рыбку, поочередно используя в качестве приманки то Кемпелена, то его самого. Еще сковывал страх перед всесилием ордена, еще жила в крови привычка к повиновению, но глухой ропот уже поднимался в его груди.
Никаких перемен в Коммуне Вишня не обнаружил. Его заверили, что никто к господину Кемпелену не приезжал, все обитатели живут обыденной жизнью. Вишня отправился к Лукчесини, но дома его не застал. Слуга объяснил, что маркиз весь день проведет во дворце - король принимает брауншвейгского принца.
Очерствевшее сердце Фридриха не знало сильных страстей, любви, увлечений. После смерти сестры наибольшую, пожалуй, привязанность он питал к брауншвейгским принцам, своим племянникам по материнской линии. Младшего - Вильгельма уже не было в живых. Он умер десять лет назад на русско-турецкой войне, где в чине генерала воевал на стороне русской армии под командованием фельдмаршала Румянцева.


539
Его брат Фридрих Август, также генерал, числился в берлинском гарнизоне, но военной службой себя особенно не обременял. В отличие от Гогенцоллернов, он был жизнерадостным общительным человеком, непременным участником увеселительных зрелищ, балов, маскарадов. В его обществе старый король заметно оживлялся, становился доступнее, мягче, чувствительней. В это воскресное утро дядя и племянник прогуливались по парку, где король имел обыкновение не только беседовать с гостями, но и предаваться философским раздумьям или ностальгическим воспоминаниям. Сейчас они касались покойного Вильгельма.
- Твой брат, - говорит король, - был умным любознательным юношей. Он усердно читал, особенно античных греков. Сам пробовал сочинять оды, но однажды удивил меня необычным желанием. «Моя самая большая мечта, - сказал он, - стать знаменитым шахматистом». Я думаю, на него произвел впечатление Филидор, незадолго до того посетивший Потсдам. Помню, как француз поразил всех, играя одновременно три партии вслепую, причем маркизу де Варену давал коня вперед.
- И что вы сказали Вильгельму?
- Хотя шахматы и называют игрой королей, я, в отличие, например, от Карла XII, никогда ими не увлекался и вообще считаю игры пустой тратой времени. Так и сказал Вильгельму.
- Вы никогда не играли в шахматы? - удивился принц.
- Как-то пришлось... Когда хотел ублажить моего любезного Вольтера, он же дня не мог прожить без шахмат.
Они проходят мимо Китайского чайного домика и сворачивают к Большому фонтану. Вода молчит, забывшись в зимней спячке, античные боги, обрамляющие рондель, стоят под шапками снега.
- Это верно, что шенбруннские фонтаны соорудил Кемпелен? - вдруг спрашивает король.
- Право, не знаю, ваше величество, - виновато произносит принц.
- Ну, а о его шахматном автомате ты, надеюсь, слышал?
- Фигура турка, играющая в шахматы? О ней вся Европа судачит...
- Можешь на нее взглянуть, она в Сан-Суси.
- О, ваше величество, вы, как всегда, покровительствуете наукам! - восклицает принц, но, встретив насмешливый взгляд короля, понимает, что переборщил с комплиментом. - Поговаривают, однако, что это обман, в фигуре прячется карлик...
- И так искусно играет, что положил на лопатки всех моих генералов?
- Может, дело вовсе не в нем, а в генералах?
- Других у меня нет.


540
- Выпишите шахматиста из Берлина. Не далее, как вчера мой адъютант майор фон Ширштадт обедал у писателя Николаи, там было что-то вроде шахматного собрания. Вдруг появляется молодой человек, легко расправляется с лучшими берлинскими шахматистами поодиночке, а потом играет против трех партнеров одновременно и в каждой партии объявляет шах и мат. Совсем как Филидор.
- Откуда он взялся?
- Кажется, из Силезии.
Фридрих устал. Лицо его посерело, он еще сильнее сгорбился, тяжело опирается на трость. Повернувшись к маячащему позади слуге, он машет рукой в белой лайковой перчатке. Из-за деревьев выбегают два рослых гвардейца с портшезом. Племянник помогает дяде забраться в ковровое кресло, и старый король, держась за поручни, пускается в обратный путь. Расставаясь с принцем до обеда, он говорит, словно их беседа не прерывалась:
- Пошли твоего майора за шахматистом. Только без огласки. Мне нужно, чтобы он выиграл у автомата. После обеда я назначу их встречу.
Задержанных за драку в Голландском квартале оказалось шестнадцать душ, не считая четвероногих. Унтер Клутц выполнил все предписания устава караульной службы: построил солдат в колонну по два в ряд, замкнув строй арестованными штатскими; позади на некотором отдалении один из патрульных вел плененных лошадей.
До главной гауптвахты было не более трех миль. Так бы и шагала под конвоем колонна неудачливых драчунов, не окажись среди них двух арестантов, наделенных особыми талантами. «Дотянешь?» - спросил товарища Малыш, кивая в сторону лошадей. «Только с рук», - отозвался тот. «Тогда начнем», - сказал Малыш, резко повернулся на 180 градусов и сплел перед собой пальцы рук ладонями кверху Два Колеса поставил на них ногу, воскликнул: «Алле хоп!» и, получив мощное ускорение, кульбитом перелетел прямехонько в седло своей лошади. Бедняжка от неожиданности испуганно заржала и встала на дыбы, вырвав поводья из рук патрульного. В тот же миг Малыш оказался рядом с другой лошадью, вскочил в седло, и вот уже оба всадника мчались по брусчатой мостовой Голландского квартала. Все это произошло так стремительно, что ни один из пяти патрульных солдат не успел даже снять с плеча ружье.
Унтер Клутц не растерялся. Он смекнул, что без подозрительных штатских и неизвестного офицера, которого они якобы ударили, его самого на гауптвахте поднимут на смех. Чтобы избежать неприятных объяснений, он остановил колонну, обозвал задержанных «грязными


541
свиньями», велел «заткнуть рты» и скомандовал: «Разойдись!» На этом инцидент был исчерпан и никаких последствий не повлек.
А Малыш и Два Колеса уже неслись вдоль ограды парка Сан-Суси и остановились только раз, чтобы спросить у случайного прохожего дорогу в Коммуну, где, как успел сообщить им Золтан, находится господин Кемпелен.
Главную новость Кемпелен уже знал от Золтана. Да... большой сюрприз приподнес сегодняшний денек. Вскоре циркачи уже рассказывали в лицах о событиях последних дней, умолчав, однако, об украденной кукле. Кемпелен был просто потрясен преданностью своих недавних соратников. Взвесив полученные сведения, он велел им немедленно возвратиться в Берлин. «Опасность нависла над Иоганном, - сказал Кемпелен, - будет лучше, если он как можно скорее покинет Пруссию».
Вот тебе и заяц с гобелена.
ЧТО СКАЗАЛА КУКЛА
В то самое утро, когда прусский король и его брауншвейгский племянник прогуливались по парку Сан-Суси, а циркачи махали кулаками в Голландском квартале, Иоганн еще нежился в теплой постели «У золотого оленя». Воспоминания о вчерашних баталиях были приятными. Соскучившись по шахматам, он играл с вдохновением и, к досаде господина Николаи, не оставил его гостям ни малейшего шанса. Его так и подмывало сыграть еще и вслепую, подобно Филидору, но время было позднее, да и полной уверенности в успехе он не испытывал. Зато сейчас, лежа в постели, пробовал разыграть в уме одну из вчерашних партий, ту самую, с жертвой ферзя, которую выиграл у господина Энгеля. Увы, восстановить все ходы не удавалось, только заключительная комбинация вставала перед ним во всем великолепии. Надо поупражняться, решил он и вылез из-под одеяла.
Часы показывали полдень. Еще не зная, чем себя занять, Иоганн тщательно умылся, надел свежую рубашку с кружевными манжетами, синие бархатные кюлоты, башмаки с серебряными пряжками и малиновый камзол, висевший на стуле со вчерашнего вечера. Посмотревшись в зеркало, он остался доволен: на него глядел элегантный молодой господин приятной, как он полагал, наружности.
Спуститься, что ли, в ресторан, думает Иоганн и распахивает дверцы шкафа, чтобы достать сюртук. Взгляд его падает на стоящую


542
в углу шкафа куклу, украденную циркачами у Кирхнера. Вид прелестной девочки с белым шелковым бантом в золотистых волосах очаровывает молодого человека. Он берет ее за талию и осторожно ставит на стол.
«Как вас зовут? Марта или Бетси?» - игриво спрашивает Иоганн. А ведь она была «говорящей», вспоминает он и трясет ее за протянутые ручонки: «Ну, скажите, фройляйн, как вас все-таки называть?» Внутри куклы что-то щелкает, она раскрывает ротик, показывая розовый язычок. «Фи, как некрасиво!» - продолжает игру Иоганн и снова дергает девочку за ручки. Снова слышится щелчок, на этот раз девочка прячет язычок, складывая бантиком пухлые губки. Забавно, думает Иоганн и, подобно всем мальчишкам, испытывает желание разломать игрушку, чтобы узнать, как она устроена. Он улыбается своему ребяческому порыву: к механизмам, окружавшим его в шахматном автомате, он привык относиться с повышенной осторожностью.
Секрет находится в туловище, вполне резонно рассуждает Иоганн и начинает снимать с девочки одежду Делает он это неумело, потому что в первый раз, смущается, когда доходит до шелковых панталон, и вдруг нащупывает какую-то кнопку. Легкий нажим, и из того места, где спина теряет свое благородное название, выдвигается небольшой ящик, а в нем сложенные вчетверо листки бумаги. Они оказываются черновиками письма, написанного по-латыни. Иоганн садится за стол и погружается в чтение.
«...Предположения, высказанные мною ранее, - сообщается в письме, - к сожалению, подтвердились: миссия Дальберга была обречена на неудачу изначально. Фридриху, этому философскому антихристу, чья враждебность к церковным догматам широко известна, безразлично, какой храм посещать или не посещать, и обедня, надо полагать, не испортила бы ему аппетита. Но он не хочет остаться в истории коро- лем-неофитом, подобно Генриху Наваррскому и Августу Сильному, тем паче, что когда-то дал слово быть неколебимым защитником протестантизма.
Конфиденциальные переговоры с кронпринцем* также закончились безрезультатно. Все свои шаги наследник соизмеряет с поступками короля - тот подавляет его своим могучим интеллектом, славой великого полководца и мудрого монарха. Если бы король даже просто узнал о тайных встречах кронпринца с Дальбергом, последствия могли быть
Племянник Фридриха II, будущий король Пруссии Фридрих Вильгельм II.


543
самыми непредсказуемыми. Словом, перемена религии ни в том, ни в другом случае не состоится.
Между тем, Фридрих уже утвердил план объединения германских князей по примеру прежних союзов, но под эгидой Пруссии; Герцберг и Финкенштейн* отправили проект курфюрстам Саксонии и Ганноверскому. Майнский архиепископ не сможет долго противиться в одиночку и, вопреки воле и интересам святого престола, подписание договора произойдет уже в ближайшем будущем.
Позволю себе, - пишет далее автор, - высказать ряд соображений относительно нашего положения в Пруссии. Мы должны действовать осмотрительно, не раздражать епископов, не злоупотреблять благосклонностью Фридриха, равно как и не переоценивать ее. Король оказывает покровительство иезуитам не из любви к ордену, а в пику Его Святейшеству, но отчасти и потому, что печется о просвещении своих новых подданных в Силезии и не видит других достойных наставников. Он понимает силу католической веры, но по какой-то искривленной логике пришел к заключению, что величие Ватикана близится к закату, тогда как святой престол по-прежнему возвышается над миром, и наша ему преданность, несмотря на несправедливые гонения, все более его укрепляет...»
К письму был подложен еще один листок, на котором, уже по-немецки, значилось несколько имен. «На этих людей мы можем рассчитывать, если, конечно, не скупиться...» - гласила приписка.
По мере того, как Иоганн вникал в содержание письма, лицо его принимало выражение крайней озабоченности. Хотя он и был далек от политических комбинаций князей и епископов, очень быстро понял, что перед ним шпионское донесение, свидетельство тайной деятельности иезуитов. Попади оно в руки прусских властей, автору не избежать виселицы. Теперь он знал, чем на самом деле занимался Кирхнер, и почему его так напугала пропажа куклы.
А если это письмо найдут у него самого? - вдруг холодеет под ложечкой. Как докажет он свою непричастность? Кто поверит человеку, скрывающему свое подлинное имя, неизвестно зачем приехавшему в Берлин? А пистолет в сундучке?.. Нет, нужно скорее избавиться от этих опасных бумаг...
Стук в дверь прерывает его размышления. На миг его охватывает паника, но он берет себя в руки и прежде чем сказать «войдите», запихива-
Министры Фридриха II.


544
ет бумаги в карман, а куклу швыряет на постель, накидывая поверх нее одеяло.
Вошедший оказывается адъютантом брауншвейгского принца, майором фон Ширштадтом; он был вчера среди гостей Николаи.
- Добрый день, господин Шварц! Как спалось вам после вчерашнего триумфа? - спрашивает майор и осекается: из-под одеяла на непри- бранной кровати выбиваются золотистые кудряшки, а на полу валяются шелковые панталоны с кружевными оборками.
Иоганн потерял дар речи, он смотрит на майора, будто видит его впервые. Тот по-своему истолковывает замешательство молодого человека, застигнутого с девицей, и спешит перейти к делу.
- Имею честь незамедлительно доставить вас в Сан-Суси!
- Зачем? - в голосе Иоганна слышится обреченность.
- Распоряжение его величества.
- Король желает сыграть со мной в шахматы? - хватается за соломинку Иоганн.
- Отнюдь. Король желает, чтобы вы сыграли с шахматным турком Кемпелена, - говорит майор, и, видя, как округлились глаза молодого человека, добавляет: - Вы же сами вчера изъявляли такое желание... Автомат находится в Сан-Суси.
- Да, да! - облегченно восклицает Иоганн. - Я буду готов через несколько минут!
- Жду вас в вестибюле, - понимающе кивает майор, косясь на постель в соседней комнате.
Ай да шахматист! Будет что рассказать принцу, ухмыляется он, спускаясь по лестнице.
Оправившись от испуга, Иоганн обретает способность оценить поворот событий. Это замечательно, что он встретится с господином Кемпеленом; может тот найдет опасным бумагам лучшее применение, чем «аутодафе»? Кемпелен всегда знает, что предпринять.
Пока Иоганн надевает сюртук, плащ и широкополую шляпу, мысли его перескакивают на предстоящую игру с автоматом. С Давидом, черт возьми! Да еще в присутствии прусского короля и придворных! Как бы не выдать своего знакомства с Кемпеленом и слугами... Сможет ли он исполнить эту роль без помарок?
И только запирая дверь на ключ, Иоганн чувствует, как сладкая волна обволакивает его сердце: он снова увидит Терезу...
У гостиничного подъезда пассажиров ждала четверня: майор фон Ширштадт спешил выполнить приказ высочайших особ.


545
Карета майора фон Ширштадта уже подъезжала к Бранденбургским воротам, когда в отель «У золотого оленя» вошел один из главных персонажей нашего повествования вездесущий Кирхнер. Узнав у швейцара, что господина Шварца увез адъютант брауншвейгского принца, он поднялся на третий этаж и на всякий случай постучался в номер Иоганна. Разумеется, ему никто не ответил. Искусный механик и матерый шпион справился с гостиничным замком за считанные секунды.
Беспорядок в комнатах свидетельствовал о спешном отъезде постояльцев. На столе лежала записка, крупными печатными буквами Иоганн сообщал: «Я уехал в Потсдам». Это для слуг на случай, если они вернутся, решил Кирхнер и приступил к делу.
Он извлек из-под одеяла раздетую куклу, и сердце его дрогнуло: потайной ящичек был пуст. Оставалась надежда, что бумаги нашел и перепрятал Иоганн, и они не достались майору. Но их не оказалось ни в постели, ни под матрасом, ни в комоде. В сундучке, который пришлось открывать отмычками, он обнаружил всякие ненужные ему предметы, сотню талеров и новенький пистолет со всеми причиндалами. Заряжать его он не стал, угрожать было некому - Иоганн только что уехал, а его слуги сидели на потсдамской гауптвахте.
Вот тут-то он и дал промашку: циркачи уже были «У золотого оленя». Поручив гостиничному конюху заботу о лошадях, они поднялись черным ходом на третий этаж и вошли в свой номер в полной уверенности, что их встретит Иоганн. Но наткнулись они на ошеломленного Кирхнера с пистолетом в руках.
Объясняться было некогда. Одним прыжком Два Колеса сбивает с ног Кирхнера. Подоспевший Малыш наваливается на него всем телом, и кажется, что вот-вот затрещат кости иезуита. Еще несколько мгновений, и он уже корчится с завязанными руками и ногами, с кляпом во рту и вытаращенными от бессильной ярости глазами.
- Запрягай лошадей, - говорит Малышу Два Колеса, прочитав записку Иоганна.
- Вы поедете с нами, - обращается он к Кирхнеру. - И не вздумайте артачиться, мы тут же свернем вам шею.
Кирхнер мычит, пытаясь освободиться от кляпа, он хочет что-то сказать.
- Не беда, если вы пару часов помолчите. Еще наговоритесь, - обнадеживает его Два Колеса, приводя в порядок комнату.


546
ДЕНЬ СЮРПРИЗОВ
Отправив циркачей к Иоганну, Кемпелен задумался. Незадолго до обеда он получил уведомление, что сегодня в два часа состоится демонстрация автомата в покоях Фридриха. Вновь «просигналил» заяц. Надо все предусмотреть, даже скорее предугадать. Острое чувство опасности не должно парализовать его волю. Он понимал: сюрпризы могли ждать его не только со стороны Вишни и Кирхнера, но и со стороны Фридриха.
На Кемпелена волной нахлынула вся неприязнь и подозрительность короля. Конечно же, он считает меня шпионом, и никаких доказательств ему для этого не требуется. Какие же варианты развязки возможны с Фридрихом?
Первый, и самый неблагоприятный, если Фридрих при всех заставит открыть автомат. Это чревато и для Давида, и для него самого. Хотя он и предупреждает об иллюзии, но вот за просто так предстать шарлатаном и обманщиком ему, придворному советнику, механику и изобретателю, - этот позор не смыть никакими заслугами.
Второй, условно более благоприятный, если это произойдет наедине. В этом случае он может отобрать или даже купить автомат. Бедный Давид! Будем надеяться, что его сердце не разорвется от страха. В этом варианте Фридриху невыгодно разглашать тайну: он отнял игрушку у Иосифа, он владеет автоматом и его тайной, он хозяин «чуда света».
И третий вариант (вот была бы удача!), если вдруг его с автоматом отпустят подобру-поздорову. К сожалению, это самый невероятный ход событий.
При этом надо учитывать, что рядом крутится Вишня. Он может быть кем угодно: офицером, конюхом, дворником... И сегодня он смертельно опасен.
Кемпелен стал отдавать распоряжения. Он походил на главнокомандующего, хотя армия его была невелика. Домочадцам было строго-на- строго заказано куда-либо выходить из комнат, велено собрать вещи и в любой момент быть готовыми к отъезду. Слуги должны были по очереди просматривать все подходы к апартаментам. «Давид, оденешься по форме № 1». Давид уныло кивнул головой. Ничего хорошего это не сулило. Тут уж не до разговоров.
Жилище Кемпелена стало напоминать военный лагерь, все население которого готовилось к нападению врага. И враг действительно был рядом.
Спина и шея окаменели от напряжения. В голове туман. Иоганн автоматически двигает фигуры, едва различая их на доске. В голове не¬


547
отвязно крутится одна и та же фраза: «Надо думать, надо думать, надо думать»... И все.
Пока Иоганн ехал в карете, перебрасываясь отдельными фразами с адъютантом, первоначальная легкая эйфория все больше уступала место тревоге. Он начинал осознавать, что вряд ли удастся вот так, запросто, поговорить с Кемпеленом. Когда они приехали, автомат уже стоял в рабочей комнате Фридриха и был готов к демонстрации. Ждали высокопоставленных гостей. Блеск и великолепие дворца ослепили Иоганна. Он, конечно, бывал во дворцах, но... только в ящике. Наконец адъютант тронул Иоганна за плечо: «Пошли». Войдя в комнату, объявил: «Господин Шварц». Иоганн поклонился. Встретив пронзительный взгляд выпученных глаз Фридриха, он почувствовал спазм внизу живота, лицо его посерело. Иоганн ощутил себя настоящим преступником. На негнущих- ся ногах он прошел к столику с шахматами, сел и, что называется, «поплыл». Он не понимал, ни как он играет, ни что делать с бумагами.
- Что это с ним? - шепнул принц адъютанту. - Он, по-моему, не в себе.
- У него была бурная ночь.
Фридрих II


548
- Да ну?
Помолчали.
- Похоже, у него прихватил живот.
- Он еще не завтракал.
- Да ну?
На какую-то секунду глаза Кемпелена остекленели, как у стоящего поодаль Турка. Наклонив голову в приветствии, он плавно повернулся в профиль к высоким господам, провожая глазами приехавшего шахматиста. Выпрямившись, он увидел чудную картину: сзади автомата застывшим истуканом стоял Антон, за шахматный столик усаживался бледнолицый господин Шварц. Иоганн.
И это только два часа дня! Какие еще сюрпризы подготовил ему этот день?
И вдруг - бац! Доска ярко предстала перед глазами Иоганна. В комнате стало светло. В голове тоже стало пронзительно ясно. Это же позиция, которую они разбирали с Давидом, и не один раз, еще в Прессбурге. Он попался в ловушку! Партия была проиграна.
Неожиданно Иоганн успокоился, расслабилась спина и шея, отпустил живот, вернулся естественный цвет лица.
И мгновенно пришло решение, как передать бумаги Антону. Осталось вдумчиво, самым длинным вариантом проиграть автомату.
Фридрих не слишком внимательно следил за шахматной баталией. Но очень внимательно разглядывал то г-на Шварца, то Кемпелена, то Антона. Кемпелен и Антон были невозмутимы, даже самый острый и придирчивый глаз не мог уловить ни одного движения души на лице демонстраторов. Но вот г-н Шварц... Конечно, его бледность и скованность сразу бросились в глаза королю. Может - это он шпион? Нельзя дать ему пообщаться ни с кем из этой компании... Или он просто такой слабак, что при виде короля наложил в штаны? В его армии таким не место... Ага, пришел в себя. Ну-ну... А этот хитрый придворный лис... Он еще у меня попляшет...
Сразу же после слова «иллюзия» Фридрих понял, что автомат - это обман, и он заставит Кемпелена раскрыться. Хорошую мину он подложит выскочке Иосифу - этому мадьяру никуда не деться.
Когда Кемпелен перед демонстрацией произнес все надлежащие слова и свою сакраментальную фразу, Фридрих хмыкнул, и наш герой понял, что третьему варианту не бывать. Когда же в лице Шварца


