/
Автор: Солоневич И.
Теги: всеобщая история история история россии публицистика февральская революция
ISBN: 978-5-9265-0455-9
Год: 2007
Текст
Сканировал и создал книгу - vmakhankov
ИВАН
СОЛОНЕВИЧ
ВЕЛИКАЯ
ФАЛЬШИВКА
ФЕВРАЛЯ
Москва
СГОРИТ*
БСК
2007
УДК 94(47)
ББК 63.3
С 60
Солоневич И.Л.
С 60 Великая фальшивка февраля. - М.: Изд-во «Алгоритм», изд-во
«БСК» 2007. - 304 с.
ISBN 978-5-9265-0455-9
В настоящее время история, как точная наука, переживает кризис.
Магазины заполнили «исторические труды», близкие к стилю фэнтэзи, и
каждый автор стремится убедить читателя, что именного его версия ис¬
тории истинна. В таких условиях особенно ценными становятся книги,
содержащие свидетельства очевидцев, цифры и факты - все это является
твердым фундаментом, на котором можно выстроить свои знания об исто¬
рии Отечества.
Такова эта книга. Иван Солоневич, известный русский публицист и
общественный деятель, в своем небольшом по объему труде проанализи¬
ровал — словно скальпелем вскрыл — причины Февральского переворота,
его виновников, его великую ложь, которую отметил и свергнутый Госу¬
дарь: «Кругом измена, трусость и обман».
Студент и преподаватель, учащийся и учитель и просто любитель
российской истории — каждый найдет в этой книге много интересного о
революционной эпохе и первом десятилетии власти Советов, а так же экс¬
курсы автора в глубь веков. К тем историческим событиям, которые стали
роковыми для Российской империи и династии Романовых.
УДК 94(47)
ББК 63.3
ISBN 978-5-9265-0455-9
© Солоневич И.Л., 2007
© ООО «Алгоритм-Книга», 2007
© ООО «БСК», 2007
К Л. СОЛОНЕВИЧ
1 ноября 1891 года в Вольском уезде Гродненской гу¬
бернии в семье мелкого чиновника, впоследствии извест¬
ного публициста, Лукьяна Михайловича Солоневича и его
супруги Юлии Викентьевны, родился первенец, названный
Иваном.
Детство и юность Ивана Солоневича прошли в Гродно
и Вильно. Учеба — в гродненской гимназии. Еще в гимнази¬
ческие годы Иван начал печататься в газете «Северо-запад¬
ная жизнь». Здесь же, в газете «Северо-западная жизнь», он
знакомится со своей будущей женой — Тамарой Владими¬
ровной Воскресенской (1894—1938), дочерью офицера. Же¬
нившись на Тамаре Владимировне, И. Л. Солоневич переез¬
жает в Петроград. Там вскоре рождается их единственный
сын Юрий.
Начав с участия в спортивных занятиях польского клуба
«Сокол» (1908—1910), Солоневич стал затем одним из органи¬
заторов витебского русского «Сокола», а потом работал и в пе¬
тербургском. В своих спортивных достижениях в 1914 году
5
Солоневич занял второе место на всероссийских состязани¬
ях по поднятию тяжестей.
В Петрограде Иван Лукьянович поступает на юридиче¬
ский факультет университета, а в начале Первой мировой
устраивается на работу в суворинскую газету «Новое вре¬
мя». Вскоре Солоневич был призван в армию. Но на фронт
его не послали из-за сильной близорукости.
В феврале 1917-го студенты-спортсмены, в том числе и
Солоневич, для поддержания порядка организовали студен¬
ческую милицию. Будучи начальником Василеостровского
отдела этой милиции, И. Л. Солоневич во время корнилов¬
ского мятежа 1917 года находился при атамане Дутове.
С приходом большевиков к власти, с началом Граждан¬
ской войны, братья Иван и Борис Солоневичи бегут из Пет¬
рограда на юг, в Киев. Они работают на белых, добывая сек¬
ретную информацию. Средний брат Всеволод (1895—1920)
погибает в армии Врангеля. Эвакуироваться с остатками
врангелевцев Ивану Солоневичу помешала болезнь — сып¬
ной тиф.
На юге И. Л. Солоневич задерживается до 1926 года, ра¬
ботая в советских профсоюзах. С 1923 года он служит спор¬
тивным инструктором в Одесском продовольственном гу¬
бернском комитете. В 1926 году, переехав в Москву, Солоне¬
вич стал инспектором ВЦСПС по физкультуре и спорту.
Когда младший брат Борис, отбыв срок в концлагере на
Соловках и ссылку в Сибири за подпольное руководство ска¬
утским движением, вернулся в Москву, братья стали гото¬
виться к побегу из Советской России. Жена Ивана Солоне-
вича заключает фиктивный брак с немецким техником и, по¬
лучив германское подданство, в 1932 году уезжает в Берлин.
Первая попытка побега была предпринята в 1932 году, че¬
рез Карелию. Но братья не знали, что это район магнитных
аномалий, — их компасы неправильно показывали направ¬
ление. Они заблудились, Иван заболел — братьям пришлось
6
вернуться. Вторая попытка была еще менее удачна: Бориса,
Ивана и его сына Юрия, несмотря на их сопротивление (их
опоили снотворным, но даже в полусонном состоянии Бо¬
рис успел сломать челюсть одному из чекистов), сотрудни¬
ки ГПУ арестовали в поезде по пути в Мурманск. Братьям
дали по 8 лет концлагеря, а Юрию — 3 года.
Однако Солоневичи смогли бежать из Свирского лаге¬
ря, и 14 августа 1934 года Иван Солоневич с сыном Юри¬
ем удачно переходят финскую границу. Борису Солоневи-
чу удалось это двумя днями раньше. Попав в Финляндии в
фильтрационный лагерь, Иван Лукьянович, взяв взаймы ка¬
рандаш и бумагу, начинает описывать все то, что пережил в
СССР. Так родилась знаменитая книга «Россия в концлаге¬
ре», принесшая автору мировую славу и финансовую неза¬
висимость. «Россия в концлагере» создавалась два года. Все
это время Солоневичи разгружали мешки и бочки в Гель-
сингфорском1 порту. В Финляндии Иван Солоневич прожил
около двух лет (1934—1936). Затем ему удалось достать визу
в Болгарию.
Его книга «Россия в концлагере» разошлась сотнями ты¬
сяч экземпляров на разных языках мира. Гонорары с ино¬
странных изданий позволили писателю начать издавать в
1936 году в Софии газету «Голос России».
Он старался организовать на основе кружков любите¬
лей газеты «Голос России» сплоченную организацию народ¬
но-монархического направления. Подобная деятельность не
осталась незамеченной советскими спецслужбами: 3 февраля
1938 года в редакции «Голоса России» прогремел взрыв. По¬
гибли жена Ивана Солоневича Тамара Владимировна и сек¬
ретарь Николай Петрович Михайлов. Вскоре прекратилось
и издание «Голоса России».
Весной 1938 года И. Л. Солоневич переезжает в нацио¬
нал-социалистическую Германию — единственное место,
1 Хельсинки. - Ред.
где он мог чувствовать себя в безопасности от преследова¬
ний советских властей. Находясь в Германии, он организу¬
ет в Болгарии новое издание — «Нашу газету», первый но¬
мер которой вышел 19 октября 1938 года, последний — 18
января 1940 года. С началом Второй мировой войны изда¬
вать газету стало невозможно, и она прекратила свое суще¬
ствование.
В 1940 году была предпринята попытка создания жур¬
нала «Родина», но не было возможности из Германии редак¬
тировать журнал в Болгарии. Тем более что в 1940 году
И. Л. Солоневич был приглашен для организации пропаган¬
ды финским Генеральным штабом — в то время шла совет¬
ско-финская война. «Моя задача, — писал Солоневич о сво¬
ей работе, — сводилась к тому, чтобы убедить финское пра¬
вительство принять лозунг: «Борьба за нашу, но и за вашу
свободу».
Вернувшись обратно в Германию, Солоневич пытает¬
ся объяснить немцам, что в России, в случае войны, их не
ждет легкая победа. Это не могло нравиться властям Герма¬
нии, и гестапо не оставляет в покое непокорного писателя:
несколько раз его арестовывают и наконец ссылают в про¬
винцию — в Темпельбург, где он и проживет, до конца Вто¬
рой мировой войны...
После войны он попал в английскую оккупационную
зону, где бедовал до 1948 года, когда решился переехать в
Аргентину. 18 сентября 1948 года начинает выходить газе¬
та «Наша страна», издающаяся до сих пор. В Аргентине Со¬
лоневич публикует главную книгу своей жизни — «Народ¬
ную монархию» (1952). Но вскоре Солоневича высылают из
Аргентины. Он оседает в Уругвае и продолжает писать для
«Нашей страны». Умер Иван Солоневич 24 апреля 1953 года
в итальянском госпитале в Монтевидео вскоре после пере¬
несенной операции рака желудка.
06ЛИКАЯ ФАЛЫ11И5КЛ Ф68РЛЛЯ
ПРЕДИСЛОВИЕ
Сейчас, когда керенское сборище, организованное на
социальной базе случайных долларов, — никакой иной
социальной базы у этого сборища нет — начинает что-
то пищать от имени России, — нам нужно, наконец, раз¬
веять великую и бесстыдную ложь о февральской народ¬
ной революции. Эта ложь культивируется более или менее
всеми партиями России, начиная от коммунистической и
кончая ультраправыми. По существу, обе эти точки зре¬
ния совпадают: ВКП(б) говорит: «Народ сделал револю¬
цию». Ультраправые говорят: «Чернь, обманутая левыми,
сделала революцию». Срединные партии, виляя хвостом
то вправо, то влево, талдычат о завоеваниях Февраля, за¬
воеваниях, в результате которых «народ» сидит в концла¬
герях, а «избранные» разбежались по Парагваям. Новая
эмиграция не имеет почти никакой возможности отли¬
чить заведомую чушь от реальных исторических фактов
и строительство легенд — от реальных социальных отно¬
шений в довоенной России. Такие усидчивые компилято¬
ры, как С. Мельгунов, собирают горы цитат и показаний
и, как и полагается усидчивым компиляторам, из-за де¬
ревьев не видят леса. Не видят того, что дворцовый пере¬
9
ворот был результатом целого комплекса нездоровых со¬
циальных отношений, накопленного всем петербургским
периодом русской истории.
Лично я был профессиональным свидетелем событий
всего 1916 и 1917 гг.— политическим репортером круп¬
нейшей газеты России — суворинского «Нового време¬
ни». Даже и для нас, репортеров, так сказать, профессио¬
нальных всезнаек, революция была как гром среди совер¬
шенно ясного неба. Для левых она была манной, но тоже с
совершенно ясного неба. Но о личных своих воспомина¬
ниях я говорить не буду. Я постараюсь дать анализ соци¬
альной обстановки 1916 года и уже после этого приведу
документальные данные о Феврале и его авторах.
По чисто техническим условиям я могу дать толь¬
ко очень схематический обзор событий. Для этой темы
нужна бы книга — небольшая, но документированная бес¬
спорными данными, книга, которую можно было бы дать
в руки любому человеку России и показать, — здесь нече¬
го даже и «доказывать», — как Россию губили и справа и
слева и как фактически обстояли дела. Но до сих пор, за
тридцать лет эмиграции, такой книги нет. Не было време¬
ни. Не было денег. И, уж конечно, не было никакого же¬
лания.
Это очень тяжелая тема. И я очень долго откладывал
ее. Но дальше откладывать нельзя, ибо керенские и иже с
ними готовят нам всем повторение: и Февраля, и Марта,
и так далее, до Октября включительно. С той только раз¬
ницей, что Керенщина 1917 года застала страну, полную
противоречий, но полную сил. Сейчас противоречий бу¬
10
дет, может быть, не меньше, чем их было в 1917 году, но
хлеба — нет, жилищ — нет, одежды — нет, страна при¬
давлена и чудовищным аппаратом ВКП(б), и чудовищной
промышленностью для войны за мировой коммунизм, и
чудовищностью предстоящей войны.
Сейчас не время ни для мифологии, ни для фальши¬
вок. Кроме всего этого, мы должны иметь в виду, что «на¬
следники Февраля», собравшиеся в Штутгарте, готовят
если не совсем раздел, то что-то вроде балканизации Рос¬
сии, что темные доллары им даны именно под этим усло¬
вием, что они приняли и условия и доллары.
Правда о Феврале будет тяжелой правдой — легких
правд у нас нет. Но эта тяжелая правда имеет и чисто
практическое значение: нельзя допускать к власти нико¬
го из тех людей, которые справа сделали Февраль, а сле¬
ва стали его углублять. Правда, все эти люди были толь¬
ко вывесками над событиями страшной нашей истории,
и их личные преступления теряются в море исторических
сдвигов. О Великой французской революции Талейран го¬
ворил: «В ней виноваты все, или не виноват никто, что,
собственно, одно и то же». О Феврале этого сказать нель¬
зя. И если на левой стороне был теоретический утопизм,
то на правой было самое прозаическое предательство. Это,
к сожалению, есть совершенно неоспоримый факт.
В числе прочих объяснений Февраля есть и еще одно,
вероятно, самое глупое и самое позорное из всех имею¬
щихся в распоряжении эмигрантской публики: англий¬
ские интриги. Надо-де было изъять Россию из числа буду¬
щих победителей для того, чтобы не выполнить договора о
проливах. Изъятие России ставило, прежде всего, под са¬
11
мую непосредственную угрозу всю судьбу войны, во-вто¬
рых, перемена режима никак не влекла за собою аннули¬
рование международных договоров и, наконец, в-третьих,
у английского посольства в Петрограде не было никакой
возможности оказать заговору какую бы то ни было тех¬
ническую помощь, а в материальной помощи участники
заговора не нуждались никак: А. Гучков и М. Родзянко
были богатейшими людьми России — никакие деньги им
не были нужны. М. Алексеев богатым человеком не был.
Но, как бы ни расценивать его личность, — нельзя же все-
таки предположить, чтобы он продал своего Государя за
деньги. Сэр Д. Бьюкенен и его дочь в своих мемуарах ка¬
тегорически отрицают какое бы то ни было английское
участие в Февральском перевороте. Сторонники теории
английской интриги не приводят никаких фактов, кото¬
рые могли бы ее подтвердить. И единственное, на что они
указывают, это на то, что совещания участников заговора
происходили в английском посольстве. С совершенно та¬
кой же степенью безопасности они могли собираться и у
Гучкова, и у Родзянки, и в штабе Алексеева, и вообще где
угодно — сыскной машины ВЧК—МВД тогда ведь не су¬
ществовало. О нашем правящем — или правившем — слое
можно быть очень низкого мнения. Сторонники теории
английской интриги, сами не сознавая этого, пропаганди¬
руют самое низкое мнение, какое только может быть: наш
правивший слой дошел-де до такой степени разложения,
что достаточно было показать ему пачку фунтов стерлин¬
гов, чтобы толкнуть его на любое предательство. Такого
мнения не придерживаюсь даже и я.
12
о СИМВОЛИКЕ ВООБЩЕ
Есть такой рецепт производства артиллерийских ору¬
дий: нужно взять круглую дыру и облить ее сталью — по¬
лучится орудие. Целый ряд исторических концепций фаб¬
рикуется именно по этому рецепту: берут совершенней¬
шую дыру и обливают ее враньем: получается история.
Или исторический факт. Именно по такому рецепту Петр
Первый был сделан Великим, Екатерина II — Великой, Па¬
вел I — безумцем, Николай Первый — Палкиным. При¬
мерно по такому же рецепту знаменитый Моммзен пи¬
сал свою знаменитую римскую историю, и проф. Виппер,
анализируя моммзенские изыскания, скорбно констати¬
рует, что все они имели, в сущности, в виду только одно:
политическую пропаганду того, что впоследствии было
названо прусским милитаризмом: «Вот видите, древние
римляне поступали точно так же, как должны поступать
мы: «Хайль Гитлер!»
Гитлера, правда, во времена Моммзена не было, но
Гитлер родился именно из Моммзена. Это только подпра¬
порщики запаса могут полагать, что «великие люди» по¬
являются на свет Божий путем самозарождения. Трагедия
заключается в том, что большинство человечества состо¬
ит все-таки из вот этаких подпрапорщиков. Им, подпра¬
порщикам, нужен символ. Что-то простое, явное, ощути¬
мое, подменяющее реальную сложность жизни схемати¬
зированной фигурой гения, вождя, сверхчеловека. Символ
нужен и слою, — слой сплачивается около этого символа,
как около знамени. Иногда символ нужен и нации — как
13
утешение. Таким символом стало для Франции 14-е июля,
день взятия Бастилии. А казалось бы, чего тут праздно¬
вать? Ведь как-никак взятие Бастилии если и символизи¬
рует что бы то ни было, так только начало падения стра¬
ны с первого места в Европе и в мире на — трудно сказать
на какое именно место, что-то в пределах второй полови¬
ны первого десятка. Но вот, празднуют...
Противоречие символики с самыми очевидными фак¬
тами не играет, по-видимому, никакой роли. Вот умный
человек. Лев Тихомиров, пишет, что Петр Первый пона-
выдумывал таких законов, которые, если бы у него хвати¬
ло гениальности еще и провести их в жизнь, привели бы
к форменной катастрофе, но, к счастью для России, гени¬
альности Петра Первого хватило только на законодатель¬
ное прожектерство... И — все-таки: гений. Другой, тоже
умный человек, В. Ключевский, вертится, как черт перед
заутреней, сам себе на каждом шагу противоречит, а опас¬
ные пункты символики старается обходить как можно ос¬
торожнее. Проф. Платонов посвятил целую книгу реаби¬
литации петровской гениальности — в Советской Рос¬
сии это предприятие абсолютно безнадежное — и самым
тщательным образом обходит: и дезертирство под Нар¬
вой (при пятикратном превосходстве сил), и бегство из-
под Гродно, и, наконец, такой военный скандал, какого в
русской истории больше не было никогда: Прутскую ка¬
питуляцию. И Нарва и Гродно объясняются стандартизи¬
ровано: престиж шведской непобедимости. И старатель¬
но обходится стороной нам почти неизвестный генерал-
майор Келин, у которого в Полтаве было: четыре тысячи
«гарнизонной команды» и четыре тысячи «вооруженных
14
обывателей» и который был, по-видимому, совершенно не
проницаем ни для какого «престижа» Этот генерал-майор
Келин, во главе восьми тысяч плохо вооруженного сбро¬
да (можно себе представить Полтавскую «гарнизу» и воо¬
руженных обывателей!), разделал тридцатитысячную ар¬
мию Карла XII так, что от нее осталась — по Ключевско¬
му, «голодная и оборванная толпа», и, кроме того, толпа,
лишенная пороха, а следовательно, и артиллерии. Полтав¬
ская победа над этой толпой была описана двести пятьде¬
сят раз. А о генерал-майоре Келине я не смог найти ника¬
кой литературы. Не знаю, есть ли она вообще. Вероятно,
нет. Ибо, если мы сопоставим два факта: а) дезертирство
при Нарве, при пятикратном превосходстве русских сил
и б) защиту Полтавы при четырехкратном превосходст¬
ве неприятельских сил, то совершенно очевидно, что от
стратегического гения Петра Первого не останется абсо¬
лютно ничего. Но этот «гений» был необходим социаль¬
но для правых, ибо он символизирует начало крепостно¬
го права, и для левых, ибо он символизирует революци¬
онное насилие над нацией.
Практически в установлении крепостного права Петр
Первый был абсолютно ни при чем. Он не отдавал себе от¬
чета в том, что делалось вокруг него и от его имени. Ека¬
терина Вторая отдавала себе совершенно ясный отчет: она
то взывала к Сенату, то писала наказы, то плакала — но
сделать она не могла ничего: ее убили бы еще проще, чем
убили Императора Павла Первого.
Эта маленькая справка по поводу исторической сим¬
волики приведена потому, что история — или, точнее, ис¬
ториография — Февральской революции с изумительной
15
степенью точности повторяет рецепт артиллерийского
производства: берется дыра и дыра обливается выдумка¬
ми. Самое занятное то, что в феврале 1917 года никакой
революции в России не было вообще: был дворцовый за¬
говор. Заговор был организован:
а) земельной знатью, при участии или согласии неко¬
торых членов династии — тут главную роль сыграл Род-
зянко;
б) денежной знатью — А. Гучков и
в) военной знатью — ген. М. Алексеев.
У каждой из этих групп были совершенно определен¬
ные интересы. Эти интересы противоречили друг другу,
противоречили интересам страны и противоречили ин¬
тересам армии и победы — но никто не организует госу¬
дарственного переворота под влиянием плохого пищева¬
рения. Заговор был организован по лучшим традициям
XVIII века, и основная ошибка декабристов была избег¬
нута: декабристы сделали оплошность — вызвали на Се¬
натскую площадь массу. Большевистский историк проф.
Покровский скорбно отмечает, что Императора Нико¬
лая Первого «спас мужик в гвардейском мундире». И он
так же скорбно говорит, что появление солдатского ка¬
раула могло спасти и Императора Павла Первого. Основ¬
ная стратегическая задача переворота заключалась в том,
чтобы изолировать Государя Императора и от армии и от
«массы», что и проделал ген. М. Алексеев. Самую основ¬
ную роль в этом перевороте сыграл А. Гучков. Его техни¬
ческим исполнителем был ген. М. Алексеев, а М. Родзян-
ко играл роль, так сказать, слона на побегушках. Левые во
всем этом были абсолютно ни при чем. И только после
16
отречения Государя Императора они кое-как, постепен¬
но пришли в действие: Милюков, Керенский, Совдепы и,
наконец, Ленин — по тем же приблизительно законам, по
каким развивается всякая настоящая революция. Но это
пришло позже — в апреле — мае 1917 года. В феврале же
был переворот, организованный, как об этом сказали бы
члены СБОНРа или Лиги, «помещиками, фабрикантами
и генералами». Так что, если члены СБОНРа, или Лиги,
или всяких таких малопочтенных предприятий клянутся
великими принципами Февраля, то они клянутся прин¬
ципами «помещиков, фабрикантов и генералов». По всей
вероятности, ни о чем этом члены СБОНРа, или Лиги,
или всяких таких малопочтенных предприятий и поня¬
тия не имеют.
Таким образом, символика Февраля с потрясающей
степенью точности повторяет символику Петра Первого.
Правые, которые сделали революцию, признаться в этом
не могут никак. Именно поэтому правая публицистика
эмиграции ищет виновников Февраля в англичанах, нем¬
цах, евреях, масонах, японцах, цыганах, йогах, бушменах, в
нечистой силе и в деятельности темных сил, ибо как при¬
знаться в том, что «темными силами» были как раз по¬
мещики, фабриканты и генералы? Не могут об этом го¬
ворить и левые — ибо что тогда останется от народной
революции? От великих завоеваний Февраля? И от «вос¬
стания масс против проклятого старого режима»? Правые
не могут признаться в том, что страшная формулировка
Государя Императора о предательстве и прочем относит¬
ся именно к их среде, левым очень трудно признаваться
в том, что февральская манна небесная, так неожиданно
17
свалившаяся на них, исходила вовсе не от народного гне¬
ва, не от восстания масс и вообще не от какой «револю¬
ции», а просто явилась результатом предательства, глупо¬
сти и измены в среде правившего слоя.
Таким образом, фальшивка Февраля декорируется с
двух сторон: левые пытаются все свалить на народ, пра¬
вые — на народ, «обманутый левыми».
Как будет показано дальше, никакой «народ» ника¬
кого участия в Феврале не принимал. Но кое-какие мас¬
сы принимали кое-какое участие в «углублении Февра¬
ля» — а что им оставалось делать? Веками и веками при¬
вычная власть пала. Кому было верить? Массы не верили
никому.
Прежде чем перейти к изложению фактической сторо¬
ны событий конца 1916 года, когда заговор назревал, и на¬
чала 17-го, когда он был реализован, попробуем поставить
вопрос: кому это было нужно? — qui prodest?1 Нельзя же,
в самом деле, предполагать, чтобы люди по пустякам по¬
шли на такое предприятие, которое при неудаче грозило
виселицей. Чтобы такие факторы, как болезненная застен¬
чивость Государыни Императрицы, могли бы толкнуть
людей на государственный переворот. Или чтобы даже и
Распутинская легенда, созданная верхами аристократии,
могла играть какую-то реальную роль. Ведь вот никого в
свое время не возмущали ни Орловы, ни Зубовы — при
всей фактической стороне их плодотворной деятельно¬
сти. Почему вымышленное «влияние» Распутина могло вы¬
звать негодование? И именно в тех слоях, которые по еже¬
дневной своей практике не могли не знать, что никакого
1 Кому выгодно (дат.) — Ред.
18
влияния не было. Никакой роли не могло играть и поло¬
жение армии, ибо если кто-либо в мире знал, что армия
наконец вооружена до зубов, то в первую голову этого не
могли не знать ген. Алексеев, как начальник штаба Вер¬
ховного Главнокомандующего, и А. Гучков, как предсе¬
датель Военно-промышленного комитета. Впоследствии
М. Родзянко — самый массивный, самый громогласный
и, по-видимому, самый глупый из участников заговора —
писал о том, что с революцией или без революции Россия
все равно была бы разбита. Как мы уже знаем, некоторые,
несколько более умные люди, чем М. Родзянко, — У Чер¬
чилль и А. Гитлер придерживались диаметрально проти¬
воположной точки зрения. Таким образом, все эти сооб¬
ражения отпадают начисто. Остаются другие.
Если мы честно продумаем нашу внутреннюю исто¬
рию Петербургского периода, то мы увидим, что красной и
кровавой нитью проходит через нее цареубийство. Говоря
несколько символически — от Царевича Алексея Петро¬
вича до Царевича Алексея Николаевича. Все цареубийст¬
ва, кроме цареубийства 1 марта 1881 года, были организо¬
ваны знатью. И даже убийство Царя-Освободителя нахо¬
дится под некоторым вопросом: в самом деле, почему не
смогли охранить? Может быть, не очень хотели? Жалкая
кучка изуверов организует семь покушений, и весь аппа¬
рат Империи никак не может с этой кучкой справиться.
В самом деле — почему? Как бы то там ни было, место,
занимавшееся русскими государями, было самым опас¬
ным местом в мире. И если Алексей Петрович, Иоанн Ан¬
тонович, Петр Третий, Павел Первый, Александр Второй
и Николай Второй погибли от руки убийц, то ведь Нико¬
19
лай Первый и Александр Третий спаслись только случай¬
но. Восшествие на российский престол почти равнялось
самоубийству. Дело заключалось в том, что Петербургская
Империя строилась как Империя крепостническая, и Пе¬
тербург был необходим как штаб, который мог бы держать
монархию в плену, изолировав ее от страны, от нации, от
массы и непрерывно держа носителей Верховной Власти
под дулом цареубийства. Так было с Алексеем Петровичем
и так же случилось с Николаем Александровичем. Санкт-
Петербург был построен именно для этого.
Русская знать стояла накануне полной экономической
катастрофы, точно так же, как перед Петром Первым она
стояла накануне политической. В предвоенные годы дво¬
рянское землевладение теряло до трех миллионов деся¬
тин в год. Задолженность дворянского землевладения го¬
сударству достигла чудовищной суммы в три миллиарда
рублей. Если эту сумму перевести хотя бы на цену фунта
мяса (около двугривенного в России тогда и около долла¬
ра в CACLLI1 сейчас), то она будет равняться 12—15 мил¬
лиардам долларов. Два или три «плана Маршалла», вме¬
сте взятых. Покрыть эту задолженность дворянство не
имело никакой возможности — оно стояло перед полным
банкротством.
Низовое и среднее дворянство давно примирилось с
судьбою. Оно, по существу, возвращалось в старое поло¬
жение московского служилого слоя. Оно заполняло адми¬
нистрацию, армию, свободные профессии, в очень слабой
степени шло и в промышленность. Если, по словам алда-
новского профессора Муравьева, Александр Второй от¬
1 Северо-Американские Соединенные Штаты. — Ред.
20
нял у дворянства половину его состояния, — то Столы¬
пинские реформы отнимали и вторую. Для дворянской
массы это уже не было угрозой: она служила, работала, и
ее «поместья» были только или «подсобным предприяти¬
ем», или — еще проще — дачей. Для нашего «вельможе¬
ства» Столыпинская реформа была началом окончатель¬
ного конца. Такие дворяне, как А. Кони, или Л. Толстой,
или Д. Менделеев, или даже А. Керенский, шли в «про¬
фессию», которая иногда оплачивалась очень высоко, но
которая никак не могла оплатить ни дворцов, ни яхт, ни
вилл в Ницце, ни даже яхт-клуба в Петербурге. Это было
катастрофой, отсюда и та травля, которой подвергался
П. А. Столыпин со стороны Совета Объединенного Дво¬
рянства. Супругу министра Его Величества П. А. Столы¬
пина в «салонах» не принимали, как не принимали и суп¬
ругу С. Ю. Витте.
П. А. Столыпин был убит. Государь продолжал то дело,
которое не совсем уж правильно называется Столыпин¬
ской реформой, правильнее было бы назвать его Никола¬
евской реформой, как всегда медленно и как всегда с ог¬
ромной степенью настойчивости, — ничего не ломая сра¬
зу, но все переделывая постепенно. Для дворцов, яхт, вилл
и прочего отстранение Государя Императора было един¬
ственным выходом из положения — точно так же, как в
свое время убийство Павла Первого.
Особенно трагическая черточка всего этого загово¬
ра заключается в том, что и часть Династии приняла в
нем активное участие. Династия — чем дальше от пре¬
стола, тем больше сливалась с земельной аристократией,
с ее политическими и социальными интересами. В нача¬
21
ле января 1917 года повелением Государя Императо¬
ра четыре Великих Князя были высланы из Петербурга
(см.: С. Ольденбург, т. II, с. 232) — и конечно, у Государя
Императора были для этого достаточные основания, при
Его антипатии ко всякого рода крутым мерам. Династи-
чески-аристократическая группа строила свои расчеты
на Вел. Кн. Николае Николаевиче, который, кажется, не
без основания считался крайним реакционером и отно¬
шение которого к Царской Семье было чрезвычайно пло¬
хим. Тот факт, что о заговоре Вел. Кн. Николай Николае¬
вич знал, не может, по-видимому, вызывать никакого со¬
мнения. Дальнейшее пока неясно. Но, во всяком случае,
именно эти круги обеспечили заговору его технического
исполнителя, ген. Алексеева.
Основной пружиной заговора был, однако. А. И. Гуч¬
ков. Для этого у него были свои основания, и эти основа¬
ния категорически и непримиримо расходились с моти¬
вами аристократической группы.
После П. А. Столыпина А. И. Гучков был, конечно, са¬
мым крупным человеком России. В его патриотизме не мо¬
жет быть никаких сомнений, но ведь «патриотами» были
и французские якобинцы, «патриотами» называют себя
наши ленинцы и сталинцы, чекисты и энкаведисты, так
что этот термин почти ничего не говорит. Пока был жив
П. А. Столыпин, А. И. Гучков со всей своей силой поддер¬
живал и П. А. Столыпина и правительство вообще. Со
смертью П. А. Столыпина А. И. Гучков перешел в оппози¬
цию, имевшую два разреза.
Правая публицистика эмиграции очень любит идеа¬
лизировать положение, существовавшее в России в пред¬
22
военные годы. Нет, положение никак не было блестящим.
Не забудем того, что в 1902—1908 годах по Высочайше¬
му повелению была создана комиссия по исследованию
причин «оскудения центра России», под председательст¬
вом В. Н. Коковцова. Так что факт «оскудения» был при¬
знан официально. И была найдена его причина — глав¬
ным образом община. Не забудем того, что писал такой
правоверный монархист, каким, конечно, является Л. Ти¬
хомиров.
«Господство бюрократической системы... довело до
страшного упадка нашу Церковь, изуродовало дух зем¬
ского самоуправления, подорвало даже боевые качества
русской армии. Оно, наконец, так подорвало уровень са¬
мой бюрократии, что уже стало невозможно находить спо¬
собных и дельных работников администрации».
На ту же тему можно было бы привести еще более
резкие мнения и бар. Н.Врангеля, и кн. С. С. Волконского,
и А. С. Суворина, и многих других — правых людей. Рус¬
ская бюрократия действительно была очень плоха, для
1912 года, конечно. Для 1951 она показалась бы общим
собранием ангелов — ничего не поделаешь, мы прогрес¬
сируем... П. А. Столыпин кое-как привел эту бюрократию
в кое-какой порядок. После его гибели начались Штюр-
меры: людей в данном слое не было, как на это не раз жа¬
ловался и Государь Император. Но в России вообще лю¬
дей было сколько угодно, и, конечно, одним из них, мо¬
жет быть, первым из них, был А. И. Гучков — и лично, и
социально.
А. И. Гучков был представителем чисто русского про¬
мышленного капитала, который хотел и который имел
право, по крайней мере, на участие в управлении стра¬
23
ной. В этом праве придворная клика ему отказывала. Об
этой клике А. Суворин писал:
«У нас нет правящих классов. Придворные — даже не
аристократия, а что-то мелкое, какой-то сброд» («Дневник»,
с. 25).
Этот «сброд», проживавший свои последние, самые
последние закладные, стоял на дороге Гучковым, Рябу-
шинским, Стахеевым, Морозовым — людям, которые де¬
лали русское хозяйство, которые строили молодую рус¬
скую промышленность, которые умели работать и ко¬
торые знали Россию. От их имени А. И. Гучков начал
свой штурм власти. Власть для него персонифицирова¬
лась в лице Государя Императора, к которому он питал
нечто вроде личной ненависти. Во всяком случае, Высо¬
чайший прием А. Гучкова, как председателя Государствен¬
ной Думы, был очень холоден. В Петербурге рассказывали,
что, отметая претензии А. Гучкова на министерский пост,
Государь Император якобы сказал: «Ну, еще и этот куп¬
чишка лезет». Фраза в устах Государя Императора очень
мало правдоподобная. Но — фраза, очень точно передаю¬
щая настроения «правящих сфер», — если уж и П. А. Сто¬
лыпин был неприемлем как «мелкопоместный», — то что
уж говорить об А. Гучкове? Лучшего премьер-министра в
России не было. Но для того, чтобы назначить А. Гучко¬
ва премьер-министром, Государю Императору пришлось
бы действовать в стиле Иоанна Грозного. Стиль Иоанна
Грозного исторически себя не оправдал: его результатом
было, в частности, и Смутное время.
Предреволюционная Россия находилась в социальном
тупике — не хозяйственном, даже и не политическом, а со¬
24
циальном. Новые слои, энергичные, талантливые, крепкие,
хозяйственные, пробивались к жизни и к власти. И на их
пути стоял старый правящий слой, который уже выро¬
дился во всех смыслах, даже и в физическом.
Сейчас, треть века спустя после катастрофы Февраля
1917 года, мы можем сказать, что объективно внутреннее
положение России было почти трагическим. Сейчас, по¬
сле Февральской и Октябрьской революций, мы обязаны
наконец констатировать тот факт, что вся наша история
Петербургского периода была до крайности дисгармонич¬
на: если половина носителей Верховной Власти гибла от
руки убийц и из всех Императоров России только Петр
Первый и Александр Первый не находились в состоянии
непрерывной и смертельной опасности со стороны пра¬
вящих слоев страны, то о внутренней гармонии в стране
могут говорить только «Часовые» и иже с ними. Но «Часо¬
вые» и иже с ними не могут, не смеют констатировать того
факта, что из всех слабых пунктов Российской Государ¬
ственной конструкции верхи армии представляли самый
слабый пункт. И все планы Государя Императора Николая
Александровича сорвались именно на этом пункте.
Л. Тихомиров был прав: бюрократия поставила под
угрозу даже и боеспособность армии. Может быть, луч¬
ше было бы сказать точнее: не боеспособность личную,
а боеспособность техническую. Блестящие традиции Су¬
ворова, Потемкина, Кутузова и Скобелева были заменены
прусской муштрой, против которой так яростно восста¬
вал М. Скобелев, — последний «из стаи славных». Доль¬
ше всего эта блестящая традиция сохранилась в нашей
кавказской армии, где даже и во времена Николая Перво¬
25
го солдат называл своего офицера по имени и отчеству и
где солдат и офицер были боевыми товарищами — млад¬
шими и старшими, но все же товарищами. Эта традиция
была заменена прусско-остзейской. Целый и длинный ряд
социальных причин привел к тому, что если Россия, взя¬
тая в целом, дала миру ряд людей самой, так сказать, пер¬
вейшей величины и дала их во всех областях человече¬
ского творчества, то самый важный участок — армия —
был обнажен. Как ни плоха была старая бюрократия, но
даже и из ее среды государи могли подбирать таких лю¬
дей, как С. Витте, В.Коковцов, Н. Сазонов, не говоря уже о
П. Столыпине. На верхах армии была дыра. После каждых
крупных маневров производились массовые чистки гене¬
ралитета, военный министр с трибуны парламента рас¬
писывался в бездарности командного состава армии. Но
что было делать? Самый чин генерала в довоенной Рос¬
сии приобрел, с легкой руки Ф. Достоевского, явственно
иронический характер. Но — делать было нечего, людей
не было и после страшной генеральской чистки, произ¬
веденной Вел. Кн. Николаем Николаевичем в начале вой¬
ны, обнаружилось, что на место вычищенных поставить
некого. Чистка подняла популярность Великого Князя в
армии — точнее, в ее солдатском составе, но шла война,
и делать было нечего.
Генерал М.Алексеев был типичным генералом не от
инфантерии, не от кавалерии и не от артиллерии, а от бю¬
рократии. Генерал-канцелярист.
Другой генерал — А. Мосолов, придворный диплома¬
тический генерал, пишет о ставке так:
26
«Окружение Царя в ставке производило впечатление
тусклости, безволия, апатии и предрешенной примирен¬
ности с возможными катастрофами».
И тут же ген. А. Мосолов прибавляет поистине страш¬
ный штрих:
«Честные люди уходили, и их заменяли эгоисты, ра¬
нее всего думавшие о собственном интересе».
Таков подбор «кадров», сделанный ген. М. Алексее¬
вым. Из каких соображений пошел он на приманку госу¬
дарственного переворота?
Аристократия и буржуазия имели совершенно яс¬
ные и классовые мотивы. Какие мотивы могли быть у ген.
М. Алексеева? Об этом можно только гадать. Самая веро¬
ятная догадка сводилась бы к тому, что Государь Импера¬
тор брал командование армией в свои собственные руки
и что переворот мог означать— Вел. Кн. Николая Нико¬
лаевича в качестве регента Империи, а ген. М. Алексеева в
качестве верховного главнокомандующего армией, — ар¬
мией, которая стояла на пороге, казалось бы, совершен¬
но гарантированной победы. Почему бы М. Алексееву не
стать вторым М. Кутузовым? Это — самое вероятное объ¬
яснение. А может быть, и единственное.
ЧТО ЕСТЬ РЕВОЛЮЦИЯ?
Прежде чем ответить на вопрос, была в феврале 1917
года революция или никакой революции не было, нужно
установить, что, собственно, есть революция? Термин —
неясен и неточен. Само собою разумеется, что «революция
27
в науке» или «революция в технике» не то же самое, что
революция в государстве. Но и в государстве революции
бывают разные. Дворцовый переворот тоже можно на¬
звать революцией. Можно назвать революцией и народное
восстание. Было ли Пугачевское восстание революцией
или не было? Было ли революцией восстание североаме¬
риканских подданных Великобритании против их метро¬
полии? Условимся так, революция есть широкое, народное
и насильственное движение, направленное к свержению
или, по крайней мере, к изменению существующего госу¬
дарственного и социального строя. С этой точки зрения
настоящими революциями были и Великая Французская
революция, и русская революция 1905 года.
Сейчас, почти полвека спустя, русскую революцию
1905 года мы обязаны оценить со всей доступной нам сте¬
пенью объективности, — совершенно независимо от того,
нравится ли она нам, или не нравится. Революция 1905
года была народной, была массовой и была насильствен¬
ной. Как и во всякой революции, ее участники ставили
себе разные цели, шли разными путями и называли раз¬
ные вещи одним и тем же именем и одни и те же вещи —
разными именами. Такова судьба всех революций. Кре¬
стьянские восстания («беспорядки») охватили почти всю
европейскую Россию; они были направлены против дво¬
рянства, но они не были направлены против монархии.
Военные восстания — бунт на броненосце «Потемкин»,
захват революционерами Кронштадта (26 и 27 октября
Кронштадт был во власти революционеров), вооружен¬
ное восстание Черноморского флота 14 ноября (главный
«герой» — лейтенант Шмидт), вооруженное восстание в
28
Москве, начатое 2 декабря Ростовским полком. Преснен¬
ское восстание в Москве (бои за Пресню длились десять
дней), вооруженное восстание в Горловке, Новороссий¬
ске, в Туркестане, на Кавказе и пр., и наконец, всеобщая
забастовка, на три дня совершенно парализовавшая весь
транспорт, всю промышленность, весь административный
аппарат, — все это проходило под лозунгом «Долой само¬
державие!». Но под этим лозунгом разные люди и разные
партии понимали разные вещи. Так, например, даже пре¬
словутого лейтенанта Шмидта советская история назы¬
вает «буржуазным демократом», что эквивалентно эмиг¬
рантскому термину «разлагатель».
Таким образом, в 1905 году в России была настоя¬
щая революция — массовая, народная и насильственная.
Вину в этой революции не следует сваливать ни на чьи
частнособственнические плечи: это было историческое
явление, в котором желания и цели отдельных лиц так
перекрещивались, что... получалось глупо, как глупо по¬
лучается со всякой революцией в мире и истории. Рево¬
люции 1917 года очень симпатизировал еврейский бан¬
кирский дом Якова Шиффа в САСШ, и после революции
Яков Шифф и Павел Милюков обменялись восторженны¬
ми телеграммами. Яков Шифф, как и всякий еврей того
времени, был, конечно, настроен против самодержавия —
однако его симпатии к русской революции были вызва¬
ны не столько русофобством, сколько германофильством.
До сих пор остается неизвестным, действительно ли Якоб
Шиф «финансировал» революцию 1917 года и если да, то
кому он давал деньги. Но если он их и давал, то — в ко¬
нечном или еще не конечном счете — для того, чтобы на
29
тучной почве русской революции вырастить Адольфа Гит¬
лера. Так что деньги если и были вложены, были вложе¬
ны не совсем туда, куда следовало. Несколько умнее по¬
ступили другие евреи. В числе прочих факторов, способ¬
ствовавших разгрому революции 1905 года, был заем в
800 миллионов рублей, который дом Ротшильда устроил
для России. Еврейская революционная и шовинистиче¬
ская пресса — есть ведь и еврейский шовинизм, как есть
русский и другие, — предала дом Ротшильда анафеме, что
не помешало ему существовать и до сих пор.
Революционное движение 1905 года было лоскут¬
ным, — как всякое революционное движение в мире и
истории. Крестьянство воевало против помещиков. Про¬
летариат ставил во главу угла социально-экономические
требования. И крестьянство и пролетариат действовали
бесцельно, — ибо то же самое «самодержавие», которое они
якобы пытались «свергать», делало все, что находилось в
пределах данных историко-экономических условий, для
того чтобы удовлетворить законные требования и кре¬
стьянства и пролетариата. Солдатская и матросская масса
восставала против остзейской дисциплины. Интеллиген¬
ция — главным образом во имя собственной власти или,
по крайней мере, участия во власти. Причем в 1905 году,
как и в 1917-м, цели разных групп интеллигенции были
абсолютно несовместимы — Милюков, с одной стороны, и
Ленин — с другой. Однако разница между событиями 1905
года и «революцией» 1917-го была огромной. По самому
глубинному своему существу революция 1905 года была
все-таки революцией патриотической — при всем без¬
образии ее внешних форм. Россия до 1905 года задыхалась
30
в тисках сословно-бюрократического строя — строя, кото¬
рый «самодержавие» медленно, осторожно и с необычай¬
ной в истории настойчивостью вело к ликвидации и без
всякой революции. Не надо забывать: Россия того време¬
ни была единственной из культурных стран мира, в кото¬
рой не существовало никакого народного представитель¬
ства, в которой существовали предварительная цензура
печати, паспортная система, чисто сословная админист¬
рация и неполноправная масса крестьянства. Социально¬
административный строй России был отсталым строем.
Это положение никак не касается монархического прин¬
ципа вообще, ибо монархи, как и генералы, «бывают раз¬
ные». Сейчас, например, существует английская социали¬
стическая монархия, чем она кончится — еще неизвестно.
В России до 1905 года существовала монархия, «ограни¬
ченная цареубийством» и сдавленная пережитками кре¬
постничества. Государь Император Николай Второй был
несомненно лично выдающимся человеком, но «самодер¬
жавным» Он, конечно, не был. Он был в плену. Или, как
еще резче выражается генерал А. Мосолов, «в тюрьме» —
так же, как и Его предок Император Павел Первый. Его
возможности были весьма ограниченными — несмотря
на Его «неограниченную» власть. И если при Императо¬
ре Николае Первом Россией правили «сто тысяч столона¬
чальников», то при Императоре Николае Втором их было
триста тысяч. Правили нацией, по существу, они. По су¬
ществу, страна боролась против них. Но против них же,
правда, в других формах, боролось и «самодержавие». Та¬
ким образом, обе линии совпадали, линия монархии и ли¬
ния нации. И все шло более или менее гладко до военных
катастроф Японской войны.
31
Очень было бы полезно вспомнить тот факт, что «об¬
щественное движение» времен этой войны началось со
студенческой демонстрации к Зимнему дворцу с пением
«Боже, Царя храни» (см. Ольденбург, с. 233). Страна была
охвачена патриотическим подъемом. Потом он стал гас¬
нуть. Ни одной победы. Сплошные поражения, закончив¬
шиеся гибелью всего флота при Цусиме, поражением при
Мукдене и сдачей Порт-Артура. Нация исключительно
талантливая, энергичная и боеспособная начала искать
виновников. И если неудачи Крымской кампании имели
удовлетворительное объяснение: против России высту¬
пали такие первоклассные европейские государства, как
Франция и Англия, плюс еще и Турция; если Турецкая
война оставила в нации все-таки очень горький осадок, то
Японская война была страшным ударом по национально¬
му самолюбию. В самом деле: даже с «япошками» и с теми
не можем справиться! Целый ряд поражений заканчива¬
ется Цусимой — гибелью всего русского флота при почти
полном отсутствии потерь в японском. Сдача Порт-Арту-
ра и — первый раз в новой истории мира — разгром ев¬
ропейского государства азиатским противником.
Если бы неудачу Японской войны персонифициро¬
вать в лице ген. А. Куропаткина, по той же схеме, как раз¬
вал 1917 года персонифицирован в лице А. Керенского, то
можно бы сказать так: ген. А. Куропаткин был до войны
русским военным атташе в Японии — о степени япон¬
ской военной подготовленности он обязан был знать. Он
не знал. Потом он был нашим военным министром, и в
качестве военного министра он обязан был подготовить
армию. Он не подготовил. Потом в качестве главнокоман¬
32
дующего армией он обязан был вести ее к победам. Он не
привел ни к одной. Советская историческая литература, и
художественная и научная, всячески подчеркивает геро¬
изм офицеров и причины поражения объясняет исключи¬
тельно одним — бездарностью командования. Объяснение
неудовлетворительное, ибо неполное: ген. А. Куропаткин
был результатом данного социального слоя. Да, интендант¬
ство, поставляя армии валенки на картонных подошвах,
стесняло маневренные возможности ген. Куропаткина, но
ген. Куропаткин в качестве военного министра был от¬
ветствен и за интендантство. Да, русское вооружение от¬
ставало от японского, как оно отставало от турецкого в
войну 1877 года и от союзного в Крымскую войну. Может
быть, не хватило денег на артиллерию. Но почему не хва¬
тило знания о закрытых позициях артиллерии? Да, радио¬
телеграф был изобретен в России. Но почему он был на
японском флоте и его не было на русском? Таких вопро¬
сов можно было бы поставить бесконечное количество.
Сумма ответов на все эти вопросы была, действительно,
до очевидности проста: устарелый правящий слой стра¬
ны, базирующийся на ее устарелом социальном строе, не
годился никуда. Из установления этого — совершенно
бесспорного — факта был сделан по меньшей мере спор¬
ный вывод: «долой самодержавие». Спорный потому, что
«самодержавие» или «монархия» не связаны ни со слоем,
ни со строем, монархия может быть и крепостническая,
и социалистическая, а «самодержавие» в старой Моск¬
ве означало — в переводе на нынешний язык — нацио-
нально-суверенную монархию, ограниченную и Церко¬
вью, и Соборами, и традицией. В Санкт-Петербурге XVIII
33
века оно обозначало монархическую вывеску над дикта¬
турой дворянства, и в XIX столетии оно обозначало цен¬
тральную единоличную власть, «ограниченную цареубий¬
ством» и пытавшуюся вернуться к московским истокам
этой власти. Кое-что из всего этого мы начинаем пони¬
мать только сейчас. Но в 1905—1906 гг. вопроса о пони¬
мании даже и не ставилось: страна, я бы сказал, пришла
в разъяренное состояние. И не было никакого агитпропа,
который разъяснил бы: так в чем же, в сущности, было
дело? Дело, конечно, было в социальном тупике, настоя¬
щего выхода из которого не нашел и манифест 17 октяб¬
ря 1905 года. Двенадцать лет спустя оказалось, что тупик
так и остался тупиком.
Банальное объяснение провала революции 1905 года
говорит о том, что революция была ликвидирована «ус¬
тупками» манифеста 17 октября. Люди вообще склонны
к самым банальным объяснениям — вот вроде немецкого
«дольхштосса», в очень вольном русском переводе: «нож
в спину». Германия 1930-х годов была твердо убеждена в
том, что в Первую мировую войну ее армии оставались
непобедимыми и что победу сорвала революция, давшая
в спину армии — «дольхштосс». Любая хронологическая
справка указывает на тот печальный факт, что револю¬
ция пришла приблизительно через месяц после полно¬
го военного разгрома, — после Салоникского прорыва,
капитуляции Болгарии, Австрии и Турции, после истош¬
ных телеграмм Гинденбурга и Людендорфа, требовавших
от Вильгельма «капитуляции в двадцать четыре часа». Вы¬
сочайший Манифест был дан семнадцатого октября. Мос¬
ковское вооруженное восстание началось второго декабря,
34
а всеобщая забастовка — седьмого декабря, то есть самая
высокая волна революции поднялась приблизительно че¬
рез полтора месяца после Высочайшего Манифеста. Мож¬
но, конечно, сказать: уступки только раззадорили рево¬
люцию — но и это будет банальным ответом: правящий
слой всех наших белых армий ничего «уступать» не за¬
хотел и, как нам совершенно точно известно, «не уступа¬
ет» и до сих пор. Потерял абсолютно все шансы на воз¬
вращение хоть чего бы то ни было, — бежит, бежит, бе¬
жит — и не уступает.
Революция 1905—1906 годов не была «замазана ус¬
тупками», а подавлена вооруженным путем. Если бы в
эти годы Риманы и Мины, Свердловы и Дубасовы дей¬
ствовали так же, как в 1917 году действовали Алексеевы
и Брусиловы, Рузские и Хабаловы, то тысяча девятьсот
семнадцатый год мы имели бы в тысяча девятьсот пятом.
Но в 1905 году правящий слой еще не имел в своем про¬
шлом столыпинской реформы, а перед его будущим еще
не стояла перспектива полного банкротства. Поэтому в
1905 году правящий слой поддержал Монархию, а в 1917
году — изменил Ей. В феврале 1917 года никакой револю¬
ции не было: был бабий хлебный бунт, и генерал Хабалов
вопреки прямому повелению Государя отказался его по¬
давить. Генерал Хабалов, видите ли, боялся пролития кро¬
ви. Это, так сказать, биологическое чудо: генерал, боящий¬
ся пролития крови. Революция началась в марте и стала
«углубляться» решительно по той же схеме, по какой уг¬
лублялась Великая Французская революция. С той толь¬
ко разницей, что наши якобинцы оказались гораздо серь¬
езнее французских.
35
МЕЖДУ ДВУМЯ РЕВОЛЮЦИЯМИ
Итак, настоящая революция 1905—1906 годов была
подавлена. Не замазана уступками, а подавлена вооружен¬
ной силой, 1905 год дал России конституцию. Но ни ре¬
волюция, ни конституция не решили ничего, почти ни¬
чего не улучшили. И весь исторический ход дальнейшей
русской жизни привел, собственно говоря, только к од¬
ному: к предельному обнажению ее «трагических проти¬
воречий».
Формулировка о «трагических противоречиях» при¬
надлежит не мне. С. Ольденбург (с. 10) пишет1 о Госуда¬
ре Императоре:
«Новый порядок вещей во многом не соответствовал
Его идеалам, но Государь сознательно остановился на нем
в долгом и мучительном искании выхода из трагических
противоречий русской жизни».
Основное из этих трагических противоречий заклю¬
чалось в том, что в начале XX века в стране продолжал
существовать совершенно ясно выраженный сословный
строй. Что в это же время основная масса населения стра¬
ны — ее крестьянство было неполноправным ни эконо¬
мически, ни политически, ни в бытовом, ни, тем более, в
административном отношении. Законопроект о крестьян¬
ском равноправии был внесен в Законодательные Палаты
еще П. А. Столыпиным. Государственный Совет кромсал
и откладывал этот законопроект, как только мог, и толь-,
ко осенью 1916 года, то есть совсем уже накануне рево¬
1 С. Ольденбург. Царствование Императора Николая II. — Ред.
36
люции, этот проект попал на рассмотрение Государствен¬
ной Думы — да так и остался не рассмотренным... и до сих
пор (Ольденбург, с. 180). Это положение я сформулировал
почти четырнадцать лет тому назад в «Тезисах Штабс-ка¬
питанского движения» (с. 9):
«Гений русского народа был зажат в железные тиски
крепостничества и тех его пережитков, которые сущест¬
вовали до 1917 года».
Имейте в виду: это было написано почти четырна¬
дцать лет тому назад.
«Пережитки крепостничества» в той форме, в какой
они сохранились до 1917 года, сводились в самом основ¬
ном к тому, что дворянство сохранило за собой почти пол¬
ную монополию управления государством — и не только
на верхах, но и на низах. Министрами могли быть и были
только дворяне, губернаторами — тоже, земскими началь¬
никами — тоже. Земскими самоуправлениями по закону и
«по должности» заведовали уездные и губернские предво¬
дители дворянства. Крестьянская масса, не равноправная
ни экономически, ни политически, ни даже в области гра¬
жданского права, была целиком отдана под дворянскую
опеку. Эта масса рассматривала дворянство как своего на¬
следственного противника, с которым она вела то парти¬
занскую войну за выгоны, перегоны, угодья, аренды и про¬
чее, то подымалась Пугачевщиной или «беспорядками».
Земство эта масса рассматривала как дворянское предпри¬
ятие, и только в северных губерниях, где дворянства почти
не было, земство попало в крестьянские руки и дало бле¬
стящие результаты, например, Вятское земство. Словом,
Дворянство удержало свою опеку надо всей страной.
37
Можно спорить о том, была ли эта опека благодетель¬
на или губительна. Было и так и так. Русский суд — соб¬
ственно, исключительно дворянский, был, вне всякого со¬
мнения, лучшим в мире, причем между «лучшим в мире»
русским судом и «вторым местом» в этой области был
зияющий прорыв: уже «второе место» в сравнении с этим
чисто дворянским судом не выдерживало никакого срав¬
нения. Командный состав армии — откуда дворянство
ушло прежде всего или начало уходить — был совершен¬
нейшей катастрофой. Правительство — исключительно
дворянское — при всех своих недостатках было абсолют¬
но неподкупным. Знать, вращавшаяся около правительства
и «сфер», старалась воровать как только можно. Бар. Дель¬
виг в своих воспоминаниях о железнодорожных концес¬
сиях, которые получили представители знати, сейчас же
перепродавшие эти концессии иностранцам, в результа¬
те каковых операций «чистый доход» и без всякого при¬
ложения каких бы то ни было усилий составлял десятки
миллионов тогдашних золотых рублей. Если вы удосужи¬
тесь перечитать воспоминания ген. Мосолова, или Бью¬
кенена, или Палеолога, то вас, вероятно, поразит то ощу¬
щение безмерных богатств, которые водопадами брилли¬
антов и жемчугов сверкали на петербургских приемах и
балах, но это было призрачное богатство — его экономи¬
ческая база уже не существовала. И наряду с этими водо¬
падами рядовой русский офицер, по словам ген. П. Крас¬
нова, «если не всегда голодал, то недоедал всегда», а ведь
это было в довоенной России! Быт этого офицерства я
лично знал потому, что вырос в таких гарнизонных горо¬
дах, как Гродно, Вильно, Минск, — быт был ужасающий.
38
Но в пределах этого быта шли «противоречия». Русская
артиллерия была, конечно, лучшая в мире. Русские артил¬
лерийские офицеры ставили русские казенные заводы так,
как по тем временам не был поставлен ни один завод в
мире, может быть, за исключением Цейссовского коопе¬
ративного предприятия (заводы Цейсса были построены
на наследственно-кооперативных началах). Так что и тут
получается чрезвычайно странное противоречие: на че¬
ловеческой базе вот этих самых артиллерийских офице¬
ров можно было бы построить «настоящий социализм».
То есть и в самом деле полное огосударствление средств
производства. В то же время интендантство воровало, как
последний карманный вор. Причем воровство это шло —
как в Японскую войну — «на счет русской крови».
Морис Палеолог, французский посол в Петербурге в
предреволюционные годы, был очень внимательным на¬
блюдателем. Не обходится, конечно, и без некоторой клюк¬
вы, касающейся главным образом двух вещей — Государы¬
ни Императрицы и «Охранки». Государыня Императрица,
по мнению, почерпнутому из «салонов», была «мистически
предана» Распутину, а о гемофилии Наследника Цесаре¬
вича и о гипнотическом лечении Распутина в воспомина¬
ниях не сказано ни слова. Что же касается «этой ужасной
Охранки», то в представлении М. Палеолога она была чем-
то вроде ГПУ — могла расстреливать любого гражданина
страны, да так, что и родные ничего об этом не знали. Что
делать, без клюквы не обходится ни один иностранный на¬
блюдатель и очень многие русские наблюдатели.
М. Палеолог пишет еще об одном противоречии: «об¬
щем невежестве русского народа», с одной стороны, и его
39
«элите» — с другой. Он пишет о некультурной и отсталой
массе и об элите «блестящей, активной, плодотворной и
сильной». «Нигде больше в мире экспериментальные и по¬
ложительные науки не представлены так достойно, как в
России». «И я даже рискую сказать, что Павлов и Менде¬
леев — это такие же величины, как Клод Бернар и Лавуа¬
зье», — со стороны француза это, конечно, высший ком¬
плимент. Список имен этой элиты занимает у Палеолога
две страницы — причем часть этих людей он знал лично.
На свои приемы он приглашал не только представителей
династии, правительства и дипломатии, но также и пред¬
ставителей промышленности и науки. Палеолог, как посол
Франции, смертельно боялся русской революции, ибо ре¬
волюция в России означала бы переброску всех или почти
всех германских сил на Западный фронт, — что впослед¬
ствии и случилось. Он уже в то время отметил и Стра¬
винского и Прокофьева, но «мужик» в его представлении
очень недалеко ушел от троглодита.
Итак: с одной стороны — Павлов и Менделеев, Тол¬
стой и Врубель, и с другой — «мужики», которые ставят
свечки, то ли перед образом Святого Григория — в память
убитого Распутина, то ли перед образом Святого Димит¬
рия — в память убийц Распутина. Но само собой разуме¬
ется, что при всей своей наблюдательности русского му¬
жика М. Палеолог просто видеть не мог.
