Сонет серебряного века. Русский сонет конца XIX-начала ХХ века - Федотов О.И.

Автор: Федотов О.И.

Теги: художественная литература сонеты

ISBN: 5-253—00141-7

Год: 1990

Похожие

Русский сонет

История русской литературы конца XIX начала ХХ века

История русской литературы XIX века

Буддизм в русской литературе конца XIX - начала XX века. Идеи и реминисценции.

Текст

русский сонет
КОНЦА XIX—НАЧАЛА XX ВЕКА
Москва
Издательство «Правда»
1990
84 Р 1 Составление,
С 62 вступительная статья и комментарии
О. И. Федотова
Оформление художников
А. В. Озеревской, А, Т. Яковлева
ISBN 5-253—00141-7
4702010100—2092
080(02)-90
2092—90
© Издательство «Правда». 1990,
Составление. Вступительная
статья. Комментарии.
СОНЕТ СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА
14 строк: единство и борьба противоположностей
За многовековую историю развития многонациональной мировой
поэзии соиет как самая совершенная ее форма просто ие мог не по-
явиться. Оптимальная порция лирического высказывания — легко
обозримая, воспринимаемая и вапомииаемая,— если присмотреться
к опыту выдающихся мастеров прошлого и настоящего, колеблется
между тремя и четырьмя четверостишиями, то есть как раз в преде-
лах 14 строк. Знаменательно здесь совпадение с изобретением пуш-
кинского гения: его «онегинская строфа» тоже четырнадцати-
стишие.
С другой стороны, туго спрессованный кристалл сонета идеально
скомпонован изнутри. Его отшлифованные в веках грани, два катрена
(четверостишия) и два терцета (трехстишия), образуют диалекти-
чески напряженное и гармонически уравновешенное целое:
На четырех на бронзовых своих
Широких ножках, вроде львиных лап,
Четырнадцатистрочный прочный стих
Стоит в веках—и сдвинулся хотя б!
(Новелла Матвеева. К сонету)
Словесные массы «головной» и «хвостовой» части, прошитые сквоз-
ной рифмовкой, взаимодействуют друг с другом, как то и не то, как
квадраты и треугольники, как чет и нечет, почти в полном согласии
с правилом «золотого сечения», которое предуказывает: меньшая
часть так относится к большей, как большая к целому, например, 5:8,
как 8:13. В соиете соотношение чуть-чуть иное 6:8, как 8:14. Но ведь
искусство тем и отличается от геометрии, что его пропорции откло-
няются от абсолютной правильности микроскопическим, почти не раз-
личимым на глаз «чуть-чуть».
Сонет — счастливо найденное сочетание органической цельности
и необычайно развитой способности к внутреннему членению на рав-
но- и неравновеликие элементы, чутко реагирующему на отнюдь
не формальную лсгику развертывания лирической темы. Первое свой-
ство способствует обособлению каждого отдельно взятого сонета, вто-
рое — собирает их в ассоциации, тематические циклы, иногда даже
поэмы и книги.
Сонет живет в поэзии разных народов уже так давно, что обстоя-
тельства его рождения, а тем паче генеалогическое древо, с трудом
проступают сквозь патину столетий. Если довериться первому впе-
чатлению, может показаться, что он живет вечно в практически неиз-
менном виде. Но это лишь первое, поверхностное впечатление. Струк-
турно сонет неподражаемо консервативен, зато функционально он не-
устанный новатор.
Честь изобретения сонета «суровый судия французских рифма-
чей», законодатель европейского классицизма Никола Буало-Депрео
отдавал предводителю муз и покровителю поэзии солнечному богу
Аполлону-Фебу, который
В тот день, когда он был на стихотворцев зол,
Законы строгие Сонета изобрел.
Вначале, молвил он. должны быть два катрена;
Соединяют их две рифмы неизменно;
Двумя терцетами кончается Сонет:
Мысль завершенную хранит любой терцет.
В Сонете Аполлон завел порядок строгий:
Он указал размер и сосчитал все слоги,
В нем повторять слова поэтам запретил
И бледный вялый стих сурово осадил.
Теперь гордится он работой не напрасной:
Поэму в сотни строк затмил Сонет прекрасный.
(Н. Буало. Поэтическое искусство.
Пер. Э. Липецкой)
Едва ли предложенная версия происхождения сонета заслуживает
полного доверия. Древнегреческий бог мог изобрести сонет толь-
ко в случае своего действительного, а не метафорического бес-
смертия.
И все же в допущении Буало есть определенный резон. Наслед-
ственная память малых жанров говорного фольклора древних эллинов
и латинян: притч, пословиц и поговорок, а также главным образом
античной эпиграмматики — стихотворных надписей сатирического, па-
негирического, мемориального и ритуального характера отозвалась
в сонете, крепко-накрепко соединившись с определенной строфической
формой.
6
Родиной сонета стала Италия, точнее Сицилия. Он появился на
переломе от средневековья к эпохе Возрождения, в самом начале
XIII века, в атмосфере высочайшей поэтической культуры, символом
которой были
Надменный клекот Дантовых терцин
И томный плач Петрарковой канцоны.
В дальнейшем канонизировались три основных типа европейского
сонета:
1) итальянский: два катрена перекрестной или охватной рифмовки
на два созвучия: abab abab или abba abba и два терцета на два или
или три созвучия, имеющие в сочетании рифм также скрытую идею
«креста»: cdc dcd или «треугольника»: cdecde.
2) французский: два катрена охватной рифмовки иа два созвучия:
abba abba и два терцета на три созвучия, скомпонованных парал-
лельно: сс deed или сс dede так, чтобы получились двустишие и
катрен.
3) английский: упрощенная модель, состоящая из трех катренов
перекрестной рифмовки и заключительного двустишия. Иногда его
называют шекспировским, но им с успехом пользовались и предшест-
венники великого драматурга.
Сонет по праву считается самой строгой поэтической формой.
Верность традиционному канону можно рассматривать едва ли не как
его главный жанрообразующий признак. Но известно: чем строже
запрет, тем больший соблазн его нарушить. Со временем выделились —
и что примечательно — также канонизировались аномальные варианты
сонета:
1) хвостатый: 2 катрена + 3 терцета.
2) сонет с кодой: добавляется лишняя, 15-я строка.
3) двойной: после каждого нечетного стиха катрена и четного
стиха каждого терцета вставляется укороченный стих.
4) безголовый: 1 четверостишие + 2 терцета.
5) половинный: 1 катрен + 1 терцет.
6) опрокинутый: 2 терцета + 2 катрена.
7) сплошной: и катрены и терцеты построены на двух общих со-
звучиях.
8) хромой: четвертый стих в катренах длиннее или короче пред-
шествующих.
И т. д.
Помимо этого, постоянно устанавливались и периодически нару-
шались метрические, композиционные и стилистические нормативы.
Самое, пожалуй, удивительное свойство сонета — это его непре-
клонная верность традиции; но верность не тупая, не догматическая,
7
а чрезвычайно гибкая, подвижная как сама диалектика. Сколько бы
поэты ни нарушали канонические правила, сколько бы ни бунтовали
против их докучной и мелочной косности, они все равно неизменно
возвращались к ним, как блудные сыновья к суровому, но справед-
ливому, желающему добра отцу. В известном смысле сонет представ-
ляет превосходную модель гармонического слияния традиций и нова-
торства, идеала и его реального воплощения. Только на фоне недо-
стижимого идеала приобретают эстетическую значимость осторожные
отклонения от него, продиктованные чаще всего напором живой поэти-
ческой мысли. Чем радикальнее искажалась идеальная модель, тем
отчетливее вставал ее призрак над преображенным сонетом, внося
необходимые поправки в процесс его восприятия. Вот почему отдель-
ные частные новации не только не отменяли, но все с большей и боль-
шей силой подтверждали и отшлифовывали канон.
Историческая жизнь жанра:
приключения во времени и пространстве
Исключительно твердая форма сонета диалектически взаимодей-
ствует с необычайно гибким, текучим и многообразным содержанием,
которое на протяжении нескольких веков впитал в себя этот поистине
универсальный жанр-протей.
Долгая литературная жизнь сонета изобилует впечатляюще яр-
кими встречами с выдающимися мастерами поэтического слова. Каж-
дая такая встреча обогащала и корректировала тянущийся за ним
шлейф жанрово-тематических ассоциаций.
Первым обращением к сонету, оставившим заметный след в его
художественно-эстетическом амплуа, была знаменитая книга Данте
Алигьери «Новая Жизнь» (1292—1293). Это юношеское произведе-
ние «последнего поэта средневековья и одновременно первого поэта
эпохи Возрождения» по своей жанровой ориентации — психологиче-
ский роман о любви, а в структурном отношении так называемый
«элогиум», то есть чередование прозаических и стихотворных фраг-
ментов в рамках единого произведения. Наряду с тремя канцонами
и одной балладой «Новую Жизнь» составляют 26 сонетов (из них
два двойных) и пространный прозаический автокомментарий, поддер-
живающий связное повествование о любви поэта к Донне Беат-
риче. Эта любовь переживается как высокая экстатическая страсть,
причащающая любящего к нетленным ценностям Бытия, опреде-
ляющая смысл его земного предназначения и соединяющая его
с Небом.
Эпоха Возрождения не просто закрепила сонет в качестве веду-
щей жанрово-строфической формы поэзии, но породила настоящий его
культ. Этому способствовало увлечение словесной орнаментикой и
8
эстетизацией цифр, унаследованное от средневековья и переосмыслен-
ное в изменившихся условиях, когда на авансцену общественной жиз-
ни вышла молодая предприимчивая буржуазия, отрекшаяся от мисти-
ческого символизма религиозной схоластики и взглянувшая на мир
объективно, реалистически трезво, расчетливо, пользуясь даже иной
раз для его исчисления категориями банковского учета. Но более
всего гуманистов привлекало в сонете пронизывающее его ощущение
гармонии, понятой как единство и борьба противоположностей. Сонет
стал превосходным средством выражения чувств и переживаний осво-
бодившейся от средневекового аскетизма личности. Мастером, кото-
рый довел эту популярную форму до невиданного блеска, явился
Франческо Петрарка, создавший только в составе «Книги песен» более
трехсот сонетов. Узаконив формальные параметры итальянского соне-
та, он значительно расширил и его тематическую емкость: это и
изображение любовных перипетий, и декларации эстетического по-
рядка, и гневные инвективы против социальных и клерикальных
пороков.
Авторитет Петрарки-сонетиста был непререкаем не только в Ита-
лии, но и далеко за ее пределами. Заданную им инерцию подхватили
и развили в Италии Дж. Бруно, Микеланжело, Дж. Марино, Т. Тас-
со, Дж. Леопарди; в Испании и Португалии Л. де Гонгора-и-Арготе,
Л. ди Камоэнс; в Англии Г. Сарри, У. Шекспир, Г. Спенсер, Дж.
Мильтон, У. Вордсворт; во Франции Ронсар, Ж. Дю Белле, А. де
Ренье, Ш. Бодлер, П. Верлен, Ж.-М. Эредиа; в Германии М. Опиц,
И.-В. Гете, В. Шлегель, И. Бехер. Все вместе и каждый в отдельности
они сформировали мощную традицию европейского сонета в трех его
основных разновидностях с необычайно широким спектром тематики,
жанровой принадлежности и стилистики.
История русского сонета насчитывает уже два с половиной сто-
летия. В год издания знаменитой брошюры В. К. Тредиаковского
«Новый и краткий способ к сложению российских стихов...» (1735)
реформатор отечественного стихосложения пишет первый сонет на
русском языке. Это был перевод французского сонета Жака де Барро
о раскаявшемся грешнике. Сохранился, впрочем, и силлабический
вариант перевода, выполненный тремя годами раньше, скорее всего
тем же Тредиаковским. С тех пор сонет стал неотъемлемой органи-
ческой частью жанрово-строфического репертуара русской поэзии,
вместив в себя самые разнообразные тематические мотивы: призна-
ния в любви и дружбе, философские обобщения, пейзажную живо-
пись, бытовые зарисовки, социально-политические декларации, эле-
гические медитации, гражданские лозунги, портреты знаменитых
творцов сонетб, художников, музыкантов, государственных деятелей,
юмор, сатиру, то есть практически все содержание отечественного
стиха.
9
За два с половиной века были периоды взлетов и падения инте-
реса к сонету. Два главных пика приходятся на «золотой» и «сереб-
ряный» век русской поэзии.
Золотым веком русской поэзии в строгом смысле называют
первую треть, точнее, 20—30-е годы XIX века, то есть время рас-
цвета пушкинского гения и творчества поэтов его окружения. В нх
руках сонет становится действенным инструментом романтической
культурной экспансии за пределы собственных национальных тра-
диций.
Самоосознание сонета:
сонеты о сонетах и сонетистах
Сонет, как н любая устойчивая твердая форма, отличается из-
рядной долей нарциссизма. Он любит говорить о себе сам, любит са-
мовыражаться. Впрочем, и оснований для самолюбования у него хоть
отбавляй. Это, во-первых, весьма почтенный возраст (ему без малого
800 лет); во-вторых, исключительно чистая, «аристократическая» ро-
дословная (сонет практически не знает мезальянса, а если и контак-
тирует с другими жанрами, например, с канцонами и балладами, то
держится подчеркнуто отчужденно, всячески выказывая свою самость);
и, наконец, в-третьих, верность традициям, которую можно рассматри-
вать как признак, определяющий специфику жанра (те немногие
«монстры», которые образуются с резким искажением канонических
правил, не столько варьируют, сколько не без вызова отрицают,
но, отрицая, еще сильнее поддерживают незыблемый жанровый
эталон).
В 1830 году Пушкин написал свой знаменитый Сонет о сонете,
сыгравший исключительно важную роль в самоопределении и станов-
лении этого капризного жанра на русской почве:
Scorn not the sonnet, critic.
Wordsworth
Суровый Дант не презирал сонета,
В нем жар любви Петрарка изливал.
Игру его любил творец Макбета,
Им скорбну мысль Камовне облекал.
И в наши дин пленяет он поэта;
Вордсворт его орудием избрал,
Когда вдали от суетного света
Природы он рисует идеал.
10
Под сенью гор Тавриды отдаленной
Певец Литвы в его размер стесненный
Свои мечты мгновенно заключал.
У нас его еще не знали девы,
Как для него уж Дельвиг забывал
Гекзаметра священные напевы.
Здесь и история сонета, н маршруты его движения по европей-
ским литературам, и основные сферы применения, тематические, идей-
ио-эмоциональные ореолы. Конечно, сонеты о сонете писали в русской
поэзии и до Пушкина, например, представитель сентиментальной
школы И. И. Дмитриев — «Сонет» (1796) или В. А. Жуковский —
«За нежный поцелуй ты требуешь сонета...» (1806); наконец, пробле-
матику пушкинского сонета парадоксальным образом предвосхища-
ет сонет его лицейского товарища Антона Дельвига «Н. М. Языкову»
(1822), посвященный не столько прошлой, сколько грядущей истории
отечественного сонета:
Младой певец, дорогою прекрасной
Тебе идти к парнасским высотам,
Тебе венок (поверь моим словам)
Плетет Амур с каменой сладкогласной.
От ранних лет я пламень не напрасный
Храню в душе, благодаря богам,
Я им влеком к возвышенным певцам
С какою-то любовию пристрастной.
Я Пушкина младенцем полюбил,
С ним разделил я грусть и наслажденье,
И первый я его услышал пенье
И за себя богов благословил,
Певца Пиров я с музой подружил
И славой их горжусь в вознагражденье.
К адресату н, разумеется, адресанту сонета присоединяются
еще два будущих мастера этой формы: Пушкин и Баратынский
(«Певец Пиров»). Нельзя ли тогда сонеты всех трех поэтов, которых
«подружил с музой» Дельвиг, предсказав им блестящее будущее,
рассматривать как реализацию выданных таким образом щедрых
авансов?
Несмотря иа то, что сам Пушкин создал всего три стихотворе-
ния в сонетном жанре в течение одного 1830 года, его авторитет и в
этой сфере поэтического творчества дал о себе знать, отозвавшись в
11
творчестве наиболее заметных отечественных сонетистов и предопре-
делив более свободную по сравнению с западными образцами, форму
русского сонета.
Токн, идущие от пушкинских «Мадонны», «Поэту» и Сонета о
сонете, явственно ощутимы практически у всех поэтов XIX века, об-
ращавшихся к этой ставшей традиционной форме. Не пресеклась пуш-
кинская традиция и в XX веке. Так же, как и столетие назад, поэты
серебряного века обменивались комплиментарными посланиями в
форме сонетов, очерчивая круг избранных мастеров. Недаром Леонид
Гроссман в своем «Русском сонете» (начало 20-х годов) ив цикла
«Плеяда» к признанным корифеям прошлого присоединяет имена
своих современников: Вяч. Иванова, К. Бальмонта, В. Брюсова, М. Во-
лошина.
Сонет серебряного века:
диалектика традиций и новаторства
В самом конце XIX и первые два десятилетия XX века русская
литература, как и вся национальная культура, переживала период не-
обычайного подъема, период, как бы воскресивший и подхвативший
традиции пушкинского «золотого века», и названный по аналогии
«веком серебряным». После упадка поэтической техники в твор-
честве поэтов 1870—80-х годов резко возрос интерес к формальным
изыскам, в изобилии изобретаемым вновь и воскрешаемым из
забвения — традиционным. Среди последних почетное место занимал
сонет.
Канун нового, XX века воспринимался современниками как некий
итог исчерпавшей себя цивилизации, как преддверие неминуемой ка-
тастрофы, как начало конца света. Эсхатологическими настроениями
были пронизаны философские, научные,, религиозные и художествен-
ные пророчества, которые щедро предлагались обществу:
И отвращение от жизни,
И к ней безумная любовь,
И страсть, и ненависть к отчизне...
И черная, земная кровь
Сулит нам, разрывая вены,
Все разрушая рубежи,
Неслыханные перемены,
Невиданные мятежи...
(Л. Блок. Возмездие)
12
Человек, оказавшийся на краю пропасти, в обстановке «пира во
время чумы», обуреваемый тревожными предчувствиями, высокими и
низкими страстями, и повел себя подобающим образом. Это было вре-
мя бешеной популярности всякого рода оккультных наук, мистиче-
ских откровений, напряженной философской мысли и самого низко-
пробного шарлатанства.
Поэзия встала на путь обостренного эксперимента, кардинальных
новаторских преобразований как содержательной, так и формальной
стороны творчества. Наивысшим критерием художественности стала
индивидуальная неповторимость, оригинальность поэтического стиля.
Самый скромный поэт чувствовал себя демиургом, всевластным твор-
цом созидаемого космоса.
Как и без малого век назад, новый всплеск творческой инициативы
при конструировании невиданных, небывалых художественных систем
был осенен знаменами романтизма. Правда, рецидив романтизма в
XX веке существенно отличался от того направления, славу которого
составили Жуковский, Пушкин и Лермонтов. В обоих случаях это бы-
ло выражение подчеркнуто индивидуального художественного созна-
ния, не принимающего стандартизированных форм общего пользо-
вания. Главное же отличие состояло в отношении к романтической
концепции мира. Если в XIX веке оно было искренним и бе-
зусловным как своего рода художественная ипостась идеалистиче-
ского мировоззрения, то в XX веке на нем был явственный от-
печаток искусственности и вторичности, осложненный формаль-
ным, игровым началом. Представители различных модернистских
течений не столько были романтиками, сколько старались ими
казаться.
Жизнь мало похожа на стихи, но люди того времени стремились
жить по законам поэзии. Знаменитая башня Вячеслава Иванова, мно-
гочисленные артистические кафе, в которых угощали преимуществен-
но стихами, поэтические вечера, привлекавшие голодных, плохо оде-
тых, но жаждущих духовной пищи людей,— все это были знаки осо-
бого отношения в обществе к поэзии. Почетным, окруженным орео-
лом всеобщего обожания стало и само звание поэта. Его носитель
ощущал себя исключительной творческой личностью, человеком не от
мира сего. Причем этот образ, тщательно продуманный и «от гребе-
нок до ног» отрепетированный,— сознательно культивировался едва
ли не всеми стихотворцами, от мала и до велика. Их лирический
герой не был равен самому себе, как не был он равен и само-
му поэту. Каждый поэт имел в своем распоряжении даже не одну,
а несколько масок, выбирая ту или иную в зависимости от ситу-
ации.
Усложнилось и восприятие поэтических произведений. Адекват-
ное прочтение текста стало возможным лишь при условии включения
13
его в многослойную систему культурных контекстов: настоящего и
прошлого, в пределах и, за пределами творчества данного поэта и, на-
конец, в разнообразных реализациях его многоликого авторского «Я».
В столь неоднозначной эстетической атмосфере неоднозначно воспри-
нималось практически все, в том числе соотношение традиционного
и новаторского. Безусловными приоритетами пользовались, конечно,
новации, смелые экспериментальные изобретения, но высоко ценилось
и хорошо забытое старое. «Утверждение и оправдание настоящих цен-
ностей прошлого столь же революционный акт,— утверждал в 1923
году О. Мандельштам,— как создание новых ценностей» !. Тот или
иной прием подавался и усваивался в пестром шлейфе разнообразных
ассоциаций и аллюзий.
Трудно, почти невозможно сынтегрировать обобщенную художе-
ственную концепцию «серебряного века». Сравнительно небольшой
промежуток времени, скрывающийся за этим словосочетанием, отме-
чен необычайной пестротой не только в поэтической практике, но и в
эстетическом самосознании многочисленных течений, группировок и
школ, действовавших последовательно и параллельно, в согласии и
конфронтации. Более того, каждый художник — и чем значительнее
масштаб его дарования, тем пуще! — во что бы то ни стало стремился
обнародовать свое сугубо индивидуальное видение мира и искус-
ства. С течением времени взгляды его могли меняться кардинальней-
шим образом, равно как и принадлежность к тому или иному те-
чению, сама по себе очень условная. Так. к примеру, Вадим Шер-
шеневич последовательно испытал на себе влияние символизма,
входил в группу эгофутуристов и был одним из создателей имажи-
низма.
Как это ни парадоксально, но преодоление «технического одича-
ния» (выражение В. Я. Брюсова), которое постигло русскую поэзию
на исходе XIX века, начали поэты, пользующиеся репутацией дека-
дентов (от лат. decadentio— упадок) — Н. Минский, И. Анненский,
Д. Мережковский, 3. Гиппиус. Опираясь отчасти на опыт западных
мастеров, отчасти «припоминая» исконно русскую традицию, они в
корне изменили отношение к стихотворной форме, переставшей быть
внешним, случайным и малосущественным элементом поэтического
творчества. По достоинству оценили они, в частности, эстетические
возможности сонета. Особенно преуспели в овладении изысканным
искусством сонетной формы Николай Минский и Иннокентий Аннен-
ский. К ним следует присоединить их младшего, но рано умершего со-
временника Петра Бутурлина. Все трое разрабатывали сонет по запад-
ным — французским и итальянским — образцам. Показательна в этом
отношении жизненная и творческая судьба Бутурлина, родившегося
1 Мандельштам О. Слово и культура. М., 1987. С. 209.
14
и выросшего в Италии, получившего там отменное образование, но
всегда остро ощущавшего свою причастность древней отчизне:
Родился я, мой друг, на родине сонета,
А не в отечестве таинственных былин,—
И серебристый звон веселых мандолин
Мне пел про радости, не про печали света.
В моей душе крепка давнишняя любовь,
Как лавры той страны, она не увядает,
Но... прадедов во мне заговорила кровь.
Все в этом стихотворении пронизано солнечным бризом «прием-
ной родины» поэта, страны, подарившей миру одну из самых утон-
ченных поэтических форм; ритмика его изящна и гармонична, как
жизнерадостная, ликующая тарантелла, слово склоняется к слову лег-
ко и непринужденно, высветляя свой и чужой смысл, «серебристый
звон веселых мандолин» заполняет паузы, «лавры» косвенно намека-
ют на ставшие нарицательным имя возлюбленной Петрарки. Но кровь
прадедов позвала в «отечество таинственных былин» и изящный сонет
«перепрофилируется» в добром согласии с ладом славянской мифоло-
гии. Столь же пластично пришлась его форма к жутковатым сюжетам
российской истории.
Энтузиазм, с которым Петр Бутурлин пропагандировал в Рос-
сии сонет, его несомненное поэтическое дарование и не в последнюю
очередь ранняя смерть поэта — все это, конечно, не могло пройти бес-
следно и не вызвать соответствующего резонанса. Впоследствии Бу-
турлин неоднократно упоминался среди корифеев русского сонета.
В 1898 году ему посвящает сонет В. Брюсов, а в 1919 году Игорь
Северянин, продолжая традицию пушкинского сонета о сонете, отво-
дит ему место в одном ряду с Петраркой и Шекспиром:
Петрарка, и Шекспир, и Бутурлин
(Пусть мне простят, что с гениями рядом
Поставил имя, скромное парадом...)
Сонет воздвигли на престол вершин.
Разнообразную технику сонетного искусства в 80—90-х годах де-
монстрирует Николай Минский, возглавлявший, как известно, газету
«Новая жизнь» как раз в тот момент, когда в ней была опубликова-
на статья Ленина «Партийная организация и партийная литература»
(1905). Один из его итоговых сборников «Из мрака к свету» (Бер-
лин; Пг.» 1922) содержит 55 сонетов. В основном это философские ме-
дитации и страстная любовная лирика, предвосхищающая «Эротиче-
15
ские сонеты» Абрама Эфроса. Стремясь преодолеть металлический
холодок сонетной конструкции, поэт оживляет ее горячей бытовой де-
талью. Перед ликом Смерти его лирический герой ведет себя в выс-
шей степени неожиданно и... естественно:
Лежал я где-то на одре недуга:
Мутился ум. И вдруг Она предстала,
Твердя: молись! Я — вечности начало,
Я — ключ всех тайн, порог священный круга.
И я ответил с дрожию испуга:
— Мне холодно. Поправь мне одеяло.
(«Я слишком мал, чтобы бояться смерти...»)
Излюбленной формой Н. Минского был сонет шекспировского
типа. В данном случае, кстати, характерная для него графическая раз-
бивка маскирует на самом деле итальянский сонет.
Но, пожалуй, самым виртуозным сонетистом на пороге серебряно-
го века был Иннокентий Анненский, поэт высочайшей культуры, пре-
восходный знаток античной и западной версификации, питавший при
этом особенную склонность к эксперименту.
Будучи филологом-классиком, автором фундаментальных исследо-
ваний в области классической филологии, педагогом, профессиональ-
ным переводчиком, Анненский отлично ориентировался в культурных
контекстах и отдаленного прошлого, особенно в античности, и в но-
вейших достижениях западной поэзии. В посредничестве современни-
ков и соотечественников, похоже, он не нуждался, предпочитая иметь
дело с первоисточниками. Не отсюда ли его репутация символиста до
символизма? Его одинокая муза парадоксальным образом предвосхи-
тила как содержательные, так и формальные открытия русского
символизма, близоруко не замечавшего и изумленно обнаружив-
шего «феномен Анненского» только после внезапной смерти поэта
в 1909 году.
Другим отличительным свойством его поэтического дара была ес-
тественность интонаций, которая простиралась столь далеко, что не-
ловкость самовыражения от первого лица поэт стремился сгладить
деликатной иронией, обращенной на себя самого. Надо ли говорить,
какой безупречной техники владения стихом требовала такая по-
зиция...
Два лирических сборника И. Анненского, из которых один вышел
в 1904 году, когда поэту было уже 48 лет, а другой — в 1910 году,
посмертно, не позволяют проследить эволюцию его творчества. Един-
ственно, о чем можно сказать со всей определенностью,— и тот и дру-
16
гои отмечены печатью недюжинного, как-то вдруг сразу явившегося
миру поэтического мастерства.
Обращает на себя внимание необычайно четкая структурная упо*
рядоченность лирики Анненского. Трудно отделаться от впечатления,
что поэт каким-то внутренним творческим зрением чудесным образом
увидел все свои создания до того, как они появились на свет. Подоб-
ным же образом его современник Д. И. Менделеев обнаружил свою
знаменитую таблицу в наитии сновидения... Большая часть стихотво-
рений «Кипарисового ларца» уложена не как попало, а в строгом по-
рядке мини-циклов: «трилистников» (33) и «складней» (5). Трили-
стники и складни характеризуют поэтическое мышление их изобрета-
теля соответствующим образом: в принципе и здесь мы наблюдаем
реализацию идеи сочетания разнородных архитектонических масс —
четных и нечетных, «квадратных» и «треугольных» построений, то
есть именно то, что мы имеем на микроплощади сонета.
Абсолютным воплощением столь строго выверенной «поэтиче-
ской геометрии» являются три сонета, оставляющие «Трилистник шу-
точный» и два безголовых сонета складня «Контрофакция», зеркально
противостоящих друг другу в соответствии с антитезой в их тематике
и названиях («Весна» — «Осень»).
Пример Анненского оказался заразительным. Именно ему, пред-
тече символизма, и затем, разумеется, Ф. Сологубу, Вяч. Иванову,
К. Бальмонту, М. Волошину, В. Брюсову русская поэзия обязана воз-
рождением вкуса к яркой, выразительной форме стиха. Именно от
них повелось столь свойственное русским поэтам обыкновение контро-
лировать свою практическую деятельность теоретически в собственно
литературно-критических сочинениях и в так называемых «стихах о
стихах».
Концепция символа как вечного, не подвластного течению време-
ни образа заставляла пристально вглядываться в прошлое, отыскивая
в нем сокровенные ростки настоящего и будущего:
Прошлое страстно глядится в грядущее...
G4. Блок)
Время, спрессовавшее, сконцентрировавшее в себе все три своих ипо-
стаси, обострило в художниках чувство памяти, обратило их лицом
к давно минувшему, к культурным истокам и разнообразным тради-
циям.
Символисты возродили грандиозный пласт античной культуры,
вызвав к жизни едва ли не второй Ренессанс; углубились к фольклор-
ным и литературным корням отечественной словесности; утвердили
в сознании современников привлекательность экзотического иноземно-
го опыта. Естественно, при таком глобальном расширении культурного
17
кругозора в центре внимания оказались и воспоминания о сонете,
жанрово-строфической форме, успевшей обрасти целой гирляндой исто-
рических и эстетических ассоциаций.
Самым ревностным энтузиастом сонета — и как теоретик и как
практик — был, несомненно, Валерий Брюсов, считавший его «образ-
цом», «идеальной формой поэтического произведения вообще».
Склонный к скрупулезно-методичной работе ума, к рациональ-
ному расчленению творческого акта или его результата на составляю-
щие элементы, В. Брюсов выделил по меньшей мере дюжину призна-
ков идеального, с его точки зрения, сонета. Однако ни сам поэт, ни
тем более его коллеги так и не сумели реализовать эту идеальную мо-
дель сполна. Вместе с тем благодаря усилиям Брюсова, Вяч. Иванова,
М. Волошина и других поэтическая практика русского символизма,
максимально приблизившись к ней, утвердила канон сонета почти
классической чистоты, который другие стихотворцы или старательно
тиражировали, или демонстративно игнорировали.
Доминирующая антитеза всей лирики В. Брюсова последователь-
нее всего воплотилась в его сонетах. Это напряженный диалог между
Жизнью и Смертью. Не потому ли столь органично вписался в кор-
пус брюсовских сонетов сонет-импровизация «Memento mori», сочинен-
ной на глазах завороженной публики 14 мая 1918 года в кафе «Де-
сятая муза».
Широк и многообразен спектр лирических медитаций Брюсова-
сонетиста, но в совокупности доминирующие мотивы составляют це-
лостное единство: вечное противостояние Жизни и Смерти, «таинст-
венная близость между страстью и смертью», которую Брюсов уви-
дел в пушкинских «Египетских ночах», бренность величия земного в
бесконечной перспективе Вечности, творчество, поэзия и любовь как
способы преодоления смерти, романтическая идея несовместимости по -
эта-творца и толпы, настойчивое обращение к образам Библии, мифо-
логии, истории, литературы (Моисей, Клеопатра, Ассаргадон, Дон-
Жуан, Пасифая), наконец, значительную долю брюсовских сонетов
составляют послания, посвящения, надписи и портреты, то есть опять-
таки форма своеобразного диалога с предшественниками и современ-
никами.
Как версификатор Брюсов имел мало соперников. Не было техни-
ческих трудностей, которые бы он не мог с легкостью преодолеть. Ил-
люстрацией виртуозного мастерства законодателя поэтической моды
может служить уникальный сонет, вместивший в себя как бы три тек-
ста: 1) сонет, состоящий из первых полустиший 6-стопного ямба;
2) сонет, состоящий из вторых полустиший, и 3) сонет, состоящий
целиком из длинных 6-стопных стихов ]:
1 Прецеденты такого рода находим у поэта XVIII века
А. А. Ржевского.
18
СОНЕТ
I.
Отточенный булат
Твоя игрушка, Рок,
Но иногда в клинок
Судьба вливает яд
Чудесен женский взгляд
Когда покой глубок.
Но он порой жесток
За ним таится ад
Прекрасен нежный зов
Есть в сочетанье слов
Залог предвечных числ
Но и певучий стих
Порой в словах своих
Скрывает тайный смысл
II.
— луч рдяного заката!
— прозрачный серп луны!
— из серебра и злата
: пленительные сны!
—в час грез и аромата.
Чудесен сон весны!
— и мы им пленены:
— навеки, без возврата.
—под ропот нежный струй,
—как будто поцелуй,
—влечет творить поэта!
—твой раб всегдашний, Страсть,
— певец находит власть:
— в полустихах сонета.
III.
Вкус к технической стороне дела (а сонет в этом отношении был
едва ли не самым привлекательным объектом приложения творческих
устремлении) с легкой руки В. Брюсова становится достоянием не
только поэтов-символистов, но и их преемников-акмеистов, и предста-
вителей других течений. Мало-помалу заявила о себе целая плеяда
авторитетнейших мастеров сонетного искусства: одни стремились до-
вести до «последнего» совершенства традиционно-канонический эта-
лон, другие изощрялись в дерзких экспериментах. Впрочем, сам метр
полагал, что, кроме него, правильные сонеты получались только у
Максимилиана Волошина, но отнюдь не у Бальмонта, который «пи-
шет сонеты только по названию, а не по форме. В лучшем случае
он дает очень удачно размер и рифмы, но совсем не дает внутрен-
ней структуры сонета» 1.
За пределами круга признанных мастеров сонета, очерченного
Брюсовым, остались два других старших символиста: Федор Сологуб
и Вячеслав Иванов. Между тем в их исполнении русский сонет пора-
жает разнообразием и изобретательностью форм (чего стоит один
только сологубовский «Сонет триолетно-октавный», искусно сочетаю-
щий признаки сразу трех наиболее изысканных суперстроф, обозна-
ченных в заглавии!); строгим соответствием диалектике внутреннего
1 Ашукин Н. Валерий Брюсов. М.. 1929. С. 347.
19
борения заключенных в нем тем и идей; глубокой их философич-
ностью; мастерской разработкой изобразительно-выразительных воз-
можностей сонетного слова, тонко стилизованного Вяч. Ивановым
в традициях славянской архаики 1.
Кстати, последний при всей философской сосредоточенности сво-
ей лирики не был чужд технических аспектов воплощения пережива-
ний и мыслей в стихе. Поселившись в 1905 году на Таврической ули-
це в Петербурге, Вяч. Иванов вместе со своей женой, тоже поэтессой
3. Д. Зиновьевой-Аннибал, основал знаменитый литературный салон,
где собирался весь цвет столичной поэзии. На башне читали стихи,
лекции, доклады, «по косточкам» разбирали волшебное чудо стихот-
ворного текста, много и со знанием дела занимались версификацией.
Признанным авторитетом в области стихотворной поэтики считался
хозяин дома. Так, по свидетельству И. Одоевцевой, О. Мандельштам
рассказывал ей о своем посещении башни Вячеслава Иванова «по его
личному приглашению»: «Он очень хвалил мои стихи: «Прекрасно,
прекрасно. Изумительная у вас оркестровка ямбов, читайте еще. Мне
хочется послушать ваши анапесты или амфибрахии». А я смотрю на
него, выпучив глаза, и не знаю, что за звери такие анапесты и амфи-
брахии. Ведь я писал по слуху и не задумывался над тем, ямбы это
или что другое. Когда я сказал об этом Вячеславу Иванову, он мне
не поверил. И убедить его мне так и не удалось. Решил, что я «вуи-
деркиндствую», и охладел ко мне» 1 2.
К концу первого десятилетия в лагере русских символистов на-
метился внутренний разлад. В 4-м номере «Аполлона» за 1910 год
была опубликована статья Михаила Кузмина «О прекрасной ясно-
сти», проложившая водораздел между символизмом и акмеизмом,
послужившая своеобразной эстафетной палочкой от первого ко вто-
рому. Обыграв в названии лозунг французских классицистов, автор
статьи призвал художников отказаться от хаоса в образном мышле-
нии, писать логично, соблюдая чистоту народной речи, имея свой
слог, ясно чувствовать соответствие данной формы с известным со-
держанием и приличествующим ей языком, быть искусным зодчим
как в мелочах, так и в целом, быть понятным в выражениях, то есть
в конечном счете к принципу «прекрасной ясности» — «кларизму»
(так М. Кузмин назвал новое поэтическое течение). Требование яс-
ности родилось в острой полемике с Андреем Белым, сторонником
«бесформенного» самовыражения.
Неоромантикам-символистам, настаивавшим на двоемирии и прин-
ципиальном отделении искусства от жизни, неореалисты-акмеисты
1 Ср.: Аверинцев С. Вячеслав Иванов // Иванов Вяч. Сти-
хотворения и поэмы. М., 1976.
2 Одоевцева И. На берегах Невы. М., 1988. С. 154.
20
противопоставили концепцию трезвого и по возможности адекватного
отражения искусством действительности. Акт творчества трактовался
ими как преобразование содержания («практического ряда») формой
(«поэтическим рядом», то есть совокупностью поэтических приемов).
У последователей Брюсова — Гумилева, Эренбурга и других, по мне-
нию Сергея Городецкого, «содержание вытравлено совершенно и все
сведено к рифмам и ямбам» !.
Сторонники формального направления, ощутившие себя мастера-
ми слова, создают в 1911 году так называемый Цех поэтов, который
возглавил Николай Гумилев. Вот как описывал обиходную жизнь
его участников Василий Гиппиус: «Осенью 1911 года в Петрограде
было первое собрание — сначала только приглашенных. Потом соби-
рались они также у Гумилева в его своеобразном домике в Царском
Селе, изредка у М. Л. Лозинского. Собирались весь первый год
очень часто — три раза в месяц. Гумилев и Городецкий были «сино-
диками» и по очереди председательствовали. Новых членов цеха вы-
бирали тайной баллотировкой после того, как читались вслух их
стихи. Много было в цехе иедолгих гостей — скоро отошли старшие
поэты из числа приглашенных (Блок, Кузмин, Ал. Н. Толстой,
Вл. Пяст и некоторые другие), одни ушли сами, другие по формуле,
предложенной синодиками, были «почетно исключены». Самыми при-
лежными, не пропустившими ни одного собрания были: Анна Ахма-
това. Е. Кузьмина-Караваева, Зенкевич, Нарбут, Лозинский, Ман-
дельштам, Георгий Иванов, Моравская и я. И, конечно, синодики»2.
Цех поэтов производил поэтическую продукцию с 1911 по 1914
и с 1920 по 1922 год. И в теоретических манифестах акмеизма* * * * 8,
и в его творческой практике царил культ версификационного мастер-
ства. Если символисты в большинстве своем были убеждены, что
поэтом надо родиться, что творчество—это прежде всего вдохновение,
то в среде акмеистов преобладал тип поэта-труженика, упорно доби-
вающегося поставленной перед собой цели.
Путь извилистый и тернистый, путь, усыпанный не столько
розами, сколько шипами, путь волшебного и мучительного преоб-
ражения гадкого утенка в прекрасного лебедя, по примеру Брю-
сова, прошли такие поэты, как Михаил Кузмин и Николай Гу-
милев.
’Городецкий С. Да, против течения! // Против течения,
1910. № 5. От 12 ноября. С. 2.
2 Галахов Бас. (Гиппиус). Цех поэтов И Жизнь. Одесса,
1918. № 5. С. 12.
8 Поэтические течения в русской литературе конца XIX — нача-
ла XX века: Хрестоматия. М., 1988. С. 83—102.
21
Автор «Александрийских песен» начинал свое поэтическое по-
прище не слишком впечатляющим циклом «XIII сонетов», интерес-
ных разве как образчик разработки лирического «сюжета»: каждый
сонет запечатлел определенный эпизод отшумевшей любовной исто-
рии. Что же касается уровня художественного исполнения, то он
был довольно жестко оценен В. Брюсовым, принявшим только пер-
вый, вступительный сонет.
Урок не прошел для Кузмина даром. Спустя несколько лет он
уже легко и непринужденно владел сложной формой сонета и, быть
может, памятуя о не совсем удачном дебюте, восприемником которого
волею судьбы оказался Брюсов, избирает именно ее для посвяще-
ния своему придирчивому критику.
Николаю Гумилеву был чужд пафос самодовлеющей ожесточенной
осмысленности творчества, столь свойственный, например, В. Брюсо-
ву, но и он стремился выявить для себя и других закономерности вол-
шебного таинства, суть которого состоит в том, чтобы лучшие слова
расставить в лучшем порядке. Поэт, полагал он, «должен возложить
на себя вериги трудных форм (вспомним гекзаметры Гомера, терци-
ны и сонеты Данте, старошотландские строфы поэм Байрона) или
форм обычных, но доведенных в своем развитии до пределов воз-
можного (ямбы Пушкина), должен, но только во славу своего бога,
которого он обязал иметь. Иначе он будет простым гимнастом» !.
Гумилеву не пришлось получить систематического образования;
учился он кое-как, урывками и без должного прилежания. Однако
лекции, прослушанные в Сорбонне и Петербурге, самообразование и,
конечно, теоретические штудии в так называемой Академии стиха
(Обществе ревнителей художественного слова) побуждали его фор-
мировать свое художественное credo не иначе как в соответствии со
всей мировой поэтической культурой. Не случайно именно он обра-
тил внимание на закономерное чередование приливов и отливов «люб-
ви к сонету», которая «обыкновенно возгорается или в эпоху возрож-
дения поэзии, или, наборот, в эпоху ее упадка. В первом случае в тес-
ной форме сонета находятся новые возможности: то варьируется его
метр, то изменяется чередование рифм; во втором — отыскивается
наиболее сложная и неподатливая и в то же время наиболее типичная
формула сонета и она приобретает характер канона»8.
Уже будучи сам метром, Гумилев внушал своим слушателям в
Институте живого слова: «Без изучения поэзии нельзя писать стихи.
Надо учиться писать стихи. Так же долго и усердно, как играть на
рояле. Ведь никому не придет в голову играть на рояле, не учась.
Когда вы усвоите все правила и проделаете бесчисленные поэтические
Гумилев Н. С. Письма о русской поэзии. Пг., 1923. С. 20,
2 Аполлон. 1910. № 8. С. 61.
22
упражнения, тогда вы сможете, отбросив их, писать по вдохновению,
не считаясь ни с чем. Тогда, как говорил Кальдерон, вы сможете
запереть правила в ящик на ключ и бросить ключ в море. Теперь же
то, что вы принимаете за вдохновение, просто невежество и безгра-
мотность». «Сколько рондо, октав, газелл, сонетов я сочинила в те
дни!»1 — вспоминает его «ученица номер первый» Ирина Одоевцева.
К сонетам Гумилев питал особую склонность. «Наиболее слож-
ная и неподатливая и в то же время наиболее типичная формула»
сонета как нельзя лучше отвечала экзотической романтике его вдох-
новения, соответствовала характеру его многоликого — но всегда не
от мира сего! — лирического героя. Это — то выглянувший из-за пле-
ча Дон-Кихота «конквистадор в панцире железном» со всеми атрибу-
тами романтического героя («рукою мертвеца» и «голубой лилией»),
то один из пяти «капитанов, водителей безумных кораблей», «иска-
телей неведомого счастья», то нищий, «священных схим озлобленный
расстрига», коротающий ночь в заброшенной риге, которую его
фантазия непринужденно преображает в храм, то легендарный, но
такой непохожий на себя Дон-Жуан, любовной страстью пытающий-
ся «обмануть медлительное время» и с ужасом предвидящий
тщетность предпринимаемых усилий, а то и вовсе диковинный
«попугай с Антильских островов», живущий «в квадратной келье
мага»...
Особенно «к лицу» сонетная форма «итальянским стихотворени-
ям» Гумилева, таким, как «Тразименское озеро», «Вилла Боргезе»,
«Когда вступила в спальню Дездемона...»; традиционная строфиче-
ская одежда соединяет национальный колорит с историческим, пере-
носит читателя к моменту и месту рождения сонета. В этом же ряду
можно рассматривать стихотворение «Роза», в котором упомянуты
канцоны знаменитого провансальского поэта Джауфре Рюделя. Тон-
ко подчеркнув родственные связи жанров, породнившихся в Дантовой
«Новой жизни», поэт изымает из истории несколько веков, чтобы
продемонстрировать вечное постоянство любви:
Ее ведь смею я почтить сонетом:
Мне книга скажет, что любовь одна
В тринадцатом столетии, как в этом,
Печальней смерти и пьяней вина...
Гумилев и представители организованного им Цеха поэтов, не
говоря уже о его прямых учениках, культивировали преимущественно
строгие традиционные формы сонета. Нарушения канона если и до-
пускались, то самые незначительные, например, безголовый сонет.
Исключение составила разве что своевольная Ахматова, из 16 соне-
1 Одоевцева И. Указ. соч. С. 33.
23
тов которой только два более или менее соответствуют принятым
нормам
Прямо противоположное отношение к традиции обнаружили в
своем творчестве поэты русского авангарда. Пестрой буйноголосой
гурьбой ввалились они в благородное собрание русской поэзии 1910-х
годов. Тут были и различные футуристические группировки: кубо-
футуристы Гилеи (они же будетляне), северянинская ассоциация эго-
футуры, элегантно-будирующие обитатели «Мезонина поэзии», бес-
шабашные «центрифугисты» и чуть позднее генетически связанные
с ними имажинисты, конструктивисты, ничевоки, лефовцы, обэриуты
и пр. и пр. Обуреваемые эстетическим экстремизмом, все они, разу-
меется, были меньше всего озабочены сохранением и приумножением
полученного наследства. Пафос их творческих устремлений был раз-
вернут в обратную сторону. Пожалуй, наиболее четко и недвусмыс-
ленно обозначил его в «трех ударах под тремя криками» кубофутури-
стического манифеста Владимир Маяковский:
«1. Смять мороженицу всяческих канонов, делающую лед из
вдохновения.
2. Сломать старый язык, бессильный догнать скач жизни.
3. Сбросить старых великих с парохода современности»1 2.
Приветствуя «Зарницы Новой Грядущей Красоты Самоценного
(самовитого) Слова», будетляне обратились лицом к будущему, пол-
ностью отказались от традиций ради самодовлеющего новаторства,
условным литературным формам противопоставили фольклорно-ми-
фологические образы устной поэзии, обнаружившие вдруг неслыхан-
ную новизну. Полному или частичному разрушению подверглись мет-
рика («Поэт! не сажай в качалку ямбов и хореев мощный бой — всю
качалку разворотит!»), строфика, рифма, синтаксическая и звуковая
организация, графическое оформление текста и, в конечном счете, вся
жанровая система.
Неудивительно, что число правильных, строго выдержанных со-
нетов резко сократилось. Так, скажем, из футуристов только Игорь
Северянин и Бенедикт Лившиц пользовались этой формой достаточ-
но регулярно и бережно, что, по-видимому, можно объяснить относи-
тельным консерватизмом их жанровых воззрений. Во всяком случае,
излюбленным приемом основателя Ассоциации эгофутуристов было
контрастное столкновение диковинной, обильно насыщенной варва-
1 См.: Федотов О. И. Сонет в творчестве А. Ахматовой //
Проблемы творчества и биографии А. А. Ахматовой. Одесса, 1989.
С. 17—20.
2 Маяковский В. В. Поли. собр. соч.: В 13 т. М., 1955. Т. 1.
С. 350.
24
ризмами и неологизмами лексики и изысканнейших, безукоризненно
правильных размеров, немыслимых жанровых обозначений (поэма,
поэма-миньонет, ассо-сонет, героиза и т. п.) и соблюдения вполне три-
виальных жанровых норм.
Северянинские сонеты в жанровом отношении более чем монолит-
ны. Меньшую их часть составляют пикантные любовные сценки,
большую — лирические портреты знаменитых художников прошлого
и настоящего, не без претензии названные «медальонами». В одно-
именную книгу, изданную в 1934 году в Белграде, Игорь Северянин
включил 100 сонетов о деятелях литературы и искусства, обыгрывая
в характеристиках названия их произведений, имена персонажей,
а также обстоятельства творческой биографии. Некоторые характери-
стики замечательно проницательны и объективны (Бунин, Гиппиус,
Зощенко), другие шокирующе пристрастны и несправедливы (Геор-
гий Иванов, Пастернак, Цветаева).
Несмотря на некоторые знаки внешней изысканности, сонеты
И. Северянина (согласимся с В. Брюсовым) до строгого канона в по-
давляющем большинстве недотягивают из-за пренебрежения диа-
лектикой тезы, антитезы и синтеза в развитии лирической темы.
Распознать классический сонет в жанровой сумятице кубофуту-
ризма также трудно, как «вычислить» личность портретируемого на
полотнах художника-кубиста, разумеется, при отсутствии соответству-
ющей надписи. Будетляне, в принципе, сонет не жаловали. Если они
к нему все-таки обращались, то демонстрировали максимум эстети-
ческого неуважения к этой почтенной «аристократической» форме:
искажали до полной смысловой невнятицы синтаксис, пунктуацию,
лексику:
На них раскрыта паутина
(Зим корабельная) душа
И (сказка осени картинной)
Дамаскостали дряхлость ржа...
(Давид Бурлюк.
«Играют старой башни дети...»)
«мощным боем» инородных метрических инерций «разворачивали»
«качалку ямбов и хореев»:
Хотел бы шляхтичем на сейме,
Руку положив на рукоятку сабли,
Тому, отсвет желаний чей мы,
Крикнуть, чтоб узы воль ослабли.
Там ясновельможный пан Сапега,
В гневе изумленном возрастая,

Видит» как на плечо белее снега
Меха надеты горностая.
(Велимир Хлебников.
«Мои глаза бредут, как осень...»)
перераспределяли рифмующиеся созвучия, затейливо маскируя риф-
мовку; так два начальных терцета опрокинутого сонета Н. Асеева
«И последнее море»:
Когда затмилось солнце
Я лег на серый берег
И ел скрипя зубами тоскующий песок...
Тебя запоминая
И за тебя не веря,
Что может оборваться межмирный волосок,
требует мысленной реконструкции:
Когда затмилось солнце, я лег на серый берег
И ел скрипя зубами
Тоскующий песок...
Тебя запоминая
И за тебя не веря,
Что может оборваться межмирный волосок.
Еще более основательное перераспределение композиции строк
выявляет закамуфлированную структуру сонета в стихотворении
«А мы убежим!!». Если извлечь из середины строк скрытые рифмы и
«распрямить» стыковые переносы, в более привычном графическом
обличье 2-ю и 3-ю части сонета можно представить следующим
образом:
Дней перетасованные карты
Лягут снова веерами вер
Обратив ладонью легкий шар, Ты
вздохнешь над Север-
ною Шарью. А когда твои апрели
стихнут Крыльями снежин,
Чтобы вечно не встречаться
Ни друзьям, ни домочадцам,
Задохнувши прежней преле-
сти, Мы из мира убежим!
Обращает на себя внимание предисловие от издательства «Ли-
рень» («Несколько слов о Леторее»): «А стих не является разме-
26
ренной однообразной качкой купе первого класса, как думали доселе.
Он без костей размера! Он без третьего блюда рифмы! Он только
сочетание звуков, ведомых проснувшейся волей. Боевое слово являет-
ся в нем, внезапно поражая чувство и ум. Напряженная душевною
силою речь!
Поэтому для нас необязательны ни ранее существовавшее прави-
ло о содержании творимого, ни ныне вошедшее в силу учение о фор-
ме слова и слога. Поток звуков может образовать мысли, но они
никогда не будут управлять им. Стих может быть размерен и созву-
чен, но размер и созвучия не могут быть признаками стиха» х.
Около десяти лет, с конца 1918 по 1927 год, просуществовала
группа имажинистов сколоченная бывшим эгофутуристом Вадимом
Шершеневичем. Самвитое слово модифицировалось в самовитый об-
раз, что не имело столь губительных последствий для сонета. Отно-
шение к нему было хотя и сдержанное, но корректное. Вполне тради-
ционные сонеты писал Рюрик Ивнев, также экс-футурист, лишь в
одном случае позволивший себе существенные отступления от клас-
сического канона: четырехсозвучную последовательную рифмовку
в катренах, по схеме abed abed и довольно экстравагантный стихо-
творный размер — вольный дольник в стихотворении «Улыбнулся
улыбкой мертвецкой...»:
Улыбнулся улыбкой мертвецкой
На пьяную шутку убийцы.
О Боже, Боже, как сладок запах крови.
А я душой прокаженной этот запах ловлю.
И сумерки бани турецкой
Сквозь сумерки звезд мне видятся,
И ты мою кровь приготовил
Для черного слова: — люблю.
Сам лидер имажинизма Шершеневич в погоне за образной экс-
прессией также обращается к дольнику и, утроив рифму в последнем
терцете, отчего он превращается в катрен, увеличивает число строк
до 15 (сонет с кодой «В гостиной»).
Гораздо решительнее расправляются с образцовым сонетом Иван
Грузинов («Бубны боли», «Жернова заржали жаром...», «Веер Вене-
ры») и Анатолий Мариенгоф («Апрель», «Даже грязными, как тор-
говок...», «Приду. Протяну ладони...»). И тот и другой, припоминая
свое кубофутуристическое прошлое, активно используют самодовлею-
щую звукопись и прихотливую игру рифм.
1 Асеев Н., Петников Г. Леторей: Книга стихов. М.,
1915. С. 4.
27
Наконец, в 1924 году образовалась еще одна «дочерняя фирма»
футуризма — ЛЦК (литературный центр конструктивистов). Созна-
тельная установка на конструирование текста по заранее намеченному
плану (чертежу), включение в текст цифр, документов, фактического
материала, предпочтение реальному событию перед вымыслом и как
главный творческий принцип «локальная семантика», то есть безуслов-
ное подчинение всего арсенала изобразительно-выразительных средств
идейному содержанию — таковы художественные основания конструк-
тивизма.
«Главный конструктор» ЛЦК Илья Сельвинский, склонный в на-
чале своего творческого пути (20—30-е годы) к эпическому видению
мира, а потому предпочитавший крупные поэтические формы, много
и охотно экспериментировал с венками сонетов. Всего им было напи-
сано 7 произведений этого рода, из них поэма «Рысь» в двух венках,
опубликованная в двух вариантах !. Как вспоминал впоследствии сам
поэт в своей «Студии стиха», в 1919 году он «задумал создать ко-
рону корон сонетов — «Георгий Гай», где магистралью была бы целая
корона. Такая поэма должна была бы иметь 3164 строки и обладать
женскими рифмами для катренов в количестве 196, мужскими — 196,
женскими для терцин—154, мужскими для терцин — 154» 1 2. Пред-
приятие это было поистине фантастическое и столь же маловероятное
в исполнении, как... вечный двигатель.
С другой стороны, И. Сельвинский был автором и, видимо, са-
мого миниатюрного сонета, состоящего из 14 слогов-строк. Спустя
год такой же сонет написал Владислав Ходасевич («Похороны») —
не без влияния, как считает Н. Берберова, знаменитого «моносилла-
бического» сонета-эпитафии Альбера де Ресгье: «Fort // Belle // El-
ie // Dort. // Sort // Frelel // Quelle// Mort. // Rose // Close, // La //
Brise // L’a // Prise //» (1835). Если вытянуть такое стихотворе-
ние в одну строку, получится традиционная надгробная надпись —
моностих (то мясо записанный по вертикали), как, например, «Эпита-
фия» Н. М. Карамзина (1792):
Покойся, милый прах, до радостного утра!
Наконец, суперноваторскую форму продемонстрировал в 1973 го-
ду Николай Ушаков, начинавший свой творческий путь конструкти-
вистом:
1 См.: Венок сонетов: Библиографический указатель: Составитель:
Г. В. Мелентьев. Саранск, 1988. С. 16. Абсолютным же рекордсме-
ном среди зарубежных сонетистов является болгарский поэт В. Мар-
ковски, автор более 50 (!) венков.
2 Сельвинский И. Студия стиха. М., 1962. С. 135.
”1в
ИЗ ЦИКЛА «ВЕРЛИБРЫ»
I. СОНЕТ ВСТУПЛЕНИЯ
Свободного стиха примета (она других примет важ-
ней)— политика антисонета в распоряжении вещей.
И не брани его за это,— среди событий и страстей —
не конь-огонь, он — план и смета, не мед, а вертолет
скорей.
Распределенье каждой доли — его и воля и неволя,
и поэтический полет.
Есть у него и недостатки: взмывает он с любой пло-
щадки, но, к сожаленью, не поет.
Свободный стих (верлибр) описывается здесь как антисонет, то
есть форма прямо противоположная, обратная сонету, как наименее
свободная из всех известных стиховых форм. Внутренне противоре-
чиво и само описание: классический, правда, чуть коротковатый (че-
тырехстопный ямб) сонет лишен привычного расчленения не только
на строфы, аналогом которых выступают прозаические абзацы, но и
на стихи.
Прозаизация сонета-вступления объясняется просто: верлибр как
антисонет виделся поэту «стихом на границе прозы»...
Альтернативу «серебряной» поэзии авангарда составили течения
н группировки демократической ориентации: «социалисты», «знаньев-
цы» и «новокрестьяне». Извечный конфликт между искусством и жи-
знью они однозначно решали в пользу последней, традиции ценили
больше, чем новации, и довольствовались наиболее расхожими изо-
бразительно-выразительными средствами. Сонет не был для них осо-
бо привлекательной и желанной целью за исключением, пожалуй, двух
поэтов-знаньевцев — Александра Федорова и Ивана Бунина.
К кругу социалистов принадлежали поэты, представлявшие раз-
ные поколения, разные направления в революционном движении и,
естественно, разные художественные устремления. Однако к сонету
они относились, можно сказать, с равной степенью сдержанного и ува-
жительного почтения. Само приобщение к этой авторитетной и пре-
стижной форме переживалось ими, по-видимому, как некий акт ху-
дожнического самоутверждения. Вместе с тем социально-политическая
направленность, революционный пафос и некоторая идейная прямо-
линейность, выражавшаяся в неприкрытой тенденциозности, которая,
собственно, и получила наименование партийности, не могли не ска-
заться на сонете в их исполнении. Не будучи профессиональными
литераторами, Глеб Кржижановский, Евгений Тарасов, Николай Ры-
бацкий, Алексей Маширов-Самобытник, Евгений Трифонов, Михаил
Артамонов и другие задолго до Иоганнеса Бехера наделили сонет
29
ярко выраженной гражданственностью, публицистичностью. Причем
ведущим тематическим мотивом, «рифмующимся» с сонетной формой,
неожиданно оказалась ситуация тюремного заключения:
Три шага вширь и пять в длину —
Очерчен так всей камеры мирок.
Окошко вздернуто предельно в вышину.
В двери, над форткой запертой, глазок.
Листок железа — стол стенной,
Стул откидной, такая же кровать...
В белесом потолке порой ночной
Малютка-лампочка начнет мерцать.
(Г. Кржижановский.
Сонеты Владимиру Ильичу Ленину. 10)
Лирический герой-узник, едва освоившись с замкнутым простран-
ством места своего ваточения, спешит вступить в контакт с товарища-
ми по борьбе:
Но вот письмо, твой бодр привет,
Условным шифром шлю ответ.
В томительной череде тюремных размышлений напряженно дума-
ет он о скорбной эстафете сменяющих друг друга обитателей камеры:
о своих предшественниках, которые постарались оставить о себе вес-
точку «в углах под слоем грязи»: слова проклятия, «безумный вопль
и яростный укор» или сообщение
О том, кто здесь был истомлен покоем,
Кто здесь погиб, себе не изменив,—
Погиб мечтателем, упрямцем и героем!
(Евгений Трифонов. Гнероглиф);
думает он и о преемнике и, покидая свой «плен», мысленно обращает-
ся к «очередному»:
И пусть «прощай» не кинешь ты в ответ —
Я шлю тебе, как брату, свой привет
И угол свой, как брату, уступаю.
(Евгений Тарасов. Очередному).
Так или иначе сонет в жанровой системе поэтов-социалистов на-
крепко срастается с тюремной тематикой: «последнее слово», кото-
рое оставляет за собой поэт-революционер,— слово сонета, начер-
танного
Стальным концом негодного пера
В углу тюрьмы, не знавшем ласки света,
30
Скрипя, как мышь, черчу слова сонета.
Идут. Прощай, проклятая пора!
(Евгений Тарасов. Последнее слово)
Более чем скромное место занимает сонет в творчестве новокре-
стьянских поэтов, ориентировавшихся, понятным образом, на жанро-
вые стереотипы устной народной поэзии. Тем не менее запоминающи-
еся образцы сонетного искусства оставили Петр Орешин, Сергей Есе-
нин и, прежде всего, Павел Радимов, цикл которого «Сонеты Сорочье-
го базара» не может не задержать на себе нашего восхищенного
взгляда.
Сочетая в одном лице талант поэта и живописца, Павел Радимов
мастерски строит композицию каждого сонета, полную экспрессии,
точно положенных красок, хищного внимания к детали и доброй со-
чувственной усмешки — своеобразный симбиоз натюрморта с жанро-
вой сценкой.
Среди поэтов, группировавшихся вокруг издательства «Знание»,
резко выделялся Иван Бунин, версификационное мастерство которого
не оценено должным образом до сих пор. Как сонетист, Бунин ни-
сколько не уступал ни Брюсову, ни Волошину, ни Вяч. Иванову, ни
кому-либо другому. Но его поэтический стиль многим современникам
представлялся слишком прозаическим, заземленным. Это расхожее
мнение, не преодоленное и до сего времени, основано на «неороман-
тическом» предпочтении «высокой» поэзии и пренебрежительном от-
ношении к «низкой» прозе. Такая иерархия эстетических ценностей
оказалась необычайно живучей. Между тем Бунин не разводил «сти-
хи и прозу, лед и пламень», а сознательно синтезировал их, извлекая
художественный эффект из взаимопроникновения элементов обеих
стихий. Одни и те же художественные задачи ои нередко стремился
решить двояким способом. В результате бунинская проза обретала
поэтическую многомерность, а бунинские стихи — сосредоточенную
пристальность и трезвую реальность прозы.
Яркий пример «структурной рокировки» подобного рода являют
собой знаменитая новелла Бунина «Легкое дыхание» (1916) и отчет-
ливо циклизующиеся стихотворения 1901—1906 годов, такие, как
«Ночь» («Ищу я в этом мире сочетанья...»), «Крест в долине при до-
роге...», в особенности «Портрет»:
Ср.: Погост, часовенка над склепом,
Венки, лампадки, образа
И в раме, перевитой крепом,—
Большие ясные глаза...
31
и в том числе три сонета: «На монастырском кладбище», «Ьагряная
печальная луна», «Эпитафия»,
Поэзия и проза Бунина сосуществуют как суверенные, но в то
же время органически связанные элементы единой художественной
системы, освещающие и обогащающие друг друга при параллельном
прочтении.
Культура сонетного искусства русского серебряного века утверж-
далась как уникальный, неповторимый в своем роде феномен и усили-
ями поэтов, не принадлежавших к определенным течениям или груп-
пировкам. Их независимость проявлялась по-разному. Объединяю-
щим всех свойством было нежелание связывать себя какими-либо
устоявшимися художественными и идеологическими установками. Са-
мые крупные таланты вдобавок отличались подчеркнуто свободным
отношением к предпочитаемым большинством формам, например, к
тому же сонету. Ни Владислав Ходасевич, ни Марина Цветаева,
ни Владимир Набоков не поддались повальному увлечению им, хотя
и оставили — не могли не оставить в силу уникальности своего да-
ра — великолепные, но не эталонные образцы.
В среде поэтов более скромного масштаба сонет пользовался
достаточным, а в некоторых случаях просто исключительным призна-
нием. Абрам Эфрос и Николай Оболенский — авторы целых сонет-
ных книг; поэт, художник и искусствовед Алексей Сидоров также
выпустил книгу «6 портретов из истории искусств», представляющую
собой целостный сплав гравюр на дереве, портретов, титулов и текстов
сонетов, выполненных автором. Наконец Сергей Раевский (за этим
псевдонимом скрывался С. Н. Дурылин) и Леонид Гроссман, Всево-
лод Рождественский и Павел Антокольский проявляли к нему про-
фессиональный поэтический и одновременно литературоведческий ин-
терес.
В счастливом соитии поэтического и научного озарения, исполь-
зуя к тому же нечаянные биографические обстоятельства (родился
и провел юные годы в Царском Селе, где воспитывались музы Пуш-
кина, Дельвига, Кюхельбекера, Фофанова, Анненского, Гумилева и
Ахматовой!), Всеволод Рождественский в своих царскосельских соне-
тах сополагает серебряный век с золотым, протягивает невидимую,
но прочную нить преемственности, изящными штрихами активизирует
многослойную ауру образных ассоциаций:
Сквозь падающий снег над будкой с инвалидом
Согнул бессмертный лук чугунный кифаред;
О, Царское Село — великолепный бред,
Который некогда завещан аонидам!
Как не вспомнить, перечитывая эти стихи, эпизод из книги
32
И. Одоевцевой! О. Мандельштам читает, очевидно, только что напи-
санное стихотворение:
Я слово позабыл, что я хотел сказать,
Слепая ласточка в чертог теней вернется
На крыльях срезанных — с прозрачностью играть.
В беспамятстве ночная песнь поется...
«Я слушаю, затаив дыхание. Да, такая «песнь» не только поется,
но и слушается в беспамятстве. А он продолжает в упоении, все
громче, все вдохновеннее:
О, если бы вернуть и зрячих пальцев стыд,
И выпуклую радость узнаванья.
Я так боюсь рыданья аоиид...
И вдруг, не закончив строфы, резко обрывает:
— А кто такие аониды?
Я еще во власти музыки его стихов и не сразу соображаю, что
это он спрашивает меня. Уже настойчиво и нетерпеливо:
— Кто такие аониды? Знаете?
Я качаю головой:
— Не знаю. Никогда не слыхала. Вот данаиды...
Но он прерывает меня.
— К черту данаид! Помните у Пушкина: «Рыдание безумных
аонид»? Мне аониды нужны. Но кто они? Как с ними быть? Выбро-
сить их, что ли?
Я уже пришла в себя. Я даже решаюсь предложить:
— А нельзя ли заменить аонид данаидами? Ведь ритмически
подходит, и данаиды, вероятно, тоже рыдали, обезумев от усталости,
наполняя бездонные бочки.
Но Мандельштам возмущенно машет на меня рукой:
— Нет. Невозможно. Данаиды звучат плоско... нищий, низкий
звук! Мне нужно это торжественное, это трагическое, рыдающее «ао».
Разве вы не слышите — аониды? Но кто они, эти проклятые аониды?
Он задумывается на минуту.
— А может быть, они вообще не существовали? Их просто-на-
просто гениально выдумал Пушкин? И почему я обязан верить ва-
шей мйфологии, а не Пушкину?
С этим я вполне согласна. Лучше верить Пушкину. И он, успо-
коившись, снова начинает, закинув голову:
Я слово позабыл, что я хотел сказать...» 1
1 Одоевцева И. Указ. соч. С. 141.
2. Сонет серебряного века
33
Замечательно, что оба стихотворения а Мандельштама, а Рож-
дественского написаны почти одновременно, с разницей в сдав год.
И в обоих случаях оказалась замешанной муза Пушкина!
Пушкинское слово, сказанное в золотой век русской поэзии, не
позабыли поэты века серебряного, не позабыли онв и обозначенной
им традиции вольного русского сонета. Усилиями представителей
символизма и акмеизма, футуризма и имажинизма, социалистической
и новокрестьянской поэзии, поэтов-знаньевцев и конструктивистов, а
также независимых стихотворцев русский сонет начала XX века до-
стиг необыкновенного расцвета. «Страной стихов», о которой в 1924
году тосковал Владимир Набоков, несмотря на голод, страдания, со-
циальные катаклизмы, оказалась утраченная им пять лет назад
Родина:
Дай руки, в путь! Найдем среди планет
пленительных, такую, где не нужен
житейский труд. От хлеба до жемчужин
все купит звон особенных монет.
И доступа злым и бескрылым нет
в блаженный край, где музой обнаружен,
где нам дадут за рифму целый ужин
и целый дом за правильный сонет.
О. ФЕДОТОВ
34
ПРЕДШЕСТВЕННИКИ

ft Й ft
Нет отдыха, мой друг, на жизненном пути.
Кто раз пошел тернистою дорогой,
Тому на ней лугов цветущих не найти;
Душе больной, измученной тревогой,
Успокоенье смерть одна лишь может дать.
И глупо, и смешно его от жизни ждать.
В борьбе с людьми, в борьбе с самим собою
Пройдет твой грустный век; и если из-за туч,
Хотя на миг — на краткий миг — порою,
Тебе живительный проглянет солнца луч;
Забыв, что ждет за ним опять ненастье,
Что горе новое готово впереди,—
Благодари судьбу; но более не жди:
Нет продолжительного счастья!
/860
37

Чиновным немцам
В России немец каждый,
Чинов страдая жаждой,
За них себя раз пять
Позволит нам распять.
По этой-то причине
Перед тобою, росс,
Он задирает нос
При ордене, при чине:
Для немца ведь чины
Вкуснее ветчины.
Г1879)
На ком шапка горит?
Имея многие таланты,
К несчастью, наши интенданты —
Преподозрительный народ.
Иной, заслышав слово «ворон»,
Решает, что сказали: «вор он!»
И на его, конечно, счет;
А если кто проговорится
Невинным словом «воробей»,
Он начинает сторониться,
Поймавши звуки: «вора бей!»
(1881)
38
Жижиленко
Он пейзажист такого рода,
Что кисть его дивить должна.
Решив однажды, что природа
Хотя, конечно, недурна,
Не без красот, но, в смысле строгом
Поправок требует во многом,
Художник начал исправлять
Природы этой недостатки,
Подкрашивать и подвивать,
Заштопывать и класть заплатки,
Этюдам дал конфетный смак,
Обсахарил природу так,
Что сомневаться начал Питер:
Он пейзажист или кондитер?
(1884)
39
Будущим могиканам
Да, мы, смирясь, молчим... в конце концов —
бесспорно!..
Юродствуюхций век проходит над землей,
Он развивает ум старательно, упорно
И надсмехается над чувством и душой.
Ну, что ж? Положим так, что вовсе не позорно
Молчать сознательно, но заодно с толпой;
В веселье чувственности сытой и шальной
Засмеивать печаль и шествовать покорно!
Толпа всегда толпа! В толпе себя не видно;
В могилу заодно сойти с ней не обидно;
Но к а ко во-то тем, кому судьба — стареть
И ждать, как подрастут иные поколенья
И окружат собой их, ждущих отпущенья,
Последних могикан, забывших умереть!
1880
Еще удар
Еще удар судьбы... Хотя оно и грустно,
Но этот всех других решительней, сильней,
Он неожидан был, он нанесен искусно
Рукою близкого, и оттого больней!
И грудь уже не та, как некогда бывало,—
Года осилили и жизнь в конец, прияла!
И все же кажется и верится подчас,
40
Что в этой груди есть остатков сил немало,
Что будто этих сил хоть бы в последний раз,
Хоть на один порыв, но все же бы достало...
Так, говорят, поверженный в бою
Глазами тусклыми и видом угрожает,
Сжимает крепко длань, вздымает грудь свою,
Но эту грудь не вздох, а тленье поднимает.
* * &
Да, трудно избежать для множества людей
Влиянья творчеством отмеченных идей,
Влиянья Рудиных, Раскольниковых, Чацких,
Обломовых! Гнетут!.. Не тот же ль гнет цепей,
Но только умственных, совсем не тяжких, братских...
Художник выкроил из жизни силуэт;
Он, собственно, ничто, его в природе нет!
Но слабый человек, без долгих размышлений,
Берет готовыми итоги чуждых мнений,
А мнениям своим нет места прорасти,—
Как паутиною все затканы пути
Простых, не ломаных, здоровых заключений,
И над умом его — что день, то гуще тьма
Созданий мощного, не своего ума.
л * *
Есть, есть гармония живая
В нытье полуночного лая
Сторожевых в селе собак;
Никем не холены, не мыты,
Избиты, изредка лишь сыты,
Все в клочьях от обычных драк,
Они за что-то, кто их знает,
Наш сон усердно сторожат:
Пес хочет есть, избит, измят,
А все не спит и громко лает!
* * *
Проповедь в храме одном говорилась.
Тяжкое слово священника мощно звучало.
41
Нервною стала толпа, но молчала...
Слезы к глазам подступили, дыханье стеснилось..
Все же молчала толпа! Только вдруг бесноватый,
С улицы в церковь войдя, зарыдал,—
Так, ни с чего! Храм, внезапно объятый
Страхом как будто,— стенаньем ему отвечал!
Это томление слез, тяготу ожиданья —
Вдруг разрешило не слово, порыв беснованья.
л * л
Создав свой мир в миру людском,
Глубокой тайною хранимы,
С тобой мы в жизни шли вдвоем,
Ни для кого неуловимы.
Расстались мы! Пришел конец...
Но я, несчастливый беглец,
Свободен был недолго... Снова
Пришлось другую власть признать
И, ей в угоду, страсть былого,
Тебя — хулить и отрицать!..

42
Кри-кри
(Всеволоду Леонидовичу Т<рефол>еву)
1
«Дети! возьмите игрушку:
Я подарю вам ее,—
Я подарю вам не пушку
И не стальное ружье...»
— «Пушки и ружья, мы знаем,
Нынче гремят за Дунаем,—
Бой от зари до зари...»
— «Вы же от утра до ночи
Щелкайте, сколько есть мочи,
Щелкайте, дети, кри-кри!»
2
Милое юное племя!
Ты уж заранее знай:
И для тебя будет время —
Видеть широкий Дунай!
Но, голубой, многоводный,
Будет рекой он свободной,—
Светлой дождется зари...
Вам уж не нужны игрушки —
Ружья, солдатики, пушки,—
Щелкайте, дети, кри-кри!
(1877)
43
Пушкин и ...Манухин
Сонет
«Суровый Дант не презирал сонета!»
(Так Пушкин наш великий возгласил).
«Издания народного поэта
Страх дороги: купить не хватит сил.
Чей это грех? Дождусь ли я ответа?» —
Так юноша издателя спросил.
Издатель же, холодный, словно Лета,
Урядника на помощь пригласил.
«Лови его! Сей юноша зловредный:
Желает он, чтобы народ наш бедный
Над Пушкиным очнулся». Алгвазил
К народу был исполнен состраданья:
На Пушкина перстом он погрозил,
Велев читать... Манухина изданья.
1884
Кровавый поток
Сонет
Утихнул ветерок. Молчит глухая ночь.
Спит утомленная дневным трудом природа,
И крепко спят в гробах борцы — вожди народа,
Которые ему не могут уж помочь.
И только от меня сон убегает прочь;
Лишь только я один под кровом небосвода
Бестрепетно молюсь: «Да здравствует свобода —
Недремлющих небес божественная дочь!»
Но всюду тишина. Нет на мольбу ответа.
Уснул под гнетом мир — и спит он... до рассвета
И кровь струится в нем по капле, как ручей...
О кровь народная! В волнении жестоком
Когда ты закипишь свободно — и потоком
Нахлынешь на своих тиранов-палачей?..
1899
44
Океан жизни
Сонет
Пред нами жизнь — широкий океан
Нежданных бед, тревоги и напастей,—
И, покорясь нам неизвестной власти,
Мы вдаль плывем, окутавшись в туман.
Давно погиб бы в нем я от напасти,
Давно меня умчал бы ураган...
Но мне судьбой хранитель верный дан,
Смиряющий порывы бурной страсти.
С ним не боюсь житейских грозных бурь,
Не утону с ним в безднах океана:
Родной народ мне виден из тумана.
Увижу с ним небесную лазурь...
И, музыкой народных песен полны,
Свободные вокруг меня заплещут волны.
45
Глубина н благородство воззрении Михневича
Писатель некий» в «Новостях»
Строчивший всякий вздор невинный,
Был у приятеля в гостях
И на столе узрел пятиалтынный»
Который взять он скрытно мог»
Но от греха себя» однако, остерег.
Узнав о факте сем, известный
Фельетонист Михневич молвил так:
«Вы скажете, писатель сей — простак;
А я скажу, что он высоко-честный
И гражданин, и либерал.
Гордиться им должна эпоха:
Пред ним лежал пятиалтынный плохо
И — дивная черта — его он не украл!»
СОВРЕМЕННЫЕ СОНЕТЫ
Суровый Дант не презирал сонета;
В нем жар любви Петрарка
изливал;
Его игру любил творец Макбета;
Им скорбну мысль Камоэнс
облекал.
И в наши дни пленяет он поэта...
I
Е. Утин Гамбетте
Мы сходны по судьбе, Гамбетта, друг:
Надев перчатки из парижской лайки,
46
Гремим словами праздными вокруг,
Уподобляясь звонкой балалайке.
Порой кряхтишь ты громко от натуг,
Республики завинчивая гайки,
И я кряхчу, рискуя лопнуть вдруг,
Когда изобличаю вред нагайки \
Ты был когда-то славный адвокат
И пред толпою глупой зауряд
Любил в те дни порисоваться позой.
Я адвокат и ныне и порой,
В моих речах за ложь стою горой,
Но в миг тот мню себя маркизом Позой.
II
Причины грусти В. А. Полетики
О чем грустишь, что мрачен, Полетика?..
Утих азарт за страждущих славян,
Вновь в обществе господствует «клубника»,
Веселый снова властвует канкан.
Теперь орлом в газете полети-ка
И, предка своего приявши сан,
Как архиятер, исцеляй от тика
Морального беспечных россиян...
Но ты молчишь на сей призыв гражданский?..
Иль ты смущен чумою астраханской
И от нее боишься умереть?
Иль недоволен податью акцизной?
— «Ах, нет, не то,— ты молвишь с укоризной:
Три у меня подписчика на треть».
1 В сочинении о Болгарии. (Прим, автора.)
47
Ill
А. А. Краевскому
По случаю пятнадцатилетия «Голоса*
Пятнадцать лет, маститый журналист,
Ты издавал умеренный свой «Голос»;
Внимая за него зоилов свист,
Ты постарел, твой убелился волос.
Но все ж душою, как младенец, чист,
Ты пожинал подписки спелый колос
И выпускал свой ежедневный лист —
И обо всем на том листе мололось!
А лист печатный все переносил:
Болтали в нем, трудясь по мере сил,
Писцов, курьеров министерских стая,
Болтал Бильбасов, Безобразов сам;
И мед статей их лился по усам
У публики, ей в рот не попадая...
IV
Ессе Homo
Брось честный труд, науку, позабудь
Идей свободы пылкие приманки:
Иной есть путь, прекрасный, вольный путь:
Скорей займи кассира место в банке —
И постарайся миллион стянуть...
Тогда пойдут пиры и содержанки,
К тебе начнут аристократы льнуть,
Чтоб им на векселя ты ставил бланки;
И будешь ты и славен, и велик,
И счастье жизни будет не из книг
Твоей душе ликующей знакомо;
И адвокат, судья и прокурор
К тебе преклонят с завистию взор
И прорекут с восторгом: «ессе homo!»
48
Кандидат
Лихая тройка в ресторан Дорота
Примчала их. Пробравшись в зимний сад,
В уединенье полутемном грота
Они вдвоем, счастливые, сидят.
На столике бутылок строй без счета,
Стаканы влагой золотой блестят.
Она прекрасна, как мечта Эрота,
Он тоже мил: он юный кандидат...
Не на судебное, однако ж, место,
Как думает она, его невеста —
Он кандидат на славную скамью,
Что мы зовем скамьею подсудимых:
Он куш украл, и вот из уст любимых
Внимает он: «За наше счастье пью!»...
ИЗ ЦИКЛА
«ВОЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ ОТГОЛОСКИ »'
Сонет
Мне снился сон: от края и до края
Европой всей владеют пруссаки
И формируют из людей полки,
Везде порядок мудрый водворяя.
* * *
Вокруг полков свиней толпится стая,
Баранов жирных блещут курдюки;
Профессора пасут их, сквозь очки
По-гречески Гомера разбирая.
л * *
Весь мир цветет: всем смертным почтальоны
Приносят письма в срок, везде вагоны
В назначенные движутся часы,
Ретур-билеты введены повсюду,
И над землей развеян запах чудный
Гороховой берлинской колбасы!
4Р
ИЗ ЦИКЛА «ДУМЫ»
* * *
Вот скрипнули в селе ворота,
Выходят люди, и видна
В их лицах ранняя забота
Сквозь след перерванного сна...
Звончее песня птиц веселых!
Светлей луч солнца заблести!
Пусть скорбный гнет работ тяжелых
Отрадней будет им нести.
Пускай с утра и до полуден
И после до поры ночной
Святым покоем и красой
Весь Божий мир сияет чуден.
Пусть даст он им забыть, как труден
Как скорбен их удел земной!
50
* * *
Покинем, милая, шумящий круг столицы.
Пора в родимый край, пора в лесную глушь!
Ты слышишь?—нас зовут на волю из темницы
Весны победный шум и пенье птиц... К чему ж
Нам усмирять души блаженные порывы?
Иль разлюбила ты желтеющие нивы,
И рощи свежие, и хмурые леса,
Где, помнишь, мы вдвоем задумчиво блуждали
В вечерний час, когда темнеют небеса
И молча бродит взор в тумане спящей дали?
В кибитке
Одинок и темен путь мой дальний,
Сумрак ночи скучен и глубок;
Лишь один, коварный и печальный,
В стороне мерцает огонек.
Подъезжаю ближе: деревушка,
Снегом вся покрытая, стоит;
На краю убогая избушка —
Огонек в избушке той горит.
Для чего и кто во мраке ночи
При огне там не смыкает очи?
Чья живая тень видна в окне?
51
Не узнать!.. Промчалась тройка мимо,
Вкруг опять все пусто, нелюдимо,
И опять темно и скучно мне! —
А. Н. Майкову
Ты кончил путь земной и перешел в тот край,
Где ни болезни нет, ни слез, ни воздыханья;
Но безнадежное я не твержу «прощай»,
Я жду без горечи загробного свиданья.
Нас приговор судьбы с тобой не разлучил,
От взора тленного исчез лишь образ тленный;
Но твой бессмертный дух, глагол твой вдохновенный,
Все, чем ты дорог так и славен в людях был,
Все, что к тебе влекло родным для всех приветом —
И живо, и звучит, и блещет вечным светом!
* * *
Для битвы честной и суровой
С неправдой, злобою и тьмой
Мне бог дал мысль, мне бог дал слово,
Свой мощный стяг, свой меч святой.
Я их приял из божьей длани,
Как жизни дар, как солнца свет,—
И пусть в пылу на поле брани
Нарушу я любви завет;
Пусть, правый путь во тьме теряя,
Я грех свершу, как блудный сын,—
Господень суд не упреждая,
Да не коснется власть земная
Того, в чем властен бог един!
Да,— наложить на разум цепи
И слово может умертвить
Лишь тот, кто властен вихрю в степи
И грому в небе вапоетить!
1884
52
Taedium vitae1
Сонет
Я истину долго искал, убежденный,
Что где-то, наверно, таится она,
Что ум вдохновенный, мечтой окрыленный,
Спустившися в бездну познанья до дна,
Воспрянет оттуда — как бог, просветленный,
И скажет: «великая тайна ясна».
Я думал, что, пылом страстей зажжена,
Душа озарит ему путь затаенный.
И вечной загадки решенье нейдет.
Напрасно огнем мое сердце горело,
Напрасно ума был пытливый полет,—
Сквозь хаос Веков мне навстречу глядела
Бездонная ночь; в ней нашел я ответ:
Весь мир только призрак, а Истина — нет.
1 Неприятие жизни (лат.).
53

ж * *
Вся в лазури сегодня явилась
Предо мною царица моя,—
Сердце сладким восторгом забилось,
И в лучах восходящего дня
Тихим светом душа засветилась,
А вдали догорая дымилось
Злое пламя земного огня.
1875
Эпитафия
Владимир Соловьев
Лежит на месте этом.
Сперва был философ,
А ныне стал шкелетом.
Иным любезен быв,
Он многим был и враг;
Но, без ума любив,
Сам ввергнулся в овраг.
Он душу потерял,
Не говоря о теле:
Ее диавол взял,
Его ж собаки съели.
Прохожий! Научись из этого примера,
Сколь пагубна любовь и сколь полезна вера.
15 июня 1892
54

A
* * *
Напрасно над собой я делаю усилья,
Чтобы с души стряхнуть печали тяжкий гнет.
Нет, не проходят дни унынья и бессилья,
Прилив отчаянья растет.
Без образов, как дым, плывут мои страданья,
Беззвучно, как туман, гнетет меня тоска.
Не стало слез в глазах, в груди — негодованья.
Как смерть печаль моя тяжка.
И сам я не пойму, зачем, для чьей забавы
Ряжу ее теперь в цветной убор стихов.
Ужель страданьями гордиться я готов?
Ужель взамен я жажду славы?
Как радости людей и скорби их смешны.
Забвенья! Сумрака! Безлюдья! Тишины!..
/885
л * *
Заветное сбылось. Я одинок,
Переболел и дружбой и любовью.
Забыл — и рад забвенью, как здоровью,
И новым днем окрашен мой восток.
Заря! Заря! Проснувшийся поток
Мне голос шлет, подобный славословью.
Лазурь блестит нетронутою новью,
И солнце в ней — единственный цветок.
55
Сегодня праздник. Примиренный дух
Прощается с пережитой невзгодой.
Сегодня праздник. Просветленный дух
Встречается с постигнутой природой.
Сегодня праздник. Возрожденный дух
Венчается с небесною свободой.
Тишина
Над морем тишина. Вблизи и в отдаленьи,
*Перед угрозой тьмы забыв раздор дневной,
Слились пустыня вод с воздушною волной
В объятьи голубом, в безбрежном сновиденьи.
И столько кротости в их позднем примиреньи,
Что берег побежден небесной тишиной
И скалы замерли над синей глубиной,
Как эхо грустных слов, поющих о забвеньи.
И вот зажглась звезда. Быть может, там вдали
Она окружена немолчным ураганом,
Но, разделенная воздушным океаном,
Она — лишь робкий луч для дремлющей земли,
Лишь предвечерний знак, лишь кроткое мерцанье,
Над темной тишиной лучистое молчанье.
Ложь и правда
Давно я перестал словам и мыслям верить.
На всем, что двойственным сознаньем рождено,
Сомнение горит, как чумное пятно.
Не может мысль не лгать, язык — не лицемерить.
Но как словам лжеца, прошептанным во сне,
Я верю лепету объятой сном природы,
И речи мудрецов того не скажут мне,
Что говорят без слов деревья, камни, воды.
56
И ты, мой друг, и ты, кто для меня была
Последней правдою живой, и ты лгала,
И я оплакивал последнюю потерю.
Теперь твои слова равны словам другим.
И все ж глаза горят лучом, земле чужим,
Тебе и мне чужим, горят — и я им верю.
* * *
Он твердою рукой повел смычок послушный,
И струны дрогнули, и замер людный зал.
Разряженной толпе, чужой и равнодушной,
Он в звуках пламенных и чистых рассказал
Души доверчивой все тайны, все печали:
Как страстно он любил, как сильно он страдал,
О чем он на груди возлюбленной мечтал,
О чем в молитвы час уста его шептали.
Он кончил — и похвал раздался плеск и гул.
Художник! Тот же Бог, что в грудь твою
вдохнул
Мелодий сладостных священную тревогу,
Теперь толпе велит беситься и кричать.
Иди: она зовет!—Толпа, и внемля Богу,
Лишь воплями, как зверь, умеет отвечать.
* * *
Я слишком мал, чтобы бояться смерти.
Мой щит не Бог, а собственная малость.
Пытался я бессмертие измерить,
Но сонной мыслью овладела вялость.
Я слишком мал, чтобы любить и верить.
Душе по силам только страсть иль жалость.
Под сводом неба, кажется, безмерным
Я вижу лишь свой труд, свою усталость.
Лежал я где-то на одре недуга.
Мутился ум. И вдруг Она предстала,
Твердя: молись! Я — вечности начало,
Я — ключ всех тайн, порог священный круга.
И я ответил с дрожию испуга:
— Мне холодно. Поправь мне одеяло.
57
Портрет
Под низким дерзким лбом двойным каскадом
Взметнулся пепел вьющихся кудрей.
Г лаза без век, в щелях — глаза зверей —
То жгут холодным непрозрачным взглядом,
То резвым смехом леденят. А рядом
Округлость щек и девственность грудей
Твердят о сне желаний и страстей.
И детский рот не тронут знойным ядом.
Но вот, бледнея, села за рояль.
Преображенье дивно и мгновенно.
Весь мир любви, дотоле сокровенный,
Ей клавиши открыли и педаль.
Душа грозой проснулась в пальцах рук,
Горячей кровью бьет за звуком звук.
* л *
На разных языках, все знаками другими,
Начертана в душе загадка красоты:
Цветами, звуками, отливами мечты.
Но есть один язык, родной между чужими.
То — прелесть женская, то — чарами ночными
Обвеянный чертог любимой наготы.
И на язык родной, на милые черты
Перевожу весь мир и сравниваю с ними.
Весна ль идет в цветах,— ты, женщина-дитя,
Проснулась на заре, смеясь виденьем ночи.
Идет ли осень к нам,— твои я вижу очи,
Под золотом волос поникла ты, грустя.
Доносится ли песнь или звезда мерцает,—
Тебя, одну тебя, душа в них созерцает. ;
Всем
С улыбкой робости и нежности безмерной,
О, сестры милые, всю жизнь я отдал вам.
Одну из вас любил, кого? — не знаю сам,
Одна из вас, но кто?—душой владела верной.
58
Не ты ль, бесстрастная, с усмешкой лицемерней,
Не ты ль, невинная, чьи мысли — белый храм,
Не ты ль, беспечная, чей смех — сердец бальзамк
Не ты ль, порочная, с душою суеверной?
Одну из вас любил, но чтоб слова любви
Достигли до нее, я всем твердил признанья.
Но вот приходят дни и близок час молчанья.
Звучи, о песня, ты мой вздох переживи,
Всех воспевай сестер и каждую зови
Любимой, избранной, царицей мирозданья.
Мадригал
Зачем, в своей красе увериться желая,
Глядишь, красавица, в стекло немых зеркал?
Твой образ, чуть уйдешь, бесследно в них пропал,
Твоя соперница тебя сменит, блистая.
В глаза мои взгляни. Восторг их созерцая,
Слезою страстною увлажив их кристалл,
Поймешь, как жгуч твой взор, как ярок уст коралл
Как царственно сильна твоя краса живая.
Когда же ты уйдешь к поклонникам другим,
Твой образ не умрет в моих глазах влюбленных,
Но в одиночестве, в тиши ночей бессонных
Возникнет в мыслях вновь он, памятью храним.
И все соперницы, в их зависти змеиной,
Не смогут в нем затмить ни черточки единой.
Поцелуи
Когда в карету сев и очутясь вдвоем,
В объятье мы слились ожиданно-нежданном,
Кругом стояла ночь и в небе бестуманном
Чуть дрогнул мрак пред недалеким днем.
59
Нас мягко вдаль несло невидимым путем,
И поцелуй наш рос в движеньи неустанном.
Закрыв глаза, сплетясь в блаженстве несказанном,
Мы льнули, таяли, жгли жалом, как огнем.
И время замерло, и не было сознанья...
Когда ж вернулась мысль и ожил взор очей,
Дневной струился свет на улицы и зданья.
И верил я, дивясь внезапности лучей,
Что этот свет возник от нашего лобзанья,
Что этот день зажжен улыбкою твоей.
Треугольник
На пламень уст твоих, лобзаньем воспаленных,
Я отвечал иным — и не твоим—устам,
И мой огонь, как день к подводным льнет цветам,
Сжигал меня лучом, уж раньше преломленным.
Сменив восторг стыда восторгом исступленным,
Мы вкруг любви слились, подобны трем звездам.
И тот, кто жег других, сгорал меж ними сам,
И тот, кто разлучал, был сам звеном влюбленным.
Потом настал отлив. Наедине, в тиши,
Познал я ужас, скорбь, но лишь не повседневность.
Пусть Тайну я убил, но рядом с нею Ревность
Лежала мертвою на отмели души.
И, глядя на сестер,— когда-то их невольник,—
В раздумье на песке чертил я треугольник.
Парижанка
Из башмачка с прилипшим мотыльком
В сквозном чулке, прозрачней паутины,
Нога обнажена до половины,
Зовет, манит. Обтянут стан мешком
Без складок. Только над сухим соском
Растреснут шелк в лучистые морщины —
60
Соском, что, яд вливая в кровь мужчины,
Не вспухнет для ребенка молоком.
Чрез острый вырез слиты грудь и шея.
Лицо — ничье. Под краской рот, алея,
Раскрыт, как стыд. Устремлены в упор
Улыбка белая и черный взор.
Бесплодна. Чужеядна. Орхидея.
Уродство? Красота? Восторг? Позор?
Секрет и тайна
О, сестры! Два плода цветут в запрете:
Секрет и тайна. Разные они.
Секрет от рук людских. В тиши, в тени
Творится то, что жить должно в секрете,
Но луч проник — секрета нет на свете.
Иное — тайна. Богом искони
Раскрытых бездн не осветят огни.
Все тайное таинственней на свете.
О, сестры! Вы любили до сих пор
В секрете, в страхе, прячась в угол дальний
И ложь оберегала ваш позор.
Раскрыта дверь моей опочивальни.
Люблю в непостижимости лучей
Для чувства тайно, явно для очей.
* * *
Не все ль равно, правдива ты иль нет,
Порочна иль чиста. Какое дело,
Пред кем, когда ты обнажала тело,
Чьих грубых ласк на нем остался след.
Не истину — ее искать напрасно —
Лишь красоту в тебе я полюбил.
61
Так любим тучи, камни, блеск светил;
Так море, изменяя, все ж прекрасно.
И как порой, при виде мертвых скал,
Наш дух, почуяв жизнь, замрет в тревоге,—
Так лживый взор твой говорит о боге,
О всем, что в мире тщетно я искал.
И не сотрет ничье прикосновенье
Небесный знак, небес благоволенье.
62

* * *
За день труда, о, ночь, ты мне награда
Мой тонет взор в безбрежной вышине,
Откуда ты глядишься в душу мне
Всей красотой нетленного наряда.
В сиянии твоем — что за услада,
И что за мир в отрадной тишине!
Я признаю в сердечной глубине
Власть твоего чарующего взгляда.
Цари, о ночь, и властвуй надо мной,
Чтоб мне забыть о суете земной,
Пред тайною твоей изнемогая,
И немощным восхитив к небесам,
Окрепнувшим верни, о неземная,
Меня к земле, заботам и трудам!
Пред увольнением
В его глазах прочел я скорбь немую,
Лишь он предстал впервые предо мной:
Семью, и дом, и сторону родную
Покинул он для жизни боевой.
Прошли года. Всю силу молодую,
Весь рьяный пыл он в долг влагает свой,
Усердие и простоту святую —
Как не любить в солдате всей душой?
6Я
И я люблю с отеческой заботой;
Но сжиться он едва успеет с ротой,
Как подойдет срок выслуженных лет.
Я с ним делил и радости и горе,
А он печаль в моем прочтет ли взоре
Которым я взгляну ему вослед?
26 июля 1890
Красное Село
’64
Hjg4+

Могила Шевченко
Над степью высится гора~могила.
С землею в ней опять слилось земное,
И лишь в ее незыблемом покое
Покой нашла измученная сила.
Но песнь законы смерти победила
И страстная, как ветер в южном зное,
Векам несет то слово дорогое,
Которым прошлое она бодрила.
Склони чело, молись, пришлец случайный!
Душе легко от радости свободной,
Хотя от слез здесь тяжелеют вежды.
Кругом — синеющий раздол У крайни,
Внизу — спокойный Днепр широководный,
Здесь — крест, здесь — знак страданья
и надежды^
5 сентября 1885. Канев
Тайна
Есть в жизни каждой тайная страница,
И в каждом сердце скрыто привиденье,
И даже праведник, как бы во тьме гробницы,
Хранит в душе былое угрызенье.
Хоть быстрых лет исчезла вереница,
Хоть победило наконец забвенье
BL Совет серебряного века
65
И чувства давние, дела и лица
Поблекли в вихре новых впечатлений —
Но все же иногда тот призрак дальний,
Неведомым послушный заклинаньям,
На миг живой из сердца воскресает;
Не грозный, не укорный, лишь печальный,
Уже не в силах он карать страданьем,
Но как он мстит! Как совесть он пугает!
(1887)
Пляска смерти
Я видел грозный сон. Не знаю, где я был,
Но в бледной темноте тонул я, словно в море;
И вот, как ветра вой, как шум от тысяч крыл,
Зачался странный гул и рос в немом просторе,—
И вмиг вокруг меня какой-то вихорь плыл.
Кружился в бешеном чудовищном задоре...
То были остовы. Казалось, всех могил
Все кости тут сошлись в одном ужасном сборе!
О, этот прах!.. Он жил!.. Все ближе и быстрей
Меня он обвивал, и дикий, страшный хохот
Порывами звенел над звяканьем костей.
Вдруг голос прозвучал, как грома резкий грохот:
«Пляши, о смерть! Ликуй I Бессмертна только ты!..»
И я тонул один в разливе темноты.
(1890)
Уныние
Бывают дни, когда в душе усталой
Все вымерло,— как в час очарованья,
Меж черной ночью и зарею алой,
Стихает мир без тьмы и без сиянья.
В те дни нет хмеля радости удалой.
Печали нет во мне, как нет желанья,
66
И сказкою докучливой и вялой
Звучат уму припевы упованья.
О, если б смерть холодными устами
Моих горячих уст тогда коснулась,
Отдал бы равнодушно я лобзанье!
И даже не жалел бы в миг прощанья
О том, что жизнь моя тянулась,
Для всех ненужной, долгими годами.
(1890)
Отзвуки
Я чувствую, во мне какой-то отзвук спит;
Он разуму смешон, как детское мечтанье,
Как сказочных времен неясное преданье...
А, разуму назло, порою он звучит!
Так в раковине звон далеких волн сокрыт:
Прилива вечный гул и бури рокотанье
Меж стенок розовых слились в одно шептанье,
Но вся стихия там воскресшая шумит.
Мы слышим этот шум — нет! этот призрак
шума! —
И в душных комнатах, средь дымных городов,
К безбрежью синевы мгновенно мчится дума.
Надежды мертвые счастливейших годов,
Ваш отзвук никогда средь темных треволнений
.Че призовет опять лазоревых видений!
11891)
Царевич Алексей Петрович в Неаполе
Графу /7. И. Капнисту
1
К окну он подошел в мучительном сомненье;
В руке — письмо от батюшки-царя;
Но взор рассеянный стремился в отдаленье,
Где тихо теплилась вечерняя заря.
67
Без волн и парусов залив забыл движенье,
Серебряным щитом меж синих скал горя,
И над Везувием в лиловом отраженье,
Как тучка, дым играл отливом янтаря.
И Алексей смотрел на мягкий блеск природы,
На этот край чудес, где он узнал впервой,
Что в мире есть краса, что в жизни есть покой,
Спасенье от невзгод и счастие свободы...
Взбешен молчанием, Толстой за ним стоял
И губы до крови, томясь, себе кусал.
2
В невольном, сладком сне забылся Алексей...
И вот его опять терзает речь Толстого:
«Вернись, вернись со мной! Среди чужих людей
Позоришь ты царя, отца тебе родного:
Но кара, верь, тебя с наложницей твоей
Найдет и здесь. Вернись — и с лаской встретит снова
Он сына блудного. Простит тебе... и ей!
В письме державное на то имеешь слово».
И пред царевичем знакомый призрак встал
Как воплощенный гнев, как мщение живое...
Угрозой тайною пророчило былое:
«Не может он простить! Не для того он звал!
Нещадный, точно смерть, и грозный, как стихия,
Он не отец! Он — царь! Он — новая Россия!»
3
Но сердце жгли глаза великого виденья;
Из гордых уст не скорбь родительской мольбы,
Казалося, лилась,— гремели в них веленья,
Как роковой призыв архангельской трубы.
А он, беспомощный, привычный раб судьбы,
В те быстрые, последние мгновенья
Он не сумел хотеть — и до конца борьбы
Бессильно пал, ища минутного забвенья.
68
«Спаси, о господи! помилуй мя, творец!» —
Взмолился Алексей, страдальчески вздыхая,
Потом проговорил: «Я покорюсь, отец!»
И на письмо царя скатилася, сверкая,
Горючая слеза... Какой улыбкой злой,
Улыбкой палача, торжествовал Толстой!
(1891)
Венере Милосской
От этих людных зал к старинной мастерской
Назад, во тьму времен, летит воображенье...
Художник там стоит в надменном упоенье,
Резец свой уронив, богиня, пред тобой.
Не нужен боле он: заключено рукой
В оковы стройных форм бесплотное виденье,
И в сердце,— где, как вихрь, носилось
вдохновенье,—
Привольно ширится восторженный покой.
Но, глядя на тебя, тот гений величавый,
Чье имя злобное рок жестоко скрыл от славы,
О, все ли счастие свое он сознавал?
Шептало ли ему пророческое чувство,
Что навсегда тобой он победил искусство,
Тобой, о красоты безгрешный идеал?
1891
Серый сонет
Вчера с вечернею зарей,
С последней, красной вспышкой света,
В зловещих тучах над землей
Печально умирало лето,
И осень с бледною луной
Взошла — и пел ей до рассвета,
Всю ночь в листве еще густой
Изменник-ветер песнь привета.
Сегодня в небе нет лучей,
И дождь, дождь льется безнадежно,
Как слезы скорбных матерей!
69
И в этой тихой мгле безбрежной,
Смотри, к краям весны мятежной
Летит станица журавлей!
1893
Сатана
Однажды пролетел по аду вихорь света,—
И ожил вечный мрак, ликуя, как слепец,
Прозревший чудом вдруг нежданный блеск
рассвета,
И стону вечному мгновенный был конец.
С улыбкой кроткою небесного привета
Пред Сатаной стоял божественный гонец
И рек: «Несчастный брат, тяжелого запрета
Снимает иго днесь вселюбящий отец.
Смирись! К ногам его, к престолу всепрощенья,
С раскаяньем твоим, как с даром, полечу,
И ад не будет ввек, не будет ввек мученья!»
Ответил Сатана со смехом: «Не хочу!»
И весь погибший люд, все жертвы искушенья
Владыке вторили со смехом: «Не хочу!»
(1893)
Мать Сыра Земля
Я — Мать Сыра Земля! Я — гроб и колыбель!
Поют мне песнь любви все голоса творенья —
Гроза, и соловей, и море, и метель,
Сливаясь в вечный хор, во славу возрожденья,—
Живит меня Перун, меня ласкает Лель;
Из недр моих к лучам и радости цветенья
Стремится тонкий злак и царственная ель,
И мне, о человек, неведомы мученья.
Неутомимая, всех любящая мать,
70
Могла б я всем равно в довольстве счастье дать...
И зло не я, не я, благая, породила!
Незыблемый покой усталому суля,
Для бодрого всегда надежда я и сила!
Я — гроб и колыбель! Я — Мать Сыра Земля!
(1894)
Мерцана
Когда по вечерам меж летом и весной
Ты видишь, как в глуби лилового тумана
Зарницы ранние играют над землей,
Не верь, что это тень Пе руна-великан а!
Не верь! С небес тогда, в начальный час ночной,
Нисходит кроткая богиня нив, Мерцана,
К полям, где ширятся надеждой дорогой
Хлеба зеленые, как волны океана.
Она летит, летит — и край воздушных риз,
Скользя чуть-чуть по ним, легонько клонит вниз,
Как будто с ласкою, колосья молодые;
И с той поры гроза те нивы обойдет,
И град их пощадит, не тронут черви злые,
И солнце яркое до жатвы не сожжет.
(1895)
Велес
Я — Велес, мирный бог. Меж спящих стад дозором
Незримый я хожу, чтоб отвращать недуг
И чары хитрых ведьм, пока дымится луг
И звезды ночь пестрят серебряным узором.
Когда исчезла мгла перед Даждьбожьим взором,
Там рею ветерком, где, человека друг,
Спокойный, добрый вол влачит тяжелый плуг —
И доблестным его любуюсь я позором.
Иль от коров порой я пастуха маню
71
Под зыбкий свод ветвей — и тихо запою...
Он думает: над ним листва шуршит лесная;
Но песенки мои таинственной мечтой
В душе его звенят, и он поет, не зная...
И вещия слова хранит народ родной.
(1895)
Лад
Нет! Лад не ведает осмеянных страданий,
И клятв непризнанных и невозможных снов,—
И чужд ему позор преступных упований,
И счастья тайного, как умысел воров.
Он бог иной любви, он бог иных лобзаний,
Веселый, добрый Лад,— бог свадебных пиров,
И песен радостных, и честных обещаний,
Краснеющих невест и пылких женихов!
Подслушал Лад весной, что у плетня шепталось
По сизым вечерам,— и надоумил свах,
Чтоб не напрасно цвел цветок любви в сердцах,
Чтоб племя сильное спокойно умножалось
От синих южных волн до белой цепи льда
На лоне русских нив для славы и труда.
(1895)
Перун
Чего-то ждет земля... Нет вечного шуршанья
Меж золотых хлебов; утих шумливый лес,
И в душном воздухе нет песен, нет сиянья...
Вдруг вихорь налетел... и вдруг исчез,
И стала тяжелей истома ожиданья...
Но где-то на краю чернеющих небес
Сверкнула молния,— порывом ликованья
Веселый грянул гром, и ветер вновь воскрес...
И туча двинулась... несется ниже, ниже,
Как будто льнет к земле... Все чаще и все ближе
Блистает молния, грохочет громче гром...
72
Царь — богатырь Перун, монарх лазурной степи,
К любовнице спешит во всем великолепье —
И к ней на грудь упал с нахлынувшим дождем.
Даждь-бог
Средь бледной зелени приречных камышей
Белела дочь Днепра, как чистая лилея,
И Даждь-бог молодой, любовью пламенея,
С своих пустых небес безумно рвался к ней.
Горячей ласкою скользил поток лучей
По телу дивному,— и, сладостно слабея,
Она, предчувствуя объятья чародея,
Еще боясь любви, уж радовалась ей!..
Но стала вдруг кругом прекраснее природа;
Свет ярче искрился и зной страстней дышал...
Русоволосый бог с безоблачного свода
На деву тихих вод, ликуя, налетал,—
И мать своих детей, мать русского народа,
Он, наконец обвив, впервой поцеловал!
Стрибог
Есть черная скала средь моря-океана:
Там Стрибог властвует, и внуков-бегунов
Он шлет оттуда к нам с дождями для лугов,
С грозою, с вьюгами, с покровами тумана...
Тот вторит хохоту Перуна-великана,
А этот голосит тоскливей бедных вдов;
От рева старшего гудит вся глушь лесов,
А песни младшего нежней, чем песнь Баяна...
Но на своей скале в равнине голубой
Горюет старый дед, взирая вдаль сурово:
Могучие уста закованы судьбой...
А лишь дохнул бы он!—летели бы дубровы,
Как в летний день в степи летит сухой ковыль,
И от высоких гор стояла б только пыль!
Ярило
Идет удалый бог, Ярило-молодец,
И снежный саван рвет по всей Руси широкой!
73
Идет могучий бог, враг смерти тусклоокой.
Ярило, жизни царь и властелин сердец!
Из мака алого сплетен его венец,
В руках зеленой ржи трепещет сноп высокий;
Глаза, как жар, горят, румянцем пышут щеки...
Идет веселый бог, цветов и жатв отец!
Везде вокруг него деревья зеленеют.
Пред ним бегут, шумят и пенятся ручьи,
И хором вслед за ним рокочут соловьи.
Идет он, светлый бог!—И села хорошеют!
И весь лазурный день — лишь смех да песни там,
А темной ноченькой уста все льнут к устам!
Навий день
Радуница
Ярило кликнул клич,— и зерна под землей
Проснулись, н поля ковром зазеленели.
К касаткам в дивный край, где зреет рожь зимой,
Донесся вешний зов,— касатки прилетели!
Промчался дальше он! И в этой мгле седой,
Где в вечном холоде чудовищной метели
Тоскует мертвый люд по горести земной,
Он резко прозвенел, как ночью звук свирели!..
И стала от него Морена вдруг без сил,
И вихорь душ к земле и к жизни улетает,
Назад к земле, где смерть Ярило победил,
К земле, где в Навий день народ среди могил
С радушной песнею покойников встречает
От золотой зари до золотых светил.
Солнце месяц
«Скажи-ка, Солнышко, сестрица дорогая,
Скажи-ка, отчего вечернею порой
И ранним утром вновь, под яркою фатой
Краснеешь ты всегда, как девушка земная?»
Ой, как же не краснеть, как девушка земная,
Мой белый богатырь, мой братец дорогой?
Ведь полюбил меня красавец царь морской
И вечно с шутками преследует играя!
74
Пред ночью, перед днем я проходить должна
Вдоль синих волн его... дорога мне однак
То встретит он меня, ласкаясь с песней нежной
И хочет целовать,— то, спрятанный на дне,
Вдруг пеною в меня он плещет белоснежной...
И дерзкого, увы, так стыдно, стыдно мне!
Прометеи
Уж ночь близка.— И, хоть Казбек сияет ясный,
Белея девственной вершиною своей,
В долинах гуще тень, и коршун средь лучей
Над ними высоко кружится ст ран но-красный...
От солнца ли?.. Увы, судьбе, как ты, подвластный
Он кровью, может быть, весь обагрен твоей,
О, дивный мученик, великий Прометей!
И, сытый, до зари покинул пир ужасный!
Откуда путь его? к какой скале седой.
Титан, прикован ты?.. Нет! тайны роковой
Не выдаст никогда тюремщица-при рода!
И нам не знать, с каким терпеньем вещий взор
Веками долгими глядит от этих гор
Туда, где, знаешь ты, забрезжила свобода!
Японская фантазия
Апрельская лазурь, как озеро без дна,
Сквозь ветви белые цветущих слив ясна,
И треугольником последняя станица
Усталых журавлей в лучах чуть-чуть видна.
К Зеленой Пагоде вся ринулась столица;
Но тут, под тенью слив, Нипонская княжна,
Забыв, что бонзы ждут, что ждет императрица,
Глядит, как в синеве плывет за птицей птица.
Откуда их полет? — не из страны ль духов.
Из этих яшмовых, волшебных островов,
Которых царь придет, любви живая сила,
75
И унесет ее средь молний и громов?..
Зачем же медлит он?—Душа по нем изныла!
Гадальщица давно, давно его сулила!
(1895)
Декабрь
Снег, только снег кругом,— на сотни верст кругом!
И небо серое над белою землею!
Чудовищная тишь. Не борется с зимою
Природа севера в потопе снеговом,—
Без грез о будущем, без грусти о былом
Стремясь беспомощно к мертвящему покою.
Но маленькой чернеющей змеею
Там поезд вдалеке скользит в дыму седом,
Скользит, свистит, исчез!., и нет нигде движенья,
И шума нет нигде... и, жаждя лишь забвенья,
Равнины сонные готовы вновь заснуть,—
Быть может, радуясь, что богатырка-вьюга
Еще надолго к ним с восторженного юга
Волшебнице-весне закроет синий путь.
(1895)
Наливка
За хатою вишняк едва зазеленеть
Успел, как весь покрылся он цветами.
Казалося, цветы воздушными рядами,
Как бабочки, в лучи стремились улететь.
Но наступал Июнь, и гуще стала сеть
Трепещущих теней меж гладкими стволами,
И свежий, сочный плод под легкими листами
Чудесным пурпуром стал дерзостно алеть.
Затем... Затем годов промчались вереницы,
И вишен сок бродил в тиши своей темницы,
Как в сердце молодом кипит и бьется кровь.
76
Теперь свободен он — и лучше, крепче, краше,
Пьяней и веселей, он солнце видит вновь —
И вот его, мой друг, я пью за здравье ваше!
(1895)
К....
Не верь, не верь толпе! Не умер Аполлон.
Да! Старый мир погиб, и затопляет Лета
Руины славные, где зову нет ответа;
Пустынною скалой чернеет Геликон...
Но в их святой пыли наш новый мир рожден!
Ужели божеством спасительного света
В чудесном зареве грядущего рассвета
На радость новых лет не пробудится он?
Жизнь бьет ключом теперь, но, робкие невежды,
Не видим мы еще повдии надежды
В эпической борьбе природы и труда.
Явись, о вещий бог! Не зная сожалений,
Не веря смутным снам и грезам без стыда,
Ты новый гимн найдешь для новых упоений!
(1895)
Андрей Шенье
О, если бы во дни, когда был молод мир,
Родился ты, Шенье, в стране богов рассвета,
От Пин да синего до синего Тайгета
Была бы жизнь твоя — прелестный долгий пир!
При рокоте кифар и семиструнных лир
Венчали б юноши великого поэта,
И граждане тебе, любимцу Музагета,
В родимом городе воздвигли бы кумир.
Но парки для тебя судьбу иную пряли!
И ты пронесся в ночь кровавых вакханалий
По небу севера падучею звездой!..
77
Как греческий рапсод, ты страстно пел свободу,
Любовь и красоту бездушному народу
И умер перед ним, как греческий герой.
(1895)
Чехарда
Царю тринадцать лет. Он бледен, худ и слаб.
Боится пушек, гроз, коней и домового,
Но блещет взор, когда у сокола ручного
Забьется горлица в когтях зардевших лап.
Он любит, чтоб молил правитель-князь, как раб,
Когда для подписи уж грамота готова;
И часто смотрит он, не пророняя слова,
Как конюхи секут сенных девиц и баб.
Однажды ехал он, весной, на богомолье
В рыдване золотом—и по пути, на всполье,
Заметил мальчиков, игравших в чехарду...
И, видя в первый раз, как смерды забавлялись,
Дивился мальчик-царь: и он играл в саду
С детьми боярскими, но те не так смеялись.
(1895)
* * *
Родился я, мой друг, на родине сонета,
А не в отечестве таинственных былин,—
И серебристый звон веселых мандолин
Мне пел про радости, не про печали света.
На первый зов мечты я томно ждал ответа
Не в серой тишине задумчивых равнин,—
Средь зимних роз, у ног классических руин,
Мне светлоокий бог открыл восторг поэта!
Потом... не знаю сам, как стало уж своим
Все то, что с детских лет я почитал чужим,..
Не спрашивай, мой друг! Кто сердце разгадает?
78
В моей душе крепка давнишняя любовь,
Как лавры той страны, она не увядает,
Но... прадедов во мне заговорила кровь.
(1895)
Поэту
Когда перед зарей скользят из слабых рук
Листы, где я хотел мечте дать воплощенье,
И в сердце медленно немеет вдохновенье,
Как тает чутких струн последний, томный звук,—
Какой насмешкою над пылом сладких мук
Во всей своей красе мне снится вновь виденье,
Которого всю ночь ловил я выраженье!..
Как грозным кажется мои радостный недуг!
О, рифмы хилые пред волшебством искусства!
О, сумрак бледных снов! о, идеала свет!..
Познал и ты, как я, всю горесть и все счастье
Бессонных тех ночей... и тихое участье
Мне дорого вдвойне! Спасибо, о поэт!
79
* st st
Часто с любовью горячей, со страстью мятежной
Рвусь я к тебе, моя милая... Строго,
Властно царит надо мною твой образ... Так нежном
Так беззаветно люблю я, так много!
Столько сказать я тебе, как сестре и как другу*
В эти минуты хочу... Все сердечные раны
Рад обнажить, чтоб развеять туманы,
В сердце смирить беспокойную вьюгу!
Что за дитя — человек!.. Повстречавшись, сурово,
Кратко и холодно мы говорим и порою,
Сами не зная зачем, ядовитое слово
В сердце друг другу вонзаем с тоскою...
Слезы глотая, ломаю я руки...
Муки любви, вы, безумные муки!
1883
№ № №
Поэтов нет... Не стало светлых песен,
Будивших мир, как предрассветный звон!
Так горизонт невыносимо тесен,
И так уныл тягучей жизни сон!
И граждан нет... Потоки благородных,
Красивых слов, но... лишь бесплодных слов|
80
В ненастный день не больше волн холодных
Рокочет у скалистых берегов!
А между тем — все так же небо сине,
Душисты рощи, радужны цветы;
В пучине звезд, в толпе людской, в пустыне
Все столько же бессмертной красоты.
И так же скорбь безмерна, скорбь людская...
30 августа 1896

Сонет
В альбом А. К. Ф,
Не мне писать в альбом созвучьями сонета —
Отвык лелеять слух мой огрубелый стих.
Для гимна стройного, для светлого привета
Ни ввуков нет в груди, ни образов живых;
Но вам я буду петь... С всеведеньем пророка
Я угадал звезду всходящей красоты
И, ясный свет ее завидя издалека,
На жертвенник ее несу мои цветы.
Примите ж скромный дар безвестного поэта
И обещайте мне не позабыть о том,
Кто первый вам пропел в честь вашего рассвета
И, как покорный жрец, на славные ступени
В священном трепете склонив свои колени,
Богиню увенчал торжественным венком...
1881
* * *
Я не зову тебя, сестра моей души,
Источник светлых чувств и чистых наслаждений,
Подруга верная в мучительной тиши
Ночной бессонницы и тягостных сомнений...
Я не зову тебя, поэзия... Не мне
Твой светлый жертвенник порочными руками
Венчать, как в старину, душистыми цветами
82
И светлый гимн слагать в душевной глубине.
Пал жрец твой... Стал рабом когда-то гордый
царь..
Цветы увянули... осиротел алтарь...
1881
* Й? Й?
Ах, довольно и лжи и мечтаний!
Ты ответь мне, презренье ко мне не тая:
Для кого эти стоны страданий,
Эта скорбная песня моя?
Да, я пальцем не двинул — я лишь говорил.
Пусть то истины были слова,
Пусть я в них, как сумел, перелил,
Как я свято любил,
Как горела в работе за мир голова,
Но что пользы от них? Кто слыхал их — забыл...
1882
83
Умирающая художница
Памяти М. Башкирцевой
1
Охвачена минутным забытьем,
Покоилась она — белее лилий
И ландышей, что в комнате кругом
Свой аромат чарующий струили...
С ее лица та скорбная черта,
Что говорит о муках затаенных,
Сомнениях и о ночах бессонных,—
Изгладилась, и бледные уста
Раскрылися улыбкою счастливой,
Как будто ей счастливый снился сон,
И светлый ум, тревожный и пытливый,
Сомненьями так часто удручен,—
На все нашел ответ и разрешенье,
И за борьбой пришло успокоенье...
2
Вокруг нее — ее созданий ряд:
Ряды картин, начатые творенья,
Где с полотна на зрителя глядят
Ее идей живые воплощенья.
От мелких драм из жизни бедняков,
Записанных и схваченных с натуры,
Где все живет: и лица и фигуры
И говорит красноречивей слов,
До чудных сцен евангельских преданий
Иль эпопеи Рима роковой
84
И Греции: весь цикл ее созданий —
Все истиной проникнуто одной.
«Святые жены», «Цезарь», «Навзикая»...
Повсюду — мысль, везде — душа живая.
3
И снится ей: опасность далека
И снова грудь больная дышит смело.
Работать! Жить! Ведь жизнь так коротка,
Так коротка, а в ней так много дела!
Ужели же не суждено облечь
Ей в образы задуманное ею?
Ужель оно погибнет вместе с нею?
И ей восторг не суждено зажечь
В сердцах людей, чтоб, глядя на творенья
Художницы, мог каждый оценить,
Постигнуть мог душою их значенье
И вместе с ней и мыслить, и любить?..
Как? Умереть? Когда желаешь страстно
Творить и жить, и жизнь сама прекрасна!
4
Со стоном вдруг очнулася она!
Как тяжело! Как ноет грудь больная!
Сомненья нет: она осуждена
И близится минута роковая...
Так все любить: природу и людей,
Искусство, жизнь, и тишину, и грозы,
И смех, и грусть, и радости, и слезы,
Сиянье дня, безмолвие ночей —
И — умереть!.. Кто плачет? Кто, рыдая,
Склонился к ней? Не надо! До конца
Она, ни в чем себе не изменяя,
Увидит смерть с решимостью борца,
И не «рабом лукавым и ленивым»
Перед судом предстанет справедливым...
1889
Сонет
Певцы прекрасного, туман сомнений мрачных
Для вас не затемнил Кастальских вод хрусталь.
85
В струях поэзии холодных и прозрачных
Не скрыли вы заветную печаль.
Для вас крушений нет н нет огнен маячных,
Утесы грозные пугают вас едва ль,
И вы с доверчивой улыбкой новобрачных
Глядите пред собой в заманчивую даль.
Картину знаю я: тюремный двор сырой...
Он кажется еще мрачней и неприютней
В холодном сумраке; вечернею порой
Присел в углу его певец беспечный с лютней
И там, где мрак и смерть, и камень, и чугун
Он сыплет золото своих певучих струн.
ИЗ КРЫМСКИХ НАБРОСКОВ
2
Notturno
Ночною тьмой оделись дали,
И капли редкие дождя,
Сухую почву бороздя,
Почти бесшумно упадали,
И Одалар с Медведь-горой
Как бы закутались чадрой.
Царила тишь волшебной сказки;
Лишь теплый ветер, полный ласки,
Разгоряченного лица
Касался нежно и несмело,
А море, море без конца
Во тьме незримое шумело,—
И плеск дождя, и шум валов —
Звучали песнею без слов.