549
Кемпелен увидел бледно-серого Иоганна, кольнуло сердце - жди беды. Что-то здесь не то. Не мог же он просто от вида Фридриха так испугаться. Тревога за Иоганна слегка отпустила, когда тот пришел в себя. Но не до конца.
Что-то с Иоганном произошло. Но что?
Фридрих продолжал размышлять. Он будет владеть и автоматом, и его секретом. Раскрывать тайну автомата, пожалуй, никому не стоит. Если все считают, что это «чудо света», то у него будет «чудо», а не просто ящик с хитроумным устройством.
Итак, решено, это «чудо света» будет принадлежать прусскому двору, а не жалкому мальчишке Иосифу.
Все-таки шпион этот господин Шварц или нет?
И он продолжал внимательно следить за Антоном и г-ном Шварцем, не упуская из виду и Кемпелена.
Незадолго до окончания партии Иоганн достал платок из кармана, вытер лоб и заложил платок за отворот сюртука. При очередном подходе Антона он слегка постучал пальцами левой руки по столу.
Когда автомат три раза покачал головой, возвещая о своем выигрыше, Иоганн встал, помог Антону сложить фигуры в коробку, и бумаги незаметно перекочевали на дно под шахматные фигуры. Нет, все-таки он кое-чему научился у циркачей! Затем он повернулся к публике и поклонился. «Спасибо, господа. Я очень сожалею».
- Отвезите его в гостиницу, - распорядился Фридрих. Адъютант вышел с Иоганном из кабинета.
Антон положил шахматы в нижний ящик, задвинул, при этом как-то странно кашлянув.
- Я хочу поговорить с господином Кемпеленом наедине, - обратился Фридрих к присутствующим.
Антон выпрямился, еще раз прочистив горло, и как-то странно взглянул на Кемпелена, но, поймав на себе взгляд короля, отвернулся и молча вышел вместе с гостями.
«Второй вариант», - внутренне вздохнул Кемпелен. Он был готов на продажу и даже, при угрозе силового решения, на безвозмездную передачу автомата Фридриху. Бедный Давид!
Оставшись вдвоем с Кемпеленом, Фридрих посмотрел на него в упор своими базетовыми глазами и ледяным голосом произнес: «Господин Кемпелен, я мог бы ославить вас на весь белый свет, заставив открыть


550
ящик при посторонних. Но я решил этого не делать. Я решил купить у вас автомат вместе с шахматистом в придачу».
- Ваше Величество, я могу продать Вам автомат, но о шахматисте не может быть и речи. Мы не в рабовладельческом государстве, и этот человек обладает всеми правами свободного гражданина. Он не придаток и не часть автомата. Вы можете усадить в этот ящик другого шахматиста, от этого автомат нисколько не изменится. Даже если игра будет в другую силу, всегда можно сослаться на то, что механик еще не освоил всех тонкостей управления машиной.
- Показывайте, - приказал Фридрих.
«Держись, Давид», - мысленно произнес Кемпелен. Он отодвинул верхнюю крышку ящика, и перед глазами короля предстал маленький испуганный человечек в непонятном черном одеянии. Этот человечек дрожал как осиновый лист, глаза были в ужасе раскрыты. Король наклонился над ним, внимательно разглядел своими выпученными глазами и вдруг захохотал, откинувшись назад,
- Ха-ха-ха, ха-ха-ха! Еврей! Еврей в плену у турка! Ха-ха-ха! С правами свободного гражданина! Ха-ха-ха! Я заплачу вам 5000 талеров. Завтра произведем расчет. Можете возвращаться к возлюбленному Иосифу.
И, громко смеясь, Фридрих вышел из кабинета.
- Ха-ха-ха! Еврей в плену у турка! С правами!
- Отвезите автомат в библиотеку, - распорядился он, чуть успокоившись.
Давид испуганно смотрел на Кемпелена.
- Может, он еще не знает?
- Да все он знает, - с кривой гримасой произнес Кемпелен. - С тобой все в порядке? Идти можешь?
- Д-д-думаю, д-д-да, - пробормотал несчастный.
Кемпелен помог вылезти Давиду из ящика, закрыл автомат, что-то щелкнуло. Теперь без него вряд ли кто отодвинет верхнюю крышку. Он направился к главному выходу, Антон с Давидом к боковому.
О чем это они? Что должен был знать или, наоборот, не знать Фридрих? А вот о чем.
После смерти Марии Терезии Иосиф II с жаром принялся за преобразования. Уже на другой день своего воцарения Иосиф издал закон о свободе вероисповедания. В 1781 году он отменил крепостное право в Австрии и Чехии, а позже в Венгрии. 1 февраля 1782 года он издал закон о терпимости к евреям в Вене и Нижней Австрии. Иосиф разре¬


551
шил евреям вольно селиться, допустил в армию, разрешил врачебную и адвокатскую деятельность. А еще он отменил отличительные знаки на одежде - желтые повязки, по которым каждый как будто кричал всем о своей нацпринадлежности. (XX век ничего новенького не придумал, все уже в истории было.) Иосиф II ввел еще много чего и очень быстро, так что слова Фридриха о том, что он делает второй шаг прежде первого, были не просто иронической фразой. Фридрих внимательно следил за поспешными действиями Иосифа и весьма скептически к ним относился. Он знал ВСЁ.
Вишня метался между Новым дворцом, коммуной и дворцом Сан- Суси. Как и предполагал Кемпелен, он был офицером, конюхом, дворником... Сообщение о демонстрации автомата привело его в неистовство. Забыты были все обещания Кирхнеру, он как сорвался с цепи. Вот-вот это исчадие ада улизнет у него из-под носа, ведь ясно, что после этого спектакля Кемпелен покинет Пруссию, и опять играть в догонялки. Какие там обязательства, какая неприкосновенность! Его уже не волновал ни шахматный автомат, ни шахматист в автомате. Кемпелен! Месть, только месть! Кровь за кровь - больше его ничто не устраивало.
Сразу же после отъезда Кирхнера в Берлин он ринулся в Сан-Суси. Он не видел циркачей, приехавших к Кемпелену, но видел уехавших. Он видел Иоганна с адъютантом, но попасть в кабинет, где происходила демонстрация, чтобы разоблачить заговорщиков, не было никакой возможности. Лукчесини тут был бессилен. Видел он и уезжавшего Иоганна. Этот щенок пусть пока погуляет, и до него дойдет очередь. Не ускользнул от его внимания и приезд Кирхнера в коммуну. Предатель! Он предал его, его! так беззаветно служившего Ордену! Больше ничто не могло его остановить.
Наблюдая за каретой Кемпелена, он был потрясен: в карету сели трое и без шахматного автомата. Он чуть не упустил из виду странную парочку - долговязого детину и маленького круглого пастора, входивших в двери коммуны. Антона он узнал, но при чем здесь пастор? Пастора нам только не хватало!.. Как, пастор сидел в автомате?!..
У Вишни, что называется, поехала крыша. Ринувшись во дворец, он узнал ошеломляющую новость: автомат продан Фридриху! Вишня помчался к Лукчесини, и тот помог ему стать дежурным офицером на сегодняшнюю ночь.
Ну что ж, дождемся ночи. И Вишня вдруг понял - наконец-то ему повезло.


552
Перед сном Фридрих решил еще раз посмотреть на свое приобретение. Какая-то неудовлетворенность и раздражение не давали ему покоя.
Почему Кемпелен так легко согласился на продажу автомата? Может, тут какой-нибудь подвох? Надо же, за два года этот мадьяр ни разу не прокололся! Никто ни разу не видел этого еврейчика. Он что ж, в ящике, что ли, его держал? И еще рассуждает о гражданских правах!
Со свечой в руках он входит в библиотеку и садится напротив Турка. Чтобы это «чудо света» осталось чудом, нужен первоклассный механик и хороший шахматист ростом с куклу. И как тут сохранить все в секрете? Знают двое - знает весь мир...
И все равно это будет автоматом Кемпелена, сменится только хозяин. Если же раскрыть тайну «машины», то за что же платить 5000 талеров?
Фридрих внимательно разглядывает фигуру Турка. Этому монстру место в кунсткамере, а не в королевском дворце. В неверном свете свечи ему показалось, что шевельнулась рука, повернулись глаза. Фридрих вздрогнул. Поднеся свечу к самому лицу фигуры, убедился, что все на месте. А ведь в этом ящике вполне может находиться карлик. Да мало ли кто может влезть в этот ящик? Устроил приключение на свою голову, старый болван. Воистину, человеческому тщеславию нет предела...
Попробовал сдвинуть верхнюю крышку. Не получилось. Где здесь кнопки, где здесь рычаги? Тайны механизмов были ему неведомы.
Фридрих успокоился. Он очень устал. День оказался очень длинным. Слишком напряженно он наблюдал за гостями, слишком много пришлось размышлять над непривычными вещами. Это же не письма разбирать...
А если этот Шварц или Кемпелен и шпионы - были, да все вышли.
Немного отдохнув, он кличет Ноймана.
- Вызови дежурного офицера и нескольких солдат. Пусть сейчас же отвезут автомат господину Кемпелену. И завтра чтобы его и его компании духу здесь не было. Пусть немедленно покинут Пруссию и отправляются на все четыре стороны.
Вот и настал час возмездия. Двое солдат под руководством дежурного офицера-Вишни водрузили автомат на телегу и потащили его в коммуну. Когда его внесли в коридор, Вишня отпустил солдат и сам повез к комнатам Кемпелена. У дверей маячил Дьюла. Вишня зыкнул, что королем велено передать автомат Кемпелену, и двинулся прямо на стражника. Тот попятился и задом уперся в запертую дверь. Из комнаты спросили, что случилось. «Привезли автомат», - ответил Дьюла. Янош приоткрыл дверь, и автомат, сметая все и вся на своем пути, прогрохотал в середину комнаты, а с ним и Вишня. Напротив двери стояли Кемпелен и Кирхнер.


553
«Ха-ха-ха! Вот так парочка!» - вскричал Вишня, выскакивая из-за Турка и размахивая пистолетом чуть ли не перед носом то одного, то другого. Он был невменяем. И это был последний сюрприз сегодняшнего дня.
- С кого начать, господа?
Пистолет выписывал зигзаги, восьмерки и другие удивительные фигуры.
В это время что-то щелкнуло, крышка сдвинулась, и Вишня повернулся к автомату.
- Черт! Черт!
В автомате сидел черт.
Вишня остолбенел. В голове неслось: то ли себя перекрестить, то ли черта. Мешал пистолет. Рука, как самостоятельная сущность, где-то на периферии выписывала невообразимые круги. Сам же он вперился глазами в черта и чуть не головой влез в ящик. Вдруг он широко раскрыл рот и рухнул на пол.
Вся эта сцена пронеслась стремительно, буквально за секунды. Вишня лежал, вытаращив свои водянистые глаза, с раскрытым ртом, бездыханный. Прямо в центре его «вишни» торчала черная игла.
Это был последний сюрприз. Для Вишни.
Ввалились циркачи.
Что же было между этими сюрпризами? А между ними, естественно, тоже сюрпризы.
Кемпелен вернулся с демонстрации без автомата. Вслед за ним вошли Антон и «пастор», который на глазах быстро худел, пока не приобрел свою привычную форму: маленькую хрупкую фигуру испуганного, но вполне мужественного Давида.
А в центре комнаты сидел связанный Кирхнер, уже без кляпа. Циркачи стояли с двух сторон как церберы. Кемпелен устал удивляться. День сюрпризов - так день сюрпризов. Но он еще не знал главного.
Встретились глазами. Кирхнер скосил глаз на веревки. Развяжите. Циркачи развязали. Тот обвел глазами присутствующих - убери, мол, их отсюда. Кемпелен дернул бровью - хочешь говорить, говори при всех. Придется идти ва-банк, - вздохнул Кирхнер.
- Циркачи украли куклу.
Кемпелен искоса взглянул на Малыша. Тот поднял брови и опустил глаза.
- В кукле было письмо.
Теперь поднял брови Кемпелен.
- Письма не оказалось ни в кукле, ни в суме этих (кивок вбок).
Малыш зыркнул на Кирхнера и прикусил губу.


554
- Значит, письмо у Иоганна, - закончил Кирхнер. - Письмо необходимо вернуть. А значит, надо срочно ехать в Берлин.
Кемпелену было ясно без объяснений, что это за письмо. Остальным тоже было понятно, что если срочно не вернуть, это письмо несет угрозу, возможно, им всем.
Так вот почему Иоганн был в таком состоянии. Бедный мальчик!
Антон кашлянул, как бы прочищая горло.
- Что случилось, Антон?
- Иоганн положил письмо в ящик с шахматами, который заперт в шахматном автомате, который купил Фридрих, - примерно так прозвучал ответ.
Ого! Вот это сюрприз так сюрприз!
Значит, теперь он стал действительно шпионом, и они с Кирхнером оказались в одной лодке.
Не сговариваясь, они встали и удалились в другую комнату, где остались наедине. Сев с двух сторон стола и нагнувшись друг к другу, два «мага и волшебника» уставились глаза в глаза. Так они сидели молча минут десять, пока наконец два интеллекта не слились в один могучий ум. Всё, задача была решена. Они одновременно встали и вышли к людям. Напряжение достигло пика. Кемпелен поднял руку и дал отмашку. Все вздохнули.
- Так. Два Колеса, сюда.
Кирхнер что-то писал на бумаге, которую, не глядя, ему пододвинул Кемпелен.
- Отдашь письмо Яну Хеесмерку. Он знает, как вызвать Бахуса. Здесь адрес. Сегодня вы уже там были. Карету не закладывать, верхом и околицей, чтобы ни на кого не нарваться. Как можно быстрее, - отрывисто говорил Кемпелен. - Как можно быстрее, - повторил он. - Слава богу, темнеет.
Через двадцать минут взмыленный Два Колеса и встрепанный Бахус стояли в комнате. Кирхнер делал какие-то приготовления для карлика. Кемпелен, расстелив лист бумаги, объяснял ему устройство автомата. Все кнопки, тайные и явные, для крышки, для ящика, все рычаги (осторожно!) на все возможные и невозможные случаи и случайности.
Позвал Жужу.
- Принеси черное шелковое платье Анны.
Оторвав юбку, в четыре руки соорудили нечто подобное скафандру из шелка, вдели в него карлика, смастерили обувку типа бахил. Кирхнер дал какие-то неясные дополнительные указания, и Бахус кивнул головой.


555
Кабинет и альков
Приватная библиотека, в которую можно попасть из королевского кабинета через узкий коридорчик. Крайняя круглая комната в восточном крыле замка


556
У циркачей шли свои приготовления. Пока Кемпелен бесцельно бродил неделю по парку Сан-Суси, он в деталях разглядел все архитектурные особенности королевского дворца. Сейчас он одновременно инструктировал и Бахуса, и циркачей: библиотека круглая, слева по фасаду на крыше скульптура как будто специально для веревочной петли, обувь должна быть мягкой, но не скользить по крыше и т.д. Тихо, очень тихо, рядом с библиотекой спальня и кабинет Фридриха...
К вечеру растеплело. Снежок превратился в грязную жижу, и это было на руку нашим героям. Стемнело. Два Колеса и Малыш с Бахусом на загривке как тени скользили по парку. Пришли. Поменялись ношей. Малыш закинул веревку с петлей, два Колеса с карликом на закорках пополз вверх. Всё, они на крыше. За ними вслед появился Малыш. Подобрали веревку. Главное - не шуметь. Они осторожно спустили Бахуса в трубу дымохода библиотечного камина и стали ждать, превратившись в слух. Веревка осталась висеть в камине.
Бахус, достигнув «дна», стряхнул со своего шелкового скафандра сажу, снял «бахилы» и в кромешной темноте, как по ниточке Ариадны, неслышно подошел к автомату. Но он не успел еще открыть ящик с шахматами, как услышал за дверью шаги и покряхтывание Фридриха. Мгновенно сдвинул крышку автомата, рыбкой нырнул в ящик и заперся. Он был очень способный ученик, да и школа Кирхнера не прошла даром. Когда вошел Фридрих со свечой, ничто не говорило о происшедшем в библиотеке.
Циркачи переглянулись, приподняли веревку и замерли...
Телега прогрохотала у них почти под ногами. Некоторое время спустя они очутились на земле. Веревка для этого им не понадобилась.
Что было дальше, нам уже известно. Так прошел этот длинный, длинный, длинный и безумный день сюрпризов. Но и ему, наконец, пришел конец.
ФИНИТА ЛЯ КОМЕДИЯ
Итак, ввалились циркачи. Огляделись. Выглянули в коридор. Заперли дверь. Взглянули на Вишню. Он? - Он. Перекрестились. Посмотрели на остолбеневшие замороженные лица, переглянулись и вдруг дурными голосами заорали: «Виват Бахусу! Виват Бахусу!» Два Колеса пошел на руках, хлопая ногами. Малыш, выдернув из ящика карлика, стал кружиться по комнате, подкидывая его к потолку, продолжая выкрикивать: «Виват Бахусу! Виват Бахусу!» И все постепенно задвигались, заулыбались, с людей сползла одурь последних минут. Все тиска¬


557
ли, мяли, подбрасывали Бахуса. Его чествовали как героя. Он и был им сегодня. Боже, как он был счастлив! Никогда раньше и никогда, конечно, в будущем он не будет таким счастливым. Он растворялся в объятиях дюжих мужиков, он летал как птица. Его скафандр давно валялся на полу, а он все летал и летал, и летал...
И циркачи были счастливы. Они выделывали в тесной комнате немыслимые фигуры, стояли друг на друге, на руках, на ногах и бог знает еще как. Все хлопали и кричали: «Браво, циркачи! Виват, Бахус! Браво, циркачи! Виват, Бахус!»
Вышла Анна, выглянули дети и тоже стояли и хлопали и тоже кричали: «Виват, Бахус! Браво, циркачи!» Анна взглянула на шелковый скафандр под ногами, на верхнюю часть платья на столе, потрогала за рукав. Выбросить? Или взять на память? Грустно улыбнулась и, взяв детей за плечи, вытолкала их из комнаты. Перед дальней дорогой надо хоть немного вздремнуть.
Не удержался и Давид и на шум вынырнул из своего тайного убежища. И тоже смеялся, и тоже хлопал. Кончилось его заточение. «Браво, циркачи! Виват, Бахус!»
Кемпелен и Кирхнер стояли рядом и тоже улыбались и хлопали. Они тоже были счастливы.
А Вишня лежал на полу и смотрел с ужасом на эту вакханалию.
Наконец угомонились. Кирхнер закрыл глаза Вишне, накрыл его покрывалом. Вот и кончились твои неудачи. Спи спокойно. Тебя уже отпели по всем церковным канонам и похоронили по-христиански. Ты ведь давно уже был сам своим двойником, так что не беспокойся об этом.
Начались сборы. Кирхнер отмывал от сажи и золы Бахуса, Ференц и Андраш запрягали кареты. Золтан заготавливал бутерброды в дорогу. Слуги начали выносить вещи, предусмотрительно упакованные по указанию Кемпелена. Циркачи успевали всем помогать, при этом не попадая никому под ноги. Все-таки отъезд даже в спокойное время сопровождается суетой, а тут, можно сказать, почти бегство.
Письмо перекочевало к Кирхнеру. Никому в голову не пришло в него заглянуть. Это - чужие дела.
Кемпелен с Антоном методично разбирали автомат. Все детали и детальки были тщательно рассортированы и упакованы. Фигура лежала отдельно, как поверженная статуя. Теперь уже автомат окончательно и бесповоротно должен исчезнуть из его жизни.
Так-то оно так, но все-таки ему еще придется сослужить последнюю службу.


558
И в пустой ящик положили Вишню, завернутого в покрывало. Теперь он сам стал тем большим секретом, который он так безуспешно пытался разоблачить.
Чистенький Бахус рассказывал свою эпопею в лицах, жестикулируя и кривляясь.
- Неужели ни разу не задел ни одного рычага? - удивился Кемпелен.
- Два раза, - пропищал Бахус. - Там же была темень, как у кита в желудке.
Кемпелен покачал головой. Да-а-а, сегодня Фортуна была на их стороне.
Первыми уезжали циркачи. Они везли Кирхнера и Бахуса, которым предстояло пересесть в Берлине в свою карету и вернуться в Потсдам. Кирхнер и Кемпелен прощались молча. Что ж, у каждого была своя дорога, и их пути вот так драматично пересеклись. Но в самый опасный момент для каждого из них два ума смогли слиться воедино и решить головоломку совместно. Теперь их пути расходились навсегда.
Циркачи же заберут Иоганна из гостиницы и отправятся в Дрезден на встречу с Пипсом. Уже недолго им было по дороге с Кемпеленом. А потом - тоже навсегда. Навсегда. Перелистывалась страница жизни. В суете это не осознавалось, еще по дороге, еще вместе...
Пустая комната, обрывки шелка, бумаги, ниток... Дьюла взял веник и все смел в кучу, завернув мусор в кулек. Как будто их здесь никогда не было. Прощай, Потсдам, прощай, Сан-Суси, прощай, Фридрих. Уф!
А что же Иоганн? Мы совсем о нем забыли, а ведь у него тоже был денек с сюрпризами. И он целый день был совсем один, ну совсем один.
Адъютант не стал провожать Иоганна. Видя его расстроенное лицо, похлопал по плечу:
- Не огорчайся так, дружище. Это потому, что ты не завтракал. Когда приедешь, позавтракай и заодно пообедай.
Посадил его в карету и махнул рукой кучеру, поезжай, мол.
Сначала Иоганн внутренне ликовал. Удалось! Он передал письмо Кемпелену! Потом огорчался, как же это он прозевал ловушку. Тут перед ним всплыли глаза Фридриха, и он вспомнил, что если бы не ловушка, он бы не пришел в себя и не нашел решения проблемы. Спасибо тебе, ловушка. Тут он и приехал в гостиницу.
У дверей стояла незнакомая карета.