Сословный строй был дан России исторически, и
очень немного в мире стран, которые без этого строя
обошлись. Строй умирал, но еще не умер. Я как-то иро¬
нически писал, что русское дворянство разделилось на две
части: дворянство кающееся и дворянство секущее. Поли-
40
упинески это точно. Но вне политики существовала еще и
третья разновидность дворянства — дворянство работаю¬
щее. На судьбы России оно, к сожалению, не оказало ни¬
какого влияния. Ф. Кони — в области суда, Л. Толстой —
в области литературы, Дягилев — в балете, Станислав¬
ский — в театре, Ипатьев — в химии и прочие и прочие,
каждый в своей области, ставили мировой рекорд, и ре¬
корд в большинстве случаев неоспоримый. О русском на¬
роде М. Горький сказал: «Народ талантливых чудаков», —
о «чудаках» можно спорить, о талантливости, пожалуй,
не стоит. Русское дворянство было по-русски талантливо,
и, кроме того, оно имело, так сказать, экономический до¬
суг для того, чтобы «овладеть всей современной культу¬
рой», по крайней мере, та часть дворянства, которая это¬
го хотела.
И если мне, например, пришлось зубрить иностран¬
ные языки по Туссену и Лангеншейдту — отчего я и до сих
пор, зная три иностранных языка, ни на одном из них не
могу говорить совершенно свободно, то Герцены и прочие
получали это автоматически — от гувернанток. Они не
знали заботы о завтрашнем дне и могли заниматься Геге¬
лем сколько им было угодно — жаль, что они занимались
именно Гегелем. Как бы то ни было, были накоплены ог¬
ромные культурные ценности, которые и потеряны сей¬
час почти бесповоротно. Радоваться этим потерям было
бы совершеннейшей бессмыслицей. Так что правящее со¬
словие страны разделилось на три части: одна — аполи¬
тичная — пошла на работу, она, конечно, составляла ни¬
чтожное меньшинство, как и всякая умственная элита в
мире. Остальное дворянство разделилось на кающееся и
41
секущее — на революцию и реакцию — почти без всякого
промежуточного звена. Само собою разумеется, что ни в
каких симпатиях к анархизму меня обвинить никак нель¬
зя, хотя один раз ОГПУ меня арестовало именно за анар¬
хизм. Это был самый короткий арест: часа на два. Я был
до того изумлен, что даже чекисты поняли свою ошибку.
Но, как бы ни относиться к анархизму вообще, следует
все-таки признать, что кн. П. Кропоткин был человеком
совершенно исключительной моральной высоты. И как бы
ни расценивать идею монархии, необходимо все-таки кон¬
статировать тот факт, что для подавляющей массы «мо¬
нархического дворянства» монархия, взятая как идея, не
значит абсолютно ничего — это только вывеска.
Сословный строй страны вызвал целый ряд трагиче¬
ских и автоматических противоречий. Я несколько раз
пытался проделать такой эксперимент: стать на наиболее
объективную точку зрения, какая только практически воз¬
можна, — это будет точка зрения русского монарха. Итак:
сословный строй дан исторически и унаследован от все¬
го прошлого. От этого прошлого унаследованы и некуль¬
турность масс и культурность дворянства, не всех, впро¬
чем, масс и не всего, впрочем, дворянства.
Так вот: земство. Если отстранить дворянство от его
ведущей роли в этом земстве, то земство попадает или
в некультурные руки крестьянства, или в революцион¬
ные руки интеллигенции. Если дать дворянству ведущую
роль — совершенно неминуема оппозиция крестьянства.
Администрация: если сломать дворянскую монополию —
значит, нужно открыть двери или купечеству, у которо¬
го достаточных административных кадров еще нет, или
42
разночинной интеллигенции, которая начнет «свергать».
Если оставить эту монополию, то купечество и интелли¬
генция пойдут в революцию, — как это и случилось на са¬
мом деле. И так плохо, и так нехорошо. Скорострельного
выхода из положения не было вообще. По крайней мере,
государственного разумного выхода.
На это основное противоречие наслаивались десятки
и десятки других. Финляндия была практически независи¬
мой страной, и в том же 1916 году в Государственной Думе
еще рассматривался закон о равноправии русских в Фин¬
ляндии — хороши «завоеватели». Хива и Бухара управля¬
лись своими ханами и эмирами по своему адату и шариа¬
ту. Но Грузия не имела никакого национального управле¬
ния. И было совершенно неизвестно, как его организовать
в кавказских условиях. В Прибалтике шел процесс дегер¬
манизации Эстонии и Латвии, но шел и процесс русифи¬
кации — не очень уж насильственной, но ненужной и раз¬
дражающей. От западнорусских губерний России в Госу¬
дарственный Совет попадали исключительно польские
магнаты (см. ниже), но преподавание польского языка и
литературы было запрещено. Перед самой революцией Го¬
сударственный Совет зарезал законопроект, предусмат¬
ривавший польский язык в суде и администрации Цар¬
ства Польского. Еврейская беднота — а еврейская беднота
в черте оседлости была ужасающей— была сжата всяки¬
ми ограничениями, а еврей-банкир Манус — личность в
лучшем случае весьма подозрительная — имел свобод¬
ный доступ в великокняжеские салоны. Русское кресть¬
янство рассматривало Распутина как свой porte-parole (на
русском языке нет нужного термина), а те же великокня¬
43
жеские салоны пустили по всему миру распутинскую
клевету. Династия стояла в оппозиции Монарху, служ¬
ба информации русской монархии была поставлена из
рук вон плохо, монархия начисто изолирована от массы,
и ген. А. Мосолов констатирует (с. 99):
«Бюрократия, включая министров, составляет одну
из преград, отделяющих Государя от народа. Бюрократи¬
ческая каста имела собственные интересы, далеко не все¬
гда совпадавшие с интересами страны и Государя. Другая
преграда — это интеллигенция. Эти две силы построили
вокруг Государя истинную стену — настоящую тюрьму...»
А «ближайшая свита не могла быть полезной Императо¬
ру ни мыслями, ни сведениями относительно внутренней
жизни страны». Ген. А. Мосолов в качестве начальника
канцелярии Министерства Двора был, конечно, вполне в
курсе дела: «истинная стена» и «настоящая тюрьма». Госу¬
дарю приходилось действовать более или менее вслепую.
Это нужно учесть для будущего. Должна быть создана, по
крайней мере, такая служба информации, какую имеют
большевики. Так, в секретных сводках, предназначенных
для членов ЦК партии, есть все, без пессимизма и без оп¬
тимизма, совершенно объективное изложение данного по¬
ложения вещей. У русской Монархии этого не было. Это
одна из основных технических ошибок ее организацион¬
ной стороны. Очень серьезная ошибка, — ибо нет в при¬
роде людей, которые были бы совершенно свободны от
«влияния». А «влияние» достигается вовсе не путем вну¬
шения, а путем информации. Информация хромала. И ес¬
ли ген. Мосолов выражается очень корректно: «Ближай¬
шая свита не могла быть полезной Императору ни мысля¬
44
ми, ни сведениями» и что «честные люди уходили», то А.
Суворин, издатель крупнейшей в России монархической
газеты, формулирует это положение вещей несколько ме¬
нее корректно: «Государь окружен или глупцами или про¬
хвостами». Эта запись сделана в 1904 году («Дневник», с.
175). Тринадцать лет спустя Государь Император повто¬
ряет формулировку А. Суворина: «Кругом измена, тру¬
сость и обман» (И. Якобий, с. 27, запись в дневнике Госу¬
даря Императора от 2 марта 1917 года). Само собою ра¬
зумеется, что эта формулировка не могла относиться ни
к Керенскому, ни к Ленину.
* * *
«Трагические противоречия русской жизни» иногда
принимали характер форменной нелепости. Польша на¬
конец разгромлена и побеждена. В Государственной Думе
польское «коло» держится спаянно и особняком. При поч¬
ти равенстве сил между правым и левым блоком поль¬
ское «коло» получает решающее значение и может ре¬
шать судьбу Империи. Затевается нелепый процесс Бей¬
лиса, который кончается его оправданием, но который
производит во всем мире совершенно скандальное впе¬
чатление. Государственный Совет, из чистого желания на¬
солить П. А. Столыпину, проваливает его проект модерни¬
зации петербургской полиции и вооружения ее броневи¬
ками. И в феврале 1917 года петроградская полиция имеет
на вооружении револьверы и «селедки» — так в свое вре¬
мя назывались те сабли, которыми были вооружены наши
многострадальные городовые. Единственная «реформа»,
которая удается П.Столыпину, — это реформа Государст¬
45
венной Думы — закон 3 июня. Путем всяческого законо¬
дательного и административного нажима создается народ¬
ное представительство, которое хоть как-то может рабо¬
тать. Организовано оно отвратительно — и технически и
политически. Саша Черный писал: «Середина мая — и де¬
ревья голы, / Точно Третья Дума делала весну...» Никакой
весны не сделали ни Первая, ни Вторая, ни Третья. Весну
сделала Четвертая — под «мудрым» водительством Пу-
ришкевича, Шульгина, Милюкова и Керенского. Все чет¬
веро делали одно и то же дело. «Бороться надо, правитель¬
ство — дрянь», — говорил В. Шульгин (Ольденбург, с. 211).
Во время войны его речи почти ничем не отличались от
речей П. Милюкова и в печати они были запрещены во¬
енной цензурой. В. Пуришкевич говорит с трибуны Думы
истерический вздор, и ему принадлежит «первый выстрел
русской революции» — убийство Распутина. Но это было
уже во время войны.
До войны почти единственным светлым пятном была
недолгая деятельность П.Столыпина. В эмиграции очень
склонны преувеличивать значение его реформ. По су¬
ществу, кроме «третьеиюньской» Думы, почти никаких
реформ не было: основная реформа — закон о «столы¬
пинском мужике» — была только началом: до войны
на отруба и прочее перешло только восемь процентов
крестьянского землевладения. Все остальные попытки
П. А. Столыпина были похоронены Государственным Со¬
ветом. Особенный принципиальный интерес представля¬
ет проект о выборах в Государственный Совет от запад¬
ных губерний. Право на участие в выборах имели толь¬
ко крупнейшие помещики. В западных девяти губерниях
46
крупнейшими помещиками были поляки. От девяти за¬
падных губерний, с их 2—3% польского населения, в Го-
сударственный Совет попали исключительно поляки. П.
А. Столыпин предложил снизить ценз. Правые протесто¬
вали с классовой точки зрения, — это-де «создает не¬
желательный прецедент для остальных губерний», то
есть поставили классовую точку зрения выше нацио¬
нальной. Левые были против из соображений интерна¬
ционализма, то есть поставили национальный принцип
выше классового, но не русский национальный принцип.
Этот законопроект чуть не привел к отставке П.Столы-
пина — отставке, которая все равно уже была предреше¬
на, — П. А. Столыпин выступал и против правых, и про¬
тив левых, и Государю Императору оставалось: или рас¬
пустить обе законодательные Палаты, или отказаться от
П. А. Столыпина. Пуля Д. Богрова внесла автоматическое
решение в этот вопрос. Но оставила корабль русской го¬
сударственности в том трагическом положении, о кото¬
ром так красочно и так безнадежно писал Л. Тихомиров.
И вот в этом трагическом положении, в переплете «тра¬
гических противоречий», невооруженная Россия вступи¬
ла в войну с до зубов вооруженной Германией.
ВОЙНА
Культурно и экономически предвоенная Россия рос¬
ла невероятными темпами. Но «трагические противо¬
речия» — оставались. В Первую мировую войну Россия
вступила в обстановке этих противоречий, при разложив¬
47
шемся правящем слое, при крайней неудовлетворительно¬
сти командования вооруженными силами, при недостат¬
ке вооружения, при незаконченном раскрепощении кре¬
стьянства, при разладе между монархией и верхами, при
разладе в среде Династии, при наличии парламента, кото¬
рый только и ждал подходящего момента для захвата вла¬
сти — при Пуришкевичах, Шульгиных, Милюковых и Ке¬
ренских, которые делали одно и то же дело, и при совер¬
шенно архаическом административном аппарате.
Статс-секретарь С. Крыжановский, ближайший по¬
мощник П. А. Столыпина, пишет: «Основная язва наше¬
го старого бюрократического строя — засилие на верхах
власти старцев... Расслабленный старец Гр. Сельский... пе¬
чальной памяти бессильные старцы Горемыкин, Штюрмер,
кн. Голицын. Усталые и телесно и духовно, люди эти жили
далеким прошлым, неспособные ни к какому творчеству
и порыву, и едва ли не ко всему были равнодушны, кроме
забот о сохранении своего положения и покоя».
И дальше: «Министры подкапывали друг друга у пре¬
стола, поносили в обществе... Административный и поли¬
цейский фундамент Империи остался в архаическом со¬
стоянии, совершенно неприспособленным к новым тре¬
бованиях жизни, и государству пришлось поплатиться за
это, когда настали трудные времена».
Бар. Н. Врангель, отец Главнокомандующего, пишет,
собственно, то же самое: «Между высшим обществом и
народом образовалась пропасть, утерялась всякая связь.
«Мы» — правительство, немногие его честные слуги и бес¬
численные холопы. «Они» — вся остальная Россия... Мы
все могли быть непогрешимы... Результатом этого ослепле¬
48
ния было то, что часть «их» действительно стала подкапы¬
ваться под правительство, остальная часть, — прибавлю,
самая лучшая — отошла в сторону от общественных дел
и была заменена людьми, желающими не блага страны, а
преследующими лишь свои собственные интересы».
Кн. С. Волконский — бывший директор Император¬
ских театров — пишет решительно то же самое: «Россию
губили с двух сторон. Сейчас мы склонны делать ответст¬
венными только людей революции. Да, они ответственны
за свои дела. Но за свой приход? Разве они не нашли себе
подходящей почвы? А где длинный путь, по которому мы
шли к тому, к чему пришли? Вот это не все понимают из
числа наших соотечественников, которых я встречал по¬
сле моего бегства из советского ада. Все скошено — пони¬
маете ли вы? Все. Нужна новая стройка, новое здание из
нового материала и с новыми работниками».
Это все отзывы правых людей, людей привилегирован¬
ного слоя. Не Керенских и не Лениных. Самый правый из
русских историков — И. Якобий дает еще более жуткую
картину: «Помойными ямами были столичные салоны, от
которых, по словам государыни, неслись такие отврати¬
тельные миазмы... Русский правящий класс и здесь опле¬
вывал самого себя, как слабоумный больной, умирающий
на собственном гноище». Государыня Императрица пи¬
шет Своему Супругу о «ненависти со стороны прогнив¬
шего высшего общества» (Якобий, с. 7).
Тот же И. Якобий пишет: «Любопытно и поучительно
сравнивать рассказы дипломатов о настроениях столично¬
го общества (в начале XIX века. — И. С.) с тем, что другие
дипломаты, как М. Палеолог, например, писал о том же и
49
во время Великой войны. Те же пересуды, та же эгоисти¬
ческая близорукость, та же злоба к Монарху, то же пре¬
дательство. За сто лет высшее русское общество не изме¬
нилось». Ген. А. Мосолов сообщает:
«Думали, что переворот приведет к диктатуре Вел. Кн.
Николая Николаевича, а при успешном переломе в воен¬
ных действиях и к его восшествию на Престол. Перево¬
рот считался возможным ввиду распрей в Император¬
ской Фамилии...».
«..Легкомысленные представители общества думали
исключительно о своем собственном благополучии... Ища
виновников неудач России, они обрушились на Государя
и, в особенности, на Государыню. Видя невозможность от¬
делить Императрицу от Царя, они начали мечтать о двор¬
цовом перевороте».
Свои впечатления он суммирует так: «Мне казалось,
что столица объята повальным сумасшествием».
Как видите, все это выражено очень туманно. Ни¬
каких имен не названо и никаких фактов не приведено.
С. Ольденбург пишет еще осторожнее: «Измена бродила
вокруг Престола...»
И потом не без некоторой наивности добавляет: «Но,
к чести высшего общества, можно сказать, что эта изме¬
на так и не воплотилась в жизнь».
Вся эмиграция, в том числе и С. Ольденбург, являет¬
ся именно следствием «воплощения измены», но всю эту
тему автор пытается обойти как-то сторонкой, как, впро¬
чем, пытаются и И. Якобий, и А. Мосолов. Впрочем, на
этой же странице С. Ольденбург приводит чрезвычайно
симпатичный факт: «Дошло до того, что представитель
50
Союза Городов, городской голова1 Хатисов, ездил на Кав¬
каз предлагать Вел. Кн. Николаю Николаевичу произве¬
сти переворот и провозгласить себя царем».
Вел. Кн. Николай Николаевич отклоняет это предло¬
жение под предлогом «монархических чувств армии», но
оставляет этот преступный разговор без всяких послед¬
ствий и даже не докладывает о нем Государю Императо¬
ру. Председатель Центрального комитета кадетской (ми-
люковской) партии, кн. П. Д. Долгоруков, возражая кому-
то, пишет в январе 1917 года:
«Дворцовый переворот не только нежелателен, но ско¬
рее гибелен для России. Дворцовый переворог не может
дать никого, кто явился бы общепризнанным преемником
монархической власти на Русском Престоле».
Значит, даже кадетская партия возражает против пе¬
реворота. Кому она возражала? Сам С. Ольденбург кон¬
статирует: «Настроение общества, не говоря уже о широ¬
ких массах, не благоприятствовало перевороту».
Под «обществом» ген. А. Мосолов понимал его приви¬
легированные верхи. С. Ольденбург понимал его массу. Но
это мало меняет дело. Дальше С. Ольденбург говорит:
«В конце концов та группа, которая заранее постави¬
ла себе целью свержение Императора Николая Второго,
продолжала разрабатывать планы дворцового переворота
или военного переворота».
Из кого состояла эта группа? С. Ольденбург называ¬
ет только одно имя — А. Гучкова, который действительно
был главным стратегом «февраля». Но кто были осталь¬
ные? На этот вопрос дает ответ французский посол в Пет¬
1 Тифлиса (ныне Тбилиси). — Ред.
51
рограде М. Палеолог. Нужно иметь в виду, что М. Палео¬
лог стоял за русскую монархию. М. Палеолог любил слег¬
ка пофилософствовать. Так, он утверждает, что:
Основная разница между латинской и англосаксон¬
ской революционной психологией, с одной стороны, и сла¬
вянской, с другой, заключается в том, что у одних вообра¬
жение логично и конструктивно, у других исключитель¬
но разрушительно...
Восемь десятых русского населения не умеют ни чи¬
тать, ни писать...
Болезнь воли — это туземное заболевание России...
Анархия, соединенная с ленью и воображением, —
это страстное желание России. И наконец, огромные про¬
странства страны делают всякую провинцию центром се¬
паратизма.
Пока что русская революция сконструировала власть,
которая претендует на мировое господство и рискует бро¬
сать вызов всему остальному миру. Болезнь воли сказалась
в наших гражданских войнах. Ни из какого сепаратизма
ничего не вышло. О восьмидесяти процентах неграмот¬
ных не стоит, конечно, и говорить. Некоторые клюквен¬
ные заросли совершенно неизбежны в мемуарах каждо¬
го иностранного наблюдателя. Тем не менее, М. Палео¬
лог стоял за русскую монархию — а никак не против нее.
Он, иностранец, республиканский посол в монархической
стране, пытался доказать Родзянке, что «царизм есть ос¬
новной стержень России, внутренняя скрепка всего рус¬
ского общества, и, наконец, единственная связь, объеди¬
няющая народы Империи». И взывал: «Если царизм па¬
дет, поверьте мне, что он увлечет за собою в гибель все
здание России!»
52
Так вот этот М. Палеолог ставит некоторые точки над
некоторыми «i».
И тот же М. Палеолог с полным недоумением рас¬
сказывает о том, что князья просто и Великие Князья,
представители и финансовой и земельной зНати, на сво¬
их приемах совершенно открыто говорили о свержении
Государя и о том, как они уже ведут пропаганду в частях
гвардии — в первую очередь в Павловском полку, кото¬
рый и в самом деле первым начал «революцию». М. Па¬
леолог ни на какие слухи не ссылается: на этих приемах
он присутствовал лично и сам все это слышал.
Его изумляла откровенность заговорщиков, которые
под хмельком все это выбалтывали в присутствии посто¬
ронних лиц, в том числе и посла союзной державы. Он на¬
зывает имена, которых я здесь повторять не буду. Говорит,
что эта аристократическая агитация велась даже среди
личного конвоя Его Величества. И провозглашались тос¬
ты такого рода:
«За умного («intelligent») царя, исполненного чувства
долга и достойного своего народа». И тут же приводится
«план» — принудить Государя Императора к отречению,
заключить Государыню Императрицу в монастырь, воз¬
вести на престол Наследника Цесаревича при регентстве
Вел. Кн. Николая Николаевича.
* * *
И вот с такими «трагическими противоречиями» и с
таким правящим слоем Россия вступила в Первую миро¬
вую войну. Первая мировая война была намного страш¬
нее войны 1812 года. Тогда, в 1812 году, не было никакого
53
вопроса ни о расчленении, ни о колонизации России. Ук¬
раинский чернозем и прочее в этом роде Наполеону во¬
все не было нужно: ему, по существу, нужно было толь¬
ко насильственное включение России в его систему кон¬
тинентальной блокады Англии. Планы Вильгельма были
безмерно шире — и расчленение, и порабощение, и коло¬
низация. Впоследствии Адольф Гитлер эти планы значи¬
тельно «углубил». В 1812 году мы воевали почти против
«всей Европы». В 1914-м — в союзе с почти «всей Евро¬
пой». Но в 1812 году наш правящий слой еще не был «сла¬
боумным больным, умирающим на собственном гноище».
В 1914-м он уже был истинно слабоумным. Таким он ос¬
тался и сейчас. И сейчас, вот только что, так сказать, ис¬
торически позавчера, наша реакция нанесла такой удар
по русскому монархизму, какого за все тридцать лет из¬
гнания еще не было нанесено. Методы — не изменились.
И они не изменятся. Поэтому историческая справка о ве¬
ликой фальшивке Февраля имеет совершенно конкрет¬
ное практическое «судьбоносное» значение для всей на¬
шей будущей работы.
ЛЕВЫЕ О ФЕВРАЛЕ
Когда мы ищем виновника революции, мы должны по
мере возможности четко разграничить два вопроса.
Первый: кто делал революцию?
Второй: кто сделал революцию?
Делала революцию вся второсортная русская интел¬
лигенция последних ста лет. Именно второсортная. Ни
54
ф. Достоевский, ни Д. Менделеев, ни И.Павлов, никто из
русских людей первого сорта — при всем их критическом
отношении к отдельным частям русской жизни — рево¬
люции не хотели и революции не делали. Революцию де¬
лали писатели второго сорта — вроде Горького, историки
третьего сорта — вроде Милюкова, адвокаты четвертого
сорта — вроде А. Керенского. Делала революцию почти бе¬
зымянная масса русской гуманитарной профессуры, ко¬
торая с сотен университетских и прочих кафедр вдалбли¬
вала русскому сознанию мысль о том, что с научной точ¬
ки зрения революция неизбежна, революция желательна,
революция спасительна. Подпольная деятельность рево¬
люционных партий опиралась на этот массив почти бе¬
зымянных профессоров. Жаль, что на Красной Площади,
рядом с мавзолеем Ильича не стоит памятник «неизвест¬
ному профессору». Без массовой поддержки этой профес¬
суры — революция не имела бы никакой общественной
опоры. Без поддержки придворных кругов она не имела
бы никаких шансов. На поддержку придворных и воен¬
ных кругов наша революция не рассчитывала никак, —
и вот почему Февраль свалился ей как манна небесная в
пустыне.
М. Палеолог подытоживает: «В 1917 году русские со¬
циалисты испытали такую же неожиданность, как фран¬
цузские республиканцы в 1848 году. На докладе в Пари¬
же 12 марта 1920 года А. Керенский сказал, что его поли¬
тические друзья собрались у него 10 марта (26 февраля)
1917 года и единогласно решили, что революция в Рос¬
сии невозможна. Через два дня после этого царизм был
свергнут».
55
Об этом же собрании сообщает и С. Ольденбург, —
хотя и в несколько иной редакции: «Собравшиеся на квар¬
тире Керенского представители крайних левых групп при¬
ходили к заключению, что «правительство победило».
...Но в тот же день — в день «победы правительст¬
ва», 26-го — около четырех часов дня, произошло весьма
серьезное событие: «4-я рота запасного батальона Пав¬
ловского полка (в ней было 1500 человек), столпившись
на улице около своих казарм, неожиданно открыла беспо¬
рядочный огонь по войскам, разгонявшим толпу. (М. Па¬
леолог подчеркивает, что агитация верхов шла именно
в Павловском полку. — И. С.). Были спешно вызваны не¬
сколько рот соседних полков... Прибыл командир полка,
а также полковой священник, чтобы урезонить солдат.
Те, отчасти под влиянием увещания, отчасти потому, что
были окружены, ушли обратно в казармы и сдали оружие.
19 зачинщиков были арестованы и отведены в Петропав¬
ловскую крепость...» (С. Ольденбург). До этого — 25 фев¬
раля — Государь Император телеграфировал ген. Хабало-
ву: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспоряд¬
ки, недопустимые в тяжелое время войны».
На эту телеграмму утром 26 февраля Хабалов отве¬
чал, что «в столице наблюдается успокоение». «На другой
день после отречения Государя М. Палеолог спросил Горь¬
кого и Чхеидзе: «Значит, эта революция была внезапной
(spontanee)? — Да, совершенно внезапной».
Эту внезапность сам А. Керенский в своей книге пе¬
редает так: «Вечером 26 февраля (то есть после провала
восстания Павловского полка. — И. С.) у меня собралось
информационное бюро социалистических партий. Пред¬
56
ставитель большевиков Юренев категорически заявил, что
нет и не будет никакой революции, что движение в вой¬
сках сходит на нет, что нужно готовиться к долгому пе¬
риоду реакции».
Зензинов («Дело народа» от 25 марта 1917 года) пи¬
сал: «Революция ударила как гром с ясного неба и застала
врасплох не только правительство и Думу, но и сущест¬
вующие общественные организации. Она явилась великой
и радостной неожиданностью и для нас, революционе¬
ров».
Левый эсер Мстиславский писал еще красочнее: «Ре¬
волюция застала нас, тогдашних партийных людей, как
евангельских неразумных дев? — спящими».
С. Мельгунов суммирует все это в «Независимой мыс¬
ли» (№ 7, с. 6) так: «Как бы ни расценивать роль рево¬
люционных партий, все же остается несомненным, что до
первого официального дня революции никто не думал о
близкой возможности революции».
Большевистская история СССР (с. 135) излагает все
это самым схематическим образом: «Заговор царизма сво¬
дился к тому, чтобы заключить сепаратный мир (??? — КС.)
и, распустив Думу, направить главный удар против проле¬
тариата. Заговор царизма против революции встретился
с другим заговором, созревшим в кругах империалисти¬
ческой буржуазии и генералитета».
Таким образом, все историки, и правые и левые, и
большевистские и иностранные, сходятся, по крайней
мере, на одном пункте: начало революции было положе¬
но справа, а никак не слева. Именно оттуда и зензинов-
ский «гром среди ясного неба». О заговоре «империали¬
57
стической буржуазии и генералитета» левые, по совершен¬
но понятным соображениям, знать не могли и не знали.
А именно этот заговор был началом революции. Потом, в
марте, апреле и т. д., революция двинулась вперед по пу¬
тям «углубления», с исключительной степенью точности
повторяя ход французской революции. И если августей¬
шие салоны и сам М.Палеолог, передающий их планы и
вожделения, выражал свое сожаление о том, что в Рос¬
сии не нашлось Мирабо, то это сожаление мне кажется
совершенно непонятным, — ибо ведь и во Франции даже
и Мирабо решительно ничему не помог. М. Палеолог, по¬
сол страны, имеющей весьма большой опыт в революци¬
ях, все время проводит параллели между 1789 и 1848 гг.
во Франции и 1917 годом в России. Параллели получа¬
ются действительно потрясающими. Что, впрочем, никак
не мешает М. Палеологу задумываться над таинственной
славянской душой, — почему бы не подумать и о таинст¬
венной французской?
Правые, или даже крайне правые, историки — И. Яко¬
бий, С. Ольденбург, А. Мосолов — глухо, но неоднократ¬
но упоминают о «заговоре». О нем же говорят и больше¬
вики. О нем же рассказывает — уже более подробно —
французский посол. Конечно? заговор был. Подробности
его мы если узнаем, то очень не скоро. Правые истори¬
ки стесняются называть вещи своими именами — и лю¬
дей тоже, левые были не в курсе дела, архивы, попавшие в
руки большевиков, подверглись, конечно, весьма основа¬
тельной чистке. Нет никакого сомнения в том, что в даль¬
нейшем развитии революции огромную роль сыграли те
90 миллионов золотых марок, которые Германия Вильгель¬
58
ма отвалила Ленину и Троцкому. Но об этом постарают¬
ся промолчать и наследники Ленина? и преемники Виль¬
гельма. Однако: при наличии здорового правящего и ве¬
дущего слоя ничего не вышло бы ни из заговора, ни из
февраля, ни из Октября. За всеми бесчисленными под¬
робностями событий этого страшного года, этого позор¬
ного года, и мемуаристы и историки как-то совершенно
упускают из виду самую основную нить событий: борьбу
против Монарха и справа и слева, борьбу, которая велась
и революцией и реакцией. По самому своему существу
1917 год в невероятно обостренной обстановке повторил
историю П. А. Столыпина. П. А. Столыпин был, конечно,
человеком исключительного калибра. Но он обессилел в
борьбе и с реакцией и с революцией. Вскрытие его тела
показало совершенную изношенность сердца, в ее роко¬
вой форме. 26 февраля 1917 года Государь Император пи¬
шет Государыне:
«Старое сердце дало себя знать. Сегодня утром во
время службы я почувствовал мучительную боль в гру¬
ди, продолжавшуюся четверть часа. Я едва выстоял, и мой
лоб покрылся каплями пота».
Убийство П. А. Столыпина по самому существу дела
не расследовано и до сих пор. И за всякими показаниями
и воспоминаниями люди как-то забыли поставить про¬
стой, самый простой вопрос.
Д. Богров, убийца П. А. Столыпина, был тем, что на
официальном языке называлось «осведомителем», на язы¬
ке общественности — «провокатором», на сегодняшнем
языке — «сексотом». Такие люди необходимы всякой по¬
лиции мира, не только политической, но и уголовной. Это
59
всегда подозрительные люди. Их можно и их нужно ути¬
лизировать для информации. Но почему Д. Богрова до¬
пустили к охране и П. А. Столыпина, и Государя Импе¬
ратора? Не нашлось более надежных людей, чем этот ос¬
ведомитель, провокатор и сексот? Или — при убийстве
Царя-Освободителя: как могли люди допустить семь по¬
кушений со стороны изуверов? Весь аппарат Империи не
смог справиться с десятком человек? Не могли? Не хоте¬
ли. Не считали очень уж необходимым. А может быть, и
кое-какое участие принимали?
Целого ряда подробностей мы не знаем и, вероятно,
не узнаем никогда. Но в самом основном дело совершенно
ясно: в 1916 году был заговор. И люди, которые этот заго¬
вор организовали, были, или казались себе, чрезвычайно
дальновидными. По-видимому, первым шагом к техниче¬
ской реализации этого заговора было превращение Пет¬
рограда в пороховой погреб.
ПОРОХОВОЙ ПОГРЕБ
Теперь позвольте мне все-таки обратиться к личным
воспоминаниям. Я знаю: это не «документ». «Документом»
воспоминания становятся только после того, как их про¬
цитирует какой-либо автор. Однако мои личные воспо¬
минания будут, как мне кажется, очень ценным объясне¬
нием к настоящему историческому документу: к повеле¬
нию Государя Императора генералу Гурко.
В начале августа 1916 года я был наконец призван в
армию и зачислен рядовым в лейб-гвардии Кексгольмский
60
полк. Принимая во внимание мои глаза — одна двадцатая
нормального зрения, — в полку не нашли для меня ника¬
кого иного места, как швейная мастерская. Швейная мас¬
терская меня вовсе не устраивала. И так как для сотрудни¬
ка «Нового времени» не все уставы были писаны, то скоро
и совершенно безболезненно был найден разумный ком¬
промисс — я организовал регулярные спортивные занятия
для учебной команды и нерегулярные спортивные развле¬
чения для остальной солдатской массы. Я приезжал в ка¬
зармы в 6 утра и уезжал в 10 дня. Мои добрые отношения
с солдатской массой наладились не сразу: близость к на¬
чальству эта масса всегда рассматривала как нечто пре¬
досудительное. Но они все-таки наладились.
Это был маршевый батальон, в составе что-то око¬
ло трех тысяч человек. Из них — очень небольшой про¬
цент сравнительной молодежи, остальные — белобилет¬
ники, ратники ополчения второго разряда, выписанные
после ранения из госпиталей — последние людские резер¬
вы России, резервы, которые командование мобилизовало
совершенно бессмысленно. Особое Совещание по Оборо¬
не не раз протестовало против этих последних мобили¬
заций: в стране давно уже не хватало рабочих рук, а воо¬
ружения не хватало и для существующей армии.
Обстановка, в которой жили эти три тысячи, была, я
бы сказал, нарочито убийственной: казармы были пере¬
полнены — нары в три этажа. Делать было совершенно не¬
чего: ни на Сенатской площади, ни даже на Конно-Гвар-
дейском бульваре военного обучения производить было
нельзя. Людей кормили на убой — такого борща, как в
Кексгольмском полку, я, кажется, никогда больше не едал.
61
Национальный состав был очень пестрым — очень зна¬
чительная часть батальона состояла из того этнографиче¬
ски неопределенного элемента, который в просторечии на¬
зывался «чухной». Настроение этой массы никак не было
революционным — но оно было подавленным и раздра¬
женным. Фронт приводил людей в ужас: «Мы не против
войны, да только немец воюет машинами, а мы — голы¬
ми руками», «И чего это начальство смотрело». Обста¬
новка на фронте была хорошо известна из рассказов ра¬
неных. Эти рассказы вполне соответствовали описанию
ген. Н. Головина:
«Подползая, как огромный зверь, германская армия
придвигала свои передовые части к русским окопам... За¬
тем зверь подтягивал свою тяжелую артиллерию... Она за¬
нимала позиции, находящиеся за пределами досягаемости
для русской полевой артиллерии, и тяжелые орудия начи¬
нали осыпать русские окопы градом снарядов, пока ниче¬
го не оставалось ни от окопов, ни от их защитников...»
В 1916 году раненые рассказывали решительно то же
самое, что в эмиграции писал ген. Н. Головин. И даже не
преувеличивали. Роль беззащитной жертвы не улыбалась
никому. Тем более что в основном батальон состоял из
«бородачей», отцов семейства, людей, у которых дома не
оставалось уже никаких работников.
«Быт» этих бородачей был организован нарочито
убийственно. Людей почти не выпускали из казарм. А ес¬
ли и выпускали, то им было запрещено посещение кино
или театра, чайных или кафе и даже проезд в трамвае.
Я единственный раз в жизни появился на улице в солдат¬
ской форме и поехал в трамвае, и меня, раба Божьего, снял
62
какой-то патруль, несмотря на то, что у меня было разре¬
шение комендатуры на езду в трамвае. Зачем было нуж¬
но это запрещение — я до сих пор не знаю. Меня, в числе
нескольких сот иных таких же нелегальных пассажиров,
заперли в какой-то двор на одной из рот Забалканского
проспекта, откуда я сбежал немедленно.
Фронтовики говорили: «И на фронте пешком, и по
Питеру пешком — вот тебе и герой отечества!» Это было
мелочью, но это было оскорбительной мелочью — одной
из тех мелочей, которые потом дали повод к декларации
«о правах солдата». Для этой «декларации» были свои
основания: правовое положение русского солдата было
хуже, чем какого иного солдата тех времен. Так что в чис¬
ле тех «прав», которые «завоевала революция», для сол¬
датской массы были право езды в трамвае, посещение те¬
атров, а также и право защиты физической личности от
физических методов воздействия. Кроме того, революция
«завоевала» право на торговлю семечками, на выборы и на
отказ идти на фронт: масса была лишена разумных прав
и получила неразумные. Все это было «социальными от¬
ношениями», унаследованными от крепостнического про¬
шлого. Но уже и перед войной, в связи с огромным, я бы
сказал «ураганным», подъемом культуры в России, в связи
со всякого рода заочными и незаочными курсами, тягой к
образованию, появилась масса людей, для которых пере¬
житки крепостничества были морально неприемлемы.
Итак: от двухсот до трехсот тысяч последних резер¬
вов России, скученных хуже, чем в концлагере, и обречен¬
ных на безделье и... пропаганду.
63
Пропаганда велась с трибуны Государственной Думы.
И велась не столько левыми, сколько правыми. Речи Ке¬
ренского не производили никакого впечатления — на то
он и социалист. Но когда бездарная военная цензура за¬
прещала печатать речи В. В. Шульгина или В. М. Пуриш-
кевича и когда, вместо этих речей, в газетах появлялись
белые полосы, то по совершенно понятным соображениям
любопытство массы доходило до степени белого каления.
В ответ на этот «спрос» русский рынок заполнялся всяко¬
го рода гектографированными и литографированными из¬
даниями этих речей. И тут уж каждый «издатель» редак¬
тировал их по-своему. Я и до сих пор очень ясно помню
одну из совершенно истерических речей В. М. Пуришке-
вича — о ней очень коротко упоминается у Ольденбурга.
Я ее слышал, я о ней писал (цензура выкинула), потом я
ее перечитывал в стенограмме. Речь была откровенно глу¬
па даже и в стенограмме. Это был призыв «пасть к ногам
Государя Императора» и умолять его спасти Россию и Ди¬
настию от влияния темных сил. Гектографированные из¬
дания внесли в эту речь и кое-что новое: в этих издани¬
ях речь заключала в себе требование заточения в мона¬
стырь Государыни Императрицы как «немки, работающей
на гибель России и армии».
Речи социалистов не производили на массу никакого
впечатления: «ну, это мы слышали сто раз». Но когда с ре¬
волюционными речами выступают монархисты, то впе¬
чатление получается убийственное: «Ну, если уж и Пуриш-
кевич так говорит, значит наше дело совсем дрянь».
Я буду просить моих читателей из числа бывших под¬
полковников и даже генералов оставить в покое ведомст¬
64
венные суеверия и оценить положение с точки зрения са¬
мого простого, самого человеческого здравого смысла, от
двухсот до трехсот тысяч «бородачей»: позади у них — не¬
убранные хлеба, впереди — беззащитный фронт против
немецкой мясорубки, сейчас — теснота, тоска, обильное
питание и слухи, слухи, слухи... Царица. Распутин. Штюр-
мер. Темные силы. Шпионаж. Предательство. Неспособ¬
ность. В конце октября история дала «первый звонок»:
на Выборгской стороне, на автомобильном заводе Рено
вспыхнули рабочие беспорядки (см.: М. Палеолог, с. 66) и
гвардия стреляла в полицию. «Гвардию» обезоружили ка¬
зачьи части. Сделали это очень неохотно. 150 человек было
расстреляно: на Шипке все снова стало спокойно.
...Цензура имеет технический смысл только тогда, ко¬
гда она организована тотально, как у Гитлера или Стали¬
на. В противном случае она оказывается по меньшей мере
бессмысленной: белые полосы в газетах компенсировались
гектографированными изданиями, на которые, по цензур¬
ным правилам, нельзя было отвечать публично. Потом
цензуре пришла в голову истинно гениальная идея: запре¬
тить и белые полосы. Вместо них в газетах появились вы¬
царапанные в стереотипе строчки. Ничего не было опуб¬
ликовано о беспорядках на Выборгской стороне, но были
и прокламации, и слухи, и выцарапанные строчки:
«Вчера на Выборгской стороне...» и дальше шла вы¬
царапанная строчка. Что случилось? Как случилось? От¬
вет давала нелегальная печать или обывательские слухи.
Опровергать этот ответ было нельзя, ибо, по мнению ге¬
ниальной нашей военной цензуры, раз она выкинула ин¬
формацию о событии, то об этом событии никто не знал,
65
никто ни о чем не слышал. И если военный цензор выки¬
нул из газеты сообщение о «беспорядках», значит, ни Рос¬
сия, ни немцы ничего ни о чем знать не будут. Но немцы
обо' всем этом знали совершенно точно, а Россия была
переполнена слухами, раздувавшимися до полного без¬
образия.
Слухи, во всем их разнообразии и великолепии, про¬
никали, конечно, и в казармы Кексгольмского полка.
В этих казармах были, конечно, и революционные агита¬
торы. Лично я не мог отметить их присутствия — само
собою разумеется, что при мне они никакой пропаганды
не вели. Но влияние этой пропаганды совершенно ясно
чувствовалось из тех вопросов, которые ставили солдаты:
и о беспорядках на Выборгской стороне, и о «распутин¬
ском влиянии», и о генеральской измене, и о том, что Ца¬
рица «все-таки немка, вот нам — Россию жалко, а ей, мо¬
жет быть, жалко Германию...».
Моим командиром был барон Тизенгаузен — я сейчас
не помню его чина. Это был атлетически сложенный че¬
ловек, очень выдержанный и очень толковый. Он сумел
установить — в меру своих возможностей — прекрасные
отношения с солдатской массой, и, может быть, именно
поэтому Кексгольмский полк никакой революционной ак¬
тивности не проявил. Но атмосфера была убийственной.
Я пошел к барону Тизенгаузену и сказал: «Так что же это
такое — пороховой погреб?» — «...Совершенно верно: по¬
роховой погреб. И кто-то подвозит все новый и новый
порох. Нас — шесть офицеров на три тысячи солдат, ста¬
рых унтер-офицеров у нас почти нет — сидим и ждем ка¬
тастрофы».
66
В общем выяснилось, что бар. Тизенгаузен доклады¬
вал об этом по служебной линии: не получилось ничего.
Пытался действовать по «светской» линии — тот же ре¬
зультат. Бар. Тизенгаузен посоветовал мне пустить в ход
«нововременскую» линию. Я попробовал. Доложил М. А.
и Б. А. Сувориным о положении дел и о моем разгово¬
ре с бар. Тизенгаузеном. По существу, все это братья Су¬
ворины знали и без меня, но я был живым свидетелем,
непосредственным очевидцем, а мои репортерские спо¬
собности в редакции ценились очень высоко. Словом, и
М. А. и Б. А. Суворины пришли в действие: к кому-то ез¬
дили, с кем-то говорили — во всяком случае, с Военным
Министерством и генералом Хабаловым. Ничего не вы¬
шло. М. А. о результатах своих усилий не говорил почти
ничего, а Б. А. выражался с крайней степенью нелитера¬
турное™. М. Палеолог в записи от 5 ноября 1916 г. пове¬
ствует о своем разговоре с каким-то генералом В. — фа¬
милии его он не называет.
Ген. В. говорил французскому послу: «Петроградский
гарнизон ненадежен... Неделю тому назад было восстание
на Выборгской стороне... Но я не вижу никакого намере¬
ния вывести этот гарнизон из Петрограда и заменить его
надежными частями. По моему мнению, уже давно нужно
было расчистить петроградский гарнизон... Знаете ли вы,
что в нем по меньшей мере 170 ООО? Они не обучаются, у
них плохое командование, они скучают, и они разлагают¬
ся... Это — готовые кадры для анархии... Нужно было бы
оставить в Петрограде тысяч сорок из лучшего элемента
гвардии и тысяч двадцать казаков. При такой элите можно
было бы справиться с любыми событиями. А если нет...»
67
«Его губы дрожали, — продолжает М. Палеолог. —
Я дружески просил его продолжать. Он продолжал: «Если
Господь Бог не спасет нас от революции, то эту револю¬
цию сделает не народ, а армия».
Ген. В. был не совсем прав: конечно, не «народ» сде¬
лал революцию, но и «армия» была в ней ни при чем: пет¬
роградский гарнизон армией, конечно, не был. Несколько
спорен вопрос, были ли армией те генералы, которые уст¬
раивали из столицы Империи пороховой погреб?
Приблизительно в то же время Государь Император
сместил с должности ген. Безобразова за истинно без¬
образные потери в боях у Ковеля и Владимира-Волын-
ского (Ольденбург, с. 240). Совсем недавно ген. Б. Хольмстон
писал в «Суворовце» о том, как гвардию бессмысленно губи¬
ли на Стоходе. Итак, для бессмысленных потерь — гвардия
была, для охраны Монархии и, следовательно, России — ее
не было. Информация об этих боях и о смещении ген. Без¬
образова в прессе не появилась — все та же военная цензу¬
ра. Но само собой разумеется, что об этом знал «весь Пет¬
роград» и об этом знали и все казармы. Информационные
ходы были очень просты: германская разведка и германская
пропаганда. Были, конечно, и иные ходы, но в казармы, по-
видимому, попадала главным образом германская пропаган¬
да: «Вот-де ваши генералы продались немцам и шлют вас
на верный убой». По моим наблюдениям германская ин¬
формация имела довольно неожиданный результат: пре¬
стиж Государя Императора, который и до того в солдатской
массе находился вне каких бы то ни было сомнений, под¬
нялся на небывалую до этого высоту. Правда, с коммента¬
риями: «Вот только Царь и заботится и о нас и о России...»
Комментарии о генералах приводить не стоит.
68
«ВЕТЕРАНЫ»
Настроение армии — в особенности ее тыловых фор¬
мирований — было до чрезвычайности осложнено одним
фактором, о котором во всей литературе, посвященной ре¬
волюции, я не нашел ни одного слова. Дело заключалось в
том, что последние предреволюционные призывы включи¬
ли в армию «ветеранов» Русско-японской войны. Вся сол¬
датская масса не могла не проявить самого острого инте¬
реса к боевому опыту этих ветеранов. Опыт был очень
пессимистическим. Да, армия дралась героически, да, ар¬
мия пролила ни с чем не сообразное количество крови,
но война все-таки была проиграна. Та декламация о доб¬
лести и прочем, которая так принята в наших военных
кругах, совершенно естественно, не имела никакого хо¬
ждения в солдатской массе. «Ветераны» Русско-японской
войны стояли в общем на той точке зрения, что «началь¬
ство» не годится никуда, — даже по сравнению с японца¬
ми,— а что уж там говорить о немцах. «Ветераны» были
правы. И если ген. В. Ипатьеву в его политических сооб¬
ражениях не стоит верить ни одному слову, то его про¬
фессиональные наблюдения интереса не лишены. В сво¬
ей книге он пишет о том, как он, еще молодым офицером,
окончив Михайловское артиллерийское училище, был вы¬
пущен в стоявшую в Серпухове, то есть под Москвой, ар¬
тиллерийскую бригаду.
«Усовершенствованиями, которые разрабатывала нау¬
ка для повышения боевой способности артиллерии, наши
офицеры не интересовались, и о них никто не знал... Ко¬
69
мандир моей батареи, совершенно не имевший представ¬
ления о правилах стрельбы... С командирами других бата¬
рей выходили прямо анекдоты, и нам, молодым офицерам,
было положительно совестно перед солдатами за незна¬
ние ими артиллерийского дела... В таком состоянии наша
полевая артиллерия оставалась до Русско-японской вой¬
ны... Полное незнание тактических приемов вело к тому,
что наша артиллерия была бессильна бороться против
японской, которая быстро приводила ее к молчанию».
Отзывы ген. Ипатьева — профессиональные отзывы
о высшем командовании армией — убийственны, и они
соответствуют действительности. В том же томе, с. 285,
он пишет о его «невежестве», о «полной несостоятельно¬
сти», о «неспособности командовать армией», об «ошиб¬
ках, за которые офицер был бы немедленно исключен из
военной академии»...
Это пишет генерал и профессор, наблюдавший собы¬
тия, так сказать, сверху. «Ветераны» в свое время наблю¬
дали их снизу. В. Ипатьев мирно получал свои ордена, сол¬
датская масса платила своей кровью. В.Ипатьев конста¬
тирует «невежество» высшего командования, солдатская
масса ощущала это невежество на своих костях. Выводы
были приблизительно одинаковы: «все равно начальство
и нас погубит и Россию погубит». Это не было революци¬
онным настроением. Даже и петроградский пролетариат в
своем подавляющем большинстве никак не стоял за «до¬
лой самодержавие». Но вся страна была совершенно еди¬
нодушна: «начальство это пора менять, — как сказал мне
один из «бородачей», — и чего это Царь смотрит, давно в
шею пора это начальство гнать».
70
Я не думаю, чтобы наиболее острые «комментарии»
такого стиля делались бы в моем присутствии. Лично я
старался «агитировать» за начальство: шла война, и «ме¬
нять начальство» было не время. Я говорил «бородачам»:
«Да, допустим, что наше начальство знает свое дело хуже
немецкого, так ведь и ты, Иван Митрич, знаешь свое дело
хуже немца». — «А это почему?» — «Да вот потому, что не¬
мец снимает с десятины по двести пудов, а ты, пожалуй, и
пятидесяти не снимаешь». На то бородачи отвечали: «Да
ведь только вчерась из крепостных выпустили, машин у
нас нет, подати» — словом, куренка выпустить некуда.
Моя агитация действовала плохо или не действовала
совсем. Мнение о начальстве было всеобщим — в особен¬
ности о военном начальстве. И военный министр Реди-
гер, и редакция «Нового времени», и солдатская масса —
о левых я уже не говорю, — все придерживались одного
и того же мнения. Того же мнения, если верить ген. Мо¬
солову, придерживался и Государь Император. В редакции
«Нового времени» была довольно туманная информация
о том, что Государь Император планировал — после окон¬
чания войны — заняться полной реорганизацией военно¬
го и административного аппарата страны. Но об этом, ко¬
нечно, никто ничего конкретного не знал — были только
слухи. Но, может быть, эти слухи тоже послужили толчком
к дворцовому перевороту? Одно из «трагических проти¬
воречий русской жизни» заключалось именно в том, что
«начальство» устарело до полного неприличия, а заменить
его в те времена было еще некем. Это есть основной фак¬
тор и наших военных неудач, и наших революций. Стоя
на тротуарной точке зрения, можно, конечно, вешать всех
71
собак на Милюкова, или все ордена на Деникина, или на¬
оборот. Но если попытаться подняться над этой точкой
зрения, то общая картина будет в достаточной степени
ясна: правящий слой устарел и модернизоваться то ли не
хотел, то ли не мог. Офицерский состав армии выслужи¬
вал свои лета, но не рассматривал себя в качестве профес¬
сионалов войны — он был «военным сословием». Он счи¬
тал себя «доблестным» — прилагательное, которое не го¬
ворит решительно ничего. Генерал должен быть волевым
человеком, должен быть умным человеком, должен быть
культурным человеком, должен знать свою профессию,—
а до его доблести никому никакого дела нет. И если гово¬
рить о доблестном генерале, то это значит только то, что
ничего более лестного о нем сказать нельзя.
НА ПЕРЕЛОМЕ
С конца Русско-японской до начала Русско-герман-
ской войны русская армия совершила гигантский скачок
вперед. И если в японскую войну русский артиллерий¬
ский офицер был хуже даже и японского, то в герман¬
скую он был лучше даже германского, — кажется, стал
вообще лучшим артиллерийским офицером мира. Но
если в 1904 году у него не было знаний, то в 1915 у него не
было снарядов — так что практически получилось то же
самое. И с точки зрения «бородачей» виновато было «на¬
чальство»: «а начальство чего же смотрело?» Дальше: если
для «модернизации» низшего командного состава было
достаточно пяти-семи лет, то для модернизации средне¬
го нужно было лет десять—пятнадцать. Для модерниза¬
72
ции высшего — лет двадцать—тридцать. Получалась дис¬
пропорция: чем выше по «табели о рангах», тем все хуже
и хуже. Диспропорция была дана исторически: ген. А. Де¬
никин в «Старой армии» пишет, что его сверстники по
чину жили еще психологией крепостного права, — а эта
психология означает не только «социальную», но и тех¬
ническую отсталость. Взяв на себя роль Верховного Глав¬
нокомандующего вооруженными силами Империи, Госу¬
дарь Император никак не ограничивался «ролью». Он ко¬
мандовал и в самом деле, оставив ген. М.Алексееву только
техническое проведение Его военных планов. А Государь
Император был все-таки самым образованным челове¬
ком России. Может быть, и самым образованным чело¬
веком мира.
Конечно, что есть образование? Если считать им за¬
пас цитат, накопленных в любой профессорской голо¬
ве, то самым образованным человеком России был проф.
П. Н. Милюков: он, если верить его биографам, писавшим,
правда, в его же собственной газете, знал все: от истории
мидян до теории контрапункта. Что никак не помеша¬
ло П. Милюкову — в 1916 году говорить о «глупости или
измене», в 1917-м звать к завоевательной войне, в 1919-м
вести кампанию против белой армии и в 1936-м звать эми¬
грантскую молодежь к возвращению в Россию: «бог бес¬
тактности». Государю Императору преподавали лучшие
русские научные силы — и историю, и право, и страте¬
гию, и экономику. За Ним стояла традиция веков и прак¬
тика десятилетий. Государь Император стоял, так сказать,
на самой верхушке уровня современности — вот посещал
же лабораторию Ипатьева и подымался на самолете И. Си-
73
корского, был в курсе бездымных порохов и ясно видел
роль авиации — по тем временам авиация считалась или
делом очень отдаленного будущего, или, еще проще, —
прожектерской затеей. Государь Император сконцентри¬
ровал свои силы на победе — довел армию до полной бое¬
вой готовности — дело только в том, что об Его усилиях
и о Его квалификации никто ничего не знал.
Я не хочу рисовать старую Россию ни в черных тонах,
как это делают левые, ни в белых, как это делают правые:
нужно дать не черно-белую, а цветную фотографию, —
цвета же были очень пестрыми. С одной стороны, Д. Мен¬
делеев с периодической системой элементов, И. Сикорский
с «Ильей Муромцем», Циолковский, сейчас забытый, с его
ракетными двигателями; с другой стороны — Царь, кото¬
рый верил в Народ, и Народ, который верил в Царя. И по¬
средине «средостение», которое, за очень редкими исклю¬
чениями, не годилось никуда. Думаю, что самым идиот¬
ским учреждением этих лет была все-таки цензура.
До войны в России существовала полная свобода пе¬
чати — я бы сейчас сказал, гипертрофированная свобода
печати. Во время войны, как и во всех воюющих странах
мира, была введена военная цензура. Туда была запиха¬
на всякая заваль из всего того, что имелось в военном ве¬
домстве. Эта цензура не только цензурировала, она, кроме
того, и давила — и официально и неофициально. Редак¬
ция посылает свой материал в цензуру, и цензор может
вернуть его через час, но может вернуть и через три часа,
то есть когда материал уже запоздал для ротационной ма¬
шины. Давить на правую печать было трудно. На левую
намного легче. Поэтому получался еще один парадокс —
74
правое «Новое время» было весьма сдержанно в своих во¬
енных обзорах и корреспонденциях, — левая печать захле¬
бывалась от военного патриотизма. В левом «Русском сло¬
ве» расстрига Г. Петров стал военным корреспондентом и
обозревателем и сам единолично побил и в полон забрал
в три раза больше немецких солдат, чем их существовало
в реальности. Мой подсчет по этому поводу цензура все-
таки зарезала. Блестящий рождественский рассказ А. М.
Ренникова в «Новом времени» в 1916 году был посвящен
раскаявшемуся военному корреспонденту. Словом, в пе¬
чати установился тон, которому уж решительно никто не
верил, примерно тот тон, какой ныне принят в некоторых
органах печати по адресу белых армий: доблести хвати¬
ло бы на весь мир, а война, извините, все-таки проигра¬
на. К осени 1916 года русская армия была наконец воору¬
жена. Ген. В. Ипатьев пишет (с. 554):
«Войну мы свободно могли продолжать еще очень
долгое время, потому что к январю и февралю 1917 года
мы имели громадный запас взрывчатых веществ в мил¬
лионах различных снарядов и, кроме того, более миллио¬
на пудов свободных взрывчатых веществ».
Кстати, этот подъем русской химической промышлен¬
ности — из почти ничего до миллионов пудов — был сде¬
лан усилиями частной промышленности, а не казенной.
В 1915 году частные заводы повысили свою продукцию с
1,4 тыс. пудов в феврале до 74,0 в октябре. Казенные за то
же время — с 5,0 до 11,5 (там же, с. 454).
Это еще одна иллюстрация к вопросу о государст¬
венном «общественном» хозяйстве и о частной «капита¬
листической» инициативе. Отсутствие частной инициа¬
75
тивы — и во время мира, и во время войны — оплачи¬
вается миллионами человеческих жизней и голодом для
остающихся миллионов.
Государь Император относился с величайшим внима¬
нием к мобилизации или, точнее, к стройке русской во¬
енной промышленности, — отдавая этому делу и массу
внимания, и громадные средства, но главная техниче¬
ская заслуга лежит все-таки на А. Гучкове и В. Ипатьеве.
Если А. И. Гучков был, конечно, душой и мозгом февраль¬
ского переворота, если ген. В. Ипатьев сейчас повторя¬
ет клевету на Царскую Семью, — то это никак не исклю¬
чает огромной организационной работы и А. Гучкова и
В.Ипатьева для вооружения русской армии. Черно-белую
фотографию — даже еще и на контрастной бумаге — я
предоставляю прессе, предназначенной для тротуарно¬
го уровня.
Во всяком случае, к зиме 1916 года и тем более к вес¬
не 1917-го русская армия была наконец вооружена до зу¬
бов. И об этом нельзя было писать. Нельзя было сказать
и стране, и армии, и петроградским «бородачам», что те¬
перь уж русский артиллерист имеет достаточное коли¬
чество артиллерии и что он уж не подведет, что это есть
все-таки лучший артиллерист в мире и что за ним где-то
лежат «миллионы снарядов». В цензуре сидели, конечно,
гениальнейшие генералы старого времени — и они пред¬
полагали, что обо всем этом немецкая разведка, которая
пронизывала весь Петроград, не имела никакого представ¬
ления. Как документально выяснилось впоследствии, не¬
мецкая разведка имела не только общее представление, но
и точные цифры. А вот ни страна, ни армия, ни «борода¬
чи» ничего этого не знали. Предыдущая же «ура-патрио¬
76
тическая» пропаганда подорвала всякое доверие и к тем
намекам, которые все-таки просачивались в печати.
Словом, сидели набитые, как сельди в бочке, «борода¬
чи», и среди них вели пропаганду и «великосветские сало¬
ны», и Пуришкевичи, и Керенские, и большевики, и, конеч¬
но, через большевиков, немцы. И никакого противодейст¬
вия этой пропаганде не было. Весь Петербург талдычил об
«усталости от войны». Совершеннейший вздор: Великую
Северную войну Россия вела 21 год. Вторую мировую Со¬
веты вели почти четыре года — Карл XII дошел до Полта¬
вы, Гитлер дошел до Волги, и никакая «усталость» не поме¬
шала — ни Полтаве, ни Берлину. В феврале 1917 года чисто
русской территории немцы не занимали, — если не счи¬
тать небольших клочков в Белоруссии и на Волыни. Еды
в России было сколько угодно — продовольственный экс¬
порт был прекращен, — и только в Петрограде были не¬
которые перебои. Но был правящий слой, который хотел
победы, но который хотел победы для себя, а не для Рос¬
сии и который подорвал Россию с обеих сторон. И слева,
и еще больше — справа. Вот почему моя цветная фото¬
графия не нравится никому.