* * *
Дома и призраки людей —
Все в дымку ровную сливалось,
И даже пламя фонарей
В тумане мертвом задыхалось.
И мимо каменных громад
Куда-то люди торопливо,
Как тени бледные, скользят,
И сам иду я молчаливо,
Куда — не знаю, как во сне,
Иду, иду, и мнится мне,
Что вот сейчас я, утомленный,
Умру, как пламя фонарей,
Как бледный призрак, порожденный
Туманом северных ночей.
1889
Март
Больной, усталый лед,
Больной и талый снег...
И все течет, течет...
Как весел вешний бег
Могучих мутных вод!
И плачет дряхлый снег,
И умирает лед.
А воздух полон нег,
И колокол поет.
От стрел весны падет
Тюрьма свободных рек,
87
Угрюмых зим оплот —
Больной и темный лед,
Усталый, талый снег...
И колокол поет,
Что жив мой бог вовек,
Что Смерть сама умрет!
Между 1891 и 1895
88
* й *
Чедвижно облака повисли над землей;
4х ткань разорвана, как войск разбитых знамя.
Печальны их стада; у них в груди пустой
4ссяк и божий гром, и жарких молний пламя.
Л месяц на реке горит, как медный шлем,
Хачаясь на волнах туманного залива.
Безмолвны берега. Окрестный воздух нем,
4 только ветерок порой вздохнет пугливо
Л вновь заснет в кустах... Не открывая глаз,
Стою задумчиво. Печальный мрак ложится
На душу грешную. Куда идти сейчас?
Чем сердце утолить? Каким богам молиться?
По ком пролить слезу, чего спросить у них?
Минутных радостей иль смерти ядов злых?..
(1901)
89
ИЗ ЦИКЛА «СИЛУЭТЫ»
I
Надежда
Прозрачная — как вешних зорь сиянье
Над тихим озером в песчаных берегах,
Приветная — как путнику мерцанье
Далеких звезд, разбросанных впотьмах...
*
Сотканное из грез бесплотное созданье,
Неуловимое — как солнца луч в волнах,—
Она тогда слетает на крылах
С безвестных гор, когда гнетет страданье.
*
Как нежная сестра — она садится рядом
И не дает тоске порвать стремлений нить,
Связующую жизнь с безумной жаждой жить;
Как верный друг — зовет к борьбе
отважным взглядом...
Чтоб духом павшего мгновенно оживить,
Ей стоит вымолвить два слова:
«Может быть!..»
II
Порок
Стыдливой девушкой с косою шелковистой,
С глазами ясными, как небо в светлый май,
90
С улыбкой на устах, сулящей вечный рай,
И с речью нежною и звонко-серебристой —
*
Он входит иногда в круг юношески-чистый,
Где удаль пенится и плещет через край,—
И жертву изберет, и, взор вперив лучистый,
Промолвит: «Я— твоя... Лобзай меня,
лобзай!..»
*
С избранником своим под сенью ночи темной
Не раз в объятиях делив восторг
нескромный,
Недавнее дитя, в гетеру превратясь,
Измучит юношу услады мукой томной
И в душу яд вольет — яд страсти неуемной —
И с наглым хохотом толкнет безумца в грязь...
III
Отчаяние
С волною темною раскинутых волос
На кипени плечей, бесстыдно обнаженных,
Красавицей, рыдающей без слез,
С безумием в глазах, тоской воспламененных,—
*
Оно порой проходит меж плененных
Очарованием наивных первых грез —
В садах любви, мечтами насажденных,
Не слышавших раската дальних гроз...
*
Страдалицей, какой не видел свет,
Оно идет, одежды разрывая;
То бьется 6 стену, то — статуя живая —
Стоит, безмолвствуя, и всем немой ответ
На все вопросы шлет, огнями глаз сверкая:
«Все кончено! Исхода больше нет!..»
11 декабря 1896 г. С.-Пб.
91
ИЗ ЦИКЛА «НАД БЕЗДНОЙ»
II
Идиллии, комедии и драмы —
Смешались все в немолчной суете.
Из траурной, повитой крепом, рамы
Идет к нам жизнь в бесстыдной наготе.
И слышен всюду возглас: «Смерть — мечте!..»
Такой тоски не знали никогда мы,
Какую нам в духовной нищете
Тот вопль несет — тот хохот эпиграммы...
Впиваясь вдаль усталыми очами,
Куда-то все мы рвемся и спешим...
За нами — дым и перед нами — дым,
Он всюду стелется зловещими волнами...
Не ведаем: куда идти за ним —
К идиллии, комедии иль драме?!
III
Болото — жизнь засасывает тиной;
Но я иду, еще иду, по ней,—
Охваченный стоячею трясиной,
Иду на свет блуждающих огней.
День ото дня слабеет сила воли,
Сильнее все — страстей зловещий хор,—
Хотя еще горит душа от тайной боли,
И сердце ждет чего-то до сих пор...
Как ни смешны, ни жалки упованья,
Рожденные в болотной темноте,
Но — жив мой Бог, пока горят в мечте,
Исполненной безумного желанья,
Недосягаемо-глубокие страданья
По возвышающей до неба Красоте!..
IV
Мне кажется, что я стою над бездной,—
Но — пожелать, но сделать только шаг,
И я помчусь туда — в немой простор
надзвездный,
Куда влечет меня надежд маяк...
92
В борьбе страстей — глухой и бесполезной,
Сомнений стрелами пронизан веры стяг;
И смерть близка ко мне, как друг болезный,
И шепчет мне, что жизнь моя — мой враг...
Но, что ни день, река любви безбрежней,
И тесно ей в безбрежности миров —
Отрясшей прах своих земных оков;
И рвется мысль туда, где безмятежней,
Где — Вечности прозрачнее покров...
А бездна — все темней, все неизбежней!..
Самопознание
— <rv(o<h oeavxov» 1
Сократ
(Посвящается Л. Б. Вейнбергу)
Самопознание — задача роковая...
«Познай себя!» — гласит мудрец поэт,
Из мрака древности струящий мысли свет,
Что двадцать пять веков горит — не угасая.
О, как отважны мы, как мудры, в жизнь
вступая!
Пытливый ум на все находит нам ответ,
Нам кажется, что в мире тайны нет,
Что наша жизнь идет, былые повторяя.
Но юность пролетит на крыльях ветра мимо,
Как тень от облака над зеркалом волны;
А годы зрелые догадками полны...
Мы видим: жизнь души для нас непостижима!
И вот уходим мы — прах жизни отрясая —
В даль Бесконечности, себя не познавая...
Красота
«Красота спасет мир...»
i Достоевский
(Посвящ. С. С. Трубачеву)
Да, красота, — и только красота,—
Спасает нас от гибели позорной...
1 «Познай себя!» (греч.)
93
Она одна осталась непокорной
Тебе, житейская слепая суета!
Ни чувства мелочность, ни мысли нищета,—
Ничто не затемнит ее—нерукотворной;
Нет, ни отравой лжи, ни клеветою черной
Ее не запятнать! Она — всегда чиста.
В природе ль, в жизни ли, в идее ль
вдохновенной
Творца-художника,— везде о ней мечта:
Во всем она горит огнем любви нетленной.
Под тяжким бременем своей судьбы креста —
Я перед ней стою, коленопреклоненный.
О, Красота! Святая Красота!..
11 октября 1898 г., С.-Петербург.
94

Сонет
Покинем вертепы докучной тревоги,
Покинем с мечтою о мире ином,—
И к мирному храму не в блещущей тоге,
А в рубище ветхом — пойдем!
Пойдем, чтобы слышать о свете, о боге,
Нетленного духа священный псалом;
И встанем, как мытарь, в дверях на пороге,
С поникшим смиренно челом!
На торжище шумном, где душно, как в склепе,
Оставим злых помыслов бренные цепи
На торжище буйном людской суеты —
И к храму снесем покаянье, и в храме
К престолу положим дарами
Души покаянной мечты!
1895
В альбом N-ой
Сонет
Пятнадцать лет — счастливая пора!
Как хороши желанья в эти годы!
Как ярки впечатления природы,
Исполненной восторгов и добра!..
День — весь из золота, а ночь — из серебра.
Не знает грудь тоскующей невзгоды.
95
Оковы сброшены. Природа — храм свободы...
Божественные дни и вечера!..
Пусть дольше длится прелесть этой сказки
И скучные часы замедлят ход к развязке,
Что рок слепой для жизни начертал;
Пусть дольше он хранит от ядовитых жал
И ваши символические глазки,
И ваших уст застенчивый коралл.
1895

96
КРУГ символистов
4. Сонет серебряного века

Лнненякмй,

ИЗ СБОРНИКА «ТИХИЕ ПЕСНИ»
Июль
I
Сонет
Когда весь день свои костры
Июль палит над рожью спелой,
Не свежий лес с своей капеллой,
Нас тешат демонской игры
За тучей разом потемнелой
Раскатно-гулкие шары,
И то оранжевый, то белый
«Лишь миг живущие миры;
И цвета старого червонца
Пары сгоняющее солнце
С небес омыто-голубых.
И для ожившего дыханья
Возможность пить благоуханья
Из чаши ливней золотых.
/900
99
Ноябрь
Сонет
Как тускло пурпурное пламя,
Как мертвы желтые утра!
Как сеть ветвей в оконной раме
Все та ж сегодня, что вчера...
Одна утеха, что местами
Налет белил и серебра
Мягчит пушистыми чертами
Работу тонкую пера...
В тумане солнце, как в неволе...
Скорей бы сани, сумрак, поле,
Следить круженье облаков
Да, упиваясь медным свистом,
В безбрежной зыбкости снегов
Скользить по линиям волнистым...
Ненужные строфы
Сонет
Нет, не жемчужины, рожденные страданьем,
Из жерла черного металла глубина:
Тем до рожденья их отверженным созданьям
Мне одному, увы! известна лишь цена...
Как чахлая листва, пестрима увяданьем
И безнадежностью небес позлащена,
Они полны еще неясным ожиданьем,
Но погребальная свеча уж зажжена.
Без лиц и без речей разыгранная драма:
Огонь под розами мучительно храним,
И светозарный бог из черной ниши храма...
Он улыбается, он руки тянет к ним.
И дети бледные Сомненья и Тревоги
Идут к нему приять пурпуровые тоги.
100
Первый фортепьянный сонет
Есть книга чудная, где с каждою страницей
Галлюцинации таинственно свиты:
Там полон старый сад луной и небылицей,
Там клен бумажные заворожил листы,
Там в очертаниях тревожной пустоты,
Упившись чарами луны зеленолицей,
Менады белою мятутся вереницей,
И десять реет их по клавишам мечты.
Но, изумрудами запястий залитая,
Меня волнует дев мучительная стая:
Кристально чистые так бешено горды.
И я порвать хочу серебряные звенья...
Но нет разлуки нам, ни мира, ни забвенья,
И режут сердце мне их узкие следы...
Конец осенней сказки
Сонет
Неустанно ночи длинной
Сказка черная лилась,
И багровый над долиной
Загорелся поздно глаз;
Видит: радуг паутина
Почернела, порвалась,
В малахиты только тина
Пышно так разубралась.
Видит: пар белесоватый
И ползет, и вьется ватой,
Да из черного куста
Там и сям сочатся грозди
И краснеют... точно гвозди
После снятия Христа.
101
ИЗ ЦИКЛА «БЕССОННИЦЫ»
2
«Парки — бабье лепетанье»
Сонет
Я ночи знал. Мечта и труд
Их наполняли трепетаньем —
Туда, к надлунным очертаньям
Бывало, мысль они зовут.
Томя и нежа ожиданьем,
Они, бывало, промелькнут,
Как цепи розовых минут
Между запиской и свиданьем.
Но мая белого ночей
Давно страницы пожелтели...
Теперь я слышу у постели
Веретено — и, как ручей,
Задавлен камнями обвала,
Оно уж лепет обрывало...
ИЗ ЦИКЛА «ЛИЛИИ»
Второй мучительный сонет
Не мастер Тира иль Баг дата,
Лишь девы нежные персты
Сумели вырезать когда-то
Лилеи нежные листы.
С тех пор в отраве аромата
Живут, таинственно слиты,
Обетованье и утрата
Неразделенной красоты,
Живут любовью без забвенья
Незаполнимые мгновенья...
И если чуткий сон аллей
102
Встревожит месяц сребролукий,
Всю ночь потом уста лилей
Там дышат ладаном разлуки.
3 февраля 1901
Тоска возврата
Уже лазурь златить устала
Цветные вырезки стекла,
Уж буря светлая хорала
Под темным сводом замерла;
Немые тени вереницей
Идут чрез северный портал»
Но ангел Ночи бледнолицый
Еще кафизмы не читал...
В луче прощальном, запыленном
Своим грехом неотмоленным
Томится День пережитой,
Как серафим у Боттичелли,
Рассыпав локон золотой...
На гриф умолкшей виолончели.
Третий мучительный сонет
Строфы
Нет, им не суждены краса и просветленье;
Я повторяю их на память в полусне,
Они — минуты праздного томленья,
Перегоревшие на медленном огне.
Но все мне дорого — туман их появленья,
Их нарастание в тревожной тишине,
Без плана, вспышками идущее сцепленье:
Мое мучение и мой восторг оне.
Кто знает, сколько раз без этого запоя.
Труда кошмарного над грудою листов,
Я духом пасть» увы! я плакать был готов,
103
Среди неравного изнемогая боя;
Но я люблю стихи — и чувства нет святей:
Так любит только мать, и лишь больных детей.
Второй фортепьянный сонет
Над ризой белою, как уголь волоса,
Рядами стройными невольницы плясали,
Без слов кристальные сливались голоса,
И кастаньетами их пальцы потрясали...
Горели синие над ними небеса,
И осы жадные плясуний донимали,
Но слез не выжали им муки из эмали,
Неопалимою сияла их краса.
На страсти, на призыв, на трепет вдохновенья
Браслетов золотых звучали мерно звенья,
Но, непонятною не трогаясь мольбой,
Своим властителям лишь улыбались девы,
И с пляской чуткою, под чашей голубой,
Их равнодушные сливалися напевы.
ИЗ СБОРНИКА «КИПАРИСОВЫЙ ЛАРЕЦ»
Черный силуэт
Сонет
Пока в тоске растущего испуга
Томиться нам, живя, еще дано,
Но уж сердцам обманывать друг друга
И лгать себе, хладея, суждено;
Пока, прильнув сквозь мерзлое окно,
Нас сторожит ночами тень недуга,
И лишь концы мучительного круга
Не сведены в последнее звено,—
Хочу ль понять, тоскою пожираем,
Тот мир, тот миг с его миражным раем...
Уж мига нет — лишь мертвый брезжит свет...
104
А сад заглох... и дверь туда забита...
5снег идет... и черный силуэт
ахолодел на зеркале гранита.
Перед панихидой
Сонет
Два дня здесь шепчут: прям и нем
Все тот же гость в дому,
И вянут космы хризантем
В удушливом дыму.
Гляжу и мыслю: мир ему,
Но нам-то, нам-то всем,
Иль люк в ту смрадную тюрьму
Захлопнулся совсем?
«Ах! Что мертвец! Но дочь, вдова...»»
Слова, слова, слова.
Лишь Ужас в белых зеркалах
Здесь молит и поет
И с поясным поклоном Страх
Нам свечи раздает.
Светлый нимб
Сонет
Зыбким прахом закатных полос
Были свечи давно облиты,
А куренье, виясь, все лилось,
Все, бледнея, сжимались цветы.
И так были безумны мечты
В чадном море молений и слез,
На развившемся нимбе волос
И в дыму ее черной фаты,
Что в ответ замерцал огонек
В аметистах тяжелых серег.
Синий сон благовонных кадил
105
Разошелся тогда без следа...
Отчего ж я фату навсегда,
Светлый нимб навсегда полюбил?
Мучительный сонет
Едва пчелиное гуденье замолчало,
Уж ноющий комар приблизился, звеня...
Каких обманов ты, о сердце, не прощало
Тревожной пустоте оконченного дня?
Мне нужен талый снег под желтизной огня,
Сквозь потное стекло светящего устало,
И чтобы прядь волос так близко от меня,
Так близко от меня, развившись, трепетала.
Мне надо дымных туч с померкшей высоты,
Круженья дымных туч, в которых нет былого,
Полузакрытых глаз и музыки мечты,
И музыки мечты, еще не знавшей слова...
О, дай мне только миг, но в жизни, не во сн$
Чтоб мог я стать огнем или сгореть в огне!
Бронзовый поэт
На синем куполе белеют облака,
И четко ввысь ушли кудрявые вершины,
Но пыль уж светится, а тени стали длинны,
И к сердцу призраки плывут издалека.
Не знаю, повесть ли была так коротка.
Иль я не дочитал последней половины?..
На бледном куполе погасли облака,
И ночь уже идет сквозь черные вершины...
И стали — и скамья и человек на ней
В недвижном сумраке тяжеле и страшней.
Не шевелись — сейчас гвоздики засверкают,
Воздушные кусты сольются и растают,
И бронзовый поэт, стряхнув дремоты гнет,
С подставки на траву росистую спрыгнёт.
106
ИЗ ЦИКЛА «ТРИЛИСТНИК ШУТОЧНЫЙ»
Перебой ритма
Сонет
Как ни гулок, ни живуч — Ям—»
— 6, утомлен и он, затих
Средь мерцаний золотых,
Уступив иным созвучьям.
То-то вдруг по голым сучьям
Прозы утра, град шутих.
На листы веленьем щучьим
За стихом поскачет стих.
Узнаю вас, близкий рампе,
Друг крылатых эпиграмм, Пэ —
— она третьего размер.
Вы играли уж при мер —
— цаньи утра бледной лампе
Танцы нежные Химер.
Пэон второй — пэон четвертый
Сонет
На службу Лести иль Мечты
Равно готовые консорты,
Назвать вас вы, назвать вас ты,
Пэон второй — пэон четвертый?
Как на монетах, ваши стерты
Когда-то светлые черты,
И строки мшистые плиты
Глазурью льете вы на торты.
Вы — сине-призрачных высот
В колодце снимок помертвелый,
Вы — блок пивной осатанелый,
Вы — тот посыльный в Новый год,
Что орхидеи нам несет,
Дыша в башлык обледенелый.
107
Человек
Сонет
Я завожусь на тридцать лет,
Чтоб жить, мучительно дробя
Лучи от призрачных планет
На «да» и «нет», на «ах1» и «бя»,
Чтоб жить, волнуясь и скорбя
Над тем, чего, гляди, и нет...
И был бы, верно, я поэт,
Когда бы выдумал себя.
В работе ль там не без прорух,
Иль в механизмах есть подвох,
Но был бы мой свободный дух —
Теперь не дух, я был бы бог...
Когда б не пиль да не тубо,
Да не тю~тю после бо~бо!..
ИЗ ЦИКЛА «РАЗМЕТАННЫЕ ЛИСТЫ»
Месяц
Sunt mihi bis septem
Кто сильнее меня — их и сватай...
Истомились — и все не слились:
Этот сумрак голубоватый
И белесая высь...
Этот мартовский колющий воздух
С зябкой ночью на талом снегу
В еле тронутых зеленью звездах
Я сливаю и слить не могу...
Уж не ты ль и колдуешь, жемчужный
Ты, кому остальные ненужны,
1 Мои дважды семь (лат.).
108
Их не твой ли развел и ущерб,
На горелом пятне желтосерп,
Ты, скиталец небес праздносумый,
С иронической думой?..
Дремотность
Сонет
В гроздьях розово-лиловых
Безуханная сирень
В этот душно-мягкий день
Неподвижна, как в оковах.
Солнца нет, но с тенью тень
В сочетаньях вечно новых,
Нет дождя, а слез готовых
Реки — только литься лень.
Полусон, полусознанье,
Грусть, но без воспоминанья,
И всему простит душа...
А, доняв ли, холод ранит,
Мягкий дождик не спеша
Так бесшумно барабанит.
Второй мучительный сонет
Вихри мутного ненастья
Тайну белую хранят...
Колокольчики запястья
То умолкнут, то звенят.
Ужас краденого счастья —
Губ холодных мед и яд
Жадно пью я, весь объят
Лихорадкой сладострастья.
Этот сон, седая мгла,
Ты одна создать могла,
Снега скрип, мельканье тени,
109
На стекле узор курений
И созвучье из тепла
Губ, и меха, и сиреней.
ИЗ «ПОСМЕРТНЫХ
СТИХОВ ИННОКЕНТИЯ АННЕНСКОГО»
Солнечный сонет
Под стоны тяжкие метели
Я думал — ночи нет конца:
Таких порывов не терпели
Наш дуб и тополь месяца.
Но солнце брызнуло с постели
Снопом огня и багреца,
И вмиг у моря просветлели
Морщины древнего лица...
И пусть, как ночью, ветер рыщет,
И так же рвет, и так же свищет,—
Уж он не в гневе божество.
Кошмары ночи так далеки,
Что пыльный хищник на припеке—»
Шалун — и больше ничего.
Желанье жить
Сонет
Колокольчика ль гулкие пени,
Дымной тучи ль далекие сны...
Снова снегом заносит ступени,
На стене полоса от луны.
Кто сенинкой играет в тристене,
Кто седою макушкой копны.
Что ни есть беспокойные тени,
Все кладбищем луне отданы.
Свисту меди послушен дрожащей,
Вижу — куст отделился от чащи
На дорогу меня сторожить...
110
Следом чаща послала стенанье,
И во всем безнадежность желанья:
«Только б жить, дольше жить, вечно жить...»
Поэзия
Сонет
Творящий дух и жизни случай
В тебе мучительно слиты,
И меж намеков красоты
Нет утонченней и летучей...
В пустыне мира зыбко-жгучей,
Где мир — мираж, влюбилась ты
В нераэрешенность разнозвучий
И в беспокойные цветы.
Неощутима и незрима,
Ты нас томишь, боготворима,
В просветы бледные сквозя,
Так неотвязно, неотдумно,
Что, полюбив тебя, нельзя
Не полюбить тебя безумно.
* & &
Нет, мне не жаль цветка, когда его сорвали,
Чтоб он завял в моем сверкающем бокале.
Сыпучей черноты меж розовых червей,
Откуда вырван он... что может быть мертвей?
И нежных глаз моих миражною мечтою
Неужто я пятна багрового не стою,
Пятна, горящего в пустыне голубой,
Чтоб каждый чувствовал себя одним собой?
< Увы, и та мечта, которая соткала
Томление цветка с сверканием бокала,
Погибнет вместе с ним, припав к его стеблю,
Уж я забыл ее — другую я люблю...
Кому-то новое готовлю я страданье,
Когда не все мечты лишь скука выжиданья.
111
Из участковых монологов
Сонет
ПЕро нашло мозоль... К покою нет возврата!
ТРУдись, как А-малю, ломая А-кростих,
ПО ТЕМным вышкам... Вон! По темпу пиччикато..;
КИдаю мутный взор, как припертый жених...
НУ что же, что в окно? Свобода краше злата.
НАчало есть... Ура!.. Курнуть бы... Чирк — и пых!
«ПАрнас. Шато»? Зайдем! Пет... кельнер! Отбивных
МЯсистей, и флакон! ...Вальдшлесхен?В честь с об-брата!
ТЬфу... Вот не ожидал, как я... чертовски — ввысь
К НИзинам невзначай отсюда разлетись
ГАзелью легкою... И где ты, прах поэта! !•
Эге... Уж в ялике... Крестовский? О це бис..;
ТАбань, табань, не спи!
О «Поплавке» сонета
(Петру Потемкину на память книга эта.)
1909
В море любви
Сонет
Душа моя оазис голубой.
Бальмонт
Моя душа — эбеновый гобой,
И пусть я ниц упал перед кумиром,
С тобой, дитя, как с медною трубой,
Мы все ж, пойми, разъяты с целым миром.
О, будем же скорей одним вампиром,
Ты мною будь, я сделаюсь тобой,
Чтоб демонов у Яра тешить пиром,
Будь ложкой мне, а я тебе губой...
Пусть демоны измаялись в холере,
Твоя коза с тобою, мой Валерий,
А Пантеон раскрыл над нами зонт,
Душистый зонт из шапок волькамерий.
Постой... Но ложь — гобой, и призрак —
горизонт.
Нет ничего нигде — один Бальмонт.
112

Сонет
Горят над землею, плывущие стройно,
Алмазные зерна миров бесконечных.
Мне грустно, хотел бы забыться спокойно
В мечтаниях тихих, в мечтаньях беспечных.
Молиться теперь бы — молиться нет силы;
Заплакать бы надо — заплакать нет мочи —
И веет в душе моей холод могилы,
Уста запеклися и высохли очи.
Уныла заря моей жизни печальной
И отблеск роняет она погребальный
На путь мой, без радости пройденный путь.
И сетует совесть больная невольно...
О, сердце, разбейся! Довольно, довольно!..
Пора бы забыться, пора бы заснуть!
Сонет
Вторую ночь я провожу без сна,
Вторая ночь ползет тяжелым годом.
Сквозь занавесь прозрачную окна
Глядит весна безлунным небосводом.
Плывут мечты рассеянной толпой;
Не вижу я за далью прожитого
Ни светлых дней, взлелеянных мечтой,
Ни шумных бурь, ни мрака голубого.
Там тишина; там мрака даже нет,
Там полусвет, как этот полусвет
Весенней ночи бледной и прекрасной.
113
И грустно мне, как в первый день любви,
И смутное желание в крови
Тревожит сон души моей бесстрастной.
(1880—1887)
Сонет
Лучезарные грезы кружат и плывут надо мной;
Сон бежит от очей; жжет холодное ложе меня.
Я окно распахнул: душный воздух тяжел пред грозой,
В белой ночи чуть блещет мерцанье почившего дня.
Дальний лес на лазури темнеет зубчатой стеной,
Пыль дымится вдали, слышен топот тяжелый коня.
Лучезарные грезы плывут и плывут, как волна
за волной...
Опалили огнем, подхватили, как крылья, меня,—
И несут, и несут! Как пловец, утомленный борьбой
С непокорной стихией, весло упускает, стеня,—
В бездне бездн опустил я оковы заботы земной,
Чад раздумья, тревоги и бред отлетевшего дня.
И не знаю — то жизнь ли, смеяся, играет со мной,
Или смерть, улыбаясь, над бездной качает меня?..
(1889)
Сонет
Когда задумчиво вечерний мрак ложится,
И засыпает мир, дыханье притая,
И слышно, как в кустах росистых копошится
Проворных ящериц пугливая семья;
Когда трещат в лесу костров сухие сучья,
Дрожащим заревом пугая мрачных сов,
И носятся вокруг неясные созвучья,
Как бы слетевшие из сказочных миров;
Когда, надев венки из лилий и фиалок,
Туманный хоровод серебряных русалок
Хохочет над рекой, забрызгав свой убор;
114
Когда от гордых звезд до скромных незабудок
Все сердце трогает и все пугает взор,—
Смеется грустно мой рассудок.
1891
Сонет
Есть добрые сердца, есть светлые умы,
Они сияют нам, как утра блеск багряный;
В хаосе шумных дел, среди житейской тьмы
Их голоса звучат торжественной осанной.
Уносит вечность всех под мрачный свод гробов,
Но непорочных душ и мысли, и стремленья
Выбрасывает вал сурового забвенья
На берег бытия, как зерна жемчугов.
И вечно между нас их тени дорогие
Блестят, освещены дыханием времен,
И мы, певцы мечты, мы — странники земные,
Мы любим их завет, их вдохновенный сон...
И сладким ужасом их сени гробовые
Тревожит наших струн дрожащий перезвон.
Сонет
Таинственная жрица суеты —
Природа облеклась в блистающие ризы,
Обманчива, как женские капризы,
И ветрена, как первые мечты.
Ей все равно: веселье иль печали;
Борьба иль мир; вражда или любовь.
И, вызвав нас из непонятной дали,
В загадочную бездну бросит вновь.
Рожденная из сонного эфира,
Бессмертная в бессмертии Творца —
Она творит и мыслит без конца.
115
И, странствуя от мира и до мира,
Не требует мгновенного венца
И не творит минутного кумира.
(1892)
Сонет
Как в глубину души, невинной и прекрасной
Смотрю я в глубь небесной вышины.
По ней плывут миры толпой согласной,
Как божества рассеянные сны.
И много их, и взором ненасытным
Нельзя мне счесть их светлую толпу,
И полную эфиром первобытным
Не уследить их вечную тропу.
Они взошли случайной чередою,
И смертные глядят на них давно,
Волнуемы загадкой роковою.
И в грустный час, когда в душе темно,
К ним возносясь пытливою мечтою,
Мы просим дать, чего не суждено.
(1896)
Сонет
Красавицы с безоблачным челом,
Вы снились мне весенними ночами;
Когда душа, объятая мечтами,
Еще спала в неведенье святом.
Мне снились вы веселою толпой
В долине роз, в долине наслажденья,
Когда любовь хранила сновиденья
И стерегла мечтательный покой.
Солгали сны... спустился мрак кругом,
Сомнения мне разум истерзали,—
И меркнет жизнь в тумане роковом.
Но все еще, как отблеск дивной дали,
Красавицы с безоблачным челом,—
Вы снитесь мне, как снилися вначале.
(1896)
116
На молитве
Необычайные мечты,—
Невыразимое волненье!
Но кто их знает? Я да ты,
Да разве с нами... Провиденье!
Мгновенье — сон и вечность — сон.
А Человек стоит пред нами...
Но Он— Христос и вечность — Он,
И... с распростертыми руками
На крест Голгофы пригвожден
Мгновеньем, созданным веками!..
1899
ИЗ КНИГИ ПРЕМУДРОСТИ ИИСУСА СЫНА СИРАХОВА
* «г *
Когда смыкает смертный вежды,
К нему стремятся рои снов;
Их тайны — ложные надежды
И обольщения глупцов.
Смешон, кто бегает за тенью,—
Смешней, кто верит сновиденью;
Оно как лик в кристалле вод:
В нем то же зло и недостатки,
В нем те же муки и загадки,—
Чем сердце наяву живет...
* Mr &
Бежит волны кипучий гребень,
Поет стремлению хвалу —
И, разбиваясь о скалу,
Приносит ил, песок и щебень.
Не так ли юности порыв
Шумит, бежит, нетерпелив,
Поет хвалу земной отваге...
Но властный опыт разобьет
Его вольнолюбивый ход,
Как жесткий берег — пену влаги.
117
Й * Й
В весенний день мальчишка злой
Пронзил ножом кору березы,—
И капли сока, точно слезы,
Текли прозрачною струей.
Но созидающая сила
Еще изникнуть не спешила
Из зеленеющих ветвей,—
Они, как прежде, колыхались
И так же нежно улыбались
Привету солнечных лучей.
21 июня 1887
й й й
Холодный ветерок осеннего рассвета
Повеял на меня щемящею тоской.
Я в ранний час один на улице пустой.
В уме смятение, вопросы без ответа.
О, если бы душа была во мне согрета
Надеждой на ответ, могучей жаждой света!
Нет и желанья знать загадки роковой
Угрюмый смысл, почти разгаданный судьбой.
Текут события без цели и без смысла,—
Давно я так решил в озлобленном уме,—
Разъединенья ночь над весями повисла,
118
Бредем невесть куда, в немой и злобной тьме
И тьмы не озарят науки строгой числа
Ни звучные хвалы в торжественном псалме.
21 февраля 1893
* * *
Влачится жизнь моя в кругу
Ничтожных дел и впечатлений,
И в море вольных вдохновений
Не смею плыть — и не могу.
Стою на звучном берегу,
Где ропщут волны песнопений,
Где веют ветры всех стремлений,
И все чего-то стерегу.
Быть может, станет предо мною,
Одетый пеною морскою,
Прекрасный гость из чудных стран,
И я услышу речь живую
Про все, о чем я здесь тоскую,
Про все, чем дивен океан.
10—12 июля 1896
•к к к
Ты незаметно проходила,
Ты не сияла и не жгла.
Как незажженное кадило,
Благоухать ты не могла.
Твои глаза не выражали
Ни вдохновенья, ни печали,
Молчали бледные уста,
И от людей ты хоронилась,
И от речей людских таилась
Твоя безгрешная мечта.
Конец пришел земным скитаньям,
На смертный путь вступила ты
119
И засияла предвещаньем
Иной, нездешней красоты.
Глаза восторгом загорелись,
Уста безмолвные зарделись,
Как ясный светоч, ты зажглась,
И, как восходит ладан синий,
Твоя молитва над пустыней,
Благоухая, вознеслась.
1 октября 1898
л * *
Воля к жизни, воля к счастью, где же ты?
Иль навеки претворилась ты в мечты?
И в мечтах неясных, в тихом полусне,
Лишь о невозможном возвещаешь мне?
Путь один лишь знаю,— долог он и крут,
Здесь цветы печали бледные цветут,
Умирает без ответа чей-то крик,
За туманом солнце скрыто,— тусклый лик.
Утомленьем и могилой дышит путь,—
Воля к смерти убеждает отдохнуть
И от жизни обещает уберечь.
Холодна и однозвучна злая речь,
Но с отрадой и надеждой внемлю ей
В тишине, в томленьи неподвижных дней.
4 августа 1901
ft ft ft
Безумием окована земля,
Тиранством золотого Змея.
Простерлися пустынные поля,
В тоске безвыходной немея,
Подъемлются бессильно к облакам
Безрадостно-нахмуренные горы,
Подъемлются к далеким небесам
Людей тоскующие взоры.
Влачится жизнь по скучным колеям,
120
И на листах незыблемы узоры.
Безумная и страшная земля,
Неистощим твой дикий холод,—
И кто безумствует, спасения моля,
Мечтой отчаянья проколот.
19 июня 1902
* л л
Словами горькими надменных отрицаний
Я вызвал сатану. Он стал передо мной
Не в мрачном торжестве проклятых обаяний,—
Явился он, как дым, клубящийся, густой.
Я продолжал слова бесстрашных заклинаний,—
И в дыме отрок стал, прекрасный и нагой,
С губами яркими и полными лобзаний,
С глазами, темными призывною тоской.
Но красота его внушала отвращенье,
Как гроб раскрашенный, союзник злого тленья,
И нагота его сверкала, как позор.
Глаза полночные мне вызов злой метали,
И принял вызов я,— и вот, борюсь с тех пор
С царем сомнения и пламенной печали.
* Л Ыг
Мудрец мучительный Шакеспеар,
Ни одному не верил ты обману —
Макбету, Гамлету и Калибану.
Во мне зажег ты яростный пожар,
И я живу, как встарь король Леар.
Лукавых дочерей моих, Регану
И Гонерилью, наделять я стану,
Корделии отвергнув верный дар.
В мое труду послушливое тело
Толпу твоих героев я вовлек,
И обманусь, доверчивый Отелло,
121
И побледнею, мстительный Шейлок,
И буду ждать последнего удара,
Склонясь над вымыслом Шакеспеара.
24 июля 1913
Тойла
* * Йг
Люблю тебя, твой милый смех люблю,
Люблю твой плач и быстрых слез потоки,
И нежные, краснеющие щеки,—
Но у тебя любви я не молю,
И, может быть, я даже удивлю
Тебя, когда прочтешь ты эти строки.
Мои мечты безумны и жестоки,
И каждый раз, как взор я устремлю
В твои глаза, отравленное жало
Моей тоски в тебя вливает яд.
Не знаешь ты, к чему зовет мой взгляд.
И он страшит, как острие кинжала.
Мою любовь ты злобой назовешь,
И, может быть, безгрешно ты солжешь.
Россия
Еще играешь ты, еще невеста ты.
Ты, вся в предчувствии высокого удела,
Идешь стремительно от роковой черты,
И жажда подвига в душе твоей зардела.
Когда поля твои весна травой одела,
Ты в даль туманную стремишь свои мечты
Спешишь, волнуешься, и мнешь, и мнешь
цветы,
Таинственной рукой из горнего предела
Рассыпанные здесь, как дар благой тебе.
Вчера покорная медлительной судьбе,
Возмущена ты вдруг, как мощная стихия,
122
И чувствуешь, что вот пришла твоя пора,
И ты уже не та, какой была вчера,
Моя внезапная, нежданная Россия.
12 марта 1915
Вражий страж
Он стережет враждебный стан.
Бесстрашный воин он и верный.
В полях колышется туман.
Часы скользят чредою мерной.
Разведать путь приказ мне дан.
Крадусь во мгле болотной и пещерной,
Где запах злой, тяжелый, серный.
Ползу, как змей угарных стран.
Вот близок он. Стоит. Заслышал шорох
Я весь прилег к земле, в траву я вник.
Я вижу блеск луны на вражьих взорах,
Усы колючие и серый воротник.
Вот успокоился. Идет. Сейчас он ляжет.
Но что пред смертью он мне скажет?
* * *
Из чаш блистающих мечтания лия,
Качели томные подруги закачали,
От озарений в тень, из тени в свет снуя,
Колыша синевой и белым блеском стали.
По кручам выше туч проходит колея.
Высокий путь скользит над темнотой печали,
И удивляемся,— зачем же мы дрожали?
И знаю,— в полпути угасну ярко я.
По колее крутой, но верной и безгрешной,
Ушел навеки я от суетности внешней.
Спросить я не хочу:—А эта чаша — чья? —
Я горький аромат медлительно впиваю,
Гирлянды тубероз вкруг чаши обвиваю,
Лиловые черты по яспису вия.
123
Сонет триолетно-октавныи
Нисходит милая прохлада,
В саду не шелохнется лист,
Простор за Волгой нежно-мглист
Нисходит милая прохлада
На задремавший сумрак сада,
Где воздух сладостно-душист.
Нисходит милая прохлада,
В саду не шелохнется лист.
В душе смиряется досада,
И снова облик жизни чист,
И вновь душа беспечно рада,
Как будто соловьиный свист
Звучит в нерукотворном храме,
Победное колебля знамя.
19 июля 1920
Йг Mr №
Обнаженный царь страны блаженной,
Кроткий отрок, грозный властелин,
Красотой сияя нерастленной,
Над дремотной скукою равнин,
Над податливостью влажных глин,
Над томленьем тусклой жизни пленной
Он вознесся в славе неизменной,
Несравненный, дивный, он один.
Блещут яхонты, рубины, лалы
В диадеме на его кудрях,
Два огня горят в его очах,
И уста его, как вишни, алы.
У него в руках тяжелый меч
И в устах пленительная речь.
24 июля 1920
124

Золотые завесы
Di pensier in pensier, di monte in monte
Mi guida Amor...
Petrar ca1
I
Лучами стрел Эрот меня пронзил,
Влача на казнь, как связня Севастьяна;
И расточа горючий сноп колчана,
С другим снопом примчаться угрозил.
Так вечный сон мой жребий отразил
В зеркальности нелживого обмана...
И стал я весь одна живая рана;
И каждый луч мне в сердце водрузил
Росток огня, и корнем врос тягучим,
И я расцвел — золотоцвет мечей —
Одним из солнц; и багрецом текучим
К ногам стекла волна моих ключей...
Ты погребла в пурпурном море тело,
И роза дня в струистой урне тлела.
II
Сон развернул огнеязычный свиток:
Сплетясь, кружим — из ярых солнц одно —
1 От мысли к мысли, от вершины к вершине
Ведет меня Любовь... (ит.) Петрарка.
125
Я сам и та, чью жизнь с моей давно
Плавильщик душ в единый сплавил слиток»
И, мчась, лучим палящих сил избыток;
И дальнее расторг Эрот звено,—
И притяженной было суждено
Звезде лететь в горнило страстных пыток.
Но вихрь огня тончайших струн венцом
Она, в эфире тая, облачала,
Венчала нас Сатурновым кольцом.
И страсть трех душ томилась и кричала,—*
И сопряженных так, лицо с лицом,
Метель миров, свивая, разлучала.
III
Во сне предстал мне наг и смугл Эрот,
Как знойного пловец Архипелага.
С ночных кудрей текла на плечи влага;
Вздымались перси; в пене бледный рот...
«Тебе слугой была моя отвага,
Тебе,— шепнул он,— дар моих щедрот:
В индийский я нырнул водоворот.
Утешного тебе искатель блага».
И, сеткой препоясан, вынул он
Жемчужину таинственного блеска.
И в руку мне она скатилась веско...
И схвачен в вир, и бурей унесен,
Как Паоло, с тобой, моя Франческа,
Я свил свой вихрь... Кто свеял с вежд
мой сон?
IV
Таинственная светится рука
В девических твоих и вещих грезах,
Где птицы солнца на янтарных лозах,
Пьют гроздий сок, примчась издалека,—
126
И тени белых конниц — облака —
Томят лазурь в неразрешенных грозах,
И пчелы полдня зыблются на розах
Тобой недоплетенного венка...
И в сонной мгле, что шепчет безглагольно,
Единственная светится рука
И держит сердце радостно и больно.
И ждет, и верит светлая тоска,
И бьется сердце сладко-подневольно,
Как сжатая теснинами река.
V
Ты в грезе сонной изъясняла мне
Речь мудрых птиц, что с пеньем отлетели
За гроздьем — в пищу нам, мы ж на постели
Торжественной их ждали в вещем сне.
Эфирных тел в божественной метели
Так мы скитались, вверя дух волне
Бесплотных встреч,— и в легкой их стране
Нас сочетал Эрот, как мы хотели.
Зане единый предизбрали мы
Для светлого свиданья миг разлуки:
И в час урочный из священной тьмы
Соединились видящие руки
И надо мной таинственно возник
Твой тихий лик, твой осветленный лик.
VI
Та, в чьей руке златых запруд ключи,
Чтоб размыкать волшебные Пактолы;
Чей видел взор весны недольней долы
И древних солнц далекие лучи;
Чью розу гнут всех горних бурь Эолы,
Чью лилию пронзают все мечи,—
В мерцании Сивиллиной свечи
Душ лицезрит сплетенья и расколы.
127
И мне вещала: «Сердце! рдяный сад,
Где Тайная над белым покрывалом
Живых цветов вздыхает теплый яд!..
Ты с даром к ней подходишь огнеалым
И шепчешь заговор: кто им заклят,
Ужален тот любви цветущим жалом*.
VII
Венчанная крестом лучистым лань,-^
Подобие тех солнечных оленей,
Что в дебрях воззывал восторг молений,—*
Глядится так сквозь утреннюю ткань
В озерный сон, где заревая рань
Купает жемчуг первых осветлений,—1
Как ты, глядясь в глаза моих томлений,
Сбираешь умилений светлых дань,
Росу любви в кристаллы горних лилий
И сердцу шепчешь: «Угаси пожар!
Довольно полдни жадный дол палили...»
И силой девственных и тихих чар
Мне весть поет твой взор золотокарий
О тронах ангельских и новой твари.
VIII
Держа в руке свой пламенник опасный,
Зачем, дрожа, ты крадешься, Психея,—
Мой лик узнать? Запрет нарушить смея,
Несешь в опочивальню свет напрасный?
Желаньем и сомнением болея,
Почто не веришь сердца вести ясной,—
Лампаде тусклой веришь? Бог прекрасный —
Я пред тобой, и не похож на змея.
Но светлого единый миг супруга
Ты видела... Отныне страстью жадной
Пронзенная с неведомою силой,
128
Скитаться будешь по земле немилой,
Перстами заградив елей лампадный,
И близкого в разлуке клича друга.
IX
Есть мощный звук: немолчною волной
В нем море Воли мается, вздымая
Из мертвой мглы все, что Мара и Майя
И в маревах мерцает нам — Женой.
Уст матерних в нем музыка немая,
Обманный мир, мечтаний мир ночной...
Есть звук иной: в нем вир над глубиной
Клокочет, волн гортани разжимая.
Два звука в Имя сочетать умей;
Нырни в пурпурный вир пучины южной,
Где в раковине дремлет день жемчужный;
Жемчужину схватить рукою смей,—
И пред тобой, светясь, как Афродита,
В морях горит — Сирена Маргарита.
X
Ad Lydiam
Змеи ли шелест, шепот ли Сивиллы,
Иль шорох осени в сухих шипах,—
Твой ворожащий стих наводит страх
Присутствия незримой вещей силы...
По лунным льнам как тени быстрокрылы!
Как степь звенит при алчущих звездах!
Взрывает вал зыбучей соли прах,—
И золот-ключ — на дне живой могилы!..
Так ты скользишь, чужда веселью дев,
Замкнувшей на устах любовь и гнев,
Глухонемой и потаенной тенью,—
Глубинных и бессонных родников
Внимая сердцем рокоту и пенью,—
.Чтоб вдруг взрыдать про плен земных оков!
5. Сонет серебряного века
129
XI
Ad Lydiam'
Что в имени твоем пленит? Игра ль
Лидийских флейт разымчивых, и лики
Плясуний-дев? Веселий жадных клики —
Иль в неге возрыдавшая печаль?
Не солнц ли, солнц недвижных сердцу жаль?
И не затем ли так узывно-дики
Тимпан и систр, чтоб заглушить улики
Колеблемой любви в ночную даль?..
И светочи полночные колышут
Багряным полохом родные сны,
И волны тканей теплой миррой дышат...
А из окрестной горной тишины
Глядят созвездий беспристрастных очи,
Свидетели и судьи страстной ночи.
XII
Как в буре мусикийский гул Гандарв,
Как звон струны в безмолвьи полнолуний,
Как в вешнем плеске клик лесных вещуний,
Иль Гарпий свист в летейской зыби лавр,—
Мне Память вдруг, одной из стрел-летуний
Дух пронизав уклончивей, чем Парф,
Разящий в бегстве,— крутолуких арф
Домчит бряцанье и, под систр плясуний,
Псалмодий стон,— когда твой юный лик,
Двоясь волшебным отсветом эонов,
Мерцает так священственно-велик,
Как будто златокрылый Ра пилонов
Был твой пестун, и пред царевной ник
Челом народ бессмертных фараонов.
1 К Лидии (лат.).
130
XIII
Клан пращуров твоих взрастил Тибет,
Твердыня тайн и пустынь чар индийских,
И на челе покорном — солнц буддийских
Напечатлел смиренномудрый свет.
Но ты древней, чем ветхий их завет.
Я зрел тебя, средь оргий мусикийских,
Подъемлющей, в толпе рабынь нубийских,
Навстречу Ра лилеи нильский цвет.
Пяти веков не отлетели сны,
Как деву-отрока тебя на пире
Лобзал я в танце легкой той Весны,
Что пел Лоренцо на тосканской лире:
Был на тебе сапфиром осиян,
В кольчуге золотых волос, тюрбан.
XIV
В слиянных снах, смыкая тело с телом,
Нам сладко реять в смутных глубинах
Эфирных бездн, иль на речных волнах,
Как пена, плыть под небом потемнелым.
То жаворонком в горних быстринах,
То ласточкой по мглам отяжелелым —
Двоих Эрот к неведомым пределам
На окрыленных носит раменах...
Однажды въяве Музой ясноликой
Ты тела вес воздушный оперла
Мне на ладонь: с кичливостью великой
Эрот мне клекчет клекотом орла:
«Я в руку дал тебе державной Никой —
Ее, чьи в небе — легких два крыла!»
XV
Разлукой рок дохнул. Мой алоцвет
В твоих перстах осыпал, умирая,
Свой рдяный венчик. Но иного рая
В горящем сердце солнечный обет
131
Цвел на стебле. Так золотой рассвет
Выводит день, багрянец поборая,
Мы розе причащались, подбирая
Мед лепестков, и горестных примет
Предотвращали темную угрозу,—
Паломники, любовь, путей твоих,—
И ели набожно живую розу...
Так ты ушла. И в сумерках моих,—
Прощальный дар,— томительно белея,
Благоухает бледная лилея.
XVI
Когда уста твои меня призвали
Вожатым быть чрез дебрь, где нет дорог,
И поцелуй мне стигмы в руку вжёг,—
Ты помнишь лик страстной моей печали...
Я больше мочь посмел, чем сметь я мог...
Вдруг ожили свирельной песней дали;
О гроздиях нам птицы щебетали;
Нам спутником предстал крылатый бог.
И след его по сумрачному лесу
Тропою был, куда на тайный свет
Меня стремил священный мой обет.
Так он, подобный душ вождю, Гермесу,-
Где нет путей и где распутий нет,—
Нам за завесой раздвигал завесу.
XVII
Единую из золотых завес
Ты подняла пред восхищенным взглядом,
О Ночь-садовница! и щедрым садом
Раздвинула блужданий зыбкий лес.
Так, странствуя из рая в рай чудес,
Дивится дух нечаянным отрядом,
Как я хмелен янтарным виноградом
И гласом птиц, поющих: «Ты воскрес».
132
Эрот с небес, как огнеокий кречет,
Упал в их сонм, что сладко так певуч;
Жар-Птицы перья треплет он и мечет.
Одно перо я поднял; в золот-ключ
Оно в руке волшебно обернулось...
И чья-то дверь послушно отомкнулась.
Жертва агнчая
Есть агница в базальтовой темнице
Твоей божницы, жрец! Настанет срок:
В секире вспыхнет отблеском восток,
И белая поникнет в багрянице.
Крылатый конь и лань тебя, пророк,
В зарницах снов влекут на колеснице:
Поникнет лань, когда «Лети!» вознице
Бичами вихря взвизгнет в уши Рок.
Млеко любви и желчь свершений черных
Смесив в сосудах избранных сердец,
Бог две души вдохнул противоборных
В тебя, пророк,— в тебя, покорный жрец!
Одна влечет,— другая не дерзает:
Цветы лугов, приникнув, лобызает.
Apollini1
Когда вспоит ваш корень гробовой
Ключами слез Любовь, и мрак — суровый,
Как Смерти сень,— волшебною дубровой,
Где Дант блуждал, обстанет ствол живой.
Возноситесь вы гордой головой,
О Гимны, в свет, сквозя над мглой багровой
Синеющих долин, как лес лавровый,
Изваянный на тверди огневой.
J Аполлон (лат.).
ОЗ
Под хмелем волн, в пурпуровой темнице,
В жемчужнице-слезнице горьких лон,
Как перлы бездн, родитесь вы — в гробнице.
Кто вещих Дафн в эфирный взял полон,
И в лавр одел, и отразил в кринице
Прозрачности бессмертной?.. Аполлон!
Ковчег
Над малой келией громов раскаты,
И молотами ливень бьет по крыше.
Вниз выгляни: вспухают выше, выше
Из мутной мглы валы, грозой подъяты.
На приступ, скажешь, лезут супостаты,
Повыждав ночь и непогоду лише...
Но брезжит свет; вздохнула буря тише;
Над черным стадом — в серебре палаты.
И дальше молнии; и громы глуше.
Умолк и ливень; роща отдыхает;
В лицо пахнет лугов живая нега.
Потоп отхлынул, снится от ковчега,
И в млеке лунном сад благоухает —
Новорожденный, на прощенной суше.
Материнство
I
Благословенная в женах,
Доколе Мать не воспоила
Лежащего Эммануила
В благоприимных пеленах,—
Едва знаменовался в снах,
Сходивших на долину ила,
Где семена богов струила
Река на медленных волнах,
134
С Младенцем лик Богини темный.
О Многогрудой, Неистомной
Эфесский возвещал кумир:
«Всем чадам жизни млеком хлыну!» —
И света тайн не видел мир
В жене, сосцы простершей сыну.
II
Земля мужей звала, нага,
И семенем Семелы тлела.
Вся в неге млечной нива млела:
Небесный бык склонял рога.
Где топчет ярых дев нога,
Струя обилия белела;
Грудь Афоманта тяжелела:
Богатство смыло берега.
О, преизбыток — и томленье
Зачатий тщетных!..
Но моленье
Услышано: ты понесла
Дар вожделенный, плод нетленный —
И над Младенцем замерла
Улыбкою богоявленной.
III
Всем посвящения венцы
Нам были розданы; и свиток
Прочитан всем,— и всем напиток
Летейский поднесли жрецы.
В дверь Лабиринта все пловцы
Вошли с клубком заветных ниток.
Всем упоительный избыток
Струили нежные сосцы!
Еще в отчизне темнолонной
Душой блуждает полусонной,
С улыбкой материнских губ,
135
Ладьи владелец колыбельной...
Но млеко — хмель; и гостю люб
Земли Забвенья зов свирельный,
IV
Глухой певцом владеет хмель;
Неволит душу вдохновенье.
Тиран, отъемлющий забвенье,
Сошел мутить ее купель.
И с неприступного досель
Покров срывает дерзновенье;
И потрясает откровенье
Его вместившую скудель...
Внемли живого сердца ропот:
Как повторю я страшный шепот,
Что Тайна вечная — нежна?
Скажу ль геенне душ мятежной,
Как розой боль цветет одна?..
Но голос: «Пой о Тайне нежной!»
V
Строй лиры пленной приневоль,
О Матерь, к песне неизбежной!
Не ты ль учила Тайне нежной
Того, кто «Господи, доколь?»—
Стенал, взирая на юдоль
Земной судьбины безнадежной,—
Чтоб он познал, по тайне смежной.
Что значит в Боге Смерть и Боль?..
Как двойственна душа магнита,
Так Плоти Страсть с Могилой слита
С Рожденьем — Скорбь. Ее святя,
Постигнешь, чем страданье будет»
Иль муки всей, родив дитя,
От счастья мать не позабудет?.
136
VI
Ты, Мать, забыла ль острия
Семи мечей, когда загробный
Родился Свет из тьмы утробной
Тридневного небытия?..
Не Тайна ль нежная твоя,
Земля взрастила воле злобной
Распятья крест? Горою Лобной
Свернулась не твоя ль змея?..
Так и Голгофа, братья,— роды
Многострадальные Природы,
Дабы созрел на Древе Плод!
И Плоть на Древе — роженица.
И млеко — крови смесь и вод.
И повивальник — плащаница.
VII
Добро пред Богом — свет и тень,
И ночь и день. Но зло в стихиях
И в огненных иерархиях —
Себе довлеющая лень.
Отвергший Голубя ступень
В ползучих наречется Змиях.
Душа, сиявшая в Мариях,
Ты внидешь Марфой в Божью сень!
Что медлит бытия совлечься,
Чтоб новой плотию облечься,
Тем овладеет Сатана.
Но нет в мирах души недужной,
Чем в коей Вечная Жена
Мнит жизнь родить собой, безмужней.
137
Истолкование сна,
представившего спящему змею
с женскою головой
в соборе Парижской богоматери
Георгию Чулкову
Ущербный серп, что слева роковою
Угрозою над путником висит,
Схвати, как жнец, десницей — сон гласит —
И цвет змеи скоси косой кривою.
И яд кровей из выи оросит,
Разбрызнутый замершей головою,
Недужного тебя росой живою
И древних глыб глаголы воскресит.
Над сонмом душ содвинул взор Медузы
Немых громад — осанн застывших — узы;
Химерами окаменели львы.
Всклубился мрак над кольцами безглавой;
Но хлынет блеск недольней синевы:
Жена грядет, одета светлой славой.
ИЗ ЦИКЛА «ДЕРЕВЕНСКИЕ ГОСТИНЬЬ
II. Лога и жнивья
М. А. Бородаевской
I
Я полюбил оазис ваш дубовый,
В кольце лугов, средь пашни черноземной,
С усадьбою в тиши его укромной,
Где ввечеру пустынно кличут совы.
И мнилось мне: когда, как щит багровый,
Над пожнивом рудым луны огромной
Повиснет медь,— богов дубровой темной
Он кругозор переграждал лиловый.
138
Я полюбил скирды, овин и гумна,
Когда зари в мерцаньи усыпленном
Дубы черней и розовей солома;
И семьи жяиц скользят в тени бесшумно,
Мелькнул табун, а за двором зеленым
Белеются во мгле колонки дома.
III. Дружественные тени
Валериану Бородаевскому
I
Последние села мелькнули домы;
Меж тростников прозолотился плес;
И глуше гул катящихся колес
И дробь копыт в лугах волшебной дремы.
Той тишине казались незнакомы
Истомы дня. Легко, как облак рос,
Беспамятство... Бурьяном двор зарос.
И темные раскрылись нам хоромы.
Сон сторожкий спугнуть боялись мы.
Цветок манил, как склеп тепла и тьмы,
Где темных душ кружился ладан сладкий.
Ель каждая дрожала там струной.
Пруд теплился. И тонкий хлад, украдкой,
Нас догонял, как проводник ночной.
Другу поэту
Юрию Верховскому
Молчал я, брат мой, долго; и теперь,
Струнами овладев, бряцаю мало.
Как было петь? Единому внимало
Все существо веленью: «виждь и верь!»
Завеса тронулась; разверзлась Дверь —
И Таинство вселенское предстало.
Я созерцал иных времен начало
И слышал голос: «храм и двор измерь...»
139
Века прошли с предлетней нашей встречи
И в миг один, как хартия, свились.
От звезд недавних — о, как мир далече!
В эфир иной мы вдруг перенеслись,
Себя самих вчерашние предтечи...
Хочу пророчить; Муза мне: «молись!»
Таежник
Стих связанный, порывистый и трудный,
Как первый взлет дерзающих орлят,
Как сердца стук под тяжестию лат,
Как пленный ключ, как пламенник подспудный,
Мятежный пыл, рассудок безрассудный,
Усталый лик; тревожно-дикий взгляд,
Надменье дум, что жадный мозг палят,
И голод тайн и вольности безлюдной...
Беглец в тайге, безнорный зверь пустынь.
Безумный жрец, приникший бранным слухом
К земле живой и к немоте святынь,
К полуночи зажженных страшным духом.
Таким в тебе, поэт, я полюбил
Огонь глухой и буйство скрытых сил.
(1905)
Сфинксы над Невой
Волшба ли ночи белой приманила
Вас маревом в полон полярных див,
Два зверя-дива из стовратных Фив?
Вас бледная ль Изида полонила?
Какая тайна вам окаменила
Жестоких уст смеющийся извив?
140
Полночных волн немеркнущий разлив
Вам радостней ли звезд святого Нила?
Так в час, когда томят вас две зари
И шепчутся лучами, дея чары,
И в небесах меняют янтари,—
Как два серпа, подъемля две тиары,
Друг другу в очи — девы иль цари —
Глядите вы, улыбчивы и яры.
18 мая 1907
141
Белая ночь
Червленый щит тонул — не утопал,
В струях калился золотого рая...
И канул... Там у заревого края,
В купели неугасно свет вскипал.
В синь бледную и празелень опал
Из глуби камня так горит, играя.
Ночь стала без теней. Не умирая,
В восточный горн огонь закатный пал.
Недвижен свет. Дома, без притяженья,—
И бдительны, и слепы. Ночь — как день.
Но не межует граней четко тень.
Река хранит чудес отображенья.
Ей расточить огонь небесный — лень...
Намеки здесь — и там лишь достиженья.
(1907)
142

Памяти A. H. Плещеева
Сонет
Он был из тех, кого судьба вела
Кремнистыми путями испытанья,
Кого везде опасность стерегла,
Насмешливо грозя тоской изгнанья.
Но вьюга жизни, бедность, холод, мгла
В нем не убили жгучего желанья —
Быть гордым, смелым, биться против зла,
Будить в других святые упованья.
Держал он светоч мысли в черный день,
В его душе рыдания звучали,
В его строфах был звук родной печали,
Унылый стон далеких деревень,
Призыв к свободе, нежный вздох привета
И первый луч грядущего рассвета.
7893
Колокольный звон
Сонет
Как нежный звук любовных слов
На языке полупонятном,
Твердит о счастьи необъятном
Далекий звон колоколов.
143
В прозрачный час вечерних снов
В саду густом и ароматном
Я полон дум о невозвратном,
О светлых днях иных годов.
Но меркнет вечер, догорая,
Теснится тьма со всех сторон;
И я напрасно возмущен
Мечтой утраченного рая;
И в отдаленьи замирая,
Смолкает колокола звон.
1894
ИЗ КНИГИ «ПОД СЕВЕРНЫМ НЕБОМ»
Лунный свет
Сонет
Когда луна сверкнет во мгле ночной
Своим серпом, блистательным и нежным,
Моя душа стремится в мир иной,
Пленяясь всем далеким, всем безбрежным.
К лесам, к горам, к вершинам белоснежным
Я мчусь в мечтах, как будто дух больной,
Я бодрствую над миром безмятежным,
И сладко плачу, и дышу — луной.
Впиваю это бледное сиянье,
Как эльф, качаюсь в сетке из лучей,
Я слушаю, как говорит молчанье.
Людей родных мне далеко страданье,
Чужда мне вся Земля с борьбой своей,
Я — облачко, я — ветерка дыханье.
144
Зарождающаяся жизнь
Сонет
Еще последний снег в долине мглистой
На светлый лик весны бросает тень,
Но уж цветет душистая сирень,
И барвинок, и ландыш серебристый.
Как кроток и отраден день лучистый,
И как приветна ив прибрежных сень.
Как будто ожил даже мшистый пень,
Склонясь к воде, бестрепетной и чистой.
Кукушки нежный плач в глуши лесной
Звучит мольбой тоскующей и странной.
Как весело, как горестно весной,
Как мир хорош в своей красе нежданной —
Контрастов мир, с улыбкой неземной,
Загадочный под дымкою туманной.
Август
Сонет
Как ясен август, нежный и спокойный,
Сознавший мимолетность красоты.
Позолотив древесные листы,
Он чувства заключил в порядок стройный.
В нем кажется ошибкой полдень знойный,—
С ним больше сродны грустные мечты,
Прохлада, прелесть тихой простоты
И отдыха от жизни беспокойной.
В последний раз пред острием серпа
Красуются колосья наливные,
Взамен цветов везде плоды земные.
(?траден вид тяжелого снопа,
А в небе — журавлей летит толпа
И криком шлет «прости» в места родные.
145
Смерть
Сонет
Суровый призрак, демон, дух всесильный,
Владыка всех пространств и всех времен,
Нет дня, чтоб жатвы ты не снял обильной,
Нет битвы, где бы ты не брал знамен.
Ты шлешь очам бессонным сон могильный;
Несчастному, кто к пыткам присужден,
Как вольный ветер, шепчешь в келье пыльной,
И свет даришь тому, кто тьмой стеснен.
Ты всем несешь свой дар успокоенья,
И даже тем, кто суетной душой
Исполнен дерзновенного сомненья.
К тебе, о царь, владыка, дух забвенья,
Из бездны зол несется возглас мой:
Приди. Я жду. Я жажду примиренья!
ИЗ КНИГИ «В БЕЗБРЕЖНОСТИ»
Подводные растенья
Сонет
На дне морском подводные растенья
Распространяют бледные листы
И тянутся, растут, как привиденья,
В безмолвии угрюмой темноты.
Их тяготит покой уединенья,
Их манит мир безвестной высоты,
Им хочется любви, лучей, волненья,
Им снятся ароматные цветы.
Но нет пути в страну борьбы и света,
Молчит кругом холодная вода.
Акулы проплывают иногда.
Ни проблеска, ни звука, ни привета,
И сверху посылает зыбь морей
Лишь трупы и обломки кораблей.
26 ноября 1894
146
Океан
Сонет
Валерию Брюсову
Вдали от берегов Страны Обетованной,
Храня на дне души надежды бледный свет,
Я волны вопрошал, и океан туманный
Угрюмо рокотал и говорил в ответ:
«Забудь о светлых снах. Забудь. Надежды нет.
Ты вверился мечте обманчивой и странной.
Скитайся дни, года, десятки, сотни лет —
Ты не найдешь нигде Страны Обетованной».
И вдруг поняв душой всех дерзких снов обман,
Охвачен пламенной, но безутешной думой,
Я горько вопросил безбрежный океан,
Зачем он страстных бурь питает ураган,
Зачем волнуется,— но океан угрюмый,
Свой ропот заглушив, окутался в туман.
Бесприютность
Сонет
Меня не манит тихая отрада,
Покой, тепло родного очага,
Не снятся мне цветы родного сада,
Родимые безмолвные луга.
Краса иная сердцу дорога:
Я слышу рев и рокот водопада,
Мне грезятся морские берега
И гор неумолимая громада.
Среди других обманчивых утех
Есть у меня заветная утеха:
Забыть, что значит плач, что значит смех,—
Будить в горах грохочущее эхо
И в бурю созерцать, под гром и вой,
Величие пустыни мировой.
Сентябрь 1894
147
Дон Жуан
Отрывки ив ненаписанной поэмы
But now 1 am an emperor of a world,
this little world of man. My passions
are my subjects.
Turner
Но теперь я властитель над целым
миром, над этим малым миром чело-
века. Мои страсти — мои подданные.
Тернер
1
La luna Пепа...1 Полная луна...
Иньес, бледна, целует, как гитана.
Те ато... ато...1 2 Снова тишина...
Но мрачен взор упорный Дон Жуана.
Слова солгут — для мысли нет обмана,—
Любовь людей — она ему смешна.
Он видел все, он понял слишком рано
Значение мечтательного сна.
Переходя от женщины продажной
К монахине, безгрешной, как мечта,
Стремясь к тому, в чем дышит красота,
Ища улыбки глаз бездонно-влажной,
Он видел сон земли— не сон небес,
И жар души испытанной исчез.
2
Он будет мстить. С бесстрашием пирата
Он будет плыть среди бесплодных вод.
Ни родины, ни матери, ни брата.
Над ним навис враждебный небосвод.
Земная жизнь — постылый ряд забот,
Любовь — цветок, лишенный аромата.
О, лишь бы плыть — куда-нибудь — вперед,—
К развенчанным святыням нет возврата.
1 Полная луна, полнолуние (исп.).
2 Люблю тебя... люблю... (исп.).
148
Он будет мстить. И тысячи сердец
Поработит дыханием отравы.
Взамен мечты он хочет мрачной славы.
И женщины сплетут ему венец,
Теряя все за сладкий миг обмана,
В проклятьях восхваляя Дон Жуана.
3
Что ж, Дон Люис? Вопрос — совсем нетрудный.
Один удар его навек решит.
Мы связаны враждою обоюдной.
Ты честный муж,— не так ли? Я бандит?
Где блещет шпага — там язык молчит.
Вперед! Вот так! Прекрасно! Выпад чудный!
А, Дон Люис! Ты падаешь? Убит.
In расе requiescat1. Безрассудный!
Забыл, что Дон Жуан неуязвим!
Быть может, самым адом я храним,
Чтоб стать для всех примером лютой казни?
Готов служить. Не этим, так другим.
И мне ли быть доступным для боязни,
Когда я жаждой мести одержим!
4
Сгущался вечер. Запад угасал.
Взошла луна за темным океаном.
Опять кругом гремел стозвучный вал,
Как шум грозы, летящий по курганам.
Я вспомнил степь. Я вижу за туманом
Усадьбу, сад, нарядный бальный зал,
Где так же сладко-чувственным обманом
Я взоры русских женщин зажигал.
На зов любви к красавице-княгине
Вошел я тихо-тихо, точно вор.
Она ждала. И ждет меня доныне.
1 w
1 Покойся в мире (лат.).
149
Но ночь еще хранила свой убор,
А я летел, как мчится смерч в пустыне,
Сквозь степь я гнал коня во весь опор.
ИЗ КНИГИ «ГОРЯЩИЕ ЗДАНИЯ»
Крик часового
Сонет
Mis arreos son las annas,
mi descando, el pelear,
mi cama, las duras penas,
mi dorniir, siempre velar.
Romance de Moriana
Мой наряд — бранные доспехи.
Мое отдохновенье — где битва и беда.
Мне постель — суровые утесы.
Мне дремать — не спать никогда.
Старинная испанская песня
Пройдя луга, леса, болота, горы,
Завоевав чужие города,
Солдаты спят. Потухнувшие взоры —
В пределах дум. Снует их череда.
Сады, пещеры, замки изо льда,
Забытых слов созвучные узоры,
Невинность чувств, погибших навсегда,—
Солдаты спят, как нищие, как воры.
Назавтра бой. Поспешен бег минут.
Все спят. Всё спит. И пусть. Я — верный — тут.
До завтра сном беспечно усладитесь.
Но чу! Во тьме — чуть слышные шаги.
Их тысячи. Все ближе. А! Враги!
Товарищи! Товарищи! Проснитесь!
Скорпион
Сонет
Я окружен огнем кольцеобразным,
Он близится, я к смерти присужден,—
За то, что я родился безобразным,
За то, что я зловещий скорпион.
150
Мои враги глядят со всех сторон
Кошмаром роковым и неотвязным,—
Нет выхода, я смертью окружен,
Я пламенем стеснен многообразным.
Но вот,— хоть все ужасней для меня
Дыханья неотступного огня,—
Одним порывом полон я, безбольным.
Я гибну. Пусть. Я вызов шлю судьбе.
Я смерть свою нашел в самом себе.
Я гибну скорпионом — гордым, вольным.
(1899)
Проклятие глупости
Сонет
Увечье, помешательство, чахотка,
Падучая и бездна всяких зол,
Как части мира, я терплю вас кротко,
И даже в вас я таинство нашел.
Для тех, кто любит чудищ, все находка,—
Иной среди зверей всю жизнь провел,
И как для закоснелых пьяниц — водка,
В гармонии мне дорог произвол.
Люблю я в мире скрип всемирных осей,
Крик коршуна на сумрачном откосе,
Дорог житейских рытвины и гать.
На всем своя — для взора — позолота.
Но мерзок сердцу облик идиота,
И глупости я не могу понять!
(1899)
Уроды
Сонет
Я горько вас люблю, о бедные уроды,
Слепорожденные, хромые, горбуны,
Убогие рабы, не знавшие свободы,
Ладьи, разбитые веселостью волны.
151
И вы мне дороги, мучительные сны
Жестокой матери, безжалостной Природы,—
Кривые кактусы, побеги белены
И змей и ящериц отверженные роды.
Чума, проказа, тьма, убийство и беда,
Гоморра и Содом, слепые города,
Надежды хищные с раскрытыми губами,—
О, есть же и для вас в молитве череда!
Во имя господа, блаженного всегда,
Благословляю вас, да будет счастье с вами!
Бретань
Сонет
Затянут мглой свинцовый небосвод,
Угрюмы волны призрачной Бретани.
Семь островов Ар-Гентилес-Руссот,
Как звери, притаилися в тумане.
Они как бы подвижны в океане
По прихоти всегда неверных вод.
И, полный изумленья, в виде дани
На них свой свет неясный месяц льет.
Как сонмы лиц, глядят толпы утесов,
Седых, застывших в горе и тоски.
Бесплодны бесконечные пески.
Их было много, сумрачных матросов.
Они идут. Гляди! В тиши ночной
Идут туманы бледной пеленой.
1899
Утопленники
Сонет
Лишь только там, на западе, в тумане,
Утонет свет поблекнувшего дня,
Мои мечты, как мертвые в Бретани,
Неумолимо бродят вкруг меня.
152
Надежды, осужденные заране,
Признания, умершие стеня,—
Утопленники в темном океане,
Погибшие навек из-за меня.
Они хотят, в забвение обиды,
Молитв заупокойной панихиды.
Моих молитв, о боже, не отринь!
Ушли. Любовь! Лишь ты уйти не хочешь!
Ты медлишь? Угрожаешь мне? Пророчишь?
Будь проклята! Будь проклята! Аминь!
1899
Проповедникам
Сонет
Есть много струй в подлунном этом мире,
Ключи поют в пещерах, где темно,
Звеня, как дух, на семиструнной лире
О том, что духам пенье суждено.
Нам в звонах — наслаждение одно,
Мы духи струн мирских на шумном пире,
Но вам, врагам, понять нас не дано,
Для рек в разливе надо русла шире.
Жрецы элементарных теорем,
Проповедей вы ждете от поэта?
Я проповедь скажу на благо света —
Не скукой слов давно известных всем,
А звучной полногласностью сонета,
Не найденной пока еще никем!
Хвала сонету
Сонет
Люблю тебя, законченность сонета,
С надменною твоею красотой,
Как правильную четкость силуэта
Красавицы изысканно-простой,
153
Чей стан воздушный с грудью молодой
Хранит сиянье матового света
В волне волос недвижно-золотой,
Чьей пышностью она полуодета.
Да, истинный сонет таков, как ты,
Пластическая радость красоты,—
Но иногда он мстит своим напевом.
И не однажды в сердце поражал
Сонет, несущий смерть, горящий гневом,
Холодный, острый, меткий, как кинжал.
Разлука
Сонет
Разлука ты, разлука,
Чужая сторона,
Никто меня не любит,
Как мать-сыра-земля.
Песня бродяги
Есть люди, присужденные к скитаньям.
Где б ни был я,— я всем чужой, всегда.
Я предан переменчивым мечтаньям,
Подвижным, как текучая вода.
Передо мной мелькают города,
Деревни, села с их глухим страданьем.
Но никогда, о сердце, никогда
С своим я не встречался ожиданьем.
Разлука! След чужого корабля!
Порыв волны — к другой волне, несхожей.
Да, я бродяга, топчущий поля.
Уставши повторять одно и то же,
Я падаю на землю. Плачу. Боже!
Никто меня не любит, как земля!
1899
ИЗ ЦИКЛА «ВОСХВАЛЕНИЕ ЛУНЫ»
4
Луна велит слагать ей восхваленья,
Быть нежными, когда мы влюблены,
154
Любить, желать, ласкать до исступленья,—
Итак, восхвалим царствие Луны.
Она глядит из светлой глубины,
Из ласковой прохлады отдаленья,
Она велит любить нам зыбь волны,
И даже смерть, и даже преступленье.
Ее лучи, как змеи, к нам скользят,
Объятием своим завладевают,
В них вкрадчивый, неуловимый яд,
От них безумным делается взгляд,
Они, блестя, все мысли убивают
И нам о бесконечном говорят.
(1902)
ИЗ КНИГИ «ЯСЕНЬ»
Вопль к ветру
Суровый ветр страны моей родной,
Гудящий ветр средь сосен многозвенных,
Поющий ветр меж пропастей бездонных,
Летящий ветр безбрежности степной.
Хранитель верб свирельною весной,
Внушитель снов в тоске ночей бессонных,
Сказитель дум и песен похоронных,
Шуршащий ветр, услышь меня, я твой.
Возьми меня, развей, как снег метельный,
Мой дух, считая зимы, поседел,
Мой дух пропел весь полдень свой свирельный.
Мой дух устал от слов, и снов, и дел.
Всевластный ветр пустыни беспредельной,
Возьми меня в последний свой предел.
Скажите вы
Скажите вы, которые горели,
Сгорали и сгорели, полюбив,—
Вы, видевшие солнце с колыбели,
Вы, в чьих сердцах горячий пламень жив,—
155
Вы, чей язык и странен и красив,
Вы, знающие строки Руставели,—
Скажите, как мне быть? Я весь — порыв,
Я весь — обрыв, и я — нежней свирели.
Мне тоже в сердце вдруг вошло копье,
И знаю я: любовь постигнуть трудно.
Вот, вдруг пришла. Пусть все возьмет мое.
Пусть сделаю, что будет безрассудно.
Но пусть безумье будет обоюдно.
Хочу. Горю. Молюсь. Люблю ее.
12 апреля 1914
Т ифлис
Тамар
Я встретился с тобой на радостной дороге,
Ведущей к счастию. Но был уж поздний час.
И были пламенны и богомольно-строги
Изгибы губ твоих и зовы черных глаз.
Я полюбил тебя. Чуть встретя. В первый час.
О, первый миг. Ты встала на пороге.
Мне бросила цветы. И в этом был рассказ,
Что ты ждала того, чего желают боги.
Ты показала мне скрывавшийся пожар.
Ты приоткрыла мне таинственную дверцу.
Ты искру бросила от сердца прямо к сердцу.
И я несу тебе горение — как дар.
Ты, солнцем вспыхнувши, зажглась единоверцу
Я полюбил тебя, красивая Тамар.
Апрель 1914
Саморазвенчанный
Он был один, когда читал страницы
Плутарха о героях и богах.
В Египте, на отлогих берегах,
Он вольным был, как вольны в лете птицы.
156
Многоязычны были вереницы
Его врагов. Он дал им ведать страх.
И, дрогнув, страны видели размах
Того, кто к солнцу устремил зеницы.
Ни женщина, ни друг, ни мысль, ни страсть
Не отвлекли к своим, к иным уклонам
Ту волю, что себе была законом,—
Осуществляя солнечную власть.
Но, пав, он пал — как только можно пасть,
Тот человек, что был Наполеоном.
Пантера
Она пестра, стройна и горяча.
Насытится — и на три дня дремота.
Проснется — и предчувствует. Охота
Ее зовет. Она встает, рыча.
Идет, лениво длинный хвост влача.
А мех ее — пятнистый. Позолота
Мерцает в нем. И говорил мне кто-то,
Что взор ее — волшебная свеча.
Дух от нее идет весьма приятный.
Ее воспел средь острых гор грузин,
Всех любящих призывный муэдзин,—
Чей стих — алоэ густо-ароматный.
Как барс, ее он понял лишь один,
Горя зарей кроваво-беззакатной.
Октябрь 1915 (?)
Блеск боли
«Дай сердце мне твое неразделенным»,—
Сказала Тариэлю Нэстан-Джар.
И столько было в ней глубоких чар,
Что только ею он пребыл зажженным.
157
Лишь ей он был растерзанным, взметенным,
Лишь к Нэстан-Дарэджан был весь пожар.
Лишь молния стремит такой удар,
Что ей нельзя не быть испепеленным.
О Нэстан-Джар! О Нэстан-Дарэджан!
Любовь твоя была — как вихрь безумий.
Твой милый был в огне, в жерле, в самуме.
Но высшей боли — блеск сильнейший дан.
Ее пропел, как никогда не пели,
Пронзенный сердцем Шота Руставели.
27 июня 1916
ИЗ КНИГИ «СОНЕТЫ СОЛНЦА, МЕДА И ЛУНЫ»
Звездные знаки
Творить из мглы, расцветов и лучей,
Включить в оправу стройную сонета
Две капельки росы, три брызга света
И помысел, что вот еще ничей.
Узнать в цветах огонь родных очей,
В журчаньи птиц расслышать звук привета,
И так прожить весну и грезить лето,
А в стужу целоваться горячей.
Не это ли Веселая наука,
Которой полный круг, в расцвете лет,
Пройти повинен мыслящий поэт?
И вновь следить в духовных безднах звука,
Не вспыхнул ли еще не бывший след
От лета сказок, духов и комет.
(1916)
Что со мной?
Что сделалось со мной? Я весь пою.
Свиваю мысли в тонкий строй сонета.
Ласкаю зорким взором то и это.
Всю вечность принимаю, как мою.
158
Из черных глыб я белое кую.
И повесть чувства в сталь и свет одета.
Во всем я ощущаю только лето,
Ветров пьянящих теплую струю.
О, что со мной? Я счастлив непонятно.
Ведь боль я знаю так же, как и все.
Хожу босой по стеклам. И в росе
Ищу душой того, что невозвратно.
Я знаю. Это — солнце ароматно
Во мне поет. Я весь в его красе.
Умей творить
Умей творить из самых малых крох.
Иначе для чего же ты кудесник?
Среди людей ты божества наместник,
Так помни, чтоб в словах твоих был бог.
В лугах расцвел кустом чертополох,
Он жесток, но в лиловом он — прелестник.
Один толкачик — знойных суток вестник.
Судьба в один вместиться может вздох.
Маэстро итальянских колдований
Приказывал своим ученикам
Провидеть полный пышной славы храм
В обломках камней и в обрывках тканей.
Умей хотеть — и силою желаний
Господень дух промчится по струнам.
На огненном пиру
Когда я думаю, что предки у коня
В бесчисленных веках, чьи густы вереницы,
Являли странный лик с размерами лисицы,
Во мне дрожит восторг, пронзающий меня.
На огненном пиру творящего Огня
Я червь, я хитрый змей, я быстрокрылость птицы,
Ум человека я, чья мысль быстрей зарницы,
Сознание миров живет во мне, звеня.
159
Природа отошла от своего апреля,
Но наслоеньями записаны слова.
Меняется размер, но песня в нем жива.
И божья новая еще нас ждет неделя.
Не так уж далеки пред ликом божества
Акульи плавники и пальцы Рафаэля.
Снопы
Снопы стоят в полях, как алтари.
В них красота высокого значенья.
Был древле час, в умах зажглось реченье:
«Не только кровь, но и зерно сбери».
В колосьях отливают янтари.
Богаты их зернистые скопленья.
В них теплым духом дышит умиленье.
В них золото разлившейся зари.
Как долог путь от быстрых зерен сева
До мига золотого торжества.
Вся выгорела до косы трава.
Гроза не раз грозилась жаром гнева.
О, пахари! Подвижники посева,
В вас божья воля колосом жива.
(1916)
Сибирь
Страна, где мчит теченье Енисей,
Где на горах червонного Алтая
Белеют орхидеи расцветая,
И вольный дух вбираешь грудью всей.
Там есть кабан. Медведь. Стада лосей.
За кабаргой струится мускус, тая.
И льется к солнцу песня молодая.
И есть поля. Чем хочешь, тем засей.
160
Там на утес, где чары все не наши,
Где из низин взошел я в мир такой,
Ито не был смят ничьей еще ногой,
Во влагу, что в природной древней чаше
Мерцала, не смотрел никто другой.
Я заглянул. Тот миг — всех мигов краше.
1916
Рождение музыки
Звучало море в грани берегов.
Когда все вещи мира были юны,
Слагались многопевные буруны,—
В них был и гуд струны, и рев рогов.
Был музыкою лес и каждый ров.
Цвели цветы — огромные, как луны,
Когда в сознаньи прозвучали струны.
Но зной иной был первым в ладе снов.
Повеял ветер в тростники напевно,
Чрез их отверстья ожили луга.
Так первая свирель была царевна
Ветров и воли, смывшей берега.
Еще — чтоб месть и меч запели гневно —•
Я сделал флейты из костей врага.
19 августа 1916
На отмели времен
Заклятый дух на отмели времен,
Средь маленьких, среди непрозорливых,
На уводящих удержался срывах,
От страшных ведьм приявши гордый сон,
Гламисский тан, могучий вождь племен.
Кавдорский тан — в змеиных переливах
Своей мечты — лишился снов счастливых
И дьявольским был сглазом ослеплен.
6. Сонет серебряного века
161
Но потому, что мир тебе был тесен,
Ты сгромоздил такую груду тел,
Что о тебе Эвонский лебедь спел
Звучнейшую из лебединых песен.
Он, кто сердец изведал глубь и цвет,
Тебя в веках нам передал, Макбет.
Последняя
Так видел я последнюю, ее.
Предельный круг. Подножье серых склонов.
Обрывки свитков. Рухлядь. Щепки тронов.
Календари. Румяна. И тряпье.
И сердце освинцовилось мое.
Я — нищий. Ибо — много миллионов
Змеиных кож и шкур хамелеонов.
Тут не приманишь даже воронье.
Так вот оно, исконное мечтанье,
Сводящее весь разнобег дорог.
Седой разлив додневного рыданья.
Глухой, как бы лавинный, топот ног.
И два лишь слова в звуковом разгуле:
Стон — Ultima, и голос трубный — Thule1.
Служитель
В селе заброшенном во глубине России
Люблю я увидать поблекшего дьячка.
Завялый стебель он. На пламени цветка
Навеялась зола. Но есть лучи живые.
*
Когда дрожащий звон напевы вестовые
Шлет всем желающим прийти издалека,
В золе седеющей — мельканье огонька,
И в духе будничном — воскресность литургии,
1 Ultima Thule — Весьма далекая Фула (лат.).<
162
Чтец неразборчивый, вникая в письмена,
Нетвердым голосом блуждает он по чащам.
Как трогателен он в борении спешащем.
Цог слышит. Бог поймет. Здесь пышность не нужна.
И голос старческий исполнен юной силой,
Упорный свет лия в зов: «Господи, помилуй!»
Колокол
Люблю безмерно колокол церковный.
И вновь, как тень, войду в холодный храм,
Чтоб вновь живой воды не встретить там,
И вновь домой пойду походкой ровной.
Но правды есть намек первоосновной
В дерзаньи — с высоты пророчить нам,
Что есть другая жизнь,— и я отдам
Все голоса за этот звук верховный.
Гуди своим могучим языком.
Зови дрожаньем грозного металла
Разноязычных — эллина и галла.
Буди простор и говори, как гром.
Стократно-миллионным червяком
Изваян мир из белого коралла.
Неразделенносгь
Приходит миг раздумья. Истомленный,
Вникаешь в полнозвучные слова
Канцон медвяных, где едва-едва
Вздыхает голос плоти уязвленной.
Виттория Колонна и влюбленный
В нее Буонаротти. Эти два
Сияния, чья огненность жива
Через столетья, в дали отдаленной.
Любить неразделенно, лишь мечтой.
Любить без поцелуя и объятья.
В благословеньи чувствовать заклятье.
163
Творец сибилл, конечно, был святой.
И как бы мог сполна его понять я?
Звезда в мирах постигнута — звездой.
Микель Анджело
Всклик «Кто как бог!» есть имя Михаила.
И ангелом здесь звался. Меж людей
Он был запечатленностью страстей.
В попраньи их его острилась сила.
В деснице божьей тяжкое кадило,
Гнетущий воздух ладанных огней
Излил душой он сжатою своей.
Она, светясь, себя не осветила.
Стремясь с Земли и от земного прочь,
В суровости он изменил предметы,
И женщины его — с другой планеты.
Он возлюбил Молчание и Ночь.
И лунно погасив дневные шумы,
Сибилл и вещих бросил он в самумы.
Леонардо да Винчи
Художник с гибким телом леопарда,
А в мудрости — лукавая змея.
Во всех его созданьях есть струя —
Дух белладонны, ладана и нарда.
В нем зодчий снов любил певучесть барда|
И маг — о каждой тайне бытия
Шептал, ее качая: «Ты моя».
Но тщетно он зовется Леонардо.
Крылатый был он человеколев.
Еще немного — и глазами рыси
Полеты птиц небесных подсмотрев,
Он должен был парить и ведать выси.
Среди людских, текущих к Бездне рек
Им предугадан был Сверхчеловек.
2 июля 1916
164
Марло
С блестящей мыслью вышел в путь он рано,
Учуял сочетание примет.
Преобразил в варю седой рассвет
Повторной чарой зоркого шамана.
Величием в нем сердце было пьяно.
Он прочитал влияние планет
р судьбе людей. И пламенный поэт
Безбрежный путь увидел Тамерлана.
В нем бывший Фауст более велик,
Чем позднее его изображенье.
Борец, что в самом миге низверженья
Хранит в ночи огнем зажженный лик.
И смерть его — пустынно-страстный крик
В безумный век безмерного хотенья.
Шекспир
Средь инструментов всех волшебней лира!
В пьянящий звон схватив текучий дым,
В столетьях мы мгновенье закрепим
И зеркало даем в стихе для мира.
И лучший час в живом весельи пира —
Когда поет певец, мечтой гоним,—
И есть такой, что вот мы вечно — с ним,
Пленяясь звучным именем Шекспира.
Нагромоздив создания свои,
Как глыбы построений исполина,
Он взнес гнездо, которое орлино,
И показал все тайники змеи.
Гигант, чей дух — плавучая картина,
Ты — наш, чрез то, что здесь мы вба— твои»
165
Кальдерон
La Vida es Suefio. Жизнь есть сон.
Нет истины иной такой объемной.
От грезы к грезе в сказке полутемной.
Он понял мир, глубокий Кальдерон.
Когда любил, он жарко был влюблен.
В стране, где пламень жизни не заемный,
Он весь был жгучий, солнечный и громный.
Но полюбил пред смертью долгий звон.
Царевич Сэхисмундо. Рассужденье
Земли и Неба, Сына и Отца.
И свет и тень господнего лица.
Да, жизнь есть сон. И сон — все сновиденья.
Но тот достоин высшего венца,
Кто и во сне не хочет заблужденья.
Эдгар По
В его глазах фиалкового цвета
Дремал в земном небесно-зоркий дух.
И так его был чуток острый слух,
Что слышал он передвиженья света.
Чу. Ночь идет. Мы только видим это.
Он — слышал. И шуршанье норн-старух.
И вздох цветка, что на луне потух.
Он ведал все, он меж людей комета.
И друг безвестный полюбил того,
В ком знанье лада было в хаос влито,
Кто возводил земное в божество.
На смертный холм того, чья боль забыта,
Он положил, любя и чтя его,
Как верный знак, кусок метеорита.
166
Шелли
Из облачка, из воздуха, из грезы,
Из лепестков, лучёй и волн морских
Он мог соткать такой дремотный стих,
Что до сих пор там дышит дух мимозы.
И в жизненные был он вброшен грозы,
Но этот вихрь промчался и затих.
А крылья духов — да, он свеял их
В стихи с огнем столепестковой розы.
Но чаще он не алый — голубой,
Опаловый, зеленый, густо-синий,—
Пастух цветов, с изогнутой трубой.
Красивый дух, он шел — земной пустыней
Но — к морю, зная сон, который дан
Вступившим в безграничный Океан.
Эльф
Сперва играли лунным светом феи.
Мужской диэз и женское — бемоль —
Изображали поцелуй и боль.
Журчали справа малые затеи.
Прорвались слева звуки-чародеи.
Запела Воля вскликом слитных воль.
И светлый Эльф, созвучностей король,
Ваял из звуков тонкие камеи.
Завихрил лики в токе звуковом.
Они светились золотом и сталью,
Сменяли радость крайнею печалью.
И шли толпы. И был певучим гром.
И человеку бог был двойником.
Так Скрябина я видел за роялью.
1916
167
Лермонтов
1
Опальный ангел, с небом разлученный,
Узывный демон, разлюбивший ад,
Ветров и бурь бездомных странный братх
Душой внимавший песне звезд всезвонной,
На празднике — как призрак похоронный,
В затишьи дней — тревожащий набат,
Нет, не случайно он среди громад
Кавказских — миг узнал смертельно-сонный>
Где мог он так красиво умереть,
Как не в горах, где небо в час заката —
Расплавленное золото и медь,
Где ключ, пробившись, должен звонко петь(
Но также должен в плаче пасть со ската,
Чтоб гневно в узкой пропасти греметь.
2
Внимательны ли мы к великим славам,
В которых — из миров нездешних свет?
Кольцов, Некрасов, Тютчев, звонкий Фет
За Пушкиным явились величавым.
Но раньше их, в сиянии кровавом,
В гореньи зорь, в сверканьи лучших лет,
Людьми был загнан пламенный поэт,
Не захотевший медлить в мире ржавом.
Внимательны ли мы хотя теперь,
Когда с тех пор прошло почти столетье,
И радость или горе должен петь я?
А если мы открыли к свету дверь,
Да будет дух наш солнечен и целен,
Чтоб не был мертвый вновь и вновь застрелен.
168
3
Он был один, когда душой алкал,
Как пенный конь в разбеге диких гонок.
Он был один, когда — полуребенок —
Он в Байроне своей тоски искал.
В разливе нив и в царстве серых скал,
В игре ручья, чей плеск блестящ и звонок.
В мечте цветочных ласковых коронок
Он видел мед, который отвергал.
Он был один, как смутная комета,
Что головней с пожарища летит
Вне правила расчисленных орбит.
Нездешнего звала к себе примета
Нездешняя. И сжег свое он лето.
Однажды ли он в смерти был убит?
4
Мы убиваем гения стократно,
Когда, рукой его убивши раз,
Вновь затеваем скучный наш рассказ,
Что нам мечта чужда и непонятна.
Есть в мире розы. Дышат ароматно.
Цветут везде. Желают светлых глаз.
Но заняты собой мы каждый час,—
Миг встречи душ уходит безвозвратно.
За то, что он, кто был и горд и смел,
Блуждая сам над сумрачною бездной,
Нам в детстве в душу ангела напел,—
Свершим сейчас же сто прекрасных дел:
Он нам блеснет улыбкой многозвездной,
Не покидая вышний свой предел.
(1916)
169
Огненный мир
Там факелы, огневзнесенья, пятна,
Там жерла пламеносных котловин.
Сто дней пути — расплавленный рубин,
И жизнь там только жарким благодатна.
Они горят и дышат непонятно.
Взрастает лес. По пламени вершин
Несется ток пылающих лавин.
Вся жизнь Огня сгущенно-ароматна.
Как должен быть там силен аромат,
Когда, чрез миллионы лет оттуда,
Огонь весны душистое здесь чудо.
Как там горит у Огнеликих взгляд,
Коль даже мы полны лучей и гуда,
И даже люди, полюбив, горят.
Котловина
Пожар — мгновенье первое Земли,
Пожар — ее последнее мгновенье.
Два кратера, в безумстве столкновенья,
Несясь в пустотах, новый мир зажгли.
В туманной и пылающей пыли
Размерных вихрей началось вращенье.
И волей притяженья — отторженья
Поплыли огненные корабли.
В безмерной яме жгучих средоточий
Главенствующих сил ядро легло
И алым цветом Солнце расцвело.
Планета — дальше, с сменой дня и ночи,
Но будет час. Насмотрятся все очи.
И все планеты рушатся в жерло.
Жажда
Из жажды музыки пишу стихи мои,
Из страсти к музыке напевы их слагаю
Так звучно, что мечте нет ни конца, ни краю
И девушка мой стих читает в забытьи.
170
Я в сердце к ней войду верней, чем яд змеи.
Хотела б убежать. Но вот я нагоняю.
Моя? Скажи мне. Да? Моя? Я это знаю.
Тебе огонь души. Тебе стихов ручьи.
Из жажды музыки рождается любленье.
Влюбленная любовь, томление и боль.
Звучи, созвучие! Еще! Не обездоль!
Я к Вечности приник. В созвучьи исцеленье.
В непрерываемом душе побыть дозволь.
Дай бесконечности! Дай краткому продленья!
Путь
Посеребрить как белую Луну
Свою мечту, отбросив теневое.
Любя, ронять мгновенья в звездном рое.
Сгустить свой дух как Солнце. Впить весну.
Вобрать в себя морскую глубину.
Избрать разбегом небо голубое.
Жить в скрипке, в барабане и в гобое,
Быть в сотне скрипок, слившихся в волну.
Пройти огнем по всем вершинам горным.
Собрать цветы столетий тут и там.
Идя, прильнуть душой ко всем цветам.
Хранить себя всегда напевно зорным.
Путь сопричастья круглым тем шарам,
Что ночью строят храм в провале черном.
Шалая
О шалая! Ты белыми клубами
Несешь и мечешь вздутые снега.
Льешь океан, где скрыты берега,
И вьешься, пляшешь, помыкаешь нами.
Смеешься диким свистом над конями,
Велишь им всюду чувствовать врага.
И страшны им оглобли и дуга,—
Они храпят дрожащими ноздрями.
171
Ты сеешь снег воронкою, как пыль*
Мороз крепчает. Сжался лед упруго^
Как будто холод расцветил ковЙЛЬ.
И цвет его взлюбил верченье круга.
Дорожный посох — сломанный костыль,
Коль забавляться пожелает — вьюга!
Кольца
Ты спишь в земле, любимый мой отец.
Ты спишь, моя родная, непробудно.
И как без вас мне часто в жизни трудно,
Хоть много знаю близких мне сердец.
Я в мире вами. Через вас певец.
Мне ваша правда светит изумрудно.
§'дважды духом слившись обоюдно,
ы уронили звонкий дождь колец.
Они горят. В них золото — оправа.
Они поют. И из страны в страну
Иду, вещая солнце и весну.
Но для чего без вас мне эта слава?
Я у реки. Когда же переправа?
И я с любовью кольца вам верну.
(1917)
Двое
Уста к устам, безгласное лобзанье,
Закрытье глаз, мгновенье без конца,
С немой смертельной бледностью лица.
Безвестно — счастье или истязанье.
Два лика, перешедшие в сказанье,
У&ор для сказки, песня без певца,
Дбе розы, воскуренные сердца,
Два мира, в жутком таинстве касанья.
Души к душе мгновенный пересказ,
Их саван, и наряд их подвенечный,
Алмаз минуты, но в оправе вечной.
172
Узнать друг друга сразу, в первый раз.
Ромео, ты сейчас в Дороге Млечной
С Джульеттой ткешь из искр свой звездный час.
Только
Ни радости цветистого Каира,
Где по ночам напевен муэдзин,
Ни Ява, где живет среди руин,
В Боро-Будур, Светильник Белый мира,
Ни Бенарес, где грозового пира
Желает Индра, мча огнистый клин
Средь тучевых лазоревых долин,
Ни все места, где пела счастью лира.
Ни Рим, где слава дней еще жива,
Ни имена, чей самый звук — услада,
Тень Мекки, и Дамаска, и Багдада,—
Мне не поют заветные слова,
И мне в Париже ничего не надо.
Одно лишь слово нужно мне: Москва.
15 октября 1920
Париж
ИЗ КНИГИ «МОЕ —Ей»
* * *
Приветствую тебя, старинный крепкий стих,
Не мною созданный, но мною расцвеченный,
Весь переплавленный огнем души влюбленной,
Обрызганный росой и пеной волн морских.
Ты в россыпи цветов горишь, внезапно тих,
Мгновенно мчишься вдаль метелью разъяренной
И снова всходишь в высь размерною колонной,
Полдневный обелиск, псалом сердец людских.
Ты полон прихотей лесного аромата,
Весенних щебетов и сговора зарниц.
Мной пересозданный, ты весь из крыльев птиц.
173
И рифма, завязь грез, в тебе рукой не смята.
От Фета к Пушкину сверкни путем возврата
И брызни в даль времен дорогой огневиц.
Под северным небом
До самого конца вы будете мне милы,
Родного Севера непышные цветы.
Подснежник стынущий. Дыханье чистоты.
Печальный юноша. Дрожанье скрытой силы.
Ни косы быстрые, ни воющие пилы
Еще не тронули растущей красоты.
Но затуманены росой ее черты.
И тот, пред кем вся жизнь, расслышал зов могилы.
Судьба счастливая дала мне первый день.
Судьба жестокая второй мой день послала.
И в юности моей не мед я знал, а жало.
Под громкий лай собак бежал в лесах олень.
И пена падала. А следом расцветала
Грустинка синяя, роняя в воду тень.
7 сентября 1916
Над Окой
Ребенку богов, Прокофьеву
Ты солнечный богач. Ты пьешь, как мед, закат.
Твое вино — рассвет. Твои созвучья, в хоре,
Торопятся принять, в спешащем разговоре,
Цветов загрезивших невнятный аромат.
Вдруг в золотой поток ты ночь обрушить рад,
Там где-то далеко—рассыпчатые зори,
Как нитка жемчугов, и в световом их споре
Темнеющий растет с угрозным гулом сад.
И ты, забыв себя, но сохранивши светы
Степного ковыля, вспоенного весной,
В мерцаниях мечты, все новой, все иной,
174
С травинкой поиграл в вопросы и ответы
И, в звук свой заронив поющие приметы,
В ночи играешь в мяч с серебряной луной.
9 августа 1917
Жемчужная раковина
Мне памятен любимый небом край.
Жемчужною он раковиной в море
Возник давно, и волны в долгом хоре
Ему поют: «Живи. Не умирай».
Живи. Светись. Цвети. Люби. Играй.
Ты верным сердцем с солнцем в договоре.
Тебя хранит, весь в боевом уборе,
Влюбленный в Корень Солнца самурай.
Весь остров — как узор живого храма.
Взнесенный ирис, как светильник, нем.
Как слово песни — чаша хризантем.
Окно в простор. В нем золотая рама.
Поля. Сады. Холмы. И надо всем —
Напев тончайших линий: Фуджи-Яма.
1923
175
tfCetHfi УИрир#
Перед клеткой обезьян
Сонет
Природе суждена томительная ночь.
Напрасно бедный сон тревожит отблеск горний —
В немую глубь земли ушли немые корни,
И граней тягостных земли не превозмочь.
Тобой лишь, человек, прозренье рождено.
Ты—вольный сын один в неволе мирозданья,
И робких обезьян презренное кривлянье,
Тобой смущенное, тобой вдохновлено.
Смотри, какой тоской томит порыв бескрылый,
Как силой роковой подавлен дух унылый.
Смотри — и не страшись унынья своего:
Ты — царь еще... О, верь судьбе неизъясним^!
И в зрелище борьбы, в чертах победы зримой
Учися постигать иное торжество.
1900 г.
176

ИЗ ЦИКЛА «ПОД НЕБОМ ЭЛЛАДЫ»
Эллада
I
Туда, туда, в страну цветущих роз,
Где Зевсу гимн возносит филомела,
Стремится рой моих крылатых грез,
Там жить бы я и умереть хотела!
Мне кажется, как будто, прежде там
Любила я, томилась и желала...
И волю дав причудливым мечтам,
Лечу туда, где я жила сначала,
К невозвратимо-канувшим годам,
К иным минутам счастья и печали,
Когда меня Тимандрой называли...
Свои мечты я в строфах передам,
Затем, что ближе к музыке созвучий
И лепет волн, и кедра шум могучий.
II
Как в смутном сне, я помню знойный день;
Держа в руках цветочные корзины,
Усталая, я села на ступень
У пьедестала мраморной Афины.
Был полон рынок, солнцем залитой,
Кипела жизнь роскошная Эллады,
Пленяли взор изящной простотой
Красавиц стройных легкие наряды.
177
Как много лиц мелькало предо мной:
Философы, носилыцики, рабыни...
Звучал язык, забытый мною ныне,
Но некогда и близкий и родной,
И падала, журча, струл фонтана
Из губ открытых каменного Пана...
III
Но вот, нежданно я окружена
Ораторов толпой красноречивой;
Кому гвоздика пышная нужна,
Кому корзинка с жгучею крапивой
(Невзрачное растенье, но оно
Одобрено бессмертной Афродитой
И почему-то ей посвящено),
Кому венок из роз, плющом увитый,
Иль алый мак, простой цветок полей,
Желанный тем, что нам дает забвенье,—
Через него в блаженном сновиденье
Покинутым отраду шлет Морфей;
Его потом я оценила тоже,
Тогда ж — фиалки были мне дороже.
IV
И на груди лиловенький букет
Я спрятала рукою торопливой,
Сказав: «В лесу фиалок больше нет!»
Ораторов толпе красноречивой.
Ах, есть меж ними юноша один,
Зеленый лавр чело его венчает,
Он говорит — и молкнет шум Афин,
И с трепетом народ ему внимает!
Никто, как он, на левое плечо
Так царственно не может плащ закинуть
Иль взглядом гордым вкруг себя окинуть
Когда, с врагами споря горячо,
Он вступится за честь родного края,
И речь его гремит, не умолкая...
178
V
Но не со мной он грозен и суров,
Мне ласк его знакома страсть живая...
Я встретилась с соперником богов,
Душистые фиалки продавая.
И предложила я ему цветы,
Пролепетав приветствие простое,
Он принял их.— Сбылись мои мечты
В тот светлый миг, в то утро золотое!..
С тех пор всегда лиловенький букет
Скрываю я на дне своей корзины
И жду его у мраморной Афины,
Твердя другим: «фиалок больше нет!»,
Сама фиалкой сделаться желая,
Чтобы ему отдать себя могла я!..
VI
Куда спешишь, волнуяся, народ?
Что там за гул, за крики исступленья?
Кто там с челом увенчанным идет,
Как славный вождь, окончивший сраженье?..
То он, то он, его я узнаю!
Но кто она, красавица чужая?
Зачем ей руку подал он свою,
Ее с восторгом счастия встречая?
Красив ее обдуманный наряд,
Как бабочка весной — она одета...
Но кто ж она? — «Гетера из Милета»,
Мне из толпы с насмешкой говорят.
Гетера?—да! Но как бледны и жалки
Пред этой розой скромные фиалки!
VII
Перикл, Перикл! меня не видишь ты?
Не подарйшь улыбкою привета?
О, пусть дождем летят к тебе цветы,
К твоим »ногам не брошу я букета!
Нет, я корда, я не желаю быть
Соперницей с продажною гетерой,
Забытая — сумею позабыть
Свою любовь с поруганною верой.
179
Косматый фавн давно в меня влюблен,
И от меня он жаждет поцелуя;
К нему на луг сегодня убегу я,
Хоть, правда, он неловок и смешон,
Как будто — хром, как будто — кос немного,
Зато женой я буду полубога.
VIII
И вот из мести милому врагу,
Цветами фавну рожки обвила я,
Застав его уснувшим на лугу,
И разбудила... Очи протирая,
Проснулся фавн; — к смеющимся устам,
Как флейту, он прижал тростник прибрежный
И зазвучал по рощам и лугам
Певучий звук, ласкающий и нежный.
На этот зов откликнулся народ
Кудрявых фавнов, хитрый и задорный,
Пришел сатир, покрытый шерстью черной;
Сбежалися нагие нимфы вод,
И закружился в пляске хороводной
Весь этот мир беспечный и свободный...
IX
И я... я тоже счастлива была!
Забыв измены легкую невзгоду,
Я виноградом кудри убрала
И к резвому примкнула хороводу.
Забыто все: Перикл... любовь... тоска...
И торжество Аспазии презренной...
Казалось, жизнь светла и широка
Под эти звуки песни вдохновенной!..
Любовь, как солнце, тем так хороша,
Что красит все для любящего взора,
Веселье грусть в душе сменяет скоро,
Затем, что к свету просится душа,
Что ею лишь мы счастливы и рады...
Для жизни жить — таков закон Эллады.
1892
180