559
В комнате было прибрано, кукла была в шкафу, циркачей не было. Иоганн спокойно, с чувством выполненного долга, спустился и плотно пообедал. Поднялся в номер. Где же циркачи? Скорее всего, в Потсдаме, ищут Кемпелена. Да, но они ведь уже возвращались в гостиницу, значит, нашли и предупредили. Время шло, Иоганн маялся. Спустился вниз. Всё так же у входа стояла чужая карета. Заглянул на конюшню. Циркачи утром уезжали верхом. Во дворе не было ни лошадей, ни кареты. Иоганн занервничал. Не могли же циркачи уехать без него? Да нет, они бы прихватили куклу. Зачем же тогда потребовалась карета? Он опять вышел на улицу. Чужая карета стояла у входа. Возница то сидел, нахохлившись, то ходил, хлопая себя по плечам, то уходил куда-то, вероятно, погреться. Он спросил у швейцара, чья это карета.
- Да вот привез он господина, который жил в бельэтаже. Тот сказал, жди, скоро вернусь и куда-то сгинул.
Тут Иоганн не на шутку забеспокоился. Письмо-то было в кукле, Кирхнер ведь не знает, что Иоганн его обнаружил и передал Кемпелену, значит, Кирхнер где-то здесь и ждет удобного случая, чтобы забрать письмо. А может, и Вишня здесь?
Иоганн почувствовал спазм внизу живота, как во дворце у Фридриха. Заперевшись в номере, он достал пистолет, обнаружив, что чемоданчик вскрыт. Тут уж он покрылся холодной испариной. Циркачи никогда не лазили по его вещам. Значит, Кирхнер уже был здесь и, не обнаружив письма в кукле, он ждет его, Иоганна. А может, и Вишня здесь?
Он был совсем один. Ни находчивых друзей, ни умного Кемпелена, ни мудрого Давида... На улице стемнело. Иоганну становилось все хуже и хуже. Он зажег все свечи, которые только можно было зажечь, отчего темнота за окном стало еще непроглядней. Ему вдруг стало ужасно себя жалко, он почувствовал себя маленьким брошенным мальчиком. Он и был еще мальчик, только большой. Не наберешься же школы жизни, сидя в ящике автомата, наберешься одной лишь шахматной школы. Только-только циркачи стали его вводить в большой мир, от которого так оберегал его Кемпелен.
Ночь вступала в свои права, а Иоганн совсем уже погрузился в пучину отчаяния. И вдруг - бац! - стало вокруг светло и свободно, и пропали все страхи, и он почувствовал, что он свободный! Свободный и самостоятельный человек, что он свободен поступать, как считает нужным, что скоро он будет в Италии, будет совершенствовать свое мастерство и станет если не Филидором, то не хуже Шах-Давида. Куда пропали все страхи? Второй раз за день на него снизошло озарение. Почему оно нисходит в момент самого глубокого отчаяния?


560
Озарение - штука короткая, как пришло, так и ушло. Но осталась лунная дорожка памяти о нем. Иоганн совсем успокоился. Циркачи не могли его бросить, они сами вызвались поехать ему на помощь. Он лег на кровать, улыбнулся и уснул. Во сне он летал, как в детстве, собирал цветы, ловил бабочек...
Его разбудило легкое потряхивание за плечи.
- Вставай, Иоганн. Уезжаем.
- Куда?
- В Дрезден.
- А Кемпелен?
- Он тоже пока в Дрезден, а потом домой, в Вену.
- А Кирхнер?
- Кирхнер с Бахусом вернутся в Потсдам.
- А Вишня?
- Вишня уже на небесах. Вернее, в аду. По дороге мы все тебе расскажем
Сборы были короткие. Закусили перед дорогой бутербродами, которые Золтан запихнул Малышу в карман.
Кирхнер не стал заходить к Иоганну. Всё равно объясняться некогда, да и ни к чему. Ему другие все объяснят. Нашел и разбудил возницу. Выехали они еще до приезда Кемпелена, их кареты встретились по дороге.
«Разошлись, как в море корабли», - подумал он.
Прощание с Пруссией. Александрплац


561
Когда Иоганн и Малыш покинули гостиницу, все экипажи были в сборе. Из кареты вышел Кемпелен, обнял Иоганна.
- Спасибо тебе, сынок.
И снова сел в карету. Ну что еще можно было сказать?
Три кареты покидали Берлин, покидали негостеприимную Пруссию. Вон отсюда, скорее вон!
Отъехав от Берлина на достаточное расстояние, кареты остановились. Пошел снежок, начинало светать. Пора было отделаться от тайного груза. Дьюла и Янош вытащили ящик и сдвинули верхнюю крышку.
И тут из ящика выползла черная мгла и стала стеной наступать на Кемпелена. Черная мгла ненависти все наступала и наступала. Вот она уже окружает его со всех сторон, он делает шаг назад, другой...
Циркачи, едва взглянув на Кемпелена, сделали страшные глаза слугам, мгновенно схватили куль с монахом-иезуитом в одежде прусского офицера и ломанулись в лес, не разбирая дороги. Они были настоящими физиономистами. У них была мгновенная реакция на публику, на стражников, на любую внешнюю ситуацию. Их тело раньше разума знало, что делать. И действительно, когда там в сальто или кульбите размышлять, какой мышце работать, чтобы не разбиться, чтобы до сантиметра попасть в нужную точку.
И хотя их не преследовал монах, и не мчался от собак заяц с гобелена, они сразу поняли, что у Вишни с Кемпеленом свои счеты. Для них-то Вишня был просто гнусным убийцей их товарищей. Иоганн не мог им рассказать, что Вишня преследует Кемпелена два года непрерывно, от самого дома, - он и сам того не знал. Кемпелен ведь не просвещал его, оберегая от лишнего стресса. Они не знали, что Вишня - иезуит, да им было все равно, католик он или протестант. Хоть Папа Римский. Он был убийца. А лицо Кемпелена им сказало: немедленно уберите эту тварь, она и с того света пытается дотянуться...
Хорошие ребята были эти циркачи.
Чуть замешкавшись, слуги бросились к карете, выхватили заступы и бросились по следам циркачей.
Черная мгла уходила в сторону леса вслед за людьми. Туда же мчался заяц. Он мчался, мчался... и вдруг остановился, оглянулся на Кемпелена, потряс ушами и растворился в воздухе. Стало легко дышать, да и рассвет входил в свои права. Циркачи вышли из леса с ветками можжевельника, насыпали легкого снежка и как следует натерли этой хвойной мочалкой дно и стенки ящика автомата. Чтобы духа этой мрази здесь не осталось!
Из леса вышли Дьюла и Янош. Из кареты выполз Иоганн. Все молчали.


562
- Замести следы.
Ну, следы скорее размели, чем замели, - снега было маловато.
- Финита ля комедия, - твердо сказал ни к кому не обращаясь Кемпелен, повернулся и сел в карету. Было ясно, что это он сказал самому себе. Игра окончена. Финиш.
И Анна поняла, что никогда больше, никогда-никогда Фаркаш не притронется к автомату. Даже Карой что-то понял.
Циркачи повернули Иоганна за плечи и тоже пошли к карете. Ну, а слуги водрузили ящик на свое место, и кавалькада тронулась в путь.
А что же Карой? Что делал Карой, пока взрослые занимались своими взрослыми делами? Зубрил латынь, французский, итальянский, немецкий, решал задачки и головоломки, иногда играл с Давидом или Терезой в шахматы. После ухода Иоганна у него не осталось товарища по играм.
Чем будет заниматься Карой, когда вернется домой? Зубрить латынь, французский, немецкий, итальянский, решать задачки и головоломки, читать книги, играть с Терезой в шахматы (может быть), одним словом - учиться, учиться и учиться.
До Дрездена ехали три дня. В эти три дня, вернее вечера, самым счастливым был Карой. Он отыгрывался и за прошлое, и за будущее. Он ходил колесом, стоял на руках и на голове, на плечах у циркачей и на их головах... Они учили его акробатике, играли с ним и сами веселились как дети. Циркачи учили его фокусам и всяким проказам. Труппа Пипса была маленькой, и Малыш и Два Колеса нередко выступали не только как атлеты-акробаты, но и как клоуны, и как фокусники. Фокусы любят все, от мала до велика, от кухарки до королевы. Кемпелен тоже не прочь был показать фокус. Он с циркачами вел счет, кто больше разгадает секретов. Циркачи знали больше фокусов, Кемпелен чаще разгадывал.
Так прошли эти дорожные три дня. Утром ехали, днем отдыхали, вечером развлекались. И вот уже Дрезден. Последний вечер. Иоганн, Малыш и Два Колеса, не сговариваясь, решили не ехать сразу к Пипсу, а провести его с семьей Кемпелена. Три дня это была и их семья.
Наступило утро четвертого дня, дня расставания, расставания навсегда. Кареты были готовы к отъезду. Все молчали.
- Друзья познаются в беде, - сказал Кемпелен и замолчал. - В беде, - повторил он. - Большое счастье встретить таких бесстрашных друзей. Вы были великолепны. - Помолчал. - Я желаю вам удачи, ребята, в вашем замечательном ремесле, вы настоящие артисты на сцене и в жизни. Вас всегда будет любить публика, вы настоящие мастера своего дела и


563
вы добры к людям. Вас всегда и везде будут любить. Спасибо вам за все. Вы были великолепны.
А Иоганн, я знаю, станет выдающимся шахматным мастером. Главное, никогда не теряться в трудных обстоятельствах, всегда найдется выход, если хорошо подумать. Ты спас нашу семью дважды от большой беды. Спасибо тебе, сынок. Ты и твои товарищи сделали то, на что решится не каждый близкий человек. Вы рисковали не меньше нас, может, даже больше. Этот человек был смертельно опасен. Он был для всех смертельно опасен.
Циркачи смущенно молчали, молчал и Иоганн.
И тут все начала обниматься. Анна, обнимая Иоганна, шепнула: «Ты всегда был мне как сын, и всегда будешь им».
Тереза и Иоганн молча смотрели друг на друга, взявшись за руки. Тереза поцеловала Иоганна в щеку и прошептала: «Прощай, Иоганн».- «Прощай, Тереза».
Давид пожимал руки Иоганну и говорил, говорил, говорил... О чем говорил - неважно. О любви, наверное, говорил.
Карой по очереди вис на циркачах и Иоганне, крепко к ним прижимаясь. Он прощался с лучшими друзьями по играм и забавам. Никогда у него не будет больше таких друзей.
Жужа стояла поодаль, улыбалась и смахивала слезу. Какие замечательные парни!
Мужики обнимались, хлопали друг друга по спинам, по плечам, по рукам.
- Прощайте, прощайте, прощайте!
Кемпелен пошел к карете, все потянулись за ним. Андраш и Ференц еще раз помахали оставшейся троице и тронули лошадей. Два Колеса вскочил на плечи Малыша и все трое стали махать платками вслед уезжавшим каретам. Вот они уже скрылись за поворотом, а те все махали и махали. Два циркача вместе, Иоганн отдельно. Скоро, уже скоро и их дороги разойдутся.
Пипс и компания потянулись на юг. На деньги, которые Кемпелен буквально всучил Малышу, хотя тот и отнекивался как мог, .им удалось без проблем добраться до Триеста, где их пути и разошлись. Иоганн отправится в Италию пытать счастья, а циркачи останутся в Триесте, занимаясь своим ремеслом.
Кареты мерно катили по дороге.
«Туки-туки, туки-туки», - стучали копыта лошадей. Кемпелен улыбался. Конец - всему делу венец. Сколько радости и счастья принес этот


564
конец! Два года он был коллегой циркачей по цеху, фокусник-иллюзионист. И какой бурный фейерверк устроили циркачи в финале. Вот это аплодисменты, вот это точка!
Кемпелен перелистывал страницы своего странного и временами страшного путешествия. С чего все началось? Да с детского любопытства и прихоти Марии Терезии! Ну, сделал он для нее игрушку, ну, поиграли и остановились. Так нет же, объявился русский принц, и пошло-поехало. Вот он, придворный советник, образованный человек - ведь не циркач же он! - механик, изобретатель, прошел горнило шарлатана и обманщика. Какая память о нем останется? Неужели только о «чудо-автомате»? Кто-нибудь помнит, что он не только артист цирка?
А все-таки идея была замечательная. Скольким он заморочил голову! Думайте, господа ученые, думайте, задал я вам задачку, продолжайте свои изыскания. Может, когда-нибудь действительно создадите играющий автомат?
Простив свое детище за все неприятности, принесенные своему создателю, он слегка задремал.
Туки-туки, туки-туки, фокус-покус, фокус-покус...
Закружились созвучия и рифмы, строчки и строфы. Давненько он не баловался стихами...
Фокус-покус, фокус-покус, фокус-покус...
Они успели вернуться в Вену к Рождеству. Жизнь вошла в прежнюю колею. А если и не в прежнюю, то все равно в колею.
И только иногда:
- Неужели это было с нами?
- Неужели с нами могло быть такое?
Фокус-покус, фокус-покус, фокус-покус...
Чем же детище-то виновато?


ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ
Буда
ДОМА
Отзвенели бокалы, отшумели радостные встречи, отзвучали тысячи вопросов друзей, соседей, родственников, знакомых. Что там? Как там? Какие они? Что едят и пьют? Как одеваются? Рассказать было о чем и о ком: Мария Антуанетта и Версаль с Трианоном, Филидор и опера, Франклин и шахматы, Фридрих и Сан-Суси, Дрезден и галерея, Лондон, Биг-Бен и Тауэр, Лейпциг и ярмарка... Что ели, что пили, что носили... Особенно все восхищались механическими игрушками Вокансона. Но иногда вопросы касались и автомата: что, ни разу не сломался? Всё ли время выигрывал? Неужели никто не пытался раскрыть тайну устройства?
Обычно Кемпелен рассказывал, как кто-то на представлении кинул табак в раскрытые дверцы, и все - и игрок, и первые ряды зала стали чихать, будто началась эпидемия. Все смеялись, и Кемпелен тоже смеялся.
Слегка отдышавшись от праздничной суеты, Кемпелен предстал пред светлы очи императора.
- Ну что, господин Кемпелен, людей посмотрели и себя показали?


566
Кемпелен вежливо склонил голову. Усадив гостя напротив себя, Иосиф стал задавать вопросы, смысл которых был примерно таков: «Ладно ль за морем иль худо и какое в свете чудо?»
При рассказе о встрече с Марией Антуанеттой, с чего начал Кемпелен, Иосиф хмурился, бормотал: «Ах, сестренка, сестренка...», нервно барабанил пальцами по столу (как Филидор - мелькнуло в голове Кемпелена). Он предчувствовал большие неприятности. Задолго до этого часа, еще при жизни Марии Терезии, Иосиф посетил Францию и оставил для сестры подробную «инструкцию» в виде вопросов, де так ли она себя ведет, как подобает королеве? В этой бумаге были такие слова: «Я трепещу за тебя, ибо продолжаться так далее не может, революция будет жестокой, если вы ее не подготовите». Как покажет будущее, эти слова оказались пророческими.
О кабинете Вокансона Иосиф слушал вполуха, все еще думая о сестре, и не слишком обратил внимание на намек Кемпелена о других возможностях мастера, направленных на практическую пользу для людей.
Дальше пошло гладко: Филидор, Франклин, Дрезденская галерея, Лейпцигская ярмарка. Иосиф что-то спрашивал, кивал головой и с интересом разглядывал сидящего перед ним человека. Императору тоже было неизвестно: автомат - фокус или действительно машина? Если фокус, то двойной: тайну управления так никто и не разгадал, и человека, если он там сидел, никто не видел (Иосиф следил за прессой). Ай да мадьяр!
Рассказывая о встрече с Фридрихом, Кемпелен убедился, что императору прекрасно известно физическое состояние короля. Значит, просто хотел похвастаться, отметил он про себя. Ну да, паны дерутся, а у холопов чубы трещат.
То, что было «за морем», Кемпелен оставил напоследок, чтобы его основная мысль не затерялась в общем разговоре. Стараясь не слишком нажимать, он скупо, но очень выпукло обрисовал достижения Англии и почти вскользь сказал, что по дороге у него появились некоторые свежие идейки, которые хотелось бы воплотить в жизнь.
Иосиф и Кемпелен смотрят друг другу в глаза.
Повисла пауза.
- Хорошо, - вздохнул Иосиф, - даю год на воплощение ваших «идеек», - сыронизировал он, - но, независимо от результатов, через год приступите к своим новым обязанностям. Ваши таланты руководителя и администратора нам необходимы. Вас ждет место председателя Венгерско-Трансильванской придворной канцелярии и советника совместной горной ассоциации.
Это была очень высокая должность. Иосиф комплиментом подчеркнул свое благоволение Кемпелену. Тот склонил голову и поблагодарил


567
за оказанную честь, сознавая, что уже тогда-то он никогда не вернется к своим изобретениям. Еще он поблагодарил за отсрочку и возможность в течение года заниматься своими «идейками».
Оба засмеялись.
- Завтра можете получить 3000 флоринов, положенные для вас Марией Терезией.
ПОСЛЕДНЯЯ «ПРОБА ПЕРА»
Получив годовую отсрочку, Кемпелен с жаром принялся материали- зовывать свои «идейки» в паровую машину оригинальной конструкции. Дорога домой была неблизкой, постепенно драматизм последних событий потускнел и острота расставания смягчилась. Мысли Кемпелена устремились к новым берегам. Различные идеи рождались у него в голове: легковесные, как сквозь сито, просеивались на тряской дороге, а полновесные, как при ручной промывке золота, застревали в памяти. Такого «золота» за дорогу набралось немало.
Работал Кемпелен в Прессбурге, в своей мастерской. Можно сказать, он там жил. Друзья к нему заходили или заезжали. Он же наведывался в Вену или еще куда, чтобы раздобыть недостающие материалы.
Самым близким его другом был Игнац Борн. Чех по происхождению, он был выдающимся ученым и просветителем своего времени. Круг интересов его был поистине безграничен: горное дело, минералогия, палеонтология, петрография, химия и малакология (наука о моллюсках)
и еще многие другие науки помимо перечисленных. Он прекрасно знал латынь и современные ему европейские языки. В 1771 году был выбран иностранным членом Шведской Королевской Академии наук, был почетным членом других европейских академий, ас 1776 года являлся членом президиума Российской академии.
У Кемпелена с Борном было много общих интересов как в технике, так и в науке. Но больше всего их радовало простое общение, когда они, сидя с бокалом вина, слегка подтру- Игнац Эдлер фон Борн (1742-1791) нивали друг над другом.


568
Род Кемпеленов, выходцев из Ирландии, появился в Братиславе (тогда Пожоне - центре Венгрии) в середине XVII столетия. Эти годы совпадают со временем победного шествия Кромвеля. Он неплохо «погулял», выжигая огнем и мечом ирландскую крамолу, а заодно города и веси, не щадя ни женщин, ни детей. Были отобраны в пользу англичан почти все земли, а оставшееся население согнали в бесплодные земли, обрекая на голод и болезни.
Кемпелен никогда не вступал по этому поводу ни в какие дискуссии и вообще держался от политики подальше. Все свои таланты он отдал на пользу той страны, которая приютила их род, и все усилия направил на улучшение условий человеческой жизни. Отец, отправляя его в «большое плаванье», напутствовал: «Ты должен очень много знать и очень мало говорить, быть дипломатичным, но не угодливым, не должен вступать ни в какие тайные или явные общества или партии. Время переменчиво, а мы не зайцы, чтобы бегать по всей Европе. Работу, которую тебе будут поручать, в чем бы она ни состояла, ты должен выполнять по мере своих способностей, то есть лучше всех. Ты несешь ответственность за будущее Кемпеленов».
Кемпелен с удивлением замечал, что, не прилагая никаких усилий, он именно так и двигался по жизни.
Плавая в безбрежном море звуков человеческой речи, Кемпелен выныривал с фонемой в зубах и описательно фиксировал ее на бумаге, как фиксируют бабочку, насаживая ее на булавку. Фонетика - конкретика. Все свои теоретические замыслы и разработки он старался довести до материального воплощения. Говорящая машина была не просто игрушкой для демонстрации публике. Кемпелен надеялся, что с ее помощью можно будет исправлять дефекты артикуляции и что его книга и говорящая машина помогут при обучении глухонемых и слабослышащих.
КОЛЕЯ
Незаметно пролетел год, и Кемпелен приступил к своим служебным обязанностям. Отныне он стал только умелым администратором, не имея


569
ни малейшей возможности применить свои инженерные способности. И покатилась служба: сегодня так же, как вчера, а завтра так же, как сегодня. Дни, конечно, были разные, а вот колея одна. Семья переехала в Вену.
Сначала Кемпелен внимательно ознакомился по бумагам со всем кругом вопросов, которые касались добычи руды, угля и других минералов, ну а потом, естественно, отправился знакомиться с положением дел на местах. Он колесил по дорогам Венгрии, Австрии, Румынии, заглядывал во все уголки, где происходило хоть какое-то ковыряние земли, записывая все наблюдения в тетради и отдавая распоряжения: установить блок, двойной блок, ворот, рычаг, водяное колесо, заменить гнилую сваю, человеческую тягловую силу лошадиной... и так далее, и тому подобное.
Иосиф II с самого начала своего правления, мотаясь по всем закоулкам империи и закрывая один монастырь за другим под видом их бесполезности для сирых и убогих, преследовал еще одну цель, вероятно, самую главную: он пытался искоренить инквизицию, которая гнездилась в монастырях. Особенно много инквизиторов и их помощников поставляли доминиканцы и францисканцы, но и другие тоже не оставались в стороне. Одним из результатов этой деятельности была перестройка кармелитского монастыря в театр, что и осуществил Кемпелен.
По делам службы Кемпелену часто приходилось бывать в Буде. Там он близко сошелся с Ференцем Казинци - поэтом, писателем, переводчиком и просветителем. С 1786 года Казинци служил инспектором национальных школ по Кошицкому району, там же в Кошице был поставлен «Гамлет» на венгерском языке в его переводе.
Ференц много работал над расширением возможностей литературного венгерского языка, частично за счет древних источников и народного языка, частично за счет ввода иностранных слов и неологизмов. Казинци был первым издателем и редактором литературно-общественных журналов «Венгерский музей» и «Орфей», перевел на венгерский Гельвеция, Руссо, Вольтера, Шекспира, Мольера, Шиллера и многих других авторов, приобщая таким образом венгров к Ференц Казицни (1759-1831) общеевропейской культуре.