* * *
В общем, все тонуло в болоте правящего слоя. Тонули
в крови фронтовики, тонули в тревоге и неведении «боро¬
дачи», и вся Россия тонула в слухах: «слабовольный Царь,
истеричная Царица, влияние Распутина, немецкий шпио¬
наж...» И вот на этом психологическом фоне прозвучал
первый выстрел русской революции — убийство Распути¬
на. Оно подтвердило самые худшие слухи: если уж такие
77
монархисты, каким был В. М. Пуришкевич, и такие Вели¬
кие Князья, каким был Дмитрий Павлович, берутся за ог¬
нестрельные доводы, — значит, дело дрянь. Впечатление
в низах было ужасающим: вот до чего дошло!
Так наш правящий слой реализовал стратегическую
доктрину Клаузевица-Ганнибала: охват с левого фланга,
охват с правого фланга, прорыв центра и — самоубий¬
ство.
Это было — справа. Слева шла, в частности, травля
министра внутренних дел А. Д. Протопопова. Если вы
дадите себе труд просмотреть литературу того времени
или литературу о том времени, то, вероятно, вы отмети¬
те странную черту: вся атака левых — против А. Д. Про¬
топопова. Никаких мало-мальски конкретных обвинений
ему не предъявлялось. Кроме одного: он-де был «распу¬
тинским ставленником». До его назначения министром,
он был избран товарищем председателя Государственной
Думы. Что ж, и Государственная Дума избирала его под
распутинским влиянием? Его считали «изменником сво¬
ему лагерю» — на этот раз левому. Дело же заключалось
в том, что А. Протопопов был, может быть, единственным
свежим человеком среди рухляди правящего слоя, и имен¬
но он докладывал Государю Императору о настроениях
петроградского гарнизона и о том, что положение в Пет¬
рограде «является угрожающим». На основании этой ин¬
формации. Государь Император повелел ген. В. Гурко уб¬
рать из столицы ненадежные части и заменить их гвар¬
дейскими частями с фронта.
С. Ольденбург пишет: «Ни градоначальник ген.-май¬
ор Балк, ни командующий войсками Округа, ген.-лейте-
78
нант Хабалов не считали положение дел угрожающим. Ни
ген. Гурко, ни ген. Балк, ни ген. Хабалов повеления Госуда¬
ря Императора не выполнили, сославшись на то, что в ка¬
зармах совершенно нет места, а запасные батальоны не¬
куда вывести».
Итак: об «угрожающем положении» докладывал Госу¬
дарю Его министр. Об этом положении французскому по¬
слу говорил ген. В. Об этом положении практически гово¬
рил весь Петроград. И три генерала не могли найти места
для запасных батальонов на всем пространстве Империи.
Или места в столице Империи для тысяч двадцати фрон¬
товых гвардейцев.
Это, конечно, можно объяснить и глупостью. Это объ¬
яснение наталкивается, однако, на тот факт, что все в мире
ограничено, — даже и человеческая глупость. Это была
измена. Заранее задуманная и заранее спланированная.
Маршевые батальоны из столицы выведены не были —
им, видите ли, не хватало места во всей России, гвардей¬
ские части в столицу переброшены не были, — им, види¬
те ли, не хватало места в столице. Полиция, почти безо¬
ружная, и учебные команды насчитывали в своем составе
10 ООО человек — против по меньшей мере двухсот тысяч
ненадежного гарнизона, не считая «вооруженного про¬
летариата».
Петроградские заводы и склады были переполнены
оружием, сработанным для действующей армии. Это ору¬
жие практически находилось в руках «пролетариата». Со¬
ветская история СССР несколько туманно указывает на
то, что «рабочим удалось захватить 40000 винтовок». Хо¬
тел бы еще и еще раз повторить: петроградский пролета¬
79
риат, несмотря на всю его «революционную традицию»,
никакого участия в февральских днях не принимал. К со¬
жалению, в данный момент я не могу это доказать. На по¬
верхность революционных дней выплыл какой-то нерус¬
ский сброд, который уже после отречения Государя Им¬
ператора заботился главным образом об одном: как бы
внести возможно больше хаоса. По всей вероятности, все¬
го этого мы не узнаем никогда: и немцы, которые финан¬
сировали большевиков, и большевики, которые получали
деньги от немцев, сделали или еще сделают все, что толь¬
ко возможно, чтобы следы этой позорной коммерческой
сделки уничтожить начисто. Но тысяч пять такого сбро¬
да в столице все-таки нашлось.
Полиция была, в сущности, совершенно безоружна —
револьверы и шашки. О гарнизоне я уже говорил. Оста¬
вались «учебные команды», да и те были под командова¬
нием генералов, которые повелений Государя Императо¬
ра не выполняли.
Государь Император был перегружен сверх всякой
человеческой возможности. И помощников — верных и
культурных помощников — у него не было. Он заботил¬
ся и о потерях в армии, и о бездымном порохе, и о само¬
летах И. Сикорского, и о производстве ядовитых газов, и
о защите против еще более ядовитых «салонов». На Нем
лежало и командование Армией и дипломатические от¬
ношения, и тяжкая борьба с нашим недоношенным пар¬
ламентом, и Бог его знает что еще. И вот тут-то Государь
Император допустил роковой недосмотр: поверил генера¬
лам Балку, Гурко и Хабалову.
80
Именно этот роковой недосмотр и стал исходным
пунктом Февральского дворцового переворота.
А этот дворцовый переворот стал, в свою очередь, ис¬
ходным пунктом не для одной и воображаемой Февраль¬
ской революции, а для всего того революционного процес¬
са, который, начавшись свержением Царя, сейчас привел
нас всех к порогу Третьей мировой войны.
О поведении ген. Хабалова могут быть, конечно, раз¬
ные мнения: наиболее лестное сводится к тому, что в фев¬
ральские дни он «растерялся». Акад. В. Н. Ипатьев при¬
водит другой, на этот раз истинно классический, случай
генеральской растерянности. В томе II, на с. 9 он расска¬
зывает о заседании, на котором присутствовал он сам. За¬
седание происходило у военного министра ген. Беляева,
22 февраля, и было посвящено вопросу о надвигающих¬
ся «беспорядках». Для предотвращения распространения
этих беспорядков на весь город «растерявшийся ген. Бе¬
ляев не нашел предложить ничего более умного, как... раз¬
вести мосты через Неву», — это в феврале, когда по Неве
не только люди, а и трамваи ходят. Чем же все это было?
Растерянностью или планом?
Попробуйте соединить все отдельные точки этого пла¬
на в одну линию: срывается вооружение полиции, в сто¬
лице концентрируются сотни тысяч заведомо ненадежных
людей, НЕ выполняется Высочайшее повеление об их уво¬
де, НЕ выполняется Высочайшее повеление о переброске
гвардии, НЕ выполняется Высочайшее повеление о подав¬
лении бабьего бунта. И в качестве исходной идеологиче¬
ской базы этого «плана» стоит распутинская легенда, вы¬
шедшая из тех же кругов.
81
Легенда — исключительно живучее существо. Леген¬
да о распутинском влиянии живет и до сих пор, хотя со¬
ветские данные (см. у Ольденбурга на с. 193) не оставля¬
ют абсолютно никакого сомнения в том, что никакой по¬
литической роли Распутин не играл. Легенда выросла, как
писал крайне правый историк русской армии А. Керснов-
ский, «из августейших салонов». Тот же акад. В. Ипатьев
повторяет ее в своих мемуарах, и повторяет ее как не под¬
лежащий никакому сомнению факт. Итак: академик, цар¬
ский генерал, один из крупнейших химиков современно¬
сти, сообщает американской аудитории о слабоволии и
бездарности Царя, о влиянии Царицы на Царя, и Распу¬
тина — на Царицу и о том, что в общем и целом русскую
политику определял Распутин. Кто из американцев не по¬
верит академику Ипатьеву и кто поверит И. Солоневичу
и С. Ольденбургу? В. Ипатьев рекомендует себя как чело¬
века, стоящего вне политики, как химика и философа. И в
качестве доказательства распутинского влияния приводит
такой факт: «супруга одного «почтенного генерала» проси¬
ла отправить ее мужа в Крым на казенный счет в поезде
для раненых. Получив от Красного Креста отказ, она, вме¬
сте со своей сестрой, очень миловидной женщиной, вдо¬
вой тоже генерала, отправляется к Распутину и устраи¬
вает своему мужу бесплатный проезд». Есть маленький
намек на то, что протекция была оказана не вполне бес¬
платно. Итак, вот вам «влияние». Проезд из Петербурга в
Крым стоил первым классом, вероятно, рублей пятьдесят,
и за пятьдесят рублей жена и вдова генерала («обе состоя¬
тельные женщины», отмечает ген. Ипатьев) идут к «стар¬
цу». Других примеров у академика Ипатьева нет. Едва
82
ли кто-либо из его американских читателей уловит пол¬
ную несообразность этого примера. А легенда укреплена
еще больше: выдающийся ученый, царский генерал, бес¬
пристрастный человек, стоящий вне партий и вне поли¬
тики... И вот даже он... Повторяю еще раз: выпуская кни¬
гу, проф. В. Ипатьев мог и был обязан навести кое-какие
справки, мог проверить слухи по материалам послерево¬
люционной Следственной комиссии. Убийство Распути¬
на превратило легенду в факт: не из-за прихоти же, в са¬
мом деле, люди пошли на убийство! Очень вероятно, что
та историческая наука, которая когда-то наконец появит¬
ся у нас, очень многое объяснит общественной истерикой.
Очень может быть, что какие-то данные мы узнаем еще и
о немецких махинациях в России. Всех их, по-видимому,
мы не узнаем никогда, по крайней мере, достаточно под¬
робно и документально. В 1921 году П.Струве, тогда уже
законченный монархист, писал в «Русской Мысли»:
«Германия, которой в русской революции принадле¬
жала роль устроителя и финансирующей силы, создала
целую литературу о ней, в связи с государственным бан¬
кротством России. Это были теоретические проекты того
разрушения России, за которое во время мировой войны
Германия взялась практически».
Это было написано за двадцать лет до германо-совет-
ской войны, в которой «теоретические проекты разруше¬
ния России» приняли окончательно звериный характер.
Но еще и сейчас, и после этой войны, находятся русские
и даже «национальные» публицисты, которые проливают
слезы по нюрнбергским висельникам, строят совершен¬
но детские легенды об «английском заговоре» и все еще
83
мечтают то ли о генерале Эйхгорне, то ли о партайгеноссе
Кохе. «Кого Бог захочет погубить, — отнимет разум». Кого
Бог продолжает губить — разума не возвращает.
Лично я думаю, что в подготовке Февраля немец¬
кие деньги никакой роли не играли. Эту подготовку вели
люди, которые, как и цареубийцы 11 марта 1801 года, не
нуждались ни в каких деньгах: богатейшие люди России.
Но подпольный мир Обводного канала, ночлежек, прито¬
нов, отчасти и случайных новых рабочих петроградской
промышленности, был использован немецкими деньгами
до конца. Однако все это было уже после Февраля. Сейчас
я говорю только о Феврале. В Феврале Петроград пред¬
ставлял собою пороховой погреб, к которому оставалось
поднести спичку. Роль этой спички, или детонатора, или
«случая» — называйте как хотите — пришлась на долю чу¬
хонских баб. Так что при добром желании историю Фев¬
раля можно средактировать так: в Февральской револю¬
ции виноват А. Керенский. Но можно средактировать и
иначе: Февральскую революцию сделали чухонские бабы
Выборгской стороны.
ДЕТОНАТОР ПРИ ПОГРЕБЕ
Итак: концентрацией в столице тысяч двухсот всякого
рода белобилетников и бытовой обстановкой, в которую
эти белобилетники были поставлены, в этой столице был
создан пороховой погреб. Ни левые вообще, ни Государ¬
ственная Дума в частности — никто кроме «военного ве¬
домства» этого погреба создать не мог, хотя бы уже просто
84
технически. Было ли это демонстрацией «глупости» или
подготовкой «измены» — каждый может решать по-сво-
ему, но третьего объяснения нет. И вот при этом погре¬
бе, на этот раз уже автоматически, сам по себе, создался и
«детонатор»: чухонское бабье Выборгской стороны.
На эту тему ни в одной «истории революции» я не на¬
шел никаких указаний и никакой статистики. Дело же за¬
ключалось в том, что призывы в армию оставляли в пет¬
роградской промышленности огромный людской пробел:
никаких льгот по призывам военная промышленность не
получила, а Петроград был главным образом центром ме¬
таллургической промышленности. Нехватка вооружения
отчасти объясняется нехваткой рабочих. В Петрограде
эту нехватку кое-как восполнял приток женских рабо¬
чих рук из окрестностей Петрограда. В энциклопедиче¬
ском словаре Брокгауза и Ефрона, в статье «Санкт-Петер-
бург» — в подстрочном примечании сказано, что из ста
жителей окрестностей Санкт-Петербурга в 1897 году 96
показали своим родным языком не русский язык (приво¬
жу по памяти, но точно). Именно этот элемент несколько
позже, в марте и апреле 1917 года, тащился с санками и са¬
лазками в заводоуправления получить «недополученную»
заработную плату за все время работы — в представлении
этих чухонок эту заработную плату можно было вывезти
только на санках — никаких карманов или даже корзин
для нее не хватило бы. 23 февраля 1917 года был «Между¬
народный женский день», кое-как использованный боль¬
шевиками: чухонские бабы вышли на улицы Выборгской
стороны и начали разгром булочных. Так что если следо¬
вать по стопам некоторой части нашей публицистики и
85
из всех звеньев русской революции выбрать одно — по
вкусу и усмотрению своему, то можно сказать и так: рус¬
скую революцию начало чухонское бабье.
Мсье Талейран, сидя в эмиграции, говаривал: «Во
французской революции виноваты все — то есть никто».
Этот афоризм можно, конечно, оспаривать, но нет никако¬
го сомнения, что кн. С. Волконский прав: Россию губили с
обеих сторон. И можно было бы добавить: и из центра.
Знаменитый Клаузевиц всю свою жизнь анализиро¬
вал Канны. Стратегическая идея Канн была очень проста:
охват обоих флангов и прорыв центра. В результате этого
стратегического маневра римская армия была почти по¬
головно истреблена. Канны не помешали тому, что Ганни¬
балу пришлось искать спасения в бегстве и потом покон¬
чить жизнь самоубийством. Сейчас можно с достаточной
степенью обосновательности предполагать, что у Ганни¬
бала охват флангов и прорыв центра просто вышел сам
по себе — ни до, ни после Канн этот маневр не удается
ни одному полководцу в истории. Но в 1916—1917 годах
наш обезумевший правящий класс (см. А. Мосолова), сам
не отдавая себе никакого отчета в том, что именно он де¬
лает, повторил ганнибальский маневр, с тем чтобы потом
разделить и ганнибаловскую судьбу: охват русской госу¬
дарственности с обоих флангов — и слева и справа, и про¬
рыв ее центра — дворцовый переворот. Маневр, как мы
уже знаем, удался блестяще: сидим мы все, уцелевшие, в
эмиграции и решительно не знаем, где именно мы будем
сидеть завтра. И всякий из уцелевших — по собственному
благоусмотрению своему — ищет виновников там, где ему
благоугодно. Левые — в Государе Императоре, правые —
86
в А. Керенском. Впрочем, некоторые правые, вот вроде
Ипатьева, не щадят и памяти Государя Императора, а не¬
которые левые, вот вроде П. Сорокина или Р. Абрамовича
не очень стесняются и с А. Керенским. Историки револю¬
ции занимаются бирюльками — «повестью о том, как по¬
ссорился Иван Иванович Милюков с Иваном Никифоро¬
вичем Маклаковым». Сущность же вопроса заключается
в том, что на этом отрезке исторического времени скре¬
стились две несовместимые линии развития: безусловная
необходимость для страны сменить свой правящий слой
и такая же невозможность менять его во время войны и
подготовки к войне. Монархия стремилась пройти это «уз¬
кое место» эволюционным путем. Не прошла. Разные люди
играли в этом процессе каждый свою роль. Сейчас, когда
процесс завершен, нам он кажется «исторически предо¬
пределенным», но это древний спор между детерминиз¬
мом и индетерминизмом. Основной пружиной революции
был, конечно, А. И. Гучков. Основной толчок революции
дали, конечно, чухонские бабы. Чухонские бабы не имели,
конечно, никакого понятия о том, что именно они делают.
Горькая ирония истории заключается в том, что А. И. Гуч¬
ков понимал никак не больше чухонских баб.
«КАННЫ» А. И. ГУЧКОВА
Итак, все фигуры на шахматной доске заговора — са¬
мого трагического и, может быть, самого гнусного в исто¬
рии человечества, были уже расставлены. С самых верхов
общества была пущена в самый широкий оборот клевета
87
о Распутине, о шпионаже, о вредительстве — клевета, ко¬
торую даже и В. М. Пуришкевич самоотверженно разво¬
зил по фронтам. Вся гвардия была заблаговременно убра¬
на из столицы — и ее «бессмысленно губили на Стоходе»,
как писал ген. Б. Хольмстон. Действительно, губили — со¬
вершенно бессмысленно. Ибо отход русских армий вы¬
зывался не нехваткой бойцов и, еще меньше, нехваткой
у них мужества, а просто недостатком вооружения: этот
недостаток никакая гвардия, конечно, восполнить не мог¬
ла. Гвардия была заменена «маршевыми батальонами», для
размещения которых не нашлось, видите ли, места во всей
России. Предупреждение Протопопова, предупреждение
прессы, приказы Государя Императора не помогли ниче¬
му: маршевых батальонов из столицы не удалили.
Приказов Государя о переброске в столицу гвардей¬
ской кавалерии не выполнили. Столица была во власти
«слухов» и в распоряжении маршевых батальонов. Не хва¬
тало одного: повода. Так, в 1914 году Германия Вильгель¬
ма Второго довела свою боевую готовность до последне¬
го предела и войны откладывать не могла. Раздался «сара¬
евский выстрел». Если бы не было его, нашлось бы что-то
другое. Если бы не нашлось чего-то другого, было бы спро¬
воцировано что-то третье: времени терять было нельзя.
В феврале 1917 года в Петербурге — не только в нем
одном — действительно начались хлебные «перебои». Их
обострили все те же слухи: хлеба скоро вовсе не будет.
Обыватель бросился закупать и сушить хлеб в запас. В ли¬
тературе были указания на сознательную подготовку этих
перебоев. Указания эти проверить невозможно. М. Па¬
леолог сообщает, что в результате исключительно жесто¬
88
ких морозов в январе и феврале 57 тысяч вагонов с хле¬
бом застряли на железнодорожных путях, — это больше
пяти миллионов пудов хлеба. Революционная пресса —
уже после Февраля — сообщала, что Калашниковские
склады оказались переполнены зерном, — это очень мало
вероятно, так как после «перебоев» Февраля в 1917 году
дальнейшие месяцы, и каждый месяц все хуже и хуже, —
приносили с собой переход от «перебоев» к просто голо¬
ду. Самое вероятное объяснение сводится все к той же
предусмотрительности, на основании которой ген. Беляев
предлагал развести мосты на покрытой саженным слоем
льда Неве. Но, во всяком случае, хлебный бунт был наи¬
лучшим поводом к Февралю: хлебные перебои дискреди¬
тировали власть в самой гуще населения, а даже и мар¬
шевые батальоны автоматически ставились в очень не¬
удобное психологическое положение: стрелять в голодных
баб? Одно дело — социалисты и революционеры, другое
дело — бабы, которым, может быть, дома детишек кор¬
мить нечем. И вот на этом общем фоне А. И. Гучков ра¬
зыграл то ли свои, то ли не свои «Канны». О заключи¬
тельном плане этих «Канн» рассказывает почти с полной
ясностью сам А. И. Гучков («Падение царского режима»,
том IV, с. 277—278):
«Я ведь не только сочувствовал этим действиям, но
и принимал активное участие. План заключался в том (я
только имен называть не буду), чтобы захватить между
Царским Селом и Ставкой императорский поезд, выну¬
дить отречение, затем одновременно, при посредстве во¬
инских частей, на которые в Петрограде можно было рас¬
считывать, арестовать существующее правительство, за¬
89
тем объявить как о перевороте, так и о лицах, которые
возглавят собой правительство».
Это было заключительной частью гучковского стра¬
тегического плана. Как мы уже знаем, эта часть была вы¬
полнена на сто процентов: императорский поезд оказал¬
ся отрезанным и от столицы и от армии. Государь Импе¬
ратор оказался в буквальном тупике, и никакого выхода
у Него не было.
С. Ольденбург пишет: «Поздно гадать о том, мог ли Го¬
сударь не отречься. При той позиции, которую занимали
ген. Алексеев и ген. Рузский, возможность сопротивления
исключалась: приказы Государя не передавались».
С. Ольденбург выражается не совсем точно: приказы
Государя не только не передавались — они отменялись.
Получив наконец достаточно веские данные о поло¬
жении дел в Петрограде, Государь Император решил лич¬
но отправиться в столицу, но перед этим Он отдал приказ
об отправке туда шести кавалерийских дивизий и шести
пехотных полков — из самых надежных — плюс пулемет¬
ные команды. (На фронте «надежных частей» было сколь¬
ко угодно.) Ген. Алексеев был против отправки этих час¬
тей, считая, что «при существующих условиях меры ре¬
прессий могут только обострить положение». По словам
того же ген. Алексеева, Государь не «захотел разговари¬
вать с ним» (С. Ольденбург). И этот приказ Государя Им¬
ператора был сорван: ген. Рузский своей властью распо¬
рядился не только прекратить отправку войск в помощь
ген. Иванову, но и вернуть обратно в Двинский район уже
отправленные эшелоны. В ту же ночь из Ставки было по¬
слано на Западный фронт от имени Государя предписание:
90
уже отправленные части задержать на больших станциях,
остальных — не грузить.
Что касается войск Юго-Западного фронта (гвардии),
то Ставка еще днем 1 марта сообщила ген. Брусилову,
чтобы отправка не производилась до особого уведомле¬
ния!.. «Меры противодействия революции — отправка
войск в восставший Петроград — были отменены име¬
нем Государя, но помимо Его воли».
Между тем пресловутый Бубликов сам признавал:
«Достаточно было одной дисциплинированной дивизии
с фронта, чтобы восстание было подавлено».
Может быть, не нужно было даже и дивизии: там, где
«восстание» натыкалось на какое-то сопротивление, оно
таяло, как дым: на трубочном заводе поручик Гесс застре¬
лил агитатора, и вся толпа разбежалась, бросив и знамена
и лозунги. Так что, может быть, хватило бы и семисот Ге¬
оргиевских кавалеров ген. Иванова. Но не пустили и их.
В Таврическом дворце от времени до времени вспыхивала
паника: вот придут части с фронта — и тогда что?
Словом, Государь отдал приказ о переброске в столи¬
цу шести кавалерийских дивизий и шести пехотных пол¬
ков и пулеметных команд — и направился в заранее под¬
готовленный для Него тупик. Поезд застрял на станции
Малая Вишера — в 150 километрах от Петрограда, потом
вернулся на станцию Дно и со станции Дно направился
в Псков, в Ставку Северного фронта, которым командо¬
вал ген. Рузский.
Там, в Пскове, вечером 1 марта произошла поистине
историческая беседа между Государем Императором и ген.
Рузским. Нужно иметь в виду, что до этой беседы Государь
91
Император провел сорок часов в поезде и был начисто от¬
резан от какой бы то ни было информации. В Ставку ген.
Рузского Государь Император прибыл, по всей вероятно¬
сти, как на некий опорный пункт. Сейчас же Он получил
телеграмму от ген. Алексеева с уже готовым манифестом
об ответственном министерстве. Именно этому министер¬
ству была, по-видимому, посвящена историческая беседа
между Государем Императором и ген. Рузским. Часть этой
беседы передает С.Ольденбург по записи князя Васильчи-
кова, со слов ген. Рузского — так что за точность передачи
ручаться никак нельзя. До этой беседы ген. Рузский ска¬
зал свите Государя Императора: «Нужно сдаваться на ми¬
лость победителей». И по-видимому, вся беседа была по¬
священа именно вопросу этой капитуляции.
«Ген. Рузский с жаром доказывал необходимость от¬
ветственного министерства. Государь возражал спокойно
и хладнокровно и с чувством глубокого убеждения: «Я от¬
ветственен перед Богом и Россией за все, что случилось
и случится. Будут ли министры ответственны перед Ду¬
мой и Государственным Советом или нет — безразлично.
Я никогда не буду в состоянии, видя, что делается мини¬
страми не ко благу России, с ними соглашаться, утешаясь
мыслью, что это не моих рук дело...»
«Государь перебирал с необыкновенной ясностью
взгляды тех лиц, которые могли бы управлять Россией
в ближайшие времена... И высказал свое убеждение, что
те общественные деятели, которые, несомненно, составят
первый же кабинет, все люди совершенно неопытные в
деле управления и, получив бремя власти, не сумеют спра¬
виться с своей задачей».
92
Сейчас, тридцать пять лет спустя, мы обязаны отдать
должное «необыкновенной ясности» Государя Императо¬
ра: «деятели» действительно не справились. Но, во всяком
случае, со стороны Государя Императора, — если верить
этой записи, — это был категорический отказ от «ответ¬
ственного министерства». С. Ольденбург дополняет этот
отказ и своими соображениями: бунт усмиряется не ус¬
тупками, а вооруженной силой. Однако было уже сдела¬
но все, чтобы вооруженная сила не смогла применить сво¬
его оружия.
На следующее же утро ген. М. Алексеев, получив от
ген. Рузского телеграмму с изложением этой историче¬
ской беседы, поставил вопрос ребром: уже не ответствен¬
ное министерство, а отречение от Престола. В 10 часов 15
минут 2 марта ген. Алексеев разослал всем командующим
фронтами телеграмму следующего содержания:
«Его Величество находится в Пскове, где изъявил свое
согласие объявить манифест, идя навстречу народному
желанию, учредить ответственное министерство перед па¬
латами и поручить председателю Государственной Думы
образовать кабинет. По сообщению этого решения Глав-
косевом председателю Государственной Думы, последний
в разговоре по аппарату в три с половиной часа утра 2
марта ответил, что появление такого манифеста было бы
своевременно 27 февраля, в настоящее время этот акт яв¬
ляется запоздалым, что ныне наступила одна из страшных
революций, сдерживать народные страсти трудно, вой¬
ска деморализованы, председателю Думы хотя пока и ве¬
рят, но он опасается, что теперь династический вопрос
поставлен ребром и войну можно продолжать до побед¬
93
ного конца лишь при исполнении предъявленных требо¬
ваний относительно отречения от престола в пользу Сына
при регентстве Михаила Александровича, обстановка по-
видимому, не допускает иного решения, и каждая мину¬
та дальнейших колебаний повысит только притязания,
основанные на том, что армия и работа железных дорог
находится фактически в руках петроградского Временно¬
го правительства. Необходимо спасти Действующую ар¬
мию от развала, продолжать до конца борьбу с внешним
врагом, спасти независимость России, и судьбу Династии
нужно поставить на первый план, хотя бы ценой дорогих
уступок. Если Вы разделяете этот взгляд, то не благоволите
ли телеграфировать весьма спешно через Главкосева, из¬
вестив меня, что потеря каждой минуты может стать ро¬
ковой для существования России и что между высшими
начальствующими лицами армии нужно установить един¬
ство мысли и цели и спасти армию от колебаний и воз¬
можных случаев измены долгу. Армия должна всеми сила¬
ми бороться с внешним врагом и решение относительно
внутренних дел должно избавить ее от искушения при¬
нять участие в перевороте, который более безболезненно
совершится при решении сверху.
Алексеев.
2 марта, 10 час. 15 мин., № 8101872».
Одновременно с этой телеграммой ген. Рузский посы¬
лает в Ставку телеграмму, в которой сказано, что «при су¬
ществующей обстановке он не считает возможным сосре¬
доточение железнодорожных батальонов к Пскову, при¬
бытие же их может лишь только осложнить обстановку».
94
Этим отрезывается для Императорского поезда возмож¬
ность прорваться в Петроград.
Итак: фронтовые дивизии и полки оставлены. Же¬
лезнодорожные батальоны оставлены. Ген. М. Алексеев
сколачивает единый фронт генералитета уже не для от¬
ветственного министерства, а с требованием отречения.
Ген. М. Алексеев ссылается при этом на данные Родзянки.
В распоряжении ген. Алексеева, кроме данных Родзянки,
должны были быть и данные военной контрразведки, ко¬
торая была подчинена Ставке, которая работала действи¬
тельно скандально плохо, но которая все-таки могла уло¬
вить положение в Петрограде, — уловил же его пресло¬
вутый Бубликов: довольно одной дисциплинированной
дивизии, и вся эта охваченная, так сказать, превентивной
паникой толпа просто разбежится.
Главнокомандующие фронтами и флотами — за един¬
ственным исключением ген. Хана Нахичеванского, поддер¬
жали «единый фронт». В телеграммах Государю Импера¬
тору была вся та фразеология, которую вы еще и сейчас
можете найти на страницах крайне правой прессы: и ко¬
ленопреклонение, и рыдание, и «помощь Божию», и все,
что хотите, — но во всех них стояло категорическое тре¬
бование отречения. Государь Император оказался начис¬
то изолированным от армии и от столицы, — как это и
планировал А. Гучков. Телеграммы главнокомандующих,
во всяком случае, означали одно: отказ от повиновения и
от поддержки. Оставалась вооруженная охрана Импера¬
торских поездов. Что было делать?
План А. И. Гучкова удался на сто процентов. Даль¬
нейшие проценты он стал приносить впоследствии —
95
вплоть до сегодняшнего дня. А. И. Гучков в сопровож¬
дении В. В. Шульгина приехал в Псков диктовать Импе¬
ратору условия отречения. Этой диктовки Император не
принял, — текст отречения написал Он сам.
Так был закончен «династический переворот», кото¬
рый, если верить С. Ольденбургу, стал вчерне намечаться
еще в столыпинские времена.
В ЧЕМ, СОБСТВЕННО, «ФАЛЬШИВКА»?
В течение более чем трех десятков лет склоняется во
всех мыслимых и немыслимых падежах «народная Фев¬
ральская революция». Я, опираясь почти на правые источ¬
ники, а также и на более или менее общеизвестный ход
событий 1916—1917 гг., пытался показать, что к Февралю
«народ» не имел ровно никакого отношения. И А. Мосо¬
лов, и И. Якобий, и С. Ольденбург — люди правые, опери¬
руют все время терминами «дворцовый заговор», «воен¬
но-дворцовый заговор», «измена бродила вокруг престо¬
ла». Конечно, и сто тысяч чухонских баб входят все-таки
в состав «народа». Входят, конечно, и тысяч двести запас¬
ных. В общем и бабы и гарнизон дали бы от одной десятой
до одной пятой одного процента всего населения страны.
Остальных 99%... никто ни о чем не спрашивал. И если ген.
Эверт в своей телеграмме утверждал, что «на армию в ее
настоящем составе рассчитывать при подавлении внут¬
ренних беспорядков — нельзя», то совершенно очевидно,
что — можно ли, нельзя ли — этого ген. Эверт знать не
мог. Ибо подавлять он и не пробовал. Так же очевидно, что
96
если бы даже на всю армию действительно рассчитывать
было нельзя, то десяток надежных дивизий для этого, во
всяком случае, нашелся бы. Однако «надежные дивизии»
в Петроград не пустила Ставка, то есть ген. Алексеев.
Февраль 1917 г. — это почти классический случай во¬
енно-дворцового переворота, уже потом переросшего в
март, июль, октябрь и так далее... Нет, конечно, никако¬
го сомнения в том, что революционные элементы в стра¬
не существовали, — в гораздо меньшем количестве, чем
в 1905 г., но существовали. В 1905—1906 гг. их подавили.
В 1917 г. их подавлять не захотели. Левые русские деятели
несколько лет подряд хвастались своими достижениями
Февраля — пока целый ряд документов не показал с без¬
условной степенью очевидности, что в февральских собы¬
тиях они были совершенно ни при чем. Дальнейшие со¬
бытия показали, что хвастаться вообще нечем.
Основную «осевую» роль в этом перевороте играл, ко¬
нечно, генералитет — в этом тоже не может быть ни ма¬
лейшего сомнения. Без самой активной, технически тща¬
тельно продуманной помощи генералитета ни А. Гучков,
ни даже пресловутый Бубликов, само собою разумеется,
не могли сделать ничего. Вопрос заключается в следую¬
щем: из каких же соображений действовал русский ге¬
нералитет?
Самое вероятное объяснение сводится к тому, что по¬
литически он был вопиюще неграмотен. И очень может
быть, что Гучкову и прочим людям Земгора и Военно-Про¬
мышленного Комитета, сталкивавшимся с генералитетом,
удалось убедить генералов в том, что политика Государя
Императора действительно ведет армию к поражению и
97
страну к гибели. Вне всякого сомнения, на этот генерали¬
тет производилось очень сильное давление справа. Самое
снисходительное объяснение всей техники заговора мог¬
ло бы заключаться в том, что генералитет был искренне
уверен в неспособности Государя Императора, во влия¬
нии Государыни Императрицы (Распутин к этому време¬
ни уже отпал) и в том, что «вся страна» настроена про¬
тив Монарха. Это, конечно, не очень лестное объяснение,
но все-таки наименее нелестное, какое только можно по¬
дыскать. В неразумно правых кругах имеет хождение ва¬
риант об «английской интриге». С. Ольденбург этому ва¬
рианту не верит: «Весьма мало правдоподобно, чтобы Анг¬
лия, особенно в такой момент, когда исход войны еще не
определился, отважилась бы на страшный риск крушения
великой союзной державы». М. Палеолог отрицает «анг¬
лийскую интригу» самым категорическим образом и в ка¬
честве иллюстрации ссылается на совершенно такую же
легенду о той же английской интриге, связанную с царе¬
убийством 11 марта 1801 г. Легенду об интриге лорда Уи¬
творта М. Палеолог обрывает самым простым образом —
указанием на то, что лорд Уитворт покинул Россию почти
за год до убийства Императора Павла Первого. В отноше¬
нии к Февралю такой способ исключается — сэр Бьюке¬
нен оставался в России очень долгое время и после рево¬
люции. Однако все указания на «английскую интригу», в
том числе и указание ген. Спиридовича, носят замечатель¬
но расплывчатый характер. С таким же основанием мож¬
но ссылаться на йогов, магов, волшебников и прочих лю¬
дей того же сорта. Ни одного конкретного факта я нигде
в литературе не нашел. И кроме того, если даже и была
«интрига», то «интрига» распоряжалась русскими генера¬
98
лами, как пешками. Теория политической ошибки может
дать «смягчающее вину обстоятельство». Теория «англий¬
ской интриги» не дает никакого. Люди, оперирующие этой
последней теорией, просто не дают себе труда додумать
дело до конца: английская интрига — это значит англий¬
ское золото. О цареубийстве 11 марта так и говорилось:
английское золото. О перевороте Февраля говорится ту¬
маннее: просто «интрига». Каким именно способом мог¬
ла «английская интрига» подчинить себе русский генера¬
литет — об этом, кажется, не говорил никто. Можно как
угодно выворачивать наизнанку роковые события Фев¬
раля, но, если придерживаться точки зрения «английской
интриги», это будет означать, что русские генералы про¬
дали Русского Царя по приказу иностранного посольст¬
ва. Это, конечно, будет намного хуже политической не¬
грамотности.
ЗАЧЕМ ЭТО НУЖНО?
Нам, народным монархистам, — не «цензовым» и пр.,
необходимо установить ту правду, что между Царем и На¬
родом если и было «средостение», то не было антагониз¬
ма. Что если Государь Император делал для России и для
народа все, что только было в человеческих силах, — но
и Народ отвечал Ему своим доверием. Что революция —
обе революции: и Февральская и Октябрьская вовсе не
вышли из народа, а вышли из «средостения», которое хо¬
тело в одинаковой степени подчинить себе и Монархию
и Народ.
99
Всякий разумный монархист, как, впрочем, и всякий
разумный человек, болеющий о судьбах своей Родины (в том
числе и о своей собственной судьбе), не имеет права под¬
менять факты декламациями и даже галлюцинациями. Мы
обязаны установить тот факт, что российская монархия
петербургского периода не была гармоничной монархи¬
ей, какой была московская. Что дворцовые заговоры и пе¬
ревороты шли, собственно, почти непрерывным «фрон¬
том». Будущая Российская Монархия не может быть вос¬
становлена не только без «народного голосования», но и
без всенародной помощи. Отстраивая эту Монархию в
очень тяжелых условиях, — легких условий не видать, —
мы обязаны учесть все тяжкие уроки нашего прошлого и
заранее обеспечить Будущую Российскую Монархию от
ее самого страшного врага — внутреннего. И в его самом
страшном варианте — коленопреклоненном.
ЕЩЕ О ФЕВРАЛЕ
Ген. А.Спиридович, бывший начальник секретной ох¬
раны Императора Николая Второго, сделал в Нью-Йорке
доклад на тему о Февральской революции. В «Новом рус¬
ском слове» помещен отчет об этом докладе — привожу
его полностью.
«Государя докладчик считает личностью с высокими
моральными качествами. Александра Феодоровна была
женщиной неуравновешенной и больной. Распутинство
было нездоровое явление, насквозь пропитавшее своим
тлетворным духом атмосферу двора. Большинство ми¬
нистров того времени являло собою скопище бездарно¬
100
стей и карьеристов. Революцию вызвали три фактора: за¬
говор Александра Гучкова, английские интриги и герман¬
ский шпионаж.
Александр Коновалов, Михаил Челноков, князь Львов,
Бубликов и А. Гучков подготовили дворцовый переворот.
Душою заговора был А. И. Гучков, шедший в своих пла¬
нах до цареубийства. Переворот должен был совершить¬
ся в ноябре 1916 года. Речь П. Н. Милюкова 1 ноября в
Государственной Думе должна была послужить сигналом
к действиям. Исторические слова Милюкова «глупость
или измена», произнесенные с думской трибуны по адре¬
су двора, потрясли страну. Пуришкевич кипами развозил
в своем поезде эту речь и распространял на фронте. Речь
эта послужила также и основным мотивом, побудившим
князя Юсупова, в сообществе с Вел. Кн. Дмитрием Пав¬
ловичем и Пуришкевичем покончить с Распутиным. За¬
говор не был секретом ни для Царя, ни для его ближай¬
шего окружения.
Первого января 1917 года А. И. Хатисов, бывший го¬
родской голова Тифлиса, предложил от имени заговорщи¬
ков трон Вел. Кн. Николаю Николаевичу. Великий Князь,
тогда главнокомандующий на Кавказе, после нескольких
дней раздумья отказался.
Английский посол Бьюкенен был осведомлен о планах
«московской пятерки заговорщиков» и всемерно ей содей¬
ствовал. Немцы планомерно и систематически разлагали
тыл. Клевета, ложь и легенда по адресу монарха и госу¬
дарыни — служили действенным орудием в руках врагов
династии. Только профессиональные революционеры не
принимали участия в этой кампании наветов и интриг.
101
Безвластие, растерянность и преступное равнодушие
определяют настроение власти. Позорная, хотя и кратко¬
временная, эпопея протопоповщины окончательно расша¬
тывает устои насквозь прогнившего режима. Только ар¬
мия хранит еще верность монарху и былую мощь.
22 февраля Государь уезжает в Ставку. Его приказ вве¬
сти для охраны столицы два конно-гвардейских полка не
может быть выполнен. Генералу Хабалову, командующему
Петроградским округом, некуда эти части разместить.
24 февраля начались беспорядки в Кронштадте, во
время которых был убит адмирал Вирен — по указанию
немцев. У убийц находят списки лиц, которых нужно лик¬
видировать. Во всем — незримая рука германского шпио¬
нажа. В тот же день объявляют забастовку 170 ООО чело¬
век, работавших на оборону. Начинается братание солдат
с народом. 25 февраля Государь отдает приказ Хабалову
по телеграфу: «Повелеваю завтра прекратить беспорядки,
недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Ав¬
стрией». Но уже поздно.
27 февраля обнародован указ о роспуске Думы. Обра¬
зуется временный комитет Государственной Думы. В зда¬
нии Таврического дворца самочинно создается совет ра¬
бочих депутатов. Туда же собираются освобожденные из
тюрьмы члены рабочей группы Военно-промышленно¬
го комитета.
Толпа осаждает казармы. Начинает убивать офицеров.
Погромная прокламация с призывом к избиению офице¬
ров задержана Керенским. Он один умел говорить с тол¬
пою, в нем единственном искали спасения от хаоса.
102
— Керенский самочинно, — уверяет докладчик, —
взял пост министра юстиции. Возьми этот пост Макла¬
ков, не миновать бы погрому... Хабалов окончательно рас¬
терялся. Не знал, что и как делать. Вместо того, чтобы ов¬
ладеть Таврическим дворцом, он занялся разработкой
диспозиций по охране Зимнего дворца, на который ни¬
кто не покушался.
Военный министр Беляев послал 29 февраля1 теле¬
грамму генералу Алексееву о сдаче оружия остатками вер¬
ных правительству войск. Царское правительство во гла¬
ве с Голицыным само себя уничтожило: 28 февраля его
уже не было.
Революция восторжествовала».
Как видит читатель, общая оценка февральских со¬
бытий, данная ген. А.И.Спиридовичем, почти полностью
совпадает с моей оценкой в «Фальшивке Февраля». Само
собою разумеется, что ген. А. И. Спиридович располагает
более полными данными, чем мог располагать я, и что со¬
бытия февраля 1917 года он знает лучше меня. Несколь¬
ко неясно, в какой именно степени автор отчета — Илья
Троцкий — смягчил или выпятил отдельные пункты док¬
лада, который длился два с половиной часа и, конечно, не
мог быть передан стенографически. Редакция газеты снаб¬
дила этот доклад оригинальным заголовком: «Оправда¬
ние Февраля». Остается совершенно неясным — в какой
именно степени бездарность, трусость, измена, клевета и
предательство являются оправданием чего бы то ни было
и, в особенности, такого события, которое стало началом
1 1917 г. не был високосным, и 29 февраля в этом году быть не мог¬
ло. Вероятно, следует читать 28 февраля. — Ред.
103
всероссийской, а теперь, может быть, и мировой катастро¬
фы. По совершенно такой же системе можно «оправдать»
и Октябрь: А. Керенский был де настолько плох, что туда
ему и дорога. Но ведь и нам всем — тоже?
Таким образом, если не учитывать неизбежных сокра¬
щений отчета, то ген. А. И. Спиридовичу можно было бы
задать следующие вопросы:
«Коновалов, Челноков, Львов, Бубликов и Гучков под¬
готовили дворцовый переворот». — Но так как ни один
из этих людей не имел никакого доступа ни ко Двору, ни
к Ставке, то спрашивается: кто во Дворе и в Ставке мог
реализовать планы и указания заговорщиков?
Какими техническими средствами располагало или
могло располагать английское посольство для «содейст¬
вия заговорщикам»?
Какую именно роль играло военное командование, без
участия которого никакие планы, ни гучковские, ни анг¬
лийские, не могли быть реализованы ни в каком случае?
Почему петербургские генералы — Гурко, Хабалов,
Балк и пр. НЕ выполнили повеления Государя Импера¬
тора о выводе ненадежных частей и о присылке гвардии?
Ибо совершенно очевидно, что «жилищная площадь» тут
никакой роли играть не могла.
В чем именно выразилась «протопоповщина»? В пре¬
дупреждении, сделанном А. Протопоповым Государю Им¬
ператору об угрожающем положении в Петрограде?
Какие социальные интересы стояли за спиной тех
групп, которые строили распутинскую легенду и прото¬
поповскую легенду, которые не выполняли Высочайших
повелений, которые сознательно сконцентрировали в сто¬
104
лице горючий материал для беспорядков и которые как-
то совсем уже странно «растерялись»? Ген. Беляев проек¬
тировал развести мосты на Неве, а ген. Хабалов — защи¬
тить Зимний дворец, на который никто не покушался и,
в котором никого не было.
* * *
Все это имеет не только историческое значение. Для
Народно-Монархического Движения это является одной
из основных исходных точек дальнейшей политической
работы. Дело заключается в том, что верхи нашего быв¬
шего правящего слоя — ив столыпинские времена, и
в 1916 и в 1917 гг., и в правительствах белых армий —
продемонстрировали свое полное и моральное и полити¬
ческое разложение, предав монархию и Россию в 1916—
1917 гг. — офицерство и Россию в 1918—1920 гг. Практи¬
ческий вывод из этой блестящей комбинации «глупости
и измены», бездарности и бесчестности, может быть толь¬
ко один: собираясь что бы то ни было предлагать буду¬
щей России, мы обязаны сказать ей, что ни наследников,
ни осколков, ни подонков этого слоя, ныне занимающих¬
ся «национальной» декламацией, — нельзя пускать ни к
власти, ни даже на порог власти. Да почиют они в мире
и в эмиграции. Ибо, если они будут допущены к власти
или к участию во власти, они повторят то же, что они де¬
лали в 1916—1917 или в 1918—1920 гг.: поставят интере¬
сы и психологию слоя и касты выше национальных инте¬
ресов России и продадут и нас и Россию — точно так же,
как они делали это раньше.
105
Один из моих друзей пишет мне по поводу моих ста¬
тей о Феврале: «Стиль и характер твоей критики «про¬
клятого старого режима» зачастую приводит к мысли о
том, что все было настолько безнадежно плохо, что ника¬
кой царь, даже Император Николай Второй, несмотря на
тот вполне заслуженный им ореол, которым ты Его окру¬
жаешь, не мог бы перевести страну на нормальные рель¬
сы. Значит, что же? Нужна была революция? Тут опять «в
пылу творчества» ты забываешь указать на те силы, ко¬
торые могли бы быть опорой для Государя? Или ты этих
сил не находишь? И тогда получается, что Царь и был бы
бессилен сделать что-либо и после войны».
Я критикую не «режим», а «слой».
Помимо купечества была русская интеллигенция, ко¬
торая во всех областях человеческого творчества дала
мировые имена, но которой ходу тоже не было. Самый
наглядный пример: было учреждено министерство воз¬
духоплавания, министром был назначен какой-то заваля¬
щий генерал Кованько. Не лучше ли было бы назначить
И. И. Сикорского? Но это вызвало бы целую революцию.
Был учрежден пост «главнонаблюдающего за физическим
развитием» — на этот пост назначили генерала Воейкова,
который не понимал в этом абсолютно ничего, и не на¬
значили А. Чаплинского, который был и знатоком и эн¬
тузиастом. Но А. Чаплинский тоже вызвал бы «револю¬
цию». Слой стоял плотной стеной.
Мой корреспондент задает вопрос, который мог бы
показаться действительно трагическим: а где же были
«живые силы» страны? Везде, где угодно и сколько угод¬
но — везде, кроме администрации и, в особенности, армии.
106
Живые силы были в литературе и живописи, в биологии
и химии, в технике и промышленности — были везде и
были в огромном количестве. Кроме того, у нас был тип
промышленных деятелей, каких нигде больше в мире не
было: дельцы-идеалисты, вот, вроде Потанина или Вере¬
щагина (брата художника). Люди, которые строили и про¬
мышленность и хозяйство, совершенно не интересуясь
личной прибылью. Почему можно предположить, чтобы
русский народ, так одаренный вообще, а в государствен¬
ном отношении в особенности, был бы начисто лишен го¬
сударственно-строительных «живых сил»? Они были. Но
ходу им не было. Еще бы десять—двадцать лет без загово¬
ров и революций — эти люди все равно пробились бы к
власти. Но им ходу не было, да и они сами часто не хоте¬
ли идти. Когда издателю «Нового Времени» А. С. Сувори¬
ну было неофициально предложено место в Государствен¬
ном совете, он отказался наотрез: принять это предложе¬
ние значило бы погубить'газету: марка Государственного
совета не делала чести никому.
Все эти деятели оставались вне власти, вне участия
во власти, и над каждым из них сидел какой-то, прости
Господи, губернатор, кое-как окончивший кое-какой сур¬
рогат университета, вне «хороших манер» не имевший ни¬
какой ни движимости, ни недвижимости. Получался ту¬
пик.
Слой можно было ломать. Слой можно было размы¬
вать. Эволюция не удалась. Но мы не знаем: а что полу¬
чилось бы из «революции»?
Расчет Государя Императора, рассматриваемый сей¬
час, почти сорок лет спустя, остается все-таки правильным
107
расчетом. Кинжал Брута не мог предусмотреть даже Це¬
зарь. Святой Елены не предусмотрел Наполеон. А были —
«великие люди». Царя-Освободителя почему-то не назы¬
вают «великим», хотя абсолютно очевидно, что для России
он сделал безмерно больше, чем Наполеон для Франции.
У Царя-Освободителя тоже был свой план. Виновен ли
Царь-Освободитель в «непредусмотрительности», когда с
манифестом о созыве Земского собора в кармане он был
убит изуверской бомбой?
* * *
«Оправдание революции»? Нет, нет никакого оправда¬
ния революции — ни Февралю, ни Октябрю. Нет, никаких
положительных сторон ни в Феврале, ни в Октябре нет.
С почти математической точностью можно рассчитать,
что к тридцати годам «слой» был бы все равно смыт жиз¬
нью — это только в анабиозе эмиграции он может считать
себя еще существующим и даже живым. Нет, революции
нет никакого оправдания. И в ней не было никакого «на¬
рода». Были грязь, предательство, бездарность, бесчест¬
ность — немецкие деньги, английские влияния, безмозг¬
лое своекорыстие — кровь и грязь, грязь и кровь...
В грязи и крови родился Февраль. В грязи и крови
погибнет Октябрь, его законный наследник. А платить —
придется нам. И не только нам: платит и еще будет пла¬
тить все человечество. Заплачена уже поистине страшная
цена, но заплачена еще не вся.
Кровь Царя-Искупителя и на нас и на детях наших.
Тут просто ничего не поделаешь. Это уже факт.
108
* * *
В мире случаются и мятежи, и восстания, и даже ре¬
волюции. Вычеркнуть все это из человеческой истории
мы не можем. Но мы можем дать оценку, а иногда най¬
ти и оправдание. Революционное движение Италии пер¬
вой половины прошлого века было обосновано и мораль¬
но и политически: оно было направлено на борьбу с чу¬
жеземным австрийским владычеством, опиравшимся на
самые реакционные слои Италии. Пугачевское восстание
было оправдано морально, но было бесперспективно по¬
литически. «Великая» французская революция имеет свое
социальное и моральное оправдание: безумная роскошь
двора за счет сплошной нищеты народных масс, финан¬
совые катастрофы, моральное разложение династии. Од¬
нако в результате революции Франция с первого места в
мире сошла приблизительно на пятое-шестое. Для того,
чтобы сделать эту разницу в «местах» наглядной, попро¬
буем представить себе сегодняшнюю Францию, ведущую
наступательную войну даже против сегодняшней России.
Представить будет трудно. Таким образом, моральное оп¬
равдание еще ничего не говорит политически — Франции
лучше было бы идти эволюционным путем. Имела свое
оправдание, и моральное и политическое, американская
революция против Англии. Так что даже и «революции
бывают разные». Но русская революция не имела никаких
оправданий — ни моральных, ни социальных, ни экономи¬
ческих, ни политических. Ее устроил правящий и ведущий
слой — университетская, военная, земельная и финансо¬
вая знать. И каждая в своих узкоэгоистических интересах.
109
Исходной позицией революции были не «возмущение на¬
родных масс», не «неудачи войны» — были клевета и пре¬
дательство. В этом предательстве первая скрипка, конеч¬
но, принадлежит именно военным кругам: П. Н. Милю¬
ков никому не присягал — военные круги присягали. Но
их роль (если «Н. Р. С.» передало доклад ген. А. Спиридо-
вича правильно) докладчик постарался затушевать — мо¬
жет быть, тоже потому, что все-таки «свои люди». Но аб¬
солютно ясно, что без военных верхов «дворцовый заго¬
вор» пяти московских купцов остался бы стопроцентной
маниловщиной.
* * *
Я очень хотел бы, чтобы наши друзья — не столько
«читатели», сколько друзья, дали бы себе ясный отчет в
чрезвычайно трудном положении народно-монархиче-
ской мысли в эмиграции.
Будучи монархической, эта мысль обязана смывать
всю ту клевету, которою и слева и справа облита русская
монархия: ибо, если признать, что распутинская леген¬
да была фактом и «кровавый царский режим» был тоже
фактом, тогда монархизм теряет всякий смысл. Тогда он
из национально-исторической концепции, основанной на
национально-исторической реальности, превращается в
мечту: ах, как было бы хорошо, если бы у нас была такая
монархия, какая нам нравится, — безотносительно к тому,
возможна ли она не в мечте, а в реальности.
Будучи народной, эта мысль обязана подняться над
предрассудками, вожделениями, интересами, навыками
всякой касты — правая русская эмиграция на эти касты
110
раздроблена вдребезги, — отсюда «восемьдесят организа¬
ций», и ни одной настоящей.
Будучи православной, эта мысль не имеет права ни
бороться за свое существование путем клеветы, ни даже
«молчанием предавать истину».
Это — окаянно трудный путь. Но, если, страха ради
иудейска, оставить этот путь, — тогда народно-монархи¬
ческая мысль превращается в бессмыслицу: тогда мы бу¬
дем повторять старую, до тошноты приевшуюся деклама¬
цию, будем идти старыми путями разгрома и позора, то¬
гда мы не достигнем ничего и не построим ничего. Будет
новый провал в какой-то новый Февраль.
Большинство правой эмиграции — это военные. Тра¬
диция «аполитичности» обернулась полным политиче¬
ским и историческим незнанием. Знание заменено сим¬
волами, табу, тотемами, козлами отпущения. Бабой Ягой
и Кощеем-Керенским. Вот — говорит же генерал А. Спи-
ридович, что А. Керенский спасал офицеров. То же пишет
и С. Мельгунов. То же пишу и я. Генерал А. Спиридович
знает, как было дело, знает Мельгунов, знаю и я. Мне и
С. Мельгунову можно не поверить — почему не поверить
А. Спиридовичу? Но, вот печатаются безграмотные фаль¬
шивки, эти фальшивки попадают к грамотным людям —
вроде Дж.Кеннана — и получается совсем нехорошо.
* * *
Положение народно-монархической мысли есть объ¬
ективно трудное положение. Как, впрочем, и положение
всякой мысли в среде, которая мыслить не собирается.
Из этой среды наше Движение спасло для России много,
111
очень много людей. Те концепции, которые в данной среде
считались само собою разумеющимися, не подлежащими
никакому сомнению и никакой критике, начинают таять.
Принципы народной монархии — волею или неволею —
официально признаются людьми, еще так недавно стояв¬
шими на так сказать национально-кастовой платформе.
В тяжких условиях эмиграции мы расчищаем пути для
Новой России, для тех людей, которые хотят работать для
Новой России, которые не хотят больше никаких Февра¬
лей. И поэтому должны знать, чем именно обусловливался
первый. Первый был вызван — по словам Царя-Искупи-
теля — «изменой, трусостью и обманом». Этой измене и
этому предательству нет никакого оправдания. И даже нет
никаких смягчающих вину обстоятельств: предательство в
самом обнаженном его виде. Но, говоря о предательстве,
мы обязаны знать, кто, как и зачем занимался этой про¬
фессией, начиная от казни Царевича Алексея Петровича
и кончая Февралем. Если мы не будем знать, нас преда¬
дут еще и еще и еще...
ДИКТАТУРА идопотентое
Социализм, его пророчества и их реализация
НЕОЖИДАННОСТЬ
Еще Ф. Достоевский горько жаловался на то, что ино¬
странцы никак не могут понять Россию и русский народ.
Эти жалобы мне кажутся несколько наивными: что же
требовать от иностранцев, если ни России, ни русского
народа не понимала та русская интеллигенция, которая, в
частности, служила единственным источником и для всей
иностранной информации? Та русская интеллигенция, ко¬
торая, по ее же собственному традиционному выражению,
«оторвалась от народа», стала «беспочвенной», оказалась
по другую сторону «пропасти между народом и интел¬
лигенцией». Та интеллигенция, которая веками «свергала
самодержавие царей» для того, чтобы оказаться лицом к
лицу с «неожиданностью» товарища Сталина.
Эта книга не претендует ни на какую «научность» —
после научностей гегелей и Марксов термин научность
принимает явно скандальный оттенок. Но на некото¬
рую долю здравого смысла эта книга все-таки претенду¬
ет. С точки зрения простого здравого смысла, в истории
НЕТ и НЕ МОЖЕТ БЫТЬ никаких случайностей: здесь
все развивается по закону больших чисел. И «неожидан-
113
ность» существует только для людей, которые не ожида¬
ли, ибо не знали. Так, разгром на Востоке был для нем¬
цев неожиданностью — потому, что военного прошлого
России они: а) не знали и б) не хотели знать. Коммуни¬
стические партии и пятые колонны явились неожидан¬
ностью для людей, не знавших политического прошло¬
го России. Давайте исходить из той точки зрения, что все
то, что совершилось и совершается в Европе и в России,
не есть случайность и не должно было бы быть неожи¬
данностью. Что все это закономерно выросло из прошло¬
го — вся та жуть и все те безобразия, которые творятся
и в России, и в Европе.
Сейчас Россия стала страной самой классической ре¬
волюции во всей истории человечества. Великая фран¬
цузская революция кажется только детской игрой. Угро¬
за коммунизма нависла над всем миром — от Берлина до
Явы и от Нанкина до Пенсильвании. Война между ком¬
мунизмом и всем остальным человечеством неизбежна
абсолютно. Возможно, что эта книга не успеет появиться
на свет до начала этой войны. В этой войне человечество
может наделать точно таких же ошибок, какие наделали
Наполеон и Гитлер, и очутиться лицом к лицу с одина¬
ково неприятными неожиданностями. Их лучше бы из¬
бежать. Ибо при мировой победе коммунизма, хотя бы и
русского, всем порядочным людям мира, хотя бы и рус¬
ским, не останется ничего, кроме самоубийства. Непоря¬
дочные, вероятно, найдут выход: будут целовать следы ко¬
пыт гениальнейшего и получат за это паек первой катего¬
рии. Как сейчас получают в восточной зоне «сталинские
114
пакеты», — для немецкого патриотизма это тоже, вероят¬
но, явилось «неожиданностью».
Для того, чтобы хоть кое-как понять русское настоя¬
щее, нужно хоть кое-как знать русское прошлое. Мы, рус¬
ская интеллигенция, этого прошлого НЕ ЗНАЛИ. Нас учи¬
ли профессора. Профессора частью врали сознательно,
частью врали бессознательно. Их общая цель повторя¬
ла тенденцию петровских реформ начала XVIII века: ев¬
ропеизацию России. При Петре философской базой этой
европеизации служил Лейбниц, при Екатерине — Воль¬
тер, в начале XIX века — Гегель, в середине — Шеллинг,
в конце — Маркс. Образы, как видите, не были особенно
постоянными. Политически же «европеизация» означа¬
ла революцию. Русская интеллигенция вообще, а профес¬
сура в частности, работала на революцию. ЕСЛИ бы она
хоть что-нибудь понимала и в России, и в революции, она
на революцию работать бы не стала. Но она не понима¬
ла ничего: ее сознание было наполнено цитатами немец¬
кой философии. Как показала практика истории, немец¬
кая философия тоже не понимала ничего. Так что слепой
вел глухого, и оба попали в одну и ту же яму, кое-как де¬
корированную «сталинскими пакетами» в Берлине и Мо¬
скве и CARE-пакетами в Мюнхене. Сидя в этой яме, обе
профессуры продолжают заниматься все тем же — пере¬
жевыванием цитат.