Нить
Л. С. Баксту
Через тропинку в лес, в уютности приветной,
Весельем солнечным и тенью облита,
Нить паутинная, упруга и чиста,
Повисла в небесах; и дрожью незаметной
Колеблет ветер нить, порвать пытаясь тщетно;
Она крепка, тонка, прозрачна и проста.
Разрезана небес живая пустота
Сверкающей чертой — струною многоцветной.
Одно неясное привыкли мы ценить.
В запутанных узлах, с какой-то страстью ложной
Мы ищем тонкости, не веря, что возможно
Величье с простотой в душе соединить.
Но жалко, мертвенно и грубо все, что сложно;
А тонкая душа — проста, как эта нить.
Три формы сонета
I
Веленьем не моим, но мне понятным,
Ты, непонятная, лишь мне ясна.
Одной моей душой отражена,—
Лишь в ней сияешь светом незакатным.
Мечтаньям ли, молитвам ли невнятным
Ты отдаешься средь тоски и сна,—
От сна последнего ты спасена
Копьем будящим, ядом благодатным.
Я холод мертвый ядом растоплю,
Я острого копья не притуплю,
181
Пока живая сила в нем таится.
Но бойся за себя... Порою мнится,
Что ложью острое копье двоится —
И что тебя я больше не люблю.
II
Я все твои уклоны отмечаю.
Когда ты зла,— я тихо утомлен,
Когда ты падаешь в забвенный сон,—•
С тобою равнодушно я скучаю.
Тебя, унылую, брезгливо презираю,
Тобой, несчастной,— гордо очерчен,
Зато в глубокую всегда влюблен,
А с девочкою ясною — играю.
И каждую изменчивость я длю.
Мне равносвяты все твои мгновенья,
Они во мне — единой цепи звенья.
Терзаю ли тебя, иль веселю,
Влюбленности ли час, иль час презренья,—
Я через все, сквозь все — тебя люблю.
III
Б. Б-у
«...И не мог совершить
там никакого чуда...»
Не знаю я, где святость, где порок,
И никого я не сужу, не меряю.
Я лишь дрожу пред вечною потерею:
Кем не владеет Бог — владеет Рок.
Ты был на перекрестке трех дорог,—
И ты не стал лицом к Его преддверию...
Он удивился твоему неверию
И чуда над тобой свершить не мог.
Он отошел в соседние селения
Не поздно, близок Он, бежим, бежим!
И, если хочешь,— первый перед Ним
С безумной верою склоню колени я...
Не Он Один — все вместе совершим,
По вере,— чудо нашего спасения...
07 Париж
182
Осеннее чувство
Гаснут розовые краски
В бледном отблеске луны;
Замерзают в льдинах сказки
О страданиях весны.
Светлых вымыслов развязки
В черный креп облечены,
И на празднествах все пляски
Ликом смерти смущены.
Под лучами юной грезы
Не цветут созвучий розы
На куртинах Красоты,
И сквозь окна снов бессвязных
Не встречают звезд алмазных
Утомленные мечты.
19 февраля 1893
Предчувствие
Моя любовь — палящий полдень Явы,
Как сон разлит смертельный аромат,
Там ящеры, зрачки прикрыв, лежат,
Здесь по стволам свиваются удавы.
И ты вошла в неумолимый сад
Для отдыха, для сладостной забавы?
183
Цветы дрожат, сильнее дышат травы,
Чарует все, все выдыхает яд.
Идем: я здесь! Мы будем наслаждаться,—*
Играть, блуждать, в венках из орхидей,
Тела сплетать, как пара жадных змей!
День проскользнет. Глаза твои смежатся.
То будет смерть.— И саваном лиан
Я обовью твой неподвижный стан.
1894
Сонет к форме
Есть тонкие властительные связи
Меж контуром и запахом цветка.
Так бриллиант невидим нам, пока
Под гранями не оживет в алмазе.
Так образы изменчивых фантазий,
Бегущие, как в небе облака,
Окаменев, живут потом века
В отточенной и завершенной фразе.
И я хочу, чтоб все мои мечты,
Дошедшие до слова и до света,
Нашли себе желанные черты.
Пускай мой друг, разрезав том поэта,
Упьется в нем и стройностью сонета
И буквами спокойной красоты!
6 июня 1895
Сонет к мечте
Ни умолять, ни плакать неспособный,
Я запер дверь и проклял наши дни.
И вот тогда, в таинственной тени,
Явился мне фантом женоподобный.
184 ?
Он мне сказал: «Ты слышишь ропот злобный?
Для книг твоих разложены огни.
Смирись, поэт! мечтанья прокляни
И напиши над ними стих надгробный!»
Властительно слова звучали, но
Томился взор тревогой сладострастной,
Дрожала грудь под черным домино,
И вновь у ног божественно-прекрасной,
Отвергнутой, осмеянной, родной,
Я отвечал: «Зачем же ты со мной!»
4—6 сентября 1895
Львица среди развалин
Гравюра
Холодная луна стоит над Пасаргадой.
Прозрачным сумраком подернуты пески.
Выходит дочь царя в мечтах ночной тоски
На каменный помост — дышать ночной прохладой.
Пред ней знакомый мир: аркада за аркадой;
И башни и столпы, прозрачны и легки;
Мосты, повисшие над серебром реки;
Дома, и Бэла храм торжественной громадой...
Царевна вся дрожит... блестят ее глаза...
Рука сжимается мучительно и гневно...
О будущих веках задумалась царевна!
И вот ей видится: ночные небеса,
Разрушенных колонн немая вереница
И посреди руин — как тень пустыни — львица.
24 июня 1895
Ассаргадон
Ассирийская надпись
Я — вождь земных царей и царь, Ассаргадон,
Владыки и вожди, вам говорю я: горе!
Едва я принял власть, на вас восстал Сидон.
Сидон я ниспроверг и камни бросил в море.
185
Египту речь моя звучала, как закон,
Элам читал судьбу в моем едином взоре,
Я на костях врагов воздвиг свой мощный трон.
Владыки и вожди, вам говорю я: горе!
Кто превзойдет меня? кто будет равен мне?
Деянья всех людей — как тень в безумном сне,
Мечта о подвигах — как детская забава.
Я исчерпал до дна тебя, земная слава!
И вот стою один, величьем упоен,
Я, вождь земных царей и царь — Ассаргадон.
17 декабря 1897
К портрету Лейбница
Когда вникаю я, как робкий ученик,
В твои спокойные, обдуманные строки,
Я знаю — ты со мной! Я вижу строгий лик,
Я чутко слушаю великие уроки.
О Лейбниц, о мудрец, создатель вещих книг!
Ты — выше мира был, как древние пророки.
Твой век, дивясь тебе, пророчеств не постиг
И с лестью смешивал безумные упреки.
Но ты не проклинал и, тайны от людей
Скрывая в символах, учил их, как детей.
Ты был их детских снов заботливый хранитель.
А после — буйный век глумился над тобой,
И долго ждал ты час, назначенный судьбой...
И вот теперь встаешь, как Властный, как Учитель!
25 ноября 1897
Моисей
Я к людям шел назад с таинственных высот,
Великие слова в мечтах моих звучали.
Я верил, что толпа надеется и ждет...
Они, забыв меня, вокруг тельца плясали.
186
Смотря на этот пир, я понял их — и вот
О камни я разбил ненужные скрижали
И проклял навсегда твой избранный народ.
Но не было в душе ни гнева, ни печали.
А ты, о господи, ты повелел мне вновь
Скрижали истесать. Ты для толпы преступной
Оставил свой закон. Да будет так. Любовь
Не смею осуждать. Но мне,— мне недоступна
Она. Как ты сказал, так я исполню все,
Но вечно, как любовь,— презрение мое.
25 апреля 1898
Сонет, посвященный поэту П. Д. Бутурлину
Придет к моим стихам неведомый поэт
И жадно перечтет забытые страницы,
Ему в лицо блеснет души угасшей свет,
Пред ним мечты мои составят вереницы.
Но смерти для души за гранью гроба — нет!
Я буду снова жив, я снова гость темницы,—
И смутно долетит ко мне чужой привет,
И жадно вздрогну я — откроются зеницы!
И вспомню я сквозь сон, что был поэтом я,
И помутится вся, до дна, душа моя,
Как море зыблется, когда проходят тучи.
Былое бытие переживу я в миг,
Всю жизнь былых страстей и жизнь стихов моих.
И стану им в лицо — воскресший и могучий.
4 декабря 1898
Женщине
Ты — женщина, ты—книга между книг,
Ты — свернутый, запечатленный свиток;
В его строках и дум и слов избыток,
В его листах безумен каждый миг.
187
Ты — женщина, ты — ведьмовский напиток!
Он жжет огнем, едва в уста проник|
Но пьющий пламя подавляет крик
И славословит бешено средь пыток.
Ты — женщина, и этим ты права.
От века убрана короной звездной,
Ты—в наших безднах образ божества!
Мы для тебя влечем ярем железный,
Тебе мы служим, тверди гор дробя,
И молимся —от века — на тебя!
11 августа 1899
Клеопатра
Я — Клеопатра, я была царица,
В Египте правила восьмнадцать лет.
Погиб и вечный Рим, Лагидов нет,
Мой прах несчастный не хранит гробница»
В деяньях мира мой ничтожен след,
Все дни мои — то празднеств вереница,
Я смерть нашла, как буйная блудница...
Но над тобой я властвую, поэт!
Вновь, как царей, я предаю томленью
‘Тебя, прельщенного неверной тенью,
Я снова женщина — в мечтах твоих.
Бессмертен ты искусства дивной властью,
А я бессмертна прелестью и страстью:
Вся жизнь моя — в веках звенящий стих.
Ноябрь 1899
К портрету К. Д. Бальмонта
.Угрюмый облик, каторжника взор!
С тобой роднится веток строй бессвязный,
Гы в нашей жизни призрак безобразный,
г!о дерзко на нее глядишь в упор.
188
Ты полюбил души своей соблазны,
Ты выбрал путь, ведущий на позор;
И длится годы этот с миром спор,
И ты в борьбе — как змей многообразный.
Бродя по мыслям и влачась по дням,
С тобой сходились мы к одним огням,
Как братья на пути к запретным странам,
Но я в тебе люблю,— что весь ты ложь,
Что сам не знаешь ты, куда пойдешь,
Что высоту считаешь сам обманом.
1899
Сонет о поэте
Как силы светлого и грозного огня,
Как пламя, бьющее в холодный небосвод,
И жизнь, и гибель я; мой дух всегда живет,
Зачатие и смерть в себе самом храня.
Хотя б никто не знал, не слышал про меня,
Я знаю, я поэт1 Но что во мне поет,
Что голосом мечты меня зовет вперед,
То властно над душой, весь мир мне заслоня.
О бездна! я тобой отторжен ото всех!
Живу среди людей, но непонятно им,
Как мало я делю их горести и смех,
Как горько чувствую себя средь них чужим
И как могу, за мглой моих безмолвных дней,
Видений целый мир таить в душе своей.
1899
К портрету М. Ю. Лермонтова
Казался ты и сумрачным и властным,
Безумной вспышкой непреклонных сил;
Но ты мечтал об ангельски-прекрасном,
Ты демонски-мятежное любил!
189
Ты никогда не мог быть безучастным,
От гимнов ты к проклятиям спешил,
И в жизни верил всем мечтам напрасным!
Ответа ждал от женщин и могил!
Но не было ответа. И угрюмо
Ты затаил, о чем томилась дума,
И вышел к нам с усмешкой на устах.
И мы тебя, поэт, не разгадали,
Не поняли младенческой печали
В твоих как будто кованых стихах!
6—7 мая 1900
Дон Жуан
Да, я — моряк! искатель островов,
Скиталец дерзкий в неоглядном море.
Я жаждал новых стран, иных цветов,
Наречий странных, чуждых плоскогорий.
И женщины идут на страстный зов,
Покорные, с одной мольбой во взоре!
Спадает с душ мучительный покров,
Все отдают они — восторг и горе.
В любви душа вскрывается до дна,
Яснеет в ней святая глубина,
Где все единственно и не случайно.
Да! я гублю! пью жизни, как вампир!
Но каждая душа — то новый мир,
И манит вновь своей безвестной тайной.
12 мая 1900
Юргису Балтрушайтису
Ты был когда-то каменным утесом
И знал лишь небо, даль да глубину.
Цветы в долинах отдавались росам,
Дрожала тьма, приветствуя луну.
190
Но ты был чужд ответам и вопросам,
Равно встречая зиму и весну,
И только коршун над твоим откосом
Порой кричал, роняя тень в волну.
И силой нам неведомых заклятий
Отъятый от своих стихийных братий,
Вот с нами ты, былое позабыв.
Но взор твой видит всюду — только вечность,
В твоих словах — прибоя быстротечность,
А голос твой — как коршуна призыв.
Декабрь 1900
Отверженные
Мой рок, благодарю, о верный, мудрый змий!
Яд отвержения — напиток венценосный!
Ты запретил мне мир, изведанный и косный,
Слова и числа дав — просторы двух стихий!
Мне чужды с ранних дней — блистающие весны
И речи о «любви», заветный хлам витий;
Люблю я кактусы, пасть орхидей да сосны,
А из людей лишь тех, кто презрел «не убий».
Вот почему мне так мучительно знакома
С мишурной кисеей продажная кровать.
Я в зале меж блудниц, с ватагой пьяниц дома.
Одни пришли сюда грешить и убивать,
Другие, перейдя за глубину паденья,
Вне человечества, как странные растенья.
78 июня 1901
Сонет
О ловкий драматург, судьба, кричу я «браво»
Той сцене выйгрышной, где насмерть сам сражен.
Как все подстроено правдиво и лукаво.
Конец негаданный, а неизбежен он.
191
Сознайтесь, роль свою и я провел со славой,
Не закричат ли «бис» и мне со всех сторон,
Но я, закрыв глаза, лежу во мгле кровавой,
Я не отвечу им, я насмерть поражен.
Люблю я красоту нежданных поражений,
Свое падение я славлю и пою,
Не все ли нам равно, ты или я на сцене.
«Вся жизнь игра». Я мудр и это признаю,
Одно желание во мне, в пыли простертом,
Узнать, как пятый акт развяжется с четвертым.
4 июля 1901
Втируша
Ты вновь пришла, вновь посмотрела в душу,
Смеешься над бессильным крикнуть: «Прочь!»
Тот вечно раб, кто принял раз втирушу...
Покорствуй дух, когда нельзя помочь.
Я — труп пловца, заброшенный на сушу,
Ты — зыбких волн неистовая дочь.
Бери меня. Я клятвы не нарушу.
В твоих руках я буду мертв всю ночь.
До утра буду я твоей добычей,
Орудием твоих ночных утех.
И будет вкруг меня звенеть твой смех.
Исчезнешь ты под первый щебет птичий,
Но я останусь нем и недвижим
И страшно чуждый женщинам земным.
1903
К Пасифае
Сонет
Нет, не тебя так рабски я ласкаю!
В тебе я женщину покорно чту,
Земной души заветную мечту,
За ней влекусь к предсказанному раю!
192
Я чту в тебе твою святыню,— ту,
Чей ясный луч сквозь дым я прозреваю.
Я, упоив тебя, как Пасифаю,
Подъемлю взор к тебе, как в высоту!
Люби иль смейся,— счетов нет адеж нами,—
Я все равно приду ласкать тебя!
Меня спасая и меня губя,
На всех путях, под всеми именами,
Ты — воплощенье тайны мировой,
Ты — мой Грааль, я — верный рыцарь твой!
Май 1904
М. А. Кузмину
Акростих
Мгновенья льются, как поток бессменный,
Искусство — радугой висит над ним.
Храни, храни, под ветром мировым,
Алтарь своей мечты, огонь священный!
И пусть твой стих, и пламенный и пленный,
Любовь и негу славит. Мы спешим
Улыбчивым созданиям твоим,
Как божествам, сплести венок смиренный,
Умолкли шумы дня. Еще размерней
Звучит напевный гимн в тиши вечерней,
Мелькают лики, вызваны тобой.
И мы, о мусагет, как пред святыней,
Невольно клонимся,— и к тверди синей,
Увенчан, ты выносишь факел свой.
24 декабря 1908
К. Д. Бальмонту
Как прежде, мы вдвоем в ночном кафе. За входом
Кружит огни Париж, своим весельем пьян.
Смотрю на облик твой; стараюсь год за годом
Все разгадать, найти рубцы от свежих ран.
7. серебряного века
193
И ты мне кажешься суровым мореходом,
Тех лучших дней, когда звал к далям Магеллан,
Предавший гордый дух безвестностям и водам,
Узнавшим, что таит для верных океан.
Я разгадать хочу, в лучах какой лазури,
Вдали от наших стран, искал ты берегов
Погибших Атлантид и призрачных Лемурий,
Какие тайны спят во тьме твоих зрачков...
Но чтобы выразить, что в этом лике ново,
Ни ты, ни я, никто еще не знает слова!
7909
Париж
Египетский раб
Я жалкий раб царя. С восхода до заката,
Среди других рабов, свершаю тяжкий труд,
И хлеба кус гнилой — единственная плата
За слезы и за пот, за тысячи минут.
Когда порой душа отчаяньем объята,
Над сгорбленной спиной свистит жестокий кнут,
И каждый новый день товарища иль брата
В могилу общую крюками волокут.
Я жалкий раб царя, и жребий мой безвестен;
Как утренняя тень, исчезну без следа,
Меня с лица земли века сотрут, как плесень;
Но не исчезнет след упорного труда,
И вечность простоит, близ озера Мерида,
Гробница царская, святая пирамида.
7—20 октября 1911
Южный крест
Я долго шел и, выбрав для ночлега
Холм ледяной, поставил гибкий шест.
В полярной тьме не Сириус, не Вега,
Как знак Любви, сверкает Южный Крест.
194
Вот дунул ветер, поднял вихри снега;
Запел унылый гимн безлюдных мест...
Но для мечты есть в скорбной песне нега,
И тени белые — как сонм невест.
Да, Я -- один, ВО ЛЬдал НАСТЫЛ ЪагсрЯН,
Мой путь в снегах обманчив и неверен,
Мне призраки пророчат гибель вновь.
Но Южный Крест, мерцающий в тумане,
Залог, что я — не завершил скитаний,
Что впереди — последняя любовь!
Ноябрь 1911
Предчувствие
В лицо осенний ветер веет. Колос,
Забытый в поле, клонится, дрожа.
Меня ведет заросшая межа
Средь озимей. За речкой веер полос.
В воспоминаньях тонкий черный волос,
Упавший на лицо. Глаза смежа,
Я помню, как, мои мечты кружа,
Звенел в тиши негромкий, нежный голос.
Ужели осень? Даль полей пуста.
Последний мотылек над нивой сжатой
Напрасно грезит опьяниться мятой.
Но почему вдыхает май мечта?
И почему все громче, откровенней
О счастье шепчет вздох глухой, осенний?
Декабрь 1911
Игорю Северянину
Сонет-акростих с кодою
И ты стремишься ввысь, где солнце — вечно
Где неизменен гордый сон снегов,
Откуда в дол спадают бесконечно
Ручьи алмазов, струи жемчугов.
195
Юдоль земная пройдена. Беспечно
Свершай свой путь меж молний и громов!
Ездок отважный! слушай вихрей рев,
Внимай с улыбкой гневам бури встречной!
Еще грозят зазубрины высот,
Расщелины, где тучи спят, но вот
Яснеет глубь в уступах синих бора.
Назад не обращай тревожно взора
И с жадной жаждой новой высоты
Неутомимо правь конем,— и скоро
У ног своих весь мир увидешь ты!
1912
W * *
Чуть видные слова седого манускрипта,
Божественный покой таинственных могил,
И веянье вокруг незримых дивных крыл,—
Вот, что мечталось мне при имени Египта.
Но все кругом не то! Под тенью евкалипта
Толпятся нищие. Дым парохода скрыл
От взглядов даль песков, и мутен желтый Нил.
Гнусавый вой молитв доносится из крипта.
Я вечером вернусь в сверкающий отель
И, с томиком Ренье прилегши на постель,
Перенесусь на буйный берег Сены.
О, гордый фараон, безжалостный Рамсес!
Твой грешный мир погиб, развеялся, исчез,—
И Хронос празднует бесчисленные смены.
9 марта 1912
Й * *
Всем душам нежным и сердцам влюбленным,
Кого земной Любви ласкали сны,
Кто пел Любовь во дни своей весны,
Я шлю привет напевом умиленным.
196
Вокруг меня святыня тишины,
Диана светит ликом преклоненным,
И надо мной, печальным и бессонным,
Лик Данте, вдаль глядящий со стены.
Поэт, кого вел по кругам Вергилий!
Своим сверканьем мой зажги сонет,
Будь твердым посохом моих бессилий!
Пою восторг и скорбь минувших лет,
Яд поцелуев, сладость смертной страсти..,
Камены строгие! — я в вашей грозной власти.
79/2
Сонеты в духе Петрарки
W л л
Вчера лесной я проезжал дорогой,
И было грустно мне в молчанья бора,
Но вдруг, в одежде скромной и убогой,
Как странника, увидел я Амора.
Мне показалось, что прошел он много
И много видел скорби и позора;
Задумчивый, смотрел он без укора,
Но в то же время сумрачно и строго.
Меня узнав, по имени окликнул
И мне сказал: «Пришел я издалека,—
Где сердца твоего уединенье.
Его несу на новое служенье!»
Я задрожал, а он, в мгновенье ока,
Исчез — так непонятно, как возникну*»
* * л
?,ак всякий, кто Любви застенок ведал,
де Страсть пытает, ласковый палач,—
Освобожден, я дух бесстрастью предал,
И смех стал чуждым мне, безвестным пла*
Но в лабиринте тусклых снов, как Дёдал*
Цредстала ты, тоски волшебный врач,
Цзманила к крыльям... Я ответа не дал,
Отвыкший верить Гению удач.
197
И вновь влача по миру цепь бессилья,
Вновь одинок, как скорбный Филоктет,
Я грустно помню радужные крылья
И страсти новой за тобой просвет.
Мне горько жаль, что с юношеским жаром
Я не взлетел, чтоб в море пасть Икаром.
10 марта 1912
Итальянский сонет в духе XIV в.
Тебе ль не жаль родимых побережий,
Где так в садах благоуханны розы!
Я здесь брожу, на сердце раны свежи,
И, как ручей, из глаз слезятся слезы!
Не так с небес поток свергают грозы,
И осени дожди нежней и реже.
О, посмотри, все залито, и где же
Домой пройдут со склонов горных козы?
Ручей течет; ручей из слез весь в пене;
Сломал цветы, и ветви гнет растений,
И смыть дома, рассерженный, грозится.
Что делать мне? моя тоска безмерна,
Не внемлешь ты! одно мне — в честь неверной
В пучину слез упасть и утопиться!
1914
На смерть А. Н. Скрябина
Он не искал — минутно позабавить,
Напевами утешить и пленить;
Мечтал о высшем: Божество прославить
И бездны духа в звуках озарить.
Металл мелодий он посмел расплавить
И в формы новые хотел излить;
Он неустанно жаждал жить и жить,
Чтоб завершенным памятник поставить,
198
Но судит Рок. Не будет кончен труд!
Расплавленный металл бесцельно стынет:
Никто его, никто в русло не двинет...
И в дни, когда Война вершит свой суд
И мысль успела с жатвой трупов сжиться,—
Вот с этой смертью сердце не мирится!
/7 апреля 1915
Варшава
Сонет к смерти
Смерть! обморок невыразимо-сладкий!
Во тьму твою мой дух передаю,
Так! вскоре я, всем существом, вопью,—
Чтб ныне мучит роковой загадкой.
Но знаю: убаюкан негой краткой,
Не в адской бездне, не в своем раю
Очнусь, но вновь — в родном, земном краю,
С томленьем прежним, с прежней верой шаткой
Там будут свет и звук изменены,
Туйанно — зримое, мечты — ясны,
Но встретят те ж сомнения, как прежде;
И пусть, не изменив живой надежде,
Я волю пронесу сквозь темноту:
Желать, искать, стремиться в высоту!
22 марта 1917
Максиму Горькому в июле 1917 года
В*** громили памятник Пушкина:
В*** артисты отказались играть «На дне>.
Газетное сообщение 1917 е<
Не в первый раз мы наблюдаем это:
В толпе опять безумный шум возник,
И вот она, подъемля буйный крик,
Заносит руку на кумир поэта.
199
Но неизменен, в новых бурях света,
Его спокойный и прекрасный лик;
На вопль детей он не дает ответа,
Задумчив и божественно велик.
И тот же шум вокруг твоих созданий,—
В толпе, забывшей гром рукоплесканий,
С каким она лелеяла «На дне».
И так же образы любимой драмы,
Бессмертные, величественно-прямы,
Стоят над нами в ясной вышине.
17 июля 1917
Беглецы
Стон роковой прошел по Риму: «Канны!»
Там консул пал и войска лучший цвет
Полег; в руках врагов—весь юг пространный;
Идти на Город им — преграды нет!
У кораблей, под гнетом горьких бед,
В отчаяньи, в успех не веря бранный,
Народ шумит: искать обетованный
Край за морем — готов, судьбе в ответ.
Но Публий Сципион и Аппий Клавдий
Вдруг предстают, гласят о высшей правде,
О славе тех, кто за отчизну пал.
Смутясь, внимают беглецы укорам,
И с палуб сходят... Это час, которым
Был побежден надменный Ганнибал!
24 сентября 1917
Memento mori 1
Импровизация в кафе «Десятая муза»
14 мая 1918 г.
Ища забав, быть может, сатана
Является порой у нас в столице:
Одет изысканно, цветок в петлице,
Рубин в булавке, грудь надушена.
1 Помни о смерти (лат.).
200
И улица шумит пред ним, пьяна;
Трамваи мчатся длинной вереницей...
По ней читает он, как по странице
Открытой книги, что вся жизнь — гнусна.
Но встретится, в толпе шумливо-тесной,
Он с дедушкой, наивной и прелестной,
В чьих взорах ярко светится любовь...
И вспыхнет гнев у дьявола во взоре,
И, исчезая ид столицы вновь,
Прошепчет он одно! memento moril
14 мая 1918
Миги
Бывают миги тягостных раздумий,
Когда душа скорбит, утомлена;
И в книжных тайнах, и в житейском шуме
Уже не слышит нового она.
И кажется, что выпит мной до дна
Весь кубок счастья, горя и безумий.
Но, как Эгерия являлась Нуме,—
Мне нимфа предстает светла, ясна.
Моей мечты созданье, в эти миги
Она — живей, чем люди и чем книги,
Ёе слова доносятся извне.
И шепчет мне она: «Роптать позорно.
Пусть эта жизнь подобна бездне черной;
Есть жизнь иная в вечной вышине!»
1918
* * *
Ночное небо даль ревниво сжало,
Но разубрался в звездах небосклон.
Что днем влекло, томило, угрожало,
Слилось меж теней в монотонный сон.
201
Иные ночи помню. Страсти жало
Вздох исторгало трепетный, как стон;
Восторг любви язвил, как сталь кинжала,
И был, как ночь, глубок и светел он!
О почему бесцветно-тусклы ночи?
Мир постарел, мои ль устали очи?
Я онемел, иль мир, все спевший, нем?
Йля каждого свои есть в жизни луны,
[ы, в свой черед, все обрываем струны
а наших лирах и молчим затем.
1918
202
Мой сад
Не выйдет тот, кто раз попал в мой сад.
Меж гротов, спящих вод, аллей, беседок —
Везде цветы, но аромат их едок,
И неспокоен сон цветущих гряд.
Подобный страстной мысли — сад глубок.
Среди прогалин блещут клумбы лилий.
А там, где ветви солнце заслонили,
Болотных роз сплетается венок.
Из города ведет в мой темный сад
Воздушный мост, над пропастью висящий,
На дне ее бежит поток шумящий.
Чернеют камни, как чудовищ ряд.
Неверен путь ко мне в мой сад манящий,
Но от меня дороги нет назад.
Страдания
Как в знойный день студеная вода,
Как медленные острые лобзанья,
Отрадны в жизни мне мои страданья.
О, если б я могла страдать всегда!
Пускай весь мир падучая звезда,
Пускай на миг и горе и желанья —
Одна из всех вновь перешла за грань я —
Мне жизнь милей на миг, чем навсегда.
203
Я знаю, радость тяжелей печали.
Она веселья мне не принесла.
Страдания для душ колокола:
О вечности твердят, влекут нас в дали...
Страданья бесконечны. Оттого
В них отраженным видом божество.
Одно и то же
Я сплю иль умерла — одно и то же.
Кровать иль гроб,— но тесны мне они.
Прервутся ли мелькающие дни,
Иль вечность будет длить одно и то же.
В домах у всех людей одно и то же.
В домах мы узники — всегда одни.
Дома людей — большие западни.
В них жизнь и смерть почти одно и то же.
Я в дом вошла в рассветный час, весной,
Но мрак стоял за мертвыми стенами.
Я в дом вошла с небесными мечтами,
Но погрузилась в бледный сон земной.
Йв дом вошла с весельем и цветами,
о, плача, дверь захлопнулась за мной.
Противоречие
Я небом рождена на свет вакханкой,
Здесь стала бледной, верною pa60i.
Была б я людям счастьем и судьбой —
И тесной дорожить должна землянкой.
Вослед за мной — победной куртизанкой —
Народ бы шел, прикован красотой,
Гррдился б храм моею наготой,—
И вот средь вас блуждаю чужестранкой.
К необычайному привыкли все,
Я ж и обычное считаю чудом,
Я — цвет, заглохший в житной полосе,
204
Я — свет в плену, томящийся под спудом,
Я — мир, в котором солнце не зажглось.
Я — то, что быть должно и не сбылось.
Я
Мне с малых лет прозванье дали «Бела»,
Хоть в память я Людмилы крещена.
Мысль Бэлы сладострастьем пленена
И чувства все послушны власти тела.
Душа Людмилы с жизнью все светлела,
В толпе людей она всегда одна.
На Бэлу смотрит с горестью она,
От счастия бежит, страшась предела.
Когда с Людмилой встретилась любовь,
Она склонилась с нежностью покорной.
Но в Бэле дерзко взбунтовалась кровь
И страсть зажглась — пожар над бездной черной.
Кто ближе мне и кто сильней из двух?
Дух святости иль страсти бурный дух?
Цифра 2
Средь чисел всех милей мне цифра — два.
То — лебедь белая средь темных знаков,
Цветок душистый средь поникших злаков,
На длинном теле сфинкса голова.
Земля и небо<—оба естества —
В ней слиты тайной всех лучей и мраков.
Она — обетованье вечных браков,
И там, где дышит жизнь, она жива.
В ней таинство зачатья и порока,
В ней отдых от единого добра.
205
В ней веры и сомнения игра,
В ней пестрый шум и разноцветность рока
Она — достойный образ божества,
Языческая лебедь — цифра два.
В музее
Пустынный зал. Витрины. Свет и мгла
Здесь борются как боги Зороастра.
Стремится к своду легкая пилястра,
Брожу одна и к вазе подошла.
Две длинные волюты, два крыла,
Как руки из сквозного алебастра,
Средина округленная, как астра,
Два нежных разветвленья у ствола.
С волнением нежданным пред тобою,
Q бледная подруга, я стою.
Как ты чиста! Влюбленною мечтою
Ловлю мечту прозрачную твою.
Ты чутко спишь. Ты ждешь неутомимо...
Всегда одна. Часы проходят мимо...
Мещанский сонет
Большая комната. Я в ней одна.
В ушах звучат недавние укоры,
Упреков гул — весь ужас мелкой ссоры. .
Не плачу я. К себе я холодна.
Но, кажется, задвигалась стена.
Как грозно разошлись по ней узоры.
Хочу я встать, спустить на окнах шторы
И снова падаю. Как жизнь страшна!
Мне вспомнилась из детских лет минута.
Все я одна, все так же, как теперь.
Лишь меньше комната; ко мне чрез дверь
Доходит гул упреков. Ссора. Смута.
Но в будущем мне брезжит нежный свет...
Оно пришло. Теперь надежды нет.
206
Влюбленность
Люблю я не любовь — люблю влюбленность,
Таинственность определенных слов,
Нарочный смех, особый звук шагов,
Стыдливых взоров страсть и умиленность.
Люблю преодоленную смущенность
В беспечной трате прожитых часов,—
Блужданье вдоль опасных берегов,—
И страх почуять сердцем углубленность.
Люблю мгновенно созданный кумир:
Его мгновенье новое разрушит.
Любовь — печаль. Влюбленность — яркий пир.
Огней беспечных разум не потушит.
Любовь как смерть. Влюбленность же как сон.
Тот видит сновиденья, кто влюблен.
Не любовь
Быть может, не любовь — одно стремленье
Моя любовь к тебе, далекий друг.
Боюсь скреплять желаний тайный круг,
Страшнее смерти мне успокоенье.
Душа — алтарь. Свершается горенье.
Любовь?—Иль не любовь?—Не злой недуг,
А сладостный предчувствия испуг,
Простых вещей мое обожествленье.
Иду к тебе. И в этот вечный миг
Никто иной желанья не достоин,
Иду к тебе! Как светел нежный лик,
А взор горит, взывает, беспокоен...
Быть может, не любовь моя любовь.
Священна страсть. Молись. И славословь.
207
Обладанье
Страшит меня довольство обладанья
И достиженья мертвенный покой.
Ужасней, чем забвенья мрак пустой,
Час дерзко утоленного желанья.
Обманный час! О если б на свиданья
Молитвы приносили мы с собой,—
Молитвы ласк! Стремясь к любви душой,
Мы для любви любили бы страданья.
От смертных жал бегу к своим мечтам
И легкие ищу прикосновенья:
Взгляд нежности — нетленный цвет мгновенья,—
Безмолвный поцелуй — венок в мой храм.
О, приходи для неземных сближений,
Для тщетных ласк, для чистых обнажений.
Слова
Безмолвное отрадно мне признанье.
Храню его. Я говорю без слов:
Люблю любовь, как робкий вздох цветов,
Как звезд вечерних бледное мерцанье.
О, полюби и ты мое молчанье!
Слова мертвы и тяжелей оков.
Слова — души обманчивый покров,
В словах — любви с угрозой сочетанье.
Покуда ты любовь свою таил,
Я верила — ей нет предела в мире.
Она была светилом меж светил,
Далеким сном, пылающим в эфире.
Но ты нашел пределы и слова.
Зажегся день. Звезда любви — мертва<
208
Прекрасному
Мой поцелуй молитвой прозвучал.
Я не тебя, твой образ целовала.
Не ты, но очерк тонкого овала
Мечту мою в надземный мир умчал.
Тебя родив прекрасным, пьедестал
Природа для себя же создавала.
Твои уста гордыня начертала,
Твои глаза — как волны между скал.
Мы все живем уродливы и слепы,
Мы — дети, позабывшие Отца.
Ты к нам сошел и осветил сердца,
Как луч лампады дремлющие склепы.
Ты — свет, не угасающий во мгле.
Ты — оправданье Бога на земле.
Освобождение
(Из женских сонетов)
Я не любви ищу, но легкой тайны.
Неправды мил мне вкрадчивый привет.
Моей любви приюта в жизни нет,
Обман во мне — и жажда легкой тайны.
Обман — знак божества необычайный,
Надежда на несбыточный ответ.
Тот победит, кто в панцирь лжи одет,
А правда — щит раба, покров случайный.
Болезнью правды я как все страдала.
Как мерзкий червь я ползала в толпе.
Среди людей, на жизненной тропе
Она меня, свободную, сковала!
Теперь передо мной широкий путь:
Прославить ложь! от правды отдохнуть!
209
Женский сонет
Люблю я правду, как полдневный свет.
Тот всех смелей, кто духом всех правдивей.
Кто смел, мне дорог. На вопрос стыдливый
Он страстное услышит «да» в ответ.
Но правда страсти в тайне. Страсти нет,
Где взор чужой, печальный и пытливый,
Змеей прокрался в мой приют счастливый,
Нарушив наготы святой запрет.
И я люблю обман, как свет луны,
Сплетенный только под уснувшей чащей.
В глаза мои взгляни: моей вины
Ты не прочтешь в пучине их молчащей.
Я лгу затем, что правду я люблю,
Но правду тайной страсти,— не твою.
Разлука
В чертах земных сокрыт небесный лик.
Лицо Христа все лица освятило.
Как в складках туч далекое светило,
Ищу его. И подвиг мой велик.
Ты в жизнь мою нечаянно проник.
Тебя мое доверье осветило.
Но слабого величие смутило,
И ты бежишь, как от горы родник.
Не возвращайся. Больше не узнаю
Твои черты — они подобны всем.
Лишь только раз доступен нам Эдем,
И нет путей к утраченному раю.
Твои слова — для сердца тишина.
Ты здесь, иль ты далеко — я одна.
210
Товарищу
Я верила, что в мертвенной долине
У нас с тобой мечты всегда одне,
Что близких целей, отдыха на дне
Равно страшимся, верные святык *
Товарищ мой... Врагом ты стал отныне.
Жила слепой в бездонной глубине.
Ты — сновиденьем был в солгавшем сне,
Я — призрак создала в свой гордыне.
Но ты расторг сплоченный мною круг.
Отдай слова, которым не внимал ты.
Отдай мечты. Как мне, им чуждый стал ты,—
Мой враг — моя любовь — источник мук...
Иль может быть, все это сон и ныне —
И ты не враг! И ты, как я, в пустыне?
Ожиданье
Не в самое окно — открыто, смело —
Через портьеру, издали, глазком
Гляжу на путь, который мне знаком.
Придет? Иль не придет? Вот затемнело...
Но нет. То тень от фонаря. Стемнело.
Спокойна сердцем я. Пришла не днем —
Не с солнцем встречу я тебя — с огнем —
Светла душа, пускай страдает тело...
Вот целый день прошел, как долгий сон.
Мелькали чувства, люди и приметы.
Смешалися вопросы и ответы...
И к вечному мой взор был устремлен.
Обманешь ты — не жаль мне ожиданья.
Моей мечты мне дороги — скитанья.
211
Ей
Тяжелый запах роз в моей темнице.
Темница — комната. Придешь ли? Жду.
Все ало здесь, как в пламенном аду.
Один лежу в прозрачной власянице.
Как подобает скованной Царице
(А грех — предатель в жизненном саду) —
Я телом лишь к ногам твоим паду,
Моя душа в божественной деснице.
Вот ты вошла, и шеи и груди
Коснулась молча тонкими руками.
Сестра моя, возлюбленная, жди...
Мы падаем под жгучими волнами.
Друг друга любим или славим страсть,
Отрадно нам под знойным вихрем — пасть.
212
tuuuttMfjd
ИЗ ЦИКЛА «УТРЕННИЕ ПЕСНИ»
VI
Я весь поник пред Господом моим,—•
Пред таинством полуночи бездонной
И чудом дня Его с рассветом золотым.
Поющего в долине пробужденной.
Заря ль сверкнет сквозь воздух благовонны!
Иль на поля вечерний ляжет дым,
Я возношусь душой освобожденной
В пространства вечные — за Ним.
Светает даль земных моих путей
И дольний сумрак призрачных страстей.
Безмолвнее душевная тревога.
Восстаньте, спящие у Божьего порога,
И воздевая руки к звездным небесам,
Войдите, поздние, во храм!
Ок. 1902
* * &
Уже в долинах дрогнул трепет томный.^
Как изумруд, сияет мурава...
И дольше день зиждительно-истомный,
И светлым зноем пышет синева...
И снова жизнь могуча и нова!
И человек, забыв о грани темной,
Слагает в песню светлые слова,
Чтоб славить жизнь и труд ее поземный..
О, нежный ландыш! Божий василек!
Кто вас таким сиянием облек,
Чтоб усыпить людской души сомненье!..
О, вешний луг! Пошли и мне забвенье
|4, дрогнув тайной радостью в груди,
Ко мне дыханьем силы снизойди!
Ок. 1903
* * *
Весна не помнит осени дождливой...
Опять шумит веселая волна,
С холма на холм взбегая торопливо,
В стоцветной пене вся озарена...
Здесь лист плетет, там гонит из зерна
Веселый стебель... Звонка, говорлива,
В полях, лесах раскинулась она...
Весна не знает осени дождливой...
Что ей до бурь, до серого томленья,
До серых дум осенней влажной тьмы,
До белых вихрей пляшущей зимы?!
Среди цветов, средь радостного пенья
Проворен шаг, щедра ее рука...
О, яркий миг, поверивший в века!
Около 1903
214
* * *
Как снег, повторен цвет полей —
Отсохшей ветки не жалей,
Ни зыбких снов, ни трудных слез —
Всего, что в жертву ты принес...
8 метели бытия познай: —
В день воздаянья, в должный срок —
Взойдя, вернет далекий май
Всей щедрой мерой полноты
Все, что у жизни отнял рок,
Все, от чего отрекся ты...
1931
215
Разлука
Постой на миг. Расстанемся сейчас.
Еще мы близки. Я твоя подруга.
Дай руку мне. Как натянулась туго
Та жалость тонкая, что вяжет нас!
И ныне, как всегда, в последний раз,
И нет конца, нет выхода из круга,
И знать нельзя, чем кончится рассказ?
Зачем нужны мы были друг для друга?
Свою ли боль, тебя ли я любила?
Кругом пустыня,— не взрастет могила,
Где скорбной мглою дышит тихий сад.
Еще рука трепещет, умирая,
А полные зрачки уж вдаль глядят,
Пустынные пространства измеряя.
216

Пир
Зеленые, хитрые волны, со мной не лукавьте,
Честных объятий хочу я, старый пловец.
Мчите от берега прочь, песней забавьте.
Вокруг головы оплетите зеленый венец.
Вспененные гряды и зыби — морское похмелье!
Тело, что бури ковали, не нужно земле.
Акулы, акулы, любил я ваш плеск и веселье
В холодной, глубинной, зеленой, колдующей мгле.
Вы, белые чайки, отраден ваш лет замедленный,
Склонитесь, приникните ближе к холодным губам!
Акулы и чайки, на пир! Кудрявой короной
Увенчанный друг потрясает свой кубок червонный,
Где горькая кровь, что кипела по дальним морям.
ЦИКЛ СОНЕТОВ «МЕДАЛЬОНЫ»
I
Святой Франциск
Когда я пал так безнадежно низко,
Что взор Христа страшуся повстречать,—
Хочу рукой слабеющей достать
До ризы бедной нежного Франциска.
Как тленный глаз от солнечного диска
К его лучам спешит перебежать;
217
Когда — в разлуке — милой не обнять,
Так сладостна — любовная записка.
Друг робких душ, о младший брат Христов,
Ты не забыл ни пташек, ни волков,
Скитаясь меж бездонных лаззарони;
И даже злую плоть, что распинал,
В предсмертный час улыбкой ты ласкал,
Соединив пронзенные ладони.
II
Мильтон
Как сладко грезить мне, что, вспенив море,
Я посещу туманный Альбион,
Где состязались мудро виг и тори,
И даже бури ведали закон!
Мечтать в ночи о важном разговоре
Вестминстерских часов,— услыша звон,
И о гробнице в лавровом уборе,
Где имя гордое прочту: Мильтон.
А ниже — Бард, или еще: Свобода.
И ясен мир заморского народа,
И как приближен дальний этот край!
Бестрепетный, железный пуританин,
Я верую в твой возвращенный рай,
Где даже дух твой — вечный Англичанин.
III
Паскаль
На лоб твой геометра полагая
Венок из терний,— вещую печаль,
Смиряясь, усмирил ты, Блэз Паскаль!
Пусть бездны зев грозит тебе, зияя.
Пронзенная Десница всеблагая
Коснулась глаз твоих, и дальний Граль
218
Провидел ты и лобызал скрижаль,
Еще горячую огнем Синая.
А в час отдохновений и побед
Вручал тебе свой циркуль Архимед,
И дух живил предвечный Архитектор!
Склонясь к листу, ты числил и чертил,
Но под твоим пером малейший сектор
О таинстве распятий говорил.
IV
Сведенборг
Едва теснины дольние расторг
Твой жгучий глаз и в далях безымянных
Витал,— скажи, избранный от избранных,
Кто о тебе подъял последний торг?
Кто, охмелевший бездной Сведенборг,
Встречал тебя на скалах первозданных,—
Денница ли с изгибом уст желанных,
Сулящий в дар свой ледяной восторг?
Как отвечал ты Князю искушений,
Воздвигнутый горе, к иным кругам
В обители лазоревых видений?
Но голос твой, завещанный векам,
Звучит темно и глухо о святыне,
Как колокол затопленный в пучине.
V
Калиостро
Спеша из края в край в раскрашенной карете,
Как кожу гибкий змей, меняя имена
И жесты важные,— Маэстро и жена,
Лоренца лживая, несутся к дальней мете.
Великий Кофта ли в пурпуровом берете,
Граф Феникс в бархате— быть может, Сатана?
Он сыплет золотого и зельями,— она
Глазами жгучими влечет в иные сети.
219
И золото всех стран за райский Пентогон
Рекой стекается, и, нимбом окружен,
Ты — чудо сам себе, волшебник Калиостро!
Но чу! Рожок звенит... Толпа ливрейных слуг
Снует бездельная... И мчит тебя, сам-друг,
Карета шестерней, малеванная пестро.
VI
Бальзак
Огромный Оноре, плечом циклопа
Покорно принял ты, как дар от муз,
Седых камней неизреченный груз,
Отторгнутых могуществом потопа.
Ты храм воздвиг,— но дряхлая Европа
Змеей бежит пророчественных уз.
Богам из глины молится француз
С покорным сладострастием холопа.
До наших дней непонятый чудак,
Как хороша твоих созданий свита:
Ведун Ламберт и томный Растиньяк,
Йлик свирепый красного бандита!
о слаще всех, возвышенный Бальзак,
Твой Андрогин крылатый — Серафита.
Последний ландыш
I
О, светлый день, едва на вешней прялке,
Дробясь, мелькнет лазоревая нить,
И пальцами холодными весталки
Подснежники ты в цепи станешь вить1
О, первый день, едва дохнут фиалки,
А над рекой слетятся, чтоб кружить
В священном танце, белые рыбалки,
И сердце вновь запросится любить!.;
220
Но высока стена меж нами, дева,—
На камень налегла, хладея, грудь.
В глазах огни то нежности, то гнева,
А губы шепчут: «Уходи! Забудь!»
И на руках — лазурны и лиловы —
Цветы весны, как сладкие оковы.
II
Уж по кустам малиновок и славок
Весенний хор щебечет без конца,—
Плетут круги из прошлогодних травок,
И сладко бьются нежные сердца.
Взгляни: клювы острей твоих булавок,
В их горле медь и сила бубенца...
Приобрети нехитрый сельский навык
Узнать по песне каждого певца.
Ах, приготовь душе своей тропинки,
Где можно сбросить иго тайных мук
И позабыть о скорбном поединке
Безжалостно сплетенных страстью рук,
Когда сердца покорны и усталы,
Как две ладьи, гонимые на скалы.
III
Ты бархат глаз! Истомная кручина
Смешливой речи: «Брат, твоя сестра,
В саду тобой забытая вчера,
Заснула на скамейке у жасмина»...
Сменяет грусть насмешливая мина.
А я в ответ: «Душисты вечера,
Приветен сад и алых туч игра,
Но я хочу, чтоб ты была — едина.
Чтобы душе взволнованной моей
Твоя душа бездонное открыла,
Пока ты спишь в жемчужной мгле ночей.
221
Так я склоню далекие светила,
Едва, как маг молитвенно-немой,
Приближу твердь взыскующей трубой».
IV
Как ягода кровавой белладонны,
Упало солнце. И вечерний гром
Прогромыхал над меловым бугром,
И зазмеился бледный лик Горгоны.
Перед крыльцом белели вдруг колонны,
И снова меркнул старый, тихий дом.
И лишь в окне над гофренным чепцом
Качала тень докучные поклоны.
Уснешь ли ты? Скажи — твоя мечта
По-прежнему крылата и чиста?
Иль грозный лик дохнул своей отравой
И сон бежит отяжелевших век,
И грезишь ты, как в оный день Лукавый,
Нас проклянув, соединил навек?
V
Весна спешит, и быстрокрылых лет
Никто — увы!—остановить не может.
Я весело колол последний лед,—
Последний ландыш сердце мне тревожит!
И каждый цвет склоняет в свой черед
Усталый взор — да солнце приумножит
И расцветит и возлелеет плод.
Благословен, кем круг Господень прожит!
Но никогда с беспечностью жены
Ты не сомкнешь кольца своих объятий,
И двое мы — предатели весны.
О, шепоты безрадостных заклятий!
Вы, губы нег, язвите горячей
Полудня обеспложенных степей!
222
3

Священные сосуды
В сосудах духа много мыслей есть,
Что бережно, внимательно, тревожно
— Ах, так легко расплескать нам их можно! —
Как ценное вино, должны мы несть.
Как приговор, страшит нас эта весть:
Что за томленье — жить так осторожно!
А расплеснет вино тот раб ничтожный,
Что буйствовать захочет, пить и есть.
Ужель же должен всяк из нас, в теченье
Всей жизни, в судорожном напряженьи
Держать сосуд — не то дрожит рука?
Смирим сердец мятежные порывы;
Тогда пройдем, свободны, горделивы,
Сквозь жизнь — и будет длань, как сталь, крепка.
1896 г. Боровичский уезд
Позднее лето в Новгородском краю,
и ранняя осень. Петербург.
Наследие веков
Вере Ф. Штейн
Когда я отроком постиг закат,
Во мне — я верю — нечто возродилось,
Что где-то в тлен, как семя, обратилось:
Внутри себя открыл я древний клад.
Так ныне, всякий с детства уж богат
Всем, что издревле в праотцах копилось:
223
Еще во мне младенца сердце билось,
А был зрелей, чем дед, я во сто крат.
Сколь многое уж я провидел! Много
В отцов роняла зерен жизнь-тревога,
Что в них едва пробились, в нас взошли,
Взошли, овеяны дыханьем века,
И не один родился в свет калека,
И все мы с духом взрытым в мир пошли.
1896
Две радости
Ф. А. Лютеру
Когда душа сорвется с высоты,
Когда взвилась она тяжелым взмахом,
Она сперва оглянется со страхом
На мир веселой, бойкой суеты.
Как ей не помнить горней красоты?
Но принята она в объятья прахом:
И прах ей сладостен, а в ней зачах он —
Цветок вершин и снежной чистоты.
Страдать невмочь нам, и к земле прижмется
Наш детский дух и кровно с ней сживется,
И вот уж тесный угол наш нам мил.
Ах, если б праздник неземной потребы,
Как пастырь, что благословляет хлебы,
И пестрых будней игры осенил!
1896
СЫН СОЛНЦА
Другу моему А сканию
«...В переливах жизни
Нет бессильной смерти,
Нет бездушной жизни».
Кольцов
1
Рост и отрада
В полуязыческой он рос семье
И с детства свято чтил устав природы.
224
Не принял веры в ранние он годы:
К нам выплыл он пытателем в ладье.
И вот однажды, лежа в забытье
Под деревом, в беспечный миг свободы,
Постиг он жизни детской хороводы
И стрекозы благое бытие.
«Ты, стрекоза, гласил он: век свой пела.
Смеяться, петь всю жизнь — да, э^р—г дело
И подвиг даже... после ж — вечный сон».
А солнце между тем ему палило
Венец кудрей, суровый свет свой лило
В отважный ум — и наслаждался он.
1896
2
Средь волн
И плавал он в сверкающих волнах,
И говорил: вода — моя стихия!
Ныряя в зыби, в хляби те глухие,
Как тешился он в мутных глубинах!
Там он в неистовых терялся снах.
Потом, стряхнув их волшебства лихие,
Опять всплывал, как божества морские,
В сознаньи ясном, в солнечных странах.
С собой он брызги вынес из пучины.
Мы брызгаться пустились, как дельфины,
И ослепительный поднялся плеск.
Я, ослеплен и о дурен, метался.
Его же прояснял тот водный блеск:
Дух в лучезарных взрывах разрастался.
1896
3
Снаряды
Мир тайных сил, загадка естества,
Хвала вам, исполинские снаряды!
Как рока песнь, что воют водопады,
Держава ваша ужасом жива.
8. Сонет серебряного века
225
Здесь человек забыл свои права,
Нет упоенью дикому преграды,
И у безличья молит он пощады,
И в хаосе кружится голова.
Здесь весь наш мир, здесь рок неумолимый,
Каким-то жаром внутренним палимый,
В снарядах дивных предо мной живет.
Но царство то теснят родные тени:
Рок отступил под натиском хотений,
Наш ум его в приспешники зовет.
1896 г. Нижний Новгород
(Машинный отдел выставки)
4
Starres ich
(С. П. Семенову)
Проснулся я средь ночи. Что за мрак!
Со всех сторон гнетущая та цельность,
В которой тонет образов раздельность:
Все — хаоса единовластный зрак.
Пошел бродить по горницам я: так...
В себе, чтоб чуять воли нераздельность,
Чтоб не влекла потемок беспредельность,
Смешаться с нею в беспросветный брак.
Нет, не ликуй, коварная пучина!
Я — человек, ты — бытия причина,
Но мне святыня — цельный мой состав.
Пусть мир сулит безличия пустыня —
Стоит и в смерти стойкая твердыня.
Мой лик, стихии той себя не сдав.
1896
5
От солнца к солнцу
И потому, сын солнца, ты не прав.
В стихийной жизни, в полусне громадном
Я погружался взором робко-жадным,
Но не сломил я свой строптивый нрав.
226
Ужели же оцепененьем хладным
Упьешься ты, о резвый сын забав?
Нет, обмороков негу восприяв,
Рванешься снова к играм нам отрадным.
Прильнув столь кровно к роднику движенья
Ты не познаешь ввек изнеможенья,
Пребудешь ты ожесточенно жив.
От наших светов призван оторваться,
Под новым солнцем будет наливаться
Дух вечно-обновимый. как прилив.
1896
* * л
Ф. А. Лютеру
Ты миром удивлен, ты миром зачарован,
Ступаешь по камням суровых городов.
Мечтой ты умилен, любовию взволнован
И не забыл души младенческих годов.
В своей светлице упоен ты солнца светом,
Но сердцем чающим стремишься в дальний путь.
Часы все дня и лет звучат тебе приветом,
Наперерыв шепча: меня не позабудь!
Вступив с тобою в речь, ту жизнь я обретал,
Которой жаждал я, пред коей трепетал,
Когда не верилось ее бодрящей неге.
Но я к тебе приду, наставник мой родной,
Мечтая увидать всегда, как той весной,
Березы божьей светлые побеги.
1898199
227
Призраки
Бывает полумрак задумчиво-ленивый...
Усталый летний день давно-давно затих
и, призывая ночь, как путник молчаливый,
грустит. Но медлит тьма. И в сумерках немых
рождаются миры. И сердце чует их...
Тогда владеют мной забытые порывы,
мне снятся призраки, мне слышатся призывы
невнятных голосов, знакомых и чужих.
Они поют душе о чем-то вечно дальном,
о чем-то дорогом, безгрешном и печальном,
и волны смутных дум несутся им вослед.
Зачем? Для этих дум и образов незримых,
для этих полугрез, умом непостижимых,
у сердца нет речей, у песни звуков нет.
Тени
Певцу любви измена не страшна.
Ее в груди не долго он хоронит,
и жалких слез, скорбя, он не уронит.
Иная скорбь судьбой ему дана.
Пускай душа обманутая стонет,
ревнивых дум и ужасов полна:
миг творчества тоску любви прогонит,
нездешним сном заменится она.
228
Тогда к нему придут из отдалений,
придут с мольбой обманутые тени.
И в глубине страданья своего
он не свои почувствует страданья,
и зазвучат в словах его признанья —
рыданья всех, любивших до него.
Schwanensee 1
Вдоль озера мы шли в вечерний час.
Равнина вод дымилась и мерцала
и черный л$с недвижно отражала
у берегов. Ты помнишь, мимо нас
беззвучно лебедь плыл... В лучах опала
пурпурный край зари устало гас.
И в дымной вышине звезда сияла,
как в жемчуге сияющий алмаз.
И было все так смутно, точно в сказкея
наш путь, леса и призрачные краски
несмелых туч. И замок на холме
казался тоже призраком несмелым.
И лебедь плыл виденьем нежно-белым
над озером, в прозрачной полутьме.
Неведение
Не спрашивай, о чем волна морская
поет, шумя на берегу немом,
и отчего в безмолвии ночном
звезда небес горит, не угасая.
Не спрашивай. Люби, не понимая.
Любовь — печаль. В неведеньи земном
Предчувствие о веденьи ином,
в земной тоске — отрада неземная.
И если б ведал ты, о чем волна
на берегу поет неутомимо,
1 Лебединое озеро (нем.).
229
и отчего звездами ночь хранима,
и если б знал, зачем обречена
душа твоя в неведеньи томится,
не мог бы ты ни верить, ни молиться.
Небо
Опять усталый блеск лучистого сапфира
померк на небесах. Живую бездну мира
дыханье вечности разверзло надо мной.
И глубина моя со звездной глубиной
слилась в одну печаль... О, страшный храм
эфира!
Пустынный омут тьмы! К тебе влекусь мечтой...
в тиши моей поет о тайне неземной
вселенской тишины таинственная лира.
Во всем — единый бред, единый мрак — везде.
Мне жутко. Я молюсь. И от звезды к звезде,
от солнца к солнцу, ввысь, в надмирные
обрывы,—
туда, где нет ни звезд, ни мрака, ничего,
стремят мой пленный дух безмерные порывы...
О, Боже! Защити от неба Твоего.
Молитва
Ты — в сумраке и в блеске вод зеркальных;
ты — шелест трав и неба синева;
ты — пенье волн, все звуки и слова
в мелодиях призывных и печальных.
Ты — смутный сон веков многострадальных;
ты — явный свет и трепет волшебства.
Ты — грусть моя и жажда божества;
ты — призрак мой в просторах безначальных.
Ты всех путей обманчивый конец
и всех миров таинственный венец.
230
Ты — творчество стихий неколебимых;
тЫ в хаосе блаженный произвол,—
В сердцах людей, неведеньем томимых,
из глубины неведомый глагол.
Ответ
Любил ли я? Мечтой завороженный —
узнав тебя, неравную другим —
я захотел быть гением твоим,
художником души твоей плененной.
Любил ли я? Как мрамор, покоренный
резцом ваятеля, мольбам моим
ты отдалась, не отвечая им:
я создал статую из глыбы сонной.
Боготворя в тебе мою мечту,
я воплотил в твой образ красоту,
я дал тебе все чары женской власти,
всю силу зла, все вдохновенье страсти...
Я был твой раб, твой царь и судия.
Я был судьбой твоей... Любил ли я!
Узник
Он смолоду один в темнице изнывал
и повторял судьбе напрасные укоры.
И бледный луч небес в его окно сиял,
и грезились ему сквозь зыбкие узоры —
далекие моря, леса, долины, горы...
Так годы шли... Но день, желанный день настал.
Пред ним открылся мир, свободу он узнал
и путь направил свой в манящие просторы.
Всю жизнь изведал он, всем сердцем молодым
он счастье призывал, любил и был любим...
И вот грустит он вновь, как прежде в дни былые,
и грезится ему: решетка, полутьма,
на каменных стенах узоры золотые —
далекая навек, печальная тюрьма.
231
Природа
Как жалок ты, как беден и смешон,—
художнику она сказала властно.
К чему, безумный, лгать? Ты мной рожден —
моим умрешь. К чему желать напрасно
иных красот? Твой смертный взор пленен,
наперекор мечте твоей неясной,
моей красой, бессмертной и бесстрастной.
Любуйся, раб!
И так ответил он:
Великая! Ты можешь все — не это.
Сильней тебя безумие поэта!
За рубежом земного волшебства
оставь лжецам волшебные чертоги.
О, вечная! без Бога ты мертва.
Ты •— истина. Безумцы эти — боги.
Веселье
Веселье! Странные мгновенья,
обманчивый, неполный бред.
В тебе живет далекий след
непостижимого мученья.
Когда в душе отравы нет,
когда, не помня прежних бед,
она, в порыве опьяненья,
ликует вся — какие звенья
в ее последней глубине
так безнадежно-больно рвутся?
Откуда эти слезы льются?
Откуда вы, скажите мне,
укоры тайного сомненья?
Ужели нет самозабвенья!
Город
Громадный город жил тревогою ночною.
Над ним в протяжный гул смешались голоса.
Вокруг был шум и блеск. Серебряною мглою
от тысячи огней дымились небеса.
232
И только далеко, за темною Невою,
багровым заревом светилась полоса:
там уходил закат, там жизнью нам чужою
дышала вечера предсмертная краса.
О вечер!—думал я,— над каменной громадой
зачем мерцаешь ты зловещею лампадой?
В забытых небесах так холодно горя,
какое таинство свершаешь ты над нами?
Погасни, не гляди кровавыми очами,
заря далекая, зловещая заря...
Старый храм
Здесь было капище Венеры; смутный след
его доныне жив. Потом здесь готы были.
Но воины пустынь, арабы, их сменили,
и стал мечетью храм на много, много лет.
И после новых битв кровавых и побед
рржди Испании неверных оттеснили.
Узорную мечеть они опустошили
и бронзовым крестом венчали минарет.
О путник! ты глядишь на церковь христиан,
на прежнюю мечеть, на капище Венеры...
Как знать? Когда-нибудь, из незнакомых стран,
сюда опять придут народы чуждой веры.
Они сломают крест, завещанный векам.
И возродится вновь все тот же старый храм.
Орфей
Из царства призраков, из сумраков бездонных
айда тихого вернулся он, могучий,
в долины Греции, как царь в венце созвучий,
в венце безгрешных дум, любовью озаренных.
Он пел. Его словам покорны были тучи,
и ветры грозные, и хоры волн бессонных.
Он пел, и соловьи в лесах завороженных
смолкали, услыхав призыв его певучий.
233
Он пел одну любовь, он пел об Эвридике.
И мир внимал ему, как вещему владыке,
и всех минувших дней обманутые стоны,
всех будущих веков нежившие печали,
над лирой золотой витая, извлекали
из чутких струн ее тоскующие звоны.
Ложь
Ты мне лгала. Не надо слов. Я знаю.
Я знаю все и гордо говорю:
ты мне лгала — навеки я прощаю,
ты все взяла — я все тебе дарю.
Что ложь твоя? В тебе я воспеваю
надежд моих угасшую зарю,
любовь мою в тебе благословляю
и за любовь тебя благодарю.
Ты мне лгала. Но я горел тобою,
и твой обман я искупил тоскою
безумных грез, восторга и стыда.
Ты мне лгала, но я поверил чуду,
но я любил, и слез я не забуду,
которых ты не знала никогда.
Святыня
Пусть грезой будет жизнь и жизнью греза станет.
Непостижимость — рай познанья моего,
и в невозможности желанья — торжество
мечты, тоскующей над тем, что душу ранит.
Как лунный луч в волнах, нас призрак счастья манит,
чтоб изменить мечте, поверившей в него.
Но правда — лишь во сне; в измене — волшебство;
и мудрый призракам молиться не устанет.
Тиха моя печаль о том, что не придет;
мое неведенье таинственно и свято.
Все сумрак, все обман, и тихий путь куда-то...
234
Как отблеск лунных струй на зыби сонных
как ветра след в песках недвижимой пустывяц
как пена облака — мечта моей святыни.
* * *
Темно над рекою. Сердито шумит
порывистый ветер. Доносится гром.
Вода помутилась и тучи кругом...
Дитя, успокойся! Гроза пролетит.
Появится солнце, и снова оно,
играя в прозрачной реке, озарит
ее золотистое дно.
Дитя, успокойся! Заглянет потом
и в сердце мое отраженье небес.
И много неведомых людям чудес,
молитв и желаний, затерянных в нем,
разбудят весенние ласки твои.
Дитя, успокойся... И в сердце моем
есть дно золотое любви.
Гитана
По платью нищая, красой движений—жри^а,
в толпе цыган она плясала для меня:
то, быстрая, как вихрь, браслетами звеня,
кружилась бешено; то гордо, как царица,
ступала по ковру, не глядя и маня;
то вздрагивала вся, как раненая птица...
И взор ее тускнел от скрытого огня,
и вспыхивала в нем безумная зарница.
Ей было весело от песен и вина,
ее несла волна, ее пленила пляска,
и ритмы кастаньет, и пристальная ласка
моих влюбленных глаз. И вся была она
призывна, как мечта, и, как любовь, грозна —
гитана и дитя, и женщина, и сказка!
235
В степи
Уснул пастух, стада бродить устали.
Свежеет сумрак. Нежных чар полна,
печаль небес стыдлива и ясна.
Как синий дым, в туманах тонут дали.
Все шумы дня покорно отзвучали.
Безоблачна, как небо, тишина.
Степную ширь объяли думы сна,
и внемлет ей безмолвие печали.
Как море степь. Куда ни кинешь взор —
гигантский круг, таинственный простор
без берегов, без красок и движений.
И кажется: весь мир в разливах тени
чуть зыблется... и в нем таится хор
дыханьем ночи скованных видений.
На озере
I
Проснулось озеро. Воздушны очертанья
холмов. Уж ночи нет, и всюду свет проник.
Уж воздух дышит им, и свод небес велик,
как замысел Творца в предвечный день созданья.
И так прекрасен мир, весь — нежность и сиянье,
весь — трепет юности. Как будто в этот миг,
не ведая ни зла, ни счастья, ни страданья,
из тьмы неведомой впервые он возник!
Светает. Но во мгле еще неуловимы
границы берегов; их склоны еле зримы.
Сквозными кажутся вершины гор вдали.
И струи озера блестят как хрустали...
И тают, чуть дрожа, как розовые дымы,
в прозрачностях небес прозрачности земли.
236
II
Терраса. Полдень. Блеск и зной. Безбурна
лазурь небес, и огненно-лазурна
в ее лучах немая зыбь воды...
Над лестницей — белеющая урна.
Ковры из роз, гвоздик и резеды;
и кипарисов темные ряды,
и между ними — статуя Сатурна,
как призрак белый... И сады... сады...
На мраморе в узоры кружевные
сплелися тени, бархатно-сквозные
и синие, как дымчатый сапфир.
Земля горит. Струится нега лета.
Лучи слепят. Пылая, внемлет мир
в пожарах дня звенящий трепет света.
III
Поет вечерний звон. Смеркается. Закатом
охвачен небосклон. Нагорные луга
в багряном золоте. Туманны берега,
и сумрак напоен теплом и ароматом.
Все тише, все темней. Лишь песня рыбака
порой доносится; и в воздухе, объятом
умолкшим звоном, звон, звеня издалека,
со звоном шепчется, как брат с усталым братом.
Все тише, все темней. И мнится навсегда,
как очертанья снов, бесследно обманувших,
уходят в зыбкий мрак на берегах уснувших
окружные холмы, сады и города.
Все тише... Только звон. И в этом звона анятся
века забытые. Мгновенья длятся, длятся...
Сфинкс
В часы полночных дум не раз мне тихо сниласл
страна седых жрецов, пустынная для нас.
К тебе, безмолвный Сфинкс, к тебе я шм не раз,
и праху твоему во сне душа молилась.
237
Какой волшебный рок тебя от тленья спас?
Чья мудрость вещая в твой образ воплотилась!
Чья царственная мысль навек обожествцлась
во взоре каменном твоих незрячих глаз? ;
Как призрак древних солнц, хранимый небесами,
один остался ты над мертвыми песками...
У ног твоих журчит земных времен река.
Ты смотришь на нее, исполненный гордыни;
и отражаются, как марева пустыни,
в пучинах прошлого грядущие века.
Время
Все тленно, что живет, все минет без следа —
так мыслят мудрецы и плачут одиноко.
Напрасный, ложный бред! Что близко? что далеко?
Сегодня, иль вчера? иль давние года?
Что время?—Призрак, сон, возможность иногда
измерить памятью непостижимость рока.
Бытье вневременно. У жизни нет истока.
Бесследное для нас живет всегда, всегда.
Мгновенье вечное над безднами почило.
И все, что было, есть, и все, что будет, было
Для чаяний земли грядущее не цель.
О, тайна тайн моих! В плену возникновений
ты, гордый разум мой,— могила-колыбель
в недвижной вечности струящихся мгновений.
Снега
Мой скорбный дух навеки одинок,
как горный снег, как снег вершин безвестных.
Но жжет снега огонь лучей небесных:
горячий луч мое безмолвье жег,
и плакал я. И дух мой с гор чудесных
стремился вниз, в долины звучных строк,
и замирал в оковах ритмов тесных,
как в берегах низверженный поток.
238
О, если б все снега моих видений,
все проблески рассветных озарений,
и всю печаль холодных дум моих —
я мог излить в один поток созвучий,
в один сонет ласкательно-певучий,
в одну мольбу, в один могучий стих!
Венецианские ночи
(сонеты)
I
Всю ночь — о, бред! — в серебролунных залах
Венеции я ворожу, колдун.
И дышит мгла отравленных лагун,
и спят дворцы в решетчатых забралах.
Всю ночь внимаю звуков шаг усталых,—
в колодцах улиц камни — как чугун,
и головы отрубленные лун
всплывают вдруг внизу в пустых каналах.
Иду, шатаясь, нелюдим и дик,
упорной страстью растравляю рану
и заклинаю бледную Диану.
А по стенам, подобен великану,
плащом крылатым закрывая лик,
за мною следом лунный мой двойник.
II
Ленивый плеск, серебряная тишь,
дома — как сны. И отражают воды
повисшие над ними переходы
и вырезы остроконечных ниш.
И кажется, что это длится годы...
То мгла, то свет,— блеснет железо крыш,
и где-то песнь. И водяная мышь
шмыгнет в нору под мраморные своды.
У пристани заветной, не спеша,
в кольцо я продеваю цепь. Гондола,
239
покачиваясь, дремлет,— чуть дыша
прислушиваюсь: вот, как вздох Эола,
прошелестит во мне ее виола...
и в ожиданье падает душа.
III
Ленивый плеск, серебряная гладь,
дурманы отцветающих магнолий...
Кто перескажет — ночь!—твоих раздолий
и лунных ароматов благодать?
Ночь! Я безумствую, не в силах боле
изнемогающей души унять,
и все, что звуки могут передать,
вверяю — ночь! — разбуженной виоле.
И все, что не сказала б никому —
ночь!—я досказываю в полутьму,
в мерцающую тишину лагуны,
и трепещу, перебирая струны:
вон там, у пристани, любовник юный
взывает — ночь! — к безумью моему.
240

Панихида
Как синее воздушной глубиной
Парит над городом веснеющее небо!
Веснушки на церквах, голубок сизых рой,
Притихнули, пока творится треба.
Священник говорит о бренности земной,
О месте без тоски и воздыханья,
И чудятся молящимся порой
Цветов иной земли благоуханья.
Как весел вешний день несущейся земли,
Как глубока тоска о силе необорной!
Но вот, как сизый дым, над башнею соборной
Поднялись голуби, и явственно вдали
Я вижу: светлый Дух сияньем дымных крыл
Благословением все сущее покрыл.
241
* * *
Как Млечный Путь, любовь твоя
Во мне мерцает влагой звездной,
В зеркальных снах над водной бездной
Алмазность пытки затая.
Ты — слезный свет во тьме железной,
Ты — горький звездный сок. А я —
Я — помутневшие края
Зари слепой и бесполезной.
И жаль мне ночи... Оттого ль,
Что вечных звезд родная боль
Нам новой смертью сердце скрепит?
Как синий лед мой день... Смотри!
И меркнет звезд алмазный трепет
В безбольном холоде зари.
1907
Грот нимф
О, странник-человек, познай священный грот
И надпись скорбную «Amori et dolori» \
Из бездны хаоса чрез огненное море
В пещеру времени влечет водоворот.
Но смертным и богам отверст различный вход:
Любовь — тропа одним, другим дорога — горе.
И каждый припадет к божественной амфоре,
Где тайной Эроса хранится вещий мед.
1 Любовь и скорбь (лат.).
242
?тмечен вход людей оливою ветвистой.
| пещере влажных Нимф таинственной и мглистой
да вечные ключи рокочут в тайниках,
Где пчелы в темноте смыкают сотов грани.
Наяды вечно ткут на каменных станках
Одежды жертвенной пурпуровые ткани...
Коктебель, апрель 1907 г.
ИЗ ЦИКЛА «КИММЕРИЙСКИЕ СУМЕРКИ»
Константину Федоровичу БогашкоМу
IV
Старинным золотом и желчью напитал
Вечерний свет холмы. Зардели красны, буры.
Клоки косматых трав, как пряди рыжей шкурыв „ ч
В огне кустарники, и воды — как металл.
А груды валунов и глыбы голых скал
В размытых впадинах загадочны и хмуры.
В крылатых сумерках шевелятся фигуры:
Вот лапа тяжкая, вот челюсти оскал;
Вот холм сомнительный, подобный вздутым ребрам.-
Чей согнутый хребет порос, как шерстью, чобром?
Кто этих мест жилец: чудовище? титан?
Здесь жутко в тесноте... А там простор... Свобода...
Там дышит тяжело усталый океан
И веет запахом гниющих трав и йода.
1907
V
Здесь был священный лес. Божественный гонец
Ногой крылатою касался сих прогалин...
На месте городов ни камней, ни развалин.,,
По склонам выженным ползут стада овец.
243
Безлесны скаты ropl Зубчатый их венец
В зеленых сумерках таинственно-печален.
Чьей древнею тоской мой вещий дух ужален*
Кто знает путь богов: начало и конец?
Размытых осыпей, как прежде, звонки хцебшц
И море скорбное, вздымая тяжко гребни,
Кипит по отмелям гудящих берегов.
И ночи звездные в слезах проходят мимо...
И лики темные отверженных богов
Глядят и требуютс.. зовут неотвратимо...
1907
VI
Равнина вод колышется широко,
Обведена серебряной каймой.
Мутится мысль, зубчатою стеной
Отупив на зыбь расплавленного тока.
Туманный день раскрыл златое око,
И бледный луч, расплесканный волной,
Скользит, дробясь над мутной глубиной,—
То колос дня от пажитей востока.
В волокнах льна златится бледный круг
Жемчужных туч, и солнце, как паук,
Дрожит в сетях алмазной паутины.
Вверх обрати ладони тонких рук —
К истоку дня! Стань лилией долины,
Стань стеблем ржи, дитя огня и глины!
1907
VII
Над зыбкой рябью вод встает из глубины
Пустынный кряж земли: хребты скалистых гребней,
Обрывы черные, потоки красных щебней —
Пределы скорбные незнаемой страны.
244
Я вижу грустные, торжественные сны т-
Заливы гулкие земли глухой и древней^
Где в поздних сумерках грустнее и напевна*
'Звучат пустынные гекзаметры волны.
И парус в темноте, скользя по бездорожью»
Трепещет древнею, таинственною дрожью
Ветров тоскующих и дышащих зыбей.
Путем назначенным дерзанья и возмездна
Стремит мою ладью глухая дрожь морей,
И в небе теплятся лампады Семизвездья,
1907
VIII. Маге Internum
Я — солнца древний путь от красных скал Таьриза
'До темных врат, где стал Гераклов град — Кадима
Мной круг земли омыт, в меня впадает Стикс»
И струйный столб огня на мне сверкает сизо.
Вот рдяный вечер мой: с зубчатого карниза
Ко мне склонились кедр и бледный тамариск.
Щироко шелестит фиалковая риза,
Заливы черные сияют, как оникс,
Люби мой долгий гул и зыбких взводней змеи»
И в хорах волн моих напевы Одиссеи.
Вдохну в скитальный дух я власть дерзать и мочь,
И обоймут тебя в глухом моем просторе
И тысячами глаз взирающая Ночь,
И тысячами уст глаголящее Море.
IX. Гроза
Див кличет по древию, велит
послушати
Волзе, Поморью, Посулью, Сурожу...
Запал багровый день. Над тусклою водой
Зарницы синие трепещут беглой дрожью.
Шуршит глухая степь сухим быльем и рожью,
Вся млеет травами, вся дышит душной мглой,
245
И тутнет гулкая. Див кличет пред бедой
Ардавде, Корсуню, Поморью, Посурожью,—
Земле незнаемой разносит весть Стрибо^кью:
Птиц стоном убуди и вста звериный вой.
С туч ветр плеснул дождем и мечется с испугом
По бледным заводям, по ярам, по яругам...
Тьма прыщет молнии в зыбучее стекло...
То землю древнюю тревожа долгим зовом,
Обида вещая раскинула крыло
Над гневным Сурожем и пенистым Азовом.
1907
X. Полдень
Травою жесткою, пахучей и седой
Порос бесплодный скат извилистой долины.
Белеет молочай. Пласты размытой глины
Искрятся грифелем, и сланцем, и слюдой.
По стенам шифера, источенным водой,
Побеги каперсов; иссохший ствол маслины;
А выше за холмом лиловые вершины
Подъемлет Карадаг зубчатою стеной.
И этот тусклый зной, и горы в дымке мутной,
И запах душных трав, и камней отблеск ртутный,
И злобный крик цикад, и клекот хищных птиц —
Мутят сознание. И зной дрожит от крика...
И там — во впадинах зияющих глазниц
Огромный взгляд растоптанного Лика.
1907
XI. Облака
Гряды холмов отусклил марный иней.
Громады туч по сводам синих дней
Ввысь громоздят (все выше, все тесней)
Клубы свинца, седые крылья пиний,
246
Столбы снегов, и гроздьями глициний
Свисают вниз... Зной глуше и тусклей.
А по степям несется бег коней,
Как темный лет разгневанных Эрриний.
И сбросил Гнев тяжелый гром с плеча,
И, ярость вод на долы расточа,
Отходит прочь. Равнины медно-буры,
В морях зари чернеет кровь богов.
Ц дымные встают меж облаков
Сыны огня и сумрака — Ассуры.
1909
ХП. Сехмет
Влачился день по выжженным лугам.
Струился зной. Хребтов синели стены.
Шли облака, взметая клочья пены
На горный кряж. (Доступный чьим ногам!)
Чей голос с гор звенел сквозь знойный гам
Цикад и ос? Кто мыслил перемены?
Кто с узкой грудью, с профилем гиены
Лик обращал навстречу вечерам?
Теперь на дол ночная пала птица,
Край запада лудою распаля.
И персть путей блуждает и томится...
Чу! В теплой мгле (померкнули поля...)
Далеко ржет и долго кобылица.
И трепетом ответствует земля.
1909
XIII
Сочилась желчь шафранного тумана.
Был стоптан стыд, притуплена любовь...
Стихала боль. Дрожала зыбко бровь.
Плыл горизонт. Глаз видел четко, пьяно.
247
Был в свитках туч на небе явлен вновь
Грозящий стих закатного Корана...
И был наш день одна большая рана,
И вечер стал запекшаяся кровь.
В тупой тоске мы отвратили лица.
В пустых сердцах звучало глухо’: «Нет!»:
И, застонав, как раненая львица,
Вдоль по камням влача кровавый след,
Ты на руках ползла от места боя,
С древком в боку, от боли долго воя...
Август 1909
XIV. Одиссеи в Киммерии
Лидии Дм. Зиновьевой-АннибаЛ •
Уж много дней рекою Океаном
Навстречу дню, расправив паруса,
Мы бег стремим к неотвратимым странам.
Усталых волн все глуше голоса,
И слепнет день, мерцая оком рдяным.
И вот вдали синеет полоса
Ночной земли и, слитые с туманом,
Излоги гор и скудные леса.
Наш путь ведет к божницам Персефоны,
К глухим ключам, под сени скорбных рощ,
Раин и ив, где папоротник, хвощ
И черный тисс одели леса склоны...
Туда идем, к закатам темных дней
Во сретенье тоскующих теней.
77 октября 1907
Коктебель
Диана де Пуатье
Над бледным мрамором склонились к водам низко
Струи плакучих ив и нити бледных верб.
Дворцов Фонтенебло торжественный ущерб
Тобою осиян, Диана — Одалиска.
248
Богиня строгая, с глазами василиска,
Над троном Валуа воздвигла ты свой герб,
И в замках Франции сияет лунный серп
Средь лилий Генриха и саламандр Франциска.
В бесстрастной наготе, среди охотниц нимф
По паркам ты идешь, волшебный свой заимф
На шею уронив Оленя — Актеона.
И он — влюбленный принц, с мечтательной тоской
Глядит в твои глаза, владычица! Такой
Ты нам изваяна на мраморах Гужона.
1907
ИЗ ЦИКЛА «ПАРИЖ»
IX
В молочных сумерках за сизой пеленой
Мерцает золото, как желтый огнь в опалах.
На бурный войлок мха, на шелк листов опалых
Росится тонкий дождь осенний и лесной.
Сквозящих даль аллей струится сединой.
Прель дышит влагою и тленьем трав увялых.
Края раздвинувши завес линяло-алых,
Сквозь окна вечера синеет свод ночной.
Но поздний луч зари возжег благоговейно
Зеленый свет лампад на мутном дне бассейна,
Орозовил углы карнизов и колонн,
Зардел в слепом окне, златые кинул блики
На бронзы черные, на мраморные лики,
И темным пламенем дымится Трианон.
1909
X
Парижа я люблю осенний, строгий плен,
И пятна ржавые сбежавшей позолоты,
И небо серое, и веток переплеты —
Чернильно-синие, как нити темных вен. х
249
Поток все тех же лиц,— одних без перемен,
Дыханье тяжкое прерывистой работы,
И жизни будничной крикливые заботы,
И зелень черную и дымный камень стен.
Мосты, где рельсами ряды домов разъяты,
И дым от поезда клоками белой ваты,
И из-за крыш и труб — сквозь дождь издалека
Большое Колесо и Башня-великанша,
И ветер рвет огни и гонит облака
С пустынных отмелей дождливого Ла-Манша.
1909
Corona astralis 1
I
В мирах любви неверные кометы,
Сквозь горних сфер мерцающий стожар —
Клубы огня, мятущийся пожар,
Вселенских бурь блуждающие светы
Мы вдаль несем... Пусть темные планеты
В нас видят меч грозящих миру кар,—
Мы правим путь свой к Солнцу, как Икар,
Плащом ветров и пламени одеты.
Но — странные,— его коснувшись, прочь
Стремим свой бег: от Солнца снова в ночь— *
Вдаль, по путям парабол безвозвратных...
Слепой мятеж наш дерзкий дух стремит
В багровой тьме закатов незакатных...
Закрыт нам путь проверенных орбит!
II
Закрыт нам путь проверенных орбит,
Нарушен лад молитвенного строя...
Земным богам земные храмы строя,
Нас жрец земли земле не причастит.
1 Звездный венок (лат.).
250
Безумьем снов скитальный дух повит.
Как пчелы мы, отставшие от роя!..
Мы беглецы, и сзади наша Троя,
И зарево нам парус багрянит.
Дыханьем бурь таинственно влекомы,
По свиткам троп, по росстаням дорог
Стремимся мы. Суров наш путь и строг.
И пусть кругом грохочут глухо громы,
Пусть веет вихрь сомнений и обид,—
Явь наших снов земля не истребит!
III
Явь наших снов земля не истребит:
В парче лучей истают тихо зори,
Журчанье утр сольется в дневном хоре,
Ущербный серп истлеет и сгорит,
Седая зыбь в алмазы раздробит
Снопы лучей, рассыпанные в море,
Но тех ночей, разверстых на Фаворе,
Блеск близких Солнц в душе не победит.
Нас не слепят полдневные экстазы
Земных пустынь, ни жидкие топазы,
Ни токи смол, ни золото лучей.
Мы шелком лун, как ризами, одеты,
Нам ведом день немеркнущих ночей,—
Полночных Солнц к себе нас манят светы.
IV
Полночных Солнц к себе нас манят светы.
В колодцах труб пытливый тонет взгляд.
Алмазный бег вселенные стремят:
Системы звезд, туманности, планеты,
От Альфы Пса до Веги и от Беты
Медведицы до трепетных Плеяд —
Они простор небесный бороздят,
Творя во тьме свершенья и обеты.
251
О, пыль миров! О, рой священных пчел!
Я исследил, измерил, взвесил, счел,
Дал имена, составил карты, сметы...
Но ужас звезд от знанья не потух.
Мы помним все: наш древний, темный ДУЖ
Ах, не крещен в глубоких водах Леты!
V
Ах, не крещен в глубоких водах Леты
Наш звездный дух забвением ночей!
Он не испил от Орковых ключей,
Он не принес подземные обеты.
Не замкнут круг. Заклятья недопеты...
Когда для всех сапфирами лучей
Сияет день, журчит в полях ручей,—
Для нас во мгле слепые бродят светы,
Шуршит тростник, мерцает тьма болот,
Напрасный ветр свивает и несет
Осенний рой теней Персефонеи,
Печальный взор вперяет в ночь Пелид...
Но он еще тоскливей и грустнее,
Наш горький дух... И память нас томит.
VI
Наш горький дух... (И память нас томит...)
Наш горький дух пророс из тьмы, как травы
В нем навий яд, могильные отравы.
В нем время спит, как в недрах пирамид.
Но ни порфир, ни мрамор, ни гранит,
В нем навий яд, могильные отравы,
Для роковой, пролитой в вечность лавы,
Что в нас свой ток невидимо струит.
Гробницы Солнц! Миров погибших Урна!
И труп Луны и мертвый лик Сатурна —
Запомнит мозг и сердце затаит:
252
В крушеньях звезд рождалась мощь и крепла
Но дух устал от свеянного пепла,—
В нас тлеет боль внежизненных обид!
VII
В нас тлеет боль внежизненных обид,
Томит печаль, и глухо точит пламя,
И всех скорбей развернутое знамя
В ветрах тоски уныло шелестит.
Но пусть огонь и жалит и язвит
Певучий дух, задушенный телами,—
Лаокоон, опутанный узлами
Горючих змей, напрягся... и молчит.
И никогда — ни счастье этой боли,
Ни гордость уз, ни радости неволи,
Ни наш экстаз безвыходной тюрьмы
Не отдадим за все забвенья Леты!
Грааль скорбей несем по миру мы —
Изгнанники, скитальцы и поэты!
VIII
Изгнанники, скитальцы и поэты —
Кто жаждал быть, но стать ничем не смог
У птиц — гнездо, у зверя — темный лог,
А посох — нам и нищенства заветы.
Долг не свершен, не сдержаны обеты,
Не пройден путь, и жребий нас обрек
Мечтам всех троп, сомненьям всех дорог...
Расплескан мед, и песни недопеты.
О, в срывах воль найти, познать себя
И, горький стыд смиренно возлюбя,
Припасть к земле, искать в пустыне воду,
К чужим шатрам идти просить свой хлеб,
Подобным стать бродячему рапсоду —
Тому, кто зряч, но светом дня ослеп.
253
IX
Тому, кто зряч, но светом дня ослеп,—
Смысл голосов, звук слов, событий звенья,
И запах тел, и шорохи растенья —
Весь тайный строй сплетений, швов и скреп
Раскрыт во тьме. Податель света — Феб
Дает слепцам глубинные прозренья.
Скрыт в яслях бог. Пещера заточенья
Превращена в Рождественский Вертеп.
Праматерь ночь, лелея в темном чреве
Скупым Отцом ей возвращенный плод,
Свои дары избраннику несет —
Тому, кто в тьму был Солнцем ввергнут в гневе,
Кто стал слепым игралищем судеб,
Тому, кто жив и брошен в темный склеп.
X
Тому, кто жив и брошен в темный склеп,
Видны края расписанной гробницы:
И Солнца челн, богов подземных лица,
И строй земли: в полях маис и хлеб,
Быки идут, жнет серп, бьет колос цеп,
В реке плоты, спит зверь, вьют гнезда птицы,—
Так видит он из складок плащаницы
И смену дней, и ход людских судеб.
Без радости, без слез, без сожаленья
Следить людей напрасные волненья,
Без темных дум, без мысли «почему?»,
Вне бытия, вне воли, вне желанья,
Вкусив покой, неведомый тому,
Кому земля — священный край изгнанья.
XI
Кому земля — священный край изгнанья,
Того простор полей не веселит,
Но каждый шаг, но каждый миг таит
Иных миров в себе напоминанья.
254
В душе встают неясные мерцанья,
Как будто он на камнях древних плит
Хотел прочесть священный алфавит
И позабыл понятий начертанья.
И бродит он в пыли земных дорог —
Отступник жрец, себя забывший бог,
Следя в вещах знакомые узоры.
Он тот, кому погибель не дана,
Кто, встретив смерть, в смущенье клонит взоры,
Кто видит сны и помнит имена.
XII
Кто видит сны и помнит имена,
Кто слышит трав прерывистые речи,
Кому ясны идущих дней предтечи,
Кому поет влюбленная волна;
Тот, чья душа землей убелена,
Кто бремя дум, как плащ, принял на плечи,
Кто возжигал мистические свечи,
Кого влекла Изиды пелена;
Кто не пошел искать земной услады
Ни в плясках жриц, ни в оргиях менад,
Кто в чашу нег не выжал виноград,
Кто, как Орфей, нарушив все преграды,
Все ж не извел родную тень со дна,—
Тому в любви не радость встреч дана.
XIII
Тому в любви не радость встреч дана,
Кто в страсти ждал не сладкого забвенья,
Кто в ласках тел не ведал утоленья,
Кто не испил смертельного вина.
Стремится он принять на рамена
Ярмо надежд и тяжкий груз свершенья,
Не хочет уз и рвет живые звенья.
Которыми связует нас Луна.
255
Своей тоски — навеки одинокой,
Как зыбь морей, пустынной и широкой,—•
Он не отдаст. Кто оцет жаждал — тот
И в самый миг последнего страданья
Не мирный путь блаженства изберет,
А темные восторги расставанья.
XIV
А темные восторги расставанья,
А пепел грез и боль свиданий — нам.
Нам не ступить по синим лунным льнам,
Нам не хранить стыдливого молчанья.
Мы шепчем всем ненужные признанья,
От милых рук бежим к обманным снам,
Не видим лиц и верим именам,
Томясь в путях напрасного скитанья.
Со всех сторон из мглы глядят на нас
Зрачки чужих, всегда враждебных глаз.
Ни светом звезд, ни Солнцем не согреты,
Стремя свой путь в пространствах вечной тьмы,
В себе несем свое изгнанье мы —
В мирах любви неверные кометы!
XV
В мирах любви,— неверные кометы,—
Закрыт нам путь проверенных орбит!
Явь наших снов земля не истребит,—г
Полночных Солнц к себе нас манят светы.
Ах, не крещен в глубоких водах Леты
Наш горький дух, и память нас томит,
В нас тлеет боль внежизненных обид,—
Изгнанники, скитальцы и поэты!
Тому, кто зряч, но светом дня ослеп,
Тому, кто жив и брошен в темный склеп,
Кому земля — священный край изгнанья,
256
Кто видит сны и помнит имена,—
Тому в любви не радость встреч дана,
А темные восторги расставанья!
1909
* * &
Себя покорно предавая сжечь,
Ты в скорбный дол сошла с высот слепою.
Нам темной было суждено судьбою
С тобою на престол мучений лечь.
Напрасно обоюдоострый меч,
Смиряя плоть, мы клали меж собою:
Вкусив от мук, пылали мы борьбою,
И гасли мы, как пламя пчельных свеч...
Невольник жизни дольней — богомольно
Целую край одежд твоих. Мне больно
С тобой гореть, еще больней — уйти.
Не мне и не тебе елей разлуки
Излечит раны страстного пути:
Минутна боль — бессмертна жажда муки!
1910
Два демона
1
Я дух механики. Я вещества
Во тьме блюду слепые равновесья,
Я полюс сфер — небес и поднебесья,
Я гений числ. Я счетчик. Я глава.
Мне важны формулы, а не слова.
Я всюду и нигде. Но кликни — здесь я!
В сердцах машин клокочет злоба бесья.
Я князь земли! Мне знаки и права!
Я друг свобод. Создатель педагогик.
Я инженер, теолог, физик, логик.
Я призрак истин сплавил в стройный бред.
9. Сонет серебряного века
257
Я в соке конопли. Я в зернах мака.
Я тот, кто кинул шарики планет
В огромную рулетку Зодиака.
1911
2
На дно миров пловцом спустился я —
Мятежный дух, ослушник вышней воли.
Луч радости на семицветность боли
Во мне разложен влагой бытия.
Во мне звучит всех духов лития,
Но семь цветов разъяты в каждой доле
Одной симфонии. Не оттого ли
Отливами горю я, как змея?
Я свят грехом. Я смертью жив. В темнице
Свободен я. Бессилием—могуч.
Лишенный крыл, в паренье равен птице.
Клюй, коршун, печень! Бей, кровавый ключ!
Весь хор светил — един в моей цевнице,
Как в радуге — един распятый луч.
7 февраля 1915
Париж
Lunaria
(Венок сонетов)
I
Жемчужина небесной тишины
На звездном дне овьюженной лагуны!
В Твоих лучах все лица бледно-юны,
В Тебя цветы дурмана влюблены.
Тоской любви в сердцах повторены
Твоих лучей тоскующие струны,
И прежних лет волнующие луны
В узоры снов навеки вплетены.
258
Твой влажный свет и матовые тени,
Ложась на стены, на пол, на ступени.
Дают камням оттеют бирюзы.
Платана лист на них еще зубчатей
И тоньше прядь изогнутой лозы...
Лампада снов, владычица зачатий!
И
Лампада снов! Владычица зачатии!
Светильник душ! Таннннца мечты!
Узывная, изменчивая,—ты
С невинности снимаешь воск печатей,
Внушаешь дрожь лобзаний и объятии,
Томишь тела сознаньем красоты
И к юноше нисходишь с высоты
Селеною, закутанной в гиматнй.
От ласк твоих стихает гнев морей,
Богиня мглы и вечного молчанья,
А в недрах недр рождаешь ты качанья.
Вздуваешь воды, чрева матерей
И пояса развязываешь платай,
Кристалл любви! Алтарь ночных заклятий!
Ш
Кристалл любви! Алтарь ночных заклятий!
Хрустальный ключ певучих медных сфер!
На твой ущерб выходят из пещер
Одна другой страшнее и косматей
Стада Эмпуз; поют псалмы проклятий,
И душат псов, цедя их кровь в кратэр,
Глаза у кошек, пятна у пантер
Становятся длиннее и крылатей.
Плоть призраков есть ткань твоих лучей.
Ты точишь камни, глину кирпичей;
Козел и конь, ягнята и собаки
259
Ночных мастей тебе посвящены;
Бродя в вине, ты дремлешь в черном маи^
Царица вод! Любовница волныI
IV
Царица вод! Любовница волны!
Изгнанница в опаловой короне,
Цветок цветов! Небесный образ Иони!
Твоим рожденьем женщины больны...
Но не любить тебя мы не вольны:
Стада медуз томятся в мутном лоне
И океана пенистые кони
Бегут к земле и лижут валуны.
И глубиной таинственных извивов
Движения приливов и отливов
Внутри меня тобой повторены.
К тебе растут кораллы темной боли,
И тянут стебли водоросли воли
С какой тоской из влажной глубины!
V
С какой тоской из влажной глубины
Все смертное, усталое, больное,
Ползучее, сочащееся в гное,
Пахучее, как соки белены,
Как опиум, волнующее сны,
Все женское, текучее, земное,
Все темное, все злое, все страстное,
Чему тела людей обречены,
Слепая боль поднятой плугом нови,
Удушливые испаренья крови,
Весь Океан, плененный в руслах жил,
Весь мутный ил задушенных приятий,
Все, чем я жил, но что я не изжил —
К тебе растут сквозь мглу моих распятий.
260
VI
К тебе растут сквозь мглу моих распятий —
Цветы глубин. Ты затеплила страсть
В божнице тел. Дух отдала во власть
Безумью плоти. Круг сестер и братий
Разъяла в станы двух враждебных ратей.
Даров твоих приемлет каждый часть...
О, дай и мне к ногам твоим припасть!
Чем дух сильней, тем глубже боль и сжатей...
Вот из-за скал кривится лунный рог,
Спускаясь вниз, алея, багровея...—
Двурогая! ТрехликаяI Афея!
С кладбищ земли, с распутий трех дорог
Дым черных жертв восходит на закате —
К Диане бледной, к яростной Гекате!
VII
К Диане бледной, к яростной Гекате
Я простираю руки и мольбы:
Я так устал от гнева и борьбы —
Яви свой лик на мертвенном агате!
И ты идешь багровая, в раскате
Подземных гроз, ступая на гробы,
Треглавая, держа ключи судьбы,
Два факела, кинжалы и печати.
Из глаз твоих лучатся смерть и мрак,
На перекрестках слышен вой собак
И на могильниках дымят лампады.
И пробуждаются в озерах глубины,
Точа в ночи пурпуровые яды,
Змеиные, непрожитые сны.
VIII
Змеиные, непрожитые сны
Волнуют нас тоской глухой тревоги.
Словами Змия «Станете, как боги»
Сердца людей извечно прожжены.
261
Тавром греха мы были клеймлены.
Крылатым стражем, бдящим на пороге.
И нам с тех пор бродящим без дороги
Сопутствует клеймленный лик Луны.
Века веков над нами тяготело
Всетемное и всестрастное тело
Планеты, сорванной с алмазного венца.
Но тусклый свет глубоких язв и ссадин
Со дна небес глядящего лица
И сладостен и жутко безотраден.
IX
И сладостен и жутко безотраден
Безумный сон зияющих долин.
Я был на дне базальтовых теснин.
В провал небес (о, как он емко-жаден!)
Срывался ливень звездных виноградин,
И солнца диск, вступая в свой притин,
Был над столпами пламенных вершин —
Крылатый и расплесканный — громаден.
Ни сумрака, ни воздуха, ни вод —
Лишь острый блеск агатов, сланцев, шпатов.
Ни шлейфы зорь, ни веера закатов
Не озаряют черный небосвод.
Неистово порывист и нескладен
Алмазный бред морщин твоих и впадин.
X
Алмазный бред морщин твоих и впадин
Томит и жжет. Неумолимо жестк
Рисунок скал, гранитов черный лоск,
Строенье арок, стрелок, перекладин,
Вязь рудных жил, как ленты пестрых гадин,
Наплывы лавы бурые, как воск,
И даль равнин, как обнаженный мозг...
Трехдневный полдень твой кошма рно-страден.
262
Пузырчатые оспины огня
Сверкают в нимбах яростного дня,
А по ночам над кратером Гиппарха.
Бдит «Volva» — неподвижная звезда.
И отливает пепельно-неярко
Твоих морей блестящая слюда.
XI
Твоих морей блестящая слюда
Хранит следы борьбы и исступлений,
Застывших мук, безумных дерзновений,
Двойные знаки пламени н льда.
Здесь рухнул смерч вселенских «Нет» и «Да
От Моря Бурь до Озера Видений,
От призрачных полярных нагромождений.
Не видевших заката никогда,
До темных цирков Маге Тепевгагиш —
Ты вся порыв, застывший в гневе яром.
И страшный шрам на кряже Лунных Альп
Оставила небесная секира.
Ты, как Земля, с которой сорван скальп —
Лик Ужаса в бесстрастности эфира!
XII
Лик ужаса в бесстрастности эфира —
Вне времени, вне памяти, вне мер!
Ты кладбище немыслимых Химер,
Ты иверень разбитого потира.
Зане из сонма ангельского клира
На Бога Сил, Творца бездушных сфер.
Восстал в веках Денница-Люцифер,
Мятежный князь Зенита и Надира.
Из статуй плоти огненное «Я»
В нас высек он; дал крылья мысли пленной,
Ваяя смертью глыбы бытия,
263
Но в бездну бездн был свергнут навсегда.
И остов недосозданной вселенной —
Ты вопль тоски, застывший глыбой льда!
XIII
Ты вопль тоски, застывший глыбой льда!
Сплетенье гнева, гордости и боли,
Бескрылый взмах одной безмерной воли,
Средь судорог погасшая звезда.
На духов воль надетая узда,
Грааль Борьбы с причастьем горькой соли,
Голгофой душ пробудешь ты, доколе
Земных времен не канет череда.
Умершие, познайте слово Ада:
«Я разлагаю с медленностью яда
Тела в земле, а души на луне».
Вокруг Земли чертя круги вампира,
И токи жизни пьюхцая во сне —
Ты жадный труп отвергнутого мира!
XIV
Ты жадный труп отвергнутого мира,
К живой Земле прикованный судьбой.
Мы, связанные бунтом и борьбой,
С вином приемлем соль и с пеплом миро.
Но в день Суда единая порфира
Оденет нас — владычицу с рабой.
И пленных солнц рассыпется прибой
У бледных ног Иошуа Бен-Пандира.
Но тесно нам венчальное кольцо:
К нам обратив тоски своей лицо,
Ты смотришь прочь неведомым нам ликом.
И пред тобой,— пред Тайной глубины,
Склоняюсь я в молчании великом,
Жемчужина небесной тишины!
264
XV
Жемчужина небесной тишины,
Лампада снов, владычица зачатий,
Кристалл любви, алтарь ночных заклятий,
Царица вод, любовница волны,
С какой тоской из влажной глубины
К тебе растут сквозь мглу моих распятий,
К Диане бледной, к яростной Гекате
Змеиные, непрожитые сны.
И сладостен и жутко безотраден
Алмазный бред морщин твоих и впадин,
Твоих морей блестящая слюда —
Лик ужаса в бесстрастности эфира,
Ты вопль тоски, застывший глыбой льда,
Ты жадный труп отвергнутого мира!
Коктебель. 15 июня— 1 июля 1913
Странник
Как некий юноша, в скитаньях без возврата,
Иду из края в край и от костра к костру,
Я в каждой девушке предчувствую сестру
И между юношей ищу напрасно брата.
Щемящей радостью душа моя объята.
Я верю в жизнь, и в сон, и в правду, и в игру.
Я знаю, что приду к отцовскому шатру,
Где ждут меня мои и где я жил когда-то.
Бездомный, долгий путь указан мне судьбой;
Пускай другим он чужд — я не зову с собой:
Я странник и поэт, мечтатель и прохожий...
Любимое — со мной. Минувшего не жаль.
А ты,— что за плечом, со мною тайно схожий,
Несбыточной мечтой больнее жги и жаль!
1913
265
Петербург
Посвящается Бальмонту
Над призрачным и вещим Петербургом
Склоняет ночь край мертвенных хламид.
В челне их два. И старший говорит:
«Люблю сей град, открытый зимним пургам
На топях вод, закованный в гранит.
Он создан был безумным Демиургом.
Вон конь его и змей между копыт!
Конь змею — «сгинь!», а змей в ответ: «Resurgam!» 1
Судьба империи в двойной борьбе:
Здесь бунт — там строй; здесь бред — там клич
судьбе.
Но во сто лет в стране цветут Рифейской
Ликеев мирт и строгий лавр палестр...»
И глядя вверх на шпиль Адмиралтейский,
Сказал другой: «Вы правы, граф де Местр».
1915
* * *
Неслись года, как клочья белой пены...
Ты жил во мне, меняя облик свой;
И, уносимый встречною волной,
Я шел опять в твои замкнуться стены.
Но никогда сквозь жизни перемены
Такой пронзенной не любил тоской
Я каждый камень вещей мостовой
И каждый дом на набережной Сены.
И никогда в дни юности моей
Не чувствовал сильнее и больней
Твой древний яд отстоянной печали —
На дне дворов, над крышами мансард,
Где юный Дант и отрок Бонапарт
Своей мечты миры в себе качали.
19 апреля 1915
Париж
1 Resurqam (лат.) — воскресну.
266
Города в пустыне
Акрополи в лучах вечерней славы.
Кастилий нищих рыцарский покров.
Троады скорбь среди немых холмов.
Апулии зеркальные оправы.
Безвестных стран разбитые заставы,
Могильники забытых городов.
Размывы, осыпи, развалины и травы
Изглоданных волною берегов.
Озер агатовых колдующие очи.
Сапфирами увлаженные ночи.
Сухие русла, камни и полынь.
Теней Луны по склонам плащ зубчатый.
Монастыри в преддверии пустынь,
И медных солнц гудящие закаты...
24 октября 1916
Взятие Бастилии
14 июля 1789 — ничего.
Дневник Людовика XVI
Бурлит Сент-Антуан. Шумит Пале-Рояль.
В ушах звенит призыв Камиля Демулена.
Народный гнев растет, взметаясь ввысь, как пена.
Стреляют. Бьют в набат. В дыму сверкает сталь.
Бастилия взята. Предместья торжествуют.
На пиках головы Бертье и Де-Лоней.
И победители, расчистив от камней
Площадку, ставят стол и надпись: «Здесь танцуют».
Король охотился с утра в лесах Марли.
Борзые подняли оленя. Но пришли
Известья, что мятеж в Париже. Помешали...
Сорвали даром лов. К чему? Из-за чего?
Не в духе лег. Не спал. И записал в журнале:
«Четырнадцатого июля — ни-чего».
79/7
267
Бонапарт
(10 августа 1792 г.)
Il me mengue deux batteries pour balayer
toute cette canaille la 1
Мемуары Бурьена, слова Бонапарта
Париж в огне. Король низложен с трона.
Швейцарцы перерезаны. Народ
Изверился в вождях, казнит и жжет.
И Лафайет объявлен вне закона.
Марат в бреду и страшен, как Горгона.
Невидим Робеспьер. Жиронда ждет.
В садах у Тюильри водоворот
Взметенных толп и львиный зев Дантона.
А офицер, незнаемый никем,
Глядит с презреньем — холоден и нем —
На буйных толп бессмысленную толочь,
И, слушая их исступленный вой,
Досадует, что нету под рукой
Двух батарей «рассеять эту сволочь».
21 ноября 1917
Термидор
1
Катрин Тео во власти прорицаний.
У двери гость — закутан до бровей.
Звучат слова: «Верховный жрец закланий,
Весь в голубом, придет, как Моисей,
Чтоб возвестить толпе, смирив стихию,
Что есть Господь! Он — избранный судьбой,
И, в бездну пав, замкнет ее собой...
Приветствуйте кровавого Мессию!
1 Мне не хватает двух батарей, чтобы смести всю вту сволочь
(фр-)-
268
Се Агнец бурь! Спасая и губя,
Он кровь народа примет на себя.
Един Господь царей и царства весит!
Мир жаждет жертв, великим гневом пьян.
Тяжел Король... И что уравновесит
Его главу?—Твоя, Максимильян!»
2
Разгар Террора. Зной палит и жжет.
Деревья сохнут. Бесятся от жажды
Животные. Конвент в смятеньи. Каждый
Невольно мыслит: завтра мой черед.
Казнят по сотне в сутки. Город замер
И задыхается. Предместья ждут
Повальных язв. На кладбищах гниют
Тела казненных. В тюрьмах нету камер.
Пока судьбы кренится колесо,
В Монморанси, где веет тень Руссо,
С цветком в руке уединенно бродит,
Готовя речь о пользе строгих мер,
Верховный жрец — Мессия — Робеспьер —
1лифует стиль и тусклый лоск наводит.
3
Париж в бреду. Конвент кипит, как ад.
Тюрьо звонит. Сен-Жюста прерывают.
Кровь вопиет. Казненные взывают.
Мстят мертвецы. Могилы говорят.
Вокруг Леба, Сен-Жюста и Кутона
Вскипает гнев, грозя их затопить.
Встал Робеспьер. Он хочет говорить.
Ему кричат: «Вас душит кровь Дантона!*
Еще судьбы неясен вещий лет.
За ним Париж, коммуны и народ —
Лишь кликнуть клич, и встанут исполины.
269
Воззвание написано, но он
Кладет перо: да не прейдет закон!
Верховный жрец созрел для гильотины.
4
Уж фурии танцуют карманьолу,
Пред гильотиною подъемля вой.
В последний раз подобная престолу,
Она царит над буйною толпой.
Везут останки власти и позора:
Убит Леба, больной Кутон без ног...
Один Сен-Жюст презрителен и строг.
Последняя телега Термидора.
И среди них на кладбище химер
Последний путь свершает Робеспьер.
К последней мессе благовестят в храме,
И гильотине молится народ...
Благоговейно, как ковчег с дарами,
Он голову несет на эшафот.
1917 г. 7 декабря
На дне преисподней
(Памяти А. Блока и Н. Гумилева)
С каждым днем все диче и все глуше
Мертвенная цепенеет ночь.
Смрадный ветр, как свечи, жизни тушит:
Ни позвать, ни крикнуть, ни помочь.
Темен жребий русского поэта:
Неисповедимый рок ведет
Пушкина под дуло пистолета,
Достоевского на эшафот.
Может быть, такой же жребий выну,
Горькая детоубийца — Русь I
И на дне твоих подвалов сгину,
Иль в кровавой луже поскользнусь,
270
Но твоей Голгофы не покину,
От твоих могил не отрекусь.
Доконает голод или злоба,
Но судьбы не изберу иной:
Умирать, так умирать с тобой
И с тобой, как Лазарь, встать из гроба!
Коктебель, 12 января 1922
Каллиера
Поев. С. В. Шерейнскому
По картам здесь и город был, и порт.
Остатки мола видны под волнами.
Соседний холм насыщен черепками
Амфор и пифосов. Но город стерт,
Как мел с доски, разливом диких орд.
И мысль, читая смытое веками,
Подсказывает ночь, тревогу, пламя
И рдяный блик в зрачках раскосых морд.
Зубец, над городищем вознесенный,
Народ зовет «Иссыпанной короной»,
Как знак того, что сроки истекли,
Что судьб твоих до дна испита мера,—
Отроковица эллинской з$мли
В венецианских бусах — Каллиера.
1926
271
Флшж]ми/и
ИЗ ЦИКЛА «СТАРОЕ ГЕТТО»
1
Нависли сумерки. Таинственны и строги
Пустые улицы. Им снится даль времен.
И только иногда, смущая мутный сон,
Спешит по ним еврей — дитя земной тревоги.
Брожу у ветхих стен угрюмой синагоги —
И слышу пение унылое, как стон...
§десь тени скорбные глядят со всех сторон,—
, как бледны они, измучены, убоги!
Здесь реют призраки кровавых темных лет
И молят жалобно и гонятся вослед
Испуганной мечте... Сгустилась тьма ночная.
И гетто старое мне шепчет, засыпая:
«Возьми моих детей... Им нужен вольный свет...
Им душно, душно здесь... Темна их доля злая...»,
6
В безмолвии старинного квартала
Проходит жизнь, туманная, как бред.
Сменился день. Глухая ночь настала
И зажелтел из окон тусклый свет.
И в поздний час у мрачного портала
Я жду ее — хранящую обет...
Она глядит печально и устало,
И призрачно звучит ее привет.
272
И бродим мы, тоскуя и любя,
Безмолвные, безропотно скорбя,
Мы ничего не ждем и безнадежна
Часы любви. Над нами ночь и тьма.
Вокруг молчат потухшие дома.
И грезы их, как старость, безмятежны.
9
В садах мечты я выстроил чертог...
Ведут к нему воздушные ступени,
Хрустальный свод прозрачен и высок,
Везде цветы, цветы и блеск весенний.
В чертог любви и чистых наслаждений
Я ухожу от скорби и тревог
И вижу сны... Я в них всесильный гений
Восторженный и радостный, как бог.
Когда же день бросает алчный зов,—
Мои мечты — испуганные птицы
Умчатся вдаль... и снова, бледнолицый,
Блуждаю я меж стонущих рабов.
И жизнь моя тоскливее темницы,
Не знающей ни солнца, ни цветов.
На корабле
I
Струится зной по дремлющим волнам,
И медленно проходит без возврата
Глубокий день. Горит пожар заката,
И алый свет скользит по облакам.
Равнина вод молчанием объята.
И облака спешат, как в дальний храм,
К пурпурной мгле, в пустыню небоската,
И, замерев, стоят недвижно там.
273
Корабль устал. Качаясь, тихо дремлет.
Мертвеет зыбь, и виснут паруса.
И я один в слепые небеса
Гляжу с тоской... Мой дух затишью внемлет
И жаждет бурь. Закатный меркнет свет.
Уж ночь близка. Уж поздно. Бури нет...
II
Медлительно сходились туч ряды,
Бросая в тьму гудящие зарницы,
И прыгали, как яростные львицы,
Соленых волн вспененные гряды.
Корабль стонал в предчувствии беды...
Но ликовал я, смелый, бледнолицый.
Я пел. И крик морской полночной птицы
Мне отвечал из неба и воды.
А на заре настала тишина.
Лениво нас баюкала волна.
Но день пылал. И, бурей утомленный,
Благословлял я солнечный восход
И синеву золотопенных вод,
И край мечты, безвестный, отдаленный.
У моря
Полночь. У моря стою на скале.
Ветер прохладный и влажно-соленый
Трепетно обнял меня, как влюбленный,
Пряди волос разметал на челе.
Шумно разбилась на камни волна —
Брызнула пеной в лицо мне обильно...
О, как вздымается грудь моя сильно,
В этом раздолье предбурного сна!
Я одинок и свободен. Стою
Полный желаний и думы широкой.
Море рокочет мне песню свою...
274
В гавани темной, затихшей, далекой
Красное пламя на мачте высокой
В черную полночь вонзает струю.
Рим и варвары
Восстали варвары на исступленный Рим.
Безумный цезарь пьян средь ужаса и стона,
Рабы-сенаторы трепещут перед ним,
И кровь народная дошла к ступеням трона.
Продажный дух льстецов бессильно-недвижим
Позор и ложь царят под сводом Пантеона.
О, родина богов!—твое величье — дым...
И бойся грозного дыхания циклона.
Спеши! Из пьяных урн кровавый сок допей!
Уж Варвары идут от солнечной равнины
С душою мощною, как веянье степей.
Свободный, новый храм воздвигнут исполины
И сокрушат они гниющие руины
Разврата, казней и цепей.
Всадник зла
К картине Ф. Штука
Кровавый ураган затих над мертвой нивой.
Холодная, как сталь, над ней синеет мгла.
И ворон чертит круг зловеще-прихотливый,
И страшен взмах его тяжелого крыла.
Безмолвие и смерть. Толпою молчаливой,
Сплетенные борьбой, разбросаны тела...
Но вот встает из мглы великий Всадник Зла
На призрачном коне, в осанке горделивой.
Свинцовый, тяжкий взор вперяет в землю он.
Ступает черный конь по трупам искаженным,
И слышен в тишине последней муки стон...
275
И всадник смотрит вдаль: потоком озлобленным
Ползут его рабы, гудит железный звон...
Хохочет великан над миром исступленным.
Бессмертие
Кто из нас станет богом?
Альфред Мюссе
О, если ты пророк,— твой час настал. Пора!
Зажги во тьме сердец пылающее слово.
Ты должен умереть на пламени костра
Среди безумия и ужаса земного...
Не бойся умереть. Бессмертен луч добра.
Ты в сумраке веков стократно вспыхнешь снова.
Для песни нет преград,— она, как меч, остра;
И нет оков словам, карающим сурово...
И тусклые года томлений и тревог,
Как факел, озарит, страдалец и пророк,
Негаснущий костер твоей красивой смерти.
Из пламени его голодных языков
Не смолкнет никогда мятежно яркий зов:
«Да будет истина! Да будет правда! — Верьте!»,
Женщины
Печальные, с бездонными глазами,
Горевшие непонятой мечтой,
Беспечные, как ветер над полями,
Пленявшие капризной красотой...
О, сколько их прошло передо мной!
О, сколько их искало между нами
Поэзии и страсти неземной!
И каждая томилась и ждала
Красивых мук, невысказанной неги.
И каждая безгрешно отдала
Своей весны зеленые побеги...
276
О, ландыши, грустящие о снеге,—•
О, женщины! У вас душа светла
И горестна, как музыка элегий...
ИЗ ЦИКЛА «СТАРЫЙ ГОРОД»
2
Есть грустная поэзия молчанья
Покинутых старинных городов.
В них смутный бред забытого преданья,
Безмолвие кварталов и л.норцов.
Сон площадей. Седые изваянья
В Тени аркад. Забвение садов.
А дни идут без шума и названья,
И по ночам протяжен бой часов.
И по ночам, когда луна дозором
Над городом колдует и плывет,—
В нем призрачно минувшее живет.
И женщины с наивно-грустным взором
Чего-то ждут в балконах, при луне...
А ночь молчит и грезит в тишине.
ИЗ ЦИКЛА «ОСЕНЬ»
4
Шелест осени
Я вижу из окна: гирлянды облаков
Из слитков золотых плывут по синеве.
Идет их поздний блеск желтеющей листве,
Печально-праздничной гармонии цветов.
Приходят сумерки. Ложатся по траве
И веют холодом покинутых углов.
Деревьям жаль тепла. Небрежен их покров,
Поблекший, шелковый, в причудливой канве.
277
И прошлого не жаль. И помнит старый сад
Больную девушку в тени густых ветвей.
Был нежен и глубок ее печальный взгляд.
Пустынно и мертво тоскует глушь аллей.
И в золоте вершин дрожит последний свет,
Как память о былом, чему возврата нет.
Девственницы
Расцветших девственниц безгрешные постели,—
Их свежесть, белизна, их утренний наряд,—
Они весенние, святые колыбели,
Где грезы о любви томятся и грустят.
Упругие черты стыдливо опьянели
И молят о грехе томительных услад.
К ним никнут юноши в невысказанной цели,
Но гонит их душа смущенная назад.
И сон девический неопытен и тих.
И бродят ангелы, задумавшись о них,
На ложе чистое роняя снежность лилий.
Невинные сердца тоску и жажду слили.
Когда же бледный день, целуя, будит их,—
С улыбкой девушки припомнят,— что любили.
В толпе
Люблю искать случайность приближений,
Среди людей затерянным бродить.
Мы чужды все, но призрачная нить
Связала нас для жизни и мгновений.
И я иду намеки дня следить,
Вникая в гул разрозненных движений.
Одни таят безумье преступлений,
Другим дано великое творить.
278
И нет границ меж красотой и злом.
Печаль везде томится беспредельно,
В улыбке глаз, в признании родном...
И сладко мне отдаться ей бесцельно.
Я всех люблю и каждого отдельно,
Живу душой в ничтожном и святом.
Древняя плита
На храмине, в раскопках древних Фив
Был найден стих безвестного поэта —
Начертанный для вечного завета
На каменной плите иероглиф:
«Благословляйте илистый разлив,
«Плоды земли, рожденье тьмы и света,
«И сладкий труд на лоне зрелых нив,
«И благость Ра, и справедливость Сета»,
Давно лежит затертая плита
В хранилище старинного музея,
Глася о том, как жизнь была проста.
И человек с глазами чародея
Над ней поник, от мудрости седея.
И горький смех кривит его уста.
Истукан
У древних берегов пустынно тихих рек,
На голом выступе потухшего вулкана
Есть изваяние кумира-великана,—
Творенье грубое, как первобытный век.
Здесь некогда стоял без лука и колчана
С кремневым топором пещерный человек
И в диком творчестве огромный камень сек.
И высек из скалы урода-истукана.
И долго в ужасе лежал простертый ниц,
Молясь на мертвый лик, закатом обагренный.
И век за веком гас, как гаснет свет зарниц.
Вулкан ручьями лав спалил живые склоны.
И только истукан для мировых страниц
Остался навсегда — немой и непреклонный.
Пустыня
В пустыне солнечной, песком заметены,
Стоят, покорные тысячелетним думам,—
Старинный обелиск, изъеденный самумом,
И камни желтые разрушенной стены.
Недвижен тяжкий зной. А ночью с долгим шумом
Встает песчаный вихрь. Белеет лик луны.
Пустыня зыблется, вздымает валуны.
И спят развалины видением угрюмым.
Блуждает возле них голодный ягуар
И царственно взойдя на светлые ступени,
Ложится и следит отчетливые тени.
Молчит пустынный мир. И смотрит лунный шар
На пыль его надежд, на смерть его творений.
И думает о том,— как бледен он и стар.
Молчание
Кто видел раз, как с горной вышины
Срываются хрустальные обвалы,
Как в серебре заоблачной луны
Сверкает снег и спят гиганты-скалы;
Кто понял раз молитву тишины
И бурь тысячегласные хоралы,—
Тому отверзты вечности провалы,
Того пьянят божественные сны.
Зажжется тот бессмертною тоской.
И мглы долин с тревожностью людской
Повеют сном томительно напрасным.
Задумчивый, непонятый, один,—
Он будет жить молчанием вершин,
Молчанием великим и согласным.
280
отчизна
Есть призрачность неведомых миров,
В людской душе неясно отраженных,
Есть марево исчезнувших веков
И вихри дней расцветших и сожженных.
И музыка невыразимых снов,
И боль, и скорбь, раздробленная в стонах,
Лишь вечного приподнятый покров,
Лучи небес в мгновенность превращенных...
И если мы скитаемся и ждем
С раскрытыми от ужаса глазами
И орошаем кровью и слезами
Пустыню тьмы, как благостным дождем,—
Мы ищем путь к отчизне, ставшей сном,
К родным дверям, давно забытым нами.
В зените
Звенит мой крик тоскливо-запоздалый.
Уже давно осыпались цветы.
Безмолвно ждет в зените полдень алый,
Как бы страшась преддверья пустоты.
Зову любовь... Святая, где же ты?
Как пилигрим, израненный о скалы,
Я дни влачу, поникший и усталый.
О, где же ты, источник чистоты?
Меня сожгла печаль неверных встреч...
Душа огни хотела уберечь,
Цвела тоской по женщине далекой.
И каждая мне тело отдала...
Но душу вдаль загадочно несла,
Томясь, как я, мечтою одинокой.
281
ИЗ ЦИКЛА «БЕЛЫЙ ДУХ»
2
Разгульный крик борьбы и разрушенья,
Зловещий лязг заржавленных оков,
Протяжный стон на пламени костров,
И подвиги любви и вдохновенья,—
В моей душе смятенье всех веков
Заключено в таинственные звенья.
Добро и зло минувших дел и слов
Живут во мне для грез и песнопенья.
Но я стою в печали смутных дней
На рубеже туманного предела.
Я угадал намеки всех теней.
Гляжу вперед пытливо и несмело...
Я вижу свет неведомых огней,—
Но им в душе молитва не созрела.
Парижу
Живя стремительно, касаясь хмельных чаш
Губами жадными, веселый горожанин,
Гамен и гражданин, ученый и апаш,—
Ты обольстительно и ярко многогранен.
Похожа жизнь твоя на красочный мираж.
Твой взгляд изнеженный любовью затуманен.
Но кликнет Родина, и — пылкий парижанин —
Ты жизнь любимую беспечно ей отдашь.
Для дерзостной мечты, не знающей преграды,
Ты рушишь прошлое и строишь баррикады.
Велит отечество и — доблестная рать
В походы грозные выходит спозаранок,
Любовниц превратив в отважных маркитанок.
Народ, умевший жить, умеет умирать.
282