570
Книга Ракница «Шахматный Иозеф Фридрих барон фон Ракниц автомат барона фон Кемпелена».
Посвящена Карлу Теодору фо?1 Далъбергу.
В 1789 году в Лейпциге и Дрездене была издана книжка барона Ракница «Шахматный автомат господина Кемпелена». Версия барона ничем не отличалась от гипотезы профессора Иоганна Лоренца Бэкмана («Гипотетическое объяснение знаменитого шахматного игрока господина фон Кемпелена», «Журнал для просвещения», Кельн, 1785 год). С ходом рассуждений Ракница мы уже знакомы. Повторим, поскольку именно они ставятся ему в заслугу По его мнению, на тыльной стороне доски под каждым из 64-х полей находились ячейки, разделенные перегородками и застекленные снизу. Там в свободном падении размещались стальные иголки с нанизанными на них кружочками из белой бумаги (чтобы были заметнее). В шахматные фигуры были заключены магниты. Фигура, стоявшая на определенном поле, притягивала к себе соответствующую иголку сквозь тонкую поверхность доски. Когда фигуру приподнимали, иголка свободно падала на дно ячейки. Фигура, поставленная на другое поле, притягивала уже другую иголку. Таким образом человек видел «танцы» белых бумажек и мог контролировать любое изменение на доске автомата. Что он и делал, повторяя ходы на миниатюрных, или как теперь говорят, карманных шахматах, которые находились при нем.


571
Если верить рисунку из книги Ракница, оператор автомата должен быть карликом. Ведь длина сундука не превышала 1 м 30 см
Кроме иголок есть еще варианты с нитками и подвешенными на них металлическими шариками, а также медной пружинкой с металлическим грузом. Но долго бы выдержала мягкая медь постоянно висящий на ней груз, пока не вытянулась в прямой волосок?
НОВЫЕ ВРЕМЕНА
Фаркаш почти не бывал дома. Он старался как можно меньше появляться в своей конторе и все колесил и колесил по разработкам. Дело это не председателя и не советника, но недовольных не было - он выполнял работу за десяток ревизоров. Им, правда, тоже хватало работки: их отчеты не должны были очень уж сильно отличаться от кемпеленовских записей.
Семья жила в Вене, он же чаще был в Буде. Отсюда ближе до «полевых» работ.
Вольфганг фон Кемпелен, председатель Венгерско-Трансильванской придворной канцелярии, советник объединенной (ранее было совместной) горной ассоциации, вел все более и более замкнутый образ жизни. Он почти не принимал гостей, сам ни к кому не ходил, но продолжал посещать спектакли и концерты, читал иностранную прессу, был в курсе всех европейских событий. Он занимал очень высокую должность, и кругозор его должен быть очень широк («чтобы не попасть впросак»). Все


572
технические новинки Англии, все политические перипетии во Франции, все, что происходит в обширной империи Габсбургов, - ничто не ускользало от его внимания. («Ты должен очень много знать и очень мало говорить».) Он содрогнулся от сообщения о казни французской королевской четы, сначала Людовика XVI, потом Марии Антуанетты.
Кемпелен молчал, не высказывая ни единого своего мнения по поводу происходящих событий. Он «тянул лямку». Завет отца: «Ты ответственен за судьбу Кемпеленов» и «Мы не зайцы, чтобы бегать по всей Европе» стал его главным мерилом. Подрастал Карой, он должен вписаться в новую жизнь.
Вследствие ли возраста (ему исполнилось 62 года) или по каким другим причинам («попал под подозрение»), в 1796 году Кемпелен был отправлен в отставку. Он лишился субсидии, предоставленной ему Марией Терезией, и его пенсии хватало только на содержание семьи и
В музее Хайнца Никсдорфа в Падерборне, крупнейшем в мире музее компьютеров, в 2004 году был продемонстрирован современный вариант шахматного автомата без использования электроники и электричества. Демонстрация была приурочена к 200-летию смерти Кемпелена и 150-летию «смерти» его шахматного автомата


573
свои личные нужды. Без финансовой поддержки, в которой ему было отказано, ни о каких технических экспериментах не могло быть и речи, да и без всяких экспериментов финансовое благополучие с годами, естественно, потихоньку таяло. У него была уйма свободного времени, но... «время, которое мы имеем, - это деньги, которых мы не имеем». Его мечтам о механизации и модернизации горнорудного дела не суждено было сбыться.
Ведутся ли войны, бушует ли революция, торжествует ли тирания - представление должно продолжаться. В 1801 году в Париже писатели Марселье и Шаре поставили водевиль «Игрок в шахматы».
И пошло-поехало...
Идея шахматного автомата, выпорхнув из фантазии Кемпелена, отправилась в собственное виртуальное путешествие. Она пленяла как ученых, так и художников. Автомат стал героем, или, вернее, атрибутом сюжетов в самых различных жанрах: романах, водевилях, кинофильмах. В чреве Турка в разные времена прятались то карлик, то беглый, то поль-
СКИЙ революционер, а то и сам Кемпелен, которого к тому же в нем смертельно ранили.
К чему привел интерес ученых, нам известно: шахматные программы по силе превзошли гроссмейстеров, фантастические рассказы на эту тему сблизились с реальностью. Правда, человеческие шахматы, к счастью, оказались более живучими, нежели предполагали фантасты.
26 марта 1804 года Кемпелен ушел из жизни. Прощайте, прощайте, господин Кемпелен. Земля будет о вас помнить.


Через несколько дней после смерти Кемпелена его приятель Карой Унгер написал в в одной из газет:
«В настоящее время владельцем автомата является сын Кемпелена Карой, придворный референт; он, по-видимому, продаст его, дабы сделать этот удивительный механизм достоянием публики, хотя покойный называл его просто механической игрушкой».
И действительно, в один прекрасный день к Карою Кемпелену явился человек, назвавшийся Иоганном Мельцелем. Это был обаятельный, довольно еще молодой мужчина, уже известный в Вене механик, конструирующий различные механические музыкальные инструменты. Он старался убедить Кароя в том, что он, Мельцель, будет самым лучшим хозяином для автомата и чтобы тот продал ему турка.
Исполняя наказ отца, Карой постарался узнать как можно больше о механиках Вены, и это имя было ему знакомо. Мельцель был не просто механиком, но выдающимся механиком своего времени.
Карой согласился.
Иоганн Непомук Мельцель (1772-1838) - выдающийся немецкий механик, а также пианист и педагог, сконструировал механический орган «пангармонион», который имитировал звучание всех инструментов военного оркестра. Пангармонион воспроизводил популярные произведения Луиджи Керубини, Йозефа Гайдна и оратории Генделя. Специально для пангармониона писали Керубини, Бетховен и Мошелес.
Помимо этого Мельцель изобрел метроном (от греческого metro - мера и nomos - закон), который точно отстукивает темп в музыке. За него он получил патент в Париже в 1 816 году. Он так и называется «метроном Мельцеля», им пользуются музыканты и в наши дни для определения темпа произведения.


575
В блокадном Ленинграде, когда не было сообщений или передач по радио, все время, как биение сердца, в эфире стучал метроном. Медленно (50 ударов в минуту) - можно жить спокойно, быстро (150 ударов) - воздушная тревога, опять медленно - отбой.
Карой Унгер писал позже: «Мы знаем, что Кемпелен в старости обеднел. Но продажа была совершена не из материальных соображений, поскольку деньги, полученные за продажу, были использованы в благотворительных целях!»
6 февраля 1806 года Карой Кемпелен направил документы о вкладе этих денег в благотворительное общество, в котором он предложил принять для бедных всю сумму, вырученную от продажи.
Придворный совет общества с благодарностью принял это благородное решение и разрешил Карою Кемпелену проконтролировать, кто получит деньги.
Это было последнее, что мог сделать Кемпелен для людей на земле.
Бронзовый бюст Кемпелена в Государственной библиотеке в Будапеште


Иоганн Альгайер, выдающийся венский шахматист, маялся бездельем, валялся на кровати и, что называется, плевал в потолок, когда раздался стук в дверь. Спустив ноги на пол, крикнул: «Войдите!» Вошел приятный человек средних лет.
- Вы Иоганн Альгайер? Я Мельцель, придворный механик и владелец шахматного автомата.
Иоганн вздрогнул и насупился. Прошло 25 лет со дня последней его встречи с Кемпеленом, и никто - никто! - не мог знать о его связи с автоматом.
- Наполеон Буонапарт пожелал развлечься и сыграть партию в шахматы с автоматом.
Ах, развлечься! Иоганн смотрел сквозь Мельцеля невидящими глазами, пока тот разливался соловьем и убеждал его в патриотизме. Перед его глазами пронеслись давно забытые лица и вдруг всплыли глаза Фридриха. Ах, развлечься? Мало Наполеону развлечений на полях сражений, он решил развлечься с автоматом. Что ж, развлечемся. И, собрав глаза в фокус, не дожидаясь конца тирады Мельцеля, кивнул:
- Я согласен.
Мельцель даже поперхнулся.
- Когда начнем?
- Хоть сейчас. Я свободен.
Иоганн, к удивлению Мельцеля, очень быстро освоил все премудрости управления автоматом, и через несколько дней они были готовы к встрече с императором.
...Фридрих II был свободен от всяких предрассудков, однако часто любил отыскивать тайный смысл в сновидениях. Он не раз рассказывал своим приближенным сон, который видел в ночь на 15 августа 1769 года.


577
- Мне снилось, - говорил он, - что на западе восходит яркая звезда и растет неимоверно по мере своего возвышения над горизонтом; наконец, она стала спускаться над землей и покрыла ее ослепительными лучами...
В эту ночь родился Наполеон, а вслед за ним - замысел шахматного автомата. Родившиеся под одной звездой творенье божье и творенье человека ровно через 40 лет встретились в Шенбруннском дворце.
О встрече Наполеона с автоматом существует несколько версий. Вот одна из них.
В какой-то момент игры Наполеон решил сбить автомат с толку и сделал невозможный ход. Турок вернул фигуру на место. Наполеон повторил ошибку. Турок снова ее исправил. Когда же император в третий раз нарушил правила, Турок «вспылил» и сбросил фигуру с доски. Наполеон был очень доволен тем, что сумел вывести из равновесия механического (как он полагал) партнера.
Игра продолжалась недолго. Наполеон выступал белыми, но это ему не помогло. Творение австрийского механика проявило опасный патриотизм. Французский император капитулировал, пока еще на шахматных полях...
Наполеон играет с шахматным автоматом. Рисунок Антонио Унеховского (1903-1976)


ПРИЛОЖЕНИЯ
ПОСЛЕ КЕМПЕЛЕНА Документальный очерк
5 июля 1854 года в Филадельфийском музее Соединенных Штатов Америки вспыхнул пожар. Огонь беспощадно уничтожал экспонаты. Вот он подполз к фигуре турка, склоненной над шахматной доской. Лицо куклы стало оплывать, на шахматные фигурки, словно слезы, закапал расплавленный воск. А когда пламя коснулось экзотических одежд турка, он как-то странно откинулся назад и слился с бушующим морем огня и пепла. Так закончил свою жизнь знаменитый шахматный автомат Кемпелена, в XVIII и XIX веках поражавший воображение народов Старого и Нового Света...
Общий вид шахматного автомата Кемпелена


579
ТУРЕЦКИЙ МАРШ
Кемпелен умер в 1804 году, унеся с собой тайну О чудесном автомате стали уже забывать, как вдруг он объявился снова.
Вообще, время для шахматных баталий было неподходящее. На полях Европы бушевали Наполеоновские войны. Особенно страдала Австрия, дважды французские солдаты топтали ее земли. Весной 1809 года пала Вена, и Наполеон расположился в Шенбруннском дворце. Мирные переговоры затягивались, император томился от вынужденного безделья и иногда позволял себе маленькие развлечения. Однажды он пожелал сыграть со знаменитым шахматным автоматом, о котором был наслышан в дни своей молодости.
Встреча произошла в знакомом для турка Шенбруннском дворце, только место рядом с ним занимал теперь не Кемпелен, а другой австрийский механик - Иоганн Непомук Мельцель. Уроженец баварского города Регенсбурга, он приехал в Вену в 1792 году двадцатилетним молодым человеком. Вначале давал уроки музыки, но вскоре обратил на себя внимание незаурядными техническими способностями и в 1808 году получил должность придворного механика.
Как и Кемпелен, Мельцель был прирожденным изобретателем, но специализировался главным образом на механических музыкальных инструментах. Он сконструировал «пангармонион» - подобие механического оркестра, имитирующего звуки различных инструментов - флейты, трубы, барабана, цимбал. Такое сочетание называлось тогда
«турецкой музыкой». Когда же изобретатель добавил звучание кларнетов, скрипки, виолончели, агрегат мог исполнять уже сложные симфонические произведения. Увертюра «Победа Веллингтона при Виттории» была написана Бетховеном специально для мельцелевского «пангармониона». Значит, механический оркестр не был игрушкой, раз такой требовательный композитор связал с ним свое имя.
Были у Мельцеля и другие изобретения, но самым известным стал метроном, патент на который он получил в Париже в 1816 году. Еще совсем недавно на нотах для обозна-
Иоганн Непомук Мельцель чения темпа музыкального произве¬


580
дения ставились буквы «М.М.», что расшифровывалось как «Метроном Мельцеля».
Неизвестно, был ли Мельцель знаком с Кемпеленом лично, но такая возможность не исключена. Во всяком случае, «турецкая тайна» была ему известна - вскоре после смерти Кемпелена он купил шахматный автомат у его сына и некоторое время демонстрировал в разных городах.
Наполеон - Автомат
1.е4 е5 2.#f3 ®с6 ЗЛсА &f6 4.^е2 Ас5 5.аЗ d6 6.0-0 Ag4 7.#d3 ^h5 8.h3 JLxe2 9.®xe2 £>f4 i0.#el £>d4 ИЛЪЗ
ll...^xh3+ 12.ФИ2 #h4, и черные выиграли.
Некоторые исследователи подвергают сомнению сам факт этой встречи. И хотя бесспорными свидетельствами история не располагает, косвенные доказательства все же имеются. Во-первых, сам Мельцель впоследствии неизменно рекламировал турка как игрока, одержавшего победу над «самим Наполеоном». Во-вторых, вряд ли можно считать простым совпадением, что в том же 1809 году пасынок французского императора вице-король Италии Эжен Богарне заинтересовался автоматом и предложил за него Мельцелю 30 тысяч франков. Сделка состоялась, и турок на целых десять лет исчез с шахматного горизонта.
Тем временем в мире произошли великие перемены. Наполеон потерпел сокрушительное поражение в России, а затем и при Ватерлоо. Богарне бежал из Италии к своему тестю королю Баварии Максимилиану. И тогда на горизонте снова появился Мельцель, воспоминание о шахматном автомате не давало ему покоя.


581
Второе десятилетие XIX века изменило расстановку шахматных сил на европейском континенте. Центр шахматной мысли переместился в Англию. Филидора уже не было в живых, Дешапель сходил со сцены, и французские мастера начали терять свое ведущее положение, хотя признаваться в этом не хотели. Традиционное соперничество между двумя странами, разделенными Ла-Маншем, стало особенно острым.
Такой опытный делец, как Мельцель, не мог этого не заметить. Бывая в Париже и Лондоне, он чувствовал возросший интерес к древней игре в обеих европейских столицах и решил этим воспользоваться. Немаловажную роль сыграло знакомство с сильнейшим английским мастером Уильямом Льюисом. Вероятно, Льюис дал согласие на участие в шахматной авантюре еще до того, как Мельцель пустился на поиски проданного турка.
Впрочем, долго искать пропажу не пришлось, адрес был известен, и в 1817 году Мельцель приехал в Мюнхен. Богарне запросил за турка прежнюю цену - 30 тысяч франков. У Мельцеля таких денег не оказалось, но экс-король согласился на рассрочку. После десяти лет затворничества турок снова начал полную опасностей кочевую жизнь.
В этот период Мельцель создает свой знаменитый «театр автоматов», включив в программу еще три замечательных зрелища - механического трубача, диораму «Пожар Москвы 1812 года» и канатных плясунов.
Трубач немецкого механика Иоганна Кауфмана был ростом со взрослого человека, одет в форму французских уланов, исполнял австрийские и французские кавалерийские сигналы, а также различные марши
и пьесы. Звучание имитировалось так искусно, что автомат по чистоте тонов и четкости исполнения превосходил многих живых трубачей. Такие известные в то время композиторы, как Иоганн Дюссек, Игнац Плейель и Йозеф Вайгль специально для него сочиняли марши и аллегро. Трубач выступал в сопровождении фортепиано. Аккомпанировал сам .Мельцель.
Движущаяся диорама «Пожар Москвы» была, по отзывам современников, уникальным спектаклем. Мельцелю удалось соединить искусство дизайна, механики, шумовых и
Афиша выступления Мельцеля световых эффектов. Зрители как бы
в Англии находились на приподнятой плат-


582
форме, перед ними расстилалась панорама Москвы в тот момент, когда французские войска вступали в город, а жители поспешно его покидали. Действие разворачивалось по законам драматургии. Начинались пожары. Возрастала суматоха. Захватчики рвались вперед. Слышалась стрельба, военные сигналы. Рушились здания. Стоял невообразимый грохот. Наконец, вся Москва превращалась в пылающий костер, и представление заканчивалось.
Вершиной технического мастерства были канатные плясуны тирольского механика Христиана Чумгаля. Куклы высотой 50 сантиметров танцевали, кувыркались, смеялись и рыдали. Мельцель считал их самыми совершенными механизмами, которые когда-либо встречал. Даже такой строгий эксперт, как Эдгар По, с восторгом напишет о них в своем очерке о шахматном автомате: «Канатные плясуны совершенно неподражаемы. Когда смеется клоун, то его губы, глаза, брови, веки, по существу, все лицо, насыщены естественными эмоциями. Каждый жест клоуна и его партнера столь легок и безыскусствен, что только малые размеры фигурок и показ их зрителям перед пляской на канате в состоянии убедить публику, что эти деревянные автоматы - не живые существа...» Любопытно, что в таких же восторженных тонах отзывалась о «самодвигах» Чумгаля петербургская газета «Северная пчела», когда в 1836 году он приезжал в Россию.
Но, конечно, ничто не могло сравниться с шахматным автоматом. Ведь турок не просто передвигал фигуры на шахматной доске, он делал это осмысленно и тем самым ставил себя на несколько голов выше всех сложнейших механических устройств. А поскольку спрятанного игрока обнаружить не удавалось, изумлению зрителей не было предела. Нужно учитывать и психологический настрой зрителей на представлениях Мельцеля. Он не выпускал турка в одиночку, а ставил его последним номером своей программы, после того как публика убеждалась в безупречном мастерстве венского механика и находилась под впечатлением других андроидов, демонстрировавших его искусство. Отказался он и от «главного секрета», напоминавшего реквизит фокусника. Двусмысленная формула Кемпелена, называвшего шахматный автомат «пустячком, чудесные свойства которого основаны на смелости первоначальной идеи и удачном выборе средств создания иллюзии», теперь была Мельцелю не нужна. Напротив, шахматный автомат выдавался за торжество чистой механики. По той же причине никаких «разговоров» со зрителями турок не вел.
Имена шахматистов, игравших за автомат при Кемпелене, установить не удалось. Никто не раскрыл свою причастность к авантюре, дававшей шахматным мастерам кусок хлеба, но не славу. Зато ассистенты Мельцеля ныне известны наперечет.


583
Несколько лет автоматом руководил знаменитый австрийский мастер Иоганн Альгайер, написавший один из лучших шахматных учебников своего времени. Это он одержал победу над Наполеоном. С 1818 года на Мельцеля работала целая плеяда первоклассных шахматистов - французы Александр (автор дебютной энциклопедии), Бонкур, Вейле и Муре, англичане Хиннеман, Уильямс (будущий призер первого международного турнира в Лондоне 1851 г.) и уже упоминавшийся Льюис, сыгравший особую роль в летописи шахматного автомата благодаря своему литературному таланту и истинно английскому чувству юмора.
К Мельцелю Льюиса привели материальные затруднения. В молодые годы он пробовал заниматься коммерцией, но делал это так неловко, что вскоре очутился на грани банкротства. «Искуситель» в лице Мельцеля появился как нельзя кстати. Да и Мельцелю английский мастер подошел по всем статьям. Прекрасный шахматист, скромный человек, Льюис к тому же обладал с точки зрения «технологии» еще одним немаловажным качеством: он был маленького роста!
Связанный словом джентльмена, Льюис хранил секрет автомата до самой смерти Мельцеля. Однако шахматное тщеславие однажды взяло верх над британской сдержанностью. В 1832 году Льюис выпустил сборник собственных партий, «из скромности (как полагает Я. Нейштадт в книге «Некоронованные чемпионы», Москва, 1975 г.) не указав фамилии своих соперников». Увы, это была не скромность, а необходимость. Большая часть включенных в сборник партий сыграна не Льюисом-ан- гличанином, а Льюисом-турком! Только в 1860 году он раскрыл инкогнито в своих мемуарах, рассказав заодно несколько закулисных историй, связанных с великим одурачиванием публики.
В Лондоне, рассказывает Льюис, «нам с Мельцелем стало известно, что какой-то джентльмен настойчиво ищет встречи с автоматом, обещая разбить его наголову. На одном из представлений этот джентльмен оказался моим соперником. Я начал игру своим излюбленным королевским гамбитом, но вскоре убедился, что партнер не только следует рекомендациям дебютной теории, но и находит лучшие продолжения в миттельшпиле. Я понял, что имею дело с сильным противником. Но кто же он?
Я стал лихорадочно перебирать в памяти все знакомые имена, и решил, что это Питер Уильямс, человек, обладавший таким огромным дарованием, что сумел стать выдающимся игроком всего за полтора года. Если это он, подумал я, то надлежит быть особенно внимательным и осторожным.
Партия продолжалась полтора часа. С большим трудом мне удалось одержать победу. Мои предположения оказались верны: я играл с Уильямсом!»