Европейская интеллигенция больна книжностью. Я не
проповедую неграмотности. Книги нужны человеческой
душе, но нельзя питаться только книгами. Человеческой
крови нужно железо, но из этого не следует, что надо пи¬
таться гвоздями. Мы все больны книжными представле¬
115
ниями о мире, представлениями, созданными книжными
людьми. В этом, кажется, отдают себе отчет в США: м-р
Трумэн посылает на Балканы и в прочие места не про¬
фессоров и не философов, а банкиров и репортеров: те
хоть что-нибудь увидят. Самая толковая книга о России,
какая до сего времени попадалась мне на глаза, принадле¬
жит м-ру Буллиту. Самые верные прогнозы будущего де¬
лали репортеры, полицейские и деловые люди. В России,
кроме того, делали еще и поэты, то есть почти все, кроме
профессоров и философов. Теперь это очевидно до пол¬
ной бесспорности. Но представления, созданные профес¬
сорами и философами, въелись в нашу психику, как та¬
туировка в кожу или как рак в печень. И все, что идет в
разрез с этими представлениями, вызывает бессознатель¬
ный внутренний протест.
ПРОРОЧЕСТВА РЕАКЦИИ
На путь последовательного, «научного» социализма
Россия вступила первой в истории мира. Та русская ин¬
теллигенция, остатки и наследники которой в своем боль¬
шинстве сейчас находятся в эмиграции, по понятным при¬
чинам не может сознаться в том, что эту социалистиче¬
скую революцию подготовила именно она. Что все, что
сегодня практически проводит товарищ Сталин, было за¬
ранее спланировано властителями дум русской интелли¬
генции: и единый вождь, и коллективизация деревни, и
диктатура тайной полиции. Но когда мы переходим к во¬
просу о русской интеллигенции и ее вине в том, что ныне
116
делается в России и ИЗ России, мы снова вступаем в обыч¬
ную для всех общественных наук путаницу терминов.
История русской общественной мысли делится на две
очень неравные части. В первой части работали люди пер¬
вого сорта. Их читали все, но их не слушал никто. Второю
частью безраздельно заведовали литераторы второго сор¬
та. Их читали мало, но им повиновались все. Достоевский
и Толстой, Пушкин и Блок, Тургенев и Лесков были, конеч¬
но, людьми первого сорта. Но политически они были —
или считались — реакционерами. Еще в большей степени
это же относится к представителям русской науки. «Пе¬
риодическая система элементов» Д. Менделеева кое-что
говорила и уму, и сердцу каждого русского интеллиген¬
та. Но политические убеждения Менделеева не интересо¬
вали никого: они были «реакционерами». Русское интел¬
лигентское общество было целиком захвачено «Бесами»,
но никакие предупреждения автора этих «Бесов» не по¬
могали ничему. Это стадо так и покончило свою бездар¬
ную и безмозглую жизнь: бросилось в омут революции.
Но «Бесы» пока что остались живы.
Мы, русские, вступили первыми на истинно бесов¬
ский путь. Может быть, наш конкретный, наглядный, во¬
пиюще очевидный пример послужит некоторым преду¬
преждением и тем «революционным интеллигентам», ко¬
торые в иных странах одержимы теми же бесами и стоят
перед тем же омутом. Тогда, может быть, гибель почти
сотни миллионов людей России и ее соседей не будет со¬
всем уж бесплодной.
Почти сто лет тому назад Александр Герцен писал:
«Социализм разовьется во всех своих фазах до крайних
117
последствий, до нелепости. Тогда снова вырвется из тита¬
нической груди революционного меньшинства крик стра¬
дания и снова начнется смертная борьба, в которой со¬
циализм займет место нынешнего консерватизма и будет
побежден грядущей революцией» (Собр. соч. Женева.
Т. 5, с. 121).
Около полувека назад писал Ф. Достоевский: «Дай
всем этим современным высшим учителям полную воз¬
можность разрушить старое общество и построить новое,
то выйдет такой мрак, такой хаос, нечто до того грубое,
слепое, бесчеловечное, что все здание рухнет под прокля¬
тиями человечества прежде, чем будет завершено... Раз от¬
вергнув Христа, ум человеческий может дойти до удиви¬
тельных результатов». (Дневник писателя. «Гражданин»,
1873, № 50).
Почти одновременно с Достоевским лаконически, но с
изумительной точностью Лев Толстой нарисовал истори¬
ческую схему будущей революции: «К власти придут бол¬
туны-адвокаты и пропившиеся помещики, а после них —
Мараты и Робеспьеры» («Яснополянские записки», с. 81).
На самом пороге революции — в 1912 году предупре¬
ждал В. Розанов: «В революции нет и не будет никакой
радости. Никогда это царственное чувство не попадет в
объятия этого лакея... В революции никогда не будет се¬
годня, ибо всякое завтра ее обманет и перейдет в после¬
завтра» («Опавшие листья»).
Почти за сто лет до революции начала пророчество¬
вать и наша поэзия. И кончила пророчествовать на са¬
мом пороге 1917 года. Почти сто лет тому назад М. Лер¬
монтов писал:
118
Настанет год, России черный год,
Когда царей корона упадет...
И на самом пороге этого падения А. Блок предупре¬
ждал:
Люди, вы ль не узнаете Божьей десницы:
Сгибнет четверть вас от глада, мора и меча...
Все это уже свершилось: «России черный год» настал.
К власти пришли болтуны-адвокаты (Керенский) и про¬
пившиеся помещики (кн. Львов, председатель первого ре¬
волюционного правительства), а за ними Мараты и Ро¬
беспьеры — Ленин и Сталин. Социализм «развивался до
крайних последствий». Около четверти населения страны
действительно погибло — от тифов, гражданской войны,
голода, коллективизации, от меча террора. И нет никакого
«сегодня» — каждая завтрашняя пятилетка обманывает и
переходит в послезавтрашнюю. Но началась и «смертная
борьба». Революционное, правда, не меньшинство, а боль¬
шинство, «титаническая грудь» которого надрывается от
отвращения и рвоты при истинно бесчеловечных свер¬
шениях тоталитарного социализма, ведет эту «смертную
борьбу» уже с 1917 года и уже заплатило в этой борьбе де¬
сятками миллионов жизней. Но и это большинство пока
что бредет ощупью. Оно еще не в состоянии «отрешить¬
ся от старого мира» и забыть те заповеди научного социа¬
лизма, которые оно всосало с млеком всех философских
систем Европы. Человек есть то, что он есть.
119
«Если Бог был Отец ваш, то вы любили бы Меня. Но
ваш отец дьявол, и вы хотите исполнять похоти отца
вашего. Он был человекоубийца от начала... Когда гово¬
рит он ложь, он говорит свое, ибо он лжец и отец лжи»
(Иоанн 8, 42—44).
Великие жрецы философии, подчинившей Европу,
были лжецами, и отец их был отцом лжи. Вся сумма со¬
временных «гуманитарных наук», в течение тысяч лет
звавших нас к невыразимо прекрасному будущему мате¬
риалистического утопизма, была основана на лжи. Сей¬
час, когда обещания выполнены и утопии реализованы,
когда вся Европа захлебывается в голоде, грязи и крови,
когда та вавилонская башня безбожного социализма, ко¬
торую предсказывал Достоевский, почти достроилась и
уже начинает рушиться, нам, всем нам, окаянно трудно
примириться с тем фактом, что в основу философии и в
фундамент башни была заложена ложь. Карл Маркс был
по-своему прав, когда он сказал: «Философия — это душа
пролетариата». В душе пролетариата, да и не только его
одного, философия заменила религию и гегели заменили
Бога. Мы все прямо или косвенно, сознательно или бес¬
сознательно, воспитаны на гегелях. Нам всем трудно при¬
мириться с тем фактом, что перед всеми нами стоит вы¬
бор: или философия, или религия, с тем фактом, что вся
сумма гуманитарных наук есть заведомо организованная
ложь и что самая научная книга, когда бы то ни было на¬
писанная о человеческом духе и о человеческом общежи¬
тии, есть просто Священное Писание. И что реакционна
не Библия — реакционна революция. Что «опиум для на¬
120
рода» поставлял не Христос — этот опиум поставляла вся
философия, начиная от Платона и кончая пока что Геге¬
лем и Марксом.
Вся Европа сейчас находится в таком положении, ка¬
кое тридцать лет тому назад показалось бы совершенно
неправдоподобным всякому человеку, обладающему нор¬
мальным здравым смыслом и нормальными человечески¬
ми инстинктами. Неправдоподобен тот факт, что Россия,
недавняя житница Европы, уже тридцать лет не выходит
из хронического голода. Неправдоподобен тот факт, что
народ Гегеля и Канта, Гёте и Бетховена до последней кап¬
ли крови сражался за последнюю комнату в Reichskanzlei
и за идеалы Бельзена и Дахау. Неправдоподобен тот факт,
что в Европе, после полутора тысяч лет сверхчеловеческих
усилий христианства, на очередь был поставлен вопрос о
физическом уничтожении целых классов и целых рас —
этот вопрос и сейчас еще не снят с повестки дня.
Европа, сидящая в голоде, грязи, бараках, развалинах,
крови, ненависти, страхе и отчаянии? Родина белой расы
и всей ее культуры, расколотая трещинами и классовой, и
национальной ненависти. Национальные войны перепле¬
таются с гражданскими. Расовый террор — с классовым
террором. Одни «пролетарии» грабят других «пролета¬
риев». Одни народы пытаются истребить другие народы.
Одна часть европейцев ждет спасения от «империализма
доллара», другая от демократии НКВД. И никто не верит
ни во что, кроме как в кусок хлеба, который нужно либо
добывать путем грабежа, либо спасать от грабежа. «Чело¬
век есть то, что он есть» — эта аксиома была написана на
знаменах революционной Европы, и к этой аксиоме Ев¬
121
ропа и пришла: кроме куска хлеба, за душой не осталось
ровным счетом ничего.
Европа наполнена голодом. Это очень плохо, и об этом
пишут и говорят все. Но Европа еще больше наполнена
ненавистью. О ненависти сейчас, в сахаринные дни ООН,
не принято ни писать, ни говорить. Однако было бы глу¬
по предполагать, что поляки могут забыть подвиги гит¬
леровской Германии в Польше в 1939—1944 годах или
что немцы постараются не вспоминать подвиги маркси¬
стской Польши на востоке Германии в 1944—1947 годах.
Что д-р Шумахер забудет подвиги геноссе Пика, венгры —
демократизацию по «восточному образцу», «королевские
сербы» — ген. Михайловича, красные испанцы — подвиги
Франко и белые испанцы — подвиги красных.
В юбилейный 1900 год все это показалось бы совер¬
шенно неправдоподобной ерундой. Но все это стало ре¬
альностью. Неправдоподобная реальность при необходи¬
мости должна иметь неправдоподобное объяснение.
По-видимому, самым неправдоподобным из всех объ¬
яснений будет рождение социализма просто-напросто из
сексуальной неполноценности, из вечной обиды сексуаль¬
но ущемленного homo sapiens, ненавидящего Господа Бога
именно за эту обиду, но ненавидящего и все остальное в
мире. Сейчас социализм предпочитает не вспоминать о
тех двух тысячах лет своей пропаганды, когда «обобщест¬
вление жен и детей» стояло на первом месте всех социали¬
стических программ. Обобществления и женщин, и иму¬
щества, по понятным соображениям, добиваются преж¬
де всего те, у кого нет ни того, ни другого — пролетарии
кармана и санкюлоты пола. И они, от Платона до Гитле¬
122
ра, шли в атаку не только против карманов, но и против
женщин. Не только и не столько против «частной соб¬
ственности», сколько против семьи. Импотенты стояли
у философских истоков социализма — импотенты стали
и на верхах революционной власти. Великий и многоли¬
кий урод отравил все источники человеческого бытия и
основу всего — религиозный инстинкт. Евангелие Блага,
Весть любви заменены полными собраниями учебников
ненависти: расовой, классовой, национальной, групповой
и какой хотите еще.
Философия, «душа пролетариата» и идейная основа
всякой революции, объявила войну Евангелию — боль¬
ше ей ничего не оставалось. Европа продала душу свою
духу безбожия, и Европе были обещаны все блага мира.
Европе были обещаны «все блага мира» — в обмен на ее
душу. Душа была продана. Сейчас Европа, как Иов, сидит
на гноище и черепками отскребает язвы свои. Философия
материализма опустошила души всего нынешнего поко¬
ления, но материальная компенсация за проданную душу
была выдана черепками. Ни душ, ни калорий.
Почти две тысячи лет тому назад некий — сейчас ос¬
новательно забытый Автор — предупреждал нас: «Береги¬
тесь волков в овечьей шкуре — по делам их узнаете их».
Мы не послушались. Мы объявили забытого Автора аген¬
том капитализма, защитником реакции, пропагандистом
опиума, суеверия, невежества и чепухи. Теперь волки при¬
шли.
Для всех нас, для всего человечества, вопрос заклю¬
чается в том, удастся ли нам вернуться к забытому Авто¬
ру или весь мир пойдет по стопам Европы. С той только
123
разницей, что социалистическую Европу пока что кормит
и спасает от окончательного взаимоистребления капита¬
листическая, реакционная, монополистическая, философ¬
ски невежественная Америка. Но что будет, если Амери¬
ка пойдет по путям философии? Кто тогда положит кусок
хлеба в протянутую через океан руку строителей невыра¬
зимо прекрасного, философски социалистического буду¬
щего? Атомистическая философия празднует у нас свою
победу: человечество — европейское человечество пре¬
вратилось в атомизированные кучи никакими заповедя¬
ми не связанных людей. Что будет, если и Америка пой¬
дет по этому пути?
Тогда остается одно, только одно утешение: строите¬
ли невыразимо прекрасного будущего съедят самих себя.
Они вырежут друг друга до последнего. Будущим богосло¬
вам они дадут недостающее доказательство бытия Божия:
жизнь без Бога оказывается невозможной. Это будет ве¬
ликое утешение для тех, кто до него доживет...
ВОЛКИ, ШКУРЫ И ФАКТЫ
Мир нуждается в мировом правительстве. Но еще
больше мир нуждается в мировой организации всеоб¬
щего обезвздоривания. Ибо если тот вздор, которым пи¬
талась и пропиталась Европа последней эпохи, не будет
смыт, не поможет никакое мировое правительство. Есть
один и только один способ ликвидации этого вздора: по¬
беда репортажа над философией, реальности над схола¬
стикой, то есть фактов над вымыслами. Если мы отбро¬
124
сим в сторону всякую философию, то общая линия об¬
щественного развития Европы последних ста лет станет
совершенно очевидной и совершенно бесспорной. Эта ли¬
ния протягивается так.
Из утопических мечтаний философов, начиная от
Платона и кончая Беллами и Марксом, вырос «научный
социализм» — наука о том, чего в природе не существует.
Или по крайней мере не существовало до 1917 года. Из на¬
учного социализма зарождались его практические деятели,
заседавшие за столами международных социалистических
конгрессов и обещавшие нам, маленьким людям мира сего,
кучу всяких благ: мир, хлеб, свободу и всяческие осталь¬
ные производные мира, хлеба и свободы. До Первой ми¬
ровой войны во всех странах Европы медленно, но верно
шли к власти социалисты. После Первой мировой войны,
использовав европейскую катастрофу и прорвав послед¬
ние проволочные заграждения капиталистических и про¬
чих старых режимов, социалисты к власти пришли. В кон¬
тинентальной Европе не осталось ни одного НЕсоциали-
стического правительства. Перечислим по пальцам.
В России к власти пришел Владимир Ленин — член
российской социал-демократической партии большеви¬
ков.
В Польше — Иосиф Пилсудский, член польской рабо¬
чей социалистической партии.
В Венгрии — Бела Кун, член венгерской рабочей со¬
циалистической партии.
В Германии — раньше Эберт, член германской соци¬
ал-демократической рабочей партии, а потом Адольф Гит¬
125
лер, член германской национал-социалистической рабо¬
чей партии.
В Чехии — Ян Масарик и Эдуард Бенеш, члены чеш¬
ской рабочей социалистической партии.
В Италии — Бенито Муссолини, член итальянской со¬
циалистической партии.
Во Франции — Леон Блюм и прочие члены француз¬
ских социалистических партий.
В Бельгии — Эмиль Вандервельде, член бельгийской
рабочей социалистической партии.
Романовы и прочие, сидя на своих престолах, не обе¬
щали, собственно, ровным счетом ничего и никакого рая
нигде не проектировали. У них были и полиция, и тюрь¬
мы, и армии. Они вели войны. Они занимались «империа¬
лизмом» и «национализмом». Ни на одном европейском
престоле не сидело ни одного гения. В Европе не голо¬
дал никто. Никого без суда не расстреливали. Мы можем
утверждать, что при Романовых и прочих в Европе все-
таки было плохо. Но никогда невозможно отрицать, что
при «пролетариях всех стран» в той же Европе стало без¬
мерно хуже. Когда эти пролетарии к власти шли, они, в
начале прочего, клялись и солидарностью всех народов.
Придя к власти, каждый социалист заявил, что каждый
другой социалист есть: предатель рабочего класса, соци-
ал-соглашатель, изменник социализму, кровавый фашист,
кровавый тоталитарист и вообще сволочь, которую, по
мере возможности, нужно зарезать. Настоящий же социа¬
лист — это только «Я», единственный, неподражаемый, ге¬
ниальный и гениальнейший. «Государство — это я». «Со¬
циализм — это тоже я». Нет Бога, кроме социализма, и
126
Сталин (Муссолини, Гитлер, Бенеш, Блюм и пр.) — един¬
ственный пророк его. В Европе началась эпоха всеобщей
пролетарской резни.
Будущие профессора университетов и ученики сред¬
них учебных заведений так, вероятно, и не смогли понять,
из-за чего, собственно, Сталин зарезал Троцкого, Гитлер —
Рема, Муссолини — Матеотти и несколько миллионов од¬
них социалистов — несколько миллионов других социа¬
листов. Кто в том же 2000 году сможет провести грань,
отделяющую истинный социализм от не совсем истин¬
ного? В различных странах Европы к власти пришли все-
таки разные люди. Отделяя «западный» социализм от его
«восточного» собрата, можно, например, сказать, что за¬
падные социалисты предпочитали запускать в банков¬
ские портфели свои невооруженные руки: становились
министрами и получали мзду. Восточные предпочитали
action directe. Два самых прекрасных Иосифа мировой ис¬
тории — Иосиф Сталин и Иосиф Пилсудский промышля¬
ли «экспроприациями» — так по тем временам называли
вооруженный грабеж под фирмой идеологии. Иосиф Ста¬
лин возглавлял кавказских гангстеров, и самым крупным
его подвигом было ограбление тифлисского казначейства,
во время которого взрывом бомбы было убито несколько
десятков случайных людей и было похищено что-то око¬
ло двухсот тысяч рублей — царским золотом, не сталин¬
скими кредитками. У другого Иосифа — Пилсудского мас¬
штабы по тем временам были скромнее: при вооружен¬
ном нападении на почтовый поезд на ст. Безданы было
убито всего только два почтовых чиновника и украдено
что-то около десятка тысяч рублей. Оба Иосифа сидели в
127
той же царской ссылке, заседали или пытались заседать
на тех же социалистических конгрессах и вообще клялись
в вечной пролетарской солидарности. Потом пути их не¬
сколько разошлись. Один Иосиф стал гением в Варшаве,
другой Иосиф стал гением в Москве. Один из сподвиж¬
ников польского гения — тоже поляк Феликс Дзержин¬
ский остался в ленинско-сталинском лагере. И стал ос¬
нователем ВЧК, потом — ОГПУ и теперь — МВД. Другие
последователи польского гения основали в Польше дик¬
татуру так называемых «пилсудчиков». Социалистические
наследники Дзержинского расстреляли в Катыни десять
тысяч пленных социалистических наследников Пилсуд-
ского. И свалили вину на социалистических последова¬
телей Гитлера. Социалистические последователи Гитлера
расстреляли несколько миллионов социалистических по¬
следователей Пилсудского и Сталина. Пролетарии СССР
уморили голодом около двух миллионов пленных немец¬
ких пролетариев. Трудящиеся Польши отправили на тот
свет какое-то еще нам неизвестное количество немецких
трудящихся, проживавших восточнее линии Одер — Ней¬
се. В настоящий момент все эти варианты социалистиче¬
ской солидарности остановились на линии Эльбы. Но это
не потому, что к западу от Эльбы начинается психология
социализма по западному образцу, а потому и только по¬
тому, что к западу от Эльбы господствует капиталистиче¬
ская полиция США и Англии.
Люди, говорящие о демократии по восточному образ¬
цу и о демократии по западному, склоны начисто забы¬
вать о наличии в Европе капиталистических вооруженных
сил — сил Америки и Англии и о том факте, что граница
128
«западной» и «восточной» психологий совершенно точно
определяется границей оккупационных зон.
Человеческая память вообще очень несовершенное
орудие познания мира. Позднейшие итальянские фаши¬
сты начисто забыли, что, отправляясь в свой всемирно-ис¬
торический поход в Рим, Муссолини требовал решитель¬
но того же, чего требовал Ленин, отправляясь в немецком
поезде и на немецкие деньги в свой тоже всемирно-исто¬
рический поход на Петербург1: национализации крупных
банков и заводов, ликвидации армии и дворянства, созы¬
ва итальянского учредительного собрания как секции все¬
мирной социалистической конституанты. Недавний ми¬
нистр иностранных дел той же Финляндии м-р Таннер в
свое время скрыл в своем доме товарища Сталина — во
время его очередных самовольных отпусков из царской
ссылки. Во время «зимней войны» 1939—1940 годов
м-р Таннер пытался умилостивить товарища Сталина тем
благодарственным письмом, которое Сталин ему в свое
время прислал. Письмо не помогло. Дороги «пролетариев
всех стран» стали расходиться. Так, товарищ Пилсудский,
придя к власти, заявил делегации своей партии (делегация
пришла поздравить его с победой, которую генерал Вей-
ган одержал над армиями товарища Ленина):
— А теперь прошу называть меня не товарищем, а па¬
ном маршалом.
Делегации это не понравилось, но протестовать она не
посмела. Потом пути разошлись еще дальше. Пан маршал
остался у власти, а товарищи социалисты поехали в кон¬
1 С 1914 г. — Петроград. — Ред.
129
центрационный лагерь Катуз-Березу — польский социа¬
листический вариант Дахау и Соловков. Там их вешали,
секли розгами и заставляли есть нечистоты. Пан Пилсуд-
ский также присвоил себе чужую победу и чин маршала,
как это сделал и товарищ Сталин. Братскую социалисти¬
ческую резню он начал гораздо раньше, чем начал ее то¬
варищ Сталин. В последующем ходе событий Муссолини
и Гитлер «своровали» систему Ленина и Сталина. Одна¬
ко еще не ясно, в какой именно степени Ленин и Сталин
обворовали Пилсудского? Первая братская резня, первые
концентрационные лагеря и первый чин вождя и марша¬
ла — все же это возникло в Польше. Первая социалисти¬
ческая тайна£я полиция — ВЧК была организована, хотя и
в России и по русским чертежам, но все-таки двумя по¬
ляками — Дзержинским и Менжинским. Техника власти,
как и техника вообще, осталась, по-видимому, единствен¬
ным звеном, объединяющим пролетариев всех стран. Все
остальные звенья лопнули.
Победители над Европой двадцатых и тридцатых го¬
дов были разные люди, с разными индивидуальными на¬
клонностями, выросшие в разных национальных тради¬
циях, попавшие в разные экономические и политические
условия. Одни из них успели дорваться до настоящей вла¬
сти, как Ленин, Сталин, Муссолини, Бела Кун, Пилсудский
и Гитлер. Другие до настоящей власти еще не дошли, за¬
стряв где-то на полдороге компромисса с буржуазным уго¬
ловным правом. «Керенский период» социалистической
революции продлился в Польше недели две, в России —
месяцев восемь, в Германии — лет пятнадцать, во Фран¬
130
ции он тянется лет пятьдесят. Чем кончится французский?
Французский Ленин, по-видимому, опоздал.
Все эти люди, конечно, разные. Но все они были со¬
циалистами. Все они опирались на социалистические, про¬
летарские партии. Все они говорили одним и тем же язы¬
ком и все они обещали одно и то же. За спиной их всех
стояла несколько по-разному сформулированная, но одна
и та же «научная теория». Идя к власти, эти люди в обе¬
щаниях не стеснялись никак. Придя к власти, они пере¬
стали стесняться чем бы то ни было. Может быть, по не¬
которым деталям полемики между Робеспьером и Данто¬
ном, Вольтером и Руссо, Гегелем и Шеллингом, Марксом и
Бакуниным можно было бы заранее догадаться о той пер¬
возданной, стихийной ненависти, которая клокочет в ка¬
ждой душе каждого истинного революционера? Каким-то
таинственным образом «наука» этой ненависти не замети¬
ла. А может быть, не хотела заметить? Бакунин и Маркс
ненавидели друг друга лютой личной ненавистью. Такое
сквернословие, каким они осыпали друг друга, немысли¬
мо ни в какой буржуазной печати.
Гуманитарная наука завязывает себе правый глаз, что¬
бы все видеть только с левой точки зрения. Стоя вот на
этой точке зрения, «наука» видела все обещания гряду¬
щей солидарности и отказалась видеть, а тем более по¬
казать нам те моральные свойства революционных вож¬
дей и армий, которые совершенно ясно видны были и сто
лет тому назад. Европейская гуманитарная наука изучала
декорации и декламации. И тщательно, в меру всех сво¬
их наличных сил постаралась скрыть от всех нас то, что
скрывалось за декоративно-декламационной вывеской ре¬
131
волюционного притона. Теперь вывеска сорвана, и притон
виден во всей его кровавой отвратительности. Постара¬
емся по этому поводу забыть все то, о чем говорила нам
«самая современная наука», и вспомнить о том, что ска¬
зал нам забытый Автор, никогда ни на какую научность
не претендовавший: «Берегитесь волков в овечьих шку¬
рах — по делам их узнаете их!»
Сейчас шкуры сняты все. Реальность обнажена так,
как не была обнажена, может быть, никогда в истории че¬
ловечества. Для всякого вождя и для всякой шкуры тех¬
ника современной «науки» еще может подыскать доста¬
точно жуликоватые объяснения. Но вся сумма обещаний,
вождей, шкур и реальности так удручающе очевидна, так
безнадежно бесспорна, что, может быть, совет забытого
Автора мы примем, наконец, всерьез. И будем судить: сло¬
ва — по словам и дела — по делам.
ВОЛКИ и овцы
Я не хочу утверждать, что все социалисты Европы
были волками в овечьей шкуре. Их подавляющее боль¬
шинство состояло из баранов в волчьих шкурах. Эту по¬
следнюю категорию лучше всего персонифицировать в
А. Ф. Керенском, «первенце русской революции» и пер¬
вом социалистическом премьере русского революцион¬
ного правительства. Его имя, может быть, и без какой бы
то ни было личной вины с его стороны, стало исходным
пунктом для всякого рода презрительных неологизмов:
«керенки», «керенщина» — символ чего-то бессильного
132
и бестолкового. Сидя на министерском посту, Керенский
произносил речи, переполненные клятвами и угрозами: он
не допустит, он не потерпит, он раздавит, он будет стоять
до последней капли крови. Ленин не произносил почти
никаких речей, а Сталин и вовсе никаких. Словом, Керен¬
ский говорил, а Ленин и Сталин оттачивали свои зубы без
речей. И когда дело дошло до зубов, то Керенский сбежал
без всякого пролития крови — по крайней мере, своей.
Приблизительно по той же схеме сняли свои револю¬
ционные боевые шкуры германские социал-демократы,
итальянские социалисты всех оттенков, польская социа¬
листическая партия, чешская социалистическая партия
и многие другие. Иногда это носило отпечаток трагедии.
В большинстве случаев это оказалось фарсом. В сумме это
привело к катастрофе.
Находясь в здравом капиталистическом уме, трудно,
собственно, представить себе, как эти люди могут верить
тому истинно вопиющему вздору, который обещали им
торговцы невыразимо прекрасным будущем? Лев Троцкий
обещал всякому комсомольцу гений Платона или Аристо¬
теля. Лабриола и Каутский не очень отставали от Троцко¬
го, или, точнее, Троцкий слегка обогнал их. Ленин в «Прав¬
де» в 1922 году писал о том, что лет через десять научного
социалистического, то есть ленинского, строя люди будут
работать по нескольку часов в день и только несколько лет
в своей жизни, лет этак пять—десять. На ту сумму мате¬
риальных благ, которые они по социалистической систе¬
ме успеют произвести за эти немногие часы и годы сво¬
ей работы, они смогут спокойно наслаждаться всей сво¬
ей остальной жизнью, жить в Давосе или Ницце, в Крыму
133
или где им будет угодно, и социалистическое правительст¬
во будет добросовестно и аккуратно высылать им их со¬
циалистическую ренту. Я никак не могу себе представить,
чтобы Троцкий, Ленин и Сталин верили хотя бы единому
слову, с которым они обращались к «массам»...
К вопросу о первом социалистическом соревновании
в истории — о соревновании в обещаниях я вернусь не¬
сколько дальше. Пока желательно установить тот факт,
что волки в овечьих шкурах, обращаясь к баранам в юб¬
ках и штанах, сами попадали в условия жесточайшей кон¬
куренции — именно она привела позже к взаимоистреб-
лению. Каждый из вождей больше всего боялся, как бы не
оказаться «отсталым», как бы его не опередил его более
левый конкурент. Боязнь оказаться несколько правее от¬
кровенно сумасшедшего дома определила собою весь ход
европейской демагогии. Вождь Номер Первый предлагал
трехчасовой рабочий день. Вождь Номер Второй был вы¬
нужден предложить двухчасовой. Вождь Номер Первый
обещал невыразимо прекрасное будущее на послезавтра.
Вождь Номер Второй вынужден обещать его на завтра.
В общем, как показала практика, побеждали люди, обе¬
щавшие все и на сегодня вечером. «Муки рождения» на
несколько часов и невыразимое блаженство до скончания
мира... Впрочем, даже и «муками рождения» должны были
расплачиваться эксплуататоры. «Угнетенные» не теряли и
теоретически не могли потерять ничего, «кроме своих це¬
пей». Так говорил Маркс. Приблизительно то же говори¬
ли и остальные.
Гениальность Аристотеля и Платона, обещанная то¬
варищем Троцким комсомольцам, летающие тигры, обе¬
134
щанные ситуайеном Фурье французским баранам, Давос
и Ницца, обещанные Лениным русским ягнятам, — все
это можно считать крайностью, преувеличением, вооб¬
ще чем-то вполне укладывающимся в некую среднюю схе¬
му социалистических обещаний и программ. Как, с дру¬
гой стороны, можно считать некоторой социалистической
крайностью английских фабианцев, обещавших рай зем¬
ной этак лет через пятьсот. Или через пять тысяч. Фурье
с его летающими тиграми и Эттли с его национализаци¬
ей железных дорог можно считать самым левым и самым
правым флангами общей социалистической линии. Как
я уже говорил, м-р Эттли в своей политике ничем суще¬
ственным не отличается от Николая Второго (Кстати, в
стране м-ра Эттли в августе 1947 года происходили ев¬
рейские погромы, так же как в стране Николая Второго
в 1907 году. В обоих случаях подонки городов громили кон¬
сервативное еврейство за преступления еврейских подон¬
ков — Бунда в России и Иргун Цво Леуми в Палестине. —
И.С.), так же как Фурье ничем не выделяется из среднего
уровня психиатрической больницы.
Эттли и Фурье мы можем считать нетипическими яв¬
лениями. Но были даны обещания, подписанные всеми со¬
циалистами мира. Вот эти обещания:
Мир между народами.
Мир и свобода внутри каждого народа.
Отмена смертной казни.
Невиданный рост всяческого благополучия.
Невиданный расцвет всяческой культуры.
При всяких поправках на человеческие слабости и
ошибки, страсти и пороки дела всех этих людей стали сей¬
135
час совершенно наглядными, абсолютно бесспорными для
каждого человеческого существа, наделенного нормаль¬
ными человеческими глазами и нормальной человеческой
совестью. Отпадает даже ссылка на всякие локальные или
хронологические случайности: во всех странах, где люди
пришли к власти, ход событий развивался с истинно же¬
лезной закономерностью.
По пункту первому: о мире.
а) Всеобщий мир начался с организации целого ряда
гражданских войн: в России, Германии (Баварская совет¬
ская республика), Венгрии (Венгерская советская рес¬
публика), Китае, Финляндии, Испании, Австрии, Ита¬
лии, Болгарии и прочих. Сорвались попытки организа¬
ции гражданской войны в Англии (забастовка 1926 года)
и в США (демпинг для поддержки кризиса).
б) В тех странах, где гражданская война закончилась
победой одной из философий — в России, Италии и Гер¬
мании, после уничтожения буржуазных конкурентов в
борьбе за власть победители стали истреблять социали¬
стических конкурентов. Истребив социалистов всех иных
партий, они стали истреблять конкурентов в своей соб¬
ственной.
в) Истребив внутри своих стран своих домашних кон¬
курентов, все победившие вожди всего обновленного че¬
ловечества начали судорожно готовиться к истреблению
внешних. Начав свои карьеры с протестов против импе¬
риализма, вооружений, постоянных армий и «милита¬
ризма», СССР, Германия и Италия начали в мирное время
ковать оружие в масштабах, никогда невиданных ни при
каком капитализме. Вся жизнь народов победивших со¬
136
циалистов оказалась подчиненной режиму казармы и во¬
енного завода. Подготовка СССР к «тотальной войне» на¬
чалась за шесть лет до прихода к власти Адольфа Гитле¬
ра, когда ни с какой стороны ни о какой угрозе для СССР
не могло быть и речи. Там, где победившие социализмы
воевать не собирались или не могли, они всеми силами
старались спровоцировать чужие войны. Так, СССР сво¬
им договором с Гитлером спровоцировал нападение Гер¬
мании на Польшу1, Германия всей своей политикой тол¬
кала на войну Японию, Италия вооружила абиссинских
«расов», и все три системы старались по мере своих сил
увеличить хаос во всем остальном мире. Договором 23 ав¬
густа 1939 года Советская Россия обязалась снабжать Гер¬
манию хлебом, нефтью, марганцем и, в особенности, сма¬
зочными маслами, так необходимыми для войны против
демократий. Через неделю после этого договора Германия
начала войну. Сейчас Советская Россия разжигает войны
в Китае, на Балканах, в Индонезии и Индокитае, открыто
или скрыто стоит за спинами тех пролетариев всех стран,
которые в простоте душ своих полагают, что обилия хлеба,
масла, штанов, жилищ и безопасности проще всего дос¬
тигнуть путем прекращения работы.
Итак, обещания всеобщего мира были реализова¬
ны сначала в виде гражданских войн в своих собствен¬
ных странах, потом в попытках организации гражданских
войн за границей, потом в превращении своих собствен¬
ных стран в сплошные вооруженные лагеря, потом в про¬
1 Как известно, Гитлер запланировал нападение на Польшу задолго
до подписания пакта Молотова — Риббентропа. — Ред.
137
вокации всяких войн в мире, потом в виде второй миро¬
вой войны и сейчас в виде подготовки к третьей миро¬
вой войне.
По пункту второму: о свободах.
а) Организация всяческих свобод, прокламирован¬
ных в течение столетий, началась с устранения всего на¬
селения всех последовательно социалистических стран
от какого бы то ни было участия в решении своих собст¬
венных судеб. «Волю народа» заменила воля вождя, по¬
велевающего единой партией, проводящего свою поли¬
тику путем беспощадного подавления и массы, и ее мне¬
ний, и ее интересов.
б) «Всеобщее, равное, прямое и тайное» избиратель¬
ное право, только еще вчера прокламированное всеми со¬
циалистическими партиями, превратилось из права в по¬
винность, выполняемую надзором тайной полиции.
в) Все органы самоуправления и даже самообслужи¬
вания заменены централизованной бюрократией, подчи¬
ненной полиции, партии, вождю. Все население страны
подчинено полицейскому участку, который хуже всякого
иного в мире хотя бы по одному тому, что никакой иной
полицейский участок в мире не наделен такой властью,
какою наделен социалистический.
г) Гласный суд заменен тайными судилищами, и их
произволу отдан каждый гражданин страны — от пасту¬
хов до министров. От свободы слова, совести, союзов и
прочего не осталось ни следа: «вся власть трудящимся»
оказалась властью над трудящимися.
д) Однако все это есть не только лишение свободы, не
только запрет сочувствия какому бы то ни было иному
138
общественному строю, кроме декретированного Вождем,
это, сверх того, есть поддерживаемое террором принужде¬
ние этому строю сочувствовать, его укреплять и его вся¬
чески восхвалять. Человек, который в Германии, Италии
или СССР стал бы восхвалять Рузвельта или Черчилля,
был бы расстрелян. Но рано или поздно попадают под рас¬
стрел и люди, которые уклоняются от восхваления Стали¬
на, Гитлера или Муссолини. От «трудящихся» победивший
социализм потребовал не только отказа от свободы — от
всякой свободы. Он, трудящийся, кроме того, обязан под
угрозой гибели ежедневно демонстрировать свое восхи¬
щение режимом голода, рабства, унижения всякого чело¬
веческого достоинства.
Итак, в результате победы философски обоснованно¬
го и научно неизбежного прекрасного будущего люди не
только не получили новых свобод, но оказались лишенны¬
ми и тех, которые они имели при «реакционных режимах»
Романовых, Гогенцоллернов, Габсбургов и других. Им, тру¬
дящимся, было сказано, что им нечего терять, кроме це¬
пей. Они получили только цепи. И их, под угрозой смер¬
ти, заставляют эти цепи славословить и целовать.
По пункту третьему: о процветании.
а) Россия, первая вступившая на путь последователь¬
ного социализма, из недавней житницы Европы превра¬
тилась в страну хронического голода, который времена¬
ми обострялся до людоедства. Американская админист¬
рация помощи (АРА) точно так же снабжала умиравших
от голода детей социалистической России капиталистиче¬
ским продовольственным пайком, как сейчас другая аме¬
риканская организация — УННРА снабжает тем же пай¬
139
ком тех же социалистических детей, только уже не одной
России, а всей Европы. Вместо хлеба трудящиеся России
получили военно-каторжные заводы, трудящиеся Герма¬
нии — пушки вместо масла и трудящиеся Италии — Абис¬
синию вместо макарон.
б) За хлебным голодом последовали и все остальные
мыслимые его разновидности: жилищный, топливный,
одежный, бумажный, культурный и прочие. Жизнь по¬
степенно стала приближаться к идеалу тюрьмы, основан¬
ной на принципах самоснабжения, какими были тюрьмы
Древнего Востока.
в) Вся хозяйственная жизнь всех революционных
стран оказалась направленной вовсе не к удовлетворению
потребностей трудящихся, а к насыщению воли к власти
Вождя и жажды привилегий правящей партии. Все строи¬
лось для власти, то есть для войны. Трудящимся остава¬
лись только объедки.
г) Сельское хозяйство подорвано на десятилетия:
скот вымер, поля засорены, леса вырублены, ликвидиро¬
ваны самые хозяйственные элементы. Разгромлены ре¬
месла, росшие веками. В СССР в 1935 году правительст¬
во уже не смогло найти людей, еще сохранивших техни¬
ку кустарного художественного ремесла. В Германии нет
молодежи, которая могла бы принять на себя наследст¬
во старинного и высококвалифицированного немецко¬
го ремесла. Но созданы ни для какой нормальной жизни
ненужные гиганты военной промышленности и воспи¬
таны миллионные кадры ни для какой нормальной жиз¬
ни ненужных людей: сыщиков, плановиков, председате¬
лей колхозов или бауэрнфюреров, красных директоров,
140
или трейгендеров, пропагандистов и лжецов, философов
диалектического материализма и профессоров гегелев¬
ской диалектики; воспитаны десятки миллионов моло¬
дежи мужской и даже женской, которые ни на что, кро¬
ме войны, негодны и которые ничего, кроме ненависти,
не знают. Вся хозяйственная жизнь всех революционных
стран подчинена полностью интересам слоя подонков, па¬
разитирующих на хозяйственном строе возведенном на
самых современных философских и идиотских основани¬
ях. Этот слой не производит ничего. Но он и другим ни¬
чего не дает производить.
Итак, общественный строй, воздвигнутый на основах
материалистической философии — разных материалисти¬
ческих философиях, — привел прежде всего к такой мате¬
риальной нужде, которая грозит если не вымиранием, то
по крайней мере физическим, моральным вырождением
целых племен, слоев и народов. Жалкие крохи лаборатор¬
ных достижений тоталитарной науки бесследно тонут в
болоте полного и всеобщего хозяйственного развала.
По пункту четвертому: об отмене смертной казни.
а) Начав свои карьеры с протестов против смертной
казни как против варварской системы наказания, побе¬
дившие социалистические партии ввели смертную казнь
сначала для своих классовых врагов, потом для своих со¬
перников по социализму, потом для своих товарищей по
партии, потом для своих политических братьев (Бухарин
и Рем).
б) Смертная казнь введена для всего населения стра¬
ны, в том числе для женщин и детей. В СССР смертной
казни подлежали дети старше 14 лет. Она применяется
141
по поводам, по каким не применялась никогда и нигде в
мире. Все варианты «саботажа», «вредительства», «изме¬
ны народу» и прочего в этом роде караются смертной каз¬
нью. И германская, и русская революции казнили смертью
детей, которых эти же революции лишили семьи, хлеба и
Бога. Но эти же революции казнят и самих себя: принцип
истребления доведен до логического конца.
в) Смертная казнь получила массовое применение. И в
этом своем новом качестве она превратилась в орудие фи¬
зического истребления целых слоев, наций, классов и рас.
В России действует по преимуществу классовый принцип,
в Германии действовал по преимуществу расовый. Но че¬
ловеку, которого ведут на казнь, решительно все равно,
на эшафоте какой философии отправят его на тот свет:
на основах Гегеля, стоящего на своей собственной голове,
или на основах Маркса, поставившего гегелевскую фило¬
софию с головы на ноги.
г) Истребляя враждебные классы или расы, победив¬
ший социализм обескровливает и свои собственные. Как
общее правило, истребляются лучшие представители на¬
рода и класса: те, у которых осталась воля к свободе, воля
к сопротивлению, у которых остались талант, инициати¬
ва, совесть, нормальный человеческий здравый смысл. Ос¬
таются жить пресмыкающиеся. Истребляется все то, что
возвышается над пресмыкающимся уровнем. Истребля¬
ются лучшие гены грядущих поколений.
д) Наконец, как завершение карательной и истреби¬
тельной системы социализма введен институт заложни¬
ков. Каре подлежат не только виновный, но и его семья.
Или, иначе, наказанию подлежат заведомо невиновные и
142
ни в чем не обвиняемые люди. Это — самая сильная сто¬
рона тоталитарных режимов. В очень многих сердцах есть
достаточное количество мужества, чтобы смотреть в глаза
собственной смерти. Но почти невозможно идти на свою
смерть, зная, что за ваше преступление или за ваш подвиг
власть будет пытать или вашу мать, или вашу дочь. Ин¬
ститут задолжников связывает лучшую часть нации — ту,
которая готова жертвовать своей жизнью, но которая ос¬
танавливается перед жертвой жизнью своих близких.
Итак, смертная казнь вошла в обиход, стала основным
стержнем устрашения масс и удержания власти. Террор
всякой революции — французской, немецкой и русской —
направлен не только против классовых или расовых вра¬
гов, он направлен против всей нации, а в перспективе —
против всего человечества. Владыки последовательно ре¬
волюционных стран — Робеспьер, Сталин, Гитлер ввели
террор вовсе не для того, чтобы удовлетворить свою соб¬
ственную кровожадность, и вовсе не для подавления ра¬
совых или классовых врагов народа. Вся конструкция ре¬
волюционного и тем более социалистического обществен¬
ного строя является противоестественной конструкцией
и поэтому может быть поддержана только противоесте¬
ственными мерами. Из всех этих мер смертная казнь яв¬
ляется основной мерой. И смертная казнь становится аль¬
фой и омегой внутренней политики социализма.
По пункту пятому: о культуре.
Если вся хозяйственная жизнь страны подчинена за¬
кону убийства — террору и войне, то вся духовная жизнь
подчинена закону ненависти. На ненависти никакой куль¬
туры создать нельзя. И если материальная культура кует
143
оружие для мировой власти Робеспьера — Сталина — Гит¬
лера, то этому же требованию должна удовлетворять и
духовная культура. Писатели подвергаются цензурным
и всяким иным преследованиям не только за то, что пи¬
шут, но и за то, чего не пишут . Всякое творчество пре¬
вращается в проституцию, отказ от которой оплачивается
гибелью. Советский сатирик М. Зощенко в течение поч¬
ти четверти века держался на литературной поверхности
СССР. Он никак не протестовал против власти. Он сати¬
рически клеймил всякую «мелкобуржуазную психологию»,
которая этаким камнем преткновения валяется на шоссе
к невыразимо прекрасному «послезавтра». М. Зощенко —
это только третий сорт литературы, первые два сорта вы¬
мерли давно. После войны и опьянения победой даже эта
литература показалась излишней. М. Зощенко подвергли
«чистке», заставляли каяться и унижаться и перейти на
описания «героев сталинской стройки». Так умирает ве¬
ликая русская литература. Так же умерла и поэзия: два
крупнейших поэта советских времен — Есенин и Маяков¬
ский покончили жизнь самоубийством. В операх и сим¬
фониях партийные бюрократы находят «партийные ук¬
лоны». Химики Ипатьев и Чичибабин сбежали из СССР.
Работник в области физики атома — проф. Капица бежал
раньше, но был заманен в СССР, и его заставляют рабо¬
тать на разложение атома для сталинских атомных бомб.
Из всего того, что мы привыкли называть культурой, ос¬
тались только: пропаганда мировой власти Вождя и тех¬
ника, нужная для завоевания этой власти.
Организационная сторона культуры оказалась ниже
средневековой. Средневековый школяр мог кочевать из
144
Пражского университета в Сорбоннский и из Падуанского
в Гейдельбергский — и он был в курсе всей современной
ему человеческой мысли. Сейчас каждый схоласт каждой
секты социалистического богословия отделен непроницае¬
мым «железным занавесом» от всего остального мира.
Так, все население «третьего рейха» было совершен¬
но убеждено, что Первая мировая война была проигра¬
на исключительно в результате предательства, «удара в
спину» — «дольхштосса». Так, население СССР воспиты¬
вается в представлении, что американский рабочий го¬
лоден и бесправен. Население СССР, Италии и Германии
воспитывалось в том представлении, что весь остальной
мир — некоммунистический, нефашистский, нетоталитар¬
ный, а мир демократии, плутократии капитализма и про¬
чего прогнил окончательно, разложился морально и фи¬
зически и ждет только толчка со стороны Муссолини —
Гитлера — Сталина, чтобы рухнуть в могилу. Два толчка
уже были даны. Два тоталитарных строя уже рухнули в
могилу. И на этих могилах уже растут зеленые побеги нео¬
фашизма и неонацизма. Ибо в Германии и в Италии еще
остались люди, которые при Гитлере и Муссолини были
«всем», а теперь стали черт знает чем. Такие же люди ос¬
танутся и в России после толчка, который Сталин даст ка¬
питалистическому миру. Именно поэтому никакая грязь,
вонь и кровь революции не создаст никакого иммуните¬
та. Всегда остаются люди, которые питались этой грязью,
вонью и кровью и которые ни для чего больше в мире не
нужны. Они уже создают теорию неизбежности герман¬
ской победы в 1945 году, сорванной «дольхштоссом» ге¬
неральского заговора 20 июля. Это они создают в России
145
теорию «вот-вот» — Советская Россия «вот-вот» доходи¬
ла до вознаграждения за все жертвы предыдущих лет, до
сбора урожая, посеянного годами лишений и страданий,
и в этот самый момент капиталисты, испугавшись неви¬
данного в истории человечества расцвета СССР, органи¬
зовали какой-то подвох вроде «дольхштосса», заговора,
измены и прочего. Давайте, дорогие ситуайены, геноссе
и товарищи, начинать сызнова! Может быть, и в самом
деле начнут сызнова: французские санкюлоты начинали
сызнова раз пять.
Все то, что я здесь перечислил, ясно до степени абсо¬
лютной бесспорности. Из всех обещаний социализма не
вышло ничего. Самая капиталистическая страна мира —
США является самой свободной, самой сытой страной. Са¬
мая социалистическая страна — СССР является самой по¬
рабощенной и самой голодной. Но никакая очевидность
не действует на человека, профессионально заинтересо¬
ванного во лжи. И очень мало — на людей, в этой лжи
воспитанных. Пролетарии Европы докатились до уровня
питекантропии. Им есть нечего. Им жить негде. Но они
твердо убеждены в том, что именно в этот момент нуж¬
но возможно меньше работать и возможно больше полу¬
чать. Французские горняки оставляют французских бан¬
ковских чиновников без топлива, те оставляют горняков
без заработной платы. Американские моряки оставляют
русских горняков без хлеба, русские горняки оставляют
немецкую промышленность без угля, немецкая промыш¬
ленность оставляет немецкого мужика без горючего, ма¬
шин и удобрений, и немецкий мужик оставляет немец¬
кую промышленность без хлеба. Так соединяются проле¬
тарии всех стран.
146
ВОСТОК И ЗАПАД
В реакционную эпоху истории, закончившуюся 1914
годом, Европа имела время думать. Немецкий бюргер,
французский ситуайен, русский интеллигент за круж¬
кой пива, стаканом вина или рюмкой водки имели воз¬
можность обсуждать и даже обдумывать факты, идеи и
программы. Вы можете сказать, что этой свободой Евро¬
па воспользовалась плохо, и вы будете правы. Но, во вся¬
ком случае, в Европе были люди, которые пользовались
своей головой не только для ношения головного убора.
Кое-какие остатки этих людей прозябают, вероятно, и сей¬
час, смятые победоносным маршем. Не знаю, есть ли у них
время думать сейчас. Боюсь, что нет.
Европа переживает полосу хронических землетря¬
сений. Во время землетрясения думать, вероятно, очень
трудно. Homo sapiens, ныне населяющий европейские тер¬
ритории, если и думает, то только узко практически, где
достать кусок хлеба, вязанку дров и окурок папиросы. Да
и это примитивное мышление заглушается ревом всяче¬
ских пропаганд, а также слухами, вносящими кое-какую,
в общем все-таки здоровую поправку, в эти пропаган¬
ды. В катастрофические периоды личной и обществен¬
ной жизни действуют не призывы к рассудку, действу¬
ет вопль: то ли «ура», то ли «караул». Действует психоло¬
гия паники.
Из всей сложности психических и всяких иных сти¬
мулов, свойственных человеческому существу, остались
почти исключительно хватательные инстинкты. Причем
147
некоторая анемия мозгов приводит к тому, что люди хва¬
тают и то, что следовало бы хватать, и то, чего хватать во¬
все не следовало бы. Польша хватает Штеттин, не дожи¬
даясь «мирного договора». Советы нацеливаются на Се¬
верную Африку, Югославия — на Каринтию, Торез — на
Рурский бассейн, бельгийцы, датчане, голландцы — на ка¬
кое-то «исправление границ». Немецкий мужик ворует по
ночам союзное военное имущество, от которого никако¬
го толку нет, но за которое можно угодить в тюрьму. Ев¬
ропа действует по правилам вольно-американской борь¬
бы catch as catch can — хватай, что можно, потом разбе¬
ремся. Разбираться будет очень трудно.
По тому же принципу — «хватай, что можно» люди
ухватываются и за какие-то теории, идеи, термины и сло¬
ва. Вероятно, не вполне отдавая себе отчет в том, что за
эту «захватническую политику» потом придется кое-чем
расплачиваться. Особенным разумом Европа не блистала
и раньше, иначе нынешнего социалистического рая она не
пережила бы. Но сейчас обращение с мыслью и словом
приобрело такой характер, как если бы писатели, публи¬
цисты и ораторы считали бы свои аудитории состоящи¬
ми из сплошных кретинов, людей безнадежно больных не
только анемией мозгов, но и анестезией памяти.
Лидер германских социал-демократов д-р Шумахер в
речах и статьях развивает такую мысль: предоставим Вос¬
току свойственный ему тоталитарный режим. Мы же, ев¬
ропейцы, люди западной культуры, рождены демократа¬
ми, а мы, немцы, передовой отряд западной культуры на
Востоке, должны стоять на страже где-то то ли на Эльбе,
то ли на Одере, то ли, может быть, на Висле — д-р Шу¬
148
махер предпочитает не выдавать военной тайны страте¬
гической дислокации своих идей. Была германская «Wacht
am Rhein», теперь будет что-то вроде «Wacht am Weichsel».
Та же «культурная миссия на Востоке», которою опериро¬
вали и Вильгельм, и Гитлер, только средактированная на
потребу эпохи разгрома, бессилия и унижения.
Эта тема варьируется не только на германских вы¬
гонах и пастбищах. Всеядное двуногое пережевывает эту
тему и в других странах: «демократия по западному об¬
разцу» и демократия — по восточному, славянство и гер-
мано-романский мир. Почти по Р. Киплингу: «Запад есть
Запад и Восток есть Восток, и никогда им друг с другом
не сойтись». Люди с анестезированными мозгами глотают
все это даже и без пережевывания, целыми глыбами.
Тоталитарный режим действительно существует и в
СССР, хотя в 1914 году его так не называли ни немцы, ни
союзники. Он существовал и на Западе: нельзя же считать
Германию Востоком, Италию — Азией, Испанию и Порту¬
галию — выразительницей истинно славянского мировоз¬
зрения. Тоталитарная Франция Робеспьера и Наполеона
стояла в центре, а никак не на границах тогдашнего куль¬
турного мира. И Сталин, и Гитлер строили свои режимы
на принципе «государство — это я». Принцип этот был
средактирован никак не на Востоке. Марксистская фи¬
лософия, ныне безраздельно свирепствующая в России,
была создана в Германии и Англии. Левиафан государст¬
венности, питающийся человеческой кровью, был обна¬
ружен англичанином Гоббсом. Политическая техника то¬
талитарных режимов была разработана итальянцем Ма¬
киавелли. Самое умное, что по этому поводу можно было
149
бы сказать, что всех нас во грецех родили матери наши и
что все мы мазаны приблизительно одним миром. И бо¬
леем приблизительно одними и теми же болезнями, и что
от тоталитарного сифилиса не застрахован никто.
Все это нужно бы считать совершеннейшей очевидно¬
стью: ни Сталин, ни Гитлер, ни Муссолини, ни Наполеон
решительно ничего общего не имеют ни с Востоком, ни
с Западом, ни с таинственной славянской душой грузин¬
ского происхождения, ни с норманнской душой австрий¬
ского, ни с французской душой корсиканского. И выска¬
зывания д-ра Шумахера есть абсолютный вздор. Но есть
вещи несколько менее очевидные.
Тоталитарный режим в России возник в 1917 году.
И так как воспоминания о Робеспьере уже исчезли из па¬
мяти просвещенной Европы, то можно сказать, что этот
режим был нов и что люди, которые его строили или по¬
могали строить, еще не знали, чем именно все это кон¬
чится.
Тоталитарный режим в Германии возник на 16 лет
позже; русский опыт уже был налицо. И Ленин, и Гитлер
ликвидировали не «старые реакционные режимы» — оба
они проломили черепа новорожденным демократиям —
русской и германской. Так вот, в защиту русской демокра¬
тии много лет подряд велась жесточайшая в истории стра¬
ны гражданская война. В защиту германской демократии
не поднялся ни один штык.
Были ли белые русские генералы «реакцией» или не
были, сейчас ответить на это нелегко. Но против Лени¬
на восставали не только белые генералы: восстали крон¬
штадтские матросы, ярославские и уральские рабочие, пы-
150
тался восстать Всероссийский союз железнодорожников,
и по всему пространству России в разное время и в раз¬
ных местах восставало почти все русское крестьянство.
Больше трех миллионов людей бросили свою родину, бе¬
жали в эмиграцию, где сидят и до сих пор вот уже три¬
дцать лет.
Так русский ВОСТОК ответил на насилие над демо¬
кратией. А как ответил германский ЗАПАД?
Принцы крови, в том числе и наследник престола; со¬
циал-демократы, в том числе и герр Лебе; коммунисты, в
том числе и те из них, которые из рядов компартии пере¬
шли в ряды СС, а теперь вернулись обратно, — почти вся
Германия сказала Гитлеру zum Befehl! Вся Германия за¬
щищала Гитлера — до последней капли крови в послед¬
нем подвале рейхсканцелярии. Красная Армия стала за¬
щищать Россию, а следовательно, и СССР, а следователь¬
но, и Сталина, только с того момента, когда выяснились
цели Германии. Германская армия пыталась воткнуть нож
в спину Гитлера только в момент, когда выяснился про¬
вал целей Германии.
Д-р Шумахер не имеет никакой возможности знать
все это. Если предполагать, что докторский чин д-ра Шу¬
махера не окончательно анестезировал его умственные
способности, то можно было бы утверждать, что д-р Шу¬
махер не имеет никакой возможности отделять тотали¬
тарный режим от демократического географическими, на¬
циональными или расовыми границами. Но он это делает.
Почти то же делал и Гитлер: на Востоке живет раса, при¬
выкшая лобызать кнут. Сейчас в Берлине живет раса, ус¬
тами Пика и Гротеволя лобызающая серп и молот. В Пари-
151
же — раса, руками Тореза загребающая московские чеки.
Что есть Запад и что есть Восток? И какою границей мы
можем отделить вздор от вздора, по крайней мере, не со¬
вершенно очевидного?
Сейчас, когда германский тоталитарный режим вопре¬
ки истинно героическому сопротивлению всей нации раз¬
громлен из вне, участники и наследники этого режима де¬
лают демократические постные лица и говорят, они тут ни
при чем. Если бы они не вступили в партию, то они были
бы обойдены очередным чином какого-нибудь рептилин-
рата или доктора блудословия. Они, эти люди, совершен¬
но искренни: если бы они не пошли в партию, их чины,
карманы, гельтунгстриб и прочее, конечно, пострадали бы.
Как же можно было поступить иначе? Я, Иван Солоневич,
сидел восемь раз в тюрьме советского тоталитарного ре¬
жима и два раза в тюрьме германского. Пойдя в компар¬
тию, я, вероятно, мог бы получить чин какого-нибудь реп-
тилин-пресс-шефа, — я не пошел. Миллионы и миллионы
других русских тоже не пошли. Десятки миллионов запла¬
тили не только чином или карманом, но и жизнью. Какие
выводы можно сделать отсюда о «расе рабов» и о «народе
господ», о славянской склонности к тоталитарному режи¬
му и о германской верности демократии?
Все это я пишу не для полемики с д-ром Шумахером.