На юге
Маркизе R...
I
Виноград зацвел. Все пьяно.
Льется сладкий аромат.
Солнце встало слишком рано,
В полдень зноем полон сад.
Из-за мраморных аркад
Смотрит торс нагой богини.
Замер воздух бледно-синий,
Треск назойливых цикад.
В ярком золоте карнизы.
Стынет море, реют птицы.
Жарко. Лень. У ног маркизы.
Я сижу. Молчу. Курю.
Я измучен зноем Ниццы,
Жду вечернюю зарю.
Красные бабы
Предвечерний напев колокольный.
Заливные луга разметались привольно.
Река изогнулась в стальную дугу.
Красные бабы поют на лугу.
283
Пылают травы душистые, ломкие.
Красные бабы. Закат многоцветный.
Песни веселые, милые, звонкие,
Хочется бросить им песней ответной.
Развернулася даль без конца широка.
Вся осыпана солнцем закатным,
Изгибается плавно, спокойно Ока,
Пахнуло забытым, былым, невозвратным.
Красные бабы поют на лугу.
Петь хочу. Не могу.
Друзьям
Я чашу муки пью без стона,
В страданьях знаю светлый миг.
Мне рок сулил знать ужас звона
Болезни тягостной вериг.
Вам — ласки женщин, шум притона,
Сплетенье жизненных интриг,
А мне спокойствие затона
И чародейство милых книг.
Я был здоров и пил отравы,
Но, право, все забыл давно...
Под взмахом кос ложатся травы.
Ходить, лежать, не все ль равно?
Я весь под властию наркоза,
Меня пьянит, колдует — Греза.
* * *
И в цепи светлых дней вдруг вырос темный!
И было странно мне — кругом кусты цвели,
Зеленым морем вдаль струился луг поемный,
И чаек лет был тих на дремлющей мели.
Тоска пришла ко мне и грубо сердце сжала.
Я крылья опустил, упал разбитым ниц.
Не в силах вырвать вон таинственного жала,
Покорный тишине покинутых гробниц.
284
И снова ночь без сна, вопросы без ответов.
Воскресший злой кошмар, забытая тоска.
Знакомые черты проклятых силуэтов,
Угасших прошлых лет забытая река.
Так больно, больно мне. Вонзилось сто стилетов.
И давит, как плита, тяжелая рука.
285

ИЗ ЦИКЛА «СОНЕТЫ»
К*
Когда мечты твои цветут, прозрачно-ярки,
Все — облачный чертог лазурной вышины,
Где в тайном трепете — стремящиеся арки,
И звуки новые как будто бы слышны;
Когда вокруг тебя то мертвенны, то жарки
Колеблющихся душ изменчивые сны,—
Лишь отклики любви — созвучия Петрарки
В порывах трепетных гармонии полны.
Прислушивайся к ним — и в блеске вдохновенья
Прозрачно-яркие нахлынут песнопенья —
И в них душа твоя дрожит — но вся ясна.
Тревожных, чутких струн они — аккорд певучий,
Все — зыбкая волна уверенных созвучий,
Всегда единая и — новая волна.
К Лауре
Лаура, как люблю я ночью благодатной,
Забыв протекший день печали и сует,
Отдаться вновь тоске, знакомой с давних лет,
К одной тебе стремясь мечтою необъятной.
286
Тогда, задумавшись, гляжу на твой портрет-
И веют мне уста весною ароматной,
И ясен строгий взор; он тишиною внятной
Наполнил душу мне — и прежней грусти нет.
Ко мне слетаются неслышно грезы рая,
Крылами нежными мне очи закрывая,
И вижу я тебя как будто в чудном сне —
И тихий образ твои в венке своем лавровом,
Легко окутанный мечтательным покровом,
Спокойно-пристально глядится в душу мне.
* * *
Я видел сон: в пустом, огромном зале
Ряд у стены вздымавшихся зеркал,
Как цепь светил, торжественно сверкал.
Я был один. Шум города все дале—
И гул толпы, и грохот — ускользал.
А зеркала мой образ отражали —
Я в них читал волшебные скрижали,
И новой жизнью был мне чудный зал.
Так это — я? Неведомый и странный,
Гляжусь, как в мир — огромный, многогранный...
Как на себя я дивно не похож!
Так это — я? И тут с собою рядом
Вновь я гляжу — чужим и близким взглядом?..
Как холодна мне здешней жизни дрожь!
♦ * *
Раз ночью я от снов моих проснулся
(Мне кажется, то было не во сне) —
И белый призрак подошел ко мне
И надо мною медленно нагнулся.
Он был знаком мне в страниой новизне.
Я удивился, но не ужаснулся.
Он стал меня душить — я содрогнулся.
А он исчез, мелькнувши на стене.
И я томился долго. Что такое
Меня давило в образе родном,
Пока я мог забыться светлым сном?
Когда же будут прочтены в покое
Знакомой книги старые листы?
Меж двух миров воздвигнуты мосты.
287
* л л
Прекрасен я твоею красотою
М. К.
Беспечен я беспечностью твоею.
Я заблудился в свежей, яркой чаще —
И вот дышу свободней, глубже, слаще;
В душевной тьме тобою пламенею.
Вокруг тебя — все, точно ты, блестяще.
Но ведь судьба подобна фарисею —
Лелея тайно хитрую затею,
Меня пленит все пламенней и чаще:
Ведь глубока, как жизнь, моя беспечность;
Она и скорби вечное жилище;
Лик вечности в ней целостней и чище.
И в ней самой — разгадки бесконечность:
Слиянье двух миров едва ль не проще,
Чем наша встреча в тихой, светлой роще.
Нарцисс
(В. Р. М--у)
Светлоликий Нарцисс наклонился над гладью
кристальной;
Целый мир он увидел в своих просветленных
чертах —
И не мог оторваться, с улыбкой любви на устах,
От очей божества — от своей красоты идеальной.
Вся вселенная в нем — с этой влагой лазурно-
зеркальной,
С этой роскошью красок и звуков в ветвях и волнах;
Он же весь — во вселенной; с природой он — небо и
прах;
Божество и цветок — в созерцанья красы беспечальной.
Как Нарцисс, ты поник, в упоеньи любви, над собою —
И увидел весь мир ты в очах, освещенных грозою;
Силой огненной грезы в себе ты царишь божеством:
Вся вселенная — ты. Но с тобой не обняться вселенной;
Но не светишься ты красотою бесстрастья нетленной,
Не спокойна улыбка, и взор не блестит торжеством.
288
Кухулин
(Александру Николаевичу Веселовскому)
Я нынче расскажу тебе о том,
Как умирал я. На поле широком
Я умирал от раны — и кругом
Я не видал в томленьи одиноком
Ни друга, ни любви с ее теплом;
А даль — и небо с пламенным востоком,
И в высоте, в просторе голубом —
Парящий коршун. Зорким, жадным оком
Меня увидел он — и захотел
Моей напиться крови. Я глядел,
Как на меня он медленно спускался.
Но запеклась на ране кровь как раз —
Он цепкими ногами в ней завяз!
Я это увидал — и рассмеялся.
ИЗ ЦИКЛА «ОТСВЕТЫ»
1
Да, всякий раз, как снова перечту
(Сегодня вслух ее прочел я Вере)
Трагедию Моцарта и Сальери,—
Ношу я в сердце муку и мечту,
Как сладкую и злую немочь — ту,
От коей не спасут замки и двери
(Она знакома мне в тяжелой мере)...
Как я тебя, о Пушкин, сердцем чту!
Ты — сын гармонии. И дух твой строен.
Он — море звуков, плещущее море,—
Для неба и земли — глубок и горд.
Вмещает он, в волнении спокоен,
Смех гения, раба порыв и горе —
Свет неба, мрак земли— один аккорд.
10. Сонет серебряного века
289
ИЗ ЦИКЛА «НОЧЬЮ»
3
В небесах из каменных оков
Уносился я мечтой моею.
Я искал ее — Кассиопею
За туманом дымных облаков.
Как в плену я любовался ею;
А теперь — широк небесный кров,
И в красе июльских вечеров
Я мечтой свободную лелею —
И по ней — свободный — не грущу;
Здесь она над садом, над водами —
Мне близка; ее я не ищу —
И шестью роскошными звездами
Уж она сияет надо мной —
Старый друг, прекрасный и родной.
1905
Дева-Птица
I
В прозрачный час передрассветно-синий
Я Деву-Птицу тайно стерегу,
На матовом жемчужном берегу
Вдыхая трепет лилий и глициний.
Святую дрожь я в сердце сберегу.
Она близка и — крыльев блеск павлиний
Меня слепит игрой цветов и линий —
Бесцветный рай на брезжущем лугу.
В венцах лучей—сияющие пятна,
В алмазных брызгах — трепетные перья,—
И вещий взор мне таинства раскрыл:
В рассветный день бесчарна и понятна
Святая грань заклятого преддверья,—
Жду радужных объятий райских крыл.
290
II
Когда потускнут крылья Девы-Птицы,
И в белом утре явен каждый блик,—
Я вижу гордый побледневший лик,
Властительный и строгий лик царицы.
До ужаса он явствен и велик,—
И дрогнули ревнивые ресницы,
И засияли вещие зарницы,—
В душе дрожит порыва сжатый клик.
Миры чудес, в тени бровей — глубоки,
Покой чела младенчески-прелестен;
И грез, и постижений — без границ.
Под влагою истомной поволоки
Невестный взор так тихо неневестен —
И перед ним душа поверглась ниц.
III
День над судьбой моей отрадно-пленной
Рассветную развеет кисею —
Тогда душой бессильно воспою
Лик Девы-Птицы я богоявленнои.
И слезы я прозрачные пролью.
И над моей жемчужною вселенной
Она лазурью жаркой и нетленной
Расстелет песню вечную свою.
И я растаю с этой первой песней —
И перельюсь я в новые напевы,
И новым раем царственно упьюсь.
Безбрежность роковая все чудесней,—
Я постигаю мир нездешней Девы.
Я с ней навек торжественно сольюсь.
* * *
Вячеславу Иевнову—мастеру сонета
Воскресший месяц забелел как меч.
И перед далью матово-прозрачной
291
Земля склонилась трепетной и мрачной J
В Долинах молкла суетная речь.
А небеса в торжественности брачной
Спешили звезд светильники возжечь.
Трикирии колеблющихся свеч
Огни сплетали вязью тайнозначной.
Земля не смела трепет превозмочь;
Я предался волне ночного хора,
Туманный мой покров несется прочь.
В сиянии росистого убора
Ко мне идет моя невеста-ночь
Из-под шатров колдующего бора.
* л *
Il faut Stre toujours ivre.
Baudelaire1
Да, опьяненным нужно быть всегда.
Вином, грехом, молитвой — опьяненным,
Чтоб каждый миг явился проясненным,
Где не шуршат минуты, дни, года.
Я каждый миг хотел бы быть влюбленным
Пылать, как та далекая звезда,—
Зажечь ли мир, сгореть ли без следа,—
Но говорить с бессмертьем окрыленным.
Но где найду напиток я хмельной,
Тот райский нектар, ту волну живую,
С какими я хоть миг восторжествую?
Кто напоит той ярою волной
И ливнем выльет тучу грозовую,
Чтоб опьянен был целый мир со мной?
1 Человеку надо всегда быть пьяным. Бодлер. (фр-)>
292
ИЗ ЦИКЛА «ПОЛЕТ»
1. Дедал
Приди ко мне, возлюбленный Икар.
Вот — я решил великую задачу!
И празднеством я этот день означу;
Прими же крылья — мой бесценный дар
Теперь в мечтах о родине не плачу:
Минос могуч, я — немощен и стар;
Но злу нанес решающий удар.
Даров свободы втуне не истрачу.
О верь мне, сын. Недаром твой Дедал
Познал страду творящего усилья
И всем богам молился и рыдал.
Почувствовал и в этой сказке быль я;
Благого неба тайну угадал —
И создал ныне царственные крылья.
2. Икар
Люблю полет ночной — при свете звезд.
Летя, прельщусь то этой, то другою —
Меж ними встанет легкою дугою
Невидимый — и достижимый мост.
Но только дню всю душу я раскрою:
Безгранный мир величествен и прост;
Я в крыльях чую жизнь, порыв и рост,
Я увлечен их мощью, как игрою.
А иногда, разнежен и ленив,
Спустившись низко, плавно пролетаю
Над гладью вод, над ширью рощ и нив —
И вдруг, пронзая облачную стаю,
Взвиваюсь ввысь — и, глаз не заслонив,
Гляжу на солнце — и смеюсь, и таю.
293
3. Наяда
О наконец ты на моей груди!
Но недвижим, но бледен, как лилея.
Напрасно я, как мать, тебя лелея,
Шепчу, кричу: «Откликнись! Погляди!»
Как я ждала, в желаньях тайно млея,
Когда один летел ты впереди —
И низко, низко. «Милый мой! Приди!» —
И руки подымала в полумгле я.
Как нежен шеи палевый загар...
Как кротко светит на тебя Плеяда.,.
Пошевелись, вздохни! Взгляни, Икар!
Любила солнце для тебя наяда!
О солнце! Взгляд твой — злейшая из кар!
Кому, за что — твой кубок, горше яда?!
* * *
Ваш голос пел так нежно о гавоте,
Танцованном у старенькой маркизы,—
Что имя бесподобное Элизы
Просилось на уста при каждой ноте.
Влюбленных ревность, ласки и капризы,
Свиданья шепот в полутемном гроте —
И поцелуй при мраморном Эроте,
И тайных нет веселые сюрпризы,—
Все вспомнилось: любовь была премудра
И в песенке под звуки клавесина
Ваш взгляд, румянец, милая кузина...
Вот локона развившегося пудра...
Вот новые таинственные мушки.
Как и тогда — на бале у старушки.
294
Л * £
Е sospirando pensoso venta,
Per non veder la gente, a Capo chino.
Dante* La Vita Nuoua*.
Моя любовь шла голову понуря,
Чтоб скрыть лицо и не видать толпы;
И были тихи, медленны стопы,
Хотя в душе рвалась, металась буря.
Тянулись окна, стены в столпы —
И люди, люди; но, чела на хмуря,
Все шла она, слегка ресницы жмуря,
Чтоб не сойти с предвыбранной тропы.
Дневная жизнь, звеня и пламенея.
Вокруг текла — вдруг деву замечала —
И устремлялась взорами за ней.
Из-под волны распавшихся кудрей
Она безмолвным вздохом отвечала
И шла вперед, склоняясь и бледнеяе
ДВА СОНЕТА
Посвящение
Ты мудрости хотела от меня —
Пытливого и важного сомненья;
А дождалась восторгов песнопенья.
Веселого н ясного огня.
Когда над нами ярко солнце дня,
Я не хочу ни ночи, ни затменья.
Но в пламени спокойного горенья
Мой фимиам плывет, мольбу храня^
1 Моя любимая задумчиво и виновато шла, пе замечая толпы,
опустив голову. Данте «Новая жизнь» (ит.).
295
Его приемлет тихая лазурь.
У сердца нет Ливана, злата, смирны.
Мои напевы радостны и мирны,
Не ведают ни слез, ни гроз, ни бурь.
Порыв души восторженный, воскресни
И загорись на жертвеннике песни!
Ящерица
Как пел Катулл когда-то воробья
И дал ему бессмертье лирной силой,
Как Дельвиг пел собачку девы милой,—
Так ящерицу ныне славлю я.
В песках пустыни царственно-унылой
Как хороша зеленая семья;
Как искрится живая чешуя,
Когда пылает полдень златокрылый.
Но всех сестер свободных мне милей
Затворница стеклянного ковчега:
Ее я вижу на руке твоей.
О пусть и в песне бережной моей
Она стремит — вся преданность и нега-
Зеленый взор в лазурь твоих очей.
* * *
М. В. Сабашниковой
Заклятую черту г.-решагни—
И летнюю страду сменит награда —
Лилово-синих гроздьев винограда
И тусклые, и жаркие огни.
Не для тебя высокая ограда.
Покорных лоз объятья разогни,
Отважно душной чащи досягни,
Чтобы узреть царицу вертограда.
В волшебную дрему погружены
Хмельные гроздья. Чуть листвой колышут —
И винный запах в их огне лиловом.
296
В недвижном воздухе могучим словом
Завороженные, молчат — и слышат
Присутствие таинственной жены.
* * *
На берегу стоял я у решетки.
В ушах звенели звуки мандолин,
Назойливо одолевая сплин.
А нежен был закат и дали — четки.
Скользили разукрашенные лодки.
Чернели полумаски сеньории;
Их нежили и ласковость картин,
И тенора чувствительные нотки.
Как позы женственны, как вздохи сладки.
Но это чей малиновый наряд?
Тяжелые струящиеся складки...
Огромные глаза огнем горят —
Твоим огнем — в разрезах полумаски...
Ты!.. Меркнут звуки... потухают краски..
* * *
В сияньи электрических огней,
Под гул автомобилей и трамвая,—
Толпы не видя, глаз не отрывая
От черт знакомых, шел я рядом с ней.
Стеклянными глазами все ясней
Она глядела,— маска восковая.
И, в радостной беседе оживая,
Сияла ясно страстью давних дней.
Очарованье вечных новых встреч
Под масками — мы оба полюбили.
И сладко радость бережно стеречь!
Да, это ты! Как тьма нам ни перечь,—
Горят огни, шумят автомобили,
И мы — вдвоем, и льется жизни речь.
297
* ы? л
Ночь ЛИМОНОМ
И лавром пахне!.
Пушкин
«Каменный гость»
Я знаю, в той стране, где ночь лимоном
И лавром пахнет, где любовь поет
Свой добровольный, свой блаженный гнет
Под темным, пышнозвездным небосклоном,—
Там полумаска черная идет
Смиренно-гордым, нежно-дерзким женам.
Покорные им ведомым законам,
Сквозь прорези глядят они — вперед.
Их черт не видно, но они — прекрасны
И потому — свободно-сладострастны,
Капризной тайной красоту покрыв,
Так, затаивши — гордые — порыв,
Они глядят — и знают: жарче солнца
Ответит взор влюбленный каталонца.
л л л
Сними же маску с этой робкой тайны —
На кладбище, безмолвною порой.
Открой же мне лицо твое, открой —
В его красе, как сон необычайный!
Сегодня? В ночь? В судьбе моей случайной
К тебе вхожу не первый я — второй.
Пусть так! От глаз, от уст — желаний рой
Стремит к любви свободной и бескрайней.
И я любим! Мучительный раздор
В душе затих. Ты любишь, Донна Анна —
И ты со мной... Как ночь благоуханна!
Почтой! Вот он — почтенный командор.
Зо£и ж его! Пусть видит наши ласки!
Сегодня в полночь ты со мной — без маски!
298
* * л-
Счастья легкий венец. «Довольно».
Вячеслав Иванов .
Широкой чашей быть — хмельным вином
Налитой до избытка, выше края,
Шипеть, смеяться, искриться, играя
И разливаясь на пиру хмельном.
Широким морем быть — в себе одном
И адской бездны плен, и волю рая
Вмещать безмерно — пышно убирая
Себя валов серебряным руном.
Широким небом быть — и обнимать
За солнцем солнце синевой нетленной
И, распростершись, течь вокруг вселенной.
Широкой песней быть — себе внимать
И шириться так властно и раздольно,
Чтобы сказать самой себе: «Довольно».
299
Сонеты
I
Венчанные осенними цветами,
Мы к озеру осеннему пришли;
От неба тайн и до седой земли
Завеса пала. Острыми лучами
Пронзилось солнце. Чудо стерегли
Вдвоем — на камнях — чуткими глазами.
И осень, рея, веяла крылами,
И сны нам снились в солнечной пыли.
И вдруг, как дети, радостно устами
Коснулись уст. И серебристый смех
Вспорхнул, пронесся дальними лугами.
Где лет былых безумие и грех?
И тишиной лишь реет влажно-нежной
Наш сон любви в раздольности прибрежной.
II
Пустынный летний сон тайги вечерней
Дымился, тлел. И золотистый жар
На сердце пал. Звенел во сне пожар
Таежных сосен. Можно ль суеверней
Любить тайгу, желать в любви безмерней
Чудес неложных — невозможных чар?
Так мы с тобой несли священный дар
На сей алтарь таинственной вечерни.
300
Вожатого забыв на берегу,
Ушли с тобой в часовню темных елей,
В смолистую и мшистую тайгу.
Под шорох трав и лепеты свирели,
В душистой мгле, в магическом кругу,
На миг, на век любовь запечатлели.
III
Туманная развеялась любовь,
В туман ушла неверная весталка!
Испепелилась нежная фиалка...
Из урны черной пью иную кровь.
«Как тайный, тайный друг придешь ты вновь
К твоей весне»,— так молвила гадалка.
И вот стою: и ложе катафалка
Преобразилось в радостную новь.
И страсть опять блеснула, как зарница;
Печальный креп любовью обагрен:
Так новая открылася страница
В безумной книге огненных имен.
Тебя люблю, Печальная Царица!
С тобою, Смерть, навеки обручен.
* * *
Нет, не убийства хмель и темь, не сила
Стихии вольной без оков и уз,
И не истории тяжелый груз:
Единая любовь меня сразила.
Безумно сердце. Стала жизнь постыла.
И жаждущей стрелы слепой укус
Ужель язвит меня? Страстей союз
Душе моей — как душная могила...
Все сознавать и быть слепым, как все;
У ног любовницы твердить обеты,
В саду меж роз, на утренней росе...
301
Мне страшен страстный плен. Свобода! Где ты?
В любви узрев зловещие приметы,
Идем в страстях навстречу злой косе.
7 июля 1920
» » *
Принуждены мы жить мертво и сухо,
Мы дышим тягостно и в духоте
Изнемогаем — жалкие — и те,
Кто впереди, как мы, стенают глухо.
Когда же чуткого коснется слуха
Моление распятых на кресте,
Таинственной причастных красоте,
Стяжайте, люди, дар Святого Духа.
Пусть вы — рабы в плену жестоких лет;
Пусть на земле и скука и тревога:
Слепцы! Слепцы! Стучите у порога.
Ночь обратится в день, н сумрак в свет.
Там, на Голгофе, времени уж нет,
Как нет его в обителях у Бога.
17 октября 1920
* * ♦
В тумане монастырь, луга» Москва...
Смотрю с горы—и в слабости унылой
Изнемогаю. Прошлое — постыло,
Грядущее — как страшные слова
Сибиллы той, чью тайну Божьей силой
Хранит в веках крылатая молва.
Увяла жизнь» как жалкая трава»
И воля гаснет в горести бескрылой.
Но вдруг слепительный из серых туч —
Стрела любви немеркнущего бога —
На землю пал новорожденный луч.
302
И там, где крест, у склепного порога.
Сияет он — волшебен, нежен, жгуче
И не страшна могильная дорога.
29 марта 1921
* * &
Теснее связь земли живой и неба,
Чем думаешь, от слез слепая мать,
Умей смотреть — и сможешь угадать
И в хмеле жарких лоз и в тайне хлеба
Причастье дивное. Святая треба
Рершится чудом. Дивно благодать
Поможет сердцу знаки прочитать:
Вот — человек; вот — голубь; вот — амебам
Так в каждой жизни есть иной залог,
Иное бытие в неб дышит, волит.
И те ушедшие, когда позволит
Расторгнуть время всемогущий Бог,
Вдруг осветят таинственный порог,
И этот свет нам сердце обезболит.
28 декабря 1920
Истина
I
В начале всех начал Е диносу щий!
Посмеет ли не верить светлый ум,
Что в силе радостной и всемогущей
Ты — зачинатель дивных воль и дум?
Был хаос мрачный, черной ночи гуще,
Где царствовал над бездной грозный шум.
Где сон отяготел, как смерть, гнетущий,
И ветер выл, безумен, дик, угрюм...
Но волею прекрасной и премудрой
Расторглись путы скованных небес,
И тверди ясной засияло утро.
Ты сотворил людей, зверей и лес,
И звуки арф, и краски перламутра,
И тайный мир невидимых чудес.
20 октября 1920
303
II
Я верую в таинственное Слово,
Рожденное от вечного Отца;
Предвечное в Едином стало ново,
Единое не ведало конца.
И Бесконечное, в лучах Лица,
В Нем снова обрело Себе Другого,
И в славе дивной Божьего венца
Единосущее— как Мысль Благого.
Благоухание небесных роз,
Сладчайший и чудесный Свет от Света,
Твоею ризою земля одета.
Ты положил на мрак печать запрета
И чудотворно дольний мир вознес
К себе на лоно, Иисус Христос.
21 октября 1920
III
Для нас, людей, и нашего спасенья
Ты воплотился, в мир сойдя, Господь.
От Духа вечного Твое рожденье;
Священная — в Фаворском свете — плоть:
Залоги тайные преображенья.
И жалом змей не смеет уколоть
Нас, узников и пленников томленья:
Тобою можем сумрак побороть.
И в сонме звезд, и в солнечной порфире
В Купели Овчей, посреди калек;
И в Кане Галилейской, там, на пире;
Вне времени,— и здесь, из века в век;
Ты вне пространств, и в этом дольнем мире
Всегда Единый — Богочеловек.
21 октября 1920
304
IV
При Понтии Пилате Ты распят,
Согласно слову дивных откровений...
Среди Израиля неверных чад
Кто пред Тобой тогда склонил колени?
И мрака страж, хранитель смерти, ад
Ждал в трепете последних повелений.
И раб свободы, римлянин Пилат,
Напрасно расточал слова сомнений.
Что истина?—звучал слепой вопрос,
Как темный вызов дрогнувшего мира.
Но пала власть всемирного кумира:
Ты, наш Господь, страдая, крест понес,
При песнях в небе ангельского клира,
И тайно погребен, в саду, меж роз.
21 октября— 11 ноября 1920
V
Простою будь, душа, как голубица,
Но мудрою, как прозорливый змей.
Не только верь, но знай, дерзай и смей
Невинной кровью тайно причаститься.
И древней книги ветхая страница
Тогда предстанет для твоих очей —
Вся соткана из солнечных лучей,
И будет вся земля — как плащаница.
И поколеблются закон и вес
В премудрости живых противоречий,
И ты поймешь пророчество предтечи.
И голос тайный от святых небес
Над этим миром прозвучит далече:
Так! Иисус на третий день воскрес!
21 октября 1920
305
VI
Я верю, Господи! Ты вознесен!
И вот звучат, как арфы, неба сферы.
Тому на радость явь Христовой веры,
Кому земля — как преходящий сон.
И взор земной виденьем изумлен
Пространств без времени и сил без меры.
А там, внизу, во мраке душной серы,
Мир демонов мечом Твоим пронзен.
Ты одесную Бога. Звезды ждут...
И вот, подлунный мир трубой волнуя,
Архангелы во сретенье грядут.
И в голубых лучах, в любви ликуя,
Тебе престолы благостно поют
Священное от века аллилуя.
24 октября 1920
VII
Да, Ты грядешь со славою судить,
И мертвые восстанут из могилы,
Живым же будут радости не милы
Слепой земли. И в миг порвется нить —
Последняя, что вяжет нас: — «не быть»'
Вдруг станет «быть». И станет мир постылым
Где нам, глухим, нечистым и бескрылым,
Как в склепе суждено, стеная, жить.
И мир, внезапно ужасом объятый,
Недавний пленник змейного кольца.
Услышит грома грозные раскаты.
И мы узрим сияние Лица...
Не будет царству Твоему конца,
Царь космоса и Человек Распятый!
25 октября 1920
306
VIII
Сонм ангелов, сих белокрылых стая,
Тебя поет в святой голубизне.
Но здесь душа, земная и простая,
Изнемогает, Отче, в страстном сне.
И преклонив колени, у креста я
Молюсь Тебе и Девственной Жене.
И кажется, что небо, тихо тая,
Спускается лазурное ко мне.
Так дышит Дух Святой везде, где хочет,
В Нем утешение и в Нем залог
Свободы тайной. Он один пророчит
Устами тех, кто землю превозмог.
И Церковь меч о камень веры точит
Тобою, Дух и вечносущий Бог.
25 октября— 11 ноября 1920
IX
Теперь молчит Синайская гора,
Но голос есть единой и соборной,
Многообразной, светлой и упорной
Сибиллы новой вечного добра.
На камне твердом, на кресте Петра,
Закалена в огне святого горна,
И с властью дьявола, всегда позорной,
Она в борьбе от ночи до утра.
Апостольская Церковь! В правом гневе,
Духовный меч, рази того, кто зол,
Кто на змеином и отравном древе
Плод сладострастия легко обрел.
Сей, Церковь, семена. Так в тайном севе
Залог любви и вечности глагол.
26 октября 1920
307
Во оставление моих грехов
Я исповедаю одно крещенье.
В благословлении святых отцов
Чту мудрость тайную и посвященье.
И Господом назначенный улов
В купели светлой примет обновленье,—
Так сетью Галилейских рыбаков
Спасен был древний мир от заблужденья.
Крестись водой — и духом будешь свят.
Ты был землей с рожденья обездолен,
Страстями немощен и сердцем болен...
Но над тобой теперь священный плат,
Отныне сам ты, как орел, крылат
И, как Христос, над смертью темной волен.
26 октября 1920
XI
Так, нам разлука сердце больно вяжет,
И вся земля — как будто солнца тень;
Мы знаем смерть, что камнем темным ляжет
На уходящий в ночь ущербный день.
Пусть красота в могучем горном кряже
Пленяет душу; пусть лесная сень
Прохладой дышит; это небо даже
Пусть напевает нам любовь и лень;
Но я не раб, земля, земному раю,
Где каждое мгновение — как сон;
Не верю я в улыбках светлых маю,
Когда звучат молитвы похорон...
Так я, как Лазарь, в гробе погребен,
Но мертвый — мертвых воскресенья чаю.
26 октября— 16 ноября 1920
308
XII
Не плачь, не бойся смерти и разлуки,
Ужели таинства не видишь ты,
Когда угаснут милые черты
И твой любимый вдруг уронит руки,—
И так уснет, от нашей темной муки
Особожденный в чуде красоты
Неизъяснимой! Так и я, и ты
Освободимся вмиг от мрака скуки.
Тогда легчайшая, как сон, душа
В нетленной плоти станет как царица.
И человек, землею не дыша,
Вдохнув иной эфир, преобразится.
И будет жизнь, как солнце, хороша,
И отошедших мы увидим лица.
26 октября 1920
л * *
Юрию Верховскому
Поэта сердце влажно, как стихия
Здесь на земле рожденных Небом вод,
В нем вечен волн волшебных хоровод —
Вопль радости иль жалобы глухие.
Немолчно в нем звучат струи живые —
Сам океан в ином, как бог, поет,
В ином поток крушит суровый лед,
В ином вздыбилась водопада выя.
И ты, поэт, и прост и величав.
Так озеро в таинственной долине
Незыблемо от века и доныне.
Поэт взыскательный! Ты мудр и прав.
Любезен мне твой безмятежный нрав:
Слышней грозы безмолвие пустыни.
<^Мураново. 14 июня 1925^
309

ИЗ ЦИКЛА «ГОБЕЛЕНЫ»
I
Шутили долго мы, я молвил об измене,
Ты, возмущенная, покинула меня,
Смотрел я долго вслед, свои слова кляня,
И вспомнил гобелен «Охота на оленей».
Мне серна вспомнилась на этом гобелене,—
Насторожившись вся и рожки наклоня,
Она несется вскачь, сердитых псов дразня,
Бросаясь в озеро, чтоб скрыться в белой пене.
За ней вослед толпа охотников лихих,
Их перья длинные, живые позы их,
Изгиб причудливый охотничьего рога...
Так убегала ты, дрожа передо мной,
Насторожившись вся и потупляясь строго,
И потонула вдруг средь пены кружевной.
II
Вечерний свет ласкает гобелены,
Среди теней рождая строй теней.
И так, пока не засветят огней,
Таинственно живут и дышат стены;
Здесь ангелы, и девы, и сирены,
И звезд венцы, и чашечки лилей,
Ветвей сплетенья и простор полей —
Один узор во власти вечной смены!
310
Лишь полусумрак разольет вокруг
Капризные оттенки меланхолий,
Легко целуя лепестки магнолий,
Гася в коврах, как в пепле, каждый звук,
Раздвинутся, живут и дышат стены...
Вечерний свет ласкает гобелены!
III
Дыханьем мертвым комнатной весны
Мой зимний дух капризно отуманен,
Косым сияньем розовой луны
Здесь даже воздух бледный нарумянен;
Расшитые, искусственные сны,
Ваш пестрый мир для сердца сладко-странен.
Ты не уйдешь из шелковой страны —
Чей дух мечтой несбыточною ранен.
В гостиной нежась царствует весна,
Светясь, цветут и дышат абажуры,
Порхают попугаи и амуры,
Пока снежинки пляшут у окна...
И словно ласки ароматной ванны,
Ее улыбки так благоуханны.
IV
Как облачный, беззвездный небосклон,
И где лазурью выплаканы очи,
В предчувствии однообразья ночи
Подернут тенью матовый плафон,
И каждый миг — скользя со всех сторон,
Она длиннее, а мечта короче,
И взмахи черных крыльев все жесточе
Там у пугливо-меркнущих окон.
И в залах дышит влажный сумрак леса,
Ночных теней тяжелая завеса
Развиться не успела до конца;
311
Но каждый миг все дышишь тяжелей ты.
Вот умер день, над ложем мертвеца
Заплакали тоски вечерней флейты.
V
Как мудро-изощренная идея,
Вы не цветок и вместе с тем цветок;
И клонит каждый вздох, как ветерок,
Вас, зябкая принцесса, Орхидея;
Цветок могил, бессильно холодея,
Чьи губы лепестками ты облек?
Но ты живешь на миг, чуть язычок
Кровавых ран лизнет, как жало змея.
Ты как в семье пернатых, попугай,
Изысканный цветок, вдруг ставший зверем!
Молясь тебе, мы, содрогаясь, верим
В чудовищный и странно-новый рай,
Рай красоты и страсти изощренной,
Мир бесконечно недоговоренный.
VI
Роняя бисер, бьют двенадцать раз
Часы, и ты к нам сходишь с гобелена,
Свободная от мертвенного плена
Тончайших линий, сходишь лишь на час;
Улыбка бледных губ, угасших глаз,
И я опять готов склонить колена,
И вздох духов и этих кружев пена —
О красоте исчезнувшей рассказ.
Когда же вдруг, поверив наважденью,
Я протяну объятья привиденью,
Заслышав вновь капризный менуэт,
В атласный гроб, покорна лишь мгновенью
Ты клонишься неуловимой тенью,
И со стены взирает твой портрет.
312
VII
Гремит гавот торжественно и чинно,
Причудливо смеется менуэт,
И вот за силуэтом силуэт
Скользит и тает в сумерках гостиной.
Здесь жизнь мертва, как гобелен старинный,
Здесь робости и здесь печали нет;
Льет полусвет причудливый кинкет
На каждый жест изысканно-картинный.
Здесь царство лени, бронзы и фарфора,
Аквариум, где чутко спят стебли,
И лишь порой легко чуть дрогнет штора,
Зловещий шум заслышавши вдали,
То первое предвестье урагана,
И рев борьбы и грохот барабана!
313
Вечер
За тридцать лет я плугом ветерана
Провел ряды неисчислимых гряд;
Но старых ран рубцы еще горят
И умирать еще как будто рано.
Вот почему в полях Медиолана
Люблю грозы воинственный раскат.
В тревоге облаков я слушать рад
Далекий гул небесного тарана.
Темнеет день. Слышнее птичий грай.
Со всех сторон шумит дремучий край,
Где залегли зловещие драконы.
В провалы туч, в зияющий излом,
За медленным и золотым орлом
Пылающие идут легионы.
1910
* * *
/7. И. Нерадовскому
Июльский день. Почти пустой музей,
Где глобусы, гниющие тетради,
Гербарии — как будто Бога ради —
И черный шлем мифических князей.
Свиданье двух скучающих друзей,
Гуляющих в прозрачной колоннаде.
314
И сторожа немое: «не укради»,
И с улицы зашедший ротозей.
Но Боже мой — какое пепелище,
Когда луна совьет свое жилище,
И белых статуй страшен белый взгляд.
И слышно только с площади соседней,
Из медных урн изогнутых наяд,
Бегут воды лепещущие бредни.
1910
Рынок
Д. Н. Кардовскому, па заданную им тему.
Здесь груды валенок и кипы кошельков,
И золото зеленое копчушек.
Грибы сушеные, соленье, связки сушек,
И постный запах теплых пирожков.
Я утром солнечным выслушивать готов
Торговый разговор внимательных старушек:
В расчеты тонкие копеек я осьмушек
Так много хитрости затрачено я слов.
Случайно вызванный на странный поединок,
Я рифму праздную на царскосельский рынок,
Проказницу,— недаром приволок.
Тут гомон целый день стоят широк и гулок.
В однообразии тупом моих прогулок,
В пустынном городе — веселый уголок.
1911
зАвгуст
В твоем холодном сердце мудреца
Трибун, и жрец, и цензор—совместится.
Ты Кассия заставил удавиться
И римлянам остался за отца.
315
Но ты имел придворного льстеца
Горация — и многое простится...
И не надел, лукавая лисица,
Ни затканных одежд, ни багреца.
Пасется вол над прахом Мецената,
Растет трава. Но звонкая цитата
Порою вьет лавровые венки.
Пусть глубока народная обида!
Как мерный плеск серебряной реки —
Твой острый слух пленила Энеида.
1911
Toga virilis 1
На площади одно лишь слово — «Даки».
Сам Цезарь — вождь. Заброшены венки.
Среди дворов — военные рожки,
Сияет медь и ластятся собаки.
Я грежу наяву: идут рубаки
И по колена тина и пески;
Горят костры на берегу реки,
Мы переходим брод в вечернем мраке!
Но надо ждать. Еще Домициан
Вершит свой суд над горстью христиан,
Бунтующих народные кварталы.
Я никогда не пробовал меча,
Нетерпеливый,— чуял зуд плеча,
И только вчуже сердце клокотало.
1911
* * *
Горели лета красные цветы,
Вино в стекле синело хрупко;
Из пламенеющего кубка
1 Тога зрелости (лат.).
316
По осени трубит и молкнет рог.
Вокруг садов высокая ограда;
Как много их, бредущих вдоль дорог,
И никого из них не надо
Надменной горечи твоих вечерних кос.
Где ночью под ногой хрустит мороз
И зябнут дымные посевы,
Где мутных струй ночные перепевы,
Про коченеющую грусть
Моей любви — ты знаешь наизусть.
1912
ИЗ ЦИКЛА «ИТАЛЬЯНСКИЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ»
III
...Squilla di lontano
Che paia il giorno pianger chesi muore...
Dante 1
Вспорхнула птичка. На ветвистой кроне
Трепещет солнце. Легкий кругозор,
И перелески невысоких гор,
Как их божественный писал Джорджоне.
Из райских тучек сладостный кагор
Струится в золотистом небосклоне,
И лодочник встает в неясном звоне,
И шевелится медленно багор.
Дохнула ночь болотом, лихорадкой.
Перегорев, как уголь, вспышкой краткой,
Упало солнце в марево лагун.
Ночь синяя — и в самом восхищенья
(Я с севера пришел, жестокий гунн)
Мне тяжело внезапное смущенье.
1913
1 ...далекий колокольчик,
там, где лопата день напролет оплакивает смерть... Данте (ит.).
317
IV
«В стране, где гиппогриф веселый льва
Крылатого зовет играть в лазури...»
Н. Гумилев
Гляжу в окно вагона-ресторана:
Сквозь перья шляп и золото погон
Горит закат. Спускается фургон,
Классической толпой бегут бараны.
По виноградникам летит вагон,
Вокруг кудрявая цветет Тоскана,
Но кофеем плеснуло из стакана,
С окурками смешался эстрагон... ;
Доносятся слова: Барджелло, Джотто,
Названье улиц, книжные остроты,
О форуме беседует педант.
Вот Фьеэоле. Cui que1—свой талант:
И я уже заметил профиль тонкий
Цветочки предлагающей девчонки.
1913
Искушение
Она уже идет трущобою звериной,
Алкая молодо и требуя права,
И, усыпленная разлукою старинной,
Любовь убитая — она опять права.
Ты выстроил затвор над северной стремниной,
Где в небе северном скудеет синева;
Она передохнет в твой сумрак голубиный
Свои вечерние и влажные слова.
И сердце ущемив, испытанное строго,
Она в расселине елового порога
Воздушною струей звенит и шелестит.
1 У каждого (.мг.Х
М8
Скорее убегай и брось далекий скит!
С глазами мутными! Ночными голосами
Она поет! Шумит весенними лесами!
1913
Статуя
Над серебром воды и зеленью лугов
Ее я увидал. Откинув покрывало,
Дыханье майское ей плечи целовало
Далеким холодом растаявших снегов.
И, равнодушная, она не обещала —
Сияла мрамором у светлых берегов.
Но человеческих и женственных шагов
И милого лица с тех пор как будто мало.
В сердечной простоте» когда придется пить,
Я думал, мудрую сумею накопить,
Но повседневную, негаснущую жажду...
Несчастный! — Вечную и строгую любовь
Ты хочешь увидать одетой в плоть и кровь
И лики смутные уносит опыт каждый!
1914
319
jfoc&cMMgj! флок.
w * *
Душа моя тиха. В натянутых струнах
Звучит один порыв, здоровый и прекрасный,
И льется голос мой задумчиво и страстно.
И звуки гаснут, тонут в небесах...
Один лишь есть аккорд, взлелеянный ненастьем,
Его в душе я смутно берегу
И с грустью думаю: «Ужель я не могу
Делиться с Вами Вашим счастьем?»
Вы не измучены душевною грозой,
Вам не узнать, что в мире есть несчастный,
Который жизнь отдаст за мимолетный вздох,
Которому наскучил этот бог,
И Вы — один лишь бог в мечтаньи ночи страстной!
Всесильный, сладостный, безмерный и живой...
/898
*АуРаФа Дбуцата1
Я видел мрак дневной и свет ночной.
Я видел ужас вечного сомненья.
И господа с растерзанной душой
В дыму безверья и смятенья.
То был рассвет великого рожденья,
Когда миров нечисленный хаос
Исчезнул в бесконечности мученья.—
И все таинственно роптало и неслось.
1 Неписаные догматы (греч.)у
320
Тяжелый огнь окутал мирозданье,
И гром остановил стремящие созданья.
Немая грань внедрилась до конца.
Из мрака вышел разум мудреца,
И в горной высоте — без страха и усилья —
Мерцающих идей ему взыграли крылья.
1900
* Л W?
Не ты ль в моих мечтах, певучая, прошла
Над берегом Невы и за чертой столицы?
Не ты ли тайный страх сердечный совлекла
С отвагою мужей и с нежностью девицы?
Ты песнью без конца растаяла в снегах
И раннюю весну созвучно повторила.
Ты шла звездою мне, но шла в дневных лучах
И камни площадей и улиц освятила.
Тебя пою, о, да! Но просиял твой свет
И вдруг исчез — в далекие туманы.
Я направляю взор в таинственные страны,—
Тебя не вижу я, и долго бога нет.
Но верю, ты взойдешь, и вспыхнет сумрак алый,
Смыкая тайный круг, в движенья запоздалый.
1901
* л л
За городом в полях весною воздух дышит.
Иду и трепещу в предвестии огня.
Там, знаю, впереди — морскую зыбь колышет
Дыханье сумрака — и мучает меня.
Я помню: далеко шумит, шумит столица.
Там, в сумерках весны, неугомонный зной.
О, скудные сердца! Как безнадежны лица!
Не знавшие весны тоскуют над собой.
11. Сонет серебряного века
321
А здесь, как память лет невинных я великих,
Из сумрака зари — неведомые лики
Вещают жизни строй и вечности огни.».
Забудем дальний шум. Явись ко мне без гнева,
Закатная Таинственная Дева.
И завтра и вчера огнем соедини-
1901
Отшедшим
Здесь тихо и светло. Смотри,, я подойду
И в этих камышах увижу все, что мило.
Осиротел мой пруд. Но сердце не остыло.
В нем все отражено — и возвращений жду.
Качаются и зеленеют травы.
Люблю без слов колеблемый камыш.
Все, что ты знэд. веселый и кудрявый^
Одной мечтой найдешь и возвратишь.
Дождусь ли здесь условленного знака,
Или уйду в ласкающую тень,—
Заря не перейдет, и не погаснет день.
Здесь тихо и светло. В душе не будет мракги
Она перенесла — и смотрит сквозь листву
В иные времена — к иному торжеству.
1903
Л W? л
Никто не умирал. Никто не кончил жита.
Но в звонкой тишине блуждали и сходились.
Вот близятся, плывут — черты определились»..
Внезапно отошли — и их не различить.
Они—невдалеке. Одна и та же нить
Связует здесь и там. Лишь два пути открылись!
Один—безбурно ждать и юность отравить,
Другой — скорбеть о том, что пламенно молились..
322
Внимательно следя. Разбей души тайник:
Быть мажет, там мелькнет твое же повторенье,..
Признаешь ли его, скеятический двойяик?
Там—в темной глубине—такое же томленье
Таких же нищих душ и безобразных тел:
Гармонии безрадостный предел.
1903
* * л
Я жалобной рукой сжимаю свой костыль.
Мой друг — влюблен в луну — живет ее обманом.
Вот — третий на пути. О, милый друг мой, ты ль
В измятом картузе над взором оловянным?
И — трое мы бредем. Лежит пластами пыль.
Все пусто — здесь и там — под зноем неустанным.
Заборы — как гроба. В канавах преет гниль.
Все, все погребено в безлюдье окаянном.
Стучим. Печаль в домах. Покойники в гробах.
Мы робко шепчем в дверь: «Не умер — спит
ваш близкий...»
Но старая, в чепце, наморщив лоб свой низкий,
Кричит: «Ступайте прочь! Не оскорбляйте прах!»
И дальше мы бредем. И видим в щели зданий
Старинную игру вечерних содроганий.
3 июля 1904
ИЗ ЦИКЛА «ЧЕРНАЯ КРОВЬ»
4
О, нет! Я не хочу, чтоб пали мы с тобой
В объятья страшные! Чтоб долго длились муки,
Когда — ни расплести сцепившиеся руки,
Ни разомкнуть уста — нельзя во тьме ночной!
923
Я слепнуть не хочу от молньи грозовой,
Ни слышать скрипок вой (неистовые звуки!),
Ни испытать прибой неизреченной скуки,
Зарывшись в пепел твой горящей головой!
Как первый человек, божественным сгорая,
Хочу вернуть навек на синий берег рая
Тебя, убив всю ложь и уничтожив яд...
Но ты меня зовешь! Твой ядовитый взгляд
Иной пророчит рай!—Я уступаю, зная,
Что твой змеиный рай — бездонной скуки ад.
Февраль 1912
324
Фиш
Воспоминания
Г. М. Городецкой
Я видел осенью — сквозь тучи дождевые
Прорвется бледный луч, усталый и больной,
Какой-то нежною и светлою мечтой,
Нежней, чем грезы молодые.
Осыпав золотом угрюмую сосну,
Он вдруг пробудит в ней забытые желанья,
И вся она горит, полна очарованья,
Вновь вспомнив светлую, далекую весну.
Так нас среди забот вдруг окружат толпой
Виденья, вставшие из глубины сознанья,
И вспомним мы все то, что было лишь мечтой,
И грезы прежних дней и смутные желанья,
Что волновали нас, и сказкой золотой
Мы убаюканы в тиши воспоминанья.
325
Неведомому Богу
За гранями узорного чертога
Далеких звезд, невидимый мирам,
В величии вознесся к небесам
Нетленный храм Неведомого Бога.
К нему никем не найдена дорога,
Равно незрим он людям и богам,
Им, чьи судьбы сомкнулись тесно там,
У алтаря Неведомого Бога.
За гранью звезд воздвигнут темный храм.
Судьбы миров блюдет он свято, строго,
Передает пространствам и векам.
И много слез, и вздохов тяжких много
К нему текут. И смерть — как фимиам
Пред алтарем Неведомого Бога.
1904
* «г Л
Из мрамора, звенящего победно,
Мы поклялись воздвигнуть стройный храм.
Ничтожные! Как сердце наше бледно,
Как далеко от праха к небесам!
Прервался труд, и храм наш недостроен;
Среди долин пятном белеет он;
Весенний ветер дышит из пробоин
И обвевает линии колонн,
326
Да пыль кругом ложится голубая,
Крутясь в лучах полдневного тепла,
И уж трава, душистая, сырая,
Меж мраморов разбитых поросла.
Но близок сердцу храм незавершенный
327
ЛЕСНАЯ СВИРЕЛЬ
I
Посвящение
Что мы посеяли туманною весною,
Сквозь темные, светясь, восходит времена.
Душа уязвлена твоей красой страстною!
В ней скорбь твоих полей и полдней тишина,—
Убор багровый рощ, смарагдный пламень льна,
Дымки незримых сел над синевой лесною,
И просветленный сад под дымкою цветною,
И от сухих листов — пьянящий дух вина.
Когда крестил закат леса огнем и кровью,
И по пустым полям трубил охоты рог,—
В Софроновском лесу, за поднятою новью,
Увенчан жертвенно, явил мне бледный бог
В гудящем пламени и шелесте поверий
Таинственный залог весенних Анфестерий.
328
Посвящение
Памяти Юрия Сидорова
Я вижу гор шотландских властелина,
Я слышу лай веселых песьих свор.
Под месяцем, теней полна долина,
Летит Стюарт и грозный Мак-Айвор.
В тумане вереск. Мрачен разговор
Столетних елей. Плачет мандолина,
И шепчет ветр над урною: Алина!
О, темных парк жестокий приговор!
Но се алтарь. Клубится ладан густо.
Какая радость в слове Златоуста!
Выходит иерей из царских врат,
И розами увит его трикирий.
Я узнаю тебя, мой брат по лире,
Христос воскрес! мы победили, брат.
Поцелуи
Твое лицо — запечатленный сад,
Где утренняя роза розовеет;
От лепестков полураскрытых веет,
Маня пчелу, медовый аромат.
И я пришел в цветущий вертоград,
Где райский плод сквозь зелени краснеет
Ах, знал ли я, что для меня созреет
Румяных уст мускатный виноград?
329
Твои глаза впивая взором жадным
И ими пьян, как соком виноградным,
Припав к груди, я пью душистый вздох,
Забыв о всем волнующемся мире.
В твоих губах, как в золотом потире —
И небеса, и ангелы, и Бог.
Бенера и Анхиз
Охотник задержал нетерпеливый бег,
Внезапно позабыв о луке и олене.
Суля усталому пленительный ночлег,
Богиня ждет его на ложе томной лени.
Под поцелуями горят ее колени,
Как роза нежные и белые, как снег;
Струится с пояса источник вожделений,
Лобзаний золотых и потаенных нег.
Свивая с круглых плеч пурпуровую ризу,
Киприда падает в объятия Аихизу,
Ее обвившему, как цепкая лоза.
И плача от любви, с безумными мольбами,
Он жмет ее уста горящими губами,
Ее дыханье пьет и смотрит ей в глаза.
Купанье нимф
На золотом песке, у волн, в тени лавровой,
Две нимфы, нежные, как снег с отливом роз
Сложили бережно прозрачные покровы
И гребни вынули из ароматных кос.
Климена нежная с Агавой чернобровой
Поплыли, обогнув береговой утес,
И ветер далеко веселый смех разнес,
Ему отозвались прибрежные дубровы.
И целый час слышны удары, крик и плеск.
Но солнце низится, умерив зной и блеск,
И девы стройные, подобные лилеям,
Выходят на песок, который так горяч,
Что им обжег ступни. Они играют в мяч,
Натершись розовым, блистательным елеем.
330
Петербург
I
Вечерний час. Мигая, фонари
Возносят лики длинной чередою:
Над городом, над ясною звездою,
Фонарный свет, как отблески зари.
Что ж, город мой, до времени цари:
Ничтожен ты в туманах, над водою,
И твой предсмертному подобен вою
Предсонный гул... О, Муза, посмотри!
Ты — мудрая. Когда умолкнут шумы,
Поведаешь о том, что было днем,
Мы в полночь вместе к солнцу воззовем,
Теперь же отдадим иному думы
И песен дар: зане совлек Господь
Покров дневной,— раскрыта наша плоть.
II
Гляди. Решай, на что направим взоры:
Там, на скале, стал призрачен титан,
Покинули блудницы смрадный стан,
И за добычею выходят воры.
Дома стоят, как каменные горы,
Над маревом болотистых полян,
331
Осклизлые, но то не кровь из ран,
А гной, смертельный гной точат их поры.
Здесь тайна нам дана. Светильный газ,
Подобно этим трупам синегубым,
Зловонный, мерзостный течет по трубам,
Чтоб вспыхнуть радостно в последний час.
Покойникам воскресные одежды
Готовит смерть. Раскрой же шире вежды.
1912
Каменные бородачи
Андрею Белому
На мощные подняли рамена
Навесов темных тягостное бремя.
В пыли густой и каменное темя
И бороды упавшая волна.
Недвижные! К чему им числить время?
Под ними площадь мертвых снов полна.
Не раз дымилась кровию она,
Но здесь не прорастет свободы семя.
А я люблю немых бородачей.
Провал глазниц и напряженность жил
Мне говорят: «пойми, сними с нас узы».
Что мастер тот, резец волшебный чей
Вас создал, в вас, надвременных, вложил?
Вы — повесть тайная его и Музы.
1912
Перенесение знамен
М. А. Ку ямину
Колышутся победные знамена,
Крещенные в полях Бородина.
Музыкою вся улица полна,
И ровен шаг гудящий батальона.
332
Глухая и безмолвная страна.
Орлы побед у каменного трона.
Увидит ли вас трепетная Рона,
К Царьграду ли вас вынесет волна?
Так радостно под вашим знаком темным
По улицам шумливым проходить
И чувствовать, как связывает нить
Тебя, ведущего, со всем огромным,
Что сзади отбивает мерный шаг
И ваш блистательный возносит знак.
1912
333
Художнику
Своей стезей светло и вдохновенно
Иди вперед, сверши заветный круг,
Всему живому вечный брат и друг
И в радости и в горе — неизменно.
Скорбит земля под ношей крестных мук,
Но Творчество — как солнце над вселенной.
Ты слышишь зов: быть с красотой нетленной.
Ты видишь лес подъятых к солнцу рук?
Пусть мишурой блестит докучный рынок; —
Нет, глух и слеп к соблазнам суеты,
Не изменяй путям своей мечты.
И всех и все зови на поединок
Во славу жизни, воли, красоты.
Что мир без творчества и что без мира ты?
Шаман
Священный бубен поднят, вознесен.
Он пахнет дымом, потом, старой кожей,
Но он любим шаманами, он — Божий.
И вот, гудит певучий перезвон.
Ложится мгла на серый небосклон.
Над юртой веет ветер непогожий
И в тишину пустынных бездорожий
Несет молитвы, жуткие, как стон.
334
И день и ночь кругом шумит тайга,
А там за ней, суровы и безлюдны,
Горят в сияньи северном снега,
И светятся, таинственны и чудны,
Равнины тундр и горы вечных льдов.
Мир полон тайн. Мир страшен и суров.
ИЗ ЦИКЛА «АЛТАЙ»
3
Катунь
Царица рек, в немеркнущей короне,—
Рожденная неведомо когда
В снегах вершин, в их непорочном лоне,—
Светла Катунь, быстра ее вода.
Меж диких скал в несокрушимой броне,
Под шум лесов, немолкнущий года,
Летят ее бесчисленные кони
И отдыха не знают никогда.
Вспененные, с мятущеюся гривой,
То тяжело, то ласково-игриво,
Сбежав к степям, шумят у берегов.
А там, вверху, там новые родятся,
Вздымаются и прыгают и мчатся
В алмазах брызг и в пене жемчугов.
335
Сонет
Nuestra pasion fue un
tragico soneto.
G. A. Becquer *
Моя любовь — трагический сонет.
В ней властный строй сонетных повторений,
Разлук и встреч и новых возвращений,—
Прибой судьбы из мрака прошлых лет.
Двух девушек незавершенный бред,
Порыв двух душ, мученье двух сомнений,
Двойной соблазн небесных искушений,
Но каждая сказала гордо: «Нет».
Вслед четных строк нечетные терцеты
Пришли ко мне возвратной чередой,
Сонетный свод сомкнулся надо мной.
Повторены вопросы и ответы:
«Приемлешь жизнь? Пойдешь со мной вослед?
Из рук моих причастье примешь?»
«Нет!»
336
Первое желание
Когда запретный плод сорвать решилась Ева,
Чтоб тайны роковой постигнуть красоту,
Смущенный взор ее увидел наготу,
И мысль смущенная шепнула ей: «ты дева!*
И нивы пышные, но чуждые посева,
Заколыхалися, познав ее мечту;
И солнце на небе постигло темноту,
Смутясь от прелести греховного напева,
Стыдливо вкруг нее склонилася листва,
Стыдливо обвилась вкруг белых ног трава,
И тени в первый раз блеск солнца отражали.
Смущенный ветер вдаль унесся весь в огне,
И волны быстрые, родившись в глубине,
На зеркало воды стыдливо набежали.
337
Парижские сонеты
м * с *
1
Шумят шаги. Средь сумеречной пыли
Идут, идут куда-то без конца...
И я один — средь вечного кольца —
Стою и жду. Но нет — меня забыли...
Спешат куда-то — вскользь — автомобили...
Вот женщины — но замкнут круг лица,
И замкнуты, и замкнуты сердца,
Что там, в домах — горели и любили.
Кровавый дым над городом сползает —
Встает луна от зданий недалеких...
Проходят люди — страстные на вид —
Средь темных склепов, узких и глубоких...
И каждый с каждым сумрачно молчит...
О, город, вольный город одиноких...
2
Notre Dame
Когда-то здесь стояли кругом стражи —
Вассалы присягали господам.
Светло благословляя Божий храм,
Глядело солнце в синие витражи...
338
Сюда вводили трепетные пажи
В вечерний час своих прекрасных дам.
Дрожал огонь лампад по сторонам —
И время пряло медленные пряжи.
Дышали тяжело колокола,
Как сфинксы — башни замирали в сини —
Но город лицемерия и зла
Не отвечал задумчивой святыне.
Лютеция молчала — как и ныне —
И факелы чудовищные жгла.
3
На Notre Dame, у облачного входа,
Где дремлют башни, к небу вознесясь —
Живет старуха в углубленья свода...
Она, быть может, здесь и родилась —
С душой и ликом странного урода,
Среди химер— и чует с ними связь...
О, кто она — и как она звалась
В те дни, когда звонарь был — Квазимодо?..
Быть может, обманувши цепь веков,
Презревши робкий шепот нашей веры —
Она знавала цвет иных цветов
И после обернулась в камень серый...
И вот — опять — на мой воскресла зов,
Как смутный дух какой-нибудь химеры.
339

i
Летом
Как мягкий парус на уснувшей барке,
Плакучей ивы грустно никнут ветки,
И неподвижна тишина беседки,—
Тяжелый полдень дремлет в нашем парке.
Не шевелится плющ на тонкой арке,
Упали в книгу золотые сетки,
Пастух пастушку в кружеве виньетки,
Склоня колени, молит о подарке.
Далеко мимо нас проходит время,
Часов исчезло сумрачное бремя,
И прошлого нам сладко утомленье.
Так крепко спят тревожные желанья,
И тихо нежит в робости молчанья
Твоей руки к моей прикосновенье.
340
КРУГ АКМЕИСТОВ

XIII СОНЕТОВ
1
(Вступительный)
Меня влекут чудесные сказанья,
Народный шум на старых площадях,
Ряд кораблей на дремлющих морях
И блеск парчи в изгибах одеянья.
Неясные и странные желанья...
Учитель сгорбленный, весь в сединах,
И рядом — отрок с тайною в глазах...
В тени соборов дремлют изваянья...
В каналах узких отблески огней,
Звук лютни, пенье, смех под черной маской
Стук шпаг, повсюду кровь... свет фонарей...
Ряд дам, мечтающих над старой сказкой...
Глаза глядят внимательно и нежно,
И сердце бьется смутно и мятежно.
2
Открыто царское письмо нельзя прочесть,
Но лишь поднес его к свече горящей —
Увидишь ясно из бумаги спящей
Ряд слов, несущих царственную весть.
343
Бывает, нужно правду с ложью сплесть,
Пустые речи с истиной гласящей,
Чтобы не мог слуга неподходящий
Те думы царские врагу донесть.
Моя душа есть царское письмо,
Закрыто всем, незначаще иль лживо,
Лишь тот прочтет, кому прочесть дано,
Кому гонец приносит бережливо.
От пламени любви печати тают,
И знаки роковые выступают.
3
В густом лесу мы дождь пережидали,
По колеям бежали ручейки,
Был слышен шум вздымавшейся реки,
Но солнце виделось уж в ясной дали.
Под толстым дубом мы вдвоем стояли,
Широким рукавом твоей руки
Я чуть касался — большей нет тоски
Для сердца чуткого к такой печали.
К одной коре щекой мы прижимались,
Но ствол меж нами был (ревнивый страж).
Минуты те недолго продолжались,
Но сердце потерял я вмиг тогда ж
И понял, что с тобой я неразделен,
А солнце так блестит, а лес так зелен!
4
Запел петух, таинственный предвестник,
Сторожкий пес залаял на луну —
Я все читал, не отходя ко сну,
Но все не приходил желанный вестник...
Лишь ты, печаль, испытанный наперсник,
Тихонько подошла к тому окну,
Где я сидел. Тебя ль я жду одну,
Пустынной ночи сумрачный наместник?
344
Но ты, печаль, мне радость принесла,
Знакомый образ вдруг очам явила
И бледным светом сердце мне зажгла,
И одиночество мне стало мило.
Зеленоватые глаза с открытым взглядом
Мозжечек каждый мне налили ядом...
5
В романе старом мы с тобой читали
(Зовется он «Озерный Ланселот»),
Что есть страна под ровной гладью вод,
Которой люди даже не видали.
Лишь старики от прадедов слыхали,
Что там живет особый, свой народ,
Что там есть стены, башни, ряд ворот,
Крутые горы, гаснущие дали...
Печали сердца, тающая сладость
Так крепко скрыты от людских очей,
Что им не видны ни печаль, ни радость,
Ни пламень трепетной души моей —
И кажется спокойной моря гладь
Там, где пучин должно бы избегать.
6
Есть зверь норок, живет он в глуби моря,
Он мал, невидим, но когда плывет
Корабль по морю — зверь ко дну прильнет
И не пускает дальше, с ветром споря.
Для мореходцев большего нет горя,
Как потерять богатство и почет,
А сердце мне любовь теперь гнетет
И крепко держит, старой басне вторя.
Свободный дух полет свой задержал,
Упали смирно сложенные крылья,
Лишь только взор твой на меня упал
Без всякого страданья и усилья.
345
Твой светлый взор, волнующий и ясный,
Есть тот норок незримый, но всевластный.
7
В Кремоне скрипку некогда разбили
И склеили; бездушный, тусклый звук
Преобразился в нежный, полный вдруг,
И струны, как уста, заговорили.
Любовь и скорбь в тех звуках слышны были,
Рожденных опытностью властных рук,
Мечты, и страсть, и трепетный испуг
В сердцах завороженных пробудили.
Моя душа была тиха, спокойна,
Счастлива счастьем, мертвым и глухим,
Теперь она мятется, беспокойна,
И стонет ум, огнем любви палим.
Воскресшая, она звенит, трепещет,
И скорбь безумная в ней дико блещет.
8
С прогулки поздней вместе возвращаясь,
Мы на гору взошли; пред нами был
Тот городок, что стал мне нежно мил,
Где счастлив я так был, с тобой встречаясь.
И, неохотно с лесом расставаясь,
Когда уж вечер тихо подступил
(Тот теплый вечер дорог и уныл),
Мы стали оба, медленно прощаясь.
И ноги как в колодках тяжелели,
Идя различною с тобой тропой,
И все в уме слова твои звенели,
Я как скупец их уносил с собой,
Чтоб каждый слог незначащей той речи
Меня питал до новой дальней встречи.
346
9
Пусть месяц молодой мне слева светит,
Пускай цветок последним лепестком
Мне «нет» твердит на языке немом —
Я знаю, что твой взор меня приметит.
Колдунья мне так ясно не ответит
Своими чарами и волшебством,
Когда спрошу о счастье я своем,
И звуков счастья слепо не заметит.
Пусть «чет иль нечет» мне сулит несчастье,
Пусть смутный сон грозит бедою злой,
Пусть, загадавши вёдро иль ненастье,
Обманут, встану хитрою судьбой.
Пусть все про нелюбовь твердит всегда —
Твоя улыбка говорит мне «да».
10
Из глубины земли источник бьет.
Его художник опытной рукою,
Украсив хитро чашей золотою,
Преобразил в шумящий водомет.
Из тьмы струя, свершая свой полет,
Спадает в чашу звучных капль толпою
И золотится радужной игрою,
И чаша та таинственно поет.
В глубь сердца скорбь ударила меня,
И громкий крик мой к небу простирался,
Коснулся неба, радужно распался
И в чашу чудную упал, звеня.
Мне петь велит любви лишь сладкий яд —
Но в счастии уста мои молчат.
11
От горести не видел я галеры,
Когда она, качаясь, отплыла;
347
Вся та толпа незрима мне была,
И скорбь была сверх силы и сверх меры.
Страдали так лишь мученики веры:
Неугасимо в них любовь жила,
Когда терзала их железная пила,
Жрал рыжий лев иль пестрые пантеры.
Всегда с тобой душою, сердцем, думой,
Я, рассеченный, за тобой плыву,
А телом — здесь, печальный и угрюмый,
И это все не сон, а наяву.
Из всей толпы улыбка лишь твоя
С галеры той светилась для меня.
12
Все также солнце всходит и заходит,
На площадях все тот же шум и гам,
Легка все также поступь стройных дам —
И день сегодня на вчера походит.
Раздумье часто на меня находит:
Как может жизнь идти по колеям,
Когда моя любовь, когда я сам
В разлуке тяжкой, смерть же не приходит?
Вы, дамы милые, без сердца, что ли?
Как вы гуляете, спокойны и ясны,
Когда я плачу без ума, без воли,
Сквозь плач гляжу на нежный блеск весны?
Ты, солнце красное, зачем всходило,
Когда далеко все, что было мило?
13
Моя печаль сверх меры и границ;
Я так подавлен мыслью об утрате,
Как каторжник в холодном каземате,
Наполненном двухвосток и мокриц.
348
Как труп бездушный, падаю я ниц,
И грезятся мечтанья о возврате,
Как будто в тусклом розовом закате
Иль в отблеске стухающих зарниц.
Увижу ль я тебя, мой друг желанный,
Ряд долгих зимних дней мечтой прожив?
Придет ли ясный день, так долго жданный,
Когда весна несет любви прилив?
Когда с цветов струятся ароматы,
Увидишь ли, увидишь ли меня ты?
К ее глазам
Твои глаза — как хитрые тираны,
Лаская и суля, к себе манят,
Чтоб тем сильней был беспощадный яд,
Чтоб тем кровавей зазияли раны,
От стрел их метких не найти охраны,
И с каждым взглядом все сильней разят.
Я как в горячке весь огнем объят
И жажду вас, прохладные туманы!
И (чудо!) я прохладу нахожу
В тех самых взорах, что меня спалили...
Как будто я у озера сижу
И летние жары не наступили.
Ты мне даешь пленительные травы,
Не говоря, что там — огонь отравы.
1905
* * »
Снега покрыли гладкие равнины,
Едва заметен санок первый след,
Румянец нежный-нежный льет закатный свет
Окрася розою холмов вершины.
Ездок плетется в дальние путины,
И песня льется, песня прошлых бед,—
349
Простой и древней скуки амулет,—
Она развеет ждущие кручины!
Зимы студеной сладко мне начало,
Нас сочетала строгая пора.
Яснеет небо, блекнет покрывало.
Каким весельем рог трубит: «Пора!»
О, друг мой милый, как спокойны мысли!
В окне узоры райские повисли.
ИЗ ЦИКЛА «ОСЕННИЙ МАЙ»
III
Коснели мысли медленные в лени,
Распластанные кости спали в теле,
Взрезать лазурь голубки не хотели,
И струй живых не жаждали олени.
Во сне ли я, в полуденном ли плене
Лежал недвижно у недвижной ели?
Из кушала небес, как из кунели,
Янтарь стекал мне сонно на колени.
Вдруг облак золотой среда» неба стал,
А горлицы взметнулись тучкой снежной
С веселым шумом крыл навстречу стрел.
Сквозь звон, и плеск, и трепет, как металл,
Пропел «живи!» мне чей-то голос нежный,
И лик знакомый в блеске я узрел.
Посвящение
(Акростих)
Валы стремят свой яростный прибой,
А скалы все стоят неколебимо.
Летит орел, прицелов жалких мимо,—
Едва ля кто ему прикажет: «Стой1»
350
Разящий меч готов на грозный бой,
И зов трубы звучит неутомимо.
Ютясь в тени, шипит непримиримо
Бесплотный хор врагов, презрен тобой.
Ретивый конь взрывает прах копытом.
Юродствуй, раб, позоря Букефала!
Следи, казнясь, за подвигом открытым!
О лет царя, как ярко прозвучала
В годах, веках труба немолчной славы!
У ног враги, безгласны и безглазы.
(1908)
351
* * л
С. П. Ремизовой-Довгелло
В тебе цветут преданья вещих дней,
Глаза твои, улыбкой сердце нежа,
Мне говорят о пущах Беловежа,
О славе войн, о спорах королей.
В дыму веков они все вечно те же.
Твоя корона — спелый сноп кудрей.
Как сердце при тебе горит нежней,
Как помыслы чисты и думы свежи!
Твой светел жребий, радостен твой путь.
Живой огонь твоя лелеет грудь,
Священный Знич пылает в холод Невский.
Им озарен любимый наш певец.
В его терново-розовый венец
Вложила ты свой скипетр королевский.
1913
Паллада
Графине П. О. Берг
С кудряво-золотистой головы
Сняв гордый шлем, увенчанный Горгоной,
Ты мчишь свой челн в залив темно-зеленый,
Минуя риф и заросли травы.
352
( Ждет Сафо на скале. Сплелись в объятьях вы
И тает грудь твоя, как воск топленый,
Но вот к тебе несет прибоя вздох соленый
Остерегающий призыв совы.
Прости, Лесбос, прости! О Сафо, не зови!
Не верю счастию, не верю я любви:
Под розами смеется череп, тлея.
И, легконогая, взлетая вновь на челн,
Обратно мчишься ты по лону вечных волн,
Тоску бессмертную в груди лелея.
1913
Гюи де Мопассан
Вечерний выстрел грянул над водой,
И, клюв раскрыв, в крови упала птица.
Зловещая, холодная зарница
Замедлила под розовой слюдой.
Закралась вдохновенная страница.
О Мопассан! Твой призрак молодой
Томит наш век, угрюмый и седой,
Как тягостных кошмаров вереница.
Среди продажных женщин, злых людей
Ты видел игры звездных лебедей
И вздохи роз в угарном слышал дыме.
Ты помнишь ли последний час, Гюи?
К тебе пришли домашние твои,
А ты шептал любимой лодки имя.
1914
Сонет
Мадонной ты предстала мне впервые.
Подняв ладонь, благословляла ты
Весенних птиц. Сияли, как живые,
На полотне прелестные черты.
12. Сонет серебряного века
353
Неодолима сила красоты,
Твой смех звучит, как струи ключевые,
Твои глаза, как зори огневые,
Твои уста — пурпурные цветы.
Я сохраню твой дар. В ночной мечте
Со мною та рука и кольца те,
Что целовал я пламенно и жадно.
Пусть не коснутся их ничьи уста.
Мне одному и сочный грозд куста,
И винный хмель, и запах виноградный,
* * №
Вы прозябали в мутном полусне,
Бесцельно-хмуры, безразлично-кротки,
Как пленники в окованной колодке,
Как мухи зимние в двойном окне.
Мир колыхался в буре и в огне,
А вы гроши считали у решетки,
Не верили ни солнцу, ни весне,
Но веровали твердо в рюмку водки.
Трухлявые, с водянкою в крови,
Без веры, без надежды, без любви,
По жизни вы прошли неверным звуком.
Какая кара ожидает вас!
Как страшен будет ваш последний час!
Каким обречены вы вечным мукам!
1916
Николаи Первый
Ты стройно очертил волшебный круг,
И Русь замкнулась под прозрачным шаром.
В нем истекало солнце тихим жаром,
В нем таял, растворяясь» каждый звук.
Ты первый сам своим поверил чарам
И всемогуществу державных рук,
354
Тщету молитв н суету наук
Отдав брезгливо мужикам и барам.
Чтоб конь Петров не опустил копыт,
Ты накрепко вковал его в гранит:
Да повинуется царю стихия.
Взлетев над безвоздушной пустотой,
Как оный вождь, ты крикнул солнцу: стой.
И в пустоте повиснула Россия.
1916
355
Демерджи
Не бойся; подойди; дай руку; стань у края.
Как сдавливает грудь от чувства высоты.
Как этих острых скал причудливы черты!
Их розоватые уступы облетая,
Вон, глубоко внизу, орлов кружится стая,
Какая мощь и дичь под дымкой красоты!
И тишина кругом; но в ветре слышишь ты
Обрывки смятые то скрипа арб, то лая?
А дальше, складками, долина и леса
Дрожат, подернуты струеньем зыбким зноя,
И море кажется исполненным покоя:
Синеет, ровное, блестит — что небеса...
Но глянь: по берегу белеет полоса;
То пена грозного — неслышного — прибоя.
356
* * *
Смотреть, как рдеют листья винограда,
Сорвать лозу и увенчать чело,
И совам крикнуть на ходу в дупло,
Погнать коров испуганное стадо!..
И знать, что солнца летнего не надо,
Что будет греть осеннее тепло,
Когда плоды повиснут тяжело
В янтарной зелени лесного сада!..
И, взором обнимая землю-мать,
Раскрытой грудью всей, в былинке каждой
Пылающую плодородья жаждой,—
Благословлять земную благодать
И ждать, что потекут в осеннем хмеле,
Как крепкий мед, веселые недели.
357

Цикады
Как давний отзвук песенной Эллады,
С волшебной неустанностью поэта,
Поют вещуньи огненного лета,
Незримые, всеслышные цикады.
Но память дней не дарует услады:
В лампаде Мнемосины мало света.
Как весть, пленительна мне песня эта,—
Из-за твоей возвышенной ограды,—
Где ты, искусник красоты узорной,
Воспел певуний радости безбрежной.
Я внемлю им, объемлем ночью черной.
И в них — тебе. Стопою безмятежной
Идет Юпитер по тропе подгорной.
В душе твой образ оживает нежный.
Сшюж. Ночь. 2 августа /975
Тревога
Напрасно ищешь тишины:
В живой природе нет покоя.
Цветенье трав и смерть героя,
Восторг грозы и вой луны,
Туч электронных табуны,
Из улья вешний вылет роя,
358
Вулкана взрыв и всплеск прибоя
В себе таинственно равны.
Нирваны нет. Везде тревога!
Растет у твоего порога
Полночных хаосов прилив.
Не бойся никакой Голгофы.
Весь мир плененной бурей жив,
Как твоего сонета строфы.
1918. Тифлис
Арфа
Из хрусталя незримого фиала
Струя ручьи пленительных элегий,
Как лилия надменная, стояла
Ты, арфа, вестница тоски и неги.
Но мысль творцов преград еще не знала
На вековом пути от альфы до омеги.
И черный гроб воздвигнут в бездне зала
С отливом лунно-синим, как у Веги.
Погребена в нем арфа золотая.
Но не бессмертна гробная печаль:
Из каждой гибели есть воскресенье.
В озера снов бросая гроз горенье,
В гирлянды грома лепет волн вплетая,
Могущественный зазвучал рояль.
24 октября 1918. Тифлис
Подруга
Уста в уста, смугла и горяча,
Не расстаюсь с тобой среди скитаний.
Под душным шелком от моих лобзаний
Трепещет тело алого луча.
И где б я ни был, иго дней влача,
Без жалобы, без плача, без стенаний,
359
Горишь и гаснешь от моих вздыханий,
Как жертва под руками палача,—
Ты, ставшая давно моей рабыней,
С кольцом на шее тоненькой стальным,
В безумной бездне дня, пустой и синей,
Под звездно вытканным шатром ночным,—
Всегда со мной, как верная голубка,
Моя, в мечтах прокуренная трубка.
1918. Тифлис
Прощание с избой
Прощай, прости, моя изба!
Ты вся почти из старых бревен:
Где прям венец, а где неровен —
Так заплела мне жизнь судьба.
Похожи избы на гроба:
В них веет тлением часовен.
Разлуки зов беспрекословен!
Я окрылен. А ты — раба.
Благодарю тебя за сказки,
Что пели девичьи мне ласки
В твоей подлунной тишине.
Я верю, что над древней пашней
Хрустальные воздвигнет башни
Народ, родной тебе и мне.
1962
Гомер
Его глазам сияли небеса,
Оружья блеск и сладострастье быта.
Эллады милой юная краса
Ему была пленительно открыта.
360
Но тесно было тайным думам в нем
О дерзком, богоравном человеке.
И вот Афина розовым перстом
Певцу закрыла трепетные веки.
— Ты видел всю земную красоту,
Теперь тебе дарю я слепоту,
Чтоб жизнь народа песней осветилась!
Его душа взметнулась, как орел.
Он посох взял и в даль веков пошел,
Богиню славя за любовь и милость.
1962
Мудрость
Я должен все уразуметь,
Все распознать и все разведать,
Зачем нам мед, зачем нам медь,
Где пораженье, где победа.
Не подгоняет смерти плеть,
Не любопытство мучит деда.
Необходимо мне успеть
Потомкам опыт свой поведать.
Ведь умудрили тех, кто стар,
Трех войн губительный пожар,
Трех революций дерзновенье.
Мы мертвой и живой воды
Испили в годах молодых,
Чтоб знать, которая вкуснее.
1962
Творчество
Д. Голубкову
Когда в порыве вдохновенья —
Как грудь вулкана близ морей —
Ты весь дрожишь от нетерпенья
Свой пламень погасить скорей,—
361
Еще, еще одно мгновенье
Восторгом мозг усталый грей,
Чтоб не упасть в изнеможенье
У распахнувшихся дверей.
Там — смерть минуте этой дивной,
Где ты под звон волны призывной
Себя изжег дотла, до дна.
Там — всплеск на гребне совершенства
Неизъяснимого блаженства
Успокоительного сна!
1966
362
4
т
1
т
Фридриху Круппу
Сонет
На грани двух веков стоишь ты, как уступ,
Как стародавний грех, который не раскали,
Господней казнию недоказанный Каин,
Братоубийственный, упорный Фридрих Крупп!
На небе зарево пылающих окраин.
На легкую шинель сменяя свой тулуп,
Идет, кто сердцем щедр и мудро в речи скуп,—•
Расцветов будущих задумчивый хозяин.
И ядра — дьявола плуги — взрывают нови,
И севом огненным рассыпалась шрапнель...
О, как бы дрогнули твои крутые брови
И забродила кровь, кровавый чуя хмель.
Но без тебя сверкнул, и рухнул, и померк
Тобой задуманный чугунный фейерверк.
Сонет
Следила ты за играми мальчишек,
Улыбчивую куклу отклони.
Из колыбели прямо на коня
Неистовства тебя стремил излишек.
Года прошли, властолюбивых вспышек
Своею тенью злой не затемня
363
В душе твоей,— как мало ей меня,
Беттина Арним и Марина Мнишек!
Гляжу на пепел и огонь кудрей,
На руки, королевских рук щедрей,—
И красок нету на моей палитре!
Ты, проходящая к своей судьбе!
Где всходит солнце, равное тебе?
Где Гете твой и где твой Лже-Димитрий?
Акростих
Котлы кипящих бездн — крестильное нам лоно,
Отчаянье любви нас вихрем волокло
На зной сжигающий, на хрупкое стекло
Студеных зимних вод, на край крутого склона.
Так было... И взгремел нам голос Аполлона,—
Лечу, но кровию уж сердце истекло,
И власяницею мне раны облекло
Призванье вещее и стих мой тише стона.
Сильнее ты, мой брат, по лире и судьбе!
Как бережно себя из прошлого ты вывел,
Едва вдали Парнас завиделся тебе.
Ревнивый евнух муз — Валерий осчастливив
Окрепший голос твой, стихов твоих елей,
Высокомудрою приязнию своей.
1916
* Л Иг
«Который час?» — Безумный. Смотри, смотри:
одиннадцать, двенадцать, час, два, три!
В мгновенье стрелка весь облетает круг.
Во мне ль, в часах горячечный этот стук?
Он гонит сердце биться скорей, скорей
скороговоркою бешеною своей...
Ах, знаю, скоро я замечусь сама,
Как этот маятник, который сошел с ума,
364
и будет тускло-тускло гореть ночник,
и разведет руками мой часовщик,
и будет сердце биться, хрипя, стеня,
и на груди подпрыгивать простыня...
Где будешь ты в ту полночь? Приди, приди
ты, отдыхавший на моей груди!
№ № №
Паук заткал мой темный складень,
И всех молитв мертвы слова,
И, обезумевшая за ночь,
В подушку никнет голова.
Вот так она придет за мной —
Не музыкой, не ароматом,
Не демоном темнокрылатым,
Не вдохновенной тишиной,—
А просто пес завоет, или
Взовьется взвизг автомобиля,
И крыса прошмыгнет в нору.
Вот так! Не добрая, не злая,
Под эту музыку жила я,
Под эту музыку умру.
1922
31 января
Евдокии Федоровне Никитиной
Кармином начертала б эти числа
теперь я на листке календаря,
исполнен день последний января,
со встречи с Вами, радостного смысла.
Да, слишком накренилось коромысло
судьбы российской. Музы, не даря,
поэтов мучили. Но вновь — заря,
и над искусством радуга повисла.
365
Delphine de Girardin, Rachel, Vernhaga,
Смирнова,— нет их1 Но оживлены
в Вас, Евдокия Федоровна, сны
те славные каким-то щедрым магом,—
и гении, презрев и хлад, и темь,
спешат в Газетный, 3, квартира 7.
1922
* * *
На запад, на восток всмотрись, внемли,—
об этих днях напишет новый Пимен,
что ненависти пламень был взаимен
у сих народов моря и земли.
Мы все пройдем, но устоят Кремли,
и по церквам не отзвучит прокимен,
и так же будет пламенен и дымен
закат золотоперистый вдали.
И человек иную жизнь наладит,
на лад иной цевницы зазвучат,
и в тихий час старик сберет внучат.
«Вот этим чаял победить мой прадед»,—
он вымолвит, печально поражен,
и праздный меч не вынет из ножон.
366
Петербургский сонет
Допил вино из светлого бокала,
И душу обагрил мучительный зарок:
Я от людей ушел и, снова одинок,
Брожу в тиши заснувшего канала.
В моей душе — холодный свет опала.
Когда-то был с людьми и дух мой изнемог.
Теперь хочу вплести в суровость четких строк
Я блеск стальной зеркального кристалла.
Ах, в одиночестве — томительность отрад.
Хочу бродить один. Петра затихший град
Пленит каналов дымчатой тревогой.
О город тайн! Душой с тобою обручен,
Иду твоей извилистой дорогой,
Рукой невидимой на гибель обречен.
ИЗ ЦИКЛА «ВЕСЕННИЙ ХМЕЛЬ»
5
Ну, прощай. Ухожу. Суждено.
Хмеля вешнего верный вассал,
Я кидаю допитый бокал —
Неразгаданной цепи звено.
Загорается новая даль —
Я не вижу гнетущих преград,
367
Промелькнувшей любви мне не жаль
Я грядущему трепетно рад.
Ну, прощай. Нам не вместе идти,
Верный рыцарь царицы-весны,
По изгибам хмельного пути
Я иду, не пытая куда.
Повторяя завет старины:
«Сломят пусть — не согнут никогда*.
Сонет
Не трудно красиво начать,
Но как же закончить красиво?
В душе бороздятся извивы,
Тревожит былого печать.
О, если б конец угадать!
Зов осени — в зреющей ниве,
Решиться отбросить огниво,
Хоть можно огонь высекать.
Не надо сближения длить.
Как только надорвана нить,
Уйдите свободным и ярким,
И будет ваш образ певуч —
Томящим, манящим подарком
От сердца останется ключ.
368
Сонет
Как конквистадор в панцире железном,
Я вышел в путь и весело иду,
То отдыхая в радостном саду,
То наклоняясь к пропастям и безднам.
Порою в небе, смутном и беззвездном,
Растет туман... но я смеюсь, и жду,
И верю, как всегда, в мою звезду
Я, конквистадор в панцире железном.
И если в этом мире не дано
Нам расковать последнее звено,
Пусть смерть приходит, я зову любую!
Я с нею буду биться до конца,
И, может быть, рукою мертвеца
Я лилию добуду голубую.
1905
* * *
Нас было пять... Мы были капитаны,
Водители безумных кораблей.
И мы переплывали океаны,
Позор для бога, ужас для людей.
Далекие загадочные страны
Нас не пленяли чарою своей,
369
Нам нравились зияющие раны,
И зарева, и жалкий треск снастей.
Наш взор являл туманное ненастье,
Что можно видеть, но понять нельзя.
И после смерти наши привиденья
Поднялись, как подводные каменья,
Как прежде, черной гибелью грозя
Искателям неведомого счастья.
1908
Судный день
В. И. Иванову
Раскроется серебряная книга,
Пылающая магия полудней,
И станет храмом брошенная рига,
Где, нищий, я дремал во мраке будней.
Священных схим озлобленный расстрига,
Я принял мир и горестный, и трудный,
Но тяжкая на грудь легла верига,
Я вижу свет... то день подходит Судный.
Не смирну, не бдолах, не кость слоновью —
Я приношу зовущему пророку
Багряный ток из виноградин сердца.
И он во мне поймет единоверца,
Залитого, как он, во славу Року
Блаженно расточаемою кровью.
(1909)
* * й?
Нежданно пал на наши рощи иней,
Он не сходил так много-много дней,
И полз туман, и делались тесней
От сорных трав просветы пальм и пиний.
370
Гортани жег пахучий яд глициний,
И стыла кровь, и взор глядел тусклей,
Когда у стен раздался храп коней,
Блеснула сталь, пронесся крик эриний.
Звериный плащ полуопустив с плеча,
Запасы стрел еще не расточа,
Как груды скал, задумчивы и буры,
Они пришли, губители богов,
Соперники летучих облаков,
Неистовые воины Ассуры.
(1909)
Потомки Каина
Он не солгал нам, дух печально-строгий,
Принявший имя утренней звезды,
Когда сказал: «Не бойтесь вышней мзды
Вкусите плод и будете, как боги».
Для юношей открылись все дороги,
Для старцев — все запретные труды,
Для девушек — янтарные плоды
И белые, как снег, единороги.
Но почему мы клонимся без сил,
Нам кажется, что кто-то нас забыл,
Нам ясен ужас древнего соблазна,
Когда случайно чья-нибудь рука
Две жердочки, две травки, два древка
Соединит на миг крестообразно?
(1910)
Дон Жуан
Моя мечта надменна и проста:
Схватить весло, поставить ногу в стремя
И обмануть медлительное время,
Всегда лобзая новые уста.
371
А в старости принять завет Христа,
Потупить взор, посыпать пеплом темя
И взять на грудь спасающее бремя
Тяжелого железного креста!
И лишь когда средь оргии победной
Я вдруг опомнюсь, как лунатик бледный,
Испуганный в тиши своих путей,
Я вспоминаю, что, ненужный атом,
Я не имел от женщины детей
И никогда не звал мужчину братом.
(1910)
Попугаи
Я — попугай с Антильских островов,
Но я живу в квадратной келье мага.
Вокруг — реторты, глобусы, бумага,
И кашель старика, и бой часов.
Пусть в час заклятий, в вихре голосов
И в блеске глаз, мерцающих, как шпага,
Ерошат крылья ужас и отвага
И я сражаюсь с призраками сов...
Пусть! Но едва под этот свод унылый
Войдет гадать о картах иль о милой
Распутник в раззолоченном плаще —
Мне грезится корабль в тиши залива,
Я вспоминаю солнце... и вотще
Стремлюсь забыть, что тайна некрасива.
(1910)
Сонет
Я, верно, болен: на сердце туман,
Мне скучно все — и люди, и рассказы.
Мне снятся королевские алмазы
И весь в крови широкий ятаган.
372
Мне чудится (и это не обман),
Мой предок был татарин косоглазый,
Свирепый гунн... Я веяньем заразы,
Через века дошедшей, обуян.
Молчу, томлюсь, и отступают стены:
Вот океан весь в клочьях белой пены,
Закатным солнцем залитый гранит
И город с голубыми куполами,
Цветущими жасминными садами,
Мы дрались там... Ах, да! Я был убит.
(1912)
Тразименское озеро
Зеленое, все в пенистых буграх,
Как горсть воды, из океана взятой,
Но пригоршней гиганта чуть разжатой,
Оно томится в плоских берегах.
Но блещет плуг на мокрых бороздах,
И медлен буйвол, грузный и рогатый,
Здесь темной думой удручен вожатый,
Здесь зреет хлеб, но лавр уже зачах.
Лишь иногда, наскучивши покоем,
С кипеньем, гулом, гиканьем и воем
Оно своих не хочет берегов.
Как будто вновь под ратью Ганнибала
Вздохнули скалы, слышен визг шакала
И трубный голос бешеных слонов.
(1912)
Вилла Боргезе
Из камня серого иссеченные вазы.
И купы царственные ясеня, и бук,
И от фонтанов ввысь летящие алмазы,
И тихим вечером баюкаемый луг.
373
В аллеях сумрачных затерянные пары
Так по-осеннему тревожны н бледны,
Как будто полночью их мучают кошмары
Иль пеньем ангелов сжигают душу сны.
Здесь принцы грезили о крови и железе,
А девы нежные о счастии вдвоем,
Здесь бледный кардинал пронзил себя ножом...
Но дальше, призраки! Над виллою Боргезе
Сквозь тучи золотом блеснула вышина:
То учит забывать встающая луна.
(1913)
* * *
Когда вступила в спальню Дездемона,
Там было тихо, тихо и темно,
Лишь месяц любопытный к ней в окно
Заглядывал с ночного небосклона.
И черный мавр со взорами дракона,
Весь вечер пивший красное вино,
К ней подошел,— он ждал ее давно,—
Он не услышит девичьего стона.
Напрасно с безысходною тоской
Она ловила тонкою рукой
Его стальные руки... было поздно.
И, задыхаясь, думала она:
«О, верно, в день, когда шумит война,
Такой же он загадочный и грозный!»
(1913)
Ислам
О. Н. Высотской
В ночном кафе мы молча пили кьянти,
Когда вошел, спросивши шеррн-брендн,
Высокий и седеющий эффенди,
Враг злейший христиан во всем Леванте.
374
И я ему заметил: «Перестаньте,
Мой друг, презрительного корчить денди,
В тот час, когда, быть может, по легенде
В зеленый сумрак входит Дамаянти».
Но он, ногою топнув, крикнул: «Бабы!
Вы знаете ль, что черный камень Кабы
Поддельным признан был на той неделе?»
Потом вздохнул, задумавшись глубоко,
И прошептал с печалью: «Мыши съели
Три волоска из бороды Пророка».
(1916)
Роза
Цветов и песен благодатный хмель
Нам запрещен, как ветхие мечтанья.
Лишь девственные наименованья
Поэтам разрешаются отсель.
Но роза, принесенная в отель,
Забытая нарочно в час прощанья
На томике старинного изданья
Канцон, которые слагал Рюдель,—
Ее ведь смею я почтить сонетом:
Мне книга скажет, что любовь одна
В тринадцатом столетии, как в этом,
Печальней смерти и пьяней вина,
И, бархатные лепестки целуя,
Быть может, преступленья не свершу я
(1917)
В Бретани
Здравствуй, море! Ты из тех морей,
По которым плавали галеры,
В шелковых кафтанах кавалеры
Покоряли варварских царей.
375
Только странно, я люблю скорей
Те моря, суровые без меры,
Где акулы, спруты и химеры —
Ужас чернокожих рыбарей.
Те моря... Я слушаю их звоны,
Ясно вижу их покров червленый
В душной комнате, в тиши ночной,
В час, когда я — как стрела у лука
А душа — один восторг и мука
Перед страшной женской красотой.
(1917)
376

Жертвенник
От радостных широт, как призрак многокрылый,
Открывшихся глазам в неповторимый миг,
Мой сон меня низвел в мучительный тайник,
В какой-то темный храм, подземный и унылый.
И я медлительно и сладостно постиг,
Что собственной душой охвачен, как могилой,
Что это — жертвенник моей мечты немилой,
Который сам в себе, безумный, я воздвиг.
И долго я смотрел, как в углубленье темном,
Безмолвнее, чем мысль, и строже, чем любовь,
Багровым пламенем моя сгорала кровь,
И был глубокий час в святилище огромном,
Где мой бессильный дух в молчанье опочил,
Обвеян взмахами неторопливых крыл.
1909
Мысль
Воззвал ли Бог миров кочующих узоры
Иль призрак Имени сплетеньем их творим,—
То свиток, манием развернутый моим.
Мой возглас разбудил дремавшие просторы.
И этот день кругом мои пролили взоры,
И, ярко сплавивши грядущее с былым,
377
Я — и костер, и свет, и уходящий дым,
И в вечности моей планет несутся хоры.
Я видел этот мир. Он был лишь отблеск мой.
В моей груди звучал твой голос золоток,
Твой, солнце, колокол, в торжественности синей.
Я только миг дышал. Но только он — живой.
Я мыслил, человек, в сияющей пустыне,
И — следом огненным — я не пройду отныне.
1909
378

Гапон
Прорвана суровая попона
звездными ежами.
И звенит
холодком щекочущим зенит,
и победным холодком — колонна.
Чуток сон твой, питерский гранит.
Но и ты не слышишь, как влюбленно
совесть-заговорщица Гапона
в мутный омут ручкою манит.
Вот и день купается в тумане.
И на площади — пятно пятна румяней:
лижет кровь облезший пес — зима.
А потом над дачей опустелой,
где удавленник висит, на тело
пялится луна: акелдама.
7979
379
Обреченность
Затянули петлю туго,
И никак не развязать.
Смотрим, смотрим друг на друга,
Обезумели глаза.
А из пламенного круга
Опускается гроза.
Но грозы не слышно грома,
Ярких молний не видать,—
Чтоб могли мы оба — дома
В тихой комнате рыдать.
Не часы — недели, годы
Сокрушаться во плену.
Наше чаянье свободы
Тонкой ниткою тянуть.
Сонет-акростих
Роману Ефремову
Разлукой злой разорван дружбы круг.
Огни приветов погасили время.
Мне выпало печальных странствий бремя,
А ты остался дома, милый друг.
Но нас томит одной мечты недуг.
Упорно мы бросали в землю семя.
Его посев сберет иное племя;
Финальный час прославит верных слуг.
380
Родных сердец сливая стук, победный,
Единый нас благословит венец.
Мечту земли несли мы не бесследно.
Обоим нам в пути один конец:
Возжечь маяк над этой жизнью бедной,
Увлечь к мечте любовь чужих сердец.
1919
381

5 СОНЕТОВ
I
Олоферн
На ложе он простерт без головы.
Вы узнаете ль плечи Олоферна?
Его» военачальника» безмерно
Боялся враг и возносили вы.
Он не погиб от вражьей тетивы.
Рука любви меч накренила верно.
Струями кровь скатилась равномерно
По скатам проступавшей синевы.
Где голова поверженного тела?,
В необоримой жажде захотела
Душа поверить женщине» и вот —
Юдифь идет, подъемля меч. И следом
Во вражий стан» к предательским победам
Раба несет ту голову, как плод.
II
Антиох
Прохожий» стой! Дай руку! Погоди!
Дай руку мне! Не бойся! Царь я — что же!
Как жаркий луч качается на коже
Твоей упругой бронзовой груди!
ЗВ2
Из-под ресниц, о юноша, гляди.
Твой клок волос тиар моих дороже.
Я чую мир в руке горячей дрожи.
Как много дней ты видишь впереди!
Твои уста, пылаюцрге ало,
Мне говорят о многом, что бывало,
Что мне сверкало в пропасти годин.
Ступай же, друг! Безумны эти речи.
Возьми мой перстень. И забудь о встрече.
О встрече буду помнить я. Один.
1П
Ликенион
Единое лекарство от любви,
Сказали нам, лежать нагими рядом.
И было так. Приблизившися взглядом,
Зажегся жар в больной моей крови.
Но исцеленьем это не зови:
Не предался я радостным усладам.
Неверное лекарство от любви,—
Ты для меня сладчайшим стало ядом.
Зачем так близко отрок был и наг!
Алкала я у недоступных влаг.
Ресниц его мерцала позолота,
И рот его улыбчив был и ал,
Но словно Дафнис робкий он дремал,
Не пробужденный флейтою Эрота.
IV
Блудница
На мне виссон египетский и злато.
На пальцах рук и ног моих каменья.
К дверям моим слагают приношенья.
Мой полон дом, расписанный богато.
383
Но я была счастливее когда-то,
Когда в тиши со стадом, у теченья
Привычных вод, близ робкого селенья
С утра бродила в травах до заката.
Среди мужей одна я. Жажды муки
Томят меня. Как нищенка, я руки
За подаяньем ласк твоих простерла.
Когда-то нес ты нежные приветы
К ногам моим обветрившимся. Где ты?
Я плачу. Ожерелья жмут мне горло.
V
Дульцинея
И замком он не счел, как некогда, корчму,
И близился он к ней в своих пробитых латах.
Камзол зеленый был на рыцаре в заплатах;
Погюрен Россинант был вечному ярму.
А Санчо вновь роптал: «Сокровищ непочатых
В скитаниях ищу напрасно. Не пойму:
За вами на осле плетусь я почему?
Я в бедном доме жил спокойнее богатых».
Зарозовел закат над сизыми холмами.
Подняв копье свое, упорными очами
Пронизывая даль, гидальго кротко тих.
Там розы сыпала Прекрасная с ладони,
И теми розами его горели брони,
И таз цирюльничий сверкал, как нимб святых.
* * *
Я знаю: был я некогда царем;
Мне тяготят былые бармы плечи.
Обширный край забывшихся наречий
Мной был к преуспеянию влеком.
Покорным был я некогда рабом.
Среди песков, с вожатым встречным речи
384
В пустыне вел про то, что редки встречи,
Про караван навьюченный, про дом.
Все возвращает солнце огневое.
Вновь вижу мир и слушаю былое,
Как родины в певучем ветре зов.
Державие возвышенное слов
Подвластно мне, и вещие печали
В моих словах, как древле, зазвучали.
ДНИ УЧИТЕЛЯ
1
Отрок
С террасы мраморной Он видел синий пруд
И розы водяной плавучие узоры,
Непала черные под влажным полем горы,
Да Гималая снег, да неба изумруд.
Но знал Он: на земле царит свирепый труд
И рыщут горестей неистовые своры.
Он знал: из глаз людских вращений приговоры—*
Все то, что видимо, безжалостно сотрут.
И Отрок царственный, заламывая руки,
Смотрел на хрупкий мир. Дневные гасли звука*
С охоты пышные несли гостей слоны.
Он песни не слыхал. В Его огромном взоре,
Где жизни сумрачной еще чернело горе,
Всплывали звездами наджизненные сны.
2
Познание
Он сел, скрестив ступни и выпрямляя тело,
Над смутною рекой. Семь тяжких лет прошло,
। Как истязал Он плоть. Но непостижно Зло,
И пищу принял Он... Смоковница гудела.
13. Сонет серебряного века
385
Саманы, уходя, нахмурили чело.
В лесу Он был один. Отчаянье предела
Достигло. Мир померк. Пространство налетело
И бурно дух Его по безднам пронесло.
...День брызнул на бамбук. Над розовой рекою
Сидел Возвышенный. К блаженному покою
Свой приучала слух душа Его, одним
Благоговением к незнающим томима.
И два седых купца,— стезя вела их мимо,—
Тюрбаны до земли склонили перед Ним.
3
Милостыня
Он говорил царю, что пламень Зла — блестящ,
Что вожделенье — Смерть, что Познаванье — благо.
Со свитой отбыл царь,— Его ж благого шага
Дорога перешла через нагорный хрящ.
Был выбрит лоб Его, простой шафранный плащ
Лишь прикрывал плечо,— другое было наго.
Его премудрых уст ручья коснулась влага,
Когда Он проходил меж финиковых чащ.
Соблазны строил день. Плыл попугай по небу,
Запряженный, звенел бубенчиками зебу,
Под пальмой девушка сплетала змеи кос.
Но, не взглянув на мир, проскальзывавший мимо,
Пред хижиной мирян стоял Он недвижимо
И выдолбленный к ним протягивал кокос.
4
Поучение
Соблазна заросли — сказал Он — непролазны,
Но мы — дыханий дым, сплетенный до поры.
Как от боков слона идущие пары —
Туманно бытие. Привязанности — праздны.
386
Не чтите же земли случайные дары,
Познаньем поборов лукавые соблазны.
Но помните в миру, что здесь многообразны
Страдания людей и схимников норы.
Пока живете вы — к живым благоволите.
«Пчеле, что пьет цветок, цветку, что пьет росу,—»
Так молвите себе,— я благовесть несу».
И после месяцев речных водоразлитий,
Когда шуршат жуки в зеленой травной мгле,
Вы осмотрительно ступайте по земле.
5
Смерть
Он лег на желтый плащ. С тенистой высоты
Спокойно взгляд взглянул по гаснущим просторам,
И, стоя, ученик следил прощальным взором
Седого Мудреца священные черты.
И Будда вымолвил: «Ананда, слышишь ты?
Святые в облаках поют мне гимны хором.
Деревьям время ль цвесть? Но видишь ты: узором
По телу Мудрого рассыпались цветы...
Но что мне этот дар изменчивого мира!
Что славословья мне божественного клира!
Вещайте истину. Смертей круговорот
Нирваной побежден. Разорвана гирлянда
Миров струящихся. Я ухожу. Ананда,
Не закрывай лицо. Ведь знал ты — все умрет».
1921, июль
Эмаль
Мечтатель, выскажи, как сладостно уметь
Скользящей кисточкой расписывать эмали:
Вулканы; и затон; и джонки задремали,
И птахи кружатся, поклевывая снедь.
387
В ущелье старика и аиста приметь —
Сказала родина,— да жен, что отломали
Пион раскрывшийся... Природа не сама ли
Сребристым воздухом сию покрыла медь?
Кончал рисунок ты. Твой взор мерцал в усладе,
Как пламень, что скреплял мечты твои на глади
Квадратной чайницы... Ее я в пальцах сжал.
О вечности искусств мне свежий молвил холод,
А угол горлышка, что временем расколот,—
О хрупкости всего, что ты изображал.
Ювал
И Лемах взял жену, и породила Адда
Ребенка божьего. Он назван был Ювал,
И стал отцом он всех, кто лютней колдовал,
Кому свирельный лад — блаженная услада.
И братьев он имел,— один мечи ковал,
И охранял другой овец родного стада.
Давно был проклят мир проклятием разлада
И смерть среди людей раскинула привал.
Но внуки Каина склонялись вечерами
На камне у шатра Ювалова. Свирель
Снимал он с пояса,— и трепетная трель,
Как взмахи ангелов за дальними горами
Эдема мирного. И грустен был ковач,
И пастырь воздыхал, и жен смирялся плач.
ТРИ СОНЕТА
1
Соломон
Обложен золотом слоновокостный трон,
И гусли звонкие запели по дубравам.
По странам, по морям раскинувшимся славам
Внимает Сувский царь, дивится Фараон.
388
Достроен щедро храм. По кованым подставам
Сплелись хвостами львы. Ковчег со всех сторон
Укрыт крылатыми. Но Бог вещал урон
Стране, чей вождь не внял единственным уставам.
Янтарноликих жриц горит среброубор.
Плеч идумийских мрак. Сидонский блудный взор
Всебожному волхву неведомое выдал.
К Астарте из кадил вздымается туман,—
И смотрит Соломон, как новый блещет идол,
Затем, что правда — все, затем, что все — обман.
2
Волхвы
Неистовствует царь. В неправедных шатрах
Пирует воинство, грозящее всемирно.
И поняли волхвы: родился Тот, Кто мирно
Народы поведет, отринувшие страх.
Несут они ларцы, в чьих золотых нутрах
Сирийская смола, египетская смирна.
Покровы путников горят златопорфирно
И перстни мудрости на поднятых перстах.
Вот их привел пастух к неведомому хлеву;
Парчей спугнув овец, они узрели Деву,
Младенца под снопом навеса негустым.
Он спит. Но луч сверкнул, дары царапнув резко,—
И жмурится Дитя от радостного блеска,
И ручки тянутся к забавам золотым.
3
Лобное место
За то, что был он персть, в ладони правой — гвоздь.
В ладони левой — гвоздь, за то, что был он Богом,
растерзаны ступни за то, что по дорогам
Правителей прошел страны нагорный гость.
389
Чуть светится гора. Мрак проползает логом.
Распятый просит пить. И с горькой губкой трость
Страж протянул к нему,— со скуки, не во злость.
Доволен к хохоту дарованным предлогом.
Пора бы смене быть! Спит город. Над купцом
Рассыпал сон мешки серебряного сплава,
Приникнул фарисей к плечу жены виском,
Нентуриону войн кровавых снится слава,
спутанной толпе отпущенный Варрава
Ждет поздних путников с припрятанным клинком.
390
Цветок с воли
Беленые стены и столик некрашеный,
А на нем в кувшинчике ирис...
Ах, день сегодняшний и день вчерашний,
Откуда они явились.
Все стало приветливым и беспечальным,
Упреки мучителям, близким и дальним,
Осели в душе и замерли...
И разве все потому, что позволили
Цветок живой передать с воли
И выбелить заново камеру?
391