584
Описание борьбы облегчило поиск партии. Она была идентифицирована по уже упоминавшейся книге Льюиса.
Льюис - Уильямс
Лондон 1818 Королевский гамбит
1.е4 е5 2.f4 exf4 3.®f3 g5 4.Ac4 kgl 5.d4 d6 б.сЗ c6 7.0-0 #e7 8.® el h5 9.h4 f6 10.Axg8 Sxg8 li.Wxh5+ Фд8 12.hxg5 fxg5 13.®f3 Af6 14.e5 dxe5 15.®xe5 ifi,xe5 16.dxe5 #xe5
17.il xf4 Шс5+ 18.Hf2 ®d7 19.Ag3 20.®dl+ Ad7 2i.b4 ШЬб
22.#d4 ®xd4 23.cxd4 ®e4 24.1ft ®xg3 25.1xg3 a5 26.1a3 a4 27.®d2 Jle6 28.® e4 b5 29.® c5 Ad5 30.Hfl Фе7 3i.Be3+ <4>d8 32.a3 Sa7 33.1f2 He7 34.Hxe7 Фхе7 35.Hd2 Ac4 36.Ф£2 If8+ 37.*g3 Bf5 38.®e4 Феб 39.® c3 Фd6 40.Bdl Hf4 41.1d2 Ifl 42.® e4+ Фd5 43.® сЗ+ Феб 44.® dl АЬЗ 45.1е2+ Ф£6 46.Sf2+ lxf2 47.®xf2 Феб 48.Ф13 Ad5+ 49.®e4


585
49...*f5
К победе вел эффектный прорыв 49...с5П 50.g4+ Феб 51.ФеЗ Аа2
В пешечном окончании черные удерживали равновесие: 51...Ахе4 52.Фхе4 Фd6 53.Ф£5 Фd5 54^xg5 Фxd4 55.Ф£5 с5 и т.д.
52.^xg5+ Фа5 53.Фаз АМ+ 54.ФсЗ Ag6 55.%)f3 Феб 56.^е5 Ае8 57.g5 *f5 58.g6 ФГ6 59.ФаЗ Axg6+ 60.^xg6 Фxg6 61.d5 ФГ6 62^d4 Фе7 63.dxc6 Фd6 64.c7 Фхс7 65.Фс5, и белые выиграли.
Игра Уильямса понравилась Льюису, и он предложил внести его в список друзей, а не соперников автомата, что Мельцель и сделал с присущим ему дипломатическим искусством.
Характеризуя Мельцеля, Льюис отмечает его большой технический талант, человеческий такт, знание мира и самостоятельность в суждениях. «Он был по-своему гениален, - пишет Льюис, - а как иллюзионист являл собой почти совершенство... Однако расточительность его не знала предела. Он тратил все, что зарабатывал, и постоянно ходил в должниках у своих помощников».
Однажды в Амстердаме голландский король Вильгельм I снял выставочный зал и изъявил желание сыграть с автоматом, которым в тот период управлял Муре. За полчаса до начала игры Мельцель зашел в гостиницу и застал своего ассистента в постели. Их разговор не лишен динамики.
- Что с вами? Почему вы лежите?
- У меня лихорадка.
- Вы же были с утра абсолютно здоровы!
- Да, температура поднялась неожиданно.
- Но через полчаса придет король...
- Ему никто не помешает уйти.
- Что я скажу королю?
- Что у автомата лихорадка.
- Перестаньте шутить!
- Я совершенно серьезен.
- Но король уже заплатил деньги...
- Верните их.
- Встаньте!
- Ни за что!
- Я позову врача.
- Бесполезно.
- Есть ли способ поднять вас на ноги?
- Только один.


586
- Какой?
- Верните полторы тысячи франков, которые вы мне задолжали.
- Ну, конечно... Я собирался это сделать сегодня вечером.
- Нет, нет! Сию минуту!
И Мельцелю пришлось раскошелиться...
Игра началась в назначенный срок. Голландский король не захотел поставить на карту свою шахматную репутацию и ограничился тем, что подавал советы военному министру, принявшему на себя главный удар. После столь чудесного исцеления турок, то бишь Муре, играл с большим подъемом и к великому конфузу министра (и тайной радости короля) одержал быструю победу.
Жак Франсуа Муре был завсегдатаем кафе «Режанс» и считался одним из сильнейших шахматистов Парижа. В более поздние годы он приглашался ко двору французского короля Луи Филиппа, которому давал уроки шахмат. Период, когда Муре управлял игрой автомата (1819 - 1824 гг.), был едва ли не самым успешным в шахматной карьере турка. Из 300 партий он потерпел всего лишь шесть поражений. В 1820 году англичанин У.Хиннеман выпустил в Лондоне сборник из 50 партий, сыгранных автоматом. Все они принадлежали «кисти» Муре, чей творческий почерк отличался широтой и размахом. Подобно своему учителю - знаменитому Дешапелю, Муре «для уравнения шансов» давал всем соперникам пешку и ход вперед - фору, в те времена весьма распространенную.
При всех своих многочисленных достоинствах Муре обладал одним недостатком, который был абсолютно несовместим с конспирацией: он отличался неумеренным пристрастием к спиртному. С каждой лишней рюмкой, осушенной жизнерадостным французом, росло число людей, посвященных в тайну автомата. В печати все чаще стали появляться разоблачения, нависала угроза провала.
Попытки раскрыть тайну автомата при помощи разного рода уловок предпринимались неоднократно. Иногда в ход пускалась угроза пожара. Впервые в такую ситуацию Мельцель попал в одном из немецких городов в 1805 году. Местный фокусник, раздосадованный неожиданной конкуренцией, подал во время демонстрации автомата сигнал пожарной тревоги. Среди всеобщего хаоса турок повел себя вполне по-человечески. Он стал выделывать нелепые движения, всем своим видом показывая, что не собирается сгорать заживо. Из ящика доносились приглушенные крики, автомат содрогался от ударов. Мельцеля выручила паника. Зрители, стремглав бросившиеся к выходу, ничего этого не заметили и весь свой гнев обратили на завистника, который с позором был изгнан из города.


587
Мельцель, однако, сделал соответствующие выводы. В соглашение с ассистентами он стал включать специальное условие, по которому при мнимом или явном пожаре они обязывались полностью доверять ему свое спасение. К счастью для Мельцеля (и особенно его ассистентов), подлинной угрозы пожара никогда не возникало.
Мельцелю вообще везло необычайно. Однажды кто-то из его ассистентов громко чихнул. Неожиданный звук, странно искаженный ящиком, поразил зрителей, и они потребовали объяснений. Мельцель не растерялся. Воскликнув «Ах, лопнула пружина!», он укатил автомат за кулисы. Через несколько минут он вкатил его снова, раскрыл дверцы механизма и показал какую-то новую деталь, которую случайно поставил накануне. «Видите, - объяснил он публике, - эту пружину мне пришлось заменить». Именно тогда в автомат была вмонтирована трещотка, заглушавшая в необходимых случаях естественные звуки, издаваемые человеком.
Англия, Франция, Германия, Голландия и снова Англия... Вскоре Европа стала для Мельцеля тесна. Каждая повторная гастроль увеличивала опасность провала. Шахматным автоматом вплотную занялись механики, ученые, литераторы. Первоначально Мельцель намеревался направиться в Петербург («Он звал меня с собой», - вспоминает Льюис), но риск представлялся слишком большим, и Мельцель обратил свой взор в другую сторону света.
АМЕРИКАНСКИЕ ГОРКИ
20 декабря 1825 года Мельцель упаковал свой «театр автоматов» и на пакетботе «Говард» отплыл из Гавра к берегам Америки. Вместе с ним на борту находился механик со знаменитыми канатными плясунами, входившими в число аттракционов, призванных удивлять простодушную публику Нового Света. Женой механика была миниатюрная сообразительная француженка. Оба эти качества вполне отвечали особым профессиональным требованиям Мельцеля, и он не стал терять времени даром.
Путь через Атлантику был тогда не только опасным, но и длительным: парусник вошел в нью-йоркский порт лишь 3 февраля 1826 года. Все эти полтора месяца Мельцель терпеливо обучал маленькую француженку шахматным премудростям, готовя ассистентку для ко всему равнодушного турка. Имени ее история не сохранила. А жаль! Отчаянная женщина вполне заслуживает упоминания в летописи шахматных подвигов.
Впрочем, Мельцель действовал в стиле некоторых женских тренеров наших дней. Он не стремился дать своей подопечной систематическое шахматное образование, его интересовал только результат. Во всяком


588
случае, когда 13 апреля 1826 года в зале нью-йоркского отеля «Нацио- наль» на Бродвее турок впервые демонстрировал свое мастерство в Америке, противники не имели никаких шансов на успех. Игра начиналась с заранее расставленных позиций, и маленькая француженка доводила их до победы с точностью компьютера. Поразительно, но именно так начинали свою шахматную карьеру современные ЭВМ!
Фокус этот был сущей безделицей, известной еще со времен шатран- джа. Аналогичным приемом пользовались в средние века странствующие шахматисты. Это оружие находилось и в арсенале самого Кемпелена. Зрителям предлагался на выбор ряд позиций, составленных таким образом, что победу одерживала сторона, начинающая игру. А поскольку право первого хода всегда принадлежало автомату, то не имело значения, какой цвет фигур зрители выбирали. Обычно они отдавали предпочтение стороне, владеющей материальным перевесом или «неотразимыми» матовыми угрозами. Тут-то их и подстерегали неожиданные комбинации, заимствованные из книги сирийца Филиппа Стаммы, изданной в Париже в 1737 году.
Но вот над шахматным иллюзионом начали сгущаться тучи. Слишком уж приметна была эта неприметная женщина, исчезавшая каждый раз во время демонстрации автомата. Публика стала роптать, предприятию угрожало фиаско в самом начале американского турне. К счастью, венский механик обладал не только высокой технической сноровкой, но и фантастической изворотливостью. Поднаторев на тотальном надувательстве, он был способен найти выход из любого, казалось бы, самого безвыходного положения. Не растерялся он и на этот раз.
Мельцель легко сходился с людьми, и, несмотря на короткий срок пребывания в Нью-Йорке, успел подружиться с редактором газеты «Ивнинг пост» Уильямом Кольменом, большим любителем шахмат. С подкупающей откровенностью он поведал новому другу о затруднениях с француженкой, и тот предложил в качестве эквивалентной замены своего 13-летнего сына. Кольмен-младший был, разумеется, в восторге. Согласитесь, далеко не каждому юнцу удается сыграть главную роль в столь необыкновенном приключении. И когда на ближайшем представлении турок невозмутимо передвигал фигуры на шахматной доске, маленькая француженка весело щебетала в зрительном зале. Неизвестно, какой шахматной квалификацией обладал наш юный герой, но разыгрывал он все те же коварные позиции. Это, конечно, не слишком устраивало Мельцеля (и публику), но уже шло подкрепление из Европы.
Подкрепление прибыло 27 сентября 1826 года на том же пакетботе «Говард», но только в Бостон, куда перенес свои гастроли Мельцель. Оно выглядело совсем недурно, это подкрепление: симпатичный моло¬


589
дой человек 25 лет, известный мастер, первый учитель будущей шахматной звезды Франции - Сент-Амана. То был эльзасец Вильгельм Шлум- бергер, непоседа и романтик, любитель острых ощущений. Мельцель познакомился с ним в парижском кафе «Режанс» и легко «завербовал» его за 50 долларов в месяц.
Единственным, но, увы, «хроническим недостатком» Шлумбергера был... высокий рост - 180 см. Но нет худа без добра, и, как мы вскоре убедимся, именно это обстоятельство спасло Мельцеля от очередной угрозы провала.
Случилось это в Балтиморе в мае 1827 года. Двое местных мальчишек, заинтригованных тайной, установили за турком слежку. Они выбрали отличный наблюдательный пункт - крышу соседнего дома, откуда хорошо просматривались окна небольшой комнаты, где Мельцель укрывал автомат после демонстрации.
Упорство было вознаграждено. В один из дней, когда в городе стояла невыносимая жара, ставни таинственной комнаты вдруг распахнулись, и ребята увидели Мельцеля, поспешно откидывающего крышку автомата. Они не поверили своим глазам: из «турецкого плена» выбирался взмокший от пота, задыхающийся человек в рубашке с короткими рукавами. Это был Шлумбергер!
Страшная тайна жгла юных детективов, долго скрывать ее они не могли и рассказали обо всем родителям. Утечка информации продолжалась, пока не достигла редакций местных газет. И тогда разразился скандал. 1 июня балтиморская «Газетта» поместила статью под крупным заголовком «Шахматный игрок разоблачен!» Сенсационное сообщение о беспримерном коварстве заезжих гастролеров было встречено с негодованием. Провести американцев на мякине, - этого еще только не хватало!
Но американцы плохо знали Мельцеля. Перед лицом ужасной катастрофы он не поскупился на расходы. Трудно сказать, во что обошлась операция по спасению предприятия, известно лишь, что вскоре газеты забили отбой. В показаниях юных свидетелей вдруг обнаружились неточности и противоречия, а один из мальчишек, как отмечалось в комментариях, потребовал за свое сообщение гонорар. А там, где пахнет деньгами, дело не всегда бывает чистым.
Но главный контраргумент заключался в следующем: как мог такой верзила, как Шлумбергер, прятаться в ящике, где с трудом поместился бы ребенок! Поговаривали даже, что Мельцель инсценировал «разоблачение» автомата в рекламных целях. Турок был реабилитирован.
К тому же Мельцель поспешил сыграть на патриотических чувствах балтиморцев. В их штате проживал Чарлз Кэррол, последний из 56 могикан, подписавших 4 июля 1776 года Декларацию Независимости, по-


590
дожившую начало государственности США. Его имя стояло в одном ряду с такими великими американцами, как Томас Джефферсон и Бенджамин Франклин. Кэрролу было 89 лет, возраст для шахмат, прямо скажем, не самый подходящий, и Шлумбергеру пришлось приложить немало стараний, чтобы помочь прославленному ветерану одержать победу над турком во встрече, которая проходила в Балтиморе при большом стечении публики. Американцы были в восторге.
Полная треволнений жизнь маленького бродячего театра продолжалась. Филадельфия, Бостон, Ва- Афиша выступления Мельцеля в шингтон, Ричмонд, Новый Орлеан США и другие города предоставляли свои
лучшие залы. Турок не знал неудач. Шлумбергер находился в расцвете творческих сил и был, бесспорно, лучшим шахматистом континента. Успех и кассовые сборы превосходили все ожидания, но иногда приходилось терпеть и убытки.
Два предприимчивых брата-близнеца построили свой шахматный автомат. Вряд ли Мельцеля беспокоила конкуренция, скорее всего он опасался, что неопытные плагиаторы будут пойманы с поличным, и взрывная волна обрушится на него самого. Он вступил с братьями-раз- бойниками в переговоры, купил никчемную машину за 1000 долларов и демонтировал ее. Еще один шахматный автомат, сконструированный неким Бэлкомом, обошелся ему значительно дороже - в 5000 долларов. Но игра стоила свеч: Мельцель переоборудовал его в карточного игрока, на некоторое время расширив репертуар своего иллюзиона. Однако судьба готовила ему новые испытания.
В 1834 году в парижском журнале «Пестрые картинки» появилась статья Жака Франсуа Муре о шахматном автомате. Что побудило долголетнего помощника Мельцеля раскрыть тайну? Об этом можно только догадываться. Муре, потеряв былую шахматную мощь, видимо, оказался на мели. Давняя дружба с бутылкой требовала денег, и он решил выгодно распорядиться чужим секретом. Муре спешил не зря. Болезнь подтачивала его силы, он умер через три года в возрасте 50 лет.
Мельцель получил статью Муре от своих французских друзей (экземпляр журнала был найден в его личном архиве). Радости она ему, ко¬


591
нечно, не доставила, но большой тревоги он не испытывал. Муре назвал мастеров, игравших в автомате, однако умолчал о способах маскировки и управления. Средства массовой информации еще не были столь всесильными, как ныне, и широкой огласки в Америке предательство Муре не получило. Но когда за дело взялся знаменитый американский писатель Эдгар Аллан По, Мельцель понял, что игра проиграна. Побывав на нескольких демонстрациях автомата в Ричмонде, По написал аналитический очерк «Шахматный игрок Мельцеля», где со свойственной ему убедительностью доказал и объяснил мистификацию. Очерк впервые опубликован в 1836 году в апрельском номере журнала «Литературный курьер Юга» без подписи, но вскоре авторство По было установлено, и очерк вошел в собрание сочинений писателя. На русский язык он был переведен лишь спустя полтора столетия й опубликован в журнале «Шахматы в СССР», №№ 4 и 5 за 1973 год.
Это разоблачение уже нельзя было сбросить со счетов - американцы зачитывались очерком и всячески его смаковали. Демонстрация турка уже не вызывала прежнего интереса, владельцы концертных залов отказывали Мельцелю в ангажементе, начались серьезные затруднения.
Мельцель метался по Соединенным Штатам, как загнанный зверь. Европа была для него заказана, Россия затерялась где-то на краю света. Расстаться с турком он не мог — слишком много сил было вложено в это бездушное существо, слишком многое было с ним связано. Он так гордился автоматом, будто сам создал его. Оставалась последняя лазейка - Латинская Америка.
1838 год застал Мельцеля в Гаване. И здесь его постиг страшный удар. Беда пришла нежданно и неотвратимо: Шлумбергер заболел тропической лихорадкой и умер на руках у своего хозяина. Мельцель был в отчаянии. Одинокий бездомный человек, он успел полюбить молодого помощника как сына и уже давно делил с ним и кров, и стол. В течение десяти лет они были неразлучны, их всегда видели вместе. Смерть Шлумбергера была трагедией, сломившей несгибаемого Мельцеля. Блестящий механик и предприимчивый делец вдруг превратился в беспомощного 66-летнего Эдгар По старика. Все потеряло смысл.


592
Мельцель погрузил свои пожитки на бриг «Отис», следовавший из Гаваны в Филадельфию. Он был подавлен и неразговорчив, почти не выходил из каюты. Мельцель любил играть в шахматы, особенно со Шлумбер- гером, но несколько партий с капитаном корабля не принесли ему радости. Он играл на редкость слабо и рассеянно. 21 июля 1838 года Мельцеля нашли в каюте мертвым и по морским обычаям похоронили в океане.
Когда судно прибыло в Филадельфию, имущество умершего пошло с молотка. Турок за 400 долларов достался владельцу механических мастерских Джону Олу, через год тот в свою очередь продал его Джону Митчеллу - врачу, химику и любителю шахмат. Митчелл отремонтировал автомат, организовал шахматный клуб, и некоторое время турок служил для местных шахматистов забавой. Но вскоре развлечение наскучило, и в 1840 году Митчелл передал автомат в Филадельфийский музей на вечное безмолвие. Эту дату можно считать последней в жизни Великого Шахматного Автомата. Как и его создатель Кемпелен, он прожил 70 лет. Забытый и недвижимый стоял турок в глухом уголке музея под лестницей, пока в 1854 году случайный пожар не превратил его в горстку пепла. Это было похоже на запоздалую кремацию...
Трагический финал! Все главные действующие лица грандиозной шахматной эпопеи бесследно исчезли с лица земли.
Одна из партий, сыгранных автоматом в Америке, сохранилась. Она была опубликована в «Газете Соединенных Штатов» от 3 февраля 1827 года на титульной странице как самый важный материал номера! Воспроизводим комментарий газеты, заменив описательную нотацию алгебраической.
«СООБЩЕНИЕ
Вот подлинная запись интересной шахматной партии между мистером В. из Филадельфии и Автоматом, сыгранной в одном приватном обществе. Любители шахмат будут рады разобрать эту партию, в которой было сделано 108 ходов в течение пяти часов.
Начата 15 января 1827 г.
По жребию игру начинали черные.
Мистер В. - черные Автомат - белые
1...е5 2.еЗ Ас5 3.d4 exd4 4.exd4 Ае7 5.f4 d5 6.c4 ©ffi 7.®сЗ 0-0 8.^f3 c5 9.cxd5 £}xd5 10.Д c4 Jfce6 ll.®b3 ®b612. Ахеб fxe6 13.#xe6+ *h8 14.ile3 cxd4 15.Axd4 Ah4+ 16.<4>fl lxf4 17.Hdl Wf8 18.*gl


593
®сб 19.i'h3 Af6 20.Ae3 Sb4 21.Hfl Sxb2 22.®g5 %8 23.®ce4 ®d4
24.®g3 Hf8
В этой позиции после обусловленных регламентом двух часов игры партия была прервана и возобновлена спустя неделю 22 января 1827 г. в 4 часа пополудни.
25.%4 Ш5 2б.*е4 #хе4 27.®5хе4 ®с4 28.Ag5 Ib6 29.Ь4 Фg8 30.1xf6 gxf6 31.®h5 f5 32.®g5 h6 33.®h3 ®e3 34.1el ®dc2 35.Scl Bd8 36.®3f4 Id2 37.Sh3 Sbd6 38.213 ®g4 39.®g3 ®ce3 40.®fl Idl 41.Hc8+ Ф17 42.Жс7+ Фе8 43.Hxb7 Hal 44.®h5 Hddl 45.®hg3
В 6 часов вечера партия была снова отложена и доигрывалась во вторник 23 января 1827 г.
45...Нха2 46.®xf5 Bxg2+ 47.ФМ ®f2+ 48.Hxf2 Hxf2 49.®5xe3 Idxfl+ 50.®xfl Sxfl+ 51.*g2 Hf7 52.1b8+ Фе7 53.1h8 lf6 54.Sh7+ Феб 55.Hxa7.