Он, надо полагать, знает свою аудиторию и, вероятно, точ¬
но оценивает ее глотательные способности. Да и сам д-р
Шумахер является только производной величиной и ауди¬
тории, и всего того философского развития, которые поч¬
ти всех нас привели к данному положению вещей. Дан¬
ное же положение вещей, в частности, характеризуется
152
тем, что культурной, просвещенной более или менее фило¬
софски и социалистически настроенной аудитории мож¬
но предлагать любой мало-мальски мыслимый вздор, и
она этот вздор проглотит. Человеческий здравый смысл не
очень уж усовершенствован технически, но он может и он
обязан отмечать, по крайней мере, совершенно очевидные
вещи. Однако вся сумма совершенного философского раз¬
вития привела нас к тому, что именно самые очевидные
вещи теряют не только очевидность, а и вообще призна¬
ние их бытия, замазываются десятками лживых терминов,
обходятся сотней окольных путей, теорий и вранья, и пе¬
ред слушателями какого-нибудь д-ра Шумахера восстает
картина мира, изуродованная в деталях и в целом. Только
что вырвавшись из пролетарских объятий гитлеровского
тоталитаризма, Шумахеры называют сталинский типично
восточным явлением. Уровень жизни американского ра¬
бочего, поскольку его нельзя скрыть, в СССР объясняется
так: подкуп капиталистами верхушки рабочего класса. Го¬
лод в СССР объясняется «наследием проклятого царско¬
го режима». Уход Англии из Индии — попытками закаба¬
лить народы этой страны. Повальное прекращение работы
пролетариями всех стран — лучшим способом добывать
возможно большее количество хлеба и пиджаков. И воз¬
никающий от всего этого голод — саботажем со стороны
мелкого собственника-мужика, который работает всего
семь дней в неделю, который не имеет ни одного отпуска
ни разу в десять лет и которого грабят все пролетарии ре¬
шительно всех стран, — это единственное, в чем они дей¬
ствительно идеологически едины вполне.
153
Все это кажется совершеннейшей нелепицей. Но даже
и в этом есть свой смысл. Социализм — настоящий ре¬
волюционный социализм, а не его фабианский раствор,
ставит свою ставку на ненависть и ложь. Все остальное:
«Восток» и «Запад», «подкуп рабочей аристократии», спа¬
сительность забастовок и прочее в этом роде являются
только «идеологическими надстройками» в борьбе за не¬
нависть против любви и за атеизм против Бога. Социа¬
лизм обязан сеять ненависть, чтобы властвовать над ними,
чтобы строить, как об этом говорил Достоевский, Вави¬
лонскую башню без Бога и против Бога. Предприятие, в
конечном счете, безнадежное... Но именно эта линия пред¬
приимчивости объясняет нам существование Троцких и
Сталиных, гитлеров и шумахеров, робеспьеров и торезов.
Каждый из них, повторяя древнюю восточную формулу1,
считает, что «государство — это я», все же остальные —
уклонисты, предатели рабочего класса, изменники социа¬
лизма, узурпаторы и насильники.
О ПРОЛЕТАРИЯХ ВСЕХ СТРАН
Пролетарии всех стран сейчас командуют всеми стра¬
нами Европы — с небольшими поправками на американ¬
скую оккупационную армию, на генерала Франко и еще
на два-три более или менее капиталистических остров¬
ка Европы. Лозунг коммунистического Интернационала
красуется на официальном Гербе СССР. Он же треплется
и на знаменах тех партий, которые до государственного
' Это слова французского короля Людовика XIV. — Ред.
154
герба еще не доросли, но надеются, что дорастут. Автор
этого лозунга Карл Маркс считается официальным свя¬
тым не только для СССР, но и для д-ра Шумахера, Лео¬
на Блюма, кажется, даже и для м-ра Эттли. В 1947 году в
британской оккупационной зоне праздновалось открытие
музея в Трире, в том доме, где родился Карл Маркс. На
торжестве присутствовали пролетарии почти всех евро¬
пейских стран, кроме, кажется, СССР. Французские проле¬
тарии жали руки немецким, чешские — венгерским, дру¬
гие — другим. Но о некоторых вещах на этом празднике,
кажется, не говорилось. Как в доме повешенного обычно
не говорят о веревке.
Вожди пролетариев всех стран призывали пролетари¬
ев всех стран по меньшей мере к международной солидар¬
ности. Можно было бы отметить и тот факт, что испыта¬
ния Первой мировой войны эта солидарность не выдер¬
жала, пролетарии всех стран и представители пролетариев
всех стран голосовали за военные кредиты, как это, на¬
пример, сделала германская социал-демократия. Русская
коммунистическая партия, тогда еще только левая фрак¬
ция той же социал-демократической партии, имела все ло¬
гические и моральные основания упрекать остальных со¬
циалистов мира в «социал-патриотизме», «социал-преда-
тельстве» и «социал-соглашательстве».
Тогда, в 1914 году, этот патриотизм, предательство и
соглашательство могли бы быть оправданы наличием ре¬
акционных режимов Романовых, Гогенцоллернов и Габс¬
бургов. Каждый социализм стремился свергнуть каждую
реакцию, но главным образом соседнюю. Потом все ре¬
акции были свергнуты. Во всех странах Европы остались
155
одни социалисты. Теоретически в 1918 году можно было
бы предположить, что вот тут-то и наступило если уже не
царство, то по крайней мере республика пролетарской со¬
лидарности. Неумолимая и неоспоримая практика жизни
показала, что тут, как и решительно во всех иных отноше¬
ниях, все, что произошло при революционных и социали¬
стических режимах, было неизмеримо хуже всего того, что
происходило при монархических и реакционных.
Старая, отсталая реакционная Европа, Европа коро¬
лей, императоров и пап, воевала и даже завоевывала. При¬
близительно тем же занималось, впрочем, и остальное че¬
ловечество, в том числе и США. В ряду государств-завое-
вателей Россия, конечно, занимала первое место: двадцать
два миллиона квадратных километров так же не свали¬
лись с неба, как не свалился и товарищ Сталин. Можно ут¬
верждать, что часть этих завоеваний носила вынужденно
оборонительный характер, например, завоевание Крыма.
Или даже завоевание Польши. Можно даже утверждать,
что другая часть носила экономически принудительный
характер, например, завоевание Балтики или Финляндии.
Просто завоевательных войн, как известно, не ведет ни
одно правительство мира. Каждая война или вызвана, или
спровоцирована, или навязана. Обвинительные акты о за¬
воевательных попытках представляются только побежден¬
ным нациям. «Победителей не судят», ибо судить их не¬
кому. Этот афоризм принадлежит Екатерине Второй, мел¬
кой немецкой принцессе, ставшей путем мужеубийства и
цареубийства почти тем же, чем сейчас является Сталин.
Кстати, один из официальных эпитетов Сталина взят из
словаря екатерининской эпохи: это ее придворная исто¬
156
риография назвала «матерью народов». Сталин, соответ¬
ственно, стал отцом. Стать матерью ему было бы затруд¬
нительно.
Екатерину Вторую, по официальной терминологии —
Великую, судить было некому. Кажется, некому и до сих
пор. При ней была разделена Польша, был завоеван Крым,
были ликвидированы последние остатки монгольских орд,
были нанесены сокрушающие поражения туркам. При ней
закончилось закрепление русского крестьянства. Это был,
быть может, самый блестящий век русской военной ис¬
тории. И если исключить эпохи Петра и Сталина, то это
были самые реакционные десятилетия русской историче¬
ской жизни: десятилетия дворянской диктатуры, омрачен¬
ные страшным пугачевским восстанием.
При Екатерине Второй было совершено величайшее
внешнеполитическое преступление русской истории. Жи¬
вое тело польской нации было разорвано на три части и
поделено между Россией, Пруссией и Австрией. Нужно,
впрочем, внести существенную поправку: при первом раз¬
деле Россия не взяла ни одного клочка чисто польских об¬
ластей. Но все-таки Польша была поделена, порабощена,
большая ее часть попала Пруссии. Руками мелкой немец¬
кой принцессы, уголовным путем вознесенной на престол
Российской империи, было положено начало прусскому
могуществу. Впрочем, не следует переоценивать роль Ека¬
терины: она была куклой в руках тех людей, которые несли
ее и на кровать, и на престол. Она была только вывеской.
Она была названа Великой, ибо именно под ее вывеской
окончательно консолидировался и окончательно закрепил
157
свою диктатуру слой победителей в жизненной борьбе —
русское рабовладельческое дворянство.
Пример Екатерины и Польши я беру как самый чер¬
ный пример русской военной истории, все-таки до сих пор
самой успешной в мире. К этому примеру нужно бы сде¬
лать ряд оговорок. Польша до XVIII века играла по адре¬
су России совершенно ту же роль, какую Германия Бис¬
марка и Гитлера играла по отношению к Польше: культур¬
ная миссия на Востоке и прочие вещи в таком же стиле.
Польша завоевала Киев первый раз еще в 1211 году и по¬
следний раз — в 1921 году. Даже и после попытки Пил-
судского под властью Польши оказались русские запад¬
ные области (в том числе и та Гродненская губерния, в
которой мои крестьянские предки жили сотни лет), в ко¬
торых был установлен решительно такой же режим, ка¬
кой немцы установили в Польше в 1939-1945 годах. После
взятия Кракова Гитлер недаром ездил поклоняться пра¬
ху Пилсудского.
Для невежливого обращения с Польшей у России
были достаточные исторические основания. Но и раздел
Польши, и дальнейшие попытки ее русификации отно¬
сятся к числу самых черных дел самой воинственной в
мире истории — русской истории. Приблизительно в эту
же эпоху закончились и остальные западные завоевания
России: была отвоевана у Швеции Финляндия.
Повторяю, это были самые блестящие военные деся¬
тилетия России: ликвидация Польши, уничтожение та¬
тарских орд, разгром Турции и как венец этой эпохи —
уничтожение наполеоновской армии, взятие Берлина и
Парижа — и диктатура Александра Первого и Николая
158
Первого над всей Европой, что по тем временам было
более или менее эквивалентно мировой власти. Русская
история назвала Екатерину Великой, Александра Перво¬
го — Благословенным и Николая Первого — Палкиным.
В реальности Екатерина была сплошной реакцией, Алек¬
сандр был пустым местом, Николай Первый был, может
быть, единственным светлым пятном: он вернул конститу¬
цию Польше, подтвердил конституцию Финляндии и, что
самое важное, начал работу по освобождению всех кре¬
постных крестьян всей империи. Но, как это случается с
историками, Екатерина, при которой крестьянство было
окончательно лишено всяких человеческих прав, оказа¬
лась Великой, а Николай Первый, который все свое цар¬
ствование вложил в освобождение крестьянства, оказал¬
ся Палкиным. По совершенно такой же схеме пролетарии
всех стран оказываются прогрессом, а капиталисты тех же
стран оказываются реакцией.
Итак, самая крупная, самая воинственная и самая ре¬
акционная государственность Европы завоевала Поль¬
шу, Балтику, Финляндию, Крым и еще целую массу дру¬
гих мест. Во всех этих окраинах были оставлены их старые
конституции, вольности и прочее. Польская конституция
была ликвидирована только после польского восстания
1832 года, финская действовала до 1917-го. Взаимоотно¬
шения между завоеванной Финляндией и ее завоеватель¬
ницей не имели, вероятно, прецедентов во всей мировой
истории: все граждане Финляндии пользовались всеми
правами на всей территории империи, и все остальные
граждане всей остальной империи не пользовались все¬
ми правами на территории Финляндии. Во всяком случае,
159
ни в одном из всех завоеваний ни у одного из побежден¬
ных помещиков или мужиков не было отнято ни одно¬
го клочка земли, никто не переселялся и не перегонялся
с места на место. Финн генерал Маннергейм был свиты
Его Величества генерал-адъютантом, поляк генерал Клем-
бовский был генерал-квартирмейстером всех русских ар¬
мий в Первую мировую войну.
Русская политика наделала много ошибок, промахов
и даже преступлений: раздел и попытки русификации
Польши были преступлением. Однако польские помещи¬
ки около Харькова и польские помещики около Варшавы
продолжали владеть своими поместьями (иногда гигант¬
скими), а до 1861 года некая часть народа-завоевателя и
народа-победителя, например, семья Солоневичей, оста¬
валась в крепостных рабах помещиков, принадлежащих
к побежденному и завоеванному народу. Особенно умно
это не было. Но это характеризует завоевательную поли¬
тику реакции.
Сейчас начали свою антимилитаристскую политику
пролетарии всех стран. Мы сейчас можем сказать, что то¬
варищ Сталин ведет политику откровенной экспансии. Но
можем утверждать и нечто другое: все остальные социали¬
стические правительства Европы вели бы точно такую же
политику, если бы у них для этого было достаточно сил.
Разницу между Сталиным и остальными социалистиче¬
скими политиками Европы нужно искать не в потенциа¬
ле желания, а в наличии сил. Совершенно очевидно, что
если бы те пролетарии всех стран, которые нынче власт¬
вуют во Франции, были достаточно сильны, то они дела¬
160
ли бы в Руре решительно то же самое, что делает това¬
рищ Сталин в Берлине, и делали бы это безо всякой ог¬
лядки на интересы, желания, голосования или голод тех
пролетариев всех стран, которым не повезло во Второй
мировой войне.
Дети немецких пролетариев всех стран голодают неис¬
тово — министры норвежских пролетариев налагают свое
вето на немецкое рыболовство и китобойный промысел.
Датские пролетарии пытаются оттяпать Шлезвиг, бельгий¬
ские и голландские — «исправить границы», чешские про¬
летарии выселили немецких и венгерских, венгерские —
словацких и чешских, сербские и румынские — швабских
и австрийских, австрийские — немецких и так далее.
Можно сказать, что Австро-Венгерская монархия была
реакционной. Однако дюжина народностей все-таки как-
то уживались друг с другом. Сейчас люди, жившие веками
на территориях этой бывшей реакции, согнаны со своих
веками насиженных мест, ограблены до нитки, выброше¬
ны в голодную неизвестность. И это все делается проле¬
тариями в отношении пролетариев.
Немецкие национал-социалисты начали свою внешне¬
политическую деятельность с полного уничтожения поль¬
ских народных социалистов. Теперь польские социалисты
занялись плохо организованным истреблением немецких
трудящихся. Об обстановке выселения немцев из-за Оде-
ра-Нейсе «Таймс» писал: «Это было лучше Бельзена и Да-
хау, но это не намного лучше».
Около двухсот лет тому назад, в царствование той же
Екатерины, князь Потемкин завоевал нынешний Юг Рос¬
сии, в том числе Крым. В сознании среднего читающего
161
европейского человека имя князя Потемкина неразрыв¬
но связано с выражением «потемкинские деревни». Так
пишет история. История не пишет о том, что тогдашние
«потемкинские деревни» сейчас называются Одессой, Се¬
вастополем, Днепропетровском и прочими такими бута¬
форскими названиями. Война на Юге России была звер¬
ской войной. Татары оказывали отчаянное сопротивление,
и население северных районов Крыма было истреблено
почти поголовно. Приблизительно в таком же стиле ра¬
зыгрывались и кавказские войны. Так что Гаагские прин¬
ципы в этих войнах не применялись. Крым же в предше¬
ствующую эпоху играл ту же роль, какую играли арабские
торговцы черным деревом в Африке времен Стенли. Для
демократических принципов ведения войны места там не
было. Однако после капитуляции Крыма его населению
был предоставлен выбор: остаться в России или эмигри¬
ровать в Турцию (Крым до того принадлежал Турции).
Часть осталась, часть предпочла уехать. Уезжавшим был
предоставлен тоннаж для них и для всего их имущества,
были выданы деньги на проезд и деньги на обзаведение
на новых местах. Это было двести лет тому назад, в одну
из самых реакционных эпох России, по отношению к раз¬
бойным племенам, профессионально промышлявшим тор¬
говлей живым человеческим мясом.
Оставшиеся крымские татары совершенно мирно про¬
жили двести лет. Сейчас они все выселены на север Си¬
бири1. Около двух с половиной миллионов поляков в те¬
чение примерно тех же двухсот лет также мирно жили
1 В Среднюю Азию. — Ред.
162
на Юге России — все они выселены к линии Одер-Ней-
се, где они решительно не знают, что именно с ними ста¬
нет завтра.
Крымские татары специализировались на табаковод¬
стве — лучшем в России. Теперь на севере Сибири они,
вероятно, просто вымрут. Немецкие рабочие в Чехии ве¬
ками специализировались на стекольной промышленно¬
сти, кажется, лучшей в мире; теперь им деваться некуда и
делать нечего. Финские пролетарии специализировались
по водному транспорту в Петербурге и при царской ре¬
акции жили там сотню лет, работали, и никто их не тро¬
гал. С началом власти «пролетариев всех стран» они высе¬
лены все. Немецкие колонисты в России жили там почти
двести лет и создали за Волгой очень высококвалифици¬
рованное сельское хозяйство — они выселены на тот же
север Сибири1 и с теми же шансами на жизнь. Прави¬
тельство русских пролетариев уморило голодом два мил¬
лиона пленных немецких пролетариев, и правительство
французских пролетариев пыталось также уморить тех
же немецких пленных, пока в эту историю не вмешалось
правительство антипролетарских США. За «пролетариев
всех стран» сейчас вступается только антипролетарское,
капиталистическое и плутократическое и прочее прави¬
тельство США — только оно одно. Это оно кормит детей
европейского пролетариата, которых грабят пролетарии
всех стран. Это оно и только оно одно спасает отряды ев¬
ропейского пролетариата от места их последнего соеди¬
нения — от виселицы, подвалов и братских могил голода.
1 В Среднюю Азию. — Ред.
163
Чем и когда помогли одни пролетарии другим пролетари¬
ям? Кто из них положил кусок хлеба в протянутую руку
своих голодающих товарищей по классу? Кто из них дал
бы стакан молока голодающим детям капиталистических
стран, если бы дети голодали в капиталистических и име¬
ли бы молоко в социалистических странах?
Позвольте нарисовать социалистическую утопию, не
предусмотренную пока что никакой философией мира.
Американцы из Европы ушли. Для простоты картины
предложим, что большевики на их место не пришли. Что
будет завтра в социалистической Европе «пролетариев
всех стран»? Забудут ли немецкие трудящиеся свою зем¬
лю по ту сторону Одера и Нейсе? Договорится ли това¬
рищ Шумахер с товарищем Торезом? Согласятся ли не¬
мецкие рыбаки отказываться от рыбьего жира в пользу
своих норвежских товарищей? Поделят ли венгры, сло¬
ваки и чехи наследие ограбленных немецких и австрий¬
ских рабочих? Примирится ли мистер Тито с австрийской
Каринтией? И что будут есть все они на другой день по¬
сле прекращения капиталистической помощи невырази¬
мо прекрасной Европе сегодняшнего дня?
...Если сегодня днем акулы американского капитализ¬
ма из Европы уйдут, то сегодня вечером в Европе все нач¬
нут резать всех. Немцы вышибут поляков из Померании.
Поляки вышибут русских из Кенигсберга. Французы по¬
стараются захватить Рур и датчане — Шлезвиг. Тито ри¬
нется на Австрию. Словакия восстанет против Чехии. Не¬
мецкий рабочий ринется грабить немецкого мужика. Не¬
мецкий мужик постарается вырезать немецких беженцев,
164
не говоря уже об иностранных Ди-Пи1. Даже старые, дав¬
но забытые кровавые распри между религиями примут
социалистически модернизированный характер: право¬
славные сербы начнут резать католических хорватов, а в
Западной Украине ликвидация унии, начатая Екатериной
Великой, будет продолжаться методами Великого Стали¬
на: мечом и виселицами.
Вы можете отвергнуть этот вариант социалистической
утопии. Но совершенно невозможно отрицать социали¬
стическую действительность сегодняшнего дня: все, что
можно было использовать для ненависти, использовано
для ненависти. Раньше нам все говорили только о нена¬
висти к эксплуататорам. Сейчас культивируется ненависть
к эксплуатируемым. «Пролетарии всех стран» добились
одного: во всякую щель, где только затаились остатки ве¬
ковых споров, вбиты новые клинья свежей ненависти —
классовой, групповой, национальной и даже религиозной.
Кто мог себе представить товарища Сталина, выступаю¬
щего в качестве «защитника православия» методами ин¬
квизиции семнадцатого века? Кто мог представить себе,
что вожди русского и французского пролетариата станут
сознательно убивать голодом миллионы немецких про¬
летариев, только что «освобожденных от власти крова¬
вого фашизма»? Кто мог представить себе русского со¬
циалистического «богоносца», насилующего берлинских
пролетарок, или немецкого социалистического профес¬
сора, впрыскивающего бензин в вены пленных рабочих
и крестьян? Фактическая история всех этих моральных
1 «Перемещенные лица», политические беженцы. — Ред.
165
достижений еще не написана вся. Сейчас мы знаем толь¬
ко немецкие зверства. То, что русские эмигранты мне го¬
ворили о чешских, даже и мне, человеку, видавшему вся¬
кие виды, кажется невероятным. Товарищ Шумахер есть
социалист. Но ведь и товарищ Пик есть социалист. Това¬
рищ Шумахер раздувает ненависть против России, Поль¬
ши, славянства, против немецких помещиков и фабрикан¬
тов, против «христианской демократии» и капиталисти¬
ческого либерализма. Товарищ Пик раздувает ненависть
против США и Англии — и против тех же демократов, ли¬
бералов и капиталистов. Товарищ Торез раздувает нена¬
висть против немецких пролетариев и американских ка¬
питалистов, и товарищ Сталин грабит немецких трудя¬
щихся точно так же, как ограбил и русских. Советский
идеолог Илья Эренбург вопил: «Смерть немцам», и под
этим лозунгом Красная Армия шла на Берлин — насило¬
вала, грабила и убивала. До того почти под таким же ло¬
зунгом шла на Восток германская социалистическая ар¬
мия и делала то же самое. При Романовых, Гогенцоллер-
нах и прочих было, может быть, плохо. Но никто в мире,
имеющий ум и совесть, не имеет никакого права оспари¬
вать того факта, что при пролетариях всех стран все ста¬
ло неизмеримо хуже.
Русский император Павел Первый, которого Бернард
Шоу называет таким же чудовищем, каким был Нерон,
взял в плен вождя польского восстания Тадеуша Костюш-
ко. Костюшко был привезен в Петербург, принят Павлом,
получил деньги и свободу и уехал в США1.
1 Костюшко был взят в плен в 1794 г., во время правления императ¬
рицы Екатерины II. — Ред.
166
Шамиль, организовавший на Кавказе одно из самых
кровавых восстаний русской окраинной истории, был взят
в плен, был принят царем Александром Вторым, получил
имение на Волге, правда, с запретом возвращаться на Кав¬
каз, и потом уехал в Мекку. Павел Первый и Александр
Второй были «реакционерами», и оба были убиты: пер¬
вый — за то, что начал освобождение русских рабов, вто¬
рой — за то, что он его не кончил. Что сделали революцио¬
неры, убившие «реакцию»? Кого помиловали они? Кого
они освободили и из числа своих противников, и из чис¬
ла своих друзей, и из числа тех трудящихся, во имя кото¬
рых они подняли свои кровавые знамена?
Мы можем сказать, что Павел Первый в Польше и
Александр Второй на Кавказе вели империалистическую
политику, и это будет правильно. Но разве не тот же им¬
периализм проводят или пытаются проводить польские
социалисты на линии Одер-Нейссе, французские — в Саа¬
ре и Индокитае, датские — где-то в Шлезвиге, русские —
по всем своим границам и даже итальянские — где-то в
Эритрее?
Империализм действительно был, но он остался и при
социалистах. Однако до «пролетариев всего мира» в Ев¬
ропе, кроме империализма, капитализма и прочих разно¬
видностей реакции, было все-таки чувство общественно¬
го приличия и были традиции человечности или по край¬
ней мере джентльменства. Разгром Костюшко или Шамиля
был обусловлен такими-то и такими-то соображениями.
Но они не были преступниками, и они не рассматрива¬
лись как преступники. Социалистический мир сейчас по¬
делен на три неравные части: первая — вождь, вторая —
167
его уголовная полиция, третья — все остальное преступ¬
ное человечество.
Я перечислил факты. Любому отдельному из них вы
можете найти любое отдельное объяснение. Любую нена¬
висть вы можете объяснить любым «наследием прошло¬
го». Но ведь вся Европа стала социалистической, во всей
Европе творятся приблизительно одни и те же вещи, и все
источники европейской жизни заражены одной и той же
ненавистью. До победы социализма над кровавыми ста¬
рыми режимами, над реакционными капиталистами, над
несознательными трудящимися, над еретическими фило¬
софами, над остальными оппозиционерами социалистами
в Европе все-таки существовали законы, преследовавшие
за «возбуждение национальной, сословной, классовой или
религиозной ненависти». Эти законы были несовершенны,
выполнялись они не всегда, и все прошлое в Европе оста¬
вило достаточно поводов для всяких трений. Чего стоит
одна Эльзас-Лотарингия с ее перемежающимися попыт¬
ками по германизации. На европейских территориях есть,
например, Эстония с ее миллионом населения. Тысячу лет
жила под чужим государственным владычеством — не¬
мецким, датским, шведским, а потом русским — страна,
которая не имеет никаких шансов на собственную куль¬
туру и самостоятельность, накопила тысячелетнее раз¬
дражение и пыталась излить его и на немцев, и на шве¬
дов, и на русских. На этих территориях достаточно горю¬
чего материала и для резни, и для ненависти. Почти по
всей Европе существовало в свое время крепостное пра¬
во, и к 1945 году почти во всей Европе еще существовали
его пережитки. Все это не было забыто, как не были за¬
168
быты и кровавые религиозные войны между католициз¬
мом, протестантизмом и православием, и менее крова¬
вые столкновения в пределах этих религий между их от¬
дельными разновидностями. Все это было исторической
давностью. Но со всем этим «старые режимы» пытались
бороться и, в общем, при отдельных ошибках боролись
все-таки не без успеха. Сейчас пришли «пролетарии всех
стран», и во всех странах раздувают все мыслимые и не¬
мыслимые уголья ненависти.
Я утверждаю, что социализм родился из ненависти.
Думаю, что это очень трудно доказуемо. Но, возможно,
несколько легче доказать, так сказать, чисто техническую
сторону этого вопроса. В самом деле.
Авторы социальной революции во Франции 1789 года
звали «массу» ненавидеть аристократов, тиранов, коро¬
лей, панов, Коблени, Питта, Англию, Россию, жиронди¬
стов, эбертистов, дантонистов, вандейцев, лионцев, тулон¬
цев, — короче, всех, кроме самих себя.
Авторы социальной революции в России звали мас¬
су ненавидеть эксплуататоров, плутократов, монархов, по¬
пов, белогвардейцев, Черчилля, Англию, Германию, США,
Керенского, Троцкого, Бухарина — то есть всех, кроме са¬
мих себя.
Авторы социальной революции в Германии звали мас¬
су ненавидеть союзников, демократию, плутократию, Анг¬
лию, Россию, США, ремовцев, штрайхеровцев, евреев, —
словом, всех, кроме самих себя.
Все они, кроме того, звали к травле вредителей, сабо¬
тажников, изменников, уклонистов и всех тех, кого наив¬
ная терминология французской революции определяла
169
суммарно как «подозрительных». Ученые мужи, оккупи¬
рующие университетские кафедры, склонны оперировать
объяснениями, которые суммарно можно было бы сфор¬
мулировать как «гнев народа». Хотя довольно очевидно,
что ни в сентябрьских убийствах в Париже, ни в деятель¬
ности гестапо, ни в подвигах ВЧК-НКВД никакой народ
никакого участия не принимал. Поставим вопрос несколь¬
ко иначе.
К власти пришла социалистическая партия. Она «вво¬
дит социализм». Но так как даже и Ленину ясно, что сра¬
зу и на все сто процентов этого сделать невозможно, то
социалистическая отрава дается в ее, скажем, десятипро¬
центном растворе. Ленин, вероятно, был совершенно убе¬
жден, что уже и десятипроцентный раствор окажет благо¬
детельное влияние на ход хозяйственной жизни страны,
что наступит, пусть и не полное, но хотя бы десятипро¬
центное облегчение капиталистических страданий чело¬
вечества. Итак, введено десять процентов социализма.
И жизнь становится на двадцать процентов хуже.
При нормальных человеческих мозгах и при нормаль¬
ной человеческой совести здесь нужно было бы остано¬
виться и начать проверять теорию путем анализа практи¬
ческого эксперимента. По теории, больное капитализмом
человечество должно бы почувствовать хоть и небольшое,
но все-таки облегчение. Вот социализировали, допустим,
железные дороги, и они вместо того, чтобы работать луч¬
ше, стали работать хуже. Давайте посмотрим, в чем тут
дело. Но неудача с десятью процентами имеет только одно
последствие: авторы переворота сгущают раствор до соро¬
ка. И так далее, до стопроцентного «тотального» социализ¬
170
ма. Гитлер этого не успел проделать, Сталин уже успел. Нет
никакого сомнения в том, что и Ленин, и Гитлер, и Сталин
были вполне информированы о хозяйственных и прочих
последствиях социализма во всех растворах.
Мы можем сказать: все это догматики, фанатики, тео¬
ретики, стоящие на гегелианской точке зрения, «тем хуже
для фактов». Но можно поставить вопрос и совсем с дру¬
гой стороны: а что же им остается делать? Сказать urbi et
orbi: извините, ситуайены, товарищи, геноссе и камера-
ды, наш фокус не удался, наша теория оказалась не тово...
И вернуть железные дороги капиталистам, власть — экс¬
плуататорам, жизнь — миллионам людей, уже убитых на
путях к победе социализма?
Это, разумеется, совершенно утопично. Это означало
бы самоубийство науки и теории науки, партии и вождей,
похороны «невыразимо прекрасного будущего», а также
и свои собственные. В случае выбора между убийством
и самоубийством люди предпочитают все-таки первое.
А третьего выбора у начинателей революции нет.
Поэтому-то и идут неизменные поиски классового
и внеклассового козла отпущения. В русском случае по¬
иски эти развивались по такой линии: нужно свергнуть
проклятый старый режим. Свергли. Стало хуже. Нужно
свергнуть буржуазное Временное правительство. Сверг¬
ли. Стало хуже. Нужно разбить Колчака, Деникина и про¬
чих. Разбили. Нужно ликвидировать «капиталистические
остатки» в стране. Ликвидировали. Нужно ликвидировать
крестьянство — почву, из которой рождаются капитали¬
стические отношения. Ликвидировали. Нужно искоренить
троцкистских фашистов — искоренили. Нужно расстре¬
171
лять бухаринских уклонистов — расстреляли. Нужно раз¬
бить германских фашистов — разбили. Нужно разбить
американских милитаристов — пока еще не разбили. И вот
в результате всех этих всемирно исторических побед по¬
бедоносный трудящийся России ночью вором пробира¬
ется на поля, которые раньше кормили пол-Европы, там
крадет колосья и за кражу их отправляется на каторж¬
ные работы.
И этому трудящемуся, даже и сидящему на каторж¬
ных работах, власть говорит: виноваты последствия про¬
клятого старого режима, потери гражданской войны, са¬
ботаж капиталистической агентуры — Троцкий, Бухарин
и прочие, виноваты немецкие фашисты, американские им¬
периалисты, интеллигентские саботажники, несознатель¬
ные рабочие, виноваты ВСЕ , кроме НАС. Нужно ненави¬
деть ВСЕХ, кроме НАС.
Все это, конечно, можно объяснить и гораздо проще.
Один из ста шансов на жизнь — это очень мало. Но все-
таки это больше, чем все сто шансов на виселицу. Нужно
переть в этот один шанс. А этот один шанс — один и един¬
ственный — обозначает завоевание всего мира. Однако,
в конечном счете, иллюзорен и этот один шанс.
РОДОСЛОВНАЯ РУССКОГО БЮРОКРАТА
Родословная сегодняшнего коммунистического рус¬
ского бюрократа автоматически будет родословной кни¬
гой русской революционной интеллигенции. Все книги,
написанные русской интеллигенцией о русской револю¬
172
ции, являются, в сущности, только автобиографиями. Мо¬
жет быть, именно поэтому ни в одной из этих книг вы не
найдете констатации того довольно очевидного факта, что
русская революционная интеллигенция была в то же вре¬
мя русской дворянской бюрократией. Она, эта интеллиген¬
ция, не имела даже двух ликов, как римский бог Янус: и
революционность, и бюрократизм проживали в одних и
тех же физиономиях. Этот печальный факт, в сущности,
совершенно очевиден. То, что русская интеллигенция была
революционной, то есть социалистической сплошь, при¬
знается, кажется, всей мировой литературой, посвящен¬
ной вопросам истории русской общественной мысли. Вся
мировая литература, посвященная истории русской об¬
щественной мысли, старательно обходит молчанием тот
факт, что, кроме чиновничества, в России не было почти
никакого другого образованного слоя. Русский деловой
человек, разгромленный петровскими реформами почти
так же, как его наследники были разгромлены ленинской,
образованным человеком еще не был, «интеллигенцией»
не считался никак и до самых последних предреволюци¬
онных лет пребывал где-то совсем на задворках общест¬
венной жизни. Русская литература рисовала его эксплуа¬
татором, кровопийцей, мироедом, паразитом и дикарем.
Свободных профессий почти не было. До последней по¬
ловины прошлого века, как об этом говорил П. Милюков,
русский образованный класс почти полностью совпадал с
дворянством. Потом в этот образованный класс влились
так называемые разночинцы — люди «разного чина», об¬
разованные и полуобразованные, выходцы из духовен¬
ства, из мелкого купечества и — в самое последнее вре¬
173
мя — из крестьянства. Они попадали в уже сложившую¬
ся дворянско-бюрократическую атмосферу и достижения
именно этой культуры принимали как нечто само собой
разумеющееся.
Не менее девяти десятых всех людей, получавших в
царской России высшее образование, шло на государст¬
венную службу. До освобождения крестьян дворянство
на государственную службу шло по традиции, после ос¬
вобождения — по материальной нужде. Разночинец шел
потому, что никаких других путей у него не было. Торго¬
во-промышленная жизнь страны обслуживалась героя¬
ми Островского, пресса была чрезвычайно слаба количе¬
ственно, научно-исследовательских лабораторий еще не
было — словом, минимум девяносто процентов русской
интеллигенции были государственными служащими, или,
иначе, чиновниками, или, еще иначе, бюрократами, они в
той или иной степени не могли быть социалистами.
...Мой отец был крестьянином, потом в годы моего
позднего детства — мелким, я бы сказал, микроскопиче¬
ским чиновником: делопроизводителем гродненского ста¬
тистического комитета. Я вырос в среде этой мелкой про¬
винциальной бюрократии. Мои первые наблюдения над
общественной жизнью относятся именно к этой среде.
Это был мир микроскопической провинциальной бю¬
рократии. Оценивая жизнь и деятельность покойницы с
точки зрения моего сегодняшнего опыта, я должен ска¬
зать, что это была чрезвычайно добропорядочная бюро¬
кратия. Она брала взятки — так было принято. Но взят¬
ка не была вымогательством, она была чем-то средним
между гонораром и подаянием. Она разумелась сама со¬
174
бой. Чиновник, который отказывался брать взятки, под¬
вергался изгнанию из своей собственной среды: он нару¬
шал некую неписаную конституцию, он колебал самые
устои материального существования бюрократии. Но та¬
кому же изгнанию подвергался и чиновник, который свое
право на взятку пытался интерпретировать как право на
вымогательство. Взятка, я бы сказал, была добродушной.
Так же добродушен был и ее приемщик. Чиновник старо¬
го режима начинал свой рабочий день в 10 утра и кончал
в 3 дня. В течение этих пяти часов он имел возможность
зайти в ресторан, выпить рюмку водки, сыграть партию в
биллиард — и вообще работой обременен никак не был.
И не старался себя обременять. Он не был человеком на¬
вязчивым и, будучи в той или иной степени революцион¬
но настроенным, никаких правительственных мероприя¬
тий особенно всерьез не принимал. Он, кроме того, счи¬
тал себя нищим.
Государственная служба везде оплачивается сравни¬
тельно низко. Это, вероятно, объясняется очень просто,
законом спроса и предложения. Маленький провинциаль¬
ный чиновник получал жалованье, достаточное для того,
чтобы семья из пяти человек была вполне сыта, имела бы
квартиру комнаты в три и по меньшей мере одну прислу¬
гу. Но материальные требования этого чиновника опреде¬
лялись не его «общественным бытием», а остатками дво¬
рянской традиции. Дворянская традиция в России, как и
в других странах Европы, требовала «представительства».
Физический труд был унизителен. Квартира из трех ком¬
нат была неприличной. Наличие только одной прислуги
было неудобным. В силу этого чиновник считал себя ни¬
175
щим. Он, кроме того, считал себя образованным челове¬
ком. Рядом с ним жил человек, которого никто а России
не считал образованным: купец. Наш крупнейший драма¬
тург Островский населил русскую сцену рядом гениаль¬
ных карикатур на то «Темное царство», которое почти в
одиночку кое-как строило русскую хозяйственную жизнь.
Наш величайший сатирик Салтыков населил русское чи¬
тающее сознание образами Колупаевых и Разуваевых —
кровавых хищников, пьющих народную кровь. Наш вели¬
чайший писатель Лев Толстой пишет о русском деловом
человеке с нескрываемой ненавистью. Позднейшая поли¬
тическая и художественно-политическая литература свя¬
зала Толстого с Марксом и выработала на потребу русско¬
му сознанию тот тип, который сейчас плавает по конти¬
ненту США в качестве «акулы мирового империализма».
То, что сейчас советская пропаганда говорит об «импе¬
риализме доллара», взято не только из Маркса. Это взято
также и от Толстого.
Мелкий провинциальный чиновник Маркса не чи¬
тал. Но Толстого и прочих он, конечно, читал. Он считал,
что он, культурный и идейный человек (взятки никогда в
мире никакой идее не мешали, как никакая идея не меша¬
ла взяткам) «служит государству». А его сосед по улице,
лавочник Иванов, служит только собственному карману,
других общественных функций у этого лавочника нет. Он
груб. Он ходит в косоворотке, и его жена сама стирает бе¬
лье. Скудное чиновничье жалованье путем таинственной
«стихии свободного рынка» переходит в карманы лавоч¬
ника. Если лавочник продает чиновнику на рубль мяса, то
на тридцать копеек он выпивает чиновничьей крови. Он,
176
лавочник, ничего не производит, даже входящих и исхо¬
дящих. Он есть представитель внепланового, государст¬
венно контролируемого хозяйственного хищничества. Он
есть, кроме того, и классовый враг.
Классовым врагом лавочник был уже для Толстого:
это именно он скупал «дворянские гнезда», вырубал «виш¬
невые сады». Потом он стал скупать и птенцов этих гнезд,
и владельцев этих садов: дворянство разорялось, а бур¬
жуазия строила. Мелкий провинциальный чиновник ли¬
тературно унаследовал эту дворянскую классовую вра¬
жду: во всякой школе преподавали русскую литературу,
и во всей русской литературе частный предприниматель
был образован как хищник и паразит. Но частный пред¬
приниматель был классовым врагом и для сегодняшнего
чиновничьего благополучия: он подрывал существо чи¬
новничьего быта, право на регулирование. Он «заедал»
каждый день чиновничьей жизни и каждый фунт чинов¬
ничьего обеда; он богател и строил дома — за счет копеек,
вырученных за продажу фунта мяса, и рублей, полученных
как квартирная плата. Традиция русской дворянской ли¬
тературы, собственный бюрократический быт и филосо¬
фия пролетарского марксизма — все это привело к тому,
что старорежимная бюрократия оказалась носительницей
идей революционного социализма. Идеи эти не были глу¬
боки и выветривались при первом же соприкосновении с
революционной действительностью, но и они в какой-то
степени определили собою ход русской революции.
На вершинах русской интеллигентской мысли стояли
писатели революционные, но стояли и писатели контр¬
революционные. Сейчас, оценивая прошлое, можно ска¬
177
зать с абсолютной степенью уверенности: контрреволю¬
ционные были умнее. Сбылись именно их предсказания,
пророчества и предупреждения. Но сбыт имели только
революционные. Или, что тоже случалось (для обеспече¬
ния сбыта), — даже контрреволюционные писатели кое-
как подделывались под революционную идеологию. Свои
контрреволюционные мысли и Лев Толстой высказывал
только в своих произведениях, для печати НЕ предназна¬
ченных. Даже и Достоевский не мог писать свободно, а ко¬
гда пытался, его никто не слушал. Даже и Герцен протес¬
товал против революционной цензуры, существовавшей в
царской России. Здесь действовал закон спроса и предло¬
жения. Спрос обусловливала русская интеллигентная бю¬
рократия, или, что то же, русская бюрократическая интел¬
лигенция, и ей, профессиональной бюрократии, социализм
был профессионально понятен. Социализм — это только
расширение профессиональных функций бюрократии на
всю остальную жизнь страны. Это подчинение лавочника
Иванова контрольному воздействию философически об¬
разованной, «культурной» массе профессионального чи¬
новничества. Это было и просто, и понятно, и соблазни¬
тельно. «Частная инициатива» была чужой, непонятной и
отвратительной, она взятками или обходами, нарушением
инструкций и даже законов пыталась обойти всякое госу¬
дарственное регулирование. Но чиновника кормило имен¬
но государственное регулирование. Точно так же, как дво¬
рянство прокармливалось крепостным правом. Чиновник
изобретал инструкцию или препону — и частник пытал¬
ся ее обойти: в чиновничьем воображении он восставал
178
как хронический правонарушитель, как антисоциальный
элемент, как антигосударственная стихия.
Я вырос в очень консервативной и религиозно настро¬
енной семье. Но ДО конца двадцатых годов, до перехода
от «новой экономической политики» к политике коллек¬
тивизации деревни, первых пятилетних планов и проче¬
го в этом роде, я все-таки разделял русскую традицион¬
но интеллигентскую точку зрения на русского делового
человека во всех его разновидностях. Чего же вы хоти¬
те? Я читал Толстого и Салтыкова, как всякий читающий
русский человек. Я впитывал в себя образы хищников и
кровопийц. Я съедал в ресторане свой обед, платил за него
полтинник и из этого полтинника уплачивал свой кров¬
ный гривенник в качестве налога анархической стихии
частной собственности. Я платил мои двадцать рублей за
мою квартиру, и из этих двадцати пятнадцать (мне каза¬
лось, минимум пятнадцать отдавал за здорово живешь
своему домовладельцу). Со всех четырех измерений меня
охватывало железное кольцо «эксплуатации человека че¬
ловеком». За каждое съеденное мной яйцо я уплачивал
и свою дань этой эксплуатации. Только в самое послед¬
нее время, в Германии, в 1946 году, я вдруг вспомнил: бу¬
дучи репортером, я в 1914 году за каждую строчку полу¬
чал гонорар, равный цене двадцати пяти яиц. Кто сейчас
заплатит мне такой гонорар? И кто снабдит меня яйца¬
ми, если бы я этот гонорар и получил? И не был ли част¬
ный предприниматель волей или неволей просто нянькой
и мамкой, кормилицей и сестрой милосердия? Не он ли,
частный предприниматель, как-то заботился о моем по¬
строчном гонораре и как-то посредничал между мной и
179
людьми, которые готовы были заплатить 0,000001 копей¬
ки за удовольствие прочесть в газете мой отчет о заседа¬
нии петербургской думы? Не он ли заботился о доставке
из Воронежской губернии в Санкт-Петербург тех двадца¬
ти пяти яиц, в которые таинственным образом превраща¬
лась моя репортерская строчка? Он, частный предприни¬
матель, был очень суров ко мне как к работополучателю:
он требовал, чтобы я писал толково и грамотно. И если бы
я толково и грамотно писать не умел, он бы выгнал меня
на улицу. Но когда я приходил к нему покупать ботин¬
ки, то в моем полном распоряжении был целый склад, и
я мог капризничать, как мне было угодно. Мне тогда ни¬
как не приходило в голову, что если я как покупатель бо¬
тинок имею право капризничать, то, может быть, такое же
право имеет и неизвестный мне потребитель моих стро¬
чек? И что если частный предприниматель не будет осо¬
бенно придирчив в отношении меня, я никак не смогу
быть придирчивым по адресу ботинок: придется носить,
что уж мне дадут? Вообще много совершенно простых и,
казалось бы, совершенно очевидных соображений никак
не приходило в голову.
Наступил военный коммунизм. Есть было вовсе не¬
чего. О каких бы то ни было капризах по поводу свежих
яиц или модности ботинок даже разговаривать было не¬
чего. Я по тем временам занимался поисками еды, а не
объяснений ее отсутствия. Тем более, что и объяснение,
казалось, было просто: война мировая, потом война гра¬
жданская, потом террор. Я был ярым контрреволюционе¬
ром, советская власть сжала и даже пыталась расстрелять
меня не совсем зря. Я защищал монархию, но ДО частной
180
инициативы мне никакого дела не было. Очень мало дела
было даже до социализма: я был против социализма толь¬
ко потому, что социализм был против монархии. Но если
бы в 1912 году Император Всероссийский издал манифест
об освобождении русского народа от буржуазной крепо¬
стной зависимости, я бы повиновался без никаких. Ино¬
странный читатель скажет, что все это было очень глупо.
С иностранным читателем я спорить не буду: особенно
умно это, действительно, не было.
ХИМИЧЕСКИ ЧИСТЫЙ БЮРОКРАТ
Итак, жил да был бюрократ, который считал себя
культурным и прогрессивно мыслящим. Который взимал
скромные взятки и за рюмкой водки разглагольствовал о
благе народа. Который предъявлял спрос на революци¬
онно-социалистическую литературу и всячески презирал
всякую «анархию производства и распределения».
Он был нищ, этот бюрократ. И права его были уреза¬
ны очень сильно. Напомню о том, что еще дед нашего до¬
военного бюрократа, гоголевский городничий, товарищ
Сквозник-Дмухановский из «Ревизора», как о^ня, боялся
«бумагомарания и щелкоперства», которые могли в лю¬
бой газете — даже и в газете тридцатых годов прошло¬
го века — опорочить его доброе имя. Бюрократ царского
времени был только обслуживающим элементом страны.
Почему бы ему не желать стать и господствующим?
Из этого патриархального, идиллического, можно ска¬
зать, доморощенного бюрократа вырос и нынешний со¬
181
ветский. Причем вырос не только философски-генетиче-
ски, а самым банальным путем, путем рождения от отца
и матери: отцы только проектировали социалистическую
революцию, дети ее реализовали. Русскую революцию сде¬
лал вовсе не пролетариат. Ее сделали коллежские регист¬
раторы и те сыновья коллежских регистраторов, которые
потом получили новый чин: народных комиссаров.
Итак, акулы капитализма исчезли бесследно. На их
место — в миллионах хозяйственных ячеек страны ста¬
ли социалистический комиссар, надсмотрщик, плановик,
руководитель. Всей Россией стал управлять самый глав¬
ный комиссар — Владимир Ленин. Каждым домом стал
управлять самый мелкий комиссар — «домком». О Лени¬
не написаны и еще будут написаны сотни тысяч томов.
О его маленьком собрате — домовом комиссаре — никто
не напишет ничего. Я заранее хочу исправить эту истори¬
ческую несправедливость. То, что я здесь предлагаю чи¬
тателю, есть, возможно, более точная фотография дейст¬
вительности. Она может показаться маловероятной. При
некотором размышлении можно, однако, прийти к выво¬
ду, что иначе, собственно говоря, и быть не могло.
Осенью 1926 года я переехал из Одессы в Москву.
В Одессе я был раньше преподавателем гимнастики, потом
стал инструктором спорта в местном профсоюзе. В Мо¬
скву я попал уже на более высокий пост, пост спортивно¬
го бюрократа в Центральном союзе служащих. Мой брат
в той же Москве занимал еще больший пост инспектора
спорта в военном флоте. И в качестве человека, имеюще¬
го почти адмиральский чин, получил крохотную комна¬
ту на Тверской улице в доме 75. Потом брата сослали на
182
Соловки, и комната осталась в моем полном распоряже¬
нии. Я из нее сбежал.
И в квартире было семь комнат, и в семи комнатах
жили восемь семейств. Одно из них жило в ванной. По
утрам в коридоре шипели восемь примусов. По ночам из
пяти комнат доносился крик неизвестного мне количест¬
ва детей. По всем комнатам квартиры безданно и беспо¬
шлинно бродили неисчислимые полчища клопов. Это был
«жилищный кризис», который начался с началом револю¬
ции и стихийно растет до сих пор.
Он был в Одессе. Но в Одессе он был, казалось, само
собою понятным: Одессу бомбардировали, осаждали, ата¬
ковали, защищали и грабили и белые , и красные, и ир¬
регулярные туземные банды. В Москве ничего этого не
было. Одесса, политически отставшая лет на пять, оказа¬
лась оазисом по сравнению с нашей передовой столицей;
в Москве оказалось вовсе невозможно жить. По крайней
мере, для меня. Я могу выносить: примусы, детей, споры
из-за уборной и пререкания из-за кухни, но к клопам у
меня решительно то же отношение, что и к социализму:
я не могу. Я сбежал. Но это мне удалось не сразу.
В Москве весь ход событий пытался втянуть меня в
«общественную деятельность». Из этого тоже ничего не
вышло: я оказался саботажником. Первый вариант обще¬
ственной деятельности, мне предложенный, было участие
в собраниях и в работе жилищного кооператива. На шту¬
ки две я — по молодости лет — все-таки пошел. Они меня
все-таки кое-чему научили.
Итак, дом принадлежит кооперативу людей, в нем
ныне проживающих. То есть не собственникам отдель¬
183
ных квартир или даже комнат, а перехожему бюрократи¬
ческому пролетариату, вроде меня. Мне лично на этот дом
было, говоря откровенно, наплевать: у меня была целая
масса других забот. И кроме того, даже в самые мрачные
минуты моей жизни я все-таки не предполагал разделять
свое ложе с клопами до бесконечности. Но на этих собра¬
ниях я научно и точно установил следующее.
Домом управляет домком — теоретически выборный,
как теоретически выборными были и советские Съезды
Советов, и рейхстаг «третьего рейха». Домком был слу¬
жащим, чиновником, бюрократом — как вам будет угод¬
но. Он был обязан чинить крыши, вывозить мусор, встав¬
лять выбитые стекла, закупать топливо и совершать некое
количество мне малопонятных хозяйственных операций.
На каждой из этих операций домком мог украсть неиз¬
вестное мне количество краски, стекла, топлива или де¬
нег. Для того, чтобы он не украл или для того, чтобы он
не предавался «бесхозяйственности», я, один из жильцов
одной из квартир, должен был ходить на собрания, вы¬
бирать правление, контрольную комиссию, комиссию по
культурно-просветительной работе, комиссию по «озеле¬
нению» двора и прочее в этом роде. Я очень скоро сооб¬
разил, что ни о чем этом я, во-первых, не имею понятия,
а если бы и имел, то не имею никакой возможности за¬
ниматься всеми этими собраниями: у меня ведь есть все-
таки и мои собственные дела.
Пессимисты называли Москву «городом-деревней».
Оптимисты могли бы назвать ее городом-садом. Вне рамок
главных улиц с их многоэтажными домами (этажа три-че-
тыре) раскинуты сотни тысяч особняков или небольших
184
домиков. В особенности на окраинах города. Я устремил¬
ся туда. Методика моих поисков, как я установил позже,
не годилась никуда. Нужно было бегать не по усадьбам, а
по бюрократам. Но то, что я увидал, оказалось достаточ¬
но поучительным: крыши позаваливались, стены пораст¬
рескались, отовсюду неслась ужасающая вонь давно не
чищенных уборных. От многих домов и домишек только
руины. Я понял: тут хозяйствовали домкомы.
Нужно иметь ввиду, что домовой комиссар никогда не
рождается в полном одиночестве: рядом с ним появляют¬
ся на свет и другие. Так что пока наш домком бюрократст¬
вует над домом № 75, его собратья и близнецы так же за¬
ведуют: кровельным железом, краской, топливом, вывоз¬
кой мусора и всякими такими вещами. Над каждым из
них возвышается какое-то собрание, комиссия, контроль
и Бог знает что еще: крыша начинает ржаветь. Бюрократ
пишет бумажку: выдать мне столько-то квадратных мет¬
ров кровельного железа, столько-то краски и столько-то
рабочих. Бумажки, очертив положенную им Господом Бо¬
гом орбиту, попадают к другим бюрократам, которые как-
то на них отвечают. Один пишет: краски в данное время
на складе нет. Третий сообщает: в порядке очередности
рабочая сила может быть предоставлена через икс дней.
Приблизительно такую же орбиту описывают бумажки о
топливе, мусоре, дезинфекции, починке канализации, все¬
лении одних жильцов, выселении других, устройстве ка¬
челей для пролетариев дошкольного возраста и т. д. Сло¬
вом, крыша начинает протекать, не считаясь с порядком
очередности. И в то же самое время и по таким же точ¬
но соображениям начинают протекать всякие иные мета¬
185
форические крыши — на фабрике красок. Потом треска¬
ется стена. Потом жильцам объявляется, что в плане эн¬
ной пятилетки предусмотрена постройка новых домов, а
из старого нужно выселяться, ибо он грозит обрушиться.
Жильцам еще уцелевших домов предлагается «уплотнить¬
ся» для размещения их злополучных спутников по бюро¬
кратической революции.
Как видите, очень просто. И как вы, может быть, со¬
гласитесь, — а как же логически может быть иначе?
Я не думаю, что в эти годы я отличался выдающимися
аналитическими способностями. Мое отношение к боль¬
шевикам было типичным для подавляющей — и неорга¬
низованной — массы населения страны. Я, как и это боль¬
шинство, считал, что к власти пришла сволочь. В качест¬
ве репортера я знал — и неверно оценивал — и еще один
факт: это была платная сволочь. По моей репортерской
профессии я знал о тех громадных суммах, которые боль¬
шевики тратили на разложение русского флота в Первую
мировую войну, знал, что эти суммы были получены от
немцев. Теория военного предательства возникла поэто¬
му более или менее автоматически. Социальный вопрос ни
для меня, ни для большинства страны тогда никакой роли
не играл. И для этого вопроса ни у кого из нас, большин¬
ства страны, не было никаких предпосылок.
Я помню: идя к захвату власти, Ленин не требовал
ничего особенного. В программе стояло: национализа¬
ция промышленности, банков и железных дорог; боль¬
шую часть этой программы проводило и царское прави¬
тельство. Ленин требовал раздела земли между крестья¬
нами. Царское правительство в течение полустолетия до
186
появления на исторической арене того же Ленина про¬
водило ту же политику. Правда, оно действовало эконо¬
мическими методами, и крестьяне получили дворянскую
землю за плату. Ленин обещал бесплатный раздел. Но мне
было решительно безразлично, получит ли дворянство за
остатки своих латифундий еще один миллиард на пропой
остатков своей души или не получит. И я, более или ме¬
нее средний молодой человек России, нес свою шкуру на
алтарь гражданской войны вовсе не из-за банков, желез¬
ных, дорог, акций или платного или бесплатного раздела
земли. Не из-за этого несли свою шкуру и другие юноши
России. Ни колхозов, ни концентрационных лагерей, ни
голода, ни вообще всего того, что совершается в России
сейчас, мне еще видно не было. Пророчества Герцена, Дос¬
тоевского, Толстого, Розанова, Лермонтова, Волошина и
других, которые я знал и тогда, совершенно не приходили
в голову, скользили мимо внимания. Я, в отличие от боль¬
шинства русской интеллигентной молодежи, действитель¬
но питал непреодолимое отвращение ко всякому социа¬
лизму, но, во-первых, против большевизма подняла свои
штыки и та интеллигентная молодежь, которая еще вче¬
ра была социалистической, и та рабочая молодежь, кото¬
рая еще и в годы гражданской войны считала себя социа¬
листической. Потом я почти присутствовал при массовых
расстрелах социалистической молодежи в большевистских
тюрьмах Одессы. Я ненавижу социализм, но это было че¬
ресчур. Я не питаю решительно никаких симпатий к неле¬
пому племени украинских сепаратистов, но, сидя в одес¬
ской тюрьме и ожидая расстрела, я в щелку тюремных во¬
рот смотрел на целую колонну сепаратистской молодежи,
187
которой солдаты ВЧК (позднейшее ОГПУ, потом НКВД,
теперь МВД) проволокой связывали за спиной руки пе¬
ред отправкой этих двух-трех сотен юношей и девушек,
почти мальчиков и девочек, на расстрел. Царское прави¬
тельство боролось и с социалистами, и с сепаратистами,
но все-таки не такими методами. Однако и социалисты,
и сепаратисты были для меня врагами. Ни дворянство,
ни буржуазия друзьями для меня не были. И если сейчас,
тридцать лет спустя, я пытаюсь самому себе дать честный
ответ на вопрос: так из-за чего же, как и миллионы дру¬
гих русских юношей, подставлял я свой лоб под пулеме¬
ты фронта и свой затылок под наган подвала, то единст¬
венный ответ, невразумительный, но честный, будет за¬
ключаться вот в чем: мы шли во имя здоровья и мы шли
потому, что оно у нас было.
Все остальные объяснения не выдерживают никакой
критики, и почти все они средактированы уже впоследст¬
вии. К этому, самому основному пункту всей моей книги,
и перехожу для того, чтобы не создать в читателе некое¬
го смешения перспективы. В 1920 году я никак не пред¬
видел того домкома, на жилплощадь которого мне при¬
шлось попасть в 1926-м. Никакой мужик в 1920 году не
предвидел тех колхозов, в которые он попал в 1930-м. Ни¬
какой рабочий не предвидел тех каторжных работ, на ко¬
торые его направила советская власть в 1932 году. Идя к
власти, Ленин в области внутренней политики проекти¬
ровал только ускоренное проведение всего того же, что
уже и без Ленина делало царское правительство. Не про¬
тив этого шла в бой молодежь белых армий. Генералитет
белых армий начертал на своих знаменах «За единую и
188
неделимую Россию!», но сейчас совершенно ясно, что ни
единству, ни неделимости России большевики не угрожа¬
ли никак: наши либеральные течения в вопросах федера¬
лизма и прочего шли гораздо дальше, чем шел товарищ
Ленин. До момента разгрома немцев союзниками очень
острым вопросом был вопрос выхода из войны: как раз
те слои страны, которые от войны страдали больше все¬
го — молодежь, армия, офицерство, готовы были на стен¬
ку лезть во имя «войны до победного конца», но разгром
Германии снял с повестки дня и этот вопрос. Итак, во имя
чего же мы, русские, в подавляющем своем большинстве
истинно «рабоче-крестьянская» молодежь, шли на риск,
в тюрьму и на смерть?
Тот советский бюрократ, к биографии которого я
сейчас перехожу, в нашей борьбе никакой роли не играл.
О том, что он появится на свет, никто из нас никакого
представления не имел. О том, что именно он будет про¬
делывать, появившись на свет, мы никакого представления
и иметь не могли. В 1920 году я был политически доволь¬
но грамотным молодым человеком. Я был монархистом,
антисоциалистом, верующим и вообще тем, что приня¬
то называть «реакцией». На фронтах и в тюрьмах рядом
со мной воевали и вместе со мной сидели другие русские
юноши, которые называли себя социалистами. И даже ре¬
волюционерами. Я воевал против того, что я называл ре¬
волюцией, они воевали против того, что они называли
контрреволюцией. И когда в ожидании боя или расстре¬
ла мы, так сказать, открыли друг другу души свои, то ока¬
залось, что мы все воевали и сидели во имя одной и той
же традиции физического и морального здоровья нации.
189
Я был монархистом, но я был за раздел помещичьей земли
и я не был против «национализации кредита». Они были
социалистами, но они «ничего не имели против монар¬
хии». Я стою за капитализм, но к рядовому русскому ра¬
бочему я питаю искреннее уважение. Они стояли за про¬
летариат, но в их присутствии нельзя было оскорбитель¬
но выражаться о русской монархии, — профессиональная
революционная пропаганда до 1917 года получала офици¬
альные указания от своих руководящих органов: можно
ругать помещиков, дворян, банкиров и генералов, но нель¬
зя ругать Царя. Они считали себя атеистами, я был верую¬
щим. Обе стороны были склонны очень скептически от¬
носиться к «попам», но для обеих сторон были вещи не¬
допустимые. Говоря короче, у всех нас действовал почти
безошибочный инстинкт физической и моральной чис¬
топлотности, то есть физического и морального здоро¬
вья страны и нации.