л
Ответ
И при луне новорожденной
Вновь зажигаю шесть свечей.
Я получила письмо,
Не поверила нежным словам,
Читала, смотрела в трюмо,
Удивлялась себе и Вам.
В окна широкий свет
Вплывал, и пахло зимой...
Знаю, что Вы, поэт,
Значит, товарищ мой.
Как хорошо, что есть
В мире луна и шесть
Вами зажженных свеч.
Думайте обо мне,
Я живу в западне
И боюсь неожиданных встреч.
7973
Уединение
Так много камней брошено в меня,
Что ни один из них уже не страшен,
И стройной башней стала западня,
Высокою среди высоких башен.
Строителей ее благодарю,
392
Пусть их забота и печаль минует.
Отсюда раньше вижу я зарю,
Здесь солнца луч последний торжествует
И часто в окна комнаты моей
Влетают ветры северных морей,
И голубь ест из рук моих пшеницу...
А недописанную мной страницу,
Божественно спокойна и легка,
Допишет Музы смуглая рука.
1914
ИЗ ЦИКЛА «ЧЕРНЫЙ СОН»
6
Тебе покорной? Ты сошел с ума!
Покорна я одной господней воле.
Я не хочу ни трепета, ни боли,
Мне муж — палач, а дом его — тюрьма.
Но видишь ли! Ведь я пришла сама...
Декабрь рождался, ветры выли в поле,
И было так светло в твоей неволе,
А за окошком сторожила тьма.
Так птица о прозрачное стекло
Всем телом бьется в зимнее ненастье,
И кровь пятнает белое крыло.
Теперь во мне спокойствие и счастье.
Прощай, мой тихий, ты мне вечно мил
За то, что в дом свой странницу пустил.
1921
* л tit
А, ты думал — я тоже такая,
Что можно забыть меня
И что брошусь, моля и рыдая,
Под копыта гнедого коня.
Или стану просить у знахарок
В наговорной воде корешок
393
И пришлю тебе страшный подарок —
Мой заветный душистый платок.
Будь же проклят. Ни стоном, ни взглядом
Окаянной души не коснусь,
Но клянусь тебе ангельским садом,
Чудотворной иконой клянусь
И ночей наших пламенным чадом —
Я к тебе никогда не вернусь.
1921
Художнику
Мне все твоя мерещится работа,
Твои благословенные труды:
Лип, навсегда осенних, позолота
И синь сегодня созданной воды.
Подумай, и тончайшая дремота
Уже ведет меня в твои сады,
Где каждого пугаясь поворота,
В беспамятстве ищу твои следы.
Войду ли я под свод преображенный,
Твоей рукою в небо превращенный,
Чтоб остудился мой постылый жар?..
Там стану я блаженною навеки,
И, раскаленные смежая веки,
Там снова обрету я слезный дар.
1924
ИЗ ПОЭМЫ «РЕКВИЕМ»
V
Семнадцать месяцев кричу,
Зову тебя домой,
Кидалась в ноги палачу,
Ты сын и ужас мой.
Все перепуталось навек,
И мне не разобрать
Теперь, кто зверь, кто человек
394
И долго ль казни ждать.
И только пышные цветы,
И звон кадильный, и следы
Куда-то в никуда.
И прямо мне в глаза глядит
И скоро гибелью грозит
Огромная звезда.
(1939)
л л *
С Новым годом! С новым горем!
Вот он пляшет, озорник,
Над Балтийским дымным морем,
Кривоног, горбат и дик.
И какой он жребий вынул
Тем, кого застенок минул?
Вышли в поле умирать.
Им светите, звезды неба!
Им уже земного хлеба,
Глаз любимых — не видать.
Январь, 1940 г.
Ива
И дряхлый пук дерев.
Пушкин
А я росла в узорной тишине,
В прохладной детской молодого века.
И не был мил мне голос человека,
А голос ветра был понятен мне.
Я лопухи любила и крапиву,
Но больше всех серебряную иву.
И, благодарная, она жила
Со мной всю жизнь, плакучими ветвяМН
Бессонницу овеивала снами.
И — странно!—я ее пережила.
Там пень торчит, чужими голосами
Другие ивы что-то говорят
Под нашими, под теми небесами.
И я молчу... Как будто умер брат.
1940
395
Надпись на книге «Подорожник»
Совсем не тот таинственный художник,
Избороздивший Гофмановы сны,—
Из той далекой и чужой весны
Мне чудится смиренный подорожник.
Он всюду рос, им город зеленел,
Он украшал широкие ступени,
И с факелом свободных песнопений
Психея возвращалась в мой придел.
А в глубине четвертого двора
Под деревом плясала детвора
В восторге от шарманки одноногой,
И била жизнь во все колокола...
А бешеная кровь меня к тебе вела
Сужденной всем, единственной дорогой.
1941
ИЗ ЦИКЛА «В СОРОКОВОМ ГОДУ»
3. Тень
Что знает женщина одна о смертном чаее?
О. Мандельштам
Всегда нарядней всех, всех розовей и выше,
Зачем всплываешь ты со дна погибших ле^
И память хищная передо мной колышет
Прозрачный профиль твой за стеклами к^рет?
Как спорили тогда — ты ангел или птица!
Соломинкой тебя назвал поэт.
Равно на всех сквозь черные ресницы
Дарьяльских глаз струился нежный светъ
О тень! Прости меня, но ясная погода,
Флобер, бессонница и поздняя сирень
Тебя — красавицу тринадцатого года —
И твой безоблачный и равнодушный день
Напомнили... А мне такого рода
Воспоминанья не к лицу. О тень!
1940
396
ИЗ ЦИКЛА «МУЖЕСТВО^
2
Постучись кулачком — я открою.
Я тебе открывала всегда.
Я теперь за высокой горою,
За пустыней, за ветром и зноем,
Но тебя не предам никогда...
Твоего я не слышала стона.
Хлеба ты у меня не просил.
Принеси же мне ветку клена
Или просто травинок зеленых,
Как ты прошлой весной приносил.
Принеси же мне горсточку чистой,
Нашей невской студеной воды,
И с головки твоей золотистой
Я кровавые смою следы.
1942
Приморский сонет
Здесь все меня переживет,
Все, даже ветхие скворешни
И этот воздух, воздух вешний,
Морской свершивший перелет.
И голос вечности зовет
С неодолимостью нездешней,
И над цветущею черешней
Сиянье легкий месяц льет.
И кажется такой нетрудной,
Белея в чаще изумрудной,
Дорога не скажу куда...
•Там средь стволов еще светлее,
И все похоже на аллею
У царскосельского пруда.
Комарова
1958
397
Отрывок
...И мне показалось, что это огни
Со мною летят до рассвета,
И я не дозналась, какого они,
Глаза эти, странного цвета.
И все трепетало и пело вокруг,
И я не узнала — ты враг или друг,
Зима это или лето.
1959
Родная земля
И в мире нет людей бесслезней,
Надменнее и проще нас.
1922
В заветных ладанках не носим на груди,
О ней стихи навзрыд не сочиняем,
Наш горький сон она не бередит,
Не кажется обетованным раем.
Не делаем ее в душе своей
Предметом купли и продажи,
Хворая, бедствуя, немотствуя над ней,
О ней не вспоминаем даже.
Да, для нас это грязь на калошах,
Да, для нас это хруст на зубах.
И мы мелем, и месим, и крошим
Тот ни в чем не замешанный прах.
Но ложимся в нее и становимся ею,
Оттого и зовем так свободно — своею.
Ленинград
1961
ИЗ ЦИКЛА «ШИПОВНИК ЦВЕТЕТ*
II
Против воли я твой, царица,
берег покинул.
сЭяеида*, Песнь 6
Не пугайся,— я еще похожей
Нас теперь изобразить могу.
Призрак ты — иль человек прохожий,
Тень твою зачем-то берегу.
398
Был недолго ты моим Энеем,—
Я тогда отделалась костром.
Друг о друге мы молчать умеем.
И забыл ты мой проклятый дом.
Ты забыл те, в ужасе и в муке,
Сквозь огонь протянутые руки
И надежды окаянной весть.
Ты не знаешь, что тебе простили...
Создан Рим, плывут стада флотилий,
И победу славословит лесть.
1962
* * *
Запад клеветал и сам не верил,
И роскошно предавал Восток.
Юг мне воздух очень скупо мерил,
Усмехаясь из-за бойких строк.
Но стоял как на коленях клевер,
Влажный ветер пел в жемчужный рог,
Так мой старый друг, мой верный Север,
Утешал меня, как только мог.
В душной изнывала я истоме,
Задыхалась в смраде и крови,
Не могла я больше в этом доме...
Вот когда железная Суоми
Молвила: «Ты все узнаешь, кроме
Радости. А ничего, живи!»
1964
Комарова
399
* * *
Поникнув воспаленными крылами,
Багряный лик в последний раз блеснул.
Соленый ветр с залива потянул,
И дым чернее стал над кораблями.
Не прогремят тяжелыми цепями
Лебедки быстрые. Умолкнул гул.
Кипучий рейд недвижимо заснул.
Спят корабли, зарывшись якорями
В надежное властительное дно.
Им дальний путь в морских пустыня! снится
Изгибы волн и облаков руно.
И в этот час, когда совсем темно,
Хочу бесшумно, как ночная птица,
Под парусом в неверный путь стремиться. .
1914
й * Л
Из глубины стемневшей алтаря
Он вышел утомленными шагами
И скорбными, как смертный час, елоцааш
Нам повествует, книгу растворя,
О муках Иудейского Царя,
Безжалостно замученного нами.
И плачут свечи, трепетно горя,
И каплет воск прозрачными слезами*
400
От скорби потемнели образа,
Чуть слышится молитвенное пенье.
О, Господи, развей мое сомненье.
Коснись, коснись, небесная гроза,
Чтобы из глаз моих, как очищенье,
Горячая скатилася слеза.
1914
Луч
Сквозь щель на темной занавеске
Стрелою тонкою огня
Он разбудил, нежданно резкий,
Еще дремавшего меня.
Виденья сонные храня,
Еще душа тусклее фрески,
А за окном в немолчном блеске
Ликует летний день, звеня.
Чуть видны на стенах узоры.
Едва белеет потолок.
И сердце чувствует укоры.
К окну, к окну в один прыжок
И, вздернув торопливо шторы,
Впускаю золотой поток.
1914
tie tie tie
Рассеянно поправив волоса
И прислонясь задумчиво к кушетке,
Вы улыбнулись. Смолкли голоса.
И, словно птица, пойманная в сетке,
Забилось сердце. На земле так редки,
Так страшно редки встречи-чудеса,
И радостно стремится в небеса
Душа, ушедшая из темной клетки.
401
Но кончился неповторимый час,
И невозвратно счастье отлетело.
Я буду до последнего предела,
Пока огонь и разум не погас,
Пока сомненьем сердце не истлело,
На дне души хранить мечту о вас.
1914
л * л
Еще весна проснулася едва
И холодно прозрачными утрами,
Но снег сошел, и ровными коврами
Желтеет прошлогодняя трава.
Снегами ранена, она еще жива
И шевелит завядшими стеблями.
И дышит долгожданными лучами,
И говорит чуть слышные слова.
Часы ее сосчитаны. Подснежный
Расцвел цветок и в чаще, и во рву.
Пути весны нелепо неизбежны,
И я цветок без сожаленья рву,
Склонясь к земле, и бережно, и нежно
Ласкаю прошлогоднюю траву.
1914
402
* * *
Александре Векслер
Ты с холодностью мартовского льда
Соединила хрупкость черных веток,
Когда над взморьем тонкая звезда
Зеленая зеленым светит светом.
Неловкостью старинных статуэток
И прелестью девической горда,
Проходишь ты, и — вещая примета —
Мне чудится блестящий острый меч,
И тяжким шлейфом тянется беда
За узостью твоих покатых плеч.
* * *
У старого Финляндского вокзала,
Где Ленин речь держал с броневика,
Стоишь, подруга. Движутся войска.
Ты мальчика сегодня провожала.
Тебя недавно за руку держала
Доверчивая детская рука.
Теперь она крепка и широка.
Сын вырос. Родина его позвала.
Ты перед ним не плакала, о нет!
Ты даже улыбалась. Ты шутила.
«Мамаша молодец!» — сказал сосед.
Но острой болью сердце защемило.
И поезд отошел. Уйти скорей!..
О, мужество простое матерей!
1940
403
Пешеход
Я чувствую непобедимый страх
В присутствии таинственных высот.
Я ласточкой доволен в небесах,
И колокольни я люблю полет!
И, кажется, старинный пешеход,
Над пропастью, на гнущихся мостках,
Я слушаю, как снежный ком растет
И вечность бьет на каменных часах.
Когда бы так! Но я не путник тот,
Мелькающий на выцветших листах,
И подлинно во мне печаль поет.
Действительно, лавина есть в горах!
И вся моя душа — в колоколах,
Но музыка от бездны не спасет!
1912
Казино
Я не поклонник радости предвзятой,
Подчас природа — серое пятно.
Мне, в опьяненьи легком, суждено
Изведать краски жизни небогатой.
Играет ветер тучею косматой,
Ложится якорь на морское дно,
404
И бездыханная, как полотно,
Душа висит над бездною проклятой.
Но я люблю на дюнах казино,
Широкий вид в туманное окно
И тонкий луч на скатерти измятой.
И, окружен водой зеленоватой,
Когда, как роза, в хрустале вино,—
Люблю следить за чайкою крылатой!
/972
Шарманка
Шарманка, жалобное пенье
Тягучих арий, дребедень —
Как безобразное виденье,
Осеннюю тревожит сень...
Чтоб сколыхнула на мгновенье
Та песня вод стоячих лень,
Сентиментальное волненье
Туманной музыкой одень.
Какой обыкновенный день!
Как невозможно вдохновенье —
В мозгу игла, брожу как тень.
Я бы приветствовал кремень
Точильщика— как избавленье:
Бродяга — я люблю движенье.
1912
* Л Й?
Паденье — неизменный спутник страха»
И самый страх есть чувство пустоты.
Кто камни нам бросает с высоты,
И камень отрицает иго праха?
И деревянной поступью монаха
Мощеный двор когда-то мерил ты:
Булыжники и грубые мечты —
В них жажда смерти и тоска размаха!
405
Так проклят будь, готический приют,
Где потолком входящий обморочен
И в очаге веселых дров не жгут.
Немногие для вечности живут,
Но если ты мгновенным озабочен —
Твой жребий страшен и твой дом непрочен!
1912
* * *
Пусть в душной комнате, где клочья серой ваты
И склянки с кислотой, часы хрипят и бьют —
Гигантские шаги, с которых петли сняты,—
В туманной памяти виденья оживут.
И лихорадочный больной, тоской объятый,
Худыми пальцами свивая тонкий жгут,
Сжимает свой платок, как талисман крылатый,
И с отвращением глядит на круг минут...
То было в сентябре, вертелись флюгера,
И ставни хлопали, но буйная игра
Гигантов и детей пророческой казалась,
И тело нежное — то плавно подымалось,
То грузно падало: средь пестрого двора
Живая карусель без музыки вращалась!
1913
Спорт
Румяный шкипер бросил мяч тяжелый,
И черни он понравился вполне.
Потомки толстокожего футбола:
Крокет на льду и поло на коне.
Средь юношей теперь по старине
Цветет прыжок и выпад дискобола,
Когда сойдутся, в легком полотне,
Оксфорд и Кембридж — две приречных школы<
406
Но только тот действительно спортсмен,
Кто разорвал печальной жизни плен:
Он знает мир, где дышит радость, пенясь...
И детского крокета молотки,
И северные наши городки,
И дар богов — великолепный теннис!
1913
407
Ангел Песнопения
Сонет
Он целовал меня в часы тревоги
И говорил мне: слушай, я пою.
Веселие душило грудь мою,
Подкашивались от волненья ноги,
И Ангел пел о море и о Боге.
Как ключевую путник пьет струю,
Его слова пила я на краю
Большой и пыльной медленной дороги,
Но ветер города горяч и груб,
Но тягостно любовное говенье,
И отвернулся Ангел Песнопенья
От соблазненных, многогрешных губ,
Меня оставил средь домов и труб
И в голубые отлетел селенья.
Лето 1918 г.
Белая ночь
Сонет
Как позолота, стертая веками,
На куполе огромного собора
Бдит солнце здесь, не ослепляя взора,
Разлитое незримыми руками,
И сот ночных расплавленное пламя
Не тронет розоперстая Аврора,
Такая ночь не скроет злого вора,
Мечтателя не укачает снами,
408
Не ищем мы забвения печали,
Золотонощные вдыхаем весны
И вспоминаем редко о начале,
Когда над нами не дремали сосны
И море вторило бессильным клятвам
О чистоте и счастье непонятном.
Лего 1918 г.
* Йг л
Любовию тебя я назвала,
Кровь темная, что леденишь и жжешь,
Когда в меня, как в жертву тихий нож,
Вошли глаза прозрачнее стекла,
Как в этот час ты медленно текла,
Как замирала, как будила дрожь,
Кощунственную торопила ложь,
Чтоб я тебя любовью назвала,
Но мне сиял, как самоцветный камень,
Всеочищающий далекий пламень.
Лето 1918 г.
й? й л
Т. М. Персиц
Каждое утро мы выходим из дому вместе
И бродим по городу в поисках хлеба.
Он целует мне руки, как будто невесте,
И мы смотрим на розовое, еще не проснувшееся небо.
Этой весною земля вместо хлеба цветы уродила,
И пахнут ландыши в Петербурге, как на Корсике
магнолии.
Что ж, что уходят все наши силы,
Вечером мы цветы покупаем и вспоминаем
о пшеничном загорелом поле.
Иногда небо начинает тихо кружиться
И вдруг без удержу падает на землю,
А земля, как большая черная птица,
Из-под ног выпархивает, и я твоему голосу внемлю.
Когда кружится голова — большое утешенье
Гулять с голодным и крылатым Ангелом Песнопенья.
Май 1921 г.
409

Тени
Сонет
Как кружатся стервятники-орлы
Над падалью, собаками разрытой,
Так к яме, кровью свежею политой.
Метнулись тени стаей со скалы.
И Одиссей у жертвенной золы,
Подняв копье сурово для защиты,
Их зыбкий образ — лик, давно забытый,—
Старался угадать средь красной мглы.
Поэт, когда средь кликов и веселий
Прослышишь хруст и шелест асфоделей,
Аиду возлиянья приготовь.
Пусть, налетев, бесплотные виденья
Угрюмо пьют твою густую кровь,
Вещая тайны сумрака и тленья!
Валгалла
Сонет
С утра звучит призывный вопль валкирий,
Как хриплый крик стервятника-орла,
И сохнет кровь, как черная смола,
И стынет мозг, как студень, в красном жире.
410
А в полдень, в знак наставших перемирий,
Трубят рога, и теплые тела
Сползаются у длинного стола,
До бойни вновь оживлены на пире.
И жарится на вертеле кабан,
И в пурпуре полярный океан
От марева железного чертога.
И, недвижим на возвышенья льдин,
Меж двух волчиц из золотого рога
Кровавое вино сосет Одйн.
В степи
Словно синий жар в печи
Под железною заслонкой —
Душны мглистые лучи,
И сквозь воздух, жаркий, звонкий,
Блещут красной перепонкой
Крылья тучной саранчи.
И, как мокнущий лишай
Пыльной, выжженной пустыни,
Посреди сухой полыни
Сочно вздулся молочай.
Ночью ж взмахами крыла
Глухо плещутся зарницы,
Слушая, как точит мгла
Золотой налив пшеницы.
ИЗ ЦИКЛА «ПРОБУЖДЕНИЕ»
Очнулся и смотрю, глаза открыв,
SaK будто празднуя свое рожденье:
о тьму не смытый сном, еще я жив,—
Как новый век, начну свой новый день я!
411
Не рассвело, но все растет прилив.
Как мутная волна от наводненья,
Холодный зимний день в окно сквозь звенья
Бесшумно льется, стекла не разбив.
Пока я здесь лежал во сне глубоком,
Земля погреться повернулась боком,
Чуть скрипнула, как позвоночник, ось,
И люстрой высоко над облаками,
Просеивая матовое пламя,
Невидимое солнце вновь зажглось.
1953
Сонет о сонете
О, чем влечет литая вязь сонета?
Быть может, ищет утомленный ум
Согласия разъединенных дум?
Ведь счет и мера — лозунги поэта.
Иль так мила капризная примета:
Тот весел звук, а этот вот угрюм,
И, кажется, несроден третий двум,
Но встретиться положено им где-то;
Ответ лукавый лучше утаить.
Пусть отгорит неслышно и неярко
На люстре вспыхнувшая нить,
Свеча пылать не перестанет жарко:
Ведь чистый воск благоговейно лить
Нам завещал божественный Петрарка.
413
Сэрпо
(Из книги <Най-Хане»)
«Для влюбленного и Багдад недалеко»
Арабская пословица
Фелюга вздрогнула, что яблоня весной,
Когда ее целует первый ветер,—
И море в ласковом спешит привете
Опять порадовать зурмухтною волной.
Не нужен берег нам, враждебный и больной.
Морские птицы, спойте о поэте...
А я с Гульмирой, знайте, только дети,
Покинувшие край далекий, неродной...
Но весла, взмахивая, режут моря грудь.
Твоею коврик вышитый рукою,
Я знаю, мы разделим только двое,
Забудем прошлого безрадостную жуть.
В ночи отраден аромат левкоя,
И для влюбленного к Багдаду близок путь!..
414

Сонет-послание
Игорю Северянину
Я долго ждал послания от Вас,
Но нет его, и я тоской изранен.
Зачем вы смолкли, Игорь Северянин,
Там, в городе, где гам и звон кирас?
Ночь надо мной струит златой экстаз,
Дрожит во мгле неверный лук Дианин...
Ах, мир ночной загадочен и странен,
И кажется, что твердь с землей слилась.
Звучит вдали шопеновское скерцо,
В томительной разлуке тонет сердце,
Лист падает, и близится зима.
Уж нет ни роз, ни ландышей, ни лилий}
Я здесь грущу, и вы меня забыли...
Пишите же,— я жду от Вас письма!
(1912)
Сонет-акростих
Граалъ Арелъскому в ответ на его послание
Гостиная. Кудрявый купидон
Румянится, как розовая астра.
Азалии горят закатом страстно,
А я мечтой творю весенний сон.
415
Любовь томит. Я сладко опален
Юноною, но не из алебастра.
Ах, что мне смерть и грозы Зороастра —
Рука моя сильнее всех времен.
Едва ль когда под солнцем и луной
Любовнее, чем Ваш, Грааль Арельский,
Сонет сверкал истомно-кружевной!
Кладу его я в ящичек карельский...
О милый дар, благоухай всегда
Мучительней и слаще, чем звезда!
(1912)
Сонет
Любовь Николаевне Борэ
В залив, закатной кровью обагренный,
Садилось солнце. Матовый кристалл
Луны оранжевой медлительно всплывал,
Дробясь и рдея в зыби вод бессонной.
Рукою опершись на пьедестал
Богини мраморной, с улыбкой благосклонной
Красавица внимала, как влюбленный
Слова признанья нежно ей шептал:
«Прелестней Вас в златых полях едва ли
Аркадии божественной встречали
Или в садах счастливых Гесперид!
Сладчайшие сулите Вы надежды...»
Она ж в ответ, склонив с усмешкой веждьи
«Тот часто лжет, кто складно говорит!»
(1912)
Уличный подросток
Ломающийся голос. Синева
У глаз, и над губою — рыжеватый
416
Пушок. Вот он обычный —завсегдатаи
Всех закоулков. Пыльная ль трава
Столичные бульвары украшает,
Иль серым льдом затянута Нева,—
Все в той же куртке он, и голова
В знакомой шляпе. Холод не смущает
И вядая жара не истомит
Его. Под воротАми постоит,—
Поклянчит милостыню. Со цветами
Пристанет дерзко к проходящей даме,
То наглый, то трусливый примет вид.
Но финский нож за голенищем скрыт,
И, с каждым годом, темный взор — упрямей.
(1913)
* * л
Китайские драконы над Невой
Раскрыли пасти в ярости безвредной
Вы, слышавшие грохот пушек медный
И поражаемых боксеров вой.
Но говорят, что полночью, зимой,
Вы просыпаетесь в миг заповедный.
То чудо узревший — отпрянет, бледный»
И падает с разбитой головой.
А поутру, когда румянцем скупо
Рассвет Неву стальную озарит,
На плитах стынущих не видно трупа.
Лишь кровь на каменных устах горит,
Да в хищной лапе, с яростью бесцельной.
Один из вас сжимает крест нательный.
(1913)
14. Сонет серебряного века
417
Романтическая таверна
П. С. Шандаровскому
У круглых столиков толпятся итальянцы,
Гидальго смуглые, мулаты. Звон, галдеж
В табачном воздухе. Но оборвался что ж
Оркестр, играющий тропические танцы?
А!—двое подрались! С портретом Данта схож
Один. Противник — негр. Сцепились оборванцы:
На лицах дам видней фальшивые румянцы:
Паоло так красив... Но вот широкий нож
Блеснул, и негра бок, как молнией, распорот.
Он — падает. Рука хватается за ворот,
Бьет пена изо рта. Бренчат гитары вновь.
Рукоплескания... С надменностью Паоло
Внимает похвалам. А с земляного пола
Осколком девушка выскребывает кровь.
(1914)
& № №
И пение пастушеского рога
Медлительно растаяло вдали,
И сумрак веет. Только край земли
Румянит туч закатная тревога.
По листьям золотым — моя дорога...
О сердце, увяданию внемли!
Пурпурные, плывите, корабли,
И меркните у синего порога.
Нет, смерть меня не ждет, и жизнь проста
И радостна, но терпкая отрава
Осенняя в душе перевита
С тобою, радость, и с тобою, слава!
И сладостней закатной нет дорог,
Когда трубит и умолкает рог.
1916
418
ft ft ft
Но черемуха услышит
И на дне морском простит...
О. Мандельштам
Это было утром рано
Иди было поздно вечером
(Может быть, и вовсе не было).
Фиолетовое небо
И, за просиявшим глетчером,
Черный рокот океана.
...Без прицела и без промаха,
А потом домой шажком...
И оглохшая черемуха
Не простит на дне морском!
1954
419
Воробьевы горы
Звенит гармоника. Летят качели.
«Не шей мне, матерь, красный сарафан»;
Я не хочу вина. И так я пьян.
Я песйо слушаю под тенью ели.
Я вижу город в голубой купели,
Там белый Кремль — замоскворецкий етан
Дым, колокольни, стены, царь Иван,
Да розы и чахотка на панели.
Мне грустно, друг. Поговори со мной.
В твоей России холодно весной,
Твоя лазурь стирается и вянет.
Лежит Москва. И смертная печаль
Здесь семечки лущит, да песню тянет,
И плечи кутает в цветную шаль.
1917
Вагнер
II
Туман, туман... Пастух поет устало.
Исландский брег. И много лебедей.
«Где ты теперь? Белей, корабль, белей!
Придешь ли ты ко мне, как обещала?»
Так, медленно, Надежда умирала,
И тенью Верность реяла над ней,
420
Еще цепляясь за гряды камней,
И бархат горестный немого зала.
Так в медной буре потрясенных труб
Еще о нежности звенели струны,
И бред летел с похолодевших губ,
И на скале, измученный и юный,
Изнемогая от любви и ран,
Невесту, как виденье, ждал Тристан.
1918
* * л
Заходит солнце... Где века
Летящие, где голоса и дали?
Где декорация? Уж полиняли
Земные пастбища и облака.
И я меняюсь. Падает рука
Беспомощно, спокойны мысли стали,
Гляжу на эту жизнь,— и нет печали,
И чужд мне даже этот звук: тоска.
Но все ж я не подвластен разрушенью.
Порою мир одет прозрачной тенью,
И по ночам мне страшно иногда,
И иногда мне снится голубое
И плещущее море и стада
У берегов моей родимой Трои.
1919
421
Мм
Л tfe tfe
Летит, качается вагон,
Поскрипывают буфера,
И тот, кто в этот час влюблен,
Был незнаком вчера.
Счастливая моя метель,
Воздушный белый хмель...
Была душа, и нет души...
Снежок, лети. Снежок, шурши.
И тот, кто в этот час влюблен,
Забудет обо всем...
Лети, мой поезд, под уклон,
Греми глухим мостом.
Жизнь унеси и оглуши.
Была душа, и нет души.
На мексиканской выставке
Пусть нет племен, но голос есть камней,
Свидетельство и фресок, и скульптуры,
И есть усмешка, зорких глаз прищуры,
Живая мысль когда-то бывших дней.
Мир голубой, оранжевый и бурый,
Где человек был бренности сильней!
422
Шел жрец и мастер по земле своей»
Носитель нам неведомой культуры.
Игрою в мяч он царства колебал,
Богов он из базальта вырубал
И в пляске шел небесными кругами.
Мы человека видим торжество!
Вот почему мы слушаем его,
Когда безмолвно говорит он с нами.
1961
423

(tyttwPwWb
Прощение
Влекутся тени дня печальною стезею,
И покаянья час, рыданий горький друг,
Дарит душе опять врачующий недуг
И утешает вновь стихающей зарею.
Опять воздвиглись там, за облаком, горою
Далекие кресты, и внятен сердца стук,
Раскрылись завесы, как мановеньем рук —
И золотой чертог открыл свои покои.
— Придите, странники, прошедшие весь мир,
Омойте с грешных уст, лобзавших зла потир,
Воспоминаний кровь и желчь тоски безмерной! —
Так Голос неземной златистое копье
Мне бросил в грудь; шептал, навеки небу верный:
— Благословенно будь прощение твое!
Осень
Дымок осенний в воздухе стоит
И луч небес скользит, листов не грея,
Бульвара длинная пуста аллея
И грязный камень под ногой блестит.
Ты, Осень, пролила свой кубок тяжкий,
Свой тонкий, свой медвяный аромат
Среди дождем залитой, бледной кашки.
424
Заснула ты в объятиях печали,
И черный плащ ее покрыл твой взгляд*
И, видев вас вдвоем, мы замолчали.
Печально крест немеющий горит,
Печален ветр, мне тихо в уши вея,
Застыли тучи, трауром серея,
И Смерти час над долами звенит.
425
Шримса
* * *
Мы прочли о смерти его,
Плакали громче другие,
Не сказала я ничего,
И глаза мои были сухие.
А ночью пришел он во сне
Из гроба и мира иного ко мне,
В черном старом своем пиджаке,
С белой книгой в тонкой руке —
И сказал мне: «Плакать не надо!
Хорошо, что не плакала ты;
В синем раю такая прохлада,
И воздух тихий такой,
И деревья шумят надо мной,
Как деревья Летнего сада».
* «г *
Всегда всему я здесь была чужою,
Уж вечность без меня жила земля,
Народы гибли, и цвели поля,
Построили и разорили Трою.
И жизнь мою мне не за что любить.
По мне милы ребяческие бредни,
О, если б можно было вечно жить,
Родиться первой, умереть последней;
(^родниться с этим миром навсегда
И вместе с ним исчезнуть без следа!
426
«руг футуристов

* * л
Посвящено
Марии Самойловне Цеглин
Играет в старой башне дети.
Там был когда-то арсенал,
а груде хлама часто встретить
еЛомы, панцири, кинжал.
На них раскрыта паутина,
(Зим корабельная) душа
И (сказка осени картинной)
Дамаскостали дряхлость ржа,
Для детской ветреной утехи
Юнцам осталося любить
Перержавевшие доспехи...
Веков ушедшую серьезность,
Вершителей угасших быть,
Владычество, коварство, грозность.
429
* № *
Мои глаза бредут, как осень,
По лиц чужим полям,
Но я хочу сказать вам — мира осям:
«Не позволим».
Хотел бы шляхтичем на сейме,
Руку положив на рукоятку сабли,
Тому, отсвет желаний чей мы,
Крикнуть, чтоб узы воль ослабли.
Так ясновельможный пан Сапега,
В гневе изумленном возрастая,
Видит, как на плечо белее снега
Меха надеты горностая.
И падает, шатаясь, пан
На обагренный свой жупан...
(1911)
* * *
Когда над полем зеленее.
Стеклянный вечер, след зари,
И небо, бледное вдали,
Вблизи задумчиво синеет,
Когда широкая зола
Угасшего кострища
Над входом в звездное кладбище
Огня ворота возвела,—
Тогда на белую свечу,
Мчась по текучему лучу,
Летит без воли мотылек.
430
Он грудью пламени коснется,
В волне огнистой окунется,
Гляди, гляди, и мертвый лег.
1911—1912
* * *
И смелый товарищ шиповника,
Как камень, блеснул
В лукавом слегка разговоре.
Не зная разгадки виновника,
Я с шумом подвинул свой стул.
Стал думать про море.
О, разговор невинный и лукавый,
Гадалкою развернутых страниц
Я в глубь смотрел, смущенный и цекавый
В глубь пламени мерцающих зениц,
1913
* * *
Собор грачей осенний,
Осенняя дума грачей.
Плетня звено плетений,
Сквозь ветер сон лучей.
Бросают в воздух стоны
Разумные уста.
Речной воды затоны
И снежный путь холста.
Три девушки пытали:
Чи парень я, чи нет?
А голуби летали,
Ведь им немного лет.
И всюду меркнет тень,
Ползет ко мне плетень.
Нет!
1919—1920
431

Последний фавн
В цилиндре и пальто он так неразговорчив,
Всегда веселый фавн... Я следую ва ним
По грязным улицам, и оба мы храним
Молчание... Но вдруг — при свете газа — скорчив
Смешную рожу, он напоминает мне:
«Приятель, будь готов: последний сын Эллады
Тебе откроет мир, где древние услады
Еще не умерли, где в радостном огне
Еще цветет, цветет божественное тело!»
Я тороплю, и вот — у цели мы. Несмело
Толкаю дверь: оркестр, столы, сигарный дым>
И в море черных спин — рубиновая пена •—
Пылают женщины видений Ван-Донгэна,
И бурый скачет в зал козленком молодым!
/970
Флейта Марсия
Да будет так. В залитых солнцем странах
Ты победил фригийца, Кифаред.
Но злейшая из всех твоих побед —
Неверная. О Марсиевых ранах
Нельзя забыть. Его кровавый след
Прошел века. Встают, встают в туманах
432
Его сыны. Ты слышишь в их пэанах
Фригийский звон, неумерщвленный бред?
Еще далек полет холодных ламий,
Йвысь — твоя. Но меркнет, меркнет пламя,
над землей, закованною в лед,
твой смертный час осуществляя чей-то
очной закон, зловеще запоет
Отверженная Марсиева флейта.
/911
Акростих
А. В. Вертер-Жуковой
5щ трубадур — крикун, ваш верный шут — повеса
л, пестрота измен — что пестрота колен!).
аш тигр, сломавши клеть, бежал в глубины леса,
динственный ваш раб — арап — клянет свой плен.
Разуверения? — нашептыванья беса!
Тревожные крыла — и в лилиях явлен
Едва заметный крест... О узкая принцесса,
Разгневанная мной, вы золотой Малэн:
Желтели небеса и умолкали травы,
Утрело, может быть, впервые для меня,
Когда я увидал — о свежие оправы
Очнувшихся дерев! о златовестье дня! —
Ваш флорентийский плащ, летящий к небосклону,
Аграф трехлилейный и тонкую корону.
Ворзель, июнь 1912
Матери
Сонет-акростих
Так строги вы к моей веселой славе,
Единственная! Разве Велиар,
Отвергший всех на босховском конклаве,
Фу метой всуе увенчал мой дар?
433
Иль это страх, что новый Клавдий**Флавий,
Любитель Велиаровых тиар,
Иезавелью обречется лаве —
Испытаннейшей из загробных кар?
Люблю в предверьи первого Сезама
Играть в слова, их вероломный друг,
Всегда готовый к вам вернуться, мама,
Шагнуть назад, в недавний детский круг,
И вновь изведать чистого бальзама —
Целебной ласки ваших тихих рук.
1913
Николаю Бурлюку
z Сонет-акростих
Не тонким золотом Мирины
Изнежен дальний посох твой:
Кизил Геракла, волчий вой —
О строй лесной! о путь старинный!
Легка заря, и в лог звериный,
Апостольски шурша травой,
Юней, живей воды живой
Болотные восходят крины.
Усыновись, пришлец! Давно ль
Ручьиные тебе лилеи
Лукавый моховой король,
Ютясь, поникнет в гоноболь,
Когда цветущий жезл Гилеи
Узнает северную воль...
1913
Закат на Елагином
Не веер — аир. Мутный круг латуни.
Как тяжела заклятая пчела!
Как редок невод воздуха! К чему ни
Притронешься — жемчужная зола.
434
О, вечер смерти! В темный ток летуний
Устремлены двуострые крыла:
В солнцеворот — испариною луни
Покрытые ты крылья вознесла.
О, мутный круг! Не росными ль дарами
Блистает шествие и лития
Над аирными реет серебрами?
О, как не верить: крыльями бия,—
Летунья ли, иль спутница моя? —
Отходит в ночь — в латунной пентаграмме.
1914
Николаю Кульбину
Сонет-акростих
Наперсник трав, сутулый лесопыт
Искусно лжет, ища себе опоры:
Коричневый топаз его копыт
Оправлен кем-то в лекарские шпоры.
Лужайка фавнов; скорбно предстоит
Ареопагу равных скоровзорый:
«Южнее Пса до времени сокрыт
«Канун звезды, с которой вел я споры».
Умолк и ждет и знает, что едва
Ль поверят фавны правде календарной...
Бессмертие — удел неблагодарный,
И тяжела оранжевая даль,
Но он, кусая стебель в позолоте,
Уже вздыхает о солнцевороте.
1914
Концовка
Сколько званых и незваных,
Не мечтавших ни о чем,
435
Здесь, плечо к плечу, в туманах
Медным схвачено плащом!
Пришлецов хранитель стойкий
Дозирает в дождеве:
Полюбивший стрелы Мойки
Примет гибель на Неве...
Город всадников летящих,
Город ангелов трубящих
В дым заречный, в млечный свет —
Ты ль пленишь в стекло монокля,
Тяжкой лысиною проклят
И румянцем не согрет?..
1915
* * W
И, медленно ослабив привязь,
Томясь в береговой тиши
И ветру боле не противясь.
Уже зовет корабль души.
Его попутное наитье
Торопит жданный час отплытья,
И, страстью окрылен и пьян,
В ея стремится океан.
Предощущениями неги
Неизъяснимо вдохновлен,
Забыв едва избытый плен,
О новом не ревнуя бреге,
Летит — и кто же посягнет
На дерзостный его полет?
1920?
Баграт
На том малопонятном языке,
Которым изъясняется природа,
436
Ты, словно незаконченная ода,
В суровом высечен известняке.
Куда надменная девалась кода?
Ее обломки, может быть, в реке,
И, кроме неба, не желая свода,
Ты на незримом держишься замке.
Что нужды нам, каков ты был когда-то,
Безглавый храм, в далекий век Баграта?
Спор с временем — высокая игра.
И песнь ашуга — та же песнь аэда —
«Гамарджвеба!» Она с тобой, Победа
Самофракийская, твоя сестра!
1936
437

Сонет
Любви возврата нет, и мне как будто жаль
Бывалых радостей и дней любви бывалых;
Мне не сияет взор очей твоих усталых,
Не озаряет он таинственную даль...
Любви возврата нет,— и на душе печаль,
Как на снегах вокруг осевших, полуталых.
— Тебе не возвратить любви мгновений алых:
Любви возврата нет,— прошелестел февраль.
И мириады звезд в безводном океане
Мигали холодно в бессчетном караване,
И оскорбителен был их холодный свет:
В нем не было былых ни ласки, ни участья...
И понял я, что нет мне больше в жизни счастья,
Любви возврата нет!..
Гатчина 1908
Сонет
Мы познакомились с ней в опере,— в то время,
Когда Филина пела полонез.
И я с тех пор — в очарованья дреме,
С тех пор она — в рядах моих принцесс.
Став одалиской в греэовом гареме,
Она едва ли знает мой пароль...
438
А я седлаю Память: ногу в стремя,—
И еду к ней, непознанный король.
Влюблен ли я, дрожит в руке перо ль,
Мне все равно; но вспоминать мне сладко
Ту девушку и данную мне роль.
Ее руки душистая перчатка
И до сих пор устам моим верна...
Но встречу вновь посеять—нет зерна!
1909. Ноябрь
Сонет
Ее любовь проснулась в девять лет,
Когда иной ребенок занят куклой.
Дитя цвело, как томный персик пухлый,
И кудри вились, точно триолет.
Любовь дала малютке амулет:
Ее пленил — как сказка — мальчик смуглый...
Стал, через месяц, месяц дружбы — круглый.
Где, виконтесса, наше трио лет?
Ах, нет того, что так пленяло нас,
Как нет детей с игрой в любовь невинной.
Стремится смуглый мальчик на Парнас,
А девочка прием дает в гостиной
И, посыпая «пудрой» ананас,
Ткет разговор, изысканный и длинный.
Мыза Ивановка 1909. Июнь
Сонет
По вечерам графинин фаэтон
Могли бы вы заметить у курзала.
Она входила в зал, давая тон,
Как капельмейстер, настроеньям зала.
439
Раз навсегда графиня показала
Красивый ум, прищуренный бутон
Чуть зрелых губ, в глазах застывший стон
Как монумент неверности вассала...
В ее очей фиалковую глубь
Стремилось сердце каждого мужчины.
Но окунать их не было причины,—
Напрасно взоры ныли: приголубь...
И охлаждал поклонников шедевра
Сарказм ее сиятельства из сэвра.
1910. Январь
Гурманка
Сонет
Ты ласточек рисуешь на меню,
Взбивая сливки к тертому каштану.
За это я тебе не изменю
И никогда любить не перестану.
Все жирное, что угрожает стану,
В загоне у тебя. Я не виню,
Что петуха ты знаешь по Ростану
И вовсе ты не знаешь про свинью.
Зато когда твой фаворит—арабчик
Подаст с икрою паюсною рябчик,
Кувшин Шабли и стерлядь из Шексны,
Пикантно сжав утонченные ноздри,
Ты вздрогнешь так, что улыбнутся сестры,
Приняв ту дрожь за веянье весны...
1910
Оскар Уайльд
Ассо-сонет
Его душа — заплеванный Грааль,
Его уста—орозенная язва...
440
Так: ядосмех сменяла скорби спазма,
Без слез рыдал иронящий Уайльд.
У знатных дам, смакуя Ривезальт,
Он ощущал, как едкая миазма
Щекочет мозг,— щемящего сарказма
Змея ползла в сигарную вуаль...
Вселенец, заключенный в смокинг дэнди,
Он тропик перенес на вечный ледник,—
И солнечна была его тоска!
Палач-эстет и фанатичный патер,
По лабиринту шхер к морям фарватер,
За красоту покаранный Оскар!
1911
Гюи де Мопассан
Сонет
Трагичный юморист, юмористичный трагик,
Лукавый гуманист, гуманный ловелас,
На Францию смотря прищуром зорких глаз,
Он тек по ней, как ключ — в одебренном овраге.
Входил ли в форт Beaumonde \ пред ним спускались флаги,
Спускался ли в Разврат — дышал как водолаз,
Смотрел, шутил, вздыхал и после вел рассказ
Словами между букв, пером не по бумаге.
Маркиза ль, нищая, кокотка ль, буржуа,—
Но женщина его пленительно свежа,
Незримой, изнутри, лазорью осиянна...
Художник-ювелир сердец и тела дам,
Садовник девьих грез, он зрил в шантане храм,
И в этом — творчество Гюи де Мопассана.
1912. Апрель
1 Beaumonde — высший свет (фр-).
441
Памяти Амбруаза Тома
Сонет
Его мотив — для сердца амулет,
А мой сонет — его челу корона.
Поют шаги: Офелия, Гамлет,
Вильгельм, Реймонд, Филина и Миньона.
И тени их баюкают мой сон
В ночь летнюю, колдуя мозг певучий.
Им флейтой сердце трелит в унисон,
Лия лучи сверкающих созвучий.
Слух пьет узор нюансов увертюр,
Крыла ажурной грацией амур
Колышет грудь кокетливой Филины.
А вот страна, где звонок аромат,
Где персики влюбляются в гранат,
Где взоры женщин сочны, как маслины.
1908
На строчку больше, чем сонет
К ее лицу шел черный туалет...
Из палевых тончайшей вязи кружев
На скатах плеч — подобье эполет...
Ее глаза, весь мир обезоружив,
Влекли к себе.
Садясь в кабриолет
По вечерам, напоенным росою,
Она кивала мужу головой
И жаждала душой своей живой
Упиться нив вечернею красою.
И вздрагивала лошадь, под хлыстом,
В сиреневой муаровой попоне...
И клен кивал израненным листом.
Шуршала мгла...
442
Придерживая пони,
Она брала перо, фантазий страж,
Бессмертя мглы дурманящий мираж...
Мыза Ивановка 1909
Сонет
Георгию Иванову
Я помню Вас: Вы нежный и простой.
И Вы — эстет с презрительным лорнетом.
На Ваш сонет ответствую сонетом,
Струя в него кларета грез отстой...
Я говорю мгновению: «Постой!» —
И, приказав ясней светить планетам,
Дружу с убого-милым кабинетом:
Я упоен страданья красотой...
Я в солнце угасаю — я живу
По вечерам: брожу я на Неву,—
Там ждет грезэра девственная дама.
Она — креолка древнего Днепра,—
Верна тому, чьего ребенка мама...
И нервничают броско два пера...
Петербург 1911
Россини
Сонет
Отдохновенье мозгу и душе
Для девушек и правнуков поныне...
Оркестровать улыбку Бомарше
Мог только он, эоловый Россини.
Глаза его мелодий ясно-сини,
А их язык понятен в шалаше.
Пусть первенство мотивовых клише
И графу Альмавиве, и Розине.
443
Миг музыки переживет века,
Когда его природа глубока,—
Эпиталамы или панихиды!
Россини — это вкрадчивый апрель,
Идиллия селян «Вильгельма Телль»,
Кокетливая трель «Семирамиды».
1917. Октябрь Петроград
Перед войной
Я Гумилеву отдавал визит,
Когда он жил с Ахматовою в Царском,
В большом прохладном тихом доме барском.
Хранившем свой патриархальный быт*
Не знал поэт, что смерть уже грозит
Не где-нибудь в лесу Мадагаскарском,
Не в удушающем песке Сахарском,
А в Петербурге, где он был убит.
И долго он, душою конкистадор,
Мне говорил, о чем сказать отрада.
Ахматова устала у стола,
Томима постоянною печалью,
Окутана невидимой вуалью
Ветшающего Царского Села...
1924 Estonia — Тoila
Паллада
Она была худа, как смертный грех,
И так несбыточно миниатюрна...
Я помню только рот ее и мех,
Скрывавший всю и вздрагивавший бурно.
Смех, точно кашель. Кашель, точно смех.
И этот рот—бессчетных прахов урна...
Я у нее встречал богему,— тех,
Кто жил самозабвенно-авантюрно.
444
Уродливый и бледный Гумилев
Любил низать пред нею жемчуг слов,
Субтильный Жорж Иванов — пить усладу,
Евреинов — бросаться на костер...
Мужчина каждый делался остер,
Почуяв изощренную Палладу...
Estonia. Toila
ИЗ КНИГИ «МЕДАЛЬОНЫ. СОНЕТЫ И ВАРИАЦИИ
О ПОЭТАХ, ПИСАТЕЛЯХ И КОМПОЗИТОРАХ»
Андреев
Предчувствовать грядущую беду
На всей земле и за ее пределом
Вечерним сердцем в страхе омертвелом
Ему ссудила жизнь в его звезду.
Он знал, что Космос к грозному суду
Всех призовет, и, скорбь приняв всем телом.
Он кару зрил над грешным миром, целом
Разбитостью своей, твердя: «Я жду».
Он скорбно знал, что в жизни человечьей
Проводит Некто в сером план увечий,
И многое еще он скорбно знал,
Когда, мешая выполненью плана,
В волнах грохочущего океана
На мачту поднял бедствия сигнал.
1926
Ахматова
Послушница обители Любви
Молитвенно перебирает четки.
Осенней ясностью в ней чувства четки.
Удел — до святости непоправим.
Он, Найденный, как сердцем ни зови,
Не будет с ней в своей гордыне кроткий
И гордый в кротости, уплывший в лодке
Рекой из собственной ее крови.
445
Уж вечер. Белая взлетает стая.
У белых стен скорбит она, простая.
Кровь капает, как розы, изо рта.
Уже осталось крови в ней немного,
Но ей не жаль ее во имя бога;
Ведь розы крови — розы для креста...
7925
Белый
В пути поэзии,— как бог, простой
И романтичный снова в очень близком,*—
Он высится не то что обелиском,
А рядовой коломенской верстой.
В заумной глубине своей пустой —
Он в сплине философии английском,
Дивящий якобы цветущим риском,
По существу, бесплодный сухостой...
Безумствующий умник ли он или
Глупец, что даже умничать не в силе —
Вопрос, где нерассеянная мгла.
Но куклу заводную в амбразуре
Не оживит ни золото в лазури,
Ни переплеск пенснэйного стекла...
1926
Блок
Красив, как Демон Врубеля для женщин,
Он лебедем казался, чье перо
Белей, чем облако и серебро,
Чей стан дружил, как то ни странно, с френчем..
Благожелательный к меньшим и меньшим,
Дерзал — поэтно видеть в зле добро.
Взлетал. Срывался. В дебрях мысли брел.
Любил Любовь и Смерть, двумя увенчан.
446
Он тщетно на земле любви искал:
Ее здесь нет. Когда же свой оскал
Явила смерть, он понял:—Незнакомка^
У рая слышен легкий хруст шагов:
Подходит Блок. С ним — от его стихов
Лучащаяся — странничья котомка...
7925
Брюсов
Его воспламенял призывный клич,
Кто б ни кричал — новатор или Батыйш
Немедля честолюбец суховатый,
Приемля бунт, спешил его постичь.
Взносился грозный над рутиной бич
В руке, самоуверенно зажатой,
Оплачивал новинку щедрой платой
По-европейски скроенный москвич.
Родясь дельцом и стать сумев поэтом,
Как часто голос свой срывал фальцетом,
В ненасытимой страсти все губя!
Всю жизнь мечтая о себе, чугунном,
Готовый песни петь грядущим гуннам,
Не пощадил он,— прежде всех,— себя...
1926
Бунин
В его стихах — веселая капель,
Откосы гор, блестящие слюдою,
И спетая березой молодою
Песнь солнышку. И вешних вод купель.
Прозрачен стих, как северный апрель.
То он бежит проточною водою,
То теплится студеною звездою,
В нем есть какой-то бодрый, трезвый хмель.
447
Уют усадеб в пору листопада.
Благая одиночества отрада.
Ружье. Собака. Серая Ока.
Душа и воздух скованы в кристалле.
Камин. Вино. Перо из мягкой стали.
По отчужденной женщине тоска.
1925
Гиппиус
Ее лорнет надменно-беспощаден,
Пронзительно-блестящ ее лорнет.
В ее устах равно проклятью «нет»
И «да» благословляюще, как складень.
Здесь творчество, которое не на день,
И женский здесь не дамствен кабинет...
Лью лесть ей в предназначенный сонет,
Как льют в фужер броженье виноградин.
И если в лирике она слаба
(Лишь издевательство—ее судьба!) —
В уменье видеть слабость нет ей равной.
Кровь скандинавская прозрачней льда,
И скован шторм на море навсегда
Ее поверхностью самодержавной.
1926
Горький
Талант смеялся... Бирюзовый штиль,
Сияющий прозрачностью зеркальной,
Сменялся в нем вспененностью сверкальной,
Морской травой и солью пахнул стиль.
Сласть слез соленых знала Изергиль,
И сладость волн соленых впита Мальвой.
Под каждой кофточкой, под каждой тальмой—•
Цветов сердец зиждительная пыль.
448
Всю жизнь ничьих сокровищ не наследник,
Живописал высокий исповедник
Души, смотря на мир не свысока.
Прислушайтесь: в Сорренто, как на Капри,
Еще хрустальные сочатся капли
Ключистого таланта босяка.
1926
Гумилев
Путь конкистадора в горах остер.
Цветы романтики на дне нависли.
И жемчуга на дне — морские мысли —
Трехцветились, когда ветрел костер.
И путешественник, войдя в шатер,
В стихах свои писания описьмил.
Уж как Европа Африку ни высмей,
Столп огненный — души ее простор.
Кто из поэтов спел бы живописней
Того, кто в жизнь одну десятки жизней
Умел вместить? Любовник, Зверобой,
Солдат — все было в рыцарской манере.
...Он о Земле толкует на Венере,
Вооружась подзорною трубой.
1926—1927
Есенин
Он в жизнь вбегал рязанским простаком,
Голубоглазым, кудреватым, русым,
С задорным носом и веселым вкусом,
К усладам жизни солнышком влеком.
Но вскоре бунт швырнул свой грязный ком
В сиянье глаз. Отравленный укусом
Змей мятежа, злословил над Исусом,
Сдружиться постарался с кабаком...
15. Сонет серебряного века
449
В кругу разбойников и проституток,
Томясь от богохульных прибауток,
Он понял, что кабак ему поган...
И богу вновь раскрыл, раскаясь, сени
Неистовой души своей Есенин,
Благочестивый русский хулиган...
1925
Зощенко
— Так вот как вы лопочете? Aral —
Подумал он незлобливо-лукаво.
И улыбнулась думе этой слава,
И вздор потек, теряя берега.
Заныла чепуховая пурга,—
Завыражался гражданин шершаво,
И вся косноязычная держава
Вонзилась в слух, как в рыбу — острога.
Неизлечимо-глупый и ничтожный,
Возможный обыватель невозможный,
Ты жалок и в нелепости смешон!
Болтливый, вездесущий и повсюдный,
Слоняешься в толпе ты многолюдной,
Где все мужья своих достойны жен.
1927
Вячеслав Иванов
По кормчим звездам плыл суровый бриг
На поиски угаснувшей Эллады.
Во тьму вперял безжизненные взгляды
Сидевший у руля немой старик.-
Ни хоры бурь, ни чаек скудный крик,
Ни стрекотанье ветреной цикады,
Ничто не принесло ему услады:
В своей мечте он навсегда поник.
450
В безумье тщетном обрести былое,
Умершее, в живущем видя злое,
Препятствовавшее венчать венцом
Ему объявшие его химеры,
Бросая морю перлы в дар без меры,
Плыл рулевой, рожденный мертвецом.
1926
Георгий Иванов
Во дни военно-школьничьих погон
Уже он был двуликим и двуличным:
Большим льстецом и другом невеличным,
Коварный паж и верный эпигон.
Что значит бессердечному закон
Любви, пшютам несвойственный столичным,
Кому в душе казался неприличным
Воспетый класса третьего вагон.
А если так — все ясно остальное.
Перо же, на котором вдосталь гноя,
Обмокнуто не в собственную кровь.
Он жаждет чувств чужих, как рыбарь — клева;
Он выглядит «вполне под Гумилева»,
Что попадает в глаз, минуя бровь...
1926. Valaste
Инбер
Влюбилась как-то Роза в Соловья:
Не в птицу роза — девушка в портного,
И вот в давно обычном что-то ново,
Какая-то остринка в нем своя...
Мы в некотором роде кумовья:
Крестили вместе мальчика льняного —
Его зовут Капризом. В нем родного —
Для вас достаточно, сказал бы я.
451
В писательнице четко сочетались
Легчайший юмор, вдумчивый анализ,
Кокетливость, печаль и острый ум.
И грация вплелась в талант игриво.
Вот женщина, в которой сердце живо
И опьяняет вкрадчиво, как «мумм».
1927
Кузмин
В утонченных до плоскости стихах —
Как бы хроническая инфлуэнца.
В лице все очертанья вырожденца.
Страсть к отрокам взлелеяна в мечтах.
Запутавшись в эстетности сетях,
Не без удач выкидывал коленца,
А у него была душа младенца,
Что в глиняных зачахла голубках.
Он жалобен, он жалостлив и жалок.
Но отчего от всех его фиалок
И пошлых роз волнует аромат?
Не оттого ль, что у него, позера,
Грустят глаза — осенние озера,—
Что он,— и блудный,— все же божий брат?..
1926
Куприн
Писатель балаклавских рыбаков,
Друг тишины, уюта, моря, селец,
Тенистой Гатчины домовладелец,
Он мил нам простотой сердечных слов...
Песнь пенилась сиреневых садов —
Пел соловей, весенний эвонкотрелец,
И, внемля ей, из армии пришелец
В душе убийц к любви расслышал зов...
452
Он рассмотрел вселенность в деревеньке,
Он вынес оправданье падшей Женьке,
Живую душу отыскал в коне...
И, чином офицер, душою инок,
Он смело вызывал на поединок
Всех тех, кто жить мешал его стране.
7925
Маяковский
Саженным — в нем посаженным — стихам
Сбыт находя в бродяжьем околотке,
Где делает бездарь из них колодки,
В господском смысле он, конечно, хам.
Поет он гимны всем семи грехам,
Непревзойденный в митинговой глотке.
Историков о нем тоскуют плетки
Пройтись по всем стихозопотрохам...
В иных условиях и сам, пожалуй,
Он стал иным, детина этот шалый,
Кощунник, шут и пресненский апаш:
В нем слишком много удали и мощи,
Какой полны издревле наши рощи,
Уж слишком он весь русский, слишком наш
7926
Одоевцева
Все у нее прелестно — даже «ну»
Извозчичье, с чем несовместна прелесть...
Нежданнее, чем листопад в апреле,
Стих, в ней открывший жуткую жену...
Серпом небрежности я не сожну
Посевов, что взошли на акварели...
Смущают иронические трели
Насторожившуюся вышину.
453
Прелестна дружба с жуткими котами,—
Что изредка к лицу неглупой даме,—
Кому в самом раю разрешено
Прогуливаться запросто, в побывку
Свою в раю вносящей тонкий привкус
Острот, каких эдему не даней.
1926
Пастернак
Когда в поэты тщится Пастернак,
Разумничает Недоразуменье.
Мое о нем ему нелестно мненье:
Не отношусь к нему совсем никак.
Им восторгаются—плачевный знак.
Но я не прихожу в недоуменье:
Чем бестолковее стихотворенье.
Тем глубже смысл находит в нем простак.
Безглавых тщательноголовый пастырь
Усердно подновляет гниль и застарь
И бестолочь выделывает. Глядь,
Состряпанное потною бездарью
Пронзает в мозг Ивана или Марью,
За гения принявших заурядь.
1928. 29—III
Романов
В нем есть от Гамсуна, и нежный весь такой он:
Любивший женщину привык ценить тщету.
В нем тяга к сонному осеннему листу,
В своих тревожностях он ласково спокоен.
Как мудро и печально он настроен!
В нем то прелестное, что я всем сердцем чту.
Он обречен улавливать мечту.
В мгновенных промельках, и тем он ближе вдвое.
454
Здесь имя царское воистину звучит
По-царски. От него идут лучи
Такие мягкие, такие золотые.
Наипленнтельнейший он из молодых,
И драгоценнейший. О, милая Россия,
Ты все еще жива в писателях своих!
1927
Игорь Северянин
Ои тем хорош, что он совсем не то»
Что думает о нем толпа пустая,
Стихов принципиально не читая,
Раз нет в них ананасов и авто,
Фокстрот, кинематограф, и лото —
Вот, вот куда людская мчится стая!
А между тем душа его простая,
Как день весны. Но это знает кто?
Благословляя мир, проклятье войнам
Он шлет в стихе, признания достойном,
Слегка скорбя, подчас слегка шутя
Над вечно первенствующей планетой...
Он — в каждой песне, им от сердца спетой,—
Иронизирующее дитя.
1926
Сологуб
Неумолимо солнце, как дракон.
Животворящие лучи смертельны.
Что ж, что поля ржавы и коростельны? —
Снег выпадет. Вот солнечный закон.
Поэт постиг его, и знает он,
Что ваши дни до ужаса предельны,
Что нежностью мучительною хмельны
Земная радость краткая и стон.
455
Как дряхлый триолет им омоложен!
Как мягко вынут из глубоких ножен
Узором яда затканный клинок!
И не трагично ль утомленным векам
Смежиться перед хамствующим веком,
Что мелким бесом вертится у ног?..
1926
Алексей Н. Толстой
В своих привычках барин, рыболов,
Друг, семьянин, хозяин хлебосольный,
Он любит жить в Москве первопрестольной
Вникая в речь ее колоколов.
Без голосистых чувств, без чутких слов
Своей злодольной родины раздольной,
В самом своем кощунстве богомольной,
Ни душ, ни рыб не мил ему улов...
Измученный в хождениях по мукам,
Предел обретший беженским докукам,
Не очень забираясь в облака,
Смотря на жизнь, как просто на ракиту
Бесхитростно прекрасную, Никиту
Отец не променяет на века...
1925
Тэффи
С Иронии, презрительной звезды,
К земле слетела семенем сирени
И зацвела, фатой своих курений
Обволокнув умершие пруды.
Людские грезы, мысли и труды —
Шатучие в земном удушье тени —
Вдруг ожили в приливе дуновений
Цветов, заполонивших все сады.
456
О, в этом запахе инопланетном
Зачахнут в увяданье незаметном
Земная пошлость, глупость и грехи.
Сирень с Иронии, внеся расстройство
В жизнь, обнаружила благое свойство:
Отнять у жизни запах чепухи...
1925
Фофанов
Большой талант дала ему судьба,
В нем совместив поэта и пророка.
Но властью виноградного порока
Царь превращен в безвольного раба.
Подслушала убогая изба
Немало тем, увянувших до срока.
Он обезвремен был по воле рока,
Его направившего в погреба.
Когда весною — в божьи именины,—
Вдыхая запахи озерной тины,
Опустошенный, влекся в Приорат,
Он, суеверно в сумерки влюбленный,
Вином и вдохновеньем распаленный,
Вливал в стихи свой скорбный виноград.^
1926
Цветаева
Блондинка с папироскою, в зеленом,
Беспочвенных безбожников божок,
Гремит в стихах про волжский бережок,
О в персиянку Разине влюбленном.
Пред слушателем, мощью изумленным,
То барабана дробный говорок,
То друга дева, свой свершая срок,
Сопернице вручает умиленной.
457
То вдруг поэт, храня серьезный вид,
Таким задорным вздором удивит,
Что в даме —жар, и страха дрожь — во франте...
Какие там «свершенья» ни верши,
Мертвы стоячие часы души,
Не числящиеся в ее таланте...
1926
Чириков
Вот где окно, распахнутое в сад,
Где разговоры соловьиной трелью
С детьми Господь ведет, где труд безделью
Весны зеленому предаться рад.
Весенний луч всеоправданьем злат:
Он в схимническую лиётся келью,
С пастушескою дружит он свирелью,
В паркетах отражается палат.
Не осудив, приять — завидный жребий!
Блажен земной, мечтающий о небе,
О души очищающем огне,
О — среди зверства жизни человечьей —
Чарующей, чудотворящей речи,
Как в вешний сад распахнутом окне!..
1926
458
И последнее морю
Когда затмилось солнце,
Я лег на серый берег
И ел, скрипя зубами, тоскующий песок...
Тебя запоминая
И за тебя не веря,
Что может оборваться межмирный волосок.
Всползали любопытно по стенам смерти тени,
И лица укрывала седая кисея...
Я ощущал земли глухое холоденье,
Но вдруг пустынный воздух — вздохнул и просиял!
Ты чувствуешь в напеве скаканье и касанье?
То были волны, волны! Возникнут и замрут...
Я вспомнил о Тоскане, где царствовать Оксане.
И вот тебе на память навеки изумруд.
Крым, Август, 1914
А мы убежим!!
Да, ОПЯТЬ, единственное трижды,
Ты прекрасно меткое лицо
На откосе сердца человечья выжди,
Похвались неведомой красой...
Дней перетасованные карты
Лягут снова Веерами вер.
Обратив ладонью легкий шар,
459
Ты вздохнешь над Северною Шарью.
А когда твои апрели стихнут
Крыльями снежин,
Чтобы вечно не встречаться
Ни друзьям, ни домочадцам,
Задохнувши прежней прелести,
Мы из мира убежим!
460

Исполнение
Ax, если б праздник неземной
потребы,
Как пастырь, что благославляет
хлебы,
И пестрых будней игры осенил.
(Ив. Коневской)
Исполнена молитва Коневского;
Потреба ровная родной земле —
Созвездьем тянется в надзвездной мгле,
В туманностях вращения живого.
И возвращение сие — так странно ново —
Иль мы живем с улыбкой на стебле?
Или на старом родины челе
Живописуется другое слово!
Но пестрых буден благостна игра,
Воскликновениям пришла пора:
И пастырь сребролукий той потребы
Нам с явною улыбкой говорит,
Благословив метафорные хлебы:
— Лирическое действо предстоит.
1913
* * *
— Навек мне упиться этой болью,
Чужим отраженьем сна;
Душа, ты ведешь к тому полю,
На котором царствует несколько душ глубина.
461
Дай и мне, цветку полевому,
Добрести и жизнь вознести,
В ароматы, что снились грому,
В путь, где встретились мы —
Несколько душ.
Непонятней — все будут речи мои;
Пятна солнечных рек
Пестрят очи и уста мои.
Мне идти на то поле,
Где несколько душ.
1913
* * *
И день был изгнан в комнате таимой,
Отяготевший, опустевший день!
Ты пеленами воздух мой одень
Под ветер, ведомый мой, мой любимый! —
Разносится он, явный и незримый,
Слагая маленькую сердцу сень,
Навесами небес зеленых лень;
Склонись — и пей — к душе неизъяснимой!
Но все — не все: и мчится день темно,
И мне приникнуть, пить, как шелест, трепет,—
И к сердцу сердце краткий сон прилепит —
Он точит в воздух дикое вино,—
И встану, пораженный, я не скоро
И уклонюсь полдневного простора.
Весна, 1913
* * *
Судьбы чужой прекрасная преграда
Нам яснится за дольней немотой;
Но личный мир один, один с тобой,
И им осветится блаженная награда.
Кристальною и звонкой каплей яда
Вонзился крыл порыв за гранью той!
Но зов земли блистательной мечтой
Укажет, как поет моя отрада.
462
Любовь моя! все грани, жизнь и сон,
Который некогда был озлащен
И некогда, как фейный дар, оставлен,—
А жизнь — алмаз и синяя заря;
И будет сон, как некий червь, раздавлен,
И примут нас не-сущие моря.
Весна, 1913
463

Opus —55 15.
Почему, почему МЫ обязаны?
Почему НЕЖЕЛАНИЕ —рАБ?
Несвободно свободою связанный,
Я — всего лишь кРАП.
Мне мил Электрический
Эшафот, Тюрьма.
Метрополитена улыбки Садические,
Синема Бельмо.
Хочу Неестественности Трагической..»
Дайте, пожалуйста, вина!..
Палач! В твоей лаборатории
Я загашу всех тиглей угль!
Пусть позаплесневеют ораторир!
Пусть огнь Я взовьет хоругвь!
464

Пятилетие
А. Скрябин
Опять струнных ногтей повилика
Поднимет рояля лаковый парус
И качнет по буграм басов и крика
Истерику, полыхающую из яруса в ярус»
И когда под ножами клавиш
От сочных болью царапин
Сердце повиснет на нитке,
Как вырванный глаз,
Каждый ты исступленно восславишы
Прощенья!
Осанна!
Александр Скрябин —
Землевращенья
Экстаз.
* № №
Бактерия! Madame Бактерия!
Я очень... Я прошу... знаете...
Я расцелую ваши формы серые,
Только не майте!
Конечно, я очень рад вам...
И даже... Вы не верите клятвам?
Я льстец? Ничего подо...
Я поперхнулся вовсе не от подлизывания.^
Мне ведь только
465
Хочется туда,
Вон, где труба, и провода,
И фасадов столько Да полстолько...
А?.. Милая, многоуважаемая Бактерия,
Вы все-таки вотируете недоверие?..
Больница. Дифтерит.
1914
Нежень жене
Томик, налитый прошлым,
Соками глаз пахать.
Ольге легли к подошвам
Льготные глины стиха.
Ясные явства Яснышу
Я сношу.
И новою ношею шею
Светло одев,
В завтра ступаю и слушаю,
Что говорят две
Прежние
Те ж:
Ясныша ближние нежни
И мятеж.
466

ИЗ ЦИКЛА «ЧЕЛН»
s 3. Сонет
Стою один в раздумье. Властно море
Меня зовет в неведомую даль.
Смотрю вперед с надеждою во взоре —
Встает прибой — мне берега не жаль.
Куда ж меня, о волны, на просторе
Помчите вы? Скажите, не туда ль,
Где счастья нет, где царствует печаль,
Иль в светлый край, где неизвестно горе?
Ответа нет: не слушая меня,
Вы вдаль несетесь, за собой маня
Своим немолчно-плещущим волненьем.
И смело я вверяю утлый челн
Стихийной власти непонятных волн,
Пускаясь в путь с надеждой и сомненьем.
ИЗ ЦИКЛА «ВЕСНА»
Сонет
Пустынный мрак равнины ледяной
Прорезал луч весны, давно желанной,
И солнца лик, далекий и туманный,
Был отражен полярною волной.
Лишь миг сиял улыбкою обманной
Весенний луч над бедною страной
467
И скрылся снова, золотом затканный,
И все одел холодный мрак ночной.
Но мы ликуем: нас не обманула
Минутная победа зимней тьмы,
И не напрасно солнце нам блеснуло.
Прошла пора молчанья и зимы,—
Взойдет опять весенний свет свободный,
Рассеет тьму и сон зимы холодный.
Городская весна
Эсмерами, вердоми трувёрит весна,
Лисилёя полей элилой алиёлит.
Визизами визами снует тишина,
Поцелуясь в тишённые вёреллоэ трели,
Аксимёю, оксами зизам изо сна,
Аксимёю оксами засим изомелит.
Пенясь ласки велёми велам велена,
Лилалёт алилдвые вёлеми мели.
Эсмерами, вердоми трувёрит весна.
Алиёль! Бескрылатость надкрылий пролели.
Эсмерами, вердоми трувёрит весна.
Святое ремесло
Моя напасть, мое богатство,
Мое святое ремесло.
К. Павлова
Давно мечтательность, труверя, кончена,
И вморфлена ты, кровь искусства.
Качнись на площади, пьян, обыденщина,
Качайся, пьяная, качая вкус твой.
Давно истерлось ты — пора румяниться,
Пора запудриться, бульваром грезя,
И я, твоих же взоров пьяника,
Пришпилю слезы к бумажной розе.
Шаблон на розу! Ходи выкликивай.
Шагов качающих ночь не морозит;
О, не один тебе подмигивал.
Октябрь, 1913
468
КРУГ СОЦИАЛИСТОВ

ИЗ ЦИКЛА «СОНЕТЫ ВЛАДИМИРУ ИЛЬИЧУ ЛЕНИНУ»
10
Три шага вширь и пять в длину —
Очерчен так всей камеры мирок.
Окошко вздернуто предельно в вышину.
В двери, над форткой запертой, глазок.
Листок железа — стол стенной,
Стул откидной, такая же кровать...
В белесом потолке порой ночной
Малютка-лампочка начнет мерцать.
Здесь нашей воли нет; ее сломить
Наметил враг. Он на расправу крут.
Вас будут одиночеством томить,
Не все, не все его перенесут...
Но вот письмо, твой бодр привет,
Условным шифром шлю ответ.
11
С допросами ко мне недолго приставали:
Неподходящий был, как видно, «матерьял»;
В охранку раза два всего лишь вызывали,
Жандармский офицер меня сопровождал.
Любезен без конца, сигары предлагает,
Любых услуг, казалось, он не прочь...
Духами острыми он весь благоухает,
Но видно по лицу: вчера кутил всю ночь.
Вот прокурор Кичин, чиновник именитый,
Старается внушить, что он-де знает все,
471
Что карты наши явно биты,
Что участь мы свою признаньем лишь спасем...
Но злейшему врагу все ж было невдомек,
Как близок ты к нему, расправы грозный срок!
12
Как робко северной весны дыханье!..
Разведкой скромной были первые шаги
Тогдашних наших начинаний...
Подстерегали нас со всех сторон враги.
Но с каждым днем заметно нарастали
И крепли силы наши в той борьбе,
И все ясней мы сознавали,
Сколь многим мы обязаны тебе.
Заботой дружеской проникнутое слово,
От зорких глаз твоих ничто не ускользнет.
И легче дышится нам снова —
Сквозь полог туч нам солнца луч блеснет...
Дерзанье юности и мудрость зрелых лет —
Таков источник мировых побед!
13
Какое горе — тяжко болен он!..
Преступно было нам его не уберечь.
Ужели может быть — недугом он сражен?
А врач нам говорит — идет о жизни речь.
Придешь к нему, и трудно оторваться
От этих черт любимого лица...
Высоким лбом нельзя не любоваться —
Нет, смерти не сломить бесстрашного борца!
Все та ж чудесных глаз с раскосинкой загадка,
Грассирующий тот же говорок,
Губ волевых с насмешечкой укладка,
На этот раз над тем, что сам сплошать так мог...
Болезнь побеждена, он снова с нами,
Дни баррикад не за горами!
1948
472
Сонет
В моем саду стал вянуть куст сирени...
За мертвым лепестком слетает лепесток,
И в дымке траурной ложатся тихо тени
На яркий бархат клумб, на гравий и песок...
Кругом так много солнца, аромата...
Звенит в лазорях хмель весенний, молодой...
Но больно мне... Как будто злой рукой
Все лучшее в душе осквернено и смято...
И в бледных просветах поникнувших ветвей,
Мне чудится, дыханье смерти веет...
Так опустел мой сад... Так сердце сиротеет...
Стою раздумчиво в тени пустых аллей...
Курят цветы истомный, скорбный ладан...
И в тайнах бытия смысл жизни не разгадан.
(1916)
473
Семен, ^UcxuA,
£
* * *
Свой бисер жемчужный пророческих слов
Он всюду, поэт, рассыпал
Для бедной отчизны несчастных сынов,
Чтоб бисер бедняк собирал.
Но бисер поэта сбирали одни
На россыпях этих обильных
Лишь сильные люди... прочь гнали они
От россыпей братьев бессильных.—
Весь бисер собрали они и тайком
В глубь почвы с заклятьем зарыли,—
Но чудные зерна всходили
С днем каждым душистым цветком.—
И рвали те чудные крошки-цветки
Тайком от могучих людей бедняки.
474
Чего жалеть его?
Со свистом, с грохотом работает завод,
Из труб высоких дым клубами к небу вьется,
А в душных мастерских, как узник в цепях, бьется,
Снует рабочий люд, заботливо снует.
Он сверлит и пилит, он плавит и кует,
Лишь гул по мастерским, как волн прибой, несется!
Но хмур рабочий люд: хоть труд и удается —
Со скрежетом зубов он жизнь свою клянет.
Здоров, силен и бодр — как вол работай он,
А выбился из сил — как выжатый лимон,
Швырнут на улицу... и тем покончат счеты.
Чего жалеть его, коль у ворот гуськом
Ряд безработных ждет,— в погоне за куском
Кричит:«Мы есть хотим! Работы нам, работы!»
(1909)
475

В склепе
Вдали погас последний луч огней —
Но вновь и вновь спускаются ступени.
Лицо мое становится бледней.
Я изнемог. Дрожат мои колени.
Ничто не говорит о перемене,
Но с каждым часом склеп мой холодней.
Здесь солнца нет. Здесь царство вечной тени.
Здесь мне пробыть так много, много дней.
С трудом собрав слабеющие силы,
Хочу кричать — мне шепчут:«Замолчи!
Пойми, что все живущее застыло,
И мира — нет. Есть только палачи.
Есть только склеп. Есть только мрак
могилы
Перед тобой зияющий в ночи».
Ландыши
Украдкою я в камеру пронес
Три стебелька с увядшими цветами —
Намек на то, что скошено годами,
Последний вздох живых когда-то грез.
Как в книгу слов с истлевшими листами,
Смотрю назад — там молча ждет вопрос.
Я вижу вновь блеск шелковых волос
Вокруг лица со странными чертами.
476
Я помню все... Тревожный полусвет —
В нем все, как тень, казалось мне неясным,
В нем все звало желанием опасным
И близок был чуть видный силуэт.
Не вспыхнуть вновь речам наивно-страстным,
Не вспыхнуть мне... Но мне не жаль — о, нет!
Очередному
Быть может, я встречал тебя не раз
В глухих подпольях мыслящей столицы,
И там, внизу — известий вереницы
Шептал тебе в тревожно-быстрый час,
И в тишине, как спугнутые птицы,
Шипя, обрывки бились спешных фраз,
Обрывки слов, понятных лишь для нас,
И падали, как тень, на наши лица.
Быть может, да. А может быть, и нет:
Не знал тебя — и после не узнаю...
Но все равно — я плен свой покидаю,
И пусть «прощай» не кинешь ты в ответ —
Я шлю тебе, как брату, свой привет
И угол свой, как брату, уступаю.
Столице мира
В твоей толпе я духом не воскрес,
И в миг, когда все ярче, все капризней
Горела мысль о брошенной отчизне,—
Я уходил к могилам Реге Lachaise.
Не все в них спят. И голос митральез,
И голос пуль, гудевших здесь на тризне
Навстречу тем, кто рвался к новой жизни,
Для чуткого доныне не исчез.
Не верь тому, кто скажет торопливо:
«Им век здесь спать — под этою стеной».
Зачем он сам проходит стороной
И смотрит вбок — и смотрит так пугливо?
Но верь тому: убиты — да, но — живы,
И будет день: свершится суд иной.
1905
477
Последнее слово
Желал бы я, чтоб смерть ошиблась в счете
И вас сожгла дыханием чумы!
О, не за то, что в край седой зимы
Вы пленника бессильного пошлете,
А вот за то, что плоски в вас умы,
Что, жизнь отдав томительной дремоте,
В сочащемся казенщиной болоте
Вы топите поэзию тюрьмы.
Желал бы я... Звенят ключами где-то —
Идут за мной,— и мне кончать пора.
Стальным концом негодного пера
В углу тюрьмы, не знавшем ласки света.
Скрипя, как мышь, черчу слова сонета.
Идут. Прощай, проклятая пора!
476
л
Site
т
(ВежАлн, ЯЬушиЪ
Site
w
Сонет
В родных полях вечерний тихий звон,—
Я так любил ему внимать когда-то
В час, как лучи весеннего заката
Позолотят далекий небосклон.
Милей теперь мне гулкий рев, и стон,
И мощный зов тревожного набата:
Как трубный звук в опасный бой — солдата,
Зовет меня на гордый подвиг он.
Средь суеты, средь пошлости вседневной
Я жду, когда, как приговор судьбы,
Как вешний гром, торжественный и гневный,
В возмездья час, в час роковой борьбы,
Над родиной истерзанной и бедной
Раскатится набата голос медный.
1911
479
&
Як&сеей Жшшр&вали&иншЦс
4»
8^
Л л и?
Когда исчерпан весь запас угля,
Стихает гром кудесника-завода.
С душой машин сроднилася природа,
Железный гул свершеньем окрыля.
В суровой битве сердце закаля,
Наш дух не сломит встречная невзгода.
В горниле мук рождается свобода,
Отживший мир дыханьем пепеля.
Крепись, товарищ! Радостного дня
Недолго ждать в стремлении мятежном!
В дыханье бурь, в свистящем вихре снежном
Озимые взрастятся зеленя...
Лишь только б вечно был запас огня
В рабочем сердце, пламенном и нежном.
1919
480
Гиероглифы
Сонет
Люблю отыскивать в углах под слоем грязи
Гиероглифы наших темных нор.
Безумный вопль и яростный укор
Мне слышны в этой угловатой вязи.
Открыть жестокий смысл в полупонятной фразе,
Расшифровать таинственный узор...
Кто был он, сам себя возведший на костер
Во имя дерзновенных и святых фантазий?
Люблю найти в углу под грязным слоем
На старой каторжной стене гиероглиф,
Трагический и полустертый миф,
О том, кто здесь был истомлен покоем,
Кто здесь погиб, себе не изменив,—
Погиб мечтателем, упрямцем и героем!
(1917)
13. Сонет серебряного века
481
* * *
Верь, тот славный день настанет!
Средь лазури голубой,
Над ликующей землей
Молодое солнце встанет.
Под весенними лучами,
На воскреснувший простор
Из темниц, из душных нор,
Мы пойдем туда рядами.
Наш напев могучий снова
Из груди многоголовой
Зарокочет в вышине.
Верь, недолог час суровый!
Все, что спит в глубоком сне,
Молча грезит о весне.
1912
482

На заре
Заря вечерняя, лучистая заря
Глядит в мое окно, приветливо мерцая,
И грезы яркие чарующего мая
Мне сыплет с вышины, пленительно горя.
И слышу, слышу я, как грудь моя больная
Переполняется струями янтаря.
Еще мгновение... и, с сердцем говоря,
Он зажурчит стихом, волнуясь и рыдая.
И понесет мой стих крылатая печаль
Туда, на знойный юг, в синеющую даль,
Где майскую зарю любимая подруга,
Встречая, как и я, чего-то страстно ждет
И так же, как и я, рыдает и поет,
Неся свою печаль ко мне с родного юга.
Май 1909 г.
483
* * *
Вчера не мог заснуть я до рассвета:
Случайно найденная старая газета
Навеяла воспоминаний рой
О днях былого... Предо мной
Вставали площади, покрытые толпою,
И гордый смелый гимн торжественно звучал,
И речи страстные лились рекою;
Прибой крепчал!..
Я вспомнил дни Московского восстанья
И смерть борцов на гребнях баррикад,
И палачей, не знавших состраданья,
И виселиц безмолвный ряд...
Я вспомнил все, и до рассвета
Лежала предо мной газета...
(1910)
484
Рассвет
Ранний свет бледно-розовый в окна плывет.
Пробудись, друг, пора! Тают алые зори востока.
Слышишь там, за рекой, за фабричной стеной,
Шум рассветный плывет издалека...
Этот шум, этот гул — призыв раннего дня,
Дуновение, трепет рассвета.
Тает фабрики остов, дрожит блик огня,
Крик проносится утренний где-то...
Ранний свет бледно-розовый в окна плывет.
И прохлада целует лицо на заре;
Звонки утром панельные плиты.
Фея сказки и грезы весенние ткет,
И курится огонь на ее алтаре...
Но гудок их вспугнул — сны разбиты...
11 мая 1914
485
Сонет рабочего
Вот гаснет в небесах закат зари багровой,
Темнеет день в эфире голубом.
Бреду домой, к семье, с мечтой одной суровой,
Один, бедняк, измученный трудом.
Над мной, кружась, гремит корабль
воздушный
Под мной гранит и грязных улиц пыль,
А там, вдали, листвою равнодушной
Шумит зеленый лист и шепчется ковыль.
Но шум лесной и жизнь родной природы
Я променял на город, на заводы,
В надежде счастья здесь, а счастья нет.
Но верю я, что тяжкий труд не долог,
Что с каждым днем редеет ночи полог,
Что мысль растет и близится рассвет...
486
В тюрьме
Захлопнул дверь за мной республиканец новый,
Вот щелкнул он замком. И смолкло все кругом.
Свободный гражданин — в тюрьме и под замком...
Союзный дипломат взял в плен Свободу Слова.
Но не страшна тюрьма — насилия основа —
Тому, кто непрерывно вел борьбу с врагом,
Кто праздновал свою победу с торжеством,
Разбив кровавый трон и рабские оковы.
О новые враги! И ваш разрушим трон.
Тюремщик пусть, глумяся, звякает ключами,
Смеюся я над вашей злобой и над вами!
Я слышу, за тюрьмой растет мятежный звон,
Проклятья вам, войне летят со всех сторон.
Опять в борьбе победа, знаю я, за нами.
1917, сентябрь
487

* * *
Весенней радостью дышу устало,
Бессильно отдаюсь тоске весенней...
В прозрачной мгле меня коснулось жало
Навеки промелькнувших сновидений.
Как много их — и как безумно мало!
Встают, плывут задумчивые тени
С улыбкой примиренья запоздалой...
Но не вернуть пройденные ступени!
И дружбы зов, солгавший мне невольно,
И зов любви, несмелой и невластной,—
Все ранит сердце слишком, слишком больно...
И кажется мне жизнь такой напрасной,
Что в этот вечер, радостный и ясный,
Мне хочется ей закричать: «Довольно!»
Mr № №
Весенний вечер, веющий забвеньем,
Покрыл печально плачущее поле.
И влажный ветер робким дуновеньем
Нам говорит о счастье и о воле.
Вся отдаюсь томительным мгновеньям,
Мятежно верю зову вечной Воли:
Хочу, чтоб ты горел моим гореньем!
Хочу иной тоски и новой боли!
488
J Немеет ветра вздох. Уснуло поле.
Грустя над чьим-то скорбным заблужденьем,
Пророча муки, тихий дождь струится... 1
Но сладко ждать конца ночной неволи f
Под плач дождя: слепительным виденьем 1
Наш новый день мятежно загорится! 1
Мг № №
Беспечный паж, весь в бархате, как в раме,
Он издали следит турнира оживленье.
Ребенок,— он склоняется, как в храме,
И ловит набожно скользящие мгновенья.
Смятенный,— он не грезил вечерами. !
Улыбки он не знал всевластного забвенья.
1 Он не клялся служить прекрасной Даме,
Склонясь, он не шептал обетов отреченья.
Еще не слышал он тревожные раскаты
Томительной грозы. Цветы вокруг не смяты.
Ребенок,— он глядит, как день — задорно...
1 Рн не клялся пред статуей Мадонны...
Все ж близок миг! Он склонится покорно
< У чьих-то ног коленопреклоненный!
{ № № №
| ...И Данте просветленные напевы,
1 И стон стыда — томительный, девичий,
Всех грез, всех дум торжественные сеВы
Возносятся в непобедимом кличе.
К тебе, Любовь! Сон дорассветной Евы,
Мадонны взор над хаосом обличий,
И нежный лик во мглу ушедшей девы,
Невесты неневестной — Беатриче.
Любовь! Любовь! Над бредом жизни черным
Ты носишься кумиром необорным,
Ты всем поешь священный гимн восторга.
489
Но свист бича? Но дикий грохот торга?
Но искаженные, разнузданные лица?
О, кто же ты: святая — иль блудница?.
& * Ыг
Вновь извивы знакомой дороги.
Я спокойна... Быть может, бледна,
Да иду почему-то одна,
Но в походке не видно тревоги,
И задорно откинут берет.
Я умею пить чашу — до дна:
Мне не страшно последнего «нет».
Чутко дышит пред утром прохлада,
И прозрачен след неба стальной...
Что же, сердце, ты споришь со мной?
Ничего тебе, сердце, не надо!
Дома—я затворю свою дверь,
И, когда постучит он с мольбой,
Я ему не открою — поверь.
* * *
За детский бред, где все казалось свято,
Как может быть святым лишь детский бред,
За сон любви, слепительный когда-то,
За детское невидящее «нет»,
Которым все, как ясной сталью сжато,—
Ты дашь за все, ты дашь за все ответ!
Ты помнишь сад, где томно пахла мята,
Где полыхался призрачный рассвет?..
В твоем саду все стоптано, все смято,—
За детский бред!
Что ж плачешь ты, как над могилой брата?
Чего ж ты ждешь?.. Уже не блещет свет,
И нет цветов... О, вот она — расплата
За детский бред!
490

Памяти Эм. Верхариа
Стих Верхарна, как звон колокольный,
Разливался повсюду, везде
И сзывал к новой жизни привольной
Изнывающих в тяжком труде.
И поэзия музы великой
В этом мире не знала границ,
Пела гимны толпе многоликой
Средь больших городов и столиц.
Пела там, где борьба движенье
И где к «Зорям» святое стремленье.
Все явления жизни воспеты,
Даже взмахи машинных колес,
И нашлись у трибуна ответы
На мирской социальный вопрос.
/9/6
На Невском 18 июня
Рабочие и воинские части
Идут единство показать,
Но праздный Невский не узнать,—
Сегодня весь он в пролетарской власти.
Панельные покинув камни-плиты,
Из-за опущенной от солнца шторы,
Как хищники народные и воры,
Глядят на флаги злобно паразиты.
491
И кровью вспоенная знать
Исчезла с Невского, как тать.
(1917)
Маленький фельетон
(Карманный словарик)
Андреев Леонид — писатель,
пишет в «Русской воле»
И для меня пора настала
Забыть «Повешенных» своих
И для магнатов капитала
Творить героев дорогих.
За тридцать шесть тысчонок в год
Талант мой много накует
Рассказов, повестей, романов,
Публицистических статей,
Что позавидует Плеханов
Патриотичности моей.
* л *
Солнце вешнее смеется
Над семейкой Колчака;
Никогда вам не придется
Победить большевика.
Коммунисты деревушек
И мятежных городов
Не боятся ваших пушек,
Пулеметов и штыков.
Большевистской красной рати
Боевой
Нипочем угрозы знати
Мировой.
Мировая знать, как русская, падет —
Эту гадину рабочий класс убьет.
Смерть Колчака близка
Наши доблестные красные войска:
Батальоны, роты, взводы и полки —
492
Гонят царского холопа Колчака
С Волги-матушки, кормилицы-реки.
Черноморский адмирал
И его ребятки
Удирают за Урал
Дружно, без оглядки,
И двух месяцев, поверьте, не пройдет,
Как Урал к России Красной перейдет.
ИЗ ЦИКЛА «ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПОРТРЕТЫ»
IV
А. Амфитеатров
«О, если бы вспомнить,
как весел был, молод!»
А. Амфитеатров, *8хо>
О, если бы вспомнить Романова Колю!
О, если бы вспомнить пасхальный кулич!
О, если бы вспомнить и «Русскую Волю»,
И «Красное Знамя», и пошленький «Бич»!
О, если бы царских увидеть холопов!
О, если бы снова в России был царь!
О, если б явился опять Протопопов!
Ему, как бывало, я спел бы тропарь!
О, если бы сгинули всюду Советы!
О, если бы милый Каледин воскрес!
Но песенки наши, как видится, спеты,
В России рабочий имеет лишь вес!
О, если бы вспомнить стальную лопату,
Как ею сгребал я построчную плату!
493

Лермонтов
Варваре Мониной
Перед иконою святой Варвары
Стать на колена и, склонившись ниц,
Не раздвигая сомкнутых ресниц,
Ждать терпеливо неизбежной кары.
Перед убежищем любимой им Тамары
Склоняли многие овал печальных лиц,
Следя за бегом строчек и страниц,
Поняв его мечты, восторги и кошмары.
Погас лампадки лиловатый свет...
Его давно не стало. В сорок первом
Смерть разрешила бытия обет.
Не он ей скажет да, не он ей скажет нет...
Лишь тихие стихи дадут усталым нервам
Так долго ожидаемый ответ.
Памяти А. Н, Островского
Печкинская кофейня
Орган, пузатых стульев длинный ряд —
«Железного трактира» вид обычный.
Алмазов тешится беседою привычной,
И с Тертием Пров погуторить рад.
«России Петр нагородил преград —
Все разнесем!» — раздался голос зычный,
494
И Александр Николаич самолично
. Готов Россию перегнуть назад.
Григорьев на вечер их тянет к Эдельсону
И, мерному гитары вторя звону,
К венгерке нижет новое звено.
Глядит Охотный ряд и дразнится в окно,
А тесть Мочалова почтительно подносит
На «райской птице» пенное вино.
1923
495

Осенняя весна
Мутна осенняя Москва!
И воздух, и прохожих лица,
И глаз оконных синева,
И каждой вывески страница»
И каждая полоса
На темени железных зданий,
И проволочные волоса,
Распущенные в тумане.
Осенняя Москва мутна.
Осенняя... И вдруг знамена!
И вспыхивает она,
И вспыхивает, удивлен^,
Что — вот не видно небоскдрыа,
А вон в руках кипит весна!
1922
496

КРУГ ПОЭТОВ «ЗНАНИЯ»

ИЗ ЦИКЛА «ОКЕАН»
Океан
Как много в этом слове — океан!
Еще ребенком я к скитаньям чуял склонность,
Любил зверей и птиц неведомых мне стран,
Тропических цветов и красок обнаженность.
Но мыслью о тебе я был как будто пьян,
О, Океан, небес и вод бездонность!
Как раб — угодливый, всесильный, как титан,
Всеотражающий и сам всеотраженность.
Ты — зеркало Вселенной. Я люблю
Неутоленность недр твоих зеленых,
Тоску, скитанья волн неугомонных.
И, жизнь свою вверяя кораблю,
Я не доскам — волнам ее вверяю,
И мощь твою — своею измеряю.
Буря
Океан! Океан! Он кипит и ревет,
Точно скрыт под водою вулкан.
Пухнет чрево его; ветер пену метет
И свистит: Океан! Океан!
499
Ополчившихся волн торжествующий стан
Мчит корабль, как добычу, вперед.
Далеко от земли гость неведомых стран.
Берегись, берегись, мореход!
На родном берегу у тебя есть жена,
Есть красавец-малютка, сынок.
Берегись, мореход, вероломна волна,
Океан беспощадно жесток.
Ночь и вопль. Водяная равнина мертва.
На земле сирота и вдова.
На волнах _
Я с борта корабля заметил на волнах
Обломок дерева, огромный, но бессильный.
Он бурей вырван был из недр земли обильной
Где человек, как зверь, живет еще в лесах.
Вокруг ствола, в его изломанных ветвях,
Лианы обвились, как у гробницы пыльной.
Вдруг птичку увидал я на листве могильной,
Она чирикала, ей был неведом страх.
Она о гибели, грозящей ей, не знала.
Вокруг был океан да небо без границ.
Сюда не залетал никто из смелых птиц.
Но пусть на смерть ее стихия обрекала,—
Она не полетит на доски корабля:
Их песни сблизили, и небо, и земля.
Облака
Как в откровении, пророческом и странном,
Библейских образов воздушный хоровод,
Несутся облака над вечным океаном,
Плащами дымными касаясь грозных вод.
500
Еще они горят в огне зари багряном,
Но сумрачная ночь в объятья их берет,
И молний голубых все чаще перелет,—
И дальний гром гремит торжественным органом.
Так вот и кажется, что там, средь облаков,
При блеске молнии, при грохоте громов,
Сам Бог появится в величьи первозданном
И ввергнет снова мир, измученный от слез,
В предвечный, огненный, пылающий хаос,
И землю унесет в безбрежность ураганом.
Стихия
И день и ночь в открытом океане.
Меж двух небес колышется вода,
И кажется, что мы уж навсегда
Заключены в сияющем обмане.
Все двойственно, начертано заране:
Пожары зорь, и тучи, и звезда,
И не уйти, как нам, им никуда:
Закованы кольцеобразно грани.
Порой нальются бурей паруса.
Волна корабль с голодным ревом лижет,
И молния упорный сумрак нижет.
Яви, Господь, воочью чудеса:
Окованный стихией бесконечной,
Мой дух направь к его отчизне вечной.
Туман
Туман, кругом туман. Так жутко, неприветно.
Как в млечных облаках, стою я на скале.
Ни неба, ни воды. Нирвана. Безответно.
Все успокоилось в насытившейся мгле.
Проникнуть сквозь нее пытаюсь я — но тщетно.
Все призрачно, как тень на матовом стекле.
501
Ни красок, ни черты, ни точки не заметно.
Туманом окружен, не верю я земле.
Мой слух, как бы сквозь сон, живые вздохи слышит:
Там, глубоко внизу, где вечный океан,
Придавленная грудь упорно, тяжко дышит
И задыхается. Вдруг пароход-титан
Взревел. Ответный рев нестройно мглу колышет.
Храни вас Бог, пловцы! Туман- Кругем туман.
Сириус
Надменный Сириус на полночи стоял.
Звенел морозный вихрь в ветвях обледенелых.
На гребнях тяжких волн, в изломах снежно-белых
Дробился лунный свет и искрами блистал.
Но глух был ропот волн, от бури поседелых,
Как будто с вечных гор катился вниз обвал,
И клочья пены вихрь налетом с них срывал
И вешал на камнях и скалах почернелых.
В спокойных гаванях дремали корабли,
Но гордый огонек заметил я вдали,—
То вдруг он возникал, то пропадал в просторе.
Безумная душа, кто ты? Зачем? Куда?
Холодный мрак прожгла падучая звезда,
А там, где был огонь, оделось в траур море.
1903
ИЗ ЦИКЛА «ИНДИЯ»
Башня безмолвия
Есть в Индии, на выступе высоком,
Немая башня, вестница земли:
Ее далеко видят корабли.
Там смерть царит в безмолвии глубоком.
502
Чума и голод рыщут над Востоком,
И много трупов в башню принесли;
Над ними грифы тризну завели,
А кости дождь в залив умчит потоком.
Как изваянья бронзовые, спят
На древних камнях парсовой гробницы
Противные пресыщенные птицы;
Их головы змеиные висят...
А солнце жжет, от зноя воздух глохнет,
А на песке вода горит и сохнет.
ИЗ ЦИКЛА «БЕРЕГА»
Венеция
Как черный призрак, медленно, беззвучно
Скользит гондола. Тонкое весло
Вздымается, как легкое крыло,
И движется, с водою неразлучно.
Блестит волны бездушное стекло
И отражает замкнуто и скучно
Небесный свод, сияющий докучно,
Безжизненный, как мертвое чело,
И ряд дворцов, где вечный мрамор жарко
Дыханьем бурь и солнца опален.
Венеция! где блеск былых времен?
Твой лев заснул на площади Сан-Марко.
Сквозят мосты. Висит над аркой — арка.
Скользит гондола, черная, как сон.
Нью-Йорк
Зверинец-город, скованный из стали
И камней. Сталь и камни без конца.
Они сдавили воздух и сердца
И небеса, как счастие, украли.
503
Ни ярких глаз, ни светлого лица,
В котором бы лучи весны блистали.
Бессмысленные камни здесь скрижали,
И золото — сияние венца.
Голодная стихия неустанно
Глотает жертвы алчней океана.
Все в золоте, во всем презренный торг.
Ни проблеска мечты, ни искры чувства.
Живет машина, умерло искусство.
Зверинец-город, мрачный Нью-Йорк!
504
fycUMAJUU,
t
* * *
Из добродетелей вы цепи мне сковали.
Из твердости моей воздвигнули тюрьму.
И силу мощную, как воры, вы украли,
И душу ввергнули в безрадостную тьму.
Те цепи мрачные, как змеи, сердце гложут,
И в той тюрьме верчу я ваши жернова.
Унылый звон цепей вас больше не тревожит,
И вы бросаете мне дерзкие слова.
Но — чувствую — во мне растет и зреет сила.
Чем больше я терплю, тем хуже будет вам.
Пусть света я лишен, но праздник ваш—могила:
На вас и на себя я опрокину храм,
Где к богу тьмы вы все сберетесь для молений,
И разом отомщу за долгий путь лишений.
505
* * й?
Нет, не о том я сожалею,
Прощаясь с юностью моею! —
Не жаль мне первых ясных дней
И сладких грез и увлечений,
Но жаль мне гордости своей
И первых самообольщений!
Да, я гордился, я мечтал.
Но не сулила гордость эта
Ни благ житейских, ни похвал,
Ни лавров славного поэта:
Звучали струны, но не те!
То было счастье просветленья,
Высокий трепет приобщенья
К духовной жизни, к красоте!
1891
Северное море
Холодный ветер, резкий и упорный,
Кидает нас, и тяжело грести;
Но не могу я взоров отвести
От бурных волн, от их пучины черной.
Они кипят, бушуют и гудят,
В ухабах их, меж зыбкими горами,
Качают чайки острыми крылами
И с воплями над бездною скользят.
506
И ветер вторит диким завываньям
Их жалобным, но радостным стенаньям
Потяжелее выбирает вал,
Напрягши грудь, на нем взметает пену
И бьет его о каменную стену
Прибрежных мрачных скал.
/897
* * *
В твоих задумчивых, внимательных глазах
Есть что-то жесткое, холодное и злое,
И сердце мне порой сжимает тайный страх,
А иногда за то ты мне дороже вдвое;
Мы оба провели всю молодость в слезах,
Нам памятно еще мучение былое,
Но вот опять растет желанье роковое
Иль умереть, иль жить, но только не в мечтах.
То страстной нежностью, то недоверьем злым,
То мертвым и томительным бесстрастьем...
О, если б прежние доверчивые дни!
Какой бы радостью сияли нам они,
Как были б счастливы мы беззаветным счастьем
(Первая половина 1898 г.)
* * *
На высоте, на снеговой вершине,
Я вырезал стальным клинком сонет.
Проходят дни. Быть может, и доныне
Снега хранят мой одинокий след.
На высоте, где небеса так сини,
Где радостно сияет зимний свет,
Глядело только солнце, как стилет
Чертил мой стих на изумрудной льдине.
И весело мне думать, что поэт
Меня поймет. Пусть никогда в долине
Его толпы не радует привет!
507
На высоте, где небеса так сини,
Я вырезал в полдневный час сонет
Лишь для того, кто на вершине.
1901
На монастырском кладбище
Ударил колокол — и дрогнул сон гробниц,
И голубей испуганная стая
Вдруг поднялась с карнизов и бойниц
И закружилась, крыльями блистая,
Над мшистою стеной монастыря...
О, ранний благовест и майская заря!
Как этот звон, могучий и тяжелый,
Сливается с открытой и веселой
Равниной зеленеющих полей!
Ударил колокол — и стала ночь светлей,
И позабыты старые гробницы,
И кельи тесные, и страхи темноты,—
Душа, затрепетав, как крылья вольной птицы,
Коснулась солнечной поющей высоты!
1901
* * *
Багряная печальная луна
Висит вдали, но степь еще темна.
Луна во тьму свой теплый отблеск сеет,
И над болотом красный сумрак реет.
Уж поздно — и какая тишина!
Мне кажется, луна оцепенеет:
Она как будто выросла со дна
И допотопной розою краснеет.
Но меркнут звезды. Даль озарена.
Равнина вод на горизонте млеет,
И в ней луна столбом отражена.
Склонив лицо прозрачное, светлеет
И грустно в воду смотрится она.
Поет комар. Теплом и гнилью веет.
1902
508
Забытый фонтан
Рассыпался чертог из янтаря,—
Из края в край сквозит аллея к дому.
Холодное дыханье сентября
Разносит ветер по саду пустому.
Он заметает листьями фонтан,
Взвевает их, внезапно налетая,
И, точно птиц испуганная стая,
Кружат они среди сухих полян.
Порой к фонтану девушка приходит,
Влача по листьям спущенную шаль,
И подолгу очей с него не сводит.
В ее лице — застывшая печаль,
По целым дням она, как призрак, бродит
А дни бегут... Им никого не жаль.
1902
Эпитафия
Я девушкой, невестой умерла.
Он говорил, что я была прекрасна,
Но о любви я лишь мечтала страстно,—
Я краткими надеждами жила.
В апрельский день я от людей ушла,
Ушла навек покорно и безгласно —
И все ж была я в жизни не напрасно:
Я для его любви не умерла.
Здесь, в тишине кладбищенской аллеи,
Где только ветер веет в полусне,
Все говорит о счастье и весне.
Сонет любви на старом мавзолее
Звучит бессмертной грустью обо мне,
А небеса синеют вдоль аллеи.
1902
509
Зимний день в Оберланде
Лазурным пламенем сияют небеса...
Как ясен зимний день, как восхищают взоры
В безбрежной высоте изваянные горы —
Титанов снеговых полярная краса!
На скатах их, как сеть, чернеются леса
И белые поля сквозят в ее узоры,
А выше, точно рать, бредет на косогоры
Темно-зеленых пихт и елей полоса.
Зовет их горний мир, зовут снегов пустыни,
И тянет к ним уйти — быть вольным, как дикарь,
И целый день дышать морозом на вершине.
Уйти и чувствовать, что ты — пигмей и царь,
Что над тобой, как храм, воздвигся купол синий
И блещет Зильбергорн, как ледяной алтарь!
1902
Кондор
Громады гор, зазубренные скалы
Из океана высятся грядой.
Под ними берег, дикий и пустой,
Над ними кондор, тяжкий и усталый.
Померк закат. В ущелья и провалы
Нисходит ночь. Гонимый темнотой,
Уродливо плечистый и худой,
Он медленно спускается на скалы.
И долгий крик, звенящий крик тоски,
Вдруг раздается жалобно и властно
И замирает в небе. Но бесстрастно
Синеет море. Скалы и пески
Скрывают ночь — и веет на вершине
Дыханьем смерти, холодом пустыни.
1902
510
* * *
Там, на припеке, спят рыбацкие ковши;
Там низко над водой склоняются кистями
Темно-зеленые густые камыши;
Полдневный ветерок змеистыми струями
Порой зашелестит в их потайной глуши,
Да чайка вдруг блеснет сребристыми к рылами
С плаксивым возгласом тоскующей души —
И снова плавни спят, сияя зеркалами.
Над тонким их стеклом, где тонет небосвод,
Нередко облако восходит и глядится
Блистающим столбом в зеркальный сон болот —
И как светло тогда в бездонной чаше вод!
Как детски верится, что в бездне их таится
Какой-то дивный мир, что только в детстве
снится!
1903
Мира
Тебя зовут божественною, Мира,
Царицею в созвездии Кита.
Таинственная, как талисманы Пирра,
Твоей недолгой жизни красота.
Ты, как слеза, прозрачна и чиста,
Ты, как рубин, блестишь среди эфира,
Но не за блеск и дивные цвета
Тебя зовут божественною, Мира.
Ты в сонме звезд, среди ночных огней,
Нежнее всех. Не ты одна играешь,
Как самоцвет: есть ярче и пышней.
Но ты живешь. Ты меркнешь, умираешь —
И вновь горишь. Как феникс древних дней,
Чтоб возродиться к жизни — ты сгораешь.
(1903)
511
* & &
В гостиную, сквозь сад и пыльные гардины,
Струится из окна веселый летний свет,
Хрустальным золотом ложась на клавесины,
На ветхие ковры и выцветший паркет.
Вкруг дома глушь и дичь. Там клены и осины,
Приюты горлинок, шиповник, бересклет...
А в доме — рухлядь, тлен: повсюду паутины,
Все двери заперты... И так уж много лет.
В глубокой тишине таинственно сверкая,
Как мелкий перламутр, беззвучно моль плывет.
По стеклам радужным, как бархотка сухая,
Тревожно бабочка лиловая снует.
Но фортки нет в окне, и рама в нем — глухая...
Тут даже моль недолго наживет!
29. VII. 1903
* * *
Ра-Озирис, владыка дня и света,
Хвала тебе! Я, бог пустыни, Сет,
Горжусь врагом: ты, побеждая Сета,
В его стране царил пять тысяч лет.
Ты славен был, твоя ладья воспета
Была стократ. Но за ладьей вослед
Шел бог пустынь, бог древнего завета —
И вот, о Ра, плоды твоих побед:
Безносый сфинкс среди полей Гизеха,
Ленивый Нил да глыбы пирамид,
Руины Фив, где гулко бродит эхо,
Да письмена в куски разбитых плит,
Да обелиск в блестящей политуре,
Да пыль песков на пламенной лазури.
1905
512
С острогой
Костер трещит. В фелюке свет и жар.
В воде стоят и серебрятся щуки,
Белеет дно... Бери трезубец в руки
И не спеши. Удар! Еще удар!
Но поздно. Страсть — как сладостный кошмар.
Но сил уж нет, противны кровь и муки...
Гаси, гаси — вали с борта фелюки
Костер в Лиман... И чад, и дым, и пар!
Теперь легко, прохладно. Выступают
Туманные созвездья в полутьме.
Волна качает, рыбы засыпают...
И вверх лицом ложусь я на корме.
Плыть — до зари, но в море путь не скучен.
Я задремлю под ровный стук уключин.
(1905)
Черный камень Каабы
Он драгоценной яшмой был когда-то,
Он был неизреченной белизны —
Как цвет садов блаженного Джинната,'
Как горный снег в дни солнца и весны.
Дух Гавриил для старца Авраама
Его нашел среди песков и скал,
И гении хранили двери храма,
Где он жемчужной грудою сверкал.
Но шли века — со всех концов вселенной
К нему неслись молитвы, и рекой
Текли во храм, далекий и священный,
Сердца, обремененные тоской...
Аллах! Аллах! Померк твой дар бесценный —
Померк от слез и горести людской!
(1903—1905)
17. Сонет серебряного века
513
* * Hr
Растет, растет могильная трава,
Зеленая, веселая, живая,
Омыла плиты влага дождевая,
И мох покрыл ненужные слова.
По вечерам заплакала сова,
К моей душе забывчивой взывая,
И старый склеп, руина гробовая,
Таит укор... Но ты, земля, права!
Как нежны на алеюхцем закате
Кремли далеких синих облаков!
Как вырезаны крылья ветряков
За темною долиною на скате!
Земля, земля! Весенний сладкий зов!
Ужель есть счастье даже и в утрате?
1906
Агни
Лежу во тьме, сраженный злою силой.
Лежу и жду, недвижный и немой:
Идут, поют над вырытой могилой,
Несут огни,— вещают жребии мой.
Звенят в щиты, зовут меня домой,
В стоустый вопль сливают плач унылый.
Но мне легко: ты, Агни светлокрылый,
Спасешь меня, разъединишь со тьмой.
Смотрите, братья, недруги и други,
Как бог, гудя, охватит мой костер,
Отсвечивая золотом в кольчуге!
Смирите скорбь рыдающих сестер:
Бог взял меня и жертвою простер,
Чтоб возродить на светозарном Юге!
(1903—1906)
514
Гермон
Великий Шейх, седой и мощный друз,
Ты видишь все: пустыню Джаулана,
Геннисарет, долины Иордана
И Божий дом, ветхозаветный Луз.
Как белый шелк, сияет твой бурнус
Над синевой далекого Ливана,
И сам Христос, смиренный Иисус,
Дышал тобою, радость каравана.
В скалистых недрах спит Геннисарет
Под серою стеной Тивериады.
Повсюду жар, палящий блеск и свет
И допотопных кактусов ограды —
На пыльную дорогу в Назарет
Один ты веешь сладостью прохлады.
1907
Бог
Дул с моря бриз, и месяц чистым рогом
Стоял за длинной улицей села.
От хаты тень лежала за порогом,
А хата бледно-белою была.
Дул южный бриз, и ночь была тепла.
На отмелях, на берегу отлогом,
Волна, шумя, вела беседу с богом,
Не поднимая сонного чела.
И месяц наклонялся к балке темной,
Грустя, светил на скалы, на погост.
А бог был ясен, радостен и прост:
Он в ветре был, в моей душе бездомной —
И содрогался синим блеском звезд
В лазури неба, чистой и огромной.
1908
515
Гальциона
Когда в волне мелькнул он мертвым ликом,
К нему на сердце кинулась она —
И высоко, с двойным звенящим криком,
Двух белых чаек вынесла волна.
Когда зимой, на этом взморье диком,
Крутая зыбь мутна и солона,
Они скользят в ее пучину с криком —
И высоко выносит их волна.
Но есть семь дней: смолкает Гальциона,
И для нее щадит пловцов Эол.
Как серебро, светло морское лоно,
Чернеет степь, на солнце дремлет вол...
Семь мирных дней проводит Гальциона
В камнях, в гнезде. И внуков ждет Эол.
1908
Саваоф
Я помню сумрак каменных аркад,
В средине свет — и красный блеск атласа
В сквозном узоре старых царских врат,
Под золотой стеной иконостаса.
Я помню купол грубо-голубой:
Там Саваоф с простертыми руками,
Над скудною и темною толпой,
Царил меж звезд, повитых облаками.
Был вечер, март, сияла синева
Из узких окон, в куполе пробитых,
Мертво звучали древние слова.
Весенний отблеск был на скользких плитах —
И грозная седая голова
Текла меж звезд, туманами повитых.
28. VII. 1908
516
Пилигрим
Стал на ковер, у якорных цепей,
Босой, седой, в коротеньком халате,
В большой чалме. Свежеет на закате,
Ночь впереди — и тело радо ей.
Стал и простер ладони в муть зыбей:
Как раб хранит заветный грош в заплате,
Хранит душа одну мечту — о плате
За труд земной,— и все скупей, скупей.
Орлиный клюв, глаза совы, но кротки
Теперь они: глядят туда, где синь
Святой страны, где слезы звезд — как четки
На смуглой кисти Ангела Пустынь.
Открыто все: н сердце, и ладони...
И блещут, блещут слезы в небосклоне.
1908
В архипелаге
Осенний день в лиловой крупной зыби
Блистал, как медь. Эол и Посейдон
Вели в снастях певучий долгий стон,
И наш корабль нырял подобно рыбе.
Вдали был мыс. Высоко на изгибе,
Сквозя, вставал неровный ряд колонн.
Но песня рей меня клонила в сон —
Корабль нырял в лиловой крупной зыби.
Не все ль равно, что это старый храм,
Что на мысу — забытый портик Феба!
Запомнил я лишь ряд колонн да небо.
Дым облаков курился по горам,
Пустынный мыс был схож с ковригой хлеба.
Я жил во сне. Богов творил я сам.
12. VIII. 1908
517
Бог полдня
Я черных коз пасла с меньшой сестрой
Меж красных скал, колючих трав и глины.
Залив был синь. И камни, грея спины,
На жарком солнце спали под горой.
Я прилегла в сухую тень маслины
С корявой серебристою корой —
И он сошел, как мух звенящий рой,
Как свет сквозной горячей паутины.
Он озарил мне ноги. Обнажил
Их до колен. На серебре рубашки
Горел огнем. И навзничь положил.
Его объятья сладостны и тяжки.
Он мне сосцы загаром окружил
И научил варить настой ромашки.
12. VIII. 1908
Горный лес
Вечерний час. В долину тень сползла.
Сосною пахнет. Чисто и глубоко
Над лесом небо. Млечный змей потока
Шуршит слышней вдоль белого русла.
Слышней звенит далекий плач козла.
Острей стрекочет легкая сорока.
Гора, весь день глядевшая с востока,
Свой алый пик высоко унесла.
На ней молились Волчьему Зевесу.
Не раз, не раз с вершины этих скал
И дым вставал, и пели гимны лесу,
И медный нож в руках жреца сверкал.
Я тихо поднял древнюю завесу.
Я в храм отцов забытый путь искал.
14. VIII. 1908
518
Иерихон
Скользят, текут огни зеленых мух.
Над Мертвым морем знойно и туманно
От блеска звезд. Песок вдали — как манна.
И смутный гул, дрожа, колдует слух.
То ропот жаб. Он длится неустанно.
Зовет, томит... Но час полночный глух.
Внимает им, быть может, только Дух
Среди камней в пустыне Иоанна.
Там, между звезд, чернеет острый пик
Горы Поста. Чуть теплится лампадка.
Внизу истома. Приторно и сладко
Мимозы пахнут. Сахарный тростник
Горит от мух... И дремлет Лихорадка,
Под жабий бред откинув бледный лик.
14. VIII. 1908
Караван
Звон на верблюдах, ровный, полусонный,
Звон бубенцов подобен роднику:
Течет, течет струею отдаленной,
Баюкая дорожную тоску.
Давно затих базар неугомонный.
Луна меж пальм сияет по песку.
Под этот звон, глухой и однотонный,
Вожак прилег на жесткую луку.
Вот потянуло ветром, и свежее
Вздохнула ночь... Как сладко спать в седле,
Склонясь лицом к верблюжьей теплой шее!
Луна зашла. Поет петух в Рамлэ.
И млечной синью горы Иудеи
Свой зыбкий кряж означили во мгле.
15. VIII. 1908
519
Долина Иосафата
Отрада смерти страждущим дана.
Вы побелели, странники, от пыли,
Среди врагов, в чужих краях вы были.
Но вот вам отдых, мир и тишина.
Гора полдневным солнцем сожжена,
Русло Кедрова ветры иссушили.
Но в прах отцов вы посохи сложили,
Вас обрела родимая страна.
В ней спят цари, пророки и левиты.
В блаженные обители ея
Всех, что в чужбине не были убиты,
Сбирает милосердный судия.
По жестким склонам каменные плиты
Стоят раскрытой Книгой Бытия.
20. VIII. 1908
Бедуин
За Мертвым морем — пепельные грани
Чуть видных гор. Полдневный час, обед.
Он выкупал кобылу в Иордане
И сел курить. Песок, как медь, нагрет.
За Мертвым морем, в солнечном тумане,
Течет мираж. В долине — зной и свет,
Воркует дикий голубь. На герани,
На олеандрах — вешний алый цвет.
И он дремотно ноет, воспевая
Зной, олеандр, герань и тамарикс.
Сидит как ястреб. Пегая абая
Сползает с плеч... Поэт, разбойник, гике.
Вон закурил — и рад, что с тонким дымом
Сравнит в стихах вершины за Сиддимом.
20. VIII. 1908
520
Люцифер
В святой Софии голуби летали,
Гнусил мулла. Эректеон был нем.
И боги гомерических поэм
В пустых музеях стыли и скучали.
Великий Сфинкс, исполненный печали,
Лежал в песках. Израиль, чуждый всем,
Сбирал, рыдая, ржавые скрижали.
Христос покинул жадный Вифлеем.
Вот Рай, Ливан. Рассвет горит багряно.
Снег гор — как шелк. По скатам из пещер
Текут стада. В лугах — моря тумана...
Мир Авеля! Дни чистых детских вер!
Из-за нагих хребтов Антиливана
Блистает, угасая, Люцифер.
20. VIII. 1908
Отчаяние
...И нового порфирой облекли
И назвали владыкою Ирана.
Нож отняли у прежнего тирана,
Но с робостью, с поклоном до земли.
В Испании — рев варварского стана,
Там с грязью мозг копытами толкли...
Кровоточит зияющая рана
В боку Христа.— Ей, Господи, внемли!
Я плакал в злобе; плакал от позора,
От скорби — и надежды: я года
Молчал в тоске бессилья и стыда.
Но я так жадно верил: скоро, скоро!
Теперь лишь стоны слышны. В эти дни
Звучит лишь стон... Лама савахвани?
1908
521
Последние слезы
Изнемогла, в качалке задремала
Под дачный смех. Синели небеса.
Зажглась звезда. Потом свежее стало.
Взошла луна — и смолкли голоса.
Текла и млела в море полоса.
Стекло балконной двери заблистало.
И вот она проснулась и устало
Поправила сухие волоса.
Подумала. Полюбовалась далью.
Взяла ручное зеркальце с окна —
И зеркальце сверкнуло синей сталью.
Ну да, виски белеют: седина.
Бровь поднята, измучена печалью.
Светло глядит холодная луна.
(1906—1908)
Рыбачка
— Кто там стучит? Не встану. Не открою
Намокшей двери в хижине моей.
Тревожна ночь осеннею порою —
Рассвет еще тревожней и шумней.
«Тебя пугает гул среди камней
И скрежет мелкой гальки под горою?»
— Нет, я больна. И свежестью сырою
По одеялу дует из сеней.
«Я буду ждать, когда угомонится
От бури охмелевшая волна
И станет блеклым золотом струиться
Осенний день на лавку из окна».
— Уйди! Я ночевала не одна.
Он был смелей. Он моря не боится.
(1906—1908)
522
Собака
Мечтай, мечтай. Все уже и тусклей
Ты смотришь золотистыми глазами
На вьюжный двор, на снег, прилипший к раме
На метлы гулких, дымных тополей.
Вздыхая, ты свернулась потеплей
У ног моих — и думаешь... Мы сами
Томим себя — тоской иных полей,
Иных пустынь... За пермскими горами.
Ты вспоминаешь то, что чуждо мне:
Седое небо тундры, льды и чумы
В твоей студеной дикой стороне.
Но я всегда делю с тобою думы:
Я человек: как Бог, я обречен
Познать тоску всех стран и всех времен.
4, VIII. 09
Могила в скале
То было в полдень, в Нубии, на Ниле.
Пробили вход, затеплили огни —
И на полу преддверия, в тени,
На голубом и тонком слое пыли,
Нашли живой и четкий след ступни.
Я, путник, видел это. Я в могиле
Дышал теплом сухих камней. Они
Сокрытое пять тысяч лет хранили.
Был некий день, был некий краткий час,
Прощальный миг, когда в последний раз
Вздохнул здесь тот, кто узкою стопою
В атласный прах вдавил свой узкий след.
Тот миг воскрес. И на пять тысяч лет
Умножил жизнь, мне данную судьбою.
6. VIII. 09
523
Полночь
Ноябрь, сырая полночь. Городок,
Весь меловой, весь бледный под луною,
Подавлен безответной тишиною.
Приливный шум торжественно-широк.
На мачте коменданта флаг намок.
Вверху, над самой мачтой, над сквозною
И мутной мглой, бегущей на восток,
Скользит луна зеркальной белизною.
Иду к обрывам. Шум грознее. Свет.
Таинственней, тусклее и печальней.
Волна качает сваи под купальней.
Вдали — седая бездна. Моря нет.
И валуны, в шипящей серой пене,
Блестят внизу, как спящие тюлени.
6. VIII. 09
Рассвет
Как стая птиц, в пустыне одиноко
Белеет форт. За ним — пески, страна
Нагих бугров. На золоте востока
Четка и фиолетова она.
Рейд солнца ждет. Из черных труб «Марокко»
Восходит дым. Зеленая волна
Стальною сажей, блестками полна,
Качает мерно, плавно и широко.
Вот первый луч. Все окна на борту
Зажглись огнем. Вот пар взлетел — и трубы
Призывно заревели в высоту.
Подняв весло, гребец оскалил зубы:
Как нежно плачет колокол в порту
Под этот рев торжественный и грубый!
13. VIII. 09
524
Полдень
Горит хрусталь, горит рубин в вине,
Звездой1 дрожит на скатерти в салоне.
Последний остров тонет в небосклоне,
Где зной и блеск слились в горячем сне.
На баке бриз. Там, на носу, на фоне
Сухих небес, на жуткой крутизне,
Сидит ливиец в белом балахоне,
Глядит на снег, кипящий в глубине.
И влажный шум над этой влажной бездной
Клонит в дрему. И острый ржавый нос,
Не торопясь, своей броней железной
В снегу взрезает синий купорос.
Сквозь купорос, сквозь радугу от пыли,
Струясь, краснеет киноварь на киле.
14. VIII. 09
Вечер
О счастье мы всегда лишь вспоминаем,
А счастье всюду. Может быть, оно
Вот этот сад осенний за сараем
И чистый воздух, льющийся в окно.
В бездонном небе легким белым краем
Встает, сияет облако. Давно
Слежу за ним... Мы мало видим, знаем,
А счастье только знающим дано.
Окно открыто. Пискнула и села
На подоконник птичка. И от книг
Усталый взгляд я отвожу на миг.
День вечереет, небо опустело.
Гул молотилки слышен на гумне...
Я вижу, слышу, счастлив. Все во мне.
14. VIII. 09
525
Прометей в пещере
Вокруг пещеры гул. Над нами мрак. Во мраке,
Краснея, светятся глаза моей собаки.
Огонь, и в них огонь! И из-под глухой стены,
Где сбилось стадо коз, они устремлены
За вход, в слепую ночь, на клики чад Нерея,
Туда, где с пены волн, что прядают, белея,
Срывает брызги вихрь, где блещут космы грив,
Дымящихся внутри, и буйный их прилив
Снегами топит брег.— Вот грохот колесницы
Идет торжественно над темной высотой:
Я глохну, и слежу крутящиеся спицы,
Что мечут на бегу свой отблеск золотой,
И слепну от огня.— Привет тебе, Державный!
Теперь тебя твой враг приветствует как равный!
(10. VI. 09)
Морской ветер
Морского ветра свежее дыханье
Из темноты доходит, как привет.
На дачах глушь. И поздней лампы свет
Осенней ночи слушает молчанье.
Сон с колотушкой бродит — ио нем
Скучает кто-то, дальний, бесприютный.
Нет ни звезды. Один Юпитер мутный
Горит в выси мистическим огнем.
Волна и ветер с темных побережий
Доносят запах ржавчины — песков,
Сырых ракушек, сгнивших тростников.
Привет полночный, ласковый и свежий,
Мне чьей-то вольной кажется душой:
Родной мечтам и для земли — чужой.
(8. VIII. 09)
Солнечные часы
Те часики с эмалью, что впотьмах
Бежали так легко и торопливо,
Давным-давно умолкли. И крапива
Растет в саду на мусорных холмах.
526
Тот маятник лучистый, что спесиво
Соразмерял с футляром свойг размах,
Лежит в пыли чердачного архива.
И склеп хранит уж безыменный прах.
Но мы служили праведно и свято.
В полночный час нас звезды серебрят,
Днем солнце озлащает — до заката.
Позеленел наш медный циферблат.
Но стрелку нашу в диске циферблата
Ведет сам Бог. Со всей вселенной в лад.
(1906—1911)
В Сицилии
Монастыри в предгориях глухих,
Наследие разбойников морских,
Обители забытые, пустые —
Моя душа жила когда-то в них:
Люблю, люблю вас, келии простые,
Дворы в стенах тяжелых и нагих,
Валы и рвы, от плесени седые,
Под башнями кустарники густые
И глыбы скользких пепельных камней,
Загромоздивших скаты побережий,
Где сквозь маслины кажется синей
Вода у скал, где крепко треплет свежий,
Соленый ветер листьями маслин
И на ветру благоухает тмин!
1. VIII. 12
Ритм
Часы, шипя, двенадцать раз пробили
В соседней зале, темной и пустой,
Мгновения, бегущие чредой
К безвестности, к забвению, к могиле,
На краткий срок свой бег остановили
И вновь узор чеканят золотой:
Заворожен ритмической мечтой,
Вновь отдаюсь меня стремящей силе.
527
Раскрыв глаза, гляжу на яркий свет
И слышу сердца ровное биенье,
И этих строк размеренное пенье,
И мыслимую музыку планет.
Все ритм и бег. Бесцельное стремленье!
Но страшен миг, когда стремленья нет.
9. VIII. 12
В горах
Поэзия темна, в словах не выразима:
Как взволновал меня вот этот дикий скат,
Пустой кремнистый дол, загон овечьих стад,
Пастушеский костер и горький запах дыма!
Тревогой странною и радостью томимо,
Мне сердце говорит: «Вернись, вернись назад!»
Дым на меня пахнул, как сладкий аромат,
И с завистью, с тоской я проезжаю мимо.
Поэзия не в том, совсем не в том, что свет
Поэзией зовет. Она в моем наследстве.
Чем я богаче им, тем больше я поэт.
Я говорю себе, почуяв темный след
Того, что пращур мой воспринял в древнем детстве:
— Нет в мире разных душ, и времени в нем нет!
12. II. 16
Кончина святителя
И скрылось солнце жаркое в лесах,
И звездная пороша забелела.
И понял он: достигнувший предела,
Исчисленный, он взвешен на весах.
Вот точно дуновенье в волосах,
Вот снова сердце пало и сомлело;
Как стынет лес, что миг хладеет тело,
И блещет снегом пропасть в небесах.
528
В епитрахили, в поручах, с распятьем,
От скудного, последнего тепла,
Навстречу чьим-то ледяным объятьям,
Выходит он из темного дупла.
Трава в росе. Болото дымом млечным
Лежит в лесу. Он на коленях. С Вечным.
3. VII. 16
Благовестие о рождении Исаака
Они прошли тропинкою лесною,
Когда текла полдневная жара
И в ярком небосклоне предо мною
Кудрявилась зеленая гора.
Я был как дуб у черного шатра,
Я был богат стадами и казною,
Я сладко жил утехою земною,
Но вот пришли: «Встань, Авраам, пора!»
Я отделил от вестников телицу.
Ловя ее, увидел я гробницу,
Пещеру, где оливковая жердь,
Пылая, озаряла двух почивших,
Гроб праотцев, Эдема нас лишивших,
И так сказал: «Рожденье чад есть смерть!»
10. VIII. 16
Помпея
Помпея! Сколько раз я проходил
По этим переулкам! Но Помпея
Казалась мне скучней пустых могил,
Мертвей и чище нового музея.
Я ль виноват, что все перезабыл:
И где кто жил, и где какая фея
В нагих стенах, без крыши, без стропил,
Шла в хоровод, прозрачной тканью вея!
529
Я помню только римские следы,
Протертые колесами в воротах,
Туман долин, Везувий и сады.
Была весна. Как мед в незримых сотах,
Я в сердце жадно, радостно копил
Избыток сил — и только жизнь любил.
28. VIII. 16
Среди звезд
Настала ночь, остыл от звезд песок.
Скользя в песке, я шел за караваном,
И Млечный Путь, двоящийся поток,
Белел над ним светящимся туманом.
Он дымчат был, прозрачен и высок.
Он пропадал в горах за Иорданом,
Он ниспадал на сумрачный восток,
К иным звездам, к забытым райским странам.
Скользя в песке, шел за верблюдом я.
Верблюд чернел, его большое тело
На верховом качало ствол ружья.
Седло сухое деревом скрипело,
И верховой кивал, как неживой,
Осыпанной звездами головой.
28. X. 16
Эллада
Меж островов Архипелага
Есть славный остров. Он пустой,
В нем есть подобье саркофага.
Сиял рассвет, туман с водой
Мешался в бездны голубые,
Когда увидел я впервые
В тумане, в ладане густом,
Его алевшую громаду —
В гробу почившую Элладу —
На небе ясно-золотом.
530
Из-за нее, в горячем блеске,
Уже сиял лучистый Бог,
И нищий эллин в грязной феске
Спал на корме у наших ног.
(16. VII. 16)
Петух на церковном кресте
Плывет, течет, бежит ладьей,
И как высоко над землей!
Назад идет весь небосвод,
А он вперед — и все поет.
Поет о том, что мы живем,
Что мы умрем, что день за днем
Идут года, текут века —
Вот как река, как облака.
Поет о том, что все обман,
Что лишь на миг судьбою дан
И отчий дом, и милый друг,
И круг детей, и внуков круг,
Что вечен только мертвых сон,
Да Божий храм, да крест, да он.
12.IX.1922
Амбуаз
531
* * *
Бледного месяца матовый свет...
В тихом раздумьи иду я по саду.
О, как отраден весенний привет
Скорбному сердцу и грустному взгляду!
Много принес испытаний и бед
День схороненный... И вот мне в награду —
Месяц... затишье... сирени расцвет...
Влажная ночь разливает прохладу.
Царство природы... Как старец седой,
Тополь серебряный веткою гибкой
Путь заграждает, склонясь над тропой.
Прошлое было печальной ошибкой...
Хочется верить, что с этой весной
Жизнь озарится весенней улыбкой!
Ласточка
Ласточка бьется над кровлей моей,
Звонко щебечет и манит меня
В даль голубую — к простору полей,
К яркому солнцу горячего дня,
К роще зеленой, где в блеске лучей,
Точно струя золотого огня,
Льется в кругу незабудок ручей,
Нежно, как струны гитары, звеня.
532
Как я любил эту чудную даль!
Но мне покоя и там не найти...
Вот когда детства беспечного жаль!
Все, что я видел на грустном пути,
Мне не забыть, не рассеять печаль...
Ласточка, ласточка, дальше лети!
* * *
Забыв тревоги дня, как счастлив я порою
От города вдали! Безмолвны небеса,
Заря вечерняя бледнеет за горою,
И падает с ветвей жемчужная роса.
Подходит тихо ночь, все ярче надо мною
Далекая звезда, ночных небес краса,
И, в грезы погружен, объятый тишиною,
Я чутко слушаю природы голоса...
Иду. Вокруг цветы. В тени густого сада
Летают весело ночные мотыльки...
Но вот в мое лицо повеяла прохлада,
Раскинулись поля, донесся плеск реки...
О ночь прекрасная! О чудная награда
За долгий день труда, волненья и тоски!
* * *
Я далеко от шума городского,
Вокруг меня лежит глубокий снег;
Но кони быстро мчатся на ночлег,
И я боюсь: тоска вернется снова!
Какая ночь... Нет сумрака ночного...
Ямщик, сдержи коней летучий бег,—
Хотел бы я не видеть целый век
Угрюмых стен покинутого крова!
Прочь от него, от шума и людей!
Люблю простор и тишину полей,
Мерцанье звезд на дальнем небосклоне..
533
Простив судьбе, не помню грустных дней,
Мечты летят за счастием в погоне,
Я вижу сон... О, тише, тише, кони!
Памяти сестры
(Ек. Лукьяновой)
Ты все надеялась... С болезнью роковой
Была бессильная, тяжелая борьба.
Так осенью цветок глядит в туман с мольбой.
Но светлых нет лучей — напрасная мольба!
Недуг тебя душил безжалостной рукой,
Хваталась ты за грудь и, как дитя, слаба,
Смотрела на меня с мучительной тоской,
Твой взгляд мне говорил: «Что делать...
знать, судьба!»
Я утешал тебя, заплакать сам готов:
«Родная, не грусти... Недалеко весна,
Окрепнет грудь твоя от воздуха лесов,
С весенним ясным днем и будешь ты ясна».
Бодрее ты была от этих жалких слов,
А я со страхом ждал, когда придет весна...
На финском берегу
I
Серое небо и серое море...
Волны угрюмо шумят,
Чайки, белея на сером просторе,
С криком печальным летят.
Старые сосны в тяжелом уборе
В мутные волны глядят,
Точно какое-то скрытое горе
Высказать морю хотят.
Грозно промчалась здесь буря седая,
След ее берег хранит:
Мертвые сосны, в песке утопая,
534
Мрачно гниют, и стоит
Камнем могильным гранит —
Символ печального, серого края!
Две эпохи
II
Когда погаснет блеск рассвета золотого,
Живительная мысль в бессилии замрет,
Дух человеческий тогда мельчает снова
И гибнет в суете томительных забот.
Тогда животный страх толпу ведет сурово,
Отчаянье, порок в ее сердцах растет,
И с ужасом глухим, полна бессилья злого,
Без цели и пути она во тьме бредет.
Тогда стареет мир, печально измененный,
И горечь он несет толпе порабощенной;
Нет света на земле, нет силы и чудес...
Жизнь веет холодом застывшего движенья,
И смерть стоит в толпе, как страшный призрак тленья,
Как неизбежное возмездие небес!
535
А
Т
Химера
Закат угас. На синеве густой
Едва мерцал зловещий свет Венеры.
Я шел во тьме. И вот над высотой
Небесный свод раздвинулся без меры.
И там в короне звездно-золотой
Увидел я лучистый лик Химеры:
Он тихо плыл, сияя в безднах сферы
Мучительно-влекущей красотой.
По всем мирам раскинулась мгновенно
Его лучей таинственная власть
До граней, где зияющую пасть
Раскрыл Хаос.
Упорно, дерзновенно
Следил я взором то, что неизменно:
Творящую, ликующую страсть.
Обман
Печать гармонии и образ красоты.
Где жертвенный огонь? Где царская порфира?
Легенды ожили. Воскресли вновь для мира
Лаис и Галатей античные черты.
О, Боже! Ты сказал: не сотвори кумира!
Но что на всей земле достойнее мечты?
536
Явите дивную в величьи наготы,
Трепещущий резец и пламенная лира!
Безумец! Приглядись: за маскою лица
Ни мысли, ни души. Расчетливая злоба,
Расчетливая страсть живого мертвеца.
Ликует и царит бездушная утроба...
О, беспощадная ирония Творца!
О, яркие цветы на черной крышке гроба!
Терпение
В темном притоне продажных блудниц
Знал я твои равнодушные ласки,
Видел твои утомленные глазки
В рамке измятых ресниц.
Шли над тобою, как страшные маски,
Тысячи зверских мучительных лиц,
Белые стены угрюмых больниц
Злобно кричали о близкой развязке.
Бедная фея!.. Безропотно пасть,
Вечно ни в ком не встречать состраданья,
Всем расточать драгоценную страсть,
Видеть покорных грудей увяданье,
Знать безысходность земного страданья —
И небеса не проклясть!
Ревность
Проснулась утром спозаранку,
Надела траурный убор,
Из спальни вышла в коридор,
Будила сонную служанку.
Вблизи окна, у темных штор
Стояла. Слушала шарманку.
Открыв комод, достала склянку.
Прокралась лестницей, как вор.
537
Брела походкою убитой...
Сняла венчальное кольцо...
Потупив взор, вуалью скрытый,
Взошла тихонько на крыльцо —
И молча влагой ядовитой
Плеснула в женское лицо.
Страсть
Он молил, как раб, он рыдал в углу...
Вечностью зиял мертвый час разлуки,
И склонилась смерть к бледному челу,
И легли в крови трепетные руки.
Он еще лежит, корчась, на полу...
Вся она дрожит в сладкой темной муке...
Радостно бежит в уличную мглу,
Чутко сторожит уличные звуки.
В тихий старый дом, опустив глаза,
Просится с тоской голосом ребенка...
Слезы страстных мук блещут, как роса.
— Милый! Ты сказал: «Жду тебя, девчонка!»
Где твоя постель? Вот моя краса! —
И трепещет вся. И смеется звонко.
Экстаз
Мы бежали спастись, разойтись, отдохнуть,
Мы бросали свои баррикады...
Разрывая огнями туманную муть,
Грохотали и били снаряды.
Ты предстала, как смерть. Заградила наш путь
Приковала смущенные взгляды,
Как тигрица, метнулась и бросила в грудь:
— Оробели, трусливые гады?!
И никто не узнал дорогого лица...
Но, сплотившись, под звуки напева,
Мы отхлынули прочь — умирать до конца...
538
Грозным криком великого гнева
В пасть орудий ты бросила наши сердца
О, Валькирия, страшная дева!
Юность
На взморье шум. Светло и жарко.
Крутой тропинкой на горе
Сбегает юная татарка
В цветной узорчатой чадре.
Глядит пугливо в чащу парка:
Безлюден берег на заре,
Лишь море в пенном серебре
Звенит, поет и светит ярко.
Ах, хорошо в тени скалы
Раздеться, стать над пенной мутью,
Смеяться морю и безлюдью,
Смотреть в завесу дальней мглы,
И смело прянуть смуглой грудью
На бирюзовые валы!
Невинность
На кургане у реки
Блещут утренние росы.
Тихо реют мотыльки,
Бьются бабочки и осы.
Пышет зной ее щеки.
Звонок смех. Густые косы
Расплелись. А ноги босы.
А глаза, как васильки.
Я прижал к себе мятежно,
Замирая от усилий,
Теплый мрамор юных ног.
А она лепечет нежно:
— Подожди! Из белых лилий
Я сплету тебе венок.
539
Notre Dame 1
Мы строили в огне кипящей серы
Великий храм... Не раз срывалась снасть...
Мы гибли с ней... Но снова изуверы
Велели нам до неба камни класть.
И по углам воздвигнуты химеры,
Открывшие прожорливую пасть,
Хранить, как зло, закон во имя веры
Безжалостной, как царственная власть...
И набожно на площадях монахи
Поруганных вели нас к смертной плахе,
С молитвами сжигая на костре...
Но каждый день, где к солнцу вьется портик,
Горит закат в узоре тонких готик
Предвестником о мстительной заре.
1 Богоматерь (лат.).
540
КРУГ НОВОКРЕСТЬЯНСКИХ ПОЭТОВ