594
Здесь по обоюдному согласию партия признана ничьей. Позже было установлено, что, играя (вместо 51...ИГ7) 51...Ва1 с последующим 52... Ваб, черные могли защитить обе пешки, хотя и в этом случае ничья была бы неизбежна».
Не безошибочная, но интересная партия - принято говорить о таком поединке. А где же обещанное число ходов - 108? Как это ни странно, автор заметки (некий Г.) считал их по полуходам, предваряя терминологию современных компьютерных программ.
«КОЛУМБОВО ЯЙЦО»
Жизнь шахматного автомата была долгой, насыщенной бурными событиями. Он исколесил два континента, сыграл тысячи партий, будоражил умы, рождал споры. Количество публикаций, посвященных шахматным подвигам турка, выражается трехзначным числом. И невольно возникает вопрос: как воспринимали современники машину, играющую в шахматы?
В XVIII и XIX веках наиболее развитой наукой была механика. Под ее влиянием сформировалась так называемая механистическая картина мира. Все происходящее в любой области бытия рассматривалось как проявление абсолютных и неизменных законов механики. Если бы для какого-либо момента, говорил французский ученый Пьер Симон Лаплас, были известны все силы, действующие в природе, и взаимное расположение ее составных частей, то можно было бы с абсолютной точностью установить, что происходило во Вселенной и что произойдет в будущем.
Вера во всемогущество механики была так велика (а шахматная игра так мало изучена), что автомат Кемпелена мог восприниматься как некий «абсолют», способный определять правильные ответы в зависимости от меняющейся на шахматной доске конфигурации. Машина объявлялась вершиной технического творчества, изобретатель превозносился до небес. Вот небольшой отрывок из статьи, написанной в 1783 году французским журналистом Шретье де Мишелем: «Самая дерзновенная мечта, владевшая механиками, была мечтой о машине, которая могла бы подражать чему-то большему, нежели облику или движениям человека - венца творения. Но Кемпелен не только мечтал, он воплотил мечту в жизнь, и его шахматист, несомненно, самый удивительный автомат среди всех когда-либо существовавших...»
Совсем в другие тона окрашено высказывание видного деятеля французского Просвещения Фридриха Мельхиора барона фон Гримма: «Хотя никто не мог напасть на след того метода, с помощью кото¬


595
рого изобретатель управляет машиной, представляется очевидным, что последовательность и многообразие разумных ходов, которые нельзя предусмотреть заранее, не могли бы быть совершены машиной, если бы она не находилась под постоянным воздействием мыслящего существа».
Таковы были точки зрения, таково было содержание спора, порожденного дебютом шахматного автомата на большой европейской сцене. С тех пор десятки маститых авторов брались за перья, пытаясь объяснить принцип действия и устройство автомата. Одни подходили к разгадке вплотную, другие приоткрывали над ней полог занавеса, но прошли годы, прежде чем объединенными усилиями самых проницательных умов Европы и Америки тайна XVIII и XIX веков была, наконец, разгадана. Но разгадана ли? Ведь если взять труды каждого исследователя в отдельности, то сразу видно, что никому из них не удалось свести воедино все технические и иллюзионные детали автомата.
«Ни один мыслящий человек не сомневался, что игрой автомата руководит живой шахматист. Но каким образом он скрывается и как управляет машиной - вот гордиев узел, который чаще разрубался, чем распутывался», - писал немецкий ученый Иоганн Лоренц Бэкман еще в 1785 году. Но и сегодня, учитывая технические возможности того времени (еще не были изобретены спички), ничуть не легче разгадать, каким образом втиснутый в автомат шахматист узнавал о передвижении фигур на доске, приводил в действие механизм и вдобавок ко всему оставался невидимым. Искусный механик и неистощимый выдумщик Кемпелен расставил на пути наблюдателей множество преград и коварных ловушек. Он придумал хитроумный маскировочный маневр оператора, изобрел оригинальную систему сигнализации, сконструировал слаженный механизм управления, наконец, учел психологию зрителей и эмоциональную окраску представления. Все это предопределило долгую жизнь его идеи и многочисленные подражания.
Но главной находкой Кемпелена были... сами шахматы. Задумав поразить воображение людей, он выбрал едва ли не лучшую модель. Очеловечить машину, не переходя границы вероятного, удобнее всего было при помощи шахмат. В этом смысле автомат Кемпелена под стать «колумбову яйцу»: задача кажется простой лишь после того, как к ней прикоснется рука гения.
Симбиоз шахмат и автоматики оказался полезным для развития науки будущего - кибернетики. Шахматы стали для нее чем-то вроде творческой лаборатории или (чуть подправляя великого Гете) пробным камнем для ЭВМ. Апостолы новой науки причислили Кемпелена к своей вере. Современные книги по кибернетике нередко открываются рассказом о его шахматном автомате.


596
КОШКИ-МЫШКИ
Где прячется оператор при показе внутреннего устройства автомата? Как узнает о передвижении фигур во время игры? Вот главные вопросы, на которые пытались ответить все без исключения исследователи. Чтобы представить себе их затруднения, необходимо познакомиться со сценарием «шахматного таинства». Наиболее подробно его описал Эдгар Аллан По в уже упоминавшемся очерке «Шахматный игрок Мельцеля». Воспроизведем картину демонстрации автомата так, как ее увидел американский писатель. Рисунки помогут нам разобраться в деталях. (Для удобства читателей цифры в тексте Эдгара По заменены латинскими буквами.)
Гравюра 1 Гравюра 2
Гравюры на меди работы Кемпелена (из книги Виндиша)
Гравюра 3


597
«В назначенный час поднимался занавес, и машина выкатывалась на авансцену. Между зрителями и машиной натягивалась веревка. Одетый турком манекен сидел со скрещенными ногами за большим сундуком. (Приблизительные габариты сундука 1,3 м - 0,6 м - 1,0 м В.Х.)
Демонстратор мог по просьбе зрителей устанавливать машину в любой точке зала (или менять ее положение во время игры). Днище сундука было приподнято над полом с помощью колесиков, на которых он двигался. Таким образом, пространство под автоматом отчетливо просматривалось. Кресло, на котором размещался турок, примыкало к сундуку. Шахматная доска на сундуке также была прикреплена к нему. Правая рука манекена была вытянута на всю длину под прямым углом к туловищу и свободно лежала в стороне от доски ладонью книзу. Левая, согнутая в локте, сжимала курительную трубку. Спину и плечи турка скрывала зеленая драпировка. Судя по передней стенке, сундук имел пять отделений - три шкафчика одинакового размера и два ящика, расположенных ниже...
Мельцель сообщал публике о своем желании показать механизм машины. Он отпирал отделение А и, распахнув полностью дверцу, представлял его на всеобщее обозрение. Было видно, что все пространство внутри забито колесами, шестернями и другими устройствами. Оставив переднюю дверцу открытой, он заходил сзади и открывал заднюю дверцу F, расположенную точно напротив первой. Держа зажженную свечу и двигая машину, демонстратор освещал весь отсек. Теперь уже окончательно было видно, что все пространство заполнено деталями и узлами.
Когда зрители удовлетворялись осмотром, Мельцель запирал заднюю дверцу и снова выходил на авансцену. Оставив переднюю дверцу распахнутой, он выдвигал нижний ящик D. Оказывалось, что ящик всего один, а две ручки и две замочные скважины служили лишь украшением. В открытом ящике виднелись подушечка и набор шахматных фигур, закрепленных в каркасе. Оставив ящик, как и дверцу А, открытыми, Мель- цель распахивал дверцы В и С, которые оказывались створками общей двери основного помещения. В правой от зрителя части этого помещения был виден небольшой участок, заполненный механизмами. Отделение было обито темной материей и не содержало никаких устройств, за исключением двух стальных пластин квадратной формы, расположенных в дальних углах...
Оставив все створки открытыми, демонстратор заходил сзади и открывал еще и заднюю дверцу основного отделения Е, которое становилось полностью видимым благодаря свече. Сделав таким образом доступным для обозрения весь сундук, Мельцель разворачивал автомат и, подняв покрывало, показывал спину турка. Раскрывалась настежь


598
небольшая дверца в поясной части и еще меньших размеров у левого бедра турка. Внутренняя часть туловища, насколько можно было судить с помощью этих отверстий, была заполнена механизмами. В итоге каждый зритель мог быть полностью удовлетворен как осмотром в целом, так и каждого помещения в отдельности. Мысль о том, что кто-то спрятан внутри, отбрасывалась, как нелепая в своей основе.
М-р Мельцель объявлял публике, что автомат сыграет партию в шахматы с любым желающим. Когда вызов принимался, соперник автомата усаживался за шахматный столик прямо у веревки со стороны зрителей, расположенный так, чтобы не мешать публике следить за игрой. Из этого столика извлекались шахматные фигуры, которые обычно (но не всегда) расставлял на доске сам Мельцель. Как только соперник автомата занимал свое место, демонстратор доставал из ящика подушечку, которую (забрав у турка трубку) подкладывал под левую руку турка в качестве опоры. Достав из того же ящика шахматы, Мельцель расставлял их на доске автомата. После чего запирал на ключ все дверцы, задвигал ящик и, наконец, заводил машину ключом, вставляя его в скважину в левой от зрителя части сундука.
Игра начиналась, первый ход делал автомат. Время поединка обычно ограничивалось получасом, однако если партия к этому времени не заканчивалась, а соперник автомата все еще был настроен оптимистично, м-р Мельцель редко возражал против продолжения игры. Без сомнения, истинной причиной ограничения времени было желание не утомлять публику. Стоило живому игроку сделать ход, как Мельцель тут же повторял его на доске автомата. Обратная операция производилась после хода турка. Но теперь демонстратор выступал как бы от имени автомата. При таком способе игры Мельцель то и дело переходил от одного столика к другому. Когда автомат проявлял нерешительность при выборе хода, демонстратор приближался к нему почти вплотную и небрежно клал руку на сундук. При этом он как-то странно шаркал ногами, рассчитывая, по-видимому, вызвать подозрения в тайном сговоре с машиной.
Турок играл левой рукой. Ее движения в плечевом суставе осуществлялись под прямым углом. Рука, одетая в перчатку и согнутая естественным образом, оказывалась над ходящей фигурой и опускалась прямо на нее. В большинстве случаев пальцы без труда зажимали фигуру. Изредка, когда фигура не находилась в центре клетки, автомату не удавалось захватить ее. В этом случае вторая попытка не делалась. Рука продолжала свое движение в заранее намеченном направлении. Достигнув нужной клетки (соответствующей ходу), рука возвращалась на подушку, а указанный автоматом ход делал сам Мельцель. При каждом движении фигуры был слышен шум работающей машины. Во время игры турок пе¬


599
риодически вращал глазами, как бы рассматривая доску, двигал головой и, когда это было необходимо, произносил слово «echec» («шах» - фр.). Если его соперник ходил не по правилам, он энергично стучал по доске пальцами правой руки, тряс головой и ставил фигуру в правильную позицию, делая, таким образом, ход за противника. Выиграв партию, турок победоносно мотал головой, самодовольно оглядывал публику и отводил руку дальше, чем обычно, как бы позволяя пальцам отдохнуть на подушке. Обычно автомат выигрывал, однако один или два раза он был побежден. После окончания игры Мельцель по желанию публики вновь показывал механизм уже описанным выше способом. Затем машина откатывалась назад, и занавес скрывал ее от зрителей».
Согласитесь, у непредвзятого наблюдателя не было достаточных оснований для сомнений относительно чистоты эксперимента. Что же касается скептиков, то им не хватало улик, чтобы замкнуть цепь доказательств. Как распутать клубок?
Шерлок Холмс обследовал бы все виды почв в Европе и Америке и сопоставил их со следами Шлумбергера, Мата Хари завлекла бы Мельцеля в любовные сети, агент 007 установил бы в автомате телевизионного жучка. А что сделал Эдгар По? Ему не оставалось ничего иного, как сесть и подумать. А подумавши, изложить ход своих мыслей и рассуждений.
Очерк «Шахматный игрок Мельцеля» - самая известная работа о шахматном автомате. Великий мастер литературных мистификаций столкнулся с едва ли не крупнейшей технической мистификацией. Ее расследование стало важным этапом в творчестве самого Эдгара По. Дедуктивный метод, использованный в очерке, лег в основу многих его произведений, написанных в последующие годы, в частности, знаменитых детективных рассказов, где частный сыщик Дюпен раскрывает преступления посредством логического анализа. Можно пойти еще дальше, высказав робкое предположение, что загадка шахматного автомата была для По этапом на пути создания нового жанра - детективной литературы, пользующейся ныне особой популярностью. Весьма лестно, если шахматному автомату Кемпелена принадлежит и эта честь.
Известно, что Конан Дойл не смог раскрыть ни одного преступления, хотя ехидные инспектора из Скотланд-Ярда приглашали его для консультаций. Мастер детективных головоломок, он распутывал только те, которые запутывал сам. Эдгар По оказался удачливее. Правда, он не начинал с нуля. Приступая к «следствию», писатель пользовался рядом материалов, в которых уже предпринимались более или менее удачные попытки приподнять завесу над тайной автомата. Речь идет главным образом о двух книгах: саксонского любителя-механика Йозефа Фридри¬


600
ха барона фон Ракница - «Шахматный автомат барона фон Кемпелена» (Дрезден, 1789 г.) и английского ученого Роберта Виллиса - «Попытка анализа шахматного автомата м-ра де Кемпелена...» (Лондон, 1821 г.). Эти книги мы еще раскроем.
Можно предположить, что в распоряжении американского писателя были только англоязычные издания, другие публикации дошли до него в пересказе Дэвида Брюстера («Письма по натуральной магии», Лондон, 1833 г.), что привело к определенной путанице, вызванной неточностями перевода и изложения. Вольно или невольно писатель повторяет уже известные читающей публике факты и выводы, а некоторые почему-то игнорирует. Возникает ощущение, что он опасался (и, возможно, не без оснований) обвинений в плагиате и по этой причине сохранил инкогнито при публикации очерка.
Тем не менее, аналитический труд Эдгара По считается классическим. Писатель виртуозно нанизывает на тоненькую нить логики одно доказательство за другим, не оставляя сомнений в обоснованности главного вывода. Хотя По и не был «первопроходцем», мы берем за основу его очерк, поскольку он обобщает все предыдущие работы по этому вопросу. Сегодняшнего читателя могут также заинтересовать теоретические рассуждения писателя, в которых сформулированы технические знания и научные воззрения того времени по всему кругу затронутых проблем.
ЖИВОЙ И НЕ ЖИВОЙ
Настоятель бенедиктинского монастыря Карл Брауншвейгский, живший в XV веке, не слишком утруждал себя поиском возражений в борьбе с неугодными церкви идеями. Он придумал универсальную формулу отрицания, которая не требовала ровным счетом никаких доказательств: «Этого не может быть, потому что не может быть никогда». И хотя Эдгар По относился к предмету своего исследования с нескрываемым предубеждением, он, разумеется, должен был подкрепить свое неверие более вескими аргументами.
А почему, собственно, нельзя сконструировать автомат, играющий в шахматы? А потому, замечает По, что «в шахматной партии любой последующий ход обычно неопределен. Даже серия ходов не дает, как правило, однозначного результата... В итоге все зависит от решения самих игроков. Поэтому, даже допустив невозможное, что действия автомата определяются им самим, следует тут же признать, что эти действия должны прерываться и нарушаться в соответствии с непредсказуемой волей его соперника».


601
Шахматный автомат Кемпелена, если рассматривать его как чистую машину, был механизмом с обратной связью. Он получал информацию извне (ход соперника) и реагировал на нее определенным образом (своим ходом). С такими устройствами мы сталкиваемся каждодневно. Это и турникеты в метро, решительно протестующие, если мы пытаемся сэкономить на проезде, и автоматические реле, включающие уличное освещение с наступлением темноты, и терморегуляторы в холодильниках.
Механизмы с обратной связью и программным управлением были известны и во времена По, хотя так не назывались. Уже давно действовал регулятор Джеймса Уатта, автоматически поддерживавший обороты парового двигателя на одном и том же уровне, а ткацкие станки Джозефа Джаккара разнообразили узоры полотна в зависимости от сменных карт с соответствующими комбинациями отверстий.
Но все эти механизмы выполняли только одну функцию, реагировали лишь на определенное изменение режима работы, игнорируя все иные, не предусмотренные программой ситуации. Так, регулятор оборотов с упорством маньяка уменьшал или увеличивал подачу пара в цилиндр, хотя аварийная обстановка требовала немедленной остановки двигателя. Челнок в ткацком станке продолжал деловито сновать туда и обратно, несмотря на обрыв нити или поломку крючка.
Одной из лучших механических игрушек XVIII века считались часы швейцарского мастера Пьера Дро, поднесенные Фердинанду VI Испанскому. К ним была присоединена группа разных автоматов: сидящая на балконе дама читала книгу, нюхая по временам табак и вслушиваясь в музыкальную пьесу, разыгрываемую часами; крошечная канарейка вспархивала и пела; собака охраняла корзину с фруктами и, если кто-нибудь брал один из плодов, лаяла до тех пор, пока взятое не было положено на место.
Оставим в покое даму с канарейкой, сейчас нас больше интересует собака. Вероятно, это был один из первых автоматов с обратной связью: собака реагировала на кражу фруктов. Однако ничего другого она делать не умела. Говорят, «щелкни кобылу по носу - она махнет хвостом». Но механическую собаку можно было щелкать до посинения - никаких признаков жизни она бы все равно не проявила. Даже свои прямые обязанности собака исполняла не вполне добросовестно. Ей было все равно, что возвращали в корзину - ароматный апельсин или гнилой помидор, лишь бы вес предмета оказался достаточным для утопления стержня, выключавшего механизм лая.
Пропасть между поведением живых существ и машин казалась столь глубокой, что Эдгар По не допускал и мысли об автономной работе шах¬


602
матного автомата. По его представлениям, любой ход живого шахматиста должен вызвать у чистой машины стереотипную реакцию, аналогичную тому, как любой вопрос, адресованный говорящему попугаю, предполагает только один, хотя и достаточно самокритичный ответ: «Попка - дурак!»
Было бы несправедливо критиковать исследователя первой половины XIX века с высоты сегодняшних знаний. Современные кибернетические устройства все чаще стирают грань между живым и неживым, если и не биологическую, то, во всяком случае, функциональную. Но для этого должно было пройти полтораста лет...
Ну, а если все же найден некий способ, с помощью которого машина может играть в шахматы? Тогда, по мнению По, ее действия должны основываться на важном для всех типов механических систем - принципе регулярности. Между тем, реакция турка на ход противника не была периодична во времени. Иногда он играл быстро, а иногда подолгу задумывался над ответом. «Наличие нерегулярности там, где регулярность легко достижима, - заключает писатель, - показывает, что периодичность действия для работы автомата несущественна, откуда следует, что автомат не является чистой машиной».
Знаменитый гроссмейстер и журналист Савелий Тартаковер, размышляя над проблемой выбора хода в шахматной партии, писал: «Какой ход искать?.. Самый лучший (как Рубинштейн) или только хороший (как Капабланка)? Самый сильный (как Ласкер) или же самый энергичный (как Алехин)? Наш основанный на практике совет гласит: ищите всегда самый нелогичный ход!»
Современные шахматные компьютеры не следуют остроумной рекомендации Тартаковера, они предпочитают идеалы Акибы Рубинштейна. Компьютер перебирает различные варианты, оценивает возникающие позиции, сравнивает их между собой и выбирает самый лучший ход с точки зрения требования программы. Время, необходимое на принятие решения, непостоянно и зависит от количества информации, которую приходится перерабатывать. В сложных позициях, где число возможных вариантов возрастает, компьютер, подобно человеку, затрачивает на выбор хода больше времени, чем в относительно простых или форсированных положениях.
Совсем по-иному повел бы себя автомат, основанный на принципах механики. Ему не нужно было искать лучшего хода - он знал его заранее! Это знание могло быть заложено в самой конструкции и опираться на некую переключательную схему (как, к примеру, эйлеров- ский «ход коня»). Поэтому «думать» автомату было не о чем: любое перемещение фигуры противника на шахматной доске уже предопре¬