Сейчас еще больше, чем в 1920 году, можно сказать,
что сталинизм есть логическое продолжение царизма, и
в 1920 году для этого было еще больше оснований, чем
сейчас. Сейчас еще больше, чем в 1920 году, можно соста¬
вить такую таблицу, в которой был бы перечислен целый
пучок параллельных линий во внешних проявлениях ца¬
ризма и сталинизма. Можно, конечно, составить таблицу
пересекающихся линий. Но все это, как и мой нынешний
домком, не имело никакого отношения к мотивам наших
действий в эпоху гражданской войны. От большевизма
нас отвращал инстинкт. Совершенно такой же, какой от¬
вращает нормального юношу от девушки, у которой весь
лоб в прыщах. Юноша может и не знать, что поцелуй этой
190
особы с прыщавым лбом отплатится проваленным носом.
Мы не могли знать, что флирт с большевизмом отплатить-
ся провалом всей страны. В 1920 году мы не понимали ни¬
чего. Но мы инстинктивно шли по правильному пути. Фа¬
рисеи нашей философии думали и уверяли нас, что они
понимают все. Как впоследствии оказалось, они понимали
еще меньше нас: у них не осталось даже и инстинкта.
...Но и об этом кое-что сказано у забытого Автора:
«И отнял Бог от седых и мудрых — и отдал детям и не¬
разумным...»
ЖИЗНЬ БЕЗ ДОМКОМА
Вся сумма комиссаров, начиная от народных и кончая
домовыми, никем и никак предусмотрена не была. Хотя же
чисто логически ее нетрудно было бы предусмотреть. Бю¬
рократизация всей национальной жизни есть только по¬
следствие «социалистической революции» — только одно
из последствий. Как провалившийся нос есть последствие
сифилиса — но только одно из последствий, есть и другие.
Провалившийся нос имеет, однако, некоторые преимуще¬
ства: он совершенно нагляден. Мой домком на Тверской,
75 был для меня методом наглядного обучения: вот поче¬
му проваливаются крыши и носы и вот почему не прова¬
ливаться они не могут.
В 1920 году ни социализм, ни капитализм с их эконо¬
мической стороны ни меня, ни моих сверстников не ин¬
тересовал никак. Мы, правда, все пережили переходя от
капиталистической анархии к социалистическому плану.
191
И, покинув материнское лоно анархии, мы все летели пря¬
мо к чертовой матери, по дороге цепляясь за что попало:
за кусок хлеба, за подметку для сапог и паче всего за воз¬
можность бегства на юг, восток, север, запад — в те места,
где, о чем мы тогда не подозревали, еще свирепствовала
уже издыхающая анархия производства и распределения.
Вторая половина двадцатых годов была хронологической
заменой прежних географических переживаний: анархия
хозяйственного произвола была кое-как допущена новой
экономической политикой. Или, иначе, в каких-то облас¬
тях страны и отраслях ее хозяйства личная хозяйствен¬
ная свобода была как-то изъята из-под опеки философ¬
ски планирующих мудрецов.
В порядке освобождения народного труда от бюрокра¬
тической крепостной зависимости были денационализи¬
рованы и некоторые недвижимости, в частности, жилые
дома ценностью до десяти тысяч рублей. Не все и не вез¬
де. Но главным образом в населенных пунктах с населе¬
нием, кажется, до 50.000 человек. Во всяком случае, мос¬
ковские окрестности оказались той почти заграницей, где
кое-как возродилась бесплановая жизнь. Мои жилищные
поиски в Москве к этому времени закончились полным и
безнадежным провалом. Я устремил свои надежды на мо¬
сковские пригороды.
В течение нескольких недель я всячески сбегал со
службы и обследовал эти пригороды. Я ходил от двора к
двору, вступал в переговоры с домохозяевами, со спутни¬
ками в вагонах, с возрождающимися владельцами пивных,
с бабами в очередях, вообще со всеми, кто мне попадался
192
на тяжком моем пути. Результаты были неутешительны.
На меня смотрели подозрительно и отвечали невразуми¬
тельно: «Очень уж все теперь переполнено, жить теперь
прямо негде, вот поезжайте вы туда-то и туда-то». Я ехал
туда-то и туда-то и получал такие же ответы и советы.
Наконец, бродя по очередному пригороду, на этот раз по
Салтыковке, выдохшийся и отчаявшийся, за одним из за¬
боров я увидал супружескую пару, мирно пившую чай на
веранде. Я попросил напиться. Старушка предложила мне
стакан чаю — без сахара, но все-таки чаю. Я присел и по¬
жаловался на свою судьбу: вот столько недель ищу хоть
какого-нибудь жилья — и ничего не могу найти. Старичок
уверенно посочувствовал: действительно, ничего найти
нельзя. Я пожаловался еще раз: вот, семья торчит в Одес¬
се и привести ее некуда.
— Так вы, значит, из Одессы? — спросил старичок.
Одесса пользуется репутацией самого вороватого го¬
рода в России. И на вопрос: «Скажите, а вы не из Одес¬
сы?» — анекдот отвечает так: я, собственно говоря, из Пе¬
тербурга...
— Ага, — сказал старичок, — а в котором году вы бе¬
жали ?
Я понял, что попался. И ответил туманно: как и все.
Старушка предложила мне еще стакан чаю. Потом пого¬
ворили о том, о сем. Потом старушка вышла на кухню,
старичок последовал за ней. Что-то шептались. У меня
на душе было неуютно: вот проболтался! Но оба супру¬
га скоро вернулись на веранду, и на меня свалилась ман¬
на небесная.
193
— У нас, видите ли, — сказал старичок, — кое-какое
помещение есть, только, может быть, дороговато для вас
будет — тридцать пять рублей в месяц, две комнаты.
Я не верил своему счастью: в Москве я платил, прав¬
да, пятнадцать рублей, но одни клопы чего стоили! И там
была одна комната, здесь две. Потом оказалось, что был
еще и коридор, который тоже мог сойти за комнату. Все
это помещалось в мансарде, стены были из грубо отесан¬
ных сосновых бревен, в центре всего этого стояла огром¬
ная, дебелая, материнская уютная кафельная печь, которая
грела души наши в течение шести суровых московских
зим. Во дворе была банька, в которой перед нашим въез¬
дом в пристанище капиталистической анархии мы смы¬
ли с себя наслоение московской социалистической эпохи
и прошпарили паром наши вещи. Словом, почти рай. Я с
тех пор — до самого Берлина — ни разу не имел дел ни
с какими домкомами. Меня никто не тащил на собрания
жильцов. Меня никто не заставлял контролировать хозяй¬
ственные действия товарища Руденко, владельца частно¬
хозяйственной дачи в Салтыковке. Когда я, усталый и го¬
лодный, возвращался домой, никто не стучал в мои двери,
вызывая меня на собрания, посвященные вопросам озе¬
ленения детей и заготовки мусора. Каким-то таинствен¬
ным образом крыша не текла сама по себе, мусор исчезал,
как кролик в рукаве престидижидатора: таинственно, бес¬
следно и, главное, бесшумно, без всякого участия «широ¬
кой общественности», сам по себе. В дни, предначертан¬
ные Господом Богом, приходил трубочист и чистил мою
печку. Если у меня в это время оказывалась рюмка вод¬
ки — обычно она оказывалась, — я предлагал ее трубочис¬
194
ту. Но этим мои связи с профессиональным союзом тру¬
бочистов и ограничивались. Вообще был рай: не было ни
бумажек, ни собраний, ни общественности, ни самодея¬
тельности, было очень нище, очень просто, но по-челове-
чески организованное человеческое жилье. А не клопиное
социалистическое стойло. И, кроме того, рядом с товари¬
щем Александром Руденко на моем горизонте появился
гражданин Иван Яковлев — на этот раз уже не товарищ, а
только гражданин, не «инвалид труда», в какого ухитрил¬
ся превратить самого себя Руденко, а откровенно хищная,
хотя и микроскопическая акула капитализма.
Рядом с железнодорожной станцией как-то внезапно
выросло странное сооружение из латаного полотна, ста¬
рых досок и кровельного толя. Вокруг этого сооружения
вертелся какой-то неизвестный мне рваного вида чело¬
век. Потом на сооружении появилась вывеска: «Съест¬
ная палатка. Иван Яковлев». Потом в этой палатке поя¬
вилось приблизительно все, что мне было угодно: яйца и
сосиски, картофель и помидоры, селедка и хлеб. Все это
без всяких карточек. Без всяких очередей, удостоверений
брака, гнили и плана. Все это было чуть-чуть дороже, чем
в советских кооперативах. Потом стало чуть-чуть дешев¬
ле. Но, покупая десяток яиц, я был твердо уверен, что ни
одного пятака я не заплатил ни за одно гнилое яйцо. По¬
том стало намного дешевле. Потом кооперативы умерли.
Имейте, впрочем, в виду, кооперативами они не были ни¬
когда, ибо ими управляли не частные пайщики, а прави¬
тельственные чиновники. Во всяком случае, государст¬
венная торговля автоматически скончалась, и гражданин
195
Яковлев почти так же автоматически переехал со всеми
своими сосисками в помещение бывшего ТПО — транс¬
портного потребительского общества. Даже и на служ¬
бе меня перестали тащить на кооперативные собрания,
предлагать контролировать заготовки яиц и вообще про¬
являть какую бы то ни было самодеятельность в области
дел, которые меня не касались. Я получил, наконец, неко¬
торую возможность заняться теми делами, для которых
я, собственно, и был нанят: за организацию спорта, а не
вывозки мусора, вставки стекол, заготовки яиц, общест¬
венного контроля над кооперативной сапожной мастер¬
ской. Правда, кое-что еще осталось. От собраний в сти¬
ле Международного общества помощи жертвам реакции
(МОПР)1 я не мог отделаться до конца своих дней. Обще¬
ства помощи жертвам революции в Советской России по
понятным причинам не было.
Я чувствовал себя, почти как птица небесная. Или во
всяком случае как человек, кое-как выкарабкавшийся из
помойной ямы. За мои заботы о благосостоянии и о мус¬
кулах советских спортсменов мне кто-то платил очень
скудные деньги. Недостающие я добывал путем фоторе¬
портажа, спортивной хроники в газетах и прочими таки¬
ми частнокапиталистическими способами. Я нес эти день¬
ги товарищу Руденко, который без всякого бюрократизма
снабжал меня стенами и крышей, и гражданину Яковле¬
ву, который без собраний и очередей снабжал меня селед¬
ками и прочим.
1 МОПР — Международная организация помощи борцам револю¬
ции. — Ред.
196
О том, как именно добываются, транспортируются,
хранятся все эти жизненные блага, я никакого понятия не
имел, да и не имею и сейчас. Я «в общем и целом» считаю
себя толковым человеком. В калейдоскопической смене
моих советских профессий черная торговля, несомненно,
занимала самое черное место: не выходило ровным счетом
ничего. Однажды, еще во времена позднего военного ком¬
мунизма, мне нужно было ехать в Москву, и у меня воз¬
никла теоретически гениальная догадка о том, что спирт
в Москве стоит в пять раз дороже, чем он стоил в Одессе.
В Одессе тогда свирепствовало еще одно чисто капитали¬
стическое предприятие — Американская администрация
помощи. В числе прочих вещей она снабжала социали¬
стическое население сгущенным молоком. Мои теорети¬
ческие предположения были так же безукоризненно пра¬
вильны, как, скажем, теоретические построения марксиз¬
ма. Я купил сто банок молока. С каждой из них я самым
аккуратным образом содрал этикетку. Под каждой быв¬
шей этикеткой я проковырял дырочку. Каждую банку —
они накоплялись постепенно — я промыл кипятком. По¬
том сквозь дырочку налил спирту. Потом дырочки залил
оловом. Потом заново наклеил этикетки. Все было совер¬
шенно правильно. Был упущен из виду только один факт,
что спирт является лучшим растворителем, чем кипяток.
И те остатки молока, которые застряли в углах между до¬
нышками и стенками банок, не поддались кипятку, но под¬
дались спирту. И когда спирт доехал до Москвы, то ока¬
залось, что он не годится почти никуда. С горя я высосал
его сам. Потом я вез огурцы из деревни в Одессу. Все было
совершенно правильно спланировано — только телега по
197
дороге сломалась, чинили ее три дня, и огурцы пропали.
Я все-таки должен подчеркнуть тот факт, что по курсу
политической экономии я в университете был далеко не
из последних студентов. Иван Яковлев, вероятно, никогда
не слыхал о Рикардо, о законе Грехема или о тюненовском
«изолированном государстве». Однако с селедками и про¬
чим он как-то справлялся лучше меня.
Мы оба — Яковлев и я — были друг другом вполне
довольны. По крайней мере я. Хозяйственные отношения
краткого периода «передышки», прорыва анархии в строй¬
ность планов сводились, приблизительно, к следующему.
Я и мои соседи — сапожник, монтер, врач и прочие —
занимались каждый своим делом и не вмешивались ни в
какие чужие дела. Нужно с прискорбием констатировать
тот факт, что некоторое и довольно значительное коли¬
чество людей и со своим собственным делом справиться
не в состоянии. Гражданин Яковлев справлялся со своим
вполне удовлетворительно. Но если бы мы все обнару¬
жили, что гражданин Яковлев является вредителем, сабо¬
тажником, лодырем, растратчиком, головотяпом и т.п., то
ни я, ни сапожник, ни врач никаких общих собраний уст¬
раивать не стали бы, никуда с доносами не побежали бы
и никому не предложили бы посадить гражданина Яков¬
лева в тюрьму или в концентрационный лагерь. Наш вер¬
дикт был бы молчалив, индивидуален и безапелляционен:
мы бы пошли покупать селедку к гражданину Сидорову.
Только и всего. И этого немого приговора было бы доста¬
точно, чтобы гражданин Яковлев без всякого бюрократиз¬
ма и показательных процессов так же тихо и мирно вы¬
летел в трубу. Причем ни я, ни сапожник, ни врач даже
198
и спрашивать не стали бы: почему у гражданина Яков¬
лева на десяток яиц оказалось одно гнилое. Ни для кого
из нас это не представляло ровно никакого интереса. Со¬
вершенно само собой разумеется, что я буду занимать¬
ся разведением спорта, сапожник — подшиванием под¬
меток, врач — исследованием желудочного сока, а граж¬
данин Яковлев — заготовкой яиц и прочего. Было также
само собой разумеющимся, что где-то за пределами наше¬
го салтыковского горизонта торчат люди, которые ловят
селедки, сажают томаты или разводят кур. Данное поло¬
жение вещей меня устраивало почти совсем. По неопыт¬
ности житейского моего стажа я его не анализировал: чего
же анализировать само собой разумеющиеся вещи? По¬
том пришел и анализ. Но только потом.
В моих взаимоотношениях с кровавым частником
Яковлевым почти все преимущества лежали на моей сто¬
роне. Я, собственно, был бюрократом. Это было, правда,
только случайностью в моей биографии, иначе я бы в этом
не признался никогда. Есть в мире только две вещи, в ко¬
торых никогда и никому не признается ни один мужчи¬
на в мире: а) то, что он дурак и б) что он бюрократ. Люди
могут признаваться в том, что они воры и сифилитики,
алкоголики и гомосексуалисты, но в двух вещах — в бю¬
рократизме и в глупости — кажется, не признавался еще
никто и никогда.
Человеческая душа имеет неисследованные никакой
наукой глубины. Повторяю, я встречал людей, которые не
без профессиональной гордости говорили: «Я вор — во¬
ром и помру». Я никогда не слыхал о людях, которые го¬
ворили бы: «Я дурак и дураком помру» или «Я бюрократ
199
и бюрократом и окончу свой век». Так, кажется, не быва¬
ет. Следовательно, и мое признание в бюрократизме нуж¬
но принять с целым рядом оговорок. Я, в общем, оказал¬
ся очень плохим бюрократом. Или, несколько точнее, пло¬
хим сочленом бюрократического сообщества. Так сказать,
паршивой овцой в хорошо подобранном стаде.
Я был спортивным бюрократом: это совершенно но¬
вая в истории человечества отрасль бюрократической дея¬
тельности. И касается она тех людей, которые могут зани¬
маться спортом, но могут им и не заниматься. Власти над
жизнью и смертью, над едой и голодом, над жилплоща¬
дью и бездомностью у меня не было. Когда вышестоящие
бюрократы предложили мне составить ряд специальных
систем гимнастики и спорта для санитаров, бухгалтеров,
металлистов, врачей, грузчиков и прочих, я тщетно возра¬
жал, что все пролетарии мира имеют одно и то же коли¬
чество позвонков, бицепсов и прочего и что поэтому раз¬
ные системы спорта для разных профессий являются че¬
пухой. Мои возражения не помогли. Моя настойчивость
стоила бы мне службы и кое-чего еще. Я эти системы изо¬
бразил. Они были совершеннейшей чепухой, но и совер¬
шенно безвредной чепухой. Но когда мне предложили
формировать футбольные команды из девушек («социа¬
листическое равноправие женщин»), то я проявил совер¬
шенно неприличную в бюрократической среде стропти¬
вость нрава, из-за которой меня в конце концов выгнали
вон. Но так как, кроме бюрократически-спортивной про¬
фессии, у меня в запасе была еще и дюжина других, то это
меня смутило мало. Скажем так: я не был типичным бю¬
рократом. Но бюрократом я все-таки был — по крайней
200
мере в чисто социальном отношении. Будучи бюрокра¬
том, я ни от каких потребителей не зависел никак. Я зави¬
сел — по крайней мере теоретически — только и единст¬
венно от моего начальства. Я состоял инспектором спор¬
та при профсоюзах и являлся частичкой «плана». План
не стоил ни одной копейки, но моего личного положения
это не меняло никак. Я назначен свыше, и мировой закон
борьбы за существование, приближаясь ко мне, прекра¬
щает бытие свое. Мне совершенно безразлично, будут ли
довольны мои спортсмены, которых я призван опекать и
планировать, или не будут довольны. И когда меня в кон¬
це концов все-таки выгнали вон, то выгнало начальство,
а совсем не спортсмены. Я считал, что в условиях недое¬
дания и прочего задачей физической культуры должно
явиться поддержание известного уровня здоровья пре¬
словутых трудящихся масс. Плановые органы считали,
что «трудящиеся массы» есть термин демагогический и
во внутреннем употреблении — неприличен. Им можно
оперировать в кругах планируемых, но по меньшей мере
бестактно оперировать им в кругах планирующих. Гово¬
ря чисто практически, вопрос стоял так: в стране имеет¬
ся тысяча кирпичей и сто фунтов хлеба. Следует ли хлеб
разделить по фунту на сто спортсменов, а кирпичи по сто
на десять лыжных станций — или десяток профессиональ¬
ных и пропагандных спортсменов «Динамо» кормить на
убой за счет остальных спортсменов, а на стадион «Ди¬
намо» ухлопать все кирпичи за счет остальных спортив¬
ных сооружений. Можно защищать обе точки зрения. За
защиту моих собственных из бюрократического рая я и
был изгнан. Благодаря накопленному за это время запасу
201
социалистической мудрости я отделался очень дешево —
в тюрьму не попал. Но мог и попасть.
Все это, однако, случилось несколько позже, при пе¬
реходе от анархии нэпа к первым пятилетним планам. А в
этот промежуток времени, о котором я сейчас говорю, я
был одним из сочленов бюрократической касты, а Иван
Яковлев был одним из проявлений капиталистической
анархии. Я от Яковлева не зависел никак. Яковлев всяче¬
ски зависел от меня. Он должен был угождать моим вку¬
сам, проявлять по моему адресу всяческую любезность.
Он был вынужден заботиться о моем здоровье. Если бы я
отравился гнилыми сосисками, я вынес бы ему мой мол¬
чаливый вердикт: присужден к высшей мере капитали¬
стического наказания — больше у Яковлева я покупать
не стану. Если бы он продавал сосиски дороже Сидорова,
я бы перешел к Сидорову. Он, капиталист, был вынужден
быть милым и доверчивым, ибо сколько раз случалось, что
моя наличность равнялась нулю (текущего счета у меня не
было никогда), и перед ним стоял тяжелый выбор: отпус¬
тить ли мне фунт сосисок в долг или не отпустить, испор¬
тив наши дружеские отношения. Он, Яковлев, рисковал не
только тем, что я не захочу заплатить, но и тем, что я не
смогу заплатить: вот сорвусь на какой-нибудь футболиза-
ции трудящихся девушек — и пошлют меня на Соловки, и
пропали деньги. Яковлев вынужден был проявлять целую
массу знаний людей и вещей, состояние рынка и транс¬
порта, мои вкусы и склонности, мою кредитоспособность,
политику партии и НКВД — словом, целую массу вещей,
от которых зависел каждый день его капиталистического
существования. Не знаю, как он, но я был доволен вполне.
202
На некоторый промежуток времени я был как-то изъят
из действия социалистических законов. Я жил у частно¬
го , питался у частного капиталиста, я не посещал ни ми¬
тингов, ни собраний, не участвовал ни в тройках, ни в пя¬
терках, не заботился о заготовках картофеля и о контроле
над заготовителями картофеля — и я был сыт.
Потом как-то постепенно и незаметно начались су¬
мерки тщедушного нэповского капитализма. Странная
вещь: когда в советской печати появились первые статьи,
посвященные первому — тогда еще будущему — пятилет¬
нему плану организации «веселой и зажиточной жизни»
на «родине всех трудящихся», ни я, ни мои соседи не про¬
явили к нему решительно никакого интереса. Ну что ж,
план — так план, поживем — увидим. И пожить, и уви¬
деть удалось не всем...
Курс политической экономии я проходил под руково¬
дством профессора Туган-Барановского, крупнейшего по¬
литэконома России, — конечно, марксиста. По тем време¬
нам — 1912—1916 годы — я возлагал некоторую надежду
на науку политической экономии. Наука в лице профес¬
сора Туган-Барановского возлагала некоторые надежды
и на меня. Кажется, разочаровались обе стороны. И обе
очутились в эмиграции. Если бы это было юридически
возможно, в эмиграции я предъявил бы профессору Ту-
ган-Барановскому иск за нанесение увечий моим мозгам:
сейчас мне совершенно ясно, что после курса у профессо¬
ра Туган-Барановского я во всем, что касается народного
и вообще человеческого хозяйства, вышел еще большим
дураком, чем был до курса. Можно было бы предъявить
и иск об изувеченной жизни: наука товарища Туган-Бара-
203
новского проповедовала как раз те пятилетки, которые на
нас всех и свалились. Так что если товарищ Сталин явля¬
ется политическим убийцей, то профессор Туган-Баранов-
ский и прочие иже с ним были подстрекателями к полити¬
ческим убийствам. Это абсолютно ясно. Несколько менее
ясен вопрос о смягчающих вину обстоятельствах: теперь
я так же ясно вижу, что профессор Туган-Барановский и
прочие иже с ним были просто глупы. И очень сильно со¬
действовали также и моему собственному поглупению.
Во всяком случае, все мои научные познания в облас¬
ти политики и политической экономии, истории вообще и
истории французской революции в частности, в той фор¬
ме, как все эти познания мне втемяшились в университе¬
те — марксистском и императорском университете, — на
практике оказались совершеннейшей чепухой — совер¬
шенно такой же, как и мои инструкции по физической
культуре для врачей и грузчиков. Я не предвидел ничего.
И не понимал ничего. Первые «наметки» первого пяти¬
летнего плана не произвели на меня никакого впечатле¬
ния. Хочу отдать справедливость и себе: я все-таки ока¬
зался, по меньшей мере, не глупее остальной московской
интеллигенции. Я считал эти наметки такой же бюрокра¬
тической ерундой, как и мои собственные физкультур¬
ные планы. Но большинство московской интеллигенции
было очень довольно: вот это здорово — все-таки будет
построено то-то и там-то; «наконец-то какой-то план». Ту-
ган-Барановских они принимали еще больше всерьез, чем
в свое время принимал их я. Иван Яковлев, человек яв¬
ственно «необразованный», оказался все-таки умнее всех
204
нас. И он первый как-то пронюхал и говорил мне: «Ох, уж
эти планы, добром это не кончится».
Это и не кончилось добром. Но конец приходит как-
то незаметно и постепенно — как приходит к человеку
старость. Что-то как-то стало исчезать. Еще так недавно
Яковлев встречал меня радостно словами: «Вот только что
получил беломорские селедки — первый сорт!» Теперь его
оптимизм как-то стал выдыхаться: «Вот опять нету селе¬
док, уж Бог его знает, что оно творится». Я понимал: если
уж у Яковлева селедок нет, значит, с селедками что-то дей¬
ствительно творится. Но, как это ни страшно, самая про¬
стая мысль о том, что где-то стали социализировать и се¬
ледки, мне в голову не приходила. Это человека легко со¬
циализировать — ему деваться некуда. Рыбам морским и
птицам небесным на социализацию, конечно, наплевать:
они все живут без паспортов и границ, без плана и даже
без науки. Но все-таки постепенно стали исчезать тома¬
ты и селедки, сосиски и прочее. И потом сразу, неожидан¬
но, скоропостижно исчез и сам Яковлев. Так исчез, что я
до сих пор не знаю, что с ним случилось.
В один сумрачный вечер моей жизни, вернувшись со
своей бюрократической деятельности из Москвы и при¬
вычно заворачивая к логовищу моего капиталистического
хищника, я был поражен мрачным зрелищем. Привычная
вывеска: «Съестные припасы. Иван Яковлев» была сверг¬
нута руками какого-то революционного пролетариата и
валялась на земле. Пролетариат, стоя на двух лестницах,
прибивал над логовищем новую, хотя тоже старую, вы¬
веску — какого-то «Транспортного потребительского об¬
щества № 606» (точного номера я сейчас не помню). Этот
205
кооператив продолжал существовать и в яковлевскую
эпоху — где-то на задворках, ведя, так сказать, чисто от¬
шельнический образ жизни, чуждаясь и товаров, и лю¬
дей, презираемый и людьми, и товарищами. Теперь, зна¬
чит, он возвращается на круги своя. Еще месяц тому назад
ТПО торговало багажом исчезнувших железнодорожных
пассажиров, случайными партиями лошадиных подков,
проржавевшими консервами государственных заводов.
Однажды там почему-то появилось несколько десятков
пар скэтингов, хотя во всей Салтыковке и в двадцати ки¬
лометрах радиусом не было ни одного клочка асфальта,
были песок и грязь. Не знаю, что сталось с этими скэ-
тингами.
В Москве я, в общем, вел спортивный образ жизни.
И целый день мотаясь по всяким делам, по дороге домой
слезал за 8 километров до Салтыковки и покрывал это
расстояние пешком в один час: это была моя ежедневная
норма. И поэтому домой возвращался я голодным, как ка¬
питалистическая акула. Я протиснулся в возрожденный к
новой плановой жизни кооператив. Почти у самого поро¬
га меня встретил совершенно приличного вида мужчина
и спросил кратко и деловито: «Вам тут что?»
Приличного вида мужчину я очень ясно помню и до
сих пор, но ни фамилии, ни имени его я не знал никогда.
Гражданин Иван Яковлев ходил в довольно затрапезном
обмундировании: сапоги бутылками, поддевка, грязнова¬
тый фартук. Приличного вида мужчина имел модернизи¬
рованную и даже американизированную внешность, «до¬
гонял и перегонял Америку». Но Иван Яковлев встречал
меня с распростертыми объятиями: «Чем могу вас пора¬
206
довать сегодня?» Или: «У меня сегодня что-нибудь осо¬
бенное!» — не очень грамотный, но все-таки приятный
оборот речи. Приличного вида мужчина не сказал даже:
«Что вам угодно?» — а просто: «Что вам тут?» И стал над¬
вигаться на меня таким образом, что мне оставалось или
напирать на него животом, или отступать к двери. Отсту¬
пая, я задал вопрос о селедках и прочем. Приличного вида
мужчина сказал категорически: «Мы сегодня товар учиты¬
ваем, приходите завтра!» Я сказал, что есть хочу именно
сегодня, — завтра, впрочем, тоже буду хотеть, — так что
же я буду есть сегодня?» Приличного вида мужчина ска¬
зал: «Ну, это я не могу знать», — и захлопнул дверь перед
самым моим носом.
Я понял. Кровавый частник, хищник и эксплуататор
исчез. На его месте появилось бескровное, вегетариан¬
ское и пролетарское, но все-таки начальство. У Яковле¬
ва я был потребителем. У приличного вида мужчины я
буду только просителем. Яковлев приветствовал во мне
клиента. Приличного вида мужчина будет видеть во мне
попрошайку. Яковлева, значит, ликвидировали как класс.
Приличного вида мужчины сейчас делят селедки его и о
сосисках его бросают жребий. Останется ли хоть что-ни¬
будь и на мою долю?
Я вспомнил о втором эксплуататоре трудящегося и
бюрократического населения Салтыковки — о купце Си¬
дорове и пошел к нему. Двери его предприятия были за¬
колочены и опечатаны. И на дверях висела краткая инфор¬
мация: «Закрыто». Почему закрыто и на сколько времени,
не сообщалось. Меня охватило ощущение беспризорности,
заброшенности, осиротелости. Пока был Иван Яковлев, я
207
уже знал, что я не пропаду и голодать не буду. Он уж
там как-то все это оборудует. Сейчас — только первый
вечер без Яковлева, и мне уже нечего есть. Что будет во
все остальные вечера моей плановой жизни? Нет, гра¬
жданин Яковлев при всей его политэкономической без¬
грамотности был все-таки прав: добром это не кончилось.
А может быть, и это еще не конец?
Я лег спать голодным. Следующий мой служебный
день я посвятил официально обследованию московских
спортплощадок, неофициально — беготне по московским
базарам. Базары были почти пусты. Вечером я снова за¬
шел в ТПО. «Учет товаров» был, по-видимому, закончен.
Товары были, очевидно, как-то планово перераспределе¬
ны. Селедок не было вовсе. «У нас их по плану не заве¬
дено», — сказал мне приличного вида мужчина. «А как
их снова включить в план?» — «А вы напишите, куда сле¬
дует», — приличного вида мужчина сказал, куда именно
следует написать. Я написал. С тех пор прошло еще штук
пять пятилеток, и до сих пор нет ни ответа, ни селедок.
Потом исчезли сосиски. Потом исчезло вообще все.
Опять какие-то лошадиные подковы... К зиме появилась
партия соломенных шляп. Приличного вида мужчина
смотрел на меня, как на назойливого нищего. Потом мне
на службе не доплатили десять рублей жалованья и ска¬
зали, что это мой вступительный взнос в ТПО. Я не про¬
тестовал. Потом у себя дома я нашел повестку на собра¬
ние пайщиков ТПО с пометкой «Явка обязательна», — я не
пошел. Потом, правда, в мое отсутствие, приличного вида
мужчина зашел ко мне и оставил предписание явиться на
субботник по разгрузке картофеля из вагонов в погреб, —
208
я снова не пошел. Потом, как-то позже, приличного вида
мужчина, встретив меня на улице, принялся меня распе¬
кать: я-де на собрания не хожу, в тройках и пятерках не
участвую, не интересуюсь кооперативной общественно¬
стью и саботирую заготовку и разгрузку картофеля. Но к
этому моменту я уже распродавал свое последнее имуще¬
ство в целях побега из плана в анархию, от кооперативов к
частникам, от эксплуатируемых к эксплуататорам, от гни¬
лой картошки по крайней мере к колбасе. И вообще — от
приличного вида мужчины хоть к чертовой матери. В си¬
лу всего этого приличного вида мужчину я послал в столь
литературно неописуемое место, что он испугался сразу.
Откуда ему, бедняге, было знать, что мой конвульсивный
и яростный порыв в свободу слова и сквернословия объ¬
ясняется вовсе не моими связями с партийной бюрокра¬
тией, а моими планами побега от нее. Приличного вида
мужчина стал любезен во всю меру своей полной неопыт¬
ности в этом стиле обращения с людьми. Потом мы рас¬
стались. Надеюсь, навсегда.
ОТРАЖЕНИЯ ПРИЛИЧНОГО ВИДА МУЖЧИНЫ
Итак, анархический гражданин Яковлев исчез. По всей
вероятности, на Соловки или в какое-нибудь иное соот¬
ветствующее место. Его предприятие перешло к прилич¬
ного вида мужчине. Гражданин Яковлев был одним из
миллионов тридцати частных хозяев России: крестьян,
лавочников, рыбаков, торговцев, ремесленников, предпри¬
нимателей и прочих. Подавляющая часть этих хозяев ста¬
209
ла государственными рабочими, как все крестьяне и ре¬
месленники. Часть исчезла куда-то на Соловки. Какая-то
часть ухитрилась превратиться в приличного вида муж¬
чин. Приличного вида мужчины, как общее правило и как
масса, выныривали откуда-то из задворков партии, из «со¬
циалистической безработицы» (период НЭПа был перио¬
дом острой безработицы служащих и партийцев), из за¬
бытых людьми и товарами трущоб всяких ТПО, во вре¬
мя НЭПа пребывавших в состоянии торгового анабиоза.
И одновременно с этим около двухсот миллионов потре¬
бителей автоматически превратились в двести миллио¬
нов посетителей.
В мире свободной конкуренции высшим, безапел¬
ляционным, самодержавным законодателем был я, Иван
Лукьянович Солоневич, Его Величество Потребитель Все¬
российский. Это от моей державной воли, вкуса или при¬
хоти зависели и торговцы, и банкиры, и рыбаки. Вот воз¬
любил я, Иван Солоневич, беломорскую селедку — и на
Поморье возникают промыслы. Вот разлюбил я ту же се¬
ледку — и на Поморье закрываются промыслы. Я дикто¬
вал свои неписаные законы и Яковлевым, и Ротшильдам
и мог купить селедку у Яковлева и акцию у Ротшильда, но
мог и не купить. И Яковлев стал Яковлевым и Ротшильд —
Ротшильдом вовсе не потому, что у обоих оказались аку¬
льи зубы эксплуататоров рабочего класса, а просто, авто¬
матически просто потому, что Яковлев так же разумно и
добросовестно торговал селедкой, как Ротшильд акциями.
Если бы акции Ротшильда оказались какой-то гнилью, как
картошка приличного вида мужчины, Ротшильд вылетел
бы в трубу. Приличного вида мужчина вылететь в трубу
210
не может никак: за его спиной стоит великое общество
страхования бюрократизма — Всесоюзная коммунисти¬
ческая партия. Ему, приличного вида мужчине, совершен¬
но наплевать и на качество картошки, и на мое пищева¬
рение, и тем более на мои вкусы. Он застрахован впол¬
не. Или по крайней мере думает, что застрахован вполне.
Приличного вида мужчина имеет два отражения: одно —
в декламациях и другое — в его повседневности. Декла¬
мация говорит об идее и энтузиазме. Или — несколько
с другой стороны — о догматизме и фанатизме. Нужно
твердить и твердить: ничего этого нет. Ни идеи, ни энтузи¬
азма, ни догматизма, ни фанатизма. Есть профессиональ¬
ные интересы слоя, касты или банды, назовите, как хотите,
паразитирующей на убийственном хозяйственном строе.
Строй — истинно убийственный. Какое дело до этого при¬
личного вида мужчине? Крепостной строй был тоже ис¬
тинно убийственный. Какое дело до этого было владель¬
цам дворянских гнезд и крепостных душ? В дворянских
гнездах была своя декламация — о «величии России», в
коммунистических ячейках есть своя — о величии рево¬
люции и СССР как носителе революции. Крепостное раб¬
ство вело к упадку великую страну — социалистическое
рабство ведет к тому же. Приличного вида мужчина типа
Льва Толстого и его героев были озабочены этим так же
мало, как приличного вида мужчина из ТПО и его сотова¬
рищи. Но ни идеи, ни энтузиазма, ни догматизма, ни фа¬
натизма не было ни в дворянских гнездах, ни в коммуни¬
стических ячейках. И там, и там был грабеж — и больше
ничего. И было туманное предчувствие конца этого гра¬
бежа. Именно от этого идет общая для гнезд и для ячеек
211
ненависть. Может быть, поэтому именно самая аристо¬
кратическая часть русской эмиграции сейчас промышляет
советским патриотизмом, а самая «рабоче-крестьянская»
предпочитает самоубийство возвращению в патриотиче¬
ские объятия Советов?
Революционные процессы отражаются в декламации и
в философии. Повседневный быт революции проходит вне
внимания и декламации, и философии. Но именно он оп¬
ределяет все. В тридцати миллионах хозяйственных ячеек
страны развивается приблизительно одна и та же профес¬
сия: замены капиталиста, предпринимателя, представителя
анархической частной инициативы мужчинами прилич¬
ного вида, а иногда и вовсе неприличного вида.
Итак, капиталист Яковлев сломан и выброшен за борт
жизни. В свое время он покупал селедку, перевозил се¬
ледку и продавал селедку. Он богател и разорялся, но это
касалось только его самого. Если он пропивал, то толь¬
ко свои собственные деньги. Если он не умел торговать,
то он платил своими собственными убытками. Сейчас он
исчез. На его месте появился приличного вида мужчина.
И появились совершенно новые линии хозяйственного
развития страны.
В среднем следует предположить, что приличного вида
мужчины — люди как люди, не хуже и не лучше других.
На практике они все-таки хуже. И что, управляя НЕ своим
собственным имуществом, они должны как-то контроли¬
роваться. Нужно иметь в виду: советский кооператив НЕ
есть кооператив. Нормальная кооперация есть результат
сложения некой суммы частных собственников — совер¬
шенно так же, как и любая акционерная компания: где-то
212
в конечном счете сидит частный собственник пая или ак¬
ции. Советская кооперация есть государственное пред¬
приятие, регулируемое общегосударственным планом и
поэтому подчиненное общегосударственной бюрократии.
Потому на другой же день после исчезновения Яковлева,
а может быть, и в тот же день на всемирно-исторической
сцене появляются такие, до сего времени не отмеченные
мировой философией термины, как усушка, утруска и про¬
чие синонимы воровства. Никогда в моей социалистиче¬
ской жизни — ни в России, ни в Германии — мне не уда¬
валось купить фунт сухого сахара. Он принимается мага¬
зином в сухом виде. В магазине он таинственно набухает
водой, и эта вода продается покупателю по цене сахара.
Разницу менее таинственным образом потребляют муж¬
чины приличного вида — конечно, за МОЙ счет.
Техника государственной торговли выработала неис¬
числимое количество методов планового и внепланово¬
го воровства. Если предоставить этому воровству пол¬
ную свободу рук, то все будет разорвано в течение не¬
скольких недель, а может быть, и дней. Нужен контроль.
По всему этому над тем местом, где раньше бесплатно и
бесконтрольно хозяйничал мой Яковлев, вырастает мас¬
сивная пирамида:
а) бюрократия планирующая,
б) бюрократия заведующая,
в) бюрократия контролирующая,
г) бюрократия судящая и
д) бюрократия расстреливающая.
Появилась также необходимость всю эту бюрократию
как-то кормить. Техника кормления этой бюрократии, как
213
и всякой бюрократии в мире, распадается на две части —
официальную и неофициальную. Официальная выража¬
ется в «ставке», неофициальная — во всех видах утечки,
взятки, смазки, блата и прочих трудно переводимых сино¬
нимов воровства. Фактически потери национального хо¬
зяйства никак не ограничиваются теми деньгами и това¬
рами, которые разворованы бюрократией. Самые страш¬
ные потери — это бюрократические тормоза, навьюченные
на всякую человеческую деятельность в стране.
Моя Салтыковка была маленьким подмосковным при¬
городом. Ее кооператив — ТПО — был, так сказать, мик¬
роскопом всего социалистического хозяйства. Это была
одна из миллионов тридцати клеточек великого социали¬
стического организма. То, что происходило в ней, проис¬
ходило и в остальных тридцати миллионах. Что же про¬
исходило в ТПО и что не могло не происходить? Имейте
в виду: не могло не происходить. Но в нашу эпоху мини¬
стерств пропаганды и вранья было бы наивно рассчиты¬
вать на доверие читателя к фактической стороне моего
повествования. Но, может быть, у читателя окажется до¬
верие к своему собственному здравому смыслу. А также
и к своему жизненному опыту.
Салтыковка была микроскопом СССР. Каплей, в ко¬
торой отражалось все величие Союза Социалистических
Республик. Или — несколько иначе — тем «Изолирован¬
ным Государством», на гипотетическом примере которого
немецкий гелертер Тюнен пытался анализировать законы
земельной ренты. В Салтыковке была своя партийная ор¬
ганизация: мировая революция интересовала ее мало —
здесь масштабы сводились к выпивке и закуске. Был свой
214
отдел НКВД. Был свой отдел Госплана. Была комсомоль¬
ская ячейка. Словом, было все то, что полагается. Я не под¬
считал того процента, который в Салтыковке занимала
бюрократическая часть ее населения, но я полагаю, он ни¬
как не был меньше, чем в оккупационных зонах Германии.
И всякая дробь этого процента хотела и выпить, и заку¬
сить. Выпивка же и закуска находились под хранитель¬
ным попечением приличного вида мужчины.
Каждая человеческая группа, раз сорганизовавшись,
склонна к некоей обособленности. Если никаких социаль¬
ных и прочих оснований для этой обособленности нет,
изобретаются совершенно случайные, вот вроде как у не¬
мецких студенческих корпораций. Совершенно естествен¬
но, что группа людей, проживающих в Салтыковке и объ¬
единенных партией, бюрократизмом, привилегированно¬
стью и прочим, рассматривала себя как некий правящий
слой четырех-пяти тысяч рядовых салтыковских обыва¬
телей. В числе этой правящей группы был и приличного
вида мужчина.
Приличного вида мужчина оказался распорядителем
предприятия, которое не он создал и в котором он или по¬
нимал мало, или не понимал вовсе ничего. Ибо если бы
он понимал, скажем, столько же, сколько понимал мой по¬
койный Иван Яковлев, то он и был бы предпринимателем,
а не бюрократом. Купцом, а не чиновником, акулой капи¬
тализма, а не сардинкой партии. Было бы слишком наив¬
но предполагать, что в эпоху НЭПа приличного вида муж¬
чина продавал подковы, скэтинги и прочее только пото¬
му, что он уже тогда предвидел судьбу Яковлева или что
у него было некое идейное отвращение к частнособствен¬
215
ническим методам эксплуатации селедки. Может быть, та¬
кие идейные мужчины где-то и были. Но в общей массе
их в расчет принимать никак нельзя. Мой кооператор не
понимал ничего. Однако если бы он не понимал, то это
никак не меняло бы дела. В области спорта я могу счи¬
тать себя понимающим человеком. И это не помогло ни¬
как. Таким образом, некомпетентность приличного вида
мужчины является только осложняющим, но никак не ре¬
шающим фактором общего развития.
Для того чтобы не быть обвиненным в ненаучности,
я буду исходить из лучшего случая, — из предположения,
что приличного вида мужчина есть мужчина компетент¬
ный и добросовестный. Я имею некоторое основание ут¬
верждать, что в моей спортивной области я был и компе¬
тентен, и добросовестен. Однако на практике оба эти ка¬
чества оказываются только отрицательными. Если бы я
был некомпетентен, то директиву о формировании жен¬
ских футбольных команд я стал бы проводить в жизнь,
просто не зная, какие именно последствия для женско¬
го организма будет иметь этот вид спорта. Если бы я был
компетентен, но недобросовестен, я бы на эти последст¬
вия наплевал. Если бы приличного вида заведующий коо¬
перативом был бы компетентным человеком, то он не мог
бы не войти в целый ряд коллизий с окружающим его ми¬
ром партийно-торговой бюрократии, ибо этот мир по не¬
обходимости формировался из людей, кроме партии не
знавших ровным счетом ничего, иначе они и раньше были
бы профессиональными торговцами, а не профессиональ¬
ными революционерами. Если он, зав, был бы человеком
добросовестным, то, находясь в окружении привилегиро¬
216
ванного слоя, касты или банды, он на своем месте не мог
бы удержаться ни одной минуты. Кроме того, сочетание
компетентности и добросовестности будет более или ме¬
нее автоматически вызывать в человеке некие позывы к
проявлению личной инициативы. Личная инициатива так
же более или менее автоматически вызовет ряд коллизий
с планом, с директивами партии, с ее классовой полити¬
кой, с методами действия тайной полиции, с запрещени¬
ем, например, снабжать хлебом детей, родители которых
были лишены избирательных прав («лишенцы» — по со¬
ветской терминологии). Или, иначе, сочетание профессио¬
нальной компетентности с моральной добросовестностью
и с полным и безоговорочным признанием всех директив
партии если и встречается в этом мире, то только в виде
исключения. На исключениях никакой работающей сис¬
темы строить нельзя.
Я хочу еще раз отделаться от всяких обвинений в ка¬
ком бы то ни было догматизме. И в каких бы то ни было
философских предпосылках. Нет никакого сомнения в
том, что в целом ряде случаев хозяйственные предпри¬
ятия, основанные на коллективных принципах, работа¬
ли, по крайней мере, не хуже всяких других. Монастыр¬
ские имения католических и православных монахов были
в свое время носителями и сельскохозяйственной и про¬
чей культуры. Огромные латифундии католической церк¬
ви в целом ряде стран и сейчас, по-видимому, работают
совсем неплохо. Очень неплохо работает мировой поч¬
товый союз. Кажется, совсем неплохо работали русские
и германские государственные железные дороги. По-ви¬
димому, при каких-то мне неизвестных условиях общест¬
217
венные предприятия проявляют по меньшей мере доста¬
точную степень жизнеспособности. С другой стороны, еще
более бесспорен тот факт, что все попытки создать чело¬
веческие общежития, построенные на коллективистских
началах, провалились самым скандальным образом — на¬
чиная от платоновских коммун и кончая толстовскими
(ниже я перечисляю эти попытки). Та отрасль современ¬
ной схоластики, которую мы именуем политической эко¬
номией и прочими производными, до сих пор постаралась
установить те условия, при которых имения братьев-бене-
диктинцев процветали и при которых фаланстеры товари¬
щей фурьеристов проваливались. Вероятно, условий этих
очень много. Одно из них, вероятно, сводится к тому, что
в монастыри шел какой-то отбор, в фаланстеры шли ка-
кие-то отбросы. Но, может быть, не следует идеализиро¬
вать и братьев-бенедиктинцев: они в свое время были ос¬
вобождены от всяких налогов. Может быть, не следует пе¬
реоценивать и казенных дорог в России: частные все-таки
давали большую прибыль. Повторяю: мы этого не знаем.
Нас этому не учили. Этим наука не поинтересовалась.
Я склонен утверждать, что в Российскую коммунисти¬
ческую партию шли почти исключительно отбросы. В гер¬
манскую национал-социалистическую шли главным обра¬
зом отбросы, но уже не исключительно. Моральный со¬
став германской партии был, несомненно, выше русской.
Может быть, отчасти именно поэтому внутрипартийная
немецкая резня не приняла таких ужасающих размеров,
как русская, и хозяйственные последствия нацизма в Гер¬
мании не имели такого катастрофического характера, как
218
в России. В России социалистическое хозяйствование ока¬
залось сплошной катастрофой.
Приличного вида мужчина случайно мог оказаться че¬
ловеком компетентным и добросовестным. Однако совер¬
шенно очевидно, что если в стране происходит насильст¬
венная замена тридцати миллионов частных предприни¬
мателей десятком миллионов приличного вида мужчин, то
такого количества компетентных и добросовестных людей
не может выделить никакая бюрократия мира. И с дру¬
гой стороны, никакой бюрократический аппарат не может
быть построен на доверии к компетентности и добросо¬
вестности его сочленов. Аппарат должен быть построен
на контроле. Если дело идет о почтовых марках, которые
не подвергаются ни усушке, ни утечке, ни порче, ни ко¬
лебаниям в цене, ни влияниям общественной моды или
личных вкусов, — этот аппарат работает. Если дело идет
о селедке — аппарат просто перестает работать. Селедка
обрастает контролем. Одновременно с селедкой таким же
контролем обрастает и каждый сноп. Становится меньше
и селедки, и хлеба. Становится больше соблазна украсть.
Приказчик каждого гастрономического магазина считал
себя вправе съесть хозяйскую селедку — и Иван Яков¬
лев признавал за ним это право: это был быт. Прилично¬
го вида мужчина — в особенности, когда селедок стало
мало, — тоже ими не брезговал. Но если он имел право
на селедку, то почему не имел такого же права и другой,
уже контрольного вида мужчина? И если селедок оказы¬
валось мало и они становились предметом «распределе¬
ния», то совершенно естественно, что преимущественное
право на это распределение получал, скажем, секретарь
219
салтыковской партийной ячейки. Но в Салтыковке, как я
уже говорил, существовала целая коллекция местного на¬
чальства — «партийная головка», по советской терминоло¬
гии. Приличного вида мужчина зависел не только от сво¬
его вышестоящего партийного и кооперативного началь¬
ства, но также и от местной партийной головки. И если к
нему приходил или ему присылал записку начальник ме¬
стной милиции, жаждавший и выпивки, и закуски, то при¬
личного вида мужчина не мог отказать. Конечно, у него
были все юридические основания для отказа. Но не одни¬
ми юридическими основаниями жив будет человек, социа¬
листический в особенности. План вызывает террор. Тер¬
рор вызывает бесправие. Зав КООПом, в сущности, имел
также мало прав, как имел их и я. Любой соседствующий
бюрократ мог его или съесть, или посадить, или просто
подвести. Акт об антисанитарии. Донос о партийном ук¬
лоне. Жалоба на нарушение классовой линии в раздаче
селедок. Арест («до выяснения») по обвинению в сабота¬
же и вредительстве. Заметка в местной газете о посеще¬
нии церкви или непосещении комсомольских собраний.
Ну и так далее...
В каждой общественной группе происходят некото¬
рые деяния, которые обозначаются несколько неопреде¬
ленным термином «интрига». Для советского быта этого
термина оказалось недостаточно. Был выработан ряд си¬
нонимов: склока, буза, гнойник, кружковщина — их все
равно ни на какой язык перевести нельзя. Все эти вари¬
анты интриги опутывают приличного вида мужчину с го¬
ловы до ног, как они опутывали и меня. Но я ни при ка¬
ком усилии воли не мог украсть футбольной площадки,
220
да никакому бюрократу она и не была нужна. У прилич¬
ного вида мужчины лежат селедки, их можно украсть, и
они всем нужны. Так что приличного вида мужчина, хо¬
чет он этого или не хочет, вынужден вступать в какие-
то сделки с совестью, селедкой и секретарем партийной
ячейки. И — в обратном направлении — секретарь пар¬
тийной ячейки был вынужден вступать в сделки с селед¬
кой, приличного вида мужчиной и даже с совестью в тех
редких случаях, когда она существовала. Или, проще, бю¬
рократический контроль над бюрократическим аппара¬
том повторял всемирно-историческую попытку барона
Мюнхаузена: вытащить самого себя из болота, в данном
случае бюрократического. Да еще и с лошадью, в данном
случае «трудящейся массы». Барону Мюнхаузену, если ве¬
рить его словам, это удалось. Советская власть даже и не
врала об удаче.
Во всяком случае, каждая национализированная и со¬
циализированная селедка и сосиска, фунт хлеба и пара
брюк стали обрастать и контролем, и воровством. Чем
больше было воровства, тем сильнее должен быть кон¬
трольный аппарат. Но чем крупнее контрольный аппарат,
тем больше воровства — контролеры тоже любят селед¬
ку. Тогда с некоторым опозданием советская социалисти¬
ческая власть вспоминает обо мне, трудящемся, потреби¬
теле, пролетариате, массе и прочее. И власть говорит мне:
«Вот видите, товарищ Солоневич, государство у нас рабо-
че-крестьянское, НО с бюрократическим извращением —
это формулировка В. Ленина. Идите княжить и владеть
контролем. Контролируйте бюрократов, волокитчиков, за¬
гибщиков, головотяпов, аллилуйщиков, очковтирателей
221
(список этих синонимов можно бы продлить еще строч¬
ки на две-три). Идите и контролируйте».
Я не иду. И никто из приличных людей не идет. Во-
первых, потому, что ни я, ни врач, ни сапожник, ни монтер
решительно ничего в этом не понимаем. Во-вторых, пото¬
му, что у нас есть свои собственные и профессии и дела.
В-третьих, потому, что, будучи среднетолковыми людь¬
ми, мы понимаем совершенно ясно: ничего путного вый¬
ти не может.
Я вернусь к моей собственной бюрократической дея¬
тельности. Итак, я руководитель спорта при Центральном
совете профсоюзов. Я один из винтов бюрократической
машины, которая решительно никому вообще не нужна.
Из всего того, что я делаю, процентов девяносто пять не
имеет абсолютно никакого смысла. Остальные пять про¬
центов — при нормальном положении вещей — спортсме¬
ны организовали бы и без всякой помощи с моей сторо¬
ны. А также и без того «плана», который я призван состав¬
лять, предписывать и проверять. Моя спортивная служба
ввиду этого была почти на все сто процентов чепухой.
Она никому не была нужна. Если я все-таки кое-что сде¬
лал, то только во внеслужебном порядке: писал книги о
том, как нужно подымать гири или заниматься гимнасти¬
кой. Но все-таки мое бюрократическое существование не
было безразличным. Я не мог помочь ничему. Но я очень
многое мог испортить.
Мои планы никому не были нужны, как планы Гос-
рыбтреста не были нужны никакому Яковлеву. Но уже
приличного вида мужчина ничего не имел права сделать
без плана, иначе что же остается от самого принципа пла¬
222
нирования. Любой лыжный кружок страны мог достать
лыжи и ходить на них решительно без всяких плановых
указаний с моей стороны, но он на это не имел права, ибо,
опять-таки, какой же иначе план? Я был тормозящим фак¬
тором в развитии русского спорта, как и Госплан в раз¬
витии русского хозяйства. Но я, по крайней мере, старал¬
ся не быть тормозом. Мой спорт подвергается такому же
контролю, как и кооперативная селедка.
Нормальный бюрократический аппарат контроля со¬
стоит из планирующих и контролирующих органов дан¬
ного ведомства, из партии, рабоче-крестьянской инспек¬
ции, милиции и как ультима рацио реке — из ОГПУ-НКВД.
Есть и еще кое-какие промежуточные звенья. Все это ока¬
зывается недостаточным. Власть обращается к трудящим¬
ся: «Спасайте, кто в Маркса верует!» Власть организует из
трудящихся дополнительный контроль — «общественный
контроль», как он называется в СССР. Само собою разу¬
меется, что и этот «общественный контроль» подчинен и
партии, и плану — иначе какая же диктатура и партии, и
плана? Гениальность всего этого торможения заключает¬
ся в идее, чтобы я контролировал всех и все контролиро¬
вали меня. Или, иначе, чтобы я шпионил за всеми и все
шпионили за мной.
Итак, я составил свои планы и «директивы». Облива¬
ясь потом, я протащил их через все нормальные бюрокра¬
тические инстанции. Я должен «спустить их в низовку», и
низовые спортивные организации получат право планово
кататься на лыжах. В это время ко мне приходят комис¬
сии общественного контроля — «легкая кавалерия», как
их называют в СССР. Их много, а я один. У них есть вре¬
223
мя, у меня его нет. Их время, потраченное на контроль, ес¬
тественно, оплачивается как рабочее время, и комиссиям
приятнее контролировать спорт, чем стоять за станком. Но
еще приятнее, конечно, контролировать селедку. Они ко¬
паются в моих планах и директивах и делают разные со¬
вершенно идиотские замечания. Все не совершенно иди¬
отские уже были сделаны в нормально бюрократических
контрольных инстанциях. Я НЕ МОГУ работать, лыжни¬
ки не имеют права кататься на лыжах, комиссии прихо¬
дят одна за другой, и ни единой из них я не имею права
спустить с лестницы или выбросить в окно.
Но я заведую спортом. Я ничего не могу украсть, и мне
нечем дать самой завалящей взятки. Поэтому в моем слу¬
чае все это кончается более или менее мирно. Контроль¬
ная биография селедки кончается гораздо более трагиче¬
ски...
Во всяком обществе имеется некоторый процент
беспокойных людей, которые любят соваться не в свое
дело, — главным образом потому, что в мире нет никако¬
го дела, которое они могли бы назвать своим. Художест¬
венное обобщение такого типа вы можете видеть в лю¬
бом цирке. Это именно он старается помогать всем, всем
мешает, всем лезет под ноги, получает по морде и удаля¬
ется за кулисы. Именно из этой общественной прослойки
вербуется всякого рода общественный контроль.
Обнаружив воровство на предприятии приличного
вида мужчины, общественный контроль обращается в
милицию. Милиция составляет протокол. Неохотно, но
все-таки составляет. Особенной охоты ей взять неотку¬
да. Во-первых, потому, что приличного вида мужчина, как
224
правило, состоит членом правящей партии. Во-вторых, по¬
тому, что с ним у милиции установились более или менее
дружественные отношения. В-третьих, потому, что мили¬
ция, составляя часть правящего слоя в стране и правя¬
щей группы в Салтыковке, никак не лишена известной
групповой и кастовой солидарности. В-четвертых, потому,
что подвергшаяся злоупотреблению селедка была съеде¬
на при соучастии той же милиции. Или если и не данная
селедка, то ее ближайшая родственница. Кроме того, ми¬
лиция не без некоторого основания будет предполагать,
что наш общественный контроль сегодня сунул свой нос
в кооперативные дела, а завтра, может быть, сунет в ми¬
лицейские.
Но протокол все-таки составлен. Начинается следст¬
вие, и начинаются первые контрольные разочарования.
Протокол передается в прокуратуру. Прокуратура вы¬
зывает контролера. Прокуратура передает дело в суд —
контролер вызывается в суд в качестве свидетеля. Не все¬
гда, но очень часто одновременно с прокуратурой и судом
делом занимается и НКВД: нет ли в кооперативе, кроме
уже раскрытых злоупотреблений, еще и нераскрытых. Вы¬
зовы в прокуратуру и в суд, как общее правило, не влекут
за собой решительно никаких неприятностей. Потеря вре¬
мени оплачивается органами социального страхования, и
при некоторой административной ловкости таким спосо¬
бом можно увиливать от работы целыми неделями. Но ко¬
гда вас вызывают в НКВД, то ни вы, ни ваша семья нико¬
гда не знаете, в чем тут дело, чем оно пахнет и вернетесь
ли вы домой или не вернетесь. В подавляющем болыиин-
225
стве случаев наш контролер возвращается домой вполне
благополучно.
Потом наступит суд. Подсудимый приличного вида
мужчина и его защитник, естественно, будут стараться
всячески опорочить каждого свидетеля обвинения, каким
в данном случае является наш контролер. Методы опоро¬
чивания, как и во всяком суде, могут быть весьма разно¬
образны. В советском суде самое простое — это подрыв
политической благонадежности свидетеля. Всегда может
быть поставлен вопрос: не включается ли в деятельность
контролера-свидетеля не столько желание проявить свою
пролетарскую бдительность, сколько желание подорвать
авторитет партии и социализма вообще?
...В годы «новой экономической политики» в Москве
издавался сатирический журнал «Чудак». Это был партий¬
ный журнал. Его редактировал Мих. Кольцов, соредактор
«Правды», член партии и вообще самый крупный (тогда!)
журналист Советского Союза. Последняя страница одно¬
го из номеров «Чудака» была посвящена фотографическо¬
му отчету о таком происшествии.