Месяц
Ты — над землей пылающий рубин,
Ты, как и я, свободен по законам.
Под нами ночь, и нам открыт один
Заветный путь по дымным небосклонам.
Свободны мы и никаким поклоном
Связать себя с землею не хотим.
И вот — летим, и ты, крылом зеленым
Слегка взмахнув, колеблешь синий дым.
Под нами там — земное очертанье,
Лиловый шар, плывущий в алой мгле.
И отдаленное мне слышится рыданье.
И вот уж я на плачущей земле.
В разлуке мы. И снова ты один,
Крылатых звезд и неба властелин!
/9/5
Набат
В родных полях гудят колокола,
Гудит земля, распахнутая плугом.
Горит снопами сумрачная мгла,
И ветер льнет к замученным лачугам.
Летит, свистя, над крышами села
Пунцовый флаг, развернутый закатом.
543
Горит земля, и ночь, как день, светла
И ночь пьяна бунтующим набатом.
Позор не смыт, и горечь лет целеет,
И цепи вновь грохочут по дорогам
А сердце ждет, а сердце пламенеет...
И вот опять в селении убогом
Горит земля. И в зареве проклятом
Я оглушен рыдающим набатом!
1916
544
СОНЕТЫ СОРОЧЬЕГО БАЗАРА
1
Коровий торг
Базар гудит. Торгуют чем попало:
Дровами, тыквами, капустой, льном.
Коров удойных навели немало.
Близ них немолчный говор и содом.
Вот баба языком язвит, как жалом,
Барышника в поддевке и с кнутом.
Тот отвернулся, разговор про сало
Завел с гнусавым тощим стариком.
Здесь сгрудилась к возам толпа густая.
Там продавца купцы за полы рвут.
Кругом глазеют, бегают, снуют.
Искусно брань божбой пересыпая,
Цыган горланит, а другой молчком
Сует в коровье вымя кулаком.
2
Сумерки
Промозглый вечер хмурой пеленою
Окутал площадь. Серые лари,
Омытые водою дождевою,
Блестят. У них оборваны внутри
18. Сонет серебряного века
545
Полотнища. Убогой бахромою
Играет ветер, дует в фонари
И лужи серебрит на миг струею.
Не будет, не было и нет зари.
Кой-кто мелькнет. Вот смело через грязь
Охотник до старья, татарский князь,
Идет под зонтиком и с медным тазом.
Еще две-три иззябших старушонки
Торопятся, звонок услышав конки,
Мигающей впотьмах зеленым глазом.
3
Карусель
Кружится карусель. Петрушка визгом тонким
Морочит публику, столпившуюся зря.
Лады гармоники, заливчаты и звонки,
Играют весело лихого комаря.
Плывут под музыку обтертые обломки
Коней и лебедей и самого царя
Пустыни — льва с хвостом. Зверье наперегонки
Спешит, узорами сусальными горя.
Их крепко оседлав иль избоченясь смело,
В поддевках мужики, мальчишки в картузах,
Иль бабы, взгромоздив рассыпчатое тело,
Свершают быстрый путь, приятный скрывши
страх.
А там, внизу, толпа, завидуя избранным,
Гогочет и клеймит счастливцев словом бранным.
4
Торговки
Ядреные, с румяными щеками,
С пушком чуть-чуть заметным на губах,
Иль старые, но с хитрыми глазами
И ласковым умением в речах,
546
Они — душа базара. За рядами
Шафранных тыкв иль копошась в горах
Вилков, хрустящих белыми листами,
Проводят дни, за свой торгуя страх.
Здесь распивают чай, держась за блюдца
Бранят с товаркой мужа-душегубца:
Им весь квартал отчетливо знаком.
Как мантию, свои раскинув полы,
Они, царицы, сделали престолы
Из ящиков, поставленных вверх дном.
547
Радуга
Выпал дождик теплый летний,
Побежала Лада к плетню,
Видит Лада верею
У деревни на краю:
— Радуга-верея,
Золота узоры!
Укажи по лугу,
Проведи по бору,
Где найти скорее,
Где найти мне друга!
Высоко стоит верея:
Лес качается над нею,
Весь в огне туманный луг —
Где же, Лада, милый друг?..
548
Греция
Могучий Ахиллес громил твердыни Трои,
Блистательный Патрокл сраженный умирал,
А Гектор меч о траву вытирал
И сыпал на врага цветущие левкои.
Над прахом горестно сплетались с плачем сои,
И лунный серп сеть туник прорывал,
Усталый Ахиллес на землю припадал,
Он нес убитого в родимые покои.
Ах, Греция! мечта души моей!
Ты сказка нежная, но я к тебе нежней,
Нежней, чем к Гектору, герою, Андромаха.
Возьми свой меч. Будь Сербии сестрою,
Напомни миру сгибнувшую Трою.
И для вандалов пусть чернеют меч и плаха.
1915
Сонет
Я плакал на заре, когда померкли дали,
Когда стелила ночь росистую постель,
И с шепотом волны рыданья замирали,
И где-то вдалеке им вторила свирель.
Сказала мне волна: «Напрасно мы тоскуем»,—
И, сбросив свой покров, зарылась в берега,
А бледный серп луны холодным поцелуем
С улыбкой застудил мне слезы в жемчуга.
549
И я принес тебе, царевне ясноокой,
Кораллы слез моих печали одинокой
И нежную вуаль из пенности волны,
Но сердце хмельное любви моей не радо..
Отдай же мне за все, чего тебе не надо,
Отдай мне поцелуй за поцелуй луны.
(1915)
550
Алексей Кольцов
Раскинулись воронежские степи;
Серебряные веют ковыли;
Расшитые по желтопалой репе
Льны голубые нежно расцвели.
Звенят разорванные звенья цепи,
Что с юга протянули журавли;
А он проходит в голубом вертепе,
Измученный, оборванный, в пыли.
Но он поет, в напеве ароматен.
Земли родной любимый из певцов —
Как светлый луч на фоне темных пятен.
И до сих пор нам близок и понятен
Хрустальный звон степных колокольцов —
Простой, певучий Алексей Кольцов.
ИЗ ЦИКЛА «ВОЛГА»
Русская красавица
Сбежав резвушкою с высот Валдая,
Бежала долго хилою такой,
Но, слившись с многоводною Окой,
Ты выросла, как дева молодая.
Подруга Кама, в борах пропадая,
Аукнула... Ты встретила волной
551
И мчишься к Каспию тропой родной,
Лицом вся юная, в летах — седая.
Жизнь девичья — не жизнь без жениха,
А молодцу без милой жизнь — мученье.
Ах, бурное прекрасное теченье!
Судьба легка, судьба придет лиха.
Твой Пугачев жених был безобразен...
Зато такой красавец Стенька Разин!
552
КРУГ ИМАЖИНИСТОВ
553
554
‘PtofHAjk,
В старом Тифлисе
Толпа веселой, пестрой лентой вьется,
Прозрачен воздух, даль его ясна,
И улица волнением полна:
Гортанный говор над Курой несется.
Поет грузин — ему легко поется,
И песнь его шумлива и хмельна.
Веселый люд собрался у окна,
И только перс-конфетчик не смеется.
Куда ни глянь — живая бронза лиц,
Здесь солнце со всего земного шара.
Духан открыт. Звенят вино и тара.
Хмельная речь, как крылья небылиц,
Летит ко мне беспечной стаей птиц,
Лаская слух симфонией базара.
7977
Т ифлис
В лесу
Всю ночь бродил в лесу. Отяжелела бурка.
Лил непрерывный дождь. Приплыл туман сырой.
Запахло в воздухе намокнувшей листвой,
Грибы поднялися стремительно и юрко.
555
Орех склонился вниз. Дупло в нем, как конурка,
Движенья, стрекот, звон в траве, как лес, густой,
Вот неожиданно, крутясь передо мной,
Блеснула серебром змеи зеленой шкурка.
В ветвях пахучих песнь немолкнущая птиц.
Как тихо на душе. Как сладостно и вольно!
Мне так и хочется упасть пред небом ниц.
Жизнь, точно сон, легка. Страдать — и то не больно.
Не страшны призраки темнеющих гробниц,
Дышать в лесу густом! Любить! С меня довольно!
1911
Аджикент
В развалинах Ани
Мы въехали верхом в разрушенные стены,
Остатки древнего величия Ани.
Казалось мне, что вот — затеплятся огни,
И город зашумит, восстав живым из тлена,
И загудят опять забытые арены...
Но день был тих, как ночь, мы ехали одни,
Над нами веяли исчезнувшие сны,
А здесь, внизу, все шло без перемены.
Заброшенные в древний мир судьбой,
Среди руин церквей бродили мы, как дети.
Над нами свод небес прозрачно-голубой,
Он был свидетелем промчавшихся столетий.
А тени их, уставши от бессмертья,
Ворвались в жизнь веселою гурьбой.
1912
Карс
* •к *
Глаза полузакрыв, вдыхая пламень яркий,
Душой проснувшейся я несся к небесам.
Молился я из тьмы примчавшимся часам,
Что дали смертному бессмертные подарки:
556
Любви стозначный смысл и мысли трепет жаркий..
Я вышел за предел... Рукою твердой сам
Дал Огнь пронзающий лицу и волосам,
И, дрогнув, пала цепь, и пали жизни арки.
И вот иная жизнь, как явь, проникла в кровь,
Рождая новые, незнанные начала.
Душа в томлении безмолвном задрожала,
Познав все скрытое и скрытую любовь.
Внизу костер горел, измученный до ала,
И озаряла Верх — Божественная Новь.
Москва, 1912
* * *
На темном фоне грязных занавесок
Распять свой мозг румяный, как кармин,
Поняв на миг, что выход есть один,
Освобождающий от сна и веса.
И если я — сегодняшний повеса,
Не знающий, что значит горький сплин,
То завтра с тонкой страстью балерин
Я выполню ехидный танец беса.
В последний раз, отбросив предрассуд,
Открою искренности кран опасный,
И каждый штрих, до этих пор неясный
И эластичный, как глухой Талмуд,
Зажжется вдруг, как пламень желто-красный,
И обнажит болезнь, порок и блуд.
1914
* * *
Улыбнулся улыбкой мертвецкой
На пьяную шутку убийцы.
О Боже, Боже, как сладок запах крови!
А я душой прокаженной этот запах ловлю.
И сумерки бани турецкой
Сквозь сумерки звезд мне видятся,
557
И ты мою кровь приготовил
Для черного слова «люблю*.
Мутный фонарь, икая,
Выплевывал бельма из глаз.
К убийце думой приникая,
Крестился в последний раз.
И видел — вздымались, как трубы,
Красных рук широкие губы.
Дорога в Крым
май 1919
Серная баня
Сонет
Гул голосов. Туман. От мыльной пены
И серы ты идешь едва-едва.
Старинные — времен персидских — стены.
Гортанные, горячие слова.
Веселый шум и окрик неизменный
И банщика мочалы-рукава.
И ты лежишь, как древний воин пленный
И ждешь, что вот отскочит голова.
Но банщик не палач, и очень скоро
Выходишь ты, как будто в мир другой,
Из каземата к золоту простора.
И лишь в дверях, изогнутых дугой,
Ты вспомнишь мыльные узоры
И камень плит, где ты лежал нагой.
1922
Т ифлис
Франция
От карты Франции не отрываю глаз —
Руан, Уаза, Монмеди и Сена.
Страна горит. Безумье иль измена?
И в этот задыхающийся час
Безмолвна корсиканская арена:
Наполеон приходит только раз.
558
Как раненая львица, предо мной
Булавками исколотая карта.
Но мысль летит сквозь пуль и ветра вой
Не к царственной гробнице Бонапарта.
Чудесный образ в памяти встает,
Уже не молодой, но вечно юный,
Убитой, но не умершей Коммуны
И Франции воскреснувший народ.
1940
Баку
Матери
Сонет
Явись ко мне сквозь тысячи миров,
Сквозь вихри звезд и лунные покровы,
Сквозь гущу огнедышащих костров,
Сквозь тьму веков и плит многопудовых
Явись ко мне, бредущему без крова,
Сквозь пустыри обледенелых строф,
Средь горьких снов, что создал Саваоф,
Явись во имя самого святого.
Я жду тебя в душевном озареньи,
Как первый взлет младенческой весны,
Как музыку, как счастье, как спасенье,
Как веточку неведомой страны.
И все печали, боли, наважденья
Твоей улыбкой будут сметены.
1949
* * *
Как лак с картин и как эмаль с зубов,
Так с глаз с годами сходит пелена,
И жизнь является такой, как есть она,
Без ложной музыки и вычурных цветов.
Жизнь — как верблюд с тюками двух горбов;
Идет в песках, песком окружена,—
559
Усталостью насквозь поражена,—^
В безмолвии бесчисленных веков.
И в этот час смущенная душа,
Как рыба, бьется, сотрясая сеть,
Не чувствуя, не мысля, не дыша,
Подставив шею под тугую плеть,
Как мотылек, вокруг огня кружась,
И жить боясь и умереть боясь.
Январь 1970
Москва
560
* * *
М. Н. Андреевской
Один в полях среди несжатых нив,
Слежу меж звезд венец небесных лилий,
Приемлю тихий всплеск незримых крылий,
Из бледных рук фиалки уронив.
О, смерть! Тебя, твой черный плащ развив,
Архангелы на землю уронили.
И я, овеян светом лунной пыли,
Приход твой жду, смиренно-терпелив.
Покорно грудь простором милым дышит,
И синий ветер мой наряд колышет.
Как от шипов, чело Христа в крови —
Моя душа изрыта мукой лютой.
О, смерть! Моя сестра! Благослови
И благостным плащом меня укутай.
Портрет дамы
Поев, общим знакомым
В глазах спешат назойливые тени
Каких-то дел ненужных, как она,
Всегда заботой суетной полна,
Исполненная бесконечной лени.
Ей так далек напев и звук осенний!
Ей так смешна чужая тишина!
561
Так в заводи случайная волна
В камыш, уставший от чужих волнений,
Нещадно пеной бьет. Старухи месть —
Тупая сталь, припрятанная в лесть.
В чужую весь своей тропой избитой
Она несет бессмертной сплетни яд.
Так в комнаты сквозь двери приоткрытой
Ползет из кухни едко-смрадный чад.
В гостиной
Обои старинные, дымчато-дымные,
Перед софою шкура тигровая,
И я веду полушепоты интимные,
На клавесине Rameau наигрывая.
Со стены усмехается чучело филина;
Ты замираешь, розу прикалывая,
И, вечернею близостью обессилена,
Уронила кольцо опаловое.
Гаснет свет и впиваются длинные
Тени, неясностью раззадоривая.
Гостиная, старинная гостиная,
И ты, словно небо, лазоревая.
Ночь... Звоны с часовни ночные.
Как хорошо, что мы не дневные,
Что мы, как весна, земные!
Сонет в альбом маркизе
Бибе Альтшулер
О, с чем сравнить могу я Вас? И мне ли
Вас воплотить дано в одну из грез?
Маркиза! Вы благоуханней роз,
Расцветших в Вашем цветнике в апреле.
562
Ваш голос сладостный, как звук свирели
Что ветер ласковый ко мне донес.
Ваш взор то солнца луч, а то мороз,
Но одинаково достигший цели:
Я неуверенно дрожу пред ним,
То радостно, то горячо томим.
Ваш бледный лоб венчают жемчуга,
А я —учтиво, робкими шагами
Бреду по светлым залам вслед за Вами
И трепещу, покорный Вам слуга.
563
бЩЪмъ ФрдЯимв
Примитив
В иглах пепельных сгорает
Глаз. Янтарный. Белый. Алый.
Чуть мигает. Чуть мигает.
Меркнут краски. Гаснет день.
Прохожу дорожкой малой
Мимо тихих деревень.
Пью водицу из ручьев
И беседую с былинкой.
Отуманенный росою,
Пряным трепетом цветов,
Прохожу лесной тропинкой.
Говорят — шумят со мною
Липы. Ели. Сосны. Клены.
Говорит весь лес зеленый.
/9/0
* * *
Смех твой, Майя, смех певучий;
Голос твой призывно-сладок;
Ослепляет лик твой жгучий,
Манит чарами загадок.
Но в плену твоих объятий —
В узах пламенных и тесных —
Я сгораю в муках крестных;
Множу призраки и тени,
Созидаю мир видений,
Позабыв слова заклятий.
/9/2
564
* * л
Полночный час. Уснули звуки.
Заворожила тишина.
Недвижно небо. Даль мутна.
В окно струится звездный свет.
Тревожный стук. Мелькнули руки.
Мелькнул твой гибкий силуэт.
И занавесь зашелестела
У одинокого окна.
Твой белый лик на ткани зыбкой.
Безмолвный призрак. Призрак белый.
Глаза с укором иль улыбкой?
Безмолвно к призраку приник.
Лобзаю жадно белый лик.
1912
Амулет
На прощанье подарила
Мне свинцовую гориллу.
Черной лентой обезьянку обвязала
И сказала:
«Мой поэт,
Это будет амулет.
А когда... когда разрушится свинец,
Знай, настал конец»...
Долго я хранил заветный амулет.
Но однажды, в час заклятья,
Молвил: «Любишь или нет?»
И едва успел сказать я
Заповедные слова,
У гориллы отвалилась голова.
1913
л * *
Дьяволятки голенькие, хилые
В полночь выползли сквозь щели из подполья.
565
Это вы, мечты бескрылые,
Пали листьями безволья?
Ведьмы пляшут? ведьмы воют?
Это вихри, это листья шелестят.
Я плащом моим прикрою
Вас, дрожащих дьяволят.
И пока я жду рассвета —
Темен, слеп и духом нищий,—
Ваше тело будет тьмой моей согрето,
В слепоте моей себе найдете пищу.
Но когда в рассветный час склонюсь к
пустынному оконцу
Не мешайте мне в тиши молиться Солнцу.
1913
Челлини
Соцветья камней многотонных,
Законченность, чеканность линий
И блеск металлов раскаленных
Влекли к себе мечту Челлини.
Был для него металл упорный
Нежней, чем воск, огню покорный.
Ему вручили гномы гор
Всепобеждающую власть
Над косной массой минерала.
Неумолимо верен взор,
И опьяняющая страсть
Его руки не колебала
При взмахе дерзкого кинжала.
1913
Бубны боли
De la musique avant toute chose
Paul Verlaine1
Батарей обрывки клубы
Быстрых бархатов обвили.
1 «Музыка прежде всего». Поль Верлен, (фр.)»
566
Побежал инкуб рубинов
Оборвать боа на башнях,
Зубы выбитых барбетов
Бороздит бурьяном бомб.
В небесах балет болидов
Бросил бусы. Бронза брызг!
К облакам батальный бант.
Бревна, сабли, губы, ребра
Раздробить в багровый борщ.
«Брац!..»
«У рра-а-а-а-а!..»
Трубы бреют бубны боли,
Бредит братом барабан.
1914. Август
Жернова заржали жаром
Жалонеры. Ружья. Жерла.
Ждут. Жиреет жаба жути.
Дирижабли дребезжат.
Давизжала жидким жгутом.
Брызжут жемчугом дождей.
Жадны ржавые жирафы.
Лижут жесткое желе.
Жернова заржали жаром
Рыжих жал. Железа скрежет.
Жабры сжать. Жужжит желудок.
Желчь дрожит. Разрежу жилы.
Жердь жую. Жену жалею.
Животы, фуражки, лужи.
Жатва, желтые жуки.
1914. Август
Веер Венеры
Синева весенних вен.
Свет ветвит воздушный вереск.
Вянет воск воспоминаний,
Новой яви веет вихрь.
Снова снов наивна весть:
Вечер матовых мотивов
На левкоях высоты;
567
Опустив влекущий взор,
Веер выронит Венера
Пред завесами алькова.
1914
w * *
Мне мучительно долго снится
Ночи удушливый бархат,
В ядовитый угар хат
Апокалипсическая кобылица
За волною черную волну
Расплескивает буйную гриву,
Глаза бырят оранжевую муть,
Из копыт выпадают ржавые гвозди.
О, если бы к небу метнуть
Звезд зрелые гроздья,
Медноногую луну
Вымести из болот огненной шваброй
Выудить из небесного залива
Зарю за алые жабры.
1919
* * *
Нужда петлю плетет тугую,
Судьба навостривает нож.
Ах, к черту! через не могу
В избе бревенчатой поешь.
И ты, сосед мой бородатый,
(Не зная, как Некрасов ныл),
Плюя в посконные штаны,
Не числишь вольность на караты.
Тряхнув натруженные плечи,
Горланишь беспардонно: «Пусть!
Кривая вывезет! Пошел!»
Платочком синим (в синий вечер)
В окно, как муку, гонишь грусть,
Разбойной пляской глушишь пол.
1924
568
Апрель
Полдень мягкий, как Л.
Улица коричневая, как сарт.
Сегодня апрель.
А вчера еще был март.
Апрель! Вынул из карманов руки
И правую на набалдашнике
Тросточки приспособил.
Апрель! Сегодня даже собачники
Любуются, как около суки
Увивается рыжий кобель.
* * л
Даже грязными, как торговок
Подолы,
Люди, люблю вас.
Что нам, мучительно-нездоровым,
Т еперь
Чистота глаз
Саванароллы,
Изжога
Благочестия
И лести,
Давида псалмы,
Когда от Бога
Отрезаны мы,
Как купоны от серии.
569
* * *
Приду. Протяну ладони.
Скажу:
— Люби. Возьми. Твой. Единый.
У тебя глаза, как на иконе
У Магдалины,
А сердце холодное, книжное
И лживое, как шут...
Скорей, скорее: «нет, не люби!» — кинь,
Как булыжник.
Аминь.
1918
570
КРУГ КОНСТРУКТИВИСТОВ

I* № №
Книга пахнет духами,
Или пахнут сами слова.
Я бы так хотела быть с вами.
Я одна. Болит голова.
От легких касаний мигрени
В ушах и шепот, и звон.
И вечер совсем осенний.
И вечер в меня влюблен.
У него музыкальные пальцы.
Он играет на стеклах окна.
Он играет, и падают капли,
Точно слезы, на старые пальцы.
Где вы? Что вы? Вы рыцарь ли? Раб ли?.
Я сегодня опять влюблена.
* * *
Он был напудрен и в гриме.
Он сказал мне, стоя у кулисы:
— Я недавно слышал ваше имя
У одной нашей актрисы.
Кусая свой рыжий волос,
Я спросила:—Да? Ну и что же?
Он ответил, понизив голос:
— Вы совсем на себя не похожи.
573
Рабочие, нам мешая,
Тащили картонные скалы.
— Я думал, что вы большая,
А вы дитенок малый.
।
*
И он ушел на сцену, дождавшись знака, 5
А я не знала,
Смеяться мне или плакать.
574
ИЗ ЦИКЛА «ФЕОДОСИЙСКИЕ СОНЕТЫ»
1
Немолодой мне женщиной предстала.
Ты в доме родовом своем таишь
Страстей и крови каменную тишь.
Состарилась от них, но не устала.
Давно сошла достойно с пьедестала
И, вдовствующая, теперь молчишь.
Но в складке губ невольно различишь
Величье дней, когда и ты блистала.
Ты царственно отцом наречена.
Пусть летопись твоя помрачена
И о тебе безмолвствуют витии.
Но у фонтана из-за тощих плеч
С кувшинами мне греческая речь
Доносит знойный ветер Византии.
2
А иногда предстанешь сердцу ты
Четырнадцатилетней, полной страсти,
Но сдержанной, уж знающей отчасти
Жизнь терпкую, как и твои черты.
Тогда в тебе безумствуют мечты,
И силы нет бороться против власти
575
Суровых рук, без золотых запястий,
И строгих глаз—их умной черноты.
И ты сама не знаешь, как смесила
Мне чувства все младенческая сила,
Как сладостно разбить влюбленный стих
Об твой разгоряченный, нежный камень,
Рассыпать жарко пепел свой и пламень
На ласковую грудь холмов твоих.
7
От тополей, холмов, зубчатых граней
Отчаливай, мой черный пароход!
Уж за рулем клокочет кипень вод,
И что ни миг мельчает камень зданий.
Уже на произвол воспоминаний
Оставил я на пристани народ,
И город замкнутый, желанный шлет
Мне тайный зов — для новых ли свиданий?
Ушедший день закатом помрачен,
Мне льется в жилы приворотным зельем,
Молчаньем страсти воздух отягчен—
Мне час разлуки сладким стал похмельем —
И я на возвращенье обречен
Тем брошенным чрез волны ожерельем.
ИЗ ЦИКЛА «КОКТЕБЕЛЬСКИЕ СТИХИ»
2
Где голубой пустынен моря вал,
Где путника встречает на утесах
Лишь скок козы да страннический посох,
Где слышать хочешь лиру и кимвал,
576
Где парус Одиссея проплывал
Врата чудес у скал многоголосых,
В земле седой, на пламенных откосах,
I еперь и я, блаженный, побывал.
В том крае сдержанных великолепий
Певец и маг, брадатый, как Асклепий,
Как в оный век, что назван Золотым,
Свой ныне праздник празднует, и люди
Несут ему на небогатом блюде
Плоды холмов, благословенных им.
Симонетта
О четкий очерк девочки невзрачной!
Приковывают помыслы мои
Две разноцветных маленьких змеи
Вкруг шеи слишком хрупкой и прозрачной.
В долине той, не пышной и не злачной,
Стеклянные следят глаза твои
Изысканные, на конях, бои
Ревнителей твоей постели брачной.
Нагие ветки жалобной весны
На синеве без солнца, без тумана.
Вокруг тебя предметы все полны
Предчувствием кончающихся рано,
И на стигийский мрак обречены
Опущенные веки Джулиано.
Карфаген
На улицах, на площадях движенье.
Вы, матери, падите на колени!
Детей своих, надежду Карфагена,
Отцы ведут на праздник их сожженья.
Учуяв сладких тел уничтоженье,
Завыл шакал,— не вкусит он их тлена!
19. Сонет серебряного века
577
Разверст живот кумира. Кровь и пена
Кипит в меди. Идет богослуженье.
Из Тира, из Сидона вести дурны;
Казна пуста; в сенате речи бурны;
Внимать не время систрам многострунным.
Но что богам? Их небеса лазурны.
О Мать Танит! Облей елеем лунным
Сквозь сень ветвей младенческие урны!
578
Кровь
(сонет)
Николаю Александровичу Петрову
Во сне л видел кровь. Я видел много крови.
Она, как сок гранат, рубиновой струей
Текла не торопясь, и четкой полосой
Над звездами очей чернели жутко брови.
То женщина была. Лежала вся нагая,
Сверкая кожею под солнечным лучом,
А я стоял над ней жестоким палачом
И слушал стон ее, в тоске изнемогая.
А кровь текла, дымясь, на ландышевом теле,
И капельки ее рубинами блестели,
Я руки погрузил в горячий пурпур струй,
И, к женщине склонясь, на яхонтовом ложе
Губами я приник к холодноватой коже
И отдал жизнь свою за этот поцелуй.
Напевы акации
Я хотел бы зажечь тебя ласкою, сказкою,
Я хотел бы вдохнуть в тебя дерзость мечты,
Чтоб восторга могучего пышно цветы
Расцвели под холодной безжизненной маскою.
579
Чтобы струны души твоей в мощной вибрации
Зазвенели, запели моей в унисон,
Чтоб экстазный, алмазный принес тебе сон
Аромат распустившейся белой акации.
Чтобы губы твои расцветились кораллами,
Чтобы губы твои стали розами алыми,
Чтоб истомою, дремой оделись глаза.
Вот тогда я принес бы тебе свои жалобы,
Ты меня поняла бы, ты меня приласкала бы.
О, что это?
Смешно как: упала слеза.
* * *
Из мрамора — под солнцем все белей —
слоны застыли, хоботы закинув...
Медлительны качанья паланкинов
над желтой пылью пекинских аллей.
Подобен гонгу резкий крик павлинов
в кумиренке у Бронзовых Дверей...
В душе — мерцанья тусклых фонарей,
в глазах — от зноя мутный блеск рубинов.,
О тихий Край Фарфоровых Гробов,
расплавленных полуденных томлений,
где сонно все и где сама любовь —
лишь дар иссушенных корней женьшеня.
Тебе мои мечты и мой привет,
Тысячелетия недвижный бред!..
Зеленый стол
Полусонет
Я вытащил девятку в chemin-de-fer...
Сверкнули бубны мне кровавее рубинов.
Я поднял голову, о смерти мысль отринув
и стал ненужным вдруг в кармане
револьвер.
580
И золото смешалось с кровью карт
приманкой пристальным, завидующим
взором,
а за окном манил в полей привольный
форум
весь бледно-голубой зовущий, грустный
март.
Я встал... «Куда,— сказали мне,— куда?
Не верим,
чТо ты уйдешь отсюда, из-за карт.
Простудишься,— теперь ведь влажный
март»...
И мысли о полях опять укрылись в
терем:
чего искать еще средь карточных химер?
Я вытащил девятку в chemin-de-fer.
* * *
Неумолимо, как сифонофоры,
как дымные медузы папирос,
больной туман неумолимо рос;
тускнил небес лазурные фарфоры.
Взвивались траурные омофоры,
как бы в слезах — в холодных
каплях рос;
для литургии тьмы слепил мороз
из тяжких туч громадные просфоры...
И вот по темным улицам иду,
кричу в тоске, в горячечном бреду
слагаю гимны я могильной яме...
И вторит мне рычание тюрьмы...
И восклицательные знаки тьмы
над бледными в тумане фонарями.
Праздничные перекрестки
О алтари безвыходной тоски,
немые праздничные перекрестки!
Дух навалившейся за день известки,
Глухая пыль, скрипучие мостки...
581
Пусть вечер благостен и небо сине,—
один стою на четверном пути,—
мне некуда и незачем идти;
сказал,— дрожу, как листья на осине...
А вот еще один. Пришел, стоит...
И перекресток пыльный, как магнит:
властительны вечерние томленья
в безмолвии неколебимой мглы
Идут часы. Куются цепи звенья.
И вот бредем назад в свои углы...
Сонет с комментарием
Холодный белый блеск стеклянных рубок
и кукольная теснота кают,—
безмолвный в них и ласковый уют,
невыпитый вечерних мыслей кубок.
В часах песок струит поток минут,
синеют кольца дымные из трубок.
Скрипит штурвал... Смола... Гирлянда
губок...
И песню тихую касанья волн поют.
Пусть буря вслед гремяще грянет
злостью:
за палисандром и слоновой костью,
за жемчугом и золотым песком —
скорей рванемся мы под рокот бури...
А там — всю ночь в таверне в Син-
гапуре —
какао адское, любовь и ром...
Фантазии за письменным столом,
над старою и рваною клеенкой...
Своею сетью, радужной и звонкой,
со мной сплели мечту о небылом.
Тоску по синим вздохам табака,
по старым сказкам, пахнущим смолою...
И сетью этой, радужной и злою,
надолго слеплена со мной тоска.
В тревожном, ищущем и пряном зове
звон золота еще и жажда крови,
и жажда купленных и лживых ласк...
582
Приятно думать вновь, что в каждом лике
живут два друга старых: Хенд и Джикель —
простор, мечта... Ножей матросских
лязг.
* * *
Мы — Образы живых и мертвых книг,—
с пергаментов железных инкунабул,
с листов, проникнутых биеньем фабул,
мы, бледные, мы живы каждый миг.
Наш к Солнцу путь лежал во лжи парабол.
Недосягаемо пронесся яркий Лик.
И кто-то нас безжалостно настиг
больным оцепенением сомнамбул.
И Библиотека — собор для месс:
когда родится мрак в тиши небес
п черным бархатом обтянет залы,—
взвивается наш дикий danse macabre,
и наши мертвые звенят кинжалы
под звяканье хрустальных канделябр.
* * *
В кафе безмолвие. Сигарный дым
порозовел, пронизанный закатом.
С вниманием, на шахматах распятым,
безжизненно, томительно сидим,
А вечер веет пряным ароматом,
закат зовет быть снова молодым.
Качая тихо черепом седым,
мне угрожает мой противник матом.
Спасенья нет... Какой бы яркий жест
мог оживить конец игры бездарной?
...Пойду в простор, и тихий Южный Крест
мне заблестит, простой и лучезарный...
И отвечаю, неожиданно грозя,
самоубийственною жертвою ферзя.
583
Лихорадка
Когда озноб серебряные гвозди
порою мне вбивает вдоль спины,
передо мной встают дурные сны,
рисуя мне рубиновые грозди.
Я рву их, рву, исполнен странной злости
они колышутся, тарантулов полны...
Я жажду томной лунной белизны
и тишины, как на пустом погосте...
Но из рубинных ягод пауки
взбираются проворно вдоль руки,
меня ласкают так истомно сладко...
Я истерически хочу кричать,
но вдруг кладет на горло мне печать,
свою печать царица-лихорадка...
Педагогика
Раз — топором! И стала рдяной плаха.
В опилки тупо ткнулась голова.
Казненный встал, дыша едва-едва,
И мяла спину судорога страха.
Лепечущие липкие слова
Ему швырнули голову с размаха,
И, вяло шевелясь, как черепаха,
Вновь на плечах она торчит, жива.
И с той поры, взбодрен таким уроком,
Он ходит и косит пугливым оком
И шепчет всем: «Теперь-то я поэт!
Не ошибусь!»—и педагогов стая
Следит за ним. И ей он шлет привет,
С плеч голову рукой приподнимая.
1955
584

Й? Л *
Здесь гулок шаг. В пакгаузах пустых
Нет пищи крысам. Только паутина
Подернула углы. И голубиной
Не видно стаи в улицах немых.
Крик грузчиков на площадях затих.
Нет кораблей... И только на старинной
Высокой башне бьют часы. Пустынно
И скучно здесь, среди домов сырых.
Взгляни, матрос! Твое настало время,
Чтоб в порт, покинутый и обойденный всеми,
Из дальних стран пришли опять суда.
И красный флаг над грузною таможней
Нам возвестил о правде непреложной,
О вольном коае силы и труда.
792/
Путнику
Студент Сорбонны ты или бродячий плут,
Взгляни: моя сума наполнена едою.
Накинь свой рваный плащ, и мы пойдем с тобою
В чудесную страну, что Фландрией зовут.
В дороге мы найдем в любой корчме приют,
Под ливнем вымокнем и высохнем от зноя.
585
Пока из-за холмов в глаза нам не сверкнут
Каналы Фландрии студеною волною.
Довольно ты склонял над пыльной кипой грудь,
Взгляни: через поля свободный льется путь!
Смени ж грамматику на посох пилигрима,
Всю мудрость позабудь и веселись, как дрозд,—
И наша жизнь пройдет струей мгновенной дыма
Среди молчанья стад и в тихом блеске звезд.
(1921)
536
4k
f
Девлет
(Сонет)
В горах Альмы, повсюду барсом рыща,
Когда-то жил гроза дорог, Девлет.
Он песней скреб крутые каменища,
И знали все его литой стилет.
Как ветер, быстр, как солнце, яр и жарок,
Он по тропам на жеребце скакал
И много-много трепетных татарок
В пару оврагов сладостно ласкал,
Когда конем скрипучий бег байдарок
Он преграждал меж красноватых скал.
Но строг Аллах — не помогла силища:
Измором взят разбойник и поэт.
И голова, шурша по щебню днища,
Гремит в реке, клубя багровый след.
19164917
Юность
(Венок сонетов)
1
Мне двадцать лет. Вся жизнь моя — начало.
Как странно! Прочитал я сотни книг,
Где мудрость все законы начертала,
Где гений все премудрости постиг.
587
А все ж вперед продвинулся так мало:
Столкнись хотя бы на единый миг
С житейскою задачей лик о лик —
И книжной мудрости как не бывало!
Да, где-то глубина и широта,
А юность — это высь и пустота,
Тут шум земли всего лишь дальный ропот
И несмотря на философский пыл,
На фронтовой и на тюремный опыт,
Я только буду, но еще не был.
2
Я только буду, но еще не был.
Быть — это значит быть необходимым.
Идет Тамара за кавказским дымом:
Ей нужен подпоручик Михаил;
Татьяна по мосточкам еле зримым
Проходит, чуть касался перил.
Прекрасная тоскует о любимом,
Ей Александр кровь заговорил;
А я ничей. Мне все чужое снится.
Звенят, звенят чудесные страницы,
За томом возникает новый том.
А в жизни бродишь в воздухе пустом:
От Подмосковья до камней Дарьяла
Души заветной сердце не встречало.
3
Души заветной сердце не встречало...
А как, друзья, оно тянулось к ней,
Как билось то слабее, то сильней,
То бешено, то вовсе обмирало,
Особенно, когда среди огней
На хорах гимназического зала
Гремели духовые вальсы бала,
Мучители всей юности моей.
588
Вот опахнет кружащееся платье,
Вокруг витают легкие объятья,
Я их глазами жадными ловил.
Но даже это чудится и снится,
Как томы, как звенящие страницы:
Бывал влюбленным я, но не любил.
4
Бывал влюбленным я, но не любил.
Любовь? Не знаю имени такого.
Я мог бы описать ее толково,
Как это мне Тургенев объяснил,
Или блеснуть цитатой из Толстого,
Или занять у Пушкина чернил...
Но отчего — шепну лишь это слово,
И за плечами очертанья крыл?
Но крылья веяли, как опахала.
Душа моя томилась и вздыхала,
Но паруса не мчали сквозь туман.
Ничто, ничто меня не чаровало.
И хоть любовь — безбрежный океан,
Еще мой бриг не трогался с причала.
5
Еще мой бриг не трогался с причала,
Его еще волнами не качало,
Как затянулась молодость моя!
Не ощутив дыханья идеала,
Не повидаешь райские края.
Все в двадцать лет любимы. Но не я.
И вот качаюсь на скрипучем стуле...
Одну, вторую кляксу посадил,
Сзываю рифмы: гули-гу ли-гу ли!
Слетают: «был», «быль», «билль», «Билл»,
«бил».
589
Но мой Пегас, увы, не воспарил.
Как хороши все девушки в июле!
А я один. Один! Не потому ли
Еще я ничего не совершил?
6
Еще я ничего не совершил.
Проходит мир сквозь невод моих жил,
А вытащу — в его ячеях пусто:
Одна трава да мутноватый ил.
Мне говорит обычно старожил,
Что в молодости ловится негусто,
Но возраст мой, что всем ужасно мил,
Ведь это возраст самого Сен-Жюста!
Ах, боже мой... Как страшен бег минут...
Клянусь, меня прельщает не карьера,
Но двадцать лет ведь сами не сверкнут!
Сен-Жюст... Но что Сен-Жюст без
Робеспьера
Меня никто в орлы не возносил,
Но чувствую томленье гордых сил.
7
Но чувствую: томленье гордых сил.
Само собою — что б ни говорили —
Не выльется в величественный Нил,
Я не поклонник сказочных идиллий.
Да и к тому ж не все величье в силе.
Ах, если бы какой-нибудь зоил
Меня кругами жизни поводил,
Как Данта, по преданию, Вергилий!
Подруги нет. Но где хотя бы друг?
Я так ищу его. Гляжу вокруг.
Любви не так душа моя искала,
Как дружбы. В жизни я ищу накала.
Я не хочу рифмованных потуг —
Во мне уже поэзия звучала!
590
8
Во мне уже поэзия звучала...
Не оттого ли чуждо мне вино...
Табак, и костяное домино,
И преферанс приморского курзала?
Есть у меня запойное одно,
С которым я готов сойти на дно,—
Все для меня в стихе заключено,
Поэзия — вот вся моя Валгалла.
Но я живу поэзией не так,
Чтобы сравнить с медведем Аю-Даг
И этим бесконечно упиваться.
Бродя один над синею водой,
Я вижу все мифические святцы,
Я слышу эхо древности седой.
9
Я слышу эхо древности седой,
Когда брожу, не подавая вида,
Что мне видна под пеной нереида.
Глядеть на водяную деву — грех.
Остановлю внимание на крабах.
Но под водою, как зеленый мех,
Охвостье в малахитовых накрапах,
Но под водою серебристый смех,
Моя душа — в ее струистых лапах!
И жутко мне... И только рыбий запах
Спасает от божественных утех.
Как я люблю тебя, моя Таврида!
Но крымец я. Элладе не в обиду
Я чую зов эпохи молодой.
10
Я чую зов эпохи молодой
Не потому, что желторотым малым
591
Полгода просидел над «Капиталом»
И «Карла» приписал в матрикул свой
В честь гения с библейской бородой.
Да, с этим полудетским ритуалом
Я стал уже как будто возмужалым»
Уж если не премудрою совой.
И все же был я как сама природа,
Когда раздался стон всего народа
И загремел красногвардейский топ.
Нет, я не мог остаться у залива:
Моя эпоха шла под Перекоп.
О, как пронзительны ее призывы!
11
О, как пронзительны ее призывы...
Товарищ Груббе, комиссар-матрос!
Когда мы под Чонгаром пили пиво,
А батарейный грохот рос и рос,
Ты говорил: «Во гроб сойти не диво,
Но как врага угробить — вот вопрос!»
И вдруг пахнули огненные гривы,
И крымским мартом сжег меня мороз.
И я лежу без сил на поле брани.
Вот проскакал германский кирасир.
Ужели же не помогло братанье?
Но в воздухе еще дуэль мортир.
И сладко мне от страшного сознанья,
Что ждет меня забвенье или пир...
12
Что ждет меня? Забвенье или пир?
Тюремный дворик, точно у Ван-Гога.
Вокруг блатной разноголосый клир,
Что дружно славит веру-печень-бога...
592
Ворвется ли сюда мой командир
С седым броневиком под носорога?
Или, ведя со следствия, дорогой
Меня пристрелит белый конвоир?
Но мне совсем не страшно почему-то.
Я не одену трауром минуты,
Протекшие за двадцать долгих лет.
Со мной Идея! Входит дядька сивый.
Опять зовут в угрюмый кабинет,
И я иду, бесстрашный и счастливый.
13
И я иду. Бесстрашный и счастливый,
Сухою прозой с ними говоря,
Гремел я, как посланник Октября.
Зачем же вновь пишу я только чтиво?
И где же тот божественный глагол,
Что совесть человеческую будит?
Кто в двадцать лет по крыльям не орел
Тот высоко летать уже не будет.
Да что гадать! Орел ли? Птица вир?
Одно скажу — что я не ворон-птица:
Мне висельник добычею не снится.
Я всем хочу добра. Я эликсир.
Впивай! Не исчерпаешь! Я столицый!
Мне двадцать лет — передо мною мир!
14
Мне двадцать лет. Передо мною мир.
А мир какой! В подъеме и в полете!
Люблю я жизнь в ее великой плоти,
Все остальное — крашеный кумир.
Вы, сверстники мои, меня поймете:
Не золоченый нужен мне мундир,
Не жемчуг, не рубин и не сапфир.
Чего мне надо? Все — в конечном счете!
593
Сапфир морей, горящих в полусне,
Жемчужина звезды на зорьке алой
И песня золотая на струне.
Все прошлое богатство обнищало,
Эпоха нарождается при мне.
Мне двадцать лет. Вся жизнь моя — начало.
15
(Магистраль)
Мне двадцать лет. Вся жизнь моя — начало.
Я только буду, но еще не был.
Души заветной сердце не встречало:
Бывал влюбленным я, но не любил.
Еще мой бриг не тронулся с причала,
Еще я ничего не совершил,
Но чувствую томленье гордых сил —
Во мне уже поэзия звучала.
Я слышу эхо древности седой,
Я чую зов эпохи молодой.
О, как пронзительны ее призывы!
Что ждет меня? Забвенье или пир?
Но я иду, бесстрашный и счастливый:
Мне двадцать лет. Передо мною мир!
Симферополь
1920 _______
Сонет
Дол
Сед.
Шел
Дед-
След
Вел —
Брел
Вслед.
594
Вдруг
Лук
Ввысь:
Трах!
Рысь
В прах.
(1927)
595
Сонет
Пусть металлический язык сонета
Фанфарами торжественными крут.
Ни шторм, ни прах, ни время не сотрут
Того, что тягостным резцом задето.
Кто смел сказать с улыбкою про это,
Что розы в мастерской не расцветут?
Литейщика, гравера и поэта
Благословен тройной и трезвый труд.
Тому покорны медленные сплавы —
И оловом и медью величавы,—
Кто укротил рдяную круть руды.
Вы дышите тяжелою свободой,
Поэзии бессонные сады
И голубых плавилен садоводы!
1923
Варварский сонет
Тане
Еще мы вместе — поцелуй меня!
Оставленные небом пилигримы,—
мы — европейцы — в Азию теснимы,
и хлеба нет у нас, и нет огня.
596
Хорошая моя, моя отрада,
нет у меня и крошки шоколада
для нашего торжественного дня,
но все ж мы вместе — поцелуй меня!
Мы движемся несметною толпою,
но кажется, нас на земле лишь двое,
и мы спешим, весь мир похороня.
Мы — два листка, оторванных от ветки,—
летим в туман свозь дождь и снег нередкий..
Пока мы рядом — поцелуй меня!
1941
Саратов
л * л
М. Ф. Рыльскому
«Суровый Дант не презирал сонета»,
но в наши времена
ни слез
ни грез
уже не вызывает форма эта
и, кажется,
состарилась всерьез.
И все же песенка ее не спета.
Сонет в подарок Рыльский нам принес
в тот милый край,
где из окна поэта
Китаев виден и днепровский плес.
Сонет открыл глаза,
очнулся,
ожил,
заметил многое и подытожил,
заговорил,
как прежде, молодой.
У славы он опять в почетных списках,
и врач его в созвездье сердцу близких
сияет многоцветною звездой.
7955
597
Сонет провизора
Душой и разумом простолюдина
в аптекарский я верю огород:
при ларингите хороша калина,
берет горчица гриппы в оборот.
А хвощ! А подорожник! А крушина,
которая нам оптимизм дает!
И ты, подруга юных дней,— малина!
А ну, благословись, примусь за йод!
Для врачеванья сердца мне достались
adonis, convallaria majalis —
цветов весенних скромная семья.
Но северного ландыша милее,
приятней мне восточная лилея —
надменная провизорша моя.
1945—1963
ИЗ ЦИКЛА «ВЕРЛИБРЫ
Сонет вступления
Свободного стиха примета (она других примет важ-
ней)— политика антисонета в распоряжении вещей.
И не брани его за это,— среди событий и страстей —
не конь-огонь, он — план и смета, не мед, а вертолет, скорей.
Распределенье каждой доли — его и воля, и неволя,
и поэтический полет.
Есть у него и недостатки: взмывает он с любой пло-
щадки, но, к сожаленью, не поет.
1973
$98
Сонет о советском служащем
В углу чугунка, дышащая жаром.
На зеркале — мешки из-под панка.
Диван. Дрова. Кастрюли. С потолка
Свисает лампа бледно-желтым шаром.
Нависли дни мучительным кошмаром.
«Хлеб вышел весь... Картофель есть пока...»
В душе тоска, вязка и глубока,
И тело — как разбитое ударом.
А утром боль от сотен гнойных ран.
В ногах озноб, и в голове туман —
Остатки безнаркозного наркоза.
Но мозг сверлит упорное: «идти»1
И он приходит — ровно к девяти —
В одну из канцелярий Совнархоза.
1919
599
•ф

t
* * *
Как две струны, взметнулись две колонны
В печаль немых небес. И льет орган
Под арками задумчивые стоны,
И скорбь синеет в нишах, как туман.
Торжественно бледнеет лик Мадонны,
И на кресте следы священных ран —
Святая кровь. Бегинка бьет поклоны,
Мучительно сгибая стройный стан.
Мятежный день, пройдя окно цветное,
Сливается в усталый полусвет
И медленно печалью неземною
Дрожит в стекле. На фресках смутный след
Священных дум, врачуя плоть от зноя,
Оставил бледный и седой аскет.
Брюссель
600
; КРУГ НЕЗАВИСИМЫХ ПОЭТОВ

Валерию Яковлевичу Брюсову
Властитель и любовник нежный мира
Далекого и чуждого тебе,
Я, вняв своей загадочной судьбе,
Увы, не гость сегодняшнего пира.
Но будь послушна, о поэта лира,
И в сем послании дай в похвальбе
Воспеть собрата мне по ворожьбе
И многих душ пророка и кумира.
И ты, о жрец, меня не осуди
И не почти, поэт, за дерзновенье
Неискушенных рук прикосновенье
К струнам неведомым: в моей груди
Желанье властное мной смеет править,
На языке родном тебя восславить.
7975
603
Реквием
Скажи, тебе не жаль минувших дней?
Тебе не жаль безумья страсти прежней,
Когда кипела в сердце кровь мятежней
И ум горел и искрился ясней,
Когда твой взгляд сжигал меня огнем,
Когда твой голос, тихий и чудесный,
Казался мне гармонией небесной,
И вдохновенья я искала в нем!..
Тобой была положена печать
На каждое безумное признанье,
Фантазия — осуждена в изгнанье,
И звонкой рифме велено молчать.
Прощай навек, о, бедная мечта!
Души моей прекрасная ошибка!..
604

В Пассаже
Портрет Бетховена в аляповатой рамке,
Кастрюли, скрипки, книги и нуга.
Довольные обтянутые самки
Рассматривают бусы-жемчуга.
Торчат усы, и чванно пляшут шпоры.
Острятся бороды бездельников-дельцов.
Сереет негр с улыбкою обжоры,
И нагло ржет компания писцов.
Сквозь стекла сверху, тусклый и безличный,
Один из дней рассеивает свет.
Толчется люд, бесцветный и приличный.
Здесь человечество от глаз и до штиблет —
Как никогда — жестоко гармонично
И говорит мечте цинично: «Нет!»
(79/0)
Вид из окна
Захватанные копотью и пылью,
Туманами, парами и дождем,
Громады стен с утра влекут к бессилью,
Твердя глазам: мы ничего не ждем...
605
Упитанные голуби в карнизах,
Забыв полет, в помете грузно спят.
В холодных стеклах, матовых и сизых,
Чужие тени холодно скользят.
Колонны труб и скат слинявшей крыши,
Мостки для трубочиста, флюгера
И проводы в мохнато-пыльной нише.
Проходят дни, утра и вечера.
Там где-то небо спит аршином выше,
А вниз сползает серый люк двора.
(1910)
Из Флоренции
В старинном городе, чужом и странно близком,
Успокоение мечтой пленило ум.
Не думая о времени и низком,
По узким улицам плетешься наобум...
В картинных галереях — в вялом теле
Проснулись все мелодии чудес,
И у мадонн чужого Боттичелли,
Не веря, служишь столько тихих месс...
Перед Давидом Микельанджело так жутко
Следить, забыв века в тревожной вере,
За выраженьем сильного лица!
О, как привыкнуть вновь к туманным суткам,
К растлениям, самоубийствам и холере,
К болотному терпенью без конца?..
(1910)
Снегири
На синем фоне зимнего стекла
В пустой гостиной тоненькая шведка
Склонилась над работой у стола,
Как тихая наказанная детка.
606
Суровый холст от алых снегирей
И палевых снопов так странно мягко-нежен.
Морозный ветер дует из дверей,
Простор за стеклами однообразно-снежен.
Зловеще-холодно растет седая мгла.
Немые сосны даль околдовали.
О снегири, где милая весна?..
Из длинных пальцев падает игла,
Глаза за скалы робко убежали.
Кружатся хлопья. Ветер. Тишина.
1911
Кавантсари
На Невском ночью
Темно под арками Казанского собора.
Привычной грязью скрыты небеса.
На тротуаре в вялой вспышке спора
Хрипят ночных красавиц голоса.
Спят магазины, стены и ворота.
Чума любви в накрашенных бровях
Напомнила прохожему кого-то,
Давно истлевшего в покинутых краях...
Недолгий торг окончен торопливо —
Вот на извозчике любовная чета:
Он жадно курит, а она гнусит.
Проплыл городовой, зевающий тоскливо,
Проплыл фонарь пустынного моста,
И дева пьяная вдогонку им свистит.
(1913)
Гостиный двор
Как прохладно в гостиных рядах!
Пахнет нефтью и кожей
И сырою рогожей...
Цепи пыльною грудой темнеют на ржавых
пудах
607
У железной литой полосы
Зеленеют весы.
Стонут толстые голуби глухо,
Выбирают из щелей овес...
Под откос,
Спотыкаясь, плетется слепая старуха,
А у лавок, под низкими сводами стен,
У икон янтареют лампадные чашки.
И купцы с бородами до самых колен
Забавляются в шашки.
(1919)
Псков
ИЗ ЦИКЛА «ЗИМА»
4
«Тишина!» — шепнула белая поляна.
«Тишина!» — вздохнула, вся под снегом, ель.
За стволами зыбь молочного тумана
Окаймила пухлую постель.
Переплет теней вдоль снежного кургана...
Хлопья медленно заводят карусель,
За опушкой тихая метель,
В небе — мутная, безбрежная нирвана...
«Тишина!» — качаясь, шепчет ель.
«Тишина!» — вздыхает белая поляна.
608
Огонь
(опрокинутый сонет)
Я улыбаюсь Богу из лампад,
Мне сатана расцвечивает ад.
Я в очаге пляшу над углем черным.
Дыханьем воскрешаю души свеч,
Блещу в забавах, мчусь в труде упорном,
Но смертному меня не уберечь...
И закружусь стремительней Эрриний...
Мир превратив в разбрызганный топаз,
С колючим смехом красный щуря глаз,
Игриво покажу язык свой синий...
Плети венок моих несчастны* линий,
Йвети, Земля, пока я не угас!
спепелив твой лик в последний час,
Я задохнусь,— тебя задушит иней.
Влага
Обняв вселенную каскадом вод,
Я, множась, вью несчетные зигзаги.
Сплетаясь с солнцем, хмурю бледный свод
И падаю в усталые овраги.
Э. Сосет серебряного оока
609
Настрою замки в небесах... и вот
На них, резвясь, мои белеют флаги,
С высот идет хрустальный хоровод
Вещать земле таинственные саги.
Бесплодно борется со мною твердь.
Все возрождая, там несу я смерть,
Где щедро сею жизненные шумы.
И чтоб никто из смертных не посмел
Владычице указывать предел,—
Века со мной свои сливают думы.
610
ИЗ ЦИКЛА «СТИХИ О КУЗИНЕ»
Старинные друзья
...Заветный хлам витий.
Валерий Брюсаа
О, милые! Пурпурный мотылек
Над чашечкой невинной повилики,
Лилейный стан и звонкий ручеек,—
Как ласковы, как тонки ваши лики!
В весенний день — кукушки дальней клики,
Потом — луной овеянный восток,
Цвет яблони и аромат клубники!
Ваш мудрый мир как нежен и глубок!
Благословен ты, рокот соловьиный!
Как хорошо опять, еще, еще
Внимать тебе с таинственной кузиной,
Шептать стихи, волнуясь горячо,
И в темноте, над дремлющей куртиной,
Чуть различать склоненное плечо!
1907
611
Прощание
Итак, прощай. Холодный лег туман.
Горит луна. Ты, как всегда, прекрасна.
В осенний вечер кто не Дон Жуан? —
Шучу с тобой небрежно и опасно.
Итак, прощай. Ты хмуришься напрасно:
Волен шутить, в чьем сердце столько ран,—
И в бурю весел храбрый капитан,
И только трусы шутят неопасно.
Страстей и чувств нестрогий господин,
Я все забыл, все легкой шуткой стало,
Мне только мил в кольце твоем рубин...
Горит туман отливами опала.
Стоит луна, как желтый георгин.
Прощай, прошай.— Ты что-то мне сказала?
1908
Уединение
Заветные часы уединенья!
Ваш каждый миг лелею, как зерно;
Во тьме души да прорастет оно
Таинственным побегом вдохновенья.
В былые дни страданье и вино
Воспламеняли сердце. Ты одно
Живишь меня теперь — уединенье.
С мечтою — жизнь, с молчаньем — песнопенье
Связало ты, как прочное звено.
Незыблемо с тобой сопряжено
Судьбы Моей грядущее решенье.
И если мне погибнуть суждено —
Прр мрряка, упавщего на дно,
Ты песенку мне спой — уединенье!.
1915 *
611
Шурочке
по приятному случаю дня её рождения
(Подражание Петрарке)
Ах, Шурочка! Амурчикова мама
Уж тридцать лет завидует, дитя,
Тебе во всем. Но сносишь ты шутя
То, что для всех иных прелестниц — драма,
Коль счастлив твой избранник!.. И хотя
Уж минул век Фисбеи и Пирама,
Все мирного блаженства панорама
Слепит мой взор, пленяя и цветя.
Се — вас пою! Являйте нам примеры
Изящества, достойного Харит,
Взаимных ласк и неизменной веры...
Так! Клевета дней ваших не мрачит,
Нет Зависти, сокрылися Химеры —
И песнию венчает вас Пиит.
Доброжелательный Виршеписец.
(1917—1918)
Про себя
I
Нет, есть во мне прекрасное, но стыдно
Его назвать перед самим собой,
Перед людьми ж — подавно: с их обидной
Душа не примирится похвалой.
И вот — живу, чудесный образ мой
Скрыв под личиной низкой и ехидной...
Взгляни, мой друг: по травке золотой
Ползет паук с отметкой крестовидной.
Пред ним ребенок спрячется за мать,
И ты сама спешишь его согнать
Рукой брезгливой с шейки розоватой,.
613
И он бежит от гнева твоего,
Стыдясь себя, не ведая того,
Что значит знак его спины мохнатой.
1918
II
Нет, ты не прав, я не собой пленен.
Что доброго в наемнике усталом?
Своим чудесным, божеским началом,
Смотря в себя, я сладко потрясен.
Когда в стихах, в отображеньи малом,
Мне подлинный мой образ обнажен,
Все кажется, что я стою, склонен,
В вечерний час над водяным зерцалом,
И чтоб мою к себе приблизить высь,
Гляжу я вглубь, где звезды занялись.
Упав туда, спокойно угасает
Нечистый взор моих земных очей,
Но пламенно оттуда проступает
Венок из звезд над головой моей.
1919
К. Липскерову
Киш-миш! Киш-миш! Жемчужина востока!
Перед тобой ничто — рахат-лукум.
Как много грез, как много смутных дум
Рождаешь ты... Ты сладостен, как око
У отрока, что ищет наобум
Убежища от зноя — у потока.
Киш-миш! Киш-миш! Поклоннику пророка
С тобой не страшен яростный самум.
Главу покрыв попоною верблюда,
Чеканное в песок он ставит блюдо,
И ест, и ест, пока шумят над ним
614
Летучие пески пустыни знойной,—
И, съев все блюдо, мудрый и спокойный,
Он снова вдоль бредет путем своим.
(1918—1920)
л * *
Пускай минувшего не жаль,
Пускай грядущего не надо —
Смотрю с язвительной отрадой
Времен в приближенную даль.
Всем равный жребий, вровень хлеба
Отмерит справедливый век.
А все-таки порой на небо
Посмотрит смирный человек,
И одиночество взыграет,
И душу гордость окрылит:
Он неравенство оценит
И дерзновенья пожелает...
Так нынче травка прорастает
Сквозь трещины гранитных плит.
1921
Похороны
(Сонет)
Лоб —
Мел.
Бел
Гроб.
Спел.
Поп.
Сноп
Стрел —
День
Свят!
Склеп
Слеп.
Тень —
В ад!
1928
615
* * *
Нет, не шотландской королевой
Ты умирала для меня:
Иного памятного дня,
Иного близкого напева
Ты в сердце оживила след.
Он промелькнул, его уж нет.
Но за минутное господство
Над озаренною душой,
За умиление, за сходство —
Будь счастлива! Господь с тобой.
1937
616
(Zef/bub fytfauiju
Хвала Святому Франциску
Тебе в лугах благоухают травы,
Ты, благовестников полей земных,
Питаешь птиц пшеницей слов святых,
Ты приобщаешь тварь причастью славы!
О, тихий рыцарь благостной державы!
Перед тобою волк губбийский тих,
Пасет хранительно овец твоих,—
Тебе шумят умбрийские дубравы!
Льют о тебе ручьи, рыдая, слезы,
Обагрены огнем твоих стигмат,
И о тебе, цветя, блаженны розы,
Твоим весельем зреет виноград,
И камни о тебе благовестят,
И над землей ликующие грозы!
Хвалы Святого Франциска
О, Солнце, брат! О, Месяц среброликий!
Пустыня-мать, и Ветер, вольный брат!
И брат Огонь, могучий и великий! —
Ты славен ими, Господи, стократ!
Земля-сестрица! Ты из повилики,
Из трав простых ты ткешь себе наряд.
Невеста-Твердь! Архангельские лики,
Блаженная, ты зришь у райских врат!
617
Ты, тихая смиренница Вода,
Сестра благословенна голубая!
Ты вечная, молчальница немая,
Блаженная ночь, покоище труда!
Сестричка-Смерть! ты — кроткая, благая,
О, будь благословенна ты всегда!
О брате Льве и брате юном
Овечка Божия, смиренный Лев
И юный брат,— чье имя знаешь, Боже! —
Однажды шли. На праведное ложе
Уж приняла земля весенний сев.
И юный брат припал к ней, восскорбев:
— Возликовала ты, родная. Что же
Скорбит душа и сердце судит строже?
И брат ему, блаженством возгорев:
— Благословен Бросавший щедро зерна!
Прозябнут семена твоих скорбей.
Пусть бедная душа во зле упорна,—
Весенний дождь, пролившийся над ней,
Смягчает новь. О, брат! Ликуй весною,
Плачь над землицей нашею родною!
618
Качели
Я. Годину
На закате недвижимо
Закружился светлый сад...
Стой смелей! — вперед летим мы...
Крепче стой! — летим назад.
Как игра весны и бури —
Наша радость и испуг.
От лазури до лазури
Описали полукруг.
Очертили коромысло...
В бледном небе ты повисла
С легким криком и мольбой..
И нырнула станом стройным
Вниз — и ястребом спокойным
Я поднялся над тобой.
(1906)
На привале
(Подпись к рисунку)
Словом и делом вели мы борьбу,
Кистью, пером — до победы.
Ах, как приятно сидеть на гробу,
Если в гробу — людоеды!
619
Правду сказать, надоели нам всем
Геббельсы эти бессчетные...
Нынче, в предчувствии будущих тем,
Все мы — на миг безработные.
Ганф, Эренбург, Кукрыниксы, Маршак
И Черемных, и Бродаты
Передохнут после жарких атак,
Как отдыхают солдаты.
Вспомнят Ефимов Борис и Дени
Битвы, где вместе рубились они.
1916—1949
Я перевел Шекспировы сонеты.
Пускай поэт, покинув старый дом,
Заговорит на языке другом,
В другие дни, в другом краю планеты.
Соратником его мы признаем,
Защитником свободы, правды, мира.
Недаром имя славное Шекспира
По-русски значит: потрясай копьем.
Три сотни раз и тридцать раз и три
Со дня его кончины очертила
Земля урочный путь вокруг светила,
Свергались троны, падали цари...
А гордый стих и в скромном переводе
Служил и служит правде и свободе.
(1949)
Последний сонет
Т. Г.
У вдохновенья есть своя отвага,
Свое бесстрашье, даже удальство.
Без этого поэзия — бумага
И мастерство тончайшее мертво.
620
Но если ты у боевого стяга
Поэзии увидишь существо,
Которому к лицу не плащ и шпага,
А шарф и веер более всего,
То существо, чье мужество и сила
Так слиты с добротой, простой и милой,—
А доброта, как солнце, греет свет,—
Такою встречей можешь ты гордиться,
И, перед тем как навсегда проститься,
Ей посвяти последний свой сонет.
Надпись на книге сонетов
Ему и ей посвящены сонеты.
Но, не щадя восторженных похвал,
Ни друга, ни красавицы воспетой
Поэт в стихах ни разу не назвал.
Он им воздвиг высокий пьедестал,
Чтобы избавить от холодной Леты,
Но имени и явственной приметы
На мраморной плите не начертал.
А если бы сонетами своими
Он обессмертил дорогое имя,
То, может быть, в грядущие века
Друзьям поэта отвела бы главку,
Стараясь посадить их на булавку,
Шекспироведа тощая рука.
* * *
Расквакалась лягушечья семья
Весенней ночью меж болотных кочек,
Как вдруг раздался звонкий молоточек,
Работающий в горле соловья.
И думал я: какой он молодец —
Ночной певец!
Как может петь он на лесной опушке
621
На свой особый соловьиный лад,
Когда кругом болтают и галдят
Бессчетные болотные лягушки!
(1954)
Дачник-обличитель
Он жил на даче,
Но, одначе,
Разил он дачников стихом.
Он дулся в карты вечерами,
Хотя в сатире или в драме
Такую страсть считал грехом!
Жестокий враг низкопоклонства,
Кадил он власть имущим всем.
И, обличая многоженство,
Завел свой маленький гарем.
Ну что ж, вести таким манером
Борьбу с пороками легко:
По крайней мере за примером
Ему ходить недалеко!
(1958)
Басня
Случается нередко, что слепой
Заметит больше, чем увидит зрячий.
Слепой и зрячий горною тропой
Спускались вниз и спор вели горячий.
Нащупав палкой камень на пути,
Слепой успел преграду обойти.
А зрячий не заметил дынной корки
И покатился кубарем с горы...
У горцев на Кавказе с той поры
Есть поговорка: «Зрячий, но не зоркий!»
(1950)
622
У&инллЬл Ж^)лшди££еклл~^Кох£тлл>
* Л *
Памяти Скрябина
Начало жизни было — звук.
Спираль во мгле гудела, пела,
Торжественно сужая круг,
Пока ядро не затвердело.
И все оцепенело вдруг.
Но в жилах недр, в глубинах тела
Звук воплотился в сердца стук,
И в пульс, и в ритм Вселенной целой.
И стала сердцевиной твердь,
Цветущей, грубой плотью звука.
И стала музыка порукой
Того, что мы вернемся в смерть.
Что нас умчат спирали звенья
Обратно в звук, в развоплощенье.
1916—1955
623
ИЗ ЦИКЛА «ЭРОТИЧЕСКИЕ СОНЕТЫ»
Сонет IV
Не вол, влекущий плуг по целине,
Не лань, летящая нагорным склоном,
Но ты, скользящая легчайшим лоном
По темному и огненному мне...
Скользи, скользи! В летейской стороне,
Под вечным миртом, нежным и зеленым,
Не так ли духи телом воскрыленным
В прозрачном сопрягаются огне?
Глухой прибой медлительных касаний
Не разведет сплетенных этих дланей,
Пока в огне не загорится день,
И мне в глаза взглянув, как в мир зеркальный,
Очнешься ты, и задрожишь, и в тень
Укроешь лик, поблекший и печальный.
Сонет X
Когда б я смел с самим собой лукавить, !
Когда бы в недрах памяти моей
Я мог невозвращаемо расплавить
Все, что любовь запечатлела в ней,—
«И
Вослед другим тогда бия стал славить
Блистательное марево страстей,
И слух людской наследственно забавить
Многолюбовной повестью своей.
Но прошлого душа не забывает,
Она письмен упорных не стирает,
Печальная, она следит за мной,
Как я влекусь стезей своей двойной,—
От сладострастья бурно отрекаюсь,
И вновь к нему неистово бросаюсь.
Сонет XI
Когда в толпе нечаянно встречаю
Чужие, но прекрасные черты,
Хладеет сердце, точно бы у края
Разверзшейся мгновенно пустоты.
Я трепещу, я смутно поникаю,
И чуют ноздри запах наготы,
Я роковую встречу отклоняю,
Но нет, уже неотвратима ты.
Ты подошла, и кто-то волю вынул,
И кровь сгустил, и духоту надвинул,
И мысль, и слух, и зренье оковал:
О встречная! Я ласк твоих не знал,
Так отчего ж стою опустошенный,
Как если б истощил свой пыл влюбленный?
Сонет XVI
Еще огнем сквозят твои черты,
Еще твое лобзанье Неутомно,
Но ты уже полна своей огромной,
Отягчена прозрачной тайной ты*
625
В доверчивом бесстыдстве наготы,
В порыве ласки, бурной и нескромной,
Ты вдруг замрешь, и точно облак темный
Тебя овеет тенью с высоты.
Мгновенный след заботливо стирая,
Ты снова льнешь, сплетаясь и лобзая,
Но в очи мне мерцает мир иной:
Глухая ночь, светильник, и спросонка
Ты, брызнувшая млечною струей
На розовое личико ребенка.
Сонет XXIV
Не волен я над плотню моею,
Ее закон владычествует мной,
Мою дневную, легкую Психею
Он приковал к безмерности ночной.
Вершу свой труд; раб неленивый,— сею
В назначенные борозды свой зной,
И всходы неизбежные лелею
Неласковой, но верною рукой.
Я не ропщу. Меня освобожденье
Уж не манит. То бедное ль смиренье
Пред поступлю рока, иль дано
Мне обрести благое безразличье,—
Не знаю я: в душе шумит одно
Стихов священное косноязычье.
626
ПЛЕЯДА
Русский сонет
Суровый Дант не презирал сонета.
Пушкин
Раскрыл нам Дельвиг таинства сонета,
Чей трудный шифр был Тредьяковским дан,
И принял Пушкин кованый чекан
Для строгих дум о подвиге поэта.
С тех пор игра квадранта и терцета
Манит певцов Гиперборейских стран.
И стих Ронсара вьется, как аркан,
У Каролины Павловой и Фета.
Его размерам царственность придав,
Венок сплетает пышный Вячеслав
Строфой, чей лад торжественно роскошен.
Бальмонт и Брюсов чтут канон его,
И хищный облик тезки своего 1
Обводит им Максимильян Волошин.
1 Робеспьера. (Прим. Л. Гроссмана).
627
Веневитинов
Без мыслей гений не творит.
В тиши архивов, в говоре кружков,
За колоннадой мраморной гостиной,
Где восхищались Северной Коринной
Князь Вяземский и юный Хомяков,
Один поэт, не ведавший венков,
Но в тишине любимый Мнемозиной,
Питал свой стих премудростью змеиной,
Кормя мечту добычею веков.
Быть может, первый пламенник Софии,
Он в срубленных часовенках России
От эллинских лампад затеплить мог.
Но рано он сошел в ладью Харона,
Успев сплести в цветущий диалог
Бред Шеллинга с виденьями Платона.
Гнедич
О, песнь волшебная Омира!
Торжественный, как некий иерей,
Циклоп в жабо среди актрис и фатов,
В пыли кулис и в залах меценатов
Скандировал классический хорей.
А ночью гнев героев и царей
Тревожил сонный мир его пенатов,
Вздымая гул таинственных раскатов
Над пеной фиолетовых морей.
Суда неслись в пучинах глубодонных,
И тучей щитоносцев меднобронных
Срывался в дол Скамандра ратный шквал.
А он, внимая бранноносным строям,
Железные гекзаметры ковал,
Как латы шлемоблещущим героям.
628
Языков
И мы кистями винограда
Разукрашаем — жизни крест...
Как виночерпий льет бурлящей влаги
По звонким чашам пенистый поток,
Так он кропил ковер узорных строк
Рубиновыми брызгами малаги.
Но в час молитв виденья древней саги
Вели его на дремлющий Восток,
Где сквозь миражи, пальмы и песок
Влачились пастухи, жрецы и маги.
Тяжелым вретищем библейской тьмы
Трагическая муза затянула
Блудящие огни в чаду корчмы
И в буйный звон застольного разгула
Вдохнула громозвучные псалмы —
Сампсонов гнев и скорбь царя Саула.
Козлов
И ночь моя полна Сияной.
Гвардейский щеголь, ветреник салонов,
Танцор и сноб, средь бальной суеты
Он обновил проклятьем слепоты
Тернистый путь Гомеров и Мильтонов.
Когда веленьем жертвенных законов
Пред ним померкли книжные листы,
В безмолвную пустыню темноты
Повеял легкий лет вечерних звонов.
Под тяжким покрывалом черных дней
Изведал он, что в скорби жизнь звучней'
И загорелся поздними строками.
Всем зовам близкий, всем лучам чужой,
Ночной балладник с мертвыми зрачками,
Ослепший бард с прозревшею душой.
629
Денис Давыдов
Я тем же пламенем, как Чннпю-хан, горю.
В хмельной толпе отчаянных рубам,
Под звонкий говор пуншевых стаканов,
Ты зажигал чесменских ветеранов
Своим стихом, курчавый весельчак!
Поэт, стратег, сатирик и казак,
По льду болот вожатый партизанов,
Ты целым вихрем пестрых доломанов
Бросал свои полки в огонь атак.
По лагерям, в манежах эскадронных,
Средь топота дивизий легкоконных,
Кидаясь в бой, стреляя и рубя,
Везде носился ты, герой Бриенский,
Победным витязем! Таким тебя
Парадной кистью написал Кипренский.
Василии Пушкин
Мои мебели и драгоценная моя
библиотека — все сгорело.
Письмо Вяземскому. 14 дек. 1812
Когда он с мерным пафосом играл
Альцеста, Дон Жуана иль Панкраса,
На комика московского Парнаса
Партер друзей насмешливо взирал.
Но он не падал духом. Театрал,
Библиофил н модник Арзамаса,
Он томы Плавта, Бомарше и Тасса
По-прежнему прилежно собирал.
Король куплета, мастер эпиграммы,
Он испытал ожог военной драмы
В морозные и пламенные дни,
Когда средь буйных искр и дымных взлетов
Пожар лизал сафьяны переплетов
На томиках Мольера и Парни.
630
Жуковский
Светит месяц, дол сребрится,
Мертвый с девицею мчится...
В дворцовой келье песенник Ундины
Вычерчивал таинственный офорт,
Где ужас лунным призраком простерт
Над башнями готической руины.
Он видел мир, где бродят капуцины,
Гомункулы родятся из реторт
И вьется ураган бесовских орд
У виселиц заклятой котловины.
Но сын турчанки полюбил Восток,
Реченья мудрых в арабесках строк,
Слова любви в персидском фолианте.
И вкрадчивые шелесты поэм,
Где брачной лаской тешится Рустем
И в пламени блуждает Дамаянти.
Боратынский
Болящий дух врачует песнопенье...
Остановись, прохожий! Здесь лежит
Один из тех, кто, рано жизнь оплакав,
Брел вдоль цветущих кущ и зрелых злаков,
Унынием, как трауром, повит.
Он в этот миг вступил, как в темный скит.
В своих угрюмых вкусах одинаков,
Любил он черепа масонских знаков
И бледных ангелов надгробных плит.
Но, благосклонной музой одаренный,
Он горечь дум струил в свой стих граненый,
Как едкий пепел в стройный мавзолей.
О путник, загорись молитвой жаркой,
Чтоб он обласкан был печальной Паркой
Средь асфоделий Орковых полей.
631
Зинаида Волконская
Волшебница! Как сладко пела ты
Про дивную страну очарованья,
Про жаркую отчизну красоты...
Веневитинов. Кн. Волконской
Она вошла в московские салоны,
Чтоб в городе шатровых куполов
Пропеть под мерный гул колоколов
Палящие Петрарковы кань оны.
И полюбила темные иконы,
Кириллицу, славянский часослов,
Чтоб вспоминать о них среди балов
В толпе конгрессов Вены и Вероны.
Но снова древний мир пред ней возник,
И позабыла в дыме базилик
О бедных храмах с нищими в приделах,
Когда горящий пурпуром прелат
Пред нею пел в торжественных капеллах
Терцины католических кантат.
Батюшков
О розы юные, слезами омоченны...
Его строфа, певуче равномерна,
Струясь вином, звенела, как фиал,
Когда нубийский раб в хрусталь вливал
Из полных урн душистый ток фалерна.
Но грусть певца, темна и суеверна,
В сетях Эрота чуяла провал,
Пока он пел харит без покрывал
И в роще нимфу, легкую, как серна.
И вот сбылось! Унылый сибарит,
Смирительной рубашкою повит,
Прорезал воплем звоны тамбурина
И смолк, изнемогая в жгучих снах,
Безумный, как поющая в волнах
Офелия в венке из розмарина.
632
Вяземский
К ней как-то Вяземский подсел
И душу ей занять успел.
Евгений Онегин
В ограде Александровых колонн,
Блистающих на лаковых паркетах,
Проходит скептик в кружевных манжетах,
В уме слагая колкий фельетон.
Он беззаботно мечет фараон
Острот в стихах и дерзостей в газетах
И жалит в эпиграммах и памфлетах
Язвительней, чем едкий Кребальон.
Фехтуя раз Московским Телеграфом,
Он кинул стих, блеснувший эпиграфом
Над первою онегинской главой,
И сам шутя приблизился к роману,
Когда развлек грустящую Татьяну
Своей беседы пестрою канвой.
Кюхельбекер
Один из вещих гулов я
Рыданья плача мирового.
Осмеянный шумливою гурьбою
Веселых школяров, ты, как в бреду,
Скитался в императорском саду,
Мечтатель с героической судьбою!
Тебе Париж раскрыл в хмельном чаду
Виденья толп, расплавленных борьбою,
И призрак плахи встал перед тобою
В один декабрьский день на невском льду.
Зато в глухих песчаниках Сибири
Ты угашал молитвами псалтири
Отвагу неумелого борца.
И, оживая в звонах эолийских,
Ты чуял огнезарный лик Творца
В лучистой клинописи звезд азийских.
633
Дельвиг
В смиренную хижину любят слетаться Камены!..
Баронский герб в наследственном кольце
Не пробудил воинственных усилий
В потоке праздном рыцарских фамилий,
Ленивом и задумчивом певце.
С улыбкой на рассеянном лице
Он брел тропой, где шествовал Вергилий,
И розы Феокритовых идиллий
Выращивал в Лицейском Мудреце.
Пусть позабыты строфы анфологий
И бледный очерк их, и стих нестрогий,
Но память нам преданье донесла
Об этой жизни краткой и безбурной,
О первых музах Царского Села
И плаче Пушкина над ранней урной.
Пушкин
Пришли ко мне Essais de Montaigne —
четыре синих книги на длинных моих полках.
Н. Н. Пушкиной. 1835
Был полдень жизни. Тени залегли
На обликах Петра и Дон Жуана,
Напев Бахчисарайского фонтана
И чумный пир, смолкая, отошли.
Скончался Дельвиг. В пропасти земли
Ушел Вильгельм из невского тумана,
И страсть кавалергардского шуана
Уже смутила сердце Натали.
Но он, еще не чувствуя обиды,
Устав на буйных празднествах Киприды,
Был тих и прост. В покое зрелых сил,
Не веря в страсть, заздравных чаш не пеня.
Он терпкое вино сомненья пил
Из синих книжек мудрого Монтеня.
634
Плеяда
Проходят мерной поступью поэты:
Вот Батюшков, певец ахейских жен,
Василий Пушкин, книжник-селадон,
И Кюхельбекер, выходец из Леты.
Языков мечет строфы, как ракеты,
Давыдов их стремит, как эскадрон,
Медлительно роняет их барон,
А Вяземский их точит, как стилеты.
Жуковский, Веневитинов, Козлов
Несут Волконской дань цветущих слов,
И дышит Гнедич древним дифирамбом.
Ждет Боратынский смертного костра,
И всех животворит гремучим ямбом
Ваятель Командора и Петра.
(1919)
ИЗ ЦИКЛА СОНЕТОВ «НА ПОЛЯХ ПУШКИНА»
I. Импровизатор
У стен Феррары, в зарослях Кремоны,
В Бергамо, где родился Арлекин,
Под шелест чернокрылых пелерин
В тени гербов, где корчатся грифоны,—
Везде он брел, преображая в звоны
Мгновенных строф и беглых каватин
Надменный клекот Дантовых терцин
И томный плач Петрарковой канцоны.
Поэт-бродяга, страстный и скупой,
Он перед чинной северной толпой
Под стон смычков почуял близость Бога,
И эаструил средь лавров и мечей
В огнях Александрийского чертога
Зловещий блеск Египетских ночей.
635
П. Ганнибал
Плененный принц забыл сераль султанов,
Босфос и Абиссинские дворцы,
Когда везли московские гонцы
Его в столицу гневных Иоаннов.
Он ожил в царстве пудры и кафтанов,
Где славили придворные певцы
Лучистые бурбонские венцы
И герцогскую пышность Орлеанов.
Но африканской пылкостью томим,
Из праздного Парижа Ибрагим
Стремился к водам северных каналов,
Чтоб там средь верфей, свай, секир и пик
К стопам Петра склонить свой черный лик
И царственное имя Ганнибалов.
Ш. Князь Верейский
Любитель буриме и анекдота,
В чужих краях блистательный посол,
Ценил ты в Риме кисть ломбардских шко,.
И соль бесед — в Париже Дидерота.
Заброшенный в унылые болота
Приволжских чащ, в безлюдье рабских сел.
Ты правил пир, вельможный хлебосол,
Под взлет ракет и резвый плеск гавота.
Но стоило ль, скажи, средь римских вилл
Внимать ученым россказням светил,
Следить в толпе извивы бергамаски,
Чтоб твой холеный ум дивил невеж,
А в день венца твой свадебный кортеж
Остановил разбойник в полумаске.
636
IV. Сальери
Под пенье флейт и бурный плеск в партере
Ты лад былых мелодий превозмог
Для чувственных Моцартовых тревог
И томных жалоб Глюковых мистерий.
Как твой великий предок Альгиери,
Ты был угрюм, честолюбив и строг,
Маэстро, виртуоз и педагог,
Друг Бомарше — Антонио Сальери!
И тайный путь тебя к бессмертью вел:
Раз в пустырях нижегородских сел
Один поэт в чеканную оправу
Замкнул твои забытые черты,—
И блеском гениальной клеветы
Тебя возвел в немеркнущую славу.
(1922)
4Э7
ИЗ ЦИКЛА «ДЕТСКИЕ ПОРТРЕТЫ»
3
Шажками мелкими, неровно, как спираль,
Бежит горбатая трехлетняя Ануся.
Ее завидевши, невольно отвернуся,
И мне до горечи ее бывает жаль.
Глаза — два остреньких, пугливых огонька;
В них страх бесформенный и боль недоуменья,
Настойчивый вопрос, немое подозренье
И безнадежная недетская тоска.
Все что-то жуткое скрывают молчаливо,
Как будто прячется загадка за спиной...
И все бежит она, бежит нетерпеливо,
С кривыми ножками, с фигуркою больной.
Растерянно глядит в сконфуженные лица
И, не поняв еще,— трепещет и боится.
4
«Да полно, посиди, умаялся, дружочек!
Ишь вымазал себе коленки о песочек.
Ведь этакий шалун, прости меня Господь!
Поверите ль, божусь,— минутного покоя
И днем, и вечером не знаю от него я.
Такого сорванца не только бы пороть,
А прямо бы в мешок и сдать городовому,
Что ни на есть свирепому и злому!»
Так няня старая досадливо ворчит,
А Димка, кругленький и ласковый, как котик,
Три пальца крохотных отважно сунул в ротик,
638
Из-под густых ресниц дурашливо глядит
И словно дразнит нас: не страшно и не ново
Сказанье про мешок и злость городового.
* * л
Я без конца благодарю
И этих сумерек тускнеющие тени,
И эту ровную усталую зарю,
И твой платок, скользнувший на колени
И сладкую тоску предчувствия и лени
Я без конца благодарю.
Благодарю немую дрожь
Твоей испуганной улыбки,
Благодарю тебя за все свои ошибки,
Благодарю тебя за правду и за ложь,
За мягкие тона накинутого платья,
За прядь волос твоих, колеблемых, как нить,
За то, что, все познав, могу еще рыдать я,
За то, что, все отдав, могу благодаоить.
639

Благодарю
Гляжу на бледные усталые озера,
На пары грустные последних лебедей.
И в сердце больше нет ни боли, ни позора
Ни одиноких дум, ни горя, ни страстей.
Я не могу отвесть молитвенного взора
От чуть белеющих, разбросанных полей.
Закат над озером становится бледней
И кажется, что скоро, слишком скоро,
Поблекнет он над матовой водой.
Зажжется небо бархатной звездой,
И озеро слегка засеребрится,
Баюкая поникшую траву.
Мне хочется и плакать и молиться.
Благодарю за то, что я живу.
Христу
Сегодня Вы, слегка усталый,
Свершили свой последний путь,
И капли крови ярко-алой
Ложились на больную грудь.
Закат багрово запоздалый,
Казалось, не хотел уснуть,
И крики черни одичалой
Вам не давали отдохнуть.
Все было дико и мятежно:
И лики грешные убивших,
И плач толпы, и стражи спор.
640
А Вы молились слишком нежно
За Ваших братьев согрешивших
И за тоскующих сестер.
* * й
Мой маленький Бобка,
Ты в детстве меня утешал,
И, если я плакал, ты робко
Горячие щеки лизал.
Я помню, как пачкал ты лапой
Кушетку иль клетчатый плед.
Теперь не услышу я милого храпа
Тебя в этой комнате нет —
Ты там же, где мама, где папа,
Где кухня и старый буфет...
* * л*
Евреи, с вами жить не в силах»
Чуждаясь, ненавидя вас,
В скитаньях долгих и унылых
Я прихожу к вам всякий раз.
Во мне рождает изумленье
И ваша стойкость, и терпенье,
И необычная судьба,
Судьба скитальца и раба.
Отравлен я еврейской кровью»
И где-то в сумрачной глуши
Моей блуждающей души
Я к вам таю любовь сыновью,
И в час унылый, в час скорбей»
Я чувствую, что я еврей!
* * *
Я помню серый, молчаливый.
Согбенный, как старушка, дом,
И двор, поросший весь крапивой,
И низкие кусты кругом.
Прохладные пустые сени,
Крыльцо и бабу на ступени,
В саду мальчишек голоса
И спящего на солнце пса.
В уютной низенькой столовой
. Совет серебряного века
641
Пыхтящий круглый самовар,
Над ча$м прихотливый пар
И на столе пирог фруктовый,
Старушку в кружевном чепце
С улыбкой важной на лице.
* * *
Когда в Париже осень злая
Меня по улицам несет
И злобный дождь, не умолкая,
Лицо ослепшее сечет —
Как я грущу по русским зимам
Каким навек недостижимым
Мне кажется и первый снег,
И санок окрыленный бег,
И над уснувшими домами
Чуть виден голубой дымок,
И в окнах робкий огонек,
Зажженный милыми руками,
Калитки скрип, собачий лай,
И у огня горячий чай.
642
Дюрер
Сонет
Пытливым и чудотворящим взором
Не ты ли обыденность опроверг,
Еще средневековый старовер,
Грядущим опьяненный кругозором?
Оглянешься внимательным дозором
В какой-нибудь Вальпургиев четверг,
И твой обыкновенный Нюренберг
Окажется загадочным узором.
Единой волей ряд фигур и числ
Эзотерический получит смысл,
Преображенный в мастерской гравюра.
Работай же, Святой Иероним,
Суровый ангел меланхолий Дюрер,
Апостолами четырьмя храним.
Греко
Сонет
Не знал тебя старательный рассказ
Минувшего забывчивого века,
Но нам твое сияет имя, Греко,
Как многогранно жалящий алмаз.
Едва блеснет необычайный глаз
Из-под полуопущенного века
643
И перед ликом Богочеловека
Колено склонит голый граф Оргаэ,
И вот обетованная победа!
Корона молний взбросит над Толедо,
Теотокопули, тебе венец!
Тебе звучит художников Осанна!
И наши дни, предчувствуя конец,
Тебя приветствуют звездой Сезанна.
Рубенс
Сонет
Художник пишет. Властная рука
Вселенную окутывает дымом.
Круговоротом невообразимым
Свивайся, красок яркая река.
Недаром твой патрон, святой Лука,
Сжигаемый огнем неугасимым,
Божественным, животным херувимом
Ты нам рисуешься издалека.
Ты возлюбил тщету земного тлена,
Твоя полуодетая Елена
Властительнее райских королев.
Тебе ли правила писал Ветрувий?
О Рубенс, огнедышащий Везувий,
Великолепный белокурый лев!
Федор Толстой
Сонет
Над Петроградом ширится, пылая,
Пальмиры полуночная заря,
Но день четырнадцатый декабря
Обрызгал кровью лавры Николая.
Желанной стала красота былая,
Далекие Гомеровы моря.
644
Что подвиги российского царя
Пред тенью Гектора и Менелая!
Толстой, вся жизнь твоя — о прошлом сон.
Граф, иллюстратор, медальер, масон,
К чему тебе сегодняшняя слава?
Остаться лучше рыцарем мечты.
И к ножкам Душеньки слагаешь ты
Свою звезду Святого Станислава»
Брюллов
Сонет
Среди пустынных северных степей
Твоя палитра пламенная астра.
Рыдай, прекрасная Инес де Кастро,
Рассыпься в прах, Последний день Помпей»
Бахчисарайский ключ склонись и пей,
Колени женщин глаже алебастра.
Бессмысленно per aspera ad astra 1
Влюбленным в мишуру дневных цепей»
Какие мы к тебе приложим мерки?
Твои блистательные фейерверки
Пьянят, как замороженный моэт.
Твоя судьба коварная Гитана,
Брюллов, обворожительный поэт,
В кривляющейся маске шарлатана»
Ван-Гог
Сонет
Твои неумолимые глаза
Йрозрели все безбрежности момента,
бпытку дерзкого эксперимента
Венчали золото и бирюза.
1 Черее тернии к звездам (лат.).
645
Но станет кровью ясная слеза,
Завязанная разовьется лента.
Борьба неимоверного Винцента,
Над нами ты нависшая гроза.
Перегоревший красочностью гений,
Ты зарево нездешних достижений,
Небывшее замысливший Ван-Гог.
Самоубийца будет верен часу,
Но встретит на лице твоем гримасу
Тобой владевший сумасшедший бог.
646

Встреча
Вечерний дым над городом возник,
Куда-то вдаль покорно шли вагоны,
Вдруг промелькнул, прозрачней анемоны,
В одном из окон полудетский лик.
На веках тень. Подобием короны
Лежали кудри... Я сдержала крик:
Мне стало ясно в этот краткий миг,
Что пробуждают мертвых наши стоны.
С той девушкой у темного окна —
Виденьем рая в сутолке вокзальной —
Не раз встречалась я в долинах сна.
Но почему была она печальной?
Чего искал прозрачный силуэт?
Быть может, ей — ив небе счастья нет?..
Die stille Strasse 1
Die stille Strasse: юная листва
Светло шумит, склоняясь над забором,
Дома — во сне... Блестящим детским взором
Глядим наверх, где меркнет синева.
С тупым лицом немецкие слова
Мы вслед за Fraulein повторяем хором,
.Тихая улица (нем.).
647
И воздух тих, загрезивший, в котором
Вечерний колокол поет едва.
Звучат шаги отчетливо и мерно,
Die stille Strasse распрощалась с днем
И мирно спит под шум деревьев. Верно,
Мы на пути не раз еще вздохнем
О ней, затерянной в Москве бескрайной,
И чье названье нам осталось тайной.
(1910)
* * л
Как жгучая, отточенная лесть
Под римским небом, на ночной веранде,
Как смертный кубок в розовой гирлянде —
Магических таких два слова есть.
И мертвые встают как по команде,
И Бог молчит — то ветреная весть
Язычника — языческая месть:
Не читанное мною Ars Amandi! 1
Мне синь небес и глаз любимых синь
Слепят глаза.— Поэт, не будь в обиде,
Что времени мне нету на латынь!
Любовницы читают ли, Овидий?!
— Твои тебя читали ль?—Не отринь
Наследницу твоих же героинь!
29 сентября 1915
* * *
Уединение: уйди
В себя, как прадеды в феоды.
Уединение: в груди
Ищи и находи свободу.
Чтоб ни души, чтоб ни ноги —
На свете нет такого саду
1 Искусство любви (лат.).
648
Уединению. В груди
Ищи и находи прохладу.
Кто победил на площади —
Про то не думай и не ведай.
В уединении груди —
Справляй и погребай победу.
Уединение в груди.
Уединение: уйди,
Жизнь!
Сентябрь 1934
649
Валерию Брюсову
Я чту его определенность,
Его размеренную медь,
Его уменье петь влюбленность
И не любить и не гореть.
В его напевах напряженность,
И от годов им не истлеть;
Он — в море брошенная сеть,
Чтобы измерить всю бездонность,
Изведать тайны глубины
И цвет изменчивой волны,
Пройти дорогой отражений
И в четком зеркале теней
Явить и ярче, и ясней
Боль вечных взлетов и падений!..
1920 г.
л * *
Э. С. Баталину
Афганистан, походы и дуэли,
Случайных встреч веретено...
Все это средство, а не цели,
Не цепь, а первое звено;
Тоска о тысяче и третьем теле,
Которого познать не суждено,
И взлеты и прыжок на дно
Всесожигающей купели.
Грядущий день на прошлый не похож,
И дрожь вчерашняя — не завтрашняя дрожь.-
650
Ворожея пророчила недаром
Ему насильственный конец:
От своего серпа погибнет жнец
Или падет, простреленный гусаром.
1922
651
* fife *
Тяжелым куполом покрыт наш душный храм,
И льется золото с расплавленной эмали,
А барки на Неве в четыре ряда стали,
И взор бежит вослед струящимся доскам.
О Муза! У руля высокого, кто там?
Двух созерцателей почтить стихом нельзя ли?
Они за поплавком следили и устали
Блаженство праздности примешивать к словам.
Одна,— качая взор по ситцу влаги яркой,
Совсем как девушка, что в Царскосельском парке
Поникла на скале с отбитым черепком,
Другой — классически являет вид поэта
И, лежа на спине, пьет обожженным ртом
Из чашки голубой пылающее лето.
1920
Царскосельский сонет
О, барышни, читающие Локка
В густой сирени царскосельских дач,
Измученный упрямством неудач,
Я приходить люблю к вам издалека.
Душа моя, ни жалоб, ни упрека,
Стань глупенькою девочкой и плачь.
Над «Голлербахом» золотой калач
Еще скрипит, как в «Незнакомке» Блока.
652
Здесь из рогаток били в нас враги.
Индийский форт, гигантские шаги...
(Бегу по зарастающей панели...)
Гимназия. Пруды. Родной Версаль.
Моей любви прозрачные недели,
Озер и памяти холодная эмаль.
Гатчинский сонет
Вот здесь, перед дворцом, сто двадцать лет назад,
В двунадесятый день сам император Павел
На мокром гравии солдатиков расставил
И лично принимать изволил плац-парад.
Я линиям дворца и площади не рад.
Лоск пестрых гауптвахт и вывешенных правил
Уже двенадцать лет как Фофанов оставил
И золото свое растратил Приорат.
Я помню, как-то мне поэта показали
За мокрым столиком, в буфете, на вокзале...
Как скучен, жалок он в примятом котелке!
По паркам шел октябрь. И в ясности морозной
Прислушивался он, вертя листок в руке,
К дрожанью блюдечек и скуке паровозной.
* л л
Волна стиха бежит строфе вослед,
Испанский бриг за пенной гранью рифа
Взрывает море грудью гипогрифа,
И паруса расправил мой сонет.
О, девушка четырнадцати лет,
Племянница надменного калифа,
Я целовал в садах Гепералифа
Подаренный тобою амулет!
Беспутному студенту Саламанки
Тибулла слаще губы мавританки
И облаком фаты согретый взор;
653
Его слова дышать прохладой рады,
И ткет воображение ковер,—
Пятьсот шестой рассказ Шахерезады.
1920
* * *
Н. Гумилеву
—«О, задержи коня, тюльпан Шираза,
Я пыльный дервиш на твоем пути
И я остановил тебя — прости! —
Для легкого, как ласточка, рассказа.
Мне снилось — в виноградниках Кавказа
Изгнанницей не хочешь ты цвести,
А юноша пришел тебя спасти —
Храни его Аллах от злого глаза!» —
В четырнадцатиградусный мороз
Увидел я, садовник вечных роз,
Твои персидские миниатюры,
И душно мне от северной тоски,
Когда, кружась, на мех медвежьей шкуры
Засохшие ложатся лепестки.
Царское Село
Э. Голлербаху
VI
Сквозь падающий снег над будкой с инвалидом
Согнул бессмертный лук чугунный кифаред;
О Царское Село — великолепный бред,
Который некогда завещан аонидам!
Рожденный в сих садах, я тоже тайн не выдам-
И лебеди молчат, и Анненского нет,—
Я только и могу, последний твой поэт,
На звезды посмотреть, да «все простить обидам
Столетнею хандрой и рифмами томим,
Над круглым озером мятется лунный дым,
Зеленым хрусталем еще сквозит аллея,
654
И вьюга шепчет мне сквозь тонкий лыжный свист,
О чем задумался, отбросив Апулея,
На бронзовой скамье курчавый лицеист.
С добрым утром
Все небо бледным заревом согрето...
Свое окно я растворяю в сад.
Он весь горит, он дышит счастьем лета
И свежестью жасминной вдоль оград.
Дождя ночного каплями одета,
Береза легкий свесила наряд,
И — полдня раскаленного примета —
Шмели в кустах шиповника гудят.
В дощанике, медлительном и утлом,
Тугим веслом затон расколыхав,
Мне хочется поздравить с добрым утром
Весь этот мир цветов и мокрых трав.
Пусть он живет, сверкающий от века,
Для добрых дел, для счастья человека!
Петух
Фанфарой утра петушиный крик
Ворвался в уши, тронул мне ресницы.
А солнца пламенеющий язык
Уже лизнул окно и половицы.
То луч иль звук? Кто в душу мне проник?
Окошко настежь! Как щебечут птицы!
Сверкает сад. И даже клен-старик,
Приятель мой, весь в искрах, золотится.
Дождя ночного лужи у крыльца
Морщинятся, задеты ветром чистым,
Прохладою стекает сон с лица.
А в воздухе слепительно-лучистом
Второй и третий раз, дрожа, возник
Фанфарой утра петушиный крик.
655
WWW
Стареют книги... Нет, не переплет,
Не тронутые плесенью страницы,
А то, что там, за буквами, живет
И никому уж больше не приснится.
Остановило время свой полет,
Иссохла старых сказок медуница,
И до конца никто уж не поймет,
Что озаряло предков наших лица,
Но мы должны спускаться в этот мир,
Как водолазы в сумрак Атлантиды,—
Былых веков надежды и обиды
Не только стертый начисто пунктир:
Века в своей развернутой поэме
Из тьмы выходят к Свету, к вечной теме.
Апрель 1967
656
* Й? *
Как солнечные, зреющие нивы,
как женщины, успевшие зачать,
слова мои теперь неторопливы
и мирная дана им благодать.
И мне дано, переживя порывы,
беспутство сил покоем обуздать,
к родной земле — ветвями гибкой ивы
мечты и сны блаженно преклонять.
И вспоминать звенящую, как звезды,
как звезды, увлекающие лёт,
пору надежд, невыразимых просто,
пору цветов, переполнявших сот,
когда душа томилась жаждой роста
земных недостигаемых высот.
657
&
±