603
деляло единственный ответ подобно тому, как удар по одной из клавиш фортепиано вызывает звук определенной высоты. А поскольку механизм такого автомата обладал лишь одной степенью свободы, то и свой ответный ход он должен был произвести практически незамедлительно, если не считать короткого отрезка времени, необходимого для срабатывания механической системы. Отсюда следует, что регулярность и периодичность были непременным условием игры механического шахматиста. Однако этому закону автомат Кемпелена не подчинялся.
Не подчинялся он и некоторым другим законам механики. Чуткое ухо английского ученого Роберта Виллиса, чью книгу мы уже называли, уловило, что ось пружинного механизма не связана с достаточным противовесом: заводной ключ не встречает должного сопротивления. Кроме того, нет временной пропорции между включением автомата и его работой. Случалось, что автомат делал 63 хода с одним включением механизма, иногда же Мель цель дозаводил его на 7-м и даже на 3-м ходу. Из этого следует, заключает Виллис, что пружинный механизм никак на работу автомата не влияет и призван создать у зрителей ложное впечатление.
Эдгар По эти соображения не рассматривает, а высказывает другое, кажется, не слишком обоснованное утверждение: «Автомат изредка терпит поражение, хотя чистая машина всегда бы выигрывала. Действительно, если открыт принцип, с помощью которого машина может играть в шахматы, то расширение этого принципа позволит выиграть партию, а дальнейшее развитие его - выигрывать все партии. Стоит немного подумать, и станет ясно, что заставить машину выигрывать все партии в принципе ничуть не сложнее, чем обеспечить выигрыш ею всего одной партии. Если рассматривать шахматный автомат только как машину, то следует допустить невероятное: изобретатель нарочно предпочел оставить свое детище несовершенным. Подобное предположение кажется еще более абсурдным, если вспомнить, что несовершенство автомата сразу ставит под сомнение саму принадлежность его к чистой машине. В итоге мы приходим к противоречию с исходным тезисом».
Не будем говорить о технических сбоях машины. Автомат проигрывал редко, и возможность случайных неполадок не должна полностью исключаться. Гораздо важнее другое возражение. Несовершенство автомата могло относиться не к работе механизмов, а к самому методу игры, заложенному в машину. Принцип, на основе которого машина делала именно этот ход, а не какой-нибудь иной, вовсе не обязательно должен был оказаться идеальным. Найденный и сформулированный изобретателем, он отражал его личное понимание законов шахматной


604
игры, а потому мог содержать неточности и просчеты. В каких-то ситуациях эти погрешности проявлялись в ошибочных ходах и приводили к проигрышу.
Вместе с тем, Эдгар По затронул одну из давних шахматных проблем, которая и по сей день далека от разрешения.
Предположим, что автомат непогрешим, как римский папа. Всегда бы он одерживал победу? Разве нельзя допустить, что некоторые из его соперников способны проводить отдельные партии практически безошибочно? Какой результат был бы в этом случае закономерен? Даже современные матчи суперкомпьютеров с чемпионами мира Г. Каспаровым и В. Крамником на эти вопросы не ответили.
Мы знаем, что шахматный автомат всегда начинал игру. Дает ли право выступки достаточный для победы перевес?
В 1706 году некий Кез выпустил в Лондоне рукописное сочинение о королевском гамбите. В итоге двадцатилетней шахматной практики он пришел к выводу: «Ход 1.е2-е4 дает белым столь большое преимущество, что его следует запретить...» Не будем иронизировать по поводу шахматной квалификации «реформатора», ведь даже великий Филидор почти сто лет спустя придерживался мнения, что преимущество первого хода при правильной игре с обеих сторон должно привести к победе.
Шло время, королевский гамбит из некогда грозного оружия превратился в «бумажного тигра» и ныне почти исчез из серьезной турнирной практики. Но преимущество выступки сохранилось, процент партий, выигранных белыми, намного выше, а известный советский теоретик 30-х годов прошлого века В. Раузер представлял себе шахматную партию как этюд: «Белые начинают и выигрывают». Так ли это?
Вернемся, однако, к нашим баранам. Как доказать «человеческий фактор» автомата, не прибегая к услугам кувалды и лома? Только при помощи наблюдений и логического анализа. К этому методу и прибегает Эдгар По.
«Если позиция на доске сложна, - замечает он, - турок никогда не трясет головой и не вращает глазами. Он делает это лишь в тех случаях, когда его следующий ход очевиден или же игра, с точки зрения человека, складывается легко. Но ведь эти характерные движения головой и глазами свойственны людям в состоянии нерешительности. И если гений барона Кемпелена использовал их для выражения истинного состояния автомата, то концы с концами не сходятся. Однако стоит допустить скрытого внутри человека, и все становится на свои места. Погруженному в раздумья над сложной позицией, ему уже не до управления механизмами головы и глаз. Но вот игра пошла легче, человеку


605
стало посвободнее, и мы видим, что голова автомата трясется, а глаза вращаются».
Одно из тонких умозаключений писателя относится к области психологии.
«Внешний вид и особенно манера поведения турка весьма примечательны. Лицо не отражает интеллекта и по сходству с человеческим превосходит разве только самые заурядные поделки из воска. Глаза вращаются неестественно, без всякой связи с движением век и бровей. Особенно характерна рука, действующая натужно, неуклюже и примитивно, к тому же с какими-то судорожными подергиваниями. Все это или результат неспособности Мельцеля, или же умышленная небрежность... Более вероятно, что неживой вид машины отнюдь не результат неумения изобретателя... Он умышленно оставил своего автоматического игрока в том нарочито неестественном виде, в котором (без сомнения, столь же сознательно) его создал Кемпелен. Понять, для чего все это - нетрудно. Будь автомат действительно «как живой», зрители скорее заподозрили бы неладное. В то же время неуклюжесть и примитивные движения турка наводят на мысль об автономном механическом устройстве».
«Совершенно очевидно, - резюмирует Эдгар По, - что действия автомата регулируются разумом и ничем иным. Единственно неясный вопрос связан со способом реализации человеческого посредничества».
ЧЕЛОВЕК-НЕВИДИМКА
Приступая к главному разделу очерка, Эдгар По обращает внимание читателей на важную деталь демонстрации автомата: Мельцель раскрывает основной отсек С для всеобщего обозрения лишь после того, как запирает заднюю дверцу отделения А. Эта последовательность никогда не нарушалась и стала отправной точкой в цепи рассуждений писателя.
«Предположим, - пишет По, - что в самом начале сеанса, когда машину выкатывают к зрителям, человек уже спрятан в ней. Туловище его расположено за передним блоком механизмов (А), а ноги протянуты во всю длину в отделении С. Когда Мельцель открывает дверцу А, нет никакого риска, что человека увидят, так как самый острый глаз не в состоянии проникнуть в темноту на глубину более двух дюймов. Когда же открывается задняя дверца, ситуация меняется. В ярком свете свечи человека легко заметить, если он действительно в отсеке. Но его уже там нет. Услышав, что в заднюю дверцу вставляется ключ, человек в сундуке бросает тело вперед, сгибаясь насколько возможно и перемещая его в отсек С. Но долго в такой неудобной позе не просидишь, и


606
Маскировочный маневр по Виллису
мы видим, что Мельцель вскоре заднюю дверцу закрывает. Это позволяет человеку вернуться в исходное положение, ведь помещение А снова затемнено. Затем выдвигается ящик, и ноги спрятанного человека опускаются в освободившееся пространство. Следовательно, в основном помещении С человека теперь нет - его тело скрыто за механизмами в отсеке А, а ноги - в пространстве, освобожденном ящиком. Поэтому демонстратор может спокойно показывать основное помещение. Он это и делает, открывая переднюю и заднюю дверцы, и все видят, что отсек пуст. В итоге зрители убеждены, что полость сундука показана им целиком. Более того - все ее части демонстрировались одновременно. На самом же деле это не так. Зрители не видели ни пространства за ящиком, ни дальнюю часть отсека А, которая фактически исчезает из поля зрения, как только закрывается задняя дверца...»
Справедливости ради заметим, что этот замечательный маневр был описан Робертом Виллисом за 15 лет до По. Более того, английский ученый оказался проницательней своего будущего «соавтора», правильно предположив, что за нижним ящиком всегда имеется свободное пространство, поскольку ящик не только выдвижной, но и раздвижной.


607
Свободное пространство за ящиком для маскировки оператора пытался использовать и барон фон Ракниц (его книга уже упоминалась). В отличие от Виллиса и По он разместил оператора лежащим на спине во всю длину автомата. Но это укрытие годилось лишь для человека ростом, как говорится, «метр с кепкой», словом, карлика. Кстати, карлика в автомате настойчиво искали с подачи Анри Декрана, грозы фокусников («Разоблаченная белая магия», Париж, 1784 г.). Но сколько же нужно было иметь под рукой карликов-шахматистов, чтобы удовлетворить потребности Кемпелена, а затем и Мельцеля! При способе же маскировки, предложенном Виллисом (а вслед за ним и По), рост оператора решающего значения не имел, в чем мы убедились на Замаскированный оператор по Ракницу примере Шлумбергера.
Возможность маневра внутри автомата Эдгар По подкрепляет рядом наблюдений: «Блок механизмов, расположенный у задней стенки отсека С, при перемещении автомата по полу слабо колеблется. Возникает подозрение, что в случае необходимости он может сдвигаться как единое целое. Что, видимо, и происходит, когда находящийся в полусогнутом положении человек вновь распрямляется, возвращаясь в отсек А.
По обратил также внимание на искаженную перспективу находящихся в глубине автомата механизмов, что обусловлено наличием зеркал. «Ясно, - замечает он, - что зеркала на работу автомата никак не влияют. Единственное их назначение - усилить впечатление, будто внутренность автомата сплошь забита механизмами». И далее: «Стенки главного отсека С обиты материей, играющей двоякую роль. Плотно натянутая ткань может служить перегородкой, удаляемой при перемене позы че-


608
Маскировочный маневр и манипуляции по Виллису
ловека. Другое ее назначение - заглушить (и сделать неузнаваемыми) звуки, возникающие при его телодвижениях».
Эти предположения подтвердились. Именно так создавалась иллюзия автономного устройства и облегчалась маскировка спрятанного шахматиста. Но еще оставались нерешенные вопросы.
ТЯНИ-ТОЛКАЙ
Взяв на вооружение замечательный маневр, придуманный Кемпеленом, разгаданный Виллисом и заимствованный По, мы сохранили живого игрока для шахматных подвигов. Когда демонстратор, завершив показ внутреннего устройства, закрывает все дверцы, человек в автомате


609
получает определенную свободу действий. Теперь ему нужно найти такое место, откуда он сможет следить за передвижениями фигур на доске и одновременно манипулировать рукой турка.
Поначалу Виллис и По идут одной дорогой: человек протискивается в туловище манекена, откуда видит шахматную доску через его грудь, задрапированную прозрачной тканью. Здесь их пути расходятся.
Виллис, не мудрствуя лукаво, продевает левую руку живого игрока в рукав «турецкого подданного» и орудует ею без зазрения совести. По этот процесс механизирует, заставляя игрока манипулировать рукой турка при помощи особого устройства.
«Визуальную» гипотезу американский писатель подкрепляет еще одним наблюдением: «Во время представления на крышку автомата ставятся шесть свечей. Зачем? Если это машина, то ей не нужно столько света, да и освещения вовсе... Можно предположить, что яркий свет позволяет прячущемуся в манекене человеку лучше видеть шахматную доску... Но есть и другое объяснение - все свечи расположены на разной высоте, благодаря чему создается ослепляющий эффект, который мешает публике разглядеть человека внутри манекена».
Всем этим рассуждениям и выводам нельзя отказать в последовательности, логике, правдоподобии. У них только один недостаток: они не соответствуют действительности. Человек в автомате вообще не видел шахматную доску в буквальном смысле слова, а информацию о передвижениях фигур получал при помощи бесподобной по тем временам сигнализации.
Какой она была в деталях, теперь уже не знает никто. На лавры первооткрывателя претендуют два автора из XVIII века: профессор Иоганн Лоренц Бэкман («Гипотетическое объяснение знаменитого шахматного игрока господина фон Кемпелена», «Журнал для просвещения», Кель, 1785 г.) и уже знакомый нам барон фон Ракниц с его книгой. Их гипотезы сходны, как братья-близнецы. Версия барона более технологична, последуем за его пером. Речь пойдет об особом устройстве фигур и шахматной доски автомата.
На тыльной стороне доски под каждым из ее 64-х полей находились ячейки, разделенные перегородками и застекленные снизу. Там в свободном падении размещались стальные иголки с нанизанными на них кружочками из белой бумаги (чтобы были заметнее). В основание шахматных фигур были вмонтированы сильные магниты. Фигура, стоявшая на определенном поле, притягивала к себе соответствующую иголку сквозь тонкую поверхность доски. Когда фигуру приподнимали, иголка свободно падала на стеклянное дно ячейки. Фигура, поставленная на другое поле, притягивала уже другую иголку. Таким образом спрятанный в


610
автомате человек видел «танцы» белых бумажек и мог контролировать любое изменение на доске автомата. Что он и делал, повторяя ходы на миниатюрных или, как мы теперь говорим, карманных шахматах, которые находились при нем.
Помните, как родилась идея Кемпелена о создании шахматного автомата? Она была навеяна магнитными фокусами Пеллетье. Силу притяжения венгерский изобретатель использовал самым неожиданным образом.
Дальнейшие действия оператора сводились к следующему. Выбрав ход и сделав его для контроля на своих шахматах, он прибегал к помощи пантографа. Это механическое приспособление служит для копирования планов, чертежей, карт в измененном масштабе. Оно было известно и во времена Ракница, и барон (как, впрочем, и По) использует его в своей версии о шахматном автомате.
Оператор устанавливал указатель пантографа на соответствующий квадрат шахматной доски и передвигал рычаг, связанный с рукой турка, напичканной тросиками и шарнирами. Рука поднималась и опускалась точно над означенным полем. Поворотом втулки на своем конце рычага оператор сжимал пальцы руки турка, заставляя схватить фигуру, после чего снова прибегал к помощи пантографа, чтобы перенести фигуру в нужный квадрат. Обратным поворотом втулки пальцы турка разжимались.
Механизм руки человека обладает 27 степенями подвижности (плечевой сустав имеет 3 степени подвижности, локтевой - 1, лучезапястный - 3, каждый палец - по 4). Даже самым совершенным техническим устройствам такой уровень не доступен. Рука турка имела 4 степени подвижности: две в плечевом суставе, одну в локтевом и одну на все пять пальцев. Этого вполне хватало для совершения точных движений относительно шахматной доски. Но в отличие от современных механических манипуляторов рука турка была лишена «чувствительности», то есть не сигнализировала о захвате предмета. Оператор не знал, зажата фигура пальцами или не зажата, и если она не находилась в центре поля, то рука, как заметил По, иногда работала вхолостую. При этом оператор не предпринимал второй попытки, хотя и мог обнаружить ошибку по положению соответствующей магнитной иголки. В этом случае, как мы знаем, указанный автоматом ход делал на доске демонстратор. Видимо, Мель- цель (как, впрочем, и Кемпелен) сознательно усиливал впечатление неуклюжести автомата, дабы у зрителей не возникало опасных ассоциаций с гармоничными движениями человеческой руки.
Остается добавить, что голова и глаза турка приводилась в движение другим рычагом, постукивание правой рукой - третьим, а возглас «echec!» - простым «дерганьем» веревки.


611
Вот, собственно, и весь фокус. Впрочем, постойте... Еще остались кое- какие неясности. Например, такая: почему турок играл левой рукой?
ЛЕВША ПО-ТУРЕЦКИ
Эдгар По не прошел мимо этого вопроса: «То, что автомат играет левой рукой, не связано с операциями машины как таковой. Любое механическое устройство, заставляющее левую руку манекена перемещаться заданным образом, может с помощью реверса двигать и правую руку. Однако этот принцип нельзя распространить на человека, руки которого различаются по силе и ловкости. Простой анализ показывает: автомат сделан левшой только для того, чтобы человек мог управлять им своей правой рукой. Действительно, представим себе, что автомат «правша». Чтобы дотянуться правой рукой до устройства, находящегося теперь уже под правым плечом турка, необходимо протиснуть ее между блоком механизмов и стенкой автомата, что крайне неудобно. Можно использовать левую руку, но ее движения будут стесненными и неловкими. Напротив, если автомат левша, как это и есть на самом деле, все затруднения исчезают. Правая рука оператора перекрещивает его грудь, и пальцы легко управляют механизмом под левым плечом турка».
Уже говорилось, что По, приступая к работе над очерком, не имел полной информации о предыдущих исследованиях, опубликованных в неанглоязычных изданиях. Говоря о «левостороннем движении» автомата, писатель замечает, что «в ранних трактатах этот факт вообще не упоминается». А вот как раз и упоминается! Турок-левша всегда вызывал у зрителей недоумение. В 1783 году уже цитировавшийся нами фон Виндиш писал: «Этот парадокс Кемпелен объяснял своей первоначальной оплошностью, которую обнаружил слишком поздно, чтобы исправить. «И какое это имеет значение, - добавлял изобретатель. - Не все ли равно, писал великий Тициан свои картины правой или левой рукой!»
Виндиша этот ответ удовлетворил. Мы же позволим себе в искренности изобретателя усомниться. Кемпелен ничего «просто так» не делал. В том виде, в каком автомат был задуман изначально, он вообще не мог играть правой рукой, где бы оператор ни находился. В этом смысле Эдгар По попал в самую точку. Хотя и ошибся в местонахождении игрока. В действительности оператор оставался там, где закончил свой маскировочный маневр. Его правая рука была обращена к блоку механизмов ладонью, что облегчало манипуляции. При перемене фронта на 180 градусов та же рука оказалась бы повернута к пульту управления своей


612
тыльной частью и ее трудоспособность была бы заметно снижена. Левой же рукой управлять механизмом непривычно и неловко.
Вопрос о свечах на крышке автомата, затронутый в предыдущей главе, рассматривается Эдгаром По исключительно для обоснования его ошибочной версии. Можно себе представить разочарование американского писателя, если бы он узнал, что главное назначение этой иллюминации состояло в том, чтобы зрители не уловили запаха свечи, находившейся внутри автомата. А там горела свеча (или свечи), освещая сигнальные иголки, контрольные шахматы и механизмы управления. Как зажигались свечи, неизвестно. Это сейчас просто: щелкнул зажигалкой или чиркнул спичкой - и все дела. А тогда не то что зажигалок, спичек не было в помине, а добыть огонь посредством кремня, огнива и трута значило выдать себя в самом начале представления. Ракниц полагал, что скрытая в металлическом футляре горящая лампа находилась в автомате изначально. Это предположение никем не подтверждено, но и не опровергнуто. Свет на «маленькие хитрости» мог бы пролить последний владелец автомата Джон Митчелл. Однако в статье «Конец шахматного игрока-ветерана» («Чесс Мансли», февраль 1857 г.) он
Заставка компьютерной программы «Фриц»


613
пренебрег частностями, подтвердив уже известные догадки Ракница и Виллиса.
Теперь представим себе обстановку, в которой приходилось играть спрятанному в автомате шахматисту В крохотной каморке, отравляемой гарью свечи, он должен был следить за сигнальными иголками и управлять различными механизмами. Ему приходилось анализировать позицию на своих миниатюрных шахматах и вести борьбу нередко против сильных соперников. И все это в течение часа, а то и более.
Интересно, что бы сказали по поводу таких турнирных условий современные гроссмейстеры?
* * *
В рассказе американского писателя-фантаста Раймонда Джоунса «Уровень шума» противопоставляются два подхода к решению научных проблем. Столкнувшись с неким загадочным антигравитационным устройством, ученый Вильсон Дикстра направляет свои усилия на то, чтобы доказать невозможность его создания, другой же ученый - Мартин Нэгл, - чтобы раскрыть принцип его действия.
«Внутреннее решение относительно того, можно ли найти ответ на проблему, - говорит автор рассказа устами психолога Бэрка, - принимается обычно еще до поиска ответа. Во многих случаях все усилия сводятся к тому, чтобы доказать правильность этого внутреннего решения...»
По сюжету рассказа кинопленка с мнимым испытанием, гибелью «антигравитационного аппарата» и его изобретателя была выдана группе ученых за реальность, чтобы стимулировать их работу по воссозданию такого аппарата. Ученые сочли задание невыполнимым. Все, кроме Нэгла. Внутренняя убежденность в возможности осуществить эту идею помогла главному герою рассказа открыть закон антигравитации.
Не принадлежал ли шахматный автомат Кемпелена к разряду «необъяснимых» явлений? Казалось бы, пустяк, игрушка, фокус, а сколько копий было сломано на полях полемики, сколько светлых голов заморочено, сколько дерзких мыслей рождено! И облик шахматного турка вот уже третий век продолжает мозолить глаза человечеству.