У некоего ленинградского жителя, товарища Иванова,
комиссариат социального обеспечения незаконно отобрал
всю его мебель. Товарищ Иванов обратился к товарищу
Сидорову, комиссару этого комиссариата (помещена фо¬
тография товарища Сидорова). Товарищ Сидоров товари¬
щу Иванову отказал наотрез. Товарищ Иванов обратил¬
ся к районному партийному комиссару товарищу Петро¬
ву (помещена фотография товарища Петрова!). Товарищ
Петров сказал, что все это, собственно, касается прокура¬
туры, и ему, товарищу Иванову, следует обратиться к про¬
226
курору товарищу Павлову (помещена фотография това¬
рища Павлова!). Таким образом товарищ Иванов обошел
одиннадцать комиссаров.
Предпоследний сказал, что нужно обратиться к самой
высшей партийной инстанции Ленинграда — к секрета¬
рю Ленинградского комиссариата партии. Товарищ Ива¬
нов направился к этому секретарю. Но пока он обходил
всех указанных и фотографически отмеченных товарищей,
товарищ Сидоров, бывший комиссар социального обеспе¬
чения, успел стать секретарем Ленинградского комитета
партии. Круг был замкнут. «Чудак» был закрыт. Несколько
позже редактор Мих. Кольцов исчез неизвестно куда.
Мих. Кольцов был старым партийным пройдохой. Но
споткнулся и он. Какие шансы не споткнуться имеются на
вооружении среднего активиста?
Защитник приличного вида мужчины будет исследо¬
вать политическое прошлое свидетеля. В подавляющем
большинстве случаев оно совершенно безупречно: на кон¬
тролерские подвиги могут идти только заведомые идиоты.
Но защита также поинтересуется и настоящим свидете¬
ля: не занимался ли он сам операциями по покупке чер¬
ного хлеба на черном рынке? И не заключается ли в его
гражданском подвиге элемент склоки, бузы и прочих со¬
ветских симптомов понятия «интрига»? И не является ли
выступление свидетеля «вылазкой классового врага»? При
не вполне удачных ответах на все эти вопросы можно пе¬
ресесть со скамьи свидетелей на скамью подсудимых. Но
это, повторяю, случается сравнительно редко.
Дальше, однако, происходят вещи, которые не могут
не произойти. Итак, наш приличного вида мужчина полу¬
227
чил свое законное возмездие за воровство, растрату, бес¬
хозяйственность, головотяпство, саботаж, срыв плана, ку¬
мовство и прочее в этом роде. Он попадает в тюрьму. Наш
контролер остается в той же Салтыковке. В ней же оста¬
ются и все остальные партийные и беспартийные друзья,
товарищи и собутыльники приличного вида мужчины.
Каждый из них по мере своей возможности постарает¬
ся запомнить физиономию контролера: вчера он подвел
заведующего кооперативом, сегодня он может подвести
другого сочлена правящей «головки». В видах самой эле¬
ментарной самозащиты контролера нужно заблаговре¬
менно съесть.
Методы социалистического съедения так же разно¬
образны, как социалистические синонимы понятия во¬
ровства и интриги. Среди них есть простые и действую¬
щие без всякого промаха. Например, в Сатыковке имеет¬
ся электростанция. В эпоху капиталистической анархии
она где-то там закупала дрова и снабжала нас всех то¬
ком. Потом дрова были включены в план. Станция пере¬
стала работать, как и другие соответствующие станции.
Спрос на керосин возрос, но керосина стало меньше, как
и других спланированных жизненных благ. В Салтыков¬
ку керосин по плану не попадал. В Москве его хотя и с
трудом, но можно было купить. Провоз керосина по же¬
лезной дороге запрещался по двум соображениям: борь¬
ба с черной торговлей и пожарная безопасность. Но, ра¬
зумеется, вся Сатыковка покупала керосин в Москве —
не сидеть же в потемках? Покупал его и наш контролер.
Так что милиции было совершенно достаточно порыться
228
в портфеле нашего контролера и отправить его туда же,
куда его усилиями был только что отправлен прилично¬
го вида мужчина.
Для того, чтобы взвалить себе на плечи все эти бреме¬
на и опасности, нужна или святость души, или несколько
эмбриональное состояние мозгов. В первые годы сущест¬
вования Союза Социалистических Республик Дон-Кихоты
еще водились. Потом они вымерли. И естественной и, еще
больше, неестественной смертью. Остался беспокойный и
совершенно бестолковый элемент, одержимый неким об¬
щественным зудом и кое-какими надеждами на начало
кое-какой административной карьеры. Этот элемент гиб¬
нет, как мухи на липкой бумаге, но это не останавливает
других мушиных полчищ: вот ведь видят же, что их бли¬
жайшие подруги и родственницы увязли насмерть. И все-
таки жужжат и липнут к любому бюрократу и ворующе¬
му или, что случается реже, к неворующему. На партий¬
но-активистском кладбище липкой бумаги погибли такие
экземпляры, как Троцкий и Кольцов, Бухарин и Ягода, но
десятки и сотни тысяч и миллионы новых аспирантов на
тот свет так и льнут к соблазнительной поверхности ре¬
волюционно-административной деятельности. Муравьи¬
ное общество, говорят, устроено лучше человеческого. Не
знаю, я там не жил. Но умственные способности некото¬
рых групп человечества никак не выше мушиных.
В этом, как и во всякой революции, есть своя само¬
убийственная сторона: люди гибнут сами. Но еще живя и
еще жужжа, они не дают жить никому другому. Они при¬
дают всему общественному строю характер какого-то мел-
229
кого, назойливого, повседневного беспокойства. В данном
строе есть и свои трагические стороны. Но есть и свои
надоедливые.
Общественный контроль относится именно к ним. Но
он не помогает и он не может помочь. Нельзя бороться
с бюрократией путем ее дальнейшего разложения. Нель¬
зя рассчитывать на то, что подонок, пришедший править
и жрать, даст другому подонку возможность вырвать из
своего рта и власть, и жратву.
СТАТЬИ
САМОДЕРЖАВИЕ, КОНСТИТУЦИЯ
И МАРКСИЗМ1
ВОЛЯ НАРОДА
Русская эмиграция мне иногда кажется чем-то вроде
довольно большого сообщества мух, попавших, вопреки
зоологии, в свою собственную паутину — паутину слов.
Мухи жужжат — каждая на свой собственный лад — и
производят какофонию. Впрочем, особенной симфонии
у нас и до эмиграции не было.
Прискорбную историю намечавшегося в Мюнхене
всеэмигрантского съезда наши читатели уже знают. Эта
прискорбная история имеет и свое столь же прискорбное
продолжение: сейчас партия солидаристов, которая в при¬
роде существует, и Союз борьбы за свободу России, кото¬
рого в природе не существует, выпустили известное на¬
шим читателям «заявление» (см. № 60 «Нашей страны»).
Простите за некоторое отсутствие застенчивости: такая
откровенная чепуха даже в наших прискорбных анналах
появлялась сравнительно редко.
1 И.Л. Солоневич. «Наша страна», № 39, 1950 г.
231
Попробую доказать: две совершенно неравноценные
организации, из которых одна, по единодушному мнению
всей антисоветской эмиграции, имеет ясно выраженный
тоталитарный характер, и другая, которая, по менее еди¬
нодушному мнению той же эмиграции, состоит только из
С. Мельгунова [1] и его редакции, выпускают воззвание о
создании «Российского демократического блока». Принци¬
пиальная основа «блока» совершенно приемлема: «При¬
знание, что единственный путь решения будущей госу¬
дарственной жизни в освобожденной России — свобод¬
ное волеизъявление народа».
Великолепно. Однако уже заранее, еще в эмиграции,
из этого «свободного волеизъявления» исключаются «ор¬
ганизации, стоящие на тоталитарной, самодержавной и
марксистской классовых платформах». Пункт этот изло¬
жен настолько безграмотно, что я его проверил по под¬
линнику в «Русской мысли» и по цитате в «НРС»: так и
сказано: «самодержавной, тоталитарной и марксистской
классовых платформах» — множественное число. Чело¬
веку, мало-мальски образованному политически, довольно
ясно, что «самодержавие» его сторонники рассматривают
именно как надклассовую власть и что тоталитарные ре¬
жимы Гитлера и Муссолини при всех их прочих недостат¬
ках были или старались быть режимами надклассовыми.
Людям, хоть кое-как грамотным политически, ясно — или
должно быть ясно, что партия солидаристов есть партия
социалистическая и марксистская, с тем только отличи¬
ем от остальных социалистических и марксистских пар¬
тий, что она избегает одиозных терминов социализма и
марксизма. И что если эта партия признает право част¬
232
ной собственности только «на предметы личного потреб¬
ления», то это именно и есть марксизм. А все остальные
страницы «программы» — это только «идеологический ка¬
муфляж» над чисто марксистской и откровенно тотали¬
тарной программой.
И так как в «неравном споре» между С. Мельгуновым
и В. Байдалаковым [2] соответствие всяких там партий и
организаций программе «блока» будут определять соли-
даристы, а уж конечно не С. Мельгунов, то вот и выйдет:
марксисты и тоталитаристы будут бороться с марксизмом
и тоталитаризмом и будут устанавливать, что есть консти¬
туция и что не есть конституция. Видите сами: формен¬
ная чепуха. Имеет ли она шансы на успех? Сколько угод¬
но. Мало ли несусветной чепухи наделали демократии за
«отчетный промежуток времени»? Стоит ли ее перечис¬
лять? По-моему — не стоит. Ну, к данной коллекции при¬
бавится еще один экспонат.
Б. Николаевский [3] в «НРС» уже дал свой отзыв.
К сожалению или не к сожалению, Б. Николаевский
прав: если из антикоммунистического фронта изымать
всех «марксистов», то, кроме В. Байдалакова, нужно бу¬
дет еще изъять английское правительство, германскую
социал-демократическую партию, шведское правитель¬
ство, всех русских антикоммунистических социалистов
и прочих. Следуя высоким образцам морали, преподан¬
ным нам с высоты Готтентотии, Б. Николаевский согла¬
шается на изъятие из «блока» ВМС... Я, опять же к моему
крайнему сожалению, вынужден припомнить тот факт,
что ВМС старого состава был совершенно неприличен, не
только с точки зрения Б. Николаевского, но и с моей —
233
монархической, — о чем я в свое время много и бурно пи¬
сал. Однако ВМС сегодняшнего состава и его сегодняшняя
программа так же похожи на прежние, как «Известия».
Или — как демократия по западному образцу похожа на
демократию по «восточному». Фабричная марка Высше¬
го монархического совета действительно плоха — жаль,
что П. Скаржинский попытался влить совершенно новое
вино в довольно старый бурдюк. Но ведь это никак не ме¬
няет существа дела. Как фразеологическая фразеология
солидаристов никак не меняет их марксистской и тота¬
литарной сущности. Б. Николаевский говорит прямо: да,
я марксист и социалист. В. Байдалаков говорит косвен¬
но: частная собственность на предметы личного потреб¬
ления! Давайте, во-первых, смотреть в суть дела и, во-вто¬
рых, не отбрасывать ни одной антисоветской группировки.
Ибо если мы начнем отбрасывать, то где же мы кончим?
Борьба предстоит очень тяжелая, и все виды оружия в ней
пригодятся. Пригодятся и марксисты: это они будут ли¬
квидировать тыловые забастовки рабочих антисоветско¬
го фронта. Достаточно очевидно, что ВМС этого сделать
не сможет. И достаточно очевидно, что если мы исклю¬
чим «марксистов» из нашего общего фронта, то «маркси¬
стские» правительства Англии, Швеции и прочих никак
благоволить к нам не будут.
Но это только техническая деталь. Что же касается
принципа, то мы, принципиальные и настоящие сторон¬
ники настоящей демократии, не имеем никакого права
исключать из антикоммунистического фронта никакой
антикоммунистической силы. Принципиальным же сто¬
ронником человеческой свободы являюсь я — монархист,
234
революционер, черносотенец, ретроград (дальнейшие си¬
нонимы читатели могут подыскать и без меня), но гаран¬
тию этой человеческой свободы я вижу исключительно в
Государе Императоре. И «обобществления средств произ¬
водства», или «частной собственности на предметы лич¬
ного потребления», или национализации железных дорог
я не предрешаю никак. Если Его Величеству Императору
Всероссийскому будет благоугодно забрать в казну наши
дороги — это его дело. Если Его Величеству Народу Рус¬
скому будет благоугодно оставаться на своих нынешних
«усадебных участках», — это тоже его дело. Железные до¬
роги почти наверняка будут «национализированы», рус¬
ский народ, совершенно наверняка, усадебными участка¬
ми не удовлетворится.
До чего мы дожили, о россияне! Дожили мы, о рос¬
сияне, до того, что я, монархист, реакционер, — дальней¬
шие синонимы перечисляются у Б. Николаевского, — я
ратую за свободу даже и для «марксистов». И это «демо¬
краты» ищут, как бы и кого бы из всяких свобод изъять
по мере возможности окончательно. И по мере техниче¬
ской возможности дойти до истинно сталинской позиции:
настоящий демократ — это только я, Иосиф Прекрасней¬
ший и Величайший. Ведь вот — из номера в номер тот же
С. Мельгунов и прочие иже с ним повторяют изречение
старого жулика Вольтера: «Я никак не согласен с вашим
мнением, но буду бороться до конца за ваше право его вы¬
сказывать». Это — только теория. Когда же дело доходит
до практики, то последователи и почитатели старого жу¬
лика думают вовсе не о борьбе с коммунизмом, а о том, и
только о том, как бы этак заткнуть глотку своему ближай¬
235
шему соседу по единому, железному, идейному, жертвен¬
ному и прочему антикоммунистическому фронту. И толь¬
ко мы, ретрограды (дальнейшие прилагательные уже пе¬
речислены), протягиваем руку всем: давайте вместе. Если
это называется разложением, тогда позвольте вас спро¬
сить: что же нужно назвать сложением?
Давайте говорить совершенно откровенно. Мы, мо¬
нархисты, народники, — ни на одну единую копейку, ни
на одну единую сотую копейки не боимся того, что «сво¬
бодное волеизъявление народа» даст хотя бы один про¬
цент в пользу «усадебного участка» или «обобществления
средств производства» — то есть в пользу социалистов и
солидаристов. Такой опасности в природе не существует.
Но существует совершенно реальная опасность насилия
над волей народа. Перед войной М. Алданов писал (ци¬
тирую по памяти):
«Знаю, что социологи предадут меня проклятию, но,
по-моему, вся новейшая история бесспорно доказала, что
при случайно сложившихся благоприятных обстоятельст¬
вах любая банда может захватить власть и удерживать ее
неопределенно долго, не имея никакой опоры в воле на¬
рода».
Может. Однако «благоприятные для банды обстоя¬
тельства» случайно не складываются: для них необходи¬
ма атомизация общественного сознания и общественно¬
го быта — атомизация, совершенно неизбежная в первый
же послесоветский период. Тут будет «самое время» и для
«капрала» и для «палки». И будет неизбежное состязание
на скорость: кто палку схватит первымю Неужели С. Мель-
гунов не представляет себе, что в этом состязании В. Бай-
далаков будет первым?
236
КОНСТИТУЦИЯ
Итак, для всех в мире, конечно, совершенно ясно, что
такое марксисты, — это и шведское социалистическое пра¬
вительство, которое лет за двадцать своей деятельности
не социализировало ни одного завода и не расстреляло
ни одного человека, не свергло монархии и не истребля¬
ло буржуазии; это и сталинское правительство, которое
национализировало последнюю селедку, расстреляло де¬
сятки миллионов людей и истребило почти половину Ди¬
настии. А ведь и те и другие — марксисты.
Нечто похожее случилось с конституционными мо¬
нархистами. Установим прежде всего тот факт, что рус¬
ская монархия 1916 года была конституционной монархи¬
ей. Основные законы, обнародованные Манифестом 17 ок¬
тября 1905 года, ограничивали права монархии и в области
законодательной и в области бюджетной. Термин «неогра¬
ниченный» был из Высочайшего Титула изъят. «Таймс» тех
времен так и писал: «С 1905 года Россия стала конститу¬
ционной наследственной монархией». Верно. Однако так
же верен и тот факт, что все эти «ограничения» остались
только на бумаге. Все самые важные и самые прогрессивные
законы Государь Император проводил помимо «конститу¬
ции». И даже основные законы страны изменены в обход
«конституции» (Избирательный закон 3 июня 1907 года,
проведенный в порядке 87-й статьи). Таким образом, те
монархисты, которые стоят за «реставрацию» положения
1916 года, есть монархисты конституционные.
237
АБСОЛЮТИЗМ
Неограниченной монархии в природе не существует
и существовать не может. Как термин «неограниченная
монархия» означает совершенно то же, что означает пер¬
сидский титул «Царя Царей». Как термин «неограничен¬
ная монархия» означает монархию, ограничения которой
не предусмотрены никаким законом: они предусматри¬
ваются бытом, традицией, правящим слоем, жреческой
кастой и всякими иными вещами, тоже законом не пре¬
дусмотренными. О Царях московских В. О. Ключевский
писал: «Они имели власть над людьми, но не имели вла¬
сти над учреждениями». Профессор М. Зызыкин [4] в сво¬
ем классическом, но еще малоизвестном труде о Патриар¬
хе Никоне пишет, что «титул самодержавия не исключал
ограничения власти... Не исключала его и Боярская Дума
и Земские Соборы»... «Самодержавие уживалось у наших
предков вполне с ограничением власти... Самодержавие —
это самостоятельность от бояр и вельмож... далекое от
римского абсолютизма».
Русский «абсолютизм» есть самодержавие от вельмож
и бояр, европейское «самодержавие» есть приказчик вель¬
мож и бояр. Московское «самодержавие» было ограниче¬
но: Церковью, Думой, Собором — но главным образом
Церковью. П. А. Столыпин в своей речи в Государствен¬
ной Думе 16 ноября 1907 года сказал:
«Самодержавие московских царей не походит на са¬
модержавие Екатерины II или Царя-Освободителя».
238
Действительно не походит. Самодержавие московских
Царей было без «конституции» ограничено с очень многих
сторон, самодержавие XVIII века мадам де Сталь назвала
так: «Абсолютизм, ограниченный цареубийством», огра¬
ничение похуже любой «конституции». Такого «ограниче¬
ния» Москва не знала. Самодержавие XIX века было вла¬
стью императоров, ограниченной: цареубийствами, дик¬
татурой дворянства и угрозой новой пугачевщины.
Была ли «ограничена» власть Государя Николая II?
Была. Но вовсе не «конституцией» и не Государствен¬
ной Думой. И конституция и Дума существовали только
в меру того, что Государь Император считал целесообраз¬
ным. И, когда Государь Император счел целесообразным в
нарушение «конституции» разогнать парламент, посадить
его членов в тюрьму («Выборгское воззвание») или сво¬
ей властью изменить даже и Основные Законы страны, —
никто в стране не проявил ко всему этому никакого ин¬
тереса: ну разогнали и разогнали, ну посадили — и пусть
сидят. Но когда в 1905 году наша штатская и в особенно¬
сти военная бюрократия вела беспримерную нашу армию,
плоть от плоти и кровь от крови всей страны, от пораже¬
ния к поражению — страна «ограничила» власть Госуда¬
ря Императора революцией 1905 года. Мы можем спорить
о том, была ли эта революция благоразумной или нера¬
зумной, — но она была. Если бы «массы» и в самом деле
стремились к «долой самодержавие», то они хоть как-ни¬
будь протестовали бы против разгона Первой и Второй
Думы, против ареста депутатов и прочего в этом роде, но
они не протестовали никак. Для страны дело было в ка-
ком-то прорыве «средостения», и поскольку прорыв был
239
сделан, средостение как-то контролировалась, то вопро¬
сы «конституции» и «самодержавия» для страны были, по
меньшей мере, безразличны. Власть же Государя Импера¬
тора в самом основном была «ограничена» объективным
положением страны: народное представительство было
необходимым. Это признавали и Николай I и Николай И.
Народное представительство при данном объективном
положении страны не могло быть антинародным, до осво¬
бождения крестьян оно попало бы в руки знати — «вель¬
мож и бояр», о чем с чрезвычайной резкостью говорил
Царь-Освободитель, после освобождения крестьян оно
попало в руки «беспочвенной интеллигенции». Но прин¬
ципу народного представительства русская Монархия не
изменяла никогда — поскольку эта монархия существо¬
вала. В эпоху цариц монархии не существовало. Это есть
основной факт новой русской истории, факт, за который
мы сейчас и имеем удовольствие расплачиваться.
КАМУФЛЯЖ
Вместо хотя бы более или менее ясных и точных по¬
нятий и терминов русская эмиграция блуждает среди за¬
рослей тотемов и табу, суеверий, жупелов, слов, которые
ничего не значат, и слов, которые для разных людей обо¬
значают не только разные вещи, но и вещи, совершенно
друг с другом несовместимые. Так, социализм шведско¬
го образца никак несовместим с социализмом сталинско¬
го образца и монархизм Чухнова ни в каком случае не¬
совместим с монархизмом нашего образца. Ибо под од-
240
ним и тем же термином люди скрывают, бессознательно,
но большей частью совершенно сознательно, свои собст¬
венные страхи и вожделения, опасения и надежды. Я по¬
пытаюсь изложить своими словами, что есть «самодержа¬
вие» для разных партий.
1. Группа «крайних монархистов» типа Чухнова и К°.
Восстановление — хотя бы на первое время в урезанном
виде — старого сословно-бюрократического строя, то есть
возвращение к «монархии цариц» или к «диктатуре дво¬
рянства».
Писать об этом прямо — нельзя, это понимают даже и
Чухновы. Поэтому «прямое действие» — action directe —
представляется хотя бы парижскому Союзу дворян, кото¬
рый в изумительном по своей безграмотности бюллете¬
не призывает «благородное русское дворянство», «в купе
мирового масштаба», идти на отвоевание попранных за¬
конных прав» оного. Союз предполагает, что в мире есть
«купа» и что, танцуя от этой «купы», можно опять сесть
на чью-то шею. Чухновы выражаются осторожнее: пан
Юрпе говорит о том, что «Империю Российскую создало
дворянство», следовательно, ни Соловецкие монахи, ни
сибирские землепроходцы, ни Ермаки и Дежневы, ни Ха¬
баровы и Строгановы, ни казачество, ни крестьянство в
строительстве Империи ни при чем.
2. Высший монархический совет: признание того фак¬
та, что с сословной конструкцией русской государствен¬
ности покончено навсегда.
3. Народно-имперское движение, точку зрения кото¬
рого нынешний ВМС принял почти целиком: оценка со¬
словной конструкции не только как фактически невоз-
241
можной, но и как принципиально неприемлемой. Власть
Царя, исходящая от народа (как в 1613 году) и работаю¬
щая для народа, как это было во все века нашей истории,
кроме XVIII века. Оценка чухновщины как ведра стрих¬
нина в бочку меда российской монархии.
4. Республиканско-демократическая группа (С. Мель¬
гунов): самодержавие, как препятствие свободной игре
политических партий, интересов, самолюбий и вожделе¬
ний, — в той форме этой игры, которая привела: Россию —
к Сталину, Германию — к Гитлеру, Италию — к Муссолини.
5. Социалисты типа Р. Абрамовича: «Я его знаю, он
нам опять черту оседлости заведет».
6. Солидаристы: о русском самодержавии не говорят
вообще; они мечтают о своем собственном.
7. Новая эмиграция: о том, что такое самодержавие,
не имеет никакого представления и отождествляет его то
ли с чухновским монархизмом, то ли с европейским аб¬
солютизмом. Поэтому в пресловутой анкете «Посева», ко¬
торая среди новой эмиграции дала 38 процентов за мо¬
нархию вообще, за «абсолютную монархию» высказались
только восемь процентов. Это означает, что если мы пред¬
ложим русскому народу чухновский абсолютизм, то, при¬
нимая во внимание социальный склад новой эмиграции в
частности и в России вообще, монархия не получит даже
и восьми процентов голосов.
Народно-имперское движение никак не собирается
предлагать России восстановление «старого режима». Нас
никак не устраивает тот режим, при котором восшествие
на престол равнялось, почти по Сирину, «приглашением
на смертную казнь». Нас никак не устраивают ни револю-
242
ции, ни бунты, ни цареубийства, ни положение тех царей,
которым посчастливилось избежать цареубийств... Мы ни¬
как не стремимся к воссозданию «старого режима».
Нам нужен ЦАРЬ. И нам необходимо народное пред¬
ставительство. Нам нужно, чтобы последнее слово при¬
надлежало ЦАРЮ и чтобы момент для этого последнего
слова определял бы ОН, а никак не «глупость, предатель¬
ство и прочее» — откуда бы они ни шли: из «августейших
салонов» или с трибуны «глупости и измены».
Абрамовичи вольны называть все это «реакционной
утопией» — пусть называют. На «монархической утопии»
Россия прожила тысячу лет. На социалистической — по¬
лужива тридцать три года. И Абрамовичи, и Николаев¬
ские, и Байдалаковы прекрасно понимают, что при ма¬
лейшей свободе голосования ни «частная собственность
на предметы личного потребления», ни «усадебные уча¬
стки» — не получат ни пяти процентов голосов русского
народа или народов России. Вот поэтому и делаются по¬
пытки сорвать всеэмигрантское «объединение», а вместо
объединения выставить принцип подчинения: и марксис¬
ты, и монархисты, и демократы, и тоталитаристы будут-де
обязаны оправдываться перед социалистической и тота¬
литарной партией В. Байдалакова в том, что ризы у них —
белее снега гималайских вершин. Решать же будет В. Бай-
далаков — подготовляя себе путь ко «всей власти».
А добрый старый либеральный русский барин —
С. Мельгунов с изумительной степенью точности повторя¬
ет политический путь нашего доброго старого либераль¬
ного русского барства — путь Милюковых, Набоковых,
Петрункевичей и прочих: отвращаясь от «самодержавия
243
русских царей», расчищая путь к самодержавию товари¬
щей ЦК НТС(с). И делает это так, как если бы уроки все¬
европейского тоталитаризма его не научили ровным сче¬
том ничему.
А может быть, и в самом деле ничему не научили?
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Мельгунов Сергей Петрович (1879/80—1956) — русский ис¬
торик и публицист. Один из редакторов журнала «Голос минувше¬
го». В 1923 эмигрировал. Автор книг «Из истории студенческих
обществ в русских университетах» (1904), «Церковь и государст¬
во в России» (вып. 1—2, 1907—1909), «Студенческие организации
80—90-х гг. в Московском университете» (1908), «Н.В. Чайковский
в годы гражданской войны» (1929), «Трагедия адмирала Колча¬
ка» (ч. 1—111, 1930—1931), «На путях к дворцовому перевороту»
(1931), «Судьба Императора Николая II после отречения» (1951),
«Как большевики захватили власть: Октябрьский переворот 1917
года» (1953), «Мартовские дни 1917 года» (1956), «Легенда о сепа¬
ратном мире» (1957).
[2] Байдалаков Виктор Михайлович (1900-1967), инженер-хи¬
мик, председатель совета НТСНП («солидаристов» или «энтээсов-
цев») с 1931 по 1935 гг. До осени 1941 жил в Югославии, затем пе¬
ребрался в Берлин. Летом 1944 был арестован гестапо, освобож¬
ден в апреле 1945.
[3] Николаевский Борис Иванович (1887—1966) — историк,
меньшевик. В 1922 был выслан за границу. Автор книг «История
одного предательства. Террористы и политическая полиция» (1932),
«Меньшевики в дни Октябрьского переворота» (1962), «Русские
масоны и революция» (1990).
244
[4] Зызыкин Михаил Валерианович (1880—1960) — русский
юрист, историк. В 1910-х — приват-доцент Императорского Мос¬
ковского университета. В 1930-е — профессор канонического права
в Варшавском университете. Автор книг «Царская власть и Закон
о престолонаследии в России» (1924), «Патриарх Никон. Его госу¬
дарственные и канонические идеи» (т. I—III, 1931—1939), «Функ¬
ция церковной власти. Епископ как ее орган» (1931), «Церковный
канон и право государства в замещении епископских кафедр. Его
юридическая природа» (1931), «Церковь и международное право»
(1938), «О каноническом положении правящего епископа и област¬
ного первоиерарха-предстоятеля в Православной Церкви» (1933),
«Международное общение и положение в нем человеческой лич¬
ности. Социологический очерк» (1934), «Тайна Императора Алек¬
сандра I» (1952), «Император Николай I и военный заговор 14 де¬
кабря 1825 года» (1958).
МОЛЧАНИЕ И ИСТИНА1
Лев Толстой о самодержавии, конституции,
революции и погромах
О самодержавии:
Если спросите у русского народа, чего он хочет: са¬
модержавия или конституции, то 90 процентов его вам
ответит, что они за самодержавие, то есть за ту фор¬
му правления, с которой свыклись. Народ ждет, что царь,
как отнял у помещиков крепостных, так отнимет у них
и землю. Если же будет конституция и у власти станут
болтуны-адвокаты, живодеры и прогоревшие помещики,
то он скажет, что земли ему не получить (Яснополян¬
ские записки. Т. 1. С. 85).
О конституции:
Так и у нас (как во Франции. — И.С.) конституция не
будет содействовать уменьшению насилия, а скорее уве¬
личению его (Там же. Т. 1. С. 85).
О революции:
Если была бы революция, то выдвинулись бы такие
люди, как Марат и Робеспьер, и было бы еще хуже, чем
теперь (Там же. Т. 1. С. 86).
1 И. Л. Солоневич. «Наша страна», № 9,1949 г.
246
О погромах:
Они (черная сотня. — И.С.) противодействуют на¬
сильственному разрушению существующего порядка. Не
верю, что полиция подстрекает народ. Это и о Киши¬
неве и о Баку говорили. Это грубое выражение воли наро¬
да. Народ видит насилие революционной молодежи и про¬
тиводействует ей, а ей нужны волнения (Голос минув¬
шего. III, 26).
И, наконец, о расстреле гапоновской рабочей демонст¬
рации на площади Зимнего дворца 9 января 1905 года:
Царская власть — это известное учреждение, как и
церковь, куда не пускают собак. К царю можно обращать¬
ся по известным, строго определенным формам. Все равно
как во время богослужения нельзя спорить со священником,
так и всякое обращение к царю, помимо установленного,
недопустимо. Как же он будет принимать рабочих элек¬
трического завода ? После них придут депутаты приказ¬
чиков, потом «Московских ведомостей» и т.д. Царь не мо¬
жет выслушивать представителей петербургских рабо¬
чих (Яснополянские записки. Т. 1. С. 81).
В предыдущем номере «Нашей страны» были приве¬
дены мысли Льва Толстого о самодержавии, конституции
и погромах. О философии Льва Толстого можно придер¬
живаться самых разнообразных точек зрения. Но сейчас,
после конституции и революции, никто в мире не может
оспаривать истинно потрясающей точности толстовских
пророчеств. В самом деле: была конституция. И у власти
стали: «болтуны и адвокаты» (Керенский), живодеры (Те¬
247
рещенко [1]), «прогоревшие помещики» (князь Львов [2])
и, наконец, «такие люди, как Марат и Робеспьер» (Ленин
и Троцкий). И народ «земли не получил» — от него отня¬
ли и ту, которая у него была.
Об общественной стороне деятельности Льва Толсто¬
го можно придерживаться самых разнообразных точек
зрения. Есть точка зрения, которая считает Льва Толсто¬
го «голосом мировой совести». Были и другие: продался-
де человек масонам. Теоретически мыслима и третья: Лев
Толстой в свое время занимал на литературно-обществен¬
ном рынке то же место, какое сейчас занимает Бернард
Шоу. Интересно было бы знать: какие мысли записывает
Бернард Шоу «не для печати»? Может быть, и он пони¬
мает действительность несколько иначе, чем это сформу¬
лировано в его печатных выступлениях? Может быть, и у
него где-то записаны пророчества о будущем английско¬
го пролетариата под славным водительством английской
рабочей партии? Очень многие великие люди мира сего
действуют почти по евангельскому завету: Богу — Бого-
во, карманное — в карман. Лев Толстой знал, чем кончит¬
ся наша конституция и наша революция, — сейчас в этом
не может быть никакого сомнения. Он знал, что девяно¬
сто процентов русского народа стояло за самодержавие —
и не только против республики, но даже и против кон¬
ституции. Лев Толстой знал, почему именно эти девяно¬
сто процентов стоят за самодержавие, ибо эти девяносто
процентов знали, что «царь, как отнял у помещиков кре¬
постных, так отнимет у них и землю», то есть что «само¬
державие» — ив глазах девяноста процентов народа и в
глазах самого Толстого — стояло за народ, а не за «поме¬
щиков и фабрикантов». Все это Лев Толстой знал.
248
Знал это не он один. Это знали, я бы сказал, все ра¬
зумные люди России. Это, по толстовской статистике, зна¬
ло все крестьянство. Это же знал и Лермонтов:
Настанет год, России черный год,
Когда царей корона упадет.
Знал это Тургенев, давший первые литературные порт¬
реты прогоревших революционных помещиков. Знал это
Достоевский, предсказавший будущую и конституцию и
революцию почти с такой же точностью, как и Лев Тол¬
стой. Знал это Розанов («революция делается мошенни¬
ками»). Знал это и А. Белый:
Люди, вы ль не узнаете Божией десницы?
Сгибнет четверть вас от глада, мора и меча.
Знал это и Герцен: в некоторые светлые минуты своей
жизни он проговаривался о будущем царстве социализма.
Знали это и Лесков, и Столыпин, и Менделеев, и Павлов.
Все это знали все первые мозги России. Знали все это и ее
последние свинопасы. Ничего этого не знал ни один рус¬
ский профессор философии, истории, литературы, черной
магии и красной магии. Если у вас есть возможность где-
нибудь разыскать труды нашего покойного светоча обще¬
ственных наук профессора Новгородцева [3] — найдите,
прочитайте и подумайте: это есть сплошной идиотизм.
Профессор Новгородцев в 1916 году закончил свой пудо¬
вый «труд», где черным по белому было доказано, что со¬
циализм умирает, — труд был выпущен в свет уже после
249
русской революции. Но и это бы еще ничего. В 1922 году,
уже в эмиграции, этот труд был переиздан, и в предисло¬
вии к эмигрантскому изданию наш маститый ученый гор¬
до подтверждает научность своих методов и точность сво¬
их предсказаний: социализм умирает. А в 1922 году Европа
была социалистической сплошь. Если вы вспомните про¬
рочества и деяния профессора Милюкова, то, оставаясь на
почве прозаической реальности и называя вещи своими
именами, вы едва ли найдете для его пророчеств и деяний
более подходящий термин, чем тот же идиотизм. Если вы
соберете в некое целое прогнозы эмигрантской профес¬
суры об эволюции советской власти — то вы, вероятно,
согласитесь с моим кощунственным выводом: в области
«общественных отношений» никто не говорил и не делал
больше глупостей, чем профессура общественных наук...
Так было — так будет.
Теперь поставим вопрос в несколько другой плоско¬
сти. Свои диагнозы и прогнозы Лев Толстой сделал и в те
годы, когда русское самодержавие травили со всех сто¬
рон. И когда он сам, Лев Толстой, только что выпустил
свое знаменитое «Не могу молчать». Вопрос заключает¬
ся в следующем: почему вот обо всем этом Лев Толстой
все-таки смог промолчать? Его настоящие мысли о само¬
державии, конституции, революции и погромах были за¬
фиксированы только в «Яснополянских записках», в, так
сказать, стенгазете Ясной Поляны — в печати они опубли¬
кованы не быт. Представьте себе гипотетический случай:
в те годы, когда на самодержавие выливали всю грязь, ка¬
кая только залежалась на профессорских кафедрах, пар¬
тийных митингах, газетных фельетонах, в сумасшедших
250
домах интеллигентских вечеринок и в публичных домах
прогрессивной печати — вот выступает «голос мировой
совести» и говорит то, что знает:
что народ стоит за самодержавие и против конституции;
что самодержавие стоит за народ, а не за помещиков;
что никаких погромов самодержавие не устраивало;
что гибель самодержавия приведет к керенщине «болту-
нов-адвокатов» и к террору «Маратов и Робеспьеров»,
— то, как вы думаете, какой резонанс имел бы «голос
мировой совести» в тогдашнем, еще не совсем социали¬
зированном мире?
Но когда дело коснулось «самодержавия» — «голос
мировой совести» набрал полный рот воды. Голос миро¬
вой совести был возмущен неравноправием индусов в
Южной Африке, но не издал ни одного звука против не¬
равноправия русского крестьянства в России. Голос ми¬
ровой совести занимался всякими поисками всяческих
«правд», но правды о России он не сказал. А ведь он эту
правду знал с такой степенью точности, как, может быть,
никто другой. И никто другой не предсказал дальнейше¬
го хода конституционных и революционных событий с
такой степенью краткости и яркости, с какой предсказал
это Лев Толстой. Но обо всем этом Лев Толстой «мог мол¬
чать». И — промолчал.
Какая-то часть читателей «Нашей страны» училась в
наших довоенных университетах, о которых В. Розанов
выражался так непочтительно и даже непечатно. В этих
непечатных университетах нам преподавали: Милюковы,
Новгородцевы, Устряловы [4],Туган-Барановские [5], Ива¬
новы-Разумники — и наполняли наши головы тем вздо¬
251
ром, который, как мне кажется, сейчас должен быть бы
совершенно очевидным для всякого нормального чело¬
века. Кто — в наших университетах — познакомил нас с
истинно страшной сводкой предупреждений и предска¬
заний всех первых мозгов России — от Карамзина до Ро¬
занова? От Ломоносова до Менделеева? От Лермонтова
до Блока? Ведь дело шло о жизни и смерти: «сгибнет чет¬
верть вас от глада, мора и меча». Четверть — по крайней
мере четверть — уже «сгибла». Сколько сгибнет еще? И ка¬
кие новые профессора появятся еще на нашем кровавом
горизонте — с новыми пророчествами о новом невыра¬
зимо прекрасном будущем, о новой великой и бескров¬
ной революции, о перевоспитании кое-как оставшихся
русских людей по самым научным основам самого-само-
го нового «изма»?
Мы теперь имеем право сказать: Лев Толстой «молча¬
нием предал истину» — истина рыночного спроса не име¬
ла. Не очень великий спрос имеет она и сейчас. Даже сей¬
час, когда за систематическое предательство истины мы
уже заплатили такой страшной ценой.
Подзаголовок «Нашей страны» — «Русский монархи¬
ческий орган» — вызвал у наших читателей ряд застенчи¬
во-конфузливых чувств, в особенности у североамерикан¬
ских читателей: «Ах, как это можно — так прямо и ляп¬
нуть: монархический орган — монархия у нас, в САСШ,
вовсе не в моде».
«Наша страна» не есть орган модных выкроек и ни¬
как не собирается, как бы то ни было, оглядываться даже
на самую модную окраску сегодняшних мисс: пусть уж
себе мисс красятся как им будет угодно. Их, мисс, с двух
252
сторон прикрывают (или только прикрывали) два океана.
Нас «прикрывала» монархия. И если в Германии, я, рискуя
виселицей, не сошел с позиций самодержавия и прочего,
что с самодержавием связано, то было бы наивно пред¬
полагать, что мнение мисс — даже и мужеского пола, мо¬
жет что-то изменить в направлении «Нашей страны» —
она или будет «русским монархическим органом», или ее
вовсе не будет.
Я очень боюсь, что под влиянием иностранных мод —
а также и субсидий — у нас в эмигрантской печати на до¬
селе небывалую высоту поднят дух молчальничества. Все
ходят кругом да около, все оглядываются на всех мисс —
и даже мадемуазелей. Помещают аккуратненькие отчеты
о панихиде по Государю Императору Николаю Александ¬
ровичу — и молчат о его Преемнике. Пишут о традициях
Императорской Армии и не говорят ни слова о том, так
что же значит «Императорская Армия» без Императора?
Лейб-гвардия Его Величества — полк имени Лейбы Дави¬
довича Троцкого? Так, что ли?
Вся та страшная цена, которую мы все заплатили, —
даже и мы, выжившие, — это есть, если хотите, Божья
кара, если хотите — логические последствия нашей из¬
мены основам нашего национального бытия. Панихида¬
ми эту измену искупить нельзя. Мы должны дать себе со¬
вершенно ясный отчет хотя бы в том, что: а) все первые
умы России и б) все ее последние свинопасы приблизи¬
тельно одинаково оценивали реальность русской государ¬
ственности. Но — между первыми умами и последними
свинопасами затесалась наша цитатная интеллигенция,
которая не понимала ничего, которая подрывала все, ко¬
253
торая не научилась ничему и которая ничему научиться
не может. Но она, эта цитатная интеллигенция, определя¬
ла собою рынок — и закону рыночного спроса и предло¬
жения подчинился даже и Лев Толстой: «молчанием пре¬
дал истину».
Он не дожил до кары за это предательство, кара упа¬
ла на его детей и внуков — на нас, на наших детей и на¬
ших внуков. И сейчас в эмиграции продолжается, собст¬
венно, то же:
И много понтийских Пилатов,
И много лукавых Иуд
Христа своего распинают,
Отчизну свою продают.
И снова одни скромно служат панихиды, другие столь
же скромно обещают нам новый философский рай. А тре¬
тьи продолжают по всем кафедрам и газетам мира раз¬
мазывать старый вздор о самодержавии, угнетавшем на¬
род, и о народу, свергнувшем самодержавие, о великом
Феврале прогоревших помещиков и болтунов-адвокатов,
о величайшем Октябре Маратов и Робеспьеров. Перечи¬
тайте любую Кускову [6] любого пола, подвизающуюся в
любой газете на любом языке: ведь никто из этих Куско¬
вых никогда не посмеет сослаться на Жуковского, Пуш¬
кина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Достоевского, Мен¬
делеева, Толстого — на их высказывания о монархии и на
их предсказания о том, что будет после ее свержения. Кус¬
ковы это сделать не посмеют.
254
На нас, на немногих пишущих монархистах эмигра¬
ции, лежит задача поистине исключительной тяжести: рас¬
чистка вековых авгиевых конюшен, до самой крыши наби¬
тых «научным» навозом, оставшимся после Милюковых и
Новгородцевых. Должны ли и мы, немногие, пишущие мо¬
нархисты, «молчанием предавать истину» и готовить вну¬
кам нашим то, что наши деды приготовили нам?
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Терещенко Михаил Иванович (1888—1956) — русский про¬
мышленник, сахарозаводчик, политический деятель. В 1917 — ми¬
нистр финансов, а затем министр иностранных дел во Временном
правительстве. Эмигрант.
[2] Львов Георгий Евгеньевич (1861—1925) — князь, политиче¬
ский деятель. Председатель Всероссийского земского союза. В мар¬
те-июле 1917 — глава Временного правительства. Эмигрант.
[3] Новгородцев Павел Иванович (1866—1924)— русский
юрист, философ. Профессор Императорского Московского уни¬
верситета в 1904—1911. С 1906 — директор и профессор Москов¬
ского высшего коммерческого института. Кадет. После 1917 года
эмигрировал. Автор книг «Историческая школа юристов, ее проис¬
хождение и судьба» (1896), «Кант и Гегель в их учении о праве и го¬
сударстве» (1901), «Кризис современного правосознания» (1911).
[4] Устрялов Николай Васильевич (1890—1938) — русский по¬
литический деятель, публицист. С 1917 — член кадетской партии.
С 1920 — в эмиграции. Профессор в Харбине. Один из идеологов
сменовеховства. В 1935 вернулся в СССР и был репрессирован. Ав¬
тор книг «Революция и война» (1917), «В борьбе за Россию» (1920),
255
«Под знаком революции» (1925), «Политическая доктрина славя¬
нофильства (Идея самодержавия в славянофильской постанов¬
ке)» (1925), «Россия: у окна вагона» (1926), «Этика Шопенгауэра»
(1927), «Итальянский фашизм» (1928), «Германский национал-со¬
циализм» (1933), «Наше время» (1934).
[5] Туган-Барановский Михаил Иванович (1865—1919) — рус¬
ский экономист, историк, «легальный марксист». В 1895-1899 —
приват-доцент по кафедре политэкономии Императорского С.-Пе¬
тербургского университета. С 1913 — профессор Петербургского
политехнического института. Кадет. В конце 1917—январе 1918 —
министр финансов Центральной Рады Украины. Автор книг «Про¬
мышленные кризисы в современной Англии, их причины и влия¬
ние на народную жизнь» (1894), «Русская фабрика в прошлом и
настоящем» (т. 1,1898), «Теоретические основы марксизма» (1905),
«Основы политической экономии» (1909), «Социальные основы
кооперации» (1916).
[6] Кускова Екатерина Дмитриевна (1869—1958) — русский
политический деятель, идеолог «экономизма», публицист. Деятель
Союза освобождения. В 1922 была выслана советским правитель¬
ством за антисоветскую деятельность.
Примечание редакции узла «Мысли о России». Термин «кадет»
в вышеприведенных сносках — член «кадетской» партии, т.е. пар¬
тии «конституционных демократов», сокращенно «кд». Хотя и ме¬
нее непримиримо настроенная против русской монархии, но тоже
выступавшая против традиционной монархии.
ПАРЛАМЕНТ И СОБОР1
В истории русской общественной мысли самое, мо¬
жет быть, незаметное место занимает трехтомная «Мо¬
нархическая государственность» Льва Тихомирова. Но¬
вой эмиграции это имя, вероятно, совершенно неизвест¬
но. Лев Тихомиров, бывший революционер и террорист,
находясь в эмиграции, в Париже, стал передумывать все
свое революционное прошлое и пришел к тому выводу,
что оно было сплошным преступлением против России.
Он написал Государю Императору покаянное письмо, был
прощен, вернулся в Россию и там написал свои книги. Ни¬
кто не таскал его по допросам и не пытался добиться у
него информации о деятельности его бывших сотовари¬
щей по террору. Правда, в своем письме предупредил: эти
люди так же заблуждались, как заблуждался и он, Тихоми¬
ров, и выдавать их он не будет.
Моя личная оценка книг Л. Тихомирова может быть
иллюстрирована таким примером. Когда в феврале 1945
года мы из Померании бежали конной тягой, я не взял ни
одной — бросил все. Все три тома «Монархической госу¬
дарственности» я довез до Аргентины — в той слабой на¬
1 И. Л. Солоневич. «Наша страна», № 40,1950 г.
257
дежде, что русские монархисты хоть раз в тридцать лет
наберут деньги для ее переиздания.
Впрочем, один раз эти книги уже были переизданы —
в очень ограниченном тираже и в чрезвычайно плохом
издании — в фотокопии. Это было в 1923 году. Ныне не¬
существующий «Технический центр зарубежных органи¬
заций русской национально мыслящей молодежи» издал
их на деньги, пожертвованные Великим Князем Дмитрием
Павловичем, и снабдил их предисловием, которое, к край¬
нему нашему сожалению, не потеряло своей актуальности
и до сих пор. Или, иначе, со времен этого предисловия ни¬
что не изменилось. Ни книги Л. Тихомирова, ни предисло¬
вие «Центра» ничему не помогли.
В этом предисловии сказано:
«Хотя в монархически настроенной эмиграции прихо¬
дится встречать немало лиц, игравших в свое время в Цар¬
ской России видную роль, но часто это люди политически
неподготовленные и даже не могущие доказать, почему
именно они считают себя монархистами, а не чем-нибудь
иным. Такие лица могли быть полезны в то время, когда
в России государственный строй был монархический, ко¬
гда первой задачей всякого государственного служащего
было «охранять существующий строй», когда трудно было
отличить консерватора (нерассуждающего «охранителя»)
от убежденного монархиста. Теперь положение совершен¬
но иное: государственный строй рухнул. Для его восста¬
новления нужны не охранители, а созидатели. На очере¬
ди не государственная служба, а идейная политическая
работа»... Монархизм чувства надо дополнить монархиз¬
мом холодного разума.
258
«К сожалению, тогдашние монархические круги (кни¬
ги Л. Тихомирова вышли в 1905 году. — И. С.) ограничи¬
вались молебнами, панихидами и телеграммами, а «Мо¬
нархическая государственность» мирно покоилась в
библиотеках, где не читалась, и стала известной лишь ог¬
раниченному кругу ученых и библиофилов... Зато ею сра¬
зу же заинтересовались большевики... Она была изъята из
всех библиотек и сожжена до последнего экземпляра»...
Как видите, все это и сейчас актуально. Сейчас, как и
тридцать и сорок лет тому назад, монархисты ограничи¬
ваются «панихидами, молебнами и телеграммами», сей¬
час, как и тридцать и сорок лет тому назад, только очень
немногие люди могут «доказать, почему именно они счи¬
тают себя монархистами, а не чем-нибудь иным». И кни¬
ги Л. Тихомирова, как и тогда, — только «библиографи¬
ческая редкость».
По существу — это «Библия монархизма». Или, ина¬
че, та идейная база, какую для марксистов представляет
«Капитал» — холодное, спокойное, неотразимо логическое
исследование монархического принципа во всей истории
человечества и в русской истории в особенности. Авторы
предисловия к эмигрантскому изданию пишут:
«Как человек кристально логического мышления Ти¬
хомиров скоро дошел до убеждения, что истинное народ¬
ничество есть исповедание идей Царского Самодержавия».
Что же есть Царское Самодержавие? Л. Тихомиров в сво¬
ем предисловии отвечает:
«Монархия вовсе не состоит в произволе одного чело¬
века и не в производстве бюрократической олигархии. По¬
скольку все это существует — монархия находится в не¬
259
бытии, и странно было бы критиковать ее на основании
того, что происходит там, где ее нет. Монархия состоит в
единоличном выражении идеи всего национального цело¬
го, а для того чтобы это было фактом, а не вывеской, необ¬
ходима известная организация и система учреждений».
«ОДНО ИЗ ДВУХ»
Как известно, марксизм существует в десятках вари¬
антов — от, скажем, корейского варианта до, скажем, ста¬
линского. Есть, конечно, варианты и в монархизме. Один
из довольно распространенных можно было бы иллю¬
стрировать одесским: «Одно из двух — отдайте вы мне
мои деньги!» Одно из двух — отдайте мне мое поместье.
Что уж греха таить, очень мощная прослойка монархи¬
ческой эмиграции интересуется не идеей, не «организа¬
цией и системой учреждений», выражающей эту идею, и
уж тем более не «истинным народничеством», а одним из
двух: отдайте мне мои деньги — поместья, чины, служеб¬
ное положение, пенсию, быт или вообще хоть что-нибудь
существенное, положительное, реальное. Лучше бы — с
монархией. Именно эту «идею» исповедовал Высший мо¬
нархический совет состава 1937 года. Кое-кто исповеду¬
ет ее и сейчас. Но волна новой монархически настроен¬
ной эмиграции вызвала некоторое смущение: тут дейст¬
вительно пахнет «истинным народничеством» — как быть
с «одно из двух»?
Монархически настроенная новая эмиграция настрое¬
на монархически главным образом по инстинкту. Это
260
очень сильный фактор. Но «монархизма холодного разу¬
ма» у нее нет, и взять его было неоткуда. Если в головах
монархистов эмиграции свирепствует истинная неразбе¬
риха, то что же говорить о новой эмиграции? К монархии
тянет инстинкт, воспоминания о тысячелетнем опыте, пе¬
реживания революции и все такое. От монархии оттал¬
кивает «произвол бюрократической олигархии», которо¬
го у нас не было, но о котором талдычит вся левая пе¬
чать, отталкивают воспоминания об остатках сословного
строя и, наконец, настораживает, что, может быть, основ¬
ной вопрос: как же совместить Самодержавие с волею на¬
рода и со своей личной волей к участию в государствен¬
ном строительстве? С моей личной политической актив¬
ностью? С моим голосом в стройке Империи Российской?
Было и такое представление о русской монархии: русские-
де, народ, по врожденной покорности своей, вручают свою
волю в руки Самодержца, оставляя за собою только одно
право — право послушания. Теория покорности русско¬
го народа особенно глубоко разрабатывалась А. Розенбер¬
гом. Если вы спирит, попробуйте вызвать его бессмерт¬
ную душу и спросить: какого она мнения о русской по¬
корности теперь?
Монархия, как известная система идеи и учреждений,
стремящаяся к «единоличному выражению идей всего на¬
ционального целого», может существовать тогда и только
тогда, когда существует это «национальное целое». Если
его нет — то монархия так и останется «вывеской, а не
фактом». Национальное целое, конечно, должно иметь ор¬
ган, его выражающий. И вот тут мы подходим к одной из
основных путаниц эмигрантского монархизма.
261
ГУБЕРНАТОРСКИЙ ПОДХОД
Я едва ли ошибусь очень сильно, если среднее эмиг¬
рантское монархическое мировоззрение изображу в та¬
ком виде.
Вот будет восстановлен Царь. Царь назначит мини¬
стров, министры назначат губернаторов. Губернаторы на¬
значат столоначальников. Царь будет приказывать мини¬
страм. Министры будут приказывать губернаторам. Гу¬
бернаторы будут приказывать столоначальникам. Всем
остальным гражданам Империи надлежит повиноваться
и не рассуждать.
Фактически же дело восстановления Монархии рос¬
сийской пойдет диаметрально противоположным путем.
Раньше всего будут восстановлены сельские, волостные,
районные, уездные и прочие сходы и земства, профсоюзы
и их «месткомы» или завкомы, технические, врачебные и
прочие корпорации, церковная жизнь и какие-то частно¬
предпринимательские организации. И только потом будет
какое-то всенародное голосование — в виде ли плебисци¬
та, учредительного собрания или земского Собора, кото¬
рое и будет решать: монархия или немонархия.
Этот путь может нравиться или может не нравиться.
Но все дело заключается в том, что никакого иного пути
нет. И эмигрантские надворные советники катастрофи¬
чески ошибаются, представляя себе, что это они на белых
конях въедут на Красную площадь, сожгут ленинскую му¬
мию, развеют ее прах, посадят монарха и сами сядут в
свои канцелярии или свои поместья. Другие советники
262
или члены советов точно так же ошибаются в том, что
некие союзы, партии, организации, ордена и прочее хоть
в какой бы то ни было степени станут восстанавливать
или не восстанавливать Монархию российскую. Ее будут
или не будут восстанавливать те люди, которые сейчас
проживают в СССР: колхозники, рабочие, техники, вра¬
чи, но, конечно, в основном колхозники. Соратники и со¬
ветники тут помочь не могут ничему. Но испортить, впро¬
чем, могут.
ВМС
С этой точки зрения та склока, которая не так давно
разыгралась в монархических группировках в Германии и
продолжается и по сию пору, не имеет никакого значения.
Я о ней не писал не только потому, что не стоило подли¬
вать масла в огонь, но, главным образом, потому, что все
эти комбинации из всех букв многострадального русско¬
го алфавита — это только «жизни мышья беготня». Она
имеет смысл для бытового обслуживания эмиграции, для
представительства перед ИРО, или САСШ, или ООН, но
для решения судеб России она не имеет абсолютно ни¬
какого значения. Имеет значение работа Л. Тихомирова.
Имеет значение идея и пропаганда. Но ни младшие, ни
старшие, ни даже почетные соратники не имеют ровно
никакого значения.
Имеет значение и та декларация Высшего монархи¬
ческого совета, которая была опубликована в нашей га¬
зете. Я не знаю, какие тактические ошибки сделал или не
263
сделал П. В. Скаржинский, да они меня и не интересуют,
если они и были сделаны, — кажется, не были. Но, на¬
конец, от имени достаточно авторитетной организации
установлены основные принципы народной, народниче¬
ской или, простите, демократической монархии — в смыс¬
ле опоры ее на народ, на демос, на реальную русскую мас¬
су, а не на выдуманных эмигрантских соратников. На эту
массу, которая одна — и только она одна — может вос¬
становить и Империю и Монархию. В этой декларации
сказано несколько слов и о народном представительст¬
ве, что вызвало с одной стороны сдержанное приветст¬
вие сторонников всяческих «конституций» и с другой —
вопли о «предательстве» идеи самодержавия. Я имею не¬
которые основания полагать, что авторы этих воплей не
имеют никакого понятия о том, так что же есть самодер¬
жавие и чем именно отличается оно от «произвола бюро¬
кратической олигархии».
Русское самодержавие — в эпоху его высочайшего
расцвета — в старой Москве работало рука об руку с на¬
родным представительством. С Церковными Соборами, с
Земскими Соборами и с боярской думой. Реформы Петра
Великого покончили со всем этим. Ни Павел I, ни Нико¬
лай I не могли восстановить народного представительст¬
ва в закрепощении страны — ибо это означало бы окон¬
чательную передачу «всей власти» в руки рабовладельцев.
Царь-Освободитель был убит, везя в своем кармане уже
подписанный им Манифест о созыве Земского Собора.
Основная ошибка Государя Императора Николая II заклю¬
чалась в том, что вместо Собора был создан парламент.
И вот на эту именно ошибку и указывает Лев Тихомиров:
264
будут партии, и партии погубят Россию. Как видите, про¬
рочество оправдалось. И если Соборы в тягчайшие мо¬
менты государственной жизни «грозно и честно» стояли
вокруг престола, то Государственные Думы всех созывов
только и делали, что саботировали или пытались саботи¬
ровать все начинания Царя. И в тягчайший момент нацио¬
нальной жизни трусливо и бесчестно предали Монархию,
предали войну, предали победу и предали Россию.
В третьем томе своего исследования (с. 201 и следую¬
щие) Лев Тихомиров пишет: «Задача народного предста¬
вительства сводится к тому, чтобы представительство Мо¬
нархом народного духа, идеала и его прилежания к актам
текущей политики не было фиктивным (курсив Л. Т.)...
Народное представительство в монархии имеет целью, во-
первых, объединить Монарха с народным умом, совестью,
интересами и творческим гением, во-вторых, не допустить
разъединения основных элементов государства — то есть
Царя и Народа. Не допустить подчинения их обоих слу¬
жебным силам, каковыми у Царя являются чиновники, а
у Народа его выборные представители. Первые — пере¬
хватывая на себя выражение воли Царя, образуют бюро¬
кратию, вторые — перехватывая на себя выражение воли
Народа, — образуют систему политиканскую».
Итак, народное представительство есть для Л. Тихоми¬
рова вещь само собою разумеющаяся. Для меня — тоже.
И вот тут-то мы подходим к форме этого представитель¬
ства. Л. Тихомиров на с. 207—208 дает схему: представи¬
тельство Церкви, дворянства, крестьянских волостей, ка¬
зачества, фабрично-заводских рабочих, земств и прочее
и прочее. Все это мы сейчас назвали бы кооперативным
265
представительством. Какая же разница между ним и пар¬
ламентом просто?
В тех курсах государственного права, которые мы зря
в свое время учили, говорилось о «писаных законах» и
ничего не говорилось о неписаной практике. Неписаная
практика парламента и сводится к тому, что в него, как
правило, попадают два сорта людей: а) богачи и б) карье¬
ристы. Богачи — для того, чтобы на старости лет на базе
плотно набитого кармана заняться общественной деятель¬
ностью; карьеристы — для того, чтобы сделать карьеру.
Толковому среднему человеку в парламенте делать нече¬
го. Толковый средний человек имеет профессию. В пар¬
ламент попадают только представители образованного
строя. Каждый из них, если он не живет за счет стриж¬
ки купонов и дураков, имеет какую-то профессию. Он не
может на срок четырех или пяти лет бросить свою про¬
фессию, своих клиентов, пациентов, покупателей или за¬
казчиков и сиднем сидеть где-нибудь в Таврическом двор¬
це только для того, чтобы, как петрушка, подымать руку
«за», когда его за проволоку дергает его партийный лидер,
или топать ногами, когда это требуется правилами пар¬
ламентского этикета. Ведь никакой толковый врач, инже¬
нер, купец, писатель, художник и прочее — в парламент не
пойдет, как в свое время не пошел бы и я. Влияние? Так
даже и тогда, в 1916 году, я имел его больше, чем средний
парламентарий. Деньги? Так я, в качестве репортера, их
зарабатывал в три раза больше среднего парламентария.