Й? •
Ж
Память
Что память!.. Кладовая. Подземелье.
Жизнь как попало сброшена туда.
Спят на приколе мертвые суда,
Недвижные, не сдвинутые с мели.
Усмешка друга мертвого. Похмелье
В чужом пиру. Дороги. Города.
Театры. Книги. Таинство труда,
Который мы закончить не сумели.
Как много шлака в памяти слежалось,
Окаменев и к месту прикипев,
И лишь один нам слышится припев,
Одна поет пронзительная жалость,
Охваченная до корней волос
Всем, что забылось, всем, что не сбылось!
ТРИ СОНЕТА
1. Кара
Карает бог за богоборчество,
Выклевывает печень коршун,
Выкачивает воздух поршень
И обездушивает творчество.
А человек и не поморщится!
Потом ему придется горше:
658
Дождется смерти-кредиторши,
Пойдет на сделку с этой спорщицей;
Покается во многом искренно,
Иное же украсит выспренно!
Такая плоская поверхность
Плохим комедиантам по сердцу,
Сама на сцену так и просится.
Я этой каре не подвергнусь.
2. Приписка к ненаписанному
Прости мне, Тень, которой на свету
Не видно, да и места не осталось!
Прощай, тысячелетняя усталость,
Скользящая бесследно в пустоту!
Я в книгах и на свитках не прочту,
В чьих зеркалах ты раньше отражалась,
Чья искренность, чья доброта, чья жалость
Когда-то наполняли сказку ту...
Не может быть начала и конца
В обрывке текста, в беглой вспышке света,
В осколке редкостного самоцвета,
Упавшего из звездного венца.
Есть только ЭХО, только эстафета
Добравшегося к вечности гонца.
3. История
История во мне — вся целиком,
Вся в путанице ложных аналогий —
Встает, как пращур из лесной берлоги.
Как мученица римских катакомб.
В чьей памяти, на языке каком,
Какой глагол в страдательном залоге
Звучит припевом в нашем диалоге
И к горлу подступает, словно ком?
659
Ползут года. Летит за веком век.
Но снятся мне сквозь темень сжатых век
Костры из книг, концлагеря, облавы...
Я, сверстник века, многое скоплю,
Ночей не сплю, пишу, пером скриплю,
Терплю, кроплю, скоблю сухие главы!
(1966—1968)
660
Сонет
Узнал без радости, без гнева,
Что в этом мире—кабала,
Что это дерево — не древо
Познания добра и зла.
Эх, кабы пресвятая дева,
Ну, хоть отчасти помогла
Росток недоброго посева
Отвесть от дома и стола.
Но ни направо, ни налево
Тебе не отойти от хлева:
Там сразу ресцветает мгла
Зерном халдейского напева,
И нет значительней согрева,
Чем обжитой уют угла.
IX. 1947
661
Счастье
Я знаю: пройден путь разлуки и ненастья,
И тонут небеса в сирени голубой,
И тонет день в лучах, и тонет сердце в счастье...
Я знаю, я влюблен и рад бродить с тобой.
Да, я отдам себя твоей влюбленной власти
И власти синевы, простертой надо мной...
Сомкнув со взором взор и глядя в очи страсти,
Мы сядем на скамью в акации густой.
Да, обними меня чудесными руками...
Высокая трава везде вокруг тебя
Блестит лазурными живыми мотыльками...
Акация, чуть-чуть алмазами блестя,
Щекочет мне лицо сырыми лепестками...
Глубокий поцелуй... Ты — счастье... Ты — моя...
* * *
Ты помнишь, как губы мои онемели
Со вздохом любви у тебя на руке?
Как ночь колебала, любуясь в реке,
Двойные алмазы своих ожерелий?
Мы ждали как будто, и тени синели
И ждали чего-то на лунном песке.
Проснулись у тополя в каждом листке
Движенья зефира и огненной трели.
То пел неземной соловей в вышине;
И ночь встрепенулась со страстной улыбкой,
С улыбкой в алмазах и с грезой в огне;
662
И тспи наполнились музыкой зыбкой
В душистой траве. Ты прильнула ко мне
Губами, всем телом и ласкою гибкой...
Сонет
Весенний лес мне чудится... Постой,
прислушайся... На свой язык певучий
переведу я тысячу созвучий,
что плещут там средь зелени святой.
И ты поймешь, и слух прозрачный твой
все различит: и солнца смех летучий,
и в небе вздох блестящей легкой тучи,
и песню пчел над шепчущей травой.
И ты войдешь тропинкою пятнистой
туда, в мой лес, и яркий и тенистый,
где сердце есть у каждого листка;
туда, где нет ни жалоб, ни желаний,
где азбуке душистой ветерка
учился я у ландыша и лани.
Акрополь
Чей шаг за мной? Чей шелестит виссон?
Кто там поет пред мрамором богини?
Ты, мысль моя. В резной тени колонн
как бы звенят порывы дивных линий.
Я рад всему. Струясь в Эрехтейон,
мне льстит лазурь и моря блеск павлиний)
спускаюсь вниз, и вот запечатлен
в пыли веков мой след, от солнца синий.
Во мглу, во глубь хочу на миг сойти:
там чудится, по млечному пути
былых времен, сквозь сумрак молчаливый
в певучем сне таинственно летишь...
О, как свежа, благоговейна тишь
в святилище, где дышит тень оливы!
1919 Англия
663
Страна стихов
Дай руки, в путь! Найдем среди планет
пленительных такую, где не нужен
житейский труд. От хлеба до жемчужин
все купит звон особенных монет.
И доступа злым и бескрылым нет
в блаженный край, что музой обнаружен,
где нам дадут за рифму целый ужин
и целый дом за правильный сонет.
Там будем мы свободны и богаты...
Какие дни! Как благостны закаты!
Кипят ключи кастальские во мгле.
И глядя в ночь на лунные оливы
в стране стихов, где боги справедливы,
как тосковать мы будем о земле!
1924
* * *
Что скажет о тебе далекий правнук твой,
то славя прошлое, то запросто ругая?
Что жизнь твоя была ужасна? Что другая
могла бы счастьем быть? Что ты не ждал
другой?
Что подвиг твой не зря свершался — труд сухой
в поэзию добра попутно обращая
и белое чело кандальника венчая
одной воздушною и замкнутой чертой?
Увы! Что б ни сказал потомок просвещенный,
все так же на ветру в одежде оживленной,
к своим же Истина склоняется перстам,
с улыбкой женскою и детскою заботой,
как будто в пригоршне рассматривая что-то,
из-за плеча невидимое нам.
(1937)
664
* * *
Шумела тишина машиной странной
В созвездии Змеи среди планет.
Я мчался в землю ту, которой нет,
С глазами, обнаженными, как раны.
Я все смешал. Заветы и Кораны,
И клинопись молниеносных лет
В эфире черном мчалась мне вослед,
И вспыхивали звездные бураны.
Был хруст передвигающихся льдин,
Титаны низвергались, я один
Летел, ресниц лучистых не потупя.
Сквозь тьму стихий я рвался напролом.
Тысячелетий раздирая струпья,
Мне Хаос пел о пламенном былом.
665
* * *.v
В высокой вазе астры умирали,
Холодный ветер плакал за окном.
Я тосковал — не знаю сам, о чем,
Я был опять в плену у злой печали.
Темнело небо. Замер старый дом.
Седой туман окутал дымкой дали.
Деревья голые качались и стонали:
Прощался сад с недолгим летним сном.
Мне в этот вечер вспомнилось былое
В далеком зареве немеркнущих огней,
И понял я, и глубже, и больней,
Что сердцем все испытано земное,
Что не вернет ни счастья, ни покоя
Мне дымный ряд осенних скучных дней...
666
ИЗ ЦИКЛА «ТЫ И Я
I
Пишу не для гордой наложницы славы,
Под своды не манит меня пантеон,
Из таинства муз не творю я забавы,
Но все ж пред искусством я не преклонен.
Не жрец, не ношу я высокой тиары,
Но был им... (поруган, разрушен алтарь)
Не гложет забота, что мантии стары
И что пропоется: кондак иль тропарь.
Мгновенен, как молнии, блеск озарений,
Иду одинокий, вам чужд и далек,
Дорогой тенистой в сады вдохновений;
Из слез, из печальных цветов песнопений
Могилам родным там сплету я венок,
На них возложу и склонюсь на колени.
X
Голос — радостный сонет,
Взор таинственно мерцает,
Нежность щечек оттеняет
Черный бархатный берет.
Близ скамейки, на песке
Тонких два инициала,
Наклонясь, ты рисовала,
Соловей пел вдалеке.
667
Ты в весенней лихорадке,
Липы медом пахли сладко,
Пчелки реяли жужжа.
Затуманясь, тихо, тихо,
Точно ясень повилика,
Обвила меня дрожа....
XI
Ликует солнце. Зим холодных
Разбиты грозные полки,
Плывут созвучья волн свободных
В окно, открытое с реки
Влетели песенки и шумы,
Беспечны, резвы и легки,
Стоцветно-радужные думы —
Лугов весенних мотыльки.
Дружиной солнечной плененный,
Воздевши руки, окрыленный,
Молюсь тебе, моя весна!
Сверкнули в выси просветленной
Черты красы неизреченной
И Божьей ризы белизна...
XIV
Насыть меня счастьем любви молодой,
Сожги меня лаской безумно-огняною,
Блаженством и нежностью светло-медвяною
Из уст твоих алых, истомных — напой.
Возьми, покори, навсегда завладей,
Замучь поцелуями злыми, бессчетными,
Палящими, долгими и мимолетными;
Будь вихрем моим, закружи и завей.
Ты — песня моя на заре, серебристая,
От дерева радости ветка душистая,
Весенняя, гибкая, ближе склонись!
668
Костры разгораются дымные, жаркие,
Смотри: в этих высях созвездия яркие
Греха и блаженства над нами зажглись!
XXIII
Беги, беги, пока не поздно:
Усильем беспощадных рук
Уже натянут гибкий лук
И зоркий глаз нахмурен грозно!
Все ближе бешеные кони,
Их бег стремителен и рьян:
Сверкает золото стремян
В пыли топочущей погони.
Беги в убежище над кручей,
Беги, пока стрелой певучей
Ты в грудь глубоко не пронзен,
Напрасно: труден путь зыбучий,
И враг нагрянул черной тучей,
И путь мой кровью орошен.
XXVI
Ночь, безлюдье, тишина,
Бред, треножник созерцанья,
Звезды, неба глубина,
Думы, грезы без названья...
Стало мне чего-то жаль,
Вдруг, так больно сердце сжалось:
Гостья, старая печаль,
В сердце тихо постучалась.
Да, пришла в час откровений,
Окрылений и видений,
Властно посохом стуча;
С вестью тайных повелений,
Для предательств, обречений
Черной злобе палача.
669
XXVII
Нас в мире двое: ты да я...
Туманной мглой все затянуло,
В ней все исчезло, потонуло,
Исчезли небо и земля...
И даль иная нам видна,
Иные звезды здесь сияют,
И тайны очи открывают,
И жизнь прозрачна вся до дна...
Здесь мир, над прахом вознесенный,
Дыханьем Божьим освященный,
Любовь от века здесь царит;
И мы не те, что были прежде:
В лучах венчальные одежды,
Пред нами в вечность путь лежит...
XXVIII
Качается мостик над бездной;
Литые на нем и резные
Перила блестят золотые,
В них свет отражается звездный.
И теплою ночью, весною,
Над жуткою, темной загадкой,
Забывшись, на нем мы, украдкой,
Любили качаться с тобою...
А ломкие цепи звенели,
Мы в бездну бесстрашно глядели,
Как будто желая паденья;
Туман подымался над бездной:
И тихою ночью и звездной
Мы ждали с тобой откровенья...
XXXII
Мы плыли в манящую, светлую даль,
Нам солнце так ярко, победно сияло,
670
На мачте белело твое покрывало,
Искрился лазоревый моря хрусталь.
Отрадно лицо ветерком обвевало,
И грудью фламинго наш парус пурпурный
Раздулся. Аккорды звенели бравурно,
Тихонько волна за кормой подпевала.
Ты смуглые руки свои обнажила,
В прохладу зеленой, певучей волны
С русалочьим смехом до плеч погрузила
(Как будто царя там морского ласкала).
Мы плыли в безбрежность, сильны и вольны
Мне знаменем было твое покрывало!
XXXV
Сиял горизонт необъятен, широк...
Все небо и море в блестящей эмали,
Утесы разнежились и задремали,
Мурлыкали волны, лаская песок.
Сирены купались, смеясь и шаля,
На солнышке грелись, ныряли и пели,
Баюкало море в родной колыбели,
За ними следил нелюдим — мыс Ай-Я.
Горел небосвод, бирюзою подсинен,
А берег отлогий в тот час был пустынен
— Одна лишь сирена уснула меж скал;
Горячее небо, прозрачное море,
По-братски обнявшись, светлели в просторе,
И вечность смотрела из граней зеркал.
XXXVII
За горой закат погас...
Приходи в приют укромный,
В сад душистый и безмолвный,
— Там любви крылатый час!
671
Пышным дерном над рекой
Там скамейка зеленеет,
Ночь укроет и оденет
Мягкой черною чадрой.
Приходи, там соловей
О любви поет моей,
Скоро звезды загорятся,
Буду в сумраке аллей,
В чаще липовых ветвей
Я покорно дожидаться!..
XXXVIII
Жизнь — многоокое диво...
Пьяных желаний волна
Гребнем сверкнула игриво,
Грудь захлестнула она.
Вновь призывают и манят
Дали без дна и границ,
Нежной печалью туманят
Ласки надежд-чаровниц.
Снова так зелено, пышно
Всходит недавний посев;
Томно звучит, еле слышно,
Где-то на сердце глубоко
Страстный, весенний напев,
Будто плывет издалека...
XL
Запенились волны, опасны и зыбки,
Закинул в пучину свои невода,
Попалась сегодня туда вместо рыбки
— Царевна-мечта, хороша, как звезда.
Белее роз белых, серебряных лилий,
А губы — как спелый и сочный гранат.
Зеленые очи испуг затаили,
Кристаллики соли в короне горят.
672
Рассыпались кос золотые каскады,
Рукам ее нежным сетей не порвать,
Запуталась, бьется и просит пощады.
«За выкуп расстанусь, пожалуй, с тобо»|
Хотел бы я песню хоть раз услыхать,
Пропетую гордой царевной-рабою!»
XLIII
Ночь и осень за окном,
Тьма нависшая, густая,
Ты забылась, вспоминая,
— Вся в минувшем, вся в былом.
Полон звуков старый дом...
Осень поздняя, сырая...
Ты, усталая, больная,
Счастью верила с трудом.
Да, поверить трудно было:
Тонкий яд в груди горит,
Если осенью уныло,
Вдоль аллеи оголенной,
Покоробясь, лист шуршит,
Будто кровью окропленный.
XLVI
Пальчики тонкие, розово-бледные,
Грустных очей и призыв, и укор.
Жгучие ласки мятежно-победные,
Уст поцелуйных живой разговор;
Лунные теплые ночи весенние,
Молодость чистая, счастье и ты,
В парке густом соловьев песнопения,
Жизнь, одеянная дымкой мечты;
Встречи, беседка, вся хмелем увитая,
В сердце из сердца любовь перелитая,
Высь алтарей, наши жертвы весне;
22. Сонет серебряного века.
673
Были святые, легенды наивные,
Счастье, тревоги и радости дивные —
Вы промелькнули, как будто во сне.
ИЗ ЦИКЛА «ТРИЗНЫ»
L1I
На страже у твоей могильной урны
Поставил я мятущуюся душу,
О нет, изменой клятвы не нарушу
— Ее отчаянье и плачи бурны.
К могиле душу приковал цепями,
Венок колючий сплел я ей из терна,
И если б только слезы были — зерна,
То вся земля покрылась бы цветами.
Вблизи, накрывшись кружевною шалью,
Стоит тоска с пугливою печалью,
Горят лампады над покатым склоном;
Во мгле лучи дрожащие разлиты,
Оковы лязгнут изредка о плиты,
Звеня полночным жутким, страшным звоном.
ИЗ ЦИКЛА «ОДИНОЧЕСТВО»
CXL
Степи, ложбины да к^й-где размоины;
Копны повсюду стоят золотые,
Будто дворцы на полях понастроены;
Башни, балконы маячат сквозные.
Город волшебно и гордо красуется,
К небу свои купола поднимая,
Четко на фоне широком рисуется,
Солнцем залитый, вдали исчезая.
Вот я иду этой улицей тихою,
Даль раскаленная пламенем дышит,
Пахнет полынью, землей и гречихою,
674
Медом, травой и колосьями спелыми»
А горизонт жемчугами весь вышит
И перламутрами — тучками белыми.
CXLIV
Роза в солнце была влюблена,
Так по-детски и крепко любила.
И, вином его ласки пьяна,
В сердце белом печаль схоронила.
Слезы счастья сияли не раз
В серебристом ее перламутре,
Загоралась она, как алмаз,
Ночью лунной и в трепетном утре.
Осиянную искрами рос,
На погост я ту розу отнес
Летним утром, еще спозаранку,
Положил, где бурьян один рос,
Той, кем пролито множество слез,
На могилу российской крестьянки.
CLI1
Во храме, в венце из жемчужин востока,
В мантилье из кружев и тонкой парчи,
На черном кронштейне, где блещут лучи,
Светлейшая Дева стоит одиноко.
Огнями нездешнего света горели
Когда-то светильни высоких свешниц
Для рыцарей гордых, повергнутых ниц:
Их губы шептали обет и бледнели.
Свой меч, в век торгашества, ладан напева
К подножию неба, Светлейшая Дева,
Несу недостойный! весь трепет земли,
И сердце, и руки тебе посвящая.
К смиренной молитве склонись и внемли,
На подвиги светлые благословляя!
675
сын
Пойду скитаться я по свету
И смерть найду в чужом краю;
Вручил я звучному сонету
Печаль томящую мою.
Вручил проклятья и страданьд,
Восторги, боль минувших дней,
И жгучий яд воспоминанья,
И свет лазоревых очей...
В душе напевный звон свирелей...
Пойду дорогой менестрелей,
Босой, без шлема и без лат!
Святой Мадонне дам обеты,
И пусть размерные сонеты
Хвалой молитвенно звучат!
1
й
/6
Розы
Краса туберкулезных ров
В дому обманчива, петушья,—
Они увянут от удушья
В дыму печей и папирос...
Хрусталь, не мучь: на стол пролен
Остатки капель недопитых —
У каждой розы в легком выдох,
У каждой — шепоты скорбей
И кашель высохших стеблей,
В последней судороге свитых...
1926
677
J
Сонет о сонете
Я предпочту сонет: пленяет стройность формы,
Раздельность слитная неравных половин —
Как небо и вода, двух голубых глубин
Зеркальность без конца и кругозор узорный.
Сравню ли с птицами — примнится павлин;
С животными сравню — так леопард проворный,
В цветах ему во всем подобен непокорный,
Холодный, словно шелк, осенний георгин.
Как бархат, властен он, то льстивый, то укорный.
Проснется ль страсть в душе — он грохотом лавин
Ответствует, в напев смыкая цепью нормы
Водоворот ее... И нежно неповторный
Баюкает, как мать, когда совсем один
Ты в комнате сидишь и душу давит сплин.
678
КОММЕНТАРИИ
Настоящее издание в отличие от предшествующих1 посвящено
сравнительно короткому периоду в истории отечественной поэзии.
В книгу включены сонеты, созданные поэтами, творчество которых за-
вершилось или начиналось в последнее десятилетие XIX — первую
четверть XX века. В отдельных случаях сонеты могли быть написаны
раньше либо позже этого срока, основной же корпус размещается в
промежутке: 1890—1925 годы.
Отбирая материал, составитель стремился как можно шире пред-
ставить различные течения и группировки «серебряного века». На*
ряду с признанными мастерами привлечены поэты второго и даже
третьего ряда, чьи произведения, быть может, и не всегда отвечают
строгим художественным критериям, но зато целокупно передают не»
повторимый аромат эпохи. В результате воссоздается собирательны!
образ русского сонета в поэзии данного периода.
Большая часть материала извлечена, непосредственно из первоис*
точников: из журнальной периодики, альманахов и стихотворный
сборников начала века; меньшая — из современных изданий. Во все<
случаях сохранялись, насколько это возможно, графический облик, осо-
бенности пунктуации и система помет исходной публикации.
Датировка маркируется следующим образом: бесспорная — циф»
рами без особых помет, предположительная — цифрами в скобках, сом-
нительная — цифрами с вопросительным знаком.
В примечаниях частично использовался опыт научного коммента*
рия в большой н малой серии библиотеки поэта, в собраниях сочине-
ний и в комментированных авторских сборниках. Из соображений эко-
номии печатного текста значительная часть словесных примечаний да-
на в виде Словаря.
Идея создания сборника возникла не без влияния Владимира Сер-
геевича Совалина, светлой памяти которого составитель хотел бы по-
святить эту книгу.
1 Например: Русский сонет: XVIII —начало XX века: Послесло*
вие и примеч. В. С. Совалина: Сост. и подготовка текстов В. С. Сова-
лина с участием Л. О. Великановой. М.; Московский рабочий, 1983j
Русский сонет: Сонеты русских поэтов XVIII — начала XX века:
Составление, вступительная статья, подготовка текстов и примечания
Бориса Романова. М.: Советская Россия, 1983; Плеяды: Сонеты рус-
ских поэтов: Составитель Л. В. Осипов. Ставропольское книжное
издательство, 1986; Русский сонет: Сонеты русских поэтов начала
679
ПРЕДШЕСТВЕННИКИ
Алексей Плещеев
Плещеев Алексей Николаевич (1825—1893) — поэт, переводчик,
литературный критик.
Печатается по: Плещеев А. Н. Полное собрание стихотворе-
ний. М.; Л., 1964 (БСБП).
Дмитрий Минаев
Минаев Дмитрий Дмитриевич (1835—1889) — поэт, переводчик,
публицист.
Печатается по: Минаев Д. Д. Стихотворения и поэмы. Л.,
1960 (МСБП).
Жижилецко. (С. 39). Жижиленко Александр Иванович
(1823—1889) — врач и художник.
Константин Случевский
Случевский Константин Константинович (1837—1904) — поэт,
переводчик, прозаик.
Печатается по: Случевский К. К. Стихотворения. М., 1984.
М.; Л., 1962 (БСБП); Случевский К. К. Стихотворения. М.,
1984.
Леонид Трефолев
Трефолев Леонид Николаевич (1839—1905) — поэт.
Печатается по: Трефолев Л. Н. Стихотворения. Л., 1958
(БСБП).
Кри-Кри. (С. 43) Посвящено сыну поэта. Кри-кри— детская
металлическая трещотка. В 1877 г. в ходе русско-турецкой войны рус-
ские войска форсировали Дунай. Отзвук этого события слышим в
стихотворении.
Пушкин и ... Маиухин. (С. 44). Стихотворение должно
было быть опубликовано в «Осколках», но цензура его отвела за
«неблагонамеренность». Манухин — московский издатель и книгопро-
давец, спекулировавший на низкопробных книгах «для народа».
Виктор Буренин
Буренин Виктор Петрович (1841—1926) — поэт, переводчик, пуб-
лицист.
Печатается по: Стрелы: Стихотворения В. Буренина. Спб.,
1889; Былое: Стихотворения В. П. Буренина. Спб., 1897.
Глубина и благородство воззрений Михневи-
ча. (С. 46). Михневич Владимир Осипович (1841—1899) — журна-
лист и писатель.
Е. Утин Гамбетте. (С. 46). Утин Евгений Исаакович
XX века и советских поэтов: Составление, вступительная статья, под-
готовка текстов и примеч. Бориса Романова. М.: Советская Россия,
1987.
680
(1843—1894) — публицист. Гамбетта Леон Мишель (1838—1882) —
французский политический и государственный деятель, республиканец.
Маркиз Поза — благородный герой драмы Шиллера «Дон Карлос».
Причины грусти В. А. Полетики (С. 47). Полетика
В. А .— издатель. Клубника — искусно скрытая скабрезность. И,
предка своего приявши сан...— «Предок г. Полетики, кажется, Роланд
Полетика, был, по собствеииому газетному заявлению В. А., архияте-
ром при императрице Анне Ивановне» (Примеч. В. Буренина). Астра-
ханская чума — имеются в виду частые эпидемии чумы, охватывавшие
преимущественно Поволжье.
А. А. Краевскому (С. 48). Краевский Андрей Александро-
вич (1810—1889) — русский издатель и журналист умеренно-либе-
рального направления. Издавал и редактировал журнал «Отечествен-
ные записки» (1863—1884), газету «Голос». Бильбасов Василий
Алексеевич — публицист. Безобразов Владимир Павлович (1828—
1889) — экономист и публицист.
Ессе Номо (с. 48). Се человек (лат.).
«Мне снился сон: от края и до края...» (с. 49). Отк-
лик на статью А. С. Суворина (1834—1912) «В гостях и дома (Замет-
ки о Германии)» // Вестиик Европы, 1870, № 9—10, идеализирующую
Германию. Профессора пасут их--намек на анекдот, всерьез расска-
занный Сувориным: русский путешественник встретился с солдатом,
который пас стадо быков и читал книгу на др.-греч. языке; солдат
оказался доцентом университета. Ретурбилеты — билеты в оба конца
(«туда и обратно»).
Арсений Голенищев-Кутузов
Голеиищев-Кутузов Арсений Аркадьевич (1848—1913) — поэт и
прозаик.
Печатается по: Сочинения графа А. Голенищев а-К у т у зо-
ва: В 4 т. Т. I. Спб., 1914; Поэты 1880—1890 гг. Л.,_ 1972 (БСБП).
А. Н. Майкову. (С. 52). Посвящен поэту Майкову Аполлону
Николаевичу (1821—1897).
Алексей Луговой
Луговой Алексей (наст, фамилия Тихонов) Алексеевич (1853—
1914) — прозаик, поэт и драматург.
Печатается по: Сто русских писателей: Альбом... сост. В. А. Ни-
кольский. Спб., 1904. С. 68.
Владимир Соловьев
Соловьев Владимир Сергеевич (1853—1900) — выдающийся рус-
ский философ, поэт, литературный критик, публицист.
Печатается по: Соловьев В. С. Стихотворения и шуточные
пьесы. Л., 1974 (БСБП); Поэты 1880—1890-х годов. М.; Л., 1964
(МСБП).
Эпитафия. (С. 54). Посылая стихотворение А. А. Фету в ию-
ле 1892 г., В. Соловьев снабдил его напутствием: «Строго говоря, я
уже умер, на что имею даже доказательство. Вот эпитафия, высечен-
ная (вопреки закону, избавляющему женский род от телесных наказа-
ний) на моем могильном камне». (Письма Владимира Сергеевича Со-
ловьева: Под ред. Э. Л. Радлова: В 4 т. Т. 4 Спб., 1923. С. 228).
681
Николай Минский
Минский (наст, фамилия Виленкин) Николай Максимович (1855—
1937) — поэт, переводчик, публицист.
Печатается по: Минский Н. М. Из мрака к свету: Избран-
ные стихотворения. Берлин; Пб.; М., 1922 (Всего в книге 55 соне-
тов); Поэты 1880—1890-х гг. М.; Л., 1964 (БСБП).
Константин Романов
Романов Константин Константинович, великий князь (1858—
1915) — поэт, печатался под псевдонимами К. Р.; К. К. Р.; P-в К. К.
Печатается по: 100 русских писателей. Спб., 1904. С. 91; Поэты
1880—1890-х годов. Л., 1972 (БСБП).
Петр Бутурлин
Бутурлин Петр Дмитриевич, граф (1859—1895) — поэт, писав-
ший стихи на английском и русском языках.
Печатается по: Стихотворения гр. Петра Дмитриевича Бутур-
лина. Киев, 1897. Поэты 1880—1890-х годов. Л., 1972 (БСБП).
Пляска смерти. (С. 66). Тематически стихотворение свя-
зано с рисунками немецкого художника Ханса Хольбейна Младшего
(ок. 1497/1498—1543), а также стихотворениями А. И, Одоевского
(1802—1839) «Бал» и К. К. Случевского «Камаринская».
Царевич Алексей Петрович в Неаполе. (С. 67).
Цикл посвящен графу П. И. Капнисту, товарищу Бутурлина по гим-
назии. Алексей Петрович (1690—1718) — сын Петра I, скрывавший-
ся от отца в Италии и обманным путем вывезенный оттуда графом
П. А. Толстым. Уличенный в государственной измене, был пригово-
рен к смертной казни.
Сатана. (С. 70). Стихотворение, навеянное сонетом Шарля Бод-
лера (1821—1876) «Непокорный».
Родился я, мой друг, на родине сонета...». (С. 78).
П. Бутурлин родился в Италии, получил там блестящее образование,
и сонет стал его излюбленной жанровой формой, которой он овладел в
совершенстве. Мне светлоокий бог открыл восторг поэта...— имеется в
виду покровитель поэзии Аполлон.
Петр Якубович
Якубович Петр Филиппович (1860—1911) — поэт, переводчик,
народоволец, печатался под псевдонимами: П. Я., Матвей Рамшев, Л.
Мельшин, П. Ф. Гриневич и др.
Печатается по: Якубович П. Ф. Стихотворения. Л., 1960
(БСБП).
Семен Надсон
Надсон Семен Яковлевич (1862—1887) —поэт.
Печатается по: Над сон С. Я. Поли. собр. стихотворений. М.;
Л., 1962.
Ольга Чюмина
Чюмина (настоящая фамилия Михайлова) Ольга Николаевна
(1864—1909) — поэтесса, прозаик, переводчик.
682
Печатается по: Ч ю м и н а (Михайлова) О. Новые стихотво-
рения. Т. Ш. Спб.. 1905.
Умирающая художница. (С. 84). Цикл посвящен памя-
ти рано умершей художницы Башкирцевой Марии Константиновны
(1860-1884).
Notturno. (С. 86). Ноктюрн (ит.). Одалар и Медведъ-гора
горы на Крымском побережье.
Дмитрии Мережковский
Мережковский Дмитрий Сергеевич (1866—1941) — поэт, проза-
ик, философ.
Печатается по: Поэты 1880—1890-х гг. Л., 1972 (БСБП).
Алексей Будущее
Будущее Алексей Николаевич (1866/1867—1916) — писатель,
публицист.
Печатается по: Поэты 1880—1890-х годов. Л., 1972 (БСБП).
Аполлон Коринфский
Коринфский Аполлон Аполлонович (1868—1937) — поэт, пере-
водчик.
Печатается по: Коринфский А Гимн красоте и другие но-
вые стихотворения. Спб., 1899.
Иван Лялечкин
Лялечкин Иван Осипович (1870—1895) — поэт, переводчик, дра-
матург.
Печатается по: Поэты 1880—1890 гг. Л, 1972 (БСБП).
КРУГ СИМВОЛИСТОВ
Иннокентий Анненский
Анненский Иннокентий Федорович (1855—1909) — поэт, пере-
водчик, драматург, литературный критик, историк литературы.
Печатается по: Анненский И. Ф. Стихотворения и траге-
дии. Л., 1959 (БСБП); Анненский И. Избранное. М.» 1987.
Альманах Гриф 1903—1913. IV. М., 1914. С. 10.
«Парки — бабье лепетанье». (С. 102). В названии обыг-
рывается строка пушкинского стихотворения «Стихи, сочиненные
ночью во время бессонницы». Бронзовый поэт—речь идет о памятни-
ке А. С. Пушкину в Лицейском парке работы Р. Р. Баха (открыт
15 окт. 1900 г.).
Перебой ритма. (С. 107). По словам сына поэта В. Кривича,
И. Анненский, виртуозно владея стихом, «не прочь был и пошутить
стихами. Иногда (...) эти стихотворные улыбки в шутливой форме раз-
решали очень интересные построительные задачи, как, например, хо-
тя бы «Перебой ритма» с его переносом слогов из строки в строку»
(Лавров А. В., Т и м е н ч и к Р. Д. Иннокентий Анненский в
неизданных воспоминаниях // Памятники культуры: Новые открытия.
М., 1983. С. 99.).
683
Из участковых монологов. (С. 112). Заглавие намека**
ет на полицейский участок, где, по ситуации, произносит свои моно-
лог, сочиняя сонет-акростих, эахмелерший поэт. «Перо нашло Му*
золь» — как сообщает сын поэта, у Анненского образовалось хрониче-
ское затвердение на верхнем суставе среднего пальца — от пера.
В мире любви. (С. 112). Название стихотворения пародийно
обыгрывает заглавие одной из многочисленных книг Бальмонта «Толь-
ко любовь» (1903). Эпиграф из стихотворения К. Бальмонта
душа». Твоя коза с тобою, мой Валерий..— намек на зло высмеянное
современниками стихотворение Бальмонта «В античном духе», опубли-
кованное в 1906 г., где имелись строки: «Мы натешимся с козою, //
Где лужайку сжали стены...».
Константин Фофанов
Фофанов Константин Михайлович (1862—1911) — поэт.
Печатается по: Стихотворения Константина Фофанову
Спб., 1889; Фофанов К. Тени и тайны: Стихотворения. Спб.,
1892; Стихотворения К. М. Фофанова. Ч. 1—5. Спб., 1896; Ф 6-
фанов К. Иллюзии. Спб.. 1900.
Федор Сологуб
Сологуб (наст, фамилия Тетерников) Федор Кузьмич (1863—•
1927) — поэт, прозаик, переводчик.
Печатается по: Сологуб Ф. Стихотворения. Л., 1979 (БСБП)|
Альманах Гриф 1903-1913. М., 1914. С. 152—153.
«Мудрец мучительный Шакеспеар...» (с. 121). Имя
Шекспира и имена героев его произведений Сологуб дает в необыч-
ной, стилизованной под XVIII век — буквальной — транскрипции,
Россия, (с. 122). Идешь стремительно от роковой черты...—
видимо, имеется в виду вступление России в 1 мировую войну. Воз-
мущена ты вдруг, как мощная стихия...— перефразируются знамени-
тые строки Аполлона Майкова:
Писатель, если только он —
Волна, а океан — Россия,
Не может быть не возмущен,
Когда возмущена стихия.
Сонет триолетно-октавный. (с. 124). Сочетание при-
знаков триолета (1-е восьмистишие; в этой твердой форме 1-й стих
повторяется в 4-м и 7-м, а 2-й в 8-м) и октава (последние 8 стихов;
восьмистишие, в котором первые 6 стихов рифмуются перекрестно,
а два заключительных попарно) дает в результате сонет, приближаю-
щийся к шекспировскому сплошному.
Вячеслав Иванов
Иванов Вячеслав Иванович (1866—1949) — поэт, переводчик,
литературный критик, историк, философ.
Печатается по: Цветник Ор. 1907. С. 217—233; Золотое Руно.
1907. № 3. С. 36; Аполлон. 1909. Сент. № 1. С. 4; Иванов В.
Нежная тайна. Лепта. Спб., 1913. С. 32—82; Альманах Гриф 1903—
1913. М., 1914. С. 75—77; Аполлон. 1914. № 10. С. 9; И в а н о в В.
Стихотворения и поэмы. Л., 1976.
684
Золотые завесы. II. (с. 125). И мчась, лучим палящих сил
избыток..» — лучим, т. е. излучаем—один из неологизмов, характер»
ных для Вяч. Иванова, архаизирующего лексику.
III. (с. 126). Пловец архипелага — легендарный Леандр, грече-
ский юноша, каждую ночь переплывавший Геллеспонт ради свидания
с возлюбленной.
IV. (с. 126). Пламенник — здесь светильник, лампада.
XII. (с. 130). ...уклончивей, чем Парф, разящий в бегстве...— из-
любленная тактика парфян — заманивать противника мнимым бегст-
вом.
XIII. (с. 131). Что пел Лоренцо на тосканской лире...— имеется
в виду Лоренцо Медичи Великолепный (1449—1492) — поэт, прави-
тель Флоренции.
А р о 11 i n i.(C. 133). Стихотворение было приурочено к учрежде-
нию журнала этого же наименования и было опубликовано в первом
его номере.
Материнство. VI. (с. 137). Поэтическое отражение библей-
ского мифа о смерти и воскрешении Иисуса Христа.
VII. (с. 137). Душа, сиявшая в Мариях...— имеются в виду биб-
лейские персонажи Дева Мария и Мария Магдалина.
Лидия Зиновьева-Аннибал
Зиновьева-Аннибал Лидия Дмитриевна (1866—1907) — поэтесса,
жена Вяч. Иванова.
Печатается по: Зиновьева-Аннибал Л. Белые ночи.
Спб. 1907.
Константин Бальмонт
Бальмонт Константин Дмитриевич (1867—1942) — поэт, пере-
водчик, литературный критик.
Печатается по: Северные Цветы на 1902 г. М., 1902: Золотое
Руно. 1908. № 3—4. С. 69—77; Весенний салон поэтов. М., 1918.
С. 30—31; Московский альманах I. М., 1923. С. X—XI; Баль-
монт К. Д. Стихотворения. Л., 1969 (БСБП).
ПамятиА. Н. Плещеева, (с. 143). Стихотворение было
Опубликовано 7 октября 1893 г. в день похорон А. Н. Плещеева;
Бальмонт присутствовал на его похоронах, прочитав над могилой
поэта другое стихотворение («Его душа была чиста, как снег...»),
опубликованное также в «Русском вестнике» на другой день.
Дон Ж у а н. (с. 148). Вечный образ Дон Жуана волновал воо-
бражение многих поэтов серебряного века, а Бальмонт попытался да-
же вскрыть его историко-литературные корни; в статье «Тип Дон
Жуана в мировой литературе» (Мир Искусства, 1903, № 6. С. 269—
292) он рассматривает вариации знаменитого сюжета в драме Тирео
де Молина «Севильский обольститель и Каменный гость», в повести
Проспера Мериме «Души чистилища», в поэме Хосе де Эспронседы
«Саламанкский студент», в романах Г. д’Апнуцио «Наслаждение» и
С. Пшибышевского «Homo sapiens». Видимо, именно эти произведе-
ния оказали особое влияние на его собственную поэму. Впрочем,
4-й сонет о похождениях героя в России разрабатывает сюжетный
ход, предложенный Дж. Г. Байроном в также неоконченном романе
«Дон Жуан» (песни 9—11).
685
Бретань и Утопленники, (с. 152). В 1908 г. эти два со-
нета были опубликованы в 3—4 номере «Золотого Руна» под общим
заголовком «Бретань». В очерке «Пьяность солнца. Бретань» Баль-
монт признавался: «В Бретани тогда (в 1899 г.— О. Ф.) еще не был,
мало, что о ней зиал, а написались строки, в которых живут теневые
ее очертания, как, подобно гигантским теням, призрачно живут ее се-
дые утесы над Морем, озаренным ущербной Луной...» «Мне странно
думать,— продолжал свои размышления поэт,— мне странно знать
теперь, после того, как я видел Бретань, узнал ее,— что эти строки
воистину овеяны Бретанским воздухом, хотя телом я еще не был
в тех местах, которые возникли в ритмическом напеве. Мне также
очень странно думать, что обычный ритуальный размер Друидиче-
ских песнопений суть троестрочия с трикратно повторенной одной
и той же рифмой (чего я вовсе не подозревал тогда), а именно в это
лето мне открылась магическая тайна троестрочий, и я написал такие
свои стихотворения, как «К Бодлеру», «Совесть», «Молебен». Теперь
не редкость встретить среди русских стихов троестрочия, но в те дни
этот ритм был колдующей новостью как для меня, так и для тех
поэтов, которым я читал свои стихи. Сам не зная, я душой побывал
тогда в Бретани великих древних дней».
Скажите вы (с. 155) и Тамар (с. 156). Оба стихотворе-
ния посвящены «княжне Тамаре» — Тамаре Росебовне Канчели (?—
1917), жительнице Тифлиса, с которой в 1914 г. подружился
Бальмонт.
Пантера (с. 157). Ее воспел средь острых гор грузин...—
имеется в виду Шота Руставели в поэме «Витязь в тигровой шкуре».
Звездные знаки (с. 158). Не это ли Веселая наука...— так
назыБали свое искусство средневековые поэты-трубадуры.
Умей творить (с. 159). ...чтоб в словах твоих был бог...—
намек на евангельское «Вначале было Слово» Ср.: «И в Евангелии
от Иоанна // Сказано, что слово—это Бог...» Н. Гумилев «Слово»).
Маэстро итальянских колдований...— Микеланджело.
Последняя (с. 162). Ultima Thule — Весьма далекая Фула
(лат.) — баснословный остров, находившийся якобы на Крайнем Се-
вере Европы и считавшийся в древности концом света.
Колокол (с. 163). Зови...разноязычных— эллина и галла —
перефразируется евангельское выражение (Послание апостола Павла
к галатам, III, 28), подразумевающее, что истина христианского веро-
учения доступна всем народам («языкам»).
Неразделенность (с. 163) творец сибилл — Микеландже-
ло, автор скульптурных изваяний прорицательниц.
Микель А и д ж е л о (с. 164). Кто как бог!» есть имя Михаи-
ла...— по-древнееврейски, Михаил означает именно «Кто как бог»,
«Анджело»— по-итальянски, «ангел». Именно для того, чтобы этимо-
логия составляющих сложного имени стала прозрачной, Бальмонт
разлагает его на две части. Молчание и Ночь, а также Сибиллы и
Вещие (пророки) — статуи работы Микеланджело в капелле Медичи
(Флоренция) и персонажи его же фресок в Сикстинской капелле
(Ватикан).
Марло (с. 165). Безбрежный путь увидел Тамерлана ... В нем
бывший Фауст более велик.».— английский драматург Кристофер
Марло (1564—1593) был автором трагедии «Тамерлан Великий» и
«Трагической истории доктора Фауста», которую, кстати, в 1899 г.
перевел К. Бальмонт.
686
Кальдерон (с. 166). La Vida es Sueno. Жизнь есть сон —
обыгрывается название драмы испанского драматурга Кальдерона
де ла Барка (1600—1681), ее перевод также был выполнен К. Баль-
монтом. Царевич Сэхисмундо — персонаж упомянутой драмы.
Эльф (с. 167) находился в составе цикла из десяти сонетов
«Преображение музыкой», посвященного памяти А. Н. Скрябина.
Диэз (диез) и бемоль — музыкальные термины, обозначающие повы-
шение и понижение звука на полутон.
Под северным небом (с. 174). Под громкий лай собак
бежал в лесах олень...— согласно др. греч. мифу, охотник Актеон
в наказание за свою дерзость (он подглядывал за купающейся Арте-
мидой) был превращен в оленя и растерзан собственными собаками.
Ребе н-к у богов, Прокофьеву (с. 174). ...светы // Степ-
ного ковыля...— намек на «Скифскую сюиту» С. Прокофьева.
Жемчужная раковина (с. 175). Корень Солнца — ста-
ринное название Японии.
Петр Перцов
Перцов Петр Петрович (1868—1947) — поэт, публицист, литера-
турный критик, один из зачинателей символистского движения.
Печатается по: Северные Цветы на 1901 г., собранные книгоиз-
дательством «Скорпион». М., 1901. С. 101.
Мирра Лохвицкая
Лохвицкая (наст, фамилия Жибер) Мирра Александровна
(1869—1905) — поэтесса.
Печатается по: Лохвицкая М. Стихотворения. Т. 1. М., 1896.
Эллада II (с. 177). У пьедестала мраморной Афины — статуя
богини мудрости и воинской славы, покровительницы Афин, в честь
которой город и получил свое название.
VII (с. 179). Косматый Фавн — здесь, изображая Древнюю
Грецию, поэтесса неоправданно вводит персонаж римской мифологии.
Зинаида Гиппиус
Гиппиус Зинаида Николаевна (печаталась под псевдонимом Антон
Крайний) (1869—1945) — поэтесса, прозаик, видный идеолог дека-
дентства.
Печатается по: Книга о русских поэтах последнего десятилетия:
очерки — стихотворения — автографы. Спб.; М., 1909. С. 192—193;
Гиппиус 3. Н. Собрание стихов. Кн. вторая. М.: Мусагет, 1910.
С. 58—60.
Валерии Брюсов
Брюсов Валерий Яковлевич (1873—1924) — поэт, прозаик,
публицист, литературный критик, теоретик стиха, переводчик.
Печатается по: Орлы над пропастью: Предзимний альманах.
Изд-во «Петербургский глашатай» И. В. Игнатьева, 1912. С. 1; Б р io-
cob В. Я. Собр. соч.: В 7 т. М., 1973—1975.
Асе ар га дон (с. 185). Сонет стилизован под торжественную
ассирийскую надпись: кроме лексики, в этом же направлении рабо-
тают длинные строки 6-стопного ямба, обилие согласных звуков н
тенденция к сплошной рифмовке.
687
К портрету Лейбница (с. 186). Когда вникаю я, как роб*
кий ученик...— обучаясь в университете (1895—1898), Брюсов увле-
ченно занимался, в частности, изучением философии Лейбница.
Моисей (с. 186). По библейской легенде, Моисей, увидев пля-
шущих вокруг золотого тельца соплеменников, в гневе разбил скри-
жали, на которых когда-то по внушению Бога он высек свои знаме-
нитые десять заповедей.
Клеопатра (с. 188). Стихотворение написано по мотивам
авантюрно-исторического романа английского писателя Райдара Хаг-
гарда (1856—1925) «Клеопатра», на что указывает подзаголовок
в рукописи (Ryder Hoggard).
Втируша (с. 192). Название драмы Мориса Метерлинка
(1862—1949), переведенной Брюсовым; в 1900 г он присутствовал
на ее постановке; под «втирушей» подразумевается смерть.
М. А. Кузмину (с. 193). Публикуя стихотворение в «Весах»
(1909, № 6), Брюсов предварил его следующим замечанием:
«М. Кузмин сделал мне драгоценный подарок: посвятил мне свою
повесть «Подвиги Александра». Читатели «Весов» помнят, что посвя-
щение было сделано в форме сонета-акростиха. Я постарался, насколь-
ко сумел, ответить М. Кузмину в той же форме сонета-акростиха».
Египетский раб (с. 194). Имеется вариант, написанный
5-стопным ямбом (См.: Брюсов В. Я. Собр. соч.; В 7 т. Т. 1.
С. 296).
«Всем душам нежным и сердцам влюбленны м...»
(с. 196). Начало неосуществленного венка сонетов; сохранились два
четверостишия следующего сонета (См.: Брюсов В. Я. Собр. соч.:
В 7 т. Т. 1. С. 710).
Беглецы (с. 200). В рукописи сонет имел эпиграф: «После
поражения при Каннах часть римлян, отчаявшись в спасении родины,
замыслили бежать в чужие края. Но военные трибуны Аппий Клав-
дий и Публий Сципион сумели отклонить беглецов от их намерения.
Военное счастие изменилось, и Рим вышел победителем из борьбы
с Ганнибалом (из учебника истории)».
Memento mori (с. 200). Как сообщает подзаголовок, сонет
был создан экспромтом. Вот как описывает Брюсова в момент импро-
визации очевидец: «...полузакрыв козырьком руки глаза, он, казалось,
смотрел в глубь себя и потом извергал, выбрасывал из себя, выпали-
вал несколько строк, отбивая другой рукой ритм. Потом пауза, и сно-
ва несколько тактов стиха про себя — и снова четверостишие вслух.
И казалось, что в воздухе, слышно ворочание мозговых жерновов
этого человека. Также нужно принять во внимание, что большинство
поэтов импровизировало, наметывая стихи на бумаге хоть набросками,
хоть крайней зарифмовкой. И тогда действительно, это нетрудное
и даже приятное профессиональное упражнение. Но не таков был
Валерий Брюсов, он гнушался шпаргалкой. Импровизация шла из го-
ловы. И причем надо еще учесть, что в своих импровизациях он изби-
рал не обычные, примелькавшиеся формы четверостиший, а применял
сложные формы стихосложения — сонет, терцины, октавы. Да, это
был труд! Вдохновенный труд!» (Арго А. М. Звучит слово... //
Очерки и воспоминания. М., 1962. С. 80—82.). Завершив, кстати,
неоконченные Пушкиным «Египетские ночи», Брюсов, если разобрать-
ся, взял на себя работу... импровизатора.
688
Людмила Вилькина
Вилькина (Минская, наст, фамилия Виленкина) Людмила Ни-
кол адвна (1873—1920) — поэтесса.
Печатается по: Вилькина (Минская) Л. Мой сад. М^
1906» Северные цветы на 1902 г. М., 1902; Золотое Руно, 1906<
Л® 3, № 7; Северные цветы на 1903 г. М., 1903.
Юргис Балтрушайтис
Б^л^рущайтис Юргис (Юрий) Казимирович (1873—1944) —
поэт и переводчик, сотрудник «Весов».
Печатается по: Северные цветы на 1902 г. М., 1902. С. 147;
Балтрушайтис Ю. Лилия и серп. М., 1989.
Аделаида Герцык
Лубны-Герцык (в замужестве Жуковская) Аделаида Казимировна
(1874—1925) — поэтесса, критик.
Печатается по: Весенний салон поэтов. М., 1918. С. 68.
Валериан Бородаевский
Бородаевский Валериан Валерианович (1874, по др. данным
1876—1923) -поэт.
Печатается по: Бородаевский В. Стихотворения. Спб^
1909; Гиперборей. Спб., 1913, 8 октября.
IV. Сведенборг (с. 219). Князь искушений — демон, Сатана.
Иван Коневской
Коневской (наст, фамилия Ореус) Иван Иванович (1877—
1901) — русский поэт и литературный критик.
Печатается по: Мечты и думы Ивана Коневского: 1896—
1899. Спб., 1900; Коневской И. Стихи и проза: Посмертное со-
брание сочинений. М., 1904.
Сын солнца 1. Рост и отрада (с. 224). «Ты стрекоза,
гласил он: век свой пела...»—перифраз из басни И. А. Крылова
«Стрекоза и муравей».
Сергей Маковский
Маковский Сергей Константинович (1877—1962) — поэт, искус-
ствовед, издатель, сын знаменитого художника.
Печатается по: Маковский С. Собрание стихов. Спб., 1905;
Ковчег: Сборник союза русских писателей в Чехословакии. Прага,
1936. С. 1-3.
Ответ (с. 231). Обыгрывается знаменитый с древности миф
о Пигмалионе, ваятеле, воплотившем в мраморе свой идеал женской
красоты и полюбившем свою Галатею; силой его любви статуя ожила.
Иван Новиков
Новиков Иван Алексеевич (1877—1959) — прозаик и поэт, лите-
ратуровед.
Печатается по: Альманах Гриф 1903—1913. М., 1914.
689
Максимилиан Волошин
Волошин (Волошин-Кириенко) Максимилиан Александрович
(1877—1932) — поэт, переводчик, критик, живописец, археолог.
Печатается по: Золотое Руно. 1907. № 4. С. 28—29; Цветник
Ор: Кошница Первая. 1907. С. 47—48; Книга о русских поэтах
последнего десятилетия. СПб.; М., 1909. С. 374—375; Альманах
Гриф 1903—1913. М., 1914. С. 56—57; Аполлон. 1915. Апрель —
май. №№ 4—5. С. 51; Камена: Ежемесячник: Кн. 1. Харьков; М.;
Пб.» 1918. С. 3; Волошин М. Стихотворения. Л., 1977 (БСБП).
Из цикла «Киммерийские сумерки» (с. 243). Кимме*
рией я называю восточную область Крыма от древнего Сурожа (Су-
дака) до Босфора Киммерийского (Керченского пролива), в отличие
от Тавриды, западной его части (южного берега и Херсонеса Таври-
ческого). Филологическое имя К р ы м обычно производят от татар-
ского Кермен (крепость). Но вероятнее, что Крым есть — Kvpepioy
Самое имя Киммерии происходит от древнееврейского корня KMR,
обозначающего «мрак», употребляемого в Библии во множественной
форме «KIMERIR1» (затмение). Гомеровское «Ночь Киммерийская» —
в сущности тавтология» (Волошин М. Константин Богаевский //
Аполлон. 1912. № 6. С. 7).
V. (С. 243). Здесь был священный лес. Божественный гонец...
Имеется в виду бог-посланник Гермес, обутый в крылатые сандалии.
«И лики темные отверженных богов...» — т. е. античное язычество
уступило место монотеизму христианства.
VII. (С. 244). Звучат пустынные гекзаметры волны...— счита-
лось, что ритм гекзаметра напоминает ритм движения морских волн.
И в небе теплятся лампады Семизвездья...— Плеяды из созвездия
Тельца.
VIII. Маге Internum (С. 245) букв. (лат.). Внутреннее мо-
ре, так в древности называлось Средиземное море. Гераклов град —
Кадикс...— испанский город Кадикс (Кадис) расположен у Геркулесо-
вых столбов — скал по берегам Гибралтарского пролива. И в хорах
волн моих напевы Одиссеи...— скитания Одиссея по пути на родину,
описанные Гомером в одноименной поэме, происходили в Средиземном
море.
IX. Гроза (С. 245). Эпиграф—фрагмент из «Слова о полку
Игореве» в авторском переложении. Тутнуть — т. е. греметь. Земле
незнаемой разносит весть Стрибожью. // итиц стоном убуди и вста
звериный вой...— здесь и далее скрытые цитаты из «Слова о полку
Игореве».
XI. Облака (С. 246). Ср.: с сонетом Н. Гумилева «Нежданно
пал иа наши рощи иней...». (С. 370). Оба стихотворения были написа-
ны на готовые рифмы (буриме), предложенные М. Волошиным.
XIV. Одиссей в Киммерии (С. 248). Уж много дней
рекою Океаном...— по представлению древних греков, Океан — миро-
вая река, омывающая сушу. И слепнет день, мерцая оком рдяным...—
косвенным образом день сравнивается с одноглазым циклопом, с ко-
торым Одиссей столкнулся во время своих странствий. Сонет навеян
смертью жены Вяч. Иванова Л. Д. Знновьевой-Аннибал.
Диана де Пуатье (с. 248). Стихотворение описывает скуль-
птурное изваяние фаворитки короля Генриха II работы французского
скульптора Жана Гужона (1510—1572). И в замках Франции сияет
лунный серп II Средь лилий Генриха и саламандр Франциска——
690
обыгрывается геральдическая символика: Диана — богиня луны осве-
щает атрибуты королевских гербов Генриха II и Франциска I, с кото-
рыми тесно переплелась судьба героини сонета.
X. «П арижа я люблю осенний, строгий пле н...»,
(С. 249—250). Большое Колесо и Башня-великанша...— достоприме-
чательности Парижа.
CORONA ASTPALIS. II (С. 250). Мы беглецы и све-
ди наша Троя...— речь, очевидно, о недошедших до нас поэмах так
называемого Троянского цикла («Возвращения»).
IV (С. 251). От Альфы Пса до Веги и от Беты /- Медведицы
до Трепетных Плеяд...— называются звезды — ориентиры на карте
небесной сферы.
V (С. 252). Он не испил от Орковых ключей...— Орковы ключи
в римской мифологии источник мертвой воды забвения в загробном
царстве бога Оркуса. Печальный взор вперяет в ночь Пелид...— на-
мек на встречу Одиссея с Ахиллесом (Пелидом) в царстве мертвых:
последний жаловался на свою судьбу, тоскуя о земной жизни.
V I (С. 252). Навий яд — яд покойников.
VII (С. 253). Лаокоон, опутанный узлами // Горючих змей, на*
прягся... и молчит...— подразумевается описанная в «Энеиде» Верги-
лия и изваянная в знаменитой скульптурной группе сцена расправы
над троянским жрецом Лаокооном и его малолетними сыновьями.
VIII . (С. 253). Тому, кто зряч, но светом дня ослеп — многие
древнегреческие рапсоды, подобно Гомеру, зарабатывали свой хлеб
исполнением эпических песен; пророческий дар поэтического вдохно-
вения, по мысли поэта, заменял нм утраченное зрение.
I X. (С. 254). Скрыт в яслях бог. Пещера заточенья Ц Превра-
щена в Рождественский Вертеп...— обыгрывается евангельская леген-
да о рождении Иисуса Христа.
XII . (С. 255). Изиды пелена — т. е. смерть. Кто, как Орфей*
нарушив все преграды, // Все ж не извел родную тень со дна...—
имеется в виду миф об Орфее и Эвридике. Себя покорно предавая
сжечь... Ц Напрасно обоюдоострый меч, // Смиряя плоть, мы клали
меж собою — разрабатываются сюжетные коллизии «Романа о Три-
стане и Изольде».
Два демона. 2. (С. 257). Клюй, коршун, печень!..— согласно
др.-греч. мифу, ослушавшийся богов Прометей осужден на вечные
муки: он прикован к Кавказскому хребту и каждый день прилетает
коршун клевать его печень.
Lun aria. Венок сонетов (С. 258). В «Альманахе Гриф 1903—
1913 (М., 1914) был опубликован с посвящением Майе. Датировка
сопровождалась ремаркой: «Воспаленные дни гроз и ветра между
июньским ущербом и июльским полнолунием».
XI. (С. 263). От Моря Бурь до Озера Видений...— названия
областей лунной поверхности. Mare Тenebrarum — Море Тьмы.
XIV (С. 264). У бледных ног Иошуа Бен-Пандира...— имя
Иисуса Христа в талмудистской транскрипции Иешу(а) или Иего-
шуа—«Бог помощь, спасение», Бен-Пандир — сын Пандира (Пантэ-
ра), римского легионера.
XII. (С. 263). Восстал в веках Денница-Люцифер, Ц Мятежный
князь Зенита и Надира...— Люцифер (лат.) — светоносец, назва-
ние утренней звезды (Венеры), Люцифер считался сыном богини утра
Авроры; в раннехристианской литературе так именовали демона, пад-
691
шего ангела-сатану. Зенит и Надир — наивысшая и наинизшая точки
видимого положения солнца по отношению к земле.
Странник (С. 265). Я знаю, что приду к отцовскому шатру...—
обыгрывается библейская притча о блудном сыне.
Петербург (С. 266) ... в стране цветут Рифейскуц...— т. е.
в России, от древнего названия Уральских гор. «Ликеев мирт й стро-
гий лавр палестр» — Ликей (Лицей) — название рощи при храме
Аполлона; там преподавал Аристотель—это название стало царица?
тельным для обозначения учебного заведения; палестра — в Древней
Греции гимнастическая школа для мальчиков.
«Неслись гбда, как клочья белой пены...» (С. 266)«
Г де юный Дант и отрок Бонапарт // Своей мечты миры в себе кача-
ли...— Данте и Наполеон в юности обучались в Париже. Правда, по
свидетельству Дж. Боккаччо, Данте был в Париже не в юные, а
в зрелые годы, предположительно между 1301—1308 гг.
Взятие Бастилии (С. 267). На пиках головы Бертье и Де-
Лойей...— Бертье де Севинъи — интендант королевской армии, Де-Ло-
ней — губернатор Бастилии, роялисты, убитые во время штурма.
Марли — замок в окрестностях Парижа.
Бонапарт (С. 268). 10 августа 1792 г.— решающее сражение
между якобинцами и жирондистами. Бурьен Луи Антуан Фовле де
(1769—1834) — секретарь Наполеона, автор мемуаров «Записки
о Наполеоне, директории, консульстве, империи и реставрации»
(1829), не пользовавшихся у современников доверием.
Термидор (С. 268). 9 термидора (27 июля 1794 г.) — ден^>
падения диктатуры. I. Верховный жрец закланий...— Робеспьер счи-
тал себя главой новой государственной религии — культа «верхов-
ного Существа». 4. Убит Леба...— неточность: Леба покончил жизнь
самоубийством. Последний путь свершает Робеспьер...— приговорен-
ного к гильотинированию Робеспьера возили по улицам Парижа.
На дне преисподней. Стихотворение посвящено памяти
А. Блока и Н. Гумилева. А. Блок умер 7 августа 1921 г., Н. С. Гу-
милев расстрелян 24 августа 1921 г. по подозрению в участии в контр-
революционном заговоре.
Дмитрий Цензор
Цензор Дмитрий Михайлович (1877—1947) — поэт и публицист.
Печатается по: Цензор Д. Старое гетто. (Пг.); «Eos», 1907*;
Цензор Д. Крылья Икара: Стихи. Спб., 1908 (на обложке 1909);
Цензор Д. Легенда будней: Лирика. Спб., 1913; Иванов Г,
Военные стихи // Аполлон. Янв. 1915. № 1. С. 62.
Всадник зла (С. 277). Франц фон Штук (1863—1928) —
немецкий живописец и скульптор, работал в манере, сочетающей нату-
рализм со стилем «модерн». Возможно, сонет написан под впечатле-
нием от картины Ф. Штука «Борющиеся фавны», 1889, проникнутой
ницшеанским культом грубой силы и эротики.
Николай Поярков
Поярков Николай Ефимович (1877—1918) — поэт, прозаик,
критик.
Печатается по: Поярков Н. Стихотворения: Кн. вторая:
1905—1907 гг. М., 1908.
692
Юрий Верховский
Верховский Юрий Никандрович (1878—1956)— поэт, перевод*
чик, литературовед.
Печатается по: Зеленый сборник стихов н прозы. Спб.: Кн-во
«Щелканово», 1905; Цветник Ор. 1907; Верховский Ю. Разные
стихотворения. М., 1908; Аполлон. 1908. Дек. № 3; С. 41—42; Вер-
ховский Ю. Разные стихотворения. М., 1913.
К у хул ин (С. 289). Стихотворение посвящено выдающемуся
Русскому литературоведу-компаративисту Александру Николаевичу
Веселовскому. Лирическая медитации ведется от лица героя древнеир-
ландского эпоса Кухулина; воспроизводится легенда о его смерти.
Из цикла «Отсветы». 1. (С. 290). «Трагедию Моцарта
и Сальери»____имеется в виду одна из маленьких трагедий Пушкина
«Моцарт и Сальери», 1830. Ты — сын гармонии...— скрытая цитата
из пушкинской трагедии.
Из цикла «Ночью» 3. (С. 290). Кассиопея — созвездие,
названное по имени жены эфиопского царя Кефея. матери Андромеды
(др.-греч. миф.).
«Воскресший месяц забелел как меч...» (С. 291).
Оправдывая свое многозначительное посвящение, сонет отличается
необычайной изысканностью: все мужские рифмы скреплены единым
созвучием (эпифорой).
«Ваш голос пел так нежно о гавоте...» (С. 294). Вот
новые таинственные мушки...— искусственные родинки, расположение
которых на лице красавицы должно было обозначить ее отношение
к кавалеру.
«Я знаю, в той стране, где ночь лимоном...»: «От-
ветит взор влюбленный каталонца...» — т. е. Дон Жуана, уроженца
Каталонии (Севильи).
Георгий Чулков
Чулков Георгий Иванович (1879—1939) — поэт, публицист, про-
заик; издавал альманахи «Факелы» (кн. 1—3; 1906—1908) и «Белые
ночи» (1907); приверженец символизма; выдвинул идею «мистиче-
ского анархизма».
Печатается по: Чулков Г. Весною на севере: Лирика. [СПб.] г
?>акелы, 1908; Чулков Г. Стихотворения. М., 1922; Новые стихи:
борник второй (Всероссийский союз поэтов). М., 1927. С. 108.
Истина. II (С. 304). Я верую в таинственное Слово...— на-
мек на евангельское «Вначале было Слово...».
Эллис
Эллис (Кобылинский Лев Львович, 1879—1947) — поэт и кри-
тик, теоретик символизма, один из основателей кружка «Аргонавты»
и издательства «Мусагет».
Печатается по: Антология. М., MCMXI (1911).
Василий Комаровский
Комаровский Василий Алексеевич, граф (1880—1914) — поэт.
Печатается по: Комаровский В. Первая пристань. С-Пб.,
1913; Аполлон. 1916. № 8.