ИСКУССТВЕННЫЙ ИНТЕЛЛЕКТ
250-летию со «Дня рождения» механического игрока Вольфганга фон Кемпелена посвящена публикация международного мастера Игоря Мой- жесса в журнале «64 - Шахматное обозрение» № 4/2019.
На смену загадочному Турку в шелковом халате и чалме, который курил трубку и мерно раскачивал головой> пришел однорукий робот с железными штырями вместо пальцев. Его движения стремительны, он может играть три партии блиц одновременно и абсолютно не смущается, когда «видит» перед собой мастера, гроссмейстера или даже чемпиона мира.
Первый в истории поединок чемпиона мира с роботом. За игрой Владимира Крамника с далеким потомком «Турка» наблюдают будущий чемпион Магнус Карлсен, будущий президент Международной шахматной федерации Аркадий Дворкович, председатель правления Российской шахматной федерации Илья Левитов и создатель робота Константин Костенюк. Москва, 2010 год


615
Четверть тысячелетия спустя мир сильно изменился, причём многие кардинальные перемены происходят буквально на наших глазах. За минувшее столетие шахматы завоевали прочное место в мировой культуре, гордо именуясь сплавом спорта, науки и искусства, стали народной игрой - излюбленным досугом миллионов, пользовались вниманием и поддержкой на государственном уровне. Крупные соревнования собирали пусть и не стадионы, но полные залы, газеты с новостями о прошедших партиях раскупались мгновенно... Однако стремительное развитие информационных технологий в последние два-три десятилетия не только привело к появлению бесчисленных компьютерных игр, составивших конкуренцию массовым шахматам как средству досуга, но, что гораздо печальнее, развеяло славу человеческого шахматного гения. В 1997 году Deep Blue одерживает победу в матче над Г. Каспаровым, а не прошло и десяти лет, как для того, чтобы оказался повержен действующий чемпион мира В. Крамник, потребовался уже не суперкомпьютер, а обычный, по сути, PC, с передовым на тот момент коммерческим игровым движком Deep Fritz 10. М. Ботвинник, великий исследователь, основатель непревзойдённой советской шахматной школы, из которой, начиная с середины XX века, вышли почти все чемпионы мира, мечтавший о создании эффективного программного шахматного алгоритма и много работавший в этом направлении, и представить себе не мог, что скоро в распоряжении каждого любителя окажется инструмент, не только способный предвосхитить замыслы величайших игроков, но и значительно эти замыслы превзойти... Как следствие, наука и искусство из практических шахмат в сущности исчезли. Любимой присказкой неунывающих поклонников древней игры стало сравнение шахмат с бегуном и автомобилем... Вот только много ли людей, далёких от спорта, назовут хоть одного победителя олимпийской стометровки? А ведь о шахматных гениях: Капабланке, Алехине, Ботвиннике, Тале, Фишере, Карпове, Каспарове слышал весь мир, включая миллионы тех, кто за доску ни разу в жизни не садился.
Короче говоря, XXI век с его засильем цифровых терминаторов и небывалым расцветом массовой культуры со всей остротой поставил вопрос о будущем шахмат как популярного и зрелищного вида спорта и вообще человеческой деятельности. Запрос на новые формы подачи древней игры возник еще в 90-е, а с середины нулевых приобрел критический характер. Увы, никакого эффективного ответа на этот запрос шахматному миру дать так и не удаётся. Да, ведётся большая работа по развитию детских шахмат, соревнования юных шахматистов собирают значительную аудиторию, появилось много молодых талантливых гроссмейстеров, особенно в азиатских странах, где шахматы продолжают, несмотря ни на что, играть роль социального лифта, как это было в СССР. Привлечь, однако, внимание


616
современной публики к шахматам новыми именами чрезвычайно затруднительно. Массовые детские шахматы заканчиваются большей частью на уровне средних классов школы, поскольку нагрузка общего образования становится несовместимой с продолжением занятий. Что же касается новых технологий, кроме как в кабинетной подготовке, они в публичных шахматах себя никак не проявляют, если, конечно, не упомянуть пресловутое читёрство и борьбу с ним. А тем временем «белковые» чемпионы все менее интересны широкому кругу любителей, способных щелкать сложнейшие шахматные загадки простым нажатием кнопки на ноутбуке. И той же кнопкой включить спарринг-партнёра, на голову сильнейшего, чем прославленный Магнус Карлсен...
Очевидно, что шахматам, чтобы развиваться и выжить, необходимо, сохраняя обаяние древней мудрости, идти в ногу со временем. Вдохновение удалось подчерпнуть в истории упомянутого юбиляра: «Турка» Кемпелена. Шахматный автомат XXI века, уже не иллюзия и не мистификация, а подлинный сплав шахматного мастерства и современных технологий, создан! Шахматный робот - промышленный манипулятор, созданный для выполнения производственных задач с ювелирной точностью и большой скоростью, способный воспроизводить ходы на шахматной доске в темпе блиц, оказался первым в истории мирового спорта искусственным соперником человека, способным успешно противостоять ему на уровне высших достижений. При этом робот, хотя и управляется игровой шахматной программой, принципиально от нее отличается, ибо играет он в реальном измерении за доской, в полном соответствии с Правилами ФИДЕ для очных соревнований. Таким образом, в результате нескольких лет напряженной работы команды под руководством Константина Костенюка - заслуженного тренера России (который более известен шахматистам как отец и воспитатель чемпионки мира), но при этом ещё и креативного инженера, имеющего десятки зарегистрированных патентов, у шахматистов появился уникальный инструмент не только популяризации и повышения зрелищности любимой игры, но и продвижения шахмат в сферы современного производства. Робот-шахматист, стал, например, желанным участником такой специфической выставки как «Машиностроение и металлообработка», а также партнёром мероприятий российского союза World Skills, чья деятельность связана с развитием высокотехнологичных рабочих профессий и обучением молодых специалистов.
Шахматные профессионалы, однако, встретили железного коллегу без особого энтузиазма. Репутация программ - беспощадных убийц человеческого шахматного творчества, сыграла свою роль. Хотя, как уже было упомянуто, игра за доской с роботом и игра с программой в вир¬


617
туальной реальности имеют не так уж много общего. В первую очередь разница проявляется при уменьшении контроля времени, то есть в блице. Понятно, что игра с роботом с классическим контролем не будет особенно интересна (впрочем, уже и чисто человеческий матч на первенство мира в классике вызывает аналогичные сомнения). Робот и создавался для игры блиц с сильнейшими гроссмейстерами. Первым из великих испытал машину еще в 2010 году Владимир Крамник, сыграв с контролем 3+2 одну партию чёрными. Он быстренько предложил ничью, при этом робот имел перевес по времени и лишнюю пешку, правда, в разноцвете.
Робот (Рыбка 3 Аквариум) - В. Крамник Сицилианская защита В61 i.e4 с5 2.®f3 d6 3.d4 cxd4
4.£}xd4 ®f6 5.^c3 ®c6 6.Ag5 kd7 7.#d2 h6 8.Jtxf6 gxf6 9.0-0-0 ^xd4 10.*xd4 #a5 11.ФМ Hc8
12.f4 #c5 13.#d3 Ag7 Ш5 h5 t5Ae2 We5.
16.Wg3 #xg3 17.hxg3 Ic5
18.Axh5 Асб 19Ш5 Hc4 20.J> f3 Hxhl 21.1xhl sh(8 22.b3 Ic5
23.*b2 Jtxd5 24.exd5 a5 25.a4 Ic7 26.c4 1с5 27.ФсЗ Hc7 28.g4 b6 29.*d3 Ic5 30.#d4 lc7 31.Ae2 *g8 32.Ad3 *f8 33.Ax2, и здесь команда робота из уважения к статусу соперника приняла предложенную ничью.
С тех пор минуло почти десятилетие, но из числа выдающихся гроссмейстеров практически никто так и не решился вступить с роботом в серьезную борьбу, хотя такое соревнование, несомненно, стало бы ярким медийным событием и привлекло бы к шахматам дополнительное внимание, в котором они в современном мире очень нуждаются. Исключениями стали А. Грищук, сыгравший в 2012 г. короткий матч с контролем 5+3 (робот победил 4,5:1,5 без поражений) и Д. Дубов в 2013 г. с контролем 3+2 (8,5:3,5 в пользу робота). Даниил, хотя и уступил в матче, одержал три победы, одна из которых очень убедительна.
Д. Дубов - Робот (Рыбка 3 Аквариум) Дебют РетиА07 l.®f3 d5 2.g3 ®f6 3Ag2 сб
4.0-0 Ag4 5.d3 ®bd7 6.h3 Axf3 7AxB e5 8.Ag2 Ad6 9.e4 d4? Позиционная ошибка, последствия которой даже программе, похоже, уже не удалось бы исправить!
10.®d2 0-0 ИМ Ше7 12.f5 Ь6 13.g4 Ь5 14.ФЫ ®с5 15.Af3 ®а4 16.1gl.


618
16...Ш7. Если 16...®h7, то 17. ®el с5 18.h4 Hfc8 19.g5 hxg5 20.%3 f6 21.hxg5 ®xg5 22 J&,h5 с сильнейшей атакой. Или 17...®g5 18Jkg2 (но не 18.h4 ® h3) 18...® h7 19.® f3, и контригры за чёрных не видно.
17.Ше1 Ab4 (17...g5!?) 18.ВМ (18.g5!? hxg5 19.аЗ Ad6 20.®b3 f6 21.h4) 18...Bac8 19.h4 c5. Здесь была последняя возможность затормозить атакующую лавину белых посредством 19...g5, но и в этом случае события могли развиваться примерно так: 20.<4>g2 f6
21.НЫ <4?g7 22.аЗ Ad6 23.Ае2 Bh8
24.® f3 A с7 25.Ad2 с5 26.Hh3 с решающим перевесом.
20.g5 (следует быстрый разгром) 20...hxg5 21.hxg5 с4 22.ШЬ4 cxd3 23.Bg2 Вхс2 24.Bh2 Bxcl+
25.Bxcl f6 26.#h7+ ФП 27.Ah5#.
Всё же, несмотря на отдельные
достижения, общий результат наших выдающихся гроссмейстеров действительно не впечатляет, и вроде бы подтверждает мнение скептиков о невозможности полноценной шахматной борьбы между человеческим и искусственным интеллектом. Стоит, однако, отметить, что ус¬
ловия контроля с добавлением для машины благоприятны, в то время как при классическом (и незаслуженно забытом) для блица контроле 5+0 шансы белкового шахматиста существенно возрастают (не говоря уже о дальнейшем сокращении контроля). Этот факт подчёркивает принципиальную разницу между игрой виртуальной и физической. Механический игрок в рамках правил ФИДЕ не способен воспроизводить ходы на доске с той же скоростью, что и человеческая рука. Да и шахматная сила программы в условиях крайне ограниченного времени на расчет - ибо львиная доля уходит на механическое исполнение - заметно уменьшается, что даёт, как показала и вышеприведённая партия, шанс сильнейшим гроссмейстерам бороться с роботом как минимум на равных, если, конечно, они выкладываются за доской на пределе возможностей. А ведь именно этого и ждёт публика от своих кумиров, и именно участие железного «гладиатора» способно такую бескомпромиссную борьбу болельщикам продемонстрировать. Для подтверждения приведём еще ряд примеров успешной игры с роботом, причём из практики шахматистов, не входящих в мировую элиту.
А. Кашлинская - Робот (DeepRybka 4)
Славянская защита D10 Одна из сильнейших российских шахматисток сразилась с роботом с контролем 5+0 и была


619
близка к победе! Партия сложилась чрезвычайно интересно.
I.d4 d5 2.с4 dxc4 3.®с3 сб 4.а4 #а5?! Сомнительная идея. Помимо обычного 4...®f6, встречается
4...е5 5.dxe5 #xdl + 6^xdl ®а6 7.е4 кеб 8.f4 0-0-0+ 9.Фе2 g6 10. ЖеЗ, и здесь интересно 10...®Ь4 с острой игрой (10... А с5 Il.®f3f612. h3! fxe5 13.®хе5 в пользу белых).
5.е4. Хорошо и 5.®f3 Ь5 6.ild2 Ь4 7.®а2 еб 8.еЗ, и пешку с4 чёрным не удержать.
5...®f6 6.Ad2 е5!? Ведёт к большим осложнениям, в которых Алина оказывается на высоте.
7.dxe5 ®g4.
8.®f3!? Ход, связанный со смелой жертвой ладьи! Хотя, возможно, проще 8.Дхс4. Например, 8... Ас5?! (8...®хе5 9Ае2 Жс5 10.f4 Axgl ll.Hxgl #с5 12.Bfl ®с4 13.е5! ®еЗ 14.АхеЗ ШхеЗ 15.Ш2 с преимуществом) 9.®Ь5! ШЪ6 (9...Axf2+? Ю.ФА ®еЗ+ И.АхеЗ АхеЗ 12.®d6+) 10.а5 «d8 ll.®d6+ Axd6 12.exd6«xd6 13.®f3 0-0(13... ®xf2? 14.ШЬЗ! ®xhl 15.Axf7+ sh& 16Jfeb4 c5 17.BdH—) 14.0-0 с явным перевесом.
8...Ac5 9.Jtxc4 ®xf2. Жертву надо принимать: 9...Axf2+ 10.Фе2 0-0 (10...Jle6 ll.®d5 #d8 12.Ag5 Шс8 13.h3 cxd5 14.Jtb5+ J>d7 15.Bcl ®c6 16.exd5+~) П.ШЬЗ с большим перевесом.
Ю.#ЬЗ ®xhl ll.Axf7+ Ф№
12.®d5 #a6? Имея на доске лишнюю ладью, программа переоценивает свои шансы. Такое случается из-за недостаточной глубины расчета, связанной как раз с особенностями робота. Хотя, быть может, всё дело в том, что перед очарованием прекрасной Алины даже бесчувственная машина не смогла устоять?.. Правильно 12...Wd8, и у белых выбор из двух форсирующих ничью продолжений: атакующего 13.®g5 cxd5 14.Jlh5 Wc7 (плохо 14„.®b6 15.Ш+ Фе7 16.exd5 Bf8 17.d6+; равноценно 14...#e7 15.®S+ Фg8 16.it f7+=) 15.#fЗ+Фg8 (нельзя 15... Фе7 ввиду 16.ШГ7+ Фd8 17.#xd5+ Фе7 18.®xh7! с решающей угрозой Ag5+) 16.Af7+ Фй 17.1,h5+ с вечным шахом, либо простого 13.Ag5 Ша5+ (13...Ш7? 14.е6+-) 14.Ad2 с повторением ходов.
13.®с7ШЬ6.


620
14.£}е6+! И после 14.^ха8 ®хЬЗ 15.АхЬЗ Ш 16.Ас2! с угрозой Ь4 у чёрных трудное положение. Однако Алина, уклоняясь от размена ферзей, без ладьи смело играет на мат, и это интуитивно принятое решение полностью соответствует требованиям позиции.
14...Ахе6 (14...ФхГ7 15.^d8+! Фе8 16.®f7+ Фха8 17.Ag5+) 15.®хе6 Де7 16.Ag5?! До победы было рукой подать: 16.®f5!
a) 16...©а6 17.Ае6+ Фе8
18.0-0-0 с неотразимыми угрозами;
b) 16...Ah4+ 17.g3! (но не 17. ®xh4 ®f2+!, разменивая ферзей)
17...®f2+ 18.Фа1 Фе7 19.®е6+ Фа8 20.Ш6+ Ы7 21.J>e6 ®xf3+
22.Фс2 ®хе4+ 23.ФЬЗ с выигрышем;
c) 16...®f2+ 17.Фа1 Ш1 18.Ah5+Af6 19.exf6 ®fl + 20.Фс2 ®c4+ 21.Ac3 ®xf6 22.£}d2, и чёрные, чтобы сразу не получить мат, вынуждены расстаться с ферзём. Варианты не особенно сложны, гроссмейстеру по силам даже в блице, но Алина, очевидно, переволновалась...
16...Ab4+ 17^dl ^аб
18.ith5. Все еще вело к победе
18.®f5, например, 18...®с7 (18...
19.Фс2 ®с5+ 20.Дс4+ с матом) 19.е6 ^f2+ 20.Фс2 ^g4 21.1dl Ad6 22.®xg4 h5 23.®f5+-.
18...®c7 19.®f5+. Возмож¬
но было 19.Фе2 ®c5 20.^d4 или 20.®c4 с лучшими шансами, но позиция уже осложнилась, време¬
ни осталось мало, и Алина практично довольствуется синицей в руках - вечным шахом.
19..^g8 20.®е6+ Ф£8 21.®f- 5+Фg8 22.®е6+ Ф№. Ничья.
Осмелюсь также поделиться одной из собственных более или менее успешных попыток. Партия сыграна с контролем 10 минут без добавления, роботом управляла Deep Rybka 4.
И. Мойжесс - Робот Дебют Нимцовича В00
1.е4 ^сб 2.d4 d5 З.^сЗ dxe4 4.d5 £hh8 5ЛЫЛМ6 6.Jlc4.
6...itg4? Как ни странно, уже 6-й ход чёрных приводит их к проигранной позиции! Известная партия Керес - Ларсен (Стокгольм, 1966) продолжалась 6...а6 7.®е2 Ь5 8АЪЗ с5 9.dxc6 ®хс6 lO.ldl ®а5 ll.Ad2 ША 12.®хе4 ®d8
13.®еЗ ^хе4 14.АЬ4 е5 15.Axf8 Фх£8 16.®хе4 с преимуществом у белых. Игру чёрных, вероятно, можно усилить.
7.f3 exf3 8.^xf3 сб 9.h3 (неплохо и 9.®е2 cxd5 10.0-0-0) 9...


621
Ah5. У чёрного слона нет хороших ходов. Размен 9..Jkxf3 10.®xf3 приводит к безнадёжной позиции, например, 9...ШЬ6 11.0-0-0 ®bd7 12.1hel 0-0-0 13.®а4 ®а5
14.dxc6+-. Не лучше выглядит и отступление 9... it d7 10.®е5.
10.g4 Ь5!? Плохо и 10...Ag6 И.#е2, например, ll...cxd5
12.0-0-0 еб 13.®xd5 ®xd5 14.2xd5 #е7 15.jfcg5 f6 16.Se5, и белые выигрывают.
11.®хЬ5!? Навеяно знаменитой партией Морфи. Можно было и отойти слоном.
Il...cxb5 12.Jfc,xb5+ ®bd7
13.Д.с6! Ag6 14.g5 ®g8 (14...®h5
15.©e5+-) 15.®e5 Af5 16.#e2 #c817.0-0-0 (позиция белых абсолютно выиграна...) 17. ..а5 18.®с4 Фа8 19.#f2 Наб 20.Shei ДхЬЗ 21.1d3 А6 22,НЬЗ еб 23.Axd7 #xc4 24.dxe6 Jtb4 25.1[di Фе7. Альтернативой был форсированный вариант 25...#хс2+ 26.Шхс2 Jtxc2 27.Фхс2 Фе7 28.аЗ Дс5 29.1Ь71а7 ЗО.Нха7 Д ха7 31.Ad6+
Фd8 32.exf7 ®е7 33.il е5 с выигрышем.
26.exf7 g6. На месте робота любой человек, наверное, сдался бы. Но машина бесстрастна...
27.Axf5 gxf5 28.Де5... Партия продолжалась еще ходов 50 и завершилась вничью в окончании «ферзь против ладьи», ввиду недостатка времени (и эндшпильной техники) у белых...
Надеюсь, всё вышеизложенное убедит непредвзятого читателя, что не так страшен чёрт, как его малюют. Бороться с роботом за шахматной доской (не путая её с ЖК дисплеем!) можно и нужно. Хотя бы для того, чтобы доказать как увлечённым игрой болельщикам, так и людям, далёким от шахмат, что человеческие возможности в сравнении с машинами ещё далеко не исчерпаны, и судьба по версии саги о Терминаторе человечеству пока не грозит. И, конечно, руководствуясь прекрасным девизом ФИДЕ, всем, кому небезразличны шахматы, следует объединить усилия, направленные на укрепление места нашей любимой игры в мировом медиа-простран- стве и культуре. Столь необычный для массового зрителя формат, как борьба человека с роботом (или роботов между собой), несомненно, хорошо послужит этой задаче, как способствовал росту интереса к шахматам 250 лет назад автомат Кемпелена.


Автор этой книги Виктор Львович Хенкин (1923-2010) - шахматный мастер, известный журналист и писатель, долгие годы сотрудничал с газетами «Комсомольская правда» и «Московский комсомолец», а также со всеми (!) отечественными шахматными изданиями второй половины прошлого и начала нынешнего веков. Ветеран Великой Отечественной войны, за боевые заслуги награжден орденом Красной Звезды.
Виктор Львович работал над романом «Одиссея шахматного автомата» около четверти века, проводя сотни, если не тысячи часов в библиотеках и архивах, чтобы как можно точнее воссоздать атмосферу далекого XVIII века. Ведь сюжет этой книги - не просто романтический вымысел автора, но и попытка исторического исследования одной из самых восхитительных мистификаций эпохи Просвещения, столь богатой на разного рода выдумки.
Стремясь к совершенству, Хенкин по многу раз правил и переписывал уже готовые, казалось бы, главы романа и, к огромному сожалению, так и не успел его дописать. Работу довела до конца его жена Татьяна Гу- барькова, с которой он всегда делился своими творческими замыслами, подробно обсуждал сюжетные линии.


СОДЕРЖАНИЕ
Пролог 3
Часть первая. ВЕНА 5
Часть вторая. ПРЕССБУРГ 63
Часть третья. ПАРИЖ 125
Часть четвертая. ЛОНДОН 213
Часть пятая. ЛЕЙПЦИГ . 305
Часть шестая. ДРЕЗДЕН 359
Часть седьмая. ПОТСДАМ 487
Часть восьмая. АВСТРИЯ 565
Послесловие 574
Эпилог 576
Приложения
После Кемпелена 578
Искусственный интеллект 614


УДК 794.1 ББК 75.581 Х38
ХЕНКИН Виктор Львович. «Одиссея шахматного автомата».
Москва, 2019, 624 с.
ISBN 978-5-907077-17-1
Сюжет этой книги - не просто романтический вымысел автора, но и попытка исторического исследования одной из самых восхитительных мистификаций эпохи Просвещения, столь богатой на разного рода выдумки. 250 лет назад выдающийся изобретатель Вольфганг фон Кемпелен сконструировал механического шахматного игрока, пра-пра-дедушку современных шахматных компьютеров. Автомат Кемпелена с огромным успехом гастролировал по всей Европе от Вены до Парижа и Лондона, обыгрывая вельмож и даже коронованных особ - Фридриха Великого и Наполеона. Попытки проникнуть в тайну автомата предпринимались неоднократно, нередко самыми злокозненными способами, ставившими под угрозу жизнь Кемпелена и его спутников...
Виктор Львович Хенкин (1923-2010), шахматный мастер, журналист и писатель, работал над романом около четверти века, пытаясь как можно точнее воссоздать атмосферу далекого XVIII века. Стремясь к совершенству, он по многу раз правил и переписывал уже готовые главы и так и не успел дописать свой роман. Работу довела до конца его жена Татьяна Губарькова, с которой Виктор Хенкин всегда делился своими творческими замыслами, подробно обсуждал сюжетные линии.
Для любителей истории, шахмат и приключенческой литературы.
Редакторы Владимир Барский, Сергей Воронков и Максим Ноткин Обложка Галина Лупенко Верстка Андрей Ельков Формат 60x90 1/16 Печать офсетная. Бумага офсетная. Заказ № 3625
Отпечатано в АО «Первая Образцовая типография»
Филиал «Чеховский Печатный Двор»
142300, Московская область, г. Чехов, ул. Полиграфистов, д.1 Сайт: www.chpd.ru, E-mail: sales@chpd.ru, тел. 8(499)270-73-59
www.ruchess.ru/books /
По вопросам распространения обращаться к Владимиру Барскому barsky@ruchess.ru
ISBN 978-5-907077-17-1
© В. Хенкин, наследники, 2019 © Федерация шахмат России