Зачем я буду терять время на подымание рук, на топанье
ногами и голосования о кредитах на постройку прачеч¬
ной при Юрьевском университете?
266
Словом, партийный парламент построен так, что вме¬
сто «избранников народа» туда автоматически попада¬
ют отбросы интеллигенции. Эти отбросы стараются за
свои четыре-пять лет депутатства сколотить елико воз¬
можно денег. Пока в Англии «избранников народа» назна¬
чали лорды и магнаты и пока у лордов и магнатов были
для этого деньги, — парламент функционировал удовле¬
творительно. Но когда на пост премьера первый раз по¬
пал человек без денег — мистер Рамсей Макдональд, то
какой-то фабрикант «подарил» ему двести тысяч фунтов
стерлингов — нельзя же премьеру без денег сидеть! Осо¬
бой сенсации это не вызвало.
Соборы были органическим представительством на¬
ции. В них попадали не представители партий, а пред¬
ставители органических составных частей нации, и они
действительно представительствовали «ум, совесть, ин¬
тересы и творческий гений» народа. А не безумие, бессо¬
вестность и бездарность, проявленные нашими Государ¬
ственными Думами.
Конкретно. В парламент попадает член партии
АБВЖЧЩ от города Демократококшайска, получивший
по списку № 606 большинство в семь голосов. Он броса¬
ет свою профессию — если она у него была, и переселя¬
ется на пять лет в нашу розовую столицу, чтобы делать
там неизвестно что. Ибо при наличии «партийной дисци¬
плины» заранее известно, что по вопросу о кредитах на
юрьевскую прачечную сто голосов партии АБВЖЧЩ бу¬
дут голосовать «за» и сто двадцать голосов партии НОПР
будут голосовать против. Оный член партии представля¬
ет партию, и для него партийный интерес всегда или, во
267
всяком случае, почти всегда будет выше общенациональ¬
ного. Он, член партии, представительствует не нацию, а
программу. Не часть нации, а партийный аппарат.
На Собор съезжаются представители земств, коопе¬
рации, профсоюзов и прочего. Председатель, скажем, ры¬
бопромышленной кооперации есть часть творящей и тру¬
дящейся нации. Он, этот председатель, будет совершенно
точно — лучше, чем какая бы то ни было партия, знать, в
чем именно заключаются интересы рыболовецкой коопе¬
рации, как их совместить с интересами транспорта, холо¬
дильной или соледобывающей промышленности. И если
он, председатель, что-нибудь проворонит, то с него, пред¬
седателя, будут взыскивать его рыболовы. Он, этот пред¬
ставитель, вовсе не заинтересован ни в министерском
портфеле, ни в грызне за власть. Сумма этих председате¬
лей не заинтересована тоже. Сумма этих председателей —
лиц, стоящих во главе Церкви, крестьянства, технической
и культурной интеллигенции, рабочих, предпринима¬
телей, — и даст максимальное приближение к тому, что
Л. Тихомиров называет «народным умом, совестью, ин¬
тересами и творческим гением». У этого «соборно» вы¬
раженного гения нет никаких оснований ставить вопрос
о борьбе с властью — наши Соборы и не ставили его ни¬
когда. У Монархии нет никаких оснований пренебрегать
этим выражением народного ума и гения. Монархия и не
пренебрегает им никогда. Здесь, может быть, и заключа¬
ется истинный «солидаризм», полная солидарность инте¬
ресов Царя и Нации, солидарность, ясно сознававшаяся
обеими сторонами.
268
Этого не могли понять ни наши политики, вроде Ми¬
люкова, ни наши историки — вроде даже В. Ключевского.
Для них русская история была только каким-то нелепым
отклонением от законно предначертанного пути европей¬
ской истории: борьбы всех против всех. Этой системы не
признают никакие профессиональные политики — ибо
при этой системе нет места ни для политиканов, ни для
партий: Собор есть моральное, деловое и творческое пред¬
ставительство нации, представительство людей и групп,
которые знают, чего они хотят, которые являются реаль¬
ной, органически выросшей элитой нации, а не партий¬
ным подбором по принципам социализма, коммунизма
или солидаризма.
В основе Народно-имперского движения лежит жи¬
вой, конкретный и фактический опыт Московской Руси.
То есть «национальная Россия» — такая, какою она была в
реальности прошлого, а не в словоблудии о будущем. В на¬
шем близком прошлом — в России петербургского перио¬
да, у нас полноценной монархии не было. Был ряд исклю¬
чительных по своему, я бы сказал, умственному и нравст¬
венному здоровью Монархов, но полноценной монархии
у нас не было. Была чужая для России столица, на чужом
для России болоте проводившая чужие для России идеи,
наполненная чужими для России людьми, был двор, у ко¬
торого вместо Менделеевых, Сеченовых, Стахеевых, Рябу-
шинских сидели Фредериксы и Штюрмеры, сидела остзей¬
ская, а не русская аристократия, — вообще говоря, при¬
личные люди, но все-таки чужие люди, и была Монархия,
чудовищным напряжением всех своих сил и чудовищны¬
ми жертвами своей крови пытавшаяся найти путь к на¬
269
роду. Эти пути были перегорожены сотнями баррикад.
И тот же Л. Тихомиров пишет о современной ему «соци¬
ально дезорганизованной России»...
Петербургский, петровский период русской истории
кончился. Кончился навсегда. Почти по Ф. Достоевскому:
«Петербургу быть пусту». И нам нужно начинать вовсе не
с 1912 года с его Думой и с его Милюковыми, с его Фреде¬
риксами, губернаторами, надворными советниками, объе¬
диненным и разъединенным дворянством, а с принципов
1613 года. С самодержавия, самоуправления и самобытно¬
сти. Московский тяглый мужик 1613 года оказался неиз¬
меримо умнее петербургских профессоров 1917-го — это,
как мне кажется, сейчас достаточно очевидно. Дай Бог и
нам оказаться не глупее этого мужика.
Что это? Правее или левее Керенского или Чухнова?
Ни правее и ни левее. Это просто глубже.
МИФ О НИКОЛАЕ ВТОРОМ1
В числе тех еретических мыслей, которые в свое вре¬
мя были высказаны в моей газете, была и такая: Николай
Второй был самым умным человеком России. Сейчас, во¬
семь лет спустя, в мою фразу о Николае Втором я внес бы
некоторое «уточнение»: с момента Его отречения от пре¬
стола в мировой политике — во всей мировой полити¬
ке — более умного человека не было. Или еще точнее —
или осторожнее — никто ничего с тех пор более умного
не сделал. Основное преимущество монархии (повторяю
еще раз: я говорю только о русской монархии) заключает¬
ся в том, что власть получает средний человек, и получа¬
ет ее по бесспорному праву случайности; по праву рож¬
дения. Он, как козырный туз в игре, правила которой вы
признаете. В такой игре такого туза и Аллах не бьет. Этот
средний человек, лишенный каких бы то ни было соблаз¬
нов богатства, власти, орденов и прочего, — имеет наи¬
большую в мире свободу суждения. Американский писа¬
тель м-р Вудсворт — бывший коммунист и потом бывший
банкир (может быть, раньше банкир и только потом ком¬
мунист) — мечтал о том, как было бы хорошо, если бы на
мирных и мировых конференциях заседали просто булоч-
1 «Слово», 1993, №1-2.
271
ники, сапожники, портные и прочие — хуже Лиги Наций
все-таки не было бы. Говоря очень грубо — русская мо¬
нархия реализовала вудсвортовскую мечту: средний чело¬
век, по своему социальному положению лишенный необ¬
ходимости «борьбы за власть» и поэтому лишенный, по
крайней мере, необходимости делать и гнусности. Ошиб¬
ки будет, конечно, делать и он. Но меньше, чем кто бы то
ни было другой.
...Мы живем в мире втемяшенных представлений. Мы
называем: Петра Первого — Великим, Александра Перво¬
го — Благословенным и Сталина — гением. Поставим во¬
прос по-иному.
При Петре Первом — Швеция Карла XII, которая Гер¬
манией Вильгельма Второго, конечно, никак не была, —
дошла до Полтавы. Александр Первый, которого история
называет Благословенным, — пустил французов в Моск¬
ву — правда, Наполеон был не чета Карлу. При Стали¬
не, Гениальнейшем из всех Полководцев Мира, — немцы
опустошили страну до Волги. При Николае Втором, кото¬
рый не был ни Великим, ни Благословенным, ни тем более
Гениальнейшим, — немцев дальше Царства Польского не
пустили: а Вильгельм Второй намного почище Гитлера.
При Николае Втором Россия к войне готова не была.
При Сталине она готовилась к войне, по меньшей мере,
двадцать лет. О шведской войне Ключевский пишет: «Ни
одна война не была так плохо подготовлена». Я утвер¬
ждаю: никогда ни к одной войне Россия готова не была и
никогда готова не будет. Мы этого не можем. Я не могу го¬
дами собирать крышки от тюбиков, и вы тоже не можете.
Я не хочу маршировать всю жизнь, и вы тоже не хотите.
272
А немец — он может. В 1914 году Германия была, так ска¬
зать, абсолютно готова к войне. Это был предел почти по¬
лувековой концентрации всех сил страны. Это было как
в спортивном тренинге: вы подымаете ваши силы до пре¬
дела вашей физиологической возможности. Больше под¬
нять нельзя, и нельзя держаться на этом уровне. Нужно:
или выступить, или отказаться от выступления. Так было
и с Германией Вильгельма. С Германией Гитлера был поч¬
ти сплошной блеф.
Поэтому война с Германией была неизбежна. Это знал
Николай Второй, и это знали все разумные и информи¬
рованные люди страны — их было немного. И их трави¬
ла интеллигенция... Войну с Японией мы прозевали и по¬
том проиграли. В общем, она была повторением Крымской
войны: чудовищные расстояния между страной и фрон¬
том, морские коммуникации противника и — о чем исто¬
рики говорят глухо или не говорят вовсе — фантастиче¬
ский интендантский грабеж. В Крымскую войну пропи¬
валась даже «солома для лазаретов», а в японскую целые
дивизии сражались с картонными подметками к вален¬
кам. В Крымскую войну этим промышляли сыновья де¬
кабристов, в японскую — их правнуки. В мировую Вели¬
кий Князь Николай Николаевич вешал интендантов пач¬
ками: воровства не было.
Итак — неизбежная, но прозеванная война, недооцен¬
ка противника, 8 тысяч верст по единственной и еще недо¬
строенной железной дороге (японцы так и начали войну —
пока дорога еще не достроена), никаких особых неудач, се¬
редняцкое командование — героическая армия — и, как
в 1917 году, «кинжал в спину победы» — тыловые части
273
российского интендантства. Русская революционная ин¬
теллигенция идет на штурм. Революция 1905 года. В рево¬
люции 1917 года немецкие деньги ясны. О японских день¬
гах в революции 1905 года наши историки говорят так же
глухо, как и о задушевных планах декабристов. Или — о
письме Бакунина Царю.
Словом: соединенными усилиями японцев, интендант¬
ства и интеллигенции война проиграна. Наступает «Дума
народного гнева». Дума народного гнева, и также и ее по¬
следующее перевоплощение, отклоняет военные кредиты:
мы — демократы, и мы военщины не хотим. Николай Вто¬
рой вооружает армию путем нарушения духа Основных
Законов, в порядке 86-й статьи. Эта статья предусматри¬
вает право правительства в исключительных случаях и во
время парламентских каникул проводить временные за¬
коны и без парламента, с тем чтобы они задним числом
вносились бы на первую же парламентскую сессию. Дума
распускалась («каникулы»), и кредиты на пулеметы про¬
ходили и без Думы. А когда сессия начиналась, то сделать
уже ничего было нельзя.
Так вот: одним из самых основных воителей против
вооружения русского солдата был проф. П. Н. Милюков.
И когда выяснилась недостаточность этих пулеметов, то
именно профессор П. Н. Милюков обвинил Николая Вто¬
рого в «глупости или измене».
М. О. Меньшиков был прав: с 1906 до 1914 года «пу¬
леметы» были самой важной проблемой государственно¬
го существования России. По плану Николая II перевоо¬
ружение русской армии и пополнение ее опустевших ар¬
сеналов должно было завершиться в 1918 году.
274
Русско-германская война началась в 1914 году по той
же причине, как русско-японская в 1905-м: пока не был
закончен великий сибирский путь и пока не было конче¬
но перевооружение русской армии. Только и всего. Япо¬
ния не могла ждать, как не могла ждать и Германия. Как
в 1941 году не мог больше ждать и Гитлер.
Итак: началась война. Правительство Николая Второ¬
го наделало много ошибок. Сейчас, тридцать лет спустя,
это особенно видно. Тогда, в 1914-м, это, может быть, так
ясно не было. Основных ошибок было две: то, что призва¬
ли в армию металлистов, и то, что не повесили П. Н. Ми¬
люкова. Заводы лишились квалифицированных кадров, а
в стране остался ее основной прохвост. В день объявле¬
ния войны П. Н. Милюков написал в «Речи» пораженче¬
скую статью, «Речь» все-таки закрыли; потом Милюков ез¬
дил извиняться и объясняться к Вел. Кн. Николаю Нико¬
лаевичу, и тот сделал ошибку: «Речь» снова вышла в свет,
а Милюков снова стал ждать «своего Тулона». Тулон при¬
шел в феврале 1917 года.
Это были две основные ошибки. Правда, в те време¬
на до «мобилизации промышленности» люди еще не до¬
думались, а политических противников вешать принято
не было: реакция. Впрочем, своего сэра Кэзмента англи¬
чане все-таки повесили. Поплакали, но повесили.
В 1939 году Сталин с аппетитом смотрел, как немцы
съели поодиночке: Польшу, Голландию, Бельгию и, главное,
Францию. И — остался со своим другом, с глазу на глаз.
В 1914 году положение на французском фронте было, соб¬
ственно, таким же, как и в 1940-м: Жоффр расстреливал
целые дивизии, чтобы удержать их на фронте. Германская
275
армия двигалась с изумительно той же скоростью, как и в
1871-м, и в 1940-м. Русские реакционные железные дороги
справились с мобилизацией армии на две недели раньше
самого оптимистического расчета русского генерального
штаба. И самого пессимистического расчета германско¬
го генерального штаба. Но наша мобилизация закончена
все-таки не была: расстояния. Николай II — по своей Вы¬
сочайшей инициативе — лично по своей — бросил самсо-
новскую армию на верную гибель. Армия Самсонова по¬
гибла. Но Париж был спасен. Была спасена, следователь¬
но, и Россия — от всего того, что с ней в 1941 —1945 годах
проделали Сталин и Гитлер. Ибо если бы Париж был взят,
то Франция была бы кончена. И тогда против России были
бы: вся Германия, вся Австрия и вся Турция. Тогда дело,
может быть, не кончилось бы и на Волге:
Я еще помню атмосферу этих дней. Паника. Слухи.
Измена. Глупость. Мясоедов, Сухомлинов, Распутин. По¬
том — после войны — Фош и Черчилль с благодарностью
вспоминали «глупость или измену», которая спасла Па¬
риж, спасла союзников — и чуть-чуть было не спасла Рос¬
сию...
Потом — война зарылась в землю. Русские, немецкие,
французские, английские и прочие военные полуспецы,
пишущие военные истории, разбирают военные ошиб¬
ки: Жоффра и Фоша, Николая Николаевича и Алексеева,
Николая Второго и Черчилля, Гинденбурга и Людендорфа.
Я стою на той точке зрения, что все это не имеет вовсе ни¬
какого значения. И по той совершенно простой причине,
что на всех фронтах были одинаковые генералы, делавшие
одинаковые ошибки, и что в конечном счете эти генералы
276
и эти ошибки выравнивались автоматически. Сегодня —
запоздал Ренненкампф, завтра — запоздает Макензен. Не
судят, конечно, только победителей. Нужно же иметь сим¬
вол победы. Или, в противном случае, нужно же иметь
козла отпущения. Иногда, впрочем, роли несколько пе¬
ремешиваются: жертва поражения становится символом
грядущей победы: так случилось с нашими декабриста¬
ми... Так вот: война. И еще до нее, после Столыпина, —
начало перековки русской интеллигенции. Осенью 1912
года у нас в университете еще были забастовки и «беспо¬
рядки». И еще вмешивалась полиция. Зимой 1913/14 года
мы уже обходились и без полиции — мы просто били со¬
циалистов по зубам. Это было, конечно, некультурно. Но,
странным образом, это помогало лучше, чем полиция. По¬
лучивши несколько раз по морде, центральные комитеты
и члены центральных студенческих комитетов РСДРП и
СР как-то никли и куда-то проваливались. Осенью 1914
года студенчество поперло в офицерские школы — добро¬
вольцами. Правительство старалось не пускать: весь мир
предполагал, и Германия тоже, что война продлится меся¬
цев шесть: правительство дорожило каждой культурной
силой. Народные учителя от воинской повинности были
освобождены вообще. Студентов резали по состоянию
здоровья: меня не приняли по близорукости. Не думаю,
чтобы когда бы то ни было и где бы то ни было сущест¬
вовало правительство, которое держало бы свою интел¬
лигенцию в такой золотой ватке и была бы интеллиген¬
ция, которая так гадила бы в эту ватку. Но уже и до 1914
года был перелом. В 1914 году наступил геологический
сдвиг. Что было делать Николаю Второму и что было де¬
277
лать Милюкову? Снарядов не было все равно. И никакой
энтузиазм не мог накопить их раньше, чем года через два.
Союзных поставок не было вовсе — мы были начисто от¬
резаны от внешнего мира. Стали строить заводы военно¬
го снаряжения и в непотребно короткий срок построили
Мурманскую железную дорогу — кстати: в свое время по¬
стройка Сибирского пути шла почти в полтора раза ско¬
рее, чем современная ей постройка Тихоокеанского пути.
«Стратегия войны» была проста до очевидности: нужно
как-то продержаться. К тому именно времени относится
почти анекдотический визит американской комиссии на
русские военные заводы. Комиссия должна была их ин¬
спектировать. Комиссия осмотрела казенные военные за¬
воды и довольно поспешно уехала обратно в США: наши
заводы оказались очень новы и очень нужны и для США.
В своей книге о социализме я ставлю и такой вопрос: ка¬
зенные заводы были казенными заводами, то есть пред¬
приятиями социалистического типа. Нигде во всей рус¬
ской литературе я не нашел не только ответа на вопрос,
но даже и вопроса: чем объяснить их блестящую работу?
Этим наша «наука» не поинтересовалась. А может быть,
и некоторый процент «социализма» был бы вовсе не так
утопичен именно при «самодержавии»...
Имейте в виду: все эти годы я провел в качестве ре¬
портера. Может быть, мне когда-нибудь удастся написать
о том, как шла в России настоящая борьба за власть: не о
декоративных заседаниях, комиссиях, блоках, соглашениях,
программах, обещаниях, восклицаниях и прочем, а о том,
что совершалось на низах: в казармах, на заводах, на Об¬
водном канале, в полицейских участках и ночлежках. Так,
278
например, последние предреволюционные месяцы я был
рядовым лейб-гвардии Кексгольмского полка. Это был не
полк, и не гвардия, и не армия. Это были лишенные офи¬
церского состава биологические подонки чухонского Пе¬
тербурга и его таких же чухонских окрестностей. Всего в
Петербурге их было до трехсот. Как могло правительство
проворонить такие толпы? Летом 1917 года я говорил об
этом Б. Савинкову — он тогда был военным министром.
Савинков обозвал меня паникером.
Что было делать Николаю Второму? Только одно: го¬
товить победу. Что было делать П. Н. Милюкову — толь¬
ко одно: срывать победу. Ибо, если бы конец 1917 года,
как на это рассчитывал Николай Второй, принес России
победу, — то карьера П. Н. Милюкова и вместе с ней все
надежды и все упования русской революционной интел¬
лигенции были бы кончены навсегда. «Пятидесятилетний
план» Николая Второго, Его деда и Его отца. Его предков
и Его предшественников был бы «выполнен и перевыпол¬
нен». Россия одержала бы победу — под личным коман¬
дованием Царя. При каком бы то ни было участии рус¬
ского Царя в какой бы то ни было «лиге наций» ничего
похожего на женевский публичный дом не было бы воз¬
можно. При консолидированной России — никакой Гитлер
не попер бы на Вторую мировую войну. Гитлер так и пи¬
сал — «русская революция есть для нас указующий перст
Провидения» — Провидение подвело. В 1930-х годах при
соблюдении довоенного промышленного темпа Россия
приблизительно «обогнала» бы США — не по всем пока¬
зателям, но по очень многим...
279
1916 год был последним годом интеллигентских на¬
дежд. Все, конечно, знали это — и союзники, и немцы,
знал это, конечно, и Милюков, что армия наконец воо¬
ружена. Что снаряды уже в избытке и что 1917 год бу¬
дет годом победы: над немцами и над революцией. Но
тогда — конец. Не только для Милюкова, но и для всей
интеллигентской традиции. Ибо она, эта традиция, бу¬
дет разгромлена не только фактически — победой, одер¬
жанной без нее, — но и принципиально: будет доказано,
что процветание, мир и мощь России достигнуты как раз
теми антинаучными методами, против которых она боро¬
лась лет двести подряд, и что ее методы, научные и фи¬
лософские, не годятся никуда и что, следовательно, она и
сама никуда не годится.
То, что в России произошло 19 февраля 1861 года, с
«научной» точки зрения есть чудо: вмешательство над¬
классовой личной воли в самый страшный узел русской
истории. Что, если путем такого же «чуда» и Царь, и народ
найдут пути к развязыванию и других узлов? Ведь вот —
уже при министерстве С. Ю. Витте Николай Второй пове¬
лел разработать проект введения восьмичасового рабоче¬
го дня — восьмичасового рабочего дня тогда еще не было
нигде. Этот проект был пока что утопичен, как был уто¬
пичен и манифест Павла Первого об ограничении барщи¬
ны тремя днями в неделю. Но он указывал направление и
ставил цель. Направление было указано верно, и шесть¬
десят лет спустя цель была достигнута.
Что, если русское самодержавие достигнет русских
целей и без Милюкова? Или человечество — человече¬
ских целей и без Сталина? 1916 год был двенадцатым ча¬
280
сом русской революции и русской революционной ин¬
теллигенции: или сейчас, или никогда. Завтра будет уже
поздно...
И вот российская интеллигенция бросилась на заранее
подготовленный штурм. Вся ее предыдущая вековая дея¬
тельность выяснила с предельной степенью ясности: ни за
каким марксизмом, социализмом, интернационализмом —
ни за какой философией русская масса не пойдет.
Вековая практическая деятельность социалистических
партий доказала с предельной степенью наглядности: ни¬
какая пропаганда против царской власти не имеет ника¬
ких шансов на успех, и рабочие и, тем более, крестьянство
такой, пропагандой только отталкиваются — центральные
комитеты СД и СР партий рекомендовали своим агитато¬
рам ругать помещиков и фабрикантов, но совершенно об¬
ходить закон о Царе — революцию можно было провести
только под патриотическим соусом. Он был найден.
Кто начал революцию? Думаю, что принципиально ее
начал патриарх Никон: первой инъекцией иностранной
схоластики в русскую жизнь. Его поддержал правящий
слой, жаждавший привилегий по шляхетскому образцу.
В 1914—1917 годах самое страшное изобретение револю¬
ции было сделано петербургской аристократией. Это —
распутинская легенда. Напомню: он был единственным,
кто поддержал жизнь Наследника престола, который был
болен гемофилией. Против гемофилии медицина бессиль¬
на. Распутин лечил гипнозом. Это была его единственная
функция — никакой политической роли он не играл. При
рождении — и при почти конце этой легенды — я при¬
сутствовал сам. Родилась она в аристократических сало¬
281
нах — русская аристократия русской монархии не люби¬
ла очень — и наоборот. В эмигрантской литературе были
и подтверждения этого расхождения. Эмигрантский во¬
енный историк Керсновский, идеолог офицерства — или
еще точнее — офицерской касты — писал: «Сплетня о ца¬
рице — любовнице Распутина родилась в «великосветских
салонах». За эту сплетню милюковцы ухватились руками
и зубами: это было именно то, чего не хватало. «Прокля¬
тое самодержавие» на массы не действовало никак. Но ца¬
рица — изменница и шпионка, и любовница пьяного му¬
жика. И Царь, который все это видит и терпит. И армия,
которая за все это платит кровью?
Санкт-Петербург как истерическая баба. Трибуна Го¬
сударственной Думы стала тем же, чем сейчас для товари¬
ща Молотова служит трибуна всех конференций: не для
организации мира, а для разжигания революции. Милю¬
ков гремел: «Что это — глупость или измена?» Военная
цензура запрещала публикацию его речей — они в мил¬
лионах оттисков расходились по всей стране. Я никак не
думаю, чтобы они действовали на всю страну. Но на Пе¬
тербург они действовали. Возьмите в руки Энциклопе¬
дический словарь Брокгауза и Ефрона — т. 65, стр. 270.
Там сказано: «Инородческое население живет около сто¬
лицы, окружая ее плотным кольцом и достигая 90% об¬
щего числа населения. По переписи 1891 года — 85% (во¬
семьдесят пять процентов) указали русский язык в каче¬
стве НЕ родного языка».
Но даже и Санкт-Петербург — город с тремя именами,
чужой город на чужом болоте был только одним из сим¬
птомов. Уже в Смутное время семибоярщина советовала
282
полякам вырвать царский престол из Москвы и унести его
куда-нибудь подальше. Этот проект и был реализован при
Петре — один из вариантов европейского разгрома рус¬
ской государственной традиции. Страна в истерике не би¬
лась. Но в Петербурге, куда всякие милюковцы собрались
«на ловлю счастья и чинов», денег и власти, — все равно
каких денег и какой власти, — в Петербурге была истери¬
ка. В марте 1917 года толпы шатались по городу («с крас¬
ным знаменем вперед — обалделый прет народ») и ора¬
ли «ура» — своим собственным виселицам, голоду, под¬
валам и чрезвычайкам.
Итак: лозунг был найден. Патриотический и даже ан¬
тимонархический, что и было нужно. Царь — дурак, пья¬
ница и тряпка. У него под носом его жена изменяет с из¬
менником Распутиным, он ничего не видит, царя нужно
менять.
Напомню о том, что классической формой русского
народного представительства были Соборы. То есть дело¬
вое представительство, а не партийное. Напомню и еще
об одном обстоятельстве: англо-американский парламен¬
таризм есть внепартийный парламентаризм. По закону и
традиции в парламент попадает тот, кто получил хотя бы
относительное большинство голосов — это создает сис¬
тему двух партий, из которых ни одна не имеет никакой
программы. Работа партии м-ра Эттли — это первый в
истории Великобритании опыт превращения отсталого
английского острова в передовую европейскую страну.
До этого ни тори, ни виги, ни консерваторы, ни либералы
не имели никаких программ. Не имеют их ни республи¬
канцы, ни демократы в США. Не имели программ и рус¬
283
ские Соборы. В первую же Государственную Думу хлы¬
нули десятки партий и революционных программ. Дума
пришла — и положила ноги на стол. Ее разогнали — без
всякого ущерба для кого бы то ни было. Но не было ис¬
пользовано предостережение нашего единственного тео¬
ретика монархии — бывшего террориста Льва Тихомиро¬
ва. Он писал, что в положении о Государственной Думе
«национальная идея отсутствует, так же как и социаль¬
ная», — нет органической связи с жизнью страны. До Ти¬
хомирова — после манифеста 1861 года — Ю. Самарин
писал: «Народной конституции у нас пока быть не может,
а конституция не народная, то есть господство меньшин¬
ства, есть ложь и обман». Так наша Дума и оказалась: ло¬
жью и обманом.
Монархия без народного представительства работать
не может. Это было ясно Алексею Михайловичу и Нико¬
лаю Александровичу. Но Николай Александрович под¬
дался теориям государственного права и допустил пере¬
нос на русскую точку зрения западноевропейского пар¬
ламентаризма, который и у себя на родине, в Западной
Европе, успел к этому времени продемонстрировать свою
полную неспособность наладить нормальный государст¬
венный быт. Лев Тихомиров предлагал народное предста¬
вительство по старомосковскому образцу: церковь, зем¬
ство, купечество, наука, профессиональные союзы, коо¬
перация промысла и прочее. То есть представительство,
органически связанное с органически выросшими обще¬
ственными организациями. Вместо этого мы получили
монопольное представительство интеллигенции, начис¬
то оторванной от народа, «беспочвенной», книжной, фи¬
284
лософски блудливой и революционно неистовой. В Госу¬
дарственную Думу первого созыва так и попали наслед¬
ники «Бесов» и Нечаева, сотоварищи Азефа и Савинкова,
поклонники Гегеля и Маркса. Никому из них до реальной
России не было никакого дела. Они были наполнены про¬
граммами, теориями, утопиями и галлюцинациями — и
больше всего жаждой власти во имя программ и галлю¬
цинаций. А может быть, и еще проще: жаждой власти во
имя власти. Сегодняшнее НКВД с изумительной степенью
точности воспроизводит на практике теоретическое по¬
строение Михайловского и Лаврова — художественно от¬
раженное в «Бесах». Я более или менее знаю личный со¬
став НКВД. Только окончательный идиот может предпо¬
лагать, что у всех этих расстрельщиков есть какая бы то
ни было «идея».
Вот — от всего этого нас всех и пытался защищать
Николай Второй. Ему не удалось. Он наделал много оши¬
бок. Сейчас, тридцать лет спустя, они кажутся нам доволь¬
но очевидными — тридцать лет тому назад они такими
очевидными не казались. Но нужно сказать и другое: ис¬
тория возложила на Николая Второго задачу сверхчело¬
веческой трудности: нужно было бороться и с остатками
дворянских привилегий, и со всей или почти со всей ин¬
теллигенцией. Имея в тылу интендантов и интеллигентов,
нужно было бороться и с Японией, и с Германией. И ме¬
жду «царем и народом» существовала только одна, одна-
единственная связь — чисто моральная. Даже и Церковь,
подорванная реформами Никона и синодом Петра, Цер¬
ковь, давно растерявшая свой морально-общественный
авторитет, давным-давно потеряла и свой собственный го¬
285
лос. Сейчас она служит панихиды. Тогда она не шевельну¬
ла ни одним пальцем. Никто, впрочем, не шевельнул. Так
был убит первый человек России. За Ним последовали и
вторые, и десятые: до сих пор в общем миллионов пять¬
десят. Но и это еще не конец...
Проблема русской монархии и Николая Второго, в ча¬
стности,— это вовсе не проблема «реформы правления».
Для России это есть вопрос о «быть или не быть». Ибо это
есть вопрос морального порядка, а все то свое, что Россия
давала или пыталась дать миру и самой себе,— все то, на
чем реально строилась наша история и наша националь¬
ная личность, было основано не на принципе насилия и
не на принципе выгоды, а на чисто моральных исходных
точках. Отказ от них — это отказ от самого себя. Отказ от
монархии есть отказ от тысячи лет нашей истории».
Если рассматривать вещи с точки зрения, допустим,
А. Ф. Керенского, то эта тысяча лет была сплошной ошиб¬
кой. Сплошным насилием над «волей народа русского»,
выраженной в философии Лейбница, Руссо, Сен-Симона,
Фурье, Гегеля, Канта, Шеллинга, Ницше, Маркса и бог зна¬
ет кого еще. Разумеется, всякий Лейбниц понимал «волю
русского народа» лучше, чем понимал это сам русский
народ. Если мы «станем на такую точку зрения, то тогда
нужно поставить крест не только надо всем прошлым, но
также и надо всем будущим России: если одиннадцать ве¬
ков были сплошной ошибкой и сплошным насилием, то
какой Лейбниц сможет гарантировать нам всем, родства
не помнящим, что в двенадцатом веке будет мало-маль-
ски лучше — даже и в том невероятном случае, если ре¬
цепты Лейбница будут применены без конкуренции со
стороны других рецептов, рожденных органами усидчи¬
286
вости других властителей дум. Если за одиннадцать веков
своего существования нация не смогла придумать ниче¬
го путного, то какое основание предполагать, что в две¬
надцатом или пятнадцатом она найдет что-то путное в
картотеке очередного аспиранта на кафедру философской
пропедевтики?
Русская история, при всей ее огромности, в сущности,
очень проста. И если мы будем рассматривать ее не с фи¬
лософской, а с научной точки зрения — даже и отбрасы¬
вая в сторону какие бы то ни было «эмоции», то на про¬
тяжении одиннадцати веков мы можем установить такую
связь явлений:
Чем было больше «самодержавия», тем больше рос¬
ла и крепла страна.
Чем меньше было «самодержавия», тем стране было
хуже. Ликвидация самодержавия всегда влекла за собою
катастрофу. Вспомним самые элементарные вещи.
Расцвет Киевский Руси закончился ее почти феодаль¬
ным «удельным» разделом, то есть ликвидацией самодер¬
жавной власти — Киевскую Русь кочевники смели с лица
Земли.
После смерти Всеволода Большое Гнездо самодержа¬
вие никнет опять и Россия попадает под татарский раз¬
гром.
Прекращение династии Грозного вызывает Смутное
время.
Период безвластных императриц организует дворян¬
ское крепостное право.
Свержение Николая Второго вызывает рождение кол¬
хозного крепостного права.
287
Итак: в течение одиннадцати веков лозунг «Долой са¬
модержавие!» был реализован пять раз. И ни одного разу
дело не обошлось без катастрофы.
Это, может быть, и не совсем «наука». Но есть все-
таки факт. Целая цепь фактов, из которых при некото¬
ром напряжении нормальных умственных способностей
можно было бы извлечь и некоторые политические уро¬
ки. Я очень боюсь, что русская интеллигенция этих уро¬
ков не извлекла. Между ней и действительностью висит
этакий бумажный занавес, разрисованный всякими не¬
былицами. И всякая небылица кажется ей реальностью.
И всякая мода — законом природы.
Около ста лет тому назад французский политический
мыслитель Токвиль писал: «Нет худших врагов прогрес¬
са, чем те, кого я бы назвал «профессиональными про¬
грессистами»,— люди, которые думают, что миру ниче¬
го больше не требуется, как радикальное проведение их
специальных программ». Русская интеллигенция в своей
решающей части вот и состояла из «профессиональных
прогрессистов». И у каждого была «специальная програм¬
ма», и каждый был убежден в том, что миру ничего боль¬
ше не требуется. На путях к реализации всех этих про¬
грамм стояла традиция, в данном случае воплощенная в
Царе. Русская профессионально прогрессивная интелли¬
генция ненавидела Царя лютой ненавистью: это именно он
был преградой на путях к невыразимому блаженству во¬
енных поселений, фаланстеров, коммун и колхозов. Про¬
фессионально-прогрессивная интеллигенция была про¬
фессионально-прогрессивной: она с этого кормилась. Вер¬
хи русской культуры к этой интеллигенции собственно
288
никакого отношения не имели. От Пушкина до Толстого,
от Ломоносова до Менделеева — эти верхи были религи¬
озны, консервативны и монархичны. Среди людей искус¬
ства были кое-какие отклонения — вот вроде толстовско¬
го Николая Палкина. Среди людей науки, кажется, даже и
отклонений не было. Но эти верхи «политикой не занима¬
лись» — политика была в руках профессиональных про¬
грессистов, революционеров, Нечаевых, Савинковых, Ми¬
люковых и азефов. Профессионалы давали тон. Я очень
хорошо знаю быт дореволюционной сельской интелли¬
генции. Она жила очень плотно и сытно. Всем своим нут¬
ром она тянулась к Церкви и к Царю. Все «Русские Бо¬
гатства» настраивали ее против Церкви и против Царя.
Но «Русские Богатства» были, конечно, прогрессом. Цер¬
ковь и Царь были, конечно, реакцией. Так шаталось соз¬
нание низовой интеллигенции. Так оно было разорвано на
две части: в одной был здоровый национальный и нрав¬
ственный инстинкт, в другую целыми толпами ломились
властители дум. И люди не знали, что почать: «ложиться
спать или вставать». Подымать агротехнику и тем подры¬
вать возможности «черного передела» или агитировать за
черный передел и для этого тормозить агротехнику как
только можно. Нужно ведь революционизировать дерев¬
ню. Так оно и шло, через пень колоду.
Но низовая интеллигенция была искренняя. С моей
личной точки зрения, властители дум были почти сплош¬
ной сволочью — в буквальном смысле этого слова. Они в
общем делали то же, что в эмиграции делали профессора
Милюков и Одинец: звали молодежь на каторжные рабо¬
ты и сами пожинали гонорары. Молодежь бросала бом¬
289
бы или возвращалась в СССР, и ее «жертвы» властители
дум записывали на свой текущий счет. Никто из них по¬
вешен не был, и почти никто не попал даже и на катор¬
гу. Что же касается ссылки, то она играла решительно ту
же роль, как развод для киноартистки: реклама, тираж и
гонорары.
* * *
Известные представления всасываются с млеком всех
философских ослиц. Они становятся частью и умствен¬
ного и — что еще хуже — эмоционального багажа: «Ста¬
рый режим», «тюрьма народов», «кровавое самодержавие»,
«отсталая царская Россия» — вся эта потертая мелкая и
фальшивая монета котируется на интеллигентском чер¬
ном и красном рынке и сейчас. Не совсем по прежнему
паритету, но все-таки котируется. Да, конечно, так пло¬
хо, как при Сталине, не было и при старом режиме. Даже
при старом режиме. Но зачем же возвращаться к «старо¬
му режиму». Попробуем новый. Какой новый? А какой-
нибудь. По Иванову, Петрову, Степову. По Бердяеву, Шес-
тову, Сартру. Или по Бухарину, Левицкому. Или по Махно,
Григорьеву, Улялаеву. Только не по живому опыту один¬
надцати веков.
В наших русских условиях на страже настоящего про¬
гресса стояла монархия — и только она одна. Это она за¬
щищала Россию от таких прогрессивно мыслящих людей,
как Батый или Наполеон, и от таких философски обра¬
зованных рабовладельцев, каким был вольтерианский
помещик или марксистский чекист. И в те периоды, ко¬
гда монархия слабела, для России наступала катастрофа.
290
Это есть очевидный исторический факт. Носители про-
грессизма делали, делают и будут делать все от них зави¬
сящее, чтобы эту очевидность замазать или по крайней
мере извратить. И у всякого из них будет своя «специ¬
альная программа», рожденная в схоластической ретор¬
те, как был рожден гетевский Гомункулус. И у всякого бу¬
дет своя специальная галлюцинация. Иногда — и по не¬
скольку галлюцинаций...
Николай Второй есть факт, взятый, так сказать, вдвой¬
не. И как личность и как представитель традиции. Он —
средний искренний человек; «со средними способностя¬
ми», верно и честно — до гробовой доски — или до Ипать¬
евского подвала делал для России все, что Он умел, что
Он мог. Никто иной не сумел и не смог сделать больше.
Его «убрали». Но хотя и не таким способом, были убраны
и Вильгельм, и Клемансо, и Вильсон, и даже тот же Чер¬
чилль, но всем им была дана возможность довести рус¬
скую победу до западного ее конца. Для России никто не
делал и не сделал больше, чем сделали ее цари. Но и для
всего мира никто не делал и не сделал больше, чем сдела¬
ли они. Николая Первого звали жандармом, и Александ¬
ра Третьего назвали «Миротворцем» — в сущности, оба
названия совпадают. Все они — от Александра Первого до
Николая Второго — честно хотели мира и для мира мог¬
ли сделать больше, чем кто бы то ни было другой. Совер¬
шенного мира не было и при них, но без них мира ста¬
ло намного меньше. И их ненавидели все, кто в грядущей
каше «эпохи войн и революций» видел спиритическую
материализацию своих философских призраков. С их па¬
мятью будут бороться все те, кто строит новые призра¬
291
ки и на этих новых призраках планирует строить свою
власть. И все те, кто против монархии, есть сторонники
своей власти. Во имя своего призрака. Может быть, с нас
всех всего этого уже хватит?
Проблема Николая Второго, как и проблема русской
монархии вообще, есть главным образом, моральная про¬
блема. Это не вопрос о «форме правления», «конститу¬
ции», «реакции», «прогрессе» и всяких таких вещах. Это
есть вопрос о самой сущности России. О нашем с вами
духовном «я».
Что в самом деле может предложить Россия миру? Са¬
мую современную систему канализации? В этом отноше¬
нии мы никогда не сможем конкурировать с немцами. Са¬
мую совершенную систему накопления долларов? Мы в
этом отношении никогда не сможем конкурировать с аме¬
риканцами. Самую лучшую систему торговли с людоеда¬
ми? Мы в этом отношении никогда не сможем конкури¬
ровать с англичанами. Мы всегда будем отставать и в ка¬
нализации, и в долларах, и в людоедах. Просто потому,
что и канализация, и доллары, и людоеды интересуют нас
меньше, чем немцев, американцев и англичан. «Не имей
сто рублей, но имей сто друзей». Нас главным образом ин¬
тересуют человеческие отношения с людьми. И, в общем,
при всяких там подъемах и спадах человеческих отноше¬
ний человека к человеку в России было больше, чем где
бы то ни было. И в общем, наша Империя отличается от
всех иных именно тем, что от времени колонизации волж¬
ского междуречья до 1917 года в этой империи не было
завоеванных народов. В этой «тюрьме народов» минист¬
рами были и поляки (гр. Чарторийский), и грек (Каподи-
292
стрия), и армяне (Лорис-Меликов), и на бакинской неф¬
ти делали деньги порабощенные Манташевы и Гукасовы,
а не поработители Ивановы и Петровы. В те времена, ко¬
гда за скальп индейца в Техасе платили по пять долларов
(детские скальпы оплачивались в три доллара), русское
тюремное правительство из кожи лезло вон, чтобы охра¬
нить тунгусов и якутов от скупщиков, водки, сифилиса,
падения цен на пушнину и от периодических кризисов в
кедровом и пушном промысле. Была «завоевана», напри¬
мер, Финляндия. С Финляндией получился фокус, какого
никогда с сотворения мира не было: граждане этой «ок¬
раины» пользовались всеми правами русского граждан¬
ства на всей территории Империи, а все остальные гра¬
ждане всей остальной Империи не пользовались всеми
правами в Финляндии. В частности, Финляндия запре¬
тила въезд евреев по какому бы то ни было поводу. Это в
свое время ставило перед нашими профессиональными
прогрессистами истинно головоломную задачу: защищая
независимость Финляндии, им приходилось защищать и
еврейское неравноправие. Вообще, если вы хотите срав¬
нивать быт тюрьмы и быт свободы, то сравните историю
Финляндии с историей Ирландии.
Сейчас обо всем этом люди предпочитают не вспо¬
минать. Ибо каждое воспоминание о русской государст¬
венной традиции автоматически обрушивает всю сумму
наук. Если вы признаете, что в самых тяжелых историче¬
ских условиях, какие когда-либо стояли на путях государ¬
ственного строительства, была выработана самая человеч¬
ная государственность во всемировой истории, то тогда
вашу философскую лавочку вам придется закрыть. Тогда
293
придется сказать, что не Николаю Второму нужно было
учиться у Гегеля, а Гегелям нужно было учиться у Нико¬
лая Второго. Этого не может признать никакой приват-
доцент. Ибо что же он будет жрать без Гегеля? И чем бу¬
дет он соблазнять свое шашлычное стадо?
В течение одиннадцати веков строилось здание «дик¬
татуры совести». Люди, которые это здание возглавляли,
были большими рабами этой совести, чем кто бы то ни
было из нас. Они несли большие потери, чем пехота в пер¬
вой, мировой войне: из шести царей — от Павла I до Ни¬
колая II — три погибли на посту: Павел I, Александр III
и Николай II — ровно пятьдесят процентов. И Павел, и
Александр, и Николай были убиты, конечно, вовсе не за
реакцию, сумасшествие, проигрыш войны и прочее: они
все были убиты главным образом за русское крестьянст¬
во. Павел начал его освобождение, Александр — кончил,
и Николай ликвидировал последние остатки неравнопра¬
вия. Павла объявили сумасшедшим. В моей книге я приво¬
жу все его законодательные мероприятия, среди всех них
нет ни одного неразумного, ни одного реакционного, ни
одного, под которым мы и сейчас, полтораста лет спустя,
не могли бы подписаться обеими руками. Но его сделали
сумасшедшим, как Александра Второго реакционером и
Николая Второго — пьяницей и дураком. Это было необ¬
ходимо для вящей славы науки. И НКВД.
Русский царизм был русским царизмом: государствен¬
ным строем, какой никогда и нигде в мировой истории
не повторялся. В этом строе была политически оформ¬
лена чисто религиозная мысль. «Диктатура совести», как
и совесть вообще, не может быть выражена ни в каких
294
юридических формулировках, совесть есть религиозное
явление. Одна из дополнительных неувязок русских гу¬
манитарных наук заключается, в частности, в том что мо¬
ральные религиозные основы русского государственного
строительства эта «наука» пыталась уложить в термины
европейской государственной юриспрудениян. И с точки
зрения государственного права в истории Московской
Руси и даже петербургской империи ничего нельзя было
понять — русская наука ничего и не поняла. В «возлю¬
би ближнего своего, как самого себя» никакого места для
юриспруденции нет. А именно на этой православной тен¬
денции и строилась русская государственность. Как мож¬
но втиснуть любовь в параграфы какого бы то ни было
договора?
Я должен сознаться совершенно откровенно: я при¬
надлежу к числу тех странных и отсталых людей, русских
людей, отношение которых к русской монархии точнее
всего выражается ненаучным термином: любовь. Таких же,
как я, чудаков на русской земле было еще миллионов под
полтораста. Под полтораста миллионов есть их и сейчас.
Нужно, кроме того, сказать, что термин «любовь», во-пер-
вых, страшно затрепан и, во-вторых, совершенно неясен.
Любовь к Богу и любовь к севрюжине с хреном, совер¬
шенно очевидно, обозначают разные вещи. Я очень охотно
могу себе представить, что ряд русских монархистов пи¬
тали и питают к монархии точно такие же чувства, как и
к севрюжине: хороша была севрюжина! К числу этих лю¬
дей я не принадлежу: никаких севрюжин у меня в царской
России не было. Как не было их и у остальных полутора¬
ста миллионов чудаков. Мы были самым бедным наро¬
295
дом Европы или, точнее, самыми бедными людьми Евро¬
пы. И в то же время мы были самыми сильными людьми
мира и самым сильным народом истории. Мы были бед¬
ны потому, что нас раз в лет сто жгли дотла, и мы были
сильны потому — и только потому, что моральные сооб¬
ражения у нас всегда перевешивали всякие иные. И если
люди в течение одиннадцати веков обломали всех канди¬
датов в гениальные и гениальнейшие — от обров до нем¬
цев и от Батыя до Гитлера, то потому и только потому,
что в России они видели моральную ценность, стоящую
выше их жизни. Ценность, стоящая выше жизни, может
быть историей или религией. Можно, конечно, доказывать,
что все одиннадцать веков русский народ пребывал в со¬
стоянии перманентной истерики и, как истерическая баба,
требовал над собою кнута. Эту точку зрения очень охот¬
но разрабатывала немецкая общественная мысль. Если
судить по д-ру Шумахеру, то истоки этой мысли не ис¬
сохли и сейчас.
Стоя на общепринятой научной точке зрения, мы мо¬
жем сказать, что русский Царь был «властителем» над ста
восемьюдесятью миллионами «подданных». Юридически
это будет более или менее верно. Психологически это бу¬
дет совершеннейшим вздором. Русский Царь был единст¬
венным в России человеком, который не имел свободы со¬
вести, ибо он не мог не быть православным, не имел сво¬
боды слова, ибо всякое его слово «делало историю», и не
имел даже свободы передвижения, ибо он был, конечно,
русским Царем.
Да, цари жили во дворцах. Это кажется очень со¬
блазнительным для людей, которые во дворцах не живут.
296
Люди, которые по долгу службы обязаны иметь дворцы,
предпочитают из них удирать. Николай Второй не стоял,
конечно, в очередях за хлебом и икрой,— я сильно подоз¬
реваю, что даже и м-р Уинстон Черчилль имеет в своем
распоряжении что-то, кроме официальных 2500 калорий,
полагающихся по карточкам... Николай Второй был, ве¬
роятно, самым богатым человеком в мире. Ему «принад¬
лежал», например, весь Алтай. На Алтае мог селиться кто
угодно. У него был цивильный лист в 30 миллионов руб¬
лей в год: революционная пропаганда тыкала в нос «мас¬
сам» этот цивильный лист. И не говорила, что за счет этих
тридцати миллионов существовали императорские теат¬
ры — с входными ценами в 17 копеек — лучшие театры
мира, что из этих тридцати миллионов орошались пусты¬
ни, делались опыты по культуре чая, бамбука, мандаринов
и прочего, что на эти деньги выплачивались пенсии та¬
ким друзьям русской монархии, как семья Льва Толсто¬
го. И когда русская династия очутилась в эмиграции, то
у русской династии не оказалось ни копейки, никаких те¬
кущих счетов ни в каких иностранных банках. Другие ди¬
настии о черном дне кое-как позаботились...
Но пока что мы с очень большой степенью точно¬
сти переживаем судьбу нашей монархии: погибла она —
гибнем и мы. Страшное убийство Царской Семьи было,
так сказать, только введением в тридцатилетнюю работу
ВЧК — ОГПУ — НКВД. Я никак не склонен ни к какой
мистике; но вот эта тридцатилетняя работа — не являет¬
ся ли она каким-то возмездием за нашу измену нашей мо¬
нархии, нашей Родине, нашему собственному националь¬
ному «я». Платим, впрочем, не мы одни: весь мир тонет
297
в грязи и в свинстве, какие при наличии русской монар¬
хии были бы немыслимы вовсе, как немыслима была бы и
Вторая мировая война. Русская революция была для Гит¬
лера «указующим перстом Провидения», это именно она
указала ему путь к войне, к славе и к виселице. Сколь¬
ко людей, кроме Гитлера, видят в ней тот же указующий
перст — ив том же направлении? Начиная от Милюко¬
ва и кончая теми еще даже и неноворожденными идеями,
которые так скромно и так жертвенно собираются усесть¬
ся на престоле русских царей.
Очень многие из моих читателей скажут мне: все это,
может быть, и правильно, но какой от всего этого толк?
Какие есть шансы на восстановление монархии в России?
И я отвечу: приблизительно все сто процентов.
...Из всех доводов против монархии имеет самое ши¬
рокое хождение такой: «А с какой же стати я, Иванов Са¬
мый Седьмой, стану подчиняться Николаю Второму?»
Иванов Самый Седьмой забывает при этом, что, живя в
государстве, он все равно кому-то подчиняется. Забыва¬
ет и еще об одном: он подчиняется не Николаю Второму,
а тому принципу, который в Николае Втором персони¬
фицирован и которому Николай Второй подчинен еще в
большей степени, чем Иванов Самый Седьмой. Царь есть
только первый слуга монархии, и это очень тяжкая служ¬
ба; пятьдесят процентов потерь за 116 лет! Нигде в мире,
кроме России, такой службы не было, и нигде в мире, кро¬
ме России, люди не старались в меру юридической и мо¬
ральной возможности отказаться от бремени Мономахо-
ва Венца. Обычно это было технически невозможно. Но
когда появлялась лазейка — то вот Николай Павлович
298
усердно присягал Константину Павловичу, а Константин
Павлович столь же усердно присягал Николаю Павлови¬
чу. Можете ли вы себе представить такое же соревнова¬
ние между Троцким и Сталиным?
По всему человеческому предвидению республикан¬
ская форма правления у нас невозможна никак. Для нее
не было почвы в 1917 году, когда еще оставались земское
и городское самоуправление, Церковь, буржуазия и про¬
чее. Что останется для нее в 195? году? Совершенно ато-
мизированная масса, которая если не пойдет за «веру, царя
и отечество», то совершенно неизбежно влипнет в новый
тоталитарный режим. И вовсе не потому, что в эмиграции
имеются тоталитарные партии, а только потому, что един¬
ственным сырьем для какой бы то ни было «организации»
в России окажутся остатки коммунистической партии и
советской бюрократии. Если не будет монархии, то тогда
к власти придут они. Они будут называть себя «советской
интеллигенцией». Они будут «советской бюрократией».
И всеми силами постараются воссоздать режим, который
в наилучшей степени пристроит бюрократию, то есть то¬
талитарный режим. Настоящая угроза будущему России,
если исключить внешние опасности, заключается только
и исключительно в тех последышах ВКП(б), которые под
всякими «национальными» и даже «демократическими»
восклицательными знаками продолжают нынешнюю тра¬
дицию ВКП(б)...
Русское «самодержавие» было «куполом», под кото¬
рым уживались чисто республиканская форма правления
в Финляндии и чисто абсолютистская форма правления
в Бухаре. Мирно потрясали кулаками перед самым носом
299
друг у друга самые крайние монархисты вроде Пуришке-
вича и самые левые социалисты вроде Ленина: пускать в
ход эти кулаки монархия не позволяла ни Пуришкевичу,
ни Ленину. При монархии было хозяйство капиталистиче¬
ское, но при той же монархии у нас был такой процент со¬
циалистического хозяйства, какого не было нигде в мире.
Как нынче доказать м-ру Эттли, что Николай Второй был
большим прогрессистом и даже социалистом, чем лидер
английской рабочей социалистической партии?
Раньше всего условимся: если под национализацией,
социализацией или социал-демократизацией чужих ко¬
шельков понимать истинный социализм, то ни Николай
Второй, ни м-р Эттли социалистами не являются. Оба они
с точки зрения чистого марксизма являются «социал-со-
глашателями». Эттли «национализирует железные доро¬
ги». Николай Второй их скупал «в казну». М-р Эттли на¬
ционализирует Английский банк — русский всегда был
государственным. Эттли проектирует бесплатное обуче¬
ние — оно у нас при Николае Втором было уже фактиче¬
ски бесплатным. М-р Эттли заводит государственное хо¬
зяйство — такого государственного хозяйства, как при
Николае Втором и в Его время, ни у кого в мире не было,
да, вероятно, нет и сейчас: были казенные заводы, казен¬
ные имения, было огромное земское хозяйство, были арте¬
ли, кооперация, были церковные поместья, которые стоя¬
ли на очень высокой технической ступени, и были «удель¬
ные имения», которые играли роль лабораторий для всего
русского сельского хозяйства. Если под социализмом под¬
разумевать «общественный сектор народного хозяйства»,
а не грабеж среди красного дня, то тогда с совершенной
300
неизбежностью нужно будет сказать, что Николай Второй
был не меньшим социалистом, чем м-р Эттли.
Если вам попадется моя книга «Диктатура импотен¬
тов», то вы, вероятно, установите тот факт, что я занимаю
самый крайний фланг непримеримости по адресу всякого
социализма. Но здесь я хочу констатировать то совершен¬
но очевидное обстоятельство, что режим царской России
давал свободу конкуренции всем людям и всем хозяйст¬
венным формам страны, и капиталистической, и земской,
и государственной, и кооперативной, и даже общинной.
Я призываю людей следовать украинскому лозунгу: «Во-
лим под Царя московского православного», ибо это есть
единственно реальная, веками проверенная гарантия того,
что мы и дальше не будем катиться — почти по Горькому:
все вперед — и ниже, все впреред и ниже, как мы факти¬
чески катимся уже тридцать лет. Никакой иной гарантии
нет. И все нынешние обещания стоят столько же , сколько
нам уже обошлись все предшествующие. Давно забытый
Автор сказал нам: «Берегитесь волков в овечьих шкурах —
по делам их узнаете их». Сравните то, что нам обещали
овечьи шкуры и сто, и пятьдесят, и тридцать, и десять лет
тому назад — со всем тем, что сейчас реализовано и во
Франции, и в России, и в Германии. Не верьте никаким
обещаниям. Не стройте никаких галлюцинаций. Не слу¬
шайте никаких философов ни с какими писаными торба¬
ми: в этих торбах ничего, кроме спирохетов нет.
СОДЕРЖАНИЕ
ВЕЛИКАЯ ФАЛЬШИВКА ФЕВРАЛЯ
Предисловие 9
О символике вообще 13
Что есть революция? 27
Между двумя революциями 36
Война 47
Левые о Феврале 54
Пороховой погреб 60
«Ветераны» 69
На переломе 72
Детонатор при погребе 84
«Канны» А.И. Гучкова 87
В чем, собственно, фальшивка? 96
Зачем это нужно? 99
Еще о Феврале 100
ДИКТАТУРА ИМПОТЕНТОВ
Неожиданность 113
Пророчества реакции 116
Волки, шкуры и факты 124
Волки и овцы 132
Восток и Запад 147
302
О пролетариях всех стран 154
Родословная русского бюрократа 172
Химически чистый бюрократ 181
Жизнь без домкома 191
Отражения приличного вида мужчины 209
СТАТЬИ
Самодержавие, конституция и марксизм 231
Молчание и истина 246
Парламент и Собор 257
Миф о Николае Втором 271
Иван Лукьянович Солоневич
ВЕЛИКАЯ ФАЛЬШИВКА ФЕВРАЛЯ
Редактор В.Г. Манягин, художник Б. Б. Протопопов,
верстка А.А. Кувшинников, корректор Н.Н. Самойлова
ООО «Алгоритм-Книга»
Тел.: 617-0952,617-0825
Оптовая торговля: «Центр политической книги» - 733-9789
«Столица-Сервис» - 375-3211, 375-2433, 375-3673
«ТД АМАДЕОС» 513-5777, 513-5985
Мелкооптовая торговля: г.Москва, СК «Олимпийский». Книжный клуб.
Торговое место: № 30, 1-й эт. Тел. 8-903-5198541
Сайт: http://www.algoritm-kniga.ru
Электронная почта: algoritm-kniga@mail.ru
Сдано в набор 29.05.07. Подписано в печать 27.06.07.
Формат 84x108/32. Печать офсетная. Гарнитура Таймс.
Печ. л. 9,5. Тираж 2000 экз. Заказ 7849
Отпечатано
в ОАО «Можайский полиграфический комбинат»
143200, г. Можайск, ул. Мира, 93
В энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона,
в статье «Санкт-Петербург»^— в подстрочном примечании
сказано, что из ста жителей окрестностей Санкт-
Петербурга в 1897 году 96 показали своим родным
языком не русский язык. Именно этот элемент в марте
и апреле 1917 года тащился с санками и салазками
в заводоуправления получить «недополученную»
заработную плату за все время работы, — в представлении
этих чухонок эту заработную плату можно было вывезти
только на санках — никаких карманов или даже корзин
для нее не хватило бы.
23 февраля 1917 года был «Международный женский
день», кое-как использованный большевиками: чухонские
бабы вышли на улицы Выборгской стороны и начали
разгром булочных. Так что если следовать
по стопам некоторой части нашей публицистики и из всех
звеньев русской революции выбрать одно — по вкусу
и усмотрению своему, то можно сказать и так: русскую
революцию начало чухонское бабье.
Основной пружиной революции был, конечно,
А. И. Гучков. Основной толчок революции дали, конечно,
чухонские бабы. Чухонские бабы не имели, конечно,
никакого понятия о том, что именно они делают.
Горькая ирония истории заключается в том,
что А. И. Гучков понимал никак не больше чухонских баб.
Иван СОЛОНЕВИЧ