Август (С. 315). Ты Кассия заставил удавиться...— неточ-
ность: Кассий, помилованный и возвышенный Цезарем, принял уча-
стие в его убийстве; в 42 г. после поражения в битве около Филипа
приказал своему вольноотпущеннику убить себя.
Toga v i г 11 i s (С. 316) — одноцветная тога, ритуальная одежда*
в которую облачались молодые римляне, достигшие совершеннолетия
(16 лет). Сам Цезарь—вождь...—видимо, Цезарь здесь не собствен-
ное, а нарицательное имя и относится к Домициану.
Из цикла «Итальянские впечатления». IV. (С.
318). Эпиграф — начало стихотворения Н. Гумилева «Фра Беато
Анджелико».
Александр Блок
Блок Александр Александрович (1880—1921).
Печатается по: Альманах Гриф 1903—1913. М., 1914; Блок А
Собр. соч. В 6 т. Л., 1980—1983.
Отошедшим: Стихотворение посвящено М. С. Соловьеву (бра-
ту В. С. Соловьева) и его жене О. М. Соловьевой, покончившей с со-
бой после смерти мужа в 1903 г.
Борис Дикс
Дикс (наст, фамилия Леман) Борис Алексеевич (1880—1945)—•
поэт символистской ориентации, член Антропософского общества.
Печатается по: Золотое Руно. 1906. № 11—12. С. 57.
Воспоминания (С. 325). Стихотворение посвящено Тамаре
Митрофановне Городецкой (Кун. 1890—1925), писательнице, сестре
известного поэта.
Вильгельм Зоргенфрей
Зоргенфрей Вильгельм Александрович (1882—1938) — поэт,
журналист.
Печатается по: Зоргенфрей В. Страстная суббота. Пб., 1922.
Маргарита Сабашникова
Сабашникова Маргарита Васильевна (1882—1973) — художница
и поэтесса, первая жена М. Волошина, ей посвящен раздел книги его
стихов «Amori amara sacrum».
Печатается по: Цветник Ор. 1907.
Сергей Соловьев
Соловьев Сергей Михайлович (1885—1942) — поэт, литературо-
вед, критик, переводчик; троюродный брат А. Блока.
Печатается по: Аполлон. 1910. № 10. Сентябрь: Литературный
альманах; Антология М., MCMXI.
Посвящение (С. 329). В стихотворении сочетаются образы
шотландской истории и мистифицированных поэм Дж. Макферсона.
Алексей Скалдин
Скалдин Алексей Дмитриевич (1885—1943) — поэт.
Печатается по: Скалдин А. Стихотворения. Спб., 1912.
694
Перенесение знамен (С. 332). В стихотворении нашли
отражение юбилейные торжества, связанные со столетнем Отечествен-
ной войны 1812 г.
Георгии Вяткин
Вяткин Георгий Андреевич (1885—1941) — сибирский поэт, про-
заик и журналист, в творчестве которого в 80—90 гг. были сильны
народнические традиции, позднее испытал на себе влияние симво-
лизма; автор венка сонетов «Земле — земное».
Печатается по: Цветник Ор. 1907. С. 205.
Черубина де Габриак
Черубина де Габриак (Дмитриева, в замужестве Васильева Ели-
завета Ивановна; 1887—1928) — поэтесса; псевдоним и сам образ
поэтессы — ревностной католички — мистификация Макс. Волошина
и Е. И. Дмитриевой (См.: Волошин М. Гороскоп Черубины де
Габриак // Волошин М. Анки творчества. Л., 1988. С. 515—520,
755—760).
Печатается по: Аполлон. 1909. Ноябрь. № 2. Литературный
альбом. С. 8.
Сергей Рафалович
Рафалович Сергей Львович (1875—1943) — публицист и поэт.
Печатается по: Северные цветы на 1903 г. М., 1903. С. 156.
Александр Биек
Биек Александр Акимович (1883—1973) — поэт, журналист.
Печатается по: Золотое Руно. 1906. № 11—12. С. 52.
Печатается по: Цветник Ор. 1907.
Ева Розен
Розен Ев» (Даты жизни неизв.) — поэтесса 1910-х гг.
Печатается по: Золотое Руно. 1908. № 6. С. 13.
КРУГ АКМЕИСТОВ
Михаил Кузмин
Кузмин Михаил Алексеевич (1875—1936) — поэт, литературный
критик, переводчик, композитор, один из лидеров символизма, пере-
шедший на позиции акмеизма, автор статьи-манифеста «О прекрас-
ной ясности».
Печатается по: Зеленый сборник стихов и прозы. Спб., 1905; Ан-
тология. Спб., 1911; Кузмин М. Сети. М., 1908; Кузмин М.
Осенние озера. М„ 1912.
XIII сонетов (С. 343). В публикации «Зеленого сборни-
ка...» имеется помета: «Поев. А. Б. Лето — осень 1903 г.». Этот цикл,
вероятно, самых ранних сонетов М. Кузмина получил довольно суро-
вую оценку В. Брюсова: «М. Кузмин написал XIII сонетов, из кото-
рых целиком может быть принят только первый (вступительный).
В такой строгой форме, как сонет, невозможны рифмы вроде «пись-
695
мо»—«дано», «твоя» — «меня»; выражения вроде «капль» (вместо
«капель») или «стукающих» (от небывалого и безобразного глагола
«стукать») или какофонии вроде «вся та толпа». Почти все сонетЫ
искажены бессильными, неудачными окончаниями, во всех есть встав-
ленные для склейки ненужные строфы и совершенно пустые по обра-
зам стихи, но в первых четверостишиях встречаются иногда и удач-
ные, красивые строки» (Брюсов В. (рец. на:) («Зеленый сбор-
ник» // Весы. 1905. № 1. С. 67). 5. «Озерный Ланселот» — один из
средневековых рыцарских романов цикла «Круглого стола». 9. Пусть
месяц молодой мне слева светит...— месяц слева — дурная примета;
ср.: «...Вдруг увидя // Младой двурогий рог луны // На небе с левой
стороны, // Она дрожала и бледнела...» (П у ш к и н А. С. «Евгений
Онегин» Гл. 5, V—VI), или: «Ущерб луны, что слева роковою //
Угрозою над путником висит...» (Иванов В. «Истолкование сна,
представшего спящему змею с женской головой в соборе Парижской
Богоматери»), или: «И глянул из-за угла месяц тонкий // Нам в гла-
за с нехорошей, с левой стороны...» (Гиппиус 3. Из цикла «Чис-
ла» 2. Алмаз // Северные цветы на 1903 г. М., 1903. С. 149).
Посвящение (С. 350). Предпослано прозаической повести
М. Кузмина «Подвиги великого Александра» («Весы» 1909, № 1.
С. 19) с ремаркой: «Валерию Брюсову преданно посвящает автор».
Борис Садовской
Садовской (Садовский) Борис Александрович (1881—1952) —
поэт, беллетрист, литературный критик.
Печатается по: Садовской Б. Полдень: Стихи. Пг., 1915;
Альманах Муз. Пг., 1916; Садовской Б. Обитель смерти: Стихи.
Издание автора. Нижний Новгород, 1917.
Николай Первый (с. 354). Чтоб конь Петров не опустил
копыт... // Да повинуется царю стихия...— аллюзии с пушкинскими
стихами из «Медного всадника»: «Куда ты скачешь, гордый конь, II
И где опустишь ты копыта?..», «И молвил: «С божией стихией // Ца-
рям не совладать...»
Николай Недоброво
Недоброво Николай Владимирович (1882—1919) — литературо-
вед, литературный и художественный критик, поэт, «человек, сыграв-
ший исключительную роль в поэтической и личной судьбе Ахматовой»
(Н е й м а н А. Рассказы о Анне Ахматовой // Новый мир, 1989.
№ 1. С. 160).
Печатается по: Альманах Муз. Пг., 1916. С. 119.
Соломон Абрамов
Абрамов Соломон Абрамович (1883— ? ) — поэт.
Печатается по: Весенний салон поэтов. М., 1918. С. 11.
Сергей Городецкий
Городецкий Сергей Митрофанович (1884—1967) — поэт, литера-
турный критик, прозаик, один из «синдиков» петербургского Цеха
Поэтов.
Печатается по: Городецкий С. Стихотворения и поэмы. Л.,
1974.
696
Цикады (С. 358). Как давний отзвук песенной Эллады...—
В древней Греции цикады почитались насекомыми, посвященными
Аполлону и музам: их неумолчное стрекотание отождествлялось
с «волшебной неустанностью поэта».
Арфа (С. 359). «На вековом пути от альфы до омеги...» — то
есть от первой буквы алфавита до последней, от начала до конца.
Гомер (С. 360). В сонете излагается вариант легенды о сле-
поте Гомера.
София Парнок
Парнок София Яковлевна (1885—1933) — поэтесса, критик, пе-
реводчица.
Печатается по: Парнок С. Стихотворения. Пг., 1916; Пар-
нок С. Лоза. М.: Шиповник, 1923; Парнок С. Собрание стихо-
творений. Мичиган: Ардис, 1979.
Фридриху Круппу (С. 363). Стихотворение обращено
к главе крупнейшего военно-промышленного концерна Фридриху
Круппу, умершему в 1902 г.
Сонет («Следила ты за играми мальчишек..»)
(С. 363). Как предполагает автор вступительной статьи и примечаний
к «Собранию стихотворений» 1979 г. С. Полякова, стихотворение
адресовано Марине Цветаевой. Беттина Арним (1789—1859) — не-
мецкая писательница, находившаяся в дружеских отношениях с
И. В. Гете. Марина Мнишек (ок. 1588-—1614) — дочь польского
воеводы Сандомирского Юрия Мнишка, жена Лжедимитрия I; спустя
два года после его казни (в 1606 г.) тайно обвенчалась с Лжеди-
митрием II.
Акростих (С. 364). Стихотворение обращено к поэту
К. А. Липскерову, с которым С. Парнок находилась в дружеских
отношениях. Ревнивый евнух муз—Валерий...— В. Я. Брюсов, ото-
звавшийся доброжелательной рецензией на один из сборников
К. Липскерова.
31 января (С. 365). Стихотворение посвящено Евдокии Фе-
доровне Никитиной, возглавлявшей изд-во и литературный кружок
«Никитинские Субботники». Дельфина де Жирарден, Рахиль Варнга-
ген вон Энзе и Смирнова — выдающиеся деятельницы прошлого. Га-
зетный, 3, квартира 7 — московский адрес Е. Ф. Никитиной.
«На запад, на восток всмотрись, в н е м л и...» (С. 366).
Прокимен — стих, извлеченный из Псалтыри, приуроченный к тому
или иному празднику. Цевница — род свирели, символ поэтического
творчества.
Юрий Кричевский
Кричевский Юрий Борисович (1885—1942) — поэт.
Печатается по: Кричевский Ю. Невод: Книга стихов. Пб.,
MCMXIX.
Николай Гумилев
Гумилев Николай Степанович (1886—1921) — поэт, литератур-
ный критик, переводчик.
Печатается по: Гумилев Н Собрание сочинений: В 4 т. Ва-
шкнгтон, 1964; Гумилев Н. Стихотворения и поэмы. Л., 1988
(БСБП); ГумилевН. Стихи. Поэмы. Тбилиси: Мерани, 1989.
Сонет («Как конквистадор в панцире желез-
ном...») (С. 369). Имеется первоначальный вариант этого стихотво-
рения, опубликованный в первом сборнике Гумилева «Путь конкви-
стадоров», изданном за счет его родителей в 1905 г. По-видимому,
оно написано под влиянием сонета Ж.-М. Эредиа «Конквистадоры»,
переведенного позднее Гумилевым.
«Нежданно пал на наши рощи иней...» (С. 370). См.
прим, к стихотворению М. Волошина «Облака» (XI из цикла «Ким-
мерийские сумерки». См. с. 698).
Потомки Каина (С. 371). ...дух печально-строгий, // При-
нявший имя утренней звезды...— Люцифер-Денница. Не бойтесь выс-
шей мзды, II Вкусите плод и будете, как боги...— контаминация биб-
лейских текстов: «Горе им, потому что идут путем Каиновым, преда-
ются обольщению мзды». (Соборное послание св. апостола Иуды, 1,
2) и «...но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откро-
ются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло»
(Книга Бытия, III, 5).
Ислам (С. 374). Стихотворение посвящено актрисе О. Н. Вы-
сотской (1885—1966).
Михаил Лозинский
Лозинский Михаил Леонидович (1886—1955) — поэт, перевод-
чик, литературовед.
Печатается по: Аполлон. Октябрь — ноябрь 1915. №8—9<
С. 41—42; Лозинский М. Горный ключ: Стихи. М.; Пг., 1916.
С. 31.
Владимир Нарбут
Нарбут Владимир Иванович (1888—1944) — поэт.
Печатается по: Нарбут В. Советская земля. Харьков; 192L
Александр Архангельский
Архангельский Александр Григорьевич (1889—1938) — поэт, па-
родист, автор венка сонетов «Черные облака».
Печатается по: Архангельский А. Черные облака. Черни-
гов, 1919.
Константин Липскеров
Липскеров Константин Абрамович (1889—1954) — поэт, пере-
водчик, драматург, литературный критик, живописец.
Печатается по: Альманах Муз. Пг., 1916; Весенний салон поэтов.
М., 1918; Свиток 1. М., 1922; Лирический круг: страницы поэзии
и критики. М., 1922; Свиток № 4: Сборник литературного общества
«Никитинские субботники». М., 1926.
Мария Моравская
Моравская Мария Людвиговна (1889—1947) — поэтесса.
Печатается но: Моравская М. На пристани. Спб., 1914.
698
Айна Ахматова
Ахматова (Горенко) Анна Андреевна (1889—1966) — поет, ав-
тор прозаических произведений и литературоведческих исследовании.
Печатается по: Ахматова А. Стихотворения и поэмы. Л.,
1984 (БСБП); Ахматова А. Сочинения: В 2 т. М., 1987. Т. 1;
Ахматова А. Стихотворения и поэмы. Лениздат, 1989.
Ответ (С. 392). Эпиграф из стихотворения Б. А. Садовского
«Анне Ахматовой». Первоначально—надпись на экземпляре сб.
«Четки», подаренного Б. А. Садовскому.
Из поэмы «Реквием» (С. 394). Стихотворение представ-
ляет собой обращение к сыну — Льву Николаевичу Гумилеву, реп-
рессированному как «сын врага народа», ныне известному ученому.
Ива (С. 395). Эпиграф из стихотворения Пушкина «Царское
Село».
Надпись на книге «Подорожник» (С. 396). Совсем
не тот таинственный художник, // И збороздивший Гофмановы сны...—•
существует двоякое толкование этих строк: 1) Книга «Подорожник»
была оформлена художником М. В. Добужинским (1875—1957), сти-
листическая манера которого, по мнению комментатора к двухтомнику
1987 г. В. А. Черных, соответствовала духу «петербургской гофма-
нианы»; 2) В романе Э. Т. А. Гофмана «Эликсир сатаны» главному
герою постоянно является во сне и наяву таинственный посетитель-
художник. «А в глубине четвертого двора...»—приметы квартиры
на улице Пестеля (Фонтанка, 18), где Ахматова жила в 1921 г.,
т. е. в тот период, когда издавался «Подорожник».
Тень (С. 396). Эпиграф — строка из стихотворения О. Ман-
дельштама «Соломинка», посвященного С. Н. Андрониковой-Гельперн
(1888—1982), известной петербургской красавице, другу А. Ахма-
товой. Соломинкой тебя назвал поэт...— Мандельштам каламбурно
обыгрывает имя Саломея, используя ласкательное прозвище С. Н.
в кругу ее друзей и, возможно, поговорку «утопающий хватается за
соломинку...»
«Постучись кулачком — я открою...» (С. 397). Сти-
хотворение псовящено маленькому соседу Ахматовой по квартире
в Фонтанном доме Вале Смирнову.
Приморский сонет (С. 397). Среди вариантов названия
фигурировали: «Летний сонет» и «Последний сонет».
Родная земля (С. 398). Эпиграф из стихотворения А. Ах-
матовой «Не с теми я. кто бросил землю...».
Из цикла «Шиповник цветет» II (С. 398). Эпиграф
из поэмы римского поэта Вергилия «Энеида», который А. Ахматова
собиралась дать в подлиннике. Одно из первоначальных названий
«Говорит Дидона». Бежавший из разрушенной Трои Эней оказы-
вается в Карфагене, где становится возлюбленным царицы Дидоны;
но Эней должен расстаться с ней, узнав через оракула, что ему суж-
дено отправиться в Италию и основать Рим; покинутая Дидона сжи-
гает себя на костре.
«Запад клеветал и сам не верил...» (С. 393). Не мог-
ла я больше в этом доме...— имеется в виду Фонтанный дом, в кото-
ром Ахматова жила до 1952 г. Вот когда железная Суоми...— Ахма-
това получила дачу в Комарове, на территории бывшей Финляндии
(Суоми).
699
Михаил Струве
Струве Михаил Александрович (1890—1948) — поэт, критик,
публицист.
Печатается по: Струве М. Стая. Пг.: Гиперборей, 1916.
«Из глубины стемневшей алтаря...» (С. 400). Q му-
ках Иудейского Царя...— т. е. Иисуса Христа, которому бдело предъ-
явлено обвинение в том, что он объявил себя царем Израиля.
Елизавета Полонская
Полонская Елизавета Григорьевна (1890—1969) — поэтесса, пе-
реводчица.
Печатается по: Полонская Е. Знаменья. Пб.: Эрато, 1921г
Полонская Е. Избранное. М.; Л., 1966.
Осип Мандельштам
Мандельштам Осип Эмильевич (1891—1938) — поэт, литератур-
ный критик, переводчик.
Печатается по: Гиперборей, 1913. № 8. Октябрь. С. 24. М а в-
дельштам О. Стихотворения. Л., 1974 (БСБП).
Спорт (С. 406). «Оксфорд и Кембридж — две приречных шко-
лы...» — намек на традиционные соревнования по гребле между сту-
денческими командами Оксфордского и Кембриджского университе-
тов, ежегодно проводимые на Темзе.
Анна Радлова
Радлова Анна Дмитриевна (1891—1949) — поэтесса.
Печатается по: Радлова А. Корабли. Пб., 1920; Радло-
ва А. Крылатый гость. Петрополис, 1922.
Михаил Зенкевич
Зенкевич Михаил Александрович (1891—1973) — поэт и пе-
реводчик.
Печатается по: Зенкевич М. Дикая поофира: Цех поэтов.
Спб., 1912; Зенкевич М. Избранное. М., 1973.
Тени (С. 410). Воспроизводится эпизод из «Одиссеи» Гомера
о путешествии главного героя поэмы в царство мертвых; туда он
отправился по совету Цирцеи (Кирки), чтобы расспросить о своей
будущей судьбе слепого прорицателя Тиресия. Чтобы тени умерших
обрели память и способность к общению, они, по верованиям древиих,
должны были напиться жертвенной крови.
Клавдия Лаврова
Лаврова Клавдия Николаевна (1892— ? ) — поэтесса.
Печатается по: Свиток № 4: Сборник литературного общества
«Никитинские субботники». М., 1926. С. 76.
Александр Чачиков
Чачиков (наст, фамилия Чачикашвили) Александр Михайлович
(1893— ? ) — поэт и прозаик.
700
Печатается по: Стык: Первый сборник Московского Цеха Поэ-
тов. М., 1925.
Георгий Иванов
Иванов Георгий Владимирович (1894—1958) — поэт, литератур-
ный критик; начинал как футурист, но затем перешел на позиции
акмеизма.
Печатается по: Иванов Г. Отплытие на о. Цитеру: Поэмы:
Кн. первая. Спб., 1912; Гиперборей, 1913, №№ 5, 8; Иванов Г.
Вереск. М.; Пг.: Альциона, 1916; Иванов Г. Несобранное. Ап-
tiquar, 1987.
Сонет-акростих (С. 415). ...Я сладко опален И Юноною,
но не из алебастра. // Ах, что мне смерть и грезы Зороастра...— сме-
шение римской мифологии с азиатским учением зороастризма мотиви-
руется тем, что Зороастр выступал аналогом бога громовержца Юпи-
тера (мужа Юноны). «Китайские драконы над Невой...»
(с. 417). И поражаемых боксеров вой...— имеется в виду восстание
«боксеров» в Китае (1899—1901 гг.).
Это было утром рано... (С. 419). Эпиграф из стихотворе-
ния О. Мандельштама «Что поют часы-кузнечик» (1907).
Георгий Адамович
Адамович Георгий Викторович (1894—1972) — поэт и критик.
Печатается по: Адамович Г. Чистилище: Стихи: Кн. вторая.
Пб., 1922.
Вагнер (С. 420). В сонете отразились впечатления от музыки
драмы Рихарда Вагнера «Тристан и Изольда», созданной по мотивам
одноименного рыцарского романа.
Надежда Павлович
Павлович Надежда Александровна ( 1835—1980) — поэтесса.
Печатается по: Павлович Н. Золотые ворота: (Стихи 1921—•
22 гг.). М., 1923; Павлович Н. Думы и воспоминания. М., 1965.
Сергей Рюмин
Рюмин Сергей ? (Даты жизни неизв.) — поэт.
Печатается по: Антология. М., 1911. С. 175—176.
Ирина Одоевцева
Одоевцева Ирина Владимировна (наст, имя и фамилия Иванова
Ираида Густавовна, урожд. Гейнике; род. 1901) — поэтесса, автор
прозаических книг.
Печатается по: Одоевцева И. Двор чудес: Стихи (1920—*
1921); Одоевцева И. Десять лет: Стихи. (Париж), 1961.
«Мы прочли о смерти его...» (С. 426). Речь идет о
смерти Н. Гумилева (см.: Одоевцева И. У берегов Невы. Л.,
1988. С. 71—72).
701
КРУГ ФУТУРИСТОВ
Давид Бурлюк
Бурлюк Давид Давидович (1882—1967) — поэт, художник, один
из инициаторов и теоретиков русского футуризма.
Печатается по: Весенний салон поэтов. М., 1918. С.57.
Велимир Хлебников
Хлебников Велимир (наст, имя Виктор Владимирович; 1885—
1922) — поэт, прозаик, драматург.
Печатается по: Хлебников В. Творения. М., 1986.
«Мои глаза бредут, как осень...» (С. 430). «Не поз-
воляй...»— «Не позволю!» (польск). Здесь Хлебников перемещает
ударение на последний слог, «...ясновельможный пан Сапега...»— Са-
пега Лев (1557—1633) — великий литовский гетман и канцлер.
«И смелый товарищ шиповника...» (С. 451). Цека-
сый — (укр. и польск.) — любопытный, пытливый.
Бенедикт Лившиц
Лившиц Бенедикт Константинович ((1887—1939) — поэт, пере-
водчик, автор книги воспоминаний о футуристах «Полутораглаэый
стрелец» (1933).
Печатается по: Лившиц Б. Флейта Марсия: Стихи. Киев,
1911; Лившиц Б. Кретнонский полдень. М., 1928; Лившиц Б.
Полутораглазый стрелец: стихотворения, переводы, воспоминания.
СП Ленинградск. отделение, 1989.
Флейта Марсия (С. 432). Ты победил фригийца, Кифа-
ред...— Афина выбросила флейту, так как при игре на ней у нее ис-
кажалось лицо; инструмент подобрал фригийский сатир (силен) Мар-
сий и достиг величайшего мастерства; возгордившись, он вызвал на
соревнование самого Аполлона (Кифареда), который одержал победу
и жестоко наказал гордеца, содрав с него кожу живьем; его кровь
(или пролитые по нему слезы) превратились в одноименный поток.
Матери (С. 433). ...Разве Велиар, // Отвергший всех на босхов-
ской конклаве, // Фуметой всуе увенчал мой дар?.. — Велиар (Вели-
ал) — дьявол, председатель адского собрания (конклава), в духе сю-
жетов нидерландского художника Иеронима Босха (ок. 1460—1516),
фуметой (правильнее фуматой), т. е. благовонным курением, оповеща-
ет здесь о своем выборе. ...Новый Клавдий-Флавий // Любитель ве-
лиаровых тиар...— т. е. представитель римских династий, прославив-
шихся своей жестокостью.
Николаю Бурлюку (С. 434). Кизил Геракла, волчий
вой...— знаменитая палица др.-греч. героя; намек на семейное предание
о схватке деда братьев Бурлюков с волчьей стаей. Когда цветущий
жезл Гилеи // Узнает северную воль...— речь идет о процветшем жез-
ле первосвященника Аарона; Г иле я — греч. название области в Ски-
фии, перенесенное на местность в Таврической губернии, где в 1907—
1914 гг. проживала семья Бурлюков, стало названием группы кубо-
футуристов, возникшей в 1910 г. в Петрограде.
Николаю Кульбину (С. 435). Коричневый топаз его ко-
пыт // Оправлен кем-то в лекарские шпоры...— скрытое уподобление
фавну. Южнее Пса...— обыгрывается известный плакат «Созвездие
702
Большого пса», автором которого был Н. Кульбин. Уже вздыхает о
солнцевороте — Н. Кульбин развивал идею о зависимости человече-
ской судьбы от расположения пятен на солнце.
Баграт (С. 436). В 1936 г. Лившиц посетил Грузию, в част-
ности, побывал у руин храма Баграта в Кутаиси. Впечатления от этой
поездки отразились в данном стихотворении. Безглавый храм, в да-
лекий век Баграта?.. Гамарджвеба! Она с тобой, Победа И Самофра-
кий ска я, твоя сестра!..— используя этимологию традиционного грузин-
ского приветствия («Гамарджвеба»— букв. «Победа вам»), Лившиц
уподобляет обезглавленный храм Баграта со знаменитой обезглав-
ленной статуей богини победы Ники, найденной на о. Самофракня
в Эгейском море.
Игорь Северянин
Северянин (настоящая фамилия Лотарев) Игорь Васильевич
(1887—1941) — поэт, переводчик.
Печатается по: Северянин И. Медальоны: Сонеты и вариа-
ции о поэтах, писателях и композиторах. Beograd, 1934; Северя-
нин И. М., 1975 (МСБП); Северянин И. Стихотворения. М.,
1989; Северянин И. Стихотворения. Таллинн, 1988.
Сонет («Мы познакомились с ней в опере в то
время...») (С. 438). Когда Филина пела...— речь, видимо, идет о
героине оперы Амбруаза Тома «Миньон».
Памяти Амбруаза Тома (С. 442). В сонете упоминают-
ся персонажи опер А. Тома «Гамлет» и «Миньон».
На строчку больше, чем сонет (С. 442). Лишняя
строка в первом катрене (вернее, вместо катрена — пятистишие).
Сонет («Я помню Вас: вы нежный и простой...»)
(С. 443). Ответный сонет Георгию Иванову (См.: сонет Г. Иванова
«Сонет-послание Игорю Северянину»).
Россини (С. 443). По мотивам пьесы Пьера Огюстена Бо-
марше (1732—1799) Джакомо Россини создал знаменитую оперу
«Севильский цирюльник», персонажи которой (Граф Альмавива и
Розина) упоминаются в сонете. Приводятся названия еще двух опер
«Вильгельм Телль» и «Семирамида».
Андреев (С. 445). Некто в сером — персонаж драмы Л. Н.
Андреева «Жизнь человека».
Ахматова (С. 445). В сонете обыгрываются названия первых
сборников А. Ахматовой «Четки», «Вечер», «Белая стая».
Белый (С. 446). Золото в лазури — название стихотворного
сборника А. Белого.
Блок (С. 446). Незнакомка — название знаменитого стихотво-
рения и драмы А. Блока.
Брюсов (С. 447). Грядущие гунны—название программного
стихотворения В. Брюсова.
Бунин (С. 447). Листопад— название сборника И. Бунина.
Гиппиус (С. 448). Кровь скандинавская прозрачней льда...—
род Гиппиусов уходил корнями в Скандинавию.
Горький (С. 448). Талант смеялся — образная параллель со
знаменитой горьковской метафорой «Море смеялось». («Мальва»).
«Старуха Изергиль», «Мальва» — названия горьковских рассказов.
...В Сорренто, как на Капри...— несколько лет, отчасти по совету вра-
чей, отчасти по политическим мотивам, Горький жил в Италии (имен-
но в Сорренто, а не на Капри); как свидетельствовал В. Ходасевич,
703
даже виза в Италию была дана Горькому под условием не жить на
Капри (Ходасевич В. Воспоминания о Горьком. М., 1989, С. 10).
Г у мил ев (С. 449). Путь конквистадора. Романтические цветы.
Жемчуга, Шатер, Огненный столп — названия стихотворных сборни-
ков Н. Гумилева. Уж как Европа Африку не высмей...— Н. Гумилев
совершил два путешествия по Африке — факт, к которому в литера-
турных кругах относились иронически. Любовник, зверобой, // Сол-
дат — все было в рыцарской манере...— перечисляются иподтаси ли-
рического героя Гумилева и самого поэта как биографической лич-
ности.
Зощенко (С. 450).— Так вот как вы лопочете? Ага!..; За-
выражался гражданин шершаво...— И. Северянин раскрывает меха-
низм сатирической стилистики М. Зощенко.
Вячеслав Иванов (С. 450). Кормчие звезды — название
стихотворного сборника В. Иванова. Имитируются, кроме того, его
лексика, синтаксис и ритмика (Ср.: Препятствовавшие венчать вен-
цом Ц Ему объявшие его химеры»).
Георгий Иванов (С. 451). Во дни военно-школъничъих
погон // Уже он был двуликим и двуличным...— намек на принад-
лежность раннего Г. Иванова к группе эгофутуристов и последующую
его «измену» — переход на позиции акмеизма.
Куприн (С. 452). Женька — героиня рассказа Куприна «Яма».
Живую душу отыскал в коне...— намек на сюжетную коллизию рас-
сказа «Изумруд». «Поединок» — название повести А. Куприна.
Одоевцева (С. 453). Эффект узнавания основан на разработ-
ке мотивов баллад, включенных в сборник И. Одоевцевой «Двор
чудес».
Романов (С. 454). Содержатся намеки на названия расска-
зов Пантелеймона Романова «Осень» и «Светлые сны».
Сологуб (С. 455). «Мелкий бес» — название романа Ф. К.
Сологуба.
Алексей Н. Толстой (С. 456). «Хождение по мукам» и
«Детство Никиты» — названия произведений А. Н. Толстого.
Чириков (С. 458). ...среди зверства жизни человечьей...—
очевидно, обыгрывается название романа Евгения Чириков^ «Зверь
из бездны».
Николай Асеев
Асеев Николай Николаевич (1889—1963) — поэт, автор статей
о литературе.
Печатается по: Асеев Н., Петников Г. Леторей: книга
стихов. М., 1915.
Сергей Бобров
Бобров Сергей Павлович (1889—1971) — поэт, прозаик, теоре-
тик стиха, живописец; один из лидеров футуризма, затем организа-
тор группы «Лирика» (1913—1914 гг.), выпустившей в качестве
своего первого издания его сб. «Вертоградари над лозами», а также
футуристической группировки «Центрифуга».
Печатается по: Бобров С. Вертоградари над лозами. М., 1913;
Бобров С. Алмазные леса; Вторая книга стихов... М.,
MDCCCCXVII; Бобров С. Лира лир: 3-я книга стихов. М., 1917.
704
Исполнение (С. 461). Эпиграф — концовка сонета И. Конев-
ского «Две радости». См. в настоящем издании. С. 224. „.Пастырь
сребролукий...— Аполлон.
Иван Игнатьев
Игнатьев (наст, фамилия Казанский) Иван Васильевич (1892—
1914) — поэт и критик, теоретик футуризма, владелец эгофутуристи-
ческого издательства «Петербургский глашатай».
Печатается по: Игнатьев И. В. Эшафот эгофутуры. Спб.,
1914. С. 2.
Сергей Третьяков
Третьяков Сергей Михайлович (1892—1939) — поэт, драматург,
публицист, переводчик; примыкал к эгофутуристам, состоял в объе-
динении ЛЕФ, работал вместе с С. Эйзенштейном в Театре Про-
леткульта; респрессирован.
Печатается по: Третьяков С. Железная пята. Владивосток,
1919. С. 23; Третьяков С. Итого. М., б. г. С. 60. Третья-
кове. Ясныш: Стихи 1919—1921 г. (Чита), 1922. С. 16.
Пятилетие (С. 465). Сонет, по-видимому, посвящен 5-летию
со дня смерти композитора А. Скрябина.
Константин Большаков
Большаков Константин Аристархович (1895—1938) — поэт и
прозаик
Печатается по: Большаков К. Мозаика: Стихи и проза.
М., 1911; Большаков К. Сердце в перчатке. Кн-во «Мезонин
поэзии», 1913.
КРУГ СОЦИАЛИСТОВ
Глеб Кржижановский
Кржижановский Глеб Максимилианович (1872—1959) — обще-
ственный и политический деятель, публицист, литератор, автор воль-
ного перевода революционных песен «Беснуйтесь, тираны» и «Вар-
шавянка».
Печатается по: Ленин в советской поэзии. Л., 1970 (БСБП).
Александр Богданов
Богданов Александр Алексеевич (1874—1939) — поэт и прозаик.
Печатается по: Поэзия в большевистских изданиях 1900—1917.
Л., 1967.
Семен Тихий
Тихий (наст, фамилия и имя Клоков Петр Семенович; 1879—?)—
поэт и прозаик, уроженец Нижнего Новгорода.
Печатается по: Весенний шум: Избранные стихотворения А. Бе-
лозерова, Н. Новикова, A-я Суслова. С. Тихого. Н.-Новгород, 1905.
23. Сонет серебряного века.
705
Николай Рыбацкий
Рыбацкий (наст, фамилия Чирков) Николай Иванович (1880—
1920) — поэт, сотрудничавший в «Правде».
Печатается по: Пролетарские поэты. 1895—1910. (Л), 1935. Т. I,
С. 276.
Евгений Тарасов
Тарасов Евгений Михайлович (1882—1943) — поэт, революции*
нер.
Печатается по: Тарасов Е. Стихи 1903—1905. Спб., 1906?
Революционная поэзия 1890—1917. Л., 1950 (МСБП).
Столице мира (С. 477). Я уходил к могилам Pere Lachai-
se...— знаменитое кладбище в Париже, у стены которого были рас-
стреляны коммунары.
Демьян Бедный
Бедный Демьян (наст, фамилия и имя Придворов Ефим Алек-
сеевич; 1883—1943) — поэт-сатирик, баснописец.
Печатается по: Бедный Д. Собрание сочинений: В 8 т. М.,
1963. Т. I.
Алексей Маширов-Самобытник
Маширов (Самобытник — псевдоним) Алексей Иванович (1884—
1943) — поэт-рабочий, сотрудничавший в «Правде».
Печатается по: Пролетарские поэты первых лет советской эпохи.
Л., 1959.
Евгений Трифонов
Трифонов Евгений Андреевич (1885—?) — поэт и прозаик; пе-
чатался под псевдонимом Е. Бражнев.
Печатается по: Поэзия в большевистских изданиях 1905—1917.
Л., 1967 (БСБП). С. 394.
Дмитрий Одинцов
Одинцов Дмитрий Яковлевич (1887—?)—поэт.
Печатается по: Русская революционная поэзия 1895—1917: Ан-
тология. Л., 1957. С. 227.
Алексей Гмырев
Гмырев Алексей Михайлович (1887—1911) — поэт-рабочий, за-
мучен на каторге.
Печатается по: Гмырев А. За решеткой. М., 1926. С. 39.
Василий Князев
Князев Василий Васильевич (1887—1938)—поэт-сатирик, фольк-
лорист.
Печатается по: Пролетарские поэты первых лет советской эпохи.
Л, 1959.
«Вчера не мог заснуть я до р а с с с в е т а...» (С. 484).
706
«Прибой крепчал!..»— обыгрывается знаменитая фраза из чеховского
«Ионыча» «Мороз крепчал».
Михаил Артамонов
Артамонов Михаил Дмитриевич (1888—1958) — поэт, сотрудни-
чавший в «Правде».
Печатается по: Поэты «Правды»: Стихотворения 1912—1922 гг.
М., 1967.
Яков Бердников
Бердников Яков Павлович (1889—1940) — поэт-рабочий, участ-
ник революции 1905 г.
Печатается по: Бердников Я. Сонет рабочего: Книжка I. Пг.,
1917.
Илья Садофьев
Садофьев (наст, фамилия Аксень-Ачкасов) Илья Иванович
(1889—1965) — поэт-рабочий и революционер, переводчик; состоял
сотрудником «Правды».
Печатается по: Русская поэзия 1895—1917: Антология. А,
1957. С. 260.
Надежда Львова
Львова Надежда Григорьевна (1891—1913) — поэтесса, пере-
водчица.
Печатается по: Львова Н. Старая сказка: Стихи 1911—
1912 гг. М., 1913.
Иван Логинов
Логинов Иван Степанович (1891—1942) — поэт-сатирик.
Печатается по: Логинов И. Накануне: Стихотворения. Пг^
1919; Логинов И. На страже: (Стихи. Сатира). Пг., 1919; Про-
летарские поэты. Т. III. 1914—1917. (Л), 1935.
Памяти Эм. Верхарна (С. 491). Стихотворение посвящено
памяти крупнейшего бельгийского поэта, трагически погибшего в но-
ябре 1916 года под колесами поезда, на котором он отправлялся с
пропагандистской поездкой на фронт. Сонет написан сразу после его
гибели. Творчество Э. Верхарна было необычайно популярно в Рос-
сии. И где к «Зорям» святое стремленье...— здесь символически пе-
реосмысливается название пьесы Э. Верхарна.
На Невском 18 июня (С. 491). Посвящен июльской де-
монстрации в Петрограде. 3 июля 1917 г. в «Правде» была опубли-
кована ст. В. И. Ленина «Восемнадцатое июня», в которой сказано,
что это событие «войдет в историю революции как один из дней
перелома» (Соч.: Изд. 3. Т. 20. С. 548—549).
Маленький фельетон (Карманный словарик)
(С. 492). Забыть «Повешенных» своих...— имеется в виду «Рассказ о
семи повешенных», написанный Л. Андреевым в марте 1908 г. Фель-
етон написан по поводу просочившихся слухов о высокооплачиваемом
сотрудничестве знаменитого писателя в «Русской Воле» (36 тысяч
рублей в год).
707
А. Амфитеатров (С. 493). Амфитеатров Александр Вален-
тинович (1862—1938) — русский писатель. О, если бы вспомнить
Романова Колю...— имеется в виду последний русский царь Нико-
лай II. «Русская Воля», «Красное Знамя» и «Бич» — издания того
времени монархического направления. Протопопов Михаил Алексе-
евич (1848—1915) — русский критик. Каледин Алексей Максимо»
вич (1861—1918) — руководитель белоказачьего движения на Дону.
Николай Захаров-Мэнский
Захаров (Мэнский) Николай Николаевич (1895—?) — поэт.
Печатается по: Лирика: Стихи. М.: Неоклассики, 1922. С. 11;
Поэты наших дней: Антология. М., 1924. С. 31.
Печкинская кофейня (С. 494). В стихотворении воспро-
изводится атмосфера знаменитой кофейни, в которой А. Н. Остров-
ский встречался со своими единомышленниками.
Василий Казин
Казин Василий Васильевич (1898—1981) — пролетарский поэт,
участник Московского Пролеткульта и «Кузницы».
Печатается по: Казин В. Избранное: Стихотворения и поэмы.
М., 1985. С. 44.
КРУГ ПОЭТОВ «ЗНАНИЯ»
Александр Федоров
Федоров Александр Митрофанович (1868—1949) — поэт, про-
заик, драматург, автор книги сонетов.
Печатается по: Федоров А. Сонеты. Пб., 1911 (1-е изд.—
1909). Многочисленные сонеты Ал. Федорова, регулярно публико-
вавшиеся в журнале «Мир Божий», не остались незамеченными; од»
нако отзывы о них были по большей части неблагоприятные: Федо-
рову отказывали в оригинальности. Особенно резко о зависимости
А. Федорова от И. Бунина писал А. Блок в ст. «О лирике» (Собр.
соч.: В 8 т. Т. 5. М.; Л., 1962. С. 158).
Скиталец
Скиталец (наст, фамилия и имя Петров Степан Гаврилович;
1869—1941) — прозаик и поэт, один из виднейших представителей
товарищества «Знание».
Печатается по: Скиталец. Избранное. М., 1977.
«Из добродетелей вы цепи мне сковали...» (С. 505).
На вас и на себя я опрокину храм...— намек на библейскую легенду
о плененном богатыре Самсоне, ослепленном и запертом в храме фи-
листимлянами; Самсон обрушил храм на себя и своих врагов.
Иван Бунин
Бунин Иван Алексеевич (1870—1953) — поэт, прозаик, перевод-
чик, литературный критик. Познакомившись в 1899 году с Горьким,
Бунин примкнул к кругу писателей-реалистов, группировавшихся при
издательстве «Знание».
708
Печатается по: Золотое Руно, 1908. № 10. С. 24; Весенний
салон поэтов. М., 1918. С. 53; Бунин И. Стихотворения. Л., 1956
(БСБП); Бунин И. А. Собрание сочинений: В 9 т. Т. 1. М.,
1965. Т. 8. М.. 1967.
«Нет, не о том я сожалею...» (С. 506). В первой публи-
кации (Мир Божий, 1893. №5) фигурировала еще одна строфа
(9-стишие), от которой Бунин отказался, видимо, сознательно оставив
14 строк.
«На высоте, на снеговой вершине...» (С. 507). Впер-
вые был опубликован в «Русской мысли» (1902. №2) под заглавием
«В Альпах» и подзаголовком «Сонет на льдине».
Эпитафия (С. 509). Тематически перекликается с рассказом
«Легкое дыхание» (1916).
Зимний день в Оберланде (с. 510). Оберланд— высо-
когорная часть Швейцарских Альп. Зилъбергон— одна из горных
вершин Оберланда.
Мира (С. 511). Мира — по-латыни «удивительная», «таинствен-
ная». Таинственная, как талисманы Пирра... Под «талисманами Пир-
ра» скорее всего имеется в виду палец ноги эпирского царя, обладав-
ший целительной силой (как сообщает предание, он уцелел после
кремации тела), целительной силой наделялась и лапка жертвенного
белого петуха, побывавшая в его руках.
«Ра-Озирис, владыка дня и света...» (С. 512). Гор*
жусь врагом: ты, побеждая Сета, // В его стране царил пять тысяч
лет...— с Сетом боролся и, победив его, стал царем в Египте не сам
Ра-Озирис, а его сын Гор.
Герман (С. 515). Генисарат, Тивериада, Назарет, Луз — биб-
лейские топонимы.
Горный лес (С. 518). На ней молились Волчьему Зевесу...—
имеется в виду храм Зевса в Аркадии, расположенный на вершине
горы Ликеаон, т. е. Волчьей. Мифический аркадский царь, в честь
которого названа гора, предложил в свое время Зевсу человеческое
мясо, тогда разгневанный бог послал на землю потоп. В мифе отра-
вился обычай человеческих жертвоприношений.
Иерихон (С. 519). Мертвое море. Пустыня Иоанна, Гора
Поста — библейские топонимы.
Долина Иосафата (С. 526). Долина Иосафата отождест-
влялась с долиной Кедрон, расположенной к северо-востоку от Иеру-
салима, местом будущего Страшного Суда.
Отчаяние (С. 521). Звучит лишь стон... Лама Савахвани?..—
по евангельской легенде, таковы были предсмертные слова Иисуса
Христа, обращенные к Отцу; они означали: «Для чего ты меня
оставил?»
Прометей в пещере (С. 526). На клики чад Нерея...—
т. е. клики нереид, дочерей морского бога Нерея и его жены Дориды
(всего их 50).
В горах (С. 528). В журнале «Северные записки». Пб., 1916.
№ 10 и в альманахе «Весенний салон поэтов» (М., 1918. С. 53) дру-
гое название «В Апеннинах». «Дым на меня пахнул, как сладкий
аромат...» — ассоциируется со знаменитым: «И дым Отечества нам
сладок и приятен!»
Благовестие о рождении Исаака (С. 529). Излага-
ется библейский миф о рождении сына Авраама и Сары Исаака: бла-
гую весть престарелым родителям принесли три ангела.
709
Александр Лукьянов
Лукьянов Александр Александрович (1871—1942) — поэт.
Печатается по: Лукьянов А. Стихи. Спб., 1908.
Александр Черемнов
Черемнов Александр Сергеевич (1881—1919) — поэт.
Печатается по: Черемнов А. Стихотворения: Том первый.
М., 1913.
Обман (С. 536). Ланс и Галатей античные черты...— здесь
условные античные имена, персонифицирующие героинь античного
искусства. В частности, Галатея — одна из нереид, полюбившая цик-
лопа Полифема, а также прекрасная статуя, изваянная Пигмалионом;
по просьбе влюбленного в свое творение художника Афродита ожи-
вила Галатею, и Пигмалион женился на ней.
Иосиф Каллиников
Каллиников Иосиф Федорович (1890—1934) — поэт.
Печатается по: Новые стихи (Всероссийский союз поэтов). Сб. 2.
М., 1927.
КРУГ НОВОКРЕСТЬЯНСКИХ поэтов
Петр Орешин
Орешин Петр Васильевич (1887—1938) — поэт, прозаик, репрес-
сирован.
Печатается по: Орешин П. Стихотворения и поэмы. М.. 1968.
Павел Радимов
Радимов Павел Александрович (1887—1967) — поэт, художник.
Печатается по: Гиперборей. Спб.» 1912. № 3.
Сумерки (С. 545). Охотник до старья, татарский князь...—
фамильярное прозвище татар. Звонок услышав конки...— трамвай
на конной тяге.
Карусель (С. 546)... играют весело лихого комаря...— т. е. «Ко-
маринского мужика».
Сергей Клычков
Клычков (наст, фамилия Лещенков) Сергей Антонович (1889—
1940) — поэт, прозаик.
Печатается по: Клычков С. Потаенный сад. М., 1913. С. 68.
Сергей Есенин
Есенин Сергей Александрович (1895—1925).
Печатается по: Есенин С. А. Собрание сочинений: В 5 т.
Т. 1. М.. 1978.
Греция (С 549). Стихотворение адресовано Греции накануне
ее вступления в мировую войну. Ахиллес, Патрокл, Гектор, Андро~
маха — перечисляются герои поэмы Гомера «Илиада».
710
Василии Зота
Зота Василий ? (Даты жизни неизв.) — поэт.
Печатается по: Стык: первый сборник МЦК. М., 1925. С. 82, 84.
КРУГ ИМАЖИНИСТОВ
Рюрик Ивнев
Ивнев Рюрик (наст, фамилия и имя Ковалев Михаил Александ-
рович; 1891—1981) — поэт, переводчик, прозаик, литературный
критик.
Печатается по: Ивнев Р. Самосожжение: Ки. стихов 1912—
1916 гг. Петроград, MCMXVII; Имажинисты: Есении, Ивнев, Ма-
риенгоф. М., 1921. С. 17; Гостиница путешествующих в прекрасном.
1924. № 1(3). С. 4; Ивнев Р. Избранное: Стихотворения и поэ-
мы: 1907—1981. М., 1985.
В развалинах Ани (С. 556). Ани — название древней сто-
лицы Армении.
Франция. Отклик на оккупацию Франции.
Вадим Шершеневич
Шершеиевич Вадим Габриелевич (1893—1942) — поэт, лите-
ратурный критик; последовательно примыкал к символистам, футури-
стам, имажинистам.
Печатается по: Шершеневич В. Carmina: Лирика: (1911—
1912): Кн. 1. М., 1913.
В гостиной (С. 562). Rameau — французский композитор.
Рамо Жан Филипп (1683—1764).
Иван Грузинов
Грузинов Иван Васильевич (1893—1942) — поэт.
Печатается по: Грузинов И. Бубиы боли: Стихи. М., 1915.
Анатолии Мариенгоф
Мариенгоф Анатолий Борисович (1897—1962) — поэт, драматург,
прозаик. Некоторое время находился под влиянием эгофутуризма, за-
тем — один из лидеров имажинизма.
Печатается по: Мариенгоф А. Витрина сердца; Стихи., Б. М.,
1918.
1КРУГ КОНСТРУКТИВИСТОВ
Вера Инбер
Инбер Вера Михайловна (1890—1972) — поэтесса, публицист
и прозаик.
Печатается по: Инбер В. Печальное вино. Paris, 1914. С. 73;
Инбер В. Горькая услада: Вторая книга стихов. Пг.; М., 1917.
С. 52.
711
Сергей Шервинский
Шервинский Сергей Васильевич (р. 1892) — поэт, переводчик,
стиховед.
Печатается по: Шервинский С. Стихи разных лет. М., 1983;
Шервинский С. От знакомства к родству: стихи, переводы,
очерки, воспоминания. Ереван, 1986.
Георгий Шенгели
Шенгели Георгий Аркадьевич (1894—1956) — поэт, переводчик,
теоретик стиха.
Печатается по: Шенгели Г. Розы с кладбища: (Поэзы).
Керчь, 1914; Шенгели Г. Гонг: Поэзия. Пг., 1916; Октябрь,
1988, № 1.
«Из мрамора — под солнцем все белей...» (С. 580).
О тихий Край Фарфоровых Гробов...»—ср. со стихами И. Северя-
нина: «Меня положат в гроб фарфоровый...» (Мои похороны, 1910).
Зеленый стол (С. 580). В сб. «Зеркала потускневшие» (Пг.,
1915), иное название «Сонет зеленого стола». Chemine-de-fer (фр.,
букв, «железная дорога») — название карточной игры. Видимо, подза-
головок «полусонет» подразумевает отсутствие сквозной рифмовки
в катренах.
Сонет с комментарием (С. 582). Хенд и Джикель (Хайд
и Джекиль) — персонажи Р. Л. Стивенсона; «danse macabre» — пляска
смерти.
Эдуард Багрицкий
Багрицкий (наст, фамилия Дзюбин) Эдуард Григорьевич (1895—
1934) — поэт.
Печатается по: Багрицкий Э. Стихотворения и поэмы. М.;
Л.» 1964.
Игорь Сельвинский
Сельвинский Илья Львович (1899—1968) — поэт, переводчик,
прозаик, драматург.
Печатается по: Сельвинский И. Собрание сочинений: В 6 т.
М., 1971. Т. 1; Сельвинский И. О времени, о судьбе, о любви.
М., 1962; Сельвинский И. Рекорды (Экспериментальные сти-
хи). М., 1926; Мысль, вооруженная рифмами. ЛГУ, 1984. С. 374.
Девлет (С. 587). Альма — горный массив в Крыму.
Николай Ушаков
Ушаков Николай Николаевич (1899—1973) — поэт, переводчик,
прозаик, автор статей о литературе.
Печатается по: У ш а к о в Н. Стихотворения и поэмы. Л., 1980
(БСБП); Ушаков Н. Стихотворения. М., 1988.
.«Суровый Дант не презирал сонета...» (С. 597).
Китаев — Китаевский монастырь на окраине Киева. Сонет в подарок
Рыльский нам принес...— стихотворение М. Рыльского (1895—1964)
«Китаев» об этом монастыре и сонет «Когда срезают грозди виногра-
да...» Ушаков перевел в 1941 году.
712
Дир Туманный
Туманный Дир (наст, фамилия и имя Панов Николай Николае-
вич; 1903—1973) — поэт и прозаик.
Печатается по: Туманный Д. Московская Америка. М.,
1924. С. 27. Поэты наших дней: Антология. М., 1924. С. 87.
Илья Дальгонин
Дальгонин Илья ? (Даты жизни неизв.) — поэт.
Печатается по: Серебряные трубы: Стихи (Эд. Багрицкий, Иси-
дор Бобович, Яков Галицкий, Илья Дальгонин, Петр Старицын, Ана-
толий Фиолетов, Георгий Цагорели). (Одесса), 1915. С. 33.
КРУГ НЕЗАВИСИМЫХ ПОЭТОВ
Александр Скрябин
Скрябин Александр Николаевич (1871—1915) — композитор.
Печатается по: Известия Московского литературно-художествен-
ного кружка. Вып. 10. М., 1915, февраль. С. 7.
Валерию Яковлевичу Брюсову (С. 603). Этим соне-
том А. Н. Скрябин приветствовал В. Брюсова на чествовании поэта
18 января 1915 г. по случаю приезда с театра военных действий
в Москву и в связи с 25-летием его литературной деятельности.
Татьяна Щепкина-Куперник
Щепкина-Купе рник Татьяна Львовна (1874—1952) — поэтесса
и переводчик.
Печатается по: ш епкина-Купериик Т. Мои стихи. М.,
1901. С. 100.
Саша Черный
Черный Саша (наст, фамилия и имя Гликберг Александр Михай-
лович; 1880—1932) — поэт-сатирик, переводчик, прозаик, издатель.
Печатается по: Ч е р н ы й С. Стихотворения. Л., 1960; Чер-
ный А. Жажда: Третья книга стихов (1914—1922). Берлин, 1923.
Анна Антоновская
Антоновская Анна Арнольдовна (1886—1967) — поэтесса.
Печатается по: Стык: первый сборник Московского цеха поэтов.
М., 1925.
Владислав Ходасевич
Ходасевич Владислав Фелицианович (1886—1939) — поэт, кри-
тик, переводчик; с 1922 года в эмиграции.
Печатается по: Ходасевич В. Молодость: первая кн. стихов.
М.: Гриф, 1908; Ходасевич В. Путем зерна. М.: Творчество,
МСМХХ; Ходасевич В. Тяжелая лира. Берлин; Пб.; М., 1923;
Ходасевич В. Собрание сочинений. Т. 1. Мичиган, 1983.
Старинные друзья (С. 611). Эпиграфом послужил отры-
вок из сонета В. Брюсова «Отверженные» (1901). (С. 191). Как из-
вестно, в 1901—1902 гг. Ходасевич переживал период бурного увле-
713
чения поэзией В. Брюсова и К. Бальмонта. «Внимать тебе с таинст-
венной кузиной...» — под «таинственной кузиной» (ср. название цикла)
скорее всего подразумевается муза. В стихотворении 1910 г. «К музе»
читаем:
В атласных туфельках, с девической косой,
С улыбкой розовой, и легкой, и невинной,
Ты мне казалась близкой и родной,
И я шутя назвал тебя кузиной.
О муза, милая! Припомни тихий сад!..
Шурочке (С. 613). Уж минул век Фисбеи и Пирама...— Фис-
ба и Пирам — мифологические персонажи, история любви которых
изложена в поэме Овидия Назона «Метаморфозы»; олицетворение
верной, самоотверженной любви. Хариты — также персонажи др.-греч.
мифологии — три богини радости и веселья жизни. Химеры — суще-
ства, изрыгающие из пасти огонь, или, в переносном смысле, мрачные
порождения болезненной фантазии.
Про себя. I—II (С. 613). При первой публикации в журнале
«Москва» (1919, №2. С. 6) было иное название «Неприятный
сонет».
К. Липскерову (С. 614). В автографе, хранящемся в ЦГАЛИ
(ф. 1737), содержится приписка: «Для Липскерианцев! Важно! Про-
чтите! Это не сам К. Липскеров написал, это—так называемая паро-
дия. Не надо на этих стихах основываться, судя о миросозерцании
и времяпрепровождении погибшего пиита. Владислав Ходасевич уже
покойный (1886—1961)». Киш-Миш— сорт винограда, очень слад-
кого, без косточек. Рахат-лукум — восточное лакомство.
«Пускай минувшего не жаль...» (С. 615). В сб. «Тя-
желая лира» стихотворение датировано 1920 г. В экземпляре, пода-
ренном Нине Берберовой, жене поэта, рукой автора дата переправлена
на «1921».
Похороны (С. 615). Экспериментальная форма сонета, состоя-
щая из 14 слогов (ср. с сонетом И. Сельвинского «Дол сед...» См.
с. 594).
«Нет, не шотландской королевой...» (С. 616). В ме-
муарах Н. Берберовой «Курсив мой» отмечается: «Нашла в бумагах
Ходасевича стихи «Нет, не шотландской королевой». Он не хотел их
печатать при жизни. В 1935—1936 годах шел в Париже фильм с Кат-
рин Хэпберн. Она была на меня похожа (в «Последних новостях»
меня этим дразнили)».
Сергей Раевский
Раевский (наст, фамилия Дурылин) Сергей Николаевич (1887 1—
1954) поэт, прозаик, литературовед.
Печатается по: Антология. М., 1911.
Хвала Святому Ф р а н ц и с к у (С. 617). Франциск Ассиз-
ский (наст, имя Бернардоне Джованни; 1181 или 1182—1226) —
итальянский религиозный деятель и поэт. Добровольно отказавшись
от богатой и обеспеченной жизни, посвятил себя проповеди евангель-
ской бедности, основал монашеский орден миноритов («меньших
братьев»), преобразованный впоследствии в орден францисканцев.
Странствующим проповедником побывал в Испании, Южной Фран-
1 В Краткой литературной энциклопедии, возможно, ошибочно
указан 1877 г. рождения.
714
ции, Египте, Палестине, пытался проповедовать христианство среди
мусульман. В 1228 г. был канонизирован. Кроме религиозных трак-
татов на латинском языке, написал несколько поэтических произве-
дений на умбрийском диалекте итальянского языка, в частности «Кан-
тику брата Солнца, или Похвалу Творению», 1224, прославляющую
идеал гармонического слияния с природой. Рассказы и легенды
о св. Франциске собраны в анонимном сб. «Цветочки святого Фран-
циска Ассизского», перевод которых на русский язык вышел в 1913 г.,
что способствовало необычному обострению интереса к личности свя-
того. Умбрия — центральная область Итамш. в верхнем течении
реки Тибр.
Хвалы Святого Франциска (С. 617). В сонете нашла
отражение «Кантика брата Солнца...».
О брате Льве и брате юном (С. 618). Имя юного брата,
должно быть, Франциск. Сонет, как и два предыдущих, стилизован
под «Кантику брата Солнца...».
Самуил Маршак
Маршак Самуил Яковлевич (1887—1964) — поэт, переводчик,
драматург.
Печатается по: Маршак С. Собрание сочинений: В 8 т. Т. 5.
М., 1970.
На привале (С. 619). Стихотворение представляет собой над-
пись к рисунку Кукрыниксов, изображающему группу советских писа-
телей и художников, сидящих на гробе с надписью: «Здесь покоятся
бывшие объекты: Гитлер, Геббельс, Геринг, Гиммлер и К0»: «Битвы,
где вместе рубились они...» — цитата из баллады Пушкина «Песнь
о вещем Олеге».
Последний сонет (С. 620). Посвящен Т<амаре> Г<Саб-
бе> (1903—1960) — писательнице, близкому другу поэта; первона-
чально был вписан рукой автора на последней странице издания
«Сонетов» Шекспира, переведенных С. Маршаком. Отсюда — его
название.
Наталья Крандиевская-Толстая
Крандиевская-Толстая Наталья Васильевна (1888—1963) — по-
этесса.
Печатается по: Крандиевская-Толстая Н. Дорога. М.,
1985; Крандиевская-Толстая Н. Лирика. М., 1989.
«Начало жизни было — звук...» (С. 623) в первой стро-
ке перефразируется стих из Евангелия от Иоанна «Вначале было
Слово».
Абрам Эфрос
Эфрос Абрам Маркович (1888—1954) — поэт, переводчик.
Печатается по: Эфрос А. Эротические сонеты. М., 1922; Ли-
рический круг. М., 1922. С. 30.
Из цикла «Эротические сонет ы». Сонет IV.
(С. 624) ....в летейской стороне...— т. е. в царстве мертвых, там, где
протекает Лета, река забвения. Сонет X: «Но прошлого душа
не забывает, Ц Она письмен упорных не стирает...»— перекличка
с пушкинскими стихами: «И горько жалуюсь, и горько слезы лью, //
Но строк печальных не смываю...» (Воспоминание).
715
Леонид Гроссман
Гроссман Леонид Петрович (1888—1965) — поэт, прозаик, лите-
ратуровед, исследователь творчества Достоевского, Пушкина, Тургене-
ва, Сухово-Кобылина, теоретик сонета: Гроссман Л. Поэтика со-
нета // Проблемы поэтики. М.; Л., 1925.
Печатается по: Гроссман Л. Плеяда. М.: Фьяметта, 1919;
Лирический круг. М., 1922.
Плеяда. Русский сонет (С. 627). «Раскрыл нам Дельвиг
таинства сонета...» — Дельвиг Антон Антонович (1798—1831) —
один из искуснейших мастеров русского сонета. Ср. у Пушкина:
«У нас его еще не знали девы, // Как для него уж Дельвиг забы-
вал // Гекзаметра священные напевы...». Чей трудный шифр был
Тредьяковским дан... Тредиаковский Василий Кириллович (1703—
1768) — инициатор сонетной традиции на Руси. Манит певцов гипер-
борейских стран...— т. е. поэтов северных стран: гипербореи — леген-
дарные племена, живущие «по ту сторону» северного ветра Борея;
традиционно-поэтическое обозначение восточных славян, особенно
в поэзии XVIII века. Ронсар Пьер (1512—1585) — французский
поэт, глава «Плеяды», группы поэтов эпохи Возрождения, выда-
ющийся мастер и пропагандист сонета, Венок сплетает пышный Вяче-
слав...— Вяч. Иванов (см. выше).
Веневитинов (С. 628). Веневитинов Дмитрий Владимирович
(1805—1827) — поэт-любомудр. Эпиграф — строка из поэмы И.-В. Ге-
те «Апофеоз художника» в переводе Д. Веневитинова. Северная Ко-
ринна — так, по имени героини романа Жермены де Сталь «Коринна,
или Италия», в кругу поэта называли 3. А. Волконскую. Первый
пламенник Софии — т. е. огонь мудрости. Сойти в ладью Харона —
значит умереть (Веневитинов умер молодым). Бред Шеллинга с виде-
ньями Платона...— Шеллинг Ф. (1775—1854) — немецкий философ-
идеалист и Платон (427—347 до н. э.) — древнегреческий философ,
их влияние испытал на себе Веневитинов.
Гнедич (С. 628). Гнедич Николай Иванович (1784—1833) —
поэт; подвигом его жизни стал перевод гомеровской «Илиады». Эпиг-
раф— строка из послания Гнедича «К К. Н. Батюшкову». Омир —
старинная транскрипция имени Гомера. Циклоп в жабо — Гнедич
был одноглаз. Скамандр—река у Трои (Илиона); бог этой реки.
Языков (С. 629). Языков Николай Михайлович (1803—1846)—
поэт, друг Пушкина. Эпиграф из стихотворения Языкова «К Виню».
«Вдохнула громозвучные псалмы— // Сампсонов гнев и скорбь царя
Саула...» — как и многие поэты того времени, Языков широко куль-
тивировал так называемые подражания псалмам; Сампсон (Самсон)
и Саул — библейские персонажи.
Козлов (С. 629). Козлов Иван Иванович (1779—1840) —
поэт. Эпиграф — строка из его стихотворения «Сияна». Подобно
Гомеру и Мильтону, Козлов был слеп. Ослепший бард с прозревшею
душой...— как полагали древние, человек, утративший «внешнее зре-
ние», обретал «внутреннее», духовное, становился пророком (ср.: об-
разы слепого прорицателя Тиресия и Эдипа).
Денис Давыдов (С. 630). Давыдов Денис Васильевич
(1784—1839) — поэт, герой Отечественной войны. Эпиграф — строка
из послания Д. Давыдова «Графу П. А. Строганову». Чесменские
ветераны — участники русско-турецкой войны. Г ерой Бриенский —
Давыдов особенно отличился в бою под Шато-Бриеном в 1814 г. (под
716
ним было убито пять лошадей!). О. А. Кипренский (1782—1836) —
русский художник-портретист.
Василий Пушкин (С. 630). Пушкин Василий Львович
(1770—1830) — поэт, дядя А. С. Пушкина. Алъцест, Дон-Жуан, Пан-
крас— персонажи мольеровских комедий «Мизантроп», «Дон-Жуан»
и «Брак поневоле». Арзамас— литературный кружок (1815—
1818 гг.). Плавт Тит Марций (254—184 до и. э.) — древнеримский
комедиограф. Тасс (Тассо) Торквато (1544—1595) — итальянский
поэт. Парни Эварист Дезире де Форж (1753—1814) — французский
поэт.
Жуковский (С. 631). Жуковский Василий Андреевич (1783—
1852). Эпиграф — строки из знаменитой баллады В. А. Жуковского
«Людмила». «Песенник Ундины», т. е. воспевший Ундину, героиню
одноименной повести немецкого писателя Фрицриха Фуке (1777—
1843). Сын турчанки — Жуковский был незаконнорожденным сыном
русского дворянина Афанасия Бунина и пленной турчанки. Рустам
и Дамаянти— герои переводных поэм Жуковского «Рустем и Зораб»
и «Нель Дамаянти».
Боратынский (С. 631). Боратынский Евгений Абрамович
(1800—1844) — русский поэт. Эпиграф из его стихотворения «Боля-
щий дух врачует песнопенье...». Средь асфоделий Орковых полей...—
т. е. среди цветов в царстве мертвых. Орк — бог смерти в древне-
римской мифологии, аналогичный Аиду.
Зинаида Волконская (С. 632). Волконская Зинаида
Александровна (1792—1862) — писательница, хозяйка литературного
салона в Москве. Но снова древний мир пред ней возник Ц И поза-
была в дыме базилик...— последние годы жизни Волконская провела
в Италии.
Батюшков (С. 632). Батюшков Константин Николаевич
(1787—1855) — русский поэт; жизнь его была омрачена приступами
безумия. Эпиграф — строка из его стихотворения «Свидетели любви
и горести моей...».
Вяземский (С. 633). Вяземский Петр Андреевич (1792—
1878) — поэт. Кребалъон (Кребийон) Клод Проспер Жолио де
(1707—1777) — французский писатель, возможно, впрочем, имеется
в виду его отец Проспер, тоже писатель. Московский телеграф — мос-
ковский журнал, издавался в 1825—1834 гг. Он кинул стих, блес-
нувший эпиграфом // Над первою онегинской главой...— И жить то-
ропится и чувствовать спешит...— строка из стихотворения Вяземско-
го «Первый сиег».
Кюхельбекер (С. 633). Кюхельбекер Вильгельм Карлович
(1797—1846) — поэт, лицейский товарищ Пушкина. Эпиграф взят из
его стихотворения «К Виктору Уго». Тебе Париж раскрыл в хмель-
ном чаду...— Кюхельбекер побывал в Париже, где читал лекции по
русской литературе.
Дел ь в и г (С. 634). Эпиграф взят из стихотворения А. Дель-
вига «Дамон». Феокрит (кон. 4 — перв. пол. 3 в. до н. э.) — др.-гр.
поэт, основоположник поэтического жанра идиллии. «Лицейский Муд-
рец»— рукописный журнал в Лицее. Анфология — старинная форма
слова «антология», т. е. сборник избранных стихов, изречений, фраг-
ментов из произведений разных авторов и пр. И плаче Пушкина над
ранней урной... имеется в виду ламентация в традиционном лицейском
послании «Чем чаще празднует лицей...».
Пушкин (С. 634). В первом катрене перечисляются создания
зрелого пушкинского гения: «Медный всадник» (1833), «Каменный
717
гость» (1830), «Бахчисарайский фонтан» (1821—1823), «Пир во вре-
мя чумы» (1830). В пропасти земли II Ушел Вильгельм из невского
тумана...— имеется в виду ссылка декабриста Кюхельбекера. И страсть
кавалергардского шуана...— т. е. Дантеса. Устав на буйных праздне-
ствах Киприды...— т. е. утомившись от любовных утех. Монтень Ми-
шель де (1533—1592) — французский писатель, философ.
Из цикла сонетов «Н а полях Пушкина». 1. Импро-
визатор (С. 635). Речь идет о герое «Египетских ночей».
Феррара, Кремона и Бергамо — итальянские города. Арлекин — тра-
диционный персонаж итальянской комедии масок. Александрийский
чертог — дворец в Александрии; столице эллинистического Египта.
II. Ганнибал (С. 636). Ганнибал Абрам (Петр) Петрович, до
крещения Ибрагим (1697 или 1698—1781) — прадед А. С. Пушкина,
уроженец Абиссинии. Он ожил в царстве пудры и кафтанов...—т. е. во
Франции, где Ганнибал находился на службе в 1717—1723 гг.
III. Князь Верейский. (С. 636). Персонаж романа Пуш-
кина «Дубровский»; речь в данном случае идет о его прототипе.
Дидерот— стилизованная под XVIII век форма имени Дени Дидро
(1713—1784).
IV. Сальери (С. 637). Сальери Антонио (1750—1825) —
итальянский композитор и дирижер; согласно последним данным, его
причастность к смерти Вольфганга Амадея Моцарта (1756—1791)
оказалась мнимой. Глюк Христоф Виллибальд (1714—1787) — авст-
рийский композитор. «Раз в пустырях нижегородских сел...» — траге-
дия Пушкина «Моцарт и Сальери» была написана в Болдине, кото-
рое входило в состав Нижегородской губернии.
Мариэтта Шагинян
Шагинян Мариэтта Сергеевна (1888—1982) — писательница, поэ-
тесса, прозаик, литературовед.
Печатается по: Шагинян М. Первые встречи: Стихи 1906—
1908 гг. М., 1909.
«Я без конца благодарю...» (С. 639). Реминисценции
из стихотворения М. Лермонтова «За все, за все тебя благодарю я...».
Илья Эренбург
Эренбург Илья Григорьевич (1891—1967) — поэт, прозаик, пуб-
лицист.
Печатается по: Эренбург И. Я живу. Спб., MCMXI; Эрен-
бург И. Одуванчики: Стихи. Париж, 1912; Эренбург И. Соб-
рание сочинений: В 9 т. Т. 9. М., 1966. Эренбург И. Стихотво-
рения. Л., 1977.
Алексей Сидоров
Сидоров Алексей Алексеевич (1891—1978) — поэт, художник,
искусствовед.
Печатается по: Сидоров А. А. 6 портретов из истории ис-
кусств: Сонеты: Гравюры на дереве А. А. Сидорова. (М.), 1922.
Примечания (автора).
Дюрер (С. 643). Дюрер Альбрехт (1471—1528) — величайший
из мастеров Северного Возрождения, наполовину eige готик, родился,
жил и умер в Нюрнберге. Он—живописец и гравер; три из его луч-
ших гравюр на меди издавна объединены наименованием «Мастер-
718
ских», в том числе: интимно-уютный «Св. Иероним в келье» и жут-
кая, полная оккультного смысла «Меланхолия». В картине «Четыре
Апостола» выразил Дюрер свое последнее величественное кредо ху-
дожника и человека. (...)
Греко (С. 643). Греко Доменико Теотокопули, прозванный
«греком» (1548—1614),— гениальный испанский живописец, родив-
шийся на Крите, учившийся в Венеции, умерший в Толедо. Из картин
его «Погребение графа Оргаз» (Толедо) выказывает в нем огромную
мистическую силу; изображенный в нижней части картины, полагае-
мый в гроб в роскошной одежде, граф в верхней части картины изо-
бражен нагим, коленопреклоненным перед Господом.— Необычные
формы и линии искусства Греко сделали его неприемлемым для ста-
рой эстетики. Наше время тем паче превозносит его; в живописи
величайшего из современности, Сезанна, есть выразительные совпа-
дения с Греко. (...)
Рубенс (С. 644). Рубенс Петр Павел (1577—1640) — великий
фламандский мастер, один из самых блестящих художников мира.
«Гильдией святого Луки» издревле объединялись нидерландские жи-
вописцы.— В Рубенсе вековечно поражала его нескрытая пьянитель-
ная, быть может, чисто животная жизненная энергия. Его вторая
жена, Елена Фурман, заслужила бессмертие благодаря ряду картин,
в которых стареющий художник прославил ее красоту. Из всех них
чаиболее известен портрет, изображающий Елену Рубенс обнажен-
ною в шубе (Вена). (...)
Федор Толстой (С. 644). Толстой граф Федор Петрович
чудеснейший из рисовальщиков в русском искусстве XIX века. Пред-
почевший карьеру художника светской и служебной, бывший причаст-
ным ко всем наиболее заметным движениям русской общественности
эпохи Александра I, Толстой не превзойден как медальер и автор
линейных, гравированных им самим иллюстраций к «Душеньке»
И. Ф. Богдановича. Толстой жил и умер в Петербурге товарищем
президента Академии Художеств. (...)
Брюллов (С. 645). Брюллов Карл Павлович (1799—1852) —
самый блестящий из мастеров романтической Академии начала 19 ве-
ка.— Своим «Последним днем Помпеи» прославился на всю Европу.
Его театральные, роскошные, лживые и прекрасные композиции —
в Петербурге («Помпея», «Смерть Инессы де Кассро») и в Москве
(«Бахчисарайский фонтан») в Румянцевском Музее. (...)
Ван-Гог (С. 645). Ван Гог Винцент (1853—1890) — голланд-
ский мастер недавнего времени, провозвестник «экспрессионизма»,
один из наиболее радикальных, безумных и гениальных деятелей
живописной революции конца прошлого века.— Он кончил жизнь
самоубийством в больнице для умалишенных после трагедии, симво-
личной для художника, задыхавшегося в окружавших его усло-
виях. (...)
Марина Цветаева
Цветаева Марина Ивановна (1892—1941) — поэт, прозаик, пере-
водчик, литературовед.
Печатается по: Цветаева М. Сочинения: В 2 т. Т. 1. М., 1988.
Die stille Strasse (С. 647). Так называлась на интимном
семейном жаргоне одна из московских улиц (Спиридоновка, Малая
Никитская или Гранатный переулок), по которой сестры Цветаевы
гуляли с гувернанткой — Fraulein. См.: Цветаева А. Воспомина-
ния. М.. 1983. С. 65.
719
Как жгучая отточенная лест ь... (С. 648). Не читанное
мною Ars Amandi!..— в творческом наследии Публия Овидия Назона
(43 до н. э.— ок. 18 н. э.) значатся дидактические поэмы «Наука
любви» и «Лекарство от любви».
Олег Леонидов
Леонидов (наст, фамилия Шиманский) Олег Леонидович (1893—
1951) — поэт.
Печатается по: Лирика: «Неоклассики»: Стихи. Сб. 2. М., 1922.
Всеволод Рождественский
Рождественский Всеволод Александрович (1895—1977) — поэт,
переводчик, литературовед.
Печатается по: Рождественский В. Золотое веретено: Сти-
хи. Petropolis, 1921; Петербургский сборник 1922: Поэты и беллетри-
сты. Изд. Летопись дома литераторов. Пб., 1922. С. 29; Рождест-
венский В. Избранные произведения: В 2 т. Л., 1988.
«Тяжелым куполом покрыт наш душный храм.,.»
(С. 652). Совсем как девушка, что в Царскосельском парке // Поник-
ла на скале с отбитым черепком...— имеется в виду знаменитая статуя
работы П. П. Соколова в Екатерининском парке, воспетая Пушкиным:
«Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила...»
Царскосельский сонет (С. 652). Над Голлербахом «Зо-
лотой калач»...— отзвуки стихотворения А. Блока «Незнакомка»:
«Чуть золотится крендель булочный...» Гимназия. Пруды. Родной
Версаль...— Царское Село уподобляется Версалю, пригороду Парижа.
Г атчинский сонет (С. 653). Гатчина — пригород Петербур-
га, резиденция императора Павла I. Уже двенадцать лет, как Фофа-
нов оставил, II И золото свое растратил Приорат...—поэт К. М. Фофа-
нов (1862—1911) жил в Гатчине. Сонет был опубликован в 1921 г.,
т. е. через десять лет после смерти К. Фофанова, а не двенадцать.
Может быть, по этой причине в позднейших редакциях II катрен
читался иначе:
Глаза навыкате, остекленевший взгляд...
Вновь бронзовый маньяк надменно трость отставил,
Но нет ни гауптвахт, ни вывешенных правил —
Лишь Фофанов бредет в пустынный Приорат.
Царское Село (С. 654). Чугунный кифаред — чугунная ста-
туя Аполлона, играющего на кифаре в Павловском парке. И лебеди
молчат...— лебедь считался символом, духом-покровителем Царского
Села: ср. у Гумилева: «Был Иннокентий Анненский последним // Из
царскосельских лебедей...» («Памяти Анненского»). ...«И Анненского
нет...» — И. Анненский долгое время служил директором царскосель-
ской гимназии, умер в 1909 г. на вокзале. О чем задумался, отбросив
Апулея, Ц На бронзовой скамье курчавый лицеист...— речь идет
о памятнике Пушкину-лицеисту в Мариинском парке Царского Села
(работы Р. Баха).
Павел Антокольский
Антокольский Павел Григорьевич (1896—1978) — поэт, перевод-
чик, прозаик, драматург, литературовед.
Печатается по: Антокольский П. Собрание сочинений:
В 4 т. Т. 2. Л., 1971; Антокольский П. Стихотворения и поэ-
мы. Л., 1982 (БСБП).
720
Георгии Оболдуев
Оболдуев Георгий Николаевич (1896—1954) — поэт.
Печатается по: Огонек, 1989. № 48. С. 30.
Владимир Набоков
Набоков Владимир Владимирович (псевдоним до 1940 г. Влади»
мир Сирин; 1899—1977) — поэт, прозаик, драматург, переводчик,
эссеист, литературовед.
Печатается по: Набоков В. В. Стихи. Пг., 1916; (Набо-
ков Вл.) Сирин В. Гроздь: Стихи. Берлин, 1923. С. 28; Н а б о-
ков В. Стихотворения. Париж, 1956.
Акрополь (С. 663). Кто там поет пред мрамором богини? —
наиболее впечатляющим памятником Эрехтейона при Афинском акро-
поле считалась статуя Афины, почитавшейся богиней мудрости.
«Что скажет о тебе далекий правнук тво й...»
(С. 672). В составе текста романа «Дар».
Григорий Ширман
Ширман Григорий (Даты жизни иеизв.)—поэт.
Печатается по: Новые стихи: сборник второй (Всероссийский
союз поэтов). М., 1927. С. 122.
Георгий Дешкин
Дешкин Георгий (Даты жизни неизв.) — поэт.
Печатается по: Всероссийский союз поэтов: Сб. 2. М., 1922. С. 12.
Николай Оболенский
Оболенский Николай (Даты жизни неизв.) — поэт и журналист,
сотрудник «Таврических Европейских Ведомостей» (1900-е гг.), автор
книги сонетов, насчитывающей 153 сонета: 3 цикла и один венок.
Печатается по: Оболенский Н. Тризны: сонеты 1911—1912.
Симферополь, 1913.
Марк Тарловский
Тарловский Марк Ариевич (1902—1952) — поэт и переводчик,
автор поэмы в виде венка сонетов «Жемчуг».
Печатается по: Тарловский М. Иронический сад. М.; Л.,
1928. С. 32.
Василий Федоров
Федоров Василий ? (Даты жизни неизв.) — поэт. (Не Федоров
Василий Алексеевич 1918 г. рождения.) Биографические данные уста-
новить не удалось. Известна эпиграмма Ильи Сельвинского:
Кто не знает стихов Федорова Василия?
Так же оригинальны, как и его фамилия.
См.: Молодость: Литературно-художественный альманах: Кн. первая
(Л.), 1927. С. 256.
Печатается по: Свиток: Сб. 2. М., 1922. С. 26.
721
СЛОВАРЬ
Абая— верхняя одежда, род плаща у бедуинов.
Агава— в др.-греч. мифол. нимфа, дочь Кадма и Гармонии.
Агни — индийский бог огня, антагонист мрака.
А граф — нарядная пряжка или застежка.
Аир—род многолетних трав; корневище содержит эфирные масла.
Акелдама— по евангельской легенде, «земля крови», купленная ценой
предательства Иуды Искариота.
Алгвазил (альгвасил) — судейский или полицейский чин в Испании.
Альмавива — персонаж комедий П. Бомарше «Севильский цирюль»
ник» и «Женитьба Фигаро».
Андрогин— в др.-греч. мифол. двуполое существо, давшее жизнь чело-
веческому роду.
Анхиз (Анхис) — персонаж др.-греч. мифол., царь дарданов, возлюб-
ленный Афродиты, которая родила ему сына Энея, будущего
основателя Рима.
Антиох—родовое имя сирийских царей династии Селевкидов.
Анфестерии — календарные празднества в Древней Греции, связанные
с культом Диониса.
Аониды — то же, что музы.
Апаш — деклассированный элемент во Франции, вор.
Апулия — область на юго-востоке Италии.
Ардавда — древнее название Феодосии.
Ареопаг — высший орган судебной и политической власти в Древних
Афинах.
Аркадия — гористая область в Древней Греции, жители которой за-
нимались скотоводством; идеальная страна безоблачного счастья
и благоденствия.
Архитрав — каменная балка на колоннах.
Архиятер — главный врач при дворе.
Асгарда (Асгард) — небесное царство асов, скандинавских богов.
Асклепий—в др.-греч. мифол. бог врачевания, сын Аполлона и
Корониды.
Аспазия — жена Перикла.
Ассур— божество огня и мрака в ассирийской мифологии; ассуры
(санскр.) — противостоящие богам существа.
Астарат (Астарот) — древнесемигское астральное божество, олице-
творяющее планету Венеру.
Астарта (Аштарт) — в др. финикийской мифологии богиня плодоро-
дия, материнства и любви; ее культ был известен и другим
сопредельным народам.
722
Асфоделии— цветы семейства лилейных, произраставшие в странах
Средиземноморья; в др.-греч. мифол. ими покрыты луга в цар-
стве мертвых.
Афея — то же, что и Селена (Луна).
Ахеяне — др.-греч. племя, по имени которого иногда называли всех
участников похода в Троаду.
Ашуг — сказитель, певец в древней Грузии.
Аэд— древнегреческий поэт-музыкант.
Багряница (багрец) — пряжа или ткань багряного цвета; торжествен-
ное облачение владетельных особ.
Бербеты — земляная насыпь под орудие, при внутренней стороне
бруствера.
Барвинок — цветок, могильница, гроб-трава.
Бармы — царские одежды, драгоценные оплечья, украшенные изобра-
жениями религиозного характера; надевались в торжественные
случаях.
Бдолах — ароматическое вещество, употребляемое для курений во вре-
мя богослужения.
Белладонна — красавка, травянистое лекарственное растение семейства
пасленовых; ядовито.
Бергамаска— старинный итальянский танец.
Боргезе — старинный аристократический род в Риме.
Боро-Будур — грандиозный храм VIII века в центре о. Ява, посвя-
щенный Будде (Светильник Мира).
Брашно (церк.-сл.) — пища, кушанье, еда.
Бретань — историческая область в Северной части Франции.
Бризантный (снаряд) — разрывной, способный дробить при взрыве.
Бурнус — арабская одежда, плащ из плотной шерстяной материи.
Бэл — вавилонское божество, создатель небесного мира, указующий
путь движения звездам.
Валгалла (Вальхалла) — в др.-сканд. мифол. дворец бога Одина, оби«
талище душ воинов, павших в бою.
Валькирии (валкирии) — в др.-сканд. мифол. девы-воительницы, помо*
гающие воинам в сражении и уносящие души сраженных в Вал-
галлу, где они прислуживают им на пирах.
Варрава — один из трех разбойников, подлежавших казни вместе
с Иисусом Христом; согласно обычаю, был прощен в честь
пасхи Малым Синедрионом.
Василиск — чудовище, убивающее жертву взглядом.
Вега — вторая (после Сириуса) по яркости звезда в созвездии Лиры.
Велес — языческое божество древних славян, скотий бог, даритель
богатства, покровитель торговли.
Вельзевул—в Новом Завете имя предводителя демонов.
Верея — опорная точка, ось вращательного движения, столб, на кото-
ром навешивались ворота; полоска лугов, небольшой клин леса,
луга, поля.
Вертеп — пещера; трущоба, притон; народный украинский театр
XVII—XIX веков, представляющий сцены на библейские
сюжеты.
Вертоград (церк.-сл.) — сад, виноградник.
Весталка — в Др. Риме жрица богини Весты, давшая обет цело-
мудрия.
723
Взводни— длинные продольные волны.
Вир — вихрь, водоворот.
Виссон — вид драгоценной ткани из льна или хлопка, чаще всего
белой или пурпурной, распространенной в древности.
Волъкамерия — тропическое растение с душистыми цветами.
Волюта — орнамент либо скульптурное украшение в виде завитка,
спирали и т. п.
Вотировать — голосовать.
Гавот — старинный фр. народный танец, ставший затем популярным
бальным танцем, исполняемым в галантной, нередко жеманной
манере.
Гавриил — в христианской, иудейской и мусульманской мифол. один
из архангелов, протрубивший конец миру; посредник между
богом и пророками (23 года невидимый являлся Магомету).
Галилея — историческая область в Северной Палестине, где, согласно
Библии, проповедовал Иисус Христос.
Галъциона (Альциона) — в мифе, пересказанном Овидием, дочь бога
ветров Эола. Когда море принесло тело ее погибшего мужа
Кейка, боги сжалились над ними и превратили обоих в зимо»
родков. «Днями Гальционы» древние называли несколько без-
ветренных дней около времени зимнего солнцестояния.
Гандарвы — в буддийской мифол. божественные музыканты.
Гарпии (похитительницы) — в др.-греч. мифол. крылатые женщины,
олицетворяющие враждебные человеку силы природы. У Гоме-
ра они богини бури и смерти, у Гесиода — крылатые дочери
Тавманта и Океаниды Электры, в мифах об аргонавтах — суще-
ства, посланные для мучения слепого царя Фракии Финея,
у которого они похищают и портят пищу.
Геката — богиня ночных чар, способная вызывать души умерших.
Гекзаметр — размер античного стиха, 6-стопный дактиль, в котором
все стопы, кроме 5-й, могли заменяться стопой спондея.
Геликон — гора в Греции, в мифах — обиталище муз.
Гермес — в др.-греч. мифол. бог скотоводства и торговли, покровитель
путников, магии и воровства; использовался олимпийскими бо-
гами как посланник, вестник; изображался в крылатых сан-
далиях.
Гермон (Большой Гермон) — южная вершина Антиливана, горного
массива в Сирии.
Геспериды — дочери богини Никты или Атланта, охраняющие вол-
шебные золотые яблоки, которые Гея подарила Гере на свадьбу.
Гизех (Гиза) — город под Каиром, где находятся знаменитые
пирамиды.
Гиксы (гиксосы) — кочевые племена, завоевавшие в древности (ок.
1700 до и. в.) Египет.
Гиматий — одеяние в виде покрывала у древних греков, (
Гиперборей—резкий северный ветер.
Гиппарх (ок. 180/190—125 до н. в.) — др.-греч. астроном и философ.
Гиппогриф — мифологическое животное, полулошадь-полугриф.
Гитана — цыганка-тайцовщица в Испании.
Гламисский и Кавдорский тан — официальный титул Макбета, героя
одноименной трагедии У. Шекспира.
Гонерилъя—одна из дочерей короля Лира в трагедии Шекспира
«Король Лир».
724
Гоноболь (гонобобель) — голубика.
Грааль (Граль) — согласно эап.-евр. средневековым легендам, чудо-
действенный камень, скрытый в таинственной горной пещере;
по христианским легендам, чаша, наполненная кровью Христа,
доступная чистым душой; предмет паломничества христианских
рыцарей.
Давид—израильский царь (в к. XI в.— ок. 950 до н. э.). Согласно
легенде, юношей победил гиганта Голиафа-филистимлянина и
отсек ему голову; эта легенда воплощена в знаменитой скульп-
туре Микеланджело.
Даждъ-Бог— языческое божество у древних славян; бог солнца.
Даки — северо-фракийские племена, населявшие территорию между
Дунаем и Карпатами, совершившие набеги на Рим, но в нач,
прошлого тысячелетия покоренные им.
Дафна — нимфа, преследуемая влюбленным в нее Аполлоном и пре-
вращенная пришедшим ей на помощь отцом, речным богом,
в лавровое дерево.
Дафнис — в др.-греч. мифол. сицилийский пастух, отличавшийся
необычайной красотой; герой романа Лонга «Дафнис и Хлоя».
Демиург (лат.) мастер, творец; в философ, смысле Бог как созидаю-
щее начало.
Джонка — малайская лодка; распространенный в Китае тип парус-
ного грузового судна с очень широкой и высоко поднятой кор-
мой и таким же носом.
Диадема — головная повязка греческих жрецов; царский головной
убор в древности и в ср. вв.; женское головное украшение
в форме небольшой открытой короны, усыпанное обычно дра-
гоценными камнями.
Див — персонаж «Слова о полку Игореве», сказочная вещая птица.
Доломан — гусарский мундир.
Домино — маскарадный костюм, длинный плащ с капюшоном.
Дриады — в др.-греч. мифол. лесные нимфы, олицетворяющие деревья.
Друз (друза) — группа сросшихся кристаллов; друзы — горцы Лива-
на и Сирии, воинствующая мусульманская секта.
Друиды — жрецы у древних кельтов.
Духан — небольшой ресторан, трактир либо молочная лавка на Ближ-
нем Востоке, до революции — на Кавказе.
Елагин — остров в Ленинграде, разделяющий Большую и Среднюю
Невку.
Епитрахиль — облачение священника, надеваемое под ризой на шею.
Жалонеры — в дореволюционной армии солдаты, на которых равня-
ются все остальные на учении или в движении войск на параде.
Жень-шенъ— многолетнее реликтовое растение, распространенное на
Дальнем Востоке.
Жупан — род верхней одежды.
Заимф — магическое покрывало древнефиникийской богини Астарты,
прикосновение к которому грозило смертью.
Зане (церк.-слав.) — ибо, потому что, так как, для того.
Зебу — крупное рогатое млекопитающее с мускульно-жировым горбом
на шее, распространенное в Южной Азии, Африке; завезено
в Америку; у нас разводится в Средней Азии.
725
Зевес (Зевс) — верховный бог громовержец в др.-греч. мифологии.
Зефир — у др. греков — теплый западный ветер; вообще теплый
ветерок в поэтич. лексике; бог, олицетворяющий этот легкий
ветер.
Змеи созвездие — экваториальное созвездие, состоящее из двух ча-
стей, разделенное созвездием Змееносца; в средних широтах
видно зимой и летом.
Знич — в языческой мифологии древних белорусов, литовцев и поля-
ков священный небесный огонь (ср.: зничка — падающая
звезда).
Зороастр (Заратуштра) — пророк, именем которого названа религия
древних народов Ср. Азии, Азербайджана, Ирана и ряда др.
стран Ближнего и Ср. Востока—зороастризм; для зороастриз-
ма характерно представление о борьбе двух начал добра и зла,
почитание огня, запрещение погребения покойников, их тела
оставлялись на растерзание хищным птицам и зверям. Вероуче-
ние описано в «Авесте», ранние части которой предание при-
писывает Зороастру.
Иверень — щепа, осколок.
Иегова — искаженная форма от имени Яхве — Саваоф, Бог в иудаизме.
Иезавель—нечестивая жена Израильского царя Ахава; она была
выброшена из окна, растоптана всадниками и растерзана
собаками.
Иерей (букв, жрец) — священник в православной церкви.
Изида (Исида) — в египетской мифологии богиня воды, ветра, плодо-
родия, покровительница мореплавателей, охранительница умер-
ших, символ супружеской верности и материнства. Изобража-
лась женщиной с головой или рогами коровы.
Икар — в др.-греч. мифол. юноша, сын Дедала, поднявшийся на
крыльях, изготовленных его отцом; но он поднялся слишком
высоко, солнце растопило воск, скрепляющий перья, и Икар
погиб в море.
Индра — в индийской ведической религии верховное божество, бог
грозы и бури.
Инкунабула — книга, изданная на первых порах книгопечатания,
внешним образом похожая на рукописную.
Иони (санскр.) — символ женского естества, плодоносящего божест-
венного начала.
Иссопы — травянистое либо полукустарниковое растение семейства
губоцветных; распространено в Ср. Азии, на юге Европы
и в Средиземноморье; пряность.
Кааба (арабск. «куб») — храм в Мекке, мусульманская святыня.
В нем хранится священный черный камень, возможно, метео-
рит, принесенный, по преданию, Адаму ангелом из рая; Авраам
(Ибрагим) вделал его в восточную часть стены.
Кабарга — небольшое парнокопытное животное, типа косули, обитаю-
щее в горных лесах Азии.
Каватина — небольшая лирическая ария в составе оперы.
Канны — местечко, где римляне в 216 г. до н. э. потерпели жестокое
поражение от Ганнибала.
Каперс — южный ползучий полукустарник.
Капище — языческий храм, святилище.
Капуцины — монахи католического ордена.
726
Карфаген — торговый и портовый город Западного Средиземноморья
на побережья Сев. Африки, могущественный противник Рима.
Кассиопея— мифич. царица Эфиопии, мать Андромеды; по ее имени
названо созвездие Северного полушария неба.
Кастилия — историческая область в Испании.
Кафизма—раздел Псалтыри, читаемый на вечерних богослужениях.
Кедрон — долина к северо-востоку от Иерусалима.
Кимвал — др.-греч. музыкальный инструмент в виде двух медных
тарелок.
Киприда— одно из имен Афродиты; согласно мифу, богиня любви
и красоты родилась из пены морской на о. Кипр.
Кираса — металлические доспехи, предохраняющие спину и грудь
воина.
Кифаред — поэт, мастер игры на кифаре, др.-греч. муз. инструменте,
родственном лире; прозвище покровителя поэзии Аполлона.
Кларет—сорт вина.
Климена — в др.-греч. мифол. одна из нимф.
Клир — букв, избранное сообщество; общее наименование служителей
культа.
Кондак — жанр византийской гимнографии, лиро-эпическая, с драма-
тическим элементом, поэма. Честь изобретения кондака и вве-
дения его в поэтический обиход Византии приписывается гре-
ческому поэту VI века, уроженцу Сирии Роману Сладкопевцу.
Конквистадор (конкистадор) — букв, завоеватель, участник завоева-
ния испанцами и португальцами Центр, и Южн. Америки
в к. XV — перв. пол. XVI в.
Консорты — товарищи, соучастники, сподвижники.
Корсунь— Херсонес, греческая колония в Крыму.
Кофта — один из многочисленных псевдонимов графа Калиостро.
Кратэр — чаша для разбавления вина водой.
Кремона — город в Италии, славившийся своими скрипичными ма-
стерами. .
Креолы — люди, происходящие от смешанных браков.
Крестовский остров — так назывался один из Кировских о-в Ле-
нинграда.
Крин — цветок, лилия; ручей, источник.
Крипт — склеп.
Купидон — в др.-римск. мифол. бог любви, то же, что и Амур, Эрот,
изображаемый обычно в виде крылатого младенца с луком
и стрелами.
Кураре — ядовитое растение, издавна применявшееся южноамерикан-
скими индейцами для отравления стрел.
Кучеляба (кучеля) — целибуха, чилибуха, ядовитое растение, содер-
жащее стрихнин.
Кухулин — главный герой ирландского героического эпоса.
Кьянти — итальянское вино.
Лагиды (Птоломеи) — царская династия в Египте эллинистического
периода, потомки Лага (сына Птоломея — правителя Александ-
рии и хранителя греческой культуры, назначенного Александ-
ром Македонским в 332 г. до н. э.).
Лада — Лад — в восточнославянской мифол. богиня плодородия, бра-
ка и деторождения; Лад—созданный по ее модели бог.
Лаззарони (ладзарони) — прозвище деклассированных элементов
в Южной Италии; нищий, бедняк.
727
Лал — драгоценный камень алого цвета, рубин, яхонт.
Ламбер(т)— герой романа Бальзака «Луи Ламбер» (1832).
Ламия— в др.-греч. мифол.: некогда прекрасная Ламия была возлюб-
ленной Зевса, ревнивая Гера поразила ее безумием, и она уби-
ла своих детей; чудовище, вампир, похищающий детей.
Ланселот — персонаж средневековых рыцарских романов «круглого
стола».
Лары — по верованиям др. римлян — духи, покровители домашнего
очага, хранители семы?.
Ла рвы — так др. римляне именовали существ, мучивших в загробном
мире грешные души; на земле они могли принимать вид страш-
ных призраков. Позднее это наименование перешло на злых
духов умерших.
Леандр— в др.-греч. мифол. юноша, каждую ночь переплывавший Гел-
леспонт ради свидания с любимой.
Левант — общее название стран восточной части Средиземного моря
(Сирия, Ливан, Египет, Турция, Греция и др.).
Левит— служитель религиозного культа у древних евреев.
Лель—языческий бог (Леля — богиня) любви у древних славян, сын
или дочь Лады.
Лемцрия— мифич. страна, населенная лемурами, прародителями лю-
дей. Ср.: «Лемуры, атланты — полумифические расы, создатели
первых культур на земле» (В. Брюсов).
Лесбос (Митилена) — остров в Эгейском море близ побережья Малой
Азии. Поэтесса Сапфо организовала там кружок знатных деву-
шек, которых обучала музыке, стихосложению, песнопению,
пляске.
Лета — в др.-греч. мифол. река забвения в царстве мертвых.
Ливан — восточное благовоние.
Лидия — в древности страна на западе Малой Азии.
Лития — церк. обряд, отпевание умерших при выносе тела из дома,
во время погребения.
Лобная гора (Лысая гора) — гора, на которой был казнен Иисус
Христос.
Ловелас (Ловлас) — главный герой романа Ричардсона «Кларисса
Гарло»; нарицательное имя для обозначения волокиты и соб-
лазнителя.
Ломбардские школы — художественные школы Сев. Италии эпохи
Возрождения.
Лоренца — авантюристка, спутница Калиостро,
Луда — сплав олова и свинца.
Лютеция— латинское название Парижа.
Майя — в др.-греч. мифол. старшая из Плеяд, нимфа гор; от нее рим-
ское название месяца—«май»; в ведизме и брахманизме —
имя богини, воплощавшей иллюзорный мир; мать Будды.
Макао — азартная карточная игра.
Мара — в др.-греч. и славянской мифологии олицетворение злых сил.
Мария Дева — по библейской легенде мать Иисуса Христа.
Марфа — библейский персонаж, сестра Лазаря; Иисус укорил ее за
суетливость (Лука. 10.41.42).
Медиолан (Медиоланум) — латинское название ряда древних городов,
в том числе Милана.
Йекка — религиозный центр Ислама, город в Саудовской Аравии.
енады — то же, что вакханки, жрицы Диониса.
728
Менуэт — старинный фр. бальный танец, с плавными, жеманными
движениями, в основном поклонами и реверансами.
Мерида — озеро в средней части Египта, слева по течению Нила.
Мерцана (Марцана)— языческая богиня древних славян: богиня па-
житей, жатвы, зари.
Милет — приморский город в Малой Азии, крупный культурный и
торговый центр в древности.
Минос— в др.-греч. мифол. сын Зевса, царь о. Крит, после смерти
стал одним из судей душ умерших; в дальнейшем его имя стало
нарицательным для обозначения критских владык. Его жена
Пасифая родила чудовищного полубыка-получеловека, которого
Минос поместил в Лабиринте.
Мира (лат. удивительная) — мерцающая звезда в созвездии Кита.
Мирина — эолийский город (упоминается в «Истории» Геродота).
Мирра — ароматическая смола, вытекающая из пораненных стволов
некоторых африканских и аравийских деревьев; использовалась
для благовонных курений при религиозных обрядах.
Мистерия — таинство, драматическое или музыкально-драматическое
произведение на библейский сюжет.
Мнемосина (Мнемозина) — в др.-греч. мифол. богиня памяти, дочь
Урана и Геи, родившая от Зевса в Пиэрии девять Муз; олице-
творение поэтического вдохновения.
Моисей — библейский персонаж, получивший на горе Синай от Бога
десять заповедей и высекший их на каменных плитах (скрижа-
лях); когда он принес их своим соплеменникам, оказалось, что
они забыли Бога и поклоняются золотому тельцу; Моисей
в гневе разбил скрижали.
Молох — в мифол. др. финикиян, карфагенян, амонитян, израильтян
и др. народов бог солнца, огня и войны; в переносном смысле
символ жестокой силы.
Мом — в др.-греч. мифол. олицетворение злословия; у Гесиода сын
Ночи.
Морена — обрядовое дерево или чучело в древнеславянских веро-
ваниях.
Мортира — артиллерийское орудие с укороченным стволом.
Морфей — др.-греч. божество сна.
Моэт — сорт шампанского.
Му мм — марка шампанского.
Мускус — пахучий продукт животного или растительного происхож-
дения; в частности, мускус добывают из железы самцов кабарги.
Навий день — в славянской мифологии день поминовения предков.
Назон — см. Овидий.
Нард—ароматическое вещество, употреблявшееся в древности для
богослужения.
Наяда — разновидность нимфы, обитающей в водоемах.
Нерей — в др.-греч. мифол. бог спокойной морской стихии, имевший
50 дочерей (нереид).
Ника — крылатая богиня победы в др.-греч. мифологии.
Нирванна — в буддизме состояние высшего блаженства, испытывае-
мое при созерцании божества или истины; полная отрешен-
ность от житейских забот.
Норны — в сканд. мифол. три девы, олицетворяющие человеческие
судьбы.
729
Нубия — древняя страна на территории современного Судана
и Египта.
Нума Помпилий — в римск. мифол. царь, к которому являлась нимфа
Эгирия, чтобы обучить священнодействиям.
Нэстан-Джар— героиня поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой
шкуре».
Одалиска — наложница.
Одесную — справа.
Один — верховный бог в скаядинавск. мифол., бог войны и победы,
ветра и мореплавания, ради познания будущего отдавший один
глаз, покровитель погибших в бою героев, принимавший их
души в свой подземный дворец — Валгаллу.
Озирис (Осирис) — в др.-егип. мифол. первоначально бог плодородия,
впоследствии солнечный бог; наложился на культ Ра.
Олоферн — библейский персонаж, военачальник, убитый Юдифью.
Оникс — минерал, полудрагоценный камень черного цвета.
Орлеаны — герцогская династия во Франции, соперничавшая с Бур-
бонами.
Орфей — в др.-греч. мифол. певец, пением которого заслушивались
люди, животные, природа.
Оры — в др.-греч. мифол. богини, ответственные за смену времен года.
Осанна (др.-евр. «Спаси же!») — возглас, превратившийся в иудей-
ском и христианском богослужении в ритуальное хвалебное
междометие. В переносном смысле «петь осанну» — значит чрез-
мерно восхвалять, превозносить.
Оцет — уксус; по библ, легенде, губку, смоченную в оцете, поднесли
на копье изнывающему от жажды распятому Христу.
Пагода — буддийский храм.
Паланкин — крытые носилки, средство передвижения для знатных или
богатых особ на Востоке.
Палисандр — древесина палисандрового дерева, растущего в Бразилии
и Аргентине; применяется для изготовления мебели и музы-
кальных инструментов, а также атрибутов богослужения (напри-
мер, крестов).
Паллада — одно из имен др.-греч. богини Афины; имя (и прозвище)
актрисы и поэтессы П. О. Гросс (1887—1968), автора сб. «Аму-
леты» (Пг., 1915) напечатанного под псевдонимом Паллада
Богданова-Бельская.
Пан — в др.-греч. мифол. бог лесов, покровитель пастухов, наводящий
ужас своим безобразным видом.
Пантеон — у др. греков и римлян храм, посвященный всем богам;
совокупность языческих богов; усыпальница выдающихся лю-
дей нации.
Пантолы — ящеры, млекопитающие, распространенные в Африке и
Юго-Восточной Азии.
Паоло — персонаж «Божественной комедии» Данте, возлюбленный
Франчески.
Парки — в др.-римск. мифол. три богини судьбы; то же, что мойры.
Парсы — члены религиозной общины зороастрийцев в Зап. Индии;
парсовые гробницы — места, где эороастрийцы оставляют трупы
умерших на растерзание хищным зверям и птицам.
Парф — представитель древнего народа парфян в нач. I тысячелетия
до н. э., обитавшего к Юго-Востоку от Каспийского моря.
730
Пасаргада — развалины древнейшей столицы Персии.
Пасифая — в др.-греч. мифол. жена критского царя Миноса, мать
Минотавра.
Пенаты — в римск. мифологии домашние боги, хранители очага, кла-
довой и пр.; в переносном смысле «жилье», «дом», «малая
родина».
Пентаграмма — пятиугольник, на сторонах которого построены равно-
бедренные треугольники; в ср. вв. служил магическим знаком,
изображался на амулетах как табу для нечистой силы. Так,
изображенная в кабинете Фауста пентаграмма не позволяет
Мефистофелю его покинуть.
Пер-Лашез—парижское кладбище, у стены которого в 1871 г. были
расстреляны коммунары.
Персефона — в др.-греч. мифол. жена бога смерти Аида.
Перун — языческое божество славян, громовержец.
Пестерь—большая плетеная корзина, короб, носимый за спиной.
Петр, апостол — в Новом Завете один из апостолов, первым провоз-
гласивший Иисуса Мессией (Христом). По церковному преда-
нию, Петр был и первым римским епископом (отсюда Собор
Св. Петра). Обычно изображается с ключами.
Пилигрим — странствующий богомолец, паломник; вообще странник.
Пилоны — сооружения в форме усеченной пирамиды перед др.-егип.
храмом по обе стороны от входа, либо большие столбы, распо-
ложенные по бокам портала здания, въезда на мост и т. п.
Пиль — Вперед! Бери! — приказ собаке, которая сделала стойку (фр.).
Пинд — горный хребет в Греции, обиталище Аполлона.
Пиния — хвойное растение, итальянская сосна.
Пифон — дельфийский дракон, пораженный стрелой Аполлона.
Пифос — греческий глиняный сосуд.
Пиччикато (пиццикато) — способ игры на струнных музыкальных ин-
струментах без смычка, при помощи пальцев.
Плеяды — в др.-греч. мифол. семь дочерей титана Атланта и Плейо-
ны, превращенные богами в созвездие. В переносном смысле
группа выдающихся деятелей одной эпохи, одного направления.
Плутон — в др.-греч. мифол. бог земных иедр, олицетворяющий бо-
гатство; наиболее удаленная от Солнца планета.
Поручи — облачение священника, нарукавники.
Потир — литургический сосуд для освящения вина и принятия прича-
стия в виде чаши на высокой ножке, украшенный драгоценны-
ми камнями.
Псалмодий (псалмодия) — способ пения псалмов в форме мелодекла-
мации.
Псалом — жаир др.-иудейской религиозной лирики: восхваления боже-
ства, мольбы, жалобы и проклятия и пр.; основное средство
ритмической организации—синтаксический параллелизм; псал-
мы имеют ярко выраженную тенденцию к циклизации, объеди-
няются в сб. Псалтырь (одна из книг Библии насчитывает 150
так называемых Давидовых псалмов).
Психея — в др.-греч. мифол. олицетворение человеческой души в виде
девушки или бабочки.
Пуританин (англ.) — участник религиозного движения в Англии и
Шотландии XVI—XVII вв., придерживающийся строгой аске-
тической морали, нередко показной.
Пэаны (пеаны) — торжественные песни хвалебного содержания, испол-
731
нясмые хором, первоначально в честь Аполлона Пеана — т. е.
«помощника в беде».
Предтеча — Иоанн Креститель, в христианской мифологии предшест-
венник Иисуса Христа; совершал обряд крещения на р. Иор-
дан; им же был крещен сам Иисус Христос.
Приорат — орган городского самоуправления в некоторых городах-
коммунах Италии; местечко под Петербургом; часть парка
в Гатчине.
Притин (притан) (греч.) — председатель, должностное лицо афин-
ского совета.
Просфоры (просвиры) — круглый хлебец из пшеничной муки особой
выпечки, ритуальная еда в христианских обрядах.
Ра — в др.-егип. мифол. бог солнца.
Радонеж — др.-рус. город XIV—XVI вв. резиденция удельного князя.
Радуница — весенний праздник у восточных славян, связанный с
культом предков.
Раина — (южн.) — тополь.
Рамсес (Рамзес) — распространенное имя египетских фараонов.
Рапсод — певец, исполнитель эпических песен в Др. Греции.
Реквием—заупокойное католическое богослужение; заупокойная мес-
са; музыкальное произведение траурного характера для хора
с оркестром.
Руставели Шота — грузинский поэт XII века, автор поэмы «Витязь
в тигровой шкуре».
Рыбалки — комары.
Саваоф — одно из названий Бога-Отца в иудаизме.
Саламанка — город в Испании, старинный университетский центр
(университет основан в 1218 г.).
Саманы— основатели династии саманидов в Ср. Азии (819—999 гг.).
Сан-Марко — площадь в Венеции, на которой находится одноименный
собор IX—XV вв., Дворец Дожей и Библиотека, основанная
в XVI веке.
Сарты — оседлая с древнейших времен часть узбеков.
Сатана — черт, дьявол, злой дух, властелин ада.
Сатир — лесное божество в др.-греч. мифол., демон плодородия; изо-
бражался с козлиными ногами, хвостом и рожками.
Севастьян (Себастьян) — римский военачальник при императоре Ди-
оклетиане, преследовавшем христиан; Себастьян долгое время
скрывал свою принадлежность к христианству; разоблаченный
был предан мучительной казни: собственные воины расстреля-
ли его из луков.
Сезам — кунжут, масличная культура; благодаря арабской сказке это
слово стало волшебным, открывающим запоры.
Селадон — герой пасторального романа О. д’Юрфе «Астрея»; нарица-
тельное имя для обозначения искателя женской любви, во-
локиты.
Семела — в др.-греч. мифол. дочь фиванского царя Кадма и Гармо-
' нии, возлюбленная Зевса; по совету ревнивой Геры она упро-
сила Зевса явиться к ней во всем своем величии: молнии гро-
мовержца испепелили ее; Зевсу, однако, удалось спасти ее не-
рожденного сына Диониса и доносить его, зашив в своем бедре.
Сент-Антуан — предместье Парижа.
Сераль—в странах Востока дворец, его внутренние покои и гарем.
732
Сет — в др.-егип. мифол. бог пустыни и чужеземных стран, наделен-
ный чудовищной силой, брат и убийца Озириса.
Сехмет — богиня Мемфиса, жена Пти, женщина со львиной головой,
олицетворение солнечного зноя.
Сиам — прежнее название Таиланда.
Сивилла (сибилла) — у др. греков и римлян прорицательница.
Сиддим—область на Юго-Востоке Палестины.
Сидон — финикийский город, разрушенный Ассаргадоном.
Сирена — в др.-греч. мифол. полуптица-полуженщина, заманивающая
своим пленительным пением путников, чтобы растерзать их.
Систр — древний музыкальный ударный инструмент, атрибут необуз-
данного хмельного веселья.
Сифонофоры—примитивные насосы, применявшиеся в Др. Греции.
Скальды — древнескандинавские певцы.
Складень — икона, написанная на складывающихся досках, медных
или серебряных пластинах.
Скрижали — каменные доски с десятью заповедями, врученные богом
Яхве на горе Синай Моисею.
Скудель — глина, прах, тлен, все земное, непрочное, смертное, прехо-
дящее.
Смарагд — то же, что изумруд.
Смирна — восточное благовоние, ароматическое вещество для курений.
Содом — хаос, беспорядок — от названия двух городов у устья р. Иор-
дан Содома и Гоморры, жители которых погрязли в грехах
и были испепелены небесным огнем. Из пламени Бог вывел
только Лота с семьей.
Сомнамбула — больной сомнамбулизмом — расстройством сознания,
при котором автоматически, во сне совершаются те или иные
действия.
София — храм в Константинополе (София — по-гречески мудрость).
Стигма (стигматы) — в древности клеймо на теле раба или преступ-
ника; язвы, возникающие у религиозных фанатиков в местах,
которые у распятого Христа были пробиты гвоздями.
Стигийский мрак — в др.-греч. мифол. тьма загробного царства.
Стикс — в др.-греч. мифол. река забвения.
Стрибог — языческое божество древних славян, олицетворение ветра.
Табань — морская команда, понуждающая грести веслом в обратную
сторону при повороте или торможении.
Тайгет—гора в Греции, с которой, как гласит историческое преда-
ние, спартанцы сбрасывали хилых нежизнеспособных младенцев.
Тальма — предмет женского туалета, длинная накидка без рукавов.
Тамарикс (тамариск)—род небольших деревьев или кустарников
с розовыми или белыми цветами, произрастающее в Средизем-
номорье, Крыму.
Танит — в др.-греч. мифол. богиня смерти.
Тариэль — герой поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре».
Тиара — головной убор древнеперсидских и ассирийских царей, а так-
же тройная корона папы римского.
Тимпан — барабан, бубен, античный музыкальный инструмент; котел,
обтянутый кожей.
Тир — богатый город Древней Финикии, в наст, время Сур в Ливане.
Титаны — в др.-греч. мифол. старшие боги, потомки Урана-Неба и
Геи-Земли; уступили в борьбе за мировое господство олим-
пийским богам, частью смирились с новым режимом (Океан),
733
частью отправились в Тартар. В переносном смысле — люди
выдающихся способностей и сверхъестественной мощи.
Тифон — сын троянского царя Лаомедона; один из мужей богини
утренней зари Эос, похищенный ею и получивший в дар от
Зевса бессмертие.
Т олкачик — областное наименование мошек, которые собираются
в большом количестве и как бы «толкутся» в воздухе.
Тори — политическая партия в Англии (XVII—XIX вв.), представ-
лявшая интересы крупных землевладельцев-дворян.
Тоскана — историческая область в Италии с административным цент-
ром во Флоренции.
Треба — языческое жертвоприношение.
Трианон — загородный дворец королевы Марии-Антуанетты в
Версале.
Трибун — название некоторых должностных лиц в Риме.
Трикирии — архиерейские трехсвечники.
Триолет — твердая строфа, состоящая из восьми строк, в которой
первое двустишие повторяется в конце строфы, а 4-й стих точ-
но воспроизводит 1-й.
Тристан — герой знаменитого средневекового романа «Тристан
и Изольда».
Тристен — трехстенный сарай.
Троада — сев.-зап. часть Малой Азии, с главным городом Троей
(Илионом).
Тропарь — часть канона — основной жанровой формы византийской
гимнографии, состоящего из ирмоса — рефреиа-припева и рав-
няющихся на него тропарей — песен, каждая из которых соот-
носится с определенным моментом библейской истории.
Трубадуры — поэты-певцы в ср. вв. Европе, главным образом,
в Провансе.
Туберозы—розовые кусты.
Фавн — в др.-римск. мифол. бог плодородия, полей и лесов, покрови-
тель стад.
Фавор — гора, где происходило преображение Христа.
Фалерн— итальянское виноградное вина
Фантом—причудливое видение, призрак.
Фарисеи — представители религиозно-политической секты в Др.
Иудее, отличавшиеся фанатизмом и лицемерным исполнением
правил благочестия.
Феб — одно из имен Аполлона.
Фелюга (фелука, фелюка) — небольшое парусное промысловое судно
на Черном и Средиземном морях.
Феникс, граф — зд. один из псевдонимов графа Калиостро.
Феокрит — др.-греч. поэт III в. до и. в., автор пастушеских идиллий.
Фиал (фиала) (греч.)—ритуальная чаша для возлияния богам.
Фивы — др.-греч. город в Беотии (в Ср. Греции); под тем же назва-
нием др.-егнп. город, со времен фараонов XI династии (XXII—
XX вв. до н. в.) столица Египта.
Филоктет—один из участников троянского похода; укушенный змеей
был оставлен на о. Лемнос, где долгое время томился, страдая
от раны и одиночества до тех пор, пока за ним не вернулись
Одиссей и Диомед.
Филомела — в др.-греч. мифол. дочь афинского царя Пандиона, обес-
х чещенная мужем своей сестры; чтобы это преступление оста-
734
лось тайной, у нее был вырван язык; она рассказала сестре
, о случившемся с помощью вышивки, и сестры отомстили обид*
чику, но сами были обращены в ласточку и соловья.
Фимиам—благовонное вещество для курения во время религиозных
таинств.
Фонтенебло — город близ Парижа, резиденция фр. королей.
Форум — площадь, центр политической жизни древнеримского города.
Франческа — героиня «Божественной комедии» Данте; возлюбленная
Паоло.
Фригия — древняя страна в сев.-зап. части М. Азии.
Фъезоле— город в Тоскане, близ Флоренции, описанный Дж. Бок-
каччо в поэме «Фьезоланские нимфы».
'Хорал — религиозное песнопение в католической и протестантской
церкви.
Хоругвь — знамя, стяг со священным изображением, носимое при кре-
стовых ходах на древке.
Хронос (Крон) — в др.-греч. мифол. титан, олицетворяющий Время.
Царские Врата — в христианских храмах двустворчатая дверь в цент-
ре иконостаса, соединяет алтарь с остальным храмом.
Царьград—др.-рус. название Константинополя, ныне Стамбула.
Цензор — должностное лицо в Др. Риме, следившее за имуществен-
ным состоянием, поведением и политической благонадежностью
граждан.
Центурион — начальник центурии (сотни) в др.-римском войске.
Циклоп — в др.-греч. мифол. великан с одним круглым глазом во лбу,
Чай-Ханэ—чайная в Ср. Азии, в Иране.
Шабли — сорт бургундского вина.
Шантан (кафешантан) — кафе с развлекательной программой.
Шато (фр. замок) — первая часть названия многих фр. вин.
Шейлок — герой комедии У Шекспира «Венецианский купец».
Шейх — старейшина арабского племени или глава мусульманской ре-
лигиозной общины.
Шираз — город на юго-западе Ирана, родина поэтов Саади и Хафиза.
Шуаны — контрреволюционеры времен Великой французской рево-
люции.
Шхеры — скалистые острова v берегов Скандинавии.
Эвонский лебедь — У. Шекспир — великий англ, поэт родился в Страт-
форде-на-Эйвоне.
Эвридика — возлюбленная Орфея. Согласно мифу, Орфей спустился
в Аид, чтобы вернуть умершую Эвридику, его пение растрогало
бога Смерти, он внял просьбе Орфея и отпустил Эвридику
с условием, чтобы певец вывел ее на волю не оглядываясь. На-
рушив это условие, Орфей лишился Эвридики навсегда.
Эгерия — нимфа, являвшаяся царю Нуме Помпилию. чтобы обучить
римлян священнодействию.
Эдем — земной рай, местопребывание человека (Адама и Евы) до
грехопадения. _____
Элам — древнее государство к востоку от Ассирии.
Эллизиум — в др.-греч. мифол. страна блаженных на западном краю
земного диска или в царстве мертвых, где обитают праведники
735
(Диомед, Ахиллес, Кадм, Менелай). Царь этой земли —
Кронос.
Эльф — в др.-сканд. мифол. легкое воздушное существо в человече-
ском облике, наделенное разнообразными чудесными способ-
ностями.
Эмпуза — в др.-греч. мифол. многоликое чудовище: го в виде пре-
красной девы, то осла, то пса, заманивающее и увлекающее
свои жертвы.
Энеида — поэма Вергилия, повествующая о легендарном родоначаль-
нике римлян Энее.
Эол — в др.-греч. мифол. бог ветров. !
Эоны — период, объединяющий несколько эр.
Эпиталама — в античной поэзии свадебная песня, впоследствии жанр
лирики.
Эректеон (Эрехтейон) — храм в акрополе древних Афин; развалины
его сохранились.
Эрот—в др.-греч. мифол. бог любви, сын Ареса и Афродиты.
Эрринии (эринии) — в др.-греч. мифол. богини мщения и кары.
Эстрагон (тархун) — травянистое растение рода полыни, употребляе-
мое как пряность.
Эфесский кумир — храм Артемиды Эфесской — одно из семи чудес
света.
Эфир — по представлениям др. греков, верхний лучезарный слой воз-
духа, обиталище богов.
Эффенди (турецк.) — господин.
Юдифь — израильтянка завлекшая Олоферна в любовные сети и
убившая его.
Юдоль — жизненный путь, жизнь с ее заботами и печалями.
Южный Крест — созвездие в южной части небесного свода
Юнона — в др.-римск. мифол. богиня неба, покровительница брака
и деторождения, жена громовержца Юпитера; аналог Геры.
Ярило — языческое божество у др. славян, солнечный бог, источник
плодородия.
Яруг (яруга) — обраг.
Яспис — драгоценный камень, яшма.
СОДЕРЖАНИЕ
О. Федотов. Сонет серебряного века • • • • • 5
ПРЕДШЕСТВЕННИКИ
Алексей Плещеев
«Нет отдыха, мой друг, на жизненном пути...» • 37
Дмитрий Минаев
Чиновным немцам................................38
На ком шапка горит?............................38
Жижиленко......................................39
Константин Случевский
Будущим могиканам , .................• • 40
Еще удар.......................................40
«Да, трудно избежать для множества людей...» . 41
«Есть, есть гармония живая...».................41
«Проповедь в храме одном говорилась...» ... 41
«Создав свой мир в миру людском...» «... 42
Леонид Трефолев
Кри-кри.................................43
Пушкин и ... Манухин....................44
Кровавый поток..........................44
Океан жизни . . • ....................45
Виктор Буренин
Глубина и благородство воззрений Михневича 46
Современные сонеты
I. Е. Утин Гамбетте....................46
II. Причины грусти В. А. Полетики............47
III. А. А. Краевскому........................48
24. Сонет серебряного века.
737
IV. Ecce homo................................4В
V. Кандидат ................................49
ИЗ ЦИКЛА «ВОЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ ОТГОЛОСКИ»
Сонет («Мне снился сон: от края и до края...») 49
ИЗ ЦИКЛА «ДУМЫ»
«Вот скрипнули в селе ворота...»............50
Арсении Голенищев-Кутузов
«Покинем, милая, шумящий круг столицы...» . . 51
В кибитке.....................................51
А Н. Майкову..................................52
«Для битвы честной и суровой...»..............52
Алексей Луговой
Taedi urn vitae...............................53
Владимир Соловьев
«Вся в лазури сегодня явилась...».............54
Эпитафия.................................... 54
Николай Минский
«Напрасно над собой я делаю усилья...» ... 55
«Заветное сбылось. Я одинок...».................55
Тишина.........................................56
Ложь и правда...................................56
«Он твердою рукой повел смычок послушный...» 57
«Я слишком мал, чтобы бояться смерти...» • • 57
Портрет................................ • 58
«На разных языках, все знаками другими—* • . 58
Всем............................................58
Мадригал........................................59
Поцелуй.........................................59
Треугольник.....................................60
Парижанка.......................................60
Секрет и тайна..................................61
«Не все ль равно, правдива ты иль нет...» • . 61
Константин Романов
«За день труда, о, ночь, ты мне награда!..» . . 63
Пред увольнением................................63
Петр Бутурлин
Могила Шевченко............................... 65
Тайна ....................................65
Пляска смерти ........................... 66
Уныние....................................66
738
Отзвуки...................................
Царевич Алексей Петрович в Неаполе ....
Венере Милосской..........................
Серый сонет...............................
Сатана ...................................
Мать Сыра Земля....................... .
Мерцана...................................
Велес ....................................
Лад.......................................
Перун.....................................
Даждь-бог ................................
Стрибог ............................... .
Ярило.......................................
Навий день. Радуница......................
Солнце и месяц............................
Прометей.............................. .
Японская фантазия . .................. .
Декабрь ..................................
Наливка...................................
К.........................................
Андрей Шенье..................
Чехарда ..................................
«Родился я, мой друг, на родине сонета—» . .
Поэту . .............................
67
67
69
69
70
70
71
71
72
72
73
73
73
74
74
75
75
76
76
77
77
78
78
79
Петр Якубович
«Часто с любовью горячей со страстью мятеж-
ной...» .............................................80
«Поэтов нет... Не стало светлых песен—» ... 80
Семен Надсон
Сонет. В альбом А. К. Ф. («Не мне писать в
альбом созвучьями сонета...»).............82
«Я не зову тебя, сестра моей души—» .... 82
«Ах, довольно и лжи и мечтаний!..» .... 83
Ольга Чюмина
Умирающая художница.......................84
Сонет («Певцы прекрасного, туман сомнений
мрачных...»)............................ 85
ИЗ КРЫМСКИХ НАБРОСКОЙ
2. Notturno........................• • • 86
Дмитрии Мережковский
«Дома и призраки людей—» ....... 87
Март.................................... 87
Алексеи Будущей
«Недвижно облака повисли над землей...» • • 89
739
Аполлон Коринфский
ИЗ ЦИКЛА «СИЛУЭТЫ»
I. Надежда..................................90
II. Порок...................................90
III. Отчаяние...............................91
ИЗ ЦИКЛА «НАД БЕЗДНОЙ»
II. «Идиллии, комедии и драмы...»...........92
II I. «Болото — жизнь засасывает тиной...» . . 92
IV. «Мне кажется, что я стою над бездной...» . 92
Самопознание ................................. 93
Красота.....................................93
Иван Лялечкин
Сонет («Покинем вертепы докучной тревоги...») 95
В альбом N-ой...............................95
КРУГ СИМВОЛИСТОВ
Иннокентий Анненский
ИЗ СБОРНИКА «ТИХИЕ ПЕСНИ»
Июль.......................................99
Ноябрь.....................................100
Ненужные строфы............................100
Первый фортепьянный сонет..................101
Конец осенней сказки ......................101
ИЗ ЦИКЛА «БЕССОННИЦЫ»
2. «Парки — бабье лепетанье» .............102
ИЗ ЦИКЛА «ЛИЛИИ»
I. Второй мучительный сонет.................102
Тоска возврата..............................103
Третий мучительный сонет....................103
Второй фортепьянный сонет...................104
ИЗ СБОРНИКА «КИПАРИСОВЫЙ ЛАРЕЦ»
Черный силуэт..............................104
Перед панихидой............................105
Светлый нимб...............................105
Мучительный сонет..........................106
Бронзовый поэт.............................106
ИЗ ЦИКЛА «ТРИЛИСТНИК ШУТОЧНЫЙ»
Перебой ритма ............................ 107
Пэон второй — пэон четвертый...............107
Человек....................................108
ИЗ ЦИКЛА «РАЗМЕТАННЫЕ ЛИСТЫ»
Месяц...............................108
740
Дремотность..................................109
Второй мучительный сонет.....................109
ИЗ «ПОСМЕРТНЫХ СТИХОВ
ИННОКЕНТИЯ АННЕНСКОГО»
Солнечный сонет.............................110
Желанье жить................................110
Поэзия......................................111
«Нет, мне не жаль цветка, когда его сорвали...» 111
Из участковых монологов.....................112
В море любви ...............................112
Константин Фофанов
Сонет («Горят над землею, плывущие строй-
но...») ......................................113
Сонет («Вторую ночь я провожу без сна...») . 113
Сонет («Лучезарные грезы кружат и плывут надо
мной...»).....................................114
Сонет («Когда задумчиво вечерний мрак ложит-
ся...») ......................................114
Сонет («Есть добрые сердца, есть светлые
умы...»)......................................115
Сонет («Таинственная жрица суеты...») ... 115
Сонет («Как в глубине души, невинной и пре-
красной...») .................................116
Сонет («Красавицы с безоблачным челом...») . 116
На молитве....................................117
ИЗ КНИГИ ПРЕМУДРОСТИ
ИИСУСА СЫНА СИРАХОВА
«Когда смыкает смертный вежды...» .... 117
«Бежит волны кипучий гребень...»..............117
Федор Сологуб
«В весенний день мальчишка злой...» . . . . 118
«Холодный ветерок осеннего рассвета...» . . . 118
«Влачится жизнь моя в кругу...»...............119
«Ты незаметно проходила...»...................119
«Воля к жизни, воля к счастью, где же ты?..» . 120
«Безумием окована земля...»...................120
«Словами горькими надменных отрицаний...» . 121
«Мудрец мучительный Шакеспеар...» . . . 121
«Люблю тебя, твой милый смех люблю...» . . 122
Россия........................................122
Вражий страж.............................123
«Из чаш блистающих мечтания лия...» . . . 123
Сонет триолетио-октавный.................124
«Обнаженный царь страны блаженной...» . . . 124
741
Вячеслав Иванов
ЗОЛОТЫЕ ЗАВЕСЫ
I. «Лучами стрел Эрот меня пронзил...» . . .
II. «Сон развернул огнеязычный свиток...» . .
III. «Во сне предстал мне наг и смугл Эрот...» .
IV. «Таинственная светится рука...».............
V. «Ты в грезе сонной изъясняла мне...» . . .
VI. «Та, в чьей руке златых запруд ключи...» .
VII. «Венчанная крестом лучистым лань...» . .
VIII. «Держа в руке свой пламенник опасный...»
IX. «Есть мощный звук: немолчною волной...»
X. «Змеи ли шелест, шепот ли Сивиллы...» .
XI. «Что в имени твоем пленит? Игра ль...» .
XII. «Как в буре мусикийский гул Гандарв...»
XIII. «Клан пращуров твоих взрастил Тибет...»
XIV. «В слиянных снах, смыкая тело с телом...»
XV. «Разлукой рок дохнул. Мой алоцвет...» .
XVI. «Когда уста твои меня призвали...» . .
XVII. «Единую из золотых завес...» . . . .
Жертва агнчая...................................
Apollini........................................
Ковчег..........................................
125
125
126
126
127
127
128
128
129
129
130
130
131
131
131
132
132
133
133
134
МАТЕРИНСТВО
I. «Благословенная в женах...»..................134
II. «Земля мужей звала, нага...».................135
III. «Всем посвящения венцы...»..................135
IV. «Глухой певцом владеет хмель...» .... 136
V. «Строй лиры пленной приневоль...» .... 136
VI. «Ты, Мать, забыла ль острия...» .... 137
VII. «Добро пред Богом—свет и тень...» . . 137
Истолкование сна, представившего спящему змею
с женскою головою в Соборе Парижской Богома-
тери ............................................138
ИЗ ЦИКЛА «ДЕРЕВЕНСКИЕ ГОСТИНЫ»
II. Лога и жнивья........................138
III. Дружественные тени..................139
Другу поэту..............................139
Таежник..................................140
Сфинксы над Невой........................140
Лидия Зиновьева-Аннибал
Белая ночь ..................... 142
Константин Бальмонт
Памяти А. Н. Плещеева..................143
Колокольный звон.......................143
ИЗ КНИГИ «ПОД СЕВЕРНЫМ НЕБОМ»
Лунный свет............................144
742
Зарождающаяся жизнь.......................145
Август................................ . 145
Смерть....................................146
ИЗ КНИГИ <В БЕЗБРЕЖНОСТИ»
Подводные растенья........................146
Океан.....................................147
Бесприютность..............................147
Дон-Жуан...................................148
ИЗ КНИГИ «ГОРЯЩИЕ ЗДАНИЯ»
Крик часового...............................
Скорпион ...................................
Проклятие глупости..........................
Уроды.......................................
Бретань.....................................
Утопленники......................... . . .
Проповедникам...............................
Хвала сонету................................
Разлука ....................................
150
150
151
151
152
152
153
153
154
ИЗ ЦИКЛА «ВОСХВАЛЕНИЕ ЛУНЫ»
«Луна велит слагать ей восхваленья...» . . . • 154
ИЗ КНИГИ «ЯСЕНЬ»
Вопль к ветру .............
Скажите вы.......................
Тамар ...........................
Саморазвенчанный.................
Пантера..........................
Блеск боли.......................
155
155
156
156
157
157
ИЗ КНИГИ «СОНЕТЫ СОЛНЦА. МЕДА И ЛУНЫ»
Звездные знаки............................
Что со мной?..............................
Умей творить..............................
На огненном пиру..........................
Снопы.....................................
Сибирь ...................................
Рождение музыки...........................
На отмели времен..........................
Последняя.................................
Служитель.................................
Колокол...................................
Неразделенность ..........................
Микель Анджело............................
Леонардо да Винчи.........................
Марло.....................................
Шекспир...................................
Кальдерон.................................
Эдгар По..................................
Шелли.....................................
Эльф . . * ...............................
Лермонтов ................................
158
158
159
159
160
160
161
161
162
162
163
163
164
164
165
165
166
166
167
167
168
743
Огненный мир........................ . .
Котловина...............................
Жажда...................................
Путь....................................
Шалая...................................
Кольца .................................
Двое....................................
Только..................................
170
170
170
171
171
172
172
173
ИЗ КНИГИ «МОЕ — Ей»
«Приветствую тебя, старинный крепкий стих...» 173
Под северным небом........................174
Ребенку богов, Прокофьеву ................174
Жемчужная раковина........................175
Петр Перцов
Перед клеткой обезьян...............176
t Мирра Лохвицкая
ИЗ КНИГИ «ПОД НЕБОМ ЭЛЛАДЫ»
Эллада .............................177
Зинаида Гиппиус
Нить...............................181
ТРИ ФОРМЫ СОНЕТА
I. «Веленьем не моим, но мне понятным...» . . 181
II. «Я все твои уклоны отмечаю...»...........182
III. «Не знаю я, где святость, где порок...» . 182
Валерий Брюсов
Осеннее чувство..............................183
Предчувствие.................................183
Сонет к форме................................184
Сонет к мечте................................184
Львица среди развалин.......................185
Ассаргадон...................................185
К портрету Лейбница..........................186
Моисей.......................................186
Сонет, посвященный поэту П. Д. Бутурлину . 187
Женщине.....................................187
Клеопатра...................................188
К портрету К. Д. Бальмонта..................188
Сонет о поэте .... . . .......189
К портрету М. Ю. Лермонтова.................189
Дон Жуан....................................190
Юргису Балтрушайтису........................190
Отверженные.................................191
Сонет («О ловкий драматург, судьба, кричу я
«браво»...») .........................••••••191
744
Втируша....................................
К Пасифае..................................
М. А. Кузмину..............................
К. Д. Бальмонту............................
Египетский раб.............................
Южный крест................................
Предчувствие...............................
Игорю Северянину...........................
«Чуть видные слова седого манускрипта...» . .
«Всем душам нежным и сердцам влюбленным...»
192
192
193
193
194
194
195
195
196
196
СОНЕТЫ В ДУХЕ ПЕТРАРКИ
«Вчера лесной я проезжал дорогой...» .... 197
«Как всякий, кто Любви застенок ведал.г.» . 197
Итальянский сонет в духе XIV в........198
На смерть А. Н. Скрябина....................198
Сонет к смерти..............................199
Максиму Горькому в июле 1917 года .... 199
Беглецы.....................................200
Memento mori.................................. 200
Миги........................................201
«Ночное небо даль ревниво сжало...» . . . . 201
Людмила Вилькииа
Мой сад...................................
Страдания ................................
Одно и то же.............................
Противоречие..............................
Я........................................
Цифра 2..................................
В музее...................................
Мещанский сонет...........................
Влюбленность..............................
Не любовь.................................
Обладанье.................................
Слова.....................................
Прекрасному...............................
Освобождение..............................
Женский сонет.............................
Разлука ..................................
Товарищу.................................
Ожиданье.................................
Ей.......................................
203
203
204
204
205
205
206
206
207
207
208
208
209
209
210
210
211
211
212
Юргис Балтрушайтис
ИЗ ЦИКЛА «УТРЕННИЕ ПЕСНИ»
VI. «Я весь поник пред Господом моим...» . . 213
«Уже в долинах дрогнул трепет томный...» . . 213
«Весна не помнит осени дождливой...» . . . . 214
«Как снег, повторен цвет полей...»..........214
745
Аделаида Герцык
Разлука..............................216
Валериан Бородаевскии
Пир..................................217
ЦИКЛ СОНЕТОВ «МЕДАЛЬОНЫ»
I. Святой Франциск..........................217
II. Мильтон.................................218
III. Паскаль................................218
IV. Сведенборг.............................219
V. Калиостро...............................219
VI. Бальзак................................220
ПОСЛЕДНИЙ ЛАНДЫШ
I. «О, светлый день, едва на вешней прялке...» . 220
II. «Уж по кустам малиновок и славок...» . . . 221
III. «Ты бархат глаз! Истомная кручина...» . . 222
IV. «Как ягода кровавой беладонны...» .... 222
V. «Весна спешит, и быстрокрылый лет...» . . 223
Иван Коневской
Священные сосуды..........................223
Наследие веков............................224
Две радости ....................................224
СЫН СОЛНЦА
1. Рост и отрада........................ .... 224
2. Средь волн.................................225
3. Снаряды....................................225
4. Starres Ich................................226
5. От солнца к солнцу.........................226
«Ты миром удивлен, ты миром зачарован...» . . 227
Сергей Маковский
Призраки..................................
Тени......................................
Schwanensee...............................
Неведение.................................
Небо......................................
Молитва...................................
Ответ.....................................
Узник.....................................
Природа...................................
Веселье...................................
Город ....................................
Старый храм...............................
Орфей.....................................
Ложь......................................
Святыня ..................................
228
228
229
229
230
230
231
231
232
232
232
233
233
234
234
746
«Темно над рекою. Сердито шумит...» .... 235
Гитана.........................................235
В степи........................................236
На озере.......................................236
Сфинкс.........................................237
Время..........................................238
Снега..........................................238
ВЕНЕЦИАНСКИЕ НОЧИ
I. «Всю ночь — о, бред! — в серебролунных за-
лах...» ...................................239
II. «Ленивый плеск, серебряная тишь...» . . . 239
III. «Ленивый плеск, серебряная гладь...» . . 240
Иван Новиков
Панихида « ................................241
Максимилиан Волошин
«Как Млечный Путь, любовь твоя...» .... 242
Грот нимф ...............242
ИЗ ЦИКЛА «КИММЕРИИСКИЕ СУМЕРКИ»
IV. «Старинным золотом и желчью напитал...»
V. «Здесь был священный лес. Божественный го*
нец...»......................................
VI. «Равнина вод колышется широко...» . . .
VII. «Над зыбкой рябью вод встает из глуби-
ны...» ......................................
VIII. Mare internum..........................
IX. Г роза.................................
X. Полдень ...............................
XI. Облака ................................
XII. Сехмет.................................
XIII. «Сочилась желчь шафранного тумана...» .
XIV. Одиссей в киммерии......................
Диана де Пуатье..............................
243
243
244
244
245
245
246
246
247
247
248
248
ИЗ ЦИКЛА «ПАРИЖ»
1Х.«В молочных сумерках за сизой пеленой...»
X. «Парижа я люблю осенний, строгий плен...»
Corona astralis..............................
«Себя покорно предавая сжечь...».............
Два демона ..................................
Luharia......................................
Странник ....................................
Петербург....................................
«Неслись года, как клочья белой пены...» . . .
Города в пустыне.............................
Взятие Бастилии..............................
Бонапарт (10 августа 1792 г.)................
Термидор.....................................
На дне преисподней...........................
Каллиера.....................................
249
249
250
257
257
258
265
266
266
267
267
268
268
270
271
747
Дмитрий Цензор
ИЗ ЦИКЛА «СТАРОЕ ГЕТТО»
1. «Нависли сумерки. Таинственны и строги...»
6. «В безмолвии старинного квартала...» . . .
9. «В садах мечты я выстроил чертог...» . . .
На корабле..................................
У моря .....................................
Рим и варвары...............................
Всадник зла ................................
Бессмертие .................................
Женщины.....................................
ИЗ ЦИКЛА «СТАРЫЙ ГОРОД»
2. «Есть грустная поэзия молчанья...» • • • •
ИЗ ЦИКЛА «ОСЕНЬ»
4. Шелест осени.............................
Девственницы................................
В толпе
Древняя
Истукан
Пустыня
Молчание
Отчизна
В зените
плита
ИЗ ЦИКЛА «БЕЛЫЙ ДУХ»
2. «Разгульный крик борьбы и разрушенья...»
Парижу . ...................................
Николай Поярков
бабы
На юге
Красные
Друзьям
«И в цепи светлых дней вдруг вырос темный!..»
272
272
273
273
274
275
275
276
276
277
277
278
278
279
279
280
280
281
281
282
282
283
283
284
284
Юрии Верховский
ИЗ ЦИКЛА «СОНЕТЫ-,
К*..........................................286
К Лауре......................................286
«Я видел сон: в пустом, огромном зале...» . . 288
«Раз ночью я от снов моих проснулся...» . . 288
«Беспечен я беспечностью твоею...»...........288
Нарцисс......................................289
Кухулин......................................289
ИЗ ЦИКЛА «ОТСВЕТЫ»
1. «Да, всякий раз, как снова перечту...» . . 290
ИЗ ЦИКЛА «НОЧЬЮ»
3. «В небесах из каменных оков...»..........290
748
Дева-птица......................................291
«Воскресший месяц забелел как меч...» . . . 292
«Да, опьяненным нужно быть всегда...» . . . 292
ИЗ ЦИКЛА «ПОЛЕТ»
1. Дедал...................................293
2. Икар....................................294
3. Наяда...................................294
«Ваш голос пел так нежно о гавоте...» .... 295
«Моя любовь шла голову понуря...» ..... 295
ДВА СОНЕТА
Посвящение <.....................................295
Ящерица..........................................296
«Заклятую черту перешагни..».....................296
«На берегу стоял я у решетки...».................297
«В сияньи электрических огней...»................297
«Я знаю, в той стране, где ночь лимоном...» . . 298
«Сними же маску с этой робкой тайны...» . . 298
«Широкой чашей быть — хмельным вином...» . 299
Георгий Чулков
СОНЕТЫ
I. «Венчанные осенними цветами...»............300
II. «Пустынный летний сон тайги вечерней ..» 300
III. «Туманная развеялась любовь...» .... 301
«Нет, не убийства хмель и темь, не сила...» . . 301
«Принуждены мы жить мертво и сухо...» . . . 302
«В тумане монастырь, луга, Москва...» . . 302
«Теснее связь земли живой и неба...» .... 303
ИСТИНА
I. «В начале всех начал Единосущий!..» . . . 303
II. «Я верую в таинственное Слово...» .... 304
III. «Для нас, людей, и нашего спасенья...» . . 304
IV. «При Понтии Пилате Ты распят...» . . . 305
V. «Простою будь, душа, как голубица...» . . 305
VI. «Я верю. Господи! Ты вознесен!..» . . . 306
VII. «Да, Ты грядешь со славою судить...» . . 306
VIII. «Сонм ангелов, сих белокрылых стая...» 307
IX. «Теперь молчит Синайская гора...» . . . 307
X. «Во оставление моих грехов...»...........308
XI. «Так, нам разлука сердце больно вяжет...» 308
XII. «Не плачь, не бойся смерти и разлуки...» 309
«Поэта сердце влажно, как стихия...» .... 309
Эллис
ИЗ ЦИКЛА «ГОБЕЛЕНЫ»
I. «Шутили долго мы, я молвил об измене...» . 310
II. «Вечерний свет ласкает гобелены...» . . . 310
III. «Дыханьем мертвым комнатной весны...» . 311
749
IV. «Как облачный, беззвездный небосклон...» 311
V. «Как мудро-изощренная идея...»............312
VI. «Роняя бисер, бьют двенадцать раз...» . . 312
VII. «Гремит гавот торжественно и чинно...» 313
Василий Комаровский
Вечер.........................................314
«Июльский день. Почти пустой музей...» . . . 314
Рынок.........................................315
Август .......................................315
Toga virilis..................................316
«Горели лета красные цветы...»................316
ИЗ ЦИКЛА «ИТАЛЬЯНСКИЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ»
III. «Вспорхнула птичка. На ветвистой кроне...» 317
IV. «Гляжу в окно вагона-ресторана...» . . . 318
Искушение . - . ..............................318
Статуя ...... ................................319
Александр Блок
«Душа моя тиха. В натянутая струнах...» . . . 320
"Аурасра Дбуцата .............................320
«Не ты ль в моих мечтах, певучая, прошла...» . 321
«За городом в полях весною воздух дышит-.» 321
Отшедшим......................................322
«Никто не умирал. Никто не кончил жить...» . 322
«Я жалобной рукой сжимаю свой костыль...» 323
ИЗ ЦИКЛА «ЧЕРНАЯ КРОВЬ»
4. «О, нет, я не хочу, чтоб пали мы с тобой...» 323
Борис Дикс
Воспоминания . ............ 325
Вильгельм Зоргенфрей
Неведомому Богу.........................326
«Из мрамора, звенящего победно...»......326
Маргарита Сабашникова
ЛЕСНАЯ СВИРЕЛЬ
I. Посвящение . . ».....................328
Сергей Соловьев
Посвящение..............................329
Поцелуй ................................329
Венера и Анхиз........................ 330
Купанье нимф............................330
750
Алексей Скалдин
Петербург....................................331
Каменные бородачи............................332
Перенесение знамен...........................332
Георгий Вяткин
Художнику , . ........................334
Шаман.................................334
ИЗ ЦИКЛА «АЛТАЙ»
3. Катунь........................«... 335
Черубина де Габриак
Сонет..................................336
Сергей Рафалович
Первое желание . . < • ................337
Александр Биек
ПАРИЖСКИЕ СОНЕТЫ
1. «Шумят шаги. Средь сумеречной пыли...» . ЗЗо
2. «Когда-то здесь стояли кругом стражи...» . 338
3. «На Notre Dame, у облачного входа...» . . . 339
Ева Розен
Летом.................................340
КРУГ АКМЕИСТОВ
Михаил Кузмин
XIII СОНЕТОВ
1. (Вступительный).......................... .
2. «Открыто царское письмо нельзя прочесть...»
3. «В густом лесу мы дождь пережидали...»
4. «Запел петух, таинственный предвестник...»
5. «В романе старом мы с тобой читали...» . .
6. «Есть зверь норок, живет он в глуби моря...»
7. «В Кремоне скрипку некогда разбили...»
8. «С прогулки поздней вместе возвращаясь...»
9. «Пусть месяц молодой мне слева светит...»
10. «Из глубины земли источник бьет...» . . .
11. «От горести не видел я галеры...» . . . .
12. «Все так же солнце всходит и заходит...» .
13. «Моя печаль сверх меры и границ...» . . .
К ее глазам........................................
«Снега покрыли гладкие равнины...» » . . . .
343
343
344
344
345
345
346
346
347
347
347
348
348
349
349
751
ИЗ ЦИКЛА «ОСЕННИИ МАИ»
III. «Коснели мысли медленные в лени...» . . 350
Посвящение (Акростих).....................350
Борис Садовской
«В тебе цветут преданья вещих дней...» . . . 352
Паллада................................. 352
Гюи де-Мопассан...........................353
Сонет («Мадонной ты предстала мне впервые...») 353
«Вы прозябали в мутном полусне...» .... 354
Николай Первый............................354
Николай Недоброво
Демерджи . ..............................356
Соломон Абрамов
«Смотреть, как рдеют листья винограда...» . . 357
Сергей Городецкий
Цикады...................................358
Тревога.................................358
Арфа.....................................359
Подруга..................................359
Прощание с избой . . *................360
Гомер....................................360
Мудрость ..................................361
Творчество..................................361
София Парнок
Фридриху Круппу.......................... 363
Сонет («Следила ты за играми мальчишек...») 363
Акростих...................................364
«Который час?» — Безумный. Смотри, смотри...» 364
«Паук заткал мой темный складень...» .... 365
31 января . . . . .........................365
«На запад, на восток всмотрись, внемли...» . . 366
Юрий Кричевский
Петербургский сонет...................... 367
ИЗ ЦИКЛА «ВЕСЕННИЙ ХМЕЛЬ»
5. «Ну,’прощай. Ухожу. Суждено...» . . ? » 367
6. Сонет («Не трудно красиво начать...») . . 368
Николай Гумилев
Сонет («Как конквистадор в панцире желез-
ном...») .............................. । . . 369
«Нас было пять... Мы были капитаны...» . . . 369
752
Судный день..........................370
«Нежданно пал на наши рощи иней...» .... 370
Потомки Каина........................371
Дон Жуан . . ...................................371
Попугай..............................372
Сонет («Я, верно, болен: на сердце туман...») . 372
Тразименское озеро...................373
Вилла Боргезе........................373
«Когда вступила в спальню Дездемона...» . . 374
Ислам................................374
Роза ...........................................375
В Бретани ...........................375
Михаил Лозинский
Жертвенник .....................................377
Мысль......................................... 377
Владимир Нарбут
Гапон......................... . . . 379
Александр Архангельский
Обреченность . ........................380
Сонет-акростих ..... ...................380
Константин Липскеров
5 СОНЕТОВ
I. Олоферн..................................382
II. Антиох .................................382
III. Ликенион . ...........................383
IV. Блудница...............................383
V. Дульцинея...............................384
«Я знаю, был я некогда царем...»...........384
ДНИ УЧИТЕЛЯ
1. Отрок..................................385
2. Познание .............................385
3. Милостыня..............................386
4. Поучение...............................386
5. Смерть...............................387
Эмаль...................................387
Ювал....................................388
3 СОНЕТА
1. Соломон . . ..........................388
2. Волхвы . . ...........................389
3. Лобное место . . ......................389
Мария Моравская
Цветок с воли ......................391
753
Анна Ахматова
Ответ.......................................392
Уединение...................................392
ИЗ ЦИКЛА «ЧЕРНЫЙ СОН»
6. «Тебе покорной? Ты сошел с ума...» . . . 393
«А. ты думал — я тоже такая...».............393
Художнику...................................394
ИЗ ПОЭМЫ «РЕКВИЕМ»
V. «Семнадцать месяцев кричу...»............394
«С Новым годом! С новым горем!..» .... 395
Ива.........................................395
Надпись на книге «Подорожник»...............396
ИЗ ЦИКЛА «В СОРОКОВОМ ГОДУ»
3. Тень..................................396
ИЗ ЦИКЛА «МУЖЕСТВО»
2. «Постучись кулачком — я открою...» . . , 397
Приморский сонет.........................397
Отрывок................................ 398
Родная земля . .........398
ИЗ ЦИКЛА «ШИПОВНИК ЦВЕТЕТ»
II. «Не пугайся,— я еще похожей...» .... 398
«Запад клеветал и сам не верил...».......399
Михаил Струве
«Поникнув воспаленными крылами...» .... 400
«Из глубины стемневшей алтаря...»........400
Луч.................................... 401
«Рассеянно поправив волоса...»...........401
«Еще весна просиулася едва...»...........402
Елизавета Полонская
«Ты с холодностью мартовского льда...» . . . 403
«У старого Финляндского вокзала...» .... 403
Осип Мандельштам
Пешеход.................................ж 404
Казино.................................. 404
Шарманка...............................405
«Паденье — неизменный спутник страха...» . . 405
«Пусть в душной комнате, где клочья серой
ваты...».....................................406
Спорт.................................... 406
Анна Радлова
Ангел Песнопения.............................408
754
Белая ночь .... 408
«Любовию тебя я назвала...»....................409
«Каждое утро мы выходим из дому вместе...» 409
Михаил Зенкевич
Тени...........................................410
Валгалла..................................... 410
В степи........................................411
ИЗ ЦИКЛА «ПРОБУЖДЕНИЕ»
«Очнулся и смотрю глаза открыв...» .... 411
Клавдия Лаврова
Сонет о сонете............«................413
Александр Чачйков
Сэргю .....................................414
Георгий Иванов
Сонет-послание (Игорю Северянину) . . . . 415
Сонет-акростих (Грааль Арельскому в ответ на
его послание)..............................415
Сонет (Любовь Николаевне Борэ).............416
Уличный подросток..........................416
«Китайские драконы над Невой...»...........417
Романтическая таверна......................418
«И пение пастушеского рога...».............418
«Это было утром рано...» . . ..............419
Георгий Адамович
Воробьевы горы .................420
Вагнер.....................................420
«Заходит солнце... Где века...»............421
Надежда Павлович
«Летит, качается вагон...».............422
На мексиканской выставке .............422
Сергей Рюмин
Прощение...............................424
Осень..................................424
Ирина Одоевцева
«Мы прочли о смерти его...»...................426
«Всегда всему я здесь была чужою...» .... 426
755
КРУГ ФУТУРИСТОВ
Давид Бурлюк
«Играют в старой башне дети...».................429
Велимир Хлебников
«Мои глаза бредут, как осень...» ...............430
«Когда над полем зеленеет...»...................430
«И смелый товарищ шиповника...».................431
«Собор грачей осенний...» ......................431
Бенедикт Лившиц
Последний фавн.............................432
Флейта Марсия..............................432
Акростих...................................433
Матери.....................................433
Николаю Бурлюку 5.......................434
Закат на Елагином..........................434
Николаю Кульбину « . •.....................435
Концовка...................................435
«И, медленно ослабив привязь...»...........436
Баграт . ( •...............................436
Игорь Северянин
Сонет («Любви возврата нет, и мне как будто
жаль...»)..................................438
Сонет («Мы познакомились с ней в опере,— в то
время. ..»)...............................438
Сонет («Ее любовь проснулась в девять лет...») 439
Сонет («По вечерам графинин фаэтон...») . . 439
Гурманка .......................................440
Оскар Уайльд .........440
Гюи де Мопассан...........................441
Памяти Амбруаза Тома.......................... 442
На строчку больше, чем сонет . . < ...........442
Сонет («Я помню Вас: Вы нежный и простой...») 443
Россини.........................................443
Перед войной • ..........444
Паллада . « • . .............................444
ИЗ КНИГИ «МЕДАЛЬОНЫ. СОНЕТЫ
И ВАРИАЦИИ О ПОЭТАХ, ПИСАТЕЛЯХ
И КОМПОЗИТОРАХ»
Андреев...................................
Ахматова..................................
Белый.....................................
Блок......................................
Брюсов....................................
Бунин . ... . ............................
Г иппиус..................................
Горький ..................................
445
445
446
446
447
447
448
448
756
Гумилев ............................
Есенин..............................
Зощенко.............................
Вячеслав Иванов.....................
Георгий Иванов......................
Инбер...............................
Кузмин • . . ......................
Куприн..............................
Маяковский..........................
Одоевцева...........................
Пастернак . .............
Романов . . • ..................
Игорь Северянин.....................
Сологуб . . . т...................
Алексей Н. Толстой..................
Тэффи ..............................
Фофанов............................
Цветаева . . * . • * ........ .
Чириков . ...... 5 • • « ... .
449
449
450
450
451
451
452
452
453
453
454
454
455
455
456
456
457
457
458
Николай Асеев
И последнее морю ..............................459
А мы убежим!! . . « . «........................459
Сергей Бобров
Исполнение.............. . . г s s . . 461
«— Навек мне упиться этой болью...» .... 461
«И день был изгнан в комнате таимой...» . . . 462
«Судьбы чужой прекрасная преграда...» . . . 462
Иван Игнатьев
«Почему, почему МЫ обязаны?..» • • « з • 464
Сергей Третьяков
Пятилетие............................... . . 465
«Бактерия! Madame Бактерия!..»..............465
Нежень жене.................................466
Константин Большаков
ИЗ ЦИКЛА <ЧЕЛН»
3. Сонет («Стою один в раздумья. Властно
море...»).......................................... 467
ИЗ ЦИКЛА <ВЕСНА»
Сонет («Пустынный мрак равнины ледяной...») 467
Городская весна......................................468
Святое ремесло.......................................468
7^7
КРУГ СОЦИАЛИСТОВ
Глеб Кржижановский
ИЗ ЦИКЛА «СОНЕТЫ
ВЛхЧДИМИРУ ИЛЬИЧУ ЛЕНИНУ»
10. «Три шага вширь и пять в длину...» ... 471
11. «С допросами ко мне недолго приставали...» 471
12. «Как робко северной весны дыханье!..» . . 472
13. «Какое горе — тяжко болен он!..» л а . » 472
Александр Богданов
Сонет («В моем саду стал вянуть куст сирени...») 473
Семен Тихий
«Свой бисер жемчужный пророческих слов...» • 474
Николай Рыбацкий
Чего жалеть его? . « « . а « » « в » . . 475
Евгений Тарасов
В склепе «в.............................476
Ландыши.................................476
Очередному ..........477
Столице мира . • . ............• . . . 477
Последнее слово 478
Демьяп Бедный
Сонет («В родных полях вечерний тихий звон...») 479
Алексей Маширов-Самобытник
«Когда исчерпан весь запас угля..» . • • . 480
Евгений Трифонов
Гиероглифы .<<•«.. в . • t • ' 481
Дмитрий Одинцов
«Верь, тот славный день настанет!..» «... 482
Алексей Гмырев
На заре 483
Василий Князев
«Вчера не мог заснуть я до рассвета...» в в в 484
Михаил Артамонов
Рассвет . в «в « 485
758
Яков Бердников
Сонет рабочего....................... . 486
Илья Садофьев
В тюрьме ................................487
Надежда Львова
«Весенней радостью дышу устало...* .... 488
«Весенний вечер, веющий забвеньем...* . . . 488
«Беспечный паж, весь в бархате, как в раме...» 489
«...И Данте просветленные напевы...» .... 489
«Вновь извивы знакомой дороги...»........490
«За детский бред, где все казалось свято...» . . 490
/Иван Логинов
Памяти Эм. Верхарна............^ «... 491
На Невском 18 июня .... .................491
Маленький фельетон (Карманный словарик) . . 492
«Солнце вешнее смеется...»...............492
Смерть Колчака близка . « • .............492
ИЗ ЦИКЛА «ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПОРТРЕТЫ»
IV. А. Амфитеатров..................... 493
Николай Захаров-Мэнскин
Лермонтов................................494
Печкинская кофейня (Памяти А. Н. Островского) 494
Василии Казни
Осенняя весна................... » > . . 496
КРУГ ПОЭТОВ «ЗНАНИЯ»
Александр Федоров
ИЗ ЦИКЛА «ОКЕАН»
Океан.................................... 499
Буря..................................... 499
На волнах..................................500
Облака.....................................500
Стихия.....................................501
Туман................................. . . 501
Сириус................................... 502
ИЗ ЦИКЛА «ИНДИЯ»
Башня безмолвия.....................я j « . 502
ИЗ ЦИКЛА «БЕРЕГА»
Венеция.....................................503
759
Нью-Йорк . . . ......................503
Скиталец
«Из добродетелей вы цепи мие сковали...» . . 505
Иван Бунин
«Нет, ие о том я сожалею...» . , в s » . .
Северное море .....................
«В твоих задумчивых, внимательных глазах...»
«На высоте, на снеговой вершине...».......
На монастырском кладбище..................
«Багряная печальная луна...»..............
Забытый фонтан ...».......................
Эпитафия ... . . . . ................
Зимний день в Оберланде ........
Кондор ... ..................
«Там, на припеке, спят рыбацкие ковши...» . .
Мира ... ...
«В гостиную, сквозь сад и пыльные гардины...»
«Ра-Озирис, владыка дня и света...» ....
С острогой .... .............
Черный камень Каабы.......................
«Растет, растет могильная трава...».......
Агни......................................
Гермон ...................................
Бог . ....................................
Гальциона ................................
Саваоф....................................
Пилигрим..................................
В архипелаге..............................
Бог полдня ....... .......................
Горный лес................................
Иерихон...................................
Караван...................................
Долина Иосафата...........................
Бедуин ...................................
Люцифер ..................................
Отчаяние..................................
Последние слезы...........................
Рыбачка...................................
Собака ...... ............................
Могила в скале............................
Полночь . . . ............................
Рассвет...................................
Полдень . ................................
Вечер ....................................
Прометей в пещере.........................
Морской ветер.............................
Солнечные часы ...........................
В Сицилии . . ............................
Ритм......................................
В горах ..................................
Кончина святителя.................. . . . .
506
506
507
507
508
508
509
509
510
510
511
511
512
512
513
513
514
514
515
515
516
516
517
517
518
518
519
519
520
520
521
521
522
522
523
523
524
524
525
525
526
526
526
527
527
528
528
760
Благовестие о рождении Исаака ...... 529
Помпея.......................................529
Среди звезд .................................530
Эллада..................................... 530
Петух на церковном кресте....................531
Александр Лукьянов
«Бледного месяца матовый свет...»........... 532
Ласточка .... 532
«Забыв тревоги дня, как счастлив я порою...» 533
«Я далеко от шума городского................ 533
Памяти сестры .......... . . 534
НА ФИНСКОМ BEPErv
I. Серое небо и серое море...» 534
ДВЕ ЭПОХИ
II. «Когда погаснет блеск рассвета золотого...» 535
Александр Черемнов
Химера в .. ........... .
Обман .................. .......
Терпение.........................
Ревность................... . . .
Страсть . .......................
Экстаз.................... . . . .
Юность............... . .... .
Невинность ...... ...............
536
536
537
537
538
538
539
539
Иосиф Каллиников
Notre Dame .........................................>40
КРУГ НОВОКРЕСТЬЯНСКИХ
ПОЭТОВ
Петр Орешин
Месяц.................. 543
Набат • i ...... . 543
Павел Радимов
СОНЕТЫ СОРОЧЬЕГО БАЗАРА
1. Коровий торг....................a i 545
2. Сумерки . . t ......................545
3. Карусель............................546
4. Торговки.......................... 546
Сергей Клычков ,
Радуга ............................в?.. 548
761
Сергей Есенин
Греция......................................549
Сонет («Я плакал на заре, когда померкли
дали...»)...................................549
Василий Зота
Алексей Кольцов..................& .... 551
ИЗ ЦИКЛА «ВОЛГА»
Русская красавица...........................551
КРУГ ИМАЖИНИСТОВ
Рюрик Ивнев
В старом Тифлисе........................
В лесу..................................
В развалинах Ани........................
«Глаза полузакрыв, вдыхая пламень яркий...»
«На темном фоне грязных занавесок...» . . .
«Улыбнулся улыбкой мертвецкой...».......
Серная баня ............................
Франция.................................
Матери....................... ........
«Как лак с картин и как эмаль с зубов...» . .
555
555
556
556
557
557
558
558
559
559
Вадим Шершеневич
«Один в полях среди несжатых нив...» .... 561
Портрет дамы .... 561
В гостиной ...........562
Сонет в альбом маркизе......................562
Иван Грузинов
Примитив................................ 564
«Смех твой. Майя, смех певучий...»..........564
«Полночный час. Уснули звуки...»............565
Амулет.................................... 565
«Дьяволятки голенькие, хилые...»............566
Челлини 566
Бубны боли 566
Жррнова заржали жаром.......................567
Веер Венеры.................................567
«Мне мучительно долго снится...»............568
«Нужда петлю плетет тугую..» ...............568
Анатолий Мариенгоф
Апрель......................................569
«Даже грязными как торговок...».............569
«Приду. Протяну ладони...» . . . . 5 . . . 570
762
КРУГ КОНСТРУКТИВИСТОВ
Вера Инбер
«Книга пахнет духами...» 573
«Он был напудрен и в гриме...»..................573
Сергей Шервинский
ИЗ ЦИКЛА «ФЕОДОСИИСКИЕ СОНЕТЫ»
1. «Немолодой мне женщиной предстала...» . . 575
2. «А иногда предстанешь сердцу ты...» . . . 575
7. «От тополей, холмов, зубчатых граней...» . . 576
ИЗ ЦИКЛА «КОКТЕБЕЛЬСКИЕ СТИХИ»
2. «Где голубой пустынен моря вал...» .... 576
Симонетта.......................................577
Карфаген ..................577
Георгий Шенгели
Кровь ........................................ 579
Напевы акации..............................579
«Из мрамора — под солнцем все белей...» . . . 580
Зеленый стол 580
«Неумолимо, как сифонофоры...».............581
Праздничные перекрестки....................581
Сонет с комментарием.......................582
«Мы — Образы живых и мертвых книг...» . . 583
«В кафе безмолвие. Сигарный дым...» .... 583
Лихорадка..................................584
Педагогика.................................584
Эдуард Багрицкий
«Здесь гулок шаг. В пакгаузах пустых...» . . . 585
Путнику................................585
Игорь Сельвинский
Девлет.................................587
Юность 1—15............................587
Сонет («Дол сед...»)...................594
Николай Ушаков
Сонет («Пусть металлический язык сонета...») 596
Варварский сонет ...............................596
«Суровый Дант не презирал сонета...» .... 597
Сонет провизора........................598
ИЗ ЦИКЛА «ВЕРЛИБРЫ»
Сонет вступления...............................598
Дир Туманный
Сонет о советском служащем.....................599
763
Илья Дальгонин
«Как две струны, взметнулись две колонны...* 600
КРУГ НЕЗАВИСИМЫХ
ПОЭТОВ
Александр Скрябин
Валерию Яковлевичу Брюсову 603
Татьяна Щепкина-Куперник
Реквием . • • . . t . 604
Саша Черный
В пассаже • ........................605
Вид из окна.............................605
Из Флоренции . . .....................606
Снегири.................................606
На Невском ночью . . . . ».............607
Гостиный двор ........................- 607
ИЗ ЦИКЛА «ЗИМА»
4. «Тишина!» шепнула белая поляна...» , , • 608
Анна Антоновская
Огонь...................................609
Влага.................•.................609
Владислав Ходасевич
ИЗ ЦИКЛА «СТИХИ О КУЗИНЕ»
II. Старинные друзья...................611
Прощание............................. 612
Уединение..............................612
Шурочке . . . .........................613
Про себя ..............................613
К. Липскерову..........................614
«Пускай минувшего не жаль...» •........615
Похороны 615
«Нет. не шотландской королевой...».....616
Сергей Раевский
Хвала Святому Франциску.............. . 617
Хвалы Святого Франциска ...............617
О брате Льве и брате юном ........ 618
Самуил Маршак
Качели..............................* i 619
На привале ............................619
764
1916—1949 ................................ 620
Последний сонет .... ........ 620
Надпись на книге сонетов . . . ............621
«Расквакалась лягушачья семья...» ..... 621
Дачник-обличитель..........................622
Басня 622
Наталья Крандиевская-Толстая
«Начало жизни было—звук...»................623
Абрам Эфрос
ИЗ ЦИКЛА «ЭРОТИЧЕСКИЕ СОНЕТЫ»
Сонет IV («Не вол, влекущий плуг по целине...») 624
Сонет X («Когда б я смел с самим собой лука-
вить...») .................................624
Сонет XI («Когда в толпе нечаянно встре-
чаю...») ..................................625
Сонет XVI («Еще огнем сквозят твои черты...») 625
Сонет XXIV («Не волен я над п\отию моею...») 626
Леонид Гроссман
ПЛЕЯДА
Русский сонет................................627
Веневитинов..................................628
Гнедич....................................
Языков....................................
Козлов....................................
Денис Давыдов.............................
Василий Пушкин............................
Жуковский.................................
Боратынский...............................
Зинаида Волконская........................
Батюшков..................................
Вяземский ................................
Кюхельбекер...............................
Дельвиг...................................
Пушкин....................................
Плеяда....................................
628
629
629
630
630
631
631
632
632
633
633
634
634
635
ИЗ ЦИКЛА СОНЕТОВ <НА ПОЛЯХ ПУШКИНА»
I. Импровизатор...........................635
II. Ганнибал . ........................636
III. Князь Верейский......................636
IV. Сальери..............................637
Мариэтта Шагинян
ИЗ ЦИКЛА «ДЕТСКИЕ ПОРТРЕТЫ»
3. «Шажками мелкими, неровно, как спираль...» 638
4. «Да полно, посиди, умаялся, дружочек!..» 638
«Я без конца благодарю...»...................639
765
Илья Эренбург
Благодарю....................................640
Христу . . . ................................640
«Мой маленький Бобка...».....................641
«Евреи, с вами жить не в силах...»...........641
«Я помню серый, молчаливый...»...............641
«Когда в Париже осень злая...»...............642
Алексеи Сидоров
Дюрер........................................643
Г реко.......................................643
Рубенс.......................................644
Федор Толстой................................644
Брюллов......................................645
Ван Гог ... . . .............................645
Марина Цветаева
Встреча......................................647
Die stille strasse...........................647
«Как жгучая, отточенная лесть...»............648
«Уединение; уйди...».........................648
Олег Леонидов
Валерию Брюсову............................650
«Афганистан, походы и дуэли...» ...........650
Всеволод Рождественский
«Тяжелым куполом покрыт наш душный храм...» 652
Царскосельский сонет........................652
Гатчинский сонет............................653
«Волна стиха бежит строфе вослед...» .... 653
«— О, задержи коня, тюльпан Шираза...» . . 654
Царское Село................................654
С добрым утром..............................655
Петух.......................................655
«Стареют книги... Нет, не переплет...» .... 656
Сергеи Рафальский
«Как солнечные, зреющие нивы...».......657
Павел Антокольский
Память..................................658
ТРИ СОНЕТА
1. Кара....................................658
2. Приписка к ненаписанному...............659
3. История.................................659
Георгий Оболдуев
Сонет («Узнал без радости, без гнева...») . • 661
766
Владимир Набоков
Счастье........................................ 662
«Ты помнишь, как губы мои онемели...» . . . 662
Сонет («Весенний лес мне чудится.» Постой...») 663
Акрополь.........................................663
Страна стихов . • • . ...........................664
«Что скажет о тебе далекий правнук твой...» 664
Григории Ширман
«Шумела тишина машиной странной...» • . . 665
Георгии Дешкин
«В высокой вазе астры умирали...»...........666
Николай Оболенский
ИЗ ЦИКЛА «ТЫ И я»
I. «Пишу не для гордой наложницы славы...» 667
X. «Голос—радостный сонет...»................667
XI. «Ликует солнце. Зим холодных...» . . . 668
XIV. «Насыть меня счастьем любви молодой...» 669
XXIII. «Беги, беги, пока не поздно...» .... 669
XXVI. «Ночь, безлюдье, тишина...» .... 669
XXVII. «Нас в мире двое: ты да я...» .... 670
XXVIII. «Качается мостик над бездной...» . . 670
XXXII. «Мы плыли в манящую, светлую даль...» 670
XXXV. «Сиял горизонт необъятен, широк...» 671
XXXVII. «За горой закат погас...» .... 671
XXXVIII. «Жизнь — многоокое диво...» . . • 672
XL. «Запенились волны, опасны и зыбки...» . 672
XLIII. «Ночь и осень за окном...»............. 673
XLVI. «Пальчики тонкие, розово-бледные...» . 673
ИЗ ЦИКЛА «ТРИЗНЫ»
LII. «На страже у твоей могильной урны...» • 674
ИЗ ЦИКЛА «ОДИНОЧЕСТВО»
CXL. «Степи, ложбины, да кой~где размоины...» 674
CXLIV. «Роза в солнце была влюблена...» . . 675
CLII. «Во храме, в венце из жемчужин востока...» 675
СЫН. «Пойду скитаться я по свету...» .... 676
Марк Тарловский
Розы . •................................... 677
Василий Федоров
Сонет о сонете...............................678
Комментарии.............................. . 679
Словарь .....................................722
767
Сонет серебряного века. Русский сонет конца
С 62 XIX — начала XX века. / Сост., вступ. ст. и комм.
О. И. Федотова.— М.: Правда, 1990.— 768 с.
ISBN 5—253—00141—7
Сборник составили лучшие образцы русского сонета конца
XIX — начала XX века. Среди авторов: И. Анненский, А. Ах-
матова, С. Городецкий и др.
Литературно-художественное издание
РУССКИЙ СОНЕТ
КОНЦА XIX — НАЧАЛА XX ВЕКА
Составитель
Федотов Олег Иванович
Редактор И. А. Бахметьева
Художественный редактор Н. Н. Каминская
Технический редактор Л. Ф. Молотова
ИБ 2092
Сдано в набор 06.03.90. Подписано к печати 18.09.90.
Формат 84х108*/з2. Бумага типографская № 1.
Гарнитура «Академическая». Печать высокая.
Усл. печ. л. 40,32 Усл кр.-отт. 40,74. Уч.-изд. л. 32,99.
Тираж 300 000 экз. (2-й завод: 150 001—300 000).
Заказ № 55. Цена 3 р. 50 к.
Набрано и сматрицировано в ордена Ленина и ордена
Октябрьской Революции типографии имени В. И. Ленина
издательства ЦК КПСС «Правда». 125865, ГСП, Москва, А-137,
ул. «Правды», 21.
Отпечатано в типографии издательства «Радянська Донеччина»
Донецкого обкома Компартии Украины.
340118, г. Донецк, Киевский проспект, 48.